"Фантастика 2023-119". Компиляция. Книги 1-23 [Игорь Владимирович Недозор] (fb2) читать онлайн

Сергей Шведов Меченые

Книга I БАШНЯ

Часть первая МЕЧЕНЫЕ

Глава 1 СТАЯ

Слизняк боялся. Боялся, когда уходил к духам и когда возвращался обратно. Страх стал неотъемлемой частью натуры, самым важным инструментом нелегкого ремесла. Слизняк служил Башне, как служили ей несколько поколений его предков, — слепо, не рассуждая. Сегодня он впервые осмелился пренебречь волей молчунов, и чувство, испытываемое им в этот дождливый вечер на Змеином болоте, было большим, чем просто страх, это был почти суеверный ужас. Слизняк хорошо понимал опасность предпринятой по желанию ярла Хаарского затеи: они осмелились выступить против Башни, а меченые никому и никогда не прощали измены. Но и с Гольдульфом Хаарским шутки были плохи: два его воина, Свен и Гунар, неотвязно находились у Слизняка за спиной, готовые в любую минуту обрушить карающие мечи на голову ослушника. Это был капкан, из которого смерд весь день искал выход, но так и не нашел.

Слизняк остановился, тяжело перевел дух, вытер рукавом влажное лицо и опасливо покосился вправо, где за плотной пеленой дождя едва угадывался мрачный силуэт Башни. Воины тоже замерли, тревожно вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь монотонным шепотом падающих капель да редкими жалобными всхлипами гнилого болота. Внезапно тишину прорезал протяжный, за душу берущий вой. От неожиданности и испуга все присели как по команде.

— Это Фарнир, — испуганно прошептал Свен, быстро и мелко крестясь.

Фарнир был вечным ужасом этих гиблых мест. Никто не мог похвастаться, что видел его воочию, лицом к лицу, никто не мог дать точного описания страшного зверя, время от времени выползающего на свет божий из самого глухого угла Змеиного болота, и это фатальное отсутствие очевидцев еще более увеличивало славу таинственного и страшного существа. Был Фарнир порождением ада или всего лишь шуткой обезумевшей природы — этого не знал никто, но, услышав злобный вой, несущийся с болота, жители окрестных деревень спешили укрыться за стенами своих домов.

Гунар опомнился первым: осторожно раздвигая сухой и ломкий прошлогодний камыш, он медленно, почти ползком, двинулся в обход опасного места, поминутно поднимая голову и озираясь. Слизняк и Свен ползли следом, фыркая и отплевываясь вонючей тиной.

— Стой! — Слизняк вдруг выпрямился почти в полный рост, его и без того бледное лицо побледнело еще больше. — Туда нельзя.

— Почему?

Слизняк молчал, настороженно прислушиваясь. Его долговязое худое тело сотрясала крупная дрожь. Своим жалким и нелепым обликом он напоминал испуганного зверя, невзначай угодившего в капкан.

— Взялся вести, так веди. — Гунар брезгливо ткнул Слизняка сапогом.

— Дозор меченых, — едва слышно прошептал тот помертвевшими губами.

Гунар обреченно выругался. Глаза обычно спокойного Свена округлились, озираясь, он стал пятиться.

— Бежать надо!

— Куда бежать? — огрызнулся Гунар. — К черту в зубы?

Но Свен уже не слышал товарища: тяжело отдуваясь, он с шумом ввалился в камыши и, широко раскинув руки, не то пополз, не то поплыл по жидкому, расползающемуся под его тяжелым телом месиву. Гунар выпрямился во весь рост: сквозь размеренный шепот дождя теперь уже вполне отчетливо слышался топот копыт. Он набрал полную грудь воздуха и, подрагивая от страха и отвращения, с головой окунулся в болото.

Слизняк несколько долгих мгновений оцепенело наблюдал за барахтающимися в грязи воинами ярла Гольдульфа, потом опомнился и осторожно, стараясь не повредить ломкий прошлогодний камыш, скользнул ужом в противоположную сторону.

Меченые объявились через минуту мокрыми призраками ночного кошмара, который вполне мог обернуться для Слизняка кровавой явью. В ближайшем всаднике Слизняк опознал Беса, лихого и скандального меченого из десятки сержанта Туза.

— Уходят! — Бес огрел коня плетью; гнедой, напрягая жилы, рванулся вперед, вода вперемешку с грязью брызнула во все стороны.

Второй всадник (это был сам Туз) приподнялся на стременах. Дождь лил как из ведра, и разглядеть что-либо в заросшем камышом море грязи было затруднительно. Во всяком случае, Слизняк на это очень надеялся. Однако надежды его разрушил третий всадник, который вломился в камыши слева и едва не затоптал при этом затаившегося беглеца.

— Вот он, — крикнул всадник, и Слизняк по голосу опознал Сурка.

— С этим я справлюсь. — Туз поднял на дыбы коня и махнул плетью в сторону зарослей: — Помоги Бесу.

Слизняка Туз не выпустил из виду. Скользя босыми ногами по жидкой грязи, тот бежал, широко раскинув длинные руки, словно большая подбитая птица, которая пытается, но никак не может взлететь. Маленькая голова Слизняка болталась из стороны в сторону на тонкой, как у гуся, шее и сама просилась под удар стального клинка. Туз повернул коня вправо, отрезая беглеца от зарослей камыша и на скаку вытягивая из-за плеча узкий меч.

Слизняк услышал топот настигающей погони: испуганно оглянувшись, он метнулся к болоту, почти расстилаясь по земле. Он опоздал — конь меченого уже хрипел ему в спину. Слизняк дико закричал и прикрыл голову руками.

Туз взмахнул мечом, в последний момент, развернув его плашмя. Оглушенный беглец покатился в грязь. Меченый, спрыгнув с коня, зло ткнул носком тяжелого сапога свою добычу в бок. Слизняк заскулил и пошевелился.

— Живучий, паскуда!

Слева послышался треск: кто-то большой и сильный с шумом ломился сквозь густые заросли камыша. Туз мгновенно присел и в следующую секунду метнулся к седлу, где у него был приторочен арбалет.

— Сержант, не стреляй, это я…

Бес остановился у края зарослей, давая товарищу возможность рассмотреть себя. Туз опустил арбалет. Бес, с трудом выдирая из грязи высокие кожаные сапоги, приблизился к сержанту. Коня он вел в поводу. Два безжизненно обмякших тела бесформенной грудой темнели на мокрой от дождя и крови спине гнедого. Конь испуганно фыркал, кося на страшную ношу большим влажным глазом. Бес широкой ладонью провел по лицу и зло сплюнул в сторону зашевелившегося Слизняка.

Туз сделал несколько шагов в сторону камышей и прислушался. Мир словно бы погрузился в дрему, отгородившись от всего живого и суетного мерным шорохом падающих капель. И было что-то тревожное в его отстраненности и подчеркнутом нежелании отзываться на человеческий зов.

— Эй, Сурок, — заорал Бес во всю мощь своих легких.

Крик меченого утонул в вязкой тишине, как камень, брошенный в болото. Туз уже потерял надежду прорваться сквозь обволакивающее безмолвие, когда вдруг послышалось трудное чавканье чьих-то ног по вязкой грязи. До нитки вымокший Сурок вывалился из камышей. Перед собой он гнал низкорослого, забрызганного по самые глаза грязью человека.

— Откуда он взялся? — удивился Туз, брезгливо оглядывая чужака, — Их же трое было.

Бес только плечами передернул: трое или четверо, какая разница, и охота сержанту ерундой заниматься. Утопить обоих пленников в болоте — и дело к стороне.

— Отвезем их в Башню, — решил Туз. — Пусть молчуны с ними разбираются.

Тяжелая серая громада нависла над головами всадников. В наступающей темноте Башня казалась еще более мрачной и огромной, чем была на самом деле. Каменные глыбы, из которых были сложены стены логова меченых, цепляясь мертвой хваткой друг за друга, попирали землю с самодовольством пришельцев, уверенных в своей силе и безнаказанности. Много веков прошелестело ветрами над стенами Башни, реки крови омыли ее подножие, но она стояла, суровая и неприступная, сильная окаменевшими сердцами своих сыновей.

Туз сунул два пальца в рот и пронзительно засвистел. Лохматая голова на секунду возникла в проеме над воротами и тут же исчезла. Тяжелый подъемный мост со скрипом стал опускаться. За кованой решеткой, перегородившей вход, появился привычный силуэт часового — рукояти мечей, словно рога невиданного зверя, торчали у него над плечами. В руках часовой держал чадящий факел, пламя которого колыхалось на ветру, но даже при этом неровном, колеблющемся свете Туз без труда узнал в меченом Комара, сержанта из второй сотни.

— Носит вас нелегкая.

Решетка, наконец, дрогнула и медленно поползла вверх, открывая вход в Башню припозднившемуся дозору.

— Спишь все? — насмешливо бросил грязный по уши Бес щеголеватому Комару.

Железный мост поднимался с таким же скрежетом, как и опускался. Туз невольно поежился и передернул плечами. Слизняк, привязанный к седлу за его спиной, трясся от холода и страха, и эта дрожь чужого напуганного тела передалась и меченому.

Туз развязал веревку, Слизняк мешком повалился на землю. Поднимался он с трудом, словно расставался с грязью навечно. Бес пинком поторопил его. Туз остановил пробегающих по двору крикунов и строго повелел им позаботиться о вконец измотанных, лошадях. Крикуны повиновались без особой радости, но с готовностью — первый сержант Башни не терпел проволочек.

Бес, при активной помощи любопытствующих крикунов, снял со спины вымокшего до черноты гнедого заводного коня два трупа и положил их у стены конюшни. Крикуны с интересом разглядывали убитых, обсуждая точность и силу нанесенных ударов.

— Ну что, пошли? — Бес тряхнул спутавшимися влажными волосами и вопросительно глянул на сержанта.

Туз молча толкнул обомлевшего Слизняка в слабую, как гнилая доска, спину, а сам двинулся следом, тяжело переставляя ноги, обутые в пропитавшиеся влагой сапоги.

В капитанском зале было светло, относительно тепло, но неуютно. В огромном камине пылал огонь, освещая сидевшего у массивного стола капитана. Лось был чем-то сильно недоволен. Это было заметно по сжатым в две стальные полосы губам и беспокойным пальцам, отбивающим барабанную дробь по подлокотнику дубового кресла.

Туз коротко доложил о происшествии. Сидевшие в углу молчуны Тет и Хор переглянулись. Капитан вперил в пленников серые глаза и презрительно хмыкнул.

— Что нужно было людям ярла Гольдульфа на Змеином болоте?

Капитан задал вопрос Слизняку, но тот, кажется, уже ничего не соображал. Оцепенев от страха, он лежал грязным комком на полу, не в силах произнести ни единого слова в свое оправдание.

— Откуда на болоте взялся дух?

Слизняк поднял голову и хотел, видимо, что-то сказать, но, встретив глаза молчуна Тета, чье бледное, как у мертвеца, лицо резко выделялось на фоне почерневших от копоти стен, всхлипнул, словно подавился словом, и безвольно рухнул ничком.

Два приземистых молчуна, повинуясь знаку Хора, подхватили обмякшее тело и волоком потащили прочь. Босые ноги Слизняка тянулись следом, как два полураздавленных червя, оставляя на полу влажные темные полосы. У самых дверей Слизняк вдруг захрипел и мутными умоляющими глазами посмотрел на сержанта. Туз помрачнел еще больше и поспешно отвернулся.

— Ярл Гольдульф человек осторожный, — Лось, словно сожалея о чем-то, покачал головой, — и, должно быть, веская причина заставила его, презрев опасность, пуститься в авантюру.

— О причине, толкнувшей ярла на преступление, мы узнаем от Слизняка, — непримиримо сверкнул глазами Тет. — И тогда кое-кому не поздоровится.

Мрачная улыбка промелькнула на губах капитана. Молчуну он не ответил, зато, повернувшись к Тузу, сказал:

— Поедешь завтра с утра к Змеиному горлу. Надо проверить, как обстоят дела у Хвоща. А пока можете отдыхать.

Туз вскинул руку к правому виску и, круто развернувшись через левое плечо, вышел. Сурок с Бесом последовали за ним. Узкая деревянная лестница жалобно заскрипела под тяжелыми сапогами. Спускались молча, и только на выходе из капитанского каземата Сурок сказал со вздохом:

— Пропал Слизняк.

— Туда ему и дорога, — отозвался Бес и смачно плюнул в темноту.

Новый день начинался с обычной суеты во дворе Башни — звона мечей и лошадиного ржания. Туз поднял глаза к небу. Сквозь рваные серые облака с натугой пробивались робкие солнечные лучи. Дождь если и будет, то ближе к вечеру. Тузу предстоял неблизкий путь, и он заторопился.

Меченые его десятки уже сидели в седлах, и только Рыжий, худой, долговязый переросток, растерянно топтался вокруг своего коня. Проходящий мимо по двору Дрозд бросил на Туза вопросительный взгляд. Сержант едва заметно кивнул на стоящих поодаль молчунов. Дрозд намек товарища понял и молча прошел мимо. Крикуны бодро трусили за своим командиром, бросая на оплошавшего Рыжего насмешливые взгляды.

— Эй, — крикнул вслед Дрозду Бес, — не растеряй выводок.

Меченые рассмеялись. Дрозд обернулся и сверкнул в ответ круглыми насмешливыми глазами:

— Ты за Рыжим лучше присмотри: опять он между ног жеребца заблудился.

Крикуны завизжали от смеха. Туз недобро покосился на Рыжего. Подросток, сунув в стремя одну ногу, неловко прыгал на другой, не в силах оторваться от земли. Вороной, сильный и рослый конь, танцуя по двору, тащил за собой и незадачливого наездника. Бес громко выругался, схватил Рыжего за шиворот и бросил в седло.

— Крикун желторотый, на коня взобраться не можешь!

— Сел же, — обиженно надул губы мальчишка.

— Он у них как благородный владетель, без стремянного в седло не садится.

Довольный Дрозд увел смеющихся крикунов на плац. Теперь о позоре узнает вся Башня. В десятке Туза, первой десятке первой сотни, меченый на коня не может сесть! А по-доброму если рассуждать, так тому же Рыжему еще два года в крикунах ходить. Взяли его от безысходности, некем было заменить погибшего Рамзая. Вороной — это Рамзаев конь, ходивший под лучшим в Башне наездником. Рыжему с ним тяжело придется.

— Едем, что ли? — крикнул нетерпеливый Ара. — Заснул, сержант?

Туз огрел коня плетью и первым вылетел за ворота. Привычная дробь копыт по подъемному мосту, и громада Башни осталась за спиной. Туз испытывал в такие минуты облегчение. Видимо, потому, что дышалось в степи вольнее, чем за каменными стенами.

— Бес, говорят, вы вчера духа на болоте поймали?

Устроившись поудобнее в седле, Рыжий обрел обычную самоуверенность и теперь не прочь был скоротать долгий путь за интересным разговором. Мальчишеское лицо его выражало крайнюю степень любопытства. Туз бросил в его сторону недовольный взгляд, но одергивать не стал.

— Поймали и к дубу привязали, — отозвался Бес. — Рыжий к дубу подойдет, ему дух уши оборвет.

— Смотрите, вот он! — заорал крикун.

Вспыхнувший было смех разом оборвался. На ветвях полуобгорелого после удара молнии дуба висели, уныло покачиваясь на ветру, два изуродованных трупа. Туз с трудом опознал в одном из них Слизняка и отвернулся. Шутка Беса вдруг обернулась трагической явью. Меченые на рысях миновали страшное место.

— Куда едем, сержант? — Чуб первым прервал затянувшееся молчание.

Туз, занятый невеселыми мыслями, вздрогнул от неожиданности. Страшное видение все еще стояло у него перед глазами. Черт с ним, с духом, но Слизняка он знал хорошо. Жалость, не жалость, но что-то мешало Тузу просто отмахнуться от этой смерти.

— К Змеиному горлу. Хвощу нужна поддержка.

— Паникует Лось, — покачал головой вечно недовольный Чуб. — Для стаи еще рановато, а для кочевников — тем более.

И зевнул так сладко, что Бес даже крякнул от зависти:

— Жаль, что не Чуб у нас капитан — и спали бы подольше, и ели бы побольше.

Рыжий прямо-таки зашелся от смеха, даже Туз улыбнулся. Однако осторожный Сурок не разделял веселого настроения товарищей:

— В прошлом году Бульдог двух меченых потерял в это же время. Тоже думал, что для стаи срок неподходящий.

— Разинул варежку, прозевал начало атаки, — презрительно скривил пухлые губы Бес. — Сержант называется. Привык быть у Тета на побегушках.

— Это с любым могло случиться, — не согласился с товарищем Чуб. — Со стаей шутки плохи.

Змеиным горлом называлась узкая полоска земли между полноводным озером Духов и непроходимыми болотами, которые тянулись на сотни верст, надежно прикрывая Приграничье от нежданных пришельцев с юга. Змеиное горло представляло собой запутанный лабиринт из рвов, заполненных нефтью, пороховых ловушек, которые неожиданно взрывались под ногами непрошеных гостей, и волчьих ям, на дне коих, вкапывались острые копья, способные пропороть насквозь лошадь. Содержание этих оборонительных сооружений требовало немалых затрат и огромных усилий. Десятки смердов под началом молчунов почти ежедневно работали в лабиринте, и это в самую страдную пору. Но Башня была неумолима — жизнь людей и благополучие Приграничного края зависели от исправности сооружений. Смерды это понимали и с ворчанием подчинялись жесткому нажиму меченых. Змеиное горло на протяжении нескольких веков служило ареной кровопролитных схваток между Башней, прикрывавшей земли Приграничья в самом опасном месте, и разной нечистью, которая искала добычу в богатом краю. Это была земля, где каждый квадратный метр был обильно полит кровью меченых, и, быть может, поэтому здесь росла трава странного багрового оттенка, которая более нигде в Приграничье не встречалась.

Хвощ заметил издалека своих товарищей и поспешил им навстречу. Узкие глаза его искрились весельем, гнедой конь под ним пританцовывал, готовый в любую минуту поспорить с ветром.

— А мы вас ждали. — Хвощ обнажил в улыбке белые, как пена, зубы. — Все глаза проглядели.

— А на том костре твои кашевары готовят для нас угощение, — в тон ему отозвался Бес и махнул рукой в сторону огромного костра, чадящего черным удушливым дымом.

— Было, — усмехнулся в усы сержант Хвощ, — Придавили вчера двух вожаков да полсотни псов. А в остальном у нас тихо.

— А ты говоришь — рано! — бросил Сурок на Чуба укоризненный взгляд.

— Значит, повеселимся.

— За весельем дело не станет, — обнадежил Хвощ. — Молчуны обещают суматошный день.

Туз поднялся на сторожевую вышку и окинул взглядом горизонт. Пока по ту сторону границы все было тихо. Но и вчерашний визит вожаков не был случаен. Стая все-таки пришла на берега озера Духов, и, значит, для Приграничья наступили тревожные времена. Так было почти каждый год, с ранней весны и до глубокой осени. Вопрос состоял только в том, насколько многочисленными будут незваные гости в этом году и удастся ли их удержать без больших потерь. Когда-то, много лет тому назад, в пору господства Башни не только над Приграничьем, но и над всем Лэндом, была предпринята попытка перегородить Змеиное горло каменной стеной, чтобы обезопасить себя от набегов стаи. Попытка оказалась неудачной — очередное нашествие кочевых орд помешало завершить грандиозное начинание. Стена со временем потихоньку разрушалась, но, до сих пор, играла важную роль в оборонительной стратегии Башни. Туз с привычным сожалением оглядел стену: если бы тогда удалось завершить строительство, то многое в Приграничье, да и в Лэнде, было бы сейчас по-другому.

Рыжий с оторопью разглядывал лежащего перед ним убитого вожака. Ему не мешала даже нестерпимая вонь от чадящего костра, разведенного мечеными Хвоща. Вожак был огромен, почти двухметрового роста, с чудовищными мышцами, обросший с головы до ног густой бурой шерстью. Огромные клыки торчали из его разинутой в предсмертном крике пасти. Такой вцепится — не оторвешь. Вожак и похож был на человека, и не похож. Интересно, какая сила гонит их каждый год в Приграничье?

— Смотри в оба, — сказал спустившийся с вышки сержант Бесу.

Бес, в свою очередь, подмигнул крикуну. Рыжий самодовольно похлопал себя плетью по сапогу: уж кому-кому, а им с Бесом доверять можно — две пары самых зорких глаз в Башне. Туз, успевший сесть в седло, пригрозил крикуну плетью.

— Сам себя не похвалишь, — вздохнул Бес, подталкивая крикуна к вышке, — никто тебе доброго слова не скажет.

Рыжий с опаской поднялся на самый верх и глянул оттуда вниз, на самое дно рва, где поблескивала черная маслянистая жидкость да громоздились целые горы cyxoro валежника. Ров с пятиметровой высоты не казался таким уж глубоким. Метрах в десяти от рва горел небольшой костерок, рядом лежали факелы, пока незажженные. Меченые Туза и Хвоща растянулись вдоль рва на несколько верст. Рыжий хорошо видел только ближайших к вышке, Чуба и Волка, вольготно расположившихся на зеленой весенней травке.

— Не туда смотришь. — Бес сильной рукой тряхнул крикуна за плечо.

Рыжий перевел взгляд к горизонту:

— Туча?

— Стая, балбес. — В голосе меченого звучала тревога, — Быстро вниз.

Рыжий не заставил себя долго упрашивать и скорее не спустился, а скатился с вышки на землю. Вороной, было, снова заартачился, но Бес быстро привел его в чувство и помог Рыжему взобраться в седло.

Серая рычащая масса накатывала с пугающей быстротой, казалось, что эта живая волна беснующейся плоти затопит, захлестнет любое препятствие, возникшее на ее пути.

Со сторожевой вышки валил дым. Когда Бес успел подать сигнал тревоги, Рыжий даже не заметил. Он покосился на товарища: меченый, плотно сжав губы, пристально всматривался в набегающий серый поток. Стая была не слишком велика — не более сотни вожаков бежали впереди собак, издавая время от времени протяжные вопли.

— Пора! — крикнул Бес и швырнул горящий факел в ров. Стена огня с радостным гулом взметнулась к небесам.

Меченые, нахлестывая коней, бросились прочь от полыхающего рва. Стон и рев неслись им вслед, раздирая барабанные перепонки. Казалось, что все силы ада вырвались вместе с бушующим пламенем из преисподней и исполняли сейчас там, за их спинами, бешеный непотребный танец. Бес, не оборачиваясь, гнал своего коня по ровной, как стол, степи. Рыжий не отставал, пересиливая желание хоть краешком глаза взглянуть на чудовищно-веселое представление за спиной.

— К загону! — Это Туз на горячем жеребце догнал товарищей.

Дикий вой за их спинами стал нарастать. У Рыжего даже волосы на голове зашевелились, возможно, от бьющего в лицо ветра, а не от страха. Ворота в загон были распахнуты настежь, крикун успел увидеть напряженное лицо Чуба, и Вороной понес его дальше, к спасительному выходу из заколдованного круга. Рыжему показалось, что мир обрушился за его спиной едва ли не на круп коня. Он в ужасе оглянулся: мышеловка захлопнулась, но мыши оказались уж очень беспокойными. Стая бесновалась внутри загона, окованные железом створки ворот тряслись, словно бумажные. Казалось, что дубовый засов вот-вот переломится и дикая сила вырвется на волю.

— На галерею! — махнул Бес рукой.

Но Рыжий, уже пришедший в себя от пережитого ужаса, и сам сообразил, что нужно делать.

— К бою, — скомандовал Туз и выстрелил, почти не целясь.

Меченые, оседлав галерею, построенную для этой цели вокруг загона, били по вожакам на выбор. Надо отдать должное стае, она быстро сориентировалась в обстановке: оставив ворота, вожаки густой толпой полезли на стены. Не слишком высокие, как успел заметить Рыжий, когда клыки двухметрового монстра едва не сомкнулись на его ноге. Крикун, взвизгнув от неожиданности и испуга, всадил стрелу в чудовищную, брызжущую пеной пасть. Второго вожака зарубил Бес, крякнув от удовольствия.

— К Хвощу, — крикнул Туз и махнул окровавленным мечом влево.

Рыжий оглянулся. Несколько вожаков уже успели взобраться на галерею и насели на обороняющих ворота меченых. Бес отстранил растерявшегося мальчишку и бросился на помощь своим. Рыжий трусил следом, сжимая потными руками незаряженный арбалет.

— Брось арбалет, — приказал ему Бес, не оборачиваясь. — Мечи к бою!

Рыжий выполнил команду как заведенный, не отдавая отчета в своих действиях. Вожак с распоротым мечом Беса брюхом вывалился ему навстречу — в круглых бездумных глазах животного не было ярости, а была только боль.

— Добей! — донесся голос меченого.

Рыжий взмахнул мечом, вожак, всхлипнув перерубленным горлом, скатился к подножию стены. Десяток обезумевших от запаха крови псов вцепился зубами в еще подрагивающее тело. Рыжий потерял равновесие и едва не рухнул вниз следом за вожаком.

— Не размахивай руками, — поймал его на лету Бес. — Закончили уже.

Крикун оторопело огляделся по сторонам. Вожаков уже не было видно ни на галерее, ни в загоне. Только туча воющих псов продолжала бесноваться у его ног.

— Молчунам приготовиться, — услышал он спокойный голос Туза и насторожился. Предстояло самое интересное из всего, что он увидел за сегодняшний день. О загадочном искусстве молчунов Башни Рыжий слышал много, но сегодня ему предстояло увидеть все воочию. У него даже холодок пробежал по спине, холодок испуга в ожидании чуда.

Семеро, одетых в коричневые плащи, всадников выстроились в шеренгу чуть поодаль от ворот. Семь пар глаз загадочно поблескивали из-под низко опущенных капюшонов.

— Открывайте. — Туз резко взмахнул рукой.

Воющая серая волна хлынула из загона на свободу. Казалось, она сметет, разнесет в клочья жиденькую цепочку безумцев, осмелившихся встать на ее пути, но случилось чудо: псы вдруг стали круто огибать молчунов. Собачья стая выгнулась тугим луком, а потом выстрелила в сторону полыхающего рва. Рыжий удивленно наблюдал, как серая масса накрыла собой ров, притушила огонь собственными телами и покатилась дальше в бесплодные просторы Неведомого мира.

— Молчуны умеют управлять псами как вожаки? — спросил потрясенный Рыжий у старшего товарища.

— Умеют, заразы, — процедил сквозь зубы Бес и посмотрел в сторону одетых в коричневые плащи всадников недобрыми глазами.

Глава 2 ОЖСКИЙ ЗАМОК

Ярл Гольдульф Хаарский принимал в своем замке дорогого гостя, Альрика, владетеля Нидрасского. Дубовый, грубо сработанный, стол был завален кусками мяса, в высоком кувшине плескалось отличное красное вино, привезенное с далеких, почти сказочных островов и стоившее прижимистому ярлу немалых денег. Не по первому разу были осушены кубки, однако сотрапезники, люди крепкие, не чувствовали опьянения.

Ярл Гольдульф, грузный мужчина средних лет, с одутловатым лицом, заросшим по самые ноздри рыжей бородою, подлил вина в опустевший кубок своего гостя.

— Легко сказать — разрушить Башню. Сил-то, может, и хватило бы, да разве наших владетелей сдвинешь с места, тем более против меченых.

— Почему? — Владетель Нидрасский, молодой светловолосый мужчина, небрежно выплеснул остатки дорогого вина на пол, — Башня вас грабит, убивает ваших людей, увозит ваших женщин, а вы даже пальцем не шевельнете, чтобы разрушить змеиное гнездо.

— Ты забыл, владетель, что у нас здесь не благословенный Бург, а граница. Сегодня мы разрушим Башню, а кто завтра прикроет наши земли? Башня — это наш щит против кочевников и стаи. Пять лет назад, когда пали их лучшие сотни и в Башне остались одни крикуны, мы бы их как котят передавили. Не скрою, было, такое желание. Шептались мы об этом между собой, но на открытое выступление не решились.

Ярл поднялся из-за стола и в волнении заходил по залу. Альрик, откинувшись на спинку кресла, не спеша потягивал вино из богато украшенного серебром кубка, волнение хозяина его удивило.

— Я тебе кое-что сейчас покажу, владетель, но никому об этом ни слова.

Гольдульф достал из сундука и поставил на стол тяжелый ларец. Два слитка величиной с кулак годовалого ребенка тускло блестели на его дне. Бесцветные глаза владетеля Альрика алчно сверкнули.

— Золото! — выдохнул он. — Откуда?

Хаарский осторожно прикрыл крышку, спрятал ларец в сундук и долго гремел ключами.

— Было тут днями. Поймали мои люди одного человечка, крепостного Башни по прозвищу Слизняк. Крутился он вокруг замка, и, как мы заподозрили, неспроста. Гунар, царство ему небесное, хороший был воин, схватил его в охапку — и ко мне. Тряхнули мы этого крепостного и целых два слитка золота вытрясли. Возились мы с ним долго, но полученные от него сведения того стоили. Есть за Змеиным горлом большой город, из того города пришли люди и поселились среди духов. Они дали ему это золото, чтобы он свел их со здешними благородными людьми, минуя Башню. Слизняк обещал, но, вернувшись домой, заробел. Известное дело: дознаются меченые — не жить ему. Вот он и кружил вокруг моего замка — и хочется, и страшно. Совсем уже было решил бросить слитки в озеро, да тут мои люди его прихватили. А еще сказал крепостной, что ждать его будет дух на болотах. Послал я с парнем Гунара и Свена, да не выгорело дело. То ли Слизняк сплоховал, то ли молчуны его проследили, только сгинули все трое.

— А кто они, эти пришельцы, о которых говорил крепостной?

Захваченный рассказом Нидрасский придвинулся к столу и даже отставил кубок с вином в сторону.

— Не в пришельцах дело, дорогой Альрик. Золото — вот что важно! Золото, которое есть у духов и которое прилипает к рукам меченых.

— А если самим попробовать пробраться на острова, к духам?

— Башня крепко стережет границу, благородный Альрик. Мышь не проскользнет. Да и где они, эти острова? Озеро Духов, по слухам, необъятно.

— Да, — протянул владетель, — чудно вы здесь живете.

— Приграничье, — пожал плечами ярл. — У нас здесь свои законы.

— Так может быть, стоит обратиться к королю Рагнвальду?

— Нет, владетель, король нам не помощник. Башня у нас под боком, а до короля много верст. Наши владетели сейчас против меченых не пойдут, и я не пойду. Много меж нами крови пролито, а все же Башня не только от стаи и кочевников оберегала, но, случалось, и от Нордлэнда. Охотников до нашего добра в ваших краях хватает, не обессудь на резком слове, благородный друг. Да и слаб сейчас король Рагнвальд, ему бы со своими горлопанами совладать, где уж в наши-то дела соваться. Сами будем думать, владетель, тишком да ладком оно надежнее. Думаю, эти люди Слизняком не ограничатся и в своих поисках мой замок не пропустят, он самый ближний к границе.

Замок ярла Хаарского, владетеля Ожского, полновластного хозяина десятка деревень и полутора тысяч мужицких дворов, возвышался на пологом холме. Вокруг замка по равнине раскинулись деревеньки, а у самого горизонта темнела громада Ожского бора, который тянулся на сотни верст и заканчивался где-то у самого моря. Замок был окружен глубоким рвом и радовал глаз величавостью своих стен, сложенных из огромных глыб еще в стародавние времена. В сторожевой башенке над воротами томились воины ярла, прячась от неожиданно жаркого в эту весеннюю пору солнца. Мост через ров был опущен, и по нему лениво бродили куры.

— Сейчас бы подремать где-нибудь в холодке, — тяжело вздохнул разморенный жарой Густав.

— Давай, — отозвался конопатый, как перепелиное яйцо, Харни, — Старый Ролло тебя разбудит.

— Не каркай, — Густав не спеша поднялся и глянул на дорогу. Зрелище, открывшееся его взору, было, видимо, настолько волнующим, что он вздрогнул и, обернувшись к напарнику, прошипел испуганно: — Меченые.

Харни бросился вниз по крутым ступенькам, словно его ужалили. Густав спустился не торопясь, сохраняя чувство собственного достоинства. Время в запасе у него еще было. В воротах он появился в самый раз и, положив руку на рукоять тяжелого меча, исподлобья глянул на одетых в черное всадников:

— Зачем пожаловали?

Меченые придержали коней. Видимо, прибыли они все-таки с добрыми намерениями и не пожелали устраивать скандал на пороге чужого жилища.

— Смотри, какой грозный воин, — усмехнулся Бес. — Колода колодой, а туда же, за меч хватается.

Всадники обидно засмеялись. Гунар собрался было огрызнуться, но его остановил Туз, поднявший руку:

— Скажи ярлу, что прибыл сержант Башни с посланием от капитана.

К воротам широким шагом приближался старый Ролло, следом почти бежал Харни. Десятка два воинов ярла на всякий случай вышли во двор, опоясавшись мечами. Однако демонстрация силы не произвела на меченых особенного впечатления, они не спеша въехали в замок.

— Ярл ждет тебя, сержант. — Ролло гостеприимно махнул рукой и слегка склонил в знак приветствия голову.

Туз бросил поводья коня Рыжему и, сопровождаемый Бесом и Сурком, направился вслед за Ролло. Воины ярла, толпившиеся во дворе, провожали его недобрыми взглядами. Меченые презрительно кривили губы.

— Большой курятник, — заметил Волк, оглядывая стены замка.

— Курятник большой, да петухи в нем квелые, — с издевкой протянул Ара.

Воины ярла глухо зароптали, но связываться с мечеными не рискнули — себе дороже.

Ярл Гольдульф горделиво восседал в дубовом кресле с высокой резной спинкой, лицо его было торжественным и мрачным. Владетель Альрик расположился поодаль от хозяина, всем своим видом показывая, что происходящее его волнует мало. Два воина стояли за спиной Гольдульфа, еще десять их товарищей, широко расставив ноги, положив ладони на крестовины мечей, стыли истуканами по обеим сторонам зала.

— Привет тебе, ярл Хаарский и владетель Ожский.

Туз приблизился почти вплотную к помосту и не поклонился. Подобное поведение посланца Башни не предвещало ничего хорошего. Меченый, сохраняя строгость на лице, протянул письмо хозяину замка. Читать ярл не умел. Он вопросительно посмотрел на Альрика, но тот лишь плечами пожал.

— Прочти сам, сержант, у тебя глаза помоложе.

Туз усмехнулся, взял бумагу и принялся читать:

— «Тебе, ярл Хаарский, владетель Ожский, от капитана Башни привет. Твои люди, Свен и Гунар, тайно вторглись на запретные земли и учинили разбой. На небе им Бог судья, но на землях Приграничья хозяин я. Кланяюсь тебе, ярл, их головами».

При этих словах Бес выступил вперед, развернул сверток, и к ногам Гольдульфа покатились две головы. Хаарский побледнел, но не шелохнулся. Воины у стен заволновались, послышался звон мечей. Туз даже бровью не повел в их сторону и продолжал читать, как ни в чем не бывало:

— «В возмещение ущерба, причиненного Башне, беру с тебя, ярл, по десять девок за каждую голову. Лось, капитан Башни. В лето от конца мира 546-е».

Туз закончил читать под возмущенные крики воинов, свернул послание и протянул Хаарскому. Ярл не пошевелился. Багровый от гнева, не в силах вымолвить ни слова, он сжимал толстыми пальцами рукоять кинжала, отливающего золотом и серебром на алом, словно кровью облитом, кафтане. Выручил хозяина Ролло: вынырнув из-за спины Гольдульфа, он с поклоном принял послание.

— Ярл Хаарский, владетель Ожский, благодарит тебя, первый сержант Башни. Ответ будет утром. Проводите гостей.

Туз круто развернулся через левое плечо и покинул зал вместе с двумя своими товарищами. Тяжелый шаг подкованных сапог меченых гулом отозвался под сводами замка. Ярл Гольдульф содрогнулся и в беспамятстве сжал кулаки. Лицо его из багрового стало серым.

— Опомнись, ярл, — заговорил старый воин, как только гости удалились. — У Башни триста головорезов в седлах, а у нас и сорока не наберется. А каждый меченый пяти наших стоит в бою.

Хаарский медленно приходил в себя. Жестом он отпустил воинов и отдал несколько коротких распоряжений Ролло, которых призадумавшийся Альрик не расслышал. Старый воин просветлел лицом, судя по всему, Гольдульф внял его советам.

Оставшись наедине с гостем, Хаарский тяжело поднялся с кресла, подошел к столу и залпом осушил кубок.

— Ну что, владетель, видел, как мы тут живем?

— Перерезать глотки этим соплякам, поднять владетелей и разгромить Башню!

— Горяч ты, благородный Альрик, — горько усмехнулся Гольдульф, — Слышал, что сказал Ролло? На одного меченого таких воинов, как мои, пятеро надо. Этот смазливый сержант на моих глазах развалил пополам Гольфрида Норангерского. Того самого Гольфрида, которого сам король Рагнвальд боялся. О его головорезах у вас в Нордлэнде легенды складывали. А год назад у Расвальгского брода полсотни меченых посекли дружину Норангерского в капусту.

Альрик призадумался. О Норангерском он, конечно, слышал, более того, был с ним знаком, и знаком неудачно. Во всяком случае, о его скоропостижной кончине не скорбел. Да что там Альрик, весь Нордлэнд и королевский двор вздохнули с облегчением, узнав о бесславной кончине мятежного ярла.

— Не верю, что такой мальчишка против пяти воинов устоит.

— Устоит, владетель. Против их мечей наши будто стеклянные. Их панцири ни стрела, ни меч не берут. Видел у них по два меча за плечами — и левой, и правой рукой бьются одинаково. Я с мечеными первый раз столкнулся двадцать лет назад, а до сих пор помню все, словно это было вчера. Сосед наш, владетель Свен, дочь свою отдавал за вестлэндского ярла. Все шло ладом да рядом. Молодых уже повели в опочивальню, а мы за столы сели, чтобы осушить прощальные кубки. Вбегает тут слуга Свена и кричит — меченые невесту похитили! Мы спьяну прыгнули на коней и бросились в погоню. Набралось нас человек пятьдесят, рьяных и храбрых. Настигли мы похитителей на краю Ожского бора, тоже десять их было, не старее нынешних. Половина нас на той поляне полегла. Меня, кобыла спасла, резвее ее в округе не было. Вот так, владетель.

— А невеста?

— Сгинула в Башне, — вздохнул ярл. — Кто говорит, что сама себя порешила, а кто — умерла при родах. Владетель Свен поседел в одну ночь.

— А ребенок?

— Видимо, мальчик родился, потому что девочку непременно бы родственникам отдали. А ты думал, откуда меченые берутся — наши бабы и рожают их на наши головы.

— А на поединках они дерутся?

— Сколько угодно. От драки они сроду не бегали, тем и живут.

— Моему Ульфу равных в Нордлэнде нет, — задумчиво проговорил владетель. — Если к нему еще двух крепких ребят добавить, как думаешь, устоит твой меченый?

Глаза ярла Гольдульфа блеснули надеждой: Ульф добрый воин, а нагловатого сержанта не мешало бы проучить. Хаарский обернулся к вошедшему Ролло:

— Трое справятся с красавчиком из Башни?

— Я бы еще добавил двоих.

— Ну, ты хватил, старик! — возмутился Нидрасский.

— Как знаешь, благородный владетель, — пожат плечами Ролло. — Коли тебе воинов не жалко — ставь троих.

— Спорю на лучшего жеребца из своей конюшни против золотого перстня с твоего пальца, Альрик, что меченый одолеет твоих людей.

— Согласен. Ни один воин против троих не устоит, будь он хоть трижды меченый.

— Что ж, — усмехнулся Гольдульф в ответ на горячность молодого друга, — поручим Ролло все уладить.

Меченые вольно расположились за столом в одном из залов Ожского замка. Вели они себя вполне пристойно. То ли получили строгий наказ от сержанта, то ли еще мало выпили. Пять воинов ярла Гольдульфа словно бы невзначай забрели на огонек и стояли теперь тесной группой, подпирая и без того крепкие стены. Меченые не замечали или делали вид, что не замечают откровенного надзора. Ролло подсел к Тузу:

— А что, сержант, не выпить ли мне с вами за компанию?

— Тебе, старый пьяница, лишь бы выпить, а уж с меченым ли, с чертом ли — все равно! — сердито бросила Берта, прислуживавшая за столом.

— Тихо! — цыкнул на нее Ролло. — Не твоего ума дело.

Выходка жены сбила старого миротворца с мысли, и он утерял нить едва начатого разговора.

— Беда с бабами! Всегда завидовал меченым.

Эти слова Ролло, однако, произнес шепотом, чем развеселил Туза и сидевшего рядом Беса, приобнявшего за талию помогающую матери девушку.

— Твоя дочка?

— Ваша она, — отозвался Ролло. — Берта ее из Башни в подоле принесла.

Бес тут же убрал руку и смущенно откашлялся. А на недовольный взгляд Берты и вовсе пожал плечами:

— Предупреждать надо, старая.

— Это я старая? — взвилась та. — Ах ты, молокосос паршивый.

Бес едва успел перехватить летящий в голову кубок:

— Я пошутил. Может же человек сослепу ошибиться.

Берта, сердито ворча, собрала посуду и гордо удалилась, уводя с собой дочь. Бес послал им вслед воздушный поцелуй, девушка в ответ показала ему язык.

— Владетель Нидрасский усомнился, что один меченый стоит в бою пяти воинов.

— Десяти, — поправил Бес.

— Может, и так, — не стал спорить Ролло. — Но нордлэндцы тоже неплохие бойцы.

— Иными словами, владетель желает со мной драться?

— Не совсем так. Он выставляет против тебя троих. Но ты, конечно, волен отказаться. Либо выдвинуть встречные условия.

— Выдумал, старый дурак, — вмешалась Берта, ставя на стол полный кувшин вина взамен опустевшего. — Где это видано, чтобы на поединках один дрался против троих.

— У владетеля в дружине крепкие ребята, — негромко заметил Сурок. — И поединки в Лэнде не в диковинку.

— Не пугай сержанта, — сверкнул глазами из-под длинных ресниц Бес. — Мужик всегда мужик, неважно, из деревенской он конюшни или за городским владетелем дерьмо убирает.

Меченые громко засмеялись. Ролло помрачнел, но смолчал. Дружинники ярла, стоявшие поодаль, переглянулись.

— Хороший петух сначала дело справит, а уж потом кукарекает, — заметил Харни куда-то в пространство.

Теперь уже смеялись дружинники — Харни оказался молодцом, дал сдачи меченым. Бес вспылил, но Туз удержал его:

— Завтра мы проверим, какого цвета кровь у этих петушков.

Меченые налегли на вино, голоса зазвучали громче. Обсуждались в основном условия поединка и возможные достоинства воинов владетеля. В победе своего сержанта никто из меченых не сомневался.

Рыжий, мало увлеченный разговором и еще меньше — вином, с восхищением разглядывал развешанные по стенам картины. Ничего подобного он не видел никогда в жизни.

— Бес, — толкнул он товарища в бок, — что это за человек в панцире?

Меченые с пьяным изумлением уставились на городскую диковинку. Чего только не придумают праздные владетели, чтобы себя развлечь! Хотя справедливости ради надо заметить, что девушка, изображенная на холсте, стоила того, чтобы на нее упал взгляд меченого. Другое дело ее возлюбленный. По мнению Беса, как боец он ничего из себя не представлял.

— Это рыцарь. — Гильдис, дочь ярла Хаарского, привлеченная шумом, появилась в зале и сейчас с интересом разглядывала меченых. — А это дама его сердца. Они выпили любовный напиток и стали неразлучны.

Гильдис была разочарована юным видом непрошеных гостей. Сколько рассказов ходило в просвещенном Бурге о дикарях-меченых, а на поверку оказалось, что это самые обыкновенные молодые люди. И ничего ужасного или таинственного в них нет. Во всяком случае, на первый, весьма придирчивый взгляд. Разве что одежда непривычна глазу: черная, выгодно облегающая молодые стройные тела. А еще эти странные рога над плечами. Порядочные люди носят меч у пояса. Если бы Гильдис встретила сидящего во главе стола русоволосого синеглазого меченого где-нибудь в Бурге, то, скорее всего, приняла бы его заблагородного владетеля.

— Отравились, значит, — сделал неожиданный вывод Рыжий под общий смех.

— Ты ничего не понял, мальчик. — Гильдис улыбнулась и бросила взгляд на синеглазого сержанта.

— Какой я тебе мальчик! — обиделся Рыжий. — Я меченый! Сама-то ты много поняла? Да он ей панцирем всю кожу до костей снимет, и все дела.

— Хозяйка, — вмешался в разговор Ара, — он у нас желторотый птенец, ты о любви со мной поговори.

Гильдис смеялась вместе со всеми, хотя этот непривычно черноволосый меченый ей не слишком понравился. Уж очень нагловато-откровенным был его взгляд. А рыжий мальчик забавен в своем стремлении подражать черным коршунам. Гильдис вновь встретилась взглядом с сержантом. Глаза у него были удивительно синими и смотрели на нее с восхищением, так ей, во всяком случае, показалось. Было бы, наверное, любопытно перемолвиться словом с приграничным дикарем, но уж больно шумная в зале собралась компания, и дочери ярла Гольдульфа не следовало задерживаться здесь надолго.

Туз почувствовал присутствие постороннего в комнате, но глаз не открыл, а лишь нащупал рукоять меча в изголовье.

— Эй, сержант.

Шепот был горячим, девичьим, и он, удивленный не на шутку, открыл глаза. Лунный свет, падающий из узкого окна, слабо освещал комнату, в которой меченые устроились на ночлег. Туз видел лишь затылок храпящего рядом Сурка, а всех остальных скрывала темнота. Девушка стояла рядом, положив руку ему на плечо:

— Тихо.

Туз без труда узнал ее — дочь Берты. Он приподнялся на не слишком удобном ложе:

— Что тебе нужно?

Девушка прижала пальцы левой руки к губам, а правой рукой указала на выход. Туз пожал плечами, но последовал за ней, осторожно обходя спящих товарищей. Ночной визит его удивил. Марта была родом из Башни, и, по суровым законам меченых, он мог прикоснуться к ней разве что взглядом. Наверняка девушка об этом знала. Туз на всякий случай проверил, как вынимается из ножен кинжал. Ярл Гольдульф славился в Приграничье своим коварством. Да и дружинникам Ожского замка не за что было любить меченых.

— Иди за мной, — шепнула ему Марта на ухо.

— Зачем?

Но девушка, не сказав больше ни слова, взяла его за руку и увлекла за собой. Туз двигался почти в полной темноте, то и дело натыкаясь на твердые углы и тихонько поругиваясь. Кто бы мог подумать, что господский дом Ожского замка столь велик. Казалось, что темным переходам не будет конца. Шли они уже целую вечность, и Туз начал терять терпение.

— Сюда. — Марта подтолкнула его в спину.

Туз неожиданно для себя оказался в ярко освещенной светильниками комнате и невольно прикрыл глаза. Марта исчезла за пологом, сержант насторожился, проклиная себя за легкомыслие, но вскоре облегченно вздохнул и отпустил рукоять кинжала — перед ним стола Гильдис, дочь ярла Хаарского. Несколько минут хозяйка и гость с интересом разглядывали друг друга. Туз не был особенно удивлен. Наверняка своевольной скучающей девчонке захотелось поближе познакомиться с меченым. Гильдис была в алом платье, отчего ее бледная кожа казалась еще бледней. Алый был цветом Хаарского дома, но сержанту наряд дочери ярла не понравился. Хотя сама девушка была недурна: зеленоглазая, с целым водопадом медных волос, небрежно рассыпанных по плечам. И ростом она удалась, и статью. Тузу не раз доводилось бывать в замках Приграничья, так что опыт общения с благородными дамами он уже приобрел. Тем не менее, надо признать, что Гольдульф Хаарский души не чает в своей дочери — такой роскошной обстановки сержанту видеть еще не доводилось. Ложе прямо слепит позолотой. И уж, наверное, оно помягче того, которое предложили в этом замке меченому сегодня ночью.

— А правда, что вас дьявол метит? — Голос ее дрогнул от страха и любопытства.

— Правда, — усмехнулся Туз. — Только наших дьяволов молчунами зовут.

Меченый расстегнул рубаху. Под левым соском на его груди темнел размытый силуэт Башни. Гильдис приблизилась к нему почти вплотную. Пахло от нее цветами и еще чем-то волнующим и нежным.

— И это все?

— А ты хотела бы увидеть больше? — В глазах сержанта вспыхнули насмешливые огоньки.

Гильдис смутилась и отступила на несколько шагов. Бледные щеки ее порозовели, спеси поубавилось, и смотрелась она сейчас гораздо лучше, чем в первый миг свидания.

— Тебя убьют завтра. Я слышала, как отец говорил об этом с владетелем Нидрасским.

— И ты обольешь слезами мою могилу?

Гильдис возмутилась — что он, собственно, воображает о себе, этот меченый?! Да, она пригласила его, быть может, не в самое подходящее время, но вовсе не для того, чтобы выслушивать разный вздор.

— А для чего же?

Похоже, этот синеглазый негодяй воображает себя неотразимым. Но это даже не смешно. Благородная Гильдис встречала таких блестящих кавалеров, рядом с которыми этот мальчишка выглядит неотесанным мужланом. Взять хотя бы Альрика Нидрасского, возможно он не столь смазлив, но благородство происхождения, умение держать себя в обществе искупает многое.

— У Берты был сын, брат Марты. — Гильдис пристально посмотрела на Туза. — Он остался у вас в Башне.

Туз помрачнел. Густые брови сошлись у переносицы. Лицо сразу же потеряло половину своей привлекательности, стало жестким и неприветливым.

— Это она тебя просила?

— Нет, я сама.

— Забудь об этом, — холодно сказал сержант. — У меченого есть только одна мать — Башня и другой быть не может.

— У тебя нет сердца, меченый, — возмущенно фыркнула Гильдис. — Разве ты не хотел бы узнать, кто твоя мать?

— Хватит, девушка! Пустой разговор.

Лицо его стало бледным от ярости. Гильдис, однако, не испугалась, а пожалела его. Видимо, сама того не желая, она задела в его душе струну, которой касаться не стоило вовсе. Надо же, а казался таким спокойным и холодным, как камень зимой.

— Почему вы не живете как все люди?

— Мы живем как умеем и по-другому не хотим.

Оба замолчали, недовольные друг другом. Эта самоуверенная девчонка, полезшая в дела, ее совершенно не касающиеся, раздражала Туза, но уходить ему почему-то не хотелось.

— В Нордлэнде живут иначе? — выбрал он нейтральную тему для разговора.

— Бург прекрасен, — встряхнула Гильдис медными волосами. — А у вас здесь скучно, как в склепе.

— Хочешь, я тебя украду? — К Тузу вернулось хорошее настроение. — Будет о чем рассказать подружкам в Бурге.

Гильдис отпрянула, уж слишком по-дьявольски у меченого засверкали глаза. Вот еще негодяй.

— Не бойся, я пошутил.

— Вы уже сотни лет шутите так с нашими девушками, и, кроме горя и слез, они ничего от вас не получили.

— Конечно, меченый — это не городской щеголь-владетель вроде того, который гостит у вас в замке.

— Какое дело меченым до наших гостей?

— Меченым до всего есть дело, — надменно бросил Туз. — Вдруг твой отец готовит заговор против Башни.

Гильдис стало не по себе. Этот мальчишка вовсе не был так безобиден и добродушен, как ей показалось вначале.

— Альрик Нидрасский — один из самых могущественных владетелей Нордлэнда, близкий друг короля Рагнвальда.

— Тем более, — жестко отозвался Туз.

Зря она его пожалела. Смотри, как оскалился, того и гляди вцепится в горло, не в ее, конечно, но все равно страшно. Сколько благородных владетелей пало от руки меченых — не пересчитать. И этот не лучше других. Молодость проходит, а черная душа остается. Недаром же в народе говорят, что у меченых вместо сердец камни. Пора было заканчивать этот затянувшийся разговор, и без того Гильдис позволила себе слишком многое, Чего доброго этот приграничный мужлан вообразит, что он интересен дочери ярла Хаарского.

— Спасибо, что пришел.

— Всегда к твоим услугам, — усмехнулся сержант.

Гильдис презрительно скривила губы и исчезла за порогом. Туз беззвучно засмеялся ей вслед.

С раннего утра Ожский замок гудел, как потревоженный улей. Воины с азартом спорили о шансах противников в предстоящем поединке. Подавляющее большинство склонялось к мысли, что меченый не устоит. Однако были и такие отчаянные спорщики, которые ставили на сержанта в тайной надежде, что меченому поможет сам дьявол. Стало известно, что ярл Гольдульф поставил на Туза своего лучшего боевого коня. Это обстоятельство внесло смятение в умы спорщиков. Но конопатый Харни высмеял маловеров:

— Чтобы досадить меченым, ярл готов отдать всех коней из своей конюшни.

Легкомысленного Харни поддержал и более основательный Густав:

— Коня ярл и так уступил бы гостю.

— И не только коня, — многозначительно добавил Харни и указал глазами на окна покоев дочери хозяина.

Плотники еще не успели закончить помост, предназначенный для ярла и почетных гостей, а группы возбужденных зрителей уже толклись во дворе, переругиваясь и отчаянно споря. Наконец, когда возбуждение достигло наивысшего предела, появились ярл Гольдульф и владетель Нидрасский. Следом шли воины владетеля, среди которых выделялся Ульф, оруженосец благородного Альрика, блондин приятной наружности, высокого роста и крепкого телосложения. Оба его товарища выглядели ему под стать. Все трое были облачены в длинные кольчужные рубахи, почти достигавшие колен. Головы воинов защищали остроконечные шлемы.

Меченые, стоявшие отдельной группой почти у самых ворот замка, о чем-то заговорили между собой. Видимо, и на них вооружение приезжих воинов произвело впечатление. Один Туз оставался совершенно спокойным. Одет он был в кожаную куртку, но многие знали, что в эту куртку были вшиты пластины, которые не брали ни меч, ни стрела. Голову сержанта украшал черный берет, на котором красовался ненавистный всем золотой знак в виде Башни. Туз был вооружен двумя мечами, висевшими, по обычаю меченых, у него за спиной крест на крест, и кинжалом, узким, как шило.

Воины владетеля выстроились в ряд. Ульф стоял впереди товарищей: гладкий щит его блестел на солнце, а у пояса висел внушительных размеров меч. Его товарищи выглядели не столь роскошно, но заметно было, что люди они бывалые и опыта им не занимать. Симпатии большинства зрителей были на их стороне — слишком уж велика была впитанная с молоком матери ненависть к меченым.

Туз подал знак Ролло, назначенному распорядителем, что к поединку готов. Ульф скорчил презрительную гримасу. Условия поединка — втроем против одного мальчишки — он считал унизительным для своего достоинства. Громко, чтобы слышали окружающие, он сказал своим товарищам:

— Оставьте меченого мне, я покажу этому приграничному крысенку, что такое настоящий воин.

Его слова вызвали бурю одобрения среди зрителей. Из толпы послышались оскорбления в адрес меченых. Ярл поднялся с места и сердито глянул на своих людей, крики немедленно прекратились.

— Начинай, — махнул рукой Гольдульф старому Ролло.

Гильдис с интересом наблюдала за происходящим. Поединки не были для нее в диковинку — в городе она не раз наблюдала жестокие схватки признанных бойцов. Правда, на буржской арене всегда сражались один на один, а эту схватку и поединком назвать было нельзя. Неужели этот самоуверенный человек действительно рассчитывает на победу?

— Пропадет мальчишка, — вздохнула Берта, стоявшая подле госпожи.

Жалела она, конечно, меченого. Гильдис же на него была сердита. И не стала бы горевать, если бы Ульф с товарищами проучили как следует этого невежу. Но ей почему-то не хотелось, чтобы с синеглазым случилось серьезное несчастье. Сердце ее билось в это утро значительно быстрее, чем обычно, и вовсе не праздное любопытство было тому причиной. За все это время меченый так ни разу на нее и не взглянул, и его подчеркнутое равнодушие возмущало Гильдис более всего.

Ролло подал сигнал к сближению. Марта слабо, охнула и тут же покраснела под насмешливыми взглядами соседей. Противники начали сходиться. Ульф шел быстро, перебросив щит в левую руку, а правой сжимая обнаженный меч. Его товарищи отстали шагов на десять. Туз приближался к противникам медленным шагом, не вынимая мечей из ножен.

— Меченый, — крикнули из толпы, — прогуляться вышел?

Словно в ответ на этот дерзкий выкрик, Туз неожиданно ускорил шаги, потом вдруг прыгнул высоко вверх, и ударом ноги слева в голову над щитом, опрокинул Ульфа на землю. Его уцелевшие противники едва успели обнажить мечи, когда меченый вдруг воспарил над их головами огромной черной птицей. Один из воинов каким-то чудом успел подставить под удар его узкого, чуть изогнутого меча щит, другой, менее расторопный, рухнул на землю с перерубленным горлом. Толпа ахнула.

— Хороший удар, — похвалил сержанта Бес.

Уцелевший воин стал медленно отступать к помосту, явно напуганный столь стремительным натиском. Меч в его руке слабо подрагивал, а сам он растерянно озирался по сторонам, ища поддержки в притихшей толпе.

— Брось оружие, — крикнул пожалевший его Сурок.

Туз взмахнул руками, делая вид, что вновь готовится к прыжку. Его противник в ужасе отпрянул к помосту и выронил из руки меч. Владетель Нидрасский скрипнул зубами — это было уже не просто поражение, а позор. Ярл Гольдульф с неискренним сочувствием похлопал гостя по плечу:

— Меченые.

— Не стоит огорчаться, друг мой, дьяволу проиграть не зазорно.

Слуги ярла подхватили не пришедшего в сознание Ульфа и его убитого товарища и потащили их со двора под насмешливые замечания меченых. Гильдис была потрясена и сбита с толку. Поединок длился всего ничего, многие и ахнуть не успели. Что же он за человек, этот меченый? Нет, не зря о них так много говорят. Колдовство или не колдовство, но для нормального человека это слишком. Она рассчитывала перекинуться с ним словом, но он прошел мимо, головы не повернув в ее сторону. Какое невежество, подобных людей нельзя пускать в приличное общество! А отец разговаривает с ним, как с равным. Впрочем, здесь, в Приграничье, меченые полные господа, и благородным владетелям приходится мириться с их наглостью.

— Я пришел за ответом, ярл. — Туз слегка склонил голову, приветствуя владетелей.

— Здесь не место для серьезного разговора, — ответил Гольдульф и хлопнул в ладоши: — Эй, вы, проводите гостей к столу. Кровь, пролитая в честном поединке, не помеха веселой пирушке.

Пир, однако, не удался. Напряжение не спадало, хотя вино лилось рекой. Воины настороженно следили друг за другом, ярл был задумчив, а владетель Нидрасский пребывал в растерянности, и от него вряд ли можно было дождаться веселого слова.

Ярл Гольдульф знаком подозвал к себе Ролло, и они зашептались. Старый воин в чем-то горячо убеждал своего хозяина. Наконец Хаарский сдался, и обрадованный Ролло направился к меченым.

— Ярл и владетель приглашают тебя для беседы, сержант.

Туз, поднимаясь из-за стола, незаметно подмигнул Бесу. За столом началось слабое шевеление, не приведшее, впрочем, ни к каким последствиям. Просто пирующие, забавляясь вином, не забывали и о деле.

— Недовольство капитана Башни моими людьми понятно, — осторожно начал Гольдульф. — Вина их несомненна. Вопрос в цене. Двадцать девушек — не многовато ли?

— Не мое дело, ярл, торговаться о цене, — пожал плечами Туз. — Я получил приказ взять девушек, и я их возьму, а добром или силой — от тебя зависит.

Гольдульф поморщился. Разговор принимал нежелательный оборот. С Башней всегда так: раз высказав свое требование, меченые шли потом напролом, не заботясь о трудностях, которые подстерегали их на избранном пути. Ролло, скорее всего, прав, и переговоры с мальчишкой ни к чему не приведут.

— Ладно, — махнул рукой Гольдульф. — Бери.

— И последнее, ярл, — голос сержанта зазвучал вкрадчиво, — нам стало известно, что крепостной Башни Слизняк кое-что забыл у тебя в замке.

Гольдульф похолодел. Подтвердить свои связи с духами значило признать себя кругом виноватым. А это смерть, и смерть мучительная. Меченые никогда не простят ему раскрытия собственных тайн.

— Ролло, какой такой слизняк был у нас в замке? — изобразил растерянное удивление Хаарский.

— Помилуй, ярл, — развел руками старик. — Не видел я чужих смердов, а без моего ведома в Ожский замок не проскользнет даже мышь.

Туз криво усмехнулся, круто развернулся на каблуках и вышел из зала, не попрощавшись. В этой усмешке было столько злобы и коварства, что Гольдульф почувствовал, как холодный липкий пот покрывает его тело. С детства он был наслышан о подземельях Башни и о пыточном искусстве молчунов. Владетель Нидрасский с растущей тревогой наблюдал за хозяином замка. Хаарский не был трусом, в этом Альрик имел возможность убедиться, но сейчас на его лице был написан откровенный ужас.

— Пока ничего страшного не случилось. — Ролло и в этой критической ситуации не потерял присутствия духа. — Если бы у меченых была твердая уверенность в твоей вине, ярл, то ты бы уже гостил сейчас у Тета в подземелье. Нет у них против нас никаких свидетельств. А просто так, ни за что ни про что, схватить ярла Хаарского они не решатся. Уж поверьте моему опыту, благородные господа. Я меченых знаю не первый десяток лет.

Спокойный голос старого воина привел Гольдульфа в чувство. Действительно, у страха глаза велики. Хаарский даже почувствовал неловкость за слишком уж откровенный испуг, да еще в присутствии владетеля. Впрочем, сегодняшний день уже показал Альрику, с кем он имеет дело в лице меченых. Его бы еще с молчунами познакомить, вот тут столичная спесь слезет с него разом. Но это, конечно, ни в коем случае не пожелание. Дьявол их возьми, этих молчунов. А на Нидрасского у ярла были свои виды. И даст бог, все сладится у них к обоюдному удовольствию.

Глава 3 НАЛЕТ

Деревня, казалось, вымерла. Только ребятишки копошились в пыли, но и те, завидев всадников, стремглав бросились врассыпную. Меченые не спеша проехали мимо покосившихся хижин и остановились у одинокого полузасохшего дерева в самом центре деревни.

— Небогато у ярла людишки живут, — заметил Чуб, осматриваясь.

— Мы не за барахлом приехали, — усмехнулся Чиж.

Чье-то любопытное лицо мелькнуло на мгновенье в дверном проеме ближайшей лачуги и тут же, распознав меченых, скрылось.

— Прячутся, — заметил Чиж, — придется выкуривать.

— Погоди, — остановил его сержант.

— Годить — не родить. — Меченый лениво хлопнул плетью по голенищу сапога.

— Эй, ты, — крикнул Туз долговязому мужику, не в добрый час выскочившему из лачуги по хозяйственной надобности, — иди сюда.

Мужик заробел, сиротливо потоптался и, одергивая на ходу грязную рубаху, неохотно подошел к меченым.

— Где староста? — Туз грозно глянул на долговязого сверху вниз.

Мужик перетрусил не на шутку. Беспрерывно вытирая потеющие руки о подол рубахи, он начал что-то путано объяснять сержанту. Несколько мальчишек, пересиливая страх, приблизились к меченым и теперь, разинув рты, смотрели во все глаза на грозных пришельцев.

— Где староста? — спросил у них Туз, ничего не разобравший в ответах перепуганного мужика.

Ребятишки дружно указали на долговязого пальцами. Туз рассвирепел:

— Ты что, навозная твоя душа, шутить со мной вздумал!

Мужик тоскующими глазами взглянул на притихших ребятишек. Подскочивший Чиж огрел косноязычного старосту плетью так, что у того на плечах расползлась ветхая от пота рубаха. Длинный, набухающий кровью рубец потянулся через всю спину. Дети брызнули во все стороны, словно стайка испуганных птиц. Староста громко вскрикнул и рухнул на колени.

— Собирай людей, — приказал ему Туз.

Долговязый медленно поднялся с земли и, покачиваясь на ослабевших ногах, потрусил по деревне.

— Зря ты с этим придурком связался, — заметил вслед мужику Чиж. — Запалить все эти халупы — и делу конец.

На краю деревни замаячил Бес. Сержант махнул в его сторону рукой — рано. Бес скрылся. Зато народ стал потихоньку собираться. Мужики кучковались у ближайшей изгороди, настороженно поглядывая на меченых и о чем-то тихо переговариваясь. Бабы стояли тесной группой поодаль от мужиков, и это обстоятельство вполне устраивало сержанта. Подошел, наконец, и долговязый староста, в новой рубахе, но с тем же испуганным выражением лица.

— Зачем народ собрал? — накинулся на него костлявый мужик с всклоченной бородой.

— А я откуда знаю, — огрызнулся староста. — Господа скажут.

— Господа из Башни, а мы люди ярла Хаарского.

Мужики одобрительно загудели. Староста растерянно оглянулся на Туза, ища поддержки. Сержант поднял руку с зажатой в ней плетью, толпа притихла, ожидая, что меченый сейчас заговорит. Но Туз говорить не собирался — поднятая рука была сигналом для Беса.

— Начинайте, — крикнул сержант, опуская плеть на плечи ближайшего ротозея.

Меченые ринулись на толпу, оттесняя баб от мужиков. Люди закричали и, спасаясь от ударов, ринулись в разные стороны. Туз оглянулся: меченые Беса уже успели поджечь несколько крайних лачуг и теперь с гиканьем и свистом летели по деревне. Следом за ними, поднимая тучи пыли, катили телеги. Чиж, Сурок и Чуб погнали мужиков на дальний конец деревни, охаживая их плетьми и тесня конями.

Туз расчетливо выбрал первую жертву: догнал и на ходу перебросил на холку коня одну из самых красивых девушек. Девушка обмерла от страха и не оказала сопротивления. Сержант передал ее на телегу, в руки расторопных возниц. Бабы, сообразив, в чем дело, кинулись к зарослям, словно перепелки, застигнутые врасплох черными коршунами. Перепуганные дети хватали матерей за юбки, мешая им бежать. Меченые без труда настигали беглянок и переправляли их на телеги, где привычные ко всему смерды-возницы сноровисто вязали строптивицам руки.

На дальнем конце деревни трое меченых с трудом отбивались от наседающих смердов. Мужики отчаянно и остервенело махали кольями. Меченые, отбросив плети, взялись за мечи. Встревоженный сержант поспешил им на помощь.

— Бей плашмя, — прокричал он в самое ухо Чижу, развалившему на его глазах надвое костлявого мужика.

Чиж невидящими глазами посмотрел на сержанта, лицо его пылало от возбуждения, а тренированные руки работали без устали. Мужики не выдержал и дружного напора четырех всадников и побежали к лесу, на ходу осыпая меченых проклятиями.

— Рвань немытая, — выругался им вслед Чуб. — А туда же, кольями махать.

Туз вернулся к телегам, где Зуб с Волком, тяжело отдуваясь, с трудом удерживали молодого смерда богатырского телосложения. Пан, прислонившись к изгороди, отрывисто ругался, словно лаял, зажимая рукой резаную рану на левом плече. Связанные бабы голосили, ребятишки, которых возницы гнали кнутами от матерей, вторили им с удвоенной энергией.

— Хотел бабу свою топором зарубить, чтобы нам не до сталась, — пояснил суть происшедшего Бес. — Пан ему помешал, но, как видишь, не без ущерба для собственной шкуры.

— Здоровый бугай, — не пожалел плетей Чиж. — На таком только воду возить.

Молодая женщина с растрепанными волосами вырвалась из рук возницы и бросилась на Чижа. Руки у нее были связаны за спиной, и она вцепилась в ногу меченого зубами. Чиж взвыл от боли и едва не вывалился из седла. Рослый Бес, несмотря на немалую силу, с большим трудом совладал с бьющейся в его руках рыжеволосой ведьмой. Подоспевшие мужики-возницы швырнули ее на ближайшую телегу, спеленав по рукам и ногам.

— Веревку, — приказал Туз, указывая глазами Чижу на ближайшее дерево.

Меченый понял сержанта с полуслова и уже через минуту сидел на толстом суку, обхватив его длинными худыми ногами. Зуб проворно накинул петлю на шею бунтаря. Женщины на телегах затаили дыхание, даже дети перестали плакать.

— Кончайте его, — негромко бросил Туз и, повернувшись к возницам, крикнул: — Трогай.

Сдав женщин по счету первому лейтенанту Жоху, сержант отправился с докладом к капитану. Лестница привычно заскрипела под его сапогами, и Туз невольно прикинул, сколько же ног топтало ее за минувшие столетия. Выходило — много. Правда, он не был уверен, что эта лестница не менялась со дня строительства Башни. Все-таки дерево, даже если это крепчайший дуб, не столь долговечно, как камень.

Капитан был в зале один, заслышав шаги, он поднял голову:

— Докладывай.

Туз рассказал все в подробностях. Капитан слушал его внимательно. В неярком свете мигающих светильников лицо Лося выглядело усталым и постаревшим. Замотался капитан в последнее время. Да и то сказать, забот у него хватает.

— Я свое дело сделал, — заключил Туз, присаживаясь в предложенное кресло.

Лось только хмыкнул в ответ, вытягивая к огню босые ноги. Погода неожиданно испортилась, и разгулявшаяся, было жара в один день сменилась холодом и сыростью. Насквозь промокшие сапоги капитана стояли у камина. Лось только что вернулся из поездки, и если судить по комьям бурой глины на сапогах, то прогулялся он довольно далеко в глубь Приграничья.

Действия сержанта капитан одобрил. Потачки владетелям давать ни в коем случае нельзя, тем более сейчас, когда Башня не на самой вершине расцвета. Почувствуют слабину — не миновать беды. А тут еще мужики обнаглели: шутка сказать, на меченого руку подняли! Острастка им не помешает. Да и благородному Гольдульфу урок, засуетился он что-то в последнее время.

— Золото у ярла?

— Не знаю. — Туз с сомнением покачал головой. — Боится он нас, это точно.

— Нас все боятся, — лениво усмехнулся Лось.

Туз равнодушно разглядывал стены обширного капитанского зала. Далеко все-таки Башне до роскоши замков. Да и кому здесь заморской роскошью любоваться? Благородных девиц в этих стенах не держат, тут квартируют бабы попроще, доля которых не языком мести, а рожать меченых здоровыми и крепкими, чтобы было кому поддерживать порядок в Приграничье.

— Зачем тебе эти слитки? — спросил Туз. — Для Башни два куска — не велика потеря.

— Не велика, говоришь, — покачал головой Лось. — А в чем, по-твоему, сила Башни?

— В меченых, — не задумываясь ответил Туз.

— Правильно. А еще?

Туз пожал широкими плечами, Лось улыбнулся:

— Золото, сержант, золото. Мы первыми сообразили, что появление заморских купцов, торговля с ними приведут к полному изменению привычного уклада жизни. Это мы поставляем золото и серебро в Нордлэнд, Остлэнд и Вестлэнд. Взамен мы получаем железо, медь, коней, одежду и оружие.

— Разве мы не сами куем наши мечи?

— Сами, но из воздуха мечей не выкуешь.

Для Туза слова капитана не были откровением, о многом он догадывался и сам. Удивило его другое: уж очень разговорчивым был сегодня обычно молчаливый капитан.

Лось с улыбкой наблюдал за сержантом. Вырос меченый, ничего не скажешь, а давно ли, кажется, в колыбели пищал. А ведь действительно давно. Двадцать лет минуло с тех пор, а как минуло, Лось даже не заметил. И Соболя уже нет… Скверная история была с матерью Туза. Лихим меченым был сержант Соболь, а Ингрид Заадамская — писаной красавицей. Черт принес того вестлэндского владетеля от самой Большой воды. Выкрали они тогда невесту прямо со свадебного пира. А жениха на краю Ожского бора положили. И не только его. Вся поляна была трупами усеяна. Любила ли Ингрид Соболя, про то знает только ветер да Ожский бор, а пролитой из-за нее крови она вынести не смогла. Родила сына и повесилась. Такая вот она, любовь меченого. Счастье Туза, что он не знает ни отца, ни матери, ни истории своего рождения. Меченому такие знания ни к чему. Старик Заадамский привечает Туза, догадывается, наверное. Да и мудрено не догадаться — сержант вылитый Соболь. Недаром же молчун Тет при одном взгляде на Туза начинает корчиться от бешенства. Не может простить Соболю даже мертвому. Ну, на то он и молчун, чтобы зло долго помнить. Все-таки лучше для меченого быть просто сыном Башни, а не тянуть за собой целый ворох былых обид. Тузу в этом смысле повезло меньше, чем другим, хотя он вряд ли об этом догадывается. А Заадамского следует предупредить, чтобы не вздумал Тузу голову морочить. Впрочем, старый Свен дураком никогда не был, молчал до сих пор, будет молчать и дальше. Зачем ему с Башней ссориться — все, что было, за двадцать лет уже быльем поросло. Кто теперь помнит Ингрид Заадамскую? А со дня смерти капитана Башни Соболя прошло уже пять лет.

— Пора тебе, сержант, узнать кое-что. Хватит в незнайках ходить, не маленький уже. Давно, очень давно мы установили связь с духами.

Туз удивленно вскинул глаза на капитана. Синими-синими были те глаза, как у покойной Ингрид.

— Связь эту поддерживают молчуны, используя таких, как Слизняк. — Лось развернул на столе карту и придвинул вплотную чадящий светильник. — Как видишь, духи неплохо устроились на островах: ни стая, ни кочевники их не достанут.

— А здесь что? — Туз указал на пустующий угол карты.

— Не знаю. Мертвая зона здесь — за годы, что стоит Башня, гостей с этой стороны не было, ни худых, ни добрых.

— А за этим лесом?

— Когда-нибудь узнаем.

Туз с сомнением покачал головой:

— Меченые никогда не выходили за Змеиное горло.

— Много ты знаешь: меченые пришли в Приграничье именно отсюда, из этих загадочных мест.

— Когда это было, — махнул Туз рукой.

Давно это было. Лось мысленно согласился с сержантом. Но было. И, вероятно, что-то там осталось. Иначе откуда взялись пришельцы, о которых рассказывал Слизняк. Эти люди, если верить молчунам, здорово поработали над крепостным Башни, так здорово, что он забыл и долг, и страх.

— А дух, которого мы поймали на болоте, рассказал что-нибудь?

Лось отрицательно покачал головой.

— Даже молчунам?

Этот с усмешкой заданный вопрос не понравился капитану. Плохо не то, что сержант грызется с первым молчуном, а то, что это начинает вредить делу. Пора бы уже Тузу уняться.

— Тету я верю, — строго сказал Лось. — А тебе, сержант, придется поверить мне. Кто-то ищет встречи с нашими владетелями, возможно, Слизняк не был их первым агентом.

— У ярла гостит владетель из Бурга.

Соображает Туз быстро, надо отдать ему должное. В Нордлэнде сейчас укрепляется королевская власть. А Приграничье и для Рагнвальда, и для нордлэндских владетелей — лакомый кусок.

— У молчунов в Ожском замке есть свои люди, но они слишком далеки от хозяина, чтобы знать его тайны. Займись дочерью ярла. Кое-что она наверняка знает.

Тузу предложение капитана не слишком понравилось. Возня с капризной буржской красавицей отнимет много времени, но спорить с Лосем он не стал. Приказ есть приказ, тут уж ничего не поделаешь.

Разговор с Лосем заставил Туза задуматься о многом. Башня отнюдь не только силой удерживала власть над Приграничьем, но и золотом, и хитростью, не брезгуя при этом ударами из-за угла. Нити этой политики находились в руках не только капитана и лейтенантов, но в значительной мере в руках молчунов. Кое о чем сержант догадывался и раньше, да и Лось открыл ему далеко не все, но и того, что он сказал, было вполне достаточно, чтобы по-новому взглянуть и на самого себя, и на свою непрекращающуюся возню с молчунами. Лось не доверяет Тету. Это точно. Иначе зачем ему впутывать Туза в историю с ярлом Хаарским и поручать ему дело, выбивающееся из обычного круга обязанностей первого сержанта Башни? В любом случае, Туз готов противостоять молчунам и поддержать Лося, вот только захочет ли потом капитан поддержать сержанта?

Башня засыпала после напряженного, суматошного дня. Свет в окнах казематов уже погашен, кругом тишина, и только часовые лениво перекликаются на стенах. Туз не стал зажигать факел. За двадцать прожитых в этих стенах лет он изучил все выбоины крепостного двора. Не было здесь ни одного угла или поворота, ему неизвестного. Еще пискуном он буквально излазил, исползал каждый сантиметр Башни. Хорошие то были времена, самые счастливые в его жизни.

Туз толкнул двери своей комнаты и замер на пороге. Вот вам и новая забота, о которой он думать не думал и гадать не гадал. Привезенных полонянок разделили между мечеными, и одна из них досталась ему. Туз зажег дополнительный светильник и повернулся к женщине, испуганно жавшейся в углу.

— Не бойся. — Чадящий светильник сержант поставил на стол, а сам сел в единственное кресло.

Женщина примостилась на краешке ложа и смотрела на меченого большими испуганными глазами. Была она недурна лицом, крупнотела, с высокой полной грудью и широкими бедрами. Рожать такой и рожать.

— Муж есть?

Женщина кивнула головой и тут же в ответ на движение меченого сжалась в комок.

— Хватит тебе. — Туз старался не повышать голоса, хотя испуг женщины его раздражал. — Не ты первая, не ты последняя. Родишь меченого и вернешься к мужу, и не с пустыми руками. Золотых тебе отсыпят, совсем не лишними они будут в хозяйстве. Таких денег вам с мужем за двадцать лет не заработать.

По щекам женщины побежали слезы. Тузу стало ее жалко — глупая баба, что с нее взять. Он пересел на ложе и погладил ее по подрагивающей от рыданий спине.

— Ты пойми, не из дерева же нам меченых строгать. Кто-то должен прикрывать границу от стаи, иначе она вытопчет, изничтожит все живое в округе. В первую очередь пострадают твои родные, владетели-то в замках отсидятся.

Женщина молчала, но ласкам Туза не противилась.

— Чем раньше забеременеешь, тем быстрее домой вернешься.

Выспаться Тузу в эту ночь не дали. Он проснулся от криков и тяжелого топота сапог. В дверь забарабанили. Туз, на ходу натягивая одежду, бросился открывать задвижку;

— Беда, сержант. — Бес тяжело перевел дух, — Та самая ведьма, которую собственный муж едва топором не зарубил, трахнула Чижа по голове светильником и смылась.

Туз заметил в глазах товарища веселые огоньки, никак не соответствующие серьезности момента.

— Чиж-то живой? — спросил он, торопливо застегивая ремни.

— Живой. У Чижа голова чугунная, ее не всякий меч возьмет. Полночи без сознания провалялся, а сейчас очухался.

— Как же она через ворота проскочила?

— Так это еще засветло случилось. Ворота были открыты. Мужики навоз из наших конюшен возили на поля. Бульдог, проморгавший рыжую ведьму, уже получил нагоняй от капитана и сейчас землю носом роет.

— Наши все в сборе?

— Все, даже Рыжий тебя опередил. Заспался ты сегодня, сержант, — Бес неожиданно громко расхохотался.

Туз, не замедляя шага, сердито покосился на товарища:

— Ты что такой веселый сегодня? Вроде радоваться нечему.

— Не скажи. — Бес прислонился к стене, пропуская бегущих по коридору меченых. — Пока ты сидел у капитана, мы баб делили…

Бес опять рассмеялся. Сержант не на шутку рассердился и, бросив товарища, стал быстро спускаться по лестнице. Бес поспешил следом, но догнал сержанта уже во дворе.

— Тет на девчонку глаз положил, — заговорил он торопливо, — а мы с Сурком увели ее из-под длинного носа.

Туз резко обернулся к товарищу:

— Сколько раз тебе говорить: не связывайся с молчунами — рано!

— Что же, по-твоему, отдать этой гадине девчонку?

— Тет тебе этого не простит.

— Плевал я на Тета. Давно следовало его проучить.

— Рамзай тоже хотел проучить первого молчуна Башни — где теперь Рамзай?

Бес, глубоко обиженный, замолчал. Ара подвел сержанту оседланного коня. Туз прыгнул в седло и оглядел своих людей. Все были в сборе, кроме Чижа. Даже заспанный Рыжий в этот раз без проблем взгромоздился в седло. Бульдог, во главе своей десятки, на рысях промчался мимо, крикнув что-то обидное по поводу трутней. Чуб и Ара ответили ему дружной руганью в спину.

— Копаешься, сержант, — сказал, подъезжая к меченым, третий лейтенант Башни Ворон. — Бери вторую полусотню, скачи вдоль оврага к лесу, прочешешь его до самого Ожского замка. Далеко эта сука уйти не могла.

Туз недовольным голосом отдал команду и с места рысью повел людей за ворота. Ночь была черна, как сажа, на небе ни луны, ни звездочки. Факелы же то и дело гасли на ветру. Меченые чертыхались в полный голос и придерживали коней. В такую темень можно запросто угодить в яму или промоину, поломав ноги коню или свернув себе шею. Лес неприветливо загудел над головами ночных следопытов, рискнувших углубиться в чащу в столь не подходящее для прогулок время.

— Черта лысого здесь найдешь, — ругнулся Бес, высоко поднимая над головой факел.

— Сами не потеряйтесь, — посоветовал сержант, отдавая приказ развернуться в цепь.

Туз осторожно двинулся по краю оврага, который тянулся через весь лес, разрезая его на две неравные части. По дну оврага бежал довольно полноводный в эту пору ручей. Сержант остановил коня и прислушался, но, кроме журчания воды да резкого карканья потревоженных ворон, ничего в сумятице голосов разбуженного людским вторжением леса не разобрал. Справа, на противоположном берегу ручья, затрещали ветки. Луна неожиданно выскользнула из-за туч и залила дрожащим серебристым светом все окружающее. Всадник, вынырнувший из зарослей, помахал сержанту факелом. Туз узнал в нем Комара.

— Поймали? — спросил Туз насмешливо.

— Блоху на аркане, — в тон ему ответил Комар и скрылся в кустах.

Туз швырнул гаснущий факел в ручей, раздался едва слышный всплеск, и вновь наступила тишина. Искать человека ночью в лесу казалось сержанту делом безнадежным. Он был зол и на себя, и на Чижа, и на рыжую ведьму, из-за которой пришлось среди ночи вылезать из постели. Надо же было тому придурку хвататься за топор! Подумаешь, бабу увезли.

Едва слышный треск впереди привлек внимание сержанта. Бесшумно скользнув из седла на землю, Туз одним движением заставил послушного коня лечь на землю, а сам осторожно прокрался к росшему на краю оврага дереву и затаился в его тени. Что-то забелело в зарослях. Туз напрягся, готовясь к прыжку. Женщина выскочила на поляну и замерла в пяти шагах от сержанта. За ее спиной слышались тяжелые шаги, мелькали факелы — погоня приближалась. Туз обхватил женщину правой рукой за талию, зажимая ей одновременно рот рукой левой.

— Тихо! — прошептал он.

Женщина забилась было в его объятиях, но потом, подчиняясь силе, затихла. Туз почувствовал, как обмякло, стало податливым ее тело, как бешено заколотилось сердце под его рукой. Расширенные от ужаса глаза молили о пощаде. Туз медленно опустил женщину на траву.

— Там она, — послышался хрипловатый голос тяжело дышавшего человека, в котором Туз узнал Бульдога.

Трое меченых выскочили из леса и бросились к оврагу. Послышался всплеск воды и следом ругань. Тихим свистом Туз подозвал коня.

— Эй, кто там? — спросили из оврага.

— Я это, — отозвался сержант, подходя к краю обрыва. — Вы что там, ребята, раков ловите?

Бульдог в ответ выругался и спросил:

— Ничего не заметил?

— Вроде мелькнуло что-то белое. Вы двигайтесь вниз по ручью, а я по краю оврага поеду.

Туз обернулся к женщине, которая по-прежнему в изнеможении лежала на траве. Белым соблазнительным пятном выделялись ее обнаженные почти до самых бедер ноги. Женщина сжалась в комок под взглядом меченого, в руке ее блеснул нож, но пухлые губы мелко дрожали. Туз стиснул зубы, пересиливая вспыхнувшее желание, и неловко сел в седло.

— По оврагу не ходи, беги через лес, может, и проскочишь.

Сержант огрел коня плетью и, не оглядываясь, поскакал туда, где слышались громкие голоса товарищей. Собрав заплутавших в ночном лесу меченых, Туз отдал приказ возвращаться. Кажется, никого этот приказ не огорчил, всем уже порядком надоело мотаться по зарослям без пользы.

— Что приуныли? — спросил нагнавший их Ворон. — Выше головы, я только что из Ожского замка. Ярл Гольдульф пустил по ее следу челядь с собаками.

— С ищейками поймают, — вздохнул Ара.

— Тету на забаву, — зло бросил Бес.

— Ты бы язык-то придержал, меченый, — покосился в его сторону лейтенант, — а то неровен час отрежут. Я похлопочу.

Бес в ответ плюнул на дорогу и, огрев коня плетью, Поскакал вперед. Ворон только головой покачал ему вслед, а Туз сделал вид, что не слышал разговора.

Ара, удобно устроившись между зубцов внешней стены, с интересом наблюдал за суетой во дворе. Туз стоял рядом, но вниз не смотрел. День сегодня выдался жарким, и от бьющего в лицо солнца слепило глаза. Сержант взглянул на небо в надежде на самое плевое облачко, но там все было синим до безнадежности. Жариться на солнце им предстояло аж до полудня, го есть еще, по меньшей мере, часов шесть. От такой перспективы у Туза окончательно испортилось и без того нерадужное настроение.

— Послушать бы, о чем говорить будут, — вздохнул неугомонный Ара.

— Чего там слушать, — раздраженно буркнул Сурок. — Сожгут ее, и все.

— Не скажи. Даром, что ли, столько смердов в Башню нагнали.

— Ладно, иди, — бросил ему через плечо Туз.

Ара упрашивать себя не заставил, подмигнул Сурку и застучал сапогами вниз по лестнице.

— На лейтенанта не нарвись, — предостерег его Сурок и добавил уже в сторону Туза: — Зря ты его отпустил: узнает капитан — влепит тебе суток пять.

— Не узнает, — процедил сквозь зубы Туз. — Ара у нас верткий.

— Жалко бабу.

— Да что ты заладил с самого утра, — взорвался Туз, — жалко, жалко. Пойди к капитану и попроси его отменить казнь.

Обиженный Сурок поднялся с камня и пошел, не оглядываясь, по стене, пока не скрылся за десятым зубцом. Туз проводил его недобрыми глазами, а потом бросил взгляд вниз. Во дворе суетились молчуны, старательно укладывая хворост. Крестьяне, согнанные из окружающих деревень ради торжественного случая, маялись в ожидании у конюшни. Люди Бульдога, назначенные для поддержания порядка в толпе, то и дело взмахивали плетками, охлаждая пыл наиболее нетерпеливых. Непривычные к пешему строю меченые неровными рядами стояли в десяти шагах от сооружаемого костра, лениво поглядывая на работающих в поте лица молчунов. За их спинами в строгих шеренгах застыли крикуны, необычайно тихие в присутствии капитана. Слева Дрозд, судя по жестам, отчаянно ругаясь, выстраивал пискунов. Пискунам было плохо видно, что же там, собственно, происходит у костра, и они тянули худые шеи, то и дело ломая строй. Лось, сидевший на белом рослом жеребце в самом центре двора, обернулся к детям и что-то крикнул им сердито. На пискунов окрик подействовал незамедлительно: они разом притихли и вытянулись по стойке смирно.

Капитан поднял руку, трубач заиграл сигнал. Главные ворота дома молчунов распахнулись, и оттуда торжественно выступил Тет, блестя на солнце лысым черепом. Следом, выстроившись в две шеренги, шагали его подручные в надвинутых на самые глаза капюшонах. Толпа глухо зароптала и подалась было вперед, но Бульдог быстро восстановил порядок. Женщину, одетую в белый балахон, вели под руки два коренастых молчуна, рядом семенилтолстый коротконогий священник из Ожского замка. Он то и дело подносил к лицу приговоренной крест и, судя по трясущейся голове, читал молитвы.

Туз натянул тетиву и поднял арбалет.

Молчуны, готовившие костер, расступились, пропуская процессию. Женщина рванулась было назад, но дюжие спутники держали ее крепко, и через минуту она уже стояла недвижимо, надежно привязанная к столбу, среди вязанок хвороста, аккуратно уложенных в несколько рядов. Толпа зашевелилась, послышались плач и причитания. Люди Бульдога усердно заработали плетьми, осаживая возбужденных смердов. Один из молчунов высоко поднял над головой пылающий факел, толпа замерла. В наступившей тишине раздался протяжный крик привязанной к столбу жертвы.

Туз широко расставил ноги, тщательно прицелился и выстрелил. Стрела попала точно в цель: женщина безжизненно обвисла на веревках, уронив рыжеволосую голову на грудь.

Толпа в ужасе отпрянула. Меченые мгновенно обнажили мечи, готовясь к отражению атаки. Капитан внимательно оглядел стены: караульные, как и положено, истуканами стыли на своих местах. Все было спокойно. Лось подъехал к молчунам и что-то им сказал. Тет, выслушав капитана, подал знак подручному. Костер запылал. Трубач заиграл отбой. Представление окончилось.

Глава 4 ГИЛЬДИС

Ярл Гольдульф в задумчивости сидел в кресле, низко опустив крупную седеющую голову. Надо полагать, клонили ее вниз не прожитые годы, а значительные мысли, ибо Хаарскому действительно было о чем подумать. Молодой и нетерпеливый владетель Нидрасский мерил шагами обширный зал, насвистывая себе под нос нелепый мотивчик. Молчание ярла его раздражало. Как раздражала и непонятная жизнь, кипевшая за стенами Ожского замка. Приграничные обычаи весьма отличались от нордлэндских и отличались далеко не в лучшую, по мнению благородного Альрика, сторону. Поведение же ярла Гольдульфа и вовсе казалось Нидрасскому нелепым, чтобы не сказать подлым. Зачем было, спрашивается, выдавать палачам-меченым эту несчастную крестьянку, вся вина которой состояла в том, что она сопротивлялась насильнику. Будь на месте этого негодяя благородный владетель, Альрик, безусловно, одобрил бы действия Хаарского, поскольку пролитие благородной крови требует жесточайшего наказания, но в данном случае речь шла об откровенных разбойниках, свершивших погром в Ожских землях. Ни за что ни про что были убиты три смерда, а двадцать женщин похищены и угнаны в рабство. Нельзя сказать, что в Нордлэнде царит тишь да гладь, но, слава богу, никто еще, включая короля Рагнвальда, не посягает на священное право владетеля самому судить своих вассалов и рабов. Если бы ярл Хаарский казнил рыжеволосую ведьму, то Нидрасский возражать бы не стал. Виновна или не виновна — это дело десятое, тут важен принцип. Но передавать право суда насильникам из Башни над своими вассалами значит ставить под сомнение права всего благородного сословия Лэнда.

— Зачем ты отдал им бабу? — не выдержал, наконец, Нидрасский.

Горячность молодого человека позабавила Гольдульфа. Норовистых жеребцов выращивает ныне Нордлэнд от Башни вдалеке. Оно, может быть, и к лучшему. Когда для меченых пробьет последний час, такие, как Альрик, будут совсем не лишними. Но этот последний час пробьет, увы, еще не завтра, а значит, следует соблюдать осторожность.

— Запомни, благородный Альрик, — ярл приблизился к гостю и дружески обнял его за плечи, — раб, поднявший руку на господина, должен быть наказан, жена, посягнувшая на жизнь мужа, должна умереть другим в назидание.

— Но он ведь ей не муж, он насильник!

— По обычаям Башни, он ей и муж, и господин, по крайней мере, до той поры, пока сам от нее не откажется. Если мы не будем чтить обычаев Башни, то меченые наплюют на наши.

— По королевскому уложению… — начал, было, владетель.

— Королевские вердикты — это для Нордлэнда, благородный друг, а мы здесь живем дедовскими обычаями. Обычай всегда главнее закона. Главнее не потому, что мудрее, а потому что за ним реки пролитой крови, горький опыт народа и хрупкое согласие вождей. Нет, я трижды нарушу закон, но не пойду против обычая. Без крайней необходимости, разумеется, — добавил он с усмешкой.

— Сержант Башни, — доложил вошедший слуга.

Туз коротко поклонился владетелям. На губах меченого играла насмешливая улыбка, а синие глаза холодно поблескивали. Это красивое лицо с некоторых пор стало Гольдульфу Хаарскому ненавистным, но, как человек опытный и много повидавший на веку, он не спешил с изъявлениями чувств. Ненависть следует старательно вымачивать в показном радушии, от этого она только крепчает.

— Рад видеть тебя в моем замке, сержант.

Владетель Нидрасский поморщился, как от зубной боли, и отвернулся. Туз сделал вид, что не заметил этого. Выдержка у меченого была, надо отдать ему должное. Таких людей, как этот Туз, раздражать опасно, но поладить с ними можно, поскольку у них голова командует сердцем, а не наоборот. Благородному Альрику следовало бы брать с него пример, ибо жизнь — штука сложная и полагаться всегда только на меч — опасно. Меч может подвести в самый неподходящий момент.

— Капитан Башни признателен тебе за помощь и выражает надежду, что ярл Гольдульф и впредь будет оплотом порядка в нашем суровом краю.

— Надеюсь, что небольшое недоразумение, возникшее по вине моих людей, забыто?

— Кто старое помянет — тому глаз вон, — улыбнулся Туз и принял из рук Гольдульфа наполненный до краев кубок. — Ваше здоровье, владетели.

Ярл Хаарский отсалютовал меченому своим кубком. Альрик тоже выпил, но, в отличие от хозяина, от приветственных жестов в сторону меченого воздержался.

— В знак примирения капитан Башни шлет тебе этот дар. — Сержант протянул ярлу богато украшенный меч.

Глаза Хаарского радостно блеснули. Башня славилась своими оружейниками, но никогда еще изготовленный в ее стенах меч не попадал в чужие руки.

— Позволь мне лично вручить подарок капитана твоей дочери.

Владетель Нидрасский попытался, было вмешаться, но Гольдульф только рукой махнул.

— Передай мою благодарность капитану Башни вместе с заверениями, что ярл Гольдульф не останется в долгу.

Туз откланялся и вышел, бросив не слишком дружелюбный взгляд на владетеля. Альрик хотел выругаться ему вслед, но в последний момент передумал. Меченый не принадлежал к типу людей, которые легко сносят оскорбления, а к поединку с ним владетель пока не был готов, да и повод для ссоры пустяковый.

Гольдульф нетерпеливо обнажил меч и разочарованно выругался: клинок богато украшенного меча был вестлэндской выделки. А вестлэндские мечи даже в Нордлэндле не пользовались популярностью. Глаза Альрика смеялись:

— Кажется, меченые не слишком верят в твою дружбу, ярл Гольдульф.

— Эти дьяволы берегут свои секреты пуще глаза, но главное в другом. Нам удалось сохранить мир с Башней, а значит, руки у нас развязаны для более важных дел. Поверь моему опыту, благородный Альрик: всегда опасно ссориться со своим сюзереном, а уж с таким сюзереном, как Башня, тем более.

Туз стоял у дверей, сложив на груди сильные руки, не спуская с девушки холодных, насмешливых глаз. Гильдис чувствовала себя неуютно, но пыталась всеми силами сохранить спокойствие. И почему этот человек так смущал ее, благородную Гильдис, которая не опускала глаз даже в присутствии коронованных особ?

— Она долго мучилась? — спросила Гильдис, пытаясь найти почву для беседы.

— Нет, — ответил Туз, недовольно хмуря брови. — Она умерла сразу.

Разговор происходил в уже знакомой сержанту комнате, но платье на Гильдис было сегодня не красного, а черного цвета. Этот цвет нравился Тузу еще меньше, чем красный, хотя он и был одним из символов Башни.

Гильдис взяла в руки подарок капитана — золотой браслет в форме змеи — и примерила на запястье. Туз взял девушку за руку, делая вид, что любуется браслетом. Ее ладонь была узкой, с удивительно мягкой и нежной кожей, и буквально утонула в широкой ладони Туза.

— Говорят, что в Башне много золота?

— Кто говорит?

Гильдис поразила резкая смена его настроения: только что он беззаботно улыбался, явно желая понравиться ей, и вдруг, в одну секунду, его лицо стало подозрительным и жестоким, чтобы не сказать злым. Странный он человек, этот меченый.

— Я просто так спросила. — Гильдис высвободила руку и отошла к окну. Ее светлые волосы казались золотыми в лучах заходящего солнца. Полные губы сложились вдруг в неуверенную улыбку:

— Ты отпустил ее тогда, ночью, это правда?

Туз вздрогнул, как от удара. Если слух об этом достигнет длинных ушей молчунов — не миновать ему подземелья. Гильдис вновь подошла к нему и мягко тронула за плечо:

— Женщина рассказала об этом Берте, когда ее притащили к нам в замок. Больше ее не слышал никто.

Туз неожиданно обнял девушку и притянул к себе. Но Гильдис решительно вырвалась из его объятий. Глаза ее горели от возмущения.

— Странные нравы в твоей Башне.

— А разве в Бурге не целуют девушек? — мягко улыбнулся Туз.

Кажется, он собирался обратить свою неловкость в шутку. Конечно, столь глупо шутить с благородной девушкой могут только мужланы, но откуда этому молодцу набраться хороших манер. Разве что сама Гильдис преподнесет ему несколько уроков.

— Ты знаешь дорогу к заколдованному пруду?

— Знаю. — Сержант удивленно вскинул бровь.

— А правду говорят, что искупавшийся в полнолуние в этом пруду будет счастлив всю оставшуюся жизнь?

— Я не пробовал.

— Покажи мне туда дорогу. Мы поедем к пруду днем, — добавила она поспешно. — Я бы попросила кого-нибудь из своих, но отец им строго запретил… Со мной будет Марта, — спохватилась она, заметив его улыбку.

— Как пожелаешь, — спокойно сказал Туз. — Я буду ждать тебя в полдень у большого дуба по ту сторону Ожского ручья.

Он поклонился и вышел, а девушка еще долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь, переживая свою неожиданную смелость. Конечно, можно было отказаться от прогулки под благовидным предлогом. Но меченый наверняка подумает, что Гильдис Хаарская испугалась. Вот еще. Нет ничего неприличного в том, что она прогуляется по Ожскому бору, пусть даже и в сопровождении меченого. Приграничье — это вам не чопорный Бург, здесь нравы попроще. Не говоря уже о том, что никто и никогда не узнает об этой прогулке.

Туз лениво слонялся по двору, не зная, к чему приложить руки. Его люди, отчаянно ругаясь, гоняли крикунов по пыльному плацу. Сержант присел у стены и с удовольствием ощутил спиной желанную прохладу. Замотавшийся Бес опустился рядом, тяжело переводя дух.

— Учишь их, учишь, а все без толку.

— Давно ли сам был таким?

— Скажешь тоже, — Бес вдруг толкнул Туза локтем в бок: — Смотри, прилетел, стервятник.

Туз скосил глаза влево. Низкорослый Тет, блестя лысым, как колено, черепом, неподвижно стоял у противоположной стены и неотрывно смотрел на сержанта. Согнувшийся почти пополам Сутулый, меченый из десятки Бульдога, что-то горячо шептал ему на ухо.

— Паскуда, — прошипел Бес.

Туз промолчал. Бес нехотя поднялся и побрел к измученным жарой крикунам, на ходу отдавая приказы.

Власть Тета и его подручных была велика. Множество страшных рассказов ходило о молчунах среди простого народа. Крестьяне, встречая их на дороге, поспешно стягивали шапки с лохматых голов и долго потом крестились им вслед, читая дрожащими губами все известные с детства молитвы, оберегающие от нечистой силы. Бабы прятали от них детей, оберегая от дурного глаза. Слухи о страшных подземельях Башни заставляли благородных владетелей ежиться даже за крепкими стенами замков.

Низкорослые, большеголовые молчуны держались обособленно от меченых. У них не было женщин, они не имели потомства, но слухи об устраиваемых ими вне стен Башни оргиях передавались из уст в уста. Молчуны готовили себе смену втайне, не посвящая никого в свои секреты. Ходили слухи, что детей отбирали не только в Приграничье, но и тайком вывозили из Лэнда. Дети росли за глухими стенами Дома молчунов под неусыпным взором наставников. Туз часто видел их безрадостные глаза, смотревшие на мир с пугающим равнодушием. Было что-то жутковатое в унылой неподвижности этих каменных маленьких лиц.

Молчуны играли особую роль в оборонительных порядках Башни, они были хранителями всех ее секретов. Только капитан и лейтенанты Башни имели право беспрепятственного доступа в Дом молчунов. Но, как примечал Туз, Лось пользовался этим правом редко, а лейтенанты вообще предпочитали обходить молчунов стороной.

Молчуны обладали способностью останавливать потерявших вожаков псов и даже поворачивать их обратно. Как им это удается, не знал никто. Но Туз давно уже начал догадываться, что свои удивительные способности молчуны используют не только против стаи. Значение Тета и его молчунов особенно возросло пять лет назад, после трагической гибели первых сотен. Новому капитану и трем лейтенантам трудно было противостоять Тету, опираясь на неокрепшие плечи крикунов. Крикуны, однако, подросли, превратились в настоящих меченых и не желали мириться с всевластием Тета. После трагической гибели Рамзая противостояние молодых сержантов и молчунов едва не вылилось в открытое столкновение. И только усилиями капитана удалось предотвратить кровопролитие. Тет быстро разглядел подстерегавшую его опасность. Он приблизил к себе нескольких крикунов и теперь использовал их в борьбе против мятежных сержантов. Борьба между враждующими сторонами то затухала, то вспыхивала с новой силой. Капитану с трудом удавалось сохранять равновесие, ибо открытое столкновение могло привести к гибели Башни.

Тет продолжал неотрывно смотреть на Туза. Сержант упорно делал вид, что не замечает этих прожигающих змеиных глаз. Молчун не выдержал первым. Решительным шагом он пересек двор и приблизился к Тузу.

— По какому праву сержанты Башни валяются в тени среди бела дня?

— По какому праву молчуны вмешиваются в дела меченых?

С минуту оба с ненавистью сверлили друг друга глазами. Наконец Тет резко развернулся и пошел прочь, спина его ни разу не дрогнула под ненавидящим взглядом Туза.

День выдался на редкость жарким, даже всегда веселые в эту пору птицы примолкли и попрятались в тени утомленных солнцем подувядших листьев. Но Туз почти не замечал жары, он смотрел на Гильдис. Лицо девушки выглядело задумчивым и сосредоточенным. Трудно было определить, понравилось ей путешествие или нет. Во всяком случае, сержанту хотелось думать, что понравилось. Гильдис занимала его все больше и больше, он и восхищался ею, и втайне сердился на нее. Привыкший к общению с простыми крестьянками, он был поставлен в тупик некоторыми вопросами этой девушки и не нашел, что ответить. Черт знает, чему их учат в Бурге. За ее вопросами вставал иной мир, совершенно неизвестный Тузу, и этот мир его заинтересовал. Хотя, возможно, все дело было в самой Гильдис, упрямой, своенравной и ни на кого не похожей.

— Красивое место, — сказала Гильдис, имея в виду Заколдованный пруд.

Вода как вода, — пожал плечами Туз.

Как и все обитатели Башни, он относился с подозрением и к лесу, и к лесным водоемам. То ли дело степь: бескрайний простор, который можно охватить взглядом до самого горизонта. А озера, леса, болота всегда таят в себе непредсказуемое, а значит, и опасное. Инстинкт меченого, наработанный предыдущими поколениями, требовал держаться от таких мест по возможности подальше. Да и здравый смысл, между прочим, тоже. Приграничный край богат на сюрпризы, много разной нечисти проникает сюда из сопредельного мира; а потому ухо следует держать востро.

Гильдис равнодушно выслушала проповедь Туза, и только едва заметная улыбка промелькнула на ее губах. Относилась ли эта улыбка к его словам, или девушка улыбнулась собственным мыслям, сержант так и не понял.

— Догоняй, — крикнула она вдруг и рванулась вперед.

Туз натянул берет на самые брови, гикнул по-разбойному и поскакал за ней следом. Застигнутый их бегством врасплох, Рыжий пронзительно засвистел. Но Туз даже не обернулся на его призыв. Конь Гильдис скакал по вспаханному полю, подминая копытами тянувшиеся к солнцу стебли. Туз почти догнал ее, когда конь девушки споткнулся, и она едва не вылетела из седла.

— Берегись, — крикнул Туз, хватая ее коня за повод.

Гильдис смеялась, ее зеленые глаза манили Туза, как манит измученного жаждой путника звонкий лесной ручей. Сержант обхватил девушку за талию, Гильдис огрела своего коня плетью, тот рванулся в сторону, и растерявшийся кавалер чуть не грохнулся на землю.

— Догоняй, — услышала он ее ликующий голос.

Туз обнаружил коня девушки на опушке леса. Гнедой не спеша пощипывал траву, лениво отмахиваясь хвостом от наседающего гнуса. Туз приподнялся на стременах и огляделся. Гильдис неподвижно лежала в высокой траве, Широко раскинув руки. Встревоженный меченый, в один миг, оказался на земле. Гильдис дышала спокойно, высокая грудь равномерно вздымалась и опускалась, казалось, девушка просто уснула, утомленная жарой и бешеной скачкой. Но длинные подрагивающие ресницы и изгиб молодого тела говорили о другом: она ощущала его присутствие и ждала…

Туз осторожно провел ладонью по упругому бедру девушки, губы ее дрогнули в ожидании его губ, но сержант медлил, оттягивая сладостный миг, и тогда она неожиданно обхватила его голову руками и притянула к себе.

— Ведьма, — прошептал Туз.

— Меченый, — эхом отозвалась Гильдис.

— Вот они! — как гром среди ясного неба, прозвучал радостный голос Рыжего.

Гильдис отпрянула от Туза, поспешно поправляя одежду. Сержант медленно поднялся, мысленно ругая Рыжего последними словами.

— Хватит орать, — неласково буркнул он вслух.

Рыжий увядал на глазах, соображая, видимо, какую оплошность он допустил, явившись столь не вовремя на глаза начальству.

— Дурак, — зло прошипел ему Туз. — И уши у тебя холодные.

Гильдис взглянула сначала на кислую физиономию сержанта, потом на вконец расстроенного Рыжего и вдруг громко расхохоталась. Марта с готовностью подхватила ее смех, а через минуту смеялись уже все четверо.

— Не к добру это, — сказала Марта, отсмеявшись.

Домой возвращались парами. Рыжий, наученный горьким опытом, не приближался к своему сержанту ближе, чем на двадцать метров. Марта тоже стала отставать и, наконец, присоединилась к недавнему крикуну.

Гильдис молчала, время от времени бросая на Туза загадочные взгляды. Сержант взял девушку за руку и крепко сжал ее маленькую ладонь в своей ладони. Гильдис отвернулась, но руки не отняла.

— Когда мы увидимся вновь?

Гильдис не ответила, даже головы не повернула, и только ее длинные тонкие пальцы сдавили пальцы меченого, словно бы обещая нечто такое, о чем нельзя сказать просто словами.

Жара понемногу спадала. Освежающий ветерок подул со стороны озера Духов. Сержант снял берет, подставляя разгоряченный лоб долгожданной прохладе. Ему стало почему-то грустно, не хотелось расставаться с этой удивительной девушкой, хотелось ехать вот так, бок о бок, до самого горизонта, туда, где умирали в призрачном позолоченном ореоле последние лучи уходящего солнца. Гнедой, словно чувствуя настроение хозяина, все замедлял и замедлял шаг. У развилки остановились, Марта и Рыжий проехали вперед, нe оглядываясь. Гильдис, наклонившись к Тузу, прошептала:

— Завтра в полночь, на этом месте, — и в коротком поцелуе прижалась на мгновение губами к его губам.

Туз возвращался назад окрыленный. Трудно сказать, что повлияло на его настроение: быть может, солнечный жаркий день, прогулка по весеннему зеленому лесу, но главным все-таки была Гильдис, непонятная и непредсказуемая. В ее прощальных словах было нечто, заставляющее его сердце биться чаще. Эта странная девушка не признавала, похоже, ни законов, ни правил и действовала исключительно по прихоти сердца. Роскошь, недоступная сержанту Башни. Туз вспомнил вдруг поручение капитана и поморщился. Честно говоря, он совершенно о нем забыл. Промах, конечно, непростительный, но эта зеленоглазая буржская красавица способна заставить мужчину потерять голову, а не только память. Башня, каменным стражем возникшая на горизонте, заставила сержанта вспомнить о многом, и это многое притушило радость в его душе, хотя и не погасило окончательно.

Бес встретил Туза у самых ворот. Белозубая улыбка меченого не вязалась с полными тревоги глазами.

— Что это Рыжий у тебя такой скучный, словно монах на похоронах у нищего?

Рыжий, гордо вскинув голову, проехал мимо Беса, не обращая внимания на дружный смех меченых, которые в немалом числе почему-то собрались на выходе из Башни.

— Возьми коня, — окликнул Рыжего сержант.

Рыжий молча принял повод, Бес успел шепнуть что-то крикуну на ухо, а потом негромко бросил Тузу:

— Тет понес твою стрелу капитану — берегись, сержант.

Туз встретился глазами с Сутулым, тот злорадно улыбнулся ему в лицо. Одно из двух: либо молчунам удалось выбить показания из несчастной женщины перед казнью, либо Тет блефует, пытаясь связать выпущенную стрелу с Тузом. Связывает-то он правильно, но только вину сержанта еще доказать придется.

— Сержанта Туза вызывает капитан Башни, — выступил из-за спин меченых Бульдог.

Туз обменялся с Бесом быстрым взглядом.

— Я велел Рыжему не расседлывать коней. В случае чего, прорывайся к воротам.

Как ни тихо говорил Бес, Сутулый, видимо, услышал его слова и сделал своим сторонникам едва заметный знак рукой. Десятка полтора меченых словно бы невзначай придвинулись к воротам. За спиной Беса друзей тоже было немало, и, судя по всему, они не собирались уступать облюбованное место. Меченые вроде бы шутя подталкивали друг друга, но в глазах их не было особенного веселья.

Туз кивнул головой Бесу и последовал за Бульдогом, посвистывая в такт шагам. Бульдог обернулся, в глазах его светилось торжество.

— Смотри, сержант, так и жизнь просвистишь.

— Свою побереги, — холодно бросил ему Туз.

Лестница отозвалась на уверенные шаги сержантов странным скорбным гулом, словно колокол зазвонил в неурочное время. Туз зябко передернул плечами и толкнул дверь.

— Заставляешь себя ждать, первый сержант, — недовольно бросил Лось, жестом приглашая Туза садиться.

Бульдог застыл у входа, демонстративно положив ладонь на рукоять кинжала. Рядом с капитаном маялся Ворон. Третий лейтенант Башни то и дело бросал на первого сержанта предостерегающие взгляды. Молчуны угрюмо сидели в углу, откинув капюшоны, но лица пряча в тени.

— Зачем звали? — Хриплый голос Туза неожиданно громко прозвучал в наступившей тишине.

— Ты что, простудился, сержант? — удивленно вскинул брови капитан.

Если и простудился, то болеть долго ему, похоже, не дадут. Молчуны зашевелились в своем углу. Тет, сохраняя каменное выражение на лице, протянул стрелу капитану. Стрела была та самая, Туз без труда опознал ее со своего места. Может, и не стоило ему вмешиваться в историю с рыжеволосой ведьмой. Смерть — все равно смерть, легкая она или мучительная. Наверное, им двигало тогда чувство вины — недоглядел. Да и женщина, похоже, его не выдала, иначе Тет разговаривал бы сейчас по-другому. Сидя под ненавидящими взглядами молчунов, Туз пришел к выводу, что поступил правильно. Не заслужила рыжеволосая таких мук на радость подонку Тету.

Лось небрежно вертел стрелу в руках:

— И что я, по-твоему, должен с ней делать?

Тет, не отвечая капитану, впился круглыми немигающими глазами в Туза. Сержант напружинился как перед прыжком, но глаз не отвел. Кишка тонка у молчуна сломить волю меченого.

— Эту стрелу мы извлекли из тела приговоренной, — бесцветным голосом заметил Хор, второй молчун Башни, широкоплечий приземистый мужчина с красноватыми рыбьими глазами. — Как видишь, стрела наша, и выпустил ее либо сам сержант, либо кто-то из его людей. Они были в тот день на стенах.

Жох, первый лейтенант Башни, присвистнул и взял у капитана стрелу. Туз незаметно нащупал на поясе рукоять кинжала и бросил короткий взгляд на двери. До двери было три прыжка и удар клинка в грудь Бульдога.

— Все это еще доказать надо, — запальчиво бросил Ворон. — Мало ли кто мог стрелять.

Но слова третьего лейтенанта звучали неубедительно, он сам это понял и замолчал, отвернувшись и от молчунов, и от Туза. По лицу капитана трудно было понять, о чем он думает в эту минуту. Во всяком случае, все хорошо знали, что дело не в убитой кем-то женщине, причины нынешнего конфликта лежат куда глубже. Вот только захочет ли Лось греть руки у костра, из ничего разжигаемого молчунами?

— Пожалуй, тут нечего доказывать, — усмехнулся Жох. — Непонятно только, зачем Тузу понадобилось совершать столь серьезный проступок. Руки, что ли, чесались, сержант?

Жох с любопытством посмотрел на Туза, словно видел его впервые в жизни. В серых, навыкате глазах его читалось недоумение и осуждение. Жох всегда ладил с молчунами, а, по мнению Туза, первый лейтенант просто побаивался Тета.

— Это не проступок, лейтенант, — возразил первый молчун Башни. — Это преступление. И наказание за него — веревка.

Тридцать ступенек вниз, двести шагов по каменным плитам двора и надежные друзья у ворот. Туз взглянул прямо в лицо капитана — неужели Лось не понимает? Будет кровь, много крови, но лицом Башни никогда не станет рыбья морда молчуна.

— По-моему, это уж слишком, — фыркнул второй лейтенант Рябый. — Возможно, Туз заслуживает порицания за недосмотр, но никак не более того.

Второго лейтенанта активно поддержал Ворон, что сразу же вызвало протесты молчунов. Конфликт грозил перерасти в серьезную ссору.

— Да хватит вам, — небрежно махнул рукой Лось, — Стрелял действительно Туз, я сам приказал ему сделать это. Вот уж не думал, что преждевременная смерть обреченной может всех так сильно волновать.

— Но зачем? — удивился Жох.

— Я не выношу женского крика. К тому же я не сторонник чрезмерно жестоких наказаний.

Последние слова явно предназначались Тету и сопровождались кривой брезгливой усмешкой. Туз вздохнул с облегчением, с его плеч точно глыба свалилась. Однако, похоже, далеко не всем слова капитана пришлись по душе.

— Пролилась кровь меченого, — голос Тета дрожал от с трудом подавляемой ярости, — и по закону ей полагалось умереть в огне. Башня стоит на законе и порядке, и неважно, кто их нарушает, сержант или капитан, результат будет один — гибель.

Лось резко повернулся к молчуну:

— А разве не было костра? Разве ее пепел не был развеян по ветру? Я не хуже тебя знаю наши законы, Тет, а вот кое-кому не мешало бы помнить, что в Башне только один капитан и его слово закон для всех — и меченых, и молчунов.

Первый молчун и капитан впились друг в друга глазами. На лбу Лося медленно проступали мелкие капельки пота, но ни один мускул не дрогнул на его лице, а серые глаза продолжали смотреть холодно и твердо прямо в расширенные зрачки молчуна. Обстановку разрядил Жох:

— Не стоит ссориться по пустякам, — примирительно заметил он. — А капитану следует предупреждать нас о подобных вещах заранее, во избежание недоразумений.

С первым лейтенантом согласились все, и даже сам Лось угрюмо кивнул головой.

Окруженная мириадами звезд, сияла во всем своем великолепии полная луна. В ее таинственном, неровном свете теряли привычные очертания окружающие предметы. Даже знакомая лесная тропинка показалась вдруг Тузу дорогой в неведомый и загадочный мир. И этот новый мир, цепенеющий в волнующем ожидании чуда, готов был взорваться тысячью новых ощущений при одном только прикосновении ее ласковых рук.

— Гильдис, — произнес он негромко.

Слово прозвенело серебряным колокольчиком в тишине. Туз спрыгнул с коня и прилег под деревом, наслаждаясь теплом обогретой солнцем земли. Трава под его рукой была такой же мягкой, как волосы женщины, которую он любил и которая любила его. А может быть, и нет? Коготок сомнения вдруг царапнул его сердце.

— Гильдис!

Но в этот раз слово улетело в пугающую черноту неба и закружилось в холодном хороводе мерцающих звезд. Чем больше Туз всматривался в эту пустоту, тем больше она засасывала его, подобно водовороту, кружа и швыряя его из стороны в сторону.

— Гильдис, — позвал он, пытаясь обрести опору в предательском мире.

— Спишь. — Девушка неслышно подкралась к Тузу и мягко тронула его за плечи. — Эх, ты, воин.

Туз вздрогнул от неожиданности и смутился: вот уж действительно, попался как мальчишка! Он быстро вскочил на ноги, тряхнул кудрявой головой, отгоняя наваждение прочь и, крепко обняв девушку, впился губами в ее губы.

— Сумасшедший, — прошептала она, задыхаясь.

Гильдис выскользнула из его объятий и приложила палец к губам.

— Не здесь, — прошептала она, приблизив мерцающие таинственным светом глаза к его глазам. — Мы поедем к озеру.

Туз прыгнул в седло и, подхватив девушку на руки, усадил перед собой. Гильдис обняла его за шею и доверчиво прижалась к нему всем телом. Сердце Туза дрогнуло и забилось гулко и часто, даже глухой топот копыт гнедого по мягкой лесной дороге не мог заглушить этого рвущегося из груди счастья. Сержант склонил голову, и лицо его утонуло в ее волосах, а горячие ищущие губы заскользили по ее обнаженной шее. Гильдис не то вздохнула, не то застонала и зашептала в ухо Туза что-то горячее, ласковое и непонятное…

Гнедой вдруг остановился как вкопанный, от неожиданности Туз разжал руки, девушка скользнула на землю и побежала к воде, на ходу освобождаясь от одежды. У самой кромки воды она вдруг застыла, омываемая серебряным лунным светом, и призывно помахала рукой Тузу. Сержант медленно, словно пьяный, сполз с коня. Руки вдруг сделались непослушными, и он безнадежно запутался, пытаясь освободиться от висевшего на нем оружия.

— Ну, что же ты? — окликнула его Гильдис.

Туз едва не взвыл от собственной беспомощности, потом выхватил кинжал и разрезал ремни: мечи со звоном покатились на траву. Он с радостным облегчением сбросил с себя одежду, подставляя крепко сбитое мускулистое тело ночному ветерку. У воды сержант на мгновение замешкался — он не умел плавать. Суеверный страх меченых перед озером Духов был непонятен Гильдис, выросшей среди озер и полноводных рек Нордлэнда. Выскочив из воды, она обхватила Туза крепкими руками и потащила в глубину. Туз потерял дно и отчаянно замахал руками. Какая-то темная сила вырвала его из объятий Гильдис, закружила в страшном хороводе и увлекла под воду. И все померкло в его глазах, а в наступившей вдруг тишине отчетливо зазвучал нежный зов серебряного колокольчика.

Туз очнулся на берегу с душою, полной ужаса и отвращения. Пережитый страх еще крепко держал его в своих объятиях, и он лихорадочно ухватился за руку Гильдис, ища потерянную столь внезапно точку опоры. Девушка положила голову Туза себе на колени и стала тихонько гладить меченого по волосам.

— Я не знала, что ты не умеешь плавать, — сказала она виновато.

Туза сотрясала мелкая дрожь, и он все сильнее вжимался лицом в теплый и мягкий живот девушки. От Гильдис исходила ласковая надежная сила, и эта сила завораживала Туза, спасая от неизбывного ужаса одиночества и безнадежной потерянности в холодном чужом мраке. Гильдис провела ладонью по его щеке. Туз открыл глаза и посмотрел в лицо девушки. В этом лице, освещенном пламенем костра, был и вопрос, и нежный зов. Рука его скользнула вверх по ее животу и коснулась розового соска. Гильдис, повинуясь движению его пробудившегося тела, откинулась на спину. Туз увидел вдруг у своего лица ее полные ожидания глаза и не замедлил откликнуться на зов.

Прощались они у старого дуба, не в силах оторваться друг от друга.

— Убежим, Туз.

— Куда?

— Куда-нибудь, хоть на край света. Уедем в Нордлэнд, затеряемся среди людей.

— Башня отпускает своих сыновей только на тот свет, — сказал Туз, трезвея.

— Что же мы будем делать? — В ее голосе прозвучало отчаяние.

— Я придумаю, — твердо пообещал он.

Глава 5 ЗОЛОТО

Туз неподвижно лежал на спине, глядя невидящими главами в почерневшие балки над головой. Женщина тихонько вдохнула у его плеча, но Туз не откликнулся на ее движение. Он только без удивления вяло подумал, что так ни разу и не вспомнил о ней в эту ночь. Сержант не испытывал к этой женщине никаких чувств и с трудом припомнил ее имя. Она родит от него ребенка, еще одного меченого, и уйдет из его жизни как вещь, нужда в которой отпала, а на пустующее место придет другая женщина, и все повторится сначала. И так будет до той роковой минуты, когда сержант Башни Туз сложит свою буйную голову в жестокой драке с вохрами или владетелями. Туз представил Гильдис в этой маленькой, с прокопченными стенами комнатке, смирившуюся со своей участью, и усмехнулся: птичка была явно не для этой клетки.

— Эй, — забарабанил в дверь Бес. — Сержант, ты что, сутки спать собираешься?

Туз вздохнул с облегчением: день начинается, и будь что будет. Рывком он поднялся с постели, оделся и застегнул ремни. Ножны мечей словно приклеились к его спине. Туз обнажил клинки и полюбовался на их прохладную синеву — вот оно, непобедимое оружие Башни, которому завидуют все в Лэнде. И Туз владеет мечами, пожалуй, лучше всех. Башня просыпалась в обычной утренней суете. Крикуны как угорелые метались по плацу под крики зевающих сержантов, ночной караул, вяло перебрасываясь шутками, спускался со стен. Туз подмигнул Комару, который в эту ночь дежурил у ворот, и сладко потянулся, как хорошо погулявший кот на солнцепеке. Комар завистливо вздохнул и покачал головой.

— Не выспался, что ли? — Ворон подозрительно посмотрел на Туза. — Догуляешься, сержант. Дойдем до капитана, не поздоровится ни тебе, ни Комару.

— А при чем здесь Комар?

— А кто ворота открывал? — строго посмотрел Ворон на смущенного часового и, повернувшись к Тузу, сказал: — Поедешь к Южному болоту, там завелась какая-то нечисть, что ни ночь — пакостит в деревне.

— Что еще за нечисть?

— Мужики покажут ее логово. На рожон не лезь, кто знает, что она из себя представляет, эта тварь.

Туз весело присвистнул и, не касаясь стремян, птицей взлетел в седло. Пятеро меченых тут же пристроились вслед за сержантом. Больше, пожалуй, для дела и не требовалось. Не Фарнир же, в конце концов, объявился в деревушке.

Путь был недальний, так что лошади притомиться не успели, хотя Туз вел пятерку на рысях, боясь заснуть при медленном шаге. Солнце пригревало уже вовсю, и, может быть, поэтому у сержанта слипались глаза.

Худой как гвоздь мужичонка в немыслимой формы шапчонке на приплюснутой голове поджидал меченых у зарослей камыша. Он то и дело вытирал руки о грязные штаны и с плохо скрываемым испугом поглядывал на сердитых всадников.

— Там она сидит.

— Путает, гриб трухлявый, — Чуб с сожалением посмотрел на свои начищенные до блеска сапоги. — Ни черта там нет.

— Истинный Бог, — перекрестился мужик. — Своими глазами видел.

— Ну ты, чучело, — высокомерно оборвал его Чуб, — помалкивай, не с тобой разговаривают.

Мужик на всякий случай отодвинулся от сердитого меченого подальше. Туз указал ему на заросли камыша:

— Иди, посмотри, что там.

Мужик испуганно замотал головой и рванул с опасного места шагов на пятьдесят. Туз только головой покачал на такую его прыть.

— Может, мне попробовать? — предложил Сурок.

— Не надо, — отмахнулся Туз. — Я сам.

— Там наверняка трясина, — вмешался Бес. — Коня загубишь.

Но Туз все-таки рискнул двинуться в глубь болота. Из зарослей камыша послышался звериный рык. Сержант выстрелил из арбалета и даже попал, но прыжку зверя стрела не помешала. Огромная рыжая кошка прыгнула на круп коня, ноги у Гнедого подкосились, и он рухнул в болото, придавив всадника. Туз ощутил зловонное дыхание зверя на лице и сунул обнаженный меч в разинутую пасть. Гигантская кошка дернулась, раздирая острыми когтями одежду сержанта, и упала рядом с бьющимся в агонии конем. У Гнедого была разодрана шея, рана оказалась глубокой и безнадежной.

— Большая гадина, — с уважением заметил Бес, помогая товарищу освободиться от страшной тяжести. — Это тебе не с девочками обниматься, сержант.

— Ты, Туз, сегодня хуже смерда, — заметил подъехавший Чуб. — Спишь на ходу. Кости-то целы?

Туз оглядел себя. Одежда была разодрана в клочья, но кроме глубоких царапин, следов когтей зверя, никаких других повреждений не было.

— Ара, — крикнул Бес, — коня сержанту.

Ара вздохнул и нехотя спешился, потрепав на прощанье своего коня по горячей шее.

— Ты зарыдай еще, — оскалился Чуб.

— Своего отдай, — огрызнулся Ара, которому до слез было жалко коня.

Конь был как картинка, такого любой захочет к рукам прибрать.

— Хватит, — оборвал вспыхнувшую перепалку Туз. — Садись к Рыжему, Вороной выдержит двоих.

— И откуда эта мразь на нашу голову берется? — покачал головой Чуб, разглядывая поверженное чудовище.

— С юга, — авторитетно пояснил Ара. — Говорят, что там этого добра с избытком.

— Кто говорит? — усмехнулся Бес. — Южные болота тянутся на тысячи верст.

Ара только плечами пожал. А что тут, собственно, скажешь? Не было в Приграничье человека, который рискнул бы углубиться в проклятые болота.

— Шкуру будем снимать? — спросил хозяйственный Чуб.

— Эй, — крикнул Туз стоящему в отдалении мужику, — иди сюда.

Мужик, откликаясь на зов, проявил завидную прыть и через мгновение уже стоял, сгибаясь в поклоне, перед мрачным сержантом.

— Шкуру обработаешь и пришлешь мне в Башню.

— Коня жалко, — закручинился Чуб, — хороший был конь.

— Не трави душу, — огрызнулся Туз, — коней в Башне много.

— Так в Башне и баб много, но есть у нас сержанты, которым объезженных кобыл мало, и они на диких запрыгнуть норовят.

Меченые засмеялись. Туз взмахнул плетью и первыми поскакал прочь от проклятого болота. В душе его клокотала ярость и недовольство собой. Такого коня загубил! Будь она проклята, эта невесть откуда взявшаяся кошка.

Сквозь подступающую дрему Туз уловил в ровном дыхании леса посторонний шум. Не открывая глаз, он медленно, стараясь не потревожить спящую Гильдис, высвободил руку. Арбалет лежал в изголовье, сержант осторожно потянул его к себе. Действуя бесшумно и быстро, вложил стрелу, чуть приподнялся на локтях и вновь прислушался. Было удивительно тихо в эту лунную, словно медом вымазанную ночь, но в этой тишине сержант услышал слабый, едва различимый треск. Так ломаются сухие ветки под чуткими ногами крадущегося человека. Туз прицелился на звук и мягко спустил крючок арбалета. В ответ, как показалось сержанту, послышался слабый стон. Гильдис мгновенно проснулась и схватила Туза за руку:

— Что это?

— Тихо! — Туз приподнялся и, неслышно ступая по мягкой траве, двинулся вперед. Гильдис собралась было присоединиться к нему, но Туз протестующе махнул рукой. Слабый отсвет затухающего костра падал на девушку, и сержант молча указал ей в сторону большого дерева, призывая укрыться в его тени. Гильдис неохотно подчинилась. Впереди вновь треснула ветка, меченый выстрелил, почти не целясь. Ответом был крик и топот убегающих ног.

— Стой! — крикнул Туз и бросился следом.

Ветви безжалостно хлестали его по лицу. Сержант то и дело спотыкался о невидимые в темноте корни деревьев, Но все-таки продолжал бежать, рискуя выбить глаза о, некстати подвернувшийся, сук. Рисковал сержант напрасно. Из темноты послышался свист, потом — лошадиное ржание и затухающий топот копыт. Туз разочаровано вздохнул и остановился.

— Кто это был? — спросила Гильдис, выглядывая из-за его плеча. Она все-таки нарушила запрет и прибежала следом.

— Кто бы он ни был, добра нам от него ждать не приходится.

Туз осторожно погладил девушку по мягким, как мох, волосам, Гильдис вздохнула и отстранилась.

— Нам надо бежать. — Голос ее звучал сердито. — Мне все труднее выбираться ночью из замка, да и днем любопытных глаз хватает.

Легко говорить дочери ярла Гольдульфа. А меченому бежать можно разве что на небо. Вот только что его ждет там, в этой пугающей, черной, как сажа, бездне?

— Я возьму деньги у отца, — настаивала Гильдис.

— Украдешь?

Туз присел к костру и бросил в него несколько веток. Рассерженная Гильдис толкнула его кулаком в бок. От неожиданности и боли сержант слабо охнул. Девушка без труда повалила его на землю, с удобствами устроившись сверху.

— Сдаешься, меченый? — спросила она смеясь.

— Меченые не сдаются, — гордо ответил Туз, освобождаясь из ее объятий.

— Ты боишься? — тихо спросила она.

Туз поднялся с земли и, не отвечая на вопрос, отошел от костра. Конь Ары ткнулся теплой мордой в руку Туза, и он ласково потрепал его по шее. Почему эта ночь не может длиться вечно? Ночь дарит ему любовь, ночь дарит ему Гильдис: ее руки, ее глаза, ее слова нежности и участия. Никто и никогда не говорил меченому таких слов. Почему именно эта женщина завладела его душой? Ведь были же у него и другие, слабые и покорные, которые принимали мир таким, каков он есть, не требуя невозможного от Туза. А для Гильдис привычный мир тесен, она рвется туда, где ломают крылья и сворачивают шеи, и увлекает за собой меченого, у которого обязанностей на этой земле куда больше, чем свободы.

— Не знаю, — отозвался он, наконец, после долгого молчания. — В Лэнде нет такого места, куда не дотянулись бы длинные руки молчунов.

— Мы убежим за море.

— Куда? — удивился Туз.

— За Большой водой есть острова, оттуда в Вестлэнд часто приплывают люди на больших лодках. Они привозят диковинные товары, о которых в Лэнде никогда не слышали.

— Но ведь это чужие люди, не такие, как мы!

— Люди везде одинаковы, — горячо возразила Гильдис.

— Нет, — твердо сказал Туз. — Духи, например, не люди, хотя и очень похожи на нас. Может, ты и вожаков считаешь людьми?

— Я никогда их не видела, потому и не могу судить.

— Зато я видел, — Туз обнажил правую руку, — а это следы их зубов. Так что, в отличие от тебя, я вполне могу о них судить.

Туз рассердился не на шутку. Ничего она не знает, эта девчонка, зато гонору у нее на десятерых хватит. Конечно, в распрекрасном Бурге вохры не водятся, там обитают благородные индюки вроде Альрика Нидрасского.

— Там, на островах, совсем другой мир, не такой, как за Змеиным горлом.

— Откуда ты знаешь? — усмехнулся Туз. — Каким бы ни был тот мир, он всеравно не наш, а чужой.

— Ты просто трус!

Туз в гневе сжал кулаки, но Гильдис не испугалась, а продолжала все так же не отрываясь смотреть меченому в глаза. Молчание продолжалось долго.

— Может, ты и права, — наконец глухо произнес он. — Мне трудно сразу от всего отказаться.

Гильдис прижалась к его плечу и молча провела теплой ладонью по лицу, отгоняя прочь все страхи и сомнения. А лес все так же ласково шумел листвою над их головами, и Тузу чудилось в этом шепоте что-то давно забытое, неосознанное до конца, похожее на колыбельную матери, которую он не помнил, да и не мог помнить. А ведь она была, его мать. Такая же красивая, как Гильдис, а может быть, и другая, но все равно была. Иначе откуда взялась эта тоска, разрывающая сердце? Раньше была только Башня, теперь появилась Гильдис. И их никак нельзя было совместить, ни разумом, ни душою.

Весь день Туз ходил словно пьяный, спотыкаясь на ровном месте под насмешливо-сочувственными взглядами Беса, а вечером пошел к капитану. Лось поначалу принял его не слишком любезно. Густые его брови сошлись у переносицы, жесткие складки резанули лицо у тонких губ. Надо полагать, капитан еще не простил ему прошлые грехи. Туз опасался выговора, но Лось ограничился жестом в сторону свободного кресла.

Капитан внимательно выслушал сбивчивый вопрос Туза и долго в задумчивости барабанил пальцами по столу:

— Слышал я об этих островах не один раз. Но ни в Приграничье, ни в Лэнде нет больших лодок, чтобы пуститься в плавание по бурным водам. Да и зачем? У нас своей земли достаточно. А гости из-за моря действительно время от времени появляются в Вестлэнде, иногда с миром, иногда с мечом. Пятнадцать лет тому назад король Вестлэнда Хардрад просил у Башни помощи для борьбы с морскими разбойниками. Почти два года мы гостили в тех местах и отбили-таки у чужаков охоту соваться на наши земли. Но и своих голов мы положили немало: уходила нас целая сотня, а в башню вернулись лишь семьдесят человек. С тех пор набеги морских разбойников прекратились, зато торговцы стали появляться все чаще. С их появлением возрос спрос на коней и золото — заморские товары стоят дорого, а наши владетели не привыкли отказывать себе даже в малейшей прихоти.

— Расскажи мне о прежнем мире, — попросил Туз.

— Что тебе сказать, сержант, — Лось поднялся и в задумчивости прошелся по залу, — был мир, большой и прекрасный, а потом случилась беда, и он разлетелся на тысячи осколков, изолированных друг от друга. На одном из таких осколков мы и живем. Во времена катастрофы погибло множество людей, разрушились связующие нити, огромные пространства стали для нас недоступными из-за невидимой смерти, поджидавшей неосторожных. Толпы обезумевших людей бродили тогда по Лэнду, не находя пищи, пристанища и покоя. Не было ни владетелей, ни королевских законов. Многочисленные банды головорезов орудовали на дорогах, разрушая порою целые деревни и даже города. И тогда в Лэнд пришли меченые и построили Башню, чтобы охранять эту землю от нечисти и поддерживать здесь порядок. В те времена власть Башни распространялась не только на Приграничье, но и на всю страну, до Большой Воды. Набеги кочевников и прорывы стаи подтачивали силу Башни, а силы владетелей, жиревших за нашими спинами, возрастали год от года. Башня потеряла Лэнд, где возникли три королевства и несколько крупных самостоятельных владений. Трагедия случившаяся пять лет назад, едва не привела к гибели Башни, но мы выстояли, а значит, сохранили надежду вернуть под свою руку отпавшие земли Лэнда.

— А там, за Змеиным горлом? — Туз кивнул на узкое, словно бойница, окно. — Что ждет нас там?

— Когда-то, очень давно, нас поджидала невидимая смерть, потом оттуда полезла разная нечисть, которой даже названия давать не успевали, позднее появились вожаки и вохры, а потом, два века тому назад, кочевники. Мощной, все сокрушающей волной накатывались они на Лэнд, Башня понесла большие потери, но устояла в многолетней борьбе. Правда, в последние годы натиск степняков почти сошел на нет. И это обстоятельство не может нас не тревожить.

— Почему? — удивился Туз.

— Кто знает, не появилась ли там, за Змеиным горлом, новая сила, подчинившая себе строптивых кочевников, — такие слухи идут к нам от духов. Какие-то странные люди появляются в их поселках. Кстати, от кого ты узнал об островах?

— От Гильдис.

— Смотри, сержант, собьет тебя Гольдульфова дочка с прямого пути.

— Я не мальчик, — нахмурился Туз.

— Поэтому я и поручил тебе большое дело. — Лицо Лося стало жестким. — Твои игры с девочкой меня волнуют мало, но о ярле Хаарском я должен знать все. Ниточка к нему тянется с той стороны. Не проморгай, сержант.

Туз кивнул и поспешил ретироваться, дабы избежать новых неприятных вопросов. Капитан задумчиво посмотрел ему вслед и покачал головой. Темнит Туз. И дело здесь не только в дочери ярла. Тет во весь голос кричит о заговоре, требуя наказать виновных. Мерещится что-то этому уроду. А может, и не мерещится. Даже имена называет: Туз, Дрозд Комар, Хвощ… И смерть Рамзая не была случайной. Как и смерть двух молчунов, исчезнувших вслед за строптивым меченым. Неплохо, конечно, иной раз прижать хвост молчунам, но Туз заходит уж слишком далеко. По наследству ему, что ли, передалась эта ненависть? Тогда, пять лет назад, вражда капитана Соболя с Тетом едва не привела Башню к гибели. Кто прав, а кто виноват, теперь уже, пожалуй, неважно. Важно другое: Башня — это не только меченые, как полагал Соболь, идя на открытый разрыв с Тетом, это не в последнюю очередь молчуны, и дело здесь не только в стае. Удержать в равновесии громоздкую систему власти одному капитану не под силу, но удержать нужно, воздействуя мечом и страхом на владетелей и крестьян. Силовое давление — это меченые, а суеверный страх — молчуны. Сержант Туз может не брать в расчет молчунов, а вот капитан Лось должен учитывать все.

Туз в задумчивости спускался по лестнице. Гильдис не солгала ему про чужой мир. Он все-таки существовал и огрызался порой в сторону Лэнда, пусть и не так часто, как мир стаи. Гильдис их считает людьми. Своими! Как бы не так. Туз и владетелей считал чужаками. А уж за то, чтобы выдубить шкуру молчуна Тета, он легко отдал бы собственную руку. Но тогда кто же для него свой? С тем же Тетом прожито бок о бок в этих стенах двадцать Лет. Хотя кому, скажите, в радость этот уродливый нарост на теле Башни? Их вражда зашла слишком далеко. Бес торопит, Дрозд тоже настаивает на решительных действиях. Но… Слишком опасно. Как бы вместе с молчунами не пропала и сама Башня. Рассуждать легко, убивать трудно. Пусть и не совсем своих, но и не чужих. Иной раз трудно понять, что их разделяет с Тетом, но что-то разделяет, это точно. А тут еще Гильдис…

Стрела просвистела мимо уха Туза и ударила в дверь. Сержант отпрянул в сторону и удивленно оглянулся. Бес, поджидавший его у входа, уже спешил на помощь с обнаженными мечами в руках.

— В рубашке ты родился, Туз, на два пальца ниже — и привет. — Бес выдернул стрелу из дверей и принялся ее изучать. — Клейма нет, да и таких длинных стрел в Башне не делают.

— Стреляли из лука, а не из арбалета.

Бес указал глазами на крышу конюшни:

— Похоже, оттуда. И твою ошибку учли: из лука мог выстрелить любой смерд, и наверняка такой есть на примете у молчунов.

— Кто-то выслеживал меня сегодня ночью, — сказал Туз.

Бес насторожился:

— Сутулый вернулся сегодня утром с пробитой рукой — не твоя ли это работа, сержант?

— Значит, молчуны. — И без того мрачное лицо Туза потемнело еще больше. — Капитану жаловаться не будем, сами разберемся.

Сержант нервно прохаживался по плацу, бросая на крикунов сердитые взгляды. Крикуны старались изо всех сил, но угодить сержанту сегодня было трудно. Тревожные мысли гудели в его голове, как жирные надоедливые мухи. Мысли были мутные, неприятные, и он гадливо морщился, зло похлопывая плетью по голенищу кожаного сапога.

О стреле он почти не вспоминал. Откровенная враждебность молчунов была привычной и не слишком тревожила. Гильдис занимала его сейчас. Туз, выросший на границе, воспринимал другой мир как нечто раз и навсегда враждебное, подлежащее немедленному уничтожению. Даже слова капитана о некогда большом едином мире не убедили его. Неведомый мир перестал быть родным, и именно оттуда вырывалась ненавистная сила, крушившая все на своем пути, и за обуздание которой приходилось расплачиваться жизнями меченых.

— Чужой! — Туз выругался вслух и ударом ноги выбил меч из руки крикуна. Крикун слабо охнул и отступил на шаг. Вторым ударом, в плечо, Туз отбросил мальчишку далеко в сторону. Крикун опрокинулся на спину и ошалело уставился на сержанта.

— От чужих тебе пощады не будет. — Туз рывком поставил крикуна на ноги. — Меченый даже мертвым не должен выпускать мечи из рук, на том свете пригодятся.

Крикуны сдержанно засмеялись. Сержант отдал команду и мальчишки, разбившись на пары, принялись азартно атаковать друг друга. Туз привычным взглядом выискивал ошибки и почти машинально отдавал необходимые команды.

Туз вспомнил вдруг лицо Соболя, прежнего капитана Башни, перекошенное болью, страшное в своей всепоглощающей ненависти. Вспомнил себя тогдашнего, на молодом еще Гнедом, вспомнил Беса, Сурка, Рамзая, таких же, как он сам, крикунов, последний оплот Башни. Если бы Соболь и те несколько последних уцелевших, изодранных стаей, но еще державшихся в седлах меченых не успели зажечь огненный заслон, тогда умирать пришел бы их черед. Туз вспомнил владетелей, отводивших дружины от последнего рубежа в страхе перед наседающей стаей. Благородный Гольдульф и его не менее благородные соседи оставляли крикунов Башни в одиночестве умирать у последнего круга. Нет, ярл Хаарский далеко не был так любезен тогда, как это было в последний раз в Ожском замке. Если бы не решительность Лося, последнего уцелевшего лейтенанта, кто знает, не рискнули бы владетели в ту ночь навсегда покончить с ненавистной Башней.

Крикуны завершили занятия и разошлись, а Туз все продолжал бродить по опустевшему плацу, загребая пыль тяжелыми сапогами.

Черные тучи, почти касаясь лохмотьями земли, навозными мухами ползли по небу, закрывая солнце. Поднявшийся ветер не давал костру разгореться. Туз морщился от едкого дыма, разъедающего глаза, и тихонько ругался сквозь зубы. Топот копыт он услышал, но головы не повернул, не бросился, как это было всегда раньше, навстречу любимой, а только еще больше помрачнел и устало вздохнул.

— Вот. — Гильдис бросила золото на траву.

Сержант равнодушно поднял слитки и перебросил их из ладони в ладонь, определяя вес.

— Тяжелые.

Гильдис опустилась рядом с Тузом и провела рукою по его плечам. Меченый не откликнулся на ее ласку: покусывая сорванную травинку, он сосредоточенно думал о чем-то своем.

— Что случилось? — спросила она.

Туз не выдержал ее вопрошающего взгляда и отвел глаза. В груди его закипало раздражение — что она о себе воображает, эта девчонка? Он, сержант Башни, должен бросить товарищей и, пренебрегая долгом, бежать за ее круглой задницей на край света. Вот уж действительно истинная дочь ярла Хаарского, который из-за куска золота готов поставить Лэнд на край гибели.

Гильдис вскочила на ноги:

— Ты говорил, что для бегства нужны средства — я их принесла.

— Это золото подарил тебе отец, чтобы ты убежала с меченым?

Гильдис растерянно молчала, глядя на Туза почти с испугом.

— Золото принадлежит Башне, твой отец просто украл его.

Гильдис с размаху ударила его по лицу, кровь тонкой струйкой побежала по подбородку меченого.

— Это ты зря, — сказал он, медленно поднимаясь с земли.

— Верни мне золото.

— Не могу, — глухо сказал Туз. — Если оно попадет в Бург, то нам здесь солоно придется. В добавок к стае нахлынут еще и жадные буржские авантюристы. Ты должна меня понять, Гильдис, это золото погубит и тебя, и твоего отца.

— Неужели ты такой подлец, Туз? — В глазах ее удивления было больше, чем обиды. — Ты боишься?

Туз рассердился, ледяные глаза сверкнули из-под шапки русых волос:

— Я ничего не боюсь.

— Тогда ответь мне, почему… — Она не договорила и скрыла лицо руками.

Туз обнял ее за плечи и притянул к себе. Он гладил девушку по волосам и говорил, путаясь в собственных мыслях, морщась от прихлынувшей тоски. Она не захотела его понять, а может быть, не могла — слишком уж разные они были люди: меченый, сросшийся всем своим существом с Башней, и девушка из далекого, почти нереального Бурга.

Гильдис не понимала и не хотела понимать. Разве долг может помешать любви? Это не долг, это просто рабство. Человек волен сам строить свою жизнь, не оглядываясь на других. А если не волен, то он не человек, а животное послушное пастухам.

Гильдис вырвалась из его объятий и вытерла ладонью мокрое от слез лицо.

— Меченый, — выдохнула она, стараясь вложить в это слово все презрение, которое сейчас испытывала к нему, — Выродок, способный лишь ненавидеть. Без роду, без племени, без чести.

Туз поднял руку для удара, но тут же опустил ее.

— Сучка! — выдохнул он с яростью. — От пса не рождается женщина. Будь проклят тот день, когда я увидел тебя.

Туз как слепой кружился вокруг своего коня, не в силах попасть ногой в стремя. Конь заржал и взвился на дыбы, сержант ударил его ногой в пах, а потом прыгнул в седло, не касаясь стремян. Конь рванулся вперед, вынося всадника через густые заросли на тропу. Туз хотел обернуться и крикнуть Гильдис что-нибудь обидное, но из горла вырвался хрип, страшный в своей безнадежности.

Мир раскололся в этот день для Туза, словно молния из черной тучи ударила в сердце. И не было сил, чтобы собрать и склеить разлетевшиеся осколки. Он лежал, уткнувшись лицом в стену, стиснув зубы, пересиливая боль в душе и слабость в теле.

— Тебя капитан вызывает, — негромко сказал появившийся на пороге Сурок.

— А пошел он…

Сурок на всякий случай проверил, нет ли кого за дверью.

— Если с бабой не поладил — нечего на других зло срывать.

Туз резко обернулся к товарищу, но ничего не сказал, только губами пошевелил в бессильной ярости.

— Ладно, — вздохнул Сурок, — я передам капитану, что ты болен — разбился, упав с лошади.

— Погоди, — остановил его Туз, доставая из сумки слитки золота, — Отдай капитану.

— А что сказать-то?

— Скажи, что зайду попозже.

— Смотри, Туз, — покачал головой Сурок. — Капитан не в гости тебя зовет.

Туз провел по лицу рукой, собираясь с мыслями. Идти к капитану ему не хотелось. Лежать в четырех стенах было невыносимо. Даже воздух Башни, ее узких коридоров и казематов, казался ему затхлым и нежилым. От этого воздуха раскалывалась голова и резало грудь. С лихорадочной поспешностью нацепив мечи, Туз выскочил во двор. На плацу лихо гарцевал Рыжий.

— Слезай, — крикнул ему сержант.

Рыжий оробел, но повод из рук не выпустил.

— Ты что?! — ощерился Туз и потянул из-за плеча меч.

Рыжего с коня как ветром сдуло. Туз прыгнул в седло и, перескочив лежащего на земле крикуна, вылетел со двора, едва не сбив с ног замешкавшегося в воротах караульного. Рыжий что-то закричал ему вслед, но Туз даже не обернулся.

Ворота Ожского замка были заперты, подъемный мост поднят. Туз рванулся к сторожевой башенке и пронзительно засвистел. Заспанное лицо стража появилось в проеме.

— Где ярл? — спросил его Туз.

— Благородный Гольдульф убыл сегодня в Бург, — отозвался конопатый страж, с любопытством поглядывая на меченого.

— Как убыл? — не поверил Туз. — А дочь?

— С ним уехала.

Туз отшатнулся, словно его с размаху ударили в лицо. Конь шарахнулся в сторону, едва не выбросив при этом всадника из седла. Конопатый Харни удивленно наблюдал за странным меченым, который медленно раскачивался в седле, как будто пытался и не мог избыть внезапно прихлынувшую боль. Харни покачал головой, вздохнул и побрел вниз со стены от греха подальше.

Капитан недобро усмехнулся, увидев в дверях Туза, но ничего не сказал. Молчун Тет уставился на вошедшего с нескрываемой злобой, его короткопалые морщинистые руки мелко подрагивали в нетерпеливом желании вцепиться в горло смутьяну. Жох и Рябый осуждающе помалкивали. Туз остановился у стола: свет чадящих лампад неровно падал на его осунувшееся лицо с покрасневшими, словно пылью посеченными глазами. Пауза явно затягивалась.

— Хорош, — выдохнул, наконец, Лось.

— Ярл Гольдульф бежал, — сказал Туз, как в воду прыгнул.

Ворон глухо крякнул, Тет вскочил было на ноги, но Лось жестом остановил его:

— Когда?

— Видимо, утром.

Капитан швырнул на стол золотые слитки:

— Откуда это у тебя?

— Взял у Гильдис. — Туз, опустив голову, вяло помахивал плетью, словно мух отгонял с собственных сапог.

— Почему ты не отдал мне золото ночью?

— Это заговор! — брызнул слюной Тет. — И Туз участник этого заговора. Потому и позволил Гольдульфу бежать. Как только в Лэнде узнают о золоте духов, толпы негодяев устремятся на наши земли.

— Надо было давно посчитаться с Хаарским, — бросил хмуро Рябый. — Я предлагал вам это еще три недели назад. Ты, Лось, был против, а теперь ищи ветра в поле.

— У нас прорыв стаи на носу, — раздраженно бросил Лось, — а ты хочешь затеять кровавые разборки с вассалами. Каким образом ты объяснишь владетелям свои действия? Свидетелей-то нет.

— Молчуны перестарались, — заметил Ворон. — Слизня ка надо было оставить в живых.

— Да какой из Слизняка свидетель, — махнул рукой Жох. — А ярла надо убрать тихо, чтобы комар носа не подточил. Эти слитки доказательство того, что он связан с нашими врагами с той стороны границы. Нельзя допустить, чтобы к заговору присоединились нордлэндцы.

— Правильно, — поддержал первого лейтенанта Ворон. — Надо послать за Гольдульфом погоню, вот хотя бы Туза, думаю, он справится. И вообще: зря ты, Тет, ополчился на сержанта — откуда ему знать наши тайны?

— Действительно, — в голосе Лося звучала ирония, — откуда ему все это знать?

— Я Тузу не верю, — недовольно покосился на Ворона первый молчун, — но решать вам. А с ярлом пора кончать, и с его дочерью тоже.

— Девка-то тут при чем? — поморщился Ворон. — Вряд ли ярл делился с ней своими планами.

— Если бы она хоть что-то знала, — хрипло отозвался Туз, — то никогда бы не показала мне золото.

— Резонно, — поддержал сержанта Рябый. — Я вообще не понимаю, в чем вы обвиняете сержанта — если бы не он, мы никогда не узнали бы о происках Хаарского.

— Никто его пока не обвиняет, — Лось недружелюбно покосился на второго лейтенанта, — но разобраться я должен, а если потребуется, то и наказать.

В ответ на отповедь капитана Рябый только плечами пожал. Вопрос, в принципе, был решен, и спорить больше было не о чем.

— Поедешь в Бург. — Лось жестко посмотрел Тузу в глаза. — Ярл Гольдульф должен умереть, владетель Нидрасский тоже. С девчонкой сам решай — если она много знает и проболтается, то не сносить тебе головы.

Тет попытался было возразить, но Лось упрямо покачал головой и продолжал гнуть свою линию:

— Рыжего не бери — молод еще. Да, — капитан покосился на Тета, — молчун с тобой поедет, у него свои дела в Бурге, но в случае надобности он тебе поможет.

К удивлению Туза, первый молчун Башни сразу успокоился и даже весело глянул на сержанта:

— Негор — большой знаток буржских закоулков.

От змеиной улыбки молчуна Тета и без того нерадостное настроение Туза испортилось еще больше.

Глава 6 ДОРОГА

Рыжий волчком крутился вокруг Беса, искательно заглядывая ему в глаза и беспрерывно в чем-то убеждая. Бес отмахивался от него, как от надоедливой мухи. Заметив Туза, Рыжий метнулся, было, к нему, но сержант решительно оборвал его излияния в самом начале. Обиженный крикун отошел к стене и до самого отъезда бросал на Туза то негодующие, то умоляющие взгляды.

Место Рыжего занял худой и нескладный меченый, с очень подходящим ему прозвищем Сухой. Не обращая внимания на насмешливые замечания Беса и Ары, Сухой прилежно готовил к походу своего коня.

— Бульдог не чаял, поди, как от него избавиться, — ехидно заметил Бес сержанту, — а мы раскатились: здравствуйте — пожалуйте.

— Не хуже он Рыжего, во всяком случае, — оборвал товарища недовольный вмешательством Туз.

Бес искренне изумился такому сравнению:

— Через год из Рыжего вырастет не меченый, а орел! Этот же так и останется ощипанным вороном.

— Вот через год и приходи, — отозвался Туз.

Бес вздохнул и, бросив на Рыжего сочувственный взгляд, развел руками. Сделал он действительно все, что мог, но мечта крикуна побывать в Бурге разбилась вдребезги о непреклонность сержанта. Видимо, отправлял их капитан не на прогулку, иначе к чему бы такие строгости.

— Обоз готов? — спросил Туз у появившегося на конюшне Сурка.

— Две телеги нагружены под завязку.

— Кони-то выдержат?

— Возницы клянутся, что выдержат.

— Врут, — вмешался Бес, — дал бы Сурок приказному пару раз по морде — было бы у нас сейчас четыре подводы. Знаю я этого жука.

Туз в ответ на замечание Беса промолчал, но, выйдя во двор, крикнул приказному, чтобы гнал еще одну подводу. Сурок, кажется, обиделся, но Тузу сейчас было не до Сурка. Дело предстояло нешуточное, и второй ошибки ему не простят. Поэтому он готовился к походу с особым тщанием. Кто знает, что их ждет на дороге, да и в самом Бурге. Тузу не давала покоя странная улыбка на губах первого молчуна Башни. Чему, собственно, так радовался Тет? Страшная мысль приходила Тузу в голову — что, если капитан с молчуном сговорились за его спиной? Сержантов в Башне три десятка, почему бы не пожертвовать одним, самым строптивым, чтобы сохранить единство и спокойствие? Туз гнал предательскую мысль, но она возвращалась снова и снова. Может быть, именно поэтому он с самого начала пути то и дело высылал дозоры и беспокойно оглядывался по сторонам, к немалому удивлению своих людей.

— Что ты суетишься, сержант? — не выдержал Бес. — Мы на своей земле — кто здесь осмелится тронуть меченого?

Туз в ответ только нервно покусывал губы. Даже с Бесом он не мог поделиться своими сомнениями, хотя тот в любом случае не продаст. Но Бес ни за что не поверит, что капитан Башни способен подставить под смертельный удар своего сержанта. А спорить сейчас, да еще по столь щекотливому поводу, не хотелось.

Путь до Бурга неблизкий, а Тузом еще и нехоженый. Хотя до Расвальгского брода, соединяющего Приграничье с Лэндом, сержанту добираться приходилось, и он пока что уверенно вел своих людей по лесным дорогам, заранее определяя места ночевок в прилегающих селениях. Встречали меченых не то чтобы с радостью, но с почтением, выделяя лучшее жилье под постой. Можно было бы наведаться в гости к владетелям, но Туз хижинам доверял больше, чем дворцам.

— Знакомые места, — заметил Ара, оглядываясь кругом.

— Точно, — подтвердил Чиж. — Вон за тем деревом успокоили мы с Волком двух чудаков, вздумавших мечами махать.

— Чему ты радуешься? — осудил легкомысленный смех товарища Сурок.

— Тебе бы Сурок не меченым быть, а священником в Ожском замке. — Чиж улыбался, но в глазах его читалось раздражение.

— Эй, Бес, — Ара поспешил перевести разговор на другую тему, дабы не допустить серьезной ссоры, — ты свою Даллу еще не забыл?

— Пошел к черту, — огрызнулся Бес.

Был он уж что-то слишком мрачен в это солнечное утро. Смущенный Ара умолк, почесывая затылок. Туз тоже вспомнил эти места. Где-то там, за невысоким холмом, находилась деревня. Это был их первый настоящий бой, с кровью и болью. И трупами, которые они впервые оставили за спиной. Собственно, никакой драки не предполагалось все было заранее обговорено с владетелем Хенгистом, но мужики взбунтовались, и пришлось-таки поработать мечами.

— Спишь, сержант? — Бес улыбнулся не свойственной ему неуверенной улыбкой.

Далла была перовой любовью Беса, и он отчаянно боролся, не желая расставаться с ней. Даже капитан заколебался, но вмешался Тет, и Далла с дочерью вынуждены были покинуть Башню. С этой минуты Бес люто возненавидел молчуна.

— Поезжай, — сказал Туз. — Ждать тебя будем за деревней, нам лишние глаза ни к чему.

— Эх, — сказал Ара, провожая глазами Беса, — опять ему масленица, а нам великий пост.

— Может, заедем к Хенгисту? — встрепенулся Чуб. — Который день уже в седлах, пора бы расслабиться.

Меченый с надеждой покосился на сержанта, но тот даже головы не повернул в его сторону. Чуб сожалеюще вздохнул — благородный Хенгист Расвальгский славился своим гостеприимством.

Кудлатый мужичонка свалился с заморенной клячи прямо на землю и тут же вскочил, потирая ушибленный бок. Оторопевшие при его появлении мужики растерянно смотрели, как он ловил ртом воздух. Наконец кудлатый обрел утерянный после удара о землю дар речи и замахал руками.

— Меченые у Червивой балки. Вот. — Он широко раздвинул кривые грязные пальцы, показывая количество меченых. — Один уже в деревне, у твоей, Гунар, хаты.

Гунар, высокий широкоплечий мужик, помрачнел лицом и отшвырнул тяжелое бревно в сторону, едва не придавив при этом напарника. Смерды зашевелились, загалдели: те, кто посмелее, хватались за топоры, более робкие, опасливо озираясь по сторонам, потянулись в заросли.

— Стойте, — поднял руку Гунар, — их же только десять.

— Всего-то, — хохотнул кудлатый. — Да нам и с одним не справиться, если он за мечи возьмется.

— Правильно, — поддержал кудлатого степенный мужик с редкой бородкой, староста деревни. — Мало нас покалечат, так еще и деревню спалят.

— Да они, похоже, мимо едут, — сообщил кудлатый.

— Так чего же ты, баламут, шум поднял, — заорали на него мужики.

— А что я? — растерялся кудлатый. — Говорю же: один к хате Гунара подъехал, я на коня — и к вам.

— Может, просто воды захотел испить?

— Ага, — согласился кудлатый. — Или под подол заглянуть. Тем более к Гунаровой бабе у них дорожка топтаная.

Гунар бросил на кудлатого бешеный взгляд и с силой вогнал свой топор в ствол ближайшего дерева. Мужичонка аж присел от испуга и на всякий случай метнулся за спины соседей. И что, спрашивается, сердиться? Как будто для него новость, от кого у Даллы дочка. А с каких шишей он жить начал, как не с Даллиных золотых, полученных в Башне. Пришел-то Гунар в Приграничье совсем голым, с десятком таких же оборванных вестлэндцев. Большинству его земляков пришлось к владетелю Хенгисту в закупы идти, а этот пристроился к Далле и за ее деньги землю арендовал. А теперь, видишь, закипятился. Скажи, какие гордецы произрастают в Вестлэнде. Не одна Далла в деревне помеченная. Так ведь другие мужики помалкивают.

— Ты, — указал староста на кудлатого, — поезжай к владетелю Хенгисту и обскажи ему, что и как. А ты, Гунар, бери парней и бегите в деревню. Схоронитесь там где-нибудь в кустах, и чтобы без баловства. — Староста погрозил парням пальцем. — Если баб пощупают, так убыток невелик, сидите и не рыпайтесь, а если увозить начнут, тогда вступайтесь, пожалуй, — Последние слова староста произнес уже куда менее уверенно, оглядываясь на притихших односельчан. — И не ввязывайтесь в драку, добром постарайтесь уговорить. Сошлитесь на владетеля Хенгиста, он с Башней в ладу живет.

Парни бегом бросились к деревне, остальные с тревогой смотрели им вслед.

— Зря ты Гунара послал, наломают дров. Вспомните, что пять лет назад было: четыре дурака связались с мечеными, а мы едва крова не лишились.

— Пусть бы владетель Хенгист с ними разбирался.

— Бабы-то наши, — нерешительно возразил кто-то.

— Меченые в своем праве, не из воздуха же им детей делать.

— Жили бы как все люди, — вздохнул староста.

— Всякий да каждый на вохра не полезет и Змеиное горло не прикроет.

— Пошли кого-нибудь вдогонку, — посоветовали старосте, — пусть придержит Гунара. А то и сам пропадет, и деревню погубит. За убитого меченого всех нас с навозом смешают. Башня, шутка сказать.

— Всем идти надо, Не звери, чай, эти меченые, коли их наши бабы рожают. Не отобьемся, так хоть отбрешемся.

Мужики, негромко переговариваясь между собой, потянулись к деревне, то и дело останавливаясь и тревожно озираясь по сторонам.

Бес с трудом оторвал взгляд от лица Даллы: столько муки и столько счастья было в ее глазах. А он… Приехал, наследил и уехал, как вор. Украл чужое счастье — счастье женщины, которую любит больше всего на свете. Бес закрыл глаза, откинулся к стене и застонал неожиданно для себя, сквозь плотно стиснутые зубы. Далла обхватила его голову руками, прижала к груди и зашептала ему в самое ухо:

— Все будет хорошо, Бес, все будет хорошо.

— Дочь-то покажешь?

Далла покраснела, кивнула головой и стала торопливо поправлять одежду. Бес вышел на улицу первым, Далла выскочила следом, испуганно поглядывая на окна соседей. Людей вокруг не было, только ребятишки копошились у покосившегося плетня. Далла подхватила на руки дочь, быстро вытерла передником ей личико и повернулась к Бесу. Русоволосая девчушка смотрела круглыми удивленными глазами то на мать, то на незнакомого мужчину. В кустах напротив затрещали сломанные ветки, но Бес не обратил внимания на шум. Он взял из рук Даллы ребенка и высоко поднял над головой.

— Стой, — Гунар остановил парня, вскинувшего лук, — не сейчас.

Ребенок засмеялся, и Бес, словно завороженный этой неведомой ему доселе музыкой, закружился в неуклюжем танце. Гунар стряхнул крупные капли пота с побелевшего лица и оглядел злыми глазами парней.

— Не сейчас, — повторил он.

Второй раз рушилось счастье Гунара, сначала в Вестлэнде, а теперь в Приграничье, и он решил, что вправе свести счеты с судьбой. Бежать ему было некуда, разве что на небо. Но бежать на небо лучше в теплой компании с меченым. Одним негодяем на земле будет меньше.

Гунар устроил засаду в небольшой ложбине за деревней. Его более осторожные товарищи держались чуть в стороне, жадно поглядывая на дорогу. Все-таки охота на человека захватывает куда больше, чем охота на зверя. Но ведь и риск велик, чудовищный риск. Подальше бы надо было устроить засаду. Подальше от сельца, куда могут наведаться соратники убитого, чтобы спросить за охотничий азарт.

Ничего не подозревающий меченый проехал мимо, даже не оглянувшись на поджидающую его смерть. Гунар поднял лук и прицелился в шею всадника, но тетиву спустить не успел. Никто не слышал ни шороха, ни свиста стрелы, просто она вдруг выросла между лопаток Гунара дьявольским цветком, посаженным старательным садовником. Живые испуганно таращились на подъехавшего черного всадника. Сурок, хмуро поглядывая на несостоявшихся убийц, опустил арбалет. Парни опомнились и бросились прочь от страшного места, ломая кусты. Сурок склонился над Гунаром, тот был мертв: светлые, выгоревшие почти до бела волосы рассыпались по зеленой траве. Меченый вырвал стрелу из холодеющего тела и небрежно бросил ее в кожаную сумку, висевшую у седла.

— Дурак, — сказал он вслух, глядя грустными глазами в мертвое лицо. — Мог бы еще жить долго-долго.

Глава 7 ГОРОД

Ярл Гольдульф мерил быстрыми шагами обширные покои, выделенные в его распоряжение владетелем Нидрасским. Богатство нордлэндца уязвляло растревоженное самолюбие приграничного ярла. Он с завистью рассматривал богатое убранство залов, посуду, причудливо расписанную яркими красками, мебель, сделанную из пород деревьев ему неизвестных. Особую гордость владетеля Нидрасского составляла коллекция древних предметов, о назначении которых благородный Гольдульф мог только догадываться. Впрочем, утешал себя ярл, вряд ли Альрик знал об этих диковинах больше. Жизнь буржских владетелей поразила ярла, собственный замок показался ему вдруг неприлично бедным, даже убогим. Не утешала его теперь даже мысль о необычайной крепости замковых стен, сложенных далекими предками из громадных каменных глыб. Хаарский вздохнул и потянулся к кубку. Кисловатый запах ударил ему в ноздри — пиво в Бурге варить не умели! Это заключение неожиданно утешило ярла. Он обвел высокомерным взглядом стены, увешанные богато отделанным золотом и серебром оружием. Несмотря на показной блеск, оружие оказалось посредственным. Гольдульф критически осмотрел снятый со стены меч: клинок местной выделки уступал не только клинкам Башни, но даже клинкам выделки оружейников самого ярла. Гольдульф, презрительно скривив губы, отбросил богатую игрушку.

— Тебе не понравился мой меч, благородный друг? — Владетель Нидрасский неожиданно возник на пороге.

— Эта сталь годится лишь для кухонных ножей, — усмехнулся Гольдульф.

Владетель потрогал лезвие пальцем и, соглашаясь с ярлом, кивнул головой:

— Я видел сегодня клинки лучшей выделки.

Ярл удивленно вскинул глаза на Нидрасского.

— Да, — подтвердил владетель, — они здесь.

Гольдульф вдруг почувствовал удушье, дрожащей рукой он рванул ворот рубахи, пуговицы с треском покатились по полу.

— Сколько их?

— Не больше десятка, — успокоил его Альрик. — Однако меня удивляет твоя тревога, благородный друг. Мы ведь находимся не в твоем приграничном замке, мы — в столице Нордлэнда. Под охраной закона, а не обычая.

Нидрасский улыбнулся, вспоминая разговор в Ожском замке.

Гольдульф приник к кубку, краски медленно возвратились на его взмокшее от пота лицо.

— Может, ты и прав, владетель, но когда речь заходит о моей собственной шкуре, я больше доверяю не закону, а мечу. Я бы на твоем месте проследил за ними.

— Я уже распорядился: каждый шаг меченых будет нам известен. Кстати, это наши старые знакомые во главе с сержантом… Как его имя? Странные у них в Башне имена.

Лицо ярла побагровело, владетель Альрик не на шутку встревожился, казалось, что благородного Гольдульфа сейчас хватит удар, но, к счастью, Хаарский сумел овладеть собой.

— Этот подонок украл мое золото.

Альрик помрачнел, смутные догадки бродили в его голове. Ярл Гольдульф заметил его сомнения и поспешил их рассеять:

— Туз подкупил одного из моих слуг.

Владетель кивнул головой, но горький осадок в его душе остался. Да и слухи, ходившие по Ожскому замку, как ни крути, бросали тень на репутацию Гильдис. Альрик наветам, разумеется, не верил: благородная девушка и этот… А как же вера, воспитание, честь, наконец?!

— Так или иначе, но золото в Башне, а значит, моя жизнь, а возможно, и твоя, благородный друг, в опасности.

Нидрасский согласился с ярлом, но лишь частично. Отрицать опасность было бы глупо, но и преувеличивать ее тоже не стоит. Вернувшись в Бург, владетель Альрик вновь обрел утерянную, было, в Приграничье уверенность. Здесь, в Нордлэнде, сила Башни казалась ему преувеличенной. Ну что такое три сотни человек, когда одна только королевская дружина насчитывает до двух тысяч хорошо обученных мечников, не говоря уже о дружинах владетелей.

— Нужно собрать надежных владетелей и посвятить их в нашу тайну.

— Пожалуй, — согласился Альрик. — Только не следует возлагать на эту встречу слишком больших надежд. Золота у нас нет, а слова не слишком ходовой товар в Бурге.

— Неужели слово ярла дешевле куска золота?!

— Не горячись, благородный друг, — успокоил хозяин. — Понять владетелей можно: слухи о несметных сокровищах неведомого мира буквально захлестывают Бург. А ты предлагаешь сундук, охраняемый огнедышащим драконом, да еще не даешь гарантий, что сундук не окажется пустым.

— Довольно, владетель, я понял. — В голосе ярла звучало раздражение. — Мне следует оставить эту мысль.

— Вовсе нет, — горячо возразил Нидрасский. — Просто нам потребуется убедить многих людей и здесь, в Нордлэнде, и у вас, в Приграничье. Заручиться поддержкой короля Рагнвальда. И действовать наверняка. Мы затеваем большое дело, а в большом деле не следует торопиться.

Гольдульф с уважением посмотрел на молодого нордлэндца:

— Я рад иметь такого союзника, как ты, благородный Альрик.

— Мне бы хотелось, чтобы Гольдульф Хаарский видел во мне не только союзника, но и родственника. Я говорю о Гильдис, дорогой друг.

Город поразил меченых: такого количества бездельников им не доводилось видеть за всю прежнюю жизнь. Сотни людей бездумно слонялись по улицам, толпились на площадях, отчаянно браня и толкая друг друга. И без того узкие улочки, на которых с трудом разъезжались две повозки, были завалены горами мусора, которые равнодушные ко всему хозяева выбрасывали из окон прямо на головы случайных прохожих. И этот мусор, судя по всему, никто не собирался убирать. Среди отбросов сновали худые, грязные ребятишки. Здесь же суетились торговцы, нагруженные различной снедью. Торговля шла на редкость бойко, с божбой, руганью, а нередко и рукоприкладством.

Обоз меченых с трудом продвигался по этому бушующему морю. Меченые угрюмо поглядывали по сторонам, то и дело хватаясь за рукояти кинжалов в ответ на ругань прохожих. Одного из наиболее нахальных ругателей Чуб без проволочек дважды огрел плетью. После этого крик поднялся до небес. Обиженный оборванец выхватил нож и бросился на меченого. Туз ударом ноги сверху вниз отправил наглеца в сточную канаву. Неудача оборванца вызвала бурное веселье у окружающих. Несколько человек из толпы кинулись было на помощь земляку, но меченые пустив в ход плети, быстро охладили их пыл.

— Да это Башня, — крикнул один из бездельников, разглядевший золотые значки на черных беретах. Стремительно увеличивающаяся в числе толпа зевак взволнованно загудела. Туз нахмурился: праздное любопытство городского сброда его раздражало.

— Нужно найти место для ночлега, — заметил Сурок, брезгливо осматриваясь.

Туз кивком подозвал молчуна Негора, тот не раздумывая указал на ближайший постоялый двор, у ворот которого все суетливо раскланивался хозяин, толстый малый с угодливой улыбкой на красном, как вареная свекла, лице.

Телеги с трудом протиснулись во двор, и хозяин, повинуясь знаку сержанта, поспешно захлопнул створки. Сразу стало легче. Двор был относительно чист, тошнотворный запах, преследовавший их на улице, здесь был слабее. Туз взглядом оценил крепость ограды: в случае нужды здесь можно отсидеться, во всяком случае, дорого продать свою жизнь.

— Недурное местечко, — подтвердил его вывод Ара, спрыгивая с коня и разминая затекшие ноги.

— Дурацкое место, — не согласился с ним Бес, имея в виду, впрочем, не столько постоялый двор, сколько весь город целиком. — Суетятся, как воронье на падали.

— Что пожелают благородные господа? — раскатился хозяин. — С радостью готов служить дорогим гостям.

— Служи, — согласился Чуб, — можешь и без радости.

Негор в поднявшейся суматохе исчез со двора, словно растворился в воздухе, и это обстоятельство встревожило сержанта. Сухой, однако, был на месте и прилежно выхаживал своего притомившегося жеребца. На худом лице его была написана скука. Тузу пришла в голову мысль, что Меченый не первый раз в городе, уж очень равнодушно он реагирует на окружающее. Да и по испуганному взгляду, брошенному хозяином постоялого двора на Сухого, можно было предположить, что видятся они не в первый раз. Тем не менее, меченый в ответ на робкий поклон хозяина только плечами пожал и отвернулся.

Туз подозвал Сурка и едва заметно кивнул на Сухого:

— Присмотри за ним.

На смуглом лице Сурка не появилось и тени удивления:

— Будь спокоен, сержант, за мной не пропадет.

Войдя в длинный, полутемный и грязноватый зал, Туз недовольно поморщился. Дым здесь стоял коромыслом. Взмыленный хозяин сновал туда-сюда, не имея ни минуты покоя. Вино и брага лились рекой. В самом углу Ара обнимал молоденькую дочку хозяина, пытаясь усадить ее к себе на колени, та, весело смеясь, отбивалась. Чиж, облапив одну из служанок, усиленно давил масло. Девица, покрасневшая, скорее всего, от выпитого вина, гремела по столу пустой кружкой, требуя добавки. Немногочисленные посетители жались вдоль стен, с тревогой поглядывая на выход.

— С ума посходили, — покачал головой Сурок.

Туз равнодушно пожал плечами. Садясь за ближайший стол, он брезгливо смахнул на пол грязную посуду. Два горожанина не воинственного вида на всякий случай отодвинулись от грозного чужака.

— Где находится дом владетеля Нидрасского? — спросил у них Туз.

— В двадцати шагах отсюда. — Горожанин приподнялся с лавки и поклонился Тузу. — Я как раз ухожу и готов проводить благородного господина. — Он поспешно снял с пояса кожаный мешочек и стал торопливо отсчитывать медные монеты подскочившему хозяину.

— Сходи с ним, — сказал сержант Сурку. — Узнай, чем дышит наш друг ярл Хаарский.

Сурок поднялся и кивнул головой на разгулявшихся меченых:

— Я бы на твоем месте вмешался, нам лишний шум ни к чему.

— Ара, — рявкнул Туз, — оставь девчонку.

Меченый нехотя убрал руки. Девушка мигом отпрыгнула прочь, но, если судить по лицу, она не собиралась благодарить сержанта за вмешательство. Зато хозяин с признательностью глянул на Туза.

— Принеси еще вина благородным гостям, — прикрикнул он на дочь.

Ара засмеялся и хлопнул девушку ладонью по крепкому заду:

— Мы с тобой вечером договорим, красавица.

Девушка стрельнула в меченого блестящими голубыми глазами и стремглав убежала. Ара самодовольно покручивал черные усики. Хозяин пробурчал себе под нос нечто нечленораздельное. Бес, бросив женщин на Чуба и подоспевшего Ару, подсел к Тузу:

— Ты, надеюсь, привез нас сюда не шкурами торговать?

— А ты что, торопишься куда-то?

— Тороплюсь, — с вызовом сказал Бес, — и ты знаешь куда. Заберу Даллу с дочерью и поселю рядом с Башней. Плевал я на молчунов.

— Не суетись, — Туз пристально посмотрел на товарища, — всему свое время.

Меченые, покончив с ужином, поднимались из-за столов, старательно опрокидывая на пол глиняную посуду. Хозяин схватился за голову и с ужасом смотрел на сержанта. Туз усмехнулся и швырнул на стойку два золотых. Хозяин мгновенно просветлел лицом и подрагивающими руками прихлопнул раскатившиеся монеты. Всем своим видом он выражал беспредельную готовность услужить.

Туз резко обернулся и встретился взглядом с человеком в довольно грязной, но богатой одежде, который с нескрываемой жадностью смотрел на золото. Незнакомец поднялся с лавки, Туз успел разглядеть кинжал, блеснувший серебряной насечкой в складках одежды. Заметив удивление меченого, горожанин резким движением захлопнул полы кафтана и быстро вышел из трактира, бросив, однако, спорога на Туза дерзкий взгляд.

— Кто такой? — спросил сержант у хозяина.

Хозяин огляделся по сторонам и, наклонившись к самому уху Туза, прошептал:

— Лихой человек, за золотой кому угодно горло перережет, хоть самому королю Рагнвальду. Ты, господин, по Бургу с опаской ходи, здесь таких головорезов хватает. Пырнет из-за угла ножом, и поминай, как звали.

— Спасибо, что предупредил, — холодно поблагодарил Туз. — А этот часто здесь бывает?

— Случается, заходит и один, и с дружками. Храни нас Господь от таких гостей.

Туз бросил хозяину еще один золотой:

— Если появится еще раз — скажи мне.

Бург был велик, грязен и шумлив. Шум стихал только глубокой ночью, да и то частенько наступившая тишина разрывалась вдруг разбойным свистом, призывами о помощи, лязгом стали, топотом убегающих и догоняющих ног. Только у королевского замка и на прилегающих к нему улицах, где селились владетели и богатые купцы, сохранялся относительный порядок и чистота, вся остальная часть города была завалена отбросами. Не помогали ни оплеухи, которые щедро раздавала городская стража нерадивым обитателям нищих домов, ни штрафы, которые большинству горожан нечем было платить. Более половины города состояла из покосившихся хибар, обитатели которых жили, как бог на душу положит, на неведомые никому доходы. Это были вконец обнищавшие крестьяне, сбежавшие в город от непомерного гнета жиреющих владетелей. Время от времени на беглых устраивали облавы, возвращая их законным владельцам, но, увы, население Бурга от этого не уменьшалось. Другую часть населения города, куда более беспокойную, составляли ветераны многочисленных междоусобных войн, отпущенные за ненадобностью во время короткого перемирия. Кроме того, Бург населен был просто бродягами, родившимися бродягами и никогда не представлявшими себя в ином качестве. Трудолюбивые ремесленники, а они в городе тоже были, просто тонули в море приживал, громил и бездельников. Время от времени, королевский двор устраивал бесплатные раздачи хлеба бедствующим горожанам, и тогда возникала невероятная давка, после которой неподвижные тела оставались лежать на площадях и улицах. Городская стража с помощью нищих оборванцев собирала их в раздрызганные телеги и вывозила за город в общую для всех яму.

Бес и Туз с трудом продирались сквозь густые толпы праздношатающегося люда, не брезгуя плетью, если в этом возникала необходимость. Горожане огрызались и неохотно уступали дорогу надменным чужакам. Меченых, привыкших к строгому распорядку Башни, к крестьянам, с утра до ночи не разгибающим спины, поражала праздность буржцев, их неистребимая тяга к развлечениям. Развлечениям любого рода: будь то выступления канатных плясунов или обычная драка между мальчишками. Стоило возникнуть малейшей перепалке, как тут же собиралась толпа — негодующая, советующая, смеющаяся. На тесных улочках то и дело вспыхивали схватки между воинами враждующих владетелей. Рекой лилась кровь и самих воинов, и неосторожных зевак, попавших под горячую руку. Даже вмешательство городской стражи не всегда останавливало побоище. В одной из таких драк Бес собрался было поучаствовать, но Туз остановил его. Сержанту вдруг показалось, что в этой разношерстной толпе буржских обывателей мелькнуло знакомое лицо. Туз насторожился, он то и дело оглядывался, но на все вопросы Беса только отмахивался.

Город рос, люди задыхались на его зловонных улочках, вот почему рассказы о неведомых странах и утерянных богатствах были так популярны и среди владетелей, и среди черни. На выходцев из далекой Башни посматривали с суеверным страхом и любопытством — рассказы о колдунах-меченых были немаловажной частью буржского фольклора. Поговаривали, что меченые превращают простые камни в золото, а золото — в сталь, против которой не способен устоять любой воин, будь он хоть семи пядей во лбу. Туза раздражало это назойливое внимание. Шлейф зевак, который они тянули за собой, мог сослужить хорошую службу человеку, вздумавшему следить за мечеными.

Уже стемнело, когда два друга добрались наконец до места, которое разыскивали весь вечер. Трактир с претенциозным названием «У короля» имел к королевскому двору отдаленное отношение. Название свое он получил от развалин, которые, по преданию, являлись гробницей древних властителей страны. Трактир был местом сбора сомнительных личностей и пользовался дурной славой даже среди отнюдь не добропорядочных жителей квартала. Не раз и не два замечались странные шествия от дверей кабака по грязным переулкам до ближайшего притока реки. После чего следовал тихий всплеск, и похоронная процессия рассеивалась с завидной быстротой.

Хозяин трактира, человек строгих правил, внимательно следил, чтобы появление случайных гостей, время от времени по наивности или по злому умыслу забредавших на огонек, не нанесло его постоянным клиентам какого-либо ущерба. Дополнительные меры безопасности вносились в счет и без споров щедро оплачивались. Вот почему появление двух незнакомых вооруженных людей не доставило особой радости хозяину заведения и повергло в изумление тех его завсегдатаев, которые еще способны были реагировать на окружающее.

Туз брезгливо оглядел загаженный, тускло освещенный светильниками зал и присел на ближайшую к выходу скамью, стряхнув мимоходом на заплеванный пол захмелевшего оборванца. Пьяница издал мощный протестующий храп, не привлекший, однако, внимание соседей, и затих, уткнувшись лицом в чьи-то рваные башмаки. Бес толкнул пьяницу ногой, освобождая проход, и подсел к столу, где завязалась азартная игра.

Монеты звенели по залитому брагой столу, меняя владельцев под одобрительные или возмущенные крики зрителей. Во главе честной компании сидел человек средних лет, с круглой, как шар, и почти совершенно облысевшей головой, с резкими чертами хитрого лица и с длинными пальцами, летавшими над столом с непостижимой быстротой. Он и был творцом разворачивающейся драмы. Два головореза с мрачными испитыми физиономиями стояли у плешивого за спиной, внимательно надзирая за окружающими, готовые пресечь любую попытку посягательства на состояние своего благодетеля, щедрой рукой швыряющего хозяину в уплату за выпивку медные деньги.

Бес пристально следил за Плешивым. Секрет его успехов он разгадал без труда, впрочем, и у остальных зрителей, а уж тем более у проигравших, по мере того как перед Плешивым росла горка монет, сомнений оставалось все меньше и меньше. Здоровенный детина с бараньим лицом, только что на глазах у меченых проигравший несколько серебряных монет, потребовал с громкими проклятиями поменять кости. Потрясая кулаками, он двинулся на своего удачливого противника. Плешивый, не меняя позы, покосился на телохранителей. Нарушитель порядка вдруг захрипел, замахал руками и рухнул всей своей непомерной тяжестью на грязный, липкий от пролитой браги стол. Тут же подоспел расторопный хозяин в сопровождении слуг: молодцы подхватили скандалиста под руки и уволокли с глаз долой.

После этого незначительного происшествия желающих учавствовать в игре поубавилось, точнее, их вовсе не было. Напрасно Плешивый обводил присутствующих вопросительно-насмешливыми глазами, выразительно позвякивая монетами, — охотников составить ему компанию не находилось.

— Измельчал ныне в Бурге народец, — доверчиво обратился Плешивый к Бесу, единственному посетителю, еще сидевшему у его стола, — только бы пить да жрать. Где они, прежние удальцы, бросавшие на кон последнюю рубаху. Вот ты, воин, малый по виду хоть куда, а нутро у тебя наверняка слабое, не хватит духу даже на одну ставку.

Бес обиделся, всем своим видом он изобразил крайнюю степень негодования, но в темных его глазах заплясали знакомые Тузу веселые огоньки. Два года назад ловкий меченый обыграл в кости в замке владетеля Заадамского приехавших в Приграничье торговцев зерном из Вестлэнда. Почтенные купцы затеяли скандал, и только вмешательство старого владетеля Свена утихомирило страсти. Азартные игры категорически запрещались в Башне, но хитроумный Бес умел обходить запреты. И горе было тому, кто, клюнув на его простодушный вид, садился с ним за стол попытать счастья.

— Слова, слова, — пренебрежительно махнул рукой Плешивый, но его масляные глазки продолжали ощупывать сумку, висевшую у юнца на поясе.

Телохранители Плешивого сочувственно вздохнули и укоризненно уставились на Беса.

— Я готов играть. — Меченый решительным жестом высыпал на стол горсть монет.

Плешивый открыл и беззвучно закрыл щербатый рот: среди кучи меди и серебра, выброшенного на стол рукою посетителя трактира, отливали желтизною несколько золотых монет. Никто не ожидал, что смазливый мальчишка окажется столь богат.

— Малыш из Башни, — Мужчина, в котором Туз сразу признал лихого незнакомца с постоялого двора, решительно подсел к столу. — Они там спят и едят на золоте.

— Меченый, что ли? — удивился Плешивый. — Вот не думал, что Башня производит на свет подобных ангелочков.

— Правила простые, — обратился лихой незнакомец к Бесу, — кто больше выбросит очков, тот и забирает деньги.

Бес неуверенно взял в руки стаканчик и осторожно встряхнул его. Зрители разочарованно вздохнули.

— Замечательное начало, — засмеялся Плешивый, в свою очередь бросая кости.

Бросок оказался удачным, послышался восхищенный шепот сгрудившихся вокруг стола бродяг. Туз тоже поддался общему порыву и стоял теперь позади Беса, прикрывая его спину.

Плешивый взял золотой из кучи монет, лежащих перед меченым, попробовал на зуб и бросил перед собой.

— Годится.

Бес проводил монету с гордым изображением Башни грустным взглядом и решительно взялся за кости. Удача повернулась к нему лицом: он выиграл два раза подряд. Зрители зашумели. Плешивый изобразил огорчение.

— Увеличим ставки? — предложил он, страдальчески морщась.

— А меченый-то хват! — прицокнул языком в фальшивом восхищении одноглазый телохранитель Плешивого. — Не нам чета.

Бес проиграл несколько раз подряд, горстка монет перед Плешивым быстро росла. Меченый вздохнул и растерянно покачал головой — перед ним на столе сиротливо лежала одна-единственная серебряная монета. Он порылся в сумке и бросил на стол еще шесть золотых.

Кривой даже икнул от изумления:

— Ты посмотри, что делается!

— Давай на все, — махнул рукой Бес.

— Люблю отчаянных, — одобрил его действия Лихой.

Глаза Плешивого алчно блеснули:

— Все на последнюю ставку.

Зрители затаили дыхание. Бес обреченно взял стаканчик руки его задрожали, и он едва не уронил кости на пол.

— Не густо, меченый, — разочарованно охнул кто-то. — Два и один.

Помрачневший Бес передал стаканчик противнику. Плешивый не скрывал торжества: даже не встряхнув кости, он небрежно выбросил их на стол.

— Один и один, — не поверил собственному глазу Кривой. — Что же это такое, братцы?

Плешивый глянул на стол и обмер. Бес равнодушно пересыпал все лежащие на столе монеты в свою сумку под утерянными взглядами окружающих.

— Меченый… Колдун… — зашептались вокруг.

— Идиоты, — расхохотался вдруг Лихой. — Он просто подменил кости, когда ронял их на пол.

— Эй, парень, — Плешивый начал наконец приходить в себя и даже сумел изобразить на лице нечто отдаленно и поминающее улыбку, — я ценю твою шутку, но деньги придется вернуть.

Зрители одобрительно зашумели и, потрясая кулаками, двинулись на Беса.

— Малыш, — Лихой решительно опустил руку на золоченую крестовину кинжала, — не знаю, как там у вас в приграничном захолустье, но у нас в Бурге так не шутят, а если шутят, то в последний раз.

Плешивый вскочил на ноги выхватил длинный нож и ринулся на Беса, изрыгая страшные ругательства. Мощным ударом в челюсть меченый опрокинул нападающего на земляной пол. Кривой запоздало пришел на помощь своему благодетелю, метнув в удачливого игрока тесак. Бес уклонился от летящей смерти, клинок пробил грудную клетку его ближайшего соседа, и несчастный гуляка осел на пол, даже не охнув. Туз ухватил за ворот Кривого и швырнул его в Лихого — два приятеля, сомкнув объятия, рухнули под стол, переломив пополам деревянную лавку. Детина с бараньим лицом, тот самый, что так неудачно состязался в ловкости рук с Плешивым, решил вдруг посостязаться с Тузом. Сержант перехватил его нож на лету и незамедлительно вернул рассеянному владельцу. Детина привычно свалился на стол, сметая на пол грязную посуду.

— Прикончим их! — крикнул Лихой, с трудом выбираясь из-под обломков.

Меченые обнажили мечи — призыв Лихого не нашел отклика у окружающих. Туз сделал шаг вперед, мечи засвистели в воздухе в опасной близости от шей и животов достопочтенных посетителей трактира. Головорезы, а среди них было немало людей искусных не только в игре, но и в ночных поединках, растерянно переглянулись — ничего подобного им до сих пор видеть не доводилось.

Туз бросил мечи в ножны, Бес последовал его примеру, что было справедливо расценено присутствующими как жест примирения. Однако сержант этим жестом не ограничился и выложил на стол десять золотых монет. Лихой недоверчиво посмотрел на Туза:

— Как это понимать?

— Плата за предстоящий нелегкий труд. — Сержант, удобно устроившись на столе, поглядывал на головорезов холодными насмешливыми глазами.

Лихой поставил опрокинутую в суматохе лавку и уселся напротив Туза; Взгляды, которые он бросал на золото, были более чем красноречивы. Подошел Плешивый, вытирая кровь с разбитых вдребезги губ.

— Интересное начало, — заметил Лихой.

— Деловое, — поправил негодяя Туз. — Это задаток. Сделаете дело — получите еще двадцать. Два человека должны умереть. Люди они знатные и могущественные.

— Кровь у всех одинаковая, — философски заметил Кривой, не менее главарей заинтересованный в успехе сделки.

Туз поднялся и бросил Лихому:

— Ты знаешь, где меня найти.

А не боишься? — Лихой правой рукой сгреб золото, а левую сложил в кукиш.

Туз высокомерно усмехнулся и вышел, не прощаясь. Бес напоследок подмигнул Плешивому:

— Учись играть, дядя, при следующей встрече отыграешься.

Плешивый в ответ издал звук, более похожий на стон, чем на проклятие. Лихой проводил меченых долгим взглядом, прикидывая что-то в уме.

— Говорят, у колдунов деньги нечистые, — заметил ка кой-то оборванец, испуганно покосившись на закрывшуюся дверь.

— Все деньги нечистые, — разумно отозвался Плешивый, выплевывая изо рта осколок зуба, — Ну и рука у этого сопляка.

— Может, взять золотишко и… — начал было Кривой.

— Дурак, — обрезал его Плешивый.

— Деньги-то, наверное, заколдованные, — нерешительно предположил головорез с рассеченной надвое нижней губой. — Позвенят, позвенят и исчезнут. Получится как с костями.

Лихой бросил на губастого уничтожающий взгляд:

— Говорю же вам, идиоты, мальчишка их подменил! Ловкость рук для деревенщины необыкновенная, это я готов признать.

— Точно, — согласился Плешивый. — Но мы-то, буржские волки, дали приграничным соплякам себя облапошить. Вот уж действительно: и на старуху бывает проруха.

— Кто знает, чей, в конце концов, верх будет, — загадочно протянул Лихой. — Нельзя выпускать из виду этих набитых золотом ребят.

Глава 8 СВАДЬБА

Ярл Гольдульф Хаарский с удовлетворением оглядел кортеж. Владетель Нидрасский денег на свою свадьбу не пожалел. Деловой и военный союз, заключенный еще в Ожском замке, скреплялся родственными узами. Острое чувство тревоги, не покидавшее ярла последние дни, сменилось уверенностью в будущем. И даже мрачное настроение дочери не слишком тревожило Гольдульфа: владетель был молод, не дурен собой, влиятелен при дворе, словом, это был по всем статьям выгодный муж и зять.

Владетель Нидрасский с благосклонной улыбкой на молодом, цветущем радостью лице внимал шумным приветствиям, швыряя время от времени в толпу горсти монет, что сильно подогревало энтузиазм обступивших богатую процессию горожан. Восторг толпы достиг предела, когда сопровождающие новобрачных владетели последовали примеру Альрика и тоже принялись разбрасывать монеты. Завалы из копошащихся на земле тел то и дело преграждали путь веселым всадникам, и тогда вперед выступали дружинники владетеля Нидрасского, плетьми расчищая дорогу смеющимся господам.

У ворот городского дома владетеля Альрика собралась особенно многочисленная толпа, все с нетерпением ждали появления молодых в предвкушении щедрых раздач. Владетели не обманули их ожиданий. Полной рукой сыпали они медные монеты направо и налево, к неистовому восторгу многочисленных зевак. Утомленная Гильдис наклонилась к владетелю Нидрасскому и что-то сказала ему. Благородный Альрик нетерпеливо махнул воинам рукой, и те, повинуясь приказу, ринулись на разгоряченную толпу. В этот момент из окон соседнего дома на людей буквально хлынул медный дождь. Толпа взвыла, замелькали кулаки, заблестели ножи. Воины отчаянно размахивали плетьми, а кое-где уже били наседающих оборванцев рукоятями мечей. Напор, однако, усиливался, приветственные крики сменились воплями боли и ярости. Владетель Нидрасский нахмурился, Гильдис побледнела, Один из оборванцев схватил за повод коня Альрика и что-то кричал владетелю прямо в лицо, брызгая слюной и потрясая кулаками. Ярл Гольдульф, отмахиваясь плетью от наседавших бездельников, бросился сквозь людское месиво на помощь дочери и зятю. Послышались вопли раздавленных, множество рук вцепились в одежду Хаарского, в мгновение ока стянув его на землю. Разъяренный ярл попробовал было обнажить меч, но тяжелая палица уже взлетела над его головой, а белый свет заслонила беззубая харя, с голым, как куриное яйцо, черепом. Страшно закричала Гильдис, владетели обнажили мечи и началась безжалостная рубка безоружных. Толпа хлынула прочь, в страшной давке люди топтали и калечили друг друга. А мечи все взлетали и взлетали над обезумевшим от ужаса людским морем…

Воины подхватили безжизненное тело ярла Гольдульфа и бегом внесли в дом. Альрик вытер рукой пот со лба и огляделся: улица была завалена трупами, словно после продолжительной и упорной битвы. Бург надолго запомнит свадьбу благородного владетеля Нидрасского.

Стрела прилетела неведомо откуда, Альрик покачнулся и даже успел потрогать оперение рукой, словно не веря собственным глазам, и лишь затем нехотя стал валиться в руки подоспевших дружинников. В голове Нидрасского мелькнула мысль о заговоре меченых, но додумать он ее не успел, провалившись в пугающую пустоту.

Туз угрюмо сидел над кубком вина, глядя пустыми глазами поверх голов товарищей. Меченые благоразумно помалкивали, дабы не тревожить пребывающего в скверном настроении сержанта. Хозяин постоялого двора, напуганный этой тишиной даже больше, чем обычным шумом, растерянно косился в сторону постояльцев. По городу ползли упорные слухи, что чернь не то уже бунтует, не то готова взбунтоваться. Убийство двух благородных владетелей — это вам не обычная драка подгулявших оборванцев. Пожалуй, по нынешним временам присутствие в доме молодцов из Башни будет совсем не лишним, да и платили они хорошо, а что до гульбы, то люди они молодые, отчего не погулять, когда есть на что. Хозяин прикрикнул на дочь, которая затеяла возню с только что вошедшим в зал меченым. Ара оставил девушку и подсел к товарищам.

— Гольдульф отправился к Богу отчитываться в своих прегрешениях, — сообщил он последние новости, — владетель пока дышит. Молодая пребывает в неутешном горе — еще бы, ехала на свадьбу, а приехала на похороны. Воины Нидрасского стерегут дом, на двадцать шагов никого не подпускают, только какой теперь в этом смысл?

Ара засмеялся и подмигнул подружке.

— Спрячь зубы, — посоветовал ему Бес.

— Как скажете, — легко согласился Ара. — Нам все едино, что рыдать, что веселиться. Одного не пойму — у нас тут пир или поминки? А если поминки, то кого оплакиваем?

— Сержант, тебя там двое бродяг спрашивают, — вмешался в разговор Чиж, спасая тем самым товарища от очередного выговора.

— Зови. — Туз резко выпрямился, глаза его холодно блеснули из-под нахмуренных бровей.

— Празднуем победу, — хитро прищурился Лихой.

Одежда на нем висела лохмотьями, но смотрелся он победителем. Плешивый, мягко улыбаясь беззубым ртом скромно держался позади.

Туз молча швырнул мешочек с золотыми на стол.

— Что-то ты не больно ласков, хозяин, — криво усмехнулся Лихой.

Подошедший сзади Бес положил ему руку на плечо:

— Бери этот мусор, дядя, и катись отсюда, пока я тебя не приласкал.

Лихой сгреб мешочек со стола и, не кланяясь, направился к выходу. Плешивый предусмотрительно выскользнул первым. В дверях Лихой обернулся:

— Родись у меня племянничек с чертовой меткой, я бы удавил его еще в колыбели.

Бес швырнул в наглеца кувшин с вином, но Лихой уже успел скрыться за дверью.

— Сволочи, — выдохнул он, оказавшись на улице.

— Деньги-то заплатили, — утешил его Плешивый.

Быстрым шагом, то и дело оглядываясь, приятели двинулись к ближайшему проулку. Закутанный в длинный плащ человек отделился от стены и скользнул за ними следом.

— Что деньги, — Лихой никак не мог успокоиться, — они мне в душу плюнули!

Плешивый расхохотался:

— Никогда не думал, что у тебя столь чувствительная душа.

Лихой побагровел от гнева, и его приятель благоразумно оборвал смех.

— Брось, — заметил он примирительно, — что взять с меченых.

— Чертово отродье! — выругался Лихой.

Приземистая фигура в темном плаще неожиданно преградила им дорогу. Лихой вздрогнул, Плешивый подался назад, нащупывая на поясе нож. Незнакомец не мигая смотрел на негодяев бесцветными замороженными глазами.

— Не узнал, Колобок? — Голос незнакомца был под стать глазам, глухой и безжизненный. — Давненько мы с тобой не виделись.

— Тебя забудешь, — не слишком любезно буркнул Лихой, но на его лице Плешивый не увидел обычной самоуверенности.

Незнакомец улыбнулся: тонкогубый рот треснул наискось, обнажая пожелтевшие зубы.

— Что тебе нужно, Негор? — В голосе Лихого Плешивый уловил заискивающие нотки и очень этому удивился.

— Не бойся, — Негор запахнул плащ, — я не стану требовать с тебя старый долг и хорошо заплачу за новую работу.

Молчун повернулся и, сделав негодяям знак следовать за собой, быстрым неслышным шагом двинулся вперед. Плешивый положил ладонь на рукоять ножа и вопросительно глянул на приятеля. Лихой отрицательно покачал головой, выглядел он в этот момент бледнее обычного.

Гильдис неподвижно сидела в кресле у камина, не отрывая опухших от слез глаз от пляшущего привычный танец огня. Минуло двое суток со дня смерти отца. Муж метался в горячке, не приходя в сознание, и в бреду кричал что-то о золоте и Башне. В душе молодой женщины родилось неясное подозрение. Оно то исчезало под тяжестью нахлынувших забот, то возникало вновь, терзая и без того истерзанное горем сердце. Золото, которое она передала Тузу во время их последней встречи, похоже, сыграло в последовавших событиях свою зловещую роль. Гильдис знала о приезде Туза в Бург, и ее поспешное согласие на брак с владетелем Нидрасским, не в последнюю очередь диктовалось желанием досадить меченому. Напрасно она это сделала. Альрику брак не принес, да и не мог принести счастья — слишком уж далеко зашли ее отношения с меченым. Иногда ей казалось, что Альрик об этом догадывается. А может быть, он знал все — вряд ли ее ночные отлучки из замка остались тайной для слуг. Гильдис словно потеряла разум в своей безрассудной любви к человеку, который был явно этого недостоин. Ее захлестнуло волной страсти, понесло по перекатам, пока не выбросило на берег с разбитой в кровь душой. Альрик знал или догадывался, но все-таки претендовал на ее руку. Быть может, любил. А возможно, все дело в богатом приданом единственной дочери ярла Хаарского и владетеля Ожского Гольдульфа.

Шорох за спиной заставил молодую женщину обернуться: знакомый силуэт с витыми рукоятями мечей над широкими плечами четко вырисовывался на фоне открытого окна.

— Ты! — выдохнула Гильдис и невольно привстала с места.

— Я узнал о смерти твоего отца и пришел выразить соболезнование.

— Разве ты можешь понять, что это такое — потеря родного человека. — Гильдис произнесла эти слова с горечью и тут же спохватилась: — Извини.

— Ты так часто упрекала меня в безотцовщине, что я уже привык, — усмехнулся Туз.

Гильдис опустила голову, подавляя вдруг ни к месту прихлынувшую жалость. Туз шагнул к ней и обнял за плечи. Резким движением она отбросила его руки.

— Отчего умер мой отец? Может, золото было тому причиной?

— Золото? — почти искренне удивился Туз. — Но ведь Башня получила его назад.

— Негодяй! — вспыхнула Гильдис. — Ты взял его обманом!

— Я выполнил свой долг и помог твоему отцу выпутаться из сложного положения. Зря он поехал в Бург. Остался бы в Ожском замке — сохранил бы жизнь. Меченые не берут чужого и никогда не убивают зря.

Гильдис задохнулась от негодования:

— Вы, кто ограбил все Приграничье, вы, ворующие дочерей у отцов и жен у мужей, вы, отбирающие последний кусок у несчастного мужика, — вы не берете чужого?

Туз побледнел от гнева:

— Мы берем то, что принадлежит нам по праву. Наши смерды живут богаче, чем крепостные твоего отца и всех окрестных владетелей.

Туз говорил правду, но Гильдис это не остановило:

— Ты насильник и убийца! Ты сжег деревню моего отца и повесил человека только за то, что он вступился за свою жену.

— Я брал женщин с согласия твоего отца. Не моя вина, что смерды взбунтовались.

— Неправда, — выкрикнула Гильдис, ее била крупная дрожь.

— Я не желал смерти ни твоему отцу, ни даже этому дурачку Нидрасскому.

— Поклянись, что на твоих руках нет их крови.

— Клянусь Башней и своей любовью: я не желал смерти твоему отцу.

Гильдис опустила голову ему на плечо, тело ее вздрагивало от рыданий.

— Ничего, — искренне произнес Туз, — у тебя есть я, и клянусь всем, чем только может поклясться мужчина, я буду защищать тебя до последнего вздоха.

Он отнес обессилившую Гильдис в постель и прилег рядом. Его руки гладили ее ослабевшее тело, это были нежные и сильные руки, дающие тепло и надежду. И это был Туз, человек, которого она любила, и не было сил отказать ему, а было желание спрятаться в этом сильном, обнимающем ее теле от горя и невзгод, от всех нынешних и грядущих бед. Прошлое потеряло всякий смысл для нее, оно утонуло в горячем шепоте Туза, и на его место пришло настоящее, которое унесло ее от горя к утешению, к наслаждению и наконец к покою.

Шум шагов за дверью заставил Гильдис поднять голову. Кто-то поднимался по лестнице, гремя сапогами.

— Тихо. — Гильдис поднесла палец к губам.

Туз мягко спрыгнул с постели, нащупывая в темноте оружие и одежду. В дверь постучали. Гильдис поспешно натягивала платье. Туз, уже одетый, сгреб оружие и шагнул за портьеру. Гильдис открыла дверь: на пороге стоял Ульф, оруженосец Альрика Нидрасского.

— Владетель очнулся и зовет тебя, госпожа.

— Ему стало лучше? — Гильдис поправила прическу и платье, машинально глядя в зеркало.

— Он пришел в себя, но лекарь говорит, что надежды мало. — Ульф бросил подозрительный взгляд на измятую постель и нахмурился.

Гильдис вспыхнула от гнева, но быстро овладела собой.

— Идем, — резко сказала она оруженосцу.

Ульф заколебался, Гильдис повелительным жестом указала ему на дверь. Ульф смутился и, неловко поклонившись женщине, вышел первым, освещая ей путь.

Туз осторожно приблизился к окну. Внизу три воина о чем-то тихо перешептывались между собой, их появление под окнами Гильдис в ночную пору вряд ли было случайным. Туз выглянул за дверь: тускло освещенный чадящими светильниками коридор был пуст.

Сержант двинулся было вперед — звук его шагов гулом отозвался по всему дому. Меченый замер и прислушался: где-то внизу стучали по деревянным ступеням каблучки Гильдис. Она что-то сказала Ульфу, что именно, Туз не разобрал. Положение становилось опасным. Через окно ему уйти не удастся, идти же по гулким коридорам, рискуя разбудить всех в этом доме, — опасно вдвойне. К тому же на выходе его наверняка встретят. Туз толкнул дверь соседней со спальней Гильдис комнаты, к счастью, она оказалась пуста. Он выглянул в окно — никого. Сержант бесшумно распахнул створки и мягко спрыгнул на землю. Глухо звякнули мечи, за углом послышался топот ног, и трое дружинников набросились на меченого, едва успевшего встать на ноги. Туз, повредивший при падении колено, двигался медленнее обычного, но все-таки отразил их первый натиск.

— На помощь! — закричал один из нападающих.

На его зов откликнулись десятки голосов. Туз бешено завертел мечами и решительно шагнул вперед, воины расступились, давая ему дорогу. Сержант, не раздумывая, рванулся вперед к воротам. Обманутые его движением нападающие быстро опомнились и, крича во всю глотку, бросились следом. Наперерез Тузу выскочил человек, потрясающий длинным тяжелым мечом. Сержант легко уклонился от удара и, пробегая мимо, рубанул мечом по перекошенному страхом лицу.

У самых ворот полдесятка воинов преградили меченому путь. Ворота были закрыты на тяжелые засовы, а перепрыгнуть через высокую каменную ограду одним прыжком нечего было и думать. Туз отступил к стене и приготовился к обороне. Первому из нападавших он раскроил череп раньше, чем тот успел взмахнуть мечом, второго уложил ударом ноги в лицо почти одновременно с первым и, наконец, кратным двойным ударом скрещивающихся мечей развалил третьего. Нападающие, ошеломленные столь решительным отпором, отступили. Но к ним уже спешило подкрепление, и в руках выбегающих из дома воинов сержант увидел арбалеты.

— Туз, — услышал он вдруг тихий голос сверху и, подняв голову, увидел лежащего на каменной ограде Беса. Сержант издал победный крик и решительно ринулся вперед, воины владетеля Альрика отпрянули. В два прыжка Туз добрался до ограды и, подхваченный Бесом за руку, мгновенно взлетел на нее. Противник встретил его маневр проклятиями. Часть воинов бросилась за Тузом, карабкаясь по каменной кладке, другие побежали к воротам.

— Быстрее. — Туз решительно прыгнул вниз со стены прямо на мостовую.

— Сюда, — послышался чей-то негромкий голос.

В тени соседнего дома виднелся неясный силуэт человека. Меченые не раздумывая бросились на голос.

— Плешивый! — удивленно воскликнул Бес.

— Признал, малыш, — оскалился тот. — Держитесь за мной, я в Бурге каждый закоулок знаю.

Плешивый уверенно двинулся в ближайший проход между домами, безошибочно определяя дорогу.

— Слышите? — Бес вдруг остановился и поднял руку.

Плешивый, бежавший впереди, тоже замер.

— Ничего, — прошептал он. — Тебе показалось. Идите за угол, потом прямо, а там до постоялого двора рукой подать.

Плешивый посторонился, пропуская спутников вперед. В эту секунду полтора десятка головорезов высыпали из-за угла и с воплями бросились на меченых, потрясая мечами и кинжалами.

— Плешивый, сволочь… — крикнул Бес.

— Здесь я, — откликнулся подонок и расчетливым движением снизу вверх всадил в спину меченого нож.

— Бес! — заорал Туз, отбиваясь от наседающих негодяев. Бес медленно, странно улыбаясь, стал оседать на землю.

Из-за его спины выскочил Плешивый и бросился бежать. Туз перехватил свой правый меч зубами, вытащил из-за голенища сапога нож и метнул его вслед убегающему. Плешивый дико закричал и рухнул на загаженную тысячами ног мостовую. Головорезы с удвоенной энергией насели на сержанта. Туз медленно стал отступать к стене, подле которой все еще пытался встать на ноги его товарищ.

— Бес, держись! — крикнул ему Туз.

— Я сейчас, сержант. — Бес все-таки сумел подняться. Он даже сделал два шага навстречу врагу, кровь потоком хлынула из его горла, Бес зашатался и упал навзничь.

Туз прыгнул вперед и страшным ударом левого меча развалил надвое одного из нападающих. Правый его меч, совершив полукруг, с хрустом вошел в грудь второго. Головорезы дрогнули и подались назад. Не давая им опомниться, Туз рванулся вправо — еще двое упали, обливаясь кровью. Ряды негодяев смешались. Вид разъяренного меченого, потрясающего окровавленными мечами, поверг их. в суеверный ужас. Они вдруг почувствовали себя беззащитными перед разящими молниями в руках приграничного колдуна. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее они стали пятиться назад, пока не обратились в паническое бегство.

— Бес, — крикнул Туз. — Мы снова победили!

Бес не отозвался. Ночной ветерок лениво шевелил его длинные волосы, темное липкое пятно с пугающей быстротой расползалось вокруг неподвижного тела.

— Бес, — не поверил Туз, — как же так?

Бес молчал. Клич победы навсегда отлетел с его уст. Туз, покачиваясь, словно пьяный, взвалил еще не остывшее тело товарища на плечи и, осторожно переступая вдруг ослабевшими ногами, побрел прочь от страшного места.

Гильдис негнущимися пальцами закрыла глаза владетелю Нидрасскому. Он умер, так и не открыв ей главного, — было ли чувство в его сердце или им двигал корыстный расчет. Впрочем, в случившемся несчастье он ее не винил, ему достало мужества уйти из жизни без жалоб и проклятий. В эту минуту Гильдис показалось, что ее жизнь с благородным владетелем Нидрасским могла бы быть если не счастливой, то достойной. А сейчас кроме горечи по случаю ухода из этого мира молодого сильного человека она испытывала еще и страх за свое будущее. Не так-то просто остаться в неполные двадцать лет одинокой и практически беззащитной перед сильными мира сего. А ведь защищать ей придется не только себя. И тут уж без помощи меченого не обойтись.

Забрызганный кровью Ульф внезапно возник на пороге комнаты.

— Уже? — тихо спросил он.

Гильдис только вздохнула в ответ. Ульф опустил голову, по щекам его побежали слезы. Он был не только вассалом благородного Альрика, но и его дальним родственником. Впрочем, прав на имущество покойного он не имел. Гильдис отметила это почти машинально и слегка устыдилась своих мыслей. Хотя вопрос о наследстве скоро встанет в полный рост, хочется ей этого или нет. Гильдис очень скоро придется искать союзников, а Ульфу выгодно поддержать ее в споре за Нидрасские земли.

— Мы поймали одного негодяя. — Гримаса ненависти исказила лицо Ульфа, но он быстро овладел собой. — Наши люди опознали в нем убийцу вашего отца.

Плешивый дышал тяжело, хрипящая грудь его вздымалась в тщетной попытке удержать улетающую жизнь, одежда казалась черной от крови. У Гильдис он вызывал чувство гадливости и ненависти. Подумать только, этот буржский ублюдок, выросший на помойке, лишил жизни ее отца, блестящего и благородного Гольдульфа Хаарского, самого могущественного владетеля Приграничного края. Какая дикая и нелепая случайность.

— Ты убил моего отца? — глядя прямо в его бегающие глаза, спросила Гильдис.

— Нет, нет, — затряс головой Плешивый. — Я все скажу. Нет здесь моей вины. Это все они, отродье дьявола, меченые.

Гильдис побледнела, сердце ее болезненно сжалось, она с трудом выговорила одно-единственное слово:

— Продолжай.

— Он заплатил нам золотом. У него было много золота. Они швыряли монеты в толпу. Я видел, я… — Плешивый попробовал приподняться, но руки его подломились, и он рухнул на солому, хрипя и задыхаясь.

— Готов, — подтвердил лекарь.

Гильдис, не взглянув ни на лекаря, ни на шагнувшего вперед Ульфа, покинула подвал. Окинув столпившихся вокруг воинов невидящими глазами и что-то шепча побелевшими губами, она стала осторожно, точно слепая, с трудом нащупывая ступеньки негнущимися ногами, подниматься вверх по лестнице. Она сама взошла на второй этаж, без посторонней помощи дошла до своих покоев и только здесь рухнула на руки перепуганных служанок.

В трактире «У короля» справляли поминки, во всяком случае, настроение у собравшейся здесь публики было подавленное. Головорезы жадно пили брагу, топя в ней горечь поражения. А ведь казалось, что дело будет верным. Ну что такое двое, пусть и меченых, против почти двух десятков вооруженных и много чего повидавших людей. И вдруг такая незадача.

— Жаль Плешивого, — вздохнул Губастый, отхлебывая брагу из высокой кружки.

— Себя пожалей, — бросил ему Кривой. — Плешивый теперь пристроен на всем готовом в аду, а тебе за брагу платить нечем. Эх, меченых растрясти не удалось, в вине бы плавали.

— Этот сержант — сущий дьявол, — вступил в разговор рослый головорез с перевязанной головой.

— А вы — шавки трусливые, с двумя молокососами не могли справиться.

Лихой презрительно сплюнул под ноги собутыльнику.

— Ты не очень-то распаляйся, — обиделся Кривой. — Сам бежал, словно тебе пятки смазали.

Губастый обидно захохотал, Лихой метнул в его сторону уничтожающий взгляд, но опускаться до ругани с ничтожеством не стал. Что ни говори, а поражение роняет главаря в глазах подельников. И нынешнюю неудачу Лихому еще долго будут припоминать. Черт бы побрал этого урода Негора с его проклятым золотом. Если бы не старые долги, Лихой не стал бы так рисковать. А молчун мог бы и предупредить, что дело им придется иметь с лучшим рубакой Лэнда. Во всяком случае, Лихой на своем веку подобных бойцов не встречал, и не приведи Господь еще раз встретить. А из трактира надо смываться, пока не поздно, меченые наверняка будут мстить за убитого.

— Кстати, о звонкой монете. — Кривой подмигнул своим собутыльникам и перевел вопрошающий взгляд на Лихого.

Лихой сделал вид, что не понял приятеля, а про себя пожалел, что вообще сюда вернулся. Видимо, неудача сильно сказалась на его умственных способностях.

— Твой знакомый заплатил тебе за работу? — мягко полюбопытствовал Кривой.

— Это наши с ним счеты. Тебя они не касаются. К тому же дело мы не сделали.

— Потребуй плату за одного.

— Потребуй сам, — криво усмехнулся Лихой, — Мало тебе от меченых перепало, свяжись еще с молчунами.

— Задаток ты, во всяком случае, получил?

Головорезы многозначительно молчали. В их глазах, направленных на предводителя, не было любви, и Лихой после непродолжительного раздумья сдался. Небрежным жестом он швырнул мешочек с монетами на стол.

— Неужели кто-то думает, что я способен обокрасть товарищей?

Кривой только хмыкнул в ответ, тщательно отсчитывая каждому его долю:

— Мы просто боялись, что наше золото оттянет тебе карманы.

Эти слова были встречены дружным хохотом малопочтенного собрания. Лихой выругался вслух, а про себя поклялся свести счеты с Кривым при первом же удобном случае. Мысли предводителя о мести прервал тревожный шепот хозяина. Лихой при первых же словах трактирщика вскочил словно ошпаренный. Головорезы удивленно уставились на испуганного подельника.

— Меченые, — рявкнул Лихой.

— Двери заперты, — испуганно закричал кто-то.

— Вляпались! — Головорез с перевязанной головой метнулся к окну и тут же рухнул на пол. пробитый стрелой насквозь.

— Горим! — дико закричал Кривой.

Клубы дыма повалили из всех щелей. Люди заметались по залу в поисках спасения.

— Идиоты! — надрывался Лихой. — Двери вышибайте!

Он опрокинул тяжелый дубовый стол и попытался протаранить им дверь. Несколько человек, не потерявших еще разум от страха, бросились ему помогать. Дверь треснула по всей длине и поддалась под натиском объятых ужасом людей. Огонь уже бушевал внутри трактира, крыша вот-вот должна была рухнуть. Последним неистовым усилием дверь удалось сорвать с петель, и толпа полуобгоревших, почти задохнувшихся в дыму людей с воплями ринулась наружу. Меченые хладнокровно расстреливали убегающих из арбалетов, рубили их мечами, топтали конями. Единицам удалось скрыться среди надгробий старого кладбища. Лихому не повезло. Ара ловко подставил ему подножку, и через минуту предводитель головорезов уже стоял перед Тузом со связанными за спиной руками.

— Ну, вот и встретились, — Сержант подбросил на ладони золотую монету и ловко поймал ее на лету, лицо его не предвещало ничего хорошего.

Лихой похолодел, ноги отказывались служить ему, и он тряпичной куклой обвис на руках у меченых. Сержант криво усмехнулся и небрежно швырнул монету в огонь.

— Я дарю это золото тебе, — сказал он, пристально глядя в глаза пленника. — Дело за малым — достать его из огня.

Сержант взмахнул рукой, меченые подхватили оцепеневшего от ужаса Лихого и, раскачав его, швырнули в огонь. Раздался дикий вопль, сноп искр взметнулся к небесам, и на этом все было кончено для негодяя в этом мире.

— Я все расскажу, — заорал Кривой, до икоты напуганный страшной смертью предводителя. — Нам заплатили. Лысый, в длинном плаще, глаза как у змеи, а лицо как маска канатного плясуна. Я видел его мельком, но узнаю обязательно.

Меченые переглянулись: уж слишком точен был портрет молчуна Негора. Теперь уже ни у кого не было сомнений в том, кому понадобилась смерть первого сержанта Башни.

— В огонь его, чтобы и пепла не осталось.

Туз грязно выругался, глядя на проступающие в свете нарождающегося дня стены ненавистного города глазами полными ярости и боли.

Часть вторая БОЛЬШОЙ ПРОРЫВ

Глава 1 ТЕТ

На всем протяжении от Бурга до Башни мир так и не засиял яркими красками для Туза. Что-то оборвалось в его сердце со смертью Беса, и оборвалось уже, кажется, навсегда. Мир и раньше был для него чужим, зато его заменяла Башня, несокрушимая твердыня, надежная как скала, к которой всегда можно было прислониться спиной, отбиваясь от наседающего врага. Скала треснула, словно от удара молнии, и рассыпалась прахом. И в этом прахе, как в вонючем болоте, утонули его лучшие друзья — Рамзай и Бес. Туз впервые почувствовал себя одиноким, и это было непривычное, пугающее чувство.

Башня встретила его еще одной страшной вестью. И Туз не сдержал заклокотавшей в сердце ярости. Сжав кулаки, он шагнул к Бульдогу. Бульдог хоть и смутился, но ответил с вызовом:

— Я твоему Рыжему не нянька.

— Убью, — выдохнул Туз. — Сука.

Сурок попытался его остановить, но сержант был просто невменяемым. Он рванулся вперед и ударил Бульдога по лицу, тот отлетел к стене, но на ногах устоял. Губы Бульдога побелели, а руки лихорадочно искали эфесы мечей.

— Ну, Туз, — сказал он почтиспокойно, — бить сержанта Башни — это тебе не по девочкам ходить.

Ара и Зуб с трудом удерживали Туза, изрыгающего страшные проклятия. Сутулый обхватил Бульдога поперек туловища длинными руками и потащил в сторону, что-то шепча ему на ухо. Разъяренный Бульдог бешено отбивался В зал вбежал, на ходу обнажая мечи, второй лейтенант Башни. Глаза Рябого потемнели от гнева.

— Сгною обоих в подземелье, — крикнул он с порога.

Меченые насели на сержантов и отобрали у них мечи Туз тяжело дышал, налитое кровью лицо его перекосило от ярости.

— Уведите Туза от греха подальше, — крикнул Рябый Сурку.

Меченые подхватили сержанта и едва ли не волоком потащили прочь. Рябый осуждающе покачал головой ему вслед.

— Из-за чего свара?

— Из-за Рыжего.

Второй лейтенант помрачнел и бросил на Бульдога недобрый взгляд. Бульдог побагровел и сделал шаг вперед.

— Я Рыжему не нянька, — выкрикнул он. — Туз сам виноват: не научил крикуна в седло садиться.

— Тебя никто не винит, — угрюмо заметил Рябый, отводя глаза в сторону.

Бульдога передернуло, он хотел что-то сказать лейтенанту, но только безнадежно махнул рукой.

— Капитану о случившемся ни слова. — Рябый обвел меченых строгими глазами. — Не хватало нам еще двух лучших сержантов потерять из-за глупой ссоры.

Туз лежал на пожухшей траве, ощущая спиной нагретую солнцем за жаркий день степь, и бездумно глядел в синеющее над головой небо. Думать ни о чем не хотелось, а хотелось зацепиться за проплывающее над головой облако и уплыть с ним далеко-далеко. Туда, где ждала его Гильдис.

Голос Дрозда вернул его к действительности:

— Лось был не прав, когда доверил воспитание пискунов Тету. Башне придется дорого заплатить за его ошибку.

Туз вздохнул полной грудью степной воздух, пахнущий дымом, травами и волей. До горизонта была целая вечность, а до Башни — рукой подать. Меченый — не облако, и уплыть по синему небу от свалившихся на голову забот ему вряд ли удастся.

— Тет стал большой силой, — поддержал товарища Сурок.

— Туза они все-таки назначили третьим лейтенантом, — неуверенно запротестовал Комар, — хотя первый молчун был наверняка против.

— Туз был первым сержантом Башни, и обойти его они не могли, — высказал свое мнение Дрозд. — Лось не дурак, и не станет ссориться с сержантами, как бы ни бесновался Тет, — мы становой хребет Башни.

— Что не помешало Тету расправиться с Рамзаем и Бесом и подставить Рыжего и Ворона. — Красивое лицо Комара дрогнуло.

— Рыжий погиб из-за девчонки, — вздохнул Хвощ. — Не надо было Бесу дразнить старую сволочь.

Туз поднял голову и удивленно посмотрел на товарища:

— Почему ты так решил?

— Все это знают, и капитан тоже. Как только вы уехали, молчуны стали у ее дверей крутиться. Рыжий, недолго думая, отходил первого же подвернувшегося ходатая плетью. Я доложил капитану, Лось обещал разобраться. Ну и разобрался…

— А как Ворон погиб?

— Сутулый с Рыжим были в дозоре, а Ворон выехал им навстречу, Тут стая набежала, и стая-то была плевая. Сутулый прыгнул в седло и дал деру, а Рыжий… Сутулый клянется, что конь у Рыжего взбесился. Ворон-де успел в седло его закинуть, а уйти им времени уже не хватило.

— А Тет здесь при чем?

— А при том, что врет Сутулый. — Голос Хвоща дрогнул. — Двое моих ребят следом за Вороном туда подъехали. Рыжий уже в седле был, да только конь под ним вдруг на все четыре ноги захромал, ну а лейтенант не захотел его одного оставлять.

— Так говоришь — Тет? — Туз при этом смотрел почему-то не на Хвоща, а на Дрозда.

— Зажился он на этом свете, — не смутился под его взглядом Дрозд.

Сурок вскочил было на ноги, но потом махнул рукой и сел.

— Где девчонка? — спросил Туз.

— Здесь недалеко, в лесной деревушке. — Дрозд кивнул головой в сторону Ожского бора. — После гибели Рыжего мы с Комаром выкрали ее из-под носа у молчунов и туда переправили.

— А Тет?

— Брызгал слюной на капитана, но Лось только плечами пожал.

— Может, ее подальше переправить, пока молчуны не пронюхали? — предложил Сурок.

— Не надо. — Туз в раздумье покусывал сухой стебелек. — Пусть Тет узнает, где она находится. Вдруг ему захочется с ней повидаться?

— А как ко всему этому отнесется Лось? — засомневался Комар.

— Капитан сказал бы нам спасибо, но мы ему о своих подвигах докладывать не будем, — усмехнулся Туз.

Мягкий лунный свет слабо освещал лесную тропу. Протоптанная сотнями ног на протяжении многих десятилетий по столь глухим местам, что даже лихие люди не забредали сюда в поисках добычи, эта лесная тропа была единственной ниточкой, которая связывала забытую Богом и людьми деревню с остальным миром. Ехавшие по ней три всадника то и дело натыкались на выступающие вдруг из темноты сучья и тихо поругивались сквозь зубы.

— Когда же она кончится?! — Первый и самый нетерпеливый из всадников резко обернулся к своему спутнику: — Надо было хоть факелы прихватить.

— Огонь видно издалека, а Тет приказал, чтобы все было сделано скрытно.

Наконец тропа вывела их на большую поляну, со всех сторон окруженную стеной из векового бора. Два всадника спешились, третий остался сидеть в седле.

— Вон та. — Оставшийся в седле всадник указал спутникам на убогую хижину, притулившуюся на самом краю деревни.

Двое, укрываясь в тени деревьев, скользнули вперед, третий, в надвинутом на серые глаза капюшоне, остался на месте, держа в поводу коней. Скрипнули ворота, верховой насторожился, подался вперед, приподнимаясь на стременах. Где-то в отдалении подала голос собака, но тут же примолкла, устыдившись хриплого лая, нарушившего торжественную тишину. В той стороне, куда ушли двое, послышался тихий свист, верховой в ответ заухал ночной птицей. Треск веток неожиданно разорвал тишину, и его товарищи, тяжело переводя дух, вынырнули из кустов. Высокий нес на руках тюк, судя по всему, нелегкий.

— Порядок, — прохрипел он, перебрасывая ношу на холку коня.

— Проклятье, — выругался нетерпеливый. — Темнота, хоть глаз коли.

— Обошлось?

— Старик барахтаться начал, — отозвался раздраженно нетерпеливый, — пришлось пришить.

— Это ничего, — заметил всадник в капюшоне. — Девчонка-то цела?

— Цела. — Высокий, садясь в седло, небрежно похлопал рукой по тюку.

Нетерпеливый тронул коня и первым выскочил на тропу, его более осторожные спутники обернулись словно по команде и прислушались — в деревне все было тихо.

Туз приподнялся на локте, но остался лежать на земле. Дрозд вскочил на ноги. Подъехавший к костру Сурок бесшумно спрыгнул с коня.

— Сделано, — сказал он. — Бульдог, Сутулый и с ними молчун, лица не разглядел, но точно не Тет.

— Еще бы, — усмехнулся Дрозд, — старый пес утруждать себя не любит.

— Проследил, куда повезли девчонку?

— На дальнюю пасеку. Тета пока нет и там, я проверил.

— Нет — так будет.

— Втроем-то справимся? — Сурок вопросительно посмотрел на товарищей.

— Справимся, — сказал Туз, затаптывая и без того затухающий костер.

Сурок хорошо знал дорогу и, несмотря на темноту, уверенно вел товарищей. Туз то и дело оборачивался назад и прислушивался, но ничего подозрительного за их спинами не происходило. Тем не менее, третьего лейтенанта не покидало острое чувство надвигающейся опасности, и он то и дело морщился, пережидая холодок страха, пробегающий вдоль хребта.

— Здесь, — остановил товарищей Сурок. — Этого места Тету не миновать, если он действительно поедет на пасеку.

Место, которое выбрал Сурок, как нельзя лучше подходило для засады: дорога здесь сужалась, а по бокам от нее сплошной стеной рос колючий кустарник.

— Спрячь коней и мигом назад, — велел Туз Сурку. — Схоронишься на той стороне. Если поедут цепочкой — первый твой, если в ряд — бей того, кто к тебе ближе.

Сурок увел коней. Туз с Дроздом остались на тропе пристально всматриваясь в темноту и прислушиваясь.

— Страшновато, — признался Дрозд.

— Поздно бояться, — нервно усмехнулся Туз.

Далеко впереди послышался топот копыт, меченые бросились к кустарнику.

— Сурок бы только успел, — прошептал Дрозд.

Всадников было четверо. Кутаясь в длинные плащи, которые делали их похожими на хищных птиц, вылетевших за добычей, они неспешно приближались к засаде. Лиц в темноте разглядеть было нельзя, но Тузу показалось, что он узнал Тета по посадке. Впрочем, полной уверенности у него не было. Не доезжая до засады метров тридцать, всадники вдруг остановились. Дрозд тихо выругался:

— Учуял все-таки, старый пес.

Туз молча поднял арбалет и выстрелил в смутно различимые в темноте фигуры. Дрозд пустил стрелу почти одновременно с ним. И сразу же оба, ломая кусты, бросились на дорогу. С противоположной стороны тоже затрещали ветки: это прорывался сквозь живую изгородь Сурок.

Впереди ржали сбившиеся в клубок кони, слышались приглушенные стоны. Туз снова выстрелил, целясь наугад. Дрозд, не добегая десятка метров, упал на одно колено и начал посылать стрелы одну за другой.

— Хватит, — остановил его Туз.

— Надо бы посмотреть, — нерешительно предложил Су рок, лицо его странно выделялось в темноте большим белым пятном.

Туз обнажил мечи и осторожно двинулся вперед. Тет лежал на земле, придавленный конем. Стрела, пущенная Тузом, пробила ему грудь. Жутковатый оскал на лице мертвого молчуна заставил Туза содрогнуться. Тет улыбался ему напоследок прощальной улыбкой черепа, вымытого весенним половодьем из старой могилы. В этой улыбке не было надежды, зато чудилось предсказание, безнадежное в своей пугающей наготе.

— Этот еще дышит, — вскрикнул вдруг Сурок.

— Так добей его, — поморщился лейтенант. — Все, что ли?

— Вроде все, — ответил Дрозд, оглядываясь по сторонам.

В лесу их ожидал неприятный сюрприз: лошадей на месте не оказалось. Сурок лихорадочно заметался по сторонам, шаря в густом подлеске, словно лошади были иголкой и их там случайно обронили.

— Где они? — вспылил Туз.

Сурок растерянно развел руками. Сомнений в том, что полчаса назад он оставил лошадей на этом самом месте, у него не было. Сами они уйти не могли — предусмотрительный меченый крепко привязал их к дереву. Дерево он нашел, нашел даже следы от уздечек, но лошадей не было.

— Что делать будем? — с тревогой спросил Дрозд у Туза.

Лейтенант пожал плечами и вместо ответа стал оглядываться в подступающую темноту.

— Нужно уходить отсюда, — сказал Сурок. — Если этот похититель из компании Тета — нам не поздоровится.

— Наведаемся на пасеку, — предложил Дрозд. — Сдается мне, что это работа либо Бульдога, либо Сутулого. Один из них мог выехать навстречу молчунам.

Ломая кусты, все трое двинулись к дороге, но там было по-прежнему пустынно и тихо, только позади меченых бесформенной грудой темнели трупы людей и лошадей, убитых десять минут назад. Луна скрылась за тучи, стало еще темнее. Внезапно Туз обернулся, вскинул арбалет и выстрелил не целясь. Сержанты с удивлением посмотрели на лейтенанта.

— Показалось, — виновато усмехнулся Туз.

Он чуть склонил голову набок и прислушался: слабый ветерок ласково играл листьями дремавших в ночи где-то в отдалении угрожающе ухала ночная птица.

— Ладно, — решил, наконец, Туз, — идем на пасеку, а там видно будет.

— Если они не круглые дураки, — заметил Сурок, немного погодя, — то устроят нам хорошую встречу на дороге вроде той, что мы устроили Тету.

— Сурок прав, — поддержал товарища Дрозд.

— А что вы предлагаете? — рассердился Туз. — Тащиться через заросли, рискуя выколоть себе глаза?

— Уж лучше ветка в глаз, чем стрела.

Лес встретил меченых враждебной тишиной. Невидимые корни цепляли их за сапоги, а ветки безжалостно хлестали по лицам. Дрозд то и дело спотыкался и падал, громко и отчаянно при этом ругаясь. Сурок, обладавший кошачьей способностью видеть в темноте, беззвучно скользил впереди товарищей, указывая направление. Светало, запели, зашевелились птицы, потянуло утренней прохладой. Идти стало намного легче, но с каждым шагом росла тревога — что если Бульдог не станет ждать их у пасеки, а махнет по дороге, прямиком в Башню?

Сурок вдруг остановился и предостерегающе поднял руку.

— Пасека, — едва слышно выдохнул он, указывая на хлипкое строение, прячущееся за деревьями.

На пороге хижины появился молчун и оглядел окрестности тревожным взглядом. Лысый череп его, не прикрытый в этот раз капюшоном, заблестел под утренними лучами солнца. Туз вскинул арбалет, стрела пробила молчуну шею, и тот упал на траву, даже не вскрикнув. Лейтенант, укрываясь за деревьями, стал осторожно приближаться к хижине. Сурок обходил ее слева, Дрозд — справа. У дверей лейтенант замер.

— Давай. — Сурок неслышной тенью возник у него за спиной.

Туз резким ударом ноги распахнул дверь, в ответ раздался громкий крик, лейтенант опустил арбалет.

— Чего орешь, дура? — грубо оборвал он женщину, которая, вжавшись спиной в стену, смотрела на меченых расширенными от ужаса глазами.

— Пусто? — спросил Дрозд, просовывая в дверь лохматую голову.

— К дороге, — скомандовал лейтенант.

Туз первым разглядел спины Сутулого и Бульдога, черневшие в высокой траве. Он выпрямился и не торопясь навел на них арбалет, сержанты последовали его примеру.

— Эй, ребята, — позвал Туз, — вы не нас поджидаете?

Бульдог и Сутулый мгновенно вскочили на ноги. Лейтенант выразительно покачал арбалетом.

— Жаль, — сказал Бульдог, растягивая в кривой усмешке губы, — не я вас засек там, на дороге.

— У тебя еще будет возможность отличиться, — утешил его Туз, отбрасывая арбалет и обнажая мечи.

Бульдог, ни секунды не медля, последовал его примеру. Дрозд, опередив Сурка, шагнул к Сутулому. На обычно добродушном лице Дрозда появилась нехорошая улыбка. Огорченный Сурок нехотя отошел в сторону.

Бульдог напал первым, мечи скрестились. Туз отпрянул назад, и потерявший опору Бульдог едва не растянулся ничком на траве. Туз рубанул справа, но Бульдог не растерялся: упал на колено, левым мечом перехватил меч противника и даже попытался достать лейтенанта прямым выпадом правым. Туз отступил на шаг и оглянулся. Дрозд яростно наседал на Сутулого. Мечи в его руках ходили кругами, и Сутулый, едва успевая закрываться от быстрых ударов, пятился назад.

— Не устоять Сутулому, — заметил Бульдог. — Дрозд — первый рубака в Башне, после тебя, разумеется, лейтенант.

— Не прибедняйся, — жестко бросил Туз, — здесь не подадут.

Бульдог, прочертив правым мечом полукруг, едва не достал левую ногу противника, но Туз в последний момент перехватил удар.

— Ловок ты, лейтенант, ничего не скажешь, — завистливо вздохнул Бульдог. — Но Тета не дадут переварить даже такому ловкачу, как ты. Вздернут тебя если не сегодня, то завтра.

Туз нанес быстрый удар справа, Бульдог перехватил меч, Но сдержать удар ему не удалось, клинок все-таки коснулся головы. Из раны медленно засочилась кровь. Не давая пробнику опомниться, Туз рванулся вперед и прямым выпадом левой всадил клинок в грудь Бульдога по самую рукоять. Бульдог с минуту стоял неподвижно. Мечи выпали из его рук и покатились по траве, изо рта хлынула кровь и он наконец ничком рухнул на землю. Сурок склонился над ним, но Бульдог уже не нуждался в помощи. Подошедший Дрозд пучком травы вытирал меч. Туз вопросительно глянул на него, но сержант только рукой махнул, давая понять тем самым, что с Сутулым все кончено.

— Что с девчонкой делать? — спросил Сурок.

— Отвезем обратно в деревню.

— А она не проболтается?

— Кто ее спрашивать будет? Тет свои любовные делишки обделывал тайно, не посвящая в них даже молчунов.

Лось, мрачный как туча, метался по залу — двадцать шагов в одну сторону, двадцать в другую. Обширный капитанский зал, способный при нужде принять до двух сотен человек, не мог, казалось, вместить душившей капитана ярости. Туз наблюдал за рассерженным Лосем краем глаза, храня при этом на лице обычную маску спокойствия и даже скуки. Скорбеть о погибшем Тете он не собирался даже напоказ, что, впрочем, никого не удивляло, учитывая характер их отношений.

— Что ты мечешься, как камышовый кот в клетке? — не выдержал второй лейтенант Рябый.

— По-твоему, нет причин для беспокойства?

— Тету меньше надо было по девочкам бегать — в его возрасте это вредно.

— Откуда ты про девочек взял? — Капитан стремительно обернулся к Рябому.

— Все говорят, — Лейтенант растерянно оглянулся, ища поддержки.

— Шила в мешке не утаишь, — поспешил Туз на помощь Рябому.

— Ребят жалко, — вздохнул Рябый. — А Тет свое пожил.

Второй лейтенант поперхнулся под взглядом капитана и покосился на молчунов.

— Спалить деревню, — вступил в разговор доселе молчавший Жох. — Должен же кто-то ответить за смерть первого молчуна Башни.

— Ближайшая там деревня Заадамского, но до нее верст десять, не меньше, — пояснил Туз. — Разве что пасеку спалить, но она наша.

Рябый не смог удержаться от смешка, Жох пожал плечами и вопросительно посмотрел на Хора, ближайшего помощника почившего Тета, который занял пустующее место первого молчуна в совете Башни. Хор сидел насупившись как сыч, изредка бросая на лейтенантов недобрые взгляды. Морщинистое лицо его не несло на себе печати выдающегося ума, зато он был известен как мастер пыточного дела — редко кому удавалось вырваться живым из его рук.

— Хорошо. — Лось решительно хлопнул ладонью по столу. — Поручим третьему лейтенанту разобраться и наказать виновных. Тузу следует проявлять максимум осторожности, не в наших интересах в такое время понапрасну задевать владетелей и смердов. Стая зашевелилась. От духов идут тревожные вести — за Змеиным горлом неспокойно. Гибель Тета нам может дорого обойтись.

При этих словах капитана Хор бросил на Туза ненавидящий взгляд. Однако третий лейтенант взгляд молчуна выдержал и ответил улыбкой, очень похожей на волчий оскал.

— И еще, — жестко сказал Лось, — я не потерплю ни малейших раздоров в Башне. В подземелье хватит места для всех смутьянов. Помните об этом.

Туз резко натянул поводья у самого рва Ожского замка, конь взвился на дыбы и едва не опрокинулся на спину. Сурок осуждающе покачал головой. Ара приложил к губам рог и громко протрубил гордый сигнал Башни. В одной из узких бойниц появилась взъерошенная голова.

— Спишь, свиное рыло? — заорал Ара. — Отворяй ворота.

Подъемный мост начал со скрипом опускаться. Меченые, надменно вскинув головы, вступили в Ожский замок. Туз небрежно бросил поводья подбежавшему слуге и спешился. Обширный двор замка был пуст, и Туз уже решил идти в дом без провожатых, когда на пороге появился старый Ролло.

— Заставляешь себя ждать, старик, — вместо приветствия недовольно пробурчал Туз.

Ролло молча поклонился, бросив исподтишка на меченого недобрый взгляд.

— Доложи хозяйке, что я хочу ее видеть.

— Хозяйка больна.

— Ты что, оглох, старик? — вспылил Туз. — Третий лейтенант Башни желает разговаривать с дочерью покойного владетеля Ожского замка.

Ролло, не сказав больше ни слова, пошел в дом. Туз, сделав знак своим людям оставаться во дворе, последовал за ним. Дом ярла Гольдульфа казался пустым — не толклись в залах и коридорах воины, не гремели их хмельные голоса, вокруг было непривычно тихо. Только шарканье ног старого слуги да пружинистый шаг молодого лейтенанта эхом отдавались в узких и гулких коридорах.

Ролло негромко постучал в двери. Услышав в ответ знакомый голос, Туз отстранил замешкавшегося старика и вошел первым. Гильдис при виде улыбающегося гостя вздрогнула, смертельно побледнела и отступила на несколько шагов назад. В глазах ее промелькнул ужас. Туз перестал улыбаться, лицо его приняло высокомерное выражение, он презрительно покосился на Ролло, застывшего у дверей в воинственной позе.

— Может быть, ты предложишь мне сесть?

— Надеюсь, разговор не будет долгим — я нездорова.

— Мне очень жаль, — мягко сказал лейтенант, усаживаясь в кресло, — но разговор будет долгим и важным. Твои воины, благородная госпожа, должны быть готовы двинуться к Змеиному горлу по первому нашему зову.

— В замке мало воинов, и все они нужны мне для охраны.

— Согласно ленной присяге, — раздельно произнес Туз, — Ожский и Хаарский замки должны выставить по первому требованию Башни пятьдесят воинов в полном вооружений, в противном случае, их владетель теряет право на лен и его владения и замки переходят в собственность Башни.

— Но я не давала присяги.

— В таком случае, тебе следует либо принести ее, либо покинуть замок.

Гильдис бросила на Ролло вопросительный взгляд, старик кивнул головой, подтверждая правоту лейтенанта.

— Хорошо. Я принесу присягу, вызову воинов из Хаарского замка и приведу их в Башню по первому требованию.

— Я рад, что ты образумилась, — удовлетворенно кивнул головой лейтенант. — Вели Ролло приготовить все необходимое для проведения этой скучной церемонии. Я думаю, он еще не забыл, как это делается.

— Не забыл, — ответил Ролло, не меняя позы и вопросительно глядя на хозяйку.

— Иди, — кивнула та головой.

Как только за стариком закрылась дверь, Туз ринулся к женщине, но Гильдис резко оттолкнула его.

— У тебя руки в крови, — сказала она хрипло. — Ты убил моего отца, ты убил моего мужа. Какой же ты негодяй, Туз! Только не нужно оправдываться, меня тошнит от твоей лжи.

— А я и не собираюсь оправдываться. — Туз усмехнулся и лениво опустился в кресло, закинув ногу за ногу. — Твоего отца покарала Башня, и даже не моими руками. Ярл Гольдульф слишком далеко зашел в своих шашнях с духами. Что касается Нидрасского, то он сам выбрал свою судьбу. Никому еще не удавалось вырвать добычу из рук меченого. Ты моя, Гильдис, и будешь моею, пока я сам от тебя не откажусь.

— Я убью тебя, — твердо сказала она.

Туз пристально смотрел ей в глаза.

— Можешь, — произнес он наконец. — Но пока я жив, я буду преследовать тебя, где бы ты не находилась: здесь, в Нордлэнде и даже на тех проклятых островах, если ты попытаешься укрыться от меня. И горе тому, кто встанет у меня на пути. Я люблю тебя, Гильдис, люблю больше собственной жизни, больше Башни, которую поклялся защищать, но я меченый и не могу быть другим. Для нас обоих будет лучше, если ты примешь меня таким, каков я есть.

Запыхавшийся Ролло вбежал в комнату, глаза его забегали по лицам Гильдис и меченого. Туз усмехнулся в ответ На его немой вопрос.

— Все готово для принесения присяги.

Гильдис вложила руку в протянутую ладонь третьего лейтенанта Башни, и Туз крепко сжал ее подрагивающие пальцы.

Глава 2 ПРЕСТУПЛЕНИЕ

— Беда, лейтенант! — Сурок стремительно ворвался в комнату Туза.

Удивленный лейтенант приподнялся на локте. Лицо обычно спокойного сержанта было бледным от волнения.

— Письмо владетеля Заадамского капитану. — Сурок швырнул Тузу свернутый трубочкой лист.

Лейтенант пробежал глазами послание. Брови его сошлись у переносицы, а с губ сорвалось проклятье:

— Черт бы побрал этого старого лиса. Откуда он все пронюхал?

— Видимо, не только Сутулый наблюдал за нами в ту ночь. Наверняка был там и какой-нибудь браконьер из местных смердов, который шарился по нашим угодьям.

— Думаешь, он нас опознал?

— Владетель Свен пишет о меченых, а уж кто были эти меченые, Лось и сам вычислит без труда. Все знают, что мы не ночевали в ту роковую ночь в Башне.

— Дрозда предупредил?

— Дрозд уже на ногах.

Туз в тяжелом раздумье заходил по комнате. Замок Заадам — крепкий орешек: стены его высоки, а три десятка воинов — надежная гарантия безопасности владельцев. Штурмовать Заадам только десятками Сурка и Дрозда — значит, понести неоправданно тяжелые потери, да и успех вилами по воде писан. Для того чтобы проникнуть в замок подкупом, нужны деньги. Ни того, ни другого у них нет, а хитростью выманить старого лиса из норы вряд ли удастся. Нет, здесь требуются скорые и решительные действия. Ах, Свен, Свен, и зачем ты полез в это дело — жил бы.

— Поднимай всю сотню.

— А капитан?

— Капитан в отъезде. Потом придумаем для него объяснение. Дрозда ко мне пришли, — крикнул Туз вслед расстроенному Сурку.

Дрозд прибежал через пять минут. Сержант не выглядел ни испуганным, ни особенно встревоженным.

— Все знаешь? — спросил его Туз.

— Если эта история дойдет до капитана, то конец для един — веревка, — зло усмехнулся Дрозд. — Может попробовать договориться со старым Свеном, вы же с ним друзья?

— Если бы Свен хотел договориться, он обратился бы ко мне. Хотя попытка не пытка. Тем не менее, следует быть готовыми ко всему. Если мы решим штурмовать Заадам, то в нашем распоряжении всего несколько часов.

— Мина нужна, но, боюсь, молчуны ее нам так просто е дадут. Начнутся вопросы — что да как?

— Мины есть. В свое время мы с Рамзаем выкрали несколько зарядов, но использовать не успели.

— Люди готовы, лейтенант, — с порога доложил Сурок.

— Ну что ж, — строго посмотрел на сержантов Туз, — терять нам, по-моему, нечего.

— Пойдем до конца, — подтвердил Дрозд.

Меченые уже сидели в седлах, с любопытством поглядывая на молодого лейтенанта. Внезапная тревога их, похоже, не слишком озаботила.

— Молчун с нами. — Сурок кивком головы указал на мрачную фигуру, пристроившуюся на левом фланге.

— Пусть едет, — скривил губы Туз, — Глядишь, пригодится.

Сурок удивленно глянул на лейтенанта, но промолчал. Туз махнул рукой, и сотня на рысях вылетела за ворота. Переход был недолгим. Через два часа сложенная из белого камня сторожевая башенка Заадама появилась на горизонте. Туз расположил людей в густых зарослях Ожского бора, а сам, в сопровождении Сурка и Дрозда, подъехал ко рву как раз напротив замковых ворот.

— Может, все-таки поговорить со стариком? — все еще сомневался Дрозд.

— А что мы ему скажем? — пожал плечами Сурок. — Не выдавай нас, благородный Свен? Пообещать Заадамский может что угодно, а вот выполнит ли — это бабушка надвое сказала. Нам и так повезло уже дважды: и капитан был в Отъезде, и письмо через мои руки пошло. Попади оно к Молчунам или Жоху — быть бы сейчас бычкам на веревочке.

Туз внимательно осматривал стены замка: сложенные из массивных камней, они внушали уважение. Ров в эту пору не был заполнен водой, да и не был он особенно глубоким — преодолеть его, даже не слезая с лошади, труда не составляло. Видимо, владетель Заадама вполне полагался на крепость стен, да и близость Башни давала ему надежные гарантии от посягательств других владетелей. С мечеными же у осторожного старика всегда были прекрасные отношения. Все знали, что в замке благородного Свена всегда есть возможность и гульнуть, и в кости перекинуться.

— Эй, меченые, — крикнули со стен, — зачем пожаловали?

Туз не ответил. Сурок, прав: нельзя доверять старику Свен поступит так, как сочтет нужным. Будет водить Туза за нос, а потом продаст, когда это станет ему выгодно. Верить в этом мире можно только своим, да и то через раз. Продал же Лось своего сержанта молчунам, с благой разумеется, целью — восстановить мир в Башне. А то, что Туз остался цел, — его собственная заслуга.

— Штурмовать замок будем ночью. — Туз покосился на Дрозда. — Когда станешь закладывать мину, постарайся не потревожить стражу.

— Пожалуй, не стоит так долго светиться, — заметил осторожный Сурок, — чего доброго, Свен заподозрит подвох.

Туз скривил в усмешке губы:

— Пусть меченые думают, что мы ведем переговоры.

Дрозд бросил вопросительный взгляд на Сурка, тот в ответ только пожал плечами. Лейтенант, судя по всему, уже принял решение, и сержантам ничего другого не остается, как выполнить с честью его приказ. Впрочем, мысленно Сурок это непростое решение Туза одобрил.

— Они отказались открыть ворота! — крикнул Дрозд встречающим.

Меченые негодующе зашумели. Туз поднял руку, наступила тишина:

— Вы знаете, что четыре дня назад были убиты Тет, четыре молчуна и двое меченых. Капитан поручил расследование мне. Я получил сведения, что убийцы скрываются в замке Заадам. Владетель Свен отказался открыть ворота перед Башней, тем самым открыто встав на путь измены и мятежа.

Меченые разразились бурными криками, в воздухе замелькали обнаженные мечи. Молчун попробовал что-то возразить, но его не слушали.

— Даешь замок! — заорал Ара.

Сотня отозвалась на его слова диким ревом. Меченые готовы были идти на штурм немедленно. Тузу с трудом удалось их удержать. Наконец, привычка к повиновению взяла свое, и меченые стали успокаиваться. Лейтенант приказал им отдыхать и быть готовыми к выступлению по первому же сигналу. Коней не расседлывали — предполагалось, что отсрочка штурма не будет долгой.

— Молчун мутит воду. — Сурок неслышно скользнул к костру, возле которого в задумчивости сидел Туз.

— Черт с ним. Скоро начинаем.

— А если Заадамский скроется?

— Это уже твоя забота: возьми людей и перекрой все тропы, чтобы из замка даже мышь не ускользнула.

— Ну, а если…

— Никаких «если» — бежать нам некуда. Меченые умирают на своей земле.

— Повесят ведь.

— От нас зависит. — Туз отвернулся, обрывая ненужный разговор.

Не Туз первым пролил кровь, да и смерть Тета вряд ли будет последней. Власть над Башней стоит недешево, но нельзя допустить, чтобы рыбьи сердца властвовали над мечеными. Лось заигрался с молчунами и почти проиграл Тету. Туз же заставит их служить своим целям. А его цели — благо и для Башни, и для Приграничья. Жалко, конечно, Свена, но другого выхода нет. Если Лосю станет известно, кто убил Тета, то он просто обязан будет покарать виновных. И значит, полетят не только головы — все пойдет прахом. Нет, старый Свен не дурак, наверняка он полез в чужую свару не просто так. Все они ненавидят Башню и рады подбросить дровишек в разгорающийся костер. А любая ненависть рано или поздно возвращается кровью. Так что не взыщи, благородный Свен. Нельзя верить владетелям, даже таким на вид добродушным, как старик Заадамский. Меченый никогда не должен выпускать мечей из рук, иначе вся эта благородная свора вцепится ему в горло и порвет без пощады.

— Готово. — Зубы Дрозда блеснули в темноте. — Ара ждет твоего сигнала.

— Бери десятки Хвоща и Комара, скачите к воротам. Наделайте там как можно больше шума, но под стрелы не лезьте, ваше дело — привлечь к себе внимание.

Дрозд ускакал, уводя с собой тридцать меченых. Туз сед в седло и окинул взглядом оставшихся: в неровном свете чадящих факелов лица выглядели суровыми и решительными — меченые чуяли запах крови и готовы были к драке.

— Что твои люди делали у стен замка? — Молчун схватил за повод коня лейтенанта.

— Иди, проверь, — оскалился Туз, поднимая коня на дыбы.

Молчун покачнулся, выпустил повод, но на ногах устоял:

— Ты ответишь за самоуправство, лейтенант.

Туз поднял плеть, молчун отшатнулся в сторону. Меченые с интересом наблюдали за противоборством молчуна и лейтенанта, но их симпатии были явно на стороне Туза. Молчун это понял и, резко развернувшись, решительным шагом направился к замку.

Туз подозвал Чижа:

— Скачи к Аре: как только молчун остановится у подкопа, взрывайте стену.

Чиж радостно оскалился и медленно исчез в наползающей со стороны озера Духов темноте. Туз ждал, тревожно вслушиваясь в ночь. Похоже, Дрозд не пожалел зарядов — рвануло так, что земля загудела. Туз первым влетел в образовавшийся пролом, следом за ним, с гиканьем и свистом, вращая над головой клинки, ворвались в замок меченые. Защитники Заадама были застигнуты врасплох. Основные их силы были сосредоточены у главных ворот, именно оттуда они ждали нападения. Двор и наружные стены меченые захватили в мгновение ока. Напуганные взрывом, опаленные огнем, воины владетеля Свена не смогли оказать серьезного сопротивления. Часть их была порублена на месте, другая часть, во главе с владетелем, укрылась за стенами господского дома.

Запылали конюшни, и дикое ржание заживо горящих лошадей на какое-то время заглушило шум боя. Дрозд, въехавший в замок через распахнутые ворота, поморщился от запаха гари. По двору метались люди, надо полагать, челядь владетеля, спасая добро, вместо того чтобы спасать жизнь.

— Лошадей выпустите, — крикнул им сержант.

Туза Дрозд нашел у дверей единственного пока еще уцелевшего строения. Лейтенант во главе десятка меченых добивал дружинников, не успевших укрыться внутри и стойко принявших выпавший им жребий — умереть у дверей дома своего владетеля. Когда сержант приблизился к месту схватки, все уже было кончено. Туз спокойно вытирал мечи об одежду только что убитого им человека, не обращая внимания на стрелы, изредка летящие из окон.

— Что с челядью делать будем? — негромко спросил Дрозд.

— Пусть живут.

— А если свидетель среди них?

— Без Свена им веры не будет. Да и не рискнет более никто вмешиваться в дела Башни после преподнесенного урока.

— А Свен не сбежит?

— Подземный ход у него в часовне, — усмехнулся Туз. — От нее одни развалины остались. Перемудрил старик: на Бога понадеялся и меченых проспал.

Дрозд спрыгнул с коня и подошел к стене дома вплотную:

— Штурмом собираешься брать?

Туз окинул взглядом крепкое каменное строение, которое само по себе являлось крепостью внутри крепости, и отрицательно покачал головой. Двое меченых деловито суетились , подводя мину. Защитники дома, видимо, догадались, какая участь им грозит, и усилили стрельбу из окон.

— Помоги им, — кивнул Туз сержанту, — А то до утра копаться будут.

Однако помощь Дрозда не понадобилась. Тяжелые, окованные железом двери дома внезапно отворились, и не более десятка последних защитников замка бросились на Туза и окружающих его людей. Но меченых смутить было трудно: отбросив в сторону арбалеты, они взялись за мечи и без труда опрокинули атакующих. Старик Заадамский пытался что-то крикнуть Тузу, но не успел, пронзенный сразу двумя мечами — в грудь и в спину. В руках благородного Свена оружия не было. Туз склонился над стариком.

— Сам виноват, Свен, — покачал он с сожалением головой. — Наши дела — это наши дела, тебя они не касались.

— Не верил, — с трудом прохрипел старик, — не верил, что ты способен… Я бы тебя не выдал. Никогда. Думал, что моя Ингрид человека родила, а ты… меченый. Все равно не выдал бы. Зря… — Свен дернулся и затих.

Туз вытер с разгоряченного боем лица свой пот и чужую кровь и направился к коню. Все было кончено. Жар от разгорающегося пожара становился нестерпимым. Лейтенант последним покидал место кровавой бойни. У самых ворот он остановился и окинул взглядом дело своих рук. Замок погибал, его защитники были мертвы, но Туз не чувствовал раскаяния, разве что шевельнулось в душе сожаление о напрасно погибшем Свене, да припомнились хрипы старика о какой-то Ингрид. Туз пожал плечами, огрел коня плетью и поскакал прочь.

Глава 3 ЗАГОВОР

Лось невидящими глазами скользнул по лицу третьего лейтенанта. Жох и Рябый оборвали разговор, словно увидели привидение. Туз прошел к столу, сел и окинул собравшихся насмешливым взглядом.

— По какому случаю траур?

— Ты что-то больно весел сегодня, — огрызнулся Жох.

Рябый молча отвел глаза. Смотреть на лицо торжествующего Туза было выше его сил. Слишком уж похож был на своего отца третий лейтенант, вот только глаза синие, как у матери, Ингрид Заадамской.

Зашевелились в своем углу молчуны во главе с Хором. Туз бросил в их сторону презрительный взгляд. У Хора побагровело не только лицо, но и шея. Как его разбирает! Туз едва не расхохотался в полный голос и поспешил перевести глаза на капитана. Лось был бледен от гнева, но говорил почти спокойно:

— Мы хотим знать, почему сгорел Заадамский замок.

Взгляды всех присутствующих устремились на Туза, но третий лейтенант, внутри у которого все дрожало от напряжения, ничем не выдал своего волнения.

— Ты сам поручил мне расследование.

— Откуда у тебя пороховые заряды? — взорвался Хор. — Кроме капитана и молчунов, никто не имеет к ним доступа.

— С нами был твой молчун. Заряды — это его работа.

— Ложь, — выкрикнул Хор.

— Мои слова может подтвердить вся сотня, — обиделся Туз.

— Где сейчас молчун Греч? — спросил Жох.

— Погиб при взрыве заряда на наших глазах.

— За каким дьяволом ты полез к владетелю? — не выдержал Рябый.

— Убийцы Тета укрылись в его замке. Это шайка браконьеров, которая промышляла в наших лесах.

— А Бульдога с Сутулым тоже убили браконьеры? — В голосе Жоха недоверие было явным.

— Вряд ли. Слишком уж профессионально сделана работа.

— И ты повел в Заадам сотню меченых, чтобы задержать горстку вшивых смердов? — зло спросил капитан.

— Ты же видишь, что он брешет, как шелудивый пес, — рассмеялся трескуче Хор.

Туз, бледный от гнева, вскочил на ноги, рука его опустилась на рукоять кинжала. Лейтенанты возмущенно переглянулись — Хор зашел слишком далеко. Лось хлопнул ладонью по столу:

— Тихо! Если лейтенант виновен, то мы его повесим, но если ты Хор, еще раз себе позволишь подобные оскорбления, то я выставлю тебя отсюда.

Обращаться так с Тетом капитан себе не позволял. Это оценили все и разом притихли. Обиженный Хор поднялся из-за стола, следом привстали было и два его помощника.

— Сидеть, — рявкнул на них капитан, и молчуны поспешно сели.

Взгляды Лося и Хора скрестились.

— Запомни Хор, — раздельно произнес капитан, — если ты уйдешь сейчас отсюда, то назад уже не вернешься. На совете Башни не должно быть места капризам.

Хор, пытаясь сохранить остатки достоинства, медленно опустился на свое место под гробовое молчание присутствующих. Лейтенанты заметно повеселели, Туз приободрился.

— Бульдога с Сутулым явно захватили врасплох, — продолжал Туз как ни в чем не бывало. — У меня были основания подозревать дружинников владетеля Заадамского, потому что, согласитесь, никого другого Бульдог бы так близко к себе не подпустил. Возможно, все началось со случайной ссоры, и дружинники, совершив убийство Тета, заметали следы. Скорее всего, Тет поймал их на браконьерстве и попытался вразумить. Эти ребята давно уже ведут себя в наших угодьях как хозяева. Наверняка Заадамский кое-что знал о случившемся. А сотню я взял для того, чтобы старик опомнился и не усугублял вину, которая, по моему мнению, была не так уж велика. Вы же знаете, как я относился к Свену. Владетель Заадамский вполне мог рассчитывать на мою беспристрастность. Но, видимо, старый Свен увяз в этом деле гораздо глубже, чем я предполагал. Нам не открыли ворота, более того, нас обстреляли, после чего меченых уже трудно было удержать. Да я и не видел в этом смысла — бунт следует подавлять в зародыше, иначе пламя мятежа охватит весь край. Мне кажется, что за Свеном еще кто-то стоит, и мы, возможно, имеем дело с заговором части владетелей против Башни. Всем понятно, что убийство Тета ведет к нашему ослаблению, так что заговорщики знали, с кого начать.

Лось не отрываясь смотрел на рассказчика, но Туз его взгляд выдержал и глаз не отвел.

— Да, — после продолжительного молчания протянул капитан, — ты далеко пойдешь, третий лейтенант Башни, особенно если тебе дать волю. Но воли я тебе не дам. Ты понял меня, Туз: не дам.

Гильдис обвела взглядом своих гостей. Лица благородных владетелей были невеселы. Трагическая гибель благородного Заадамского явилась для многих громом среди ясного неба. Владетели тихо перешептывались между собой, тревожно оглядываясь на дальних соседей — не окажется ли среди них доносчика? Такое бывало не раз, и следствием, неосторожно произнесенного на дружеской пирушке слова, оказывалась расправа Башни, скорая и беспощадная.

Гильдис были понятны и недоверие владетелей друг к другу, и их извечный, впитанный с молоком матери страх перед Башней. Тайные наушники молчунов проникали в самые отдаленные уголки Приграничья, владетели не чувствовали себя в безопасности даже в собственных замках. Ни у кого не возникло сомнений в том, что и о нынешней встрече в Ожском замке Башня, так или иначе, узнает во всех подробностях. Поэтому владетели, сочувственно вздыхая по поводу безвременной кончины владетеля Заадамского, старались не высказать ненароком слишком уж крамольных мыслей. Выступить в подобном собрании с призывом объединить усилия против Башни было бы безумием. Гильдис ограничилась тем, что выразила сожаление по поводу гибели старого и надежного друга Хаарского дома владетеля Свена и попросила помянуть своего столь же безвременно и при сходных обстоятельствах ушедшего из жизни отца.

Владетели зашевелились, обмениваясь многозначительными взглядами. Слухи о смерти ярла Гольдульфа ходили разные, но теперь, со слов его дочери, становилось совершенно ясно, кто был повинен в его гибели. Многие призадумались и помрачнели. Те, кто поумнее, почувствовали новую опасность, исходившую от Башни. И они постарались передать свои сомнения тихо, на ушко, менее сообразительным соседям. Внешне все происходило вполне пристойно: поднимались кубки в память об умерших, вспоминались старые совместные походы, но над этим чинным собранием витал запашок заговора. Башня на удивление быстро оправилась от разгрома пятилетней давности, а новое поколение меченых было еще более дерзким и жестоким, чем прежнее. Так, во всяком случае, утверждали пожилые владетели, а они немало повидали меченых на своем Веку. Становилось очевидным, что убийство двух владетелей не было случайностью. Башня готовила новое наступление на и без того урезанные до неприличия права своих вассалов.

Кое-кто уже намеками давал понять остальным, что если бы владетели были порешительнее пять лет назад, то, может быть, сегодня не пришлось бы скорбеть о безвременно ушедших.

Гильдис слушала этот тихий, едва различимый ропот недовольства, и душу ее переполняла мстительная радость. Нет, она не обольщала себя надеждой на быстрое объединение владетелей, но семена были брошены, и эти семена, при тщательном уходе, должны были дать прекрасные всходы.

После пира Гильдис тайно встретилась с двумя гостями. Владетель Бент Сиигтунский, молодой, светловолосый, хорошо сложенный мужчина, смотрел на Гильдис с откровенным восхищением и без споров соглашался со всеми ее предложениями, едва ли вникая в их смысл. Иное дело ярл Эйнар Гоонский, мужчина среднихлет, но уже с сильной проседью в волосах. Его обширные владения были расположены на дальнем конце Приграничья, где зависимость от Башни была куда слабее, и ссориться с мечеными без крайней нужды он не хотел.

— Я понимаю твое желание отомстить убийцам отца, — сказал он Гильдис, — но посуди сама: взять штурмом Башню — безумное дело. Собрав в кулак силы всех владетелей, мы едва ли наберем полторы тысячи воинов. Я знаю меченых, даже в чистом поле нам придется несладко. Народ ненавидит меченых? Так он и нас, владетелей, не слишком любит. Опасно будить народ, а уж вкладывать в руки смерда меч — чистое безумие. Что остается — помощь Нордлэнда? Даром, благородная госпожа, никто помогать не будет, а мы не настолько богаты, чтобы покупать себе новый хомут на шею. Да и чем он будет лучше старого? Кроме того, я не слишком верю рассказам наемных убийц. Ты уж извини, госпожа, но подобного сорта людишки, когда им наступают на хвост, способны оболгать кого угодно. Что же касается владетеля Заадамского, то Тет действительно был убит рядом с его владениями. Благородный Свен много хитрил и вилял на своем веку. Может быть, он сам себя перехитрил в этот раз.

Гильдис подавленно молчала. Ярл Гоонский пользовался большим уважением в Приграничье, он был почти независим, богат, у него было более пятидесяти собственных дружинников и два хорошо укрепленных замка на побережье. Кроме того, он был красноречив и умен. Слова Горского не поколебали убежденности Гильдис в вине меченых, но на владетелей они произведут большое впечатление, это было заметно по тому, как приумолк и задумался Бент Сиигтунский.

— Что знает ярл Гоонский о золоте Башни? — спросила Гильдис и по тому, как блеснули глаза ярла, поняла, что попала в цель.

— Сказки о золоте — старые сказки.

— Знает ли благородный Эйнар, что причиной гибели моих отца и мужа стало золото, полученное ими от духов?

Гильдис поведала владетелям историю, которую открыл ей Ролло, не упоминая о своей невольной вине в наступившей развязке. Ярл Гоонский заинтересовался: история была, конечно, темной, Гольдульф с Альриком зашли слишком далеко, но ведь и приз в игре был велик. Шутка сказать, золото духов.

— Речь, насколько я знаю, шла не только о золоте духов, но и о богатых торговцах из отдаленных земель, которые ищут связи с нами. Не мне вам рассказывать, как обогатились владетели Вестлэнда на такой торговле, почему же приграничные владетели должны быть глупее вестлэндцев? И почему выгоды от будущих торговых связей должны получать только меченые?

— По-моему, в словах благородной Гильдис есть резон, — не слишком уверенно высказался Бент Сиигтунский.

— Пожалуй, — согласился ярл Эйнар. — Эта история заставляет на многое взглянуть по-иному. И кто знает, кто знает…

Глава 4 РАЗВЕДКА

Туз выехал на разведку в сопровождении десятки Сурка. Идея «пощупать рукой горизонт» принадлежала капитану. Лейтенанты поначалу восприняли ее прохладно — чужой мир пугал враждебностью и непредсказуемостью. Молчун Х заявил, что уже в течение двух столетий, по крайней мере, нога меченого не переступала границу и подобное предприятие идет вразрез и с обычаями, и со здравым смыслом.

— Стая на пороге. Ты посылаешь людей на верную гибель.

— Но молчунов стая, кажется, не пугает? — вкрадчиво спросил капитан. — Или я не прав, Сет?

Капитан резко повернулся к ближайшему помощнику Хора. Первый раз в жизни Тор увидел смущенного молчуна. Глаза Сета вильнули в сторону, он прокашлялся, но так ничего и не сказал.

— Мы направляем к духам слизняков, — Хор поспешил на помощь своему застенчивому помощнику, — их жизни ничего не стоят, но польза, которую они приносят, несомненна.

Лось кивнул, соглашаясь:

— С этой минуты о «пользе, которую они приносят», вы будете докладывать мне лично. Ты понял меня, Сет?

Капитан был чем-то сильно недоволен, это Туз определил сразу, но, к сожалению, ему так и не удалось выяснить, что же он не поделил с молчунами.

— Рыбоеды все-таки не люди, — неуверенно заметил Рябый.

— Меня интересуют вовсе не духи и даже не стая. Чужаки, пришедшие неведомо откуда, — вот едва ли не главная угроза со дня существования Башни. Во всяком случае, они могут ею стать в ближайшие годы, и мы должны быть готовы ко всему.

Разведка была поручена Тузу, третий лейтенант отнесся к поручению без энтузиазма, но и возражать не стал. А сейчас, приближаясь к границе неведомого мира, он пожалел об этом. Сама идея дальней разведки показалась ему надуманной и глупой. Разве Лосю мало сведений, получаемых от молчунов и их подручных? Допустим, он не доверяет Хору, но Хор — это не Тет и вряд ли способен на дерзкий шаг неподчинения, да и его помощник Сет, судя по всему, на стороне капитана. Нет, молчунов Лось явно не опасается. После смерти Тета они видят в Лосе и его капитанской власти единственную свою опору в Башне. А опасается капитан, скорее всего, третьего лейтенанта, вполне возможно, что цель безумного предприятия в том и заключается, чтобы погубить Туза и верных ему людей. Лось почуял опасность, исходящую от третьего лейтенанта и, вполне возможно, решил от него избавиться.

Туз едва не отдал приказ поворачивать коней обратно. Но что-то удержало его. Быть может, страх потерять уважение товарищей, а возможно, просто любопытство. Простое человеческое стремление узнать, что же там, за горизонтом.

— Граница, — крикнул Сурок и придержал коня.

Перед ними был последний рубеж, последнее препятствие, отделяющее жизнь от смерти, родной дом от чужого мира. У лейтенанта защемило сердце: мир стаи кочевников лежал сейчас перед ним, в этот мир его звала Гильдис, и он твердо сказал ей «нет». А вот сейчас он все-таки пришел сюда, правда, пришел не по своей воле.

Меченые притихли. Туз собрался с силами и решительно послал коня вперед. Гнедой уверенно преодолел препятствие. Меченые загалдели, засвистели и, в мановение ока, перемахнув через ров, оказались рядом с лейтенантом. Движение по незнакомой местности требовало известных мер предосторожности. Лейтенант выслал дозорных вперед, отрядив для этой цели Сурка с Чубом и Ару с Чижом. Голая песчаная равнина, лишь кое-где поросшая пожухшей травой, не располагала к веселым размышлениям. И хотя ничего неожиданного пока не произошло, беспокойство не оставляло Туза ни на минуту.

Внезапно из-за холма появился Чуб и отчаянно замахал руками.

— Что случилось? — спросил Туз, подъезжая поближе.

— Человек на берегу, — сказал Чуб. — Похоже, в зыбун попал, его уже по пояс затянуло. Мы бросили ему веревку, но он не берет.

— Почему?

— А он нас больше смерти боится.

Сурок, оставив коня на твердой почве, осторожно прохаживался вдоль песчаной косы, не решаясь сделать шаг вперед. В нескольких метрах от меченого торчала черноволосая голова неизвестного. Туз спрыгнул с коня и, приказав всем оставаться на местах, двинулся к Сурку. Черноволосый предпринимал отчаянные усилия, чтобы выбраться из ловушки, но успеха не добился. А чуть поодаль от его ищущих опору рук покачивалась на равнодушных волнах озера Духов лодка, судя по всему, именно до нее пытался добраться черноволосый.

— Веревку хватай, — кричал ему Сурок, но крик его пропадал впустую.

Неизвестный погружался в песок все глубже и глубже и вскоре над поверхностью торчали только его плечи да голова. Сурок не выдержал и, схватив веревку, пополз вперед.

— С ума сошел, — заключил Чуб. — На кой ему этот мозгляк сдался?

Сурок дополз до незнакомца и накинул на него аркан.

— Тащите, — крикнул он товарищам.

Туз с Чубом начали быстро выбирать веревку, Неизвестный и тут повел себя странно: всеми силами он старался освободиться от спасительных пут. Однако руки его были плотно притянуты к телу, и выскользнуть ему не удалось. Меченые налегли на веревку и выдернули чужака из песка, как редиску из грядки. Спасенный яростно отбивался ногами и пытался зубами перегрызть веревку.

— Вот бешеный! — засмеялся Чуб.

Развернувшись, он врезал черноволосому под ребра, тот мгновенно затих.

— Смотри, — крикнул Чуб, — да он шестипалый.

Меченый отшатнулся, рука его потянулась к мечу.

— Отставить, — распорядился Туз.

Он знал, разумеется, жестокий закон Башни: где бы ни встретил урода — убей его, дабы он не дал потомства. Закон был старый и распространялся на весь Лэнд, но Туз не собирался соблюдать его на чужой земле.

— Может быть, в их мире ты со своими пятью пальцами окажешься уродом, — насмешливо заметил Сурок потрясенному Чубу.

Чужак молчал, испуганно хлопая красными веками. Роста он был небольшого, едва достигал меченым до плеча, но сложен пропорционально и, видимо, несмотря на хрупкое сложение, обладал немалой ловкостью.

— Тащите его на твердую землю, — распорядился Туз. — Там разберемся.

Чуб бесцеремонно сгреб чужака в охапку, взвалил на плечо, кряхтя и ругаясь, и понес к поджидающим в нетерпении добычу меченым.

— Дух, не иначе, — заметил Сурок.

На вопросы лейтенанта дух поначалу не отвечал. С момента пленения, он, вообще, пока не произнес ни слова, но по некоторым признакам Туз догадался, что чужак его прекрасно понимает.

— Всыпать ему сотню горячих — сразу заговорит, — предложил Чуб.

Чиж пошел еще дальше, посоветовав привязать шестипалого к хвосту лошади, дабы посмотреть, быстро ли он бегает. Чужак бросал на меченых испуганные взгляды и заметно бледнел.

— Понимает, — утвердился в своем мнении Туз. Он вытащил кинжал и направил тонкое, как жало, острие в глаз духа, тот в ужасе отпрянул, но Чуб крепко ухватил его за голову.

— Довольно, — прохрипел чужак.

— Сразу бы так, — усмехнулся Туз, убирая оружие.

Шестипалый заговорил быстро, проглатывая согласные. Лейтенант понимал его с трудом, но все-таки понимал. Несколько часов назад на деревню Зола, так звали чужака, напала стая. Нападение застало духов врасплох — большинство мужчин отправились поутру на рыбную ловлю. Женщины и дети, спасаясь от чудовищ, хлынули на берег, но лодок там не оказалось. Уцелевшие, во главе с жрецом, укрылись в срубе, единственном мало-мальски укрепленном строении в деревне. Но долго продержаться им не удастся. Жрец послал Зола за помощью, а главное — за лодками, это был единственный шанс на спасение.

— Почему вы не живете на островах постоянно, там же безопаснее?

— Нас слишком много.

— На баб реже коситься надо, — наставительно заметил Ара.

Меченые засмеялись, хотя рассказ чужака произвел на них сильное впечатление. Искоса они посматривали на своего лейтенанта — принимать решение предстояло ему.

— Как зовут твоего жреца? — спросил Туз.

— Ахай, — дух произнес это имя, словно боялся чего-то.

— Он не из ваших?

Зол нехотя кивнул головой, говорить о жреце с чужаками он почему-то не хотел.

— Стая-то большая?

Вожаков, по словам Зола, было более сотни. Псов, правда, мало, да и те, после того как предполагаемая добыча укрылась в недоступном месте, разбрелись по окрестным лесам.

— А вохры?

Сам Зол видел только двух, но, возможно, их было больше.

— Риск, — с сомнением покачал головой Сурок.

— Сотня вожаков-то?! — Ара презрительно сплюнул.

— Про вохров забыл?

— Черт бы о них помнил.

— Здесь тебе не Змеиное горло, а открытая равнина — не в лес же ты побежишь прятаться?

Зол подтвердил, что леса в округе буквально кишат псами, вохрами и вожаками. По его словам, ничего подобного он не видел за свою жизнь. Даже стая пятилетней давности, самая страшная в многовековой истории Приграничья, была пожиже.

— Почему вы так долго тянули с переездом на острова?

Долгая зима на островах требовала больших запасов. Духам приходилось выбирать между разумным риском на Большой земле и голодной смертью в относительной безопасности.

— К тому же с нами был Ахай.

— Который, судя по всему, не слишком вам помог, — насмешливо заметил Ара.

— Надо решать, — сказал Сурок, — Все, что требовалось, мы узнали. Пора возвращаться.

Туз на слова товарища отзываться не спешил. Сурок ошибался: узнали они далеко не все. Именно на встречу с Ахаем посылал Туза капитан. Именно Ахай, не жалея золота, пытался установить контакт с владетелями, а может быть, и установил его. Кроме того, у Туза были сильнейшие подозрения, что молчуны, еще в бытность Тета, имели с ним кое-какие делишки, и, судя по всему, втайне от капитана, вот почему Лось, прознав про это, пришел в такую ярость.

— Ахай — единственный чужак в ваших поселках?

Зол отрицательно покачал головой:

— Их много, но он главный.

— Почему ты не хотел отвечать на мои вопросы?

— Потому что вы меченые.

— Откуда ты знаешь о меченых? — с усмешкой посмотрел на духа Туз.

— Степняки рассказывали: два меча за плечами и камень вместо сердца.

Туз покачал головой и словно бы нехотя пошел к коню.

— Атакуем, — бросил он, прыгая в седло.

Меченые ответили радостным рыком. Недовольный Сурок пожал плечами. Туз приказал выделить чужаку заводную лошадь. Шестипалый с опаской покосился на рослого коня. Стручок, заменивший в десятке Сурка Рыжего, весело рассмеялся:

— Да он коня-то в первый раз видит.

Мальчишеское лицо Стручка сияло от восторга. Мало того, что видел настоящего духа, так еще и со стаей придется схлестнуться на чужой земле. Жизнь была прекрасна.

— Ара, присмотри, — кивнул в его сторону Туз.

Двенадцать всадников сорвались с места. Посадка шестипалого вызвала бурю восторга у меченых, но веселье продолжалось недолго. Через несколько минут бешеной скачки поселение чужаков появилось на горизонте.

— Рассыпаться, — приказал Туз.

Меченые охватывали поселение духов широким полукругом, не давая возможности вожакам зайти себе в тыл. По мнению Сурка, это была чистой воды авантюра. Вожаков могло оказаться гораздо больше, чем об этом рассказывал дух, и тогда меченым придется несладко.

Деревня духов представляла собой беспорядочное нагромождение жалких хижин, кое-как слепленных из тонких жердей, глины и прочего хлама. Предназначались эти хижины только для временного проживания и поэтому служить надежным убежищем от атакующей стаи никак не могли. Где-то в центре деревни, если верить Золу, находился сруб, в котором укрылись уцелевшие духи. Но до cpyбa еще нужно было добраться сквозь беспорядочное нагромождение мусора, в который вожаки превратили летние жилища духов. Туз довольно быстро заблудился в бесчисленных изгородях, которые ограждали неизвестно что, но в которые неизменно упирался его конь, куда бы он его ни поворачивал. Единственным ориентиром среди всего этого хаоса лейтенанту служил угрожающий вой вожаков, который доносился справа. Туз придержал коня у чудом уцелевшей хижины, поднялся на стременах и огляделся. Стая основательно поработала в селении. Лейтенант увидел окровавленные лохмотья у порога и покачал головой: стая и здесь собрала кровавую жатву, и кровь духа ничем не отличалась от крови меченого.

Вохр появился неожиданно, чудовищным ударом проломив стену хижины. Увидев человека, он глухо заворчал, с губ его закапала пена, а в мутных злобных глазках загорелись красные огоньки. Вохр был велик, самый крупный из тех, которых до сих пор доводилось видеть Тузу, а повидал он их немало на своем веку, метра три высотой, никак не меньше. Меченый поднял арбалет и выстрелил чудовищу в бок. Комариный укус, не более того, но монстр пришел в страшную ярость, шерсть на его загривке встала дыбом. Туз легонько тронул жеребца коленом, конь не заставил себя упрашивать и едва ли не с места взял в галоп, перемахнув мимоходом изгородь, которую еще минуту назад считал непреодолимым препятствием. Вохр двигался, казалось, неуклюже, передние толстые лапы болтались перед его мощным телом, как сучья векового дуба в ураган, но в скорости он не уступал коню.

Туз выстрелил, когда до распахнутой пасти-чудовища было буквально рукой подать. Стрела угодила монстру в глаз. Рев вохра сотряс воздух. Туз придержал гнедого и без промедления погасил и второй, исходящий злобой, глаз монстра. Обезумевший от боли, ослепший вохр волчком закружился на месте, комья земли вперемешку с порыжевшей травой полетели в разные стороны. Туз спрыгнул с коня и, обнажив мечи, двинулся к злобному противнику. Проскользнув под несущей немедленную смерть лапой, ой нанес два сильных быстрых удара по опорной ноге вохра. Нога подломилась, и огромная туша рухнула на землю, едва не подмяв под себя Туза. Меченый увернулся от смертельных объятий вохра, не медля ни секунды, прыгнул чудовищу на грудь и вогнал оба меча по самые рукояти в его опустевшие окровавленные глазницы. Где-то там, под чудовищной толщины черепом, у самого затылка, таилась смерть вохра. Монстр дернулся и затих.

Туз свистом подозвал коня и легко прыгнул в седло, жеребец косил на поверженное чудовище влажным глазом и испуганно всхрапывал. Лейтенант ласково потрепал его ладонью по шее: дело было далеко еще не закончено. Откуда-то издалека, словно с того света, доносились вопли вожаков и крики меченых. Туз взмахнул плетью и поскакал к месту яростной схватки.

Меченые загнали вожаков на пыльный пятачок перед срубом и окружили их. Вожаки, которых было никак не меньше шести-семи десятков, угрожающе скалили клыки и глухо ворчали. Время от времени, от этой группы отрывались наиболее свирепые особи и бросались на ближайшего всадника, но меченым к агрессивности вожаков было не привыкать: короткий взмах меча, и бесформенная груда, истекая кровью, валилась на землю.

Туз бросил короткий взгляд на сруб. Пожалуй, они поспели вовремя — одна стена была уже почти полностью разрушена мощными лапами хищников.

— Уцелел кто-нибудь? — Туз указал рукой на сруб.

Сурок только головой кивнул и выстрелил в ближайшего вожака. Меченые, не останавливаясь ни на секунду, ездили по кругу на взмыленных конях и стреляли без роздыху. Туз с ходу включился в этот хоровод. Вожаки выли от бессильной ярости, но выбрать объект для атаки не успевали. Старый, надежный, отработанный до автоматизма прием борьбы со стаей на открытом пространстве. Словно зачарованные, наблюдали вожаки за хороводом меченых, не делая даже попытки прорваться — ярость подавляла инстинкт самосохранения. Добыча была рядом, на расстоянии нескольких прыжков, но постоянно ускользала из поля зрения, и на ее месте появлялась другая, столь же желанная, но столь же недоступная. Меченые сужали круг, стрелы все чаще попадали в цель, стая таяла на глазах, и вот, наконец, последний вожак с пробитой шеей рухнул на пропитанную кровью землю.

— Счастье еще, что псов было мало, — Сурок осуждающе посмотрел на Туза, по его мнению, лейтенант рисковал, и рисковал напрасно.

— Потери есть?

— Стручка помяли серьезно, а остальные отделались царапинами.

— Куда же вы смотрели? — Туз в сердцах хлопнул плетью по голенищу сапога.

— Вохры, дьявол их задери, вывалились неожиданно, — виновато вздохнул Ара. — Никогда не видел, чтобы они действовали парами. Ну и зацепили крикуна.

— Где он?

Сурок в ответ на вопрос лейтенанта указал в сторону полуразваленной хижины.

При первом же взгляде на Стручка Туз понял, что дело плохо. Крикун еще дышал, его помятая страшным ударом грудь мелко подрагивала, бледное мальчишеское лицо кривилось от боли. Стручок умирал и не понимал, что умирает. Большие синие глаза его умоляюще смотрели на лейтенанта, словно он ждал от него немедленного освобождения от боли, терзающей это еще недавно ладное тело. Туз склонился над крикуном и осторожно погладил его по пылающей щеке. Это было, пожалуй, все, что он мог сделать.

— Мальчик умер, — услышал вдруг меченый незнакомый голос за спиной, — мне очень жаль.

Туз резко обернулся: женщина была высокая, стройная, но, кажется, не слишком молодая. В ее темных глазах меченый уловил сочувствие и небрежно кивнул.

— Он первый меченый за многие столетия, который погиб не на своей земле.

— Мне очень жаль, — повторила она. — Я знаю, что это такое — хоронить близких на чужбине. Но вы спасли десятки жизней, а значит, смерть мальчика не была напрасной.

— Это были всего лишь духи.

— Это люди, — глаза ее неожиданно сверкнули гневом, — такие же, как мы. Только их предкам, быть может, повезло меньше, чем нашим.

Одна женщина уже говорила Тузу подобные слова, и лицо ее так же пылало от возмущения. Туз едва заметно улыбнулся. Эта черноволосая красавица из чужого мира была чем-то неуловимо похожа на ту, которую он любил.

— Ты жена Ахая?

Женщина кивнула:

— А это мои дети.

Туз только сейчас разглядел мальчика лет четырнадцати, стоявшего у матери за спиной с мечом в правой руке, клинок которого был темен от запекшейся крови. Девочка, которую он прижимал к себе левой рукой и которой вряд ли было больше трех лет, смотрела на меченого большими, темными и, как показалось Тузу, слишком уж разумными для такой крохи глазами.

— Я бы не пережила их смерть, а потому благодарю тебя, воин, и от своего имени, и от имени людей, которых ты спас.

— Твоя родина далеко от этих мест?

— Очень далеко. — В голосе женщины была тоска. — Долгие месяцы тяжелого пути.

— Далеко, — согласился Туз. — Но вы пришли сюда, значит, могут прийти и другие.

— Они придут, — энергично кивнула головой женщина, — Они обязательно придут, потому что их ведут жадность и властолюбие — самые сильные и самые отвратительные качества человеческой натуры.

— Я хотел поговорить с твоим мужем.

— К сожалению, это невозможно, он сильно пострадал в схватке с вохром. Но я спасу его!

Жрецу Ахаю, кем бы он там ни был, повезло с женщиной. Тузу вдруг почему-то захотелось, чтобы этой чужеземке сопутствовала удача.

— Твой муж колдун?

— Он не больший колдун, чем ваши молчуны.

— Этого вполне хватило бы для того, чтобы сжечь его в Бурге на центральной площади. Зачем он искал связи с владетелями и подстрекал их к бунту?

— Неправда! — горячо возразила она. — Мы никому не желали зла.

А Лось все-таки был прав, и молчуны действительно побывали за Змеиным горлом. Неужели Тет вел свою игру? Но зачем? Какие еще у молчунов могут быть интересы кроме интересов Башни?

— Ты упомянула молчунов, откуда ты их знаешь?

— Однажды они побывали у нас, но чаще приходили другие… — Она замешкалась, подыскивая слово.

— Слизняки, — подсказал Туз.

— Да, — подхватила она. — Эти бывают часто, но им нужно только золото.

— А в золоте у духов недостатка нет?

— Спроси об этом у них.

Она не захотела ответить на его вопрос, да меченый и не настаивал. Всех своих секретов эта женщина ему все равно не расскажет. И, вероятно, она права: нельзя открывать душу чужаку.

— Надеюсь, что когда-нибудь мы встретимся с твоим мужем. Слишком много вопросов осталось без ответа.

Туз взял горящий факел из рук Сурка и поднес его к погребальному костру, сложенному из огромных бревен. Последнее пристанище Стручка, крикуна из Башни, который успел стать меченым в первом и последнем своем бою. Скоро пепел от погребального костра развеется по этой земле, и она перестанет быть чужой для его товарищей. Меченые возвращаются. Меченые всегда возвращаются на место, где пролилась их кровь и где бродят души их погибших товарищей. Душа Стручка теперь будет вечно охранять этот край, и именно здесь будет проходить граница их мира. Туз оглянулся. Все население поселка духов, включая прибывших с рыбной ловли мужчин, собралось за его спиной. Такие же, как мы. Может быть. Во всяком случае, не совсем чужие. Вон того, черноволосого и малорослого, зовут Золом, он сражался плечом к плечу с мечеными, и это уже не просто чужак, у него есть имя. Имен других Туз не знал, но видел их лица, и это были лица людей, способных понять чужую боль и посочувствовать ей.

Духи провожали меченых до околицы, жена жреца Ахая с дочерью на руках шла рядом с конем лейтенанта. Они не разговаривали, и только в самую последнюю минуту перед расставанием Туз вдруг спросил:

— Как зовут девочку?

— Ее зовут Данной, меченый, — чуть удивившись, ответила она.

— Пусть будет счастлива, — сказал Туз и огрел плетью танцующего в нетерпении коня.

Глава 5 ПОЕДИНОК

Первым об экспедиции Туза услышал Ролло, но меченые попусту языками не болтали, и ничего существенного старику узнать не удалось. Эта экспедиция насторожила Гильдис. Что искала Башня по ту сторону Змеиного горла, зачем была предпринята попытка в такую тревожную пору прорвать добровольную изоляцию Лэнда? Ярл Гоонский, которому она сообщила обо всем, попросил в ответном послании подробностей, но, увы, с подробностями как раз было туго. В народе поползли слухи о большом прорыве стаи, и, судя по тому, как лихорадочно готовились меченые, слухи эти были верны.

Гильдис тоже решила не терять времени даром. В Ожский замок зачастили окрестные владетели: приезжали и поодиночке, и парами, под различными предлогами, стараясь не возбудить подозрений Башни. Частым гостем замка стал и владетель Сиигтунский, чьи посещения отнюдь не остались тайной для округи.

Молодой Бент был влюблен в Гильдис и не скрывал своей любви. Гильдис его поведение тревожило. Нельзя сказать, что ухаживания молодого красивого Бента Сиигтунского были ей неприятны, но хозяйку Ожского замка волновали сейчас совсем другие проблемы. Кроме того, она боялась, и Ролло разделял ее опасения на этот счет, как бы слухи о предстоящей свадьбе не дошли до Туза. Реакцию третьего лейтенанта предсказать было совсем не трудно. Так или иначе, но Гильдис довольно холодно встретила ухаживания незадачливого претендента, ссылаясь при этом на траур по мужу. Бент Сиигтунский был огорчен холодным приемом, однако, справедливо рассудив, что мертвый живому не помеха, решил изменить тактику. Со всей присущей ему энергией он включился в организацию заговора, в надежде, что общие труды и опасности послужат сближению куда лучше, чем мольбы и вздохи.

Бент оказался хорошим помощником. Смелый и реши, тельный, он метался от замка к замку, подбадривая робких убеждая осторожных, разжигая злобу у обиженных, благо в последних недостатка не было. В короткий срок, неожиданно даже для себя самого, Бент Сиигтунский стал душой заговора. Он выступал за немедленные и решительные действия, предлагая нападать на отдельные группы меченых из засад на лесных дорогах. Этот план встревожил наиболее рассудительных владетелей.

— Мальчишка нас погубит, — заявил, узнав о планах Бента, ярл Гоонский, сочувственно внимающим владетелям.

На этом совещании было решено послать ярла в Ожский замок с единственной целью: унять слишком уж лихого Сиигтунского. В противном случае владетели и ярлы с побережья грозили выступить на стороне Башни в предстоящем конфликте.

Туз застал капитана Башни сильно встревоженным. Лось в раздражении отшвырнул лист бумаги и не слишком дружелюбно посмотрел на Туза.

— Плохи дела, — сказал он без лишних предисловий. — Владетели явно что-то замышляют. Нами перехвачены не сколько посланий в Бург. Ничего конкретного там вроде бы нет, но оставлять их без внимания было бы большой глупостью. Прорыв стаи неизбежен, и я должен быть уверен в надежности тыла.

— Есть какие-нибудь сведения о заговорщиках? — спокойно спросил Туз.

— Есть слухи, — сказал Лось. — Наиболее активные участники заговора: владетели Гоонский и Сиигтунский, ну и твоя подруга, дочь покойного Гольдульфа.

Туз криво усмехнулся:

— Надо укротить молодого бычка, старый бык тогда сам успокоится. А с телкой я договорюсь.

— Смотри, лейтенант, — предостерег Лось, — все должно быть гладко, ссора с владетелями нам сейчас ни к чему.

Гильдис обрадовалась приезду ярла Гоонского, чрезмерный пыл Сиигтунского тревожил и ее. Бент кисло глянул на неожиданную помеху. По его мнению, Гильдис слишком уж безоглядно доверяла хитроумному Гоонскому быку.

— Владетели встревожены, — без предисловий начал ярл Эйнар. — Твоя горячность, благородный Бент, может всем нам выйти боком. Кажется, в прошлый раз мы договорились с вами: нападение состоится лишь в случае большого прорыва стаи, когда основные силы Башни будут оттянуты к Змеиному горлу. О чем думает владетель Бент? Или он собирается обуздать меченых с помощью своих смердов? Помогай вам Бог, но на нашу помощь можете не рассчитывать.

Бент покраснел от гнева и закусил губу, а Гильдис виновато опустила глаза.

— Неужели вам непонятно, что, растревожив Башню раньше времени, вы поставите под удар все дело? И не приходило ли в голову моим друзьям, что, узнав о готовящемся в Приграничье восстании, Башня просто пропустит стаю через Змеиное горло?

Гильдис вздрогнула и побледнела. Бент упрямо вскинул олову:

— Такого не было никогда.

— Похвально, что владетель так уверен в благородстве меченых. — В голосе ярла прозвучала ирония. — Но я прожил дольше на этом свете и, смею надеться, знаю людей лучше вас.

— Башня, — предупредил возникший на пороге Ульф.

Владетели вздрогнули и схватились за рукояти кинжалов. Уж слишком неожиданно грянула громом среди ясного неба эта весть.

— Их только пятеро, — успокоил заговорщиков Ульф. — Третий лейтенант в сопровождении четырех меченых.

— Зови, — приказала Гильдис, одновременно знаком призывая владетелей занять место за столом.

Вошедший Туз молча поклонился, владетели ответили ему тем же. Гильдис, не глядя на меченого, глухим голосом предложила ему садиться. Воцарилось тягостное молчание. Туз; криво улыбаясь, потягивал вино из кубка. Бент Сиигтунский не отрывал глаз от стоящего перед ним блюда, боясь расплескать душившую его ненависть. Гильдис, строгая и мрачная, смотрела прямо перед собой, напрочь забыв о своих обязанностях хозяйки. Умудренный опытом Гоонский поспешил ей на помощь:

— Я слышал о твоей экспедиции, лейтенант, — можем ли мы спокойно спать этой осенью?

— Боюсь, что осенью не придется спать ни вам, ни нам.

— Значит, прорыв стаи неизбежен?

— Думаю, да.

Глаза ярла Эйнара неожиданно блеснули, Туз насторожился. Гоонский явно обрадовался прорыву стаи, хотя и поспешил утопить свои чувства в добром глотке вина. Похоже, Лось прав: владетели действительно готовят Башне сюрприз. Кто бы мог подумать, что эта красивая женщина способна состряпать заговор под самым носом у молчунов. Впрочем, разве не эти сладкие уста грозили однажды смертью третьему лейтенанту? И ее зеленые глаза светились при этом так же ярко, как и в первые дни их столь внезапно вспыхнувшей любви. Надо полагать, недостатка в помощниках у Гильдис не будет. А благородный Бент, похоже, горит желанием занять не остывшее еще место Альрика Нидрасского. Но Сиигтунский ошибается: место рядом с Гильдис принадлежит совсем другому человеку, не в характере которого уступать кому-то дорогу.

— А что привело в наши края благородного Эйнара? — Туз поднял кубок и отсалютовал им Гоонскому и тут же, не дождавшись ответа ярла, добавил с усмешкой: — О причинах, заставивших покинуть родной замок владетеля Сиигтунского, я не спрашиваю.

Задетый за живое владетель вскинул голову, собираясь ответить что-то резкое, но его опередил ярл Эйнар:

— Меня в дорогу позвала неизвестность. Слухи о предстоящем большом прорыве стаи тревожат владетелей.

— Боюсь, что владетелей тревожат и иные слухи, говорят, что какие-то горячие головы заскучали в своих замках и рвутся на большую дорогу, попытать разбойного счастья.

— До меня дошли и эти слухи. Отчасти цель моего приезда — охладить горячие головы.

— Благое дело, — согласился Туз и предложил здравицу в честь хозяйки Ожского замка.

— Молодость, молодость, — Гоонский с готовностью поддержал меченого, — пора любви и неразумных порывов. Я пью за вас, молодых, за мир и спокойствие на наших землях.

— Лейтенант не сказал нам о цели своего визита в Ожский замок, — вмешался в разговор Бент.

— Вот как? — удивился Туз. — А я думал, что мое присутствие здесь не нуждается в объяснениях.

Он бросил на покрасневшую Гильдис весьма откровенный взгляд. От ничем не прикрытой наглости меченого Сиигтунский пришел в ярость.

— Вот как, — привстал он со своего места, не обращая внимания на предостерегающие жесты Гоонского, — А я считаю, что твое присутствие за столом вряд ли желанно хозяйке замка.

— Не тебе судить, владетель, желанно мое присутствие за столом хозяйке или нет. Бывали времена, когда я находил приют и в более укромных уголках замка.

Сиигтунский схватился за меч, лицо его из красного сделалось багровым.

— Ты, жалкий выродок…

— Довольно! — оборвал его Туз. — Я думаю, ярл Эйнар согласится быть свидетелем нашего поединка.

Гоонский, понимая, чем закончится поединок для молодого владетеля, предпринял попытку примирить противников:

— Твои слова, лейтенант, были превратно истолкованы благородным Бентом, он стал жертвой собственной горячности.

— Я не сказал ни единого обидного слова в адрес владетеля, — возразил Туз.

— Благородный Бент понял тебя так, — ярл замялся, подыскивая нужные слова, — будто ты намекаешь на близость… — Гоонский покосился на молодую женщину и тут же понял, что совершил непростительный промах.

— Гильдис носит под сердцем моего ребенка, — ровно произнес Туз. — И пока она его не родила, никто не смеет бросить взгляд на женщину меченого. Тебе наши обычаи известны, ярл Эйнар.

Гильдис побледнела, казалось, что она вот-вот потеря сознание. Берта кинулась было к хозяйке, но та уже овладела собой:

— Этот человек сказал вам правду, но я не хочу, чтобы моя ошибка послужила причиной кровопролития.

Она встала и, не сказав больше ни слова растерявшимся владетелям, покинула зал. Мужчины поклонились ей вслед.

— Ну что же, — сказал после долгого молчания Гоонский, — по-моему, причин для ссоры больше нет.

— Благородный Эйнар ошибается, — возразил Туз, — если мне не изменяет память, в мой адрес прозвучали оскорбления.

— Владетель принесет извинения, — поспешно заверил Гоонский. — Я думаю, ты простишь ему горячность, вы званную искренностью чувств.

Туз вопросительно взглянул на Бента. На красивом лице молодого владетеля читалась мрачная решимость.

— Я буду драться, — твердо сказал Сиигтунский.

— Остается договориться об условиях поединка, — спокойно сказал Туз. — Я полагаюсь на тебя, ярл.

Гоонский задумался: мечи отпадали сразу — Сиигтунскому не устоять против меченого, считавшегося лучшим фехтовальщиком Башни, а значит, и всего Лэнда. В схватке на кинжалах у высокого Бента шансов будет еще меньше. Оставались арбалеты.

Лицо Сиигтунского просветлело — у него действительно появился шанс. Туз равнодушно пожал плечами, вежливо попрощался с владетелями и покинул зал.

Эйнар Гоонский был недоволен собой, и это еще мягко сказано. Меченый обвел его вокруг пальца. Теперь становилось совершенно ясно, что он прибыл в замок с единственной целью — убить Сиигтунского. А разыгранная комедия должна была послужить ширмой для этого убийства. Повод был найден вполне благопристойный: поссорились из-за женщины. Глупый мальчишка Бент сам насадил себя на крючок. Оставался открытым только один вопрос: действовал ли Туз по своей инициативе или к этому приложил руку капитан Башни, решивший припугнуть расходившихся владетелей? Пожалуй, ярл Эйнар совершил глупость, доверившись молокососу и девчонке, которая в довершение всему спуталась с меченым. Гоонский неодобрительно досмотрел на сидящую у камина Гильдис.

— Они помирились? — спросила Гильдис, увидев ярла на пороге своей комнаты.

— Увы, — развел тот руками.

— Это Туз! — Гильдис сжала подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. — Ему нужна кровь и только кровь.

— Ты не права, благородная госпожа, — вяло возразил Гоонский. — Лейтенант был готов к примирению.

Формально так оно и было, ярл Эйнар сказал чистую правду, но в этой правде лжи было больше, чем в самой наглой выдумке.

— Лейтенант даже согласился драться на арбалетах, что значительно уравнивает шансы.

Гильдис вздрогнула и вновь побледнела. Гоонский попал в точку: меченый царит в этом сердце, а уж никак не Бент. Почему же прекрасная Гильдис так ополчилась на Башню? Из-за отца? А может быть, просто не поделила с Башней своего любовника? Последнее, по мнению ярла Эйнара, было ближе всего к истине.

— Нельзя ли помешать поединку?

Гоонский отрицательно покачал головой. Бедный Бент! Может быть, посоветовать ему скрыться? Хотя вряд ли он согласится. Сиигтунский горд и ненавидит меченого. А его бегство, чего доброго, наведет меченых на мысль, что за Бентом не все чисто. Пожалуй, ярлу Эйнару следует написать письмо капитану Башни с заверениями преданности и намекнуть невзначай, что у третьего лейтенанта есть интересы, не всегда совпадающие с интересами Башни. Пусть эти гадюки пошипят друг на друга. Ведь недаром же по Приграничью ходят упорные слухи, что именно Туз убил Тета, а потом разгромил Заадамский замок, чтобы замести следы.

Гоонский повеселел и ободряюще глянул на Гильдис:

— Будем надеяться на лучшее, благородная госпожа: и хорошие стрелки не всегда попадают в цель.

Утро выдалось по-осеннему холодным, и тело Гильдис мелко дрожало даже под теплым меховым плащом. При появлении хозяйки замка все присутствующие обнажили головы. Гильдис прошла на террасу и опустилась в кресло, лицо ее было бледным, но почти спокойным. Во двор высыпало все население замка. Даже несколько десятков крестьян из ближайших деревень, невесть каким образом прознавшие о предстоящем поединке, прибежали полюбоваться интересным зрелищем. Весть, что соперники выбрали для поединка арбалеты, вызвала у собравшихся вздох разочарования. Поединки на мечах были куда более захватывающим зрелищем.

Противники, обнаженные по пояс, расположились на противоположных концах обширного внутреннего двора Ожского замка. Ульф и Ара, представляющие интересы сторон, сошлись в центре для уточнения деталей предстоящего поединка. Туз спокойно сидел в седле, осматривая арбалет, из которого ему предстояло стрелять, Закаленное тело меченого, казалось, не ощущало холода.

— Красивый парень, — заметил пожилой воин ярла Гоонского.

— Видишь отметину у него на груди? — шепотом спросил конопатый Харни. — Говорят, что дьявол метит их еще в утробе матери.

Туз поднял голову и бросил сердитый взгляд на разом притихшую толпу. Впрочем, молчание зрителей не было продолжительным, ибо держать языки на запоре в столь волнующий момент было бы слишком тяжким испытанием для собравшихся здесь сплетников.

— Жалко владетеля, — вздохнула разбитная деваха. — Такой молоденький.

— Нашла, кого жалеть, — ущипнул ее за бок Харни. — Живой или мертвый, все равно тебе он не достанется, ты лучше меня пожалей.

— Владетеля хозяйка пожалеет, — хихикнул в кулак невзрачный мужичонка в ветхой рубахе и драных сапогах.

Густав ткнул ему кулаком в бок:

— Помалкивай, рвань, не твоего ума дело.

— Хозяйка уже другого пожалела, — негромко, чтобы не услышали на террасе, проговорила одна из служанок.

— Неужто меченого? — ахнула ее соседка и перекрестилась.

Толпа развесила уши, ожидая продолжения, но служанки, заметив приближающегося Ролло, разом умолкли.

— Чудны дела твои, Господи, — вздохнул опрятно одетый торговец из Остлэнда, забредший в погоне за выгодой на край света.

— А меченый — парень хоть куда, — заявила все та же деваха. — На такую широкую грудь и я бы голову приклонила.

— Тьфу, — плюнул пожилой воин Гоонского, — меченый, нехристь!

— А бабе любой бык, лишь бы хороший тык, — захихикал мужичонка.

— Начинают! — крикнул кто-то, и толпа испуганно подалась назад.

Ульф отъехал в сторону, освобождая место предстоящего поединка, и высоко поднял над головой обнаженный меч. Изнеженный владетель подрагивал от холода, но в седле держался крепко. Туз бросил поводья и поудобнее перехватил арбалет. Ульф опустил меч: противники медленно двинулись навстречу друг другу. Нетерпеливый Бент, не проехав и половину дистанции, вскинул арбалет и выстрелил. Туз поднял коня на дыбы, стрела пробила гнедому шею, и тот стал валиться на бок. Толпа охнула, когда конь рухнул на землю. Меченый, однако, успел выдернуть ноги из стремян, и теперь как ни в чем не бывало стоял в центре двора, сжимая в руках арбалет. Бент Сиигтунский застыл в двадцати метрах от Туза, опустив уже ненужное оружие.

— Пригнись к холке, — посоветовал ему Харни, переживавший, как и все в толпе, за владетеля.

Но побледневший Бент был неподвижен, как статуя, и только глаза на осунувшемся лице горели ненавистью к Меченому.

— Пощади его, — крикнула Гильдис, приподнимаясь в Кресле.

Туз обернулся и вежливо поклонился хозяйке Ожского замка. Выстрелил он не целясь, стрела угодила владетелю прямо в сердце, Сиигтунский рухнул из седла, даже не вскрикнув. Гильдис, бледная как смерть, упала в кресло. Ярл Гоонский перекрестился.

— Человека убил, как кубок осушил, — покачал головой остлэндский торговец.

— Что взять с меченого, — крикнули из толпы. — Для них наша кровь дешевле воды.

Ара осадил коня в двух шагах от заволновавшейся толпы и вызывающе помахал плетью перед носами впереди стоящих:

— Это кто тут у вас такой смелый?

Смерды разом примолкли, воины владетелей сделали вид, что происходящее их нисколько не касается.

— Все было честно, — сказал пожилой дружинник Гоонского, не глядя на соседа.

— Да, — согласился Харни. — Владетель сглупил, связавшись с меченым, впрочем, Бог ему теперь судья.

Туз настоял на встрече с хозяйкой перед отъездом из замка. Гильдис не хотела его видеть, но уступила просьбе, вняв совету осторожного Эйнара.

— Зачем ты убил его?! — В голосе Гильдис звучали одновременно и гнев, и удивление.

Туз не отрываясь смотрел на огонь очага, отблески пламени играли на его лице, и оно казалось в эту минуту каменно спокойным и чуть печальным.

— А затем, милая моя девочка, что уж если вам приходит в голову идея устроить заговор против Башни, то следует при этом сохранять предельную осторожность, а не трубить о своих замыслах на каждом перекрестке. Вы затеяли опасную игру, и Бенту пришлось расплатиться за все сполна.

— Почему тогда ты не убил и меня?

— Потому что ты нужна мне и потому что Башне не нужна твоя смерть.

— Ты чудовище. Туз!

— Возможно, — произнес он негромко послезатянувшейся паузы. — Я вынужден устранять смутьянов, чтобы остальные могли жить в относительном спокойствии. Это мой долг, это моя ноша, и я готов нести ее до конца. Я — лейтенант Башни. Я — меченый.

— Вы пришли на нашу землю в страшный год и принесли с собой кровь и ненависть. Пять столетий пронеслось с тех пор, но вы так и остались чужаками. Пятьсот лет вы, как пауки, сосете нашу кровь. Пятьсот лет мы возносим молитвы Всевышнему, чтобы он избавил нас от злой напасти, и теперь пришла пора взяться за оружие, чтобы отстоять честь и свободу.

— А разве не ваши женщины нас рожают, разве не нашими костями устлана эта земля, разве не мы своими телами прикрываем вас от страшной беды? Я видел много стариков ваших селениях, а ты видела когда-нибудь старика меченого? За все взятое у народа мы честно платим своей кровью. Это не Башня принесла на нашу землю ненависть — междоусобье раздирало Лэнд тогда, раздирает и сейчас, когда Башня ослабела. Жадные владетели грызутся между собой, как собаки, потерявшие вожака, короли то возникают на тронах, то в кровавом тумане уходят в небытие. Но мир меняется, он уже далеко не тот, что был каких-нибудь сто лет назад. Морские разбойники атакуют Вестлэнд, у границ нашего края возникла неведомая, но реальная сила. Нам трудно будет удержаться в пределах прежнего мира. Давление снаружи нарастает с каждым днем. Только единство может нас спасти. А объединить силы Лэнда способна лишь Башня, другой основы я не вижу.

— Я не верю тебе, меченый. — Гильдис с ненавистью смотрела на Туза. — Ты пугаешь нас опасностью извне, но куда страшнее для нашего мира вы, черви, грызущие здоровый организм изнутри.

— Если организм здоров, — усмехнулся Туз, — то в нем не заводятся черви. Полно, Гильдис, разве свободу искали Гольдульф и Альрик за Змеиным горлом? И разве не рассказами о золоте ты привлекла на свою сторону Гоонского и Сиигтунского? Именно из-за золота вы готовы, позабыв честь и совесть, ударить нам в спину. Вам и дела нет до того, что стая будет терзать смердов, вы отсидитесь за стенами замков. Так кто же из нас чужой этому миру — я, готовый сложить голову, защищая его, или ты, готовая всех предать ради купленных за звонкую монету заморских диковин?

Туз резко поднялся с кресла и склонился к женщине, сжав ее плечи сильными руками. Синие глаза его холодно блеснули:

— Рано или поздно я стану капитаном Башни, Гильдис, рано или поздно я согну спины гордым владетелям. Я поведу меченых на Бург и вычищу этот рассадник заразы, а нашего с тобой сына я сделаю королем Нордлэнда. Так почему ты встаешь на моем пути?

— Безумец! — проговорила Гильдис, со страхом глядя на Туза.

Лейтенант разом протрезвел, провел ладонью по бледному лицу и невесело рассмеялся:

— Может, ты и права. А разве этот мир не безумен? Покажи мне хотя бы крупицу здравого смысла в том, что происходит вокруг. Наш мир создан безумцами, а мы всего лишь достойные продолжатели их дел.

Глава 6 БОЛЬШОЙ ПРОРЫВ

— Ты выполнил задачу, лейтенант, но я не вижу радости на твоем лице. — Лось искоса глянул на Туза.

— Болезнь зашла слишком далеко. Мало срубить одну-две головы, требуются радикальные меры.

— Что ты предлагаешь? — нахмурился Лось.

— Столкнуть владетелей лицом к лицу со стаей — звериный оскал вохров разом отрезвит захмелевшие головы. Запасов в Башне хватит, мы можем просидеть в осаде и год, и два.

Туз не сомневался в реакции капитана и, в общем, не ошибся в своих ожиданиях. Лось побагровел от бешенства. Сама мысль, что меченый добровольно уступит стае, была для него невыносима. А ведь Лось не глуп и не может не осознавать опасность. Дело даже не в заговоре. Ударят владетели или не ударят — это еще по воде вилами писано, очевидно другое: Башня теряет человеческие ресурсы. Меченых становится все меньше и меньше. Грядущий прорыв стаи пробьет новую брешь в их рядах. А слабость Башни — это хаос в Приграничье. Надо искать иные способы обороны границы, но для этого нужны средства.

— Я не верю тебе. — Лось не отрываясь смотрел Тузу в глаза. — Я приглашу владетелей и сам поговорю с ними. Разум, в конце концов, восторжествует.

— Воля твоя, капитан Башни, ты не веришь своему лейтенанту и готов довериться исконным врагам меченых.

— Они не враги, они наши вассалы, — возразил Лось. — Пятьсот лет стоит Башня, пятьсот лет мы грыземся с владетелями, но в минуту общей для всех опасности мы всегда были рядом, плечом к плечу. И вот доказательство, что вассалам я могу верить. — Лось швырнул бумагу на стол.

— Что это? — спросил Туз.

— Здесь твои планы по завоеванию Лэнда.

Туз сразу понял, откуда прилетел этот белый испачканный ядом голубок. Лейтенант пробежал глазами напитанное и поморщился: они не захотели его понять, ни Гильдис, ни Лось. Не Бург нужен был Тузу и не королевская корона — ему нужны были ресурсы для обустройства границы. Только наглухо заткнув Змеиное горло, Башня могла сохранить себя и навести порядок в Лэнде.

— Теперь я знаю, кто убил Тета.

— А ты и раньше это знал, — устало вздохнул Туз — Ты отдал молчунам слишком много власти, а я исправил твою ошибку.

— Ты знаешь, что полагается за убийство молчуна.

— А за убийство меченого?

— Что ты имеешь в виду? — удивленно вскинул брови Лось.

— Разве не ты подставил нас с Бесом в Бурге под удары наемных убийц?

— Я ничего не знал об этом.

— Тебе невыгодно было знать, Тебе не хотелось ссориться с Тетом, и ты сдал ему меня, с благой, разумеется, целью, сохранить мир в Башне. Но не Тет убил меня, а я убил Тета, что, впрочем, тоже пошло тебе на пользу. И теперь я стал главной твоей заботой. Но запомни, капитан, устранить меня будет не так-то просто.

— Все это твои фантазии, Туз, никто тебе не поверит.

— А тебе поверят, Лось? Разве может лейтенант убить первого молчуна? Да ничего подобного за всю историю не случалось. Не правда ли, капитан?

— Башня не пропустит стаю в Приграничье. — Голос Лося звучал уже более миролюбиво. — И перестань мутить воду, Туз. Меченый, уступивший дорогу стае, перестает быть меченым, а Башня превращается в груду камней. Это принцип, на котором мы стоим. А иначе все теряет смысл: и наше прошлое, и наше настоящее, и наше будущее.

Башня поспешно готовилась к отпору непрошеным гостям. Вызванные капитаном, потянулись по дорогам Приграничья владетели во главе своих дружин. Ожский замок, как и другие ближайшие к границе замки, стал местом пристанища для собираемых сил. Капитан и лейтенанты Башни устраивали придирчивые осмотры прибывшим вассалам. Особенно свирепствовал третий лейтенант, его высокомерие вызвало ропот владетелей. Лось вынужден был вмешаться и отстранить Туза от проведения смотров.

— Не сходи с ума, — огрызнулся Туз. — Отошли дружины владетелей в замки. Неужели ты не видишь, что мы своими руками отлаживаем для себя смертельную ловушку?

Заговор между тем зрел и набирал силу. Душой его была Гильдис, ее замок стал местом сбора мятежных владетелей. Ярл Гоонский желанием большинства встал во главе объединенных владетельских дружин.

— Мы должны твердо усвоить одну нехитрую истину: либо мы уничтожим Башню, либо Башня уничтожит нас.

Наконец настал решающий день: рано поутру в Башне протрубили общую тревогу. Три сотни меченых на рысях ушли к Змеиному горлу. Первый лейтенант Башни, имея под рукой десятки Дрозда и Комара, а также триста крикунов, встал у последнего огненного круга. Туда же подтянулись и дружины подвластных Башне владетелей. Сержанты Башни Дрозд и Комар беспрестанно мотались вдоль рубежа, расставляя воинов в наиболее уязвимых местах. Притихшие крикуны напряженно вглядывались в горизонт.

— Горит! — заорал кто-то.

Жох вздрогнул и приподнялся на стременах. Где-то там, у самой кромки земли, появилась едва различимая тень. Был ли это туман или клубилась поднятая стаей пыль, пока определить было трудно. Жоху не хотелось верить, что это дым. Столь ранний поджог первого круга мог означать только одно: напор стаи неожиданно силен, и меченые поспешно отходят.

Прискакал с левого фланга Комар, его десятка стояла между крикунами четвертой сотни и дружиной ярла Гоонского.

— Как там владетели?

— Пока тихо. — Комар не отводил глаз от горизонта. — Эрл Эйнар встревожен ранним дымом так же, как и мы.

Комар ускакал. Взволнованные крикуны загалдели — теперь уже не было сомнений, что на горизонте дым. Дела складывались скверно. Жох отправил посыльного за Дроздом. Сержант прискакал на взмыленном, храпящем жеребце.

— Плохи дела, лейтенант: владетели Гутормский и Брандомский оставили позиции и отводят дружины в лес.

— Собаки трусливые.

— Дело не в трусости, они отрезают нам дорогу к Башне.

— Вот как, — усмехнулся Жох, — уж не думают ли они, что мы побежим прятаться за стены? А как остальные дружины?

— Пока стоят, но душа у них не на месте: шепчутся о том, что Башня решила пропустить стаю в Приграничье, оттого, мол, столь ранний дым.

Жох нахмурился — волнение дружинников в столь ответственный момент могло стать гибельным для дела.

— Скачи в Башню, — сказал он Дрозду, — собери всех способных держать оружие и выводи вон туда, за холм. Пусть все видят, что меченые не собираются прятаться.

— Я бы не стал этого делать, — покачал Дрозд головой. — Не верю я владетелям.

— А мы здесь на что?! — рассердился Жох. — И хватит, сержант, рассказывать мне байки про заговоры.

Прискакал посыльный от Комара: там, похоже, заваривалась какая-то каша. Люди ярла Гоонского затеяли ссору с мечеными, которая грозила перейти в рукопашную. Жох обернулся, ища глазами Дрозда, но тот был уже далеко. Лейтенант приказал посланцу оставаться с крикунами, а сам, нахлестывая коня, поскакал на левый фланг.

До мечей здесь пока еще не дошло, однако люди ярла вели себя агрессивно. Меченые злобно отругивались, а встревоженные крикуны галдели за их спинами, готовые Поддержать своих по первому же сигналу. Комар прилагал огромные усилия, чтобы успокоить спорщиков. Жох с ходу врезался в толпу. Увидев первого лейтенанта Башни, дружинники нехотя отступили.

— В чем дело? — крикнул Жох. — Где ярл Гоонский?

— Не твоего ума дело, пес, — прохрипел кто-то ему в спину.

Жох мгновенно обернулся и схватил первого же подвернувшегося дружинника за ворот:

— Ты что сказал, мерзавец?

Дружинник побледнел и испуганно замотал головой. В этот момент подъехал ярл Эйнар, и лейтенант отшвырнул свою жертву прочь. Гоонский поморщился, но вслух ничего не сказал.

— В чем дело, ярл, чем недовольны твои люди?

Гоонский резким голосом отдал команду, и дружинники поспешно заняли свои места в строю.

— Извини, лейтенант, но люди встревожены: прошел слух, что меченые готовы пропустить стаю в Приграничье.

— Это ложь! — Жох старался говорить как можно громче, чтобы большее число дружинников могло его услышать. — Я приказал вывести за стены даже пискунов. Башня всегда била врага в чистом поле.

Крикуны отозвались на слова лейтенанта громким кличем:

— За Башню!

— Пискуны будут стоять за холмом, так что каждый может сам убедиться в правдивости моих слов.

— Я был уверен, что это всего лишь нелепый слух, — спокойно сказал Гоонский. — Благодарю тебя, лейтенант, ты успокоил моих людей.

Ярл взмахнул рукой, и его дружина подалась назад и в сторону от меченых. Инцидент вроде был исчерпан, но на душе у Жоха спокойней не стало.

— Плохо дело, — сказал Комар, провожая лейтенанта. — Какие-то люди болтаются у нас за спиной. Зря ты вывел пискунов из Башни.

— Да что вы, сговорились с Дроздом, что ли? — возмутился Жох. — Ноете и ноете с самого утра. От ваших пророчеств голова пухнет.

— От пискунов в чистом поле пользы никакой, — не сдавался Комар. — А в случае измены владетелей они помогли Клещу отстоять ворота Башни.

— С чего ты взял, что вассалы изменят?! Болтать стали много: распускаете слухи, а потом удивляетесь, почему дружинники волнуются. Знаю я, чьи это штучки с чьего голоса ты поешь.

— Ну и ладно. Ты лейтенант, тебе и решать.

Расстались сильно недовольные друг другом. Жох вернулся к своим крикунам и застыл перед глубоким рвом конной статуей. С самого утра все пошло кувырком, а потому лейтенант был взвинчен до предела.

— Похоже, за второй круг зацепились, — сказал вынырнувший из-за плеча лейтенанта Дрозд.

— Пискунов вывел?

— Пискуны вышли с радостью, — усмехнулся Дрозд. — А Клещ ругался, под его началом осталось только двадцать меченых и крикунов. У Клеща нервы гуляют — какие-то люди скапливаются у самых ворот Башни.

— Что за люди?

— Дружинники ярла Мьесенского. Уверяют, что отошли на отдых.

— Не рано ли?

— Клещ тоже так считает, поэтому он против вывода пискунов из Башни. И Хор тоже против — вдруг стая прорвется, что тогда?

— Если стая прорвется, мы всегда успеем увести пискунов, а сейчас нужно успокоить дружинников. Ты сказал Хору, что это приказ?

— Вывел я пискунов. Теперь их ор у Змеиного горла будет слышен. Хор и молчуны тоже с ними вышли.

— А вот это зря, — поморщился Жох.

— Должен же кто-то присматривать за пискунами, Клещ не выделил ни одного меченого, ругался так, что стены дрожали.

— Разболтались совсем, — вздохнул Жох. — Не Башня, а кабак.

— Стая. — Один из крикунов указал на быстро приближающуюся точку.

— Черт! — выругался Жох. — Ничего не вижу.

— Это мелкие осколки, — успокоил крикунов Дрозд. — Затем вы здесь и стоите, чтобы их подчищать.

Осколок был не слишком велик. Около сотни псов во главе с единственным вожаком ринулись в ров, словно и не видели препятствия. Ров, однако, был слишком глубок, выскочить наверх удалось только вожаку. Дрозд без труда раскроил ему череп мечом, псов добили, подоспевшие крикуны.

— Неплохо для начала, — одобрил их действия лейтенант.

— Второй круг подожгли, — сказал вдруг Дрозд потухшим голосом.

— Не может быть! — не поверил ему Жох, но, взглянув на багровеющее небо, только рукой махнул.

— Держитесь теперь. — сказал Дрозд крикунам.

— Скачи к своим, — приказал лейтенант, — да за владетелями присматривай.

Дрозд свистнул так, что шарахнулись в стороны кони ближайших крикунов, и поскакал, поднимая за собой клубы серой, как пепел, пыли. Напряжение между тем нарастало. То один, то другой осколок стаи вылетал из дыма, черневшего на горизонте, и, стремительно увеличиваясь в размерах, мчался к последнему рубежу. Особой опасности они пока не представляли — крикуны расправлялись с ними без особого труда. Жоха беспокоило другое: прискакавший от Комара гонец сообщил, что дружинники Гоонского покинули позиции и отошли в глубь ближайшего леса. Следом отошли еще несколько дружин. Комар вынужден был страховать их позиции, растягивая своих людей редкой цепочкой. Осколки стаи Комар еще мог удержать, но в случае измены владетелей потерявшие строй крикуны не смогут им противостоять.

Жох отыскал Комара на самом краю рубежа, который удерживали теперь только его люди. Рядом располагалась чья-то дружина и, судя по всему, уходить не собиралась. Жох вздохнул с некоторым облегчением. Комар, стоя у края рва, смотрел почему-то не вперед, где, впрочем, все пока было чисто, а назад, не редкий лесок метрах в ста, где скапливались какие-то люди.

— Думаешь, готовят что-то? — Лейтенант подслеповато прищурился, пытаясь определить численность дружинников.

— Что тут думать, и так все ясно, — зло плюнул Комар. — Я надеялся, что ты помощь приведешь.

— Где я тебе меченых возьму, рожу, что ли?

— Тогда скачи за холм, забирай пискунов и отводи их к Башне, а я попытаюсь сдержать людей ярла.

— А стая?

— Черт с ней, со стаей, пусть теперь владетели расхлебывают.

— Не верю я, что вассалы изменили, — стоял на своем Жох. — Да еще в такой момент. Это же безумие. К тому же ярл Гоонский — человек чести, мы не раз с ним плечом к плечу дрались и против кочевников, и против нордлэндцев. Это все ваши с Тузом штучки, недаром меня капитан предупреждал.

Комар хотел выругаться, но все-таки взял себя в руки и только крякнул от досады.

— Ладно. — Жох тоже начал успокаиваться. — Едем к Гоонскому, на месте разберемся.

Дружинники увидели меченых издалека и, судя по всему, приготовились к встрече. У доброй половины мечи были обнажены, а на лицах явственно читалось недружелюбие. Ярла среди них не было.

— Кто старший? — строго прикрикнул на них Жох.

Вперед вышел среднего роста широкоплечий воин, со спокойным, даже немного сонным лицом.

— Ну я, — негромко отозвался он, глядя на меченых рыбьими глазами.

— Почему твои люди оставили позиции? — Лейтенант с трудом сдержался, чтобы не огреть дружинника плетью.

— Приказ ярла Гоонского, — равнодушно отозвался рыбоглазый.

Он достал из-за широкого кожаного пояса свернутый лист бумаги и протянул его лейтенанту. Жох наклонился вперед, рыбоглазый сделал шаг ему навстречу и всадил длинный кинжал в правый бок лейтенанта, прямо между защитными пластинами. В ту же секунду выпущенная из-за деревьев стрела пробила Жоху горло, лейтенант закачался в седле и рухнул под ноги своего коня. Комар взвыл от бешенства и, обнажив мечи, ринулся на окружающих его дружинников, рубя направо и налево. Дружинники, не помышляя о сопротивлении, бросились врассыпную. Из-за деревьев на Комара обрушился град стрел: конь его взвился на дыбы и тут же грохнулся наземь, придавив ногу сержанту Целая свора дружинников кинулась на беспамятного Комара, отчаянно вопя и размахивая мечами.

— Довольно, — крикнул ярл Гоонский, выезжая из-за деревьев на поляну. С минуту он смотрел в спокойное лицо лейтенанта, потом перевел взгляд на то, что осталось от Комара, и брезгливо поморщился.

Глава 7 ИЗМЕНА

Дрозд скучал на своем левом фланге, стая его почти не беспокоила. Вошедшие в раж крикуны били псов еще на подходе ко рву, соревнуясь в меткости стрельбы.

— Ладные ребята, — похвалил их подъехавший Ульф.

— Как там у тебя? — без особого, впрочем, интереса спросил Дрозд.

— У нас порядок, а соседи сплоховали — отошли.

— Вот черт! — ругнулся встревоженный сержант. — Чего они испугались?

— Ты пошли туда своих крикунов, пусть прикроют дыру, а я попробую вернуть ушедших.

Дрозд нахмурился, что-то неладное почудилось ему в словах улыбающегося Ульфа.

— Вроде скачет кто-то? — Сержант привстал на стременах.

Ульф подался назад, круто развернул коня и, огрев его плетью, стремительно помчался прочь.

— Измена, сержант! — Меченый с залитым кровью лицом едва держался в седле. — Лейтенант убит, Комар тоже.

Дрозд отшатнулся: подозревали, но не верили, до самого конца не верили, что такое возможно. Вот и дождались катастрофы, подобной которой в долгой истории Башни не было.

— Скачи к Змеиному горлу, — приказал сержант гонцу. — Пусть капитан бросает все и ведет сотни к Башне.

Меченый послал коня через ров и быстро исчез в клубах пыли и дыма. Дрозд, словно замороженный, тупо глядел ему вслед. Наконец он опомнился, обнажил меч и высоко поднял его над головой. Задремавший было трубач очнулся и сыграл сигнал сбора. Крикуны, недоуменно переговариваясь, нехотя оставляли ров, и Дрозду руганью пришлось к поторопить. Встревоженные меченые его десятки окружили сержанта.

— Плохо дело, — сказал им Дрозд. — Вассалы изменили. Люди Гоонского убили Жоха и Комара. Скачите туда и попытайтесь вывести уцелевших крикунов к Башне.

— А ты?

— Моя забота — пискуны за холмом.

— Гиблое дело, — сказал Лоб. — Если вассалы изменили, то они давно уже взяли пискунов в кольцо.

— Клещ бы удержал ворота, — почти простонал Дрозд.

— У Клеща только двадцать человек: если он откроет ворота, то дружинники могут ворваться в Башню на наших плечах. Может, увести крикунов к Змеиному горлу, навстречу своим?

— Владетели подожгут последний ров, и тогда всем придет конец — через огонь не проскочишь.

— Может, оставить пока пискунов — детей не тронут.

— Тронут, — скрипнул Дрозд зубами. — Эти псы будут рвать нас до последнего ползуна. Ах, лейтенант, лейтенант, доверчивая твоя душа. Ведите крикунов Жоха к Башне, а там будь что будет.

Меченые ускакали. Дрозд обвел взглядом свою сотню: крикуны, несмотря ни на что, держались бодро. Сержант Подозвал трех молчунов, приданных его отряду:

— Возьмите тридцать крикунов и скрытно, лесом, попытайтесь пробиться к Башне. В драку не ввязывайтесь: Ползком, бегом, как хотите, но доберитесь до главных ворот и, во что бы то ни стало, удержите мост до подхода крикунов комара и Жоха. Должен же кто-то там уцелеть!

Проводив молчунов, Дрозд повернул с остальными к холму. С шумом и визгом крикуны бросились вперед, пробираясь сквозь заросли колючего кустарника. У подножия холма их поджидала засада. Пятьдесят воинов Гильдис Хаарской во главе с Ролло и Ульфом встретили их градом стрел. Дружины других владетелей навалились на крикунов в конном строю и слева, и справа. Нападающие, превосходившие крикунов численностью почти вчетверо, рассчитывали на легкий успех. Однако крикуны, оглушенные поначалу внезапным нападением, быстро пришли в себя. Развернув коней, они ударили вправо, где ровная, как стол, местность позволяла оторваться от преследователей. Не ожидавшие отпора дружинники владетеля Отранского дрогнули и рассыпались в разные стороны, открывая дорогу. Крикуны, потеряв до половины своего состава, все-таки вырвались из окружения.

Дрозд, увидев, что осталось от его сотни, только зубами заскрипел. Резвость коней позволила крикунам без труда оторваться от преследователей. Сержант решил сделать крюк и прорваться к холму лесом. Но неожиданно из этого леса густо повалили всадники, и Дрозд с ужасом увидел штандарт ярла Гоонского. Это могло означать только одно: посланная на помощь крикунам Жоха и Комара десятка меченых полегла вся, до последнего человека.

Сержант оглянулся: плотные ряды дружин владетелей перекрыли ему путь к отступлению. Спасения не было. Поняли это и крикуны. Молча, без обычного шума выстроились они в две шеренги, готовые дорого продать свои жизни.

— За Башню! — в последний раз отдал команду Дрозд.

Четыре десятка черных беретов обгорелыми листьями упали на землю — победить или умереть!

— За Башню! — рванулся к небесам дружный крик.

Сорок крикунов атаковали три сотни оторопевших дружинников. Ульф поднял над головой меч, призывая воинов к спокойствию. Ролло побелевшими губами шептал молитву. Град стрел обрушился на атакующих. Дрозд умер на скаку: стрела, выбросившая его из седла, угодила ему в глаз, и он уже не видел, как крикуны, визжа от ярости и страха, врубились в плотные ряды дружинников. Они не просили пощады, и им пощады никто не предлагал. Пронзенные мечами и стрелами, падали они на землю, которую считали своей, щедро орошая ее горячей молодой кровью.

Туз с остатками своей сотни кружил по равнине, увлекая за собой стаю. Где-то там, за его спиной, Лось с горсткой уцелевших меченых сотни погибшего еще в первом круге Рябого закладывал последние заряды пороха. Люди Туза изнемогали от удушливого дыма и нестерпимого жара — семь часов, проведенных в аду, давали о себе знать. Кони уже не выдерживали бешеной скачки и мертвыми падали прямо под лапы набегающей стаи. Разъяренный вохр на глазах лейтенанта настиг лошадь Чижа. Меченый не растерялся: обернувшись назад, он всадил стрелу прямо в глаз чудовища, но вохр, ревя от боли, все-таки успел ударом могучей лапы выбросить его из седла. Чиж исчез в клубке налетевших псов.

Туз промчался перед самым носом взбешенных вожаков, увлекая воющую стаю за собой. Конь его привычно простучал подкованными копытами по деревянному настилу, лишь слегка замаскированному землей и травой. С виду вполне обычная поляна обрушилась вниз, увлекая за собой в глубокую яму и псов, и вожаков, и нескольких поддавшихся общему порыву вохров. Пан вовремя поджег заряд: рвануло так, что куски паленого мяса полетели метров на сорок в разные стороны. Слева маневр лейтенанта с тем же успехом повторил Чуб. На несколько минут стая отхлынула. Туз, собрав людей и подобрав раненых, отвел их назад к срубу, где поджидал его почерневший от копоти капитан.

— Сколько у тебя людей? — Лось с трудом держался на ногах от усталости и потери крови.

— Человек пятьдесят в седлах и пятнадцать раненых. — Туз выплюнул изо рта сгусток крови и осторожно потрогал языком рассеченную губу.

— Твои пятьдесят, да у меня чуть больше сотни. Негусто.

— Обоз с ранеными ушел?

— Сурок повел его к Башне, но для твоих людей мы оставили несколько подвод. Отводи меченых к срубу. Зарядов там нет. Ваша задача — помочь нам оторваться от стаи. Мы поводим ее еще часок.

— Зря ты это затеял, — поморщился Туз. — Отрываться нужно всем и немедленно. Еще час такой драки обойдется в десять — пятнадцать человек убитыми и столько же ранеными. Нужно уходить к последнему кругу и держать там оборону с помощью крикунов и владетелей.

— Риск слишком велик, — покачал головой Лось. — При таком напоре стая забьет телами ров и пойдет гулять по Приграничью. Такой дикой ярости мне видеть еще не приходилось. Будто кто-то невидимый подгоняет их сзади гигантской плетью. Молчуны обессилели, некоторые сошли с ума — мозг не выдерживает дикого напряжения.

Лось не сказал главного, но Туз и без слов понял: капитан по-прежнему не верит третьему лейтенанту, подозревая его в заговоре с целью рассорить Башню с владетелями и устроить кровавую бойню в Приграничье. Прорыв стаей последнего круга в этом случае был бы на руку Тузу. Дружинники владетелей при виде вохров придут в смятение, и тогда бог знает что может произойти. Хаос, паническое бегство, многочисленные жертвы, не говоря уже о разоренных стаей смердах, которым спрятаться будет негде. А попробуйте потом выкурить стаю из Ожского бора! Нет, Туз слишком молод и горяч, ненависть к владетелям застит ему глаза, а капитан обязан думать обо всем Приграничье, обо всем Лэнде.

Туз понял, что переубедить капитана не удастся, и равнодушно махнул рукой. Невероятное напряжение последних часов сказывалось даже на его железном организме. Что уж тут говорить о капитане, который был вдвое старше годами и весь изукрашен шрамами от полученных когда-то ран. И оба молча согласились не тратить больше силы на бесполезные споры.

Сурок ворвался в сруб, тяжело дыша, в его темных глазах плескалась ярость:

— Гонец прискакал. Вассалы изменили и вырубили всех крикунов.

— Не может быть. — И без того бледное лицо Лося побелело еще больше, превращаясь на глазах в страшную маску.

Туз с ужасом смотрел то на капитана, то на изрыгающего проклятия Сурка.

— А обоз?

— Обоз я привел назад, — Сурок обессилено махнул рукой. — Владетели замкнули последний круг, позади нас все в огне.

— Сволочи, — с трудом выдохнул Лось сквозь посиневшие губы.

— Нужно прорываться к Башне. — Глаза Туза стали ледяными.

— Топь, — подсказал Лось.

Сурок с сомнением покачал головой:

— Через эту топь никто и никогда не проходил.

— Я пройду, — сказал Туз твердо.

— Бери своих людей и иди. — Лось говорил почти спокойно, но руки его подрагивали в бессильной ярости, а в глазах стыло отчаяние.

Капитан не верил, что можно пройти по Змеиному болоту, но выхода все равно не было. Надеяться оставалось только на всегдашнее везение Туза. Третьему лейтенанту везло, он оставался цел там, где неминуемо гибли другие. Он умел ходить дорогами, которыми не ходил никто и никогда.

— Иди, — повторил Лось. — И отомсти за нас, если сможешь.

— А ты?

— Всем не уйти. Стая накатит раньше, чем мы углубимся в топь.

— А раненые? — спросил Сурок.

— Раненых разместишь в срубе и заложишь пороховой заряд.

— Нет. — Сурок отшатнулся.

— Да. — Лось произнес это слово с такой болью, что сержант не посмел больше спорить и быстро вышел из сруба.

— Ничего, — сверкнул злыми глазами Туз. — Я сумею посчитаться с владетелями.

Помолчали, не глядя друг на друга. Говорить больше было не о чем, все между ними было уже сказано. И в эту последнюю минуту каждый с особенной остротой ощущал собственную вину за все происходящее. Туз вскинул руку в прощальном приветствии и вышел из сруба, не оглянувшись.

Владетели с удобствами расположились на берегу мелководного ручья. Шутили, смеялись, однако нет-нет да и поглядывали на полыхающий огнем последний рубеж. Вой пламени успокаивал их растревоженные нервы. Почерневшие от копоти смерды, часто сменяя друг друга, угрюмо перекачивали горючую жидкость из огромного резервуара прямо в полыхающий ров. Два воина из дружины ярла Эйнара внимательно наблюдали за работающими. Смерды бросали время от времени недовольные взгляды на пирующих владетелей и о чем-то перешептывались.

— Конец меченым! — Владетель Хокан Гутормский крепкими зубами рванул кусок мяса, с удовольствием утоляя разыгравшийся аппетит.

Пожилой владетель Стриингфилдский, сидевший рядом с Хоканом, с сомнением покачал головой:

— Говорят, что им дьявол помогает.

Гутормский нервно засмеялся:

— Сквозь такой огонь и дьявол не проскочит. Не правда ли, благородная госпожа? — Гутормский повернулся к Гильдис: — Мы отомстили за твоего отца, за нашего друга Бента Сиигтунского, за старого Свена Заадамского, за многих благородных владетелей, сгинувших за сотни прошедших лет в подземельях Башни. За нашу землю! — Хокан поднял над головой наполненный до краев кубок. — За землю, освобожденную от проклятых пришельцев!

Владетели с удовольствием поддержали тост. Вино полилось рекой, клятвы в вечной дружбе — бурным потоком.

— Что будем делать с этими сопляками за холмом? — Владетель Бьерн Брандомский благородно рыгнул в ладонь.

— Рубить — так под корень, — вмешался Гутормский, — чтобы ни единого ростка не осталось на нашей земле. Это сейчас они сопляки, а через пять лет они наши кишки на свои мечи намотают.

Владетели зашумели. Благородный Хокан прав: меченые — волчье племя и в мести удержу не знают.

— Не по-христиански это, — возвысил голос владетель Стриингфилдский.

Хокан Гутормский едва не подавился куском:

— Бог с тобой, владетель, ты же только что утверждал, что меченые с дьяволом в родстве.

Маленькие поросячьи глазки Хокана обиженно уставились на пожилого владетеля. Постное лицо Стриингфилдского приняло подобающее случаю торжественное выражение.

— Детские души еще можно спасти.

— В Вестлэнде большой спрос на малолетних рабов, — развил его мысль Бьерн Брандомский. — Заморские купцы предлагают за щенков хорошую плату.

Стриингфилдскому пьяная прямота Бьерна не понравилась, но возражать он не стал. Зато бурно запротестовал благородный Хокан. Нельзя сказать, что Гутормский был слишком уж жестоким человеком, просто он был страшно обижен на меченых: сколько ходило слухов о несметных сокровищах Башни, а в результате оказался шиш с маслом. Когда владетельские дружины на плечах крикунов ворвались за стены, то ничего там не обнаружили, кроме беременных баб. А какую цену пришлось за это заплатить! Только во дворе Башни Гутормский потерял половину своих дружинников. Нет, смерть и только смерть, ну их к черту, этих меченых.

Подскакавший командир Ожской дружины Ульф склонился перед ярлом Гоонским:

— Дружины окружили меченых у холма и ждут твоих указаний.

— Какие они меченые? — возмутился захмелевший и потому справедливый Брандомский, презрительно кривя мокрые губы. — Пискуны они, а не меченые.

— Что прикажешь с ними делать, ярл Эйнар? — Ульф не обратил на Брандомского никакого внимания.

Бьерну это не понравилось, и он уже собрался проучить нордлэндского наглеца, но передумал. Ульф был человеком Гильдис Хаарской, расположения которой благородный владетель добивался все эти дни. Смущали, правда, небогатого владетеля слухи, весьма нелестные для дочери покойного ярла Гольдульфа, гулявшие по Приграничью, но, благоразумно рассудил Бьерн, деньги стоят репутации. Гильдис, унаследовавшая земли Ожские, Хаарские и Нидрасские, была баснословно богата, и это обстоятельство не могло не тревожить воображение окрестных владетелей. Брандомский ревниво покосился в сторону Хокана Гутормского, своего главного соперника. Гутормский, услужливо склонившись к Гильдис, что-то горячо ей доказывал. Но женщина не слушала любезного кавалера, все ее внимание было сосредоточено на ярле Гоонском.

— Прикажи им сложить оружие и сдаться. — Гоонский вопросительно глянул на собравшихся и, не встретив возражений, добавил уже более уверенно: — Мы найдем им применение.

— Они не сдадутся, — вмешался в разговор старый Ролло, весь этот день не отходивший от своей госпожи.

Гоонский уважал старого воина за опыт и честность, но непрошеное вмешательство ему не понравилось.

— Что ты предлагаешь, старик?

— Я предлагаю пропустить их в Башню.

Владетели зашумели. Хокан Гутормский в порыве гнева даже вскочил на ноги, и только присутствие Гильдис удержало его от рукоприкладства.

— Разуй глаза, старик, — вмешался Брандомский. — Башня-то горит!

— Ролло, пожалуй, прав, — неожиданно трезво рассудил Фрэй Ингуальдский. — Стая не в последний раз рвется на наши земли.

Ингуальдскому горячо возразил владетель Хокан:

— Надо быть форменным идиотом, чтобы после всего случившегося оставлять в целости это змеиное гнездо. Вырезать надо всех, до последнего младенца, благо, молчуны их пометили, и особо хлопотать не придется.

Благородный Фрэй тяжко обиделся на то, что его назвали идиотом. С трудом Гоонскому удалось погасить некстати вспыхнувшую ссору.

— Мы переловим этих сопляков, — решил ярл, — и продадим их заморским купцам, чтобы даже духу меченых не осталось на нашей земле.

— Благородные владетели, — подхватился на ноги Бьерн Брандомский, — почему бы нам не посмотреть на травлю?

Предложение Бьерна нашло горячую поддержку у отяжелевших владетелей. Шумная компания вскочила в седла и, на ходу перебрасываясь веселыми шутками, направилась к холму, в надежде полюбоваться завершением столь удачно начатого дела.

Пискуны Башни, окруженные со всех сторон дружинами владетелей, весь день простояли у холма, куда, выполняя приказ первого лейтенанта, вывел их Дрозд. Осыпаемые о всех сторон насмешками, они сохранили выдержку, не дрогнули, не ударились в панику, как втайне надеялись владетели. Два десятка молчунов держались в первых рядах, злыми глазами поглядывая то на владетелей, с удобствами расположившихся на вершине холма, то на Башню, охваченную огнем. Отлично понимая, что пешим пискунам не пробиться сквозь конные дружины, они и не предпринимали такой попытки. Все свои надежды Хор возлагал на капитана — сотни меченых хватило бы, чтобы загнать весь этот сброд обратно в их каменные норы. Но время шло, и надежды молчуна таяли — помощи, похоже, ждать было неоткуда. Капюшон, обычно опущенный на глаза Хора, был теперь отброшен назад, гладкий череп лоснился в отблесках пожара, лицо хранило высокомерное выражение. Ни один мускул не дрогнул на этом лице, когда подскакавший Ульф предложил сложить оружие.

— Башня не сдается, — последовал надменный ответ.

— Перебейте молчунов, — подсказал Гоонский. — Дети потом разбегутся.

Два десятка дружинников выдвинулись вперед и открыли прицельную стрельбу. Молчуны падали один за другим, но никто не покинул строя, не попытался уклониться от летящей в лицо смерти.

— Красиво мрут, — похвалил молчунов Гутормский и с удовольствием осушил кубок за их веселое пребывание в аду.

Последним упал Хор, пробитый сразу пятью стрелами. Пискуны попробовали было ответить, но тетивы их арбалетов были явно слабоваты: стрелы, не долетев добрый десяток метров до дружинников, бессильно падали на землю. Владетели, наблюдавшие эту картину с безопасного расстояния, засмеялись. И тогда первая шеренга, состоящая из самых рослых пискунов, стремительно ринулась в атаку, на бегу стреляя из арбалетов. Несколько зазевавшихся дружинников слетели с коней.

— Вот змееныши! — выругался Бьерн Брандомский.

Дружинники опомнились и обрушили на пискунов град стрел. Пискуны падали, но уцелевшие продолжали бежать вперед. Последнего застрелил владетель Стриингфилдский почти у самой вершины холма. Оставшиеся на месте пискуны безучастно, казалось, наблюдали за гибелью своих товарищей, но на предложение Ульфа бросить оружие и разойтись только плотнее сомкнули строй. Самые рослые выдвинулись вперед, укрывая за спинами младших.

— Это уж слишком, — воскликнул молодой владетель Ингуальдский. — Не можем же мы истреблять детей!

Он обернулся к Гильдис, ища поддержки. Гильдис, плотно сжав губы и закрыв глаза, стояла, опираясь на руку побледневшего Ролло, и, похоже, не осознавала, что происходит вокруг.

— Неужели ты думаешь, что мне это доставляет удовольствие? — раздраженно отозвался Гоонский. — Уговори их сдаться, я буду только рад.

Ингуальдский поежился и промолчал. Умереть в конце столь блестяще удавшегося дела от руки молокососа было бы обидно и глупо. Ульф нерешительно переминался с ноги на ногу, поглядывая на притихших владетелей.

— Что же, нам здесь до утра стоять? — Ярл Мьесенский нервно теребил длинными пальцами роскошный пояс.

Выручили благородных владетелей пискуны: стройными шеренгами, четко печатая шаг, двинулись они к холму.

— Атакуют! — радостно воскликнул Гутормский.

Гоонский кивнул, Ульф стремительно ринулся с холма, на ходу отдавая приказы. Дружинники сначала неуверенно, а потом все решительнее повели стрельбу. Шеренги атакующих сломались, пискуны на бегу стреляли в ответ.

Гоонский первым направился к коню. Владетели поспешили за ним следом. Ролло, помогая Гильдис сесть в седло, прошептал побелевшими губами:

— Бог нам этого не простит.

— Молчи, старик, возьмем грех на душу, пусть наши дети будут счастливее нас.

Глава 8 МЕСТЬ

Гоонский ехал вдоль рва, прикрывая лицо рукой. Жар был нестерпимым. Непроспавшийся Бьерн Брандомский, проклиная в душе беспокойного ярла, вяло трусил следом.

— Охота тебе, благородный Эйнар, жариться в этом аду.

Гоонский обернулся:

— И такой огонь по всему рубежу?

— Я лично проверил, — подтвердил Бьерн. — Люди постарались. Никому не хочется просыпаться в лапах у вохра. Или благородный Эйнар боится кого-нибудь еще?

Гоонский промолчал, не желая, видимо, к ночи поминать меченых. Брандомский был с ним в этом солидарен.

— Завтра к вечеру можно будет распустить дружины? — полувопросительно, полуутвердительно сказал Брандомский, искоса поглядывая на задумавшегося ярла.

— Ты полагаешь, что стая уже повернула назад?

— Если там есть кому поворачивать, — усмехнулся Бьерн. — Меченые, надо полагать, дорого продали свои жизни.

Гоонский помрачнел и, глядя на огонь, перекрестился.

Владетель последовал его примеру.

Победители раскинули свои шатры на берегу ручья, на том самом месте, где не так давно праздновали удачное завершение кровавого дела. Дружины были расставлены вдоль пылающего рва на случай неожиданных прорывов, в которые мало кто верил. Поэтому многие изрядно хлебнувшие по случаю победы владетели не вняли призыву ярла Эйнара провести эту тревожную ночь рядом со своими дружинниками у рва и улеглись прямо здесь же, в общем лагере, благо, от ручья потянуло к вечеру желанной прохладой. Уставшие за день непрерывных стычек воины легли вповалку, отвернувшись от бушующего огня. И только часовые нет-нет да и бросали тревожные взгляды в сгущающуюся темноту.

— Опять дрыхнешь? — Густав ткнул в бок засопевшего Харни.

Тот приподнял голову и вяло выругался:

— А тебе все неймется.

— Как мы этих сопляков… — Густав поморщился и за мотал головой. — Теперь по ночам сниться будут.

Харни перекрестился:

— Зато Башни нет.

— Нашел чему радоваться, дурак, — огрызнулся Густав. — Теперь нам с тобой придется с вохрами драться. Ярлу Гоонскому хорошо, он соберет свою дружину и уедет домой на побережье, а нам здесь хоть пропадай.

— Тихо, — остановил его причитания Харни. — Вроде крадется кто-то.

Густав мигом вскочил на ноги:

— Кто идет?

— Меченые, — раздался из темноты насмешливый голос.

— Нашел время шутить, — рассердился последний раз в жизни Харни.

Через мгновение он мертвый валялся на земле с пробитой короткой стрелой грудью. Густав слабо вскрикнул и нырнул в кусты.

— Что там у вас? — Рослый воин поднялся на ноги у соседнего костра.

— Порядок, — навечно успокоили его из темноты.

Между шатрами замелькали тени, сонные часовые, так и не успев понять, что же случилось, мертвыми падали на землю.

Благородный Бьерн Брандомский, прикорнувший ненадолго у рва. никак не мог взять в толк поначалу, что, собственно, несет этот разбудивший его некстати воин. А когда наконец разобрался в словах Густава, сам потерял дар речи.

— Надо предупредить ярла Гоонского.

— Сам знаю. — Брандомский начал оживать.

Зато благородный Эйнар долго тер слипающиеся глаза:

— Какие меченые?

— Те самые, — вздохнул Брандомский. — Владетелей они вырезали у ручья.

Ярл вскочил словно ужаленный. Бьерн позлорадствовал про себя, глядя на его испуганное и растерянное лицо. Не в одиночку же Брандомскому умирать от ужаса.

Прибежал воин из Ожской дружины, он все видел. Меченые, человек тридцать — сорок, о главе с третьим лейтенантом.

— А сама Гильдис?

— Будем надеяться, что ее не тронут.

— Дружины предупредил?

— Гонцов послал. Только пока наши соберутся, меченых уже след простынет.

— Плохо ты их знаешь, — усмехнулся одними губами Гоонский. — С рассветом мы их найдем у ручья, если они по нам уже в эту ночь не ударят. Сколько у нас людей?

— Если тех у ручья не считать, то человек семьсот наберется.

— Можешь не считать, — поморщился ярл. — Двадцать владетелей потеряли ни за грош. Говорил же вчера: осторожность и еще раз осторожность. Отпраздновали победу.

Долго разгорался рассвет, проступая багровым пятном среди тучи висевшего в воздухе пепла. Дружинники, поднятые по тревоге еще ночью, стягивались к ручью, где люди Гоонского брали на себя заботу о воинах владетелей, погибших в эту страшную ночь. Ярл Эйнар собрал уцелевших предводителей под старым дубом, одинокимотшельником доживавшим свой век. Дуб сильно пострадал от огня во времена прежних прорывов, но устоял и даже обзавелся молодыми побегами. Ежась от утренней прохлады, владетели тихонько переговаривались между собой. От вчерашнего куража не осталось и следа. То и дело они бросали тревожные взгляды на противоположный берег ручья, где среди деревьев белели шатры погибших.

— Не могу понять, как им удалось прорваться через пылающий ров? — покачал головой Эйрик Мьесенский.

— Говорил же я вам, что Башне дьявол помогает. — Владетель Стриингфилдский перекрестился и зашептал молитву бесцветными губами беззубого рта.

— Не хотел бы я такого ленивого помощника, — усмехнулся Эйрик, кивая головой на дымящуюся Башню. — Весь вчерашний день помощник где-то проспал.

Владетели приободрились после удачной шутки Мьесенского, голоса их зазвучали увереннее, да и слуга Гоонского очень вовремя обнесли всех хмельными чарами.

— Чего мы ждем? — крикнул Фрэй Ингуальдский. — Надо атаковать меченых.

— Легки на помине, — усмехнулся Мьесенский. — Вот они, полюбуйтесь.

Владетели обернулись как по команде: четыре десятка Меченых выстроились на противоположном берегу ручья и спокойно наблюдали за перемещениями дружин. Внезапно два всадника отделились от этой группы и переправились через ручей.

— Никак меченые затеяли переговоры. — Фрэй Ингуальдский подслеповато прищурился.

— На Башню это не похоже, — с сомнением покачал головой Отранский.

— Это не меченые, — определил обладающий острым зрением Мьесенский. — По-моему, впереди женщина.

Гильдис в сопровождении Ролло быстро приближалась к дубу, где ее с нетерпением поджидали владетели. Женщина была белее мела, неловко спрыгнув с седла, она покачнулась и непременно упала бы, не будь рядом любезного Мьесенского, который бережно подхватил ее. Старый Ролло дрожащими руками развернул сверток, на траву выкатилась голова, которую опознали все.

— Бедный Хокан, — охнул Отранский.

— Они убили всех. — Ролло говорил с трудом, словно ему мешал тугой ком, застрявший в горле. — Туз велел передать, что то же самое будет со всеми владетелями, изменившими присяге.

— Боже мой, — прошептал владетель Стриингфилдский.

Ярл Гоонский с трудом овладел собой:

— Уберите, — указал он слугам на голову Гутормского. — И похороните по-христиански. Что еще велел передать нам третий лейтенант Башни? — обратился он к Ролло.

— Туз теперь не лейтенант, а капитан Башни.

— Значит, Лось погиб?

Ролло кивнул:

— Да, и новый капитан Башни предлагает вам, благородные владетели, сложить оружие, удалиться в свои замки и ждать его суда. В этом случае он гарантирует жизнь вашим близким.

Владетели зашумели — наглости меченого не было предела. Сжатые кулаки поднялись в сторону разрушенной Башни и ее чудом уцелевших обитателей.

— Он сумасшедший. — Мьесенский даже ногой притопнул в гневе. — У нас семь сотен дружинников в седлах, а у него четыре десятка.

— Пока не прикончим меченых, не будет нам покоя, — заметил мрачный с похмелья Брандомский.

Никто ему не возразил. Другого выхода действительно не было. Оставить без ответа вызов наглецов из Башни значило подписать себе смертный приговор.

— Я рад нашему единодушию. — Гоонский поднял руку, требуя внимания. — Мы должны отомстить за страшную смерть благородного Хокана и других убитых владетелей, ставших, надо честно сказать, жертвами собственной, да и нашей тоже, беспечности. Новый капитан молод и самоуверен, проучим же его, благородные соратники.

Меченые по-прежнему недвижимо сидели в седлах, словно ожидали результатов своего ультиматума. Гоонский предложил Мьесенскому и еще двум владетелям переправиться во главе сотни воинов через ручей прямо напротив меченых и навязать им рукопашный бой. Другие дружины должны были двинуться следом и поддержать усилия Мьесенского справа и слева, отрезая меченым путь к возможному отступлению. Сам Гоонский во главе своих людей вбирался переправиться ниже по ручью и под прикрытием леса ударить меченым в тыл.

Эйрик Мьесенский первым послал своего коня в ручей. За ним двинулись два молодых владетеля, и, наконец, бросая настороженные взгляды на неподвижных меченых, в воду нехотя въехали простые дружинники. Меченые начали проявлять признаки беспокойства, вид наступающей сотни их явно смутил. Стоявшие на левом фланге неожиданно подались назад, отстреливаясь на ходу из арбалетов. Слышно было, как кричит на них новый капитан Башни, но меченые, тем не менее, уже разворачивали коней. Ярл Мьесенский издал торжествующий клич и первым выскочил из воды на твердую землю. Приободрившиеся дружинники ринулись за своим предводителем. Сбившиеся в кучу меченые быстро отступали к шатрам, вяло отстреливаясь. Видя успех своих товарищей, остальные дружинники бросились в ручей, не соблюдая порядка. Победа, казалось, была совсем рядом. Внезапно прогремел взрыв, затем другой, земля закачалась под копытами коней атакующих. Ярл Мьесенский и несколько десятков окружающих его людей исчезли в огненном вихре. Уцелевшие, спасаясь от огня, кинулись в воду, сталкиваясь со своими же товарищами, спешившими им на подмогу. Началась невообразимая свалка. Выросшие словно из-под земли меченые обрушили на противника град стрел, а потом обнажили мечи. И началась безжалостная рубка обезумевших от страха дружинников. Дико ржали испуганные кони, хрипели изувеченные взрывами люди, Уцелевшие в панике бросились врассыпную. Напрасно владетели пытались остановить бегущих. Разгром был полный.

Выручил дружинников лес — меченые, опасаясь засады туда не пошли. С трудом владетели собрали разбежавшееся воинство. До сих пор меченые применяли пороховые заряды, только против стаи да при штурме непокорных замков, поэтому большинство дружинников видело действие этих зарядов впервые. Суеверный страх овладел людьми, нечего было и думать о повторении атаки.

— Надо уходить в замки, — предложил Фрэй Ингуальдский, явно напуганный всем происшедшим.

— Уйти в замки сейчас — значит подписать смертный приговор и себе, и своим близким, — хмуро заметил Брандомский. — Тогда уж лучше сдаться.

— Не понимаю вас, благородные владетели, — возмутился ярл Грольф Агмундский. — У нас под рукой более полутысячи воинов, а вы толкуете о сдаче!

— Час назад нас было семьсот, — заметил с грустью Фрэй Ингуальдский. — Вчера нас было тысяча двести.

— Потери посчитаем после победы, — отрезал Агмундский. — Мы потеряли многих, но и Башни больше нет.

— Ярл Грольф прав, — поддержал молодого соседа Гоонский. — Сил у нас достаточно для продолжения борьбы. Сегодняшнее поражение — моя вина, забыл о пороховых зарядах, непростительная глупость.

— Вокруг Башни множество подобных ловушек, — вступил в разговор Ролло с разрешения ярла Эйнара, — и уж будьте спокойны, благородные владетели, меченые используют их сполна. Кружиться вокруг Башни смертельно опасно.

Гоонский после недолгого раздумья согласился со старым воином, предложив укрыться в соседних замках и выработать план действий против меченых. Это предложение ярла Эйнара было встречено без особого энтузиазма, но ничего более разумного никто так и не предложил.

Глава 9 ВОЗМЕЗДИЕ

Мороз за окном усилился, снегопад, продолжавшийся без перерыва последние дни, наконец прекратился. Все окрест было белым-бело, сугробы намело такие, что ни конному, ни пешему не пройти. Туз не помнил на своем такой снежной и морозной зимы, словно сломалось что-то в природе. Он отошел от окна и вернулся на, ставшее уже привычным, место у очага. Глядя на полыхающий огонь, Туз лениво перебирал в памяти события последних месяцев. Осень была бурной. Мятежные вассалы, устав гоняться за мечеными, разбрелись по своим замкам зализывать полученные раны. Туз воспользовался этим обстоятельством сполна. Штурмом он взял замок владетеля Саарского, разрушив его до основания. Хозяин замка был повешен, семья его погибла в пламени пожара. Следом был взят Стриингфилдский замок. Пожилого его владетеля Туз пощадил, к неудовольствию подчиненных. Не стал он разрушать и замок, взяв с его обитателей клятву никогда не поднимать оружие против меченых.

После этого полтора десятка ближайших замков, владетели которых сбежали в Нордлэнд или погибли во время боевых действий, открыли перед Башней ворота. Так была пробита первая брешь в плотном строю противостоящих меченым сил. В осенних боях Башня потеряла пятерых меченых. Всего в распоряжении Туза осталось тридцать меченых, не считая его самого. Зато в окрестных лесах удалось разыскать около полусотни крикунов и пискунов. Израненные и отощавшие, они нуждались в продолжительном отдыхе, но это была та основа, опираясь на которую можно было возродить прежнюю мощь Башни. Кроме того, более сотни ползунов вытащили из-под обломков Башни окрестные смерды и сохранили их, несмотря на преследования владетелей. Туз не только щедро наградил крестьян, но и дал им вольную. В будущем он собирался сформировать из них вспомогательный отряд, способный защитить Башню даже в отсутствие меченых. Это было грубейшим нарушением всех законов и обычаев Башни, что не могло не вызвать недовольства, но на сторону капитана встал Сет, глава уцелевших молчунов, и конфликт был подавлен в самом зародыше.

Зимой Туз не вел боевых действий. Ближайшие замки покорно платили наложенную на них дань. Владетели дальних замков, до которых не дотянулась еще рука Башни, затаились в ожидании. И владетели, и меченые отдавали себе отчет в том, что перемирие это временное и непрочное, однако никто не спешил его нарушать первым. Меченые хоть и ворчали на капитана, но понимали, что по глубокому снегу да таким числом много не навоюешь. Безделье сказывалось на дисциплине. Меченые целыми сутками пропадали по окрестным деревням, устроив себе там временные семьи. Нечего было и думать перевозить женщин в разрушенную Башню, где жилых помещений катастрофически не хватало.

Для восстановления Башни потребуется не один год. Поэтому капитан смотрел сквозь пальцы на подобные проступки подчиненных. Туза сейчас тревожило другое: приближалась весна, а с нею и опасность новых прорывов стаи. Удержать стаю у Змеиного горла теми силами, которыми он сейчас располагал, не представлялось возможным, Пропускать же стаю в Приграничье в нынешней ситуации, когда все ближайшие замки признали власть Башни, было бы просто глупо. Это значило играть на руку мятежным ярлам с побережья и пускать по миру собственных смердов. Своих зависимых крестьян Башня освободила от податей в эту зиму. Нынешняя малая численность ее обитателей позволяла обходиться данью с ближайших замков, даже не прибегая к сокровищнице Башни, которая не пропала в нынешней передряге и поразила Туза огромностью накопленных в ней богатств. Капитан надеялся, что осознавшие надвигающуюся опасность мужики станут верными помощниками меченых в обороне Змеиного горла. И, надо сказать, эти надежды оправдались. Во вспомогательный отряд вступали не только смерды Башни, но и смерды окрестных владетелей. Всем вступившим в этот отряд капитан обещал свободу и хорошую плату.

С помощью мужиков можно было решать отдельные локальные задачи по обороне Змеиного горла, но существовала и куда более серьезная опасность, о которой не следовало забывать. Главная опасность существованию Башни грозила не с юга, а с севера. Можно было не сомневаться, что Нордлэнд вмешается в дела Приграничья уже этой весной, и вмешается на стороне мятежных ярлов. Башне нужны были новые союзники, и искать их приходилось за пределами Приграничья и Лэнда. После долгих, мучительных раздумий капитан решил отправить Чуба в зимнюю разведку. Жрец Ахай вполне мог стать той силой, вторая взялась бы помочь Башне в решении сложных проблем. Были, конечно, сомнения, а выжил ли вообще жрец после встречи с вохром, что само по себе было бы чудом, и захочет ли помочь, а главное, в силах ли? Во всяком случае, от жреца Ахая тянулась нить к иным, неведомым мирам, и эту нить Тузу обрывать не хотелось. Так или иначе, но выбора не было, и Чуб в одну из темных зимних ночей ушел в снежную круговерть по льду подмерзшего болота. Сурок неслышно, по своему обыкновению, предстал пред очи капитана. Туз вздрогнул от неожиданности.

— Ты хоть в двери бы, что ли, стучал.

Сурок улыбнулся в отросшие усы, устраиваясь в кресле напротив и с наслаждением вытягивая ноги к огню.

— Новостей целый ворох. Ярл Гоонский воспользовался непогодой и посетил Ожский замок.

— Вот как. — Капитан нахмурился. — Не пойму только, чему ты радуешься?

— Думаю, что и ты обрадуешься, узнав причину посещения. — Сурок засмеялся. — В Ожском замке праздновали рождение нового владетеля Нидрасского и Ожского, ярла Хаарского.

Туз на секунду смутился. Сурок с ехидной улыбкой на тонких губах наблюдал за товарищем, круглые серые глаза его смеялись.

— А почему владетеля Нидрасского?

— По закону Гильдис — вдова владетеля Альрика, она обвенчана с ним в церкви, и у младенца все права на Нидрасские земли.

— А что нужно было в наших краях этой крысе Гоонскому?

— Думаю, что рождение твоего сына только повод. В замке собралось несколько присягнувших нам владетелей, и ярл Эйнар приехал прощупать их настроение. Поговаривают, что он усиленно вербует наемников в Нордлэнде.

— Почему мы узнаем об этой встрече так поздно? — В голосе Туза прозвучало раздражение.

Сурок возмутился:

— Ты забыл, сколько у нас людей? Я не могу день и ночь держать меченых у ворот замков. Спроси у Сета. Хотя и у него сейчас немало сложностей. Слишком много связей оборвалось, да и молчунов под его началом всего два десятка.

Встревоженный Туз поднялся и в раздумье заходил по комнате.

— От кого ты узнал все подробности?

— От Ролло.

Туз резко обернулся:

— С каких это пор старый пес брешет на своих хозяев?

Сурок хитро улыбнулся, на мгновение обнажив неровные зубы:

— Старый пес усомнился, кто же теперь его истинный хозяин. И отец его нового владетеля показался ему ближе ярла с побережья. Ролло не дурак, он отлично понимает, каких бед может натворить стая, если Башня перестанет ее удерживать.

— Думаю, не только он сейчас со страхом ждет приближения весны, — согласился Туз. — Наверняка многие ближние к границе владетели с тоской смотрят со стен замков на Змеиное горло. Мы должны использовать эти настроения, изолировать прибрежных ярлов и разгромить их.

— От Чуба никаких известий?

Туз отрицательно покачал головой.

— Мне нужно посетить Ожский замок. Через Гильдис мы установим связь с колеблющимися владетелями.

— Конечно, конечно, — с готовностью поддержал капитана вновь расплывшийся в улыбке Сурок.

— Спрячь зубы, — посоветовал ему Туз.

Сурок в ответ расхохотался. Ситуация, похоже, забавляла его, а вот Тузу сейчас было не до смеха.

Ожский замок гостей в эту пору не ждал, однако после долгих проволочек ворота капитану Башни все-таки открыли. Ролло встретил Туза глубоким поклоном.

— А ты не меняешься, старик, — хлопнул его по плечу меченый, передавая поводья.

Ролло облегченно вздохнул. Судя по всему, новый капитан Башни пребывал в хорошем настроении. Страх перед мечеными поселился в душе Ролло с детских лет, а в последние месяцы этот страх перерос в суеверный ужас, страшная смерть застигнутых врасплох владетелей, свидетеле которой он стал, глубоко потрясла Ролло. До сих пор его мучили ночные кошмары. Ролло видел на своем веку немало крови, но и в жестокости должен же быть какой-то предел. И сейчас, глядя в улыбающееся лицо молодого капитана, старик невольно увидел другое лицо, искаженное нечеловеческой мукой.

Ожский замок настороженно встретил капитана Башни. Служанки жались по углам, бросая на меченого испуганные взгляды, мужчины опускали глаза и молча стояли так, пока он проходил мимо. Чего было больше в этих глазах — ненависти или страха? Туз решил, что и того и другого вполне достаточно. На руках этих людей была кровь Башни. Кривая усмешка появилась на губах капитана: время для мести еще не пришло, и он в душе пожалел об этом.

Гильдис мало изменилась со дня их последней встречи, держалась она гордо и независимо, но в глазах ее Туз уловил тень пережитого ужаса. Протянутая рука ее дрожала мелкой дрожью. Сердце Туза болезненно сжалось — женщина, которую он любил, испытывала перед ним страх. Он знал причину этого страха, но — что сделано, то сделано. Да и любил ли он сейчас эту явно испуганную встречей с ним женщину? Или любовь ушла в ту страшную ночь, когда он, не веря собственным глазам, стоял у холма, заваленного телами пискунов Башни? Может быть. В эту минуту Туз не мог дать себе никакого ответа — ни положительного, ни отрицательного.

Он спросил о ее здоровье, она поблагодарила. После чего воцарилось тягостное для обоих молчание.

— Я хочу увидеть ребенка, — наконец произнес Туз.

Гильдис вздрогнула и отшатнулась. Туз нахмурил брови. Женщина быстро овладела собой и, сделав знак гостю, пошла вперед быстрым нервным шагом.

Ребенок оказался крупным и крепким, с зелеными, как у Гильдис, глазами. Туз расплылся в самодовольной улыбке. Улыбаясь, он повернулся к женщине, и тут же счастливое выражение пропало с его лица. Гильдис смотрела на него со страхом и ненавистью, которые если и пыталась, то не могла скрыть. Настроение Туза окончательно испортилось, резко развернувшись на каблуках, он вышел из комнаты.

Сурок и Ара уже расположились за столом, но к ужину не приступали, ожидая выхода капитана и хозяйки замка Напротив меченых томился, терзаемый страхами, владетель Стриингфилдский, приехавший поздравить Гильдис с рождением сына и угодивший неожиданно для себя в компанию меченых. На постном морщинистом лице владетеля был написан страх, кислая улыбка дрожала на побелевших губах. Ара, делая вид, что не замечает состояния своего соседа, вел с ним непринужденную беседу о недавних событиях, во время которой старик то краснел, то бледнел, обливаясь холодным потом. Мрачный Ульф стоял в стороне, скрестив на груди длинные руки, и бросал время от времени на меченых взгляды, полные бессильной ярости. Вот с кого Сурок с удовольствием снял бы шкуру, но пока приходилось довольствоваться клочками шерсти безобидного Стриингфилдского. Сурок не сомневался, что рано или поздно черед Ульфа придет, Башня ждать умеет.

Туз подошел к столу, наполнил кубок вином и залпом его осушил. Гильдис, по-прежнему бледная, но слегка успокоившаяся, жестом пригласила всех присутствующих, вставших при ее появлении, садиться. Владетель Стриингфилдский подрагивающим от волнения голосом произнес тост в честь хозяйки замка и ее сына — владетеля Нидрасского. Меченые переглянулись, Туз помрачнел еще больше. Старый владетель торопливо отхлебнул из кубка, пытаясь скрыть смущение. Воцарилось долгое и неловкое молчание. Наконец Туз очнулся от задумчивости, поднял голову и в упор посмотрел на Гильдис:

— Я выпил за твоего сына, благородная госпожа, хочу чтобы и ты выпила за моего.

Ара засмеялся, но тут же осекся под строгим взглядом Сурка. Ульф положил ладонь на рукоять кинжала, готовый, если понадобится, убить меченого. Туз не обращал внимания ни на Ару, ни на Ульфа, не отрываясь он смотрел в глаза побледневшей Гильдис, та, собрав все свои силы, глаз не отводила.

— Разве у меченых есть сыновья? — спросила она твердым голосом, хотя грудь ее вздымалась от волнения.

Все затаили дыхание, наблюдая за поединком глаз. Туз медленно поднимался из-за стола, Ульф дернулся было, чтобы защитить хозяйку, но та решительным жестом остановила его.

— Я покажу тебе своего сына, Гильдис, — спокойно произнес Туз. — И очень скоро.

Он вышел из зала не прощаясь, оба меченых последовали за ним. Сурок в дверях остановился, хотел сказать хозяйке что-то доброе, но потом передумал и только безнадежно махнул рукой.

— Ты собираешься забрать сына? — спросил Ара, поеживаясь от холода.

— Не сегодня. — Туз прыгнул в седло прямо с порога.

Сурок указал ему глазами на слуг, державших поводья коней.

— Пусть знает, — жестко усмехнулся Туз, — сыновья меченых принадлежат Башне.

Сурок только головой покачал, но спорить с рассерженным капитаном не стал. Подкованные копыта коней мерных гулко простучали по обледенелому подъемному мосту. В замке, наконец, могли вздохнуть спокойно.

Владетель Стриингфилдский зябко передернул худыми плечами и протянул длинные костлявые руки к огню. Они подрагивали мелкой старческой дрожью, а на иссеченное морщинами лицо владетеля набежала тень. Старик долго мялся, не решаясь первым заговорить о щекотливом деле. Молчание затянулось, но Гильдис не замечала этого, погруженная в свои невеселые думы.

— Ты отдашь ему ребенка?

— Никогда!

Гильдис резко вскинула голову, словно ее внезапно ударили, в глазах ее читалась такая решимость, что Стриингфилдский невольно поежился.

— Зимой ребенка спрятать невозможно, ни один соседний замок не посмеет укрыть его у себя. Капитан Туз — человек страшный, и горе тому, кто осмелится встать ему поперек дороги. Не перечь меченому в открытую, сделай вид, что колеблешься, а сама готовь сына в дальний путь. Только в Нордлэнде он может быть в полной безопасности. Да и тебе лучше покинуть наш край. Приграничье — опасное место для одинокой женщины.

Гильдис отрицательно покачала головой:

— Благодарю тебя, владетель, но Ожскими землями род Хаарский владеет уже более ста лет, и я хочу сохранить их для сына.

— Тяжелые времена, — вздохнул Стриингфилдский. — Не знаешь, кто хуже, псы или люди. Меченый не оставит тебя в покое, знаю я их породу, у них в груди камни, а не сердца.

Гильдис молчала, Стриингфилдский поерзал в слишком просторном для ссохшегося тела кресле, бесцветные глаза его не отрываясь следили за женщиной:

— Отец мой рассказывал: я тогда еще совсем мальчишкой был, как дед мой Хенгист поссорился с капитаном Башни. Подробностей уже не упомню, но спор вышел из-за женщины. Дед мой обиду стерпел, а спустя год или полтора пригласил капитана к себе в замок. Попировали, конечно, как водится. В старину умели пить, не то что мы, грешные. А через три дня меченый умер. Крепкими напитками, видимо, потчевал мой дед того капитана.

Стриингфилдский погрустнел лицом, тяжело вздохнул, выпил разбавленного вина и стал прощаться. Гильдис проводила гостя до самого порога. У дверей он обернулся к хозяйке и, смущенно отводя глаза, пообещал:

— Я тебе пришлю рецепт того напитка, может, пригодится.

Весна пришла нежданно, а вместе с весною на Туза навалилось столько проблем, что, замотавшись вконец, он не скоро смог вторично выбраться в Ожский замок. Однако капитан всегда имел точные сведения о том, что происходит за его стенами. Гостей в замке за это время не было, за исключением ближайших соседей, которых Туз не опасался.

Капитан отлично понимал, что Гильдис не отдаст ребенка без борьбы. Можно было ей посочувствовать, но закон Башни суров на этот счет: любой ребенок мужского пола, рожденный от меченого, принадлежит Башне. И если в счастливые времена смотрели иной раз сквозь пальцы на подобные вещи, то в нынешний тяжкий период, когда речь шла о существовании Башни, игнорировать этот закон было бы безумием.

В один из весенних солнечных дней, когда чуть просохли непролазные до сих пор дороги, Туз решил наведаться в Ожский замок. Неожиданно против решения капитана выступил Сурок:

— Вовсе необязательно тащить мальчишку в Башню, достаточно просто пометить его.

Туз с гневным изумлением уставился на товарища:

— Неужели ты не понимаешь, что она просто спрячет ребенка, а потом убежит с ним в Нордлэнд.

— А ты хочешь отобрать у нее ребенка, чтобы держать под своей рукой на коротком поводке? — ехидно спросил Сурок.

Туз бросил на лейтенанта бешеный взгляд. Сурок понял, что хватил лишку, и поспешил успокоить товарища:

— Никуда она от тебя не денется. Меченого не спрячешь, особенно если этот меченый — владетель Тор Нидрасский и Ожский, ярл Хаарский.

— Все знают, от кого Гильдис родила сына.

— Знают или не знают, — Сурок пренебрежительно махнул рукой, — кому интересно, кто там спал у благородной Гильдис в постели. Но если она объявит, что отцом ребенка является Альрик Нидрасский, то ей поверят или сделают вид, что поверили. Это будет отличным поводом для вмешательства Нордлэнда в дела Приграничья, ибо сын благородного Альрика является вассалом короля Рагнвальда, и тот обязан его защитить.

— Они и так вмешаются.

— Необязательно. Вряд ли в интересах Рагнвальда помогать чужим мятежным вассалам, когда у него хватает хлопот со своими.

— По-твоему, я должен отдать им сына?

— Я этого не сказал. Просто я предлагаю пометить мальчишку и не кричать об этом на весь Лэнд. Гильдис — умная женщина, она поймет, что владетели не потерпят меченого в своих рядах, а значит, в ее интересах сохранить все происшедшее в тайне. Нам нужны союзники, а хозяйка Ожского замка, осознав свое положение, будет сотрудничать с нами если не за совесть, то за страх наверняка.

— Это уже не поводок, это удавка на ее шею.

— У нас небогатый выбор, капитан. Башня слишком слаба, чтобы сражаться в одиночку сразу и с Лэндом, и с собственными взбесившимися вассалами, и со стаей.

Ожский замок встретил капитана Башни настороженно. Ворота открыли после долгих проволочек. Разгневанный Туз, вытянув плетью вдоль спины нерасторопного Густава бурей ворвался во двор замка. Воины Гильдис глухо зароптали, Сурок предостерегающе положил руки на витые рукояти мечей. Ара беспечно скалил зубы, осыпая встречающих градом отборных ругательств. Появление Ролло положило конец закипающей ссоре: меченые беспрепятственно были пропущены в господский дом.

— Видели?! — Туз обернулся к спутникам. — Боюсь, что в следующий раз они просто не откроют нам ворота.

— Если сделаем все так, как решили, то в следующий раз у ворот тебя встретит сама хозяйка.

Гильдис вежливо ответила на приветствие меченых и пригласила гостей к столу.

— Я хотел бы сначала поприветствовать владетеля замка, — вежливо улыбнулся Ара. — Я еще не имел удовольствия его видеть.

Гильдис бросила на меченого подозрительный взгляд. Ара являл собой воплощенное простодушие.

— Не беспокойся, благородная госпожа, Марта меня проводит…

Меченый поймал девушку за талию. Марта презрительно фыркнула и вырвалась из его рук. Ара, посмеиваясь в усы, пошел за девушкой, следом неслышной тенью скользнул молчун.

Сурок, храня на лице скуку, подсел к столу. Гильдис то и дело бросала тревожные взгляды на закрытую дверь, за которой скрылись Марта и Ара. Туз оставался на ногах, выбрав на всякий случай место между Гильдис и дверью. Ребенок закричал. Гильдис рванулась к нему, но Туз крепко ухватил ее за руки.

— Не бойся, — сказал он улыбаясь, — Ничего плохого с ним не случится.

Гильдис несколько мгновений смотрела на него невидящими глазами, а затем кинулась к стене, увешанной орудием. Сорвав со стены меч, она бросилась на меченого. Tyз едва успел отшатнуться, а подоспевший Сурок вышиб меч из ее рук.

— Ты так, пожалуй, убьешь меня, — неуверенно пошутил капитан.

Гильдис молчала, зеленые глаза ее с такой ненавистью смотрели на меченого, что тот не выдержал и отступил на шаг. Алая струйка крови из прокушенной губы побежала по подбородку Гильдис, но она не замечала этого, как не замечала удерживающего ее Сурка, она видела только Туза, вставшего между ней и ребенком.

— Отпусти ее, — почти испуганно крикнул Туз Сурку.

Гильдис бросилась в комнату сына. Молчун уже сделал свое дело и отступил в тень, а потом и вовсе исчез, воспользовавшись суматохой. Марта плакала, размазывая слезы по лицу и проклиная Ару. Гильдис подхватила на руки ребенка, который тут же успокоился и замолчал.

— Такой большой водопад из-за такой маленькой отметины, — усмехнулся Ара и поспешил ретироваться из комнаты.

Мрачный Ролло пригласил меченых к столу. Глаза старика горели недобрым огнем, но Туз не обратил на это внимания. К ненависти он привык, а на любовь в этом замке уже не рассчитывал.

— Неудобно садиться за стол без хозяйки, — заметил Сурок.

Ролло стал уверять, что хозяйка вот-вот будет, а пока он предложил гостям замечательное вино. Руки старика дрожали, когда он разливал вино по кубкам.

— Позови хозяйку, — приказал ему хмурый капитан.

Гильдис, не глядя в сторону меченых, прошла к столу.

Туз поднял кубок:

— За здоровье хозяйки Ожского замка и за будущий союз между Башней и владетелем Ожским.

Гильдис вскинула глаза, губы ее слабо дрогнули, словно она пыталась что-то сказать, но не успела. Меченые выпили вино. Туз уловил ужас в глазах женщины и удивленно вскинул брови.

— Странный вкус у твоего вина, старик, — заметил Ара, причмокивая толстыми губами.

— Это от бочки, — бледный как смерть Ролло покачнулся. — Вино долго хранилось в подвале.

— Для дорогих гостей? — прищурился Сурок.

— Не желает ли благородная госпожа выпить вместе с нами? — Туз наполнил кубок и протянул женщине.

Гильдис взяла кубок, лицо ее было смертельно бледным Ролло рванулся перед, но Сурок железной рукой удержал его. Гильдис поднесла кубок к губам, старик громко вскрикнул, Туз быстрым движением вырвал кубок из длинных цепких пальцев женщины. Ара удивленно посмотрел на капитана.

— Благодарю тебя за угощение, благородная госпожа, — Туз поднялся из-за стола, странно улыбаясь. — Теперь я точно знаю, что Гильдис Хаарская любит мужчину до гробовой доски.

Гильдис, словно зачарованная, шагнула к Тузу, руки ее потянулись было к нему, но тут же бессильно упали вдоль тела, она стала медленно опускаться на пол. Туз подхватил ее на руки и передал испуганному Ролло.

— Я тебя пощадил, старик, но помни, помни…

Он не договорил и покачнулся, ладонь его словно случайно коснулась в последний раз волос женщины. Ролло почти в беспамятстве ждал смертельного удара, но его не последовало, а когда он открыл глаза, меченых в зале уже не было.

— Где молчун? — спросил Сурок у толпившихся во дворе воинов.

— Поехал вперед. — Густав испуганно заморгал и отступил на шаг.

Туз ему не поверил, молчун наверняка был мертв. Она готовилась к встрече, и все ее люди знали, что этот визит капитана Башни в Ожский замок будет последним. Вот только умирать в этом ненавистном ему замке Туз не хотел.

— Едем, — сказал Туз товарищам.

— Куда вы как на пожар? — Ара скривился, потирая рукой живот. — Что значит замок без хозяина, даже вино успевает прокиснуть.

Ара умер первым, так до конца и не осознав, что его отравили. Туз с Сурком, всю дорогу поддерживавшие умирающего товарища с двух сторон, осторожно опустили его бездыханное тело на подсыхающую землю.

— Надо, чтобы в Башне узнали, чем нас потчевали в Стриингфилдском замке.

— Почему в Стриингфилдском? — Сурок соображал уже с трудом. — Все же знают, что мы поехали в Ожский замок.

— Мы изменили решение, Сурок, ты меня понял? Мы оправились в Стриингфидд, где нас отравили.

— Наши уничтожат владетеля и его семью. Спалят всю окpyгy.

— Какое мне дело до всех, зато она будет жить. Я так хочу, Сурок.

— Я не доеду.

— Врешь, доедешь, — Ноги Туза подкосились, и он неловко опустился в грязь. — Доедешь! — повторил он, мучительно медленно поднимаясь с земли.

Сурок тяжело дышал, пот градом катился по его посеревшему лицу.

— Это приказ. — Туз поднял на товарища полные боли глаза. — Это просьба, Сурок, последняя просьба.

Туз собрал все оставшиеся силы и забросил товарища в седло.

— Прощай, — сказал Сурок. — Я сделаю.

Туз покачнулся, в чернеющем небе стремительно закружились миллионы звезд, вовлекая его в свой нескончаемый хоровод.

— Гильдис, — крикнул Туз со страхом и надеждой.

Рука его, не найдя опоры, провалилась в пустоту, холодный омут сомкнулся над его головой, и где-то там, среди чужих затухающих звезд, навсегда затерялся нежный звон серебряного колокольчика.

Сурок сдержал слово. Стриингфилдский замок меченые, не считаясь с потерями, взяли в ту же ночь. Старый владетель был изрублен на куски, все его чада и домочадцы погибли в огне. Но и меченые не ушли от расплаты: настигнутые в чистом поле объединенными дружинами прибрежных ярлов, они полегли все, до последнего человека. Башня была разрушена до основания.

Год спустя стая серым потоком ворвалась в Приграничье, сметая на своем пути жидкие заслоны владетельских дружин.

Книга II СЕРДЦЕ ТОРА

Часть первая ДЕТСТВО ТОРА

Глава 1 ГООНСКИЙ БЫК

Лето этого года выдалось сухим и жарким — за два долгих месяца не выпало и капли дождя. Многострадальная земля Приграничья иссыхала от жажды. Гибли посевы, страдал от бескормицы скот, пожары уничтожали огромные лесные массивы, и целые деревни исчезали без следа, унесенные огненным вихрем. Толпы обнищавших крестьян бродили по дорогам в поисках пищи и пристанища. А впереди была зима, суровая и беспощадная. Страшный призрак голода уже витал над краем. Одно утешало: набеги стаи этим летом прекратились. Шесть лет стая терзала Приграничье, и все попытки владетелей ставить заслоны у Змеиного горла заканчивались провалом. Не было навыка в борьбе с монстрами, воины гибли десятками в страшных кровавых схватках, а уцелевшие теряли мужество, и никакими посулами и угрозами их не удавалось вернуть обратно. Народ глухо роптал — цена освобождения от многовекового гнета Башни оказалась слишком высока. И никакого просвета в обрушившейся на Приграничье череде бедствий не предвиделось. Дальше могло быть только хуже.

Ярл Эйнар Гоонский в задумчивости сидел в полутемном зале Ожского замка. Старый Ролло почтительно стоял поодаль, не решаясь прервать затянувшееся молчание грозного гостя.

— Сколько воинов в Ожском замке? — Ярл Эйнар поднял крупную седеющую голову и вопросительно посмотрел на собеседника.

Дружина Ожского замка была невелика числом и деморализована последними неудачами. Ролло не стал скрывать этого от ярла. Как не скрыл и того, что ситуация с продовольствием в Ожском замке сложилась незавидная. Хозяйке замка приходится который уже год кормить вконец обнищавших собственных крестьян. Богатств Хаарского дома не хватает, чтобы латать без конца возникающие по вине стаи прорехи. Положение окрестных владетелей, не обладающих средствами благородной Гильдис, было еще более безрадостным.

Ярл Гоонский хмурил брови, слушая старого воина. Сам он тоже не благоденствовал — стая достигала и его отдаленных от Змеиного горла земель. Неоднократные обращения приграничных владетелей к королю Нордлэнда желаемого результата не принесли. Такое поведение Нордлэнда не удивило Гоонского: слишком явным в последнее время становилось желание северного соседа прибрать к рукам Приграничный край. А доведенный до отчаяния народ не станет оказывать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Цели Нордлэнда никак не соответствовали целям честолюбивого Гоонского быка: избавиться от меченых Башни, чтобы повесить себе на шею серых монахов короля Рагнвальда, казалось ярлу, да и не только ему, жестокой насмешкой судьбы. Глухое сопротивление Эйнара Гоонского не осталось незамеченным в Нордлэнде, и над головой опального ярла стали сгущаться тучи. Гоонский попробовал было заручиться поддержкой нордлэндских владетелей, находившихся в крикливой оппозиции к королю Рагнвальду и серому ордену, но, кроме заверений в дружбе, ничего не добился. Положение Приграничья становилось просто отчаянным, голодные бунты казались неотвратимыми. Ярл Эйнар невольно ежился, представляя толпы смердов, штурмом берущих его замок.

— Воины к Змеиному горлу больше не пойдут, — глухо сказал Ролло, — натерпелись страха за эти годы.

Ярл пропустил слова собеседника мимо ушей, зато его неожиданно прозвучавший вопрос застал Ролло врасплох:

— Из меченых уцелел кто-нибудь?

— Если и уцелел, то мужики их не выдадут.

Маленькие поросячьи глазки Гоонского впились в иссеченное морщинами и шрамами лицо, но старый воин, много повидавший на своем веку, выдержал этот недоверчивый взгляд.

— Как здоровье маленького владетеля Нидрасского? — спросил Гоонский.

— Владетель здоров, — сухо отозвался Ролло.

Старик не был расположен к продолжению беседы, выцветшие глаза его смотрели на ярла Эйнара без особого дружелюбия. Затянувшуюся тягостную паузу прервал слуга, доложивший о прибытии еще одного гостя.

Благородный Бьерн шумно приветствовал старого друга. Его алый плащ порыжел от пыли, зато яркий румянец на щеках говорил о том, что для владетеля Брандомского сто верст не крюк и его бьющей через край энергии хватит еще не на одну авантюру. Ролло приказал подать вина благородным гостям и тихо удалился. Гоонский без особой теплоты посмотрел ему вслед. Старик темнил, и о меченых он знал куда больше, чем захотел сказать гостю.

— За здоровье хозяйки Ожского замка, — поднял кубок Брандомский.

Ярл Эйнар усмехнулся — безнадежная страсть Бьерна к Гильдис стала притчей во языцех в Приграничном крае. Брандомский, однако, не терял надежды на успех своего сватовства и, кажется, надеялся на помощь Гоонского, к которому хозяйка Ожского замка питала глубокое уважение.

Бьерн обвел взглядом потускневшее оружие на стенах и покачал головой:

— Что ни говори, а замок без хозяина жалок. Кстати, о Торе Нидрасском — он никого тебе не напоминает, ярл Эйнар?

— Мальчишки в его возрасте все одинаковы, да и какое это имеет значение?

— Не скажи, дорогой друг, — понизив голос почти до шепота, торопливо заговорил Брандомский, — образ его отца еще достаточно свеж в памяти окрестных крестьян. Меченые в последнее время все более популярны в народе, и, кто знает, не вознамерится ли мальчишка отомстить за своего настоящего отца и всю его банду.

— Тор — сын владетеля Альрика Нидрасского, — Гоонский нахмурился, — не понимаю, о чем ты говоришь, владетель Бьерн.

Брандомский скептически хмыкнул:

— Я рассчитывал найти у тебя понимание, дорогой друг, впрочем, время терпит.

— Что слышно о меченых у вас в округе? — поспешил ярл уйти от неприятного разговора.

— Чуб объявился в наших краях. Говорят, что он живет у духов, но и нас, грешных, как видишь, не забывает. — Брандомский многозначительно посмотрел на ярла. — Есть сведения, что он ищет меченых мальчишек по деревням. И, будь спокоен, ярл, смерды ему в этом не препятствуют.

Гоонский в резкой форме выразил свое неудовольствие Брандомскому, даже ладонью хлопнул по столу в подтверждение своих неласковых слов.

— А что прикажешь делать, благородный Эйнар? Мужики связывают с мечеными сопляками свои надежды на будущее. Мои люди попытались схватить одного такого мальчишку, так едва живыми ушли. Ты же видел наши посевы, если Нордлэнд нам не поможет — замки запылают уже в эту зиму.

— Даром никто помогать не будет.

Брандомский поскучнел лицом. Он догадывался, зачем его пригласил бычеголовый ярл с побережья, но Змеиное горло не привлекало Бьерна. В прошлое лето он потерял там едва ли не половину своей дружины. Владетель не считал себя трусом, но упоминание о вохрах повергало его в ужас.

— Боюсь, ярл Эйнар, мои воины тебе в этом деле не помощники.

Недовольный Гоонский поднялся из-за стола и прошелся по залу. В такт его шагам зазвенело развешанное по стенам оружие.

— Не понимаю твоих опасений, благородный Бьерн, — развел руками Гоонский. — Стая этим летом нас еще не тревожила, и я почти уверен, что мы не встретим ее и за Змеиным горлом. Вряд ли засуха миновала те места.

— Ты связываешь отсутствие стаи с засухой?

— Разумеется.

Брандомский мысленно хлопнул себя ладонью по лбу конечно, Гоонский бык прав — ответ слишком очевидец. И все-таки Бьерн не решился сразу сказать да. Эйнар уловил колебания собеседника и продолжал внушительно:

— Именно этим летом у нас есть шанс добраться до духов, а духи — это золото, Бьерн. Золотом мы можем обезопасить замки от голодных бунтов. Двадцать твоих воинов, двадцать воинов Гильдис и тридцать моих — семидесяти человек достаточно для первого похода, а там видно будет.

Соблазн был велик, владетель заерзал в тяжелом кресле, но и риск был немалым. Гоонский с интересом наблюдал за борьбой алчности и страха — каждое из этих чувств попеременно отражалось на широком лице Бьерна. Алчность победила: Брандомский протянул ярлу раскрытую ладонь.

— С тобой, благородный Эйнар, и будь что будет.

Со стороны Гильдис Гоонский не встретил возражений, но воины Ожской дружины неожиданно взбунтовались. Увещевания Ролло на них не действовали. Гоонский поспешил на помощь старику, но и его горячие призывы не оказали нужного воздействия на непокорную дружину. Воины угрюмо стояли вдоль стен парадного зала, по их мрачным лицам было видно, что уступать они не намерены. Ярл с досадой стукнул кулаком по подлокотнику кресла. Хорошо обученная ярлом Гольдульфом, проверенная во многих стычках, Ожская дружина проявила себя с самой лучшей стороны во время боев с мечеными, и вот теперь непонятная робость охватила все, казалось бы, повидавших людей.

— Мы не пойдем с чужими владетелями, — сказал Густав, выражая общее мнение, — в случае опасности нас будут бросать в самое пекло.

В словах Густава была своя правда. Гоонский не жалея подставлял чужих дружинников под удары мечей врага, зато тщательно оберегал своих. Ожской дружине было что предъявить благородному Эйнару. Гоонский не выдержал взгляда Густава и отвел глаза.

— Я поведу вас. — Гильдис решительно поднялась с отцовского кресла.

— И я, — выступил из-за юбок матери Тор, зеленые глаза его воинственно заблестели.

Ярл Эйнар вздрогнул. Уж слишком разительным было сходство мальчика с ненавистным ему человеком. Брандомский насмешливо покосился на ошеломленного соседа, но, быстро овладевший собой, ярл только покачал головой в ответ на его не заданный вопрос.

Глава 2 ДАННА

Поход Гоонского был стремителен и скоротечен. В течение суток, пользуясь ночной прохладой, дружинники преодолели расстояние до Змеиного горла и утром следующего дня уже пересекли границу. Никаких следов стаи обнаружено небыло. Воины приободрились и с надеждой смотрели в будущее. Рассказы о золоте духов будоражили всех — и владетелей, и простых дружинников. Чувство близкой опасности постепенно покидало дружинников — поход оказался на удивление легким.

Первую деревню духов окружили в то же утро. Ярл Эйнар отдал приказ живым никого не выпускать. Деревня, состоящая из непрочных глинобитных хижин, была взята штурмом. Впрочем, и штурма не получилось — никто не оказал сопротивления наступающим воинам. Жители были согнаны на площадь — пыльный пятачок, прибитый сотнями ног, в самом центре деревни. Грабеж нищих хижин не принес желаемого результата: ни золота, ни предметов роскоши обнаружить не удалось. Более того, бедное убранство и почти полное отсутствие металлической утвари наводило на совсем уж грустные размышления.

— Ничего здесь нет. — Густав презрительно сплюнул за порог только что проверенного им жилища.

Арвид, воин ярла Гоонского, разочарованно разглядывал деревянные миски, главное богатство ограбленной им убогой хижины. На его круглом рябоватом лице было написано такое откровенное огорчение, что стоявший рядом оруженосец владетеля Брандомского Хокан зашелся в злорадном мехе. Впрочем, Хокан тоже не был обременен добычей и досадовал на нищих духов не меньше своего товарища. Выхватив из рук проходящего мимо воина горящий факел, он швырнул его на крышу ближайшей хижины. Крыша вспыхнула мгновенно, словно начиненная порохом. Духи тесной толпой стоящие на площади, заволновались. Воины ярла обрушили град ударов на непокорных. Арвид отшвырнул ненужные миски прочь и с руганью принялся помогать товарищам обхаживать вопящих духов. Густав, глядя на ветхую одежду местных обитателей, на их хилые, уродливые тела, невольно задавался вопросом: какие, собственно, ценности могут быть у подобных людишек?

— Баб и то нет, — вздохнул Хокан.

Густав охотно с ним согласился. На костлявых, плоских как доска женщин вряд ли польстился бы даже самый неразборчивый воин приграничных дружин.

— Кажется, мы ошиблись в расчетах, — разочарованно крякнул Брандомский.

Гоонский пожал плечами:

— Я и не думал, что мы обнаружим в этой деревне золото.

— Тогда за каким чертим мы сюда пришли?! — справедливо возмутился Бьерн.

Ярл бросил насмешливый взгляд на своего незадачливого сподвижника, но все-таки соизволил пояснить:

— Золото у духов наверняка есть, но они хранят его на островах, а не во временных поселениях, которые бросают при первой же опасности.

— Об этом тебе рассказал местный колдун?

— Колдун мне ничего не сказал. И боюсь, что он не местный. Жаль, нет времени с ним возиться.

— Ты хочешь захватить лодки и плыть на острова? — с испугом спросил Брандомский.

— Вовсе нет. Мы разорим их деревни на берегу, лишим духов продовольствия, а уж потом затеем с ними переговоры. Чем больше мы нагоним на них страха, тем проще будет договориться.

— А с этими что будем делать? — кивнул Бьерн на голосящую толпу.

— Повесим каждого десятого для острастки, а остальных отпустим.

— Но они предупредят соплеменников об опасности.

— Бога ради. Если духи в силах сопротивляться — пусть сопротивляются, а если нет — пусть платят. Ты же видел их оружие, владетель, так чего нам бояться?

Гоонский взмахнул рукой. Повинуясь его знаку, воины кинулись на толпу, хватая первых же подвернувшихся под руку. Из ближайшей хижины Арвид и Густав вытащили упирающегося человека. Одет он был побогаче остальных, в ухе его болталась серьга — единственная золотая вещь, обнаруженная в поселке духов.

— Жрец, — пояснил Гоонский владетелю.

Бьерн удивленно присвистнул. Жрец оказался хорошо сложенным мужчиной, ростом не уступающим самому владетелю. Бритая голова чужака была исполосована шрамами, а на правой искалеченной руке не хватало двух пальцев. Лицо его тоже было примечательным и резко отличалось от плоских лиц прочих обитателей деревни: крупный, с резко очерченными крыльями нос, пухлые губы, тяжелый подбородок и сверкающие ненавистью большие темные глаза.

— Говорят, что он сражался с вохром, — небрежно бросил ярл.

— И выжил? — В голосе Брандомского восхищение мешалось с недоверием.

— Как видишь.

— Я бы на твоем месте попробовал с ним договориться.

— Он убил моего воина, вздумавшего поиграть с его женой, — ярл с досадой хлопнул плетью по голенищу сапога, — и теперь я должен его повесить, иначе дружинники меня не поймут.

Ярл махнул плетью в сторону деревьев. Воины Гоонского, показав восхитившую Бьерна сноровку, блестяще справились с возложенной на них задачей. Через минуту четырнадцать духов во главе с колдуном уже болтались на длинных веревках. Арвид протянул ярлу на широкой грязной ладони серьгу, вырванную из уха жреца. Гоонский брезгливо поморщился:

— Возьми себе и выпей за мое здоровье.

Арвид низко поклонился и поспешно отошел в сторону. Воины с завистью смотрели на счастливчика. Ярл Эйнар едва заметно улыбнулся.

— Обещаю, — сказал он громко, так, чтобы слышали все, — каждый получит золото и много больше того, что досталось Арвиду.

— Да здравствует ярл, — дружно рявкнуло несколько десятков луженых глоток.

Пожар в деревне меж тем разгорался, становилось трудно дышать из-за висевшего в воздухе удушливого дыма. Ярл грузно опустился в седло и равнодушно кивнул седеющей головой. Воины, дружно работая плетьми, погнали уцелевших духов к озеру.

— Пусть убираются, — крикнул им вслед ярл Эйнар.

Встревоженная Гильдис встретила возвратившихся владетелей у входа в свой шатер:

— Что случилось, откуда этот дым?

— Не стоит беспокоиться, благородная госпожа, — улыбнулся ей Гоонский, — это горит деревня духов.

Гильдис нахмурила густые брови, ее обнаженные по локоть руки нервно теребили пряжку широкого кожаного пояса. Она была в мужском костюме, плотно облегающем ее довольно рослую для женщины, гибкую фигуру. Вид у нее был, несмотря на короткий меч у бедра, не столько воинственный, сколько обольстительный. Бьерн даже заерзал в седле.

— Что делать, — ярл нашел нужным оправдаться, — война — вещь жестокая. Они оказали нам сопротивление, и я потерял лучшего своего воина.

Гильдис бросила на владетелей недоверчивый взгляд, но ничего не сказала и, резко развернувшись на каблуках, скрылась в своем шатре.

— Хороша, — вздохнул ей вслед Брандомский.

Лицо Гоонского оставалось невозмутимым, и только маленькие глазки подозрительно блестели. Бьерн нахмурился и, чем-то сильно недовольный, дернул за повод своего беспокойного коня.

Лагерь между тем жил обычной походной жизнью. Подобные набеги не были в диковинку воинам приграничных дружин. Владетели Приграничья и Лэнда щедро проливали кровь дружинников, и своих, и чужих, — был бы только повод для ссоры. Чужой мир, казавшийся таким страшным до начала похода, вблизи оказался совсем мирным, а страшные духи старинных легенд — совершенно безобидными существами. Возбужденные воины громко переговаривать между собой. Предстоящий длительный отдых поднял упавшее, после утренней неудачи, настроение. Да и обещание ярла было у всех на устах. Эйнар Гоонский не бросал слов на ветер, это знали все. Воины толпились вокруг удачливого Арвида к его единственного трофея.

— Может, духи — плохие воины, зато ювелиры они отменные, — сделал заключение Густав.

Его слова вселили новые надежды в собравшихся — раз есть хорошие мастера, значит, и в исходном материале нет недостатка.

— А этот колдун не похож на прочих, — неожиданно заметил Хокан, — не хотел бы я с ним встретиться глаза в глаза.

— Теперь уже и не встретишься, — утешил его Арвид под общий смех.

— Где Тор? — спросил у смеющегося вместе со всеми Густава подошедший Ульф.

Захваченный врасплох дружинник только растерянно развел руками. Еще недавно маленький владетель крутился буквально в трех шагах и вот исчез, как сквозь землю провалился. Было от чего Густаву чесать затылок.

— Воины, — съязвил Хокан, — собственного владетеля потеряли.

Его слова были встречены новыми взрывами хохота. К счастью, потеря скоро нашлась. Тор решительно вклинился в круг дружинников, без церемоний расталкивая собравшихся.

— Ульф, смотри, что я нашел!

Маленький владетель крепко держал за руку девочку лет семи, которая затравленно смотрела на окруживших ее людей.

— Силен Ожский владетель, — присвистнул Хокан, — пока мы хлопали ушами, он себе девку добыл. Бывают же такие расторопные господа.

Воины внезапно притихли и расступились, давая дорогу Гоонскому и встревоженной долгим отсутствием сына Гильдис. Тор встретил мать радостным смехом — внимание бывалых людей к его добыче вселяло в него уверенность и гордость.

— Я нашел ее в лесу, — сообщил он матери. — Воин не должен возвращаться домой с пустыми руками.

Слова Тора встретили дружное и горячее одобрение собравшихся, даже суровый Гоонский бык не сдержал улыбки.

— Эта девчонка не из духов, — заметил Густав, — видел я их ребятишек.

— Наверное, это дочь колдуна, — предположил Хокан, — смотри, как стрижет глазищами.

Гильдис встревоженно глянула на ярла Эйнара, но тот в ответ на ее немой вопрос только плечами пожал. Скорее всего, Хокан был прав.

— Оставь ее, — сказала Гильдис сыну.

— Почему? — Тор удивленно взглянул на мать, но скоро догадался, что понимания здесь не встретит, а потому, не задумываясь, обратился за поддержкой к собравшимся вокруг: — Это моя добыча.

— Мы найдем тебе девочку в Ожском замке, — попытался уговорить его Густав.

— Это же не простая девочка, — возмутился Тор. — И зовут ее Данна — наших так не зовут.

Тор с надеждой посмотрел на ярла Эйнара — уж этот-то должен его понять!

И Гоонский бык оправдал надежды юного владетеля:

— Нельзя отбирать у воина его первую добычу.

Крепко ухватив за руку испуганную девочку, Тор гордо отправился в свой шатер, а ярл Эйнар удостоился возмущенного взгляда Гильдис за неуместную шутку и в растерянности развел руками.

— Не волнуйся, благородная госпожа, — улыбнулся весельчак Хокан, — через день он ее забудет. Твой сын настоящий воин.

Но Хокан ошибся.

Глава 3 СОЮЗ

Поход Гоонского завершился полной победой. Духи не оказали сколько-нибудь серьезного сопротивления. Ярл сжег все их поселения на берегу и выдвинул жесткие требования. Переговоры продолжались недолго — духи приняли все условия благородного Эйнара. Ликованию дружин не было предела — авторитет ярла взлетел до небес. Гоонский не преминул воспользоваться этим. На привале, перед последним переходом, он собрал воинов в круг. Поздравив всех с блестящей победой, ярл призвал людей к молчанию о золоте духов. В случае соблюдения тайны он гарантировал каждому участнику похода долю в ежегодной дани, которую обязались выплачивать побежденные. Весть о здешнем золоте может привлечь сотни жадных авантюристов со всего Лэнда, которые разорят окончательно Приграничный край. Слова ярла вызвали живейший отклик у собравшихся, и все воины как один поклялись хранить тайну.

— И ты веришь их клятвам? — иронически усмехнулся Бьерн Брандомский.

— Пока человеку выгодно молчать — он молчит.

— А что мы будем делать дальше, благородный Эйнар, — засуха ведь не будет длиться вечно? Очень скоро наступят куда более суровые времена.

— Об этом я и хотел с тобой поговорить, Бьерн.

Ярл взял под руку собеседника, и они неспешным шагом отправились за пределы лагеря. Гоонский бросил плащ у одиноко растущей кривой березки, Бьерн последовал его примеру.

— Я предлагаю тебе союз, благородный владетель, — сразу взял быка за рога Гоонский. — Золото духов сделало нас самыми богатыми людьми Приграничья, так почему бы не использовать эти средства для наведения порядка в крае.

Гоонский вопросительно посмотрел на Брандомского, но тот не торопился реагировать на слова собеседника, сохраняя полную невозмутимость. Бьерн дураком не был, он давно уже понял, к чему клонит его благородный друг, и сейчас лихорадочно просчитывал в уме все выгоды и потери от предлагаемого союза. Честно говоря, Брандомский поначалу хотел воспользоваться неожиданно свалившимся на его голову богатством и уехать в Нордлэнд — доживать остаток жизни в довольстве и покое, но… Будет ли ярл Эйнар так же аккуратно выплачивать ему часть дани духов или преспокойно положит это золото в карман, забыв своего недавнего союзника? Бьерн на его месте поступил бы именно так. Вторая причина — Гильдис. Если бы удалось уговорить ее покинуть Приграничье и переселиться в Нордлэнд, то плевать бы тогда хотел Бьерн на золото духов. Несметные богатства Хаарского и Нидрасского замков с лихвой возместили бы ему эту потерю. Была, правда, небольшая помеха, мальчишка, Тор Нидрасский, но пока он вырастет, если вырастет вообще, много воды утечет в лэндовских реках. Одно препятствие пока мешало выполнению этого лелеемого Бьерном плана — равнодушие Гильдис. Более того, как стал догадываться в последнее время владетель, Эйнар Гоонский тоже не остался равнодушен к зеленым глазам хозяйки Ожского замка, и это создавало новые трудности, которые Брандомскому, возможно, не удастся преодолеть.

Гоонский не торопил Бьерна. Все мысли владетеля он читал, как в открытой книге. Ярл сделал ставку на алчность союзника и не сомневался в успехе.

— Безвластие в крае делает нас уязвимыми и перед стаей, и перед Нордлэндом, — продолжал неторопливо ярл Эйнар, — раз объединившись против меченых, мы после победы вновь разбежались по своим углам, злобствуя друг на друга и враждуя по самому незначительному поводу. Далее такое положение нетерпимо. Мы с тобой, благородный Бьерн, создадим надежный заслон против стаи и продиктуем свои условия другим.

Кислое выражение на лице Брандомского яснее ясного показывало, что он не в восторге от этого предложения. Но Гоонского это не смутило:

— Мы всего лишь пригласим наемников в Приграничье, поманив их хорошей платой, а содержать их владетели будут сообща.

— Плату наемники будут получать из моих рук? — быстро спросил Бьерн.

— Разумеется. Твой замок расположен у самой границы, и кто как не ты, дорогой друг, озабочен больше всех безопасностью наших земель.

Брандомский взволновался. План ярла Эйнара был прост, но сулил такие барыши, перед которыми меркло, пожалуй, и золото духов. Не говоря уже о власти над приграничьем, сравнимой разве что с королевской. Правда власть, скорее всего, приберет к рукам бычеголовый, но и Бьерну кое-что перепадет. Гоонскому нужна хотя бы видимость коллегиального органа, чтобы не раздражать на первых порах владетелей, и Брандомский для этой цели фигура вполне подходящая. Власть пока что не слишком привлекала Бьерна, но вот золото — это совсем другое дело. Здесь, правда, возникает вопрос — согласятся ли владетели регулярно вносить плату за содержание наемников? Вероятно, все-таки согласятся. Надо же что-то делать, иначе приграничные земли будут начисто разорены стаей. Да и наемники, в случае надобности, способны сами потребовать плату у слишком уж забывчивых нанимателей. Проблема в другом: сумеют ли Гоонский с Брандомским удержать наемников в крепкой узде, или эти не привыкшие к дисциплине люди станут для края еще большей проблемой, чем были меченые?

— Твой замок вполне способен разместить до полусотни воинов, владетель Бьерн, еще столько же мы разместим в Ожском замке. Этого вполне хватит, чтобы сдержать лэндовский сброд.

— Большой вопрос — удержат ли наемники стаю?

— Это моя забота, благородный Бьерн, все, что связано со стаей, я беру на себя. Твоя задача — собирать плату на содержание наемников да иметь под рукой полсотни дружинников на всякий случай.

Брандомский против такой постановки вопроса не возражал, хотя некоторые сомнения у него были. Оборона Змеиного горла — занятие настолько кровавое и трудоемкое, что одной самоуверенности бычеголового ярла маловато будет. Но, в конце концов, даже неудачная попытка потребует больших средств, а уж Бьерн сумеет выбить плату из прижимистых владетелей.

— Будет ли Гильдис получать свою долю золота духов?

— За вычетом некоторой части на оборону от стаи.

Брандомский поморщился, но после недолгих размышлений согласился с ярлом. Гильдис — женщина, но Ожская Дружина состоит из суровых мужчин, способных постоять за себя, и за свою хозяйку. Владетель протянул ярлу динару руку, которую тот с удовольствием пожал. Так был скреплен союз во многом разных людей, готовящихся сыграть немаловажные роли в кровавой драме, разворачивающейся на землях Лэнда.

Глава 4 МЕЧЕНЫЕ

Тор Нидрасский выслеживал врага. Враг был силен и опасен, а дружина самого владетеля состояла из одного человека — Данны. Зато дружина обладала несомненными достоинствами: двигалась бесшумно, не болтала языком и беспрекословно выполняла все приказы владетеля. Тор приподнял голову и огляделся. Место для наблюдения было выбрано неудачно. Густой кустарник мешал следить за событиями, происходившими на поляне. Тор приказал Данне оставаться на месте, а сам, крадучись, двинулся в обход кустарника. Сухая ветка предательски хрустнула под его ногой, стайка беспокойных птиц с шумом вспорхнула с ближайшего дерева. Тор присел, но было уже поздно — его обнаружили. Раздался резкий протяжный свист, и вражеское воинство плотным кольцом окружило незадачливого лазутчика.

— Кто такой?

Вопрос задал рослый крепкий мальчишка лет восьми, в рваной рубахе и коротких, не по росту штанах. На кожаном поясе вражеского предводителя висел, к удивлению Тора, богато украшенный кинжал. Тору стало страшно, но достоинства он не потерял.

— Я владетель Нидрасский и Ожский ярл Хаарский. — Длинный список подвластных земель прибавил Тору уверенности, но на мальчишек особенного впечатления не произвел.

— Владетель… — Рыжий мальчишка, который был не выше Тора ростом и уж никак не сильнее, презрительно сплюнул.

Было от чего владетелю Нидрасскому вспыхнуть от гнева и схватиться за рукоять ножа, который он обнажать не собирался, но дать острастку рыжему стоило. Рослый предводитель не обратил на движение Тора никакого внимания, он с любопытством разглядывал Данну, которая не пряталась на этот раз за спиной владетеля, а стояла рядом, спокойно глядя на чужаков большими темными глазами.

— Кто это? — кивнул рослый на Данну.

— Это моя военная добыча, — гордо сказал Тор, — я взял ее у духов.

— Сопли вытри своей добыче, — посоветовал черноволосый мальчишка с круглыми нахальными глазами.

Это уже было прямое оскорбление. Тор решительно шагнул к черноволосому и толкнул его кулаком в плечо. Удар был несильным, но чужак на ногах не удержался и потянул за собой владетеля Нидрасского. Однако Тору не суждено было огласить окрестности победным криком, поскольку противник неуловимым движением перебросил победителя через голову да еще, в довершение позора, уселся на него верхом. Конечно, подобные приемы допускаются в честном поединке, но уж больно обидно терпеть поражение буквально в шаге от победы. Торжествовал черноволосый, правда, недолго. Данна вцепилась в его роскошную шевелюру и с неожиданной силой стащила коварного мальчишку на грешную землю.

— Я прикажу вас выпороть, смерды, — крикнул разъяренный Тор, вскакивая на ноги.

Рослый вспыхнул от гнева и сделал шаг вперед:

— А это ты видел?

Тор на всякий случай попятился, но бежать не собирался. А рисунок под левым соском предводителя и вовсе не произвел на него особенного впечатления.

— Подумаешь, — презрительно скривил он губы, — этот знак есть у всех.

Рослый опешил:

— Ты хочешь сказать, что он есть и у тебя?

— Есть, — запальчиво крикнул Тор и тут же пожалел об этом. Мать строго-настрого запретила ему расстегивать одежду при посторонних, но не мог же владетель Нидрасский уступить простому мужику.

— Да он меченый! — ахнул черноволосый, увидев на груди забавного владетеля знакомый силуэт.

— Сам ты меченый, — крикнул обидчику Тор. Черноволосый рассмеялся, но в глазах его, к удивлению, уже не было вражды.

— И я тоже, — подтвердил он, расстегивая рубаху.

Тор задохнулся от удивления и ужаса, губы его задрожали, казалось, что он заплачет сейчас. Но заплакать на глазах у неприятеля было бы большим позором, и поэтому владетель Нидрасский бросился прочь, не разбирая дороги, ломая попавшие под горячую ногу кусты и размахивая руками, словно пытался отбиться от свалившейся на его мальчишескую голову беды.

— Так он владетель или меченый? — спросил удивленно рыжий.

— Ему, видимо, никто об этом раньше не говорил, — ответил рассудительный предводитель. — Надо бы рассказать о нем Чубу.

Тор был безутешен. Слезы градом катились из его глаз и падали на порыжевшую траву. Слишком уж тяжелым ударом оказалась для него эта прозвучавшая из уст незнакомого мальчишки новость. Страшные рассказы о меченых он слышал много раз. Башню проклинал в своих скучных проповедях капеллан замка, о меченых пела в своих песнях Берта, тревожно оглядываясь по сторонам, чтобы не услышала хозяйка. Меченые были разбойниками и убийцами, извечными врагами благородных владетелей. Вся Ожская дружина в один голос проклинала этих разбойников, и только мать да старый Ролло никогда о меченых не говорили — ни плохо, ни хорошо. Но ведь этого просто не может быть — не может быть, чтобы благородный владетель Нидрасский вдруг оказался разбойником? Наверняка эти наглые смерды что-то перепутали, а может быть, нарочно подшутили над легковерным владетелем. А он попался на их уловку.

— Пойдем купаться, — предложила Данна, в глазах ее было сочувствие.

Тор рассердился — не хватало еще, чтобы его жалела девчонка духов.

— Я не пойду, — сказал Тор хмуро, — мне нельзя.

— Почему? — удивилась Данна.

Никто и никогда не видел его без одежды — мать и Берта не в счет. Теперь Тор догадывался о причине запрета: его матери было стыдно за то, что он меченый. Тору вновь захотелось заплакать, но он сдержался. Нельзя так часто ронять владетельское достоинство перед рабыней. А Данна была рабыней, так говорили все.

Сбросив рубашку и штаны, Тор смело направился к ручью, однако вид медленно бегущей воды отрезвил его. Неизвестно еще, кто там прячется вон под той корягой, до сих пор он купался только в большом корыте, а это, называется, не совсем одно и то же. Да и вода, наверное, холодная. Не говоря уже о том, что в ручье может не оказаться дна. Ступит он ногой в мокрую пустоту и провалится по самую макушку. Хорошо этой рыбоедке, она, говорят, выросла среди рыб, а зачем владетелю, даже если он меченый, лезть в воду? Ему и на берегу хорошо.

Тор обернулся, ища глазами Данну, а когда увидел ее, то обомлел. До сих пор он пропускал мимо ушей недобрый шепоток дворни, которые называли Данну уродкой, но теперь он убедился собственными глазами в их правоте — девчонка духов отличалась от Тора. То есть она была, в общем, похожа, но не совсем. И не хватало-то сущей ерунды, но все-таки. Сделанное открытие явилось еще одним ударом за сегодняшний такой неудачный день. Мало того, что он сам оказался меченым, так вот вам, пожалуйста, добыча, которой он так гордился, оказалась с изъяном. Огорчению Тора не было предела, опустив голову, он побрел от ручья мимо удивленной Данны.

Вечером Тор поделился своими печалями с Густавом, тот был старым и надежным другом владетеля, перед которым не зазорно было раскрыть душу. О своей встрече с мечеными мальчишками он умолчал на всякий случай, но про Данну выложил все. Тору показалось, что Густав потрясен открытием не менее его самого, во всяком случае, воин согнулся пополам и в глотке у него что-то забулькало. Не сразу Тор сообразил, что Густав всего-навсего смеется. Это было обидно: что, собственно, смешного в чужом уродстве? Густав, отсмеявшись, пояснил расстроенному владетелю, что не все так плохо с Данной и что подобный недостаток есть, по сути, достоинство доброй половины человеческого рода. Почему недостаток является достоинством, Густав объяснять не стал.

— Вырастешь — узнаешь, — туманно пообещал он.

Тор хмыкнул и покосился на приятеля — не обманывает ли? Но Густав, похоже, говорил правду, хотя в его серых плясали огоньки.

Разговор с Густавом вернул Тору хорошее настроение. Кто знает, может быть, и меченым быть не так уж плохо. Взрослые такие странные, у них много тайн, но рано или поздно Тор узнает все.

Данну Тор разыскал на сеновале: девчонка духов лежала уткнувшись носом в душистую траву, и плечи ее вздрагивали от рыданий. Тор растерялся — в Ожском замке до сих пор полагалось плакать только ему, и вот появилось еще одно существо, нуждающееся в утешении. Утешать других Тору не приходилось. Он припомнил, как это делала Берта, и осторожно прижался щекой к щеке Данны, а потом погладил ее по мягким, пушистым волосам. Утешение оказалось делом легким и приятным, тем более, что долго возиться с девчонкой духов не пришлось. Не то что с самим Тором, который, случалось, поднимал ревом на ноги всю челядь.

Он проснулся от громкого голоса Берты, которая искала его по всем закоулкам замка. Данна сопела рядом, и Тор легонько толкнул ее в бок. Данна мгновенно открыла глаза, Тор приложил палец к губам.

— Тебе попадет, — предостерегла девочка.

Тор отрицательно покачал головой и, показав глазами на лестницу, первым полез вверх. Но Берта оказалась проворнее: Тор был схвачен в самом начале обходного маневра и с шумом доставлен вниз. При этом пострадало достоинство владетеля, потревоженное тяжелой рукой Берты, но с этим пришлось смириться. Берта долго и нудно читала нотацию Тору, но тот почти не слушал ее. Ему вдруг пришло в голову, что сейчас самое подходящее время для того, чтобы выяснить у знающего человека волновавший его с самого утра вопрос.

— Берта, это правда, что я меченый? — спросил он.

Берта слабо охнула и быстро закрыла ему рот ладонью, тревожно оглядываясь при этом по сторонам. Тор не на шутку перетрусил, ему до сих пор не приходилось видеть женщину такой напуганной. Кругом, к счастью, никого не было, кроме девчонки духов, а эта была слишком мала, чтобы представлять опасность.

— С чего ты взял?

Тор расстегнул рубаху и указал на пятно под левым соском:

— Я видел такое же у мальчишек сегодня утром.

Берта торопливо застегнула на Торе рубашку и потащила его в дом, несмотря на протесты и слезы возмущенного таким обращением мальчика. Берта здорово испугалась — это был единственный вывод, к которому пришел Тор, наблюдая за поднявшейся суматохой.

Глава 5 НАЕМНИКИ

Тор так и не добился ответа на волновавший его вопрос, зато получил изрядную выволочку от Берты. Благородному владетелю не полагалось бродить где попало и тем более болтать с кем попало. Две недели Тор находился под строгим присмотром, но, в конце концов, внимание стражей ослабло, и он змеей выскользнул за ворота замка, прихвати с собой Данну.

Мальчишек он нашел на прежнем месте, но встретили они его куда более дружелюбно, чем в прошлый раз.

— Лось, — назвал себя рослый, протягивая Тору руку.

Имя было странное, до сих пор ничего подобного Тору слышать не доводилось. Черноволосый назвался Арой, нахально подмигнув при этом владетелю. Рыжего так и звали Рыжим, а остальных имен Тор просто не запомнил, уж очень они походили на прозвища.

Рослый Лось вытащил из кустов деревянный меч и протянул Тору:

— Посмотрим, что ты умеешь, владетель.

Себе он взял два деревянных меча, мечи были короче того, что достался Тору. Владетель Нидрасский удивился такому раскладу, но промолчал. Владеть мечом его учил Ульф, мрачный и строгий командир Ожской дружины, поэтому Тор не сомневался в своем превосходстве над деревенским мальчишкой. Однако его поджидало горькое разочарование. Лось владел мечами виртуозно, ничего подобного Тору видеть до сих пор не доводилось, хотя он и выpoc среди воинов. Лось в два счета выбил меч из рук благородного владетеля Нидрасского. Тор утешал себя тем, что Лось был на два года старше его и уже поэтому сильнее. Однако и ровесник Тора Рыжий оказался не менее искусным бойцом. Тор был огорчен и не скрывал своего огорчения. Лось покровительственно похлопал его по плечу:

— Не расстраивайся, владетель, мы научим тебя драться, даром, что ли, ты меченый.

Лось явно гордился тем, что он меченый. Это удивило Тора, но время для вопросов, как ему казалось, еще не пришло.

— Наемники, — крикнул вдруг Рыжий.

Мальчишки сыпанули в разные стороны, и только Тор по-прежнему стоял на месте, удивленно оглядываясь по сторонам.

— Беги, — крикнул ему Лось и без страха прыгнул в воду, поднимая тучи брызг.

Три всадника выехали на поляну. Это были наемники ярла Гоонского, Тор уже видел их как-то в Ожском замке. Он сразу успокоился — наемники благородного Эйнара не посмеют его тронуть.

— Ты кто такой? — спросил его один из воинов, видимо, старший.

— Я владетель Нидрасский.

— По-моему, я где-то видел этого мальчишку, — заметил один из наемников, улыбчивый белозубый парень, и подмигнул Тору.

Однако товарищ белозубого оказался менее доверчивым. Подойдя к мальчику, он неожиданно разорвал на нем рубаху.

— Что я вам говорил! — торжествующе крикнул он, разворачивая Тора лицом к своим спутникам и указывая пальцем на знакомое всем пятно.

Старший помрачнел и потянул меч из ножен.

— Погоди, — остановил его белозубый, — я действительно видел его в Ожском замке, и эта девчонка была с ним.

— Ну и что, — возразил наемник, крепко державший Тора за плечо. — Нам приказано отправить все это чертово семя под нож — какая разница, деревенский он или из замка? Эти меченые были хваткие ребята, везде успели наследить.

— А если он действительно владетель Нидрасский? — не сдавался белозубый.

— Врет.

— Одежда на нем богатая, — засомневался старший и посмотрел на белозубого.

— Отвезем его в лагерь, — предложил тот, — пусть командир сам разбирается.

— А с девчонкой что делать?

— Придушить, чтобы не болтала.

— Беги! — крикнул Тор в ужасе. — Беги!

Данна, ни секунды не медля, прыгнула с обрыва и через мгновение скрылась в кустарнике по ту сторону ручья. Тор вздохнул с облегчением.

— Раззява! — обругал товарища старший.

— Да и черт с ней, — успокоил белозубый, — руки пачкать.

Наемник подхватил барахтающегося Тора и бросил на холку своего коня. Тор попытался соскользнуть вниз, но похититель с силой обрушил кулак на его голову.

Очнулся Тор от звука незнакомых голосов. Два всадника присоединились к его похитителям.

— Ну что? — спросил белозубый.

— Одного прикончили, а за вторым Эйрик погнался. Догонит, надо полагать.

— Их надо было давить, пока они еще ползали, а то прыгай теперь за этими сопляками по кустам.

— А этого зачем с собой тащите? — спросил один из наемников. — Куска кожи с отметиной будет достаточно. Брандомский платит за шкуры этих сопляков, как за мех ценного зверя, но сам рук пачкать не любит.

— Этот вроде из благородных, — неуверенно сказал старший.

— Не говори глупостей, — решительно произнес тот же голос. — Мальчишка наверняка врет, а мы потеряем золотой — не на что будет пить эту неделю.

Последний аргумент, видимо, произвел на похитителей Тора большое впечатление. Рука наемника так сдавила шею мальчика, что он едва не закричал от ужаса и боли, а потом метнулся глазами к небу в поисках спасения. Похоже, что на спасение он мог все-таки рассчитывать: рослый человек, примостившийся в развилке огромного дуба, едва ли не над головой Тора, прижал палец к губам.

— Черт его знает, — сказал белозубый в ответ на вопросительный взгляд старшего. — Тейт, наверное, прав, слишком уж долго мы возимся с этим сопляком.

Страшный удар обрушился на круп лошади, и Тор едва не слетел под ее передние копыта. Наемник, до сих пор крепко державший Тора за шиворот, захрипел, горячая капля упала мальчику на лицо, и, обернувшись, он увидел позади себя вместо наемника незнакомого человека с серыми сердитыми глазами. Над плечами незнакомца угрожающе торчали витые рукояти мечей. Наемники наконец оправились от неожиданного нападения и с руганью набросились на убийцу своего товарища.

— Держись, — крикнул сероглазый Тору и рванул из-за плеч узкие мечи.

Тор вцепился руками в широкий кожаный пояс незнакомца и закрыл глаза.

— Стой, — услышал он вдруг голос Ульфа.

Тор приоткрыл один глаз: Ульф в сопровождении встревоженного Густава появился на тропе. Из-за спины Ульфа выглядывала Данна, увидев Тора живого и невредимого, она радостно улыбнулась ему. За спиной Густава тоже болталась чья-то черноволосая голова. Тор с некоторым удивлением опознал Ару.

— Ты кто такой? — спросил старший, сверля Ульфа злыми глазами.

— Я командир Ожской дружины. — Ульф как всегда был спокоен и мрачен.

— С каких это пор Ожский замок вмешивается в наши дела? — выкрикнул белозубый.

— С тех пор, как вы захватили его владетеля.

Старший удивленно вскинул брови:

— В Ожском замке меченый владетель? Думаю, что Бьерну Брандомскому будет интересно это узнать.

— Он не узнает, — твердо пообещал Ульф.

— Это еще почему?

— Потому что ни один из вас живым отсюда не уйдет.

Старший покосился на ухмыляющегося Чуба, потом вновь вернулся к Ульфу:

— Это последний меченый, за его голову дадут кучу золота. Я отдам тебе твоего сопляка-владетеля, если ты мне поможешь.

Ульф отрицательно покачал головой:

— Я не отпущу вас живыми.

— Пеняй же на себя! — крикнул наемник и, обнажив меч, бросился на Ульфа.

Ульф первыми же ударами охладил пыл своего самоуверенного противника. Наемник обернулся, призывая на помощь товарищей, но тем было не до командира. Густав насел на белозубого, и тот с трудом отбивался от сыпавшихся со всех сторон ударов, воровато при этом озираясь по сторонам в поисках пути бегства. Чуб противостоял сразу двум наемникам. Конь плясал под ним, не желая подчиняться незнакомому наезднику. Меченому мешал и Тор, вцепившийся в его пояс мертвой хваткой. Чубу приходилось защищать не только себя, но и ребенка. Наемники быстро обнаружили слабое место в его обороне и целили теперь не столько в меченого, сколько в Тора. Однако Чуб был опытным рубакой, мечи в его руках сверкали, словно молнии, и он, хотя и не без труда, но все-таки отражал наскоки своих противников.

Ульф быстро сообразил, какая опасность угрожает Тору, и обрушил на противостоящего ему наемника град мощных ударов. Старший, уже не надеясь на самого себя, закричал, призывая на помощь товарищей. Один из наемников, атаковавших Чуба, откликнулся было на этот отчаянный призыв, но старшему его помощь уже не требовалась. В ту же секунду Чуб достал второго своего противника прямым выпадом в шею. Отзывчивого уложил Ульф рубящим ударом справа. Белозубый, единственный оставшийся в живых, быстро сообразил, что шансов уцелеть у него практически не осталось, метнулся было к кустам, но Густав достал его ударом в спину. Белозубый вскрикнул, взмахнул руками и свалился под ноги своего коня. Густав спрыгнул на землю и склонился над умирающим.

— Пощадите, — захрипел тот.

Густав вопросительно посмотрел на Ульфа, но командир Ожской дружины не был сегодня склонен к жалости, он лишь мрачно усмехнулся и отрицательно покачал головой. Густав опустил меч на голову хрипящего наемника.

— Я узнал тебя, — сказал Ульф меченому, забирая у него Тора, — и все равно — благодарю.

— Не стоит благодарности, — усмехнулся Чуб, — я не забыл, чей он сын.

Ульф на эти слова меченого даже бровью не повел, словно не расслышал.

— Я хотел бы повидать ярла Гоонского.

На этот раз Ульф услышал и удивился:

— Зачем?

— Есть разговор. — Чуб улыбнулся одними губами, глаза его настороженно следили за Ульфом и за приближающимся Густавом.

— Хорошо, я попытаюсь тебе помочь, — сказал Ульф после недолгого размышления.

Чуб подхватил черноволосого Ару на круп своего коня и, не сказав ни слова на прощанье, скрылся в густых зарослях. Ульф и Густав долго смотрели ему вслед. Особой теплоты в этих глазах, направленных в спину своего спасителя, Тор не обнаружил и слегка удивился этому обстоятельству.

— Меченый? — спросил он тихо у Густава.

— Меченый, — глухо отозвался тот, — будь они трижды прокляты.

Глава 6 ДОГАДКА

Ярл Эйнар прохаживался в задумчивости по парадному залу Брандомского замка. Низко склоненная голова его готова была, казалось, прошибить стену, но в последний момент ярл круто разворачивал свое грузное тело и так же размеренно шагал в обратном направлении. Владетель Брандомский, развалившийся в массивном резном кресле из мореного дуба, расслабленно наблюдал за гостем. Неиссякаемая энергия, распирающая массивную, фигуру Гоонского быка, подавляла и угнетала хитроумного Бьерна, которого, к слову сказать, природа не обидела ни ростом, ни статью. Слабодушием Брандомский тоже не страдал, но, тем не менее, никогда не решился бы бросить открытый вызов ярлу Эйнару. Видимо, понимание своей ущербности и мешало Бьерну более доброжелательно относиться к союзнику.

Ярл Эйнар поднял голову — его маленькие, глубоко пожженные глазки буквально буравили темное лицо владетеля.

— Шесть наемников за один день — не слишком ли много, благородный Бьерн?

Брандомский развел руками:

— Что поделаешь, благородный Эйнар, — я не могу приставить по няньке к каждому наемнику.

Гоонский был недоволен и не находил нужным скрывать это от собеседника. Вместо того, чтобы использовать наемников для укрепления Змеиного горла, Бьерн направил их усилия внутрь Приграничья для решения собственных проблем, что вызвало взрыв недовольства окрестных владетелей. Кроме того, наемники занялись откровенным грабежом крестьян, а хитроумный Брандомский закрыл на это глаза и пальцем не пошевелил, чтобы пресечь произвол. Лэндовские отбросы охотно нанимались на службу. В короткий срок, за какой-то месяц, удалось навербовать три сотни человек, но тем более их сразу нужно взять под жесткий контроль, иначе в будущем беды не миновать. Владетели Приграничья и без того скептически отнеслись к идее Гоонского, слабо веря, что лэндовский сброд прикроет границу. Убийство шести наемников могло быть только первой ласточкой, за которой последуют куда более серьезные неприятности.

— Стоило ли использовать наемников в поисках меченых мальчишек? — В голосе Гоонского послышалось раздражение. — Я поручил это дело тебе, владетель.

Бьерн встревожился. Менее всего ему сейчас хотелось поссориться с ярлом. Затеянное месяц назад предприятие успешно развивалось. Владетели Приграничья согласились с предложением Гоонского и даже начали, весьма неохотно, правда, выделять средства. Возможно, Бьерн допустил ошибку, отправив наемников в земли не слишком торопливых плательщиков, но лучше с самого начала дать понять владетелям, что шутить с ними не собираются, чем потом годами ссориться со скупыми и неуступчивыми по поводу взносов. К тому же, положа руку на сердце, Брандомский разделял скептицизм части владетелей по поводу наемников и спешил урвать побольше, пока дело не лопнуло. Разумеется, сам Бьерн не афишировал своего участия в погромах чужих земель, наоборот — всегда готов был выступить в качестве посредника.

Эту тактику Брандомского ярл Эйнар разгадал без труда, и, судя по всему, она ему не слишком понравилась. А тут еще неожиданная и необъяснимая гибель шести наемников на Ожских землях. Это едва не привело к бунту, и ярлу с трудом удалось удержать лэндовских головорезов от набега на Ожский замок. Гоонский переложил вину за гибель наемников на уцелевших меченых, которые якобы время от времени переправляются по озеру Духов в Приграничье. Однако Брандомский сильно сомневался, что, кроме Чуба, уцелел еще хоть кто-нибудь. На наемников напали трое, и, судя по следам, по крайней мере двое из них имели отношение к Ожскому замку. Не говоря уже о том, что шестой наемник был убит буквально в десятке шагов от ворот замка, и трудно было допустить, что его проглядели часовые, стоящие на стенах. И, тем не менее, ни Ролло, ни Ульф ни единым словом не обмолвились о происшествии. Поначалу Брандомский хотел выложить свои подозрения ярлу Эйнару, но по зрелом размышлении пришел к выводу, что торопиться с этим не следует. Убийство ожскими дружинниками наемников могло послужить козырной картой в игре, которую Бьерн вел с хозяйкой замка.

— С этого дня преследование мальчишек следует прекратить.

— Почему? — удивился Бьерн.

— Чуб попросил о встрече со мной. — Глаза Гоонского блеснули торжеством.

— Что может предложить тебе Чуб?

— Чуб связан с молчунами, а молчуны — это порох.

Брандомский присвистнул и с восхищением посмотрел на Гоонского:

— Ты думаешь, Чуб согласится?

— Уверен, что да.

— Когда состоится встреча?

— Об этом мне скажет Ульф.

— Ульф? — удивился Брандомский и умолк.

Любопытная мысль мелькнула в его голове — а не было ли среди людей, истребивших наемников, командира Ожской дружины? Чем больше Бьерн думал об этом, тем больше в нем крепла уверенность, что Ульф в этом странном деле не без греха. Чуб и Ульф — имя третьего не так уж важно. Как это он раньше не сообразил! Трое без труда справляются с шестью наемниками — по всему это должны быть незаурядные воины. Но что свело этих двух еще недавно заклятых врагов? Бьерн задумался. Соображал он, надо сказать, гораздо лучше, чем думал о нем высокомерный Гоонский бык.

«Тор, — решил Бьерн, — только он мог объединить столь разных людей, как Ульф и Чуб».

Оба они отлично знали, чьим сыном на самом деле является маленький владетель Нидрасский. Уж не схватили ли по ошибке наемники Тора — мальчишка часто болтался в окрестностях замка! «А почему по ошибке?! — озарило вдруг Бьерна. — Туз ведь пометить его мог. Это вполне в духе меченых. Капитан Башни не раз посещал Ожский замок после рождения сына». Бьерна бросало то в жар, то в холод. Нет, недаром его зовут хитроумным! Брандомский покосился на ярла Эйнара. Слава богу, Гоонский, занятый своими мыслями, не заметил волнения своего собеседника.

— Стриинтфилд! — ударило в голову Брандомскому. Не мог трусоватый Хенгист отравить капитана Башни. Ходили робкие слухи проОжский замок, но Бьерн пропустил их мимо ушей, и, похоже, напрасно. Меченый, видимо, пытался забрать мальчишку, как это положено по их законам. Но нашла коса на камень. Гильдис из рода Хаарских ярлов, а эти тем и славились всегда по Лэнду, что зубами держались за свое движимое и недвижимое. Вот и поплатился меченый. Но Гильдис какова! Может быть, не стоит Бьерну так уж торопиться с браком? Если уж Хаарская ведьма, не моргнув глазом, отправила на тот свет человека, которого любила, то на что же рассчитывать бедному Брандомскому? Несколько ядовитых капель в стакан вина — и к замкам Хаарскому, Ожскому и Нидрасскому прибавится замок Брандо пусть и не такой богатый, как эти три, но тоже довольно крепкий. Бьерн криво усмехнулся собственным мыслям. Нет, что ни говори, а эта тайна про меченого владетеля дорогого стоит, здесь не следует торопиться. Кто знает, может, все его догадки только плод разгоряченного воображения. Гильдис всегда может рассчитывать на поддержку Гоонского, и будет величайшей глупостью, если Бьерн своими неосторожными действиями загонит добычу в силки соперника. Ярл Эйнар дал ясно понять, что в обмен на порох оставит в покое меченых мальчишек, и уж тем более он защитит сына женщины, которую, как подозревал Бьерн, любит. Разумеется, упускать такую лакомую добычу, как Гильдис Хаарская, Брандомский не собирался, хотя ухо с этой женщиной следует держать востро — не ровен час пойдешь за шерстью, а вернешься стриженым. Конечно, и Гоонский может умереть, если ему в этом помочь, но как раз с этим торопиться не следует. Нужно укрепить свое положение в Приграничье, а помочь в этом Бьерну может только ярл Эйнар. Терпение одолевает силу. А ждать благородный Бьерн умеет, так же, как и наносить быстрые и точные удары, когда приходит время действовать.

— Тебе потребуется моя помощь, благородный Эйнар.

Гоонский удивленно покосился на собеседника:

— Думаю, что никакой опасности нет.

— Ты полностью доверяешь Ульфу? — не без яда спросил Брандомский.

— Ульф предан своей хозяйке, а в дружеском расположении ко мне Гильдис у тебя, надеюсь, нет сомнения? — насмешливо отозвался ярл.

Сомнения у Бьерна были, но он не стал ими делиться с надутым от спеси самодовольным индюком.

— Меня беспокоит твоя безопасность — меченый, в конце концов, может обмануть Ульфа. Чуб — человек коварный, ты это знаешь не хуже меня.

Кажется, Гоонский заподозрил в чем-то гостеприимного хозяина, во всяком случае, он довольно долго на него смотрел прищуренными глазами.

— Я понимаю твою тревогу, благородный друг, я понимаю, как трудно тебе за всем уследить, — ярл дружески улыбнулся союзнику, — пожалуй, я пришлю тебе своего племянника в помощь.

Улыбка благородного Эйнара не понравилась Брандомскому, еще меньше ему понравились слова бычеголового ярла, но возражать было глупо, и владетель скрепя сердце согласился.

Глава 7 ЧУБ

Знакомый силуэт мелькнул вдруг в проеме распахнутого настежь окна. Гильдис вздрогнула и отшатнулась, свеча в ее руке заколебалась, отбрасывая на стены неясные волнующиеся тени. Человек со скрещенными за спиной мечами легко спрыгнул на пол, повернул голову к окну и прислушался. В замке было тихо. Эта тишина, видимо, успокоила незнакомца, и он сделал решительный шаг вперед. Гильдис вскрикнула.

— Не бойся, — произнес спокойно незнакомец, — это я, Чуб.

Сердце Гильдис билось так гулко и часто, что, казалось, готовилось разорвать стесненную страхом грудь. Чуб медленно приближался. Слабый свет чадящей свечи выхватил из темноты круглое лицо с растянутыми в улыбке тонкими губами.

— Не узнала? — насмешливо спросил Чуб.

Гильдис с трудом овладела собой. Свеча в ее руке перестала колебаться, дыхание выровнялось, но страх остался. С трудом она подавила желание немедленно позвать кого-нибудь на помощь. Впрочем, в этом, кажется, не было необходимости. Приблизившись так, чтобы она могла видеть его лицо, Чуб остановился, скрестив руки на груди.

— Вот уж не думал, что тебя испугает присутствие меченого в спальне.

— Ты явился, чтобы оскорблять меня в моем собственном замке?

— Какие могут быть обиды между старыми знакомыми, — Губы Чуба вновь скривились в усмешке.

— Как ты попал в замок?

Гильдис соскользнула с постели, накинув на плечи халат. Длинные волосы рассыпались по плечам. Чуб не отрываясь смотрел на женщину, словно пытался смутить ее своим вниманием. Его откровенный взгляд заставил Гильдис покраснеть и плотнее запахнуть полы халата.

— Ты похорошела с годами, — сказал Чуб.

— И ты влез ночью в окно моей спальни, чтобы сообщить мне об этом?

Гильдис уже почти успокоилась, мощная фигура меченого уже не перекрывала ей путь к отступлению. Впрочем, бежать от прошлого она пока не собиралась.

— Увы, благородная госпожа, — засмеялся Чуб, — плохие настали времена: меченые не прыгают в окна красивых женщин, чтобы говорить с ними о любви.

— Зато ничто, похоже, не мешает им смотреть на женщин нахальными глазами.

Чуб лишь улыбнулся в ответ — смутить его было трудно. Если судить по раскованной позе, то он рассчитывал на долгий разговор. Выставить его будет непросто, да и не было в этом никакого смысла — в любом случае, от себя не убежишь. Появление меченого всколыхнуло в Гильдис столько воспоминаний, что одиночество было для нее сейчас худшим испытанием, чем предстоящий непростой разговор с Чубом.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Я проник в замок по подземному ходу.

Гильдис закусила губу, рука ее невольно потянулась к колокольчику. Чуб сделал предостерегающий жест:

— Я думаю, нам свидетели не нужны.

— От кого ты узнал про подземный ход?

— Ты забыла, благородная госпожа, что этот замок еще сотню лет назад принадлежал меченым. Один из твоих предков получил его за верную службу — как видишь, мы ничего не забываем — ни плохого, ни хорошего.

Он по-прежнему говорит «мы», этот меченый. Видимо, в нем неистребима вбитая с детства потребность считать себя лишь частью большого целого. Но ведь Башни давно уже нет, а стоящего перед ней человека, с его инстинктом лесного муравья, можно, наверное, пожалеть.

— А о чем вы еще не забываете? — В ее словах был вызов, но, как она надеялась, не совсем понятный Чубу.

— Мы не забыли, что нынешний владетель этого замка — меченый и, значит, наш самый надежный союзник в Приграничье. В будущем, конечно.

— Что нужно тебе от моего сына? — В голосе Гильдис были холод и глубоко запрятанный страх.

— Я вырвал твоего сына из лап наемников — разве Ульф не рассказывал тебе об этом?

Гильдис отшатнулась. Ужас острыми когтями царапнул сердце. Знала ведь, что не оставят в покое ее сына ни те, ни эти. А что же теперь? Убивать, снова убивать, чтобы спасти сына?

Чуб не видел в полумраке ее лица, но, видимо, уловил состояние:

— Не бойся, никто из похитителей не ушел живым: тайна твоего сына так и осталась нераскрытой. Надеюсь, своим людям ты доверяешь.

Гильдис молчала. Все было напрасно, даже смерть Туза — страшный грех ее души. Меченый — это как проклятье, и это проклятье теперь вечно будет висеть над головой ее сына. Владетели никогда не признают его своим: чужой там, чужой здесь. И все потому, что его мать осмелилась любить — любить без оглядки не человека даже, а меченого, которого ее любовь не смогла оторвать от чудовищного порождения Сатаны — Башни.

Чуб едва заметно пожал плечами:

— Туз оставил своему сыну опасное наследство.

Он опять угадал ее мысли, наверное, потому, что они были сходны с его собственными. Цели вот только у них были разными, и с этой минуты Гильдис не позволит жалости смущать ее сердце. Этот человек одинок, но он заслужил свое одиночество, да и, кажется, не слишком тяготится им.

— Я пришел к тебе за помощью. — Чуб резко сменил тему разговора.

— С каких это пор мы стали друзьями?

— Бывают ситуации, когда честный враг лучше лживого друга. К тому же мы союзники — оба желаем добра Тору. Ты слышала об истреблении меченых мальчишек в окрестных деревнях?

— Я не одобряю этого.

— Но и не противишься, — жестко усмехнулся Чуб, — хотя твой голос мог бы быть услышан. Ты хочешь спасти одного сына, а у меня этих сыновей больше сотни, и я должен позаботиться о каждом.

— И что же ты хочешь от меня?

— Ты должна укрыть дюжину мальчишек в своем замке.

— Наемники разрушат замок, если узнают, что я прячу здесь меченых. Все владетели осудят меня.

— И осуждение кучки негодяев для тебя более весомо, чем жизнь двенадцати детей? Ты хуже, чем я думал, Гильдис!

— За осуждением последуют выводы и гибель этих детей — я не смогу их защитить.

Чуб отрицательно покачал головой:

— Завтра я встречаюсь с Гоонским, и, думаю, мы договоримся: меченых оставят в покое, по крайней мере, их не будут преследовать открыто.

— Зачем же тогда ты прячешь их за стены замка?

— Так надежнее. Кроме того, Тору в будущем понадобятся верные люди. Неужели ты думаешь, что владетели когда-нибудь забудут, чей он сын?

— Он сын владетеля Нидрасского, — Гильдис упрямо сжала кулаки.

Чуб засмеялся:

— Я ведь рос бок о бок с Тузом, благородная госпожа, и черты его лица я помню даже лучше, чем свои, как помнят внешность последнего капитана Башни и многие владетели — уж очень он им насолил.

— Ты хочешь втянуть моего сына в свои безумные затеи, призрак Башни не дает тебе покоя! — Ненависть к этому улыбающемуся человеку переполняла Гильдис. — Я обращусь к ярлу Эйнару, и он поможет мне.

— Конечно, — презрительно скривил губы Чуб, — союз с Гоонским быком выгоднее союза с последним меченым.

— Уходи, или я позову своих людей, — гневно выкрикнула Гильдис.

Чуб улыбался, но глаза его оставались холодными:

— Я думаю, Тору интересно будет узнать, как умер его отец, капитан Башни Туз. И чьи тонкие, изящные пальчики бросили яд в его кубок.

Гильдис отшатнулась и смертельно побледнела. До сих пор она считала, что Чубу ничего не известно об истинных виновниках смерти Туза.

— Он поймет меня! — выкрикнула она.

Меченый издевательски засмеялся:

— Не думаю, благородная госпожа, отравители, как я успел заметить, ни в ком не вызывают сочувствия. — Чуб шагнул к женщине и сдавил железными пальцами ее запястья. — Туз простил тебя перед смертью, потому ты и жива, за твое преступление расплатились другие, но я тебя не простил, и я расскажу твоему сыну и о благородстве его отца, и о чудовищной подлости его матери. Знаешь, в чем разница между тобой и Тузом, Гильдис: он любил тебя больше, чем Башню, а ты ненавидела Башню больше, чем любила его. Ненависть всегда сильнее любви, Гильдис, — я ненавижу! А потому берегись. Вряд ли Тор будет столь же благороден, как его отец, — он не простит.

— Я согласна, — прошептала Гильдис, задыхаясь от прихлынувшего вдруг страха, — только молчи.

Чуб с минуту не отрываясь смотрел в ее наполненные ужасом глаза, потом резко отвернулся и поспешно отошел к распахнутому окну.

— Я не буду брать с тебя клятвы, — сказал он глухо, не глядя на Гильдис, — пусть защитой им будет твоя больная совесть.

Глава 8 ДОГОВОР

Ярл Гоонский сидел, небрежно прислонившись спиной к необъятному стволу старого дуба, и не то дремал, не то думал о чем-то своем. Эйрик Маэларский, призванный ярлом на помощь Брандомскому, с удовольствием растянулся на траве во весь рост и смотрел на небо широко открытыми разами, словно собирался постичь все его тайны. На красивом лице его читалась откровенная скука. Он был племянником Гоонского и перенял у ярла многие неприятные черты, не унаследовав никаких достоинств. Так, во всякое случае, думал владетель Брандомский, нервно прохаживаясь по небольшой поляне на краю Ожского бора. Легкомыслие проявленное ярлом Эйнаром, неприятно поразило Бьерна, не взять никакой охраны на встречу с меченым — непростительная глупость. Брандомский хотел, было, уже отказаться от участия в этой опасной затее, но любопытство пересилило страх. Кроме того, отказ от переговоров с меченым означал бы, что Брандомский согласен на вторые роли при ярле Гоонском, а этого Бьерн допустить не мог. Хватит и того, что он терпит подле себя этого молодого болвана Эйрика Маэларского. Союз их с Гоонским был задуман как союз равных, и Бьерн не позволит изменить условия договора. Рассерженный владетель резко обернулся к ярлу Эйнару:

— Где же, в конце концов, этот проклятый меченый?

Гоонский открыл глаза и добродушно улыбнулся возбужденному Бьерну:

— Не стоит так волноваться, благородный друг, меченый жаждет этой встречи не меньше нашего.

Брандомский недовольно фыркнул. Эйрик Маэларский поднял голову и насмешливо посмотрел на Брандомского. Бьерн вспыхнул и неосторожно опустил руку на эфес тяжелого меча. Эйрик приподнялся на локте — в глазах его уже не было веселья, а губы надменно сжались. Брандомский сделал вид, что поправляет меч, и отвернулся от нахального молокососа.

— Я все-таки считаю, что охрана нам не помешала бы.

— Ссора с нами не в интересах меченого, — спокойно отозвался ярл, не меняя позы.

— Есть люди, — протянул нахальный Эйрик, — у которых слишком обострено чувство опасности, боюсь, что наш благородный друг из их числа.

Бьерн вспыхнул и даже сделал шаг к молодому владетелю, но ярл Эйнар решительно вмешался в закипающую ссору.

— Осторожность столь же необходимое качество воина, как и храбрость, — заметил он племяннику, укоризненно качая головой. — Твое счастье, Эйрик, что ты не был знаком с Башней так близко, как мы с владетелем Бьерном.

Маэларский презрительно скривил губы, но возражать дяде не стал, хотя, по его мнению, слишком уж много было пустой болтовни об этих меченых. А уж о трусоватом Бьерне и говорить нечего: ему, видите ли, нужна охрана, чтобы защититься от одного человека. Никакого иного определения как позорное его поведение не заслуживает.

Меченый появился бесшумно, и три владетеля невольно дрогнули, увидев его в пяти шагах от себя. Первым опомнился Гоонский:

— Я приветствую тебя, сержант.

Чуб в ответ едва заметно кивнул головой, чуть скосив при этом глаза на незнакомого молодого человека, развалившегося в небрежной позе на траве.

— Мой племянник, благородный Эйрик, — представил его ярл. — Мне передали, что ты хотел встретиться со мной, сержант.

Чуб опустился на землю, жестом приглашая собеседников последовать его примеру. Стороннему наблюдателю могло показаться, что встретились добрые друзья и в ожидании веселой пирушки на свежем воздухе ведут непринужденную беседу.

— Я предлагаю тебе, ярл, заключить договор.

— Договор заключают воюющие стороны, — небрежно заметил Гоонский, — а кого представляет сержант Чуб — тень?

Чуб усмехнулся:

— Значит ли это, что ярл Гоонский боится тени?

— А кто сказал, что я боюсь?

— По твоему приказу убивают детей Башни. Не думаю, что тебе это доставляет удовольствие, значит, это делается из страха.

— Это делается из предосторожности, сержант, — нахмурился Гоонский. — Мальчишки имеют одну неприятную особенность: со временем они становятся мужчинами.

— Я все же думаю, что у тебя, ярл, немало и других забот, кроме этой весьма неприятной.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты еще не выяснил, ярл, отчего умирают твои воины?

Брандомский вскочил на ноги, кипя от возмущения:

— Это ты! Я так и думал, что это ты!

Чуб равнодушно поднял глаза на разъяренного владетеля:

— Не валяй дурака, Брандомский, я не меньше вашего заинтересован в обороне Змеиного горла.

— Что же ты предлагаешь нам, сержант?

— Я дам тебе порох, ярл, а ты гарантируешь безопасность детям на десять лет.

— А почему только на десять?

— Потому что за эти десять лет ты, ярл, поймешь, что вам они нужны даже больше, чем мне.

— Ты говоришь загадками, меченый.

— Это все, что я могу тебе сказать.

— Десять лет! — возмутился Бьерн. — Да за это время из них вырастут такие волки, что с ними сам черт не совладает.

Чуб даже глазом не повел в его сторону, он ждал ответа от Гоонского.

— Десять лет — большой срок, — задумчиво проговорил ярл Эйнар.

— Большой, — охотно согласился Чуб, — но полученный от меня порох позволит тебе удерживать стаю, да и замки станут покладистее, зная твою силу.

Последнее замечание меченого понравилось Бьерну:

— Ты не собираешься ставить нам никаких условий?

— Кроме одного: я оставляю за стенами Ожского замка дюжину своих ребят и не хочу, чтобы с ними приключилась беда.

— И хозяйка замка дала на это свое согласие? — удивился владетель Маэларский, впервые обнаруживший интерес к разговору.

— Милосердие благородной Гильдис поистине безгранично, — заметил ехидно Бьерн, скрывая за насмешкой досаду, впрочем, он догадывался об истинных причинах этого поступка.

Гоонский промолчал, видимо, неожиданное заявление Чуба его мало тронуло.

— Я согласен, — сказал он наконец после недолгого раздумья. — Кто будет доставлять нам порох?

— Либо я, либо один из молчунов. Связь будем поддерживать через Ожский замок. Всего хорошего, владетели.

И, не кланяясь, Чуб повернулся к собеседникам спиной и бесшумно исчез в лесных зарослях.

— Серьезный мужчина, — одобрил меченого веселый Эйрик. — Но неужели, дядя, ты собираешься выполнять условия этого договора?

— Я часто слышал одну поговорку, — озабоченно произнес Гоонский, — меченый убивает мечом, а вохр взглядом, раньше я не принимал ее всерьез, и теперь мне кажется, что напрасно.

Брандомский побледнел: сам он видел вохра только издали, но несколько его воинов уже умерли от неизвестных причин. И по какой-то роковой случайности это были как раз те дружинники, которые наиболее решительно противостояли стае во время прорывов. Многие, в их числе и сам Бьерн, полагали, что люди умирают от заразы, занесенной в Приграничье стаей.

— А как же меченые? — удивился Маэларский.

— Меченые имели дело со стаей на протяжении сотен лет и, вероятно, имели против этой напасти противоядие, — отозвался Гоонский.

— Так почему ты не потребовал его у Чуба? — спохватился Бьерн.

— Боюсь, что противоядие у меченых в крови, — вздохнул ярл, — и вряд ли они могут им с нами поделиться.

— Так что же нам делать?

— Жить, — усмехнулся Гоонский. — На наш век наемников хватит. Лэнд поставляет этот сброд в избытке, а отчего они умирают, никого не волнует. А вот своих воинов стоит Поберечь.

Глядя в расстроенные лица своих собеседников, ярл Эйнар усмехнулся:

— Не все так уж безнадежно, благородные владетели, у нас есть еще несколько десятков меченых на вырост.

И ярл засмеялся, откинув назад седеющую голову.

Лось не понял, почему засмеялся толстый ярл, да его это не особенно интересовало. Главное, что Чуб благополучно ушел с поляны и слежки за ним не было. Пока владетели держали данное слово.

— Все чисто. — Лось спрыгнул с дерева и подошел к Чубу.

— Ярл Гоонский не дурак.

— Зачем ты даешь им порох? — сердито спросил мальчик.

— Кто-то должен прикрыть Змеиное горло от стаи, пока вы подрастете — пусть это будет ярл Гоонский. Придет время, и мы вырвем Приграничье из его рук.

— Зачем ты отправляешь нас в Ожский замок? Тор родился владетелем, он никогда не будет меченым до конца.

— Тор нам нужен. — Чуб посмотрел на мальчика погрустневшими глазами. — У него будут деньги, у него будет власть, он наш единственный союзник в Приграничье. Наша с тобой задача — сделать все, чтобы он это не утратил. Охотников до его добра будет более чем достаточно.

— А если Тор не захочет восстанавливать Башню?

— Нужно, чтобы захотел. Это будет главной твоей задачей. Тор должен стать меченым, пусть даже и не до конца. — Чуб хлопнул по плечу озабоченного Лося: — Веселей, меченый, жизнь только начинается, и ничего не потеряно, пока мы живы.

Часть вторая ТАЙНЫ ОЖСКОГО ЗАМКА

Глава 1 ССОРА

Многочисленная группа веселых всадников, поднимая тучи брызг, переправилась через полноводный в эту пору ручей и устремилась к Ожскому замку. Алые плащи на плечах предводителей указывали на высокий ранг гостей. Густаву показалось, что он узнал в одном из них ярла Эйнара Гоонского, правителя Приграничного края. Гость был не то чтобы нежеланный, но обременительный. Перекрестившись, Густав поспешил вниз, предупредить Ульфа о визите высоких особ.

Молодой владетель Тор перехватил озабоченного Густава во дворе замка. На губах владетеля играла беззаботная улыбка. Узнав о предстоящем визите правителя края, он помрачнел, зеленые глаза недовольно блеснули из-под длинных ресниц.

— Иди, открывай ворота, — приказал Тор старому воину, — об остальном я позабочусь.

— А как же Ульф?

— Приказываю здесь я, — надменно бросил владетель Нидрасский.

Густав поспешно зашагал к воротам. Тор смотрел ему вслед невидящими глазами, думая о своем, не слишком веселом. Подошедший Ара осторожно тронул его за плечо:

— О чем задумался, владетель?

Тор обернулся: кривая усмешка, более похожая на гримасу, исказила правильные черты его лица:

— Ярл Эйнар жалует к нам в гости.

Ара вскинул густые, черные, словно сажей вымазанные брови:

— Что нужно Гоонскому быку в нашем замке?

— Скоро узнаем, — вздохнул Тор и нехотя направился к дому.

Гильдис удивленно взглянула на вошедшего сына. Не часто в последнее время он баловал ее своим вниманием. Взрослого человека у материнской юбки не удержишь, но была и другая причина, вызвавшая размолвку между матерью и сыном. Рано или поздно им придется объясниться, и Гильдис надеялась, что сын ее поймет. Должен понять, несмотря на шепоток и досужие сплетни, которыми была окружена ее новая неожиданная беременность. Многие намекали Гильдис на якобы неоспоримое сходство Тора с Тузом, но она этого сходства не видит. Разве что рост и цвет волос, но глаза у Тора совсем другие. У ее сына добрые глаза, хотя в них сейчас и стынет обида на мать. Но, даст бог, все развеется. Имеет же право Гильдис после стольких мук хоть на капельку счастья.

Тор пожалел мать: нежданные гости — лишние хлопоты. Но делать нечего — повелителя края не выставишь за порог без причины. Гильдис выслушала сына спокойно, и он так и не смог определить по ее лицу, обрадована она неожиданным визитом или огорчена.

— Тебе следует встретить ярла Эйнара у ворот замка.

Тор поморщился: он не любил Гоонского и не собирался скрывать это от матери.

— Скажи Ульфу, пусть позаботится о гостях.

— Я все сделаю сам.

Гильдис уловила в глазах сына плохо скрываемое раздражение и пристально посмотрела ему в глаза.

— Как знаешь, — произнесла она спокойно, хотя в душе ее шевельнулась обида.

Ярл Гоонский в сопровождении блестящей свиты из молодых владетелей уже вступил в Ожский замок через предупредительно распахнутые ворота. Густав принял поводья, небрежно брошенные повелителем края. Тор, придав лицу надменное выражение, придерживая рукой длинный и неудобный дедовский меч, сделал несколько шагов навстречу благородному Эйнару. Гоонский дружески обнял молодого владетеля. Пышно разодетая свита, сверкая зонтом и серебром расшитых по последней моде плащей, со смехом и шутками приветствовала владетеля Нидрасского. Тор улыбался молодым владетелям, но глаза его настороженно следили за Гоонским. Ярл перебросился несколькими словами со склонившимся перед ним Ульфом, и лицо его приняло озабоченное выражение.

Эйрик Маэларский, племянник повелителя края, подтолкнул плечом своего нового приятеля Сивенда Хаслумского, недавно прибывшего из Нордлэнда и плохо знакомого с приграничными нравами:

— А это те самые меченые, о которых ты меня расспрашивал, благородный друг.

Хаслумский с изумлением уставился на стоящую поодаль группу молодых воинов в черном, ничем особенно не отличающихся от прочих — разве что мечами, которые висели за спиной крест-накрест. Благородный Сивенд, ожидавший увидеть, по меньшей мере, чертей с рогами, не мог скрыть своего разочарования, чем чрезвычайно позабавил веселого владетеля Эйрика.

— Не все золото, что блестит, благородный Сивенд, — усмехнулся Маэларский. — Таких волков и в Приграничье ныне редко встретишь, а уж у вас в Бурге и подавно. Меченые на вохра ходят в одиночку, а нордлэндские владетели им на один зуб.

В словах Эйрика Хаслумскому почудилась насмешка, он хотел было уже обидеться, но тут глаза его встретились с такими черными и глубокими, как омут, глазами, что у Сивенда даже дух перехватило.

— Кто это? — спросил он у Эйрика.

Маэларский скользнул оценивающим взглядом по фигуре девушки — редкостная красавица, надо признать. Высока, стройна, крутобедра и полногруда, волосы цвета воронова крыла волной падают на спину. А таких лиц с черными дугами бровей и пухлыми устами у лэндовских девушек не бывает.

— Похоже, это Данна, подружка Тора, давненько я ее не видел. — Эйрик даже прищелкнул языком от восхищения. — Лет пятнадцать назад ее вывезли с той стороны границы. Ее отец был колдуном, сдается мне, что и она не без греха.

— За такие глаза ей любые грехи простятся, — заметил стоящий рядом ярл Грольф Агмундский.

— Не все так великодушны, дорогой Грольф.

Молодые владетели засмеялись. Сивенд Хаслумский подкрутил усы и огладил небольшую бородку, пытаясь, видимо, ослепить красавицу нордлэндским блеском, но в ответ получил лишь удивленный и слегка пренебрежительный взгляд. Маэларский в душе посмеялся над Сивендом, мнящим себя неотразимым. Последнюю буржскую моду Эйрик считал нелепой, а уж являться в таком виде в Приграничье, пленять красавиц — и вовсе смешно. Молодому Хаслумскому следовало бы брать пример со своего земляка Рекина Лаудсвильского, который то ли из бедности, то ли из скромности уже целый месяц ходит в простом коричневом камзоле, пошитом, надо полагать, еще во времена героических отцов. Впрочем, и на Лаудсвильского глаза красавицы Данны произвели большое впечатление. Но, в отличие от Сивенда, Рекин не пытался покорить девушку и, может быть, поэтому был удостоен более доброжелательного взгляда.

— Колдовской замок, — вздохнул нордлэндец, — меченые, ведьмы…

Лаудсвильский, видимо, наслушался в детстве буржских сказок о Приграничье и был страшно рад, что нашел в Ожском замке подтверждение самым смелым фантазиям. Маэларский счел своим долгом предостеречь заезжего гостя от слишком громкого и бурного проявления чувств. В Ожском замке не прощают обид. Лаудсвильский, однако, предостережению не внял и затронул тему, которой Эйрик никому бы не советовал касаться во избежание крупных неприятностей.

— Ах, бросьте, благородные владетели, — заступился Хаслумский за земляка, — о связи гордой хозяйки Ожского замка с командиром собственной дружины шепчутся даже у нас в Бурге, а вы делаете вид, что для вас это тайна за семью печатями.

— Эйрик прав, — вмешался осторожный Грольф Агмундский, — советую придержать язычок, благородный Сивенд, иначе тебе не миновать крупной ссоры с Тором Нидрасским, который в драке совсем не подарок.

— Вот как, — удивился Хаслумский, поправляя подвитые и уложенные по последней моде локоны, — неужели этот деревенский мальчишка чего-нибудь стоит?

— Гораздо больше, чем такая напомаженная шлюха, как ты.

Пораженный неожиданной отповедью, Сивенд резко обернулся: высокий воин с широким рваным шрамом через правую щеку смотрел холодными глазами прямо ему в лицо. Хаслумский трусом не был — побелев от гнева, он бросился на обидчика. Лось, не изменив позы и даже не расцепив сложенных на груди рук, спокойно слушал беснующегося владетеля.

Поднятый шум привлек внимание ярла Гоонского:

— Негоже, владетель, обнажать меч в гостях у друзей.

Эйрик Маэларский, повинуясь взгляду Гоонского, решительно вмешался в происходящее.

— Успокойся, благородный Сивенд, подобные размолвки между воинами не решаются криком.

Хаслумский осознал наконец что со стороны его поведение выглядит глупо, и вернул в ножны вытянутый уже но половины меч.

— Пусть кто-нибудь договорится с ним о поединке.

Гоонский неодобрительно покачал головой и, взяв Тора под руку, последовал с ним в дом.

— Я думаю, нет смысла терять время на примирение противников, — заметил Грольф Агмундский.

Ара согласно кивнул:

— Завтра на рассвете, каждый своим оружием.

Секунданты холодно раскланялись. Инцидент был временно исчерпан. Хаслумский собрался было покинуть Ожский замок, но Маэларский его удержал, намекнув, что поведение нордлэндского владетеля сочтут невежливым, а то и чего доброго, трусливым. Агмундский поддержал Эйрика, заметив, что оскорбление Сивенду нанес не владетель Тор, а сержант меченых, который не имеет кровных связей ни с Нидрасскими, ни с Хаарскими.

— Надеюсь, я не уроню себя в глазах приграничных владетелей этим поединком? — забеспокоился Хаслумский.

— Упаси бог, — не сдержал улыбки Эйрик. — Если ты благородный Сивенд, устоишь против меченого, то все приграничные замки сочтут тебя самым дорогим и желанным гостем.

Хаслумский объяснением был удовлетворен, зато Лаудсвильский глянул на Маэларского с удивлением. Видимо Рекин был поумнее своего земляка, а потому сообразил, что слава победителя меченых дорогого стоит. Вслух он, однако, ничего не сказал, не желая, видимо, огорчать и расхолаживать Сивенда накануне опасного поединка.

Владетели последовали в парадный зал Ожского замка, где для гостей уже был накрыт огромный стол. Хаслумского с Лаудсвильским посадили как раз напротив меченых, что позволило последнему попристальней присмотреться к героям самых страшных буржских легенд. Впрочем, дело было не только в легендах, но и в инструкциях ордена, которые Рекин получил перед отъездом в Приграничье. Меченые были молоды, словоохотливы и насмешливы. Лаудсвильский с ходу включился в разговор, затеянный Эйриком Маэларским. Речь шла о духах и таинственных чужаках, которые их время от времени посещают. Черноволосый Ара утверждал, что видел их собственными глазами, благородный Эйрик скептически хмыкал. Лось был, кажется, недоволен откровенностью своего товарища и даже бросил на него пару раз предостерегающие взгляды. Похоже, сержант меченых считал, что Ара в горячке спора сболтнул лишнее.

Заинтересовавший Лаудсвильского разговор прервал ярл Эйнар, поднявший кубок за хозяйку Ожского замка, не преминув при этом отметить ее заслуги в борьбе против Башни. Меченые, сидевшие напротив благородных владетелей, встретили этот тост ледяным выражением окаменевших лиц. Поэтому тост ярла, к его удивлению, вызвал куда менее бурную поддержку, чем он ожидал. Кажется, Гоонский все-таки осознал свою бестактность, поскольку тут же предложил выпить за всех защитников Ожского замка.

К чужакам и духам разговор больше не возвращался: обсуждали недавнюю женитьбу благородного Фрэя Ингуальдского, к которому, к слову сказать, у Лаудсвильского были рекомендательные письма. Рекин, успевший уже побывать в замке благородного Фрэя, о новой хозяйке Ингуальда отозвался в самых лестных выражениях. Сивенд, прервав Лаудсвильского на самом патетическом месте, назвал благородную Кристин кривлякой, чем слегка шокировал почтенную публику и едва не вызвал новую ссору, на этот раз с благородным Рекином, который, слегка разгорячившись от выпитого вина, вздумал защищать честь дамы. К счастью, Лаудсвильский вовремя опомнился и махнул на Сивенда рукой. У Хаслумского сегодня явно неудачный день: что ни скажет, все невпопад.

Шум на дальнем конце стола обеспокоил Гоонского. Ярл подозвал к себе племянника, но Эйрик только руками развел:

— Сивенд и слушать ничего не желает.

— Мальчишка, — обругал нордлэндца ярл, — меченый расправится с ним, как волк с ягненком.

Маэларский был абсолютно согласен с дядей. Разве что у волка будет с утра хорошее настроение, и он ограничится тем, что попортит шкуру своему противнику.

— Поговори с Тором, — посоветовал Гоонский племяннику, — Не страшно, если Лось пустит кровь этому самодовольному прыщу, лишь бы нам удалось вернуть его живым высокородному папаше.

Эйрик недовольно скривил губы. Он не слишком жаловал высокомерного Хаслумского и был даже рад, что тот вляпался в неприятную историю, но отец Сивенда, первый министр короля Рагнвальда, был пока еще нужен Гоонскому в его нелегком противостоянии с владетелем Брандомским. Это следовало учитывать, и Маэларский взял на себя неприятную миссию переговоров с Тором.

Тора дипломатия владетеля Маэларского позабавила, но заставила и призадуматься. Эйрик не был его другом, но не был и врагом, то же самое можно было сказать и о Сивенде Хаслумском, попавшем по собственной глупости как кур в ощип. Смущало Тора только участие в этом деле Гоонского, а Эйрик вряд ли затеял бы этот разговор, не посоветовавшись с дядей. Тор оглянулся на дальний конец стола, где вновь о чем-то спорили владетели и меченые, и подосадовал, что Эйрик вздумал обсуждать столь деликатную тему прямо в зале. По насупленному лицу Лося было видно, что перемещения Маэларского не остались им незамеченными, и уж конечно сержант меченых отвергнет все предложения и просьбы Гоонского быка. Благородный Эйрик своей неуклюжей дипломатией, похоже, сослужил Хаслумскому плохую службу. Недаром же говорится, что благими намерениями дорога в ад вымощена.

Глава 2 ПОЕДИНОК

Утро выдалось сырым и холодным, а сгустившийся к рассвету туман окутал плотной пеленой подножие холма, на котором возвышался величественный Ожский замок. Но даже в этой молочно-белой густой дымке замок выглядел внушительно. Мрачно-серая громада спрессованных пролетевшими столетиями камней напоминала хищную птицу, присевшую отдохнуть и в любой момент готовую устремиться в небеса. По прикидкам Лаудсвильского, такой крепкий орешек если и можно было расколоть, то только очень сильным ударом. А не прибрав к рукам этой крепости, нависшей над Ожским бором, нечего было и думать о контроле над краем. Теперь Рекин начинал понимать, почему так старательно обхаживает благородную Гильдис ярл Гоонский и почему генерал серого ордена Труффинн Унглинский так долго и настойчиво рекомендовал своему посланцу непременно наведаться в Ожский замок и разузнать как можно больше о его обитателях.

— Умели ваши предки строить, — завистливо произнес владетель Лаудсвильский, кутаясь в длинный плащ, плохо спасающий, однако, от утренней сырости.

— Этот замок предок Тора, Гарольд Хаарский, получил от меченых в награду за помощь в войне против желтых шапок, — пояснил Эйрик Маэларский.

Владетель Хаслумский, озабоченный, видимо, предстоящим поединком, уныло ковырял землю носком кожаного сапога. Богато украшенный серебром стальной шлем он держал в руках, подставляя разгоряченный лоб свежему ветерку, дующему с озера Духов. По наблюдениям Лаудсвильского, Сивенд не так много вчера выпил, чтобы сегодня маяться с похмелья. Похоже, потел он если и не от страха, то от чрезмерного внутреннего напряжения, которое могло сильно ему помешать в предстоящей схватке.

— Дымка скоро рассеется, — заметил молчавший до сих пор Агмундский и, оглянувшись, добавил: — А вот, кажется, и они.

Тор первым вынырнул из тумана и, легко спрыгнув с коня, весело поприветствовал владетелей. Трое меченых его гвардии подъехали следом, холодными кивками отвечая на приветствия собравшихся. Ара и Лаудсвильский отошли в сторону, необходимо было уточнить окончательные условия поединка.

— Меченые привыкли драться двумя мечами, — послышался возмущенный голос Ары.

— У владетеля нет с собой щита, — резонно возразил Лаудсвильский.

Вспыхнувший спор разрешил Лось:

— Я буду драться только левым.

Во избежание недоразумений он передал правый меч Рыжему. Агмундский обратил внимание собравшихся на то, что меч Лося значительно короче меча Сивенда.

— Зато клинок много лучше, — возразил Маэларский.

Рыжий предложил Хаслумскому свой меч, но владетель предпочел драться собственным оружием. Поединок единодушно решили проводить до первой крови — обида не была смертельной. Сивенд пробовал слабо протестовать, но протест был решительно отклонен его же секундантами. Лось во время спора отмалчивался. Обезображенное шрамом лицо его казалось в лучах утреннего, с трудом пробивающегося сквозь туман солнца почти свирепым. Ярл Агмундский шепнул владетелю Лаудсвильскому:

— Похоже, у нашего друга не так много шансов.

— Не стоило Сивенду распускать хвост, — буркнул в ответ Рекин.

Хаслумский первым нанес удар, меченый легко уклонился в сторону. Казалось, он напрочь забыл о своем мече. Глядя холодными глазами на своего противника, Лось закружился в странном танце, резкими движениями крепко сбитого тела уклоняясь от разящих ударов. Лаудсвильский удивленно присвистнул — ничего подобного ему видеть не доводилось.

— Говорил же я вам — волки! — покачал головой Маэларский.

— Да это просто дьявол какой-то! — воскликнул Лаудсвильский.

Сивенд начал потихоньку выдыхаться. И так не слишком искусный рубака, он, встретив необычную манеру ведения боя, сначала пришел в ярость, а потом растерялся. Страх все сильнее сжимал его сердце, мешая вдохнуть полной грудью. Меченый, казалось, был неуязвим для ударов, а тяжелый его взгляд проникал в мозг владетеля, парализуя могильным холодом.

— Клянусь всеми святыми, — возмутился Лаудсвильский, — это не поединок, это дьявольское наваждение.

— Меченые дерутся именно так, — пожал плечами Маэларский, который еще надеялся, что Лось послушает Тора и оставит незадачливого противника в живых.

Сержант первый раз пустил в ход меч — шлем владетеля покатился по земле. Но, как ни вглядывались встревоженные секунданты, кровь на лице Хаслумского обнаружить не удалось, а значит, не было повода остановить поединок. Движения Сивенда становились все менее уверенными, еще недавно пышная прядь мокрым комком упала на глаза, мешая ему видеть противника. И все-таки развязка наступила неожиданно. Хаслумский сделал неловкий шаг вперед и тут же согнулся пополам, роняя меч из ослабевшей руки. Меченый нанес удар быстро и точно: клинок на мгновение мелькнул перед глазами зрителей, и в следующую секунду все было кончено. Ярл Агмундский первым бросился к упавшему владетелю, но спешил он напрасно: меченый свое дело знал. Нанес он только один удар, но это удар был смертельным.

— Это просто колдовство, — прошептал потрясенный Рекин, не успевший даже разглядеть момент удара.

— Чистая работа, — подтвердил Агмундский.

Маэларский был неприятно поражен: до последней минуты он рассчитывай на благоприятный исход поединка.

— Надеюсь, благородный владетель Нидрасский отдает себе отчет в том, что сейчас произошло.

Тор пожал плечами — поединок, ничего не поделаешь. На его лице не было ни радости, ни огорчения, лишь легкая тень сожаления по поводу чужой внезапно оборвавшейся жизни.

Ярл Гоонский поднял равнодушные глаза на стремительно ворвавшегося в его комнату племянника.

— Итак, меченый убил столичного щеголя, — спокойно произнес он.

Пораженный его тоном, Эйрик замер, а потом бросил на ярла удивленный взгляд:

— Ты хочешь сказать, что предвидел это?

— Скажу больше — я этого хотел.

— Но ты же сам послал меня к Тору…

— Послал, — мягко перебил племянника ярл, — в полной уверенности, что меченый Лось именно так отреагирует на просьбу Гоонского.

— Но зачем тебе понадобилась смерть Сивенда?

— Меня мало интересует жизнь или смерть какого-то буржского мотылька, — в голосе Гоонского прозвучало пренебрежение, — меня волнует сотня меченых Чуба, который все больше начинает склоняться к союзу с Брандомским, а Бьерн в последнее время днюет и ночует в приемной короля Рагнвальда.

Вся суть проведенной интриги стала наконец очевидной для Маэларского. Визит в Ожский замок правителя края не был внезапным капризом стареющего, безнадежно влюбленного мужчины, как по наивности воображал Эйрик. Гоонский убил сразу двух зайцев: убрал посланца Нордлэнда, досаждавшего ему в последнее время неуместным любопытством, и поссорил Тора Нидрасского с королем Рагнвальдом. И главное — ссора Тора с Нордлэндом делала неизбежным разрыв Чуба с Брандомским. а они собрались еще заключить союз против правителя края. Маэларскому оставалось только восхищенно качать головой.

— Лаудсвильский считает, что Сивенд убит с помощью колдовства, уж очень необычна, на взгляд нордлэндца, манера ведения боя у меченых.

— Не следует разубеждать благородного владетеля, — усмехнулся ярл и посмотрел на племянника веселыми глазами.

В отличие от Гоонского, Ульф искренне огорчился известию о смерти Сивенда.

— Хаслумский был посланником короля Рагнвальда, — сказал он Тору, — об этом тебе не следовало забывать.

— Жалко земляка? — насмешливо спросил Тор, намекая на нордлэндское происхождение Ульфа.

— Хаслумские не были нашими врагами, — хмуро заметил Ульф. — Пора тебе уже подумать об интересах Нидрасского дома. За твоей спиной сотни преданных людей, и смерть Сивенда может негативно отразиться на их судьбе.

Ульф был прав, но это был Ульф, отношения с которым у Тора с каждым днем становились все хуже, и отнюдь не по вине командира Ожской дружины.

— Я не нуждаюсь в твоих советах, — надменно произнес Тор.

Ульф поклонился и, не сказав больше ни слова, вышел.

— Зря ты так, — ворчливо заметил Ара, — очень может быть, что вы с Лосем действительно поторопились.

Глаза владетеля Нидрасского вспыхнули гневом, и Ара почел за благо убраться от него подальше. С Тором в последнее время творилось что-то неладное. Его откровенная враждебность по отношению к Ульфу удивляла Ару, да и всех остальных меченых. Ульфа они не любили или делали вид, что не любили, памятуя его активное участие в разгроме Башни. Но не уважать Ульфа было нельзя. Наравне с Чубом он был их учителем в бранном деле и не раз спасал их лихие головы в бою. Именно Ульф четырнадцать лет назад зарубил наемника, который уже почти достал мечом Ару у стен Ожского замка, а потом бросился выручать попавшего в беду Тора. Преданность Ульфа владетелю Нидрасскому не вызывала сомнений, и все-таки их отношения ухудшались с каждым днем. Ара не был слепым и угадывал причинуэтой внезапно вспыхнувшей вражды, но причина лежала в такой области человеческих отношений, куда меченый, при всей своей природной бесшабашности, не посмел бы вторгнуться никогда. Помочь Тору могла только Данна, которая за эти годы из сопливой девчонки духов превратилась в поразительно красивую, но странную и многим непонятную девушку. Ара втайне побаивался ее, хотя никогда бы не признался в этом вслух. Утешало его то, что Тор тоже, кажется, с опаской относился к своему подросшему трофею. Во всяком случае, еще никто не слышал, чтобы обычно несдержанный Тор повысил голос на эту девушку. Данна была лучшим лекарем в округе, она умела останавливать кровь и являлась ангелом-хранителем для меченых, без конца попадавших в разные передряги. Была у дочери колдуна еще одна особенность, за которую ее уважали и боялись: она могла повернуть осколки стаи, прорывавшиеся сквозь ненадежные заслоны наемников и часто тревожившие окрестных смердов. И Тор, и Ара, и все остальные меченые Ожского замка на протяжении последних пяти лет принимали самое активное участие в обороне Змеиного горла. Меченых Ожского замка и меченых Чуба использовали в основном против вохров, которых панически боялись и наемники, и дружинники владетелей. Данна не боялась ни вохров, ни стаи и участвовала во всех приграничных стычках, держась всегда чуть позади Тора с тяжелым арбалетом в руках.

Ара отыскал девушку во дворе замка, но не подошел сразу, а укрылся в тени сторожевой башенки. Быть может, это было не совсем честно, но меченого разбирало любопытство. Данна о чем-то оживленно разговаривала со слизняком-контрабандистом. И Тор, и Ульф смотрели сквозь пальцы на посещения слизняками Ожского замка. Последние, кроме всего прочего, доставляли в замок весточки от Чуба, который поддерживал таким образом тесную связь и с Тором, и с остальными мечеными. Ару поразило выражение ярости на обычно спокойном лице девушки. Меченый и раньше подозревал, что у Данны есть свои связи с духами. Часто она надолго исчезала из замка, к большому неудовольствию Тора, который, однако, хоть и сердился, но помалкивал, и Ара тоже до сих пор не пытался проникнуть в тайны этой необыкновенной девушки. Он и сейчас не стал бы вмешиваться, но меченого поразило поведение слизняка. Слишком уж свободно вел себя смерд, Размахивая руками у лица девушки, пытаясь ей что-то доказать. Ара чуть подался вперед, сгорая от любопытства.

Контрабандист, услышав шорох за спиной, стремительно обернулся. Он не был похож на слизняка — в этом Ара готов был поклясться. Его узковатое вытянутое лицо с большими темными глазами и крючковатым носом ничем не напоминало и широкие лица степняков, на которые Ара в последние годы насмотрелся достаточно. Увидев меченого у себя за спиной, лже-слизняк вздрогнул и, что-то быстро сказав девушке, скользнул в распахнутые ворота замка. Меченый проводил его недобрым взглядом, но преследовать не стал.

— Что ему нужно было в замке? — спросил он у Данны.

Девушка подозрительно покосилась на меченого и ничего не ответила. Ара не стал настаивать, тем более что пришел он сюда совсем по другому поводу. Осторожно, в самых общих выражениях он поведал ей о мучивших его в последнее время сомнениях. Данна слушала его внимательно, не перебивая.

— Не вмешивайся, — наконец сказала она, — Тебя это не касается.

— Но Тор мой друг, — возмутился меченый.

— Я поговорю с ним сама. — Данна смотрела мимо меченого, в открытые ворота замка. Ара обернулся и успел заметить, как удалившийся на сотню метров незнакомец поднял руку и прочертил в воздухе неизвестный меченому знак. Однако этот знак что-то значил для Данны, она вдруг побледнела и, словно боясь упасть, схватила Ару за плечо.

Глава 3 ДРУЖЕСКАЯ УСЛУГА

Весть о гибели Сивенда Хаслумского застала владетеля Брандомского в замке его ближайшего соседа и союзника владетеля Фрэя Ингуальдского. Хитроумный Бьерн кожей почувствовал надвигающуюся опасность. Стремление Гоонского поссорить его с Ожским замком и не допустить сближения с Чубом не было секретом для владетеля. Союз, возникший некогда на обломках Башни, давно уже дал трещину. Хотя и ярл Эйнар, и владетель Бьерн не решались перейти к открытому противоборству, все в округе понимали, что драматическое развитие событий уже не за горами, Брандомский лихорадочно метался по всему Приграничью, вербуя сторонников. Усилия Бьерна встречали поддержку владетелей, встревоженных усилением Гоонского быка, проводившего свою линию железной рукой. Подливали масло в огонь и бесконечные поборы на содержание наемников, опустошавшие и без того небогатую казну приграничных владетелей. Поборы тем более тяжкие, что не приносили желаемого результата. Стая то и дело прорывала заслоны многочисленных, но не слишком стойких наемников и беспрепятственно разоряла и без того не процветающие земли Приграничья. Спасибо еще, что меченые Чуба и Ожского замка в критические моменты приходили на помощь нынешним защитникам Змеиного горла, иначе жизнь в крае стала бы просто невыносимой.

Разбогатевший на поборах Бьерн перед соседями выдавал себя за жертву несгибаемого Гоонского быка, побуждавшего якобы его к насилию над владетелями. Большинство владетелей ни на грош не верили Брандомскому, но все-таки он казался им куда более покладистым человеком, чем ярл Гоонский, который все решительнее накладывал свою тяжелую руку на самостоятельность приграничных замков.

Бьерн добился больших успехов не только в Приграничье, но и в Нордлэнде, где ему удалось заручиться поддержкой короля Рагнвальда и, что гораздо важнее, первого министра Бента Хаслумского и прочих главарей серого ордена. Гибель молодого Сивенда, сына Бента Хаслумского, от руки меченого из Ожского замка могла похоронить все честолюбивые замыслы Бьерна. И это было тем более обидно, что Чуб в последнее время склонялся на сторону Брандомского. Ненависть Последнего Меченого к Гоонскому быку не вчера родилась, и Бьерн в его глазах мог показаться на какое-то время вполне приемлемым союзником. Самого Чуба владетель серьезным политиком не считал — простой рубака, волею судьбы оказавшийся во главе сведенной на нет Башни. Правда, были еще молчуны, но эти, к удивлению Многих, никакой активности не проявляли, быть может, в силу своей малой численности и преклонного возраста. Так Или иначе, но меченые казались большинству владетелей единственной силой, способной надежно прикрыть границу, а значит, их поддержка притязаний хитроумного Бьерна могла привлечь на его сторону многих пока еще колеблющихся соратников. И вот это с таким трудом, по кирпичику собранное сооружение рушилось буквально на глазах из-за ссоры двух глупых мальчишек. Смерть Сивенда неизбежно рассорит Тора с отцом убитого, Бентом Хаслумским, а значит, и с королем Рагнвальдом. Чуб непременно выступит на стороне Тора, и ярл Гоонский получит в свои руки добрую сотню лучших вояк Приграничья плюс Ожскую дружину, тоже не последнюю в крае. Гоонский бык, который, казалось, вот-вот должен был рухнуть под напором объединившихся против него сил, выстоял и, пожалуй, даже укрепил свои позиции в результате незначительного, на первый взгляд, инцидента в Ожском замке.

Было от чего задуматься благородному Бьерну. Добродушный Фрэй Ингуальдский, видя озабоченность дорогого гостя, то и дело подливал вина в его серебряный кубок. Красное толстое лицо Фрэя излучало сочувствие, но вряд ли можно было дождаться от этого дурака дельного совета. Одно было ясно Бьерну: во что бы то ни стало надо поссорить ярла Эйнара с Тором Нидрасским. Если меченые не встанут на сторону правого дела, пусть хотя бы пощиплют как следует Гоонского быка. У Эйнара Гоонского в Ожском замке были сильные союзники, Брандомский отдавал себе в этом полный отчет. Гильдис и Ульф открыто встанут на сторону Гоонского, и вряд ли Тор при нынешних неблагоприятных условиях пойдет им наперекор. Кроме того, все тот же Ульф не без успеха вербует среди недовольных нордлэндских владетелей сторонников ярла Гоонского. При определенных условиях союз Гоонского быка и мятежных владетелей мог быть опасен не только для Брандомского, но и для короля Рагнвальда. Странно только, что Труффинн Унглинский, глава серых христиан Нордлэнда, не видит этой надвигающейся опасности. Пора раскрыть ему глаза на истинную суть вещей. А Ульфа следует устранить немедленно.

Бьерн напряженно обдумывал эту задачу, когда слуга доложил о прибытии Рекина Лаудсвильского. Официально Рекин представлял в Приграничье короля Рагнвальда, однако для Бьерна не было секретом, что за хлипкими плечами молодого владетеля маячит грозный лик генерала ордена истинных христиан. При появлении нового гостя задремавший было Фрэй возликовал, новый собутыльник должен был внести оживление в зачахшее застолье.

— Я получил сегодня письмо от Бента Хаслумского, — начал без предисловий Рекин, — там много нелестных слов и в мой, и в твой адрес, благородный Бьерн.

Брандомский сокрушенно покачал головой:

— Я понимаю чувства отца, но…

— Дело не только в отцовских чувствах, — резко прервал его Лаудсвильский, — Ожский замок стал опасным рассадником заразы в Приграничье. Связь с мечеными, врагами Бога и короля, даже не пытаются скрывать. Король Рагнвальд разгневан и вскоре потребует ответа от Тора Нидрасского. Тобою тоже недовольны, благородный Бьерн.

Весь этот словесный фейерверк не произвел на Брандомского особого впечатления:

— Тебе должно быть известно, благородный Рекин, что я только вчера возвратился в Приграничье, неотложные дела задержали меня в Вестлэнде. Что же касается Тора Нидрасского, то вряд ли его огорчит немилость короля Рагнвальда.

Едва заметная улыбка появилась на губах Бьерна, более простодушный Фрэй зашелся в пьяном смехе.

— Тор Нидрасский — вассал нордлэндской короны! — рассердился Лаудсвильский.

— Все мы чьи-нибудь вассалы, — примирительно заметил Бьерн, — но это не мешает нам время от времени поднимать хвост и взбрыкивать копытами.

Шутка Брандомского настолько понравилась Фрэю, что в течение по крайней мере пяти минут он не мог вернуться к наполненному вином кубку, Ингуальдского буквально трясло от смеха.

— Не горячись, благородный владетель, — Брандомский жестом остановил вскочившего на ноги Рекина, — все не так просто, как тебе кажется. Тор не только владетель Нидрасский, он еще и ярл Хаарский, и владетель Ожский — один из самых могущественных и богатых владетелей Приграничья. Король Рагнвальд малопопулярен в наших замках и в случае конфликта с Тором Нидрасским вряд ли встретит горячую поддержку. Кроме того, на стороне Тора ярл Гоонский и небезызвестный тебе капитан меченых Чуб. Да и Ульф достаточно намутил среди нордлэндских владетелей. Любое неосторожное движение с нашей стороны может вызвать обвал, способный похоронить и короля Рагнвальда, и серый орден, и нас с тобою.

— Что же делать? — растерялся Рекин. — Я получил жесткие инструкции: доставить меченого, убившего Сивенда, в Бург.

Успокоившийся было Фрэй вновь захрюкал в свой кубок, Брандомский тоже не сдержал улыбки.

— Что делать — это мы потом с тобой обсудим, дорогой друг, — Брандомский указал глазами на пьяного Фрэя, — а сейчас давай поддержим нашего хозяина в его честной борьбе с заморским вином.

Охота была удачной. Пронзенный стрелой олень упал, орошая алой кровью порыжевшую под неистовым летним солнцем траву. Разгоряченный скачкой владетель Бьерн спрыгнул с коня и принялся пинками и криком разгонять увлекшихся собак. Подоспевшая дворня наконец навела в своре порядок. Брандомский выругался и залпом осушил поднесенный стремянным кубок.

— Гостю подайте вина, остолопы! — распорядился он.

Тор Нидрасский с любопытством рассматривал убитого оленя. Хороший был экземпляр, таких в Ожском бору остается все меньше и меньше. Стая ежегодно собирает здесь обильную дань. Пройдет несколько десятков лет, и благородным владетелям придется забыть о такой забаве, как охота.

— Чудесные у нас места, — сказал Брандомский, поводя по кругу рукой, — ничего подобного в Лэнде нет. Кстати, ты ведь ни разу не был в Нордлэнде, хотя у тебя там обширные владения. Негоже хозяину оставлять свой замок без присмотра.

Тор нахмурился. Брандомский не был его врагом, скорее претендовал на роль друга, но что-то мешало молодому владетелю довериться ему полностью. Возможно, причиной тому была нелестная молва о хитроумном Бьерне, гулявшая от замка к замку. Во всяком случае, он неспроста пригласил Тора на охоту и о Нидрасских землях завел разговор тоже не без причины.

— Ульф справляется и без меня.

Бьерн сочувственно покачал головой:

— Я понимаю трудность твоего положения, Тор. Не слишком-то приятно выслушивать злорадный шепоток в спину, особенно когда дело касается самого близкого тебе человека.

Тор побледнел, лицо его стало холодным и злым.

— Ты это о чем, владетель Бьерн?

Брандомский сделал вид, что не замечает перемен в настроении молодого друга. Удобно устроившись на раскинутом рядом с убитым оленем ковре, он наполнил кубки вином и протянул один из них собеседнику.

— В память о твоем отце, Тор, величайшем из воинов, которых мне доводилось видеть, а я немало повидал их на своем веку, можешь мне поверить.

Тор никак не отреагировал на слова Бьерна, только не спеша отхлебнул из кубка.

— Не хочу лукавить, друг мой, я говорю о твоем настоящем отце, капитане Башни.

Тор не возмутился, не вскочил на ноги, как того ожидал Бьерн, но в глазах его появился нехороший блеск. Брандомский смутился. От этого волчонка можно было ждать чего угодно, но, с другой стороны, не станет же он убивать дорогого друга, который всего лишь собирается открыть ему глаза на некоторые темные моменты прошлого.

— Есть одна тайна, которая мучает меня много лет. Ты знаешь, как погиб капитан Башни?

— Его отравили в Стриингфилдском замке, — небрежно уронил Тор.

— Меченые разорили этот замок и убили старого владетеля Хенгиста, — кивнул головой Брандомский и продолжал, понизив голос до шепота, — но никто не верит, что капитана отравили именно там.

Тор вскинул на собеседника удивленные глаза, Бьерн возликовал в душе, но лицо его по-прежнему сохраняло приличествующее случаю скорбное выражение.

— Будет лучше, если ты услышишь правду из уст друга а не глумливого врага. — Владетель долго держал паузу, искоса глядя на ощетинившегося Тора. — Твоего отца отравили в Ожском замке.

Владетель Нидрасский поднялся с земли. Бьерну стало не по себе под испепеляющим взглядом его глаз, тем более что мальчишка подрагивающей рукой искал эфес меча.

— Я говорю тебе истинную правду! Ты можешь, в конце концов, расспросить Чуба. Я думаю, меченый не станет обманывать сына своего капитана.

— Я спрошу. — В голосе Тора прозвучала угроза. — И не дай Бог тебе ошибиться, владетель Бьерн.

Брандомский вскочил на ноги:

— Я не обвиняю благородную Гильдис, Тор, — я обвиняю совсем другого человека, который уже тогда любил твою мать и устранил соперника с помощью яда. Ты можешь убить единственного друга, Тор, но рано или поздно тебе придется взглянуть правде в глаза.

Владетель Нидрасский круто развернулся на каблуках и, не прощаясь, зашагал к своему коню. На секунду Брандомскому стало жаль юношу, но Бьерн тут же взял себя в руки — слишком серьезное дело он затеял, слишком велики были ставки в игре, чтобы обращать внимание на подобные пустяки.

Глава 4 ПОТЕРИ

Ара с трудом продрал слипающиеся глаза и оглядел комнату. Лицо Тора неясным пятном проступало в темноте.

— Что случилось?

— Чужой в замке!

Меченый быстро принялся натягивать одежду, время от времени бросая на Тора удивленные взгляды. Какая муха его укусила? Наверняка благородному владетелю что-то померещилось спьяну, и он теперь не успокоится, пока не поставит на уши весь замок. Когда Тору попадает шлея под хвост, он становится просто невыносимым. Интересно, кто его так напоил, Бьерн Брандомский, что ли?

— Здесь. — Тор остановился у восточной стены господского дома.

Ара поднял голову. В покоях хозяйки Ожского замка слабо мерцал свет не погашенной на ночь свечи. Смутное подозрение мелькнуло в голове у меченого, но так и не успело оформиться в конкретную мысль.

— Вот он, — тихо сказал Тор. — Отравитель.

Окно спальни Гильдис медленно распахнулось, и мощная мужская фигура появилась в проеме. Разумеется, Ара узнал этого человека. Он одного только не мог понять — почему эти взрослые люди пытались утаить то, о чем всем в замке давно известно? В конце концов, Ульф мог бы воспользоваться дверью, а не изображать из себя то ли вора, то ли пылкого влюбленного. Ара попытался криком предостеречь Ульфа, но не успел: тот кошкой прыгнул на плиты двора и резко выпрямился, даже не покачнувшись при этом. Тор шагнул ему навстречу с обнаженным мечом в руке. Ульф, увидев его, отпрыгнул к стене и выхватил висевший у пояса кинжал. С минуту Ульф и Тор молча смотрели в глаза друг другу. Аре от этого молчания стало не по себе.

— Я вижу, у тебя нет меча. — Голос Тора звучал спокойно.

— Я не буду драться с тобой. — Ульф убрал кинжал в ножны.

Ара предпринял попытку встать между ними, но Тор резко оттолкнул его плечом. На мгновение перед пораженным меченым мелькнуло его искаженное ненавистью, застывшее, словно маска, лицо. Тор вытащил из-за плеча правый меч и бросил его Ульфу, тот поймал его и нерешительно перебросил из руки в руку.

— Я не спрашиваю, что ты делал в спальне моей матери, Но я хочу знать, как умер мой отец.

Ульф удивленно вскинул голову.

— Капитана Башни отравили в Стриингфилдском замке.

Тор презрительно засмеялся:

— Ты лжешь, как лгал мне все эти годы.

— Мальчишка, — выкрикнул возмущенный Ульф, — иди проспись.

Тор сделал выпад, Ульф машинально отбил удар, Ара обнажил мечи и бросился между противниками.

— Уходи, — крикнул он командиру Ожской дружины.

Ульф сделал шаг назад и остановился. Тор с размаху ударил Ару рукоятью меча в лицо, и тот отлетел в сторону захлебываясь хлынувшей из носа кровью. Дальнейшее меченый видел как в тумане: Тор вновь сделал выпад, Ульф покачнулся, меч выпал из его опущенной руки и со звоном покатился по каменным плитам двора. Ноги Ульфа стали медленно подгибаться. Тор шагнул вперед и подхватил падающего Ульфа. Ара, вытирая кровь с разбитого лица, бросился ему на помощь. Ульф хрипел, воздух со свистом рвался из его пробитых легких, он попытался что-то сказать, но ему помешала хлынувшая горлом кровь. Ара заплакал и опустил разом отяжелевшее тело умершего на землю.

— Тор!

Ара оглянулся на голос и с ужасом узнал в приближающейся женщине хозяйку Ожского замка. Гильдис со стоном опустилась на землю подле неподвижного Ульфа.

— Зачем? — спросила она сына голосом, полным нечеловеческой боли.

— Я отомстил за отца, — процедил сквозь зубы Тор.

Гильдис откинула голову, пышные светлые локоны волной упали на плечи. Из горла хозяйки Ожского замка вырвался звук, похожий на вой. Волосы на голове у Ары зашевелились, и он в ужасе отступил к стене.

— Это я отравила твоего отца.

— Нет, — крикнул Тор.

— Он хотел забрать тебя — забрать у матери ее ребенка. — Гильдис вдруг отшатнулась. — Это он — он стоит у тебя за спиной!

Тор в ужасе оглянулся на собственную тень. Ара подхватил на руки теряющую сознание женщину и почти бегом направился к дому. Шум внизу разбудил Данну, и она выскочила на лестницу. Растерявшийся Ара с неподвижной Гильдис на руках кружил по коридорам, не зная, что предпринять. Испуганные служанки бестолково суетились вокруг.

— Тор убил Ульфа, — сказал Ара, глядя на девушку сумасшедшими глазами.

— Где он? — спросила Данна, расталкивая служанок и помогая меченому уложить Гильдис на широкое ложе.

— Во дворе.

Подоспевшая Берта вытолкала меченого за дверь и захлопотала вокруг своей госпожи. Ара обессилено прислонился было к стене, но страшный крик, донесшийся из спальни Гильдис, заставил его вздрогнуть и рвануться к двери. Данна решительно остановила его:

— Тебе здесь делать нечего. Разбуди Рыжего и успокой Тора.

Данна хмурила брови и поминутно оглядывалась на двери, из-за которой доносились протяжные крики. Ара обхватил голову руками и медленно раскачивался из стороны в сторону. Крики прекратились неожиданно, зато послышался плач ребенка.

— Это что? — тупо спросил меченый.

— Иди! — резко крикнула ему Данна и исчезла за дверью.

Ара наконец сорвался с места и поспешно бросился вниз по лестнице. Тора он нашел на прежнем месте, тот стоял, прислонившись к стене, и не отрываясь смотрел в мертвое лицо Ульфа.

— Надо перенести его в дом, — сказал Тор деревянным голосом.

Ара поежился и промолчал. Было почему-то страшно прикасаться к неподвижному телу Ульфа. Теплилась глупая надежда, что пока он здесь лежит, все еще можно поправить, а если поднять его и унести, то это будет уже навсегда.

— Я должен выяснить правду!

— Зачем? — глухо спросил Ара.

— Ролло мне поможет.

— Не ходи, — попросил Ара, — оставь старика в покое, что он может знать?

— Старый Ролло знает все.

Наверное, Ара должен был его остановить, но он не знал, как это сделать, и остался стоять у стены, растерянно наблюдая за тем, как Тор неровной, прыгающей походкой идет по пустынному двору.

Ролло не спал, он смотрел на Тора глазами, полными слез:

— Зачем ты убил Ульфа?

— Ульф убил моего отца.

— Неправда, — старик приподнялся на локте, — его не было в замке в тот день, его не было даже в Приграничье. Это я отравил твоего отца. Вот этими руками я влил яд в его вино.

— А моя мать?

— Она ничего не знала, у меня были свои счеты с мечеными.

— Я не верю тебе, старик, — сказал Тор, и его бледное лицо побелело еще больше.

Данна стремительно ворвалась в комнату и перехватила вскинутую для удара руку владетеля. Из-за спины девушки выглядывали встревоженные физиономии Ары и Рыжего.

— Оставь старика. — Глаза Данны стали почти черными от расширившихся зрачков.

Тор рванулся в сторону и нанес девушке удар в лицо:

— Ведьма!

Ара с Рыжим навалились на обезумевшего Тора и сумели вырвать меч из его руки.

— Дурак, — прохрипел ему в самое ухо Рыжий, — твоя мать умерла.

Тор дернулся у них в руках и рухнул лицом вниз. Трое суток он метался в горячке, а на четвертые исчез. Погруженный в траур замок не сразу заметил пропажу владетеля. Встревоженная Данна сообщила об этом только меченым. Те обшарили все окрестности, но не обнаружили даже следов пропавшего Тора. Впервые в жизни Лось растерялся. Поникший стоял он перед девушкой, теребя поцарапанными руками черный берет, украшенный золотым значком Башни.

— Я найду его, — сказала Данна.

— Он натворил столько бед. — Лось безнадежно махнул рукой.

Ара, просунувший лохматую голову в дверь, вернул сержанта к суровой действительности:

— Прибыл ярл Гоонский.

Лось вздохнул, нахлобучил берет на самые глаза и отправился встречать повелителя края, которого принесла нелегкая в самый неподходящий момент, когда Ожскому замку было не до гостей.

Гоонский был бледен, на бычьем упрямом лице читалась усталость, а в уголках угрюмо сжатых губ таилась вся горечь, накопленная за последние нелегкие годы. Лось молча проводил ярла в часовню и оставил там одного у гроба Гильдис.

— Тор нашелся? — спросил Маэларский у мрачного сержанта.

Лось отрицательно покачал головой. Эйрик вздохнул и осторожно приоткрыл дверь в часовню. Гоонский бык неподвижной глыбой застыл у гроба хозяйки Ожского замка, и только его плечи вздрагивали от рыданий. Пораженный Эйрик неслышным шагом отошел в сторону.

— Берегись, Лось, — сказал он меченому, — на тебя началась охота. Ее затеял Бент Хаслумский, отец Сивенда. Серые монахи сделают все возможное, чтобы расправиться с тобой. Им нужен повод, чтобы развязать войну в Приграничье. И меченый-безбожник для этой цели вполне годится. Под крики о вере они приберут к рукам наши земли. Ярл Гоонский уже получил грамоту короля Рагнвальда с требованием твоей головы.

— У меченых теперь хватит сил, чтобы защитить себя. — Губы Лося надменно сжались.

— Ярл Эйнар поможет вам, но и вы помогите ярлу. Нордлэнд — наш общий враг.

Глава 5 ОБРЕТЕНИЕ

Тор поднял голову и огляделся. Ветер лениво раскачивал верхушки вековых сосен, а внизу, на земле, стояла удивительная тишина. Хвойный лес, насквозь просвеченный солнцем, наполненный ни с чем не сравнимым ароматом свежего янтарного сока, будил в душе Тора яркие картины детства и ощущение защищенности в таком понятном, близком и родном мире. Он приподнялся на руках и вздохнул полной грудью. Тяжелый мутный туман, заполнявший его голову все эти дни, рассеялся с первыми лучами солнца. Место показалось ему незнакомым. Ночью он долго брел, не разбирая дороги, потом был день, который не принес ему облегчения, потом снова была ночь, когда он наконец свалился без сил и забылся тревожным сном. Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, но острое чувство голода подсказывало ему, что провалялся он здесь немало. Оружия у него не было, а значит, не было возможности добыть пищу охотой. Тор знал всю неохватную величину Ожского бора: человек мог бродить здесь дни, недели, месяцы, не встречая живой души.

Тор сделал первый шаг. Ноги были словно чужие, голова кружилась, но он упрямо двигался вперед. Странно, но силы его не только не уменьшались, а словно бы прибывали с каждым новым шагом. Сосновый лес сменился лиственным, стало труднее продвигаться вперед. Тор был только рад этому. Препятствия, возникающие на пути, требовали приложения усилий, что отвлекало его от мрачных мыслей, которые с настойчивостью обиженных пчел вновь начали терзать его мозг. Невидимые корни хватали его за ноги, и он падал на землю, крича и ругаясь. Тору важно было слышать человеческий голос, пусть даже если этот голос был его собственным.

Проложив себе путь через густой и колючий кустарник, Тор неожиданно для себя вырвался на обширную поляну. Силы оставили его, и он с наслаждением уткнулся лицом в зеленую траву, сохранившую ночную прохладу.

Легкий шорох за спиной заставил Тора насторожиться, он приподнял голову и оглянулся. Десяток рослых псов крадучись выходили на поляну. Медленно приближались они к человеку, охватывая место, где он лежал, широким полукругом. Разинутые пасти псов ехидно улыбались беспомощному владетелю. Тор вскочил на ноги, рука его метнулась к поясу в бесполезных поисках оружия. Псы словно чувствовали беспомощность человека и не спешили нападать, наслаждаясь его страхом. Тор закричал в тщетной надежде на помощь. В ответ на его крик самый крупный из псов отрывисто гавкнул. Псы замкнули кольцо, отрезая человека от деревьев, на которых он мог бы найти спасение. В кустах послышался треск, кто-то большой и сильный ломился на поляну. Владетель вздохнул было с облегчением, но вскоре убедился в своей ошибке. Огромный вожак двухметрового роста остановился в пяти шагах от человека. Собаки с готовностью потеснились, давая место сильнейшему. Вожак держал в длинных волосатых лапах тяжелую дубинку, маленькие глазки его злобно посверкивали из-под низкого, заросшего рыжей шерстью лба. Грузное коренастое тело его буквально распирало от чудовищных мышц.

Вожак решительно шагнул вперед и взмахнул дубиной, Тop отпрянул в сторону и избежал удара. Вожак глухо заворчал, псы поддержали его дружным хриплым лаем. Сходство вожака с человеком приободрило Тора, он решил дорого продать свою жизнь. Вожак вновь взмахнул дубиной. Тор легко уклонился и, продолжая движение, ребром ладони ударил по чудовищно вздувшемуся бицепсу своего неуклюжего противника. Вожак выронил дубину и растерянно всхрапнул. Не давая ему опомниться, Тор ногой, с разворотом, достал его в чугунную отвисающую челюсть. Вожак отшатнулся, но на ногах удержался. Следующий удар пришелся ему между ног. Вожак согнулся пополам и совсем по-человечьи взвыл от обиды и боли. Тор высоко выпрыгнул и нанес ему страшный, смертельный для человека удар тяжелым сапогом в переносицу. Вожак, не издав более ни звука, рухнул на землю.

Тор подхватил его дубину и издал торжествующий крик. Псы заворчали. Владетель вдруг с ужасом обнаружил, что их численность возросла втрое, а из леса выходили все новые и новые твари. Злоба их возрастала вместе с численностью. Труп вожака раздражал собак, и наконец два пса, самых рослых в стае, одновременно бросились вперед — раздался треск раздираемого клыками мяса. Холодный пот выступил у Тора на лбу, он предпринял отчаянную попытку прорваться к деревьям. Однако не все псы участвовали в пиршестве, часть стаи посчитала Тора более лакомым куском и теперь все плотнее сжимала круг. Тор закричал и, ничего уже не соображая, бросился на ощетинившихся псов, потрясая своим жалким оружием. Псы неожиданно повели себя странно: они стали медленно пятиться назад и наконец, трусливо показав хвосты, бросились врассыпную. Пораженный владетель застыл на месте.

— Тор, — услышал он знакомый голос и в растерянности оглянулся.

Данна стояла на краю леса и радостно махала ему рукой. Ноги Тора подкосились, и он тяжело опустился на землю. Через несколько минут, когда владетель окончательно пришел в себя, он обнаружил, что голова его лежит на коленям у Данны, а рука девушки ласково перебирает его светлые волосы. Тор приподнялся и заглянул в глубокие, как омут глаза девушки. Он хотел и боялся утонуть в них. Так у складывались их отношения: Данна не признавала его власти, но хотела удержать подле себя, так, во всяком случае ему казалось.

— Все равно, — сказал он упрямо, — ты меня не получишь.

Девушка ничего не ответила, только крепче прижалась к Тору. Запах Данны и соснового бора закружил ему голову, он застонал и уткнулся лицом в ее вздымающуюся грудь. Платье поползло с плеч Данны, и белизна ее тела ударила Тора по глазам. Он задыхался, ее горячие губы вытягивали воздух из его легких. И не было больше сил противиться зову давно желанного тела. Данна со стоном опрокинулась на спину, увлекая его за собой. Тело ее с готовностью откликалось на каждое движение владетеля, а на лице отражались одновременно и сладкая мука, и торжество.

— Все равно, — сказал он, отворачиваясь от Данны. — Это ничего не значит.

— Конечно, ничего, — она прислонилась горячей спиной к его спине, — ты и раньше был моим.

Тор не знал, обидеться ему или засмеяться в ответ на эти слова. Но он знал совершенно точно, что за его спиной, кроме Данны, нет больше никого: ни отца, которого он не видел никогда в жизни, ни Ульфа, который все эти годы был рядом с ним, ни матери, которая умерла по его, Тора, вине. Он не засмеялся — он заплакал, последний раз в жизни. Слезы чертили горячие борозды по его почерневшему от пыли лицу, пока пальцы Данны не закрыли его глаза, а губы не прошептали в самое ухо:

— Я всегда буду с тобой, Тор.

Глава 6 СЕРЫЙ ОРДЕН

Король Рагнвальд пребывал в прескверном состояний духа. Вассалы нордлэндской короны не выказали должного почтения его новым указам. Сегодняшний доклад первого министра вызвал у Рагнвальда приступ ярости. Правитель Приграничья ярл Гоонский отказался выдать убийцу Сивенда Хаслумского. Король в последнее время считал уже решенным вопрос о присоединении Приграничья к Нордлэнду, и открытое неповиновение Гоонского быка разрушало все эти столь долго лелеемые планы. Болезненное воображение владыки Нордлэнда рисовало кровавые картины расправы с непокорным ярлом, однако Бент Хаслумский слегка охладил праведный гнев Его Величества, разъяснив всю невыгодность для королевской власти складывающейся ситуации. Эйнар Гоонский — человек осторожный и умный, и уж конечно он просчитал возможное развитие событий на несколько ходов вперед. Наверняка ему известны настроения нордлэндских владетелей, готовых в любую минуту ударить в спину своему государю. Бент Хаслумский полагал войну с ярлом преждевременной и счел своим долгом предостеречь короля Рагнвальда, хотя, безусловно, разделял его праведный гнев.

— Ты предлагаешь отказаться от наших планов в Приграничье?

Бент Хаслумский запротестовал: ничего подобного у него и в мыслях не было. И тут же обратил внимание короля на предложения ордена истинных христиан, которые на днях были переданы ему в руки.

Рагнвальд нахмурился:

— Может ли твой орден гарантировать нам успех в этом диком, почти языческом краю?

— Только орден способен вернуть на путь истины заблудших овец, которые слишком долго находились под пятой слуг дьявола меченых.

Король поджал губы, Бент очень даже хорошо понимал причину сомнений Его Величества. В случае согласия Рагнвальда едва ли не половина Приграничья отойдет в жадные руки Труффинна Унглинского.

— Разве генерал ордена не доказал свою преданность Королевской власти? И потом земли, которые хочет взять орден под свою руку, разорены стаей и набегами кочевников.

Большая голова короля Рагнвальда упала на грудь, худые ноги подкосились, и он скорее упал, чем сел в кресло.

Бент Хаслумский застыл в почтительном отдалении. Король думал, и торопить его было бы невежливо. Первый министр не ждал от своего повелителя гениальных прозрений. Дай Бог, чтобы этот сухопарый урод усвоил то, что ему вторую неделю разжевывает Бент. Взгляд Хаслумского скользнул по стене, увешанной оружием (варварский обычай, который Бент, как человек просвещенный, не одобрял), и остановился на двери, ведущей в королевскую опочивальню. Там за хлипкой преградой нежилась в постели королева Ингрид. Бент прикрыл глаза и едва слышно вздохнул. Король зашевелился в своем огромном кресле и бросил на первого министра недовольный взгляд. Бент придал своему лицу выражение почтительной преданности.

— Хорошо, — голова Рагнвальда дернулась на худой длинной шее, — я согласен.

Гибель сына огорчила владетеля Хаслумского, но его гибкий ум умел извлекать выгоду даже из потерь. Сивенд был вздорным малым, однако своей смертью сослужил ордену хорошую службу. Бент накинул на плечи широкий плащ и надвинул шляпу на самые глаза. Привратник почтительно распахнул ворота и с глубоким поклоном выпустил нетерпеливого гостя короля Рагнвальда на свободу. Если судить по глубине поклона, то маскировка плохо помогла Бенту: его рослую представительную фигуру не опознать было просто невозможно.

Идти Бенту было недалеко. Мрачное серое здание монастыря, где окопался высший совет ордена, находилось в нескольких сотнях метров от королевской резиденции, прячась от нескромных взглядов в тени чудом уцелевшего парка. Хаслумский всегда проделывал этот путь пешком: отчасти по причинам конспирации, отчасти из лицемерного смирения. Впрочем, особой необходимости ни в том, ни в другом давно уже не было. Серый орден вышел из подполья, а его все возрастающее могущество всерьез беспокоило благородных владетелей Нордлэнда.

— За веру, — произнес Бент традиционное приветствие.

Дюжий молодец в сутане сломался в подобострастном поклоне. Бент поморщился — устав ордена проповедовал всеобщее равенство, но попробуй объясни это простолюдинам, для которых владетель Хаслумский был, есть и будет еще очень долго одной из первых персон королевства. Может, это и к лучшему, всерьез воспринятое равенство принесло бы массу неудобств.

Хаслумский прошествовал по длинным коридорам, а затем спустился в подземелье по узкой, отполированной тысячами ног лестнице. Затхлый воздух ударил в нос благородного владетеля. Бент поморщился: чрезмерная таинственность утомляла его. Не было никакой необходимости прятаться так глубоко под землю, чтобы переброситься несколькими словами. Острое чувство досады напомнило ему в очередной раз, что он пока, увы, не первый — ни в королевстве, ни в ордене.

Рослый статный человек, чью мощную фигуру не могли скрыть даже свободные одежды, ниспадающие с широких плеч, поднялся навстречу Хаслумскому. Владетель Бент припал лицом в братском приветствии к плечу генерала ордена. Слабый свет лампад, горевших в отдалении, не давал возможности разглядеть лиц присутствующих, но Хаслумский без труда опознал в них чужеземцев. Две коренастые фигуры отделились от стены и склонились в неглубоком поклоне, одновременно приветствуя владетеля и прощаясь с генералом. Бент почувствовал легкий приступ беспокойства, когда их дорожные плащи прошелестели по каменным плитам в нескольких сантиметрах от его ног. По мнению первого министра, Труффинн Унглинский заходил уж слишком далеко в своих отношениях с чужеземными торговцами. Да полно, только ли торговцами — в последнее время Бент, не без причины, все больше и больше сомневался в этом. Конечно, эти люди доставляли ордену золото, столь необходимое в его нелегкой борьбе, но и требования их с каждым разом становились все наглее и наглее. Пожалуй, стоило бы принять в их отношении меры предосторожности, не утруждая при этом генерала Труффинна.

— Помощь этих людей бесценна для нашего дела. — Унглинский словно угадал мысли своего верного сподвижника.

— Король принял наш план. — Хаслумский поспешил уйти от скользкой темы.

— Я не сомневался в успехе, коли за дело взялся сам Бент Хаслумский.

Генерал сделал широкий жест, приглашая владетеля занять место подле себя. Это была высокая честь, но Бенту угодить было трудно.

— Не могу понять, благородный Труффинн, зачем тебе понадобились самые гиблые места Приграничья?

— Эти гиблые места — ключ не только к Приграничью, но и ко всему Лэнду. Вспомни Башню, благородный Бент: несколько сотен меченых держали в страхе все окрестные земли, вплоть до Нордлэнда, а бывали времена, когда их руки дотягивались до нашего горла.

Хаслумский с сомнением покачал головой:

— Меченые платили за обладание этим ключом слишком большую цену. Боюсь, благородный Труффинн, что эта цена нам просто не по карману. Даже самоуверенный Гоонский бык вынужден прибегать к помощи своего смертельного врага Чуба, чтобы удержать стаю, но это, кстати сказать, далеко не всегда удается.

Генерал Труффинн поднялся и, тяжело переступая негнущимися ногами, прошелся по залу. Выражение лица его в слабом мерцании светильников разобрать было трудно, но по упрямому развороту широких плеч и по твердости шага Бент без труда определил, что Унглинский чем-то сильно недоволен.

— Ярл Эйнар спутался с дьяволом, — произнес Труффинн с нажимом, — его погубила гордыня — тяжкий грех для каждого верующего человека.

Хаслумский поскучнел лицом — этот камешек был и в его огород. За годы, проведенные бок о бок с Унглинским, Бент так и не смог привыкнуть к вспышкам его благочестия, искренним или притворным, сказать трудно. Подобная риторика была хороша, когда требовалось увлечь за собой городскую чернь, направив ее гнев в нужную сторону. Но сейчас речь шла совсем о другом. Не хватало еще, чтобы благородных владетелей посылали на костер за излишек гордыни и отсутствие благочестия. С Труффинна, пожалуй, станется, но в этом деле Бент ему не помощник. Все хорошо в меру. Гоонский бык, возможно, и заслуживает веревки, но козни дьявола здесь ни при чем.

— Ярл Гоонский разрушил Башню, — напомнил Бент благородному Труффинну.

— Не думаю, чтобы прошлые заслуги ярла служили оправданием его нынешнему отступничеству.

Самого Хаслумского интересовали не столько меченые, сколько их накопленные за столетия богатства. Ярл Гоонский мог бы стать союзником ордена в борьбе с ересью, но предпочел хрупкий союз с Чубом служению благородному делу. Ходили упорные слухи о золоте духов, которым Гоонский, с согласия меченых, распоряжался безраздельно. Но слухи в сундук не положишь. Несмотря на все старания, ни Сивенду, ни Рекину Лаудсвильскому так и не удалось выведать что-либо определенное. И все-таки Труффинн слишком уж опрометчиво шел на окончательный разрыв с ярлом Эйнаром. Бьерну Брандомскому, единственному союзнику ордена в Приграничье, пока не удалось собрать под свои знамена реальной силы. Или Труффинн рассчитывает на помощь извне? Смутные догадки зашевелились в голове Хаслумского, и он с некоторой опаской покосился на Унглинского — от этого гордеца всего можно было ожидать. Так или иначе, но Бенту следует держаться настороже, чтобы не оказаться в дураках.

— Известно ли благородному Труффинну о смерти его родственницы, дочери ярла Хаарского?

— Никакая мне эта шлюха не родственница, — взорвался Унглинский.

Бент почти пожалел, что затронул столь деликатную тему. Земли Альрика Нидрасского наследовал Труффинн Унглинский, но, увы, Альрик успел жениться перед смертью, и огромные богатства Нидрасского дома отошли его сыну Тору. Дело было давнее, но есть раны, которые не зарубцовываются со временем. Ходили, правда, слухи о сомнительном происхождении Тора Нидрасского, но Бент, как и многие другие, пропускал их мимо ушей. Чтобы там ни говорили, а брак Альрика с Гильдис Хаарской был освещен церковью, и сходство владетеля Тора с тем или иным меченым дело не меняло. Чего не бывает в благородных семействах.

— Странно, что в дружине Тора Нидрасского есть меченые, — фальшиво удивился Бент, — до сих пор ни одному владетелю не удавалось привлечь их на службу.

— Чего же тут странного, — спокойствие оставляло Унглинского, как только речь заходила о наследнике Нидрасских земель, — известно, чей он сын.

Хаслумский никак не прореагировал на замечание Труффинна, к большому неудовольствию последнего.

— Ожский замок — рассадник ереси в Приграничном крае, — раздраженно продолжал генерал ордена, — об этом, кстати, пишет и наш брат, благородный Рекин Лаудсвильский.

«Рекин напишет», — с усмешкой подумал Хаслумский. Но так или иначе, а Тор Нидрасский в нынешнем раскладе фигура действительно не последняя. Именно он является связующим звеном между мечеными Чуба и Гоонским быком, не говоря уже о том, что он может найти сторонников в немалом количестве и в самом Нордлэнде.

— Ожский замок — одно из самых мощных укреплений на границе, мы не можем допустить, чтобы он продолжал оставаться в руках врагов ордена.

С этим заявлением генерала Хаслумский готов был согласиться:

— Я думаю, Рекину Лаудсвильскому удастся выманить Тора в Бург. А здесь мы поставим его перед выбором: либо он станет нашим союзником, либо уйдет в небытие.

Унглинский только мрачно кивнул в ответ.

Глава 7 ЛОВУШКА

Лаудсвильский с раздражением отбросил в сторону лист бумаги. Легко сказать — поймать меченого! Эти олухи в Бурге только и умеют что отдавать распоряжения, попробовали бы они хоть что-нибудь сделать на его месте. Рекин заметался в поисках выхода. Орден не прощал неудач, а владетелю никак не улыбалось потерять с таким трудом завоеванное положение. Земли его были разорены бесконечными усобицами предыдущего царствования, замок почти совсем развалился. Служение ордену было единственным средством существования Лаудсвильского, а изгнание из его рядов означало нищету и забвение.

Рекин выругался и вновь взял в руки письмо. Инструкции ордена требовали немедленных действий, но как подобраться к проклятому замку? Брандомский, верный пока друг Рекина, новообращенный член ордена, вряд ли мог быть полезен. После известных событий хитроумному Бьерну путь в Ожский замок был заказан. Ярл Грольф Агмундский? Нет, слишком умен, слишком хитер, слишком часто заглядывает в рот Гоонскому быку. Благородный Фрэй Ингуальдский? От этого дурака помощи ждать не приходится. Для того, чтобы заманить меченого в ловушку, требовалась из ряда вон выходящая приманка. Лось осторожен, не глуп и опытен, несмотря на молодость. Тяжелое детство, проведенное в бегах, не прошло для него даром. У меченого звериный инстинкт на опасность. На что он может клюнуть? На женщину? Но Лось, похоже, не из тех людей, которые влюбляются без памяти, а смазливых девчонок в Ожском замке и вокруг него предостаточно. Деньги? Рекин с сомнением покачал головой: Башня накопила изрядные богатства, да и в Ожском замке недостатка в средствах не испытывали. Лаудсвильский скрипнул зубами. Подумать только, этот мальчишка Тор купается в золоте в то время, когда потомок древнейшей нордлэндской фамилии вынужден пресмыкаться перед всякой сволочью, чтобы заработать себе на жизнь. Разгоряченный Рекин отхлебнул большой глоток вина из серебряного кубка. Жена благородного Фрэя Кристин позаботилась о госте замка — вино было высшего качества. Толстый добродушный Фрэй был без ума от своей молоденькой вертлявой жены и, случалось, бросал на Рекина недовольные взгляды, когда тот в шутливом разговоре с Кристин заходил слишком далеко. Лаудсвильскому нравилось поддразнивать хозяина, но покушаться на честь его жены он не собирался. Кристин отчаянно скучала за стенами Ингуальдского замка, появление молодого владетеля из Нордлэнда внесло приятное разнообразие в ее жизнь. Но, увы, Рекина Лаудсвильского нельзя было назвать красавцем. Его скучное лошадиное лицо наводило скорее на мысли о бренности всего земного, чем на мысли о галантных приключениях. Сам Рекин это осознавал и не разыгрывал из себя любезного кавалера. Его отношения с Кристин не пошли далее дружеской перебранки за обеденным столом да совместного высмеивания добродушного Фрэя. Однако владетель Ингуальдский был добродушен только за столом в обществе жены и друзей. Все соседи уважали его за силу и проявленную во многих сражениях храбрость. Фрэй поддерживал дружеские отношения со всеми окрестными владетелями, в том числе и с Тором Нидрасским.

— Поединок! — вдруг ударило в голову Рекину. — Конечно, поединок — ни один меченый не откажется от драки.

Мысль владетеля лихорадочно заработала. Поссорить Фрэя с мечеными — задача не из простых. Не такой уж дурак владетель Ингуальда, чтобы бросаться на лучшие мечи Приграничья без серьезного к тому повода, а этим поводом могла быть только Кристин. Лаудсвильский засмеялся и поднял кубок, салютуя самому себе. Идея была недурна, но требовалось адское терпение, чтобы воплотить ее в жизнь.

Благородного Рекина приняли в Ожском замке без особой сердечности, но вежливо. Посланец серого ордена с интересом наблюдал за владетелем Нидрасским. Тор сильно изменился со дня их последней встречи: исчез яркий румянец, черты лица заострились, большие зеленые глаза утратили юношеский задор и смотрели на мир хмуро. Холодный прием не ухудшил, однако, настроение Рекина. Главное было достигнуто: Тор прибудет в Ингуальдский замок. В том, что Лось будет сопровождать владетеля, Рекин не сомневался, но на всякий случай оговорил это отдельно.

— Об этом просила благородная Кристин, — возвел он глаза к потолку в ответ на легкое недоумение Тора.

Владетель Нидрасский едва заметно улыбнулся и пожал плечами. Что он себе вообразил, Рекина не волновало, а уж о чести чужой жены у посланца ордена и вовсе забот не было.

Во дворе Ожского замка Лаудсвильский столкнулся лицом к лицу с Данной. Красота девушки вновь поразила владетеля, сердце его дрогнуло, и без того бледное лицо побледнело еще больше. Странное поведение гостя, видимо, удивило девушку, во всяком случае, смотрела она на него с удивлением. Рекин поспешил удалиться, отвесив Данне изящный поклон. Слухи об Ожской ведьме ходили разные: поговаривали даже, что она умеет читать чужие мысли, Лаудсвильский не захотел рисковать, но образ загадочной девушки с этой минуты навсегда поселился в его душе.

Кристин с радостью приняла весть о приезде гостей, ее благодарный взгляд согрел душу скромно потупившегося Лаудсвильского. Владетель любил идти к цели далекими обходными путями, когда окружающие, вроде бы неглупые теши, становились послушными марионетками в его умелых руках. Умение использовать чужие слабости в своих целях Рекин считал самым важным признаком большого ума и по праву гордился своими талантами в этой области. Талантами пока не востребованными в полной мере, но всему свое время. А что время это не за горами, Рекин не сомневался.

За обедом Лаудсвильский перевел разговор на Тора Нидрасского, благо, недавнее посещение Ожского замка давало к тому повод. Он под большим секретом поведал молодой женщине историю рождения ее соседа. Кристин поразилась, Кристин не поверила и незамедлительно растолкала задремавшего после сытного обеда мужа. Фрэй равнодушно подтвердил слова Рекина. Встречал ли он бывшего капитана Башни? Конечно, встречал — он помнит Туза совсем мальчишкой, когда они вместе ходили походом против нордлэндского ярла Гольфрида Норангерского. Громкое было дело. Похож ли Тор на капитана Башни? Похож как две капли воды, только у Тора глаза зеленые, а у Туза глаза были синими и холодными, как лед. Страшный был человек. По его приказу казнили более двух десятков благородных владетелей.

Кристин испуганно охнула и побледнела — жестокие нравы Приграничья были пока в диковинку уроженке Остлэнда. Фрэй встревожился и принес свои самые искренние извинения, однако прощения не получил. Рекин Лаудсвильский бросился тушить разгорающийся семейный пожар — столь ранняя ссора между супругами не входила в его планы.

— Знает ли благородная Кристин, как умерла хозяйка Ожского замка? Она умерла при родах, оставив сиротой чудесного младенца мужского пола.

Кристин, забыв про мужа и про недавний испуг, вся обратилась в слух. На лице Фрэя появилось недовольство, он не любил сплетен, тем более если эти сплетни касались женщины, в которую, что греха таить, он был влюблен в молодости, да и не он один, впрочем.

Кристин по обыкновению не обратила на недовольство мужа ни малейшего внимания. Рекин не устоял перед ее уговорами и поведал сгоравшей от любопытства женщине о загадочной гибели командира Ожской дружины месяц тому назад.

— Кстати, младенца назвали Ульфом, — Лаудсвильский многозначительно посмотрел на обомлевшую от новостей хозяйку.

— Все это, может быть, пустая болтовня, — поморщился Фрэй.

— Конечно, — охотно согласился Рекин, — слухи есть слухи.

Кристин, однако, обиделась на мужа. Если бы не любезный владетель Рекин, то загадочная история, о которой уже больше месяца судит и рядит все Приграничье, так бы и прошла мимо ее ушей. Фрэй довольно неубедительно оправдывался, благородный Рекин отмалчивался, но по его виду было ясно, что он целиком и полностью на стороне Кристин.

Фрэй, чтобы заслужить прощение жены и не ударить в грязь лицом перед буржским гостем, принялся пересказывать многочисленные романтические истории о любовных похождениях меченых. Для Кристин эти истории были в диковинку. Впрочем, как и для владетеля Лаудсвильского, который проявил к рассказам Фрэя лестный интерес: охал и возмущался вместе с хозяйкой замка. Кристин особенно поразило бессердечие меченых, изгонявших своих возлюбленных после рождения ребенка.

— Таков уж у них обычай, — пожал плечами владетель Фрэй.

— Неужели не было ни одного побега меченого из Башни ради счастья с любимой женщиной?

Фрэй добросовестно пытался вспомнить, но без всякого результата.

— Кто знает, — сказал он. — Башня крепко хранила свои тайны, если и было у кого такое счастье, то наверняка недолгое.

Лаудсвильский был доволен ходом разговора. Кристин заглотила приманку, меченые поразили ее воображение. Оставалось направить ее мысли по конкретному адресу. Рекин в ярких красках поведал женщине о поединке Сивенда Хаслумского с командиром личной гвардии Тора Нидрасского. Лось в его рассказе предстал героем, роковым и загадочным. Фрэй, знавший Лося еще ребенком, ничего загадочного, а тем более рокового в нем не находил.

— А вохры? — удачно напомнил Рекин. — После встречи с ними наемники и ваши дружинники мрут как мухи, а тот же Лось, даже побывав в лапах у монстра, остался цел и невредим.

Фрэй настаивал: вохры вохрами, но в сверхъестественные способности меченых он не верил. Иное дело молчуны… Но рассказы Фрэя о молчунах не нашли отклика в душе его жены.

Лаудсвильский горячо возразил Фрэю: он не может отвечать за всех меченых, но в победе Лося над Сивендом не все чисто, в этом он готов присягнуть.

Фрэй презрительно усмехнулся и махнул рукой. По его мнению, чтобы разделаться на поединке с нордлэндским владетелем, никакого колдовства не требуется.

Рекин обиделся, вмешалась Кристин, и Фрэю пришлось долго извиняться за необдуманные слова. Впрочем, своего мнения он не изменил — владетель Ингуальдский невысоко ставил боевые качества нордлэндцев.

Лаудсвильский не был на этот раз в числе удачливых охотников, что его не очень огорчило. Главная его цель была достигнута: Кристин заметила Лося, и он произвел на женщину большое впечатление. Дело оставалось за малым: свести хозяйку Ингуальдского замка с меченым. Рекин не располагал временем и не мог равнодушно наблюдать, как будут развиваться отношения его подопечных. Необходимо было подтолкнуть молодых людей друг к другу.

Лось встретил непрошеного наперсника с недоверием но быстро сдался под нажимом Рекина и согласился написать Кристин записку с просьбой о встрече. Лаудсвильский клятвенно заверил меченого, что сохранит все в тайне.

Кристин сделала вид, что дает свое согласие неохотно под давлением настырного владетеля. Рекин долго убеждал женщину, что в просьбе меченого нет ничего предосудительного, а уж тем более оскорбительного. Разве это оскорбительно, что меченый, никогда не покидавший Приграничья, интересуется обычаями Остлэнда, а благородная Кристин желает побольше узнать о нравах края, где ей предстоит прожить долгую жизнь. Рекину пришлось изрядно помучиться, прежде чем время и место встречи были определены.

Теперь предстояло обработать третьего участника предстоящей драмы. Это оказалось наиболее трудным делом. Фрэй никак не мог уразуметь, что во взглядах, которыми обмениваются его жена и меченый из Ожского замка, есть нечто весьма подозрительное. После долгих усилий Рекину удалось наконец посеять в его душе кое-какие сомнения. Этим он пока и решил ограничиться.

Ингуальдский замок радушно принял участников удачной охоты. Настроение гостей еще больше улучшилось после нескольких здравиц в честь хозяина и хозяйки замка. Грольф Агмундский превзошел сам себя в замысловатом приветствии прекрасной Кристин, самому яркому цветку Остлэнда, который благородный Фрэй столь ловко пересадил в суровую землю Приграничного края. Приветствие было таким длинным, что некоторые гости успели дважды осушить кубки, прежде чем красноречивый ярл его завершил. Владетель Отранский сладким, как мед, голосом спел песню для всех очаровательных женщин, собравшихся за веселым столом. Даже Тора Нидрасского покинуло, казалось, мрачное, настроение.

Веселье было в самом разгаре, когда хозяйка оставила гостей. Один Рекин, сохранявший на протяжении всего пира трезвую голову, заметил ее исчезновение. Он проводил глазами поднявшегося вслед за Кристин Лося. Наступал черед Рекина. Незамедлительно он подсел к Фрэю и прошептал ему на ухо тщательно подготовленную фразу. Однако захмелевший владетель соображал туго. Рекин начал уже опасаться, что его столь хитроумно подготовленный план бесславно провалится. Но Фрэй наконец уразумел, что именно ему втолковывает на протяжении уже довольно долгого времени нордлэндский владетель. Ингуальдский побагровел от гнева и бросил на Рекина взгляд, полный пьяной ярости. Лаудсвильский испугался, как бы пьяный Фрэй не натворил чего-нибудь непоправимого — не придушил бы самого благородного Рекина, например.

Однако Ингуальдский взял себя в руки и последовал за добропорядочным гостем, чье возмущение чужим вероломством было столь искренним и бурным. Неожиданное появление разъяренного Фрэя заставило Кристин вздрогнуть и отшатнуться от меченого. Лось выпустил из своих рук ее маленькую ладонь и резко обернулся к владетелям.

— Что это значит? — Голос Фрэя не предвещал ничего хорошего.

Растерявшаяся Кристин молчала, испуганно поглядывая то на разъяренного мужа, то на закусившего губу Лося. Лаудсвильский решил, что пора разыгрывать из себя миротворца, дабы не доводить дело до немедленного кровопролития.

— Я полагаю, что предстоит исключительно мужской разговор, — мягко заметил он.

Фрэй повелительным жестом выслал испуганную женщину из комнаты. Лось, похоже, был огорчен всем происходящим, но не сказал в свое оправдание ни слова.

— Полагаю, что воинам, умеющим держать в руках мечи, нет смысла сорить словами. — Рекин чувствовал себя в этой неловкой ситуации как рыба в воде. — Огласка в столь щекотливом деле тоже ни к чему.

Оба противника согласно кивнули головами.

— Если вы оба мне доверяете, то не будем привлекать лишних свидетелей. Позвольте мне самому выбрать время и место поединка.

У Фрэя, несмотря на распирающую его ярость, хватило ума не затевать поединок в своем доме, что наверняка бросило бы тень на репутацию его жены, а значит, и на его собственную. Благородный Рекин очень умело донес до затуманенного вином сознания владетеля эту разумную мысль. Лось, сознававший свою вину перед Ингуальдским против предложения Рекина не возражал.

— Я думаю, все уладится, — сказал Лаудсвильский Лосю когда Фрэй удалился из комнаты. — Наверняка здесь не обошлось без доброхота, напевшего владетелю на ухо всякие гадости. Счастье еще, что я подоспел. Для Фрэя, разумеется счастье.

Рекин был доволен прожитым днем, но наступающий день обещал быть не менее хлопотным.

— Уверяю тебя, мы ошиблись. — Рано поутру Лаудсвильский уже был в комнате расстроенного Фрэя. — Я разговаривал с Кристин, я разговаривал с Лосем — это была вполне невинная встреча. Мы сами разбудили любопытство молодой женщины. Да и что произошло, в конце концов: молодые люди встретились и перебросились парой слов наедине. Есть из-за чего потрясать мечами и лить кровь!

Владетель Ингуальдский тяжко страдал с похмелья, и журчащая речь нордлэндца бальзамом пролилась на его растревоженную душу. Вовремя поднесенный кубок дал облегчение голове. Вчерашний инцидент уже не казался ему сколь-нибудь значительным.

— Молодость, молодость, — продолжал витийствовать Рекин, — думаю, для Кристин все случившееся будет хорошим уроком. Муж иногда должен проявлять широту души, чтобы заслужить любовь и признательность жены.

Фрэй размяк, вчерашний гнев улетучился без остатка — стоит ли, в самом деле, рисковать головой из-за глупой шалости молодой женщины? Лаудсвильский охотно подтвердил, что не стоит. По мнению Рекина, Лось совсем не расположен драться с владетелем Ингуальдским, к которому испытывает глубочайшее уважение. Лаудсвильский охотно взял на себя труд уладить этот конфликт, поскольку чувствует и свою долю вины в происшедшем. Разомлевший Фрэй только поддакивал своему рассудительному другу.

Лось получил письмо от владетеля Лаудсвильского в тот же день. Местом поединка была выбрана поляна на берегу Ожского ручья, рядом с одиноко растущим дубом. Меченый повертел в руках письмо и пожал плечами. Честно говоря, он ожидал, что за ночь хмель выветрится из головы владетеля и к утру Фрэй стане куда более покладистым. Но он ошибся, письмо не оставляло в этом никаких сомнений, ну что ж, тем хуже для владетеля Ингуальдского — прекрасная Кристин рискует в этот солнечный день остаться вдовой.

Лось не спеша оседлал гнедого поджарого жеребца и уже собирался садиться в седло, когда его внимание привлек к себе Ара. Меченый прятался за углом и не то приглядывался к чему-то, не то напряженно прислушивался. Странное поведение товарища озадачило Лося. Он оставил повод и направился к меченому. Ара обернулся и с досадой хлопнул себя беретом по колену.

— Слизняк, — сказал он, — на этот раз настоящий.

— А что, бывают какие-то другие слизняки? — удивился Лось.

— Видел я тут недавно одного, — Ара понизил голос, — одет как слизняк, но даю голову на отсечение, что он не из наших мест.

— А что ему нужно было в замке?

— Это я и хотел бы узнать. Он разговаривал о чем-то с Данной.

— Так спроси у Данны, кто он такой, — рассердился Лось.

— Она не скажет. — Ара напустил на себя таинственный вид.

Лось знал страсть товарища ко всевозможным загадочным историям и потому только рукой махнул.

— А ты куда собираешься? — в свою очередь спросил любопытный меченый.

— Дело есть, — не слишком дружелюбно махнул рукой Лось.

— Вот я и говорю, кругом сплошные тайны, и у всех рот на замке.

Лось усмехнулся и прыгнул в седло. Мелькнула было мысль: а не прихватить ли с собой Ару, но он ее отбросил — владетель Ингуальдский не станет хитрить в деле чести.

У одинокого дуба Лося уже поджидал владетель Лаудсвильский. Лицо нордлэндца было спокойным. Какое, в сущности, дело Лаудсвильскому до того, что меченый продырявит приграничного владетеля? Благородный Рекин даже смерть своего земляка Сивенда перенес удивительно легко.

— Владетель Ингуальдский задерживается, — извинился Рекин.

Лось равнодушно кивнул и бросил повод слуге. Другой слуга стоял в двух шагах от первого, держа в поводу коня своего хозяина. Лось лишь мельком скользнул взглядом по их унылым лицам.

— По-моему, едут, — окликнул меченого Лаудсвильский.

Лось обернулся на его слова, подставив свой защищенный лишь беретом затылок рослому слуге Рекина, тот сделал шаг вперед и ударил сержанта кистенем по голове. Лось рухнул на траву как подкошенный.

— Поосторожней, ты, — набросился на слугу Рекин, — он мне живой нужен.

— Ничего, хозяин, — подобострастно улыбнулся головорез, — у колдунов черепа крепкие.

Глава 8 КАПИТАН МЕЧЕНЫХ

Чуб появился в Ожском замке неожиданно, воспользовавшись одному ему известным подземным ходом. Тор неоднократно пытался выяснить, каким путем капитан проникает в его дом, но, облазив все подвалы, так ничего и не обнаружил. Расспрашивать Чуба он не хотел, тот мог расценить его любопытство как недоверие. Капитана меченых сопровождали два сержанта, Леденец и Шорох. Леденец, рослый широкоплечий малый с насмешливо прищуренными глазами, довольный произведенным эффектом, добродушно улыбнулся товарищам. Шорох, стройный меченый с кошачьей гибкостью в движениях, стремительно обежал глазами все закоулки зала и лишь затем поприветствовал присутствующих.

— Ты под стол загляни, — посоветовал Ара.

Леденец захохотал, Чуб улыбнулся, и только Шорох остался невозмутим. В его обязанности входило обеспечение безопасности капитана меченых, а Шорох был человеком долга.

Тор, встревоженный исчезновением Лося, встретил капитана без обычного радушия. Молча он протянул руку Чубу и даже не поморщился от сильного пожатия. Капитан с удовольствием отметил про себя, что Тор не уступает силой своему отцу.

— Рассказывай, — Чуб удобно устроился в дубовом кресле, жалобно заскрипевшем под его мощным телом, и с наслаждением вытянул натруженные ноги.

— Лось пропал. — Тор остался стоять, глаза его грустно смотрели на капитана.

Глаза Гильдис. У Туза глаза оставались холодными, даже когда он улыбался. Да и чувства свои Туз скрывал более умело. Тор сильно проигрывал своему отцу в решительности. Что значит воспитание вне стен Башни. Нынешнее поколение меченых не знало тисков жесточайшей дисциплины, через которые прошел Чуб. И результат налицо: даже такой великолепный материал, как Тор, дает слабину при первом же серьезном столкновении с действительностью. Неужели он, капитан, ошибся, дав возможность этим крикунам вырасти без неусыпного надзора молчунов? Чуб вспомнил собственное детство и поморщился — он разделял ненависть своего сержанта к молчунам, но, в отличие от Туза, понимал, что без них Башне не бывать. Ожские меченые были его резервом в предстоящей борьбе с молчунами за реальную власть над Башней, а то, что эта борьба скоро разразится, он не сомневался.

— Знаю, что пропал. — В голосе Чуба не было и тени сочувствия, на которое рассчитывал Тор. — Какие ты принял меры к розыску?

— Мы облазили всю округу, но никаких следов не обнаружили, — пояснил Рыжий.

— Молодцы, — насмешливо похвалил Чуб. — Если бы я не появился в замке — вы бы так и продолжали рыскать по Ожскому бору, высунув языки? Лось не младенец, чтобы заблудиться в трех соснах. Кому было выгодно исчезновение Лося? Кто точил на него зуб? Что тебе известно об агентах серого ордена?

Тор угрюмо отмалчивался. Ему не нравился тон капитана, в душе закипало раздражение и против Чуба, и против самого себя.

— Кто натравил тебя на Ульфа?

Глаза Тора плеснули яростью. Чуб наблюдал за ним с интересом: похоже, он недооценил мальчишку — в нем был огонь. Жаль только, что вырывался этот огонь не тогда когда нужно, и грозил спалить не того, кого требовалось! Чуб неожиданно рассмеялся.

— Ладно, — сказал он, обводя глазами притихших меченых, — я вовсе не хотел обидеть тебя, Тор, но вам пора уже научиться различать, где друг, а где враг.

— О смерти отца мог бы рассказать мне ты, но не сделал этого.

Смерть Ульфа не огорчила капитана меченых, рано или поздно его все равно пришлось бы убрать. А вот что касается обстоятельств смерти Туза, то у Чуба были обязательства перед Гильдис, нарушать которые он не торопился. Но случилось то, что случилось. Скорбеть о смерти отравительницы капитану меченых не пристало, но просто Чубу было почти жаль эту женщину. Со смертью Гильдис ушло что-то важное из его жизни, оборвалась еще одна нить, связывающая его с прошлым, страшным, трагическим и горьким, Оставалось настоящее, оставался и долг перед павшими, который надо оплатить с лихвою.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Бьерн Брандомский, — нехотя отозвался Тор.

Чуб только головой покачал: мог бы и сам догадаться. Брандомскому мешал Ульф, и он устранил его с редким изяществом. У Бьерна есть чему поучиться даже капитану меченых.

— Как звали индюка, которого Лось отправил на тот свет?

— Сивенд Хаслумский, — с готовностью подсказал Чиж.

Надо полагать, родственник Бента Хаслумского, первого министра короля Рагнвальда. У Чуба были свои осведомители в Бурге, в том числе и при королевском дворе. О владетеле Бенте говорили как о человеке хитром и умном, но сын, видимо, оказался не в отца, коли дал себя устранить столь простым способом.

— Что еще примечательного случилось за это время?

— Ара видел недавно чужака в замке, — вспомнил Рыжий. — Он разговаривал с Данной.

Чуб нахмурился: неужели Чирс затеял свою игру, не поставив его в известность? Или горданцу просто захотелось увидеться с сестрой? Вообще-то сентиментальность не в характере Чирса, но кто знает, что связывает брата и сестру, выросших на чужбине и растерявших всех своих родных, у Чуба не было сестры и не могло быть, но чувство потери ему хорошо известно, и он много бы дал, чтобы после той страшной бойни уцелел хоть кто-то из его друзей. Будь она проклята, эта Гильдис! Если бы не память о друге и не маленький Тор — Чуб расплатился бы с ней полной мерой. Все могло быть по-другому. Все.

— Высокий, смуглый, с маленьким шрамом над верхней губой? — спросил капитан.

— Смуглый, — кивнул головой Ара, — не слишком высокий и не слишком молодой — седина в волосах.

«Значит, не Чирс», — с облегчением подумал Чуб. Не то чтобы он не доверял горданцу, но кое-какие сомнения на его счет питал. Впрочем, дело не в Чирсе, а, видимо, в самом Чубе, который не мог себя заставить поверить даже молчунам. Наверное, только Лосю он верил всегда и во всем, но Лось еще мальчишка, что он и доказал самым нелепым образом.

— А что говорит девчонка духов?

Владетель Нидрасский помалкивал, нервно покусывая белыми зубами заросшую темными усиками верхнюю губу. Похоже, он унаследовал от отца роковую слабость к женщинам. Жаль, если это так. Сам Чуб мог с полной уверенностью сказать о себе, что ни одна из женщин, родивших ему детей, не затронула его сердце. Даже та, которая родила ему старшего сына Резвого, который сейчас стоит в метре от капитана, не подозревая, что смотрит на своего отца. Так лучше и для Резвого, и для Чуба. Так лучше для Башни. Хватит меченым одной ошибки Туза — благородного владетеля Нидрасского. А Чирса надо предупредить. Храмовники, похоже, вычислили Данну и теперь пытаются через нее выйти на брата. Надо обязательно выяснить, с кем они установили связь в Лэнде. Вряд ли это Гоонский бык, его молчуны контролируют ежедневно и ежечасно. А вот Труффинн Унглинский совсем другое дело. Возможно, именно под влиянием храмовников у серого ордена прорезался такой интерес к Ожскому замку — ключ от границы, как никак.

— Чужака я беру на себя, — Чуб посмотрел на Тора, — а Лось — это твоя забота, владетель Нидрасский. Пора тебе познакомиться с серыми, уж слишком активно они орудуют в последнее время в Приграничье. Настолько активно, что напугали даже Гоонского быка, и на сегодня серые для него опаснее меченых. Это обстоятельство обязательно нужно использовать. Вы поедете в Бург вместе с Эйриком Маэларским. Гоонскому нужны союзники. Ваша задача — навербовать их как можно больше среди нордлэндских владетелей. Золота не жалей, — Чуб небрежно кивнул на тугой мешок, приваленный к ножке стола, — хотя, думаю, и без подкупа найдется немало желающих поцапаться с королем Рагнвальдом. Серые здорово прищемили хвост благородному сословию Нордлэнда. Если вам удастся стравить владетелей с королем — это значительно облегчит нашу задачу здесь. Думаю, что серым Лось нужен только для того, чтобы возбудить чернь против еретиков Приграничья, но мы еще посмотрим, чей козырь старше.

Чуб исчез столь же стремительно, как и появился, оставив в душе Тора чувство неуверенности и тревоги. Тор не мог избавиться от ощущения, что капитан меченых сказал ему далеко не все и что Лэнд стоит на пороге важных и трагических событий. Возможно, ответ на все вопросы он найдет в Бурге. Однако Тору почему-то казалось, что ключ к разгадке происшедших и грядущих событий находится у Чуба и он унес его с собой, не показав своему союзнику.

Часть третья СЕРЫЙ ОРДЕН

Глава 1 ГОРОД

Бург не понравился Тору. Возникший на руинах древнего мира, он терялся среди грандиозных развалин, точно живой и грязный гном среди величественных и мертвых статуй, гордых своей незапятнанной чистотой. Тонкая пленка плесени на гробнице погибшего мира. Мира необъятного и неповторимого, близкого и невероятно далекого, останки которого можно потрогать руками, наслаждаясь ушедшей сказочной мощью, но нельзя воскресить во всем былом великолепии. Тор был оскорблен цинизмом нынешнего поколения, осквернившего чистоту прежнего мира ничтожностью собственных устремлений.

Шум и гвалт, поднятый снующими по грязным улочкам оборванцами, мог вывести из равновесия кого угодно, а Уж тем более меченых, с детства привыкших к строгой торжественной тишине Ожского бора да тихому шелесту волн бескрайнего озера Духов.

Буржцы строили свои дома из обломков старых зданий, не слишком заботясь о красоте и соразмерности возводимых построек. Город представлял собой невероятную мешанину из грязных лачуг, наспех сляпанных из подвернувшегося под руку древнего храма, и каменных зданий прежнего мира, кое-как перестроенных в соответствии с потребностями их новых владельцев.

Эйрик Маэларский, не раз бывавший в Бурге, указал Тору на мрачный замок, взгромоздившийся на высокий Холм, почти в самом центре города. Замок был обнесен внушительных размеров стеной из массивных каменных глыб, спрессованных собственной тяжестью и бременем убежавших лет. Замок был уродлив и выделялся нелепым грязным пятном даже на фоне других неказистых зданий Когда-то замок был окружен рвом, но со временем ров все более зарастал грязью и мусором, которые местные жители без стеснения вываливали под королевские окна.

— Неопрятно живут людишки, — заметил Рыжий, брезгливо оглядываясь по сторонам.

Белобрысый мальчишка лет десяти — двенадцати в разодранной до самого пупа, когда-то, вероятно, белой рубахе показал меченому язык. Рыжий, недолго думая, огрел озорника плетью. Белобрысый завыл диким голосом, призывая на голову чужака все кары небесные. Рыжему стало жаль мальчишку, и он швырнул ему под ноги золотой. Рев мгновенно оборвался — пострадавший с упоением пробовал монету на зуб. Видимо, проверка его удовлетворила, и он одарил меченого ослепительной улыбкой. Оборванцы, встретившие рев белобрысого издевательским смехом, выпавшую на его долю неслыханную удачу посчитали личным оскорблением. Но ругательства, которыми они осыпали Рыжего, только забавляли меченых.

— Что делает с людьми зависть…

Чиж бросил на толпу высокомерный взгляд. Метко брошенный комок грязи, едва не угодивший ему в глаз, сильно подпортил не только физиономию, но и настроение меченого. Он обрушил на толпу град ударов, и, в отличие от Рыжего, совершенно бесплатных. Появление городской стражи остановило побоище. Широкоплечий стражник неосторожно перехватил руку взбешенного Чижа. Меченый злобно ощерился, показав два ряда белых, как пена, зубов, и с такой силой рванулся в сторону, что не ожидавший подобной прыти от невысокого и щуплого на вид юнца стражник вылетел из седла и, гремя доспехами, покатился по земле. Толпа заулюлюкала в предвкушении драки. Товарищи пострадавшего, а их было шестеро, обнажили мечи. Эйрик Маэларский поспешил вмешаться в разгорающуюся свару. Широкоплечий стражник, перемазанный грязью до самых ушей, хотя и остался недоволен, но ссориться с богато разодетым владетелем не решился. Несколько серебряных монет успокоили городскую стражу. Разочарованная толпа охотно расступилась, пропуская надменных всадников. Тор остановился в богатом, но обветшавшем доме владетелей Нидрасских. Дом, сложенный из каменных блоков, мог в случае надобности выдержать серьезную осаду, а высокая каменная ограда, окружавшая его, мало чем уступала стенам иных замков. Видимо, владетели не чувствовали себя в безопасности даже в Бурге.

Меченые с интересом рассматривали богатую коллекцию диковин, собранную прежним владельцем дома Альриком Нидрасским. Зуб, обнаружив непонятный, насквозь проржавевший предмет, с интересом вертел его в руках, прилаживая и так, и этак. После недолгого обсуждения меченые сошлись во мнении, что это старинное оружие.

— Что-то вроде арбалета, — авторитетно заявил Волк.

— Интересно, как бы ты стал стрелять из подобного арбалета? — скептически хмыкнул Ара.

Волк пожал плечами и в задумчивости почесал затылок — вопрос товарища поставил его в тупик. Зуб заметил, что оружие предков, судя по всему, сильно уступало современному. С этим согласились все. И только Сурок отрицательно покачал головой:

— А как же порох?

— Еще неизвестно, кто придумал порох, — не сдавался настырный Зуб. — Может, его придумали молчуны, а на древних они ссылаются для отвода глаз.

Сурок опять покачал головой:

— Молчуны показывали мне древние книги, там упоминается об арбалетах, которые выпускали по нескольку десятков стрел за один раз. Вот такие маленькие стрелы. — Сурок вытянул указательный палец.

— Врешь! — не поверил Ара.

Сурок только рукой махнул. Во всем, что касалось древних, он был среди товарищей непререкаемым авторитетом. Несколько зим подряд он провел с молчунами и многому у них научился. И все-таки меченые Сурку не поверили — стрелы длиною в палец, придет же такое в голову!

Тор с интересом выслушал историю о том, как погиб его дед, ярл Хаарский. Старый слуга охотно показал место, где все это происходило.

— Стрела, угодившая в твоего отца, благородного владетеля Альрика, прилетела вон оттуда, — старик указал на окна мрачного особняка, стоящего поодаль, — потом мы узнали, что там укрывались меченые.

Тор смутился. Владетель Маэларский отвернулся, делая вид, что разговор ему неинтересен.

— А теперь они служат тебе. — Старый слуга осуждающе покачал головой.

— С чего ты взял, старик, что они — меченые? — улыбнулся Эйрик.

— Довелось мне их повидать. Я хоть и стар, да из ума не выжил, память у меня хорошая. И сержанта их помню — в двух шагах от меня был, а потом поднялся в воздух и исчез.

— Как исчез? — не понял Эйрик.

— Колдуны они, меченые-то, — пояснил старик, быстро и мелко крестясь, — вот и этот растворился в воздухе, словно его и не было.

Эйрик рассмеялся, кося веселым взглядом на серьезного Тора.

— А ты не из этих ли будешь? — Старик кивнул в сторону дома, откуда неслись громкие голоса меченых.

— Нет, я с побережья, родственник Гоонского. — слыхал о таком?

Старик кивнул головой и перекрестился:

— Тоже про него говорят много нехорошего — еретик, говорят.

— Все это ложь! — Эйрик встревожился не на шутку.

— Может быть, — неохотно согласился слуга и, бросив на Маэларского настороженный взгляд, побрел к дому.

— Судя по всему, орден решил взяться за нас всерьез, — вздохнул Эйрик. — Если им удастся поднять народ на защиту веры, то нордлэндские владетели не рискнут выступить на нашей стороне. Одно дело — король Рагнвальд, и совсем другое — церковь. Не дай Бог, этот сброд ринется в наши края — в крови захлебнемся.

— Поживем — увидим, — отозвался настроенный более оптимистично Тор.

Вопреки мрачным пророчествам Маэларского, Бент Хаслумский встретил благородного владетеля Тора с распростертыми объятиями. Мимолетно взгрустнув о погибшем сыне, он тут же заверил, что не считает Тора повинным в его смерти.

— Поединок есть поединок, — вздохнул Бент. — На все воля Божья.

Узнав об исчезновении Лося, первый министр только головой покачал: опасное место это ваше Приграничье, да к времена сейчас смутные. Какая-то темная сила словно бы вспарывает некогда накрепко закрытые границы Лэнда и проникает не только в Приграничье, но и в Бург. Хаслумский зябко передернул плечами и тут же перешел к вопросам о здоровье правителя края, ярла Эйнара Гоонского.

— Я думаю, о благородном Эйнаре тебе расскажет его близкий родственник, Эйрик Маэларский.

Хаслумский радостно приветствовал дорогого друга, которого в суматохе встречи не успел разглядеть. Эйрик слегка растерялся от столь бурного проявления чувств, однако достойно ответил благородному Бенту:

— Ярл Эйнар шлет тебе привет и надеется на нерушимый союз Приграничья и Нордлэнда против темных сил, о которых ты только что говорил.

— Какие-нибудь новости с границы? — насторожился Хаслумский.

— При мне письмо ярла к королю Рагнвальду, но я должен вручить его лично.

— В таком случае, я готов представить вас Его Величеству. — Бент возбужденно потирал потеющие руки, поглядывая на молодых людей маслеными от дружелюбия глазами. — Король будет рад вас видеть. Не говоря уже о дамах. — Первый министр позволил себе короткий фамильярный смешок. — Дамы будут просто в восторге.

Тор и Эйрик выразили горячее желание предстать перед королем немедленно, и уж никак не менее горячим было их желание насладиться обществом прекрасных буржских женщин.

— Увы, государь болен, — лицо министра в ту же секунду приняло скорбное выражение, — но ваш покорный слуга всегда готов к услугам, — глаза его весело сверкнули, — и обществом дам вы можете насладиться уже этим вечеров в моем новом дворце.

Владетели выразили горячую признательность благородному Бенту за столь доброе отношение к бедным провинциалам.

— Ну, не таким уж и бедным. — Хаслумский погрозил молодым людям пальцем и одарил лучезарнейшей из своих улыбок.

Эйрик Маэларский не ударил в грязь лицом и отплатил гостеприимному хозяину той же монетой. У более прямодушного и неопытного Тора улыбка получилась много хуже, но и он старался как мог.

— Хитрит, старая гадюка, — сделал вывод Эйрик, когда они наконец расстались с Хаслумским, — все зубы на виду, того и гляди вцепится.

— Зубы выбьем, — пообещал Тор.

— Дай Бог, — покачал головой Маэларский. — Бент — штучка тонкая: за здорово живешь его не возьмешь. Пока он нас не обнюхает, к королю не пустит.

— Зато у нас появляется возможность прощупать настроения нордлэндских владетелей и навербовать сторонников ярлу Гоонскому.

— Твоими устами да мед бы пить, — усмехнулся Эйрик.

Площадь перед новым дворцом первого министра сияла ослепительной чистотой. Бдительные стражи следили, чтобы ни один голодранец не осквернил своим поганым языком чувствительное ухо благородных гостей, прибывающих со всех концов Бурга к досточтимому Бенту. Владетель Хаслумский славился гостеприимством. Хитрый и умный, он привлекал сердца надменных нордлэндских владетелей щедростью задаваемых пиров и любезностью обхождения. За что ему прощали даже участие в подавлении мятежей нордлэндской знати. Впрочем, Бент при подобных передрягах предпочитал держаться в тени, передоверяя другим первые роли в непопулярных кампаниях. Подобная политика приносила свои плоды, и Хаслумский, уже в течение десяти лет служивший верой и правдой королевскому трону, продолжал оставаться своим и в среде владетелей.

Тор и Эйрик, сопровождаемые Арой и Рыжим, появились перед домом Хаслумского в числе последних гостей. Рыжий, разглядев в стайке мальчишек белобрысого знакомца, призывно махнул ему рукой. Белобрысый, который, похоже, не умывался со дня их последней встречи, охотно откликнулся на зов недавнего благодетеля. Рыжий передал дну поводья четырех коней. Белобрысый клятвенно заверил меченого, что выполнит его инструкции буква в букву.

Стража подозрительно косилась в сторону меченых, но пропустила молодых людей во двор беспрепятственно. Прибывающих гостей поражало обилие света во вновь отстроенном дворце владетеля Хаслумского. Огромные залы с высокими потолками освещались тысячами маленьких светильников — новинкой, завезенной из дальних заморских краев. Бент Хаслумский был богат и не находил нужным этого скрывать. Но меченым дворец не понравился: в случае осады его невозможно было удержать.

— Благородный Бент того же мнения и поэтому предпочитает жить в своем старом логове, — усмехнулся ярл Грольф Агмундский, дружески приветствуя земляков.

— Весь цвет Приграничья собрался этим летом в Бурге, — весело захрипел Фрэй Ингуальдский, присоединяясь к своим старыми знакомым и соседям.

— Благородные владетели спешат промотать денежки, полученные за прошлогодний урожай, — усмехнулся Агмундский.

Высокий седой человек с породистым строгим лицом почти в упор рассматривал Тора Нидрасского. Скорее удивленный, чем возмущенный подобной бесцеремонностью, Тор спросил у всезнающего Грольфа:

— Кто этот старик?

— Труффинн Унглинский, — шепотом отозвался тот, — один из главарей серого ордена. Кроме того, он родственник благородного Альрика. Все Нидрасские земли в случае твоей смерти перейдут именно к нему.

— Думаю, Труффинну придется подождать, — засмеялся Эйрик.

— Владетель Унглинский из тех людей, которые способны поторопить судьбу.

Грольф тут же прикусил язык и виновато покосился на Тора, но тот лишь усмехнулся в ответ.

— Прошу внимания благородных гостей. — Бент, сладко улыбаясь, воздел холеные руки над головой. — Чудо с далекого севера — белый медведь.

Владетели недоверчиво загудели — бурые медведи не были для них в диковинку, но вот белый…

Хаслумский, наслаждаясь их удивлением, сделал приглашающий жест, и гости, возбужденно переговариваясь, двинулись гурьбой за поразившим их хозяином. Медведь оказался грязновато-желтого цвета и гораздо более крупным, чем бурые собратья. Острая морда его беспрестанно моталась из стороны в сторону, маленькие глазки злобно следили за столпившимися у края глубокой ямы людьми. Бент постарался создать как можно больше удобств гостям: в освещенном факелами дворе видимость была просто отличной. В нескольких шагах от медведя, отделенный лишь невысоким барьером, сидел человек, не обращавший на почтенную публику никакого внимания.

— Похож на духа, — сказал Ара, внимательно разглядывая небольшую, скорчившуюся в углу ямы фигурку.

Рыжий с сомнением покачал головой.

— Духи бывают разные, — стоял на своем Ара.

— Снежный человек, — разрешил их спор Хаслумский. — Он охотится на этих гигантов вот с таким оружием.

Владетель поднял над головой длинную палку с острым костяным наконечником.

— Не может быть, — возразил Агмундский, — это чудовище раздавит его одной лапой, словно клопа.

Приятное возбуждение охватило владетелей — Бент умел угодить гостям. Десятки лиц склонились над ямой в ожидании кровавого зрелища. Хаслумский передал ненадежное оружие маленькому человечку и брезгливо вытер пальцы о полу богато расшитого кафтана. Снежный человек решительно перепрыгнул через барьер и оказался с глазу на глаз с медведем. Был он не так хрупок, как это поначалу показалось многим. И плечи его были широки, и кривыемускулистые ноги твердо стояли на земле. Палка в его руке, судя по тому, как решительно он взмахнул ею, являлась действительно оружием, а не жалкой игрушкой. Зрители гулом одобрения встретили энергичные действия смуглого представителя далекого и неведомого Северного края, столь отважно бросившего вызов белому чудовищу.

Медведю не понравился посетитель, потревоживший его одиночество. Несколько мгновений он стоял недвижимо, разглядывая наглеца свирепыми глазками, а затем со стремительностью, невероятной для подобной туши, бросился вперед. Человек ловко увернулся от прямого столкновения со зверем, но в последний момент ему просто не хватило места для маневра. Огромная лапа обрушилась на обнаженное плечо храбреца, и он отлетел в сторону, ударившись при этом головой о каменный барьер. Медведь с шумом втянул в себя воздух и медленно двинулся к застывшему в неподвижности телу. Чья-то мощная фигура неожиданно промелькнула у края ямы и решительно оседлала громадную белую тушу. Зверь всхрапнул, словно загнанная лошадь, и стал оседать сразу на все четыре лапы.

Зрители были разочарованы. Меченый помешал заключительному, самому интересному акту драмы. Хаслумский недовольно поморщился, он предпочел бы потерять человека. а не зверя. Рыжий как ни в чем не бывало вытер окровавленные мечи о лохматую шкуру убитого им животного. Легко, словно пушинку, он поднял не подававшего признаков жизни снежного человека и передал своим товарищам.

— Мы попробуем его спасти, — сказал Тор расстроенному хозяину.

Бент рассеянно пожал плечами. Первый министр был огорчен неудачным финалом представления, гвоздя сегодняшнего вечера. Он неодобрительно покосился на Рыжего, но тот проигнорировал первого сановника королевства. Подхватив из рук Ары безжизненное тело, Рыжий двинулся к выходу, тараня толпу мощным плечом. Владетели недовольно косились на наглого меченого, но спешили убраться с его дороги.

— Не думаю, что ваше вмешательство понравилось благородному Бенту, — ехидно улыбнулся ярл Агмундский. — Кровавые зрелища — конек первого министра.

— Надо полагать, он на нас еще отыграется за убитого медведя, — согласился с Грольфом Маэларский.

Хаслумский бросил в сторону провинившихся гостей загадочный взгляд и расплылся в ослепительной улыбке:

— Прошу благородных владетелей к столу.

Владетели с видимым удовольствием откликнулись на этот призыв — время было позднее, и все уже успели изрядно проголодаться.

Глава 2 КРИС

Рыжий без труда отыскал белобрысого мальчишку, который честно исполнял свой долг в надежде получить хорошую плату и, надо сказать, не ошибся в расчетах — меченый своей щедростью даже превзошел его ожидания.

— Знаешь, где находится дом владетеля Нидрасского?

Рыжий, плохо знавший город, боялся заблудиться в темноте в его узких каменных лабиринтах. Белобрысый с готовностью кивнул нечесаной головой. Меченый пристроил бесчувственное тело на холку своего коня и усадил обомлевшего от восторга мальчишку в седло. Мальчишки с завистью смотрели на своего удачливого товарища. Рыжий отыскал среди них подходящего кандидата и после долгих и нудных расспросов передал ему поводья коней со строгим наказом: непременно дождаться их загостившихся у Бента Хаслумского хозяев. Обиженные недоверием мальчишки в один голос уверили его, что уж свой-то заработок они не упустят, затем и толкутся здесь целый день. Такой способ зарабатывания денег на пропитание слегка удивил меченого, но в чужой монастырь не лезут со своим уставом.

— Тебя как зовут? — спросил Рыжий нового приятеля, когда они после долгих проволочек наконец двинулись в путь.

— Крис, — белобрысый, впервые оказавшийся в седле, с удовольствием привыкал к новым ощущениям.

Рассказывал о себе мальчишка без большой охоты, но все же проговорился, что родного дома у него нет. Рыжий, считавший, что в таком большом городе жилья должно хватать всем, был удивлен не на шутку.

— Был дом, — нехотя пояснил Крис, — да погорели все.

Судя по всему, мальчишка не очень доверял меченому и в любую минуту готов был сползти с седла и броситься наутек.

— Все говорят, что меченые — колдуны. — Крис, похоже, уже жалел, что отправился в ночное путешествие с незнакомым человеком.

— Врут, — возмутился Рыжий, — а ты больше слушай разных болтунов.

Крис дипломатично промолчал, тем более что путешествие приближалось к концу и не успевший притомиться конь уже сворачивал к воротам Нидрасской усадьбы. Крис спрыгнул с коня и по просьбе Рыжего пару раз ударил ногой в окованные железом деревянные плахи, привлекая внимание привратника. Чиж, выскочивший из ворот на стук, не произвел на мальчика особого впечатления: и ростом он не намного превосходил Криса, да и возрастом недалеко ушел.

— Это что еще за гость? — спросил Чиж, глядя на Криса недоверчивыми глазами.

Крис на всякий случай отступил за широкую спину Рыжего и уже оттуда наблюдал, как недовольно морщится меченый.

— Проводи мальчишку в дом, — велел Рыжий.

К удивлению Криса, сердитый Чиж возражать не стал и не слишком любезно подтолкнул гостя ладонью в спину. Дом владетеля Нидрасского поразил Криса своим великолепием: никогда в жизни ему не доводилось видеть таких огромных залов. Отделанное серебром и золотом оружие слепило глаза. Тяжелая мебель, украшенная затейливой резьбой, казалось, предназначалась для великанов, а не для обычных людей. Крис как зачарованный миновал несколько помещений, не встретив ни единой живой души. Огромные зеркала равнодушно отражали его испуганное лицо. Чиж куда-то исчез, оставив гостя в полном недоумении. Крис вдруг вспомнил рассказы о зачарованном замке меченых, где пропадают без следа христианские души, и перетрусил не на шутку.

— Эй, малый, — смуглый, с резкими чертами лица, высокий человек стоял перед Крисом, — ты что здесь делаешь?

Появление смуглого человека было столь неожиданным что мальчик едва не закричал от испуга.

— Его Рыжий привел. — Чиж вынырнул неведомо откуда — еще секунду назад его в комнате не было, в этом Крис готов был поклясться.

— Город хорошо знаешь?

Крис кивнул головой. Он горько сожалел, что переступил порог этого страшного колдовского дома, и все чаще оглядывался на дверь. Подошли еще несколько колдунов, молодых, но, как показалось Крису, сердитых.

— Думаешь, ему можно доверять? — спросил меченый в небрежно наброшенной на плечи черной, как сажа, куртке.

— Продаст, — уверенно отозвался Чиж, который минуты не мог постоять на месте и все время мотался по залу, словно потерял что-то важное и никак не может отыскать. Крис следил за ним с возрастающим страхом. Ему вдруг пришло в голову, что маленький злой колдун предложит сейчас зажарить случайного гостя на ужин. И в этом не будет ничего удивительного, поскольку о меченых давно идет слава как о самых отчаянных людоедах. Крис так испугался, что прошло даже сосущее чувство голода, которое преследовало его с самого утра.

— Тащите его на кухню, — сказал смуглый, — пусть его там помоют и на…

Закончить Сурок не успел — мальчишка вдруг взвыл дурным голосом и рванулся вперед с такой стремительностью, что пытавшийся его задержать Чиж промахнулся и едва не врезался головой в зеркало. Однако далеко убежать Крису не удалось: он был подхвачен неведомой силой и повис в воздухе, болтая босыми грязными ногами.

— Что у вас происходит?! — услышал он веселый голос у самого своего уха.

Крис приоткрыл один глаз: молодой владетель держал его за ворот, словно нашкодившего котенка, удивленно разглядывая насмешливыми, зелеными, как трава, глазами.

— Дикарь какой-то, — обиженно проворчал Чиж, потирая ушибленный в суматохе локоть.

Спаситель Криса засмеялся и опустил перепуганного мальчишку на грешную землю.

— Рассказывай, — приказал он.

Молодой владетель внушал доверие. Был он высок ростом, широк в плечах, а верхняя с темной полоской усов губа была приподнята в улыбке, обнажившей крупные, белые, как свежевыпавший снег, зубы.

— Они собирались меня съесть. — Глаза Криса были круглыми от страха.

Меченые на миг оцепенели, а потом разразились хохотом. Рыжий, наконец-то появившийся в зале, выручил Крисa из затруднительного положения.

— Пусть поживет у нас, — предложил меченый своим товарищам, — а там увидим, можно ли ему доверять.

Жизнь среди колдунов-меченых оказалась не такой уж скверной. Криса сытно накормили и выдали новую одежду, предварительно помыв в большой лохани. Процедура не слишком приятная, но в награду за терпение он получил первые в своей жизни сапоги и роскошный, украшенный серебром пояс с узким длинным кинжалом на нем. И хоть ноги, не привычные к обуви, отчаянно болели, Крис был почти счастлив.

— Ты о пленном меченом ничего не слышал? — спросил его владетель Тор.

Крис наморщил лоб, честно пытаясь припомнить. О меченом он не слышал ничего, зато слышал о колдуне, пойманном в Ожском бору, который напускал порчу на скот и воровал маленьких детей в окрестных деревнях. Колдуна, закованного в железо, держали в замке Хаслумского под усиленной охраной.

— А как чужак, — спросил Тор у Рыжего, — сказал что-нибудь?

— Наверное, скажет, когда очнется, — пожал плечами меченый.

Незнакомец очнулся только на следующий день утром. Лицо его приняло более-менее осмысленное выражение. Облик склонившихся над ним людей если и удивил чужака, то вида он не подал. Ни один мускул не дрогнул на его смуглом лице, а потускневшие от боли глаза смотрели на Меченых без вызова, но твердо.

Народ Хоя, так звали чужака, обитал далеко на севере от Лэнда. Точное местонахождение своей страны он указать не смог, а может быть, Тор не сумел разобраться в его объяснениях. Хой говорил медленно, с трудом подбирая чужие слова. Из того, что разбирали меченые, сложилась довольно странная картина. Народ Хоя был немногочисленным и кочевал по заснеженным равнинам севера, промышляя в основном охотой на морского зверя. Кто эти таинственные животные, меченые понять так и не смогли, а то, что с большим трудом нарисовал на дощечке углем Хой, выглядело уж очень фантастично. А в размеры этого монстра и поверить было трудно. Хой, однако, стоял на своем, и его неожиданно поддержал Сурок, припомнивший рисунок загадочного животного в одной из древних книг. Скептически настроенный Ара только хмыкал по поводу рассказов Хоя и Сурка. Тор тоже не верил, но слушал внимательно. Хой поведал о трагедии, случившейся с его народом. В ту зиму они откочевали далеко к югу, к черте древних, покинутых столетия назад городов. И вот когда почти все мужчины поселка были на охоте, в стойбище нагрянули незваные гости. Жизнь на Севере суровая, в одиночку там не выжить, и народ Хоя всегда делился всем, что имел, с гостями, зваными и незваными. Встречи между родами случались нечасто и всегда отмечались как праздник. Происходил обмен товарами, продуктами и девушками, которые охотно уходили в новую семью. Люди, пришедшие в тот трагический день в поселок, товар на обмен не предлагали, женщин с ними не было, это были рослые сильные мужчины, извергающие молнии из железных арбалетов.

Услышав о молниях, Тор удивился и переспросил Хоя, правильно ли он его понял, однако чужак стоял на своем. Зуб выскочил из комнаты и вернулся через минуту с непонятным предметом в руках из коллекции Альрика Нидрасского. Хой подтвердил, что этот предмет похож на извергающие молнии железные арбалеты пришельцев. В доказательство правдивости своих слов он указал на шрамы, обезобразившие его правое плечо. Шрамы действительно мало походили на след, оставленный стрелой или мечом.

Тор задумался: оружие древних не пропало бесследно, и существуют люди, способные им управлять. Почему пришельцы напали на мирное стойбище, Хой не знал. Скорее всего, они пришли в покинутый город, расположенный поблизости, и на племя Хоя наткнулись случайно. Хой с сородичами попытались отомстить пришельцам за убитых стариков, женщин и детей, но были истреблены. Уцелел, видимо, один Хой, который попал после долгих скитаний в Нордлэнд. Местные жители приютили его, а через несколько месяцев нагрянули люди Хаслумского и отправили чужака в Бург вместе с пойманным медведем.

История, рассказанная Хоем, поразила Тора. Мир, такой устойчивый и привычный, расширялся до невероятных размеров и таил в себе такие неприятные неожиданности, о которых даже думать не хотелось. Но думать надо, чтобы не оказаться захваченными врасплох чужой враждебной силой, как это случилось с племенем Хоя. Тор довольно часто встречался с духами, был даже несколько раз в их поселениях, правда, не на островах, а на берегу близ границы. Сталкивался он и со степняками, лихими наездниками и отчаянными головорезами. Но оружие кочевников и духов если и отличалось от лэндовского, то только в худшую сторону. Здесь, в Бурге, он уже успел столкнуться с торговцами, которые приплыли с далеких островов по Большой воде. Торговцы держались с достоинством, на вопросы отвечали уклончиво, но в этом было скорее нежелание открывать свои секреты возможным конкурентам на торговых путях, чем высокомерие уверенных в своем превосходстве людей. Из Вестлэнда доходили до Приграничья слухи о морских разбойниках. Чуб как-то сказал, что меченые уже имели с ними дело и изрядно их потрепали. Нет, с этой стороны вряд ли можно было ожидать неожиданности в ближайшее время. Правда, в Бурге ходили слухи о пришельцах с далекого юга, но слухи эти были туманными и передавались шепотом, словно люди кого-то опасались. Раньше Тор не придавал подобным слухам особого значения, чего-чего, а сказок о неведомых странах хватало и в Нордлэнде, и в Приграничье, но рассказ Хоя заставил его изменить свою позицию. Чужой мир все решительнее проникал сквозь границы Лэнда, и, похоже, будет очень непросто остановить это продвижение. Да и надо ли останавливать? Может быть, наоборот, двинуться навстречу опасности?

Словно бы в ответ на эти мысли Тора, Сурок предложил по возвращении в Приграничье договориться с Чубом и послать экспедицию в неведомые земли.

— Нельзя же вот так сидеть и ждать, пока брошенный неведомо чьей рукой камень свалится тебе на голову.

— А почему ты думаешь, что Чуб сам не додумался до этой простой мысли? — Рыжий насмешливо посмотрел на Сурка. — Ведь капитан даже не удивился, когда Ара рассказал ему о чужаке, по-моему, он знает о том мире гораздо больше, чем говорит нам.

Тор был согласен с Рыжим. Чуб много знает и, что еще важнее, наверняка готовит сюрприз своим врагам. Однако вслух Тор на эту тему распространяться не стал.

— Надо бы со своими делами разобраться, а потом уже лезть в чужие, — махнул рукой Ара.

— Как бы эти чужие дела вскоре не стали нашими, — возразил Сурок.

— С освобождением Лося в любом случае следует поторопиться, — заметил Рыжий, возвращая друзей к делам насущным, — тем более что теперь мы знаем, где он находится.

— Надо захватить Бента и потрясти его как следует. — Волк, как всегда, был настроен решительно. — В крайнем случае, обменяем его на Лося.

— Слишком уж это похоже на объявление войны, — предостерег рассудительный Сурок. — А потом, Крис мог и ошибиться, или, точнее, ошибаемся мы. Этот колдун вполне может оказаться несчастным смердом, угодившим в лапы серых.

— Давайте выясним, точно ли это Лось находится в замке Хаслумского, — поддержал Сурка Соболь.

— Надо смешаться с толпой, здесь на улицах много болтают.

— Вот ты и смешивайся, — обиделся на Сурка Ара. — Стану я за смерда себя выдавать, да я без мечей как голый.

— В тебе и голом определят меченого, — засмеялся Чиж. — В этих краях вороные редкость. Лебедь, по-моему, для этого дела самый подходящий: и болтает мало, и больше всех нас похож на нордлэндца.

— Решено, — сказал Тор, обрывая спор, — Чиж, Лебедь, Соболь, Резвый… — он обвел глазами своих товарищей и засмеялся, — ну и все, пожалуй. Возьмите Криса и потолкитесь у Хаслумского замка, наверняка что-нибудь полезное узнаете.

Глава 3 ВЫЗОВ

Королевский замок безобразной бесформенной глыбой навис над головами меченых. Вблизи он выглядел еще уродливее, чем издали. Удивительная мешанина из стилей разных эпох, оставивших свой след на этой земле. Похоже, каждый из нордлэндских королей считал своим долгом присовокупить к родовому убежищу свою, подчас совершенно ненужную деталь, что прибавляло замку внушительности, но никак не красоты. Бдительная стража, охранявшая драгоценную персону короля Рагнвальда, подозрительно косилась в сторону приграничных владетелей, а уж тем более ее смущало присутствие в их свите меченых, но после долгих и нудных расспросов железная решетка, преграждавшая вход в замок, все-таки дрогнула и медленно поползла вверх.

— Ну и курятник, — покачал головой Ара, с любопытством разглядывая королевское жилище.

Пожалуй, он был не совсем прав: замок хоть и не ласкал глаз красотой и соразмерностью форм, но все-таки внушал уважение своими размерами.

— Попридержи язык, — предостерег товарища Рыжий, — не в Ожском бору находишься.

Узкие, похожие на бойницы окна королевского жилища пропускали мало света, поэтому даже в дневное время в коридорах и длинных переходах горели тусклые чадящие светильники, что никак не добавляло веселья и без того мрачному убранству, замка.

— Скучновато живет король, — опять принялся за свое беззаботный Ара.

Тронный зал королевского замка своим освещением немногим отличался от темных коридоров, но все же лица Присутствовавших на парадном приеме владетелей можно было разглядеть без труда. Тор и Эйрик обменялись молчаливыми поклонами с Грольфом Агмундским, Фрэем Ингуальдским и еще несколькими знакомыми владетелями. Появление в зале меченых было встречено недовольным ропотом. Однако Эйрик Маэларский вовремя напомнил нордлэндцам старинный, освященный временем указ короля Гарольда, который уравнял меченых в правах с владетелями. Указ был написан под диктовку Башни, но кто об этом ныне станет вспоминать? Замечание Маэларского несколько утихомирило страсти, но злобных взглядов в адрес меченых не стало меньше. Ара, надвинув берет с золотым значком Башни на правую бровь, нагло улыбался в лица недовольным. Рыжий выразительно поглаживал рукоять кинжала, висевшего на богато украшенном серебром поясе.

Появление королевской четы предотвратило готовую вспыхнуть ссору. Королева Ингрид отозвалась на восхищенный шепот владетелей скромной улыбкой. Рядом с хилым, тонконогим и сутулым королем Рагнвальдом ее свежая красота сияла воистину ослепительным светом. Огненные волосы королевы, расчесанные по плечам, рассеяли, казалось, полутьму огромного зала. Рагнвальд обвел зал злыми глазами. Его внимание привлекли меченые, выделявшиеся в толпе пестро разодетых владетелей своими черными, как сажа, куртками. Король обернулся к стоящему рядом Хаслумскому и что-то отрывисто спросил, словно пролаял. Бент, согнувшись едва ли не пополам, неразборчиво ответил разгневанному повелителю. Ответ первого министра, видимо, удовлетворил последнего, поскольку он отвернулся от меченых и больше на протяжении всего приема ни разу не глянул в их сторону.

Нельзя сказать, что невнимание короля огорчило Ару. Его больше привлекали выразительные глаза королевы Ингрид. Королева с удивлением посматривала на Рыжего, чему Ара тут же дал свое объяснение: несомненно, женщину привлек цвет волос меченого, столь схожих с ее собственными. Впервые в жизни Ара пожалел, что не родился рыжим.

— Позвольте представить вашим величествам Эйрика, владетеля Маэларского, и Тора, владетеля Нидрасского и Ожского, ярла Хаарского. — Бент Хаслумский серебряной бабочкой запорхал вокруг королевского трона.

Рагнвальд, обиженно оттопырив пухлую нижнюю губу, нe слишком любезно откликнулся на поклоны владетелей из Приграничья. Его нелюбезность в значительной мере была смягчена королевой Ингрид, одарившей молодых людей белозубой улыбкой. Голубые глаза ее значительно дольше, чем того требовали приличия, задержались на красивом лице Тора Нидрасского.

Цепкий глаз Хаслумского уловил это, и душа его переполнилась печалью. Королева Ингрид славилась щедрым сердцем, но, увы, ее щедрость не распространялась на первого сановника королевства.

— Требую правосудия, государь. — Пожилой владетель неожиданно выступил вперед и отвлек Бента от мрачных мыслей.

Королева Ингрид вздрогнула от неожиданности, а король Рагнвальд благосклонно кивнул головой.

— Сивенд Хаслумский, — продолжал пожилой владетель, — был убит в Ожском замке с помощью колдовских чар.

— Ложь! — выкрикнул Тор, и лицо его побелело от гнева.

Хаслумский, застигнутый врасплох выступлением ходатая по делу его сына, едва успел придать лицу соответствующее моменту скорбное выражение.

— У нас есть свидетельство благородного Рекина Лаудсвильского, данное под присягой.

— Я был свидетелем этого поединка, — выступил вперед Эйрик Маэларский, — и готов поклясться, что поединок велся честно.

— Я тоже, — поднял раскрытую ладонь Грольф Агмундский.

Присутствующие зашумели, не зная, на чью сторону встать.

— Рекин Лаудсвильский лжет, — сверкнул глазами Тор. — И я готов доказать это с мечом в руке.

Владетели встретили его слова криками одобрения. Зачем ломать голову в столь запутанном деле: пусть Бог укажет правого, как издавна повелось в спорах между воинами.

Не стоит вмешивать в свои споры короля Рагнвальда, который и без того все больше и больше прибирает к рукам и права, и земли благородных владетелей. Протесты немногочисленных сторонников Лаудсвильского потонули в дружном хоре горластых владетелей Нордлэнда и Приграничья, на удивление единодушных в эту минуту.

Хаслумский в душе проклинал пожилого владетеля Аграамского, человека, безусловно, преданного ордену и лично ему, Бенту, но такого дурака, прости Господи, что доверять ему столь тонкое и деликатное дело было большой ошибкой. Вместо того чтобы дождаться окончания большого приема и передать прошение королю в узком, заранее оговоренном кругу, этот болван вылез в самый неподходящий момент, спутав все карты и серому ордену, и самому Хаслумскому. А тут еще горлопаны-владетели, которым только бы подраться, а до интересов государства им дела нет.

Король Рагнвальд растерянно оглянулся на первого министра — ссориться с владетелями по столь пустяковому поводу ему не хотелось. Но и Бент как лицо заинтересованное желал сохранить в глазах окружающих ореол беспристрастности. Выручила их королева:

— Я думаю, что каждый владетель вправе защищать свою честь.

Ее слова были встречены взрывом одобрения. Король Рагнвальд бросил на свою супругу недовольный взгляд, который не смутил, однако, благородную Ингрид. Королева обожала поединки и от души пожелала победы красавцу Тору Нидрасскому над скучным Рекином Лаудсвильским.

Бент Хаслумский не считал случившееся катастрофой. Ошибка, безусловно, была допущена, но в большом деле не без потерь. Об этом он так прямо и заявил на высшем совете ордена. Конечно, Тору Нидрасскому удалось выскользнуть из расставленных не слишком умелыми ловчими сетей, но ведь охота только начинается.

Иного мнения придерживался Рекин Лаудсвильский, положение которого в результате допущенной оплошности становилось деликатным: отказаться от поединка — значит, безнадежно уронить себя в глазах владетелей, принять вызов — верная гибель от руки приграничного головореза.

Сам Рекин достаточно скромно оценивал свои достоинства бойца.

Хаслумский посоветовал ему не принимать близко к сердцу свалившиеся на голову неприятности.

На это Лаудсвильский резонно заметил, что речь идет о его шкуре, а не о шкуре благородного Бента — в этом случае он, разумеется, относился бы к возникшей опасности совершенно спокойно.

Отповедь Лаудсвильского не понравилась Хаслумскому: перебранка грозила затянуться. Владетели, словно петухи, сошлись посредине зала и бросали друг на друга ненавидящие взгляды. Невысокий ростом, взъерошенный Рекин был особенно агрессивен, что, впрочем, никого не удивило — речь шла о его жизни. Во всем случившемся Лаудсвильский винил Бента, который бездарно распорядился имевшимися в его руках очевидными уликами против владетеля-еретика.

Труффинн Унглинский, генерал ордена истинных христиан, не дал зайти ссоре слишком далеко.

— Беспокойство благородного Рекина вполне оправданно. Нельзя допустить, чтобы один из видных членов ордена пал от преступной руки.

Хаслумский заметил вскользь, что никаких обвинений против Тора Нидрасского пока выдвинуто не было, а потому его вряд ли удастся объявить преступником.

Бент был недоволен. Этот перетрусивший мальчишка Лаудсвильский позволял себе слишком много. В конце концов, и проигрывать нужно уметь достойно, не вереща при этом побитым псом. Первый министр поудобнее устроился в кресле и бросил на оппонента презрительный взгляд. Жизнь и смерть Рекина мало его волновали, а вот Тор Нидрасский — фигура серьезная, от которой так просто не отмахнешься. Одно его появление в Бурге сразу же привело в движение враждебные ордену силы.

— Тора Нидрасского можно осудить за связь с мечеными, — нерешительно заметил владетель Фондемский.

— В таком случае нам придется осудить всех владетелей Приграничья, которые были не только связаны с мечеными, но и находились в вассальной зависимости от Башни, — Хмыкнул Хаслумский.

Слегка остывший Лаудсвильский поведал собравшимся о связи Тора Нидрасского с некой Данной, дочерью колдуна духов, которую все в округе не без основания считают ведьмой.

— Эта история позабавит наших дам, — презрительно усмехнулся Бент, — но вряд ли подорвет доверие к Тору лэндовских владетелей.

Хаслумский покосился на Труффинна Унглинского. Генерал сидел насупившись словно сыч, и только глаза его настороженно поблескивали из-под опущенных век. Серый орден, столь удачно начавший свою деятельность поддержкой короля Рагнвальда в его затяжной борьбе против своевольных владетелей, переживал нелегкие времена. Отсутствие явного врага ослабляло орден. В его рядах начались разброд и шатания, которые не могли не тревожить руководителей. Кроме того, потерявший цель орден мог стать серьезной опасностью для едва укрепившейся королевской власти. Наиболее дальновидные люди, в их числе и Бент Хаслумский, отлично это осознавали.

Чернь вообще опасна, а уж спаянная крепкой дисциплиной — вдвойне. И потом, одно дело приструнить слишком своевольных владетелей, и совсем другое — война на уничтожение владетельного сословия, о чем уже кричат горячие головы из буржских торговцев, которых оказалось, к сожалению, слишком много в руководстве ордена. Целью истинных христиан могло стать Приграничье, и Бент Хаслумский старательно подталкивал своих духовных братьев именно по этому пути. Земли Приграничья давно привлекали взоры нордлэндских владетелей, но пока нерушимо стояла Башня, нечего было и думать утвердиться там. С гибелью Башни ситуация изменилась: орден вполне мог не только утолить за счет живой земли свой непомерно возросший аппетит, но и оказать серьезную услугу королевству. К сожалению, далеко не все нордлэндские владетели могли оценить дальновидную политику Хаслумского по той простой причине, что для этого требовались мозги, а этого вещества представителям благородного сословия как раз всегда не хватало. Что ж, придется Бенту Хаслумскому думать за всех, надо полагать, потомки сумеют оценить его усилия.

Увы, благородные труды Хаслумского, направленные на объединение всего Лэнда, не встретили понимания в Приграничье. И возглавил это сопротивление ярл Гоонский, человек неглупый, но излишне честолюбивый. Гоонский бык был хитер, силен, увертлив и не желал идти ни на какие соглашения с орденом, лихорадочно вербуя сторонников не только в Приграничье, но и в Нордлэнде. Большим приобретением для истинных христиан явился в это сложное время Бьерн Брандомский — человек, бесспорно, влиятельный в Приграничье, но опасный своей непредсказуемостью. Все попытки Брандомского поссорить капитана меченых Чуба с ярлом Гоонским и тем самым оправдать военное вмешательство Нордлэнда в дела соседей заканчивались провалом. Эти люто ненавидящие друг друга люди ловко маневрировали и на открытое столкновение не шли, предпочитая хрупкое перемирие откровенной драке. Связующим звеном между капитаном меченых и ярлом был Ожский замок. С помощью хитроумной интриги серым удалось избавиться от хозяйки замка и от Ульфа, командира Ожской дружины, имевшего немалые связи в Нордлэнде, но на их место встал Тор Нидрасский, человек еще более опасный если не своим умом, то положением, богатством, связями в среде нордлэндской и приграничной знати. Совместный приезд в Бург Тора Нидрасского и племянника Гоонского быка Эйрика Маэларского должен был продемонстрировать потенциальным союзникам, что в случае необходимости ярл Эйнар и капитан меченых готовы объединить усилия в борьбе против нордлэндской короны и ордена. А Бент Хаслумский был далек от того, чтобы списывать Меченых со счетов ввиду их малой численности. Слишком уж легкомысленным братьям по вере он напомнил о разгроме, Учиненном тридцатью мечеными, во главе с капитаном Тузом почти тысячному войску ярла Гоонского, которого трудно обвинить в незнании воинского дела.

— В любом случае Тора Нидрасского следует убрать: если не с помощью церкви, обвинив в ереси, то хотя бы с помощью наемных убийц.

Рекин Лаудсвильский высказался слишком уж откровенно, забыв о приличиях. Епископ Буржский счел необходимым выразить по этому поводу протест. Хаслумский его поддержал, но довольно вяло.

— Надо усилить обработку схваченного меченого, — заявил мясник Колбейн, — и выбить у него показания против владетеля.

Хаслумский поморщился — буржские купчики с каждым днем вели себя все наглее и наглее. Благородный Бент был не против привлечения в орден городской черни, но не в высший же совет! Этот мордатый мясник того и гляди вместо серой сутаны напялит на себя алый владетельский плащ.

Бьерн Брандомский, новообращенный член ордена, выразил сомнение в том, что меченого удастся сломить. Лось почти половину своей недолгой жизни провел с молчунами, и неизвестно, чему его научили проклятые колдуны.

Хитроумный Бьерн был разочарован сегодняшней встречей. Дешевые декорации вызвали раздражение у приграничного владетеля. Ему не понравились полутемные подвалы, бесконечные подземные переходы, утомительные в своей искусственности церемонии. Конечно, застывшие истуканами вдоль стен серые монахи с надвинутыми, не иначе как в подражание молчунам, на глаза капюшонами могли вызвать холодок в области спины у робких новичков, но Брандомский видел в своей жизни зверя и пострашнее кошки. Владетель ценил силу, а ее-то ему забыли продемонстрировать.

Хаслумский выразил сомнение в том, что удастся избежать поединка:

— Может быть, благородный Лаудсвильский вспомнит наконец славу своих предков и окажет ордену еще одну неоценимую услугу?

Слова Бента прозвучали как откровенная насмешка. Рекин вспыхнул и собрался уже было ответить врагу, но его опередил владетель Аграамский:

— Нет необходимости участвовать в поединке самому владетелю, достаточно подобрать ему надежного заместителя.

— Не думаю, что подобный ход добавит нам популярности у городского сброда, — покачал головой Хаслумский.

— Лучше уж подставить под меч голову болвана, чем светлую голову благородного Рекина, — поддержал Аграамского Брандомский. — Я хорошо знаю Тора: шансов у Лаудсвильского не больше, чем у ягненка под ножом мясника.

Нелестное мнение о его доблестях, высказанное столь решительным образом, не огорчило Рекина, который с благодарностью посмотрел на хулителя.

— В таком случае болван должен быть крепким парнем, — заметил Хафтур Колбейн, — орден не может позволить себе поражение на Божьем суде.

— Я не знаю человека, который совладал с Тором в честном поединке.

— Значит, поединок не будет честным, — спокойно сказал Колбейн, и его маленькие глазки с вызовом уставились на владетеля.

Такой оборот дела не понравился Бьерну. Нельзя сказать, что Брандомский был уж слишком щепетилен в выборе средств, но он еще не потерял надежду привлечь Тора на свою сторону.

— У благородного Бьерна есть другие предложения? — холодно спросил Унглинский.

Предложения у Брандомского были, и он не замедлил их изложить. Самое сильное впечатление на присутствующих произвела история с шестью наемниками, которые жизнями заплатили за неосторожное желание проникнуть в тайну владетеля Нидрасского.

— Если благородный Тор — меченый, — робко заметил Аграамский, — то ему придется отказаться от Нидрасских земель.

— И не только Нидрасских, — холодно заметил епископ Буржский. — Церковь на законном основании может ставить перед королем вопрос о конфискации земель владетеля-еретика в пользу ордена.

— Эта отметина на его теле стоит дороже королевской печати! — с восторгом воскликнул Лаудсвильский.

— Не торопись, благородный Рекин, делить шкуру неубитого медведя, — усмехнулся Хаслумский. — Эта догадка Брандомского нуждается в подтверждении. Владетеля не разденешь на улице, чтобы осмотреть его тело.

— А почему бы не попытаться? — вызывающе спросил Рекин.

— Тогда, может быть, это сделаешь ты? — Хаслумский с презрением посмотрел на владетеля. — Тор никогда не ходит один, а чтобы одолеть трех меченых, потребуется полсотни грабителей.

— Если мужчина не в силах раздеть мужчину, то при известных обстоятельствах это легко может сделать женщина, — Брандомский цинично усмехнулся и обвел присутствующих насмешливыми глазами.

— Вряд ли Тор польстится на продажную женщину.

— А кто говорит о продажных женщинах? — отпарировал Бьерн. — Тор Нидрасский достаточно хорош даже для весьма высокопоставленных особ.

Улыбка Бьерна не понравилась первому министру, но из привычной предосторожности он промолчал. У Хаслумского не было уверенности, что Брандомский намекает на королеву Ингрид.

— А потом, благородные господа, — продолжал Бьерн, — я бы предпочел видеть Тора живым членом ордена, а не мертвым меченым. Уверяю вас, это значительно облегчит нам решение всех задач в Приграничье. Имея в руках такие улики против благородного Тора, мы всегда будем держать его на коротком поводке.

К удивлению Бента, Унглинский согласился с приграничным владетелем.

— А если мальчишка откажется быть марионеткой? — спросил Колбейн.

— Значит, у нас будет мертвая марионетка вместо живой, — жестко сказал Труффинн. — Мы сумеем воспользоваться и мертвой.

Унглинский бросил на Колбейна многозначительный взгляд. Мясник с готовностью, но незаметно для окружающих кивнул головой.

Глава 4 ПОЕДИНОК С БОЛВАНОМ

Весть о поединке благородного Тора с благородным Рекином взбудоражила весь город. Поединки между владетелями не были такой уж большой редкостью для Бурга, но этот вызвал особый интерес потому, что владетель Нидрасский открыто встал на защиту меченых, которых в последнее время все чаще обвиняли в колдовстве, а владетель Лаудсвильский оказался в роли защитника истиной веры, и это обстоятельство не могло не привлекать к нему сердца всех местных буржцев. Кроме того, и об этом поговаривали с возрастающей тревогой, поединок мог стать прологом большой войны между Нордлэндом и Приграничьем, к которой горячие головы призывали уже не первый год, требуя очистить южный край от угнездившейся там ереси.

— Даю голову на отсечение, что Лаудсвильский отвертится от поединка. — Грузный воин средних лет с пышными светлыми усами обернулся к своему собеседнику.

Тот весело рассмеялся:

— Твоей голове, дорогой Арвид, ничего не угрожает, я готов положить рядом и свою.

Оба воина хоть и обращались друг к другу, говорили достаточно громко, чтобы их могли услышать дружинники Лаудсвильского, не в добрый час оказавшиеся поблизости. Несколько зевак, услышав беседу двух бывалых людей о предстоящих событиях, остановились и стали прислушиваться. Лебедь, одетый, как и большинство окружающих, в поношенный бесцветный кафтан с продранными локтями, подошел поближе. Он играл роль немого: отчасти для того, чтобы скрыть отличие в произношении, а скорее потому, что всегда предпочитал разговорам молчание.

Усатый Арвид был польщен вниманием толпы, разбухавшей прямо на глазах. Острый нюх буржцев на всякого рода происшествия не подвел их и сейчас. Арвид повысил голос:

— В лучшем случае Рекин пришлет болвана.

Его собеседник кивнул:

— Благородному владетелю придется раскошелиться — кому охота идти на смерть даром.

Толпа разочарованно вздохнула: скорее всего, и Тор Нидрасский выставит своего болвана, а это уже куда менее интересно — драки между воинами соперничающих владетелей происходили чуть ли не ежедневно, и каждый горожанин мог в них поучаствовать, если ему не дорога собственная жизнь, разумеется. Из толпы послышались язвительные замечания в адрес благородного Рекина. Воины, судя по значкам, принадлежавшие к дружине Бента Хаслумского, охотно поддержали шутников смехом и ответными остротами. Это не понравилось дружинникам Лаудсвильского которые сочли своим долгом заступиться за честь патрона.

Зеваки стремительно шарахнулись в стороны, освобождая место для драки. Лебедь приложил немало усилий, чтобы остаться в первых рядах любопытных, которые и не думали покидать место столь интересного происшествия.

Дружинники, отчаянно переругиваясь, обнажили мечи. В первой же стычке не повезло одному из воинов Хаслумского: неловко поскользнувшись на брошенном каким-то оборванцем огрызке, он едва ли не сам насадил себя на меч противника. Положение усатого Арвида сразу стало отчаянным. Он был опытным бойцом, но долго продержаться сейчас ему вряд ли удалось бы. Сочувствующие Арвиду зрители принялись звать на помощь городскую стражу. Дружинники Лаудсвильского, сообразив, что добыча может ускользнуть из рук, удвоили усилия. Арвид быстро отступал и почти поравнялся с Лебедем, который с видимым равнодушием наблюдал за поединком. Толпа, напуганная блеском мечей, подалась назад, но меченый остался. Ловкой подсечкой он уложил одного из воинов Лаудсвильского на землю. Не ожидавший такого подвоха от оборванца, пострадавший разразился градом ругательств. Лебедь закрыл ему рот ударом ноги в челюсть. Арвид воспрянул духом и вышиб меч из рук своего единственного оставшегося противника. Толпа приветствовала победителя громкими криками одобрения.

— Ты кто такой? — Арвид внимательно оглядел внушительную фигуру своего спасителя.

Лебедь промычал в ответ что-то нечленораздельное.

— Он немой. — Крис вынырнул из-под руки меченого и с готовностью уставился на Арвида.

— А ты кто такой?

— Я его брат, — без тени смущения соврал Крис.

Арвид размышлял недолго:

— Ладно, идите оба за мной.

Толпа, ожидавшая, видимо, еще каких-то интересных событий, разочарованно вздохнула и растаяла прямо на глазах. Арвид швырнул двум подвернувшимся оборванцам несколько медных монет и велел им позаботиться о своем убитом товарище.

— Чем вы промышляете?

— Ничем. — Крис едва поспевал за широко шагающим собеседником.

— Но хозяин-то у вас есть?

— Нет. — Мальчик решительно покачал головой. — Мы вольные.

Арвид остановился у кованой решетки, закрывающей вход в массивный, похожий скорее на укрепленный замок, дом владетеля Хаслумского. Страж, лениво дремавший по ту сторону решетки, встрепенулся при виде Арвида и что-то крикнул своему невидимому напарнику. Железная преграда со скрипом поднялась, пропуская Арвида и его новых знакомцев внутрь обширного двора. Старый дом Хаслумского, в отличие от недавно построенного дворца, столь не понравившегося меченым, вполне мог выдержать приличную осаду. Стены, сложенные из обожженного кирпича, были крепки и массивны. Узкие окна хоть и давали мало света, зато гарантировали безопасность обитателям дома, которых это обстоятельство, вероятно, беспокоило куда больше, чем недостаток обычных житейских удобств. Внушали уважение не только стены, но и три десятка их рослых защитников, слонявшихся по двору без видимой цели. Первый сановник нордлэндского королевства, судя по всему, дорожил своей безопасностью. Нижний этаж дома, почти наполовину вросший в землю, имел вместо окон несколько узких щелей, забранных к тому же крепкими решетками, хотя размеры этих окон не позволяли просунуть туда голову даже младенцу.

Лебедь осознал всю сложность задачи уже в первые минуты своего пребывания здесь. В эту крепость трудно было проникнуть незаметно, а равно и покинуть ее. Воины не обращали на Лебедя никакого внимания, и он прощупывал синими цепкими глазами все возможные слабые места в обороне дома. Откровенно слабых мест не находилось, и становилось очевидным, что просто так, нахрапом, логовом Хаслумского не овладеешь, требовалась внушительная подготовка. Крис успел облазить хозяйственные пристройки во дворе и даже побывал в конюшне. Его рассказ не прибавил меченому оптимизма.

Арвид появился в дверях и призывно махнул рукой своим спутникам. Благородный Бент пожелал лично взглянуть на Лебедя. Мускулистая фигура меченого и его придурковатый вид произвели на первого министра очень хорошее впечатление. Он обошел вокруг Лебедя, восхищенно цокая языком, а потом неожиданно сбросил со стены на пол металлический щит. Раздавшийся звон мог бы разбудить мертвого, но Лебедь даже бровью не повел.

— Твой брат глухонемой от рождения? — обернулся владетель к Крису.

Мальчишка с готовностью кивнул головой.

— Пожалуй, ты прав, — Бент благосклонно кивнул Арвиду, — нет ничего надежнее глухого и немого тюремщика. У парня только один недостаток — он зрячий.

Арвид с готовностью закудахтал в ответ на шутку хозяина.

С раннего утра возбужденная толпа заполнила все пространство вокруг арены. Торговцы, отчаянно отбиваясь от наседающих оборванцев, прорывались к единственной трибуне, где размещалась благородная публика. Конная стража, расположившись кольцом вокруг арены, сдерживала волнующееся людское море, бесцеремонно орудуя древками копий. Сотни мальчишек гирляндами висели на деревьях. Наиболеерасторопные зрители оседлали каменную ограду и теперь дружно отругивались от своих менее удачливых собратьев — крик стоял невероятный.

Благородная публика уже почти заполнила трибуну, но место, приготовленное для королевской четы, оставалось пока свободным. Его охраняли закованные в сталь гвардейцы, чьи до блеска отполированные латы серебром сверкали на солнце.

— Вряд ли король Рагнвальд почтит нас своим присутствием, — заметил Грольф Агмундский своему соседу Фрэю Ингуальдскому, обнажив в приветливой улыбке не слишком ровные зубы — улыбка предназначалась не благородному Фрэю, а его супруге, прекрасной Кристин.

— Большой вопрос: почтит ли нас своим присутствием Рекин Лаудсвильский, — заметил молодой владетель под дружный хохот своих соседей.

— Если владетель Рекин откажется от Божьего суда — это будет оскорблением всего благородного сословия, — презрительно скривил губы Агмундский.

— Скорее всего, он пришлет болвана.

Эти слова потонули в бурных приветствиях толпы. Тор Нидрасский в сопровождении Ары и Рыжего появился у трибуны. Помахав рукой орущим зрителям, он быстрым шагом поднялся к владетелям.

— Мы спорим, что будет делать Тор Нидрасский, если его противник выставит болвана вместо себя. — Ярл Грольф подвинулся, освобождая место герою дня.

— Буду драться, — засмеялся Тор. — Какая мне разница с кем?

Этот ответ обрадовал всех присутствующих, кроме Ары и Рыжего, которые тоже не прочь были размяться на арене в это прохладное утро. Ара утешился тем, что удобно устроился рядом с прекрасной Кристин, к неудовольствию ее мужа, благородного Фрэя. Но присутствие веселого соседа совсем не тяготило ни его супругу, ни окружающих ее дам. Появление меченых, этих таинственных обитателей далекого Приграничья, о которых ходило столько невероятных слухов и сплетен, приятно возбудило молодых женщин. Тем более что поединок, о котором трубили все эти дни, грозил превратиться в пустую формальность ввиду отсутствия одного из соперников: кому интересно, как продырявят никому не известного болвана. Если Лаудсвильский и пользовался уважением нордлэндских дам, то в это утро он его утратил. Зато Ара превзошел все ожидания. Он поведал восхищенным слушательницам о всех поединках между мечеными и. нордлэндскими владетелями, скромно напомнив при этом, что нордлэндцы крайне редко добивались успеха в подобных единоборствах, а точнее, не добивались вообще. Но еще больший интерес вызвали его рассказы о похищениях мечеными из нордлэндских замков их прекрасных обитательниц.

Одна из дам выразила сожаление, что никогда не видела поединка с участием меченого. Ара с готовностью предложил сразиться с любым из присутствующих здесь владетелей, на которого укажет прекрасная незнакомка. В рядах владетелей произошло некоторое замешательство, но охотников противостоять меченому не нашлось. Благородная дама скромно отказалась от чести назвать для Ары соперника, но одарила его ослепительной улыбкой в знак признательности. Ара обратился к Рыжему с предложением размяться на арене и порадовать публику своим искусством, но тот в ответ лишь презрительно скривил губы. Зато на предложение товарища охотно откликнулся Тор Нидрасский. Отложив в сторону длинный дедовский меч, он одолжил у Рыжего его мечи.

Весть о том, что благородный владетель Нидрасский готов продемонстрировать свое умение в противоборстве с меченым, вызвала бурю восторга у публики, которая притомилась ожиданием и готова была приветствовать всякого, кто попытается ее развлечь.

Противники расположились в центре арены, друг против друга, и издали боевой клич Башни во всю мощь своих молодых легких. Их показательный бой был больше похож на странный, неведомый в этих краях танец. Противники легко отрывались от земли, нанося стремительные, почти невидимые постороннему глазу удары. Короткие узкие мечи ходили в их руках серебряными кругами. Зрители были зачарованы происходящим зрелищем и наградили обоих бойцов бурными овациями.

Тор, смеясь, вернул мечи Рыжему и, выслушав свою долю похвал, сошел вниз готовиться к предстоящему поединку. Рыжий последовал за ним. Ара остался на трибуне греться в лучах обретенной славы, что не мешало ему зорко следить за всем происходящим на арене и вокруг нее. В его обязанности входило обеспечение в случае необходимости быстрого отхода Тора и Рыжего.

— Боюсь, теперь вам трудно будет убедить буржцев в том, что меченые побеждают в единоборствах с помощью колдовских чар. — Брандомский обернулся к своему соседу Бенту Хаслумскому, и в его серых глазах промелькнула насмешка, — Тор Нидрасский одним махом завоевал симпатии людей.

— Надеюсь, что ненадолго, — сухо отозвался Хаслумский.

Его слова не понравились Брандомскому — серые, похоже, на ходу меняли правила игры. Или дорогой друг Бент затеял какую-то пакость на свой страх и риск? Пораскинув мозгами, Брандомский пришел к выводу, что подобное развитие маловероятно. Хаслумский по природе не кровожаден и, кажется, склонялся к игре в кошки-мышки с Тором Нидрасским. Что же произошло? Что заставило серых поменять решение? И в интересах ли Брандомского скорая смерть Тора Нидрасского?

Громкие крики толпы заставили Брандомского обернуться: королева Ингрид благосклонным жестом приветствовала своих подданных. Бент Хаслумский тут же поспешил ей навстречу с медом на устах. Отсутствие короля Рагнвальда зрители словно бы и не заметили — король болен, и этого было достаточно, чтобы о нем забыли.

Королева довольно сухо отозвалась на приветствие первого министра, зато дружески улыбнулась благородному Бьерну. Для Брандомского это было сигналом: вчерашний тайный разговор с Ее Величеством будет иметь далеко идущие последствия. Итак, игра началась, но для развития интриги нужен был Тор Нидрасский, живой, а уж никак не мертвый. Владетель шепнул на ухо своему почтительно склонившемуся слуге несколько фраз, тот кивнул головой и в ту же секунду растворился в толпе.

Королева пригласила ближайших дам разделить с ней пустующую ложу.

— Королевское ложе государыня предпочитает делить с мужчинами, — ехидно скаламбурил кто-то в толпе и тут же исчез за широкими спинами своих соседей. Королева отозвалась на шутку чуть заметной загадочной улыбкой, промелькнувшей на полных, приоткрытых, словно в ожидании поцелуя, губах.

Герольд протрубил сигнал к началу поединка. Худшие опасения зрителей сбылись: Рекин Лаудсвильский не вышел на арену. Вместо владетеля перед обиженной публикой предстал сутулый долговязый воин с длинными руками и заметно впалой, даже несмотря на кольчугу, грудью.

— Рекин мог бы приодеть своего заместителя и получше, — ворчливо заметил Фрэй Ингуальдский. — Хотя бы из уважения к королеве и благородным владетелям.

Все присутствующие разделяли его мнение. Недовольство Лаудсвильским было всеобщим, тем более что противником являлся владетель из Приграничья. Каково было нордлэндцам терпеть унижение в собственном доме. Грольф Агмундский насмешливо улыбался, глядя на приунывших соседей. Ара презрительно хмыкал. Даже добродушный Ингуальдский почувствовал прилив приграничного патриотизма.

— Черт бы побрал этого Лаудсвильского, — выругался Хаслумский. — Мог бы найти заместителя поприличней.

— Поприличней и стоит подороже, — засмеялся Брандомский, — а наш друг скуповат изрядно.

Тор Нидрасский отвесил изящный поклон королеве Ингрид и всем присутствующим дамам и даже снизошел до того, чтобы поприветствовать, правда, свысока и довольно небрежно, своего неказистого противника. Однако и этого хватило, чтобы толпа бурно одобрила его поведение.

— Мальчишка становится популярным, — поддел своего соседа Бьерн Брандомский.

Хаслумский только загадочно улыбнулся в ответ.

Тор легко отразил неуверенные выпады своего неуклюжего противника, длинный меч его описал дугу, и шлем долговязого оказался на земле. Толпа злорадно захохотала. Тор мог рассчитаться со своим противникам одним ударом, но этим он глубоко бы разочаровал почтенную публику, которая несколько долгих часов ждала представления. Тор убрал меч за спину, давая долговязому свободу действий. Долговязый не замедлил этим воспользоваться: замах был богатырским, но в последний момент Тор ушел из-под удара, меч со свистом прошел мимо его плеча и едва не на половину ушел в землю. Долговязый растерянно потянул меч из земли под неистовый хохот публики, которой представление, устроенное владетелем Тором, явно пришлось по душе.

Долговязый, беспокойно оглядываясь, быстро отступал к дальнему краю арены, и даже улюлюканье зрителей не побудило его к более активным действиям. В его поведении было что-то странное: казалось, долговязый напряженно ждал приближения каких-то событий. Глаза его беспокойно бегали по сторонам, и следил он не столько за наступавшим Хором, сколько за тем, что происходит у того за спиной, удивленный Тор оглянулся: Рыжий энергично размахивал руками, отчаянно о чем-то сигнализируя.

— Арбалет? — удивился Тор. — При чем здесь арбалет?

Рыжий указывал на заросли, к которым отступал долговязый. Когда-то арена располагалась на самой окраине Бурга, но город рос, и люди беспощадно вырубали подступивший за последние столетия к городской черте лес. Уцелело лишь несколько десятков деревьев, на которых сейчас гроздьями висели зрители, бурно переживающие все перипетии поединка. Именно из этих зарослей Тору грозила опасность.

— Берегись, — послышался чей-то крик.

Он среагировал мгновенно: пущенная умелой рукой стрела просвистела в нескольких сантиметрах от его левого глаза и вонзилась в заграждение далеко за спиной. Толпа на мгновение замерла, потрясенная случившимся, а затем на арену обрушился взрыв негодования. Стрелявшего обнаружить не удалось, но никто не сомневался, что долговязый был с ним в сговоре. Конная стража с трудом удерживала толпу, готовую растерзать несчастного болвана на части.

Холодное бешенство охватило Тора, но не с болваном он жаждал расправиться — его сегодняшний противник был только пешкой в чьих-то умелых руках. И эти умелые руки следовало отрубить, иначе они рано или поздно сомкнутся на шее Тора Нидрасского. Его враги готовы на любую подлость — сегодняшнее покушение тому доказательство. Что ж, впредь ему наука — не подставляйся! Тор перебросил меч в левую руку и правой нанес противнику удар в голову, тот отлетел на несколько шагов в сторону и застыл в благоразумной неподвижности, из его разбитого уха показалась кровь.

Поединок тотчас объявили законченным. Божий суд свершился: с владетеля Тора и его гвардейцев-меченых были сняты все обвинения в колдовстве. Долговязого под улюлюканье зрителей быстро утащили прочь с арены. Тор вырвал из деревянного барьера стрелу и небрежно помахал ей, приветствуя зрителей. Толпа откликнулась на его жест радостным ревом.

Глава 5 ЛЮБОВЬ К АСТРОЛОГИИ

Король Рагнвальд был недоволен: быстрыми нервными шагами он мерил огромное пространство тронного зала. Генерал ордена истинных христиан Труффинн Унглинский в почтительной позе внимал своему повелителю.

— Вы обещали мне власть в Приграничье, Труффинн, — голос короля сорвался на визг, — где эта власть?

Генерал побледнел от гнева, глаза его недобро сверкнули из-под густых седых бровей.

— Вы обмарались, Труффинн! Весь Бург только об этом и говорит. Во всем Нордлэнде вы не нашли человека, который совершил бы Божий суд над приграничным еретиком, и теперь вы пришли ко мне, чтобы я исправил ваши ошибки.

— Свои ошибки мы исправляем сами, но наши силы не беспредельны. — Голос Унглинского звучал спокойно. — Вспомни, государь, сколько усилий нам потребовалось, что бы утихомирить собственных владетелей, а владетели Приграничья куда более своевольны и упрямы. После разгрома Башни их вера в собственные силы удесятерилась. Чем норовистее лошадь, тем труднее набросить ей на шею хомут.

— Если не помогают уговоры, то применяйте кнут, — Король неожиданно успокоился и опустился в кресло.

Такие перемены в настроении Рагнвальда были привычны для подданных, и генерал только поклонился в ответ на его слова.

— Гоонский обещал привести под мою руку весь край, — ворчливо заметил король, — и ты, Труффинн, был на его стороне.

— Ярл Эйнар обманул и тебя, и меня, государь. Он использовал нашу помощь для утверждения собственной власти. Он подбивает владетелей к неповиновению, а народ к бунту. Заключив союз с капитаном меченых Чубом, Гоонский уверенно противостоит нашим усилиям.

— Что примирило столь ненавидящих друг друга людей?

— Не что, а кто, государь. — Унглинский поморщился. — Тор Нидрасский.

— Он не произвел на меня сильного впечатления. — В голосе Рагнвальда прозвучало недоверие. — Смазливый мальчишка — и только.

— Тор Нидрасский сам по себе ничтожество, но уникально положение, которое он занимает. Владетели Нордлэнда считают его сыном Альрика Нидрасского, в Приграничье он наследник ярла Гольдульфа Хаарского, для меченых он сын их последнего капитана. Если добавить к этому несметные богатства Нидрасских, Хаарских и Ожских земель, а также золото меченых, то внимание, которое мы уделяем этому молокососу, не покажется чрезмерным. Он молод и глуп, но всегда найдется мудрый советник, готовый направить его усилия в нужное русло. Боюсь, что такой советник уже нашелся. Тор Нидрасский посетил уже многих нордлэндских владетелей, и, как мне докладывают, его усилия не были напрасными.

— Тем более непростительна твоя ошибка, Труффинн.

Унглинский поморщился:

— Я всегда говорил, что Божий суд — это пережиток разгульного прошлого, от которого следует отказаться, и как можно скорее. Король и церковь вполне способны облегчить Богу его задачу, хотя бы в пределах Нордлэнда в первое время.

— Иногда мне кажется, Труффинн, что самый главный еретик в Лэнде — это ты.

Унглинский слегка смутился под пристальным взглядом короля. Генерал ордена не считал Рагнвальда ничтожеством: вздорным — да, мелочным — вероятно, но не дураком. Иногда Труффинну казалось, что все странности в поведении короля, все гримасы его подвижного, как у шута, лица — это только маска, маска сильного, хитрого и очень уставшего человека, вынужденного в одиночку противостоять всему миру.

— Мы кое-что предприняли в отношении Тора Нидрасского…

— Нет-нет, — король взмахнул руками, — меня в это дело не впутывай. У меня и без того хватает проблем с владетелями.

— А если я представлю доказательства, что Тор Нидрасский не сын благородного Альрика, а сын меченого? Что он наглый самозванец, превративший Ожский замок в место шабашей нечистой силы не только со всего Лэнда, но и с той стороны границы?

Кривая улыбка появилась на блеклых губах короля:

— В таком случае я знаю прямого наследника Альрика Нидрасского, и долг короля восстановить справедливость Что касается Ожского замка, то кто, кроме братьев ордена сможет справиться с угнездившейся там нечистой силой? Доказательства, друг мой, доказательства — и вы получите все что пожелаете. В этом случае даже владетели Приграничья будут на нашей стороне.

Мягкая женская ладонь легла на плечо Ары. Меченый резко обернулся и встретился взглядом с такими веселыми блестящими глазами, что у него даже дыхание перехватило.

— Интересуются ли меченые астрологией? — Голос из-под маски звучал приглушенно.

— Меченые интересуются всем, что привлекает внимание благородных дам, — не сразу нашелся Ара, имевший весьма смутные представления об астрологии.

— А благородный владетель Тор, столь искусно сражавшийся на арене, не пожелает ли он узнать свою судьбу?

Аре упоминание о Торе не понравилось, он насторожился и бросил несколько подозрительных взглядов по сторонам. В наступивших вечерних сумерках улица выглядела особенно пустынной. Лишь два-три неосторожных горожанина спешили до наступления темноты укрыться за стенами своих домов. Ночные грабежи и убийства не были редкостью в Бурге. Незнакомка в маске все более казалась меченому подозрительной, но прервать опасное свидание мешало самолюбие.

— Одна благородная дама, моя подруга, пожелала просветить Тора Нидрасского на этот счет.

— Хорошо, — легкомысленно согласился Ара, несмотря на все свои сомнения, — если эта дама гадает по таким же звездам, что сияют на твоем лице, прекрасная незнакомка, то владетель Тор, я думаю, не откажется испытать судьбу.

Меченый предпринял попытку обнять женщину, но та ловко уклонилась от его объятий и тут же исчезла, словно растаяла во внезапно подступившей темноте, оставив в руках растерявшегося молодого человека записку. Приглушенный расстоянием шум отъезжающего экипажа показал меченому, что он имел дело не с призраком, а с вполне реальной женщиной. Ара бросился было на шум, но через десяток метров остановился — экипаж, запряженный парой резвых лошадей, удалялся с такой скоростью, что нечего было и думать настичь его. С минуту меченый в растерянности стоял посреди опустевшей улицы, а потом резко развернулся и зашагал своей дорогой, благо, до дома владетеля Нидрасского было рукой подать.

— Какая еще дама? — вскинул Тор глаза на своего легкомысленного товарища.

Ара протянул ему записку. Тор повертел ее в руках, несколько раз перечитал, но так ничего и не понял.

— Что все это значит? Какая астрология?

Ара многозначительно вскинул к небу глаза и хитро подмигнул при этом товарищу, чем привел того в смущение и задумчивость.

— Что мы теряем? — настаивал Ара, в котором глаза незнакомки пробудили неистовую тягу к знаниям. — Если звезды будут недостаточно яркими, то ничто не помешает нам уйти.

— А если это ловушка?

— Узнаем, кто ее расставил.

Тор не стал больше возражать — в конце концов, они могут вдвоем постоять и друг за друга, и каждый за себя.

Дом, в который пригласили меченых, находился на окраине Бурга, в тени подступающего к городу леса. Два друга медленно объехали вокруг каменной ограды, пристально вглядываясь в темноту, но ничего подозрительного не обнаружили. Дом вполне типичный для Бурга. Он мог принадлежать и обедневшему владетелю, и зажиточному торговцу. Правда, ни те ни другие не селились в подобных глухих местах, предпочитая держаться поближе к центру города. Требовалась незаурядная смелость или беспредельная вера в свое могущество, чтобы решиться обосноваться На отшибе, в месте глухом и пустынном, словно бы провоцирующем нестойкие души на преступные действия. Даже высокая каменная ограда вряд ли спасла бы его обитателей от насилия отчаянных головорезов, недостатка в которых Бург никогда не испытывал.

Для охраны дома требовалось немалое количество вооруженных людей, а между тем не было никаких признаков присутствия там хотя бы одной живой души. Ворота бесшумно распахнулись, как только друзья приблизились к ним, — наверняка кто-то невидимый внимательно наблюдал за перемещениями гостей. Тор пожал плечами и решительно двинулся вперед, Ара последовал за ним, положив на всякий случай руку на арбалет. Однако ничего неожиданного не произошло — двор был пуст, никто не вышел им навстречу. Зато все так же бесшумно распахнулась слабо освещенная светильниками дверь дома, приглашая меченых войти.

— Чертовщина какая-то, — негромко сказал Ара, поглаживая по шее своего беспокойного коня.

Следовало либо войти в дом, либо немедленно убираться отсюда, пока ловушка не захлопнулась. Меченые переглянулись и почти одновременно спрыгнули с коней на землю, отшвырнув в сторону догорающие факелы.

Входная дверь за их спинами неслышно захлопнулась. Тор попробовал, как вынимаются из ножен мечи.

— Таинственное место, — прошептал Ара.

— Слишком даже таинственное.

Слабый огонек мелькнул впереди, и меченые, то и дело натыкаясь в темноте на острые углы, двинулись на свет, как мотыльки, рискуя обжечься в конце пути. Деревянная лестница заскрипела под их ногами, но в ответ, как ни прислушивались друзья, не донеслось ни звука. Слабый свет луны проникал сквозь узкие окна, и привыкшие к темноте глаза уже могли различать неясные очертания предметов, стоящих вдоль стен коридора второго этажа. Ара нащупал рукой огромный сундук и осторожно постучал по крышке, если судить по звуку, сундук был пуст. Комната, куда они наконец попали, была довольно слабо освещена, но и тусклый свет нескольких свечей позволил меченым убедиться, что в ней нет ни одной живой души. Посредине комнаты стоял стол с вином и закусками. За роскошным пологом пряталось широкое ложе, явно рассчитанное на двоих.

— Во всяком случае, нас не собираются убивать, — произнес Ара, не понижая голоса.

Тор не был в этом уверен и потому промолчал. Внезапно часть стены сдвинулась в сторону, и две неясные тени скользнули внутрь комнаты. Меченые схватились было за мечи, но, похоже, поторопились. Фигуры, закутанные в длинные плащи, были явно женские, хотя лиц из-за масок и надвинутых на самые глаза капюшонов разглядеть было нельзя. Смутно знакомый Тору голос произнес:

— Благородные господа интересуются астрологией?

Друзья вздохнули с облегчением. Ара без труда узнал свою недавнюю собеседницу, хотя лицо ее по-прежнему оставалось под маской. Открыты у красавицы были только руки, да глубокий вырез платья позволял увидеть вздымающуюся от волнения грудь. Вторая женщина, которую Ара видел впервые, жестом пригласила меченых к столу. Дамы так и не сняли плащей, хотя в комнате было довольно жарко. Маски по-прежнему скрывали их лица. Тору подобная таинственность стала уже надоедать. К тому же он мог поклясться, что уже видел однажды эти глаза — насмешливые глаза женщины, привыкшей повелевать.

— Я думаю, дамам известны наши имена, а потому нет необходимости их называть?

— Лицо благородного Тора я храню в памяти со дня нашей первой встречи.

— Быть может, дамы откроют нам свои лица, дабы и в нашей памяти их облик сохранился навечно!

— Всему свое время, благородный Тор.

— Здесь довольно жарко, — издалека начал деликатный Ара, — позвольте, я помогу вам снять плащ, благородная госпожа.

И прежде чем его соседка успела возразить, проворный меченый сорвал плащ с ее плеч. Тугая волна темно-русых волос хлынула на засверкавшие белизной плечи и почти полностью укрыла их от нескромных взглядов. Ара охнул от восхищения. Незнакомка вскрикнула от неожиданности и схватилась руками за маску.

— Однако, — проговорила ее более осторожная подруга, плотнее запахивая плащ, — меченые не слишком церемонятся с женщинами.

— Прошу прощения у прекрасной дамы, — улыбнулся Ара, — но мои неловкие действия были продиктованы лишь заботой о ее удобствах.

— А благородный Тор менее заботлив или менее решителен?

— Возможно, я не столь решителен в поступках, как мой друг, но я не уступлю ему прилежанием в науках.

— Кстати, о науках, — встрепенулся Ара, — быть может, моя прекрасная соседка познакомит меня хотя бы с азами замечательной науки астрологии? Я всегда мечтал научиться гадать по звездам.

— Терпение, мой друг. — Узкая рука легла в его широкую ладонь, а синие глаза засмеялись в узких прорезях маски.

Ара, подчиняясь зову, поднялся из-за стола и, словно зачарованный, шагнул вслед за женщиной. Тор с беспокойством следил за таинственным исчезновением своего товарища. Стена с глухим стуком возвратилась на место, и он вздрогнул от неожиданного смеха, прозвучавшего в наступившей тишине.

— Успокойся, благородный владетель, ничего с твоим другом не случится. Просто занятия науками требует уединения.

— Какую судьбу предскажет мне прекрасная гадалка?

— Тебя интересует день твоей смерти?

— О нет, меня больше интересует, как я проведу сегодняшнюю ночь.

— Попробуй прочитать ответ в моих глазах, — незнакомка придвинулась к Тору и положила руки ему на плечи, — это будет наш первый урок.

Губы ее приоткрылись, и Тор приник губами к ее губам, руки его скользнули вдоль ее тела, путаясь в складках широкого плаща.

— Ты старательный ученик, владетель Нидрасский, только слишком уж торопливый.

Плащ медленно сполз с плеч женщины, но прежде чем Тор успел разглядеть цвет ее волос, незнакомка решительно отбросила тяжелый полог, закрывающий широкое ложе, и погасила уже догорающие свечи.

— Урок будет долгим, владетель, — простонала она.

Солнечный лучик, проникший сквозь узкую щель, разбудил Тора. С удивлением он оглядел комнату и наконец вспомнил все, что случилось с ним этой ночью. К сожалению, незнакомка уже исчезла, и вопросы, которые он хотел бы ей задать, так и остались без ответа. Стена напротив Хора дрогнула и медленно сдвинулась в сторону. Ара, ступая как привидение, появился в комнате. Он на ощупь приблизился к окну и резким движением сорвал портьеру. Яркий свет ударил Тора по глазам, и он торопливо прикрыл их рукою.

— С ума сошел.

Ара, разглядевший наконец товарища, облегченно рассмеялся:

— Я вижу, урок был нелегким.

Тор усмехнулся и покосился на пустующее место рядом с собой — постель еще хранила тепло и очертания ее тела.

— Ты разглядел лицо своей подружки?

Ара с досадой махнул рукой:

— Она исчезла раньше, чем рассвело.

— Странное приключение, но жаловаться нам не приходится — увлекательная наука эта астрология.

Глава 6 КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА

Труффинн Унглинский вздрогнул от неожиданности и поднял седую голову. Рекин Лаудсвильский застыл в почтительной позе в трех шагах от своего патрона, лицо его морщилось от незаслуженной обиды. Генерал приблизился к расстроенному владетелю и ободряюще похлопал его по плечу:

— Не огорчайся, благородный Рекин, орден не забудет твоих услуг.

Губы владетеля Лаудсвильского обиженно дрогнули:

— Они смеются мне вслед, но никто из благородных владетелей не осмелился бы принять вызов Тора Нидрасского.

— Ты поступил правильно, друг мой, — машинально произнес Труффинн, но мысли его были далеко.

Лаудсвильский огорченно вздохнул:

— Орден может рассчитывать и на большие жертвы с моей стороны.

Генерал равнодушно кивнул и вернулся к своему массивному, похожему на трон креслу. Власть генерала ордена мало чем уступала королевской, даже Лаудсвильский, не последний человек в иерархии ордена, мог лишь догадываться о ее объеме. Невидимые щупальца ордена проникали в самые отдаленные уголки Лэнда, да и не только Лэнда, как стал подозревать в последнее время владетель. Несколько случайных встреч в цитадели ордена, две-три случайно услышанные фразы заставили его призадуматься и встревожиться не на шутку. Но выбор был уже сделан: с той ступени, на которую поднялся Рекин, не поворачивают назад, а если поворачивают, то летят вниз со страшной скоростью, теряя при этом голову. Да и какой путь еще оставался открытым для вконец разорившегося владетеля? Только орден давал ему возможность возвыситься. Лаудсвильский был честолюбив и верил, что пробьет наконец и его час. Труффинн Унглинский, в конце концов, не вечен… Строгий взгляд генерала остановил поток сладких мыслей, Рекин спохватился и весь обратился вслух.

— Король одобрил план наших действий в Приграничье. Ярл Гоонский должен сойти со сцены. — Слова Унглинского прозвучали негромко, но весомо.

Рекин с нарастающим напряжением вслушивался в этот тихий бесцветный голос.

— Его место займет Бьерн Брандомский.

— Владетель Брандомский ненадежен, — рискнул заметить Лаудсвильский.

— Рядом с владетелем будет наш человек, глаза и уши ордена, готовый, если понадобится, подхватить власть из рук благородного Бьерна, а если возникнут сомнения в его верности нашему делу, то вырвать власть у предателя из рук. Мне бы хотелось, мой мальчик, чтобы на месте Брандомского был ты, — голос Труффинна сделался мягким, как воск, — но, увы, мы еще не настолько сильны, чтобы пренебречь мнением спесивых приграничных владетелей.

— Еще один человек способен помешать нашему делу в Приграничье. — Голос Лаудсвильского предательски дрогнул.

— Если ты имеешь в виду Тора Нидрасского, то напрасно: он никогда больше не вернется в Приграничье.

Не успела закрыться дверь за владетелем Лаудсвильским, как из-за широкой портьеры высунулось встревоженное лицо Бента Хаслумского. Бент слышал окончание разговора и с любопытством уставился на генерала. Труффинн промолчал — то ли не расслышал вопроса, то ли не счел нужным ответить.

— События, связанные с поединком, не послужили славе ордена. — Хаслумский не преминул уколоть надменного Унглинского.

— Это твоя вина, благородный Бент, — отрезал Унглинский.

— Помилуй, благородный Труффинн, уж не думаешь ли ты, что первый министр королевства сам должен стрелять из арбалета в мальчишку?

Генерал ордена счел ниже своего достоинства препираться по столь незначительному поводу.

— Я разговаривал с королем Рагнвальдом: государь готов развязать нам руки в отношении этого самозванца, но требует веских доказательств.

— Тора Нидрасского не так-то просто заманить в ловушку.

— Ты полагаешь? — В глазах генерала неожиданно для Бента загорелись веселые огоньки. — А вот Брандомский думает иначе.

— Бьерн — предатель, — возмутился министр, — это он предупредил Тора о покушении, я уверен.

— Теперь это уже неважно.

— Брандомский играет в свою игру и пытается втянуть в эту игру королеву. — Хаслумский побагровел от гнева, ему не понравилось сегодняшнее поведение Труффинна: с первым министром обращались как с несмышленым мальчишкой, откровенно третируя.

— Кажется, государыню не приходится подгонять, — Усмехнулся Унглинский.

Он явно что-то знал, этот старый надутый индюк, но не спешил делиться своими знаниями со старым соратником. Хаслумский взял себя в руки: рано или поздно он все узнает, но и Труффинну теперь не следует рассчитывать на полную откровенность. Впрочем, а когда она была в их отношениях, эта самая откровенность?

Возвращение Тора и Ары после ночного приключения прошло, кажется, вполне гладко. Рыжий, правда, ухмыльнулся в пробивающиеся усы, но этим все и ограничилось. Хотя Тор чувствовал себя немного виноватым. Он первым нарушил те самые инструкции, которыми предлагал руководствоваться меченым. В конце концов, не ради девочек они сюда приехали.

— Лебедь неплохо устроился под крылышком у Бента, но, — Сурок строго посмотрел на Тора, — если мы в ближайшие два дня не освободим Лося…

Тор обрадованно вскочил на ноги:

— Значит, Лось все-таки там?!

— Погоди радоваться, — остановил его Сурок. — Дом Хаслумского — настоящая крепость: нечего и думать взять его штурмом теми силами, что у нас есть. Даже если мы прорвемся через ворота, Лося прикончат раньше, чем мы достигнем подвала.

— Лебедь не сможет долго продержаться один, — подтвердил Соболь, — в самом подземелье полтора десятка охранников.

— По городу ползут слухи: меченых обвиняют в колдовстве, пожирании младенцев и еще черт знает в чем.

— Подобные слухи ходили и раньше, — возразил Ара.

— Сурок прав, — Рыжий хлопнул ладонью по колену, — слухи распространяются не случайно. Жох и Зуб вчера едва отбились от разъяренной толпы. Если мы не хотим, чтобы нас здесь прихлопнули, как в мышеловке, то нужно что-то предпринять.

— Почему бы Тору не обратиться к королю, — наивно предложил Зуб, — Лось ведь дрался честно. А все обвинения после Божьего суда с нас сняты.

Ара засмеялся:

— Плевать они хотели на любой суд, и Божеский, и человеческий. Серые не выпустят меченого из рук, а король встанет на сторону ордена в любом случае.

— Почему бы не обратиться за помощью к королеве? — спокойно предложил Рыжий. — Бент Хаслумский, как говорят, неравнодушен к ее глазам.

— И не только Бент, — не удержался Чиж.

Должна же королева Ингрид отблагодарить меченых за доставленное удовольствие. — Рыжий не скрывал насмешки.

— Следил все-таки, — возмутился Ара.

— Мое дело — обеспечить безопасность Тора.

Тор не высказал своего неудовольствия вслух, но взгляд его, брошенный на товарища, был достаточно красноречив. Рыжий небрежно поигрывал кинжалом и отнюдь не выглядел смущенным.

— Хорошо, я повидаюсь с королевой, но вряд ли от этого будет какой-нибудь толк, — сдался Тор.

— Кое-какой толк все-таки будет, — неожиданно развеселился Ара. — А кто была вторая, ты не разглядел?

Рыжий в ответ только загадочно ухмыльнулся и подмигнул товарищу.

— Нам бы с ее помощью попасть к Бенту в гости, а там мы сможем с ним договориться сами, — жестко сказал Су рок.

Несмотря на молчание Рыжего, Ара не терял надежды узнать имя своей таинственной подружки. Он с удовольствием взял письмо, написанное Тором, и отправился в королевский замок. Меченый не сомневался, что именно там он найдет ответ на мучивший его вторые сутки вопрос. Письмо Тора было составлено в осторожных выражениях, где не имелось даже намека на вчерашнюю встречу. Аре были даны строгие инструкции: держать язык за зубами и ни словом, ни жестом не выказывать близкого знакомства с любыми особами, которых он увидит в замке. К некоторому удивлению меченого, его без задержек пропустили в замок, хотя он готов был к долгим препирательствам с королевской стражей. Но оказалось, что письмо владетеля Нидрасского к королеве — пропуск вполне надежный. У Ары создалось впечатление, что его здесь ждали, во всяком случае, стража была предупреждена на его счет. Еще более любопытным сюрпризом была встреча с Бьерном Брандомским в одном из темных переходов замка. Бьерн слегка поклонился меченому и молча прошел мимо. Ара не предполагал, что приграничный владетель находится в столь дружеских отношениях с королевой Ингрид. А чем еще можно было объяснить его присутствие вблизи ее покоев? Здесь крылась какая-то тайна, и Ара решил во что бы то ни стало ее разгадать.

— Государыня примет тебя, благородный воин. — Слуга согнулся в почтительном поклоне, приглашая меченого войти.

Королева Ингрид с легким недоумением взглянула на раннего посетителя. Уверенность Ары в том, что он гость желанный и ожидаемый, несколько поблекла, Даже закралось сомнение: уж не ошибся ли Рыжий в своих ночных наблюдениях? Тем не менее меченый сдержанно поклонился королеве и, передавая письмо, взглянул на нее со значением. Равнодушное лицо благородной Ингрид, вероятно, окончательно сбило бы Ару с толку, если бы как раз в этот момент взгляд его не скользнул чуть в сторону, а глаза не встретились бы с удивительно знакомыми, блестевшими от едва сдерживаемого смеха глазами. Но теперь маска уже не скрывала этого прекрасного лица, и меченый, мысленно обругав себя дураком, узнал жену Фрэя Ингуальдского Кристин.

— Что нужно от меня благородному Тору?

— Владетель Нидрасский желал бы засвидетельствовать свое почтение королеве, прежде чем покинет ее гостеприимную столицу.

— Благородный Тор не только сведущ в науках, но, как видно, отменно вежлив, — постным голосом произнесла Кристин Ингуальдская.

Ара едва не расхохотался, что было бы, разумеется, невежливо. Пухлые губы королевы Ингрид дрогнули в улыбке, но она тут же овладела собой, бросив в сторону подруги укоризненный взгляд. На минуту воцарилось неловкое молчание.

— Я рада буду видеть благородного Тора в королевском замке, — наконец произнесла Ингрид.

Ара спохватился и отвел глаза от краснеющей в смущении Кристин. Королева Ингрид терпеливо ждала, пока меченый овладеет собой и рассыплется в благодарностях. Ара не ударил в грязь лицом, доведя, хоть и с большим трудом, свою миссию до конца. Отвесив поклон королеве и бросив на Кристин весьма откровенный взгляд, он почти выскочил в коридор, давясь смехом.

— Итак, нам не удалось сохранить нашу тайну? — В голосе Ингрид было скорее утверждение, чем вопрос.

— В этом нет никакого сомнения. — Кристин была взволнованна, но отнюдь не огорчена. — Мальчики из глухого края оказались умнее, чем это могли предположить просвещенные уроженки Остлэнда.

Кристин была уверена, что это она втравила свою давнюю подругу, ставшую королевой Нордлэнда, в интересное приключение, но сегодня ей показалось, что дело здесь не только в любовной интрижке. Ее заставил насторожиться Бьерн Брандомский, побывавший у королевы Ингрид сегодня утром. То, что этот визит не случаен, она поняла из нескольких фраз, услышанных у порога королевских покоев. И теперь Кристин пребывала в затруднении: стоит ли продолжать любовное приключение, которое все больше переходит в политическую интригу, или устраниться, дабы избежать крупных неприятностей, весьма обременительных для репутации замужней женщины.

— Пожалуй, будет лучше, если я встречусь с Тором Нидрасским где-нибудь на нейтральной территории. — Ингрид улыбнулась и вопросительно взглянула на подругу.

Застигнутая врасплох, Кристин только растерянно кивнула. Похоже, ей не так просто будет отвертеться от роли наперсницы в этой рискованной авантюре.

Тор ждал от этой встречи многого, но действительность превзошла его ожидания во многих отношениях. Ингрид была откровенна и в любви, и в политике. В какой-то момент ему даже показалось, что любовные игры для этой красавицы лишь подспорье в играх политических. И от этого ему стало грустно. Все-таки лучше иметь дело с просто женщиной, чем с королевой, озабоченной государственными проблемами.

— Ты хочешь, чтобы я стал серым монахом?

Ослепительное тело Ингрид в тусклом свете свечей казалось особенно желанным, но Тор сдержал себя.

— Почему бы нет, — она провела ладонью по его груди, — лучше быть серым, чем мертвым.

— Орден выбрал подходящее место для вербовки, — Губы Тора презрительно скривились.

Мягкая ладонь шлепнула его по лицу, но это была скорее ласка, чем месть за грубоватую фразу.

— Королевы не вербуют, королевы приглашают. И если благородная Ингрид спит сейчас в одной постели с Тором Нидрасским, то это ее воля, а не воля ордена.

— Я полагал, что и мое желание имеет кое-какое значение, но, видимо, ошибся.

— Деревенщина! — Ингрид рассердилась и от этого стала еще желаннее.

— Не стоит мешать любовь с политикой. — Рука Тора осторожно скользнула по ее бедру.

— Речь идет о твоей жизни, дурачок. — Ингрид сделала вид, что сопротивляется его ласкам, но вскоре сдалась.

Некоторое время Ее Величеству было не до политики. Тору хотелось, чтобы это состояние длилось вечно, но так уж устроен этот мир, что все хорошее в нем рано или поздно кончается.

— Все-таки астрология мне нравится гораздо больше, чем политика, — заметил владетель Нидрасский, задумчиво разглядывая потолок.

Ингрид только сладко вздохнула в ответ. Очень может быть, что она согласилась с любовником, но не рискнула высказать это согласие вслух.

Тор поднялся с постели и присел к столу, наполнив серебряный кубок красным, как кровь, заморским вином. Нежные руки обвились вокруг его шеи, а упругие груди коснулись заросшего мягкими вьющимися волосами затылка. Тор, закрыв глаза, с наслаждением потягивал вино. Ингрид была куда убедительнее, когда действовала руками, нежели когда пыталась воздействовать на владетеля словом.

— Я хочу, чтобы ты жил.

— Я не собираюсь умирать, — возразил Тор.

— Я хочу, чтобы ты всегда был рядом со мной.

— Вряд ли королю Рагнвальду понравится такое соседство.

— Король Рагнвальд не вечен. — В голосе Ингрид зазвучали новые для Тора интонации.

— Я меченый, вряд ли серому ордену это понравится.

— Им это известно, — вырвалось у Ингрид.

Тор засмеялся:

— Я даже догадываюсь от кого.

Ингрид отшатнулась и растерянно посмотрела на любовника. Владетель Нидрасский улыбался одними губами, а в глазах его появился холодок.

— Они обещали, что сохранят тебе жизнь. Ты мог бы стать первым человеком в ордене. Труффинн Унглинский всего лишь вздорный старик, а Бент Хаслумский просто ничтожество. Весь Лэнд был бы у наших ног.

— Ты придумала это сама, или кто-то помог?

Ингрид вспыхнула:

— У тебя веревка на шее — неужели ты этого еще не понял? И в любую минуту эта веревка может затянуться. Я предлагаю тебе свою помощь, я предлагаю тебе помощь Брандомского…

— Понятно, — протянул Тор странным замороженным голосом. — Без этого любителя давать дружеские советы здесь не обошлось. Тор Нидрасский вместе с благородной Ингрид заваривают кашу в Нордлэнде, а Брандомский коронуется в Приграничье. И требуется для этого совсем пустяки: предать друзей, с которыми вырос, Чуба, который дважды спасал мне жизнь, ярла Гоонского, которого я не люблю, но который всегда приходил мне на помощь в трудную минуту. Что еще я должен сделать, Ингрид? Убить короля Рагнвальда? Человек он, безусловно, вздорный, но он законный властитель этой страны, и его смерть вызовет потоки крови в Нордлэнде. Тебе не жалко своей страны, государыня? Ты готова бросить ее в пучину гражданской войны только для того, чтобы нынешний твой любовник в будущем стал законным мужем и королем? А нет ли у тебя другой кандидатуры в запасе, благородная Ингрид?

Хлесткий удар по лицу едва не опрокинул Тора на спину — ручка у разъяренной Ингрид была тяжелой, что и говорить.

— Ты еще пожалеешь! — выкрикнула она задыхаясь. — У тебя отберут земли и замки, а тебя самого вздернут, как бродягу.

— Это мы еще посмотрим. — Тор нахмурился, разговор переставал быть забавным. — Возможно, я потеряю Нидрас, но до моих Ожских и Хаарских земель ордену не добраться. Руки коротки.

— Есть сила пострашнее ордена.

Тор напружинился, словно гигантская кошка перед прыжком, зеленые глаза его впились в лицо женщины:

— Что это за сила?

Ингрид никогда еще не видела такого лица у благородного владетеля Тора, глупого мальчика из глухой провинции. А главное — она никак не могла понять причины его бешенства. Слова «о силе пострашнее ордена» сорвались у нее в запале, но, кажется, для владетеля Нидрасского они значили гораздо больше, чем для нее. Ингрид закричала от боли и страха, Тор опомнился, выпустил ее руки и провел горячей ладонью по лицу.

— Помоги мне вырвать Лося из Хаслумского замка, и я навеки стану твоим другом.

— Орден не выпустит жертву из своих лап. — Ингрид уже оправилась от пережитого потрясения и сейчас с удивлением смотрела на любовника.

— Тем хуже для ордена, — ощерился Тор.

Боже мой, а она держала его за глупого ласковогомальчика и никак не могла понять, почему вокруг него кружатся буржские и приграничные стервятники. Ей так хотелось оставить его себе.

— Тебе не вырваться живым из Бурга.

— Это мы еще посмотрим. — Лицо его стало жестким.

«Волчья порода», — вырвалось однажды у Бьерна, а она тогда просто посмеялась над этими словами. Менее всего этот молодой человек, мягкий в словах и движениях, из которого она собиралась вылепить, как из воска, нужного персонажа будущих нордлэндских драм, подходил на роль хищника, но, оказывается, она ошиблась, а прав был все-таки Брандомский.

— Тебя не выпустят из этого дома.

Она устало опустилась на постель. Наверное, этого не следовало говорить, но ей было уже все равно. Уверенная в успехе, королева заманила Тора сюда, и теперь ему предстоит заплатить за ее самоуверенность жизнью.

— Королева Ингрид так любит владетеля Нидрасского? — насмешливо спросил он, проверяя, как выходят мечи из ножен.

— Королева Ингрид любит Тора Нидрасского, и ей будет больно видеть его мертвым. Тебя убьют, как только ты переступишь порог этого дома.

Кажется, она плакала. Меченый прижался лицом к холодному стеклу: неясные силуэты мелькали по двору, почти невидимые в сгустившейся перед рассветом темноте. Ингрид говорила правду — дом был окружен. Тор насчитал более десятка человек и бросил это занятие. Любовная история с трагическим концом. Закопают где-нибудь в канаве, вместе с падалью, и не будет больше на этом свете Тора Нидрасского, а вскоре исчезнет, испарится и воспоминание о нем. Зачем жил?

«В двух шагах от меня стоял, а потом поднялся в воздух и исчез», — вспомнил вдруг Тор слова старого слуги. Сказано это было о человеке, которого Тор не знал, но который был его отцом. Странный и, как говорили все вокруг, страшный был человек. А ведь прожил он на свете даже меньше, чем Тор Нидрасский. За что же его так ненавидели? И за что его полюбила Гильдис Хаарская? Чего он хотел и чего добился в этой жизни? И что он оставил своему сыну, кроме ненависти? Во всяком случае, не умение летать. А это умение именно сейчас очень бы пригодилось Тору.

Он отступил на несколько шагов назад, оттолкнулся от пола и вместе с зазвеневшим стеклом ринулся вниз, на лету обнажая мечи. Ингрид что-то закричала ему вслед, но он даже не оглянулся. Растерявшиеся стражники с воплями рассыпались в разные стороны — слишком уж неожиданным было для них появление владетеля. Тор сделал короткий выпад левым мечом, его нерасторопный противник слабо охнул и рухнул на землю. Не мешкая ни секунды, Тор нанес рубящий удар правым мечом и, судя по вскрику, попал.

— Факелы! — заорал кто-то хриплым от ужаса голосом.

С грохотом распахнулась дверь дома, и более десятка серых монахов, гремя сапогами по каменным плитам двора бросились на помощь своим товарищам. В их руках полыхали факелы, освещая перекошенные яростью и страхом лица. Тор рванулся вперед и пронзительно засвистел. Гнедой, давно ждавший этого сигнала, рысью вылетел из-за угла. Тор прыгнул в седло с ходу, ни на секунду не задерживая движение коня.

— Ворота! — панически заорал кто-то.

Серые, целиком полагавшиеся на свое численное превосходство, не заперли ворота. Без труда отмахнувшись от двух негодяев, неосторожно выскочивших ему наперерез, Тор вылетел на пустынную дорогу. Впрочем, дорога только на первый взгляд выглядела пустынной: четыре всадника вынырнули из темноты и устремились навстречу Тору. Рыжий, огненная шевелюра которого отчетливо выделялась в темноте, первым подскакал к товарищу.

— Ловушка? — спросил он без тени волнения в голосе.

Тор, переводя дух, только кивнул в ответ.

— Сколько их?

— Десятка два, не меньше.

— Атакуем! — возликовал Ара.

Конь заплясал под нетерпеливым седоком, меченый пронзительно засвистел и первым ринулся в распахнутые ворота.

— Стой! — крикнул Тор.

Но меченые не слышали своего предводителя — с гиканьем и свистом они ворвались во двор, рубя направо и налево. Тору не оставалось ничего другого, как последовать их примеру. Несколько трупов уже валялись посреди двора, а уцелевшие серые монахи отступили к дому, сбившись в кучу у дверей, которые на их беду оказались закрытыми.

— Двери откройте! — орал кто-то басовитый, беспрестанно бухая в дерево сапогом.

Ара, Соболь и Рыжий, бешено вращая мечами, кружились на озверевших конях среди пеших дружинников. Чиж, устроившись поудобнее в седле, посылал стрелу за стрелой в открытые окна дома, где ошалевшие защитники никак не могли прийти в себя и поддержать своих хотя бы стрельбой из арбалетов.

— Дверь, будьте вы прокляты!

Дверь наконец распахнулась, и несколько уцелевших серых монахов укрылись внутри дома. Ара и Рыжий одновременно прыгнули с коней и, не сговариваясь, всей тяжестью двух крепких молодых тел навалились на возникшее препятствие. Массивная дверь затрещала, но не поддалась.

— Что делать будем? — Ара поднял глаза на Тора, который продолжал как ни в чем не бывало сидеть в седле.

— Здесь королева.

— Мы так и полагали, — радостно оскалился Ара.

— Вряд ли ей понравится, что ты столь бесцеремонно пытаешься ворваться в ее дом, — язвительно заметил Тор.

— Что значит любящая женщина, — восхитился Рыжий, — она хотела закопать тебя у порога собственного дома, чтобы каждое утро рыдать над могилой.

— Это ее люди? — кивнул головой Соболь на распростертые по земле тела.

— Это монахи серого ордена.

— Какая коварная женщина! — присвистнул Ара.

— Все женщины коварны и бессердечны, — подвел неутешительный итог Чиж.

Внезапно окно второго этажа распахнулось, и воинственно настроенный серый монах возник в проеме. Чиж среагировал мгновенно: несчастный выронил арбалет и с воплем исчез в глубине комнаты.

— В доме есть еще один выход, — вспомнил Ара, — с той стороны.

Соболь огрел коня плетью и мгновенно скрылся за углом.

— Скачи за ним, — крикнул Тор Чижу.

— А ты не торчи как мишень посреди двора.

Тор спрыгнул на землю и присоединился к Аре и Рыжему, которые продолжали подпирать дверь, бросая изредка тревожные взгляды на окна.

— Серых нельзя выпускать отсюда живыми. — Рыжий в любых ситуациях сохранял хладнокровие и рассудительность.

— А Ингрид?

— Пока Лось у серых, ей придется побыть в нашем обществе.

— Не сносить нам головы.

Рыжий пожал плечами:

— Дверь закрывается на задвижку?

— По-моему, да, — не очень уверенно отозвался Тор.

— Посторонись. — Рыжий отступил на несколько шагов разбежался и прыгнул — дверь глухо застонала под ударом, точно живая. Ара, не говоря лишнего слова, повторил маневр товарища, целя в то же место. После удара Тора дверь распахнулась. Меченые прыгали в проем один за другим, приземляясь в разных местах, чтобы сбить с толку защитников дома.

— Сколько света, — восхищенно крикнул Ара, оглядывая украшенный гирляндами светильников холл. — В прошлый раз нас встречали скромнее.

Стрела, едва не угодившая в плечо, заставила меченого укрыться за ближайшим массивным креслом. Рыжий, успевший, в отличие от своих легкомысленных товарищей, захватить арбалет, выстрелил, почти не целясь. Что-то загремело вниз по лестнице, похоже, труп серого монаха. Ара осторожно приподнял голову и подмигнул Тору, расположившемуся по соседству.

— Держи их на прицеле, — крикнул Тор Рыжему.

Ара сунул в рот два пальца и пронзительно засвистел. Тор прыгнул вперед, к лестнице, Ара, ни секунды не медля, кинулся следом. В два прыжка оба оказались на галерее и укрылись за деревянными колонами. Несколько стрел запоздалыми птахами порхнули им навстречу.

— Где они? — спросил Тор у Рыжего, не рискуя высунуться.

— Возле вас никого. — Рыжий поднялся на ноги и, не опуская арбалета, внимательно оглядел галерею.

— Вперед! — махнул рукой Тор и первым ринулся в распахнутые ударом ноги двери. По лестнице, гремя сапогами, поднимался Рыжий. Два воина, оставленные, видимо, для прикрытия, выстрелили почти одновременно. Ара и Тор прыгнули в разные стороны, распластавшись на полу. Рыжий, вбежавший следом, уложил одного из серых монахов выстрелом из арбалета, а второму раскроил череп ударом подкованного сапога.

— Целы?

Ара поморщился, потирая ушибленное колено. С улицы послышался призывный свист, судя по всему, Чижу и Соболю приходилось туго. Рыжий бросился было к окну, но Тop жестом остановил его. Он уверенно направился к стене и потянул невидимый за портьерой рычаг. Стена подалась и сторону, открывая широкий проход. Ара, лучше всех знакомый с этой частью дома, уверенно повел своих товарищей вперед. Бегом они миновали несколько смежных комнат.

— Сюда, — махнул рукой Ара и толкнул плечом мало приметную дверь.

— Лабиринт какой-то, — недовольно пробурчал Рыжий.

Узкая винтовая лестница вывела их к обширному холлу, на дальнем конце которого, у самого входа, сгрудились серые монахи. Королева Ингрид, опиравшаяся на руку испуганной служанки, стояла чуть поодаль. Широко раскрытые глаза ее с ужасом уставились на меченых. С губ Ингрид сорвался крик. Серые обернулись как по команде.

— Бросайте мечи, — крикнул Тор.

Ответом на его предложение была стрела, едва не угодившая Рыжему в голову. Меченый выстрелил в ответ, и куда более удачно — один из воинов рухнул на пол, отбивая по каменному полу последнюю в своей жизни дробь тяжелыми сапогами. Меченые с обнаженными мечами в руках атаковали своих противников. Серые вовсе не собирались бежать. Было их девять человек, и численное превосходство, видимо, вселяло в них уверенность. Ара засвистел, призывая Чижа и Соболя на подмогу, те не заставили себя ждать и напали на серых монахов с тыла. Мечи со звоном скрестились. Ара без труда расправился со своим противником и поспешил на помощь Чижу, который отбивался сразу от двоих, бросая небольшое крепко сбитое тело из стороны в сторону. Ара ловко подставил ногу одному из нападающих и коротким взмахом меча раскроил ему череп, Чиж в ту же секунду уложил второго. Ара огляделся в поисках нового противника, но все уже было кончено. Рыжий равнодушно вытирал мечи об одежду убитого им воина. Тор о чем-то переговаривался с Ингрид. На лице Ее Величества явственно читался испуг, а служанка и вовсе потеряла сознание. Соболь, отложив в сторону окровавленные мечи, пытался привести женщину в чувство. По мнению Ары, делал он это неумело, и движимый состраданием меченый поспешил ему на помощь. Однако служанка при ближайшем рассмотрении оказалась немолодой и некрасивой. Ара решил, что Соболь справится сам. Тем более что женщина уже открыла глаза и растерянно переводила их с Соболя на королеву силясь понять, что происходит. Ара любезным поклоном приветствовал Ее Величество. Ингрид при виде знакомого лица приободрилась: на бледных щеках ее появился румянец.

— Кто этот человек? — Тор кивнул на убитого, который лежал чуть поодаль от остальных, возле самых дверей, словно решил в последнюю минуту спастись бегством.

— Я не знаю, — губы королевы дрогнули, — его привел Хафтур Колбейн, видимо, это кто-то из его мясников.

Ингрид брезгливо поморщилась, что, вероятно, должно было означать неприятие как мясников, так и их сомнительных знакомых. Ара подошел поближе к убитому и заглянул ему в лицо: увы, Ее Величество солгала. Этот человек не был мясником из Бурга, поскольку и лицо, и одежда, наполовину скрытая серым плащом, выдавали в нем чужака. Меченому чужак напомнил лже-слизняка, виденного в Ожском замке. Правда, тот был постарше. Ара сообщил о своих наблюдениях Тору, тот мрачно кивнул в ответ.

— Кто такой Колбейн?

— Я не обязана отвечать на твои вопросы, — вспыхнула Ингрид. — Ты забываешься, меченый владетель.

В слово «меченый» Ее Величество вложила весь сарказм, отпущенный ей Богом, но Тора ее выпад оставил равнодушным.

— Надеюсь, королева Ингрид не откажется посетить скромное жилище своего покорного слуги, — владетель Нидрасский с издевательской вежливостью склонил голову, — хотя бы и меченого.

— Мое похищение будет стоить тебе жизни. — Ингрид окончательно пришла в себя, и голос ее звучал уверенно, почти вызывающе.

— Может, заткнуть ей рот кляпом? — грубо спросил Рыжий.

— Вы жестоко поплатитесь за насилие. — Королева двинулась к выходу, гордо вскинув голову, не удостоив меченого даже взглядом.

Рыжий в ответ только презрительно сплюнул. Ара вздохнул — обучить Рыжего хорошим манерам было делом абсолютно безнадежным.

Глава 7 РЯЖЕНЫЕ

Бент Хаслумский был не в духе с раннего утра, с той самой минуты, когда узнал, что королева Ингрид встречалась минувшей ночью с Тором Нидрасским. Хорошую приманку нашел Бьерн Брандомский для расставленной ловушки, нечего сказать. Первой мыслью Бента было броситься к Труффинну Унглинскому и высказать ему все, что накипело на душе. Довериться Брандомскому, этому приграничному интригану, ничтожному мерзавцу, ни в грош не ставящему благородные идеи ордена и занятому только устройством своих мелких делишек! Конечно, загнанный в угол мальчишка согласится отдать Нидрасские земли и вступить в орден, но что помешает ему изменить, как только он вернется в родные края? Неужели Ингрид думает, что ее прекрасные глазки способны удержать мужчину на таком расстоянии? Плохо она знает мужчин! Тем более этих приграничных мужланов, не способных даже оценить подлинное чувство. Наверняка к услугам этого прохвоста целая куча наложниц в его Ожском замке. Кажется, Лаудсвильский говорил об одной из них, а Бент забыл рассказать об этом королеве. Какая досада!

Долгое время Бент боролся с желанием донести обо всем королю Рагнвальду. Какой бы это был скандал, многим не поздоровилось бы! Но разум взял верх над чувством, и он отбросил эту нелепую мысль. Конечно, неплохо получить такого союзника, как Тор Нидрасский, да еще в Приграничье, где дела складывались из рук вон, но… Сердцу не прикажешь, и Хаслумский выплеснул всю свою досаду на голову несчастного посланца генерала ордена, владетеля Аграамского.

Аграамский слабо оправдывался тем, что инициатива исходила от королевы и сам Труффинн Унглинский дал свое согласие скрепя сердце, надеясь втайне, что меченый обязательно откажется; и тогда с ним можно будет расправиться, не ущемляя самолюбия Ее Величества, чьим расположением генерал ордена, как известно, дорожит. Все эти объяснения только подливали масла в огонь, бушующий в груди первого министра.

Пожилой владетель Аграамский, серая мышь ордена, ничтожество, опасное лишь своей близостью к Унглинскому, сносил выходки Бента с кротким смирением, и только маленькие глазки его изредка злобно поблескивали из-под морщинистых век. Аграамский не блистал ни умом, ни богатством, однако был достаточно терпелив и изворотлив чтобы занять высокое место в иерархии ордена. Досада Бента была ему понятна, и он тихо злорадствовал по поводу сердечных неурядиц своего могущественного друга.

Весть о прибытии в его дворец королевы Ингрид застала Бента врасплох. Аграамский был удивлен не меньше. С минуту владетели растерянно смотрели друг на друга. Хаслумский опомнился первым.

— Открывайте ворота, — крикнул он Арвиду, поразившему его столь невероятной вестью.

Арвид со всех ног бросился выполнять приказ своего повелителя. Сам Хаслумский лихорадочно натягивал шитый золотом кафтан, не попадая в спешке в рукава. Владетель Аграамский с готовностью принялся ему помогать.

Королевская карета только-только остановилась, и Бент Хаслумский успел как раз вовремя, чтобы помочь королеве Ингрид ступить на землю. Следом за королевой из кареты выпрыгнул Тор Нидрасский — неприятная неожиданность для благородного Бента. Хаслумский поморщился, как от зубной боли, но все-таки нашел в себе силы, чтобы приветствовать нежеланного гостя. Присутствие же в карете Эйрика Маэларского поставило министра в тупик. Неужели орден стал заигрывать и с племянником Гоонского быка? Хаслумский вопросительно посмотрел на владетеля Аграамского, но тот, изумленный не менее Бента, только руками развел. Впрочем, каких объяснений можно было ждать от этого дурака?

Хаслумский был озадачен до такой степени, что забыл подать руку благородной даме, сопровождающей Ее Величество в этом удивительном визите. Эйрик поспешил загладить неловкость хозяина и протянул красавице руку, та бросила на Бента недовольный взгляд и благосклонно улыбнулась Эйрику. Дама была молода и красива, но, как ни старался Бент, он так и не смог вспомнить, где же он видел это юное лицо.

Королева Ингрид странно посматривала на Хаслумского, покусывая алеющие губы. Лицо ее казалось бледным и взволнованным. Бент почувствовал укол ревности и бросил ненавидящий взгляд в сторону Тора Нидрасского. Тор удивленно вскинул брови и оглянулся в поисках объекта, вызывающего столько негативных чувств.

Позади спешивался личный конвой королевы Ингрид: молодцы рослые, как на подбор. Плащи серого ордена на их широких плечах были слегка неуместны, но расстроенный Бент не обратил на них внимания. Зато внимание обратил владетель Аграамский, не увидевший среди серых монахов ни одного знакомого лица. Аграамский успел заметить и мальчишку, крутившегося все это время по двору, который подал едва заметный знак кучеру королевской кареты и, получив кивок в ответ, стремительно исчез. Смутные подозрения зашевелились в неповоротливом мозгу старого владетеля.

— Прохладно сегодня, — заметил Эйрик Маэларский, хотя солнце сияло вовсю и становилось довольно жарко. Хаслумский понял намек любезного владетеля и спохватился — был он уж очень неловок в это утро. Благородный Бент протянул руку Ее Величеству, которая, в свою очередь, одарила его недовольным взглядом. Хаслумский рассыпался в извинениях, ссылаясь на то, что до глубины души удивлен неожиданным визитом. Извинения были неуклюжими, и Бент подосадовал на самого себя.

Королева Ингрид никак не реагировала на его слова, быть может, еще и потому, что следом шаг в шаг двигался Тор Нидрасский и без конца восхищался сумрачным логовом владетеля Бента, мешая королеве вставить хотя бы слово. Хаслумский с досадой обернулся к этому неотесанному мужлану, владетель Тор ответил на уничтожающий взгляд хозяина обворожительной улыбкой.

Владетель Аграамский был настолько озадачен крепким пожатием своей спутницы, и, как выяснилось вскоре, голос ее тоже был грубоват для столь ангельского создания. Подозрения с новой силой охватили владетеля, он дернулся было назад, но прекрасная спутница сдавила его локоть с такой силой, что старик едва не завопил от неожиданности и боли. Эйрик Маэларский сладко улыбнулся в ответ на испуганный взгляд Аграамского, и рука приграничного владетеля как бы невзначай легла на рукоять кинжала. Владетель Аграамский не принадлежал к числу героических натур и не посмел даже движением привлечь внимание охраны замка.

Хаслумский широким жестом пригласил гостей к накрытому столу — слуги в его доме славились своей расторопностью.

— Увы, благородный Бент, — отозвался на его жест Тор, — боюсь, мы не успеем воспользоваться твоим гостеприимством.

Хаслумский бросил удивленный взгляд на королеву, но у Ингрид был такой потерянный вид, что владетель вздрогнул. Словно молния вдруг осветила его мозг, и он бросился к окну, но Тор бесцеремонно удержал его за плечо.

— Не делай глупостей, Бент, и я гарантирую жизнь и тебе, и Аграамскому.

— Что вам нужно? — Хаслумский быстро овладел собой.

— Мне нужен Лось.

— Его здесь нет.

— Не утруждай себя ложью, Бент, два моих человека служат в твоем доме.

— Ловко, — сказал Хаслумский, быстро соображая, — мне следовало догадаться.

— И на старуху бывает проруха, — утешила его «дама». которая крепко придерживала за локоть смирного владетеля Аграамского.

Бент мысленно ударил себя ладонью по лбу: он наконец вспомнил, где видел это юное лицо с длинными пушистыми ресницами, невинно взлетающими над голубыми озерами глаз. Конечно, в доме Нидрасского, во время ответного визита. Правда, видел мельком, и это несколько оправдывало его. Ах, если бы он вспомнил о той встрече несколько минут назад… Первый министр бросил на Аграамского уничтожающий взгляд: уж этот-то старый мерин мог бы, кажется, догадаться, стоя в шаге от ряженого меченого.

Королева Ингрид безучастно смотрела в окно, вид у нее был растерянный и несчастный. Хаслумский отлично знал королеву и догадывался, какие мысли бродят сейчас в ее хорошенькой головке. Ингрид никогда не простит Тору сегодняшнего унижения. Эта мысль успокоила Бента, у него сразу поднялось настроение, упавшее было в сегодняшнее безрадостное утро в глубокую яму уныния и безысходности. Всю вину за сегодняшнее происшествие он возлагал на Труффинна Унглинского: нельзя идти на поводу у женщины, даже если эта женщина королева. Не такой уж дурак этот меченый владетель, чтобы потерять голову из-за юбки, пусть даже если эта юбка на королевской заднице.

— Хорошо, — сказал Бент, — я согласен.

Арвид с удивлением выслушал распоряжение своего хозяина, но Хаслумский был не из тех людей, которые повторяют свои приказы дважды, и командир охраны поспешил вниз, дабы сделать все приготовления к поспешному отъезду.

— Надеюсь, никаких неожиданностей не будет, — сказал владетель Маэларский и бросил на Аграамского такой взгляд, что у бедного старика даже дух захватило.

Арвид, выполнивший приказ своего владетеля, застал благородную компанию во дворе. Королева, с помощью любезного Маэларского, уже впорхнула в карету, владетели все еще толпились вокруг, посылая улыбки в спину Ее Величества. Хаслумский хмуро выслушал Арвида и ничего не сказал. Карета тронулась, увозя королеву Ингрид, ее прекрасную юную фрейлину и владетеля Аграамского. Два всадника из королевского конвоя двинулись следом за каретой, но остальные, к удивлению Арвида, остались на месте.

Немой тюремщик взгромоздился на козлы обшарпанной кареты, в которую поместили меченого. Туда же шмыгнул и брат немого, мальчишка Крис. Два дюжих тюремщика, вооруженных широкими мечами, сунулись было следом, Но Хаслумский приказал им остаться. Место в карете занял воин из конвоя, на сером плаще которого Арвид увидел знакомый черный крест ордена истинных христиан. Ситуация потихоньку стала проясняться: похоже, меченому, попортившему, надо сказать, Арвиду много крови, предстояло отправиться в последний путь. Странно только, что в дорогу его провожали два знатных владетеля из Приграничья и сам Бент Хаслумский, первый сановник королевства. Но, в конце концов, какое Арвиду до всего этого дело?

Тюремная колымага наконец двинулась с места, ее тут же окружили со всех сторон серые монахи. Последними выезжали со двора владетели, и Арвид во главе десяти дружинников привычно пристроился за спиной хозяина.

— К чему такая пышная свита, благородный Бент? — спросил один из молодых владетелей.

Хаслумский неопределенно махнул рукой и ничего не ответил. Тор и Эйрик переглянулись: положение становилось затруднительным. Карета под охраной ряженых меченых удалялась, и настаивать на сокращении свиты было небезопасно. Дружинники Хаслумского и без того встревожены происходящим. Сам Бент отнюдь не спешил на выручку своим спутникам, а все осаживал и осаживал назад своего беспокойного коня.

— Вперед, — решил Тор, — там разберемся.

Карета, как быстро определил Арвид, направлялась за город. Дружинники заволновались: один из них клялся и божился, что узнал в одном из конвойных меченого.

— Я его нахальные глаза на всю жизнь запомнил, — яростно шипел он в спину Арвиду.

Брожение среди воинов Хаслумского не осталось незамеченным Тором, но, к счастью, процессия уже миновала городские ворота и углубилась в густой Расвальгский бор. Меченые по сигналу своего предводителя стали охватывать кольцом людей Хаслумского, которые роптали все громче и вот-вот готовы были взяться за мечи.

— Послушай, Бент, — сказал Маэларский. — неужели ты думаешь, что твои люди устоят против меченых? Не говоря уже об опасности, которой ты подвергаешь свою жизнь.

Раскинув умом, Хаслумский пришел к выводу, что испытывать судьбу в подобных обстоятельствах было глупо. Обернувшись к своим дружинникам, он приказал им помалкивать.

— Как далеко вы собираетесь тащить нас за собой? — спросил он у Тора.

— До самого Ожского замка, — засмеялся тот.

Бент побледнел, и Тор поспешил его успокоить:

— Я пошутил, владетель, — всего один переход.

— Не лучше ли нам расстаться прямо здесь?

— Увы, благородный Бент, я опасаюсь погони после твоего возвращения в Бург.

— Я готов дать тебе честное слово.

Тор только улыбнулся в ответ.

— А как же королева Ингрид? — напомнил Маэларский. — Должен же кто-то проводить ее обратно.

Карету королевы они настигли под вечер. Чиж, успевший переодеться, весело подмигнул владетелю Бенту. Рыжий, который был в этот день за кучера, скалил зубы. Хаслумский про себя пожалел о своей аристократической привычке не обращать внимания на слуг. Узнай он Рыжего во дворе замка, кто знает, чем закончилось бы сегодняшнее неудачное приключение.

Тор распахнул дверцу кареты и склонил голову перед королевой:

— Мне жаль, государыня, что наше знакомство закончилось не так приятно, как началось.

— Я тебя никогда не забуду, владетель Нидрасский. — В голосе королевы не было теплоты.

Огорченный Тор лишь печально улыбнулся:

— Я не желал тебе зла, Ингрид, не желаю и впредь.

— Что ты собираешься делать с Бентом?

— Его следовало бы повесить, — глаза Тора сверкнули так, что сидевший рядом владетель Аграамский обомлел, — но я обещал ему жизнь — пусть убирается.

— Ты умеешь щадить своих врагов, владетель Нидрасский, дай Бог, чтобы они пощадили тебя.

Карета тронулась, дружинники Хаслумского окружили ее. Тор проводил карету погрустневшими глазами, затем решительно тряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и тронул коня.

— Домой, — крикнул он, и меченые дружно подхватили его крик.

Часть четвертая МЕСТЬ

Глава 1 РАЗРЫВ

Миновав Расвальгский брод, меченые вздохнули с облегчением. Стало ясно, что погони не будет. Ни король Рагнвальд, ни серые не осмелятся преследовать меченых на территории Приграничья. Король в бессильной злобе, возможно, потребует у ярла Гоонского голову владетеля Нидрасского, впрочем, без всякой надежды на отзывчивость, а вот серые Труффинна Унглинского обязательно попытаются отомстить Тору из-за угла. Рыжий выразил общую надежду на то, что серым до Ожского замка не дотянуться — руки коротки. Вслух оспаривать это общее мнение Тор не стал, но в душе таил сомнение. Ему почему-то казалось, что именно Ожский замок очень скоро станет ареной событий, возможно, удивительных, а возможно, и попросту страшных. Предчувствия Тора подтвердились даже раньше, чем он ожидал, и подтвердились самым неожиданным образом.

До Ожского замка оставался всего один переход, и меченые уже предвкушали радостную встречу. Встреча состоялась, но вышла она совсем не радостной. Жалкая кучка посеревших от горя и пыли людей понуро брела по дороге навстречу веселым всадникам. Тор не сразу опознал человека, который был рядом с ним с первого младенческого крика.

— Густав?

— Чуб захватил Ожский замок, — глухо сказал старый воин, бросив на меченых взгляд, в котором было все: и боль, и ненависть, и удивление.

Тор отшатнулся — слишком уж невероятным было это известие. А Густав продолжал все тем же глухим голосом невеселый пересказ случившихся накануне событий. Капитан меченых пришел через подземный ход, с ним были Шорох и еще трое. Приняли их в Ожском замке как дорогих гостей, а ночью они открыли ворота и впустили остальных меченых. Гундер хотел им помешать, но они его убили, потом убили еще четверых дружинников, пытавшихся исполнить свой воинский долг перед владетелем замка Тором Нидрасским. Их было больше сотни, а защитников Ожского замка всего двадцать. Чуб велел всем убираться. Ролло уходить отказался и обнажил меч. Шорох, сержант, меченых, убил старика ударом кинжала. Густав умолк и вытер выступивший на лбу пот рукавом старой порыжевшей рубахи.

— Не понимаю, — Тор обессилено опустился на придорожный камень, — ничего не понимаю.

— Это какая-то ошибка, — неуверенно сказал Рыжий.

Тор никак не мог избавиться от чувства нереальности всего происходящего. Пустынная дорога и кучка изгнанных из родного дома людей. Его, Тора, людей, которых он обязан был защитить и не защитил. А пятеро его дружинников жизнями заплатили за глупость и легкомыслие своего владетеля. И убили их меченые. Убили те, кого Тор Нидрасский считал своими.

— Где Данна?

— Чуб сказал, что женщины могут остаться, но никто остаться не пожелал. Мы все ушли в деревню, Данна взяла с собой и Ульфа. А потом она исчезла.

— Как исчезла?

— Пропала в одночасье, — развел руками Густав, — словно сквозь землю провалилась. Я на всякий случай съездил к Чубу, но капитан был удивлен не меньше нашего. Он тоже искал Данну, вернее, не сам капитан, а человек, который был с ним.

— Черноволосый, высокий, с едва заметным шрамом над верхней губой, — вспомнил вдруг Тор.

— Смотрит так, словно мозги наизнанку выворачивает, — дополнил от себя Густав.

— Ладно, — сказал Тор, поднимаясь с камня, — я поеду в Ожский замок и все выясню, а ты, Густав, веди людей в Хаар. Если я не вернусь, то постарайся сохранить замок для Ульфа.

Тор прыгнул в седло и ударил плетью заартачившегося было коня. Горечь и злость переполняли его душу. Он так погнал коня, что далеко оторвался от повозки, на которой везли Лося. Окрик Ары слегка отрезвил Тора, но не утишил бурю, бушевавшую в груди.

— Не век же меченым жить бездомными, — негромко сказал Лось, приподнимаясь на локте.

— Если Чубу понадобился Ожский замок, то он должен был сказать нам об этом, а не вваливаться в чужой дом, когда хозяин в отъезде. — Ара был взбешен и не считал нужным скрывать свои чувства.

— Можно подумать, что ты не меченый. — Лось неодобрительно посмотрел на товарища.

— В этом замке я вырос, — вспыхнул Ара, — люди, убитые Чубом, были моими друзьями. Все эти годы они защищали нас с тобой.

Лось ничего не сказал в ответ и отвернулся. Громко скрипела повозка, катя по разбитой дороге мимо вековых сосен, которые слишком много повидали на своем веку, чтобы с сочувствием внимать чужому горю. Замок Ож вставал на горизонте неприступной твердыней, но Тор уже знал, что это всего лишь оптический обман. Рано или поздно в этом мире разрушается все: и дружба, и любовь, и доверие.

Ворота прибывшим открыли без проволочек. Тор первым въехал в замок и первым спешился на каменные плиты двора. Камни под ногами и камни вокруг были те же самые. но люди вокруг были другие, и это меняло все.

Капитан принял прибывших в парадном зале Ожского замка. Был он, кажется, весел, во всяком случае, возвращению Лося обрадовался и даже не счел нужным эту радость скрывать. Лось хоть и с трудом, но на ногах стоял. Чуб не стал слушать его оправданий, а просто приобнял за плечи и похлопал широкой ладонью по спине. Тору он протянув руку, но владетель Нидрасский пожать ее отказался.

— Кажется, не все меченые довольны своим капитаном, — жесткая улыбка заиграла на губах Чуба.

Шорох, стоявший в нескольких шагах от Тора, демонстративно положил ладонь на рукоять кинжала, того самого кинжала, которым был убит старый Ролло. Тор глянул прямо в глаза сержанта, но ни тени смущения или раскаяния и них не обнаружил. Ему вдруг пришло в голову, что Шорох об этом убийстве уже не помнит, и убил он Ролло не со зла, а просто отмахнулся, как от назойливой мухи.

— Отставить, — тихо, но четко произнес Чуб и бросил на сержанта недовольный взгляд.

Шорох отступил в тень, однако глаза его по-прежнему настороженно следили за вновь прибывшими. Тор оглядел зал и с некоторым удивлением обнаружил, что кроме меченых здесь находятся еще несколько человек, причем явно не лэндовской внешности.

— Я хочу знать, что все это значит? — Тор произнес эти слова почти спокойно.

— Я объявляю войну владетелям. — Голос Чуба стал ледяным. — Башня вступает в свои права.

— И ты начал войну с того, что захватил замок своего союзника?

— У Башни не может быть союзников в Приграничье — либо мятежники, либо вассалы.

— Значит, меня ты счел мятежником, раз не задумываясь убил моих людей? — криво усмехнулся Тор.

В отличие от Шороха, капитан меченых все-таки помнил, что убил. Во всяком случае, по его лицу промелькнула тень сожаления:

— Обстоятельства вынудили меня к решительными действиям. Серые наглели все больше, Брандомский переметнулся на их сторону, ну и самое главное — у меня появился надежный союзник.

Тор скосил глаза в сторону чужака, который стоял у стола, скрестив руки на груди, и прислушивался к разговору. Высокий, худой, со шрамом над верхней губой. И чем-то неуловимо похожий на Данну.

— Его зовут Чирсом, — представил незнакомца Чуб. — Когда-то твой отец вырвал его из лап вохра. А к Гоонскому быку у него свой счет. Ты должен помнить повешенного жреца, Тор. Мертвые не возвращаются, но за них мстят.

— Зачем же ты отправил нас в Бург, вербовать сторонников ярлу Эйнару? — возмутился Рыжий.

— Сторонники в Нордлэнде не помешают и мне, — усмехнулся Чуб. — Тамошние владетели недовольны серым орденом и королем Рагнвальдом. Я помогу нордлэндским владетелям вернуть их утраченные права, если они признают власть Башни и в Приграничье, и в Нордлэнде.

— Владетели Нордлэнда не пойдут на союз с мечеными.

— Зато они пойдут на союз с Тором Нидрасским, первым вассалом Башни, которого я посажу в Бурге.

— Боюсь, что и это их не устроит, — покачал головой Тор.

— Тем хуже для них, — надменно произнес Чуб. — Я сровняю с землей замки непокорных.

— Ты так уверен в своих силах? — удивился Рыжий. — Сотня меченых — это не так много, а у твоего союзника не более пятидесяти арбалетчиков.

— Шестьдесят, — поправил Чуб, — но каждый из них стоит двух десятков.

Капитан поднялся с кресла и жестом пригласил меченых следовать за собой. Во дворе замка он взял из рук чужака странный металлический предмет. Меченые переглянулись — кажется, это было то самое таинственное оружие древних, о котором они спорили в доме владетеля Нидрасского. И именно о таком оружии рассказывал им Хой! Чуб решительным шагом направился к воротам замка, возбужденные меченые гурьбой повалили следом. Капитан ступил на опушенный мост, поднял грозное оружие и прицелился в крону одинокого дуба, возвышающегося на противоположном берегу ручья. Послышался громкий, непривычный для уха треск. Туча воронья поднялась с дерева, но несколько птиц взлететь не сумели — черными окровавленными комьями они попадали на землю.

— А почему ты так уверен, что эти арбалеты не повернутся против тебя? — тихо спросил Тор.

Чуб вздрогнул и резко обернулся:

— За верность суранцев ручается Чирс.

— А кто ручается за его верность?

— Чирсу нужны меченые, чтобы противостоять Храму, — нахмурился Чуб. — Это долгая история, Тор.

— Кажется, я догадываюсь, о ком ты говоришь. Одного такого я убил в доме королевы Ингрид, он был похож на твоего Чирса.

— Это серьезная опасность. Храм способен стереть в порошок и Приграничье, и Лэнд. Отец Чирса и Данны был главным жрецом Храма, его изгнали в результате переворота.

— И зная о грозящей Лэнду опасности, ты затеваешь гражданскую войну? — укорил капитана меченых Тор. — Не лучше ли договориться со всеми: с ярлом Гоонским, с владетелем Брандомским, с королем Рагнвальдом, наконец?

Чуб усмехнулся, жесткая складка рассекла его высокий лоб:

— Двадцать лет назад капитан Башни Лось отказался верить твоему отцу — ему казалось, что общая опасность объединяет всех. Где теперь Лось? Где поддержавшие его лейтенанты? Их кости гниют в земле, а торжествует ярл Гоонский, для которого собственные интересы оказались превыше общего блага. Нет, Тор, мы сможем спасти Лэнд, лишь собрав его под один кулак, и этим кулаком будет Башня. Вечной угрозой она будет висеть над головами смутьянов, и это научит их быть покорными. Так было и так будет. Когда-то твой отец поклялся отомстить за разрушенную Башню и железной рукой навести порядок в Лэнде, или клятва Туза для тебя ничего не значит?

— Я не Туз, капитан, — я Тор. И я не давал такой клятвы. Я жил среди людей, которым ты собираешься мстить, я сражался с ними плечом к плечу и против стаи, и против кочевников, я сидел с ними за одним столом, пил вино из одной чаши, и они считали меня своим другом.

— Значит — война?

— Не знаю, капитан, я должен подумать.

— Я подожду, Тор, — глухо сказал Чуб, — но и ты поторопись.

Меченые с напряженным вниманием прислушивались к разговору капитана с владетелем Нидрасским. И хотя вслух никто не высказал своего мнения, Тор вдруг почувствовал, как незримая стена вырастает между ним и остальными, круто ломая его жизнь, и за этим изломом остается все, чем он так дорожил: друзья, надежды, мир и спокойствие в крае. Чуб не остановится. Тор вдруг осознал это с полной отчетливостью. Никто не сможет переубедить этого человека, уверенно попирающего крепкими ногами плиты двора чужого замка. У Чуба своя правда, за которой двадцать лет изгнания и могилы павших друзей. Для него не мстить — значит, не жить. Все эти годы он упорно шел к своей цели расчетливо и последовательно создавая условия для решающего удара. А владетель Нидрасский слишком поздно понял, как далеко заглядывал Чуб и как дорого обойдутся его планы Лэнду.

— Я с тобой, Тор, — сказал вдруг Ара, и его слова про звучали громом среди ясного неба.

Шорох попытался было встать у смутьяна на пути, но Ара ударом плеча отбросил его в сторону.

— Прекратить, — крикнул Чуб Шороху, — я никого не держу. Но знайте, из Башни легче уйти, чем вернуться обратно.

— Башни пока нет, а кровь ты уже пролил. — сказал Рыжий, вставая рядом с Тором, синие глаза его холодно смотрели на капитана. — Я не хочу быть слепым орудием мести в твоих руках. И будучи меченым, я хочу остаться человеком.

Следом за Рыжим последовал Сурок. И уж совсем неожиданно и для Чуба, и для Лося еще двое, Чиж и Лебедь, присоединились к своим товарищам.

Суровая складка пролегла у Чуба между бровей:

— У вас было право выбора, меченые, но придет пора и ответа за этот выбор.

Шесть человек молча вскочили на коней и, не прощаясь ни с кем, покинули Ожский замок, который так долго был их домом.

— Моя ошибка, — сказал Чуб, когда они остались с Лосем наедине, — слишком долго вы жили без своего капитана.

— Я говорил тебе когда-то: Тор никогда не будет меченым до конца — замок не выпустит своего владетеля из каменных объятий.

— Поживем — увидим, — махнул рукой Чуб. — Веселее, меченый, жизнь продолжается, и ничего не потеряно, пока мы живы.

Глава 2 ПАУКИ В БАНКЕ

Как и в прошлый свой приезд, Лаудсвильский остановился в замке Ингуальд. Благородный Рекин и сам себе не смог бы объяснить, что привлекало его в этом небогатом приграничном замке: простодушие и гостеприимство владетеля, красота хозяйки или возможность быть в самой гуще событий. Но так или иначе, посланец ордена именно Ингуальд выбрал местом своего постоянного пребывания. Сюда стекались со всего Приграничья сведения о настроениях в замках, о происках ярла Гоонского, о передвижениях непоседливого Чуба, о таинственных духах и многом другом. Время от времени Лаудсвильский отправлял обширные послания главе ордена, но далеко не все сведения, полученные им от агентов в Приграничье, становились известными в Нордлэнде. Благородный Рекин был предан интересам ордена, но еще большей была его преданность собственным интересам. Огромные средства, которыми распоряжался Бьерн Брандомский, не могли не привлечь внимания пронырливого посланца серых. Лаудсвильский без труда установил, что баснословные траты Бьерна нельзя объяснить ни доходами с собственных земель, ни постоянными набегами на казну Приграничья, которой хитроумный владетель распоряжался практически единолично. Был еще один источник пополнения богатств Бьерна, быть может, самый существенный. Поначалу Рекин заподозрил Брандомского в связях с молчунами и Чубом. Огромные средства Башни, накопленные за столетия разбоев, так и не были найдены. Не вызывало сомнений и то, что капитан меченых имеет доступ к этим сокровищам. Но вскоре Лаудсвильский отказался от этой версии. Стало очевидным, что Чуб скорее удавится, чем отдаст хотя бы золотой своим смертельным врагам. Смутные слухи о золоте духов доходили и до Рекина, но поначалу он не придавал им особого значения. Подобными слухами были наводнены и Приграничье, и Лэнд, но они лопались как мыльные пузыри стоило только заняться ими всерьез. Однако встреча с одним из бывших дружинников Гоонского, неким Эстольдом, ставшим активным приверженцем ордена в Приграничье, заставила Рекина призадуматься. Эстольд рассказал владетелю о походе в земли духов лет пятнадцать тому назад. Более всего убедила Лаудсвильского сумма, которую Гоонский продолжал выплачивать ушедшему на покой дружиннику. И, как утверждал Эстольд, не только ему одному. Это золото держало на замке языки всех участников похода.

Лаудсвильский произвел тщательный розыск, стоивший немалых денег серому ордену, и убедился, что бывалый воин не солгал. Гоонский, безусловно, получал золото от духов, более того, он аккуратно делился этим золотом с Брандомским и, возможно, с Тором Нидрасским. По мнению, сложившемуся у Рекина за время расследования, именно золото духов удерживало Бьерна от окончательного разрыва с Гоонским быком. Во время последней встречи с Труффинном Унглинским Лаудсвильского так и подмывало блеснуть осведомленностью. Но он трезво рассудил, что вряд ли его доклад повредит Бьерну в глазах генерала, зато сам Рекин окажется в дураках, потеряв всякую надежду добраться до несметных богатств. Вот почему Лаудсвильский встретил своего дорогого друга Бьерна Брандомского с распростертыми объятиями и радостной улыбкой на устах. Однако благородному Бьерну было не до обмена любезностями: он не на шутку был встревожен событиями в Ожском замке. Проскакав десять верст по пыльной дороге в этот неистово жаркий день, владетель ожидал от посланца ордена если не сочувствия, то хотя бы пониманиянадвигающейся на Лэнд опасности. Но благородный Рекин был поразительно спокоен.

— У Нордлэнда достаточно сил, чтобы обуздать меченых, если они станут разбойничать на наших границах.

— Иными словами, орден отказывает в помощи владетелям Приграничья?

В голосе Брандомского слышалось подозрение. Серые, чего доброго, могли сговориться с Чубом головами приграничных владетелей — с этих станется. В любом случае, война в Приграничье на руку ордену, потом можно будет предъявить счет ослабевшему победителю. Лаудсвильский не спешил развеивать подозрения хитроумного друга:

— Война с мечеными потребует больших средств, которыми орден истинных христиан в настоящее время не располагает, а королевская казна пуста.

— Приграничные владетели разорены набегами стаи и необходимостью содержать наемников.

Лаудсвильский сочувственно покачал головой, однако в его глазах Бьерн уловил насмешливый огонек.

— Я знаю владетелей Приграничья, которые не испытывают недостатка в средствах.

Брандомский соображал быстро, когда дело касалось его собственного кармана. Плывущее в безудержном ликовании лицо нордлэндца однозначно подтверждало догадку приграничного владетеля. В том, что этот негодяй не сообщил о золоте духов в Бург, Бьерн не сомневался, но с решительными действиями спешить не стал. Было бы неразумно терять столь необходимого в нынешней тревожной ситуации союзника.

— Я не буду делать вид, что не понял тебя, благородный Рекин, — начал с подкупающей откровенностью Бьерн, — речь идет о золоте духов.

Лаудсвильский удивился столь скорой и легкой победе, более того, он не на шутку встревожился. Одно из двух: либо Брандомский готовит каверзу, либо ситуация настолько серьезна, что владетель готов пожертвовать частью своего состояния, чтобы спасти остальное.

— Мой благородный друг знает о появлении в Ожском замке чужаков?

— Чужаков?! — Рекин побледнел, потом покраснел.

— Ну, дорогой Рекин, — справедливо возмутился Брандомский, — ты вернулся в Приграничье неделю назад, я — только позавчера и тем не менее знаю больше. Чем ты занимался все это время? Или неудача Тора Нидрасского так тебя обрадовала, что ты даже не потрудился выяснить, кто его враги?

Лаудсвильский нахмурился. Бьерн был кругом прав: непростительная глупость упускать из виду столь важное обстоятельство.

— Кто они, эти чужаки?

— Я знаю только, что у Чуба появились новые союзники числом до полусотни.

— Это не так много, — с облегчением сказал Рекин.

— Тем не менее, я сообщил об их появлении в Бург.

Лаудсвильский молча проглотил обиду — Бьерн и в этом случае был прав.

— Чуб двадцать лет болтался по ту сторону границы, — задумчиво произнес Брандомский, — и, судя по всему, времени зря не терял.

— Что мы можем противопоставить меченым?

— Думаю, ярл Гоонский будет нашим союзником в этом деле, — уверенно сказал Брандомский, — а вот позиция других владетелей будет зависеть от поведения Чуба.

С этим выводом Рекин молча согласился. Многие владетели с грустью вспоминают Башню. Средства, уходившие на содержание наемников, себя не оправдывали, прорывы стаи стали повседневной реальностью в Приграничье, даже несмотря на то, что активность монстров резко упала в последние годы. Такое, по воспоминаниям стариков, не раз бывало и раньше, а потому многие со страхом ждали всплеска этой активности. К привычным страхам перед стаей прибавились упорные слухи о новой опасности, надвигающейся с востока. И хотя контуры этой опасности были размыты, а скупые сведения противоречивы, это не уменьшало, а скорее увеличивало тревогу населения края. Рекин, правда, подозревал, что эти разговоры и слухи — дело рук молчунов и их агентов, но попробуй докажи это владетелям. Власть Нордлэнда в Приграничье еще не утвердилась, а надежды на ярла Гоонского таяли с каждым годом. Чуб, надо отдать ему должное, удачно выбрал время для решительного наступления.

— А где сейчас Тор Нидрасский?

— Говорят, заперся в Хаарском замке, а я не рискнул его потревожить. Наши отношения испортились в последнее время.

Лаудсвильский понимающе кивнул:

— Пожалуй, мы поторопились с Ульфом. Был бы он жив, вряд ли Чубу так легко достался бы Ожский замок.

— Не все можно просчитать наперед, — Бьерн не любил признавать свои ошибки.

— Если нам удастся устранить Чуба, кто станет во главе меченых?

— Скорее всего, Лось. Он, конечно, тоже не подарок, большой глупостью было выпускать его живым из рук.

— Генерал Унглинский любит дешевые эффекты, — позволил себе покритиковать начальство Рекин. — Лося следовало прикончить сразу, но генерал охотился на более крупную дичь.

— Нидрасские земли — лакомый кусок.

Собеседники обменялись понимающими взглядами, но ни тот, ни другой не осуждали Унглинского — своя рубашка ближе к телу.

— С кем теперь пойдет Тор Нидрасский — с мечеными или против них?

— Скорее всего, попытается примирить часть владетелей с Чубом. И, боюсь, желающих будет немало.

— Следует вывести Тора из игры.

— Вряд ли у нас будет время для столь сложной работы, — покачал головой Брандомский, — меченые всегда славились стремительностью… Возможно, Чуб ударит уже сегодня ночью.

— И все-таки попытаться стоит. У меня есть для него хорошая приманка — Ожская ведьма.

Лаудсвильский с тревогой ожидал, какое впечатление произведут его слова на хитроумного Бьерна. Брандомский, однако, с ответом не спешил, внимательно изучая собеседника, словно видел его в первый раз.

— Ты отчаянный человек, Рекин, — сказал, наконец, Бьерн с усмешкой, — но я тебе не завидую. Меченые жестоко расправляются с теми, кто посягает на их женщин.

— Я не насильник, — обиделся Лаудсвильский.

— Дела торговые? — поднял бровь Бьерн. — Или ты решил отправить ее в Бург?

— Все зависит от конкретных обстоятельств, — слегка смутился Лаудсвильский. — По моим сведениям, она поддерживает тесную связь с духами.

— Это от нее ты узнал о наших с ярлом золотых делах?

— Нет, — честно признался Рекин. — Эта женщина — ведьма, Бьерн. Я только попытался взглянуть ей в глаза, как моя голова едва не лопнула от боли.

— Нечто подобное я слышал о молчунах, — задумчиво произнес Бьерн. — А про ее отца говорили, что он колдун. Сдается мне, Гоонский напрасно его повесил, он многое мог бы нам рассказать. Ты ничего не слышал о Храме, благородный Рекин?

Лицо Лаудсвильского осталось непроницаемым:

— Не понимаю, о чем ты говоришь, благородный Бьерн.

— Тем хуже, — криво усмехнулся Брандомский. — А золотом духов я готов с тобой поделиться, Рекин. Думаю, и ярл Эйнар возражать не будет. Зато наверняка возразит Чуб, и, пока он сидит в Ожском замке, золото будет уплывать к нему. Что же касается Ожской ведьмы, то либо верни ее Тору, либо убей его, иначе он непременно убьет тебя.

Лаудсвильский помрачнел, но возражать Бьерну не стал: возможно, он действительно крупно промахнулся с этой женщиной. Возвращать ее владетелю Нидрасскому он не собирался, хотя очень хорошо понимал степень риска. Однако Рекин был человеком не робкого десятка, к тому же в нем еще теплилась надежда, что в ордене оценят заслуги собрата, не щадящего живота своего для достижения благой цели. Ибо не женщину он собирался отправить в Бург, а клад.

Глава 3 ЗАМОК ИНГУАЛЬД

Кристин гневно разглядывала мальчишку, присланного в замок мечеными. С их стороны было величайшей наглостью после всего того, что произошло в Бурге, обращаться к ней за помощью. Крис слегка поеживался от нелюбезного приема благородной дамы, но старался держаться с достоинством, как и подобает настоящему послу. Мальчишка хоть пообтерся слегка по владетельским домам и замкам, но к роскоши все еще относился с трепетом. А покои благородной Кристин даже очень искушенного человека могли удивить блеском отделки и яркостью тканей. Благородный Фрэй не поскупился, дабы угодить своей любимой жене, которая, к слову сказать, принадлежала к одному из богатейших остлэндских родов и принесла мужу немалое приданое, которого хватило бы на перестройку всего замка Ингуальд сверху донизу.

— Что нужно от меня меченому?

— Рекин Лаудсвильский захватил девушку и прячет ее в твоем замке. Ара надеется, что ты нам поможешь.

Кристин задохнулась от возмущения. Со стороны меченого было просто свинством вмешивать ее в свои грязные интрижки с деревенскими девками. Вот уж воистину: горбатого исправит могила, а меченый так и останется до конца своей жизни насильником, наглецом и бабником. Крис понял свою ошибку и поспешил исправиться:

— Это девушка владетеля Тора.

— У твоего владетеля в каждой деревне по девушке, — отрезала Кристин, — и он, судя по всему, весьма бесцеремонно с ними обращается. Еще большой вопрос: похитил ли Лаудсвильский девушку, или она сама сбежала от твоего владетеля.

Кристин была оскорблена за свою подругу, королеву Ингрид, которую этот мерзавец Нидрасский похитил, а потом бессовестно бросил посреди дороги, в глухом лесу. Неизвестно, что было бы с несчастной женщиной, если бы не владетель Хаслумский, случайно оказавшийся в тех местах со своими людьми. Несчастная Ингрид! Подобного позора нордлэндский королевский дом еще не знал. Не случайно король Рагнвальд в неистовой ярости приказал поймать владетеля Нидрасского и с живого снять кожу. Об этой неприятной истории в Бурге ходили разные слухи, в том числе и весьма нелестные для королевы Ингрид, но Кристин отважно вставала на сторону своей подруги, тем более что и сама во всей этой истории была не без греха. Попался бы ей сейчас Тор Нидрасский, она с удовольствием привела бы в исполнение угрозы короля Рагнвальда. Аре тоже не поздоровилось бы, хотя во всей этой истории его вина несравненно меньше. Но что толку изливать свой гнев на голову бестолкового мальчишки. Если бы Ара был здесь, то разговор бы носил, конечно, более предметный характер. Пожалуй, стоит с ним встретиться хотя бы для того, чтобы высказать все накипевшее на душе. Лишь бы Фрэй ничего не узнал. Как все-таки подозрительны и ревнивы бывают эти стареющие мужья!

Владетель Ингуальдский был неприятно удивлен по возвращении из Бурга, что в его замке расположился довольно значительный отряд серого ордена. Это свое недовольство он со свойственной ему прямотой высказал Рекину прямо в лицо за обеденным столом, рискуя испортить аппетит, который, к слову, и без того был испорчен захандрившей Кристин.

Рекин, уплетавший за обе щеки вареную свинину, сочувственно покачал головой:

— Я понимаю твое недовольство, благородный Фрэй, но за время твоего отсутствия обстоятельства резко изменились — меченые захватили Ожский замок.

Рука Ингуальдского так и застыла в воздухе, не донеся серебряного кубка до открытого рта.

— Уж коли Чуб не посчитался с Тором Нидрасским, то нет никакой уверенности, что он станет брать в расчет Фрэя Ингуальдского. Меченые — опасные соседи. А если мне не изменяет память, то ты, благородный друг, был не последним среди участников известных событий. С тех пор прошло более двадцати лет, но вряд ли они изгладились из памяти капитана меченых.

Фрэй угрюмо молчал. Его доверие к Лаудсвильскому сильно пошатнулось, да и к серому ордену он относился с подозрением. Однако если Чуб действительно начнет мстить, то у Фрэя будет мало шансов на его снисхождение. Пожалуй, истинные христиане в такой ситуации не слишком плохая защита.

— Чуб решился на войну, — убеждал хозяина Лаудсвильский, — твой замок — первое препятствие на его пути, и нет никаких шансов, что он его минует. Мы устоим, если объединим усилия. Владетель Брандомский уже заявил о своей полной солидарности с нами, с минуты на минуту мы ждем вестей от ярла Гоонского. В такой ответственный момент следует забыть все старые обиды и разногласия.

Фрэй от души пожалел, что не задержался в Бурге еще на месяц. А причиной всему была скандальная история с королевой Ингрид, в которую каким-то боком оказалась замешана его жена. Король Рагнвальд, с прискорбием следует это признать, повел себя неблагородно и начал ворошить то, что умные мужья предпочитают в упор не видеть. Ему показалось, что это дело политическое. Вот ведь идиот, прости Господи! Он, оказывается, свято верит в непорочность своей жены! За такую доверчивость буржские острословы тут же окрестили короля благородным ожским оленем. После чего Его Величество не нашел ничего лучше, как обвинить Кристин Ингуальдскую в сводничестве и пожелать ее мужу, благородному Фрэю, доброго пути.

— Нордлэнд поможет Приграничью?

— Во всяком случае, орден будет с вами до конца.

Фрэй все-таки выпил вино из серебряного кубка, но большого удовольствия от этого приятного во всех отношениях процесса не получил. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять — даром серые помогать не будут. Еще большой вопрос, кто лучше — серые или меченые. Если бы Фрэй был уверен, что Чуб не будет мстить, он тут же принял бы все условия Башни. В конце концов, Фрэй не ярл Гоонский и не владетель Брандомский, он всего лишь добродушный увалень, втянутый по молодости лет в кровавое дело. А что касается Башни, то не так страшен черт, как его малюют. Сотни лет приграничные владетели были ее вассалами, и за это время случалось всякое, и плохое, и хорошее, но жизнь-то продолжалась, пока не докатилась до наших окаянных дней. Было о чем подумать Фрэю Ингуальдскому.

Прибытие Гоонского быка в замок Ингуальд явилось полной неожиданностью для его союзников. Судя по всему, ярл Эйнар внимательно следил за происходящими на границе событиями. Брандомский, извещенный ярлом заранее, приехал следом. Бывшие враги дружески обнялись, словно не было между ними многих лет интриг, раздоров, а подчас и открытой вражды. Эйрик Маэларский, сопровождавший ярла, иронически улыбался, глядя на дружеские объятия недавних врагов. Однако и сам пожал руку Брандомскому почти сердечно — близкая опасность объединяла всех.

Гоонский внимательно слушал собеседников, маленькие глазки перебегали с одного лица на другое, массивное кресло, в котором расположился благородный Эйнар, уныло поскрипывало. Ошибиться сейчас в анализе ситуации, поставить не на ту карту — значило проиграть все, в том числе и жизнь. Эйрик Маэларский с интересом наблюдал за дядей, однако лицо ярла оставалось непроницаемым, только раз на это лицо набежала тень, когда Лаудсвильский упомянул о появлении чужаков в Ожском замке. Сам Маэларский ничего хорошего от Чуба не ждал и был уверен, что рано или поздно все должно было закончиться именно так, как закончилось.

— Сколько воинов может выставить орден в помощь владетелям Приграничья? — спросил Гоонский у Рекина.

От этого поставленного в лоб вопроса Лаудсвильский слегка растерялся. Здесь, в Ингуальдском замке, в его распоряжении находилось три десятка воинов, еще приблизительно столько же было разбросано по всему Приграничью.

— Орден не собирался вести в крае военных действий, — оправдывался он.

На лице Брандомского мелькнула слабая улыбка, из чего Маэларский заключил, что в словах Рекина далеко не все было правдой. Впрочем, это уже не имело особого значения: серые уступили инициативу меченым, и теперь Чуб будет диктовать дальнейший ход событий.

— Шестьдесят воинов — сила немалая, — заметил Фрэй, которого в эту минуту более всего заботила безопасность собственного замка, — Добавим к этому пятьсот наемников у Змеиного горла.

— На наемников надежда плохая, — возразил Брандомский. — Я уже не говорю об условиях контракта, где черным по белому написано об их невмешательстве в наши междоусобицы, но, скорее всего, Чуб им еще и приплатит за это невмешательство.

Благородного Бьерна поддержал владетель Эйрик:

— Если у наемника будет выбор: воевать за плату или через губу плевать за те же деньги, то нетрудно догадаться, что он предпочтет.

— Сброд — он и есть сброд, — подвел черту Гоонский.

— Никто не знает, какой силой располагает Чуб, — напомнил Маэларский, — вряд ли он затеял войну, имея под рукой только сотню меченых.

Брандомский согласился с Эйриком — капитан меченых хитер и осторожен. Двадцать лет он кружил над Приграничьем, как коршун над добычей, а когти осмелился выпустить только сейчас. Наверняка силы чужаков значительны.

— Быть может, Чуб просто блефует, — осторожно заметил Фрэй, — готовится нам выставить какие-то требования.

— Скажем, восстановить Башню, вернуть земли. Не будем забывать, что Тор Нидрасский всегда был союзником меченых — кто знает, какую игру они с Чубом ведут сейчас.

Слова Фрэя заставили собравшихся призадуматься. Худой мир лучше доброй ссоры. Вопрос только в том, как далеко зайдут в своих требованиях меченые.

— Если Чуб выдвинет какие-то требования, то на переговоры следует пойти, — сказал Маэларский. — ни орден, ни король Рагнвальд, как мы убедились, нам не помощники.

Лаудсвильский горячо возразил Маэларскому, но его горячность не произвела на приграничных владетелей особого впечатления. На любой войне в цене прежде всего сила, а не благие пожелания. Все взоры устремились к ярлу Гоонскому — от него ждали решающего слова.

— Требования Чуба в конечном счете будут зависеть от нашей с вами силы или слабости. Следует объединить все имеющиеся у нас резервы в одну Большую дружину, а уж потом вести переговоры и с Чубом, и с королем Рагнвальдом.

Владетели Брандомский и Лаудсвильский переглянулись: нынешние события вели к усилению власти Гоонского быка. И воспрепятствовать этому было трудно. Во всяком случае, пока Нордлэнд равнодушно наблюдает за суетой на границе, владетель Брандомский серому ордену не союзник. Король Рагнвальд и генерал Труффинн могут позволить себе роскошь морщить в раздумье лоб, а Брандомскому нужно спасать свой замок и нажитое добро, которое же завтра может быть развеяно по ветру.

Благородные Фрэй и Бьерн настаивали на том, чтобы сбор Большой дружины был назначен в Ингуальде. Лаудсвильский резонно возражал, что на это просто может не хватить времени. Гоонский с окончательным решением не торопился, взвешивая все «за» и «против».

Эйрик Маэларский отошел к. окну и приоткрыл его, от горячих споров в зале становилось душновато. Ночь уже вступила в свои права, но Ингуальд и не думал успокаиваться. Маэларский вдруг заметил во дворе знакомую фигурку и насторожился. Разумеется, он мог и ошибиться, но ему показалось, что он узнал в одном из деятельных обитателей замка буржского мальчишку Криса.

Ара поднял голову и огляделся, благо широкие поля шляпы скрывали его лицо от посторонних взглядов, и он почти не боялся быть узнанным. Ингуальдский замок был переполнен воинами и челядью, и в сгущающихся сумерках появление еще одного человека прошло незамеченным. Мычащий и блеющий скот разместили в загонах, а меченый, изображающий из себя пастуха, скользнул в тень небольшого навеса, заваленного разной рухлядью, где его уже поджидал Крис.

— Тебе сбросят из окна веревку, как только окончательно стемнеет.

Ара оглянулся на закрывающиеся ворота Ингуальдского замка и дружески похлопал мальчишку по плечу.

— Про Данну узнал что-нибудь?

— Она наверняка в правом крыле дома, где расположились серый владетель и его люди.

Попасть в эту часть дома было не так-то просто. Криса, во всяком случае, остановили на дальних подступах, и сообразительный мальчишка решил, что это неспроста.

— Ладно, — сказал Ара, хитро улыбаясь, — сегодня ночью мы нанесем визит благородному Рекину.

— В замок приехали несколько владетелей, — предостерег Крис, — если тебя поймают, то сочтут лазутчиком Чуба.

— Не беспокойся, — самоуверенно отозвался Ара, — я выкручусь.

Крис исчез бесшумно, не потревожив стайки пугливых птиц, расположившихся поблизости. Меченый внимательно наблюдал за перемещениями во дворе. Несмотря на свою браваду перед Крисом, он был не на шутку встревожен. Приезд в Ингуальд Гоонского говорил о многом. Каша заваривалась крутая. Интересно, знает ли об этом Чуб и следует ли Аре предупредить его? Сердце меченого разрывалось между Чубом и Тором. Капитану он не мог простить пролитой при захвате Ожского замка крови. Как будто мало других замков в Приграничье? Возьми Чуб, скажем, Брандом — и все могло бы пойти по-другому.

Ара тряхнул головой, отгоняя надоедливые мысли. Наступало время действий. Жизнь в обширном дворе постепенно затухала. Лишь на стенах торчали истуканами часовые, освещаемые лишь луной да подмигивающими звездами. В окнах хозяйки замка сначала погасили свет, а потом в одном из них робко замерцал слабый огонек, оставленный, судя по всему, с расчетом на чужую любознательность. Ара выскользнул из своего убежища и осторожно двинулся вперед, старательно укрываясь тенью, падающей от стены. К сожалению, он запоздал с визитом: с десяток воинов расположились вокруг костра прямо напротив ворот замка. То ли воинам не хватило места во внутренних помещениях, то ли встревоженный развитием событий Фрэй Ингуальдский специально оставил их здесь на случай неприятных неожиданностей. Так или иначе, но их присутствие во дворе сильно осложнило меченому задачу. Нечего было и думать проскользнуть невидимкой к самому окну, где для него была спущена веревка. Да и подниматься по стене на виду у сторожей было бы безумием. Оставался один выход: попробовать добраться до заветной цели через двери — не самый привычный и не самый безопасный путь в подобных обстоятельствах. Дверь, к счастью, была не заперта и тихо захлопнулась за его спиной, лишь слегка скрипнув смазанными бараньим жиром петлями. Меченый уже хотел поздравить себя с удачным началом, но тут наверху послышался шум шагов, и украшенная шлемом голова появилось в тускло освещенном проеме. Похоже, заботливый Фрэй выставил охрану у спальни своей жены. Меченый тихо свистнул и отступил в тень. Больше всего Ара боялся, что страж закричит, призывая на помощь товарищей, но тот, видимо, был скорее удивлен, чем встревожен. Смело печатая шаг по гулкой лестнице, олух царя небесного спустился вниз прямо в объятия меченого. Впрочем, Ара сначала ударил, а уж потом подхватил обмякшее тело и оттащил его под лестницу. Придурок был без сознания и, судя по всему, не собирался пока возвращаться в негостеприимный мир. Ара освободил его от тяжести доспехов и сноровисто связал руки и ноги подвернувшейся веревкой. Затем для верности забил кляп в зубастый рот. Нахлобучив пастушью шляпу на уши поверженного противника и завернувшись поплотнее в его широкий плащ, меченый смело двинулся вверх по винтовой лестнице. Тяжелый меч непривычно оттягивал пояс, но с этим неудобством пришлось смириться. Комнату Кристин меченый вычислил без труда и, оглядевшись на всякий случай по сторонам, осторожно постучал. После нескольких томительных минут ожидания дверь тихонько приоткрылась. Ара решительно толкнул ее и ввалился в комнату мимо пораженной Кристин, не узнавшей его в полутьме. По испуганному лицу хозяйки Ингуальдского замка меченый понял, что она сейчас закричит. Это никак не входило в его планы, и он без церемоний закрыл ей рот ладонью. И тут же едва не взвыл сам — зубки у благородной Кристин оказались весьма острыми.

— С ума сошла! — зашипел Ара, потрясая прокушенными пальцами.

Кристин наконец узнала его и поспешно сняла нахлобученный на самые глаза меченого шлем.

— Я ждала тебя, — шепнула она ему в ухо.

Ара поцеловал ее долгим поцелуем в приоткрытые жадные губы. Дело принимало затяжной характер, и меченый только через полчаса осознал, что пришел сюда не только за этим. С большим трудом ему удалось убедить огорченную Кристин, что он не волен распоряжаться своим временем. Кристин обиделась, но ненадолго. Встревоженный вид возлюбленного оказал на нее воздействие.

— Служанки болтали о какой-то женщине, — задумчиво проговорила она, — но я думала, что речь идет о простой интрижке нашего постного гостя.

— Ты должна проводить меня к нему.

— Ты полагаешь, что прилично замужней даме посещать мужчину среди ночи?

— Конечно, приличнее принимать мужчину у себя, — пошутил Ара. За что тут же получил затрещину от рассерженной не на шутку Кристин. Для продолжительной ссоры Ара не располагал временем, а потому к примирению пришлось идти самым коротким путем.

Глава 4 ШТУРМ

Страшный удар сотряс стены дома. Ара едва не слетел с нагретого ложа. Кристин испуганно закричала. И словно в ответ на ее крик послышались чьи-то вопли во дворе замка. Ара, на ходу натягивая одежду, бросился к окну. По двору метались люди. Дрожащее пламя чадящих факелов скорее мешало, чем помогало видеть происходящее во всех подробностях. Огромная сторожевая башня Ингуальдского замка рассыпалась в прах, и в образовавшийся проем хлынул черный поток. Полуодетый Эйрик Маэларский, потрясая обнаженным мечом, пытался собрать вокруг себя растерявшихся воинов. В неверном свете выползающей из-за тучи луны Ара распознал знакомые береты нападающих. Странный, непривычный уху треск раздался со стороны ворот. Несколько человек рядом с Эйриком упали, а сам он, выронив меч, с удивлением, как показалось Аре, смотрел на свое плечо. Мощная фигура Гоонского появилась во дворе. Зычным голосом, перекрывшим шум битвы, он окликнул Эйрика, тот опомнился и, перехватив меч левой рукой, присоединился к дяде.

— В укрытие, — распорядился ярл Эйнар.

Повинуясь его приказу, защитники замка бросились к главному зданию. Меченые ворвались во двор. Ара без труда опознал всадника на рослом жеребце: Чуб что-то кричал своим людям, указывая кротким мечом на окна. Защитники замка опомнились и осыпали меченых градом стрел, хотя, кажется, без большого урона для последних. Что-то нужно было предпринимать, и немедленно. Ара закутал в длинный плащ дрожащую от страха Кристин и надвинул шлем на самые глаза. Коридор в этом крыле дома был пуст, и Ара, придерживая левой рукой Кристин, а правой сжимая непривычный длинный меч, осторожно двинулся вперед. Шум голосов и топот ног на лестнице заставил меченого остановиться. Навстречу ему шел ярл Гоонский, хриплым голосом отдававший приказы. Воины, повинуясь властным словам и жестам, бросились к окнам. Гоонский с удивлением смотрел на Ару, явно его не узнавая.

— По приказу благородного Фрэя спасаю его жену, — не растерялся меченый.

— Владетель Ингуальдский убит минуту тому назад. — Ярл страдальчески сморщился, поклонился почти потерявшей сознание женщине и двинулся дальше, оставив Ару в растерянности.

Эйрик Маэларский, которого с двух сторон поддерживали дружинники, поднял голову и в упор посмотрел на меченого, некое подобие улыбки появилось при этом на его губах.

— Я узнал тебя, — сказал владетель.

По белой повязке, перехватывающей правое плечо Маэларского, расплывалось алое пятно. Бледное лицо Эйрика было покрыто мелкими капельками пота. Дышал он с трудом, но говорил уверенно.

— Я видел вашего мальчишку Криса и понял, что это неспроста. Что ты собираешься делать?

— Попытаюсь вырваться отсюда, — не очень уверенно отозвался Ара.

— Здесь тебе не пройти, — покачал головой Маэларский, — уходи через правое крыло дома, там должен быть ещё один выход к конюшне. И не вздумай попасться Чубу на глаза, он решит, что ты прибыл сюда договариваться с ярлом Гоонским. Не поздоровится ни тебе, ни Тору.

Будто в подтверждение слов владетеля внизу у самой двери ухнул взрыв и послышались вопли раненых. Каменная крошка посыпалась со стены на голову Маэларского. На лестнице уже дрались, слышались звон мечей и вопли нападающих.

— Уходите, — крикнул Эйрик Аре и махнул рукой вправо, а сам заковылял в противоположном направлении, туда, где воины Гоонского пытались забаррикадировать дубовой мебелью узкий коридор.

Меченый плохо ориентировался в чужом доме, а от Кристин толку было мало. В правом крыле дома воинов было с избытком, но порядка не наблюдалось. Иные пытались стрелять из окон, но остальные просто обреченно сидели вдоль стен, не желая подставляться под жалящие стрелы чужих непонятных арбалетов. По серым плащам Ара опознал орденских братьев и негромко спросил у одного из них:

— Где благородный Рекин?

Серый монах равнодушно кивнул на ближайшую дверь. Ара незамедлительно воспользовался счастливым случаем, приведшим его к цели в ту минуту, когда он ни на что уже не рассчитывал.

Лаудсвильский лихорадочно перебирал бумаги, швыряя в огонь листок за листком. Заметив Ару в проеме дверей, он вздрогнул от неожиданности:

— Уже?

Рекин был белее белого, но пытался держаться с достоинством. Ару он узнал, похоже, сразу и готов был сдаться по первому требованию меченого. Однако Ара не торопился принимать меч из рук серого интригана, а с удивлением смотрел на Данну, которая спокойно сидела у стола в наброшенном на плечи плаще и что-то сосредоточенно писала на лежащем перед ней листе бумаги.

— Передашь это Чирсу, — сказала она, протягивая листок Лаудсвильскому. — Мое письмо будет для тебя охранной грамотой.

— Я бы его прикончил, — сказал Ара.

Но Данна отрицательно покачала головой, глаза ее сердито сверкнули из-под длинных ресниц. Ара не стал с ней спорить, забот у него и без того хватало.

— Лось тебе припомнит орденский плен, — только и сказал он приободрившемуся владетелю.

Шум битвы во дворе уже затихал, зато крики раздавались в самом доме, более того, они приближались, и меченому пришло в голову, что самое время уносить ноги. Беспокойство Ары не осталось незамеченным Лаудсвильским. Похоже, Рекин, знавший о разрыве Тора с Чубом, сообразил, что его гость вовсе не из стана победителей.

— Но-но, — остерег Ара владетеля, который не прочь был воспользоваться оказией и заслужить расположение Чуба, передав ему с рук на руки ослушника.

Предостережение подействовало, Лаудсвильский отошел в угол, всем своим видом демонстрируя отрешенность от всего происходящего вокруг. Пока Ара объяснял Данне сложившуюся не по его вине ситуацию, в комнате появился Крис. В глазах мальчишки был ужас: видимо, ему многое довелось увидеть и пережить в эту ночь.

— Они убили толстого ярла и выбросили его тело во двор, — сказал он свистящим шепотом.

— А Эйрик?

— Я помог ему укрыться на сеновале, только его все равно найдут.

— Пошли, — решительно поднялась Данна. — Я поговорю с Чубом.

— Бесполезно, — покачал головой Ара, — племянника Гоонского быка не пощадят. Чего доброго, и меня вздернут, за капитаном не заржавеет.

Меченый вынырнул из-за угла и едва не сбил Ару с ног. Увидев незнакомого воина с женщиной на руках в трех шагах от себя, он издал крик не то радости, не то изумления.

— Не махай руками, Резвый, — сердито прошипел на него Ара, — своих ненароком пришибешь.

Резвый узнал Данну и Кристин и мгновенно разобрался в ситуации. Он убрал мечи в ножны и досадливо поморщился:

— Попал ты как кур в ощип. Чуб не поверит, что ты пришел сюда из-за женщины.

— Бери нас в плен и веди к сеновалу, — распорядился Ара.

Резвый охотно взял из его рук длинный меч и воровато покосился на пробегающих мимо меченых. Кто-то насмешливо поздравил его с добычей, но он только досадливо отмахнулся. Двигался он уверенно, но в направлении, обратном тому, которым следовали его еще не остывшие от жаркого боя товарищи. Меченые и суранцы бежали в правое крыло дома, где, видимо, еще продолжали сопротивляться дружинники Брандомского. Во всяком случае, именно брандомцы густо лежали в переходах. То ли они действительно проявляли чудеса героизма, то ли капитан приказал не брать их в плен. Однако владетеля Бьерна Ара среди убитых не обнаружил.

На выходе они столкнулись и Чубом, но капитан лишь равнодушно скользнул глазами по лицу Кристин и отмахнулся от Резвого с его невнятным докладом. Чубу было не до пленников, во всяком случае, с уверенностью можно было сказать, что ни Данну, ни Ару он не узнал. Что было неудивительно, учитывая слабую освещенность лестницы, где горели лишь три-четыре факела. Ара очень надеялся, что в этой полутьме и Кристин не увидит то, что осталось от ее мужа, благородного Фрэя, которого сам меченый опознал только по фигуре и одежде. Очередь из огненного арбалета разнесла голову владетеля.

Во дворе трупов было еще больше, чем в доме, Кристин почти потеряла сознание от всех этих ужасов, и Аре пришлось в буквальном смысле нести ее на руках, старательно обходя лужи крови.

— Сюда, — зашипел Крис.

В углу на соломе лежал Эйрик Маэларский, и его хриплое дыхание разносилось, казалось, по всему замку. Повязка сбилась с плеча владетеля, и кровь проступала уже по всей одежде. Данна оторвала от своего платья кусок полотна и склонилась над раненым.

— Он спустился по веревке со второго этажа из спальни Кристин, — пояснил Крис. — Никто его не заметил, все бросились к дверям.

Ара только головой покачал. Его любовная интрижка с благородной Кристин, возможно, спасла Маэларскому жизнь. Вот и думай, что на этом свете грех, а что благодеяние. Будь Кристин верной женой — плавать бы сейчас владетелю в луже собственной крови. Впрочем, ничего еще не кончилось ни для Эйрика, ни для самого Ары. Предусмотрительный Чуб уже выставил охрану у пролома, да и по двору шаталось немало меченых и суранцев, успевших разложить несколько больших костров, подле которых сортировали пленных.

— Там у пролома Волк и Соболь, — прошептал Крис, — и с ними чужак.

Ара закусил губу, прикидывая в уме шансы, которых, честно говоря, было немного. Эйрик открыл глаза и обвел мутным больным взглядом окружающих его людей. Обрадованный меченый склонился над ним:

— Усидишь в седле?

Маэларский сделал попытку приподняться, ему это удалось, хотя лицо его было покрыто потом.

— Ничего не выйдет, — мрачно покачал головой Резвый, — вас срежут из огненных арбалетов еще во дворе. Даже если вам повезет, меченые без труда настигнут вас за воротами.

— Уходите без меня, — прохрипел Эйрик Маэларский.

Это был самый простой и самый безопасный выход, но Аре он показался подловатым. Резвый тоже не торопился с уговорами. Эйрика они знали с детства. И не то чтобы были друзьями, но за одним столом сиживали не раз. А потом была поездка в Бург и рискованное дело по освобождению Лося, в котором Маэларский без раздумий согласился участвовать. Не могли же меченые оказаться подлее владетеля.

— Зови Волка, — сказал Ара Резвому.

Волка ждать пришлось недолго. Резвый, видимо, успел ему обсказать суть дела, а потому сержант лишних вопросов не задавал, а только скривил недовольно губы:

— Носит тебя нелегкая.

В руках у Волка были мечи, ремни, куртка и берет меченого. Все это он передал товарищу, который не заставил себя упрашивать и переоделся в мгновение ока. Ару так и подмывало спросить, кому все это принадлежало, но он сдержался. Если судить по мрачному лицу Волка, то одежда, панцирь и оружие были сняты с убитого, и горечь потери была слишком свежей, чтобы не вызвать всплеск ненужных эмоций у вспыльчивого по натуре сержанта.

— Суранца не убивай, — бросил Волк, — он наш товарищ.

Крис, ведя в поводу четверку оседланных коней, не скрываясь двинулся к проему. Ара, поддерживая Кристин, крался вдоль стены, прячась от случайных взглядов. Следом, опираясь на руку Данны, двигался, с трудом переставляя ноги, Эйрик Маэларский. Резвый поспешил на помощь Крису и проводил его до пролома. На окрики удивленных товарищей меченый только рукой махнул. Впрочем, никого особенно не встревожила ночная прогулка на лошадях. Тем более что Резвый и Крис действовали открыто, ни от кого не таясь.

Минуту спустя Волк окликнул Соболя, и тот нехотя поднялся, поеживаясь от свежего ветерка. Отошли меченые недалеко, и вскоре их смех раздавался уже у соседнего костра, к которому поспешил и возвращающийся от пролома Резвый.

Ара неслышно скользнул вперед. Сидевший в одиночестве у пролома суранец вскочил на ноги, направив на него свой арбалет. Ара остановился, приветливо помахивая рукой. По скрещенным за спиной мечам и черному берету с золотым значком чужак опознал в нем меченого и сразу успокоился. Ара, продолжая все так же приветливо улыбаться, нанес ему удар ногой в живот и почти одновременно достал кулаком в челюсть. Суранец рухнул без звука.

Ара, прихватив оружие чужака и сумку с боеприпасами, шепотом позвал Данну, но первой из темноты вынырнула Кристин и сразу же повисла у него на руке. Меченый торопливо увлек ее в пролом, подальше от предательского света костра. Данна и Эйрик тоже благополучно миновали освещенное пространство. Снизу послышался тихий свист. Видимо, Крис укрылся на дне широкого пересохшего рва. Ара оглянулся на Маэларского: владетель держался из последних сил. Недолго думая, меченый взвалил его на плечи и потащил вниз. Женщины, поддерживая друг друга, спустились следом. Крис подвел коня, и Ара с трудом взгромоздил на него Маэларского. Пальцы у меченого стали липкими от крови — рана Эйрика продолжала кровоточить.

— Там подъем пологий, — прошептал Крис, видевший в темноте, как кошка.

Без помощи мальчишки Ара точно бы не нашел дороги из чертовой ямы, которую благородный Фрэй то ли на свою беду, то ли на чужое счастье не успел заполнить водой. Выбравшись из рва, беглецы сели на коней. Криса меченый подсадил к Маэларскому, с наказом поддерживать теряющего сознание владетеля. В том, что Чуб взял под контроль все дороги, идущие к замку. Ара не сомневался, но углубляться в лес, рискуя заблудиться в темноте, ему не хотелось. Оставалось положиться на свою счастливую звезду и ломить напрямик в надежде, что пронесет нелегкая.

Ночь закончилась раньше, чем беглецы успели удалиться от замка Ингуальд на приличное расстояние. Данна, ехавшая впереди, предостерегающе подняла руку. Меченый напряг слух. Ошибки быть не могло: сквозь приветливый шепот просыпающегося леса отчетливо прорывался стук торопливых копыт. Ара грубо выругался и, не раздумывая, приказал сворачивать в заросли. Топот приближался, беглецы затаили дыхание. По силуэтам Ара без труда опознал во всадниках меченых и до боли в руке сжал приклад чужого арбалета. Данна осторожно тронула его за плечо:

— Это Тор.

Ара облегченно вздохнул и не таясь выехал навстречу тонувшим в утреннем тумане всадникам.

— Уходим, — сказал Тор негромко, — и побыстрее.

Сурок и Лебедь пристроились по обеим сторонам от Эйрика Маэларского, поддерживая ослабевшего от потери крови владетеля. Ара собрался было рассказать товарищам о своих приключениях, но Тор остановил его. Осторожность владетеля Нидрасского была не лишней: дозор меченых вылетел на тропу в полусотне шагов от беглецов.

— Какая встреча! — обрадовался Ара, приветливо помахивая рукой.

Дозор остановился в замешательстве. Наконец старший выехал вперед. Тор без труда узнал в нем Леденца, сержанта меченых. Леденец держался настороже и не выглядел удивленным встречей.

— Сколько вас? — спросил он спокойно.

— Шестеро, — так же спокойно отозвался Тор.

— Ваша взяла. — Леденец расплылся в добродушной улыбке. Ситуация, похоже, скорее забавляла его, чем пугала, — Нас только трое. Хотел бы я знать, что вы делаете у стен Ингуальдского замка?

— Ингуальд?! — поразился Ара. — Далеко, однако, мы забрались.

— Что передать Чубу? — спросил меченый, поднимая коня на дыбы.

— Наши наилучшие пожелания, — усмехнулся Ара.

Леденец развернул коня и, махнув рукой своим людям, поскакал прочь. Судя по всему, меченые решили вернуться в Ингуальд. Тор проводил глазами лихих наездников и двинулся в противоположном направлении.

Глава 5 ВЫБОР

Меченые Чуба разрушительным смерчем пронесли по Приграничью, оставляя за спиной разоренные замки, вытоптанные поля и обезлюдевшие деревни. Возрождение Башни обошлось краю столь же дорого, как и ее разрушение. Эти жаркие летние месяцы обернулись сплошным кошмаром. Кто имел шанс спасти шкуру, сдавались на милость победителя. У остальных был выбор: положить голову на плаху или умереть в бою, обрекая на мучительную гибель своих близких. Около десятка замков были разрушены дотла, а их защитники полегли все до последнего человека. Чуб поставил перед собой цель — запугать владетелей и, надо сказать, достиг ее без труда. Уцелевшие замки распахнули перед ним ворота, а их владетели выразили покорность Башне. Десятки сожженных деревень и тысячи бездомных смердов в расчет никто не брал — издержки междоусобной войны. Так было и так будет.

Грольф Агмундский, прискакавший с остатками своих людей в едва ли не единственный не подвергшийся нападению замок, еще не успел стряхнуть пыль с одежды. Он так и стоял в центре зала в длинном дорожном плаще, оглядывая собравшихся тоскливыми, покрасневшими от ветра глазами.

— Владетели не проявили доблести. — Грольф морщился, как от зубной боли. — Я пробовал объединить прибрежных ярлов, но каждого заботила только собственная жизнь. Все старались договориться с Чубом поодиночке. Только многие просчитались — меченый не пощадил никого из тех, кто участвовал в разгроме Башни.

— Зато он пощадил их семьи, — горько усмехнулся Маэларский. — Обещание капитана Башни Туза — свято.

При упоминании этого имени все невольно покосились на Тора Нидрасского, в замке которого происходил этот разговор. Тор, скрестив руки на груди, стоял у окна и в обсуждении недавних событий участия не принимал. Лицо его казалось безучастным, и только по лихорадочно блестевшим зеленым глазам можно было догадаться, что разговор ему не безразличен!

— Все дороги в Приграничье забиты бездомными смердами, бредущими неведомо куда. Наемники разбежались, в любую минуту можно ожидать прорыва стаи или нападения кочевников. Хотелось бы знать, что собирается пред принять в этой связи благородный Тор?

Вопрос Грольфа Агмундского прозвучал почти вызывающе, хотя на лице ярла было написано отчаяние. Тор повернул голову и спокойно посмотрел на гостя:

— Я собираюсь вернуть Ожский замок, выяснить, кто такой Чирс и чьи интересы он представляет в Приграничье.

Данна встретила Тора спокойно. Он не увидел ни радости, ни тревоги в ее глазах. Эта женщина не спешила открываться ему, зато, кажется, претендовала на то, чтобы завладеть его душой. В последнее время в их и без того непростых отношениях явственно ощущался холодок. И Тор догадывался о причинах охлаждения. Быть может, проболтался Чиж, у которого язык чтопомело, а может быть, Ожская ведьма догадалась обо всем сама по глазам Тора, которые он так и не научился от нее прятать за твердым и непрозрачным ледком равнодушия. Ее способность читать в чужой душе, как в открытой книге, всегда поражала и возмущала Тора, тем более что душа эта была его собственной, которой далеко не безразлично, кто и зачем ковыряется в ней с видом знатока. Он не давал этой женщине никаких обещаний и вовсе не собирался оправдываться за то, что произошло в Бурге.

— Я хотел поговорить с тобой о Чирсе.

Брови ее чуть приподнялись, но она так ничего и не сказала. Тор почувствовал раздражение, но постарался взять себя в руки.

— Ара видел тебя с чужаком во дворе Ожского замка — может, ты расскажешь мне, о чем вы говорили?

— Почему ты решил, что я открою тебе свои секреты, если ты скрываешь от меня свои?

В ее темных глазах были презрение и насмешка. Тор многое прощал этой женщине, единственное, что он не выносил, так это издевательское веселье в ее глазах, и она это знала. Тор с трудом удержался от желания ударить по этим зеркалам чужой непокорной души, в которых слишком отчетливо отражалось его собственное бессилие.

— Чирс мой брат, это все, что я о нем знаю.

— А Храм?

— О Храме я не знаю почти ничего.

— Ложь! — Тор шагнул к женщине и сдавил пальцами ее плечи.

В эту минуту он ненавидел ее, и смотреть в черные, ставшие вдруг чужими провалы глаз ему не хотелось вовсе. Но он смотрел, пытаясь там, в глубине бездонных омутов, найти ответы на все мучившие его вопросы, что было, наверное, глупо и, как вскоре выяснилось, небезопасно. Тор вдруг почувствовал боль — страшную боль, которая едва не разорвала его мозг. Он бы закричал от этой невыносимой боли, если бы не удивление и гордость, не позволяющая выказать слабость даже в самой безнадежной ситуации. Был еще один выход: отвести глаза и сдаться, навсегда потеряв эту женщину, а возможно, и самого себя. Холодная ярость охватила его, та самая ярость, с помощью которой его предки-меченые выживали там, где погибали другие. Она ошиблась, эта ведьма — Тора Нидрасского нельзя сломить болью. Зато он сам способен сломить кого угодно и погасить веселье в любых глазах. Видимо, Данна и сама не ожидала подобной реакции, в ее глазах он впервые увидел испуг.

— Если ты еще раз сделаешь нечто подобное — я убью тебя, — глухо сказал Тор.

— Это ответ на заданный тобой вопрос, — спокойно отозвалась Данна.

— Именно поэтому твоему брату понадобились меченые?

— Да, — кивнула головой Данна, — видимо, Храму вы не по зубам. Но вас слишком мало, а Храм могуч и несокрушим. Так говорил мой отец Ахай, верховный жрец и наместник Великого.

— Он хуже вохров, этот твой Храм, — в сердцах воскликнул Тор.

— Сила Храма безлика. Все зависит от того, в чьих руках она находится. Стаей правит инстинкт, а Храм — это разум, но ведь и разум может быть извращенным.

За всю долгую дорогу от замка Хаар до Ожских земель Тор не проронил ни слова. Во всяком случае, на все старания Ары расшевелить его он отвечал односложно, а то и вовсе отмахивался. Появление меченых во главе с Тором вызвало панику среди крестьян. С большим трудом удавалось получать от них сведения, но и в глазах тех, кто соглашался отвечать, владетель Нидрасский читал лишь недоверие и ненависть к пособнику меченых, с именем которого связывались все несчастья последних месяцев. И эта всеобщая, почти нескрываемая ненависть больно ударила по сердцу. Он не участвовал в разорении этих несчастных мужиков, но и не защитил их от насилия. Хотя, наверное, мог бы. Мог защитить, но не захотел пачкать руки в братской крови. Владетель Нидрасский и Ожский, ярл Хаарский, сын меченого из Башни и внук ярла Гольдульфа бросил свою землю на произвол судьбы, спрятался в хорошо укрепленном замке и ждал. Бездействия — вот чего не могла простить ему эта женщина, а он воображал, что все дело в буржской интрижке. Он потерял себя и заслужил презрение как Данны, так и этих мужиков.

Деревни вокруг Ожского замка уцелели. В этих местах Чуб не встретил сопротивления, а потому не было необходимости в карательных акциях. Тор не рискнул заезжать в деревни открыто, из опасения насторожить раньше времени гарнизон Ожского замка. Ему не раз доводилось слышать о хорошо поставленной молчунами системе надзора за ближними и дальними селениями и даже замками во времена Башни. Вряд ли Чуб пренебрег этим опытом.

Густав, побывавший в нескольких деревнях, подтвердил эти предположения. Чуб увел в Нордлэнд всех уцелевших владетелей, и молчуны получили полную свободу рук в Приграничье. Судя по всему, они весьма рьяно взялись за дело, опыта им не занимать. Ожский замок стал тем местом, куда стекалась вся информация и откуда шли повеления новых, вернее, старых хозяев Приграничья. Пауки с величайшей тщательностью и усердием восстанавливали свою паутину.

Гарнизон Ожского замка состоял исключительно из чужаков, и это удивило Тора. Одно из двух: либо Чуб безгранично доверял Чирсу, либо во всем полагался на молчунов с их умением держать чужие мозги под контролем. Второе было более вероятным.

Чужаки в деревнях появлялись редко, каких-либо враждебных действий против крестьян не предпринимали, даже женщин не трогали, что было уж совсем удивительно. Время от времени небольшой отряд в пять-шесть человек приезжал в деревню, забирал приготовленную провизию и отбывал восвояси. Тор, не располагавший силами для штурма замка, решил воспользоваться этим обстоятельствами.

Солнце уже клонилось к закату, когда небольшая группа всадников выехала из ворот Ожского замка. Чиж, почти целый день просидевший в ветвях одинокого дуба, стремительно скользнул вниз и ужом пополз по земле к зарослям, где его поджидал истомившийся от безделья конь. Маневр Чижа остался незамеченным. Чужаки, нелепо подпрыгивая в седлах, проследовали мимо. Меченый проводил их насмешливым взглядом и углубился в заросли, стараясь производить при этом как можно меньше шума.

Расторопный староста встретил опасных гостей на окраине деревни и проводил к приземистому амбару, где хранилось собранное со всех деревень продовольствие. Подоспевшие мужики быстро нагрузили две большие телеги, и молчаливая процессия двинулась в обратный путь. Чужаки, видимо, не ждали особенных неприятностей: их страшные арбалеты были небрежно переброшены за спину. Более осторожный молчун с некоторым беспокойством оглядывался по сторонам, но это было, скорее всего, следствием многолетней привычки. Стрела, пробившая шею ближайшему всаднику, заставила молчуна пригнуться и издать предостерегающий крик. Но его спутники уже сами сумели сориентироваться в обстановке и обрушили огонь арбалетов на придорожные кусты. Ответом им было гробовое молчание. Чужаки переглянулись, один из них, видимо, старший, спрыгнул с коня и склонился над лежащим в пыли товарищем. Но тому помощь уже не требовалась. Чужак взмахом руки подозвал испуганных возниц. Мужики подхватили убитого и едва ли не бегом потащили его к телеге. Старший подобрал оружие своего товарища и неуклюже взобрался в седло. Телеги вновь покатили по дороге, поднимая тучи пыли. Чужаки неспешным аллюром двинулись следом. Еще раз просвистели стрелы, и на этот раз из седел вылетели сразу двое незадачливых наездников. Молчун, потерявший всех своих спутников, остановился — оружия при нем не было. Тор вышел на дорогу. Молчун скосил в его сторону злые глаза.

— Я знал, что это ты, — сказал он высоким, подрагивающим от ненависти голосом.

Тор поднял с земли оружие убитого чужака и перебросил его за спину.

— Много воинов в замке? — спросил Маэларский, вышедший из зарослей вслед за Тором.

— Не твоего ума дело, пес!

Тор засмеялся, но его зеленые глаза оставались серьезными и не предвещали молчуну ничего хорошего.

— Слезай, Негор, — сказал он.

Молчун нехотя подчинился. Был он хоть и стар, но еще крепок. Широкий плащ не скрывал худобы нескладного тела. Вытянутый лысый череп весь был испещрен морщинами, маленькие глазки зло царапали лицо Тора.

— Вырос, ублюдок! — явно пожалел Негор. — Выкормил вас Чуб на свою голову.

Молчуны и раньше не выказывали Тору расположения, но в глазах этого ненависть была особенная, застарелая. Похоже, владетель Нидрасский заслужил ее по наследству.

К замку подъехали, когда уже стемнело. Тор плотнее закутался в плащ, одолженный у молчуна, и надвинул капюшон на самые глаза. Мрачная физиономия замкового стража бледным пятном мелькнула среди потемневших от времени камней приворотной башенки. Тор поудобнее перехватил спрятанное под одеждой оружие. Более всего он опасался, что страж окликнет его, но тот не был расположен к разговорам. Загремели тяжелые ржавые цепи — мост стал медленно опускаться. Меченые плотным кольцом окружив повозки, вступили в замок.

Двор был пуст. Решетка опустилась за их спинами, отрезая путь к отступлению. Эйрик Маэларский соскользнул с телеги и двинулся к часовому. Переодетые меченые старательно прятали лица в полутьме, пригибаясь к гривам коней. И все-таки в последний момент часовой что-то заподозрил, быть может, его насторожило слишком уж независимое поведение мужика-возницы, или посадка меченых отличалась от неуклюжей посадки его товарищей, но он вдруг схватился за автомат и что-то крикнул своему напарнику, который, беспечно помахивая рукой, спускался со стен.

Грольф Агмундский доказал, что его не зря считают отличным стрелком: он уложил «приветливого» чужака стрелою в глаз. Эйрик, не доходя нескольких шагов до противника, метнул нож и тут же присел, застонав от боли: рана, полученная два месяца назад, дала о себе знать в самый неподходящий момент. Чужака оглушил Рыжий, двинув ему ногой в челюсть прямо с седла.

Тор тенью скользнул в распахнутые двери дома, в котором родился и прожил почти всю свою жизнь. Дом словно бы узнал хозяина — не скрипнула ступенька, не хлопнула дверь. Меченые и владетели, сдерживая дыхание, двигались за предводителем.

Коридор был пуст. Нынешний гарнизон замка, судя по всему, был абсолютно уверен в своей безопасности. Полумрак, царивший в узких переходах, оказался на руку меченым, которые не нуждались в освещении, чтобы не заблудиться. Как и предполагал Тор, чужаки находились в главном зале Ожского замка. Их громкие голоса были слышны в коридоре. Двери были приоткрыты, и Тор, прежде чем войти, имел возможность изучить обстановку.

Десять человек сидели за столом, их грозное оружие лежало в стороне или висело на спинках кресел, дабы не мешать дружеской пирушке. Впрочем, пирушка, как вскоре убедился Тор, не была ни веселой, ни дружеской. То ли вино ударило чужакам в голову, то ли по какой-то другой причине, но обстановка за столом накалялась. Два чужака вскочили со своих мест, отчаянно переругиваясь на незнакомом владетелю языке. Жесты спорщиков были, однако, достаточно красноречивы. Наконец тот, что был пониже ростом, решительно рванулся к своему оружию. Его противник, застигнутый врасплох, обернулся в надежде найти поддержку у своих товарищей. Поддержку он нашел у Тора, который прострелил руку его слишком горячему оппоненту. Чужаки вскочили на ноги, но было уже поздно: меченые и владетели окружили их, выразительно покачивая дулами дьявольских машинок.

Привлеченные шумом молчуны появились в зале уже после того, как все было кончено. Пятеро облаченных в коричневые одежды старцев смотрели на меченых с нескрываемым удивлением и возмущением.

— Что это значит? — спросил самый почтенный из них, Сет, высокий старик с немигающими круглыми глазами.

— Я вернулся в свой замок, — холодно ответил Тор.

— Чуб не одобрит твоих действий.

— Это мои заботы, старец, — огрызнулся Тор, теряя терпение.

— Что будет с нами? — Сет задал этот вопрос после долгого молчания.

— Погостите у меня в замке.

Сет вскинул голову, словно норовистая лошадь, собираясь, видимо, возразить, но потом махнул рукой, понимая полную бесполезность спора. Тору молчун не показался ни грозным, ни сколько-нибудь опасным. В какую-то секунду ему даже стало жаль этого уставшего от долгой жизни человека.

— Откуда у чужаков это оружие? — спросил Тор у Сета.

— Об этом спроси у суранцев.

— А они говорят на нашем языке? — удивился Сурок.

— Они говорят на языке духов, а это почти одно и то же. — Молчун кивнул на одного из чужаков: — Его зовут Сул, он старший.

Сул оказался рослым широкоплечим парнем с грустными серыми глазами.

— Где Чирс взял это оружие?

— Откуда мне знать? — пожал плечами суранец.

— А как вы попали к духам?

— Отец Чирса привел наших стариков в эти края много лет тому назад. Это все, что я знаю. Мы родились на островах среди духов и всегда жили там.

— Чирс отправился в Бург вместе с Чубом?

— Нет. — Сул отрицательно покачал головой. — Чирс не хотел, чтобы его видели в городе среди меченых.

Тор переглянулся с владетелем Маэларским.

— Странно все это, — сказал Эйрик, — но правду ты можешь узнать либо у Чуба, либо у Чирса.

— Эйрик прав, — согласился Рыжий. — Мы слишком далеко зашли. Пришла пора объясниться с капитаном.

Глава 6 ПОКОРЕННЫЙ ГОРОД

Бург словно окоченел в эту ненастную осень. Уже несколько столетий он не знал подобного унижения. Чужие люди хозяйничали на его. улицах, чванливо попирая древнюю мостовую копытами своих коней. Недавняя трагическая смерть короля Рагнвальда потрясла жителей Бурга. Рагнвальда при жизни мало уважали, еще меньше любили, был он человеком неумным, жестоким и вздорным, но это была своя ноша, которая, как известно, не тянет. А теперь в королевском замке хозяйничали меченые, колдуны с далекой границы, призвавшие себе на подмогу рать из ада, вооруженную огненными стрелами. И шумные владетели Приграничного края, ставшие за последние годы почти своими в Бурге, теперь служили новым господам, вымещая бессильную злобу на беззащитных горожанах.

Холодный ветер равнодушно гнал опавшую листву по пустеющим улицам. Торопливые осенние сумерки вселяли тревогу в опечаленные сердца. Ночные грабежи и насилие стали привычным явлением в Бурге. Редкие прохожие с замиранием сердца переживали свое одиночество на когда-то шумных в эту пору улицах, но и появление живой души не приносило желанного облегчения — живая душа вполне могла оказаться с широким ножом у пояса и претензией на ваши жизнь и кошелек. Грабили не только пришельцы, еще чаще грабили свои, если можно назвать своими этих потерявших совесть людей.

Тор Нидрасский въехал в Бург без помех и приключений. Редкие прохожие, которых немилосердная судьба заставила покинуть убежища в этот тоскливый вечер, едва завидев угрожающе торчащие над плечами витые рукояти мечей, спешили укрыться в тени ближайших домов. И это обстоятельство особенно поразило Тора, не забывшего еще толпы зевак, встретивших его появление в Бурге в прошлый раз. Дома перед королевской резиденцией были разрушены — следы недавних боев. Однако сам королевский замок почти не пострадал. Король Рагнвальд поспешил открыть ворота перед незваными гостями. Подобная предусмотрительность Не принесла пользы несчастному правителю Нордлэнда, он умер через месяц в подвалах собственного жилища при весьма загадочных обстоятельствах. Королева Ингрид исчезла из города в первые же часы штурма, и о ее местопребывании ходили противоречивые слухи. Одно было несомненно: королева ждала ребенка, и этот ребенок должен был стать новым королем Нордлэнда. В былые времена Буржцы вволю бы посудачили над неожиданной беременностью королевы, но хорошие времена прошли, а в нынешние было не до сплетен.

Поговаривали, правда, что таинственным благодетелем Нордлэнда был Тор Нидрасский, один из самых могущественных владетелей Приграничья, и что именно к нему изгнанная королева обратилась за помощью. По городу упорно ходили слухи, что Тор Нидрасский, сын одного из самых близких некогда соратников короля Рагнвальда владетеля Альрика Нидрасского, собирает ополчение в Вестлэнде и готовится в удобный момент выступить против меченых. Знающие люди только иронически ухмылялись, слушая подобные россказни: для многих не было секретом, что Тор вовсе не сын владетеля Альрика, поскольку его истинным отцом был последний капитан Башни Туз, известный своей жестокостью даже в Нордлэнде. Тор Нидрасский всегда был надежным и верным союзником меченых, ярым врагом ордена истинных христиан. Однако Нидрасского не было среди владетелей Приграничья, вассалов ненавистной Башни, и это вносило путаницу в безупречно трезвые построения все знающих скептиков.

Тор, проезжая по пустынным улицам Бурга, даже не подозревал, что с его именем связываются столь горячие надежды на освобождение от ига меченых. Кроме безлюдья, на улицах Тора поразило еще то обстоятельство, что, проехав едва не половину города, он не встретил ни одного дозора, ни одного разъезда меченых или их вассалов. Город оказался слишком велик для пришельцев, он поглотил их с неразборчивостью обжоры и теперь со страхом ожидал, удастся ли ему переварить проглоченное, или глупая неосторожность приведет к фатальным последствиям.

Как и в прошлый свой приезд, Тор остановился в старом доме владетеля Альрика Нидрасского. Дом был цел, он не подвергся ни разрушению, ни разграблению, что было более чем странно, поскольку все соседние владетельские дома были обчищены до нитки. Видимо, имя его нынешнего владельца оказало свое воздействие как на меченых, так и на охочих до чужого добра приграничных владетелей.

Растерянные слуги смотрели на молодого господина со страхом и надеждой. Тор приказал им зажечь камин и накормить измотанных долгой дорогой лошадей. С последним вышла заминка — продовольствия и припасов в городе катастрофически не хватало. И не было надежды, что крестьяне соберут хороший урожай с вытоптанных во время боевых действий полей. Меченые, правда, предпринимали кое-какие шаги для подвоза продовольствия, но Бург был слишком велик, прокормить его и в хорошие времена было делом нелегким.

Старик Грам, служивший еще Альрику Нидрасскому, уныло развел руками. Кое-что наскрести, конечно, удастся, но запасов хватит едва ли на два дня.

— Делай свое дело, старик, а об остальном я позабочусь. — Тору показалось, что Грам смотрел на него без должной почтительности.

Старик, однако, не спешил выполнять приказ господина:

— Ходили слухи, что ты собираешь ополчение в Вестлэнде, владетель Тор, а ты, как я вижу, опять спутался с мечеными.

— Да ты с ума сошел, дед, — возмутился Эйрик Маэларский, — разве так встречают хозяина?

— Так-то оно так, благородный владетель, — покачал головой Грам, — но только мои господа всегда служили королям Нордлэнда. А вы — не знаю. И Хаслумский, и Лаудсвильский, и многие другие пошли на службу к еретикам. Я добрый христианин и с мечеными знаться не хочу.

— Я меченым пока не служу, старик, — усмехнулся Тор, — а когда перейду в их лагерь, отпущу тебя на все четыре стороны.

Грам постоял с минуту, размышляя над ответом владетеля, и пошел прочь, шаркая по полу опухшими ногами.

— Значит, старина Бент тоже не устоял под напором Чуба, — усмехнулся Рыжий.

— Это Шраму терять нечего, — зло заметил Агмундский, — а Хаслумский немало нажил добра за эти годы: служил Рагнвальду, якшался с серыми, теперь лижет сапоги меченым, пес.

— Не следует торопиться с выводами, дорогой Грольф, — предостерег ярла Маэларский и указал глазами на спутников.

Агмундский спохватился и умолк. Меченые, смущенно пересмеиваясь, вошли в дом, Тор последовал за ними. Ярл и владетель остались во дворе.

— Кажется, я сказал лишнее, — криво усмехнулся Грольф.

— Тор Нидрасский еще не решил, в какую сторону повернуть своего коня. Будет лучше, если мы предоставим ему свободу действий. А Бург небезопасен для нас, благородный Грольф. Честно говоря, я рассчитывал на Хаслумского, но, кажется, напрасно.

— Есть еще Труффинн Унглинский. Поражение поражением, но не мог же орден исчезнуть в одночасье.

— Ты прав, Грольф, серые умели работать в подполье, думаю, они сейчас, как крысы, разбежались по углам и ждут только подходящего момента, чтобы вцепиться меченым в глотку. Ну и Брандомского я бы тоже не стал сбрасывать со счетов, у хитроумного Бьерна есть связи и в Вестлэнде, и в Остлэнде.

— В таком случае, владетель, я беру на себя Труффинна, а ты постарайся отыскать Бьерна.

— Из этого дома нам надо исчезнуть сегодняшней ночью. Наверняка наш приезд не остался незамеченным.

— И не обязательно говорить об этом Тору, — предостерег Грольф.

Маэларский кивнул, соглашаясь: нет слов, Тор Нидрасский мог бы стать ценным союзником, вопрос только в том — захочет ли он им стать? Что там ни говори, а аргументы победителей всегда весомее аргументов побежденных.

Появление Тора Нидрасского в королевском замке в один из серых осенних дней отнюдь не вызвало восторга у капитана меченых.

— Я не знаю, кто вы — друзья или враги, — заявил он без обиняков, жестко глядя в глаза Тору, — и не хотел бы ошибиться.

Сидевший чуть в стороне Лось, первый лейтенант меченых, даже головы не повернул в сторону своих бывших друзей. И только неунывающий Леденец, третий лейтенант меченых, дружески подмигнул Аре.

— Я не буду спрашивать, как исчезли из Ингуальдского замка его хозяйка и Эйрик Маэларский, — голос Чуба звучал резко, — но пора определиться, Тор: со мной ты или против меня. Я сделаю тебя вторым лейтенантом, если ты этого пожелаешь, но меня больше устроил бы владетель Нидрасский, регент при малолетнем короле или королеве — не знаю, кого произведет на свет твоя любезная Ингрид.

При этих словах капитана Леденец неожиданно расхохотался, черные усики запрыгали над верхней губой. Чуб бросил в его сторону недовольный взгляд, но уж очень заразительно смеялся третий лейтенант, и Чуб улыбнулся.

— Я не буду возражать, даже если ты нацепишь эту нордлэндскую корону себе на голову. Не думаю, что у тебя будет много конкурентов. Местные владетели деморализованы поражением, серый орден развалился, Хаслумский, Лаудсвильский и еще несколько владетелей из тех, что по умнее, переметнулись на нашу сторону. И уж конечно тебе они будут служить с большей охотой, чем капитану меченых.

— Где сейчас находится Ингрид?

— Королева укрылась в замке Хольм. К сожалению, у меня нет туда доступа, и тебе придется самому хлопотать за себя.

— Приграничье и Нордлэнд разорены войной, в эту зиму люди будут умирать от голода.

— Не я затеял эту войну, — глаза Чуба зло заблестели, — она началась, когда тебя еще не было на свете, но, думаю, теперь уже недолго ждать ее окончания. Не в первый раз меченые приходят в Нордлэнд, но в этот раз мы останемся здесь навсегда.

— Никто не знает, что ждет нас в будущем.

— Я знаю, — твердо сказал Чуб, — будет так, как я захочу.

— Я должен поговорить с Ингрид.

— Поговори, Тор, поговори, — губы Чуба сложились в презрительную усмешку, — но будет лучше, если ты поторопишься с этим разговором.

Тор молча вышел, непривычно серьезный Ара последовал за ним.

— Зря ты его отпустил. — Лось наконец отвернулся от окна и посмотрел в глаза капитану. — Тор Нидрасский — человек опасный.

— Он знает, что ждет его в случае отказа.

— Страх смерти не будет для него решающим аргументом, — угрюмо бросил Лось.

Лось был недоволен капитаном, а главное, никак не мог понять его слабости к Тору. Чуб не видел и не хотел видеть очевидного: благородный владетель Нидрасский вовсе не ухудшенная копия человека, которого он знал когда-то. Тем более что Тор не помнит своего отца. Зато он очень хорошо помнит свою мать, Ульфа, ярла Гоонского, Фрэя Ингуальдского и очень многих других владетелей, которых меченые отправили на тот свет. Лось прожил рядом с Тором почти пятнадцать лет и знал его гораздо лучше, чем Чуб. Нерешительность владетеля Нидрасского — это вовсе не слабость характера, как полагает капитан, а всего лишь следствие двусмысленности ситуации, в которой он оказался не по своей вине. Именно сила характера и делает сейчас Тора таким слабым, как это ни покажется кому-то странным. Надо отдать должное молчунам, в Торе они разобрались лучше, чем капитан. Недаром же первый молчун Башни Сет предлагал Чубу изолировать владетеля Нидрасского хотя бы на время, пока Башня не утвердится в Нордлэнде и Приграничье. Но капитан все никак не мог расстаться с мыслью о регентстве Тора при малолетнем короле. План, что ни говори, хороший, даже очень хороший, у него только один недостаток, который, однако, сводит на нет все его достоинства: благородный владетель Нидрасский не годится на роль марионетки. Лось предпочел бы видеть Тора просто вторым лейтенантом Башни.

На самом деле, это идеальный вариант, хотя против него активно выступают молчуны. Тор — человек долга, и если уж он скажет «да», то честь и совесть не позволят ему отвернуть в сторону. Другое дело, что Тор в нынешних обстоятельствах вряд ли решится на такой шаг. Он будет колебаться, он будет тянуть время, он будет шататься из стороны в сторону, а вместе с ним будут шататься и колебаться Приграничные владетели. В Торе бурлит кровь Хаарских ярлов, необузданных и непокорных, вечно жаждущих свободы и вечно ломающих привычные устои жизни. Короной Нордлэнда его тоже не купишь, таким, как Тор, независимость дороже власти. И этой своей жаждой независимости он притягивает к себе людей. Даже меченых. Ему и Леденец симпатизирует, что уж тут говорить о нордлэндских владетелях, которые ждут не дождутся, когда появится человек, способный бросить вызов Башне и королевской власти. Они окружат владетеля Нидрасского хитростью и лестью, и может наступить момент, когда у благородного Тора не будет иного выбора, как только возглавить доверившихся ему людей.

Молчун Драбант слушал первого лейтенанта Лося с большим вниманием и согласно кивал лысой головой. Он тоже предупреждал капитана, но, увы, Чуб упрямится. А Тор Нидрасский опасен, очень опасен. Разумеется, речь идет не об убийстве. Первый молчун Башни Сет дал на этот счет своим подчиненным жесточайшее указание. Тор Нидрасский — меченый, а за убийство меченого без разрешения капитана полагается веревка, и этот закон справедлив, какими бы аргументами ни прикрывались люди, совершившие злодеяние. Но и оставлять все как есть тоже нельзя. Надо искать выход из создавшейся ситуации и предпринять кое-какие меры для дискредитации Тора в глазах капитана. Пусть Чуб отправит владетеля Нидрасского в Хаарский замок, и этого будет достаточно на данный момент.

— Думаю, надо привлечь к делу сержанта Шороха, — предложил Драбант, — он малый расторопный и неглупый.

Шороха молчуны прочили во вторые лейтенанты Башни, но этому почему-то противился Чуб. Лось, выросший в Ожском замке, пока что плохо понимал, в чем причина разногласий между капитаном и молчунами. Если брать чисто внешнюю сторону, то Чуб выказывал и Сету, и его первому помощнику Драбанту все признаки уважения, но только слепой бы не увидел, что капитан не доверяет молчунам. Для Лося молчуны были частью Башни, столь же необходимой, как и меченые. Личные симпатии и антипатии не играли в его отношениях к тому же Сету или Драбанту никакой роли. Сета он, кстати говоря, уважал за ум и знания. Но первый молчун был слишком стар, чтобы играть активную роль в делах Башни. Иное дело Драбант: этот был если не молод, то полон сил и обладал большим влиянием не только на молчунов, но и на меченых. Последнее-то как раз и не нравилось Чубу, что, наверное, неудивительно: капитан жаждал единоличной власти и ревниво относился к любым попыткам эту власть поколебать.

К Лосю молчуны вообще и Драбант в частности относились скорее доброжелательно, чем враждебно, и он такое отношение ценил, отлично понимая, что без поддержки того же Драбанта вряд ли станет полноценным первым лейтенантом. Ибо меченые пока что настороженно относились к Лосю, выросшему наособицу и к тому же потерявшему половину своей десятки, за которую, еще будучи сержантом, нес ответственность перед Башней. Возвращение ушедшей с Тором пятерки меченых значительно укрепило бы позиции нового первого лейтенанта, и Лось это очень хорошо понимал. Как понимал и то, что открытый бунт Тора Нидрасского, да еще с участием пятерки ожских меченых, может окончательно подорвать его авторитет.

— Пусть будет Шорох, — сказал он спокойно, — нельзя терять время, иначе все это может плохо кончиться.

Шорох был как никто из меченых близок к молчунам, но в чем причина такого безграничного доверия того же Драбанта к сержанту, Лось не знал, да и не стремился узнать. Чему тут, собственно, удивляться, если молчуны наравне с Чубом опекали меченых с самого раннего детства. Да и сам Лось, чье общение с молчунами было ограничено в силу известных причин, все-таки именно им был обязан своими знаниями. Именно Драбант научил его читать и писать в те далекие и уже полузабытые годы.

Крис был поражен переменами, произошедшими в его родном городе за столь короткий срок. Бург словно съежился от страха и унижения, а его еще совсем недавно шумные жители скользили по улицам неслышными тенями. И хотя в дневное время народа на улице толклось немало, это были уже совсем другие люди, испуганные и покорные. Даже привычные для Бурга драки не собирали много зевак — заслышав звон мечей, горожане спешили укрыться в ближайшем переулке. А драк в городе не стало меньше. Чванливые владетели Приграничья никак не могли поделить захваченную добычу: кровь дружинников лилась рекой, и горе было прохожим, попавшим под горячую руку. Меченые равнодушно взирали на льющуюся кровь, как и на чужое добро. Предметом их охоты были женщины. И здесь они по своему обыкновению не делали различий, хватая и знатных, и простолюдинок, замужних женщин и девушек. Хуже всего, что этому обычаю стали следовать сначала суранцы, а потом и дружинники приграничных владетелей. Ни протесты родных, ни ругань соседей, ни вопли самих похищаемых не оказывали на насильников никакого воздействия. Даже окрики собственных владетелей, пытавшихся сохранить хотя бы подобие порядка, не действовали на расходившихся воинов.

Шум на противоположной стороне улицы привлек внимание расстроенного преображением родного города Криса. Рослый меченый, подхватив приглянувшуюся женщину, пробивался к своему коню, лениво отругиваясь от протестующих родственников жертвы. Однако муж похищенной оказался смелым человеком: выхватив меч, он бросился на обидчика. Меченый был скорее удивлен, чем встревожен этим нападением. Не выпуская добычи из рук, он легко отразил коротким мечом первый натиск противника.

— Проучи его, Ворон, — крикнул кто-то из меченых, расположившихся поодаль и не спешивших на помощь товарищу.

Молодой горожанин не был воином, его неуклюжие выпады вызывали смех у меченых, которых, похоже, все больше забавляла возникшая ситуация.

— Оставь женщину! — Крис решительно выступил из толпы и преградил Ворону путь.

Вмешательство белобрысого парнишки вызвало новый приступ веселья у товарищей Ворона. Рядом с рослым широкоплечим меченым Крис выглядел взъерошенным цыпленком. Жох наклонился к Шороху и негромко заметил сержанту, что этот мальчишка его хороший знакомый и что Крису покровительствует Тор Нидрасский. А Чуб, как известно, распорядился не задевать Тора и его людей.

— А я тут при чем? — удивленно вскинул правую бровь Шорох. — Ворон в своем праве.

Рассерженный насмешками, Крис положил ладонь на рукоять кинжала. Присутствие среди меченых старого знакомого приободрило его. Прошло не так уж много времени с тех пор, когда они с Жохом и Лебедем бродили по этим улочкам, переругиваясь с прохожими и задевая городскую стражу. Именно Жох подарил Крису кинжал, которым он сейчас угрожал Ворону. Меченые встретили героический жест мальчишки новыми шутками, однако их товарищу было сейчас не до смеха. Женщина яростно отбивалась, царапая его лицо острыми ногтями, в трех шагах впереди прыгал, размахивая мечом, ее муж, а тут еще путался под ногами этот невесть откуда взявшийся желторотый цыпленок. Ворон отшвырнул прочь свою непокорную добычу и первым же выпадом насквозь пропорол неумелого противника. Толпа испуганно охнула и попятилась назад. Самое время было робким уносить ноги. Женщина страшно закричала, пытаясь приподняться с земли. Крис обнажил кинжал и бросился на Ворона. Вряд ли меченый собирался убивать мальчишку, но захлестнувшая разум ярость помешала сдержать удар. Крис отлетел к стене и буквально врезался в камни. Беловолосая голова через мгновение стала красной. Меченые переглянулись. Жох побледнел, спрыгнул с седла и подошел к мальчику. Крис уже умер, но маленькая рука все еще продолжала сжимать подаренный когда-то другом кинжал.

— Перестарался Ворон, — лениво протянул Шорох, укоризненно качая головой.

— Я не хотел. — Меченый был расстроен происшествием настолько, что даже не стал возвращаться к женщине, а сразу же направился к коню.

— Ворон, — окликнули его из толпы.

Ворон, удивленный подобной смелостью, обернулся: высокий широкоплечий меченый, с белой, как у Криса, головой, приближался к нему, на ходу обнажая мечи.

— Лебедь, прекрати! — крикнул Жох, сразу же узнавший товарища, — Мальчишку все равно не воскресить.

— Я не хотел его убивать, — сказал Ворон, глядя мимо Лебедя.

Лебедь молчал, голубые глаза его не мигая смотрели на меченого. Жох попытался увести товарища, но тот стоял недвижимо, как скала. Дело принимало дикий, совершенно немыслимый оборот. Жох знал, что Лебедь привязан к мальчишке, но это ведь еще не повод, чтобы поднимать руку на меченого. Жох был убедителен в своих доводах, но Лебедь их не слышал или не хотел слышать.

— Что ты хочешь от меня? — вспылил Ворон.

Лебедь кивнул на свои обнаженные мечи. Ворон удивленно вскинул густые темные брови и обернулся к товарищам.

— Меченые не дерутся на поединках друг с другом, — сказал Шорох, небрежно похлопывая плетью по голенищу сапога. — Или ты уже не меченый?

Лебедь молчал, но обнаженные клинки в его руках продолжали холодно поблескивать на солнце. К удивлению и возмущению Жоха, сержант и не думал вмешиваться. Он промолчал даже тогда, когда Ворон потянул из-за плеч свои мечи. Меченые протестующе загудели, но Шорох даже глазом не моргнул.

Лебедь первым сделал выпад, но Ворон легко ушел от удара. Чувствовалось, что он еще не верит в серьезность происходящего. Растерянная улыбка блуждала на его губах. Он то и дело оборачивался, словно ждал указаний от сержанта. Толпа затаила дыхание, зрелище было неслыханное — поединок между мечеными, да еще в такое время. Забылся на мгновение даже ставший привычным страх перед захватчиками.

Лебедь первым достал Ворона, тот резко отпрянул, осматривая кровоточащую рану на плече.

— Останови их, сержант, — крикнул Жох Шороху, — Чуб не простит тебе крови между мечеными.

— Ворон вправе защищать свою жизнь, — бросил через плечо сержант, — а остановить Лебедя можно, только убив его. Ты же видишь, он невменяемый. А в результате капитан нас же с тобой повесит за убийство меченого.

Жох не нашел, что ответить, или не успел — события развивались слишком стремительно. Ворон поднял мечи, показывая, что готов к продолжению схватки. Лебедь шагнул вперед и нанес рубящий удар справа, Ворон перехватил его клинок двумя мечами, но развести их уже не успел, Лебедь стремительно рванулся вперед и вонзил свой левый меч в шею противника. Ворон упал, даже не вскрикнув.

— Не завидую я тебе, меченый, — сказал Шорох, спокойно глядя на Лебедя.

Жох грязно выругался прямо в лицо сержанту и, развернув коня, прямо сквозь расступающуюся толпу поскакал к королевскому замку. Страх и ярость, переполнявшие его, мешали осознать до конца ужас происшедшего. Зато Лось, к которому Жох ворвался с недобрыми вестями, все понял уже с первых слов. Лебедя не спасти. Ни Чуб, ни молчуны, ни меченые не простят ему убийство Ворона. Да такое и нельзя прощать.

Взволнованный Жох еще что-то продолжал рассказывать про мальчишку, пытаясь обелить Лебедя, но Лось его не слушал. При чем тут Крис?! Если Ворон убил невиновного, его наказали бы и без помощи Лебедя. Но брать жизнь меченого в обмен на жизнь простолюдина — значит, рушить издревле заведенный порядок вещей.

— Я должен предупредить Тора, — метнулся было к дверям Жох.

— Нет, — резко остановил его Лось. — Ты будешь делать только то, что прикажу тебе я.

Жох остановился в дверях и с недоумением уставился на первого лейтенанта. Лось поежился под этим вопрошающим взглядом, но решения своего не изменил.

— Будет еще хуже, — сказал он негромко. — Тор попытается спасти Лебедя, а его спасти уже нельзя. Это не в моей власти, это не во власти владетеля Нидрасского. Даже Чуб ничего не сможет сделать. Понимаешь, ничего!

Если судить по белеющему на глазах лицу, до Жоха стала доходить вся непоправимость происшедшего. А вот до Тора это не дойдет никогда. Рано или поздно, но что-то подобное обязательно должно было случиться. Лось оказался прозорливее капитана, но и его прозорливости оказалось недостаточно, чтобы предотвратить трагедию. И платой за промедление стала жизнь двух меченых.

— Я согласен с тобой, — кивнул головой Драбант, к которому Лось пришел за советом. — Думаю, на этот раз капитан не станет столь легкомысленно отмахиваться от наших предостережений. Ах, какое несчастье, какое несчастье…

Иссеченное морщинами лицо молчуна при этих словах оставалось холодным и неподвижным, да и в глазах не было сочувствия. Это несоответствие слов и эмоций покоробило Лося. Хотя трудно было не согласиться с молчуном в том, что свершившаяся трагедия ускорит ход событий и развиваться эти события будут в нужном направлении.

Появление сержанта меченых насторожило Тора — уж очень благодушно был настроен Шорох. Казалось, что улыбка навсегда поселилась на его загорелом красивом лице. Бросив взгляд на развешанное по стенам нордлэндское оружие, сержант покачал головой и перевел веселые глаза на Тора:

— Зачем ты хранишь весь этот хлам?

Тор лишь плечами пожал в ответ на ненужный вопрос.

— Что хочет от меня Чуб?

— Это ты у него спроси, — равнодушно отозвался Шорох и снял со стены старинный двуручный меч: — Таким только дрова колоть.

Сержант засмеялся и отбросил древнее оружие в угол. Меч жалобно прозвенел по каменным плитам. Что-то нехорошее было в этом звуке, словно кто-то пожаловался на сгоряча оборванную жизнь.

— Ты не крути носом, Шорох, говори, зачем пришел, — спокойно сказал Рыжий.

— А разве меченый не может заглянуть к вам в гости просто так?

— Меченый может, — насмешливо заметил Ара, — но ты, Шорох, больше на молчуна похож.

Шорох побледнел, рука его метнулась было к кинжалу, но он быстро овладел собой:

— Нельзя сказать, что все твои шутки удачны, Ара.

Сурок осуждающе посмотрел на товарища: мало ли что болтают, не следовало обижать Шороха без причины.

— Чуб арестовал Лебедя, — сказал Шорох, словно ударил.

— Что?

— Лебедь убил Ворона и за это будет повешен сегодня вечером. Видимо, капитан хочет, чтобы все меченые по смотрели на казнь. — Шорох, улыбаясь одними губами, зло оглядел присутствующих.

— Гнида! — прохрипел Ара, — Я так и знал, что он не спроста к нам приполз.

Шорох рассмеялся удивительно мелодичным смехом словно колокольчик зазвонил:

— Ворон погорячился: разбил голову вашему мальчишке, а Лебедь полез в драку.

Ара рванулся было к сержанту, но Рыжий удержал его за плечо. Шорох никак не отреагировал на движение меченого, только чуть скосил в его сторону злые глаза.

— У нас еще будет возможность поговорить с тобой, Ара, — сказал он с порога и вышел не прощаясь.

Молчание длилось долго, целую вечность, наконец Рыжий нарушил его. Слова говорившего заставили Тора вздрогнуть:

— Чуб не выпустит нас из замка, а Лебедя все равно повесят, поедем мы туда или нет.

— Я поеду, — сказал Тор. — Я не могу бросить Лебедя, не имею права.

— Поедем все вместе, — махнул рукой Ара. — Семь бед — один ответ.

Королевский замок и в этот раз не спешил распахнуть ворота перед мечеными и владетелем Тором Нидрасским. Рыжий даже пошутил, что власть переменилась, а порядки остались те же, что и при короле Рагнвальде. На стражу его шутка не произвела впечатления: суранцы угрюмо разглядывали всадников через ржавые прутья решетки. Свиные рыльца их огненных арбалетов готовы были хрюкнуть в любую секунду.

— Открывай! — крикнул суранцам Ара и взмахнул плетью, горяча своего и без того танцующего коня.

На его крик появился необычно мрачный Леденец и отдал команду, после чего решетка медленно поползла вверх.

Сотня меченых выстроилась во дворе замка. Рядом расположились суранцы, но в пешем порядке. Суранцы плохо держали строй и выглядели не то напуганными, не то встревоженными. Человек, стоявший рядом с лейтенантом арбалетчиков Рэмом, поднял голову, и Тор узнал в нем Чирса. Слабая улыбка скользнула по губам чужака, и эта улыбка не показалась владетелю Нидрасскому дружеской.

— Уже приготовились, — шепнул Ара, указывая на свисающую с перекладины веревку.

Чуть поодаль от виселицы несколько приземистых молчунов охраняли рослого Лебедя. Лебедь был невозмутим, как обычно, однако при виде друзей что-то дрогнуло в его лице, хотя губы так и не сумели сложиться в улыбку.

Чуб сидел в седле своего серого в яблоках жеребца, который нетерпеливо перебирал ногами, явно раздражая этим хмурого седока. Рядом с капитаном стоял Шорох, державший коня в поводу. Капитан скосил холодные недобрые глаза в сторону подъехавшего Тора.

— Что все это значит? — спросил тот, стараясь сохранять спокойствие.

— Правосудие.

— С каких это пор поединок считается убийством?

В голосе Тора прозвучал вызов, встревоженный Шорох вскочил в седло и направил своего коня между капитаном и владетелем Нидрасским.

— Меченые не дерутся на поединках друг с другом.

Лось и Леденец молча приблизились к спорящим, меченые заволновались в строю.

— Молчать! — рявкнул в их сторону Чуб.

— Лебедь мой человек, а не твой, — не сдавался Тор, — и пока он состоит в моей дружине, судить его могу только я, владетель Ожский.

— Меченый служит только Башне, — крикнул Шорох.

— Что скажешь, Лось? — повернулся Чуб к первому лейтенанту.

— И в Ожском замке мы служили Башне, — хмуро бросил тот. — К тому же ты взял этот замок под свою руку, а значит, спори вовсе становится беспредметным.

— Ожский замок уже не принадлежит Башне, — послышался спокойный голос, — благородный Тор недавно его захватил.

Чирс не мигая смотрел на владетеля Нидрасского, холодная рука его нежно поглаживала приклад огненного арбалета.

— Отберите у них оружие, — приказал Чуб.

Тор поднял коня на дыбы и огрел плетью Шороха, рискнувшего потянуться к чужому оружию. Чирс отскочил в сторону и крикнул что-то суранцам.

— Не делайте глупостей, — крикнул Леденец, — вам не дадут обнажить мечи.

Чуб холодно улыбнулся:

— Это уже открытый мятеж, меченые.

— Ладно, — сказал Рыжий, бросая оружие на землю, — но мы надеемся на справедливый суд.

Сурок молча последовал примеру товарища. Оба спешились и сразу же оказались в плотном кольце меченых.

— Я обещаю тебе, сержант, суд будет справедливым, — кивнул головой Чуб.

— А что будет с Лебедем? — спросил взъерошенный Чиж.

— Справедливый суд уже вынес ему приговор, осталось привести его в исполнение.

Чуб взмахнул рукой — несколько меченых бросились на Чижа, однако справиться с ловким наездником оказалось не так-то просто. Бешено отбиваясь от наседающих плетью, Чиж рванулся к распахнутым воротам. Огненные арбалеты зарокотали весело и дружно — маленькая фигурка распласталась на земле. Копыта коня гулко простучали по подъемному мосту, но Чиж этого уже не слышал, он был мертв. Темное пятно медленно расплывалось вокруг его простреленной головы.

В первую минуту Тор не поверил в случившееся, оно показалось ему дурным сном. Ара обнажил мечи и юлой закрутился в седле, оскалив белые, крупные, как у волка, зубы. Огненные арбалеты весело хрюкнули во второй раз, и конь меченого рухнул на землю. Ара отбивался одной неповрежденной рукой, пока десяток меченых не насел на него и не скрутил по рукам и ногам. Тор тупо наблюдал за происходящим, не в силах пошевелиться.

— Сдавайся! — крикнул ему Леденец.

Тор покачнулся в седле, боль острым клинком полоснула по сердцу.

— Ты, — прохрипел он, глядя на Чирса безумными глазами, — ты…

Рука его потянулась к мечу, конь взвился на дыбы и закружился в нелепом танце, подчиняясь воле обезумевшего седока. Огненные арбалеты заговорили в третий раз — вороной споткнулся и рухнул, словно запутавшийся в собственных ногах неумелый танцор. Теряя сознание, Тор все-таки успел увидеть выражение торжества на лице чужака Чирса.

Глава 7 ЗАГОВОР

Бент Хаслумский прижался боком к холодной каменной стене дома и оглянулся. Слежки за ним не было, но, когда имеешь дело с молчунами, осторожность не повредит. В душе Хаслумский проклинал себя за то, что согласился на встречу с Труффинном Унглинским: узнает об этом Чуб — не сносить благородному Бенту головы. Холодок пробежал по спине первого министра короля Рагнвальда. Но и отказывать генералу было опасно: справятся ли серые с мечеными, это по воде вилами писано, но то, что Труффинн в случае надобности дотянется до его шеи, Хаслумский не сомневался. А благородный Бент дорожил своей жизнью, тем более что умная голова первого министра сейчас как никогда нужна была Нордлэнду.

Хаслумский постоял еще минуту, тревожно прислушиваясь к ночным шорохам, но ничего подозрительного так и не обнаружил. Бент вдохнул полной грудью морозный воздух и скользнул в узкую щель между домами, словно прыгнул в воду с высокого обрыва.

Восковые свечи слабо освещали лица присутствующих. Хаслумский с усмешкой подумал, что полумрак на этот раз вполне уместен: орден опять, неожиданно для себя, оказался в подполье. Но враг у него сегодня был куда серьезнее крикливых нордлэндских владетелей. И не было могущественного покровителя, готового в любую минуту прийти на помощь, — король Рагнвальд спал вечным сном в гробнице своих предков. Воспоминание о смерти короля было не из самых приятных для Хаслумского, но тут уж ничего не поделаешь: жизнь — жестокая штука, и не всегда ее удается прожить в согласии с собственной совестью.

Труффинн Унглинский кивком головы приветствовал старого друга и сподвижника. Слева от генерала пристроился похудевший и облинявший за последние месяцы Рекин Лаудсвильский. Лицо владетеля, и без того не блиставшего красотой, вытянулось еще больше. Мрачный Бьерн Брандомский, чудом уцелевший во время резни, устроенной Чубом в Приграничье, поднял на Бента красные от бессонницы глаза и криво усмехнулся. Вот в чьей шкуре владетель Хаслумский не пожелал бы оказаться ни за какие деньги. Чуб поклялся уничтожить Бьерна, а капитан меченых слов на ветер не бросает.

— Тор Нидрасский захватил Ожский замок. — Хаслумский с удивлением узнал в говорившем ярла Грольфа Агмундского. — Но дело не столько в замке, сколько в захваченном оружии чужаков: пятнадцать огненных арбалетов и припасы к ним — сила немалая.

Благородный Бент слабо охнул — это была замечательная новость. Теперь понятно, почему разъяренный Чуб бросил Нидрасского в подземелье.

— Люди Тора сидят в замке крепко, — продолжал ярл, — выбить их оттуда будет непросто даже меченым.

— Густав — человек надежный, — подтвердил Бьерн, — и воин опытный.

Опальный владетель приободрился от хороших новостей и даже придвинулся поближе к свету.

— Думаю, это известие обрадует наших союзников, — веско подытожил Труффинн.

Хаслумский насторожился — какие еще союзники? Но Труффинн не стал развивать мысль дальше. Вера Бента в генерала была в значительной мере подорвана последними событиями. Неосведомленность ордена в делах Приграничья оказалась вопиющей: достаточно сказать, что, когда меченые стучались в ворота Бурга, орден обсуждал размеры помощи приграничным владетелям в борьбе со взбунтовавшимся Чубом. Как вам это понравится? Не исключено, что разговоры о союзниках не более чем блеф спятившего старика.

— Семь огненных арбалетов Тор привез с собой в Бург, но никто не знает, где он их спрятал. Нужно во что бы то ни стало добраться до владетеля Нидрасского.

— Легко сказать, — криво усмехнулся Хаслумский. — Чуб даже меченым не доверил их охрану — у входа стоят суранцы.

— Среди тюремщиков замка у тебя наверняка есть свои люди, Бент, — вмешался в разговор до сих пор молчавший Лаудсвильский.

— Почему бы благородному Рекину самому не договориться с ними?

Генерал Труффинн нахмурился:

— Мы не так много просим, благородный Бент, и в случае успеха нашего дела не забудем услуг, равно как и предательства.

В том, что Труффинн не забудет, Хаслумский не сомневался, вот только руки генерала ныне коротковаты, и отрастут они, похоже, не скоро, если вообще отрастут. А благородному Бенту в случае провала придется отвечать головой, ибо у молчунов и Чуба с руками как раз все в порядке.

— Ты не помнишь Хоя, благородный Бент, — ярл Грольф повернулся к Хаслумскому, — он служил когда-то у тебя?

Бент с трудом, но припомнил невзрачного чужака, привезенного дружинниками с далекого севера вместе с медведем. Медведь был хорош — проклятый меченый, испортил такое замечательное представление!

— Почему бы этому Хою не поступить на службу в королевский замок?

Хаслумский призадумался: конечно, затея небезопасная, но намек Труффинна произвел на Бента известное впечатление.

— Хорошо, я попытаюсь помочь.

Грольф Агмундский вздохнул с видимым облегчением.

— Все это прекрасно, — в голосе Хаслумского прозвучало раздражение, хотя он и пытался его скрыть, — но неужели вы всерьез рассчитываете противостоять меченым, даже имея на руках эти огненные арбалеты? Или поражение вас так ничему и не научило? Чуб только рад будет новому открытому выступлению, чтобы раздавить нас уже окончательно.

— Нас не так уж мало, — возразил Брандомский. — Владетели Нордлэнда скапливают силы близ восточной границы, Остлэнд и Вестлэнд нас поддержат, да и приграничные владетели не такие уж надежные союзники меченых.

— Нордлэндские владетели будут копить силы еще лет десять, — насмешливо сказал Бент, — и, в конце концов, так и не решатся выступить. Остлэнд и Вестлэнд рады будут договориться с Чубом на мало-мальски приемлемых условиях. О владетелях Приграничья и говорить нечего — пока меченые в силе, они будут служить им верой и правдой. Урок, который преподал им Чуб, не прошел даром.

Хаслумский недружелюбно покосился на своих оппонентов. Конечно, Брандомскому и Агмундскому терять практически нечего, они готовы на любую авантюру, но нордлэндцам не худо бы подумать, следует ли так бездумно лить свою и чужую кровь — не век же меченые будут торчать в Бурге. Кое-какие предварительные переговоры Хаслумский уже провел с молчуном Драбантом. Позиция одного из самых влиятельных главарей Башни была вполне разумной и взвешенной. Сам Бент был склонен к компромиссу, потому и пошел служить меченым, раз уж не удалось одолеть их в открытой драке. Конечно, высказывать подобные мысли вслух в кругу ограниченных и озлобленных людей было бы большой глупостью, поэтому он отделался ничего не значащей фразой:

— Сила нужна, быть может, третья сила.

— Какая еще третья сила? — удивился ярл Грольф. — Где ты ее найдешь, благородный Бент?

— Чуб же нашел, — протянул загадочно Лаудсвильский.

Хаслумский встревожился: теперь уже и этот выскочка намекает на неких союзников. Мало этим дуракам суранцев Чирса. Меченые, какими бы подонками они ни были, все-таки свои, но пускать чужаков на свою землю просто глупо. Придут с медом на устах, а потом не будешь знать, как от них избавиться.

— У нас есть кое-какие связи по ту сторону границы, — осторожно заметил Труффинн, — и нам готовы помочь.

— Помочь за плату? — прищурился Брандомский.

— Благородный Бьерн знает людей, согласных даром таскать для него из огня жареные каштаны? — возмущенно фыркнул Лаудсвильский.

— Дело в цене, — примирительно заметил владетель.

— Нам не приходится особенно привередничать, — напомнил Рекин, — Чуба ведь подобные союзы не смущают, а нам и вовсе сам Бог велел.

— Если эти люди так сильны, то почему не придут и не возьмут все сами, а если слабы, то какой нам прок от таких союзников?

— Благородный Грольф прав, — рискнул поддержать ярла Хаслумский, — как бы нам не попасть из огня да в полымя.

— Эти люди — торговцы. Главная их цель — свободный выход к Большой воде. Им нужны крепости в Приграничье, чтобы обезопасить торговые пути от стаи и кочевников.

— Сначала они возьмут наши замки вдоль границы, а потом приберут к рукам весь Лэнд.

— У благородного Грольфа есть другие возможности вернуть свои земли? — язвительно спросил Лаудсвильский.

— Чем эти люди могут помочь нам реально? — Брандомский, похоже, уже начал потихоньку привыкать к мысли о непрошеных союзниках.

— Появление орд кочевников у границы заставит Чуба покинуть Лэнд, а остальное зависит от нас.

— Что-то не нравится мне этот план, — покачал головой Агмундский. — А если Чуб не пожелает прикрывать границу, что тогда? Вы, вероятно, забыли, чем обернулось для Лэнда нашествие желтых шапок сто лет назад?

— Торговцы не заинтересованы в разорении нашей земли.

— Кто знает, благородный Рекин, в чем они заинтересованы, а в чем нет. Ни ты, ни я не знаем их истинных целей.

Хаслумский был согласен с ярлом Грольфом — концы с концами здесь явно не сходились: либо чужаки обманывали Труффинна, либо генерал играл свою игру, не желая посвящать в ее подробности даже близких друзей.

— Так или иначе, — сказал генерал, — но без суматохи на границе нам не обойтись. Чуб, узнав об опасности, сразу станет сговорчивее. Но если у кого-то есть более приемлемый план действий — я готов его обсудить.

У Хаслумского такой план был, но обсуждать его с Унглинским он не собирался, особенно после того, что услышал сегодня. Конечно, Чуб был безумцем, но эти переплюнули меченого. Похоже, в Лэнде только один человек сохранил разум, и этому человеку, увы, придется действовать в одиночку.

Приграничные владетели угрюмо помалкивали, но выбор у них, прямо скажем, был невелик.

— У меня есть кое-какие соображения, — привстал со своего места Лаудсвильский. — Почему нам не попытаться привлечь на свою сторону часть приграничных владетелей? Слухи о кочевниках сделают их более покладистыми, а золото довершит дело.

— Вопрос — где взять золото? — покачал головой Хаслумский.

— Кое-что могу дать я, — не очень охотно пообещал Брандомский.

— Орден тоже не останется в стороне.

Генерал Труффинн оглядел собрание: довольных не было, но и возражать никто не собирался. Многим придется поступиться, очень многим, но игра стоит свеч. Время меченых прошло — никто уже не в силах удержать границу на запоре. Там, где нельзя прорубиться мечом, ворота открывают золотом. Золото становится самым надежным оружием, и горе тому, кто не способен это понять.

Труффинн отступил в тень, исчез, словно растворился в темноте. Хаслумский тяжело вздохнул и позавидовал генералу. Самому Бенту предстояло тащиться через весь город, рискуя привлечь внимание грабителей или тайных агентов молчунов, которыми они с поразительной быстротой наполнили весь город. Сегодняшний вечер много дал Бенту и о многом заставил призадуматься. Что-то рушилось в привычном ему мире, и не только меченые были тому виной. Но каков Труффинн! Хаслумский покачал головой. И как это благородный Бент, первый министр королевства, мог проглядеть силу, которая, похоже, прочно обосновалась в Лэнде?! И ведь догадывался, что не все чисто вокруг Труффинна, но не хватило ума и времени, чтобы докопаться до сути. Впрочем, не все еще потеряно. Вот только ошибаться нельзя, ибо ставка в этой игре — голова самого Бента и судьба Нордлэндского королевства.

Глава 8 В НЕВОЛЕ

Тор открыл глаза, медленно соображая, где же он все-таки находится. Потемневшие от влаги стены, кое-где покрытые белым налетом плесени, слабо освещались солнечными лучами, с трудом пробивающимися через узкий, забранный решеткой оконный проем почти у самого потолка.

— Очнулся, — склонился над ним Рыжий.

Лицо меченого было бледнее обычного, а на лбу, прямо под копной ярко-рыжих волос, темнело коричневое пятно засохшей крови. Тор приподнялся, превозмогая слабость. Тело болело так, словно его весь день молотили палками.

— Кости целы, — успокоил Рыжий, помогая удобнее устроиться у стены.

Тор нащупал большую шишку на затылке и невольно поморщился. Голову разрывало от боли, он осторожно прислонился затылком к холодной стене, на минуту стало легче.

— А где Чиж? — спросил он, обводя товарищей глазами.

— Чижа нет, — угрюмо отозвался Рыжий.

— Спасибо Чубу, — прохрипел Ара, поудобнее устраивая поврежденную при падении руку. Под левым глазом у него расплывался синяк, зато правый был в полном порядке и горел бешеным огнем.

— Сами виноваты, — грустно констатировал Сурок, — вляпались, как мальчишки.

Тор вспомнил все: вспомнил окровавленного Чижа, распластанного на каменных плитах, торжествующую улыбку Чирса и непостижимое поведение Лося. А ведь Тор рассчитывал на поддержку первого лейтенанта. Вовсе не наобум он приехал в этот замок. Право суда — священное право на земле Приграничья. Не все, конечно, гладко было в претензиях владетеля Нидрасского, но ведь даже Чуб заколебался. Или сделал вид, что колеблется. Леденец бы обязательно поддержал Тора. И общими усилиями они бы вытащили Лебедя из петли. Но Лось сказал «нет» и тем погубил товарища. Все остальное было потом. Чирс, суранцы, молчуны — это не важно. Предательство Лося — вот главное.

Почему он спокойно смотрел, как убивают ни в чем не повинного Чижа? Зачем его вообще надо было убивать, если бежать меченому все равно некуда?

— Волка надо повидать, — скрипнул зубами Ара и заметался по тесному помещению.

Десять шагов в одну сторону, десять в другую. У Тора от его метаний закружилась голова, но он только прикрыл глаза и попытался вздохнуть поглубже. Судя по тому, как Ара нянчился со своей рукой, ему тоже приходилось несладко.

— Охраняют нас тюремщики Хаслумского, — поделился своими наблюдениями Сурок, — а на выходе — суранцы. Чуб не дурак, меченым нас не доверил.

— Нужно связаться с Волком, — стоял на своем Ара, — не может быть, чтобы они оставили нас здесь подыхать.

— А кто это «они»? — скривил губы Сурок.

— Волк, Соболь, Жох, Резвый, Зуб.

— Лося забыл, — усмехнулся Сурок. — Вот кто нас похоронит, не дрогнув ликом. Первый лейтенант настоящий меченый, не нам чета.

Сурок всегда удивлял Тора. Он удивлял его своими познаниями, почерпнутыми у молчунов, но более всего — точными суждениями, раскрывающими суть происходящего. И надо сказать, молчуны тоже не оставляли Сурка своим вниманием, во всяком случае, из всех ожских меченых именно этот смуглый, с вечной скептической улыбкой на губах молодой человек чаще всего гостил в организованной Сетом школе. Тор тоже почерпнул в той школе немало полезного для себя, но до Сурка ему было далеко. И все-таки этот любимый ученик Сета не остался с Чубом, а ушел вместе с Тором в Хаар. Почему?

— Драбант опаснее всех, — сказал вдруг Сурок словно бы в ответ на мысли Тора, — и не только для нас, но и для Чуба. Жаль, что капитан этого не понимает.

— Я их всех не люблю, — поморщился Ара.

— Ты не прав, — покачал головой Сурок, — молчуны тоже разные. Но Драбант не успокоится, он будет рваться к власти. И, если понадобится, через труп Чуба.

— Преувеличиваешь, — хмыкнул Рыжий.

— Нет, — стоял на своем Сурок. — Дело, может быть, даже не в самом Драбанте, а в каком-то гнилом блоке, заложенном в основание Башни. Что-то там было неверно с самого начала.

— Твое счастье, что Лось тебя не слышит, — засмеялся Рыжий, — он бы тебе вправил мозги.

— Вы Лося не судите, — сказал Сурок, — для него Башня — как для Тора Ожский замок, все его нутро на этом замешено.

Тор собрался было возразить Сурку, но потом передумал, ибо пришел к выводу, что тот прав. Ожский замок для благородного владетеля не просто дом. Это еще и память о всех, кто жил под его кровом. И ради этой памяти он отдал бы свою жизнь, не говоря уже о жизнях несчастных суранцев, которые встали на его пути. Владетель Нидрасский и Ожский, ярл Хаарский убил, и в этом они с Лосем на равных. А значит, Сурок прав — не судите. Ибо судить придется многих, очень многих. И правду этих многих, каждый по-своему, защищают владетель Нидрасский и первый лейтенант Башни Лось. Ибо не защитить тех, кто жил до нас, — значит, предать. А предавать мертвых — последнее дело. Страшный кровавый круговорот, выходом из которого является только собственная смерть. Во всяком случае, никакого другого выхода Тор пока не видит, и оттого, наверное, так горько у него на душе.

Хаслумский сдержал слово, данное ярлу Грольфу Агмундскому. Появление невзрачного человечка в королевском замке прошло почти незамеченным. Суранец, стоявший на часах у входа, бросил на Хоя равнодушный взгляд и чуть отодвинулся в сторону, пропуская в подвал. Начальник Хоя, толстый неповоротливый малый, встретил новичка с откровенным ликованием. Ему уже изрядно поднадоели бесконечные хождения по крутым узким лестницам. Нельзя сказать, что Гартвиг, так звали тюремщика, очень уж себя утруждал, но как ни отлынивай от работы, а кормить заключенных, которых с каждым днем становилось все больше, хотя бы раз в день надо. А тут еще свалились на его голову меченые: люди нахальные, ни в грош не ставящие своего тюремщика.

Конечно, будь они обычными узниками, Гартвиг нашел бы способ призвать их к порядку, но кто их знает этих меченых: сегодня они в темнице, а завтра, глядишь, на свободе. Правда, сержант меченых Шорох, передавая Гартвигу новых постояльцев, велел смотреть за ними в оба и даже покрутил для верности плетью перед самым носом тюремщика. Но сам Шорох держался с узниками запросто и даже перебрасывался шутками. Вот и думай тут. Гартвиг хоть и слыл отчаянным лентяем, но дураком не был. В нынешние опасные времена, да еще в непосредственной близости от новых господ, главной обязанностью разумного человека перед самим собой было выживание.

Меченые, в тюрьме они или на воле, все равно останутся мечеными, то есть колдунами, опасными для всякого порядочного христианина. Чем меньше он будет сталкиваться с ними нос к носу, тем лучше будет для него самого. И хитрый тюремщик с радостью переложил львиную долю своих обязанностей на расторопного помощника. Этот невесть откуда взявшийся шустрый малый без устали носился по крутым ступенькам, проявляя завидное терпение и послушание. Гартвиг простил ему и незавидный рост, и темное происхождение, и даже снисходил иногда для нравоучительной беседы. Хой выслушивал своего наставника с большим вниманием, но по его малоподвижному лицу трудно было определить, что остается в этой квадратной башке, а что сотрясает воздух без всякой пользы для пропащей души. Но Гартвиг относился к этому философски: что взять с дикаря, еще недавно бороздившего бескрайние снежные равнины вдали от цивилизации. Нехристь — он и есть нехристь, такому только и прислуживать колдунам.

Хаслумский, вызвав к себе тюремщика, повелел не препятствовать Хою в служении новым господам. В рассуждениях благородного Бента было столько тумана, что Гартвиг перетрусил не на шутку. Целый день он размышлял над словами начальника, но, кроме головной боли, так ничего и не постиг. В конце концов, природное здравомыслие взяло верх, и он махнул рукой на происходящее, предоставив Хою полную свободу действий.

Хой быстро становился своим человеком в королевском замке. Волк, столкнувшись со старым знакомым нос к носу в одном из закоулков двора, едва не вскрикнул от изумления, но быстро сообразил, что узнавать Хоя не следует.

— Тебя ждут в доме Нидрасского, — шепнул ему Хой.

И прежде чем Волк успел открыть рот для ответа, маленький человек исчез, оставив меченого в растерянности… Все последние дни Волк пребывал в прескверном состоянии духа. Смерть Лебедя и Чижа, заключение под стражу ближайших друзей не могли не повергнуть его в уныние. Там, на плацу, когда суранцы неожиданно открыли огонь, только вмешательство Соболя и Резвого удержало Волка от немедленной расправы над чужаками. Конечно, он понимал, что суранцы действовали по приказу Чуба, но это не останавливало его. Волк все эти дни только и занимался тем, что нарывался на ссору. Его вызывающее поведение не осталось незамеченным. Лось счел своим долгом вмешаться. Волк не сдержался и выплеснул в лицо первому лейтенанту все, что думал о его поведении. Лось знал о готовящейся расправе над друзьями, но даже пальцем не пошевелил, чтобы предотвратить ее. Волк орал так, что на его голос прибежали Чуб и Леденец. Дело едва не кончилось плохо для разъяренного меченого, и только вмешательство Леденца спасло его от расправы взбешенного Чуба. Для капитана меченых отнюдь не было тайной и безобразное поведение Волка на плацу в тот роковой день.

— Смотри, сержант, — пригрозил ему Чуб на прощанье, — у меня ваши ожские фокусы вот где сидят!

— Ну что ты глотку дерешь? — осудил Волка всегда спокойный и даже слегка апатичный Соболь. — Чуба криком не проймешь.

— Если Тор действительно убил суранцев в Ожском замке, то пощады ему не будет, да и остальным тоже, — безнадежно махнул рукой Жох.

Резвый и Зуб угрюмо отмалчивались. Волк обвел товарищей взглядом, но не нашел отклика. Один только Соболь кивнул в ответ на незаданный вопрос. В Соболе Волк никогда не сомневался, но для остальных Лось был непререкаемым авторитетом еще с детских лет. В душе они, быть может, и осуждали его, но держали свое мнение при себе. Волк с горечью осознал, что былому единству приходит конец. Сам для себя он решил, что не простит смерти Чижа и Лебедя ни Чубу, приговорившему их, ни Лосю, одобрившему этот приговор.

Волк попытался было связаться с сидящими в подземелье товарищами, но натолкнулся на спокойное сопротивление охраны. Суранцы выразительно качнули дулами огненных арбалетов в его сторону. Взбешенный Волк затеял было с ними ссору, но, к счастью, вмешался Соболь и предотвратил кровопролитие.

Соболь попробовал договориться с тюремщиком, но толстый Гартвиг только переминался с ноги на ногу да смотрел на меченого преданными глазами. На все намеки Соболя он отвечал жалобными вздохами, но деньги взял охотно, и это вселяло надежду на будущее. Меченые не сомневались в том, какая участь уготована их товарищам. Чуб ожидал только гонца с известием о судьбе гарнизона Ожского замка, чтобы со спокойной душой привести приговор в исполнение. Волк и Соболь лихорадочно искали выход из создавшейся ситуации. Их активность не осталась без внимания: меченые то и дело натыкались на подозрительные глаза молчунов. Волк выходил из себя и разражался градом ругательств в их адрес. Долго так продолжаться не могло — рано или поздно Чуб должен был принять меры против расходившегося сержанта. К счастью, в замке появился Хой, и после его короткой фразы Волк воспрянул духом, Соболь, не доверяя прямолинейному товарищу, сам навел справки. Хой действительно был помощником тюремщика, а устроил его на службу не кто иной, как Бент Хаслумский, старый знакомый меченых. То, что благородный Бент не значился среди друзей Тора, Волк с Соболем знали, но, с другой стороны, и Хою не было причин не доверять.

— Я пойду, — уверенно заявил Волк.

Соболь сомневался, нет ли здесь ловушки. В конце концов, Бенту не составило бы труда обвести вокруг пальца простодушного Хоя. Вот только зачем это Хаслумскому: не такие уж Соболь с Волком значительные персоны, чтобы устранять их столь сложным способом.

Старый дом владетелей Нидрасских встретил меченых негостеприимно: похоже, здесь их никто не ждал — в узких окнах не было и намека на свет. Наконец Соболь разглядел слабый дымок, висевший над небольшой пристройкой в глубине обширного двора. Волк решительно толкнул дверь и первым ввалился в помещение. Соболь прикрывал его с тыла, сжимая в руках арбалет. Человек, сидящий у очага, снял шляпу, волосы упругой волной хлынули на плечи, и Соболь с некоторым удивлением опознал в незнакомце Данну. Волка же удивило присутствие совсем другой женщины, которую он никак не ожидал здесь встретить: Кристин Ингуальдская, вдова благородного Фрэя, печально улыбнулась ему. В отличие от Данны, она была в женском платье, и, как сообразил меченый, оглядев ее фигуру, не без причины. Данна держала в руках короткий узкий меч, а чуть поодаль от Кристин лежал взведенный арбалет — женщины достойно приготовились к встрече.

За годы, проведенные бок о бок в Ожском замке, Волк научился уважать Данну, хотя и не разделял страхов обычно беспечного Ары в отношении Ожской ведьмы. Во всяком случае, оружие для Данны было не в диковинку, и на нее вполне можно было положиться в драке. Но все-таки две женщины — это только две женщины, Волк, ожидавший встретить более серьезную поддержку, слегка растерялся.

— Здесь ярл Агмундский, владетели Маэларский и Брандомский. — Кристин оправилась от смущения и, заметив замешательство меченых, первой вступила в разговор.

Волка ее слова не слишком обрадовали — он плохо знал Агмундского и не доверял ему, зато Брандомского он знал очень хорошо, потому доверял ему еще меньше.

— Я ручаюсь за этих людей, — веско сказала Данна, — или мне ты тоже не веришь?

Волк только плечами пожал: ситуация не располагала к чрезмерной осторожности в выборе средств и союзников.

Данна решительно поднялась с места и пошла к двери в соседнюю комнату. Волк ухватил взглядом ее обтянутые узкими штанами ноги и неожиданно для себя вздохнул. Соболь пнул его носком сапога в голень, Кристин беззвучно рассмеялась. Данна обернулась, удивленно покосилась на смущенного Волка, но ничего не сказала. В проеме двери появился Эйрик Маэларский, приветствовавший меченых взмахом руки.

Обсуждение плана действий не заняло много времени. Данна, излагая его, прохаживалась по комнате. Короткий меч глухо позвякивал у ее крутого бедра, черные волосы то и дело падали на лицо, и она нетерпеливо отбрасывала их рукой. Вся ее высокая стройная фигура излучала такой поток энергии, что очарованный Волк только головой мотал, как заведенный, на все ее предложения.

— Бог не выдаст — свинья не съест, — подвел итог обсуждению Маэларский.

Соболь согласился с владетелем: при таком раскладе и с таким количеством сил уповать действительно можно было только на Бога да на удачу, которая, как известно, всегда на стороне безумцев.

Часть пятая ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Глава 1 ПОБЕГ

С утра Гартвиг был не в духе. Хой, ушедший еще с вечера, не вернулся до сих пор, и тюремщику пришлось самому тащиться по крутым ступенькам в мрачное и сырое подземелье, от чего он начал уже отвыкать в последнее время. Тяжело дыша, обливаясь потом, он наконец достиг последней камеры, где обитали его самые беспокойные постояльцы. И что же он получил в благодарность за свои труды? Черноволосый меченый, самый нахальный из всей четверки, обозвал его толстым боровом и добавил еще несколько крепких и обидных выражений, которые и вспоминать не хочется. Нет справедливости на этом свете! Гартвиг пришел к такому выводу после недолгих раздумий.

— Пища им не нравится! — качал головой обиженный тюремщик. — Раньше-то они только на золоте едали. Капитана им подавай!

Конечно, не все выделяемые продукты идут в котел узников, но надо же, в конце концов, и совесть иметь, даже если ты меченый! Тюремщику ведь тоже пить-есть надо. Не Гартвиг завел подобные порядки, не ему их и менять.

Угроза меченых пожаловаться капитану произвела на тюремщика сильное впечатление. Вряд ли благородный Чуб станет брать в расчет старинные тюремные традиции. Кто заступится за честного трудягу, если его вдруг потащат под кнут палача? Бент Хаслумский? Держи карман шире. Преданные люди нужны всем, но оценить истинную преданность способны немногие. Не было у Гартвига худших постояльцев, чем эти проклятые меченые, и день, когда он избавится от них, будет самым лучшим в его жизни. Шел упорный слух, что Тора Нидрасского и его приятелей казнят, и этот слух был пока единственным утешением Гартвига. Вызывать к меченым капитана он не собирался. Набрасывать себе на шею веревку — покорно благодарю. Авось, меченых повесят раньше, чем их жалобы дойдут до Чуба. А пока придется пожертвовать в их пользу часть припрятанных для себя продуктов, дабы ублажить мерзавцев-случаи неслыханный в королевских тюрьмах.

Вернувшегося Хоя толстяк встретил градом ругательств, не уступающих по крепости выражения ругательствам нахального меченого. Недаром же говорят — с кем поведешься, от того и наберешься. Хой вопли начальника выслушал с обычным спокойствием, не проронив в ответ ни слова. Дикарь — он и есть дикарь.

Получив от тюремщика ключи, Хой приступил к исполнению своих обязанностей, гремя посудой. Гартвиг проводил его тоскующим взглядом — лучшие куски уплывали из рук. Будь они прокляты, эти колдуны! Было от чего затосковать Гартвигу, а от тоски и скуки есть только одно лекарство — сон.

Гартвиг проснулся оттого, что кто-то бесцеремонно тряс его за плечо. В первую минуту ему показалось, что он все еще спит и видит кошмарный сон: нахальный меченый с подвязанной левой рукой бесцеремонно встряхивал его правой. Голова Гартвига болталась из стороны в сторону, а из горла вырвался сдавленный хрип.

— Ну ты, собачья морда, — Ара отшвырнул к стене очнувшуюся жертву, — пошевеливайся.

Гартвиг нащупал было свисток, болтавшийся на шее, но жесткая затрещина, которую отвесил ему меченый, враз отрезвила тюремщика.

— К выходу, — приказал ему Тор.

— У выхода суранцы, — предупредил Хой.

Тюремщик был поражен предательством своего помощника до глубины души: вот и доверяй после этого нехристям. Меченые тихо о чем-то совещались, Гартвиг наблюдал за ними с нарастающей тревогой — подать сигнал суранцам или не стоит корчить из себя героя, дабы не нажить беды?

Меченые безоружны, если не считать длинных узких кинжалов, принесенных, надо полагать, Хоем. Конечно, Хоем, не Гартвиг же их принес! А как докажешь — кто станет слушать оправдания простого человека, если пострадают суранцы? В том, что меченые не выберутся из королевского замка, Гартвиг не сомневался, но этим негодяям терять было нечего, не то что их тюремщику. Он снова нащупал дрожащей рукой свисток, который беспечный меченый не удосужился сорвать с его шеи.

— Ну ты, свиное рыло. — Меченый не был таким уж беспечным, как это казалось на первый взгляд.

Тор и Рыжий устроились в нишах, словно специально сделанных для этой цели по обе стороны от двери. Ара здоровой рукой подхватил обомлевшего Гартвига и потащил в противоположный конец коридора. Перетрусивший тюремщик вяло переступал подгибающимися ногами, и Аре пришлось как следует его встряхнуть, чтобы привести в чувство.

— Теперь кричи, — приказал меченый.

— Что кричать? — просипел Гартвиг.

— Караул зови, — посоветовал Ара.

Хой сорвал с шеи тюремщика свисток и пронзительно засвистел. Гартвиг издал голосом звук, больше похожий на писк мыши, угодившей в западню, чем на мужественный призыв о помощи.

— Тревога, — рявкнул Ара над самым ухом тюремщика.

— А-а, — прорезался вдруг голос у толстяка, да такой высокий и сильный, что меченый счел возможным ободряюще похлопать по загривку старательного помощника.

— Режут! — оживился в ответ на одобрение Гартвиг.

Тяжелый сапоги застучали по лестнице, дверь распахнулась после мощного удара, и два суранца ворвались в коридор. Попав со света в полутьму, они на секунду замешкались, и этого оказалось достаточно для Тора и Рыжего, которые синхронно ударами в челюсть повергли на пол своих нерасторопных противников. Раздели суранцев в мгновение ока и столь же быстро связали их по рукам и ногам.

— Можешь передохнуть, — разрешил тюремщику Ара.

— Этого тоже нужно связать, — посоветовал Хой меченому.

Сердце тюремщика переполнилось ликованием, он быстро сообразил, что покойника связывать ни к чему и с готовностью протянул Хою руки. Дикарь действовал с завидной быстротой и ловкостью. Через минуту связанного Гартвига взгромоздили на любимую лежанку.

— Надо бы ему синяк поставить, — предложил предусмотрительный Сурок.

Аре это предложение очень понравилось, Гартвигу — в гораздо меньшей степени, однако он согласился, что в словах смуглолицего есть свой резон. Ара не заставил себя долго упрашивать: голова тюремщика едва не раскололась, как перезревшая тыква.

— Ну как, — участливо спросил меченый, — повторять не придется?

Гартвиг энергично замотал головой или, точнее, тем гудящим набатным гулом предметом, который временно ее заменял.

Тор осторожно просунул голову в приоткрытую дверь — фуражка с длинным козырьком почти закрывала его лицо. Выпавший за ночь снежок начал потихоньку таять, превращаясь в унылую серую кашицу. Несколько холодных капель упали Тору за воротник, он поежился и сменил позицию. Рыжий пристроился слева от него, широко расставив ноги и положив руки на свисающий с шеи арбалет. Взглянув на товарища, Тор поморщился: уж слишком отличался Рыжий от суранцев и ростом, и статью, а главное, цветом волос, выбивающимся из-под фуражки. Впрочем, предпринимать что-либо было уже поздно, оставалось надеяться, что слоняющиеся по двору меченые и суранцы не заметят столь разительной подмены.

Перекрывающая вход в замок решетка медленно поползла вверх. Груженная сеном повозка на уныло поскрипывающих осях, запряженная парой сильных коней, с трудом вкатилась через узкие ворота во двор замка. Придирчивому наблюдателю могло бы показаться странным, что два сильных коня с трудом тянут за собой воз, груженный всего лишь сеном, да и то не под самую завязку. Телега прокатилась по двору, разбрызгивая грязь во все стороны, и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, остановилась. Какой-то меченый с руганью набросился на возницу, который только руками разводил в безнадежной попытке оправдаться. Тор без труда узнал в вознице Эйрика Маэларского.

Волк оторвался наконец от стены, которую подпирал продолжительное время, и пошел к воротам, бросив на ходу что-то резкое рассерженному меченому. Тот оставил Эйрика в покое и направился в сторону главного здания выполнять отданное сержантом распоряжение. Тор скорее не увидел, а ощутил кожей, как облегченно вздохнул Эйрик Маэларский.

Хой выскользнул из подземелья и с независимым видом зашагал к конюшне. Никто не обратил внимания на маленького человечка, успевшего уже за это время примелькаться всем обитателям королевского замка. Тем временем Волк уже приблизился к воротам, возле которых суетился суранец, готовясь опустить тяжелую решетку. Сержант подошел к нему сзади вплотную и нанес быстрый удар по затылку. Успел или не успел крикнуть напарник этого суранца перед тем, как Волк опрокинул его ударом в челюсть, Тор так и не понял. Скользя сапогами по раскисающей снежной каше, он рванулся к телеге. Соболь и Хой уже выводили коней из конюшни, Рыжий прыгнул в седло прямо с земли и поскакал к воротам. Соболь и Сурок тоже через секунду оказались в седлах, и только Ара никак не мог совладать с конем. Гнедой, испуганный поднявшимся криком, встал на дыбы и, пятясь назад, потащил за собой меченого. Несколько человек уже бежали к Аре, на ходу обнажая мечи. Тор вскинул огненный арбалет и дал длинную очередь. Стрелял он поверх голов, но нападающие попадали на землю. Ара воспользовался дарованной ему передышкой и с помощью Сурка сел наконец в седло.

— Гони, — крикнул Тор Эйрику, падая на солому.

Маэларский взмахнул хлыстом, и кони буквально прыгнули с места, подминая тяжелой телегой суранца, пытавшегося перекрыть проход. Телега застряла точнехонько в воротах. Тор прыгнул на спину бесившегося коня и принялся торопливо обрубать кинжалом упряжь. Испуганный жеребец хрипел, брызгая пеной. Эйрик уже успел освободить своего вороного и первым выскочил на подъемный мост. Тор оглянулся: меченые, мешая друг другу, густо лезли на телегу, размахивая мечами и изрытая ругательства. Их крики подхлестнули жеребца, и он, обрывая последние связи с надоевшей обузой, вырвался на волю.

— К старому мосту, — крикнул Волк, приподнимаясь на стременах.

Времени было в обрез. Меченым уже удалось сдвинуть тяжелую, груженную не только сеном, но и камнями телегу, и освободить выход. Полусотня лихих наездников, озверело работая плетьми, бросилась в погоню за беглецами.

— Наши проворнее суранцев, — крикнул Тору в самое ухо Ара.

И он был прав: среди преследователей преобладали меченые, вооруженные только холодным оружием. Правда, несколько очередей все же простучало вслед бывшим узникам, но не так-то просто попасть в цель, сидя в седле, да еще на полном скаку.

— На мост, — крикнул Волк.

Восемь всадников едва успели миновать этот мост, когда за их спинами раздался оглушительный взрыв. Тор с трудом удержался в седле обезумевшего коня и оглянулся, удивленный не на шутку. Мост, который они только что миновали, рухнул в забурлившую воду, а преследователи, сгрудившись на противоположном берегу, что-то кричали, размахивая руками в бессильной ярости.

— Данна, — кивнул в сторону разрушенного моста Эйрик. — Теперь можно и передохнуть.

Глава 2 ЛИСА В КАПКАНЕ

Чуб был взбешен не на шутку и винил во всем третьего лейтенанта, в глаза назвав его раззявой. Леденец в ответ только плечами пожал: по его мнению, во всем виноват был сам Чуб, поручивший охрану Тора суранцам. Лось по своему обыкновению молчал, и только побелевшие, плотно сжатые губы да подрагивающая, изуродованная шрамом щека выдавали ту бурю чувств, которая бушевала сейчас в груди первого лейтенанта. Леденец посочувствовал ему, но, разумеется, не вслух.

— Тора нужно остановить во что бы то ни стало. — Чуб сказал это тоном, не терпящим возражений, хотя никто и не собирался ему перечить.

— Я давно говорил… — начал было Шорох, недавно назначенный вторым лейтенантом к большому неудовольствию Леденца.

Чуб бросил на него сердитый взгляд, и Шорох увял, не докончив фразы. Второй лейтенант лишь скосил глаза на молчуна Драбанта, сидевшего напротив Леденца с видом человека, оскорбленного в лучших чувствах. Леденец молчуна терпеть не мог и никогда не упускал случая выказать ему свою неприязнь. Драбант к третьему лейтенанту относился покровительственно, но это только внешне, а что там на самом деле таится под лысым черепом, Леденец мог только догадываться. Плохо только, что Драбант оплел Лося, и теперь третий лейтенант на совете Башни остался в беспросветном меньшинстве, точнее, в полном одиночестве.

— Нужно потрясти Хаслумского, — предложил Шорох. — Этого коротышку Хоя он нам подсунул.

— Бент не дурак, — усмехнулся Леденец, — станет он дожидаться твоей тряски. Его давно уже след простыл.

— Хаслумского найти и повесить, — отрезал Чуб, — а Тором я займусь сам.

Он поднялся и в раздражении заходил по залу, тяжело печатая шаг по щербатому каменному полу. Капитан был в ярости, хотя и пытался сдерживать себя, но было и еще что-то в его сердитых глазах, абсолютно новое для Леденца, — неуверенность в них появилась. И вряд ли причиной этой неуверенности был только Тор Нидрасский. Что-то разладилось в отношениях капитана с молчунами. Собственно, они и прежде далеко не всегда ладили, но противоречия сглаживал Сет, который ныне, увы, пленен в Ожском замке. Да и стар уже Сет, и в первые среди молчунов все увереннее выдвигается Драбант, подминая под себя и своих, и меченых. Вот и Шороха он протащил во вторые лейтенанты, а Чуб не сумел этому помешать. Леденец окинул взглядом коренастую фигуру Драбанта и вдруг остро осознал, что этот ненавистный ему человек будет никак не хлипче Чуба. Во всяком случае, Лосю с ним не совладать, ибо первый лейтенант всего лишь мальчишка, а у молчуна за плечами жизнь, длиною в полвека. Жизнь, которая вместила все: и лишения, и борьбу, и разгром Башни, и ее нынешний взлет. Правда, Драбант не капитан и, по обычаю, никогда не сможет им стать. Но если обычай нельзя нарушить, то его можно обойти. Между Драбантом и первенством в Башне стоит только Чуб, но ведь капитан не вечен. Надо полагать, это понимают оба — и Чуб, и Драбант.

— Времени у нас в обрез, положение более чем серьезное. Духи прислали известие: кочевники появились в степях у границы. И, боюсь, этосовсем не случайно. Кто-то сообщил им, что граница открыта, а возможно, заплатил за активность. Если серым удастся собрать под свои знамена нордлэндских владетелей да с тыла объявятся кочевники, то у нас могут возникнуть серьезные проблемы.

— Уберем Тора Нидрасского — с остальными будет проще, — уверенно сказал Шорох.

— Ты сначала убери, — зло бросил ему Леденец.

Отношения между вторым и третьим лейтенантами меченых оставляли желать лучшего, их постоянная грызня стала не на шутку раздражать Чуба.

— Хватит! — рявкнул он. — Будете скалить друг на друга зубы — выбью их обоим.

— С замком Хольм пора кончать, — сказал Лось. — Пока там сидит королева, покоя в Бурге не будет. Горожане ждут законного наследника короля Рагнвальда.

— Замок можно захватить либо с большими потерями, либо хитростью, — сказал Драбант. — Думаю, нам следует привлечь к операции Рекина Лаудсвильского, через него мы выйдем и на серых, и на Ингрид.

— Я, пожалуй, помогу Драбанту, — мягко сказал Чирс, и это были первые слова, произнесенные им за сегодняшний вечер.

— Было бы лучше, если бы ты занялся кочевниками, — нахмурился Чуб.

— Время терпит, — пожал плечами Чирс.

Леденцу показалось, что капитан с большим удовольствием услал бы куда подальше своего союзника Чирса, более того, третий лейтенант догадывался и о причинах этого странного на первый взгляд отношения к улыбчивому суранцу. Чирс и Драбант, кажется, спелись, вот только мелодия, которую исполняют дуэтом эти двое, вряд ли прозвучит гимном Башне. Леденец был почти уверен, что Чирс в последний момент сфальшивит, поставив молчуна в столь же неловкое положение, в какое он уже поставил капитана.

Рекин Лаудсвильский отлично понимал всю сложность своего положения в логове меченых после бегства Хаслумского. Это было тем более досадно, что он уже нащупал подходы к некоторым весьма влиятельным приграничным владетелям и усиленно обрабатывал их в нужном направлении. Побег Тора Нидрасского из-под самого носа капитана меченых лил воду на мельницу Рекина, которая и без того работала на полных оборотах благодаря золоту Брандомского. Благородный Бьерн, надо отдать ему должное, проявил неожиданную щедрость, чего нельзя было сказать о Труффинне Унглинском, ворчавшем по поводу каждой монеты. Конечно, не все золото доходило до приграничных владетелей, кое-что прилипало к рукам Рекина как плата за риск, однако в большом деле не без потерь. Это понимал Брандомский, но не вполне осознавал генерал серых, человек, по мнению Лаудсвильского, слишком прижимистый для той роли, которую он пытался играть. Пока что Рекин пользовался доверием Чуба, и даже Чирс, этот загадочный пришелец из чужого мира, несколько раз благосклонно улыбнулся ему. Косились, правда, в сторону владетеля молчуны, но эти никогда и никому не доверяли.

Еще одно обстоятельство было в пользу Лаудсвильского: и в королевском замке, и вне его стен было хорошо известно, что благородные Бент и Рекин никогда не состояли в дружеских отношениях. И потому Лаудсвильский не усмотрел ничего подозрительного в предложении Шороха помочь в розысках опального Бента. Рекин проявил рвение и без особого труда установил, что Хаслумский укрылся в замке Хольм под крылышком королевы Ингрид. Это известие не слишком обрадовало Шороха и глубоко опечалило самого Лаудсвильского. Хаслумский был человеком хоть и не умным, но красноречивым, и, конечно, он без труда сумеет очаровать одинокую женщину, учитывая трагическую ситуацию, в которой та оказалась. И когда пробьет час победы, заслуги истинных героев будут забыты, а восторжествует Бент Хаслумский, человек, бездарно загубивший даже то небольшое дело, которое ему было поручено.

Задача самого Рекина была куда сложнее: во-первых, нельзя было допустить падения замка Хольм, во-вторых, требовалось поссорить владетелей Приграничья с мечеными, в-третьих, необходимо было во что бы то ни стало стравить Чуба с Тором. Что и говорить, Лаудсвильский был не из тех людей, которые, взвалив тяжелую ношу на плечи других, поплевывают в потолок. Обстоятельства благоприятствовали ему, но нельзя сбрасывать со счетов усилия самого Рекина, во всяком случае, владетель скорее склонен был преувеличивать свои заслуги в глазах соратников по борьбе, чем преуменьшать их. А оправданием ему служило то, что в случае провала агента ордена ждали большие неприятности, и этого не мог отрицать никто.

Сегодня Лаудсвильскому предстояла встреча, которую ни в коем случае нельзя было пропустить. Владетель принял все мыслимые меры предосторожности, но на душе его все равно было неспокойно. Конечно, он не стал бы рисковать собственной шкурой только для того, чтобы повидать Унглинского и выслушать его глуповатые инструкции. Рекину нужен был весомый аргумент для решительного разговора с приграничными владетелями. Речь шла о золоте, и дать его могли Брандомский, Маэларский, возможно, Тор Нидрасский, ну и, разумеется, Труффинн Унглинский, которому пора было раскошеливаться по-настоящему, не ограничиваясь мелкими подачками.

Генерал ордена встретил Лаудсвильского сердечно. Еще бы, благородный Рекин был последней надеждой серых, от его изворотливости и ума зависело сейчас, быть ли Нордлэнду свободным, или над ним нависнет вечная мгла. Лаудсвильский без стеснения высказал эти свои соображения Унглинскому. Благородный Труффинн заслуг благородного Рекина не отрицал, но сумма, в которую он их оценивал, была значительно скромнее той, на которую претендовал Лаудсвильский. Ситуация сложилась неприглядная: Рекин настаивал, Труффинн энергично отбивался, изнемогая в борьбе. Приход приграничных владетелей спас Унглинского от поражения, точнее, дал ему необходимую передышку. Благородные Брандомский и Агмундский с удивлением посматривали на разгоряченных спором главарей серого ордена. Унглинский поспешил придать своему одутловатому покрасневшему от гнева лицу приличествующее обстоятельствам выражение. Лаудсвильский же был настроен воинственно — более удобный случай запустить руку в казну ордена мог и не представиться.

— Хаслумский сбежал, — сообщил он приграничным владетелям, — и не нашел ничего лучше, как спрятаться за юбкой королевы. Чуб рвет и мечет. Штурм замка Хольм становится неотвратимым.

— Этого следовало ожидать, — спокойно заметил Агмунский. — У Чуба не так много времени. Одним ударом он может выиграть все. Королева Ингрид — это наше знамя. Если в Нордлэнде не будет законного наследника, то ваши владетели передерутся за корону Рагнвальда, и меченые без труда накинут им хомут на шею, как это уже случилось с нашими.

— Где твои союзники, благородный Труффинн? — возмутился Брандомский. — Зима на носу, а о них ни слуху ни духу.

— Не так-то просто поднять кочевников в набег, когда уже ударили морозы и выпал снег.

— Весь расчет был на суматоху у границы, — поддержал Брандомского Рекин, — теперь вассалы Башни потребуют куда больше золота за измену. Пусть твои союзники помогут хотя бы деньгами.

— Золота они не жалеют, — вырвалось у Труффинна.

Лаудсвильский язвительно усмехнулся. Унглинский недовольно поморщился, проклиная себя в душе за несдержанность. Конечно, золото он даст, но не такую же непомерную сумму, на которой настаивает благородный Рекин.

Лаудсвильский возмутился: деньги требует не он, их требуют владетели Приграничья, которых тоже можно понять — замки разорены, мужики разбежались по лесам, а на носу зима.

— Треть этой суммы дадим мы, — сказал Брандомский, — кое-что добавит Тор Нидрасский, но это произойдет не раньше, чем владетели открыто встанут на нашу сторону.

— Уж не думает ли благородный Бьерн, что земляки поверят ему на слово? — ехидно полюбопытствовал Лаудсвильский.

Брандомский обиделся, ярл Агмундский поспешил вмешаться, чтобы не дать ссоре зайти слишком далеко:

— Мы передадим свою часть суммы владетелю Рекину, а остальное он получит из казны ордена.

— Поддержат ли нас владетели Нордлэнда? — спросил Брандомский у генерала Труффинна.

— Трудно сказать — смотря как обернется дело.

— Что же, прикажете им платить за освобождение собственных земель?! — возмутился Бьерн.

— Думаю, королеве Ингрид следует вернуть замкам кое-какие привилегии, отобранные в свое время королем Рагнвальдом, — посоветовал Лаудсвильский.

— За чем же дело стало — лучше поступиться частью, чем потерять все.

— Пусть Бент Хаслумский позаботится об этом.

Лаудсвильский остался доволен встречей. Правда, она могла быть и более удачной, но когда имеешь дело с двумя такими прижимистыми людьми, как Брандомский и Унглинский, трудно рассчитывать, что получишь все запрошенное. И без того сумма, вырванная у этих двух скупердяев, была умопомрачительной. На эти деньги можно будет не только скупить приграничных владетелей, но и приобрести изрядный кус земли для себя самого. Правда, деньги еще не получены, но…

Лаудсвильский слишком поздно заметил опасность. Трое одетых в темные плащи людей метнулись к нему из темноты, и владетель, нелепо взмахнув руками, провалился в пустоту. Упасть ему, впрочем, не дали: сильные руки подхватили обмякшее тело и потащили в ночь.

Рекин окончательно пришел в себя лишь спустя довольно продолжительное время, причем сколько убежало этого времени, он не знал, как не знал и того, где он в данную минуту находится. Голова раскалывалась на части, мысли путались и с трудом проворачивались в расстроенных мозгах. Улыбающееся лицо склонившегося над ним человека показалось ему удивительно знакомым, но Рекин не сразу осознал, что принадлежит оно второму лейтенанту и что много радости от этой встречи ждать не приходится. Лаудсвильский не на шутку перетрусил: холодный пот выступил у него на лбу, и даже в голове немного просветлело от дружеской улыбки Шороха.

Три мрачных молчуна смотрели на Рекина неподвижными холодными глазами. Лаудсвильский прежде не удостаивался беседы с ними, но он, конечно, знал, какую роль играют в Башне Драбант, Гере и Кон. Чужак Чирс скромно сидел в стороне, спокойный и недоступный, как всегда. В Ингуальдском замке он здорово помог Лаудсвильскому, буквально вынув его из петли, которую сладили меченые. Спасибо Ожской ведьме, которая по непостижимой для Рекина причине вдруг вздумала ему покровительствовать, написав брату весьма значимое, как оказалось, письмо. Возможно, Данна оценила благородное поведения владетеля, а возможно, имела на него какие-то виды. Так или иначе, Ингуальд был уже в далеком прошлом, а ныне перед Рекином разверзлась новая бездна, и маловероятно, что Чирс опять придет к нему на помощь. До владетеля стал потихоньку доходить весь ужас положения: надежды вырваться из лап молчунов не было никакой. Одно обстоятельство слегка приободрило Лаудсвильского: орудий пыток в комнате не было, а это оставляло шанс на спокойный разговор и, быть может, на спасение.

Шорох догадался, какие мысли сейчас бродят в голове угодившего в капкан владетеля, и улыбка на его губах из сахарной превратилась в медовую.

— Быть может, благородный Рекин расскажет нам о своих ночных приключениях?

— Я и не собирался ничего от тебя скрывать. — Лаудсвильский отчаянно тянул время, собираясь с мыслями.

— Надо полагать, все эти ночные переговоры велись исключительно в наших интересах? — Шорох не отказал себе в удовольствии поиздеваться над попавшим в беду владетелем.

— Не только в ваших, но и в моих, — дерзко ответил Рекин, поймавший наконец нить разговора.

— Кто присутствовал на встрече?

— Брандомский, Агмундский и Унглинский.

— Сплошь доброхоты Башни, — улыбнулся Шорох.

Рекин совсем не к месту удивился, как преображает улыбка лицо Шороха. Эта добродушная улыбка могла ввести в заблуждение кого угодно, но только не Лаудсвильского, хорошо знавшего, что представляет из себя этот человек и какова его роль в возрождении Башни. Второму лейтенанту было около тридцати лет, а значит, во времена разгрома той Башни он вполне способен был оценить весь трагизм происходящего и сохранить в памяти страшные картины разрушения. Для Тора, Ары, Рыжего и даже Лося Башня была всего лишь легендой, поскольку в силу возраста они не помнили практически ничего. То же самое можно было сказать и о подавляющем большинстве других меченых, за исключением очень немногих, среди которых был и Леденец, ровесник Шороха и его антипод, как успел заметить Лаудсвильский, прошедший с мечеными страшный путь по Приграничью. Вовсе не Чуб, а именно Шорох, за которым стояли молчуны, и был главным палачом владетелей, имевших неосторожность двадцать лет назад ввязаться в борьбу Гоонского быка с Башней. Лаудсвильский не мог сейчас без содрогания вспоминать подробности этих страшных летних месяцев и «подвиги» тогда еще сержанта Шороха на ниве борьбы с благородным сословием Приграничья. Кстати, именно Леденцу многие владетели были обязаны жизнью и сохранением своих семей и замков, да, быть может, еще мрачному Лосю, который, по слухам, поддержал третьего лейтенанта на совете Башни, что позволило Чубу умерить пыл очумевших от крови молчунов. Впрочем, Башня подчиняла Приграничный край не только кровью и страхом, Лаудсвильский понял это уже тогда.

Крестьяне если и не одобрили действия меченых, то, во всяком случае, восприняли их как справедливое возмездие за совершенный когда-то грех. И эти крестьянские настроения передались в какой-то степени и благородным владетелям, что особенно потрясло Рекина. Он впервые осознал нехитрую вроде бы истину, что не только смерды зависят от своих господ, но и господа находятся под влиянием смердов. Крестьяне Приграничья признали власть Башни, и у владетелей Приграничья не оставалось иного выхода, как принести ей вассальную присягу. Именно поэтому Лаудсвильский так ухватился за план Труффинна натравить кочевников на Приграничье и тем самым подорвать у крестьян веру в меченых. К сожалению, Рекин, кажется, недооценил молчунов и в первую очередь эту троицу: Драбанта, Герса и Кона. Драбант среди них, конечно, главный, он и по возрасту лет на десять старше своих подручных и выше их по уму. Во всяком случае, если долго смотреть в эти не живые и не мертвые черные глаза, то можно либо многое постичь, либо все потерять. Молчуны обладали способностью воздействовать на человеческий мозг — у Рекина появилась возможность убедиться в этом на собственном опыте. Именно сейчас он ощущал легкое касание отеческой руки, направляющее его мысли в нужную сторону. Рекин пытался отвести глаза и избавиться от этих мягких оков, но, испытав внезапную, резкую обжигающую боль, избрал иной вариант защиты: он не стал отсиживаться за стеной, а побежал навстречу опасности, петляя, как заяц под прицелом арбалета.

— Я сообщил им о сроках нападения на замок Хольм. — Сердце Рекина билось, казалось, у самого горла.

Вопреки ожиданиям, эти слова не произвели на Шороха особенного впечатления.

— Зачем? — спросил он почти равнодушно.

— Глупо гоняться за Нидрасским по всему Лэнду, а он непременно попытается защитить королеву Ингрид.

— Любопытно, — согласился Шорох. — Допустим, я поверю в твою ненависть к Тору, это тем более легко, что я сам не принадлежу к числу его друзей, но кто поверит, что ты, Рекин, любишь меченых больше, чем серых?

— Серых больше нет, и не такой уж я дурак, чтобы ставить на Труффинна Унглинского.

— И потому ты ставишь на Рекина Лаудсвильского?

— Каждый, в конце концов, играет за себя.

— Я тоже буду с тобой откровенен, Рекин, — мягко сказал Шорох. — Мы не сомневаемся, что твоя цель на этом этапе — стравить Нидрасского и его союзников с мечеными, ослабив тем самым и тех, и других. Именно поэтому ты верно служил и им, и нам. Твои и наши цели поначалу совпадали, и мы не мешали твоим похождениям, Лаудсвильский. Но твое стремление поссорить нас с вассалами мне не нравится. — Голос Шороха стал жестким. — Сколько золота ты им предлагал?

— Мои карманы пусты, — увильнул от прямого ответа Лаудсвильский.

— Но золото есть у серых, у Брандомского, у Маэларского, у Тора Нидрасского. Ты просил у них деньги?

Боль в голове Лаудсвильского все нарастала и нарастала, огненная точка, поселившаяся у него в мозгу, все увеличивалась и увеличивалась в объеме, превращалась в огненный шар, способный испепелить разум Рекина, его стремления, его мечты. Лаудсвильский боролся отчаянно, пот градом катился по его побелевшему лицу, сердце разрывалось в стесненной груди — золото уплывало из его рук, золото!

— Это не те люди, которые легко расстаются со своими сокровищами, — прохрипел он.

— Тебе не больно, Рекин? — В голосе Шороха было скорее сочувствие, чем издевка.

— Я не собирался никому его передавать. — Лаудсвильский почти кричал, хотя, возможно, ему это только казалось. — Я собирался оставить золото себе.

— Когда ты его получишь?

— Завтра.

— Тор будет?

— Да.

И сразу стало легче дышать. Боль постепенно уходила. Лаудсвильский приоткрыл глаза и с удивлением осознал, что сидит на полу, обхватив руками толстую дубовую ножку стола. Расплывшееся лицо Шороха маячило где-то вверху, и голос его звучал глухо:

— Мы не будем убивать тебя, Рекин, но плясать ты будешь под нашу дудку.

Лаудсвильский с трудом оторвался от пола и осторожно присел на краешек деревянного кресла, мокрое от пота лицо его мелко подрагивало.

— Мне жаль, Рекин, но ты сам виноват.

Лаудсвильский кивнул головой и провел языком по пересохшим губам. Шорох протянул ему кубок, до краев наполненный вином. Рекин, расплескав едва ли не половину, залпом его осушил.

— Я не думаю, что вам требуется мое согласие на сотрудничество, — сказал он спокойно, — проигравший платит.

Шорох посмотрел на Лаудсвильского с уважением:

— Бывают противники настолько благородные, что готовы заплатить своему в пух и прах проигравшему врагу, если он этого заслуживает. Король Рекин — звучит не хуже, чем король Рагнвальд, ты не находишь, владетель Лаудсвильский?

Глава 3 ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

Рекин Лаудсвильский трусил отчаянно. Ситуация, в которую он попал, как бы она ни обернулась, сулила ему большие неприятности. Шорох сознательно подставлял его, это было очевидно, но и выбора у владетеля не было: приходилось соглашаться на роль подсадной утки. Боже мой, что же это за сила такая! Лаудсвильский вспомнил равнодушные рыбьи лица молчунов, и его передернуло. Однажды он уже испытывал нечто подобное, но тогда то ли Данна пожалела его, то ли сила ее не достигла уровня молчунов. Испытав болевой удар, он не потерял над собой контроль, а главное, не было того иссушающего душу ужаса, который он испытал в лапах у монстров из Башни. Словно что-то сломалось в Рекине Лаудсвильском, словно лопнул становой хребет, и он превратился в ползающую слизь, противную даже самому себе. Шорох обещал ему трон. Король-марионетка, которого молчуны будут дергать за веревочки.

Может быть, именно от этой незавидной участи сбежал Бент Хаслумский, а вот Рекин вляпался, как последний дурак. Ведь знал, догадывался, что в Башне нечисто, но не верил, что и его, благородного владетеля Лаудсвильского, можно превратить в ничтожество. Почему эти монстры не стали полными хозяевами Башни, а временами терпели чувствительные поражения? И почему меченые могут противостоять вохрам, хотя наемники умирают в страшных мучениях после встреч с ними? И не эти ли качества меченых привлекли, внимание Чирса, этого таинственного и непонятного пришельца из чужих краев? Рекин припомнил, с каким вниманием чужак следил за поединком между ним и молчунами, припомнил и тень разочарования на лице Чирса, когда тот понял, что владетеля раздавили. А если вспомнить, что Чирс — брат Ожской ведьмы и, вероятно, тоже наделен от природы жуткими способностями, то поневоле призадумаешься, что это за люди стучатся в наши двери и стоит ли им с такой готовностью распахивать объятия, как это делает Унглинский?

Снег падал крупными белыми хлопьями на задремавшую землю. Было удивительно тихо, словно весь мир застыл в ожидании чуда. Но чуда не предвиделось, Рекин знал это совершенно точно, потому что в этом убогом мире, несмотря на всю его кажущуюся красоту, добрые чудеса происходят гораздо реже, чем всякие мерзости. Лаудсвильский вытянул руку, поймал несколько падающих снежинок на раскрытую ладонь и провел ею по разгоряченному лицу. Следовало поторопиться. Тор уже наверняка прибыл, и не было смысла заставлять его ждать так долго. Рекин остановил коня у одинокого сруба, стоящего на самом краю Северного бора. Это был охотничий домик короля Рагнвальда. Где теперь тот Рагнвальд, да и охота идет совсем на другую дичь.

Из дверей сруба выскочил Ара и приветливо помахал рукой владетелю. Лаудсвильский не спеша слез с коня, утонув в мягком пушистом снегу едва ли не по щиколотку, и решительно направился к двери. Тор сидел у горящего очага, кинув себе под локоть тяжелый полушубок, и, казалось, равнодушно смотрел на пляшущий в очаге огонь. Рыжий старательно колол дрова, припасенные какой-то доброй душой. У ног его лежал огненный арбалет — грозное оружие чужаков. Услышав покашливание гостя, оба как по команде подняли головы. Лаудсвильский медленно стряхивал с кожаных сапог налипший снег, глаза его настороженно шарили по темным углам сруба.

— Вроде все чисто. — Ара вынырнул из-за плеча владетеля Рекина.

Лаудсвильский счел нужным обидеться.

— Все бывает, благородный владетель, — сказал Тор, — тебя могли выследить.

— Между нами были кое-какие недоразумения…

— Что было, то прошло, — махнул рукой Тор. — Мы привезли золото.

Рыжий рывком поднял довольно увесистый мешок и бросил его под ноги владетелю. Лаудсвильский осторожно потрогал мешок носком сапога — сумма, судя по всему, здесь хранилась немалая. Рекин затосковал.

— Хватит, чтобы купить целую армию, — засмеялся Ара.

— Владетели — люди жадные, — вздохнул Рекин, — чем больше даешь, тем сильнее у них разыгрывается аппетит.

— Золота хватит, — успокоил Тор. — Если потребуется, дадим еще.

Лаудсвильский помянул про себя нехорошим словом и Чуба, и Шороха, и всех молчунов скопом — итог напряженной работы лежал сейчас в метре от руки, но, увы, уже не принадлежал ему.

За стеной сруба послышался топот копыт, сердце Рекина бешено заколотилось. Ара оттолкнул владетеля и первым выскочил на поляну.

— Какая неожиданная радость, — скривил он в усмешке губы, — сам капитан пожаловал к нам в гости.

Тор прислонился к стенке сруба и молча наблюдал за Чубом, чуть прищурив зеленые глаза. Рыжий встал в проеме дверей, потеснив Лаудсвильского, в руках он держал огненный арбалет, но оружие было опущено дулом вниз. Рекин на всякий случай отодвинулся в сторону, готовый в любую минуту упасть лицом в снег. Но ни Рыжий, ни Ара стрелять пока не собирались, а у Тора, если не считать мечей за спиной, оружия не было вовсе. Чуб казался спокойным. Одним движением он спрыгнул на землю и принялся отряхивать с полушубка липкий снег. Леденец остался в седле, так же, как и пятеро сопровождавших капитана меченых. Суранцы, которых тоже было пятеро, последовали примеру Чуба и стояли теперь на снегу, широко расставив для упора ноги, вскинув готовые к стрельбе арбалеты.

— Я не рад нашей встрече, — сказал Чуб, поворачиваясь к Аре, — тем более что эта встреча прощальная.

— Вот как, — удивился Ара, — и как скоро ты нас покидаешь?

— Вам лучше сложить оружие. — Чуб не среагировал на выходку меченого.

— А почему не вам? — спросил Тор и взмахнул рукой. Доски на крыше сруба раздвинулись, и оттуда высунулись свиные рыльца четырех огненных арбалетов.

— Ловко, — сказал Леденец, с трудом удерживая на месте испугавшегося коня.

Чуб покачал головой и недобро рассмеялся:

— Ты, я вижу, многому научился за это время, владетель Нидрасский.

— Учителя были хорошие, — отозвался Тор.

Лаудсвильского такой оборот событий испугал не на шутку: обе стороны могли посчитать его предателем. Что, однако, было верно лишь отчасти, ибо перед молчунами благородный Рекин был чист. Место встречи он назвал им совершенно правильно, и у рыбоглазых было достаточно времени, чтобы выследить Тора и установить точное количество сопровождающих его лиц и их боевой потенциал. Но молчуны крупно промахнулись, вольно или невольно подставив Чуба и Леденца под дула огненных арбалетов, которые, как подозревал Лаудсвильский, находятся, скорее всего, в руках владетелей. А уж благородные Агмундский и Маэларский не промахнутся, если им доведется стрелять в такую мишень, как капитан меченых, с расстояния десяти — пятнадцати метров.

— Пора расходиться, — сказал Леденец, — встреча явно не удалась.

Лаудсвильский был согласен с третьим лейтенантом Башни. Противники просто изрешетят друг друга на таком расстоянии, и победителей уж точно не будет. Однако Чуб, к удивлению благородного Рекина, отрицательно покачал головой и пристально глянул в глаза Тору:

— Кто-то из нас должен остаться здесь — двоим в этом мире будет уже тесно.

Чуб расстегнул ремни и сбросил с плеч полушубок. Меченые заволновались, потянулись к арбалетом, но третий лейтенант сердитым окриком остановил их.

— Это не по нашим законам, — сказал Леденец капитану, — меченые не дерутся друг с другом.

— Тор Нидрасский изменил Башне, и если я не могу его повесить, то придется убить собственной рукой.

— Капитан прав, — сказал Тор, — слишком уж далеко разошлись мы во взглядах на мир.

Рыжий и Ара переглянулись, Ара шагнул было вперед, но остановился, ибо сказать ему было нечего. Не было слов, которые могли бы примирить двух дорогих сердцу меченого людей, и оставалось только в бессилии сжимать кулаки да посылать проклятия неведомо в чей адрес.

Тор выхватил из-за плеч мечи, Чуб отступил на два шага и сделал то же самое. Ни тот, ни другой не спешили начинать поединок, а молча и упорно смотрели в глаза друг другу. То ли искали слабину, то ли прощались навек.

— Стой, — крикнул Ара, — нужно утрамбовать снег и сделать площадку побольше.

Противники опустили мечи, соглашаясь с ним. Трудно сказать, на что рассчитывал Ара, оттягивая начало поединка, наверное, на чудо. Меченые угрюмо утаптывали снег. Тор откинул голову и не мигая смотрел, как падают с неба крупные пушистые снежинки. Через минуту лицо его стало влажным, и он вытер его рукавом куртки.

— И все-таки это глупо, — сказал Леденец.

Ни Тор, ни Чуб никак не отреагировали на его слова. Кажется, они уже все решили для себя, и чужое мнение ничего не могло изменить в свершившемся факте вражды, опровергнуть который могла только смерть.

— Перестрелка исключается, — сказал Чуб, поднимая мечи. — В случае моей смерти расходитесь мирно.

— Согласен, — подтвердил Тор, — кто бы ни погиб, пусть это будет последняя кровь, хотя бы сегодня.

Тор был чуть выше Чуба, стройнее и стремительнее в движениях. Плотный широкоплечий Чуб был тяжелее и увереннее стоял на ногах. Кроме того, он был куда опытнее своего молодого противника и прошел хорошую школу. Руки его обладали удивительной подвижностью, приобретенной в ходе многолетних тренировок. Тор активно атаковал, то и дело меняя направление, а также силу и скорость наносимых ударов, он то падал на колени, то стремительно взмывал вверх. Чуб дрался экономно, почти не делая размашистых движений, но при этом зорко отслеживая передвижения порывистого противника. Их поединок напоминал схватку молодого орла с матерым волком, и трудно пока было определить, на чьей стороне преимущество. Рекин Лаудсвильский, которому самое время было уносить ноги, с трудом оторвал глаза от захватывающего зрелища и сделал первый робкий шаг в сторону. Никто не обратил на него внимания, даже суранцы, не меньше меченых увлеченные происходящим.

Тор по-прежнему сохранял невозмутимость, на лице Чуба стыла все та же холодная усмешка, но в поединке что-то надломилось. Меченые опытным глазом ухватили это сразу. Чуб начал потихоньку сдавать: наносимые им удары потеряли силу и четкость. Выпады Тора, наоборот, становились все опаснее — мечи со свистом проносились в тревожной близости от тела капитана. Наконец Тор ударом справа достал плечо Чуба. Одежда капитана окрасилась кровью, капитан отпрыгнул и опустил мечи.

— Нет, — сказал Чуб, делая шаг вперед, — меченых кровью не испугаешь.

Клинки скрестились вновь, и теперь уже капитан теснил своего противника, нанося удары то справа, то слева. Тор резко откачнулся назад, а потом столь же стремительно рванулся вперед, распластавшись над землей, словно большая черная птица, и падая нанес правым мечом колющий удар в грудь Чуба, точно между пластин панциря. Это был выпад Туза, так хорошо известный Чубу, но странный и необъяснимый у Тора, никогда не видевшего своего отца. Чуб зашатался: живой Туз стоял перед ним, укоризненно глядя на товарища. А за его спиной пылала Башня, где плавились камни и разрывались сердца меченых, собственной кровью пытавшихся погасить набирающий силу огонь. Душа Чуба рвалась к своим, но ноги подгибались, не в силах сделать и шага.

— Туз, — позвал он в надежде на помощь.

— Я — Тор, капитан, слышишь.

— Глаза, — вспомнил вдруг Чуб. — Зеленые глаза Гильдис.

Он ошибся — друзья не возвращаются. Это ему придется сделать к ним самый трудный в жизни шаг. И он его сделал, а сделав, рухнул в багровый туман, загребая белый снег испачканными кровью руками.

Меченые растерянно столпились вокруг капитана. С малых лет Чуб заменял им отца и мать, он был их единственной опорой в чужом и враждебном мире. Все рухнуло в одну минуту вместе с этим человеком, без всякой надежды на возрождение.

Тор стоял в стороне, глядя потухшими глазами в серое враждебное небо. Снег прекратился, и нечем было охладить сухое от жара лицо.

— Уезжайте, — тихо сказал Леденец.

Ара бросил на лейтенанта растерянный взгляд, потом опомнился и кивнул. Спрыгнувший с крыши Соболь подвел Тору коня. Тор с трудом взобрался в седло, беспрестанно оглядываясь назад, где на побуревшем от крови снегу лежал мертвый Чуб. Соболь огрел его коня плетью, и семеро всадников стремительно понеслись прочь от лесной опушки.

Глава 4 ЛОСЬ

Лось проснулся от неясного шума, доносившегося издалека. Встревоженный, он подошел к окну: по двору мелькали тени, но не они были источником его беспокойства. Чутким ухом Лось уловил треск очередей огненных арбалетов — стреляли не во дворе, стреляли в дальних помещениях королевского замка. Капитан похолодел: вчерашняя бурная ссора между Шорохом и Леденцом не предвещала ему спокойной жизни, но он никак не предполагал, что развязка наступит так скоро. Шорох, поддерживаемый молчунами, настаивал на немедленном штурме замка Хольм. Леденец возражал, требуя прекращения бессмысленной войны и возвращения в Приграничье, откуда уже неслись призывы о помощи. Третий лейтенант утверждал, что цель войны достигнута: никто и ничто не помешает меченым возродить Башню.

Чирс привычно улыбался, пожимая плечами, и в спор лейтенантов не вмешивался, но у Лося не было сомнений, что чужак на стороне Шороха, а не Леденца. Шорох же считал, что, пока в Нордлэнде не утвердилась покорная Башне власть, войну следует продолжать. Если бы второй лейтенант выражал только свое мнение, им можно было бы пренебречь, но за Шорохом стоял Драбант, и это понимали все. Лось вынужден был сделать вид, что колеблется, и пообещал дать ответ через несколько дней. Ему нужно было время, месяц или хотя бы неделя, чтобы взять бразды правления в свои руки, но, похоже, ему не дали и суток.

Лось застегнул ремни и решительно толкнул дверь. Двое меченых бежали по коридору с обнаженными мечами в руках. Лось мог бы поклясться, что они узнали своего капитана и даже расслышали его вопрос, но ни тот, ни другой не обернулись. Дело принимало скверный оборот — треск очередей звучал все отчетливее, а последняя простучала почти рядом.

Жох вылетел из-за угла, едва не сбив капитана с ног. Правая рука его была перебита, а в левой он держал окровавленный меч. Глаза меченого блуждали, а лицо было перекошено гримасой. Боль и отчаяние читались на этом когда-то веселом лице. Жох был обнажен по пояс, и его мускулистое тело представляло собой сплошную рану, словно он продирался сквозь лес мечей. Наверное, так оно и было: кроме двух пулевых ранений в грудь и плечо Лось насчитал на его теле не менее десятка колотых и резаных ран.

— Шорох, — простонал Жох в ответ на немой вопрос товарища, — и суранцы с ним. Беги, Лось, там ты уже никому не поможешь.

Ноги у Жоха подкосились, и он стал тяжело оседать на каменные плиты пола. Лось попытался удержать товарища, но вскоре понял, что это бесполезно. Жох умирал от потери крови и страшных ран, которые превратили его сильное молодое тело в кровоточащий кусок мяса.

Запыхавшийся суранец ошалело уставился на Лося. Присутствие капитана у тела преследуемого им человека оказалось для него полной неожиданностью. Взгляд его скользнул по неподвижному телу Жоха, и рука, сжимавшая огненный арбалет, непроизвольно дернулась.

— Что все это значит? — резко спросил Лось, делая быстрый шаг навстречу чужаку.

Но суранец уже оправился от смущения, дуло его автомата медленно поползло вверх. Он был уверен в своем превосходстве над безоружным капитаном, и в глазах его промелькнуло торжество. Лось не дал ему утвердиться в приятной мысли о собственном превосходстве — удар железных пальцев пришелся в кадык. Чужак захрипел, схватился руками за горло и медленно сполз по стене на пол. Лось сдернул с его плеча огненный арбалет и забросил его за спину.

Крики и топот становились все громче. Лось без труда определил, что блокированные в дальнем крыле замка люди Леденца отчаянно пытаются прорваться к выходу. За спиной капитана послышались торопливые шаги, Лось отступил в тень и оглянулся. Двое суранцев спешили на помощь своим товарищам. Огненные арбалеты они держали перед собой, готовые в любую секунду открыть стрельбу. Лось уложил их одной очередью.

Стрельба в тылу не осталась незамеченной Шорохом. Три молчуна скользили по коридору, почти сливаясь в полумраке с почерневшими от копоти светильников стенами. Следом, охраняя их от возможных неожиданностей, двигались двое меченых. В руках одного из них Лось разглядел автомат.

Внезапное появление капитана, вынырнувшего из ниоткуда, произвело большое впечатление на меченых. Комар даже присел от неожиданности. Молчуны тоже встревожились и тихо зашептались между собой.

— Леденец изменил Башне, — наконец произнес один из них, которого звали Рысом, — Шорох решил покарать изменника.

— Карать в Башне могу только я, — надменно вскинул голову Лось. — А кто изменник — это я сейчас выясню.

— Остается надеяться, что ты еще капитан, — ухмыльнулся Рыс.

Лось, не говоря лишнего слова, выпустил короткую очередь ему в живот.

— Кто еще сомневается?

Меченые растерянно переглянулись. Два уцелевших молчуна, с лицами куда более бледными, чем обычно, жались к каменной стене, бросая на Лося испуганные взгляды. Но никто не произнес ни единого слова в ответ на заданный вопрос.

— Вперед, — приказал Лось молчунам.

Проходя мимо Комара, капитан молча сдернул с его плеча грозное оружие. Меченый собрался было запротестовать, но, взглянув в перекошенное лицо Лося, почел за лучшее промолчать.

Появление Лося не стало для Шороха неожиданностью. Второй лейтенант стоял в окружении суранцев и меченых, вызывающе поглядывая на приближающегося капитана. Несколько десятков стволов качнулись в сторону вошедшего. Лось искал глазами Чирса, но не нашел. Зато Кон и Гере были здесь — злые лица молчунов не предвещали капитану ничего хорошего. Драбант стоял в стороне, в проеме окна, и Лось заметил его не сразу. Молчун даже не пытался заговорить и объясниться: похоже, он давно уже решил все для себя и не нуждался ни в одобрении, ни в осуждении. Жизнь и смерть окружающих была теперь в его воле, и сознание собственной значимости делало Драбанта неуязвимым и неприступным. С десяток убитых меченых и суранцев лежали на полу в самых причудливых позах. Драка здесь, судя по всему, была нешуточной. Ни Леденца, ни Резвого, ни Зуба среди убитых не было.

— Что скажешь, Лось? — спросил Шорох почти весело. Он не выпускал из рук огненного арбалета, готовый в любую секунду нажать спусковой крючок. Отступление для второго лейтенанта было равносильно смерти, он это знал и готовился пройти начертанный молчуном Драбантом путь до конца.

— Где Леденец?

Леденцу крышка, — нервно дернулся Шорох. — Он сговорился с Тором Нидрасским, а теперь вот готовился сдать замок. Молчуны раскрыли заговор, но Леденец поднял бунт.

— Я поговорю с ним.

Шорох вопросительно глянул на Драбанта, тот утвердительно кивнул головой.

— Только учти, — зачастил второй лейтенант, — Леденцу не жить в любом случае, а остальные могут не сомневаться — волос не упадет с их головы, слово Шороха.

Леденец лежал в глубине комнаты, лицо его, покрытое мелкими капельками пота, было смертельно бледным. Дышал он тяжело, со свистом втягивая воздух, а при каждом выдохе в уголках его губ появлялись кровавые пузыри. Но Леденец был в сознании, услышав голос Лося, он приподнял голову и даже попробовал улыбнуться.

— Жох добрался?

Лось в ответ кивнул.

— Молодец, — третий лейтенант засмеялся и закашлялся одновременно, — я знал, что он прорвется.

Лось присел к столу, на котором умирал Леденец. Под правой рукой лейтенанта он разглядел автомат. Зуб, Резвый и еще несколько меченых тоже были вооружены огненными арбалетами суранцев. Видимо, Драбант с Шорохом в чем-то просчитались и не сумели захватить третьего лейтенанта врасплох. Бывшим владельцам этих плюющихся смертью стволов дорого обошлась эта ошибка.

— Шорох обещал всем жизнь в обмен на твою, Леденец.

— Врет, — убежденно сказал Зуб и тяжело вздохнул.

— У Шороха почти девяносто меченых и до полусотни суранцев, а вас полтора десятка.

— Не выпустят они нас, — поддержал товарища Резвый, и губы его обиженно дрогнули.

Был он самым младшим в Ожской дружине Лося, и тому не раз приходилось выручать его из разных передряг. Поговаривали, что Резвый был сыном Чуба, и, скорее всего, так оно и есть, поскольку появился он на свет через два года после разгрома Башни, но сам капитан ни словом, ни жестом не выдавал своих к нему чувств. Резвый всегда слепо шел за Лосем, не высказывая ему претензий. И, выходит, ошибся в своей слепой вере.

— Мне, как видишь, уже все равно, — глухо сказал Леденец. — Только ребята правы, обманет Шорох. Да и не в Шорохе дело — Башне, которую собирается строить новый капитан Драбант, не нужны такие меченые, как мы.

— Я помню, как погибала та Башня, — сказал вдруг Лось. — Все горело вокруг, а женщины выхватывали нас прямо из огня и дыма, не боясь ни мечей, ни стрел озверевших дружинников. Среди них была моя мать. Три года спустя ее убили псы Гоонского.

Леденец помнил и многое другое. Он помнил тот черный день, когда в Башню привезли тело ее капитана Туза. Это был страшный удар и страшное горе для всех. И только двое улыбались у погребального костра — Драбант и Негор. С тех самых пор Леденец возненавидел молчунов.

— Ладно, — хлопнул рукой по столу Лось, — Зуб и Резвый понесут лейтенанта. Остальным держаться наготове: стрелять только по моей команде.

— Правильно, — Леденец открыл глаза, и в этих глазах была решимость простившегося с жизнью человека, — только с одной поправкой: со мной вам не прорваться, поэтому опустите меня на пол поближе к Шороху и уносите ноги.

Шорох с удивлением взглянул на появившегося в дверях Лося.

— Я думал, что Леденец будет драться до конца.

— Леденцу уже все равно, — угрюмо бросил Лось.

Шорох понимающе вздохнул. Глаза его настороженно следили за процессией. Зуб и Резвый опустили почти потерявшего сознание Леденца на пол. Раненый со свистом втянул в себя воздух и открыл глаза. С детских лет они враждовали друг с другом. Не помогало ни вмешательство Чуба, ни хитрые уловки молчунов. Может быть, поэтому Чуб держал их все это время под своей рукой, сделав сначала сержантами, а потом и лейтенантами. Вражда была то явной, то глухой, но не прекращалась ни на минуту. Слишком уж разными людьми были второй и третий лейтенанты Башни. И вот настал день торжества Шороха, но второй лейтенант, глядя на умирающего Леденца, не чувствовал даже намека на радость, скорее присутствовало чувство досады то ли на извечного соперника, то ли на себя.

— Бросайте оружие, — приказал Шорох меченым Леденца. — И ты, Лось, тоже.

— Вперед, — рявкнул Лось и нажал на спусковой крючок огненного арбалета. Целил он в Шороха, но тот успел метнуться за колонну, и очередь, выпущенная капитаном, опрокинула навзничь стоявшего в пяти шагах молчуна. Меченые Леденца, сметая все на своем пути, ринулись к выходу. Сам Леденец приподнялся с пола и полоснул из огненного арбалета по суранцам, бросившимся было преследовать бегущих.

— К окнам, — крикнул Драбант, — не дайте им прорваться к воротам.

Звон стекла дал понять Лосю, что призыв молчуна был услышан. Надо отдать должное Драбанту, он быстро сообразил, что преследовать бегущих в узких коридорах смертельно опасно, ибо умелый стрелок, оставленный в засаде, мог навалить горы трупов из неосторожных охотников.

Двор отлично просматривался из окон, занятых стрелками Драбанта во всех направлениях, от ворот до конюшни. Лось, прижавшись горячим лбом к холодному камню колонны, ждал, отсчитывая секунды. Треск огненных арбалетов у окон стал для него сигналом.

— Драбант, сука! — крикнул Лось и выстрелил в перекошенное яростью и страхом лицо молчуна, а после полоснул по спинам приникших к окнам стрелков.

Сразу же десятки огненных арбалетов злобно огрызнулись в ответ, и отшатнувшийся к стене капитан Башни принял в свое тело весь свинец, предназначенный его друзьям.

Глава 5 СЛЕД ХРАМА

Тор пропьянствовал всю ночь, запершись в одном из залов Нидрасского дома вместе с Арой и Волком. Рыжий, увидев их опухшие с перепоя лица, только крякнул в сердцах. Эйрик Маэларский вздохнул: обстановка складывалась из рук вон. Не приходилось сомневаться, что меченые рано или поздно опомнятся и постараются сполна рассчитаться с Тором за смерть Чуба. Но самого владетеля Нидрасского это обстоятельство волновало мало.Мутными глазами смотрел он на Эйрика и Рыжего, а их предостережения не доходили до его затуманенного алкоголем сознания.

— Пошли кого-нибудь за Данной, — шепнул Рыжему Маэларский, — может, она сумеет его уговорить.

Рыжий только рукой махнул — он знал Тора лучше Эйрика, знал, какой бес иногда вселяется в товарища и как трудно бывает с ним сладить. Смерть Чуба потрясла всех меченых, а уж про Тора и говорить нечего. Тор пытается залить душевную боль вином, но вряд ли ему это удастся. Тризна по капитану меченых грозила затянуться и запросто обернуться новыми похоронами. Шорох ждать себя не заставит, а Лось, как это было в истории с Лебедем, просто отойдет в тень. Жизнь оборачивалась нелепым кошмаром: Чуб убит, Лэнд в руинах, а на границе орудует орда кочевников, грабя и убивая крестьян. И нет человека, способного объединить Лэнд для отпора новому нашествию. Так уже было добрую сотню лет назад, но у людей слишком короткая память. А Чуб ошибся: месть порождает только ответную месть и более ничего. Нельзя объединить людей ненавистью и страхом, рано или поздно все рушится, и уцелевшим остаются только обломки показного величия да проклятия ограбленных людей.

Тор открыл покрасневшие от бессонницы и пьянства глаза и посмотрел на вошедшую женщину. Волк поднял голову, икнул и пьяно улыбнулся ей. Ара, сохранявший еще остатки разума, с тревогой покосился на дверь, прикидывая в уме, как бы побыстрее ретироваться из зала, не роняя при этом собственного достоинства. В том, что разговор будет не самым приятным, он не сомневался. Меченый незаметно подмигнул Волку, указывая на выход, но тот, удобно устроившись в кресле, не был расположен его покидать.

Тор наполнил до краев кубок и протянул его Данне. Странно, он не казался особенно пьяным, во всяком случае, вытянутая рука ни разу не дрогнула, и ни капли вина не пролилось на стол. И только Ара, знавший, сколько в действительности выпито за сегодняшнюю ночь, понимал, что Тор не просто пьян, а уже находится за той чертой, когда человек перестает быть человеком, превращаясь в животное, буйное и страшное.

Ара затосковал и предпринял героическую попытку скрыться. Ноги довольно плохо его слушались, а пол уходил то вправо, то влево. Меченый с трудом, но все-таки устоял на ногах. Тору наконец надоело держать кубок в вытянутой руке, и он со злостью отшвырнул его в сторону. Кубок ударился о висевший на стене щит и со звоном покатился по плитам. Ара с интересом наблюдал, как серебряная посудина, крутясь волчком, вкатывается под стоящее у стены кресло. Пол, похоже, начал успокаиваться, крутую волну сменила легкая зыбь. Ара сделал один шаг вперед, потом другой и с трудом добрался до двери. У порога он остановился и оглянулся: Тор и Данна все так же не отрываясь смотрели в глаза друг другу. Это было уж слишком, и Ара, не раздумывая больше, выскользнул из комнаты.

— Кочевники осадили Ожский замок. Густав прислал гонца с просьбой о помощи.

Тор остался абсолютно равнодушным. Дурные вести не ходят поодиночке. Густав справится сам. А если нет, то, значит, так тому и быть. Все от него чего-то хотят, словно, родившись на свет, он раздал долговые расписки.

— Я убиваю всех, кого люблю, это проклятие преследует меня с самого рождения, — сказал Тор вслух. — А сейчас я жду Лося, чтобы убить и его.

— Лось не придет.

— Лжешь, ведьма. — Глаза Тора бешено сверкнули. — Лось придет, он никогда не простит мне смерть Чуба.

Он ненавидел ее в эту минуту и хотел, чтобы она это знала. Достойная сестра лицемерного брата. Словно змеи, вьются они вокруг него, готовые ужалить и отравить новым ядом ненависти, чтобы использовать потом в своих целях. Ты взял женщину, чужую Лэнду по крови и духу, владетель Тор, и, видимо, приходит пора расплачиваться за свою ошибку.

— Не знаю, что за мир тебя породил, но рано или поздно я до него доберусь.

Владетель знал, как она приходит в его мозг — желание было тем мостиком, который связывал их в минуту наслаждения и ужаса. Чужие мысли и чужая боль врывались в его сознание, как врываются в осажденную крепость враги, и не было сил противиться этому. И он видел мир, чужой и непонятный, хрипящий и воющий от ужаса и тоски. И это он, Тор, умирал сейчас, истекая кровью, на каменных плитах чужого города, и огненные стрелы летали над его головой. А вокруг рушились огромные здания, и серые обломки летели вниз чудовищным дождем. Нечто страшное, сотворенное безумцами из железа, надвигалось на Тора, изрыгая огонь; черные хлопья сажи забивали ему рот, мешая дышать, и не было сил, чтобы сбежать от этого кошмара.

Чужая боль и чужой кошмар. Странные, жуткие видения, которыми она расплачивалась за его любовь. Что за темная сила владела душой этой женщины, и почему он, Тор Нидрасский, позволял ей играть своим разумом и погружать в ночь свою душу? Что она хотела сказать ему? От чего он должен был ее защитить?

Тор медленно приходил в себя, освобождаясь от наваждения. Он с трудом узнал комнату, в которой сейчас находился. Это была его спальня. И женщина, которая лежала сейчас рядом с ним на ложе, звалась Данной. Тор слышал ее прерывистое неровное дыхание и ощущал тепло ее ладони на груди.

— Зачем? — спросил он хрипло.

— Ты должен понять это, Тор.

— Ужаса хватает и в реальном мире.

— Это память, Тор. Проклятие горданцев. Мы помним то, что другие уже забыли, опьяненные ненавистью. Все уже было. И кровь, и смерть. И все повторяется. Горданцы создали Храм, чтобы остановить этот ужас. Ты должен служить Великому, и я помогу тебе. Чирс поможет.

Данна говорила горячо и страстно, но Тора она не убедила. Какой там еще Великий! Разве Чирс служит делу мира и согласия? Разве не он натравил Чуба на Нордлэнд? Хотя, возможно, Тор и не совсем справедлив к чужаку. Война началась не с Чирса, она уже сотни лет раздирает Лэнд. Словно люди, живущие здесь, отравлены ядом взаимной ненависти или прокляты каким-то страшным проклятием. Все уже было, в этом Данна права. Но вновь кто-то невидимый раскручивает спираль братоубийства.

Резкий стук в дверь оборвал поток его мыслей. Тор тяжело поднялся и, покачиваясь от прихлынувшей вдруг слабости, подошел к двери. Бледный как смерть Рыжий возник на пороге.

— Лось убит, — сказал меченый, и губы его дрогнули, — Леденец тоже.

Тор отшатнулся и протестующе затряс головой.

— Драбант и Шорох, — коротко пояснил Рыжий, — Хватит предаваться скорби, Тор, пришла пора действовать.

Тор вышел в зал и оглядел уцелевших меченых. Из западни, устроенной молчунами и Шорохом, вырвалось только десять человек. Десять из тех тридцати, которые пошли за третьим лейтенантом меченых Леденцом. Где-то там, на каменных плитах двора королевского замка, остался лежать Зуб, прошитый автоматной очередью. А Жох умер у дверей капитанской комнаты.

— Шорох будет здесь с минуты на минуту. — Рыжий тронул оцепеневшего Тора за плечо.

— Вместе с мечеными Резвого нас только двадцать, — вздохнул Маэларский, — а у Шороха полторы сотни меченых и суранцев.

— Надо уходить в замок Хольм, — поддержал товарищей Сурок, — возвращаться с такими силами в Приграничье бессмысленно.

— А остальные? — Тор все еще отказывался верить, что время разговоров прошло и начинается откровенная драка меченых с мечеными. Башня умирала и в агонии, затянувшейся на десятилетия, душила, мяла и рвала своих непокорных и бесшабашных сыновей.

— Остальные пошли с молчунами, — глухо сказал Рыжий. — Разве не Драбант, Гере, Негор, Сет растили их с детства? Так за кем, по-твоему, им идти?

Тор опустил голову: умом он все понимал, но сердце отказывалось смириться с неизбежным. Сколько было надежд еще год назад, все казалось таким простым и легко достижимым, а обернулись эти надежды кровью, гибелью друзей, кошмаром разорения. Кто виноват? Виноваты, наверное, все, а он, Тор, в первую голову — не смог убедить, удержать Чуба от авантюры, гибельной и для Башни, и для всего Лэнда.

— В замок Хольм, — произнес он наконец роковые слова.

Глава 6 УБЕЖИЩЕ КОРОЛЕЙ

Появление Нидрасского вызвало изрядный переполох в осажденном замке. С одной стороны, столь внушительное подкрепление не могло не радовать окружение королевы Ингрид, с другой стороны, благородный Тор был столь опасной и непредсказуемой фигурой, что любой здравомыслящий человек предпочел бы держаться от него подальше. Такого мнения придерживался, в частности, осторожный Бент Хаслумский, пытавшийся предостеречь королеву от опрометчивого шага. Вдовствующая королева отчаянно скучала в захолустном замке. Бенту порой казалось, что ее Величество была бы рада даже нападению меченых на замок Хольм — все-таки развлечение. Такое легкомыслие в столь тяжелый для Нордлэнда час покоробило Хаслумского. Потеряв мужа и королевство, благородная Ингрид не утратила ни твердости характера, ни высокомерия, ни властолюбия. К сожалению, все эти в общем-то неплохие качества проявлялись лишь в бесконечных раздорах с немногими еще сохранившими верность королевскому дому сановниками. Конечно, тяжело протекающая беременность королевы могла оправдать многое, но далеко не все. И в результате королевская свита редела с катастрофической быстротой. Хотя справедливости ради надо заметить, что дело здесь было не только во вздорном характере королевы, но и в упорных слухах о скором штурме замка Хольм. В том, что меченые не будут церемониться с защитниками замка, не сомневался никто. Бент уже начал подумывать о том, что, приехав сюда, он совершил роковую ошибку. Быть может, следовало бросить все и бежать подальше, в Вестлэнд, например, где ему был уготован более теплый прием.

Но подобный шаг означал бы отказ от честолюбивых планов, стал бы полным крахом надежд на возрождение Нордлэнда, ибо кто же, кроме Хаслумского, в столь суровые времена способен противостоять развалу. Бент не мечтал о короне, в этом его подозревали совершенно напрасно. Как умный человек, он предпочел бы держаться в тени блестящей и взбалмошной королевы Ингрид, скромно деля с ней власть в качестве первого министра и постель в качестве любовника. Хотя для последнего, как с горечью подозревал Бент, он уже недостаточно молод, и конкурентов у него будет хоть отбавляй.

Гибель капитана меченых Чуба не обрадовала Хаслумского, а скорее напугала. До сих пор его не покидала надежда договориться с капитаном. В конце концов, оба они были озабочены надвигающейся извне на Лэнд опасностью и вполне могли, как казалось Бенту, найти общий язык. То, что отцом ребенка Ингрид был меченый, сулило в будущем радужные перспективы. Если, существует меченый-владетель, то почему бы не быть меченому-королю. В свое время Бент намекал капитану на такое благоприятное развитие событий, и Чуб благосклонно внимал его словам. Объединив усилия Приграничья и Нордлэнда, Бент с Чубом вполне могли бы продиктовать свои условия Остлэнду и Вестлэнду, сделать то, чего не могли добиться король Рагнвальд и серый орден. Конечно, меченые опасные союзники, но ведь и Хаслумский не лыком шит. Планы Чуба в отношении Тора не остались тайной для Бента. Надо отдать, должное Чубу, он не был грубым воякой, как полагали многие, но у этих планов был один существенный недостаток: они выводили из игры благородного Бента. И Хаслумский немало потрудился, чтобы возникшая в отношениях капитана и владетеля Нидрасского щель превратилась в глубокую пропасть. К его немалому удивлению, молчуны принялись активно ему в этом помогать, и даже чужак Чирс приложил к низвержению благородного Тора свою холеную руку.

Это была довольно тонкая работа, но, увы, не удалось избежать одного серьезного просчета, приведшего к неутешительному результату. Бент недооценил коротышку Хоя и переоценил способности молчунов просчитывать ситуацию. То ли молчун Гере не понял прозрачных намеков Хаслумского в отношении возможного побега, то ли не поверил ему, но была упущена возможность убить Тора во время попытки к бегству и тем решить все проблемы разом. К сожалению, Нидрасский остался жив и убил Чуба. Что за легкомыслие, Боже мой, государственному деятелю такого ранга драться на поединке с полоумным мальчишкой. Иногда Бент просто не понимал меченых. В один миг рухнуло возводимое с таким трудом здание, приходилось начинать все едва ли не с самого начала. Бент не сомневался в одном: молчуны ненавидят Тора Нидрасского и будут преследовать его по всему Лэнду, пока голова строптивого владетеля не слетит с плеч. В горячке могут прихватить и прекрасную головку Ингрид, да и самому Хаслумскому не поздоровится — как ни крути, а это именно он помог Тору избежать веревки. Вот почему Бент считал, что было бы лучше для всех, если бы опальный Нидрасский держался подальше от замка Хольм. Увы, королева Ингрид пропускала мимо ушей предостережения и намеки благородного Бента. В очередной раз приходилось с прискорбием констатировать, что личные интересы Ее Величества берут верх над интересами государства. Королева Ингрид назначила Тора Нидрасского комендантом замка Хольм, чем повергла мудрого сановника в глубочайшее уныние.

В том, что у благородного Тора рука тяжелая, убедились многие и очень скоро. Глухой ропот прокатился по замку Хольм и перекинулся на соседние замки, где нордлэндские владетели весьма внимательно следили за всем, что происходит вокруг юбки королевы. Большинству было все равно, от кого понесла Ингрид ребенка, но присутствие приграничного выскочки у королевского трона не нравилось никому. Недовольство нордлэндских владетелей усердно подогревал Рекин Лаудсвильский, укрывшийся от гнева меченых в замке своего друга владетеля Аграамского. Старый владетель отчаянно трусил, но прогнать опасного гостя не посмел.

Положение меченых после гибели Чуба и резни, устроенной Шорохом в королевском замке, сильно пошатнулось. Вассалы Башни, приграничные владетели, поднимали головы и все более дерзко поглядывали в сторону нового капитана, силой захватившего власть. Случай, доселе неслыханный в долгой истории Башни. Шорох повесил двух наиболее дерзких владетелей, что, однако, не утихомирило страсти, а скорее накалило их до опасного предела.

Лаудсвильский ликовал. Его усилия наконец стали приносить плоды, но, увы, ни одна бочка меда не обходится без ложки дегтя: пришли неприятные новости из замка Хольм. Как и следовало ожидать, старый дурак Бент не смог совладать с норовистой королевой. Рекин был вне себя от гнева: затратить столько усилий, пройти через унижения и пытки, устранить Чуба и Лося, почти справиться с молчунами и Шорохом — и все это ради того, чтобы плодами его победы воспользовался меченый авантюрист Тор Нидрасский. Было от чего скрипеть зубами благородному Лаудсвильскому. Владетель Аграамский с готовностью поддакивал разъяренному гостю.

От Унглинского пришли вести о появлении кочевников, но, вопреки ожиданиям, ни Тор, ни Шорох не бросились в родные края, рассудив, видимо, что все сейчас решается именно здесь, в Нордлэнде. Узел затягивался тугой, и, чтобы развязать его, требовалось большое напряжение ума и верные помощники. Ума Лаудсвильскому было не занимать, а вот с помощниками дело обстояло туго. Кроме старого дурака Аграамского, под рукой никого не было.

Владетель Аграамский наивно полагал, что благородный Рекин немедленно ринется в замок Хольм, чтобы своим присутствием помешать наглому узурпатору, но он плохо знал своего гостя. Менее всего Лаудсвильскому хотелось бы сейчас встречаться с Тором Нидрасским. Нет, в замок Хольм поедет владетель Аграамский.

Старик вздрогнул и побледнел: слухи о предстоящем штурме замка уже в самые ближайшие дни достигли и его ушей. Но переживания робкого владетеля мало волновали Рекина. Слишком многое было поставлено на карту, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Страдания, перенесенные ради общего дела, давали Лаудсвильскому право не считаться с мнением других, когда речь идет о благе государства. Возможно, владетель Аграамский думает иначе, но тем хуже для него. Генералу ордена истинных христиан интересно будет узнать, как служили некоторые орденские братья делу спасения веры. Многим придется напомнить о страхах и колебаниях в тяжкий для родины час. Напомнить и призвать к ответу.

Аграамский обмяк: дорогой друг Рекин неправильно его понял. Со своей стороны он готов пожертвовать всем ради торжества справедливости и спасения государства. Благородный Рекин оправдания серого брата принял и, снабдив строгими инструкциями, выпихнул из стен родного замка в большой и негостеприимный мир.

Тор с интересом слушал Грольфа Агмундского, вернувшегося из замка Фондем с совещания нордлэндских владетелей. Грольф был обескуражен и не скрывал своего разочарования.

— Эти крысы будут выжидать, — обнародовал он неутешительный вывод, — чтобы потом напасть на ослабевшего победителя.

Еще менее утешительным был доклад Эйрика Маэларского. Приграничные владетели, получив известие о нашествии кочевников, отказались выступить против Башни, ибо только меченые могли помочь им совладать с обрушившейся на Приграничье напастью. И Шорох твердо обещал им после взятия замка Хольм обрушить все имеющиеся у него под рукой силы на головы обнаглевших степняков.

— Что ж, — подвел итог разговору Тор, — рассчитывать, видимо, придется только на себя.

Для обороны замка сил хватало, но об активных действиях следовало пока забыть. А промедление между тем становилось все более опасным. Никто не помешает нордлэндским владетелям договориться с Шорохом и расплатиться головой Тора Нидрасского, да и своей королевой владетели не слишком дорожили. От замка к замку полз шепоток, что разумнее было бы выбрать короля из своей среды, природного нордлэндца. К счастью для Ингрид и ее неродившегося ребенка, претендентов на корону оказалось слишком много, и они с ходу включились в грызню за шкуру еще не убитого медведя. Подобное развитие событий сулило в будущем грандиозную междоусобицу в разоренной стране, и это обстоятельство отрезвило многих.

Владетель Аграамский чувствовал себя весьма неуютно. Выражения, в которых он передавал устное послание Лаудсвильского когда-то могущественному первому министру, связывали ему язык. Хаслумский внешне был совершенно спокоен, и только потемневшие от гнева глаза выдавали бурю, которая бушевала сейчас в его груди. Аграамский старался как мог, смягчая выражения, и даже вспотел от усердия, но инструкции, полученные им от Лаудсвильского, были весьма жесткими, и отступить от них владетель не посмел.

Хаслумский был оскорблен высокомерным посланием серых, но в глубине души не мог не признать справедливости их упреков. Да, он, Бент, может быть, впервые в жизни оказался не на высоте положения. У серой крысы Лаудсвильского был повод для выражения недовольства, правда, не в такой хамской форме. Придет время, и он припомнит Рекину эти слова, а сейчас следует молча проглотить обиду. Сведения, полученные от Рекина через владетеля Аграамского, были важными. Если распорядиться ими умело, то достичь можно будет очень многого.

Королева Ингрид была оскорблена, губы ее побелели от бешенства, а глаза метали искры под стать ее огненным волосам. Был момент, когда Бент почти пожалел, что коснулся столь деликатной темы. Весть о том, что она не одна занимает место в сердце благородного Тора, повергла Ингрид в неописуемую ярость. Выражения, которыми она наградила своего ветреного любовника, заставили покраснеть даже много повидавшего на своем веку сановника. Слушая королеву, Бент пришел к неутешительному выводу, что даже в воспитании самых высокородных дам имеются пробелы. Господи, в какое время мы живем!

— Подлец! — Это слово было самым мягким из тех, которые королева выплеснула по адресу Нидрасского. — И он осмелился притащить свою потаскуху в мой замок.

— Не это главное, — мягко заметил Хаслумский, чем вызвал новую бурю, но теперь уже в свой адрес. Благородный Бент вынес ее со стоическим терпением.

— Ходят слухи о новом претенденте на трон Нордлэнда.

Ингрид умолкла на полуслове, в глазах ее появилась тревога:

— Каком претенденте?

Хаслумский потупился, чтобы скрыть торжество, и вздохнул. В подобных случаях самое главное — выдержать паузу.

— Не тяни, Бент, — встревожилась не на шутку Ингрид, — мы с тобой старые друзья — выкладывай все, что знаешь.

— Кое-кто считает, что ребенок, которого Ваше Величество носит под сердцем, вовсе не от короля Рагнвальда.

— А раньше это было такой уж тайной?

Королева, переваливаясь, подошла к креслу и неуверенно опустилась в него, словно и здесь ждала каверзы от своих многочисленных недругов. Бент позлорадствовал в душе над ее тревогами, хотя это было глупо. Вся его будущая жизнь зависела от расположения этой женщины, ее падение будет его падением. Это не из-под ее задницы вытащат трон — это лишат власти Бента Хаслумского. Оставалось надеяться, что Ингрид об этом пока не догадывается.

— Обстоятельства изменились, Ваше Величество. К тому же вы дали повод для слухов, а меченые не слишком популярны сейчас в Нордлэнде.

— Но Тор…

— Владетель Нидрасский — меченый, — не слишком вежливо прервал королеву Бент. — Не важно, на чьей стороне он сейчас. Вашему Величеству известно, как относится к Нидрасскому генерал ордена истинных христиан.

— А может быть, благородный Тор не нравится и еще кому-то? — Ингрид пристально посмотрела Бенту в глаза.

— Может быть, — не смутился Хаслумский, — многие считают, что он лишний в замке Хольм. Я предупреждал Ваше Величество, что появление Тора вблизи трона вызовет бурю в нордлэндских замках.

— Тор сумеет постоять и за себя, и за меня.

— Может, и сумеет, — насмешливо проговорил Бент, — только захочет ли? У благородного Нидрасского большое сердце, ему, похоже, есть кого защищать и в других уголках Лэнда.

Глаза Ингрид сверкнули, но Бент видел в этой жизни и кое-что пострашнее женского гнева.

— Я подумаю. — В голосе ее прозвучало сомнение.

Благородной Ингрид было над чем подумать: решалась не только ее судьба, решалась судьба ее будущего ребенка. Но у Бента времени на колебания, свои или чужие, уже не осталось. Ему предстояло действовать, и действовать как можно решительнее.

— Благородный владетель Норангерский уже примеряет корону на свою голову, — бросил он небрежно, и это было почти правдой, — он договаривается за нашей спиной с Шорохом, и многие владетели на его стороне. Спасая этого мужчину, государыня, вы теряете все. Наверное, каждая женщина вправе распорядиться своей судьбой, но только не королева. Вы можете покинуть Бург, Ваше Величество, и отправиться за ним в Ожский замок. Вот только вправе ли королева лишить королевство еще не родившегося, но законного государя, ввергнув тем самым своих подданных в ужас междоусобной войны?

Бент не показался себе уж очень убедительным, но Ингрид, кажется, его поняла. Наверное, жестоко ставить ее перед таким страшным выбором, но, в конце концов, этот выбор диктует сама жизнь.

— Хорошо, Бент, — голос Ингрид упал почти до шепота, — я не против переговоров.

— С Шорохом? — уточнил существенное Хаслумский.

— Да, — после некоторой паузы ответила королева.

Следовало, однако, соблюдать осторожность — меченые Тора Нидрасского косо посматривали в сторону Хаслумского. Приходилось только сожалеть, что Лаудсвильский был далеко и не мог прийти на помощь. Старик Аграамский был неразворотлив, робок и ненадежен. Бент не сомневался, что он предаст всех при первом же нажиме, и тогда Хаслумскому придется туго. Однако Бент даже в этих тяжелых условиях не терял присутствия духа и надежды на успех предпринятой опасной затеи. И, как выяснилось, не напрасно. Связь с Шорохом удалось установить неожиданно легко, через давнего знакомца Гартвига, который хоть и потерял доверие новых хозяев после побега Тора Нидрасского, но со службы изгнан не был. Хаслумский не без основания полагал, что Гартвига ему подсовывают молчуны, но в создавшихся обстоятельствах это уже не имело особого значения.

Все складывалось как нельзя лучше, и Бент решил доложить о своих успехах благородной Ингрид. Королева встретила его холодно, и, хотя впрямую против намерений сановника не возражала, но ее решимость сильно поблекла за последнее время. Похоже. Ингрид мучили сомнения, она выглядела нездоровой. Следовало поторопиться — кто поймет душу женщины, а уж тем более такой женщины, как нордлэндская королева.

И Бент решился. Шорох встретил Хаслумского настороженно. Впрочем, иного трудно было ожидать от этого всегда улыбающегося и всегда готового ударить молодого человека. Бента слегка удивило отсутствие на переговорах Драбанта, который, по его мнению, после смерти Чуба должен был прибрать Башню к рукам. Удивило, но отнюдь не огорчило — он побаивался молчуна.

На сердце у Хаслумского было неспокойно. Он прибыл на встречу без охраны, да и какая охрана защитила бы его от меченых, а лишние глаза на таких переговорах ни к чему. Внешне Бент, однако, выглядел уверенным в себе, опыта ему было не занимать.

Шорох выслушал рассказ собеседника с большим вниманием.

— Тор ищет союзников?

— Да, — подтвердил владетель, — но пока без большого успеха.

Шорох кивнул и задумался, а может быть, просто взял паузу, предоставив инициативу гостю.

— Королева Ингрид считает, что ее пребывание в замке Хольм затянулось.

— Голубки поссорились, — догадался Шорох.

— Женщина, — со вздохом подтвердил Бент. — Благородный Тор слишком непостоянен в своих увлечениях.

— Я, кажется, знаю и имя женщины, и имя человека, открывшего глаза королеве Ингрид на недостойное поведение ее любовника.

Бент скромно потупился — в сообразительности этому молодому человеку не откажешь.

— И что же требует королева за голову Тора Нидрасского?

Хаслумского покоробило: сообразительность — это хорошо, но манеры Шороха оставляют желать лучшего.

— Королева Ингрид обеспокоена судьбой своего будущего ребенка. Кое-кто, пользуясь неразберихой, уже примеряет корону Нордлэнда в обход законного наследника короля Рагнвальда.

— Какая жестокая ирония судьбы, — покачал головой Шорох. — Человек еще не родился, а уже стал помехой для честолюбивых устремлений многих людей. Боюсь, при таких условиях он недолго протянет на этом свете, или я не прав?

— Прав, — кивнул головой Бент, — если у ребенка не будет сильных покровителей.

— И ты думаешь, что такие покровители найдутся?

— Этот ребенок от меченого, а разве Башня оставляет своих детей без опеки?

— Меченый король, — усмехнулся Шорох, — звучит неплохо.

— А почему бы и нет?

— Но согласится ли Ингрид играть роль куклы?

— А какую еще роль способна играть женщина в наши смутные времена?

Шорох не ответил и в задумчивости прошелся по комнате. Половица скрипнула под его сильными ногами, и Бент вздрогнул от неожиданности. Хаслумскому было не по себе — решалась его судьба, решалась судьба целого государства на многие десятилетия вперед, и если не все, то очень многое зависело от этого странного молодого человека, волею судьбы и молчунов вознесенного к вершинам власти. Правда, был еще Драбант… Или уже не было? Бенту вдруг пришло на ум, что молчун мог быть убит во время последних кровавых событий в королевском замке. Но если это так, то для Хаслумского его смерть была даром небес.

— Если мне не изменяет память, благородный Бент уже успел побывать нашим союзником, и, кажется, этот союз был расторгнут при весьма странных обстоятельствах?

Хаслумскому стало неуютно и от улыбки Шороха, и от вопроса, поставленного в лоб:

— Это недоразумение, я никогда не был сторонником Тора Нидрасского. Не забывай, что мой единственный сын был убит в его замке.

— Разве не меченый убил твоего сына?

— Этот меченый изменил Башне, или я ошибаюсь?

Теперь пришел черед бледнеть Шороху, капли пота вы ступили у него на лбу. Бент пожалел, что вообще затронул эту тему, хотя выбора у него не было — меченый сам загнал гостя в угол.

— Этот урод Хой действительно жил когда-то в моем доме, — поспешил с оправданиями Хаслумский, — но потом исчез. Кто мог подумать, что он свяжется с заговорщиками? Иногда мы совершенно напрасно не обращаем внимание на разную мелочь, а потом спотыкаемся на ровном, казалось бы, месте.

— Почему же благородный Бент не попытался оправдаться?

— Боюсь, почтенный Драбант не стал бы меня слушать.

— Да, — вздохнул Шорох, — рука у него была тяжелая.

Хаслумский возликовал, его предположения оказались верными. Смерть Драбанта открывала широчайшие перспективы расторопному человеку. Шорох стал капитаном, но положение его незавидное как вовне, так и внутри Башни. Он не Чуб и не Драбант. Этому человеку потребуется опора вне стен Башни, и такой опорой может стать Хаслумский. Шороху позарез нужен успех, и Бент готов поднести ему победу на блюдечке. Союз владетелю Хаслумскому следует заключать не с Башней, а с Шорохом. Вместе они могут достичь многого, и, надо полагать, новый капитан Башни это понимает.

— Я предлагаю тебе власть в Нордлэнде, но взамен ты отдашь мне не только Тора Нидрасского, но и Труффинна Унглинского.

Бент почувствовал, как задрожали пальцы и холодный пот выступил на лбу. Предложение Шороха не было для него неожиданностью, он подозревал, скорее, даже был уверен в глубине души, что за союз с меченым придется заплатить страшную цену.

— Это в твоих же интересах, благородный Бент, зачем тебе хлопоты с серыми, если ты переходишь на сторону Башни?

Новому союзнику нужны гарантии, это правильно, это по-государственному, но не так-то просто предать человека, с которым худо-бедно знаком три десятка лет.

— Я давно уже не встречался с Труффинном и не знаю, где он находится сейчас.

— У нас другие сведения. Благородный Бент, видимо, запамятовал, что виделся с генералом полмесяца назад.

— Память, — развел руками Хаслумский, — столько всего случилось с тех пор.

Шорох вежливо напомнил Бенту обстоятельства, при которых состоялась встреча, и имена присутствовавших на ней лиц. Нетрудно было догадаться, что у меченого был очень хороший информатор, и этим информатором мог быть только один человек — Рекин Лаудсвильский. Ибо, кроме этой лисы, просветить меченых на счет тайных свиданий серых просто некому.

— Если вы так хорошо обо всем осведомлены, то почему Унглинский еще на свободе?

— Труффинн очень осторожный человек, а бесценный проводник покинул нас в самый неподходящий момент. Увы, и у нас случаются промахи.

— Если Унглинский не доверял Рекину, то с какой стати он поверит мне?

— Бент Хаслумский — это не нищий авантюрист, за его спиной королева Ингрид. Труффинн согласится на встречу.

Да, он согласится. Ах, Труффинн, Труффинн… Жизнь еще не родившегося человека против жизни человека, уже пожившего и повидавшего мир. И волею судьбы решать этот вопрос выпало владетелю Хаслумскому. После мучительных, но непродолжительных раздумий благородный Бент сделал свой выбор.

Глава 7 ЗАПАДНЯ

Рыжий рассчитывал поразить Тора известием о встрече Бента Хаслумского с Шорохом, но тот в ответ даже бровью не повел. Сидел в задумчивости за столом и только что в носу не ковырял. Меченый был разочарован, но решил продолжать, тем более что тема была животрепещущей и, как бы это помягче выразиться, бросающей тень на одну известную особу.

— Тебе не кажется, что пришла пора вмешаться?

— Пусть договариваются, — равнодушно уронил Тор.

Лицо владетеля Нидрасского показалось Рыжему уставшим и поблекшим, а на посиневших его губах застыла кривая усмешка, прежде меченым не замечаемая.

— Шорох достал-таки Унглинского.

— Жалко Труффинна.

— Ты себя пожалей, — возмутился Рыжий, — твоя голова будет следующей.

Тор вновь вяло кивнул этой самой головой и отвернулся к окну. Рыжий выругался про себя и вышел, хлопнув дверью на прощанье. Ара шел ему навстречу по коридору, беззаботно улыбаясь и насвистывая веселый мотивчик. Вот кому нынешняя жизнь по вкусу, аж лоснится весь от удовольствия. Прилип к бабьей юбке — не оторвешь. А думать за всех должен Рыжий. Ара в ответ на ворчание товарища еще шире расплылся в улыбке. Пахло от него духами и еще черт знает чем. Рыжий даже сплюнул от отвращения.

— Пропадите вы все пропадом! Один скалит зубы, как дурачок на ярмарке, другой сидит надутый как сыч, не поймешь, о чем горюет, а я тут кручусь как белка в колесе.

Ара огляделся по сторонам и приложил палец к губам.

— Никак бабы не могут поделить нашего Тора, прямо на части рвут, оттого он и ходит как потерянный. Это тебе не девочек под лестницей щупать — проблема государственного масштаба.

Рыжий уловил в глазах товарища веселые огоньки и только вздохнул тяжело — серьезно разговаривать с этим шутом не было никакой возможности. Ара, с трудом сдерживая смех, проводил глазами обиженного товарища и поспешил к Тору.

— Сегодня ночью. — сказал он с порога. — Следовало рассказать обо всем Рыжему.

— Рыжий — меченый.

— А мы?

— И мы тоже, но пусть этот грех останется только на нашей душе.

Шорох не сомневался в искренности Хаслумского, тем более что после казни Труффинна Унглинского тот крепко сидел у него на крючке. Но предосторожность никогда не помешает: меченые обшарили окрестности замка Хольм, однако ничего подозрительного не обнаружили. Не было никаких намеков и на активизацию нордлэндских владетелей, которые так и не пришли к единому мнению — на чьей стороне им выступать и выступать ли вообще. Разгром серого ордена потряс многих, а последовавшие затем казни заставили чрезмерно болтливых прикусит языки.

Осторожный Шорох выделил десяток меченых на случай, если какой-нибудь местный владетель воспылает вдруг верноподданническими чувствами и поспешит на помощь королеве. С умными людьми всегда можно договориться, но от дураков спасенья нет. Еще три десятка меченых и суранцев остались в Бурге — присматривать за приграничными вассалами. Шорох почти не сомневался в их лояльности, но береженого Бог бережет.

Узкая дорога едва вмещала трех всадников в ряд. Устроить здесь засаду было делом нетрудным. Достаточно посадить десяток решительных людей на склоне горы, и они могут натворить массу бед. Да и само по себе величественное зрелище, открывшееся глазам, способно было вселить неуверенность в робкие души. Тяжелые каменные глыбы нависали над тропой, готовые в любую минуту обрушиться на головы дерзких пришельцев, посягнувших на последнее убежище нордлэндских королей, остававшееся неприступным на протяжении многих веков. Шорох, опасаясь засады, выслал разведчиков к воротам замка, но ничего подозрительного они не обнаружили. Замок погружался в сон, и только часовые время от времени перекликались на его стенах. Гартвиг, высланный Хаслумским навстречу меченым, подтвердил, что все развивается по заранее обговоренному плану. Это известие успокоило капитана, но тем не менее он приказал удвоить осторожность.

Меченые один за другим скользили тенями к воротам заснувшего замка, но никто не подал сигнала тревоги. Ночь была тиха и безлунна. Легкий ветерок шевелил волосы на голове Шороха, а в остальном царствовала иллюзия полной неподвижности впавшего в вечную дрему мира. Наверху, в сторожевой башенке, металл звякнул о металл, и снова наступила тишина. Капитан почти физически ощущал присутствие человека в нескольких метрах над своей головой. На миг ему показалось, что он уловил чье-то прерывистое дыхание. Шорох приблизился к воротам и негромко свистнул. Ждать пришлось недолго, ворота распахнулись на удивление бесшумно: зияющий черный провал, за которым была полная неизвестность, и пугал и притягивал одновременно. Шорох огляделся, но в окружающем мире ничего не изменилось — тишина по-прежнему давила на уши и мозги. Меченые один за другим исчезали в черном провале, а Шорох все медлил. Суранец Рэм тронул капитана за плечо, но тот лишь досадливо махнул рукой. Что-то мешало Шороху до конца поверить в удачу, какая-то неведомая сила пригвоздила его к месту, и он едва удержался от того, чтобы подать сигнал об отходе.

Обширный внутренний двор замка Хольм без труда вобрал в себя семь десятков готовых на все людей, Шорох въехал в замок последним, все еще терзаясь сомнениями. Наступала минута решительных действий. Усилием воли капитан сбросил с себя оцепенение, сейчас многое зависело от его решительности и умения действовать напористо и быстро. Он сунул два пальца в рот и пронзительно засвистел. В руках меченых и суранцев вспыхнули факелы. И в ту же секунду Шорох уловил едва слышный скрип за спиной: ворота замка закрывались. Капитан среагировал мгновенно, черный, как сама ночь, конь поднялся на дыбы и отпрянул назад. В центре двора вдруг ухнул взрыв, и огромный столб пламени рванулся к небесам. Светло стало как днем, и Шорох увидел десятки, а то и сотни арбалетов, нацеленных в его сторону. Враги были везде: слева, справа, впереди, а позади наглухо запертые ворота. Он все-таки попался. Бент, будь ты проклят!

Шорох окинул полуослепшим взглядом своих людей: их уцелело едва ли две трети от начального числа, многие были ранены, оглушены взрывом или обожжены пламенем.

— Сдавайтесь, — раздался голос Тора Нидрасского.

Суранцы побросали оружие и сбились в кучу у самых ворот. Меченые угрюмо посматривали по сторонам, но арбалетов из рук не выпускали. Шорох не сомневался в их мужестве, как почти не сомневался и в том, что вырваться из тщательно подготовленной западни не удастся. Бесполезно было ломать железную решетку и тяжелые дубовые ворота. Если у них и был шанс уцелеть, то искать его следовало впереди. Следовало прорваться к главному дому и навязать защитникам замка рукопашный бой. У Тора мало меченых, а нордлэндцев можно и вовсе не брать в расчет. Шорох приказал своим людям подобрать брошенное суранцами оружие. Меченые бесцеремонно вытряхивали боеприпасы из своих не ко времени растерявшихся союзников. Трудно сказать, чего ждал Тор Нидрасский. Быть может, надеялся, что Шорох погиб во время взрыва. Но Шорох был жив и сдаваться не собирался. Одним движением он спрыгнул на землю, и его примеру последовали меченые, еще сидевшие в седлах.

— Арбалетчики, бейте по стенам, — крикнул Шорох охрипшим голосом, — остальные за мной.

Глухо зарокотали дьявольские машинки суранцев. Испуганные кони рванулись вперед, меченые бежали следом, укрываясь от стрел за их крупами. Был момент, когда Шороху показалось, что они все-таки прорвутся к дому. Защитники замка, не ожидавшие столь стремительной атаки от наголову, казалось бы, разбитого противника, похоже, растерялись, во всяком случае, над головами атакующих просвистело всего несколько стрел. Не более двадцати шагов оставалось Шороху до распахнутых дверей дома, где распоряжался ненавистный ему человек, когда огненный шар лопнул вдруг под его ногами, и капитан рухнул в черный, как сажа, провал, так до конца и не осознав, что жизнь оказалась короче выбранного пути.

— Прекратить стрельбу, — крикнул Тор, но услышали его не сразу.

Тор подошел к растерзанному взрывом порохового заряда врагу. Шорох был без сознания, жизнь не хотела покидать его ладно скроенного тела, залитая кровью грудь вздымалась высоко и часто, в последнем лихорадочном усилии удержать уходящее мгновение, которое, в сущности, и есть жизнь. Рядом со своим капитаном упали застигнутые взрывом пять меченых. Им повезло больше, чем Шороху, — они уже были мертвы. Тор вздохнул и отвернулся. Рыжий медленно потянул обеими руками берет с головы. Меченые Шороха оружия не сложили, но стрелять перестали и стояли теперь плотной группой, готовые умереть, если понадобится.

Обезумевшие кони метались по двору черными птицами, внося сумятицу и вызывая раздражение сиплым горестным ржанием. Рыжий содрогнулся. Меченых уцелело чуть больше тридцати, а по залитому кровью двору замка Хольм были разбросаны тела их товарищей, которым повезло меньше. Или больше? Кто победил, а кто потерпел поражение? Погибли Чуб, Лось, Леденец, Шорох и еще полсотни меченых. Но зачем? И кто в этом виноват? Или нет больше виноватых, а есть только мертвые, которых не воскресишь, и живые, которым предстоит возрождать Башню. Да полно, можно ли воскресить то, что утеряно в кровавых разборках? Шесть десятков меченых, готовых еще недавно вцепиться друг другу в глотку. Что они могут в этом враждебном мире? Кто поведет их за собой? Рыжий покосился в сторону Тора — этот мог бы, но захочет ли? И меченый ли он вообще, Тор Нидрасский?

— Где Чирс? — спросил Тор у лейтенанта суранцев Рэма, и голос его странно прозвучал в наступившей тишине.

Рэм в ответ только пожал плечами. Его покрытое пороховой гарью лицо выражало такую боль и отчаяние, что Тор не выдержал, отвернулся и пошел к дому, старательно обходя тела убитых.

Хаслумский был потрясен случившимся до глубины души. А душа испуганного владетеля трепетала даже не в пятках, а еще ниже, на каменных плитах заваленного трупами двора. Точно такой ужас он пережил только однажды, когда меченые брали штурмом замок короля Рагнвальда. Но тогда в душе Бента теплилась надежда, и эта надежда оправдалась. Мелькнула было у владетеля мысль, что Тор Нидрасский, возможно, не догадывается о его роли в этом деле, но он тут же ее отбросил. Бент вспомнил взгляд, которым наградил его Тор во время совещания как раз накануне трагических событий. Уже тогда Хаслумский ощутил этот страшный холодок под сердцем. Он вспомнил, как побледнела благородная Ингрид, как выругался сержант меченых Рыжий, для которого слова Тора оказались полной неожиданностью. Благородный Тор имен предателей не назвал, но дал понять, что они ему хорошо известны. Во второй раз этот мальчишка переиграл многоопытного Хаслумского, и кроме вполне естественного в создавшейся ситуации страха первый министр испытывал острое чувство досады: недооценил, недоглядел, понадеялся, что кривая выведет.

Бент заметался по комнате, трясущимися руками раздирая ворот богато расшитого кафтана. Сие пышное одеяние было приготовлено заранее специально для глаз прекрасной Ингрид. Какой же он идиот, Боже мой! По одному этому наряду Нидрасский определит, что Хаслумский ждал Шороха и не только ждал, но и готовил его ночной визит. Кафтан никак не хотел слезать с окаменевших вдруг плеч. Бент выругался и обессилено рухнул в кресло. Похоже, он начинает терять разум. Нужно успокоиться и взять себя в руки. Выход обязательно должен найтись. Не исключено,что Нидрасский случайно раскрыл заговор и, кроме догадок, ничем против его главного организатора не располагает. Хотя, если попались Гартвиг и Аграамский, у меченого доказательств против Бента будет с избытком. Уж эти-то постараются вылить на главаря как можно больше грязи, чтобы спасти свои шкуры. И если быть уж совсем честным, то Хаслумский на их месте поступил бы точно так же. А на своем? Разве он, Бент, главный предатель? Ингрид — вот кто несет ответственность за это, прямо скажем, грязное дело. Хаслумский всего лишь преданный слуга, исполнявший волю королевы. Тор пощадит Ингрид, непременно пощадит, она ведь носит под сердцем его ребенка, а своими отпрысками меченые дорожат. Это шанс для Бента, единственный шанс. Ингрид должна понять своего сановника. То, что для нее всего лишь легкая перебранка с любовником, для Бента смерть, и смерть мучительная.

Хаслумский подкрался к двери и приоткрыл ее — стражи не было. И это вселяло некоторые надежды. Хотя бежать из замка он все равно не смог бы, все выходы из него стерегли меченые. Этих не разжалобишь и не купишь. Нет, только Ингрид, она должна спасти своего преданного слугу.

Голубые глаза королевы при первых же словах Хаслумского выразили крайнюю степень изумления. Какой заговор?! Она, Ингрид, королева Нордлэнда, организовала заговор, чтобы передать свою особу в руки меченых, от которых оборонялась в течение стольких месяцев? Видимо, благородный Бент просто сошел с ума. Она, женщина, боролась даже тогда, когда все мужчины побросали оружие, а некоторые перешли на сторону врага. И вот, когда победа наконец одержана, ее пытаются облить грязью. И кто: жалкий интриган, перебежавший к меченым в самые трудные для королевства часы, прощенный своей государыней, но вновь предавший ее.

Негодование Ее Величества казалось столь искренним, что Бент невольно оглянулся. Нет, за его спиной никого не было, и вся эта напыщенная речь предназначалась именно для его ушей. Благородная Ингрид входила в образ спасительницы отечества, и первым ее зрителем далеко не случайно оказался Хаслумский. Бенту оставалось только горестно констатировать, что предела человеческой, а уж тем более женской подлости нет.

Появление владетеля Нидрасского прервало столь бурно начавшийся спектакль, и Бент был почти благодарен судьбе за это. Тор выглядел усталым и мрачным, похоже, его не слишком радовала одержанная победа. Хаслумский позлорадствовал над ним в душе, но тут же взял себя в руки. Не хватало еще, чтобы этот на редкость проницательный мальчишка угадал его мысли. Колдун он, что ли? А может, те слухи, которые распространяют о меченых, не такая уж полная ерунда? Недаром вокруг них с упорством увивается пришелец Чирс.

Тор Нидрасский не спешил с началом разговора, и его вольная поза указывала на то, что он отлично осознает, кто здесь хозяин положения. Однако настроен он был как будто миролюбиво и даже ответил небрежным кивком на поклон Хаслумского. Королева Ингрид, напротив, была настроена весьма решительно, в чем Бент уже имел возможность убедиться, и готовилась многое высказать в лицо хаму, который, не испросив разрешения, уселся в кресло в присутствии стоящей королевы.

— Если бы заговор, подготовленный Хаслумским и еще кое-кем, удался, то мне бы пришлось не стоять, а висеть перед тобой, Ингрид.

Сердце Бента дрогнуло и забилось часто. Благородный Тор и не думал скрывать, что участие королевы в заговоре не было для него тайной. Однако в его зеленых глазах не было и тени гнева, скорее там на век поселились грусть и тоска.

Королева не совсем логично обвинила владетеля Нидрасского в измене нордлэндской короне и лично ей. Последнее обвинение не было лишено оснований, и Тор рассмеялся, правда, не слишком весело. Смех ветреного любовника окончательно вывел из себя и без того рассерженную женщину. Из алых уст вырвалось несколько крепких выражений, уже привычных для Бента, но сильно удививших благородного Тора, тем более что эти выражения были по его адресу. На какое-то время меченый владетель утратил неприступно-высокомерный вид, и глаза его по-мальчишески блеснули.

— Я бы тебя выпорол, Ингрид, и за твои дела, и за твои слова, если бы не присутствие владетеля Хаслумского и твоя беременность.

Королева очень вовремя побледнела и покачнулась. Тор взлетел с кресла и подхватил ее на руки. Рыжие волосы женщины упали на его плечо. Бент вздохнул и деликатно отвернулся к окну. По двору лениво бродили куры, а он-то думал, что их съели во время осады. Надо будет отвесить пару оплеух повару за необоснованные утверждения о скудости запасов в замке Хольм.

Ее Величество, похоже, надумала очнуться. Нидрасский усадил ее в кресло. Ингрид бросила на Хаслумского уничтожающий взгляд. Бент и сам понимал, что он здесь лишний, но уйти именно сейчас, когда решался вопрос о жизни и смерти, было выше его сил.

— Я должен был бы повесить тебя, Бент, — Тор посмотрел на Хаслумского разом посуровевшими глазами, — но, думаю, что ты еще пригодишься королеве Ингрид в этой неспокойной стране.

Затаивший дыхание Бент облегченно всхлипнул.

— Разве Тор Нидрасский покидает Нордлэнд? — удивленно спросила королева.

— Мы уходим, — сказал Тор твердо, — место меченых на границе нашего мира, а не в сердце его.

— А как же я?

Нидрасский опустился на одно колено перед женщиной и взглянул ей прямо в глаза.

— Это только из-за ребенка, Тор, — прошептала она побелевшими губами.

— Я знаю, — сказал он, — знаю. Ты справишься, Ингрид, да и Бент тебе поможет.

— Клянусь! — задохнулся от полноты чувств Хаслумский.

— Но ведь ты же победил, — Ингрид положила руку на плечо Тора, — никто не посмеет перечить тебе. Ты можешь стать правителем Нордлэнда до совершеннолетия наследника. Неужели тебя не волнует судьба собственного ребенка — ты ведь отец.

Лицо владетеля Нидрасского исказила странная гримаса:

— Это хорошо, когда у ребенка есть отец, но плохо, если этот отец меченый.

— Но ведь ты не меченый, — выкрикнула Ингрид, — ты владетель!

— Я человек, Ингрид. Я не могу предать своих, когда им трудно. Если тебе будет плохо, Ингрид, я обязательно приду к тебе на помощь.

Ингрид со стоном откинулась на спинку кресла: этот мужчина, быть может, единственный настоящий мужчина в ее жизни, так и остался непонятен ей и в победах, и в поражениях, и в любви, и в ненависти.

— Все проходит и все забывается. — Тор на секунду припал к животу женщины лицом и резко выпрямился. — Прощай, Ингрид.

И эти слова отозвались гулким эхом во всех бесчисленных покоях замка Хольм, последнего убежища нордлэндских королей.

Меченые покинули Бург через день. Шестьдесят гордых всадников в последний раз проехали по грязным узким улочкам города, топча его мостовые копытами своих холеных коней. И немногочисленные робкие горожане, рискнувшие выглянуть на улицу из каменных нор в промозглое серое утро, так и не смогли понять в ту минуту, кого они провожают — победителей или побежденных. И не было радости в глазах, и не было в душе ликования, а был один на всех немой вопрос — что же дальше?

Сергей Шведов Черный колдун

Книга I ДОРОГА К ХРАМУ

Часть первая ТАКИЕ ЖЕ, КАК МЫ

Глава 1 СТЕПЬ

Тяжелое летнее оранжево-жаркое солнце медленно уходило за горизонт, бросая последние лучи на утомленный мир. С востока подул легкий ветерок, чуть потревоживший ошалевшую от зноя степь. Пожелтевшая трава качнулась, было, и тут же замерла, испуганная лишней тратой сил, которые еще могли ей пригодиться в борьбе с испепеляющим солнечным жаром.

Тор привстал на стременах: бескрайняя степь раскинулась до самого горизонта — ни деревца, ни возвышенности, за которые мог бы уцепиться взгляд, и только за его спиной, в отдалении, зеленел березовый колок, казавшийся неестественным, словно бы нарисованным чьей-то капризной рукой на пожелтевшем от времени полотне. Три дня и три ночи он поджидал здесь большой хлебный обоз, который Ара должен был привести из Приграничья. Десять меченых и десять суранцев, утомленные летней жарой, подремывали неподалеку. Оружие, накалившееся под безжалостным солнцем, жгло спины опухших от безделья людей. А обоз все не появлялся, и эта необъяснимая задержка тревожила капитана Башни. Выехать навстречу своему лейтенанту он не мог — в степи нет наезженных дорог. Единственным местом их встречи мог быть этот березовый колок на берегу безымянной речушки, которая и в эту пору, обмелев на две трети, оставалась тем пристанищем, где можно было напоить утомленный долгим переходом по степи скот.

— Может, сделаем пару верст, — предложил сержант суранцев Сулл, вытирая рукавом со лба капли пота.

Суранцы были более привычны к жаре, но и для них бесконечное ожидание становилось невыносимым. Сержант меченых Резвый только вздохнул тяжело, с надеждой поглядывая на капитана.

— Ладно, — махнул рукой Тор, — но не более двух верст. Два десятка всадников рванулась с места. Тор придержал заволновавшегося коня и потрепал его по горячей шее. Степь по-прежнему была пустынной и безмолвной, утих даже вселивший надежду ветерок, и в наступающих сумерках мир казался еще более унылым и чужим, чем днем. Если Ара не появится сегодня ночью или завтра утром, значит, случилось что-то серьезное. Неужели «глухари» проникли так глубоко? До сих пор они в этих местах не появлялись, и участок пути от Новой Башни до Приграничья оставался почти безопасным. Десять меченых, включая самого лейтенанта, — сила немалая, во всяком случае средних размеров кочевая орда им вполне по зубам. Иное дело «глухари» — эти пугали Тора своей непредсказуемостью и не ясностью целей. «Глухарями» их прозвал Рыжий, первым из меченых повстречавший неизвестных всадников в дальнем разъезде. Десять одетых в желтые халаты незнакомцев внезапно появились тогда перед сторожевым постом меченых. Попытки установить с ними контакт ни к чему не привели: молча проехали они мимо удивленных меченых и растворились в темноте.

Никаких враждебных действий предпринято не было, но Рыжий был встревожен этим событием не на шутку и, как оказалось, не зря. Спустя неделю «глухари» угнали скот, который пасся в нескольких верстах от Башни, убив при этом двух пастухов из Цоха, большого поселка на берегу Сны. Цоханцы бросились было в погоню за похитителями, но были остановлены плотной стрельбой из арбалетов и, потеряв несколько человек убитыми, вынуждены были вернуться ни с чем. Вождь цоханцев Барак, невысокий крепкий степняк с хитрым властным лицом, в тот же вечер приехал в Башню с печальными известиями. Тор грубо обругал степняка за то, что тот не обратился за помощью сразу, и тут же пожалел об этом. Барак побурел от обиды, и маленькие его глазки злобно блеснули из-под бараньей шапки. Так или иначе, но два десятка меченых с Рыжим во главе были отправлены в погоню. Поплутав сутки по степи, первый лейтенант меченых настиг похитителей, но те, заметив погоню, перебили весь скот и дали тягу. Преследовать их на утомленных конях не было никакой возможности. Рыжий был вне себя от бешенства, более всего его возмущала глупая жестокость похитителей — зачем же уничтожать скот, который является главной ценностью в степи?!

После возвращения Рыжего, в Башне собрали большой совет, на который пригласили вождей из ближайших поселков. Встревоженные происшествием степняки явились без проволочек, хотя их отношения с Башней складывались непросто. Меченые не раз ловили на себе враждебные взгляды, проезжая по Цоху, Сбенту или Сараю. Впрочем, и поселки частенько враждовали друг с другом из-за украденного скота и похищенных девушек. Однако в случае внешней опасности все семь поселков объединялись и могли выставить ополчение в две с половиной тысячи сабель. Появление меченых и суранцев они встретили хотя и без открытой, враждебности (степь широка, селись, кто хочет), но весьма настороженно. Золото их не интересовало. Желтый мягкий металл, который им предлагали пришельцы, вызывал у них легкое недоумение — куда его, бабам на украшение? Зато оружие меченых сразу же привлекло их жадные взоры. Охотно выменивали они лишь изделия из железа, острый недостаток в котором испытывали постоянно. Все попытки Тора выяснить у Барака степень его причастности к событиям шестилетней давности натыкались на глухую стену. Барак отрицал все, хотя, судя по разговорам, знал многое и про духов, и про лэндцев. Знал он и про меченых еще до того, как они появились вблизи его поселка. Тору иногда казалось, что и его имя небезызвестно Бараку с тех времен, когда капитан железной рукой вышибал разгулявшихся кочевников из Приграничья. Многим из них не довелось вернуться в родные степи, но Бараку повезло больше, чем иным его соплеменникам. О Храме степняк отказывался говорить наотрез, хотя про «глухарей» сказал, что они приходили и раньше, но разбоев не чинили. В вожди поселков в один голос утверждали, что нынешнее происшествие — это месть за появление меченых на степных землях, и требовали от капитана возмещения ущерба. Их утверждения могли быть правдой, но на вопрос Тора, кто такие «глухари» и какую силу представляют, степняки ответили гробовым молчанием. Не стали отвечать они и на вопросы Тора о таинственной стране Суран, которая лежала на востоке и о которой степняки знали, надо полагать, немало.

— Много городов, — сказал Барак, — и много людей.

И это было все, что удалось вытянуть из него Тору. Степняки дорожили своей независимостью и предпочитали держаться от чужаков подальше, лишь от случая к случаю приторговывая с забредавшими в эти глухие места купцами. О Суране мог бы рассказать Чирс, но он исчез два года назад и с тех пор никаких вестей о себе не подавал. Этот странный человек одновременно и притягивал и отталкивал Тора. Шесть лет назад он помог меченым справиться с кочевниками, потом внезапно исчез и — через год появился снова с боезапасом к огненным арбалетам суранцев. Его приезд оказался весьма кстати для Тора, готовившего большую экспедицию против стаи. Это Чирс посоветовал капитану строить Новую Башню в степи, у излучины реки Сны. По мнению Чирса, этот путь должен был стать путем торговых караванов с востока на запад и обратно. И потребуется сила, способная оградить мирных торговцев от нападения стаи и кочевников. Почему бы такой силой не стать меченым? Чирс обещал помощь в строительстве Новой Башни, но выполнять обещание пока не спешил. Впрочем, Тор понимал, что надеяться на помощь со стороны не стоит и надо обустраиваться самим. Пахотных земель здесь было в избытке, но требовались земледельцы. Тор решил переселить часть своих крестьян с Ожских и Хаарских земель в новые места. Поселенцы должны были прибыть вместе с обозом, вот почему капитан с таким нетерпением вглядывался в горизонт.

Осядут крестьяне на берегах Сны, и можно будет смело возрождать Башню. Тор мечтал о больших поселках, а то и о городах, про которые так любил рассказывать Чирс. Непредвиденная случайность могла сорвать его далеко идущие планы по освоению степи. Хотя, не исключено, что речь идет не о случайности, а о вмешательстве хорошо организованного противника, которому не понравилась активность меченых.

Три года назад меченые с боем прошли по краю Южного леса, уничтожая стойбища вожаков и вохров, но углубляться в глухие дебри не рискнули. Южный лес поражал своими грандиозными размерами, меченые затерялись бы в нем, как песчинки в озере Духов. И все-таки Тор не оставил планов по обузданию стаи, и Чирс обещал ему помощь таинственного Храма. Но где теперь этот непоседливый человек, и насколько велико его влияние в стране, где он не был многие годы? Чирс о родине своего отца распространяться не любил, и в его рассказах загадок было больше, чем отгадок. Это настораживало Тора и мешало поверить пришельцу до конца. Чирс не мог не чувствовать недоверия, но рассеивать его почему-то не торопился. Так или иначе, но, не имея обещанного Чирсом оружия и снаряжения, Тор вынужден был откладывать новую экспедицию в Южный лес на неопределенное время, и это было чревато новыми прорывами стаи в Приграничье. И хотя никаких тревожных сообщений от духов в это лето не поступало, сбрасывать стаю со счетов было бы преждевременно. Сотня вожаков, собравшихся вместе, вполне могла с помощью собак потрепать обоз. Тор уже жалел, что выделил Аре так мало людей, хотя, если подумать, вряд ли он мог выделить больше. Шестьдесят меченых и тридцать суранцев, это не Бог весть что, учитывая огромную территорию, которую им приходилось контролировать, не имея никакой защиты, за исключением деревянного частокола. Нужна была новая каменная Башня, способная выдержать малыми силами любые удары, и тогда уже можно развернуться по-настоящему. Шесть лет пролетели птицей, а сделано так мало...

Резвый первым подскакал к капитану. На его молодом раскрасневшемся лице играла безоблачная улыбка. Он обставил всех в бешеной скачке по ровной, как стол, степи и испытывал сейчас законное чувство гордости и за себя, и за своего рослого вороного коня. Вороной, проскакавший по степи не менее пяти верст, выглядел свежим, словно его только что вывели из стойла.

— Видели что-нибудь? — спросил Тор.

— Какая-то черная точка на горизонте, — выпалил Рез вый.

— Я ничего не видел, — вздохнул Сулл, переживавший свою неудачу. Суранцы все-таки неважные наездники, хотя Сулл во всех отношениях проворный парень. Тору вдруг захотелось огреть коня плетью и промчаться галопом по засыпающей степи.

— И все-таки там что-то движется, — настаивал Резвый, обладавший на редкость острым зрением.

— Может, это всего лишь осколок стаи? — предположил Сизарь.

Тор задумался: ехать навстречу черной точке или подождать? Сизарь-то, похоже, прав. К тому же в темноте не трудно будет потерять направление и разминуться с Арой, если это действительно он.

— Зажигайте костры, — приказал Тор.

Приготовленный загодя хворост вспыхнул, словно порох, огненные искры взлетели едва ли не к звездам. Тор поправил висевший на шее тяжелый автомат и вздохнул: скоро это грозное оружие превратится в никому ненужную игрушку — боеприпасы к огненным арбалетам были на исходе.

— По-моему, это обоз, — Резвый поднял голову и прислушался.

Тор уже и сам разглядел мелькающие вдали огни. Это могло быть только пламя факелов. Видимо, Ара, увидев костер, не стал останавливать обоз на отдых. Тор приказал двум меченым выехать навстречу огням — лишняя предосторожность в глухой степи не помешает. Обоз быстро приближался. Ара первым вынырнул из темноты и лихо прыгнул из седла едва ли не в костер. Лицо лейтенанта меченых было серым от пыли, но привычно веселым, обгорелая кожа слезала с него лоскутьями.

— Тебя Кристин в постель не пустит с такой рожей, — засмеялся Тор, обнимая товарища.

— Главное я сохранил, — возразил Ара.

Меченые шутками приветствовали товарищей, а в ответ слышались взрывы смеха. Тор отвел лейтенанта в сторону:

— Рассказывай.

— Эйрик Маэларский шлет тебе привет, — Ара улыбнулся почерневшими губами, — ну и хлеб, конечно.

— И как он там?

— Маэларский сидит твердо, но в Приграничье неспокойно. Бьерн Брандомский мутит воду. Неймется благородному владетелю, грезит о короне. В последнее время стал даже к Ожскому замку присматриваться, видимо, решил, что мы сгинули в Суранских степях. Я сказал Густаву, чтобы он не слишком церемонился с хитроумным Бьерном.

— А Ингуальд?

— Замок восстановили, да и земли Густав держит крепко, правда, не слишком обременяя мужиков повинностями, благо хозяйка далеко. Объявился в Приграничье Рекин Лаудсвильский, сунулся было в Ингуальд, но тут мы как раз подоспели, а то кое-кто начал уже забывать о меченых.

— Зашевелились серые?

— Зашевелились. Но Рекина опять обошли. Во главе ордена встал Хафтур Колбейн, мясник из Бурга. Чудны дела твои, Господи. Лаудсвильского здорово потрепали, и он прибежал в Приграничье зализывать раны. Бьерн его пригрел, и, боюсь, у Эйрика Маэларского будет немало хлопот с этой парочкой. Брандомский, узнав об избрании генералом ордена мясника, долго плевался, а потом заявил, что порывает с серыми все связи. В Бурге подняли головы владетели, но Хаслумский успешно натравливает на них серых, а сам отдыхает в сторонке. По-моему, ты не ошибся в Бенте, он сумеет удержать корону Нордлэнда на голове малолетнего Гарольда.

— Откуда у тебя столь подробные сведения о Нордлэнде?

— От Эйрика. Маэларский везде имеет шпионов. Большинство приграничных владетелей на его стороне и за тесный союз с королем Нордлэнда Гарольдом, то бишь с Бентом Хаслумским. Как видишь, все течет, все изменяется — вчерашний враг становится другом.

— А что слышно о чужаках?

— На выходе из Змеиного горла нас поджидал сюрприз: три десятка личностей неизвестной породы, — усмехнулся Ара. — Наверняка без Рекина здесь не обошлось, его люди обнюхивали нас до самого отъезда.

— Значит, Рекин унаследовал связи от Труффинна, не все досталось мяснику?

— Одного чужака мы живым прихватили, интересный тип, скажу тебе. Молчуны его трясли, но без особого успеха.

Ара свистнул, и меченые подтащили к костру человека со связанными за спиной руками, При свете костра лицо незнакомца показалось Тору маловыразительным. Бритый наголо или просто лысый череп чужака более всего напоминал дыню, изрядно сплюснутую с боков двумя хорошими ударами. Однако глаза были цепкими, злыми и твердо смотрели на капитана меченых.

Глава 2 ЖРЕЦ

— Кто ты такой? — спросил Тор.

— Меня зовут Кюрджи, я жрец Храма Великого.

— Откуда ты знаешь наш язык?

— Я часто бывал в твоей стране, варвар. Для познавших истину нет препятствий.

— А где твоя страна и где твой дом?

— Мой дом — весь мир.

— Недурно, — улыбнулся Ара. — Но ты и нам хоть не много земли оставь.

Жрец бросил на лейтенанта высокомерный взгляд и скривил в усмешке бесцветные губы.

— Что ты ищешь в наших краях? — спросил Тор, которому странный незнакомец нравился все меньше и меньше.

— Великому нужны новые слуги.

— И много? — вежливо поинтересовался Ара.

— Скоро весь мир будет лежать у ног Великого, и тогда наступит всеобщее благоденствие, без голода, без крови, без болезней.

— Зачем же ты пытался убить моих людей, если не хочешь крови?

— Ты и твои люди враги Великого, но когда вы станете его слугами, ни один волос не упадет с ваших голов.

— Где находится храм Великого?

— Везде, где светят солнце и луна.

— Ты говоришь загадками, жрец Кюрджи.

— Это загадка для варвара, а познавший истину не пройдет мимо света.

— А как давно ты сам познал истину? — спросил заинтересованный Сизарь.

— С тех пор, как служу Великому. Это он научил меня постигать души людей и повелевать их разумом.

— А что ты прочел в моей душе? — спросил Тор. Жрец очень старался, капитан даже почувствовал легкую боль в голове, но это, кажется, было все, на что оказался способен его нынешний собеседник.

— То ли Великий тебя обделил, Кюрджи, то ли ты от природы такой бездарный, но я знавал колдунов куда более способных, чем ты.

Жрец выглядел растерянным, но испуга в его глазах не было:

— Великий промоет тебе мозги, меченый, и тогда ты станешь покорным воле жрецов.

— Он и против меня пробовал применять свои фокусы, — жестко усмехнулся Ара. — Может и мне показать свое искусство?

— Вы сильные люди, варвары с севера, но жреца Великого не испугаешь болью.

— У нас тоже есть люди, подобные тебе, — Тор кивнул головой в сторону молчунов, стоявших в отдалении. — Ты уже имел случай с ними познакомиться.

— Они могли бы стать жрецами Великого, познав истину.

— А мы? — возмутился Ара. — Неужели только в слуги и годимся?

— Ты больше всего годишься в покойники, — криво улыбнулся Кюрджи, доказав, что чувство юмора жрецам Великого не чуждо.

— Люди, бывшие с тобой, тоже жрецы Храма?

— Только двое. Остальные просто пешки.

— Много таких пешек у Великого?

— Больше, чем звезд на небе, больше, чем песчинок на дне реки.

— Врет, — убежденно сказал Ара, когда жреца увели.

— Интересный тип, — Тор не скрыл озабоченности от лейтенанта. — Боюсь, непросто нам будет закрепиться в этих местах.

— Передай его Сету, — посоветовал Ара, — пусть молчуны вытрясут из него все, что можно.

Последний переход до Новой Башни не занял много времени. Да и дорога в этих местах была не столь трудна. Влажный ветерок, тянувший от реки, приносил желанную прохладу утомленным жарою путникам. Кони, вдоволь хлебнувшие воды, резво тянули груженые возы. Ни «глухари», ни кочевники не потревожили обоз, но на душе у Тора было неспокойно. Чирс далеко не все рассказал ему о Храме. Это стало ясно даже из того немногого, о чем проговорился Кюрджи. И снова всплывал давно уже мучивший Тора вопрос — можно ли верить Чирсу? Не слишком ли безоглядно Тор Нидрасский бросился в неведомый мир? Но ведь кто-то должен быть первым. Кто-то должен пробить глухие стены непонимания и неприятия, объединив разрозненные осколки некогда цельного и огромного мира. Так говорил Чирс, так думал и сам Тор. Это, пожалуй, было единственным, что связывало этих в остальном таких разных людей, если не считать Данны, конечно.

Все население Башни вышло встречать долгожданный обоз. Прибежали даже мальчишки из соседнего Цоха. Шум стоял невероятный. Ара привел с собой около трех десятков семей с Ожских, Хаарских и Ингуальдских земель. Их окружили женщины Башни; расспрашивая о новостях с родины, о своих близких, оставшихся в том, прежнем, почти уже нереальном мире. Вновь прибывшие растерянно озирались по сторонам, сбивчиво отвечая на вопросы. Нашлись и родственники, и односельчане, и просто знакомые. Меченые хотя и косо посматривали на своих женщин, но общению их с земляками не препятствовали.

Тор поискал глазами в толпе Данну и, не найдя, нахмурился. Данна не пришла его встречать, хотя жены всех остальных меченых были здесь. Может, это и к лучшему. Негоже капитану меченых общаться с женщиной на глазах у подчиненных. И без того дисциплина в Башне оставляет желать много лучшего. Взять хотя бы второго лейтенанта, который на глазах у всех целовал жену. Но Аре прощали то, что никогда не простили бы Тору, хотя бы потому, что он не только капитан Башни, но еще и ярл Хаарский, владетель Нидрасский и Ожский, убивший на поединке прежнего капитана меченых Чуба. Пока они идут за ним, но как далеко распространяется их доверие к новому капитану? Тор задумчиво обвел глазами площадь, забитую народом. Нет, это не Башня, это не крепость, где каждый воин часть монолита, готового обрушиться на врага по первому слову капитана. С женщинами надо что-то решать. Конечно, их можно отправить обратно в Приграничье, но где взять других? А ссориться из-за украденных женщин со степняками накладно по нынешним временам. Да и куда Тор прогонит Данну, которая к тому же не захочет уйти без сына.

Тор медленно двинулся вперед, ведя коня в поводу. Толпа равнодушно расступилась перед ним. Люди сторонились мрачного капитана Башни, и он не услышал ни одного приветливого слова из их уст. Удаления женщин требовали молчуны, но последователей среди меченых у них было немного. Разве что Рыжий, первый лейтенант Башни, поддержал молчунов, но до того вяло и неубедительно, что эта поддержка больше походила на откровенную насмешку. О чем глава молчунов Сет сказал в глаза первому лейтенанту. Рыжий только крякнул в ответ и жалобно посмотрел на Тора. Тор и сам был не без греха: Данна родила ему сначала дочь и уже только поэтому должна была уйти по всем законам Башни, а потом сына. Чем ближе Тор подходил к дому, тем больше аргументов в споре с молчунами приходило ему в голову, но самый веский однажды высказал Ара:

— Не из глины же нам меченых лепить!

К счастью, это понимает старик Сет, но и ему, похоже, нелегко успокаивать молчунов, этих главных ревнителей традиций Башни. Сет поддержал Тора с самого начала, вопреки настроениям остальных молчунов и поддерживал до сих пор, несмотря на все случавшиеся в Башне споры и ссоры. Странно, но старик, кажется, нашел общий язык с Данной. А вот Тору с этой женщиной приходилось не просто, и трудно было сказать, чьей вины здесь больше.

Наверное, они совершенно разные люди. Но если капитан не может поладить с женщиной, которую любит, то как же он сведет в единое целое несколько совершенно разных миров? В конце концов, все начинается с малого, с отношений между отдельными людьми, а эти отношения редко бывают простыми.

— Тор, — Рыжий хлопнул задумавшегося капитана по плечу, — ты что, уснул?

Тор вздрогнул и обернулся. Агнесс, пятилетняя дочь первого лейтенанта, показала ему длинный розовый язык. Рыжий смущенно засмеялся.

— Старик мудрит, — пояснил он капитану, — взялся и девок обучать. Раз, мол, живут в Башне, то пусть растут воинами.

Тору идея молчуна Сета показалась забавной и, пожалуй, разумной.

— Зря ты улыбаешься, — возмутился Рыжий, — посмотрим, что тебе Данна скажет по этому поводу.

Первому лейтенанту с женой не повезло, она родила ему уже двух дочерей, что не способствовало росту его авторитета в Башне.

— Со своей женой я как-нибудь договорюсь. Разговор о женщинах как всегда закончился ничем. Тор подозревал, что завел его Рыжий только с одной целью: в очередной раз доказать и себе, и капитану безвыходность положения. И, если честно, капитан не осуждал первого лейтенанта за эту шитую белыми нитками хитрость.

Рыжий тронул коня, Агнесс, сидевшая у него за спиной, обернулась и помахала Тору рукой. Тор хотел ответить ей тем же, но не успел: на крыльцо выскочил Бес и, увидев отца, издал радостный вопль. Но, похоже, этим воплем и была исчерпана радость семьи по поводу возвращения главы. Данна бросила на мужа острый взгляд из-под сердито сдвинутых бровей и отвернулась. Это было уж слишком, но капитан сдержал себя. Бес, черноволосый в мать мальчишка, оседлал ногу отца и раскачивался в свое удовольствие. Имя ему дали молчуны, но это было тайное имя, и никто кроме матери, по древнему обычаю меченых, этого имени не должен был знать. Зато прозвище, данное теми же молчунами, к большому неудовольствию Данны, как нельзя более подходило шустрому мальчишке. А вот дочери имя дал сам Тор и, кажется, угодил жене. Ула, годом старше Беса, была спокойной девочкой, похожей на отца, такой же светловолосой и зеленоглазой. Тор любил дочь, пожалуй, больше сына, но никогда и никому не признался бы в этом.

Вошел Ульф, семилетний, не по годам мрачный мальчик, брат по матери, незаживающая рана Тора Нидрасского. Ульф с годами все больше походил на своего отца, а может быть, это только казалось Тору, стремившемуся забыть ту страшную ночь. Ульф, кажется, чувствовал холодок в отношении к себе старшего брата и предпочитал держаться от него в отдалении. Мальчик не был меченым и уже начал осознавать свою обособленность в Башне. Тор собрался было отправить его к Эйрику Маэларскому, но Данна воспротивилась, и он махнул на это дело рукой.

— Рэм искал тебя, владетель Тор.

— Сколько раз тебе говорить, что здесь я не владетель, а капитан Башни.

Ульф упрямо засопел, но ничего не сказал. Бес бросил на отца встревоженный взгляд.

— Ты сначала сам разберись, кто ты такой, а уже потом ребенка учи, — вмешалась Данна.

Тор раздраженно фыркнул и опустил сына на пол. Бес обиделся, отошел в угол к Ульфу и оттуда бросал на отца рассерженные взгляды. Тор поднялся, нацепил мечи и, не сказав никому ни слова, вышел. Улица была пустынной, и только на обочине копошились в пыли равнодушные ко всему куры. Проходя мимо, Тор с наслаждением подцепил одну из них сапогом.

— Воюешь, капитан, — Рэм, тяжело дыша, нагонял Тора.

— Устроили тут курятник! Докладывай.

— Чирс прислал человека.

Наконец-то! Тор уже начал терять надежду, что загадочный горданец когда-нибудь объявится.

— Чирс назначил нам встречу в старом заброшенном городе.

— А дорогу мы туда найдем?

— Найдем, — не очень уверенно сказал Рэм. — В крайнем случае пленник нам поможет. Он наверняка знает в этих местах каждую тропку.

— Знать-то знает, но неизвестно, куда он нас по этим тропам заведет.

Глава 3 СЕТ

Тор собрал совет Башни вечером следующего дня. Вопрос предстояло решить сложный, и он не строил иллюзий, что все пройдет гладко. Рыжий в принципе не возражал против встречи с Чирсом. Рано или поздно Башне придется столкнуться с Храмом, и лишняя информация не помешает. Вопрос: можно ли доверять горданцу?

— Пока он нас не подводил, — заметил Волк, третий лейтенант Башни.

— Нам нужна помощь в борьбе с вохрами, — поддержал Волка Ара, — а без огненных стрел Чирса в Южные леса лучше не соваться.

— Никто не знает, сколь весомо слово Чирса в Храме, — не сдавался Рыжий. — Прежде чем разговаривать с чужаками, нужно построить каменную Башню.

— Если мы не причешем вохров прямо в их гнездах, Башню придется строить ближе к Приграничью, возможно даже на старом месте, и тогда прощай новые земли.

— Ара прав, — энергично рубанул рукой воздух Волк, — если Храму нужен выход к Большой воде, то он заинтересован в строительстве Башни не меньше нашего.

— Чирс тоже так говорит, — заметил Рэм.

— А «глухари»? А нападение на обоз? — напомнил Рыжий. — Если Храм так заинтересован в союзе, то почему не шлет своих послов?

— Возможно, они просто обнюхивают нас.

Тор помалкивал, давая лейтенантам возможность высказаться. Старик Сет тоже не спешил обнародовать свое мнение, хотя, если судить по глазам, разговор не был ему безразличен. Два ближайших помощника главного молчуна, Герс и Кон, неподвижными глыбами нависали над столом, и по их каменным лицам трудно было определить, волнует их поднятая проблема или нет. Герс и Кон были на первых ролях среди окружавших Чуба молчунов, и про Чирса они наверняка знали больше лейтенантов. Тор не доверял ни тому, ни другому: кровь Лося, Леденца и Жоха на руках этих молодцов. Время от времени он ловил на себе их враждебные взгляды и отвечал им тем же. Молчуны пошли за Тором, когда меченые признали его своим капитаном, но вряд ли их отношение к мятежнику коренным образом изменилось с тех пор.

— Надо полагать, Чирс не случайно назначил эту встречу, наверняка у него есть важное сообщение для нас, — сказал Ара. — Ехать надо, хотя, быть может, и не Тору.

— Речь не о Чирсе, — поморщился Рыжий, — речь о Храме. Построим Башню, и тогда нам что черт, что храмовик — все едино.

— Людей мало, — покачал головой Волк. — Степняков работать не заставишь.

— Заставлю, — пообещал Рыжий. — Дай срок.

— Вряд ли сейчас стоит ссориться с соседями, — покачал головой Волк, — две тысячи сабель — сила немалая.

Ара презрительно скривил губы. Степняков он за воинов не считал, обычные мужики с саблями в руках.

— Проблема не в том, какие они воины. Даже разбив их в сражении, мы ничего не выигрываем. Они скотоводы: соберут стада, и поминай, как звали. Это тебе не лэндовские мужики, которые без клочка своей земли протянут ноги. Проще заплатить им за помощь железом и оружием.

— Ты им дашь мечи, а они тебе этими мечами глотку перережут.

В словах второго лейтенанта была своя правда: даже лэндовские мужики порой теряли привычное терпение и брались за вилы, а уж со степняками и вовсе ухо следовало держать востро.

— Башню мы будем строить, — сказал Тор. — Я с этих земель не уйду, даже если Храм откажет нам в помощи. Оружие степнякам мы дадим, но не слишком много и не лучшего закала. Сурок подготовил чертежи и нашел камень. Возить камень, правда, далековато, но тут уж ничего не поделаешь.

Тор обвел присутствующих вопросительным взглядом — возражений не последовало.

— На встречу с Чирсом я возьму Ару и Рэма, а также два десятка меченых и десяток суранцев. Если будет такая возможность, то прогуляемся до самого Храма, но вам здесь расслабляться не следует.

— Смотри, Тор, — предостерег Рыжий, — с огнем играем.

— Бог не выдаст — свинья не съест, — успокоил его Ара.

— С вами поедут Герс и Кон, — своими словами Сет продемонстрировал солидарность с капитаном.

— Два молчуна — не мало ли? — осторожно усомнился Рыжий. — Неизвестно, с чем им придется столкнуться.

Тор усмехнулся про себя: Рыжий опасался молчунов и не хотел, чтобы их влияние возрастало в отсутствие капитана Башни. Понял это Сет или нет, но возражать первому лейтенанту не стал:

— С Герсом и Коном поедут еще трое.

Решение было принято, и лейтенанты, перебрасываясь на ходу шутками, покинули капитанский сруб. За ними ушли Герс и Кон, но Сет остался. Тор догадался, что предстоит серьезный разговор, и что старик скажет ему то, чего не обязательно знать лейтенантам Башни.

— Ты правильно сделал, выбрав себе в спутники меченых, но, может быть, ты ошибся относительно суранцев.

— Суранцы до сих пор честно выполняли свой долг, — удивился Тор, — вряд ли их можно заподозрить в коварстве.

— Я не о том, — досадливо поморщился старик, — Тебе предстоит не обычный поход, а скорее прыжок в неизведанное, и я не уверен, что суранцы готовы к такому прыжку. Все, что мы знаем о Храме, а знаем мы не так мало, позволяет предположить, что его служители используют не совсем обычные методы воздействия на людей.

— Но, кажется, для вас, молчунов, подобные методы не являются новостью.

Сет пристально посмотрел на капитана и кивнул головой:

— Мы применяем нечто похожее в борьбе со стаей.

— А люди?

— Если ты имеешь в виду меченых, то наши методы бессильны против вас. Ты слышал поговорку: меченый убивает мечом, а вохр взглядом?

— Слышал, но, честно говоря, не совсем уяснил ее суть.

— Вохры появились у наших границ давно, но ни в одной из древних книг мы не нашли даже намека на их существование. Значит, они продукт чудовищных катаклизмов, которые произошли на нашей планете много веков назад.

— Я плохо себе представляю тот прошлый, погибший мир, — признался Тор.

— Это наша вина: мы слишком тщательно оберегаем свои тайны. Первые упоминания о вохрах мы встречаем в хронике Башни более четырех сотен лет назад.

— Неужели так давно? — удивился Тор.

— Да, — усмехнулся Сет. — После страшной катастрофы наш уцелевший мирок откатился назад, словно под воз действием ударной волны, а потом застыл в полной неподвижности на долгие годы. Хроники меченых — это бесконечные описания кровавых побоищ, предательств, тайных убийств и отчаянной стойкости сыновей Башни. Вохры, вожаки, псы, монстры, о которых мы сейчас знаем только по старинным хроникам, — все эти твари с завидным постоянством и настойчивостью рвались в Приграничье и далее — в Лэнд. Башня на протяжении веков теряла своих воинов после встреч со стаей — сила, исходящая от вохров, разрушала их мозг.

— Но я сам дрался с вохрами, — возразил Тор, — и жив, как видишь.

— Это потому, что ты меченый. Ярл Гоонский поздно понял свою ошибку, но все-таки у него хватило ума ее понять. Он заключил с нами договор и не дал истребить меченых, а вы с детских лет участвовали в обороне Змеиного горла.

— А почему сила вохров безвредна для меченых?

— В жестокой схватке с монстрами выживали лишь те, кто мог им противостоять. Эти люди давали потомство, которое наследовало замечательные качества своих отцов. Отсюда родилось понятие «меченый». Нельзя было потерять даже одного такого воина.

— Но ведь женщины рожали не только мальчиков?

— В Приграничье немало людей, в той или иной мере унаследовавших свойства меченых от своих матерей, дочерей Башни. Когда Башня была в силе, мы отслеживали таких младенцев и в случае необходимости возвращали их за каменные стены. Теперь ты понял, почему я не доверяю суранцам Рэма?

— Ты считаешь, что Храм воздействует на людей подобно вохрам?

— Да, но более изощренно, не убивая, а порабощая их.

— Ты рассказал мне, как получаются меченые, но скрыл, откуда берутся молчуны.

— Способностью воздействовать на чужой мозг обладают в той или иной мере все люди, иногда во благо, чаще во зло. Мы научились находить наиболее способных еще в младенчестве и развивать их качества соответствующим образом. Мы нужны были Башне, и мы появились.

— Отец моей жены был горданцем... — неуверенно на чал Тор.

Сет с готовностью кивнул головой:

— Он многому научил свою дочь, когда она еще не соображала, чему ее учат. Мне кажется, что горданцы от природы обладают некоторыми качествами, которые отличают их от других людей. Хотя, не исключено, что эти качества привнесены искусственно, а потом закреплены в потомках.

— А мои дети?

— Мальчик унаследовал способности деда в большей степени, чем девочка.

— Я не хотел бы, чтобы об этом судачили в Башне.

— С нашей стороны утечки не будет, — сверкнул вдруг по-молодому глазами Сет, — Этот мальчик примирил тебя с молчунами, Тор, хотя ты этого, кажется, не заметил.

Тору эти слова Сета не понравились, но он не стал выставлять свои чувства напоказ. Молчуны были частью Башни, но частью ущербной и, наверное, остро чувствовали свою обособленность и неполноценность. Противостояние Чуба и Драбанта во многом было продиктовано именно этим обстоятельством.

— Ты слышал прежде о Гордане?

— Упоминания об этом городе встречаются в хрониках меченых, причем с давних времен. Пленные кочевники называли горданцев колдунами и повелителями молний. Я встречался когда-то с отцом твоей жены Ахаем, он производил впечатление очень сильного человека. Духи приняли его как брата. Я думаю, тебе следует поговорить с Данной, возможно, она расскажет тебе больше, чем рассказала мне.

Глава 4 ДВА СКОРПИОНА

— Мы уезжаем, — просто сказал Тор и по тому, как побледнело лицо женщины, понял, что она вполне разделяет его тревогу.

Данна крепко ухватила его за руку и произнесла только одно слово:

— Идем.

— Зачем?

— Так надо.

Данна не любила долгих объяснений и предпочитала словам жесты, короткие и повелительные. Такая манера общения раздражала Тора, но бывали минуты, когда он не находил в себе силы противостоять ей. Ночь была звездной и лунной, но Тор то и дело спотыкался в темноте, отчаянно ругаясь про себя. Данна видела в темноте как кошка — ночь была ее стихией, и Тор невольно робел перед ней в такие минуты. Какие-то неведомые силы порой поднимались из глубин ее существа, одновременно притягивающие иотталкивающие Тора. Широко распахнутые миру, черные, словно сотканные из тьмы, глаза этой женщины могли, казалось, видеть не только прошлое, но и будущее. Сила этих глаз завораживала Тора, и хотя он боролся отчаянно, устоять ему удавалось далеко не всегда.

Постепенно его глаза привыкали к темноте, и ночь уже не казалась такой беспросветно черной. Они миновали ворота Башни, где растерявшийся Сизарь хлопал удивленно глазами и долго при свете чадящего факела копался с тяжелыми запорами. Тор подосадовал и на себя, и на Данну. Теперь Сизарь разболтает о ночной прогулке капитана всей Башне, и долго еще потом местные кумушки будут шептаться о таинственной Ожской ведьме, околдовавшей Тора Нидрасского. Данна держалась особняком от остальных женщин Башни, и только Кристин, жена Ары, частенько бывала у них дома, но что связывало этих столь разных женщин, Тор не знал, да и не стремился узнать. Так или иначе, но Данну за глаза в Башне называли ведьмой. Тор не раз слышал шепот у себя за спиной, когда им случалось на людях появляться вместе. Это не способствовало повышению его авторитета, но, в конце концов, меченым к колдунам не привыкать, живут же в Башне молчуны, пусть поживет и ведьма.

А Данна шла все дальше и дальше от деревянных стен поселка, уверенно выбирая дорогу, пока, наконец, не вывела Тора на берег Сны.

— Ну и зачем мы сюда пришли, — недовольно пробурчал Тор, озираясь по сторонам.

— Зажигай костер, — приказала Данна.

Тор огляделся вокруг в поисках хвороста и без труда обнаружил его. Данна наверняка побывала здесь днем, и их сегодняшняя ночная прогулка вовсе не была внезапным капризом этой загадочной женщины. Костер загорелся не сразу, но все-таки загорелся, выхватив из темноты пятачок земли перед крутым обрывом. Данна стояла почти на самом его краю, запрокинув голову, и не отрываясь смотрела на сияющие над головой звезды. Тор тоже посмотрел в небо, но ничего любопытного там не обнаружил. Он вздохнул и опустился на землю возле костра. Капитан по опыту знал, что лучше Данне в такие минуты не мешать. Это загадочное молчание всегда его раздражало — что она высматривает среди звезд, какие мысли сейчас бродят в ее голове? Самым умным было бы плюнуть на все и уйти, но он почему-то продолжал неподвижно сидеть у костра и смотреть на женщину. Данна вдруг повела головой, тугая волна волос упала ей на лицо, она одним движением освободилась от одежды и сделала несколько шагов к краю обрыва. У Тора перехватило дыхание. Тело Данны скорее угадывалось в слабых отблесках костра. Она взмахнула руками и прыгнула вниз. Тор охнул и рванулся к обрыву. Он до сих пор боялся воды, и никакая сила не заставила бы его броситься в реку с такой высоты.

— Прыгай, — услышал он призыв из темноты.

Тор сбросил одежду и поежился то ли от подступающего страха, то ли от освежающего ночного ветерка. Черная пропасть внизу манила и отталкивала его. Вряд ли он решился бы прыгнуть с этого обрыва днем, но темнота скрадывала расстояние. Капитан закрыл глаза, сделал несколько шагов и стремительно рухнул вниз. Сердце едва не разорвалось в груди, когда разгоряченное тело соприкоснулось с обжигающе холодной водой. Тор, яростно работая ногами и руками, рванулся наверх. Рядом, над блестевшей под лунным светом поверхностью реки, чернела голова Данны. Тору показалось, что жена улыбается. Он с трудом держался на поверхности, беспомощно размахивая руками. Вода попала ему в рот, и Тор злобно отфыркивался, кося на Данну сердитыми глазами. Эта женщина безусловно была безумной, но и он сам недалеко от нее ушел, иначе не кинулся бы столь безрассудно вниз с обрыва. Данна потянула его за собой к противоположному пологому берегу. До него было довольно далеко, Тор вновь ощутил прилив страха и отчаянно рванулся назад. Данна не удерживала его, но и не поплыла следом. Тор поднял голову. Берег нависал над водой крутым уступом, выбраться здесь из реки было попросту невозможно. Он обругал себя за легкомыслие. Плавал Тор плохо и вряд ли мог долго продержаться на воде. А потому следовало, пока не иссякли силы, плыть за этой сумасшедшей.

К своему удивлению, Тор добрался все-таки до противоположного берега, хотя и порядочно выдохся при этом. Данна уже поджидала его. Отжимая волосы, она искоса посматривала на тяжело дышавшего мужа. Тор готов был поклясться, что она смеется, хотя и не видел выражения ее лица в темноте. Он рухнул молча ничком у ног женщины и с наслаждением вытянулся на горячем песке. Данна опустилась рядом и провела ладонью по его спине. Тор никак не отреагировал на ее ласку, он был сердит и не собирался так просто идти на мировую. Лица Данны он не видел, но по-прежнему был уверен, что она улыбается, глядя на него. Тор резко перевернулся на спину и приподнялся на локтях.

Так и есть, она действительно смеялась. Это было уж слишком: затащила его в воду, едва не утопила, а теперь еще и откровенно потешается над ним. И это в последнюю ночь перед расставанием, быть может, в последнюю их ночь!

Он откинулся на спину, закинув руки за голову, и уставился в звездное равнодушное небо. Данна чуть подалась вперед, и Тор ощутил ее дыхание на своем лице. Губы его потянулись к ее губам, но женщина в самый последний момент вдруг отшатнулась и встала. Тор стремительно прыгнул за ней прямо с земли, мгновенно напружинив все мышцы сильного гибкого тела, но промахнулся.

Данна бежала вдоль кромки воды по песчаному пляжу, широко разбрасывая ноги. Озверевший от обиды и распирающего тело желания, Тор бросился за ней следом. Он почти уже настиг ее, осталось только руку протянуть, но Данна вдруг стремительно рванулась в сторону, и Тор, не удержавшись на ногах, с размаху ткнулся лицом в песок. Это была игра, но игра серьезная, и Тор, задыхаясь от охватившей его ярости, принял ее условия.

Он все-таки настиг Данну у самого края березового колка и, безжалостно схватив за длинные густые волосы, швырнул на траву. Его глаза утонули в ее глазах, а ее губы с жадностью впились в его губы. Тор зарычал от удовольствия, вдыхая неповторимый аромат ее волос. Упругое тело женщины еще капризно изгибалось в его руках, а ноги уже плотно обхватывали бедра. Данна словно вбирала его целиком, дрожа и задыхаясь от наслаждения и муки...

Тор лежал на траве, бездумно глядя в небо столь же бездонное, как и глаза женщины, которую он любил, и которая была сейчас рядом с ним. По ее ровному дыханию трудно было понять, спит она или нет. Тору не хотелось поворачивать голову, он просто крепче обнял женщину и притянул к себе, ощущая ее горячее, льнущее к нему тело. Ему хотелось, чтобы так было всегда. Он не удержался и скосил на нее глаза. Данна не спала, правая ее рука нервно теребила медальон, лежавший на груди. Медальон был примечательным: два скорпиона, сцепившись в смертельной схватке, отравляли друг друга смертельным ядом. Данна вдруг приподнялась и села, странно-неподвижный ее взгляд остановился на лице мужа. Тору показалось, что она не видит его в эту минуту. Черные скорпионы вдруг замерцали на ее груди таинственным синеватым светом. Тор схватил медальон с одним горячим желанием: сорвать его с шеи любимой женщины и зашвырнуть куда-нибудь подальше, но Данна удержала его руку. Тор почувствовал, как нагревается металл в ладони. Данна обхватила его руку и не дала разжать кулак. Он ощутил острую боль ожога и застонал. Данна пристально смотрела ему в глаза, словно ждала ответа. И Тор вдруг увидел... Увидел голую равнину, полыхающую ровным странноватым огнем, и черную пирамиду, этим огнем опаленную. Это было похоже на вспышку молнии, осветившую мозг. Видение исчезло, и пораженный Тор выпустил страшный медальон из обожженной ладони. Данна поднесла его руку к лицу и стала осторожно дуть на обуглившуюся кожу. Тор ничего у нее не спросил, а она ничего ему не сказала.

Возвращались они в Башню уже на рассвете. Заспанный Сизарь хитро покосился на капитана, но не произнес ни слова, и Тор был ему за это благодарен. В свою очередь он закрыл глаза на русую голову и два испуганных глаза, которые выглядывали из бойницы сторожевой башенки. Это было серьезным нарушением дисциплины, но Тору не хотелось почему-то упрекать Сизаря в это утро. Данна крепко держала мужа за локоть и не пожелала его выпустить, даже когда они миновали ворота Башни. Тору оставалось надеяться, что в такую раннюю пору их никто не увидит. Они молча прошли по улице, и лишь на пороге дома Данна вдруг повернулась к нему:

— Я не знаю, что ты видел, Тор, но это виденное грозит тебе гибелью. Будь осторожен, ради меня.

Глава 5 ПОКИНУТЫЙ ГОРОД

— Я говорил, что вся эта затея с Храмом — чушь собачья. Ара зло плюнул под ноги коню. Вот уже вторые сутки они двигались по степи и не встретили пока ни одной живой души. Тор отпил немного тепловатой воды и протянул сосуд товарищу.

— На, охладись немножко.

Ара фыркнул, но воду взял. Безлюдье в степи мало тревожило Тора, куда больше его волновало отсутствие воды. Еще один день по пышущей жаром степи, и им придется по-настоящему туго.

— Должна же нас куда-то привести эта чертова дорога. — Сержант Башни Резвый раздраженно хлопнул плетью по рыжему от пыли сапогу.

— Эту дорогу тысячу лет назад мостили, — усмехнулся Соболь и покосился на Рэма.

— Чирс рекомендовал держаться древней дороги, она выведет нас к городу, — нехотя отозвался утомленный беспощадным зноем суранец.

— Может быть, он имел в виду другую дорогу?

— Откуда мне знать?! — в голосе Рэма звучало раздражение.

— Нам следовало двигаться вдоль реки, — высказал свое мнение крепкий задним умом Сизарь.

— Золотые слова, — усмехнулся Ара, — воды было бы вволю.

— Должен здесь где-то быть город, — настаивал суранец Сулл, но на его обожженном солнцем лице не было уверенности.

— Давайте спросим фокусника, — предложил второй лейтенант Башни. — Он-то должен знать.

Кюрджи напустил на себя таинственный вид и отказался отвечать. Да и вел себя жрец странно: чем дальше они углублялись в степь, тем более несговорчивым он становился, словно ощущал поддержку родных мест.

— Где вода?! — Ара без долгих размышлений вытянул служителя Великого плетью вдоль спины.

Кюрджи злобно ощерился в его сторону, но не сказал ни слова.

— Вздернуть бы его, — вздохнул Сизарь, тоскливо оглядывая голую степь, — да не на чем.

Замечание Сизаря вызвало дружный смех товарищей. Серьезным оставался один Кюрджи, крылья его крупного носа подрагивали от бешенства.

— Не шути так со мной, жрец, — Ара помахал перед его лицом плетью. — Прежде чем мы вытянем ноги, я с тебя шкуру сниму.

Потемневшие от гнева глаза меченого не давали повода усомниться в его словах, а потому Кюрджи сдался:

— Город недалеко. К вечеру будем.

— Давно бы так, — усмехнулся Ара.

— Только вы рано радуетесь, у этой воды сторожа есть.

— Что еще за сторожа? — удивился Резвый.

— Это древний город, — недовольно пробурчал Кюрджи, — мы его всегда стороной объезжаем. Много слухов о нем ходит. Говорят, что его населяют вампиры, сосущие кровь неосторожных путников.

— Врет, — сказал Ара.

— Сам убедишься, — огрызнулся Кюрджи, — и я буду рад, когда это случится.

Город вырос перед глазами меченых внезапно, словно призрак, таившийся до поры среди зыбучих песков. Ничего подобного им прежде видеть не доводилось, даже развалины Бурга выглядели менее внушительно. Да и сохранился этот город куда лучше, чем все известные меченым развалины древних поселений Лэнда. Этот город выглядел почти целым, казалось, что жители покинули его только вчера. Да и покинули ли они его вообще?

— Шикарное место для проживания выбрал себе твой приятель, — Ара обернулся к Рэму.

Суранец был поражен открывшейся картиной не меньше меченого и только головой качал.

— Я слышал о таких городах от стариков, но никогда не думал, что они столь прекрасны.

Тор молчал, город притягивал его величавой красотой, дыханием пролетевших столетий, таинственной силой, которой обладали далекие предки и которая навеки погребена и этих камнях.

— Ну и как мы здесь отыщем Чирса? — практичный Ара забеспокоился первым.

— Разобьем лагерь на берегу водоема, — решил Тор, — а с рассветом отправимся в город.

Водоем, о котором говорил жрец Кюрджи, был расположен в двух верстах от города. Тор с удивлением обнаружил, что этот водоем, скорее всего, искусственного происхождения. Непонятно было, каким образом он наполняется, не видно было даже захудалой речки, которая впадала бы в него. Водоем был невелик, его легко можно было охватить взглядом, но достаточно глубок и полноводен. Ара первым обратил внимание на следы, оставленные на отсыревшей земле. Зато Кюрджи не без злорадства указал меченому на кости, разбросанные по берегам. Кости, безусловно, были человеческими.

— Веселенькое место, — усмехнулся лейтенант.

— Посмотрим, как ты будешь веселиться здесь ночью, — зловеще усмехнулся жрец.

Ара в ответ хмыкнул, однако не преминул посоветовать капитану усилить дозоры. Тор согласился с лейтенантом, его смущало отсутствие топлива для костров, но в наступивших сумерках уже поздно было что-то предпринимать.

Проснулся Тор от криков и сухого треска автоматных очередей. Суранцы отчаянно палили во все стороны, впустую расходуя и без того скудный боезапас.

— Отставить! — рявкнул Тор.

Стрельба прекратилась, но люди продолжали возбужденно перекликаться.

— Он в двух шагах от меня полз, — узнал капитан голос суранца Сулла, — куда, интересно, смотрели часовые?!

— Резвый, — позвал Тор.

Сержант явился в ту же секунду, в свете факела лицо его выглядело расстроенным и встревоженным.

— Я увидел его, когда Сулл выстрелил, а ребята вообще ничего не заметили.

— Значит, кто-то все-таки был?

— Я не разобрал, капитан, — пожал плечами Резвый.

— Все целы?

— Все, капитан, — доложил Соболь.

— Внимательнее нужно быть, сержант, — укоризненно сказал Тор Резвому, — и зажгите побольше факелов.

Больше ничего в эту ночь не случилось. А на рассвете второй лейтенант добросовестно обшарил округу, но ни одного трупа не обнаружил.

— Как же так, — возмутился суранец Тилл, — ведь столько стреляли!

— Значит, промахнулись, — усмехнулся Ара.

Тора смущала ехидная улыбка на губах жреца Кюрджи, тот явно что-то знал, но помалкивал.

— Придется искать Чирса в развалинах, — капитан угрюмо оглядел подчиненных, — не зря же мы сюда трое суток добирались.

Тор взял с собой Ару, который наотрез отказался оставаться в лагере, и десятку Резвого, оставив Соболя и его людей охранять лагерь вместе с суранцами. Рэм, однако, решил отправиться с Тором. Вряд ли это было разумно — брать с собой обоих лейтенантов, но Тор был уверен, что осмотрительный Соболь справится с охраной лагеря лучше, чем горячий и шумливый Ара. К удивлению капитана, Кон отправился в разведку вместе с мечеными. Тор промолчал, хотя предпочел бы оставить молчуна в лагере.

Вблизи город оказался куда менее красивым, чем это виделось издалека. Время проделало здесь свою разрушительную работу. Многие дома уже рухнули под бременем прожитых лет, другие еще пялили пустые глаза-проемы на нежданных гостей, словно ободранные нищие, просящие подаяние. Тора поразило количество зданий. Он прикинул в уме, сколько жителей могло проживать в этом городе, и покачал головой — цифра получалась внушительная.

Несколько часов меченые ездили по городу, но не встретили ни одной живой души. Не было даже намека, что в этих огромных каменных коробках кто-то обитает.

— Я слышал, что вампиры живут под землей, — шепотом произнес Рэм.

— Под землей? — удивился Сизарь. — А зачем? Здесь столько домов, выбирай любой.

— На то они и вампиры, чтобы жить не по-людски, — заметил тоном знатока Воробей.

— А на кого они здесь охотятся по ночам, ведь не каждый же день к ним приезжают меченые?

— Скорее всего, друг на друга, — пояснил Рэм. — Говорят, что все жители старинных городов людоеды.

— А вот мы сейчас проверим, правда это или нет, — Ара остановил коня у круглого колодца, который уходил глубоко под землю. Меченые в нерешительности склонились над провалом. Рассказы Рэма о местных жителях не располагали к знакомству с их предполагаемой средой обитания.

Тор приказал Резвому расположиться поблизости от колодца и ждать их до темноты, после чего возвращаться назад в лагерь, но ни в коем случае не пытаться разыскивать их в подземном лабиринте. Резвому это распоряжение не понравилось, и он попытался протестовать, но Тор остался непреклонен:

— Возвращайся в лагерь, и немедленно снимайтесь. Соболь поведет вас обратно. Это приказ.

В колодец полезли Тор, Ара, Сизарь, Рэм и Кон. Резвый протянул молчуну свой автомат, но тот отрицательно покачал головой. Последним в провал спустился Воробей, небольшого роста широкоплечий меченый с длинными цепкими руками. Воробей славился тем, что видел в темноте не хуже, чем днем, и Резвый послал его на случай, если запас факелов иссякнет раньше, чем разведчики выберутся на свет.

Проход, по которому двигались меченые, узкий и низкий вначале, понемногу расширился, и вскоре даже Тор, самый высокий из всех, смог выпрямиться во весь рост. Проход разветвлялся, узкие проемы уходили в разные стороны, но меченые не рискнули пускаться по ним в путь, предпочитая держаться главной магистрали. Воздух под землей был затхлым, факелы никак не хотели разгораться, и разведчики с трудом разбирались в хитросплетениях подземного лабиринта.

— По-моему, там кто-то есть, — Воробей произнес эти слова свистящим шепотом, указывая в один из боковых лазов, почему-то особенно зловонный.

— По-моему, это не человек, — сказал молчун.

— Сейчас проверим, — Ара взял из рук Сизаря факел и решительно двинулся вперед. Брошенный из темноты предмет просвистел мимо головы лейтенанта и, со звоном ударившись о каменную стену, отлетел под ноги Тору. Капитан поднял нож и с удивлением принялся его рассматривать. Оружие подземного жителя представляло собой плохо заточенную железную полосу с грубо обработанной деревянной ручкой. Ара взял из рук капитана нож и укоризненно покосился на Кона:

— А ты говоришь — не человек.

— Эй, — крикнул Тор в темноту, — выходи.

Эхо гулко прокатилось по переходам и затихло где-то вдали. Никто, похоже, не собирался откликаться на зов капитана.

— Он там, — не согласился с общим мнением молчун. — Позволь мне его позвать.

Кон выдвинулся вперед и замер в неподвижности, пристально вглядываясь расширенными глазами в темноту. Слабый шорох послышался в глубине подземного коридора: кто-то, пока невидимый, двинулся медленно в их сторону. Меченые с удивлением и оторопью разглядывали маленькую неказистую фигурку подземного жителя. Голова его на длинной тонкой шее напоминала куриное яйцо с хвостиком. Подбородок отсутствовал начисто, зато из-под нависающего над переносицей лба смотрели огромные, едва ли не в пол-лица, глаза. Свет факелов, видимо, раздражал подземного жителя, он то и дело моргал морщинистыми без ресниц веками.

— Редкостный красавец, — протянул Ара.

— Что-то не похож он на людоеда, — покачал головой Сизарь. — С такими-то зубами.

Незнакомец вдруг встрепенулся и зачирикал что-то на птичьем языке.

— А что он говорит, — Тор вопросительно посмотрел на молчуна.

— Похоже, просит защиты.

— А от кого мы должны его защитить?

— Что-то большое и черное.

Подземный житель зачирикал еще громче и метнулся под защиту меченых, видимо то, что было за спиной, казалось ему неизмеримо более страшным, чем пришельцы. Ара вскинул автомат и выстрелил в темноту. Воробей, с перекошенным не то от страха, не то от изумления лицом, последовал его примеру. Раздался громкий визг, заставивший меченых содрогнуться. Кто-то большой и тяжелый бился в темноте в нескольких метрах от главного хода. Тор швырнул вперед факел, чтобы осветить пространство вокруг подземного чудовища. Факел упал в лужу и с шипением угас. Чудовище наконец перестало биться и вопить. Меченые осторожно двинулись вперед, держа оружие наготове.

— Ну и ну, — Воробей удивленно пнул поверженное животное.

Больше всего оно напоминало дикую свинью из Ожского бора. Такое же жирное, заросшее щетиной тело, только вместо раздвоенных копыт были толстые короткие лапы с острыми длинными когтями.

— Да это крыса! — догадался вдруг Воробей.

— С ума сошел, — возмутился Сизарь. — Где ты видел таких крыс?

— Ты сам посмотри, — настаивал Воробей, — вот и хвост у нее крысиный, голый и длинный.

Несмотря на всю дикость подобного предположения, меченые вынуждены были согласиться со своим товарищем. Чудовище действительно напоминало крысу.

— Да, — Ара сдвинул берет на самые брови и почесал затылок, — веселая у них тут жизнь, недаром этот урод так испугался.

— Ладно, — махнул рукой Тор, — где этот чирикающий субъект, пусть отведет нас в свое логово.

Подземного жителя обнаружили не сразу, а обнаружив, вздрогнули от отвращения: припав к ране на шее чудовища, тот с наслаждением пил кровь.

— Я же говорил — вампиры, — прошептал Рэм, потрясенный зрелищем.

Тор только брезгливо сплюнул в ответ.

Глава 6 ПОДЗЕМНЫЕ ЖИТЕЛИ

Маленький вампир уверенно вел меченых по подземным переходам, видимо, глаза его видели в темноте гораздо лучше, чем на свету. Тор приказал погасить факелы, их оставалось не так много, а предстоял еще долгий путь обратно, если не удастся найти другой выход на поверхность. Внезапно путь им преградила металлическая решетка. Вампир что-то закричал своим тонким писклявым голосом, и несколько таких же голосов отозвались из темноты. После долгих переговоров решетка дрогнула и поползла вверх. Меченые, предводительствуемые сомнительным проводником, смогли наконец проникнуть в подземную крепость.

Тору показалось, что они стали потихоньку подниматься к поверхности, он поделился своими ощущениями с товарищами, и те охотно подтвердили его предположение. Становилось все светлее, хотя меченые никак не могли определить, откуда в подземелье проникает свет. Новая решетка преградила им путь, стало еще светлее, и гости подземелья уже без труда различали друг друга в полутьме. Шло время, но решетка не поднималась, маленький проводник заволновался, он то и дело громко и пронзительно кричал, но и ответ не доносилось ни звука. Решетка впереди, решетка позади — все это слишком напоминало ловушку. Ара подошел к преграде и попробовал ее расшатать. Решетка, однако, сидела крепко. Едва слышный шорох раздался у меченых за спиной, кто-то подкрадывался к ним из бокового прохода. Воробей швырнул факел в темноту. Факел ярко вспыхнул, осветив чудовищные оскаленные морды. Ара сорвал с плеча автомат и выпустил длинную очередь. Послышался уже привычный визг и частый топот убегающих ног. Убежали, правда, не все: несколько огромных крыс остались на месте, загораживая боковой проход жирными тушами.

— Что же нам, подыхать теперь среди этих тварей, — возмутился Сизарь.

Можно было попробовать пройти боковыми проходами, но меченым этот путь не пришелся по вкусу, уж больно отвратительный вид имели местные обитатели.

— Я крыс вообще не люблю, — сказал Ара, — а уж этих... Со вторым лейтенантом трудно было не согласиться — тварей могло оказаться слишком много даже для хорошо вооруженных меченых. К тому же крысы подкрадывались бесшумно и нападали внезапно. В кромешной тьме у них было явное преимущество.

— Можно взорвать решетку, — молчун Кон расстегнул сумку и достал круглый металлический шар величиной с яблоко, — выбирайте, куда будем прорываться, назад или вперед.

— Вперед, — предложил Ара.

Тор был с ним согласен: главное направление выводило их к поверхности, о чем говорил проникающий в подземелье свет, и появилась надежда, что выход неподалеку. Молчун пристроил шар на выступе стены и вставил длинный фитиль, скрученный из длинных волокон какого-то растения.

— Спрячьтесь в боковом проходе, — крикнул он меченым.

В замкнутом пространстве подземелья взрыв прозвучал оглушительно, веками нетревоженная пыль густым туманом повисла в воздухе. Меченые отчаянно чихали и кашляли, задыхаясь в тысячелетнем прахе. Взрывом разрушило часть каменной кладки, и решетку, хотя и с большим трудом, удалось отогнуть в сторону, чтобы смог протиснуться человек. Маленький вампир, о котором меченые забыли в суматохе, вновь подал голос и быстро зачирикал, указывая рукой вперед.

— Извини, приятель, — усмехнулся Ара, — но теперь мы сами будем выбирать путь.

Десяток вампиров неожиданно высыпали навстречу меченым. Никаких враждебных действий они не предпринимали, только громко и возбужденно о чем-то перекликались. Тор остановил своих людей, которые уже обнажили мечи и приготовились к расправе. У вампиров кроме ножей не было никакого оружия, и не похоже было, что они собираются пустить их в ход. Длинный узкий коридор закончился, и широкая каменная лестница повела их вверх. Дышать стало легче, да и света прибавилось. Поднявшись по лестнице, меченые очутились в огромном зале с грязно-серыми разводами на стенах. Сотни уродливых голов повернулись в их сторону, и крик не то удивления, не то ужаса вырвался из множества глоток. Скорее всего, меченые попали в главное логово подземного народца. Здесь были и женщины, и хилые рахитичные дети. Впрочем, детей было совсем немного, и Тор подумал, что дни этих вырожденцев уже сочтены. Внезапно толпа вампиров расступилась, и перед мечеными предстал человек совсем иного вида, чем подземные жители. Это был мужчина высокого роста, его загорелая кожа резко выделялась на фоне бледных лиц вампиров. Крупный с горбинкой нос нависал над оттопыренной верхней губой, что придавало горданцу сходство с хищной птицей. Большие темные глаза его не мигая смотрели на пришельцев.

— Чирс, — облегченно вздохнул Ара, — а мы уж думали, что вампиры тебя прикончили.

— Я рад видеть меченых в своем скромном убежище, — толстые губы горданца растянулись в улыбке.

— Не скажу чтобы нас встречали с особой теплотой, — усмехнулся Тор.

— Ловушка была расставлена не на вас. К сожалению, мне слишком поздно сообщили. Надеюсь, никто не пострадал?

— Если не считать ваших очаровательных свинок, то никто.

Чирс удивленно посмотрел на Ару, но тут же понимающе кивнул головой:

— Ты, видимо, имеешь в виду крыс. Эти мутанты самая большая опасность в лабиринте.

— Я бы не слишком доверял и нашим хозяевам, у которых, как я заметил, довольно странные вкусы.

— Они тоже мутанты, но вряд ли опасные для человека с трезвой головой и крепкими руками.

— Я не знаю, что ты понимаешь под словом «мутант», — покачал головой Ара, — но я бы предпочел держаться подальше от этих мест.

Чирс пожал плечами и взмахнул рукой:

— Думаю, в моих покоях вам будет значительно уютнее, господа.

Тор без колебаний последовал за горданцем, хотя его не покидало ощущение, что Чирс чего-то боится. Вряд ли эта ловушка была случайностью, но, похоже, она действительно предназначалась не для меченых. Видимо, его осторожный родственник ждал еще кого-то.

— А ты неплохо здесь устроился, — сказал Ара, обводя глазами роскошное помещение.

Кона привлекли древние книги, стоявшие на длинных полках вдоль стен. Молчун не удержался и взял одну из них в руки. Книга была написана на незнакомом ему языке, но содержала ряд любопытных иллюстраций. Чирс с интересом наблюдал за гостями, и снисходительная улыбка не покидала его надменного лица. Надо полагать, просвещенный горданец потешался над неуклюжими варварами. Воробей с размаху опустился в кресло и тут же с воплем вскочил на ноги. Ему показалось, что кресло разваливается под ним.

— Это пружины, — засмеялся Чирс — Можешь садиться без страха.

Воробей, однако, предпочел усесться на твердый подлокотник — хитрые приспособления колдуна заднице меченого ни к чему.

— Вы видите жилище бедного отшельника, — скромно заметил Чирс.

— Не такого уж и бедного, — возразил Ара, разглядывая фигурки из золота, стоящие на столе.

— Это шахматы, — пояснил горданец.

— Все может быть, — согласился Ара, которому слово «шахматы» сказало еще меньше, чем слово «мутант». — Это твои люди навестили нас ночью у водоема?

— Ты преувеличиваешь мое влияние в этом подземном мирке, лейтенант. Под моей рукой их всего лишь несколько сотен, а в городе тысячи и тысячи.

— И тебе нравится жизнь среди вампиров? — удивился Сизарь.

— Здесь я чувствую себя в относительной безопасности. Я помогаю этим несчастным существам и пользуюсь их расположением.

— Решетки — это твоя работа?

— Решетки, ножи и кое-что по мелочи. Этот вырождающийся народец не умеет обрабатывать металлы.

— И много подобных мест в вашем мире? — спросил Тор.

— Куда больше, чем хотелось бы. Не всем удалось отделаться так легко, как вам в Лэнде или нам в Гордане.

— Все равно, — скривил презрительно губы Сизарь, — я бы не стал жить среди подобной мрази.

— Твое высокомерие, меченый, не помешало тебе жить среди духов, и довольно долго.

Сизарь вспыхнул от гнева:

— К этому меня вынудила крайняя нужда. К тому же духи не вампиры и не людоеды.

— Каждый питается как может, — усмехнулся Чирс, — и все цепляются за этот мир, который не ко всем бывает ласков. Я не упрекаю тебя, меченый, я знаю о законе Башни, предписывающем избавляться от уродов. Наверное, это имело смысл у вас в Лэнде, но теперь о нем придется забыть. Если мы будем пытаться объединить два разных мира, то нам придется отказаться от многих наших привычек и заблуждений, на многое придется смотреть сквозь пальцы и принимать таким, как оно есть, не пытаясь подправить. Иначе мы просто утонем в кровавых разборках.

— Ты очень красноречив, горданец, — вступил в разговор Ара, — но мы проделали длинный путь не для того, чтобы выслушивать проповеди.

— Узнаю меченых, — кивнул Чирс — Прямой путь — самый короткий.

— А что, это не так?

— К сожалению, далеко не всегда.

— Мне показалось, что ты кого-то сильно опасаешься, — Тор пристально посмотрел на горданца. — Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься, капитан. Не всем наше с тобой начинание пришлось по вкусу, есть люди, готовые нам помешать. Но я говорил с Геронтом, главным жрецом Храма, он согласен встретиться с тобой. На нашей стороне влиятельные силы, но и противников у нас немало.

— «Глухари» — это их работа?

— Я, кажется, догадываюсь, о ком ты говоришь, капитан, и хотел бы предостеречь: со жрецами Храма ухо следует держать востро. Горданцы составляют в Храме меньшинство, но и среди нас есть немало тупых вырожденцев.

— Один такой жрец болтается у меня в обозе, — презрительно бросил Тор.

— Это мелочь, — поморщился Чирс — Поводырь, способный управлять десятком марионеток — таких в Храме тысячи.

— Храм так силен?

— Он сильнее, чем ты думаешь, Тор. И поверь мне, что не в мелкоте его сила.

— Ты говоришь загадками, Чирс.

— Чтобы понять, нужно увидеть. Ты должен встретиться с Геронтом, он поможет тебе разделаться с вохрами и построить Новую Башню на берегах Сны. Дорога между Лэндом и Храмом — это первый шаг к объединению нашего мира. Об этом мечтал мой отец, и я хочу, чтобы его мечта сбылась уже при моей жизни.

— Твоими устами, да мед бы пить, — усмехнулся Ара.

— Оружие, которое ты нам дал, принадлежит Храму?

— Это оружие Гордана, умершего города. Но Храм рас полагает тысячью стволов и боеприпасами к ним. Это личная охрана Геронта, и они почти никогда не покидают пределов Храма.

— Храм поделится с нами оружием?

— Знания Гордана во многом утеряны, никто уже не производит подобного оружия, но в Храме хранится изрядный боезапас, и если на то будет воля Геронта, ты его получишь.

— А если нет?

Чирс в ответ только плечами пожал.

Глава 7 НЕВЕДОМЫЙ МИР

— Что скажешь? — Тор повернулся к Кону.

Молчун прикрыл лицо рукою — солнечные лучи слепили его отвыкшие от света после долгого путешествия под землей глаза. Меченые с наслаждением вдыхали свежий воздух и весело переговаривались. Путешествие, грозившее оказаться последним в их жизни, благополучно закончилось. Глупо было бы остаться погребенными под развалинами давно рухнувшего мира. Грехи были явно чужие, и не меченым за них отвечать. Тор еще раз окинул открывшуюся его глазам панораму города. Стоило столь напряженно работать и строить, если в остатке — жалкая кучка отбросов, которым уже не хватает ни смелости, ни сил, чтобы погреться под лучами солнца. Какая ошибка предков привела к столь жалкой участи потомков? И сознавали ли люди, построившие этот город, всю тяжесть совершенного ими греха?

Тор огляделся по сторонам в поисках проводника, но тот уже успел раствориться в смрадном воздухе родного подземелья.

— Ты не ответил на мой вопрос — Тор повернулся к молчуну.

— Решать придется тебе.

— Но я хочу знать твое мнение.

— Чирс человек ненадежный, — вмешался в разговор Ара, — но он единственный, кто может вывести нас к Храму. Без него мы будем болтаться по степи целую вечность.

— Лейтенант прав, — сказал молчун, — от Храма нам все равно не уйти, даже если мы вернемся в Приграничье: либо война, либо союз. Я за союз, выгодный для всех.

Топот копыт по каменной мостовой прервал завязавшийся разговор. Похоже, это был Резвый, нарушивший запрет капитана и отправившийся на безнадежные поиски пропавших товарищей.

— А, по-моему, это не Резвый, — сказал Сизарь, и потянул автомат из-за плеча.

— К стене, — скомандовал Тор.

Два десятка «глухарей» выскочили из-за угла. Видимо, они никак не ожидали встретить здесь меченых. Жрецы ехали впереди, и Сизарь снял их первой же очередью. После гибели жрецов «глухари» смешались в кучу, потеряв строй.

— Прекратить огонь.

Не было никакой необходимости в продолжении бойни. Потеряв жрецов, «глухари» утратили волю к сопротивлению. Странно, но они даже не предприняли попытки к бегству, а тупо смотрели на меченых пустыми глазами. На приказ Тора «спешиться» «глухари» даже не пошевелились.

— Разреши мне попробовать, — молчун осторожно тронул Тора за плечо.

Как ни странно, но Кон справился с «глухарями». Они решились и, положив оружие перед собой, обреченно уселись на мостовую.

— Поразительно, — сказал молчун, — абсолютно никаких чувств: ни любви, ни ненависти, ни страха.

— Они что, сумасшедшие? — не выдержал Ара, которого поведение «глухарей» повергло в изумление.

— Они не сумасшедшие — они пешки, — услышали меченые за спиной знакомый голос.

Все обернулись словно по команде. Чирс появился из провала и дружески помахал им рукой. Он был не один; небольшого роста человек, с выбеленными солнцем или временем волосами, выглянул из-за плеча горданца и приветливо кивнул Рэму как старому знакомому.

— Обычно жрецы не вступают в бой первыми, предпочитая держаться за спинами своих рабов, — Чирс, как показалось Тору, с легким сожалением рассматривал тела убитых.

— Ты знал их? — спросил Тор. Чирс отрицательно покачал головой.

— И все-таки тебе их жаль?

— Подготовить человека, способного управлять десятком пешек не так-то просто.

— Но ведь это глупо, — возмутился Ара, — с убийством одного из строя выходят сразу десять.

— Представь себе, меченый, что у тебя двадцать рук и только одна голова, до которой еще надо добраться, и это не покажется тебе таким уж глупым. Вы застигли жрецов врасплох, и они не успели отдать команду. В этом случае пешки ринулись бы в драку, и остановить их могла бы только смерть. Они дрались бы даже после гибели жрецов.

— И все подданные Храма такие же безвольные идиоты?

— Вовсе нет, мозги промывают только пешкам.

— А как вы удерживаете в повиновении остальных?

— Точно так же, как и вы своих крестьян. Страх, обычай, вера. А слишком уж агрессивным мы даем возможность помахать мечом в свое удовольствие.

— Не нравится мне твой Храм, — сказал Ара хмуро.

— У каждого стада свои пастухи. Храм более добр к своему народу, чем ваши владетели, во всяком случае он дает им хлеб и мир — а что еще нужно смерду?

— В Храме знают о твоем убежище? — спросил Тор.

— Нет. Появление здесь жрецов — это сигнал для меня. Пришла пора уносить ноги.

По лицу Чирса не было заметно, что он встревожен появлением гостей, хотя на этом смуглом и гордом лице вообще редко отражались эмоции. Скрытным человеком был горданец, и, похоже, эта его скрытность распространялась не только на врагов, но и на друзей. Если он, конечно, числил в своих друзьях капитана меченых Тора Нидрасского.

— Где состоится следующая наша встреча?

— Скорее всего, в Храме, если я не перехвачу вас раньше, на пути к нему. Вот проводник, о котором я говорил, — Чирс указал на своего спутника. — Он обернулся быстрее, чем я предполагал. Можете отправляться в путь прямо сейчас.

— Почему бы тебе ни отправиться вместе с нами?

— Безопаснее ехать порознь.

— Безопаснее для тебя или для нас? — спросил молчун Кон.

— Для меня.

— По крайней мере, честно, — усмехнулся Ара.

— Если ты передумаешь, капитан, то отпусти моего человека с миром, и будем считать, что мы никогда не встречались с тобой, — Чирс поклонился меченым и удалился медленным шагом, даже не оглянувшись на прощанье.

Голубые глаза проводника спокойно смотрели на Тора, а на обожженных солнцем губах играла приветливая улыбка.

— Давно ты служишь Чирсу?

— Я служил еще его отцу, посвященному Ахаю.

— Ты не горданец?

— Мои родители суранцы, но я вырос в Храме.

Тор покосился на Рэма, лейтенант едва заметно кивнул головой, подтверждая слова суранца. В общем-то проводник не внушал Тору опасений, проблема была в другом — можно ли верить Чирсу? Путешествие обещало быть опасным. И дело здесь, конечно, не в «глухарях» и не в кочевниках, которые могли встретиться на пути, — его отряд был достаточно велик, чтобы отразить случайные наскоки. Но на войну сил у него, конечно, не хватит, если Храм примется за меченых всерьез. Чирс намекал и на такую возможность. Можно было вернуться в Башню за подкреплением, но даже если он возьмет с собой все имеющиеся в наличии силы, все равно их не хватит для противостояния Храму. И не поехать нельзя. Если он не договорится с Геронтом, то покоя меченым на этих землях не будет. Все свои расчеты.

Тор строил на добрососедских отношениях Храма и Лэнда. Быть может, неожиданность станет его союзником, поскольку в Храме, похоже, нет еще единого мнения в отношении пришельцев, объявившихся в степях близ Сурана. Ему бы выиграть десять лет относительного мира, и тогда Башня твердо встанет на ноги.

Тор окинул взглядом своих людей. Все уже были в седлах, готовые к дальнему походу. В глазах жреца Храма Великого Тор уловил насмешку — Кюрджи уже заранее праздновал провал дипломатической миссии меченых. Ну что ж, посмотрим, кто будет смеяться последним.

— Веди, — приказал капитан проводнику-суранцу и легко прыгнул в седло.

Степь не показалась меченым особенно гостеприимной и на пятый день пути: солнце палило немилосердно, и на обожженные лица своих людей Тор старался не смотреть. Впрочем, кожа со временем нарастет, а вода пока еще была. Проводник твердо обещал вывести их к реке уже сегодня к вечеру, и капитану ничего не оставалось, как довериться его словам. Суранцы Рэма глухо ворчали, меченые, страдавшие от жары не меньше, пока что молчали. Эту дорогу в новый неизведанный мир нельзя было назвать легкой, но легких дорог в жизни воина не бывает вовсе, и если каждый раз поворачивать коня при первом же возникшем препятствии, то в таком случае лучше совсем в седло не садиться. Тор представил торговые караваны, которые пойдут по этому пути из Лэнда к Храму, и ему стало легче. Объединение двух миров пойдет на пользу и тем, и другим. Тор был согласен с Чирсом — свежей бывает только проточная вода. Суранцам же он напомнил, что это их родной край, о котором они мечтали долгие годы, так стоит ли роптать по поводу мелких неудобств, неизбежных в любом путешествии. Слова капитана произвели на Рэма и его людей должное впечатление, во всяком случае ропот прекратился.

Опол сдержал слово: ночь еще не успела опуститься на раскаленную от зноя степь, а отряд Тора уже достиг вожделенной цели. Сначала с востока потянуло прохладой, а потом на горизонте заблестела узенькая полоска воды.

— Надо быть поосторожнее, — повернулся к Тору Опол. — Храм тщательно оберегает свои границы, и не в наших интересах столкнуться с дозором в самом начале пути.

— Это так опасно?

— У меня есть охранная грамота посвященного Геронта, но Чирс не хотел, чтобы о нашем появлении узнали слишком рано. В этом случае нам не избежать неприятностей в пути.

Тор отдал приказ своим людям соблюдать осторожность. В любом случае, стычка на чужой земле не пошла бы им на пользу. Трудно рассчитывать на благосклонность хозяев, устраивая кровавые заварушки на границе.

Проводник вывел их к реке, но уже глубокой ночью. В полной темноте, не зажигая факелов, они переправились на противоположный берег и остановились на короткий привал.

— Дальше будет легче, — сказал Опол, — но все равно расслабляться не стоит.

— Сколько дней пути нам еще предстоит? — спросил Ара, вытягиваясь в полный рост на горячей земле.

— Дней десять — двенадцать, не меньше. Лейтенант даже крякнул от огорчения — мир был слишком велик для его измученного дорогой коня.

— Нам не хватит продовольствия на этот срок, — заметил подошедший Рэм.

— У нас будет возможность пополнить запасы а Азрубале или еще дальше в Хянджу.

— Это что, замки? — спросил Ара.

— Нет, это города, — тихо засмеялся Опол, — такие же, как ваш Бург, даже побольше.

— И много таких городов на землях Храма?

— Десять крупных городов и множество мелких поселений.

— Ваша страна так велика?

— Храм контролирует территорию раза в четыре большую, чем Лэнд. Добавьте к этому земли кочевников на западе и юге и поселения лесных варваров на юго-востоке, которые тоже входят в орбиту интересов Храма.

— Мир так велик? — не поверил Ара.

— Он гораздо больше, чем ты это можешь себе представить, меченый. Говорят, что где-то далеко на юге лежит таинственная и сказочная страна Хун, но путь к ней долгий и трудный.

— Черт с ней, с этой страной Хун, — махнул рукой уставший Ара, — нам бы доХрама добраться.

— Храм расположен в Хянджу? — спросил Тор.

— Хянджу — столица, — ответил после заминки Опол, — но Храм расположен не там. Посвященный Геронт, да продлятся дни его вечно, повелел доставить вас прямо к сердцу нашего мира — честь неслыханная в отношении варваров.

— И за что же он нас так полюбил? — удивился Ара.

— Кто может угадать мысли и желания Правой руки Великого посвященного Геронта? — вздохнул Опол и замолчал.

Отдых закончился раньше, чем наступил рассвет. Опол торопил Тора, и, несмотря на недовольство людей слишком короткой передышкой, капитан отдал приказ выступать. Несколько часов они двигались почти в полной темноте, освещаемые лишь неровным светом изогнутого серпа, которому еще не скоро предстояло стать полнолицей луной. Скрип телег и топот подкованных коней далеко разносились по степи, и это обстоятельство не на шутку тревожило Опола, он то и дело оглядывался по сторонам и торопил Тора. Капитан беспокойство проводника понимал, но в душе его закипало раздражение — не воры же они, в конце концов, и в Храм едут по приглашению самого Геронта.

— Да пропади оно все пропадом, — выругался Ара, — с какой стати я должен бегать от каких-то паршивых «глухарей».

Рассвет застал отряд в добром десятке верст от приграничной реки. Опол, кажется, успокоился и даже повеселел.

— Посмотри назад, — сказал он Тору.

Капитан обернулся: далеко-далеко, у самого горизонта, темнело бесформенной грудой огромное сооружение.

— Приграничная крепость Измир, — пояснил Опол, — ее гарнизон составляют две тысячи «глухарей», как вы их называете. А командует ими Санлукар, верный пес Нумилина. Кюрджи, которого ты везешь в обозе, это его человек.

— Нумилин враг Чирса?

— У Чирса много врагов, — уклончиво ответил суранец, — пусть наше путешествие надолго останется для них тайной.

— Разве воля Геронта не закон для коменданта приграничной крепости? — Ты же сам утверждал, что власть верховного жреца безгранична.

Опол усмехнулся наивности варвара:

— Санлукар спровоцировал бы драку, а потом бы утверждал, что вы первые напали на его людей. Живым больше веры, чем мертвым.

— Это еще вопрос, кто бы после нашей встречи остался мертвым, — возмутился Ара.

— И то, и другое одинаково плохо для нашего дела, нельзя предлагать союз с окровавленным мечом в руке.

Опол, наверное, был прав, но Тору маневры хитрого Чирса не нравились. Похоже, горданец втянул их в свою игру, и эта игра проводилась по правилам, неизвестным Тору Нидрасскому, что, конечно, не могло не огорчать.

День прошел без приключений. Несколько раз на горизонте возникали небольшие поселения, но Опол и не думал там останавливаться, а все время старался обойти их стороной.

— Почему бы нам не прикупить продовольствия, — Ара недовольно покосился на проводника. — Вряд ли местные мужики посвящены в хитроумные комбинации нашего друга Чирса и этого вашего Нумилина.

— Никто не продаст тебе и куска хлеба, — недовольно покосился на лейтенанта Опол.

— Это еще почему?

— Ты чужак, и без разрешения жреца никто с тобой не будет разговаривать. Доберемся до Азрубала, и ты получишь нее, что пожелает твоя душа.

Это был первый крупный город, который они увидели ни почти десятидневном пути. Скрываться уже не было причин. Трудно было поверить, что их долгое путешествие по землям Храма осталось незамеченным. Несколько раз их останавливали разъезды «глухарей», и Опол долго объяснялся со жрецами-кукловодами на незнакомом Тору языке. Путь к Храму оказался очень непростым. Меченые угрюмо поглядывали по сторонам, на чужую и непонятную жизнь. Сотни повозок на дорогах, тысячи смердов, гнущих спины на полях, — все это было похоже и не похоже на родной Лэнд. Местные жители были угрюмы и недоверчивы, шарахались от чужаков, как черт от ладана. Все по пытки меченых завязать разговор неизменно натыкались на непонимание, и дело было не только в языке.

Азрубал был велик, уж никак не меньше Бурга, но поражал порядком на улицах и необъяснимой тишиной. Меченые въехали в город в самый разгар дня, но не увидели ни праздных толп, ни крикливых торговцев на площадях. Все было чинно и тихо, как в склепе. Перестук копыт по каменной мостовой привлек взгляды нескольких робких прохожих, и в этих взглядах, направленных на варваров, были удивление и испуг. Зато реакция городской стражи была куда более резкой: десять всадников выехали из переулка и перекрыли меченым дорогу. Опол поспешил к ним для переговоров. По наблюдениям Тора, эти люди не были похожи на «глухарей». Рослые и сильные мужчины в стальных панцирях горделиво поглядывали на пришельцев из-под надвинутых на самые глаза бараньих шапок. Кривые тяжелые мечи бряцали у бедер при каждом движении не терпеливых сытых коней. Враждебных действий стражники не предпринимали, а их командир, смугловатый горданец, внимательно слушал Опола, то и дело бросая на чужаков удивленные взгляды. Видимо, объяснения суранца его удовлетворили, он кивнул ему почти дружески и махнул рукой своим людям. Всадники в бараньих шапках потеснились, давая дорогу меченым.

— Храмовая стража, — пояснил Опол. — Все в порядке, мы договорились.

— Постоялые дворы в этом городе есть? — Тор с любопытством разглядывал легкие, словно из воздуха сотканные здания, так не похожие на угрюмые замки его родного Лэнда.

— Умеют строить эти горданцы, — согласился Ара, на которого необычный вид домов тоже произвел впечатление.

— Азрубал — суранский город, — возразил меченым Опол, — горданцы строят совсем иначе. А что касается постоялого двора, то нам он ни к чему. У Чирса есть дом на окраине города, который целиком в вашем распоряжении.

— Почему такая тишина? — спросил Тор у проводника. Опол, видимо, бывал в Бурге, во всяком случае, вопрос капитана его не удивил:

— В Храме все должны работать, бездельников у нас нет.

— А кто не хочет работать?

— Тот не будет жить.

— Разумно, — усмехнулся Тор.

Дом Чирса вызвал у меченых легкое недоумение. Его нельзя было назвать убогим, но он сильно проигрывал суранским дворцам, которыми они вдоволь налюбовались, проезжая по улицам Азрубала. Реакция меченых позабавила Опола.

— Не все золото, что блестит, — сказал он. — Дворцы и дома суранцев построены из глины, а этот дом настоящая крепость. Он принадлежал когда-то посвященному Ахаю, а еще раньше его отцу.

— Небогатый, судя по всему, был человек, — ехидно за метил Ара.

— Этот дом был построен более ста лет назад, когда Храм окончательно утвердился в Азрубале.

К удивлению меченых, дворец внутри выглядел куда более роскошно, чем это можно было бы подумать по его скромному внешнему виду, а главное, он оказался куда просторнее. Основные его помещения находились под землей, и меченых это обстоятельство поразило больше всего.

— Зачем же лезть под землю, когда наверху столько места?

Ара озабоченно осматривал гладкие блестящие стены, которые отражали его удивленную физиономию, словно гигантские зеркала.

— Вероятно, у горданцев были на то веские причины, — заметил Рэм.

Если судить по его растерянному виду, то он тоже сталкивался с подобными сооружениями впервые. Меченые и суранцы заполнили огромный зал подземного дворца, но волоса их звучали глухо и неуверенно.

— Я бы предпочел спать наверху, — сказал Сизарь и осторожно провел по блистающему белизной столу грязным пальцем.

— А в этом доме живет кто-нибудь? — спросил Ара у суранца.

Опол громко хлопнул в ладоши: стена, в которую с таким изумлением вглядывался Ара, раздвинулась, и навстречу растерявшемуся меченому скользнули десяток женщин. Их лица были прикрыты полупрозрачной материей, зато все остальное было на виду. Ара даже крякнул от изумления и подался назад.

— Девушки помогут желающим смыть дорожную грязь, — сказал Опол, и легкая усмешка заиграла на его губах.

Желающих оказалось хоть отбавляй. Меченых и суранцев обуяла страсть к чистоте, и они гурьбой повалили за азрубальскими красавицами.

— Кто эти девушки? — спросил Тор.

— Рабыни Чирса.

— В Храме существует рабство?

— Храм ведет войны и с лесными варварами, и с кочевниками, а где войны, там и рабы.

Тор лежал в чужом дворце, на чужой постели, в самом центре чужой страны, и даже женщина, обнимавшая его в эту ночь, была чужой. Только мысли в голове были его собственные. Старые тревожные мысли, от которых он не мог избавиться все эти дни. Прав он или нет, столь неосторожно вверяя судьбу своих людей в руки чужака Чирса? То, что он увидел на землях Храма, не вселяло в него уверенности. Как ни крути, а это чужой мир, плохой или хороший, но чужой. Однако кто-то же должен рискнуть первым! Отгородившись от чужого мира рвами и непроходимыми болотами, Лэнд, наверное, сможет просуществовать какое-то время, ну а что потом? Население увеличивается, земли истощаются, Лэнду грозит голод, а голод — это война, это разруха и неизбежный откат назад. Да и вряд ли их оставят в покое: купцы с запада, купцы с востока, собственные растущие потребности... Нет, ни сохранить прежний Лэнд, ни оградить его от чуждых влияний не удастся, а значит, остается один выход: идти навстречу новому миру без страха, не оглядываясь назад. Даже если его нынешняя попытка закончится неудачей и гибелью, то идущим следом будет гораздо легче.

Глава 8 ГОРДАН

Дорога от Азрубала к Храму не показалась поначалу меченым утомительной. Однако на исходе дня Опол стал проявлять беспокойство, он то и дело вырывался вперед, вбирался на невысокие плоские холмы, являющие собой главное разнообразие унылого пейзажа, и напряженно вглядывался в горизонт. Тору поведение проводника нравилось все меньше и меньше, похоже, он просто заблудился в бескрайней степи.

— Или водит нас за нос специально, — высказал свое мнение Рэм.

Лейтенант суранцев выглядел усталым и раздраженным, он то и дело покрикивал на своих людей, не менее командира хмурых и возбужденных.

— Ты заблудился? — прямо спросил Тор у проводника. — Нет.

— Тогда почему мы мечемся по степи как угорелые, вместо того, чтобы двигаться прямо к цели.

— Похоже, нас накрыли.

— Что ты хочешь этим сказать? — не понял Тор.

— Храм пытается достать нас лучом.

— Я не вижу никакого луча.

— Это не световой луч. Я не знаю его природу, но он вызывает в людях вспышки беспричинной ярости, и они в беспамятстве уничтожают друг друга. Разве ты не ощущаешь его воздействия? Взгляни на своих людей.

До сих пор капитан объяснял поведение суранцев усталостью, накопленной почти за двадцать дней скитаний по чужой стране, но Опол, похоже, был прав, и дело не только в этом. Суранцы вели себя все более агрессивно. Стычки между ними и мечеными вспыхивали ежеминутно. Попытка Соболя навести порядок не увенчалась успехом. Сержант меченых обратился за помощью к Рэму. Всегда спокойный и уравновешенный лейтенант суранцев вдруг неожиданно взорвался и схватился за автомат. Только вмешательство молчунов предотвратило трагедию.

— Но зачем все это? — спросил Тор. — Мы же прибыли по приглашению Геронта?

— Не знаю, — в голосе проводника звучало раздражение. — Чирс предполагал, что все будет по-другому, иначе я бы не взял с собой суранцев. Следует разоружить их, пока они не наделали беды.

— Но ты ведь тоже суранец?

— Я прошел специальную подготовку. А этот луч предназначен для варваров, чтобы не подпускать их к стенам Храма. Я много раз слышал об этом, но сталкиваюсь с его действием впервые.

— Может, нам повернуть обратно?

— Думаю, что мы не успеем вырваться.

Тор подозвал второго лейтенанта и объяснил ему ситуацию. Ара был удивлен и не сразу понял, что от него требуется:

— Твой Опол просто спятил! Почему мы должны ему верить?! Суранцы наши старые товарищи, проверенные в боях.

— Делай, что тебе говорят! — рявкнул Тор на лейтенанта.

Надо было что-то предпринимать и немедленно. Тор отдал приказ остановиться. Изнуренные переходом люди даже не стали расседлывать коней. Капитан не настаивал — любой его приказ мог отозваться вспышкой ярости суранцев, тесной группой сгрудившихся у костра. Тор почти физически ощущал исходившую от них опасность. Воздух был перенасыщен ненавистью. На какое-то время Тору показалось, что он задыхается и сейчас закричит, призывая меченых к бою. Он тряхнул головой и рванул ворот рубахи — стало легче. Подошел Кон и присел рядом с капитаном прямо на раскаленную землю. Невозмутимо-строгое лицо молчуна было покрыто слоем пыли. Пылью насквозь пропиталась его одежда. И весь он, казалось, состоял из пота и пыли. Пыль скрипела у него на зубах, и Тор содрогнулся от отвращения.

— Мы не удержим суранцев, — сказал молчун, — мои люди выбились из сил.

— Что, по-твоему, я должен делать? — Тору вдруг захотелось разрядить автомат прямо в постную рожу молчуна, он испугался своего желания и отодвинул оружие в сторону.

Молчун невесело усмехнулся:

— То же самое испытывают сейчас и остальные, но не всем дано справиться со своими чувствами.

Второй лейтенант меченых, насвистывая веселенький мотивчик, подошел к капитану и молчуну. Все его белые аубы были на виду, однако глаза смотрели серьезно.

— Что будем делать, капитан? Суранцы настороже, врасплох их не захватишь.

— Нужно перестрелять суранцев, пока они не открыли огонь, — с трудом выдохнул Кон. — Все равно они обречены. Оставшиеся в живых будут стрелять друг в друга.

— Нет, — покачал головой Тор, — я не стану убивать своих.

— Тогда начнут стрелять они.

Тор бросил взгляд на сгрудившихся в кучу суранцев. Их перекошенные ненавистью лица потрясли его. Тяжелые руки лейтенанта Рэма нервно теребили приклад автомата, а в глазах его было столько злобы, что капитан ужаснулся. И все-таки он не нашел в себе силы отдать роковой приказ.

Четыре молчуна, сидевшие поодаль, неотрывно смотрели на суранцев. Их покрытые потом и пылью лица застыли в немыслимом напряжении. Казалось, что глаза молчунов вот-вот вылезут из орбит.

— Я попробую уговорить их, — сказал Тор, приподнимаясь, — а вы будьте наготове.

— Это бесполезно! — прошипел Кон.

Тор, стараясь сохранять приветливую улыбку на лице, двинулся к костру суранцев. Следом поднялся молчун Герс и встал рядом с капитаном. Меченые, сжимая потными руками приклады автоматов и арбалетов, не отрываясь следили за всем происходящим.

— Как только ты откроешь рот, Рэм выстрелит, — прошептал Герс.

Рэм выстрелил раньше. Молчун метнулся вперед, закрывая собой капитана Башни, и упал почти перерубленный очередью в упор. Тор успел прыгнуть в сторону, и пуля только слегка оцарапала его левое плечо. Три молчуна, ближе всех сидевшие к суранцам, были убиты в ту же секунду. Тор, прижатый к земле очередями, с ужасом увидел, как сломался пополам Соболь и выронил из рук автомат. Он упал в нескольких шагах от Тора, и губы его бесшумно шевельнулись напоследок, а в широко открытых глазах так и остался невысказанный вопрос к капитану Башни.

Через минуту все было кончено: одиннадцать суранцев мертвыми лежали на земле, и налетевший свежий ветерок мягко ласкал их пропыленные светлые волосы. Меченые потеряли четверых, в том числе и Соболя. Тор не отрываясь смотрел в лицо старого друга, пока не подошел Ара и не закрыл вопрошающие глаза Соболя ладонью.

Меченые плотным кольцом окружили капитана и ждали от него объяснений.

— Это не их вина, — сказал Тор, кивая головой в сторону мертвых суранцев. — Наших друзей раздавила сила, сущности которой мы пока не знаем, но узнаем непременно, и тогда пусть эти люди поберегутся. Ничто не остановит меченого на избранном пути, даже смерть.

Наполовину поредевший отряд с рассветом двинулся в путь. Погребального костра не было. Негде было взять дров в этой голой степи. И последним прибежищем меченых, молчунов и суранцев стала братская могила — одна на всех. Тор оглянулся на этот выросший в одночасье в бескрайней степи холм и тяжело вздохнул. Никто его не обвинял, но он и без того знал, что смерть этих людей на его совести. Перед мертвыми все равно не оправдаться, и надо сделать так, чтобы не пришлось оправдываться перед живыми. Меченый не может развернуть коня в шаге от цели, иначе он перестает быть и меченым, и просто человеком.

— А ты упрямый человек, капитан, — на губах Кюрджи играла торжествующая усмешка, но в голосе прозвучало беспокойство.

Жрец Великого за все время их долгого пути по землям Храма ни разу не предпринял попытки к бегству, хотя никто его особенно не удерживал, а Тор в глубине души был бы рад от него избавиться. Но Кюрджи, видимо, вполне устраивала его новая роль соглядатая.

— Рано радуешься, фокусник, — бросил, проезжая мимо, второй лейтенант, — мы еще снимем шкуру с твоего Великого, а с тобой это может случиться уже сейчас, если ты не спрячешь свои гнилые зубы.

«Глухари» вынырнули внезапно из-за дальнего холма и атаковали меченых слаженно и беззвучно: только сухой перестук копыт по горячей степи да холодный блеск обнаженных мечей. Но было их не десять, как обычно, а более сотни.

— Похоже, нас не так уж жаждут видеть в Храме, — покосился Тор на проводника, — по крайней мере живыми. Ложись!

Тренированные кони тут же опустились на землю, и меченые залегли за их широкими спинами.

— Огонь!

Передние всадники посыпались на землю, но остальные продолжали скакать, не замечая летящих в них пуль.

— По коням, — крикнул Тор.

Меченые в мгновение ока сорвались с места. Похоже, их маневр оказался неожиданным для нападавших. Атаковавшая лавина не сумела перестроиться и пронеслась мимо. Впрочем, от сотни всадников осталось меньше половины. Меченые без труда настигли «глухарей» и напали на них с тыла. На этот раз «глухари» держались стойко: ни один не опустил оружия, ни один не покинул строя. Полсотни порубленных «глухарей» кулями попадали на землю, меченые не потеряли ни одного человека.

— Твои люди великие воины, — покачал головой Опол. — Никогда прежде не видел такой мастерской рубки.

— Ну и зачем все это? — на лице Тора не было ни радости, ни удовлетворения. — Неужели нас пропустили в сердце страны только за тем, чтобы истребить здесь до последнего человека?

— Вероятно, вас проверяют, — не очень уверенно ответил Опол.

— Или твой Геронт передумал, — криво улыбнулся Ара. Гордан возник перед глазами меченых словно призрак, когда они уже потеряли надежду на благополучный исход своего путешествия. Это был странный город, не похожий ни на города Сурана, ни на города Лэнда, ни даже на заброшенные города древних.

— Железный город, — прошептал Кюрджи побелевшими губами.

И это было правдой. Город был обнесен железной стеной, порыжевшей от ржавчины. Он был невелик, этот город, гораздо меньше Азрубала или Бурга, но даже будучи мертвым сохранял свое величие. Ворота Гордана были закрыты наглухо, но в железных стенах зияли огромные бреши, проломленные неведомой чудовищной силой.

— Ты бывал в этом городе раньше? — спросил Тор у суранца.

Опол помедлил несколько секунд, но все-таки ответил:

— Я был здесь с Чирсом, однако видел немного.

— Ты пойдешь с нами в город? Проводник отрицательно покачал головой:

— Гордан опасен для людей. Чирс говорил, что там есть места, где не следует задерживаться надолго.

— В таком случае твоему Чирсу пора бы уже появиться, — резонно заметил Ара. — Именно по его приглашению мы прибыли сюда.

— Я все-таки попробую осмотреть город, — сказал Тор после недолгого раздумья. — Было бы глупо, проделав такой длинный путь, остановиться у самого порога.

Тор взял с собой Кона и Воробья, хотя последний не выказал по этому поводу особого восторга. Дома в Гордане напоминали дом Чирса на окраине Азрубала, в котором меченые провели памятную ночь. Правда, особой роскоши в этих домах не было. Видимо, горданцы предпочитали роскоши суровую простоту, не то, что их изнеженные потомки. Тор побывал в нескольких приглянувшихся ему домах и утвердился в мысли, что город был покинут внезапно, в течение нескольких часов. Об этом говорили сохранившаяся утварь, мебель, картины, почти неповрежденные временем и по-прежнему висевшие на своих местах. Одна из таких картин особенно поразила капитана меченых. На ней был изображен город, залитый морем света, и этот свет не был солнечным.

— Электричество, — произнес Кон неизвестное Тору слово.

Около двух часов они бродили по городу, переходя из одного дома в другой по подземным переходам. Последнее обстоятельство почему-то особенно возмущало Воробья. Он отказывался считать разумными людей, которые добровольно отказывались от солнечного света.

— А почему ты решил, что добровольно? — покачал головой Кон.

Воробей откровенно заскучал — ничего любопытного для себя в этих странных строениях он не находил и потому все чаще вопросительно поглядывал на капитана.

— По-моему, ничего мы здесь не найдем, — Воробей сделал шаг в сторону и вдруг, нелепо взмахнув руками, рухнул вниз. В последний момент он все-таки успел зацепиться за подвернувшийся металлический стержень и повис над черным провалом, отчаянно ругаясь. Тор и Кон бросились ему на помощь и общими усилиями втащили неосторожного меченого на поверхность. Тор решил исследовать столь чудесным образом обнаруженное подземелье.

Воробей с сомнением покачал головой:

— Так мы и до чертей доберемся.

Тор рассчитывал увидеть в лучшем случае подземные переходы, подобные тем, что им удалось исследовать в городе вампиров, но ошибся: огромные залы, в которых терялось эхо тяжелых шагов, сменялись извилистыми коридорами, ведущими неведомо куда. Тору так и не удалось разглядеть потолок, покоившийся на массивных колоннах из неизвестного металла. Он насчитал таких колонн более десятка и бросил это бесполезное занятие. Все равно при свете факелов трудно было охватить взглядом всю грандиозность этого подземного мира.

Воробей уселся в одно из кресел, обтянутых посеревшей от пыли кожей, и с удивлением уставился на расположенный перед ним огромный экран. Сначала он принял его за окно, но, как ни всматривался, ничего за стеклом не обнаружил. Огорченный меченый недолго думая потянул ни себя ближайший рычаг, но ничего не произошло, Воробей толкнул рычаг вверх, но уже просто с досады. Послышалось ровное гудение. Звук шел снизу. Внезапно сверху полился свет, будто кто-то невидимый отодвинул громадную портьеру, закрывшую тысячу окон. Это был не солнечный свет, это было то таинственное электричество, виденное ими на картине. Воробей тупо смотрел на экран, засиявший вдруг множеством разноцветных огней.

— Что это такое? — спросил Тор у молчуна.

Кон в ответ пожал плечами. Воробей наобум потянул еще один рычажок. Стена дрогнула и неожиданно начала раздвигаться. Тор первым нерешительно шагнул в образовавшийся проем. Стена за мечеными сомкнулась. Воробей метнулся назад и пнул ее несколько раз ногой, но стена даже не дрогнула под его ударами. К счастью, таинственный свет пока еще не погас. Тор внимательно осмотрел возникшую преграду, но не нашел ни щели, куда можно было бы вставить меч, ни рычага, за который следовало потянуть. Мысленно он обругал себя дураком: надо же было столь глупо попасться в расставленную кем-то ловушку. Хотя, быть может, это не ловушка, а испорченный механизм, который теперь просто некому починить. Оставался один путь — вперед.

Коридору, по которому они шли, казалось, не будет конца. Тор потерял ощущение времени, механически передвигая ноги по гулкому каменному полу. Воробей тяжело дышал сзади — воздух был спертый, и долгий переход вызвал одышку. Тор вынужден был все чаще останавливаться, чтобы подождать отставших товарищей и перевести дух. В этом проклятом подземелье было довольно прохладно, но пот градом катился с его лица.

— Когда же он наконец закончится? — тяжело вздохнул Воробей.

— Наверняка он куда-то ведет, — заметил подошедший Кон, — иначе зачем его нужно было строить?

— А зачем они вообще полезли под землю? — возмутился Воробей. — Чем наверху не житье, спрашивается?

Вопреки утверждению Кона, что бесконечный коридор должен их куда-то привести, меченые уперлись в глухую стену. Это была даже не стена, а огромная скала, преградившая дорогу. Создавалось впечатление, что строители долго и упорно рыли тоннель, а потом, напоровшись на преграду, бросили это никчемное занятие и спокойно возвратились обратно.

— Чушь какая-то, — растерянно проговорил Тор.

Кон прижался щекой к скале и подал меченым предостерегающий знак. Тор и Воробей последовали его примеру. Ровное гудение за стеной живо напомнило им, что нечто подобное они уже слышали на другом конце этого утомительного подземного хода.

— У тебя заряда нет с собой? — с надеждой покосился на молчуна Воробей.

— Это тебе не решетка, — покачал головой Кон. — Всего нашего пороха не хватит, чтобы своротить такую махину.

— Что же делать? Возвращаться?

— Коридор слишком длинный, — сказал Тор задумчиво, — должен же сюда как-то попадать воздух.

— Правильно, — поддержал его Кон, — смотрите на потолок.

Все трое дружно взглянули вверх. Тор едва не вскрикнул при этом от изумления — прямо перед ними на расстоянии вытянутой руки сцепились в смертельной схватке два скорпиона. Тор осторожно провел по рисунку рукой — скорпионы были высечены в скале и размерами совпадали с тем таинственным медальоном, который висел на груди у Данны.

— Странно, — нахмурился Тор, — я уже видел нечто подобное.

— Быть может, это был ключ к замку, — спокойно предположил молчун.

— В таком случае, чтобы добраться до этого ключа, нам следует побыстрее выбраться наружу.

Весь обратный путь меченые тщательно обшаривали глазами потолок, но ничего примечательного там не обнаружили.

— Черт знает что, — выругался Воробей, — заколдованное место.

Тор с досадой хлопнул ладонью по проклятой стене и, к их радостному удивлению, стена, еще несколько часов назад не реагировавшая на мощные удары ног, подалась в сторону, пропуская меченых. Ни секунды не медля, все трое бросились вперед. Стена так же бесшумно сомкнулась за их спинами.

— Я же сказал, чертовщина какая-то! — возликовал Воробей.

Тор мысленно согласился с ним — никакого разумного объяснения происшедшему он не находил.

— Наверное, мы зря искали рычаг и пинали стену ногами, — сказал Кон, — следовало просто приложить к стене в нужном месте руку.

Тор с удивлением покосился на молчуна, но Кон, похоже, не шутил, а впрочем, кто их знает, молчунов, когда они шутят и шутят ли вообще. Капитан потянул рычаг вниз и вернул его в прежнее положение. Гудение сразу же стихло, и свет стал медленно гаснуть.

Глава 9 ХРАМ

Смеркалось, когда меченые наконец выбрались на поверхность. Встревоженный Ара встретил их в доброй сотне метров от лагеря, глаза второго лейтенанта горели от возмущения.

— Еле выбрались, — коротко объяснил ему Тор причину долгого отсутствия.

— А я уже собирался искать вас, — Ара с досады хлопнул плетью по сапогу. — Чирс прибыл.

— В самый раз, — усмехнулся Тор.

— Резвый видел каких-то людей в развалинах.

Тор помрачнел, подобный оборот дела ему совсем не нравился. События последних дней яснее ясного показывали, что Чирсу доверять нельзя, какие бы доводы он сейчас ни приводил в свое оправдание.

— Сержант утверждает, что они были вооружены автоматами. Поначалу он принял их за вас и уже собирался окликнуть.

Чирс встретил Тора как самого дорогого друга. И вообще он показался капитану слишком возбужденным, быть может, это близость родного города на него так действовала?

Рассказ Тора о приключениях в подземельях Гордана поразил даже Чирса.

— Может, рвануть эту скалу? — предложил Ара. — Узнаем, что за пчелиный рой там гудит.

— Я об этой двери слышал, — задумчиво проговорил Чирс — К ней подходил только один ключ, но он утерян. Там, на стене, должен быть высечен вот такой знак.

Чирс быстро набросал на земле острием кинжала контуры двух скорпионов.

— Я видел этот ключ, — кивнул головой Тор. — И даже держал его в руках. Не скажу, что это доставило мне удовольствие.

Чирс опустил голову и надолго задумался. Похоже, этот хранившийся у Данны медальон имел для него очень важное значение. Странно только, что Данна ничего не сказала о нем брату. Не понимала, что хранит? Или была какая-то другая причина?

— А разве жрецы Храма не могут изготовить новый ключ? — спросил Воробей.

— Что они вообще могут, эти самодовольные невежды? — В голосе Чирса прозвучала горечь. — Разве что использовать достижения великих предков для запугивания суеверной толпы. Гордан умер, а вместе с ним умерли и его знания.

— Почему горданцы покинули свой город, ведь его еще можно восстановить?

— Это тебе только так кажется, меченый, — криво усмехнулся Чирс — Разрушенные стены можно восстановить, но разбитую душу уже не склеишь. Наши деды возомнили себя богами. Они уцелели во время страшной катастрофы, сохранили знания и даже сумели их приумножить. На тысячи верст в округе им не было равных по мощи. Они превосходили соседей не только оружием, но и мозгами. Великие проекты, великие мечты по возрождению мира — все пошло прахом. Храм — это их работа. Чудо, созданное гениями, попало в руки кретинов. Враг не вовне, меченые, враг всегда внутри нас, и имя этому врагу зависть, невежество, корысть, властолюбие.

— Почему Храм начал войну с нами? — спросил Тор. — Разве не сам Геронт пригласил нас сюда?

— Геронта окружают сотни завистников и интриганов. Их кругозор — это кругозор мыши, живущей в темной норе и вздрагивающей от дуновения свежего ветерка.

— Разве не люди Храма орудуют сейчас в Лэнде?

— Это не то, капитан, совсем не то. Мышам не хватает корма, и они приворовывают его у соседей. Я же призываю вас строить большой дом, где корма хватит всем.

— Почему ты не порвешь с Храмом, если так его презираешь?

— Храм — это знания, Тор. Пятьсот лет мои предки из поколения в поколение передавали хрупкий сосуд мудрости и не уберегли его — сосуд разбился. Мой долг собрать хотя бы осколки для наших потомков.

— Но ты же один?

— Я не один, хотя, согласен, нас не так уж много. Но разве мои цели — не ваши цели? Камешек к камешку, кирпичик к кирпичику — только так можно построить дом.

Тор с удивлением слушал Чирса. Горданец был поразительно откровенен сегодня. Неужели он так нуждался в их помощи, что не стал скрывать даже самых заветных своих мыслей. Этот человек практически в одиночку боролся с могущественной силой, им можно восхищаться, но можно ли ему доверять?

— Твои люди не слишком скучают в развалинах? — неожиданно спросил Тор.

Чирс поежился под его взглядом:

— Надеюсь, ты не собираешься обвинять меня в предательстве?

— А почему бы и нет? — вмешался в разговор Ара. — Ты говоришь о доверии и союзе, а сам прячешь от нас свою охрану. Мы потеряли девятнадцать человек, и я не уверен, что в этом нет твоей вины.

— Я сделал все, что мог, меченый, — лицо Чирса побледнело от обиды, — но я не всесилен. Разве я не предупреждал вас, что поход будет опасным — у нас много врагов.

— Врагов я не боюсь, — отрезал лейтенант, — я боюсь предателей.

Взбешенный Чирс вскочил на ноги, глаза его сверкнули, рука метнулась к кинжалу, висевшему на широком расшитом золотом поясе. Полы его кафтана распахнулись, и Тор не без удивления увидел стальную кольчугу из мелких колец, облегающую крепкое мускулистое тело.

— Хватит, — остановил он лейтенанта. — Поздно говорить о доверии, когда мы у стен Храма. Когда Геронт нас примет?

— Завтра. В Храме Великого.

— А где гарантия, что это не ловушка? — не удержался Ара.

— Если вы боитесь, то мой человек проводит вас обратно, хотя вырваться отсюда будет непросто.

— Мы не за тем шли так долго, чтобы повернуть от самого порога, — сказал Тор спокойно. — Я согласен.

Чирс вздохнул с видимым облегчением:

— Мой человек будет ждать тебя завтра у ворот Железного города.

Горданец поклонился всем присутствующим и быстро удалился, мягко ступая по земле длинными мускулистыми ногами.

— Не знаю, — покачал головой Ара, — по-моему, глупо так рисковать.

— Было бы лучше встретиться с Геронтом где-нибудь ни открытом месте, — поддержал лейтенанта Резвый.

— Вряд ли они согласятся на это, — возразил Тор. — Все-таки они здесь хозяева, а мы только гости.

— Гостеприимные хозяева, — съязвил Ара.

— Хозяева они никудышные, но я, кажется, нашел способ испортить им настроение, если они окажутся уж слишком высокомерными.

Проводник прибыл на рассвете. Это был рослый воин с угрюмым и надменным лицом горданца. Автомат был небрежно переброшен через его правое плечо, а на широком поясе тускло отливал серебром широкий кинжал. Глаза горданца холодно блеснули в сторону капитана меченых:

— Посвященный Геронт, Правая рука Великого, ждет тебя, варвар.

Вороной, словно из одного куска выкованный жеребец, нетерпеливо перебирал ногами под седлом горданца. Тору не доводилось видеть лошадей столь совершенных пропорций. Горданец перехватил восхищенные взгляды меченых и надменно улыбнулся.

Дорога к Храму не заняла слишком много времени. Степь вокруг словно полыхнула пожаром, и застывшим от удивления меченым открылось поразительное зрелище: черная как головешка пирамида плыла в море бушующего огня.

— Странно, — покачал головой Резвый, втягивая носом воздух, — степь полыхает, а дыма нет.

Горданец только скривил презрительно толстые губы, похоже, его позабавила реакция варваров на открывшееся их глазам величественное зрелище. Его красавец конь легко взял с места в галоп и полетел черной птицей прямо в преисподнюю. Впрочем, чем ближе меченые подъезжали к Храму, тем меньше становилось пламя, а потом и вовсе исчезло. И только опаленная этим пламенем пирамида по-прежнему непоколебимо возвышалась среди окружающих ее холмов.

Только подъехав вплотную к пирамиде, меченые смогли убедиться, насколько она велика. Черные камни, из которых было построено это странное здание, играли на солнце полированными гранями, отражая растерянные лица меченых. Мрачная красота Храма казалась чужеродной, раскинувшейся вокруг ковыльной степи. Непонятно кому и зачем понадобилось разнообразить столь прекрасный в своей унылости ландшафт, а уж о предназначении этой пирамиды и вовсе говорить было трудно, как трудно было вообразить, сколько сил было затрачено на строительство столь грандиозного сооружения.

Пирамида вдруг раскололась надвое, во всяком случае так показалось меченым, которые не спешиваясь смогли проникнуть в ее мрачное чрево. Пол внутри огромного помещения светился голубоватым светом. Тор первым спрыгнул с коня и постучал каблуком сапога по гулкой поверхности. Пол не был каменным, но не был и деревянным. Больше всего это покрытие было похоже на стекло, но по стеклянному полу вряд ли смогли бы проехать десять всадников. Потолком этому странному залу служил свод пирамиды, но, как ни старались меченые пробиться взглядом сквозь льющийся сверху свет, это им так и не удалось.

В зале не было ни души, если не считать меченых и их проводника-горданца. В дальнем углу зала горел в круглой чаше огонь, но и его назначение было не совсем понятно — он явно не смог бы ни обогреть, ни осветить это грандиозное помещение. И здесь же, у этого странного очага, стояло кресло или, вернее, трон, богато отделанный золотом и драгоценными камнями. Драгоценные камни сверкали и на стенах пирамиды: то в гордом одиночестве, то сложными узорами, напоминающими скопления звезд на ночном небе.

— Богатый замок, — высказал свое мнение Сизарь и по правил висевший на крепкой шее автомат.

Рослый человек появился ниоткуда, еще секунду назад его не было, и вот он уже стоял у золотого трона, сияя серебром длинного, небрежно наброшенного на плечи плаща. В клубах повалившего дыма незнакомец на мгновение показался меченым неестественно большим, но дым рассеялся, и они убедились, что это всего лишь оптический обман. Воробей неожиданно чихнул, нарушив тем самым торжественность момента. Меченые засмеялись, а Тор почувствовал облегчение, словно с его души свалилась каменная глыба. Не с полубогами ему придется здесь общаться, а с самыми обычными людьми, у которых есть чему поучиться, но трепетать перед которыми не стоит. Показанное меченым представление говорило скорее об изощренности ума, чем о силе и благородстве духа.

Жезл в руках серебряного человека дрогнул, видимо, этим жестом он приветствовал гостей.

— Надо полагать, это и есть Геронт, — сказал громко Ара, чем вновь нарушил торжественную обстановку приема.

Проводник-горданец возмущенно покосился на меченого, но ничего не сказал. Судя по всему, высказывать свои мысли вслух в присутствии "верховного жреца вообще не дозволялось. За спиной серебряного человека стали появляться в клубах разноцветного дыма одна за другой таинственные фигуры в черных плащах. На их мрачноватом Фоне плащ Геронта заиграл новыми красками. Церемония явно затягивалась, и меченые откровенно скучали.

— Могли бы просто поговорить, а не устраивать черт знает что с огнем и дымом, — высказал общее мнение Сизарь.

Лицо горданца-проводника побелело от гнева, а рука, сжимавшая приклад автомата, непроизвольно дернулась.

— Рад приветствовать тебя, чужеземец, у трона Великого. Тор не сразу понял, что к нему обращается один из одетых в черное жрецов. Лицо говорившего было закрыто маской с прорезями для глаз, и голос глухо звучал из-под плотной материи, прикрывавшей рот.

— Это ты Геронт, главный жрец Храма? — спросил удивленный Тор.

— Я всего лишь скромный слуга Правой руки Великого, — служитель говорил тусклым невыразительным голосом, с паузами и вздохами, словно умирал в каждом слове.

— Переводчик, вероятно, — высказал свое мнение Ара.

— Сам посвященный Геронт говорит с тобой моими устами, — повздыхал черный служитель.

— Я хотел бы видеть Чирса, — сказал Тор громко.

Черная фигура отделилась от толпы окружавших серебряного жреца прихлебателей и приблизилась к меченым. Человек стянул маску с прорезями для глаз, и Тор узнал в нем Чирса. Нет слов, одеяние жреца очень шло горданцу, но утомительные церемонии только уводили гостей и хозяев от сути дела.

— Я говорил им, что на тебя подобная встреча не произведет впечатления, но посвященный Геронт решил убедиться лично.

— Надеюсь, больше никаких сюрпризов не будет?

— Не знаю, — покачал головой Чирс.

Держался он без особой уверенности, и это не понравилось Тору, похоже, Чирс переоценил свое влияние, приглашая меченых в Храм, и теперь раскаивался в этом.

— Я владетель Нидрасский и Ожский ярл Хаарский, — сказал Тор громко, делая решительный шаг вперед, — капитан Башни. Мы строим крепость на берегах Сны, чтобы охранять торговые караваны от налетов стаи и кочевников. Выгода и для вас, и для нас очевидная: ваши купцы получают выход к большой воде, а наши — в глубь Неведомого мира. Я решил очистить Южные леса от вохров и готов принять помощь Храма людьми и оружием.

— Великий жалует тебе земли у Цоха и Сбента, чужеземец, и ждет от тебя верной службы.

— Нет, — решительно тряхнул головой Тор, — я занял эти земли своей волей и никого не собираюсь за них благодарить. Башня может мирно соседствовать с Храмом, а может и воевать с ним. Я пришел к тебе с миром, жрец Геронт, так решай сам, торгуем мы или воюем. Я потерял девятнадцать человек на пути к Храму, но готов простить вам и их смерть, если мы заключим мирный договор.

— Ты самонадеян, чужеземец, за твоей спиной только сотня человек, а за моей весь мир. — Жрец в серебряном плаще заговорил сам, и голос его был куда жестче, чем у переводчика.

— Ты ошибаешься, жрец Геронт, за моей спиной целая страна: и в степях близ Сурана, и здесь в Храме я защищаю ее интересы.

— Никто не в силах противостоять Великому, ни чело век, ни даже целый народ.

— Значит, не договорились, — хмуро бросил Тор. Через секунду меченые были уже в седлах. Тор огляделся по сторонам: в глубоких нишах вдоль стен стояли одетые и черное горданцы и у каждого в руках был автомат.

— Никто не покидает Храм не попрощавшись, — кривая улыбка появилась на губах серебряного жреца, лицо, доселе напоминавшее маску, дрогнуло и расплылось морщинами.

— С мечеными так не шутят, жрец Геронт, — твердо сказал. Тор. — Я привел в твой Храм лишь половину своих людей, а остальные придут к тебе подземными переходами не поздоровавшись, зато их прощание будет оглушительным.

Лицо Геронта вновь превратилось в маску:

— В мире нет ключа, способного открыть двери Храма.

— А скорпионы?

Тору показалось, что жрец покачнулся — уж очень неожиданным был для него ответ наглого варвара. Чирс бросил на Тора предостерегающий взгляд.

— Я недооценил тебя, капитан Башни, — произнес Геронт после долгой паузы, — ты знаешь больше, чем положено знать варвару. О скорпионах тебе рассказал твой друг Чирс, не так ли?

— Ключ от этой двери я получил из рук своей жены, дочери жреца Ахая, ты, надо полагать, знаешь о таком жреце, Геронт?

Глухой ропот послышался из толпы жрецов за спиной Правой руки Великого — этот северный варвар, безусловно, заслуживал смерти за свою беспримерную наглость. Серебряный Геронт бросил на подручных ледяной взгляд, и ропот мгновенно смолк.

— Напрасно, — глухо сказал Чирс.

— Я рад слышать, что уцелел не только сын посвященного Ахая, но и его дочь, — голос Геронта значительно смягчился, — но ты слишком торопишься, капитан Башни. Храм не сказал тебе «нет».

— Так, может, пора сказать «да»? Выгода-то очевидная для всех.

— Я дам тебе оружие, чужеземец. Твой родственник Чирс привезет тебе его. Но могут ли наши купцы рассчитывать на твою защиту в Суранских степях и в самом Лэнде?

— Да, — Тор решительно тряхнул головой, — проблем будет немало, но думаю, мы их решим общими усилиями.

— Чирс обговорит с тобой условия соглашения. Желаю тебе спокойного пути в родные края, чужеземец.

— Я рад, что мы с тобой договорились, жрец Геронт, — сказал Тор. — Оставайся с миром.

Тор развернул коня и первым направился к выходу. Стена Храма раскололась пополам, нехотя выпуская в большой мир гордых всадников, не пожелавших склонить головы передВеликим.

Глава 10 ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Чирс молча склонился перед посвященным Геронтом, он почти физически ощущал его тяжелый давящий взгляд. Наместник Великого на земле был сильно не в духе, и о причине его отвратительного настроения можно было без труда догадаться. Без серебряного плаща он сильно проигрывал в представительности, но Чирсу от этого было не легче.

— Ты оказал нам недобрую услугу, посвященный. — Глаза верховного жреца недобро сверкнули в полутьме.

Чирса привычка горданцев прятаться от света раздражала. Впрочем, Геронт не был чистокровным горданцем, но вслух об этом говорить не рекомендовалось.

— Башня могла бы стать нашим союзником на западе, и я полагал...

— Ты ошибся, посвященный. — В голосе Геронта зазвучали визгливые нотки, признак сильного раздражения. — Этот человек проник в тайны Храма, и нам остается только надеяться, что все его угрозы — пустая похвальба.

— Увы, посвященный Геронт, он сказал тебе правду. Я узнал о скорпионах слишком поздно и не сумел предотвратить.

— Посвященный Ахай был слишком неосторожен, — поморщился Геронт. — Это и твоя вина, Чирс.

— Я был слишком мал и о многом даже не догадывался.

— Я говорю не только о скорпионах, но и о меченом.

— Я действовал с твоего согласия, Геронт, хотя ты не верил, что варвары смогут достичь стен Храма.

— До сих пор это никому не удавалось сделать. Генератор любви и мира был нашим надежным защитником, — Геронт зябко передернул плечами. — Они опасны, эти меченые, очень опасны.

— Поэтому я и привлек их к нам на службу. Меченых не так много, посвященный Геронт, — песчинка на необъятных просторах подвластных Храму земель.

— Песчинка, попадая в трущиеся части механизма, в конце концов разрушает его.

— Храм не вечен. Рано или поздно, генератор мира остановится, а у нас нет людей, способных его починить. Нужны новые подходы в отношениях с другими странами, нужны новые пути служения Великому, и я предложил один из них. Торговля, золото — этот механизм власти не менее надежен, чем генератор. Мы должны научиться управлять миром при помощи звонкой монеты, ибо в торговле нам еще долгое время не будет равных.

Губы Геронта дрогнули и расплылись в улыбке:

— Ты слишком долго жил вне стен Храма, Чирс, и вряд ли можешь быть ему теперь полезен.

Чирс побледнел, но не потерял самообладания:

— Ты забыл, что я посвященный.

— И с посвященными случаются неприятности. — Моя смерть не принесет Храму пользы.

— А какая польза Храму в твоей жизни? Ты передал оружие Храма в руки варваров и тем самым совершил святотатство. Это тяжелый проступок для жреца любого ранга, и за меньшие грехи Великий карает смертью.

— Я передал оружие меченым, когда был всего лишь изгнанником. Оружие принадлежало моему отцу, но оно послужило интересам Храма, ты сам признал это, посвященный Геронт. Мы вспороли границы Лэнда, которые долго оставались для нас закрытыми наглухо.

— Все, что принадлежало Гордану, принадлежит теперь Храму, никто не вправе забывать об этом. Твой отец, посвященный Ахай, не пожелал считаться с нашими традициями и поплатился за это изгнанием. Ты столь же строптив и горд, но, надеюсь, будешь умнее, посвященный Чирс. Ты оказал Храму большие услуги, но это не освобождает тебя от расплаты за допущенные ошибки. Храм — это не только генератор мира, как ты полагаешь, это прежде всего тысячи и тысячи тайных и явных адептов, способных вести за собой людей, направляя их усилия на служение Великому. Тысячи усердных пахарей в разных концах обитаемого мира рыхлят почву для большого посева. И у нас хватит семян, чтобы засеять ими обширное поле, но прежде нужно вырвать с корнем все сорняки, мешающие всходам.

— Меченые могли бы нам помочь в прополке.

— Ты удивляешь меня, Чирс, — Геронт укоризненно взглянул на собеседника. — Меченые — это вечные смутьяны, которые не признают никакой правды, кроме своей собственной.

— Тор Нидрасский не таков.

— Тор Нидрасский — единственный человек, способный объединить Лэнд, а это совсем не в наших интересах. Гораздо удобнее заглатывать пищу отдельными маленькими кусочками, чем давиться огромным куском. Меченые должны умереть. Я дал этому человеку слово, и будет лучше, если он умрет не на наших землях. От рук кочевников, скажем. Нам предстоит большая работа в Лэнде, и я не хочу осложнений с его сторонниками там. Это твой шанс, посвященный Чирс, так воспользуйся же им сполна.

Тор поджидал горданца у реки, и Чирс, заметив его издалека, взмахнул приветственно рукой. Меченые были настороже — ладони их привычно лежали на прикладах автоматов и арбалетов. Чирс насчитал пятнадцать человек и вздохнул с облегчением — все были на месте, даже Кон. Тор напугал Геронта, напугал посвященных, напугал даже самого Чирса, и теперь наступает неизбежная расплата. С Храмом так шутить нельзя. Храм не признает равных, он признает только покорных и слабых. Ведь предупреждал же Чирс самоуверенного меченого, что все будет непросто, что нужно понравиться Геронту, а для этого следует поубавить спеси. Жаль, все могло закончиться мирно, к большому удовлетворению сторон.

Молчун стоял рядом с капитаном и равнодушно покусывал сорванную сухую травинку. Его Чирс опасался больше всего. Кон мог уловить перемену в настроении горданца и предупредить Тора.

— Все в порядке, — сказал Чирс, улыбаясь. — Геронт согласился дать боеприпасы.

— Странно, — пожал плечами Тор, — он не показался мне покладистым человеком, и, честно говоря, я ждал автоматных очередей в спину.

— Геронт не глуп, — Чирс спрыгнул с коня и прошелся по земле, разминая затекшие ноги, — он знает о тебе больше, чем ты думаешь, и не хочет осложнений в Лэнде. Геронт надеется, что ты вернешь ключ Храму, ибо какой же это союз, когда нет доверия друг к другу.

— Он прав, — усмехнулся Тор. — Я готов отдать ключ, но не раньше, чем мы окажемся в стенах Башни.

— Я полагал, что ты доверяешь мне больше.

— Я тебе доверяю, Чирс, просто у меня нет ключа, он так и остался висеть на шее у Данны.

Горданец кивнул:

— Я догадался, что ты блефуешь, но теперь возникла куча проблем: Геронт отдаст оружие только в обмен на ключ.

— Дался вам этот ключ, — возмутился Ара. — Мы въехали в Храм без всякого ключа, да еще верхом на лошадях.

— Ключ — это доступ к генератору, — пояснил Чирс — После бегства моего отца, жреца Ахая, никому не удавалось проникнуть в помещение, где он расположен. Прошло уже более тридцати лет, и возникла серьезная опасность, что он остановится. Как видишь, мы вполне откровенны с вами, лейтенант.

— Если эта чертова машина остановится, я буду только рад.

— Вспомни, лейтенант, чем закончилось для Приграничья разрушение Башни. А для Сурана разрушение Храма будет еще более страшным ударом. В этом мире трудно понять, где заканчивается благо и начинается зло. Впрочем, генератор не вечен. Рано или поздно, он остановится, а у Храма нет людей, способных вдохнуть в него жизнь. Однако, получив ключ, Геронт проникнется к вам доверием.

— В таком случае тебе придется прогуляться с нами по степи, — хмуро бросил Тор.

Чирс махнул рукой, проводник-суранец, державшийся в отдалении, подъехал ближе.

— Опол проводит вас коротким путем, а я постараюсь нагнать ваш отряд позднее.

Чирс легко вскочил в седло, и горданский жеребец не мыслимых статей легко понес его туда, где у самого горизонта угадывался мрачный силуэт Храма.

— Не верю я ему, — сказал Ара, глядя в спину удаляющемуся всаднику злыми глазами.

— Нам бы только боеприпасы получить, — возразил Рез вый, — а там пусть живут как хотят, на кой нам их Храм сдался.

Меченые кружили по степи уже пятые сутки. Все началось с короткой стычки с налетевшими невесть откуда «глухарями». Жрецы-кукловоды отказались вступать в переговоры и поплатились за это жизнями. Меченые не пострадали, но проводник получил удар по голове и потерял разум. Тор приказал покрепче привязать его к седлу и возил все эти дни по степи в тщетной надежде, что суранец очнется. Порою Тора охватывало отчаяние, казалось, что не будет выхода из заколдованного круга, в который они так нелепо угодили. Самым страшным было отсутствие воды, и если люди еще держались, то кони падали один за другим. Шли уже шестнадцатые сутки с той поры, когда они рас стались с Чирсом. Если бы не потеря проводника, то, по расчетам Тора, они уже пересекли бы границу храмовых земель. Короткий путь, обещанный Чирсом, грозил завести их прямехонько в ад, и трудно было сказать, кто в этом был виноват больше, неискренний горданец или несчастный случай.

— Словно черт нас водит по кругу, — второй лейтенант грязно выругался.

— Вода, — крикнул вдруг Воробей.

— Стой, — одернул его молчун, — нет там воды. Обнадеженные было меченые остановились, недоумевающе глядя на Кона.

— Это мираж, — хмуро пояснил тот.

— Нет, там вода! — глаза Воробья лихорадочно блестели.

Ара протянул ему свою флягу:

— На, охолонись маленько.

Воробей припал пересохшими губами к горлышку, капли воды заблестели у него на подбородке. Лейтенант с трудом отвел глаза от пьющего меченого и повернулся к остальным:

— Лошади почувствуют воду раньше, чем мы ее увидим. Если кому-то еще будут подобные видения, пусть держит их при себе.

Тор обвел взглядом обожженную зноем землю и тяжело вздохнул. Солнце палило немилосердно, липкий пот заливал глаза, и капитану казалось, что этот бескрайний пожелтевший мир останется с ним теперь уже навечно.

— Пить, — прошептал вдруг Опол треснувшими от жара губами.

— Дай ему, — покосился Тор на молчуна.

— По-моему, он очухался, — сказал Ара, встряхивая проводника.

Тор не поверил, но лейтенант, кажется, не ошибся. Суранец жадно пил мутную теплую воду из фляжки молчуна.

— Где мы? — спросил он хрипло.

Меченые засмеялись, смех их, впрочем, больше походил на хриплый лай. Тор испугался за собственный разум.

— Прекратить! — рявкнул он, и смех немедленно оборвался.

— Это у тебя надо спросить, где мы, дорогой ты наш, — сказал Ара, скаля зубы.

— Попробуй определить, где мы находимся, — попросил Тор проводника.

— Я попробую, — отозвался тот слабым голосом. — И постараюсь найти воду.

Они ехали день, нестерпимо жаркий, и ночь, которая не принесла желанной прохлады. Земля, казалось, плавилась под копытами коней. Новый восход солнца меченые встретили градом ругательств. Но Опол обнадежил их — вода была недалеко, за ночь он сумел определить направление по звездам. Лошадь под Коном вдруг зашаталась, захрипела и рухнула в пыль. Молчун, успевший высвободить ноги из стремян и спрыгнуть на землю, с грустью смотрел на агонизирующее животное.

— Близко? — спросил Тор у проводника севшим голосом.

Опол в ответ только кивнул и пошевелил пересохшими губами. Воды уже не было ни у кого, и суранец страдал от жажды не меньше остальных. Тор боялся, как бы он опять не впал в беспамятство — это было бы концом для всех, и концом мучительным. Суранец нервничал, он то и дело выезжал вперед и приподнимался на стременах. Тору трудно было понять, как этот человек ориентируется в голой степи, где нет ни скалы, ни деревца, за которые мог бы зацепиться взгляд. Но Опол был суранцем, его предки веками жили в этих краях, и для них, надо полагать, здесь не было тайн. Пали еще две лошади, и Тор приказал освободить от груза всех вьючных животных. Меченые без жалости побросали свое добро, оставив лишь оружие и боеприпасы.

Опол отыскал-таки воду, отыскал в тот момент, когда Тор потерял надежду. Меченые со страхом приближались к колодцу: кто знает, не иссякли этот источник, как иссякли многие другие, встреченные ими на пути? Но в этом колодце вода была, ее хватило и людям, и измученным лошадям.

— Странно, — сказал Ара, прихлебывая воду из фляги, — мы проблуждали по степи почти пять суток, но не встретили ни одного человека.

— Это Голодная степь, — пояснил Опол, — здесь и в добрые времена люди не селились.

— Так это и есть та самая короткая дорога, о которой говорил Чирс? — в голосе Ары слышалась насмешка, которую он даже не пытался скрыть.

Опол на мгновение смутился:

— Мне очень жаль, что все так неудачно получилось, но эта дорога действительно намного короче.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — заметил вдоволь нахлебавшийся воды и оттого добродушный Сизарь. — До Башни отсюда далеко?

— Гораздо ближе, чем ты думаешь. От этого колодца я вас без задержек выведу к семи поселкам, все теперь будет зависеть от резвости ваших коней.

Следующий день пути не показался меченым слишком трудным. Отдохнувшие кони бежали резво, и в сердцах людей все больше укреплялась надежда, что до дома уже рукой подать, а значит, конец этому проклятому пути, конец трудностям и невосполнимым потерям. Все будет хорошо — казалось, что даже копыта коней об этом твердят, но сердце Тора сжималось в предчувствии беды.

— Неужели Сна? — Воробей указал рукой на блеснувшую вдруг в лучах уходящего солнца едва различимую по лоску воды.

Опол охотно подтвердил, что это та самая река, которая течет мимо стен Башни.

— Не верю я ему, — тихо сказал молчун Тору. — Не может того быть — мы слишком долго плутали по степи.

— Какой смысл ему нас обманывать? — возразил капитан, ощутивший в этот момент острую тоску по дому.

Ему вдруг захотелось, чтобы эта лениво несущая воды Река оказалась именно Сной, той самой рекой, на берегу которой он провел свою последнюю ночь с Данной. Эх, окунуться бы в прохладную воду, смыть с себя накопленную за долгую дорогу усталость и грязь и никого больше не видеть, кроме Данны, ее желанного тела и зовущей загадочной улыбки. Молчуну этого не понять, он, похоже, не верит даже самому себе.

— Люди на горизонте, — услышал он вдруг голос лейтенанта.

— Это Чирс, — воскликнул Резвый, — и с ним пятеро горданцев.

Тор вздохнул с облегчением. Чирс не обманул, он нагнал их в самом конце пути, а значит, весь этот трудный поход был совершен не впустую. Он вернется домой с оружием, полученным от Храма, и никто не вправе будет упрекнуть его в том, что люди потеряны им напрасно.

Чирс первым подскакал к меченым и крикнул хриплым голосом:

— Кочевники подожгли Башню!

— Что?! — острая боль полоснула Тора по сердцу — предчувствие не обмануло его, он ждал беды, и она пришла.

— Вон с того холма видно все, — Чирс уверенно махнул рукой.

— Вперед, — крикнул Ара.

— Стой! — захрипел молчун севшим не ко времени голосом. — Я не вижу дыма.

Но Тор не слышал Кона, душа его рвалась туда, где погибала в огне Башня, где враги убивали его друзей, его семью и куда неслись сейчас, настегивая коней, его люди. Он догнал меченых у подножия пологого холма и первым взлетел на вершину. И замер там в изумлении: не было ни дыма, ни кочевников, ни горящей Башни. Кругом расстилалась степь, унылая в свой бескрайности и безнадежности.

— Измена! — крикнул Тор, и это слово было последним в его жизни. Холм вздрогнул от удара и раскололся на тысячи частей с ужасающим грохотом, погребая под оседающей землей меченых и их капитана. Огненный вихрь рванулся к небу, а вместе с ним улетела душа человека, страстно рвавшегося к неизведанному, а встретившему в чужих краях все то же: глупость, подозрительность и подлость.

Чирс угрюмо стоял в одиночестве возле большого свеженасыпанного кургана. Степной ленивый ветерок слабо шевелил его длинные волосы. Опол осторожно тронул его за плечо. Чирс резко обернулся и посмотрел на суранца темными от горя глазами.

— Молчун ушел, — тихо сказал суранец, — нам не удалось его догнать.

— Ты хорошо сделал свое дело, я этого не забуду, — угрюмо ответил Чирс.

— Я поставлю здесь столб с надписью «Меченые». Чирс подошел к коню и потрепал его роскошную гриву:

— Напиши «Люди». Такие же, как мы...

Глава 11 РАЗГРОМ

Рыжий смотрел в неподвижное лицо молчуна с надеждой. Но Кон просто сидел на лавке, уронив прокопченные руки на колени, и ничего не обещал ни в прошлом, ни в будущем. Рыжий поднялся и подошел к окну: кучка ребятишек копошилась в пыли посреди дороги, рядом гордо прохаживались куры. Все было как всегда, и все изменилось. Вошел Волк и молча присел к столу. Третий лейтенант уже знал о трагедии и никаких вопросов не задавал.

— А мы уже начали строить Башню, — сказал он в пространство и умолк.

Сурок ворвался в комнату без стука, темные глаза его сузились от боли, левая рука висела словно плеть:

— Я потерял трех человек, пробиваясь через Цох. Кто-то подбивает степняков на драку.

— Это Чирс, — пояснил Кон. — У него под рукой вооруженные огненными арбалетами гвардейцы.

— Выступаем сегодня ночью, — первый лейтенант повернулся лицом к подчиненным. — Лишнего не брать, пойдем налегке.

Кон угрюмо вздохнул. О мести думать еще рано, самое главное сейчас сохранить собственные жизни и не дать уничтожить потомство.

Рыжий остановил коня и огляделся: обоз растянулся едва ли не на полверсты. Охранять его тем количеством людей, которые были в распоряжении первого лейтенанта, оказалось делом нелегким. А вдали, за холмом, уже полыхала Башня. Подожгли ее, конечно, степняки. Дерево занялось дружно и горело весело. Горели шесть лет тяжких трудов и надежды человека, поверившего в то, что миром управляет разум.

— Степняки! — выдохнул подскакавший Пан, сержант второй десятки. — Сотни две, не меньше.

— Бери себе в помощь десятку Хвоща, садитесь в засаду у этого колка и во что бы то ни стало задержите степняков.

— Я останусь с ними, — подал голос Волк. — Прощай, Рыжий, на всякий случай...

— Прощай. — Первый лейтенант хлестнул коня плетью и поскакал в голову обоза.

Волк криво усмехнулся ему вслед. Рыжий не любил долгие проводы и лишние слезы. Двадцать семь лет прожито бок о бок, а расстались шутя. Впрочем, расстались, похоже, ненадолго. Весь вопрос в том, пускают ли меченых в рай? Но в любом случае путь у Волка и Рыжего один. Проклятый Чирс, горданская морда!

Степняки приближались медленно, видимо, опасались засады. Волк почти не сомневался, что ведет их Барак, самый хитрый и коварный из степных вождей. Ну а за плечами степняка маячит тень Чирса. Этот сам в драку, конечно, не полезет, человек он осторожный, из тех, кто чужими руками любит жар загребать. И почему Тор ему поверил?

Степняки уже поравнялись с колком, их пугливые кони хрипели и пятились, видимо, чуяли чужих. Волк пытался разглядеть в куче всадников приземистую фигуру Барака, но в темноте сделать это было просто невозможно, и он выбрал похожего на степного коршуна наездника.

— Огонь!

Степняки смешались, три десятка всадников покатились под копыта коней, а остальные, захлебнувшись в собственном страхе, рванулись из жуткого месива на вольный простор.

— Руби! — Волк с сожалением отбросил пустой автомат и потянул мечи из ножен.

— За Башню, — заорал Пан, и двадцать всадников стремительно ринулись в атаку. Кто сказал, что шея степняка крепче шеи вохра? И уж коли уходить в вечный сон, то после такого загула, чтобы стонала под копытами чужая земля, а вопли врагов сливались в похоронную музыку. Нет ничего страшнее рубки в темноте, когда клинки как молнии прошивают черную ткань ночи, а единственным цветным пятном на этом фоне может быть лишь кровавая мена, предвестник смерти.

Рыжий услышал треск за спиной и обернулся, через пару минут треск оборвался — с боезапасом у Волка было туго. Но в любом случае страху на степняков он должен был нагнать, и не только огненными арбалетами, но и мечами. Только бы не нарвался на горданцев Чирса.

— Скажи возницам, чтобы поторапливались, — крикнул Рыжий Сурку.

Сурок, морщась от боли в раненой руке, поскакал в голову колонны, на ходу отдавая команды.

— Удержит их Волк? — Кон тревожно вглядывался в темноту, и в голосе его слышалось сомнение.

Впереди дружно заговорили огненные арбалеты суранцев. Визг степняков резанул ночную тишину, и сразу же вслед за этим раздался дружный крик меченых «За Башню». Рыжий, нахлестывая коня плетью, поскакал на шум схватки. Нападение степняков было внезапным, но меченых трудно было смутить. Пострадало несколько телег, были убиты три возницы и две женщины. В бою погибли четверо суранцев и Сурок, столь не ко времени подоспевший на ночной пир степных стервятников.

Сурок уже не дышал, когда Рыжий склонился над ним. Пущенная из темноты стрела пробила сержанту шею. Сурок умер мгновенно, так и не осознав, откуда прилетела к нему смерть. Худое его лицо продолжало сохранять озабоченное выражение.

— Выслать дозоры, — распорядился Рыжий. — И смотреть в оба.

Степняки отхлынули, не выдержав удара меченых, топот их коней затих в ночи. Волк не стал их преследовать. Десять меченых, включая его самого, это все, что осталось под рукой третьего лейтенанта на исходе ночи. Оба сержанта были живы: у Хвоща была рассечена щека, у Пана повреждена рука. Пан отчаянно ругался, пока кто-то из меченых зубами извлекал наконечник стрелы из раны.

— Что будем делать, лейтенант? — спросил Хвощ. — Патронов нет, болты для арбалетов на исходе.

— К обозу, — распорядился Волк и, огрев плетью беспокойного коня, поскакал на запад. Меченые плотной группой держались следом. Степняки то ли потеряли их, то ли решили обойти стороной. Степь — не Змеиное горло, ее полусотней горячих тел не перекроешь.

— Не заблудиться бы, — забеспокоился Хвощ. Но даже в темноте они отыскали отметины колес на порыжевшей степной траве. Волк не питал иллюзий: самое большое, что они выиграли у смерти, это несколько часов скоротечных схваток, в которых очень быстро иссякнут их силы.

Обоз они настигли уже на рассвете. Рыжий оглядел уцелевших меченых, но ничего не сказал. Волк медленно поехал вдоль обоза, отыскивая глазами свою семью. К счастью, все были целы. Лейтенант издалека помахал жене рукой, но подъезжать не стал.

День прошел без происшествий, а к вечеру Рыжий приказал остановиться на большой привал. Лошадям нужен был отдых, да и люди измучились до предела.

— Может, мы поспешили оставить крепость? — высказал свое мнение Волк.

Рыжий отрицательно покачал головой:

— С каждым днем осады их становилось бы все больше и больше.

Подошел старый Сет и опустился на землю рядом с Рыжим, на лице молчуна была озабоченность.

— Степняки ждут нас за рекой, — сказал он негромко, — их там более тысячи.

— Знаю, — Рыжий неподвижно лежал на траве, глядя широко открытыми глазами в высокое, подернутое белой дымкой небо. Он даже головы не повернул в сторону молчуна.

— А что ты предлагаешь? — спросил Волк у старика.

— Суранцы могут сдаться, Чирс наверняка их защитит.

— А мы? — спросил Хвощ.

— Вы еще молоды, у вас будут дети, а значит и Башня возродится вновь.

Волк задохнулся от возмущения, Хвощ помертвел изуродованным лицом и стиснул рукоять кинжала до боли в пальцах. Сет равнодушно смотрел на меченых: в его поблекших глазах не было и тени сомнения в правильности сказанных слов.

— Детей не пощадят, — жестко сказал Кон, — во всяком случае, меченых. Чирс позаботится. Про суранцев не скажу, пусть сами решают, — молчун посмотрел на Артока, занявшего место погибшего Рэма.

— Степняки не будут разбираться, кто из нас меченый, а кто нет, — криво усмехнулся сержант. — А Чирс горданец, что для него суранская кровь — через Рэма он перешагнул, перешагнет и через нас.

— Сет прав в одном, — сказал Рыжий, — обоз придется распустить. Каждый пойдет в Приграничье своим путем. Ночью мы с частью обоза переправимся на тот берег и попытаемся прорваться через заслоны в степь. Степняки ринутся за обозом, а значит, у детей и женщин будет шанс проскочить незамеченными. Чем дольше мы будем мотать по степи эту свору, тем легче нашим семьям будет уйти в Приграничье.

— Ты делаешь ошибку, лейтенант, — запротестовал Сет, — непоправимую ошибку. Без вас Башне не подняться.

— Это уже ваша забота, старик, — Рыжий повернулся в сторону молчуна. — Вы пойдете с нашими детьми. Телег не брать, посадить всех женщин в седла, детей на руки. Спасете наши семьи — все грехи вам на том свете простятся.

— Я против, — в почти угасших глазах старика вспыхнул огонь.

— Я не спрашиваю твоего мнения, Сет. — Рыжий чуть повысил голос, но лицо его осталось спокойным. — Я, капитан Башни, уже принял решение.

— Я знал, что этим все закончится, — произнес Сет с горечью. — Юбки стали вам дороже Башни.

С наступлением темноты Рыжий вывел часть обоза к броду. Два десятка меченых во главе с Волком переправились на тот берег в стороне от брода и затаились в высокой прибрежной траве. Третий лейтенант, приподняв голову, наблюдал за степняками. Степняки уже приготовились встретить обоз: несколькими группами они укрылись в тени деревьев, сохраняя полнейшее молчание. Рыжий на противоположном берегу отдал команду, и первые телеги с шумом покатились в воду. Возницы отчаянно нахлестывали коней, понуждая их двигаться быстрее. Кони дико хрипели и бились, поднимая тучи брызг. Наконец первая телега выскочила на берег в нескольких десятках метрах от затаившихся степняков, но никакого движения в их рядах Волк не заметил. Судя по всему, ими управляла суровая рука.

Обоз переправился почти полностью, когда степняки наконец-то зашевелились. Раздался пронзительный свист, и сотни всадников, крича во все горло, бросились к телегам. Из телег навстречу степнякам ударили огненные арбалеты суранцев. Не ожидавшие подобного отпора нападавшие смешались.

— Вперед, — заорал Волк. — За Башню!

Меченые, стараясь производить как можно больше шума, ударили нападавшим во фланг. Степняки растерялись и отхлынули к зарослям, открывая дорогу обозу.

— Гони, — крикнул Рыжий. — Не останавливаться.

Волк со своими людьми старался как мог, отвлекая внимание на себя. Несколько бомб, изготовленных молчунами, разорвались в самой гуще степняков, повергая их в смятение и ужас.

— Оторвались? — спросил Рыжий у нагнавшего обоз Волка.

— Как бы они нас не потеряли в темноте, — третий лейтенант встревоженно оглянулся.

— Ничего, — отозвался из телеги Пан. — Степняк в степи не заблудится.

— Телеги с зарядами в хвост, — распорядился Рыжий. — Пусть попробуют нашего гостинца.

Волк уже начал не на шутку тревожиться, когда под скакавший Хвощ доложил о подходе степняков.

— Поджигай фитили, — распорядился Рыжий.

Степняки с визгом вылетели из-за холма, меченые, настегивая коней, бросились в степь. Погоня разделилась: часть степняков поскакала за мечеными, часть кинулась грабить оставленные подводы. Грянули один за другим три взрыва. Волк торжествующе засмеялся и обернулся к степнякам:

— Что, съели?!

Десять меченых остались с Волком. Лейтенант успел дважды выстрелить из арбалета, прежде чем волна атакующих захлестнула его. Волк обнажил мечи и с силой обрушил их на голову ближайшего преследователя.

— За Башню! — крикнул он.

— За Башню! — эхом отозвались еще несколько голосов, но крик их утонул в торжествующем визге наседавших степняков.

Рыжий гнал обоз в бесконечность, оставляя за спиной слабые заслоны меченых и суранцев. К утру в его распоряжении остались только двое меченых.

— Вы свое дело сделали, — сказал Рыжий почерневшим от пыли мужикам-возницам. — Если повезет — вернетесь домой живыми.

Возницы растерянно смотрели на первого лейтенанта Башни воспаленными от бессонницы глазами. Ночной кошмар закончился, а жизнь, кажется, продолжалась. Рыжий приказал установить телеги в круг и выпрячь коней.

— Не поминайте лихом, — сказал он возницам на прощание.

Меченые долго смотрели вслед удалявшимся неумелым всадникам, пока первый лейтенант не вернул их к действительности.

— Теперь наш черед, — сказал он глухо.

— Умирать так умирать, — согласился Пан, усаживаясь ни бочку пороха с факелом в здоровой руке.

Степняки накатывали широкой лавиной, не обращая внимания на редкие стрелы, летящие им навстречу. А вели их десять всадников с огненными арбалетами в руках, верхом на редкостной стати конях.

— Горданцы, надо полагать, — усмехнулся Рыжий и, повернувшись к товарищам, крикнул: — Давай!

Три взрыва слились в один, отправив к небесам и меченых, и горданцев, и добрую сотню степняков, так и не успевших поверить в собственную смерть.

Глава 12 СДЕЛКА

Бьерн Брандомский в волнении расхаживал по залу собственного замка. Неужели все?! Конец Башне! В мгновение ока исчез многопудовый молот, висевший над его головой всю жизнь. Конец меченым! И он, Бьерн Брандомский, приложил к этому руку. Да что там говорить — жизнь ушла на борьбу с мечеными. Он — главное действующее лицо в этой драме, если не считать Гоонского. Но ярл Эйнар мертв, и значит, нет в Приграничье человека, который мог бы помешать благородному Бьерну воспользоваться плодами победы. Годы борьбы, страха, надежд — и вот она, радостная весть!

— И никто не уцелел? — Бьерн пристально посмотрел на слугу.

— Никто, — Хокан непроизвольно дернул головой. — Только женщины и три десятка детей.

Тридцать. А двадцать лет их было чуть больше сотни. Сотня сосунков, которых никто не брал в расчет. Никто, кроме Бьерна Брандомского. Как страстно он спорил тогда с Гоонским быком, отстаивая свою правоту, но ярл был настроен миролюбиво и поплатился за свое благодушие жизнью. Нет, Бьерн Брандомский не повторит роковой ошибки ярла Эйнара. Меченых надо вырвать с корнем, чтобы даже воспоминаний о них не осталось. Жестоко? Может быть, но если хочешь выжить, будь добр научиться быть жестоким.

— Как встретил беглецов владетель Эйрик?

— Владетель Маэларский передал Хаарский и Ожский замки сыну Тора.

— Дурак, — процедил сквозь зубы Бьерн, — и всегда был дураком.

Еще одна неприятная новость: у Тора Нидрасского остался сын. Волчье семя! Никак не удается вывести их до конца. Бьерн вспомнил красивое и мрачное лицо старого врага — капитана Башни Туза — и злобно выругался. Счастье еще, что Тор уступал своему отцу в неукротимости, иначе в этом замке сидел бы сейчас какой-нибудь меченый, а Бьерн скитался бы по чужим углам, если бы вообще уцелел. Брандомский так и не понял, почему Тор не поддержал Чуба. Сидел бы сейчас королем в Нордлэнде. Конечно, к их разрыву приложил руку сам Бьерн, удачно интриговали и серые орденские крысы, но не это было главным. Была еще какая-то причина, которую Бьерн проглядел, что не могло, конечно, не вызывать досаду.

Бьерн подошел к массивному креслу и застыл в задумчивости, облокотившись на резную спинку и глядя на полыхающий в камине огонь немигающими глазами. Несмотря на довольно теплую погоду, тело владетеля подрагивало в ознобе. «Неужели заболел? — мелькнула в голове неприятная мысль. — Стареешь, Бьерн, стареешь». И то сказать: сорок с хвостиком — почтенный возраст. И хвостик этот с каждым годом становится все длиннее и длиннее. Бьерн вздохнул. После его смерти все пойдет прахом. Нет сына, нет наследника. Правда, есть дочь, но ей только пять лет. Хотя, если вспомнить дочь Гольдульфа Хаарского, то придется признать, что и женщина в наше время может достичь многого. Ах, Гильдис, Гильдис! Все могло бы пойти по-иному, ответь она на чувства благородного Бьерна. Увы!

Владетель взял со стола наполненный до краев кубок и поднес к подрагивающим губам. Приятное тепло разлилось по телу, и сразу стало легче дышать. Жизнь сложилась так, как сложилась, и Бьерну Брандомскому есть что явить беспокойному миру. В конце концов, дочь — это тоже плоть и кровь владетеля Брандомского. В Нордлэнде подрастает король Гарольд, а благородный Бьерн не последний человек при дворе и один из первых в Приграничье. Его слово много значит и здесь, и там. Почему бы не объединить Нордлэнд и Приграничье под единой короной и ни водрузить эту корону на головы Гарольда и Сигрид?

Брандомский трескуче рассмеялся. Хокан вздрогнул и с тревогой покосился на хозяина. Бьерн небрежным жестом отослал его прочь. Подобного рода проекты не следует обнародовать до времени, слишком уж много завистников вокруг. Мысль о том, что в едином союзе сольется кровь самого Бьерна и кровь ненавистных ему людей, позабавила владетеля. Простуда, это мелочь. Он здоров и силен. Бог даст, так протянет еще лет двадцать пять. Должен же кто-то навести порядок в этом раздираемом нечестивыми страстями краю.

«А стая?! » — ударило вдруг в голову Брандомскому. Вот о ком забывать не следовало ни на секунду. Ярл Эйнар обломал на этом зубы, и Бьерну будет не легче. Наемников теперь даже золотом не заманишь в Приграничье, хватили они здесь лиха по самые ноздри. Но выход-то должен быть. Лаудсвильский упоминал о торговцах, заинтересованных в безопасном пути по Приграничью. Самое время объединиться и поискать выход вместе. Наверняка у Рекина есть с ними связь, недаром же он все эти годы крутится в Приграничье, принюхиваясь к Ингуальдскому замку. Правда, сейчас, когда вернулась его хозяйка, Лаудсвильскому придется туговато, но почему бы не помочь хорошему человеку. Брандомский усмехнулся и потянулся к колокольчику. Хокан через минуту возник на пороге.

— Что слышно о владетеле Лаудсвильском?

— Благородный Рекин остановился в Гутормском замке и обещал прибыть сегодня вечером в Брандом.

Лаудсвильскому в нюхе не откажешь — не успела прилететь весть о гибели меченых, как он тут как тут. Впрочем, ему несладко приходится в Нордлэнде, где Хафтур Колбейн по наущению Бента Хаслумского вытеснил благородного Рекина из Высшего Совета ордена, обвинив в предательстве. Трудно было сказать, имел ли отношение Лаудсвильский к гибели Труффинна Унглинского, но ответственность серые интриганы очень ловко повесили именно на него. Что ж, тем легче будет договориться со строптивым владетелем.

Лаудсвильский прибыл, когда стемнело, разбудив задремавшего было Бьерна. О гибели меченых он, конечно, знал, его некрасивое лошадиное лицо сияло от счастья. Два старых друга обнялись и расцеловались. Владетель Рекин не много облинял за последние годы, но держался по-прежнему бодро и независимо. Кубок заморского вина еще больше улучшил его настроение.

— Подумать только, а ведь наши деды не знали вкуса этого напитка.

— Торговля — дело прибыльное, — с ходу уловил гость мысль хозяина. — Вестлэндцы здорово обогатились за наш счет, перепродавая заморское вино.

— Купцы, кажется, есть не только за морем? — Бьерн пристально посмотрел в глаза собеседнику.

Лаудсвильский заерзал в кресле и тяжело вздохнул:

— Дороги небезопасны.

— Меченые хорошо поработали в Южном лесу — о стае четвертый год ни слуху, ни духу.

— Надолго ли?

— Не крути, дорогой Рекин, у тебя ведь есть связи с чужаками.

— Конечно, владетели Приграничья могут обогатиться от подобной торговли, но что получат такие бедные нордлэндцы, как я?

Бьерн понимающе кивнул головой:

— А разве не Рекин Лаудсвильский наследует благородному Фрэю? Я полагал, что беседую с владетелем замка Ингуальд.

Лицо Рекина сначала покраснело, потом побледнело:

— Есть и другие наследники.

— Я знаю только одного и пью сейчас за его здоровье.

— А Кристин?

— Разве женщина может удержать приграничный замок в смутные времена? В крайнем случае ей можно дать отступные и помочь вернуться на родину. Связь с меченым сделала эту особу непопулярной в нашем суровом краю.

— У нее есть сын.

— Меченым нет больше места на нашей земле, — жестко сказал Брандомский. — Я сам собираюсь предъявить права на замок, как один из ближайших родственников ярла Гольдульфа Хаарского.

Лаудсвильский даже привстал от удивления: до сих пор родство Бьерна с Гольдульфом было для него тайной, как, впрочем, и собственное родство с Фрэем Ингуальдским. Но кто станет обращать внимание на подобные мелочи в нынешней щекотливой ситуации. Кто удал, тот и взял.

— Ты прав, дорогой Бьерн. Нельзя допустить, чтобы меченые снова сели нам на шею. Но что скажет владетель Манарский? А ярл Грольф Агмундский?

— Ярлу Грольфу всегда нравился замок Хаар, хотя при жизни Тора Нидрасского он стеснялся говорить об этом вслух, — хитрая улыбка заиграла на губах Бьерна. — Что же касается Эйрика, то пусть сам решает, стоит ли ему ссориться с самыми могущественными владетелями края из-за меченого щенка.

— Я согласен, — решительно тряхнул поредевшими кудрями Рекин.

Брандомский вздохнул с облегчением, хотя в Рекине он почти не сомневался. Терять нищему владетелю было нечего, а в случае успеха ему доставался изрядный куш.

— Я хочу познакомить тебя кое с кем, — Лаудсвильский кивнул стоящему у дверей Хокану: — Скажи Хафтуру, пусть ведет чужака.

Брандомский с интересом взглянул на человека, приведенного Хоканом. Довольно рослый, с сумрачным не приметным лицом и чуть раскосыми глазами. Его вполне можно было принять за буржского торговца средней руки.

— Кюрджи, — представил его Рекин Лаудсвильский, — посланец Храма при сером ордене.

Чужак молча снял шляпу и поклонился. Бритый его череп не поражал красотой формы, но Бьерну на это было наплевать. Главное, что в этой дыне скрыто.

— Я слышал, — сказал Бьерн небрежно, — что Храм за интересован в торговле с Лэндом?

— Мы рады будем установить контакты с Приграничными владетелями, — голос чужака звучал хрипло. — Благородный Труффинн обещал нам помочь.

— Увы, — покачал головой Бьерн, — генерал ордена умер.

— Поэтому мы решили договориться с владетелями замков напрямую.

— Не так глупо, — Брандомский поощрительно улыбнулся чужаку, — но это потребует немалых средств.

— Нас не пугают расходы.

— С владетелями договориться можно, — задумчиво протянул Бьерн, — но, боюсь, вохры будут менее покладистыми.

— Все можно превозмочь, опираясь на силу Великого.

— Ты имеешь в виду огненные арбалеты? — встревожился Брандомский.

Как бы ненароком ни впустить в собственный дом силу, от которой потом не избавиться. На чужой кусок у всякого рот до ушей растягивается. Начнут с торговли, вынюхают все ходы-выходы, а потом ударят врасплох так, что из благородных владетелей полетят пух и перья.

— Священное оружие Храма не может быть использовано за пределами наших земель.

— Однако мы уже имели возможность с ним познакомиться.

— Это была ошибка посвященного Чирса, но он ее исправил и прощен Великим.

Судя по всему, это именно Храм разделался с мечеными, и, наверное, им следует сказать за это спасибо, но кто даст гарантию, что чужаки не проделают нечто подобное и с владетелями. Опасные союзники, прямо нужно сказать. Но, с другой стороны, сидеть сложа руки, когда весь мир вокруг зашевелился, тоже довольно глупо. К. тому же, если эти люди способны покорить Лэнд силой, то зачем им вести переговоры?

— Что нужно от нас Храму?

— Безопасный проход по землям Приграничья наших торговых караванов. Безопасный, но не бесплатный.

— Вы могли бы обеспечить свои интересы силой.

— Купить гораздо дешевле.

В этом чужак был прав. Но в любом случае Храму нужен сильный человек в Приграничье, с которым можно договориться и на веское слово которого можно положиться. У Бьерна есть шансы стать именно таким человеком и заручиться поддержкой Храма, не впрямую конечно, а через того же Рекина, скажем. У Лаудсвильского репутация и без того подмоченная, так что грязной воды он уже не боится. Не прогадать бы только. А то ведь запросто можно вернуться из этого похода за шерстью стриженным наголо.

— Что еще?

— Мы собираемся построить крепость на землях духов для защиты караванных путей от стаи, и здесь без вашей помощи нам не обойтись.

— И какой гарнизон вы собираетесь там разместить?

— Пятьсот человек, я думаю, будет достаточно.

Брандомский покосился на Лаудсвильского, но тот сделал вид, что не заметил его вопрошающего взгляда. — Хорошо, — вздохнул Бьерн, — я согласен.

Глава 13 ВЕРОЛОМСТВО

Маэларский с недоумением посматривал на владетеля Лаудсвильского, не понимая, за каким чертом нордлэндскую лису занесло в Ожский замок. Однако неприязнь, столь явно обозначенная на лице благородного Эйрика, не смутила Рекина.

— Вот и еще один замок осиротел, — сказал он, печально оглядывая стены.

— У Тора остался сын, — напомнил Эйрик. Лаудсвильский с готовностью кивнул головой:

— Конечно, но смерть Тора Нидрасского — это большая потеря для Приграничья и всего Лэнда.

Уж этот наверняка сильно огорчился — Маэларский едва не выругался прямо в лицо любезному владетелю, но в последний момент сдержался.

— Что привело владетеля Лаудсвильского в Ожский замок? — не слишком любезно спросил Эйрик, которого печальный вид Рекина стал не на шутку раздражать.

— Увы, все те же трагические события, дорогой друг. Кристин Ингуальдская, как я слышал, возвратилась в родные края.

Маэларский пожал плечами, не совсем уловив, какое отношение к этому имеет незваный гость.

— Не забывай, владетель, что я хоть и дальний, но все же родственник несчастного Фрэя, и мне небезразлична судьба его вдовы, с которой мы были дружны в прошлые, увы, куда более счастливые времена.

О родстве Лаудсвильского с благородным Фрэем Эйрик слышал впервые и только усмехнулся про себя по этому поводу, но Рекин действительно подолгу живал в Ингуальде, и кто знает, какие отношения связывают его с Кристин.

— Быть может, моя помощь будет не лишней.

— У Кристин Ингуальдской остались земли, замок и друзья, которые помогут ей удержать его, — лицо Маэларского расплылось в широкой улыбке. — Впрочем, благородная дама, я полагаю, не откажется от встречи со старым знакомым.

Лаудсвильский благодарно кивнул. Маэларский указал ему на свободное кресло, решив, что от назойливого владетеля избавиться будет не так-то просто.

— Я слышал, что Брандомский заявил о своих правах на Ожский замок.

— У замка есть законный хозяин, — отрезал Эйрик. — Бьерн поторопился.

Рекин сочувственно вздохнул:

— У Брандомского всегда были длинные руки и короткая совесть.

Маэларский недоверчиво покосился на гостя. Знай он эту серую змею немного поменьше, наверняка поверил бы ему, уж очень искренним сочувствием светилось некрасивое лицо Лаудсвильского.

— Человек я одинокий и небогатый, но готов помочь родственнице, попавшей в беду.

Маэларский решил, что Рекинприехал свататься, и едва не расхохотался от собственной догадки — ну, Лаудсвильский, ну, хват. Впрочем, Ингуальд действительно лакомый кусок, и, надо полагать, недостатка в женихах у Кристин не будет. Рекин как всегда почуял добычу раньше остальных. Маэларский не пожелал бы Кристин такого мужа, но решать придется ей самой, а кто поймет сердце женщины, дважды овдовевшей за столь короткий срок.

Появление дам прервало затянувшееся молчание. Лаудсвильский рассыпался в комплиментах, хотя и косился при этом смущенно на Данну, но та, видимо, не собиралась напоминать владетелю об их последней встрече. Благородный Рекин ожил и даже осмелился пошутить пару раз. Впрочем, на его шутки откликнулась только Кристин, которой встреча с Лаудсвильским напомнила о куда более спокойных временах.

— Владетель Рекин предлагает тебе помощь, благородная госпожа, — сказал Маэларский.

Лаудсвильский скромно опустил глаза и только рукой махнул в ответ на слова благодарности, произнесенные Кристин. Эйрик все более удивлялся поведению незваного гостя. Лаудсвильский вдруг выразил желание провести эту ночь в Ожском замке, сославшись на усталость. Данна в ответ равнодушно кивнула головой, не замечая сигналов, которые подавал ей Эйрик. Маэларскому волей-неволей пришлось уступить желанию настырного владетеля, уж коли хозяйка не возражала. Он без особой радости отдал приказ оруженосцу Тейту, разместить гостей. Тейт, выполнявший в отсутствие Густава обязанности коменданта, только вздохнул в ответ — замок Ож и без того был переполнен людьми.

Владетель Лаудсвильский явился в гости с большой свитой. И хотя дороги Приграничья были небезопасны, такое обилие охраны Тейт считал чрезмерным. А еще говорят, что благородный Рекин человек бедный. Надо полагать, содержание такой дружины влетает ему в приличную сумму. Впрочем, не дело Тейта считать деньги во владетельской казне, хотя размещать всю эту свору приходится именно ему.

Тейт обошел караулы на стенах и остался доволен — часовые помнили о службе. Правда, его слегка удивило присутствие на стене Хафтура, командира дружины Лаудсвильского. Хафтур дружески хлопнул старого воина по плечу и предложил выпить за встречу. Тейт не считал лаудсвильца своим другом, но и врагами они не были, поэтому он согласился с предложением старого знакомого.

Воины двух дружин, Лаудсвильского и Маэларского, оказавшись в чужом замке, времени зря не теряли — стол был заставлен закусками и брагой. Тейт не стал протестовать против такого времяпрепровождения. Дружеская пирушка — не помеха службе, надо же людям ночь скоротать. Лишь бы не передрались во время пира.

К неудовольствию старого воина, обстановка за столом быстро накалялась — нордлэндцы вели себя вызывающе. Хафтур, вместо того, чтобы успокоить своих людей, стал задирать Тейта. Далее терпеть такое положение, не роняя своего авторитета перед дружинниками, было уже невозможно. Выпивка выпивкой, но и правила приличий следует соблюдать.

— Языком молоть — не мечом махать, — сказал Тейт, спокойно глядя в пьяные глаза Хафтура. — Приграничье всегда било Нордлэнд в открытой драке.

— За вас дрались меченые, — вмешался в разговор Эрлинг, грузный и рослый воин Лаудсвильского.

Пьяная улыбка Эрлинга не понравилась Тейту, а слова нордлэндца вызвали бурю возмущения среди дружинников Маэларского. Перебранка грозила перейти в настоящее побоище, и Тейт поспешил разрядить обстановку.

— Я многое могу простить гостю, — сказал он спокойно, — особенно за чаркой. Выпьем за то, чтобы как можно меньше нашей крови проливалось и на полях Нордлэнда, и на полях Приграничья.

Слова Тейта вызвали всеобщее одобрение и, казалось, примирили спорщиков.

— А я предлагаю выпить за гибель проклятых меченых, пусть горят их души в аду, — Хафтур высоко поднял кубок и вызывающе оглядел присутствующих.

Воины притихли, ожидая, что скажет Тейт. Старый воин решительно поставил наполненный до краев кубок на стол.

— Я сражался и против меченых, и вместе с мечеными, — сказал он, в упор глядя на Хафтура, — не скажу, что я желал им добра при жизни, но срамить мертвых не хочу.

Шум одобрения пронесся по залу. И не только дружинники Маэларского поддержали Тейта.

— Разве меченые не были нашими врагами? — удивился Эрлинг. — И разве твой хозяин, ярл Гоонский, погиб не от их рук?

— На все воля Божья, — сказал Тейт хмуро. — Теперь уже некому мстить за эту смерть.

— Убийцы погибли, но их чертово семя осталось, и вы охраняете их в этом замке, — возразил Хафтур.

Тейт решительно поднялся с места:

— Я не считаю Тора Нидрасского виновным в гибели ярла Эйнара и уж тем более не буду мстить его детям.

— Ладно, — неожиданно примиряющее сказал Хафтур. — Мстить или не мстить, это решать нашим владетелям, а мы будем честно служить тем, кто нам хорошо платит. За наших владетелей — Лаудсвильского и Маэларского.

Тейт с удивлением отметил, что Хафтур не так пьян, как хотел бы казаться, и вообще поведение нордлэндцев выглядело довольно подозрительным. Непонятно, зачем Хафтур затеял разговор о меченых в замке их погибшего капитана. Тейт подозвал Ингвара, он показался ему трезвее других, и приказал проверить караулы на стенах.

— Ожский замок — лакомый кусок, — сказал Хафтур, глядя в спину уходящего Ингвара странным взглядом, — всякий владетель мог бы гордиться таким логовом.

Эрлинг поднялся со своего места и, пьяно пошатываясь, вышел из зала. Его уход сразу вслед за Ингваром не понравился Тейту. Ему показалось даже, что Эрлинг покинул пир не по своей воле, а повинуясь взгляду командира.

— Здоровый бугай, а на выпивку слаб, не то, что мы с тобой, старый товарищ.

Тейт угрюмо посмотрел на командира нордлэндцев. По ведение Хафтура было подозрительным, с какой стороны ни посмотри, а его кривая улыбочка и вовсе пугала старого воина.

— Пожалуй, я тоже пройдусь, — сказал Тейт, тяжело поднимаясь из-за стола.

— Негоже хозяину покидать гостей во время пира.

— В этом замке я такой же гость, как и ты.

— Я пойду с тобой, — Хафтур обнял Тейта за плечи. — В Ожском замке делают крепкую брагу.

Тейт решительно двинулся к выходу. Чувство беспокойства не покидало его. Ингвар давно уже должен был вернуться, да и Эрлинг куда-то неожиданно запропал.

— Чудная ночь, — вдохнул полной грудью воздух Хафтур, — и тихая на редкость.

— Не такая уж она тихая, — возразил Тейт, тревожно вглядываясь в темноту и вслушиваясь в несущийся от ворот шум.

— Жаль, что ты слишком рано вышел из-за стола — пожил бы подольше.

Тейт резко обернулся, но отбить удар не успел. Хафтур рассчитал все точно: старый воин мешком повалился на землю, хрипя пробитым горлом. Хафтур вытер кинжал об одежду убитого, сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Ему ответили от ворот точно таким же свистом.

Эрлинг и его подручные оказались не менее проворными людьми. Хафтур развернулся на каблуках и спокойно направился к дому, где веселье было в самом разгаре. Командира лаудсвильцев встретили радостными возгласами. Какой-то в конец опьяневший дружинник Маэларского потянулся к нему с кубком, расплескивая брагу по столу. Хафтур нанес ему короткий удар ребром ладони по шее, воин слабо охнул и уткнулся лицом в стоящее перед ним блюдо с мясом. В зале наступила мертвая тишина, а затем взрыв негодования потряс стены. Дружинники Маэларского схватились за оружие, началась невероятная свалка.

— Кончайте их, — крикнул Хафтур своим людям. Однако оказалось легче сказать это, чем сделать. Маэларцы очухались довольно быстро. Осыпая нордлэндцев градом ругательств, они не забывали и о мечах. Пролилась первая кровь, лаудсвильцы стали медленно отступать к выходу. Хафтур встревоженно оглянулся на двери. То ли Эрлинг запоздал, То ли Хафтур поторопился, но со двора пока не доносилось ни звука. Торопливость командира могла дорого обойтись подчиненным. Озверевшие маэларцы, круша столы и чужие головы тяжелыми мечами, неудержимо рвались вперед. К счастью, вбежал наконец Эрлинг и крикнул что-то неразборчиво, но и без того Хафтуру все стало ясно — во дворе послышался топот коней, крики о помощи, звон оружия. Видимо, ожские дружинники не все ушли с Густавом в Хаар и теперь пытались оказать сопротивление нападавшим.

— Бросайте оружие, — крикнул Хафтур маэларцам. — Владетель Брандомский уже в замке.

Маэларцы сгрудились у дальней стены и растерянно переглядывались. То, что Хафтур говорит правду, сомневаться не приходилось, достаточно было выглянуть в окно, чтобы убедиться в этом.

— А что будет с нами? — спросил кто-то неуверенно.

— И где владетель Эйрик?

— Никто не тронет ни вас, ни вашего владетеля, — ухмыльнулся Хафтур, — нам нужны только щенки меченых. Хватит плодить дьявольское семя.

Воины нехотя побросали оружие, Хафтур вздохнул с облегчением: слава Богу, здесь все закончилось удачно.

Но Ожский замок продолжал сопротивляться: звон оружия становился все громче, да и крики усиливались. Встревоженный Хафтур выскочил во двор. Владетель Брандомский стоял неподалеку, сжимая в руках меч. В свете факелов улыбка на его лице напоминала волчий оскал. Лаудсвильский что-то кричал воинам, осаждавшим господский дом. Из дома послышался треск автоматной очереди, и Брандомский расстроенно крякнул. Судя по всему, не все это чертово оружие меченые унесли с собой в Суранские степи, кое-что Эйрик оставил себе.

— Придется поджигать, — расстроенно произнес Лаудсвильский.

Брандомский бросил на владетеля рассерженный взгляд — он уже считал замок своим. Рекин в ответ только плечами пожал. Свое дело он сделал, теперь очередь за благородным Бьерном.

— Щенки в доме? — обернулся Бьерн к Лаудсвильскому.

— И женщины тоже, — вяло отозвался тот.

— Черт с ними, с женщинами, ты мне щенков подай.

— Владетель Маэларский человек упрямый, — негромко заметил Рекин, — так просто он их не отдаст.

Брандомский перехватил поудобнее меч и, не обращая внимание на летящие стрелы, двинулся к дому, где бестолково суетились его дружинники. Лаудсвильский последовал за озверевшим владетелем, стараясь держаться в тени и подальше от смертоносных окон.

— В доме наверняка есть подземный ход, — сказал Хафтур. — Ищи их потом по всему Ожскому бору.

— Лишние хлопоты для владетеля Бьерна, — ехидно улыбнулся Рекин.

— Заряд под дверь, — крикнул Брандомский своим воинам.

Воины окружили дом и открыли стрельбу из арбалетов по окнам. Под их прикрытием заряд удалось установить. Взрыв оглушил Рекина, и он запоздало присел у стены. Брандомский оскалил зубы:

— И мы кое-что умеем, владетель.

Воины гурьбой ринулись в образовавшийся проем. Там их, видимо, уже поджидали — послышался звон мечей и хрипы раненых. Коротко ударил автомат и тут же смолк, словно захлебнулся кровью. Хафтур взмахнул рукой, собирая своих людей, и повел их на помощь брандомцам. Однако их помощь не понадобилась. Почти у самых дверей Хафтур наткнулся на мертвого владетеля Маэларского. В руках благородный Эйрик продолжал сжимать ненужный уже автомат, а из его шеи торчала оперенная стрела. Рядом с владетелем лежали еще несколько дружинников, изрубленных озверевшими от крови брандомцами.

— Все ушли, никого здесь нет, — послышался снизу расстроенный голос.

Хафтур посторонился, пропуская взбешенного Брандомского. Бьерн склонился над люком и втянул раздувающимися ноздрями затхлый воздух. Эйрик Маэларский как был дураком, так им и остался. Мог ведь уйти сам, но предпочел подохнуть на пороге чужого замка, защищая детей своих врагов.

— Теперь они уже далеко, — сказал Рекин, наклоняясь к люку.

Брандомский только выругался в бессильной злобе.

Часть вторая ГРАБИТЕЛИ КАРАВАНОВ

Глава 1 ДЕВЧОНКА ДЛЯ БЕСА

Бес осторожно раздвинул ветки и поудобнее устроился на толстом суку одинокого старого дуба. С этого холма был очень хороший обзор. За утренней туманной дымкой, с трудом, но все же можно было различить громаду Ожского замка — его, Беса, замка, как говорила Данна, а в справедливости ее слов он и не думал сомневаться. Сам Бес помнил замок смутно. Самым ярким его воспоминанием была ночь их бегства, страшная и непонятная ночь. Отца своего Бес не помнил, тот погиб в Суранских степях, и за его смерть еще предстояло мстить. Как и за смерть Эйрика Маэларского, которого Бес помнил почему-то очень хорошо. Данна считала, что Ожский замок необходимо вернуть, хотя Бесу он совсем не нравился. Зачем нужна эта груда серых камней, когда можно жить в зеленом лесу, среди привычного с детства окружения? Но раз так хочет его мать, то Бес, конечно, вернет ей этот замок и отомстит его нынешнему владетелю Бьерну Брандомскому за смерть веселого владетеля Эйрика.

Но сейчас у Беса были другие заботы. Он вложил два пальца в рот и свистнул. Чуть в стороне, у подножия холма, зашевелились кусты, и на поляну выехал Ара, держа в поводу вороного коня Беса. Ула, как и положено по уставу, держалась чуть позади, с арбалетом в руках, защищая спину своего ведущего. Бес вздохнул, его спину защищать было некому. Он был единственным, не имевшим такой защиты, если не считать Ульфа. Но Ульф не был меченым. Бес отправился в дальнюю разведку с тайной надеждой найти подходящую девчонку и перестать наконец быть белой вороной среди друзей. Молчун Кон недавно проговорился, что меченые раньше воровали девушек в окрестных селениях. Кону можно было верить, он жил уже много лет и все обычаи меченых знал очень хорошо. Бес поделился своими планами только с Арой, но его самый близкий товарищ вдруг усомнился, что подобное приобретение одобрят молчуны. Девчонка эта не будет меченой, а значит, ей не позволят жить в лесу.

— Данна тоже не меченая, и Кристин, и Рея, и все наши матери.

— А ты откуда знаешь? — спросил Ара.

— Знаю и все. Ульф тоже не меченый, — привел он свой последний аргумент.

— Ульф свой, а девчонка так и останется чужой.

Бес только рукой махнул. Ара славился упрямством, и спорить с ним было бесполезно. И конечно Ара проболтался о намерениях Беса Уле, вот почему та всю дорогу бросала насмешливые взгляды.

— Все чисто, — сказал Бес и легко спрыгнул с дерева.

— Поедем к замку? — спросил Ара, глядя при этом не на Беса, а на Улу.

— К замку мы не поедем, — сказал Бес, скрывая досаду. — Устроимся у дороги, наверняка кого-нибудь прихватим.

— Например, красивую девчонку тебе под пару, — Ула стрельнула в сторону Ары зелеными глазами и обидно засмеялась.

И уж совсем верх бесстыдства — Ара подхватил ее смех. Друг называется. Подобного предательства Бес вынести не мог, он огрел коня плетью и помчался сквозь кусты к дороге. Ара с Улой скакали следом, и Бес нисколько не сомневался, что они пересмеиваются за его спиной. Ара в последнее время здорово переменился. Заискивать перед девчонкой! Единственным оправданием для Ары служило то, что заискивал он перед Улой, а свою сестру Бес уважал и побаивался ее острого языка. В последнее время они стали подшучивать над Бесом совместно, что было уж совсем обидно. Ну и пусть. А Бес своего решения не изменит. Уж он-то найдет себе девчонку, будь здоров, не хуже Улы. Стреляла она правда, неплохо, но на мечах уступала и рыжей Агнесс, и Рее. Рыжая Агнесс особенно нравилась Бесу. Это была рослая веселая девчонка, с которой можно было смело пускаться в любую сечу. Какое-то время Бес даже носился с мыслью отобрать Агнесс у Зуба, но, получив от матери изрядный нагоняй, на время смирился со своей участью. Бес остановил коня у края дороги и огляделся. Эти кусты вполне годились для засады. Приученный конь легко опустился на землю. Бес удобно устроился на животе, проделав в густом кустарнике щель для наблюдения за дорогой. Ула с Арой расположились рядом и о чем-то перешептывались. Смеяться они перестали. Солнце все выше поднималось на небосклоне, становилось довольно жарко, спину изрядно припекало, но Бес терпеливо лежал на траве, до боли в глазах вглядываясь в пыльную дорогу. Как на грех, за несколько часов ожидания никто так и не появился в поле его зрения.

— Нужно было устроить засаду у крепости храмовиков, — негромко сказал Ара, — наверняка кого-нибудь да схапали.

— А девушка? — прыснула Ула. — Девушек-то в крепости нет.

Бес сжал зубы и даже не обернулся на ехидное похихикивание за спиной. Он терпеливо лежал под жарким летним солнцем, вяло отмахиваясь от наседающего гнуса и тихонько поругивая себя за глупость.

Ула внезапно подняла голову и сделала знак своим спутникам, призывая их к осторожности. Бес напряг слух и уловил отдаленный топот копыт. Он бросил торжествующий взгляд на Улу и придвинул поближе арбалет. Топот становился все громче, и по клубам пыли над дорогой можно было определить, что приближается целая группа всадников. Бес тщательно прицелился. Всадников было шестеро, они плотным кольцом окружали карету, запряженную парой хорошо откормленных коней. Бес плавно потянул крючок арбалета. Ближайший всадник схватился руками за пробитое горло и закачался в седле. Ула и Ара тоже не промахнулись: еще два всадника рухнули на пыльную дорогу. Бес пронзительно свистнул и бросился к своему коню. Уцелевшие всадники лихорадочно рвали мечи из ножен, на их лицах был написан ужас и смятение. Кучер кареты, отчаянно ругаясь, размахивал хлыстом. Бес первым вылетел на дорогу, вычерчивая круги над головой короткими мечами. Конь с ходу ударил грудью ближайшего к нему всадника с гербом владетеля Брандомского на щите. Брандомец не удержался в седле и грохнулся на дорогу, криком призывая на помощь своих товарищей. Однако уцелевшие брандомцы не стали искушать судьбу и, нахлестывая коней, бросились прочь от опасного места. Ара на своем красавце-жеребце без труда достал одного из них и коротким взмахом меча раскроил ему череп. Второй, более проворный, свернул с дороги и ринулся через придорожные кусты к лесу. Ара и Ула поскакали за ним следом.

Бес легко настиг карету и прямо из седла прыгнул на спину ближайшей лошади. Кучер сгоряча махнул хлыстом. Бес перехватил длинный хлыст и рванул на себя, кучер полетел под колеса бешено несущегося экипажа. Раздался короткий вскрик, карета подпрыгнула, накренилась и едва не опрокинулась. Бес с трудом остановил хрипящих взбесившихся коней.

Успокоив буйную гнедую пару, Бес с облегчением перевел дух и спрыгнул на землю. Дверца кареты не поддалась его усилиям, и рассерженный меченый с руганью рванул ее на себя. Видимо, в этот раз усилие было чрезмерным, дверца поддалась неожиданно легко, и он с трудом устоял на ногах. К удивлению Беса карета оказалась пустой. Зато на противоположной стороне дороги зашуршали кусты. Бес, не раздумывая, метнулся на шум и без труда настиг беглянку. Он схватил ее за длинные развивающиеся волосы и рывком повалил на землю. Беглянка закричала от ужаса и неожиданно показала паскудный характер. Бес мгновенно отдернул руку, но следы острых зубов все-таки остались на коже. Он помахал рукой в воздухе, морщась от боли.

— Дура, — выругался он. — Кусается еще.

Девчонка была едва ли на год старше Беса, рослая и крепкая, с большими серыми глазами на бледном, почти нетронутом загаром лице. Таких белокожих и румяных Бесу видеть еще не доводилось. Кричала она без перерыва, и он уже пожалел, что вообще с ней связался.

— Хватит орать, никто тебя убивать не собирается. Девчонка поправила разодранную юбку и отодвинулась от Беса подальше. Ноги у нее тоже были на редкость белые, так что даже резали глаз. Конечно, можно было бы и не смотреть, но почему-то хотелось. Он присел на корточки в двух шагах от нее и на всякий случай убрал руки подальше — кусалась пленница как ожская волчица.

— Чего уставился? — вызывающе спросила девчонка, хотя в больших глазах ее был испуг.

— Ты красивая, и ты мне нравишься, — сказал Бес.

— Дурак, — обругала его невесть за что девчонка и по чему-то покраснела.

Бес скорее удивился, чем обиделся, по его мнению ничего глупого он не сказал.

— Тебя как зовут? — спросил он после недолгого молчания.

— Не твое дело.

Это было сказано не слишком вежливо, но Бес решил не обращать внимания на подобные мелочи.

— Хочешь жить со мной? — спросил он прямо. Девчонка растерянно огляделась по сторонам и вдруг рванулась к кустам, путаясь в подоле длинной юбки. Бес догнал ее одним прыжком и ухватил за руку, пытаясь на ходу объяснить капризной дуре всю неразумность ее по ведения. Последствия оказались самыми неожиданными: девчонка завопила дурным голосом и вцепилась ему в лицо острыми ногтями. Бес врезал ей оглушительную пощечину и отскочил в сторону, ища глазами плеть. Эту выдру следовало проучить и проучить немедленно, иначе с ней потом хлопот не оберешься.

— Бес, так нельзя, — окликнула его подъехавшая Ула.

— Подумаешь, недотрога, — возмутился Бес, поглаживая расцарапанную щеку.

— Она тебя боится, — авторитетно заявил Ара, с интересом разглядывая пойманную товарищем чудо-птицу. — Ее придется долго уговаривать.

— Брось, — не поверил Бес — Ты же с Улой договорился.

К удивлению Беса, Ара с Улой покраснели как по команде, а Ула вдобавок назвала его дураком. И вообще они вели себя с ним как с неразумным младенцем. Допустим, они старше его на два года, но ведь Бесу уже почти шестнадцать лет и в бою он не уступит ни Аре, ни Волку, не говоря уже о прочих меченых. Пожалуй, в одном они только правы: с этой девчонкой придется повозиться. Но, с другой стороны, размазня ему тоже ни к чему.

— Я возьму ее с собой, — сказал он твердо.

— Молчуны будут против.

Бес упрямо сдвинул брови — свою судьбу он будет решать сам. И никто не вправе помешать ему попользоваться захваченной в бою добычей. Он свистом подозвал коня и легко прыгнул в седло. Девчонка поднялась на ноги и теперь настороженно наблюдала за похитителем.

— Я никуда с тобой не поеду, — сказала она.

— Тебя никто не собирается спрашивать, — Бес был рассержен не на шутку и не собирался больше церемониться с пленницей. — Свяжу и брошу на круп, будешь всю дорогу тюком болтаться.

Он протянул ей руку, после недолгого раздумья привередливая выдра все-таки подала свою. Бес усадил ее перед собой и тронул коня за повод.

— Мой отец, владетель Брандомский, повесит тебя за мое похищение и за убийство наших людей.

— Я сам повешу твоего отца и отберу назад свой замок.

— Да ты кто такой? — она, похоже, была удивлена его ответом.

— Я Бес, владетель Ожский ярл Хаарский, — и добавил после некоторого раздумья: — Есть еще и Нидрасский замок, но он далеко.

— Нидрас — это владение короля Гарольда.

— Не знаю я никакого короля, — буркнул Бес, — а замок этот мой, и рано или поздно я его верну.

— И повесишь короля Гарольда рядом с моим отцом? — ехидно спросила пленница.

Девчонка вдобавок ко всему оказалась еще и язвой. Лица ее Бес не видел, но представлял его выражение достаточно отчетливо.

— Можешь пока повеселиться, — обиделся он.

— Никогда не слышала о владетеле Ожском.

— Еще услышишь, — обнадежил Бес.

— Я думаю, что ты просто лесной бродяга.

Рассерженный Бес огрел коня плетью. Ни в чем не повинный, тот взвился на дыбы, едва не сбросив седоков на землю. Девчонка отчаянно завизжала.

— То-то, — сказал повеселевший Бес, — это тебе не языком молоть. Не бойся, еще ни один конь не выбрасывал меня из седла.

Некоторое время они ехали молча.

— Тебя как зовут? — спросил он без всякой надежды услышать ответ.

— Сигрид.

— Красивое имя, и сама ты красивая, — предпринял он попытку к примирению.

— Зато у тебя имя дурацкое и рожа самая противная из всех, которые мне доводилось видеть.

Беса такой ответ поразил. До сих пор его мало заботила собственная внешность. Неужели эта девчонка права? Конечно, можно было бы спросить у Ары и Улы, но они наверняка поднимут его на смех — меченый интересуется своей внешностью, словно девчонка!

Сигрид посмотрела на притихшего похитителя — неужели этот странный мальчишка обиделся? Похоже, он поверил в искренность ее слов, вероятно, просто никогда не видел своего отражения в зеркале. Что, впрочем, не удивительно. Сигрид доводилось слышать о разбойниках Ожского бора, и все рассказчики сходились в одном — это дикари. Купцы, приезжавшие в Бург, где она жила все эти годы, без конца жаловались королю Гарольду на проклятых меченых, но она никогда бы не подумала, что эти ужасные разбойники всего лишь глупые мальчишки вроде ее похитителя. Не исключено, конечно, что за спинами мальчишек стоят серьезные люди, способные держать в страхе всю округу. Как неудачно сложилось ее возвращение в родные края, а сколько было связано с этим надежд. Неужели все должно рухнуть из-за глупой случайности. Отец поднимет на ноги всех своих людей, но Ожский бор велик, и отыскать ее будет так же сложно, как иголку в стоге сена.

Сигрид покосилась в сторону Улы, которая ехала позади Беса, не выпуская из рук арбалета. В отличие от своих черноволосых спутников, девушка была блондинкой, а правильные черты ее красивого лица напомнили Сигрид лицо другого человека, но это, конечно, могло быть только случайное сходство. Девушка и сама не заметила, как задремала под мерный укачивающий ход вороного. Она уронила голову на грудь Беса и спокойно посапывала. Меченому было не совсем удобно управлять конем, но он старался не шевелиться, дабы не потревожить угомонившуюся пленницу.

Глава 2 КРЕПОСТЬ В ЛЕСУ

Бес тронул девушку за плечо. Сигрид открыла глаза и с удивлением огляделась вокруг. Ожский бор сумрачно шелестел листвой над ее головой. Нельзя сказать, чтобы этот шум был пугающим, но он настораживал своей готовностью рассказать о чем-то неведомом и, возможно, ей совсем неинтересном. Зачем Сигрид этот лес с его грустными сказками, когда впереди у нее жизнь в веселом Бурге, среди людских голосов, восторженных и льстивых. Несколько холодных капель упали на разгоряченное сном лицо девушки, и она невольно съежилась под плащом, который заботливый Бес набросил ей на плечи. Когда он успел это сделать, она не заметила, сморенная усталостью и пережитым страхом.

— Теперь уже скоро, — бодро пообещал Бес.

Они петляли по лесу, объезжая невидимые глазу препятствия. Поначалу такая манера передвижения удивляла Сигрид, но потом она сообразила, что это делается неслучайно. Наверняка убежище лесных разбойников окружено системой ловушек, а значит, не только попасть туда, но и добраться оттуда будет непросто. Сигрид попыталась запомнить многочисленные повороты и объезды, но вскоре оставила это явно безнадежное занятие.

Лес неожиданно расступился, и взору девушки открылась большая поляна, в центре которой возвышалась деревянная крепость, окруженная рвом. Почерневшие от времени, обросшие мхом бревна навели ее на мысль, что это сооружение было построено не вчера и даже не десять лет назад, и уж конечно не Бес и Ара были строителями этой крепости. Крепость была невелика, да и население ее, судя по первому впечатлению, было немногочисленным. Два десятка молодых людей высыпали им навстречу, криками приветствуя прибывших. Сигрид с удивлением рассматривала юные лица и не находила в них ничего устрашающего.

— А где меченые? — спросила она у Беса почти разочарованно.

— Я меченый, — удивился Бес.

— А где твой отец?

— Мой отец Тор Нидрасский погиб в Суране. Это было давно, более десяти лет тому назад.

О Торе Нидрасском Сигрид приходилось слышать. В Бурге поговаривали, что именно этот загадочный человек был отцом Гарольда. Конечно, это были только сплетни, и относиться к ним следовало с осторожностью. И уж тем более не рекомендовалось говорить об этом вслух при молодом короле, который, унаследовав внешность красавца Нидрасского, приобрел неведомо какими путями и некоторые весьма неприятные черты короля Рагнвальда. Вероятно, через свою матушку, которая нахваталась их у законного мужа, добавляли злые языки. Королева Ингрид и в молодости не отличалась ангельским нравом, а уж войдя в возраст, и вовсе пустилась во все тяжкие. Сигрид, совершенно неожиданно для себя, нашла в Ожском бору подтверждение этим буржским слухам. Замеченное ею ранее сходство Гарольда с Бесом и особенно с Улой скорее всего не было случайным. Однако она тут же решила, что не следует делиться своими открытиями с Гарольдом. Молодой король болезненно реагировал на подобные намеки, бросающие тень на его происхождение.

Бес был недоволен тем повышенным вниманием, которым его товарищи встретили появление Сигрид в крепости. Ему казалось, что в душе они посмеиваются над ним, впрочем, кажется, не только в душе. У Воробья, на пример, рот растянулся буквально до ушей, словно Бес привез в крепость болотную кикимору, вызывающую у окружающих приступы неудержимого смеха. Рыжая Агнесс, бесцеремонно разглядывавшая Сигрид на протяжении долгого времени, вынесла наконец свой приговор:

— Посмотрите на ее руки, разве такими руками можно натянуть тетиву арбалета. Да и плечи слабые. Бес, разве ж это мышцы. А на ногах — она же в седле не усидит.

От столь бесцеремонного обращения Сигрид поначалу растерялась, а потом вспыхнула от гнева. Ни слова не говоря, она отвесила оплеуху нахальной рыжей девке.

— Не такая уж она беззащитная, — рассмеялся рослый белобрысый парень, помогая Агнесс удержать равновесие.

Агнесс немедленно бросилась на свою обидчицу. Стараниями Беса и Волка девчонок удалось растащить, хотя они изрядно потрепали друг друга за волосы.

— Царапается как кошка. — Рыжая Агнесс на удивление быстро успокоилась и смотрела на Сигрид без всякой вражды. — Кто знает, может, из нее со временем выйдет толк.

— Долго учить придется, — заметил Воробей. Сигрид зло поглядывала на бесцеремонных молодцов.

Хорошим манерам их учить было некому. А эти девицы, грубые и неотесанные, отпускающие такие словечки, от которых Сигрид бросало в краску, — нет, это уж слишком. Почему она должна терпеть присутствие этого сброда и сносить оскорбления, которыми ее осыпают?

— Скажи своим людям — пусть убираются, — топнула она ногой и схватила Беса за руку.

— Ого, — засмеялся Волк, — кобылка-то, оказывается, с норовом.

— На то у нас Бес и первый наездник в крепости, — съехидничал Чуб.

— Ну хватит, — оборвал их взъерошенный Бес, — распустили языки.

Он подхватил Сигрид под руку и потащил сквозь ухмылявшуюся толпу товарищей к своему дому, приземистому срубу на дальнем конце поселка. Возмущенная девушка неохотно последовала за ним. Ей казалось, что Бес недостаточно энергично защищал ее перед своими людьми.

— Какой ты владетель?! — зашипела она. — Мальчишка, который не может справиться с лесным сбродом.

Бес сначала возмутился, а потом удивился — у этой девчонки были странные взгляды на жизнь и на людей. В конце концов, каждый волен выражать собственное мнение, и почему это Бес должен затыкать друзьям рты? Подумаешь, цаца! Ничего обидного про нее никто не сказал. А то, что она изнеженная и капризная, это он и сам видит.

— Они вовсе не мои люди, — пояснил он расстроенной пленнице, — они такие же меченые, как и я. Разве ты ничего не слышала о Башне?

— Не очень-то ты похож на меченого, — пренебрежительно махнула рукой Сигрид.

Бес побледнел от гнева и сверкнул на девушку темными выразительными глазами из-под пушистых ресниц:

— Я меченый!

Сигрид немного струхнула: мальчишка, оказывается, умел сердиться, пожалуй, ей не следует так откровенно нарываться на ссору.

— Тебе виднее, — сказала она примирительно.

Не задавая больше вопросов, Сигрид последовала за рассерженным Бесом в дом. В просторной горнице за широким столом уже сидели Ара с Улой и две женщины. Обе почти одновременно подняли головы и внимательно посмотрели на смущенную Сигрид. Бес стушевался и отступил назад.

— Бес как всегда верен себе, — высокий парень с голубыми острыми глазами отделился от стены и приблизился к девушке, — уж если ухватит, то непременно звезду с неба.

Одна из женщин улыбнулась, другая все так же серьезно продолжала изучать Сигрид большими темными, как у Беса, глазами. Девушка догадалась, что это его мать. В отличие от своей подруги, темноглазая женщина была в мужском костюме, и на столе перед ней лежал узкий меч.

— Как тебя зовут, детка? — нахальный парень тронул Сигрид рукой за подбородок.

Сигрид в гневе отбросила его руку и отступила на шаг под прикрытие Беса.

— Ульф, прекрати, — приказала темноглазая.

К удивлению девушки, Ульф подчинился и, криво улыбаясь, отступил в угол. Впрочем, глаза его продолжали все так же бесцеремонно ощупывать Сигрид. Ула, повинуясь взгляду матери, взяла пленницу за руку и увела в соседнюю комнату.

— Устраивайся здесь, — сказала она спокойно, — а потом видно будет.

Сигрид осторожно присела на край широкого ложа. Две деревянные лавки вдоль стен да большой, грубо сработанный сундук — вот, пожалуй, и все убранство этой на редкость бедно обставленной комнаты, если не считать развешанного по стенам оружия.

— Располагайся как дома.

Ула раздевалась, не смущаясь присутствия Сигрид и Ары, который словно часовой застыл у двери. Тело лесной красавицы было молочно-белым с высокой грудью и крепкими округлыми бедрами. Светлые густые волосы рассыпались по плечам, и она небрежно прошлась по ним неуклюжим гребнем.

— А что, в Бурге принято спать одетыми? — Ула бросила на Сигрид насмешливый взгляд.

— Пусть он уйдет, — кивнула Сигрид на меченого. Ула нахмурилась и обернулась. Ара мгновенно исчез, словно его никогда и не было. Девушка улыбнулась и покачала головой.

— Ты здесь никого не бойся, — сказала она Сигрид. — Никто тебя не обидит.

Сигрид сбросила платье и нырнула под тяжелый, но удивительно мягкий и пушистый мех, заменявший здесь одеяло.

— А Бес тебе понравился? — В глазах Улы вспыхнули веселые огоньки.

Сигрид ничего не ответила, только слабо улыбнулась в ответ. Честно говоря, она и сама не знала, как ей относиться к своему похитителю, но, во всяком случае, любить его было не за что.

— Он еще мальчишка, но будет таким же великим воином, каким был наш отец.

— Зачем столько оружия? — спросила Сигрид, обводя глазами комнату, — ты же девушка?

— Я такой же воин, как и все, — нахмурилась Ула и указала на отметину на левом плече.

— Почему они все так странно смотрели на меня? Ула засмеялась, и лицо ее стало удивительно похожим на лицо смеющегося Гарольда. Сигрид даже вздохнула.

— Когда нас разбили на пары, то Бес остался один, и с тех пор он мечтает найти девушку, которая согласилась бы защищать его спину в бою.

— Значит, я нужна ему только для этого?

— А ты претендуешь на большее?

Сигрид рассмеялась. По правде сказать, ей было не только смешно, но и немного обидно: неужели этот мальчишка воображает, что дочь Бьерна Брандомского будет прыгать за ним по лесу с тяжелым арбалетом в руках? Он не просто мальчик — он глупый мальчик.

— Ты знакома с королем Гарольдом? — спросила вдруг Ула. — Я слышала, как ты говорила о нем Бесу.

— Гарольд мой жених, — сказала Сигрид, краснея — Наша свадьба состоится через десять дней в Ожском замке, если, конечно, никто не помешает.

Ула покачала головой:

— Бедный Бес, он будет страшно огорчен.

Сама она, похоже, не слишком огорчилась по этому поводу, видимо просто не считала Сигрид достойной парой брату. Сигрид почему-то была абсолютно уверена, что лесное приключение закончится для нее хорошо, во всяком случае, похитители перестали внушать ей серьезные опасения. И все-таки странно, почему эти молодые и на вид симпатичные люди живут в лесу, а главное — неужели они и есть те страшные меченые, о которых в последнее время так много говорят в Бурге? Гарольд обещал уничтожить грабителей караванов, но Сигрид было бы очень жаль, если бы он сдержал слово. Во всяком случае, темноглазый мальчик явно не заслуживал такой страшной участи.

Бес упрямо смотрел в пол, брови его сошлись у переносицы, и вся его фигура выражала решительный протест. Конечно, и Данна, и Кристин, и молчун Кон могут требовать от него соблюдения дисциплины, но в данном случае все права на его стороне. Он меченый, а не мальчишка, и вправе сам распорядиться взятой в бою добычей.

— Девушку придется вернуть, она не может жить с нами в лесу.

— Почему? — Бес оторвал глаза от пола и взглянул на мать.

— Она невеста короля Гарольда.

— Какое мне дело до короля — если он мужчина, то пусть придет и возьмет ее у меня.

— С ним бесполезно спорить, — сказала Кристин и по чему-то засмеялась.

— Пойми, Бес, — вступил в разговор Кон, — эта девушка не создана для боя.

— Другие же могут.

— Другие делают это добровольно. Это их жизнь, они к ней привыкли.

— Хорошо, пусть она просто живет у нас.

— Зачем? — спросила Кристин, все еще продолжавшая улыбаться.

Бес смутился и только засопел в ответ. Конечно, он мог бы сказать, что девчонка ему нравится, но ведь засмеют еще, чего доброго. Да и почему он должен давать объяснения, словно нашкодивший маленький мальчик?

— Бесу нужна женщина, и он прав, требуя свое, — вступил в разговор Ульф. — Разве не так же поступали ваши хваленые меченые? За эти годы я наслушался немало рассказов об их подвигах.

— Ради этой девушки поднимут все окрестные замки и натравят на нас. Брандомский наш враг, но король Гарольд может быть нашим другом, а уж Бесу тем более не следует отбирать у него невесту.

— Это еще почему? — вызывающе спросил Ульф, голубые глаза которого смотрели на женщин с издевкой, а пухлые губы уродовала кривая улыбка.

— Ульф, уйди, — приказала Кристин, и лицо ее потемнело.

Ульф резко развернулся на каблуках и выскочил вон, гремя тяжелым мечом по ступеням крыльца.

— Ты это сделаешь, Бес, — сказала твердо Данна, глядя и глаза сыну. — А потом мы найдем тебе другую девушку.

— Мне нравится эта.

— Важно, чтобы ты ей понравился.

— С какой стати я должен считаться с желаниями пленницы.

— Упрямый мальчишка, — вздохнула Кристин.

— Я не мальчишка, — возмутился Бес — Я меченый. По лицу Кристин было видно, что она не приняла заявление Беса всерьез. Она и своего сына Ару все еще держит за младенца, что уж тут говорить о Бесе, который на целых два года моложе. Правильно говорит Чуб — если мы и дальше будем слушать своих мамочек, то будет у нас не Башня, женский монастырь.

— Пора нам выбираться из Ожского бора, — сказал Кон.

— Куда ты их поведешь? — Кристин недружелюбно покосилась на молчуна. — Почти тринадцать лет мы бегаем по лесу как зайцы, и стоит нам только высунуть нос из Ожского бора, как вся эта свора псов набросится на нас.

— Они уже способны дать отпор, — не согласился молчун. — Все равно вы не удержите их возле своих юбок.

— Об этом мы поговорим позже, — решила Данна, — а пока Бес сделает то, что я сказала.

Бес открыл рот, чтобы возразить, но, натолкнувшись на строгий взгляд матери, только рукой махнул.

— Вот уже и ему требуется женщина, — вздохнула Кристин, провожая Беса грустными глазами.

— Рано или поздно, это должно было случиться. — Данна решительно поднялась с лавки. — Тянуть больше нельзя. Король Гарольд вовремя приезжает в Приграничье. Для нас вовремя.

— Захочет ли он помочь? — покачала головой Кристин. — Его мать даже не откликнулась на мои письма.

— Королева Ингрид слишком нетвердо сидела на троне, чтобы решиться на помощь меченым. Гарольд — другое дело.

— Дай Бог, чтобы наши надежды не рассыпались прахом.

Расстроенный Бес бродил по крепости в глубокой задумчивости. Захочет ли эта девчонка остаться с ним добровольно? Если она согласится, то никто не вправе будет настаивать, чтобы он вернул ее отцу или какому-то там Гарольду. Кон сказал, что лесная жизнь не для Сигрид. Бес не знал иной жизни, но мать и Кристин не все время жили в лесу, и обе они согласились с Коном. Значит та жизнь действительно лучше? Бес не раз бывал в окрестных деревнях и ничего привлекательного в жизни смердов не находил — копаются в навозе с утра до ночи. Однако в замках он не был ни разу, а там, наверное, живут по-другому. Ему вдруг страшно захотелось посмотреть, где расцветают такие, как Сигрид, с нежной кожей на руках и бледными, нетронутыми ветром и, солнцем лицами. А были еще, если верить молчунам, большие города, в которых обитало не сметное количество людей. Чем занимались люди, согнанные на небольшой пятачок земли, Бесу трудно было представить. Но грязи они там развели наверняка немерено. Так неужели эти грязные города лучше, чем Ожский бор? Все-таки следует поговорить с Сигрид, пусть решает она. Бес нашел девушку на плацу. Сигрид с изумлением наблюдала, как три десятка юношей и девушек с упоением работали короткими узкими мечами. В другой раз Бес не медленно бы присоединился к этому хороводу, но сегодня у него были более серьезные заботы. Он осторожно тронул девушку за плечо, Сигрид обернулась и дружески ему улыбнулась.

— Нравится? — кивнул он в сторону плаца.

— Ничего подобного никогда не видела, — охотно призналась Сигрид.

— Я хочу, чтобы ты осталась.

— Зачем?

Бес смешался, все приготовленные к этому случаю слова вылетели у него из головы, и он только с досады хлопнул себя по колену. Сигрид, насмешливо улыбаясь, посматривала искоса на смешного угрюмого мальчишку, заимевшего претензию встать в один ряд с блестящим Гарольдом Нордлэндским. Она вдруг засмеялась. Бес вздрогнул.

— Я отвезу тебя домой.

Он повернулся и решительно зашагал прочь, проклиная себя в душе за дурацкую слабость. Вот до чего дошел он, меченый, — унижаться перед девчонкой! Бес скрипнул зубами и сжал кулаки. Зачем ему вообще сдалась эта кривляка, которая к тому же была дочерью злейшего врага меченых? А Ожский замок он себе вернет, и тогда посмотрим, кто будет смеяться последним.

Бес уверенно ехал по тропе, почти не оглядываясь на спутницу, которая скромно держалась позади. За несколько часов пути меченый не проронил ни слова, и все попытки девушки завязать разговор натыкались на его глухое молчание.

— Я устала, — сказала Сигрид, глядя в спину Бесу злыми глазами.

— Потерпишь, — бросил он ей, не оборачиваясь. «Устала она — двадцати верст не проехали! Конечно, путешествовать в седле не в пример труднее, чем в карете. А карету в крепости для этой королевы не припасли. Не доглядели. Таких неженок у нас до сих пор не водилось. Ничего, девка здоровая —потерпит».

Сигрид решительно натянула поводья коня и спрыгнула на землю.

— Я устала, — повторила она громче.

Бес остановился и бросил на нее презрительный взгляд. Конечно, молчун был прав, эта неженка не создана для лесной жизни. А он-то, Бес, вообразил, что она защитит в бою его спину. Он вспомнил свои мечты по этому поводу и покраснел от досады.

Сигрид не была расположена двигаться дальше, несмотря на недовольство, высказанное меченым. Упрямо надув губы, она решительно направилась к ближайшему дереву и уселась под ним прямо на зеленый мох. Бес огляделся: место для привала было выбрано неудачно — густой под лесок позволял даже неуклюжему деревенщине подкрасться с самой неожиданной стороны.

— Проедем еще с полверсты, и будет поляна, а за ней река.

— Нет, — Сигрид решительно замотала головой.

Бес зло сплюнул. До чего же упрямая девчонка, и угораздило же его с ней связаться. Меченый сорвал с седла сумку и бросил ей под ноги.

— Может, ты пожелаешь, чтобы я приготовила тебе обед, мой господин? — ехидно спросила она.

— По-твоему, я должен этим заниматься?

Сигрид только презрительно фыркнула. Совсем обнаглел несносный мальчишка: дочь владетеля Брандомского должна быть у него кухаркой!

— Сиди тогда голодная, — усмехнулся Бес.

— И буду сидеть, — гордо отозвалась она.

— Я бы на твоем месте все-таки поднялся, — насмешливо поглядывая на девушку, протянул Бес. Он не спеша расстегнул сумку и достал ломоть хлеба с куском холодного мяса. Жевал парень медленно, изредка бросая в сторону Сигрид хитрые взгляды, которые выводили ее из себя. Она даже отвернулась, чтобы не видеть его торжествующего лица. Бывают же такие невежи, прости Господи. Хотя, чего еще можно ждать от лесного дикаря.

— В лесу и садиться надо с умом, — сказал Бес, — это тебе не город.

— Много ты знаешь о городе, — скривилась Сигрид.

— Про город не скажу, — согласился Бес, — а вот садиться в лесу на муравейник не рекомендуется даже будущей королеве.

Сигрид вскрикнула и мгновенно вскочила на ноги. Большие рыжие муравьи ползали по ее позеленевшему платью. Она захлопала руками по бедрам и смешно закружилась на месте. Бес упал лицом в траву и захохотал, давясь непроглоченным куском — зрелище, что ни говори, было уморительным.

— Ой, — вскрикнула Сигрид и вдруг заревела в голос. Бес перестал смеяться:

— Снимай платье, я тебе помогу.

— Дурак, — сказала она сквозь слезы. — Боже мой, какой дурак.

— Ну как знаешь, — обиделся Бес.

Девушка нырнула за куст и стала торопливо расстегивать платье. Рыжие муравьи, надо признать, были злыми ребятами, особенно если их раззадорить как следует.

— Тебе помочь? — не удержался он от насмешки.

В ответ Сигрид только всхлипнула. Бес поднялся и решительно отправился за куст.

— Хватит тебе дуться, — сказал он примирительно, — Я помогу.

Однако справиться с завязками и крючками оказалось совсем не простым делом. Бес долго сопел и тихонько ругался. Платье наконец свалилось с плеч девушки, и Бесу вдруг пришло в голову, что его шутка с муравьями не такая уж удачная, как ему показалось вначале.

— Что ты там копаешься? — прикрикнула Сигрид. Бес вздохнул и принялся снимать муравьев с ее обнаженной спины, ну и ниже, конечно.

— Платье посмотри, — приказала она.

— Не командуй, — проворчал Бес, старательно отворачиваясь от ее обнаженного тела, которое прямо-таки лезло ему в глаза. Кто бы мог подумать, что оно так на него подействует. Сигрид уже перестала плакать и только мелко подрагивала от свежего вечернего ветерка, сидя на корточках и обхватив голые плечи руками.

— Все, — сказал меченый, бросая ей платье. — Будешь теперь знать, куда садиться.

— Застегивай.

Бес справился и с этой задачей, хотя пальцы его противно дрожали, и вообще чувствовал он себя не слишком уверенно.

— Теперь уже недалеко, — сказал Бес, не глядя на Сигрид, — до темноты успеем.

— Я не боюсь темноты, — сказала она, — и я хочу есть.

Бес вздохнул и протянул ей сумку. Сигрид жадно набросилась на хлеб и мясо. Вот глупая девчонка, могла бы поесть сразу, а не устраивать представление с переодеваниями. Бес никак не мог забыть ее молочно-белого тела и поэтому чувствовал себя не совсем уютно.

— Я хотел бы увидеть твой Бург, — сказал Бес после долгого молчания.

— А кто тебе мешает? — удивилась она.

— Разве не твой отец отобрал у меня замок? — В голосе Беса прозвучала ненависть, а глаза вспыхнули гневом. Сигрид смотрела на него с удивлением и с испугом. Этот меченый, когда сердился, производил довольно странное впечатление: нежное мальчишеское лицо становилось жестким и почти страшным, а добродушная улыбка превращалась в волчий оскал.

— Я верну себе Ожский замок, так и передай своему отцу, пусть лучше убирается из него добром.

Его слова не показались Сигрид пустой мальчишеской похвальбой, и она зябко передернула плечами. Если этот мальчик будет упорствовать в своих требованиях, то его просто убьют, потому что на стороне ее отца король Гарольд и все владетели Нордлэнда и Приграничья, а у Беса нет ни сил, ни средств, чтобы им противостоять. И чем ему помочь, она просто не знала.

— Почему бы тебе не обратиться к королю?

— Плевать я хотел на твоего Гарольда, ты еще не знаешь, что такое меченый.

— Быть может, Гарольд захочет помочь сыну Тора Нидрасского.

— Хватит об этом, — зло оборвал ее Бес — Пора двигаться.

Бес оказался прав: Ожский замок появился на горизонте еще до наступления темноты. Сигрид облегченно вздохнула. Кажется, ее невероятное приключение закончилось куда благополучнее, чем можно было ожидать по его бурному началу. Кем бы ни были эти выросшие в лесу мальчишки, но в благородстве им отказать нельзя.

У старого трухлявого дуба они остановились.

— Дальше я не поеду, — сказал Бес — А коня потом заберу.

— Когда потом? — не поняла Сигрид.

— Я навещу тебя в моем замке, — хитро подмигнул встревоженной девушке Бес — Прощай.

Он поднял коня на дыбы и пронзительно засвистел. В ответ на этот разбойничий вызов в замке протрубили тревогу. Бес сорвал с головы черный берет и помахал им высыпавшим на стены дружинникам, потом огрел вороного коня плетью и поскакал по дороге, поднимая за собой тучи пыли.

Глава 3 ОТВЕТНЫЙ ВИЗИТ

Бьерн Брандомский был вне себя от гнева. Рыхлое лицо его готово было лопнуть от прихлынувшей крови. Владетель метался по парадному залу Ожского замка, расшвыривая тяжелую мебель со своего пути. Жалобно позвякивала по суда в шкафах, возмущенно бряцало в такт шагам владетеля развешанное по стенам оружие, и только привыкший к подобным сценам Рекин Лаудсвильский спокойно сидел у стола, лишь изредка бросая равнодушные взгляды на разбушевавшегося владетеля.

— Вернули же они девчонку, в конце концов. Стоит ли кровь себе портить?

Брандомский бросил на Рекина уничтожающий взгляд:

— А что скажет король Гарольд? Слава у меченых известно какая.

— Какие они меченые, — поморщился Лаудсвильский, - мальчишки сопливые.

— Для этого дела много ума не надо.

— Если король Гарольд сочтет себя оскорбленным, то пусть сам разбирается с мечеными, — Рекин скосил глаза на разъяренного Бьерна.

Брандомский остановился и удивленно посмотрел на старого друга:

— Я предпочел бы скрыть происшествие с Сигрид от короля.

— Напрасно, — бросил Рекин. — Во-первых, скрыть не удастся, обязательно найдется доброхот, который шепнет об этом Гарольду, а во-вторых, здесь задета честь короля, вот пусть он сам за себя и хлопочет.

Брандомский в задумчивости подошел к столу и сделал большой глоток из кубка. Рекин поморщился — хитроумный Бьерн в последнее время слишком уж пристрастился к вину, оттого и соображать стал хуже.

— Наши друзья из Храма недовольны. Мы до сих пор не выполнили взятых на себя обязательств. Меченые уже второй год грабят торговые караваны на территории Приграничья.

Бьерн нахмурился — дружба Рекина с храмовиками претила ему. Все-таки владетель должен блюсти свое достоинство и не якшаться со всяким сбродом, а уж коли служить кому-то, так только законному государю.

— Почему бы твоему приятелю Кюрджи самому не подсуетиться.

— Он такой же мой приятель, как и твой. Храм исправно выполняет свои обязательства, а мы нет. Брось, дорогой Бьерн, торговля выгодна всем, в том числе и Нордлэнду, поэтому Гарольд должен нам помочь.

— Гарольд недоволен Храмом, — поморщился Бьерн. — Боюсь, что нам предстоит по этому поводу неприятный разговор.

Лаудсвильский только плечами пожал:

— Храмовики прикрывают наши границы от стаи. За последние годы серьезных прорывов не было. Я уже не говорю о кочевниках, этих Храм взял в оборот.

— За стаю нужно благодарить Бога и Тора Нидрасского, который изрядно пощипал вохров в Южных лесах, а Храм тут ни при чем.

— Тогда скажи об этом Кюрджи. Я думаю, еще не поздно разорвать наш договор.

— Я не против торговли, — раздраженно махнул рукой Брандомский, — но Храм стал бесцеремонно вмешиваться в наши дела. Церковники переполошились, они утверждают, что ересь разъедает нашу страну. Недавно епископ Буржский прямо потребовал у Гарольда удаления храмовиков из Нордлэнда и Приграничья.

— Страну разъедает не ересь, а глупость, — отрезал Рекин. — Пора уже понять всем, в том числе и епископу Буржскому, что мир изменился и его уже не втиснешь в рамки прежних догм и представлений, в том числе и религиозных. Гарольд должен понять, что его союзниками в нынешних условиях становятся не церковники и тем более не владетели, а простые горожане, купцы и ремесленники, все те, кто способны шевелить мозгами. Не Храм нас должен заботить, дорогой Бьерн, а меченые. Кто знает, не захочет ли молодой король облагодетельствовать своих дорогих лесных родственников. Ты знаешь, о чем я говорю.

Брандомский задумался надолго. Рекин, конечно, прав: с мечеными пора кончать. Охота слишком затянулась. Еще десять лет назад Бьерн обещал Кюрджи голову Ожской ведьмы, а теперь уже и волчата подросли и все чаще выходят на дорогу. Кто знает, каких бед они могут натворить в Приграничье. Рекин прав и в другом: если Гарольд узнает историю своего рождения, то ему вполне может прийти в голову идея вернуть Ожский замок брату. Конечно, молодой король самолюбив, гордится своим отцом, великим Рагнвальдом, но все может быть. Бьерн вспомнил тонконогого сморчка на троне и усмехнулся. Ингрид была права, само вольно выбрав отца наследнику нордлэндской короны. Гарольд похож на Тора и статью и лицом, рано или поздно, ему об этом скажут, если уже не сказали, и молодой король, чего доброго, натворит массу глупостей. Нельзя Гарольду связывать свое имя с мечеными. Как только на лэндовскую сцену выйдет Бес Ожский, так Гарольду сразу напомнят, чьим сыном он на самом деле является. Все это чревато новой смутой и новой кровью. Гарольд далеко не дурак, и если возле него в нужный момент окажется мудрый советчик, то все закончится к всеобщему удовлетворению. Бьерн осушил одним глотком кубок и почти весело подмигнул налитым кровью глазом Рекину Лаудсвильскому. Времена наступали для Бьерна самые что ни на есть удачные, и не таким уж он был простаком, чтобы выпустить из рук с большим трудом пойманную птицу удачи.

Сигрид была взволнована известием о скором прибытии короля в Ожский замок. Сегодня решится ее судьба. И вовсе не корона привлекала ее, все дело было в Гарольде, таком красивом, таком мужественном рыцаре из древних легенд, которые она любила слушать в детстве. Кто может встать рядом с ним в Лэнде? И этот человек ее любил и говорил ей о своей любви. Сердце девушки стучало в тот момент часто-часто, почти так же, как стучит оно сейчас при радостном известии о его прибытии. Ах, как он был красноречив в тот вечер, и какой нежностью светились его глаза. Она до сих пор помнит тепло его рук и сладость мужских губ, впившихся в ее уста. Гарольд клялся ей в верности. Их любовь будет длиться долго, очень долго, всю жизнь...

Легкое беспокойство охватило вдруг Сигрид: эта глупая история с похищением может не понравиться Гарольду. Наверняка он сочтет себя оскорбленным и захочет отомстить. Но ведь мстить ему придется брату. Сказать об этом Гарольду? Но неизвестно, как самолюбивый король примет подобные намеки на темное пятно в происхождении. Все это так сложно. Может быть, потом, став королевой, она поможет Бесу вернуть часть его земель, не раздражая Гарольда и отца. А пока лучше всего промолчать. Бес, конечно, забавен, но он еще просто мальчишка. Сигрид вспомнила муравейник, смущение Беса и улыбнулась. Конечно, она ему поможет, но потом, позже.

Сигрид терпеливо поворачивалась, позволяя служанкам одевать и причесывать ее. Смехом и разговорами они отвлекали девушку от серьезных раздумий, но с этим приходилось мириться. Короля ожидали с минуты на минуту, и следовало поторопиться, чтобы не выглядеть в глазах просвещенных нордлэндцев деревенской неряхой. Решалась не только ее судьба, решалась судьба Приграничья, и, конечно, Сигрид Брандомская в такую минуту должна быть на высоте.

Послышался протяжный рев рога, заскрипели тяжелые цепи подъемного моста, и король Гарольд в сопровождении блестящей свиты вступил в гостеприимный замок Ож. Сигрид отстранила перепуганных служанок и поспешила вниз, дабы встретить короля у порога, как того требовал обычай. Король, одетый в белый кафтан и расшитый золотом алый плащ, уже обнимался с владетелем Брандомским. Здесь же расторопный владетель Лаудсвильский раскланивался со свитой короля Гарольда. Такого блестящего собрания Ожский замок в своих древних стенах еще не видел. В глазах буквально рябило от алых владетельских плащей. При виде благородной Сигрид гости восторженно загудели, приветствуя свою будущую королеву. Бьерн Брандомский выпустил короля из своих объятий, и тот поспешил к невесте. Сигрид почувствовала слабость в ногах и собрала в кулак всю волю. Гарольд улыбался ей всегдашней беззаботной улыбкой. Принимая ее руки в свои, он шепнул ей на ухо всего одно слово, но этого было достаточно, чтобы Сигрид ощутила вдруг такой прилив счастья и любви ко всему миру, что даже лошадиное лицо благородного Рекина показалось ей на мгновение красивым.

Владетель Лаудсвильский произносил приветствие королю от имени всех владетелей Приграничного края. Сигрид его не слушала, Гарольд тоже. Владетели из королевской свиты покорно ждали — обычай, ничего не поделаешь, хотя Рекин мог бы и не заливаться так долго соловьем, учитывая жару и долгую дорогу. Лаудсвильский понял общее настроение и сократил приветствие до минимума, за что был награжден королевской улыбкой.

Благородный Бьерн Брандомский недаром слыл самым богатым владетелем Приграничья, а то и всего Лэнда. Подобной роскоши нордлэндским владетелям видеть не доводилось. Пол парадного зала Ожского замка был выложен голубоватыми плитками, доставленными, как говорили, прямиком из далекого и почти сказочного Азрубала. В этот пол можно было смотреться как в зеркало, а от позолоты развешанного по стенам оружия буквально рябило в глазах. Посуда на столах тоже была привозная и мелодично звенела при каждом шаге. Что ни говори, а приграничные владетели здорово разжились в последнее время на торговле с Храмом. Пожалуй, король Гарольд не прогадал с невестой, этот брак пойдет на пользу всем и снимет многие разногласия, то и дело возникающие между двумя землями.

Хозяин замка усадил Гарольда на почетное место по правую руку от себя, как требовал обычай. Но хитроумный Бьерн и здесь угодил своему гостю: кресло короля, отделанное золотом и драгоценными камнями, напоминало скорее трон, тогда как кресло самого Бьерна выглядело достаточно скромно. Гарольду и его нордлэндской свите такая предупредительность владетеля Ожского замка пришлась по душе. Это был намек на будущее единое королевство под рукой Гарольда Нордлэндского. Зато многим не понравилось, что по левую руку от Брандомского утвердился Рекин Лаудсвильский. Такой расклад никак не устраивал присутствующих в зале владетелей Нордлэнда и Приграничья. Гарольд, увлеченный разговором с Сигрид, поднявшегося ропота не заметил. Однако Бьерн и Рекин не одобрительные реплики в свой адрес слышали очень даже хорошо. Недовольство владетелей было понятно: одно дело, присутствие подле короля благородного Бьерна, и совсем другое — возвышение серого интригана Лаудсвильского, о связях которого с храмовиками ходило много скандальных слухов. Но Брандомский отлично понимал, что без помощи ловкого друга ему трудно будет утвердиться на первых ролях при нордлэндском дворе, и поэтому пренебрег мнением блестящего собрания.

— За здоровье нашего короля, — поднял Бьерн наполненный до краев кубок и тем оборвал нарастающий ропот.

— За здоровье нашего гостеприимного хозяина, владетеля Брандомского, — вежливо отозвался Гарольд.

— За здоровье прекрасной Сигрид, — подхватил почин Рекин Лаудсвильский.

Сигрид подняла голову и едва не вскрикнула от изумления: ее лесной знакомец Ульф как ни в чем не бывало сидел в кругу нордлэндцев и нагловато улыбался прямо ей в лицо. Сигрид запаниковала — что делает Ульф в Ожском и как он вообще сюда попал? Но кроме Сигрид никто не обращал внимания на молодого человека. Видимо, нордлэндцы принимали его за местного владетеля, а приграничные владетели — за нордлэндца. И надо признать, что Ульф ни костюмом, ни манерами не отличался от собравшихся в зале благородных господ. На секунду Сигрид тоже показалось, что она обозналась, уж очень уверенно держался лесной бродяга. Однако Ульф рассеял ее сомнения: недолго думая он поднял кубок и насмешливо отсалютовал им благородной госпоже. Поведение Ульфа не осталось незамеченным Гарольдом.

— Кто этот наглец? — спросил он у Сигрид.

— Я плохо знаю местных владетелей. — Сигрид смутилась, и ее состояние не ускользнуло от внимательного взгляда короля. Гарольд нахмурился и бросил на Ульфа высокомерный взгляд. Ульф ответил на этот взгляд презрительной улыбкой. Гарольд побледнел от гнева.

Сигрид затрепетала.

— Кто этот наглец? — Гарольд обращался уже к Брандомскому.

Бьерн подслеповато прищурился, силясь угадать, кто это так разгневал короля:

— Кого ты имеешь в виду, государь?

Гарольд едва не выругался в ответ — наглый тип исчез со своего места, словно его там никогда не было.

— Вон в том пустом кресле только что сидел молодой владетель, я хочу знать его имя. Сивенд, ты сидел рядом с ним — как он назвался?

Молодой ярл Норангерский пожал широкими плечами:

— Он назвался Ульфом ярлом Хаарским. Брандомский едва не подпрыгнул на месте — не хватало еще, чтобы в его замке появлялись призраки.

— Какого черта! — возмутился ярл Мьесенекий. — Хаарским замком владеет ярл Грольф Агмундский.

Гости удивленно переговаривались, бросая взгляды на короля. Государь был расстроен больше, чем того требовала ситуация, — подумаешь, какой-то мальчишка-шутник назвался чужим именем.

— Здесь на столе лежит записка! — Норангерский поднял листок двумя пальцами, словно боялся запачкать руки, и помахал им перед собственным носом. — Может, она нам все объяснит.

— Читай, — приказал король.

— Здесь всего несколько слов: «Привет из Ожского бора» и подпись: ярл Ульф Хаарский.

Владетель Бьерн побагровел от гнева, поросшая рыжими волосами рука с хрустом раздавила хрупкий суранский кубок, но Брандомский этого даже не заметил.

— Я же сказал, что это всего лишь шутка, — попытался спасти положение Рекин.

— Хороша шутка, — возмутился Мьесенский. — Меченые бродят по твоему замку как по Ожскому бору, благородный Бьерн.

Гарольд задумчиво покачал головой:

— Я думал, что все эти рассказы о меченых — пустая болтовня. Разве не все они сгинули в Суранских степях?

Рекин поспешил на помощь дорогому другу Бьерну, которого вся эта неприятная история выбила из колеи:

— К сожалению, нет, государь. Уцелело несколько щенков, которые иногда доставляют нам неприятности.

— Скорее всего, это был Ульф, брат Тора, — не унимался молодой ярл Мьесенский, хотя Лаудсвильский и бросал в его сторону предостерегающие взгляды.

— Кажется, и Ожский замок прежде принадлежал этому разбойнику Тору Нидрасскому? — спросил юный владетель Аграамский.

Гарольд покраснел, потом побледнел. Владетели поспешно уткнулись в тарелки, не рискуя поднять глаза на короля. Ярл Норангерский зло пнул под столом просто душного Тейта в ляжку, но Аграамский в ответ лишь захлопал глазами. Вероятно по причине возраста он не был осведомлен о некоторых важных моментах слишком деликатного свойства, чтобы о них говорилось вслух.

— Я вовсе не считаю Тора Нидрасского разбойником, — Лаудсвильский, как всегда, оказался расторопнее всех, — именно ему Нордлэнд обязан своей свободой. Конечно, и мы с владетелем Брандомским приложили к этому руку, и ярл Грольф Агмундский, но истинных героев всегда забывают, увы.

Владетель Рекин покачал головой с видом оскорбленного достоинства. Нордлэндцы глухо заворчали, но ввязываться в открытую полемику с Лаудсвильским никто не рискнул. К тому же Рекин, что с ним редко бывало, на этот раз сказал чистую правду.

— У Тора Нидрасского были дети? — спросил король Гарольд, вызвав тем самым смущение в благородном собрании.

— Ходят разные слухи, — нашелся Лаудсвильский, — но ничего определенного я лично сказать не могу.

— Это правда, что жена Тора Нидрасского была ведьмой? — спросил Расвальгский, глядя на Рекина круглыми глазами.

— Правда, — мрачно подтвердил Брандомский. — Только почему была — она до сих пор живет в Ожском бору.

— И вы не пытались ее изловить?

— Пытались, — усмехнулся Лаудсвильский. — Лет семь назад нам это почти удалось. А потом в селе, где мы ее ловили, передох весь скот, и теперь смерды скорее пойдут на плаху, чем станут нам помогать.

— Странно, благородный Бьерн, — задумчиво проговорил Гарольд. — Меченые, ведьмы — и все это в нескольких шагах от твоего замка.

— Ожский бор велик, — возразил Брандомский, — и найти там человека так же трудно, как иголку в стоге сена. Да и стар я, чтобы бегать по лесу за мальчишками.

— Меченые обнаглели вконец, — заметил владетель Гутормский, — пора бы нам взяться за них всерьез. Если владетель Бьерн немолод, то у нас с вами сил пока в избытке.

— Все это интересно, — сказал Лаудсвильский, — но государь, вероятно, устал с дороги, так давайте оставим проблемы для более подходящего случая и поднимем кубки за здравие нашего венценосного гостя.

Владетели дружно поддержали благородного Рекина. Гарольд согласно кивнул головой и осушил кубок первым. После этого разговор перестал быть общим. Гарольд расточал комплименты Сигрид, хотя лицо его оставалось озабоченным. Брандомский переглядывался с Лаудсвильским, и оба встревоженно поглядывали на короля. Но более ни чего примечательного в этот вечер не случилось.

Сигрид была взволнована прошедшим днем. Так хорошо все началось: и слова Гарольда о любви, которые он прошептал ей на ухо в первый миг их встречи, и его улыбка, и его глаза. Все говорило о том, что разлука не охладила его чувств. Сигрид была счастлива — счастлива как никогда в жизни. И вдруг появился Ульф. И глаза Гарольда потемнели. Слава Богу, что все, кажется, обошлось. Но почему этот лесной бродяга появился в замке? Зачем он так рисковал? Если он собирался напомнить королю о кровном родстве, то он выбрал не самый удачный способ. Гарольд горд и очень не любит, когда его ставят в смешное или глупое положение.

Из открытого окна пахнуло прохладой, и это было особенно приятно после утомительного вечера в душном парадном зале среди полупьяных гостей. Сигрид с удовольствием вытянулась поверх покрывала и прикрыла глаза, наслаждаясь покоем. Шум во дворе хоть привлек ее внимание, но не пробудил любопытства. Наверняка перессорились пьяные гости или их дружинники, какое ей до всего этого дела. Однако легкий шорох у окна заставил ее насторожиться и даже оторвать голову от подушки. В этот раз тревога была более чем обоснованной. Этот негодяй, этот несносный мальчишка из Ожского бора не нашел ни чего лучше, как залезть в ее спальню. Сигрид как ветром сдуло с постели при виде улыбающегося Беса.

— Как ты сюда попал? — шепотом спросила она и вы глянула наружу, где по двору метались люди с факелами и что-то громко кричали.

— Хотел посмотреть на короля Гарольда, — пожал плечами Бес — Кто знал, что по этому поводу поднимется такая суматоха.

— От тебя одни неприятности, — Сигрид закусила губу, раздумывая, чтобы предпринять.

Бес с интересом рассматривал убранство спальни. Замок был богатым, что ни говори, и не шел ни в какое сравнение с его скромным жилищем в лесу. Конечно, именно поэтому изнеженная девчонка пожелала вернуться сюда. Вон какое ложе для нее здесь приготовили — пятерым места хватит.

— Забавно, — сказал Бес и уселся на примятую ее телом постель.

Он продолжал улыбаться, словно суматоха за окном не имела к нему никакого отношения. Этакий лесной дурачок, пришедший в гости к своей деревенской подружке.

— Сначала Ульф, потом ты! — сказала в сердцах Сигрид.

— Ульф был в твоей комнате? — Глаза его внезапно сверкнули, а на лицо набежала тень.

— Не все же так бесцеремонны. Ульф назвался ярлом Хаарским и сел за стол вместе со всеми, а потом сбежал.

— Похоже на Ульфа, — кивнул Бес — Но он действительно ярл Хаарский, так решил мой отец — он подарил ему этот замок. Это ты его выдала?

— Вовсе нет, — возмутилась Сигрид. — Хотя следовало бы. Человек входит без приглашения в чужой замок и ведет себя неприлично и нагло.

— Он родился в этом замке, — рассмеялся Бес — И даже, кажется, в этой самой комнате.

— Ты мог бы не так громко смеяться?! — зашипела на него Сигрид. — Служанки за стеной.

— То-то я заметил, что ты даже раздеться сама не можешь. А если служанок рядом не окажется, так и будешь ходить голая?

Сигрид не знала, смеяться ей или плакать. Ночной гость нес совершеннейшую чепуху, но с таким видом, словно все ему на этом свете известно. И уходить он не собирался, да и уходить ему было некуда — суматоха во дворе не прекращалась.

Бес снял берет и, подойдя к зеркалу, пригладил спутавшиеся кудрявые волосы. Краем глаза он наблюдал за расстроенной Сигрид и самодовольно улыбался. Боже мой, какой болван! Если он попадет в руки владетелей, то ему несдобровать. Сигрид заметалась по комнате, не зная, что предпринять: не погонишь же этого вздорного мальчишку на верную смерть. Его пристрелят раньше, чем он откроет рот в свое оправдание.

Из коридора послышались возбужденные голоса. Бес метнулся к окну, но под окном тоже стояли люди и, громко переговариваясь между собой, указывали факелами на стены. Он почувствовал дыхание Сигрид у своего уха и замер, боясь пошевелиться. Девушка держала его за руку, словно опасалась, что он сейчас бросится на воинов, толпящихся внизу. Бес скосил глаза на розовый сосок, выглядывающий из выреза ночной рубашки, и нерешительно переступил с ноги на ногу.

— Ну вот еще, — вспыхнула Сигрид и запахнула ворот. В дверь неожиданно постучали, и девушка вздрогнула.

Глаза ее заметались по комнате в поисках убежища для непутевого гостя. Бес обнажил мечи и приготовился к обороне.

— Я могу уйти по карнизу, — прошептал он. Сигрид толкнула его на ложе и задернула полог.

— Что случилось? — сонно протянула она, набрасывая на плечи длинный халат и приоткрывая двери.

Испуганные служанки жались по углам, а на переднем плане возвышался благородный Бьерн с мечом в руке:

— Ты никого не видела?

Гарольд, стоящий в шаге от Брандомского, жадными глазами пожирал девушку. Сигрид тряхнула белокурыми волосами и подняла на отца невинные глаза:

— Во сне?

— Запри окна и двери, — распорядился Бьерн, — и пусть девушки останутся при тебе.

— Девушки и так всегда со мной, — возмутилась Сигрид. — Мне только непонятно, что делают в моих комнатах мужчины в столь позднее время.

Она резко захлопнула двери перед самым носом рассерженного Бьерна. Гарольд засмеялся:

— Сигрид права. Невежливо спрашивать девушку среди ночи, нет ли у нее мужчины в спальне.

— Мы, кажется, увлеклись погоней, — усмехнулся Брандомский.

— Может, дружинникам почудилось спьяну? — предположил ярл Норангерский, который и сам сегодня изрядно хватил за столом.

— Все может быть, — вздохнул Бьерн. — Но стражу я все-таки удвою. Береженого Бог бережет.

Сигрид вздохнула с облегчением, когда шаги стали удаляться от ее дверей. Страху она натерпелась изрядно и все из-за этого негодного мальчишки, которому не сидится в лесу, и он активно ищет неприятностей на головы своих знакомых.

— Ушли, — шепнула Сигрид, отодвигая полог.

— Дела, — почесал затылок Бес — Придется этих ротозеев за окном убить.

Для убедительности он провел ребром ладони по шее. Нет, каков головорез! Она выбивается из сил, чтобы спасти его не заслуживающую такого внимания шкуру, а он собирается зарезать людей, поставленных для ее охраны!

— Ты совсем с ума сошел, — возмутилась Сигрид.

— Тогда решай сама, — сказал Бес, поудобнее устраиваясь на ложе.

— Пока замок не угомонится, ты побудешь здесь, а потом исчезнешь из моей жизни. Во всяком случае до того момента, когда я сама приглашу тебя в гости.

Бес не возражал, судя по всему, постель Сигрид пришлась ему по душе. Он расположился на ней с таким видом, словно собирался провести здесь остаток дней.

— Ты мог бы пересесть в кресло или лечь на пол, — предложила ему Сигрид.

— Я не смерд, чтобы спать на полу, — обиделся Бес — Я владетель.

— Так, может, мне лечь на пол? Бес пожал плечами:

— Ложе широкое — пятерым хватит.

— Наглец! — задохнулась Сигрид от возмущения.

— Как хочешь, — равнодушно отозвался Бес и даже прикрыл глаза рукой, явно указывая на то, что менять решение не собирается.

— Боже мой, — простонала Сигрид, — и откуда эта лесная скотина свалилась на мою голову.

— Я владетель этого замка, — напомнил он ей вежливо, — и это ты у меня в гостях.

— Любезный хозяин должен был прежде всего озаботиться удобствами благородной дамы, а не валиться на постель, не потрудившись даже снять сапоги.

— Скажи пожалуйста, — удивился Бес — про сапоги я и впрямь забыл.

Сигрид осторожно присела на край ложа — не проводить же из-за этого хама целую ночь на ногах.

— Если ты хотя бы пошевелишься, — сказала она строго, глядя ему в глазах, — я закричу.

— Я буду лежать тихо-тихо, — пообещал Бес, — пока ты сама меня не позовешь.

Сигрид только фыркнула возмущенно, впрочем, его языка она как раз и не боялась, а на что-то более существенное он, конечно, не решится.

Глава 4 ОБЪЯСНЕНИЕ

Сигрид открыла глаза с первыми же лучами солнца, брызнувшими из окна. Бес безмятежно сопел рядом, откинувшись на спину. Оба меча лежали у него в изголовье, и он даже во сне не выпускал их из рук. Сигрид пришла в ужас, они все-таки уснули и проспали до самого рассвета. Ну, с меченого взять нечего, но она-то хороша. Что же теперь делать? Служанки вот-вот начнут стучаться в двери, куда она спрячет этого негодяя?

— Уже рассвело, — прошипела Сигрид. — Засоня ты, а не меченый.

Бес виновато засопел, что ни говори, а девчонка была кругом права — здорово он опростоволосился. Как все-таки сладко спится на владетельских пуховиках, так бы целую вечность с них и не поднимался, особенно если Сигрид будет рядом.

— Я думал, что ты меня хоть один раз поцелуешь, — сказал Бес — Все-таки целую ночь вместе провели.

Сигрид, ни слова не говоря, врезала ему ладонью по раскрасневшейся от сна физиономии, чтобы впредь знал, что можно говорить, а чего нет. И вообще с лесными хамами иначе нельзя, а то вообразят о себе невесть что.

Бес обиделся, и обиделся, к удивлению Сигрид, почти до слез, даже губы у него задрожали.

— Ну вот, — сказала она растерянно, — ты еще заплачь. Бес молча отошел к окну, вид у него был самый что ни на есть решительный.

— Погоди, — схватила его за руку Сигрид, — там же люди.

— Ну и пусть, — презрительно усмехнулся Бес, — пусть некоторые посмотрят, на что способны меченые.

— А тебе не приходило в голову, что твое появление из окна моей спальни будет выглядеть довольно странно. Хитрая улыбка заиграла на губах Беса:

— Меня не огорчит, если ты разругаешься с Гарольдом.

— Я так и знала, что ты негодяй, — Сигрид едва не заплакала.

Бес продолжал беззаботно улыбаться и даже поставил ногу в кожаном сапоге на подоконник.

— Я тебя поцелую, — зашептала испуганная Сигрид, — если ты будешь делать то, что я разрешу.

— Согласен, — Бес в ту же секунду убрал ногу и послушно отступил за портьеру.

Сигрид на мгновение прижалась к нему и скорее укусила, чем поцеловала в губы.

— Здорово, — сказал Бес, стараясь перебороть смущение, — но быстро закончилось.

Сигрид ничего не ответила и отошла к зеркалу поправляя растрепавшиеся волосы. Не то чтобы она заволновалась, но какое-то смутное недовольство собой почувствовала. Конечно, Бес всего лишь мальчик, но это довольно сильный мальчик, которого, наверное, небезопасно дразнить. А потом, у него очень властные губы, которые могут не только притянуть, но и удержать. Ей было приятно ощутить их своими губами, что было не совсем честно по отношению к губам Гарольда. Но нельзя же подобный глупый и детский поцелуй всерьез считать изменой.

Руки Беса вдруг опустились на ее бедра, она вздрогнула и обернулась, возмущенная его бесцеремонностью. И тогда он поцеловал ее прямо в сердитые губы, и этот поцелуй был таким долгим, что у нее перехватило дыхание и, наверное, поэтому закружилась голова. Он целовал ее открытую шею, где билась голубая жилка, и плечи, с которых вниз тонкая материя, и розовый сосок, который рвался навстречу его губам, а она все никак не опомниться и только шептала, вцепившись в черные волосы обеими руками, одновременно и притягивая, и отталкивая его голову:

— Бес, не надо, слышишь, не надо.

Она все-таки опомнилась и вырвалась из его жадных и ласковых рук, а может быть, это он отпустил ее. Сигрид испытывала в этот момент сладкий ужас, словно только что прошла по самому краю обрыва, но не сорвалась, а только почувствовала, как приятно было падать в объятия этого человека.

— Сумасшедший, — выдохнула она, хотя это было и не совсем верно — разум в первую очередь потеряла сама Сигрид Брандомская, невеста короля Гарольда, можно сказать, в одном шаге от брачного ложа и трона.

— Ну и пусть, — сказал Бес.

И снова воцарилось долгое молчание. Будь Бес поопытнее и понахальнее, ее падение непременно бы состоялось. Эта мысль почему-то не ужаснула Сигрид, а просто промелькнула в голове взъерошенной птицей и улетела невесть куда. Она даже не пыталась высвободить свои руки из его рук, а так и стояла в шаге от него, ощущая горячим лбом его частое дыхание.

— Сейчас сюда придут, — сказала совсем другая Сигрид, сохранившая, видимо, остатки разума.

Бес очнулся и отпустил ее руки. Она почувствовала и облегчение, и разочарование одновременно. И еще она почувствовала раздражение и стыд — как он посмел ее целовать?! Негодование Сигрид было так велико, что готовилось уже прорваться криком, но, к счастью, она сумела себя сдержать, поскольку поднимать шум было совсем не в ее интересах. Да и ничего ведь, в сущности, не случилось, абсолютно ничего. Надо немедленно спровадить лесного разбойника подальше и забыть эту глупую историю навсегда.

Меченый, бесшумно ступая, приблизился к окну. Сигрид подошла следом и остановилась у него за спиной. Он шеей и затылком ощущал ее дыхание, то самое дыхание, что еще минуту назад сливалось с его собственным. Теперь он не сомневался в ее любви. Это ведь ее пальцы ласкали его волосы, а губы жадно откликались на каждый поцелуй.

Богато разодетый конюх держал под уздцы красавца коня. Конь вел себя беспокойно, то и дело перебирал ногами и пятился назад. Дюжий малый едва с ним справлялся.

— Это конь Гарольда? — шепотом спросил Бес.

— Да.

Веселые огоньки загорелись в глазах меченого. Заскрипели ржавые цепи, подъемный мост начал медленно опускаться. Но прежде чем он опустился, Бес прыгнул из окна прямо в роскошное, отделанное серебром седло. Растерявшийся конюх отлетел в сторону.

— Меченый! — истошным голосом заорал кто-то. — Меченый в замке!

Но Бес был уже на мосту. На секунду он задержался, отыскивая глазами Сигрид, а потом огрел коня плетью и исчез, словно его и не было. Две стрелы запоздало просвистели ему вслед.

— А конь-то? — растерянно воскликнул конюх.

— Заткнись, — посоветовал ему Хафтур. — Раскрыл варежку.

— Но откуда он взялся?

— С крыши спрыгнул. Меченые ребята ловкие.

Брандомский был вне себя от бешенства. Были опрошены все слуги, все дружинники, и свои, и чужие, но так и не удалось выяснить, каким образом меченый проник в замок и где провел эту ночь. Смутные подозрения у благородного Бьерна появились еще вчера ночью, но если бы подобные подозрения появились еще в чьей-нибудь голове, то Брандомский снес бы ее без раздумий.

Старый владетель с грустью на лице выразил свое сожаление молодому королю. Однако Гарольд не выглядел расстроенным, происшествие его скорее позабавило.

— Не стоит огорчаться, дорогой Бьерн, — сказал он, дружески похлопывая хозяина по плечу. — Я поймаю этого негодяя и повешу его под твоими окнами.

Увидев входящую в зал Сигрид, король оставил расстроенного владетеля и поспешил ей навстречу. Девушка была необычайно свежа и хороша в это солнечное утро, словно распустившийся бутон розы, омытый росой.

— Мне очень жаль, — сказала Сигрид, придавая лицу с ответствующее случаю выражение, — это был прекрасный конь.

Однако ее сияющие глаза мало соответствовали печальным глазам. Гарольд не выдержал и расхохотался:

— Похоже, мне весь сегодняшний день придется выслушивать соболезнования.

— Я рада, что король так легко расстается с тем, чем владеет.

— О, далеко не всегда. — Лицо Гарольда стало серьезным. — За некоторые потери я готов мстить, и мстить жестоко.

— Не пугай меня, государь, благородство Гарольда Нордлэндского известно всем.

— Благородство часто оборачивается глупостью. Ты на это рассчитываешь, благородная Сигрид?

Сигрид смутилась и отвела глаза. Гарольд улыбался по-прежнему, но в уголках его четко очерченного рта появились жесткие складки.

— Ты так и не вспомнила имя того странного молодого человека, благородная госпожа? Мне показалось, что вы знакомы.

— Его зовут ярл Ульф Хаарский, — решительно произнесла Сигрид.

— Я знаю владетеля замка Хаар, но его зовут Грольфом.

— Ты, государь, всего лишь несколько дней в Приграничье, а я родилась в этих краях. Немудрено, что я знаю больше.

— Быть может, благородная госпожа назовет мне имя разбойника, укравшего моего коня?

— Он не разбойник, а нахальный мальчишка, которому едва минуло пятнадцать лет.

— Значит, я не ошибся: ты знакома и с ним?

— Я с ним не знакома, — соврала Сигрид, не моргнув глазом, — Просто видела из окна, как он вспрыгнул на твоего коня.

— И сразу же определила его возраст?

— Его знает одна из моих служанок.

— И как зовут этого героя?

— Бес. Он сын Тора Нидрасского, прежнего хозяина Ожского замка. Неудивительно, что мальчишка считает замок своим.

— И даже останавливается здесь на ночь, словно на постоялом дворе. Я могу повидать подругу этого малолетнего бандита?

— Нет, — отрезала Сигрид. — Я дала слово девушке. Если эта история дойдет до отца, то даже мое заступничество не спасет несчастную от расправы.

— В ваших краях жестокие нравы, но я рад, что эта история прояснилась. Я хотел бы повидать твоего друга меченого, того самого, который претендует на Хаарский замок.

— Он мой знакомый, а не друг. К тому же Ульф не меченый. У него отняли его дом, и он вправе требовать его обратно.

— Ого, как ты защищаешь просто знакомых, благородная Сигрид, воображаю, с каким пылом ты отстаиваешь интересы друзей.

— А разве король Гарольд не в их числе? В таком случае я готова отдать всю кровь до последней капли, чтобы заслужить честь называться его другом.

— Прекрасный ответ, — заметил подошедший ярл Норангерский. — Это больше, чем просто объяснение в любви.

Сигрид вспыхнула и, не сказав больше ни слова, быстро покинула зал. Гарольд с досадой хлопнул себя кулаком по бедру. Благородный Сивенд смущенно засмеялся:

— Честное слово, Гарольд, я не хотел тебе мешать. Король только рукой махнул — досада на его лице сменилась озабоченностью:

— Что ты выяснил о замке Хаар?

— Все владетели в один голос утверждают, что ярл Грольф вольно обошелся с древними обычаями.

— И никто ему не помешал?

— Помилуй, Гарольд, на одной чаше весов могущественный ярл, союзник Бьерна Брандомского, а на другой — мальчишка, на стороне которого только закон и обычай.

— Хотел бы я повидать этого Ульфа, — задумчиво проговорил король.

Благородный Сивенд замялся, закашлялся и виновато отвел глаза. Гарольд удивленно вскинул брови:

— Что-нибудь еще?

— Не очень приятные слухи. Поговаривают, что меченые похищали твою невесту и продержали ее несколько дней у себя.

Гарольд побледнел и сжал кулаки. В общем-то Норангерский, зная характер короля, ожидал подобной реакции, но все-таки почувствовал себя очень неловко в роли невольного доносчика. Но пусть уж Гарольд услышит неприятную новость из уст друга, нежели из уст врага. А то, что враги себя ждать не заставят, Сивенд не сомневался. Нордлэнд всегда славился злыми языками, и неприятности, случавшиеся в королевской семье, широко обсуждались всем Бургом. К тому же далеко не всем в Нордлэнде по нраву брак короля с Сигрид Брандомской. Еще один стимул к тому, чтобы разукрасить эту историю невероятными подробностями.

— Не надо торопиться, Гарольд. Возможно, это просто чьи-то козни.

— Теперь я догадываюсь, откуда она знает этих сопляков, а главное, почему так горячо защищает. Я поговорю с Бьерном и заставлю его сказать мне всю правду.

— Быть может, лучше поговорить с Лаудсвильским, он наверняка знает все.

— Мне противен этот холуй Храма, — поморщился Гарольд.

— Мне тоже, хотя он мой родственник.

— Извини.

— Пустяки. Просто Рекин всегда вкурсе всех происходящих в округе событий.

Гарольд лишь мрачно кивнул. Похоже, первая вспышка прошла без драматических последствий. Было бы очень обидно, если бы усилия многих людей, нацеленных на объединение двух земель, пошли прахом из-за того, что одна девица махнула подолом не там, где надо. Впрочем, и относительно подола пока что нет ничего, кроме слухов и сплетен, а потому Гарольду не стоит пороть горячку. Будем надеяться, что многоопытный Рекин сумеет дать разумное объяснение всей этой запутанной истории.

Лаудсвильский поднял глаза и пристально посмотрел на застывшего у порога Хафтура. Голова, обремененная подобным секретом, запросто может скатиться к подножию трона объединенного королевства Нордлэнда и Приграничья. К счастью, в этой седеющей голове оказались разумные мозги, которые не позволили языку распуститься и неподходящем для этого месте.

— Клянусь, — Хафтур даже перекрестился в приступе усердия, — я видел это собственными глазами.

— Благородный Бьерн будет огорчен.

— Поэтому я не рискнул сказать ему правду.

— Ты поступил правильно, Хафтур. Благородный Бьерн стареет, порой ему трудно сдерживать эмоции. Больше ни кто не видел?

— Пока все молчат.

Рекин кивком отпустил Хафтура. Каша заварилась крутая. Говорить или не говорить Бьерну? Вряд ли известие и том, что меченый провел ночь в спальне его дочери, доставит удовольствие дорогому другу. Зато оно заставит его подсуетиться. Благородный Бьерн размяк в последнее время, видимо, ожидание грядущих почестей ослабляет его волю. А с мечеными пора кончать. Кюрджи недоволен, кто-то усиленно подталкивает его в спину. И почему они так взъелись на этих молокососов? Караваны караванами, но есть за этим что-то еще? Боятся мести? Но меченых слишком мало, да и время терпит. Кюрджи намекал на реликвию Храма, находящуюся в руках меченых. Но неужели все дело в этой побрякушке?

Рекин в задумчивости прошелся по комнате. Остановился у зеркала и печально оглядел редеющую шевелюру. Годы уходят, а владетель Лаудсвильский по-прежнему на вторых-третьих ролях в этом мире. Может, зря поверил Кюрджи? Впрочем, место ему обещали завидное, да и поздно уже поворачивать коня.

— Король Гарольд, — доложил слуга и застыл в глубоком поклоне.

Лаудсвильский вздрогнул от неожиданности и резко отвернулся от зеркала.

— Извини, благородный Рекин, я, кажется, помешал твоим размышлениям.

— Всегда готов служить моему государю. А размышления мои самые прозаические: как быстро летит время, а вместе с ним улетают и волосы с головы.

Гарольд засмеялся. Хотя, к удивлению Рекина, король выглядел смущенным. Судя по всему, разговор, который он собирался начать, был ему в тягость, отсюда и неуверенность, совершенно не свойственная молодому владыке.

— До меня дошли слухи, — сказал Гарольд после паузы, — неприятные слухи...

— Кажется, я догадываюсь, о чем идет речь, — пришел ему на помощь Лаудсвильский. — Небольшое приключение благородной Сигрид в Ожском бору.

Гарольд вспыхнул и впился глазами в лицо Лаудсвильского, но тот даже бровью не повел. Собственно, этого разговора следовало ожидать, и очень хорошо, что король обратился за разъяснениями к Рекину, а не к приграничным сплетникам.

— Я думаю, что король волнуется напрасно, — сказал спокойно Лаудсвильский, — о меченых ходит дурная слава, но далеко не все слухи соответствуют действительности.

— Значит, это правда?

— Разумеется, но не думаю, чтобы невесте Гарольда Нордлэндского что-либо угрожало в Ожском бору. Меченый не трогает женщину меченого. И не было еще случая, чтобы кто-нибудь из них нарушил этот закон.

Глаза Гарольда холодно блеснули из-под густых ресниц:

— Ты, кажется, оскорбляешь мою мать, владетель Рекин.

— Я сказал только то, что сказал, государь: чести благородной Сигрид в Ожском бору не было нанесено никакого ущерба.

— А моей чести?

— Ты не только мужчина, благородный Гарольд, ты еще и король, и если на твоих землях бесчинствуют разбойники, значит, ты плохой хозяин.

— Приграничье еще не встало под мою руку, а уже предъявляет мне свои претензии? — на губах Гарольда заиграла жесткая улыбка.

— Хозяин должен сразу показать зубы, иначе никто не будет его уважать. Пострадала не честь мужчины, а честь короля, что, на мой взгляд, гораздо важнее. Не забывай государь, что меченые сотни лет владели Приграничьем, и в глазах многих они истинные хозяева этой земли.

— Но их всего лишь жалкая горстка?

— А хотя бы даже один — важен принцип, важно знамя, которое можно будет поднять во время мятежа. Двадцать лет назад Чуб, единственный уцелевший меченый Башни, а течение месяца вернул себе власть в Приграничье, и далеко не только силой. Привычка, государь, замечательная вещь.

— Но мне показалось, что местные владетели не питают любви к меченым?

— А ты полагаешь, государь, что они полюбят тебя? Гарольд засмеялся, глаза его теперь смотрели на Рекина значительно теплее. Впрочем, в своих способностях угодить молодому королю Лаудсвильский не сомневался. Тут важно было, чтобы разговор с самого начала стал доверительным. Надо сказать спасибо дорогому родственнику Сивенду Норангерскому, который посоветовал Гарольду обратиться за разъяснениями по столь щекотливому делу к человеку опытному и знающему Приграничный край как свои пять пальцев. Разумеется, такая услуга родственника обошлась Рекину недешево. Нынешней молодежи палец в рот не клади, если не хочешь потерять руку по самый локоть.

— Я знаю, что обо мне ходит много нелестных слухов, государь. Говорят, что я служу Храму, и даже то, что я двадцать лет назад выдал Труффинна Унглинского меченым, но далеко не все в этих сплетнях правда.

— Я знаю, что ты не выдавал Труффинна, — спокойно сказал Гарольд. — Это сделал Бент Хаслумский.

— Бент! — Лицо Рекина пошло красными пятнами. Идиот, какой же он идиот! Не смог сам додуматься до столь очевидной вещи. Бог ты мой, вся жизнь могла бы пойти по-другому, догадайся он тогда о роли Хаслумского в буржской трагедии. А сколько ему пришлось выслушать оскорблений по этому поводу, сколько было проклятий в его адрес. Пришлось ведь по сути бежать из Нордлэнда и — двадцать лет скрываться в этом диком краю. Конечно, он здесь не пропал, но каких высот он мог бы достичь, если бы не слава предателя, которая тащилась за ним по пятам все эти годы.

— Все это прошлое, — Гарольда позабавила реакция владетеля. — А как же Храм, благородный Рекин?

— Разве ты не видишь, государь, как оживилась жизнь в Лэнде, как расцвели ремесла. А это ведь только самое начало. Мы долго жили в изоляции и надо наверстывать упущенное.

— По-твоему, Храм не представляет опасности для Лэнда?

— Я этого не сказал. С Храмом следует держать ухо востро, но и прятаться от него за каменными заборами глупо.

— Ладно, — нахмурился Гарольд, судя по всему, слова владетеля произвели на него впечатление, — о Храме мы с тобой еще поговорим, благородный Рекин, а теперь вернемся к меченым. Мальчишка, угнавший коня, действительно сын Тора Нидрасского?

— Да.

— А второй?

— Ульф — внук благородного Гольдульфа Хаарского и сын одного из близких родственников владетеля Альрика Нидрасского, человека, безусловно, благородного. По обычаям Приграничья Ульф может претендовать на Хаарский замок.

— Ты, кажется, симпатизируешь этому щенку?

— А почему бы нет, государь? Мальчишка умен, а главное — он не меченый и очень хорошо это осознает.

— Пожалуй, я готов повидаться с этим молодым человеком, — Гарольд лениво поднялся с места. — Организуй эту встречу, благородный Рекин.

Лаудсвильский склонил голову, провожая государя до дверей. Разговор сложился даже, более удачно, чем он ожидал. Гарольду в уме не откажешь — сразу ухватил суть дела. Зря Бьерн подозревал будущего зятя в сентиментальности. Этот молодой человек рожден от Тора Нидрасского, но воспитан-то он Бентом Хаслумским, в коварстве которого Лаудсвильскому пришлось двадцать лет убеждаться на собственной шкуре. Нет, каков Бент, а? Предать своего лучшего друга, погубить сотню верных соратников и доживать жизнь в почете и уважении, переложив вину на плечи другого. Такого человека осуждать нельзя, перед ним надо просто снять шляпу.

Глава 5 УЛЬФ

Гарольд с удовольствием подставил лоб свежему ветерку, подувшему от озера Духов. Надо сказать, что с этого пологого холма открывался чудесный вид на Ожский замок. И. следует признать, было чем полюбоваться — настоящее логово крупного зверя, каковым, в сущности, и является благородный Бьерн. Говорят, что и предыдущий владетель этого замка был не слабее Брандомского в коленях. Да оно и понятно, случайных хозяев у такой крепости быть не может, как не может быть и случайного короля в Нордлэнде. Не все это понимают, намекая на пятно в происхождении своего государя, но давно уже пора скептикам уяснить, что владеют не по праву, а по силе. Кто достоин, тот удержит, а все остальное в данном случае уже не существенно.

— Наш новый знакомый не торопится, — обернулся Гарольд к спутнику.

— Лаудсвильский обещал, что Ульф будет, но, похоже, вежливость не самый ходовой товар в этом краю, — неодобрительно покачал головой Сивенд Норангерский.

— Как бы он не прихватил с собой десятка два своих дружков-головорезов, — негромко заметил Хафтур.

Десять сопровождавших Гарольда воинов расположились шагах в пятидесяти, на берегу небольшого ручья. Хафтур то и дело бросал в их сторону тревожные взгляды. По его мнению, дружинники короля вели себя уж слишком беспечно. Приграничье, это вам не Бург, здесь голову могут снять так быстро, что даже пот со лба стряхнуть не успеешь.

— Полноте, Хафтур, — усмехнулся Гарольд, — и я и владетель Сивенд вполне способны за себя постоять.

— Ты не знаешь меченых, государь, — вздохнул Хафтур.

— Не преувеличивай, старый ворчун. Три таких воина, как мы, справятся как-нибудь с десятком молокососов.

Хафтуру осталось только головой покачать, что он и с приличествующей случаю сдержанностью, дабы не раздражать своей неуступчивостью молодого короля.

— А вот, кажется, и наш знакомец, — улыбнулся Норангерский. — Как видишь, он прибыл в гордом одиночестве.

Благородный Сивенд не ошибся — это действительно был Ульф. Он рысью миновал поляну и одним махом взлетел на холм, подняв коня на дыбы в нескольких шагах от короля Гарольда, который невольно залюбовался ловким наездником.

— Приветствую тебя, меченый, — небрежно махнул рукой Гарольд в ответ на поклон Ульфа.

— Я не меченый, — холодно возразил Ульф, бросая на стороженные взгляды на Хафтура, норовившего зайти к нему в тыл.

— Разве слово короля не достаточная порука твоей безопасности? — осуждающе покачал головой Сивенд.

— Я верю только самому себе.

— Однако твои могущественные покровители хлопотали за тебя перед королем.

— Я не считаю Лаудсвильского своим покровителем, — надменно процедил сквозь зубы Ульф. — Он предложил мне встретиться с королем, я согласился.

— А ты не слишком вежлив, меченый, — прищурился Гарольд на дерзкого всадника. — Ты сидишь в седле, когда твой государь уже спешился.

— Я не меченый, — возразил Ульф. — И предпочитаю быть скорее невежливым, чем мертвым.

Он хмуро покосился в сторону дружинников короля, которые держали его под прицелами арбалетов.

— Что ты делал в замке вчера вечером?

— Хотел повидать одного своего родственника, — усмехнулся Ульф.

— Дерзость — не лучший способ добиться расположения сильных мира сего.

— Я не нуждаюсь ни в расположении, ни в покровительстве — я требую восстановления справедливости.

— Ты претендуешь на замок Хаар?

Ульф дернулся, словно его ударили. Гарольда такая реакция позабавила. Ульф был ему симпатичен дерзостью на грани отчаяния. Да и держался он неплохо, судя по всему, лесная жизнь не превратила его в дикого невежду. Пожалуй, его претензии на благородное происхождение были обоснованны, но замок и земли, это другое дело.

— Это мой замок, — почти крикнул Ульф. — Им владел мой дед, ярл Хаарский, потом моя мать, потом мой старший брат, Тор Нидрасский, который завещал этот замок мне.

— Но у Тора Нидрасского, как я слышал, есть сын?

— Бес согласен с волей отца. Ярл Грольф не имеет на мой замок никаких прав. Я, пожалуй, знаю еще одного человека, который мог бы претендовать на Хаар, но не стану называть его имя вслух, — Ульф насмешливым взглядом окинул присутствующих.

Хафтур отвернулся, старательно затягивая и без того затянутую до упора подпругу. Сивенд Норангерский с интересом разглядывал ближайший куст, словно искал там затерявшуюся с прошлого года ягоду. Гарольд хмурился. Дерзость лесного молодчика переходила все разумные пределы, но в его поведении был очевидный надлом, словно Ульф прыгнул вниз с головокружительной высоты и не ждет для себя ничего хорошего там, внизу.

— Вряд ли Грольф Агмундский легко расстанется с Хаарским замком. На что же ты рассчитываешь?

— А разве долг короля не в том, чтобы восстановить справедливость?

— А разве долг вассала не в том, чтобы верно служить государю? — усмехнулся Гарольд. — Как видишь, мы с тобой оба плохо справляемся со своими обязанностями.

— Выполни свой долг, король Гарольд, и я честно выполню свой.

— А почему бы тебе не сделать первый шаг, — предложил Сивенд. — Поступай на службу, и тогда у государя появится повод восстановить попранную справедливость. Пока же ты просто лесной разбойник с немалым количеством грехов.

Предложение Гарольда не явилось для Ульфа полной неожиданностью. Владетель Рекин через своего человека намекал ему на возможность вернуться в большой мир, а не гнить заживо в Ожском бору. Для меченых Ульф был, есть и будет чужаком. Это он понял давно, еще в детстве. Нельзя сказать, что его это сильно огорчало. Он не питал симпатий ни к кому из своих случайных сожителей по лесной крепости, кроме разве что Беса. Но Бес был его племянником, так же, как, впрочем, и молодой человек, перед ним сейчас, поразительно похожий на Тора Нидрасского, каким запомнил его Ульф. Но Гарольд обладал властью, которой никогда не будет обладать Бес. В его силах было вернуть Ульфу утраченное положение в обществе. Вот только согласится ли он сделать это из одного только родственного расположения, или от Ульфа потребуют жертвы? Последнее было более чем вероятным. В конце концов, королю Гарольду не за что любить своего нового родственника, хотя бы потому, что и этот родственник не очень-то расположен к нему.

— Хорошо, — сказал Ульф, глядя прямо в глаза Гарольда, — я согласен.

Весть о поступлении Ульфа на службу к королю прозвучала для Приграничных владетелей как гром среди ясного неба. Пожалуй, только Рекин Лаудсвильский был в курсе событий, но не спешил делиться знаниями со старыми друзьями. Пусть поволнуются, им это полезно, да и проще будет потом договориться. Поскольку Лаудсвильский стоял у истоков интриги с Ульфом, он был кровно заинтересован в ее успешном завершении.

— Мальчишку следует убрать, — стоял на своем Грольф Агмундский, измеряя комнату толстыми ногами. Его оплывшее за последние годы тело вяло колыхалось в такт претендующим на решительность шагам. Бьерн Брандомский тяжело дышал в своем кресле, борясь с подступающим кашлем и прислушиваясь к нарастающей боли в груди.

— Неизвестно, как король Гарольд отнесется к смерти вновь обретенного родственника, — хрипло сказал он и бросил на Грольфа недовольный взгляд.

— Король слишком горд, чтобы признать отцом авантюриста.

— Вслух, конечно, не признает, — согласился Рекин, — но в чужую душу не заглянешь.

— Гарольд должен быть нам благодарен за тот кусок, который мы бросили к его ногам.

Брандомский засмеялся и закашлялся одновременно:

— Полно, благородный Грольф, кто будет долго помнить об уже оказанной услуге? Мы славно поработали во славу нордлэндской короны, но и себя при этом не забыли. У всех нас есть интересы в Бурге, и ссориться с королем нам сейчас не с руки.

— А что ты предлагаешь? — Ярл Грольф перестал на конец метаться по комнате и присел к столу багровый от жары и распиравшего его бешенства.

— Почему бы нам не приручить Ульфа? — негромко заметил Лаудсвильский.

— Вот ты и приручай. — Ярл побагровел еще больше, казалось, что кожа его лица вот-вот лопнет под напором прихлынувшей крови, обрызгав собеседников. Рекин даже отодвинулся на всякий случай в сторону от взбесившегося Грольфа. Нет слов, отдавать всегда тяжелее, чем брать, но к чему так себя распалять — все в этом мире преходяще.

— Ульф хорошего рода, — мягко сказал Лаудсвильский, кося глазом в сторону неуравновешенного друга, — молод, неглуп, король Гарольд уже выказал ему свое расположение, а у ярла Грольфа две дочери на выданье...

— Почему бы тогда и тебе, владетель, не вернуть Ингуальд законному хозяину вместе со своей дочерью в придачу, — фыркнул Грольф.

— Мои дочери еще малы, ярл, но я подумаю над твоим предложением.

— Почему бы Бьерну не отдать дочь Бесу вместе с Ожским замком, благо, как говорят, молодец хоть куда, десяти Ульфов стоит.

Рекин поморщился, как от зубной боли, а Брандомский побагровел от гнева.

— Я пошутил, дорогой друг, — спохватился Грольф. — Но согласитесь, что ваше предложение не лезет ни в какие ворота. Вы сохраните свои земли, и только я один окажусь в проигрыше.

— Ты получишь зятя, дорогой друг, — пошутил Рекин, едва не испортив все дело. Ярл вскочил на ноги, и только вмешательство Брандомского предотвратило ссору.

— У меня есть земли неподалеку от твоего Агмундского лайка, ярл Грольф, я уступаю их тебе взамен Хаарских.

Пораженный ярл Агмундский едва не уселся мимо кресла. Рекин тоже был потрясен не меньше: владетель Брандомский, хитроумный Бьерн, отдавал свои земли! После этого следовало ждать по меньшей мере конца света.

— Конечно, они не столь обширны, как Хаарские, но удачно расположены, не так ли, благородный Грольф?

Агмундский едва нашел в себе силы, чтобы кивнуть в знак согласия.

— Еще одно условие, благородные владетели: меченые должны исчезнуть с лица земли прежде, чем я обрету вечный попой, — Бьерн улыбнулся побелевшими губами. — Я дал клятву стереть Башню с лица земли и не хочу выглядеть в глазах Господа клятвопреступником.

Брандомский закашлялся, и Рекин подумал, что Богу, видимо, не слишком долго оставалось ждать прихода хитроумного Бьерна.

— На таких условиях я согласен, — сказал Грольф.

— Осталось договориться с Ульфом, — покачал головой Лаудсвильский. — Мальчишка упрям.

— В таком случае ему придется умереть просто Ульфом, — жестко усмехнулся Брандомский.

Лаудсвильский и Агмундский облегченно вздохнули — перед ними сидел прежний Бьерн, жесткий и неуступчивый.

— Я поговорю с Ульфом, — пообещал Лаудсвильский. — Будем надеяться, что мальчишка не окажется дураком.

Глава 6 ПЕЩЕРА

Отсутствие Ульфа не слишком обеспокоило Беса. Ульф и раньше исчезал надолго. Мысли Беса были заняты другим: желание побывать еще раз в Ожском замке не покидало его с того момента, когда копыта украденного коня простучали по подъемному мосту. Ему казалось, что та ночь и особенно утро многое изменили в его отношениях с Сигрид. Бес ежедневно кружился возле Ожского замка, рискуя напороться на засаду, и ни предостережения Ары, ни насмешки Улы не могли его остановить. Несколько раз Бесу удавалось увидеть Сигрид издалека, но она была окружена целой тучей всадников. Бес от досады кусал губы, но привитая с детства осторожность мешала броситься в омут очертя голову.

Он поправил мечи и уже готов был вскочить в седло, когда его остановил повелительный взгляд матери. Бес хоть и неохотно, но подчинился. Когда Данна смотрела на него как сейчас, лучше было с ней не спорить. И Бес покорно побрел за матерью, тяжело вздыхая и всем своим видом выражая крайнюю степень неудовольствия. Иногда ему удавалось тяжелыми вздохами добиться ее сочувствия и отвертеться от неприятных обязанностей, но сегодня Данна не была расположена к жалости, а, возможно, дело было настолько серьезным, что не стоило брать в расчет мальчишеские хитрости.

Данна шла легким пружинистым шагом, и Бес, путаясь ногами в высокой траве, едва поспевал за ней. В том, что мать идет к пещере, он почти не сомневался. Была, правда, робкая надежда, что чаша сия хотя бы сегодня минует его, но, кажется, этой надежде не суждено было сбыться. Данна обернулась и бросила на сына недовольный взгляд. Бес заторопился. Лаз в пещеру был слишком узким, и Данна протиснулась в него с трудом. Бес же застрял, зацепившись мечами за выступающие камни. Данна нетерпеливо оглянулась и одним ударом острого ножа перерубила ремни. Мечи со звоном покатились по камням, и Бес скорее не вошел, а упал в пещеру. Здесь было темновато, лишь слабый солнечный лучик, проникавший откуда-то сбоку, позволял видеть стены и два больших валуна на берегу черного водоема. Как далеко тянулась эта пещера, Бес не знал. Он, как ни старался, не мог разглядеть даже ее свода, тот терялся в непроглядной тьме. Когда он первый раз очутился здесь глупым мальчишкой, то попытался проверить, как далеко разносится эхо, завопив дурным голосом. За что получил от матери трепку. В этой пещере шуметь не полагалось, он это запомнил и больше глупых попыток не предпринимал.

Данна сбросила с себя одежду и аккуратно сложила ее на валун. Бес последовал ее примеру, с отвращением глядя на воду. Он по опыту знал, что в эту пору она нестерпимо холодна. Данна крепко ухватила его за руку и первая ступила в подъемное озеро. У Беса перехватило дыхание, и он закрыл глаза. В этот момент самым умным было не барахтаться, а целиком положиться на мать. В первый раз Данна несла его на руках, и он до сих пор помнил, какого страха натерпелся, пытаясь найти хоть какой-то просвет в этой непроглядной тьме. Водоем был довольно глубоким, спертый воздух раздирал легкие, но Бес все так же спокойно шел за Данной, повинуясь движению ее руки. Сколько продолжался этот переход, Бес не знал, но он знал другое: находиться столько времени под водой не может никто, кроме Данны и его самого. И вряд ли кто-нибудь сможет пройти по этому пути вслед за ними.

Никто ничего не знал об этой пещере, даже Ула. Бес как-то неосторожно сболтнул лишнее и до сих пор помнил, как округлились от удивления глаза сестры. Тогда он обернул все в шутку и больше никогда и никому о своих подземных приключениях не рассказывал.

Дно водоема стало медленно подниматься вверх, и Бес с наслаждением полной грудью вдохнул свежий, пахнущий лесом и грозой воздух. Данна уверенно ориентировалась в темноте, безошибочно выбирая дорогу среди нагромождения каменных глыб. Бес тоже неплохо видел в темноте, но предпочитал держаться за матерью, полностью доверяясь ее безошибочному чутью.

Наконец Данна остановилась и выпустила руку Беса. В пещере было довольно прохладно, и Бес, дрожа всем телом, опустился на влажный камень. Данна зажгла огонь в очаге, но Бес не испытал по этому поводу особой радости. Неровные отблески пламени заиграли на стенах, высвечивая то один неподвижный лик, то другой. Бес уже не раз видел эти странные каменные лики и питал к ним чувства, близкие к отвращению.

Данна бросила в огонь горсть желтого порошка, и пещера немедленно заполнилась клубами удушливого дыма. Бес закашлялся, согнулся пополам и стал медленно сползать с камня на землю. Данна подхватила сына и удержала на коленях. Глаза Беса закрылись, он дышал тяжело и прерывисто, пот градом катился по его побелевшему лицу. Данна сжала ладонями его виски, и Бес почти сразу успокоился. Каменные идолы перестали кружиться перед глазами. В клубах дыма возникло вдруг лицо Сигрид, она что-то говорила человеку, стоявшему спиной к Бесу. Человек обернулся, и Бес узнал Ульфа. И еще одно лицо он увидел, правда, не так отчетливо, как лица Ульфа и Сигрид. — Бес догадался, что это Гарольд, его соперник и нордлэндский король. А еще Бес увидел сожженную крепость и тучу воронья над ней. И крест, с привязанной к нему фигурой женщины, лица которой он увидеть не захотел, а закричал от ужаса и боли. И сразу видение исчезло, и появилось лицо человека, странно похожее на лицо Гарольда, но этот человек был почему-то в черном берете меченого. А кругом мелькали еще какие-то лица, которые Бес старался и не мог запомнить. И в самом конце возникла дорога, и три силуэта на ней, медленно растворяющиеся в подступающих сумерках.

Бес медленно приходил в себя, с трудом продираясь сквозь тяжелый грязно-желтый туман, целиком заполнивший его сознание. Дым рассеялся, хотя огонь в очаге еще пылал. Каменные идолы равнодушно пялили на Беса свои пустые глазницы, и он содрогнулся от отвращения.

— То, что я видел, обязательно случится?

Данна отрицательно покачала головой, и Бес вздохнул с облегчением — видения видениями, а жизнь жизнью, так и должно быть.

— Я видел Ульфа рядом с Гарольдом и дорогу, а шли по той дороге Ара и Ула.

— Почему ты кричал?

— Мне было страшно. Все вокруг сгорело, остался один пепел.

— Ты должен был досмотреть до конца.

— Нет, — Бес отчаянно затряс головой, — я не хочу. Данна ласково погладила сына по щеке и вздохнула.

Вил у нее был задумчивый, даже озабоченный, но какую информацию она почерпнула из его видений, Бес не знал, Да и не хотел над этим задумываться.

Обратный путь не показался Бесу ни трудным, ни долгим, он не почувствовал даже обжигающего холода подземного водоема, столь страшившего его в начале пути. Возможно, это не выветрившийся из головы желтый туман мешал ему воспринимать мир во всех его неприятных проявлениях. Так или иначе, но они возвратились на то самое место, с которого начали свое нелегкое путешествие. Бес вновь ощутил пронизывающий холодок и стал торопливо одеваться. Ремни были безнадежно испорчены острым ножом Данны, и он, покачав головой, укоризненно взглянул на мать. Но Данна не обратила внимания на молчаливый упрек сына. По-прежнему задумчивая, она смотрела поверх его головы и выжимала рукой влагу из густых и длинных волос. Бес махнул рукой и полез из пещеры на свежий воздух. Яркий солнечный свет ударил ему в глаза, и он невольно попятился. Данна легко подтолкнула его ладонью в спину.

Теперь уже Бес шел впереди, внимательно поглядывая по сторонам и на всякий случай не выпуская мечей из рук. Данна поравнялась с сыном, и Бес с удовольствием отметил, что едва ли не на полголовы возвышается над нею. Он тут же не преминул самодовольно ей об этом сообщить. Данна улыбнулась на его похвальбу, а потом ловкой подсечкой сбила сына с ног. Бес неуклюже бухнулся на мягкую траву и растерянно захлопал длинными ресницами.

— Эх ты, воин, — Данна помогла ему подняться, на секунду прижав его голову к своей груди. Бес был смущен. Хорошо хоть никто не видел этого падения — смеха потом было бы, не отбиться.

Первым, кого увидел Бес, войдя в дом, был Кон. Молчун тяжелой глыбой нависал над столом, глядя на вошедших круглыми немигающими глазами. Это Кон учил Беса владеть мечами, стрелять из арбалета и еще многому другому, но он все-таки недолюбливал молчуна, хотя и не высказывал своих чувств в открытую. Молчуны часто покидали крепость по своим делам. Беса эти отлучки мало волновали, но вот их возвращение почти всегда приносило какую-нибудь неприятность. Бес догадывался, что Данна и Кристин, да и другие женщины, относятся к молчунам прохладно, но даже не пытался выяснить причину этой неприязни, тем более странной, что без помощи молчунов женщинам не удалось бы сохранить своих детей в тяжелые годы, когда, казалось, весь мир объединился, чтобы стереть меченых с лица земли.

Молчун коротко кивнул Данне и протянул Бесу руку. Рука у молчуна была сильная и шершавая от затвердевших мозолей. Судя по всему, этому человеку немало пришлось потрудиться на своем веку. Кон пристально посмотрел на Данну, словно ждал от нее ответа, но та лишь молча кивнула головой.

— Гарольд прислал ответ, — сказала Кристин. — Он не желает знаться с лесными разбойниками и грозит расправой, если мы не прекратим вылазки.

Лицо Кристин исказила гримаса, казалось, она вот-вот заплачет. Рухнула последняя надежда, которой они жили все эти годы.

— Этого следовало ожидать, — поморщился Кон. — И дело тут не в Гарольде. Мы меченые, и уже одним своим присутствием мешаем Нордлэнду утвердиться в этих краях. Гарольд нам помогать не станет — мы у него как кость в горле, которую не переварить, не выплюнуть. Рано или поздно, но они до нас доберутся.

— Так что ты предлагаешь? — почти простонала Кристин.

— Нужно уходить из Лэнда в Большой мир, каким бы страшным он ни казался.

— Наши мужья уже остались там, — покачала головой Кристин, — а ты предлагаешь отправить туда и наших детей.

— Я предлагаю провести серьезную разведку, найти союзников в Большом мире и посчитаться и с Храмом, и с владетелями. Сидя на месте, мы ничего не добьемся.

— Я согласна, — сказала Данна, не поднимая головы. Кристин бросила на подругу встревоженный взгляд, но ничего не спросила, а только безнадежно махнула рукой.

— Со мной пойдут Ара и Бес, — повеселел молчун. — К зиме мы постараемся вернуться.

— Нет, — сказал вдруг Бес треснувшим голосом, — я никуда не пойду.

Он обвел присутствующих сердитыми глазами. Почему нее и всегда решают за него, словно он сопливый мальчишка, не имеющий головы на плечах.

— Сет умер неделю назад, — сказал грустно молчун, — нас осталось только четверо, но и мы уже далеко не молоды. Я должен отомстить, пока еще есть силы, и предпринять попытку возродить Башню. Последнюю попытку.

— Зачем же уходить?! — возмутился Бес — Здесь наша земля, и мы возродим на ней Башню. Разве можно полагаться на чужих?

— На своих полагаться тоже не стоит, Бес, — горькая улыбка появилась на губах Кристин.

— Я пойду с Коном и Арой, — сказала вдруг Ула. — А тебя, Бес, не родная земля держит, а юбка.

Бес вспыхнул от гнева и сжал кулаки, но Ула только засмеялась и потрепала брата по пышной шевелюре.

— Пойдут Ара и Ула, — высказала свое мнение Данна. — А Бес еще мальчик, ему трудно будет на чужой стороне, и тебе, Кон, с ним будет трудно, он не умеет притворяться и хитрить, а там без этого нельзя.

— Пожалуй, ты права, — неожиданно легко согласился Кон, — так действительно будет лучше.

Бес едва не заплакал от обиды, похоже, все считали его неразумным ребенком. Он поднялся и, не говоря ни слова, выскочил из сруба, хлопнув дверью на прощанье. Вороной скосил глаза на рассерженного хозяина и взял с места раз машистой рысью. Ничего, Бес еще покажет им всем, чего он стоит на самом деле. А Кон не прав — нельзя построить Башню на чужой земле, бросив свою собственную на произвол судьбы. Меченые — это не листья, оборванные ветром, где упали, там и хорошо.

Глава 7 БРАТЬЯ

Лаудсвильский с большим интересом присматривался к собеседнику. Ульф, безусловно, видный парень, и ярл Грольф, скорее всего, не прогадал с зятем. Мощный раз ворот уже совсем немальчишеских плеч и сильные, привыкшие к оружию руки — такой сумеет сберечь свои земли от настойчивых претендентов на чужое добро. А ярл Агмундский за долгую жизнь нахапал немало. Этот молодой человек с суровыми холодными глазами для стареющего Грольфа просто находка. Вот только какая польза Рекину Лаудсвильскому от чужого счастья? А умные люди нужны, ох как нужны. Умные и сильные. Благородный Бьерн стареет, он достиг всего, о чем мечтал. На ярла Грольфа и раньше особо полагаться не приходилось, а теперь и подавно — будет дремать весь день у камина, пока жареный петух не клюнет. А этот молод, неглуп, честолюбив, намаялся в нищете и изгнании. Покажи ему только цель да личную выгоду — зубами рвать будет. Важно только, чтобы молодчик твердо уяснил, из чьих рук он получает свое счастье.

Ульфу не слишком понравился бесцеремонный взгляд владетеля. Да и хитрое некрасивое лицо гостя не внушало ему доверия, не говоря уже о делах Лаудсвильского, о которых он тоже был наслышан.

— Ярл Хаарский не размалеванная кукла в дешевой лавке, которую собираются купить. Если владетель Лаудсвильский пришел по делу, то давно пора его изложить.

— Ты, кажется, считаешь, что замок Хаар принадлежит тебе?

— Мне обещал его король Гарольд.

— Хаар принадлежит не королю, а ярлу Грольфу Агмундскому, и только от него зависит, передать замок в твои руки или оставить себе.

— Не отдаст добром — возьму силой. Лаудсвильский рассмеялся:

— Неужели ты думаешь, что Гарольд Нордлэндский станет ссориться с могущественными владетелями Приграничья из-за лесного бродяги. В лучшем случае ты можешь рассчитывать на небольшой клочок земли с десятком нищих душ. Гарольда окружают сотни людей и у каждого на устах одно слово — дай. И эти люди, в отличие от тебя, имеют могущественных покровителей, а то и по нескольку десятков мечей в крепких руках, способных подтвердить просьбу хозяина хорошим ударом.

Ульф задумался, легкая тень набежала на его лицо. В словах владетеля было слишком много правды: далеко не все зависело от короля Гарольда. Его власть в Приграничье была еще зыбкой и в основном держалась на расположении к нему могущественных владетелей, это Ульф успел заметить. Конечно, Гарольд не прочь поддержать родственника — верные люди понадобятся ему в Приграничье, и очень скоро, но на разрыв с владетелями он не пойдет. Ссора с Брандомским, это разрыв с Сигрид и, как следствие, утрата Приграничья. Даже если бы Гарольд решил поставить все на карту, ему бы наверняка помешали.

— Ты знаешь, кто убил твоего отца?

Вопрос прозвучал неожиданно и вразрез с начатым разговором. Ульф удивленно вскинул глаза на Лаудсвильского — к чему это тот затронул столь основательно забытую всеми тему?

— Ходили разные слухи, — небрежно бросил Ульф.

— Не в интересах Тора было рассказывать тебе правду.

— Ты говоришь загадками, владетель, — Ульф сделал попытку приподняться, явно намекая тем самым на окончание разговора, — а у меня нет желания их разгадывать.

— Твоего отца убил Тор Нидрасский, — отрубил Рекин.

Ульф вздрогнул и застыл на полусогнутых ногах, опираясь побелевшими руками на подлокотники, глаза его закрылись, губы плотно сомкнулись, и он медленно опустился в кресло.

— Твои слова требуют доказательств, благородный Рекин, — сказал он спокойно после недолгого молчания.

И это было все. Лаудсвильский, ожидавший куда более сильной реакции, с невольным уважением посмотрел на Ульфа: да, этот далеко пойдет, особенно если умные люди помогут.

— Твой отец был сторонником ярла Гоонского, он мешал Чубу и его меченым. К тому же у него была связь с Гильдис Хаарской, твоей матерью. Это не нравилось Тору, который считал твоего отца плебеем и выскочкой. В одну из темных ночей двадцать один год тому назад, Тор вызвал твоего отца во двор замка, а там его уже поджидали меченые. Убийство произошло на глазах Гильдис, и она этого не выдержала. Хотя не исключаю, что ей помогли умереть. Будь жива Гильдис Хаарская, Данна никогда не стала бы женой Тора. Так ты остался сиротой. Тор только один раз попытался вырваться из лап Ожской ведьмы. Он уехал в Бург и там встретился с королевой Ингрид, матерью Гарольда, а потом все стало на свои места. Твой брат, Ульф, был великим воином, но есть сила, над которой мечи не властны. И ты это знаешь, пожалуй, лучше меня. Разве не Данна заправляет всем в Ожском бору? Я удивлен, что тебе удалось вырваться из ее рук на волю.

— Что ты хочешь от меня? — процедил сквозь зубы Ульф.

— Ничего, — пожал плечами Лаудсвильский. — Просто считаю своим долгом помочь сыну человека, с которым плечом к плечу боролся против меченых.

— Похвальное бескорыстие, — криво усмехнулся Ульф.

Лаудсвильский пропустил издевку мимо ушей. Мальчишка был явно потрясен свалившейся на него разгадкой страшной тайны, но держался на редкость достойно. Не многие из тех, кого Рекин знал, могли перенести удары судьбы с таким самообладанием.

— У ярла Грольфа нет сыновей, зато есть дочь. В наше время трудно найти человека, которому можно без страха доверить дело своей жизни, а Грольф Агмундский немало потрудился на своем веку. Мне кажется, я мог бы представить ярлу достойного кандидата.

— Я подумаю, — сказал Ульф и резко поднялся.

— Я уверен, что мы договоримся, — бросил ему вслед Рекин.

Сигрид согласилась на прогулку неохотно, но и отказать Гарольду у нее не хватило смелости. Король был чем-то сильно расстроен и нервно теребил кожаные перчатки, бросая на девушку почти недружелюбные взгляды. Во всяком случае, он мало походил на того влюбленного человека, который уверенно вступил в Ожский замок несколько дней тому назад. Сивенд Норангерский смущенно покашливал у него за спиной. Мрачный Ульф с кривой, словно приклеенной к губам усмешкой стоял поодаль. Владетель Бьерн настаивал на охране, но Гарольд только посмеивался. Сигрид равнодушно слушала их спор. Сама она ничего не боялась, но мысль о Бесе слегка беспокоила ее. Мальчишка наверняка кружил поблизости от замка, и Сигрид не хотелось сталкиваться с ним лицом к лицу в присутствии Гарольда.

Гарольд помог Сигрид сесть в седло, вежливая улыбка играла на его губах, но руки с такой силой стиснули бока девушки, что Сигрид вскрикнула. Гарольд извинился, холодно поблескивая зелеными глазами. Беззаботная прогулка не удалась. Гарольд помалкивал, а Сигрид никак не могла подобрать нужного тона для разговора по душам.

— Он наверняка где-то здесь, — сказал Ульф и покосился на Сигрид.

У девушки защемило сердце — речь, конечно, шла о Бесе. Но зачем этот негодный мальчишка понадобился Гарольду? Ей вдруг захотелось вернуться, но не хватило смелости высказать это желание вслух.

— Скорее всего, это произошло здесь, — сказал Ульф, — но лучше тебе расспросить благородную Сигрид.

Сигрид вспыхнула и отвела глаза. Ульф ошибся, но со всем ненамного. Однако каким же неблагодарным негодяем оказался этот лесной бродяга, а она зачем-то просила за него у Гарольда.

— И мальчишка один убил шестерых воинов? — удивился Норангерский.

— Их было трое, — пояснил Ульф. — Бес, его сестра Ула и еще один меченый по имени Ара. Последний большой друг Рекина Лаудсвильского, причем настолько благородный, что позволяет бездомному владетелю жить в своем замке.

Сивенд засмеялся, но, перехватив взгляд короля, тут же оборвал смех. Гарольд был чем-то сильно недоволен, хотя и пытался скрыть скверное настроение, что, впрочем, ему плохо удавалось.

— Я попала к ним не по своей воле, — голос Сигрид чуть дрогнул, — и не понимаю, почему я должна оправдываться?

— Никто не ждет от тебя оправданий, — резко откликнулся Гарольд, — но мне надоели намеки по адресу матери, и я не потерплю, чтобы даже тень подозрений пала на жену. Я не желаю, чтобы меченые заглядывали в окна твоей спальни, — Сивенд и Ульф предусмотрительно отстали, оставив влюбленную парочку наедине.

— Ты сошел с ума, Гарольд, я же говорила тебе, что он приходил не ко мне.

— Жаль, Сигрид, что ты не удостаиваешь откровенности жениха и короля.

Стрела просвистела мимо лица Сигрид, во всяком случае, ей так показалось, и сбила шляпу с головы Гарольда. Сивенд и Ульф, настегивая коней, уже спешили на помощь королю. И только на Гарольда случившееся не произвело особенного впечатления.

— Легок на помине, — сказал он со странной улыбкой. Бес, как ни в чем не бывало, выехал из кустов, дружелюбно помахивая вновь заряженным арбалетом.

— Странная манера заводить знакомство, — Гарольд продолжал улыбаться, но рука его словно невзначай опустилась на рукоять меча.

— Я избавил тебя от необходимости снимать шляпу, — Бес чуть прикоснулся рукой к берету, что, видимо, означало приветствие, — кажется, это не в привычках нордлэндских королей.

— Любезность за любезность, — сказал подоспевший Норангерский, — а не снять ли нам берет с этого молодого человека вместе с головой?

В ответ на столь недвусмысленное предложение Бес вы разительно покачал арбалетом.

— У меня к тебе только один вопрос, приятель, — Гарольд небрежно потрепал своего коня по шее, — что ты делал ночью в Ожском замке?

Бес смутился и отвел глаза. Рассерженная Сигрид хлестнула коня плетью и, бросив на Гарольда уничтожающий взгляд, поскакала прочь.

— Проводи, — бросил король Норангерскому. Сивенд замешкался, не уверенный в том, что оставляет короля в приличной компании.

— Ничего, — улыбнулся Гарольд. — Мы люди свои. Норангерский, ни слова не говоря, бросился догонять.

Сигрид, хотя на душе у него скребли кошки. Гарольд слишком уж часто рисковал головой, и риск этот далеко не всегда был оправданным.

— Ульф женится на дочери ярла Агмундского и в приданое получает замок Хаар. С твоей стороны возражений не будет?

Бес удивился неожиданному известию, на его мальчишеском лице появилось растерянное выражение. Он покосился на Ульфа и почесал затылок.

— Ульф и без того ярл Хаарский, но если он хочет получить вдобавок и девчонку, то это его дело.

— А разве ты не хочешь?

Бес покраснел и покосился в сторону Ожского замка.

— Сигрид твоя невеста.

— Что не помешало тебе залезть в окно ее спальни, — сказал Гарольд с улыбкой, от которой Ульф похолодел.

— Это она тебе рассказала?

— Допустим, но ты не ответил на мой вопрос.

Ульф раскрыл было рот, но тут же его и закрыл, перехватив бешеный взгляд Гарольда. Бес, наивный дурачок, сам лез в расставленную для него ловушку.

— У меня свои счеты с владетелем Брандомским.

— Разве его дочь не любит тебя?

— Я в ее любви не уверен, — честно признался Бес — К тому же Бьерн убил Эйрика Маэларского, и я поклялся отомстить за него.

— Времена беззакония прошли, — махнул рукой Гарольд. — Кровь тогда лилась рекой, и трудно сейчас сказать, кто тогда был виноват больше. Брандомский не лучше, но и не хуже других. А у нас с тобой есть общий враг — Храм. Мне нужны твои люди здесь, как прикрытие от стаи. А потом мы доберемся и до храмовиков.

— Я готов драться с Храмом, — сказал помрачневший Бес — Я должен отомстить за погибшего отца.

— Этот человек был и моим отцом. Или ты думаешь, что Гарольду Нордлэндскому незнакомо слово «честь»?

— Одного замка на границе будет мало. Придется разрушить крепость храмовиков, а это откроет путь стае и кочевникам.

— Мы выкупим Ингуальд у РекинаЛаудсвильского. Ему уже давно пора на покой, а граница — место беспокойное.

— А Сигрид? — спохватился Бес — Ты уступишь мне свою невесту?

— В Бурге много девушек, — фальшиво улыбнулся Гарольд, — и все они к услугам короля Нордлэнда.

Бес засмеялся. Гарольд смотрел на брата странными глазами, в которых не было ни симпатии, ни теплоты. Ульф перехватил этот взгляд и опустил голову. Бес был обречен, в этом у него уже не было сомнений. Он был слишком доверчив, этот мальчишка, для жестокого мира, в котором ему предстояло жить. Слишком много времени он провел в лесу среди тех, кому не нужно было притворяться. Бес был обречен с той самой минуты, когда дьявольская отметина появилась на его теле. Меченым на этой земле больше нет места. А Ульфу следует позаботиться о самом себе, чтобы водоворот не увлек его на самое дно вместе с обломками давно разбитой лодки. Быть — может, Гарольд не станет убивать Беса, особенно если об этом его попросит Ульф? Запрячет куда-нибудь подальше, пока все стихнет, а там видно будет... Кому опасен один человек, пусть даже и меченый?

— Я не могу решить этот вопрос сам, — нахмурился Бес.

— Никак не можешь оторваться от материнской юбки? — усмехнулся Гарольд. — Ты, конечно, можешь спросить совета, но у кого? У женщин? У молчунов? Ведь мы с Ульфом самые близкие твои родственники.

— Соглашайся, Бес, — угрюмо посоветовал Ульф, — не век же вам куковать в лесу.

— Я буду ждать тебя и твоих друзей завтра в полдень в Ожском замке. Если ты не приедешь, то будем считать, что не договорились. Тебе придется самому хлопотать перед Брандомским и о Сигрид, и о замке.

Гарольд широко улыбнулся на прощанье. Бес кивнул и огрел коня плетью. Конь взвился на дыбы и, с места прыгнув через придорожные кусты, в мгновение ока унес всадника в густые заросли Ожского бора.

— Хороший наездник, — одобрил меченого Гарольд, и улыбка медленно сползла с его красивого лица.

Глава 8 ПИР

Весть о том, что король Гарольд возвращает Бесу Ожский замок, меченые встретили без особого восторга. Бес не на шутку был обижен таким равнодушием товарищей.

— Был бы лучше, — сказал Волк, — если бы мы вернули замок силой.

— А может, это просто ловушка? — предположил младший брат Волка Зуб и вызывающе посмотрел на Беса.

Зуб был ровесником Беса, но их отношения всегда оставляли желать лучшего. В детстве они часто дрались, и не один раз Волк растаскивал их в разные стороны, справедливо награждая оплеухами и того, и другого. Волка Бес уважал за силу, ловкость и честность. И хотя в последние время Бес все чаще побеждал его в поединках на мечах, Волк не таил на него обиды, а наоборот, радовался успехам младшего товарища не меньше его самого. Эта черта характера всегда удивляла самолюбивого Беса, стремившегося во всем быть первым. Удивляла и вызывала уважение к человеку, умеющему встать выше личных обид. И сейчас он обращался именно к Волку, старательно игнорируя назойливого Зуба.

— Гарольд не просто отдает нам замок, он предлагает союз против Храма.

— Жалко, Ары нет, — вздохнул Чуб. — Ингуальд — это его замок.

— Подумаешь, Ара, — вмешалась в спор неугомонная Агнесс — Как ему Ула скажет, так и будет.

Оскорбительное заявление Агнесс вызвало глухой ропот среди мужской половины собрания. Даже Волк не скрывал возмущения. Агнесс, видимо, поняла, что хватила лишку, и замолчала, лишь безнадежно махнув рукой напоследок.

— Поговори с Данной, — посоветовал Волк Бесу.

— Самим надо решать, — возразил Резвый. — Сколько мы будем еще за бабьи юбки держаться.

— Глядите, какой орел, — обидно засмеялась Рея. — Прямо пух и перья.

— Ладно, — сказал Бес — Я поеду один, а там будь, что будет.

— Запудрила тебе мозги эта брандомская девчонка, — не удержалась Агнесс, — тоже мне жених.

— Хватит, — оборвал веселье Волк. — Поедем все вместе.

— А если ловушка? — опять влез вечно сомневающийся Зуб.

— Ты бы стал расставлять на родного брата ловушку? — возмутилась Агнесс.

— Я меченый, — обиделся Зуб, — а он король.

— Гарольд тоже меченый, раз у них с Бесом один отец. При этих словах Агнесс все переглянулись, но вслух никто ничего не сказал, ибо далеко не все тайны прошлого следует комментировать вслух.

— Как бы нам дров не наломать, — вздохнул Воробей. — Может, сходим все-таки к молчунам?

— Кона все равно нет, а от остальных мало толку.

— Всем ехать нельзя, — заметил Сурок. — Кто-то должен охранять крепость.

После долгих споров охрану крепости поручили Сурку, оставив в его распоряжении двадцать пар, включая самого Сурка с Реей. Рея была этим решением особенно недовольна, уж очень ей хотелось побывать в Ожском замке.

— Успеем еще, — утешил ее Сурок. — Как только Бес станет владетелем Ожским, мы все туда переедем.

Бес был рад тому обстоятельству, что Волк вызвался его сопровождать, и очень сожалел о том, что Ара с Улой столь не ко времени отправились в дальнюю экспедицию. А ведь Бес возражал против этого, но его не послушали. Кон был уверен, что меченым в Приграничье не удержаться, а вот Бес думал иначе и, в конце концов, оказался прав. Два замка, Ож и Ингуальд, причем без драки и неизбежных потерь, перейдут в руки меченых. Таким достижением можно гордиться. Кон искал союзников против Храма в далеких Суранских степях, а Бес нашел их рядом, в Лэнде.

А что если Сигрид откажется стать его женой? Беса даже пот прошиб от дурного предчувствия. То-то будет смеху. Уж Зуб и Агнесс не оставят его после этого в покое. Жених! Бес покраснел и откинулся на спину. Лучше об этом не думать, а там будь что будет. В конце концов, Бес не хуже других, не хуже верзилы Гарольда, который, надо отдать ему должное, поступает с ним по-братски. Неужели он не любит Сигрид? Это удивительно. Как можно быть рядом с Сигрид и не влюбиться в нее? А может, у Гарольда есть другая девушка? Конечно, есть. Говорят, что в Бурге девчонок видимо невидимо. Ну а если Сигрид откажется, то, значит, так тому и быть. Бес не маленький мальчик, плакать не станет. Их союз с Гарольдом все равно останется и силе. Для меченого долг выше любви, и Бес свой долг выполнит до конца.

Он заснул перед самым рассветом и наверняка бы проспал, если бы Волк не разбудил его протяжным свистом. Бес прихватил оружие и тихонечко проскользнул мимо спящей матери к выходу. Данна не проснулась, и он вздохнул с облегчением. Менее всего ему хотелось сейчас отвечать на ее вопросы. Сигрид почему-то не понравилась Данне, и Бес опасался, как бы мать не вмешалась в ход столь удачно складывающихся событий.

— Здоров ты спать, жених, — сердито прошипел Зуб. — У нас уже губы опухли от свиста.

Утро выдалось прохладным, и, чтобы согреться, меченые пустили лошадей с места рысью. Бес первым вылетел за ворота крепости, обогнав Волка. Хотя, не исключено, что Волк придержал коня, чтобы не огорчать Беса. Но все равно, украденный у Гарольда конь был хорош, не хуже вороного, который остался на конюшне. Может быть, зря Бес не сел на вороного? Гарольду может не понравиться, что меченый приехал на его коне. Но, в конце концов, если Гарольду так уж дорог этот конь, то Бес его вернет, хотя у нордлэндского короля наверняка нет недостатка в лошадях.

Солнце еще не достигло зенита, когда группа веселых всадников приблизилась к стенам Ожского замка.

— Пожалуй, не стоит так торопиться, — заметил Воробей, щурясь на солнце. — Бес обещал приехать в полдень. Действительно, в такой ситуации следовало сохранять достоинство. Меченые знают себе цену. Пусть Гарольд не думает, что они нуждаются в его помощи и покровительстве. Но если нордлэндский король пожелал восстановить попранную справедливость, то меченые готовы выполнить свой вечный долг по обороне границ Лэнда. Слова Волка нашли живейший отклик в сердцах его спутников. Даже Бес, всем существом стремившийся в Ожский замок, вынужден был согласиться с товарищем.

Привал устроили на холме, под старым засыхающим дубом. Бес откинулся на спину и бездумно уставился в синее без единого облачка небо. Оно убаюкало его в своей бездонной глубине, и он задремал, мягко окутанный предстоящим счастьем.

— Бес, — осторожно тронул его за плечо Волк, — я вот думаю: может, еще не поздно вернуться?

Бес нехотя сел и угрюмо уставился в землю перед собой. Ощущение вечного счастья куда-то пропало. Он вспомнил вдруг видение в пещере: сожженная крепость и крест в тучах пепла и пыли. Нет, наяву такого произойти просто не может. Он поежился и хмуро посмотрел на товарищей.

— У нас есть только два пути: либо в замок Ож, договариваться с Гарольдом, либо в Суранские степи, навстречу чужому миру. А теперь думайте сами.

— Чего тут думать?! — возмутился Резвый. — Уже у самых стен сидим. Нас наверняка засекли в замке. Скажут, что меченые в последний момент испугались и повернули коня назад.

— Гарольд ведь брат Беса, — тихо сказала Марта. — И Ульф был с ним. Зачем им обманывать нас?

Волк только усмехнулся и ласково провел рукой по ее светлым волосам. Что он нашел в этой тихой пичужке, Бес не знал, но ведь нашел что-то. Очень может быть, умение драться, не самое лучшее качество в женщине. Не при рыжей Агнесс это будет сказано.

— Надо ехать, — решительно поднялся Бес.

— Правильно, — подхватил Зуб. — Кто боится брандомцев пусть отправляется назад, а мы погуляем на веселом пиру.

Все разом зашумели, задвигались, свистом призывая заскучавших коней. Жизнь прекрасна, когда за спиной не полных двадцать лет, а впереди дорога, которой, кажется, никогда не будет конца.

— Даешь замок, — крикнул Резвый и первым поскакал к подвышавшейся над солнечным миром мрачной каменной громаде.

Ворота Ожского замка оказались закрытыми, подъемный мост поднят, а глубокий ров заполнен водой. Так встречают врагов, а не будущих союзников. Сонный часовой выглянул из-за зубца сторожевой башни и ошалело уставился на меченых.

— Чего вылупился? — не выдержал задиристый Зуб. — Открывай ворота.

Сонная физиономия исчезла, не издав ни звука в ответ на вызов, брошенный меченым. Потянулись томительные минуты ожидания. Похоже, в замке не ждали гостей так рано, хотя Гарольд вроде бы сказал ясно — в полдень. Все изнеженные нордлэндцы заспались на ожских пуховиках. Над стеной появилась еще одна голова. Судя по всему, этот человек имел право отдавать приказы, он косо посмотрел на меченых и крикнул что-то своим людям, стоявшим, надо полагать, у самых ворот.

Мост стал медленно опускаться с грохотом и скрипом, словно добрый десяток чертей разом завизжали в аду. Бес встревоженно глянул на Волка, но тот только плечами пожал — не поворачивать же назад, в самом деле. Возможно, им не удастся договориться с Гарольдом, но зато совесть у них будет чиста. Меченые притихли, словно перед атакой. Из этого замка они бежали когда-то подземным ходом, спасаясь от неминуемой смерти, а сейчас он гостеприимно раскрыл им навстречу беззубый зев.

Решетка, преграждавшая им путь, медленно поднималась. Бес первым въехал на загудевший под копытами его коня мост. Наверное, так же приветливо мост встречал и его отца, возвращавшегося из дальних походов. И во дворе Ожского замка все дышало миром и покоем. Куры, ковыряясь в пыли длинными клювами, лениво бродили у конюшни. Несколько служанок, кося испуганными глазами на меченых, метнулись к дому. Снова завизжали черти в аду — замковый мост стал медленно подниматься.

— Ну, где же твой Гарольд, — тихо спросил Зуб, бросив настороженный взгляд на Хокана, застывшего истуканом на стене.

Нордлэндский король наконец появился на галерее господского дома и приветливо помахал рукой Бесу. Следом за Гарольдом шел Ульф, почему-то заметно бледный, несмотря на покрывавший лицо загар. В окне второго этажа промелькнула женская фигура, но Бес не успел поднять руку для приветствия — женщина исчезла, оставив его в полном недоумении.

— Не нравится мне здесь, — сказал Чуб и покосился на опущенную железную решетку за спиной.

Гарольд по-прежнему стоял на галерее, опершись рукой на каменную колонну, и смотрел в сторону меченых лихорадочно блестевшими глазами. Бесу даже показалось, что король пьян, уж очень неестественно выгибалось его тело. Два десятка брандомцев появились на стенах, в руках у них были заряженные арбалеты. Со стороны конюшни выступили гвардейцы короля, сиявшие на солнце серебряными доспехами. Слева Хафтур выстраивал наемных нордлэндцев.

— Что все это значит? — спросил Бес у улыбающегося Гарольда.

— Король вправе карать разбойников, мой мальчик. Более того, он обязан это делать, иначе на его землях никогда не будет порядка.

Гарольд поднял руку, сотня воинов, повинуясь его приказу, вскинули арбалеты.

— Будь ты проклят, гад! — крикнул Бес и выстрелил первым.

В ту же секунду Гарольд скрылся за колонной, а на меченых обрушился град стрел. Бес поднял коня на дыбы, конь захрапел и стал медленно валиться на бок — две стрелы торчали у него из шеи. Густая темная кровь заструилась по светлой шерсти.

— К дому прорывайтесь! — крикнул Волк и тут же покачнулся — стрела угодила ему в плечо, он охнул и выронил меч. Бес скользнул с седла падающего коня и оглянулся: половина меченых уже лежала на земле. В двух шагах от него Чуб тщетно пытался вытащить стрелу из своей груди, в больших голубых глазах его навеки застывали удивление и испуг. Волк пытался поднять мертвую Марту, но она, истекая кровью, выскальзывала из его руки и тряпичной куклой падала на камни.

— Брось ее, — заорал Зуб, — она уже неживая!

Бес метнулся к дому, спасаясь от летящих со всех сторон стрел. Следом бежал Зуб, таща за собой тяжело дышавшего сквозь стиснутые зубы Волка. А стрелы все свистели и свистели над головой, как хищные птицы, ищущие добычу. Кто-то закричал за спиной Беса, ужаленный смертью, но он на этот крик не среагировал. Добежать до дома — это было для него самым главным, главнее, чем жизнь, своя или чужая. Добежать, чтобы убить Гарольда.

Бес добежал, а в затылок ему дышали Зуб, Волк, Агнесс и Ворон. Зуб, отчаянно ругаясь, посылал стрелу за стрелой в глубь двора, где прятались за каменными строениями 6рандомцы и нордлэндские наемники.

— Погуляли на хмельном пиру, — оскалил белые зубы Ворон.

Бес промолчал, стараясь не смотреть назад, где на каменных плитах двора умирали его товарищи, просто боялся, что его сердце лопнет от боли раньше, чем он доберется до Гарольда.

— Бес, — услышал он голос Ульфа, — сдавайся, тебя пощадят.

Бес гадко выругался, прыгнул влево и выстрелил на голос. Судя по тому, как вскрикнул Ульф, он не промахнулся. Несколько стрел прилетели в ответ со стены и воткнулись в землю рядом с Бесом. Но меченый вовсе не собирался изображать из себя удобную мишень для стрельбы, двумя прыжками он пересек открытое пространство и оказался в шаге от лестницы, ведущей на галерею. Его товарищи бросились за ним следом. Ворон не добежал — взмахнув руками, он исполнил нелепый танец напоследок и рухнул лицом на нагретые солнцем каменные плиты.

— Сдавайтесь, — снова крикнули с галереи.

Бес узнал голос Гарольда и скрипнул зубами. Ужас происшедшего стал доходить до его сознания во всей чудовищной полноте. Он, Бес, подставил под стрелы брандомцев своих товарищей, и ничего уже поправить нельзя. Никто уже не поднимется с залитых кровью каменных плит и не помашет приветливо ему рукой. И зеленый лес никогда больше не будет шуметь листвой над их головами и отвечать птичьим гомоном на их веселые голоса. Все оборвалось по вине Беса, и солнце над его головой — чужое солнце, а его товарищам досталась вечная непроглядная тьма.

— Гарольд, — крикнул Бес, — докажи, что ты мужчина, — обнажи меч.

В ответ послышался издевательский хохот.

— Эй, ублюдок, — Бес вышел из укрытия и остановился в шаге от лестницы, ведущей на галерею, где за спинами гвардейцев прятался король, — если меня убьют, кто будет по ночам щупать твою невесту?!

Зуб заржал и, сделав неприличный жест в сторону Гарольда, встал рядом с Бесом. На стенах молчали. Наконец из-за колонны послышался голос короля:

— Брось арбалет, щенок, тогда поговорим.

Бес далеко отбросил свой арбалет и обнажил мечи. Зуб последовал его примеру, но Агнесс отказалась подчиниться. Десяток стрел посыпались на нее со всех сторон, и девушка медленно поползла по каменной грязной стене. Волк застонал и опустился на одно колено, Бес даже не оглянулся.

Двадцать королевских гвардейцев выскочили из укрытия и осторожно приблизились к меченым, не выпуская из рук заряженных арбалетов. Гарольд с хищной улыбкой на губах спустился вниз и остановился в нескольких шагах от Беса. Рядом с ним встал ярл Норангерский, сжимавший в руке длинный меч.

— Я много слышал о меченых, — Гарольд обвел веселыми глазами свиту, высыпавшую на галерею, — и, честно говоря, разочарован — мы так и не увидели хорошей драки.

Подошедший Бьерн Брандомский предостерегающе положил руку ему на плечо:

— Я бы не стал связываться со щенками, тем более что дело уже закончилось.

— Зато потеха продолжается, — криво усмехнулся Гарольд. — Сивенд, как ты смотришь на то, чтобы размяться?

— Я обещал этому щенку снять берет вместе с головой, пришла пора сдержать слово.

— Этот мой, — покачал головой Гарольд. — Поиграй со вторым.

Норангерский пожал плечами и взял у стоящего рядом гвардейца небольшой треугольный щит. Зуб улыбался противнику почти нежно. Был он на полголовы ниже Сивенда и уже в плечах. Рядом с красавцем Норангерским меченый выглядел жалким птенцом, еще не отрастившим ни пуха, ни пера.

— Проучи его, благородный Сивенд, — крикнули с галереи.

Зуб атаковал первым, сразу и левым, и правым мечами. Владетель отразил атаку с трудом — лезвие левого меча Зуба распороло ему щеку. На галерее кто-то испуганно вскрикнул, Гарольд нахмурился.

— Я не узнаю тебя, Сивенд, ты орудуешь мечом как нерадивая хозяйка вязальной спицей.

Норангерский злобно выругался и ринулся вперед. Зуб по-прежнему улыбался, руки его были опущены, казалось, он даже не помышлял о сопротивлении. Сивенд сделал выпад, Зуб чуть отстранился, меч Норангерского со свистом пролетел мимо его лица. Меченый в ответ выбросил левую руку, и правый бок неосторожного ярла окрасился кровью. Сивенд покачнулся и выронил меч.

— Я же говорил! — процедил сквозь зубы Брандомский.

— Эй, — крикнул Зуб нордлэндскому королю, — я не буду добивать твоего дружка, а ты выпустишь моего брата.

— Дайте ему коня, — указал Гарольд на Волка, — и откройте ворота.

Хафтур подвел меченому коня, тот был уже почти без сознания, и дружиннику только с помощью Беса удалось взгромоздить его в седло.

— Предупреди наших, что Ульф предал, — успел шепнуть Бес товарищу.

Зуб обернулся на мгновение, чтобы проститься с братом, и этого оказалось достаточно — Гарольд взмахнул рукой, и нож с хрустом вошел меченому в шею. Зуб покачнулся и рухнул к ногам бледного и растерянного Сивенда. Волк, увидев смерть брата, вынырнул из удушливого полузабытья, издал протяжный крик, более похожий на стон, и обрушил меч на голову подвернувшегося Хафтура.

— Добейте эту полудохлую гадину, — крикнул Гарольд гвардейцам.

Бес рванулся на помощь товарищу и тут же упал, поверженный ударом сзади. Он успел еще увидеть, как медленно сползает с залитого кровью седла Волк, и погрузился в небытие.

Глава 9 ПОХМЕЛЬЕ

Бес проснулся от страшной пульсирующей боли в голове. Он попытался приподняться, но тут же упал, больно ударившись о каменный пол. Слабый свет шел из узкой щели под самым потолком, и этого света едва хватало, чтобы рассеять тьму в нескольких шагах от меченого. Стена темницы была покрыта плесенью и, казалось, сочилась влагой. Бес с трудом придвинулся к ней, лизнул языком шершавую поверхность и тут же сплюнул от отвращения. В дальнем углу слышался звон падающих капель, он попробовал ползти на звук, но со связанными руками и ногами это оказалось далеко не простым делом. Тогда Бес вытянулся плашмя и стал перекатываться с боку на бок, извиваясь всем телом, словно червяк. Кое-как меченый добрался до желанного места, но здесь его поджидало жестокое разочарование — звук падающих капель доносился из-за стены. Он застонал и ткнулся лбом в холодные камни. Боль отрезвила Беса. Вряд ли ему удастся уйти из этого подвала живым, но все-таки его пока пощадили. Одна только мысль в эту минуту мучила Беса: убил он Ульфа или нет? Никто ведь не знает, что Ульф предатель, и меченые в лесной крепости будут ждать вестей от Беса, а дождутся свору гарольдовых псов. Ульф знает систему ловушек вокруг крепости и расскажет о ней нордлэндцам. А Кона нет. Остальные молчуны слишком стары, чтобы вывести меченых из этого ада пусть даже в чужие миры. Ульф, будь ты проклят! Ульф, с которым меченые делили кусок хлеба и крышу нал головой. Ульф предатель! Но почему? Почему он предал?

Брандомцы вязали крепко. Все усилия Беса ослабить путы ни к чему не привели. Он ударил с досады ногами о пол и почувствовал нечто его обрадовавшее — нож в сапоге. Бес осторожно стал стягивать правый сапог, упираясь в выпуклости пола. Нож выскользнул из-за голенища и ударился со звоном о камень. С трудом, но меченому удалось дотянуться до лезвия связанными руками, и начался мучительный процесс перепиливания веревки. Несколько раз Бес почти терял сознание от боли, но упорно продолжал работу. Он почувствовал радость и облегчение, когда руки наконец оказались свободными. Первым делом Бес ощупал голову — над правым ухом комком запеклась кровь. Все тело болело, словно его долго били, а правая рука повиновалась плохо. Но кости были целы, а это сейчас самое главное.

Бес медленно обошел темницу, держась руками за стены, куча гнилой соломы в углу, вот, пожалуй, и все убранство нынешнего жилища. Узкая щель вверху, в которую едва можно было просунуть кулак, и тяжелый люк в потолке, до которого Бес при желании мог дотянуться рукой, связывали его с внешним миром. Люк сидел плотно. Бес разочарованно вздохнул и вытянулся во весь рост на соломе, сжимая в ладони свою единственную драгоценность — нож. Наверное, он задремал, томимый жаждой и дурными предчувствиями. И когда наверху послышался шум, Бес с трудом вернулся к действительности, продираясь сквозь застилавший сознание туман. Шаги теперь слышались совершенно отчетливо. Бес затаил дыхание и поудобнее перехватил нож. Загремел засов, и крышка люка стала медленно подниматься. Лохматая голова появилась в проеме. В слабом свете, падавшем из узкого оконца, Бес успел разглядеть бледную полоску шеи. Голова дернулась, послышался приглушенный булькающий звук, и снова стало тихо. Бес несколько томительных секунд лежал неподвижно, вслушиваясь в тишину, потом рывком поднялся на ноги и протянул руку к люку. Брезгливо морщась, Бес вырвал нож из шеи мертвого тюремщика, потом оттолкнул обмякшее тело и, пересиливая боль, подтянулся на руках. Коридор был пуст, если не считать, конечно, брандомца, бесформенной грудой лежавшего у люка. Бес сбросил тяжелое тело вниз и захлопнул крышку.

Коридор был тускло освещен неровным светом чадящего факела, который, видимо, принес с собой убитый тюремщик. Бес огляделся и с радостью обнаружил большой кувшин с водой. Вода была теплой и солоноватой на вкус, но он пил ее с жадностью, захлебываясь и задыхаясь, пока не зашелся в тяжелом, рвущем легкие кашле.

Мало было вырваться из темницы, нужно было выбраться из замка, а это дело непростое. Во дворе царила ночь: темная, безлунная и беззвездная. Несколько крупных капель упали Бесу на лицо, и он с наслаждением размазал их по пылающему лицу. Меченый быстро отыскал конюшню, но именно здесь его поджидало новое испытание. Случайно ли забрел сюда этот воин или был поставлен для охраны, Бес выяснять не стал. Он нанес ему быстрый и точный удар в сердце. Подхватив падающее тело, меченый осторожно опустил его на землю и принялся раздевать убитого. Куртка из бычьей кожи, обычно надеваемая под кольчугу, пришлась ему впору. Бес затянул пояс и проверил, как ходит в ножнах меч. Стальной шлем больно давил на рану за ухом, но с этим пришлось смириться. Меченый оттащил труп раздетого врага в сторону и завалил подвернувшимся под руку хламом.

Дверь конюшни была незаперта. Кони почувствовали присутствие человека и захрапели в стойлах. Бес медленно повел факелом, освещая стены. Скоро он обнаружил то, что искал. Веревка оказалась коротковатой, но на продолжение поисков у него не было времени.

Бес осторожно прокрался мимо входа в сторожевую башню, откуда слышались возбужденные голоса часовых. Он очень надеялся, что в такую ненастную ночь никто не станет торчать на стенах. Дождь все усиливался, и это было только на руку меченому. Он обнажил кинжал убитого дружинника и стал медленно подниматься вверх по каменным ступенькам, поминутно останавливаясь и прислушиваясь.

Часовые на стенах были. Гарольд, видимо, очень дорожил жизнью, а возможно, это Брандомский решил, что его воины не раскиснут под теплым летним дождем. Часовые, перебросившись несколькими словами прямо над головой Беса, размеренно зашагали в разные стороны. Через несколько мгновений меченый был уже на стене. Закрепив веревку, он огляделся по сторонам — часовые были далеко, зато со стороны двора слышались голоса: кто-то, гремя сапогами, поднимался на стену. Ни секунды не медля, Бес скользнул вниз по веревке. Спускаться оказалось труднее, чем он предполагал. Руки скользили по шершавой веревке, раздирая ладони в кровь, кроме того, он больно ударился раненым плечом о каменный выступ и едва не рухнул вниз. Бес глухо застонал и тут же проглотил свой стон, испуганно прислушиваясь.

Веревка закончилась. Бес посмотрел вниз, но было слишком темно, чтобы определить расстояние до воды. Делать было нечего, он разжал пальцы и камнем полетел вниз. Всплеск показался Бесу оглушительным, он вынырнул на поверхность, отплевываясь тухлой тиной, и поплыл к берегу. Над его головой замелькали факелы и послышались крики очухавшихся брандомцев. Бес, скользя отяжелевшими сапогами по сырой земле, с трудом выбрался из воды.

Несколько факелов, сброшенных со стены, прочертили огненными линиями темноту и с угрожающим шипением захлебнулись во рву. Но Бес был уже далеко. Сколько времени он брел в полной темноте, то и дело натыкаясь на ветки, определить было трудно. Не знал он и того, как далеко ушел от Ожского замка. В такую безлунную ночь заблудиться в лесу нетрудно, и выбившийся из сил меченый не стал искушать судьбу. Отыскав в густом кустарнике тихое местечко, он с наслаждением рухнул на сырую землю и почти мгновенно забылся сном.

Проснулся он с первым же лучом солнца, ударившим в глаза. Меченый с трудом приподнялся с земли, огляделся по сторонам и едва не ахнул от удивления и испуга — ушел он от Ожского замка не так далеко, как ему показалось минувшей ночью. Приютивший его кустарник рос на расстоянии тысячи шагов от стены, с которой он так лихо спустился. Неподалеку от меченого послышался треск ломаемых веток, и два всадника выехали на дорогу. Бес не слышал их разговора, но не сомневался, что речь идет именно о нем. Наверняка его исчезновение уже обнаружили, и теперь брандомцы и нордлэндцы рыщут в окрестностях замка, отыскивая его следы. Всадники после минутного обмена мнениями разделились: один из них снова свернул в заросли, другой медленно поехал по дороге, всматриваясь в ближайшие кусты. Бес отстегнул широкий меч от пояса и обнажил широкий кинжал. Как только всадник поравнялся с ним, он выскочил из кустов и прыгнул на круп коня. Брандомец закричал, но это был последний крик в его жизни. Бес сбросил обмякшее тело на землю. Испуганный конь храпел и пятился от того места, где в луже крови плавал его хозяин. Бес ласково погладил коня по подрагивающей шее. Видимо, второй всадник услышал крик товарища, не прошло и минуты, как он, ломая кусты, выскочил на дорогу. По значку на плаще Бес определил в нем нордлэндца из дружины Рекина Лаудсвильского. Бес обнажил меч только что убитого им брандомца и спокойно ждал приближавшегося врага.

— Попался, щенок! — крикнул нордлэндец и угрожающе взмахнул мечом.

Он был опытным воином, а Бес никак не мог приспособиться к неудобному мечу. К тому же чужой конь плохо ему повиновался. Нордлэндец, ловко используя щит, едва не достал Беса. Меченый успел рвануть поводья на себя, и конь, совершив невероятный прыжок, едва не опрокинулся на спину. Нордлэндец, решив, что достаточно помахал мечом, потянулся к притороченному к седлу арбалету. Пожалуй, это было его ошибкой. Бес приподнялся на стременах, выхватил нож из-за голенища сапога и метнул его в незащищенную кольчугой шею нордлэндца. Воин покачнулся и, потеряв стремена, стал медленно валиться из седла. Бес, прыгнувший на землю следом, с трудом вырвал из его судорожно сжатых пальцев арбалет. Следовало поторапливаться. Шум драки и крики его противников могли привлечь рыскающих в окрестностях их товарищей. Бес прыгнул в седло и, не оглядываясь, поскакал в сторону темнеющего на горизонте Ожского бора.

Глава 10 ПЕПЕЛ

Гарольд поднял голову и вопросительно посмотрел на вошедшего Хокана. Верный слуга Бьерна Брандомского сокрушенно развел руками: мальчишка исчез, оставив в придорожных кустах еще два трупа.

Гарольд раздраженно хлопнул ладонью по столу:

— Поздравляю тебя, благородный Бьерн. Мало того, что твои люди упускают полумертвого щенка из-под надежных, как ты сам выразился, запоров, так они еще и бездумно, как бараны, подставляют шеи под его нож.

— Не стоит так огорчаться, государь, — примирительно заметил Лаудсвильский. — Люди устали за эти двое суток, Да и дело, в сущности, уже сделано.

— Я бы не стал успокаиваться раньше времени, — Брандомский поднял красные от бессонницы глаза на присутствующих. — Мальчишка доставит нам массу хлопот, прежде чем мы его поймаем.

— Бес наверняка направился в лесную крепость, — бледный Ульф покосился на Гарольда.

— Вряд ли его обрадует то, что он там увидит, — усмехнулся Рекин. — Но Ульф прав, нужно устроить там засаду. Это проще, чем гоняться за меченым по Ожскому бору, который он знает как свои пять пальцев, в отличие от наших людей.

Бьерн жестом отдал приказ Хокану, и тот ни секунды не медля вышел, аккуратно прикрыв за собой двери.

— Осталось решить последний вопрос, благородные владетели, — Гарольд обвел мрачным взглядом собеседников. — Ульф доказал преданность королю и нашему общему делу, пришла пора и вам сдержать свое слово.

— Мое слово твердо, — сказал ярл Грольф, не слишком, однако, дружелюбно поглядывая на Ульфа.

— Я тоже не нарушу своего, — откликнулся Брандомский.

Сумрачное лицо Гарольда просветлело, зато лицо Ульфа стало, казалось, еще бледнее.

— За будущего ярла Хаарского, — король поднял наполненный до краев кубок, — и за Сигрид, королеву Нордлэнда. Я хочу, чтобы обе свадьбы состоялись в один день.

Брандомский с Лаудсвильским переглянулись и облегченно вздохнули. Ярл Агмундский прикидывал в уме, потерял он или приобрел от предстоящего союза. И пришел к выводу, что скорее приобрел. Гарольд не скрывал своих симпатий к Ульфу и хотя в открытую не называл его родственником, но не оставлял ни у кого сомнений, что считает его таковым. Да и земли, которые уступил Агмундскому благородный Бьерн, были лакомым куском. Грольф повеселел и охотно присоединил свой голос к хору поздравлений будущему ярлу Хаарскому Ульфу и будущей королеве Нордлэнда Сигрид.

Бес торопился. И с каждым шагом, приближающим к дому, росла в его сердце тревога. Он так и не смог точно определить, сколько времени провел в темнице. Сутки? Двое? И главное, жив ли Ульф? Только Ульф знал дорогу к крепости, только он мог провести нордлэндцев между хитроумными ловушками, защищавшими подходы к ней. Запах гари неожиданно ударил меченому в нос. Бес приподнялся на стременах, пытаясь определить, откуда ветер принес этот грозный признак пожара. Сомнений не оставалось: пожар был там, где находилась лесная крепость. Бес огрел коня плетью, и поскакал, не разбирая дороги. Словно буря ворвался он на поляну и остановился, пораженный в самое сердце. Лесной крепости больше не существовало. Едкий дым и пепел — вот и все, что осталось от дома, в котором Бес провел детство. Медленно сполз он с коня и побрел по пепелищу, растерянно озираясь по сторонам. В то, что его товарищи погибли, Бес не верил, не хотел верить. Слишком хорошо он знал систему обороны крепости, продуманную молчунами. Отсюда вели подземные ходы, прорытые в незабвенные времена, узкие лесные овраги, которые почти невозможно было обнаружить в густых зарослях, русла десятков ручейков и речушек, впадающих в болото. А уж на болота никогда не сунутся ни нордлэндцы, ни брандомцы. Даже окрестные крестьяне не рискуют появляться вблизи болот, опасаясь свирепого зверя Фарнира, который появляется в разных обличьях, но всегда с одинаковым, заранее предсказуемым результатом для опрометчивого путника.

Конечно, меченых следует искать на болотах. Бес воспрянул духом и направился к своему коню. И тут же замер, пораженный простой до боли мыслью: да, он, Бес, знает все отходы из лесной крепости, но Ульф знает их не хуже, и уж коли он привел сюда врагов, то наверняка они позаботились о засадах. Бес оставил коня и побрел по пепелищу, внимательно глядя по сторонам. Если меченые потеряли в крепости хоть одного человека, то они непременно вернутся, чтобы похоронить его с честью. Бес вскоре увидел то, чего так боялся увидеть. Это были обуглившиеся кости человека. Он осторожно разгреб пепел вокруг останков своего товарища — два узких меча тускло заблестели на солнце. Бес обхватил руками пылающую голову и медленно опустился в черный пепел. Он уже видел все это, но испугался и не захотел смотреть, и вот теперь все это случилось наяву. И не закричать, не вынырнуть из жизни, как из едкого желтого омута. Пальцы Беса наткнулись на какой-то предмет, меченый поднес его к глазам. Это была пряжка Сурка, и это именно он умер здесь, не выпустив мечей из рук. Кто-то застонал рядом с Бесом, он удивленно поднял голову и огляделся по сторонам. Вокруг никого не было, только каркали в небе потревоженные им вороны. А стонал он сам. Бес поднялся и, вяло переставляя ноги, побрел по пепелищу. Он думал о матери. Он думал о ней с первой минуты, когда пепелище открылось его взору, но боялся себе в этом признаться. Он боялся. Как тогда в пещере. Он прятался от этой мысли, боясь взглянуть правде в глаза, ибо есть предел и его мужеству.

Бес нашел свою мать распятой на кресте и поразился пустому взгляду ее всегда таких выразительных глаз. А потом понял, что глаз нет, а лицо Данны изрезано острым ножом. Рядом он нашел тело Кристин — ее лицо даже мертвое кричало от боли. И тогда Бес закричал тоже. С деревьев сорвалось воронье и закружилось, завертелось в дьявольском хороводе, увлекая за собой Беса...

Он очнулся от ударов собственного сердца. Или это стучало не сердце? Он поднял голову и прислушался. По лесу отчетливо разносился топот копыт. Схлынуло наваждение, вызванное едким дымом. Это возвращаются его друзья, а иначе быть просто не может. Бес вскочил на ноги и побежал к коню, не глядя по сторонам, чтобы не расплескать удивительного ощущения вновь обретенного счастья. Птицей взлетев в седло, Бес поскакал навстречу рвущему могильную тишину конскому топоту. Он вылетел на поляну и замер пораженный:

— Брандомцы!

Воронье слетелось на пир смерти. Словно завороженный, Бес смотрел, как смыкается вокруг него плотное кольцо.

— Сдавайся, — крикнул брандомец, и Бесу на мгновение показалось, что это Ульф сейчас перед ним. Он закричал страшно, пронзительно и бросился на ошалевшего дружинника. В руках у Беса был меч Сурка, подобранный на пепелище. Не ожидавший подобного натиска брандомец растерялся и отвернул коня в сторону. Бес, пролетая мимо, успел рубануть его по мелькнувшему на мгновенье перед глазами жирному загривку.

Хокан, увидев нелепую смерть товарища, выругался и схватился за арбалет. Выстрел был удачным. Конь под меченым споткнулся, и тот кубарем полетел на землю. Однако на ноги он вскочил почти мгновенно и, прыгая с камня на камень, бросился вверх по склону. Несколько стрел просвистело ему вслед, но меченый их даже не заметил. Брандомцы, разгоряченные погоней, посыпались с коней. Пешком преследовать мальчишку было сподручней. Бес на мгновение остановился и оглянулся. Момент был удобным, и Хокан выстрелил почти не целясь. Стрела угодила меченому в плечо и опрокинула за куст. Но когда торжествующие брандомцы добрались до места его падения, то никого там не обнаружили. Проклятый меченый исчез, словно растворился в воздухе. Осталось только большое пятно теплой еще крови.

— Недаром его мать была ведьмой, — пожилой воин перекрестился, испуганно озираясь по сторонам.

— О Господи, — вздохнул кто-то, — из подземелья сбежал, здесь испарился прямо на глазах.

Брандомцы стали сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее спускаться по склону. Конец пути они проделали бегом. И Хокан бежал вместе со всеми, то и дело оглядываясь назад. Место, где погибли меченые, теперь смело можно назвать проклятым, а значит, самое умное — не совать сюда больше носа, даже рискуя рассердить благородного владетеля Бьерна.

Хокан долго мялся, объясняя благородным господам причины неудачи экспедиции. Возможно, сам Хокан сбивался с мысли, возможно, благородные господа хватили лишку за столом, но к пониманию сути происшествия они пришли не сразу.

— Исчез? — ухмыльнулся Гарольд. — А ты случайно не и пьян, приятель?

Однако с первого взгляда было видно, что Хокан трезв как стеклышко хотя и напуган сверх меры.

— Его мать была ведьмой.

— Что не помешало нам выколоть ей глаза, — усмехнулся ярл Грольф.

Гарольд поморщился. Агмундскому не следовало болтать лишнее, какое дело королю до безумств опьяневших от крови дружинников.

— Теперь мальчишка будет мстить, — Брандомский взглянул на Гарольда: — Тебе, государь, в первую очередь. Об Ульфе я уже не говорю.

— О нас он тоже не забудет, — вздохнул Лаудсвильский.

— Проклятье, — грохнул по столу кулаком Бьерн, — я поклялся, что ни одно отродье меченых не останется в живых, и я сдержу клятву.

— Тебе придется закончить собственным зятем, — шепнул, ему на ухо Лаудсвильский.

Владетель Бьерн бросил на покрасневшего Гарольда растерянный взгляд и убрал кулак со стола. Король тяжело покосился на Рекина. Трудно сказать, услышал он или нет неосторожные слова владетеля, но вполне мог догадаться о сути произнесенной фразы. Лаудсвильский мысленно обругал себя за неосторожность — слишком хорошо за эти дни он узнал характер молодого государя.

— Не скажу, что мое первое путешествие в Приграничье оказалось слишком удачным, — покачал головой Гарольд, — но будем надеяться, что трудное начало не нанесет ущерба отношениям короля с его новыми вассалами.

— За короля Нордлэнда и Приграничья, — мгновенно сориентировался Рекин Лаудсвильский, — да будет мир и в его доме, и в объединенном королевстве.

Часть третья МЕЧ ХРАМА

Глава 1 ОЗЕРО ДУХОВ

Бес открыл глаза и оглянулся: озеро, к которому его вынесла подземная река, раскинулось до самого горизонта, позади темнела громада Ожского бора, слева нависали угрюмой стеной Суингемские скалы, а справа, сразу за Змеиным горлом, начинались бескрайние болота. Меченый стянул с себя насквозь промокшую одежду, выжал ее и разложил на камнях. Было довольно прохладно, и он побежал вдоль берега, чтобы согреться. В руке парень держал меч, не желая даже на минуту расстаться с единственным оружием. Нож сгинул в подземном потоке, и Бес очень сокрушался, словно это была самая тяжелая из его потерь. Последние часы его жизни были сплошным кошмаром, и он старался забыться в мелочах хотя бы на время. Сейчас важнее всего было выяснить, где он находится. Потом обдумать, что предпринять дальше. Судя по всему, там, справа, озеро Духов постепенно переходило в болото, которое за последние годы непрерывной засухи заметно отступило, и Змеиное горло, узкая полоска твердой земли, связывающая Лэнд с Чужим миром, увеличилась почти втрое. Теперь Змеиное горло не смогла бы удержать даже Башня. Поэтому храмовики и не пытались восстановить былые укрепления, а построили крепость на землях духов. От стаи они оборонялись лесными пожарами, которые опустошили округу, а выжженные пространства служили, правда далеко не всегда, препятствием для монстров. Молчун Кон утверждал, что именно уничтожение лесов на землях духов приводило к невиданным ранее в Приграничье засухам. Однако к неурожаям притерпелись, стая казалась куда более страшным врагом.

Меченые не раз тревожили храмовиков стрелами, и Бес догадывался сейчас, что, возможно, их дерзкие налеты вызвали ярость Гарольда, и дело здесь не только в Сигрид. Облавы на меченых устраивали и раньше, но все они неизменно заканчивались провалом. Меченых спасал Ожский бор и окрестные мужики, неизменно предупреждавшие их о грядущей опасности. Причиной заботы смердов о сыновьях разрушенной Башни была не любовь, а осколки стаи, частенько наведывавшиеся в Приграничье. И тогда надежда у окрестных жителей была только на меченых, которые с радостью устраивали охоту на вохров, соревнуясь в удали друг с другом. Да и добро разграбленных караванов тоже немалой частью попадало в руки расторопных помощников меченых, и тут уж никакие указы Бьерна Брандомского не могли на них повлиять. Бес был уверен, что крестьяне его не выдадут, но не приходилось сомневаться и в том, что все окрестные деревни, все дороги взяты под контроль людьми Брандомского и Гарольда. Охота на него только началась, и рассчитывать на пощаду не приходилось.

У Беса был только один путь — к духам. Когда-то, очень давно, именно у духов нашел приют последний меченый Башни Чуб. Молчун Кон не раз рассказывал об этом, как и о далеком мертвом городе Гордане, о затерянном в степи могущественном Храме Великого. Именно в противоборстве с этим Храмом погиб отец Беса Тор Нидрасский. Бес возненавидел Храм и поклялся отомстить его обитателям. Теперь ему только и оставалось, что мстить: Гарольду, Бьерну, Ульфу, нордлэндцам, храмовикам...

Надо было не только добраться до духов, но и отыскать следы Улы и Ары, которых молчун Кон увел в дальнюю разведку. Вчетвером будет легче. Но уж очень велик тот мир, чтобы быть уверенным в благополучном исходе поисков.

Бес натянул просохшуюодежду и сунул меч за широкий кожаный пояс. Рана на левом плече ныла беспрестанно, а само плечо угрожающе распухло. Однако выхода не было, Бес потуже затянул повязку и решительно зашагал по берегу озера.

У Змеиного горла он едва не напоролся на разъезд наемников и поспешно нырнул в густые заросли камыша.

Наемники проехали мимо, лениво перебрасываясь словами.

Вели бы их хотя бы двое, Бес, пожалуй, рискнул бы на них напасть, но нечего было и думать справиться с четырьмя, имея в руках только один меч. Меченый проводил наемников горящими глазами: ах, если бы у него был конь! Но о коне приходилось только мечтать, шлепая уныло по грязи и раздвигая правой здоровой рукой ломкий камыш. По болоту идти было безопаснее, но труднее, Бес с трудом выдирал сапоги из липкой грязи. Он старался не углубляться в болото, а держаться по краю, но и здесь неприятностей хватало. Несколько раз он проваливался в грязь по пояс и трудом выбирался на твердую землю. Раскисшие сапоги стали просто неподъемными, Бес не выдержал и снял их, но легче от этого не стало. Он почти сразу порезал ступни б острые корни и, крепко выругавшись, опять натянул сапоги. Солнце уже клонилось к закату, когда он наконец выбрался на твердую землю. Через некоторое время одежда подсохла и превратилась в грязную терку, раздирающую кожу до крови. Терпеть далее эту боль не было никакой возможности. Бес сбросил с себя все до последней нитки, завязал одежду в один грязный тюк и забросил за спину, голому идти было даже веселее, но налетевший болотный гнус скоро испортил меченому настроение. Бес ринулся в степь, подальше от проклятого болота. Поднявшийся на его счастье свежий ветерок отогнал кровососов. Ему отчаянно хотелось пить, ноги подрагивали от голода и потери крови, но он упрямо шел вперед, справедливо рассудив, что ночная прохлада его единственный союзник в тяжелом походе. Кроме всего прочего, у Беса невыносимо болело плечо, но он был этому даже рад. Боль отвлекала его от мрачных мыслей, которые наверняка бы свели его с ума. Он начал разговаривать сам с собой, и от этого ему сразу же стало жарко. Так жарко, что не было уже никаких сил терпеть, и он побежал навстречу прохладному ночному ветерку. Потом он потерял сознание, но не упал, а продолжал шагать, как заведенная механическая кукла. Где-то в глубине раздираемого болью мозга он сознавал, что спасти его может только движение. Он должен миновать это опасное открытое место, иначе на рассвете его непременно обнаружат с высоких каменных стен крепости храмовиков. Он давно уже потерял тюк с одеждой и даже не заметил потери. Единственной вещью, которую он не выпускал из рук, теряя сознание, был меч. А когда он все же падал, то тут же приходил в себя и снова поднимался, и снова шел. Голый и невыносимо грязный, он дотащился до берега озера и упал, припав потрескавшимися губами к воде. И тут же выплюнул ее с отвращением — вода была нестерпимо соленой. Это добило его, он вновь потерял сознание, в этот раз надолго.

Бес открыл глаза и с удивлением уставился на каменный свод над головой. Он лежал на мягком тюфяке, набитом сеном, укрытый ветхим, но чистым покрывалом. Одежды на нем не было вовсе. Бес огляделся по сторонам, но ничего своего, кроме меча, не обнаружил. В углу пещеры находился очаг, дым от которого уходил в неуклюжую трубу, сделанную из глины не слишком умелыми руками. В очаге горел огонь, а над огнем висел котелок, от которого невыносимо вкусно пахло. На грубо сколоченном столе стояла большая деревянная миска и, судя по поднимающемуся пару, не пустая. Бес здраво рассудил, что не мешало бы подкрепиться. Осторожно, чтобы не потревожить раненое плечо, он приподнялся и, воровато озираясь по сторонам, направился к столу. Зачерпнув деревянной ложкой аппетитное варево, меченый поспешно отправил его в рот.

— Ты зачем поднялся?

От неожиданности Бес едва не опрокинул содержимое тарелки себе на ноги. Молодая женщина, лет двадцати, стояла у входа в пещеру и сердито смотрела на смущенного меченого, который вдруг осознал неловкость ситуации и поспешно ретировался в постель, натянув до самого горла ветхое покрывало.

— Ты кто? — спросил Бес, изумленно глядя на сердитую женщину.

— Не твое дело, — грубо отрезала она.

Бес обиделся: не такое уж это страшное преступление, зачерпнуть из чужого котелка. Он не замедлил сообщить о своих соображениях незнакомке, но та никак не отреагировала на его слова. Положив у очага вязанку хвороста, она подошла к меченому и без лишних церемоний отбросила покрывало. Смущенный Бес принялся было протестовать, но без всякого успеха. Женщина сняла повязку с его плеча — зрелище было ужасным. Незнакомка пробежала пальцами по загноившейся ране, меченый дернулся и заскулил от боли.

— Эх ты, воин, — бросила она презрительно.

Но ему в этот раз было не до обид — потревоженная рана отозвалась болью. Незнакомка достала остро отточенный нож и, обхватив Беса сильной рукой за шею, провела лезвием по вздувшемуся плечу. На этот раз меченый просто взвыл от боли и пару раз лягнул ногами каменную стену пещеры. То ли он ослабел от потери крови, то ли женщина была на удивление сильна, но он так и не смог вырваться из ее крепких объятий. Пальцы ее глубоко вошли в рану на его плече, Бес закусил губу, лицо его покрылось мелкими капельками пота.

— Ну вот, — женщина облегченно вздохнула и показала Бесу наконечник стрелы, — а ты боялся.

Только минут через десять Бес смог слабым голосом высказать, что он думает о женщинах вообще и о стоящей перед ним в частности.

— Молокосос паршивый, — сказала незнакомка без всякой, впрочем, обиды. — Я тебе язык отрежу.

Она достала из котелка месиво из трав и, наложив на открытую рану, туго забинтовала плечо.

— Это что у тебя? — Она указала на отметину под левым соском Беса.

Тот промолчал. Боль понемногу проходила, но обида на незнакомку осталась. В конце концов, она могла бы предупредить его, что собирается ковыряться в ране, тогда Бес собрался бы с силами и выдержал бы операцию без обидных для самолюбия криков и слез.

— А ты похож на девчонку, — окончательно добила его незнакомка. — Особенно когда сердишься или плачешь.

— Сама ты... — от возмущения Бес даже не нашел сразу нужного определения.

Женщина засмеялась. Была она высокая, стройная и красивая, чем-то неуловимо похожая на Данну. И, судя по выбивавшемуся из-под белого платка локону, такая же черноволосая. Бес заподозрил, что родом она не из Лэнда, а значит, скорее всего, он все-таки добрался до духов. Но неужели у духов такие красивые женщины?

— Я меченый, — гордо заявил Бес, указывая на отметину. — А ты кто такая?

— Придет время — узнаешь. — Женщина поправила платок на голове и, улыбнувшись на прощанье, вышла из пещеры.

Как долго он спал, Бес не знал, но наверняка было уже утро. Сквозь тяжелый полог, закрывавший вход в пещеру, пробивался солнечный свет, игравший веселыми зайчиками на прокопченных стенах. Превозмогая боль и слабость во всем теле, Бес поднялся. Он по-прежнему хотел есть. В глиняном кувшине на столе была вода, от которой у него заломило зубы, но ничего съедобного в пещере ему обнаружить не удалось. Бес завернулся в покрывало и решительно откинул полог. Вчерашняя незнакомка сидела у входа в пещеру на камне и тщательно выбирала травы из стоящей рядом корзины, потихоньку напевая песенку на незнакомом Бесу языке.

— Где моя одежда? — грубо спросил он.

— А не было одежды. — Женщина с улыбкой смотрела на рассерженного меченого. — Кроме грязи в палец толщиной да ржавой железки, которую ты прижимал к себе, как любимую игрушку, ничего при тебе не было.

— Что же мне теперь, голым ходить? — растерялся Бес.

— Могу одолжить тебе юбку, — рассмеялась незнакомка.

— Веселая ты, как я погляжу, — обиженный Бес присел на камень поодаль.

— Тебя рыбаки подобрали на берегу, — пояснила незнакомка.

— А где они теперь?

— Уплыли к себе в деревню.

— А как же я?

— Чужаков в наши деревни не пускают, а ты мало того, что чужак, так еще и меченый. Меченых на островах помнят еще с давних времен.

— А почему ты живешь одна на этом острове?

— Это длинная история, — незнакомка покачала головой.

— Времени у нас много — рассказывай.

— Жил много лет назад на этом острове меченый, — начала женщина, словно сказку рассказывала. — Это уже после разгрома Башни было. И полюбила его девушка из наших, и стала жить с ним, и родила ему дочь. Меченый то появлялся, то исчезал, а потом ушел навсегда, а женщина попыталась вернуться в родную деревню, но наш народ не принимает ни чужаков, ни их детей. Пришлось ей бедной отправляться обратно на этот остров. Здесь она вскоре и умерла от горя. Осталась дочь, пятнадцати лет от роду, — это и была моя мать.

— А тебя ей восточным ветром надуло, — усмехнулся Бес.

— Ты не такой уж наивный мальчик, каким кажешься, — незнакомка пристально посмотрела на гостя. — Я о своем отце действительно ничего не знаю, а моя мать давно умерла.

— Моя мать тоже из духов.

— Твоя мать была родом из Гордана.

Беса поразила ее осведомленность. Вряд ли она проводила все дни на острове, как пыталась его убедить.

— Я умею угадывать прошлое и предсказывать будущее, — сказала она с улыбкой, заметив подозрительный взгляд недоверчивого гостя.

— Я и не сомневался, что ты ведьма, — ехидно согласился тот.

Женщина подняла на Беса темные, глубокие глаза и довольно долго и пристально его рассматривала. Бесу стало не по себе, и он невольно отстранился от этого проникающего в мозг взгляда.

— Ошибиться невозможно — ты сын горданки, — сказала она и отвернулась.

— Я меченый, — возразил Бес — И никаких горданцев не знаю и знать не хочу.

О горданцах он слышал, и слышал достаточно, чтобы предположить, кто был отцом этой женщины с гордым и красивым лицом. А значит, нельзя исключить, что незнакомка поддерживает с храмовиками тесные связи.

— У тебя есть лодка? — Нет.

— А как ты добираешься до земли?

— Вплавь.

— Мне нужна одежда, — Бес рассердился не на шутку.

— Ты получишь и одежду, и лодку, когда придет твоя пора, а пока ты будешь жить на острове и делать то, что я тебе скажу.

— Но это мы еще посмотрим.

Незнакомка отвернулась от меченого с обидным равнодушием. Разъяренный Бес поднялся и пошел прочь от пещеры, неловко ступая босыми ногами по острым камням. Женщина не обманула его, он действительно находился на острове, причем совсем небольшом по размерам. Меченый прошел его вдоль и поперек и в раздражении уставился на воду. Плавал Бес плохо, и без лодки ему до берега не добраться. Оставалась надежда, что на остров заглянут рыбаки и он сумеет с ними договориться.

— А трава, а хворост? — вспомнил он вдруг. — Не на голых же камнях она их собирала. Значит, лодка у нее есть, надо только внимательнее осмотреть весь остров.

Бес лихорадочно принялся за поиски, он обшарил все щели, заглянул во все впадины, но, увы, ничего существенного ему обнаружить не удалось. Ноги меченого дрожали от слабости и голода, разболелось плечо, его трясло в ознобе, но он упрямо продолжал свои поиски до тех пор, пока силы окончательно не покинули его.

— Проклятая ведьма. — Бес с трудом дотащился до пещеры и упал на камень у входа. Из пещеры доносился восхитительный аромат. Бес готов был поклясться, что пахло мясной похлебкой. Обида обидой, но поесть не мешало бы. Он вздохнул и пошел в пещеру. Увидев его, женщина покачала головой:

— С подобным усердием не по разуму ты у меня через неделю останешься голым.

Она критически осмотрела одеяло, в которое величественно запахнулся Бес, и тяжело вздохнула. Меченый молча присел к столу, всем своим видом демонстрируя неприятие чужого диктата. Похлебка действительно была мясной, тут он не ошибся, хотя чье это мясо, он определить не сумел. Глаза Беса слипались от усталости, и он, ни слова не говоря, упал лицом на лежанку и заснул почти мгновенно.

Проснулся Бес от собственного крика. Он снова кричал, не в силах вынести кошмара, который стал явью, а потом вновь превратился в видение, еще более страшное, чем действительность. Бес отчаянно тряс головой, стараясь стряхнуть с себя липкий, как грязь Змеиного болота, ужас. Тело его подрагивало в ознобе. Незнакомка поднесла к его губам кружку, и он принялся жадно пить горячий, пахнущий медом настой.

— Тихо, мальчик, тихо, — шептала ему на ухо женщина, поглаживая по плечам и голове. Бес обхватил это прильнувшее к нему тело и замер, боясь пошевелиться и потерять единственную опору в реальном мире и снова очутиться в трясине страшных видений. Слабый аромат неизвестных трав исходил от этой странной женщины, он вдохнул и уткнулся лицом в ее мягкие пушистые волосы. А ее руки все гладили и гладили его содрогавшееся в ознобе тело, и Бесу захотелось, чтобы так продолжалось вечно.

Глава 2 ЧИРС

Бес провел на острове уже несколько недель. Он так и не узнал имени своей хозяйки. Это забавляло и сердило его одновременно. Но женщина только смеялась в ответ на его вопросы. А закончилась эта игра тем, что Бес сам дал ей имя, и она охотно откликалась на него. Елена — это звучало красиво, и Бес остался вполне доволен собой.

Рана на плече затянулась, щеки округлились, и Бес начал отчаянно скучать от безделья. Больше всего его волновал вопрос: откуда на острове появляется свежее мясо, но Елена не спешила удовлетворить его любопытство. Время от времени она исчезала, и Бес буквально рыл носом землю в поисках ответа на вопрос — где может спрятаться женщина на крохотном, как ладонь, и совершенно голом острове?

Однажды Елена вернулась с большим свертком, в котором была одежда для Беса и короткий меч для левой руки. Меченый с удовольствием оделся и затянул ремни. Мечи свободно ходили в ножнах, и он остался доволен снаряжением. Радость его была столь велика, что меченый даже не стал пытать женщину, где она все это достала. Все равно Елена отмолчалась бы, в этом Бес уже имел возможность убедиться неоднократно.

— Скоро уже, — сказала Елена в ответ на молчаливый вопрос меченого, и глаза ее при этом погрустнели.

— Поедем со мной, — предложил Бес.

Но Елена только потрепала его по мягким волосам и, ничего не сказав, отошла к столу. Радостное настроение меченого растаяло без следа, и ему вдруг пришло в голову, что неплохо бы узнать конечную цель маршрута и причину, по которой он должен отправляться в неведомые края. Елена чистила рыбу. Бес, как истинный житель Приграничья, питал к этой скользкой пакости отвращение. Скорее он согласился бы съесть лягушку. Его отвращение к дарам озера Духов доходило до того, что он как-то выбросил рыбу, приготовленную Еленой для себя. За что немедленно получил затрещину и весь вечер просидел у входа в пещеру, никак не реагируя на попытки Елены заключить мировую. Бес презирал рыбоедов и не мог простить полученной оплеухи. Однако ночью он не выдержал характера и позорно сдал завоеванные позиции, даже попросил прощения у женщины, что было совсем глупо. После этого случая Елена больше не прикасалась к рыбе, во всяком случае на глазах у Беса. И вот теперь он вновь увидел эту гадость у нее в руках. Не было сомнений, что Елена обижена и таким оригинальным способом выражает меченому свое неудовольствие. Бес взял из корзины рыбу и, пересиливая отвращение, несколько раз подбросил ее в руке. Елена покосилась в его сторону, но вслух ничего не сказала. Тогда Бес пошел еще дальше — он принялся чистить рыбу ножом. Чешуя была скользкой до тошноты, рыба, даром что дохлая, то и дело выскальзывала из рук, мерзко шлепаясь о землю. Бес только сопел от усердия.

— Все равно ничего не скажу, даже если ты станешь есть эту рыбу.

Бес, стиснув зубы, вынес это замечание и молча продолжил свое занятие.

— Ты поедешь в Хянджу, — сказала Елена, и лицо ее помрачнело еще больше. — Завтра.

— Зачем? — насторожился Бес.

— Так велено.

— Кем велено? — Мысль о том, что кто-то берет на себя смелость распоряжаться его судьбой, возмутила меченого до глубины души. — Никуда я не поеду, до твоего Хянджу мне нет никакого дела.

— Ты не хочешь повидать сестру?

Бес едва не подпрыгнул — никогда он не рассказывал Елене ни про Улу, ни про Ару, разве что в бреду.

— У твоей матери остались родственники в Хянджу, они решили помочь тебе.

— Не знаю я никаких родственников, — запальчиво крикнул Бес — Я никуда не поеду.

— В таком случае тебе придется всю жизнь просидеть на острове за чисткой рыбы. У тебя это хорошо получается.

Бес никак не отреагировал на насмешку.

— Поедем вместе.

Елена только вздохнула в ответ. Бесу показалось, что она не вольна в своих поступках, и есть сила, диктующая ей, как жить. И, кажется, эта сила вздумала распоряжаться и судьбой Беса. Было о чем подумать человеку, потерявшему все и оставшемуся один на один с непонятным и страшным миром, способным перемолоть любую плоть и любую душу, по неосторожности угодившему между его острых зубов.

Бес проснулся на рассвете. Елены рядом не было, она ускользала с первым лучом солнца, и ему никак не удавалось за ней проследить. Но сегодня Елена не ушла, он слышал ее легкие шаги у входа в пещеру. И, кажется, она была не одна.

— Оставь мне его, — услышал он вдруг ее голос — Он еще совсем мальчишка.

— На руках у этого мальчишки кровь по меньшей мере десятка человек.

Голос говорившего, низкий и хриплый, не был знаком Бесу, и он затаил дыхание, боясь пропустить хотя бы слово.

— Он кричит по ночам, он еще не оправился от раны.

— После того, что я там увидел, — послышался хриплый голос, — мне хочется кричать и наяву. Счастье еще, что мальчишка не сошел с ума.

— Ты не помог ей, — в голосе Елены был укор.

— Она не приняла бы моей помощи.

— Молчун рассказал ей все? — Да.

— Ты нашел ключ?

— Нет. Быть может, мальчишка знает, где его искать.

— Лучше его об этом не спрашивать, он никогда не согласится вернуться на то место.

— Он меченый, а не красная девица. К тому же я их всех похоронил.

— Все равно, это слишком жестоко.

Мужчина ничего не ответил. И, как ни вслушивался Бес, больше он ничего не услышал, а когда выбрался из пещеры, то не обнаружил ни Елены, ни чужака. Елена вскоре вернулась, но на вопрос Беса только удивленно вскинула брови.

— Тебя ищут, — сказала женщина. — Кто?

— Бьерн Брандомский, у него есть свои люди на островах. Тебе придется уехать завтра утром.

— Я не боюсь Бьерна.

— Зато я боюсь и за тебя, и за себя.

— Я думаю, тебе нечего бояться, раз ты служишь Храму... Бес затаил дыхание, ожидая ответа. Женщина бросила на него недовольный взгляд и отвернулась. Но Бес был уверен, что угадал — Елена связана с храмовиками. И этот хриплый тип тоже храмовик. Правда, непонятно, откуда он знает Данну, а то, что речь сегодня шла именно о ней, Бес не сомневался. В любом случае, оставаться на острове небезопасно. Брандомский нажмет на духов, и те выдадут Беса без промедления, спасая свои поселения на берегу. Значит, придется Бесу идти на временный союз с Храмом, а заодно выяснить, что из себя представляет Великий и с каким соусом его едят.

Бес покинул остров на рассвете следующего дня. Лодочник, небольшого роста мужичок, заросший по самые глаза рыжеватой бородой, молча указал меченому на корму лодки и так же молча взялся за весла. Бес оглянулся: Елена стояла у входа в пещеру и не отрываясь смотрела ему вслед. У него защемило сердце — эта женщина была единственным его обретением среди невыносимого множества потерь. И все-таки он потерял и ее. Терять — это удел слабых, а Бес был слаб и одинок, он не мог защитить эту женщину, зато мог послужить причиной ее гибели. В подобных случаях лучше не искушать судьбу. Но он вернется в Лэнд, чтобы отомстить, хотя, наверное, это будет нелегко.

Лодочник в несколько сильных взмахов весел причалил к берегу и молча указал Бесу на рослого коня, привязанного к дереву в сотне шагов от воды. Бес стремительно выскочил на песок, едва не опрокинув при этом лодку. Хороший конь — это почти свобода, во всяком случае, возможность дорого продать свою жизнь. Из густой травы ему навстречу поднялся человек высокого роста, ни лицом, ни одеждой не напоминавший приземистого духа. Темные глаза чужака оценивающе скользнули по фигуре Беса.

— Чирс, — назвал он себя.

Бес слегка наклонил голову. Чирс как будто ожидал иной реакции от меченого:

— Разве Кон ничего не рассказывал обо мне? — Нет.

— А Данна?

Бес только плечами пожал. Меченому показалось, что чужак обрадовался его неведению, хотя, быть может, он ошибался. Трудно было определить что-то наверняка по этому надменному лицу и горделиво-холодным глазам. Уверен он был в другом: Чирс был тем самым человеком, который разговаривал вчера поутру с Еленой.

— Что тебе нужно от меня? — спросил Бес, глядя чужаку прямо в глаза.

— Когда-то я был знаком с твоим отцом, — усмехнулся Чирс, — он тоже любил задавать вопросы.

— Мне надоели загадки, — сказал Бес не слишком любезно, — или ты отвечаешь мне, или мы расстаемся здесь же.

— Тебе необходимо скрыться от преследователей, я готов помочь — разве этого недостаточно?

— Я собираюсь мстить, а не бежать.

— Для мести нужна сила, а в Лэнде ты вряд ли найдешь союзников.

Бес ничего не ответил и направился к коню. Чужак был прав: возвращение в Приграничье закончилось бы гибелью. Но и Чирсу меченый не доверял — скользкий тип. В любом случае, бродить без проводника по неведомым дорогам глупо, а от слишком навязчивого спутника Бес всегда сумеет избавиться.

Чужак повернул голову к зарослям и коротко свистнул. На свист отозвались оседланный конь и большой лохматый пес, с круглой, как у медведя, головой. Бес, ненавидящий собак, угрюмо покосился на нежелательного пришельца. Чирс повел в сторону пса недовольным взглядом, и тот мгновенно притих. Чужак тяжело опустился в седло. С первых же минут выяснилось, что наездник он неважный, и это обстоятельство не добавило ему уважения со стороны Беса.

— Я горданец и до меченого мне, конечно, далеко, — сказал Чирс, заметив презрительную усмешку на губах молодого спутника, — но и я кое-что умею, ты очень скоро убедишься в этом.

Путь их оказался совсем неблизким. Долго они ехали по голой, выжженной солнцем равнине, потом по пепелищу, делу рук храмовиков, создававших огненные барьеры на пути стаи. Бесу эти страшные места напомнили крепость в Ожском бору, и он надолго умолк, погрузившись в невеселые мысли. Чирс тоже помалкивал, лишь изредка бросая на меченого загадочные взгляды.

— Откуда ты знал мою мать? — неожиданно спросил Бес.

— Данна моя сестра. Наш отец был верховным жрецом Храма Великого, но вынужден был бежать к духам, преследуемый врагами.

— За что храмовики убили моего отца?

— Твой отец угрожал Храму, и, что самое страшное, мог привести угрозу в исполнение. Храм не терпит сильных.

— А тебя Храм терпит, значит, ты слабый.

Чирс засмеялся, однако глаза его оставались серьезными:

— Я стану сильным, но мне нужны помощники.

— И может помочь меченый жрецу Храма Великого?

— А почему ты решил, что я жрец?

— Храмовики, которых мы встретили поутру, не задали тебе ни единого вопроса — вероятно, не осмелились.

— Что ж, ты прав, — Чирс с уважением посмотрел на веса, — Но я не первый в Храме.

— А какое мне дело до твоих тайных желаний, жрец, у меня свои заботы.

— Ты поможешь мне, я помогу тебе. Подумай, меченый, такие союзники, как я, на дороге не валяются.

— Я подумаю, — пообещал Бес.

Следы пожарищ они миновали к вечеру и углубились в лес, который встретил пришельцев радостным гомоном птиц и нежным шепотом листьев. Бес повеселел, словно домой вернулся. Даже голова закружилась от знакомого с детства запаха. Они ехали узкими звериными тропами, то и дело натыкаясь на завалы сгнивших на корню деревьев. Видимо, Чирс ориентировался в лесу куда хуже, чем в степи. Он то и дело, к немалому удивлению меченого, начинал блуждать по кругу. Бес, для которого в любом лесу не было тайн, решительно взял роль проводника на себя. Чирс охотно пошел ему навстречу, с удивлением наблюдая, как меченый безошибочно находит дорогу в самых, казалось бы, непролазных дебрях.

На ночной привал они остановились у небольшого лесного озера. Бес с наслаждением сбросил с себя пыльную одежду и, не раздумывая, полез в воду. Чирс остался на берегу, собирать хворост для костра. Вохр вывалился из зарослей неожиданно, и Бес, первым увидевший его, криком предупредил горданца. Безоружный Чирс стал быстро пятиться к воде, не спуская глаз с замершего в недоумении вохра. Бес нырнул и под водой поплыл к берегу, где лежало оружие. Вохр медленно двинулся за отступающим Чирсом. Горданец тяжело дышал, капли пота катились по его побелевшему лицу. Бес наконец выбрался на берег и схватил арбалет Чирса. Он выстрелил дважды, и вохр дико взвыл, ослепленный на оба глаза. Испуганная лошадь метнулась и сторону, ломая кусты и отвлекая на себя внимание монстра. Бес сполна воспользовался неосторожностью чудовища. Он проскользнул за спину вохру и коротким взмахом меча подрубил ему ногу. Монстр опрокинулся на спину, и прыгнувший ему на грудь Бес вонзил оба меча в пустые глазницы по самые рукояти. Это был старый, испытанный многими поколениями меченых прием борьбы с вохрами, но Чирс видел его впервые и был поражен смелостью Беса. Бурый большеголовый пес горданца приблизился к поверженному чудовищу и потеряно завыл.

— А почему собака не залаяла и не предупредила нас? — спросил Чирс, обходя трехметровую тушу и с интересом ее разглядывая.

— А что еще можно ждать от пса! — хмыкнул Бес. Чирс укоризненно покачал головой. Бурый пару раз тявкнул, видимо в свое оправдание.

— Поздно, брат, — засмеялся горданец и присел у огромной, словно сплюснутой сверху ударом гигантской палицы, головы вохра.

— Невероятно, — сказал он после долгого раздумья. — Две стрелы угодили ему в мозг, а он продолжал двигаться.

— Живучий, паскуда, — охотно подтвердил Бес, тщательно вытиравший клинок пучком травы. — Его смерть вот здесь, — он небрежно постучал по затылку вохра носком сапога. — И лучше всего бить в это место двумя мечами сразу через глазные впадины.

Ночь прошла спокойно. Меченый несколько раз просыпался и прогонял обнаглевшего Бурого, который норовил устроиться к нему поближе. Пес обиженно фыркал, но далеко не отходил, и стоило только Бесу закрыть глаза, как он тут же возвращался на прежнее место. Меченый уже начал подумывать, а не трахнуть ли мечом по голове эту глупую скотину, но потом махнул рукой и заснул крепким сном, прижавшись боком к теплой спине упрямого пса.

В полдень следующего дня они выбрались из леса. А впереди была голая, выжженная солнцем степь. Бес приуныл. Уж слишком скучным показался ему степной мир после веселого разноголосья зеленого леса.

Они ехали долго, много дней, не встретив в степи ни единого кустика, ни даже деревца, на котором мог бы отдохнуть взгляд. Беса удивляло, как Чирс умудряется обнаруживать воду в выжженном солнцем аду. Меченому не раз приходило в голову, что без горданца, ему, пожалуй, не выбраться из пустыни, вздумай он продолжить путь в одиночестве.

У высокого поросшего пожелтевшей травой кургана Чирс вдруг остановился:

— Здесь степняки настигли последних уцелевших меченых, здесь потом и похоронили всех. Я знал многих из тех, кто тут лежит, и даже сиживал с ними за одним столом. Барак, вождь степняков, велел насыпать этот курган в знак признания доблести своих врагов. Где теперь Барак? И где былая степная вольница?

— Он жив, этот Барак?

— Вероятно, — пожал плечами Чирс.

— Я убью его, — пообещал Бес.

— Человека, который погубил меченых, зовут Геронт, запомни это имя, тебе позднее придется столкнуться с ним лицом к лицу. И еще одного человека опасайся — Кюрджи. Он долгое время был глазами Храма в Приграничье и, возможно, знает тебя в лицо. Личность мелкая, но при случае может больно укусить.

— Ты ненавидишь Геронта? — спросил Бес.

— Браво, — усмехнулся Чирс, — ты умеешь читать чужие мысли.

— Нетрудно было догадаться, — буркнул Бес.

— Пусть мы с тобой и не друзья, меченый, но враг у нас общий, и мы должны помогать друг другу.

— Когда ты будешь вешать Геронта, я подержу веревку, — усмехнулся Бес.

— Об этом можно помечтать здесь, в степи, но не советую делать этого в Храме — все мысли написаны у тебя на лице.

— До сих пор мне не кого было обманывать.

— Вот поэтому ты и попался как мальчишка в расставленные сети и подставил своих друзей. Я говорю тебе это для твоего же блага. Наш мир коварен, беспощаден, и простакам в нем не выжить. И не мечи должны быть твоим оружием, а голова. Запомни эти слова, меченый, — худого я тебе не пожелаю.

Глава 3 ШКОЛА

Вот уже несколько месяцев Бес жил в этом странном и непонятном мире — мире наоборот, где реальность подменялась снами, а сон неожиданно оборачивался жестокой реальностью. Это была жизнь среди миражей, в которых терялось его собственное «я» и возникало ощущение черной, как беззвездное небо, пустоты. Странное ощущение, когда не существует ни жизни, ни смерти.

Волосы на бритой голове Беса уже успели порядком отрасти, но он так и не понял ни сути Великого, ни предназначения Храма. Их школа, напоминавшая владетельские замки Приграничья, была затеряна в бескрайней выжженной солнцем степи, и Бес сомневался, что сумеет найти отсюда дорогу к людям, даже если ему удастся вырваться из каменной ловушки. Да и что ему искать среди людей. Человек должен быть одиноким и сильным, так сказал Чирс, и Бесу его слова понравились.

Бес был одним из трехсот учеников в этом странном учебном заведении. Он не знал имен своих товарищей — только номера: первый, второй, третий... Сам Бес был тринадцатым, и ему нравилось это число. Он и стоял сейчас тринадцатым в ряду одетых в желтое послушников. Ордаз, младший жрец Храма Великого, прохаживался перед строем воспитанников с длинным хлыстом в сильной загорелой руке. Капюшон его балахона был откинут на спину, и лысый череп жреца лоснился от пота.

«Храм Великого, — старательно думал Бес, — это лучшее, что создано в нашем мире, а жрец Ордаз лучший из всех, стоящих на плацу». Его череп — кладезь мыслей, умных, возвышенных, благородных. Нет наставника более мудрого и справедливого, чем достойный Ордаз. Служитель Храма жрец Ордаз — это сила, радость, величие и послушание, любовь к Великому и бесконечное смирение перед ним».

Бес мусолил эти мысли до полного отупения. Это было настолько утомительно, что к концу дня у него раскалывалась голова. Наверное, его товарищам было столь же трудно, но Бес этого не знал да и знать не хотел. Послушникам категорически запрещалось разговаривать между собой. Впрочем, и сам жрец Ордаз не был красноречив. Иногда Бесу казалось, что он уже разучился разговаривать, но это обстоятельство не слишком огорчало юношу. Холодные неподвижные лица, пустые потухшие глаза, в которых не было и проблеска дружеского участия, никак не располагали к общению. Достойный Ордаз держал воспитанников в строгости, не позволяя им расслабиться. Его цепкие глаза, казалось, ни на миг не выпускали Беса из поля зрения.

Ордаз взмахнул хлыстом, и привязанная к столбу собака завыла от боли. Бес ненавидел собак, он убивал их, он накапливал в своем сознании холодную ненависть к ним и выплескивал ее наружу тугими волнами. И эти волны, подобные ударам хлыста, избивали отощавшего пса, превращая его в объятую ужасом хрипящую падаль. И чем больше собака хрипела и билась от боли, тем сильнее была ненависть Беса.

Жрец Ордаз смотрел на Беса с одобрением — в обращении с псами номеру тринадцатому не было равных. Два послушника подхватили хрипящее животное острыми крючьями и волоком потащили по плацу, поднимая тучи рыжеватой пыли. Бес стряхнул с лица капли пота. Расслабляться не стоило, это он знал по опыту. Как правило, занятия проводились с рассвета и до заката. Кроме физических упражнений, с которыми Бес справлялся без труда, были упражнения для тренировки мозга, и упражнение с собакой не самое трудное из них. Сегодня предстояло новое испытание, Ордаз предупреждал об этом вчера, и обычно холодные и пустые глаза его сверкали весельем. Бес тогда тоже удивился этому, но не придал значения. В ту минуту он готовился к ночному испытанию, быть может, самому тяжелому из всех. Ордаз называл его промывкой мозгов. Каждый вечер все триста воспитанников собирались в большом зале, надевали на головы шлемы Великого, чтобы подвергнуться чудовищному воздействию чужой неведомой силы, которая раздирала мозги на части. Бес слышал, как кричали рядом товарищи, но сам переносил боль молча, закусив до крови губы. После каждой такой «промывки» он частично терял память. Но и это было не все: кто-то невидимый с упорством маньяка пытался подсунуть ему чужую жизнь. Эта чужая жизнь проступала во снах, и Бес просыпался от собственного крика, обливаясь холодным потом. Храму не нужен был Бес, меченый из Приграничья, Храму нужен был Ахай, послушный слуга Великого, способный нести высшую мудрость непосвященным. Чужие образы вбивались в мозг тяжелыми безжалостными ударами, а его собственная жизнь терялась в отдаленных уголках сознания. Каждое утро Бес упрямо собирал свое прежнее, размываемое «я» и с ужасом осознавал, что с каждым днем это удается ему все труднее. Он уже не был Бесом, но не стал и Ахаем, а завис над пропастью в мучительном напряжении. Внутренняя борьба выматывала его, и он угрюмо думал, что когда-нибудь не выдержит и потеряет не только память, но и разум.

Ордаз взмахнул хлыстом, и послушники дружно повернули направо. Бес шел последним, тяжело переставляя натруженные ноги. Холодная ненависть переполняла его. Все люди враги. И те, кто шагает сейчас впереди, и те, которые остались позади в давно утраченном мире. Храм дает силу, сила дает власть. Убивать во славу Великого. Смерть — наивысшее благо, которым Великий одаривает непокорных. Страх делает людей покорными. Кто не испытывает страха, тот должен умереть. Такова воля Великого. Убивать. Миллионы рук и миллионы мечей во славу Великого. Слава Великого — счастье Ахая.

Бес споткнулся и едва не упал. Переполнявшая его ненависть рвалась наружу. Ордаз подал ему знак выйти из строя. Следом вышел номер третий: худой, смуглый суранец с вытянутым лицом. Бес ненавидел его — он ненавидел всех, на кого падал сейчас его взгляд, даже жреца Ордаза. И, может быть, в первую очередь жреца Ордаза. Номер третий смотрел на Беса с ненавистью, сочившейся из черных провалов глаз. Бес сжал кулаки и приготовился к драке.

— Ваше оружие мозг, — слова Ордаза прозвучали как удар хлыста. — Сейчас мы узнаем, чему научились вы, Ахай и Дразд.

Жрец указал им на столб, к которому были привязаны два человека в шлемах Великого и с черными повязками на глазах. Нет, это были не люди — это были черви, с промытыми до ослепительной белизны мозгами. Бес равнодушно наблюдал, как они корчатся от страха. Страх за собственную шкуру — это все, что им оставили кукловоды. Страх, боль и смерть во славу Великого. Бес не испытывал к ним ненависти, нельзя ненавидеть пустоту. Когда-то черви были людьми, такими же, как номера третий и тринадцатый, но не выдержали испытания. Бес знал, что это такое, он сам прошел через это и сумел сохранить себя. Поэтому он испытывал сейчас законное чувство гордости и превосходства. Черви недостойны его ненависти, а вот номер третий, которого жрец Ордаз назвал впервые Драздом — это совсем другое дело. Ордаз подал команду, его помощники развязали червей и развели по разным сторонам, сунув им в руки по мечу. Черви переминались с ноги на ногу, держа мечи на отлете, словно боялись порезаться о лезвия. Бес опытным глазом определил, что черви до обработки никогда не держали оружие в руках. Подобные навыки остаются навечно.

— Убить!

Бес с шумом втянул воздух и поправил шлем Великого. Ему достался неказистый червь с кривыми короткими ногами. Он почти на голову уступал в росте противнику, который обладал к тому же мускулистыми руками. Дразд злорадно покосился на Беса. Кривоногий задрожал от первого мысленного прикосновения кукловода и попытался стряхнуть с головы медный обод. Меченый без труда подавил его сопротивление. Кривоногий задвигался увереннее. Бес представил, что это он сейчас стоит на арене, держа в руках неуклюжий меч. Он попробовал взмахнуть оружием и удивился его тяжести. Меч был не так уж велик, но мышцы червя оказались слабоваты. Это обстоятельство следовало учитывать. Бес заставил кривоногого сделать несколько выпадов и остался доволен результатом. Теперь надо было заняться соперником. Рослый червь двигался боком, нелепо размахивая мечом. Бес сообразил, что Дразд никудышный боец, отсюда и неуверенность в движениях у его подопечного. Помощники жреца сняли с червей черные повязки, и Беса захлестнула волна панического страха, он едва не сорвал с головы шлем Великого. Червь заметался по арене с тоскливым воем. Бес с трудом справился с животным ужасом подопечного. Кривоногий успокоился и замер, опустив меч к ноге.

Его противник держался более уверенно и даже поднял меч над головой, словно собирался колоть дрова. Бес, казалось, легко ушел от удара, но мышцы ног червя оказались недостаточно быстрыми. Это обернулось потерей правого уха. Кривоногий взвыл от боли и едва не выпустил меч из рук. Бес рассвирепел. Он уже не церемонился с кривоногим. Боль от раны передалась и ему, но он не обращал на нее внимания. Что ни говори, а у меченого был большой опыт во всем, что касалось драк. Он сделал ложный замах справа, верзила неуклюже попытался отразить удар, и тогда Бес просто перебросил меч из правой руки в левую. По его расчетам меч кривоногого должен был пронзить рослого червя насквозь, но он вновь ошибся, не рассчитал сил своего подопечного, — меч вошел в живот верзилы всего на несколько сантиметров. Верзила обхватил живот руками и опрокинулся на спину.

— Добей, — приказал Ордаз.

Кривоногий нанес рубящий удар по открытой шее поверженного врага. И опять удар оказался слишком слабым. Кривоногий рубил и рубил, а верзила все еще продолжал сучить длинными ногами. Беса едва не вырвало от отвращения. Рядом дико кричал Дразд. Он уже не контролировал своего червя, а просто корчился от боли вместе с ним. Ордаз сорвал с Дразда шлем Великого и ударил кулаком в челюсть. Номер третий отлетел в сторону и затряс головой. Сознание медленно возвращалось к нему, связь с верзилой прервалась, да тот уже, кажется, умер под ударами кривоногого червя. Кривоногий, повинуясь приказу Беса, опустил меч и устало присел рядом с убитым противником. Забрызганное кровью лицо его было тупым и безучастным. Помощники жреца подхватили его под руки и потащили прочь с арены. Бес снял шлем и угрюмо посмотрел на Ордаза, возбуждение прошло, иссякла и переполнявшая сознание ненависть.

— Я доволен тобой, номер тринадцатый, — сказал Ордаз. — Ты заслужил право называться Ахаем, пролив первую кровь чужими руками. Ты сделал первый шаг в своем служении Храму, и этот шаг был уверенным.

— Хвала Великому, — громко произнес Бес и вернулся в строй.

Очнувшийся Дразд уныло сидел на земле, жрец брезгливо покосился в его сторону. Третьему номеру не суждено стать Мечом Храма, он проявил непростительную слабость, когда потерял контроль над своим подопечным, позволив его ужасу захлестнуть свой мозг. Храму нужны сильные. Последние слова Ордаза были приговором. Третий, так и не ставший Драздом, поднялся и побрел прочь, неуверенно переставляя худые длинные ноги.

Все, что происходило потом, Бес помнил плохо — опустошенный мозг отказывался воспринимать реальность. Черви неумело рубились на мечах, нанося друг другу страшные раны. И те, кто были на арене, и те, кто управляли ими, кричали от боли и страха. Беса мутило от усталости и отвращения. К вечеру из тридцати человек в строю осталось двадцать три, но жрец Ордаз был доволен.

— Совсем неплохо, — сказал он помощнику, — у других отсев куда больше.

— Твои усилия, достойный, будут оценены посвященным Варом, Левой рукой Великого, да продлятся дни его вечно, — подобострастно оскалился помощник.

Для Беса наступила пора новых испытаний. Он без труда научился управлять двумя и даже тремя червями, сначала с помощью шлема Великого, а потом и без него. Он старательно обучал своих пешек владению мечами и заслужил похвалу достойного Ордаза. Его черви без труда выигрывали все поединки, даже те, в которых противник превосходил их числом. Ордаз не скрывал удовлетворения — достойный Ахай становился его любимчиком.

Бессловесные номера с обретением имен обрели и голоса. Бес уже не раз слышал их злобный шепот у себя за спиной. Впрочем, он давно уже не ощущал себя Бесом, меченым из Приграничья, а все больше становился Ахаем, жрецом Великого, будущей славой и мощью Храма. Шепот завистников раздражал Беса, и однажды он схлестнулся с самым злобным из своих врагов, горданцем Хармидом. Хармид претендовал на то, чтобы стать правой рукой Ордаза, и видел в лице выскочки Ахая главную помеху своим честолюбивым планам. Молодые жрецы никогда не использовали приобретенную в школе силу друг против друга, категорически запрещалось Ордазом, и все-таки взаимная ненависть Хармида и Ахая оказалась сильнее запретов и страха перед наказанием. Они схлестнулись глазами в присутствии десятка товарищей, испуганных никогда не виданным зрелищем. Впрочем, поединок длился недолго, а результат его потряс до глубины души всех присутствующих. Нет, Хармид не закрыл глаза, не отвернулся от черных глаз противника, признавая тем самым поражение, — он просто рухнул на пол, и красивое смуглое его лицо стало черным от удушья. Хармида удалось привести в чувство. Достойный Ордаз так ничего и не узнал о тайном поединке воспитанников, зато жрец Ахай с этого дня стал настоящим пугалом для товарищей. Его особое положение в школе уже никто не смел оспаривать, и никто из его соучеников не смел поднять глаза в присутствии жреца Ахая, а уж тем более бросить ему в спину недоброе слово. Бес придирчиво отбирал червей в свою десятку, учитывая все: возраст, крепость мускулов, врожденную ловкость, способность быстро реагировать на приказы. Он довольно быстро определил, что самые покорные черви отнюдь не самые лучшие бойцы. Бой требовал определенной самостоятельности, особенно бой групповой, когда сам Бес не в силах уследить за каждым выпадом или движением своих подопечных и их противников. Он упорнотренировал червей, доводя их движения до автоматизма. Бес равнодушно смотрел, как льется кровь чужих пешек, но страшно огорчался, когда из строя выходил кто-то из его десятки. Жаль было напрасно потраченного труда. Впрочем, подобные конфузы случались крайне редко — Бесу и его пешкам не было равных в школе. Их успехи даже встревожили жрецов-наставников, уж слишком велика была убыль исходного материала. По их приказу тупые мечи были заменены на деревянные. Нововведение не слишком понравилось Бесу, ибо вызывало массу споров о победителе. Достойный Ахай увеличил свой отряд сначала до двадцати, потом до тридцати, и наконец до пятидесяти пешек. Ничего подобного в школе раньше не случалось. Жрецы-наставники пребывали в растерянности: как отнесутся к подобному ново введению верховные жрецы Храма и сам посвященный Геронт? Но никто не мог отрицать очевидного — достойный Ахай управлялся с пятью десятками пешек лучше, чем его товарищи с одним.

Система ведения боя, изобретенная Бесом, была довольно проста. Он положил в ее основу шахматы, в которые его научил играть Чирс. Бес довольно быстро освоился с игрой и не раз удивлял посвященного горданца неожиданными решениями. Сейчас Бес успешно применял полученные навыки в игре с живыми фигурами. В его полусотне было десять пешек, отличных стрелков-арбалетчиков, которых он редко пускал в сечу. Десять великанов-варваров, способных сдержать натиск превосходящих численностью противников, Бес называл турами и ставил обычно в центре. Два десятка степняков, отличных наездников, атаковали неприятеля с флангов. Себе Бес отвел роль ферзя и вступал в драку в самые решающие минуты во главе десятка самых отчаянных рубак.

На протяжении нескольких месяцев Бес отлаживал свою систему, без труда расправляясь с отрядами соучеников, которые не успевали с обучением новых червей, взамен стремительно убывавших после каждого учебного боя. Пешки Беса удержу не знали и даже деревянными мечами наносили противнику существенный урон.

Встревоженный Ордаз запретил достойному Ахаю и его червям участвовать в учебных боях, ибо их свирепость пре восходила разумные пределы. Бес не упал духом и продолжал оттачивать мастерство пешек в парных поединках. И его усилия не пропадали даром. Черви были отличным материалом, а Бес обладал даром творца. Он был богом в этом мире крови и боли, от него зависело, дать отличившемуся сладкий кусок и не менее сладкую самку на ночь или подвергнуть провинившегося наказанию, заставив корчиться от боли под страшным взглядом черных глаз. Он отучил их бояться смерти, ибо смерть была благом по сравнению с тем, что ожидало ослушника дрогнувшего в бою, а боль, которую причинял он, была страшнее боли от полученной в бою раны. Не Бес выдумал эту систему тренировки червей, но он довел ее до совершенства, виртуозно чередуя удары хлыста и сладкие пряники. Понятие человечности исчезало в этом страшном мире, и достойный жрец Ахай очень удивился бы, если бы кто-то вдруг упрекнул его в жестокости. Разве с ним обращались иначе? Просто у него оказалось достаточно воли, силы и разума, чтобы стать повелителем в этом аду.

Глава 4 ЭКЗАМЕН

Бес приподнялся на стременах и оглядел ставшую уже привычной выжженную солнцем степь. Здесь, на окраине храмовых земель, сотне выпускников школы предстояло держать последний экзамен. Бес покосился на жрецов, расположившихся чуть поодаль, на пологом холме, отдельной, весьма живописной группой. Среди пяти посвященных и почтенных жрецов Храма выделялся благородством осанки Вар, Левая рука Великого, командующий вооруженными силами храмовиков. Расшитый серебром плащ Вара блестел в лучах восходящего солнца.

Пешки держались плотной стаей за спиной Беса, их неподвижные лица были спокойны. А достойный Ахай волновался. Впервые ему предстояло опробовать свою тактику в настоящем бою, и от исхода этого боя зависело его будущее. Как и будущее девяноста девяти остальных учеников школы, которые сидели в седлах с красными от духоты и волнения лицами чуть впереди своих десяток, готовые победить или умереть во славу Великого на глазах посвященного Вара.

Неправдоподобно синее небо где-то там, далеко-далеко, сливалось с бескрайней рыжей равниной. А потом вдруг у горизонта появилась черная полоска. Эта полоска все увеличивалась в размерах, и вскоре у Беса уже не осталось сомнений — степняки. Жрецы зашевелились в седлах. По священный Вар что-то бросил небрежно жрецу-наставнику, и Ордаз стремительно ринулся с холма, нахлестывая коня.

— Приготовиться, — крикнул он ученикам, не доезжая десятка шагов.

— Хвала Великому, — дружно отозвались сто глоток.

— Атакуем все разом, — распорядился жрец-наставник. — В резерве останется только достойный Ахай со своими пешками. Так приказал посвященный Вар.

Никто не осмелился возразить Ордазу, а уж тем более посвященному Вару, но взгляды, брошенные на Беса, были полны ненависти. Впрочем, зависть товарищей его нисколько не огорчила, да и голова его сейчас была занята другим.

Степняки приближались с пугающей быстротой. С холма сорвался жрец и подскакал к Ордазу, длинный черный плащ почтенного развевался на ветру.

— Это Барак, — крикнул он.

И без того бледное лицо Ордаза побледнело еще больше, бесцветные губы шевельнулись в бессильном проклятии. Бес насторожился — имя Барака почему-то показалось ему знакомым.

— Скажи посвященному Вару, что мы сделаем все возможное и невозможное, дабы задержать степняков.

— Посвященный Вар остается. Он вверяет свою судьбу и твои руки, Ордаз. Не упусти шанса. Если мы уцелеем, то Вар тебя не забудет, достойный. — Жрец хлестнул коня нитью и поскакал обратно на холм, где спокойно восседал в седле посвященный Вар.

Бесу его спокойствие понравилось. Пятьдесят воинов личной гвардии Вара двинулись было с места, чтобы прикрыть жрецов закованными в стальные доспехи телами, но посвященный жестом остановил их.

Бес подозвал одного из своих подручных, самого разумного среди пешек. Храм, видимо, не доработал с его мозгами, но Бес не стал отправлять его обратно, а выдрессировал сам. Возиться пришлось долго, но овчинка стоила выделки. Крол, как называл он подручного за красные, кровью налитые глаза, вполне мог выполнять задачи самостоятельно, в определенных рамках, конечно. Бес указал ему за холм, Крол кивнул и поскакал прочь, уводя за собой три десятка червей. Риск был, конечно, велик, но Бес был уверен, что пока пешки видят его фигуру на вершине холма, они не посмеют оборвать ослабевшие связи.

Степняки неудержимым потоком накатывали на холм. Было их никак не меньше двух с половиной тысяч, но шли они слишком широкой лавой, далеко разбросав по степи фланги, пытаясь охватить в кольцо силы храмовиков вместо того, чтобы ударить по центру. Ордаз поднял над головой меч и хриплым голосом отдал команду. Тысяча пешек, ведомых поводырями, стремительно ринулись навстречу степной вольнице. Бес не слишком верил в их удачу. Он отвел оставшихся при нем пешек на холм и расположился в нескольких шагах от верховных жрецов.

— В чем дело? — набросился на Беса храмовик в черном плаще почтенного. — Почему не атакуешь?

— Приказ посвященного Вара, — огрызнулся тот, глядя не вперед, а назад, где тридцать его пешек во главе с Кролом уже заняли исходные позиции.

Степняки, как и предполагал Бес, смяли строй кукловодов Ордаза. Пешки умирали безропотно, не помышляя о бегстве. Ордаз на белом, как снег, жеребце крутился в самом центре водоворота из желтых и серых тел. Какой-то степняк, умело орудуя саблей, добрался до жреца-наставника и снес ему играючи голову. Искусство степняка восхитило Беса, он даже присвистнул от удовольствия.

Жрецы на холме заволновались. Гибель Ордаза расстроила ряды храмовиков окончательно. Мечи Храма испуганно поворачивали коней, а следом за ними бежали пешки. Бес этому обстоятельству не удивился, он отлично знал слабое место системы: стоило напугать кукловода, и марионетки, обрывая невидимые нити, разбегались кто куда. И чем крепче была связь кукловода с пешками, тем катастрофичней оказывались последствия даже минутной его слабости.

Неожиданно легкая победа грозила обернуться для степняков большими неприятностями. На призыв вождей атаковать холм откликнулось не более трех сотен человек. Все остальные рассыпались по степи, преследуя бегущих. А победа между тем не была полной. Фланги храмовиков продолжали драться с редким упорством, даже попав в окружение. Да и в центре, на высоком холме, по-прежнему невозмутимо сидели в седлах жрецы Храма. И это спокойствие не могло не насторожить степняков, во всяком случае тех, кто еще не потерял разума от хмеля легкой победы. Триста всадников во главе с Бараком ринулись к холму.

— Пора. — Бес махнул рукой Кролу и повел великанов-туров прямо в лоб надвигающимся степнякам. Туры разрубили строй Барака пополам. Крол ударил из-за холма и в течение нескольких минут смял левый фланг атакующих, не ожидавших неприятностей с этой стороны. Посвященный Вар сам возглавил атаку своих гвардейцев. Латники, вооруженные длинными мечами, разметали по степи правый фланг степняков. Это нельзя было назвать полной победой, ибо воинство Барака значительно превосходило храмовиков числом. И Барак, надо отдать ему должное, пытался оказать сопротивление хитроумным жрецам. Но с дисциплиной у степняков были явные проблемы. Напрасно ловкий всадник на белом легконогом коне вскидывал саблю к небу, напрасно гнусили рожки, призывая степняков сохранять мужество. Пешки Беса творили чудеса, не давая противнику передышки. Без особого труда они опрокинули легковооруженных лихих наездников и разорвали кольцо, уже почти сомкнувшееся вокруг храмовиков. Этот маневр позволил кукловодам развернуть сбившихся в кучу пешек и отразить последнюю отчаянную атаку степняков. Барак еще кричал что-то, но его уже не слышали. Превосходство храмовиков в вооружении и верно выбранная тактика сделали свое дело — разношерстное воинство обратилось в бегство.

Бес не выпустил Барака из виду. Степняк оборачивался на скаку и щерил редкие зубы. Был он не так уж молод, как это поначалу показалось Бесу, глубокие морщины рассекали его темное, словно на костре прокопченное лицо. Вождя окружали не менее сотни степняков, но для пешек Беса они не стали непреодолимым препятствием.

— Ну, иди сюда, змееныш, — просипел Барак, когда понял, что уйти не удастся. Он резко поднял коня на дыбы. Бес едва успел перехватить удар его сабли и тут же ткнул левым мечом в неприкрытое кольчугой бедро Барака. Вождь степняков вскрикнул и выронил саблю. Бес ударом меча плашмя по голове выбросил его из седла.

— Молодец!

Бес обернулся: посвященный Вар благосклонно улыбался ему.

— Это Барак. — Бес кивнул на поверженного противника. Два латника, повинуясь знаку Вара, спрыгнули с коней и склонились над степным коршуном.

— Живой, — сказал один из них, поворачиваясь к посвященному.

— Ценная добыча, — кивнул Бесу Вар. — Я тебя не забуду, Меч Храма.

Лагерь храмовики разбили на месте выигранного сражения. Пешки с равнодушными лицами хоронили убитых, своих и чужих, сваливая всех в одну общую яму. Бес наблюдал за их работой, лежа прямо на прогретой солнцем земле и покусывая белыми крепкими зубами сорванный сухой стебелек. У расшитого серебром шатра посвященного Вара сидел Барак со связанными за спиной руками и с ненавистью смотрел на кукловода. Достойный Ахай скосил в его сторону глаза и презрительно сплюнул. Теперь он знал о степняке многое. Непокорный раб Великого Барак много лет тому назад поднял бунт против Храма. Он то исчезал в бескрайних степях, то появлялся вновь, нанося храмовикам чувствительные удары. Целые поселки снимались с мест и уходили вслед за Бараком. Он уводил их за пределы влияния Храма, и где-то там, на юге, у Барака был собственный город, которому он дал легендарное имя — Таш. Ищейки Храма рыли носом землю в поисках этого города, но пока безуспешно. И вот этот смутьян, опасный не столько силой двух тысяч сабель, сколько примером неподчинения Храму, попался наконец в руки смертельных врагов. Достойный Ахай был горд тем, что его служение Великому началось столь удачно. Об этом ему сказал по священный Вар, об этом же говорили другие посвященные и почтенные жрецы. В подтверждение высокой оценки его заслуг посвященный Вар назначил его тысяцким на место погибшего Ордаза, подчинив ему всех уцелевших после боя кукловодов и пешек. Это была высокая честь, и тысяцкий Ахай поклялся верно служить Великому и его наместникам на земле — Геронту и Вару, да продлятся дни их вечно.

В данную минуту достойного Ахая мучила только одна мысль — где он мог слышать прежде это странное имя «Барак»? Конечно, память о прошлой жизни Мечу Храма, ступившему на путь бескорыстного служения, вроде бы ни к чему, но все-таки. Его не покидало ощущение, что с этим именем связано нечто важное в его прошлой, почти уже забытой жизни.

— Повезло тебе сегодня, храмовый пес, — Барак зло сплюнул в сторону Беса.

— Стар ты стал, Барак, — усмехнулся достойный жрец, — тебе бы внукам сказки рассказывать, а не по степи волком рыскать.

Барак заскрипел зубами от душившей его ненависти, но сдержался, не желая ронять достоинство перед молокососом.

— Вели хоронить моих воинов отдельно, — попросил он Беса. — Или вообще не хорони.

— Это еще почему? — заинтересовался тот.

— Негоже свободным людям лежать в одной могиле с псами.

— Пешки не виноваты в том, что они пешки, — криво усмехнулся достойный Ахай. — Брось, старик, смерть уравнивает всех.

Бес вытащил из ножен короткий меч и осторожно погладил клинок пальцем. Таких мечей не умели ковать даже в Храме. Ни одной зазубрины после сегодняшнего боя, хотя поработал он им изрядно. В глазах Барака ненависть сменилась любопытством, меч явно привлек его внимание.

— Где-то я видел подобные клинки... Вспомнил! — Барак вдруг засмеялся почти счастливо. — Северный воин с глазами весенней травы. Это он привел чужаков в наши степи.

— И что с ними стало? — спросил достойный Ахай.

— Два кургана есть в Суранской степи, там они и лежат.

— Уж не твоими ли молитвами?

— Храмовики нас окрутили тогда. Жаль, хорошие были воины.

— Чего жалеешь, — недружелюбно бросил Бес, — коли сам руку приложил?

— Сладкоголосые жаворонки тогда вокруг меня кружили, — невесело усмехнулся Барак. — Одного из них Кюрджи звали, а второго не помню. Помню, что горданец, а вот имя...

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— А я думал, тебе это интересно, — в прищуренных глазах степняка вспыхнул хитрый огонек.

— Мне неинтересно, — сказал Бес, поднимаясь с земли.

Он отошел уже на добрый десяток метров, когда Барак вдруг окликнул его:

— Эй, храмовик, я вспомнил: второго звали Чирсом. Достойный жрец Ахай не обернулся.

Глава 5 ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

Рекин Лаудсвильский, удобно устроившись в мягком кресле, с интересом рассматривал роскошное убранство кабинета. Такого количества книг ему видеть не доводилось. Королевская библиотека в Бурге по сравнению с этой вы

эти книги? Тогда следует признать, что человек он не только умный, но и ученый. Владетель осторожно скосил глаза на застывшего в неподвижности у стеллажей Чирса. Этот горданец не последний жрец в Храме, но и далеко не первый, хотя, возможно, хотел бы им стать. Вслух о своих планах Чирс никогда не говорил, но Лаудсвильский прожил долгую жизнь и научился разбираться в людях. Этот гордый человек родился, чтобы повелевать, и рано или поздно он своего добьется.

Опасности долгого путешествия мало отразились на настроении благородного владетеля. Путешествие было не только трудным, но и поучительным: Храм оказался сложнее и гораздо опаснее, чем представлялось Лаудсвильскому издалека. Но Рекин не жалел, что проделал столь длинный и опасный путь. Этот путь тернист, но в его конце можно ухватить за хвост желанную птицу удачи. А Рекину удачи как раз и не хватало, как и денег, впрочем. Его положение при Нордлэндском дворе нельзя было назвать блестящим, хотя король Гарольд не раз уже выказывал расположение умному и пронырливому владетелю. Но перед Лаудсвильским всегда маячила чья-нибудь широкая спина. Подобные помехи не могли не вызывать у честолюбивого владетеля раздражение. Причем в иные времена Лаудсвильского отодвигали так далеко, что, казалось, не оставалось никакой надежды вновь пробиться к свету. Но благородный Рекин выныривал на поверхность, еще более хитрый, еще более жадный до власти и денег. Лаудсвильскому нужен был могущественный покровитель, а Храму требовался ловкий агент в Лэнде. До сих пор сотрудничество развивалось без сучка, без задоринки, но Рекину хотелось большего, а главное — он знал, как этого достичь. К сожалению, посвященный Нумилин, Зоркое око Храма, не понял или не захотел понять варвара из далекого Лэнда. А вот Чирс, кажется, понял. Старый друг Кюрджи поспособствовал этой встрече, и Рекин уже не сомневался, что она пройдет успешно.

— Я видел мальчишку в твоем доме, посвященный, — осторожно обронил Лаудсвильский. — он здорово подрос за эти годы, но любезнее не стал.

— Он не узнал тебя, благородный Рекин, — ответил Чирс, не поворачивая головы от заваленного бумагами стола.

— Мне так не показалось, — невесело усмехнулся Рекин, вспоминая полные ненависти глаза Беса.

— Храм умеет промывать мозги, владетель. Такой обработки не выдерживают даже горданцы, а над нашими предками вволю потрудились в свое время генные инженеры.

— Я не знаю, кто они такие, эти инженеры, но я очень хорошо знаю, какими бывают меченые, когда у них сердце разрывается от ненависти.

Чирс отрицательно покачал головой:

— Я несколько раз с ним беседовал — он ничего не помнит.

— Но тебя-то он узнал?

— За эти два года я несколько раз бывал в школе, к тому же мое имя связано с его новым «я». Теперь он не Бес, меченый из Приграничья, а жрец Ахай, Меч Храма и мой племянник, что немаловажно.

— Ты связываешь с ним какие-то планы?

— Может быть, — Чирс недовольно покосился на слишком любопытного гостя. — Но почему тебя это волнует, благородный Рекин? Ведь ты не участвовал в тех кровавых событиях?

— Конечно нет, — поспешно отозвался Лаудсвильский. — Я не люблю пачкать руки в крови. Однако я не могу сказать, что вовсе был в стороне от этого дела. Посвященный Нумилин настаивал на моем участии. Его интересовала реликвия Храма.

— Вот как! — Рекину показалось, что Чирс вздрогнул. — Что это за реликвия?

— Какие-то скорпионы. Я внимательно следил, как делили добычу, захваченную в лесной крепости, там было много любопытных вещей, но ничего похожего на скорпионов я не обнаружил.

Чирс попытался скрыть разочарование. Способности посвященного скрывать мысли и чувства можно было позавидовать, и не будь Рекин таким изощренным интриганом, он бы, пожалуй, поверил в его равнодушие.

— Ульф говорил о какой-то пещере, — вспомнил Лаудсвильский, — но никто ее так и не смог обнаружить.

— Ты окажешь мне большую услугу, благородный Рекин, если отыщешь ее.

— Я сделаю все, что в моих силах, но и ты, посвященный, присмотрись к мальчишке. Меченого не так-то легко сломить.

Лаудсвильский с интересом наблюдал за разворачивающейся на его глазах церемонией. Все в этом главном городе храмовиков было необычно и непривычно для глаз. Город был велик, никак не меньше Бурга, но поражал строгим порядком и чистотой на мощеных улицах. Нищих здесь не было. Храм, видимо, заботился о том, чтобы его под данные не болтались без дела. Лаудсвильский полагал, что этот опыт Храма был бы не лишним для Лэнда, где от воров, бродяг и нищих буквально продыху не было.

Строгая процессия, возглавляемая одетыми в желтое младшими жрецами, медленно двигалась по городу под мерный завораживающий стук барабанов. Лаудсвильский шел в толпе городских обывателей, стараясь не выделяться из общего ряда. На нем был длинный синий плащ и новая, но почти уже потерявшая форму шляпа. Его появление не привлекло внимание окружающих. В толпе почти не раз говаривали, а если где-то раздавался робкий шепоток, то тут же и смолкал под строгими взглядами храмовых стражников, шедших по бокам от процессии.

Рекина сопровождал слуга Чирса, ловкий тип с удивительно плоским лицом и раскосыми глазами. Некоторое время владетель мучительно размышлял, где он мог его видеть, но так и не припомнил. Толпа остановилась, Лаудсвильский вытянул шею, пытаясь через головы впереди стоящих разглядеть, что же там происходит. Толпа разделялась на множество ручейков и медленно вливалась в мрачное каменное строение, поразившее много повидавшего Рекина своими размерами. Это грандиозное сооружение возвышалось над толпой на несколько десятков метров, и рядом с ним люди казались Рекину муравьями, а может быть и являлись таковыми. Ритм барабанов ускорился, послышались гортанные выкрики стражников, и люди, подчиняясь ритму и приказам, почти побежали.

— Это Храм? — спросил владетель провожатого.

— Это Чистилище. Здесь очищаются от пороков и преступных помыслов рабы Великого.

Лаудсвильский, подчиняясь общему порыву, почти вбежал под своды мрачного здания. В Чистилище было темно, как в склепе, и почти так же душно. Владетель едва не упал, запутавшись в полах плаща, но был подхвачен не слишком дружескими руками и водворен на отведенное место рядом с сотнями таких же, как он, растерявшихся людей. Стражники Храма поддерживали в Чистилище строгий порядок. Лаудсвильский подумал, что ему, пожалуй, повезло, запросто мог заработать бичом вдоль спины. Храмовики не церемонились с горожанами — свистящие удары то и дело разрывали спертый воздух, но в ответ никто не издавал ни звука, словно бичи опускались на плечи набитых соломой кукол. Глаза Лаудсвильского постепенно привыкли к полумраку. Здание изнутри выглядело не менее величественно, чем снаружи. Особенно поражали его размеры — владетель не предполагал, что можно собрать такое количество людей под одной крышей.

Пот градом катился по его лицу, спина в пять минут стала мокрой, но он не жалел, что пришел сюда. Зрелище, открывшееся его глазам, было воистину величественным. Толпа горожан с поразительной быстротой заполняла пустое пространство, гигантской воронкой сбегающее к площадке в центре Чистилища, напоминавшей размерами арену для поединков в родном Лаудсвильскому Бурге. Сто мужчин, облаченных в блестящие доспехи, прошествовали мимо оказавшегося в первых рядах владетеля и выстроились на арене полукругом.

— Первые Мечи Храма, — подсказал плосколицый слуга. Лаудсвильскому показалось, что он увидел среди латников Беса, но, возможно, его просто подвели глаза. Зато Чирса он узнал сразу. Тот стоял в облитом серебром плаще среди своих немногочисленных собратьев посвященных, и неровный свет горевшего на помосте огня освещал их не подвижные фигуры.

Вздох, подобный легкому ветерку, пронесся по огромному залу, и наступила мертвая тишина, почти невероятная при таком скоплении народа. Мерно ударил невидимый колокол. Облаченный в роскошную золотую хламиду человек появился в центре помоста, держа в вытянутой руке жезл. Постояв немного, он взмахнул этим жезлом и опустился в невидимое кресло. Владетель мог бы поклясться, что это кресло. Положение спины, рук и ног жреца показывало, что он сидит, но тем не менее ни трона, ни кресла под ним не было. Позолоченный жрец, казалось, висел в воздухе в довольно забавной и нелепой позе. Однако никто не засмеялся. Лаудсвильский уловил на лицах соседей страх, и ему стало не по себе.

Огонь в золотой чаше взлетел к потолку, осветив едва ли не весь огромный зал до самых отдаленных и темных уголков. Трое одетых в желтое служителей Храма вывели на помост обнаженного человека.

— Барак, — выдохнул стоящий рядом с владетелем слуга Чирса и тут же прикусил губу.

Имя, произнесенное плосколицым, ничего не говорило Лаудсвильскому, но по реакции серебряных жрецов он догадался, что этот худой, заросший жидкой бородой старик участвует в церемонии по принуждению. Благородный Рекин не раз видел казнь, случалось, и сам отправлял людей на виселицу, а потому был слегка разочарован тем, что его ожидания закончились столь банальным зрелищем. Видимо, старик уж очень насолил Храму, если проводить его в последний путь явились все верховные жрецы Великого.

Одетые в желтое служители Храма повалили Барака на помост и застыли над ним с обнаженными кинжалами в руках. Хриплое дыхание жертвы и палачей разносилось по всему залу. Сидящий на невидимом троне жрец взмахнул жезлом. Барак вскрикнул и затих. Жрецы принялись орудовать кинжалами. Лаудсвильский вздохнул — храмовики в своих развлечениях могли бы быть и поизобретательней. Наконец жрецы выпрямились, издав при этом торжествующий крик, в руках они держали голову, руку и сердце Барака.

— Хвала Великому. — Верховный жрец поднялся с невидимого трона. И сразу же полилась музыка, тихая и печальная. Все собравшиеся в Чистилище люди качнулись навстречу этой нежной мелодии. В огромном зале зазвучали голоса тысяч людей, слитый чьим-то гигантским усилием в единый мощный глас хвалы Великому. Потрясенный Рекин пел вместе со всеми, не отдавая себе отчета в том, что за слова срываются с его уст. Слезы благодарной радости катились по его лицу, он задыхался от счастья и от ощущения причастности к Храму. Хвала Великому, хвала посвященному Геронту, его Правой руке!

Краем затуманенного сознания Рекин чувствовал ужас всего происходящего, но не в силах был сопротивляться нахлынувшему на него безумию. А музыка все лилась, тихая и печальная, унося людей далеко-далеко, к подножию Небесного трона. Казалось, что все это будет продолжаться вечно: то ли сон, то ли явь, нечто неопределенное, но бесспорно возвышенное. Плосколицый слуга Чирса тоже пел и глаза его сияли радостью. Рекин задохнулся от любви и к нему, и ко всем собравшимся в этом зале, но особенно к верховному жрецу Геронту.

Жрецы-палачи подошли к пылающей чаше и швырнули в огонь голову и руку Барака. Сердце его поднесли Геронту, и тот спокойно наступил на него ногой. Несмотря на переполнявшую его радость, Рекин содрогнулся от отвращения. Прозвучали последние аккорды нежной мелодии, люди постепенно приходили в себя, смущенно поглядывая друг на друга. Правая рука Великого верховный жрец Геронт исчез так же таинственно, как и появился. Потрясенная толпа, подгоняемая ударами бичей, потянулась к выходу.

В этот раз Лаудсвильскому не повезло, храмовый стражник достал-таки его по плечам хлестким ударом, но владетель не почувствовал боли. Он медленно приходил в себя после всего пережитого. Окончательно очнулся он только на улице. Расторопный слуга выдернул сомлевшего владетеля из толпы и узкими переулками повел его к дому посвященного Чирса.

Глава 6 ЕЛЕНА

— Хватит, благородный Рекин, — поморщился Чирс — Я понимаю твое состояние, но пора взять себя в руки. И запомни: управлять овцами в загоне не так уж сложно, достаточно показать им кнут и пообещать много свежего корма. После этого они будут радостно блеять при виде твоих грязных сапог. Нет здесь никакого колдовства, а есть точный расчет и знания, накопленные поколениями. К сожалению, эти знания вырождаются в откровенное шарлатанство. Ты видишь не рассвет Храма, а его медленное угасание.

Чирс придвинулся почти вплотную к Лаудсвильскому, темные глаза его холодно заблестели:

— Найди мне амулет, Рекин, и я осыплю тебя золотом с головы до ног.

Посвященный Чирс был сегодня уж слишком откровенен. Рекин и раньше догадывался, что возня вокруг утерянной реликвии Храма началась неспроста, но он никак не предполагал, что все это так серьезно. Скользкие мысли появились в голове владетеля, но, взглянув в холодное и насмешливое лицо Чирса, он от них отказался.

— Ты разумный человек, благородный Рекин, а мне всегда хотелось, чтобы разумных людей в этом мире было больше, а главное — чтобы они жили подольше.

Лаудсвильскому стало не по себе. Его пытались втянуть в заговор, целей которого он не знал, да и не хотел знать.

— Благородный владетель Лаудсвильский, один из самых могущественных владетелей Лэнда, в глазах нынешних заправил Храма не более чем пыль под солнцем, варвар, которого они в своем глупом самомнении никогда не признают равным себе. Тебя ведь так и не допустили к ногам посвященного Геронта, благородный Рекин?

Лаудсвильский помрачнел. Чирс был кругом прав: владетеля приняли куда менее любезно, чем он ожидал. А главное, цели, которые он ставил перед собой, никого в Храме не интересовали. Но сможет ли Чирс ему помочь, вот в чем вопрос.

Длинные полы расшитого серебром кафтана Чирса колыхались в такт шагам. Горданец, как успел заметить Рекин, не любил долго оставаться на месте. Разговаривая, он прохаживался по залу, ловко огибая тяжелую мебель, сделанную из неизвестных владетелю пород деревьев, и бросал время от времени на собеседника взгляды, в которых проницательность сочеталась с насмешкой.

Благородный Рекин предпочитал разговаривать сидя — хоть какая-то опора в мире, который засасывал его с неутомимостью Змеиного болота. Лаудсвильский на мгновение почувствовал удушье и торопливо расстегнул ворот рубахи:

— Я сделаю все, что в моих силах, посвященный Чирс.

Ответ ни к чему не обязывающий, но лояльный. Впрочем, конкретных предложений ему пока сделано не было, если не считать просьбы способствовать в поисках амулета.

— Было бы неплохо, если бы мальчишка хоть в чем-то мне помог.

— Я же сказал, что он ничего не помнит.

Чирс вдруг застыл на месте и прислушался. В этом странном зале не было окон, хотя солнечный свет проникал сюда в достаточном количестве, но какими путями, Рекин затруднился бы ответить. Владетель тоже напряг слух, пытаясь определить, что же так насторожило хозяина.

— Кажется, это она. Мой племянник называет ее Еленой. Быть может, она поможет нам.

Рекин пожал плечами, ему это имя ничего не говорило, но посвященному Чирсу видней, каким способом воздействовать на родственника.

— Жрец Ахай, Первый Меч Великого, просит твоего внимания, посвященный Чирс, — доложил слуга.

Лаудсвильский вновь стал мучительно вспоминать, где же он видел этого плосколицего гнома.

— Это Хой, — подсказал ему Чирс, — когда-то он служил Тору Нидрасскому. Я выкупил его раненого у степняков после разгрома меченых.

Бес вошел в зал уверенным шагом. Рукояти мечей угрожающе торчали над его плечами, да и во всем облике чувствовались сила и уверенность в своем праве презирать мир вообще, и сидевшего в кресле варвара в частности. Меченый сильно подрос — ростом он теперь не уступал ни брату Гарольду, ни покойному отцу. Зато глаза Бес унаследовал от дяди Чирса: холодные, как провал колодца из ночного кошмара, в который летишь и летишь, задыхаясь от леденящего душу ужаса.

— Я рад видеть тебя, жрец Ахай, — Лаудсвильский поднялся и с достоинством поклонился.

Бес чуть повернул в его сторону голову и ответил небрежным кивком. В глазах его Рекин увидел только обычное для горданцев высокомерие и равнодушие. Неужели он, Рекин, ошибся тогда во дворе? Быть может, его ослепила собственная ненависть к меченым? Он узнал Беса сразу, как только увидел, и ему показалось, что и тот его узнал.

— Благородный владетель прибыл к нам из Приграничья, — пояснил Чирс, — это рядом с крепостью, где ты родился.

— Я помню, — ответил Бес, — кажется, их называют духами.

На лице Лаудсвильского появилось довольно кислое выражение. Чирс засмеялся:

— Это не совсем так, достойный Ахай. Приграничье расположено несколько дальше.

Бес пожал плечами, лицо его сохраняло брезгливо-скучающее выражение. Он явно не собирался напрягать память по поводу столь ничтожного субъекта, как прибывший неведомо откуда варвар. Лаудсвильского порадовало такое не внимание меченого.

— Посвященный Халукар, Чуткое ухо Храма, шлет тебе привет, посвященный Чирс, и заверяет в вечной дружбе.

Тень набежала на лицо Чирса, похоже, он не был обрадован этим приветствием:

— Я рад, что мой племянник удостаивается внимания первых лиц Храма.

— Я виделся с Геронтом, — самодовольно ухмыльнулся Бес — он подарил мне этот камень.

— Не забывай прикладывать руку к сердцу, когда произносишь имя наместника Великого. — Чирс взял из рук Беса камень, засверкавший всеми своими гранями в свете только что зажженных светильников. Кажется, посвященного удивило и насторожило внимание первых жрецов Храма к племяннику, во всяком случае весь его облик выражал скорее неудовольствие, чем восторг.

— Что ты помнишь об острове на озере Духов? Бес поднял на Чирса удивленные глаза:

— Я не помню острова.

— А женщину?

— У меня было много женщин, — равнодушно бросил Бес — Какую именно ты имеешь в виду?

— Речь не о потаскушках, — брезгливо поморщился Чирс — Я говорю о женщине, которую ты любил.

— Я никого не любил и не люблю, — глаза Беса холодно блеснули. — Я и мать свою не помню.

— Твоя мать умерла, когда ты был еще младенцем, — поспешно сказал Чирс.

— Ну, вот видишь, — успокоился Бес — Воспоминания мешают сосредоточиться, а с пешками не так-то просто управляться, особенно когда их не десять, а пятьдесят. Посвященный Геронт сказал, что я самый способный кукловод из всех, кого ему довелось видеть.

Чирс в раздражении прошелся по залу. Лаудсвильскому еще не доводилось видеть властного горданца в столь отвратительном состоянии духа. Неудержимое самохвальство мальчишки приводило его в ярость. Похоже, у Чирса были свои виды на Беса, и вмешательство посвященных Геронта и Халукара могло разрушить далеко идущие планы. Одно из двух: либо мальчишка действительно был незауряден настолько, что восхищал даже посвященных, либо от внимания верховных жрецов не ускользнула возросшая активность Чирса. Рекин плохо знал внутреннюю жизнь Храма, зато далеко не был новичком при нордлэндском дворе, и как бы ни различались системы управления в разных мирах, люди везде одинаковы, со всеми их страстями, подлостью и склонностью к авантюрам. Лаудсвильскому стало легче от этого мудрого вывода, он почувствовал себя увереннее и спокойнее в этом липком, как паутина, краю.

Хой ввел в зал закутанную в дорожный плащ женщину, Плащ был бурым от пыли, лицо незнакомки — бледным от усталости. Лаудсвильский покосился на Беса, тот с любопытством разглядывал подаренный Геронтом злополучный камень и, казалось, не обращал на женщину внимания. Чирс сам помог незнакомке освободиться от плаща. Женщина была красива, но не особенно молода, лет на десять старше Беса, как отметил про себя Рекин.

— Я знала, что он меня забудет, — сказала женщина Чирсу с едва уловимой горечью. — Вы изуродовали его душу.

— Моя душа мне вполне по вкусу, — холодно заметил Бес, — но меня удивляет, что посвященный Чирс позволяет своей наложнице оскорблять гостя.

— Я приготовил эту женщину для тебя, — спокойно отозвался Чирс.

Бес поднялся, подошел к женщине и взял ее за подбородок. Глаза их встретились. Лаудсвильскому показалось, что рука Беса дрогнула. Женщина отступила на шаг и отвернулась. Чирс знаком отпустил незнакомку и повернулся к Бесу:

— Ты поедешь в Приграничье вместе с владетелем Лаудсвильским и этой женщиной. Такова моя воля, жрец Ахай.

Бес равнодушно пожал плечами:

— Меч Храма всегда готов к походу.

— Благородный Рекин проводит тебя до места. Ты должен вспомнить, где находится пещера. Ты был там с женщиной. Черноволосой, с нежными руками.

Глаза, Чирса буквально впились в лицо мальчишки. Лаудсвильский поежился от прихлынувшего страха.

— Я вспомнил, — кивнул головой Бес, — там были стол, очаг, лежанка и эта женщина.

— Нет, это другая пещера. Вспоминай: пещера и два скорпиона.

Лицо Беса исказила гримаса:

— Они находятся за каменным идолом. Она положила их туда.

— Кто она? — спросил Чирс, и голос его прозвучал хрипло, а глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит от напряжения. Лаудсвильский сжался в кресле: пропади они пропадом, эти храмовики, со всеми их фокусами.

— Елена, — облегченно вздохнул Бес, — пусть она вспоминает.

Чирс бессильно опустился, точнее, упал в кресло:

— У тебя голова из чугуна, это тяжело даже для меня.

— Я сделал все, что мог, посвященный, — усмехнулся Бес — Я вспомнил женщину, а об остальном она расскажет тебе сама.

— Она не расскажет, — покачал головой Чирс. Беса слова посвященного удивили:

— Я займусь ею сегодня ночью, и к утру она вспомнит даже час своего рождения.

Лаудсвильский поморщился и бросил на Чирса вопросительный взгляд. Горданец в ответ только передернул плечами. Этот жрец Ахай, судя по всему, мог дать сто очков вперед меченому Бесу, так что совсем не случайно на душе благородного владетеля после разговора остался неприятный осадок.

Бес сидел в кресле у камина, вытянув длинные ноги, и бездумно смотрел на огонь. Его расслабленная поза, как и обветренное худое лицо, выражала откровенную скуку. Пожалуй, в нем мало что осталось от того мальчика, каким Елена знала его два года назад.

— Ты звал меня, достойный Ахай?

— Я знаю, что ты здесь, — небрежно бросил он через плечо, — но время для сна еще не наступило.

— А ты уверен, что не спишь сейчас?

Бес резко обернулся: женщина была одета так же, как тогда, на острове. Он помнил ее руки и помнил, что их прикосновение было ему приятно. Но его раздражало ее поведение, слишком напористое и независимое для обычной наложницы.

— Я помню тебя, Елена. Помню, как мы шли по подземному потоку твоей пещеры.

— Это была не я, Бес, — она вдруг уткнулась лицом в его плечо и заплакала, — это была твоя мать.

Наверное, следовало оттолкнуть ее, а может быть, просто выставить за дверь, но он почему-то не сделал этого, а стал гладить ее мягкие длинные волосы.

— Меня зовут Ахаем, женщина, и моя мать умерла много лет тому назад.

— Неправда, она умерла недавно. Ты должен вспомнить, Бес.

Он медленно поднялся и отошел от камина к столу. Эта женщина заслуживала хорошей порки, поскольку пыталась залезть в душу достойного Ахая, но в ее облике было нечто, мешавшее ему развернуться и ударить. Наверное, он очень любил ее в той, прежней, жизни. Но сейчас он Меч Храма, достойный служитель Великого, и любовь этой женщины ему не нужна. Зачем посвященный Чирс прислал ее?

— Я не хочу возвращаться в прошлое. Я помню, как плохо мне было тогда, и этого достаточно, чтобы все забыть. С тобой мне было хорошо, — он неожиданно ласково улыбнулся ей и даже обнял за плечи.

Он возвышался над ней на целую голову, а два года назад они стояли вровень. И плечи его стали шире, и руки сильнее. Жрец Ахай. Он был почти чужим, а Елене нужен был прежний Бес, мальчик, ставший ей дороже всего на свете.

— Ты должен вспомнить, Бес.

— Хватит, — он оттолкнул ее почти с ужасом. — Я не хочу вспоминать!

Губы его дрожали, а в глазах была такая боль, что ей стало страшно за него. Он не хотел вспоминать, потому что там, за черным занавесом, он оставил столько крови, ненависти и предательства, что возвращение в прежнюю жизнь было бы для него равносильно возвращению в ад. Храм отнял у него память и подарил другую, убогую жизнь, и он цеплялся за навязанные ему призрачные образы, как цепляется за пустоту человек, балансирующий на краю пропасти. Он боялся самого себя, меченого Беса из Ожского бора, в душе которого поселились ужас, боль и черная ненависть к миру. И все-таки он не стал жрецом Ахаем, пустой и холодной куклой, совершенной машиной убийства. Пока не стал. Он любит ее даже сейчас, когда она причиняет ему страшную боль. Она вернет ему самого себя, вылечит страшную рану в его душе, и, наверное, они еще будут счастливы.

Глава 7 КОГДА СПЯЩИЙ ПРОСНЕТСЯ...

Лаудсвильский оглянулся: Бес ехал рядом с женщиной, а пятьдесят его пешек пылили позади. Путешествие близилось к концу. Нельзя сказать, что оно прошло спокойно. Благородный Рекин поежился, вспоминая меч степняка просвистевший в считанных сантиметрах от его шеи. Миг, и не было бы на свете владетеля Лаудсвильского, с его честолюбивыми замыслами и почти безумными надеждами. Рекин не раз смотрел в лицо смерти, но с каждым разом выдерживать взгляд косоглазой становилось все труднее. Жажда жизни не убывает с годами, наоборот — с каждым прожитым днем она возрастает до боли в истрепанном сердце, до рези в слезящихся глазах. Спас владетеля Крол, разваливший степняка одним ударом от плеча до пояса. Рекин в порыве благодарности подарил ему золотой перстень, чем вызвал приступ веселья у достойного жреца Ахая. Этот молодец пугал Лаудсвильского даже больше, чем бескрайняя степь по ночам, когда в почерневшем мире слышатся крики таинственных и невидимых существ. Это души людей прежнего загубленного мира плачут о своей несостоявшейся жизни, так, во всяком случае, объяснял ему старый друг жрец Кюрджи, оставшийся в Храме еще на некоторое время. А жаль — обратный путь бок о бок с разумным человеком и прекрасным собеседником показался бы короче.

Лаудсвильский с надеждой вглядывался в горизонт, где вот-вот должна была появиться громада храмовой крепости. Он ждал конца путешествия как спасения, как избавления от опасного соседства. Благородный Рекин никому бы не желал такого спутника, даже лютому врагу. Мальчишка оказался дьяволом, и владетель молил Бога, чтобы память никогда не вернулась к этому подонку. Бедная женщина. Она бледнела от одного его прикосновения. Рекина так и подмывало вмешаться и пресечь ночные забавы этого безумца, но, встретив взгляд его темных холодных глаз, владетель обмякал душою и терял всякую охоту к спорам. В присутствии Лаудсвильского этот ублюдок едва не убил несчастного обывателя, вся вина которого состояла лишь в том, что он недостаточно поспешно снял шапку перед достойным Ахаем. Рекину никогда не забыть почерневшего от удушья лица несчастного. Достойный выкормыш Храма убивал людей взглядом, и кривая ухмылка играла при этом на его губах. Лаудсвильский поежился, вспоминая страшный крик Елены. Этот крик, как ни странно, остановил монстра, и он оставил жертву в покое.

Пешкам достойный Ахай отдает приказы иной раз, не раскрывая рта, и не было случая, чтобы они замешкались с их выполнением. А ведь пешек не назовешь безумными, во всяком случае, они боятся смерти и боли. Тот же Крол в бою действует вполнесамостоятельно, и голову владетелю он спас по собственной инициативе. Достойный Ахай и пальцем бы не пошевелил ради благородного Рекина. Оберегал он только Елену, и горе было тому, кто оказывался вблизи его длинных рук. Такого бойца Лаудсвильскому встречать еще не приходилось. Тор Нидрасский, с которым Рекину едва не пришлось драться на поединке, был искусным фехтовальщиком и прекрасным воином, но Тор был человеком, наверное, лучшим из всех окружавших его друзей и недругов. Многие упрекали владетеля Нидрасского во властолюбии, но никто и никогда не упрекал его в жестокости. Откуда же тогда взялся этот монстр? Робкий внутренний голос нашептывал Лаудсвильскому, что, быть может, он сам приложил к этому руку, и тогда Рекину становилось не по себе.

— Крепость! — воскликнул Лаудсвильский. — Наконец-то.

Ахай и Елена догоняли его. Вид у достойного жреца был невозмутимый, а на лице женщины владетель прочел громадное облегчение. Плащ Елены посерел от пыли, щеки ввалились, а большие глаза смотрели на мир с болью и, показалось Рекину, с испугом — похоже, путешествие с этим ублюдком измотало ее.

— Кажется, кто-то едет нам навстречу.

— Это Санлукар, комендант крепости, — поспешил успокоить спутников Рекин.

Лаудсвильский обнял дорогого друга с таким пылом, что тот даже слегка растерялся от столь бурного проявления чувств. Бесцветные глаза Санлукара скользнули по лицу высокомерного горданца, который был плотно окружен отрядом пешек. Последних было слишком много для одного кукловода, и достойный Санлукар удивленно озирался по сторонам в поисках его товарищей.

— Я один, — усмехнулся Ахай, верно угадавший причину растерянности коменданта крепости.

Санлукар вопросительно посмотрел на владетеля Рекина, но тот лишь обреченно кивнул головой.

— Я привез тебе письмо от посвященного Чирса, достойный. — Жрец Ахай небрежно протянул бумагу коменданту.

— Я рад, что посвященный вспомнил о таком ничтожестве, как я.

— Нам нужен отдых, — скривил губу достойный Ахай. — Моя женщина устала.

Санлукар покраснел от обиды и гнева. Этот высокомерный горданец не потрудился слезть с лошади, разговаривая с достойным жрецом, Мечом и Оком Храма в Северных землях.

— Это племянник Чирса, — шепнул ему на ухо Лаудсвильский.

Санлукар мгновенно остыл — юнец, конечно, нагл без меры, но с посвященными лучше не ссориться.

— Моя крепость к твоим услугам, достойный.

Жрец Ахай небрежно кивнул коменданту и поехал вперед в полной уверенности, что никакая сила не способна остановить ход коня, управляемого столь твердой рукой.

— Наглец, — просипел ему вслед Санлукар.

— Ему покровительствует сам посвященный Вар, Левая рука Великого, — Лаудсвильский со значением посмотрел на неосторожного приятеля. — О посвященном Чирсе я уже не говорю.

Конечно, благородный владетель прав: в Храме не любят невыдержанных и опрометчивых. Кому как не достойному Санлукару это знать. Терпение и послушание во славу Великого — самые важные достоинства воина и жреца. Гости приезжают и уезжают, а Санлукар остается хозяином этих Богом забытых мест. Впрочем, комендант крепости настолько обжился в диком краю, что его совсем не тянуло в Хянджу, хотя он не признался бы в этом никому, даже дорогому другу Рекину Лаудсвильскому, который один из немногих, быть может, понял бы его.

Достойный Ахай чувствовал себя не слишком уверенно в густом лесу. Он покосился назад, где слуга Лаудсвильского помогал Елене спрыгнуть с седла.

— Это здесь, — сказал слуга и бросил испуганный взгляд на Беса.

Жрецу Ахаю место не нравилось, и вообще поиски таинственной пещеры казались ему глупостью. Он ничего не помнил и не хотел вспоминать. Пусть посвященный Чирс сам ищет свои сокровища, а Мечу Храма нечего делать в чужих краях. Если бы не Елена, Ахай давно бы повернул коня в жаркие степи и не стал бы слушать в непривычном и пугающем месте крики ночных птиц.

— Мы остаемся здесь, — сказала Елена.

Жрец Ахай сердито хлопнул плетью по голенищу кожаного сапога. Он боялся леса, а уж тем более леса ночного, но никакая сила не заставила бы его сознаться в этом. Он с трудом удержался от того, чтобы не сорваться с места и не броситься прочь, куда глаза глядят. Счастье еще, что сгустившаяся мгла мешала женщине видеть его испуг.

Слуга низко поклонился Елене и поспешил к своему коню. Достойный Ахай выразил по этому поводу неудовольствие, но Елена успокоила его: — Я выведу тебя обратно.

Лес встревоженно шелестел зелеными листьями, пытаясь запугать чужаков, бесцеремонно вторгшихся в его пределы. В таинственном мраке могучие исполины распахивали ветви-руки, чтобы задушить в объятиях неосторожных путников. И шепот листьев, и крики птиц, и треск сухих ветвей под чьими-то крадущимися шагами — все это было смутно знакомо достойному Ахаю и одновременно пугало его новизной. Шепот леса казался ему и угрожающим, и одновременно успокаивающим, словно сквозь враждебную какофонию звуков прорывалась знакомая мелодия. Он на конец слез с коня и присел на землю рядом с Еленой. Та взяла руки молодого человека в свои и крепко сжала. Для Елены лес не был врагом, она погрузилась в его зачаровывающую глубину, как погружается усталый путник в освежающую прохладу медленно бегущих вод. Лес был ее стихией, он принял женщину как родную и убаюкивал сейчас с нежностью матери.

Достойный Ахай ощутил причастность Елены к таинственному миру и прижался к ее трепетавшему от прихлынувших чувств телу. Она вдруг запела тихую протяжную песню, которая, сливаясь с мелодией леса, становилась его неотъемлемой частью, как будто была рождена единым дыханием горячих губ, прильнувших друг к другу в порыве страсти и безграничной нежности. Жрец Ахай, убаюканный этой мелодией любви, затих, прижавшись щекой к ее коленям, благодарно принимая тепло рук, ласково гладивших его плечи.

Он уснул почти сразу, полностью вверяя ей свою жизнь, и спал долго без ставших уже привычными страшных сновидений. Елена ласково перебирала его мягкие волосы и смотрела в спящее нахмуренное лицо с нежностью матери, отыскавшей давно потерянного сына. Нет, пожалуй, еще не отыскавшей. Он принадлежал ей только спящим, а наяву поспешно ускользал в чужой, силой навязанный ему мир. И этот мир терзал и коверкал его душу. Этот красивый мальчик с нежным, почти девичьим лицом был жесток, и даже не просто жесток — он был чудовищем. Он утратил меру добра и зла и убивал с пугающей простотой и бессердечием, не зная ни жалости, ни сострадания. Чужая боль скорее забавляла, чем пугала его, и он шел по телам убитых с такой же легкостью, как другие по опавшим листьям. Чудовищная машина раздавила его душу, и только она, Елена, может спасти его от вечного мрака холодного черного колодца, в который он скользит с пугающей быстротой.

— Бес, — тихо позвала она, — нам пора.

Он открыл глаза, но не проснулся. Жрец Ахай продолжал спать, и это Бес, меченый из Ожского бора, всматривался сейчас в темноту.

— Пещера, — напомнила ему Елена. Бес пригнулся к земле и бесшумно скользнул вверх по склону. Он крался меж кустов, прячась за камнями, окруженный сотнями врагов, и их выползающие из темноты оскаленные личины смеялись над тщетностью его усилий. Но они явно поторопились с выводами, Бес снова обманул всех своих врагов, и вздох разочарования, вырвавшийся из ненавистных глоток, стал для него наградой.

Елену поразило, с какой легкостью он отыскал вход в пещеру. Камень, который, казалось, не сдвинули бы с места и десятки рук, легко откачнулся в сторону, пропуская их внутрь. Бес толкнул его плечом, и камень с такой же удивительной легкостью встал на место. В пещере было темно, но Елена предусмотрительно прихватила факел, и сейчас он освещал небольшое пространство перед входом. Елена покосилась на Беса, но тот неподвижно стоял на месте, закрыв глаза. Она схватила его за руку и потащила в глубь пещеры, поражаясь тому, как равнодушно он переставляет ноги, не предпринимая попыток взять инициативу в свои руки. Ноги Елены погрузились в воду, и она остановилась, не зная, что делать дальше. Вероятно, это и был тот самый подземный поток, о котором Бес так часто вспоминал в бреду.

У двух валунов он остановился и принялся спокойно раздеваться. Елена последовала его примеру — сбросила с себя одежду и положила на камень. Бес не пошел в воду, он протянул ей руку и замер. Иначе и быть не могло. Это Данна вводила его в свой таинственный мир, а он только послушно шел следом, полностью ей доверяя. Судя по всему, идти надо вперед, не пугаясь и не оглядываясь назад. От обжигающей холодной воды у Елены перехватило дыхание. Дно медленно уходило вниз, и вскоре вода сомкнулась над их головами. Елена подняла руку и обнаружила над головой каменный свод пещеры. Ее охватила паника, но она быстро взяла себя в руки. Данна не раз ходила этим путем, поэтому надо терпеть, чтобы не погубить себя и Беса. Ей не хватало воздуха, казалось, что этот путь не закончится никогда — поднятая рука все так же безнадежно упиралась в каменный свод. Был момент, когда она почти потеряла сознание и только чудом не наглоталась воды. К счастью, дно стало подниматься. Елена с всхлипом потянула и себя воздух. Рядом тяжело вздохнул Бес. Эта часть пещеры была освещена: слабый лунный свет падал сверху, высвечивая стоявших в углу каменных истуканов. Елена вздрогнула, увидев их, но тут же взяла себя в руки.

Бес устало опустился на камень, тело его подрагивало от холода. Елена подошла к очагу и зажгла приготовленное чьей-то заботливой рукой топливо. Огонь занялся быстро, осветив все уголки пещеры. В двух шагах от себя она обнаружила то, что искала: два черных скорпиона, сцепившись в смертельной схватке, безжалостно вгоняли острые жала в тела друг друга. Чирс будет доволен. Но она шла сюда не только за этим. Бес перестал дрожать, его большие темные глаза бессмысленно уставились на ближайшего истукана. Он спал и не спал, пытался и не мог вспомнить что-то важное. Елена бросила в очаг найденный здесь же порошок, и пещера сразу же заполнилась удушливым дымом. Бес тяжело задышал и сполз вниз, на каменный пол пещеры. Елена подхватила его обмякшее тело и сжала ладонями виски. Ей было плохо, она задыхалась, но упрямо продолжала удерживать меченого. Бес дрожал всем телом и отчаянно тряс головой, пока не затих, прижавшись затылком к ее животу.

Елена не знала, сколько прошло времени, дым медленно рассеивался, но Бес продолжал все так же неподвижно сидеть на полу, уронив голову на грудь. Ей стало страшно, и она встряхнула его изо всех сил. Бес наконец поднял голову и посмотрел на женщину.

— Это я виноват, — голос его звучал хрипло. — Я испугался. Я все видел, но ничего не сказал Данне.

— Это ничего, — сказала Елена, обнимая его за шею. — Это пройдет. Все будет хорошо.

— Мне никогда не будет хорошо, Елена, — Бес то ли засмеялся, то ли заплакал, — ни во сне, ни наяву. Никогда.

Глава 8 УЛЫБАЙСЯ, ГАРОЛЬД!

Владетель Рекин поднял покрасневшие то ли от бессонницы, то ли от дорожной пыли глаза на владетеля Брандомского:

— Говорю тебе, волчонок жив, и его отросшие зубы готовы вцепиться в наши глотки.

Ярл Грольф Агмундский поежился, хотя в комнате было довольно жарко. Однако обрюзгшее лицо Бьерна Брандомского оставалось невозмутимым:

— Ты же сам утверждаешь, что он ничего не помнит.

— Эта ведьма с озера Духов вполне способна ему помочь.

— Почему ты не убил его во время пути? — Ярл Грольф недовольно покосился на Лаудсвильского. От Рекина одни неприятности. Его связи с храмовиками давно и неодобрительно обсуждались в приграничных замках. Даже король Гарольд подозрительно косился в его сторону, хотя иной раз и спрашивал совета. В Лэнде не было человека более осведомленного в Суранских делах, чем владетель Рекин. Но благородный Грольф Агмундский не был любопытен и предпочитал держаться подальше и от Лаудсвильского, и от его тайн. Черт принес эту нордлэндскую крысу — так хорошо сидели они с владетелем Бьерном, вспоминая ушедшие времена.

— Говорю вам, что к нам приехал дьявол! — Владетелю Лаудсвильскому не сиделось на месте, и он бегал по залу, вызывая раздражение у собеседников.

— Сядь, Рекин, — попросил его Брандомский. — Убийство человека не такая сложная проблема, чтобы портить себе по этому случаю кровь.

Лаудсвильский бросил в его сторону удивленный взгляд. Эти чугунные головы так, похоже, и не поняли, что он им втолковывает вот уже битый час. Речь идет о смертельной опасности для Бьерна, для Грольфа и для самого Рекина, которому после прозрения меченого в землях храмовиков лучше не появляться.

— Меня радует твое спокойствие, благородный Бьерн. — Голос Лаудсвильского звучал почти насмешливо. — Это тем более удивительно, что волчонок в первую очередь будет мстить тебе.

— Не стоит преувеличивать опасность, благородный Рекин, — вяло махнул рукой Брандомский. — Стены Ожского замка достаточно надежны, щенку не дотянуться до нас мечом.

— Этот дотянется, — обнадежил Рекин. — Я тебя предупредил, дорогой Бьерн.

Лаудсвильский круто развернулся на каблуках, едва не смахнув при этом стоящие на столе кубки полой пропыленного алого плаща, и направился к выходу. Владетели осуждающе смотрели ему вслед. Эти нордлэндцы просто невыносимы в стремлении вечно поучать других.

— В последнее время Рекин стал слишком осторожным, к чему бы это? — усмехнулся Агмундский.

Бьерн устало пожал плечами. Осторожность осторожностью, но не исключено что Рекин был не до конца откровенен, и кто знает, не обрел ли этот меченый высоких покровителей в Храме? Рекин далеко не трус, и уж коли он рвет и мечет, то этому есть серьезные причины. Брандомский подал знак слуге:

— Догони благородного владетеля и попроси его от моего имени вернуться.

Агмундский недовольно поморщился. Его расплывшееся тело покойно разместилось в кресле, и благородному Грольфу не хотелось излишних волнений и разговоров о давно забытом кровавом деле.

Лаудсвильский вернулся с недовольной миной на лице. Плащ он не снял, демонстрируя тем самым крайнюю занятость, к столу не присел, а так и остался стоять посреди комнаты обиженным истуканом.

— Твои предложения, благородный Рекин, — сухо откашлялся Брандомский.

Лаудсвильский присел на подлокотник кресла и, понизил голос почти до шепота, произнес:

— В Храме есть люди, заинтересованные в нашей дружбе.

Грольф недовольно фыркнул:

— У нас своих забот хватает, Рекин.

Лаудсвильский не обратил никакого внимания на выпад Агмундского. Благородного Грольфа вообще трудно стронуть с места, но, раз сорвавшись, он катится потом со страшной силой тяжелого валуна, сметая все на своем пути. Сейчас главным было то, как воспримет это заявление Брандомский.

— Дружба — дело доброе, — заметил Бьерн. — Вопрос, какие выгоды мы получим от этой дружбы?

— Золото, коней, оружие, да мало ли чего.

Ярл Грольф стал проявлять некоторый интерес к разговору — этот проныра Рекин иной раз предлагал выгодные предприятия.

— Что нужно сделать?

— Убрать мальчишку.

— И все? — удивился Грольф.

— У мальчишки нужно изъять амулет в виде сцепившихся скорпионов. В Храме есть немало людей, готовых выложить любую сумму, чтобы заполучить эту игрушку.

— А с кем мы заключаем союз?

— С тем, кто больше заплатит, — усмехнулся Рекин.

— Не так глупо, — коротко хохотнул Грольф.

— Меченый служит Храму? — спросил Брандомский, задумчиво разглядывая свои покрытые густой сетью морщин и шрамов руки.

— Да. И его покровители могущественные люди.

— Сдается мне, что ты пытаешься втравить нас в опасную игру, Рекин.

Лаудсвильский пожал плечами:

— Ничто не дается даром, дорогой Бьерн. Посвященный Чирс человек опасный, но и у него есть враги. Кюрджи намекнул мне в дружеском разговоре на вечную благодарность посвященного Нумилина, Зоркого ока Храма, если я добуду сведения, порочащие Чирса.

— И ты собираешься продать Чирса Нумилину? — На губах Агмундского появилась ехидная усмешка.

— Я же сказал: продам тому, кто больше заплатит. У нас широкое поле для маневра. И есть время, чтобы подумать. Вряд ли Чирс будет слишком оплакивать племянника, если получит в качестве компенсации желанную реликвию.

— А зачем им нужен амулет?

— Трудно сказать, но у Чирса глаза горели, когда он говорил об этой штуке, да и Кюрджи уже который год за ней охотится.

Брандомский недоверчиво посмотрел на старого друга. Знает Рекин, конечно, больше, чем говорит. Впрочем, дело, похоже, действительно выгодное.

— Убрать волчонка — это и в наших интересах, и в интересах короля. Какой у тебя план, благородный Рекин?

Бес поднял голову и прислушался: неясный шум за спиной был мало похож на нервный шепот ночного леса. Кто-то бесцеремонно ломился сквозь заросли, не слишком заботясь о том, что его могут услышать. Зверь так по лесу не ходит, тем более ночью. Бес покосился на побледневшую Елену. В ней он был уверен. Оставался дорогой друг Рекин. Этот не прочь всадить нож в спину и жрецу Ахаю, и меченому Бесу. Будь у достойного Ахая под рукой пешки — Лаудсвильскому не поздоровилось бы. Хотя благородный владетель, кажется, не из тех охотников, которые бросаются на потревоженного вепря в первых рядах.

Шум раздавался уже не только позади, но и слева, и справа. Преследователи не торопились, уверенные в успехе предпринятой затеи. Скорее всего впереди Беса ждет засада, уж очень грамотно его гонят именно в этом направлении. Бес подосадовал, что не захватил арбалет. Дорогой друг обещал полную безопасность, а у жреца Ахая не было причин ему не доверять. Зато они были у меченого Беса, но, похоже, спящий проснулся слишком поздно.

— Он не посмеет обмануть посвященного Чирса, — прошептала Елена и испуганно сжала руку Беса.

— Чирс далеко, а Рекин свою выгоду не упустит. За мою голову ему хорошо заплатят.

Пущенная чьей-то меткой рукой стрела просвистела мимо уха Беса и впилась в дерево за его спиной. Благородный Рекин подтверждал тем самым выводы на свой счет. Верить нельзя никому: ни в Храме, ни в Ожском бору. Очень жаль, что жрец Ахай забыл об этом в самый неподходящий момент, видимо, дальняя дорога по бескрайней степи подействовала на него расслабляюще.

— Вперед, — крикнул Бес Елене и хлестнул вставшего на дыбы коня плетью.

Надеяться можно было только на удачу, да на свое умение ориентироваться в ночном лесу. Топот лошадей за спиной показал, что их бегство не застало преследователей врасплох. Бес метнулся вправо, но град стрел, обрушившийся на него из темноты, заставил повернуть коня.

— К оврагу, — крикнул он Елене, уверенный, что она последует за ним. Но Елена поникла в седле, уткнувшись лицом в потную шею гнедого, ее черные волосы смешались с длинной гривой коня. Бес похолодел — оперенная стрела торчала из спины женщины.

— Елена! — крикнул Бес в полный голос. В ответ на его полный ярости и боли крик лес засвистел, захохотал, заулюлюкал на сотни голосов. Он поддержал покачнувшуюся женщину и погнал лошадей прямо через кусты, не слишком надеясь на удачу, готовый в любую минуту обнажить мечи. То ли преследователи замешкались, то ли на минуту потеряли его из виду, но Бес успел доскакать до края оврага. Ни секунды ни медля, меченый подхватил Елену из седла и ринулся вниз. Кони с диким ржанием понеслись вдоль оврага, ломая кусты. Видимо, производимый ими шум сбил преследователей с толку. Бес услышал удаляющийся топот доброго десятка коней.

Он скатился на самое дно оврага, придерживая одной рукой потерявшую сознание женщину, и замер в двух шагах от ручья, тяжело переводя дух и прислушиваясь. Елена застонала, Бес метнулся к ручью, набрал в ладони воду и вылили на ее пылающее лицо.

— Уходи, Бес, — едва слышно прошептала она.

— Нет, — отчаянно затряс он головой и до крови закусил губу.

Положение Елены было безнадежным. Бес это знал, но смириться не захотел, а все пытался удержать теплом своих рук ускользающую из ее тела жизнь.

— Там, на острове, остался мальчик, — она дышала со свистом и в уголках ее губ появилась кровавая пена. — Это твой сын.

Она вдруг шумно вздохнула, дернулась всем телом и затихла. Длинные волосы Елены рассыпались по земле.

Бес долго выбирал сухие листья из этих волос, старательно счищал следы грязи с ее одежды и даже омыл ее лицо водой из ручья. Он потерял счет времени, и шум, производимый преследователями, его больше не волновал. Эти люди переговаривались о чем-то над головой меченого, но он не слышал их криков. И только когда пущенная кем-то стрела воткнулась в землю в полуметре от головы Елены, он очнулся и посмотрел вверх. Стрела, скорее всего, была выпущена наудачу. Два силуэта четко вырисовывались на краю обрыва, и если бы Бес способен был дотянуться до них сейчас, он вцепился бы в им глотки зубами. Преследователи постояли и, видимо, успокоенные тишиной удалились. Бес ткнулся лицом в залитую кровью грудь Елены и завыл глухо и безнадежно.

Ночная охота относительно дорого обошлась Брандомскому, мало того, что потерял двух человек, сорвавшихся в овраг с крутого обрыва, так еще и едва не выбил себе глаз о подвернувшуюся ветку.

— Черт бы побрал этого Рекина. — Ярл Агмундский обессилено рухнул в кресло, с наслаждением вытягивая ноги в заляпанных грязью кожаных сапогах.

Брандомский захлебываясь пил вино из огромного серебряного кубка. Вино кровавой струйкой бежало по подбородку, теряясь в густой бороде, которую Бьерн отрастил на старости лет. Грольф смотрел на эту бороду неодобрительно, — во-первых, седа, а во-вторых, делает владетеля похожим на смерда.

— Такие прогулки уже не для нас с тобой, Грольф.

— Будь он проклят, этот волчонок, — Агмундский застонал, растирая негнущуюся спину. — Будем надеяться, что Рекин договорится с храмовиками и они перехватят мальчишку в степи.

Брандомский с сомнением покачал головой. Достойный Санлукар человек осторожный, а в крепости за ним следят сотни глаз, и сотни рук готовы настрочить донос, если их начальник совершит оплошность. Одно дело, придушить достойного жреца в темном углу, и совсем другое — открыто выступить против Меча Храма, не доказав его вины. Нет, Санлукар на это не пойдет.

— Нужно предупредить Гарольда и самим быть начеку, Брандомский мрачно кивнул:

— Я напишу письмо в Бург, как только вернется Рекин.

— Зачем же откладывать столь важное дело, — раздался вдруг спокойный голос. Тяжелая портьера отодвинулась в сторону, и перед изумленными владетелями предстал рослый молодой человек с бледным мрачным лицом и большими темными глазами. Рука Брандомского потянулась к колокольчику.

— Не надо, Бьерн, — попросил незнакомец, и рука владетеля бессильно повисла на полпути к цели.

— Какого черта... — начал было туго соображавший Грольф, но, разглядев отвисшую челюсть Брандомского, растерянно умолк.

— Почему бы и тебе, Агмундский, не написать письмо зятю Ульфу? Заодно и попрощаешься с ним.

— Меченый! — выдохнул потрясенный Грольф. — Но как ты сюда попал?

— Надеюсь, вы не забыли, кому принадлежит этот замок? Так стоит ли удивляться, когда хозяин приходит, чтобы поприветствовать гостей.

Брандомский тяжело дышал, мелкие капельки пота покрывали его лицо. Черные глаза меченого колдуна безжалостно высасывали из его тела жизнь, каплю за каплей. И не было сил сопротивляться этому, не было сил даже на крик, на последнее прости ускользающему из-под ног миру.

— Нам даже поговорить с тобой не о чем, Бьерн, — сказал Бес, и кривая усмешка заиграла на его губах.

Ярл Грольф с ужасом наблюдал, как набухает кровью лицо Брандомского. Казалось совершенно немыслимым, что их с Бьерном жизни оборвутся по воле какого-то щенка — жизни самых могущественных людей Приграничья! В это трудно было поверить, в это нельзя было верить, да это просто не могло произойти! Нет в Приграничье стен более надежных, чем стены Ожского замка, как же этот человек смог сюда проникнуть? Почему никто не задержал его? Ведь у Бьерна лучшая дружина во всем Лэнде. Это просто сон, это не может быть реальностью!

— Крол, — окликнул Бес молчаливого спутника, — займись ярлом, а то ему скучно следить за нашей с Бьерном беседой.

Неуклюжая фигура отделилась от стены и стала за спинкой кресла Агмундского. Тонкая удавка захлестнула его шею.

— Будь ты... — прохрипел ярл, и это были его последние в жизни слова.

Гарольд, король Нордлэнда и Приграничья, пребывал в прекрасном расположении духа. Пока что все на удивление спокойно складывалось в обоих его королевствах, даже буржские скептики, осуждавшие короля за авантюру с Приграничьем, примолкли по той простой причине, что ни бунтов черни, ни выступлений беспокойных приграничных владетелей против королевской власти не последовало. А все это потому, что на плечах у Гарольда голова, а не кочан капусты, как у некоторых его оппонентов. Он не стал форсировать события: объединение двух королевств должно идти постепенно, шаг за шагом, на протяжении многих лет, пока приграничные владетели не свыкнутся с мыслью, что ими правит твердая рука, способная не только одаривать землями и замками, но и больно бить в случае неповиновения. А пока в Приграничье вполне достаточно и Бьерна Брандомского, человека умного, преданного короне и лично Гарольду, знающему, когда отпустить вожжи, а когда потянуть их на себя.

Слуга, появившийся на пороге, привлек внимание короля:

— Гонец? Из замка Ож?

Сигрид обиженно надула губы. Ей не хотелось расставаться с Гарольдом в эту минуту. В конце концов, ну что там может быть такого важного в этом Приграничье? Неужели гонец не может подождать хотя бы полчаса, пока король закончит завтрак.

— Это вести от твоего отца, он обещал приехать, полюбоваться внуком.

Сигрид не выразила по этому поводу радости, зато с гордостью посмотрела на годовалого сына Рагнвальда. Она не любила разговоров о Приграничье, и даже имя отца вызывало у нее нерадостные воспоминания. Последняя ее поездка на родину была ужасной, и королеве очень хотелось забыть все, что было с ней связано. К сожалению, прошлое слишком часто напоминало о себе и отравляло их, в остальном такую счастливую, семейную жизнь.

— Ты можешь остаться с сыном, — Гарольд бросил на красавицу жену любящий взгляд. Сигрид отрицательно покачала головой и упрямо тряхнула светлыми волосами: у королевы тоже есть свои обязанности, и она не должна ими пренебрегать. К тому же было бы невежливо игнорировать посланника собственного отца. Незачем давать лишний повод к пересудам дворцовым сплетникам.

Забрызганный грязью гонец одиноко стоял у входа, глядя затравленными глазами на придворных. В руках он держал не то мешок, не то сверток, прижимая его к груди. Гарольд с неудовольствием оглядел посланца. Каким бы спешным ни было письмо, но являться в королевский замок в грязном плаще и сапогах было верхом неприличия. Однако он подавил раздражение и почти приветливо кивнул гонцу, который нетвердой походкой приблизился к королевскому креслу.

— Пьян, мерзавец, — зло прошипел Ульф Хаарский, стоявший за спиной у Гарольда.

Сигрид брезгливо поморщилась. Отец мог бы подобрать посланца поприличнее. Пора бы ему уже привыкнуть, что дочь у него королева, и подобные просчеты отражаются на ее авторитете в Бурге, где и без того считают благородных владетелей Приграничья мужланами.

Гонец молча развернул свой нелепый сверток. Гарольд отшатнулся, Сигрид закричала, Ульф Хаарский побледнел и схватился за рукоять меча. Только старый Бент Хаслумский сохранил спокойствие и почти равнодушно смотрел, как по полу катятся головы ярла Грольфа и владетеля Бьерна. Он же взял из рук полусумасшедшего гонца бумагу.

— «Королю Нордлэнда, — четко и громко прочитал Бент, — от владетеля Ожского, Нидрасского и Хаарского: улыбайся, Гарольд! »

Мертвая тишина воцарилась в зале, даже Сигрид перестала всхлипывать.

— Что за чушь! — Бледный король с ужасом смотрел в мертвые глаза Бьерна Брандомского.

— Привет от Беса, — хрипло проговорил Ульф, и кривая улыбка появилась на его подрагивающих губах.

— Этот юнец хорошей породы, — спокойно сказал Бент Хаслумский. — Берегись, государь.

Глава 9 ТЕНИ

Кюрджи беспокойно огляделся по сторонам: ночь давно уже вступила в свои права, и здесь, у подножия Чистилища, тьма казалась особенно непроглядной. В сотне метров позади горели факелы его охраны, но сюда им дороги нет. И если враждебная рука вынырнет сейчас из темноты, чтобы поразить сердце достойного жреца, ему останется только одно — принять смиренно выпавший жребий. Сердце Кюрджи билось гулко и часто где-то у самого горла, заглушая стук шагов. Еще не поздно повернуть назад и бежать из Хянджу, забиться в щель и доживать жизнь бездомным псом, отлученным от хозяйской ласки. Он провел рукой по взмокшему от пота лицу и перевел дух. Надо успокоиться. Выбор уже сделан. Его ждут почести, высокое положение, личная благодарность посвященного Геронта. Был и другой вариант развития событий, но о нем лучше не думать. Будь он проклят, этот хитрый северянин Рекин Лаудсвильский, втравивший достойного Кюрджи в столь опасное дело! Жрец тяжело вздохнул и нерешительно шагнул прямо в распахнувшийся перед ним черный провал. Двери бесшумно сомкнулись за его спиной. Теперь уже действительно все — назад Хода нет, а значит, придется пить эту чашу до конца, не зная, что она ему принесет — хмельную радость или мучительную смерть. Два служителя в желтом шагали по бокам, освещая жрецу путь едва тлеющими светильниками. Каменный пол был отполирован тысячами ног, но Кюрджи то и дело спотыкался на ровном месте и испуганно оглядывался на молчаливых спутников. Переходы, переходы, переходы — настоящий лабиринт, в котором новичок рискует заблудиться с первых шагов, если ему придет в голову шальная мысль прогуляться здесь в одиночестве, не говоря уже о сотне ловушек, в которые попадали обреченные посвященными на медленную мучительную смерть послушники. Об этом иногда говорили, но только шепотом, пугливо озираясь по сторонам. Посвященный Халукар, Чуткое ухо Храма, свое дело знал, и слишком несдержанный на язык служитель в любой момент рисковал предстать пред его грозные очи.

Кюрджи неожиданно для себя оказался в огромном зале освещенном пылающим в гигантской чаше огнем. Сердце Чистилища — догадался он, и ему стало не по себе. Человек в черном одеянии обернулся, и Кюрджи сломался в подобострастном поклоне — это был Геронт, Правая рука Великого, светоч и надежда всех непосвященных этого мира. — Что скажешь, достойный Кюрджи? — В голосе Геронта не было теплоты.

Кюрджи впервые видел наместника Великого вблизи. Лицо Геронта было слишком подвижным для горданца. Изрезанное тысячью мелких морщин, оно напоминало скорее печеное яблоко, чем холодный мраморный лик статуи. Маленькие острые глазки посвященного впились в обомлевшего Кюрджи. Быть может, правы были те, кто утверждал, что посвященный Геронт не горданец, а полукровка, хитростью пробравшийся к власти по трупам неосторожных благодетелей. Кюрджи с ужасом отогнал эти непрошеные и неуместные мысли.

— Я отыскал след реликвии Храма. — Кюрджи с трудом передернул пересохшим горлом и продолжал более уверенно: — Я не считал себя вправе скрыть это от посвященного Нумилина.

— Речь идет о двух скорпионах, не так ли, — небрежно обронил Геронт, но глаза его при этом цепко следили за Кюрджи. — Что ты знаешь об этой реликвии?

— Я знаю, что она исчезла из Храма много лет тому назад и что рука непосвященного не вправе касаться ее.

— Ты знаешь достаточно, продолжай.

— От одного варвара из Приграничья я узнал, что есть люди, готовые платить золотом за право владеть ею.

— А что варвар знал об этой реликвии?

— Он считал, что это семейная реликвия, так ему сказали.

— Имена?

— Он назвал имя Чирса.

— Чирс горданец и посвященный, не забывай этого, жрец Кюрджи.

— Поначалу я полагал, что он действует с твоего ведома, посвященный Геронт.

— И все-таки сообщил о действиях Чирса Зоркому оку Храма? — насмешливая улыбка появилась на губах Геронта.

— Это мой долг, посвященный.

— Нумилин умеет подбирать людей, — Геронт благо склонно кивнул головой. — Продолжай.

— Варвар из Приграничья не сумел завладеть реликвией. Два могущественных северных владетеля поплатились головами за эту попытку, а похититель исчез.

— Имя?

— Жрец Ахай, Первый Меч Храма.

Геронт молча прошелся по залу, заложив тяжелые руки за спину. Отблески священного огня падали на его лицо неровными тенями, отчего оно казалось еще более уродливым, чем было на самом деле.

— Ты подозреваешь посвященного Чирса?

Вопрос застал Кюрджи врасплох, он отступил на шаг и вновь склонился в поклоне — момент был ответственным.

— Я не сомневаюсь в его преданности Храму, — тихо произнес Кюрджи, — но я не верю в его преданность по священному Геронту, Правой руке Великого.

— А разве это не одно и то же? — надменно произнес Геронт.

— Увы, не для всех, посвященный. Кое-кто, занимая высокое положение, надеется на большее.

— Мечтать о величии может каждый, — усмехнулся Геронт, — даже такое ничтожество, как ты, суранец.

— Я лишь грязный червь у твоих ног, посвященный. В твоей воле подарить мне свет или отнять жизнь.

— Почему ты молчал так долго, жрец. — Геронт стоял спиной к Кюрджи, и голос его звучал глухо. — Быть может, потому, что посвященный Чирс человек щедрый?

Наместник Великого протянул руки к священному огню, хотя в зале было нестерпимо жарко. Пот градом катился по лицу Кюрджи и падал на каменные плиты пола. Руки Геронта медленно приближались к огню. Кюрджи едва не закричал от ужаса, когда эти руки опустились в пылающую неугасимым огнем священную чашу. Геронт так же медленно вынул руки из огня и провел ими по лицу, его узкие, словно из кости выточенные ладони продолжали сверкать первозданной белизной.

— Чистые помыслы — чистые руки, — наместник Великого обернулся к оцепеневшему от ужаса жрецу. — Твои помыслы так же чисты, суранец?

— Я не был уверен, — залепетал Кюрджи. — Я узнал об этом недавно. У меня не было доказательств.

— А сейчас они у тебя есть?

Кюрджи опустил голову, не в силах больше выдерживать взгляд посвященного Геронта. В эту минуту ему показалось, что его жизнь кончилась и никогда ему больше уже не вырваться на свободу из каменных объятий Чистилища.

— Я не мог больше молчать и поделился сомнениями с посвященным Нумилином.

Геронт вернулся к священному огню и замер, погруженный в невеселые мысли. Кюрджи боялся пошевелиться, дабы не потревожить наместника Великого даже жестом. Возможно сейчас, как раз в это мгновение, решается его судьба. Взмах ресниц Геронта, и тело Кюрджи взорвется болью в лапах страшного жреца Халукара.

Посвященный наконец поднял голову:

— Великий не забывает преданных слуг. Иди и помни — чистые помыслы.

Кюрджи, пятясь задом, выскользнул из зала. Его крепкие узловатые руки подрагивали от страха, а ослабевшие ноги почти не держали тело. Кто знает, что решил Геронт, быть может, эти шаги Кюрджи по темным переходам Чистилища окажутся последними шагами в его жизни.

Чья-то тяжелая рука легла на плечо суранца, жрец вздрогнул всем телом и замер, готовый принять смерть во славу Великого.

— Я ждал тебя, достойный, — услышал он бесцветный голос страшного жреца Халукара.

Кюрджи медленно развернулся на непослушных ногах и с ужасом уставился в холодные глаза посвященного.

— Я слышал твой разговор с Геронтом. — Жрец Халукар, Чуткое ухо Храма, смотрел на Кюрджи почти дружелюбно. — Ты обошел меня в этот раз, но я не держу на тебя зла.

— Лишь важность дела и невозможность отыскать тебя, посвященный, заставили меня обратиться к посвященному Нумилину.

— Твои поиски длились больше года, но я рад, что они столь удачно завершились, — Халукар подхватил Кюрджи под руку и скорее потащил, чем повел вниз, по узкой винтовой лестнице. — Ты познакомишь меня с этим варваром, достойный. Кажется, его зовут Рекин Лаудсвильский?

Кюрджи едва не потерял сознание от страха, пока спускался в подземелье. Слава о страшных пыточных казематах Чистилища передавалась из уст в уста, так же как и слухи об усердии посвященного Халукара, лично пытавшего ослушников даже невысокого ранга.

Халукар вдоволь насладился страхами достойного Кюрджи, но, видимо, пытки в этот раз не входили в его планы. Суранцу лишь позволили с содроганием полюбоваться на острые крючья, свисающие с потолка, и темные пятна под ними.

— К сожалению, не для всех путь к Великому — сладостный путь, — тяжело вздохнул Халукар. — У Храма много врагов и далеко не всех удается наставить на праведный путь обычными средствами. Внутренний враг страшнее внешнего. Опасно, когда вредные мысли поселяются в подобных головах. — Посвященный небрежно постучал пальцами по бритому черепу гостя.

В подвале посвященный Халукар держался куда более свободно и раскованно, чем наверху, позволяя себе даже пошутить в полной уверенности, что почерневшие от копоти и времени стены его не подведут.

— Ты не дурак, суранец, умеешь наблюдать и делать выводы. Справишься с посвященным Чирсом — быть тебе моим помощником.

Кюрджи задохнулся от неожиданности: ни о чем подобном он и мечтать не смел — это было неслыханное возвышение.

— А если дотянешься до Вара, то быть тебе посвященным.

— Но я всего лишь жалкий суранец, — робко отозвался Кюрджи.

— Чушь, — узкие глаза Халукара холодно блеснули. — Моими родителями были простые степняки, мир их праху. Преданность Храму искупает все.

Кюрджи сломался в раболепном поклоне — ни согласиться, ни возразить всесильному жрецу он не посмел.

— Следует потрясти этого юнца Ахая, — задумчиво произнес Халукар, — от него ниточка потянется к Чирсу и Вару.

Кюрджи смотрел на грозного владыку подземелья с ужасом. Посвященный Вар, Левая рука Великого, начальник всех Мечей Храма мог раздавить Кюрджи одним взмахом ресниц, да и посвященному Халукару не поздоровится. Правда, за спиной Халукара стоит Геронт, но так ли уж уверенно наместник Великого сидит на хрустальном троне, чтобы замахиваться на двух столь могущественных жрецов Храма? И что об этом скажут другие посвященные?

— Мне бы только зацепиться, — с каким-то страстным придыханием произнес Халукар. Узкие глаза степняка горели такой ненавистью, что суранец невольно поежился.

— С жрецом Ахаем справиться будет непросто, — робко заметил Кюрджи.

— И не такие гордецы ломались в этих руках. Мечта у меня есть, достойный Кюрджи, — толстые губы Халукара сломались в усмешке. — Хочу отправить на тот свет посвященного горданца по всем писаным законам Храма. Резать их из-за угла мне доводилось, но это совсем другое дело.

Чуткое ухо Храма посмотрел на ошалевшего от его признаний жреца с трескучим смехом:

— Шучу я, суранец.

— Посвященный Вар не позволит арестовать одного из его ближайших помощников, да еще и без всяких доказательств вины, а в Храме не найдется человека, который осмелится нарушить волю Левой руки Великого.

— А кто говорит о людях, достойный? — Халукар перестал смеяться. — Я повелеваю не людьми, а тенями.

Кюрджи знал о тенях Храма достаточно, чтобы сердце его сжалось от страха и отвращения.

— Ты, суранец, выведешь их на жреца Ахая. Меч Храма, и горчивший непослушанием Геронта, должен умереть. Но не сразу, — Халукар поднял вверх указательный палец, — смерть его будет не самой легкой.

Посвященный не спеша отхлебнул из стоящего перед ним на столе кувшина. Острый запах спиртного ударил в ноздри Кюрджи, и достойный жрец Храма отшатнулся. Употребление подобных напитков запрещалось в Храме, а преступившие запрет жестоко карались.

— Пей, суранец, — глаза Халукара сверкнули бешенством.

Кюрджи не посмел отказаться и сделал несколько торопливых глотков, закашлявшись и задохнувшись при этом.

— Ничего, суранец, считай это своим посвящением в братство теней — в братство живущих в ночи.

Бес плотнее запахнулся в длинный дорожный плащ — узкие улочки Хянджу насквозь продувались ветром. Пламя факела то гасло, то вдруг вспыхивало с новой силой. Бес пожалел, что не прихватил с собой раба: тяжелый факел оттягивал руку, а подхваченные ветром языки пламени грозили опалить лицо. Первый Меч Храма шел пешком. Передвижение верхом в этой части города, близкой к Чистилищу, строжайше запрещалось. Жрец Ахай не любил пеших прогулок и не слишком любезно отвечал на приветствия робких прохожих. Впрочем, появление в этой части города простых обывателей было такой же редкостью, как снег в июле. Несколько мелких служителей Храма, рабы почтенных и посвященных, посланные по неотложной надобности, да часовые-горданцы, следившие за порядком, — вот, пожалуй, и все, кто осмелился появиться на священной улице в это промозглое вечернее время. Ночь предназначена для отдыха, а не для прогулок, и беспокойный горожанин, рискнувший появиться в позднее время на улицах Хянджу, непременно бы получил нагоняй от бдительной городской стражи.

Бес прекрасно знал систему внешней охраны Чистилища и прилегающих к нему окрестностей и потому шел уверенно, не боясь ловушек. Хотя ему то и дело приходилось освещать лицо факелом, дабы бдительные стражи могли заглянуть в не слишком любезные глаза одного из ближайших помощников посвященного Вара. Гвардейцы холодно кланялись Первому Мечу Храма, но долг свой выполняли неукоснительно: только произнесенные шепотом слова пароля открывали жрецу Ахаю дорогу. По мнению Беса, гвардейцы были не ахти какими воинами, пожалуй, даже похуже его пешек, если, конечно, не брать в расчет их грозное оружие, огненные арбалеты, но набирались они только из горданцев и занимали в храмовой иерархии место чуть повыше младших жрецов и вровень с простыми Мечами Храма. Командир гвардейцев Чистилища носил почетный титул — Щит Великого, и являлся первым помощником Вара. Отношения Щита Великого почтенного Кархадашта с достойным Ахаем, Первым Мечом Храма, оставляли желать лучшего, и, может быть, поэтому гвардейцы не спешили уступать ему дорогу.

Кроме гвардейцев Чистилище охраняли еще и тени. Ходили слухи, что это души убитых воинов возвращаются на землю, чтобы, служить Великому, живое сердце которого билось в огненной чаше. Бес только посмеивался, слушая подобные рассказы. Вряд липосвященный Халукар, чья красная рожа уж слишком часто в последнее время маячила перед недовольным взором жреца Ахая, станет якшаться с привидениями.

Бес поравнялся с дворцом, который являлся официальной резиденцией посвященного Чирса. Дворец, как все подобные жилища горданцев, был приземист и не слишком обширен на первый взгляд. Большая часть его жилых помещений находилась под землей, отчасти в угоду старым традициям, отчасти в целях безопасности. Чирс был человеком осторожным, и его личная охрана не уступала по численности охране посвященного Вара. Эта охрана не мозолила глаза окружающим, но в ее эффективности не приходилось сомневаться. Вот и сейчас не успел Бес сделать несколько шагов по усыпанной песком аллее дворцового парка, как от ближайшего дерева отделилась приземистая фигура. Бес молча осветил лицо факелом, охранник согнулся в поклоне и отступил. Меченый двинулся дальше, бросая по сторонам настороженные взгляды — привычка, приобретенная за годы, проведенные вблизи посвященного Вара. Дядюшка Чирс — человек опасный, и у Беса были основания ему не доверять. Амулет, которым посвященный так страстно желал обладать, по-прежнему висел на шее у меченого, а на все осторожные вопросы Чирса он отвечал лишь пожатием плеч. Возможно, Чирс и подозревал его в обмане, но вслух претензий пока не высказывал.

Несмотря на темноту, Бес разглядел силуэты двух охранников с расстояния в дюжину шагов. Однако что-то в их поведении заставило его насторожиться. Едва уловимый запах вражды исходил от этих застывших в неподвижности фигур. Еще несколько человек двинулись к нему с разных сторон, укрываясь в тени деревьев. Бес отшвырнул прочь факел, сбросил тяжелый плащ и обнажил мечи. Слабый шелест над головой заставил его действовать энергично: не медля ни секунды, он прыгнул вперед и, перевернувшись через голову, вскочил на ноги, готовый к отражению атаки. Тонкая как паутина сеть мягко опустилась на траву в двух шагах от него. Неужели дядюшка Чирс вздумал поохотиться на дорогого племянника в собственном саду? Бес неожиданно споткнулся о распростертое на земле тело и едва не упал. Тело еще не успело остыть, и меченый опознал в убитом одного из охранников Чирса.

— Тени! — дошло наконец до меченого. Это посвященный Халукар затеял сегодня ночную охоту на достойного жреца Ахая, а может быть, не только на него одного. Бес не раздумывая прыгнул вперед и нанес два рубящих удара. Тени, как это и полагалось бесплотным духам, упали не вскрикнув, но меченый увидел на своих руках чужую кровь. Значит, его противники не были такими уж бесплотными. Он едва успел уклониться от летящего в лицо стального клинка и в ту же секунду нанес удар снизу вверх, Насадив противника на меч по самую рукоять. Тот со слабым стоном сполз ему под ноги. Бес отшвырнул его ударом ноги и метнулся к ближайшему дереву. Два ножа со свистом пролетели над головой. Похоже, нападающие не прочь были убить достойного Ахая, раз уж не удалось взять его живым.

Бес с опозданием среагировал на треск над своей головой. Такая нерасторопность едва не стоила ему жизни, от удара он выронил меч, и лишь в последний момент ему удалось перехватить руку с кинжалом у своего горла. Кто бы ни были его противники, но шутить они явно не собирались. Бес рванул руку незнакомца вниз и в сторону, перебрасывая оседлавшего его врага через голову. Неизвестный еще не успел коснуться земли, как меченый взмахом левого меча раскроил ему череп. Меченый поднял с земли правый меч и огляделся. Дело принимало скверный оборот — еще по меньшей мере шесть человек приближались к нему крадущейся походкой, и в руках у них поблескивали мечи. Бес засунул два пальца в рот и пронзительно засвистел.

Парк вдруг ожил: со стороны дворца Чирса послышались встревоженные голоса. К удивлению меченого появление большого количества новых участников не смутило его противников. Бес не успел разглядеть лица нового врага, зато вовремя увидел меч, едва не вонзившийся ему в шею. Не без труда он отвел удар и прямым выпадом правым мечом достал своего гибкого, как кошка, «доброжелателя». Ему некогда было разглядывать убитого — новая тень возникла в нескольких шагах от парня. Бес оттолкнулся от земли и с разворотом достал носком сапога голову, прикрытую от нескромных взглядов маской. Удар пришелся в висок — таинственный пришелец от Великого или, что более вероятно, от посвященного Халукара, беззвучно опустился на землю. Подоспевшая охрана посвященного Чирса прикончила остальных. Несколько человек, размахивая факелами, подбежали к Бесу. Он узнал в одном из них достойного Опола, начальника личной охраны Чирса, и облегченно вздохнул. Опол молча поклонился достойному Ахаю и протянул ему горящий факел. Бес склонился над поверженным противником, лицо которого прикрывала маска.

— Тени Великого, — испуганно прошептал кто-то за его спиной. Охранники Чирса тут же побросали в ужасе мечи, на которых остывала кровь проклятых. Бес попытался снять страшную личину, но к его удивлению она не поддалась, словно навеки прикипела к голове поверженного.

— Тащите его в дом, — распорядился Бес.

Однако никто из присутствующих не спешил откликнулся на этот приказ.

— Прикосновение к тени — это верная смерть, — прошептал побелевшими губами Опол.

— Чушь, — усмехнулся меченый, — я уже приложился к его голове сапогом и остался жив, как видишь.

Не говоря больше ни слова, Бес взвалил бесчувственное тело себе на плечи и потащил в дом, сопровождаемый на почтительном расстоянии испуганной челядью посвященного Чирса.

— Ну, и зачем ты его сюда принес? — брезгливо поморщился Чирс.

— Должен же я увидеть лицо человека, который пытался меня убить.

— Напрасный труд, — сказал посвященный Вар, небрежно развалившийся в кресле у богато накрытого стола, — у этого несчастного нет лица.

— Его лицо — это лицо посвященного Халукара, — небрежно бросил Чирс, — а оно тебе хорошо известно.

— Я заставлю это замаскированное отребье заговорить, — глаза Беса блеснули гневом.

— В таком случае ты будешь первым, кому это удастся, — покачал головой Вар. — Тени не разговаривают.

— Зачем Халукару моя жизнь?

— Я думаю, он делает это из предосторожности, — спокойно пояснил Вар. — Как только чья-то голова высовывается из общего ряда, ее срубают. А ты в последнее время стал слишком заметен, мой мальчик. Твоя близость к посвященному Чирсу и ко мне вызывает у некоторых беспокойство.

— И этого достаточно, чтобы меня убить?

— Вполне, — посвященный Вар даже удивился наивному вопросу жреца Ахая. — Заботливый пахарь не ждет, пока сорняк вырастет и задушит посевы, а посвященный Геронт имеет большой опыт в прополке. Хотя, возможно, Халукар действовал по своей инициативе. Хитрому степняку не нравится усиление влияния жрецов-горданцев, и он устраняет их помощников.

— Степь задавила Гордан, — Чирс произнес эти слова с горечью, — наши знания в руках невежественных шарлатанов.

— Полно, посвященный, — поморщился Вар, — где ты видишь горданцев? Кругом одни ничтожества, неспособные поднять меч в свою защиту. Храм сломал своих создателей. Горданцы вознамерились переделать мир на началах разума и доброты, а Бог или дьявол над нами посмеялись, и теперь мы расплачиваемся за бесплодную гордыню наших предков.

— Мы должны вернуть их знания, — горячо возразил Чирс.

— Знания некому принять, посвященный.

— Ты, кажется, готов отступить, посвященный Вар? — Чирс с подозрением посмотрел на собеседника.

Тот печально покачал головой:

— Я пойду с тобой до конца, Чирс. Даже маленькая надежда, это все-таки надежда. Если мы и не победим, то проигрывать нам, во всяком случае, нечего.

Глава 10 ВАРВАРЫ

Поход оказался на редкость удачным. Главные силы варваров были разгромлены в решающем сражении у безымянной речушки, и началось преследование, долгое, утомительное, но почти бескровное. Бес сжег походя несколько деревень, а их население, в основном женщин и детей, подвластные Храму степняки погнали в Хянджу для продажи на невольничьих рынках.

Достойный жрец Ахай отчаянно скучал, и даже русоволосые женщины варваров, в изобилии поставляемые степняками и пешками, не могли отвлечь его от невеселых дум. Посвященный Вар предоставил Первому Мечу Храма полную свободу, выделив в дополнение к его собственному трехтысячному отряду еще три тысячи степняков, грязных, ободранных и охочих до чужого добра и женщин. Сам полководец находился в арьергарде, изредка посылая к Бесу гонцов с вопросами о здоровье и захваченной в походе добыче.

Больше всего забот Бесу доставляли не варвары, о которых в последние несколько дней не было ни слуху, ни духу, а степняки, которые без конца лаялись из-за добычи и время от времени затевали кровопролитные драки. Бес восстанавливал порядок железной рукой, карая и правых, и виноватых. Одно появление грозного жреца Ахая, прозванного Черным колдуном, у грязных кибиток повергало суеверных степняков в ужас. Бес заслужил черный плащ почтенного в этом походе и носил его с гордостью, назло как врагам Храма, так и своим собственным. Но все-таки ему было скучно.

Помощник Беса, достойный Хармид, осторожно откинул полог шатра и робко прокашлялся:

— Почтенный Кархадашт, Щит Великого, просит твоего внимания, почтенный Ахай.

Бес удивленно поднял голову от подушек. Робкая красавица, захваченная в одной из лесных деревень, стыдливо потянула на себя край пестрого одеяла. Жрец Хармид, чтобы не видеть ее обнаженного тела, благочестиво поднял глаза к небу. Почтенный Ахай не имел привычки делиться захваченными в полон женщинами с помощниками, что было серьезным нарушением обычаев жреческого братства и не добавляло ему любви подчиненных.

— Почтенный Кархадашт ждет от тебя помощи. Его отряд встретил сопротивление в одной из деревень варваров и понужден был отступить, неся потери.

— Вояки! — зло сплюнул Бес — У них же огненные арбалеты. Неужели им нужны еще мои пешки, чтобы справиться с десятком баб.

— Огненные арбалеты есть не только у гвардейцев Кархадашта.

— Быть того не может!

То, что говорил Хармид, не укладывалось в голове. Огненные арбалеты Храма оказались в руках варваров. Этого только не хватало. Бес торопливо нацепил мечи и выскочил из шатра вслед за Хармидом.

Кархадашт, рослый горданец средних лет, поднял руку, приветствуя почтенного жреца Ахая. Его смуглое лицо, обычно надменное и невозмутимое, сегодня несло на себе отпечаток пережитого волнения.

— Я потерял пять человек, — растерянно развел руками он. — Все они были вооружены огненными арбалетами. Мне не удалось вытащить их оттуда.

Бес злобно выругался. Не зря посвященный Вар возражал против участия в дальнем походе храмовых гвардейцев. Привыкшие к спокойной жизни горданцы оказались никудышными воинами, даже огненные арбалеты им мало помогали. Их били из засад, словно зазевавшихся лосей на водопое. Слов нет, огненные арбалеты — мощное оружие, но к этому оружию следовало добавлять твердые руки и трезвые головы. На участии гвардейцев в походе настаивал сам Кархадашт. Почтенному грезился ранг посвященного, а удачный поход мог приблизить его к заветной цели. Геронт дал согласие на участие в походе Щита Великого и его отряда в две сотни человек, и сделал он это, конечно, неспроста. Наместник Великого не доверял Вару и не хотел, чтобы вся слава победы досталась ему одному. Первого полководца Храма окружала целая свита посвященных и почтенных, которые сообщали о действиях Вара Геронту.

— На нас напали из засады, — оправдывался Кархадашт, — и, клянусь ликом Великого, у них тоже были автоматы. Я не знаю, как они к ним попали, но за весь поход, до сегодняшнего дня, я не потерял ни одного ствола.

Кархадашту можно было верить — все огненные арбалеты были на строгом учете. Бес не сомневался, что Щиту Великого не сносить головы, если до посвященных жрецов Храма дойдет весть о сегодняшних потерях. Не людей, конечно, а оружия, секрет изготовления которого утерян.

— Сколько огненных арбалетов было у варваров?

— Судя по звуку — два или три.

— Значит, теперь будет семь или восемь, — заметил Хармид и злорадно покосился на почтенного.

Но Кархадашт, оглушенный потерями, не обратил на злорадство Меча Храма никакого внимания. А Бес не на шутку призадумался: семь автоматов в умелых руках способны выкосить за считанные минуты добрую сотню людей. Веселая прогулка гвардейцев за свежими девочками могла обернуться для храмовиков большими издержками. Весть о том, что у варваров тоже есть священное оружие, разлагающе подействует на суеверных степняков.

— Кто знает, может быть, не только Гордану был известен секрет изготовления подобного оружия, — нерешительно заметил Кархадашт.

— Возьми Крола и десяток своих пешек, — повернулся к Хармиду Бес, — поедешь со мной.

— Позволь и мне к вам присоединиться, — Кархадашт поправил висевший на шее огненный арбалет.

— Нет, — решительно покачал головой Бес — Вы, гвардейцы, не приспособлены к лесным тропам, вас за версту слышно.

— Я дам тебе свой ствол, — не стал спорить Кархадашт. Это был большой риск, но у Щита Великого не было выбора. В случае неудачи почтенного Ахая конец для командира гвардейцев был один — веревка.

— Я верну тебе его завтра утром вместе с остальными или... — Бес развел руками.

Меченый отыскал место засады довольно быстро. Пять трупов гвардейцев были свалены в кучу посреди небольшой лесной поляны, всего в нескольких сотнях шагов от убогой деревушки варваров. Стальные латы гвардейцев сверкали в лучах заходящего солнца, тяжелые мечи покоились в ножнах, исчезли только огненные арбалеты. Нападающие действовали со знанием дела: подпустили горданцев почти к самой деревне, а потом хладнокровно расстреляли их в спину. Кархадашт и его четверо уцелевших подчиненных не проявили доблести. Выпустив несколько очередей в сторону зарослей, они бежали, полагаясь только на резвость коней. Нападающих было немного, всего несколько человек, но действовали они четко и слаженно, руководимые, видимо, опытным предводителем. Расправившись с гвардейцами, варвары подобрали их грозное оружие и спокойно удалились в лес. Их следы четко читались на тропинке, видимо, варвары были уверены, что храмовики не сунутся в лесные дебри.

Бес не стал заезжать в деревню — местные жители наверняка уже покинули обжитые места. Храмовики шутить не любили и жестоко мстили за убитых. Бес приказал пешкам спешиться и разжечь костер. Если за храмовиками кто-то сейчас наблюдает, то пусть думает, что они приехали сюда за убитыми горданцами. Сам же Бес решил рискнуть и пойти по следу, пока еще не совсем стемнело. Он подал знак Кролу следовать за собой и первым ступил на лесную тропу. Для меченого и в чужом лесу не было тайн. Он без труда читал следы варваров. Помятая трава, сломанные ветки, все это сразу бросалось в глаза человеку, привыкшему отыскивать добычу. Бес был уверен, что варвары не уйдут слишком далеко от деревни. Не станут они бросать нажитое многолетним трудом добро, когда есть хотя бы небольшая возможность его спасти. Он так увлекся погоней, что не заметил, как чаша сменилась редколесьем, а под его кожаными сапогами захлюпала вода. Болото самый надежный приют беглеца, это Бес знал по собственному опыту. Но никто не полезет в топь без крайней необходимости, а потому варваров следует искать где-то поблизости, на сухом берегу.

Стемнело, и Бесу приходилось напрягать зрение, чтобы не потерять след. Его старания довольно быстро были воз награждены. Лесные разбойники раскинули лагерь среди густого подлеска, почти полностью скрывающего их от чужого взгляда. Лишь легкий, едва заметный в сгустившихся сумерках дымок выдавал присутствие людей. Здесь расположилось почти все население покинутой деревни: женщины, дети, старики, но не было мужчин, и это озадачило Беса. Видимо, от растерянности меченый потерял бдительность и едва не уткнулся носом в сапоги часового. Потрясенный своей неосторожностью Бес замер, однако часовой никак не отреагировал на появление чужака. Прислонившись спиной к дереву и уронив голову на грудь, он спал самым бессовестным образом. Узкая ладонь безвольно покоилась на стволе тяжелого огненного арбалета. Крол бесшумно подкрался к беспечному вояке сзади и широкой ладонью закрыл ему рот. Бес в ту же секунду рванулся вперед и вырвал из рук варвара грозное оружие. Тело часового дернулось под ударом его кулака и обмякло. Длинные светлые волосы рассыпались, закрывая лицо, но Бес все-таки успел определить, что перед ним женщина. Была она в штанах и высоких сапогах, длинная кожаная куртка закрывала бедра. Немудрено, что меченый ошибся в темноте.

Бес осторожно потрепал женщину по щеке, она открыла глаза и пошевелилась, но, почувствовав острие кинжала у горла, замерла в ужасе.

— Сколько вас? — спросил он шепотом на языке варваров; не очень уверенный, что его поймут.

Женщина, обомлевшая, казалось бы, в испуге, проявила неожиданную прыть. Ударив Беса по руке, она издала протяжный крик. Крик, правда, тут же оборвался. Крол был начеку и зажал ей рот огромной грязной ладонью.

— Свяжи ее, — приказал Бес.

Крол не стал церемониться со строптивицей, через минуту женщина уже извивалась у его ног, связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту. Однако ее крик услышали. Бес и Крол отступили в тень, под защиту деревьев. Две женщины приблизились к месту действия и с испугом уставились на связанную подругу. Бес и Крол действовали стремительно, а растерявшиеся женщины не оказали ни малейшего сопротивления. Такое ведение войны начинало нравиться Бесу: он с удовольствием потискал добычу и даже поцеловал в приоткрывшийся для крика рот, использовав собственные губы вместо кляпа. Как ни странно, его поцелуй привел женщину в чувство, она извернулась и нанесла галантному кавалеру весьма чувствительный удар коленом. Бес охнул от боли и отшатнулся, и в ту же секунду острые зубы впились в его ладонь. Меченому стало не до веселья. Сорвав с головы женщины платок, он без лишних церемоний заткнул ей рот, уже готовый подать сигнал тревоги.

— Подумаешь, какая недотрога, — прошипел он, поднимаясь с земли. — Вот Кархадашт обрадуется, узнав, кто отправил к Великому его гвардейцев.

Три ствола совсем неплохая добыча для начала, но в лагере находились еще четыре, и найти их в темноте будет совсем непросто. Бес поднял над головой автомат и выпустил короткую очередь. Крол испуганно присел и вопросительно покосился на кукловода. Бес нырнул в спасительную тень деревьев, и Крол, как нитка за иголкой, последовал за ним.

Меченый не ошибся в расчетах — лесной лагерь загомонил, заволновался, потревоженный его выстрелами.

Часть людей метнулась к болоту, с треском продираясь сквозь кусты. Но побежали не все. Бес еще издалека, в неверном свете луны, разглядел четыре фигуры, уверенно двигавшиеся к месту, где прозвучали выстрелы. Он заметил в их руках арбалеты Храма и повеселел. Однако женщины, вопреки его ожиданиям, не бросились вперед, сломя голову, а остановились у края зарослей, о чем-то тихонько совещаясь. Лагерь притих в тревожном ожидании. Выстрелы не повторялись, никто, казалось, не собирался нападать на перепуганных женщин, и даже убегавшие стали потихоньку возвращаться обратно.

Бес устал ждать и осторожно двинулся вперед, стараясь отрезать вооруженных женщин от остальных. Крол повторил его маневр в точности, зайдя в тыл женщинам справа. Меченый неожиданно выступил из темноты и ткнул стволом арбалета в ближайшую спину.

— Тихо, — сказал он с нажимом, — иначе ни один ваш щенок не уйдет отсюда живым.

Только одна женщина попыталась обернуться. Бес ударом приклада свалил ее на землю, падая, она выпустила из рук грозное оружие. Меченый ногой отшвырнул автомат в сторону. Трое остальных оказались более покладистыми: положив оружие на землю, они отступили назад и замерли, кося на Беса испуганными глазами.

— Люблю покорных, — похвалил их меченый. — Собери те всех своих соплеменников вокруг костров, и чтобы ни шагу в сторону. Мои люди не привыкли церемониться.

Женщины подчинились безропотно. Несколько встревоженных голосов прозвучали им навстречу из толпы. Что ответили обезоруженные воительницы, Бес не разобрал, но варвары сначала испуганно замерли, а потом послышались детский плач и женские причитания. Бежать, впрочем, никто не рискнул, боясь выстрелов в спину.

Бес присел над поверженной женщиной и осторожно тронул ее за плечо. Острый как шило кинжал вдруг сверкнул перед его глазами, и он едва успел подставить руку, защищая горло.

— Мы еще и кусаемся, — сказал спокойно меченый и нанес женщине точный и расчетливый удар.

Кинжал задел руку вскользь. Кровь обильно сочилась из глубокого пореза, но серьезного ущерба меченый не понес. Он поморщился, кося злыми глазами на женщину, и дал Кролу себя перевязать.

— Вот сучка! — ткнул он женщину носком сапога. Та застонала и подняла голову:

— Пес!

— Откуда у тебя арбалеты Храма? — Бес пропустил нелестное замечание мимо ушей.

— Не твое дело.

Бес наклонился к самому лицу женщины: кого-то она ему напоминала, но кого?

— У тебя есть дети? — спросил он. — Ты можешь молчать, но он обязательно отзовется, увидев тебя, и тогда ты скажешь мне все. Сколько у тебя автоматов?

— Семь.

— Пять ты взяла у гвардейцев, а откуда остальные два?

— Это оружие моего мужа.

— Где он его взял?

— Наверное, у храмовиков.

— Где твой муж сейчас?

— Ушел с Сабудаем.

— Почему он не взял арбалеты с собой?

— Настоящий мужчина полагается на свой меч, а не на ваши храмовые погремушки.

— Но ты не мужчина, — усмехнулся Бес, — и, похоже, придерживаешься другого мнения.

— Дай мне меч, и я снесу твою ухмыляющуюся башку, трусливый пес!

— Не такой уж и трусливый — не я бегаю от твоего мужа, а он от меня.

— Хотела бы я на тебя посмотреть, когда вы сойдетесь лицом к лицу.

Бес отправил Крола за Хармидом — конвоировать свору варваров в одиночку по ночному лесу ему не улыбалось. Меченый все еще не верил, что среди варваров нет ни одного мужчины. Ведь засада на гвардейцев была устроена просто блестяще. Сомнительно, что все это могла сделать пусть и острая на язык, но все-таки женщина.

— Тебя как зовут? — спросила вдруг незнакомка, и в ее голосе он уловил неподдельный интерес.

— Я жрец Ахай, Несокрушимый Меч Храма, начальник левого крыла войск посвященного Вара. Это я разбил Сабудая в последней битве.

— Наши называют тебя Черным колдуном, — женщина пристально вглядывалась в Беса, — но я не думала, что ты так молод.

— Мне двадцать лет, — надменно ответил Бес, — и уже никогда не будет меньше.

Хармид прибыл перед рассветом. Пешки окружили пленных и погнали через лес, споро работая хлыстами. Бес ехал позади, по привычке озираясь по сторонам, изредка бросая сквозь зубы короткие команды. Светало. Мир наполнялся птичьим гомоном, и Бесу вспомнилось далекое детство, когда он встречал рассветы в таком же чистом, умытом утренней росой лесу. С тех пор прошло не так уж много лет и целая вечность. Храм словно ударом меча разрубил его жизнь на две половинки. И та, прежняя жизнь, казалась Бесу нереальной и почти чужой. К нему вернулась память, но прежним Бесом он уже не стал — слишком долго и усердно уродовали его душу, слишком долго ему промывали мозги. Но в это утро он словно ненадолго вернулся в юность и почти ощутил себя меченым из Ожского бора, грозой торговых караванов и владетельских замков. Он еще вернется в Приграничье хотя бы для того, чтобы отомстить. Бес помрачнел: лес всегда был его другом, чего нельзя сказать о людях. Люди делились на тех, кого нужно убивать, и на тех, с которыми можно делать эту грязную работу. И все. Такова судьба почтенного Ахая, Несокрушимого Меча Храма. Черного колдуна, как называют его невежественные варвары.

— Кархадашт. — Хармид вдруг приподнялся на стременах и указал рукой на приближающихся всадников.

Что ж, Бесу было чем порадовать почтенного жреца, теперь бритой голове Щита Великого не грозит ни веревка, ни меч палача.

— Я не вижу мужчин, — Кархадашт окинул измученных женщин ненавидящим взглядом.

— Мы оставили их гнить в болоте, — усмехнулся Бес, — месть за убитых гвардейцев была ужасной. Хармид с удивлением покосился на начальника, но промолчал. А Кархадашт огорчился.

— Я предпочел бы убить их собственными руками. Но я благодарю тебя, почтенный Ахай, — спохватился он, — и никогда не забуду твоей услуги.

— Все мы рабы Великого, — спокойно заметил Несокрушимый Меч Храма. — Какая разница, чьими руками он творит справедливый суд, твоими или моими.

— Почему ты оставил женщин в живых?

— Смерть была бы для них избавлением, а я не настолько добр, почтенный.

На лице жреца Ахая появилась злая улыбка, он скользнул по лицам женщин холодными глазами, и те отшатнулись от его взгляда, как от свистящего хлыста.

— Посвященный Вар разбил остатки войск Сабудая в Западных лесах. Я поспешил навстречу тебе, почтенный, чтобы сообщить эту радостную весть.

К удивлению Кархадашта, Несокрушимый Меч Храма никак не отреагировал на его слова. Почтенный Ахай не отрываясь смотрел в зеленые глаза одной из полонянок, и его смуглое хищное, лицо бледнело с поразительной быстротой, словно из его жил разом выпустили всю кровь.

Глава 11 ЗАГОВОР

Бес бурей ворвался в комнату, глаза его горели от возбуждения, а черный плащ, описав полукруг, едва не смахнул стоящие на столе хрустальные кубки.

— Я нашел его, — крикнул он и ударил по стене кулаком с такой силой, что металлический щит сорвался с привычного места и покатился со звоном по каменному полу.

Маленький Тор, сидевший на руках у матери, испуганно вздрогнул и заплакал. Ула сердито глянула на брата:

— Ты никогда не повзрослеешь, Бес!

— Я нашел его! — Почтенный Ахай подхватил своего Волка и подбросил к самому потолку. Ребенок захлебнулся от смеха и радостно замахал руками, хватая отца за густую шевелюру.

— Кого ты нашел?

— Ару, — Бес удивленно посмотрел на сестру. — А разве я не сказал?

Ула отшатнулась, словно ее ударили. Пухлые ее губы мелко задрожали, и Бес испугался, что она сейчас заплачет. Надежда вновь вспыхнула в ее сердце, а надеяться и ждать в этой жизни самое трудное.

— Я обнаружил его среди пленных варваров, — быстро начал рассказывать Бес — Кархадашт помог. Ара жив и почти здоров, если не считать раны на плече да слегка проломленной головы.

— Ты говорил с ним?

— Это не так просто сделать, — лицо Беса помрачнело, — но все равно: раз я знаю, где он, то мы его вытащим.

— А остальных?

— Каких остальных?

— Сабудая и его соратников.

— Какое мне дело до Сабудая, — взорвался Бес, — варвар он и есть варвар.

Он в раздражении заходил по комнате, бросая время от времени на женщин-полонянок недовольные взгляды. Ула слишком многого от него хочет. Вытащить одного Ару — куда ни шло, хотя и здесь придется попотеть, но освободить Сабудая — это выше человеческих сил. Жрецы Храма, заполучив грозного варвара в свои руки, сделают все, чтобы смерть ослушника запала в души непосвященных на долгие годы. Храм не будет церемониться с варварами — день их массовой казни уже назначен. Сам посвященный Геронт заинтересован, чтобы все прошло гладко. Даже посвященный Вар, если бы захотел, не смог бы спасти Сабудая.

— А твой Геронт не может умереть?

Бес замер, словно пораженный молнией, и оторопело уставился на сестру.

— Есть, наверное, в Храме люди, которые не будут рыдать над его могилой.

— Допустим, — криво усмехнулся Бес — Но чтобы добраться до горла посвященного Геронта, нужно посадить на мечи несколько тысяч человек его личной охраны.

— И это говорит меченый, который не боялся ни каменных стен владетельских замков, ни мечей храмовиков. Я не узнаю тебя, Бес.

Она всегда умела его завести, в этом ей не откажешь. Но и он уже не прежний Бес, жизнь многому научила его. Уле легко говорить, она не знает ни Храма, ни злобного коварства его служителей. Бес, несмотря на свой ранг почтенного, всего лишь песчинка в этом жестоком мире.

— А ты попроси помощи у дядюшки Чирса, — глаза Улы насмешливо блеснули, — наверняка он спит и видит себя на месте Геронта.

— Чирс не станет рисковать, — угрюмо заметил Бес — Тем более из-за какого-то варвара. Он очень осторожный человек, посвященный сын великого Ахая.

Был, конечно, способ заставить Чирса подсуетиться, но Бесу не хотелось пускать его в ход при данных обстоятельствах. И зачем Уле понадобился Сабудай, как будто у них своих забот мало. Бес угрюмо опустился в кресло, притянул к себе одну из полонянок и впал в задумчивость.

Ула смотрела на него с нескрываемым возмущением:

— Оставь женщину. Возможно, ее муж жив и тебе придется вернуть ее.

— А с какой стати я ее должен отдавать?! — удивился Бес — К тому же я ей нравлюсь, спроси у нее сама.

Наверное, он говорил правду, но Улу давно возмущало отношение Беса как к женщинам, так и к людям вообще. Это уже не один раз становилось предметом их споров и ссор. Часто Ула просто не узнавала прежнего Беса — весельчака, хвастуна и балагура! Ничего подобного не осталось в этом мрачном надменном молодом человеке с холодными, почти черными глазами. Словно стена вырастала вдруг между ними, и проломить эту стену, чтобы достучаться до его сердца, было совсем не просто. Бес привык повелевать людьми и помыкать ими, и ужас, который он внушал окружающим, принимался им как нечто само собой разумеющееся. Впрочем, с Улой он оставался прежним Бесом, время от времени она читала на лице брата страх — потерять ее и снова остаться один на один с жестоким миром. И тогда в ее сердце вспыхивала жалость и появлялось желание защитить его, как это было давным-давно, в пору их детства. Но Бес уже не был ребенком, и это она сейчас нуждалась в его помощи, чтобы спасти мужа, Сабудая и многих других, с которыми связала ее судьба и которые стали ее родичами, ее племенем. Бес был среди тех, кто разрушил их мир, их жизнь, их трудное счастье. Грехи брата — это и ее грехи. Им вместе придется выбираться из той ямы, в которую он угодил.

— Я не буду спрашивать у нее, я спрошу у тебя — кто ты, Бес Ожский, человек или храмовый пес?

Бес побледнел от обиды. Она ждала взрыва, но он сдержался и молча вышел, лишь хлопнув дверью на прощанье. Женщины испуганно переглянулись. Ула улыбнулась: возможно, ее брат и изменился, но в нем осталось слишком много от прежнего Беса, чтобы он мог вот так просто бросить на произвол судьбы и своих, и ее друзей.

Посвященный Чирс не слишком обрадовался приходу племянника, а слова почтенного Ахая и вовсе поставили его в тупик. Некоторое время он собирался с мыслями, чтобы дать отпор зарвавшемуся мальчишке.

— Бунт рабов накануне казни — да ты в своем уме, почтенный?

— Посвященный Чирс предпочитает быть зарезанным в собственной постели? Не далее как вчера мне пришлось укоротить десяток рук, тянувшихся к моей шее.

Чирс пренебрежительно махнул рукой. Подобные происшествия для Храма обыденность, и не стоит принимать все так близко к сердцу. Но то, что предлагает почтенный Ахай, слишком рискованно.

— Посвященный Чирс знает более короткий и безопасный путь к цели? Или нынешнее жалкое положение мелкого прихлебателя посвященного Геронта вполне устраивает сына великого Ахая?

Чирс опустился в кресло и глубоко задумался. Его холеные пальцы отбивали дробь по подлокотнику кресла. Глубокая морщина прорезала высокий лоб, а уголки четко очерченных губ изогнулись в кривой усмешке. Посвященный был далеко уже не молод и с каждым прожитым годом осознавал это все острее. Нельзя сказать, что он сидел сложа руки, но ему не хватало решимости для последнего шага. Он выжидал, а в это время Храмом правил Геронт, тупой невежда, который опошлил и вывернул наизнанку благородные устремления предков. Чирсу казалось, что сил пока мало, что надо поймать в сети еще одного посвященного, и вот тогда... Но «тогда» не наступало, и с каждым годом он все больше сомневался и в себе, и в своих соратниках. Что, если ему не хватит сил, чтобы вы тащить расхлябанную телегу из грязи, в которой она увязла? И не развалится ли телега от всех этих передряг? И тогда наступит конец спокойной жизни, к которой он, чего греха таить, привык за последние годы, конец попыткам вернуть утраченные знания отцов. Он, Чирс, последний, кто может сделать это. А за его спиной пустота. Только посвященный Вар еще способен его понять, но Вар стареет, жажда борьбы угасает в нем вместе с остывающей кровью. Пройдет несколько лет, и та же участь постигнет посвященного Чирса. Вопрос о власти решится сам собой. Ему пришлось перешагнуть через многое: смерть отца, которая так и осталась неотомщенной, смерть Тора Нидрасского, одного из не многих, кто способен был понять устремления Чирса, смерть сестры, не простившей ему предательства, и, наконец искалеченная душа этого мальчика, которого он передал Храму с единственной целью: иметь надежное оружие в борьбе с Геронтом. Храм выковал меч на славу, так почему же дрожит рука посвященного Чирса? Быть может потому, что он слишком медлит с ударом? Силы уходят, занесенная рука немеет, и придет время, когда меч просто выскользнет из его пальцев. И все будет кончено. Жизнь уйдет, как вода в песок. Этот мальчик вправе требовать от него решительных действий. Сейчас или никогда.

— Я дам тебе автоматы, — Чирс поднял глаза на взволнованного Беса. — Но умеют ли тупые варвары управлять оружием горданцев?

— Умеют, — уверенно отозвался почтенный Ахай. — Кархадашт уже имел случай в этом убедиться.

— Варварам можно доверять?

— Я никому не верю, — холодно заметил Бес, — но у меня есть средство заставить их действовать так, как я захочу.

— Не переоценивай себя, мой мальчик. Людей, идущих на смерть, запугать трудно. Ты ведь обещал им жизнь, не так ли?

— Я обещал им полчаса. Потом ты можешь отдать приказ об их поимке.

— Я предпочел бы видеть их мертвыми.

— Никто не станет работать даром, посвященный. Неужели жизнь или смерть нескольких сотен варваров способна повлиять на успех большого дела?

— Ты обещал им слишком много, — холодно заметил Чирс — Горе Великого может умерить только смерть убийц его наместника Геронта.

— Великий не станет заглядывать в лица варваров, посланных сопровождать Геронта в его последнем походе, — почтенный Ахай цинично усмехнулся.

— Я бы на твоем месте придержал женщин и детей варваров до окончания дела. В качестве заложников.

— Они не так глупы, посвященный, чтобы верить нам с тобой на слово. Одна из женщин должна будет подать знак Сабудаю, что оба его сына на свободе.

— Женщину можно заставить это сделать. — Нет.

— Но почему?

— Эта женщина моя сестра.

Лицо Чирса осталось невозмутимым, дрогнули только длинные ресницы. Вот откуда у варваров огненные арбалеты Храма — меченые! Он сам вручил им грозное оружие когда-то очень давно. Значит, уцелел не только Бес. Неужели и Кон остался жив? Молчун, который знает слишком много. Посвященный Чирс гонялся за ним многие годы, но он был уверен, что Кон погиб в лесной крепости.

— Насколько я понимаю, к жрецу Ахаю вернулась память?

— Скажем так, посвященный, я забыл многое, но далеко не все.

— А может ли посвященный Чирс доверять почтенному Ахаю, который забыл не все?

— А разве у посвященного Чирса есть выбор? Два скорпиона не уживаются в одной норе. Кто-то должен ужалить первым, либо ты, либо Геронт.

— Рекин Лаудсвильский намекал мне, что реликвия Храма у тебя в руках, почтенный, но я не поверил хитрому владетелю. Ты обвел меня вокруг пальца, меченый Ахай, а это удается немногим.

— Я отдам тебе реликвию, посвященный, через полчаса после смерти Геронта. Но помни — полчаса.

Чирс задумчиво смотрел вслед уходящему Бесу: жив молчун Кон или нет, но этот человек опасен сам по себе. И слишком много знает. Владетель Рекин оказался прав: меченого не так-то просто сломить. А Чирс слишком доверился мощи Храма. В двадцать лет этот мальчишка стал почтенным — неслыханное возвышение. Конечно, посвященные Вар и Чирс приложили к этому руку, но ведь и врагов у Несокрушимого Меча Храма более чем достаточно, а он еще жив. Пятьдесят пешек! Какими же мозгами нужно обладать, чтобы справиться с ними. Недаром даже Вар иной раз косится в сторону почтенного Ахая с опаской и удивлением. Как там сказал этот монстр: два скорпиона не уживаются в одной норе? Скорпионы — это посвященные Чирс и Геронт. А как теперь следует называть почтенного Ахая? И не представляет ли он для Чирса большую опасность, чем стареющий наместник Великого? Среди варваров, окружающих Сабудая, наверняка есть меченые, иначе Несокрушимый Меч Храма не стал бы себя утруждать. В случае отказа посвященного Чирса Бес, чтобы спасти своих, попытается договориться с самим Геронтом. И не исключено, что головой своего дяди. А посвященному Чирсу пока рано умирать. Умереть должен Геронт, и не только он один.

Достойный Кюрджи понуро предстал пред светлые очи посвященного Халукара. На лице степняка появилась зловещая улыбка, не предвещавшая суранцу ничего хорошего.

— Я сделал все, что мог, — вздохнул Кюрджи.

— И все-таки планы заговорщиков остались для нас тайной за семью печатями.

— Нет никаких данных, что Чирс готовит заговор.

Халукар посмотрел на помощника с сожалением. Кажется, он ошибся в отношении суранца. Для того чтобы бороться с посвященными горданцами, нужен изощренный ум, стальная воля и изворотливость змеи. Суранец был неплох, когда имел дело с простодушными северными варварами, но горданцы ему не по зубам. А знает достойный Кюрджи много, слишком много. Лишние знания отягощают душу и укорачивают жизнь.

— Я дал тебе своих лучших агентов, — осуждающе покачал головой Халукар.

— Их трупы я обнаружил сегодня утром на глухой улочке Хянджу. — В голосе Кюрджи слышался ужас — Этот мальчишка просто чудовище.

— Ему есть что скрывать, — усмехнулся Халукар. — Почтенный Ахай заметает следы. По-моему, он зажился на этом свете. Твоя вина, Кюрджи.

— Скажи об этом посвященному Вару, который превозносит почтенного Ахая на всех углах.

Халукар равнодушно отмахнулся от подручного — события развивались стремительно, и посвященному сейчас было не до обид ничтожного суранца.

— Два дня назад Ахай навестил пленных варваров под покровом ночи. Зачем почтенному понадобилось утруждать себя в столь неурочное время?

— Посвященный Вар приказал отправить часть захваченных в последнем походе женщин в дальнее поместье, — прищурился Кюрджи. — Среди них жена и дети Сабудая.

— И никто не заметит, если они исчезнут по дороге, — усмехнулся Халукар. — Когда ты начинаешь думать, суранец, то у тебя неплохо получается. Обреченные на смерть не станут трудиться даром: женщины и дети — это плата.

— Нужно воспрепятствовать Вару. Халукар рассмеялся:

— Ты сказал не подумав, достойный. Посвященный Вар, Левая рука Великого, вправе распоряжаться захваченной в походе добычей как ему заблагорассудится.

— Но...

— Никаких «но», суранец. Геронт доверил свою особу мне, ничтожному степняку Халукару. До сегодняшнего дня у него не было причин сожалеть об этом и, надеюсь, не будет и впредь.

— Твои заслуги известны всем, посвященный, — подобострастно заметил Кюрджи.

Посвященный Халукар не поражал воображение богатырскими статями, но от его небольшого крепкого тела исходило ощущение силы. Маленькие узкие его глазки буравили лицо собеседника, словно пытались докопаться до потаенных глубин чужого сознания. Кюрджи ежился под этим взглядом. Интересно, сколько трупов положил в основу своего возвышения и нынешнего могущества посвященный Халукар? Безродный степняк, добравшийся до вершин пирамиды власти, должен был обладать незаурядными способностями: о его жестокости ходили легенды, в его преданности Геронту никто не сомневался. Именно Геронт поднял его до вершин власти, и со смертью наместника Великого звезда степняка, столь ярко сияющая на небо склоне Храма, могла закатиться навечно. Немудрено, что Халукар так близко к сердцу принимал слухи о готовящемся заговоре против Правой руки Великого.

— Иди, достойный, — степняк пристально посмотрел на Кюрджи, — и помни: Великий требует крови, а будет ли это кровь Ахая или твоя, зависит не только от меня, но и от тебя.

Кюрджи долго пятился задом до двери, не в силах оторваться от насмешливых глаз посвященного Халукара. Дверь жалобно скрипнула, выпуская потрясенного жреца, и с грохотом захлопнулась.

Халукар поморщился и отпил из хрустального кубка пару глотков веселого сока. На этот раз Чирс близок к цели как никогда прежде. И, пожалуй, никто не сможет помешать ему добиться успеха. Никто, кроме посвященного Халукара. Самодовольный горданец, презирающий даже Геронта за ничтожную примесь степной крови, все, кажется, учел, все рассчитал, за исключением одного: разум простого степняка Халукара ничем не уступит разуму посвященного горданца. Он, Халукар, взятый в Храм еще младенцем, не знавший ни отца, ни матери, прошедший через чудовищные унижения, пытки, промывание мозгов, вывернувших его душу наизнанку, восторжествует над сыном великого Ахая. И это будет только его победа. А потом можно будет позаботиться и о Геронте. Наместник Великого засиделся на хрустальном троне. Ах, если бы Халукар был горданцем...

— Посвященный Чирс просит твоего внимания, господин, — одетый в желтое слуга согнулся в низком по клоне.

Халукар вздрогнул от неожиданности. Посвященный Чирс легок на помине, ничего не скажешь. Интересно, каким ветром его занесло в логово смертельного врага?

— Рад видеть тебя, посвященный, в своем убогом жилище.

— Не нужно скромничать, посвященный, твой дом лучший в Хянджу, а значит и на всех землях Храма.

Это было правдой. Халукар считал нелепой привычку горданцев прятаться под землю. Степняку нужен чистый воздух и запах трав, приносимый ночным ветерком с суранских просторов.

Чирс внимательно осмотрел комнату, взгляд его упал на полки, заставленные книгами, и в глазах появилось нечто очень похожее на зависть.

— Я слышал о твоей библиотеке, посвященный, но не предполагал, что она столь богата.

Халукар улыбнулся — Чирс, охотник за знаниями, и в этой ситуации остался верен себе. Что ж, не только горданцы способныпроникнуться мудростью далеких предков.

— Увы, — развел руками гость, — нынешних горданцев больше интересует золото и ночные забавы. Вырождающиеся потомки достойных отцов.

В голосе Чирса звучала неподдельная горечь. Халукар был согласен с ним. Посвященный Чирс, посвященный Вар — вот, пожалуй, и все, чем сегодня может гордиться Храм. Ну, может быть, еще и сам Халукар, не горданец, а простой степняк.

— Мне известны посвященные горданцы, которые собственное имя выводят с трудом, — презрительная улыбка появилась на губах Чирса.

И точно такая же улыбка, как отражение улыбки горданца, осветила лицо Халукара. Многое разделяло посвященных, но сходились они, пожалуй, в одном — в ненависти и презрении к посвященному Нумилину, туповатому пройдохе, поднявшемуся к вершинам власти благодаря расположению Геронта.

— Не кровью определяется величие, а знаниями, — продолжал Чирс — Знаниями возвеличился Храм, погибающий ныне по вине невежд.

— Посвященный Геронт, да продляться дни его вечно, поднял Храм на небывалую высоту.

— Посвященный Геронт устал от непомерных трудов, — Чирс ласково провел пальцами по корешкам книг, — дела в Храме вершат другие люди. Но способны ли эти люди нести тяжкую ношу, которую по неосторожности взвалили на свои слабые плечи?

И без того узкие глаза Халукара сузились еще больше — уж слишком откровенен был сегодня Чирс. Такая откровенность остро попахивала казематами Чистилища, а то и кое-чем похуже.

— Зачем посвященному Геронту жрец Халукар, если не будет ни Чирса, ни Вара? Посвященный Нумилин заменит всех троих. К тому же он горданец, а значит, естественный преемник Геронта.

Халукар молчал, по его неподвижному лицу трудно было понять, о чем он думает в эту минуту.

— Сердце Храма скоро остановится. И что тогда, по священный? Кто удержит мир от развала? Храм расколется как перезревшая тыква, и толпы варваров разрушат наши города и развеют по ветру накопленные богатства. Еще не поздно спасти Храм, но сделать это сможем только мы — ты, я и старый Вар. Пройдет пять, десять лет, и никто уже не сможет помочь проваливающемуся в трясину варварства миру.

Халукар не отрываясь смотрел на Чирса, тот глаз не отвел, лишь в уголках его полных губ появилась горькая усмешка.

— Можно ли верить посвященному Чирсу?

— А что нам еще остается, как не довериться друг другу. Подумай, посвященный Халукар, будущее Храма в твоих руках.

Глава 12 ПЕРЕВОРОТ

Огромные толпы народа стекались в это солнечное утро к Чистилищу. Тысячи жителей Хянджу, возбужденные предстоящей встречей с мудростью Великого, с трудом сдерживали рвущуюся из груди радость. Сам посвященный Геронт, Правая рука Великого, предстанет сегодня перед народом — предстанет не на хрустальном троне, как неосязаемый посланец высших сил, а как простой смертный, равный среди прочих и подобный им. Такое событие случалось только раз в году, и каждый горожанин почел бы себя навеки обездоленным, если бы в святой день всеобщего очищения его глаза не коснулись бы края одежды наместника Великого на земле. К тому же это было небезопасно — тайные служители Храма зорко следили за тем, чтобы жар любви к Великому не ослабевал в душах непосвященных.

За поведением толпы наблюдали также гвардейцы и стражи Храма. Верховные жрецы не полагались только на всеобщую любовь к Великому и на всякий случай страховались мечами и копьями. Особенно сегодня, в святой день, когда к Чистилищу стекались не только обыватели Хянджу, но и посланцы самых удаленных храмовых земель. Великий день всеобщего согласия не мог обойтись без казни ослушников. Целую неделю по городу ползли слухи, что в этот день глазам изумленных зрителей предстанет зрелище не бывалое: посвященный Геронт собственной рукой благословит на службу Великому несколько сотен мятежных варваров во главе со знаменитым убийцей Сабудаем. Никогда еще за последние годы количество новых слуг для Великого не достигало подобной цифры, и это обстоятельство не могло ни подогревать интерес благочестивых зрителей.

— Хвала посвященному Вару, Левой руке Великого! Хвала Несокрушимому Мечу Храма почтенному Ахаю!

Бес равнодушно слушал приветственные крики толпы, его заботили сейчас совсем другие проблемы. Горожане, на которых случайно падал взгляд Черного колдуна, невольно ежились и, опустив глаза, спешили спрятаться за спинами соседей. Слава почтенного Ахая слепила очи простым смертным. К тому же пугали слухи о его жестокости. Пять пешек угрюмо двигались за своим кукловодом, бесчувственные, как камни.

Бес не смотрел под ноги коня, уверенный, что каждый раб Храма счастлив будет найти освобождение от земных забот под копытами в светлый день очищения. Но то ли народ вокруг собрался не слишком благочестивый, то ли по какой-то другой причине, только кандидатов на освобождение среди обывателей не нашлось. Толпа поспешно расступилась, пропуская почтенного жреца Ахая, смуглый лик которого не выражал ни отеческого участия, ни даже простого дружелюбия. С пешек же вообще спрос был не велик — эти проехали бы и по распятому на земле телу Великого, не моргнув красными рыбьими глазами, если бы на то была воля их кукловода.

Гвардейцы глухо заворчали, когда Бес со своими пешками врезался в их ряды. Почтенный Кархадашт, Щит Великого, поспешил на место инцидента, хриплым голосом отдавая команды. Гвардейцы нехотя расступились, пропуская пешек к помосту. Наглость жреца Ахая воистину не знала пределов, он едва не въехал на вороном жеребце на священный помост, где расположились в строгом порядке верховные жрецы Храма, чьи негодующие взоры готовы были испепелить святотатца.

Бес спешился и передал поводья коня Кролу. Длинный черный плащ его зашуршал по полированному деревянному покрытию, широкие плечи раздвинули жиденькую толпу младших жрецов, пытавшихся ему помешать. Несокрушимый Меч Храма приблизился к посвященному Вару и что-то прошептал ему на ухо. Вар кивнул головой и скосил глаза на стоящего рядом Чирса. Лицо посвященного оставалось невозмутимым, лишь длинные пальцы холеных рук нервно теребили полу отделанного серебром плаща.

— Полчаса, — сказал Бес уже громче.

— Мы уже решили этот вопрос, — отозвался спокойно Чирс.

И без того бледное лицо Вара побледнело еще больше. Почтенный Ахай похлопал ладонью по широкой груди:

— Я держу слово.

Чирс молча кивнул головой. Жрец Ахай резко развернулся на каблуках и почти сбежал с помоста к своим пешкам.

— Почтенный, видимо, вообразил, что находится в конюшне среди пешек, а не среди посвященных на глазах у Великого, — бросил в раздражении Нумилин. Зоркое око Храма скосил глаза на извечного соперника Халукара, но хитрый степняк никак не отреагировал на выходку Несокрушимого Меча Храма.

— С каких это пор помост охраняют пешки, а не верные Храму гвардейцы? — Нумилин произнес эти слова довольно громко, чтобы слышали все посвященные.

— Такова воля Геронта, да продлятся дни его вечно, — небрежно бросил Халукар и отвернулся.

Толпа заволновалась, загудела. Храмовые стражники привычно заработали хлыстами, сбивая людей в четыре гудящих квадрата. Послышались крики раздавленных, потом разом все стихло, и взоры присутствующих устремились к помосту.

Двенадцать одетых в серое жрецов выступили вперед, держа в руках огромные секиры. Отточенные лезвия тускло поблескивали в лучах утреннего солнца. Жрецам предстоял сегодня трудный день с тяжелой и кровавой работой. Головы присутствующих словно по команде повернулись вправо. Несколько сотен варваров, подгоняемых хлыстами, почти вбежали на площадь перед Чистилищем и остановились в полусотне шагов от помоста.

Бес подал знак Уле, та выехала из плотной группы пешек и приблизилась к нему. Костюмом она не отличалась от пешек, но Бес надеялся, что Ара и Сабудай узнают ее и в таком наряде. Ула подняла руку и помахала ею в воздухе. Бесу показалось, что среди варваров началось движение. Несколько человек выдвинулись из средины толпы и заняли места во втором ряду, за спинами Сабудая и его военачальников. Среди десятка светловолосых голов Бес разглядел черную шевелюру Ары и вздохнул с облегчением.

Взревели трубы, перекрывая четкую дробь барабанов, обыватели Хянджу вздохнули в едином порыве любви и благоговения. Храмовая стража угрожающе зарычала, осаживая людей назад. Посвященный Геронт, Правая рука Великого, вступил на помост, сопровождаемый одетыми в белое служителями. Золотой плащ Геронта жарко горел в лучах утреннего солнца. Обыватели восхищенно взвыли, не в силах сдержать обуревавшие их чувства. Губы Геронта дрогнули и едва заметно шевельнулись. Слов никто не разобрал, да это и не было так уж важно. Посвященный Геронт, наместник Великого, говорил с простыми людьми — случай доселе небывалый. Правая рука верховного жреца взметнулась вверх, благословляя присутствующих. Толпа обреченно рухнула на колени и склонила головы перед бесконечным милосердием Великого. Примеру простонародья последовали стражи и гвардейцы, захваченные тихим просветленным ликованием. И даже посвященные жрецы, не говоря уже о служителях рангом пониже, склонились до земли вслед за Варом, Чирсом и Халукаром. Наместник Великого возвышался в гордом одиночестве над падшими ниц жрецами, и что-то похожее на удивление появилось на его лице. Он представлял собой отличную мишень, и Ара не промахнулся. Посвященный Геронт сломался пополам, алая струйка крови побежала по его подбородку, а маленькие поросячьи глазки в предсмертном ужасе уставились в равнодушное лицо почтенного Ахая. Наместник Великого упал на помост, издав при этом писк придавленной тяжелым камнем мыши.

Варвары ринулись в проход, предусмотрительно расчищенный для них гвардейцами. И почти сразу же им навстречу ударили огненные арбалеты Храма. Бес с ужасом увидел, как упал черноволосый Ара, бежавший рядом с пеликаном Сабудаем, а потом и сам Сабудай, рассеченный надвое автоматной очередью в упор, нелепо опрокинулся навзничь, взмахнув длинными сильными руками. Ула закричала и, хлестнув коня плетью, ринулась вперед, прямо на заметавшуюся в ужасе толпу. Горячий ее конь споткнулся, наткнувшись на свинцовую струю, — светлые волосы упавшей Улы рассыпались по черным плитам площади. И сразу же обезумевшая толпа захлестнула, затоптала ее безжизненное тело.

Чирс обманул! Он не дал варварам обещанного получаса. Меченый обернулся к посвященному: на бледных губах горданца появилась едва заметная торжествующая улыбка.

Бес очнулся от оцепенения, словно вынырнул к солнцу из черного ледяного омута. Нечто больше похожее на звериный рык, чем на человеческий крик вырвалось из его груди. Головы потрясенных жрецов повернулись в сторону почтенного Ахая. На лице посвященного Вара появилось выражение ужаса. Бес рванул мечи из ножен и ринулся на помост.

— Задержите его! — крикнул Чирс.

Автоматы горданцев ударили теперь уже навстречу Бесу, Вороной рухнул на передние, словно мечом подрубленные ноги, но меченый уже успел прыгнуть из седла на помост, на лету развалив подвернувшегося под руку служителя. Пешки, сметая все на своем пути, рванулись за кукловодом. Рычащий от бешенства Бес успел достать мечом Нумилина. Зоркое око Храма завыл дурным голосом и рухнул на помост, суча длинными худыми ногами. Посвященные ринулись в открытые ворота Чистилища, а им навстречу бежали, размахивая секирами, серые служители Храма. Бес успел разглядеть перекошенное лицо Чирса, но не успел дотянуться мечом до его шеи. Серые служители атаковали в лоб, гвардейцы и храмовая стража наседали с тыла, а черный с серебром плащ Чирса мелькал под сводами Чистилища, и дотянуться до посвященного через лес мечей и рук было уже невозможно. Бес скрипнул зубами и вскочил на подведенного Кролом коня. Пешки тут же сгрудились вокруг кукловода. Меченый взмахнул рукой и ринулся вниз с помоста на обезумевшую от ужаса толпу. Кровавая просека образовалась за спиной почтенного Ахая. Мечи со свистом взлетали в воздух и опускались на перекошенные лица. Трескуче рассыпались автоматные очереди, но Бес был словно заговоренный. Падали пешки за его спиной, падали под ударами его мечей гвардейцы, стражники и простые горожане, волею судьбы оказавшиеся на его пути. А Бес все рубил и рубил, потеряв всякое представление о времени и окружающей действительности. Он прошел сквозь толпу, как нож сквозь масло, и вылетел на узкую улочку Хянджу. Горячий конь поднялся на дыбы, и Бес от неожиданности едва не потерял стремя. Где-то за спиной раздавались крики, слышался треск автоматных очередей — люди с завидным упорством продолжали истреблять друг друга, а здесь, на этой улочке, было удивительно тихо. Так тихо, словно жизнь неожиданно оборвалась, оставив зияющую пустоту внутри. Бес обернулся: только десять пешек вырвались вслед за ним из ада. Ула и Ара остались там, на залитой кровью площади Чистилища — последний светлый луч в его душе погас. Жизнь потеряла смысл, и осталась только боль в разодранном в клочья сердце. Бес сжал висевший на шее амулет рукой — дьявольская игрушка. Очнувшиеся скорпионы впились в его ладонь ядовитыми жалами. Он швырнул их на землю и с удивлением уставился на обожженную ладонь.

— Рано, — услышал он вдруг спокойный голос — Бес Ожский еще не отомстил своим врагам.

Высокая фигура, одетая в жреческий плащ, склонилась к земле, и два раскаленных маленьких чудовища вновь заплясали перед глазами меченого. Жрец откинул капюшон, открывая лицо.

— Кон!

— Я опоздал, — сказал молчун.

— Все кончено, старик.

— Ничего не кончено, пока жив хотя бы один меченый. — Глаза молчуна холодно блеснули. — Ничего не кончено, пока мы живы.

Глава 13 ПОКА МЫ ЖИВЫ...

Чирс с удовольствием вдыхал запах трав бескрайней Суранской степи. Как же он устал в этом проклятом городе среди каменных стен и злобных лиц. Ох уж эти лица, тупые и лицемерные! Не говоря уже о руках, готовых вцепиться в чужое горло при первом же удобном случае. Однако посвященный Чирс, Правая рука Великого, не настолько прост, чтобы позволить дуракам восторжествовать над собой в затянувшемся споре. Не за тем он так долго шел к власти по трупам своих и чужих, чтобы умереть на пороге величия.

Жара спадала, и легкий степной ветерок приятно ласкал разгоряченное лицо посвященного. Два месяца, пролетевшие со дня смерти Геронта, были заполнены сотней дел, больших и малых, к тому же далеко не всегда приятных. Чирс не любил кровь, но в большом деле без нее не обойтись. Хвала Великому, в Храме разумных людей оказалось больше, чем неразумных. Двое посвященных да несколько десятков жрецов рангом поменьше — вот, пожалуй, и вся цена обретенного величия. Посвященный Халукар оказался способным помощником, хотя далеко не всем горданцам очередное возвышение степняка пришлось по душе. Но для Чирса Халукар был ценен именно тем, что ему никогда не быть первым в Храме.

Халукар держался настороже. Степь она и есть степь, а у посвященного Чирса врагов немало. Довериться же полностью почтенному Кархадашту было бы слишком опрометчиво. Щит Великого неплохо справился со своей ролью во время недавних событий, но упустил-таки почтенного Ахая — непростительное разгильдяйство. Нужно поговорить с посвященным Чирсом, да продлятся дни его вечно, — достойный Магасар более подходящая фигура на должность командира гвардейцев. Посвященный Халукар не рвется к свету — это удел суетных горданцев, а для него реальная власть куда важнее. Посвященный Нумилин, Зоркое око Храма, так и не оправился от полученных ран. Чирс, кажется, склоняется к мысли объединить внешний и внутренний надзор в одних руках, и эти руки цепкие и надежные. Конечно, посвященные против возвышения Халукара, но новый наместник Великого может пренебречь мнением спесивых горданцев. Геронт себе этого позволить не мог. Вот что значит даже капля степной крови в жилах — она порождает неуверенность в своем праве повелевать. В молодости Геронт не знал сомнений: посвященный Диарх, победитель великого Ахая, пал от его руки. Правда, Геронт уже тогда подстраховался — вернул в Храм сына Ахая Чирса и дал ему ранг посвященного. Этот благородный жест принес ему симпатии многих горданцев, а обычная грызня за власть сразу же превратилась в борьбу за попранную Диархом справедливость. Возвращение Чирса — сына Ахая таило в себе угрозу. Геронт это понимал, но одного понимания оказалось мало, требовалась еще и воля. А сил на еще одно усилие ему не хватило. Чирс — горданец, он взял власть по праву, а значит, может позволить себе многое. И ненависть посвященных к Халукару его вполне устраивает. Они оба, и Чирс, и Халукар, знают правила игры, а потому им нетрудно будет договориться. Новому наместнику Великого нужен хороший степняк, и следует сделать так, чтобы подобное положение вещей сохранялось как можно больше.

— Храм Великого!

Громкий возглас Кархадашта отвлек посвященного от раздумий. Не первый раз сюда приезжает Чирс, но первый раз в ранге Правой руки Великого. Золотое поле Храма сняло в лучах солнца. Чирс прикрыл глаза рукой — солнечный свет, отраженный тысячами зеркал, был нестерпим. Черный, словно обожженный этим сиянием Храм величественно возвышался над бескрайней равниной. Символ величия предков, радость и надежда нынешних горданцев.

Двадцать вооруженных огненными арбалетами горданцев выехали навстречу наместнику Великого посвященному Чирсу, их стальные панцири торжественно сверкали на солнце, подчеркивая силу и мощь Храма. Командир гвардейцев, высокий сухощавый жрец с мрачным малоподвижным лицом, склонился до самой гривы коня и вытянул правую руку в знак послушания.

— Приветствую тебя, почтенный Канакар, — благосклонно кивнул ему головой Чирс.

Канакар выпрямился и надменно покосился в сторону посвященного Халукара. Горданец не любил степняка и не находил нужным этого скрывать. Говорили, что даже посвященный Геронт побаивался почтенного Канакара. В распоряжении мрачного жреца находились четыре сотни вооруженных автоматами горданцев. День и ночь они несли нелегкую службу, и горе было неосторожному, невзначай оказавшемуся в зоне их внимания. Тайна Храма для всех Должна остаться тайной. Почтенный Канакар не вмешивался в интриги храмовых служителей, но его особое положение в жреческой иерархии не оспаривалось никем, уж хотя бы потому, что все расположенные вокруг Храма школы кукловодов находились под его рукой. Впрочем, посвященный Чирс мог не сомневаться в преданности Канакара, хотя бы потому, что был первым чистокровным горданцем на хрустальном троне со времен своего отца великого Ахая.

Массивные стальные ворота Храма раскрылись бесшумно, пропуская посвященных и их охрану во главе с почтенным Кархадаштом внутрь. Чирс вздохнул и закрыл глаза — ровное гудение, от которого подрагивал пол, указывало на то, что сердце Храма еще бьется, а значит, все еще можно поправить.

Халукару нечасто приходилось бывать в святая святых, и сейчас он с трудом подавлял в себе страх степняка перед непостижимой мощью древних машин. Длинный узкий коридор закончился обширным залом, сплошь заставленным непонятными Халукару предметами. Впрочем, современные горданцы тоже плохо разбирались в этих сложных механизмах.

Большие стеклянные экраны, направленные в никуда, мерцали странным голубоватым светом. Время от времени по ним пробегали зеленые змейки и проступали цифры и буквы. Впрочем, что они означают, понять было трудно. Несмотря на всю свою самоуверенность Халукар слегка оробел и с уважением посмотрел на бледных служителей голубоватых экранов. Однако к уважению примешивалась большая доля презрительного сочувствия — эти жрецы никогда не покидали стен святилища, дабы тайны Храма не распространились по свету. Халукара неприятно поразило равнодушие этих жрецов. Тусклые глаза едва коснулись светлого лика посвященного Чирса, а посвященного Халукара никто, кажется, не удостоил своим вниманием. Жрецы молча гнулись в деревянном поклоне и тут же возвращались к своим обязанностям.

— Рад видеть тебя, посвященный Чирс, да продлятся дни твои вечно, — высокий худой старик низко поклонился прибывшим верховным жрецам.

Это был посвященный Кайдар, Хранитель Мудрости Храма. Чирс дружески обнял старого жреца.

— Мудрость посвященного Кайдара — неиссякаемая сила Храма, — вежливо сказал он.

Старик отрицательно покачал головой:

— Увы, посвященный, сила Храма иссякает, и мои скромные знания бессильны предотвратить неизбежное.

Руки старого жреца мелко подрагивали, бесцветные тусклые глаза слезились — зрелище было жалким, и Халукар горестно вздохнул.

— Неужели нет никакой возможности хотя бы замедлить процесс разрушения?

— Знания утеряны, — голос посвященного Кайдара звучал глухо. — Эти люди способны лишь механически выполнять действия, описанные в старых инструкциях. Пока этого хватает, чтобы поддерживать жизнь в Храме и не позволить угаснуть его сердцу.

— Пешки при Великом, — неосторожно сорвалось у Халукара.

Но посвященный Кайдар кивнул подрагивающей головой в знак согласия:

— Храму дорого стоили внутренние распри — самые мудрые погибли в междоусобицах, а для остальных дверь к знаниям закрылась.

— Сейчас не время для стенаний об утраченном величии, посвященный, — мягко остановил его Чирс, — пришла пора подумать о том, что еще можно спасти.

Глаза старика блеснули надеждой:

— У тебя есть ключ, посвященный?

— Я знаю, где его искать.

— Значит, ключ не пропал бесследно? — На лице почтенного Канакара впервые за все время разговора появилось нечто похожее на интерес.

— Человека, который овладел ключом знаний, зовут Ахаем или Бесом Ожским, кому как нравится, — на губах Халукара промелькнула усмешка. — Еще совсем недавно он был Несокрушимым Мечом Храма.

— Почему был, разве он умер?

— К сожалению, нет. В этом случае ключ был бы у нас в руках.

— Ты промахнулся, Халукар, на тебя это не похоже.

— Никто не застрахован от случайностей, — ответил за степняка Чирс.

— Странно, что жрец столь высокого ранга изменил Великому, — в голосе командира гвардейцев слышалось недоверие. — Разве он не прошел необходимой подготовки?

— Ахай меченый, — сказал Чирс — Ты, почтенный Канакар, уже имел с ними дело два десятка лет тому назад.

— Это опасно. В тот раз меченые прошли все барьеры и узнали слишком много. Если мне не изменяет память, один из них ушел тогда. Три года назад мои люди видели на развалинах Гордана человека, мы решили тогда, что это просто тень, а возможно привидение. Но мы могли и ошибиться.

Лицо посвященного Чирса слегка побледнело. Вряд ли молчун остался после бойни, учиненной владетелями в Ожском бору. Но все может быть. Уцелела сестра Беса, выжил и тот меченый, что стрелял в Геронта. Чирс успел его раз глядеть, прежде чем огненные арбалеты гвардейцев Кархадашта превратили лицо меткого стрелка в кровавое месиво. А потом по убитым прошлась обезумевшая толпа. Больше меченых среди варваров не было. Халукар внимательно осмотрел всех убитых. И уж совершенно точно, среди убитых не было ни одного молчуна. Наверное, следовало бы предупредить Канакара, но Чирс, поглощенный свалившимися заботами, упустил это обстоятельства из виду.

— Тебе придется усилить охрану, почтенный. Молчун — это наш с тобой недосмотр. Хотя, скорее всего, кости этого мерзавца давно уже гниют в земле.

— А почтенный Ахай?

— Бес не знает про подземный ход. Он не знает, для чего нужны скорпионы.

— Мы тоже не знаем, откуда начинается подземный ход к стенам Храма, — нахмурился Канакар. — Гордан велик, и не так-то просто найти иголку в стоге сена.

— Надо найти, почтенный, — твердо сказал Чирс, — и поставить там вооруженную охрану. Мы не можем рисковать.

Кон поднял вверх руку, призывая спутника прислушаться. Бес внял его совету и прижался ухом к металлической стене — стена слабо подрагивала в такт ударам невидимого сердца.

— Это здесь, — прошептал Кон.

Бес с уважением посмотрел на стену — черный металл тускло поблескивал в ярком свете чудесных светильников. Таких светильников меченый не видел даже в Чистилище.

Меченому было непонятно, кто разжигает огонь в этих стеклянных колбах, а спросить было не у кого. Ну разве что у молчуна.

— Электричество, — пояснил Кон, который чувствовал себя в подземелье мертвого города как рыба в воде.

Пешки, нагруженные пороховыми зарядами, присели на корточки вдоль стен, глядя перед собой равнодушными к чудесам этого мира глазами. И только Крол проявил к происходящему интерес: он подошел к стене и постучал по ней костяшками пальцев.

— А ты уверен, что там за стеной именно Храм?

— За эти годы я облазил здесь все вокруг. Дважды натыкался на охрану и едва уносил ноги. Я отыскал и Храм, и десятки школ, расположенных в округе. Школы, где нормальных людей превращают в безмозглых тварей. Я рассказал о них Сабудаю, и это было моей ошибкой. Сабудай был неглупым человеком, но он понятия не имел, с какой силой ему придется столкнуться. Мои доводы на него не действовали. Он собрал четыре сотни отчаянных головорезов и решил освободить захваченных в плен соплеменников. Дьявольская сила остановила их на дальних подступах к Храму. Люди Сабудая рубили друг друга с остервенением, редким даже среди этих отчаянных ребят. Ара привез вождя варваров притороченным к седлу, и они были единственными, кто вырвался из ада.

— Ладно, — почесал затылок Бес — Я, пожалуй, попробую.

Он провел рукой по металлической стене, нащупал пальцами углубление и замер. Кон отступил назад и застыл в неподвижности, сдерживая рвущееся из груди дыхание. Почти два десятка лет он ждал этой минуты, и все-таки дождался, дожил. Что бы там ни говорили, а акт мести одно из самых сладостных переживаний в нашей жизни. Бес вложил скорпионов в углубление в стене, абсолютно томно совпадавшее с ними по очертаниям, и смотрел теперь на них не отрываясь. Черные тела скорпионов постепенно становились красными, потом они вдруг вспыхнули ослепительным светом, и меченый, закричав от боли, отдернул руку. Стена дрогнул и стала медленно отодвигаться в сторону, открывая непрошеным гостям проход в святая святых Храма.

Чирс вздрогнул от резкого протяжного воя, разнесшегося по залу. Звук был совершенно невыносимый, больно ударяющий по барабанным перепонкам и нервам.

— Что это значит? — прошептал он побелевшими губами.

— Кто-то проник в сердце Храма, — выдохнул посвященный Кайдар. Жрец со страхом смотрел на стену, в которой были высечены два сцепившихся в смертельной схватке скорпиона. Это был вход со стороны жрецов, но был еще и вход со стороны Гордана.

— Ахай! — грязно выругался Халукар. — Он все-таки знал.

— Что же теперь? — спросил Канакар.

— В Гордан, — лицо Чирса окаменело. — Привези мне мальчишку живого или мертвого.

— Это конец, — старый Кайдар опустился прямо на каменные плиты пола.

Почтенный Канакар, не говоря ни слова, вышел. Его тяжелые сапоги гулко застучали по коридору. Сторожевой пес Храма бежал, торопился как никогда в жизни, и без всякой надежды на успех.

— У них есть порох, — сказал Чирс, его голос, как ни странно, звучал почти спокойно.

И словно в подтверждение его слов раздался мощный взрыв. Сирена мгновенно смолкла, свет погас. Чирс, отлетев в сторону, ударился о какой-то выступ и потерял сознание. Очнулся он на свежем воздухе. Почтенный Кархадашт осторожно поддерживал голову наместника Великого. Рядом стоял Халукар, лицо степняка было бледнее обычного, но на тонких губах играла привычная усмешка.

— Кажется, мы проиграли, посвященный Чирс.

Чирс обернулся: обугленная пирамида величественно возвышалась среди бескрайней степи, суровая и на первый взгляд недоступная в своей непререкаемой мощи, но это была лишь тень рухнувшего величия.

Испуганные жрецы, оглушенные взрывом, но, кажется, не пострадавшие, ошалело пялили глаза на посвященных.

— Кайдар умер, — равнодушно заметил Халукар. — Слабое сердце.

— Мудрость Храма умерла вместе с ним, — губы Чирса дрогнули в жалком подобии улыбки.

— Рано или поздно, но это должно было случиться, — философски заметил Халукар. — Мудрость умерла, но сила еще осталась. Наш долг — удержать этот мир от полного развала.

Бес бежал по улицам мертвого города, то и дело спотыкаясь о камни развороченных мостовых. Рядом тяжело отдувался Крол, меч в его руке казался красным не то от крови, не то от зарева разгорающегося пожара. Бес вскинул автомат и выстрелил. Неуклюжий горданец исчез в проломе полуразвалившегося дома. Кто-то стрелял им вслед, но Бес не пригибался и не останавливался. Пули свистели над его головой, отбивая куски кирпича от стен, сложенных когда-то руками его предков. Рухнула последняя твердыня горданцев, труд десятков поколений гордого народа. Четыре сотни гвардейцев Канакара, растерянных и потрясенных, метались по мертвому городу с одной мыслью в голове — отомстить. Отомстить во что бы то ни стало, и хотя бы этим приглушить рвущую сердце боль. Все рухнуло в один миг. Чужие люди проникли к сердцу Храма и раздавили его безжалостной рукой.

Девять пешек и молчун Кон уже валялись среди развалин с простреленными головами. Кон дорого продал свою жизнь — несколько десятков гвардейцев, разодранные в клочья чудовищными взрывами, составили почетный эскорт последнего молчуна Башни. Уцелели только Бес и Крол, но эти двое были словно заговоренные. Канакар выругался и взмахнул рукой. Пятеро гвардейцев бросились бегущим наперерез. Бес ответил на их огонь огнем из своего автомата. Два гвардейца рухнули, но и меченый захромал. Крол подхватил раненого кукловода и исчез с ним в груде развалин.

Канакар первым добежал до готовой рухнуть стены и первым ткнулся лицом в серые камни, получив в подарок от Беса порцию свинца. Длинное тело почтенного горданца дернулось и затихло. Уцелевшие гвардейцы склонились над своим мертвым командиром. Все было кончено. Храм больше не нуждался в своих защитниках. Время остановилось.

Холодные капли дождя, упавшие на лицо, заставили Беса очнуться. Крол сидел рядом и не то пел, не то стонал, раскачиваясь из стороны в сторону. Красные глаза его бессмысленно смотрели на мертвый город. Нужно было уходить, Бес тронул Крола за плечо:

— Коней, и поживее.

Крол исчез в темноте, бесшумный как привидение. Бес поморщился, рассматривая рану на ноге. Ему опять повезло — он уцелел там, где уцелеть было невозможно. Зачем? Последний меченый на этой земле. Хотя нет, не последний! А Волк? А Тор? Пройдет совсем немного времени, и они станут мужчинами. Чтобы жить. Чтобы мстить этому миру за широкую улыбку Гарольда и кривую усмешку Чирса. Кон мертв, но не все еще потеряно. Пока мы живы...

Книга II ЧЕРНЫЙ КОЛДУН

Часть первая БЕГЛЕЦ

Глава 1 ПРИМАНКА

Все рухнуло, и на месте дома, создававшегося веками, осталась лишь груда обломков. Плох ли, хорош ли был дом, но он укрывал от непогоды холодными осенними вечерами, спасал от стужи зимой и давал прохладу знойным летним днем. Обитатели этого дома еще не осознали всей глубины постигшего их несчастья, а кое-кто втихомолку радовался неожиданно обретенной свободе. Пожалеете, бараны, — это свобода до первого волка с ближайшего косогора.

Чирс поднялся с массивного кресла и в раздражении прошелся по залу. Священный огонь Великого по-прежнему полыхал в огромной золотой чаше, но исходившего от него тепла уже не хватало, чтобы согреть сотрясающееся в ознобе тело посвященного. Все рухнуло! Жизнь оказалась прожитой зря — его, Чирса, жизнь, как и жизнь многих поколений горданцев. Сколько крови, сколько слез, сколько усилий, сколько мудрости и глупости человеческой, сколько ненависти и любви было положено в основание Храма, и все оказалось напрасным, все рухнуло в грязь. Мечта так и не стала явью. Человек порочен по своей природе. Мало направить овец по праведному пути, надо, чтобы и пастыри знали, какой путь праведный. А нынешние пастыри — это кучка отупевших от безделья и вседозволенности негодяев. Хватит ли у них ума, чтобы понять очевидное: только объединившись, они еще могут уцелеть, спасти остатки былого величия. Сердце Великого остановилось, но руки еще действуют, и эти руки способны поднять кнут и обрушить его на спины непокорных. Только страх и боль способны удержать в повиновении обезумевшее стадо. Не ради собственного блага хлопочет посвященный Чирс, а исключительно в интересах заблудшего народа. Халукар прав — выбора нет. Даже робкий слух о гибели Храма может вызвать обвал. Жечь каленым железом всех ослушников и смутьянов. Время раздумий и колебаний прошло. На долю посвященного Чирса выпала тяжкая ноша. Спасти Храм не удастся, это ясно всем, у кого в мозгах осталась хоть одна извилина, но можно и нужно затормозить процесс его разрушения, пока в недрах гибнущего мира зародится новая сила, способная взвалить тяжелое бремя управления и подавления на свои плечи. Посвященному Чирсу выпал жалкий жребий, но он принимает его с достоинством.

Робкое покашливание за спиной заставило Чирса резко обернуться.

— Мы обнаружили их, посвященный, — достойный Кюрджи смотрел на Чирса не мигая, и в его бесцветных глазах таился страх. — Мои люди стерегут этот дом днем и ночью.

Чирс мрачно кивнул головой. Он придет. Он обязательно придет, почтенный жрец Ахай, Несокрушимый Меч Храма, или, точнее, меченый Бес из Ожского бора. Дети, это все, что у него осталось в жизни.

— Мне он нужен живым, — глаза наместника Великого сверкнули яростью.

— Все будет как ты пожелаешь, посвященный, — бритая голова жреца склонилась едва ли не до каменных плит пола.

В преданности Кюрджи Чирс не сомневается. Храм умел воспитывать служителей. Впрочем, бывают и исключения. Хотя почтенный Ахай, это ошибка не Храма, а посвященного Чирса. Прошлое отомстило ему как раз в тот момент, когда он меньше всего этого мог ожидать. Общность судьбы свела его много лет назад с капитаном меченых Чубом, оба были изгнанниками, оба жаждали вернуться, чтобы отомстить. Храм искал пути в Лэнд, и Чирс сумел доказать посвященным, что способен на многое. Переворот, совершенный Геронтом, круто изменил его судьбу. Но Чирсу не хотелось возвращаться чьей-то милостью, он жаждал вернуться победителем. Обстоятельства благоприятствовали ему. Меченые Чуба без труда захватили Лэнд. Посвященный Нумилин был вне себя от бешенства, его ставка на серых Труффинна Унглинского оказалась бита. Храм сделал первый шаг в Лэнд благодаря усилиям Чирса. У Геронта хватило ума оценить оказанную услугу. К сожалению, он промахнулся в другом. И тогда и сейчас Чирс считал убийство Тора Нидрасского ошибкой. Меченые и горданцы слишком одиноки в этом мире, чтобы противостоять друг другу. Самомнение Геронта дорого стоило по священным и почтенным. Сын Тора Бес разрушил сердце Храма. Душа старого жреца Ахая не обретет покоя в хрустальном дворце Великого. Его внук разрушил то, чему он служил всю жизнь, служил, даже будучи изгнанным из стен чистилища. Он завещал свою любовь к Храму сыну и дочери. Чирс выполнил завет отца. А Данне человек из чужой страны оказался дороже памяти отца и жизни брата. Она родила Беса и вложила в него силу, перед которой оказались бессильны генераторы Храма. Ее сын стал чудовищем, способным только разрушать. Чирс просто обязан остановить этого монстра, хотя бы потому, что сам приложил руку к его воспитанию. Почтенный Ахай, Несокрушимый Меч Храма, должен быть уничтожен! Он ускользнул из рук гвардейцев в Гордане, он избежал добрый десяток расставленных для его поимки ловушек и все кружил и кружил вокруг Хянджу, к немалому удивлению посвященных Чирса и Халукара. Его тянуло сюда, как гвоздь тянет к магниту. Теперь Чирс знает причину. Халукар расставил силки: добро пожаловать, почтенный Ахай, посвященный Чирс не прочь будет встретиться с тобой в последний раз.

Хянджу засыпал, утомленный жарким и долгим днем, его улицы стремительно пустели. Жрецы не любили праздношатающихся — время, отведенное на сон, должно использоваться по назначению. Охрана вокруг Чистилища была усилена гвардейцами убитого Канакара. Храм Великого уже не нуждался в их защите, зато они могли пригодиться в городе. Появление в Хянджу гвардейцев Канакара вызвало недоумение у многих обывателей, но, в конце концов, Великому виднее, куда направлять верных слуг, и недоумение не вылилось даже в легкий ропот, хотя одичавшие в степи гвардейцы не церемонились с горожанами. Целый квартал близ Чистилища был отведен под их казармы, и несколько тысяч хянджцев в мгновение ока остались без крова. Впрочем, Великий позаботился и о них. Правда, в новых домах порой не было даже крыши, но о подобных мелочах вслух распространяться не следовало, и покорные горожане с завидным усердием принялись обустраиваться на новом месте. Где-то среди этих новоселов затерялся старик Икскон, которому Бес доверил Волка и Тора. Наверное, он напрасно оставил детей в Хянджу, но тогда другого выхода у него не было, а потом ранение в ногу помешало меченому вернуться в город раньше посвященного Чирса. В верности старика Бес не сомневался. Зря что ли он так долго и усердно промывал ему мозги, хотя старый варвар, выкупленный им на свободу, скорее всего не предал бы и так. Если бы, конечно, не попал в руки псов Халукара — эти умели развязывать языки даже глухонемым.

Старик, изгнанный из дома, потерялся среди нескольких тысяч подобных бедолаг, и Бесу с большим трудом удалось его разыскать. Помог ему Хой, слуга Чирса, с которым меченого свел молчун Кон. Что связывало молчуна из Башни с плосколицым варваром из никому неведомых мест, Бесу выяснять было недосуг, но Хой пока не давал повода усомниться в его верности. Это он предупредил меченого, что возле дома Икскона не все ладно, похоже, ищейки Халукара отыскали след старика.

Желтый плащ служителя Храма скрывал высокую фигуру меченого с головы до пят. Городских стражников Бес не боялся — ни один стражник не осмелится задать вопросы человеку, облаченному в жреческий плащ. Иное дело гвардейцы-горданцы, эти не церемонились ни с кем, за исключением почтенных и посвященных. Однако знание системы охраны Чистилища позволяло меченому избегать не желательных встреч. Почтенный Кархадашт, Щит Великого, не утруждал себя нововведениями. Единственное, что он сделал, так это удвоил посты гвардейцев на улицах, прилегающих к Чистилищу.

Появление жреца в бедном квартале вызвало недоумение обывателей, но вопросов Бесу никто не задавал. Да и сам он ни к кому не обращался за советом. Черный колдун, ближайший помощник посвященного Вара, был хорошо известен в Хянджу. Никто не сомневался, что именно он убил Геронта, и каждый горожанин почел бы своим долгом сообщить о его появлении властям.

Бес миновал наполовину разрушенный глинобитный дом, крыша которого держалась только молитвами его обитателей, и скользнул в небольшой дворик, обнесенный полуразвалившейся оградой. Этот дом был побогаче соседнего и сохранился гораздо лучше. Вероятно, в нем жил когда-то торговец средней руки. Почему при дележке он достался старику Икскону, знала только левая нога какого-нибудь младшего жреца Храма.

Бес замер, прижавшись спиной к нагретым за день горячим солнцем камням ограды. Несколько десятков метров отделяли его от распахнутых настежь дверей гостеприимного дома. То, что старый Икскон не закрыл на ночь двери. Беса не удивило — в Хянджу не знали, что такое запоры. Смущала Беса неестественная тишина, царившая в доме. Лети в эту пору наверняка спят, но Икскон слишком стар, чтобы угомониться так рано. Бес нащупал под плащом приклад огненного арбалета. Короткий меч у правого бедра чуть качнулся, приподнимая полу длинного жреческого одеяния. Пожалуй, двери сейчас не для изгнанника Ахая.

Черепица хрустнула под ногой меченого, и он замер, прислушиваясь и приглядываясь к тому, что происходило во дворе. Обзор с крыши был довольно приличным, а падающий из открытой двери свет позволил вовремя увидеть крадущихся вдоль забора храмовиков. Бес поднял автомат и выстрелил. Кто-то закричал истошным голосом, и несколько стволов дружно ударили по крыше. Однако Беса там уже не было. Он кошкой скользнул вниз и припал к земле. Через мгновение с крыши соседней хижины застрочил автомат, это Крол отвлекал внимание храмовиков на себя. И, надо признать, рабы Великого в долгу не остались. Бес был даже слегка ошарашен тем, что врагов оказалось так много: почти из каждого дверного проема стоявших плотно друг к другу убогих хижин полетели огненные стрелы. Кролу сейчас приходилось туго.

Какой-то человек выступил из сумрака ночи и замер в нескольких шагах от Беса. Желтый плащ на плечах указывал на невысокий ранг обладателя. Человек этот не мог быть ни Кархадаштом, ни Халукаром, и тем не менее его фигура была знакома меченому. Следом за жрецом появились слов но из-под земли еще двое. Этих Бес опознал без труда по кошачьей бесшумной походке — тени. Поговаривали, что эти нелюди могли видеть в полной темноте так же хорошо, как и на свету. Что ж, почтенный Ахай тоже не из тех, кого пугает ночь. Бес достал из-под плаща резиновую маску и, морщась от отвращения, приладил к лицу. Прежнему обладателю этой личины ее потеря стоила жизни. Снова ударил автомат, но уже значительно дальше. Стрелял не Крол, это Бес знал точно. Красноглазый червь при всей своей расторопности не смог бы убежать так далеко. Но гвардейцы всполошились не на шутку. Жрец в желтом плаще что-то крикнул, и еще несколько теней выскользнули на свет, а потом, повинуясь его знаку, вновь растворились в ночи. Гвардейцы перестали скрываться, факелы в их руках горели едва ли не по всему кварталу. Крик стоял невероятный. И палили гвардейцы из своих огненных арбалетов практически беспрерывно. Бес невольно посочувствовал почтенному Кархадашту — тупость его подчиненных превосходила все мыслимые пределы. Жрец со столь знакомой фигурой выругался, и Бес узнал по голосу достойного Кюрджи. Сбросив на землю ненужный теперь плащ, меченый неслышно шагнул вперед, присоединившись к теням, окружавшим даровитого помощника Халукара. Никто не обратил на него внимания. Кюрджи встревоженно вслушивался в ночь, пытаясь определить, что же, собственно, происходит. Бес сам намечал пути отхода Кролу и Хою и сейчас ориентировался в происходящем лучше всех. Крол и Хой, попеременно отвлекая внимание насебя, опережая один другого, тащили за собой целую свору орущих во все горло гвардейцев.

— Опол, — приказал Кюрджи вибрирующим от бешенства голосом, — найди этого дурака Бастара и скажи ему, что беглецов двое, что идут они след в след, и пока второй стреляет, первый успевает проскользнуть под носом у гвардейцев.

— Ты думаешь, это меченый?

— А кто это еще, по-твоему, может быть? Он и его последний уцелевший червь. Слышишь, как они идут — словно связанные невидимой нитью.

— Бастар мог бы и сам догадаться, — проворчал недовольный Опол.

— Бастар всего лишь глупый гвардеец, и спрос будет не с него, а с нас, если упустим почтенного Ахая. Иди, старик, а не то посвященный Чирс сам оценит твое усердие.

Опол угрюмо буркнул что-то себе под нос и скрылся в темноте. Несколько теней двинулись следом, готовые в любую минуту к смертельному прыжку. С Кюрджи остались только двое, не считая Беса. Меченый вытащил из-за голенища нож и нанес два коротких удара — тени не издали ни звука, оседая на землю. Достойный жрец даже не обернулся. Бес положил ему руку на плечо и приставил нож к горлу. Кюрджи издал булькающий звук и ошалело уставился на взбесившуюся тень.

— Не суетись, достойный, — посоветовал ему Бес, — жизнь прекрасна.

Лицо жреца приняло наконец осмысленное выражение, видимо, он по голосу опознал почтенного Ахая.

— Тебе не пройти сквозь оцепление, — сказал жрец почти спокойно. — Только детей погубишь.

— Ты выведешь меня из города.

— А если нет?

— В таком случае достойному Кюрджи уже никогда не быть ни почтенным, ни посвященным.

— Первый же дозор нас остановит. Тем более, с детьми.

— Детей понесу я. Ни один гвардеец не посмеет прикоснуться к тени. А слишком уж старательным ты скажешь, что такова воля посвященного Халукара.

— Халукар никогда не простит мне этого.

— Это твои проблемы Кюрджи. Выбирай, достойный, — ты можешь умереть сейчас или жить очень долго. Я не верю, что такой предусмотрительный человек, как ты, не приготовил надежного убежища вне стен Храма. А Храм обречен, это ты знаешь не хуже меня. Самое время умному человеку найти иное приложение собственным силам. — Хорошо, — глухо отозвался Кюрджи, — я попробую.

Глава 2 СОЮЗ

Бес задумавшись сидел у затухающего костра. В много дневном бегстве через всю страну наступила желанная передышка. Он ошибся в расчетах: Храм оказался более устойчив, чем это казалось поначалу. Храм держался не только силой своих волшебных генераторов, но и многовековой привычкой народа к покорности. Сердце Великого остановилось, но ничего не изменилось вокруг: все так же гнули спины крестьяне на полях, все так же таскали железные цепи рабы в бесчисленных рудниках, а послушные обыватели суранских городов привычно славили наместника Великого по утрам. Расчет на то, что поднимутся степняки и варвары на зависимых от Храма землях, тоже не оправдался. Слишком свежа была память о недавних громких победах жрецов Великого. Да и сил у храмовиков было вполне достаточно, чтобы подавить в зародыше любое волнение.

К варварам в восточные леса Бесу дороги не было — там хорошо помнили почтенного Ахая, Черного колдуна. Слишком много крови на руках Несокрушимого Меча Храма, чтобы рассчитывать на теплый прием и степных ханов. О Приграничье лучше пока забыть. Осталась единственная возможность — Южный лес. Неведомый мир — мир стаи.

Крол неслышно скользнул к костру и, встретив вопрошающий взгляд Беса, кивнул головой. Погоня отстала и потеряла их след. Меченый взглянул на измученных детей и вздохнул. То ли Бес Ожский воевал со всем миром, то ли это мир воевал с ним. Он не желал зла ни Гарольду Нордлэндскому, ни посвященному Чирсу, и оба жестоко обманули его, убив без жалости всех, кого он любил. Зачем? Почему? Весь мир сошел с ума, или это только он, Бес, безумен? Меченый — значит отверженный. Он был последним сыном Башни, если не считать Тора и Волка, а их пока можно было не считать. Бес сжал кулаки так, что побелели пальцев. Ничего не кончено, Гарольд. Ничего не кончено, Чирс. Бес Ожский еще вернется, чтобы отомстить и за всех.

Чирс поднял на помощника покрасневшие от бессонницы глаза. Посвященный Халукар сокрушенно развел руками — меченый ушел, как вода сквозь пальцы. Посланные в погоню кукловоды возвратились ни с чем.

— Следовало направить в погоню гвардейцев Кархадашта, — спокойно сказал Вар.

Чирс бросил в его сторону недовольный взгляд. Вар был неравнодушен к посвященному Ахаю и, похоже, не слишком расстроился, узнав о его удачном бегстве.

— Гвардейцы нужны нам здесь, в Хянджу. Слухи о гибели Храма расползаются по городу.

— Не стоит нагнетать страсти, посвященный, — пренебрежительно махнул рукой в сторону Халукара Вар. — Слухи не способны побороть страх черни перед нашей силой. Этот страх впитывался с молоком матери, и пройдет немало лет, чтобы в этом мире появились люди, способные сбросить руки Великого с собственной шеи. Время у нас еще есть.

— Хватит ли нам войск, чтобы удержать варваров на границе?

— Да, это проблема, — согласился Вар. — Храм больше не будет поставлять нам кукловодов и пешек.

— Нужны союзники, — поддержал старого военачальники посвященный Халукар. — Почему бы не поискать их в Лэнде? Владетельские дружины охотно пойдут к нам на службу, за хорошую плату разумеется.

— Кюрджи так и не нашли? — спросил вдруг Чирс. Халукар отрицательно покачал головой, маленькие глазки злобно сверкнули из-под опущенных век.

— Кюрджи либо убит, либо ушел вместе с Ахаем.

— Вот как? — удивился Вар. — Ты подозреваешь в измене своего помощника?

— Никто не знает силы Черного колдуна, даже он сам. Кукловоды рассказывали мне, что пешки выходили из-под контроля, стоило ему только появиться поблизости. Степняки же просто разворачивали коней при виде его черного плаща. Я думаю, посвященному Вару не хуже, чем мне известны достоинства и недостатки Несокрушимого Меча Храма, — последние слова Халукар произнес не без яда.

— Поэтому я и предлагал послать гвардейцев, воины они никудышные, но краем черного плаща их не испугаешь.

— Гвардейцы нужны мне здесь, в Хянджу, — резко отозвался Чирс — Если чернь разрушит Чистилище, то это будет конец.

Посвященный Чирс покосился на главного военачальника Храма с сожалением — Вар сильно сдал в последнее время, гибель Храма подкосила его. Быть может, Халукар, человек решительный и беспощадный, будет более уместен вблизи хрустального трона в эти беспокойные времена.

— Владетель Рекин покинул Хянджу? — повернулся Чирс к Халукару.

— Мы задержали его отъезд, посвященный. Владетель Лаудсвильский не выказал по этому поводу неудовольствия.

Нордлэндский лис, судя по всему, почувствовал жареное, но это скорее на пользу делу, чем во вред. Благородный владетель неглуп, корыстолюбив, так что склонить его к более тесному сотрудничеству труда не составит.

— Видимо, пришла пора мне лично поговорить с человеком, уже не первый год доказывающим преданность Храму в далеком Лэнде, — произнес Чирс вслух.

Ни Вар, ни Халукар не высказали по этому поводу возражений. Посвященный Чирс был абсолютно прав в стремлении приблизить Лаудсвильского. Отношения с Лэндом выходили на первый план в создавшейся критической ситуации.

Приглашение посвященного Чирса, Правой руки Великого, не застало врасплох благородного Рекина. Он ждал чего-то подобного. Чуткий нюх не подвел владетеля. По городу ползли странные слухи. Рекин ловил их на лету, сопоставлял и размышлял. Что-то не сладилось у посвященного Чирса, что-то неожиданно сорвалось. Едва уловимый налет нервозности сквозил в действиях новых правителей, возникли перебои в четко отлаженном механизме Храма. Чернь заволновалась — неслыханное дело в благословенном Хянджу, где каждый чих ставился на учет все видящими жрецами. Неужели хрустальный трон зашатался под худой задницей Чирса? Власть всегда легче взять, чем удержать.

Посвященный Чирс был строг, но отменно вежлив. Владетель Рекин подчеркнуто почтителен, но отнюдь не раболепен. Оба кружили вокруг да около, не скупясь на изъявление добрых чувств, но глаза их цепко следили друг за другом. Позиция не слишком выгодная для Рекина, которого всегда пугали черные глаза горданца.

— Я слышал, что почтенный Ахай покинул стены Храма? Чирс любезно указал владетелю на кресло напротив.

Честь неслыханная — мало кто из непосвященных удостаивался права сидеть в присутствии наместника Великого. Такое гостеприимство в отношении варвара только утвердило Рекина в мысли, что в Храме далеко не все ладно.

— Жрец Ахай обречен, рано или поздно руки посвященного Халукара дотянутся до его горла.

Чирс отмахнулся от разговора о меченом, как от надоедливой мухи. Лаудсвильский согласился с посвященным — тема была не из веселых и грозила испортить столь сердечно начавшуюся встречу.

— Пришла пора исполнения наших с тобой заветных желаний, благородный Рекин, — торжественно обратился Чирс к Лаудсвильскому. — Годы трудов и лишений не пропали даром.

Владетель насторожился, не вполне понимая, о чем идет речь. Посвященный Чирс напустил столько патоки, что немудрено было влипнуть в нее глупой мухой.

— Объединив усилия, Храм и Лэнд могут продвинуться но пути процветания куда быстрее, чем поодиночке. Нам есть чем поделиться друг с другом, не так ли, благородный друг?

Рекин поспешно кивнул, хотя речь Чирса слегка его удивила — с чего бы такая любовь к далекой варварской стране прорезалась у надменных храмовиков?

— Мы преодолели все: бешеное сопротивление меченых, тупоумие приграничных владетелей, не понимавших своей выгоды, подозрительность Геронта и его окружения, не желавших видеть дальше собственного носа, и вот мы у цели. Мечта моего отца посвященного Ахая становится реальностью. Два мира сливаются воедино. Не без наших с тобой усилий, благородный Рекин. И ни я, ни Храм не забудем оказанной тобой услуги.

Чирс протянул руку к столу — огромный изумруд заиграл зелеными гранями в холеных пальцах посвященного. Лаудсвильский задохнулся от восхищения. Нечто подобное он видел как-то раз в руках Беса, но этот камень был раза в полтора больше. Посвященный Чирс вложил драгоценный кристалл в раскрытую ладонь благородного владетеля:

— Прими эту безделушку в знак моей личной признательности, дорогой Рекин. Благодарность Храма будет куда весомее.

Лаудсвильский с трудом проглотил застрявший в горле ком и рассыпался в благодарности. Храм покупал его, Рекина Лаудсвильского, но зачем? Конечно, владетель не последний человек в Лэнде, но и далеко не первый. К чему же тогда такая неслыханная щедрость — один этот изумруд стоит целого состояния. Правда, Чирс и раньше золота не жалел, но сегодня он, кажется, решил превзойти самого себя. Неужели Храм настолько заинтересован в союзе с Нордлэндом? Впрочем, Чирс всегда был сторонником этого сближения. Недаром же он так долго кружил вокруг Лэнда, пытаясь усилить там влияние Храма, и, надо сказать, не без успеха. Лаудсвильский сильно сомневался, что намерения Храма были столь чисты и бескорыстны, как это сейчас утверждает Чирс. Храм явно копил силы для более решительных действий, но что-то нарушилось в его отлаженном механизме, и посвященные вознамерились подправить свои позиции.

— Мы решили направить посольство в Нордлэнд. Кому, как не тебе его возглавить, благородный Рекин.

— Я сделаю все, что в моих силах, — скромно потупился Лаудсвильский. — Хотя не могу поручиться за полный успех.

— Посвященный Магасар будет сопровождать тебя, благородный Рекин.

— Я бы предпочел, чтобы со мной отправился достойный Кюрджи, — владетель вопросительно посмотрел на Чирса, — Он прекрасно знает обстановку в Лэнде.

На лицо наместника Великого набежала легкая тень: — Достойный Кюрджи умер. Во всяком случае, я на это надеюсь.

Лаудсвильский не все понял, но почел за благо не уточнять. Жаль достойного Кюрджи, старого и надежного друга, но в тайные дела Храма лучше не соваться — во избежание очень крупных неприятностей.

Глава 3 ГНЕЗДО

Бес поднял голову, напряженно вслушиваясь в недружелюбный шепот Южного леса. Волк заворочался у него на руках и тихонько заскулил. Жар его маленького беспомощного тела меченый ощущал даже через полотно куртки. И Волк, и Тор уже двое суток не принимали пищи. Жареное мясо, которое без труда переваривали луженые желудки Беса и Крола, не пришлось им по вкусу. Трудности долгих переходов сказались даже на железном организме меченого, что уж тут говорить о детях, которым не исполнилось и четырех лет. Каждое утро Бес со страхом вглядывался в их исхудавшие лица и лихорадочно блестевшие глаза. В довершение ко всему дети простудились, и, слушая их кашель, Бес вздрагивал и сжимался в седле от собственного бессилия.

Крол подъехал к Бесу. Тор на его руках даже не шевелился, а только хрипел. В обычно равнодушных глазах червя меченый уловил ужас. Крол беспрестанно махал рукой, отгоняя кровососов от опухшего от укусов лица ребенка.

— Молоко, — произнес вдруг Крол, с трудом шевеля губами.

И это было едва ли не первое слово, которое Бес услышал за время их долгого, бесконечного пути. Меченый и сам знал, что без молока дети не выживут. Вопрос только в том, где взять это молоко посреди Южного леса, вдали от человеческого жилья, когда не знаешь, что подстерегает тебя за ближайшим деревом, и каждую секунду ждешь на падения вохров. С вохрами Бес уже имел дело два дня тому назад. Свежий шрам на лице и ноющая боль в боку не давали забыть об этом ни на минуту. Если бы не помощь Крола, то меченому, пожалуй, не удалось бы выйти победителем из схватки сразу с двумя чудовищами. Встреча с разъяренными вохрами сошла Кролу с рук, хотя Бес и опасался за его жизнь. Обладал ли красноглазый иммунитетом против вохров, или это была счастливая случайность, пока сказать было трудно.

— Молоко, — повторил Крол и даже чмокнул для убедительности губами.

— Знаю, — коротко бросил Бес, хотя раньше почти ни когда не разговаривал с Кролом вслух. Их общение сводилось только к мысленным приказам кукловода да повелительным жестам. Иногда Бесу казалось, что Крол — его продолжение, лишняя пара рук для изощренного мозга жреца Ахая. Но были случаи, вроде сегодняшнего, которые показывали, что собственный разум у Крола есть, и он вполне способен самостоятельно делать выводы из происходящего.

Шорох над головой заставил Беса насторожиться. В ту же секунду огромное тело мелькнуло в ветвях и всей своей массой обрушилось на круп коня. Бес среагировал мгновенно, даже не обернувшись, он всадил короткую очередь из автомата в чудовищно мускулистую грудь вожака.

— Молоко, — в третий раз произнес Крол.

Бес выругался и зло покосился на червя, но тот не отрываясь смотрел на поверженного вожака, и губы его мучительно шевелились, пытаясь сказать что-то очень важное.

— Проклятье, — Бес даже головой тряхнул, осуждая себя за недогадливость. Конечно Крол был прав. Вожаки не люди, но их самки выкармливают детенышей молоком. До сих пор меченый объезжал логова вожаков стороной, но, видимо, пришла пора нанести им дружеский визит.

Вожаки жили небольшими стаями. В каждой стае был матерый самец и десяток других помоложе, не считая многочисленных самок и детенышей. Стаи селились в больших гнездах из сухих веток, которые возводились над неглубокими, но вместительными ямами. Несколько раз Бес натыкался на подобные жилища, покинутые стадом, и даже провел в одном из них ненастную ночь. Вонь там стояла невыносимая, хотя по всему было видно, что вожаки покинули его довольно давно.

Бес передал Волка Кролу и, легко спрыгнув на землю, склонился над убитым вожаком. Заросшее рыжеватой густой шерстью мускулистое тело было разрублено очередью из арбалета едва ли не пополам. Меченый не знал, пользуются ли вожаки огнем, но то, что мылом они не пользуются, чувствовалось сразу. Вожак был из матерых — два пожелтевших клыка угрожающе торчали из широко разинутой смрадной пасти, хотя остальные зубы были вполне человеческими. Низкий покатый лоб придавал и без того не блещущему красотой лицу выражение тупой свирепости. Длинные когти на сведенных предсмертной судорогой пальцах внушали невольное уважение, так же как и чудовищные бицепсы. Насколько знал Бес, вожаки редко охотятся в одиночку, а следовательно, где-то неподалеку находятся молодые самцы, нападения которых можно ожидать в любую секунду.

Бес отправился на поиски гнезда один, оставив огненный арбалет Кролу. Меченый не сомневался, что красноглазый не оставит детей, если с ним случится несчастье. Другое дело, что шансов выжить у них практически не будет Жизнь Волка и Тора сейчас на лезвиях мечей Беса, и он не имеет права на ошибку.

Меченый умел ходить по лесу бесшумно — бесценный опыт, приобретенный в пору далекого детства. Ах, какая охота была в Ожском бору! И как он гордился своими победами. Первый олень, убитый стрелой прямо в глаз. Первый храмовик, выброшенный из седла ударом короткого меча. И радостный вопль победы, венчающей дело, — за Башню. Он одержит победу и в этот раз, но некому будет радоваться его успеху.

Молодой вожак издал короткий вопль и рухнул к ногам Беса, поверженный взмахом меча. Его собратья глухо заворчали, окружая пришельца. Из гнезда послышался визг детенышей и вой рассерженных самок. Этот вой подхлестнул Беса. Все пока складывалось удачно, наверняка среди есть и кормящие — спасение Волка и Тора. Не дать им только разбежаться по лесу. Бес рванулся к гнезду, по пути уложив двух самых агрессивных самцов. Однако их смерть не произвела на остальных особого впечатления, они не обратились в бегство, как рассчитывал меченый, а бросились на чужака, потрясая сучковатыми дубинками, Справиться с семью самцами оказалось не так-то просто, к тому же Бесу мешала рана в боку. Меченый метался на узком пятачке перед входом в гнездо, рассыпая удары на право и налево. Его хриплые крики не уступали воплям вожаков ни силой, ни свирепостью. Каждый отстаивал свое, и кровь, струившаяся из ран, только подхлестывала ярость противников. Бес уложил еще троих, но и сам получил несколько чувствительных ударов. Дубинка одного из вожаков скользнула по его голове и рассекла кожу на лбу. Кровь из раны заливала Бесу глаза, и он то и дело проводил по лицу рукавом. Несколько самок бросились было из гнезда в бега, но меченый без жалости зарубил одну из них мечом, а остальных загнал обратно увесистыми пинками. Молодые вожаки при виде убитой самки издали горестный вопль, поразивший Беса. Боль, звучащая в этом вопле, была почти человеческой. Но времени на переживания у него не осталось — четверо уцелевших вожаков навалились на него разом. Бес вышел из этой схватки не без урона: левая рука повисла как плеть, а оба меча так и остались в телах убитых вожаков. Последний уцелевший самец наседал на обезоруженного меченого, потрясая дубинкой, Бес кружил по поляне, уклоняясь от выпадов разъяренного вожака и выбирая время для удара. Вожак промахнулся в очередной раз и глухо зарычал. Бес коротко, без замаха, ткнул его носком сапога между ног. Вожак взвыл и присел. Бес прыгнул вперед и нанес ему удар ногой в висок. Вожак коротко хрюкнул и уткнулся носом в землю. Меченый склонился над поверженным, тот еще дышал. Бес достал из-за голенища сапога нож, но в последний момент передумал. Ему захотелось присмотреться к вожаку поближе. Раз уж придется жить в Южном лесу, то не худо бы узнать повадки его обитателей. Достав из сумки крепкую тонкую веревку, он стянул ею руки и ноги самца.

Крики самок в гнезде стихли, не было слышно и визга детенышей. Бес насторожился. Забросив мечи в ножны, он шагнул внутрь, держа в правой неповрежденной руке плеть. Так и есть: дыра в противоположной стене гнезда подтвердила его догадку. Бес выругался и, превозмогая слабость от потери крови, двинулся по следу. Погоня продолжалась долго, меченый обессилел от жажды и потери крови, но упрямо двигался вперед, благо следы на влажной от утренней росы траве читались четко. Самки с детенышами не могли двигаться быстро и рано или поздно должны были остановиться на отдых. Бес вдруг осознал, что самки ходят по кругу, не отдаляясь от гнезда, и проклял себя за недогадливость. Он решил переменить тактику и, вместо того, чтобы кружить за самками, рискнул пойти им наперерез. Его расчет оправдался довольно быстро: он едва успел занять удобную позицию, как на поляну вышли, испуганно озираясь по сторонам, две самки. Обе несли на руках детенышей и, видимо, обессилили от долгого кружения по лесу. Бес прыгнул вперед и вцепился в волосы ближайшей самки, та от неожиданности выронила детеныша и, издав протяжный испуганный вопль, рванулась в сторону, оставив в руках меченого добрую прядь волос. Бес выругался и подхватил на руки детеныша. Детеныш испуганно заверещал, самка мгновенно остановилась, ее глаза с ужасом и мольбой смотрели на грозного пришельца. Бес, не оглядываясь, пошел прочь. Детеныш заверещал громче, призывая мать. Судя по шороху за спиной меченого, она откликнулась на этот призыв. Время от времени размашисто шагавший Бес слышал ее жалобные всхлипы и ободряющие крики. Детеныш, как ни странно, успокоился довольно быстро и даже, как показалось меченому, задремал на его плече, Бес миновал разоренное гнездо. Связанный вожак по-прежнему лежал у входа, корчась и извиваясь в бесплодных усилиях разорвать путы. Меченый походя ткнул его сапогом в бок. Самка откликнулась на злобный рык вожака жалобным воем, но не остановилась. Бес с удивлением заметил, что и вторая самка с детенышем на руках крадется вслед за первой, пугливо озираясь по сторонам. Крол встретил Беса возгласом удивления и ошалело уставился на принесенного детеныша. Самка долго кружила вокруг костра, то приближаясь, то удаляясь. Бес терпеливо ждал, тупо глядя на огонь покрасневшими от дыма глазами. Детеныш проснулся и запищал. Волк и Тор поддержали его дружным ревом. Самка не выдержала и подошла к костру, судя по всему, огонь ее не пугал. Бес протянул ей детеныша, она жалобно вскрикнула и опустилась на землю в двух шагах от меченого, прижимая к груди драгоценную ношу. Детеныш затих и зачмокал губами. Крол, не дожидаясь команды Беса, притащил Тора и сунул его в руки испуганной самки. Вид одетого ребенка, видимо, поразил ее, но она быстро успокоилась и приняла Тора так же ласково, как и своего детеныша. Вторая самка уже не таясь подошла к костру и присела рядом с первой. С Волком проблем не было — он охотно принял предложенную ему грудь и принялся сосать с не меньшим аппетитом, чем Тор.

Бес вздохнул с облегчением: кажется, ему удалось решить и эту трудную проблему. Встал вопрос — что делать дальше? Необходимо было время, чтобы осмотреться, наметить дальнейший путь, да и Волку с Тором нужен был отдых. Бес приказал Кролу притащить пленного вожака. Красноглазый обернулся быстро: вожак, к удивлению меченого, шел сам, изредка огрызаясь в сторону подгонявшего его человека. Увидев самок, он успокоился и добровольно присел к костру, вытянув вперед связанные руки. Бесу показалось, что самец смирился со своей судьбой, но тем не менее приказал Кролу связать его покрепче.

Меченый прислонился спиной к толстому стволу дерева и утомленно задремал у костра. Налетевший ветерок уныло шелестел зеленой листвой, и в этом шепоте Южного леса меченый уже не улавливал ничего враждебного. Очнулся он от громкого визга рассерженных детенышей. Волк и Тор довольно вольготно расположились на коленях у кормилиц и, несмотря на слабость, завоеванных позиций сдавать не собирались. Возня продолжалась довольно долго. Самки смотрели на эту борьбу безучастно, Бес тоже решил не вмешиваться. Волк без лишних церемоний столкнул конкурента, и тот жалобно пищал, ползая по земле. Тор ограничился тем, что изрядно потрепал противника и благодушно позволил разделить ему материнское тепло. Самка, кормившая Волка, что-то проурчала ему на ухо, ребенок притих и уже не возражал против присутствия детеныша. Беса эта суета позабавила. Волк и Тор на удивление быстро пришли в себя и, судя по всему, чужое молоко пришлось им по вкусу. С некоторой оторопью меченый вдруг увидел, что у его костра собрались все самки из разоренного гнезда, числом никак не меньше пятнадцати, да плюс еще неисчислимое количество детенышей разного пола и возраста. И вся эта компания уходить явно не собиралась, а ждала от нового хозяина руководящих указаний.

Глава 4 РАЗУМ ЮЖНОГО ЛЕСА

Зима этого года выдалась на удивление мягкой: снег пролежал чуть больше трех месяцев и растаял без следа. Ранняя весна несла Бесу новые заботы — гнездо со дня на день должно было пробудиться от зимней спячки, а это ни много ни мало три десятка лишних ртов, которые будут перемалывать припасенную за зиму пищу с невероятной быстротой. Прошлая осень оказалась довольно бедной на урожай грибов, плодов и ягод, а это означало резкое сокращение живности в лесу и непримиримую борьбу за существование с соседними гнездами, которая, впрочем, редко переходила в кровавые разборки. До сих пор Бес сосуществовал с соседями довольно мирно. Лишь в первый год они доставили ему неприятности, выкрав из гнезда несколько молодых самочек, к большому неудовольствию Уха, единственного уцелевшего самца. Бес посмотрел на происшествие сквозь пальцы и, как вскоре выяснилось, напрасно — его равнодушие расценили как слабость. Вожаки соседнего гнезда разорили кладовую, унеся все припасы, кроме того, они изрядно потрепали Уха, который с героическим упорством защищал добро хозяина. Бес расправился с грабителями без жалости: убив матерого самца, он увел троих молодых самцов в свое гнездо. Такое подкрепление явно обрадовало Уха, который взялся за воспитание вновь прибывших со свойственной ему бесцеремонностью. Их визг Бесу пришлось слушать на протяжении недели, Потом все стихло. Ух навел порядок в гнезде, определив каждому его место. После этого случая Бес был признан всеми соседями, и за минувшие два года не произошло ни одного сколь-нибудь серьезного инцидента. Правда, по-прежнему крали из гнезда молодых, входящих в возраст самочек, но Ух относился к этому философски, а Бес тем более. Впрочем, Ух и его головорезы не оставались в долгу, и поскольку население гнезда не уменьшалось, действовали по мнению меченого, слишком уж усердно.

Появление молодых крепких самцов в гнезде облегчило Бесу жизнь. Вожаки, проявляя завидную изобретательность, всерьез занялись охотой под руководством неутомимого Уха, и вскоре гнездо вполне могло обходиться и без помощи меченого. Охота на лесных кабанов была любимым занятием Уха, проявлявшего завидную прыть, когда нужно было увернуться от острых клыков разъяренного кабана, и чудовищную силу, когда требовалось нанести последний удар дубиной или камнем по обессилевшему животному.

То, что с наступлением холодов гнездо впало в спячку, удивило и обрадовало Беса, но Тор и Волк придерживались иного мнения. Мало того, что исчезло дармовое молоко, но и посещение гнезда было им строго-настрого запрещено. Исчезли все друзья детских игр, и горе их было безутешным. Беса никакими силами нельзя было затянуть в гнездо. Вонь там стояла невыносимая. Зато Волку и Тору эта вонь ни сколько не мешала, они сами не прочь были завалиться в спячку на всю зиму в столь теплой компании. Самки, кормившие Волка и Тора, крепились дольше всех, но природа наконец взяла свое, и приунывшим детям пришлось смириться с потерей.

Крол в один из морозных дней притащил откуда-то целый выводок щенков, к большому неудовольствию меченого, который терпеть не мог псов. Зато Волк и Тор были в восторге. Скрепя сердце, Бес оставил щенков в срубе. За два года щенки превратились в матерых псов и ни на шаг не отходили от хозяев. К удивлению Беса, очухавшееся по весне гнездо приняло пришельцев без особого восторга. Псы тоже отнеслись к вожакам настороженно, к гнезду они близко не подходили, предпочитая держаться возле сруба. Для меченого вожаки были неотделимы от псов и такая их взаимная если не вражда, то неприязнь поразила его. Все это было тем более странно, что Бес не раз наблюдал, как Ух использует псов для загона крупного зверя.

Правда, после этого вожак очень скупо делился с ними добычей, хотя без куска не оставлял. Но, похоже, охотой и ограничивались точки соприкосновения вожаков и псов. Вне охоты и те и другие предпочитали держаться друг от друга на расстоянии, обустраиваясь каждый на свой лад. Еще больше поражало Беса то обстоятельство, что ни один вохр не осмеливался вступить на территорию, контролируемую гнездом. Ух тоже никогда не покушался на охотничьи угодья вохров. Создавалось впечатление, что между вохрами, вожаками и псами был заключен когда-то договор, и все стороны скрупулезно выполняли его условия. Все больше и больше меченого мучила мысль — какая сила гонит этих мирно сосуществующих друг с другом животных в Приграничье и Суранские степи? Но за эти годы он объездил Южный лес на сотни верст кругом и не нашел даже намека на присутствие подобной силы. В своих странствиях Бес частенько сталкивался и с вохрами, и с вожаками, но ни те, ни другие не проявляли по отношению к нему враждебности. Быть может, их успокаивало присутствие собак, а может быть, Бес настолько пропах запахом вожаков, что казался обитателям Южного леса почти родным? Бес не раз слышал досужие рассуждения о разумности вожаков, но, проведя с ними рядом два года, вынужден был отбросить эту идею. Вожаки были, конечно, разумнее псов, разумнее вохров, однако все их усилия были направлены исключительно на добывание пищи, и здесь они проявляли поражавшую меченого изобретательность. Ко всему остальному они проявляли редкостное равнодушие. Даже гнезда вожаки строили по одному раз и навсегда заведенному порядку, и все попытки Беса внести хоть какие-то изменения в уклад их жизни встречали глухое сопротивление всего стада. Если у вожаков и был разум, то это был разум совсем иного, чем у людей, склада.

Южный лес был на удивление щедр к своим обитателям. Такого количества плодов, грибов и ягод Бесу никогда не доводилось видеть, хотя он и вырос в Ожском бору. Плоды поражали не только количеством, но и величиной, словно их вырастил добрый волшебник, решивший осчастливить весь мир.

Зима в Южном лесу была мягкой, но все-таки вожаки и вохры впадали в спячку, стоило только ударить первым морозам. Бес любил Южный лес в зимнюю пору, он чувствовал себя здесь полным хозяином. Он обнаружил тут много интересного, но так и не встретил главного, ради чего и затеял поиски, — следов присутствия человека. Это обстоятельство огорчило Беса. Он уходил от сруба все дальше и дальше, но мир вокруг не менялся. Только однажды меченый натолкнулся на человеческий след — кто-то огнем и мечом прошелся по северной кромке Южного леса, истребляя все живое на своем пути. Скорее всего, этим человеком был Тор Нидрасский, его отец. Бес не раз слышал рассказы молчуна Кона о походе в логово вохров. Меченые встретили тогда жесткий отпор стаи. Кон уверял, что ни когда в жизни не видел такого количества вохров, а псами кишела вся округа. Словно кто-то невидимый предупредил обитателей Южного леса о вторжении чужаков. Тор Нидрасский, потеряв несколько человек убитыми и ранеными, повернул обратно. И правильно сделал, как теперь понимал Бес, меченые просто затерялись бы в этом зеленом мире, а сопротивление стаи возрастало бы с каждым их шагом. И все-таки Тор Нидрасский многого добился: часть Южного леса, обращенная к Приграничью, была выжжена дотла. Гнезда вохров и вожаков были разорены на добрую сотню верст, и только сейчас эти места стали заселяться вновь образовавшимися семьями. Южный лес медленно, но неуклонно залечивал тяжкие раны.

Бес не раз имел возможность наблюдать, как образуются новые гнезда: несколько заматеревших вожаков отделялись от стаи и, совершив ряд набегов на соседние гнезда, уводили молодых самок с собой на новые необжитые места. Но далеко не всегда такие набеги заканчивались удачно. Вожаки ретиво следили за своими семействами, и тогда незадачливым налетчикам ничего другого не оставалось, как искать счастье вне Южного леса, Так, собственно, и образуется стая: чем больше молодых окрепших вожаков не могут обрести семью под кронами Южного леса, тем сильнее становится напор стаи на Приграничье и Суран. Пожары и засуха тоже способствуют изгнанию лишних ртов из гнезда. К тому же в стаях количество детенышей-самцов более чем вдвое превосходило количество самок, и это приводило, в конечном счете, к тому, что Южный лес с поразительной регулярностью выталкивал за свои пределы тысячи и тысячи злобных существ, которые в поисках пищи готовы были все смести на своем пути.

Странные ноющие звуки за спиной заставили меченого обернуться. Отощавший вохр бежал к Бесу, и в его глазах не было дружелюбия. Какая-то случайность подняла его из гнезда раньше времени — такие вохры особенно свирепы и опасны. Бес вскинул арбалет и выстрелил. Вохр споткнулся на бегу и рухнул в грязь. Был он еще жив, когда меченый подъехал к нему вплотную, руки и ноги слабо подергивались, разгребая оттаявшую землю. Судя по всему, вохру пришлось несладко в эту зиму, шерсть на нем висела клочьями, а обвисшая кожа прилипала к костям. Бес прикончил чудовище ударами мечей. Это была самка и не из самых крупных. Что-то вдруг запищало под ее тяжелой лапой. Два маленьких комочка, напоминавших скорее беспомощных щенков, чем свирепых вохров, вцепились в бок самки и висели там, словно приклеенные. Бес с трудом оторвал вохрят от остывающего тела. До сих пор ему не доводилось видеть новорожденных детенышей вохров, а эти, судя по всему, появились на свет совсем недавно. Меченый довольно долго рассматривал покрытые пухом писклявые комочки, а потом бросил их в висевшую на боку сумку и в задумчивости покачал головой.

Бес возвращался домой уже под вечер, ревниво разглядывая набухающие почки на деревьях. Южный лес просыпался от зимней спячки, и это пробуждение несло с собой новые заботы. Поиски страны Хун придется оставить до лучших времен, если эти времена когда-нибудь наступят. Союзников придется искать поближе: в Лэнде, в Суранских степях, в Восточных лесах.

Волк и Тор, путаясь в полах длинных шуб из заячьего меха, выкатились из дверей сруба навстречу отцу, приветствуя его криками, которые больше напоминали вопли детенышей вожаков, чем речь обычных детей. И это обстоятельство неприятно поразило Беса. Ему вдруг пришло в голову, что подросшие дети редко обмениваются словами и между собой, и с ним, Бесом, предпочитая разговорам дикие вскрики и сумбурные бессмысленные жесты.

— Здороваться надо, — бросил он сыновьям не слишком дружелюбно.

Волк и Тор растерянно переглянулись, не понимая, что, собственно, от них требует рассерженный отец. Вопли, которые они издавали, были приветствием вожаку, возвращавшемуся в свое гнездо.

— Черт знает что, — буркнул Бес.

Мальчишки были правы: откуда они могли набраться человеческих привычек, если с весны и до глубокой осени пропадали в гнезде, играли, питались и даже в последнее время охотились вместе со стадом. Бес попробовал вспомнить себя пятилетнего, но без особого успеха. Скорее всего, эти дети отличались по развитию от других детей их возраста, но винить в этом можно было только отца. Волку и Тору нужна мать, а не самка вожаков Су, на которую он переложил бремя их воспитания. Да и Бесу нужна женщина. Вопрос только в том, где ее взять.

Меченый достал из сумки двух сосунков-вохров и протянул их сыновьям. Те взвыли от восторга, еще не совсем понимая, кого принес им из леса отец.

— Это вохры, — пояснил Бес.

Оба очень удивились этому известию. Вохры ведь большие. Волк едва не упал, пытаясь показать отцу, какими бывают вохры. Бес поймал его за ворот шубы и, встряхнув как следует поставил на ноги.

— Объясни словами.

Волк пригорюнился — зачем словами, когда все понятно и так.

— Вохр большой, — наконец выдавил он из себя, путаясь в согласных.

— Большой, — подтвердил расторопный Тор, — вот такой.

Он повторил движение Волка и издал крик, имитирующий вопль довольного жизнью вохра. Бес только рукой махнул.

Глава 5 НАБЕГ

Наступившее лето подтвердило ожидания Беса — дичи в Южном лесу стало гораздо меньше. Нельзя сказать, что гнездо голодало, но и прежнего изобилия не было. Положение соседних гнезд было еще хуже. Меченый ждал событий, и они не замедлили явить себя во всей красе. В один из жарких дней внимание меченого привлек шум в гнезде, там явно что-то происходило. Слышались громкие вопли и угрожающее рычание. И наконец из гнезда вывалилась шумная толпа детенышей, среди которых выделялись возбужденным видом Волк и Тор. Следом вылетели один за другим три молодых вожака, разъяренных и изрядно помятых. Бес помнил их еще детенышами, но за два года они подросли и еще осенью пытались претендовать на равное с взрослыми самцами положение в гнезде. Ух с помощью других взрослых самцов подавил бунт в зародыше, но, как оказалось, ненадолго. Молодые самцы бросились к Бесу, отчаянно при этом жестикулируя. Похоже, они просили у него защиты как у главаря стада. Ух и четыре других взрослых самца застыли в растерянности. Однако меченый не собирался вмешиваться в их действия, он терпеливо ждал, что будет дальше. Уха его поведение приободрило — потрясая дубинкой, вожак решительно двинулся на молодых самцов. Не найдя защиты у Беса, молодые вожаки растерялись и двинулись прочь от родного гнезда, недовольно огрызаясь. Вслед им неслись торжествующие вопли Уха и трех его ближайших соратников. К удивлению меченого, радость Уха разделяли и самки с детенышами. Бес сильно сомневался, что изгнанным самцам удастся создать новое гнездо. Начиная с весны, он встречал немало самцов, бродивших по лесу в одиночку, парами или небольшими группами. Были они агрессивными и злобными, так что ухо с ними следовало держать востро. Гнезда гнали их с охотничьих угодий без жалости, особенно непримиримы были самки. Это тем более удивительно, что более заботливых матерей, чем самки вожаков, трудно было себе представить. Но очень может быть, что именно забота о потомстве и делала их такими неуступчивыми в данный момент. Детеныши вожаков росли на удивление быстро и уже к десяти годам, по прикидкам Беса, становились зрелыми самцами. А выросшие самцы были лишними в родном гнезде, о чем им напоминали без лишних церемоний.

Пух и Дух выкатились из сруба, и двумя пушистыми комочками скатились к ногам Беса. За два месяца вохрята изрядно подросли и теперь уже не уступали псам ни ростом, ни силой, превосходя их понятливостью. Детеныши вожаков сторонились вохрят, зато Волк и Тор души в них не чаяли. Бес против этой растущей дружбы не возражал, тем более что Пух и Дух легко повиновались его мысленным приказам. С детенышами вожаков дело обстояло сложнее, быть может потому, что они были частью единого целого — гнезда.

Бес приказал Кролу седлать коня, но потом передумал. Гнедой будет только помехой в деле, которое он задумал. А задумал Бес ни много ни мало проверить свои предположения относительно стаи. По его наблюдениям вожаки скапливались на окраине Южного леса, там же рыскали псы и вохры. Со дня на день стая могла сорваться с места и уйти в набег. Бес никак не хотел пропустить этот момент. Ему еще многое предстояло узнать о стае, но он не сомневался в успехе: рано или поздно Бес Ожский заставит разум Южного леса работать на себя. И тогда посмотрим, сможет ли этот мир противостоять силе Черного колдуна.

Рекин Лаудсвильский пребывал в отличном расположении духа — близилось окончание тяжелого продолжительного путешествия. За маячившим на горизонте холмом начинались земли духов, а там и до крепости храмовиков рукой подать. В крепости можно будет отдохнуть, а потом продолжить путешествие до Бурга по дороге относительно безопасной, наезженной многими караванами и тщательно охраняемой в последние годы. Посвященный Чирс и король Гарольд покровительствовали торговле. И даже тупые приграничные владетели, косо посматривавшие поначалу на деятельность Лаудсвильского, потихоньку начали усваивать мысль о выгодности проводимой им политики. Первым поддержал Рекина Ульф Хаарский, один из самых умных и влиятельных, несмотря на молодость, владетелей в Приграничье и Нордлэнде. Ульф, в отличие от многих, умел считать на несколько ходов вперед и не отличался излишней щепетильностью в выборе средств. Лаудсвильский гордился тем, что первым разглядел в угрюмом мальчишке незаурядную личность и помог ему встать на путь возвышения. Кто знает, какой бы в ином случае оказалась судьба ярла Ульфа Хаарского, тем более что в начале пути ему пришлось столкнуться с такими людьми, как Бьерн Брандомский и Грольф Агмундский, да упокоятся их души в раю, если они нашли туда дорогу. Рекин тяжело вздохнул, припоминая кончину суровых владетелей. Угомонились-таки. Увы, никто в этом мире не вечен. Но угомонился ли наконец их убийца, этот подонок Бес Ожский, или его все еще продолжает носить грешная земля? Будем надеяться, что он все-таки сгинул среди вохров в Южном лесу. С этой мыслью жить как-то уютнее. Рекин пытался выяснить судьбу почтенного Ахая в Хянджу, но ничего нового храмовики сообщить ему не могли. Лаудсвильского отсутствие вестей о Черном колдуне успокоило, но Ульф Хаарский, приведший в столицу храмовиков отряд в две тысячи наемников, был, кажется, огорчен. Чужую душу понять трудно, даже такому проницательному человеку, каким считал себя благородный Рекин. В Хянджу ярлу будет где развернуться. Похоже, он нашел общий язык и с посвященным Чирсом, и с посвященным Халукаром. Правда, на Ульфа косо посматривал посвященный Вар, Левая рука Великого, но тем хуже для Вара.

Тонкая улыбка появилась на губах владетеля Лаудсвильского, когда он бросил взгляд на своего молодого спутника владетеля Аграамского. Дурачок. Он воображает, что породнился с одним из самых могущественных жрецов Храма Великого, хотя Рекин намекал ему об истинном положении дел. К сожалению, мальчишка слишком самоуверен. Его дед, старик Аграамский был поскромнее, правда, умом тоже не блистал. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что молодой Тейт потерял голову — дочь посвященного Вари Айяла была редкостной красавицей. Даже вечно угрюмый Ульф Хаарский не остался, кажется, равнодушным к чарам горданки. Возможно, именно поэтому благородный Тейт так спешил со свадьбой и отъездом. Даже долгая и трудная дорога не охладила чувстввлюбленного владетеля. Он и в данную минуту вьюном кружился возле повозки, ободряемый улыбкой красавицы. Эх, молодость, молодость, святая простота! Время посвященного Вара закончилось — это Лаудсвильский уловил сразу. Судьба старого полководца читалась в прищуренных глазах Чуткого уха Храма и в горделивом взоре посвященного Чирса. В Храме готовились к большим переменам, и Лаудсвильский поспешил убраться восвояси, дабы не зацепили ненароком. Впрочем, Аграамский не останется в накладе — кроме красавицы он получил немалое приданое. Лаудсвильский покосился на телеги, окруженные плотным кольцом дружинников Тейта. Рекин от души пожелал молодому владетелю довезти обретенные сокровища до родового замка. Это было бы на руку и самому Лаудсвильскому: счастье, выпавшее на долю Аграамского, подхлестнет других владетелей, и от желающих послужить Храму отбоя не будет.

Лаудсвильский обернулся: густое облако пыли поднималось у горизонта. Сердце владетеля болезненно сжалось. Неужели стая?! А ведь достойный Санлукар утверждал, что пожары уничтожили в прошлом году огромные лесные массивы и тем самым перекрыли монстрам путь в Приграничье.

— Бросай обозы к черту и уноси ноги, — крикнул Лаудсвильский Аграамскому.

— А как же золото? — возмутился Тейт.

— Вохрам золото ни к чему. Если уцелеем, мы за ним вернемся.

Лаудсвильский огрел захрапевшего коня плетью и, не оглядываясь, поскакал вперед. Десять его воинов во главе с бывалым Эрлингом ринулись следом.

Аграамский растерялся: о стае он слышал, но никогда не сталкивался с ней нос к носу. Его дружина смешалась. Часть воинов бросилась вслед за Лаудсвильским, но большинство остались на месте, растерянно поглядывая на владетеля.

— Может, это кочевники? — неуверенно предположил кто-то.

Аграамский приподнялся на стременах, пытаясь разглядеть в клубах пыли угрожающую ему и его людям опасность. Если это кочевники, то было бы большой глупостью бросать им обоз на разграбление. Да и стая, если она не слишком велика, вполне по силам его людям, среди которых было несколько наемников, служивших на границе еще ярлу Гоонскому.

— Только бы вохров не было, — сказал один из дружинников, — а с вожаками мы справимся.

— Телеги в круг, — крикнул владетель Аграамский.

Возницы действовали на редкость слаженно. Дружинники поместили коней в огороженное пространство, а сами укрылись за телегами, изготовившись к стрельбе.

Лаудсвильский обернулся на скаку — кажется, благородный Тейт вздумал защищаться. Боже, какой идиот! Эрлинг, скакавший рядом с хозяином, грязно выругался.

— Тейту конец, — бросил он. — Это стая, и большая к тому же.

Рекин не отозвался — Аграамского, конечно, жаль, но собственная жизнь дороже. Видимо, со стен крепости заметили скачущих во весь опор беглецов. Ворота распахнулись раньше, чем Лаудсвильский доскакал до глубокого рва. Подъемный мост был уже опущен, и группа всадников стремительно ворвалась в крепость.

— Стая! — крикнул Эрлинг удивленным храмовикам. Это страшное слово произвело на обитателей крепости свое магическое действие. Подъемный мост был вздернут и мгновение ока, а воины, прихватив арбалеты, бросились на стены.

Встревоженный Санлукар, Меч и око Храма на далеких Северных землях, сам вышел встречать благородного Рекина. На иссеченном морщинами лице старого воина явственно читалась тревога.

— Всем удалось спастись? — спросил он вместо приветствия.

— Благородный Тейт Аграамский остался оборонять обоз, — вздохнул Эрлинг.

— Он что, сумасшедший, этот ваш благородный Тейт, — В сердцах воскликнул огорченный чужой глупостью Санлукар.

Лаудсвильский раздраженно хлопнул плетью по сапогу:

— Я предупреждал его, но мальчишка, похоже, обезумел от жадности. К тому же он вообразил, что нас атакуют кочевники.

— Так, может, он прав?

— Достойный Санлукар, — вспыхнул Лаудсвильский, — я прожил на границе почти двадцать пять лет и способен отличить кочевника от вохра.

— Я не хотел тебя обидеть, благородный владетель, — извинился жрец, — но, видимо, нам остается надеяться только на чудо.

Лаудсвильский сразу обмяк и тяжело оперся на руку Эрлинга, лицо его исказила гримаса боли:

— Я знал еще деда этого юноши, наши замки стоят рядом, но, черт возьми, что же я мог поделать.

— Со стаей шутки плохи, — подтвердил достойный Хоремон, помощник Санлукара, — чудо, что вы сами уцелели.

— Прошу благородного владетеля Лаудсвильского раз делить со мной ужин, — Санлукар вспомнил наконец о долге хозяина. — Достойный Хоремон позаботится об остальных.

Лаудсвильский с трудом привел в порядок расстроенные мысли и чувства. Надо же случиться такому несчастью на исходе пути. Стая явно шла с востока, и это обстоятельство не на шутку встревожило Рекина. Нужно поговорить с Санлукаром и послать гонцов к Гутормскому, пусть его наемники подготовятся — береженого Бог бережет.

Владетель критически осмотрел себя в зеркале и покачал головой: будем надеяться, что Санлукар простит небрежность в одежде гостя ввиду серьезности сложившихся обстоятельств. Хотя дело, конечно, не в одежде, а скорее в глазах, где надолго поселился страх. Все-таки встреча со стаей не проходит даром даже для людей, много чего повидавших в этой жизни.

За столом владетеля поджидали достойные Санлукар и Хоремон. Рекин не преминул отметить изысканность ужина — повара Храма славились своим искусством. Жаль только, что храмовики не пьют вина, но, может, для гостя сделают исключение.

— Я послал разведчиков на место трагедии, — сообщил Санлукар владетелю.

У благородного Рекина сразу пропал аппетит:

— Меня уверяли, что появление стаи этим летом в наших краях невозможно.

— Когда имеешь дело со стаей, то верить следует только собственным глазам, — холодно заметил достойный Хоремон.

Лаудсвильский уныло кивнул — упрекать кого-то в данной ситуации было просто глупо.

— Ежегодно мы теряем несколько десятков человек, — вздохнул Санлукар. — У Гутормского потери не меньше. Тем не менее все уверяют меня, что напор стаи сильно ослаб.

— Но это правда, — Рекин принял замечание жреца на свой счет. — После того как Тор Нидрасский разорил Южный лес, активность стаи сошла почти на нет.

— Посвященный Геронт, да не отринет его от сердца Великий, ошибся, приказав уничтожить меченых, — заметил вдруг Хоремон. — И мы теперь расплачиваемся за его ошибку.

Лаудсвильский слабо улыбнулся. Сразу видно, что достойный жрец никогда не имел дело с мечеными. Еще большой вопрос, что хуже: стая или Башня.

— Если бы меченых можно было высиживать из яиц, я бы сам стал наседкой, — невесело засмеялся Санлукар.

При этих словах достойного жреца в голове Лаудсвильского промелькнула интересная мысль, но вслух он ее высказывать не стал. Эту идею стоило для начала обсудить с корешем Гарольдом, и, кто знает, быть может, шутка Санлукара обернется явью.

Храмовый стражник неслышными шагами вошел в комнату и склонился к уху коменданта крепости.

— Не может быть! — Санлукар даже привстал от изумления. Стражник только руками развел в ответ на всплеск эмоций начальника, а Лаудсвильский застыл с поднесенным ко рту кубком, выражая нелепой позой немой вопрос.

— Тейта привезли, — сказал Санлукар собеседникам. — Кажется, он еще жив.

Рекин вздрогнул и едва не уронил на колени наполненный до краев кубок, уж слишком неожиданной оказалась принесенная храмовиком весть.

Глава 6 ВОСКРЕСШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ

Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: часы благородного Тейта сочтены. Но молодой владетель еще дышал, воздух со свистом вырывался из его разодранной в клочья, залитой кровью груди. Глаза лихорадочно блестели на мертвенно-бледном лице. Благородный Тейт находился в сознании, хотя непонятно было, в чем это сознание теплилось.

— Рекин, — прохрипел он, — спаси ее.

— Это бред, — Санлукар осторожно прикоснулся к руке умирающего.

— Мы нашли его под перевернутой телегой, — пояснил стражник. — Стая разбрелась по окрестным лесам, и нам удалось добраться до обоза.

— Ну и что там? — спросил Лаудсвильский. Храмовик только рукой махнул, но присутствующим и без подробных описаний все было ясно.

— Я его узнал, Рекин, — горячо зашептал вдруг Тейт. — Я запомнил его еще с тех пор. Он изменился, но взгляд у него остался тем же. Ты помнишь, как он смотрел на нас, когда мы убивали его друзей? Он воскрес, он вернулся!

— Кто он? — Санлукар встревоженно смотрел на остолбеневшего Рекина.

— Бес Ожский...

Аграамский всхлипнул в последний раз и затих. Санлукар закрыл ему лицо покрывалом и, выпрямившись, смахнул то ли пот, то ли слезы с морщинистых щек.

— Кто такой этот Бес Ожский? — спросил Хоремон у Лаудсвильского.

Красные пятна медленно проступали на белых щеках Рекина.

— В Храме его знали как почтенного Ахая.

Теперь пришла очередь остолбенеть достойному Хоремону:

— Я слышал, что он сгинул в Южном лесу.

— Похоже, Южный лес не оправдал наших надежд, если, конечно, Тейт не бредил.

— Но не мог же он привести стаю, — потрясенно проговорил Санлукар.

— А почему бы нет, достойный, — зло скривил губы Лаудсвильский. — Стая в этот раз пришла с востока, а ведь до этого она приходила только с юга. Выходит, кто-то помог ей обогнуть выжженные вами места.

— Чудовищно! — прошептал Санлукар. — Невероятно!

— Он водил за собой пятьдесят пешек, — напомнил Хоремон. — Ни один Меч Храма не был способен на такое.

— Спасибо Храму, — усмехнулся Лаудсвильский. — Вы славно поработали для общего блага.

— Кукловоды никогда не изменяли Великому, — слабо запротестовал Хоремон.

Лаудсвильский безнадежно махнул рукой:

— Я должен ехать в Бург. Одно дело, когда стаей управляет голод, и совсем другое, когда ее ведет в набег разум, да еще такой изощренный разум, как у почтенного Ахая.

— Может, тебе стоит переждать, владетель? — засомневался Хоремон.

— Бог не выдаст — свинья не съест. Стая разбрелась по лесу, так что есть надежда проскочить вдоль озера Духов. Завтра днем такой возможности уже не будет.

Санлукар согласился с Лаудсвильским:

— Я тоже пошлю гонца к посвященному Чирсу. Против этой новой напасти нужны гвардейцы почтенного Кархадашта с их убойным оружием.

В словах достойного жреца была логика, но Рекин сильно сомневался, что его предложение понравится наместнику Великого. Хотя, если почтенный Ахай действительно верховодит стаей, то неизвестно, куда она повернет в следующий раз.

Хокан Гутормский встретил владетеля Лаудсвильского с широкой улыбкой на вымазанных жиром губах. Несмотря на позднюю ночь, или скорее, раннее утро, пир в Ожском замке и не думал затихать. Ярл Мьесенский поднял подрагивающей рукой кубок в честь нового гостя. Все присутствующие поддержали его веселыми хмельными голосами. Однако Рекин Лаудсвильский не был расположен к веселью.

— Стая, — произнес он севшим от дорожной пыли голосом и залпом осушил поднесенный кубок.

— О, Боже, — молодой владетель Отранский пролил вино себе на колени.

— Тейт Аграамский мертв, — продолжал Рекин, — все его люди растерзаны стаей. Нам чудом удалось вытащить Тейта из свалки, но, к сожалению, спасти его было уже невозможно. Перед смертью владетель сказал, что стаю привел Бес Ожский.

— Он бредил! — воскликнул было Гутормский и тут же осекся под взглядом холодных серых глаз Лаудсвильского.

— Все может быть, но я бы на твоем месте не слишком на это рассчитывал, Хокан.

Протрезвевшие владетели растерянно молчали — слишком уж чудовищные вести привез Рекин в этот раз. О гибели Тейта Аграамского, никому не сделавшего худого по молодости лет, сожалели все без исключения. Угораздило же его отправиться в эти чертовы Суранские степи! Сидел бы в родовом замке — дожил бы до ста лет. Впрочем, если верить Лаудсвильскому, и для Приграничья наступали не легкие времена.

— Много у тебя людей, благородный Хокан?

— Сотня в Брандоме и сотня здесь, в Ожском замке.

— Этого мало, — покачал головой ярл Мьесенский. — К Змеиному горлу с такой дружиной соваться не следует, лучше за стенами пересидеть.

— Стая не слишком велика, — возразил Рекин, — оснований для паники нет. Укрыться в замках вы всегда успеете.

Слова Лаудсвильского не вызвали энтузиазма у присутствующих, но и пускать стаю в Приграничье никому не хотелось — вытопчет посевы, порежет скот, и придется зиму встречать кому с пустым кошельком, а кому и с пустым желудком.

— Ладно, — не очень уверенно сказал Гутормский, — мы попытаемся ее остановить. Пороховые заряды у нас еще есть.

Лаудсвильский не был уверен, что попытка окажется удачной, но вслух ничего не сказал. Не захотел расхолаживать и без того впавших в уныние людей.

— Я бы все-таки согнал скот и мужиков в замки, — стоял на своем Мьесенский, — хотя бы из ближайших к границе деревень.

— Хуже не будет, — поддержал ярла Отранский.

— А чем кормить эту прорву? — владетель Заадамский зло сплюнул. — Прошлогоднего хлеба кот наплакал, а до нового урожая еще дожить надо.

Заадамский был прав: куда ни кинь — всюду клин. Лесные пожары, которыми храмовики Санлукара и наемники Гутормского сдерживали стаю, не прошли для Приграничья бесследно: на каждый урожайный год приходился один не урожайный, когда засуха губила посевы. А теперь выяснилось вдобавок, что гари не помешали стае, она нашла другой путь в Приграничье, а значит, все жертвы оказались напрасными.

— Должен быть какой-то выход! — грохнул кулаком по столу ярл Мьесенский.

— Перегородить Змеиное горло стеной, как когда-то собиралась сделать Башня, — сверкнул глазами Отранский.

Предложение Отранского не вызвало энтузиазма у собравшихся: стена потребует громадных средств и тяжких трудов. Да и разве это выход — снова отгородиться от всего мира и вариться в собственном соку. Ведь торговые караваны этой стеной не прикроешь. Владетелям, хлебнувшим за последние годы степных ветров бесконечного Сурана, уже тесно было в собственной стране. Обидно рвать с таким трудом налаженные связи и терять выгоды, приносимые торговлей, из-за звериной стаи.

— Стаю надо давить в Южных лесах, не давая ей возможности прорываться в Лэнд и Суран, — подбросил идею Лаудсвильский.

Однако в Ожском замке собрались далеко не новички. Всем приграничным владетелям доводилось иметь дело со стаей, и потому предложение Рекина было встречено более чем прохладно.

— Быть может, благородный Рекин сам возглавит столь отважный поход? — ехидно предложил Отранский.

Владетели засмеялись, Лаудсвильский тоже улыбнулся:

— Все возможно, благородный Гаук, но прежде я должен повидать короля Гарольда. Желаю удачи, благородные владетели.

Рекин поднялся и, набросив на плечи плащ, стремительно вышел из зала, даже не оглянувшись на растерявшихся собеседников.

— Похоже, дорогой друг что-то задумал, — покачал головой ярл Мьесенский.

— Дай Бог ему удачи, — вздохнул Хокан. — Да и нам она не помешает в ближайшие дни, благородные владетели. Выпьем за то, чтобы стая сгинула с нашей земли вместе с последним меченым.

— Дай Бог, — дружно поддержали Гутормского владетели.

Рекин Лаудсвильский привез очень плохие вести. Гарольд отхлебнул из кубка красное, как кровь, вино и поморщился. Беда не приходит одна — в Вестлэнде опять неспокойно. Король Скат слезно просит помощи у соседа. Пираты вконец разорили западное побережье. И что хуже всего, морской разбой становится помехой в торговле с заморскими купцами. Говорил же Гарольд этому простофиле Скату — договорись с торговцами, заведи собственные корабли, хотя бы для охраны побережья. Да где там. За всех должен думать Гарольд Нордлэндский. Посвященный Чирс тоже просит помощи, но храмовики — это совсем другое дело, они не только просят, но и дают. Союз с Храмом выгоден — буквально на глазах расцветают города и поселки Нордлэнда. Храмовики много знают и многое умеют. Посвященный Чирс — это путь в большой мир, который был закрыт для Лэнда добрые пятьсот лет. Немыслимый срок. Гарольд сделал то, чего до сих пор не удавалось никому. Жаль только, что не все это понимают.

Кривая усмешка обезобразила красивое лицо короля, он увидел ее в суранском зеркале, висевшем на противоположной стене, и поспешил погасить. Людей мало, вот что самое обидное. Не на кого положиться в адски трудной работе, за которую он взялся, быть может, слишком опрометчиво. Ульф — в Суранских степях, Сивенд Норангерский отправился в Вестлэнд выручать дурачка Ската, а Бент слишком стар, чтобы охватить перспективу открывшегося мира. Гарольд был благодарен Хаслумскому за прошлое. Двадцать лет благородный Бент удерживал трон для подрастающего короля, хотя охотников взойти на него было немало. До сих пор слухи о происхождении Гарольда нет-нет да и вспыхивают среди нордлэндской знати. Было время, когда неосторожно брошенное слово больно ранило его самолюбие, но те времена давно прошли. Пусть будет Тор Нидрасский. Этот человек первым проложил дорогу на восток, и Гарольд уверенно пошел по этой дороге. Бент Хаслумский считает Тора Нидрасского великим человеком, королева Ингрид придерживается противоположного мнения. Как же все-таки долго женщины хранят обиды. Четверть века прошло с тех пор. И любовь, и ненависть должны были рассеяться, как дым. Но, увы, не рассеялись. И даже время от времени собираются в тучи, из которых сверкают молнии и гремит гром. Гарольд Нордлэндский не столь злопамятен. Простил же он Сигрид историю с меченым мальчишкой, так почему она не хочет его понять? Все не без греха. Король Гарольд молод, недурен собой, нравится женщинам, и сам не прочь приударить за юбкой. Ну и что с того? Надо уметь быть великодушной. Он благодарен Сигрид за сыновей, Оттара и Рагнвальда, и никакие другие женщины не смогут погасить в его сердце этой благодарности, но жизнь есть жизнь, и у мужчины могут возникнуть иные интересы. В конце концов, он потомок меченых, а они, как говорят, отличались большим сердцем.

Гарольд поднял голову и прислушался. Для Реи, пожалуй, слишком рано, она придет, когда стемнеет. Бедный Сигрид, с этой норовистой бабенкой у него будет еще не мало хлопот. Мало того, что она рожает ему одних дочерей, так еще и...

— В чем дело, Баддер, — у нас гости?

— Благородный Рекин Лаудсвильский просит твоего внимания, государь.

От Рекина не укроешься даже в этом скромном домике на окраине Бурга, хитрый лис знает все потаенные убежища Коронованных особ.

— Проси, — распорядился Гарольд.

Лаудсвильский поклонился и извинился за внезапное вторжение. Гарольд приветливо кивнул ему и указал на кресло по соседству. Рекин ему нравился, пожалуй, это будет достойная замена старому Бенту: умен, с широким кругозором, расстояния его не смущают, а вновь открывшийся мир стал для него почти родным.

— Новые неприятности в Приграничье?

— Пока нет, государь. Но мой визит связан именно с этой проблемой. Я много лет провел в Приграничье, кое-что видел сам, многое слышал от других. Местные смерды рассказывали мне, что в былые времена, когда Башня сходила почти на нет, молчуны пополняли ряды меченых, отбирая младенцев в селах Приграничья, но не всех, а только тех, чьи матери были родом из Башни.

— Все это интересно, Рекин, — пожал плечами Гарольд. — Но ведь Башни нет. И мы с тобой приложили к ее исчезновению руку.

— И, быть может, напрасно.

Гарольд нахмурился: слова владетеля ему не понравились. Король сделал то, что обязан был сделать: обезопасил пути торговых караванов. И Рекин был среди тех, кто просил его сделать это.

Лаудсвильский кивнул, соглашаясь:

— Тогда нам казалось, что меченые — главная помеха на открывшемся для Лэнда новом пути. Скорее всего, мы были правы, но есть одно обстоятельство, о котором следовало бы подумать.

Гарольд едва не разразился бранью, но сдержал себя. Черт бы побрал этого лиса, который вечно ходит вокруг да около. Конечно, не только государственная необходимость двигала тогда Гарольдом. Была и ревность пополам с ненавистью к наглому мальчишке, осмелившемуся встать на его пути. Сигрид была неравнодушна к другому — этого он вынести не мог. Даже сейчас, когда прошло столько лет и чувство к прекрасной Сигрид изрядно повыдохлось, Гарольд ощутил прилив знакомого холодного бешенства. Тогда он допустил только одну ошибку: нужно было прикончить этого сопляка прямо там, на каменных плитах Ожского замка. Возможно, сейчас у них не было бы проблем на границе. Напрасно он поддался уговорам Ульфа и понадеялся на крепость Ожских стен. К тому же так приятно было выглядеть великодушным в глазах Сигрид. Как он любил ее тогда! Одно воспоминание об этой истории вызвало к жизни целую бурю чувств, угасших, казалось бы, навсегда.

— Я не о меченом Бесе сейчас говорю, — продолжал Рекин. — чем раньше мы избавимся от этого ублюдка, тем лучше. Я говорю о тех бесценных качествах, которыми обладали меченые. Они могли бы нам пригодиться в борьбе со стаей.

— Ты что же, собираешься их разводить? — с удивленной усмешкой спросил Гарольд.

— А почему бы нет, государь? Не обязательно ставить отметины у них на груди, но с этими ребятами мы проникнем в самое сердце Южного леса.

— И как же мы отличим чистых от нечистых?

— Есть у меня на примете один человек, жрец храма Великого.

— А ему можно верить?

— Достойный Кюрджи сильно провинился перед по священным Халукаром и очень надеется, что я помогу ему заслужить прощение.

— Слабо верится, что смерды устоят против стаи.

— Я говорю о детях, государь, из которых еще предстоит вырастить воинов.

— Король Гарольд возрождает Башню! Менее всего я ждала подобного предложения от тебя, благородный Рекин.

— Речь идет о дружине, созданной королем Гарольдом и преданной только ему. Пройдет двенадцать-пятнадцать лет и под твоей рукой, государь, будет несколько сотен головорезов, готовых ринуться в драку по первому твоему приказу.

— Меченые — это опасно, Рекин, — Гарольд все еще сомневался, хотя предложение владетеля явно пришлось ему по душе.

— Опасно для твоих врагов, государь, — с жаром возразил Рекин. — К тому же тебе это не будет стоить ни гроша. Пусть посвященный Чирс раскошеливается на их содержание, дело-то общее.

— Хорошо, Рекин, я согласен. Но будь осторожен, лэндовским владетелям не обязательно знать наши тайны.

Лаудсвильский клятвенно сложил руки на груди и склонился в глубоком поклоне.

Глава 7 АЙЯЛА

Бес тронул молодую женщину за плечо, та вздрогнула всем телом и закричала. В широко открытых глазах ее был такой ужас, что меченый невольно отшатнулся. Он вырвал ее из лап вожаков в самую последнюю минуту, и счастье еще, что поблизости не было вохров. Меченый переоценил свои силы, угнаться за атакующей стаей оказалось дело совсем не простым. Вожаки и псы развивали невероятную скорость, о вохрах и говорить не приходилось. Бес съежился, вспоминая ту минуту, когда стая, словно повинуясь приказу, вдруг рванула с места и устремилась к неведомо цели. Хотя цель-то оказалась вполне осязаемой — обоз. Бес так и не понял, почему эти люди решили обороняться голой, как стол, степи, вместо того, чтобы уносить ноги.

Либо они были безумцами, либо никогда не слышали стае. Если судить по обличью молодой женщины, то она горданка, хотя оружие, разбросанное вокруг обоза, было лэндовским. Что-то здесь не так. Обоз, разгромленный стаей, не был торговым. С торговцами Бес имел дело еще во времена своей юности. Судя по амуниции, обоз сопровождала дружина какого-то владетеля. Но тогда непонятно — откуда столько золота? Бес равнодушно скользнул глазами по тускло блестевшим на дне повозки золотым брускам. Это золото было горданским, ему не раз доводилось видеть такое. Духи пользовались в торговых операция бесформенными слитками. Лэндцы предпочитали чеканить монеты, причем каждый владетель со своим гербом. Монеты были круглыми, квадратными, прямоугольными, самых разных размеров. Ценность монеты определялась на глаз, на зуб и даже на вкус, ибо владетели не гнушались добавлять в благородный металл примеси. Горданцы были честнее, но кроме монет храмовики пользовались и желтыми брусками. Возможно, нордлэндцы пощипали обоз храмовиков, прежде чем сами были растерзаны стаей.

Бес покосился на женщину, неподвижно лежащую на дне телеги. Если она и придет в себя, то, вероятно, не скоро. Счастье еще, что ему удалось спасти коня и телегу, не то пришлось бы тащить горданку на своих плечах.

Бес двигался за стаей в течение двух недель. Путь, который стая выбрала в этот раз, не отличался изобилием живности, и, возможно, поэтому движение ее все время ускорялось. Каждый вожак вел за собой до десятка поджарых, голодных и на все готовых псов. У Беса тоже были собаки, которые быстро нашли общий язык с сородичами. Наверное, поэтому вожаки и вохры воспринимали Беса почти равнодушно. К удивлению меченого, стая не представляла собой монолита, каким она казалась со стороны — каждый вожак был сам по себе, и его положение в стае определялось количеством псов и собственными физическими возможностями. Время от времени между вожаками вспыхивали ссоры, но до кровавых разборок дело, как правило, не доходило. Бесу, особенно поначалу, пришлось вы держать несколько таких атак, но он довольно быстро на учил вожаков относиться к себе с уважением. Меченый увеличил количество своих собак до десяти, и тем приобрел в стае необходимый статус. С собаками Бес справлялся без труда, но подчинить себе вожаков ему никак не удавалось. Впрочем, меченый довольно быстро понял природу своей ошибки: он совершенно напрасно пытался подчинить себе каждого вожака по отдельности, следовало подчинять всю стаю целиком. Собравшись вместе, вожаки словно бы обретали разум, который безошибочно выбирал направление, наиболее богатое дичью, и тот собирал стаю в единый кулак Для броска, то рассыпал ее по окрестностям. И чем дальше продвигалась стая, тем больше проявлял себя коллективный Разум, частью которого стал и сам меченый. Это было жутковатое чувство. Нечто похожее он уже испытывал в школе Храма, когда посвященные пытались уничтожить его «я». Меченый сознавал опасность и держался настороже, но все-таки ярость, охватившая стаю при виде обоза, застала его врасплох. На несколько мучительных мгновений он потерял себя и стал частицей этого воющего стада. Спасло Беса то, что он двигался медленнее стаи — черная волна схлынула, и он смог вынырнуть на поверхность. Приобретенный опыт общения со стаей заставил меченого призадуматься: стаей можно было, пожалуй, управлять, но при этом очень трудно не потерять себя в потоке звериных инстинктов.

Бес окинул взглядом сваленное на возу богатство: по суда, одежда, оружие — все, что ему удалось спасти из разоренного обоза. Он прихватил с собой даже огромное корыто, которое наверняка предназначалось для омовения спасенной им женщины. Горданцы славились своей чистоплотностью и, отправляясь в дальнюю дорогу, не забывали о своих привычках. Бес усмехнулся и провел рукой по запыленной бороде. Пожалуй, следовало бы побриться, иначе вид меченого испугает горданку не меньше, чем вид вохра.

Стемнело, когда Бес остановился на привал. Он выпряг коня и потрепал по потной гладкой шее. Гнедой благодарно фыркнул и потянулся к человеку влажными губами, Бес засмеялся и скормил ему горбушку черствого хлеба. С животными ему всегда удавалось найти общий язык, а вот с людьми все обстояло куда сложнее.

Горданка, казалось, очнулась от долгого беспамятства и теперь с ужасом смотрела на своего спасителя. Бес в ответ на ее взгляд только пожал плечами. Конечно, его растерзанная одежда и всклоченная борода вряд ли придутся по душе незнакомке, но тут уж ничего не поделаешь. Лучше находиться в руках у немытого меченого, чем в лапах у вохра. Однако женщина была, видимо, другого мнения. Бесу пришлось приложить немало усилий, чтобы догнать и связать обезумевшую беглянку.

— Хватит, — сказал ей Бес, — успокойся. Женщина, подчиняясь взгляду его темных глаз, затихла.

Бес на руках отнес ее в телегу и осторожно уложил на ворох одежды. Сейчас не время для бурных объяснений, пусть спит, утро вечера мудренее.

Айяла открыла глаза, когда луч утреннего солнца воровато скользнул по ее лицу. Луч падал сбоку из чуть при открытой двери. В полумраке трудно было определить, где она находится, и это испугало женщину.

— Тейт, — позвала она негромко.

Кто-то зашевелился в углу. Айяла в ужасе отшатнулась к стене сруба и сжалась в комок. Заросшее густой шерстью существо приблизилось к лежанке и уставилось на нее круглыми глазами. Айяла вдруг отчетливо вспомнила звериный вой и хриплый лай, неотвратимо накатывавшийся на обоз, и крики ужаса окружающих ее людей. Она закрыла глаза, не а силах справиться с прихлынувшей болью. Айяла много слышала о стае, но ей не приходило в голову, что страшные сказки детства, которые она так любила слушать долгими зимними вечерами, когда-нибудь обернутся страшной явью. Бедный Тейт, он был таким добрым и ласковым и так хотел показать ей родной Лэнд. Она вспомнила еще одно лицо, которое видела во сне, а может быть и наяву. Это было лицо старика, хмурое и грязное, заросшее густой бородой до самых глаз, темных и страшных, похожих на провалы черных колодцев далекого Тахтамыша, где прошло его детство. Слезы потекли из ее глаз, чертя борозды по грязному от дорожной пыли лицу. А может быть, Тейт тоже уцелел? Не мог он умереть, такой добрый и красивый, оставив ее одну в чужом мире. Он обязательно отыщет ее и вырвет из рук страшного колдуна.

Айяла приоткрыла глаза и покосилась на мохнатое маленькое существо. Медвежонок? Ей рассказывали об этих животных, обитавших в северных лесах. Айяла осторожно приподнялась на лежанке, напуганный ее движением медвежонок отпрянул и затаился в углу. Его испуг позабавил молодую женщину, и она засмеялась неожиданно для себя. Похоже, не только ей одной было страшно в этом негостеприимном доме, хозяева которого, казалось, забыли о своих гостях. Айяла приблизилась к медвежонку вплотную и ласково погладила его по густой мягкой шерсти. Медвежонок радостно пискнул и закружил у ее ног, высунув от удовольствия длинный розовый язык. А потом оказалось, что этих забавных мохнатых существ двое. Второй появился неведомо откуда и с удовольствием присоединился к первому, радостно повизгивая.

Айяла выскользнула из сруба и тут же зажмурилась от яркого утреннего света. В двадцати шагах от дверей она увидела двух мужчин и замерла, вжавшись разом ослабевшей спиной в шершавые бревна. Один из незнакомцев обернулся и скользнул по ее лицу равнодушным взглядом красных рыбьих глаз. Мужчина был похож на суранца — светлые волосы, приземистая фигура и большая круглая голова. Его поношенная грязная одежда тоже указывала на это. А такие пустые, лишенные жизни глаза Айяла встречала только у пешек. Второй был одет не чище первого. Он был выше товарища на голову. Широкоплечий и стройный, неизвестный походил на горданца, в том числе и черными как сажа вьющимися волосами, кое-где, правда, тронутыми сединой. Во всяком случае, незнакомец не был ни суранцем, ни северянином. Высокий наконец обернулся, и Айяла едва не вскрикнула, увидев его заросшее бородой лицо, с рваным шрамом через высокий лоб. Это был страшный колдун ее кошмаров. Был он не так уж стар, как ей показалось, но лицо и глаза его наяву пугали еще больше, чем во сне. Во всем облике этого человека присутствовало что-то холодное и безжалостное. Даже в жестах, с которыми он обращался к товарищу, сквозило явное пренебрежение. Бородатый колдун с неожиданной легкостью вскочил на подведенного суранцем коня, не коснувшись стремян, и, не оглядываясь, поскакал прочь от сруба. Суранец, нахлестывая плетью не послушную лошадь, поспешил следом за хозяином.

Айяла перевела дыхание — бежать нужно отсюда, и как можно скорее, пока не вернулись черный колдун и его оборванный спутник. Лучше умереть с голоду или стать добычей зверей, чем оказаться в плену у столь страшных людей. Чья-то фигура мелькнула за деревьями, и женщина вздрогнула от радостного предчувствия — неужели пришла долгожданная помощь? Она метнулась навстречу спасителям и тут же замерла, потрясенная и разочарованная. Огромный вожак стоял посреди поляны и, потрясая дубиной, издавал протяжные крики. Несколько расположившихся поодаль самок с интересом разглядывали невесть откуда явившуюся незнакомку. Десяток детенышей, невероятно грязных и уродливых, дурно пахнущих, окружили Айялу и принялись бесцеремонно дергать за подол платья. А она была так напугана, что даже не рискнула кричать. Сил ее хватило только на то, чтобы рвануться к высокому дереву и прижаться к нему спиной. Детеныши сразу же потеряли к ней всякий интерес. Кроме двух — эти приблизились к женщине и разглядывали ее в упор, о чем-то между собой переговариваясь. Айяла бросилась к срубу и захлопнула за собой тяжелую дверь. Запоров на двери не было, и она навалилась на нее всей тяжестью худенького хрупкого тела. Никто, однако, не преследовал ее, и девушка постепенно успокоилась. Ей даже стало немного стыдно, что она испугалась двух грязных детенышей. Айяла приоткрыла дверь и выглянула наружу: те двое по-прежнему стояли на поляне перед срубом и удивленно таращили на нее глаза. Теперь ей удалось рассмотреть их получше, и она готова была поклясться, что перед ней нормальные человеческие дети. И это открытие потрясло ее.

— Эй, — негромко позвала она, — идите сюда.

Два маленьких человечка растерянно переглянулись. Приближались они к ней с опаской, то и дело оборачиваясь назад, на поляну за деревьями, откуда неслись громкие крики рассерженного самца и жалобные повизгивания детенышей.

— Тебя как зовут? — спросила она черноволосого, который был то ли смелее, то ли беспечнее своего товарища.

— Волк, — черноволосый коснулся рукой подола ее платья и вопросительно заглянул в глаза. Айяла не возражала и Волк осмелел — уж больно красивой была эта расшитая желтыми птицами материя.

— Тор, — назвал себя светловолосый и присоединился к товарищу.

Пахло от них невыносимо, ее едва не вырвало от этого запаха, а грязны оба были просто невероятно.

— Где у вас вода? — Айяла высвободила подол платья из детских рук.

— Там, — неопределенно сказал Волк.

Но Айяла и сама уже разглядела между толстых стволов Деревьев узкую полоску воды. Тор и Волк следили за ней с интересом, но настороженно, готовые сорваться с места в любую секунду.

— Самка, — подвел итог наблюдениям Волк.

— Слабая, — подтвердил Тор.

И зачем только отец привез новую самку, когда в гнезде их было с избытком? Более того, он разрешил ей жить в срубе, чего другим самкам никогда не дозволялось. А теперь эта безумная устроила в срубе настоящий погром.

— Льет воду, — сообщил Волк Тору, заглянув в приоткрытую дверь.

— Зачем?

Это Волк и сам бы хотел узнать. Даже самые глупые самки из гнезда не стали бы таскать воду из реки, чтобы потом вылить ее на грязный деревянный пол. Или она собирается пить из лужи? И огонь развела в печи. Летом! На такую глупую самку дров не напасешься. Волк осторожно скользнул в сруб и зашлепал грязными ногами по чисто вымытому полу.

— Куда? — услышал он грозный окрик и присел от испуга.

— Злая, — тихо шепнул ему на ухо Тор, следовавший по пятам за братом.

Волк согласился с этим выводом. Оба в ту же секунду были водворены в самый дальний угол, со строгим наказом: не делать оттуда ни шагу. Самка оказалась не такой уж слабой, как полагал Тор. Волк почесал рукой пострадавшее место — дерется еще! Самки из гнезда никогда не били ни Волка, ни Тора, а от этой, похоже, всего можно ожидать. Волк загрустил и тихонечко завыл, подражая вожакам, огорченным неудачной охотой. Тор с готовностью присоединился.

— Ну-ка прекратите, — странная самка зажала уши и бросила на провинившихся грозный взгляд.

Сердить ее было небезопасно, и Волк тотчас же умолк. Тор вздохнул: похоже, их ждали нелегкие времена. Даже вохрят несносная гостья выпроводила за дверь. Пух и Дух жалобно скулили за стенами сруба, призывая хозяев. Волк со страхом наблюдал, как самка наливает в большое корыто горячую, дышащую паром воду. Что она собирается делать с таким количеством воды — неужели варить похлебку? Тор тоже пребывал в недоумении. И пока он растерянно таращился на сердитую самку зелеными, как весенняя трава глазами, та бесцеремонно подхватила его на руки и потащила к горячей воде. Тор взвыл дурным голосом и задрыгал ногами. Волк скользнул под лавку и в ужасе там затаился. Тор, к его удивлению, не сварился, хотя орать не перестал.

Что бы все это могло значить? Волк высунул голову из-под лавки и тут же был наказан за свое любопытство. Он даже не успел крикнуть в полный голос, как был водворен в корыто, где уже находился Тор. Последний сразу же перестал орать — теперь в этом не было необходимости, да и вода оказалась не такой уж горячей.

— Вас что, никогда не мыли? — спросила Айяла у расстроенного Волка.

— В воде, которая там, — буркнул он.

— В большой воде, — подтвердил Тор.

Если дети говорили правду, то происходило это невероятно давно. Такой слой грязи можно нарастить только за месяц, да и то если сильно постараться, а эти, похоже, старались.

— Где ваша мать?

Вопрос был задан Волку, но тот от удивления только хлипал глазами.

— Самка, — подсказал Тор.

— Они в гнезде, — сообщил Волк.

— Дурачки, — только и сказала женщина, не объясняя причину недовольства.

Странные пятна разглядела она на груди у обоих — эти пятна не отмывались ни водой, ни мылом. Может, родимые пятна? Но почему тогда они абсолютно одинаковые и у Волка, и у Тора. Мальчишки не были близнецами, скорее всего, не были они и братьями. Волк черноволос и темноглаз, а Тор наоборот — явный северянин, белотелый и светловолосый. К тому же он младше Волка. Оба говорили по-сурански, но предпочитали общаться с помощью жестов, особенно друг с другом, а на ее вопросы отвечали односложно или повизгивали. Их нельзя было назвать глупыми — для своих пяти-шести лет они смотрелись весьма бойкими ребятами, но все-таки в их поведении было что-то настораживающее и даже пугающее. Многие привычки дети переняли у отвратительных обитателей гнезда, но неужели человек, которого они называли отцом, не понимал всей опасности подобного положения? Ребенок не может вырасти полноценным человеком вдали от людей, живя бок о бок с животными. Или черному колдуну все равно, какими будут его дети?

Глава 8 ШАНТАЖ

Ульф оглянулся, чтобы еще раз окинуть Чистилище восхищенным взглядом. Эти горданцы умели строить, черт бы их побрал. Мощные, сложенные из черного сверкающего камня стены устремлялись к облакам и венчались огромным куполом. Все население Бурга можно было собрать под крышей этого грандиозного сооружения, да еще, пожалуй, место бы осталось. Лаудсвильский рассказывал о совсем уж невероятных вещах, происходивших за монументальными стенами, но благородный Рекин и соврет, недорого возьмет. Ульф не верил в чертовщину, которую рассказывали в Лэнде о Храме, но не верить собственным глазам он не мог. Эти жрецы-кукловоды взмахом бровей посылающие пешек на смерть, производили впечатление. Правда, сам Ульф предпочитал полагаться на удаль своих дружинников, а не на рабскую покорность грязных скотов, которых и людьми-то трудно было назвать. Но ведь кто-то сделал их такими. Видимо, Лаудсвильский не так уж и привирал, рассказывая о тайнах Храма.

Нордлэндцы больше месяца добирались до столицы храмовых земель Хянджу, и ярл Хаарский имел возможность убедиться в богатстве и могуществе суранских городов, каждый из которых не уступал численностью жителей столице Нордлэнда. И все эти города, казалось, даже не помышляли о том, чтобы сбросить ярмо Храма. Лаудсвильский намекал на трагические события, подорвавшие мощь посвященных, но как ни присматривался Ульф, никаких признаков развала государства храмовиков он так и не обнаружил. Кроме, пожалуй, одного: Храм впервые пригласил на службу северных варваров и платил им большие деньги. Да и по тому, как любезно принял их посвященный Чирс, можно было сообразить, что храмовики нуждаются в помощи. Последние события в Храме были каким-то образом связаны с Бесом, но Ульфу так и не удалось добиться объяснений по этому поводу у Лаудсвильского. Рекин не был бы Рекином, если бы взял и выложил все начистоту. Может, следует поговорить с посвященным Чирсом — Бес представляет опасность для всех. Единственное, что удалось установить Ульфу, это то, что здесь, в Храме, его племянника знали под именем Ахай. Люди, которым ярл задавал вопросы, озирались по сторонам, а уж потом выдавали такие невероятные вещи о Черном колдуне, в которые человеку, если он в здравом уме, верить не пристало.

Расторопный слуга подвел ярлу Хаарскому коня. Ульф легко вскочил в седло — большое неудобство, что к Чистилищу нельзя приближаться верхом. Владетель Ульвинский указал ярлу на группу гвардейцев, которые, бешено жестикулируя, приближались к нордлэндцам.

— Какого черта? — раздраженно обернулся Ульф к переводчику: — Что им нужно?

Маленький невзрачный человек с плоским лицом что-то крикнул горданцам, те сразу притихли и расступились, пропуская чужаков, но в их темных глазах не прибавилось дружелюбия, а руки продолжали угрожающе сжимать приклады арбалетов.

— Видимо, мы слишком рано сели в седла, — догадался Фрэй Ульвинский.

— А эти? — Ульф махнул рукой в сторону жреца-кукловода с десятком пешек.

— Они несут службу, — пояснил переводчик. — Мечи Храма имеют право подъезжать верхом даже к Чистилищу.

— Плевать я хотел на ваши церемонии, — раздраженно отпарировал Ульф, — хватит и того, что я целую версту протопал пешком.

Ярл огрел коня плетью и, не оглядываясь на горданцев, поскакал по узкой улочке. Испуганные прохожие шарахались в стороны от рассерженного вождя северных варваров. Гвардейцы что-то кричали вдогонку нордлэндцам, но те не обращали на них никакого внимания.

Достойный Бастар, жрец и начальник караула, только головой покачал: варвар он и есть варвар, какой с него спрос. Плохие времена наступили в Хянджу. Посвященный Чирс, да продлятся дни его вечно, слишком уж благоволил к чужеземцам. Об этом шептались в гвардейских казармах, но высказывать свои мысли вслух было небезопасно. Похищенный Чирс не раз ужедоказывал, что рука у него тяжелая. А тут еще слухи о посвященном Варе. В Храме опять что-то готовится, а на пороге смуты лучше всего держать язык за зубами. Достойный Бастар не имел ни малейшего желания вмешиваться в спор посвященных. Еще три года службы, и он, купив небольшой домик на окраине Хянджу, заживет спокойной размеренной жизнью. Денег хватит и на покупку дома и на содержание семьи, которую еще предстоит завести. Бастар вздохнул, поправил ремень огненного арбалета и неторопливо двинулся вперед. Трое его подчиненных нехотя последовали за начальником, горячо о чем-то перешептываясь. Достойный не прислушивался: наверняка осуждают его предупредительность по отношению к варварам. Пусть их. Бастара ничего не интересует кроме службы. Недовольство посвященного Халукара в случае ссоры с чужеземцами грозило ему куда большими неприятностями.

— Стой! — Горло жреца перехватило от возмущения. Мало того что болтается в неположенном месте, так еще и пьян как свинья. Это суранское быдло в последнее время совсем распоясалось.

Однако горожанин никак не отреагировал на грозный окрик караульных. Все так же покачиваясь из стороны в сторону, он брел по мощеной улице и уже почти поравнялся с домом посвященного Вара. Что бы там ни шептали о Варе, но пока это второй человек в Храме, и Бастар не мог допустить скандала в двух шагах от его резиденции. Достойный жрец проявил неожиданную для его оплывшей фигуры прыть и самолично настиг ослушника. Тяжелая рука горданца опустилась на плечо бродяги. Пьяница обернулся и посмотрел на остолбеневшего Бастара холодными, насмешливыми и совершенно трезвыми глазами.

— Усердие не по разуму, — сказал он спокойно. — Жил бы.

Бастар возмущенно хрюкнул и, сломавшись пополам, рухнул на колени, зажимая руками рану на животе. Прежде чем его подчиненные успели опомниться, расторопный бродяга успел сорвать с плеча жреца огненный арбалет. Очередь гулко простучала в торжественной тишине наступивших сумерек. Три гвардейца в самых причудливых позах распластались на земле неподалеку от начальника. Бродяга небрежно перебросил оружие через плечо и огляделся по сторонам. Если у этого трагического происшествия и были свидетели, то они предпочли не навязывать своего присутствия слишком уж решительному человеку. Никто не помешал убийце вскарабкаться на высокую стену, отделяющую жилище посвященного Вара от всего остального мира И через секунду исчезнуть за каменной оградой.

Вар в раздумье сидел у горящего камина. Впрочем, ни каких особенных мыслей уже не было в его утомившейся от долгих бдений голове, а были только усталость в стареющем теле да боль в изношенном сердце. Горечь, боль, усталость — это все, что он сумел накопить за долгие годы служения Храму. Наверное, Чирс прав, бодрый рысак Халукар более пригоден для дела, чем такая изработавшаяся кляча, как посвященный Вар. Но почему бы не сказать об этом прямо — у горданца хватит сил, чтобы уйти из жизни достойно, без жалоб и вздохов. Степняку Халукару этого не понять, но посвященный Чирс горданец, быть может, последний горданец в этом мире, если не считать самого Вара. Впрочем, кажется, можно уже не считать.

Чирс не отличается жестокосердием, и если посвященный Вар уйдет сам, то он оставит в покое его семью. Кого посвященный Вар действительно ненавидит в эту минуту, так это Магасара — змею, которую по глупости и неосторожности пригрел у себя на груди. Счастье еще, что успел отдать Айялу мальчишке-варвару с далекого севера. Айяла последняя радость в долгой жизни посвященного Вара, так пусть на долю дочери выпадет более счастливая судьба или судьба иная, если уж в этом мире нет места для счастья.

Шум за спиной заставил Вара вздрогнуть и обернуться. Рослый человек стоял в пяти шагах от него, поигрывая огненным арбалетом. Судя по всему, Халукару не терпится. Хота Вар предпочел бы умереть от яда, а не от пули.

— Это я, посвященный.

Голос показался Вару знакомым: — Ахай?

— Теперь меня зовут Бесом, посвященный Вар.

Вар устало кивнул, в его изношенном сердце не осталось ненависти. В двух шагах от него стоял человек, убивший последние, самые дорогие его сердцу надежды, и не было ни сил, ни желания, чтобы поднять руку для удара. Когда-то он думал об этом мальчике как о своем будущем зяте. Жрец Ахай казался растущим исполином в стаде пигмеев. Кровь горданцев смешалась в его жилах с кровью воинственного племени, но, увы, Вар ошибся — бодрый росток не стал могучим деревом. Это была не первая ошибка посвященного, но она оставила особенно глубокий шрам на сердце.

— Стая потрепала обоз Тейта Аграамского, — бросил небрежно Бес.

Посвященный Вар дернулся, как от удара. Судьба не оставила ему даже надежды. Черная весть настигла его на краю могилы.

Бес сел в кресло и залпом выпил вино из серебряного кубка. Вино привезли из далеких заморских стран, и попало оно в Хянджу не иначе, как через Лэнд. Рядовым жрецам пить вино не разрешалось, но посвященным иногда позволительно расслабиться.

— Ты пришел сюда, чтобы посмотреть, как корчится от боли посвященный Вар?

— А почему бы нет, старик? — Глаза меченого плеснули ненавистью. — Разве не ты убил тех, кто был мне дорог?

— Ты опоздал и разговариваешь сейчас с трупом.

— Халукар, — быстро сообразил Бес — Я знал, что он тебя дожует. А уж на дядюшку Чирса и вовсе полагаться не стоило.

— Уходи, — вскинул седую голову Вар. — Я тебя не боюсь.

— Напрасно, — Бес перебросил из руки в руку свое грозное оружие, — Я собираюсь навестить дорого родственника, покажи мне тайную дорогу в Чистилище.

— Я ничего не скажу тебе, варвар.

— Скажешь, старик, — Бес больше не улыбался, лицо его стало жестким. — Я вырвал твою дочь из лап вохров, и от тебя зависит — к счастью это произошло или к несчастью.

— И ты отпустишь мою дочь, если я покажу тебе дорогу?

— Нет.

— В таком случае, будь ты проклят, меченый подонок, я ничего не скажу.

— Не будь дураком, Вар. Что ждет Айялу в Храме после твоей смерти? Слюнявые губы какого-нибудь младшего жреца. Я даю слово, что буду защищать ее, пока жив.

Вар подошел к столу и взял лист бумаги:

— Ты передашь ей мое письмо?

Бес утвердительно кивнул головой, кажется, в его глазах не было торжества, разве что глубоко затаенная боль. Посвященному вдруг пришло в голову, что этот мальчишка даже более одинок, чем он сам, и от этого понимания ему стало легче. Вар провел ладонью по сухому лицу и принялся торопливо писать, брызгая чернилами, доверяя листу бумаги, быть может, последние в жизни мысли.

Халукар брезгливо отодвинул руку убитого Бастара и шагнул к застывшим в строю гвардейцам. Этот жест степняка покоробил всех, в том числе и Кархадашта, но ни Щит Великого, ни его подчиненные не высказали своего недовольства вслух. Халукар обвел взглядом чисто выбеленные стены казармы и пожал плечами, словно удивляясь тому, что столь крепкий сосуд может вмешать столь слабые сердца.

— Где произошло убийство?

— У дома посвященного Вара.

— Что предпринял почтенный Кархадашт, чтобы отомстить за смерть подчиненных.

Кархадашт помрачнел: убийство гвардейцев в центре Хянджу явилось для него полной неожиданностью. Что же тут можно предпринять и где искать виновных? Слишком много разного сброда ныне шатается по улицам города, чтобы с легкостью можно было отыскать убийцу.

— Чушь, — пренебрежительно махнул рукой Халукар, — городской сброд не посмел бы поднять руку на гвардейцев, вооруженных священным оружием Храма.

Кархадашт покраснел от обиды. Этот выскочка-степняк слишком много себе позволяет, видимо, он забыл, что перед ним Щит Великого, командир гвардейцев Храма. Почтенный уже было открыл рот, чтобы выплеснуть на Халукара Накопленное раздражение, но, встретив холодный взгляд Узких глаз, передумал. Чуткое ухо Храма, с ведома посвященного Чирса, все более прибирал к рукам власть в Суране, так что ссориться с ним было опасно.

— Убийство произошло возле дома посвященного Вара, — продолжал Халукар. — Только его люди могли решиться на подобное святотатство. И, скорее всего, сделали они это с ведома самого Вара.

Кархадашт отшатнулся: нельзя сказать, что слухи о трениях между Варом и Халукаром не достигали его ушей, но решиться на открытое обвинение в убийстве второго человека в Храме мог только сумасшедший либо человек, получивший благословение посвященного Чирса.

Гвардейцы глухо зароптали, Халукар бросил в их сторону высокомерный взгляд, после чего наступила мертвая тишина. Кархадашт пребывал в растерянности — молчание в такой ситуации могло стоить ему очень дорого, но еще дороже обошлось бы ему неосторожно брошенное слово. И все-таки, собрав мужество в кулак, он рискнул возразить всесильному жрецу:

— Нет никаких доказательств, что убийство совершили люди посвященного Вара.

Насмешливая улыбка заиграла на губах степняка:

— Я понимаю тебя, почтенный Кархадашт, твоя дружба с Варом известна всем.

Кархадашту стало нехорошо от этих слов и улыбки:

— Моя дружба с посвященным Варом закончилась давно, после его обвинений в мой адрес перед посвященным Геронтом.

— Обоснованных обвинений, — отрезал Халукар. — Ни кому не дозволено безнаказанно терять священное оружие Храма. Кажется, Геронт так и не успел принять решение по этому делу?

— Оружие было возвращено в тот же день, — Кархадашт повел шеей, словно узкий ворот форменной куртки мешал ему дышать. — Храм не понес ущерба. У каждого бывают неудачи.

Халукар небрежно согласился с доводами командира гвардейцев:

— В этот раз, почтенный Кархадашт, неудачи быть не должно. В случае необходимости тебе помогут дружинники ярла Хаарского.

Щит Великого не считал помощь северных варваров необходимой, более того, бесцеремонное вмешательство чужеземцев во внутренние дела Храма покоробило его, но слишком уж нетвердо сидела голова на плечах Кархадашта в этот день, чтобы устраивать дискуссии с посвященным Халукаром.

Халукар хмуро смотрел в спину удалявшегося Кархадашта. Почтенный напуган и сегодня сделает все как надо, ну а завтра следует подумать, как облегчить ему путь в чертоги Великого. Посвященный Чирс, да продлятся дни его вечно, прав — жестокость и еще раз жестокость. Во время пущенная умелым хирургом кровь убережет организм от полученных потрясений. Многое изменилось, когда сердце Храма остановилось, жаль, что ни посвященный Вар, ни почтенный Кархадашт так и не смогли этого понять.

Глава 9 СЛЕД

Вар оторвал взгляд от бумаг на столе, поднял голову и прислушался. Треск огненных арбалетов Храма нельзя было спутать ни с чем другим. Чирс, похоже, торопился сам и решил поторопить старого друга.

— Началось? — спросил Бес у старого жреца.

Вар в ответ только пожал плечами. Все и так было предельно ясно: со двора доносились громкие крики атакующих. Бес метнулся к двери, но остановился и обернулся к посвященному. Тот протянул ему лист бумаги:

— Вот плата за Айялу, помни об этом, Ахай.

Бес взял бумагу, но уйти не успел. В комнату ворвался человек в разодранном черном плаще, бледное лицо его было перекошено не то бешенством, не то страхом. Бес с трудом узнал в нем Дагара, сына Вара, и поспешно отступил в тень. Дагар не обратил на гостя внимания, видимо, ему уже не было дела до опального жреца Ахая. Ствол огненного арбалета подрагивал в изящных холеных руках молодого горданца.

— Нужно уходить, отец, — хрипло выкрикнул он, — гвардейцы уже во дворе. С ними варвары. Нам не продержаться.

— Посвященному Вару бегать не пристало. — Голос старика звучал спокойно.

— Я укажу тебе дорогу. — Дагар словно не слышал отца. Вар жестом остановил шагнувшего к нему сына:

— Твое место там, где сейчас гибнут наши люди. Лицо Дагара дрогнуло, губы зашевелились, но он ничего не сказал и, круто развернувшись, вышел, тяжело ступая негнущимися ногами.

— Чирс мог бы подождать. — Вар говорил это скорее для себя, чем для меченого. — Я бы ушел сам.

Старый жрец поднял хрустальный бокал и посмотрел его на свет — вино плеснуло на его белую руку. Вар с сожалением, как показалось Бесу, вылил его в камин.

— Может быть, это и к лучшему, — вскинул голову по священный. — Воин должен умирать в бою.

Он подошел к стене и снял с золотых гвоздей тяжелый меч. Вытащив его из ножен, Вар взмахнул им над головой — сила в руках старого полководца еще была.

— Идем, — Вар первым шагнул в открывшуюся потайную дверь, — я покажу тебе выход.

Шум наверху становился все громче. Судя по всему, люди Вара уже пришли в себя после неожиданного нападения и теперь дорого продавали свои жизни. Дом посвященного горданца — это настоящая крепость, и взять его даже вооруженным огненными арбалетами гвардейцам Кархадашта будет не так-то просто. Бес не слишком беспокоился за свою жизнь, он был почему-то уверен, что обязательно выскользнет из этой не для него расставленной ловушки. Старый жрец, не оборачиваясь и не ускоряя шага, уверенно шел вперед, безошибочно находя дорогу в бесчисленных коридорах старого дома. Для него жизнь заканчивалась, время замедляло свой бег, чтобы остановиться уже навсегда. И мысли посвященного были, вероятно, где-то очень далеко.

Вар внезапно остановился и указал меченому на черный провал в стене:

— Про этот ход не знает никто, даже посвященный Халукар. И помни, Ахай, я заплатил.

Бес молча скользнул вперед. Стена с глухим стуком сомкнулась за его спиной, отрезая и от посвященного Вара, и от гибнущих в устроенной почтенным Кархадаштом бойне.

Чирс зябко передернул худыми плечами и протянул руки к священному огню. Халукар неодобрительно взглянул на наместника Великого — в возрасте Чирса рано нежиться у огня в разгаре лета. Хотя, быть может, посвященный просто пытается скрыть от чужих глаз охватившее его волнение. Все-таки Вар был его другом, а у горданцев такие человеколюбивые сердца.

— Итак; все кончено? — негромко спросил Чирс. Халукар кивнул головой:

— Судьба посвященного Вара послужит предостережением другим, чьи длинные языки в последнее время доставили нам немало хлопот.

Чирс оторвался от огня и в задумчивости прошелся по залу. Эта привычка посвященного раздражала Халукара, но не станешь же делать замечание наместнику Великого, которому заботы не позволяют сидеть на месте. Кроме всего прочего, Чуткое ухо Храма не был уверен, что зреющий заговор подавлен со смертью Вара, а потому и пребывал не в лучшем настроении.

— Никто не уцелел?

Халукар замешкался с ответом, и это обстоятельство не ускользнуло от Чирса, он удивленно вскинул брови и пристально посмотрел на соратника.

— Кто-то был у Вара ночью, но среди убитых мы чужаков не нашли.

— Быть может, он ушел до начала штурма?

— Исключено. Мои люди стерегли дом Вара днем и ночью.

— Но он все-таки туда вошел?

— Да, убив при этом четырех гвардейцев.

Чирс удивленно присвистнул. Такая реакция наместника Великого позабавила бы посвященного Халукара, если бы ситуация не была столь серьезной. Впрочем, Чирс не стеснял себя в присутствии степняка, и тот ценил это доверие посвященного.

— Жаль, что вы его упустили, судя по всему, это личность незаурядная.

Оба думали об одном и том же человеке, но ни тот, ни другой не стали произносить его имени вслух. Чирс снова прошелся мимо сидящего Халукара, которому приходилось без конца вертеть головой, следя за перемещениями наместника Великого, и это утомляло.

— Ты думаешь, что он опять объявился в Хянджу?

— Его визит к Вару неслучаен.

Чирс с этим был согласен, он даже догадывался о цели визита: почтенному Ахаю нужна ниточка, ведущая к по священному Чирсу. И из этой ниточки он постарается сплести хорошую удавку. Интересно, что рассказал ему старый жрец, стоя на пороге смерти?

— У Ахая есть и другая приманка в городе, не менее желанная, чем мы с тобой, посвященный, — Халукар без труда угадал мысли Чирса, — появление в наших краях Ульфа Хаарского наверняка не прошло мимо внимания нашего старого друга.

— Ты думаешь, что у Беса есть свой осведомитель в Хянджу?

— И даже не один. В Храме хватает людей, для которых Ахай может показаться весьма желанным союзником.

— Ульфу следует быть настороже, — задумчиво произнес Чирс.

— Тебе тоже, посвященный, даже здесь, в Чистилище. У почтенного Ахая есть поразительная способность появляться там, где его меньше всего ждут.

— Я не думаю, что Вар способен на предательство.

— За час до смерти? — Халукар бросил на собеседника удивленный взгляд. Гордость горданцев иногда переходила в глупость даже у таких разумных людей, как посвященный Чирс, их претензии на исключительность Халукар считал если и не безосновательными, то, во всяком случае, сильно преувеличенными. Люди — это всего лишь люди. Вар был достойным человеком, но отнюдь не святым.

— Я прикажу усилить охрану в подземных переходах святилища.

Чирс задумчиво кивнул в знак согласия. Халукар вздохнул с облегчением. Наместника Великого можно упрекнуть в чем угодно, но только не в опрометчивости. Впрочем, от этого безумного мальчишки Ахая можно ожидать любых неприятностей, безотносительно к тому, что сказал ему посвященный Вар.

Ульф Хаарский никак не мог привыкнуть к веселым жилищам суранцев, ему постоянно казалось, что он открыт со всех сторон миру. Его раздражали окна несуразных размеров. Правда, и подземные жилища горданцев, которые он успел осмотреть, не вызывали у него восторга. В конце концов, ярл Хаарский не крот, чтобы зарываться так глубоко.

— Клянусь тебе, это был он, — владетель Эстольд заметался по комнате.

Ульф остался невозмутим. Хотя на его месте Эстольд Расвальгский обеспокоился бы — уж Хаарскому-то в первую очередь следует ожидать удара.

— Ты мог и ошибиться, — лениво протянул Ульф. — Бес всегда был больше похож на горданца, чем на нордлэндца.

Владетель даже побагровел от возмущения и обратился за помощью к владетелю Ульвинскому, но благородный Фрэй никогда раньше не видел меченого, хотя был наслышан о нем, а потому вряд ли в этом деле мог быть судьей.

— Даже если это действительно был Бес, — спокойно продолжал Ульф, — то я не вижу причин для паники.

Владетель Эстольд фыркнул и залпом осушил наполненный до краев кубок. Ярл Хаарский поморщился, он не одобрял пьянства, а Расвальгский усердствовал без меры.

— Все равно мы его упустили, — примирительно заметил Ульвинский, — и теперь уже не о чем спорить.

— Нас уверяли, что огненные арбалеты есть только у горданцев, обиженно отозвался Расвальгский, — а этот в одно мгновение уложил троих. Мои люди не довольны.

— Смутьянов следует повесить, — жестко сказал Ульф. — Наши люди наемники, и посвященный Чирс платит им очень щедро, А кого убивать за эти деньги — варваров или горданцев, — большого значения не имеет.

— Людей пугают огненные арбалеты.

— Смерть всегда смерть, — философски заметил Ульвинский, — какая разница — от стрелы или от пули.

— Храмовики уверяли нас, что Бес погиб, — напомнил благородный Эстольд, — а я уверен, что видел именно его. Нужно предупредить короля Гарольда и самим быть начеку.

Ульф согласился:

— Мы поговорим с посвященным Халукаром, этот мясник наверняка много знает.

Ульф поднялся и не спеша прошелся по залу, разминая затекшие ноги. Черт бы побрал всех этих горданцев и суранцев с их дурацкой мебелью. Однако раздражало ярла не только неудобное седалище. Бес опять появился на горизонте и подмигнул своим недругам темным глазом. Разумеется, благородный Эстольд мог и ошибиться, но что-то подсказывало Ульфу — берегись! Более семи лет прошло с тех памятных событий в Ожском бору, Бес, должно быть, сильно изменился, хотя Расвальгский утверждает, что узнал его сразу. Очень может быть. Эстольду есть о чем беспокоиться, он отличился в том страшном деле. Впрочем, все они по уши в этой крови. И Гарольд, который отсиживался в замке, и Бьерн Брандомский, приказавший распять Данну, и Ульф, показавший дорогу в лесную крепость, и Тейт Аграамский, и Хокан Гутормский, и Заадамский, и... Да что там вспоминать — все они спешили угодить королю и покончить с мечеными. Пьяному Эстольду тогда море было по колено, а сейчас он боится — протрезвел за семь лет. Многие протрезвели. Особенно когда похороненный вроде бы меченый добрался до Брандомского и Агмундского. «Улыбайся, Гарольд!» До этого мог додуматься только Бес. Многие хотели бы забыть Ожский бор, и Ульф Хаарский в том числе, но меченый не забудет. Никогда. Придется довести до конца дело, начатое семь лет назад. Бес Ожский не должен вернуться в Лэнд.

— Посвященный Халукар просит вашего внимания, благородные владетели, — низкорослый слуга сломался в подобострастном поклоне.

Ульф готов был поклясться, что видел прежде это плоское лицо. Вот только где и когда? Хоя ему подсунул Чирс и наверняка не только в качестве переводчика. Откуда этот невзрачный варвар, бог знает из каких мест, так хорошо знает язык Лэнда?

Посвященный Халукар, несмотря на небольшой рост, внушал уважение. Было в его крепко сбитой фигуре нечто, притягивающее взоры даже в толпе, — быть может осознание собственной силы и почти беспредельной власти над судьбами людей?

— Я благодарен вам за помощь, благородные владетели, — Халукар говорил на чужом языке без акцента, лишь несколько дольше, чем нужно, растягивая гласные. — Мятежники уничтожены, и в Хянджу наконец воцарилось спокойствие.

Расвальгский дернулся было с претензиями, но Ульф взглядом остановил нетерпеливого друга:

— Мы рады, что наша помощь столь высоко оценена посвященными жрецами Храма, но нас немного удивляет, что после известных событий, где стороны делом скрепили подписанный договор, внимание к нам только возросло. Я обнаружил слежку, проезжая по улицам города, и мне это не понравилось.

Халукар взглянул на северянина с уважением — этот молодой варвар явно не был глупцом и обладал интуицией, столь необходимой человеку, претендующему на власть.

— Я рад, что мой молодой друг заметил опасность, но он неверно определил источник, из которого она исходит.

— Всего минуту назад ты, посвященный сказал нам, что с мятежниками покончено и в Хянджу воцарилось спокойствие, или я неправильно понял тебя?

— У Храма много врагов, — мрачно заметил жрец, — именно поэтому посвященный Чирс, наместник Великого, Да продлятся дни его вечно, обратился к повелителю Северной страны королю Гарольду с просьбой о содействии.

— Нордлэнд заинтересован в хороших отношениях с Храмом, — подтвердил Ульф. — Союз короля Гарольда и посвященного Чирса приносит пользу всем, но именно поэтому, посвященный, мы ждем большего доверия с твоей стороны. Благородный Эстольд столкнулся вчера лицом к лицу с человеком, представляющим серьезную опасность для Лэнда, но, к сожалению, этому мерзавцу удалось уйти. Халукар сочувственно вздохнул:

— Ты не все знаешь, благородный Ульф. На днях мы получили известие из северной крепости о том, что стая уничтожила обоз благородного Тейта Аграамского.

Владетели Ульвинский и Расвальгский не сдержали воз гласа горечи и гнева. Ярл Хаарский отреагировал на слова Халукара спокойнее, но красивое его лицо омрачилось.

— К счастью, владетелю Лаудсвильскому удалось спастись.

— А Тейту?

— Владетель Аграамский скончался от полученных ран.

— Бедный Тейт, — вздохнул Ульвинский, — он был так рад, что возвращается в Лэнд.

— Тейта, конечно, жаль, — угрюмо заметил ярл Хаарский, — но какое это имеет отношение к нашему с тобой разговору, посвященный?

— Самое прямое, благородный Ульф. Владетель Аграамский перед смертью утверждал, что стаю вел в набег человек. И он даже назвал имя этого человека.

— Я не верю тебе, посвященный, — возмутился Расвальгский. — Ни один человек не способен подчинить себе стаю, даже Бес.

— Ты сам назвал это имя, благородный Эстольд, и, быть может, ты прав: меченый Бес не мог подчинить стаю, зато почтенный Ахай, Несокрушимый Меч Храма, водивший за собой пятьдесят пешек, смог.

— Не знаю, во что вы превращаете людей, — процедил Ульф, — но то, что ты говоришь, посвященный, чудовищно.

Халукар улыбнулся:

— Великий подчиняет себе слабый разум заблудших и заставляет их служить общей цели.

— Но с Бесом у вас вышла накладка?

— В большом деле не без потерь, — равнодушно пожал плечами Халукар.

— Хороши потери! — саркастически засмеялся Расвальгский. — Я вырос в Приграничье, посвященный, и лучше тебя знаю, что такое стая. Если Тейт не бредил, то о пути в Лэнд вам лучше всего забыть.

— Все в руках Великого, — спокойно заметил Халукар. — У нас есть данные, что почтенный Ахай, или Бес, как вы его называете, находится сейчас в Хянджу. Вероятно, благородный Эстольд столкнулся в доме посвященного Вара именно с ним. Однако наш город велик, и отыскать в нем человека почти так же трудно, как в Южном лесу. Остается надеяться, что наш общий знакомый сам проявит себя в ближайшее время. Цель Черного колдуна — месть, и в средствах он стесняться не будет. Я пришел, чтобы предупредить вас об опасности, и рад, что мы так быстро поняли друг друга.

Глава 10 ПОПЫТКА

Бес остановился и поднял руку: семь человек за его спиной замерли в напряженном ожидании. Семь готовых на все людей, это не так уж мало. Так казалось ему всего лишь полчаса назад, но сейчас он сомневался. Подземная часть Чистилища внушала уважение даже Бесу, имевшему случай познакомиться с грандиозными сооружениями горданцев, что уж тут говорить о лесных варварах. С каждым шагом их уверенность в собственных силах таяла. Тяжелые серые плиты над головой в свете чадящих факелов казались крышкой каменного гроба, захлопнувшегося за смельчаками навсегда. Горданцы умели строить, и чаще всего их наземные, видимые глазу здания были лишь слабым отражением тех грандиозных сооружений, которые создавались под землей. Бес помнил подземелья древнего города Гордана, которые его отец обнаружил много лет тому назад. Подземный тоннель вывел Беса к сердцу Храма, и он сумел его остановить. Тогда ему казалось, что он победил, но, увы, меченый слишком рано начал праздновать. Храм продолжал жить своей обычной жизнью, и только уж очень придирчивый глаз мог заметить в этом окостеневшем за века укладе некоторые незначительные перемены. И все-таки эти перемены были: то и дело Бес натыкался в своих скитаниях по стране на бесхозных пешек. Их кукловоды погибли, а создать новых Храм уже не сумел. Военная сила храмовиков слабела, новых пешек брать было неоткуда, а привлекаемые к боевым действиям степняки в любую минуту готовы были сорваться в бега. Суранцев от бунта удерживал страх, вбитый за сотни лет тотального принуждения но страх проходит, а ненависть остается. Рано или поздно степь и суранские города очнутся и обрушатся на Храм всей накопленной за века ненавистью. И тогда настанет час расплаты. Чирс это понимает. Суранские города заинтересованы в торговле с Лэндом и боятся разгула степи не меньше, чем принуждения Храма. Этим и хотят воспользоваться храмовики, именно для этого они лихорадочно ищут союзников в Лэнде и, кажется, находят там поддержку. Агония Храма затягивается. Чирс — это связующее звено между Востоком и Севером, и если это звено вырвать, то цепь разлетится на мелкие осколки. Храм рухнет, похоронив под обломками своих служителей.

— Пора, — тихо подсказал задумавшемуся меченому варвар Тах.

Бес первым полез в жутковатый черный зев колодца. Судя по плану, начертанному посвященным Варом, именно этот каменный колодец и был входом в тайный лабиринт, ведущий прямо к покоям Чирса. Света двух факелов едва хватило, чтобы отвоевать у темноты небольшой пятачок пространства. Бес помнил план лабиринта наизусть, но тем не менее то и дело на ходу разворачивал мятый лист бумаги. Малейшая ошибка могла похоронить их надежды.

Полчаса они шли по подземному коридору, не встречая препятствий. Это была самая легкая часть пути, и Бес не строил иллюзий, что дальше все пойдет так же гладко. Если верить посвященному Вару, то сюрпризы появятся ближе к центру. Удачное начало похода успокоило варваров. Голоса их зазвучали громче, и Таху приходилось одергивать самых ретивых товарищей. Тах уже успел побывать в лапах жрецов Храма и научился осторожности. Вырвался он из пыточных подвалов Халукара чудом, и этим чудом для лесного варвара оказался Хой. Что двигало Тахом, когда он дал согласие участвовать в опасном предприятии, застарелое чувство ненависти к Храму или чувство благодарности к Хою, Бес не знал, но так или иначе варвар согласился сразу и привел с собой шестерых товарищей. Все они были пленены во время последнего похода, в котором посвященный Вар наголову разбил наспех собранные отряды Сабудая. Всех семерых ждала жалкая участь пешек, воюющих за Храм. Разрушение сердца Храма спасло их разум от насилия, но не дало телам свободу. Посвященные вынуждены были изменить методы, но суть их действий осталась прежней. Правда, побои оказались куда менее эффективным способом принуждения, чем промывка мозгов. Тах и его приятели сбежали из-под стражи во время одной из заварушек на медном руднике. Варвары уже в течение года промышляли разбоем на улицах Хянджу, не делая различий между жрецами Храма и богатыми горожанами. Хой не сколько раз предупреждал их о готовящихся облавах и помогал скрываться от зорких глаз храмовых служителей. Награбленные сокровища варвары сбывали купцам из Лэнда, которые особенной щепетильностью не отличались.

Тах вдруг споткнулся и едва не вытянулся во весь свой немалый рост на каменных плитах. Варвары с испугом уставились на побелевшие от времени череп и груду костей. Один Крол сохранил привычную невозмутимость, и в его налитых кровью глазах не было и тени тревоги. Больше Таху не пришлось призывать людей к осторожности.

Узкий, казавшийся бесконечным, коридор оборвался внезапно. Тах осторожно постучал костяшками пальцев по влажной стене, словно рассчитывал на немедленную отзывчивость. О возможности подобных препятствий Вар предупреждал, поэтому меченый, не впадая в панику, провел ладонью по стене и нащупал нужный бугорок — плита стала медленно сдвигаться под дружный вздох облегчения варваров. Бес свернул за угол и вскинул огненный арбалет, готовый в любую секунду выстрелить, но ничего особенного не случилось, и меченый даже подосадовал на себя за чрезмерную осторожность.

— Кадан пропал, — испуганно прошептал ему Тах в самое ухо.

— Может быть, он остался за стеной?

Тах отрицательно покачал головой: Кадан шел с ним до самого поворота и вдруг исчез, не издав при этом ни звука.

— И никто ничего не заметил?

— Никто.

Бес оглядел испуганных варваров и усмехнулся:

— Лабиринты Чистилища не для рассеянных путников. Смотрите внимательно себе под ноги, чтобы не угодить бездонный колодец.

Лабиринт становился все запутаннее, от его бесчисленных ответвлений и поворотов у меченого рябило в глазах. Несколько раз он останавливался, сверяя путь с планом начертанным твердой рукой посвященного Вара. Если верить этому плану, то до цели путешествия было рукой подать — покои Чирса находились прямо над их головами, это обстоятельство вселяло надежду на благополучный исход предприятия.

— Менгу пропал! — охнул Тах.

— Вперед, — крикнул Бес и ринулся в приоткрывшуюся дверь, вскидывая на ходу огненный арбалет. Кажется, он действительно достигли цели, вот только стрелять им было не в кого. Клубы желтого дыма повалили навстречу атакующим, меченый задохнулся, взмахнул руками, пытаясь разогнать окружающую его хмарь, и рухнул навзничь, ударившись головой о каменный пол. Последней промелькнувшей в голове мыслью было — это конец.

Но Бес ошибся — жизнь возвращалась к нему с водой которую кто-то настойчиво пытался влить в его пересохшее горло. Меченому не оставалось ничего другого, как открыть глаза и злобно выругаться.

— Рад приветствовать почтенного Ахая в своем скромном убежище.

Меченый по голосу узнал Халукара и не очень удивило: по этому поводу. Он лишь попытался пошевелить руками: крепко привязанными к подлокотникам кресла.

— Ты осторожен, посвященный.

— Это знак уважения, почтенный, — Халукар не скрывал насмешки, — любого другого я просто бросил бы в угол как кучу дерьма.

Посвященный был в подвале не один. Бес не мог видеть остальных, они стояли за его спиной, а сил повернуть налитую свинцом голову просто не было.

— Почему бы твоим друзьям не показать мне своих лиц. С их стороны просто невежливо прятаться в тени.

— Боюсь, что это не те лица, которые приятны твоему взору, почтенный Ахай.

— Я рискну огорчиться.

Бес был уверен, что за его спиной находится Чирс, но ошибся. Ульф выступил вперед и почти дружелюбно улыбнулся родственнику. Надо сказать, что ярл Хаарский не слишком изменился за эти годы, разве что добавил благородства осанке да надменности красивому лицу.

— Это я уговорил посвященного Халукара не убивать тебя сразу. Хотелось переброситься парой слов после долгой разлуки.

— Я с удовольствием убил бы тебя, дорогой дядя, да руки связаны.

— Я не тороплюсь умирать, — усмехнулся Ульф. — Как погиб Тейт Аграамский?

— Так это был Тейт?! Какая нечаянная радость. Я никак не мог вспомнить — откуда мне знакома эта гнусная рожа.

Ульфа передернуло, но он сдержал себя. Зато взбешенный Расвальгский нанес меченому удар кулаком в лицо.

— Благородный Эстольд, если не ошибаюсь, — Бес холодно глянул на обидчика. — Жаль, что ты менее привязан к родному дому, чем Тейт Аграамский.

Выдержать взгляд этих черных глаз было невозможно, и Расвальгский поспешно отвернулся — перед ним сидел дьявол, а не человек.

— Это правда, что ты подчинил себе стаю?

— А почему бы нет? Посвященный Халукар подтвердит, что я обладаю поразительными способностями.

Ульф помрачнел. Бес не слишком изменился за минувшие семь лет, такой же хвастун и задира. Зря он затеял этот разговор, меченого нужно было убить сразу. Тот, отравленный газом и похожий на мрачных горданцев человек, был ему чужим, а этот, сидящий перед ним, наглый и язвительный, все больше напоминал прежнего Беса, мальчишку из Ожского бора, с которым Ульф прожил под одной крышей пятнадцать лет и которого не раз выручал из разных передряг. Из этой передряги ему Беса уже не вытащить. Здесь, в чужом городе, в степном негостеприимном краю закончится жизненный путь последнего меченого из Лэнда, и — это будет к лучшему для всех.

— Прощай, Бес, прощай навсегда.

— До свидания, Ульф. Я отыщу тебя в аду, там и поговорим.

Ульф только глухо выругался в ответ и поспешно покинул подвал. Надо полагать, посвященный Халукар собьет спесь с этого человека, который говорит и ведет себя как победитель.

Бес с трудом приподнял голову и сплюнул солоноватый сгусток крови. Узкоглазый степняк смотрел на него даже с некоторым сочувствием, и только где-то в самой глубине его зрачков таилась лютая ненависть.

— Не перетрудись, Халукар, — скривил Бес в усмешке изуродованные губы.

— Ничего, меченый, — посвященный стряхнул со лба мелкие бисеринки пота, — не ты первый, не ты последний.

— Ты старательный пес, Халукар, но в жизни цепного пса слишком мало радостей.

— Каждый живет как умеет, почтенный Ахай, и каждый сполна расплачивается за прожитую жизнь, чаще все-таки на этом свете, чем на том. Твоя жизнь оказалась короткой, а преступления ужасными, оттого и смерть твоя не будет легкой. Все по справедливости, меченый.

Бес грустно посмотрел на свои изуродованные ноги и покачал головой:

— У каждого свои представления о справедливости, посвященный.

— Не огорчайся, ходить тебе все равно не придется.

Храмовик был прав — перебитые ноги отказывались повиноваться. Бес не стоял, а висел на дыбе, и хотя ноги его касались пола, ощущения опоры не было. Он даже не чувствовал боли в перебитых костях. Вернее, боль была — страшная, невыносимая боль во всем истерзанном теле, но эта боль уже не затуманивала сознание, она стала привычной, такой же привычной, как затхлый воздух этого пропитанного кровью подвала, как равнодушные лица палачей в желтых балахонах. Боль стала жизнью, а жизнь — болью.

— А ты крепкий человек, меченый. Любой другой на твоем месте давно бы загнулся, избавив нас от лишних хлопот.

Халукар провел смоченной в вине тряпкой по окровавленной груди меченого, Бес втянул со свистом воздух и глухо закашлялся.

— Часть ребер мы тебе сломали, почтенный Ахай, ты уж не взыщи, но кое-что уцелело.

Бес промолчал. Этот кривоногий сморчок был неистощим в своих забавах, впрочем, меченому было уже все равно — новая боль ничего не добавит к той боли, что он испытывает сейчас. Видимо, Халукар это понял.

— Снимите его, — приказал он подручным.

Бес тяжело рухнул на колени, а потом ткнулся лицом в горячие от крови каменные плиты пола. Наверное, он потерял сознание. Боль словно ушла куда-то далеко-далеко. Он вдруг увидел Ульфа, тот сидел, обхватив ногами ствол почтенного дерева, и весело смеялся. А над головой Ульфа шумел зеленой листвой Ожский бор.

Бес открыл глаза, но лицо Ульфа не исчезло. Правда, сейчас он не улыбался.

— Скажи им все, что они хотят, и я добьюсь для тебя легкой смерти.

— Пошел к черту, — процедил сквозь зубы Бес — Я не продаю своих. А жить я буду долго, целую вечность.

— Он прав, — усмехнулся Халукар, — ему еще предстоит увидеть небо в алмазах.

Ноги не держали Беса, и он тяжело повис на плечах стражников. Они несли его долго, и каждый их шаг отдавался в его теле болью. Халукар поднял голову меченого за волосы:

— Смотри, почтенный Ахай.

Бес увидел площадь, заполненную народом, и лесного варвара Таха на высоком помосте. Бедный Тах, он так не хотел умирать на пыльной площади чужого города, где нет ни одного сочувствующего лица. Только ужас и любопытство. А вот и главный пастух этих жвачных животных — посещенный Чирс, будь он трижды проклят. Это он послал на смерть Таха, измученного адской болью. Неужели все кончено? Бесу казалось, что он умер, во всяком случае, он услышал, как сыплется земля на крышку его гроба, но, открыв глаза, понял, что это не так. Не было гроба — его вкапывали в землю живым. И делал это Крол, сопя от усердия — несчастный червь, лишенный разума. А командовал погребением достойный Хармид, тот самый, что всегда смотрел в рот почтенному Ахаю. Теперь он смотрит мимо, а его пешки орудуют лопатами. Какая жалость, что смерть запоздала на несколько минут — от удушья умирать трудно.

Но он не умер и от удушья, а вновь открыл глаза и подивился тому, что не все еще кончено. Правда, на миг ему показалось, что он ослеп, и впервые за время, проведенное в застенках Халукара, меченому стало страшно. Он задрал голову вверх и увидел звезды. Но тогда он не только жив, но и на свободе! Бес попытался пошевелиться и едва не задохнулся — земля давила ему на грудь тяжело и безнадежно. Халукар остался верен себе — не просто смерть, а мучительное умирание.

Бес услышал шорох за спиной и попытался обернуться. Кто-то дышал ему в затылок, а в полусотне шагов впереди с горящими факелами в руках ежились на ветру часовые-гвардейцы. Меченый хотел их окликнуть, но потом передумал. Эти подонки только посмеются в ответ, а смерть от собачьих зубов ничем не хуже любой другой смерти.

Кто-то начал быстро разгребать землю вокруг его шеи, и это были не собачьи лапы, а человеческие руки. Он узнал Крола по сопению раньше, чем увидел его лицо, а вторым был Хой. Тах не выдал своего соратника. Прошел все муки ада, но не выдал, плюнув тем самым в рожу посвященным. Вечная тебе память, веселый варвар из зеленого леса.

Через несколько минут Бес уже мог вздохнуть свободнее. Только бы часовые не заметили. Бес вцепился пальцами в протянутые руки Крола и Хоя, которые медленно потянули его вверх. Боль стала нестерпимой, но он не закричал и не застонал, а просто потерял сознание. Однако даже это обстоятельство его не огорчило, потому что где-то там, в глубине мозга продолжала биться ликующая мысль — свободен. Свободен, а значит, готов к мести.

Глава 11 УЛЫБКА ЧЕРНОГО КОЛДУНА

Прошло уже больше месяца с тех пор, как Айяла попала в этот сруб. О колдуне и его странном подручном не было ни слуху, ни духу. Но не привиделись же они ей в то первое солнечное утро? Волк и Тор, похоже, не испытывали беспокойства по поводу их долгого отсутствия, но молодая женщина была встревожена не на шутку. Запасы пищи таяли с каждым днем и непонятно было, как их можно пополнить. Охотой Айяла никогда не занималась, лес путал ее мрачной тишиной и угрюмой величавостью. Она просто потеряется в нем, стоит ей только отойти на сотню другую шагов от сруба. В доме были хлеб и овощи, но откуда они здесь взялись, она не имела понятия. Айяла обошла всю округу, но ничего похожего на огород не обнаружила. Дети в ответ на ее вопросы только плечами пожимали.

— Приносят, — сказал ей Волк, но кто приносит и откуда, он либо не знал, либо не смог объяснить.

С детьми сладу не было, они причиняли ей массу хлопот, но — это скорее радовало, чем огорчало. У нее просто не оставалось времени на бесплодные и горькие размышления. Неужели этот человек действительно был их отцом? Тогда он странный отец, чтобы не сказать больше.

Дети наотрез отказались одевать сшитую Айялой одежду.

— Лето, — благодушно пояснил Тор.

Но это было не единственной причиной. Скорее всего, в одежде их не пустили бы в гнездо, а они стремились туда всей душой к большому неудовольствию женщины. Но, к сожалению, удержать детей от общения с вожаками не было никакой возможности. Да и какое она имела право их удерживать. Мальчики привыкли жить именно так, гнездо стало Для них родным домом, и вожак Ух был для них лучшим отцом, чем тот страшный и непонятный человек.

Почему он жил здесь такой странной лесной жизнью? Что связывало его со стаей? Но ведь что-то связывало. Даже в его отсутствие к срубу никогда не осмеливались подходить ни вожаки, ни вохры, ни чужие псы. Тейта убила стая, которую вел колдун, — в этом она почти не сомневалась. Черный колдун. Когда-то Айяла знала человека, которого все называли именно так. Холодный и надменный он проходил по веселому саду посвященного Вара, не поворачивая головы в сторону млевших от ужаса девушек. Мрачные слухи ходили об этом жреце — говорили, что он невероятно жесток, и приводили такиепримеры, от которых кровь стыла в жилах. Но тот был молод и поразительно красив даже для горданца, а этот стар, грязен и уродлив. Нет, не может жрец Храма, горданец, уподобиться животному и жить в лесу.

То, что вожаки животные, Айяла убедилась довольно быстро, хотя поначалу у нее и были некоторые сомнения на этот счет. Но откуда они взялись, эти человекоподобные существа — вот чего она не могла понять. А вохры? В древних книгах о них не говорилось ни слова. Айяла с удивлением и испугом узнала от детей, что лохматые существа, которых она принимала за медвежат, на самом деле были детенышами страшных монстров, а принес их в сруб Черный колдун.

— Маленькие, — Тор сжал кулаки, показывая какими вохрята были когда-то. — Большие, — широко развел он руки, показывая, какими они станут, когда вырастут.

В подтверждение своих слов и жестов он тут же взревел вохром к большому удовольствию Пуха и Духа. Волк с готовностью подхватил его крик. И оба они с упоением довольно долго орали на разные лады, пока Айяла, заткнув уши, не велела им замолчать.

Зачем он притащил вохрят? Айяла не раз слышала, что вохры разрушают человеческий мозг. Тейт рассказывал ей о людях, которые умирали в страшных мучениях от одного их взгляда. И еще Тейт рассказывал ей о меченых, которые в давние времена жили в Приграничье и сражались с вохрами — странное племя, пришедшее ниоткуда и ушедшее в никуда.

День сменялся ночью, а ночь новым днем, и Айяла с удивлением отмечала, что все больше втягивается в эту странную, так непохожую на прежнюю жизнь. Она уже не боялась вожаков и подходила к гнезду почти вплотную, правда, никакими силами ее не удалось бы заманить внутрь этого странного, ни на что не похожего сооружения. Ее уже не путали крики ночных птиц, и она спала почти безмятежно, прижав к себе покрепче маленькие тела Волка и Хора. Их присутствие успокаивало ее. Эти два ребенка были частью Южного леса, в котором для них не было тайн. К удивлению Айялы, именно Волк и Тор верховодили в стаде, и даже Ух, большой и грозный самец, повиновался им беспрекословно. Дети разговаривали мало, в основном ограничивались криками и жестами, но очень хорошо понимали друг друга. Казалось, что между ними и окружающим миром существует таинственная связь, недоступная другим смертным. Она учила их петь. Оба охотно подхватывали мелодию, но категорически отказывались учить слова. Айяла промучилась с ними несколько дней и пришла к неутешительному выводу, что слова песен ни о чем не говорят ни Волку, ни Тору. Дети были поразительно невежественны во всем, что касалось жизни людей. Айяла с трудом растолковывала им самые обычные вещи, но через день они все забывали. Новые слова не нужны были им в обиходе и с поразительной легкостью улетучивались из лохматых голов. И все-таки кое-чего она добилась: дети стали говорить больше и чище, правда только с нею, а между собой они по-прежнему общались жестами и короткими междометиями. Иногда ей казалось, что они могут обходится и без этого, читая небогатые мысли друг друга. Весь день дети находились возле гнезда, но к вечеру возвращались в сруб, чтобы подвергнуться не очень желанной процедуре омовения, иначе Айяла ни под каким видом не пускала их на лежанку. Волк и Тор смирились с неизбежным, и она считала это самой большой своей победой.

Айяла проснулась среди ночи от бешеного перестука собственного сердца. Заросший щетиной человек стоял над ней со свечой в руке. Он что-то нечленораздельно мычал, а в его налитых кровью глазах была мука. Айяла закричала от ужаса, Волк и Тор проснулись мгновенно, в руках у них сверкнули ножи, а детские лица изуродовал волчий оскал.

— Крол, — первым узнал старого знакомца Волк и счастливо засмеялся.

Айяла потихоньку приходила в себя, но от этого страх ее не уменьшился.

— Где отец? — спросил Тор.

Крол что-то промычал в ответ и замахал руками. Повинуясь этим нелепым жестам, женщина поднялась с лежанки и направилась к выходу. На спине вороного коня лежал человек, Айяла не видела его лица, но это мог быть только он, Черный колдун, вечный ужас ее ночных кошмаров. Крол осторожно потянул человека с седла, тот глухо застонал, крупная дрожь пробежала по его телу. Немой испуганно покосился на женщину. Тор неожиданно заплакал, Волк ткнул его кулаком в бок. Айяла наконец опомнилась — кем бы ни был этот человек, но сейчас он явно нуждался в ее помощи.

— Осторожно, — прикрикнула она на немого, который с готовностью засопел, подчиняясь ее приказам. С трудом они сняли раненого с седла и затащили в сруб. Руки у Айялы стали липкими от крови, но страха она уже не испытывала.

— Воды, — приказала она Кролу.

Черный колдун, видимо, сбривал бороду, но сейчас она вновь отросла двухнедельной щетиной. Лицо его было опухшим и страшным, даже более страшным, чем в кошмарных снах, но это было лицо не чудовища, а человека, притом человека страдающего. Айяла взяла из рук Волка нож и принялась срезать с раненого одежду. То, что она увидела, ужаснуло ее — это было месиво из запекшейся крови, гниющего мяса и грязи. Кто-то, видимо, уже оказывал раненому первую помощь, но это было давно. Неумело наложенные швы разошлись, открывая страшные раны. Странно, что этот человек еще дышал. Воздух со страшным хрипом вырывался из его изуродованной груди. Волк и Тор, испуганные и притихшие, крутились рядом, не столько помогая, сколько мешая. Айяла жестом отправила их на лежанку. К ее удивлению, дети подчинились сразу, молчаливо признавая ее право распоряжаться всем в эту минуту. Айяла осторожно обтерла мокрой тряпкой тело раненого. Черный колдун не был стар, и это обстоятельство немного смутило женщину. Но, в конце концов, время было не самым подходящим, чтобы разыгрывать из себя скромницу. Помочь раненому в этом глухом краю могла только дочь посвященного Вара, для которой не было тайн в лечении человеческих недугов.

Крол оказался хорошим помощником, и Айяла, хоть и не без труда, справилась с нелегкой задачей. У нее не было уверенности, что Черный колдун выживет, слишком много крови он потерял, но она сделала для его исцеления все, что могла.

Айяла устало опустилась на лежанку, Тор и Волк тут же прилипли к ней, положив ей на плечи лохматые головы. Пожалуй, мальчишек следовало бы подстричь, но сейчас ей было не до этого. Айяла с сожалением посмотрела на свою залитую кровью ночную рубашку. Крол, как ни странно, понял ее без слов. Он тихонько удалился из сруба, предоставив женщине возможность привести себя в порядок. Деликатность дикаря приятно удивила молодую женщину. Несмотря на ужасный вид, немой не был бесчувственным чурбаном.

Всю ночь Айяла провела у постели больного, не смыкая глаз, а тот метался в бреду и что-то громко кричал. К утру он затих, и женщине даже на мгновение показалось, что Черный колдун умер, но нет — он дышал, грудь его уже не вздрагивала толчками, а равномерно поднималась и опускалась. Одно обстоятельство удивило женщину: под левым соском раненого расплывался похожий на кровоподтек рисунок странного сооружения, не то замка, не то башни, точно такой же, как у Волка и Тора. Если это не родимое пятно, то что же это такое?

Под утро Крол сменил Айялу. Он успел вздремнуть этой ночью и поэтому выглядел виноватым. Молодая женщина дружески ему улыбнулась и ласково похлопала по плечу. С немым все оказалось гораздо проще, чем ей представлялось, но как будет обстоять дело с его хозяином, когда тот встанет на ноги, если встанет вообще — на этот вопрос у нее не было ответа.

Черный колдун поднялся, к удивлению женщины, уже через три недели. Тяжело опираясь на сделанные Кролом костыли, он сделал несколько неуверенных шагов по срубу и в изнеможении опустился на лавку у стола. Крупные капли пота сбегали по его изуродованному шрамами лицу, но темные глаза блестели холодно и непримиримо. Для Айялы наступили тревожные времена. Пока этот страшный человек лежал на лежанке больной и беспомощный, ее отношение к нему определялось обычным человеческим сочувствием, но сейчас все изменилось — по мере того как силы возвращались к Черному колдуну, в душе женщины росли страх и ненависть. Он снова стал для нее чужим, словно и не было бессонных ночей, проведенных у его постели в отчаянных попытках спасти ускользающую из тела жизнь.

Если Черный колдун и испытывал благодарность к своей спасительнице, то очень умело скрывал свои чувства. Целыми днями он кружил по срубу на неуклюжих костылях, частенько спотыкаясь и падая. Айяла как-то сделала по пытку помочь ему подняться, но, встретив его взгляд, полный ненависти и боли, отшатнулась почти в ужасе. Черный колдун поднимался сам, оскалив белые крупные зубы в волчьей ухмылке. И ни разу она не услышала из его уст ни вскрика, ни стона.

Хуже всего было ночами — боль или заботы мешали ему спать, но он и по ночам не прекращал хождений и бдений у стола. Он сидел, подперев голову руками, без жалости расходуя свечи, и смотрел остановившимися глазами в черную от сажи стену сруба. Какие мысли бродят в этой голове, Айяла не знала, но когда он поворачивал свое изуродованное лицо в сторону лежанки, сердце женщины замирало от страха, и она теснее прижимала к себе спящих детей. Теперь она уже не сомневалась, что перед ней почтенный Ахай, Несокрушимый Меч Храма, прозванный Черным колдуном, но от этого открытия ей не стало легче. Почтенный Ахай обходился уже без костылей. Чуть припадая на левую ногу, он спускался к реке и долго просиживал там, бездумно, как казалось женщине, глядя в воду. Что он искал в этой жизни, почему ушел от людей в глухомань, и что он хотел от несчастной Айялы, безжалостно вырвав ее из привычного мира?

Из последнего, столь неудачно закончившегося похода Черный колдун привез несколько огненных арбалетов и большой боезапас к ним. Сейчас ему пришла в голову мысль научить детей обращаться с этим грозным оружием. Айяла пыталась было возражать, но почтенный Ахай даже не взглянул в ее сторону. Волк и Тор взяли оружие без страха, хотя успеха не добились. Тяжелые арбалеты прыгали в их руках при каждом выстреле, описывая немыслимые кривые. Ахай отобрал у них оружие и протянул молодой женщине — до был первый случай, когда он обратился к ней. Айяла взяла оружие неохотно, но навыками стрельбы овладела неожиданно легко, к большому удовольствию Волка и Тора. Впрочем, кажется, и почтенный Ахай был удовлетворен ее успехами.

— Оставь у себя, — сказал он женщине, когда она попыталась вернуть ему арбалет, — пригодится.

— Не боишься, что убегу? — спросила она с вызовом, впервые осмеливаясь взглянуть в его черные глаза.

— Бежать тебе некуда, — жестко сказал Ахай, — посвященный Вар убит в Хянджу полтора месяца назад, а вся его семья погибла в пламени пожара.

Айяла отшатнулась и медленно стала оседать на землю. Очнулась она на лежанке. Волк и Тор стояли рядом, глядя на женщину испуганными глазами. Черный колдун сидел у стола, нахмурив брови, и изучал зайчик на стене. Лицо его показалось Айяле скучающим и равнодушным. И это равнодушие больно резануло ее по сердцу. Она заплакала навзрыд, уткнув лицо в маленькие ладони. Черный колдун поднялся и вышел из сруба, осторожно прикрыв за собой двери.

Появился он только к вечеру и, к удивлению женщины, не один, а в сопровождении человека в потрепанной одежде, с испуганным бледным лицом. Этот человек был северянином, как сразу определила Айяла, и, судя по тому, что его появление не удивило детей, бывал он в срубе и раньше. Почтенный Ахай называл чужака Слизняком и обращался с ним не слишком любезно. Довольно долго они говорили о чем-то в маленькой каморке Крола, за плотно закрытыми зверями, а при расставании Черный колдун снял с пальца стальной перстень-печатку и протянул его Слизняку:

— Смотри, в случае чего я тебя на дне болота достану. Испуганный незнакомец прижал к впалой груди длинные худые руки:

— Я все сделаю, капитан.

— Крол выведет тебя из Южного леса, а там твоя забота.

Слизняк склонился в низком поклоне и неслышно тенью скользнул за дверь. Черный колдун прошептал что-то Кролу на ухо и поощрительно похлопал по плечу.

— В Хянджу тебе делать нечего, — почтенный Ахай теперь в упор смотрел на Айялу, — но если пожелаешь, то помогу тебе устроиться в Бурге.

— Ты мне уже помог, — бесстрашно отозвалась Айяла. — Ты убил моего мужа Тейта Аграамского, и я тебя ненавижу!

— Ты меня путаешь с вохром, — пожал он пренебрежительно плечами.

— Это ты вел стаю!

— Не надо преувеличивать мои силы, дочь посвященного. Подчинить стаю мне пока не удалось, но когда-нибудь я этого непременно добьюсь.

Он отвернулся от нее, до обидного равнодушный и, только выходя из сруба, бросил через плечо:

— С Бургом решай быстрее, или тебе придется спать ее мной — я ведь тоже не железный.

Из-под нависших надо лбом густых вьющихся волос сверкнули вдруг веселые глаза, а губы расплылись в ослепительной улыбке.

Он снова исчез, и его долгое отсутствие пугало и раздражало ее. Он уезжал, когда хотел, нимало не заботясь о том, чтобы предупредить Айялу о причинах своего долгого отсутствия. Волк и Тор относились к его отлучкам совершенно спокойно, абсолютно уверенные, что им никто и ничто не угрожает в самом центре Южного леса, но Айяла места себе не находила от беспокойства. Чем бы там ни занимался почтенный Ахай во время поездок, ясно было, что дела эти отнюдь небезопасны для его головы. А что будет, если однажды он совсем не вернется — что она будет делать с двумя детьми на руках в чужом мире? Может, ей действительно уехать в Лэнд? А дети? Ведь они совсем одичают в лесу. Да и что ее ждет в чужой стране, кроме обид и унижений, а может быть, и мести Храма за несуществующую вину отца. Руки у посвященного Халукара длинные, - если понадобится, они дотянутся и до Бурга. Выходит, остаться и стать наложницей Черного колдуна? Ее даже в краску бросило от этой мысли. Почтенный Ахай слишком уж недвусмысленно заявил о своих притязаниях на ее тело. А как же Тейт? Тейт умер, и его смерть на совести этого человека, чтобы он ни говорил в свое оправдание. Она не верит ему. А может быть, и верит, но не хочет себе в этом признаваться, хватаясь за последнюю тонкую преграду, отделяющую ее от ложа Черного колдуна. Когда-то ей нравился почтенный Ахай, в том далеком и почти уже нереальном мире. И даже слухи о его жестокости не только пугали, но и волновали ее. А потом он исчез, и появился благородный Тейт, с ласковым взглядом голубых глаз. Как они непохожи, эти два человека. Почтенный Ахай тоже улыбнулся, когда уходил, но разве так улыбаются женщине, которую любят. К сожалению, спросить совета Айяле не у кого, а самой решать и страшно, и неловко.

Глава 12 СИГРИД

Сигрид была раздражена — долгое путешествие утомило ее больше, чем она предполагала, отправляясь в дорогу. Отцовский замок, столь желанный в Бурге, показался ей угрюмым и негостеприимным — настоящее разбойничье гнездо. Все мрачные воспоминания, терзавшие ее долгие годы и, казалось бы, ушедшие навсегда, прихлынули с новой силой. Бедный отец, его убили здесь, в этих стенах. Она никогда не забывала об этом. Но там, в Бурге, среди сплетничавших за ее спиной придворных, среди кривых улыбок неискренних друзей, это казалось не таким уж важным. Уехать — было единственным ее желанием. Бросить погрязшего в разврате мужа, выказать презрение стерве, которая тайком пробралась на чужое семейное ложе и разрушила чужую любовь.

Гарольд не возражал против ее поездки в родные места, хотя и пытался предостеречь. Но делал он это до того неискренне, что Сигрид даже сейчас сжимала в ярости кулаки, вспоминая кривую улыбочку на его красивом лице. Недаром говорили, что его отцом был меченый — яблоко от яблони недалеко падает.

Сигрид критически оглядела себя в арузбальском зеркале, подаренном когда-то отцу любезным Рекином Лаудсвильским, и победно тряхнула густыми волосами. Если ее недолгое счастье с Гарольдом и закончилось, то жизнь еще продолжается, и негоже дочери Бьерна Брандомского, известного всему Лэнду жадностью к радостям бытия и чужому добру, впадать в уныние. Усталость пройдет, а молодость и красота останутся.

Хокан Гутормский, комендант Ожского замка, устроил пышную встречу королеве. Приграничные владетели на всем пути следования выражали ей почтение и восхищение. Разумеется, льстили, но вряд ли эта лесть была такой уж неискренней. Сигрид, разглядывая себя в зеркале, не нашла изъяна, за который следовало бы покритиковать лицо или тело. Благородный Хокан Гутормский не остался, кажется, равнодушным к ее красоте, во всяком случае, был любезен сверх меры. Хокан молод и недурен собой — почему королева Сигрид должна быть глупее короля Гарольда? Ожский замок — не королевский дворец, слухи из этих мест будут долго тянуться до Бурга, а когда дотянутся, то, к огорчению придворных сплетников, потеряют свою остроту.

Пожалуй, стоит пригласить сегодня вечером к столу благородного Хокана. Не скучать же бедной королеве в одиночестве, как это, увы, не раз выпадало на ее долю в развеселом Бурге. Сигрид застыла в раздумье перед платяным шкафом все той же азрубальской работы, служанки затихли, понимая ответственность переживаемого момента. Догадываются ли они о ее мыслях? Наверное, догадываются — в королевском дворце простушки не задерживаются.

— Там женщины во дворе, — робко напомнила Марта. — Просят твоего участия, государыня.

Сигрид поморщилась — от просителей теперь отбоя не будет. Но как ни крути она владелица Ожского замка и прилегающих земель, поэтому, хочешь или не хочешь, придется вникать во все здешние дела. Кстати, чем не повод для вечернего разговора с благородным Хоканом. С этого можно начать, а уж чем разговор закончится — одному Богу известно.

— Зови, — приказала Сигрид.

Вид опрятно одетых женщин порадовал королеву. Правда, запах скотного двора, от которого она уже успела отвыкнуть в Бурге, заставил ее сморщить носик. Придется терпеть, ничего не поделаешь — жизнь в Приграничье имеет свои неудобства. Женщины испуганно жались у дверей. Молодые и, кажется, сытые. Гутормский, выходит, не обманул — голода в эту зиму на ее землях не было. Чем же они тогда недовольны и почему ударились в плач, не сумев даже толком объяснить государыне причину своего горя?

— В чем дело, Марта? Какие дети?

— Владетель Гутормский по приказу короля Гарольда забрал у них сыновей. Они просят твоего заступничества, государыня.

Слова Марты и плач крестьянок неприятно поразили Сигрид. Зачем Гутормскому понадобились дети? Неужели Гарольд занялся работорговлей с заморскими купцами? Конечно, дело прибыльное, но с какой стати он столь бесцеремонно хозяйничает на ее землях?

— Я поговорю с владетелем Гутормским, — Сигрид благосклонно махнула рукой в сторону женщин. — Вам вернут наших детей.

Благородный Гутормский был сама любезность и предупредительность — тяжелое кресло в его руках взлетело, как пушинка, что позволило Сигрид присесть к столу, не измяв роскошного платья из дорогой заморской материи. Гутормский слишком уж откровенно смотрел на обнаженные плечи королевы, видимо, был уже в курсе ссоры Сигрид с мужем. Да и чем еще можно объяснить неожиданный приезд королевы в отдаленный приграничный замок, в котором она не появлялась, по меньшей мере, лет семь. Более всего владетелей интересовал вопрос — не отразится ли размолвка между венценосными супругами на столь хорошо складывающихся в последние годы отношениях Приграничья и Нордлэнда? Но Сигрид не настолько глупа, чтобы из-за личных обид затевать смуту в королевстве. Так что приграничные владетели могут спать совершенно спокойно в своих замшелых замках.

Стол был накрыт на двоих. Восковые свечи в массивных суранских подсвечниках создавали обстановку домашнего уюта и даже интимности. Маленький принц Оттар, которого Сигрид привезла с собой, не желая расставаться с ним надолго, спал в своей комнате, окрестные владетели разъехались, и в замке воцарилась, наконец, тишина, о которой она мечтала в беспокойном Бурге. Есть все-таки своя прелесть и в деревенской жизни.

— Я довольна встречей. Благородные владетели был на редкость любезны. Конечно, дорога от Бурга до Ожского замка трудна, но королева не настолько стара, чтобы это надолго выбило ее из колеи.

Сигрид улыбнулась владетелю и поднесла к губам хрустальный кубок, наполненный красным вином. Хокан смутился под ее пристальным взглядом и тяжело вздохнул. Пожалуй, владетель был более робок, чем ей это показалось поначалу. Что ж, время терпит.

— Я собираюсь провести в Ожском замке месяц или два — это зависит от многих причин. О стае ничего не слышно?

— Слава Богу, — Гутормский даже вздрогнул при упоминании о стае, — тревога оказалась ложной. Хотя и нам, и храмовикам пришлось изрядно потрудиться этим летом. Но сейчас уже осень, скоро пойдут дожди, и стаи можно будет не опасаться до следующего лета.

Сигрид задумчиво вздохнула. Гарольд упоминал о Бесе в связи с нынешним набегом стаи, но вскользь, а ей не хотелось расспрашивать, чтобы не бередить старые раны.

— История с благородным Тейтом как-то прояснилась?

— Возможно, Тейту все это померещилось. Когда побываешь в лапах у вохра, то... — Гутормский не стал развивать эту тему, и королева, была ему благодарна за деликатность.

— Значит, я могу спать спокойно? — Сигрид одарила собеседника ласковым взглядом.

Хокан заерзал на месте, но справился со смущением и ответил почти красиво:

— Моя жизнь принадлежит тебе, государыня. А моя верность тверже камня, из которого сложены стены Ожского замка.

При желании эти слова можно было считать объяснением в любви, но им не хватало напора и уверенности. Надо полагать, благородного Хокана не придется тащить в постель силой. Сигрид улыбнулась собственному цинизму. Видимо, заморское вино ударило ей в голову, и тело слишком откровенно запросило запретного плода.

— Что это за разговоры я слышу об отобранных у крестьянок детях?

— Ах, дети. — Владетель рассеянно провел рукой по светлым волосам. — Я выполнял указ короля.

— Что это за указ?

Гутормский оглянулся, но в зале никого не было. Слуги уже давно оставили их наедине друг с другом, шестым чувством уловив, что в их услугах господа в данный момент не нуждаются.

— Эти мальчишки — меченые, — сказал владетель, подавшись вперед и понизив голос почти до шепота.

— Какие еще меченые? — удивилась Сигрид.

— У Башни рождались не только сыновья, но и дочери: мальчишек они оставляли себе, а девчонок отправляли в окрестные деревни. Те в свою очередь рожали сыновей, которые наследовали качества дедов. Так утверждает достойный Кюрджи, жрец Храма, который проводит отбор по приказу короля Гарольда.

Сигрид была поражена:

— Но зачем Гарольду меченые?

— А вохры, государыня. Я потерял в это лето два десятка человек, и не дай Бог никому такой смерти. Совершенно здоровые на первый взгляд люди умирали в страшных мучениях.

— Какой ужас! — покачала головой Сигрид.

— Никто не знает, что из себя по большому счету представляла Башня и кто такие меченые. Кюрджи не уверен, что здесь с самого начала было чисто, а он почти всю свою жизнь прожил в Храме, так что он знает, о чем говорит. Горданцы в прежние времена были способны и не на такие штуки. Может быть, и в Башне были колдуны, умевшие изменять человеческую природу. А может, это Бог сжалился над Лэндом и дал нам щит от стаи.

— Опасный щит, — бросила Сигрид.

— Кому как не мне это знать, — криво усмехнулся Хокан. — Моему деду меченые отрубили голову.

Сигрид побледнела и зябко передернула плечами. Гутормский спохватился и рассыпался в извинениях. Меченые — не самая веселая тема для разговора, но как-то так неудачно к слову пришлось.

— Ты напугал меня, благородный Хокан, — слабо улыбнулась Сигрид. — После твоих рассказов страшно будет спать в постели одной.

Сигрид дружески кивнула ошеломленному владетелю и поднялась из-за стола. А Хокан так и продолжал стоять в растерянности. Хокан ждал, что Сигрид обернется или сделает иной знак, подтверждающий благосклонность к собеседнику, но, увы, ничего заслуживающего внимания не произошло. Дверь за королевой Нордлэнда захлопнулась, оставив незадачливого поклонника наедине с собственными лихорадочными мыслями.

Сигрид едва не захохотала, выйдя из зала, — благородный Хокан человек забавный, или он ждал прямого приглашения? Старый слуга освещал Сигрид дорогу, шаркая больными ногами по каменным плитам, а ей в этом шорохе чудились события минувших столетий, которые отметились, надо полагать, не только щербинами на серых стенах, но и голосами под высокими сводами. Во всяком случае, голос отца она слышала вполне отчетливо, и этот голос гремел проклятиями по адресу меченых. А Гарольду вдруг пришла в голову мысль возрождать это неуживчивое племя. Между прочим, мог бы и сам расстараться, а не отбирать детей у несчастных женщин. Кто как ни он у нас в Лэнде последний меченый. Правда, произнеси Сигрид нечто подобное вслух, он бы ей никогда этого не простил.

— Женщины ждут твоего ответа, государыня, — Марта помогла Сигрид снять платье и накинула на плечи халат.

Сигрид поморщилась. Объяснение предстояло не из приятных, но лучше уж покончить с этим сразу, чем оставлять на утро.

— Вашим детям ничего не грозит, — она скользнула по лицам крестьянок равнодушным взглядом. — Король Нордлэнда хочет воспитать из них настоящих воинов. И для вас, и для них это большая честь — ваши сыновья не в навозе будут копаться, а служить в дружине короля.

Кажется, она их не убедила. Боже мой, как они упрямы, эти крестьянки, не понимающие, в чем счастье их детей. Ну как можно вопить и плакать только от того, что твой чумазый отпрыск будет вытащен из этой дыры и проведет детство и юность в просвященном Бурге в сытости и довольстве.

— Выпроводи их, Марта. Вызови стражу, наконец. Почему Сигрид Брандомская не может отдохнуть даже в спальне собственного замка?!

Сигрид обхватила голову руками и опустилась на край ложа. Пожалуй, в этот вечер она слишком много выпила вина, а тут еще эта история с детьми. Но что же делать — Приграничье каждое лето приносит стае куда более ощутимые жертвы, кому как ни местным крестьянкам это знать. Правда, им не объяснили причину, но это диктовалось государственными соображениями и нежеланием разглашать тайну раньше времени. Можно себе представить, какой ропот поднимется в Бурге, если владетели узнают, что Гарольд взращивает у себя под боком меченых.

А Хокан все-таки не пришел. Сигрид посмеялась над своими грешными мыслями. Пожалуй, это к лучшему. Она слишком устала за сегодняшний суматошный день и лучше ей провести ночь в одиночестве, предаваясь воспоминаниям. Например, о том, как лежала на этом самом ложе с Бесом. Нахальным и веселым мальчишкой из Ожского бора, в которого тогдашняя Сигрид даже, кажется, влюбилась, но самую малость, потому что все мысли и чувства ее направлены были на Гарольда. А Бес был просто забавным дружком, доставлявшим ей массу хлопот, иногда весьма неприятных. Невозможно было предугадать, что он выкинет в следующий раз, и это придавало их отношениям остроту. У Беса были красивые губы и глубокие, как омут глаза, то задорные, то нежные. Как страшно все тогда закончилось. Она всегда старалась избегать разговоров на эту тему, но чем не менее ужасные подробности событий тех дней доходили и до нее. А Гарольд тогда пощадил Беса, хотя потом очень сожалел об этом. Интересно, что двигало им в ту пору — государственная необходимость или элементарная ревность? Впрочем, он скоро убедился, что ревновал напрасно. Та, первая, ночь была прекрасна. Как хорошо ей было тогда и как плохо сейчас. А Хокан слишком робок для приграничного владетеля и слишком нерешителен для влюбленного. Бес влез бы в окно, а Гарольд...

Сигрид проснулась внезапно, словно кто-то подтолкнул ее. Сердце бешено колотилось в груди, а разомлевшее во сне тело обдавало ледяным холодом. Во дворе замка что-то происходило, оттуда доносился непонятный шум. Но не этот шум разбудил ее: в комнате кто-то был, неясный силуэт мужчины вырисовывался в лунном свете, падавшем из окна.

— Хокан? — подняла голову Сигрид. И тут же пожалела о заданном вопросе — человек был слишком высок для владетеля Гутормского. Незнакомец подошел к столику и зажег свечу. Сигрид вскрикнула от испуга. Этого человека она никогда не видела раньше, а его иссеченное шрамами лицо вызывало в ней ужас и отвращение.

— Хокан не придет, Сигрид, — прозвучал насмешливый голос. Это был полузабытый, но удивительно знакомый голос, который, однако, не приглушил страх в сердце женщины.

— Неужели это ты, Бес?

Он засмеялся, но не слишком весело и присел без приглашения на край ложа.

— Это я, Сигрид, и, как видишь, опять не снял сапоги. Он зажег еще одну свечу и поставил ее на столик у изголовья. Теперь она смогла, наконец, разглядеть его лицо. Да, это был Бес, но, боже мой, как он изменился. Он улыбался, но это была совсем другая улыбка, чужая и злобная. Этот человек был непонятен ей, а потому опасен. От прежнего Беса в нем почти ничего не осталось.

— Если мне не изменяет память, то мужа благородной Сигрид зовут Гарольдом, а вовсе не Хоканом?

Королева не узнавала его глаза, они оставались ледяными, даже когда меченый улыбался. Словно из человека вдруг взяли и вынули душу, оставив только оболочку, не обладающую нормальными человеческими чувствами.

— Что тебе нужно?

Со двора донесся полный ужаса и боли крик. Сигрид мгновенно села, подрагивая от испуга. Теперь она оказалась с ним лицом к лицу и даже ощутила губами его дыхание, и от этого ей стало только хуже. Он уже не улыбался, нельзя же называть улыбкой оскал взбесившегося пса, готового вцепиться в вас в любую секунду.

— Это Хокан, — ответил он на ее молчаливый вопрос — Я же сказал тебе, что он не придет никогда.

— Зверь, — бросила она ему в лицо и попыталась подняться.

Одним движением руки он швырнул ее обратно в постель:

— Пожалуй, в этот раз мне придется снять сапоги, раз уж я не позволил сделать это Хокану.

Она отбивалась молча, но он был силен, невероятно силен для нормального мужчины. Он просто сломал ее выгнувшееся дугой тело и придавил, словно припечатал к ложу. Сигрид не сдавалась до самого конца, а потом вдруг обмякла и задышала тяжело и прерывисто. Он вовремя заметил ее метнувшуюся к изголовью руку и перехватил, сжав твердыми, как железо, пальцами. Кинжал со звоном покатился по полу.

— Ты ждала Хокана, а пришел Бес... Все справедливо, Сигрид.

— Меченый-насильник рассуждает о справедливости, — она посмотрела на него с отвращением.

— И меченые меняются, благородная Сигрид, — усмехнулся Бес, — мой дед, капитан Башни Туз, снял кожу с тогдашнего владетеля Гутормского, а я нынешнего всего лишь повесил. Я забираю твоего сына, он меченый, а потому принадлежит Башне, как и те пятьдесят мальчиков, которых ты приготовила для продажи.

— Нет. — Она прыгнула на него прямо с постели, целясь пальцами в пустые провалы его черных глаз. В этот раз он ни оттолкнул ее, а ударил — ударил сильно и расчетливо. Сигрид отлетела в сторону и потеряла сознание. Когда она очнулась, меченого уже не было в комнате. А со двора в распахнутое окно доносился знакомый детский плач. Она рванулась к окну и крикнула в ужасе:

— Бес, будь ты проклят!

Ответом ей был издевательский смех да дробный топот копыт по металлическим пластинам подъемного моста.

Часть вторая МСТИТЕЛЬ

Глава 1 ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ

Фрэй Ульвинский с тревогой оглядел свой большой обоз. Этот переход считался самым опасным на длинном пути от Хянджу до столицы Нордлэнда Бурга. Именно здесь, в нескольких верстах от крепости храмовиков, погиб друг его молодости Тейт Аграамский. И не он один, к несчастью. Путь из Храма в Лэнд никогда не был безопасным, а уж о последних годах и говорить нечего. И добро бы только стая, к ней можно было приспособиться (обычно активная летом и ранней осенью, к зиме стая рассыпалась на мелкие осколки, а вохры и вовсе куда-то пропадали, словно растворялись в промозглых осенних туманах), но в последние годы обозы стали пропадать и зимой. Власть Храма все слабела и слабела, целые провинции грозили отколоться от когда-то единого целого, и с этим ничего нельзя было поделать. Что-то сломалось в отлаженном за века организме, и ни усилия посвященного Чирса, ни помощь короля Гарольда уже не могли остановить распад. Первыми почувствовали слабость Храма степняки хана Азарга и не замедлили воспользоваться этой слабостью, объявив о своей независимости. Варвары бесчинствовали на восточной границе, и даже победы, одержанные Ульфом Хаарским, не могли остановить неудержимо накатывающегося на Храм вала. Даже мирные суранцы в последнее время стали поднимать голову и огрызаться в сторону жрецов. Пришлось потрясти несколько городов, чтобы остановить распространение заразы.

Фрэй Ульвинский изрядно погрел руки на карательных походах. Надо отдать должное посвященным, их можно упрекать в чем угодно, но только не в скупости. Тринадцать лет, проведенных в степях Сурана, сделали благородного Фрэя богатым человеком. И сейчас он с улыбкой вспоминал свой нищий приграничный замок. Тех ценностей, что он везет с собой, хватит с лихвой, чтобы построить несколько таких курятников. А это ведь едва ли десятая часть нажитого им в последние годы состояния. Одно досадно: товары, производимые в его хянджских и азрубальских мастерских, гнили на складах, в то время как спрос на них в портовых городах Остлэнда и Вестлэнда был необычайно высок. За морские купцы на плату не скупились, а главное, их с каждым годом становилось все больше и больше. Но попробуйте доставить товар в Лэнд, когда от степных и лесных разбойников нет покоя. Владетель Ульвинский отправился в Лэнд не только за наживой. Нужно было что-то решать со стаей, иначе на торговле придется поставить жирный крест. Посвященный Чирс понимал это лучше, чем кто бы то ни было — бойкая торговля всегда будет помехой внутренней смуте. Суранские торговцы заинтересованы в торговле с Лэндом, и если наместнику Великого удастся обезопасить торговые пути, то позиции Храма упрочатся. Посвященный Чирс ловкий политик, отлично понимающий, что далеко не все проблемы в государстве можно решить грубой силой.

Группа расторопных хянджских купцов с помощью наемников ярла Хаарского добралась до таинственной страны Хун, и привезенные ими товары вызвали настоящий переполох в суранских городах. Благородный Фрэй в том походе не участвовал, но видел товары и слышал рассказы о таинственной стране из уст Ульфа. И хотя Хаарскому удалось побывать только в приграничном городе, его наблюдения вселяли большие надежды. Король Гарольд должен, наконец, осознать всю серьезность возникшей ситуации и вывести своих гвардейцев в Южный лес. Эти ребята славно поработали в Лэнде, укрощая строптивых владетелей, но, видимо, пришла им пора заняться более серьезным делом. К тому же нордлэндский король лично заинтересован в этом походе, его сын Оттар пропал много лет тому назад, и если мальчик жив, то следы его наверняка обнаружатся в тех загадочных местах. Слухи о постигшем короля и королеву несчастье доходили до Хянджу — пятьдесят человек охраны вместе с владетелем Гутормским были убиты, а проклятый колдун словно растворился в воздухе. Ульвинский до боли сжал кулаки — как глупо храмовики его тогда упустили! У посвященного Халукара едва глаза не вылезли из орбит, когда он увидел пустую яму у стен Чистилища. Была надежда, что почтенный Ахай сдохнет от ран, но он выжил, увы. И у Храма, и у Лэнда забот в связи с этим явно прибавилось. Фрэй не сомневался, что исчезновение обозов — дело рук Черного колдуна. Купцы бледнели при одном упоминании его имени. Ходили упорные слухи, что некоторые суранские города заключили с Черным колдуном договор и платили ему изрядные суммы за возможность торговать с Лэндом. Ульвинский этим слухам верил и суранцев не осуждал. Слухи о смерти почтенного Ахая неоднократно возникали то здесь, то там, но все они, к сожалению, опровергались довольно быстро. Черный колдун на месте не сидел и наносил то Храму, то Лэнду чувствительные удары.

Этот лесок впереди выглядит уж очень подозрительно. Ульвинский придержал коня и окинул взглядом своих людей. Сотня дружинников — сила немалая, да плюс еще три кукловода с пешками, посланные посвященным Халукаром в приграничную крепость. В случае необходимости сборный отряд вполне способен дать отпор и степнякам и стае. Тем не менее, предосторожность не помешает. Гейтер человек опытный, и от его зорких глаз не ускользнет ни одна подозрительная деталь. Фрэй махнул рукой — шестеро всадников оторвались от обоза и поскакали к лесу. Береженого Бог бережет.

Обоз остановился. Ульвинский достал из седельной сумки флягу с вином и основательно приложился. Что ни говори, а поход пока складывался удачно, хотя многие отговаривали его от этого опасного шага, даже жена сомневалась. Пожалуй, он был прав, захватив с собой и ее, и обеих своих дочерей. Негоже разбавлять древнюю кровь Ульвинских кровью суранских плебеев. А в Лэнде от женихов отбоя не будет. Да и сколько можно праздновать труса. Золото любит отважных, робким оно в руки не дается. Кому как не Фрэю Ульвинскому это знать: пока владетели Лэнда спивались в своих замках, он прошел почти полмира, не выпуская из рук порыжевшего от крови меча.

Гейтер появился на краю леса и призывно помахал рукой. Фрэй вздохнул с облегчением — еще одно препятствие будет благополучно преодолено. И вновь заскрипели телеги, закричали возницы — обоз, неспешно набирая ход, двинулся в путь. Сегодня вечером все тревоги будут уже позади, и они заночуют за крепкими стенами крепости храмовиков, а там и до родного замка рукой подать.

Лесная дорога, наезженная за последние годы сотнями повозок, рассекала лесок почти на две равные части, что делало его на первый взгляд совершенно безопасным.

— Все тихо, — подскакавший Гейтер обнажил в улыбке белые зубы. — Тут лесом и двух верст не будет, а там, дальше, ровная как стол, степь и крепость храмовиков на горизонте.

Фрэй хлестнул коня плетью и поскакал в голову обоза. Ему не терпелось собственными глазами увидеть долгожданную крепость. Обоз вдруг остановился. Гейтер растерянно покачал головой:

— Этого бревна здесь не было.

Поваленное дерево не представляло собой непреодолимого препятствия, но кто-то же, черт возьми, положил его поперек дороги. Не мог же Гейтер его не заметить! Благородный Фрэй оторопело наблюдал, как с бревна поднялся человек и направился к обозу. Ничего угрожающего в его поведении не было, он на ходу жевал ломоть хлеба и ослепительно улыбался Ульвинскому, словно встретил вдруг на пустынной дороге лучшего друга.

— Это еще кто такой? — Фрэй повернулся к Гейтеру, но тот в ответ только руками развел.

Мальчишка, а незнакомцу едва ли стукнуло больше шестнадцати лет, был нордлэндцем. На это указывали и светлые, скорее даже белые волосы и зеленые, задорно блестевшие глаза. Он остановился в трех шагах от владетеля и продолжал, как ни в чем не бывало жевать хлеб. Облачен мальчишка был в суконную куртку ядовито-зеленого цвета и высокие кожаные сапоги для верховой езды. Если не считать узкого кинжала у пояса, то оружия при нем не было. Кого-то он напомнил Фрэю — было в его лице и повадках что-то до боли знакомое, почти родное.

— Ты кто такой? — Вопрос прозвучал грубо, но Ульвинскому было не до обмена любезностями на глухой лесной дороге. Мальчишка, наконец, перестал жевать хлеб и, сунув два пальца в рот, пронзительно свистнул. И сразу же в ответ на его свист из-за деревьев ударили огненные арбалеты. Конь под владетелем встал на дыбы и рухнул на дорогу. Оглушенный ударом Фрэй не сразу понял, что выронил автомат, подаренный посвященным Чирсом, и именно из этой чертовой игрушки целится в него расторопный мальчишка. Судя по тому, как умело зеленоглазый разбойник управлялся со священным оружием Храма, оно не было для него в диковинку. Сверху, с нависающих над дорогой ветвей, стали прыгать одетые в зеленые кафтаны молодчики. Ошалевшие от неожиданности дружинники Ульвинского почти не оказывали сопротивления и мешками падали под ноги своих коней. Не прошло и пяти минут, как все было кончено — уцелевшие дружинники были согнаны в кучу у поваленного дерева, а в седлах их коней уверенно утвердились лесные разбойники. Благородный Фрэй не менее своих людей был ошеломлен внезапным нападением, он даже не сделал попытки к сопротивлению. Пленивший его белобрысый мальчишка хоть и продолжал приветливо улыбаться, но, если судить по прищуренным глазам, в любую минуту готов был нажать на спусковой крючок автомата.

Нападение не было случайным. Кто-то тщательно подготовил ловушку для благородного Фрэя. Но как же Гейтер умудрился их прозевать! Ульвинский покосился на распластанного на земле дружинника и покачал головой. Мальчишка перехватил его взгляд и восхищенно присвистнул:

— Хороший удар у Волка.

Фрэй промычал в ответ что-то нечленораздельное. Мечи за плечами нападавших яснее ясного указывали на то, что перед ним меченые. Но, черт возьми, не с того же света они появились, чтобы ободрать как липку благородного Ульвинского. Неужели это Гарольд решил таким странным способом свести счеты с вассалом и старым приятелем? Конечно, нордлэндский король в борьбе со своевольными владетелями в средствах не стеснялся, но при чем здесь Фрэй, более десятка лет не бывавший в родных краях? И потом, вряд ли Гарольд стал бы давать своим людям ненавистные ему имена меченых.

Ульвинский покосился на молодчика, которого его улыбчивый сосед назвал Волком. Конечно, среди меченых темноволосые не были редкостью, но этот рослый, с носом, похожим на клюв ночной птицы человек был вылитым горданцем. Если бы Фрэй встретил его в стенах Чистилища, то не удивился бы, но здесь все-таки лесная дорога, а не гвардейская казарма. Разбойников было человек сорок, не больше. Черт знает что! Достойный Санлукар, видимо, со всем обленился, если позволяет горстке молодчиков орудовать почти у стен крепости. Халукар сумеет оценить усилия нерадивого жреца, если слухи о происшедшем дойдут до его ушей.

— Я хотел бы поговорить с предводителем, — сказал Фрэй мальчишке.

— Капитан скоро будет.

Значит, все-таки меченые. Но откуда они взялись в этих забытых Богом местах? Не иначе как из Южного леса. Ульвинский похолодел от этой простой мысли. Похоже, он действительно попал в засаду Черного колдуна. А этот белоголовый,мальчишка наверняка принц Оттар. Именно Сигрид Брандомскую он напомнил Фрэю в первую минуту встречи.

— Рад видеть благородного Ульвинского у себя в гостях, — услышал он вдруг насмешливый голос и даже не удивился.

— Где моя семья? — Владетель поднял глаза на изуродованное лицо Черного колдуна.

— С твоей семьей все в порядке, владетель, — спокойно отолгался Бес — Пока в порядке.

— Собираешься торговаться, почтенный Ахай? — Ульвинский собрал в кулак все свое мужество.

— С тобой да. Тебя ведь не было в Ожском бору в тот день.

— Это всего лишь случайность.

— По крайней мере честно, — холодно сверкнул глазами Бес — Я тоже буду с тобой честен, владетель. Мне нужна Крепость Санлукара, и я ее возьму с твоей помощью.

— Нет.

— Не торопись, владетель. От твоего ответа зависит только твоя жизнь. — Бес кивнул головой на трех испуганных женщин, стоявших поодаль.

— Ты отдашь их своим молодцам? Бес отрицательно покачал головой:

— Это слишком завидная судьба для твоих красавиц Фрэй. Я отдам их червям.

Ульвинского передернуло — толпа заросших щетиной пешек стояла в стороне от меченых, и их пустые глаза не выражали ничего. Почтенный Ахай, судя по всему, набрал их в городах Сурана. Храм больше не мог поставлять новых кукловодов, и осиротевшие пешки разбрелись по стране. Они не были приспособлены для работы и бродили между дворов в поисках пищи. Кое-кто им сочувствовал и подкармливал, но иной судьбы, как сдохнуть в канаве, у них не было. Этих подобрал Черный колдун, а значит, им повезло — они обрели кукловода. Полсотни червей на трех беззащитных женщин. Как-то раз Фрэй видел в Хянда нечто подобное, тогда его едва не вырвало от отвращения.

— Я подумаю, — глухо сказал Ульвинский.

Бес кивнул и, не оглядываясь на раздавленного несчастьем владетеля, направился к черному коню. В его походке и жестах была полная уверенность в своем праве распоряжаться жизнями и судьбами людей, и не нашлось в округе человека, который бы осмелился ему возразить.

Глава 2 КРЕПОСТЬ

Достойный Санлукар пребывал в растревоженном ее стоянии духа — вести от лазутчиков поступали противоречивые. Вокруг крепости коршуном кружил Черный колдун, рвавший добычу из рук нерасторопной охраны. Посвященный Халукар присылал один за другим грозные указы, требуя обеспечить безопасность караванных путей, как будто сам Санлукар не понимал важности возложенной на него задачи. Счастье еще, что не все послания посвященных доходили до адресата, иные исчезали вместе с гонцами на долгом и трудном пути от Хянджу до Приграничья. Санлукар действовал решительно: выжег ближайшие леса, чем вызвал недовольство духов, повесил нескольких подозрительных личностей, болтавшихся в округе, но ровным счетом ничего не достиг. Со стаей бороться было практически невозможно. Она бесчинствовала на караванных дорогах и все чаще обрушивалась на земли не только Лэнда, но и Храма, сметая все на своем пути. Санлукар посылал отчаянные письма королю Гарольду, но получал в ответ только заверения в дружбе и нерушимости вечного союза. По словам владетеля Ингольфа Заадамского, возглавившего после смерти Хокана Гутормского оборону Приграничья, королю Гарольду сейчас было не до стаи. Он прилагал огромные усилия, чтобы разрушить власть замков и укрепить свою власть в землях Нордлэнда и Приграничья. Владетели сопротивлялись, то глухо, то открыто, отстаивая былые вольности. Борьба разгоралась, и стая в этой ситуации была союзницей Гарольда, она ослабляла силы владетелей Приграничья, а простой народ все больше склонялся к мысли, что только королевская власть способна оградить их от бед. Ингольф Заадамский пока сохранял верность королю и крепко держал в руках его замки на границе. Местные владетели обвиняли его в предательстве и утверждали, что последние прорывы стаи связаны вовсе не с происками мифического Черного колдуна, а с тем, что Заадамский, выполняя волю короля, практически открыл границу настежь. Достойный Санлукар находил эти подозрения не беспочвенными. Ингольф Заадамский вел себя иногда странно, чтобы не сказать подло. Он, по сути, переложил все работы по охране караванных путей на коменданта крепости Храма.

Видимо, посвященные не до конца понимали остроту создавшейся в Лэнде и на его границах ситуации. Оставшись один на один со стаей, храмовики Санлукара несли ощутимые потери. Закончилось все тем, что комендант вообще отказался от активных действий летом и плотно сел за надежными стенами крепости. В последние годы Санлукар потерял в стычках со стаей и обнаглевшими кочевниками до половины гарнизона и теперь не был уверен, что способен удержать крепость в случае серьезного штурма. К счастью, степняки еще не настолько сильны, чтобы решиться на отчаянное предприятие, а нордлэндцы клянутся в вечной дружбе, но кто знает, что будет через год-два. Храм слабеет день ото дня, теперь только слепой этого не видит, а охотников до чужого добра было немало во все времена. Санлукар посылал в Хянджу отчаянные письма с просьбой о помощи, но все как в глухую стену. В ответ только разносы и угрозы посвященных Халукара и Магасара. Было отчего прийти в отчаяние достойному жрецу Храма.

В последнем письме посвященного Магасара сообщалось о скором приезде в Лэнд благородного владетеля Ульвинского. С его появлением достойный Санлукар связывал все свои надежды. Если владетелю не удастся уговорить Гарольда возглавить поход в Южный лес, то, во всяком случае, он даст справедливую оценку возникшей ситуации и избавит Санлукара от бесчисленных обвинений в бездействии.

Весть о том, что к стенам крепости приближается долгожданный обоз, обрадовала и Санлукара, и его верного помощника достойного Хоремона. Жрецы прервали ужин и поспешили на стены, чтобы лично убедиться в правдивости доклада. Фрэй Ульвинский, если это был он, позаботился о том, чтобы сделать свое путешествие как можно более безопасным. Охрана обоза насчитывала не менее сотни всадников. Богатый владетель мог себе это позволить, многочисленным торговцам приходилось куда труднее.

Ульвинский первым подскакал ко рву, окружавшему крепость, в руках он держал зажженный факел, хотя в этом пока не было необходимости. Света было достаточно, чтобы даже на таком расстоянии достойный Санлукар узнал во всаднике благородного Фрэя. Комендант громким голосом отдал команду и, сопровождаемый достойным Хоремоном, спустился вниз, чтобы встретить гостя у ворот. Ульвинский, однако, не спешил в крепость — сначала по подъемному мосту прогрохотали телеги, их было не менее тридцати, груженных под завязку товарами на продажу и добром самого владетеля. Телеги раскатились по двору, перекрывая проходы и мешая передвижению. Хоремон попробовал протестовать, но Санлукар только рукой махнул. Все утрясется со временем. Возницы устали, натерпелись страха за длинную дорогу, и глупо с них сейчас требовать соблюдения порядка.

Благородный Фрэй уже вступил в ворота крепости, и достойный Санлукар поспешил ему навстречу с широкой улыбкой на устах. Владетель был бледен и выглядел смертельно усталым. Впрочем, чего еще можно ждать от человека, проделавшего столь трудный путь. И все-таки он нашел в себе силы, чтобы тепло поприветствовать коменданта:

— Рад видеть тебя в добром здравии, достойный.

— Хвала Великому, — весело отозвался жрец. — Пусть отдых твой будет столь же покойным, как было удачно твое путешествие, благородный Фрэй.

Что-то похожее на гримасу боли исказило лицо Ульвинского, но это продолжалось всего лишь мгновение:

— Позволь представить тебе моего друга, достойного жреца Атталида. Он послан посвященными для переговоров с королем Нордлэнда.

Спутник Ульвинского, молодой горданец с надменно-красивым лицом, едва заметно кивнул головой.

— Рад приветствовать достойного жреца в стенах крепости. — Санлукар сдержанно поклонился.

— Посвященный Чирс будет говорить с тобой моими устами, достойный, и, боюсь, его слова не покажутся тебе медом, — процедил сквозь зубы молодой Атталид.

Посвященные верны себе — прислали в крепость молокососа, чтобы учить уму-разуму поседевшего в битвах старого воина. С горданцев взять нечего, но посвященный Санлукар, да продлятся дни его вечно, мог бы вести себя и поумнее.

— Речь посвященного Чирса, наместника Великого, как бы горька она ни была, всегда будет бальзамом для нас, слабых духом. — Санлукар сломался в глубоком поклоне. Стоящий рядом Хоремон последовал его примеру. После чего все некоторое время хранили благоговейное молчание, мысленно взывая к Великому о даровании многих лет жизни посвященному Чирсу.

— Прошу тебя, благородный владетель, и тебя, достойный Атталид, разделить с нами скромный ужин.

Ульвинский согласился неохотно. Молодой горданец, который выглядел значительно свежее спутника, высокомерно кивнул красивой головой. Вино, однако, благотворно подействовало на Атталида: после нескольких кубков язык его развязался, а черноволосая голова уже не взлетала вверх горделивой птицей. Пара месяцев на границе, встреча со стаей, и вся спесь слезет с него, как шелуха с печеной картошки.

— Какие вести приходят из Бурга? — владетель Ульвинский первым приступил к серьезному разговору.

Достойный Санлукар говорил долго и обстоятельно. Гости слушали его с большим вниманием. Ульвинский то и дело крякал с досады, а с губ горданца не сходила презрительная усмешка — варвары, что с них взять. Однако рассказ о Черном колдуне его заинтересовал:

— Я слышал, что почтенный Ахай водил за собой до полусотни пешек?

— Это правда, — кивнул головой Санлукар. — Я имел несчастье принимать его однажды в стенах крепости. В то время он служил Храму.

— А сколько кукловодов привел нам ты, достойный Атталид? — спросил Хоремон. — Я видел пешек во дворе, надо полагать, это и есть обещанная посвященным Халукаром помощь?

— Да. Пять кукловодов и пятьдесят пешек, — пренебрежительно махнул рукой Атталид, — но кукловоды всего лишь суранцы.

Хоремон побагровел от обиды.

— Я думаю, нам следует пригласить кукловодов к столу, — проговорил он срывающимся голосом, — негоже Мечам Храма ужинать со слугами.

— Мы здесь только гости, — пожал плечами горданец. Хоремон поднялся и поспешно покинул зал. Атталид презрительно улыбался ему вслед, потягивая запрещенное Великим вино, впрочем, на подобные нарушения в Храме в последнее время смотрели сквозь пальцы.

Со двора донесся шум и даже, кажется, звон мечей. Санлукар насторожился и вопросительно посмотрел на горданца:

— Надеюсь, наши люди не передерутся между собой?

— Пешки у нас смирные, — усмехнулся Атталид, — а люди владетеля Фрэя слишком устали. Разве что кому-нибудь приглянулась одна из твоих служанок, достойный Санлукар, и это вокруг ее юбки поднялся такой шум.

Фрэй засмеялся, но смех его показался коменданту неестественным, и он вскинул на владетеля удивленные глаза. Ульвинский побелел и отшатнулся. Теперь у Санлукара уже не было сомнений: во дворе крепости действительно что-то происходило, крики слышались уже под самыми окнами.

— Видимо, смазливых служанок на всех не хватило, — горданец вдруг обнажил кинжал и приставил его к горлу Санлукара, — твой недосмотр, жрец.

— Что все это значит? — Старый комендант скосил глаза на владетеля.

Фрэй не спеша осушил наполненный до краев кубок. Глаза его смотрели мимо вопрошающего жреца, словно пытались прочесть ответ на противоположной стене зала.

— Мы проиграли, Санлукар, и надо платить, — сказал он наконец глухо.

— Предатель!

Горданец Атталид холодно улыбнулся Санлукару:

— Скажи своим людям, чтобы бросали оружие.

— В этом уже нет необходимости, — прозвучал от порога спокойный голос.

С первой встречи достойный Санлукар возненавидел этого человека, хотя тогда он был всего лишь наглым мальчишкой. Но у достойного Ахая уже в ту пору были задатки, многое обещающие в будущем. В отличие от посвященных жрецов старый служака не доверял буйному молодцу и оказался прав в своих неутешительных прогнозах. Взгляды старых знакомых скрестились, словно отточенные мечи в смертельном поединке. Это продолжалось долго, целую вечность. Санлукар дышал тяжело, пот градом катился по его посеревшему лицу. Благородный Фрэй отвернулся. Ему не достало сил смотреть, как теряет человеческий облик старый испытанный воин, которого он уважал. Сам Ульвинский испытания не выдержал, сломался сразу, и единственным оправданием ему служило то, что в ту минуту он спасал не столько свою жизнь, сколько жизнь близких людей.

— Нам следует кое-что обсудить, владетель Фрэй. Ульвинский обернулся. Санлукар был уже мертв. Фрэю с большим трудом удалось оторвать глаза от почерневшего лица старого жреца и перевести их на капитана меченых.

— Уберите эту падаль. — Бес брезгливо толкнул ногой обмякшее тело старика. Пешки, повинуясь его взгляду, подхватили мертвого коменданта и волоком потащили по полу. Седая голова Санлукара безжизненно болталась из стороны в сторону.

— Мы решили прервать твое путешествие, благородный владетель. — Бес присел к столу в неостывшее еще кресло достойного Санлукара. — Но твоя старшая дочь поедет в Бург, и не одна.

— Зачем? — встревоженно спросил Фрэй.

— Эвелина Ульвинская и ее жених ярл Хаарский, сын благородного Ульфа, повезут письмо раненного в стычке со степняками Фрэя Ульвинского королю Гарольду. Как, кстати, зовут щенка Ульфа?

— Ивар.

— Достойный жрец Атталид будет сопровождать Ивара и Эвелину. — Бес резко повернулся к молодому горданцу: — Смотри, Волк, короля провести будет труднее, чем дурака Санлукара.

— Рекин Лаудсвильский видел Ивара четыре года тому назад, — предостерег Фрэй.

— Ох уж этот Рекин, — усмехнулся Бес, — не сидится ему на месте. Впрочем, четыре года срок вполне достаточный, чтобы мальчишка подрос и изменился. Позовите Тора.

Владетель Ульвинский едва не вскрикнул от изумления. Ибо вошедший меченый был похож на Ивара, но еще более разительным было его сходство с самим ярлом Хаарским. Рослый и широкоплечий, с густыми светлыми волосами — вылитый Ульф в молодые годы. Вот только глаза у него были другими: веселыми и зелеными, как весенняя молодая трава. Тор вошел не один, следом скользнул уже знакомый Фрэю мальчишка, пленивший его в проклятом лесу.

— Я тоже поеду, капитан?

— Нет, ты останешься здесь, Оттар. — Голос Черного колдуна прозвучал неожиданно мягко. — Каждому свое.

— Не огорчайся, Оттар, — веселый Тор хлопнул белоголового мальчишку по плечу, — одну девчонку мы оставляем для тебя.

Смуглый Волк засмеялся неожиданно громко и заразительно, даже Бес усмехнулся. Оттар же покраснел до корней волос и обиженно надул губы. В эту минуту он удивительно был похож на королеву Сигрид.

— Я поговорю с дочерью, — сказал Фрэй. Он не собирался отговаривать Черного колдуна. Если есть возможность спасти хотя бы Эвелину, то ею надо воспользоваться. Фрэй согласился бы отправить обеих дочерей, но почтенный Ахай слишком умен, чтобы так рисковать — пока дочь здесь, он держит своего пленника за горло железной рукой.

— Что ж, — сказал Бес почти добродушно, — счастливой дороги, женихи.

Молодые люди засмеялись. Фрэю их смех показался зловещим предзнаменованием страшных событий, которые свершатся и против воли Черного колдуна, и против воли короля Гарольда.

Глава 3 БУРГ

Эвелина вздрогнула и поежилась от холода — осень уже вступила в свои права. Холодный ветер проникал в щели дорожной кареты, и даже теплый плащ не спасал девушку. Пожалуй, лучше бы было поехать в седле, как и предлагал ей неотесанный мужлан, пытавшийся играть роль Ивара Хаарского. Боже мой, где он рос, этот человек! Эвелина поморщилась, вспоминая ужин в Ожском замке. Даже простоватый Ингольф Заадамский был ошарашен. И второй но лучше. Горданец! Обоих самозванцев распознали бы после первого же ужина в Хянджу. Конечно, благородного Ингольфа обмануть нетрудно, он совсем одичал на границе, Но Бург, это не Ожский замок. Эвелина не забыла еще блестящего владетеля Рекина Лаудсвильского, который приезжал в Хянджу четыре года назад и много рассказывал о дворе короля Гарольда, о блестящем принце Рагнвальде, о пышных празднествах, об охоте в Расвальгском бору. Как она мечтала увидеть все это своими глазами — ее даже дальняя дорога не пугала. Кто же знал, что все обернется так трагично. Жизнь матери, отца и Астрид зависит теперь от Эвелины, от ее ловкости и изворотливости, от ее способности облагородить двух негодяев, скачущих сейчас во всю прыть впереди кареты.

Эвелина повидала мир. Она видела степняков, суранцев, варваров из самых отдаленных уголков земли, но этих даже сравнить было не с кем. А ведь ни Ивара, ни Атталида нельзя было назвать глупцами, но в их повадках и даже в манере смотреть на людей проскакивало что-то звериное. О диких воплях, которыми они сейчас перекликались, и говорить нечего. В крепости Эвелина видела двух вохров. Рассказы о необыкновенных чудовищах повергали ее в трепет еще в Хянджу, но действительность оказалась ужаснее самых кошмарных снов. Прямо на ее глазах Тор и белоголовый мальчишка Оттар затеяли борьбу с этими монстрами. Потом ей объяснили, что это была лишь шутка. Шутить с вохрами, которые убивают людей одним взглядом! Она до сих пор не понимала, почему осталась жива, хотя ей и стало дурно от запаха монстров. Счастье еще, что вмешался Атталид, прогнал вохров и отругал шутников.

Лже-Ивар на удивление красив в алом плаще. И когда он гордо восседает на гнедом жеребце, никому в голову не придет усомниться в его благородном происхождении. Пока он не раскроет рот и не присядет к столу.

Карета внезапно покачнулась, и Ивар ужом скользнул в открытое окно. Перевернувшись через голову, он, как ни в чем не бывало, уселся напротив девушки. Аришат, служанка Эвелины, испуганно вскрикнула.

— К женщине не входят без стука, — укорила Эвелина незваного гостя.

Лже-Ивар добродушно постучал кулаком по стене кареты. Сидел он боком, словно зверь, готовый к прыжку.

— Нельзя так смотреть на женщину, — Эвелина покраснела и отвернулась.

— А как можно?

Оба спутника Эвелины были прилежными учениками. Их не приходилось подгонять, но, боже мой, сколько же еще предстояло еще им рассказать, показать и объяснить. Иногда у нее просто опускались руки. Началось все с того, что — зеленоглазый лже-Ивар предложил ей переспать с ним в первый же вечер в замке Ож. Эвелина похолодела от страха, ожидая насилия. Они были в комнате с глазу на глаз, причем как парень попал в ее спальню, пленница до сих пор не понимала. Однако добродушный дикарь не собирался прибегать к насилию. Он спокойно сидел развалившись в кресле и, казалось, был абсолютно уверен в ее положительном ответе.

— Тогда я пришлю Волка, — сказал Ивар, огорченный ее отказом.

Протесты девушки по этому поводу привели лже-Ивара в изумление:

— Неужели тебе нравится этот побитый молью Ингольф?

И этот мужлан претендовал на то, чтобы зваться Иваром Хаарским. Конечно, благородный Ивар тоже не сахар, но не до такой же степени дикости. Рассказ Эвелины о сложной процедуре вступления в брак поверг Тора в ужас:

— Зачем столько придумано всего, если оба согласны? Конечно, говорить о таких вещах девушке с молодым человеком, да еще ночью и наедине, не пристало, но, к сожалению, у нее просто не было другого выхода. Получив отказ, лже-Ивар удивился, но смирился с неизбежностью.

— Я бывал в суранских городах, — сказал он, немного подумав, — но там девушки не просили меня вступить в брак — они просили золото.

Кажется, это был намек. Боже, за кого он ее принимает. Эвелина выгнала его тогда из спальни, и он ушел, сбитый с толку и немного обиженный. И вот теперь он снова сидит напротив, и его колени время от времени касаются ее колен. И каждый раз Эвелину обдает жаром. Суранка Аришат загадочно улыбается и прячет глаза, но Эвелине прятаться некуда, и она то и дело натыкается на горячий взгляд зеленых глаз.

Урок длится долго, и у Эвелины начинает кружиться а Аришат спрашивает ее о чём-то по-сурански, но девушка реагирует не сразу и тут же краснеет к удивлению лже-Ивара. С Атталидом ей проще, быть может потому, что он не делал ей пока никаких предложений. Зато с по явлением Атталида начинает волноваться Аришат, и трудно сказать, чего больше в ее бросаемых на горданца взглядах — страха или рабского обожания. В холодных темных глазах Атталида, казалось, навсегда поселилась подозрительность. Он не спускал глаз с Эвелины, но вовсе не потому, что она ему нравилась, просто он ей не доверял и не находил нужным этого скрывать. Атталид напоминал ей большую хищную птицу, готовую в любую минуту обрушиться на несчастную жертву. Даже в седло он не садился, а словно взлетал, широко разметав полы длинного черного плаща. Менее всего его можно было назвать простодушным. И вопросы, которые он задавал, отличались от вопросов зеленоглазого Тора.

Атталид, к удивлению Эвелины, неплохо разбирался в хитросплетениях храмовых интриг, но, судя по разговору, никогда не был в Хянджу. Он методично расспрашивал о диковинах чужого города и задумчиво кивал на ее ответы. У него была поразительная память — меченый цепко схватывал все на лету и не раз потом поражал Эвелину неожиданными замечаниями по поводу рассказов, о которых она и думать забыла. Спорить с ним было трудно, но интересно. Атталид много знал о прошлом и настоящем и Лэнда, и Храма. Он рассказывал о меченых, и его рассказы сильно отличались от тех, что девушка слышала от отца и других владетелей. Слово «меченый» всегда было ругательством в их устах, но этот сидевший перед ней человек явно гордился принадлежностью к проклинаемому всеми племени. Лже-Ивар о меченых рассказывал мало, зато много говорил о красотах Южного леса и часто поминал какую-то Айялу, что почему-то больно задело Эвелину по началу, пока она не поняла, что эта женщина либо была матерью Тора, либо заменяла ее. Рассказы о меченых и Южном лесе помогли девушке лучше понять спутников и заставили о многом призадуматься.

Они проделали длинный путь на удивление быстро, во всяком случае так показалось Эвелине. Проводник, предоставленный Ингольфом Заадамским, уныло махнул рукой на безобразное скопище мрачных зданий и произнес равнодушно:

— Это Бург.

Эвелина была разочарована. Бург оказался меньше ставшего родным Хянджу и гораздо грязнее, зато люди на его улицах вели себя куда более дерзко и развязно. Ивару и Атталиду пришлось изрядно поработать плетьми, прокладывая дорогу сквозь толпы зевак. Ближе к центру город разительно менялся. Мрачные, похожие на крепости дома сменялись более привычными взгляду Эвелины легкими ажурными зданиями. Не приходилось сомневаться, что здесь работали суранские мастера. Городская стража бесцеремонно разворачивала зевак, дерзнувших последовать за каретой, но Ивару и Атталиду никто не задал никаких вопросов.

Новый дворец короля Гарольда понравился Эвелине, ни, кажется, разочаровал ее спутников. Принявший молодых людей Рекин Лаудсвильский охотно подтвердил, что дворец проектировал суранец, вывезенный им с храмовых земель.

— Я бы предпочел более крепкие стены, — не слишком любезно буркнул Ивар.

— Королю Гарольду некого опасаться в своей столице, — любезно улыбнулся гостям Рекин.

Эвелину старый владетель принял на редкость приветливо и очень сокрушался, что раны не позволили благородному Фрэю благополучно завершить путешествие.

— К счастью, крепость нашего дорогого друга Санлукара место надежное, да и до Бурга оттуда не так уж далеко.

Ивар с Атталидом благоразумно помалкивали, предоставив Эвелине вести переговоры. Наверное, она показалась благородному Рекину болтушкой, но нужно же было отвлечь внимание блестящего кавалера от неуклюжих спутников. Страх, что лесные разбойники ляпнут что-то невпопад и разоблачат себя в глазах умного старика, преследовал ее на протяжении всего разговора.

Любезный хозяин пригласил было гостей к столу, но Эвелина так горячо запротестовала, ссылаясь на отсутствие аппетита и у себя, и у молодых людей, что Лаудсвильский только руками развел. От вина гости, впрочем, не отказались и с удовольствием промочили глотки заморским продуктом.

Благородный Рекин не преминул отметить сходство Ивара с дорогим другом ярлом Хаарским. Ивар довольно глуповато, но очень к месту расплылся в улыбке.

— Я помню тебя, владетель, ты был у нас в Хянджу четыре года назад.

Разговор вступил на скользкую почву, и Эвелина поспешила вмешаться:

— Благородный Ульф Хаарский совершил удачный по ход на восток и открыл страну Хун.

— Вот это новость! — Лаудсвильский едва не подпрыгнул в кресле от столь неожиданного известия. — Значит, слухи о богатой стране не были просто слухами?

— Благородный Фрэй знает все подробности похода и даже везет хунские товары в своем обозе, — дополнил Атталид.

Это была замечательная новость. Владетель не усидел на месте и в волнении заходил по комнате. Ульф Хаарский блестяще оправдал возлагавшиеся на него надежды — новая страна, богатейшая земля, оживление торговли, более тесный союз с посвященным Чирсом, словом, огромные перспективы просматривались на горизонте в связи с этим открытием.

— Как скоро поправится благородный Фрэй?

— Владетель Ульвинский пострадал очень серьезно, — поспешил на помощь растерявшейся Эвелине Атталид. — Вряд ли он встанет раньше весны.

Лаудсвильский разочарованно вздохнул: ждать до весны — это слишком долго. Впрочем, никто не помешает ему навестить Ульвинского, как только установится санный путь.

— Достойный Санлукар будет рад твоему приезду, благородный Рекин, — заметил Атталид. — Он считает, что стаю следует потревожить в ее логове уже этой зимой.

Рекин задумался. Пожалуй, Санлукар прав, дальнейшая оттяжка похода нанесет непоправимый ущерб торговле. Суранские купцы повернут обозы к открытой стране, и это будет означать новую изоляцию Лэнда. Пришла пора серьезно поговорить с Гарольдом.

— Посвященный Чирс прислал тебе в дар этот камень, — Атталид протянул на раскрытой ладони крупный, переливающийся всеми цветами радуги кристалл.

Лаудсвильский взял подарок, но смотрел при этом не на камень, а на молодого горданца.

— Ты молод, но твое лицо мне знакомо. Вероятно, я знал твоего отца?

Эвелина побледнела, а горданец вспыхнул:

— Я вырос в доме посвященного Чирса.

Теперь пришла очередь смутиться благородному Рекину. Старый дурак, мог бы и сам догадаться! Конечно, мальчишка похож на Чирса. Наместник Великого, по милой привычке всех горданцев, не делал различий между законными женами и многочисленными служанками.

— Кто может быть лучшим примером для молодого человека, чем посвященный Чирс, да продлятся дни его вечно. — Лаудсвильский далеко не сразу нашел выход из трудного положения.

Кажется, самолюбивый мальчишка успокоился. Ну и слава богу. В планы Лаудсвильского ссора с ним никак не входила. Пожалуй, стоит даже приручить Атталида. Посвященный Чирс неравнодушен к своим отпрыскам, и этого мальчишку он послал сюда не случайно.

— Мой дом — ваш дом, молодые люди, — Рекин широко и радушно махнул рукой. — Думаю, жених и невеста не захотят жить вдали друг от друга?

Эвелина покраснела. От смущения, как решил Рекин. А благородный Ивар расплылся в счастливой улыбке, которая еще больше усилила его сходство с Ульфом Хаарским. Впрочем, ярл Ульф улыбался редко.

Как и ожидал Рекин, король Гарольд выслушал доклад своего первого министра с большим интересом, хотя и казался несколько рассеянным после бурно проведенной ночи. По сведениям Лаудсвильского, очередная пассия короля отличалась вздорным нравом, что, впрочем, Рекина волновало мало. Его больше занимал вопрос, когда же сам Гарольд перебесится.

— Значит, Фрэй сумел сохранить обоз?

— Пострадал только сам владетель, да несколько человек из его дружины были убиты.

Гарольд надолго задумался, сидя в удобном кресле. Рекин продолжал стоять у стола в скорбной позе, пока король наконец не опомнился и не предложил министру сесть.

— Санлукар считает, что пришла пора потревожить стаю в Южном лесу. И лучше всего это сделать зимой. Он рассчитывает на твоих людей, государь.

Гарольд никак не отреагировал на слова министра, и, скорее всего, не случайно. Нынешняя ситуация в Лэнде была сложной, владетели хоть и притихли, но отнюдь не смирились с потерей привилегий.

— В конце концов, Храм имеет некоторые права на меченых, — напомнил Лаудсвильский. — На протяжении этих лет посвященные не скупились. К тому же поход в Южный лес — в наших интересах.

— Я подумаю. — Гарольд решительно поднялся и направился к двери, но у порога задержался: — А что, дочь Фрэя действительно так хороша, как об этом болтают?

Лаудсвильский укоризненно вздохнул. Гарольд не меняется, хотя в его возрасте пора бы уже взяться за ум. Мало ему неприятностей с Сивендом Норангерским, так нет — он собирается поссориться сразу и с Фрэем Ульвинским, и с Ульфом Хаарским.

— Все они одинаковы, — сухо сказал владетель.

— Стареешь ты, Рекин, — засмеялся Гарольд и вышел не прощаясь.

Может, Рекин и стареет, но если вспомнить, сколько сил ему пришлось потратить, чтобы хоть как-то склеить вдребезги разбитые отношения короля с Сигрид Брандомской, то можно понять его недовольство. После рождения третьего ребенка дело едва не дошло до развода, что грозило Нордлэнду и Приграничью новыми усобицами. Конечно, в этой истории не все чисто. Сигрид не стала скрывать от Рекина правды: Кеннета она действительно родила от Беса, но Гарольд об этом мог только догадываться. Это Лаудсвильский уговорил убитую горем женщину не открывать всей правды мужу. Гарольд тогда совсем бы закусил удила. Сигрид Брандомская — это Приграничье, которое ни в коем случае нельзя было потерять. Сколько сил было за трачено, чтобы сложился этот союз, сколько крови пролито, и все может быть разрушено из-за интрижек короля с вздорным и бабенками. Гарольд бывает порой просто непредсказуем — государственный ум причудливо сочетается в нем с импульсивностью, которая приводит к тяжелым последствиям. После смерти королевы Ингрид ладить с ним стало еще труднее. Рекин ждал, что с годами король образумится, но, похоже, ждать придется еще очень долго.

История с Реей, женой Сивенда Норангерского, тянется уже добрых полтора десятка лет, а сколько их еще было, подобных историй, менее продолжительных, но последствия которых приходится расхлебывать до сих пор. Ссора с Сивендом еще будет иметь продолжение, не таков человек ярл Норангерский, чтобы забывать обиды. Недаром король Скат Вестлэндский в последнее время стал неуступчив, Сивенд утвердился при его дворе и, похоже, мутит воду. Вестлэндцами придется заниматься всерьез и в самое ближайшее время. Рекина Лаудсвильского не покидало ощущение, что в нагнетании напряженности между двумя королевствами заинтересован не один Сивенд. Кто-то возбуждал умы в Лэнде не только пустыми баснями, но и золотом. Поначалу Рекин заподозрил Храм, но после недолгих размышлений это предположение отбросил — посвященные не заинтересованы в ослаблении власти Гарольда Нордлэндского. Но кто же он тогда, этот таинственный недруг Нордлэнда? Черный колдун? О нем известно очень мало, а неизвестность всегда пугает.

Рекин прошелся по комнате, разминая старые кости и почти молодо посверкивая глазами. Сегодняшний день все-таки можно считать удачным: известия, полученные от Фрэя Ульвинского, заставят Гарольда пошевелиться. Как бы ни был король Нордлэнда упрям и своеволен, но он понимает, что союз с Храмом — это, прежде всего, покой и процветание в самом Лэнде.

Глава 4 ГАРОЛЬД

Девушка была хороша. Так же хороша в свое время была ее мать, которую Ульвинскому удалось увезти из-под носа короля в чужие края. Фрэй, надо отдать ему должное всегда отличался предусмотрительностью и осторожностью Гарольд усмехнулся, разглядывая северный цветок, возросший на южной почве, а потому особенно пленительный на взгляд знатока. Жалко отдавать такую ценную добычу неотесанному жениху. Ульф слишком долго таскал мальчишку в обозе, и тому, похоже, негде было научиться хорошим манерам.

— Тебе понравился мой дворец, благородный Ивар?

— Хорошее гнездо, много красивых самок, и все они твои, государь?

Гарольд расхохотался — мальчишка грубоват, но в чувстве юмора ему не откажешь. Нужно познакомить его с Реей, он ее позабавит.

— Наше счастье в наших руках, благородный Ивар, но разве твоя невеста менее красива?

— Скорее более недоступна, государь.

Ивар был не только забавен, но и не лишен наблюдательности. Наверняка буржские красавицы уже обласкали его своими взглядами. Хаарский красив, богат, знатен — что еще нужно, чтобы понравиться глупым курицам? К Гарольду вернулось хорошее настроение. К счастью, и постная рожа Рекина Лаудсвильского не маячила перед его взором, а все больше мелькали полуобнаженные плечи красавиц, доставлявшие удовольствие знатокам блистающей в свете суранских светильников белизной. Гарольду нравился этот покрой платьев, завезенный, как говорили, из Сурана, хотя старые перечницы из отдаленных замков называли его неприличным. Рекин Лаудсвильский клялся и божился, что в суранских городах ничего подобного увидеть просто невозможно, поскольку Храм строго блюдет общественную нравственность, и даже серьезно советовал королю власть употребить, но Гарольд в ответ только рассмеялся.

— Я слышал, что твой отец ярл Хаарский проложил путь в страну Хун?

— Да, государь, он привез оттуда много товаров. Надо признать, что Гарольд в свое время не ошибся в Ульфе. Что значит вовремя заметить способного человека и не дать ему закиснуть в нищете. А кто может помочь таланту раскрыться — только сильный правитель, озабоченный не шкурными интересами, а благополучием государства. Жаль, что не все это понимают, крови было бы пролито гораздо меньше.

Королева Нордлэнда Сигрид появилась в зале, и все присутствующие склонились перед ней в поклоне. Гарольд оставил Ивара и поспешил к жене. Рекин, конечно, прав, сейчас не время ссориться с Сигрид, спокойствие в Приграничье важно как никогда. Пусть спесивые владетели видят, что в королевской семье царят покой и согласие. Ибо кое-кто не прочь склонить Сигрид Брандомскую к бунту против супруга и короля. Двадцать лет назад, когда начиналась их любовь, он счел бы сумасшедшим всякого, кто предсказал бы ему времена, когда они с Сигрид будут врагами. Как меняются времена, и как, увы, меняются люди.

Сигрид, надо отдать ей должное, не очень постарела за эти годы, покрой нового платья оставлял почти открытыми плечи и подчеркивал достоинства ее фигуры. В последние годы они виделись редко, только на официальных приемах, когда требовалось продемонстрировать нерушимость союза, которого, надо признать, давно уже не было. Кто знает, быть может, король Нордлэнда совершенно напрасно обделяет вниманием собственную жену. Как они любили друг друга когда-то, и если бы не Бес...

Встреча супругов оказалась неожиданно теплой, и это удивило многих, осведомленных об их многолетней размолвке.

— Я хочу познакомить тебя с сыном Ульфа, — улыбнулся Гарольд. — Ивар Хаарский на удивление забавен.

Сигрид побледнела, увидев улыбающееся лицо молодого ярла. У ее Оттара тоже были зеленые глаза и светлые волосы. Сигрид испугалась слова «был» — он есть, он жив, обязательно жив! Гарольд верно угадал причину волнения жены и сжал ее руку. Это не только ее, но и его боль, пусть Сигрид знает — Гарольд Нордлэндский ничего не забыл.

— У тебя красивая жена, государь, — склонился в поклоне перед королевой ярл Хаарский. — Будь у меня такая, я бы тоже не искал женщин на стороне.

От этого Иварова «тоже» попрятали глаза все окружающие, а Сигрид закусила губу от рвущегося наружу в столь неподходящий момент смеха. Пауза длилась целую вечность, Гарольд расхохотался первым и тем самым спас многих от удара, поскольку сдерживаться пришлось до прилива крови в голове. Ивара такая реакция удивила, и он обернулся за поддержкой к Эвелине, однако выручил их нордлэндский король:

— У нашего молодого друга есть невеста, прекрасная Эвелина, дочь благородного Фрэя Ульвинского, — пояснил он Сигрид, отсмеявшись, — почему бы нам не справить им свадьбу еще нынешней осенью?

— Я хотела бы дождаться отца, — поспешно отозвалась девушка, склоняясь перед королевской четой.

«Слишком уж поспешно она отказалась», — не без удовольствия отметил Гарольд. Кажется, Ивар не по душе своей невесте. Зато у него есть шанс получить компенсацию из других рук. Вон их сколько, многообещающих взоров и улыбок.

Сигрид вздрогнула, встретившись взглядом с парой темных блестящих глаз. И сразу же сердце сжалось от боли и ненависти к оскорбившему ее человеку. Похоже, все сегодня будет напоминать ей о страшной ночи в Ожском замке, которую она и без того не может забыть.

— Это достойный Атталид, посланник посвященного Чирса, — шепнул ей Гарольд, — и, как уверяет наш дорогой друг Рекин, весьма близкий родственник, но об этом лучше не говорить вслух.

Сигрид вздохнула с облегчением. Бес ведь доводится родным племянником наместнику Великого, неудивительно, что этот незаконнорожденный отпрыск посвященного так похож на двоюродного брата.

— Я рад, что увидел своими глазами жену великого короля Севера, молва о красоте которой докатилась и до наших отдаленных краев.

Горданцы всегда славились умением говорить комплименты, но этот, кажется, всех заткнет за пояс — одной фразой он сумел угодить и королю, и королеве. Трудно сказать, как там у них в Хянджу, но в Бурге этот черноглазый молодчик далеко пойдет.

— Почему бы нам не навестить благородного Фрэя этой зимой, раз уж он не смог добраться до нас.

Слова Гарольда вызвали оживление в зале. Судя по всему, этой зимой следует ждать важных событий. Король слов на ветер не бросает, тем более что слухи о походе в Южные леса ходили и раньше, но, кажется, впервые Гарольд заговорил об этом публично. Многие украдкой бросали взгляды на застывших в неподвижности у входа гвардейцев короля. Именно этим молодцам, выкормышам чужака Кюрджи, предстояло показать доблесть в схватке с вохрами. И мало кто из находившихся в зале владетелей пожелал им счастливого возвращения. Разрушители замков — так прозвал их опальный Сивенд Норангерский, и это прозвище накрепко прикипело к головорезам короля Гарольда. Уж коли потомков меченых так долго готовили к этому походу, то самое время им браться за дело, поскольку стая уже который год бесчинствует в Приграничье, разоряя владетелей.

Замешательство присутствующих не ускользнуло от короля:

— Пришла пора посчитаться со стаей и Черным колдуном. Я сам поведу дружину.

Ропот неодобрения пронесся по залу — король не может так рисковать. Благополучие Лэнда зависит от его жизни или смерти. Гарольд усмехнулся. Каждый второй в этой толпе ненавидит его, и все-таки они страшатся потерять короля, потому что гибель государя — это неизбежная смута, это новая кровь, которой и без того льется в Лэнде Немало. Впрочем, в Лэнде хватает и тех, кому любая смута только на руку.

— Ты обещал этот поход мне, государь, — не удержался от упрека принц Рагнвальд.

Гарольд самодовольно улыбнулся. Его сын настоящий воин, любой государь мог бы гордиться таким наследником. Но Сигрид напрасно хмурится. Гарольд Нордлэндский, потеряв одного сына, никогда не пошлет на гибель другого, тем более что полный расчет с Бесом он не может доверить никому, даже Рагнвальду.

— Мы обсудим этот вопрос позднее, а сегодня мы собрались, чтобы повеселиться. Так в чем же дело, благородные господа?

Что-то произошло с Гарольдом в этот вечер. Что-то шевельнулось в его душе, давно уже казалось прогоревшее и развеянное по ветру. Он не спеша прошелся по комнате, придвинул кресло к пылающему камину и уставился на огонь невидящими глазами. Осень уже вступила в свои права, и даже во вновь отстроенном королевском дворце остро ощущался запах плесени. Гарольд не любил новый дом, но жил в нем безвыездно уже целый год. Видимо, просто пытался доказать кому-то приверженность наступающим переменам. Рея ждет его сегодня ночью в уютном домике на окраине Бурга, но он туда не поедет. Быть может потому, что и в его жизни наступила осень и пришла пора подвести первые итоги. Он уже немолод, как, впрочем, и Сигрид, несмотря на свой удивительно цветущий вид. Эти совместно прожитые годы не назовешь счастливыми. Он очень сильно любил ее в первые годы брака, казалось, ничто не могло разрушить их любви. И все-таки маленькая трещина имелась уже тогда. Со временем она разрасталась, пока не превратилась в бездонную пропасть.

Тень Беса стояла между ними. Гарольд вдруг осознал, что пытается и не может вспомнить лицо брата. Как давно это было. Да и не был Бес ему братом, а с самого начала стал лютым врагом, самым ненавистным Гарольду человеком. Бес все-таки отнял у него Сигрид. Гарольд вдруг осознал эту печальную истину, и она поразила его своей пугающей безысходностью. Черный колдун украл у него сына и разлучил с женой. Вот уже много лет он коршуном кружит над его королевством, над его судьбой и разрушает все, что с таким трудом создает Гарольд. Бес преуспел во многом, но борьба еще не окончена, она только вступает в решающую фазу — борьба за Оттара, за Сигрид, за эту страну, которую вручил Гарольду бог, а последний рано или поздно потребует от короля ответа за содеянное.

Рекин прав — пришла пора решительных действий. Пришла пора покарать Черного колдуна за все его преступления и разорвать наконец паутину, которую этот паук соткал вокруг его семьи. Этот забавный Ивар заставил Гарольда вспомнить о многом, наверное, потому, что удивительно похож на Ульфа тех прежних дней. Да и на самого Гарольда, пожалуй, тоже — Гарольда молодого и влюбленного в красавицу Сигрид Брандомскую, Гарольда ревнующего и ненавидящего до белого каления, до полного затмения в мыслях. Он был жесток тогда, и далеко не всегда это вызывалось государственной необходимостью. Наедине с самим собой можно и не кривить душой, но, черт возьми, если бы все это происходило сегодня, он действовал бы точно так же, а может быть, и еще жестче. Сегодня бы он Беса не пощадил.

Сигрид поразила его сегодня, он может признаться себе, что потерял ее на долгие годы,но, быть может, не навсегда. Сделать шаг ей навстречу — это долг Гарольда и перед ней, и перед самим собой. Нельзя допустить, чтобы тень Черного колдуна разлучила их на всю оставшуюся жизнь. Наверное, это будет непросто — слишком много всякого накопилось за последние годы, но король сделает это, обязательно сделает, даже если придется наступить на горло собственной гордости.

В спальне жены в этом общем для них новом доме он не был еще ни разу. Конечно, можно позвать слуг, но не хочется поднимать шум. Утром весь город будет смеяться над королем Гарольдом, который не нашел дорогу к ложу собственной жены. Он едва сам не рассмеялся от такой мысли, но смех был бы уж слишком горьким. Гарольд нащупал рукой массивные двери — строители не пожалели позолоты, и теперь она липла к пальцам. Король слишком волнуется, и, между прочим, есть от чего. Неизвестно, как Сигрид отреагирует на его появление. Следовало бы для начала поговорить с ней. Еще не поздно вернуться, чтобы избежать позора. Гарольд стиснул зубы, сдерживая рвущийся наружу нервный смех, — его положение воистину дурацкое, но винить в этом можно только самого себя. Счастье еще, что он не разбудил служанок — вот бы поднялся переполох! Никто бы не поверил, что он тайком крался в спальню своей жены, а Сигрид — тем более.

Гарольд упал в стоящее рядом с роскошным ложем суранское кресло. Сигрид пошевелилась во сне, но не проснулась. Он вздохнул с облегчением. Глупый страх наконец прошел, и король обрел обычную свою уверенность. Сигрид спала, ее грудь мерно вздымалась под тонкой, почти прозрачной материей. Кажется, она улыбалась во сне, но, похоже, не Гарольду Нордлэндскому. Он склонился над ложем, вглядываясь с болезненным любопытством в ее лицо. Оно было беззащитным в эту минуту, и Гарольд ощутил вдруг острое чувство собственной вины. Ему показалось, что она проснулась. Нет, она не открыла глаза, не изменила позы, но что-то подсказывало ему, что Сигрид не спит. Он долго ждал, затаив дыхание, что же будет...

Сигрид узнала его сразу, для этого ей не нужно было открывать глаза. Она узнала его по дыханию, к которому прислушивалась долгими ночами, вглядываясь в его знакомое и такое любимое лицо, по запаху, исходившему от его сильного тела, по участившимся ударам собственного сердца, по забытым ощущениям собственного пробуждающегося тела, которое шептало ей — это Гарольд. Это его рука лежит на ее груди, это его губы ловят ее дыхание. Она не противилась его ласкам, она ждала их, с внезапно пробудившейся жадностью давно тоскующего по любви тела. Жадностью, испугавшей ее. Но испуг прошел, и осталось только желание, острое и горячее. Это была их ночь, такая жаркая и такая не по-осеннему короткая. Это была их любовь, это было только их счастье, которым они не желали делиться ни с кем, чтобы чужие зависть и злоба не разрушили вновь того, что было обретено ценой стольких страданий и мук.

Они не говорили в ту ночь, им не нужны были слова. И с первыми лучами солнца он ушел, чтобы вернуться вновь. И осталось счастье — счастье на всю безумно короткую жизнь.

Глава 5 СВЕТ И ТЕНЬ

Сигрид жила в эти дни ощущениями вновь обретенной любви, и ничто уже не могло огорчить ее, даже плохие вести из Вестлэнда, обеспокоившие Гарольда. Вестлэнд волновал ее только потому, что он досаждал Гарольду. Она почти возненавидела Рекина Лаудсвильского, который без конца докучал им плохими известиями. Что, в общем-то, было несправедливо. Кто как не владетель Рекин все эти годы старался склеить их разлетевшуюся жизнь. Сигрид сдерживала себя, но ее раздражение то и дело прорывалось на седую голову первого министра. К счастью, старый хитрец все понимал и не таил обиды. Был только один человек, кроме Гарольда разумеется, которого она рада была видеть и эти дни. Ивар Хаарский был счастливчиком, заслужившим благосклонность королевы. Гарольд проговорился, что появление Ивара вернуло его к дням молодости. Скорее всего так оно и было, но Сигрид в молодом ярле Хаарском привлекали не только внешность и имя, но и удивительное простодушие и легкость характера.

Ивар на удивление легко сошелся с мрачным и нелюдимым Кеннетом. Гарольд даже сейчас почти не замечал мальчика. Сердце Сигрид болезненно сжималось, но ей не в чем было упрекнуть мужа. Гарольд не верил, что черноволосый Кеннет его сын, и он был прав, кому как не Сигрид это знать. Бес Ожский, будь проклято твое имя! Она любила Кеннета всеми силами истерзанной в кровь души, но в этой любви был болезненный надрыв, который отпугивал не по годам понятливого мальчика. Он слишком рано осознал трагическую особенность своего положения, а, возможно, добрые люди намекнули ему на пятно в происхождении. Он сторонился Гарольда, которого это обстоятельство волновало мало, он сторонился Рагнвальда, своего старшего брата, хотя Сигрид приложила массу усилий, чтобы свести их. Но Рагнвальд был молод и беззаботен, а Кеннет мрачен и недоверчив. Отношения между братьями оставались прохладными, и совсем не по вине старшего. Зато Ивара Кеннет принял сразу и безоговорочно. Молодой ярл Хаарский отличался силой и ловкостью, даже Гарольд, сам отличный наездник, не раз любовался его посадкой. Сердце Кеннета дрогнуло, когда Ивар предложил научить его фехтованию двумя мечами сразу. Это забытое искусство, которым когда-то в совершенстве владели таинственные меченые, привлекло внимание многих, и мужчин, и женщин. Вскоре зал, где занимались фехтованием принц Кеннет и молодой ярл Хаарский, стал самым популярным местом досуга придворной молодежи.

Нельзя сказать, что Сигрид обрадовал наплыв людей, толокшихся на ее половине дворца, но мальчик был так рад этим урокам, что она махнула на все рукой и даже сама посетила однажды фехтовальный зал. Ивар Хаарский владел мечами виртуозно — это заметила не только Сигрид, но и забредший сюда в поисках жены Гарольд.

— Кто научил тебя владеть мечами? — не слишком любезно спросил король Ивара.

— Мой отец вырос среди меченых, ты, очевидно, забыл об этом, государь.

Гарольд действительно упустил это обстоятельство из виду. Может быть потому, что сам Ульф Хаарский не очень любил об этом вспоминать. Но знания, полученные в Ожском бору, ярл сохранил и даже сумел передать сыну.

— Он научил не только меня, но и достойного Атталида. Горданец, стоящий чуть поодаль со скрещенными на груди руками, склонил голову в знак согласия. Сигрид вновь встретилась взглядом с его темными глазами, и на душе у нее стало, неспокойно. Трудно сказать почему, но ее смущало присутствие этого высокомерного храмовика, хотя он был отменно вежлив и с ней, и с Гарольдом. Наверное, все дело было в том, что Атталид напоминал ей другого человека, о существовании которого она предпочла бы забыть.

Гарольд взял у Кеннета мечи и стал в позицию. Ивар улыбнулся:

— Ты проиграешь, государь.

— Посмотрим.

Но Гарольд явно переоценил свои силы — рубиться двумя мечами сразу оказалось не таким уж простым делом. К тому же его противник был на зависть гибок и быстр, несмотря на свой довольно высокий рост. Гарольд с сожалением отложил мечи.

— Когда-нибудь мы повторим урок, быть может, мне повезет больше.

— Ты удивил меня, государь, — Ивар говорил вполне искренне. — Мало кто способен биться двумя мечами сразу без подготовки.

Гарольд рассмеялся — будем надеяться, что молодой ярл ему не льстит, тем более что для придворного льстеца Хаарский слишком простодушен.

— Продолжайте, — король махнул рукой и взял жену за локоть. — У нас с тобой много дел, Сигрид.

Дел действительно было много, и времени катастрофически не хватало, потому что они опять были вместе, а, значит, горести и радости следовало делить пополам, но от этого забот не становилось меньше.

— Ты, кажется, недовольна Иваром, — улыбнулся Гарольд. — Уж не потому ли, что он одержал верх над твоим мужем?

Сигрид засмеялась:

— Ты был великолепен и в этот раз. Меня заботит другое. Мне кажется, что молодого ярла влечет сюда не только страсть к фехтованию.

— Ого. Уж не клялся ли тебе мальчишка в любви?

— Перестань шутить, Гарольд, в нашем дворце есть женщины красивее и моложе Сигрид Брандомской.

— Моложе — да, но прекрасней — вряд ли.

Гарольд умел говорить комплименты, она это знала, но все равно ей было приятно услышать слова восхищения из его уст, даже если он при этом чуть-чуть кривил душой.

— Ивар волочится за всеми молодыми женщинами, не делая различий между благородными дамами и простыми служанками. Я думаю, что такое поведение ярла вряд ли понравится его невесте. И если брак расстроится, то это наверняка огорчит и Ульвинского, и Хаарского.

— Узнаю Ульфа, — хмыкнул Гарольд, — тот тоже не пропускал ни одной юбки.

Сигрид ярл Ивар напомнил еще кое-кого, но вслух она об этом не сказала. Однако Гарольд все понял без слов — понял и то, что она хотела сказать, и то, почему не сказала.

— Я поговорю с Иваром. Обещаю тебе, что молодой Хаарский возьмется за ум.

Гарольд своего обещания выполнить не успел, зато Рекин Лаудсвильский по-отечески намекнул молодому человеку, что королева Сигрид недовольна его поведением и не худо было бы ему помириться с Эвелиной, оставив на потом греховные развлечения. Говорил министр короля Гарольда столь витиевато, что Тор его не понял, а поскольку Волка под рукой не оказалось, то он отправился за разъяснениями к Эвелине.

Эвелина, увидев Тора в своей спальне, едва не вскрикнула от возмущения. Это переходило все границы приличий. Этот неотесанный разбойник является в чужие покои как в свою берлогу. Слава Богу, что они не в лесу, а во дворце благородного Рекина, и она сумеет найти здесь защиту.

— Где мои служанки?

— Никто не проснулся, когда я вошел, можешь не волноваться.

Эвелина до самого подбородка натянула на себя покрывало, и ее обращенные на меченого глаза горели от возмущения. Тор с интересом рассматривал потолок, расписанный суранским умельцем, словно только для этого и пришел в чужую спальню.

— Принц Рагнвальд говорит, что с женщинами надо договариваться без свидетелей.

К удивлению Тора, Эвелина не пришла в восторг от этого суждения принца Рагнвальда, более того, она рассердилась не на шутку.

— Ты на редкость быстро усваиваешь местную науку общения с женщинами.

Кажется, эти слова не были похвалой. Тор иногда с трудом понимал эту странную девушку. Другие были гораздо проще и откровеннее.

— Ты меня обманула. Для того чтобы переспать с женщиной, вовсе не обязательно вести ее перед этим к попам. Я проверял.

— Он проверял! — Эвелину даже затрясло от бешенства. — Грязная лесная скотина. И он еще притащился среди ночи, чтобы рассказывать мне о своих постыдных похождениях. Только полный идиот не понимает разницы между шлюхой и порядочной женщиной.

— А есть разница? — удивился Тор.

Это было невыносимо! Эвелина обхватила голову руками и заплакала от обиды и еще бог знает отчего. Тор никак не ожидал, что его невинный вопрос вызовет такую бурю.

— Я бы не пришел к тебе, если бы не благородный Рекин, он весь вечер меня уверял, что ты страшно огорчаешься, когда я сплю с другими, а не с тобой. Вот я и пришел, чтобы...

Страшный удар обрушился на его щеку. Удар был столь неожиданным и сильным, что меченый едва не слетел с кресла.

— Теперь ты понял, в чем разница между порядочной женщиной и шлюхой.

Разница действительно была, но не в пользу порядочных женщин. Тор был уверен, что нравится Эвелине, и никак не мог понять, почему она не желает в этом признаваться. Другие женщины были куда искреннее Эвелины и в словах, и в действиях, а с этой ему, похоже, придется еще долго мучиться. Тор вздохнул, почесал пострадавшую щеку и поспешил ретироваться из комнаты, дабы не вызвать новой волны непонятного ему гнева и хорошенько обдумать все на досуге.

На следующее утро Гарольд сдержал слово, данное Сигрид, и поговорил с Иваром Хаарским. Этот разговор удивил его — у молодого человека были весьма странные представления о женщинах и человеческих отношениях вообще. Ивара нельзя было назвать глупцом, он свободно рассуждал о вещах, которые казались Гарольду тайной за семью печатями, он был образован в науках, но абсолютно несведущ в самых обыденных вещах.

— Каждая женщина жаждет быть единственной, — пояснил Гарольд Ивару, расстроенному непонятным поведением невесты.

— Неужели каждая?! — пришел в ужас молодой ярл. Гарольд не выдержал и расхохотался:

— Во всяком случае, те из них, которые вступают в брак.

— И ты согласился иметь только одну женщину?

— Видишь ли, — Гарольд смущенно почесал мочку уха, — в жизни все бывает, а в любви тем более. Иногда приходится обманывать жену, чтобы сохранить покой в семье.

— Обманывать врага — это понятно, но зачем обманывать близкого человека?

Странным был этот разговор, заставивший Гарольда призадуматься. Однако Рекин Лаудсвильский довольно быстро развеял возникшие у него смутные подозрения.

— Я говорил об этом Ульфу еще четыре года назад, — поморщился старый владетель. — Что ты хочешь, государь, — мальчишка вырос в обозе. После смерти матери Ульф таскал его за собой. Чему он мог там научиться, ты догадываешься.

— Он иногда называет женщин самками. Я думал, это шутка.

— Самками называют женщин, которых дают отличившимся в бою пешкам. Мне жаль этого мальчишку, но еще больше мне жаль Эвелину. Храм — это чудовищная смесь откровенного ханжества и потаенного разврата, там творятся отвратительные вещи.

— Так ты считаешь, что со свадьбой лучше не торопиться?

— Пусть мальчишка хоть немного пообтешется при нашем дворе, может быть, избавится от некоторых вредных привычек.

— Как бы он ни приобрел массу новых, которые будут не лучше прежних.

— Тебе виднее, государь, — ехидно заметил Рекин. — Я же со своей стороны прилагаю массу усилий, чтобы и словом, и личным примером наставить молодого человека на путь добродетели, чего и тебе желаю.

Король хотел было сказать любезному владетелю, что в его возрасте идти по пути добродетели легче, чем, скажем, в возрасте Гарольда, но передумал. То же самое мог сказать ему Ивар Хаарский, который был моложе короля Нордлэнда на те же двадцать лет. Очень может быть, Сигрид и Рекин на примере Ивара Хаарского специально подвели Гарольда к выводам, неутешительным для самолюбия, но, надо отдать им должное, сделали они это весьма тактично.

Волк практически не знал город и долго бродил по его узким улочкам, то и дело натыкаясь на горы мусора, пока, наконец, не добрался до нужного места. Обширный двор, куда он попал, был завален тюками, а вокруг суетились люди, ржали кони, скрипели телеги. И во всем этом шуме и гаме только один человек сохранял спокойствие. Властный и зычный голос выдавал в нем хозяина, человека уверенного в себе, знающего, что он делает и зачем. По круглой светловолосой голове и долгополому кафтану меченый без труда определил в нем суранца. Прищуренные серые глаза подозрительно ощупывали лицо Волка, а пухлые губы расплывались в широкой добродушной улыбке.

— Рад приветствовать достойного жреца вдали от родных мест.

— Нужно поговорить. — Меченый довольно грубо оборвал торговца и кивнул на суетящихся поодаль людей.

Холода в глазах суранца прибавилось, но его улыбка от этого не стала менее радушной. Широким жестом он пригласил нелюбезного горданца в дом.

— Богато живешь, торговец. — Волк небрежно бросил кожаные перчатки на заваленный бумагами стол. Серебряный перстень тускло блеснул на указательном пальце правой руки гостя. Суранец побледнел и молча указал пришельцу на массивное кресло.

— Я вижу, что ты узнал перстень, и мне нет нужды представляться.

— Воля капитана Башни — закон для недостойного Исхана.

Волк равнодушно кивнул головой:

— Ты верный человек, Исхан, у капитана нет к тебе претензий.

Суранец с видимым облегчением вздохнул, бледное его лицо порозовело, жесты стали более уверенными. Он наполнил вином стоящий перед Волком кубок, однако меченый пить не торопился, темные глаза его внимательно обследовали все закоулки обширного хозяйского кабинета.

— Здесь можно говорить без помех.

— Осторожность никогда не помешает, — усмехнулся Волк, — особенно когда твоя голова недостаточно твердо сидит на плечах. Перейдем к делу, хозяин. Сивенд Норангерский должен отложить свое выступление до весны.

— Но это невозможно, — Исхан даже руками всплеснул. — Благородный Сивенд уже выступил. Я получил известие об этом вчера.

Волк выругался с досады — Норангерский поторопился. Хотя откуда ему было знать, что капитан так удачно приберет к рукам степную крепость Санлукара.

— Мы истратили кучу золота, чтобы подкупить нордлэндских владетелей. Короля Гарольда не любят, но о боятся. — В голосе Исхана была растерянность.

— Ты все делал правильно, суранец, — успокоил его Волк. — Просто в последний момент изменились обстоятельства.

— У благородного Сивенда есть шанс, — заторопился Исхан. — Король Скат обещал ему помощь.

— Тоже за наши деньги? Суранец развел руками:

— Король Скат рассчитывает на гуяров.

— Кто они такие, эти гуяры? — удивленно вскинул брови меченый.

— Морские разбойники. Они довольно часто наведываются в Вестлэнд, но мне это не нравится.

— Почему?

— Как бы эти незваные гости не вздумали потрясти хозяев.

— Это проблемы короля Ската, — равнодушно бросил Волк. — Наша забота — Сивенд Норангерский и Гарольд.

— Владетель Гоголандский обещал сдать благородному Сивенду Кольбург без боя — дорога в Нордлэнд окажется открытой.

— Гоголандский — враг Гарольда?

— Мы хорошо заплатили, чтобы он им стал.

Волк задумчиво кивнул. В конце концов, капитану все равно: Гарольд свернет шею Сивенду или наоборот. Оба они его враги, и обоим он желает одного — смерти.

— Твой обоз готов?

— Мы отправляемся завтра. В Нордлэнде становится слишком горячо. Я дам тебе адреса своих людей, если пожелаешь.

Волк отрицательно покачал головой:

— В этом нет необходимости, дело движется к развязке.

Суранец согласился с меченым. Чрезмерное усердие сейчас может только помешать событиям разворачиваться своим почти естественным чередом, ибо первоначальный толчок уже дан, и колесо ненависти и вражды покатилось с высокой горы, набирая обороты.

— У степной крепости тебя встретят, — Волк протянул Исхану свернутый лист бумаги, — Передашь это капитану.

— А Санлукар?

— Санлукар оправдывается за свои вольные и невольные гречи перед Великим.

Исхан поежился — этот похожий на горданца меченый внушал ему невольный страх. Кажется, он сын капитана, во всяком случае, сходство разительное, а Черного колдуна суранец боялся — боялся его холодных темных глаз, его хрипловатого голоса, то насмешливого, то бесцветного, боялся той силы, которую этот человек собрал под своей рукой в бескрайней степи между Лэндом и Храмом. Рано или поздно, Черный колдун своего добьется, вот только будет ли хоть кому-то польза от его победы?

Сигрид не любила старое логово нордлэндских королей, слишком уж оно напоминало ей другой замок, о котором она все эти годы старалась забыть. Но сегодня ей пришлось приехать сюда вместе с Гарольдом, которому вдруг загорелось устроить смотр гвардейцам. Видимо, мысль поквитаться с Бесом. Ожским в Южном лесу прочно засела в голове нордлэндского короля, а как человек деятельный, он не любил откладывать дело в долгий ящик. Сигрид не знала, Радоваться ей по этому поводу или огорчаться. Хотелось верить, что Оттар все-таки жив и его удастся вырвать из лап разбойника, но мучил страх за Гарольда, которому придется схлестнуться со стаей в том месте, где ее никогда не тревожил, и чем все это обернется, не мог сейчас никто.

— Твой сын Кеннет очень красивый мальчик, благородная госпожа, но он мало похож на северянина.

Сигрид от этих слов стоящего рядом горданца Атталида вздрогнула и смешалась:

— Я родилась в Приграничье, у нас там много темноволосых.

— Да, я заметил, — Атталид кивнул на гвардейцев короля. — Это ведь тоже твои земляки?

Сотня гвардейцев гарцевала по двору замка на откормленных конях под строгим присмотром своего командира принца Рагнвальда. Звонкий голос принца эхом отдавался среди высоких массивных стен мрачных строений, без особого лада и порядка нагроможденных друг на друга чьей-то не слишком умелой рукой. Наверное, именно так воспринимает замок молодой горданец, привыкший к строгой симметрии легких суранских зданий. Сигрид с интересом посматривала на собеседника, но задать вопрос впрямую по чему-то не решилась.

Кеннет, дрожа от возбуждения, схватил мать за руку. Всем своим существом он был там, среди суровых молодых воинов, стремительно атаковавших друг друга с тяжелыми мечами в руках. Рагнвальд был хорош в этом учебном бою — Сигрид невольно залюбовалась сыном. Атталид, казалось, тоже одобрительно наблюдал за перемещениями всадников.

— Хорошие воины, — высказал он свое мнение вслух.

— Лучшие, чем горданцы? — спросила Сигрид.

— Горданцы плохие воины, государыня, — вздохнул Атталид, — они предпочитают сражаться чужими руками. Рано или поздно, им придется за это поплатиться.

— Неправда, — запротестовал Кеннет, — я видел, как ты рубился с Иваром Хаарским и ни в чем ему не уступал.

Атталид ласково потрепал мальчика по волосам:

— Кеннет похож на моего брата. Таху тоже скоро исполнится пятнадцать лет.

И снова что-то в его глазах заставило Сигрид насторожиться, он словно ждал от нее ответа на незаданный вопрос. Иногда в присутствии этого молодого человека Сигрид чувствовала себя неуютно. Быть может, поэтому она обернулась туда, где Гарольд рассказывал что-то Ивару Хаарскому, который заразительно смеялся, откинув лохматую голову.

— Говорят, что ваш город очень красив, — невпопад отозвалась она.

— Я плохо знаю Хянджу, поскольку вырос в дальнем поместье посвященного Чирса.

Сигрид очень хотелось расспросить горданца о его матери, но она сдержалась.

— Тебе нравятся наши девушки, достойный Атталид? — спросила она вместо этого, улыбаясь.

— Ваши девушки прекрасны, благородная госпожа.. Моего друга Ивара Хаарского они просто сводят с ума.

— Или он их, — вырвалось у Сигрид. Атталид улыбнулся:

— Я поговорю с ярлом. Ивар молод и долго жил среди грубых вояк.

— Его поведение возмущает Эвелину, все-таки она его невеста.

Что-то дрогнуло в лице горданца, но он быстро овладел собой. Сигрид почти сожалела, что упомянула имя девушки, кажется, она невзначай зацепила слабую струну в сердце этою хладнокровного молодого человека.

Гарольд подошел неожиданно и прервал их разговор на самом, как ей казалось, интересном месте. Лицо нордлэндского короля было хмурым:

— Неприятные новости, Сигрид, король Скат занял наши замки на границе.

— Сивенд? — только и спросила она.

Гарольд промолчал. Сивенд не успокоится — слишком уж сильна его обида на короля. Когда-то ярл Норангерский был лучшим другом Гарольда Нордлэндского, а теперь стал заклятым врагом. Как меняется с годами этот мир, и, увы, не всегда к лучшему.

Глава 6 ВОЙНА

Военные действия, развязанные королем Скатом, явились полной неожиданностью для Нордлэнда. Сивенд Норангерский, возглавлявший войска Вестлэнда, выступил в зиму, что редко случалось в лэндовских междоусобицах.

Видимо, Сивенд рассчитывал на внезапность. И, надо сказать, его расчеты оправдались. Несколько приграничных замков сдались без боя — возможно испугались вестлэндцев, но скорее потому, что таили обиду на короля Гарольд, Королевская крепость Кольбург была взята штурмом и ее сожжена. Дорога к столице Нордлэнда оказалась открытой, а вассалы короны почему-то не спешили на помощь сюзерену. Приграничье тоже весьма вяло отреагировало и призывы о помощи. Только ярл Мьесенский да старый друг Гаук Отранский прислали гонцов с вестью о скором выступлении. Но Мьесенскому и Отранскому предстоял проделать долгий путь, чтобы присоединиться к королю. Поведение владетелей не обескуражило Гарольда. Собственно, этого следовало ожидать. Наверняка Сивенд выступил после предварительного сговора с нордлэндскими врагами короля. Придет время, и Гарольд сведет с ними счеты, а пока следует полагаться только на собственные силы. Четыре сотни гвардейцев Рагнвальда да две тысячи дружинников самого Гарольда — войско немалое. Буржские торговцы и ремесленники тоже не ударили в грязь лицом и выставили ополчение в пять тысяч человек. Ополченцы быть может, не слишком искусны в бранном деле, но, тем не менее, люди они бывалые, не раз уже выступавшие на стороне короля в противоборстве с надменными владетелями. Король Гарольд прилюдно обнял мясника Колбейна и поблагодарил за поддержку — в буржцах он никогда не сомневался, а владетели еще заплатят за измену. Его слова произвели впечатление не только на людей простых, но и на благородных — два десятка самых осторожных присоединились к королю.

Гарольд оставил пеших ополченцев оборонять столицу, а сам во главе четырех тысяч всадников двинулся навстречу Сивенду Норангерскому. Весь Бург вышел провожать своего короля. Суровый вид всадников и холодный блеск стальных панцирей вселяли надежду на благополучный исход предприятия. Вестлэндцев Нордлэнд бил всегда, а король Скат, видимо, окончательно спятил, если решился на столь отчаянную попытку. Горожане бурно приветствовали короля, принца Рагнвальда и даже его гвардейцев, отношение к которым до сего дня было весьма прохладным. Но, пожалуй, больше всего оваций выпало на долю красавца Ивара Хаарского. Слухи об открытии страны его отцом ярлом Ульфом уже дошли до ушей буржских торговцев и ремесленников — все это сулило в будущем немалые выгоды. И, конечно, такой статный воин, как Ивар, не посрамит славы отца.

Ивар не обманул ожиданий толпы: проезжая мимо балкона, на котором стояли королева Сигрид и придворные дамы, он вдруг одним рывком сильных рук подтянулся за перила и в мгновение ока приземлился в шаге от невесты, прекрасной Эвелины Ульвинской. И прежде чем девушка успела опомниться, он приложился губами к ее губам, чтобы через мгновение опять угнездиться в седле своего коня под одобрительный рев толпы.

Гарольд засмеялся и взмахнул рукой — лавина всадников, набирая ход, двинулась с места и, казалось, что не найти в мире силы, способной ее остановить. Принцесса Кристин, жена Рагнвальда и дочь Ската Вестлэндского, тихонько вздохнула — уж ей-то эта война точно ничего кроме страданий не принесет. Сигрид встревоженно оглянулась на беременную невестку и ободряюще улыбнулась ей:

— Все будет хорошо.

Сигрид была уверена в этом. Не может быть, чтобы их с Гарольдом вновь обретенное счастье рассыпалось в прах, а жизнь закончилась столь нелепо и трагично. Бог не допустит этого.

Сивенд Норангерский, захватив Кольбург и несколько приграничных замков, в глубь Нордлэнда не пошел, он словно ожидал чего-то, прижимаясь спиной к границе, выдвинув вперед лишь несколько небольших отрядов. Однако эти отряды, не встретив отпора нордлэндских владетелей, бросивших своих смердов на произвол судьбы, успели на творить немало бед. Гарольд хмурился, встречая вереницы ободранных и оголодавших людей из сожженных деревень. Замки Нордлэнда по-прежнему выжидали, не решаясь в открытую выступить против короля. Люди Лаудсвильского перехватили несколько посланий владетеля Норангерского нордлэндским владетелям. Сивенд явно рассчитывал на их поддержку, и, судя по всему, эта поддержка была ему обещана. Измена вассалов не удивила Гарольда — слишком уж решительно он в последние годы урезал их освященные веками права, чтобы рассчитывать на всеобщую любовь.

Бесчисленные рогатки на дорогах вызывали протесты купцов, с которых каждый замок требовал плату за проезд по своим землям. Такая торговля становилась себе в убыток, ибо насытить алчность расходившихся владетелей было невозможно. Гарольд сломал эти препоны, лишив владетелей законной, как они считали, части доходов. Сивенд Норангерский удачно выбрал время для выступления, хотя не все сложилось так, как он ожидал. Силы нордлэндских владетелей были уже в значительной степени подорваны. Да и страх перед королем, который не скупился на скорый суд и расправу, удерживал их от поспешных действий. Сивенд явно нервничал — его призывы становились все более настойчивыми, а оскорбления и угрозы, которыми он осыпал робких союзников, не способствовали росту его популярности.

Гарольд медленно, но уверенно продвигался к границе, и препятствовали ему в продвижении не столько малочисленные отряды вестлэндцев, сколько осенняя распутица и зарядившие осенние дожди.

Владетель Скиольда, благородный Гюнвальд, вздумал было закрыть ворота своего замка перед разъяренным королем. Расправа была короткой и беспощадной. Сторожевая башня Скиольда разлетелась на куски со страшным грохотом — суранец Кюрджи, на протяжении многих лет верой и правдой служивший королю, свое дело знал. Насквозь промокшие гвардейцы принца Рагнвальда, перебросив через ров заранее приготовленные мостки, ринулись в зияющий провал в стене замка. Дружина владетеля Гюнвальда была изрублена в куски. Самого владетеля вздернули на воротах, а об участи его семьи вслух предпочитали не говорить.

Сивенд Норангерский, поспешивший было на помощь другу, опоздал на сутки и остановился в десяти верстах севернее Скиольда, увязнув по уши в грязи. Соседние замки, напуганные участью незадачливого Гюнвальда, отказали вестлэндцам в помощи не только воинской силой, но и про довольствием. Война была уже проиграна, но Норангерский слишком уж опрометчиво выдвинулся вперед, торопясь на помощь Скиольдскому. Обратная дорога по раскисшим полям могла окончательно сломить дух его войска, превратив и без того оголодавших и уставших людей в толпу оборванцев, не подчиняющихся приказам. Норангерский задыхался от ярости, слушая доклады помощников — лошади падали от бескормицы, люди роптали. А в десяти верстах от его утонувшего в грязи и раздорах лагеря в захваченном Скиольдском замке с удобствами устроился король Гарольд. Он ждал заморозков, чтобы ударить на врага.

— Пора драпать, — сказал со вздохом владетель Оле Олегун. — С Гарольдом шутки плохи.

Владетели, собравшиеся в шатре предводителя, угрюмо помалкивали. Золотые горы, которые сулил им красноречивый Сивенд Норангерский, обернулись обычной лэндовской грязью, в которой утонули вестлэндские дружины. Надежды на помощь нордлэндских владетелей рассыпались прахом. Нордлэндцы, столь воинственные за пиршественным столом, вдали от глаз короля Гарольда, когда дело дошло до драки, разбежались по замкам, предоставив вестлэндцам расхлебывать совместно заваренную кашу.

— Король Скат обещал помощь, — попытался переломить общее нерадостное настроение Норангерский.

— Скат горазд на обещания, — заметил, кривя бледные губы, Свен Холстейн, — но его сил не хватит, чтобы взять замок. Владетели сдержанно засмеялись. Король Вестлэнда не тот союзник, на слово которого можно было положиться без оглядки. Собравшиеся здесь вассалы вестлэндской короны давно и хорошо знали своего сюзерена.

— Скату обещали помощь гуяры, — владетель Гаенг Свангер косо посмотрел на Холстейна.

— Избави Бог нас от такой помощи, — глаза благородного Свена непримиримо сверкнули.

Владетеля Холстейна можно было понять: десять лет назад морские пираты разрушили его замок и увезли с собой жену и дочь, о которых с тех пор не было ни слуху, ни духу. Сам Свен спасся чудом, его посчитали убитым.

— С гуярами ухо следует держать востро, — поддержал соседа Оле Олегун. — Пригласить их не трудно, трудно потом от них избавиться.

— Гуяры умеют драться, — стоял на своем Гаенг Свангер. — К тому же они не столь многочисленны, чтобы их бояться.

— Как знать, — покачал головой Холстейн, — много лет тому назад вестлэндцам только с помощью меченых из Башни удалось сбросить их обратно в море. Заморские купцы рассказывают о гуярах страшные вещи.

— Помогут гуяры Скату или нет, про то вилами по воде писано, — оборвал спор Олегун. — Что мы сейчас будем делать? Как только ударят морозы, Гарольд двинет на нас свои дружины.

— Сил у нас не меньше, чем у Гарольда, — проговорил Сивенд Норангерский. — Ты стал уж слишком осторожен в последнее время, благородный Оле.

Олегун вспыхнул от обиды, его огромная фигура глыбой нависла над столом:

— Будущее покажет, кто из нас был прав, благородный Сивенд, — я увожу своих людей.

Норангерский закусил губу и скосил глаза на помрачневших владетелей — никто не последовал за Олегуном, но на лицах оставшихся не было уверенности. Уходить по грязи без строя и лада — значило подставить спины под удар гарольдовых мечей, но и сидеть сиднем неведомо чего ожидаючи тоже было глупо. Куда ни кинь, всюду клин.

Внезапно ударившие морозы спутали Гарольду все карты, он хотел дать Сивенду возможность еще немного покиснуть в грязи. Гарольд знал вестлэндцев — долгое ожидание неминуемо должно было привести к разладу в их рядах. И когда ему сообщили, что владетель Олегун увел свою дружину из лагеря Норангерского, он мысленно поздравил себя с успехом. Можно было бы подождать еще, но подмерзшая земля была теперь, пожалуй, на руку бегущим, да и сил у Гарольда прибавилось — подошли, несмотря на распутицу, владетели Приграничья во главе с Отранским и Мьесенским. И свои зашевелились, почуяв, на ком победа. А с шестью тысячами всадников ему не то что Сивенд, сам черт не страшен.

— Седлайте коней, — весело глянул Гарольд на владетелей, — и да поможет нам бог.

Его слова были встречены дружным ревом одобрения, — скучавшее войско с радостью приняло весть о выступлении. И даже крепчавший с каждым часом морозец не мог остудить боевой пыл нордлэндцев. Звонко застучали копыта коней по подмерзающей земле, и этот звон для вестлэндцев наверняка будет похоронным.

— Хорошее войско, — одобрил горданец Атталид. Гарольд горделиво усмехнулся — такой силы еще никто и никогда не собирал под знаменами Нордлэнда.

— Разобьем Сивенда и отправимся завоевывать страну Хун, — пошутил он.

— А как же Черный колдун? — Глаза Атталида сузились, и лицо стало почти враждебным.

Гарольд нахмурился. Одетый в черный полушубок горданец с двумя торчащими над плечами рукоятями мечей напомнил ему вдруг самого ненавистного человека. Черные курчавые волосы Атталида волной падали на шею, длинный горбатый нос клювом хищной птицы нависал над пухлой вздернутой губой, и ко всему этому добавился волчий оскал на смуглом лице.

— Черный колдун свое отжил, — холодно сверкнул глазами Гарольд. — Дай срок.

Шеститысячное войско ускорило ход и катилось теперь вперед всесокрушающей лавиной. Зрелище, захватывающее Дух, если смотреть на него со стороны, ну а если эта сила подвластна твоей руке, то ты не последний человек на этой земле. К Гарольду вновь вернулось хорошее настроение, он обернулся к улыбающемуся Хаарскому. Мальчишка уже успел отличиться при штурме Скиольда, лично обезоружив благородного Гюнвальда, который отнюдь не был слабаком.

— Достань мне Сивенда живым, Ивар.

— Будь спокоен, государь, — тряхнул светлыми кудрями Хаарский. — Я не оплошаю.

Ивар был в алом кафтане, отделанном черным мехом, и представлял собой отличную мишень, но это, видимо, мало волновало молодого ярла. В его годы Гарольд тоже не боялся смерти, наверное, потому, что не было за плечами ни славы побед, ни горечи поражений. Да ничего, в сущности, не было, кроме собственной головы, набитой разными глупостями. Зато нынешнему Гарольду Нордлэндскому есть что терять. И в этот морозный зимний день он не может ни проиграть битву, ни с честью погибнуть.

Сивенд Норангерский расположил свои войска на не высоком пологом холме, далеко выдвинув вперед левый и правый фланги, словно приглашая Гарольда в дружеские объятия. Сивенд нервничал, обещанная королем Скатом помощь так и не появилась. Подошли, правда, дружины нескольких нордлэндских владетелей, которым не приходилось уже рассчитывать на пощаду со стороны своего короля. Но даже после этого численность вестлэндского войска не превысила пяти тысяч. Вестлэндские владетели приуныли, кое-кто уже проклинал себя втихомолку за то, что не последовал примеру Олегуна и не увел дружинников с поля боя. Сейчас, пожалуй, отступать было поздно, хотя, быть может, еще не поздно договориться с королем Гарольдом.

Свен Холстейн, командовавший левым флангом вестлэндцев, с утра прощупывал настроение владетелей. Однако особых успехов он не достиг — владетели пребывали в растерянности: с одной стороны, еще не окончательно была потеряна надежда на помощь короля Ската, с другой, на слово Гарольда полагаться было опасно. Нордлэндский король славился коварством. Слово он, конечно, даст, но вот сдержит ли его, когда добьется полного успеха, сказать трудно. Холстейн не рискнул договариваться с Гарольдом в одиночку, хотя возможность такая была. Благородный Свен не сказал навестившим его ночью посланцам короля ни да, ни нет, решив немного выждать. И, кажется, просчитался — нордлэндские знамена грозно замаячили на горизонте.

Холстейн приказал своим людям отходить к холму, чем вызвал недовольство Сивенда Норангерского. Владетель Свангер, горяча гнедого коня, птицей слетел с холма и бросился наперерез отступавшим.

— Остановись, Свен, — лицо благородного Гаенга расплылось в улыбке, — помощь подошла.

— Сколько?

— Семьсот.

Холстейн поморщился. У Гарольда оставалось превосходство в людях, а нордлэндцы драться умеют.

— Оле Олегун вернулся.

Благородный Свен был поражен, а Гаенг Свангер затрясся от смеха:

— Это гуяры, благородный Свен, семь сотен копейщиков, закованных в стальные доспехи.

Холстейн не выразил по этому поводу восторга, а в раздражении хлестнул плетью по сапогу.

— На войне все бывает, благородный Свен. И вчерашние враги вдруг становятся друзьями.

— Избави нас бог от таких друзей, — вздохнул Холстейн. — Король Скат и владетель Норангерский затеяли опасную игру, и, боюсь, она еще выйдет боком всем нам.

Глава 7 ГУЯРЫ

Времени для раздумий уже не оставалось. Нордлэндцы приближались стремительно, на ходу перестраиваясь в боевой порядок. Скорее всего гуярам удалось подойти скрытно, иначе нордлэндцы не действовали бы столь опрометчиво. Холстейн уже не раз имел дело с морскими разбойниками. До сих пор они сражались сравнительно небольшими отрядами в пятьдесят, сто человек. Словно призраки Возникали гуяры из морской пены и устремлялись на прибрежные замки. Горе было тому, кто пытался остановить гуяров в открытом поле — их длинные копья пропарывали насквозь и коня, и всадника. И пробиться через эту ощетинившуюся копьями стену было практически невозможно. Стоявшие за спинами копейщиков арбалетчики расстреливали неосторожных всадников в упор. Семьсот гуяров — это большая сила. Удивительно, что королю Скату удалось привлечь их на свою сторону, а главное — где он взял столько золота, чтобы оплатить их услуги? Жадность гуяров вошла в Вестлэнде в поговорку, и, надо полагать, семьсот копейщиков стоили Скату недешево. А где брал золото Сивенд Норангерский, подбивая на войну с Нордлэндом вестлэндских владетелей? Собственные его земли конфискованы, и доходы с них получает король Гарольд. Вопросов в голове у Холстейна возникла масса, жаль только, что с большим опозданием, иначе он не ринулся бы столь опрометчиво в эту авантюру.

Гарольд не сомневался в успехе. Все это утро он ждал, что Сивенд пришлет гонцов для переговоров, но Норангерский не торопился, а может быть, просто не надеялся на снисходительность короля. И, в общем, правильно делал. Было бы большой глупостью со стороны нордлэндского короля упустить вестлэндцев, не рассчитавшись с ними за разрушенный Кольбург, за сожженные деревни и замки. Но то, что никто из вестлэндских владетелей не попытался договориться с Гарольдом в одиночку, настораживало. Неужели рассчитывают на чью-то помощь? Но ведь все, кому нечего терять, уже собрались под знамена Норангерского, а остальные будут выжидать, чтобы присоединиться к победителю.

Владетели встревоженно поглядывали на короля — чего ждет Гарольд? Войска уже развернулись в боевой порядок, а сигнала к атаке все еще нет.

— Гаук, — Гарольд обернулся к владетелю Отранскому, — начало за тобой.

Это была высокая честь — приграничные дружины проделали длинный путь и заслужили право первого удара, Отранский, радостно крякнув, вскинул над головой тяжелый дедовский меч. Принц Рагнвальд угрюмо смотрел, как брызнули комья мерзлой земли из-под копыт коней при граничных дружинников. Гвардейцы за его спиной заволновались, разделяя недовольство командира решением короля Гарольда — вся слава будущей победы могла достаться Отранскому. Владетели Холеймский и Фондемский одновременно с Отранским ударили по флангам, не давая вестлэндцам сомкнуть кольцо вокруг приграничных дружин. Осторожный Свен Холстейн медленно пятился назад под ударами Холеймского. Между левым флангом и центром вестлэндцев образовался разрыв, в который Гарольд уже собирался бросить свою собственную дружину в две тысячи всадников, но что-то вдруг не заладилось у Отранского. Стремительно разметав конные дружины Норангерского, он вдруг остановился на вершине холма, словно задохнулся от быстрого подъема. Зеленое знамя владетелей Отранских покачнулось и исчезло. Приграничные дружины уперлись в непреодолимую преграду, замерли на миг в неподвижности, а потом покатились вниз, преследуемые всадниками Норангерского. Гарольд побледнел, он никак не мог понять причину случившегося. Что могло остановить столь мощное наступление приграничных владетелей?

— За спинами дружинников Норангерского черные копья, — сказал горданец Атталид, указывая пальцем на вершину холма.

— Гуяры! — стоявший рядом с королем Рекин Лаудсвильский из пунцового стал серым. Сивенду все-таки удалось их провести. Большой обоз, пришедший к нему сегодня ночью, наверняка не был хлебным. Хваленые нордлэндские лазутчики, которые видели на два локтя в землю, на этот раз изрядно опростоволосились и крупно подвели короля.

— Рагнвальд, — обернулся Гарольд к сыну, — помоги Отранскому.

Рагнвальд молча кивнул, а Ивар Хаарский весело подмигнул Лаудсвильскому зеленым глазом.Мальчишке сейчас море по колено, а у благородного Рекина защемило сердце.

Холстейн продолжал отступать под ударами нордлэндских дружин, но этот успех не решал дела. Тем более что на другом фланге дела складывались не лучшим образом — упрямый Бьерн Фондемский еще держался, но натиск вестлэндцев нарастал. Принц Рагнвальд во главе королевской дружины устремился к вершине холма сквозь расстроенные ряды дружинников Отранского. Это вызвало замешательство и неразбериху. У подножия холма еще метался разъяренный Гаук Отранский, пытаясь остановить отступавших, а алый кафтан Ивара Хаарского уже мелькал на самой вершине холма среди отчаянно сопротивлявшихся вестлэндцев. Гуяры снова исчезли за их спинами, но в любую минуту от них можно было ожидать удара — понимает ли это принц Рагнвальд?

— Перестраиваются, — Лаудсвильский словно прочитал мысли короля.

— Нужно обойти холм, — Гарольд повернулся к гвардейцам. — Я сам их поведу.

Лаудсвильский энергично затряс головой:

— Воины должны видеть короля, иначе все решат, что ты пытаешься скрыться, и все будет потеряно.

Гарольд закусил губу. Рекин был прав, нельзя королю в такую минуту исчезать из виду. Но, черт возьми, надо же что-то делать.

— Я поведу твоих людей, если позволишь, — горданец Атталид сбросил бараний полушубок и теперь спокойно смотрел на короля.

Гарольд покосился на Рекина, тот только плечами пожал в ответ — горданцы не бог весть какие воины, но этот, похоже, дело знает.

— Веди, — с болью выдохнул Гарольд.

Достойный Атталид двинулся с места как бы нехотя, его вороной конь набирал ход не спеша, пока застоявшиеся гвардейцы разворачивались у него за спиной. Была в фигуре горданца какая-то непостижимая уверенность и в своей силе, и в своем праве вести за собой людей. Наверное поэтому у гвардейцев короля новый командир не вызвал сомнений. Не ввязываясь в мелкие стычки с вестлэндцами, Атталид повел гвардейцев вокруг холма, в образовавшийся разрыв между левым флангом Холстейна и центром, которым командовал сам Норангерский. Заметил ли Сивенд этот маневр, сказать трудно, но то, что король Нордлэнда остался практически без прикрытия на вершине соседнего холма, заметили многие. Гарольду пришлось пережить несколько весьма неприятных минут, когда даже старому Рекину довелось вспомнить молодость и помахать мечом. К удивлению Гарольда, получалось это у владетеля Лаудсвильского совсем неплохо. Гарольда выручил ярл Мьесенский, сумевший собрать под свое знамя часть расстроенных дружин.

Отранский увел остальных на подмогу принцу Рагнвальду, который хоть и оседлал холм, но решающего успеха не добился. Вестлэндцы откатились вправо и влево, а принцу теперь противостояли закованные в латы гуяры. Подскакавший Отранский сразу определил, что положение нордлэндцев незавидное. Рагнвальд уже потерял четверть своей дружины, гуяры же стояли как скала, поражая всадников тяжелыми копьями и стрелами из арбалетов. Вестлэндцы Норангерского то отступали, то вновь возвращались, ободренные несокрушимой стойкостью союзников.

Ярл Ивар Хаарский потерял коня и теперь дрался пешим. На глазах потрясенного Отранского Ивар, уцепившись за копье, выдернул зазевавшегося гуяра из строя и добил его ударами меча. Несколько спешенных дружинников Рагнвальда бросились вслед за удалым Хаарским в образовавшуюся в плотной стене брешь, энергично работая мечами. Гаук послал коня за ними следом. Ярл Ивар буквально таранил железную стену, направляя удары своих узких мечей в сочлененья непробиваемых доспехов гуяров. Арбалетчики, расположившиеся за спинами копейщиков, оказались куда более уязвимыми для широких нордлэндских мечей. Единый железный организм стал распадаться на две неравные части. Нордлэндцы ринулись в образовавшийся проход, тесня противника. Однако смутить гуяров было непросто, они перестроились в два ощетинившихся копьями каре и уверенно отбивались от нападавших. К тому же, к ужасу Отранского, с противоположной стороны холма ему навстречу ринулись закованные в латы конники. До благородного Гаука далеко не сразу дошло, что это свои. Гуяры, не ожидавшие удара с тыла, перестроиться уже не успели. Тяжелые мечи королевских гвардейцев рассекли их строй на несколько частей, и началась безжалостная рубка попавших в капкан людей. Ивар Хаарский уже вновь был на коне и яростно наседал на владетеля в алом плаще, в котором Отранский узнал Сивенда Норангерского. Вестлэндцы дрогнули первыми — разворачивая коней, они грязным потоком хлынули с усыпанного свежевыпавшим снегом холма, оставляя пеших союзников на милость победителей. Милости гуяры, однако, от разъяренных нордлэндцев не дождались, да, надо отдать им должное, они ее и не просили. Потеряв железный строй, гуяры разом утратили все свои преимущества, но сражались до последнего человека с ожесточением обреченных.

Ивар Хаарский не сдержал слова. Ему не удалось захватить владетеля Норангерского живым. Сивенд уже умирал, когда Гарольд склонился над ним, что, наверное, было к лучшему.

— Ты проиграл, Сивенд, — в голосе нордлэндского короля не было торжества, — стоило начинать?

Ресницы владетеля дрогнули, тускнеющие глаза уставились Гарольду в лицо:

— За меня отомстят.

— Кто? Король Скат?

— Твой брат. — Норангерский сделал попытку приподняться. — Вспомни Ожский замок и улыбайся, Гарольд.

Король отшатнулся, словно его ударили. Владетель Сивенд рухнул на спину, и кровавая пена выступила у него на губах.

— Разве у тебя есть брат? — удивленно спросил Рагнвальд.

Гарольд вздрогнул и обернулся так стремительно, что полы его алого плаща распахнулись крыльями сказочной птицы.

— Он бредил, Рагнвальд.

Странная улыбка появилась на губах Атталида и тут же исчезла. Гарольд ее заметил и нахмурил брови. В этом сражении он доверил горданцу свою жизнь и судьбу Нордлэнда, но для короля это последний случай столь безумного риска. Впрочем, упрекнуть Атталида ему не в чем, тот сделал даже больше, чем от него ожидали. Похоже, этот незаконный сын посвященного Чирса родился полководцем. Надо будет отправить благодарственное письмо его отцу.

Гарольд потерял в этом сражении убитыми и ранеными едва ли не четверть войска, зато вестлэндцы были разбиты наголову. Все уцелевшие сдались на милость победителя. Семьсот гуяров были вырублены начисто, и Гарольд гордился этим обстоятельством куда больше, чем победой над вестлэндскими владетелями. Никогда еще гуяры не появлялись на землях Лэнда в таком количестве, и никогда они не заходили так далеко. Гарольд с легким сожалением рассматривал неподвижные тела гуяров. Это были рослые, широкоплечие люди, их свирепые в бою лица разгладила смерть. Пожалуй, они мало чем отличались от лэндцев, разве что цветом волос, да и то этот цвет не достигал той черноты, какую можно увидеть у горданцев. Никто не знал, где была родина этих людей. Торговцы с далеких островов пивали головой на юг, но, похоже, и они знали о гуярах немного. Гарольд давно собирался снарядить морскую экспедицию к далеким берегам, но не так-то просто было найти людей, сведущих в морском деле. В Лэнде и Храме таких просто не было, а заморские купцы отнюдь не горели желанием посвящать в свои тайны чужаков. Морская торговля целиком была сосредоточена в их руках, и добровольно делиться с кем-либо барышами они не собирались. Впрочем, сейчас Гарольду не до морских экспедиций. Пора сводить счеты с вероломным Скатом Вестлэндским — случай для этого более чем подходящий. К удивлению короля, Рекин Лаудсвильский так не считал.

— Какой нам прок от победы над королем Скатом? Война будет помехой торговле, которая и без того дышит на ладан. С моря нам мешают гуяры, с суши — Черный колдун. Вот наши главные враги на сегодняшний день. Вестлэндцы напуганы поражением, так что договориться со Скатом будет нетрудно. Мы обеспечим нашим торговцам права в Вестлэнде, и это будет самой важной нашей победой.

— Я предпочел бы повесить Ската, а не договариваться с ним.

— Не забывай, что Скат приходится тестем твоему сыну Рагнвальду. Своих сыновей у вестлэндца нет. Рано или поздно, его корону наденет кто-нибудь из твоих сыновей или внуков, так стоит ли трясти дерево, когда плоды еще не созрели.

— Благородный Рекин прав, — поддержал министра Гаук Отранский, — дурная голова короля Ската не прибавит нам славы. И я не вижу большой разницы — сидит она у него на плечах или на колу перед буржскими воротами. Сивенда нет, а значит, некому подбивать короля на войну с Нордлэндом.

— Кто знает, — вздохнул благородный Бьерн Фондемский. Головы всех присутствующих повернулись в его сторону, но владетель больше ничего не добавил к сказанному, только пожал плечами.

— Главная опасность сейчас не Вестлэнд, а Черный колдун, — продолжил горячую речь Отранский. — Если в эту зиму мы не предпримем решительных действий, то весной нам придется туго. Черный колдун практически перекрыл дорогу из Лэнда в Суран и гонит стаю на наши земли.

Отранского дружно поддержали приграничные владетели, а с их мнением приходилось считаться. Приграничье достаточно долго ожидало помощи от короля, и, видимо, пришла пора оплачивать старые долги.

— Решено, — сказал Гарольд. — Мир со Скатом будет заключен, но впредь пусть побережется.

Глава 8 ПОЕДИНОК

Нордлэндское войско почти месяц простояло у границ Вестлэнда. И пока многоопытный Лаудсвильский вел переговоры с королем Скатом, Гарольд вершил суд и расправу над изменившими вассалами. Несколько замков были разрушены, а их владетели либо повешены, либо отправлены в Бург и брошены в подземелье королевского замка. Страшная картина открылась изумленному взору Гарольда: чья-то опытная и щедрая рука орудовала по всему Нордлэнду, и это была вовсе не рука Сивенда Норангерского, как он полагал поначалу. Нордлэндский король только крякал, выслушивая показания изменников — мог бы догадаться к раньше. И действительно, откуда у Сивенда столько золота? Имя суранца Исхана всплыло в ходе следствия, но, к сожалению, ловкого торговца уже и след простыл. Неужели Черный колдун проник в самое сердце королевства? А Гарольд полагал, что у Беса хватает ума только на то, чтобы разбойничать у границы. И Рекин тоже хорош: проморгать заговор у себя под носом!

Нордлэндские владетели, так долго выжидавшие во время военных действий, проявили в этот раз завидную прыть, прислав на переговоры с королем целую делегацию. Гарольд сполна использовал преимущества победителя. Прежде всего, он потребовал, чтобы все расходы принявших участие в войне владетелей были возмещены за счет их увильнувших собратьев. Требование было справедливым и не вызвало возражений. Как и дополнительные налоги в пользу разоренных земель. Кое-кто из провинившихся вассалов намекал, правда, что не худо бы потребовать возмещения этих убытков от короля Ската, но Гарольд пропустил эти намеки мимо ушей. Был он уж очень нелюбезен с владетелями, а его условия были больше похожи на ультиматум, предъявленный побежденным. Особенно много недовольства было высказано по поводу решения короля пригласить ко двору старших сыновей владетелей замков. И хотя объяснялось вес это заботой о воспитании молодежи, слишком уж королевская блажь напоминала обычный захват заложников. Гарольда подобные подозрения глубоко оскорбили, над переговорами нависла серьезная угроза, и владетели поспешили принять условия короля.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — заметил Гарольд по поводу только что завершившихся переговоров с вассалами. — Интересно, чем же нас порадует дорогой друг Рекин.

Владетель Лаудсвильский лицом в грязь не ударил, в который раз подтвердив славу ловкого дипломата. Его скорбный вид повергал в трепет недалекого короля Ската, а красноречие, с которым министр короля Гарольда живописал ужасы надвигающейся на Вестлэнд войны, не на шутку тревожило местных владетелей. Красноречие посла Нордлэнда подкреплялось внушительной силой, сосредоточенной на границе. После того как пришло известие о благополучном завершении переговоров Гарольда с вассалами, вестлэндцы приняли все условия Лаудсвильского — надеяться больше было не на кого.

Гарольд хохотал до упаду, слушая рассказы своего министра. Изрядно нажившиеся на этом походе нордлэндские и приграничные владетели вторили ему с азартом, а выцветшие от старости глаза Рекина сверкали гордостью и торжеством.

Буржцы устроили королю бурную встречу, празднество длилось целую неделю. Гарольд, слегка окосевший от продолжительных возлияний, решил было устроить свадьбу своего любимца Ивара Хаарского с Эвелиной Ульвинской, но такому повороту событий решительно воспротивилась невеста, наотрез отказавшаяся венчаться в отсутствие родителей. Жених огорчился, но, как оказалось, ненадолго, Гарольд охотно прощал Ивару проделки, но Сигрид придерживалась иного мнения и в один прекрасный момент просто запретила Хаарскому появляться на своей половине дворца. Ивар протестовал бурно, глядя на Сигрид глазами обиженного ребенка, у которого отобрали любимую игрушку, но королева осталась непреклонной, и никакие доводы Гарольда и Кеннета не заставили ее отступить от принятого решения.

Огорченный Хаарский устроил несколько грандиозных попоек в веселых кабаках Бурга, которые закончились не менее грандиозными драками. Терпение Сигрид лопнуло, и она уже подумывала о том, чтобы отправить скандального ярла подальше от двора, в Приграничье, в старый замок его отца. Но тут в дело вмешался Атталид, и благородный Ивар несколько поутих и даже предпринял попытку помириться с невестой. Попытка, к удовольствию Сигрид, провалилась с треском, о чем она не преминула сообщить мужу. Гарольд упрекнул ее в бессердечии, но тут же пожалел об этом. Они едва не поссорились в тот вечер, впервые со дня примирения. Воистину этот молодой Хаарский был невыносим.

К счастью для благородного Ивара, принцесса Кристин, жена Рагнвальда, разрешилась от бремени мальчиком, и враз подобревшая Сигрид простила на радостях все прегрешения ярла, взяв с него страшную клятву — соблюдать хотя бы самые необходимые приличия. Хаарский клятву дал, но в тот же вечер на устроенном в честь рождения принца Бьерна пиру, вдрызг разругался с владетелем Оле Олегуном, пребывавшем в почетном плену у короля Гарольда. Попытка примирить противников закончилась ничем, и Гарольд скрепя сердце дал разрешение на поединок.

Благородный Оле был лучшим бойцом в Вестлэнде, и молодой Хаарский рисковал головой, встречаясь с ним лицом к лицу. Тем более что Олегун выбрал оружием не мечи, а окованные железом палицы, о которых его молодой противник, судя по всему, понятия не имел. Гарольд остался недоволен этим выбором, но в данном случае все права были на стороне оскорбленного владетеля.

Сигрид, узнав о предстоящем поединке, только рукой махнула — видимо, горбатого только могила исправит. Зато Эвелина смертельно побледнела и едва не упала в обморок. Гарольд торжествующе посмотрел на жену: он был прав, и девушке далеко не безразличен ее беспутный жених. Сигрид была смущена — до сих пор она считала, что Эвелине больше по душе сумрачный горданец Атталид. Она огорчилась и собственной ошибке, и неразумию Эвелины. Вот уж действительно — сердцу не прикажешь.

Кто не выглядел огорченным, так это благородный Ивар, явившийся засвидетельствовать почтение королевской чете. Смотрел он при этом почему-то не на Сигрид и Гарольда, а на невесту.

— Я недовольна тобой, ярл Хаарский, — напустила на себя строгость Сигрид. — Видимо, все твои клятвы — пустой звук.

Ивар обиделся — он клялся не трогать женщин, а о драках с мужчинами и разговора не было. Подобное прямодушие покоробило Сигрид и позабавило Гарольда, но не произвело никакого впечатления на Эвелину. А судя по тому, как огорчился Ивар, эти слова предназначались в первую очередь для нее.

— Оле Олегун — опытный боец, — предостерег Ивара Гарольд, — а ты никогда не держал в руках палицы.

— Да, — опустил глаза долу Хаарский, — мне придется туго.

Он тяжело вздохнул и бросил быстрый взгляд исподлобья на короля. Блеск этих хитрых и веселых глаз настолько не соответствовал скорбному выражению лица и трагически хриплому голосу, что Гарольд на миг остолбенел.

— Наверное, мне суждено умереть, так и не изведав настоящей любви. — Ивар скосил глаза на Эвелину.

Сигрид возмущенно фыркнула, а Гарольд наконец обрел дар речи — мальчишка оказался куда хитрее, чем он думал.

— Шансов у тебя, надо прямо сказать, немного, — Гарольд с удовольствием включился в предложенную Иваром игру. — Оле Олегун — настоящий богатырь.

— Я пришел проститься, — обреченно махнул рукой Хаарский, — проститься навсегда.

Сигрид покраснела от возмущения: эти два отлично понимавших друг друга мужчины откровенно валяли дурака на глазах испуганной и встревоженной девушки. Неужели Эвелина настолько легковерна, что не понимает этого, или ее окончательно ослепила любовь к беспутному мальчишке. И Гарольд тоже хорош — вместо того, чтобы разоблачить Ивара, взялся ему подыгрывать. Сигрид уже раскрыла рот, чтобы предостеречь Эвелину, но, взглянув на мужа, неожиданно передумала. В конце концов, Эвелина любит этого молодого негодяя. К тому же шутка двух мужчин, разыгранная сегодня вечером, завтра поутру может обернуться трагедией. Что будет тогда с несчастной девушкой? А потом, этот брак совершается по воле их родителей, и Сигрид не вправе вмешиваться в чужие планы.

Гарольду лицемерие Ивара пришлось по душе. Выпроводив Хаарского и его невесту, он хохотал до упаду. И даже возмущенные взгляды жены далеко не сразу остановили этот приступ неуместного веселья.

— Ты полагаешь, что порядочно обманывать невинную девушку? — произнесла наконец Сигрид давно заготовленную фразу.

Лицо Гарольда сразу стало серьезным:

— В любви нет нечестных путей, Сигрид, все пути хороши, лишь бы вели к цели. К тому же она его любит. Ты же не станешь отрицать очевидное?

— Значит, по-твоему, любовь оправдывает все?

— Все, Сигрид, — сказал он твердо. — Ревность, измену, хитрость, убийство из-за угла — для страсти не должно быть преград.

Он сказал это совершенно серьезно, и даже тени улыбки не было в его глазах. А Сигрид в ответ на эти слова оставалось только руками развести. Гарольд всегда был и останется Гарольдом — время над ним не властно. Наверное, за это она его и любила.

Сигрид не собиралась присутствовать на поединке, но, взглянув на совершенно белое, потерянное лицо Эвелины, изменила свое решение — девушку нельзя было оставлять одну. У Сигрид появилось сильное подозрение, что хитро умный Ивар добился-таки своего в эту ночь. Ее так и подмывало спросить об этом Эвелину прямо, но она сдержала свое любопытство.

Утро выдалось морозным, ночью выпал снег, и двор старого королевского замка весь был покрыт пушистым белым ковром. Сигрид устало опустилась в приготовленное для нее кресло. Эвелина молча пристроилась рядом, бросая испуганные взгляды на мощную фигуру владетеля Олегуна, который медленно прохаживался чуть в стороне от помоста, сопровождаемый благородным Гаенгом Свангером. Многие владетели прервали в это утро свой сон, чтобы полюбоваться, как могучий Олегун проучит обнаглевшего мальчишку. Дам тоже было немало — кровавые зрелища никого не пугали в привычном ко всему Бурге. Зрители скромно стояли вдоль стен, предоставив в распоряжение главных героев обширное пространство замкового двора. Гарольд если и не запрещал, то, во всяком случае, не поощрял поединки. Будь на месте Олегуна кто-нибудь из его вассалов, он нашел бы способ примирить противников, но благородный Оле — вассал короля Ската, к тому же пленник, и вправе требовать суда чести. Как ни дорог был королю Ивар Хаарский, но воспрепятствовать поединку он не мог. Это значило глубоко и без причины оскорбить и вестлэндскую, и нордлэндскую знать.

Король был мрачен в это утро, от вчерашнего веселого настроения не осталось и следа. Роль судьи он возложил на расторопного владетеля Холеймского, а сам расположился рядом с женой в качестве простого наблюдателя.

Волк тронул Тора за плечо:

— Здесь принято драться обнаженными по пояс.

— Ну и что?

— Сколько раз тебе нужно говорить — держись настороже. Любая из твоих потаскушек, обнаружив отметину, выдаст нас с потрохами.

— Я всегда был осторожен.

Легкомыслие брата не на шутку возмутило Волка:

— Ты хоть представляешь, что будет, если тебя убьют или ранят. Все пойдет прахом.

— Где была твоя предусмотрительность, когда ты дрался с вестлэндцами, — ехидно заметил Тор.

— То была война, а не пустая ссора.

— Война да не наша. Вряд ли капитан одобрил бы твое поведение в том сражении — ты спас Гарольда от разгрома.

— Я спасал прежде всего твою голову, — сердито бросил Волк.

Кажется, его слова не убедили Тора, продолжавшего улыбаться все так же загадочно и насмешливо. Волка раздражала эта улыбка, но он сдержался. Тору предстояло серьезное испытание, и время для ссоры сейчас не самое удачное.

— Скажи им, что я боюсь простудиться.

Владетеля Холеймского просьба достойного Атталида удивила.

— Таков обычай, — растерянно пожал он плечами и бросил взгляд в сторону Олегуна, стоявшего обнаженным по пояс в ожидании противника.

— Что случилось? — спросил Гарольд.

— Ярл Хаарский боится простудиться.

Сигрид задохнулась от возмущения: еще вчера этот негодяй готов был умереть, а сегодня его уже пугает простуда. Хотя, очень может быть, у Ивара Хаарского в эту ночь появилась веская причина озаботиться здоровьем, даром что ли так краснеет Эвелина.

— Ивар вырос на юге, — напомнил Атталид, — в наших краях снег — большая редкость.

Сам горданец был одет в теплый полушубок, да еще и ежился при этом на небольшом в общем-то морозце.

— Благородный Оле не возражает, — махнул рукой Свангер. — Под рубашкой кольчугу не спрячешь.

— А от тяжелой палицы никакая кольчуга не спасет, — мрачно дополнил Гарольд. — Начинайте.

Владетель Олегун на полголовы возвышался над отнюдь не малорослым Иваром, да и в плечах был пошире. Во всей его кряжистой фигуре была такая мощь, что зрители восхищенно зацокали языками. Ивар был ловок, гибок и силен, в чем успели убедиться многие видевшие его в битве, но сильно проигрывал противнику в массе и мощи. Пожалуй, в поединке на мечах у него был шанс, но палица признает только сильных.

Владетель Олегун легко, словно соломинку, поднял над головой тяжелую окованную железом дубину. Момент удара многие прозевали, настолько стремительно он был нанесен. Но все-таки не настолько стремительно, чтобы его противник не успел уклониться от удара. Тяжелая палица с гулом ударила по каменной плите, высекая снопы искр железными шипами. Казалось, что Оле не успеет отразить удар ловкого молодого противника, но вестлэндец и здесь показал себя молодцом. Стремительно откинувшись назад, он ударом снизу встретил летящую в голову смерть. Палица Ивара пушинкой взвилась в воздух и с жалобным звоном покатилась по камням. Остальное было уже просто делом времени. Ивар, конечно, мог поднять палицу, но для этого ему пришлось бы проскочить мимо грозной длани Олегуна, который не склонен был затягивать поединок.

Эвелина вскрикнула и отвернулась, уткнувшись в плечо встревоженной Сигрид. Та с надеждой посмотрела на Гарольда — спасти молодого Хаарского мог только он, остановив поединок. Но король медлил, отлично понимая, что делать этого не вправе, поскольку кровь еще не пролилась. Ивар, казалось, не осознавал нависшей над ним смертельной опасности, он как ни в чем не бывало продолжал расхаживать кругами подле свирепого Олегуна, да еще и улыбался всегдашней вызывающей улыбкой. Посочувствавшие было ему владетели вновь перешли на сторону вестлэндца.

Благородный Оле взмахнул палицей, но промахнулся. Его противник, вместо того, чтобы рвануться к утерянному оружию, взлетел вдруг в воздух и с разворота нанес Олегуну страшный удар ногой в грудь. Владетель охнул и грузно рухнул навзничь, нелепо взмахнув руками. Вздох удивления вырвался у присутствующих. Благородный Ивар позволил противнику подняться с земли, но не позволил ни выпрямиться, ни взмахнуть палицей. Страшный удар сапога пришелся в этот раз точно в висок Олегуна. Вестлэндец несколько секунд стоял, раскачиваясь, как могучий дуб на ветру, а потом рухнул на землю, дернулся и затих.

Владетель Свангер растерянно потер ладонью грудь поверженного великана.

— Кажется, он все-таки жив, — склонился над телом владетеля горданец Атталид. — Либо у этого человека чугунная голова, либо благородный Ивар немного промахнулся — Гарольд вдруг захохотал, что было не совсем вежливо по отношению к поверженному вестлэндцу, но, в конце концов, Олегун был жив, и это немаловажное обстоятельство оправдывало короля.

— Я слышал, что раньше так дрались меченые, — покачал головой Гаук Отранский. — Ярл Ульф, похоже, многому научил сына.

Гарольд перестал смеяться:

— Ты научишь меня этому удару, Ивар.

Хаарский в ответ вежливо поклонился королю и улыбнулся Эвелине.

— А свадьбу мы все-таки сыграем, — Гарольд скосил глаза в ту же сторону, что и благородный Ивар. — И гораздо раньше, чем многие думают.

Глава 9 ОСТАНОВИ ЕГО, ГАРОЛЬД!

Гарольд не любил откладывать выполнение принятых решений в долгий ящик, тем более что они диктовались не только прихотью, а куда более серьезными причинами, как догадывались многие.

— Если Фрэй Ульвинский не может приехать в Бург, то мы сами отправимся к нему в гости. А молодых обвенчаем в замке Ож, если на то будет согласие отца невесты.

Решение короля горячо поддержали Гаук Отранский и Гонгульф Мьесенский. Неважно по какой причине Гарольд отправится в Приграничье, важно, что он встретится с достойным Санлукаром, и судьба похода в Южный лес, о котором говорили все эти годы, будет решена. Того же мнения придерживался и Рекин Лаудсвильский.

— Сейчас самое время, — сказал он Гарольду. — Сивенд мертв, король Скат притих надолго, владетели напуганы. Это развязывает нам руки. Нельзя допустить, чтобы нить, связывающая нас с Храмом, оборвалась.

— Тебе не дает покоя таинственная страна Хун, — на смешливо глянул Гарольд на министра.

— И она тоже, — согласился Рекин. — Вся моя жизнь ушла на то, чтобы пробить эту дорогу. Да и не только моя.

Где-то там, в Суранских степях, сложил голову грозный воитель Тор Нидрасский, один из немногих, кто видел дальше собственного носа. Тор Нидрасский увел меченых из Лэнда потому, что понимал, их путь завершен. Башня изжила себя. Благородный Тор был мудр не по годам. Это он пробил нам дорогу к Храму, это он первым нанес удар по стае в ее логове, Южном лесу. И если бы не его ранняя смерть, мы бы не знали хлопот в степях Сурана. Тебе, Гарольд, выпало завершить дело, начатое этим великим человеком. Лэнд уже иной, чем был пятьдесят лет тому назад, мы не сможем вновь безболезненно закрыться в скорлупе. Нас стало слишком много, Гарольд, население Лэнда выросло более чем в два раза за последние годы. Нам не хватает собственного хлеба, нам не хватает пахотной земли, вот почему все больше лэндцев отправляются в Суранские степи за лучшей долей. И если дорога к Храму будет перекрыта, то нас ожидает голод, мор, междоусобицы и реки крови. Черный колдун знает, что делает, но это знания и дела безумца. Останови его, Гарольд!

Нордлэндский король действовал стремительно, как всегда. Уже через два дня после поединка, в котором так не повезло благородному Олегуну, блестящая кавалькада покидала Бург. Гарольд отправился в Приграничье налегке, возложив заботы по организации похода на сына Рагнвальда. Рагнвальд должен был выступить через неделю во главе четырехсот гвардейцев-меченых. Сделать это следовало без лишнего шума, не привлекая внимания. Поход решено было провести стремительно, в течение месяца, до наступления весенней распутицы.

Горданец Атталид клялся, что у достойного Санлукара все уже готово, разведаны даже самые короткие и безопасные подходы к Южному лесу. У Гарольда не было оснований не доверять Атталиду, тем более что и Фрэй Ульвинский, и Ингольф Заадамский писали ему о том же. Гаук Отранский взялся поставить необходимые припасы и свежих лошадей. Все складывалось более чем удачно, но в последний момент Гарольд заколебался, тяжелое предчувствие парализовало его волю. Еще немного, и он отменил бы поход.

— Там наш сын, Гарольд, — положила ему руки на плечи Сигрид. — Я и так ждала слишком долго.

Она была права: кроме долга перед страной у него еще был долг перед этой женщиной, перед самим собой наконец. Оттар, это ведь его, Гарольда, плоть и кровь.

Все, казалось, были рады предстоящему походу, кроме Ивара Хаарского, хотя он тоже должен был ликовать больше всех, ибо с каждым шагом серого в яблоках коня жених приближался к своему счастью. Грустная физиономия молодого ярла забавляла Гарольда — кажется, его дела с Эвелиной шли не слишком гладко. Девушка тоже выглядела на редкость печальной, впрочем, никто в Бурге и не видел Эвелину веселой. Недаром же ее жених столь усердно искал развлечения на стороне. Гарольд в шутливой форме выразил сочувствие молодому другу. Зеленые глаза Ивара блеснули весельем.

— Грусть, государь, — это признак большого ума. Взгляни, например, на достойного Атталида, более серьезного и умного человека я не знаю.

— Может быть, твой друг безнадежно влюблен?

Глаза горданца сверкнули бешенством из-под надвинутой на широкий лоб бараньей шапки. Гарольду оставалось только порадоваться собственной проницательности и поискать объект страсти достойного жреца Храма. Сигрид намекала ему в этой связи на Эвелину и, кажется, была права. Гарольд покосился на беспечного Ивара: этот, конечно, ничего не подозревает. Слишком уж добродушен ярл Хаарский, чтобы ждать коварства с данной стороны. А с достойным Атталидом ухо следует держать востро, он человек опасный.

— Чему ты улыбаешься, государь? Разве я не прав?

— Меня удивило, благородный Ивар, что ты не считаешь умным ни себя, ни меня. В этом году в Бурге не было более веселых людей, чем мы с тобой.

— Меня грела любовь, — серьезно сказал Хаарский, — а чему радовался ты, государь?

— Меня тоже грела любовь, — усмехнулся Гарольд. — А радовался я предстоящей удаче.

— А если удачи не будет? — лицо Ивара неожиданно стало мрачным. — Я бы не пошел на твоем месте в Южный лес.

— Почему?

— Потому что удача — девка капризная, а тебе в этом году уже повезло один раз. Нельзя испытывать судьбу дважды.

— Удача здесь ни при чем, Ивар. Побеждает всегда тот, кто упрямо движется к цели.

Зима в этом году выдалась малоснежной, дороги были проходимы и для обозов, и для всадников. Рекин прав — нынешний год самый удачный для похода. Все эти годы Гарольд не сидел сложа руки, как это думают многие. Четыреста мальчишек, отобранных достойным Кюрджи, выросли его стараниями в сильных воинов. Они уже показали себя с самой лучшей стороны в междоусобных войнах. Это король Гарольд обучил и снарядил их для главного в своей жизни похода. Пришла пора ставить точку в затянувшемся на века споре людей со стаей. А заодно король Нордлэнда сведет счеты с Черным колдуном, заплатив свои последние долги.

— До Хаарского замка рукой подать, — обернулся Гарольд к Ивару, — не пожелаешь ли навестить родные места?

Ивар не выразил по этому поводу восторга. Для него Хаарский замок — звук пустой. А когда-то его отец Ульф заплатил за обладание им страшную цену. Впрочем, Гарольду королевский трон обходится тоже недешево, и грехов на нем не меньше, чем на ярле Ульфе Хаарском.

Волк был рассержен, об этом говорили его нахмуренные брови и широкие шаги, которыми он мерил предоставленные им на двоих покои в старом замке Отран. Тор сидел в кресле и без большого дружелюбия посматривал на брата.

— Мне это не нравится.

— Вижу, — оскалился Волк. — Бегать за юбками во дворце доброго короля Гарольда — занятие куда более приятное. Ты едва не погубил все дело в Бурге, хотя тебе досталась не самая трудная роль жениха прекрасной Эвелины. Твоя постная физиономия плохо действует на Гарольда, а он далеко не дурак и, чего доброго, догадается о наших планах.

— Меня бы это не огорчило, — хмуро бросил Тор.

— Именно поэтому ты должен уехать.

— А Эвелина?

— Эвелина невеста Ивара Хаарского, а не Тора Ингуальдского, сержанта меченых.

Во взгляде Волка было что-то недоброе, и впервые это недоброе относилось к Тору. Волк очень изменился за последнее время, а может быть, это Тор стал другим.

— Нельзя служить всем сразу, Тор, или ты меченый, или...

— Или? — холодно переспросил Тор.

— Другого «или» для тебя не будет. Гарольд не на увеселительную прогулку собрался, он едет за нашими головами.

— Они не договорятся?

— Не думаю, — криво усмехнулся Волк. — Но это уже не наша с тобой забота.

— И почему в этом мире так много ненависти и так мало любви?

Волк с удивлением посмотрел на брата:

— Так уж он устроен.

— Но ведь мы живем в этом мире, почему же не пытаемся его изменить?

— Он был, есть и будет таким — холодным и жестоким, негостеприимным и чужим. Каждый должен держаться за свое, и тогда у него есть шанс уцелеть.

— А что в этом мире наше?

Волк побагровел от гнева, рука его опустилась на рукоять кинжала. Он даже в отношениях с братом готов был идти до конца.

— Уезжай, Тор, — сказал Волк глухо. — Я сам объясню Гарольду причину твоего отъезда.

Гарольд проснулся от скрипа ржавых цепей. Копыта коня дробно простучали по опущенному мосту, как будто чье-то испуганное сердце забилось вдруг гулко и часто.

— Ивар, — спокойно ответил Отранский на вопрос короля. — Мальчишке не терпится.

Гарольду тоже, видимо, не терпится, коли он подхватился ни свет ни заря. Все-таки они очень похожи, Ивар Хаарский и нордлэндский король. И не только внешне.

— Дурной сон, — объяснил Гарольд причину своего беспокойства встревоженной жене.

Сигрид не поверила. Было еще что-то, тревожившее Гарольда всю дорогу. Наверное, тяжкие воспоминания. Но ведь и Сигрид тоже нелегко, при воспоминании об Ожском замке у нее холодок пробегает по телу. Век бы не видеть эту серую кучу камней.

Подошедший горданец Атталид отвлек королеву от мрачных мыслей:

— Ивар взялся подготовить для вас пышную встречу.

— С чего это он так старается? — В голосе Гарольда послышалось раздражение.

— Видимо из расчета, что король Нордлэнда постарается для него. Прекрасная Эвелина никак не может простить нашему другу буржских похождений. А уж коли не удалось договориться с девушкой, следует ублажить хотя бы ее отца. Ивар надеется, что ты поможешь ему, государь.

— Хаарский демонстрирует редкую для себя предусмотрительность, — едко заметила Сигрид.

— У него были хорошие советчики, благородная госпожа.

— Я в этом не сомневаюсь, — холодно глянул Гарольд на Атталида. — Тем более что у советчиков есть, похоже, интерес к чужим невестам.

Лицо горданца побелело от обиды, он холодно поклонился и вышел, а в душе Сигрид остался горький осадок от этого разговора. Как-то уж очень грустно проходит их путешествие, и дело здесь не в Иваре и не в Атталиде, а в этой страшной цели, к которой король Нордлэнда направил коня.

— Нам тоже следует поторопиться, — спокойно сказал Гарольд. — В Ожском замке уже заждались.

Ингольф Заадамский, предупрежденный, видимо, Иваром, встретил дорогих гостей в нескольких верстах от замка Ож со свитой из окрестных владетелей. По приграничной традиции короля и королеву встретили дружным хором, от которого у Гарольда зазвенело в ушах. Буржские новомодные веяния до этого медвежьего угла еще не дошли, и покрой одежды приграничных владетелей вызвал легкий смешок у сопровождавших короля нордлэндских щеголей. В ответ глуповатое лицо Заадамского расплылось в улыбке:

— Ожский замок с нетерпением ждет хозяев.

У Гарольда готова была сорваться с языка злая шутка по поводу деревенских манер встречавших, но он сдержался. В конце концов, благородный Ингольф старый и проверенный друг, в котором недостаток ума с лихвой возмещается искренней преданностью королю.

— Какие вести из крепости? — Гарольд сердечно обнял Заадамского.

— Все уже готово, государь. Я на днях получил письмо от Фрэя Ульвинского — достойный Санлукар вернулся от духов и выслал людей к Южному лесу для разведки.

— А что Санлукар искал у духов?

— Выспрашивал о стае, вероятно. Когда я две недели тому назад был в крепости, комендант еще не вернулся, но с Фрэем мы поговорили, его дела явно пошли на поправку. У Санлукара новый помощник — достойный Карталон. Он привел в крепость полсотни гвардейцев с огненными арбалетами. Посвященный Чирс очень надеется на тебя, государь.

Это была хорошая новость и посвященные наконец зашевелились. Караванный путь — это общая забота для Лэнда и Храма, потому что помехи здесь больно достают и тех, и других.

— Что он за человек, этот достойный горданец? Заадамский пожал плечами:

— Он воин, судя по шрамам, бывалый.

— Я знаю достойного Карталона, — отозвался Атталид, — он участник многих походов ярла Хаарского, в том числе и последнего — в страну Хун.

— Помощь храмовых гвардейцев нам как нельзя кстати. Едем в крепость. Здесь, надо полагать, не слишком далеко?

— А замок Ож? — растерянно заморгал благородный Ингольф. — У нас уже и столы накрыты. К тому же дорога небезопасна — Черный колдун кружит поблизости.

— Женщин оставим в замке, коней возьмем свежих, а Черного колдуна мы не боимся, благородный Ингольф.

Нордлэндские владетели, сопровождавшие короля, дружно закивали головами: двадцать гвардейцев — надежная охрана, да и сами они пока не разучились владеть мечами. Так с какой стати праздновать труса, или владетель Заадамский полагает, что нордлэндцам неизвестно слово «храбрость»?

— Недурно было бы все-таки промочить горло перед дальней дорогой, — заметил рассудительный Фондемский, и с этим предложением согласились все.

Застолье несколько затянулось. Ингольф Заадамский напился гостеприимством, и Ожский замок сумел за короткий срок достойно подготовиться к встрече благородных гостей. Заморские вина лились рекой, а столы ломились от закусок. Охота нордлэндских владетелей к продолжению путешествия слегка остыла, туго набитые животы требовали покоя. Однако Гарольд, видимо, твердо решил завершить дело уже сегодня вечером, и, несмотря на уговоры Сигрид и владетеля Заадамского, первым поднялся из-за стола. Увы, далеко не все владетели сумели последовать его примеру. Это обстоятельство позабавило Гарольда, но не поколебало его решимости.

— В чем дело, Ингольф, неужели одно упоминание имени Черного колдуна приводит тебя в смущение?

— Я не за себя боюсь, государь, — справедливо обиделся 3аадамский.

Гарольд дружески хлопнул его по плечу:

— В твоей храбрости я не сомневаюсь, Ингольф, но я не хочу, чтобы кто-нибудь усомнился в моей.

После этого замечания короля все, еще стоящие на ногах, сочли для себя делом чести продолжить путешествие. В конце концов, настоящий воин всегда должен быть готов к тому, что ему придется вскочить в седло после пирушки.

— Веди, государь, — владетель Бьерн Фондемский вскинул руку и едва не выпал из седла, — на Черного колдуна, — его призыв много потерял от икоты, беспричинно напавшей вдруг на владетеля, но все же был встречен громкими криками одобрения. Атталид в ответ на воинственные призывы благородных нордлэндцев оскалил зубы в презрительной улыбке. Гарольду этот горданский оскал не понравился, но одергивать молодца он не стал, а огрел коня плетью и первым вылетел на подъемный мост.

Глава 10 ЛОВУШКА

Свежий ветер, подувший с озера Духов, очень быстро охладил горячие головы владетелей, а явно покрепчавший к вечеру морозец заставил кое-кого ежиться в седле. Гарольд не замечал ни ветра, ни мороза, полы его полушубка взлетали и опускались, словно крылья большой белой птицы.

— Застегнись, государь, — посоветовал ему Атталид, — не ровен час простудишься, кто поведет нас тогда на Черного колдуна?

И вновь в голосе горданца Гарольду почудилась насмешка, он с такой силой дернул на себя повод, что конь взвился на дыбы и едва не опрокинулся на спину. Сердитые глаза короля уставились прямо в лицо помрачневшего горданца.

— Я рад, что тебе весело, Атталид, но посмотрим, кто будет смеяться последним.

— Все может быть, государь, — холодно отозвался горданец, — но как бы нам не пришлось всю ночь веселиться под открытым небом. Темнеет, а путь неблизкий.

Владетели дружно поддержали Атталида. Змеиное горло — не самое лучшее место для ссоры, хотя надменного чужака и следовало бы проучить.

— Мой меч к вашим услугам, благородные господа, — Атталид окинул владетелей надменным взглядом, — но не раньше, чем мы достигнем стен крепости.

Гарольд сорвался с места первым и, не оглядываясь, поскакал вперед. Глупая горячность, вызванная забродившим хмелем. Не хватало еще передраться в чистом поле. Мальчишка насмешлив и задирист, но это не тот грех, за который снимают голову по приказу короля.

До крепости добрались, когда уже совсем стемнело, наступивших сумерках огромное сооружение храмовиков выглядело особенно внушительно.

— Умеют строить, — позавидовал Гарольд.

Примолкшие было владетели приободрились. Достойный Санлукар сам вина не пьет, но охотно потчует им гостей, а вина у храмовиков отменные. Да и Фрэй Ульвинский, надо полагать, будет рад землякам, проскакавшим столько верст, чтобы справиться о его здоровье.

— Говорят, что Фрэй немало приобрел на службе у Храма, — завистливо вздохнул владетель Гоголандский.

Никто на слова Гоголандского не откликнулся. Владетели не на шутку продрогли на морозе и сейчас их мало волновали успехи Ульвинского, всем хотелось как можно быстрее добраться до весело гудящего очага. Баддер, слуга Гарольда, поднес к замерзшим губам рог и протрубил сигнал Нордлэнда. В крепости гостей в эту пору, похоже, не ждали, во всяком случае владетелям довольно долго пришлось ежиться на ветру. Наконец ржавые цепи подъемного моста заскрипели, и все вздохнули с облегчением.

Среди встречавших Гарольд не увидел знакомой фигуры достойного жреца Санлукара. Зато стоявший впереди всехчеловек в алом плаще наверняка был Фрэем Ульвинским. Почти пятнадцать лет прошло с тех пор, как они виделись в последний раз, но нордлэндца трудно с кем-то перепутать. Гарольд пристально всматривался в высокого худого горданца, который стоял рядом с благородным Фрэем. Надо полагать, это и был жрец Карталон, о котором упоминал Заадамский.

Жаль, что достойный Санлукар не вышел встречать короля Нордлэнда. Скорее всего, именно его отсутствием объяснялся холодок, возникший в начале столь долго ожидаемой встречи. Гарольд бросил поводья Балдеру и легко спрыгнул на землю. Владетели последовали его примеру, и только королевские гвардейцы продолжали по-прежнему сидеть в седлах.

— Рад видеть тебя живым и здоровым, благородный Фрэй. — Гарольд широко раскрыл объятья. Ульвинский не ловко ткнулся лицом в плечо короля, кажется, не особенно радуясь встрече. Или это долгая болезнь на него так повлияла?

— Я не вижу достойного Санлукара, — Гарольд окинул взглядом встречавших его людей, — надеюсь с ним ничего не случилось?

— Достойного Санлукара уже нет в живых, — отозвался на вопрос короля горданец, — но не думаю, что его отсутствие помешает нашему разговору.

Гарольду никак не удавалось разглядеть лицо говорившего. Выделялись на этом лице только шрамы да глаза, недружелюбно смотревшие из-под густых бровей. Горданец покачнувшись, шагнул навстречу королю. Он ко всему еще и хромал, этот достойный жрец Храма.

— Ты, кажется, до сих пор не узнал меня, Гарольд Нордлэндский.

Горданец взял из рук слуги факел и осветил свое лицо. Надо полагать, он когда-то был красив, но те времена ушли вместе с молодостью. Нет, Гарольд не помнил этого человека. Встреча на морозе явно затягивалась, и король начал терять терпение.

— Я не помню тебя, достойный, — сказал он, не скрывая раздражения. — Видимо, ты слишком изменился с тех пор.

Последние слова можно было принять и за насмешку, но чужака они, видимо, не задели. Разве что блеснули из-под изуродованных губ два ряда белых зубов, да в темных глазах вспыхнули огоньки, красные, как у волка, почуявшего добычу. И в этот момент он, кажется, кого-то напомнил Гарольду. Скорее всего Атталида — та же манера улыбаться, прищуривая левый глаз, та же привычка вскидывать голову, словно от увесистого удара в челюсть.

Владетели за спиной короля дружно зароптали. Странные манеры у этих храмовиков, сколько можно держать людей на морозе? Давно уже пришла пора угостить их чаркой доброго вина. Гарольд огляделся по сторонам. Не менее полусотни молодцов с огненными арбалетами в руках окружали прибывших нордлэндцев плотным кольцом. Вероятно, это были гвардейцы Храма.

— Я начинаю беспокоиться, — попробовал улыбнуться Гарольд. — Ивар Хаарский обещал мне куда более теплый прием.

— Я не знаком с Иваром Хаарским. Но если ты имеешь в виду вот этого кудрявого молодца, то его зовут Тором Ингуальдским.

Король наконец разглядел Ивара, тот стоял чуть в стороне от других, сжимая в руках тяжелый арбалет Храма. Икар не улыбался, он был непривычно серьезен, слишком даже серьезен.

— Ингуальдский? — владетель Заадамский сделал шаг вперед и остановился потрясенный.

— Он тоже твой родственник, Гарольд, сын твоей сестры, с которой ты не пожелал познакомиться.

Гарольд по-прежнему не узнавал собеседника, но сейчас он уже догадывался, кто стоит перед ним, хотя разум все еще сопротивлялся, отказываясь верить в происходящее.

— Жаль, что благородная Сигрид Брандомская не почтила нас своим присутствием. На кого ты ее оставил в этот раз, благородный Гарольд? Сначала ты предлагал ее мне, потом ею пользовался Хокан Гутормский, которого мне пришлось повесить, дабы пресечь бесчестье нашего рода, а кто сейчас спит в ее постели?

— Бес, — страшно выдохнул Гарольд, — будь ты проклят!

— Ты убил моих друзей и повесил мою мать. Я ждал этого часа и рад, что дождался.

Мало кто из нордлэндских владетелей понимал, о чем, собственно, идет речь. Что нужно этому горданцу и почему молчит Фрэй Ульвинский. Глухой ропот за спиной Гарольда нарастал, пока не оборвался громкой репликой пьяного Берна Фондемского:

— Не лучше ли нам продолжить этот разговор за столом. Горданец хрипло рассмеялся. Благородный Бьерн только руками развел по поводу столь странной реакции на свое дельное предложение.

— Это Черный колдун, — процедил сквозь зубы Ингольф Заадамский. И эти слова заставили побледнеть многих, даже до Фондемского стало потихоньку доходить, в какой ситуации они все оказались и чем она им грозит в ближайшем будущем.

— Где мой сын? — Гарольд произнес эти слова почти шепотом, но они отчетливо прозвучали в наступившей мертвой тишине.

— Твой сын жив и здоров. Впрочем, тебя он не помнит. Гарольд перевел глаза на бледного Ульвинского:

— А ведь когда-то мы были друзьями, Фрэй. Владетель отшатнулся, словно опасался удара. Гарольд усмехнулся и перевел глаза на стоящего рядом Атталида:

— Я рад за тебя, достойный, или как там тебя, вы с Иваром отлично сыграли свои роли. С такими способностями вам самое место в буржском балагане.

— Моего сына зовут Волком, — Бес вплотную приблизился к королю, — Ты помнишь Волка, благородный король Гарольд?

Они стояли молча лицом к лицу, сцепившись горящими от ненависти глазами. Лицо Гарольда дернулось раз-другой и побелело от боли, но глаз своих он не отвел и не спрятал.

— Я ни о чем не жалею. Слышишь ты, горданский ублюдок, ни о чем. Я дал тебе тогда шанс выжить, посмотрим, насколько ты благородной крови, Бес Ожский.

— Конечно, Гарольд, я дам тебе шанс. Никто не посмеет упрекнуть Черного колдуна в отсутствии благородства. Освободите нам место.

Гарольд вздохнул с облегчением. Смерть в бою не так уж страшна, тем более что жизнь можно продать и подороже. Гарольд обнажил меч и взял у одного из гвардейцев круглый щит — посмотрим, чего он стоит в драке, этот меченый подонок.

Бес стоял в десяти шагах от изготовившегося к поединку противника, скрестив руки на груди. Он даже, кажется, улыбался.

— Где твои мечи, Бес Ожский? Уж не думаешь ли ты, что справишься со мной голыми руками?

— Ты прав как всегда, благородный Гарольд. — Черный колдун брезгливо скривил изуродованные губы. — Чуб, мои мечи.

Бес вдруг присел, словно перед прыжком, а затем стремительно распрямился, как стальная пружина. Гарольд захрипел, схватился за горло и стал медленно заваливаться назад. Пораженный Ингольф Заадамский подхватил падающего короля. Руки Гарольда обессилено повисли, меч со звоном покатился по каменным плитам, напрягшееся тело дернулось раз, другой на руках у владетеля и затихло. Рукоять длинного ножа нелепо торчала из пробитой насквозь шеи нордлэндского короля. Заадамский поднял на Черного колдуна полные ненависти глаза:

— Ты называешь это честным поединком, меченый?

— Каждый сражается как умеет, — холодно отозвался Бес. Круто развернувшись, он зашагал, прихрамывая, к дому, ни разу не оглянувшись. Неровный звук его шагов странным эхом отдавался в стенах чужой всем крепости храмовиков.

Нордлэндские владетели стыли на месте, как громом пораженные. Смерть Гарольда казалась им чудовищной нелепостью. Опомнившиеся первыми, гвардейцы схватились за мечи, но Ингольф Заадамский остановил их — слишком уж неравными были силы. Вооруженные огненными арбалетами меченые Черного колдуна в течение считанных мгновений расправились бы с противниками.

— Что будет с нами? — спросил Ингольф у подошедшего Волка.

Меченый косо посмотрел на мертвого Гарольда, потом перевел глаза на Заадамского и крикнул своим:

— Откройте ворота.

Рослый меченый склонился к Атталиду и что-то горячо зашептал ему на ухо. Сердце Заадамского почти остановилось — взмаха руки этого меченого горданца хватило бы для того, чтобы двор крепости был устелен трупами.

— Я отвечаю, — Волк холодно посмотрел в глаза Чубу. — Открывайте ворота.

Тяжелые ворота крепости натужно заскрипели, давая свободу тем, кто уже успел проститься с жизнью.

Часть третья ПОТОП

Глава 1 НАСЛЕДНИК

Владетели доставили тело убитого короля в Ожский замок к утру следующего дня. Ингольф Заадамский долго мял в руках меховую шапку, прежде чем осмелиться войти в комнату Сигрид. Она подняла ему навстречу бледное неподвижное лицо и что-то прошептала посеревшими губами. Благородный Ингольф испуганно подался вперед.

— Черный колдун?

Заадамский только потерянно кивнул белобрысой головой. Больше она ничего не спросила, лишь крепко сжала побелевшими пальцами подлокотники дубового кресла. Ингольф молча поклонился и, покачиваясь от вдруг нахлынувшей усталости, вышел из комнаты.

— Я послал за владетелем Отранским, — Фондемский шагнул навстречу Заадамскому. — Принц Рагнвальд с гвардейцами уже на подходе.

— Король Рагнвальд, — хмуро поправил его благородный Ингольф.

Но Бьерн его не расслышал:

— Мы разрушим это осиное гнездо.

Заадамский с сомнением покачал головой. Храмовики умеют строить, поэтому взять крепость штурмом будет со всем непросто. Четырьмястами гвардейцами здесь не обойтись.

— У нас есть порох, — стоял на своем упрямый Бьерн. — Приграничные владетели не откажутся помочь.

— У Черного колдуна полсотни огненных арбалетов Храма. В таком деле если поспешишь, то людей насмешишь. Счастье еще, что живыми ушли из крепости.

— Ушли, да не все, — зло ощерился Фондемский. Никто ему не возразил. Остывшее тело короля лежало в часовне Ожского замка, и каждый из присутствовавших остро ощущал чувство вины за случившееся. Правда, и сам Гарольд, царство ему небесное, обманулся непростительнейшим образом.

— Я всегда подозревал этого Атталида, — хлопнул ладонью по столу владетель Гоголандский.

— Ты очень умело скрывал свои подозрения, благородный Арвид, — ехидно заметил Фондемский.

Владетели сдержанно засмеялись. Если уж Гарольд не разобрался в собственной родне, то что говорить о других.

— Как это Лаудсвильский прохлопал заговор у себя под носом? — крякнул с досады владетель Холеймский. — Ивар Хаарский, скажите пожалуйста! А я пил с ним все эти дни.

— Мальчишка храбро дрался с гуярами, и этот Атталид тоже.

— Меченые, — пожал плечами Фондемский, — драться они умели всегда.

— До сих пор я считал, что замок Ингуальд принадлежит благородному Рекину — откуда взялся этот Тор Ингуальдский?

— Старая история, — махнул рукой Заадамский. — Кристин Ингуальдская родила сына от меченого, а этот Тор, вероятно, ее внук.

— Но, черт возьми, — возмущенно выругался Гоголандский, — я хорошо помню ярла Ульфа, и этот щенок похож на него как две капли воды. Немудрено, что Гарольд обманулся.

— Ульф Хаарский — родной брат Тора Нидрасского, а у Тора кроме Беса и... — Заадамский замялся, не решаясь произнести имя покойного короля. — В общем, у него была еще и дочь. Вероятно, лже-Ивар — это ее сын.

— А разве вы их... — начал было благородный Арвид, но осекся под сердитым взглядом Фондемского. Владетель Ингольф вздохнул и, извинившись, покинул почтенное собрание. Судя по всему, разговор для него был неприятен. По слухам, приграничные владетели здорово тогда отличились в Ожском бору.

— Одного не пойму, — задумчиво проговорил Гольфдан Хилурдский, — какого дьявола Черный колдун выпустил благородного Ингольфа из своих рук?

Владетели переглянулись, и хотя вслух по этому поводу присутствующие высказываться не стали, но в уме заруб сделали. Заадамский был в крепости накануне и должен был заметить неладное, но почему-то не заметил. А королю Гарольду его рассеянность стоила жизни. Весьма подозрительная рассеянность...

Гаук Отранский прискакал в замок Ож утром следующего дня, а еще через пару дней прибыл и принц Рагнвальд во главе гвардейцев. Рагнвальд уже знал о постигшем его несчастье — дурные вести распространяются быстро. Полчаса он провел в часовне над телом отца, а когда вышел к владетелям, то лицо его было хоть и хмурым, но решительным.

— Мы возьмем крепость и повесим Черного колдуна, — сказал он твердо.

Владетели встретили его слова возгласами одобрения, и только Гаук Отранский промолчал, хотя именно его мнение более всего было интересно принцу. По слову Отранского встанут все владетели Приграничья, а если он скажет «нет», то вряд ли из этой затеи получится толк. Рагнвальд пока еще не король, никто не приносил ему вассальной присяги.

— Я не верю Ингольфу, — сразу же объявил Рагнвальд, как только они остались с Отранским наедине, — это он заманил в ловушку моего отца.

Благородный Гаук мрачно усмехнулся на слова молодого короля. Конечно, Рагнвальд не сам пришел к этому выводу, без доброхотов здесь не обошлось.

— Благородный Ингольф, возможно, не блещет умом, — спокойно проговорил Отранский, — но человек он честный. Мы все обманулись, благородный Рагнвальд, а больше всех — сам король Гарольд.

— Кажется, Эвелина Ульвинская находится сейчас в Ожском замке?

— Ты собираешься мстить дочери, которая всего лишь пыталась спасти своего отца?

— И погубила моего! — Глаза Рагнвальда сверкнули бешенством.

— Фрэй Ульвинский — мой родственник, — мрачно напомнил Отранский.

— Фрэй — предатель!

— Скорее, им воспользовались. Вряд ли благородный Фрэй мог предположить, что два сопливых мальчишки обведут вокруг пальца умудренных опытом людей. Извини, государь, но это правда.

— Черный колдун выпустил Ульвинского из крепости с обозом.

— Вероятно, в тайной надежде, что его покараешь ты и тем самым рассоришься с приграничными владетелями.

Это был намек, и Рагнвальд его понял. Приграничные владетели поддержат молодого короля при условии, что он пощадит Фрэя Ульвинского. Рагнвальд сжал кулаки: он плохо начинает, если могущественные вассалы так бесцеремонно диктуют ему свою волю.

— Этот твой родственник, человек страшный, государь.

— Какой родственник? — удивление в голосе молодого короля было искренним.

Гаук подосадовал на свой промах. Он предпочел бы, чтобы другие посвятили этого гордого и, похоже, скорого на расправу молодого человека в тайны его семьи.

— Я думаю, что тебе лучше поговорить об этом с королевой Сигрид, государь, — попытался уклониться от трудного объяснения Отранский.

— Я что-то слышал об этом. Сивенд Норангерский обмолвился перед смертью о брате моего отца.

Король пристально посмотрел на Отранского. Взгляд его был тяжелым и требовательным, и благородному Гауку стало не по себе. Зря он затеял этот разговор, но теперь уже, пожалуй, поздно отступать.

— У твоего деда Тора Нидрасского...

— Моим дедом был король Рагнвальд, ты что-то путаешь, благородный Гаук.

— Ты просил рассказать правду, — напомнил Отранский, — а правда не всегда ласкает слух.

— Продолжай.

— Это старая история, государь. Тор Нидрасский, сын последнего капитана Башни и Гильдис Хаарской, был отцом Гарольда Нордлэндского. Об этом шептались много лет тому назад, когда твоя бабка королева Ингрид блистала неземной красотой. Я бы не стал вспоминать старые буржские сплетни, но, боюсь, их вспомнят другие. У Гарольда было много врагов, и все они достались тебе в наследство. Пока король Гарольд был жив, об этой истории мало кто вспоминал, но сейчас совсем другое дело. Тебе нужно вернуться в Бург, государь, и как можно скорее. В Нордлэнде никогда не было недостатка в желающих примерить корону, взять хотя бы владетеля Гоголандского...

— Арвида?

— Да, государь. Недаром он так торопился с отъездом. Король Гарольд подозревал, что Гоголандский не без греха в деле со сдачей Кольбурга, но доказательств не было.

— У Арвида есть права на нордлэндский трон?

— Его мать была родной сестрой короля Рагнвальда.

— Я поклялся отомстить, — в голосе молодого короля не было прежней решимости, — и владетели меня поддержали.

— И даже слишком горячо поддержали, — усмехнулся Отранский. — Но к чему бы такая горячность — из любви к покойному королю Гарольду? А может, кому-то выгодно, чтобы его сын и наследник как можно дольше оставался на далекой границе и не появлялся в Бурге? Гоголандский уехал еще вчера, а сегодня исчез Хилурдский. Подумай, государь. Черного колдуна голыми руками не возьмешь. Пока мы будем осаждать крепость, нам в тыл выйдут степняки Азарга и Дуды, и нам придется несладко в чистом поле за Змеиным горлом.

— Моя мать...

— Твоя мать всего лишь женщина, убитая горем, к тому же она не без греха в этом деле.

Пожалуй, этого говорить не стоило, но Гаука кто-то словно за язык тянул. Добро хоть Рагнвальд, несмотря на юные годы, научился сдерживать порывы.

— Ты хотел правды, государь, так изволь выслушать до конца. Двадцать лет тому назад твой отец Гарольд Нордлэндский с помощью Сигрид Брандомской и старого владетеля Бьерна заманил меченых в этот замок. Они приехали на пир, полагаясь на слово, данное им Гарольдом. Мы убили их всех, Рагнвальд. А мать Черного колдуна мы распяли на кресте, и твой дед владетель Бьерн лично выжег ей глаза. На моих руках много крови, государь, и на руках короля Гарольда крови было не меньше, но это наши грехи, нам за них и ответ держать перед богом. Уезжай в Бург, благородный Рагнвальд, твое место там, где сейчас решается судьба нордлэндской короны.

— А ты?

— На том кровавом пиру нас было двадцать пять. В живых осталось только четверо: я, Ингольф Заадамский, ярл Мьесенский и старый Рекин Лаудсвильский. Остальные умерли, государь, и их смерть не назовешь легкой. Все эти годы я с ужасом наблюдаю, как слетают головы моих друзей, срубленные чьей-то невидимой рукой. Они погибали в собственных замках, на перекрестках глухих лесных дорог и в шумных городах. Последним полгода назад был убит в далеком Хянджу Эстольд Расвальгский. Фрэй Ульвинский рассказал, что его нашли однажды поутру в постели с кинжалом в одной руке и с собственной головой в другой. Мы, оставшиеся в живых, умирать не торопимся и, надеюсь, одолеем Черного колдуна с твоей и божьей помощью.

Отранский смахнул со стола пустые кубки и развернул большой лист бумаги:

— Это карта, государь, подарок посвященного Чирса. Рагнвальд с любопытством склонился над храмовой диковиной, но ничего практически не понял.

— Это Лэнд, — пояснил Гаук, — а это Храм. Это крепость Санлукара, а это крепость Дейра. Когда-то на этом месте Тор Нидрасский пытался построить новую Башню, но, к сожалению, ему это не удалось. Сюда по реке Сур сплавляют Товары купцы, и именно отсюда они начинают трудный сухопутный поход в Приграничье. Здесь не так уж далеко — от силы дней десять пути. Посвященный Чирс предлагает покроить на караванном пути между Дейрой и Приграничьем три-четыре крепости, опираясь на которые мы сможем противостоять и стае, и Черному колдуну, и разгулявшимся в последнее время степнякам. Твои гвардейцы, государь, плюс горданцы посвященного Чирса смогут противостоять кому угодно.

Рагнвальд внимательно слушал владетеля Отранского, но по его мрачному лицу трудно было определить, одобряет он или отвергает предложенный храмовиками план.

— Рекин утверждает, что Лэнд не в состоянии прокормить возрастающее население.

— Если благородный Рекин и преувеличивает, то самую малость. Мы не можем жить так, как жили наши отцы и деды — и мир вокруг нас изменился, и мы сами стали другими.

— Строительство крепостей потребует значительных средств — кто их нам даст?

— Суранские и наши купцы. Думаю, что деньги, которые они платят Черному колдуну за проводку караванов, для них куда более тяжкое бремя.

— Если бы я знал, что буржские купцы платят дань Черному колдуну, я бы приказал повесить их под окнами своего дворца. Впрочем, это еще не поздно сделать и сейчас.

Благородный Гаук пожал плечами:

— Я полагал, что этот факт известен всем. И суранские, и наши купцы вынуждены платить, иначе их караваны не достигнут Приграничья.

— Тогда среди суранских купцов наверняка немало шпионов Черного колдуна?

— И среди наших тоже. Но я не стал бы их за это казнить. Пока ни мы, ни Храм пальцем о палец не ударили, чтобы обуздать степных и лесных разбойников.

— Тогда почему ты возражаешь против немедленного штурма крепости, где засел этот паук.

— Потому что нам не взять крепость с налета. А пока ты будешь тратить здесь преданных людей в бесплодных атаках, в Бурге утвердится Гоголандский, Хилурдский или какой-нибудь другой авантюрист, готовый обречь Лэнд на междоусобье. Скорее всего, Черный колдун на это и рассчитывает. Он привык таскать каштаны из огня чужими руками. Я уже говорил тебе, что Гоголандский был связан с Норангерским, а Сивенд, как совершенно точно установлено, получал золото от Черного колдуна. Не все так просто в этой жизни, благородный Рагнвальд. Сегодня наша судьба и участь Черного колдуна решается не здесь, на границе, а там, в Бурге. Сумеешь ты, государь, утвердиться на троне своего отца, значит, рано или поздно отомстишь за его смерть, а не сумеешь, — Отранский развел руками, — тогда торжествовать будет Бес Ожский.

Рагнвальд, тяжело ступая, спустился по широкой каменной лестнице во двор Ожского замка и вдохнул полной грудью морозный воздух. Несколько холодных снежинок упало на его разгоряченное лицо. Рагнвальд рассеянно размазал их по щекам. Разговор с матерью был нелегким и это еще мягко сказано. Рагнвальд поморщился и в раздражении пнул подвернувшийся под ногу обледенелый камень. Мать не захотела его понять. Для нее возможность отомстить Черному колдуну важнее спокойствия в государстве. Он разделял ее чувства, его жажда мести была не меньшей, но разум требовал иного. Он не просто сын, он король — вот этого благородная Сигрид Брандомская не захотела понять. Назвала сына трусом и неблагодарным щенком, и это в присутствии владетелей. Благородная Сигрид всегда была несдержанна на язык, но в этот раз она превзошла себя. Неужели она так любила отца? Все эти годы у Рагнвальда были основания предполагать обратное. Чужая душа — потемки. И в собственных чувствах бывает трудно разобраться, а уж в том, что связывает и разделяет других людей, тем более. Даже если эти люди твои родители.

Гаук Отранский придержал стремя молодому королю, который, одолеваемый горькими мыслями, тяжело взгромоздился в седло.

— Ничего, государь, все образуется, — негромко произнес владетель.

— Я рассчитываю на тебя, благородный Гаук, — так же тяжело отозвался Рагнвальд.

Гвардейцы уже сидели в седлах, благородные владетели спешили занять место поближе к королю, тесня конями друг друга. К сожалению, благородная Сигрид не вышла проводить сына и государя. Рагнвальд и раньше не мог похвастаться сердечностью в отношениях с матерью, а сейчас разделявшая их борозда стала еще глубже.

— Все будет хорошо, — повторил Отранский.

— Дай бог, — вздохнул Рагнвальд.

Глава 2 ЛЕЙТЕНАНТ

Капитан был недоволен. Волк, проживший с ним рядом всю жизнь, научился разбираться в перепадах его настроений. Но сейчас за этим недовольством скрывалось нечто большее. Бес пристально смотрел на сына, словно пытался прочитать что-то в глубине его души. От этого взгляда Волку стало не по себе.

— Я сделал тебя лейтенантом вовсе не потому, что ты мой сын.

— Я это знаю. — Волк помрачнел, разговор не предвещал ничего хорошего.

— Ты нарушил мой приказ.

— Я воин, а не палач. — Глаза Волка сверкнули из-под длинных ресниц.

— Ты станешь палачом, если я прикажу. — Нет.

— Нет? — В голосе Беса была скорее угроза, чем вопрос.

— Не все средства хороши для достижения цели.

Бес засмеялся, но в его смехе злобы было гораздо больше, чем веселья.

— Путь к цели буду выбирать я, а твоя задача — не споткнуться на этом пути.

Волк физически ощущал силу этих парализующих глаз. В эту минуту он ненавидел отца. И тот чувствовал эту ненависть, не мог не чувствовать.

— Голова Заадамского за тобой. Благородный Ингольф слишком зажился на этом свете.

— Пошли ему яд в бокале. — В словах Волка были вызов и осуждение бессмысленной жестокости.

— Я уже сказал, что это твоя забота. И учти, я не потерплю непослушания.

Тор появился как раз вовремя и оборвал ссору, грозившую зайти слишком далеко.

— Прибыли люди Пайдара.

— Зови, — коротко распорядился Бес.

Волк с любопытством разглядывал варваров. Их страна находилась в излучине реки Оски, сразу же за Восточными лесами. Варвары-осканцы довольно сильно отличались от лесных варваров: их лица напоминали скорее лица степняков, но волосы были неожиданно светлыми.

— Достойный Пайдар шлет привет почтенному Ахаю, Черному колдуну из Южного леса.

— Я рад, что мой достойный друг находится в добром здравии, — Бес жестом пригласил посланцев садиться.

Варвары, а их было трое, без церемоний расположились у накрытого стола. Однако мечей они не отстегнули, и это был знак почтенному Ахаю, что полного доверия у прибывших к нему нет. Мечи были суранской выделки и не лучшего качества. Волка это обстоятельство огорчило.

— Твой человек понравился Пайдару, но сладкая речь, это еще не сытный пирог.

От лица варваров говорил все время пожилой осканец с умными глазами на морщинистом лице, его спутники пока помалкивали, угрюмо озираясь по сторонам.

— Храмовики кормят вас лучше?

Насмешка, прозвучавшая в словах Беса, не понравилась осканцам. Рука одного их них опустилась на рукоять кинжала.

— Не так скоро, достойный Пайдар, — с добродушной улыбкой на устах остерег его Бес и, заметив удивление гостей, добавил: — Не так уж трудно опознать волка, даже когда он маскируется под овечьей шкурой.

Теперь пришла очередь улыбаться Пайдару:

— Я много слышал о тебе, Черный колдун, и рад, что эти слухи оказались правдивыми.

Однако настороженность в глазах варваров не прошла, а скорее усилилась. Бес разлил вино по серебряным кубкам и первым пригубил его. Гости тоже пригубили, но менее уверенно. Волка их осторожность позабавила.

— Хорошее вино, — одобрил старик и покосился на Пайдара. Вождь осканцев был, видимо, того же мнения, но вслух высказываться не спешил, не желая ронять своего — достоинства перед людьми, которые еще не стали ни друзьями, ни союзниками.

— Хмельное вино и красивые девушки, — Бес широко и гостеприимно улыбнулся, — этого добра в избытке в суранских городах, но чтобы получить все это, нужно быть настоящим воином, а не болтливой бабой.

Лицо Пайдара вспыхнуло от гнева:

— О том, какие мы воины, пусть тебе расскажет презренный Кечи, люди которого пасут наши стада на осканских лугах.

— Кечи мертв, мир его праху, а в Хянджу посвященный Чирс смеется над глупыми варварами, и лесовиками, и осканцами. Разве не твои осканцы, Пайдар, гниют в оковах на рудниках Храма, и разве не ваши женщины служат подстилками его жрецов.

Варвары вскочили на ноги, угрожающе потрясая кулаками. Бес остался невозмутим, и только на его изуродованных губах играла презрительная усмешка.

— Твои воины, Пайдар, бегут при виде мечей наемников ярла Хаарского, а треск огненных арбалетов Храма заставляет их души в страхе улетать на небеса.

Лицо вождя осканцев побагровело от бешенства:

— Ты пригласил нас, чтобы оскорбить, Черный колдун. Бес равнодушно пожал плечами:

— Не вы мне нужны, достойные вожди, а я вам. Вы проделали долгий путь, чтобы увидеться со мной. Без моей помощи вам не справиться с Храмом.

— Так чего же ты от нас хочешь, почтенный Ахай? — Старик первым овладел собой.

— Прежде всего я хочу, чтобы вы прекратили распри между собой, Ты, Пайдар, разбил Кечи, а плодами твоей победы воспользовались посвященные. Хаарский прошел как нож сквозь масло через земли осканцев, урканцев и югенов, не встретив ни малейшего сопротивления. Цена на рабов в Хянджу упала втрое, а женщин и детей отдавали даром. Это цена твоей победы, достойный Пайдар. Но и это еще не все. После того как храмовики открыли дорогу в страну Хун, твой народ ждет участь степняков Сурана, которые на свою беду оказались на пути торговых караванов в Лэнд. Тебе известна судьба степного хана Барака, у которого храмовики вырвали сердце, и судьба Сабудая, посеченного огненными стрелами храмовиков. Сколько их было таких, гордых силой и властью, и где они сейчас?

— Храм слишком силен. Он раздавит нас железной пятой, как только мы осмелимся поднять голову.

— Порой мне кажется, что в ваших сердцах не осталось мужества. Храм высасывает из вас все и силу, и отвагу, и чувство собственного достоинства.

Варвары молчали, не находя слов для возражений Черному колдуну. Возмущаться и обижаться было глупо, поскольку пустые слова опали бы шелухою к ногам почтенного Ахая вместе с уважением к суетливым гостям.

— Сила Храма в вашей разобщенности, Пайдар. Пока ты воюешь с Кинкаром и Рудаком, ярл Хаарский строит крепости на ваших землях, оттесняя осканцев с плодородных земель. Решайся, Пайдар, — либо союз против Храма, либо рабство.

— Нам не хватит сил, чтобы овладеть Хянджу, и все понесенные жертвы окажутся напрасными.

— Хянджу я беру на себя, а ваша забота — заварушка на границах Храма. Отвлеки на себя внимание наемников Хаарского, и я ручаюсь за успех.

Пайдар задумался надолго. Бес не торопил варвара, и только черные, лихорадочно блестевшие глаза выдавали его нетерпение.

— Согласен, — выдохнул наконец осканец и обреченно махнул рукой.

Варвары уехали утром следующего дня. Волк долго смотрел им вслед с крепостной стены, поеживаясь от пронизывающего ветра. События развивались стремительно, не оставляя времени на размышления. Смерть Гарольда отозвалась болью в душе лейтенанта, и это было тем более странно, что он никогда не питал симпатий к нордлэндскому королю. Слишком много пролитой крови, которая ни на шаг не приближает к цели. Да и была ли она, эта цель? Прежде он шел за капитаном, ни о чем не спрашивая и ни о чем не сожалея. Все было предельно просто: здесь «мы», там «они», а возникавшие проблемы разрешались ударом меча. Легко убить чужака, глаза которого мелькнут перед тобой в долю мгновения, чтобы закрыться навсегда. А как быть с человеком, который считал тебя если не другом, то во всяком случае не врагом, с которым ты сидел за одним столом и сражался плечом к плечу и которого зарезали на твоих глазах с поразительной простотой, не дав поднять меча в свою защиту? Вопросов больше, чем ответов, но отвечать самому себе все равно придется.

— Скучаешь, лейтенант?

Волк резко обернулся, словно его ударили в спину. Оттар беззаботно улыбался, похлопывая плетью по кожаному сапогу. Белые волосы Оттара разлетались под резкими порывами ветра, создавая пушистый ореол вокруг головы. В эту минуту он был похож на Сигрид Брандомскую, и Волк даже вздрогнул, уловив это сходство.

— Надень шапку, простудишься.

— Капитан велел Чубу убрать Заадамского. Сержант берет меня с собой.

— Нет.

— Почему нет, — удивился Оттар, — это приказ капитана.

В его больших зеленых глазах стыли недоумение и обида. Оттар был самым младшим среди меченых и очень тяжело переживал, когда ему об этом напоминали, отстраняя от самых опасных дел под разными предлогами. Волк помнил, каким капитан привез его в Южный лес. Двадцать мальчишек, испуганных и утомленных, в неуклюжей, полуразвалившейся от долгой тряски по дорогам телеге, и беспрерывно орущий, охрипший от этого крика Оттар на руках у капитана. Потом их стало пятьдесят, но Оттар так и остался самым младшим. Волку приходилось по нескольку раз таскать его в гнездо к самкам, которые кормили Оттара, как когда-то выкармливали Волка с Тором. Айяла, не спускавшая ребенка с рук в первые дни, никак не хотела примириться с мыслью, что его придется отдать в лапы самок вожаков. Но иного выхода не было, Оттар худел день ото дня и отказывался принимать пищу. Капитан силой отнял у женщины ребенка и передал Волку. Волк до сих пор помнил, каким тяжелым был Оттар и как непросто было дотащить его до гнезда. Позже Айяла смирилась с неизбежностью и не препятствовала Волку, но неотлучно сидела у гнезда все время, пока продолжалась кормежка. Оттар так и остался ее любимчиком, даже когда родились Тах и Дана. Оттару прощалось многое из того, что никогда не прощалось Волку, Тору и остальным меченым, даже капитан ничего с этим не мог поделать. Все меченые, привезенные из Приграничья, отыскали своих родных и частенько их навещали. Оттар не помнил ни отца, ни матери, не помнил и места, откуда его привезли в замок Ож. Никто из местных крестьянок не признал его за сына, хотя меченые частенько наведывались в приграничные села, не слишком при этом скрываясь. Раньше это обстоятельство удивляло Волка, но сейчас он догадывался, чьим сыном на самом деле был Оттар. Историю о похищении маленького принца он слышал в Бурге, и все время порывался расспросить у Сигрид подробности, но так и не решился. Слишком много странного было в этом деле.

— Передай Чубу и Пану, пусть седлают коней, — сказал Волк, натягивая перчатки на замерзающие руки. — Я поеду с вами.

Оттара явно обрадовал такой оборот дела:

— А Тор?

— Обойдемся без Тора.

Ответ прозвучал неожиданно резко, и Оттар удивился скверному настроению лейтенанта. Похоже, в крепости что-то случилось, пока он ездил в Южный лес и обратно, но все прояснится, надо полагать, со временем. Если Пан не расскажет, то Зуб непременно проговорится.

Сигрид была утомлена дорогой. Поездка в Бург, пышные похороны Гарольда, бесконечные ссоры с Рагнвальдом отняли у нее последние силы. Вдовствующая королева рвалась из столицы — подальше от чужих стен, от скорбных масок, за которыми прячется злорадство. Рано радовались — Гарольд умер, но жив Рагнвальд. И кое-кто уже почувствовал его руку на своей шее, и эта рука не слабее отцовской. Втайне она гордилась сыном, но не хотела признаваться в этом даже самой себе. Рагнвальд не отомстил за смерть отца, а, все остальное было для нее неважным.

Усталость от долгой и трудной дороги притупила боль. Сигрид дремала, прислонившись виском к холодной стенке дорожной кареты. Не хотелось ни о чем думать, а хотелось ехать и ехать без остановки, под мерное поскрипывание полозьев по подмерзающему насту.

Ингольф Заадамский склонился к открытому окну и что-то крикнул, что именно, она не разобрала, но мгновенно открыла глаза. Ей, выросшей в Приграничье, звон мечей был так же привычен, как звон струн лютни придворным дамам в далеком Бурге. Марта, отодвинув полог, выглянула наружу и тут же с криком отшатнулась. Посеченный мечом всадник рухнул на землю в метре от кареты. Лошади встали, рука Сигрид потянулась к арбалету. Она решительно отстранила Марту и выглянула наружу. Два дружинника Заадамского уже лежали на мерзлой земле с пробитыми головами. Сам Ингольф, то и дело поднимая коня на дыбы, с трудом отбивался от наседающего на него молодца в черном, как сажа, полушубке. Трое других на падавших сцепились с уцелевшими дружинниками владетеля. На глазах Сигрид еще двое упали с коней, пронзенные узкими мечами. По этим мечам она определила в разбойниках меченых. И, кажется, узнала одного из них. Это был Атталид! Она закричала от прихлынувшей вдруг к сердцу боли и подняла тяжелый арбалет. Благородный Ингольф, широко раскинув руки, словно подбитая на лету птица, медленно валился из седла. Обычно багровое его лицу в эту минуту было неестественно бледным. Атталид еще раз взмахнул мечом, и голова владетеля Ингольфа ударилась о мерзлую землю раньше, чем грузное тело. Сигрид целилась в Атталида, но промахнулась. Стрела сбила шапку с другого меченого, и перед Сигрид на мгновение промелькнуло обиженное и недоумевающее мальчишеское лицо в ореоле белых волос. Атталид что-то крикнул, и четверо всадников, нахлестывая коней, скрылись в снежной круговерти так же внезапно, как и появились. Испуганный возница с трудом поднялся из сугроба и перекрестился.

— Меченые, — сказал он, с трудом шевеля подрагивающими губами.

Сигрид тупо смотрела на обезглавленное тело владетеля Заадамского. Потом склонилась к земле и взяла горсть снега, пропитанного кровью Ингольфа. Кровь, мешаясь с водой, побежала из сжатого кулака на подол черного платья.

— Меченые, — повторила Сигрид вслед за возницей, и в ее голосе было столько ненависти, что служанка невольно отшатнулась.

Глава 3 ХЯНДЖУ

Посвященный Чирс, Правая рука Великого, медленно прохаживался по обширному залу. Красивое лицо его морщилось словно от зубной боли. Посвященный Магасар, Чуткое ухо Храма, тяжело вздыхал, с сочувствием глядя на наместника Великого. Посвященный Чирс, да продлятся дни его вечно, сильно сдал за последние годы. Да и то сказать, семьдесят пять лет — возраст немалый даже для горданца. А тут еще дурные вести из Лэнда. Неожиданная смерть короля Гарольда спутала Храму все карты. И в довершение всех несчастий вождь осканцев Пайдар, до сих пор весьма лояльно настроенный к посвященным, устроил заварушку на границе. Все одно к одному. Было от чего морщиться посвященному Чирсу.

— Я думаю, благородный Рекин справится со сложной ситуацией в Нордлэнде, — обронил наместник Великого и покосился в сторону Магасара. — Твои люди должны помочь ему в этом.

Магасар с готовностью прижал к груди большие волосатые руки. Чирс презрительно скривил губы — к сожалению, разум посвященного Магасара много уступал его же преданности делу Храма.

— Рекин стар, — покачал в задумчивости головой Чирс, — а король Гарольд был слишком молод и горяч. Ах, Гарольд, Гарольд...

— Владетель Лаудсвильский встревожен, — робко доложил посвященный Магасар. — Морские разбойники усилили натиск на побережье Вестлэнда. Король Скат уже пытался однажды использовать их против Нордлэнда.

— Так уберите Ската, — рявкнул в раздражении посвященный Халукар, Левая рука Великого. — Для этого не требуется разрешения посвященного Чирса.

Халукар стар, ему уже трудно сдерживать рвущиеся наружу эмоции, как и кашель, впрочем. Ишь нахохлился, старый сыч, тяжело, наверное, умирать, имея столько грехов на душе. У посвященного Чирса грехов тоже немало. Как-то примет их Великий в заоблачной выси. Чирс невесело усмехнулся. Ситуация день ото дня становилась все хуже и хуже. Нельзя сказать, что беда пришла неожиданно. Он ждал ее все эти годы, и не просто ждал, а активно противодействовал неудержимо надвигавшемуся краху. Кое-что ему удалось. Двадцать лет беспрерывных трудов подорвали здоровье. Сил уже нет, а крах близок. Конец всему, за что боролся все эти годы. Ни ума посвященного Чирса, ни жестокости Халукара, ни изворотливости Магасара уже не хватает, чтобы противостоять року. Суранские города бунтуют, их сопротивление Храму становится все решительнее. Наемники ярла Хаарского уже не в силах спасти расползающееся в разные стороны, заживо гниющее тело Храма. Пролитая кровь уже порождает не привычный страх, а только ненависть. Вряд ли кто-то может упрекнуть посвященного Чирса в слабости — он боролся до конца за дело предков. Но где-то была допущена ошибка. Скорее всего, ее допустили те, кто начинал грандиозный проект. С них за это уже не спросишь, и расплачиваться за все придется посвященному Чирсу.

— Пошлите Ульфу подкрепление.

— А где нам их взять, посвященный Чирс? — слабо шевельнулся в кресле Халукар. — Достойный Хармид увел последних кукловодов на подавление бунта в Улигере. Суранцы словно с цепи сорвались, их уже не страшат ни лесные варвары, ни степняки, они заключают с ними союзы и изгоняют жрецов Храма.

— В Улигере видели посланцев Черного колдуна, — вздохнул Магасар.

Халукар грубо выругался — неслыханное святотатство в Чистилище, в двух шагах от священного огня. Но посвященный Чирс даже не обернулся. Наверняка кто-то стоит за этими хорошо скоординированными выступлениями мятежников. Не исключено, что почтенный Ахай приложил к этому руку. Он на удивление расторопен, этот меченый. Опытные агенты Магасара не успевают разрывать сети, которые без устали плетет черный паук. Но не это главное — само время работает на Черного колдуна. Звезда Гордана закатилась. Не смерть страшит посвященного Чирса — страшит хаос, который воцарится на землях Храма. Кто укажет людям новую дорогу? Черный колдун? Варвары Пайдар и Кинкар? Кто обеспечит надежный и безопасный путь торговым караванам? Или мир снова расколется на сотни мелких осколков, задыхающихся в собственных нечистотах, раздираемых амбициями многочисленных вождей?

— Пошли на помощь Ульфу гвардейцев Кархадашта.

Халукар промолчал, не было сил ругаться, да и бесполезно. Чирс прав: если Ульф не удержит Пайдара, то наступит крах. Продержаться бы год-два, а там, глядишь, что-нибудь наклюнулось бы. Быть может, Рекину Лаудсвильскому удастся обуздать мятежных вассалов и укрепить трон молодого Рагнвальда. Нордлэнд — это дорога к Большой воде. Суранские города заинтересованы в союзе с Нордлэндом, а если Ульф, разбив Пайдара, обеспечит дорогу в страну Хун, то многое можно будет поправить.

— Я отправлю шесть сотен гвардейцев, — Халукар медленно, превозмогая боль, поднялся, — но мы рискуем, по священный Чирс, сильно рискуем.

Чирс промолчал, и только руки его, простертые над священным огнем, мелко задрожали.

Бес откинулся на глиняную стену убогой хижины и беззвучно засмеялся. Старый Хой, плосколицый варвар из неведомых мест, надежный и преданный друг с давних времен, удивленно покосился на капитана.

— Мы насчитали почти шестьсот стволов, — сказал Волк, стоящий у входа.

— Судя по всему, благородному Ульфу приходится не сладко, если ему понадобились гвардейцы Кархадашта, — Бес перестал смеяться, и на лицо его набежала тень.

— В Хянджу осталось не менее четырех сотен гвардейцев, десять тысяч храмовых стражников и без счета прочих служителей, которые даром жизнь не отдадут, — покачал лохматой головой варвар Рахша. — Нам не справиться.

— Годы, проведенные в рабстве, не прибавили тебе ума, варвар, — презрительно скривил губы Бес.

Рослый Рахша побледнел от гнева и сжал пудовые кулаки — этот высокомерный чужак был невыносим. Рахша с трудом подавил желание обрушить что-нибудь тяжелое на эту горделиво вздернутую голову.

— У тебя будет возможность показать себя в драке, если я не прикончу тебя раньше за непослушание.

В словах Черного колдуна сомневаться не приходилось, Рахша это знал и потому подавил рвущийся из груди гнев. Этот горданец заставил плясать под свою дудкудаже упрямого вождя осканцев Пайдара, так что же остается делать обездоленному рабу Рахше, кроме как молчать, ждать и надеяться.

— Сколько у тебя людей?

— Пять тысяч.

— В Хянджу сто тысяч рабов, и только каждый двадцатый из них готов умереть за свою свободу?

— Я могу поручиться только за своих, но если мы начнем удачно, то нас наверняка поддержат остальные.

— Мне нужны двадцать тысяч, варвар, — Бес оторвался от разложенного на столе плана Хянджу и пристально посмотрел на Рахшу. — Я не жалел на тебя денег, но ты не оправдал моих надежд.

— Я попытаюсь, — Рахша опустил голову, не желая смотреть в черные глаза почтенного Ахая.

— Я дам тебе золото и оружие, варвар, но если ты вздумаешь играть в свою игру, то очень скоро пожалеешь, что появился на свет. Иди.

Рахша дернул пересохшим горлом и неуклюже согнулся в поклоне. Бес даже не взглянул на закрывшуюся за рабом дверь — пусть Рахша и ненавидит Черного колдуна, но Храм он ненавидит гораздо больше, а это сейчас самое главное.

— Позови Чуба, — кивнул Бес Волку.

Верткий Чуб явился через минуту, два ряда белых зубов весело блестели на обветренном докрасна лице.

— Здесь, — ткнул Бес пальцем в бумагу, — два самых крупных рудника в Хянджу, почти десять тысяч рабов. Охрана — четыре сотни синих стражей порядка. Не думаю, что они окажут тебе серьезное сопротивление. Твоя задача: вывести рабов на улицы города и устроить заварушку. Люди Хоя помогут тебе поднять рабов.

— А если они не поднимутся? — Чуб с любопытством рассматривал разложенный на столе план Хянджу.

— Тогда ты подтолкнешь их в спину, — усмехнулся Бес — Я дам тебе десять меченых и полусотню степняков хана Азарга.

— Здесь неподалеку казарма желтых стражников, — с сомнением покачал головой Волк, — и гвардейцы будут там уже через полчаса. Чубу с ними не справиться.

— А кто сказал, что он будет с ними драться. Он должен всего лишь вывести рабов на улицы, и пусть они сами разбираются с гвардейцами и стражниками.

— Ты обрекаешь на смерть тысячи безоружных людей, капитан.

— Свобода стоит дорого, а этим людям есть за что умирать.

— Не нравится мне это. Глаза Беса холодно блеснули:

— Свое мнение можешь оставить при себе, лейтенант. А тебе, сержант, лучше поторопиться.

Чуб самодовольно хмыкнул, подмигнул Хою веселым глазом и скрылся за дверью.

— От Оттара нет вестей, — сказал Волк, — он не знает, что мы покинули крепость и, чего доброго, приведет обоз прямо туда.

— Я послал им навстречу Слизняка, который перехватит их по дороге, — отмахнулся Бес.

— Неужели тебя не волнует судьба собственных детей? В глазах Черного колдуна вспыхнул злой огонек:

— Мне надоели твои поучения, лейтенант меченых, меня раздражает твое вечно недовольное лицо. Берегись, мое терпение может лопнуть, и тогда я вздерну тебя на первом же попавшемся суку. Я капитан меченых и не потерплю непослушания даже от собственного сына. Иди.

Бес недобрым взглядом проводил сына. Айяла испортила их нравоучениями и призывами к милосердию. Какое может быть милосердие, когда по этой земле приходится брести по колено в крови, когда либо — ты, либо — тебя. Меченый не должен слушать никого, кроме капитана. С пешками легче — они не задают вопросы, на которые трудно ответить. Бес Ожский хороший кукловод, но капитан, видимо, неважный, если не может справиться даже с собственным сыном. Пятьдесят сосунков он вырвал у Гарольда из-под носа. Уйму сил пришлось потратить, чтобы их сберечь и поставить на ноги. Они выросли и стали задавать вопросы. Мы не пешки — рано или поздно, но ему придется ответить: куда и почему? Куда ты ведешь нас, капитан меченых, и почему так много крови на нашем пути? Конечно, он найдет что им сказать, вот только устроит ли их этот ответ. Здесь в Хянджу решается его судьба. Пятнадцать лет он пытался объединить враждующих между собой противников Храма, и наконец ему это удалось. Он поклялся разрушить Храм, и он его разрушит. Горе тому, кто встанет на его пути.

Хой исподтишка наблюдал за взволнованным капитаном меченых. Он помнил почтенного Ахая еще мальчиком на руках у Тора Нидрасского, потом судьба свела их вновь в Хянджу. Высокомерный Меч Храма не удостаивал взглядом ничтожного раба посвященного Чирса. Тогда он вызывал у Хоя чувство жалости. Мальчишка, потерявший все: память, близких, родину — ничтожная игрушка в руках посвященных. Но Бес Ожский вырвался из плена. Жрецы бледнеют при упоминании его имени. Нынешний почтенный Ахай — это уже не мальчишка, взбунтовавшийся против Храма. Этот широкоплечий, рослый, с сильным хищным лицом человек по-настоящему опасен — опасен не только для Храма, но и для тех, кто борется рядом с ним. Слишком велика заложенная в нем сила разрушения. Почти двадцать лет они боролись против Храма плечом к плечу, но, пожалуй, впервые сегодня Хой задумался — а что по том? Этот чужой мир давно уже стал для него родным, хотя не дал ему ни счастья, ни свободы.

— Почему ты поддержал меня в борьбе против Храма? Вопрос прозвучал неожиданно, Хой вздрогнул и поднял глаза:

— Я ненавижу Храм, а кроме того, твой отец был моим другом.

— А Чирс?

— Чирс — хозяин. Я родился свободным и не хочу умирать в оковах.

— Ты не ответил, почему ненавидишь Храм.

— Храмовики уничтожили мой народ и мою семью.

— Это было давно, а люди часто забывают даже то, что было вчера.

— Я помню.

Хой помнил сожженную деревню и кровавые следы на снегу. Он помнил страшное чувство одиночества, когда ты один против целого мира и некому подставить тебе плечо в трудную минуту. Они понимали друг друга, меченый из Приграничья и варвар с далекого севера, все потерявшие, а потому ничего в жизни не боявшиеся.

— Где твоя земля, Хой?

— Очень далеко, на самом краю мира. За голодной степью, за мертвой землей с мертвыми городами.

— А что нужно было храмовикам в ваших краях?

— Думаю, они забрели к нам случайно. У храмовиков есть карты прежних времен, они часто отправляют экспедиции к древним городам.

— Зачем?

— Ищут золото, другие металлы. В мертвых городах есть много интересного.

— А люди там есть?

— Вряд ли этих жалких существ можно назвать людьми. Та зона не случайно зовется мертвой. Они просто выродились, как говорил посвященный Чирс.

— Почему же они не ушли из тех страшных мест?

— Вероятно потому, что это их земля.

Даже у нелюдей, оказывается, есть своя земля, а где земля меченого Беса Ожского? А может, есть родина у почтенного Ахая? Вот у Черного колдуна точно есть логово — Южный лес. Но Хой имеет в виду нечто совсем другое — землю, которую следует защищать.

Глава 4 ШАГИ

Рука посвященного Халукара дрогнула и бессильно поползла по одеялу. Магасар вздохнул — посвященный, увы, слишком стар, чтобы удержать в высохших руках ускользающую власть. Минует год-два, и, кто знает, возможно Магасар займет место грозного степняка. Веки Халукара дрогнули, что-то похожее на насмешку появилось и тут же погасло в узких глазах.

— Все спокойно, посвященный, — заспешил с доклада Магасар, — ночь в Хянджу прошла без происшествий. Почтенный Мелькарт увел шестьсот гвардейцев на помощь благородному Ульфу Хаарскому. Почтенный Кархадашт ждет у дверей покоев твоего мудрого слова.

Халукар устало прикрыл глаза. С каждым днем просыпаться становилось все труднее — уставшая душа просит вечного отдыха. Здесь, в этих стенах, закончится путь без родного степняка, достигшего самых, казалось бы, недоступных высот в Храме. Сколько усилий, сколько кровь и все это для того, чтобы слушать на исходе жизни раболепное бормотание идиота, который претендует на то, что бы быть горданцем и посвященным. О, Великий, как измельчал род людской! Посвященный Халукар стар, но смерть не идет к его постели и некому поторопить ее — это простая мысль неожиданно взволновала всесильного жреца. Геронт, Вар и даже Хайдар были моложе Халукара, но им помогли умереть. Как помогли умереть многим из их предшественников. Десятки рук тянулись к горлу вышестоящего, десятки кинжалов целились в его спину. Малейшая оплошность стоила и власти, и жизни. Куда они исчезли, эти люди, сильные и жадные до власти? Халукар порылся в слабеющей памяти, но ничего сколь-нибудь приличного не отыскал. Посвященные Чирс и Халукар могли не опасаться за свою жизнь. Храм выродился. Всю жизнь Халукар рубил головы непокорным, гноил их в цепях, ломал на дыбе, чтобы ощутить на исходе отпущенного ему Великим срока полную пустоту вокруг.

— Зови Кархадашта, — приказал он Магасару слабым голосом.

— Все спокойно, посвященный, — почтенный Кархадашт был, похоже, с глубокого похмелья, и хриплые звуки с трудом вырывались из его пересохшего горла.

Почему он не повесил почтенного раньше, расстроился Халукар. Ведь собирался, давно собирался. То ли память подвела, то ли просто и этого набитого дурака некем заменить.

— Мои люди — доносят другое, — голос посвященного вдруг окреп, а из-под припухших век сверкнули бешеным огнем глаза прежнего Халукара. — Черный колдун расхаживает по Хянджу как по Южному лесу, а жрецы, ответственные за безопасность Чистилища, проводят время в пьянстве и разврате.

— Я все сделаю, посвященный, — Магасар склонился в глубоком поклоне у постели, Кархадашт преданно хрипел где-то у дверей.

Они все сделают... О, Великий, разве ж это люди!

Бес прислушался. Слабо различимый треск автоматных очередей доносился с окраины Хянджу. Чуб, похоже, справился со своей задачей. Только бы не вздумал состязаться в стрельбе с гвардейцами — сам голову потеряет и людей ни за грош погубит.

Сурок неслышной тенью скользнул в хижину:

— Все в порядке, капитан, гвардейцы покинули казармы. Бес повернулся к Тору:

— Действуй, и по возможности без шума. И помни: ваши головы мне еще понадобятся.

Степняки Азарга изнывали от безделья. Небольшая орда в пятьсот сабель без труда укрылась в густой роще Великого. Когда-то эта роща была любимым местом отдыха посвященных, и здесь еще сохранились полуразвалившиеся постройки давних времен. Теперь посвященным уже не до отдыха. Да и никаких гвардейцев не хватит, чтобы сберечь их покой в этом райском уголке в нынешние смутные времена. Зато Бесу роща сослужила хорошую службу.

Горячий Азарг вылетел из зарослей на тонконогом сухом жеребце навстречу почтенному Ахаю. Меченый залюбовался и конем, и лихим наездником. Азарг был старым другом — не один десяток обозов раскатали они вместе в бескрайней Суранской степи. Сам посвященный Чирс хлопотал о беспутной голове Азарга, суля много золота. Но не выгорело дело. Ловкий степняк избежал расставленные на него ловушки, и только шрамы на прокопченном лице указывали на то, что хлопоты посвященных не были уж совсем напрасными.

— Теперь уже скоро, — сразу же успокоил хана Бес. — Выводи людей.

Азарг радостно свистнул, и пятьсот всадников уже через несколько мгновений окружили капитана меченых. Степняков город поразил. Даже все, казалось бы, повидавший Азарг беспокойно озирался по сторонам. Эти нависающие над головами каменные громады производили тягостное впечатление на человека, привыкшего к бескрайним просторам.

Как ни странно, появление на улицах Хянджу степной орды не вызвало большого переполоха. Горожане равно душно скользили глазами по оборванным всадникам, по их роскошно разодетому вождю и низко кланялись достойному жрецу-горданцу, возглавлявшему весь этот сброд. Слухи о бунте рабов на рудниках уже распространились по городу. Видимо, жрец Храма вел сейчас степную орду на помощь гвардейцам, подавляющим бунтарей. Хотя гвардейцы, судя по наступившей тишине, уже справились сами. Тревожные времена наступили для Хянджу, даже глубокие старики не могли припомнить, когда поднимали в последний раз немытые головы рабы. А сегодня даже те, кто работает в домах хозяев, обнаглели до того, что смешиваются с толпой свободных горожан и осмеливаются подавать свой собачий голос, когда молчат даже самые достойные. Рослый горожанин в раздражении пнул подвернувшегося под ногу мальчишку-раба.

— Плохие времена, ох, плохие.

Но лучше не произносить подобные слова вслух, да еще в присутствии высокородного жреца. Горожанин потер обожженное витой плетью плечо (расплата за длинный язык) и согнулся в подобострастном поклоне.

— Слава посвященному Чирсу, да продлятся дни его вечно.

Толпа преданно зашумела под насмешливым взглядом высокомерного горданца:

— Слава гвардейцам. Слава, слава, слава...

Этот слабый крик прилетел издалека, но его тут же подхватили сотни подобострастных глоток, и сотни восторженных глаз с обожанием устремились на достойного жреца.

— Веселый город, — удивился Азарг, — и народ здесь гостеприимный.

Бес засмеялся — ошибка степного хана, плохо понимающего язык суранцев, позабавила его и отвлекла от мрачных мыслей. Несколько взрывов, прогремевших один за другим, разом оборвали ликование толпы. Взрывы доносились со стороны гвардейских казарм, и это обстоятельство не на шутку испугало горожан — толпа рассеялась с невероятной быстротой.

— Пора!

Бес огрел коня плетью и поскакал во весь опор по опустевшей улице. Тор сделал свое дело — массивные здания гвардейских казарм рухнули, погребая под обломками своих нуждавшихся в отдыхе после проведенного в трудах дня хозяев. Несколько десятков обезумевших от ужаса людей метились среди развалин, паля из огненных арбалетов направо и налево. Бес недолго любовался открывшейся его глазам картиной. Подскакавший Тор крикнул едва ли не в ухо капитану:

— Горданцы, не менее полусотни.

— Задержи их, — приказал Бес сержанту. — Гвардейцы — это твоя забота. Чуб тебе поможет.

Он приподнялся на стременах и махнул рукой. Орда Азарга стремительно сорвалась с места. Они почти не встретили сопротивления по пути к Чистилищу. Несколько десятков обезумевших от страха жрецов были затоптаны конями степняков быстрее, чем успели осознать, что же происходит. Караульные-гвардейцы открыли огонь, десяток степняков с криками вылетели из седел, но Бес даже не обернулся. За его спиной бешено огрызались автоматы, это меченые Тора и Чуба противостояли уцелевшим гвардейцам Кархадашта. Бес первым вылетел на храмовую площадь и остановился встревоженный. Рахша со своими рабами запаздывал, а штурмовать Чистилище, в котором было несколько тысяч вооруженных жрецов и храмовых стражников, силами степняков Азарта было бы безумием. И еще одна мысль тревожила Беса: успеют ли Волк и Хой взорвать тайные переходы Чистилища, или посвященные и достойные разбегутся по миру, забьются в щели, и их придется выковыривать оттуда по одному.

Ворота Чистилища медленно раскрывались. Бес оглядел свое воинство: пятьдесят пешек и пятьсот степняков — это не Бог весть что, но отступать уже поздно.

— Вперед! — Бес махнул рукой, бросая пешек на хлынувший из-за стальных створок желтый поток стражников.

Чирс поднял голову и прислушался — глухие взрывы раздавались в подземельях Чистилища. Почтенный Ахай, да сгинет в преисподней его черная душа, отрезал служителям Великого последние пути отхода. Он все предусмотрел, этот Черный колдун из Южного леса, но остался еще один путь, последний, и посвященный Чирс уйдет по этому пути с высоко поднятой головой.

— Они уже ворвались в Чистилище, торопись, посвященный!

Перекошенное страхом лицо Магасара на несколько мгновений возникло перед взором Чирса и тут же исчезло. Посвященный Магасар торопился, он искал спасительную тропку. Посвященному Чирсу с ним не по пути — его дорога определена Великим.

А Магасар прав, они действительно уже здесь. Посвященный Чирс и сам слышит вопли взбесившейся черни в священных залах Чистилища, где даже шепот непосвященных являлся кощунством. Наместник Великого не побежит подобно крысе, он уйдет с достоинством, взглянув напоследок в глаза ненавистного человека. Бес Ожский, внук посвященного Ахая придет к священному огню, чтобы упиться своей победой. И поражением. Поражением длинной вереницы их общих предков, чья жизнь оказалась напрасной. Чирс должен взглянуть в глаза этому человеку — пять столетий непрерывных побед Гордана ждут за его спиной этой встречи.

Чирс закрыл глаза и откинул голову на жесткую спинку кресла. Рука, державшая наполненный до краев кубок, не дрожала. Человек остановился в двух шагах от посвященного, Чирс слышал его ровное дыхание, а потом почувствовал и его руку на своем плече.

— Почтенный Ахай пришел за жизнью посвященного Чирса?

— Я не Ахай, — голос был молодой и уверенный, — и твоя жизнь мне не нужна.

Удивленный Чирс открыл глаза. Стоящий перед ним воин явно был горданцем, и витые рукояти мечей за его плечами показались посвященному неуместными. Но более всего наместника Великого поразило лицо горданца, знакомое до щемящей боли в груди. Это было лицо Чирса, помолодевшее на добрые пятьдесят лет.

— Уходи, я покажу тебе дорогу.

— Но почему? Неужели почтенный Ахай решил подарить мне жизнь?

— Меня просила об этом Айяла, дочь посвященного Вара.

Вар прислал своего человека, чтобы спасти старого друга! Какая ирония судьбы, а возможно, и напоминание о содеянном когда-то зле.

— Я уже выбрал дорогу, ты опоздал, достойный.

— В таком случае поторопись, посвященный.

Да, он прав, ждать больше нечего. Посвященный Чирс увидел лицо последнего горданца — нечаянный подарок судьбы. Наместник Великого поднес к губам кубок и залпом выпил его содержимое.

— Жаль, — сказал подошедший Бес — Я хотел сам отправить в ад эту старую храмовую крысу.

Волк промолчал и отвернулся. Сотни рабов и степняков, крича от возбуждения, ворвались в святилище. Грязные руки шарили повсюду, срывая со стен роскошные ковры и золотые украшения. Золотой жезл в виде раскрытой ладони Великого покатился по каменному полу прямо к Бесу. Сразу два раба вцепились в драгоценную игрушку. Бес ногами разбросал их в стороны, поднял жезл и швырнул его в чашу с огнем. Глаза Черного колдуна сверкнули яростью, окружавшие его рабы подались назад. Бес поднял руку, шум сразу стих.

— Я одержал победу, — он не нашел нужным повышать голос, его и так слушали, затаив дыхание, — Чистилище со всем содержимым принадлежит мне.

Нельзя сказать, что его слова понравились присутствующим, но вслух возражать никто не посмел, слишком уж дурная слава шла о Черном колдуне, да и меченые, окружавшие своего капитана, довольно выразительно покачивали огненными арбалетами.

— Рахша, — повернулся Черный колдун к великану-варвару, — ты опоздал сегодня, и твое опоздание стоило жизни хану Азаргу, но я прощаю тебя за доблесть, проявленную в бою. Этот город ваш, варвары. Я дарю его вам, и пусть пролитая кровь товарищей обернется для вас золотом хянджских торговцев.

Слова Черного колдуна были встречены громкими воплями восторга, грязная толпа ломанула прочь из Чистилища на притихшие в ужасе хянджские улицы. Бес надменно усмехнулся и сел в еще не остывшее кресло посвященного Чирса.

Глава 5 ОТТАР

— Они покинули крепость, — в голосе Отранского не было уныния, — и, похоже, довольно давно.

Для Сигрид это известие явилось тяжелым ударом. Почти месяц она уговаривала приграничных владетелей совершить эту вылазку за Змеиное горло, и вот опоздала. Ей понятна была радость владетелей, которых не прельщала встреча с Черным колдуном. Глупо было упрекать их за это — своя рубашка ближе к телу. Но Сигрид Брандомская сделана из другого теста, она поклялась отомстить и не успокоится до тех пор, пока голова Черного колдуна не будет вздернута на шест над сторожевой башенкой Ожского замка. Она доведет до конца дело, начатое ее отцом Бьерном Брандомским, — меченые будут стерты с лица земли, исчезнет даже память о них.

— Мы вернулись не с пустыми руками, государыня, — в голосе Отранского прорезалось торжество. — Кое-кто все-таки угодил в наши сети.

Благородный Гаук засмеялся, его смех подхватил Гонгульф Мьесенский. Сигрид недовольно покосилась на мужчин — веселье в данных обстоятельствах показалось ей неуместным. Отранский поспешил с разъяснениями:

— Мы захватили двух меченых. Один, правда, отдал богу душу, хотя сомневаюсь, что его тепло встретили на небесах. Но второй пока еще жив, и мы передаем его в твои руки, благородная Сигрид.

— Как они к вам попали?

— Видимо, Черный колдун не успел их предупредить. Они приняли нас за своих, а когда спохватились, было уже поздно, — самодовольно улыбнулся Мьесенский.

— С ними была женщина и двое детей, — продолжил Отранский.

— Дети Черного колдуна?

— Мальчишка черен, как жук, и молчит, словно воды и рот набрал.

— А женщина?

— Женщина не наша — горданка или суранка, кто их разберет. Сомневаюсь, чтобы она понимала наш язык.

— Нужно пригласить владетеля Фрэя, он разберется что к чему, — совсем не к месту брякнул Мьесенский.

Сигрид даже бровью не повела в его сторону, а Гаук Саранский бросил на ярла укоризненный взгляд. Владетелю Отранскому стоило больших трудов спасти голову владетеля Фрэя. Гнев Сигрид против несчастного Ульвинского еще не остыл, и в этих обстоятельствах упоминание его имени было бестактностью. Мьесенский понял свою ошибку, смущенно откашлялся и попытался перевести разговор на другую тему:

— Дети Черного колдуна — неплохая приманка. Владетель Отранский предпочел бы больше никогда не видеть Беса Ожского, а уж ставить на него ловушки с подобной приманкой — дело крайне рискованное. Однако Сигрид согласилась с Мьесенским: какой бы черной ни была душа меченого, он вряд ли примирится с потерей детей.

— Я бы отправил их в Бург к Рагнвальду, от греха подальше, — вздохнул Отранский.

Сигрид полыхнула гневом: месть Черному колдуну — но ее дело, и она сама доведет игру до конца, не прибегая к помощи неблагодарного сына. Тема была деликатная, и благородный Гаук не рискнул углубляться в ее обсуждение.

— Я хочу видеть эту женщину.

— Как тебе будет угодно, государыня.

Ярл Мьесенский вышел распорядиться, а Сигрид задумчиво уставилась в окно.

— Он разрушил крепость?

— Нет, мост опущен, ворота распахнуты настежь — заходи всяк, кто пожелает. Мы поначалу подумали, что это ловушка, но в крепости не оказалось ни души.

— Почему ты не оставил там своих людей?

— У Черного колдуна дурная слава, — усмехнулся Гаук. — Никто не пожелал провести хотя бы ночь в тех стенах.

— Ты полагаешь, что он вернется?

— Да уж. — Владетель едва не выругался вслух, но во время спохватился.

Впрочем, Сигрид его поняла бы, как он понимает ее. Странно, но Гаук всегда считал, что отношения между Гарольдом и Сигрид оставляют желать много лучшего, да и дворцовые сплетни не оставляли сомнений на этот счет. Нынешнее поведение Сигрид опровергало эти слухи.

Ярл Мьесенский наконец вернулся, и не один. Сигрид с любопытством разглядывала женщину — немолода и, пожалуй, не слишком красива. Возможно, у благородных владетелей было иное мнение на этот счет, но их высказываться не просили. Сигрид и сама не смогла бы объяснить, почему ей неприятна эта чужестранка. Быть может потому, что она была моложе ее самой? Ах, нет, конечно, нет. Просто эта женщина была чужой — чужой Лэнду, чужой Сигрид, и ее чужеродность рождала неприязнь. Странно, что девочка, выглядывающая из-за спины матери, была светловолосой. Большие зеленые глаза смотрели на Сигрид с удивлением и испугом.

— Где мой сын? — Незнакомка заговорила первой. Этот простой, казалось бы, вопрос больно ударил Сигрид по сердцу.

— Ты получишь своего сына не раньше, чем я получу своего. — Она выкрикнула эти слова срывающимся голосом, и сама испугалась своего крика.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

Женщина произносила лэндские слова с акцентом, и эта родная речь в чужих устах выводила Сигрид из себя. Она с трудом взяла себя в руки.

— Отцом твоих детей является Бес Ожский?

— Я не знаю Беса Ожского. Отца моих детей зовут почтенным Ахаем, он жрец Храма Великого.

— Но у твоего сына есть отметина вот здесь, — Отранский приложил ладонь к левой стороне груди. — Не станешь же ты отрицать очевидного.

Женщина бросила на владетеля быстрый взгляд, но возражать не посмела. Сигрид злорадно улыбнулась:

— Я хочу посмотреть на ее сына. Ярл Гонгульф замялся:

— Мальчишка оказался совсем диким, пришлось отвесить ему пару оплеух.

— Я не упаду в обморок от вида крови. Мьесенскому не оставалось ничего другого, как развести руками и отправиться за узником, брошенным в подземелье Ожского замка.

Насчет пары оплеух ярл явно поскромничал — мальчишка едва на ногах стоял. Женщина, увидев его, вскрикнула, но он даже головы не повернул в ее сторону. Рослый и худой, черный как головешка, он напоминал дикую кошку, готовую вцепиться в первое же подвернувшееся горло. Карие глаза его горели ненавистью, а стянутые за спиной руки беспрестанно шевелились в безнадежных попытках освободиться. У Сигрид он не вызвал жалости, скорее раздражение — это был истинный сын своего отца, Черного колдуна. В этом мальчишке, похоже, вместилось все, что она так ненавидела в Бесе Ожском.

— Где логово Черного колдуна?

— Тебе туда не добраться, женщина. — В отличие от матери мальчишка говорил на языке Лэнда без всякого акцента. Насмешливая улыбка появилась на его губах, и эта улыбка напомнила Сигрид ухмылку Беса Ожского в ту страшную, пятнадцатилетней давности ночь. Она закусила губу, чтобы не сорваться на крик. Горданка наблюдала за ней с тревогой и даже испугом.

— Ты покажешь мне место, где твой муж прячет моего сына.

— Мы никого не прячем, — недоумевающе развела руками женщина.

— Уведите их, — брезгливо скривила губы Сигрид. Мьесенский поспешил распорядиться. Два дюжих дружинника поволокли связанного мальчишку прочь, а горданка с дочерью ушли сами, деликатно подталкиваемые в спины ярлом.

— Вряд ли им известно, где сейчас находится Черный колдун, — мягко сказал Отранский, — иначе они не угодили бы так глупо к нам в руки.

— Дорогу в логово Черного колдуна они наверняка знают, — возразила Сигрид.

— Женщина ведь чужестранка, ей трудно ориентироваться в наших краях.

— Зато мальчишка отыщет дорогу с завязанными глазами, — усмехнулся Мьесенский.

— Мальчишка крепкий орешек, — возразил Отранский. — Ты в этом уже успела убедиться, благородная Сигрид.

— На дыбе все становятся откровенными. Благородный Гаук поморщился:

— Я бы не трогал мальчишку. Бес Ожский умеет мстить, в этом мы уже имели случай убедиться.

— Я ничего не боюсь, — вспыхнула Сигрид. Отранскому стало не по себе под ее ненавидящим взглядом, и он тут же поспешил пояснить свою мысль:

— Я не за себя боюсь, государыня, у нас с Бесом Ожским давние счеты, и вряд ли еще одна смерть способна поколебать чашу весов в ту или иную сторону. Но каждый удар по телу этого малолетнего негодяя оставит рубцы на теле твоего сына, если он еще жив.

Благородный Гаук был прав, но взгляд Сигрид и после его объяснений не стал добрее.

— У нас есть еще один меченый, — напомнил Мьесенский, — и никто не помешает нам снять с него шкуру. Кровь короля Гарольда должна быть отомщена.

Отранский не был сторонником крайних мер, но, взглянув на помрачневшее лицо Сигрид, не рискнул высказывать свои мысли вслух. Королева уже приняла решение, и вставать на ее пути в эту минуту было бы в высшей степени неблагоразумно. Да и какое, в сущности, Отранскому дело: одним меченым больше, одним меньше. Зато эта смерть вернет румянец на посеревшее от горя лицо благородной Сигрид.

Утро выдалось на редкость солнечным, и это обстоятельство порадовало Отранского — лету уже давно пора вступать в свои права. Зарядившие не к месту дожди грозили превратить дороги в непролазное месиво. Впрочем, лето несло благородному Гауку не только радости, но и большие заботы. После смерти Ингольфа Заадамского надзор за охраной границы Отранскому пришлось взять на себя. В ближайшее время активность стаи возрастет, а достойный Санлукар мертв, и теперь не с кем разделить бремя трудов и опасностей по охране границы и караванных путей. Гаук вздохнул и отвернулся от печального помоста. Благородной Сигрид не терпится. Вот уж действительно — женское сердце. Отранский спохватился: с опозданием, но поклонился королеве, которая в сопровождении владетелей из ближайших замков появилась на галерее. Лицо Сигрид и на свежем воздухе оставалось бледным. Рядом с этим неживым и суровым ликом он увидел не менее бледное лицо Эвелины Ульвинской. Отранского неприятно поразила мстительность королевы: подобные зрелища не для девичьих глаз. Сам Гаук не был охотником до кровавых потех, но, к сожалению, уклониться повода не нашлось.

Меченый был молод, собственно, и мужчиной его можно назвать только с большой натяжкой. По расчетам Гаука, ему исполнилось от силы семнадцать лет. Лицо меченого напоминало сплошной синяк, а босые ноги с трудом передвигались по нагретым утренним солнцем камням двора. Судя по всему, люди Сигрид изрядно потрудились над ним в эту ночь. Меченый то и дело вскидывал голову, и пряди его белых волос разлетались в разные стороны, открывая миру пару зеленых, непримиримо сверкающих глаз.

Заботливость благородной Сигрид распространялась не только на Эвелину, чуть в стороне, под присмотром бдительной стражи, расположились жена и дети Черного колдуна. Предусмотрительный Мьесенский не рискнул развязывать руки мальчишке, который держался с большим достоинством и бросал в сторону галереи вызывающие взгляды. Впрочем, на него мало кто обращал внимание — взгляды всех присутствующих были прикованы к помосту, где два здоровенных мужика в красных рубахах привязывали меченого к козлам. Совсем, казалось бы, ослабевший лесной разбойник проявил вдруг неожиданную прыть — Отранский услышал, как клацнули лошадиные зубы палача. Дюжий мужик сел на помост и с удивлением уставился в беспросветно синее небо. Дружинники, пришедшие на помощь палачам, скрутили строптивого меченого — беловолосая голова его дернулась от удара и безжизненно упала на грудь. В толпе смердов, согнанных из окрестных деревень, раздались вздохи сочувствия. Лицо Сигрид оставалось по-прежнему непроницаемым. Зато малолетний сын Черного колдуна выдал в адрес королевы несколько замечаний, которые заставили улыбнуться, правда, украдкой, даже благородного Отранского. Сигрид бровью не повела в сторону наглеца, но стража и без того неплохо знала свое дело. Что-то похожее на ропот донеслось из толпы крестьян, и Гаук поспешил унять не по разуму усердных дружинников.

Отранскому не нравилось это не к месту и не ко времени устроенное представление. Меченого можно было удавить втихую, не привлекая лишнего внимания. И сын Беса, и этот белоголовый мало напоминали разбойников-меченых, о которых ходило в Лэнде столько легенд. Оба вызывали у присутствующих скорее сочувствие, чем ненависть. Кроме всего прочего, люди боялись мести Черного колдуна. Королева прольет кровь и уедет в далекий Бург, а каково будет тем, кто останется. Даже на лицах окружавших королеву Сигрид владетелей Отранский не заметил ликования.

Сигрид, видимо, почувствовала общее настроение:

— Этот белоголовый негодяй убил владетеля Заадамского. — Голос королевы отчетливо прозвучал в наступившей тишине. — Я узнала его. Он заслужил смерть.

Владетели переглянулись — дрожащий от ненависти голос королевы не оставлял мальчишке никаких шансов. А Заадамского, конечно, жаль.

Дружинники наконец расступились, давая возможность развернуться палачам. Два кнута свистнули почти одновременно, и две кровавые полосы пересекли на удивление белую спину меченого. Тот даже не вздрогнул от удара, видимо, был без сознания.

— Надо бы привести его в чувство, — заметил, улыбаясь, Мьесенский, — а то этот сопляк проспит собственную смерть.

Владетели сдержанно засмеялись. Один из палачей плеснул в лицо меченого холодной водой, тот наконец очнулся и вяло тряхнул мокрыми слипшимися волосами.

— Продолжайте, — негромко произнесла Сигрид.

Меченый выдержал десять ударов, после чего опять потерял сознание. Спина его превратилась в кровавое месиво. Палачам пришлось потратить немало сил, чтобы вновь привести его в чувство. Здоровые мужики, похоже, изрядно притомились на жарком солнышке, алые рубахи потемнели от пота. Отранский предпочел бы увидеть быструю казнь: один взмах топора — и делу конец. Многие разделяли его мнение, тем более что меченый попался на удивление крепкий и никак не хотел умирать, утомив уже не только палачей, но и зрителей.

После того как меченый потерял сознание в третий раз, его примеру последовала прекрасная Эвелина. Расторопный владетель Гюнвальд едва успел подхватить ее. Палачи возились уж слишком долго, приводя подопечного в чувство. Отранский искренне надеялся, что белобрысый мальчишка уже отмучился. Стоявшая в пяти шагах от благородного Гаука горданка, бледная как сама смерть, вдруг покачнулась и рухнула на каменные плиты. Очередной обморок, подумал было Отранский, но ошибся — женщина была мертва. Эта неожиданная смерть произвела на владетеля куда большее впечатление, чем он мог предположить. Сын умершей отчаянно рвался к матери, изрыгая на голову стражей страшные ругательства. Отранский вяло удивился богатству лексикона малолетнего разбойника, но осуждать его не стал. Наверное, мальчишка имел право богохульствовать в присутствии людей, творивших черт знает что. Светловолосая дочь Черного колдуна захлебывалась в слезах, силясь что-то сказать. Отранский решил, что она немая, но ошибся — девчонка вдруг рванулась вперед и выкрикнула только одно слово:

— Оттар!

Благородный Гаук с ужасом увидел, как дернулась и приподнялась белая голова меченого, к которому, видимо, и был обращен этот отчаянный призыв о помощи. Судя по всему, этот крик поразил благородную Сигрид. Никогда Отранскому не доводилось видеть столь бледного лица. Сигрид беззвучно шевелила губами, а глаза ее дико смотрели в лицо Гаука.

— Останови! — наконец разобрал он ее шепот.

— Остановитесь, идиоты! — Мьесенский оказался расторопнее Отранского.

Сигрид неуверенно ступила на помост, рука ее, опиравшаяся на руку Гаука, подрагивала. Услужливый палач за волосы поднял голову меченого, тот минуту смотрел в лицо Сигрид, а потом разбитые губы его растянулись в улыбке:

— Мама.

Крик Сигрид больно резанул Отранского по сердцу, он едва успел подхватить на руки падающую женщину.

Глава 6 ПЕРВЫЙ МИНИСТР

Рекин Лаудсвильский пребывал в растерянности, быть может, впервые за долгие годы. Вести приходили одна страшнее другой. Хянджу пал под ударами Черного колдуна. Страшные подробности гибели великого города принесли в Бург суранские торговцы. Глаза посвященных закрылись навечно. На месте Чистилища дымящиеся развалины. Ярл Ульф Хаарский, отчаянно отбиваясь от наседавших варваров и степняков, теряя один суранский город за другим, медленно отступал к границам Лэнда. О подробностях этого отступления по выжженной солнцем степи он и сообщал в письме, которое держал сейчас в руках Лаудсвильский. Ульф просил помощи, но ни Рекин, ни молодой Рагнвальд не в силах были ему помочь. Положение молодого короля было шатким. Вестлэндский король Скат отказался признавать своего зятя королем Нордлэнда, половина нордлэндских владетелей не захотели приносить ленную присягу и готовились вступить с Рагнвальдом в открытую борьбу. Гольфдан Хилурдский и Арвид Гоголандский, каждый в своем углу, уже примеряли короны на дурные головы. Остлэнд по обыкновению отмалчивался, но особенно доверять королю Гюнвальду не приходилось. По сведениям, поступавшим из Вестлэнда, владетель Оле Олегун, за большой выкуп в свое время отпущенный из Бурга, собирал объединенную дружину против короля Рагнвальда. Рекин горько сожалел, что этот чертов Ивар, оказавшийся меченым, не вышиб мозги из чугунной головы Олегуна в памятном для всех поединке. Положение было отчаянным, но Лаудсвильский не терял надежды. Если Ульфу удастся прорваться в Лэнд, то все еще можно поправить. Появление его закаленной в боях многотысячной дружины разом бы остудило горячие головы.

Возвращение в Бург королевы Сигрид обрадовало Рекина, и вовсе не вновь обретенный Оттар был тому причиной. Привезенные королевой дети Черного колдуна могли стать платой за голову Ульфа Хаарского. Во всяком случае, они могли стать козырем в переговорах с Бесом Ожским. В конце концов, король Рагнвальд Нордлэндский ни в чем не провинился ни перед мечеными, ни перед их капитаном. Лаудсвильский был слишком трезвым политиком, чтобы верить в возрождение Башни. Башня умерла, и все попытки ее возродить обречены на провал. Зато Рекин не стал бы возражать, если бы Бес Ожский со своими людьми прикрыл восточные и южные границы Лэнда. С гибелью Храма многое изменилось в Суранских степях и теперь оттуда и помимо стаи можно ждать разных сюрпризов. Конечно, почтенный Ахай — сосед, прямо скажем, беспокойный. Личные контакты благородного владетеля с тогда еще совсем юным Мечом Храма не оставили в его душе светлых воспоминаний. И если бы не жестокая государственная необходимость, Рекин никогда бы не протянул руку человеку, которого столь сильно ненавидел и, что там греха таить, боялся. Черный колдун выиграл затянувшуюся на долгие годы партию и вправе продиктовать свои условия. Нордлэнд не проиграл пока ни единого сражения, но положение его почти безнадежно. И вместе с Нордлэндом поражение потерпел и Рекин Лаудсвильский, что отрицать было глупо. Утешало Рекина только одно: проиграл он в очень приличной компании. Посвященные Чирс и Халукар уже оплатили счета, Лаудсвильскому плата еще предстоит. И старый Рекин вылезет из кожи, но постарается, чтобы эта плата не стала вконец разорительной для его кармана. Единственным человеком, который мог бы послужить мостиком к Черному колдуну, был Оттар. Однако приручить меченого принца оказалось делом непростым. Мальчишка был на редкость недоверчив, а проблемы Нордлэнда его не волновали вовсе. Все попытки Рекина наладить с ним доверительные отношения терпели крах. Оттар доверял только матери, а благородная Сигрид, обретя сына, похоже, окончательно потеряла разум. Нечто подобное, хотя и в более изысканных выражениях, Лаудсвильский высказал ей прямо в лицо.

— Конечно, материнские чувства благородной Сигрид к Оттару — дело святое, но пора бы уже королеве-матери подумать и о старшем сыне, и о благе государства, наконец. Положение Нордлэнда хуже некуда, вот-вот вспыхнет междоусобица, враги на севере, враги на юге, и чем все это кончится, одному богу известно.

— Я не желаю иметь ничего общего с этим подонком! Даже намек на Беса Ожского выводил Сигрид из равновесия.

Ее отпор привел Рекина в состояние, близкое к бешенству. Рушилось все, что он с таким напряжением сил создавал в эти нелегкие годы. Нужно было спасти хотя бы остатки, чтобы пришедшие за ним следом смогли начать не с пустого места. Да, Рекину Лаудсвильскому тоже хочется выть с досады и горя, но не дал ему бог такого права — отойти в сторону, бросив Лэнд на разорение.

— У вас есть с ним общие интересы, Сигрид, — вкрадчиво произнес Рекин. — Взять хотя бы Кеннета, или ты уже забыла об этом?

Он ожидал бури, и буря разразилась — рука у благородной Сигрид оказалась тяжелой:

— Подлец!

Лаудсвильский давно не получал пощечин от женщин, и нельзя сказать, чтобы его это сильно огорчало.

— Да, я подлец, Сигрид, и ради того, чтобы спасти корону на голове твоего сына и удержать Нордлэнд от междоусобицы, я готов договориться хоть с дьяволом, хоть с Черным колдуном.

— Бес не выпустит из рук Ульфа Хаарского, и ты знаешь почему.

Рекин знал, и даже очень хорошо знал причину. Что ж, придется пожертвовать и благородным Ульфом, если не будет иного выхода, но пять тысяч закаленных в боях дружинников он вернет в Лэнд.

— Ты должна мне помочь.

— А если нет? — Сигрид смотрела на него с вызовом.

— В таком случае твои сыновья узнают всю правду и о Черном колдуне, и о Сигрид Брандомской.

— Ты не посмеешь.

— Я посмею, — сказал твердо Рекин. — Хотя сделать это мне будет нелегко.

Лаудсвильский вышел, ни разу не оглянувшись на побледневшую Сигрид, — пусть думает, времени у них в обрез. Почему только у Рекина Лаудсвильского должна болеть голова за весь Лэнд, а вот у нордлэндской государыни нет в жизни иных забот, кроме вытирания соплей среднему сыну, который, надо отдать ему должное, в маменькиных заботах не нуждается вовсе.

Старый Эрлинг уже поджидал владетеля Рекина у дверей кабинета. Нельзя сказать чтобы вид у старика был бодрый, скорее он с ног валился от усталости. В его годы следовало бы греться у очага, а не мотаться по Лэнду от замка к замку. С возрастом Рекин становился сентиментальным и сам замечал за собой этот грех, но Эрлинга он жалел искренне, и, надо сказать, старый воин заслужил такое отношение патрона.

— Владетель Фрэй согласен.

Рекин махнул рукой, приглашая старика садиться. Уставший Эрлинг без споров опустился в кресло.

— Владетель Ульвинский просит вернуть ему дочь.

— Не думаю, чтобы Эвелине Ульвинской грозила в Бурге опасность, — усмехнулся Рекин, — владетель напрасно беспокоится. Насколько я знаю, королева хлопочет о ее браке с Бьерном Фондемским.

Женская месть. Вряд ли Эвелина в восторге от такого сватовства, но, наверное, именно поэтому так старается благородная Сигрид. Лаудсвильскому бы ее заботы. Интересно, а насколько преуспел в своих ухаживаниях лже-Ивар? По некоторым признакам Лаудсвильский пришел к выводу, что дела у молодых людей зашли достаточно далеко. И это чужое счастье радовало Рекина — в игре, которую он затеял, каждое лыко было в строку. В любом случае, Фондемскому следует умерить пыл. По сведениям Лаудсвильского, этот Тор Ингуальдский, внук благородной Кристин и лейтенанта меченых Ары (ужасный был человек, бог ему судья) по отцу, и внук Тора Нидрасского и горданки Данны по матери. Господи, как все перепуталось в этом мире. Однако происхождение жениха таково, что Фрэй Ульвинский вряд ли будет возражать против законного брака. Вопрос в другом — как к этому отнесется меченый Тор Ингуальдский? У этих ублюдков весьма своеобразные представления о супружеских обязанностях. Благородный Рекин никогда не видел отца лже-Ивара, но оба его деда очень хорошо были ему известны. У мальчишкидурная наследственность, да и его поведение в Бурге не оставляло на этот счет никаких сомнений. Но Рекин слишком долго прожил на свете, чтобы полностью доверяться первому впечатлению. Время покажет, насколько он может положиться в своей игре на Тора Ингуальдского. Еще одно неприятное обстоятельство: замок Ингуальд, видимо, придется отдать этому молодчику. Жаль, столько было вложено сил и золота, чтобы привести его в божеский вид.

Предстоящий разговор с Рагнвальдом не предвещал пока сложностей хотя бы потому, что Лаудсвильский не собирался посвящать его во все детали задуманного плана. Молодой король был любезен, но в его насмешливых серых глазах явственно читался скепсис.

— Ты покидаешь меня в трудную минуту. Конечно, Рагнвальд не был огорчен внезапным отъездом первого министра. Король верит в свои силы и опека его тяготит. Что ж, Рекин благодарен ему хотя бы за хорошо разыгранное огорчение.

— Я должен помочь Ульфу Хаарскому, без его помощи нам придется туго.

— А что благородный Ульф потребует за свою помощь?

— Думаю, тебе придется уступить ему Приграничье, если он, конечно, вернется живым.

— Тогда пусть не возвращается. — Глаза Рагнвальда холодно блеснули.

— В таком случае, Приграничье достанется Черному колдуну.

— Наше положение настолько безнадежно? Лаудсвильский в ответ только плечами пожал. Рагнвальд достаточно осведомлен, чтобы самостоятельно делать выводы.

— Есть еще один выход. Короновать Кеннета королем Приграничья.

— А почему тогда не Оттара? — Рагнвальд зло уставился на министра.

— Кеннет вырос в Нордлэнде и наши с тобой заботы — это и его заботы.

— Мне хватает хлопот с тестем, королем Скатом, а ты пытаешься посадить мне на шею еще и короля Кеннета, который станет игрушкой в руках приграничных владетелей.

— Нам не удержать Приграничье в любом случае.

— Я удержу, — выкрикнул Рагнвальд. — И горе тому, кто вздумает мне помешать.

Он вышел из кабинета, громко выругавшись на прощание. Его выходка не слишком огорчила Рекина. Рагнвальд хоть и горяч, но умен, рано или поздно, он поймет свою выгоду. Сколько трудов стоило Бьерну Брандомскому и Рекину Лаудсвильскому, объединить Приграничье и Нордлэнд в единое целое, сколько ради этого было пролито крови, и вот все возвращается на круги своя. Выходит, все зря, и жизнь, как глупая фантазия, рассеялась дымом. Но отчаиваться рано, потеряно далеко еще не все, и в этом заслуга Рекина Лаудсвильского. Именно он еще может спасти этот чудом уцелевший осколок прежнего мира от разрушения и хаоса. Какими средствами — это дело десятое. Возможно, кто-то упрекнет его в коварстве, кто-то — в предательстве, но, в конце концов, Лаудсвильскому не привыкать к неблагодарности коронованных особ.

Благородная Сигрид вихрем ворвалась в чинный и уютный кабинет первого министра. Лаудсвильскому редко доводилось видеть королеву столь разъяренной. Кажется, в данном случае дело не обойдется одной пощечиной. Озабоченный Рекин с ласковой улыбкой на устах на всякий случай отступил за спинку массивного кресла.

— Ты, кажется, решил поторговаться моими землями, владетель.

— Не только твоими, но и своими, — успел вставить Рекин, но тут же умолк под градом оскорблений.

— Кеннет не будет королем Приграничья!

— А разве Кеннет не такой же сын короля Гарольда, как, скажем, благородный Рагнвальд?

Сигрид отшатнулась:

— Будь ты проклят, Рекин, ты не посмеешь.

— Конечно, нет, Сигрид, успокойся. Только один человек узнает, чей сын Кеннет.

— Он не поверит тебе, Рекин, а я буду отрицать все.

— Нет, ты ничего не будешь отрицать, Сигрид. Ты сама напишешь ему обо всем в письме, а я берусь доставить это письмо адресату.

— Это его не остановит, он уже не человек, Рекин. Он чудовище, жаждущее крови разрушений.

— А тебе не кажется, благородная Сигрид, что и мы с тобой приложили руку к созданию этого чудовища, и просто пришла пора платить по счету.

— Я ничего не буду писать! — Сигрид решительно направилась к двери.

— Жаль, — спокойно сказал Лаудсвильский. — В таком случае мне придется обратиться к Кеннету. Надеюсь, у ребенка больше разума, чем у его матери.

Если бы взгляд мог убивать, то Лаудсвильского уже не было бы на свете, но, увы, благородный Рекин продолжал стоять, как стоял: с сахарной улыбкой на устах и холодным бешенством в бесцветных от старости глазах.

Глава 7 СГОВОР

Все карты Рекину Лаудсвильскому едва не спутали зарядившие ни к месту дожди. Неслыханное дело в последние годы для Лэнда, особенно его удаленных от моря районов, в эту летнюю пору. Возможно, сам Господь пытался предостеречь Рекина от опрометчивого шага, но в таком случае ему следовало выразиться определеннее. Дорогу развезло, и путешествие в карете стало попросту невозможным, а для долгого путешествия верхом Рекин был уже слишком стар. Кое-как он добрался до замка владетеля Отранского и свалился без сил, проклиная и погоду, и Черного колдуна, и весь этот поганый мир, который никак не мог обойтись без героических усилий владетеля Лаудсвильского. Впрочем, Рекину не хватало мощи даже для проклятий, из его пересохшей глотки вырывалось лишь шипение, вызывающее сочувствие у окружающих. Кроме Гаука у постели путешествующего министра находились Ульвинский и Эйрик Заадамский, брат покойного Ингольфа. Мьесенский подоспел в последнюю минуту, на все лады ругая разгулявшееся ненастье. Любимая кобыла ярла, увязнув в грязи, повредила ногу, поэтому Мьесенский в выражениях не стеснялся. Ругань Гонгульфа неожиданно утешила благородного Рекина — в конце концов, не только у него в этом году неприятности, вот и у ярла кобыла захромала.

Гаук Отранский, терпеливо выслушивавший сетования гостей, взял наконец нить разговора в свои руки:

— Балдер привез письмо от принца Оттара.

Лаудсвильский аж подпрыгнул на ложе от неожиданности, видимо, кое-какие силы у первого министра еще остались.

— Оттар все-таки нашел его?

— Черный колдун осадил крепость Дейру, наглухо заперев там остатки храмовиков и ярла Хаарского с дружиной. Балдер сказал, что у Ульфа мало шансов выбраться оттуда живым.

— Где находится Балдер сейчас?

— Поскакал в Бург. Видимо, вы разминулись по дороге.

— А Оттар?

— Принц остался с Черным колдуном, чего и следовало ожидать.

Рекин помрачнел. Сигрид это не понравится, и весь ее гнев опять обрушится на голову министра. Но что же делать, коли ее сын навсегда отвык от материнских юбок.

— Надо ехать, — сказал он глухо и вопросительно посмотрел на собеседников. — Кто-то из вас должен меня сопровождать.

Это предложение не вызвало энтузиазма у присутствующих. Конечно, владетель Рекин свое пожил, и ему умирать не страшно, но молодым спешить некуда. К тому же Лаудсвильский умеет выпутываться из подобных ситуаций с наименьшими для себя потерями. Рассказывали, что однажды он даже проделал длинный путь на пару с Черным колдуном из Хянджу в Лэнд. К тому же ни Отранский, ни Мьесенский не могли рассчитывать на снисхождение Беса Ожского.

— Ладно, — сказал Ульвинский, — я поеду. Владетели вздохнули с облегчением — благородному Фрэю к Суранским степям не привыкать, да и Черный колдун не считает его личным врагом.

— Я должен приготовиться к путешествию, — решительно поднялся Ульвинский. — Жду тебя в своем замке, благородный Рекин.

Владетели дружно пожелали благородному Фрэю благополучного возвращения.

— Это пожелание, похоже, не будет лишним, — заметил Рекин, когда дверь за владетелем закрылась.

— Не верю я, что ты договоришься с Черным колдуном! — Мьесенский в раздражении ударил кулаком по подлокотнику кресла. — Бес не выпустит Ульфа из рук.

— Я тоже так думаю, — спокойно отозвался Лаудсвильский.

Простодушный Эйрик Заадамский даже рот открыл от изумления:

— Тогда зачем такой риск?

— Ты собрался головой Ульфа договориться с этим дьяволом? — догадался ярл Мьесенский, и голос его упал до шепота.

— А может, головы Хаарского ему будет мало? — так же негромко спросил Отранский. — Уж не для этого ли ты нас приглашал с собой, благородный Рекин?

При этих словах хозяина замка Эйрик Заадамский даже отшатнулся от Лаудсвильского, до глубины души пораженный неслыханным коварством нордлэндского интригана.

— Не говори глупостей, Гаук, — с негодованием отверг Рекин предъявленное обвинение, — вы самые преданные вассалы нордлэндской короны в Приграничье, и потерять вас — значит потерять все. Одним из условий договора с Бесом Ожским будет неприкосновенность ваших голов. Что касается Ульфа Хаарского, то я сделаю все от меня зависящее, чтобы спасти ему жизнь, но я не всесилен.

Отранский был уверен, что Рекин пальцем не пошевелит, чтобы спасти Ульфа, но вслух ничего не сказал. В конце концов, какое ему дело до Хаарского, когда собственная голова не слишком твердо сидит на плечах. Если разгулявшаяся в Суранских степях орда хлынет в Приграничье, то солоно придется всем. Рекин прав: договориться надо во что бы то ни стало.

— Бес Ожский потребует назад свои замки, — вздохнул Эйрик Заадамский.

— Если он надежно прикроет границу, то я готов их ему отдать, — махнул рукой Отранский.

— Сначала он прикроет границу, а потом возьмет за горло нас с вами, — угрюмо бросил Мьесенский. — Пусти козла в огород...

Владетель Заадамский был согласен с благородным Гонгульфом. Да и вообще, как можно доверять меченому?! Не лучше ли уже сейчас собрать дружины, призвать помощь и Вестлэнда и Остлэнда, чтобы встретить врага во всеоружии. Однако ни Отранский, ни Мьесенский не взыграли духом после горячих речей молодого Эйрика. Ни Остлэнд, ни Вестлэнд не пошевелят пальцем, чтобы помочь Нордлэнду и Приграничью, а если пошевелят, то только для того, чтобы ударить в спину. Да что Остлэнд, если даже собственным соседям, с которыми выпита не одна бочка вина, доверять нельзя. Многие приграничные владетели были недовольны Гарольдом и не прочь будут отыграться на его сыне Рагнвальде.

— Кеннете, — поправил владетелей Рекин.

— При чем здесь Кеннет? — удивленно вскинул брови ярл Мьесенский.

— Королем Приграничья будет Кеннет Нордлэндский, — спокойно пояснил Лаудсвильский.

— А какая разница, — возмутился Отранский и осекся. Разница-то как раз была. Если, конечно, ходившие о младшем сыне королевы Сигрид слухи имели под собой хоть какие-то основания. Мьесенский и Отранский переглянулись: Рекин действует, надо полагать, руководствуясь знаниями, а не сплетнями. Эйрик Заадамский так ничего и не понял. Но если благородные владетели считают, что королем Приграничья должен стать Кеннет, то он возражать не будет.

Это долгое путешествие стоило Лаудсвильскому нескольких лет жизни. Счастье еще, что удалось избежать встречи со стаей, иначе оно стало бы еще и последним в его жизни. Сколько раз первый министр уже проделывал этот путь из Лэнда в Храм и обратно, но никогда еще не подвергался такому риску. Все было поставлено на карту, собственная жизнь, судьба короны, судьба Лэнда. Раньше, когда он был молод, его окрыляла надежда. Весь огромный мир был у его ног, теперь мир стремительно сужался до пределов Лэнда, а скоро, глядишь, и фамильный склеп окажется достаточно просторным для беспокойного владетеля Лаудсвильского. Какое жестокое поражение, когда победа была, казалось, уже в руках! У посвященных не хватило ума если не обуздать почтенного Ахая, то хотя бы договориться с ним, а теперь за их просчеты придется расплачиваться благородному Рекину.

— Оттар, — указал рукой вперед Ульвинский.

Если судить по белой голове приближавшегося всадника, то это действительно был непутевый нордлэндский принц. Впрочем, этого мальчика винить не в чем, спрос должен быть с его родителей да с самого Рекина, приложившего руку ко многим событиям, вершившимся в Приграничье двадцать лет назад. Десятка два всадников окружили посланцев и их немногочисленную свиту.

— Рад видеть вас, благородные владетели.

Сигрид, надо отдать ей должное, все-таки сумела за короткое время кое-чему научить сына. Оттар широко улыбался, но Рекин сомневался, что эта улыбка предназначена ему. Меченый принц радовался бескрайней степи, свежему ветру и небу, поражающему взгляд неистовой синевой.

— Капитан встретится с вами!

Оттар огрел коня плетью и исчез столь же стремительно, как и появился.

— Лучше подождать здесь, — благородный Фрэй нерешительно покосился на спутника. Лаудсвильский кивнул — торопиться действительно уже некуда.

Ульф Хаарский с интересом посмотрел на гонца, привезшего долгожданное письмо от владетеля Рекина. По виду это был нордлэндец с умными и хитрыми глазами. И все-таки Ульф сомневался — слишком неожиданно пришла помощь, на которую он уже, честно говоря, не рассчитывал. Почерк действительно был Лаудсвильского, да и слащавый стиль дорогого друга подделать довольно трудно. Однако непонятным было другое — что подвигло обычно осторожного владетеля на решительные действия?

— Что нового в Бурге?

— Король Рагнвальд вступил на престол, но половина владетелей отказались ему присягнуть.

— И в такой напряженный момент Рагнвальд решил помочь мне?

— Видимо, с расчетом, что ты тоже поможешь ему. Гонец был неглуп, да и Бург, судя по ответам, он знает очень хорошо, и все-таки сомнения остались. Скорее всего, Ульф просто устал — устал от бессонных ночей и бесконечных поражений. Половина его дружинников уже гниет в степях Сурана, а пять тысяч уцелевших ждут голодной смерти за стенами крепости. И никакого просвета впереди, если не считать этого письма. Ульф покосился на Хармида, но горданцу уже, похоже, было все равно, куда идти и за что сражаться. Решать придется самому Ульфу, и решать немедленно. Конечно, Лаудсвильский надеется на его помощь в борьбе с мятежными вассалами, а, значит, снова война, но война на своей земле.

— Благородный Рекин уверен в успехе?

— Владетели Ульвинский и Лаудсвильский будут ждать тебя на окраине березового колка следующей ночью, но если ты сочтешь, что встреча слишком опасна, можешь передать ответ со мной.

— Передай владетелям, что я буду на месте ровно в полночь.

Гонец молча поклонился и вышел, а Ульф остался со всеми своими мрачными мыслями и подозрениями. Предлагаемая встреча была рискованной, но ведь и положение его в этой проклятой крепости было безнадежным. Еще неделя голода, и его убьют свои же, так какой смысл рассуждать о риске.

Ночь выдалась на удивление светлой. Ульф оглянулся на своих спутников — лицо горданца Хармида больше напоминало лицо покойника, чем живого человека; Ивар держался бодрее, но и для него голодовка не прошла бесследно. Ульф не собирался поначалу брать сына на столь сомнительную встречу, но Ивар решительно запротестовал, и ярл махнул рукой. Уж если приведется умереть, так лучше умереть вместе, сражаясь плечом к плечу.

Местность вокруг Дейры казалась совершенно пустынной. Бес Ожский держал свое отребье вдали от стен и огненных арбалетов горданцев. Его лагерь находился южнее, на берегу реки Сны. Черный колдун был уверен в себе — в голой степи не спрячешься, а на отощавших конях далеко не ускачешь. Время от времени часть защитников Дейры, отчаявшихся и оголодавших, вырывалась за крепкие стены с надеждой если не убежать, то хотя бы поесть вдоволь. Их головы аккуратно поутру привозились под стены крепости и сбрасывались в ров под громкое улюлюканье степняков и унылые вздохи осажденных.

— Вот они! — Хармид, несмотря на безучастный вид, не меньше Ульфа жаждал встречи. Хаарский узнал владетеля Ульвинского по посадке и по чуть ссутулившимся широким плечам. Вторым владетелем, надо полагать, был Лаудсвильский — два алых плаща резко выделялись на темном фоне дружинников. Они не слишком таились, эти бравые нордлэндцы. Ульф поднял руку и помахал в воздухе. Владетели Ульвинский и Лаудсвильский отделились от группы всадников и поскакали на его зов.

— Наконец-то, — благородный Рекин смотрелся встревоженным, — честно говоря, мы уже потеряли надежду на встречу.

— Я удивлен, что вы так спокойно разъезжаете по Суранской степи. — Ульф подозрительно огляделся по сторонам.

— Просто нам удалось кое о чем договориться с Черным колдуном. Я писал тебе об этом в письме.

— И Черный колдун собирается сдержать слово? — с вызовом спросил Ивар.

Лаудсвильский с неудовольствием повернулся в сторону молодого человека и прищурил глаза, пытаясь разглядеть лицо говорившего.

— Мой сын, благородный Ивар, — представил разбитного молодца Ульф. — Ты должен нас понять, благородный Рекин, речь идет о наших головах.

Лаудсвильский вздохнул — с именем Ивара Хаарского у него были связаны не лучшие воспоминания, хотя этот рослый молодой человек не был ни в чем виноват.

— Мне трудно поверить, что Бес так просто и легко уступает нам дорогу.

— Он делает это не даром.

— И какую плату вы ему предложили?

— Все ваши обозы останутся в крепости. Уходить вам придется налегке.

— И это все?

— Если не считать четырех замков в Приграничье и земель, принадлежавших когда-то Башне.

— И Кеннет будет королем Приграничья?

— Да.

— Не слишком ли большая плата, Рекин? — В голосе Ульфа прорвалась ярость. — Ты отдал ему все Приграничье.

Владетель Лаудсвильский взорвался, даже губы у него мелко затряслись:

— Да, я отдал ему Приграничье, Ульф, и у меня хватает ума, чтобы это понять. А что прикажешь делать? У Черного колдуна сейчас под рукой до сорока тысяч разного сброда, еще столько же он при желании наберет на землях Храма без большого труда. Рагнвальд может противопоставить им только три тысячи дружинников да пять тысяч буржских ополченцев. Наших владетелей ты знаешь — разбегутся по замкам и будут выжидать. И ты хочешь, чтобы я затеял войну с Черным колдуном? Я не считаю, что четыре замка слишком большая плата за спасение страны.

— Ты пообещал ему Хаар?

— И Агмунд тоже.

— Добавив к ним еще и мою голову?

На миг Рекин смутился и вильнул глазами в сторону;

— За твою голову я возвращаю Черному колдуну его детей.

Ульф не поверил, но промолчал, а Рекин продолжал захлебываться в ничего не значащих словах:

— Мы компенсируем все твои потери, Ульф, я тебе это твердо обещаю. Ты нам нужен. Морские разбойники чувствуют себя полными хозяевами на побережье Вестлэнда, так кому, как не ярлу Хаарскому навести там порядок.

— Хорошо, мы выступаем на рассвете.

Ульф повернул коня и поскакал к крепости. Лаудсвильский долго смотрел ему вслед, а потом повернулся к Ульвинскому:

— Поверил?

— Вряд ли, — покачал головой благородный Фрэй. — Но выхода у него нет, да и у нас тоже.

Глава 8 ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

Утро выдалось жарким. Пять тысяч измученных голодом и жаждой людей толпились на небольшом пятачке, с надеждой и страхом поглядывая на запертые массивные ворота. Ульф окинул взглядом это жалкое подобие некогда грозного войска и тяжело вздохнул — выбора не было. Он не строил иллюзий относительно собственной судьбы. Или почти не строил. Где-то в глубине души все-таки теплилась надежда, что Рекин не продаст, а Бес сдержит слово. Он и сам смеялся над этой надеждой, но ему так легче было выводить своих людей в неизвестность, легче произносить роковые слова, быть может, последние в жизни. Протяжно взревели трубы, некогда наводившие ужас на врагов Храма, тяжелые ворота распахнулись, и первая сотня спешенных нордлэндцев двинулась плотным строем по загудевшему под их ногами мосту. Ульф пристально вглядывался в степь — со стен крепости, но никакого движения на несколько верст вокруг не заметил. Только на западе, у самого горизонта, можно было различить темное пятно. Но что это за пятно, определить было трудно — то ли рать Черного колдуна, то ли грозовая туча.

— Будем надеяться, что все обойдется, — сказал Хармид, когда они вместе с Ульфом последними покидали крепость. Пятитысячное войско растянулось на сотни метров: если Бес нарушит данное слово, то вряд ли измученные осадой люди найдут в себе мужество к сопротивлению. Несколько всадников замаячили вдали, судя по малорослым лошадям, это были степняки. Ульф подозвал Ивара и кивнул на всадников:

— Проверь, но в драку без особой необходимости не ввязывайся.

Ивар махнул рукой — двадцать нордлэндцев на чудом уцелевших отощавших конях вяло порысили к холму. Степняки немедленно скрылись. Ивар вернулся сильно встревоженным:

— Там их целая туча за холмом. Едут за нами, но не торопятся.

— Пусть едут, — процедил сквозь зубы Ульф.

В арьергарде колонны находились полторы сотни гвардейцев-горданцев, вооруженных огненными арбалетами Храма. Вряд ли они долго продержатся, если воинство Беса, обрушится на колонну разом, но дать острастку зарвавшимся степнякам они наверняка сумеют. Странно, что до сих пор не видно ни Рекина, ни его людей. Голова колонны уже огибала березовый колок, где прошлой ночью Ульф встречался с Лаудсвильским, Хаарский заторопился, Хармид и Ивар поскакали за ним следом. Ярл резко обернулся к сыну:

— Твое место в хвосте колонны, возвращайся туда, Ивар. Молодой человек недовольно передернул плечами, но спорить с отцом не стал. Ульф с минуту смотрел в спину удалявшемуся сыну, потом огрел коня плетью и поскакал к холму, на котором раскинулся нордлэндский шатер с толпой людей у входа. Лаудсвильский в алом плаще смотрелся райской птицей среди окружавших его черных стервятников. Ульф бросил поводья коня Хармиду и спешился.

— Это твои люди, владетель? — Вопрос ярла прозвучал как насмешка. Полусотня молодцов с огненными арбалетами в руках окружила Хаарского и Хармида. Над их широкими плечами столь знакомые Ульфу витые рукояти мечей. Сахарная улыбка медленно линяла с лошадиного лица Рекина Лаудсвильского, протянутая, но не принятая Ульфом рука дрожала мелкой старческой дрожью.

— Я сделал все что мог, Ульф, — негромко произнес Рекин.

Лаудсвильский предавал не впервые, но, может быть, впервые предавал совершенно бескорыстно. Он любил Ульфа как воплощение своих надежд на новый, огромный, богатый и процветающий мир. Надежды рухнули, и следом должен был погибнуть олицетворяющий их человек. Наверное, Ульф понял старого владетеля, во всяком случае, в его взгляде не было ненависти, а только боль, грусть и легкое недоумение. Недоумение, впрочем, относилось не к Рекину. Ульф, не отрываясь, смотрел на молодого меченого, стоявшего впереди товарищей.

— Бес?

— Меня зовут Волком, ярл Хаарский.

Волком звали другого. Он умер на залитых кровью каменных плитах Ожского замка. Волк был белобрысым коренастым малым с вечной застенчивой улыбкой на пухлых губах. А этот молодой человек скорее мог называться Бесом тех, прежних, далеких дней, когда Ожский бор весело шумел над их головами, а жизнь казалась вечной.

— Все когда-нибудь заканчивается, Ульф, — произнес за его спиной чей-то голос. — Похоже, твой час пробил.

Ульф промолчал. Он предпочитал смотреть в глаза тому Бесу, который стоял перед ним, а не тому, который каркал у него за спиной.

— Храм умер, а Лэнду не нужен беспокойный ярл Хаарский. Как видишь, мы договорились с владетелем Рекином.

— Будь ты проклят, Бес Ожский, — прошептал побелевшими губами Ульф.

— Прощай.

Ульф попытался обернуться, но не успел. Глухо рявкнул автомат, и тело Хаарского медленно поползло по склону холма. Рекин Лаудсвильский слабо охнул. На лице Черного колдуна не дрогнул ни один мускул, да и голос прозвучал бесцветно:

— Мы еще договорим, благородный владетель.

Пятьдесят меченых почти одновременно прыгнули в седла и через минуту исчезли с глаз потрясенного Лаудсвильского. Полог за спиной владетеля качнулся, из шатра вышел Ульвинский и склонился над остывающим телом Ульфа.

— У тебя железные нервы, благородный Рекин. Я не смог на это смотреть.

— Ульф знал, что его ожидает смерть. Это судьба.

За месяц осады Бес уже почти свыкся со скудной обстановкой убогой глинобитной хижины, которая стала его приютом здесь, под стенами Дейры. В его жизни бывало всякое — живал он и в подземных горданских дворцах, и в суранских просвечиваемых солнцем домах, и в мрачных сырых лэндовских замках. Но не было в его жизни дома, который он мог бы назвать родным. Не считать же таковым рубленную из дерева крепость посреди Южного леса, куда его загнали враги.

— Варвары недовольны тобой, капитан...

Волк неслышно возник у него за спиной. Бес не обернулся. Сын не сообщил ему ничего нового. Чтобы удержать в повиновении разношерстную массу, которую он собрал под свои знамена, требовались каждодневные усилия. Склоки, ссоры, раздоры грозили перейти в кровопролитие. В одном, пожалуй, сходились вожди племен — в ненависти к Черному колдуну из Южного леса. Он был чужим и варвару Пайдару, и степняку Адабаю. Пока существовал общий враг — Храм, они шли за ним, единственным человеком, обладавшим волей, необходимыми знаниями, сверхъестественными способностями наконец с помощью которых только и можно было превозмочь отлаженную за века систему принуждения и насилия. Бес эту систему разрушил и сразу же оказался лишним в новом мире, возникающем на обломках старого. Рано или поздно, это должно было случиться. Лишний здесь, в Суранских степях, и лишний там, в Лэнде. Человек, ставший между двух миров, одной ногой попирая Лэнд, другой — Храм. В результате страшных потрясений миры начали расходиться, и пришла пора для решающего прыжка, иначе открывшаяся бездна поглотит и его самого, и людей, которые ему дороги. Лэнд или Суран — куда повернуть уставшего от бешеной скачки коня? В Суране он мог бы создать свое королевство, объединив несколько городов. В нынешние смутные времена там были бы рады сильному человеку. Слава Черного колдуна велика, как велик и страх перед ним. Быть может, он выбрал бы Суран, но встреча с Рекином изменила его намерения. И не столько льстивые речи старого хитреца, которому он ни на грош не верил, были тому причиной, сколько письмо Сигрид. Появился еще один человек, за которого Бес Ожский нес ответственность. Еще один меченый, которого звали Кеннет. Надо полагать, Сигрид непросто было написать это письмо, как ему непросто было его читать. То, что связывает Беса и Сигрид Брандомскую, лежит за пределами любви и ненависти. Твердо он мог сказать только одно — эта женщина ему небезразлична. Встреча с Сигрид могла изменить все. Или ничего не изменить. И тогда снова война — снова кровь, грязь, перекошенные ужасом лица, блеск мечей и... тоска.

— Я отправил Тора сопровождать нордлэндцев. — Волк все еще стоял у него за спиной, а капитан забыл о его присутствии.

— Зачем?

— Не всем хочется, чтобы они достигли границ Лэнда. Бес резко обернулся и пристально посмотрел в глаза Волка:

— А если и мне этого не хочется?

— Почему?

Волк любит задавать вопросы. Ему хочется знать, за что сражается его отец и капитан. А Бес Ожский всю жизнь сражается за собственное человеческое достоинство. За то, чтобы оставаться самим собой и не превращаться в червя, покорного чужой воле. За Ожский бор и веселых друзей. Волку этого не понять, он не пережил ужаса одиночества, когда во всем огромном мире только ты, солнце, черный пепел и взбесившееся сердце, готовое разорваться от боли. И тогда собственная память становится врагом.

— Меченым есть что защищать кроме личной свободы, — сказал Волк.

— Что именно?

— Лэнд — это их родина, это их деревни, это их семьи. Они ничего не забыли.

— У меня нет родины.

— В таком случае нам с тобой не по пути.

— Даже тебе?

— Даже мне.

Выбор уже сделан. И этот выбор сделали без него, и ему остается либо присоединиться, либо уйти. Рано или поздно, но это должно было случиться.

— Сколько людей осталось с тобой?

— Двадцать.

— Ждите меня за стенами.

Ну, вот и все. Бес Ожский так и остался последним истинным меченым на земле, и никто не захотел разделить его одиночество. Никто не захотел быть свободным от всего и всех. Даже Волк, даже Тор. Они ушли, и спасибо, что хоть позвали за собой. Хотя, быть может, они правы. Башня не жила сама по себе, она прикрывала Лэнд от внешней угрозы, и в этом, наверное, был смысл ее существования. Меченый не может быть свободным от долга перед своей землей, как бы зло и жестоко она к нему ни относилась. Любить ее он не обязан, но обязан защищать.

Бес поднялся и в раздумье прошелся по комнате. Главные смутьяны в его войске — Рахша и Адабай, это они зовут к походу в Лэнд. Пайдар осторожничает, не желая рвать с Черным колдуном слишком резко и рано. Хитрый Дуда, родной брат погибшего в Хянджу хана Азарга, держит сторону Беса. Но это пока. Дуде не нужны соперники в Суранской степи, ему не нужны ни Бес Ожский, ни бес покойный хан Адабай. Варваров он не боится. И правильно делает: рано или поздно осканцы, урканцы и югеры уйдут в родные леса. Опасны лишь Рахша с его городским сбродом да вечный соперник Адабай.

Осторожный хан как всегда пришел не один. Три немых телохранителя застыли истуканами у дверей. Интересно неужели Дуда думает, что Бес Ожский не справится с четырьмя степняками, если дело дойдет до драки? Или это просто въевшаяся в душу осторожность человека, прошедшего через предательство, плен, рабство, вновь обретшего свободу и не желающего ее терять за здорово живешь?

— Рад тебя видеть, хан Дуда.

— Почтенный Ахай всегда в моем сердце, — Узкие глаза хана блеснули из-под черной бараньей шапки, смуглая рука словно бы невзначай опустилась на рукоять кинжала.

— Я слышал, что хан Адабай готовит орду к походу в Северную страну?

— Адабай не единственный хан в степи.

— Много ханов — много раздоров, — согласился Бес — Твой брат был моим другом, достойный Дуда, и я этого не забыл.

Дуда никак не отреагировал на слова Беса. Они были братьями с Азаргом, но не были союзниками. Смерть Азарга пришлась на руку Дуде, но он никогда не признался бы в этом вслух.

— Адабай недоволен тобой, почтенный Ахай, он считает, что ты потерял победу, отпустив северных варваров невредимыми и с оружием в руках.

— А что думает об этом достойный Дуда?

— Мне Лэнд ни к чему. Хану Дуде хватает Суранской степи.

Судя по всему, он не лжет. Дуда осторожен и, пока не укрепит свою власть в степи, ни в какую авантюру не полезет. Но для решения столь сложной задачи Дуде потребуются годы.

Губы Беса растянулись в ухмылке, белые волчьи зубы сверкнули на смуглом, иссеченном шрамами лице:

— У хана Адабая большой аппетит, но слишком маленький живот, чтобы переварить проглоченное.

Дуда коротко хохотнул, всем видом демонстрируя веселье, но настороженность в его глазах не исчезла.

— Почтенный Ахай нашел свою дорогу в Лэнд. — Это был не вопрос, а скорее утверждение.

— Да, и по этой дороге нам с Адабаем не по пути.

— Я это понял, — кивнул Дуда. — Адабай не поймет никогда.

— Именно поэтому передо мной сидит сейчас достойный Дуда, а не его ничтожный соперник.

— Адабая поддерживают Рудак и Кинкар, не говоря уже о Ракше, который пьет воду из рук хана.

— Жалею, что не повесил Рахиту еще в Хянджу.

— Никогда не поздно исправить допущенную ошибку, почтенный Ахай, — улыбнулся Дуда.

— Я последую твоему совету, достойный, — пошутил Бес — Что же касается Пайдара, то ему хватает забот на собственной земле. С Храмом покончено, и наступает момент, когда даже желанные гости становятся в тягость хозяевам. Я думаю, Пайдар нас поддержит.

— А Кинкар?

Бес прищурил один глаз и косо глянул на Дуду:

— А зачем достойному Пайдару свой хан Адабай в Восточных лесах?

Дуда рассыпался мелким трескучим смехом, лицо его сморщилось как печеное яблоко, но даже в этот момент взаимного доверия глаза его ни на миг не выпускали рук Беса из поля зрения.

— В крепости есть твои люди?

Хан разом оборвал смех:

— Мои люди предпочитают запах трав затхлому воздуху каменных колодцев.

— Тем лучше, — криво усмехнулся Бес — Каменные стены рано или поздно рушатся, и горе тому, кто не успевает отскочить в сторону.

Эхо взрыва, достигшее ушей Рекина Лаудсвильского, заставило его вздрогнуть и остановить коня. Владетель вопросительно посмотрел на горданца Хармида, тот тоже пристально всматривался в зарево, разгоравшееся на горизонте.

— У нас был порох, — отозвался наконец горданец на немой вопрос Рекина. — Ярл Хаарский готов был взорвать крепость, если ее не удастся удержать.

— Варвары умеют обращаться с порохом?

— Почтенный Ахай умеет. Одно непонятно: зачем ему понадобилось взрывать крепость?

Зато Рекин, кажется, понял, и дай бог, чтобы его догадка оказалась верной. Лаудсвильский перехватил горящий ненавистью взгляд Ивара Хаарского и поморщился. Этому молодцу объяснили, что смерть его отца — это всего лишь трагическая случайность, но он не поверил. В роду Хаарскад дураки не водились. Рекин ждал от этого Ивара не меньших неприятностей, чем от его лжетезки минувшей зимой.

— Меченые, — негромко предупредил владетель Ульвинский.

Рекин обернулся так резко, что едва не свернул себе шею — не хватало ему одного сумасшедшего, так вот вам, появился второй, легок на помине, ничего не скажешь, Лже-Ивар отнюдь не выглядел смущенным, а белоголовый Оттар и вовсе улыбался беспечно и нагло. Не будь этот мальчишка принцем, да еще и меченым вдобавок, Лаудсвильский с большим удовольствием вытянул бы его плетью вдоль хребта.

— Мы проводим вас в Приграничье, — сказал лже-Ивар, которого, впрочем, звали Тором, — а то вдруг вы заблудитесь или испугаетесь стаи.

Рекин отнюдь не возражал. Такая невероятная любезность Черного колдуна его приятно удивила.

— Мне будет любопытно взглянуть на свой замок, — Тор обнажил в улыбке белые зубы, — говорят, что ты, благородный Рекин, приложил уйму сил, восстанавливая его.

Меченые дружно заржали. Лаудсвильский хотел было сплюнуть от огорчения, но передумал. А чего еще можно ждать от этих выросших в лесу рядом с вохрами сопляков?!

Глава 9 ГРОЗА

Лаудсвильский был вне себя от гнева. Вся его с таким трудом возведенная постройка грозила рухнуть, похоронив под обломками и Лэнд, и самого первого министра. И все из-за глупого упрямства женщины, которую владетель до сих пор считал разумной. Сигрид наотрез отказалась встречаться с Бесом Ожским, а тем более отсылать к нему Кеннета. Более того, она до сих пор не отправила в Ожский замок детей Черного колдуна, что было совсем уж глупо. Король Рагнвальд тоже довольно косо посматривал на первого министра. Лаудсвильский приписывал это влиянию ярла Ивара Хаарского, который на удивление быстро освоился в Бурге и был обласкан не только Рагнвальдом, но и Сигрид. Ярл Ивар был силой, с которой приходилось считаться. Пять тысяч наемников, выведенных с таким трудом Лаудсвильским из Суранских степей, признали Ивара законным командиром и горели желанием отомстить за смерть ярла Ульфа. И надо сказать, король Рагнвальд вполне разделял устремления своего родственника. В Бурге уже поговаривали о походе в Приграничье как о деле решенном, а положение Лаудсвильского, отдавшего четыре замка Черному колдуну, становилось все более шатким. Кое-кто уже в открытую называл его предателем. Врагов у Рекина хватало всегда, и, похоже, именно сейчас они решили рассчитаться со старым лисом за все прошлые истинные и воображаемые грехи. Горячие головы могла бы охладить Сигрид, но в эту женщину словно бес вселился.

Белобрысый Оттар, столь не ко времени сбежавший к Черному колдуну, окончательно испортил все дело. Сигрид требовала обратно своего сына, и никакие доводы на нее не действовали. Рекин отважился даже намекнуть, что, возможно, не Черный колдун чарами удерживает Оттара, а просто слишком горячая любовь матери показалась отвыкшему от нее сыну обременительной. Эти некстати вырвавшиеся слова вызвали такую бурю, что Рекин счел за благо ретироваться как можно быстрее. Несколько нелестных замечаний догнали его уже в коридоре. Насмешливые взгляды придворных яснее ясного показывали, что звезда Лаудсвильского закатилась навсегда. И все же при всех день ото дня увеличивавшихся сложностях Рекин ни на секунду не усомнился в правильности избранного пути. Вассалы нордлэндской короны отнюдь не торопились клясться в верности королю Рагнвальду, и даже наемники Хаарского не сделали их более покладистыми. Из Вестлэнда шли тревожные слухи — король Скат, похоже, окончательно сошел с ума. Многочисленные отряды гуяров высаживались на побережье и уже прибрали к рукам десяток прибрежных замков. Прискакавший в Бург владетель Свен Холстейн рассказывал страшные вещи, но его никто не хотел слушать.

— Владетель Отранский, — доложил слуга. Рекин вздохнул с облегчением:

— Зови.

Благородный Гаук был одним из тех немногих, кто в это суматошное время не потерял разума. Алый плащ владетеля посерел от пыли, на побледневшем от утомления лице горели возмущением на удивление синие глаза.

— Что все это значит, дорогой Рекин? — начал он с порога, — Или дошедшие до нас слухи неверны?

— Я делаю все, что могу, — развел руками Лаудсвильский.

Гаук в изнеможении упал в предложенное кресло и провел ладонью по лицу, отгоняя усталость.

— Но это же безумие! Поход на Беса Ожского в такое время. Владетель Холстейн прислал мне письмо...

— Холстейн сейчас в Бурге, но никто не хочет его слушать, как и меня, впрочем. Рагнвальд и Ивар горят желанием отомстить за смерть своих отцов. Иногда я жалею, что не пристукнул этого нахального молокососа в Суранских степях, а притащил в Бург, где и без него дураков хватает. И главное — Сигрид на их стороне, и никакие доводы на нее не действуют.

— Кажется, я привез для нее главный довод, — усмехнулся Гаук.

— Оттара?

— Да. Ульвинскому удалось вытащить его в Бург, поскольку мальчишка неравнодушен к его младшей дочери Астрид.

— И Бес не возражал?

— Мы договаривались с Волком, — пожал плечами Гаук. — Он командует гарнизоном в замке Хаар.

— Достойный Атталид человек серьезный.

— Да уж, — согласился приграничный владетель, — но дело с ним иметь можно.

— А стая?

— В том-то и дело, что за все лето не было даже попытки прорыва, — оживился Отранский. — За последние годы это, пожалуй, первое спокойное лето в Приграничье. Если поход Рагнвальда состоится, то владетели, чего доброго, встанут на сторону меченого.

— Нечего сказать — успокоил, — заметался в волнении до комнате Лаудсвильский. — Не пойму я твоего настроения, благородный Гаук.

Лицо Отранского помрачнело:

— Осень на дворе, владетель. Что будет, если Черный колдун бросит на ваши дружины стаю или призовет на помощь степняков Дуды?

— Думаешь, он на это решится?

Вопрос был чисто риторическим. Отранский даже не стал на него отвечать, только безнадежно махнул рукой. Лаудсвильский все понимал и без слов, но как быть с Рагнвальдом и Сигрид.

— Я поговорю с королевой, — пообещал Отранский. — Пригласим и благородного Свена Холстейна. Думаю, Сигрид интересно будет послушать его мнение.

Король Рагнвальд встретил Отранского с не меньшим радушием, чем Рекин. Свен Холстейн тоже удостоился его приветливой улыбки. Зато первого министра молодой король проигнорировал. И эта подчеркнутая холодность не понравилась Отранскому, как и самодовольная улыбка молодого Хаарского, впрочем.

Рекин склонился в почтительном поклоне перед королевой Сигрид. В отличие от сына она была более любезной и ответила на поклон владетеля небрежным кивком.

— Свен Холстейн привез дурные вести, — негромко проговорил Лаудсвильский.

— Добрых вестей из Вестлэнда мы не слышали уже давно.

— В этот раз все гораздо серьезнее, государыня.

— А какие вести привез владетель Отранский?

— Владетели Приграничья не хотят войны.

Эта весть поразила Сигрид — она была абсолютно уверена в преданности вассалов из Приграничья, а уж в их ненависти к меченым и сомневаться не приходилось.

— Времена меняются, благородная Сигрид. Суранские степи кишат разным сбродом, который в любую минуту готов обрушиться на Лэнд. В Приграничье считают, что сейчас не время для междоусобиц.

Сигрид бросила на старшего сына быстрый взгляд — судя по багровому от гнева лицу Рагнвальда, благородный Гаук говорил ему то же самое.

— Рано торжествуешь, Рекин, — зло бросила она Лаудсвильскому.

— Мое торжество — это торжество здравого смысла над глупостью.

— Месть за смерть отца ты называешь глупостью, благородный Рекин? — в голосе Сигрид была угроза. — Мне кажется, что в последнее время владетель Лаудсвильский служит кому угодно, но только не нордлэндской короне.

— Я служу своей стране и своему королю. — Губы Лаудсвильского дрогнули от обиды.

Весьма неприятный для Рекина разговор прервался с появлением Оттара и Кеннета. Оттар что-то рассказывал, возбужденно размахивая руками, а младший брат слушал его, разинув рот от восхищения и удивления. Следом за принцами шел сын Беса Ожского Тах, бросая по сторонам настороженные взгляды. К неудовольствию Сигрид, Оттар успел свести детей, и их совместное появление вызвало у придворных кривые улыбки.

— Мама, я еду в Ожский замок, — Кеннет произнес эти слова громко, привлекая всеобщее внимание.

— Нет! — Рагнвальд вмешался неожиданно резко. Кеннет побледнел от обиды и опустил голову.

— Почему же нет, — с вызовом посмотрел на старшего брата Оттар, и его белобрысая голова надменно откинулась назад. — Я обещал взять его с собой.

— Благородный Рекин тоже согласен, — подал было голос Кеннет.

— Я король Нордлэнда! — оборвал брата Рагнвальд. — И только я вправе принимать решения.

Белобрысый Оттар неожиданно плюнул на пол и растер свой плевок порыжевшим от времени сапогом. Жест был достаточно красноречивый. Рагнвальд побагровел от гнева, рука его опустилась на рукоять кинжала.

— В Приграничье рады будут видеть своего будущего короля, — неожиданно мягко произнес Отранский.

Его слова были подобны грому среди ясного неба. Ропот изумления и возмущения пронесся по залу, а затем наступила мертвая тишина.

— Измена, — крикнул прямо в лицо Отранскому ярл Хаарский.

Приграничный владетель потянулся к мечу с явным намерением проучить наглого мальчишку.

— Мы обсудим это позже, — глухо произнес Рагнвальд и, резко развернувшись, вышел иззала, не удостоив никого ни взглядом, ни кивком головы.

Сигрид с трудом перевела дыхание. Почва ушла из-под ног, и перед ней неожиданно разверзлась бездонная пропасть. Междоусобица, о которой столь много говорил Рекин и в которую она никак не хотела верить, вдруг стала страшной явью и готова была втянуть в кровавые жернова ее сыновей. Рагнвальд против Кеннета, Оттар против Рагнвальда, а вокруг сотни жадных рук, готовых ради собственной выгоды в клочья разорвать их молодые тела. Она ощутила собственное бессилие, свою неспособность предотвратить или отодвинуть назревающую бурю. И ей стало страшно, страшно, как никогда прежде.

Единственным человеком, которого все произошедшее в зале скорее позабавило, чем огорчило, был принц Оттар.

— Я думаю, что мы все-таки поедем в Ожский замок, — произнес он громко и весело подмигнул расплывшемуся в улыбке Кеннету.

На этом большой прием в тронном зале был окончен, а Сигрид еще предстоял нелегкий разговор с владетелями, столь недвусмысленно ставшими в оппозицию к королю Рагнвальду. И такой разговор состоялся во дворце Рекина Лаудсвильского, куда Сигрид пригласили на исходе дня. Кроме самого Рекина в его кабинете находились Гаук Отранский и Свен Холстейн. Именно последний и начал разговор, поведав королеве о событиях последних недель в Вестлэнде. Закончился рассказ тем, что Сигрид поднялась с кресла и в волнении заходила по комнате:

— Ты напугал меня, благородный Свен.

— Боюсь, что напугаю тебя еще больше, государыня, — мрачно изрек Лаудсвильский. — Прискакал гонец от владетеля Свангера с горестными вестями: король Скат убит, его замки разграблены, а королем Вестлэнда провозглашен Оле Олегун.

Сигрид отшатнулась:

— Рагнвальд знает об этом?

— Король не пожелал меня видеть, — криво усмехнулся Лаудсвильский.

— У Ската не было сыновей, — заметил Отранский, — его корона должна отойти к дочери, а значит к королю Рагнвальду и его сыну Бьерну. Олегун самозванец, и его следует наказать. Владетели Приграничья готовы помочь королю Нордлэнда в его борьбе с узурпатором, только... — Отранский замешкался и вопросительно посмотрел на Сигрид.

— Я приеду в Приграничье и привезу Кеннета.

Отранский вздохнул с облегчением, но Рекин Лаудсвильский облегчения не почувствовал. В Вестлэнде заваривалась крутая каша, и расхлебать ее будет непросто.

Глава 10 НОЧЬ

Она боялась этой встречи, теперь уже можно в этом признаться хотя бы самой себе. Боится и сейчас, хотя Бес Ожский принял благородную Сигрид Брандомскую весьма любезно. Но его большие темные глаза, в которые она изредка отваживалась заглянуть, оставались неизменно холодными и бесстрастными.

— Я верну свой замок, — сказал он ей когда-то.

И вернул. Но какой ценой, боже мой! Как круто повернулась жизнь, если Сигрид Брандомская вынуждена просить помощи у убийцы мужа и отца. Не ради себя, конечно, а ради блага своих детей, и это хоть как-то оправдывает ее в собственных глазах. Этот человек отнял у нее все — любовь, надежду, будущее, а взамен подарил страх, который уже не избыть с годами. Сигрид заворочалась в постели, почти с ужасом разглядывая потемневшие стены.

Та же самая спальня. Здесь она прятала его от отца и Гарольда. Но была в их жизни и другая ночь, о которой ей вспоминать страшно. Он мог бы поместить ее в другую комнату, но не захотел. Ему мало того, что она приехала в отобранный у нее замок, ему захотелось унизить ее еще раз.

Он спросил ее о той женщине. А она не в силах была произнести ни слова. Жена Беса Ожского умерла, не вынеся истязаний чужого сына. А Сигрид всего лишь съежилась от ужаса перед тем, что могло случиться. Бог не допустил. Сигрид не забудет урока — нельзя мстить слепо, не помня себя от ненависти, иначе в ослеплении вместе с чужими можно убить и своих. Так, значит, простить? Простить убийцу Гарольда и отца?

А если бы Беса убили двадцать лет тому назад, во дворе этого замка, как сложилась бы жизнь Сигрид Брандомской — неужели счастливо? Этот человек гнил бы в земле, а Гарольд был бы с нею. И Оттар был бы другим, она бы сумела воспитать его послушным и любящим мальчиком. А Кеннет? Кеннета не было бы. Гарольд, убив Беса, убил бы и ее младшего сына.

Ей вдруг стало плохо. Сигрид вскочила и зажала рот рукой, чтобы не закричать. Ей было страшно, и этот страх нельзя было разделить ни с кем. Его нужно было пережить, пересидеть, сжавшись в комок, отгородившись от всего остального мира хотя бы на одну ночь. Она и страх. Страх за Рагнвальда, за Оттара, за Кеннета. Они выросли, они будут рваться к власти и одерживать победы. У Сигрид побед не будет. Любая война заканчивается поражением женщин, потому что война — это кровь, это смерть тех, кого рожали в муках и растили для счастья. Пусть этот человек сохранит ее сыновей, и она простит ему все. Или это он должен ее простить? Но кто-то должен остановить смерть и уничтожить страх.

Станет ли он любить Кеннета так, как любит его она? Или в душе этого человека не осталось уже ничего живого, только мертвая пустыня, такая же безжизненная, как улыбка на изуродованных губах. Он отнял у нее Оттара и теперь уже никакими силами не вернуть потерянные годы, годы любви, годы страданий и отчаяния. А теперь она сама отдает ему Кеннета. Чтобы он и ему изуродовал душу. Будь он проклят, этот Рекин с его вечными проблемами. Зачем ей Лэнд, если у нее забирают сыновей. Она уедет — заберет завтра поутру Кеннета и уедет. И Оттара заберет тоже. Нет, она уедет сейчас, немедленно, потому что ей страшно в этом замке, она не выдержит ночи в этих стенах и сойдет с ума.

Ей вдруг почудились шаги у двери. Сигрид метнулась к засову, дрожа от страха и возбуждения. Запоры были на месте, да и шаги вроде бы стихли. А может, они ей только почудились. Отранский обещал ей защиту, но разве может человек защитить от дьявола. А кто защитит ее от мыслей и воспоминаний? Это ее прошлое, и от него уже не избавиться, как не избавиться от самой себя. Даже платье она не решилась снять, так и лежит одетая, с ужасом вслушиваясь в каждый шорох. Он не придет, он не посмеет...

Но он пришел, и Сигрид почувствовала его присутствие раньше, чем открыла глаза. Она пыталась закричать от ужаса и не смогла.

— Сигрид, — услышала она его голос и содрогнулась всем телом. Нет, это не сон, это не ужасный кошмар, от которого можно избавиться, освободиться, стоит только сделать над собой усилие. Это его рука лежит сейчас на ее груди, а у нее нет сил, чтобы отбросить эту руку прочь.

— Уйди, уйди, уйди, — она все-таки нашла в себе силы, чтобы прошептать эти слова. И замерла в ожидании. Но он не ушел и даже руки не убрал, удерживая в теплой ладони ее загнанное страхом сердце.

— Даже будущей королеве не стоит садиться на муравейник, — услышала она его веселый голос. Он помог ей раздеться тогда, как помогает это сделать и сейчас. Разве она опять села на муравейник? Что с ней происходит, и почему она так покорно подчиняется его властным рукам?

— Все будет хорошо, Сигрид.

— Нет, нет, нет, — ей кажется, что она кричит, но это только шепот, неспособный отпугнуть его губ. И страх уходит. И нет уже противной дрожи во всем теле. Тогда на лесной опушке ей было хорошо, а сейчас еще лучше, словно весь мир проникся любовью к Сигрид Брандомской. И она не захотела уклониться от этой любви.

Сигрид открыла глаза и вздохнула с облегчением. Ночь прошла. В ласковых лучах солнца ночные страхи казались почти смешными. Она вспомнила свой странный сон и усмехнулась. Или это был не сон? Ведь не было ничего тогда между ними в лесу. Бес был всего лишь мальчишкой, смешным и глупым. Она подошла к зеркалу и оглядела себя. Ей почему-то казалось, что она не раздевалась на ночь, но, возможно, это остатки ночных видений. Конечно же она разделась, отправляясь в постель, иначе просто и быть не могло. Настораживала только невесть откуда взявшаяся легкость во всем теле, словно кто-то смахнул волшебной палочкой с Сигрид напряжение и усталость последних месяцев. Сигрид закрыла глаза и вдруг почти физически ощутила прикосновение чужих губ к своим губам. Это не могло быть явью, это могло быть только кошмарным сном. Возможно, колдовством или наваждением. Но Сигрид Брандомская не намерена быть игрушкой в руках монстра, пусть не думает, что ему удалось сломить ее волю.

Шум за окном привлек внимание Сигрид. Отдернув портьеру, она осторожно выглянула наружу. Прыгнувший на камни мужчина выпрямился и воровато огляделся по сторонам. Она узнала его и догадалась, где этот человек провел ночь. Не зря же Оттар так настаивал на присутствии Эвелины в ее свите. Хотя скромной девице дальние путешествия уже, пожалуй, противопоказаны. Фрэй Ульвинский будет огорчен, узнав, что его дочь путается с меченым.

Что ж, поделом вору и мука.

— Наконец-то, — Сигрид недовольно покосилась на заспанных служанок. — Такое впечатление, что вам кто-то мешал спать этой ночью.

Служанки переглянулись, но промолчали. И в этом молчании было нечто насторожившее Сигрид, но углубляться к свои переживания она не стала, боясь обнаружить в чужих словах, взглядах и похихикиваниях подтверждение ночных страхов. Неужели эти негодяйки что-то видели или слышали?

— Только не разыгрывайте из себя скромниц. Минуту назад я видела известного вам молодого человека, который всегда пользуется окном в тех случаях, когда воспитанные и порядочные люди используют дверь. Это ведь ваше окно находится справа?

Конечно, она знает, что их комната находится слева, но этим девушкам не откажешь в сообразительности, и уже сегодня к вечеру неприятные слухи дойдут до ушей Фрэя Ульвинского. Месть, достойная торговки, а не благородной Сигрид. Но, как говаривал отец Бьерн Брандомский, иногда приходится довольствоваться маленьким кусочком, чтобы не подавиться большим.

Сигрид уже поджидали в большом зале Ожского замка. Когда-то во главе этого стола сидел ее отец, а теперь на его месте утвердился другой человек, при виде которого сердце начинает учащенно биться в груди Сигрид. Но хочешь или не хочешь, а придется сидеть рядом с ним. Его взгляд неожиданно привел королеву в смятение, и она ответила невпопад. Настолько невпопад, что брови владетеля Ульвинского взлетели чуть ли не к потолку, владетель Отранский откашлялся, а лицо прекрасной Эвелины залилось краской. Хотя, кажется, в последнем случае слова Сигрид были ни при чем. Красавец Тор появился в зале, и это привело в смущение его подругу.

Оттар много пьет сегодня и еще больше болтает. Он как-то рассказывал матери о Южном лесе и о стае, но рассказывал такими словами и с такими живописными подробностями, что даже видавшие виды буржские дамы краснели от смущения.

— Слово — это просто звук, — сказал он в ответ на замечание матери. — Я же не лезу к ним под юбку.

И на том, как говорится, спасибо. Но, кажется, в свой последний приезд Оттар изменил принципам и начал-таки пускать в ход руки. Вот и сейчас он слишком уж усердно обхаживает младшую дочь Фрэя Ульвинского. Бедная девушка не знает, куда глаза деть.

— Я прошу прощения у благородной Астрид и благородного Фрэя, — громко произнесла Сигрид. — Оттару негде было научиться хорошим манерам.

Владетели смущенно зашевелились на своих местах, отводя глаза. Но Сигрид была, довольна собой: ей удалось досадить сразу и Черному колдуну, и Фрэю Ульвинскому.

Сигрид вдруг встревожилась. Кеннета не было за столом, и она его не видела со вчерашнего дня.

— Кеннет во дворе замка, — отозвался на незаданный вопрос Бес. — Мальчику понравился вороной, которого я ему подарил.

Ей стало немного не по себе: неужели этот человек действительно умеет читать чужие мысли, но тогда Сигрид следует держаться от него подальше со своими грешными ночными видениями.

— Нетрудно было догадаться, — пояснил Бес. — Ты уже несколько минут ищешь сына глазами.

Будь он проклят, этот Черный колдун со своей дьявольской проницательностью. Ее бросало то в жар, то в холод. Она то мучительно краснела, вспоминая эти приснившиеся ей руки, то смертельно бледнела от мысли, что сидит за одним столом с человеком, убившим ее мужа и отца. Явь была не меньшим кошмаром, чем сон.

— Из Вестлэнда идут дурные вести, — осторожно повел разговор Отранский. — Король Рагнвальд готовится выступить уже в ближайшее время.

— Напрасно, — холодно отозвался Бес, — прежде чем ввязываться в драку, следует выяснить, с кем имеешь дело.

— Может ли король Рагнвальд рассчитывать на мир в Приграничье? — задал вопрос Бьерн Фондемский.

Губы Беса сложились в кривую усмешку, которую Сигрид не в силах была выносить.

— Может, если наши договоренности будут соблюдаться. Никто не вправе упрекнуть Беса Ожского в том, что он не держит данного слова. Или такие еще остались?

Намек был даже слишком прозрачен: Гауку Отранскому было нехорошо, пожалуй, он слишком опрометчиво сунулся в логово Черного колдуна.

— Когда-то нужно остановиться.

Сигрид и сама не до конца поняла, почему эти слова сорвались у нее с языка. Кажется, она опять сказала что-то невпопад. Но, видимо, владетели так не считали, потому что за столом наступила вдруг мертвая тишина.

— Я это уже сделал, благородная Сигрид, — отозвался Бес, и рука его, державшая кубок, неожиданно дрогнула.

Владетели сразу почувствовали облегчение. Хотя сама Сигрид пребывала в сильнейшем смущении, ругая себя за слова, которые однозначно были истолкованы как жест примирения. Но теперь уже поздно было брать их обратно.

— Ждать ли нам стаю в эту осень? — спросил Ульвинский.

— Пока я здесь, о стае можно забыть.

— Владетели Приграничья собираются присягнуть Кеннету Нордлэндскому, будет ли Башня возражать против этого?

Вопрос о Кеннете был самым главным, собственно, ради ответа на него и было предпринято столь опасное путешествие, но Сигрид вдруг стало все равно, что ответит Ульвинскому Черный колдун. Она смертельно устала от всего — от бесконечных унижений, от бесплодных ожиданий, от собственных мыслей и воспоминаний. Она хотела только одного: уехать, и как можно скорее.

— Башня не нуждается в вассалах, нас слишком мало, чтобы противостоять Приграничью, а тем более Лэнду. Принц Кеннет приемлемая для нас кандидатура.

Дело в общем было сделано. Несколько вопросов и ответов, и жизнь в Приграничье была определена на долгие годы. Так, во всяком случае, казалось всем собравшимся за этим столом. Одно настораживало владетелей: уж слишком покладистым оказался этот страшный меченый, и не крылся ли в этом подвох? Он даже согласился, чтобы Кеннет до своего совершеннолетия жил в Бурге с матерью. На этом условии настаивали Сигрид и король Рагнвальд, приграничные владетели пошли им навстречу в полной уверенности, что Черный колдун не примет этого пункта до говора, но он согласился.

— Пока Нордлэнд не выполнил договор в одном пункте, — Бес насмешливо взглянул на гостей, — он не вернул мне моих детей.

— Я верну тебе твоего сына, — нахмурилась Сигрид, — но девочка останется со мной. Ей нечего делать в этих стенах, среди такого количества неотесанных мужчин.

С минуту они смотрели друг на друга. В ее глазах был вызов, но Бес Ожский вызова не принял и первым опустил глаза:

— Хорошо, я тебе верю, Сигрид.

И уже прощаясь, у самых ворот Ожского замка, он вдруг сказал:

— Это не было сном, Сигрид.

И быстро захромал прочь, даже не оглянувшись напоследок.

Глава 11 БЕЗУМИЕ

Рекин Лаудсвильский поднял на Сигрид тоскующие глаза. И без того всегда бледное его лицо в свете мерцающих свечей казалось просто серым.

— Все плохо, Сигрид, — произнес он бесцветным голосом. — Все очень плохо.

Да, за время ее отсутствия изменилось многое. Она почувствовала это уже при въезде в Бург — город гудел как потревоженный улей. Слова, которые долетали до ее ушей, казались чудовищными. Она не остановилась на площади у дворца, хотя возбужденная толпа требовала именно этого. Слухи, взбудоражившие город, оказались правдой. Лаудсвильского не назовешь паникером, и если он говорит, что дела плохи, значит, так оно и есть.

— Рагнвальд выступил в поход восемь дней тому назад. Десять тысяч воинов — такой армии Нордлэнд не собирал никогда. — Лаудсвильский сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Скат, будь ты проклят, ах если бы знать все заранее.

— Хватит причитать, Рекин, — оборвала его Сигрид, — говори дело.

— Гуяров оказалось слишком много. Это потоп, настоящий потоп, захлестнувший нас с головой. Столица Вестлэнда разрушена, горожане уничтожены, а те, кто уцелел в этой бойне, рассказывают вещи, от которых волосы встают дыбом. Мы проиграли первую же битву. Ивар Хаарский и его наемники полегли все. Рагнвальд уцелел чудом, и этим чудом были горданцы Хармида, прикрывавшие его отход. А горданцам помочь было уже некому. У гуяров есть оружие, которое старый Кюрджи называет пушками. Эти штуки разносят вдребезги каменные стены и выкашивают словно косой пехоту и конницу. Из десяти тысяч нордлэндцев уцелело меньше половины. Рагнвальд прислал гонца: его люди разрушают мосты и создают лесные завалы. На какое-то время он сдержит гуяров и даст нам уйти.

— Сколько воинов в Бурге? — Сигрид была бледна, но спокойна.

— У нас полторы тысячи дружинников и четыре тысячи ополченцев Колбейна. Город может вооружить еще десять тысяч мужчин, но это простые обыватели — послать их против закованных в броню гуяров, значит обречь на верную смерть. Но если Бург ждет участь столицы Вестлэнда, то какая разница, где умирать.

— Какими силами располагают гуяры?

— Их не менее тридцати тысяч, плюс вестлэндцы Олегуна, хотя этих немного, не более двух тысяч.

Цифра была ужасной — Нордлэнду никогда не собрать войска, способного противостоять такой силе.

— Бург нам не удержать, город слишком велик, стены его обветшали. Надо всем уходить в Приграничье. Ожский бор велик. А там, кто знает, может удастся договориться со степняками. Или гуяры двинутся дальше к богатым городам Сурана. А впрочем, — Лаудсвильский безнадежно махнул рукой, — это уже неважно.

В первый раз она видела Рекина таким растерянным. Он постарел на добрый десяток лет и напоминал сейчас большую ощипанную временем птицу, которая уже не может взлететь даже при виде опасности.

Сигрид взялась за дело решительно. Мясник Колбейн заверил ее, что ополченцы готовы умереть, но не отдать город врагу. Общая численность буржцев, записавшихся в ополченцы, приближалась уже к пятнадцати тысячам. Были разосланы гонцы в дальние замки Нордлэнда и Приграничья. Владетели один за другим потянулись в Бург, рассудив, что устоять в одиночку против такой силы вряд ли удастся. К тому же пугали слухи о неслыханной жестокости гуяров, не щадивших никого, не делавших разницы между мужиком, горожанином и благородным владетелем.

Сигрид воспрянула было духом, но тут на беду в Бург хлынул поток беженцев из Вестлэнда и северных районов Нордлэнда. Это были уже не отдельные перепуганные обыватели, рассказы которых хоть и страшили горожан, но которым не очень-то верили. Теперь до самых недоверчивых дошло, что разразилась страшная катастрофа, подобно которой Лэнд не знал уже сотни лет. Тысячи груженных барахлом повозок потянулись из Бурга в Приграничье, и ни какой силой нельзя было навести порядок в этой обезумевшей массе людей. Даже самоуверенный Колбейн растерялся, его обычно багровое лицо приобрело серовато-землистый оттенок. В его готовности умереть за родной город можно было не сомневаться, но и совладать с заполнившим столицу сбродом ему было не под силу. Бург буквально стонал от грабежей: грабили уже и днем, не стесняясь присутствия городской стражи. Могло показаться, что город взят штурмом, и победители делят имущество побежденных. Добрая половина ополченцев Колбейна пострадала в бесчисленных стычках на запруженных беженцами улицах города, но даже подобия порядка установить не удалось.

Прискакавшего от короля владетеля Холеймского едва не разорвали в клочья в двух шагах от королевского дворца, когда он попытался помешать обезумевшей толпе взять штурмом мясную лавку, в которой мяса, надо сказать, давно уже не было. Владетель стоял перед Сигрид в разодранном алом плаще, забрызганный кровью и грязью, с обломком меча в руке и скрипел зубами от бессильной ярости. Оба сопровождавших Холеймского дружинника были убиты на улицах Бурга.

— Это конец, — поморщился владетель, разглядывая сломанный меч, — нужно уходить в Приграничье, здесь нам уже ничего не спасти. Так думает Рагнвальд, так думаю я. Король просит тебя, благородная Сигрид, позаботиться о его жене и сыне.

— И это все, о чем он просит?

— Это все. Через три дня гуяры будут в Бурге. Мы сделали все, что могли.

— Остлэнд молчит, словно подавился, — Лаудсвильский грязно выругался, что с ним случалось крайне редко, — нордлэндские владетели бегут в Приграничье, минуя Бург, и, вероятно, правильно делают — в этой каше их ждет участь дружинников Холеймского.

— А что Приграничье?

— Отранский прислал гонца. Бедный парень чудом добрался до Бурга кружным путем. Первая волна беженцев докатилась до Приграничья: все дороги забиты повозками и людьми, что там сейчас творится, трудно даже себе представить. Никогда не думал, что в Лэнде столько дерьма: гуяры еще далеко, а кровь уже льется рекой. Отранский советует нам поторопиться. Надо решать, Сигрид. Бург нам не удержать. Спасем то, что еще можно спасти: Кеннета, Кристин, маленького Бьерна. Боюсь, что это непросто будет сделать. Человек Отранского готов провести нас по лесным тропам до Расвальгского брода. Это наш единственный шанс вырваться из этого ада живыми.

— Благородный Рекин прав, — поддержал министра Холеймский, — и отправляться нужно уже сейчас.

В тот же миг с грохотом разлетелось стекло за спиной испуганно вздрогнувшей Сигрид. Холеймский поднял оперенную стрелу:

— А вот и послание от народа в подтверждение моих слов.

Рекин осторожно приблизился к окну. Толпа на площади росла с угрожающей быстротой, и, судя по крикам, совсем не для того, чтобы приветствовать королевскую семью. Кованая ограда вокруг дворца вряд ли могла послужить серьезным препятствием для разъяренного сброда. На дворцовую стражу и вовсе рассчитывать не приходилось: что может сделать горстка воинов, когда ей противостоят тысячи потерявших человеческий облик подонков.

— Ну что?

— Хуже не бывает, — покачал головой Рекин, — они ждут только наступления темноты — так им привычнее убивать.

Кеннет удивленно таращил серые глаза на мать, не совсем понимая, что же все-таки случилось. Тах оказался более расторопным, он уже застегивал ремни своих узких мечей. Сигрид охрипшим голосом велела сыну поторопиться.

— Мужики штурмуют дом, — пояснил Кеннету Тах. — Мы уходим.

Меченый не выглядел особенно встревоженным, зато Кеннету почему-то стало не по себе. Испуганные служанки жались друг к дружке посреди пустого огромного зала. Сигрид давно уже распустила свой двор, и кроме Эвелины да жены Рагнвальда Кристин во дворце никого из благородных дам не было. На руках у Кристин заходился в плаче маленький Бьерн. Женщина пыталась успокоить ребенка и что-то тихонько ему напевала, со страхом прислушиваясь к шуму, доносившемуся со двора. Тах молча сунул в руки Кеннета арбалет и жестом указал на окна.

Обезумевшая толпа уже прорвалась во внутренний двор королевского жилища. Десятка два стражников, со всех сторон окруженных нападавшими, отчаянно отбивались тяжелыми мечами. Тах поднял арбалет и выстрелил, но на толпу это произвело слабое впечатление. Кеннет последовал примеру Таха. Тщательно прицелившись, он пустил стрелу в оборванца, потрясающего окровавленным мечом. Оборванец подпрыгнул и рухнул навзничь, длинный меч со звоном покатился по каменным плитам. Кеннет испуганно охнул и отшатнулся: в первый раз он стрелял в человека, и, кажется, удачно, но радости в душе не было. Какой-то мальчишка тронул Кеннета за плечо, возвращая к действительности. Кеннет с трудом узнал сестру Таха Дану в этом наряде. Шум внизу усиливался, а звон оружия становился все отчетливее. Не было сомнения, что драка идет уже на первом этаже дворца и на лестнице, ведущей на второй. Внезапно дверь растворилась. Кеннет узнал в первом из вошедших владетеля Рекина и вздохнул с облегчением. Второго воина Кеннет опознал не сразу, да и то только по голосу. Уж очень изменили кольчуга и стальной шлем облик его матери, благородной Сигрид. В руках у нордлэндской королевы был арбалет, и, судя по ее уверенным действиям, пользоваться им она умела. Лаудсвильский направился к глухой стене и нажал невидимый глазу рычаг. Стена сдвинулась в сторону, открывая проход, о существовании которого Кеннет даже не подозревал.

— Быстрее, — нетерпеливо махнул рукой Рекин.

Сигрид, Кеннет и Тах покидали зал последними с арбалетами в руках, нацеленными на распахнутые двери. С парадной лестницы доносился уже не шум, а настоящий рев. Кеннету показалось, что в проеме дверей на секунду мелькнуло лицо владетеля Холеймского и тут же превратилось в алое кровавое пятно. Сигрид вскрикнула и выстрелила. Громадный детина с рыком покатился по блистающему в свете сотен свечей полу. Тах тоже выстрелил, а Кеннет не успел. Сигрид схватила сына за плечо и вытолкнула на потайную лестницу. Стена встала на место, отрезая их от преследователей. Кеннет, полагавший, что знает дворец как свои пять пальцев, был немало удивлен тем количеством переходов, которыми они воспользовались, убегая от обезумевшей толпы. Зато благородный Рекин чувствовал себя здесь как рыба в воде, безошибочно выбирая дорогу даже в полутьме, при неверном свете колеблющихся факелов. Кажется, они находились под землей. Побелевшие от плесени стены сочились влагой. Плутали они в дворцовом лабиринте столь долго, что даже маленький Бьерн утомился кричать и затих на руках у матери.

У выхода из подземелья их поджидала карета в окружении десятка всадников.

— И это все? — в голосе владетеля Рекина Кеннету послышался испуг.

Воин, в котором Кеннет, несмотря на темноту, узнал старого Эрлинга, развел руками.

— Служанок придется оставить, — негромко сказал Эрлинг, — карета не выдержит.

— Нет, — решительно возразила, Сигрид, — либо все уедем, либо все останемся.

Эрлинг легко забросил Кеннета в седло, Тах с удивительным проворством запрыгнул на коня сам. В карету кроме Эвелины и Кристин поместили еще трех служанок. Сигрид решила ехать верхом, и никакие уговоры благородного Рекина на нее не подействовали. Остальных девушек усадили на крупы коней. Кеннет невольно поежился, когда чужое горячее тело прижалось к его спине. Он обернулся и вздохнул — конечно, Дана веселая девчонка, но лучше бы она сейчас находилась в карете. Зато Тах счастливо избежал обременительной напарницы. Его вороной конь вдруг разгорячился и ни в какую не захотел подпускать к себе чужаков. Кеннет не без зависти подумал, что меченый оказался сообразительней принца. Эрлинг негромко отдал команду, и карета тронулась. Дана вцепилась в Кеннета так крепко, что у него дыхание перехватило. Эрлинг хорошо знал город и вел караван самыми глухими улочками. Кеннет далеко не сразу сообразил, что двигаются они не к Южным воротам, откуда начинается дорога в Приграничье, а к Западным. Но и здесь их поджидала толпа. Ворота, к счастью, оказались открытыми, но перед ними что-то происходило, и собравшийся городской сброд ожесточенно переругивался между собой.

— Эй, малый, — крикнул какой-то оборванец Кеннету, — оставь девчонку нам, мы найдем ей работенку на всю ночь.

Окружающие дружно заржали. Толпа плотнее сомкнулась вокруг кареты. Кеннет стиснул зубы и натянул поводья. Дана дрожала за его спиной, и эта дрожь передалась и ему. А может он сам испугался диких рож, опухших от беспробудного пьянства. Славный Бург веселился в ожидании дорогих гостей. На что надеялась рвань, вылезшая из потаенных щелей большого города, сказать было трудно. Да вряд ли они сами задумывались над этим вопросом. Возможность погулять и пограбить вволю кружила многим головы, а там хоть трава не расти — гуяры так гуяры.

— Девок оставь, — услышал Кеннет хриплый голос, — они тебе в пути будут помехой.

Кеннет увидел красное рассерженное лицо старого Эрлинга и не менее красное, но благодушное лицо какого-то оборванца, вцепившегося волосатыми длинными руками в гриву чужого коня.

— Отойди, Арвид. — Эрлинг с большим трудом сохранял спокойствие, понимая, что любое его неосторожное движение приведет к взрыву. Толпа напирала, десятки рук тянулись к дружинникам, и особенно к девушкам, сидевшим за их спинами. Кеннет увидел испуганное лицо Кристин, выглядывавшее из окна кареты, в окружении испитых рож, кривляющихся и выкрикивающих оскорбления. Один расторопный подонок уже взобрался на крышу кареты и, свесившись вниз, пытался открыть дверцу. Кристин закричала. Кеннет увидел побелевшее лицо матери и взмах ее меча. Голова оборванца скатилась на заплеванную мостовую.

— Гони, — крикнула Сигрид кучеру и взмахнула мечом во второй раз. Толпа с воплями подалась назад. Эрлинг отшвырнул своего неуступчивого знакомого и рванулся к распахнутым воротам, прорубая дорогу тяжелым мечом. Карета наконец сдвинулась с места и, влекомая четверкой лошадей, покатилась по мостовой, стремительно набирая скорость и калеча неосторожных.

— Кеннет, скорее, — услышал он горячий шепот за спиной.

Он огрел коня плетью, конь прыгнул в толпу, едва не сбросив на землю седоков. Оборванцы с воплями шарахнулись в стороны. Кеннет вслепую махнул рукой и, если судить по вскрику, попал. Они все-таки вырвались за городские стены вслед за каретой, расчистившей им путь. Кеннет обернулся: за его спиной в воротах происходила настоящая свалка. Эрлинг, уже спешенный, отбивался мечом, медленно отступая. Сигрид, потерявшая шлем, с развевающимися волосами, отбивалась от трех вооруженных мечами подонков. Кеннет повернул было коня назад, но его помощь не понадобилась. Тах, на удивление ловко орудуя мечами, достал двоих из нападавших, а третьего раз валила сама Сигрид. Не растерявшийся Эрлинг успел запрыгнуть на круп коня Таха, и всадники понеслись прочь от городских стен под разочарованные вопли подонков.

Глава 12 РАСВАЛЬГСКИЙ БРОД

Благородный Гаук Отранский охрип от крика. Сотни повозок, минуя брод, валились в воду, и вопли утопающих мешались с ржанием обезумевших лошадей. А народ все прибывал и прибывал. Дружинники выбивались из сил, пытаясь навести хоть какой-то порядок на переправе. Расвальгский брод был единственным местом, где в эту пору можно было переправиться через полноводную реку Мгу, и тысячи обезумевших людей, спасаясь от надвигающегося с севера ужаса, устремились именно сюда. Где-то там, в безбрежном людском море, затерялись и королева Сигрид, и жена Рагнвальда Кристин, и его сын Бьерн, законный наследник нордлэндской короны, и принц Кеннет, так и не успевший стать королем Приграничья. Последние вести от короля Рагнвальда были хуже некуда. Остатки его армии вместе с остатками буржского ополчения с боями отходили на юг. Рагнвальд не надеялся на победу, единственное, о чем он просил Отранского, — удержать Расвальгский брод, чтобы как можно больше нордлэндцев успели переправиться в Приграничье. О Бурге Рагнвальд ничего не писал, но благородный Гаук и без того знал, что столицы Нордлэнда больше не существует. Бург был сожжен дотла за хватившими его гуярами и вестлэндцами.

Гаук Отранский, собравший под свою руку пять тысяч всадников и примерно столько же пехоты, был полон решимости если не разгромить гуяров, то хотя бы остановить их на реке Мге и не допустить в Приграничье. Надо сказать, что обычно несговорчивых владетелей в этот раз подгонять не пришлось. Приграничная большая дружина собралась на удивление быстро, хотя многие считали, что дело, пожалуй, уже проиграно, и десяти тысячам человек, половина из которых наспех обученные смерды, не удержать мощную машину гуяров. Дружинники Отранского уже имели не сколько стычек с разведывательными отрядами противника, пытавшимися с наскоку захватить брод. Владетель Гаук, до сих пор видевший в деле только пеших гуяров, мог убедиться, что в искусстве верховой езды они не уступают лэндцам. Гаук понес ощутимые потери, и единственным утешением ему служило то обстоятельство, что брод ему все-таки удалось удержать, а значит, оставалась надежда соединиться с разбитыми, разодранными на несколько частей силами короля Рагнвальда и нордлэндских владетелей. По подсчетам Отранского под знаменами Рагнвальда могло находиться не менее пяти-семи тысяч человек. Соединившись с Приграничной дружиной, они составили бы весьма внушительную силу. Видимо, это понимали и гуяры, предпочитавшие разделаться со своими противниками по одиночке. Толпы беженцев, запрудившие дороги, мешали продвижению Рагнвальда и давали преимущество его противникам, у которых пешая фаланга представляла главную силу.

— Меченые, — воскликнул владетель Эйрик Заадамский. Отранский обернулся — полусотня меченых на сытых конях, расталкивая беженцев, перебиралась на правый берег Мги. Следом за мечеными продвигались дружины четырех переданных им замков, числом никак не менее трехсот человек. Гаук без труда опознал Волка и Тора Ингуальдского, но Беса с ними не было. Волк вскинул руку в обычном приветствии меченых, Тор оскалил белые ровные зубы.

— Я не вижу капитана.

— Будем надеяться, что он прибудет вовремя, — отозвался Тор.

— Мы перекрыли южную дорогу, — пояснил Волк. — Отправляй людей на запад, к болотам, благородный Гаук.

— Зачем? — в глазах у Фрэя Ульвинского промелькнул испуг.

— У благородного владетеля есть другой способ остановить морских разбойников?

Отранский похолодел — смысл слов и действий меченых стал потихоньку доходить и до его сознания.

— Но это же безумие, — прошептал побелевшими губами Эйрик Заадамский.

Ярл Гонгульф Мьесенский только плечами пожал:

— Для нас с тобой, благородный Гаук, это уже неважно. Поток беженцев иссякает, а значит, гуяры уже близко.

Судя по всему, ярл был прав — поток беженцев прервался, словно его обрезали ножом. Толпа на берегу окончательно смешалась и, уже не соблюдая даже видимости порядка, хлынула в воду, топя и калеча друг друга. Отранский приподнялся на стременах: далеко у горизонта клубились тучи пыли, но разобрать что-либо было трудно, возможно, это была новая толпа беженцев.

— Гонец? — Заадамский указал пальцем на приближающегося всадника.

Всадник был нордлэндцем. Алый владетельский плащ висел на его плечах лохмотьями. Гаук с трудом узнал в нем владетеля Бьерна Фондемского. Лицо посланца было серым от пыли, а голубые глаза горели бешенством.

— Рагнвальд просит помощи, — хрипло прокричал он, — гуяры сидят у нас на хвосте.

Отранский выругался — вся его пехота была на той стороне реки. Принимать бой в таких условиях — безумие, но еще большим, безумием было бы ждать, пока гуяры, разделавшись с Рагнвальдом, примутся за Отранского.

— Переправляйте пехоту, — крикнул Гаук Ульвинскому.

— А вы? — удивился Фрэй.

— А мы как бог даст, — отозвался сорванным голосом Гаук.

— Вохры! — раздался вдруг панический вопль, и все словно по команде обернулись назад. Два огромных монстра, отфыркиваясь, переходили вброд реку, а впереди, разгоняя перепуганных людей криками и плетью, двигался на рослом жеребце Оттар Нордлэндский.

— Это Пух и Дух, — спокойно пояснил ошарашенным владетелям Тор, — старые друзья.

Так или иначе, но вохры одним своим присутствием ускорили переправу — брод очистился в мгновение ока, что значительно облегчило Ульвинскому его задачу.

— Я думал, что вохры боятся воды, — заметил расстроенный почему-то именно этим обстоятельством Эйрик Заадамский.

— Черта лысого они боятся, — засмеялся Оттар и потрепал огромного вохра по загривку. Вохр довольно заворчал, кони владетелей шарахнулись в стороны — уж очень страшно смотрелось это чудовище вблизи.

— Может, нам подождать пехоту?

— Какая там у нас пехота, — выругался ярл Мьесенский, — гуярам на один зуб.

— Вперед, — крикнул Отранский, и первым сорвался с места, увлекая за собой большую дружину Приграничья. Двадцать тысяч копыт ударили по родной земле, поднимая тучу пыли, закованная в сталь лавина тронулась с места и понеслась навстречу неизвестности, а быть может, и гибели.

Сигрид подняла голову и оглянулась. За клубами пыли трудно было разобрать что-либо, но главное было ясно и так — Рагнвальд отступал под натиском превосходящих сил гуяров. И эта волна ярости и боли вот-вот должна была захлестнуть несколько десятков повозок с женщинами, детьми и ранеными как раз в ту минуту, когда до Расвальгского брода рукой подать.

— Гони, Кеннет, — крикнула Сигрид, — гони!

Но уставшие лошади уже не в силах были реагировать на удары. Повозка угрожающе скрипела, готовая развалиться в любую минуту. Из клубов пыли выскочили несколько всадников и устремились к обозу.

— Гуяры, — прошептал Рекин Лаудсвильский, и седая голова его мелко затряслась. Тах, сидевший на краю телеги, поднял арбалет и выстрелил. Гуяр вылетел из седла словно большая серая птица и грохнулся о землю, гремя железом.

— Гони, Кеннет, — крикнул Тах, обнажая мечи.

Но Кеннет не нуждался в понукании. Длинный хлыст взлетал и опускался на спины взмыленных коней, но гуяров вокруг становилось все больше и больше. Кони вдруг захрапели и встали как вкопанные. Кеннет от неожиданности едва не вылетел из телеги и больно ударился лицом об оглоблю. Меч сверкнул над его головой, и порубленный гуяр свалился с телеги, обрызгав нордлэндского принца своей кровью. Кто спас ему жизнь, Кеннет так и не понял, возможно, мать, возможно Рекин Лаудсвильский. Еще один Гуяр прыгнул на телегу, и Кеннет, взвизгнув от ужаса, ткнул мечом в его злобное хрюкающее рыло.

— Оттар! — услышал он вдруг ликующий голос Таха и удивленно обернулся. Два никогда ранее не виданных им чудовища приближались к месту схватки с удивительной быстротой. Кеннет не успел даже испугаться и понять, что видит настоящих вохров, о которых был наслышан с детства. Взвизгнули рядом Кристин и Дана, одна от ужаса, другая от восторга.

— Это Пух, — захлопала в ладоши Дана. — Пух.

Вохр рявкнул на бегу и взмахнул лапой: конь и всадник рухнули на землю, а дальше у Кеннета не было сил смотреть.

— Тах, лови. — Оттар сорвал с плеча предмет, напоминающий арбалет, и бросил его на телегу. Тах взревел от восторга и клещом вцепился в оружие. Раздался треск, никогда не слышанный Кеннетом ранее, и два гуяра вылетели из седел раньше, чем осознали собственную смерть.

— Гони, Кеннет! — крикнула Сигрид. — Гони!

Они все-таки добрались до Расвальгского брода и, поднимая тучи брызг, свалились в воду. Там, на противоположном берегу, было спасение, а за спиной разворачивалась страшная бойня. Наверное, поэтому Сигрид смотрела не вперед, а назад, где оставались истекающее кровью королевство и два ее сына, Оттар и Рагнвальд.

В свое спасение Рагнвальд уже не верил. Здесь у Расвальгского брода, остался последний клочок земли, которую оставил ему в наследство отец, король Гарольд. Рагнвальд не сумел сберечь свою землю, но у него еще оставалась возможность умереть на ней, дорого продав свою жизнь. Он оглянулся — телеги, в которых находились все, кто был ему дорог, медленно катились к спасительной реке. С десяток гуяров кружили вокруг обоза, как коршуны близ добычи, а Рагнвальд ничем не мог помочь своим.

— Отранский! — крикнул вдруг Арвид Гоголандский. Благородный Гаук не оставил в беде своего короля, но и он был не в силах проломить железную стену, встававшую сейчас перед ними. Кучка измученных всадников, чудом вырвавшихся из последней сечи, окружила плотным кольцом Рагнвальда. Они потеряли все, осталось отдать еще и жизни.

— За Нордлэнд! — Рагнвальд поднял потускневший от запекшейся крови меч. — За все, что у нас осталось!

— За Нордлэнд! — подхватили сотни пересохших глоток. И сразу же вслед за этим криком затрещали огненные арбалеты. Такие были только у горданцев Хармида, но горданцев давно уже нет в живых — все они полегли у северной границы, защищая землю, давшую им последний приют.

— Меченые, — просипел Фондемский.

Рагнвальд узнал их — узнал гордую осанку человека, которого помнил под именем Атталид, узнал лже-Ивара. Эти люди погубили его отца, и он ненавидел их так, как никого и никогда в своей короткой жизни. Кроме гуяров. Ненависть к гуярам пересиливала все.

— За Башню! — крикнул Волк, отбрасывая пустой автомат и обнажая мечи. — За Башню, меченые!

Не будет Башни, как не стало Нордлэнда, а будет вечная тьма да белые кости на веселых зеленых полях. И вечный вопрос тоже останется — почему? Чья вина в том, что случилось с ними и почему долгие свары дедов и отцов так больно бьют по детям и внукам? Что делили они на этой прекрасной земле, не считая погубленных жизней? Быть может, кто-нибудь ответит на этот вопрос, но тем, кто умирал сейчас у Расвальгского брода, уже не дано узнать правду.

Два чудовища-вохра прорвали железную стену гуяров, раздирая огромными лапами закованных в сталь пехотинцев. И в этот прорыв сразу же устремились меченые Волка. Где-то впереди мелькнула белая голова Оттара, и тут же исчезла. Это почему-то больно ударило Рагнвальда по сердцу. Никогда он не любил своего брата. Наверное потому, что его слишком любила их мать Сигрид. Но сейчас ему было больно, и он с удвоенной энергией ринулся в сечу, работая мечом как дровосек, потерявший дорогу в железном лесу. Он отступал и возвращался вновь, и не было уже ни коня, ни шлема на голове, а была только кровь. Они бились рядом, по колено в воде, Волк, меченый из Башни, и Рагнвальд, последний король Нордлэнда. И не было рядом ни белоголового Оттара, ни веселого Тора, ни меченых, ни нордлэндцев, а были только враги, закованные в броню - мертвые и те, кого еще предстояло убить. Они сражались спина к спине и умерли в один миг, пронзенные сразу десятками мечей и копий — Волк, меченый из Башни, и Рагнвальд, король Нордлэнда. И затрубили под покровом павшей на Лэнд ночи трубы торжествующего врага. Смерть пресытилась обретенными жертвами и наступила страшная пауза. Время отдыха победителей, время считать раны побежденным.

Когда Отранский привез Сигрид мертвого сына, она не закричала. Он улыбался даже мертвым, ее Оттар, словно смерть была всего лишь досаднойпомехой в веселой сваре, именуемой жизнью. Закричала Эвелина, увидев мертвого Тора. А Сигрид молчала, просто не хватило сил, чтобы выбросить миру захлестнувшую сердце боль.

— А Рагнвальд? — спросил Кеннет.

— А Волк? — спросил Тах.

Отранский не ответил, он резко развернулся и пошел прочь, сутуля широкие плечи. Тах и Кеннет пошли за ним. Тысячи защитников Лэнда полегли на узкой полоске земли. У благородного Гаука остался Расвальгский брод и тысяча усталых израненных воинов. Гуяров было много, и они готовились к утреннему походу на Приграничье. И помешать им перейти реку было практически некому.

Отранский с удивлением уставился на всадника, неожиданно вынырнувшего из темноты.

— Чуб, — узнал всадника Тах.

Меченый поднял коня на дыбы:

— Уводи своих людей, благородный Гаук.

— Но почему? — Отранский тупо уставился на пришельца.

— Слышишь? — Чуб поднял руку.

— Боже мой! — только и сумел выговорить Гаук.

Ярл Мьесенский оказался более расторопным:

— По коням, — заорал он диким голосом. — По коням! Но многие уже сами догадались, что происходит — вой атакующей стаи был слишком привычен пограничным жителям.

— Уходите к болотам, — крикнул Чуб.

Стая накатила стремительно, едва не задев левым крылом поредевшую дружину Отранского. В первых лучах восходящего солнца мелькнул перед растерянными зрителями черный всадник на вороном коне во главе пятидесяти призраков, а следом повалил такой ужас, что мало у кого из присутствующих достало мужества на это смотреть, Расвальгский брод в мгновение ока покрылся серой массой, Отранскому даже показалось, что вскипела вечно прохладная вода Мги. Взвыли было трубы в лагере гуяров и тут же утонули в диком реве разъяренных вохров.

— Уходим, — негромко произнес Мьесенский. — Вохры не будут разбирать, где свои, а где чужие.

Гаук кивнул и содрогнулся, представив, что сейчас происходит в захваченном врасплох лагере гуяров.

— Даже стая не способна уничтожить гуяров, их слишком много, — вздохнул Мьесенский. — И Бес Ожский вряд ли уцелеет в этом аду. Он все-таки человек, а не дьявол.

— Не знаю, — честно признался Отранский. — Если меченый не дьявол, то вряд ли человек.

Но Бес уцелел. Сигрид нашла его на берегу реки, среди развеянного в прах лагеря гуяров. Он сидел на остывшем трупе вороного коня и смотрел на запад, где умирал в кровавых муках еще одни день. Он поднял на нее горящие сухим огнем глаза и произнес хрипло:

— Я опоздал, Сигрид. Но ничего не кончено, пока мы живы.

Что-то дрогнуло в его лице, когда он взял ее протянутую руку:

— Пока мы живы, Сигрид...

Сергей Владимирович Шведов Хроника меченых Книга 1 Клан двурогих

Часть 1 Поражение

Глава 1 Владетели

Замок Ож принимал гостей. Более сорока владетелей со всех концов Лэнда собрались под его кровом в это холодное зимнее утро. Воины толпились во дворе, изредка перебрасываясь ничего не значащими словами. Говорить, в общем-то, было не о чем. Какие уж тут разговоры, когда судьба забросила их на край Лэнда, за сотни верст от родного дома. Да и родного дома у большинства уже не было. А была только бессильная ненависть к врагам, разорившим край, да отчаяние в разбитых сердцах. И еще растерянность: как же такое могло случиться? Сотни лет стоял Лэнд как крепость, недоступный своим врагам, и вдруг все рухнуло в одночасье. Никогда лэндцы не терпели поражений от чужих, тем более таких сокрушительных поражений. Старики вспоминали, правда, о нашествии желтых шапок почти полторы сотни лет назад, но ведь тогда устояли и отбросили врага. А сейчас – беда. От всего Лэнда осталось только Приграничье, но – надолго ли? По слухам, гуяры вновь скапливаются у Расвальгского брода, а значит, опять война без всяких шансов на успех. Зимой даже Черный колдун не поможет – стая спит в Южном лесу. Эх, дожили – стаи ждем как спасения.

– Стая-то как раз неплохо поработала, – заметил молодой Тейт, дружинник вестлэндского владетеля Свена Холстейна.

– Стая – не спасение, – покачал головой пожилой воин. – Вохру ведь все равно, что гуяр, что наш брат нордлэндец. Еще один такой прорыв стаи и от Нордлэнда ничего не останется. Смерды вымрут, а с ними погибнут все.

– А по мне, уж лучше вохры, чем гуяры, – упрямо тряхнул светлыми кудрями Тейт, – ни им, ни нам.

– Это ты хватил. Свою землю в любом случае возвращать надо – прадеды там лежат.

– Вернешь, – огрызнулся Тейт. – Гуяры соберутся с силами да двинут через Мгу. Куда побежишь? Сил-то кот наплакал.

– Гуярам тоже солоно пришлось.

– Из Вестлэнда идут слухи: уже несколько десятков кораблей причалили к берегу. Гуяры призвали своих на помощь.

– Не устоять нам, – согласился с Тейтом пожилой. – Разве что степняки нам помогут?

– Степняку не совладать с гуяром, их панцири даже наши мечи не берут.

– Зато под клинками меченых эти панцири разлетаются как стеклянные, – вздохнул пожилой воин. – Клинки у меченых не чета нашим. Видел я как они у Расвальгского брода рубились. Да только мало было тех меченых.

– Погорячился, выходит, ярл Гоонский в свое время, разрушив Башню. Меченые не раз били гуяров прежде.

– Все мы горячились, – обреченно махнул рукой пожилой воин. – Кровь по Лэнду лилась рекой и без гуярских мечей. Враги уже на берег высадились, а мы все разбирались, кто из нас виноватее. Каждый владетель сражался только за свой кусок.

– В Лэнде всегда так было, чего уж там.

– Не успел Гарольд в свое время головы владетелям снести, вот и расхлебываем теперь.

– Но вы, болтуны, – владетель Арвид Гоголандский приподнялся на стременах и окинул грозным взглядом притихших воинов, – это чей паскудный язык просится под нож?

Одетый в цвета нордлэндского королевского дома слуга помог благородному владетелю спешиться. Гоголандский погрозил плетью говорунам и направился вслед за проводником к господскому дому.

– Грозится еще, гнида, – бросил кто-то ему в спину. – Прогуляли страну…

Арвид сделал вид, что не расслышал последних слов. Не то сейчас время, чтобы затевать ссоры. А дальше наверняка будет еще хуже. И уж конечно начнут искать виноватых. Это как водится. Вот только вряд ли гуяры дадут разгореться внутренней усобице.

Владетели собрались в парадном зале Ожского замка. Некогда блиставший неземными красками чудо-пол был затоптан и поцарапан сотнями сапог. Зря, выходит, старался Бьерн Брандомский, украшая свое логово, не ко двору пришлись чужие диковины суровому краю.

Столы были завалены вином и закусками, но оживления среди пирующих не наблюдалось. Да и какой живости можно ждать от древних старцев, чьи сыновья и внуки пали на поле брани. Способных твердо держать в руке меч и кубок можно было по пальцам пересчитать. Дорого обошлась Лэнду эта война, ох дорого.

Гоголандский поздоровался с присутствующими и низко склонил голову перед королевой Сигрид, сидевшей во главе стола. Сигрид была бледнее обычного, но держалась твердо. Владетеля она приняла дружески, почти ласково. Справилась о здоровье сына благородного Арвида, раненного у Расвальгского брода.

Гольфдан Хилурдский подвинулся, освобождая Гоголандскому место рядом с собой.

– Не густо, – тихо заметил Арвид, имея в виду собравшихся за столом старцев.

– Чем богаты, – вздохнул Гольфдан.

По левую руку от Сигрид сидел старый Рекин Лаудсвильский, насупленный как сыч во время линьки, а по правую – Кеннет Нордлэндский, король Приграничья, желторотый птенец, последняя ветвь когда-то развесистого нордлэндского королевского древа. Сомнительная, прямо скажем, ветвь. И главный виновник этих сомнений, Бес Ожский, расположился сейчас неподалеку от Гоголандского, рядом с владетелем Гауком Отранским. Та еще парочка. Несколько месяцев назад эти люди глотки бы перегрызли друг другу при встрече, а сейчас сидят за одним столом – коршун да ястреб.

– Я предлагаю, провозгласить Кеннета королем всего Лэнда, – продолжил свою речь Свен Холстейн, – и объединить под его знаменем наши силы.

– А Бьерн? – крикнул Хилурдский. – Наследником нордлэндской короны является Бьерн, сын короля Рагнвальда.

– Если мне не изменяет память, – покосился в его сторону Холстейн, – ты, благородный Гольфдан, так и не принес присяги королю Рагнвальду.

– Я просто не успел, – огрызнулся Хилурдский, – как и многие другие. Не гоже обходить малолетнего принца, ни к чему хорошему это не приведет.

Владетели зашумели. Нордлэндцы поддержали Хилурдского. Приграничные владетели – Холстейна. Остлэндцы пока помалкивали.

– Какой смысл делить шкуру неубитого медведя? – подал голос Отранский. – Приграничье за Кеннета, а когда вырвем из рук гуяров остальные наши земли, тогда и подумаем на чьи головы водрузить короны.

– Решать нужно сейчас, – возразил ему Рекин Лаудсвильский. – Не будет единого для всех знамени – мы еще до победы погрязнем в раздорах.

Большинство владетелей поддержало Рекина. У всех еще свежи были в памяти прежние усобицы, и, похоже, лэндовскую кровь даже поражение не остудило.

– Благородный Рекин прав, – вмешался в спор Гоголандский, – Лэнду нужен один король. Вопрос только в том, кто будет этим королем. Нордлэндцы стоят за Бьерна, Приграничье – за Кеннета. Пусть свое слово скажут Остлэнд и Вестлэнд.

– В Вестлэнде сидит Оле Олегун, большинство вестлэндских владетелей уже признало его королем.

– Олегун холуй гуяров! – Ярл Мьесенский грязно выругался и виновато покосился на Сигрид, но та даже бровью не повела.

– На виселицу Олегуна! – поддержал Мьесенского старый Эйнар Саарский.

– Я думаю, мы не о том спорим, благородные владетели, – вступила в разговор Сигрид. – Гуяры нападут если не этой зимой, то летом наверняка. Что сможем противопоставить им мы, благородный Гаук?

– Под моей рукой четыре тысячи человек, – неохотно отозвался Отранский.

– С такой силой против гуяров не пойдешь, – вздохнул Саарский. – Нас сомнут в первом же сражении.

Саарскому никто не возразил. Действительно, до корон ли теперь. Каждый думал о себе, о своей семье. Не было за столом человека, не испытавшего горечи потерь близких на этой войне. Кто поведет в бой дружины – старики да их малолетние внуки?

– Мы можем собрать и десять, и двадцать, и тридцать тысяч, но из смерда не сделаешь воина за один день.

– Возможно, следует послать человека к Олегуну, – осторожно предложил Гоголандский, – узнаем, какие цели у гуяров?

– Союзники нужны. – Саарский с надеждой покосился на Беса Ожского.

Меченый поднял голову и холодно оглядел собравшихся:

– Я не знаю силы способной остановить гуяр сегодня.

– И что ты предлагаешь, владетель Ожский? – спросила Сигрид.

– Я предлагаю, избрать короля и сдать Приграничье гуярам без боя.

Мертвая тишина воцарилась в зале, слышно было, как льется вино из опрокинутого Рекином Лаудсвильским кубка.

– Трус! – выкрикнула Сигрид.

Бес засмеялся. Смех меченого жутковато зазвучал под сводами Ожского замка. Казалось, что вместе с ним смеется и все его проклятое и истребленное племя. Владетели в ужасе переглянулись.

– Я не трус, благородная Сигрид, – владетель Ожский оборвал смех, – просто я привык принимать жизнь такой, какая она есть. В Приграничье скопилось несколько сотен тысяч беженцев. Даже если гуяры не нападут этой зимой, нам уже к весне нечем будет кормить эту ораву. Начнутся голодные бунты. Чем это обернется в разоренной стране, вы знаете не хуже меня. Владетель Рекин уже сказал, что мы потеряли треть населения Лэнда, если будем сопротивляться, то потеряем половину или более того. Лэнд, это не земля, благородные владетели, – Лэнд, это люди. Потеряем землю – рано или поздно, вернем ее обратно, а потеряв людей, потеряем все.

Ледяное молчание было ответом Бесу Ожскому. Бледная Сигрид поднялась с места, губы ее шевелились в бессильном проклятии. Бес с холодной улыбкой на устах встретил ее ненавидящий взгляд. Этот человек, похоже, не знал, что такое сострадание. Сигрид, гордо вскинув голову и не сказав больше ни слова, покинула почтенное собрание.

– Зачем же нам король, если не будет королевства? – горько спросил Саарский.

– Король – это знамя, – ответил ему Арвид Гоголандский. – Народ должен помнить, что свой король у него есть, и что в один прекрасный момент он поднимет всех на борьбу с поработителями. Я согласен с владетелем Ожским: надо сдаваться и сдаваться на возможно более выгодных условиях.

– Я против, – резко заявил Мьесенский, – мы должны драться, пока живы.

– Не о наших головах речь, – угрюмо отозвался Холстейн. – Что после себя оставим – пепелище?

Сигрид металась по комнате, не в силах совладать с душившим ее бешенством. Как она могла поверить этому человеку?! Поверить в то, что он спасет ее Лэнд? Чужак, выросший в Храме, холодный палач и убийца. Какое ему дело до этой земли. Разве он сможет понять ее боль. Боль за убитых сыновей, боль за разоренную страну, боль за народ, врученный ей Богом. Разве Гарольд допустил бы такое. Они убили короля, а потом разорили его страну. Это она, Сигрид, виновата во всем. Этот человек только ее грех, так за что же Бог наказал Гарольда? А может это Бог ее наказал, забрав мужа и детей и дав взамен Беса Ожского. Хромого дьявола с кривой улыбкой на изуродованных губах. Сигрид Брандомская сама поведет воинов в сечу. Даже если все оставят ее, она умрет королевой.

Сигрид упала ничком на постель и зарыдала от бессилия. А Кеннет? А маленький Бьерн? Что будет с ними? Она обещала Рагнвальду сохранить его сына. Да разве важно, кто виноват? Все погибло, все рухнуло, и осталось только отчаяние в сердце.

Она почувствовала, что кто-то присел на край постели и резко подняла голову?

– Как ты мог, Бес?

Меченый молчал. Он смотрел в окно, где умирал в муках день, бесплодно начатый, бесплодно прожитый. И никто не смог бы ответить ему, сколько таких дней осталось в его жизни или в жизни этой женщины.

– А я бы прыгнул, Сигрид, если бы ты меня тогда не поцеловала.

Господи, о чем это он? Конечно, Сигрид его поцеловала, хотя готова была скорее укусить. Но он прыгнул бы тогда из окна – Бес Ожский той поры ничего не боялся.

– Я и сейчас не боюсь, во всяком случае, за себя.

– Может быть, ты действительно не боишься, – согласилась Сигрид. – Просто эта земля тебе чужая. Бесу Ожскому некого и нечего защищать.

Сигрид хотела сделать ему больно и ждала взрыва. Должны же быть у этого человека хоть какие-то чувства. И должна же остаться в этом черном сердце хотя бы капля света.

– Я не люблю этот край, Сигрид, – спокойно сказал Бес. – Здесь похоронены мои друзья, моя юность и моя любовь. Здесь я похоронил своих сыновей. Их было пятьдесят. Пятьдесят – это слишком много для одного сердца. А кладбище не любят, Сигрид, его просто не отдают чужим. Ничего еще не кончено, все еще только начинается и для тебя, и для меня.

– Я не верю тебе, Бес Ожский!

– Тебе придется поверить, Сигрид, если не Бесу Ожскому, то хотя бы капитану меченых, который будет мстить за своих до конца.

Капля в этом сердце была, но не света, а яда, и этой капли хватит, чтобы отравить весь мир. Кто занес эту отраву в его сердце? Кто заставил гореть ненавистью эти глаза? Неужели Сигрид Брандомской придется отвечать и за его душу? Душу, которую нельзя отмыть и отмолить у бездны.

– Тебе будет страшно умирать, Бес, с таким именем тебя даже в чистилище не пустят.

Меченый засмеялся:

– Это всего лишь прозвище, Сигрид.

– А имя? У тебя же есть имя?

– Имя меченого знает только его мать.

– Но почему?

– Должен же кто-то просить Бога и за меченых.

Кривая, столь ненавистная ей улыбка вновь изуродовала его лицо. Он презирал и Бога, этот меченый. Не просил ничего у Создателя сам и не хотел, чтобы за него просили другие. Странный человек. Странный и непонятный. Наверное, следовало бы держаться от него подальше, но, кажется, Сигрид уже запоздала с принятием этого решения.

Рекин Лаудсвильский неспеша прохаживался по комнате. Дышал он с трудом, ходьба утомляла его, но и просто сидеть сложа руки было, видимо, выше его сил. Отранский сочувственно наблюдал за старым владетелем. Благородный Рекин здорово сдал за последние месяцы. Впрочем, и сам Гаук тоже не помолодел. Двух его сыновей унес Расвальгский брод в тот страшный день. Но даже не это самое ужасное – безнадежность, вот отчего поседела голова Гаука Отранского. Даже пожертвовав сыновей, он не спас Лэнд. И жалел он теперь только о том, что не пал там же, у Расвальгского брода, как и подобает воину и владетелю. Почему все так обернулось? Отранский был уверен, что Лэнд мог отразить нашествие гуяров, если бы встретил их единым фронтом. Возможно, Гарольду бы это удалось. Надо отдать должное гуярам, они удачно выбрали время для нападения. Наверняка заморские купцы, обнюхав Лэнд, помогли советом морским разбойникам. Ну и конечно отличились свои. Гаук не считал раньше Олегуна подонком. Да и глупым человеком благородный Оле не был. И все-таки продался гуярам – за призрачную власть, за тень короны над головой. Отранский тоже был честолюбив, и его усиление королевской власти тревожило не на шутку. Гарольд был крут порою, но, как теперь выясняется, прав был все-таки он. Дедовские обычаи и старинные привилегии дорого обошлись Лэнду, помешав объединиться. Мир менялся, границы лопались под напором своих и чужих, а Лэнд не успевал за этими переменами. Вот и наступил час расплаты.

– Нордлэндцы не признают Кеннета, – тяжело вздохнул Лаудсвильский, опускаясь в кресло.

– Гоголандскому и Хилурдскому все едино – что Кеннет, что Бьерн, – поморщился Отранский. – Они будут ловить рыбку в мутной воде.

Лаудсвильский кивнул головой, соглашаясь:

– Вестлэндцы и остлэндцы посматривают на королеву Кристин, вдову покойного короля Рагнвальда и дочь покойного короля Ската.

– С Кристин будут еще проблемы, – согласился Отранский. – Получивший ее руку, обретет права на Вестлэндский престол. Только к чему вся эта возня – вряд ли гуяры станут считаться с нашими правами и обычаями.

Лаудсвильский закашлялся и засмеялся одновременно:

– Владетель Гоголандский уже закидывал удочку в сторону Кристин.

– Но ведь Арвид женат, а его сын Стиг ранен, и ему сейчас не до свадьбы, – удивился Отранский.

– Гоголандский ищет пути к сердцу Олегуна, а Кристин в этой ситуации ценный подарок.

– Не думаю, что Олегун нуждается в такой подпорке своему положению, уж скорее он женится на дочери гуяра.

– Не скажи, дорогой друг, каждый авантюрист, дорвавшись до трона, ищет оправдания прежде всего в своих глазах. А благородный Оле не какая-нибудь рвань.

– Думаешь, у Олегуна могут возникнуть нелады с гуярами?

Лаудсвильский вздохнул:

– Олегун честолюбив. Роль марионетки ему скоро надоест. Рано или поздно, он начнет свою игру.

– И ты хочешь воспользоваться этим?

– Я не хочу упускать ни малейшего шанса. А потом, гуяры ведь только на поле брани выступают монолитом, но вряд ли они столь же едины в обычной жизни. Честолюбцы есть везде, надо только подобрать к ним отмычку. Нам бы продержаться два-три года, а там что-нибудь наклюнулось бы.

– Все может кончится уже весною.

Лаудсвильский словно бы и не расслышал владетеля:

– Пожалуй, мне уже не дожить до светлого дня, но кое-что я еще в силах сделать и непременно сделаю.

– Что именно?

– Сыграю свадьбу.

Отранский с изумлением уставился на собеседника – похоже, последние события не прошли бесследно для здоровья благородного Рекина. Что, впрочем, и не удивительно. В его-то годы думать о свадьбе!

Лаудсвильский задребезжал мелким старческим смехом:

– Не пугайся, благородный Гаук, речь идет не о моей свадьбе. Мы обвенчаем Кеннета и Кристин, а потом Кеннет усыновит Бьерна.

Отранский тупо уставился на Рекина:

– Кеннет совсем мальчишка, ему не исполнилось еще и пятнадцати лет. Да и зачем все это нужно, о свадьбах ли нам сейчас думать?

– Если не подумаем сейчас, то потом будет уже поздно. Этим браком мы объединим все земли Лэнда. И сможем короновать Кеннета одной короной. С гуярами предстоит долгая борьба, в которой Лэнд должен выступить единым фронтом.

– Не знаю, – покачал головой Отранский, – по-моему, это уже не имеет никакого значения.

Лаудсвильский помрачнел и съежился, его иссохшее за последние месяцы тело почти утонуло в массивном глубоком кресле.

– Все может быть, Гаук, – сказал он глухо, – но пока у меня есть хоть капля надежды, я буду бороться. Для начала мы отправим посольство к гуярам.

– А они согласятся вести с нами переговоры?

– Другого выхода у нас все равно нет. Бес Ожский прав: война нас погубит.

– Поедем сдаваться?

– Не сразу, Гаук. Для начала попробуем поторговаться.

Глава 2 Свадьба

Нельзя сказать, что благородная Сигрид с ликованием восприняла предложение Лаудсвильского. В течение нескольких весьма неприятных минут Рекин имел возможность наблюдать прежнюю нордлэндскую королеву. Впрочем, запал у Сигрид быстро пропал. Она была нездорова, и владетель от души пожалел ее.

– Кеннет еще ребенок, – сказала она почти жалобно.

– Ему скоро будет пятнадцать, – не согласился Рекин.

– Мы изуродуем ему жизнь.

– Сигрид, – владетель старался говорить как можно мягче, – ты же знаешь, как я люблю Кеннета, но у нас нет выхода.

– Бес Ожский не согласится. – Она цеплялась за этого человека, как утопающий за соломинку, и уже в который раз он ее подводил.

– Я разговаривал с владетелем Ожским, он согласен с моими доводами.

Лицо Сигрид пошло красными пятнами:

– Этот человек смеет распоряжаться судьбой моего сына? Кто дал ему право? Как ты посмел его спрашивать, Рекин?

Лаудсвильский вздохнул:

– Я опрашивал всех владетелей, в том числе и его.

Сигрид вдруг заплакала:

– Я не хочу, слышишь, не хочу. Оставьте мне хотя бы Кеннета.

Рекин покачнулся и сел, морщась от боли в истрепанном сердце. Сигрид даже головы не повернула в его сторону.

– Я уже стар, Сигрид, – глухо проговорил Лаудсвильский, – мне осталось жить считанные недели. И тогда я оставлю в покое и тебя, и твоего сына. Боюсь только, что его не оставят в покое другие. Короля не спрячешь за юбками. Многие будут использовать этих детей в своих интересах. Они уже соединены невидимыми нитями – это судьба.

Кеннет выслушал Рекина Лаудсвильского молча, не перебивая. Надо полагать, мальчишка, много переживший за эти месяцы, повзрослел до срока. Темные брови сошлись у переносицы – привычка, которую он то ли перенял, то ли унаследовал от Беса Ожского.

– Это так необходимо, благородный Рекин?

– Брак короля – дело государственное, – развел руками Лаудсвильский.

– Ты думаешь, что мы еще можем хоть что-то исправить?

– Мы обязаны сделать все, что в наших силах, а там – как Бог даст.

– Хорошо, я согласен.

Кеннет поднялся и ушел, не сказав больше ни слова. Рекин долго смотрел ему вслед. С этим мальчиком отныне были связаны все его надежды, воплощение в жизнь которых он, пожалуй, уже не увидит. А жаль. Жаль, что жизнь всегда короче надежды на ее благополучных исход.

Венчание состоялось через неделю в небольшом городишке Хольцбурге, в самом сердце Приграничья. Никогда еще его жители не видели такого наплыва благородных господ. Казалось, что Лэнд находится в расцвете могущества, а не на краю гибели. Все, что уцелело после разгрома, явилось в этот день изумленным взорам горожан. В глазах рябило от алых владетельских плащей. Остлэндцы, вестлэндцы и нордлэндцы соперничали друг с другом статями коней, богатством отделки доспехов и оружия. И только придирчивый взгляд отмечал стариковские согбенные плечи под алыми плащами, да мальчишеские глаза, растерянно взирающие на мир из-под тяжелых отцовских шлемов.

Все население города, сильно увеличившееся к тому же за счет беженцев, высыпало на улицу. Каждый счел своим долгом принарядиться в лучшие одежды и поприветствовать блестящую процессию. Толпа бурлила и волновалась. На короткое время были забыты и горечь поражения, и голодная зима, и надвигающееся еще более голодное лето, и даже война, стоящая у порога. В сердцах вдруг вспыхнула надежда: не может Господь навсегда отвернуться от Лэнда, пройдут тяжелые времена, и жизнь вернется в привычную колею.

– Да здравствует король Кеннет! Да здравствует королева Кристин! Да здравствует принц Бьерн!

Толпа бурлила и напирала, латники Гаука Отранского с трудом сдерживали ликующих обывателей, давая возможность жениху и невесте вместе со свитой проехать к собору.

– С ума посходили, – покачал головой Хилурдский, – до свадеб ли нам сейчас.

– Не скажи, благородный Гольфдан, – усмехнулся Гоголандский в начинающие седеть усы, – ни один из присутствующих на этой церемонии не забудет, что королем Лэнда коронован Кеннет Нордлэндский, а этого как раз и хочет старый лис Рекин Лаудсвильский. И он прав – память иной раз творит чудеса.

– Нам-то какой от всего этого прок, благородный Арвид. Даже если Кеннет утвердится когда-нибудь на престоле, то мы вряд ли доживем до этой счастливой минуты.

– С тобой трудно спорить, благородный Гольфдан, – криво усмехнулся Гоголандский. – Рекин готовит посольство к гуярам, почему бы нам с тобой не предложить ему свои услуги. Быть может, мы не принесем пользы королю Кеннету, зато поправим свои дела.

Мальчишка Кеннет выглядел растерянным, судя по всему, предстоящий брак не слишком его радовал. Надо полагать, и благородная Кристин не в восторге от будущего мужа.

– По-моему, ты, благородный Гольфдан, смотрелся бы на месте жениха куда лучше.

Хилурдский засмеялся:

– Я человек обремененный семьей, благородный Арвид. А Кристин лакомый кусочек, тут ты прав. Жаль только, что пока мальчишка подрастет, она уже, пожалуй, состарится.

– Оле Олегун будет огорчен этой свадьбой.

– У Олегуна хороший вкус, когда дело касается женщин, но в этот раз он не ошибся и в отношении мужчин.

Кеннет придержал коня и помахал в воздухе рукой, приветствуя толпу. Народ, обрадованный вниманием короля, разразился радостным ревом, едва не прорвав при этом оцепление. Тах послал вперед своего коня, загородив собой Кеннета. Меченый никогда никому не доверял – и в ликующей толпе может найтись один мерзавец, способный натянуть тетиву арбалета или просто метнуть нож. Кеннет вздохнул: он не боялся толпы, то, что ожидало его впереди, казалось неизмеримо страшнее. Кристин не смотрела в его сторону. Окруженная кольцом благородных женщин, она терпеливо поджидала жениха на ступенях храма. Кеннет спрыгнул на землю и нерешительно шагнул вперед.

– Не робей, Кеннет, я с тобой, – засмеялся Тах.

Сын ярла Мьесенского Эйрик подвел Кристин. Кеннету казалось, что женщина вот-вот готова повернуться к нему спиной, а то еще хуже – просто рассмеяться. Но ничего страшного не случилось, Кристин подала ему свою руку, и он осторожно сжал ее ладонь подрагивающими пальцами. Наверное все вокруг смеются над его робостью. Кеннет вскинул голову и обвел окружающих надменным взглядом. Никто вокруг даже не улыбался: лица пожилых владетелей были суровы и сосредоточены. Кеннет набрал в грудь побольше воздуха и нырнул под свод собора как в омут.

Церемония тянулась долго. Тах откровенно скучал. Маленький Бьерн, видимо, тоже заскучал, но, в отличие от молчавшего меченого, выразил свой протест криком. Кристин вздрогнула и обернулась. Епископ Буржский растерянно умолк. Тах взял Бьерна из рук Марты Саарской и несколько раз подбросил его в воздух. На меченого зашикали, но Бьерн притих, очарованный полетом, и епископ Буржский спохватился.

Слава Богу, больше ничего не случилось. Кеннет взял из рук Таха Бьерна и понес его под скрещенные мечи королевской дружины. Народ разразился радостными криками. Кеннет ожил, даже румянец появился на щеках, а Бьерн и вовсе ликовал, похоже, звон мечей над головой пришелся ему по душе больше, чем церковный ладан. Смех Бьерна посчитали хорошим предзнаменованием.

– Да сгинут проклятые гуяры. Да воцарится мир и покой на наших землях.

Кристин села в карету, запряженную шестеркой лошадей, Кеннет передал ей Бьерна и обернулся к своему коню.

– Твое место рядом с женой, государь, – негромко подсказал ему старый Рекин.

Кеннет нехотя полез в карету. Народ, уже предвкушавший дармовое угощение, проводил королевскую чету даже более тепло, чем встретил. На узких улочках Хальцбурга появились телеги с бочками суранского вина, как поговаривали, из Ожских подвалов, и благодарный народ не жалел глоток.

После свадебного пира, затянувшегося едва ли не до утра королевская чета отправилась в Ожский замок. Кеннет растерянно покосился на Кристин, в голове у него шумело от выпитого вина и дружеских пожеланий владетелей. Хорошо еще, что никто даже не пытался оставить их в эту ночь наедине. Кристин рано ушла в свои покои, сославшись на усталость, а он тупо сидел за столом, выслушивая длинные речи подгулявших гостей. Но ведь рано или поздно это случится. Кеннет даже глаза зажмурил от такой перспективы, и холодок страха пробежал у него вдоль хребта. Он прожил рядом с этой женщиной под крышей королевского дворца несколько лет, но ничего их не связывало в той уже полузабытой и почти нереальной жизни. Кристин была женой его брата Рагнвальда, а теперь вдруг стала его женой. Кеннета бросило в краску, и он поспешно уставился в окно на унылые, заснеженные, неприглядные в своей наготе деревья, равнодушно проплывающие мимо. Почему она молчит? Недовольна, что он сидит рядом? Но ведь Кеннет и сам непрочь убраться отсюда. Тах гарцует на гнедом жеребце в пяти шагах от кареты. Гильдис Отранская строит ему глазки из окна, а Ингрид Мьесенская дуется на подругу. Марта Саарская укачивает расшалившегося Бьерна, напевая ему что-то под скрип полозьев. Никому нет дела до благородного короля Кеннета. Может быть, стоит набраться смелости и, сославшись на головную боль, пересесть на коня. Или, на худой конец, поменяться местами с Гильдис Отранской, иначе горячее бедро благородной Кристин прожжет дырку в его штанах. Черт бы побрал старого Рекина с его государственной необходимостью. Конечно, владетель Лаудсвильский проверенный друг, но, будем надеяться, государство не пострадает, если Кеннет пересядет в седло. Хорошо благородному Рекину давать советы, а попробовал бы он сам наладить отношения с женщиной, которая сидит отвернувшись в сторону и молчит, словно один Кеннет виноват во всем, что происходит в этом мире. А тут еще вредные девчонки, которые улыбаются да перешептываются, кося смешливыми глазами на короля Кеннета.

Кеннет вспомнил отца и тяжело вздохнул. Был бы жив благородный Гарольд, ничего бы этого не было – ни поражения, ни бегства, ни этой унылой кареты с обиженной Кристин. А может быть, Кристин сердится вовсе не на Кеннета? Она просто не в силах забыть Рагнвальда. Рагнвальд был настоящим воином. Отец, король Гарольд, любил его куда больше, чем младшего сына. Наверное, на это были свои причины. Как-то Кеннет случайно услышал несколько весьма опечаливших его слов. Он не рискнул расспрашивать мать и обратился за разъяснениями к Лаудсвильскому. Благородный Рекин ничего не ответил, просто подвел Кеннета к зеркалу. Кеннет был похож на отца, так ему тогда показалось, быть может меньше, чем Рагнвальд, но все-таки больше, чем Оттар. Оттар был похож на мать, благородную Сигрид, и не слишком огорчался по этому поводу. Потому что Оттар не знал своего отца благородного Гарольда Нордлэндского, а был очень привязан к Бесу Ожскому и ко всем этим странным меченым. Кеннет был по мальчишески влюблен в Ивара, который потом оказался Тором. И Атталид ему тоже нравился. Тах, правда, называл его Волком и лейтенантом. Они долго искали их тела на поле брани и нашли на берегу реки. Король Нордлэнда Рагнвальд и лейтенант меченых Волк лежали рядом. Дана заплакала, увидев мертвого брата, и Кеннет тоже не сдержал слез, а Тах только сжал кулаки, и его темные глаза стали просто черными. Там они и поклялись отомстить гуярам за смерть своих братьев. И, даст Бог, сдержат свою клятву. Наверное стоит рассказать об этом Кристин, может быть, ей станет легче. Она любила своего первого мужа и сейчас не может простить Кеннету того, что он жив, а Рагнвальд мертв. Рекин сказал, что этот брак заключен и ради самой Кристин, и ради Бьерна, а главное, ради блага всего Лэнда. И тут уж Кеннет ни в чем перед Кристин не виноват, будь его воля, этого брака не было вовсе. К сожалению, все владетели поддержали Лаудсвильского.

– Хорошо, что все закончилось, – сказал Кеннет, неожиданно даже для себя.

– А я думала, что для благородного Кеннета все еще только начинается, – сладким голосом пропела Гильдис Отранская. И все девчонки прыснули от смеха. Даже благородная Кристин повернула в его сторону голову и чуть заметно улыбнулась. Или ему это только показалось? Глаза у Кристин оставались грустными, чтобы не сказать тоскливыми.

– Мне жаль Рагнвальда, – совсем уж невпопад бухнул Кеннет и тут же пожалел, что вообще открыл рот. Потому что Кристин уткнулась лицом в стену кареты и плечи ее затряслись. Девушки растерянно притихли, с осуждением поглядывая на расстроенного Кеннета.

– Это он виноват во всем, – с неожиданной ненавистью выдохнула Кристин.

– Кто он? – удивилась Ингрид Мьесенская.

– Бес Ожский.

Больше Кристин ничего не сказала, плечи ее перестали вздрагивать, и только тонкие пальцы сжались в кулачок. Кристин ненавидела Беса Ожского, и ее ненависть разделяли многие. И многие его боялись. А Кеннет не знал, как ему относиться к этому человеку. Бес Ожский убил его отца короля Гарольда, но ведь и король Гарольд убил мать меченого и всех его друзей. А ведь они были родными братьями по отцу. Рекин Лаудсвильский рассказал Кеннету эту страшную историю еще в первый их приезд в замок Ож. Хотя Кеннет подозревал, что Рекин рассказал ему не все. Наверное, Кеннет тоже возненавидел этого человека, если бы не мать. Благородная Сигрид поселилась в Ожском замке, хотя могла выбрать любой другой, и словно чего-то ждала от капитана меченых. И Кеннет, удивленный и сбитый с толку, ждал вместе с ней. Вот только способен ли этот человек сделать хоть что-нибудь для спасения Лэнда, или все надежды благородной Сигрид пойдут прахом. И тогда Кеннету придется посчитаться с этим человеком и за убитого отца, и за обманутую мать. Правда, препятствием в этой мести были Тах и Дана. Кеннет покраснел и покосился на Кристин. Наверное, нельзя теперь думать о Дане, если он женился на другой женщине? Впрочем, думать можно, а вот вслух говорить об этом не стоит, чтобы не обидеть ненароком и без того сердитую жену.

Глава 3 Гуяры

Благородный Рекин сам решил возглавить делегацию на переговорах с гуярами. Никто ему не возразил. Лаудсвильский уже достаточно пожил на свете, в его годы глупо бояться смерти, да и кто лучше хитрого владетеля способен провести подобные переговоры. И хотя в успех миссии мало кто верил, но чем черт не шутит. Однако охотников сопровождать благородного Рекина в лагерь гуяров нашлось немного. После долгого раздумья да и то нехотя дал свое согласие Фрэй Ульвинский, и уж совсем неожиданно для многих – Бес Ожский. Владетели удивленно переглянулись: если меченому сам черт не брат, то пусть едет. Вслед за Бесом Ожским сопровождать Лаудсвильского вызвались Хилурдский и Гоголандский. Благородный Рекин был эти решением огорчен, но и отказать владетелям повода не нашлось.

– О чем вы будете договариваться? – горько усмехнулся Мьесенский. – Да и с кем? С Оле Олегуном?

– А хоть бы и с ним, – Лаудсвильский окинул вызывающим взглядом благородное собрание. – Владетель Олегун прислал мне письмо, в котором согласился на встречу.

– Гуярам, видимо, нужно время, чтобы подтянуть свежие силы, – предположил Саарский.

– Очень может быть, – согласился Лаудсвильский, – а разве нам не нужна передышка? Стоит, наверное, обнюхать друг друга перед тем, как снова бросаться в драку.

Собственно, никто с благородным Рекином и не спорил: ехать так ехать, чего уж там. Хуже чем есть, все равно не будет. Хуже, пожалуй, уже просто гибель. Но с мыслью о скором конце все почти свыклись.

После завершения нелегкого разговора Лаудсвильский отвел в сторону Фрэя Ульвинского:

– Я уладил твое дело, владетель. Бес Ожский не возражает против передачи замка Ингуальд твоему внуку.

Владетель Фрэй был приятно удивлен, хотя по нынешним временам и радость не в радость.

– Они не состояли в браке, – все-таки осторожно заметил он Лаудсвильскому.

– Браку помешала смерть Тора Ингуальдского. Излишняя щепетильность в нашем нынешнем положении ни к чему, благородный Фрэй. Да и кому какое дело? Ты согласен, Бес Ожский тоже. Кеннет уже подписал владетельскую грамоту на имя Тора сына Тора, а епископ Буржский ее заверил. И да здравствует новый владетель Ингуальдский. Будем надеяться, что из него вырастет такой же отважный воин, каким был его отец, упокой, Господи, его душу, ибо пал он за правое дело.

Гаук Отранский проводил посольство до реки Мги. Владетели ежились от мороза, но держались бодро. Шутили, но сдержанно. Переправа предстояла нешуточная. За неширокой заледенелой полосой их ждала неизвестность, быть может смерть. Да и унылый зимний пейзаж не располагал к шумному веселью. Все владетели были в алых плащах, отделанным беличьим мехом, и только Бес Ожский облачился в черный как сажа бараний полушубок. Витые рукояти мечей угрожающе торчали над его широкими плечами, а оскалу белых зубов меченого мог бы позавидовать и матерый волк. Странную компанию собрал под свое крылышко благородный Рекин. Ни Хилурдскому, ни Гоголандскому Отранский не верил – продадут при первой же возможности. Рекину, конечно, все равно помирать, а вот благородного Фрэя жаль. Хотя – днем раньше, днем позже, какая разница. И сам благородный Гаук, скорее всего, недолго задержится на этом свете.

Свита у владетелей была внушительной. Отранский сам подбирал самых рослых и сильных дружинников. И облачены они были в крепкие доспехи: пусть гуяры знают, что силы у лэндцев еще есть, и они дорого продадут свои жизни. На пыль в глаза и была вся надежда, да еще, быть может, на длинный язык благородного Рекина. Этому опыта не занимать. Вот только доедет ли старый владетель, сил-то кот наплакал. Не поймешь, в чем у него душа держится.

– Прощаться не будем, – сказал Лаудсвильский, глядя на окружающих слезящимися глазами, – плохая примета.

И первым послал коня с пологого берега Мги на лед.

К удивлению Рекина, владетель Олегун встретил прибывших лэндцев приветливо, чтобы не сказать сердечно. Захудалый нордлэндский городишко Клотенбург, расположенный в полусотне верст от Расвальгского брода, нисколько не пострадал во время последних трагических событий. Уцелели даже городские стены, сложенные из камня. По словам вестлэндского дружинника Свена, сопровождавшего владетелей в роли то ли переводчика, то ли соглядатая, именно здесь гуярская верхушка укрылась от разгулявшейся стаи. Со стаей гуяры в конце концов справились, но людей при этом потеряли немало. Особенно страшен был первый натиск, когда ошалевшие от сна гуяры и вестлэндцы никак не могли понять, что же это за сила на них навалилась. Более трети уцелевших в Расвальгской битве гуяров полегло от когтей и клыков монстров, а у остальных боевой пыл упал настолько, что они поспешили укрыться за стенами ближайших городов и замков. Похоже, пережитый ужас не оставил вестлэндца и сейчас, во всяком случае, он то и дело бросал на Беса Ожского испуганные взгляды.

Лаудсвильский слегка приободрился. Похоже, у гуяров возникли проблемы, и хорошо бы увеличить список этих проблем за счет удачно проведенных переговоров. В Клотенбурге, по расчетам Рекина, было не более четырех-пяти тысяч гуяров. Остальные, видимо, были разбросаны по городам и замкам Нордлэнда. Это означало, что зимой гуяры не собираются вести войну. Что не могло не радовать владетеля.

Оле Олегун широким жестом пригласил прибывших к столу, за которым уже сидели владетель Свангер и четыре гуяра, широкоплечих, с хмурыми обветренными лицами. Лэндцы сели за стол, не отстегивая мечей.

– Я думаю, что нет смысла, предъявлять друг другу претензии за прошлое, – холодно сказал Лаудсвильский, – не за тем собрались.

Владетель Олегун надменно усмехнулся. Гуяры сидели с каменными лицами, и пока что ничем не выразили интереса к разговору.

– Я слышал, что благородный Оле коронован в Вестлэнде? – осторожно поинтересовался Хилурдский.

Олегун важно кивнул головой:

– Владетели Вестлэнда уже присягнули мне.

– А как же Нордлэнд? – вступил в разговор Гоголандский.

– Нордлэнд и Остлэнд отошли к гуярам, – отрезал Олегун. – Или кто-то собирается оспаривать у них права на эти земли?

Владетель Свангер засмеялся, правда не слишком весело. На лицах гуяров не дрогнул ни один мускул. Гоголандский поморщился:

– Речь идет о владетельских землях.

– Благородному Арвиду не терпится присягнуть гуярскому королю? – Олегун улыбнулся. – Что ж, пока человек жив, ему не следует терять надежды.

Новоявленный Вестлэндский король со значением посмотрел на Гоголандского. Благородный Арвид отхлебнул вино из кубка и закашлялся. То ли вино попало не в то горло, то ли пытался скрыть смущение. Уж слишком откровенно благородный Оле его покупал.

– Хотелось бы узнать мнение твоих союзников, владетель, – Рекин покосился в сторону гуяров. – Или они не знают нашего языка?

Отозвался на его вопрос самый старший по виду из гуяров:

– Мое имя Родрик из Октов, и я говорю на твоем языке.

Надо полагать, этот человек много повидал на своем веку, об этом говорили и седина в рыжеватых волосах и несколько рваных шрамов на худом вытянутом лице. Серые его глаза смотрели на притихших владетелей спокойно и чуть насмешливо.

– Ты король гуяров? – спросил Лаудсвильский.

– Во всяком случае, я уполномочен вести переговоры.

– Переговоры о чем?

– О перемирии, – пожал плечами Родрик. – Надо полагать, вы приехали именно за этим.

– Ваши условия? – Лаудсвильский поднес к губам кубок и неспеша отхлебнул глоток.

– Никаких условий, – отозвался Гуяр. – Мы не трогаем вас, вы не трогаете нас, в течении года.

– А потом?

– Потом видно будет.

– Как быть сбеженцами из Остлэнда и Вестлэнда?

– Они могут вернуться.

– На каких условиях?

– На наших.

Этого Родрика из Октов нельзя было отнести к числу слишком разговорчивых людей, а уж о его товарищах и говорить нечего, они молчали, время от времени прикладываясь к кубкам.

– Я слышал, что ты служил Храму? – Родрик неожиданно повернулся к Бесу. – И что это именно ты бросил на нас монстров?

– Допустим, – холодно отозвался меченый, – и что из этого следует?

– Из этого следует, что ты колдун, а колдунам не пристало сидеть за одним столом с благородными воинами.

– Какой я воин, мы можем проверить сию же минуту, Родрик из Октов. В свое время мои предки, меченые, выдубили ни одну гуярскую шкуру.

– Нам дали гарантии, – попробовал остановить закипающую ссору Лаудсвильский, – или гуяры не держат слово?

Родрик удивленно покосился на Рекина:

– Никто не собирается вас убивать, старик. Перемирие остается в силе, как и вызов на поединок меченому колдуну.

– Ты мой ответ уже получил, – холодно заметил Бес.

– Отложим поединок на завтра, – Родрик поднялся из-за стола, гуяры последовали его примеру. – Завтра же и распрощаемся, с кем-то на год, а с кем-то навсегда.

Гуяры покинули зал, негромко переговариваясь на своем языке. У самого порога Родрик из Октов обернулся и засмеялся тихим зловещим смехом. Смех предназначался меченому, но тот даже головы не повернул в сторону гуяра.

– Зря ты приехал сюда, владетель Ожский, – небрежно бросил Свангер. – Брат Родрика побывал в лапах у вохра и умер в страшных мучениях. Окт поклялся отомстить тебе.

Бес спокойно посмотрел в глаза нордлэндцу:

– Я сам устраиваю свои дела, владетель, и не нуждаюсь ни в советах, ни в предостережениях.

Благородный Гаенг поежился под взглядом черных глаз меченого и передернул плечами. Охота к разговору на этом у вестлэндцев иссякла.

– Ну что же, – сказал Лаудсвильский, когда Олегун и Свангер покинули зал вслед за гуярами, – год мира – это не так уж мало.

– Гуярам требуется время, чтобы утвердиться на наших землях, призвать своих из-за моря, а уж потом двинуться в Приграничье и далее – в Суранские степи, – заметил Ульвинский.

– А может им стоит помочь в этом? – Хилурдский покосился на Лаудсвильского. – Гуяров не так уж много, а Суран велик, глядишь, они там заблудятся.

– Этот Родрик показался мне неглупым человеком, – вздохнул Рекин и не удержался от укора в сторону Беса, – стоило ли затевать с ним ссору?

– Ссору затеял гуяр, – возразил Ульвинский, – похоже, нас проверяют на прочность. В такой ситуации нельзя давать слабину.

Утро выдалось на редкость холодным даже для этого времени года. Налетевший с севера ветерок заставил благородного Рекина плотнее запахнуть алый подбитый мехом плащ. Заснеженная поляна у стен Клотенбурга была запружена народом. Пар поднимался над толпой клубами, вырываясь из тысяч глоток вместе с приветственными криками. Кричали в основном гуяры при виде своих вождей. Жители Клотенбурга помалкивали, переминаясь с ноги на ногу и переглядываясь. Видимо, не слишком доверяли мирному настроению завоевателей, которые явились на место поединка в полном вооружении, словно драться предстояло именно им. Вестлэндцы Олегуна, числом не менее сотни, стояли поодаль от гуяров, не смешиваясь с ними. Среди зеленых плащей вестлэндских дружинников выделялись несколько алых. С их обладателями Лаудсвильский успел этой ночью переброситься несколькими словами. Поговорили о том, о сем. Вспомнили короля Ската, который, конечно, умом не блистал, но человеком был добрым. Благородный Рекин сообщил вестлэндцам, что Бьерн внук короля Ската жив-здоров и обещает вырасти крепким мужчиной, под стать своему отцу королю Рагнвальду. Вестлэндцы больше помалкивали, но и предавшегося воспоминаниям старого владетеля не прерывали. О гуярах они говорили откровенно, хотя и с некоторой опаской. Рекин с удивлением узнал, что единого правителя у гуяров нет, все решения принимает совет старейшин кланов, но реальная власть находится у вождей, которые добились авторитета доблестью в бою. Родрик из Октов был одним из таких вождей. С ним реально соперничали двое: Конан из Арверагов и Рикульф из Гитардов. Арвераги, гитарды и окты были самыми мощными гуярскими кланами и часто ссорились между собой. Всего же в гуярском войске было до сотни различных кланов. Слабые кланы примыкали к сильным, признавая их вождя своим и давая ему клятву верности в бою. А уж потом вожди сильных кланов выбирали единоначальника, которого называли императором. Последним гуярским императором, возглавлявшим поход против Лэнда, был Кольгрик из Октов, погибший у Расвальгского брода. Именно соперничеством вождей за верховенство над гуярским войском да ожиданием подкрепления из-за моря и объяснялось нынешнее миролюбие гуяров. Вероятно, Родрик из Октов решил, что Бес Ожский подходящий оселок, чтобы поточить меч для вящей своей славы. Победа над Черным колдуном, ставшим пугалом для рядовых гуяр, подняла бы его авторитет на недосягаемую высоту. Благородный Рекин полагал, что Родрик из Октов здорово ошибся в расчетах. Для ступеньки к возвышению владетель порекомендовал бы ему выбрать спину похлипче и руки послабее.

Новый взрыв ликования среди гуяр отвлек Лаудсвильского от размышлений. Из ворот Клотенбурга выехал горделивый всадник в сопровождении пышной свиты. Один из вестлэндцев опознал в нем вождя арверагов. Конан из Арверагов был, видимо, весьма популярен среди рядовых гуяр, во всяком случае кричали почему-то особенно долго. Арверагский вождь, статный воин лет двадцати пяти, светловолосый и голубоглазый, расположился в двух шагах от посольства, так что Рекин мог налюбоваться им вволю. Будь Конан в алом плаще, владетель принял бы его за вестлэндца, да и поздоровался он с Лаудсвильским любезно. Какое-то время вождь арверагов рассматривал Беса Ожского уже сбросившего полушубок и, наконец, не выдержав, обратился к Рекину:

– Почему этот человек без панциря?

Владетель охотно объяснил, что стальная кольчуга вшита прямо в стеганную куртку меченого, и что эту кольчугу не берут ни стрелы, ни лэндовские мечи. Пожалуй, и гуярскому мечу она будет не под силу. Видимо, Конан из Арверагов был вполне удовлетворен объяснением, он вдруг улыбнулся благородному Рекину широкой белозубой улыбкой.

Закованный в сталь Родрик из Октов наконец-то появился на импровизированной арене, встреченный громкими воплями одобрения. Конан из Арверагов нахмурился, судя по всему, их с Родриком отношения оставляли желать лучшего. Такой расклад вполне устраивал Лаудсвильского: он от души пожелал, чтобы эти псы грызлись бы между собой и дальше.

Рекин нисколько не сомневался в превосходстве меченного над гуяром. И оказался прав в своем оптимизме. Бес Ожский без труда отбил удар широкого меча Родрика своим левым мечом, а правым нанес сокрушительный удар по корпусу противника. Стальной наплечник гуяра разлетелся словно стеклянный. Похоже, этого вождь октов, надеявшийся на крепость своих доспехов никак не ожидал. Щит вылетел из его поврежденной руки и загремел по заледенелой земле. Родрик покачнулся, но удержался в седле. Вздох разочарования вырвался из гуярских глоток. Лаудсвильский покосился на Конана, но лицо арверага осталось непроницаемым.

Родрик, однако, не собирался признавать себя побежденным. Бойцом он был опытным и не бесталанным. Меч его со свистом взлетел над головой Беса, и тот с трудом отвел удар. Но гуяр, видимо, ожидал такого развития событий и, прочертив мечом плавный полукруг, вдруг резко упал на шею лошади и нанес колющий удар прямо в открытую шею меченого. Наверное, это был хорошо отработанный прием, не раз приносивший успех гуяру, но в этот раз он ошибся, не взял в расчет того, что в руках меченого два меча, и тот одинаково успешно рубится и левым и правым. Бес отбил выпад противника без особого труда и, бросив вперед вороного коня, рубанул мечом теперь уже по правому плечу Родрика. Вновь хрустнули гуярские доспехи, и меч гуяра покатился в снег. Меченый мог бы убить вождя октов, но не стал этого делать. Не стоило облегчать Конану из Арверагов путь к власти.

Гуяры сдержанно прореагировали на поражение своего предводителя. Ни угроз, ни ругательств в адрес победителя не последовало. Похоже, эти люди умели не только побеждать, но и проигрывать с достоинством.

– Хороший воин, – спокойно сказал Конан, глядя в глаза Лаудсвильскому, – но у Родрика будет шанс расплатится с ним через год.

Рекину оставалось только головой кивнуть в знак согласия.

Глава 4 Сигрид

Сигрид с трудом подняла пылающую голову от подушки и прислушалась. Кто-то плакал совсем рядом. Ребенок? Но почему он здесь, в ее комнате. Она с удивлением посмотрела на спящую в кресле рядом девушку-служанку. Зачем она принесла в ее спальню чужого младенца? Разве Сигрид уже не королева? Господи, как он кричит, этот ребенок. Или их двое? Зачем они собрали в ее спальне всех младенцев? Кто посмел? Если этим потаскухам дать волю, то они выживут из дворца королевскую семью. Где Гарольд?

Сигрид обвела воспаленными глазами ложе. Гарольд умер, вспомнила она вдруг. Его убил Бес Ожский, а она, Сигрид, забыла об этом. Забыла настолько, что позволила убийце любить себя. Но это было давно, очень давно. Он украл у нее Оттара, а этого оставил взамен. Но почему их двое? Сигрид наморщила лоб, пытаясь вспомнить. И она вспомнила все. Вспомнила, как он приходил к ней еще один раз. Это случилась здесь, в Ожском замке. Девять месяцев тому назад. Ей тогда было страшно. Кровавые призраки окружали ее. У нее просто не хватило сил, чтобы отказать ему. Это она, Сигрид, та самая потаскуха, которая разбросала младенцев по замку. Этих двоих надо спрятать. Унести и спрятать. Тогда никто не узнает о позоре Сигрид Брандомской, которая спуталась с убийцей мужа. Как-будто мало ей было Кеннета и тех мук, которые пришлось вынести. Меченый ведь не человек, а бес. Сначала он взял ее силой, а потом колдовством.

Но это ведь ее, Сигрид, дети. Господь сжалился над ней и послал их вместо Рагнвальда и Оттара. И она не отдаст Бесу этих детей. Она их спрячет от всех. От Беса, от Рекина, от ненасытных владетелей, от гуяров.

Сигрид принялась лихорадочно натягивать на себя одежду. Служанка, наконец, проснулась и растерянно уставилась на нее.

– Помоги мне, – приказала Сигрид, – быстро.

Лицо ее горело от возбуждения, движения были порывистыми, но держалась она уверенно. И это поначалу ввело служанку в заблуждение.

– Тебе нельзя двигаться, государыня, – прошептала она испуганно. – Роды были тяжелыми.

– Замолчи! – зашипела в ужасе Сигрид. – Об этом никто не должен знать. Особенно он.

– Кто он?

– Бес Ожский.

– Но владетеля Ожского нет в замке, – попыталась ее успокоить служанка. – Я позову твоего сына Кеннета.

– А Оттара ты можешь позвать?

Служанка в ужасе отшатнулась от Сигрид и покосилась на дверь. Младенцы заходились в крике на руках обезумевшей женщины, но она, кажется, не замечала этого.

– Дай мне шубу, я сама поговорю и с Оттаром и с Рагнвальдом.

– Отдайте мне детей, – попыталась остановить Сигрид служанка.

– Хорошо, ты проводишь меня.

– Куда?

– Здесь недалеко, я покажу.

Это была дверь, о существовании которой служанка до сих пор не знала. Растерянно озираясь по сторонам, она шла вслед за Сигрид с единственной надеждой, встретить в этих сумрачных коридорах хоть одну живую душу. Королева шла впереди, безошибочно находя дорогу в полной темноте. Испуганная служанка боялась отстать от нее хотя бы на шаг, чтобы окончательно не раствориться в обступающем ее со всех сторон ужасе и мраке. То, что Сигрид бредит, девушка не сомневалась, не знала она только одного, как остановить эту рослую и сильную женщину. Кричать? Но она и так уже кричит в полный голос. И никто не слышит ее, никто не бежит ей на помощь с факелом в руках. А уж от плача детей и мертвые должны были бы проснуться. Из очередного проема, открывшегося в глухой на вид стене, пахнуло сыростью и плесенью, девушка отпрянула назад и в ужасе уставилась на королеву.

– Дальше я пойду одна, – Сигрид взяла из рук растерявшейся служанки младенцев и решительно шагнула вперед. Камень глухо ударил о камень, стена сомкнулась, и девушка закричала от ужаса. Никто не отозвался на ее крик, и она заметалась в узких переходах, то и дело натыкаясь на глухие преграды, не в силах отыскать выход из этого невесть кем построенного лабиринта.

Бес не внял уговорам Фрэя Ульвинского и не стал останавливаться в его замке. Ульвинский не обиделся, видимо догадался, почему так спешит вернуться домой владетель Ожский. Впрочем, догадались уже, кажется, все, но вслух своего мнения никто не высказывал. В конце концов, благородная Сигрид женщина зрелая и сама способна решить, от кого и когда ей рожать. Все считали Беса Ожского любовником Сигрид Брандомской, но это было не так. Они провели вместе только одну ночь, а на утро у Сигрид был такой вид, словно между ними ничего не было. Даже когда ее беременность стала очевидной для всех, и Бес пытался осторожно заговорить с ней на эту тему, он встретил ледяной прием. Глаза Сигрид вдруг сверкнули такой ненавистью, что Бес умолк, расстроенный и потрясенный. Она приняла его телом, но не захотела простить и принять душой. Если, конечно, преступления Беса Ожского попадают под понятия прощения и не прощения.

С каждым шагом гнедого коня, приближающего Беса к Ожскому замку, беспокойство его не только не уменьшалось, но даже нарастало, словно снежный ком, катящийся с крутого склона. Копыта коня гулко простучали по подъемному мосту, и десятки людей бросились навстречу вернувшемуся в родной замок хозяину. Бес довольно скоро уяснил, что в замки случилось несчастье.

– Сигрид пропала, – сказал ему Тах. – И дети тоже.

– Какие дети? – не сразу понял Бес.

– Ваши, – Тах удивленно посмотрел на отца. – Сигрид родила близнецов.

Кеннет стоял в нескольких шагах позади Таха и в глазах его промелькнуло нечто очень похожее на ненависть. Но Бесу сейчас было не до Кеннета.

– А ты куда смотрел?

– Ну, извини, – возмутился Тах. – Чем я-то мог помочь?

– А куда смотрели ее служанки?

– Она ушла по подземному ходу. Мы пробовали пройти за ней следом, но в этом лабиринте сам черт ногу сломит.

– Подземный ход ведет к оврагу на окраине Ожского бора. Ты отправил туда людей?

– Собираюсь.

– Долго копаешься. Всех на коней, и в Ожский бор. А мне факел. Быстро.

Тах засунул пальцы в рот и пронзительно свистнул. Два десятка всадников поскакали следом за ним к воротам. Бес проводил их глазами и круто развернулся к Кеннету:

– Ты пойдешь со мной.

Кеннет вскинул голову, собираясь резко возразить, но в последний момент передумал – время для ссоры было самым неподходящим.

Бес уверенно двигался вперед, безошибочно выбирая направление. Судя по всему, в хитросплетениях подземных Ожских переходов для него не было тайн.

– Запоминай, – бросил он на ходу Кеннету, – пригодится. По этому подземному ходу мать вынесла меня на руках из Ожского замка, спасая от головорезов Брандомского. И по этому же ходу я вернулся сюда, чтобы отомстить твоему деду Бьерну за ее смерть.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – зло прошипел Кеннет. – Я и без того знаю, что руки у тебя по локоть в крови. И это кровь моих близких.

– Не много же ты знаешь. – Бес даже не обернулся на этот задохнувшийся от ненависти голос.

– Достаточно, чтобы при случае сунуть тебе кинжал под ребра.

В этот раз меченый обернулся и даже поднял факел, чтобы получше рассмотреть лицо Кеннета.

– Зачем же дело стало? – спросил он насмешливо. – Кинжал у пояса, спина в двух шагах.

Кеннет молчал, закусив губу от бешенства и бессилия. Этот человек легко взял над ним верх только потому, что был бессердечнее и подлее. Уж он-то не задумываясь вогнал бы нож в спину своему врагу.

– Я король, а не убийца, – холодно сказал Кеннет. – И должен судить по закону, а не по сердцу. Сердцем я тебя давно уже осудил.

– По крайней мере честно.

Бес круто развернулся и решительно зашагал вперед. Кеннет, хмуря густые брови, несколько долгих мгновений оставался на месте. Шаги меченого гулом отдавались под каменными сводами подземелья, словно колокол звонил в неурочный час, предупреждая о грядущем несчастье. Не будь там впереди матери, Кеннет не задумываясь повернул бы назад, но судьба Сигрид теперь, пожалуй, неразрывно связана с судьбой этого человека, а значит, и Кеннету придется идти за ним следом. Во всяком случае до тех пор, пока он сам не научится выбирать дорогу. И тогда он поговорит с меченым уже по другому.

Сигрид засыпала или уже спала. Силы покинули ее сразу, как только она вырвалась из проклятого замка. Рыхлый снег провалился под ее отяжелевшим вдруг телом, и она обессиленно опустилась у ближайшего дерева, прислонившись к нему спиной. Даже младенцы перестали плакать, а может быть, она просто перестала слышать их голоса. Как не слышала злобного карканья ворон над своей головой и громких криков приближающейся погони.

– Сигрид!

Она не хотела слышать его голос. Другие голоса ее уже не волновали, но этот заставил подняться и рвануться вперед из последних сил. Она упала на самом краю оврага, вернее Бес успел перехватить ее в шаге от бездны, в которую она так жаждала провалиться навсегда. Она вновь услышала жалобный плач своих детей и вздрогнула всем телом в его объятиях. Вырваться, у нее уже не хватило сил. Не было сил бороться, не было сил сопротивляться этому человеку, шептавшему ласковые слова, и она повисла на его руках безвольной куклой, предоставив ему решать и свою, и ее судьбу. Все, что было в человеческих силах, она сделала, но Бог не принял ее жертвы.

Кеннет со страхом заглянул под одеяльца на лица младенцев и вздохнул с облегчением. Оба были живы-здоровы и довольно активно сопели, соревнуясь друг с другом в желании жить и наслаждаться запахами пробуждающегося от зимнего сна Ожского бора. Эти два таких похожих друг на друга человечка вбирали в себя и всю любовь, и всю ненависть Кеннета Нордлэндского. Любовь к матери, к родной земле, к бескрайнему небу над головой, и ненависть ко всему подлому, кровавому и грязному, ко всему тому, что он мог бы назвать именем Беса Ожского. И этот человек без страха шел сейчас впереди Кеннета, словно в насмешку подставляя ему для удара спину, уверенный, что удар никогда не будет нанесен, ибо руки его злейшего врага связаны любовью, пересилившей ненависть.

Глава 5 Рекин

Поездка к гуярам окончательно подорвала силы благородного Рекина. С трудом дотащился он до Ожского замка и здесь занемог, уже, пожалуй, без всякой надежды на выздоровление. Как ни странно, надвигающаяся смерть не испугала Лаудсвильского. Быть может потому, что жизнь не сулила ему ничего хорошего. Почему все обернулось так страшно? Жизнь ушла в пустоту. И кто в этом виноват? Он сам? Бес Ожский? Гарольд? Ярл Гоонский? Владетели, с их жадностью и непомерным самомнением? Наверное, виноваты все понемножку. Каждый защищал свое. Но, защищая свое, одновременно разрушал чужое. Очень может быть, что это и есть жизнь. Рано или поздно рушится все, что человек создает в горделивом самомнении. Храм и тот рухнул. А уж по уму, по знаниям, по умению управлять людьми горданцам не было равных в нынешнем мире. Да и тот, прежний мир, о котором так любил поговорить посвященный Чирс, тоже ведь разрушился под бременем человеческих страстей. И не спасли его ни знания, ни опыт государственных мужей. Так что не стоит, пожалуй, Рекину посыпать голову пеплом, его участь не лучше, но и не хуже, чем у других. Да и вина относительная.

Жизнь прожита. Много было в этой жизни и удач, и поражений, но никогда владетель Лаудсвильский не сдавался на милость обстоятельствам, не плыл как бревно по течению. Он всегда боролся, и сделал все, что от него в этой жизни зависело. Хотя, быть может, не все сделал верно. Но для того, чтобы исправить допущенные ошибки, ему понадобится еще одна жизнь, которой, увы, никогда не будет. Тем не менее, благородный Рекин, хитрая лаудсвильская лиса, как его называют «доброжелатели», должен сделать кое-что чужими руками, обманув при этом смерть. Пусть жизнь этого мальчика станет в какой-то степени его второй жизнью, в которой Рекин Лаудсвильский добьется победы.

– Забудь все, что было, благородный Кеннет. Я не знаю, любит ли твоя мать этого человека или ненавидит, но она сделала правильный выбор и за себя, и за тебя. Прежний мир умрет вместе со мной, Кеннет, и нет смысла копаться в его обломках, отыскивая повод для новой свары. Тебе придется отстроить Лэнд заново, и дай Бог, чтобы он был лучше нашего. Строить будешь ты, Кеннет, но площадку под это здание должен расчистить для тебя Бес Ожский. Такой, каков он есть: жестокий, коварный, безжалостный и беспощадный, повидавший мир во всей его отвратительной наготе.

– Его ненавидят.

Благородный Рекин едва не захлебнулся мелким старческим смехом и закашлялся до слез на потускневших от боли глазах.

– Ненавидят, потому что боятся. И правильно делают. Но тебя этот человек любит.

– Это я уже успел заметить, – криво усмехнулся Кеннет, – он вообще неравнодушен к нашей семье.

– Если ты имеешь в виду свою мать, то напрасно иронизируешь, – Лаудсвильский посмотрел на Кеннета почти зло. – У благородной Сигрид ума и сердца больше, чем у болванов, сплетничающих за ее спиной. Бес Ожский полюбил твою мать, когда ему было столько же лет, сколько сейчас тебе, и сумел пронести свое чувство через такие испытания, которые другим не снились. Не суди их, Кеннет. Это я тебе говорю, Рекин Лаудсвильский, на пороге смерти. Нет у тебя права их судить.

Обессиленный старик упал на подушки. Может и стоило рассказать молодому королю правду о его настоящем отце, но в этом случае Сигрид, пожалуй, проклянет Рекина Лаудсвильского. А зачем лишнее проклятие и без того грешной душе.

– Бес Ожский будет защищать тебя всю жизнь.

– Почему? – Кеннет требовательно смотрел на старого владетеля. Рекину стало не по себе от этого взгляда. Кто знает, быть может, мальчишка догадывается об истинном положении дел?

– Видишь ли, – мягко сказал Лаудсвильский, – твоим дедом был Тор Нидрасский, капитан меченых, а значит, в глазах Беса Ожского ты тоже меченый.

– Я думал, что все это пустая болтовня.

– Нет, – глаза Рекина неожиданно блеснули весельем, – твоим дедом был Тор Нидрасский, за это я ручаюсь.

– Тах тоже считает меня меченым и даже подарил мне мечи убитого Волка.

– Носи, – коротко посоветовал Рекин.

– Я король Лэнда, – надменно произнес Кеннет. – Разве не ты, благородный Рекин, сам без конца твердишь мне об этом?

– Именно поэтому Кеннет. Башня владела Приграничьем более пятисот лет, а Нордлэнд от силы двадцать. Не говоря уже о том, что весь Лэнд жил когда-то под рукой Башни.

– И ты предлагаешь, чтобы я ее возродил?

– Покойников не воскресить, – усмехнулся Рекин. – Но меченые умели побеждать, и память об их победах будет вдохновлять многих.

Кеннет молчал долго. Рекин, откинувшись на подушки, пристально наблюдал за выражением его нахмуренного пока еще мальчишеского лица. Этот молодой человек умеет скрывать свои чувства даже от близких, что, пожалуй, к лучшему. Врагов у Кеннета Нордлэндского будет много. И Рекину хотелось верить, что этот потомок меченых, владетелей и королей сумеет оправдать возлагаемые на него надежды.

– Не знаю, – сказал после долгого молчания молодой король, – иногда мне кажется, что мы уже все проиграли.

– Каждый вправе сомневаться, Кеннет, – спокойно отозвался Лаудсвильский, – но мы должны выполнить свой долг до конца, а там уж как Бог даст.

– Я свой долг выполню, можешь не сомневаться, благородный Рекин.

– Пригласи ко мне Отранского, – крикнул в спину уходящему Кеннету Лаудсвильский.

Боль отступила, но он знал, что это ненадолго. За отпущенное короткое время Рекину предстояло еще многое сделать. Хотя если бы его спросили, а зачем так хлопочет старый больной владетель, которому осталось жить всего несколько дней, он, пожалуй, не сразу нашел бы, что ответить. Слишком долго он управлял делами Лэнда, чтобы уйти просто так, не оставив последних распоряжений.

Гаук Отранский был удивлен и бодрым голосом, и оживленным видом казалось бы уже окончательно угомонившегося владетеля. Но как старый боевой конь из последних сил рвется в битву, так и Рекин Лаудсвильский до последнего вздоха не желал выпускать нити интриг из своих рук.

– Рад видеть тебя, благородный Рекин, – искренне приветствовал Отранский старого знакомого.

Да, много было пережито-прожито, всего сразу не упомнишь. Были они и друзьями и врагами, и вновь друзьями. Одно слово – жизнь. Она и сведет, и разведет, а конец для всех один. Благородному Рекину выпала не самая трудная смерть, будем надеяться, что так же повезет и Гауку Отранскому.

– Владетель Хилурдский сбежал к Олегуну.

– А Гоголандский?

– Арвид на месте. Его раненный сын держит.

– Ты присмотри за Гоголандским, может, его не сын держит, а желание услужить гуярам.

– Не знаю, – покачал головой Отранский, – все-таки Арвид никогда не был отпетой сволочью.

– А благородный Олегун был? – усмехнулся Рекин. – То-то и оно. Жди, за Хилурдским другие потянутся.

– На кой они сдались гуярам? Придется землей и замками с ними делиться.

– Можно и поделиться, а потом отобрать, – поморщился Рекин.

– Во всяком случае, перемирие не сделало нас ни честнее, ни сильнее, – вздохнул Отранский.

– Я и не надеялся, что перемирие поможет нам укрепить силы.

– А на что ты надеялся, благородный Рекин? – в голосе Отранского послышалось раздражение.

– Надо сохранить людей, Гаук, – Лаудсвильский поднял на гостя спокойные глаза. – Бес Ожский прав: Лэнд – это люди, а не земля. Сохраним людей, сохраним обычаи и веру, значит рано или поздно вернем и землю. Гуяры согласны принять беженцев из Остлэнда, Вестлэнда и Нордлэнда. Эти люди должны вернуться домой. Но перед возвращением в них надо вселить веру, что гуяры – это временно, и что скоро в Лэнд вернется законная власть. Эту уверенность в людях надо поддерживать и потом, даже если вам придется оставить Приграничье.

– Я уходить не собираюсь, – холодно заметил Гаук.

– Не о тебе речь. Своей жизнью мы вольны распоряжаться, как нам заблагорассудится, но мы не вправе рисковать судьбой Лэнда.

– Чтобы содержать такое количество агентов, нам потребуется много золота. Нужны базы в Ожском бору, и на островах у духов. Придется подкупать и гуяр, и вестлэндцев Олегуна. У меня таких денег нет. Нет и людей, способных все это организовать.

– Зато и деньги, и люди есть у Беса Ожского. Я уже не говорю о том огромном опыте, который приобрел этот человек, противоборствуя Храму и Лэнду. Тебе не грех у него поучиться.

– Никто не знает, что у Беса Ожского на уме.

– Я знаю! Действуй через Сигрид, через Кеннета, через Таха.

– С этого меченого мальчишки где сядешь, там и слезешь.

– Ты меня удивляешь, благородный Гаук, – Лаудсвильского даже повело от огорчения, – женщина способна приручить любого мужчину, хоть меченого, хоть не меченого.

– А где я возьму эту женщину? – возмутился Отранский. – Я не сводня, в конце концов,

Лаудсвильский зафыркал жеребцом в ответ на отповедь благородного Гаука.

– Почему бы тебе не выдать за Таха свою дочь?

– Ну знаешь ли… – Отранский даже руками развел.

– Этот Тах внук посвященного Вара и правнук посвященного Ахая.

– Мне-то какое до всего этого дело, владетель?

– Тебе-то никакого, благородный Гаук, но в Суране сей факт может оказаться немаловажным.

– Храм разрушен до основания, – неуверенно возразил Отранский.

– Храм разрушен, но осталась легенда об ушедших благословенных временах. Ибо ушедшие времена всегда благословенны, благородный Гаук, всегда они лучше нынешних. Уверяю тебя, если Тах заявит о своих претензиях на власть, то в суранских городах найдется немало людей, готовых поддержать его притязания.

– Нам-то какая от всего этого радость?

– Неужели ты, благородный Гаук, собираешься одолеть гуяров в одиночку?

– Не знаю, – покачал головой Отранский. – Я человек простой, Рекин, для меня все эти суранские города – темный лес.

– Зато для Фрэя Ульвинского там нет тайн. Пусть Сураном займется он.

– А деньги? Где я возьму столько денег? Если нам не поможет Бес Ожский, то Приграничье будет голодать этим летом.

– Деньги есть у Сигрид. Бьерн Брандомский немало нахапал в свое время. Золото Башни и Храма наверняка прибрал к рукам Бес Ожский. Меченый не просто богат, он сказочно богат. Да и его сын Тах отнюдь не нищий.

– У мальчишки-то откуда?

– В последнем письме ко мне посвященный Халукар посетовал мимоходом, что ему так и не удалось обнаружить золото посвященного Вара, который был самым богатым человеком в Храме. А из всей многочисленной семьи Левой руки Великого уцелела только его дочь, мать Таха. Теперь ты понимаешь, благородный Гаук, почему так важно, чтобы интересы Лэнда не были совсем уж чужими меченому мальчишке. Конечно Бес Ожский не оставит Кеннета пока жив, но ведь и он не вечен. Кстати, дочери Беса тоже следует подыскать жениха из наших.

Гаук усмехнулся:

– По-моему, ты, благородный Рекин, собрался переженить всех в Приграничье…

– Во всяком случае, я сделаю все, что в моих силах, для укрепления союза владетелей с Бесом Ожским.

– Мне кажется, Рекин, что ты самый большой оптимист во всем Лэнде.

– Будем надеяться, что этот оптимизм не на пустом месте, – отозвался Лаудсвильский.

Глава 6 Кристин

Рекин Лаудсвильский умер в первый день лета, и эта смерть потрясла Кеннета даже больше, чем он мог предположить. Неугомонный владетель наконец успокоился навсегда в фамильном склепе Хаарских ярлов, взяв напоследок клятву с Кеннета, перезахоронить его в развалинах Лаудсвиля, по возвращении на трон нордлэндских королей. Кеннет обещал, но отнюдь не был уверен, что ему удастся выполнить взятое на себя обязательство.

В Приграничье пока все было спокойно. Условия перемирия соблюдались и лэндцами, и гуярами. Никто не сомневался, что это затишье перед бурей. Но грянет буря или нет, а жить надо было, именно поэтому еще по весне, как только просохли дороги, Бес Ожский и Фрэй Ульвинский, в сопровождении полусотни дружинников, отправились в Суран. О целях этой экспедиции особенно не распространялись, да и знали о ней немногие. Приграничью нужен был хлеб, чтобы прокормить многочисленных беженцев из Лэнда, и хотя в последнее время их количество значительно уменьшилось за счет возвратившихся к родным очагам, но немало было и таких, которым возвращаться было просто некуда. В основном это были жители Бурга и других крупных городов, разрушенных гуярами. Обустройство этих беспокойных людей стало головной болью и Гаука Отранского, и оправившейся после долгой болезни Сигрид. Кеннету тоже пришлось вникать в дела Приграничья: принимать делегации от купечества, от ремесленников и, как говорил Тах, надувать щеки, хмурить брови, расточать благосклонные улыбки.

Приграничные дороги с приходом весны сделались небезопасными. Банд, орудовавших в Ожском бору, день ото дня становилось все больше и действовали они все наглее и наглее, подбираясь порой к стенам укрепленных замков. Буржский сброд активно осваивался в Ожском бору, тревожа не только окрестных крестьян, но и нападая на хлебные обозы, которые под усиленной охраной дружинников направлялись в городки Приграничья для скопившихся там беженцев. Гаук Отранский обратился за помощью к королю Кеннету. В замке Ож было до сотни дружинников из личной охраны короля, кроме того сильные гарнизоны были расположены в ближайших замках, Брандоме и Ингуальде. Кеннет вызвался было сам навести порядок в окрестностях, но тут запротестовали и старый владетель Саарский, и благородная Сигрид: негоже королю в нынешней ситуации воевать со своими подданными, даже если эти подданные встали на путь разбоев и грабежей.

Очистку ближайших лесов поручили Таху. Меченый с большим рвением принялся за дело, тем более что человеку, выросшему в Южном лесу, Ожский бор казался родным домом. Опытные дружинники, участники многих сражений и стычек, поражались умению этого мальчишки ориентироваться на местности, его звериной хитрости и коварству, когда следовало заманить врага в ловушку, и той веселой беспощадности, с которой он преследовал разбойников. Вот уж действительно, истинный сын Черного колдуна.

Тах довольно быстро навел порядок в округе, заслужив благодарность и владетелей и крестьян. Кеннет завидовал меченому, но старался держать свои чувства в узде, да и зависть была глупой, мальчишеской, которую не следовало выставлять на показ. Оказалось, что быть королем в разоренной стране хлопотно и скучно. То и дело приходилось разбирать свары между владетелями, которых даже поражение не смогло излечить от высокомерия и неуживчивости. Что делили эти люди, все, казалось, потерявшие, Кеннет понять не мог, но владетели без конца припоминали вековой давности обиды, плели интриги, создавали недолговечные союзы, заключали браки. И весь этот странный хоровод вытанцовывал вокруг Кеннета, требуя внимания и денег. Однако средств в королевской казне не было вовсе. Кое-что перепадало остлэндским и нордлэндским владетелям от королевы Сигрид, но эти скромные пожертвования не столько утихомиривали, сколько разжигали страсти. И добро бы речь шла о юнцах, но многие владетели годились Кеннету в отцы, а то и в деды. Конечно, трудно было ждать от людей потерявших все, в том числе и своих близких, спокойствия и рассудительности, но хотя бы на каплю понимания Кеннет Нордлэндский мог, казалось бы, рассчитывать с их стороны. Появились обиженные, которые втихомолку, а кое-кто уже и открыто, искали связи с Оле Олегуном, благо в агентах самозваного вестлэндского короля недостатка не было. Следом за Хилурдским отъехал к Олегуну еще несколько владетелей со своими уцелевшими дружинниками. Все усилия Отранского и Мьесенского, сплотить оставшихся владетелей, закончились практически ничем. Нетерпеливый Мьесенский ругался, Гаук Отранский только плечами пожимал. Рекин Лаудсвильский и здесь оказался прав – владетели уже созрели для измены, дело было только за гуярами, которые, однако, не спешили возвращать хозяевам земли и замки, что заставляло многих пока держаться друг за друга и короля Кеннета. Кто его знает, как в конце концов повернется дело. Поговаривали, что Бес Ожский и Фрэй Ульвинский ведут переговоры со степняками и суранцами о совместном выступлении против гуяров. Словом, рвать отношения с Кеннетом, не договорившись с гуярами было просто глупо. К тому же прибыли первые хлебные обозы из Сурана, а значит, появилась надежда дожить до нового урожая, пересидеть еще одну зиму, а там как Бог даст.

Шум во дворе вывел Кеннета из задумчивости. Судя по всему, это Тах вернулся из очередной карательной экспедиции в Ожский бор. Кеннет подошел к окну и некоторое время наблюдал за поднявшейся суетой. Если судить по довольному виду дружинников, по их уверенным голосам, то экспедиция и на этот раз прошла успешно. Около десятка понурых людей со связанными руками жались у стены. Надо полагать, это и были захваченные в плен разбойники. Тах оставался пока в седле, скаля белые крупные зубы в сторону высыпавших во двор фрейлин королевы Кристин. Впрочем, и сама Кристин была здесь же, в легком светлом платье, очень выгодно подчеркивающим достоинства ее фигуры. Она о чем-то пересмеивалась с меченым. Это задело Кеннета, и он неожиданно даже для себя выругался сквозь зубы. Старый владетель Саарский, заменивший на посту первого министра несуществующего уже нордлэндского королевства Рекина Лаудсвильского, удивленно поднял голову и смущенно откашлялся. Кеннет махнул в его сторону рукой, сигнализируя, что все в порядке, и вновь повернулся к окну.

Гильдис Отранская протягивала маленького Бьерна Таху и весело при этом смеялась. Кристин протестовала, во всяком случае, так показалось Кеннету, но тоже улыбалась. Похоже, им там, во дворе, всем было очень весело. А меченый Тах был очень хорош на вороном коне, не даром же Гильдис Отранская и Ингрид Мьесенская никак не могут его поделить, и своими ссорами не раз уже привлекали внимание благородной Сигрид, у которой и без этих клуш хватало забот.

Визг девушек достиг ушей Кеннета даже сквозь толстые суранские стекла. Надо было бы открыть окно, но он не стал этого делать. Еще подумают, что благородному Кеннету нечем больше заняться, как только за девчонками подсматривать.

Тах сделал несколько кульбитов по двору, держа Бьерна на руках. Кристин, похоже, испугалась, но меченый как ни в чем не бывало спрыгнул на землю, на ходу подбросив и поймав смеющегося Бьерна. Ребенок любил меченого, это точно. На руках у Кеннета он так не смеялся. Странно только, что Кристин, так ненавидевшая Беса Ожского, благосклонно относилась к Таху. Хотя и этому было свое объяснение: именно меченый опекал Кристин и Бьерна во время страшного бегства из Бурга. Дана тоже находилась во дворе, тоже ругала Таха и тоже смеялась. Длинные светлые вьющиеся волосы то и дело падали ей на лицо, и она привычным жестом их назад, едва не до плеча при этом обнажая руку. Поводов для смеха, по мнению Кеннета, не было вовсе: каким бы ловким наездником ни был меченый, такие кульбиты с ребенком на руках чреваты большим несчастьем. Надо поговорить с Тахом и Кристин: наследник лэндского престола – не игрушка. Вообще-то с Кристин давно уже следовало поговорить – со дня их свадьбы прошло полгода, но в жизни Кеннета ничего не изменилось. Он все ждал какого-то знака, не решаясь прояснить отношения до конца. А Кристин подобное положение дел, похоже, вполне устраивало, и она не предпринимала попыток к сближению. Создавшаяся ситуация была довольно унизительной для Кеннета, и он уже не раз ловил на себе насмешливые взгляды Таха, да и не только его. Девушки, фрейлины Кристин, смеялись над ним почти открыто, а Кристин странно улыбалась в ответ на шутки. Был бы жив Рекин, он, конечно, присоветовал что-нибудь Кеннету, а сейчас молодому королю не к кому обратиться. Кеннет покосился на старого владетеля Саарского и вздохнул. С этим, пожалуй, разговаривать на столь деликатную тему не стоит. Благородный Эйнар туговат на ухо и даже обычные распоряжения ему приходится отдавать во всю мощь легких. Хороший бы у них получился разговор, во дворе слышно было бы. Кеннет рассмеялся.

– Что-то случилось, государь? – Саарский оторвался от бумаг и посмотрел на Кеннета.

– Это во дворе, – махнул рукой на окно Кеннет. – Я, пожалуй, спущусь туда.

– Твоя подпись, государь, – старик протянул ему бумагу. Кеннет быстро пробежал ее глазами. Мы повелеваем, мы предписываем… Интересно, хотя бы одно из этих распоряжений будет выполнено или нет? Странный он, Кеннет, король. Все дела в его королевстве вершат другие люди, а он только расписывается в своем бессилии. Государь, который не правит, и муж, который боится собственной жены. Впрочем, Кристин пока еще ему не совсем жена.

Кеннет покраснел и закусил губу.

– Что-нибудь не так, государь? – озаботился Саарский.

– Нет, все верно. – Кеннет размашисто поставил на листе бумаги подпись и стремительно вышел из комнаты, оставив владетеля в некоторой растерянности.

Тах обрадовался, увидев Кеннета, во всяком случае, оставил девушек и направился к королю.

– Я тут поймал одного нашего знакомого, – сказал он улыбаясь, – не худо было бы и тебе с ним поздороваться.

Кристин подхватила Бьерна из рук Гильдис Отранской и направилась к дому, девушки последовали за ней. Похоже, Кеннет своим появлением потушил веселье.

– Показывай, – повернулся он к Таху.

Кеннет не сразу узнал красномордого детину с всклоченными седыми волосами.

– Арвид, – подсказал ему меченый. – Вспомни буржские ворота.

Кеннет вспомнил. Краснорожий знакомец покойного Эрлинга, пытавшийся помешать им покинуть взбунтовавшийся город. А Кеннет был почти уверен тогда, что они убили этого негодяя. С тех пор Арвид здорово облинял, да и с тела спал порядочно, но держался он по-прежнему вызывающе.

– Далеко тебя занесло, – усмехнулся Кеннет.

– А тебя, государь? – в тон ему ответил Арвид.

Тах, не раздумывая ни секунды, вытянул наглеца плетью. Арвид отшатнулся и грозно выругался.

– Обломаем, – пообещал ему меченый и повернувшись к Кеннету добавил: – Письма при нем нашли от Олегуна к нашим владетелям. Большие блага сулит им Вестлэндский самозванец, если они продадут с потрохами законного государя.

– К кому письма?

– Молчит пока. Язык мы ему развяжем, а письма ты Гауку отдай, пусть разбирается.

– Сам разберусь, – хмуро отозвался Кеннет и покосился на окно, где промелькнуло женское лицо.

Тах взял его под руку и отвел в сторону:

– Пора тебе решать с Кристин.

Кеннет вскинулся, словно его пришпорили, глаза сверкнули гневом.

– Да брось ты, – сказал спокойно Тах, – все когда-нибудь начинают.

Меченый говорил серьезно и даже тени насмешки не было на его смуглом лице. Кеннет успокоился:

– Что я, по-твоему, должен делать?

– Кристин женщина, – задумчиво произнес Тах, – тут самое главное, не испугаться в первый момент. Может быть, тебе с другой для начала попробовать?

– Как это? – удивился Кеннет.

– Найдем тебе бабенку порасторопнее, она объяснит и покажет, что к чему.

– Где я тебе эту бабенку возьму, – покраснел от смущения Кеннет.

Разговор получался дурацкий, надо было сразу оборвать меченого. В конце концов, Кеннету скоро шестнадцать, пора уже самому научиться решать подобные дела.

Тах огляделся невесть для чего по сторонам и заговорщически подмигнул Кеннету:

– Жди меня на открытой галерее, когда стемнеет. Я тебя познакомлю кое с кем.

Кеннет только фыркнул в ответ и направился к дому. Ему показалось, что меченый улыбается, но не хватило смелости обернуться, чтобы убедиться так это или нет.

Сигрид подняла глаза на вошедшего сына, но ничего не сказала. Кристин же в сторону Кеннета даже головы не повернула. Гильдис Отранская и Марта Саарская о чем-то перешептывались в углу и тихо пересмеивались. Кеннет был уверен, что смеются они именно над ним, а потому и бросил в их сторону сердитый взгляд, направляясь к матери.Путь его пролегал мимо склонившейся над шитьем Кристин. Кеннет собирался гордо прошествовать мимо, но не удержался и чуть скосил в ее сторону глаза. В глубоком вырезе платья он увидел нечто такое, что заставило его немедленно вздернуть глаза к потолку. К сожалению, он при этом зацепился за ножку подвернувшегося дубового кресла и растянулся в полный рост у ног матери.

Сигрид вскрикнула от испуга, а потом, убедившись, что Кеннет нисколько не пострадал, расхохоталась в полный голос. Прыснули по углам девушки, и даже Кристин, не отрывавшая глаз от шитья, улыбнулась. На счастье Кеннета в зале появился Тах, и внимание присутствующих переключилось на него. Кеннет оправился от смущения, потер ушибленное колено и присел в кресло рядом с матерью. Сигрид взяла из его рук письма, отобранные у Арвида, и принялась их внимательно просматривать. Лицо ее сразу стало серьезным. Девушки притихли. Кеннет исподлобья наблюдал, как Тах шепчется с Гильдис Отранской. Девушка загадочно улыбалась и бросала на Кеннета насмешливые взгляды. На Кристин Кеннет взглянуть не решался, а когда все-таки не удержался и скосил глаза в ее сторону, то получил такую улыбку припухших розовых губ, что его даже в жар бросило.

Кеннет уже почти решил плюнуть на предложение меченого и не ходить на галерею в эту ночь, но в последний момент передумал и все-таки отправился туда. Тах уже поджидал его. Кеннет издалека опознал его фигуру по витым рукоятям мечей над широкими плечами. Похоже, меченый не снимал оружие даже во сне.

– Не робей, – подбодрил Тах Кеннета. – Бабенка – пальчики оближешь.

Бежать сейчас было бы позорно и глупо, а потому Кеннет заставил себя последовать за меченым, хотя его желание участвовать в этих глупых играх почти сошло на нет. Тах уверенно двигался в темноте, похоже, для него этот путь был привычным. А между тем они находились в той части замка, покои которой были отведены для Кристин и девушек ее свиты. Кеннет и днем появлялся здесь нечасто, а уж ночью и вовсе предпочел бы оказаться как можно дальше от этих мест. Черт бы побрал этого меченого. А если Кристин узнает о ночных похождениях мужа, и хотя Кеннет ей пока еще не совсем муж, вряд ли она одобрит его поведение.

– Это что? – шепотом спросил Кеннет.

– Баня, – спокойно отозвался Тах, не понижая голоса. – Так уж принято в Приграничье, что перед первым свиданием с женщиной надо смыть с себя всю грязь.

– А ну тебя к черту, – огрызнулся Кеннет.

Тах в ответ только рассмеялся и принялся раздеваться, насвистывая под нос веселый мотивчик. Кеннет нехотя последовал его примеру. Дело, на которое он решился после долгих колебаний, похоже откладывалось на какой-то срок. С одной стороны, он почувствовал облегчение, но с другой, ему хотелось, чтобы все это случилось побыстрее. В конце концов, после долгих приготовлений у Кеннета может в последний момент не хватить решимости.

Тах толкнул дверь и первым ступил через порог. Кеннета, шедшего за ним следом, обдало паром таким горячим, что он едва не задохнулся.

– Вперед, благородный король Кеннет, – подбодрил его Тах почти невидимый в полумраке. Кеннет в очередной раз послал его к черту и осторожно двинулся вперед, стараясь не растянуться в полный рост на влажном и скользком полу. Он не сразу понял, что кроме Таха в помещении есть еще кто-то, а когда понял, что эти кто-то женщины, ему сразу же захотелось уйти. Невесть откуда взявшийся Тах подтолкнул его в спину и шепнул на ухо:

– Иди, не бойся. Она сама все сделает.

Кеннет, раскинув руки и с трудом передвигая разом ослабевшие ноги, двинулся вперед и непременно упал бы, если бы ему на помощь не вынырнула из горячего пара чья-то белая рука и не потянула за собой.

– Ложись на лавку, – услышал он чей-то шепот и покорно подчинился.

– Веничком его, – посоветовал из дальнего угла невидимый Тах, – он у тебя быстро дозреет.

Кто-то засмеялся рядом с Тахом, и смех этот был женским. Похоже, меченый время зря не терял. А Кеннет лежал тихо, подставляя под хлесткие удары бока и дозревал. Он не рискнул взглянуть в лицо женщины, да и вряд ли он узнал бы ее в полумраке, но женское тело он видел очень хорошо, оно буквально слепило ему глаза. Он даже не заметил, когда она отложила веник и принялась гладить его тело руками. Из угла, где находился Тах, послышался стон, и Кеннет невольно скосил туда глаза. Пар немного рассеялся, и то, что он увидел, обожгло его сильнее, чем горячая вода.

– Иди ко мне, – шепнула ему женщина, и Кеннет потянулся к ней, привычно повинуясь ее рукам. Никогда он не думал, что чужое тело способно вызвать в нем такую бурю эмоций. Кеннет нырнул в это белое тело, спасаясь от распирающего желания, и на минуту ему показалось, что сердце его остановилось, а потом и вовсе едва не разорвалось от ощущений, лишь угадываемых ранее, но никогда до сих пор не испытываемых во всей полноте.

Кеннет выскочил из парилки растерянный и восхищенный. И еще бог знает какие чувства он испытывал в эту минуту. Голый Тах в обнимку с голой Гильдис Отранской встретили его появление дружным смехом. Меченый протянул ему кубок, наполненный вином. Кеннет осушил кубок с наслаждением, а потом обессиленный опустился на лавку.

– Согрешил, значит, – подвел итог Тах. – Ну, иди греши дальше.

– В каким смысле? – не понял Кеннет.

– В прямом. Ты нам мешаешь.

Кеннет был так доволен случившимся, что думал уже о том, как бы благополучно унести отсюда ноги, но Тах, похоже, считал, что все еще только начинается.

– Ты хоть поблагодари женщину, зря, что ли, она для тебя так старалась.

Гильдис Отранская захлебнулась смехом и уткнулась лицом в плечо Таха. Вот бесстыжая девка, стоит голая, ржет как кобыла и не капли смущения на лице. И меченый тоже хорош…

– Вот вам и благородный король Кеннет, – сказала Гильдис отсмеявшись. – Изменил жене и ни тени раскаяния на лице.

– Ты не суди его, благородная Гильдис, – протянул Тах голосом очень похожим на голос старого Эйнара Саарского, – все, что ни делает государь, делается исключительно для блага государства.

И оба они едва не поползли под лавку от смеха. А Кеннет едва не задохнулся от возмущения. Уж кто бы его судил, только не эти двое.

– Иди, женщина заждалась, – посоветовал ему Тах сквозь смех. – Потом оправдаешься.

– Чтоб вы провалились со своим дурацким смехом!

Рассерженный не на шутку Кеннет толкнул дверь и не сразу понял, что перед ним стоит Кристин. А понял, когда его обдало жаром с ног до головы. Пар почти рассеялся, открывая его взору тело вызывающе прекрасное в своей бесстыжей наготе.

– Нехорошо, государь, искать утехи на стороне, имея рядом законную жену.

Кеннет вдруг хрюкнул от смеха и прижался лицом к смеющемуся лицу Кристин. На этом и закончилось первое любовное приключение благородного короля Кеннета.

Глава 7 Дела семейные

Владетели Ожский и Ульвинский вернулись из Сурана в самом конце лета с большим хлебным обозом, но утешительных вестей не привезли. На землях Храма не было мира, как не было и понимания надвигающейся опасности. Суранские города враждовали друг с другом, со степняками, с варварами восточных лесов, по храмовым землям гуляли бесчисленные банды, а тут еще и стая, изменив веками протоптанный маршрут в сторону Лэнда, обрушилась на юго-западные области Сурана.

С хлебом Бесу помог старый знакомец хан Дуда, но ни о каком военном союзе против гуяров он и слышать не хотел, в близкую опасность не верил. Разоренный войной Лэнд его не прельщал, куда выгоднее и безопаснее было трясти суранские города, которые без проволочек откупались от степняков дарами, а то и нанимали их для разборок с бандами. Кроме того у хана были свои соперники в степи и за ними нужен был глаз да глаз. Словом, Дуда посочувствовал лэндцам, поцокал языком, посодействовал в приобретении зерна и даже предоставил охрану для хлебных обозов, но рассчитывать на него в борьбе с гуярами не приходилось.

– Боюсь, что с владетелями у нас будут неприятности, – сказал грустно Отранский. – Агенты Олегуна не теряли времени зря. Как бы владетели не договорились с гуярами нашими головами.

– Понять нордлэндцев и вестлэндцев можно, – вздохнул Ульвинский, – наши земли и замки пока при нас, а им терять уже нечего и нечего защищать.

– А что доносят твои лазутчики, благородный Гаук? – спросил Бес.

– Почти уже решено, что императором гуяров выберут Конана из Арверагов. Конан горячий сторонник похода в Приграничье и далее вглубь Сурана. Все новые и новые гуярские корабли прибывают из-за моря, и прибывшие хищники ждут своей доли добычи.

– Быть может, стоит договориться с гуярами, – осторожно заметил Эйнар Саарский, – и пропустить их через земли Приграничья в Суранские степи.

Отранский кивнул головой:

– Я посылал людей к знакомому вам Родрику из Октов, как мне кажется, он непрочь договориться.

– Так в чем проблема? – удивился Ульвинский.

– Проблема в том, что далеко не все гуярские вожди согласны с Родриком, большинство стоит за войну.

– Было бы безумием со стороны гуяров уйти в Суранские степи, оставив нас за спиной, – спокойно сказал Бес Ожский. – Надо полагать, что Конан из Арверагов это понимает. Я не против переговоров с Родриком, но следует быть готовым к любому повороту событий.

Сигрид ревниво наблюдала за Бесом Ожским, склонившимся над колыбелью. Может быть, кому-то это и покажется смешным, но она не считала его отцом Рагнвальда и Оттара, хотя и не отрицала, что родила их именно от него. Конечно, она проявила слабость в ту ночь, да еще и пыталась скрыть это от самой себя. Сейчас, вспоминая об этом, Сигрид испытывала неловкость – в ее-то возрасте разыгрывать из себя невинную дурочку. Но пусть этот человек не думает, что занимает в сердце благородной Сигрид хоть какое-то место. Союз – да. Но не более того.

Наверное, Бес не был ей совсем уж безразличен ни в полузабытые дни их юности, ни потом. Если бы в ту ночь, когда оскорбленная Гарольдом, она приехала в Ожский замок, к ней бы пришел любовник, а не насильник, кто знает, как бы сложились их отношения. Но тогда он не желал ее любви, он жаждал мести. И отомстил подло и низко. Как только может отомстить мужчина женщине. И разлучил ее с Оттаром. Две ночи она провела с Бесом Ожским и родила ему троих сыновей, без любви, без нежности. Он предпочел пустить в ход силу, обман и колдовство в придачу. А чем еще прикажете объяснить ее не раз уже проклятую слабость в ту ночь, когда были зачаты близнецы. Наверное, по большому счету, этот человек был вправе отомстить и ее отцу Бьерну Брандомскому, и ее мужу Гарольду Нордлэндскому, но этот большой счет не для благородной Сигрид.

В любви меченого Сигрид не сомневалась, но уж очень странной была эта любовь, рождавшая в ее душе протест и возмущение и против него, и против самой себя, которая хоть и не отвечала, но позволяла себя любить. Кое-чего этот человек от нее уже добился и почти без ее согласия. Недаром же его называют Черным колдуном. Меченый ей действительно нужен, но вовсе не как женщине, а как королеве. И, пожалуй, стоит ему сказать об этом прямо.

– Мне нужны деньги, владетель Ожский.

Бес оторвался от колыбели и удивленно посмотрел на женщину:

– Все доходы Ожского замка в твоем распоряжении.

– Деньги нужны не только мне, они нужны Отранскому.

– Почему же благородный Гаук сам не попросил их у меня?

– Благородный Гаук считает, что любовнице Беса Ожского сделать это гораздо проще, – зло проговорила Сигрид. – Все они считают Сигрид Брандомскую потаскухой, которая отдается меченому за золото и за помощь в спасении государства.

– И ты позволяешь им так думать?

– Позволяю, – надменно вскинула голову Сигрид, – потому что это правда. Королевы ничем не отличаются от прочих женщин, и когда им платить нечем, они платят своим телом.

– Положим, ты платишь не слишком щедро, – усмехнулся Бес.

Сигрид уже подняла руку, чтобы влепить ему пощечину, но передумала. В конце концов, он впервые недвусмысленно высказался о своих желаниях, хотя и в издевательской форме. Но от Беса Ожского большего ждать, пожалуй, не приходилось.

– Так ты дашь золото? – спросила она с вызовом.

– Дам конечно, – легко согласился он.

Сигрид была разочарована, и тут же рассердилась на себя за это неуместное разочарование. Неужели ей действительно хочется, чтобы этот двусмысленный разговор продолжался дальше?

Бес, как ни в чем не бывало, расположился в кресле у камина и пристально смотрел на Сигрид насмешливыми темными глазами. Самым умным было бы выставить его за дверь, но у нее накопилось к нему слишком много дел, так что приходилось терпеть его вызывающее поведение.

– Твой сын Тах спутался с Гильдис Отранской, это может не понравится благородному Гауку, а ссора с ним нам сейчас ни к чему.

– Но это ведь, кажется, вполне соответствует планам покойного Лаудсвильского, о которых он мне неоднократно намекал.

– Я рада, что ты даешь согласие на их брак.

– А я разве даю? – удивился Бес. – Хотя, если Таху нравится девушка, то почему бы и нет.

– Боюсь, что Таху нравятся и другие девушки, как и некоторым другим меченым, но я не потерплю разврата вокруг себя.

– А кто они, эти «некоторые другие меченые»? – полюбопытствовал Бес.

Сигрид закусила губу. Надо же так глупо проговориться. Теперь этот человек вообразит, что она его ревнует. Даже в дни юности она не могла терпеть самодовольной улыбки на его лице, а уж во времена нынешние тем более.

– Ну что ж, – вздохнул Бес, – я поговорю с Тахом, а также с «некоторыми другими мечеными», возможно, они изменят свое поведение, дабы не докучать благородной Сигрид.

Он поднялся с кресла и отвесил ей изящный поклон. Неслыханное рыцарство! А она держала его за грубого вояку. Интересно, где он набрался хороших манер, уж не среди суранских ли красавиц? Что-то слишком долго он там пропадал. А впрочем, какое ей до всего этого дело. Но дело все-таки было, именно поэтому благородная Сигрид смотрела вслед уходящему владетелю Ожскому почти с ненавистью.

Кеннет был вполне доволен жизнью и самим собой, и даже возвращение Беса Ожского, пропадавшего в Суранских степях несколько месяцев, не испортило его настроения. Кристин явно повеселела, и эту перемену в ее настроении Кеннет не без оснований приписал на свой счет. Тах и Гильдис Отранская уже ни от кого не таили своих отношений, и вольности в их речах и поведении порой повергали Кеннета в смущение. Конечно, Тах меченый, выросший в лесу, среди грубых людей и вохров, но благородная Гильдис могла бы вести себя и поскромнее. Впрочем, вопрос об их браке был уже решен, так что окружающие смотрели на их проказы сквозь пальцы. Нынешняя пора безвременья, когда одна война закончилась, а другая вот-вот должна была начаться, не располагали к строгости нравов.

Затеянная Тахом прогулка казалось небезопасной, но и сидеть за стенами замка на исходе лета, когда чудесная солнечная пора совсем скоро должна смениться дождями, тоже глупо. Тах собирался взять с собой и маленького Бьерна, но тут вмешалась благородная Сигрид и категорически запретила вывозить ребенка за стены. Расхрабрившаяся было Кристин тут же с ней согласилась, тем более что путь в Ингуальдский замок предполагалось проделать верхом, да еще быстрым аллюром.

Выехали из замка на рассвете, в сопровождении двадцати дружинников во главе с гвардейцем короля Гарольда Гунаром сыном Скиольда, единственным уцелевшим из этой железной когорты после Расвальгской битвы. Гунар получил от королевы Сигрид строгие наставления и ни в какую не соглашался углубляться в Ожский бор, на чем настаивал беспечный Тах. Меченому очень хотелось показать девушкам заколдованное озеро, купание в котором приносило счастье влюбленным. Кеннет стал на сторону Гунара, и Таху, в конце концов, пришлось смириться. Зато он всю дорогу до Ингуальдского замка рассказывал девушкам о любви сержанта меченых Туза к благородной Гильдис Хаарской. По словам Таха, эта любовь и привела Башню к гибели. А историю эту он узнал от старика Хоя, который в свою очередь слышал ее от меченых Чуба, того самого капитана, который сорок лет тому назад захватил Бург и не удержал его только потому, что среди меченых начались разногласия. Далее Таха занесло в такие дебри древней истории, что девушки только ахали, слушая его.

А Гильдис Отранская заметила между прочим:

– Не увидим мы теперь счастья по вине благородного короля Кеннета, который боится купаться в озере и предпочитает ему баню за крепкими стенами Ожского замка.

И все девчонки захихикали самым противным образом, даже Кристин улыбнулась. Конечно, ни для кого не было секретом, как благородный Кеннет «изменил» жене. Гильдис Отранская рассказала об этом всем с такими подробностями, которых не было и быть не могло. К счастью, замок Ингуальд уже замаячил на горизонте, и разговоры о колдовском озере стихли сами собой.

Кеннет с удивлением осмотрел сторожевую башенку Ингуальда, выглядевшую поновее его сложенным в стародавние времена стен.

– Ее разрушили меченые, когда штурмовали замок, – пояснил молодой Эйрик Мьесенский. – Это было давно, сорок лет назад.

– Чуб тогда был капитаном, – дополнил Эйрика Тах. – Я вам о нем рассказывал сегодня. Это он заключил в темницу старого короля Рагнвальда.

Кеннету это дополнение меченого не понравилось, его настроение и без того подпорченное в пути, упало еще на один градус.

В замке гостей ждали. Эвелина Ульвинская, в сопровождении отца, благородного Фрэя, и сестры, благородной Астрид, спустилась во двор, чтобы приветствовать по всем правилам этикета короля Кеннета и его супругу королеву Кристин. Сам владетель замка, десятимесячный Тор Ингуальдский, сопел у матери на руках, и прибытие большого количества знатных гостей его нисколько не взволновало. Он даже не проснулся, несмотря на поднявшийся вокруг шум, чем чрезвычайно позабавил веселую компанию.

Эвелину Ульвинскую Кеннет знал очень хорошо и рад был увидеть ее похорошевшей и посвежевшей, зато Астрид он увидел впервые и слегка смутился под взглядом устремленных на него голубых глаз. Говорили, что в эту девушку был влюблен его брат Оттар, и, надо признать, она была достойна этой любви. В ее обнаженных по локти руках был букет полевых цветов, и Кеннет не сразу понял, что цветы предназначены ему. Наверное потому, что слишком засмотрелся в глаза девушки. Стоявший рядом Тах довольно бесцеремонно подтолкнул его локтем в бок. Кеннет едва не вспылил, но сдержался. Меченый был прав: засматриваться в присутствии жены на хорошеньких девушек просто неприлично. Кажется, эта прогулка в Ингуальдский замок грозила обернуться для Кеннета сплошными неприятностями. От благородной Кристин не ускользнуло замешательство мужа при виде прекрасной Астрид, она обиделась и надолго замолчала. Эта неожиданная размолвка королевской четы не осталась незамеченной окружающими. Впрочем, все делали вид, что им ужасно весело за праздничным столом Ингуальдского замка. Не исключено, что им действительно было весело, а скучал и сердился только Кеннет Нордлэндский.

Кеннету показалось, что Эйрик Мьесенский уж очень прилежно ухаживает за Даной, выходя за рамки приличий. Не отставал от Эйрика и владетель Заадамский, хотя этому не стоило бы, пожалуй, метить в зятья к человеку, убившему его брата. А все это потому, что Бес Ожский несметно богат, тогда как король Кеннет беден, как церковная мышь и живет из милости в замке того же Беса. Так чем же он лучше владетеля Заадамского? Даже здесь за столом, где собрались преданные короне вассалы, никто не воспринимает его всерьез, что же говорить тогда о всех прочих. И они правы. Какой же он король, если постоянно прячется за спинами Беса Ожского и Гаука Отранского. Тах не старше его годами, но в среде владетелей принят как равный, потому что успел отличиться в борьбе с лесными разбойниками, пока король Кеннет исходил слюной у юбки жены. И если бы не решительность Кристин, он пребывал бы в этом позорном положении до сих пор. Так за что же уважать благородного Кеннета, если он сам себя не уважает.

Фрэй Ульвинский, заметивший мрачное настроение молодого короля, поднял кубок за его здоровье. Все присутствующие его дружно поддержали, и растроганный горячими приветствиями Кеннет отмяк душой. Хотя, не исключено, что он просто опьянел, благо вина за пиршественным столом было в избытке. Благородный Рекин оставил, видимо, после себя большие запасы, а квартировавшие в замке в течение месяца меченые во главе с Тором Ингуальдским не успели эти запасы истребить.

Кеннет и сам не заметил, как выболтал эти свои не слишком красивые предположения вслух. За столом воцарилось неловкое молчание. Кеннета бросило в краску. Выручил его Фрэй Ульвинский, предложивший выпить за упокой души и Рекина Лаудсвильского, и Тора Ингуальдского, и всех меченых, павших смертью героев у Расвальгского брода. Кеннет выпил первым, дав себе клятву, что это последний кубок, выпитый им сегодня.

– А почему бы нам не потанцевать? – предложил Тах. – В наши годы вредно засиживаться за столом.

Предложение меченого встретило всеобщее одобрение, и молодежь дружно потянулась из-за стола. Кеннета здорово качнуло, но он все-таки устоял на ногах благодаря Кристин, подхватившей его за руку. Кеннет с удовлетворением отметил, что стал на пару сантиметров выше Кристин. Оказывается, он здорово подтянулся за последний год.

В зале было душновато, и молодеешь отправилась на галерею. Зазвучала музыка, и тут же в круг вышли Гильдис Отранская и Тах. Черт его знает, когда меченый успел выучить лэндовские танцы, но отплясывал он отменно, под стать своей подружке. А уж с Гильдис Отранской мало кто мог поспорить в танце. И все-таки нашлась одна такая отчаянная. Кеннет с удивлением смотрел на Дану. Она здорово изменилась за эти зиму и лето и ничем уже не напоминала ту испуганную девочку, которая сидела за его спиной во время бегства из Бурга. Эта вела себя как королева, а уж взгляды, которыми она подбадривала своего кавалера Эйрика Маэларского, могли поспорить с взглядами Гильдис Отранской. Эйрик коршуном кружил вокруг гибкой партнерши, но все его попытки обнять ее в танце заканчивались конфузом. Дана в самый последний момент ускользала из его объятий под дружный смех присутствующих.

Тах уже добился поцелуя от Гильдис Отранской, и оба довольные сошли с круга. Одна за другой сходили с круга и другие пары, а Дана с Эйриком продолжали кружить по каменному полу. По неписанным правилам, любой из присутствующих здесь молодых людей мог выйти в круг, и Эйрик обязан был уступить ему партнершу. Но все отлично понимали, что, сделав это, они незаслуженно обидят владетеля, который танцевал отлично и заслужил поцелуй капризной рыжеволосой красавицы.

Дана смеялась, показывая великолепные зубы, и стреляла навылет зелеными глазами в рассерженного партнера. Кеннет с удовольствием наблюдал за этой сценой. В его голову, слегка отуманенную вином, пришла вдруг шальная мысль, самому выйти в круг и заменить неуклюжего Эйрика. Конечно, Кеннет человек женатый, и добиваться расположения другой женщины в присутствии жены ему не совсем удобно, но с другой стороны, танец это всего лишь игра, в котором при желании может участвовать каждый, а лэндский король не настолько стар, чтобы сидеть букой в углу.

Кеннет уже сделал шаг вперед, но Тах неожиданно положил руку ему на плечо:

– Тебе не следует этого делать.

– Почему? – Кеннет на шепот Таха отозвался так громко, что все присутствующие невольно обернулись в их сторону.

– Кристин здесь, – негромко напомнил Тах. – К тому же вы с Даной слишком близкие родственники.

Кеннет побагровел от гнева. Черт бы побрал все эти слухи про его отца и Беса Ожского, про этого Тора Нидрасского, который наследил даже в королевской спальне. Кеннет король Лэнда знать не знает никаких меченых, вздумавших набиваться ему в родню.

Тах побледнел от обиды. Кеннет говорил слишком громко, чтобы окружающие не услышали его слов. Видимо и Дана поняла, что между Кеннетом и Тахом вспыхнула ссора, она вдруг остановилась и позволила уже потерявшему надежду Эйрику себя поцеловать. Зрители дружно захлопали в ладоши отчасти для того, чтобы подбодрить молодого Мьесенского, но более для того, чтобы заглушить неприятный разговор между молодым королем и меченым.

– Мы договорим потом, в Ожском замке, – сказал негромко Тах. – Здесь не место для ссоры.

– В Ожский замок я не вернусь, – отрезал Кеннет. – Отныне королевская резиденция будет в Хальцбурге.

– Хальцбург не укреплен, – осторожно вмешался владетель Заадамский. – Если угодно, государь, я уступлю тебе свой замок.

– Я сказал – Хальцбург, – Кеннет сверкнул глазами на притихших подданных. – Я никому не позволю обращаться со мной как с мальчишкой.

Он круто развернулся на каблуках и, четко печатая шаг, пошел прочь с галереи.

Глава 8 Измена

Надежда, что по утру Кеннет изменит решение, развеялась как дым. На все уговоры Ульвинского молодой король либо отмалчивался либо отрицательно качал головой. Благородный Фрэй пребывал в растерянности: городок Хальцбург не был приспособлен для королевской резиденции, он был переполнен вестлэндскими и остлэндскими дружинниками, не говоря уже о беженцах. Да и разного сброда там тоже хватало.

– Тем лучше, – холодно заметил Кеннет. – Король трудные времена должен находиться среди своих подданных, а не прятаться по чужим замкам.

Все может быть, но как раз в надежности королевских вассалов благородный Фрэй сомневался. Конечно, близость Черного колдуна к королю Лэнда многим не нравилась. А тут еще благородная Сигрид не ко времени родила близнецов. Черт бы побрал всех этих остолопов, распускающих сплетни. Какая разница кто отец Кеннета, Гарольд или Бес, если гуяры сидят в ваших замках и пьют ваше вино?

Кристин без восторга приняла решение Кеннета:

– Если тебе не нравится Ожский замок, то мы можем остаться здесь, в Ингуальде. Эвелина возражать не будет.

– Я поеду в Хальцбург, – отрезал Кеннет.

– Уж не из-за рыжей ли девчонки ты так взбесился? – Глаза Кристин блеснули гневом, но потом, видимо вспомнив что-то, она улыбнулась: – Дана твоя близкая родственница Кеннет, и даже более близкая, чем ты думаешь.

Кеннет вспыхнул от гнева:

– Хватит. Я поеду в Хальцбург, а ты возвращайся в Ожский замок.

– Почему?

– Потому что так хочу я, твой муж и король.

Сказано было хорошо, но на Кристин эти слова не произвели впечатления, она лишь презрительно поджала губы. А стоявшая неподалеку Гильдис Отранская прыснула в кулак.

Гунар собрался было выделить Кеннету часть дружины, но тот отмахнулся – он доверял приграничным владетелям.

– Позаботься о королеве Кристин, – бросил Кеннет Гунару.

Ни на Таха, ни на Дану он даже не взглянул, распрощался тепло лишь с Эвелиной Ульвинской.

– И какая муха укусила нашего доброго короля Кеннета? – улыбнулась ему вслед Гильдис Отранская.

– От этих мух теперь отбоя не будет, – скосила в сторону Кристин глаза Марта Саарская. – И жужжат, и жужжат.

Кристин, садясь в седло с помощью Таха, бросила на смеющихся девушек недовольный взгляд.

– По вине благородного Кеннета мы остались без кавалеров, – вздохнула Ингрид Мьесенская. – Какая скучища.

– Вот тебе раз, – возмутился Тах. – А я?

– Ты у нас меченый, – протянула Ингрид, – и ладно бы только своей Башней, так еще и Гильдис Отранской.

Девушки засмеялись так дружно, что задумавшаяся Кристин даже вздрогнула.

– Между прочим, – сказал Тах, – у моего деда, посвященного Вара, было три жены и ничего, справлялся.

– Какое большое сердце! – притворно вздохнула Марта Саарская и стрельнула глазами в сторону Гильдис.

– Вот и люби после этого меченого, – усмехнулась та.

– А при чем здесь меченые? Я же вам про горданцев рассказываю.

– Меченые еще хуже были, – сказала Рея, дочь Свена Холстейна. – Женщин меняли каждый год.

– К сожалению, не каждый, – сокрушенно покачал головой Тах.

Кристин смеялась вместе со всеми, но когда веселье поутихло, выехала вперед и подозвала Таха.

– Ты, надеюсь, не слишком обиделся на Кеннета?

– Я к нему в родню не набиваюсь, зря он забеспокоился.

– Забеспокоился-то он не зря, – сказала со вздохом Кристин. – Да только не в ту сторону.

– А в какую сторону ему следовало беспокоиться?

Но Кристин было не до шуток, глаза ее оставались серьезными, чтобы не сказать встревоженными:

– Поговори с Даной, так будет лучше и для нее, и для Кеннета.

– Это из-за нашего общего деда Тора Нидрасского?

– Нет, – жестко сказала Кристин, – это из-за вашего общего отца Беса Ожского.

– Но не хочешь же ты…

– Ты мальчик сообразительный, додумывай сам, – отрезала Кристин.

Тах расстроился даже больше, чем Кристин ожидала, наверное он очень любил мать и не мог простить отцу измены. Сколько же напутали в своей жизни эти люди, а расхлебывать теперь приходится их детям. Кристин вспомнила своего отца короля Ската и тяжело вздохнула: не будь отец столь доверчив, кто знает, как бы повернулась ее жизнь. И Рагнвальд был бы жив…

Тах внезапно огрел коня плетью и поскакал вперед, поднимая за собой тучи пыли.

– Эх, – вздохнула Марта Саарская, – кажется, мы потеряли последнего кавалера.

– Поторопились наши деды в свое время с мечеными, – сказала Ингрид Мьесенская, – таких наездников теперь днем с огнем не найдешь.

Девушки засмеялись, а Марта Саарская покачала головой:

– Что-то мы слишком веселы сегодня, как бы скоро плакать не пришлось.

Нордлэндские и остлэндские владетели одобрили решение короля Кеннета. Пусть столицей Лэнда на время станет славный городишко Хальцбург, а там, Бог даст, вернем свои земли да отстроим заново Бург. Вино за пиршественным столом лилось рекой, и захмелевшим головам гуяры были не страшны.

– Наши мечи, государь, надежнее стен приграничных замков, – сказал покачиваясь на нетвердых ногах владетель Свен Аграамский, родной брат несчастного Тейта, растерзанного стаей.

Слова Аграамского были встречены дружными криками одобрения. Действительно, негоже отдавать нордлэндского короля приграничным выскочкам. Кто он вообще такой, этот Бес Ожский, да и Гаук Отранский тоже хорош. Приграничье устояло во многом благодаря усилиям нордлэндских дружин, да и сейчас нордлэндские и остлэндские владетели не жалеют сил для всеобщего блага. Было бы справедливо, если бы приграничные владетели поделились с союзниками доходами. Уж коли беда на всех одна, то и ответ должен быть общим. Или приграничные хамы считают, что нордлэндцы и остлэндцы должны даром проливать кровь за их замки и земли.

– Говорят, что Ожский замок доверху набит золотом, – негромко заметил владетель Эстольд Утгардский. – Черный колдун нахапал немало.

– А сокровища Башни, – напомнил Арвид Гоголандский. – Ни Гоонский, ни Брандомский так до них и не добрались.

– А мы тут с голоду подыхаем.

– Дружине платить нечем, – вздохнул Эстольд. – Люди разбегаются.

– Король Кеннет должен нам помочь, – послышались голоса. – Дело-то общее.

Кеннет не сразу уловил причину нарастающего ропота, но очень быстро разобрался в ситуации с помощью сидевшего рядом Свена Холстейна.

– Я согласен с владетелями, содержание дружин должно стать общим делом.

Владетели встретили слова Кеннета гулом одобрения, и здравницы в честь молодого короля, надежды Лэнда, зазвучали с новой силой.

– А золота в королевской казне кот наплакал, – разочаровал ближайших соседей Арвид Гоголандский.

– Гуяры платят щедрее, – негромко произнес Норангерский.

– Эти заплатят, – покачал головой пожилой владетель из Остлэнда Хатвурд, – костей не соберешь.

– За красивые глаза никто, конечно, и медяка не даст, – усмехнулся Норангерский, – но Хилурдский, говорят, неплохо устроился и при гуярах.

– Не знаю, – с сомнением покачал головой Хатвурд, – чужаки все же.

– А сын Черного колдуна тебе свой, владетель.

– Мало ли что болтают, – поморщился остлэндец.

– А два ублюдка, которых родила потаскушка Сигрид Брандомская, это тоже болтовня? Тебя на крестины не приглашали, владетель Хатвурд?

Норангерский засмеялся неожиданно громко, Кеннет удивленно покосился в его сторону.

– За здоровье королевы Сигрид и ее новорожденных сыновей, – поднял кубок ярл.

Кеннет растерялся, владетели примолкли. Ярл Норангерский, конечно, хватил, но с другой стороны – придраться было не к чему. Сыновей благородная Сигрид родила через полтора года после смерти мужа Гарольда. Вот гадай тут – от кого? Все в один голос утверждают, что от Беса Ожского. Благородный Бьерн Брандомский наверняка в гробу перевернулся.

Кеннет молча выпил вино, владетели последовали его примеру, при общем неловком замешательстве. Черт бы побрал этого Норангерского, так хорошо сидели. Конечно, у Норангерских давний зуб на нордлэндских королей, даром, что ли, дядя благородного Ската, Сивенд Норангерский, путался с гуярами еще при короле Гарольде, за что и поплатился жизнью, но Кеннет-то тут при чем? Не стоит вспоминать прежние распри, когда беда у порога. А уж Скату и вовсе следовало бы помолчать, поскольку именно королева Сигрид уговорила своего сына Рагнвальда вернуть молодому ярлу замок и владения Норангерских, отобранные королем Гарольдом. Замок, правда, достался в конце концов гуярам, но тут уж вины Сигрид Брандомской нет.

Словом, испортил застолье благородный Скат. Посидели, конечно, еще немного для приличия, да подались по домам. Если можно назвать домами эти хальцбуржские курятники, выделенные благородным владетелям разве что в насмешку. Золото от Кеннета владетели получили, но что это была за плата – крохи. Впрочем, с Кеннета взятки гладки, какой из него король? А тут еще пошел слух, что Тах, сын меченого, женится на Гильдис Отранской, дочери благородного Гаука, да и сын ярла Мьесенского Эйрик не скрывает расположения к Дане Ожской. Добавьте к этому, что Фрэй Ульвинский уже в родстве с Черным колдуном через дочь Эвелину и внука Тора Ингуальдского, и картина получится весьма занятной. Три могущественных приграничных рода, Отранские, Мьесенские и Ульвинские, породнившись с Бесом Ожским и Сигрид Брандомской, которая и не помышляет открещиваться от меченого, без труда приберут к рукам весь Лэнд, если его, конечно, удастся отбить у гуяров. Но при таком раскладе, с какой же стати нордлэндские и остлэндские владетели должны хлопотать для чужих дядей. И, может быть, не так уж неправ ярл Норангерский, призывающий последовать примеру Гольфдана Хилурдского, столь удачно переметнувшегося к гуярам.

– Да что тут думать, – пожимал плечами Арвид Гоголандский, – это наш единственный шанс вернуть замки. Гуяры приберут к рукам Приграничье и без нас. Куда мы побежим в этом случае, благородные владетели? В Суран? Месть глину для тамошних горшечников? Или к степнякам хана Дуды, пасти их тощие стада?

– Штурмовать приграничные замки – себе дороже, – покачал головой владетель Утгардский.

– А кто тебе предлагает их штурмовать? – возразил благородный Арвид. – Кеннет уже, можно сказать, у нас в руках. Осталось заманить в ловушку Беса Ожского, Отранского, Мьесенского и Ульвинского, и с Приграничьем будет покончено.

– А как быть с остальными владетелями? – спросил Хатвурд.

– Каждый за себя, благородный Тейт, – отрезал Гоголандский. – О своих головах в первую очередь надо думать. Сил у нас вполне достаточно для внезапного удара. За головы меченого и Кеннета мы смело можем просить у гуяров свои земли.

– Пообещают, а потом прирежут как быков на бойне, – поморщился Аграамский.

– Олегун нас поддержит, – возразил Гоголандский. – И Конан из Арверагов уже дал мне слово.

– Риск, – покачал головой Утгардский. – Может быть, привлечь еще кое-кого?

– Эти люди потребуют свою долю, – усмехнулся Гоголандский, – а пользы от них никакой. Старики да малолетки. Ну и продать могут ни за грош.

– А что будет потом? – спросил владетель Хатвурд.

– А чем скажите на милость король Конан хуже короля Кеннета?

– Конан пока что не король, а всего лишь предводитель кланов, избранный на время похода.

– А мы предложим ему корону, благородный Тейт. Все люди одинаковы, каждый стремится забраться повыше, особенно если рядом есть плечи, на которые можно опереться.

– У Беса Ожского звериный нюх, – засомневался Утгардский.

– Поэтому и удар должен быть неожиданным.

– Неплохо было бы сыграть эти свадьбы здесь, в Хальцбурге, – заметил Аграамский.

– Какие свадьбы?

– Таха с Гильдис Отранской и Даны Ожской с молодым Мьесенским.

– Разумно, – согласился Гоголандский. – Только инициатива не от нас должна исходить.

– Я поговорю с Холстейном, – предложил Утгардский. – Свен мне доверяет.

– Холстейн продаст нас сразу, – ужаснулся Норангерский.

– Я не о том, ярл, – поморщился Утгардский. – Холстейн должен уговорить Кеннета собрать всех владетелей в Хальцбурге для большого совета, а за одно сыграть свадьбы. Зима на пороге, год перемирия на исходе, пора уже что-то решать.

– Давно пора, – поддержал благородного Эстольда Гоголандский. И все пятеро облегченно рассмеялись.

Глава 9 Бойня

Гильдис настаивала на венчании в соборе Хальцбурга, Таху, похоже, было все равно. Епископ Буржский морщился, поглядывая на меченого, но, в конце концов, умаслили и его. С Даной никаких хлопот не было, Сигрид окрестила ее еще в Бурге. Молодой Эйрик Мьесенский сиял от счастья.

В последний момент Сигрид отказалась от поездки в Бург. Никого, впрочем, это не удивило. Пока не утихнут страсти по случаю рождения сыновей, королеве лучше не появляться на людях рядом с Бесом Ожским, дабы не давать пищи злым языкам. Кристин тоже отказалась ехать, ей нездоровилось, а путь предстоял неблизкий. Узнав о ее решении фрейлины приуныли, однако Кристин оставила в замке лишь Марту Саарскую, охотно позволив остальным погулять на свадьбе. Тах клятвенно заверил, что вернет королеве всех фрейлин если не в целости, то в сохранности. За подобные вольности в речах он тут же получил выговор от Гильдис, которая потихоньку уже начала осваиваться в роли строгой жены. Так или иначе, но свадебный кортеж, к которому на пути следования присоединились несколько окрестных владетелей, получился веселым. Грустила только Ингрид Мьесенская, глядя на удачливую соперницу, но ту уж ничего не поделаешь, не рвать же меченого на две половинки.

В замке Ингуальд свадебная процессия остановилась для передышки. Благородная Эвелина поздравила молодых, извинившись, что не будет присутствовать на свадьбе. Маленькому Тору такие путешествия пока что в тягость. Зато она пообещала навестить благородную Кристин, столь ни ко времени приболевшую.

– Почему же не ко времени? – удивился Тах – По-моему, ей самое время прихворнуть. Зря, что ли, благородный Кеннет так старательно тер ей спину.

Таха осудили дружно, хотя и не совсем понятно за что.

Хальцбург встретил молодых радостным ревом. Гуяры были далеко, а приближающаяся осень давала надежду, что в зиму они не выступят, а значит впереди несколько относительно спокойных месяцев. По нынешним смутным временам и это радость. Урожай в этом году выдался богатым, голода не предвиделось, так почему бы не погулять на свадьбе.

Надежды горожан, что Черный колдун расщедрится по случаю столь знаменательного события, оправдались с лихвой. Вино и брага лились рекой – пей не хочу. И пили так, что к вечеру трезвых в Хальцбурге практически не осталось. Кое кто уже успел напиться, проспаться и вновь напиться.

Благородные владетели держали себя в руках, приличных питухов, способных просидеть за столом от зари до зари, в Приграничье можно было по пальцам пересчитать, остальные уже вволю нахлебались речной воды у Расвальгского брода, но и уцелевшие старики мимо рта, конечно, не проносили. Должен же был кто-то обучить зеленую молодежь лэндовским обычаям.

Изрядно подгулявшая толпа встретила громкими криками одобрения красавца меченого и его невесту Гильдис Отранскую. Пара была хоть куда. Черный жеребец танцевал под меченым, как черт на углях, а благородная невеста, согласно древнему лэндскому обычаю, сидела у жениха за спиной, крепко вцепившись руками в его пояс. Жених был в черном парадном костюме меченых, о которых в славном Хальцбурге уже изрядно подзабыли. Разве уж совсем древние старушки знавали этих веселых ребят, умевших любить, но не умевших помнить. И уж конечно меченый был при оружии – рукояти мечей торчали у него над плечами позолоченными рогами. Словом, жених хальцбуржцам понравился, даром что сын Черного колдуна. На толпу он зыркал так, что у городских кумушек сердца заходились и уж конечно не от страха.

Эйрик Мьесенский, в отличие от меченого, плыл по бушующему людскому морю белым лебедем. Белыми были и одежда благородного владетеля и его рослый поджарый конь. Золотым диссонансом в эту белую симфонию врывались только рукоять дедовского меча да волосы его невесты, слепившие глаза многочисленным зевакам.

Процессия медленно продвигалась к собору, на ступенях которого уже томился в ожидании благородный Кеннет, необычайно мрачный в это веселое солнечное утро. Свен Холстейн попытался шутками развлечь молодого короля, но понимания не встретил.

До собора оставалось не более сотни метров, когда дорогу свадебному кортежу преградили несколько всадников из дружины ярла Норангерского, если судить по значкам на плащах. Дружинники были сильно навеселе или хотели казаться таковыми, во всяком случае уступать дорогу новобрачным они явно не спешили. Фрэй Ульвинский выдвинулся вперед, стараясь грозным криком утихомирить разгулявшихся не ко времени пьяниц. Никто не понял, что произошло, но благородный Фрэй сначала склонился к шее своей лошади, а потом и вовсе медленно пополз с седла. Свистнули несколько стрел, и белый наряд Эйрика Мьесенского окрасился красным. Эйрик широко раскинул руки, пытаясь защитить невесту, и зашатался в седле. Дана попыталась удержать его от падения, но подоспевшие стрелы опрокинули на земь и ее, и Эйрика, и белоснежного красавца коня.

– Измена! – крикнул ярл Грольф Мьесенский и бросился на помощь сыну.

На крик ярла Грольфа отозвались не менее сотни глоток. Дружина Свена Аграамского, разрезая толпу, вылетела из-за ближайшегоповорота. Мьесенский, надеявшийся на помощь, даже не успел осознать свою ошибку. Многие не понимали, что происходит. Хмель слишком медленно покидал отяжелевшие головы владетелей. Тах уже рубился с дружинниками ярла Норангерского, а в хвосте процессии еще кричали здравницы в честь молодых.

Кеннета спас владетель Холстейн, приняв на себя летевшие в короля стрелы, рядом упал владетель Заадамский, которого Кеннет еще недавно так глупо ревновал к Дане. Их смерть привела Кеннета в чувство, мощным ударом меча снизу в верх, он выбросил из седла наседавшего норангерца и одним махом взлетел на его коня.

Таху приходилось туго, он даже коня не мог развернуть, чтобы не подставить под удар сидевшую за его спиной Гильдис. Старые приграничные владетели, забывшие уже, когда держали в руках мечи в последний раз, падали один за другим под ударами озверевших норангерцев. Кеннет издал такой вопль ярости, что конь под ним встал на дыбы.

– Уходи, Кеннет, – крикнул ему Тах.

Но Кеннет его не слышал, с перекошенным от ярости лицом он врубился в плотную группу врагов, разбросав их в стороны.

– Где Дана? – спросил он у меченого.

Тах оглянулся: ни Даны, ни Эйрика, ни несущего их к счастью белого лебедя-коня уже не было видно среди бьющейся в ужасе толпы, лишь взлетали и опускались стальные клювы рвущихся к добыче аграамцев, да слюнявый рот Норангерского изрыгал проклятия почерневшему от крови миру.

Бес Ожский во главе небольшой группы королевских дружинников пробился к Таху и Кеннету, оттеснив нападающих к ступеням собора.

– Уходим, – крикнул он, – их слишком много.

– Где Дана? – Кеннет, казалось, не слышал его слов.

Гаук Отранский поднял над головой окровавленный меч и указал Бесу направление отхода. На помощь аграамцам и норангерцам уже спешили остлэндцы Утгардского и Тейта Хатвурда. Утгардский торопился даже слишком рьяно. Бес Ожский снес ему голову ударом меча.

– Уходим! – снова крикнул Бес и схватил за повод коня Кеннета.

Судя по всему, изменники хорошо подготовились к выступлению: крики и звон мечей слышались не только на соборной площади, но и на прилегающих улицах. Норангерцы и аграамцы, получившие свежее подкрепление, усилили натиск. Покатилась с плеч седая голова Эйнара Саарского, а следом еще несколько приграничных владетелей побратались с землей. Бес Ожский, теснимый со всех сторон, отступал на окраину Хальцбурга. Тах, наконец-то, избавился от драгоценной ноши, пересадив испуганную Гильдис на круп коня Реи Холстейн. Рея держалась молодцом и даже в этой страшной ситуации не потеряла головы.

– Где Ингрид Мьесенская? – спросил у нее Тах.

– Она отходила вместе с благородным Гауком. Может быть, жива еще.

С Гауком соединились здесь же на самой окраине города. Впрочем, и у Отранского сил было немного. Да и откуда им было взяться в Хальцбурге, если Приграничная дружина размещалась у Расвальгского брода и в ближайших к нему замках.

– Остлэндцы тоже с ними, – сплюнул Отранский. – Улыбались до последнего, сволочи.

– Уходим в Ожский замок, – хмуро распорядился Бес. – Гуяры, надо полагать, в курсе наших дел.

Отхлынувшие было нордлэндцы, обрастая подкреплением, вновь ринулись в сечу. Похоже, что не участвовавшие в заговоре владетели вовремя смекнули, чья берет и поспешили присоединиться к победителям.

– Надо отрываться, – крикнул Отранский, – иначе перебьют всех.

– Пригнись, – попросил Бес и, к удивлению Гаука, швырнул в толпу наседавших нордлэндцев два круглых предмета, один за другим. Раздалось два взрыва, с десяток дружинников вылетели из седел, остальные с воплями отхлынули назад.

– Подарок от молчуна Кона, – криво усмехнулся Бес и круто развернул коня.

В Ульвинском замке сменили лошадей. Вдова благородного Фрэя Хильда на предложение Гаука присоединиться к ним, отрицательно покачала головой.

– Я умру на своей земле, – сказала она спокойно. – Без Фрэя мне уже нечего искать в этом мире. Спасите моих дочерей, благородные владетели, хотя бы в память об их отце, который был вашим другом.

Девушки, несмотря на все трудности пути, держались бодро, во всяком случае, жалоб из их уст никто не слышал. Видимо, горе от потери близких было настолько тяжелым, а свалившееся несчастье так неожиданно, что девушки просто оцепенели. Только в Ожском замке они дали волю слезам. Потрясенная случившемся Сигрид отказывалась верить их рассказам и всматривалась с надеждой в лица Беса Ожского и Гаука Отранского, но оба владетеля были мрачны как никогда.

– Неужели все кончено?

Если бы речь шла о владетельских дружинах, то можно было попытаться держать осаду в Ожском замке, но не приходилось сомневаться, что в Приграничье скоро появятся гуяры с их пушками и стенобитными машинами. Выдержать гуярскую осаду Ожскому замку не под силу. Да и какой смысл в такой оборонен – месяц или два они продержатся, а что потом? Помощи ждать неоткуда. Гаук Отранский даже и не пытался созывать под свою руку уцелевших владетелей. Бог даст, хоть кто-нибудь уцелеет, а здесь всех ждала братская могила.

– Надо уходить и уходить немедленно, пока нас не отрезали от Змеиного горла, – сказал твердо Бес Ожский.

– А кому мы там нужны? – пожал плечами Отранский.

– В Южном лесу у меня есть крепость. Ни гуяры, ни лэндцы туда не сунутся.

– Я с родной земли никуда не пойду, – покачал головой Гаук. – Что же касается вас, то ты, наверное, прав.

– Ты и твои люди, Гунар сын Скиольда? – повернулся Бес к королевскому гвардейцу.

– Наше место в Лэнде, владетель Ожский, родная земля спрячет надежнее Южного леса, во всяком случае простых дружинников. А королевскую семью лучше увести подальше. Искать их будут и наши, и гуяры.

Сигрид долго молчала, слишком уж страшным казалось ей это решение, но и выхода не было.

– Я поеду, – сказала она, наконец, – а девушки пусть думают сами.

Ни у Эвелины Ульвинской, ни у Кристин Нордлэндской выбора в сущности не было. Их сыновей в любом случае не пощадят. Гильдис Отранская была беременной и в ее решении тоже никто не сомневался. Астрид Ульвинская не захотела покинуть сестру. Ингрид Мьесенская, Марта Саарская и Рея Холстейн тоже не пожелали остаться, ибо их родные погибли в Хальцбурге и податься им в сущности было некуда.

– Гунар, постарайся не потерять связь с владетелем Отранским.

– Ты еще на что-то надеешься, владетель Ожский? – горько усмехнулся Отранский.

– Я не собираюсь сдаваться. Ты слышал о пещере Ожской ведьмы, благородный Гаук?

Владетель Отранский вздрогнул и поежился под взглядом Черного колдуна. Слышать-то он, конечно, слышал, но до пещер ли им сейчас.

– Это надежное убежище. Кроме того из пещеры есть выход по подземному потоку прямо к озеру духов. Хой покажет тебе ее, – Бес кивнул в сторону маленького сморщенного от старости человека. – Он же отыщет и еще несколько подобного рода убежищ, где в давние времена прятались молчуны. Через Хоя и его людей мы будем поддерживать связь. В пещере ты, благородный Гаук, найдешь золото в монетах и слитках, постарайся употребить его с пользой. Нам понадобятся надежные люди и здесь, в Приграничье, и в Нордлэнде, и особенно в Вестлэнде. Надо поссорить Олегуна с гуярами. И еще – надо помочь верным людям не потеряться среди грядущих перемен и готовиться.

– К чему готовиться? – спросил Гунар.

– К выступлению, – спокойно ответил Бес. – Капли камень точат.

– И долго они будут его точить?

– Столько, сколько потребуется, благородный Гаук, – десять, двадцать, тридцать лет. Ничего не потеряно, пока мы живы. А если мы не сумеем разбить гуяров, то за нас это сделают дети и внуки. Не дать бы только угаснуть жажде свободы в их сердцах.

Арвид Гоголандский был разочарован открывшейся его взору картиной. Замок Ож был пуст. Благородный Арвид в сердцах обругал окружавших его владетелей: ведь говорил же, что надо выступать немедленно, пока меченого след не простыл. Нет, испугались, ждали гуяров, вот и дождались – ни Беса, ни Гаука Отранского, ни завалящейся медной монетки в подвалах Ожского замка. Только издевательская записка от меченого, лежащая на столе. Этот подонок еще пожалеет о своей подлости, у Арвида Гоголандского есть способ его огорчить.

– А что это за способ? – полюбопытствовал Конан из Арверагов, косо поглядывая на разъяренного Арвида.

Гоголандский замялся с ответом, но отступать было уже поздно:

– Дочь Беса Ожского находится у нас в руках. Девчонку ранили во время последних событий в Хальцбурге, но есть надежда, что она выживет.

– Я воюю с мужчинами, – холодно сказал гуяр, – а женщины рождены для любви. Ты покажешь мне эту девушку, владетель Арвид.

Гоголандскому ничего не оставалась как кивнуть головой и выругаться про себя. Девчонка была уж очень хороша. Впрочем, почему бы не уступить ее гуяру, в девках у нордлэндцев недостатка нет, а вот с землями проблемы.

– Хороший замок, – одобрил новое приобретение Конан, – и расположен удачно.

– Ключ к Лэнду, – с готовностью кивнул головой Гоголандский.

– Будем считать, что этот ключ у нас уже в кармане, – засмеялся гуяр и покровительственно похлопал Арвида по плечу.

Глава 10 Южный лес

Южный лес пугал Сигрид, и всю долгую мучительную дорогу она с замиранием сердца думала о том, каким окажется новый, страшный и непонятный мир, прибежище вожаков и вохров. Зарядившие дожди сделали дороги почти непролазными, кони с трудом тащили телеги, груженые немудреным скарбом, и Сигрид пришлось пересесть в седло. Дети были здоровы, а больше ничего у Бога Сигрид не просила. И когда Южный лес вдруг зашумел над ее головой своими листьями, она испытала чувство, похожее на облегчение. Это был почти конец пути. Пути настолько тяжелого, что он просто не имел права привести их в ад. Здесь на самом краю Южного леса они устроили привал. Девушки испуганно озирались по сторонам и старались не отходить от телег более чем на десять шагов.

– Еще три дня пути, и мы дома, – сказал Тах.

Слова его не вызвали у девушек энтузиазма. Ингрид заплакала, положив голову на плечо Марты. Дурной пример оказался заразительным, через минуту плакали все, за исключением Сигрид. А уж когда поддавшись общему порыву заголосили Бьерн и Тор, Тах зажал уши и отошел к лошадям. Кеннет остался, хотя настроение у него было такое, что впору было зарыдать вместе с девушками. Кеннет много слышал о Южном лесе и о стае, даже видел у Расвальгского брода атакующих вохров, но одно дело рассказы Таха, и совсем другое – самому оказаться в логове монстров.

– Мы все здесь умрем, – испуганно прошептала Марта Саарская. – Говорят, что только меченые способны вынести взгляд вохра.

– Ерунда, – Тах вынырнул из темноты и присел у костра рядом с девушками. – Опасен только атакующий вохр, особенно когда он находится в рядах стаи. Взбесившись, они выделяют энергию, способную разрушить мозг человека.

– А почему мы не встретили ни одного вохра? – спросил Кеннет. – Я думал, их здесь не считано.

– У каждого вохра, у каждого гнезда вожаков, даже у собак есть своя территория, и лезть в чужие дела здесь не принято. Пока мы мирно движемся по их угодьям, нас никто не тронет. К тому же сейчас осень, а нагулявшие за лето жир вожаки в эту пору ленивы.

– А если попадутся не нагулявшие?

– Все голодные сейчас в Суране или Лэнде. Вспомните, все прорывы в Лэнд происходили ближе к осени. Стае нужно запастись жиром к зиме, чтобы завалиться в спячку, а если жира не хватит, то она будет колобродить всю зиму.

– Ох, доля наша тяжкая, – вздохнула Рея Холстейн.

– Перемелется, мука будет, – обнадежил девушек Тах.

Девушки уснули на телегах, крепко прижавшись друг к другу и с головой утонув в звериных шкурах, которые набросил на них меченый. Конечно, Южный лес не так страшен, как это может показаться на первый взгляд, но и хорошего здесь мало, особенно для неженок, выросших во дворцах и замках, среди всегда готовых к их услугам нянек.

– Хлебнем мы с ними горя, – сказал Тах вслух и покосился на Кеннета.

Кеннет промолчал. Тоже надулся как сыч, потерянной короны ему, что ли жалко? Тах ни о чем не жалел, разве что судьба Даны его волновала. Но в смерть сестры он не верил, не хотел верить. Хой обещал отыскать ее, а в пронырливости старого варвара меченый не сомневался. Что старику какие-то там гуяры, когда он всю жизнь проходил в Храме по лезвию ножа. Вероятно, Тах даже обрадовался возвращению в Южный лес, если бы за его плечами были не плачущих женщин, а веселые друзья меченые, среди которых прошло его детство. Но нет уже ни Тора, ни Волка, ни Оттара, ни Чуба… Все они остались у Расвальгского брода, сгорели на общем для всех погребальном костре, и пепел их был развеян по земле Лэнда, как семена мужества, которые рано или поздно, но дадут всходы.

– Не горюй, король, – подмигнул Тах Кеннету, – вернем мы тебе твою корону.

Кеннет вновь не ответил, только сверкнул из темноты глазами. Тах пожал плечами, развернул на земле меховой плащ и прилег, повернувшись спиной к затухающему костру.

Проснулся он от визга и криков, несущихся с телег. Тах открыл глаза и приподнялся на локте: здоровенный вожак, изрядно разжиревший за лето, стоял шагах в двадцати у самого края зарослей и оторопело смотрел на шумных пришельцев.

– Хватит вам, – прикрикнул Тах на девушек. – Если вы каждого встреченного вожака будете приветствовать криком, то у вас скоро осипнут голоса, не с кем будет поговорить о любви.

Шутка Таха имела успех. Девушки забыли о вожаке и сейчас кричали на меченого, осуждая его за беспечность и легкомыслие. Хорош защитник, нечего сказать. Монстр перепугал женщин и детей, а он спит себе и в ус не дует. Тах частично признал свою вину, но заметил вскольз, что вожакам хватает своих самок, и они никогда не нападают на чужих. Лучше бы он этого не говорил. Возмущению дам не было предела. Какая наглость, сравнивать благородных буржских красавиц с грязными животными из Южного леса! Попытки меченого оправдаться, не возымели успеха, и он вынужден был ретироваться к своему коню под негодующий ропот. Вожак сбежал еще раньше Таха, не выдержав визга обиженных девушек.

– Охота тебе их дразнить, – проворчал Кеннет, только что приведший с выпаса лошадей.

– Это для пользы дела, иначе они у нас совсем скиснут.

К вечеру третьего дня они, наконец, добрались до лесной крепости. Довольно приличному на вид сооружению, срубленному из вековых деревьев. Крепость стояла на высоком холме, посредине обширной поляны, в ста метрах от безымянной речушки, лениво несущей свои воды среди роскошной зелени Южного леса.

– Кто же ее строил? – спросил Кеннет, не ожидавший увидеть в этих диких местах столь солидное сооружение.

– Строили суранцы, – бодро отозвался Тах. – Не бойтесь, дороги они сюда не найдут. В Южном лесу есть только звериные тропы, горожанам в них не разобраться.

Тах, используя веревку с крюком, взобрался на четырехметровую крепостную стену и с помощью ворота распахнул окованные металлическими листами ворота. Сигрид с оторопью рассматривала лесное логово. Бревенчатые стены окружали огромный дом, в котором им предстояло жить и множество хозяйственных построек, среди которых немудрено было заблудиться. Никакой живности в них пока не было, если не считать коней, которых начал распрягать и расседлывать Тах. Но непременно будут, как обнадежил девушек все тот же неугомонный меченый, и красавицам еще предстоит познать радость общения с домашними животными.

– С какими еще животными? – удивилась Ингрид Мьесенская.

– Коровки, овечки, уточки, курочки, – охотно разъяснил Тах. – Знающие люди говорят, что нет для женщины большего удовольствия, чем подоить корову или козу.

Дружное фырканье было ему ответом. Всерьез его слова никто, конечно, не принял, кроме Сигрид. Чтобы прокормить такую ораву людей, сил потребуется немало, и далеко не все можно будет доставить сюда из далекого Сурана. Справятся ли они с этими новыми для себя проблемами, вот в чем вопрос? А дом был хорош, гораздо лучше, чем Сигрид ожидала. И мебель в нем была суранская, поражавшая взгляд изяществом отделки. Правда, пыли вокруг набралось изрядно, но это дело поправимое. Благородную Сигрид в этой жизни ничто уже не испугает, а тем более работа, которая, скорее, только отвлечет от мрачных мыслей.

– Откуда здесь вся эта роскошь? – спросила Сигрид у Беса.

– Кое-что купили у суранских торговцев, кое-что взяли просто так, – усмехнулся меченый.

– Это комната твоей жены?

Бес кивнул головой. Сигрид скосила глаза на роскошное ложе суранской работы, предназначенное явно не для одинокой женщины и почувствовала что-то очень похожее на досаду.

– Надеюсь, наши покои находятся не рядом?

– Тебе решать, – пожал плечами Бес и вышел из комнаты.

Сигрид устало присела на край ложа. Глупо, иного не скажешь. Глупо задирать Беса, коли притащилась с ним на край света. Глупо разыгрывать недотрогу перед отцом троих своих сыновей. Глупо и смешно. Но Сигрид почему-то не засмеялась, а заплакала, уткнувшись лицом в свои поцарапанные руки.

В этом отсыревшем без хозяйского догляда доме было довольно прохладно, и поэтому все собрались в общем зале, где расторопный Тах уже растопил камин.

– Дров хватит, – бодро сообщил он, глядя на притихших девушек. – Года на два хватит.

– Зерно не погнило? – спросил Бес.

– Все цело. Разносолов не обещаю, но с голоду не умрем. Вот только поработать придется. Сегодня поздновато, но с завтрашнего утра начнем. Пылищи-то вон сколько.

Ропот недовольства был ответом на слова меченого.

– Хватит вам, девушки, – сказала Эвелина Ульвинская, – не жить же нам в грязи. Никто за нас эту работу делать не будет.

– Золотые слова, – подтвердил Тах, – чтобы жить, надо шевелиться.

Шевелиться Тах заставил девушек с самого утра, правда, и сам хлопотал, не покладая рук. Кеннету тоже пришлось немало повозиться, таская воду из крепостного колодца. К полудню у него уже с трудом разгибалась спина.

– Мы за год эту грязь не вывезем! – Ингрид Мьесенская с отвращением отшвырнула грязную тряпку прочь и со слезами на глазах уставилась на свои руки.

– За неделю вывезем, – обнадежил ее Тах.

Девушки отозвались на его бодрые слова стоном. Кеннет хотел было выругаться, но покосился на мать и сдержался. Сигрид, надо полагать, устала не меньше других, но в отличие от девушек работала молча, без вздохов и жалоб.

К вечеру недовольство диктатурой Таха дошло до точки кипения, тем более что сам диктатор отлучился на конюшню вместе с Кеннетом, пообещав по возвращении строго взыскать с нерадивых.

– Этого меченого убить мало, – сказала Ингрид Мьесенская, поглаживая поясницу. – Он просто издевается над нами. И защитить некому.

Слова явно предназначались для Сигрид, но та сделала вид, что не расслышала их. Зато расслышала Гильдис Отранская и сочла своим долгом заступиться за любовника, хотя и сердилась на него не меньше других. Возникла серьезная перепалка, которая ни на шутку встревожила Сигрид. За этой вспышкой страстей угадывалась куда более серьезная причина, грозившая перерасти в неразрешимую проблему. Ингрид Мьесенской давно нравился Тах, и она этого никогда не скрывала, в открытую соперничая с Гильдис. И в нынешней ситуации соперничество могло далеко завести молодых женщин. Сколько им придется здесь прятаться – год, два, а может и того больше? На семь полных здоровья и сил девушек приходятся только двое молодых мужчин. Впрочем, есть еще Бес Ожский, тоже далеко не старый, которого Сигрид в своих тайных расчетах, кажется, уже оставила для себя. А что если эти юные особы имеют на этот счет свое мнение? И Сигрид Брандомской до старости придется в одиночестве тешить свою гордость. А ведь у нее дети. Оттар, владетель Брандомский, и Рагнвальд, владетель Хаарский. Сигрид не вправе думать только о себе. Бес Ожский обязан позаботиться о своих сыновьях. Но как же все-таки быть с девушками? Все они последние представительницы древних родов и, кровь из носу, должны дать потомство. Вопрос только в том, где найти для них мужей, не за суранских же купчишек их отдавать?

– Хватит, девушки, – покосилась на вошедших мужчин Сигрид. – Пора спать.

– А в чем дело? – поинтересовался Тах.

– А в том, что нам спать пора, – бросила Гильдис вызывающий взгляд на Ингрид Мьесенскую. – Пошли, Тах.

Ингрид закусила губу, но глаза ее сверкнули из под опущенных ресниц. Можно было не сомневаться – война начинается. Только этого им еще не хватало в этой Богом забытой дыре.

Сигрид долго не могла уснуть, вспоминая не такую уж далекую, но почти уже нереальную жизнь. Там, в прошлом, было все: и радости, и горести, и обретения, и потери, но, пожалуй, никогда ей не было так плохо, как сейчас. И главное, никакого просвета впереди, никакой надежды. В свое возвращение в Лэнд она уже не верила. Неужели удел ее сыновей и внука сгнить в этом лесу, среди вохров?

Новый день принес Сигрид новые заботы и новые огорчения. Бес Ожский уехал рано по утру, даже не потрудившись поставить ее в известность о своем отъезде. Тах в ответ на вопросы Сигрид пожал плечами:

– Думаю, недели через три он вернется. Надо восстановить оборванные связи, иначе нам здесь не выжить.

С этим спорить не приходилось, но этот человек мог бы поставить ее в известность о своих намерениях. Не такая уж дура Сигрид Брандомская, глядишь, что-нибудь и присоветовала бы.

Подтвердились худшие опасения Сигрид насчет Ингрид Мьесенской. Эта девчонка затеяла свою игру с Тахом. А чем еще можно объяснить ее улыбочки, смешки, эти позы, прямо скажем, не совсем приличные, зато демонстрирующие молодому человеку бесспорные достоинства благородной Ингрид. Хотя, с другой стороны, а в какой еще позе женщина должна мыть пол? Пожалуй, более приличной никто пока не придумал. Правда, бедрами при этом она могла бы шевелить поменьше.

Самое плохое, что другие девушки Ингрид Мьесенскую не осуждали. Кристин вот только забеспокоилась, что, в общем, понятно, хотя на ее Кеннета никто не покушался. Но, быть может, это только пока? Кеннет все-таки законный муж Кристин, а Тах птица вольная, как сказала эта негодяйка Ингрид, и волен выбирать, на кого садиться. Сигрид пришлось сделать ей замечание за излишние вольности в речах, но на закусившую удила красавицу это не произвело особого впечатления.

Они все-таки привели в приличный вид новое жилище, хотя и потратили на это уйму сил и времени. Особенно выматывала стирка, которой, казалось, не будет ни конца, ни края, но девушки справились и с этим. Оглядев критическим оком все помещения лесного дворца, Сигрид пришла к выводу, что он не так уж плох. Дом был достаточно вместителен для пятидесяти меченых, которые жили здесь не так давно, а уж трое мужчин и восемь женщин могли разместиться здесь со всеми удобствами. Правда, выяснилась одна неприятная подробность: ни Таху, ни Кеннету, ни Бесу Ожскому отдельных помещений не досталось. И если Таху и Кеннету было, где приклонить голову, то Бес оставался совершенно бесхозным. Сигрид попробовала было вмешаться в передел помещений, но никто из дочерей благородных владетелей поступаться своими удобствами не захотел. Сигрид даже заподозрили в том, что она выбивает лишнюю комнату для своей семьи, хотя ей и без того достались две смежных, так почему же благородные Ингрид Мьесенская и Марта Саарская должны тесниться в одной на двоих. Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. Тах, во всяком случае, смеялся, Кеннет тяжело вздыхал. Беса Ожского не было, поэтому его мнения никто не собирался брать в расчет.

Безделье для обитателей лесной крепости стало даже большим испытанием, чем работа. Ссоры следовали одна за другой, и Сигрид выбивалась из сил, стараясь примирить девушек. Особенно усердствовала Ингрид, вот уж действительно достойная дочь покойного ярла Мьесенского, упокой, Господи, его душу. Гильдис Отранская, несмотря на беременность, яростно отбивалась, переходя время от времени в нападение. Сигрид и Кристин безоговорочно встали на ее сторону, к ним примкнула и Эвелина Ульвинская. Зато сестра Эвелины Астрид переметнулась на сторону Ингрид и посматривала масляными глазками на благородного Кеннета. Совершенно неожиданно для Сигрид в доме образовались две враждующие партии, которые поначалу переругивались, а потом и вовсе прекратили общение друг с другом. А тут еще Бес Ожский вот уже более месяца не подавал никаких вестей, и его долгое отсутствие начало всерьез беспокоить Сигрид. Тах только руками разводил на ее вопросы. Похоже, отсутствие отца тревожило и его, но виду он не подавал, оставаясь все тем же весельчаком и острословом. Пожалуй только Таху и Кеннету удавалось ладить с обеими сторонами, что, впрочем, и не удивительно. Ведь это именно об их головах шел спор, хотя оба делали вид, что совершенно не в курсе возникшей проблемы. Сигрид им, конечно, не верила. Не мог Кеннет не замечать взглядов, которыми одаривала его негодяйка Астрид. И никакие уговоры сестры на нее не действовали. Впрочем, не она играла первую скрипку в этом негодяйском оркестре. Ингрид Мьесенская окончательно распоясалась и уже без стеснения дерзила и самой Сигрид.

С первыми заморозками в лесной крепости объявился Хой. Он привел с собой четырех коров и быка, а также несколько телег, заставленных клетками с домашней птицей. Его появление вызвало радостный переполох среди девушек, но, как выяснилось, радовались они преждевременно. Новости, привезенные старым варваром, были страшными. Все Приграничные замки были заняты гуярами, а их владетели вместе с чадами домочадцами были истреблены. О страшной смерти матери Эвелины и Астрид благородной Хильды Хой рассказал только Таху, Кеннету и Сигрид. Одно перечисление блестящих приграничных родов, исчезнувших с лица родной земли, повергло всех в ужас.

– Зачем же такая жестокость? – спросил потрясенный Кеннет.

– Народ должен забыть о прежних властителях, тогда он легче примет новых. Любой завоеватель стремиться подорвать волю народа к сопротивлению, а для этого надо уничтожить тех, кто способен это сопротивление оказать.

– И что же нам теперь делать? – растерянно всхлипнула Марта Саарская.

– Гнить заживо в этом чертовом лесу, – зло сверкнула глазами Ингрид. – И почему я не мужчина…

Сигрид рассказ Хоя потряс. Разом рухнули все ее надежды на возрождение Лэнда. Без владетельского сословия народ, это только стадо баранов, которых может подчинить себе любой пастух. Прав был Рекин Лаудсвильский, когда пытался сохранить и объединить в последней безнадежной попытке владетелей. Каждый пытался выжить в одиночку. Но выжили только предатели, которым теперь придется существовать с хомутом на шее. Скат Норангерский всегда был подонком. Но Свен Аграамский вроде был надежным другом, казалось, преданнее вассала еще не рожала нордлэндская земля. А Арвид Гоголандский? Он хорошо дрался с гуярами у Расвальгского брода. Одного сына там похоронил, другого еле выходил. Продали! Но почему? Может быть потому, что их Лэнд ограничивался рамками собственных земель и замков, и, потеряв их, они потеряли все, даже совесть. Владетели погубили Лэнд склоками и сварами. Гарольд хотел накинуть на них узду, но не успел. А ведь Сигрид порой выступала против мужа, и ей тоже казалось, что ущемление прав благородного сословия приведет к ослаблению Лэнда. И вот результат их совместных усилий: Лэнд в руинах, а торжествуют враги и изменники. И никакой надежды. Так зачем тогда жить?

Хой пробыл в крепости почти две недели, развлекая девушек рассказами о загадочном Гордане, о казавшемся несокрушимом Храме, о меченом владетеле Торе Нидрасском, с которым, оказывается, был знаком. Боже мой, какая старина! Девушки слушали Хоя, разинув рты и, между прочим, безропотно учились у него ухаживать за коровами. Сигрид, ожидавшая бунта, по случаю появления животных, слегка приободрилась. Правда, кое-что в рассказах Хоя ее настораживало.

– А правда, что у посвященных было по нескольку жен? – спросила Марта Саарская и покосилась при этом на Таха.

Простодушный Хой подтвердил, что так оно и было. Даже рассказал по этому поводу несколько забавных историй. Девушки слушали старого варвара с большим вниманием, а Сигрид с растущей тревогой. То, что Марта задала свой вопрос не случайно, она нисколько не сомневалась.

– А как же дети? – спросила Ингрид.

– Дети наследовали отцам, у всех были одинаковые права, – пояснил Хой. – Посвященный Чирс говорил, что многоженство появилось у горданцев после страшной катастрофы, когда женщин уцелело гораздо больше, чем мужчин. У моего народа тоже был подобный обычай: когда случалось несчастье на охоте, овдовевшая женщина могла сама выбрать себе защитника и поселиться в его семье второй или третьей женой. Обычно таким человеком был брат или ближайший родственник погибшего мужа.

Хой и не подозревал, какую бурю он породил своими рассказами, но после его отъезда положение стало просто невыносимым. Девушки словно с цепи сорвались. Сигрид махнула на все рукой, предоставив им самим решать свои проблемы.

Таха создавшаяся ситуация скорее забавляла, правда, он жалел Гильдис и не позволял девушкам ее изводить. Быть может поэтому Ингрид Мьесенская изменила тактику и, к немалому удивлению Сигрид, подружилась с Гильдис. Во всяком случае, отношения этих молодых особ стали куда более теплыми. К чему бы это?

Глава 11 Бабий бунт

Таха захватили врасплох, когда он, ничего не подозревая, наведался в коровник, задать скотине сена. Держался он стойко, хотя его буквально раздирало от смеха. А может быть, именно по этой причине, поскольку любовь требует сосредоточенности. Так он, собственно, объяснил ситуацию Марте и Ингрид, без особых церемоний придавив их к стогу сена.

– А ты сосредоточься, – сказала Ингрид и вдруг заплакала так жалобно, что у Таха даже сердце упало.

– Мы же не уродки какие-нибудь, – проговорила сквозь слезы Марта.

– Вы красавицы, – сказал чистую правду Тах.

Если бы речь шла просто о легкой интрижке, то Таха долго уговаривать не пришлось бы. Не такой уж он дурак, чтобы отказаться от девушек, которые сами вешаются на шею. Но здесь все было совершенно иначе, и он считал бы себя последним подонком, если бы походя наплевал в чужие души. Ему хватило ума понять, что эти зареванные дурехи, к которым он уже успел привязаться за эти тяжелые страшные месяцы, ищут у него не развлечения, а защиты. Защиты и себе, и своим еще не родившимся детям в этом страшно для них мире. Вот только способен ли Тах, при всем своем самомнении, дать им то, чего они хотят. Честно говоря, ему страшно было взваливать на плечи ношу, которую придется тащить долго, может быть всю оставшуюся жизнь.

– У Гильдис отец жив, – сказала плача Марта, – а у нас никого.

Ингрид молчала и смотрела на Таха. Было в этих синих глазах нечто такое, от чего ему стало не по себе. Ингрид Мьесенская была красавицей, наверное, у нее не было бы отбоя от женихов. Вот только кости этих несостоявшихся мужей укрыл погребальным саваном свежевыпавший снег. А Тах остался жить и, значит, взял на себя обязанность, заменить павших. Такой вот получался странный расклад.

– Вы мне нравитесь. Только ситуация получается неловкая. Вам, конечно, решать, но… – Тах умолк и растерянно посмотрел на Ингрид.

– Мы уже решили, – твердо сказала та и принялась расстегивать кофточку на груди.

– Неудобно как-то, – вздохнул вконец сбитый с толку Тах. – Вдруг кто-нибудь войдет, а мы тут на сеновале…

– А я покараулю, – с готовностью предложила Марта.

– Холодно же, – попробовал уклониться Тах. – Давайте в другой раз.

Он почти обреченно смотрел на обнаженную грудь Ингрид. Нет, не устоять благородному Таху Ожскому против такой роскоши, хоть плач. А может, действительно заплакать сейчас, чтобы не каяться потом всю жизнь, глядишь и помилуют.

– В сене тепло, – сказала Ингрид и потянула вверх юбку, обнажая белые как сметана ноги.

– Боже мой, – только и успел выговорить Тах, и тут же ему заткнули рот пухлыми жадными губами.

Больше Тах не сопротивлялся. Да пропади оно все пропадом, разве ж можно отказываться от этого молодого жаждущего любви тела, которое пахнет сразу и сеном, и медом, и молоком, и еще тысяча и одним запахом, от которого кружится голова, а сердце готово выскочить из груди.

– А теперь Марту, – просто сказала Ингрид, поправляя платок и одергивая юбку.

– Дайте же передохнуть, – возмутился Тах. – Что я вам жеребец, что ли.

Ингрид отправилась охранять дверь, а Марта протянула меченому горшок, наполненный парным молоком. Тах выпил молоко одним духом и покосился на девушку. В глазах Марты был и страх, и ожидание чуда, и восхищение. Надо полагать, ей было на что посмотреть.

– Тах, я боюсь, – прошептала она, когда он немного погодя обнял ее за плечи.

– А зачем тогда раздевалась? – тоже шепотом возмутился он.

– Как зачем? Гильдис и Ингрид будут твоими женами, а за меня и заступиться некому.

– Я заступлюсь, – уверил Тах.

– Нет, – замотала головой Марта, – так надежнее.

– Тогда не торгуйся.

– Ты уж поосторожней, – жалобно попросила Марта. – Не так, как с Ингрид…

– Нечего было подсматривать, – засмеялся Тах. – Могла бы, кажется, еще годик в девках походить.

– Что вы там копаетесь, – прикрикнула на них Ингрид.

– Так мы уже, – отозвалась Марта и вскрикнула от внезапной боли.

Потом они долго лежали на сене, приходя в себя от пережитого. Тах покосился на притихшую Марту, по лицу которой еще текли слезы. Похоже, она еще не привыкла к новому состоянию и переживала внезапную потерю девственности. Меченый перевел глаза на Ингрид:

– И что будет дальше?

– То же самое, – сказала Ингрид, покусывая соломинку.

– А как же Гильдис?

– С Гильдис мы договоримся.

Тах только головой покачал:

– Что ж мы так и будем по углам прятаться? Вас ведь вон сколько.

– Остальные тебя не касаются, – отрезала Ингрид. – Будешь заглядываться – волосы повыдергаем, нас теперь трое, справимся. Сам же рассказывал про своего деда, вот и отдувайся

– А остальные?

– Рея и Астрид станут женами Кеннета вместе с Кристин.

– А Кеннет в курсе ваших планов?

– Это не твоя забота.

– А… – Тах хотел было поинтересоваться насчет Эвелины, но потом передумал.

– Эвелина пусть сама решает.

– Ну да, – согласился Тах, – вольному воля, а мне, значит, воли уже нет?

Ингрид вдруг уткнулась лицом в плечо меченого и зарыдала в голос:

– У меня же никого нет, Тах. А было три брата, и отец всегда говорил – защитят.

У Таха защемило сердце, хоть бери и плач вместе с этими девчонками. Он обнял одной рукой всхлипывающую Ингрид, другой – Марту и прижал обеих к груди.

– Ладно вам. Я-то у вас, во всяком случае, есть и уже никуда не денусь.

Что-то произошло в это утро, Сигрид уловила это сразу и по сияющему лицу Ингрид, и по испуганным глазам Марты, и по смущенному виду Таха. А уж смутить меченого – это как же сильно надо постараться! Гильдис Отранская вдруг выскочила из-за стола и, не сказав никому ни слова, укрылась в своей комнате, хлопнув дверью. Тах вяло ковырял деревянной ложкой кашу, судя по всему, у меченого начисто пропал аппетит. Кристин ударила по столу кулаком так, что Бьерн, сидевший у нее на руках, вздрогнул и испуганно захлопал длинными ресницами.

– Не видать вам Кеннета, – крикнула она, – слышите вы, потаскухи! Я его законная жена и никому не позволю вешаться ему на шею.

– А я буду незаконной, – твердо сказала Рея Холстейн. – Мне нужен мой владетель, и я его рожу. От Кеннета.

Тишина наступила такая, что у Сигрид даже в ушах зазвенело. Кеннет удивленно открыл рот, а потом закрыл его, так ничего и не сказав. Да его никто и не спрашивал. Говорить-то, наверное, надо было Сигрид, но она только и сумела выдавить из себя:

– Что ты этим хочешь сказать?

– А то, что в наших замках сидят чужаки, наши отцы и братья в земле, и прогнать чужаков смогут только наши сыновья, которых надо же от кого-то рожать.

Сигрид обвела растерянными глазами нахмуренные лица девушек. Судя по всему, настроены они были решительно и уступать не собирались.

– Можно найти вам мужей, – растерянно проговорила Кристин.

– Среди вохров или среди гуяров? – с ненавистью выдохнула Рея. – Я не пойду замуж за убийцу своих родных.

Сигрид вздрогнула и, побледнев, отшатнулась. Но Рея не обратила на нее внимание, она не отрываясь смотрела на Кристин.

– Можно поискать женихов в Суранских городах.

– Рея Холстейн не пойдет замуж за чужака и плебея. Мои сыновья вернут замок своего деда, а Кеннета ты можешь оставить себе, от него не убудет.

– Вообще-то конечно, – сказал Тах просто для того, чтобы потревожить наступившую жутковатую тишину.

Кристин грубо выругалась, чего вроде бы нельзя было ожидать от дочери и жены лэндовских королей, но покоробило это, кажется, одну Сигрид.

– Как-то нужно устраиваться, – жалобно вздохнула Марта, – а то нам здесь долго придется жить, наверное.

У Сигрид от неприятностей голова пошла кругом. Хоть бы уже Бес, наконец, вернулся. Сколько же можно пропадать неизвестно где! Старик Хой отправился искать Беса, но и от него не было ни слуху, ни духу. А тут закружилась метель, зима нагрянула в Южный лес во всей своей белоснежной красе, и он, сомлев от морозов, задремал под сладкую колыбельную песню северного ветра.

Девушки развлекались как могли, построили даже снежную горку посреди двора лесной крепости, но за ворота сунуть нос боялись, поскольку по вечерам с противоположного берега доносился зловещий вой псов, которым, по словам Птаха, в эту пору лучше на глаза не попадаться. Ссоры между девушками сами собой сошли на нет. Гильдис Отранская смирилась, вероятно, с неизбежным, возможно, ее утихомирил Тах, буквально землю вокруг нее рывший. Наверное меченый унаследовал от предков-горданцев не только внешность, но и умение общаться с женщинами в экстремальных ситуациях. Во всяком случае, в своей не совсем обычной семье он быстро установил мир и порядок, к немалому удивлению благородной Сигрид. С Кеннетом все обстояло сложнее, а может быть его проблемы Сигрид принимала ближе к сердцу. Она не знала в точности, выполнила ли Рея Холстейн свою угрозу, забеременеть от лэндского короля, но поскольку Кеннет ходил как в воду опущенный, а рассерженная Кристин его и близко к себе не подпускала, то скорее всего неизбежное уже случилось. Но Рея Холстейн хотя бы внешне соблюдала приличия, а вот с Астрид Ульвинской просто сладу не было наверное потому, что в ее отношении к Кеннету преобладала любовь. В тайне Сигрид ей даже сочувствовала, конечно Астрид была бы для Кеннета лучшей парой и по возрасту, и по характеру, но брак дело святое, и Кристин совершенно правильно противилась этому откровенному разврату, чтобы не сказать разбою. А сына Сигрид жалела. Конечно, он любил Кристин, которая к тому же ждала от него ребенка, но и к Астрид он был не равнодушен, от взгляда матери и этот факт не ускользнул. Словом, Сигрид не знала, как поступить в этой ситуации и потому просто помалкивала, пустив все на самотек.

Слава Богу, дети были здоровы. Двухлетний Бьерн уже вовсю топал по комнатам дома, везде встречая радушный прием. Сигрид только вздыхала, глядя на него, уж очень он напоминал ей старшего сына и те счастливые времена, когда они с Гарольдом были молоды и любили друг друга. Сын Эвелины Тор пошел уже в крепости, к величайшей радости и своей матери, и всей почтенной публики, которую его первые шаги привели в неописуемый восторг. Тор был светловолос, как и Бьерн, но похоже скорее на мать, чем на отца. Впрочем, Сигрид могла и ошибаться, поскольку не имела случая видеть Лже-Ивара ребенком. Зато насчет своих сыновей, Рагнвальда и Оттара, у нее сомнений не было, оба были черноволосы и кареглазы в отца. Поначалу это неоспоримое сходство огорчало Сигрид, но потом она пришла к выводу, что, возможно, это к лучшему.

Бес Ожский появился в крепости, когда Сигрид уже потеряла всякую надежду на его возвращение. Он привел с собой небольшой обоз из трех телег, груженных под завязку разным скарбом, потребность в котором ощущалась все сильнее. Посуда, белью, одежда – все это было мигом расхватано, поделено, примерено и растащено по комнатам, после чего Беса засыпали благодарностями и вопросами. Впервые Сигрид увидела, как Бес Ожский смутился и даже растерялся. Видимо, он никак не рассчитывал на столь теплый прием.

Впрочем, ничего обнадеживающего Бес поведать не мог. Суранские города по-прежнему враждовали друг с другом, и даже внешняя угроза не могла их примирить. Кое-кто уже ждал гуярского нашествия как спасения от нынешнего безвластия и беспредела. Бесу удалось восстановить прежние связи, он закупил массу нужных товаров, которые подвезут в условленное место, как только установится санный путь. Ну а оттуда все это барахло придется самим перевозить в Южный лес. Таху и Кеннету придется потрудится, да и девушки им помогут.

– Сами справимся, – сказал Кеннет и почему-то покраснел.

Девушки подняли в ответ страшный шум, обвиняя во всех смертных грехах и Кеннета, столь откровенно ими пренебрегшего, и Таха, на этот раз ни в чем не повинного. Кеннет вяло оправдывался, Тах только рукой махнул. Бес довольно долго наблюдал за происходящим, а потом произнес только одно слово:

– Тихо.

И девушки сразу умолкли, испуганно поглядывая друг на друга.

– Поедут те, кому я скажу. Остальным работы и здесь хватит, можете не сомневаться, – Бес обвел строгими глазами притихших смутьянок. – А теперь убирайте посуду и отправляйтесь спать.

К удивлению Сигрид, никаких возражений не последовало. Разве что посудой девушки гремели больше обычного, да на порозовевших от обиды лицах читалось явное неудовольствие. Сигрид втихомолку злорадствовала: наконец-то нашелся человек утихомиривший этих вертихвосток. На Беса Ожского молчаливый демарш молодых женщин не подействовал, похоже он его даже не заметил. Сидел себе спокойно за столом и о чем-то размышлял. Потом поднял глаза на оставшихся в зале Кеннета и Таха:

– Рассказывайте.

– А что рассказывать? – пожал плечами Тах. – Жили себе, старались обустроиться получше.

– Они так старались, – злорадно поведала Сигрид, – что у нас теперь вместо двух беременных женщин целых шесть.

– Как шесть? – поразился Бес.

– Подробности спрашивай у них. – Сигрид недовольно покосилась на молодых людей. Еслибы Бес Ожский взялся бы их выпороть, она бы ему помогла с большим удовольствием.

– Девушки так решили сами, – сказал Тах. – Мне достались Гильдис, Ингрид и Марта, а Кеннету – Рея, Астрид и Кристин.

– Интересный расклад.

Сигрид, как и Бесу этот расклад тоже казался весьма интересным, только куда они денут последствия этого расклада.

– Что ты имеешь в виду? – удивился Бес.

– Ни что, а кого – младенцев.

– Вырастим, – бодро отозвался Тах. – Эка невидаль – дети.

– Кошмар какой-то, – Сигрид даже уронила слезу. – Кругом лес, одни в целом мире…

– Ладно, – Бес хмуро посмотрел на Таха и Кеннета, – пока свободны, утром договорим.

Сигрид обиделась на Беса, по его мнению два этих молодца заслуживали если не порки, то уж выговора наверняка. И исчезли оба в мгновение ока, а Кеннет, к большому неудовольствию Сигрид, воровато оглянувшись, скользнул в приоткрытую дверь комнаты Астрид. Хотя, с другой стороны, куда же бедному мальчику податься, если дверь Кристин для него закрыта.

– Может быть, это и к лучшему, – сказал вдруг Бес. – За пределами Южного леса нас никто не ждет. Рассчитывать придется только на себя.

– Значит, все потеряно? – спросила упавшим голосом Сигрид.

– Ничего не потеряно, пока мы живы, – жестко сказал Бес. – В том числе и для нас с тобой.

– Уж не желаешь ли ты предъявить на меня права? – Сигрид с вызовом глянула на Беса, хотя сердце у нее оборвалось от испуга и ожидания чего-то желанного и нежеланного одновременно.

– Если не ошибаюсь, то при раскладе ты досталась именно мне?

– Это ты мне достался, – возмутилась она и тут же осеклась.

– Поскольку Эвелина пока что на меня своих прав не предъявила, то тебе придется отдуваться одной.

– А я предъявила?

– Только что.

– Ну знаешь ли… – Сигрид хотела встать и уйти, но почему-то не ушла, а продолжала все так же сидеть за столом, уткнувшись глазами в собственные руки.

– Мы же взрослые люди, – мягко сказал Бес, – и даже не очень молодые. Кого нам еще искать в этом мире кроме друг друга. А потом, должен же кто-то поднять и поставить на ноги ораву, которая уже есть и которая еще будет.

Он мог бы и не говорить, потому что Сигрид знала – так будет. Будет сегодня ночью. Ей нужен этот мужчина, и это правда, что не он ее, а она его выбрала и уже не в силах больше сопротивляться своему выбору. С Бесом Ожским она бы справилась, а вот с собой справиться уже не в силах. Но ведь и сдаваться сразу нельзя, надо хоть приличия соблюсти, не распутная девка все же.

– Решать в любом случае тебе, – глухо сказал Бес. – Я могу и подождать.

А кого ждать-то? Чего доброго у него ума хватит. А вот у благородной Сигрид на ожидание уже нет сил.

– Боюсь, что тебе даже подождать будет негде. – Сигрид бросила на меченого осторожный взгляд. Он этот взгляд перехватил и уже не отпустил, как Сигрид ни старалась увильнуть в сторону. Рука его мягко легла на ее руку.

– Это еще почему?

Слова уже ничего не значили, но разговор продолжался, потому что молчать было пока еще рано.

– У тебя в этом доме нет ни своей комнаты, ни своей постели.

– Я не жалею, – сказал он.

– А зря. – Сигрид засмеялась, и это было уже похоже на истерику. Господи, хоть бы он ее поцеловал, что ли, а то сил никаких нет. Бес легко подхватил ее на руки и понес.

– Не туда, – зашептала она в ужасе. – Это не наша комната. Не наша…

Часть 2 Корона императора

Глава 1 Суранский обоз

Гаук Отранский сильно сдал за эти пять лет, и трудно было узнать в этом старике прежнего благородного Гаука, высокомерного и всегда уверенного в себе человека. Видимо, годы, проведенные в скитаниях по родной земле, порабощенной врагами, не прошли бесследно для владетеля. Кеннет смотрел на Отранского сочувственно, Тах же беззаботно разглядывал стены пещеры.

– Не слишком ли рискованно ваше появление в Лэнде?

– Если уж ты нас не узнал, благородный Гаук, то кто нас здесь узнает спустя столько лет?

Тах говорил правду, благородный Гаук в первую минуту действительно не узнал в этих рослых молодых людях прежних знакомцев. И хоть сходство Таха с Бесом Ожским было бесспорным, но кто сейчас помнит капитана меченых? Разве что окрестные крестьяне, но эти если и узнают, то не выдадут.

– Мы, владетель, мирные торговцы из Азрубала, – усмехнулся Тах. – У нас охранная грамота самого Рикульфа из Гитардов. Мы даже везем письмо Родрику из Октов от старого боевого друга.

– Ловко, – согласился Гаук. – И что же в этом письме?

– В основном жалобы на беспредел, творимый Конаном из Арверагов в отношении других кланов. Достойный Рикульф подозревает Конана в намерении присвоить навечно звание императора, данное ему на время военных действий, и поработить свободолюбивых гуяров.

– Письмо подлинное?

– Самое что ни на есть, – подтвердил Тах.

– И вы собираетесь вручить его Родрику?

– Можешь не сомневаться, благородный Гаук, более надежных посланцев у достойного Рикульфа, который метит в суранские короли, еще не было.

– Тогда вам следует поберечься. Конан сейчас в Бурге, с таким письмом ему в руки лучше не попадаться.

– А мы как раз рассчитываем попасться, – прищурился Тах, – если не самому Конану, то одному из его людей. Нам почему-то кажется, что гуярский император должен быть посвящен в суть интриг, которые плетут его враги.

– Бес Ожский работает с дальним прицелом?

– С очень дальним, благородный Гаук, – подтвердил Тах. – Пусть эти негодяи грызутся между собой, нам от этого только польза.

– Не нарвитесь на нордлэндских владетелей, их немало сейчас крутится вокруг Конана. Выслуживаются суки.

– Кое с кем из этих тварей мы собираемся посчитаться, – глаза Кеннета сверкнули в полумраке.

– Как здоровье благородной Сигрид? – спохватился Отранский. Вот уж действительно, совсем оброс мхом в этой пещере.

– Благородная Сигрид здорова, – улыбнулся Тах, – а Гильдис просила передать тебе привет, благородный Гаук, от себя, и от двух твоих внуков.

– Уже двух! – приятно удивился Отранский.

– Гауку скоро будет пять лет, а Грольфу два с половиной года, – гордо поделился Тах.

– Значит, все живы-здоровы? – расчувствовался до слез старый владетель.

– Старый Хой захворал, – вздохнул Кеннет, – поэтому мы и решили тебя навестить владетель.

– Жалко Хоя, верный человек, – покачал головой Отранский. – Хотя пожил он немало – еще с Тором Нидрасским осваивал Суранские степи. Ну, даст Бог, поправится.

– Людей у тебя много, благородный Гаук? – спросил Тах.

– По первому зову десятка четыре наберу.

– А Нордлэнде и Вестлэнде?

– И там есть, – кивнул головой владетель. – Гунар сын Скиольда, вы его должны помнить, последний уцелевший гвардеец Гарольда, служит сейчас Гольфдану Хилурдскому. Ему можно доверять полностью. Но будьте осторожны, гуяры только на вид простодушны. Более коварных и жадных псов мне видеть не доводилось. А лэндская или суранская кровь для них дешевле воды.

– Проскочим, – уверил Кеннет. – Мы уже сталкивались с гуярами.

– А ваши люди?

– Обычные охранники-суранцы, но им хорошо заплачено, так что не продадут.

– Ну что же, – тряхнул поредевшими кудрями Отранский, – храни вас Бог. На обратном пути я встречу вас в Хальцбурге.

– Стоит ли так рисковать собой, благородный Гаук? – попробовал возразить Кеннет.

– Волков бояться – в лес не ходить. Должен же я передать внукам гостинец, чтобы не забывали деда.

Суранский торговый обоз не был такой уж диковинкой на дорогах Лэнда и особого внимания не привлекал. Десять человек охраны были достаточной силой, чтобы отпугнуть случайных бродяг, а охранная грамота Рикульфа из Гитардов служила пока надежной защитой от поползновений гуяров. Император Конан из Арверагов покровительствовал торговле, и в этом его поддерживали вожди и старейшины других кланов. Поход в Суран сложился для гуяров на редкость удачно, кланы поделили между собой богатые города, обобрали их население, и теперь хлопотали, чтобы на остриженных и обритых хоть немного отросла шерсть. Тем более что купцы из Аквилона и Зиндана буквально облепили вестлэндские порты, скупая захваченную добычу и требуя все новых суранских товаров.

– Обобрали несчастных гуяров до нитки, стервецы.

Немолодой воин поставил глиняную кружку на стол и подмигнул молодым людям. По сурански он говорил с сильным акцентом, но понять его можно было. Разговор завязался в придорожном трактире, где остановились на отдых липовые торговцы.

– Вы суранцы плохие воины, – сказал он, презрительно глядя на Таха. – Хотя ты, черноголовый, кажется, не суранец вовсе.

– Я горданец, – сообщил Тах. – Было такое племя в Суранских степях.

– Было да все вышло, – криво усмехнулся гуяр и отхлебнул из кружки. – Теперь мы встали вам на горло твердой ногой. Это я вам говорю, Освальд из клана Арверагов.

– Твой хозяин Конан мог бы одеть тебя поприличней, – небрежно бросил Тах.

– Конан мне не хозяин, – возмутился Освальд. – Это у вас, суранских псов, есть теперь хозяева – мы, доблестные гуяры. Что же касается меня, то я человек вольный, не менее вольный, чем Конан.

– Конан, однако, побогаче будет, – усмехнулся Кеннет.

– Это уж как водится, – неожиданно легко согласился гуяр. – Конан из семьи Асхилов, а эти всегда норовили хапнуть побольше. Ну а в этот раз они тащили замками и целыми городами. А разве ж я не такой арвераг, как Конан?

– Порядочному человеку везде трудно, – сочувственно вздохнул Тах.

– Вот, – воодушевился Освальд, – и я о том же. Я собственным мечом прорубал стены городов, а владеет ими Конан, так где же правда в этом мире?

– Нет правды, – охотно согласился Тах. – Но ты не горюй. Вот приберет Конан к рукам Лэнд и Суран, глядишь и тебе кое-что перепадет. Ты ведь тоже арвераг.

– Тоже! – презрительно скривил губы Освальд. – Мы были равны, когда были бедны, а сейчас – ему города, а нам беда.

– Так уж погано устроен этот мир, – захлебнулся в сочувствии к старому гуяру Тах. – Люди от природы корыстны и подлы.

– Псы вы, а не люди, и наших вождей хотите сделать псами, – Освальд добавил несколько крепких гуярских выражений. – Вон сколько вокруг Конана трется лэндовских владетелей. Им-то и нужен император в мирное время. Веками мы жили свободно, по заветам предков, а ныне? Кто теперь слушает старейшин? Нахапали добычи и возомнили себя умнее отцов и дедов. Деньги – вот главное зло, и будь моя воля, я бы вас торгашей в бараний рог согнул.

– Так и без денег нельзя, – мягко возразил Тах. – Пить-есть надо.

Освальд оглядел свою кружку и бросил вопросительный взгляд на хозяина постоялого двора, но тот очень вовремя отвернулся. Гуяр отшвырнул пустую посудину и вздохнул: в карманах у него, судя по всему, ветер гулял.

– Паршивый городишко, этот Клотенбург. Мой отец с дедом этого Конана из одного котелка хлебал, а ныне Освальду сыну Карадока на землях Конана Асхила куска хлеба не подадут. Вот она жизнь, суранцы. Вот она пролитая во славу арверагского клана кровь.

– А Клотенбург Конану отошел?

– А то кому же. С нами он звонкой монетой расплатился или землей. Но мне земля ни к чему – возись там с вшивыми мужиками. А золото, видишь, прозвенело да пропало. А с земель доходы вечно грести можно.

– Выходит, прогадал, – посочувствовал гуяру Конан.

– А это как посмотреть, суранец, – усмехнулся Освальд. – С твоей торгашеской точки зрения, конечно прогадал. Но только вольный ветер и братское плечо в бою ни за какие деньги не купишь. А больше ничего истинному гуяру не нужно – все остальное он возьмет сам. А вы что, к Конану в гости собрались?

– Не к Конану, – отрицательно покачал головой Тах, – к Родрику из Октов. Везем письмо от достойного Рикульфа, правителя северо-восточного Сурана.

– Знаю я Рикульфа, – усмехнулся гуяр, – хитер и коварен, истинный гитард.

– Не нам судить достойного правителя, – скромно вздохнул Тах.

– Не хватало еще, чтобы суранские псы облаивали доблестных гуяров, – проворчал Освальд. – О чем письмо-то?

– Мы вашего языка не знаем, а на словах ничего не передавали. Вручить лично в руки и все.

– Зря ты болтаешь, – зашипел на Таха Кеннет. – Велено было все сделать тайно.

– Да, – задумчиво протянул Освальд, – вот так же Артур Великий послал родичу письмо, а там всего навсего попросил повесить подателей на крепкой веревке. Самому недосуг было.

– И повесили? – ахнул Тах.

– Мы гуяры люди простые, отчего же не помочь соседу безделицей.

– Хороша безделица! – возмутился Кеннет.

– Так не будь дураком и не лезь сам в петлю, – отрезал гуяр. – Письмо-то тайное, а раз так, то это уже риск немалый.

– Никакое оно не тайное, – неуверенно возразил Кеннет.

– Раз не тайное, так покажи мне, – добродушно отозвался Освальд. – О чем спор-то? Освальд сын Карадока не из болтливых. Однако самый большой грех на земле, это грех неблагодарности, суранцы.

Тах прижал ладонь к сердцу, а затем пододвинул гуяру весьма увесистый мешочек с монетами.

– Надеюсь, с золотыми? – прищурился гуяр в сторону молодого собеседника.

– Как можно, – даже слегка обиделся Тах. – Разве ж мы не понимаем, с каким достойным человеком имеем дело.

– Хозяин, – Освальд достал из мешочка желтый кружок и попробовал его на зуб, – вина мне и этим молодым людям. Я угощаю. Про сдачу не забудь. И не медью, а серебром. Знаю я вас, так и норовите ограбить честного человека.

Читал Освальд медленно, усердно шевеля толстыми губами, лицо его, принявшее поначалу озабоченное выражение, разгладилось, и он обратился к молодым людям уже с улыбкой.

– Все в порядке, суранцы. Обычные приветствия и пожелания. Вас велено принять как родных и обласкать.

«Суранцы» изобразили на лицах облегчение и радость. Кеннет покосился на мешочек с золотом, исчезающий за широким поясом гуяра, и вздохнул.

– Никогда не жалей о сделанном хорошему человеку даре и тебе воздастся втрое, – наставительно изрек Освальд. – До замка Хилурд я вас провожу, а уж дальше вы сами. Арверагу нечего делать на землях октов без крайней нужды.

Всю дорогу Тах расспрашивал Освальда о его родной земле, о подвигах гуяров в чужих странах, о том насколько велик этот мир, и есть ли у него край, и что там за этим краем. Старому гуяру было что рассказать собеседникам, ибо за долгую жизнь он повидал немало, а рассказов наслушался и того больше.

– Неужели мир так велик? – поразился Кеннет.

– Дай Бог, чтобы я видел одну сотую его часть, – честно признался Освальд, – а чтобы увидеть его весь, не хватит жизни. Не будь наши земли такими скудными, меня с родного острова ни за какие блага мира не вытянули бы, потому что нет на этом свете ничего лучше родины, суранцы, это я вам говорю, Освальд из Арверагов.

Гуяр даже слезу уронил, захваченный воспоминаниями о родных берегах. Хотя, не исключено, что чувствительным его сделало аквилонское вино, к которому он не забывал прикладываться во время своих рассказов.

– Скудная земля не рождает героев, – тонко польстил гуяру Тах, – а тем более таких героев, как достойный Освальд.

Освальду лесть торговца понравилась, и он дружески похлопал его по плечу.

– У тебя хорошая голова, суранец, и ловкий язык. Ты далеко пойдешь. Если хочешь, я похлопочу за тебя перед Конаном.

Тах рассыпался в благодарностях и в свою очередь пригласил достойного Освальда, коли нужда забросит того в далекий Суран, без церемоний навестить Эшера сына Магасара в азрубальском доме, скромном жилище, которое, конечно, недостойно принять такого героя, но тем больше чести окажет он ему своим посещением.

– Эшер это ты?

– Эшер из Азрубала, – подтвердил Тах. – А моего спутника зовут Магон, он родом из Харога.

– Ну и имена у вас, ребята, – покачал головой Освальд, – честному человеку не выговорить на трезвую голову.

Расстались друзьями, едва ли не у самых стен Хилурдского замка. Однако навещать его хозяина старый гуяр наотрез отказался:

– У меня свои счеты с октами, и я предпочел бы держаться от них подальше.

– А разве замок принадлежит не благородному Гольфдану Хилурдскому? – поинтересовался Кеннет.

– Это земля октов, и этот твой Гольфдан служит им.

Тах долго смотрел вслед гуяру, а потом насмешливо сказал Кеннету:

– Пожалуй не стоило нам столь откровенно демонстрировать свои знания относительно лэндских владетельских родов. Этот старый мошенник не так уж глуп.

Кеннет признал свою ошибку. Не так-то просто влезть в шкуру другого человека, наступив на горло собственному «я». Возможно, Магону из Харога наплевать было на разоренную землю Лэнда, на толпы нищих в городах и на дорогах, на голодных детей и женщин, которым нечего было есть на исходе весны, на разоренные города и замки, в которых хозяйничали гуяры. Кеннету же смотреть на беды окружающих его людей было куда труднее, ибо это была его страна.

– Старый негодяй прав, – заметил Тах, – не стоит нам искушать судьбу и наведываться к Гольфдану. Как бы он нас не опознал.

За пять минувших лет Хилурдский сумел таки восстановить свой разрушенный замок. Кеннет насчитал более десятка свежих заплат в древних каменных стенах. И именно эти свежие заплаты делали замок похожим на нищего, прикорнувшего у большой дороги. А может быть, все дело было в пересохшем рве и распахнутых настежь воротах. Вряд ли благородный Гольфдан был настолько силен, чтобы никого и ничего не бояться, скорее уж наоборот – опасался даже ворота прикрыть, дабы не вызвать подозрений новых хозяев.

Суранский обоз, конечно, давно уже заметили со стен. Вестлэндская дорога сотни лет кормила замок при прежнем порядке, и, похоже, ситуация не изменилась при новых хозяевах. С кого же еще брать золото благородным людям, как ни с богатых купцов. Ибо только очень богатый купец решится путешествовать в нынешние времена по разоренной земле, оплачивая из своего кармана хорошее настроение завоевателей. Ибо плохое настроение чревато большими неприятностями в стране, где не было пока ни закона, ни порядка.

У остановившего обоз гуяра настроение было хуже некуда. Испитое лицо его взывало к милосердию, и Тах поделился со страждущим своими запасами. Глаза гуяра слегка потеплели.

– Мы слышали, что замок принадлежит лэндцу и решили не утруждать себя остановкой.

– Кому он нужен этот курятник, – усмехнулся гуяр. – Но плату за проезд собираем мы, суранец, так что придется тебе раскошеливаться и за себя, и за приятеля, и за арверага.

– Какого арверага?

– Освальда сына Карадока. Ты думаешь, я не узнал его, суранец? Этот негодяй уже угнал целое стадо баранов с наших земель. Наверняка он и сейчас пожаловал сюда неспроста. За дружбу с негодяем придется расплачиваться купцы.

Спутники сердитого гуяра дружно закивали головами, судя по всему, их тоже мучила жажда. Вряд ли они понимали, о чем разговаривает их предводитель с купцами на чужом языке, но то, что дело разрешится к общему удовольствию, сомнений у них не было.

– У нас письмо к Родрику из Октов и охранная грамота от Рикульфа из Гитардов.

– Гитарды пусть распоряжаются на своей земле, – отрезал гуяр, – а здесь земля октов. К Родрику я тебя провожу, но платить все равно придется.

В этом Тах с самого начала не сомневался, а потому не стал больше искушать судьбу. Гуяр жадно взял деньги и уже добродушно подмигнул торговцам:

– Приятно иметь дело с умными людьми. Эти двое вас проводят.

«Эти двое», видимо, были дружинниками Хилурдского, приданными гуярскому отряду. Во всяком случае, повинуясь жесту предводителя, они без возражений присоединились к обозу.

– До замка Родрика далеко? – спросил у старшего по возрасту дружинника Тах.

– К вечеру будем, – коротко бросил тот.

– Бедновато живете, – Тах кивнул на покосившиеся стены мужицких хибар.

– Живем и на том спасибо, – хмуро бросил молодой нордлэндец.

– Не уважают, значит, окты благородного владетеля Хилурдского, – откровенно позлорадствовал Тах.

Пожилой это неуместное злорадство уловил и резко к нему обернулся:

– Что-то ты не слишком похож на суранца?

– А я горданец. Эшер мое имя.

– Знавал я одного горданца, – усмехнулся пожилой. – Меченым он потом оказался. Атталидом его звали, не слышал? Чернявый он был как ты. У Расвальгского брода его пепел развеян. Так-то вот, купец.

Стемнело, когда обоз приблизился к замку. В отличие от Хилурда ворота его были закрыты наглухо, мост поднят, а в глубоком рву поблескивала вода.

– Этот замок раньше принадлежал владетелю Фондемскому, – глухо сказал пожилой. – Отважным наездником был благородный Бьерн, равных ему в Нордлэнде по пальцам можно было пересчитать. Только все отважные ныне в земле лежат, а выживают лишь те, у кого спина гибкая.

– С опаской живет Родрик из Октов, – усмехнулся Тах. – А что, есть кого бояться?

– Может и есть, – пожилой пристально посмотрел на меченого. – Мое имя Балдер, а его Свен, запомни нас, горданец, глядишь пригодимся. При нужде оставь весточку в крайней хате села, через которое мы проезжали. Люди там верные.

– Что ж, – охотно согласился Тах. – В нашем торговом деле всякое лыко в строку.

– Вот и я о том же. – Балдер развернул коня, отвесил поклон Кеннету и, сопровождаемый товарищем, поскакал прочь от чужого замка.

– Он нас узнал, – сказал Кеннет.

– Все может быть, – согласился Тах. – Но, похоже, Балдер нас не продаст.

Глава 2 Окты

Родрик равнодушно скользнул глазами по обветренным лицам посланцев Рикульфа:

– Я ожидал большей предусмотрительности от гитарда.

Слова его адресовались рослому человеку средних лет, сидевшему в дубовом кресле чуть поодаль от хозяина. В неровном свете чадящих светильников лицо его казалось серым и далеко не добродушным, почти хищным. Куртка из грубой кожи была протерта едва ли не до дыр, но глаза выдавали в нем человека привыкшего повелевать. Впрочем, и сам Родрик из Октов роскошью наряда не блистал – такая же куртка из воловьей кожи, разве что поновее. Под стать обоим был и грубо сработанный стол, заставленный вперемешку глиняной посудой, серебряными кубками и суранским стеклом.

Когда-то Кеннет бывал в этом замке, в гостях у благородного Бьерна Фондемского. С тех пор минуло десять лет и целая вечность. Ничего уже в этих стенах не напоминало о прежнем любезном хозяине, человеке щедром и хлебосольном, любителе красивой суранской посуды и хорошего аквилонского вина. Именно в этом замке Кеннет впервые услышал чарующие звуки суранской музыки, столь не похожей на лэндскую. Тах утверждал, что музыка эта не суранская, а горданская, и пришла она из глубины веков. Как бы то ни было, но Кеннет до сих пор с благодарностью вспоминал владетеля Бьерна, открывшего ему окно в неведомый мир.

– У достойного Рикульфа не было выбора, – скромно вступил в разговор Тах, с трудом подбирая гуярские слова. – Ищейки Конана повсюду.

– Не слишком ли ты много знаешь о наших делах, суранец? Далеко не всегда знание благо.

– Мой отец служит достойному Рикульфу уже четыре года. Времени достаточно, чтобы убедиться в преданности нашей семьи клану Гитардов и лично достойному Рикульфу.

Родрик усмехнулся в ответ на горячую речь посланца:

– Что скажешь, Седрик, – можно верить этому мерзавцу?

– Продаст, – небрежно бросил Седрик, – у купца выгода всегда на первом месте.

– Когда служишь двум господам, шансы быть повешенным возрастают вдвое, – заметил Тах. – Так в чем же выгода, достойный вождь?

Родрик засмеялся, его родственник только презрительно пожал плечами.

– Достойный Рикульф надеется, что кланы октов и киммарков поддержат гитардов в борьбе против наглых притязаний арверагов на первенство.

Родрик поморщился:

– Рикульф никак не может отвыкнуть от дурной привычки, таскать каштаны из огня чужими руками.

– Конан в своих притязаниях на власть опирается на Вестлэнд. Оле Олегун ставленник Конана, и пока он сидит на вестлэндском престоле, Арвераги будут контролировать порты и выходы к морю, держа нас тем самым железной рукой за горло.

– Кого это «нас»? – спросил с усмешкой Родрик.

– Я передаю вам слова достойного Рикульфа, как мне и было приказано.

– А твой приятель, он что, немой? – неожиданно спросил Седрик, бросая при этом острый взгляд на Кеннета.

– Он просто не знает вашего языка.

– А что, собственно, хочет от нас Рикульф? – Родрик с раздражением выплеснул остатки вина на огромную собаку, зашевелившуюся у его ног. – Мы что, должны напасть на Конана и отбить у него вестлэндские порты?

– Достойный Рикульф полагает, что достаточно будет убрать Олегуна и посадить на его место более подходящего кандидата.

– Замечательно, – засмеялся Родрик, – видимо, гитард полагает, что мы круглые идиоты. Или, может быть, он забыл об уважаемых аквилонцах, которые горой стоят за Конана и хорошо ладят с благородным Оле?

– Аквилонцам нужна твердая власть, обеспечивающая им безопасность на караванных путях, а кто ее обеспечит, Конан или…

– Рикульф, – подсказал Таху с кривой усмешкой Седрик.

– Или Родрик, – продолжил свою мысль настырный посланец, – им все равно.

– А тебе, горданец? Что-то ты уж слишком проникся интересами гитардского клана.

– Это от того, что достойный Рикульф защищает мои интересы.

– И что это за интересы, если не секрет?

– Мы не можем позволить аквилонцам хозяйничать в торговле между Сураном и всем остальным миром.

– И благородные гуяры должны лить свою кровь, чтобы защитить интересы торгашей из Сурана?

– Благородные гуяры прежде всего должны позаботиться о своих интересах. От аквилонской торговли вам перепадут крохи, а суранские и лэндские купцы у вас всегда под рукой. Это те самые бараны, которых можно стричь долгие годы, надо только дать им возможность, обрасти шерстью.

– Это твое мнение, горданец, или это мнение Рикульфа из Гитардов?

– Достойный Рикульф очень хорошо понимает, где его выгода: богатство суранских городов – это его богатство.

– Надо полагать, что и Конан тоже хорошо знает, в чем его выгода и не будет сидеть сложа руки, – усмехнулся Родрик. – Ты как думаешь, горданец?

– Я полагаю, что достойный Конан уже действует и действует очень эффективно. Конан – император гуяров, это хоть и призрачная, но власть. Ему мешают вожди и старейшины кланов, а помогают лэндские владетели и аквилонские купцы. Кроме того, на Конана работает время – нельзя управлять покоренными странами так, как вы управляете кланами. И Суран, и Лэнд привыкли к единоличной власти, и Конан им эту власть обещает, так что союзников у него будет немало. Да и среди вождей мелких кланов нет единодушия, немало среди них таких, которым алые владетельские плащи милее гуярских, и Конан охотно пойдет им навстречу, ибо, став владетелями, они превратятся в его надежную опору в борьбе с клановыми традициями.

– А ты, кажется, считаешь планы Конана не слишком удачными, горданец? – подозрительно глянул на Таха Седрик.

Этот человек был на редкость проницателен, умен и, судя по всему, честолюбив, хотя и пытался скрыть свои властные устремления под маской дружеского участия к Родрику из Октов. Кое-что об этом человеке меченому было известно: представитель не самой знатной октской семьи он, блогадаря уму, доблести и поддержки сначала Кольгрика, а потом Родрика, добился высокого положения в клане и, скорее всего, непрочь был добиться большего. Во всяком случае, Бес советовал Таху делать ставку именно на Седрика, поскольку Родрик и положением, и образом мыслей крепко связан с клановыми традициями.

– Я думаю, что трудно прикрыть одним плащом сразу двух женщин, – обворожительно улыбнулся собеседникам Тах, – то Суран, то Лэнд будут выскакивать наружу с большими убытками для Конана. Достойный Рикульф считает, что для начала надо создать несколько королевств на землях Лэнда и Сурана, а там как Бог даст. Во всяком случае, здесь в Лэнде Рикульф из Гитардов не соперник Родрику из Октов. В конце лета в Азрубале должны встретиться гуярские вожди и старейшины, чтобы определить будущее этих земель на многие годы. Конан готов к этой встрече, а вы достойные вожди? Это не мой вопрос, это вопрос Рикульфа из Гитардов, который мне велено вам задать.

– И что же предлагает Рикульф?

– Убрать Оле Олегуна и на совете старейшин провести в лэндские короли своего человека.

– Сказать легко, но сделать трудно, – покачал головой Родрик. – Олегун острожен, в Вестлэнде полно арверагов, которые не дадут в обиду благородного Оле. А ссориться с Конаном из Арверагов сейчас не в наших интересах. Рикульф далеко, а арвераги близко.

– Достойный Рикульф будет разочарован твоим ответом, Родрик из Октов.

– Это проблемы Рикульфа из Гитардов, но не мои. Я отнюдь не в восторге от Конана, но затевать кровавую ссору между гуярами не хочу, так и передай своему хозяину.

Фондемский замок был переполнен гуярами, и меченым представилась возможность, познакомиться с этим племенем поближе. С некоторым удивлением они узнали, что все многочисленные обитатели замка ближайшие родственники Родрика из Октов. Во всяком случае, кормившая их на кухне старая патлатая гуярка охотно поделилась с любезными купцами не только куском хлеба, но и родовой спесью:

– Не гоже Берники дочери Кологрима кормить собственноручно суранских псов.

– Так не даром же, – Тах бросил огорченной женщине золотую монету. Берника поймала ее на лету, но ощерила в улыбке гнилые зубы не раньше, чем убедилась в благородстве металла.

– Будь жив мой муж Альдроик, я бы никогда не знала нужды. А потеряла я его здесь, в Лэнде. Вот и приходится гордой гуярке прислуживать богатому родичу.

– Неужели местных девок не хватает, – посочувствовал ей Тах.

– Не станет истинный гуяр есть пищу, приготовленную чужой женщиной.

– Разумно, – согласился Тах. – Чего доброго, отравят.

Но, кажется, гуярка совсем не это имела в виду. Во всяком случае, она долго еще ворчала по поводу нынешних убогих времен, когда молокососы ни в грош не ставят дедовские обычаи, легко меняя суровую гуярскую простоту на пошлую чужеземную роскошь. Особенно роскошным гуярский стол Таху не показался, хотя не исключено, что поили и кормили их далеко не по первому разряду. Гуярка дар суранцев приняла, но благодарностью к чужеземцам не прониклась и любезнее не стала.

Арверагов старая Берника терпеть не могла, к этому клану у нее, похоже, были старые счеты:

– Да какие они гуяры, хуже торков!

– А кто они такие, эти торки?

– Есть такие на дальних землях. Всего у них в достатке, только эти самые торки о двух головах и при трех руках – уроды, каких поискать.

– Арверагов Господь внешностью не обидел.

– То-то и оно, что внешность гуярская, а душа черная. Вор на воре! Сколько скота они у нас перетаскали – ужас.

– Неужели и сейчас воруют? – удивился Тах.

– Горбатого могила исправит, а арверагу одна дорога – в ад.

Впрочем, и о гитардах Берника доброго слова не сказала: отличие гитарда от арверага лишь в том, что одни мошенники, а другие жулики. Киммарки, конечно, клан поприличнее, хотя негодяи и там встречаются. О Родрике Берника говорила только хорошее, зато долго и изобретательно проклинала какого-то Кедрика, который обещал жениться, но не сдержал слова.

– И среди октов встречаются негодяи, еще почище вас, суранцы.

– А мы-то здесь при чем? – удивился Тах.

– Порядочных торговцев на свете не бывает, все сплошь жулики и проходимцы. Взять хотя бы аквилонцев…

Аквилонцев Берника ругала даже больше, чем арверагов: более хитрого и коварного племени Господь на свет еще не производил, хотя не исключено, что к появлению на свет аквилонцев приложил руку кое-кто другой. Доблестные гуяры проливали кровь, а все добытое ими богатство прилипло к рукам аквилонцев. Взять хотя бы Бернику – после гибели мужа ей полагалась большая доля в добыче, но чуть ли не две трети ее ушло к аквилонцам, спасибо, что хоть малая толика осталась на приданное дочери, а то бы пришлось дочери Альдроика идти замуж за оборванца.

– А зачем ты аквилонцам платила?

– Так ведь это они снарядили гуярский поход. На нашем острове золотые пряники не растут, суранцы. Где бедный гуяр возьмет столько золота на доспехи. Вот и пришлось к аквилонцам на поклон идти.

Седрика старуха долго и подобострастно хвалила, к немалому удивлению Таха. Что это вдруг ее так прорвало? Но, как вскоре выяснилось, именно Седрик рискнул стать зятем этой крикливой ведьмы. Почтенная Берника рассчитывала при его покровительстве занять место поприличнее и поближе к Родрику.

– Отчего бы тебе к дочери не перебраться? – спросил Тах. Чем вызвал праведный гнев женщины. Берника вдова Альдроика из семьи Кольгримов, это не какая-нибудь приблудная тварь, кормящаяся подачками с чужого стола. Семья мужа – это теперь ее семья, и она останется здесь до самой смерти, если не найдется добрый человек, с которым можно будет разделить ложе и стол, не слишком бедный. Конечно, мужчина должен быть не старым, и род его не захудалым. Не говоря уже о клане. За арверага, будь он даже богач из богачей и писаный красавец, Берника не пошла бы никогда, потому что всем известно, какие они негодяи.

Тах успел даже вздремнуть, пока почтенная женщина перемывала косточки представителей клана арверагов. И проснулся он, когда внезапно скрипнула дверь, и немолодой гуяр, появившейся на пороге, поманил его пальцем:

– Седрик желает поговорить с тобой, суранец.

Тах не сомневался, что этот разговор состоится, любопытно было только то, насколько откровенен будет честолюбивый октский вождь. Седрик долго выспрашивал Таха о положении дел в Суране вообще и Азрубале в частности. Проверял ли он гостя или пытался выпытать у него что-то важное для себя, трудно было сказать.

– Мой отец посвященный Магасар говорит, что власть достается не тому, кто претендует на нее по праву рождения, а человеку, способному ее взять и удержать.

– Твой отец мудрый человек, – кивнул головой Седрик. Был он в той же потертой куртке, но держался куда более свободно, чем в присутствии Родрика. Таху он сесть не предложил, да и сам не сел, а прохаживался по залу из конца в конец, бросая на ходу отрывистые фразы. Вряд ли можно было ждать от этого человека полной откровенности здесь, в чужом замке, где его могли слышать десятки ушей, но то, что он захотел еще раз повидать посланцев Рикульфа, говорило уже о многом.

– В отличие от моего друга и родственника Родрика Кольгрима, я не считаю Олегуна достойной личностью. Но и руки пачкать о него не хочу.

– И не надо, – мягко заметил Тах. – Но мы рассчитываем на твою поддержку. Наверняка у тебя в вестлэндской столице есть свои люди, благородный Седрик.

Гуяр остановился и пристально посмотрел на Таха:

– Так ты считаешь, что смерть Олегуна принесет пользу Рикульфу из Гитардов?

– И не только ему. Ведь умереть может не только Олегун. Никто из нас не знает своей судьбы, но каждый может похлопотать за себя, не ожидая, когда птица счастья сама порхнет в руки.

– Можешь не продолжать, – холодно бросил Седрик.

Тах тоже считал, что сказал уже достаточно, излишняя откровенность может повредить скромному суранскому торговцу, вздумавшему хлопотать о коронах.

– Мои люди найдут тебя в Нотенбурге. – Седрик величественным жестом отпустил посланца и отвернулся к огню.

Глава 3 Скромный торговец Крул

Вестлэнд разительно отличался от разоренных войной Нордлэнда и Приграничья. На какое-то время Кеннет словно погрузился в мир своего детства, казалось бы утраченный навсегда. Исходящие на крик торговцы на узких улочках города, толпы народа, неизвестно с какой целью, но неизменно заполняющие торговые площади, ибо почти никто ничего не покупал, но торговались все отчаянно, находя удовольствие в самой возможности покричать и безнаказанно обругать конкурента. Алые владетельские плащи небрежно разрезали это людское море, не считаясь с причиняемыми кому-то неудобствами, уверенные в своей безнаказанности, важные и надменные, словно не было никакой войны и не было тяжкого для всего Лэнда поражения. Население столицы Вестлэнда отнюдь не уменьшилось за годы войны, а уж скорее увеличилось за счет беженцев из соседних земель.

И все-таки кое-какие разрушения в Нотенбурге имелись, война и здесь оставила безобразные следы. Замок короля Ската Вестлэндского был разрушен до основания гуярскими пушками, и эти развалины, которые никто не решался восстанавливать, уже седьмое лето подряд зарастали сорной травой. Разрушен, впрочем, был не только замок вестлэндского короля, нарушено было душевное равновесие нотенбуржцев, ибо чем же еще можно было объяснить их равнодушие к судьбе родного города. А чем дальше суранский обоз продвигался по улицам вестлэндской столицы, тем меньше видел Кеннет сходства с прежней беспечной жизнью лэндских горожан. На улицах Нотенбурга хозяйничали гуяры, аквилонцы и еще черт знает кто, но только не сами хозяева. В лэндских лавках сидели чужие люди и на чужом языке предлагали чужие товары. С разрушением Бурга и других нордлэндских городов пришли в упадок лэндские ремесла, разорились местные торговцы. Оле Олегун, похоже, только царствовал, а правили за него арвераги с помощью расторопных аквилонцев, уже успевших обнюхать пришедший суранский обоз и предложить Таху смехотворную цену. А сопровождавший аквилонцев арвераг при этом выразительно поглаживал рукоять меча. Однако эта демонстрация силы и подлости не произвела на «суранцев» особенного впечатления, шантаж был отвергнут с порога, и обоз двинулся дальше под угрозы разочарованных шантажистов. Впрочем, подобных встреч у человека, рискнувшего заняться торговлей в столь смутные времена бывает от Азрубала до Нотенбурга более чем достаточно, и если на каждую из них тратить душевное здоровье, то его наверняка не хватит на долгую и счастливую жизнь. А Тах собирался жить долго и счастливо, о чем он и поведал одному аквилонцу, проявлявшему уж слишком большую прыть и нездоровый интерес к чужому товару. Причем Тах, сидевший в седле, бесспорно занимал более выгодную позицию, чем его оппонент, ноги которого беспомощно болтались в воздухе, а голова тряслась под тяжестью аргументов, обрушенных на нее меченым. Арверагу Тах пообещал снести дурную башку, набить ее стружками и подарить почтенному Конану, императору гуяров, и от себя лично, и от имени достойного Рикульфа из Гитардов, чьи интересы он представляет в славном городе Нотенбурге. После чего Тах отшвырнул аквилонца в сторону и сунул в наглую рожу арверага охранную грамоту с подписью и печатями гитардского вождя. Видимо бумага произвела впечатление, шантажисты отстали, и обоз благополучно достиг постоялого двора, расположенного в двух шагах от порта.

– Тяжелые времена, – вздохнул его хозяин, закрывая за гостями ворота. – Кого только нет ныне на улицах Нотенбурга.

Тах охотно подтвердил, что времена хуже некуда, но это еще не повод, чтобы сидеть сложа руки и ждать, когда кусок хлеба сам упадет в рот. А разбойников он не боится, слишком многие большие люди заинтересованы в том, чтобы путешествие Эшера сына Магасара завершилось успешно. В частности, кроме достойного Рикульфа он мог бы назвать и благородного Седрика из Октов, и благородного Элдада из Киммарков, и даже достойного Гилроя из Эбораков. Это перечисление имен могущественных гуярских вождей произвело впечатление на собравшихся в таверне торговцев.

– За здоровье суранских купцов, – поднял кубок с вином торговец из Зиндана. Тах понятия не имел, где этот Зиндан находится, но в свою очередь поднял кубок за процветание его торговли.

Рядились долго, до седьмого пота, на семи языках. Кеннету едва дурно не сделалось от поднявшегося гама, и, будь его воля, он бы даром отдал весь этот товар, только бы процедура торгов поскорее завершилась, и ему дали бы спокойно выпить вина под скромную лэндскую песню, которую наигрывал на скрипке бродячий музыкант в самом углу питейно-торгового заведения. Однако Тах был иного мнения и ни в какую не соглашался ронять честь горданского племени, известного своими способностями не только в науках, управлении, но и в торговле. Собравшихся в таверне купцов он довел буквально до икоты экскурсами в историю купли-продажи, чуть ли не от сотворения мира, и поразил даже Кеннета, не говоря уже о прочих, никак не ожидавших найти в скромном суранском купце познания, достойные ученого старца.

– Мое имя Крул, – назвал себя подошедший к финалу веселого торга пожилой аквилонец. – Я покупаю твой товар за назначенную цену, достойный Эшер.

Почтенная публика разочарованно вздохнула. Но кто же станет спорить с уважаемым Крулом, который вхож к самому Конану из Арверагов, не говоря уже о благородном Олегуне, который должен каждой аквилонской и зинданской собаке, хоть раз появлявшейся в Нотенбурге. Как известно, потребности вестлэндского короля сильно превышают размеры его казны, а уважаемый Крул, добрая душа, ссужает короля деньгами под залог вестлэндских земель.

– Я приглашаю в гости и тебя, и твоего компаньона, уважаемый Эшер, с надеждой на добрый разговор и возможную долгую дружбу.

– Всегда рад встрече с умным человеком, – охотно подтвердил Тах.

Расстались очень довольные друг другом. Следом за уважаемым Крулом исчезла и вся торговая братия, столь активно домогавшаяся суранских товаров. К большому разочарованию Кеннета ушел и скрипач, так и не доигравший знакомую с детства мелодию.

– Сегодня большие торги в порту, – пояснил хозяин. – Все торопятся принять в них участие.

– Чем торгуют? – поинтересовался Тах.

Торговали, как ни странно, людьми. Нотенбург был переполнен беглецами из Нордлэнда, Остлэнда и Приграничья. Бежали, конечно, не от хорошей жизни, но гуярам до лэндских слез дела не было, они требовали беглецов обратно – на разоренных землях некому было платить подати. Благородному Оле приходилось прилагать немало усилий, чтобы отлавливать беглецов и возвращать их обратно. Гуяры с вестлэндцами не церемонились и в случае задержки с выдачей беглецов просто хватали первых же подвернувшихся под руку и гнали на свои земли. Или продавали здесь же в Нотенбурге заморским купцам, которые живой товар брали охотно и за ценой не стояли.

– Любопытно, –криво усмехнулся Тах и покосился на Кеннета. Кеннет выразил желание посмотреть на то, как благородный Олегун торгует лэндской кровью. Хозяин постоялого двора покосился удивленно на молодого суранца, лицо которого вдруг ни с того перекосило от бешенства.

У помоста, куда гуяры загнали детей и женщин, уже собрались почти все недавние знакомцы Таха во главе с уважаемым Крулом. Торг еще не начался, но худосочный торговец с Зиндана нервно покусывал губы. Его смущало присутствие аквилонца Крула.

Арвераги без особых церемоний оттеснили от помоста зевак, которые воплями мешали торгу. Уважаемый Крул предложил назначить начальную цену сразу за всю партию товара, ибо торговаться за каждую юбку по нынешней жаре утомительно. Торговцы хоть и не слишком дружно, но поддержали аквилонца. Зрители протестующе загудели.

– А какая разница? – спросил Тах у молодого мужчины, стоящего рядом и сильно, если судить по лицу, озабоченного происходящим.

– Если будут продавать по одиночке, то мне удастся выкупить свою жену, а если всех сразу, то тогда пиши пропало, увезут на край света. Это нечестно, мы же вестлэндцы, а нордлэндцы – за что же нас так? У нас и король свой.

Окружающие отозвались на слова мужчины одобрительным гулом. Судя по всему, здесь собралось немало горемык, рисковавших навсегда потерять близких.

– А нордлэндцев продавать можно? – насмешливо спросил Тах.

– О нордлэндцах пусть король Кеннет заботится, – выкрикнул какой-то оборванец. Все засмеялись, хотя и сдержанно. Кеннет пошел красными пятнами и до боли в пальцах сжал рукоять неудобного суранского меча.

– Что это еще за король Кеннет? – полюбопытствовал Тах.

– Был такой, – хохотнул трухлявый мужичонка в грязном колпаке, – только весь вышел. Болтают, что он прячется где-то в Ожском бору, на болотах. Только врут, по-моему, в Приграничье даже приличного владетеля не осталось, не то что короля.

– Но у вас-то король есть, – усмехнулся Тах, – так почему не защитил?

– Арвераги в своем праве. Не надо беглецов принимать и прятать. Договор следует соблюдать.

– Арвераги, как я вижу, соблюдают.

– Не лезь не в свое дело, торговец, – набросились на меченого со всех сторон. – Мы договоримся с гуярами.

– Бог в помощь, – пожал плечами Тах. – Договаривайтесь.

Арвераг назвал цену, толпа обреченно взвыла – товар пошел оптом, дабы не томить на жаре уважаемых людей.

– Семьдесят золотых, – худосочный зинданец с вызовом посмотрел на Крула.

– Наличными, – забеспокоился пожилой арвераг. – Нам ждать некогда.

Его товарищи одобрительно загудели, судя по всему, цена их устраивала, а луженые глотки запеклись от жажды.

– Семьдесят пять, – назвал свою цену Крул.

– Восемьдесят, – выкрикнул зинданец.

– Ты знаешь, где я живу, уважаемый Карадок? – обратился Крул к арверагу.

– Э нет, – запротестовал зинданец, – уговор был – наличными и сразу.

Торговцы, возмущенные коварством уважаемого Крула, глухо зароптали. Опять этот прохиндей, пользуясь близостью к арверагским вождям, пытается всех обойти.

– Сто, – и возмущение торговцев сразу умерло, все как один уставились на обезумевшего суранца. Сто золотых монет за три десятка женщин – это уж слишком. Восемьдесят, и то безумная цена. Только вечная вражда зинданцев и аквилонцев могла заставить уважаемых купцов настолько потерять голову.

– Плати сразу, – предупредил покупателя гуяр. – Иначе мы продолжим торг.

– Считай, – Кеннет бросил мешок с монетами Карадоку.

– Продано, – обрадовано сообщил арвераг. – Забирай товар, купец.

– Сто монет! – покачал головой уважаемый Крул. – Твой компаньон поступил опрометчиво, достойный Эшер сын Магасара.

– Горяч, – охотно подтвердил Тах. – Но что поделаешь, сделка состоялась.

– Гнать живой товар в Суран по нынешнему бездорожью – не слишком ли накладно?

– А почему бы нам не обсудить эту тему за кубком доброго вина, уважаемый Крул?

– Согласен, достойный Эшер. Но вряд ли я сумею возместить из своего кармана разницу между расчетливостью старости и горячностью молодости.

– Очень может быть, молодость не потребует от тебя такой жертвы.

– В таком случае, до вечера, достойный Эшер. – Уважаемый Крул, сопровождаемый десятком мелких прихлебателей, покинул запруженную народом площадь.

– Гоните женщин на постоялый двор, – махнул Тах рукой своим охранникам-суранцам.

Вой на площади поднялся такой, что чертям тошно стало. Женщины вообразили, что их навсегда разлучают с родным домом.

– Эй, хозяин, – молодой вестлэндец потянул Кеннета за край плаща, – уступи жену за Бога ради, ведь месяц всего как женаты.

Толпа все теснее и теснее окружала «суранцев», кое-где уже взлетали кулаки, опускаясь, правда, пока только на спины соседей. Присутствие вооруженных арверагов сдерживало вестлэндцев.

– Уступи добром, торговец, – посоветовал Кеннету дружинник со значком владетеля Свангера на зеленом плаще.

– Если ты такой смелый, то попробуй отбить силой.

Дружинник несколько мгновений всматривался в лицо Кеннета, потом покачал головой и, не сказав больше ни слова, скрылся в толпе за спинами сразу притихших горожан.

– Уступи, торговец, – канючил парень. – Я заплачу.

– Не ной, – прошипел ему в самое ухо Тах. – Приходи через час, когда толпа рассеется, тогда и поговорим.

На открытый бунт вестлэндцы не решились. Женщин благополучно загнали на постоялый двор и заперли ворота.

– Втравил ты нас, – недовольно ругнулся Тах. – Куда мы этих баб денем, в Южный лес потащим? Вот наши обрадуются.

– Женщин отпустим, как стемнеет, – хмуро отозвался Кеннет.

Похоже, портовые кабаки Вестлэнда вбирали в себя сброд со всего мира, ведомого и неведомого. Такого смешения языков, нравов и обличий Кеннету видеть еще не доводилось. Особенно поразил его человек, словно бы вымазанный сажей с ног до головы, сидевший с двумя приятелями, белокурыми и голубоглазыми, за столом, залитым вестлэндской медовой брагой. Черномазый что-то кричал двум портовым шлюхам на непонятном Кеннету языке. Шлюхи оказались куда более понятливыми и уже через мгновение приземлились на колени к любезному чужестранцу.

– Матросы с купеческого корабля.

Кеннет вздрогнул и резко обернулся. Дружинник владетеля Свангера как ни в чем не бывало присел рядом на лавку и бросил на стол серебряную монету. Подскочивший слуга поставил на стол глиняный кувшин с вином.

– Выпьем, купец, – дружинник наполнил два кубка. – Вино в портовых кабаках даже лучше, чем во владетельских замках. Были бы деньги.

– И за что мы будем с тобой пить? – пристально посмотрел в глаза соседу Кеннет.

– Тейт, – назвал тот себя. – Служил когда-то Свену Холстейну, а сейчас, как видишь, служу Свангеру.

– Для меня ваши значки – темный лес.

– Неужели? – усмехнулся в рыжеватые усы Тейт. – А мне показалось, что ты такой же суранец, как я гуяр.

– Я торговец из Харога.

– Бывал я не только в Хароге, но и в Ожском замке.

– А где находится этот замок?

– У самой границы, благородный король Кеннет.

– Меня зовут Магон, вестлэндец, – рука Кеннета потянулась к висевшему на поясе мечу.

– Пусть будет Магон, – легко согласился Тейт. – А твоего приятеля зовут случайно не Тахом Ожским?

– Моего приятеля зовут Эшером. – Кеннет бросил взгляд на приоткрытую дверь и потянул меч из ножен.

– Не стоит так торопиться, благородный Магон, – остерег его Тейт. – Целя во врага, можно случайно угодить в друга.

– Что тебе от меня нужно, вестлэндец?

– От Магона из Харога мне не нужно ничего, но быть может я сгожусь королю Кеннету.

– А почему я должен тебе верить?

– Если бы я собирался тебя выдать, то выдал бы уже давно. Я узнал тебя еще там, на площади.

– Хорошо, Тейт – улыбнулся Кеннет. – Думаю, ты сгодишься и купцу Магону и королю Кеннету.

Дом скромного торговца Крула напоминал хорошо укрепленную крепость, и гарнизон в этой крепости, надо полагать, был под стать стенам. Уважаемый аквилонец очень ценил свою драгоценную жизнь, поэтому, видимо, протянул так долго на этом свете, несмотря на происки многочисленных врагов.

Тах решительно постучал в окованные медью ворота. Пара недовольных и недоверчивых глаз долго изучала позднего гостя через узкую щель. Гость был не один, еще шестеро всадников теснились за его спиной, бряцая доспехами и оружием.

– Эшер сын Магасара, – назвал себя Тах. – Твой хозяин назначил мне встречу.

Ворота, наконец, приоткрылись, и семеро всадников неспеша въехали в цитадель аквилонца Крула. Двор был пуст, и только из дома доносились приглушенные голоса.

– В гости как на войну ездишь, торговец, – недовольно пробурчал сторож, подозрительно посматривая на Таха.

– Жизнь беспокойная в славном Нотенбурге, – посетовал меченый, легко спрыгивая с седла. – Каждый норовит обидеть хорошего человека.

Тах улыбаясь подошел к недоверчивому слуге Крула и нанес ему удар в челюсть. Верный пес, даже не хрюкнув, медленно опустился к его ногам.

– Я полагаю, что вы справитесь и без меня? – обернулся Тах к Кеннету.

– Займись Крулом, – подтвердил тот.

Уважаемый Крул поднялся навстречу гостю с медовой улыбкой на устах. Жаль, но долгая жизнь настолько подпортила зубы старого хищника, что выглядел о с беззубым ртом почти как травоядный.

– Такая незадача, уважаемый, – начал прямо с порога Тах, – ограбили до нитки.

Крул был потрясен несчастьем молодого друга и поспешил к нему на помощь с кубком аквилонского вина. Лицо его буквально светилось добротой и сочувствием.

– Какое несчастье. Я лично попрошу короля Оле наказать негодяев.

– Между нами говоря, – вздохнул Тах, – я считаю грабителем именно Олегуна.

– Ты в своем уме, достойный! – аквилонец от удивления едва не захлебнулся собственным вином.

– Этот твой Оле украл у гуяров целое королевство.

Крул криво усмехнулся:

– Но ты только что утверждал, что ограбили именно тебя.

– Видишь ли, уважаемый, я близко к сердцу принимаю дела своего хозяина достойного Рикульфа из Гитардов, а он в свою очередь хлопочет о моих.

Надо отдать должное аквилонцу соображал он быстро:

– Мой дом в твоих руках, достойный?

– Разумеется, уважаемый, иначе я не стал бы затевать с тобой этот разговор.

– Не боишься заиграться, Эшер сын Магасара?

Судя по всему, этот человек не слишком испугался, повидал, вероятно, всякого на своем веку. Большие руки его спокойно лежали на столе и не дрожали. Бесцветные старческие глаза настороженно следили за гостем, но страха в этих глаза не было.

– Устрой мне встречу с благородным Оле, уважаемый Крул, и мы расстанемся друзьями.

– Зачем?

– Странный вопрос для умудренного жизнью человека, – пожал плечами Тах.

Старик задумчиво покачал головой:

– Благородный Оле всегда был добр ко мне.

– Так и ты сделал для него немало, – усмехнулся Тах. – Без тебя он никогда бы не взобрался на трон Вестлэнда.

– Олегун договорился бы с гуярами и без меня.

– Не уверен. Но это, пожалуй, ужен неважно.

– А если Олегун не согласится приехать?

– Да полно, уважаемый, – нахмурился Тах, – мы и так торгуемся слишком долго.

Глава 4 Два короля

Олегун недовольно покосился на посланца. Уважаемый Крул сволочь, конечно, большая, но пренебрегать им в нынешней ситуации было бы глупо. Трон вестлэндских королей все время норовил выскользнуть из-под задницы благородного Оле. И ладно бы гуяры, так ведь и своим неймется. Взять того же Гольфдана Хилурдского. Вот уж воистину, пригрел змею на груди. Лижет теперь пятки Родрику, пес. При Рагнвальде нордлэндскую корону примерял, а теперь зарится на вестлэндскую. К сожалению, благородный Оле допустил в свое время большую ошибку – упустил Кристин, дочь Ската, которая досталась щенку Кеннету. Понадеялся на Норангерского, на Гоголандского, а надо было самому за себя хлопотать. Гуярам, конечно, плевать на нордлэндские правила престолонаследия, но своим-то пасть не закроешь, каждый норовит за ляжку тяпнуть. А все потому, что прав на престол у Олегуна никаких, если, конечно, не считать правом благосклонность Конана из Арверагов. Конану не выгодно, чтобы в Вестлэнде укрепился ставленник октов. Такая вот идет игра. Вождь арверагов метит в единоличные властители, и вся уцелевшая лэндская знать его в этом поддерживает. Вот только сумеет ли Конан подмять под себя гуярских вождей? Сомнительно. Так может не стоит благородному Оле безоговорочно ставить на арверага?

– Зачем я понадобился твоему хозяину? – Олегун резко повернулся к посланнику.

– Из Сурана прибыли торговцы с важными вестями.

– Что еще за вести?

– Благородная Кристин подумывает о возвращении в родные края.

– Почему она обратилась к твоему хозяину, а не ко мне?

– Ты ведь сам, благородный Оле, поручил уважаемому Крулу похлопотать об этом деле.

Слуга был прав, Олегун действительно просил об этом Крула. Старый пройдоха имел глаза и уши не только во всех закоулках Лэнда, но и в Суране. Самое время прекрасной Кристин объявиться – шесть лет прошло. Чужбина, она и есть чужбина, а дочь Ската привыкла жить на виду. Конечно, Оле Олегун, сохранивший вестлэндское королевство в целости и сохранности, когда все вокруг рассыпалось прахом, предпочтительнее в глазах повзрослевшей женщины сопляка Кеннета, все потерявшего и ни на что, по большому счету, не имеющего права.

– Что еще?

– Вести от достойного Рикульфа из Гитардов.

С посланцами Рикульфа Олегуну вряд ли стоит встречаться открыто. Конану из Арверагов это не понравится. Но неужели старый негодяй Крул решил переметнуться на сторону врагов Конана? Нос у него длинный, наверняка что-то учуял.

– Что за люди?

– Некий Эшер сын Магасара. Уважаемый Крул надеется, что ты посетишь его дом, благородный Оле, и лучше всего ночью.

Осторожен старый пройдоха, и нашим, и вашим старается услужить, а в конечном счете служит только самому себе. Благородному Оле Олегуну есть чему поучиться у Крула. Особенно способности получать золото буквально из воздуха и обводить вокруг пальца надменных гуяров, которые воображают себя хозяевами мира и не замечают, что из-за их спин правит скромный аквилонский торговец Крул.

Олегуну не раз уже приходилось бывать в этом гостеприимном доме, расположенном почти на самом берегу моря. Уважаемый Крул людей не чурался, но вечера любил проводить вдали от городского шума в обществе глупых чаек. Так было и в те, почти уже забытые времена, когда ярл Норангерский готовил свой неудачный поход против короля Гарольда, и Свангер впервые свел честолюбивых владетелей с незаметным аквилонцем. Уважаемый Крул и тогда уже был стар, но за ним чувствовалась непонятная многим в Лэнде сила. Деньги он дал, но они не пошли впрок Норангерскому. Тот поход был неудачным и закончился для благородного Оле пленом. Но в конце концов в выигрыше остался не высокомерный Гарольд и не самовлюбленный болван Норангерский, а именно Олегун, сумевший поладить с гуярами не без пользы для себя. И не последнюю роль в его судьбе сыграл скромный торговец с далекого острова. Корона старого Ската, как и обещал Крул, уже украсила голову Оле и будет совсем хорошо, если в дополнение к короне он получит руку благородной Кристин. Девчонка всегда нравилась Олегуну, но дурачок Скат предпочел видеть зятем Рагнвальда сына Гарольда Нордлэндского. Редко кто так ошибался в жизни, как король Скат. Но эта ошибка оказалась роковой не только для него, но и для всего Лэнда. Вряд ли благородный Оле стал бы связываться с Норангерским, дразнить Гарольда, звать гуяров, если бы чувствовал надежную опору в лице дочери Ската с перспективой занять со временем нордлэндский престол. Незначительная, казалось бы, ошибка глупца на королевском троне привела к последствиям фатальным. Фатальным для многих, но не для благородного Оле. Умный человек найдет достойный выход из любой ситуации. Гуяры еще долго будут делить власть в завоеванной стране, так долго, что у расторопного человека наверняка будет шанс, устроить дела с наибольшей для себя выгодой.

Олегун указал на ворота двум сопровождающим его дружинникам и огляделся по сторонам. Он не опасался нападения, просто присутствие лишних глаз не всегда желательно для озабоченного человека. Ворота заскрипели, и Олегун въехал во двор гостеприимного дома уважаемого аквилонского торговца. Ворота за его спиной захлопнулись с завидной быстротой, но самоуверенный вестлэндский король не обратил на это обстоятельство никакого внимания.

Крул уже поджидал благородного гостя за накрытым столом. Рядом с ним сидели два молодых человека в скромной суранской одежде, весьма удобной для далекого путешествия. Надо полагать, это были посланцы достойного Рикульфа, самого хитрого и коварного из суранских вождей. Благородный Оле близоруко прищурился, разглядывая незнакомцев и добродушно махнул рукой в сторону сломавшегося в поклоне Крула. Старый лицемер! Золота у него поболее будет, чем у вестлэндского короля и гуярского императора вместе взятых, а может не только золота, но и реальной власти, так к чему же это показное смирение. Уж кому-кому, а Олегуну отлично известно, кто сейчас перед ним ломает комедию.

– Рад видеть благородного Оле в добром здравии, – отозвался на кивок короля один из посланцев Рикульфа. Все эти горданцы, похоже, на одно лицо, вот и этот черный как жук торговец напомнил Олегуну о людях, к которым у него был когда-то большой счет. Но все уже закончилось у Расвальгского брода – вестлэндский король умеет возвращать полученные удары. Будем надеяться, что души меченых уже в аду. Не хватало еще, чтобы подобных мерзавцев пускали в рай. Благородному Оле встретить их там совсем не улыбалось. Второй посланец больше походил на лэндца: высокий, стройный, с широким разворотом плеч. Лицо на редкость красивое и надменное. Темноволос, но до черноты горданца далек, а глаза голубые и холодные, словно только что из ледяной проруби. И ни тени улыбки на строгом лице. Кого-то он напомнил благородному Оле, вот только кого?

– Прошу к столу, государь.

Старый хитрец знал, чем угодить королю Вестлэнда. Впрочем, ни для кого в Нотенбурге не было секретом, что благородный Оле большой любитель хорошо закусить и не слабо выпить. Вино у аквилонца было отменное, гораздо лучше того, которое он поставлял ко двору. Вот выжига! А ведь клялся, что лучшего во всей Аквилонии не найти. Олегун поднял голову, чтобы предъявить претензию хитроумному торговцу, но не обнаружил того за столом.

– Уважаемый Крул человек деликатный, – усмехнулся горданец. – Есть вещи, о которых ему лучше не знать. Целее будет.

Фаршированный заяц очень понравился Олегуну, он с удовольствие облизал жирные пальцы и вопросительно покосился на посланцев Рикульфа:

– Так что же благородная Кристин?

– Благородная Кристин здорова, чего не скажешь о тебе, благородный Оле. По-моему, ты находишься на пороге могилы.

Веселый парень, этот горданец, но пора бы ему напомнить, с кем он имеет честь сидеть за столом.

– Я слышал, что сопляк Кеннет ей наскучил?

– Не думаю, – засмеялся горданец. – Но ты сам у него об этом спроси.

Рука Олегуна застыла с куском мяса у открытого рта:

– У кого?

– У Кеннета, – пояснил Тах. – Я бы предпочел тебя просто отравить, Олегун, но король Лэнда пожелал покарать изменника собственной рукой.

– Какой король Лэнда?

– Ты что-то плохо сегодня соображаешь, владетель. Я Тах Ожский, а это король Кеннет, собственной персоной.

Олегун затравленно обернулся – пять человек, лица которых закрывали маски, истуканами стыли у дверей.

– Мы решили, что уважаемому Крулу незачем видеть лица наших людей. Продаст ведь, глазом не моргнет. Ты же его знаешь, владетель.

– Старая сволочь! – Олегун грязно выругался. Нельзя сказать, что он сильно испугался. Оле Олегуна голыми руками не возьмешь, бывал он в переделках и покруче этой. Меч пока при нем, и он сумеет посчитаться с этими ребятами.

– Увы, – развел руками Тах, – тебе придется драться с благородным Кеннетом один на один. Так уж он пожелал.

– Дурак он, этот твой король Кеннет, – презрительно фыркнул в густые усы Олегун. Сам бы он снял шкуры с этих ребят без лишних церемоний. Но некоторым, видимо, суждено умереть молодыми и великодушными. Благородный Оле только однажды был повержен на поединке с помощью дьявольского фокуса и колдовства.

В руках у Кеннета был самый обычный лэндский меч, примерно такой же длины, как и меч Олегуна. Зато благородный Оле был на полголовы выше противника и гораздо массивнее. Однако если Кеннет рассчитывал на его неповоротливость, то он ошибся. Олегун атаковал стремительно, и хрустальная ваза редкой красоты разлетелась вдребезги за спиной фальшивого суранца.

Кеннет ответил на удар Олегуна прямым выпадом и едва не дотянулся до горла самозваного короля. Благородный Оле удивленно выругался: мальчишка был ловок и умел драться. Шаг за шагом Кеннет стал теснить самоуверенного владетеля, которому даже бычья сила не смогла помочь, удержать противника на расстоянии. Он отступил к столу и неожиданно для себя уселся на ту же лавку, с которой только что поднялся, уверенный в своем превосходстве. Выругаться во второй раз Олегун не успел, да и встать на ноги ему было уже не суждено. Кеннет взмахнул мечом, и голова вестлэндского самозванца упала на блюдо, всего несколько минут назад освобожденное им от фаршированного зайца. Обезглавленное тело Олегуна глухо ударилось о пол.

– Чистая работа, – похвалил Тах, – но я предпочел бы кабанью голову, фаршированную грибами.

Кеннет только плечами пожал на шутку товарища.

Глава 5 Конан из Арверагов

Освальд не решился присесть к столу без разрешения: с одной стороны он такой же арвераг, как и Конан, но с другой, не всем же арверагам жить в замках, должен же кто-то и у порога постоять. Все арвераги равны перед Богом, но есть такие, которые поравнее прочих будут. Освальд подмигнул хитрым глазом пятилетнему сыну Конана Артуру и состроил страшную рожу. Мальчишка зашелся от смеха так, что даже задумавшийся Конан поднял голову. Что значит, кровь Асхилов, этих кривой рожей не испугаешь, даром что мальчишка от чужеземки рожден.

– Значит, король Оле умер?

Конан встал с кресла и прошелся по залу. Развешанное по стенном лэндское оружие зазвенело в такт его шагам. Освальд смотрел на вождя с восхищением – и ростом тот удался, и статью. Кому же еще быть императором, как не ему?

– Суранцы утверждали, что ему отрубили голову по приказу короля Кеннета. Чуть ли не сам Кеннет и отрубил. Но я думаю, что это скорее окты приложили руку.

– А твои суранцы?

– Ребята они простые, какой с них спрос.

– Простые ребята торговлей не занимаются и секретные послания им не доверяют.

– Письмо-то они мне показали, – напомнил Освальд. – Я их в два счета вокруг пальца обвел.

Конан засмеялся:

– Я тобой доволен, Освальд. Скажи Гелуку, пусть отсыплет тебе десять золотых. Выпей за здоровье моих сыновей.

Освальд довольно засопел. Пока все оборачивалось для него как нельзя лучше. Надо же, на таком плевом деле заработал чуть ли не больше, чем за весь поход в Суранские степи. Если так пойдет и дальше, то, пожалуй, можно будет домишко купить. Чем он хуже Конана, который успел уже жениться и двух сыновей завести? Есть и у Освальда на примете одна вдовушка, к которой не грех будет подкатиться.

Поговаривают, что жена у Конана ведьма, иначе чем объяснить, что она так легко окрутила арверагского вождя. И сейчас она вошла тихо, бесшумно, а Конан вздернулся, словно его дубиной по спине огрели. Все-таки Конан еще очень молод и на шелест юбки отзывается как на зов боевой трубы. А баба хороша, хоть и ведьма. Всем взяла: и ростом, и статью, и лицом, и задом.

– Пришли мне Гвенолина, – вежливо выставил Конан Освальда за дверь.

Старый гуяр оказался понятливым и ретировался с большим достоинством.

– Хорс не хочет есть кашу. – Дана посмотрела на мужа смеющимися зелеными глазами.

– Я его накажу, – сказал Конан, обнимая жену за плечи. – Арвераг просто обязан есть кашу.

Поцеловаться им не дал Артур:

– Ты всегда только обещаешь, а потом спрашиваешь, откуда в гуярах столько коварства.

– Это когда я спрашивал? – поразился Конан.

– Вчера, – поведал Артур, – у Гвенолина. А Хорс как не ел кашу, так и не ест. Если он вырастет плохим арверагом, кто будет в этом виноват?

– Вероятно, мы с тобой, – вздохнул Конан. – Мы старшие и за него в ответе.

Появился вызванный Гвенолин и приветствовал Конана не взмахом руки, как это принято у гуяров, а изящным поклоном, позаимствованным у лэндских владетелей. Гвенолину в уме не откажешь, и место свое он знает.

– Тебе лучше уйти, – мягко сказал Конан жене. – И забери Артура. С Хорсом мы поговорим вечером, – добавил он специально для сына.

Гвенолин проводил женщину глазами до самой двери:

– Артур растет прямо на глазах.

Конан на слова Гвенолина улыбнулся краешками губ: Артур растет, но и Дана хорошеет. И хорошеет настолько, что даже преданные люди не в силах скрыть восхищения.

– Почему вы не задержали суранских торговцев?

– В последний раз их видели у Хилурда на обратном пути из Нотенбурга, а потом они как сквозь землю провалились.

– Освальд встретил их в Клотенбурге и уже без обоза.

– Мы считали их обычными торговцами, но, видимо, ошиблись.

Конан мрачно кивнул головой. Пожалуй, это его ошибка. Но кто же мог предположить, что Олегун так глупо угодит в ловушку. Неужели Рикульф решился на открытую войну? Это не похоже на осторожного гитардского вождя. В письме к Родрику, как утверждает Освальд, он лишь предостерегает октов, но не более того. Освальду можно верить, лишнего он не скажет, просто не хватит ума придумать, да и человек он верный. Но зачем торговцы показали Освальду это письмо? Допустим, хотели предупредить Конана, не вызывая подозрений октов, но зачем им предавать своего хозяина Рикульфа, какая в этом для них корысть?

– Как звали этого горданца?

– Эшер сын Магасара.

– Посвященного Магасара?

– Да, этот храмовой пес уже несколько лет верой и правдой служит Рикульфу.

– С кем торговцы встречались в Нотенбурге?

– Удалось выяснить, что товар у них купил аквилонец Крул. Потом Крул уехал и появился уже после смерти Олегуна.

– Старая сволочь, – выругался Конан.

Не исключено, что без Крула в этом деле не обошлось. Олегун частенько бывал беспечен, но не настолько же, чтобы отправиться без охраны на свидание с незнакомыми людьми. Человеку, заманившему его в ловушку, он доверял полностью. И таким человеком вполне мог быть аквилонец. Но если все обстоит именно так, то, значит, силы противников Конана гораздо более внушительны, чем он до сих пор предполагал. Неужели Рикульф из Гитардов привлек на свою сторону аквилонцев?

– Жаль, что ты упустил суранцев.

– Я послал погоню, но… – Гвенолин развел руками. – Киммаркам вряд ли понравится, если мы начнем хозяйничать на их территории.

– Ссориться с Элдадом нам сейчас не с руки, – согласился Конан.

Слишком много вождей, слишком много хозяев на этих землях. И гуярский император не более чем старший среди равных, чье мнение будет выслушано, но не обязательно учтено. Именно об этом вздыхал уважаемый Крул, сетуя на множество поборов, взимаемых с купцов. А сейчас аквилонец уже, кажется, разочаровался в Конане и хлопочет о другом кандидате в императоры.

– Этот Кеннет сын короля Гарольда?

– Да. Хотя болтают разное.

– Например?

– Норангерский утверждает, что Кеннета королева Сигрид родила не от Гарольда, а от Беса Ожского. Аграамский же считает, что все это не более чем сплетни.

– Черный колдун пропал шесть лет тому назад. Поговаривали, что у него есть убежище в Южном лесу. Ты проверял этот слух?

– Южный лес по площади превышает Суран и Лэнд вместе взятые. Найти там человека просто невозможно, если не знать точно, где искать.

Конечно, Гвенолин мог бы назвать Конану источник, из которого тот мог бы почерпнуть массу сведений о Черном колдуне и его возможном местонахождении, но делать этого не стал. Конан не глупее своего родича и, надо полагать, сам знает, к кому и когда обращаться за разъяснениями.

– И за эти годы он не давал о себе знать?

– Были у нас кое-какие неприятности в Приграничье, но мы списывали их на владетеля Отранского и его головорезов.

– Странно, – покачал головой Конан. – Если этот человек жив, то не слишком ли затянулось его молчание?

– А может быть, убийством Олегуна он и сказал свое первое слово?

– А как же Рикульф? Не думаю, чтобы ему в голову пришла мысль, объединиться с Черным колдуном против Конана из Арверагов.

– И тем не менее, кто-то вспомнил о короле Кеннете.

– Но, может быть, только для того, чтобы подтолкнуть Конана к решительным действиям?

Дана наверняка знает, где скрывается отец, но Конан ее спрашивать не будет. Слишком уж дорожит он этой женщиной, и не только любовь этому причиной. Дана – дочь Беса Ожского, последнего капитана меченых, и внучка посвященного Вара, одного из старших жрецов Храма. Меченые когда-то правили Лэндом, а храмовики – Сураном. Кто сказал, что власть рождается только из насилия? Всегда нужен мостик в прошлое. Пусть не слишком очевидная, но связь с властью ушедшей, иначе можно просто повиснуть в воздухе, не найдя точки опоры, и раствориться в чужой стране, как растворяется капля благородного вина в сосуде, наполненном родниковой водой. А Конан не может раствориться, не имеет права уйти из этого мира просто так, не оставив после себя могучей империи. Ибо какой толк в военной победе, если она не превращается в реальную власть, основанную не только на силе, но и на праве, на уважении и, если угодно, на преклонении. Если тебя ненавидят побежденные – это не победа, а всего лишь передышка между сражениями, а победа – это любовь, это обожание, это преданность. Вряд ли Конан завоюет любовь подданных, но его наследник Артур сможет это сделать. Ибо он не просто сын Конана Асхила, но еще и меченый, и храмовик, не просто гуяр-завоеватель, но и плоть от плоти этой земли. А верят только своим. Артур объединит Лэнд и Суран в единое целое, заселит пустующие земли и сделает этот мир намного лучше, чем он был. А иначе какой смысл в войнах, реках крови, предательстве и насилии. Вот что для Конана из Арверагов эта женщина. И, пожалуй, даже Гвенолину этого не понять. О других вождях и говорить нечего. Эти будут высасывать последние соки из захваченной земли, пока не поднимут волну ненависти среди покоренных народов, которая захлестнет их с головой и отправит на дно забвения. Удержать завоеванное гораздо труднее, чем завоевать. Победа меняет не только побежденных, но и победителей. И по иному нельзя. Нельзя сохранить власть над народом, издеваясь над его святынями, обычаями и привычками. Нельзя править разнородным и разноязычным миром так же, как гуярским кланом. А многие думают, что можно все, лишь бы хватило силы для подавления недовольных. Гуярские вожди жестоко ошибаются, превращая завоеванные земли в объект для периодического грабежа. Грабеж и беззаконие приводят лишь к тому, что перестают работать и грабители и ограбленные. А без созидания жизнь теряет смысл. Награбленное богатство не идет в прок самим завоевателям, а для гуяров оно особенно опасно, поскольку богатыми они не были никогда. Их остров не мог прокормить всех своих обитателей и периодически выталкивал часть из них за свои пределы. Столетиями гуяры бороздили моря, в поисках пристанища и крова. Иногда находили, но чаще теряли свои жизни. Сегодня в Лэнде и Суране они нашли пристанище, которое сможет стать их родиной, и все зависит от того, как они будут относится к этой земле: посчитают ли ее наложницей, захваченной в бою, или любимой женщиной, рожающей сыновей для счастливой и достойной жизни.

Совет вождей и старейшин будет противиться планам Конана, да что там Совет, каждый вождь, каждый рядовой гуяр будут искать свою выгоду, которая в конце концов обернется для всех бедой. Не сразу, не торопясь, но следует приучать гуяров к мысли, что это их земля, что дети, рожденные от них чужеземками, это тоже гуяры, и что лэндец и суранец, это не чужак, а сосед, рядом с которым отныне предстоит жить бок о бок веками. Иначе не будет мира на этих землях, и не будет покоя никому, ни суранцам, ни лэндцам, ни гуярам.

Гвенолин вздохнул, Конан, наконец, очнулся от дум:

– Пошли кого-нибудь в Азрубал, пришла пора поближе познакомиться с посвященным Магасаром, советником достойного Рикульфа. Совет вождей не за горами, и там решится многое, если не все.

Глава 6 Старый знакомый

Городишко Хальцбург не слишком изменился за минувшие шесть лет. И улицы его не стали чище, разве что нищих и бездомных прибавилось. Словно саранча устремлялись они за каждым всадником, и отбиться от них можно было либо плетью, либо горсткой меди, брошенной на мостовую. И если с гуярами городские бродяги вели себя застенчиво и подобострастно, то с суранскими торговцами решили не церемонится. Во всяком случае, их просьбы о подаянии больше походили на угрозы. Тах пустил в ход плеть, а сопровождающие его суранцы-охранники взялись за мечи, чтобы хоть как-то защититься от обнаглевших попрошаек. Причем, если судить по сытым рожам, эти люди не слишком бедствовали. Хватало им, судя по всему, и на выпивку. Устрашенные попрошайки отстали, и только один, самый настырный бежал за Тахом от самых городских ворот и канючил:

– На помин души, господа торговцы. На помин души благородного владетеля.

– Какого владетеля? – Тах вдруг остановил коня.

– Гаука Отранского. Повесили его киммарки сегодня днем.

Тах застыл в седле как громом пораженный, не хватил сил даже на то, чтобы вытянуть плетью наглеца.

– Ты что болтаешь?! – надвинулся на оборванца Кеннет.

– Чистую правду говорю, – обиделся тот. – Он до сих пор висит на площади, перед дворцом благородного Элдада.

Кеннет растерянно оглянулся на Таха, меченый с трудом приходил в себя после пережитого потрясения. Вот и порадовал внуков гостинцами благородный Гаук. Как чувствовал тогда Кеннет, пытаясь предостеречь старого владетеля. Не следовало бы ему соваться в город, ставший логовом киммарков, где его каждая собака знала.

– Наведаемся на постоялый двор, – тихо сказал Тах. – Узнаем, что и как.

Риск был велик, не исключено, что их там ждала засада, но и просто проехать мимо, не выяснив обстоятельств гибели старого владетеля, было выше сил Таха Ожского. Чтобы ни говорил сейчас Кеннет об осторожности, меченый сделает так, как задумал, и, наверное, он прав.

– Я зайду первым, – сказал Тах. – Если все будет тихо, заходи и ты.

У собора, в котором когда-то Кеннет венчался с Кристин, их остановил отряд всадников, среди которых выделялся высокомерным выражением лица широкоплечий, немолодой, но еще крепкий и уверенный в себе человек.

– Кто такие?

Тах молча протянул ему охранную грамоту Рикульфа из Гитардов. Гуяр быстро пробежал бумагу глазами и небрежно бросил назад владельцу. Меченый поймал бумагу на лету.

– Где ты остановился?

– Вероятно там, – Тах кивнул головой на постоялый двор, расположенный в сотне метров от собора.

– Повезешь мое письмо Рикульфу из Гитардов.

Тах хмуро кивнул головой.

– Не слишком ты любезен, суранец, – бросил ему белозубый гуяр, отъезжая вслед за вождем.

– Спина не гнется, – усмехнулся меченый. – Сутки в седле.

– Скажи спасибо, что Элдад из Киммарков сегодня в хорошем настроении, да и я тоже.

– С кем имеем честь разговаривать, – поинтересовался Кеннет, которому стало не по себе от взгляда Таха направленного в спину удаляющегося гуярского вождя.

– Леир, – назвал себя белозубый. – Еще увидимся, суранцы.

– Не сомневаюсь, – процедил сквозь зубы Тах.

Постоялый двор был почти пуст, если не считать десятка пьяниц, считавших это почтенное заведение своим домом. Трактирщик склонился в подобострастном поклоне, приветствуя дорогого гостя. Суранские купцы ныне, увы, не столь часто встречаются на лэндских дорогах. Но война, слава Богу, уже позади, так что скоро все наладится к выгоде торговцев, как лэндских, так и суранских. Да и постоялые дворы не будут пустовать.

– Твоими устами да мед пить, – сказал Тах хозяину, присаживаясь к столу.

Трактирщик вызвался сам обслужить гостя, не доверяя заботам подручных столь важную птицу. Меченого так и подмывало спросить его в лоб о Гауке Отранском, но он сдержался.

– Что нового в славном городе Нотенбурге? – вежливо поинтересовался хозяин. – Ведь ты оттуда путь держишь достойный?

– Король Оле Олегун убит, – сообщил Тах. – Такая потеря.

– Прими Господь его душу, – перекрестился трактирщик. – Замечательный был человек.

– Казнили его, говорят, по приказу короля Кеннета. И гуярская защита не помогла.

Трактирщик хоть и цокал сочувственно языком, но, похоже, смерть вестлэндского самозванца его не очень огорчила.

– Жаль благородного Оле, – услышал вдруг Тах у самого уха грубый голос. – Уж не ты ли к этому руку приложил, меченый?

Где-то Тах уже видел эту красную одутловатую рожу, посеченную синими прожилками.

– Арвид, – наконец вспомнил он. Этого бродягу, пьяницу и вора Тах сначала едва не рассек мечом в воротах Бурга, а потом почти повесил в Ожском замке, но именно почти, поскольку этот негодяй стоял перед ним сейчас живехонек и скалил желтые гнилые зубы.

– Надо же, – покачал головой Тах. – Не доглядел, как тебе веревку на шею накинут.

– Торопился ты, – напомнил Арвид. – Гуяры на хвосте висели.

– Вероятно, – согласился Тах. – Ну и чем ты промышляешь, любезный, при новых господах?

– Владетелями и мечеными. Один уже висит на площади, а второго я сейчас на нож посажу.

– Каким ты подонком был, таким и остался.

– В мои годы уже поздно меняться. А тебя меченая морда я подороже продам Элдаду, а то с Гауком я, прямо скажу, продешевил.

– Надорвешься, Арвид, в трудах неправедных. Это твои люди там у порога?

– Мои. Как только твой приятель ступит в дверь, они его прирежут.

– У нас ведь охрана, десять суранцев.

– Так ведь ты их звать не будешь, меченый. Ты сейчас встанешь и тихонько пойдешь со мной. А если не пойдешь, то тут же и ляжешь у стола. Хочется, конечно, сдать тебя живым, но, думаю, Элдад заплатит и за мертвого.

Арвид бросил взгляд в сторону дружков, которых Тах вычислил без труда. Двое, запахнувшись в поношенные серые плащи, стояли у стойки, а третий, худой и длинный, расположился у входа. Кеннет очень вовремя появился у порога и на секунду застыл в проеме, отвлекая внимание Арвида.

– Худой справа, – крикнул ему Тах по-сурански и в ту же секунду дотянулся стальным жалом до горла Арвида. Худой хрюкнул и тут же осел на пол с переломанными позвонками. Его уцелевшие приятели успели обнажить кинжалы, но не успели ими воспользоваться. Тах достал одного из них ударом клинка в сердце, а второго – носком сапога в подбородок. Никто из посетителей трактира не прореагировал на происходящее. Ну, задумал толстый Арвид разжиться от суранцев, да не выгорело дело. С какой же стати остальным волноваться.

– Что за люди? – спросил Кеннет, подходя к стойке.

– Старый знакомый, – кивнул Тах на мертвого Арвида. – Это он продал Гаука гуярам. Впредь мне наука: нельзя быть рассеянным, когда имеешь дело с подонками.

Тах высыпал на стойку несколько золотых монет и подмигнул хозяину, тот с готовностью закивал головой и шепнул что-то расторопному слуге. Через несколько минут в трактире не осталось никаких следов происшествия.

– Благородного Гаука взяли гуяры, – негромко сказал хозяин. – Ясно было, что предали, но мы не знали кто. А этот Арвид еще и сочувствовал, паскуда.

– Владетеля Отранского надо похоронить, – хмуро бросил Тах. – И посчитаться кое с кем не мешало бы.

– Похоронить похороним, – согласился Кеннет, – а расчеты следует оставить до лучших времен. Никуда этот Элдад от нас не уйдет, достанем его в Азрубале.

– Мои люди вам помогут, – прошептал хозяин. – Как только стемнеет.

Ночь выдалась безлунной и беззвездной. Накрапывал нудный и надоедливый мелкий дождик. Город, казалось, вымер этой ночью, лишь кое-где светились в окнах дрожащие огоньки лучин. Освещенным оставался только дворец Элдада из Киммарков. Когда-то в этом мрачном каменном доме Кеннет провел несколько тревожных дней и ночей накануне мятежа, унесшего жизни едва ли не всех верных долгу и королю владетелей. Уцелел только Гаук Отранский, чтобы через шесть лет пасть жертвой очередного предательства. Еще вопрос, нужны ли лэндцам враги, если они сами относятся друг к другу хуже собак. Твой народ, король Лэнда. Кеннет мрачно усмехнулся и тихим свистом подал сигнал спутникам.

Труп Гаука никто не охранял, да в этом не было особой необходимости. Он висел в десятке шагов от распахнутых настежь ворот, за которыми горело несколько костров, освещавших не только суетящихся во дворе людей, но и едва ли не всю площадь. Судя по шуму, доносящемуся из усадьбы, у киммарков пир шел горой. Пировали и вожди, собравшиеся в эту ночь во дворце лучшего из киммарков, и простые гуяры, которые, как известно, ничем не хуже своих вождей, разве что беднее. Ну а тем, кто победнее, и условия похуже. Впрочем, когда это дождь был помехой веселой пирушке.

– Я отвлеку их внимание, – сказал Тах, – а вы действуйте и побыстрее.

Меченый пронзительно свистнул и хлестнул коня плетью. Вряд ли пирующие во дворе гуяры разобрались что к чему, а потом, когда прогремели два взрыва, в их головах все смешалось. Тах еще немного покрасовался на виду у ошалевших гуяров, а потом повернул коня и скрылся в ближайшем переулке. Как ни странно, погони не было. Захмелевшие гуяры не сразу осознали реальность происходящего, а когда немного пришли в себя, то обнаружили, что исчез не только черный всадник, но куда-то пропало и тело владетеля, еще минуту назад висевшее на виду у всей честной компании.

– Что это было? – спросил выскочивший на шум из дворца Леир.

– Дьявол забрал владетеля, – произнес один из гуяров заплетающимся языком, и эта версия устроила всех, включая Леира. Правда, дьявол был не слишком аккуратен, поскольку прихватил невзначай и трех киммарков, которым так и несуждено было протрезветь в этой жизни.

Благородного Гаука Отранского похоронили у входа в пещеру, где он провел последние и самые тревожные дни своей жизни. Присутствовали на похоронах только самые верные и надежные его сподвижники. Не было ни слов, ни вздохов. В землю уходил последний владетель Приграничья, а с ним вместе ушла целая эпоха побед и поражений, тяжких трудов и веселых праздников, любви и ненависти, радости и отчаяния. Открывалась новая страница истории Лэнда, но писать ее придется уже совсем другим людям.

– Не отчаивайтесь, – твердо сказал Кеннет. – Готовьтесь сами, готовьте своих сыновей и ждите.

– А кого ждать-то? – спросил Магнус сын Ивара, глядя на короля Лэнда грустными глазами.

– Они придут оттуда, – Кеннет махнул рукой на юго-восток, – в их жилах будет кровь лэндских королей и владетелей – кровь Отранских, Мьесенских, Ульвинских, Хаарских, Брандомских, Саарских… У них будет знак меченых на груди и наша ненависть в сердце. Готовьтесь встать с ними рядом.

– Когда это будет?

– Не пройдет и двух десятков лет, как Лэнд станет свободным. Это говорю вам я, король Кеннет.

Глава 7 Меченые

Сигрид беспокоило долгое отсутствие Кеннета и Таха, как волновало оно и всех других женщин, но вслух об этом предпочитали не говорить. Мужчины уезжали часто, но рассказывали о своих поездках скупо, не желая попусту беспокоить женщин. Поначалу Сигрид это раздражало, но с годами она смирилась с умолчанием, как смирилась со многими странностями лесной жизни. Шесть лет – достаточный срок, чтобы привыкнуть ко многому, даже к тому, что твой мужчина не всегда твой. Впрочем, Эвелина пока не давала Сигрид поводов для ревности, да и Бес к этой тихой женщине был равнодушен.

Любила ли Сигрид Беса Ожского, этого странного, часто совершенно непонятного человека? Наверное. Во всяком случае, ей ни разу не пришло в голову огорчить его отказом. Поначалу она искала для себя оправдания, а потом необходимость в этих поисках отпала. Она родила ему дочь и не испытала по этому поводу ничего кроме радости. Та, прежняя, жизнь ушла куда-то далеко-далеко, а в этой была крепость, Бес, семь молодых и часто непокладистых женщин, которых надо было держать в кулаке, призывать к порядку и взаимной терпимости. А потом косяком пошли дети, и тут уж вовсе стало не до душевных терзаний. Хозяйство разрасталось и требовало все больших и больших усилий с ее стороны. Если бы Сигрид спросили, счастлива ли она в этой новой жизни, столь непохожей на старую, она, пожалуй, ответила бы отрицательно, но и несчастливой она себя не считала. Просто все ее нынешние заботы находились вне прежних понятий счастья и несчастья и были направлены только на одно: выжить, удержаться в этом мире самой и сохранить детей и близких. И сейчас прохаживаясь по коровнику, она прикидывала в уме, хватит ли молока на грядущую зиму, сколько телочек можно будет забить, а сколько оставить, потому что население крепости росло год от года, и охотников до молока становилось все больше и больше. Сеном, слава Богу, в этом году запаслись с избытком. Откуда Бес приводил косарей, ее не касалось, но каждый год они привозили в крепость вороха душистого сена и поспешно исчезали, не желая задерживаться в этих страшных местах ни секунды свыше оговоренного срока. Южный лес пугал этих простых суранских крестьян, и, надо полагать, меченому стоило немалых усилий и денег, чтобы заманить их сюда даже на короткое время. Черного колдуна они боялись, и этот страх распространялся на всех обитателей крепости. Во всяком случае, так низко благородной Сигрид не кланялись даже крестьяне ее собственных владений. У Сигрид сложилось впечатление о суранцах, как о существах забитых и раболепных. Недаром же проклятые гуяры взяли их страну без боя. Во всяком случае, она обошлась им гораздо дешевле, чем Лэнд.

Эвелина была на седьмом месяце беременности, а Астрид на пятом, следовало подумать об именах будущих владетелей, если, конечно, родятся мальчики. Сына Эвелины, пожалуй, можно будет назвать Грольфом и отдать ему Агмундский замок вместе с землями. Ульвинские были в родстве с Агмундскими, хотя и дальнем, но ближе сейчас все равно никого не найти. С Астрид все было сложнее, хотя она тоже Ульвинская, но отцом ее ребенка был Кеннет, а значит владетель должен носить нордлэндское имя. Сигрид вспомнила Бьерна Фондемского: благородный человек, преданный и Сигрид лично, и всему нордлэндскому королевскому дому. К сожалению, из Фондемских не уцелел никто, и будет справедливо, если сын Кеннета и Астрид получит своего имя в честь этого прекрасного человека, ну и его земли в придачу.

В последние годы главной причиной споров и ссор между женщинами стали земли и замки, которые они со страстью распределяли между своими отпрысками. К удивлению, Сигрид, молодые женщины очень хорошо разбирались в достоинствах тех или иных владетельских ленов и норовили отхватить для сыновей кусок побольше. В эти интриги они попытались вовлечь и мужей, но Тах проявил к этому вопросу равнодушие, а Кеннет передоверил все матери, заявив, что лучше благородной Сигрид никто не знает, кому, что и сколько.

В последние дни к Сигрид стала ластиться Марта Саарская, верный признак беременности. Тихоня обошла всех, это у нее уже четвертый ребенок от Таха за шесть лет. Если так пойдет и дальше, то на эту крольчиху замков не напасешься.

Поначалу Сигрид опасалась, что Бес Ожский начнет высмеивать дележ земель и замков, но отнюдь нет – меченый активно участвовал во всех церемониях, связанных с возведением очередного родившегося кандидата во владетельское достоинство. Правда за своего сына Фрэя не хлопотал, хотя тому и без хлопот достался замок деда, благородного владетеля Ульвинского. Никто не сможет обвинить Сигрид в несправедливости: ее собственные дети, Рагнвальд Брандомский и Оттар Хаарский, получили земли худшие, чем сын Эвелины. А замок Брандом к тому же сильно поврежден. Следует, пожалуй, намекнуть меченому, что не худо бы выплатить денежную компенсацию владетелю Брандомскому.

Бес с трех лет начал приручать детей к оружию, как мальчишек, так и девчонок. На вопрос благородной Сигрид – не рановато ли, он только плечами пожал. Судя по всему, у этого мужчины был большой учительский талант, поскольку и семилетний Берн и шестилетние Тор, Рагнвальд и Оттар, и вся прочая подрастающая на глазах рать уже довольно ловко избивала друг друга деревянными мечами, к ужасу матерей, которым оставалось только подсчитывать синяки и шишки любимых чад. Сигрид, не считавшая себя невеждой в воинском деле, была поражена методам обучения, которые применял Бес. Надо полагать, это и были те боевые приемы меченых, которыми это воинственное племя славилось на весь Лэнд. Матери поначалу бунтовавшие – мыслимое ли дело, чтобы трехлетний ребенок взбирался на высокое дерево или садился в седло боевого коня – постепенно смирились с неизбежностью, тем более что никаких серьезных происшествий с их детьми не случалось.

Сигрид закончила несложные расчеты и направилась к дому. В доме было непривычно тихо – младшие дети спали вместе с подуставшими матерями, а вот старших не было. Наверняка Бес увел их в лес. Сигрид рассердилась: этот человек так, похоже, и не научится считаться с чужим мнением, с чужими страхами наконец. В последнее время ей стало казаться, что Оттар и Рагнвальд, такие прежде откровенные мальчики, что-то от нее скрывают. Не хватало еще, чтобы меченый встал между нею и сыновьями. Если он думает, что благородная Сигрид будет мириться с его бесцеремонностью, то он ошибается.

Сигрид немного смущало, что придется идти одной по лесу, мимо гнезда вожаков. Конечно, и вожаки, и вохры, и псы в эту пору настроены миролюбиво, но попадаться им на глаза в одиночку все равно не очень-то приятно. На всякий случай Сигрид прихватила с собой арбалет.

Сигрид подняла голову и прислушалась, откуда-то справа доносились звонкие детские голоса и слышались удары деревянных тупых мечей. Она осторожно раздвинула кусты и разочарованно вздохнула. Ничего особенного на поляне не происходило: ее внук Бьерн усердно наседал на ее сына Рагнвальда, размахивая мечами и громко воинственно вскрикивая при каждом ударе. Рагнвальд, даром что на год моложе и ростом пониже, умело отбивался, а то и переходил в атаку под одобрительные вопли брата-близнеца Оттара, который переживал больше всех.

Наконец Бес остановил Бой и строго спросил:

– Кто победил?

– Сержант Туз, – сказал белобрысый Свен, сын Реи Холстейн.

– Зуб тоже хорошо дрался, – возразил Оттар, но тут же согласился со Свеном. – Хотя Туз, конечно, победил.

Сердце Сигрид упало – меченых делал Бес Ожских на этой поляне из ее сыновей, из сыновей беспечных клуш, спящих себе спокойно среди бела дня и доверивших благородных принцев и владетелей человеку, явно этого доверия не заслуживающему. Сигрид готова была уже выскочить на поляну и высказать Бесу все, что она о нем думает, но, поразмыслив, отложила выяснение отношений на некоторый срок. Раз взялась следить, то нужно все выяснить до конца.

Узнала она довольно много. Ну, например, что меченые не дерутся друг с другом на поединках, и горячо одобрила это правило. Что меченый никогда не трогает женщину меченого. Это им пока зачем знать, скажите на милость?

– А мужчину меченой можно трогать? – спросила пятилетняя Хильда.

Сигрид едва не задохнулась от рвущегося наружу смеха и возмущения. Бес, похоже, сел в лужу со своими поучениями, во всяком случае, он не сразу нашелся с ответом. Видимо, в уставе меченых это положение не было освещено должным образом. Но Сигрид Брандомская могла бы рассказать этим крохам, как поступали хваленые меченые с дочерьми – за порог выставляли, вот как. Но она не Бес Ожский, чтобы обсуждать подобные темы с детьми.

– Какое главное качество меченых? – спросил Бес.

– Храбрость, – ответил Бьерн.

– А еще?

Ответы посыпались как из рога изобилия. Вдруг выяснилось, что нет таких похвальных качеств, которыми бы не обладали меченые. Сигрид так и подмывало добавить к этому списку несколько своих определений, выбивающихся из общего похвального ряда, но ее опередил Бес.

– Вы забыли еще одно весьма важное качество меченых – осторожность. Благородная Сигрид уже давно наблюдает за нами, а никто из вас так этого и не заметил.

Сигрид ничего другого не оставалось, как выйти из своего укрытия. Ее появление повергло в смятение всех присутствующих, кроме Беса. Интересно, заметил он ее сразу или только в последний момент так ловко вывернулся? Однако Сигрид не стала выяснять отношения при детях, отложив разговор для более подходящего случая.

Случай представился уже на следующий день, когда Бес отправился встречать обоз из Хорога, который по его расчетам вот-вот должен был подъехать к Южному лесу. Ибо в пределы Южного леса суранцы не рисковали углубляться без сопровождения, да и стая вряд ли осталась бы безучастной к вторжению чужаков в свои владения. Только Бес, Хой и Тах могли беспрепятственно раскатывать с телегами по этим заповедным местам, не опасаясь нарваться на неприятность. Но Тах был в отъезде, Хой болен, поэтому Бесу пришлось самому выехать навстречу суранцам. Сигрид вызвалась его сопровождать, хотя особой необходимости в этом не было. Бес, кажется, удивился ее неожиданному решению, но если он вообразил, что Сигрид поехала с ним только для того, чтобы под шелест листвы признаваться в неземной любви, то он здорово ошибся. Сигрид выплеснула на его голову все недовольство, накопившееся за эти годы. Не затем она, благородная Сигрид Брандомская, вот уже шесть лет гниет в этой дыре, копается в коровьем дерьме, спит с кем попало, чтобы рожденных ею детей превращали в монстров.

– «Кто попало» – это я? – вежливо поинтересовался Бес.

Сигрид слегка растерялась и сбилась с мысли. Этот человек обладал поразительной способностью уходить от честного ответа, задавая совершенно ненужные и глупые вопросы, с единственной целью – смутить ее. Но, в конце концов, она не девочка, теряющаяся от мужского взгляда или слова. Да, она спит с Бесом Ожским, но только потому, что это ее долг перед страной, которой нужны воины и герои. Так было всегда и всегда будет после больших и кровопролитных войн. Женщины рожают, чтобы восстановить население, и им все равно, кто в этот момент будет рядом, лишь бы этот кто-то способен был дать здоровое потомство.

– Вроде быка производителя, что ли? – усмехнулся Бес.

– А ты претендуешь на большее? – с вызовом спросила она.

Бес пожал плечами и потрепал по шее вороного коня.

– Я не желаю, чтобы ты делал из моих детей меченых. У них совсем другая миссия – вернуться владетелями в свои замки.

– Допустим, вернутся, а что потом? Вцепятся друг другу в глотки, как это было с их предшественниками? Их матери уже сейчас спорят из-за земель для своих еще не родившихся детей.

– Девушки просто скучают в этой дыре, – отмахнулась Сигрид. – Их нынешние споры – лишь отзвуки прежней, ушедшей навсегда жизни. Это игра и только.

– Когда мальчики станут мужчинами, игра пойдет всерьез. У Кеннета шесть сыновей, это не считая Бьерна, все они рано или поздно станут заявлять о своих правах, и найдется немало людей, которые в корыстных интересах будут натравливать их друг на друга.

– Их матери этого не допустят, – вскинулась Сигрид. – Родные братья не станут проливать кровь друг друга.

– У нас с Гарольдом тоже был один отец, но это не помешало мне его убить, – холодно бросил Бес. – Матери Грольфа Мьесенского и Арвида Гоголандского были родными сестрами, а Арвид убил Грольфа на моих глазах. Мне продолжать, Сигрид, список будет длинным. Жажда власти и жажда мести правят миром, и с этим уже ничего не поделаешь.

– А жажда любви?

– Довольно странный вопрос в устах женщины, которая спит с мужчиной только из чувства долга.

Он был невыносим, этот человек, он всегда выходил победителем в их спорах, выворачивая наизнанку ее же слова. А потом он был неправ в главном: не только чувство долга удерживало Сигрид подле Беса Ожского. И он не мог этого не знать. Если у меченого нет сердца, то уши у него есть. Не мог же он не слышать ее ночных признаний, которые она, изнывая от любви, шептала ему. Она так любила его, что даже не ревновала к Эвелине или делала вид, что не ревнует. Любой мужчина оценил бы ее жертвенность, но только не этот. Ну не может она вот здесь, вслух, признаться, что любит его. Это значит, навсегда зачеркнуть в своей душе Гарольда и простить меченому то, что прощать нельзя. Он знал о ее муках и все-таки добивался признания. Потому что Бес Ожский всегда был подлецом, во всяком случае по отношению к Сигрид Брандомской. И никогда не признавал своей вины. И не просил прощения.

– Я запрещаю тебе, делать из моих детей меченых.

– Нет, – твердо сказал Бес. – Только меченые смогут взять и удержать власть в этом мире. По одиночке их просто раздавят.

– Гуяры не меченые, но это не помешало им прибрать к рукам Лэнд и Суран.

– Гуяры обречены, – надменно произнес Бес. – Они взяли власть, которая валялась в пыли, но никогда не смогут ее сохранить.

– Меченые тоже не удержали Лэнд, да и Храм рухнул.

– Меченые и горданцы были инородными телами в тех странах, которыми владели, а я даю Лэнду его собственных сыновей.

– Мы даем, – поправила его Сигрид. – И это будут благородные владетели.

– Ничего не имею против, – усмехнулся Бес, – но эти владетели будут мечеными, людьми спаянными одной идеей и железной дисциплиной. Им властвовать над миром, и они точно должны знать, как и зачем.

– А сам-то ты знаешь, Бес Ожский?

– Может быть, – нахмурился Бес. – Во всяком случае я знаю, как победить, а вот что касается «зачем?», то тут стоит подумать.

– Ты жаждешь власти и собираешься сделать из наших сыновей ступеньки для трона.

– Чтобы взойти на трон, Бесу Ожскому не нужны ступеньки, я даже в седло сажусь, не касаясь стремян.

– Хвастун! Каким был хвастуном, таким и остался.

– Не садись на муравейник, Сигрид, – засмеялся Бес, – ты же знаешь, что, в конце концов, я окажусь прав.

Глава 8 Харогский торговец

Тах и Кеннет вернулись, когда Сигрид окончательно потеряла терпение. Не говоря уже об их женах, которые готовы были поднять бунт и отправить Беса на поиски пропавших мужей. Радостный вопль детворы пролился бальзамом на истерзанную душу Сигрид. Она поспешила во двор, но, естественно, оказалась не в первых рядах и обнять сына смогла лишь в последнюю очередь, да и то мимоходом. Кеннета снова вырвали из ее рук и закружили в хороводе. Сигрид сочувствовала сыну: эти вампирши высосут когда-нибудь из него всю кровь. Шутка сказать, мальчик проделал такой тяжкий путь, а этим кобылам хоть бы что, вцепились мертвой хваткой, ни вздохнуть, ни охнуть. О, Господи, что же это за жизнь такая!

– Вы бы хоть баню истопили, – не выдержала Сигрид.

И уж конечно охотницы нашлись. То иной раз не допросишься воды принести, детей помыть, а тут даже ругаться друг с другом у них времени нет.

– Детей спать уложите.

Сигрид махнула рукой и вернулась в дом. Бес как ни в чем не бывало сидел за столом, задумчиво уставившись в потолок, и на губах его блуждала загадочная улыбка. И чему он, собственно, улыбается, этот человек? Мог бы, кажется, выйти и поздороваться с сыновьями.

– Капитану меченых не пристало прыгать по двору и вопить от радости, – усмехнулся Бес, – а лейтенантам пора бы уже поспешить к нему с докладом.

– А ты их накажи, – ехидно посоветовала Сигрид. – Лиши бани или отправь в Суран. Девочки страшно обрадуются.

– В Суран они поедут, – серьезно сказал Бес. – Через пару недель.

– Зачем? – праздничное настроение Сигрид сразу же пропало.

– Чтобы устранить человека, способного править.

– Ты тоже поедешь? – запаниковала Сигрид. – А если что-нибудь случится? Куда я денусь с кучей детей и женщин?

– Придется рискнуть. Если Конан из Арверагов утвердится на троне, то сковырнуть его будет непросто.

– Но тебя ведь опознают в Суране.

– Кто сейчас помнит почтенного Ахая – столько лет прошло. Меня интересует сейчас один человек – посвященный Магасар. Я уже отправил Хоя на разведку.

– Пожалел бы старика, – вздохнула Сигрид.

– Старик еще всех нас переживет.

Вошедший Тах тут же с порога начал докладывать:

– Капитан… – и осекся, увидев Сигрид.

– Продолжай, – распорядился Бес. – Благородная Сигрид в курсе всех наших дел.

Тах оглянулся на дверь и сказал, понизив голос:

– Гаука Отранского повесили киммарки.

Сигрид слабо охнула и тут же прикрыла рот рукой.

– Я не стал говорить об этом Гильдис, – вздохнул виновато Тах. – Она так радовалась нашему возвращению.

– И не надо, – сказала Сигрид. – Потом, когда-нибудь… Бедный Гаук.

Она заплакала, неожиданно даже для себя, и тут же поспешно вытерла слезы. Плакать сейчас не время, потом мы оплачем всех, когда отомстим гуярам за их смерть.

– Олегун мертв, – доложил Тах. – Кеннет снял с него голову.

Глаза Беса неожиданно зло блеснули из-под длинных ресниц:

– Я же приказал без фокусов.

– Мы решили, что так будет лучше, – твердо сказал Тах. – Король Лэнда своей рукой покарал изменников.

– Были свидетели?

– Некий Тейт, он служил когда-то Свену Холстейну, а теперь служит в дружине Свангера. Я сказал ему, что у него теперь другой владетель, тоже Свен и тоже Холстейн. Только надо подождать, когда он подрастет. Тейт не один, у него под рукой более десятка дружинников. Мы проверили их в деле – люди надежные.

Сигрид торжествующе взглянула на Беса, что она говорила: одно имя благородного владетеля способно вдохнуть мужество в десятки сердец. А если владетелей будет, скажем, тридцать…

– Мы стараемся, – скромно сказал Тах и притворно вздохнул.

Сигрид хотела было рассердиться на дерзкого мальчишку, но потом махнула рукой. В конце концов, Тах действительно старался – сыновей у него было уже шестеро плюс две дочери.

– А что Седрик? – спросил Бес.

– Седрик созрел для больших дел. Мы виделись с ним дважды. На обратном пути он помог нам оторваться от арверагов и передал письмо достойному Рикульфу. Я думаю, что честолюбивому вождю мешает не только Конан, но и дорогой родич, Родрик из Октов.

– Кого прочат на место Олегуна?

– Родрик покровительствует Хилурдскому, а Конан – Гоголандскому. Для нас Хилурдский предпочтительней. Его дружиной командует наш старый знакомый Гунар сын Скиольда, видеть его нам не привелось, но письмами мы обменялись через верных людей.

– Почему гуяры до сих пор не прибрали Вестлэнд к рукам? – удивилась Сигрид.

– Потому что друг другу вожди кланов доверяют еще меньше, чем вестлэндцам, – засмеялся Тах. – Вестлэнд – это выход к морю, и тот, кто им владеет, сразу же получает преимущество.

– Совет старейшин состоится в Азрубале?

– Да. Через три месяца.

– А где ты оставил настоящего Эшера сына Магасара?

– В Хароге, у достойного Исхана. Парнишка смирный, обещал непременно нас дождаться, да и суранец за ним присмотрит.

– С охраной и возницами рассчитался?

– А этим все едино, что Эшер, что Тах – будут молчать. Решай, капитан, что будем делать дальше.

– Уже решил, – сказал спокойно Бес. – Две недели отдыха, а потом – в Харог.

Тах только вздохнул и почесал затылок. Наверняка прикидывал в уме, как ублажить жен за столь короткое время. Счастье еще, что эти вздорные бабенки, побаиваются Беса, а то крика было бы не обобраться.

Торговец Исхан встретил Черного колдуна почтительно, чтобы не сказать подобострастно, и долго мял шапку в руках, пока не решился пригласить почтенного Ахая в свой дом. Таха такое поведение харогского торговца, старого и надежного знакомца, позабавило, но и заставило призадуматься: почему это люди так боятся его отца? Плохо это или хорошо? Пораскинув мозгами, он пришел к выводу, что не только любовь, но и страх часто бывает весьма полезен для человека, идущего к власти, наперекор всем обстоятельствам, но Тах предпочел бы любовь, если не самого Исхана, то его дочери, хорошенькой девушки, на минуту выглянувшей из окна, чтобы посмотреть на прибывших.

Таху нравились суранские дома, светлые и просторные, сложенные из обожженного кирпича, легкие и словно насквозь пронизанные солнечным светом, резко отличавшиеся от мрачных лэндовских замков, сложенных из каменных глыб, и от массивных круглых башен, которые строили гуяры на покоренных землях. Если бы ему позволили выбирать жилище, он непременно бы выбрал суранское, и, надо полагать, жены одобрили бы его выбор.

Исхан жаловался Бесу на беспредел, творимый гуярами: мало того, что обложили всех непомерными налогами, так еще и грабят вдобавок всех без разбора. Каждый вождь сам по себе, не знаешь, кому и как угодить, а не угодил, так бьют без меры.

– Может быть, хоть Конан нам поможет, – вздохнул торговец. – Император все же.

– То-то я смотрю у тебя в доме, хоть шаром покати.

– Не все, конечно, взяли, – скромно потупил глаза торговец, – но нельзя же жить в вечном страхе, что отнимут последнее.

Таха жалобы суранца забавляли, Кеннет откровенно скучал, разглядывая голые стены чужого жилища, и только Бес слушал Исхана внимательно.

– А кому достался Арпин?

– Эборакам, – с готовностью отозвался суранец. – Верховным вождем у них числится достойный Гилрой, а потом еще пять-шесть вождей рангом пониже. Да у них, по-моему, каждый гуяр сам себе вождь. Тут на днях мой сосед, торговец не последний в Хароге, подарил почтенному Вортимеру золотую застежку для плаща, так теперь и сам не рад. Другой вождь кимбелинов, достойный Морвед, требует себе такую же, грозит шкуру с живого снять. А там уже и другие косятся.

– А что варвары восточных лесов?

– Был посланец от Пайдара, вождя югенов, спрашивал о Черном колдуне. Я сказал, что связи у меня с тобой, почтенный Ахай, нет, но, возможно, случай подвернется.

– Боится достойный Пайдар?

– А кто их не боится? – пожал плечами Исхан. – Гитарды уже пощипали югенов.

– Ты на редкость осведомленный человек, достойный Исхан, – бросил лениво Кеннет. – Наживешь себе неприятности невзначай.

Торговец бросил в его сторону удивленный взгляд:

– Исключительно по приказу почтенного Ахая…

– Все правильно, Исхан, – успокоил его Бес. – Мой сын просто пошутил.

Кеннет бросил на Беса недовольный взгляд и открыл было рот, чтобы возразить, но Тах вовремя ткнул его сапогом в голень, и Кеннет промолчал.

– Какое он имеет право называть меня сыном, – прошипел он зло, когда за Бесом и суранцем закрылась дверь.

– Да брось ты, – махнул рукой Тах, – все мы родственники. Какое Исхану дело, кем ты доводишься почтенному Ахаю. Ты бы о другом подумал: как дальше будешь играть роль достойного Магона с таким произношением. Первый же попавшийся суранец тебя разоблачит.

– А я и не собираюсь ее играть.

– В таком случае, тебе лучше было бы остаться в Южном лесу.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, благородный Кеннет, что у тебя пока нет армии, которую ты мог бы открыто повести в бой против гуяров, так что кое-какие наши дела придется вершить тайно, с помощью таких людей, как Исхан и Пайдар. И напрасно ты брезгливо морщишься и осуждаешь отца.

– Я сам буду решать, что напрасно, а что нет.

– Решай, – усмехнулся Тах. – Обойдемся и без благородных королей.

– Король я или не король, – вскипел Кеннет, – но убийцей из-за угла быть не хочу.

– Уж не собираешься ли ты вызвать Конана из Арверагов на поединок?

– А хоть бы и так.

– Конан прикажет тебя повесить, вот и весь сказ. Ему сейчас не до нордлэндских принцев – корона императора перед глазами.

– Которую Бес Ожский хочет водрузить на свою голову.

– Это тебе благородная Кристин нашептала?

– Не твое дело. Она моя жена и королева.

Тах засмеялся:

– Тебе не кажется, благородный Кеннет, что нам еще рано делить короны, головы бы сохранить.

– О своей голове я сам позабочусь.

– Вот как? А что будет с нашими головами, тебе уже не интересно.

Кеннет не ответил и отвернулся. Тах забарабанил пальцами по столу. Самым умным было бы рассказать Кеннету всю правду о его настоящем отце, но благородная Сигрид молчала, а Таху вовсе не улыбалось, брать на себя ответственность в столь деликатном деле. К тому же взрывной характер Кеннета не позволял надеется на то, что он спокойно примет эту новость. Черт бы побрал эту стерву Кристин, ведь знает же кем доводится Кеннету Нордлэндскому Бес Ожский и, тем не менее, настраивает его против отца. Надо будет натравить на нее Ингрид, Гильдис и Рею, эти трое быстро прочистят мозги прекрасной королеве и без вмешательства благородной Сигрид. Но и Кеннет тоже хорош. Скажите, какой гонор у нордлэндских государей – они не желают убивать из-за угла. Профукали собственную страну и теперь изволят тешить гордость. То ли дело мы, меченые, обещали нашим дорогим женам, вернуть замки их сыновьям, и держим слово. А уж в спину бить или в рыло, нам без разницы. За что нас жены любят, холят и нежат. Потому что такого заботливого мужа, как Тах Ожский, нельзя не любить. Тем более что он ни разу не изменил женам за время отлучки. Хотя случаи, конечно, представлялись. Взять хотя бы эту девчонку, дочь Исхана, которая все время стреляет в нас глазками. Разве ж она недостойна любви меченого? Достойна. Особенно в этой позе. А между тем Тах Ожский даже не делает попытки погладить суранское чудо по круглой попке. А кто оценит наше благородство? Гильдис? Ингрид? Или, может, Марта? Как же. Они считают Таха Ожского

своей собственностью. Им в голову не придет, что у молодого человека могут появится другие интересы, помимо семейных. Кеннет, конечно, станет пыхтеть и возмущаться, его благородное сердце не приемлет измены ни в каком виде. Приходится терпеть. Послал же Господь братца.

Тах все-таки не удержался. Ну, никак нельзя было устоять, в двух шагах была. К сожалению, нравы в суранских городах оказались дикими, у Таха даже искры из глаз посыпались. Кеннет едва не подавился от смеха, хотя что уж тут такого смешного?

– Что заслужил, то и получил.

– Положим, я заслужил бы большего, если бы ты не мозолил девчонке глаза.

– Могу уйти.

– Сиди. Чего уж там.

Девчонка больше не появлялась, а на стол накрывала ее мать, жена достойного Исхана, женщина строгая и немолодая. Она тоже бросала на меченого взгляды, но особой теплоты в ее глазах не было. Тах откровенно заскучал.

От скуки его спас Эшер, сын посвященного Магасара. Это под его именем и с его обозом Тах совершил путешествие в Лэнд. Юнец был года на два моложе Таха, черноволосый и кареглазый, как и положено горданцу. Поздоровался и скромно присел на лавку.

– Как тебе дочка достойного Исхана? – поинтересовался Тах.

Эшер покраснел и почесал за ухом. Тах был лучшего мнения о горданцах. Чем интересно занимался этот молодчик здесь целых три месяца?

– Отец хочет женить меня на горданке, – смущенно откашлялся Эшер.

– Так зачем дело стало, – удивился Тах. – Женись на горданке, а потом на суранке. Посвященные в свое время имели трех жен.

– Так не сразу же, – запротестовал Эшер.

– Как это не сразу? – не понял Тах.

– Брали одну, потом, когда она старилась, брали другую, а уж потом – третью, если сил хватало.

– Надо же, – почесал затылок Тах. – а я взял сразу.

– Зачем? – удивился Эшер.

– Затем, что дали, – засмеялся Тах. – А то, может, и не взял бы. Свобода, она, брат, тоже кое-чего стоит.

Эшер так долго переваривал высказанную Тахом мысль, что меченый устал ждать ответа.

– Тебя в замке у Рикульфа хорошо знают?

– Почтенный Рикульф живет во дворце, принадлежавшем в свое время посвященному Чирсу. Только я там не был ни разу и самого Рикульфа не видел.

– А братья и сестры у тебя есть?

– Брат и две сестры от другой матери. Но я старший.

– Как же отец тебя, такого молодого, отправил на край света?

– Со мной был Дарт, но вы его убили.

– Этот тот здоровенный бугай в папахе? Сам виноват. Зачем, спрашивается, мечом махать, когда перед тобой Тах Ожский. Всем же, кажется, предложили сложить оружие.

– Мы думали, что отобьемся. Степняков-то всего три десятка было. Если бы другие не струсили и не побежали, мы бы, может, и отбились.

– Твой отец, посвященный Магасар, действительно в большом доверии у Рикульфа?

– Наверное, – пожал плечами Эшер, – иначе Рикульф не доверил бы ему столь важного письма.

– А письмо было важным?

– Отец сказал, что если попадемся арверагам, то они мне голову оторвут.

– Будем считать, что с поручением ты справился и в руки арверагам не попался.

– А как же ответ?

– Ответ я доставлю, достойный Эшер. Ты уж извини, но тебе придется еще немного пожить в доме гостеприимного Исхана. Так что не теряй даром времени и займись, наконец, девчонкой. Суранки уж никак не хуже горданок, это я тебе говорю, Тах Ожский.

Глава 9 Последний посвященный

Посвященный Магасар уже потерял надежду на возвращение сына. Ходили слухи, что обоз суранских купцов подвергся нападению степняков и был разграблен подчистую. Кто не успел унести ноги, тот остался в степи на прокорм воронью. Посвященный оплакивал сына, но не менее огорчительным был тот факт, что поручение почтенного Рикульфа не было выполнено, а значит сильно упал авторитет самого Магасара в глазах гуярского вождя. Разумеется, сразу же нашлись доброжелатели, намекнувшие Рикульфу, что посвященный Магасар человек неискренний и наверняка ведет двойную игру, подыгрывая Конану из Арверагов. Поверил гуяр в эту наглую ложь или нет, но положение горданца при его дворе резко пошатнулось. На первый план выдвинулись два негодяя: Сул, бывший младший жрец Храма Великого, посредственность, но посредственность изворотливая, и некий Гирл, полусуранец-полуварвар, бывший раб посвященного Вара, получивший свободу после смерти хозяина, негодяй, каких поискать, жадный и наглый, способный продать родную мать, лишь бы подняться на одну ступеньку повыше.

Почтенный Рикульф был неглупым человеком, но опыта управления ему не хватало, как и умения разбираться в людях, прошедших школу Храма, школу лицемерия и изворотливости. Посвященный Магасар был для него находкой, но зависть мелких интриганов и недовольство гитардских вождей и старейшин возвышением чужака заставили почтенного Рикульфа отдалить от себя посвященного Магасара. А тут еще эта неудача с письмом, которое могло оказаться в руках арверагов.

Посвященный Магасар был опытным политиком. Годы, проведенные у подножья хрустального трона наместника Великого, не прошли для него даром. А уж опыт, полученный из рук посвященного Халукара и вовсе был бесценен, но Храм был разрушен ордами варваров обезумевшего жреца Ахая, и горданец остался не у дел. Приход гуяров почти обрадовал Магасара. Появилась возможность, проявить недюжинные способности в деле. Во всяком случае, какое-то время так казалось посвященному, но, увы, гуярские вожди оказались недальновидными политиками, и если дело и дальше пойдет через пень колоду, то Суран ждут нелегкие времена.

Грустное настроение посвященного Магасара, обтирающего стены Рикульфова дворца, в мгновение ока развеял отыскавшие его здесь слуга. Хвала Великому, Эшер вернулся! Магасар, едва услышав эту весть, растолкал бездельников, толпившихся у дверей покоев гуярского вождя и поспешил поделиться с ним радостной вестью.

– Тащи мальчишку ко мне, – распорядился Рикульф. – И поживее.

Глаза гуяра при этих словах радостно сверкнули. До съезда гуярских вождей осталось менее двух недель, и многое еще требовалось подготовить. Посвященный Магасар заторопился – и почтенный Рикульф ждать не любил, и самого горданца распирало от желания натянуть нос Сулу и Гирлу. С кем вздумали тягаться, негодяи.

Магасар не сразу осознал, что Эшера в комнате нет вовсе, а навстречу ему поднимается человек, видеть которого ему хотелось бы в последнюю очередь. Посвященный разом обмяк и бессильно опустился в кресло, любезно предложенное ему расторопным молодцом. Другой молодой человек, даже не суранец, а скорее северянин или гуяр, стоял у окна и на вошедшего хозяина не взглянул.

– Рад видеть тебя, посвященный, – почти дружелюбно приветствовал Магасара Ахай.

Магасар собрал остатки мужества и ответил с достоинством:

– Встреча, что и говорить, неожиданная, но я тоже рад, почтенный.

– Ты уж извини, посвященный, что мы ворвались в твой дом без приглашения. Оправданием для нас служит лишь важность привезенных посланий.

– Ты хочешь сказать, что привез ответ от Родрика? – Магасар был удивлен и не пытался этого скрыть.

– И от Родрика тоже. Но особое внимание достойного Рикульфа я бы на твоем месте обратил на письмо Седрика. Честолюбивый и на многое способный человек.

– Он очень не любит Конана из Арверагов, – добавил черноволосый молодой человек.

– Мой сын Тах, – представил его почтенный Ахай. – Его матерью была Айяла, дочь посвященного Вара.

Магасар посмотрел на молодого человека с уважением. Посвященный Вар принадлежал к древнему и знатнейшему горданскому и приятно, что из этого рода хоть кто-то уцелел.

– Кеннет, король Лэнда, – представил почтенный Ахай второго молодого человека, который, наконец, оторвался от окна и небрежно кивнул посвященному.

– А что с моим сыном? – забеспокоился Магасар.

– Жив-здоров. Мы оставили его в Хароге у достойного Исхана.

Магасар вздохнул с облегчением – хвала Великому, что мальчик остался жив.

– Мой сын Тах и благородный король Кеннет взяли на себя труд, выполнить поручение достойного Рикульфа.

– А зачем это тебе понадобилось, почтенный Ахай?

– Меня тревожит возвышение Конана из Арверагов так же, как и твоего хозяина, и я готов помочь Рикульфу, разрешить возникшую проблему.

Острожен почтенный Ахай, но пора ему раскрывать карты, а не ходить вокруг да около, как любил делать в свое время его дядюшка Чирс. Что значит кровь – даже манеру прищуривать левый глаз унаследовал. И если бы не рваный шрам через щеку, то сходство почтенного Ахая с наместником Великого было бы просто разительным.

– Уж не собирается ли почтенный Ахай сам стать императором Сурана? – Магасар позволил себе пошутить, однако в этой шутке таился серьезный вопрос.

– А посвященный Магасар хотел бы видеть в этой роли гуяра?

Допустим, не хотел бы, но ведь выбор невелик. Почтенный Ахай способен управлять людьми, но до сих пор его усилия были направлены только на разрушение. Как же может посвященный Магасар поставить на столь ненадежного претендента и потерять всякую надежду на возрождение Сурана.

– Достойный Рикульф мой покровитель.

– Рикульф меня пока не интересует.

Целью Черного колдуна был Конан из Арверагов, как наиболее реальный конкурент в борьбе за власть над Сураном и Лэндом. Судя по всему, Черный колдун всерьез замахнулся на императорский трон. Менее осведомленный человек посчитал бы эту претензию со стороны почтенного Ахая манией величия, но только не посвященный Магасар. В любом случае, отмахиваться от предложений Черного колдуна было бы со стороны Магасара безумием, его собеседник славился своим умением сводить счеты с врагами.

План почтенного Ахая был неплох. Магасару он понравился хотя бы тем, что отводил посвященному весьма скромную и почти безопасную роль. Он должен был всего лишь представить Таха Рикульфу в качестве своего сына. В ближайшем окружении гитардского вождя Эшера никто не знал, да и кому какое дело, кого посвященный Магасар называет своим сыном.

– Я согласен, – кивнул головой Магасар и тяжело вздохнул от нехороших предчувствий.

Рикульф из Гитардов с удивлением оглядел представленного посвященным советником молодца. Статью этот Эшер был явно не в отца да и лицом тоже, разве что вьющиеся черные волосы были такими же как у горданца.

– Молодец хоть куда – тебе никто не помогал, посвященный?

Рикульф захохотал, похлопывая себя ладонями по худым ляжкам. Магасар счел нужным слегка обидеться на благодетеля. Рикульф небрежно похлопал его по плечу:

– Я пошутил, посвященный. Но мать у этого молодца наверняка была смазливой.

– Первая красавица Хянджу, – охотно подтвердил Магасар.

– И чем нас порадует сын красивой мамы?

Рикульф присел в кресло и взял со стола отделанный золотом лэндский кубок. Хрустальной посуды суранцев он не признавал, уж слишком часто бокалы трескались в его привыкшей к оружию руке.

– Два письма. – Тах достал из сумки, висевшей у пояса, два свернутых в трубку листа бумаги и протянул их гуяру. – От достойных Родрика и Седрика.

Рикульф небрежно развернул свитки и быстро пробежал их глазами.

– Родрик уж слишком осторожен, – пробурчал он себе под нос. – Вечная история.

– Люди достойного Седрика проводили нас окольными путями через земли арверагов до самого Расвальгского брода.

Рикульф бросил на посланца настороженный взгляд:

– Седрику, значит, есть чего опасаться?

– Вероятно, – пожал плечами Тах. – Его письмо в твоих руках, достойный.

– И в этом письме он хвалит тебя, горданец. Чем же это ты так угодил Седрику? Обычно от этого окта доброго слова не дождешься.

– Я помог умереть благородному Оле, королю Вестлэнда.

– А ты уверен, что мне эта смерть пойдет на пользу? Если октам удастся прибрать к рукам порты Вестлэнда, то мы здесь, в Суране, окажемся в мышеловке. Я не доверяю Конану, но и Родрик не подарок.

– Родрик сватает за вестлэндскую корону Гольфдана Хилурдского, а этого всегда можно купить, было бы золото. Олегун же предан был Конану, и пока он сидел в Вестлэнде, вожди кланов не посмели бы резко возражать императору – путь к родным берегам был у него в руках.

– Ты хорошо осведомлен о наших делах, достойный Эшер, – насторожился Рикульф. – А много знать вредно.

– Я вынужден был посвятить сына в наши дела, – поспешил на помощь Таху посвященный Магасар, – иначе он мог бы попасть впросак при общении с гуярскими вождями. Я никак не ожидал, что это вызовет твое недовольство, достойный.

Рикульф махнул рукой в сторону посвященного:

– Не в этом дело, горданец. Просто Конан далеко не дурак и о многом способен догадаться. Смерть Олегуна его насторожит.

– Мы распустили слух, что благородного Оле покарал за король Лэнда Кеннет.

– Что еще за король Кеннет? – вскинул брови Рикульф.

– Сын покойного короля Гарольда. Кажется, он уцелел после всех этих передряг. Мне кажется, что Седрику мешает не только арвераг Конан, но и кое-кто близкий ему по крови.

– А кто еще участвовал в убийстве Олегуна? – прищурился на Таха Рикульф.

– Имя аквилонца Крула тебе ни о чем не говорит, достойный?

– Старый негодяй, – гуяр в восхищении хлопнул ладонью по ляжке. – Я так и знал, что без него в этом деле не обошлось. Он что, поссорился с Конаном?

– Во всяком случае, Олегуна убили в его доме.

– Ты в этом участвовал?

– Всего лишь сидел в двух шагах от блюда, на которое упала голова Олегуна.

– Конан ему этого не простит.

– Не простит, если узнает, – мягко возразил Магасар.

– Узнает, – уверенно проговорил Рикульф. – И тогда не поздоровится ни Крулу, ни Седрику, ни твоему сыну, посвященный.

– Быть может, следует сделать так, чтобы он никогда об этом не узнал?

– Что ты хочешь этим сказать?

Магасар замялся:

– Видишь ли, достойный, Конан не успокоится, пока не получит реальной власти, но для этого ему придется отодвинуть многих гуярских вождей.

– Куда отодвинуть?

– В небытие.

– Это проще сказать, чем сделать, – усмехнулся Рикульф.

– Но сделать-то все равно придется, достойный. И думаю, что у Конана на это ума хватит Поначалу он устранит старших вождей гуярских кланов, опираясь на младших, потом уберет старейшин и успокоит строптивых. Работа, конечно, трудная, но ничего невозможного в ней нет.

– Уж не собираешься ли ты ему помочь, посвященный?

Рикульф налил вина в опустевший кубок и насмешливо посмотрел на советника. Магасар много бы дал, чтобы понять, о чем думает сейчас хитрый гуяр, быть может самый умный из всех клановых вождей. Воинскими доблестями Рикульф, конечно, уступает Конану, но только не умом. Стараниями достойного Рикульфа не слишком многочисленный и далеко не самый могущественный клан Гитардов отхватил изрядный и лакомыйкусок храмовых земель в ущерб менее сообразительным соплеменникам. Но хапнуть – мало, надо суметь удержать. И Рикульф напрягал все свои силы, чтобы ублажить завистливых собратьев и направить их гнев на извечного врага и соперника в борьбе за власть Конана из Арверагов, который тоже не дремал, настраивая против Рикульфа вождей младших кланов.

– Я уже выбрал себе короля.

– Короля? – Рикульф старательно изобразил удивление на лице.

– А почему бы нет, государь, – решительно взял быка за рога Магасар. – Королевство гитардов звучит не хуже, чем империя арверагов.

– И добавлю – скромнее, – усмехнулся Рикульф.

– Мне показалось, что благородный Седрик столь же скромен, как и ты, достойный, – вставил свое слово в разговор Тах.

– А почему не Родрик?

– Видимо потому, что глупее, – отрезал Тах.

– Пока жив Родрик, Седрику не видать власти как своих ушей.

– Так и Родрик может умереть, достойный.

Рикульф буквально вцепился в лицо молодого горданца маленькими злыми глазками:

– Ты сказал «и Родрик», Эшер сын Магасара, а кто же в этом списке первый?

– Первый, как всегда, Конан из Арверагов. Я полагал, что его судьба уже решена.

– Ты поторопился, горданец.

– В таком случае достойному Рикульфу никогда не быть королем.

Рикульф медленно прошелся по залу. Выбор ему предстояло сделать нелегкий. Одно дело, интриги против гуярского императора, и совсем другое, открытое выступление против него. Союзников у Рикульфа будет, конечно, немало, но ведь и Конан не одинок.

Рикульф остановился:

– В письме Седрика нет и намека на убийство Конана.

– А зачем намекать, государь, когда можно просто убить.

– Даже люди моего клана не простят мне эту смерть.

– А зачем же пачкаться самому? – удивился Тах. – Достойный Рикульф из Гитардов не должен иметь к смерти Конана из Арверагов никакого отношения. Люди найдутся, государь, была бы воля.

– Воля убивать?

– Воля властвовать.

Желание властвовать у Рикульфа из Гитардов было, но желание, это еще не воля, горданец прав. Ибо воля предполагает действие, а не только бесцельные разговоры да мелкие пакости арверагам. В интригах Рикульфу равных нет, но для того, чтобы стать властителем в Восточном Суране, этого слишком мало. Но и на вторых ролях ему уже не быть – либо единственный, либо мертвый. Конан как-то сказал, что победа меняет не только побежденных, но и победителей. Конану из Арверагов мало быть первым среди равных, он рвется к неограниченной власти. И теперь время выбора наступило и для Рикульфа из Гитардов. Императором ему не быть, не следует тешить себя иллюзиями, зато он сможет стать королем здесь, в Восточном Суране. Трудный выбор, но Рикульф его в сущности уже сделал, осталось только найти исполнителей своего великого замысла.

Глава 10 Претенденты

Конан прибыл в Азрубал в первые дни осени, окруженный свитой из вождей союзных кланов и арверагских старейшин. Весь город высыпал встречать гуярского императора. Посвященный Магасар постарался – на всем пути Конана стояли горожане, дружно скандируя:

– Да здравствует император.

Сам Рикульф из Гитардов выехал навстречу императору на скромном гнедом коне, хотя такому могущественному вождю как нельзя лучше подошел бы белый. Оба гуярских вождя спешились и братски обнялись на центральной площади города под приветственные крики гуяров и многочисленных суранских зевак. Кеннет, стоявший в толпе горожан, отметил обилие алых плащей в свите Конана, причем не только на плечах лэндцев, но и многих союзных арверагам вождей, решивших видимо, что алый цвет им более к лицу, чем гуярский синий. Столь разительную перемену подметили и многие гитарды, осудившие арверагов за отход от дедовских обычаев. Но на арверагских вождей шуточки и издевки гитардов не произвели особого впечатления.

Конан был в синем плаще, отделанном серебром. Под плащом виднелась кольчуга, плотно облегающая сильное тело. Арвераг осторожничал, в олтличие от Рикульфа, на котором кроме кожаной куртки ничего не было.

– Рад видеть у себя в гостях Великого Конана, – вежливо поздоровался Рикульф.

– Рад видеть первого из Гитардов. – Конан поднял руку, приветствуя собравшихся на площади гуяров: – Пусть будут здоровы ваши сыновья, а слава ваша прогремит по всему миру.

Гитарды отозвались дружным ревом одобрения. Конан был отважным воином и непревзойденным полководцем, не раз приводившим гуярские кланы к победе. У него был один единственный недостаток: хорошего воина угораздило родиться арверагом, но тут уж ничего нельзя было поделать. Если бы он был гитардом – вопли звучали бы гораздо громче.

Суранский дом, выделенный арверагам, был обширен, удобен и даже красив, но имел один весьма существенный недостаток – его трудно было оборонять. Быть может, гитарды вселили сюда арверагов не без умысла, так, во всяком случае, показалось осторожному Гвенолину. Но Конан на его подозрения лишь махнул рукой.

– Все вожди прибыли?

– Почти все, ждем октов. Я уже встречался со многими вождями.

– Ну и как? – спросил Конан, без особого, впрочем, интереса.

– Все как всегда. Кимбелины грызутся с эбораками. Морвед к тому же не в ладах с Вортимером. Вортимер в свою очередь ищет союза с Рикульфом, чтобы прижать эбораков и смутьяна Мордреда. Леир из Киммарков метит, говорят, на место Элдада. У амберузов дело идет к открытой драке за первенство. Рикульф договорился с октами и пытается перетянуть на свою сторону киммарков. По слухам, Элдад уже обещал ему поддержку. Трудно тебе будет, Конан.

– Что еще?

– Освальд встретил горданца, который побывал у нас в самом начале лета.

– Это Освальд встретил горданца, или горданец сам его нашел?

– Я наводил об этом молодчике справки. Скользкий тип, Освальда он обведет вокруг пальца.

– Если юнец столь охотно идет к нам в руки, то, скорее всего, это неспроста. И письмо Рикульфа он нам показал. Возможно, Магасар готов к двойной игре.

– Нам бы устранить Родрика и Седрика, вождей октов, а с остальными можно договориться. – Гвенолин вопросительно взглянул на Конана.

Конан медленно поднялся с кресла и прошелся по комнате. Дело было не только в октских вождях. Устранять надо всех и разом. Во всяком случае, самых влиятельных в первую голову: Рикульфа, Родрика, Элдада, Вортимера… Но устранить их следует так, чтобы на голову самого Конана не пало и тени подозрения. Смерть своих вождей гуярские кланы ему не простят. Его поддерживают лэндские владетели, поддерживают суранские, лэндские и аквилонские торговцы и вожди мелких гуярских кланов, поддержат, в конце концов, и простые гуяры, поскольку он обеспечит им безбедное существование, по крайней мере на первых порах. Самым горластым он заткнет рот подачками, а если потребуется, то и сталью. Равенства уже нет среди гуяров, и многим есть, что терять, а значит им нужна защита – защита не только меча, но и закона. А закон – это Конан.

– Найди мне горданца, Гвенолин, и побыстрее.

Тах, с удобствами устроившийся за столом, умильно оглядывал облитого жиром каплуна и восхищенно цокал языком. Достойный Освальд разделял восхищение молодого приятеля искусством суранских поваров, но кувшин аквилонского вина был милее его взору. Красный нос старого пьяницы даже побледнел в предвкушении сладостного мига. Что ни говори, а этот горданец был, вероятно, сказочно богат, уж коли так, за здорово живешь, выбрасывал золотые. Аквилонское вино в суранских городах стоило бешеных денег, поэтому и простые гуяры, и суранское городское быдло предпочитали местное вино, гораздо более дешевое да и более злое. Но достойному Освальду сегодня повезло больше, чем другим.

Тах щедро налил сотрапезнику вина в высокий стеклянный сосуд. Освальд взял хрупкую посудину с некоторой опаской, но выпил с большим достоинством. Гуяра хорошим вином не удивишь – в свое время Освадьду доводилось участвовать в набегах на аквилонские города, вот где было раздолье.

– Богатый остров? – поинтересовался Тах.

Освальд только губами причмокнул. Немало им было выпита вина и взято золота. Но с того времени много уже воды утекло – аквилонцы заключили союз с гуярами и помогли им организовать поход на Лэнд и Суран.

– Хитрые бестии. Уж будь спокоен, горданец, они своего не упустят. Жиреют на своем острове, а Освальд сын Карадока, прошедший с мечом полмира, как был бедняком, так им и остался.

– Деревеньку попроси у Конана, – посоветовал Тах. – Мужики будут пахать, а ты денежки считать. Видел, как владетели живут?

– Так то владетели, – презрительно сплюнул Освальд, – а я гуяр и вечный скиталец. Зачем мне замок.

– Вожди-то уже в замках живут, – подмигнул Тах Освальду. – Смекай что к чему, а то в дураках останешься.

– Ты все-таки не забывай, с кем за столом сидишь, горданец, – обиделся на молодого друга старый гуяр.

– Так я не забываю, – пожал плечами Тах. – Обидно только, что заслуженный воин мыкается без крыши над головой, а какие-то юнцы щеголяют в алых плащах.

– Это ты верно заметил про алые плащи, – кивнул головой размякший после четвертого стакана Освальд, – дедовские обычаи стали забывать, на природного гуяра уже смотрят сверху вниз, как на мужика-пахаря, того и гляди работать на себя заставят.

– Ты не горюй, – утешил его Тах. – Иди к Конану в гвардию, не прогадаешь.

– Зачем Конану гвардия, если у него есть мы, арвераги? Ты что-то путаешь, горданец.

– Ничего я не путаю. Императору не только гвардия будет нужна, но и чиновники. Чтобы такой махиной управлять, потребуется много народу. Ты бы похлопотал за меня, достойный, перед Конаном, а я в долгу не останусь.

Гуяр с уважением посмотрел на молодого собеседника: хваткий малый, такому палец в рот не клади. То-то он обхаживал старого Освальда, прямо носом землю рыл, но ведь и Освальд не вчера родился, да и Гвенолин просил присмотреться к горданцу.

– Можно и похлопотать, – сказал гуяр со вздохом, – только хлопоты больших денег стоят.

– Это уж как водится, – подтвердил Тах и высыпал перед одуревшим собутыльником горсть золотых монет горданской чеканки. Освальд от неожиданности даже всхрапнул как лошадь, которую на полном скаку пронзили стрелой.

– Я тебя сведу с Гвенолином, – гуяр поспешно ссыпал золото в карман, – а там ты уж сам думай, как ему понравиться.

Гвенолин выслушал старого гуяра с большим интересом и даже дружески похлопал по плечу. Молокосос он, конечно, этот Гвенолин, но как никак близкий к Конану человек, да и в драке мало кому уступит. Словом, настоящий арвераг.

– Конан не забудет твоих услуг, Освальд, а горданцем я сам займусь, что-то уж слишком усердно он нам глаза мозолит.

– Хитрая бестия, – подтвердил старый гуяр, – я бы на твоем месте ему не слишком доверял.

– Все горданцы хитрые, – усмехнулся Гвенолин, – но и мы себе на уме. Отец этого Эшера, посвященный Магасар, верный пес Рикульфа, не исключено, что мальчишка подослан гитардами.

Освальд вздохнул: черт их разберет всех этих суранцев, горданцев, лэндцев. Суетятся вокруг, каждый надуть норовит, где уж простому арверагу во всем разобраться, пусть у Гвенолина голова болит. Завоевали себе хомут на шею, будь они все прокляты!

– Приведи горданца сюда. Возможно, сам Конан захочет с ним поговорить.

Горданец был неглуп, это Конан определил сразу. Темные глаза из под шапки густых черных волос смотрели нагловато и чуть насмешливо. Нос с горбинкой придавал горданцу сходство с хищной птицей и только припухшие губы смягчали выражение этого сильного, несмотря на юный возраст, лица. Горданец был широкоплеч и строен, а длинные мускулистые ноги легко и красиво несли ладно скроенное и крепко сбитое тело. Девчонки, наверное, по нему с ума сходят. Такие любят быть на виду и швырять золото горстями.

Таху гуяр тоже понравился: сильный мужчина лет тридцати, руки длинные и мускулистые, глаза серые и властные. Привык повелевать Конан из Арверагов, это даже по походке заметно. Шагал он по залу уверенно, не обращая внимания на стоящих у дверей Таха и Гвенолина. Черные гуярские сапоги оставляли глубокие вмятины на пушистых суранских коврах. Гуярский император был тяжел и стремителен как камень, катящийся с горы.

– Зачем ты хотел меня видеть, Эшер сын Магасара?

– Решил поступить на службу.

– А чем тебе не угодил Рикульф из Гитардов?

– Тем, что никогда не будет императором.

Губы гуяра дрогнули, но так и не сложились в улыбку, а серые глаза впились в лицо меченого.

– Ты убил Оле Олегуна?

– Меня использовали как приманку. Олегуну сообщили, что я привез письмо от Кристин, дочери покойного Ската, бывшего короля Вестлэнда. Благородный Оле попался на удочку как последний дурак.

– Кто?

– Аквилонец Крул и Седрик из Октов.

– А Рикульф?

– Рикульф был не против. Я же предупредил тебя, почтенный Конан, через Освальда из Арверагов.

– Предупреждение было невнятным, – проворчал вполголоса Гвенолин.

– Я вам передал все, что тогда знал, – возразил Тах. – Сейчас я знаю больше.

– Например?

– Смерть Оле Олегуна – не последняя смерть.

– И кто же на очереди?

– Это от тебя зависит, почтенный Конан, очень может быть, что этим неудачником окажешься ты.

– Рикульф?

– Ну зачем же, – криво усмехнулся Тах, – всего лишь кучка негодяев суранцев, недовольных гуярским нашествием. Обычное дело. Недовольные есть всегда и везде.

– Откуда тебе это известно?

– Мне поручено найти этих людей. И объяснить им, почему они так недовольны Конаном из Арверагов.

Конан усмехнулся. Если этот человек лгал, то лгал складно. Именно так – кучка недовольных суранцев. Одна вовремя пущенная стрела и множество вопросов разрешится в один миг. Потом негодяев можно будет повесить на глазах у возмущенных гуяров. Но ведь стрел может быть пять или шесть.

– Почему я должен верить тебе, горданец?

– А зачем же просто верить, гораздо надежнее купить.

– Ты нуждаешься в золоте?

– В золоте нуждаются все, почтенный император Конан. Однако меня вполне бы устроило теплое местечко в твоей свите. Горданцы прирожденные управленцы, государь, так что от этой сделки выиграем мы оба.

Уж очень дерзок, этот Эшер сын Магасара, но, в конце концов, именно дерзкие добиваются успеха. Жаль будет его убивать, но убивать придется, если, конечно, он справится с взятой на себя столь опрометчиво ролью. Молодость самонадеянна.

– Я не нуждаюсь в услугах дураков, достойный Эшер. Покажи на что ты способен.

Губы Конана дрогнули вновь, но в этот раз улыбка получилась, правда серые глаза все так же холодно смотрели в лицо гостя. Эшер сын Магасара вежливо поклонился императору и круто развернулся на каблуках. Легкая ажурная дверь бесшумно захлопнулась за спиной горданца. Конан долго вглядывался в свое отражение на блистающем полированном полу. И лицо, и фигура, словно бы сплюснутые ударом сверху, являли собой жалкую пародию на человека, а уж тем более на императора.

– Надо застелить пол коврами, – сказал Конан, – глаза слепит.

– А… – начал было Гвенолин.

– Он понял, – резко оборвал его Конан. – Забудем пока об этом.

Глава 11 Заговор

Кеннет ждал Таха в подворотне соседнего дома, в полусотне метров от резиденции гуярского императора. Он не был одинок в это уже довольно позднее время. Несколько десятков суранцев слонялись по округе, в надежде посмотреть на Конана из Арверагов, о котором столько рассказывали всякого в последние дни. Арверагская стража Конана не слишком церемонилась с обывателями, щедро раздавая оплеухи, но любопытных не становилось меньше. Кеннет выглядел озабоченным и не сразу откликнулся на вопрос Таха:

– Слежки за мной не было?

– Все тихо. – Кеннет поправил висевший у пояса суранский меч. – Ты знакомых не встретил в доме Конана?

– А кого я должен был там встретить?

– Да так, – отвел глаза Кеннет. – Мне показалось.

Тах только головой покачал. Непонятный он человек, этот Кеннет Нордлэндский. Все у него ни как у людей: то он весел словно птичка, то от его вида вино в бочках киснет.

– Конан поручил мне убрать Элдада, – сказал Тах в спину Кеннету.

– Почему Элдада?

– Конану все равно, с кого я начну, вот я и решил, что начну с киммаркского вождя. У нас к нему, если ты не забыл, свой счет имеется.

– Я не забыл, – коротко бросил Кеннет.

– Учись, король Лэнда, – усмехнулся Тах, – без крови не бывает власти.

Кеннет промолчал. Наверняка обиделся. Ну да ничего – перемелется, мука будет. Нельзя в этой жизни играть по выдуманным кем-то правилам, тем более что вокруг все передергивают. Пора уже Кеннету это понять, если не хочет вечно ходить в изгнанниках.

Элдад остановился в роскошном суранском доме, даже, пожалуй, более роскошном чем тот, в котором поселился Конан. Двор был заполнен киммарками, которые либо слонялись без дела, либо грелись на осеннем солнышке, подставляя его лучам широкие спины. Однако не стоило принимать их расслабленные позы всерьез. Гуяры свое дело знали, и было очевидно, что без их разрешения в дом не проскользнет даже мышь.

Уже смеркалось, когда из дворца вышла группа людей в алых и синих плащах. Тах без труда опознал среди них Элдада, его родича Леира и владетеля Свангера, которого киммарки прочили на вестлэндский трон. Судя по хриплым голосам, громкому смеху и не твердой походке, гуярские вожди весьма недурно провели время.

– Да здравствует Великий Элдад, – преданно гаркнуло несколько десятков киммаркских глоток.

Во всяком случае, именно эти слова долетели до ушей Таха, сидевшего на крыше соседнего дома. Вполне возможно, что кричали и еще что-то приятное горячо любимому вождю, но разобрать на таком расстоянии все оттенки киммаркской преданности было затруднительно.

Гости с трудом взгромоздились на коней. Благородный Элдад вызвался их провожать. Если судить по беспорядочным жестам, то его пытались отговорить, но безуспешно. И веселая группа всадников вылетела на тихую суранскую улицу, оглашая ее победным гуярским кличем.

Тах оставил наблюдательный пост и спустился вниз, на остывающие камни азрубальской мостовой. Ждать ему пришлось довольно долго. Похоже, Элдад увлекся ролью гостеприимного хозяина. Тах старался не привлекать к себе внимания, благо сгущающиеся сумерки облегчали ему задачу.

Видимо гуяры чувствовали себе в безопасности в покоренном суранском городе, а может быть, винные пары притупили их бдительность. Во всяком случае, Элдада сопровождало только трое вооруженных киммарков. Тах успел дважды выстрелить из арбалета, прежде чем гуяры обнажили мечи. Элдаду стрела угодила в левый глаз, и он мешком повалился из седла на мостовую. Рядом упал еще один гуяр, самый пьяный из всей четверки, а теперь уже просто мертвый. Двое уцелевших схватились за мечи, не совсем еще осознав, что же произошло. Тах облегчил гуярам задачу, выступив из тени дома. Выпад первого противника меченый отразил без труда и тут же, не медля ни секунды, ткнул мечом под короткую кольчугу киммарка. Рывком выдернув хрипящего гуяра из седла, Тах уже через мгновение занял его место. Последний уцелевший киммарк пришел, наконец, в себя и закричал, призывая товарищей на помощь. Тах уклонился от летевшего в лицо стального клинка и рубанул по чужой вздувшейся от напряжения шее. Потом ткнул заартачившегося было коня сапогом в бок и поскакал прочь от места бойни, высекая подковами украденного коня искры из каменной мостовой мирного города Азрубала.

Достойный Рикульф был вне себя от гнева. Налитое кровью лицо его подрагивало от едва сдерживаемой ярости. Не было сомнений, что убийство Элдада из Киммарков Конан использует в своих интересах, выставив Рикульфа беспомощным идиотом, не способным навести порядок во вверенном его управлению городе. И в этот раз гуярские вожди будут на его стороне. Что ни говори, а смерть Элдада на совести гитардов, поскольку, приглашая вождей, Рикульф от лица всего клана гарантировал им безопасность. Говорят, правда, что киммарский вождь был в стельку пьян, но ведь не сам же он упал с лошади, ему помогла оперенная стрела, выпущенная чьей-то заботливой рукой из арбалета.

– Выяснили как этот произошло? – зло покосился Рикульф на спокойного Магасара.

– Опросили очевидцев, – пожал плечами посвященный. – Все утверждают, что убийца был один. Управился он с гуярами буквально в два счета. Два выстрела из арбалета, и два взмаха мечом. Достойный Элдад был слишком опрометчив – на нем даже лат не было. Впрочем, вряд ли они помогли бы ему в этот раз.

– И ты хочешь, чтобы я объявил киммаркам, что их вождя, Великого Элдада, и трех других героев отправил на тот свет всего лишь один суранец. Да кто же нам поверит! Десять, посвященный, а еще лучше – двадцать. И найди мне их немедленно, чтобы уже к вечеру они болтались в петле под окнами киммарков.

– Найдем обязательно, – спокойно пообещал Магасар. – Вот только с веревками я бы не стал торопиться. И добавил к этим двадцати еще сорок за смерть несчастного Конана из Арверагов.

– И ты думаешь, что нам поверят? – неуверенно оглянулся на дверь Рикульф.

– Если бы погиб один Конан, то, конечно, многие усомнились бы, но ведь смерть Элдада невыгодна достойному Рикульфу.

– А кому она выгодна?

– Конану, разумеется. Или Леиру из Киммарков. В крайнем случае октам, но уж никак не гитардам и суранцам.

– Ты с ума сошел, горданец, – забегал в раздражении по залу Рикульф. – Ты обвиняешь в убийстве великий гуярских вождей.

– Не важно, кто убил, достойный Рикульф, важно на кого подумают.

Опасный человек, этот посвященный Магасар, вот уже на протяжении двух недель он подталкивает мысли Рикульфа в одном направлении. Впрочем, что греха таить, гитардского вождя и подталкивать не надо. Смерть Элдада вызвала у него досаду – почему не Конан? Почему этому человеку везет там, где теряют другие. Он добьется своего, если ему не помешать. Не исключено, что Элдада убил именно Конан. Или Леир…

– Ты сказал, что смерть Элдада выгодна Леиру? – задумчиво посмотрел Рикульф на Магасара.

– Да, государь, но ему невыгодно, чтобы подозрение пало на него.

В суранцев никто не поверит, гитардам смерть Элдада тоже ни к чему – остаются Леир и Конан. Леиру выгодно, чтобы убийцей посчитали Конана, иначе кто-нибудь укажет пальцем на самого Леира. Горданец прав: не важно, кто убил, важно, кто ответит за убийство.

Рикульф из Гитардов принимал у себя дорогих гостей – Седрика из Октов и Леира из Киммарков. Встреча происходила по-родственному, без пышных церемоний и лишних ушей. Старый горданский дворец, принадлежавший когда-то посвященному Чирсу, как нельзя более подходил для таких встреч, не то чтобы тайных, но и не слишком открытых недружелюбному взгляду.

Достойный Леир, пораженный великолепием подземного горданского дворца не сразу отреагировал на слова соболезнования, выраженные Рикульфом по случаю смерти Великого Элдада. Удивление и восхищение на лице киммаркского вождя сменилось скорбью.

– Убийцы уже пойманы и наказаны, – отозвался Леир. – Киммарки благодарны тебе, достойный Рикульф, за быстрые и решительные действия.

Хозяин устало махнул рукой – разве может смерть двух десятков суранцев возместить потерю виднейшего гуярского вождя.

– Зачем они лезли под землю? – невпопад поинтересовался Седрик из Октов.

– Видимо, не чувствовали себя наверху в безопасности. Горданцы, как и мы, были в Суране чужаками.

– Не очень-то я верю, что Элдада убили суранцы, – буркнул Седрик, любуясь великолепными горданскими зеркалами.

– Умели строить, – подтвердил Рикульф. – В таких норах им враги были не страшны.

– Мне больше нравятся лэндские замки, – хмуро бросил Леир. – Дышится легче.

– Это если позволят дышать, – вежливо пошутил Рикульф.

– Я не вижу окон, – обернулся Седрик к хозяину, – как и дверей впрочем, а между тем света более чем достаточно.

– Зеркала, – пояснил Рикульф. – А что касается дверей…

Он протянул руку и нажал на рычаг: зеркальная стена медленно сдвинулась в сторону, открывая широкий проход в соседнее помещение, где уже стоял накрытый стол.

Седрик восхищенно зацокал языком:

– Даже в Аквилонии я не видел ничего подобного. И все-таки, зачем суранцам понадобилось убивать Элдада?

– Очень может быть, что они его не убивали, – вздохнул Рикульф.

– Тогда зачем ты их повесил?

– Причина одна, достойный Седрик – до истинных убийц мне не дотянуться.

Рикульф жестом пригласил гостей к столу. Вино было великолепным, хотя и местным, суранским. Леиру оно однако не понравилось, и он чуть заметно поморщился. Впрочем, возможно, дело было не в вине.

– Я не совсем понял тебя, достойный Рикульф.

– Отвечу откровенно, достойный Леир: есть только два человека, которым выгодна смерть Элдада из Киммарков. Наверное не стоит произносить эти имена вслух.

– А я думаю, стоит, – возразил Седрик. – Во всяком случае одно.

Леир пошел красными пятнами и в гневе отодвинул от себя серебряный кубок, наполненный доверху вином. Алые пятна расползлись по белоснежной скатерти. Рикульф вздохнул, и уж конечно не скатерти ему было жаль.

– Не хочу вмешиваться в дела киммаркского клана, – продолжал как ни в чем не бывало Седрик. – Но пойми нас правильно, достойный Леир, если убил не ты, то наверняка это сделал Конан, а значит, опасность угрожает и нам. Вряд ли арвераг ограничится одним несчастным Элдадом.

– Согласен, – кивнул головой Рикульф.

– Чудовищное обвинение! – Леир вскочил на ноги, лицо его пылало от гнева.

– Никто не собирается тебя ни в чем обвинять, Леир из Киммарков. Скажу больше – если ты сейчас, не сходя с места, заявишь, что не убивал Элдада, то я поверю тебе всем сердцем, и сам назову имя убийцы киммаркского вождя.

– Я не убивал Элдада, – произнес Леир.

– Конан из Арверагов, – эхом отозвался на его слова Рикульф.

Все трое вздохнули с облегчением.

– Этого следовало ожидать, – спокойно произнес Седрик.

– Но почему именно Элдада? – поинтересовался оправившийся от потрясения Леир.

Седрик добродушно улыбнулся молодому киммаркскому вождю:

– Арвераги оказались в трудном положении, благородный Леир. С севера их подпирают окты с юга киммарки, а после смерти Олегуна они рискуют потерять выход к морю. Мы с благородным Элдадом договорились выйти на Совет вождей и старейшин с единым кандидатом на вестлэндский престол, и достойный Рикульф обещал нам поддержку. И если бы наш кандидат прошел, то много бы ты дал, достойный Леир, за императорскую корону Конана?

– Элдад только первый, – мрачно изрек Рикульф.

– Но не станет же Конан убивать всех?!

– А почему же нет, достойный Леир? – вскинул Седрик брови. – Родрик не смог бы, Элдад не смог бы, мы с вами не смогли бы, но Конан потому и император, что всегда умел переступать через кровь, даже кровь гуярскую.

– Конану не быть единоличным властителем, пока живы вожди, и он это знает, – сказал Рикульф.

Леир колебался, это было видно по его лицу, но, в конце концов, он переборол сомнения. Достойный Рикульф в нем не сомневался – у молодого киммарского вождя хватало ума, чтобы понять свою выгоду. Да и выхода другого у него не было. Откажись он участвовать в заговоре против Конана, завтра же среди киммарков поползут слухи, что Элдада убил именно Леир. И эти слухи очень трудно будет опровергнуть.

– Я согласен, – твердо произнес киммарк.

– За здоровье короля Киммаркии достойного Леира, – улыбнулся Седрик из Октов, поднимая кубок с вином.

– За процветание гуярских кланов, – откликнулся традиционным тостом Леир.

– Я бы сказал – гуярских королевств, – поправил его Рикульф, и все трое рассмеялись.

Глава 12 Встреча

Рахша оглядел богатый суранский дом и вздохнул: в славном городе Азрубале наступили нелегкие времена для людей его ремесла. Гуяры не церемонились с грабителями. Уже половина друзей городского атамана полегла под мечами дозоров и топорами палачей. Достойный Рикульф с первого же дня своего появления в Азрубале принялся наводить здесь порядок железной рукой. Канули в лету времена, когда под началом у Рахши были тысячи головорезов, наводивших ужас на суранские города. После того, как Черный колдун разрушил Чистилище и разогнал жрецов, на землях Храма воцарился беспредел. И в этом хаосе предприимчивые люди вроде Рахши чувствовали себя как рыбы в воде. Как они тогда пощипали купцов в Хянджу! Черный колдун отдал им город на разграбление. Вчерашние рабы, которых гордые горожане не удостаивали даже взглядом, превратились одним мановением его длинных ресниц в полных хозяев положения. Горы золота, море вина! А какие женщины ублажали тогда почтенного Рахшу. Именно почтенного. Так называли тогда бывшего раба. Одного его слова было достаточно, чтобы голова слетела с плеч любого, даже самого богатого и знатного человека. И дочери его бывшего хозяина служили ему за столом и в постели. А потом были жаркие битвы с наемниками ярла Хаарского. В битве при Арпине Рахша потерял половину своих людей, но вдребезги разнес правый фланг неприятеля, которым командовал достойный Хармид. Сам Черный колдун объявил ему благодарность. А потом был штурм Харога и новое золото, и новые женщины. Толпа головорезов под его началом громила все, что попадалось под руку.

С этого и начались его споры с почтенным Ахаем. Черный колдун требовал дисциплины и никому не давал поблажки. Его приказы должны были выполняться беспрекословно, а брать чужое дозволялось только с его разрешения. И это не нравилось многим. И многие поплатились за строптивость головами. Друг долгих лет рабства и недолгого свободного загула Экил был запорот насмерть по приказу Черного колдуна. Кава, один из главарей восставших рабов Хянджу, умер прямо во время пира, когда вздумал по пьяному делу перечить почтенному Ахаю. Почерневшее от удушья его лицо до сих пор снилось Рахше по ночам.

Как они радовались, загнав неприятеля в крепость Дейру. Шансов выбраться оттуда у северян не было, но Черный колдун сам открыл им дорогу. Уже тогда Рахша заподозрил его в предательстве, да что там заподозрил – он был уверен, что Черный колдун ведет свою игру. Надо было наброситься на него сразу, но подвела жадность, всех манили к себе богатства Дейры. Жадность и глупость сгубили многих. Начиненная порохом крепость взлетела на воздух, а с нею развеялись прахом по округе и многие соратники Рахши. Сам он уцелел чудом и с трудом выбрался из-под развалин крепости. Потом угодил в лапы хана Дуды и едва унес ноги. В конце концов, Рахша добрался до Азрубала, и здесь наступил новый счастливый период в его жизни. Шайка головорезов, которую он набрал, практически правила городом. Во всяком случае, все мало-мальски имущие горожане были обложены данью. Многие пытались спихнуть «почтенного» Рахшу с хлебного места, десятки кинжалов целили ему в спину, но для человека, прошедшего суровую школу Черного колдуна, интриги ближайших соратников были такой мелочью, о которой и говорить нечего. Кто знает, возможно со временем он стал бы официальным правителем Азрубала и прилегающих к нему земель, если бы не гуяры. Сводные отряды городского ополчения они разметали в первой же битве, а сам Рахша едва ноги унес, отделавшись рубленой раной плеча. На этом и закончилась карьера «почтенного» Рахши. Рикульф из Гитардов прочно сел в Азрубале, и уж конечно не кучке голодранцев, собравшихся вокруг атамана, было спорить с гуярами о власти. Гитарды и сами непрочь были пощипать зажиточных горожан, но конкурентов не терпели. И лучше им в руки не попадаться, тем более сейчас, когда в городе собрались их вожди и старейшины. Азрубал был буквально наводнен гуярами всех кланов, которые и меж собой грызлись как шавки, а уж снести голову честному вору для них одно удовольствие.

Рахша с ненавистью посмотрел на группу подгулявших гуяров, вывалившихся с криками и смехом из ближайшего трактира. Когда-то этот трактир был любимым местом атамана и его веселых друзей. Сейчас туда лучше не соваться, да и карманы пусты, а в долг ныне Рахшу поить никто не будет. В Азрубале за ним началась настоящая охота. Говорят, что сам достойный Сул, верный пес Рикульфа из бывших жрецов Храма, обещал принести хозяину голову знаменитого азрубальского атамана на блюде. Сул служил когда-то под началом самого Халукара и дело свое знал. Так что самое время Рахше исчезнуть из города и залечь на дно в тихом неприметном месте до лучших времен. Но чтобы воплотить в жизнь этот немудреный план, требовался большой куш. К сожалению, возникли сложности. Гуяры постоянно путались под ногами, а связываться с ними Рахше не хотелось, особенно после того, как он вдоволь налюбовался на азрубальских бродяг, повещенных, как утверждалось, за убийство киммаркского вождя Элдада.

О харогском купце, поселившемся в стоящем на отшибе доме, ему сообщил верный человек, некий Аршид, с которым у атамана были давние деловые отношения. Аршид был по своему честным человеком, всегда готовым поделиться с товарищем куском украденного пирога. Харогский купец привез товар в Азрубал, с расчетом поживиться на собравшихся здесь гуярских вождях и, надо полагать, не прогадал. Странно только, что он поселился на окраине города, а не в центре, под защитой своего правителя Вортимера из Кимбелинов. Аршид клялся, что купец не из бедных и привел с собой приличный обоз в десять подвод. И обеды он заказывал в соседнем трактире роскошные, не говоря уже о дорогом аквилонском вине, отпускавшемся только за золото. Охраны с купцом не было никакой. Были при нем лишь два вооруженных молодца, но они то появлялись, то исчезали надолго. Сам же купец был не молод, хромал и, по мнению Аршида, особой опасности не представлял.

Наведаться в богатый дом грабители решили на исходе дня, как только стемнеет. Рахша решил, что пятерых человек для такого дела хватит. Лишние рты ни к чему. Треть добычи – Аршиду, две трети – Рахше и его людям. Условия были выгодными, тем более что Аршид обещал провести подельников в дом, не потревожив ни одной собаки.

Рахша подал знак своим людям, слонявшимся подле трактира под видом нищих. Маскировка надежная, но не слишком приятная, поскольку гуяры отличались щедростью только на тычки и удары.

Аршид появился через мгновение. Под длинным темным плащом его угадывался широкий суранский меч. Рахша тоже был вооружен до зубов. Конечно, харогский каплун невелика птица, но жизнь приучила атамана не полагаться на счастливый случай и быть готовым к любым неожиданностям. Невысокое ограждение из красного суранского кирпича налетчики преодолели без особого труда. Рахша опасался собак и, как вскоре выяснилось, вполне обоснованно. Два огромных кобеля с рычанием выскочили навстречу неожиданным и незваным гостям. Предусмотрительный Аршид быстро успокоил их двумя кусками мяса, начиненными быстродействующим ядом. Со сторожем пришлось повозиться, но крикнуть ему не дали. Рахша брезгливо вытер нож об одежду убитого.

Больше, к удивлению головорезов, никто им навстречу не попался – дом, казалось, вымер. Этот харогский торговец был слишком уж беспечным человеком. Слабо хрустнуло стекло, предварительно смазанное медом. Сухой и юркий варвар Лум скользнул в окно, и через мгновение тяжелая входная дверь бесшумно распахнулась. Рахша повел было рукой в сторону людской, откуда доносились приглушенные голоса, но Аршид отрицательно покачал головой. В людской, судя по всему, не спали и наверняка подняли бы шум, который встревожил бы хозяина. Аршид указал на лестницу, и вся пятерка двинулась наверх.

Две ближайшие комнаты оказались пустыми. Лум решил было покопаться там, но Рахша остановил его – успеется. Сквозь неплотно прикрытую дверь третьей самой дальней комнаты пробивался слабый свет. Судя по всему, там горели свечи. Рахша осторожно заглянул внутрь сквозь узкую щель. Была видна только одна рука, быстро двигающая гусиное перо по бумаге, да прядь черных волос, закрывающих лицо. Распахнуть дверь ударом ноги было делом одной секунды. Удар меча должен был раскроить низко опущенную голову, но с этим торопиться не стоило, дабы потом не было хлопот с поиском припрятанных драгоценностей.

К счастью, дверь даже не скрипнула. Лум, кошкой подкравшийся к торговцу, бесшумно набросил ему на шею удавку. А дальше произошло невообразимое: не Лум придушил торговца, а торговец вдруг неожиданно рванул зазевавшегося варвара на себя. Откуда-то снизу вылетел кулак, хрустнули шейные позвонки, и несчастный Лум рухнул на пол. Аршид взмахнул мечом, но клинок ударился о бронзовый подсвечник, а красное лицо азрубальского головореза стало еще более красным после удара о дубовый стол. Рахша лишь до половины успел обнажить свой меч, когда тяжелый подсвечник взлетел над его головой, и он провалился в пустоту, так и не успев до конца осознать, почему суливший легкую добычу план Аршида столь бесславно провалился.

Очнулся он от потока воды, бесцеремонно выплеснутого ему в лицо. Рахша долго отплевывался попавшей в легкие влагой, ошалело оглядываясь по сторонам. Аршид, только что, видимо, пришедший в себя, приподнял голову с пола. Ни Лума, ни двух других подельников рядом не было.

– Не самая сладкая ночь в вашей жизни, подонки, – заметил склонившийся над Рахшей молодой человек.

Если судить по виду, то он был горданцем. Шапка черных кудрявых волос, карие большие глаза и пухлые губы, кривившиеся в усмешке. Кого-то он Рахше напомнил, но кого именно вспоминать было недосуг.

– Вставайте, – приказал горданец, – отец хочет с вами поговорить.

Каким образом они очутились в подвале, Рахша не помнил, зато он хорошо помнил, зачем пришел сегодня ночью в этот дом. Неужели этот белозубый молокосос сумел справиться с пятью не самыми последними головорезами Азрубала? Впрочем, человек, которого ни собирались ограбить и убить, был с сильной проседью в волосах.

Рахша, вяло переставляя ноги, с трудом пересиливая боль в гудящей голове, медленно поднимался по лестнице. Той самой лестнице, которая сослужила им ночью такую добрую службу. Аршид, тяжело дыша сквозь плотно стиснутые зубы, плелся следом. Лицо его и без того не блиставшее красотой, напоминало синюю лепешку.

Стоявший у окна человек в черном обернулся, и Рахша едва не вскрикнул от удивления и испуга. Нечего сказать, хорошего каплуна выбрал Аршид для заклания. Вот и полагайся после этого на лучших друзей.

– Не ожидал встретить старого знакомого, раб?

– Не ожидал, – буркнул Рахша и поспешно опустил глаза.

– Твое счастье, что я узнал тебя в последний момент, а то отправил бы вслед за дружками не попращавшись.

Почтенный Ахай, прихрамывая, прошелся по комнате и присел в кресло. Рахша облизал пересохшие губы и слегка пошевелил стянутыми за спиной руками.

– Развяжи их, – спокойно сказал Черный колдун сыну, – никуда они не денутся. Люди смирные, надо только знать, как с ними обращаться. А я-то думал, что похоронил тебя в Дейре, Рахша.

– Выжил, как видишь.

– Может это и к лучшему, – задумчиво посмотрел Черный колдун на пленника. – Пригодишься.

Рахша хотел было выругаться в ответ на слова почтенного Ахая, но сдержался. Дерзить Черному колдуну, находясь в столь невыгодном положении, было крайне опасно. К тому же его разбирало любопытство. Зачем он понадобился этому человеку? Неужели Черный колдун собрался воевать с гуярами?

– Сколько у тебя людей?

– Двадцать наберу без труда.

– Мне хватит десяти.

– Даром они работать не будут.

– Скажи Хою, где найти этих мерзавцев, а остальное моя забота.

Рахша только сейчас разглядел в углу комнаты низкорослого варвара. Жив еще, выходит, старый хитрец. Посвященный Чирс доверял ему. Горданская гордость не позволяла предположить наличие ума в варваре с далекого севера. И Хой стал ушами и глазами Черного колдуна при Храме. Это он в свое время привлек Рахшу к делу и познакомил с почтенным Ахаем. И Рахша до сих пор не знал, благодарить его за это или проклинать.

Молодой меченый повел головорезов обратно в подвал. Аршид стрелял глазами по сторонам, надеясь улучить удобную минуту для побега, Рахша был задумчив и, кажется, даже не замечал ни беспокойства приятеля, ни его подмигиваний.

Когда тяжелая дверь, наконец, захлопнулась за их спинами, Аршид разразился ругательствами:

– Мы бы этого беспечного юнца заломали бы в два счета.

– Тебе мало общения с его отцом? – Рахша насмешливо кивнул на расквашенный нос приятеля. – Этот щенок распластал бы нас на куски и глазом не моргнул. Беспечных меченых не бывает, достойный Аршид, поверь моему опыту. У этих ребят глаза на затылке. А потом, с чего ты взял, что побег нам сейчас выгоден?

– Выгоднее сдохнуть в этом подвале?

– Мы нужны Черному колдуну, а он щедро платит за услуги.

– Как тебе в Дейре, – усмехнулся Аршид.

– В Дейре мы готовили ему ловушку, а он нас опередил. Так что обижаться нечего. Садись лучше к столу, самое время подкрепиться.

Аршид с удивлением оглядел появившийся невесть откуда стол, уставленный вином и закусками. Вино было суранским, но не самого худшего качества.

– Мы на него отработаем, а потом он нас… – Аршид выразительно провел ребром ладони по горлу.

– Нет, – отрицательно покачал головой Рахша. – Это не в привычках Черного колдуна. Если он обещал заплатить, то заплатит. Уцелеть бы только в передряге.

– А уцелеем?

Рахша только плечами пожал:

– Выбор у нас небогатый.

Глава 13 Совет вождей

Трактир был полон. Подгулявшие посетители орали так, что можно было не опасаться чужих ушей. Гвенолин стоял у стойки, медленно потягивая суранское вино. Широкополая шляпа закрывала его лицо, да и не было никому в этом заведении дела до арверагского вождя.

Тах прошел в угол и сел на лавку. Подскочивший слуга выставил на стол кувшин вина, меченый небрежным жестом бросил на стол монету. Похоже, никто за ними не следил. Гвенолин выдержал паузу, а потом подсел к столу.

– Все готово, – сказал Тах негромко. – Десять человек. Суранцы. В случае нужды, всю вину можно будет свалить на тайных сторонников Храма.

– А что, есть и такие? – удивился Гвенолин.

– Достойный Рикульф не только нашел их, но и успел повесить.

– Слухи о храмовиках нам на руку, – кивнул головой арвераг.

– Ты не назвал имена жертв, достойный Гвенолин.

– В этоместь необходимость?

– Пожалуй нет, – задумчиво произнес Тах, глядя в пространство. – Есть одна сложность: дворец, где пройдет Совет вождей, его будут охранять не только гитарды, но и твои арвераги. Будет обидно, если именно они наткнутся на моих людей.

– Хорошо, я их предупрежу. Что еще?

– Плата, – улыбнулся Тах. – Суранцы не будут работать даром.

Гвенолин небрежно бросил на стол мешочек с монетами:

– Хватит?

– Суранцам – да. А свою плату я потребую отдельно.

– Конан заплатит, – кивнул головой арвераг.

Горданец поднялся и слегка покачиваясь направился к выходу: ни дать, ни взять самый обычный азрубальский пьяница, хлебнувший лишку. Проклятия подвыпивших гуяров полетели ему в спину, но он даже головы не повернул. Гвенолин, выждав немного, поднялся вслед за горданцем.

Эшера сына Магасара уже не было видно на почти пустынной улице вечернего Азрубала. Ловкий человек, что ни говори. Элдада из Киммарков он убрал чисто. Конан, кажется, ему поверил. Хотя никто не знает, кому в действительности верит император, а кому нет. Гвенолин вздохнул и поправил висевший у пояса меч. Охрана, состоящая из арверагов, отделилась от стены и присоединилась к командиру.

– Слежки не было? – спросил Гвенолин у Освальда.

– Все чисто, – отозвался старый гуяр. – При нас вошел, при нас вышел. А второго не было.

– Какого второго? – не понял Гвенолин.

– Суранца, с которым этот горданец к нам в Лэнд приезжал.

– Ты его видел здесь в Азрубале?

– Видел у дома Конана. Он пялился жену Конана как и все остальные.

Странно. Достойный Эшер ни разу в разговоре не упомянул приятеля-суранца. Правда и повода не было. Очень может быть, этот торговец просто пришел посмотреть на гуярского императора. У дворца, выделенного гитардами Конану, ежедневно собиралась изрядная толпа.

– Как звали того парня?

– То ли Мутон, то ли Мазон, – почесал затылок Конан. – Ростом он с горданца, волосы не сказать чтобы черные, но темнее, чем у тебя, улыбается редко не то, что его белозубый приятель. По возрасту они, наверное, одногодки.

– Еще раз увидишь его, скажи мне.

Утро выдалось на редкость солнечным, но Гвенолину было не до красот омытого золотыми лучами суранского города. За минувшую ночь он проспал в лучшем случае часа два и сейчас у него слипались глаза. Конан уже поджидал его, нетерпеливого прохаживаясь по залу. Шитый золотом гуярский камзол лежал на столе, рядом – меч, усыпанный драгоценными камнями. Наряд достойный императора, что ни говори.

– Нет, – обернулся Конан к Гвенолину, – простой камзол и самый обычный меч, годный для боя. А эту роскошь оставим до лучших времен. Все готово?

Голос Конана звучал как обычно. Трудно было понять, волнуется он или нет. Во всяком случае, Гвенолин бы на его месте был бы сам не свой, впрочем, ему и на своем месте забот хватало.

– Я только что оттуда. Эшер привел своих людей. Цвет местных притонов.

– Они тебя видели?

– Нет. Гулук за ними присмотрит до поры.

– Смотри, Гвенолин, нам нельзя ошибаться.

– Эти не промахнутся.

– Важно, чтобы и мы не промахнулись. Всех суранцев уничтожить сразу же, а этого Эшера в первую голову.

– Сделаем, – кивнул головой Гвенолин.

Конан отвернулся к окну. Все готово, все проверено, все просчитано. Осталось одно – ждать. От самого Конана уже ничего не зависит, и наверное поэтому ему не по себе. Даже перед битвой он не испытывал такого беспокойства. А отступать уже поздно. Все может пойти прахом, если Конан раз и навсегда не свернет шеи своевольным вождям, не разгонит Совет вождей и старейшин, и не сделает его членов обычными владетелями, зависимыми от императора.

– Пора, – негромко сказал Гвенолин.

Конан резко обернулся. Синий гуярский плащ привычно лег на широкие плечи. Длинный тяжелый меч оттянул пояс. Все было как всегда, но битва, которую ему предстояло выиграть сегодня, была самой важной в его жизни.

С самого утра толпы зевак собрались у входа в роскошный дворец азрубальского торговца Зеила, владевшего во времена Храма десятком рудников и фабрик стекла. Смута разорила достойного Зеила, а гуярское завоевание лишило крыши над головой. Сам торговец затерялся в вихре обрушившихся на Суран несчастий, а его дворец прибрали к рукам новые хозяева.

Полторы сотни вооруженных до зубов гуяров стояли плотными рядами у мраморных ступеней дворца, не подпуская близко гудящую от нетерпения толпу. Справа от входа – арвераги, слева – гитарды. Стояли не смешиваясь друг с другом, но и не вступая в словесные перепалки, как это было обычно, когда судьба сталкивала гитардов и арверагов нос к носу. Редко они расходились без драки, хотя до убийств дело, как правило, не доходило. Убийство влекло за собой целый шлейф новых преступлений, и кровная месть сводила на нет целые арверагские и гитардские семьи. На родном острове их земли находились рядом, и накопленные за века обиды делали соседей еще более непримиримыми соперниками в том, что касалось добычи и власти.

И гитарды, и арвераги решительно давали отпор суранскому сброду, которые, не признавая порядка, норовили пролезть к самому крыльцу и доставляли страже немало хлопот. Гулук из Арверагов хотел уже было отдать приказ своим людям, обнажить мечи, но вовремя одумался – обнажать мечи на Совете вождей и старейшин категорически запрещалось, и за нарушение этого запрета можно было поплатиться головой.

– Бейте ножнами, – крикнул он своим людям.

Его совет оказался удачным, и им воспользовались не только арвераги, но и гитарды. Площадь перед дворцом была очищена, а суранцев разогнали по ближайшим улицам и переулкам.

Первыми прибыли Кимбелины во главе с Вортимером и Морведом, за ними эбораки во главе с Голроем. Киммарки были с траурными повязками на головах в память о своем погибшем и еще не погребенном вожде Элдаде. Их новый верховный вождь Леир из Киммарков выглядел бледнее обычного и долго озирался по сторонам, словно искал кого-то в толпе. Амберузы, похоже, разругались по дороге – красные их физиономии резко контрастировали с бледным ликом киммаркского вождя. Окты как всегда вели себя надменно, их вожди Родрик и Седрик своим постным видом испортили бы любой веселый пир. Среди синих плащей октов мелькнуло несколько алых плащей лэндских владетелей. Гулук знал только одного из них – Гольфдана Хилурдского, скучного и мрачного человека, видимо именно этими своими качествами приглянувшегося октам. По слухам, именно его они прочили на место веселого Олегуна. Впрочем, кроме Хилурдского, на это место претендовали еще несколько владетелей. Слово на гуярском Совете им, конечно, не дадут, но послушать умных людей лэндцам не возбранялось.

Конан из Арверагов и Рикульф из Гитардов прибыли почти одновременно. Приветствия арверагов и гитардов слились в один одобрительный вопль, который тут же был подхвачен сотнями суранских глоток. Суранцы приветствовали и своего правителя, достойного Рикульфа, и гуярского императора, почтенного Конана, с которым связывали надежды на оживление торговли и наведения хотя бы относительного порядка в завоеванных гуярами землях.

В этот раз все гуяры в свите Конана были в синих плащах, хотя попадались и алые, но это были лэндские владетели, гревшиеся в лучах славы императора. Рикульф из гитардов тоже включил в свиту нескольких чужаков, в пику Конану из Арверагов, как сразу сообразили многие. Гуярские вожди спешились, горячо и дружески поприветствовали друг друга и даже обнялись по-братски, опровергая тем самым слухи о разногласиях и даже вражде между гитардами и арверагами. В зал Совета они вошли рука об руку, с любезными улыбками на устах. Арверагские вожди и старейшины расположились между октами и киммарками, гитарды чуть в стороне, рядом с эбораками.

– Они уже здесь.

Рикульф вздрогнул и вскинул глаза на достойного Эшера сына Магасара. От этого юнца зависела судьба гуярских кланов, судьба самого Рикульфа. И поздно уже было задаваться вопросом – не изменит ли горданец в последний момент, не дрогнет ли, не подставит ли по глупости Рикульфа под арверагские мечи?

– Держись рядом, – шепнул Рикульф горданцу. Это было, пожалуй, все, что он мог сделать в создавшейся ситуации: покарать в случае измены негодяя или защититься его телом от летящих стрел.

Рикульф перехватил встревоженный взгляд Седрика из Октов и едва заметно кивнул ему головой. Что ни говори, а Седрику предстояло свершить самое трудное, и дай Бог, чтобы у него не дрогнула рука. Рядом, правда, был Леир, готовый в случае надобности прийти на помощь окту, но большого доверия к киммаркскому вождю у Рикульфа не было, уж слишком бледен был сегодня Леир. Рикульф откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Какой-то вестлэндский владетель, кажется Свангер, путаясь в словах чужого языка, рассказывал о смерти Олегуна. Слушали его плохо. Владетель обвинял Кеннета Нордлэндского, но никто из гуярских вождей его толком не понял.

– Пусть вопрос о вестлэндской короне решает император, – крикнул Эбелин из Вограков. Фраза, судя по всему, заранее была согласована с Конаном и вызвала недовольство октов и киммарков. Поднялся Родрик из Октов и принялся нудно убеждать присутствующих в преимуществе своего кандидата, благородного Гольфдана Хилурдского. Если верить Родрику, то этот Хилурдский был святым, ибо только святой мог обладать таким количеством достоинств.

К удивлению многих, Конан молчал. Родрика сменил Вортимер, один из самых красноречивых гуярских вождей. Но ни один мускул не дрогнул на лице императора даже тогда, когда вождь кимбелинов позволил себе несколько нелестных замечаний в его адрес. Присутствующие зашумели. Зал разделился на противников Конана и его сторонников. Словом, все было как всегда.

Рикульф ждал. Сигналом к решительным действиям должны были послужить слова Седрика «на благо гуярских кланов». Но до Седрика очередь еще не дошла. Морвед из Кимбелинов яростно обвинял в чем-то Вортимера, требуя суда императора. Его слова вызвали ропот среди присутствующих. Достойный Вортимер был уважаем среди гуярской верхушки, и не мальчишке Морведу его оскорблять. А уж требовать от императора вмешательства в дела чужого клана, это нарушение традиций. Что он себе позволяет, этот Морвед.

Почтенный Вортимер поднялся со своего места во второй раз, это было, конечно, против правил, но должен же был кто-то одернуть зарвавшегося мальчишку.

– На благо гуярских кланов…

Это были последние слова Вортимера из Кимбелинов в этой жизни. Рикульф с оторопью наблюдал, как рослый вождь кимбелинов медленно оседает на руки соседей. Из его короткой шеи торчала черная стрела. Угораздило же его раньше времени произнести роковые слова. Следующая стрела угодила Родрику из Октов прямо в глаз и вскочивший было на ноги вождь опрокинулся на спину.

– Измена, – крикнул Седрик и нанес удар по обнаженной голове Конана. И сразу же окты и киммарки набросились на потрясенных арверагов. Гвенолин едва успел обнажить меч и отбить направленный в лицо удар. А кто-то не успел и захрипел рядом, захлебываясь собственной кровью. И снова прозвучал голос Седрика из Октов:

– Бейте арверагов. Не выпускайте их живыми.

Гвенолин в окружении горстки уцелевших сородичей, скользя в лужах крови, отступал к выходу, а Конан из Арверагов, Великий Конан, продолжал неподвижно сидеть в кресле, безучастный к судьбе истребляемых врагами арверагов. И Гвенолин понял, что это уже навсегда.

Они все-таки вырвались на мраморные ступеньки крыльца, где сбившись в кучу отбивались от наседавших гитардов десятка три озверевших от крови арверагов. А вокруг улюлюкала и свистела опьяневшая от невиданного зрелища толпа.

– Они ушли. Ушли по крыше.

Гвенолин не сразу сообразил, что это кричит Гулук. И не сразу понял, что речь идет о суранцах. Но почему они стали стрелять раньше, чем из уст Конана прозвучало слово «измена»? Это слово произнес Седрик из Октов и нанес роковой удар.

Окровавленный Гулук еще что-то кричал, но из-за звона мечей и предсмертных хрипов трудно было разобрать, что именно.

– Лошади! – понял, наконец, Гвенолин и, ни секунды не медля, нанес разящий удар зазевавшемуся гитарду. Нападавших было слишком много, они только мешали друг другу добить выстроившихся в каре арверагов, которые медленно, не теряя плеча товарища, стекали со ступенек дворца вниз на спасительную площадь, где буйствовала и ревела толпа суранцев. То ли потому, что толпа сочувствовала арверагам, то ли просто нестройное месиво потерявших над собой контроль людей не способно было расступиться, освобождая проход гитардам и октам, спешившим на помощь своим, но людское море стало спасением для Гвенолина и его людей.

– Уходи, Гвенолин, – крикнул Гулук, падая на колено в лужу собственной крови, – ты последний из наших вождей.

Кто и как прорвался им на помощь, ведя в поводу лошадей, Гвенолин так и не понял. Не касаясь стремян он прыгнул в седло.

– К дому Конана, – крикнул он своим и бросил коня на мгновенно расступившуюся перед арверагами толпу.

Глава 14 Жена вождя

Кеннет довольно долго проторчал у ворот дома арверагского вождя, пережидая поднявшуюся суету. Гуяры седлали коней, проверяли оружие, словно отправлялись не на встречу с соплеменниками, а на битву с врагами. Кеннет знал, какая участь ждет самоуверенного вождя, но не испытывал к нему сочувствия. Конан сам отлаживал ловушку, в которую ему предстояло угодить, забыв, видимо, что подлость оружие обоюдоострое. Пожалуй, этот невероятный по цинизму и изощренности план мог прийти только в голову Беса Ожского. Гуярские вожди сами наняли убийц и щедро оплатили собственную смерть. Так почему Кеннета Нордлэндского должна волновать их судьба. Возможно, он и сам бы отправился полюбоваться на это поучительное зрелище, если бы не женское лицо, мелькнувшее перед его глазами у дома высокомерного арверага.

Пышная процессия во главе с Конаном выехала, наконец, за ворота. Поднятая пыль улеглась. Кеннет внимательно оглядел дом, прикидывая в уме возможные пути проникновения в загадочное жилище гуяра.

– Кого ищешь, суранец?

Кеннет вздрогнул и резко обернулся. Освальд сын Карадока довольно неприветливо поглядывал на старого знакомца.

– Хотел предложить товар твоему хозяину, да опоздал, как видишь.

– Вижу тебя, но не вижу товара, – холодно усмехнулся Освальд.

– Если договоримся, то товар будет.

– А где твой приятель, в каких краях сейчас торгует?

– Понятия не имею, – пожал плечами Кеннет. – Я сам по себе.

Освальд явно что-то заподозрил, в его маленьких цепких глазах читалось недоверие.

– Придется тебе дождаться Конана, суранец. Пусть уж он сам разбирается, какой товар ему нужен.

Кеннет не возражал. Такой оборот дела его вполне устраивал. Что же касается Конана из Арверагов, то вряд ли ему суждено вернуться домой.

– Раз хозяина нет дома, то, быть может, моим товаром заинтересуется хозяйка.

Суранец не казался Освальду опасным, и если бы не приказ Гвенолина, то он бы вообще не стал с ним возиться.

– Хозяйку спрошу, но не знаю, примет ли она тебя.

Кеннет на всякий случай присматривался к окружающей обстановке: кто знает, каким путем придется выбираться из гуярского логова. Конан из Арверагов, видимо, не слишком доверял гостеприимному Рикульфу из Гитардов, во всяком случае, и в самом доме и во дворе находилось не менее трех десятков хорошо вооруженных воинов.

Женщина подняла голову и удивленно посмотрела на вошедших.

– Купца привел, – смущенно откашлялся Освальд.

– Купца? – удивленно вскинула брови хозяйка. – А зачем?

– Золотые украшения, хрустальная посуда, мебель для твоего дворца в Лэнде, благородная госпожа – выступил вперед Кеннет.

Вероятно он так хорошо вошел в роль суранского купца, что даже в пяти шагах Дана его не узнала. На ее лице было удивление и только.

– Быть может, ему лучше поговорить с Конаном? – спросил Освальд и подмигнул сидевшему за столом маленькому Хорсу.

Хорс лениво ковырял ложкой стоящую перед ним кашу, появление гостей, похоже, было ему на руку.

– Если не будешь есть овсяную кашу, то никогда не станешь истинным арверагом и вождем, – прикрикнула на него мать.

– Это уж как пить дать, – поддержал Дану Освальд. – Хотя пить тебе еще рано.

– Почему? – спросил Хорс, который рад был любому предлогу, лишь бы только отвертеться от ненавистной каши.

Освальд почесал затылок, вопрос пятилетнего Хорса поставил его в тупик.

– Кто кашу не ест, тому и пить не положено, – вывернулся, наконец, старый гуяр из затруднительного положения.

– Молока я бы выпил, – задумчиво проговорил Хорс, – а кашу есть не хочу.

– Съешь кашу – получишь молоко, – твердо сказала Дана. – Стыдно, Хорс, тебе уже скоро пять лет, пора становиться взрослым.

– Давно пора, – подтвердил Освальд. – Пять лет – почтенный возраст.

– Артуру шесть, – напомнил Хорс, желая, видимо, намекнуть присутствующим, что время у него есть.

– Артур уже съел свою кашу, – рассердилась Дана, – а ты просто лентяй.

Хорс вздохнул и принялся нехотя облизывать ложку, на которой каши, надо признать, было чуть. Кеннет в споре из-за овсяной каши был душой на стороне Хорса, наверное потому, что не хотел видеть этого светловолосого, похожего на мать мальчика в будущем настоящим арверагом и вождем.

– Что за товар ты нам принес, суранец?

– Лучшие изделия харогских мастеров, – мягко сказал Кеннет, пристально глядя ей в глаза. Кое-какие украшения в его сумке были, и он, не задумываясь, высыпал их на стол.

– Харог славится своими ювелирами, – спокойно сказала Дана, перебирая драгоценности.

Кеннет едва не выругался с досады. Что у нее память отшибло, у этой женщины, или это Кеннет так безнадежно изменился за эти годы?

Освальд переключился на ленивого Хорса, понуждая того гримасами к многотрудному занятию. Мальчик радовался шуткам старого гуяра, но, к сожалению, дело от этого не только не ускорялось, но уж скорее застопорилось безнадежно. Становилось все более очевидным, что Хорсу в одиночку с кашей не справиться. Он скосил глаза на занятую драгоценностями мать и протянул свою ложку Освальду. Старый гуяр непрочь был помочь будущему вождю, но боялся разоблачения. Хорс отчаянно ему подмигивал, строя при этом уморительные гримасы. Кеннет едва не расхохотался на него глядя, чем, понятно, расстроил бы все дело. Дана стояла к сыну спиной и не могла видеть его маневры, зато со слухом у нее все было в порядке, и она сумела отличить чавканье старого гуяра от причмокиваний маленького Хорса. Освальда в наказание немедленно выставили за дверь, а хитроумный Хорс был наказан еще одной, наполненной до краев миской каши, взамен наполовину опустевший.

– Я думаю, мальчик заслуживает снисхождения, – вступился Конан за несчастного Хорса.

– Не вмешивайся не в свое дело, суранец, – отрезала Дана.

– Я не суранец, – холодно произнес он на родном языке, – и не торговец.

Что-то дрогнуло в лице молодой женщины, и она со страхом взглянула на гостя:

– Кеннет?

– Я рад, что ты, наконец, узнала старого друга, благородная госпожа, – в голосе Кеннета прозвучало даже больше иронии, чем он сам того хотел. Его задело, что Дана вопреки ожиданиям не обрадовалась встрече, а даже, кажется, испугалась. Руки ее, продолжавшие перебирать драгоценности, задрожали, а по щекам побежали крупные как бриллианты слезы:

– Я думала, что вы все погибли. Столько лет прошло.

– По-моему, ты довольно быстро утешилась, – жестко сказал уязвленный Кеннет. – Быть любовницей гуярского императора не самая плохая участь для лэндской красавицы.

– Я не любовница, – глаза Даны сверкнули гневом. – Я его жена.

– Тем более, – отрезал Кеннет, – быть женой разорителя родной страны еще более позорно, чем просто потаскушкой.

– Лэнд – не моя страна, – сказала она с вызовом. – Конан спас мне жизнь и подарил свою любовь, когда все вокруг рушилось, и я осталась одна в целом мире.

В эту минуту Кеннет ее ненавидел, хотя, наверное, это было несправедливо. Мужчины проиграли битву, а женщины достались врагу в качестве трофея.

– Я не хотел тебя обидеть, – сказал он почти спокойно, – но теперь у тебя появился выбор.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты можешь уйти вместе со мной.

– С тобой? Но почему? А Хорс? А Артур? Они сыновья своего отца. Я не могу их бросить и не могу унести с собой. Вы проиграли, Кеннет. К тому же твоя страна мне чужая. Моя мать, дочь посвященного Вара, природная горданка. Это просто случайность, что у нас с тобой один отец.

– Что ты хочешь этим сказать? – Кеннет побледнел и сжал кулаки.

– Только то, что сказала, – удивилась его реакции Дана. – Наш отец, Бес Ожский, – меченый, и до Лэнда ему дела не больше, чем до Сурана. Тебя он любил, поэтому и помогал в этой безнадежной войне. И твою мать он любил, и очень жаль, что для них все так плохо кончилось.

– Ты лжешь, гуярская шлюха! – глаза Кеннета сверкнули бешенством.

Дана смотрела на него с жалостью. Наверное, не следовало рассказывать ему правду. Кеннет всегда гордился своим отцом Гарольдом Нордлэндским.

– Ты просто боишься, что я отберу императорскую корону у твоих сыновей. Я король Лэнда, слышишь ты, и свой долг перед страной выполню. А ты недолго будешь царствовать со своим гуяром, можешь мне поверить. Ты слишком рано похоронила своего или, если угодно, нашего отца, дорогая гуярка.

– Кеннет… – она в ужасе от него отшатнулась.

– Да, они убьют твоего мужа, – сказал он криво усмехаясь. – Его убьют сегодня. Ты можешь спасти мужа, но тогда тебе придется пожертвовать отцом и братом. Ты еще не забыла своего брата Таха, благородная Дана?

– Ты лжешь! – она смотрела на него с ужасом.

– Позови Освальда и спроси, знает ли он горданца Эшера сына Магасара.

Зря он сказал ей все это. Кеннет вдруг осознал свою ошибку с ужасающей отчетливостью. Потому что выбор этот не только для Даны, но и для него: если она сейчас закричит, то ему предстоит либо убить ее, либо своим бездействием обречь на смерть Беса и Таха. И то, и другое было страшно. Был еще один выход, самый легкий, – умереть самому. Умереть сейчас не сходя с места, потому что слишком страшно жить с таким грузом.

– Ты должен мне помочь, Кеннет, – глаза Даны лихорадочно заблестели. – Ты пойдешь туда, Освальд тебя проведет, и ты скажешь моему отцу, что я жена Конана из Арверагов.

– И ты думаешь, что он пощадит Конана?

– Да. Ради меня и моей матери. Он не посмеет, если я попрошу.

– Я не пойду, – твердо сказал Кеннет.

– Но почему?

– Потому что ни мне, ни моей стране Конан не нужен живым.

– Освальд, – крикнула Дана.

Старый гуяр незамедлительно откликнулся на ее зов, словно стоял под дверью.

– Арестуй этого человека, – указала она рукой на Кеннета. – И приготовь для меня коня.

– Дом окружен октами, – Освальд бросил хмурый взгляд на «суранца». – Похоже, они собираются на нас напасть.

– Это измена, Освальд. Попробуй сам пробиться к Конану и предупредим его о ловушке. Они готовят его убийство во дворце Совета.

– Слишком поздно, – усмехнулся Кеннет. Он был благодарен октам за эту неожиданную поддержку, за снятый с души тяжкий груз. Все теперь пойдет уже без участия Кеннета Нордлэндского. Это будет уже чужая ненависть и не им пролитая кровь.

Дана бросила на Кеннета растерянный и ненавидящий взгляд. Крики нападающих и вопли раненных заставили ее побледнеть и рвануться к окну. Десятка два арверагов, сбившись в кучу у ворот, отчаянно отбивались от наседавших врагов.

– Где Артур?

Дана метнулась к столу и подхватила на руки Хорса, который так и не справился с кашей. Дверь распахнулась настежь, и вбежал мальчик лет шести, с розовым от возбуждения лицом.

– Они напали на нас, – крикнул он, – это окты!

Освальд бросился вниз. Судя по крикам, бой шел уже на первом этаже дома. Кеннет подошел к стене и выбрал из оружия, висевшего там, подходящий меч.

– Надо уходить, – сказал он женщине. – Долго твои арвераги не продержатся.

– Будь ты проклят, Кеннет, – обессиленно выдохнула Дана. – Отец не знал, что я жива, но ты знал все.

– Я не был уверен.

Оправдываться было уже поздно. Все могло закончиться в одну минуту. А Кеннет почему-то не испытывал сейчас ни страха, ни сожаления.

– Перестань, – прикрикнул на захныкавшего брата Артур. – Тоже мне гуяр, звона мечей испугался.

Октов было трое, они внезапно появились в дверях. В руках первого был заряженный арбалет, но прежде чем он успел спустить крючок, Кеннет метнул в него нож. Гуяр выронил арбалет, схватился руками за шею и рухнул на устланный коврами пол. Кеннет в это время уже рубился с двумя другими. Первого он убил ударом в грудь, угодив точно в сердце. Видимо, окт был слишком рассеян и забыл надеть кольчугу. А возможно, он боялся привлечь к себе внимание раньше времени. Закованный в броню окт у дома арверага сразу же вызвал бы подозрение. Второму Кеннет просто снес голову, круто развернувшись на каблуках. Голова гуяра запрыгала по ковру прямо к ногам замеревшего от ужаса Артура.

– Должен быть другой выход, – сказал Кеннет Дане. – Это суранский дом, а суранцы народ предусмотрительный.

Бой внизу не стихал, а скорее разгорался. То ли арвераги уже оправились от растерянности, то ли окты не рассчитали сил. Крики доносились и с улицы, кто-то спешил на помощь осажденным.

– Конан, – вскрикнула Дана и рванулась к окну.

Кеннет метнулся за ней следом, но опоздал – стрела пробила женщине грудь и буквально отшвырнула ее назад, на руки потрясенного Кеннета. Стрела вибрировала от каждого вздоха, а на губах женщины выступала кровавая пена. Дана пыталась что-то сказать, и он скорее угадал, чем услышал ее вопрос:

– Это Конан?

– Да, – сказал он твердо. – Конан.

Дана глубоко вздохнула и затихла. Кеннет осторожно положил ее на стол и, морщась от прихлынувшей вдруг к сердцу боли рванул проклятую стрелу на себя. Дана даже не вздрогнула. Кажется, для нее все было кончено.

Молодой гуяр остановился на пороге зала. Маленький Артур вскрикнул, но это был крик радости, а не испуга:

– Гвенолин!

Кеннет опустил меч. Гуяр подошел к столу, тяжело ступая подкованными железом сапогами, и со страхом взял женщину за руку:

– Жива?

Кеннет промолчал. Он не знал и боялся узнать правду. Потому что правда обернулась бы для него вечным ужасом и вечной болью.

– Мы победили октов? – спросил Артур, с ужасом глядя на неподвижную мать.

– Арвераги всегда побеждают своих врагов, – глухо проговорил Гвенолин. – Мы победим. А сейчас нам следует покинуть этот дом, Артур.

– Куда мы поедем?

– Домой.

– А как же наш отец, Конан из Арверагов?

– Он ждет нас там.

– А мама проснется?

– Обязательно. И ее мы тоже возьмем с собой.

– Что ты собираешься делать? – спросил гуяра Кеннет.

– Ты не торговец, – вдруг резко повернулся к собеседнику Гвенолин. – И не суранец.

– Какое это теперь имеет значение, – мрачно усмехнулся Кеннет.

Гвенолин опустил голову, словно задумался над его словами. Рука гуяра непроизвольно сжала рукоять меча. Кеннет ждал взрыва, но взрыва страстей не последовало.

– Окты, – сказал появившийся в дверях Освальд, – гитарды и киммарки с ними.

– Даже киммарки, – грязно выругался Гвенолин. – Будь они все прокляты.

– Мы теряем время.

Гвенолин осторожно взял на руки женщину. В эту минуту Кеннету вдруг показалось, что она еще жива, но может быть, ему просто хотелось, чтобы все было именно так.

– Нам не прорваться, – сказал Кеннет, подхватывая на руки Артура и Хорса.

Гвенолин обернулся от самого порога:

– Ты не будешь прорываться, суранец. Как только мы вступив в схватку, ты попытаешься скрыться в толпе вместе с детьми. И да поможет тебе Бог, кем бы ты ни был.

Глава 15 Чужие дети

Тах благополучно смешался с толпой суранцев, глазевших на сечу, развернувшуюся прямо на ступеньках дворца. Редкостное зрелище, что ни говори. И приятное для глаз покоренного народа. Тах, во всяком случае, испытывал удовлетворение, как всякий человек хорошо и с большим барышом для себя выполнивший трудную работу. Самая пора этому человеку уносить ноги. Причем не только с площади, но и из славного города Азрубала. Наверное почтенный Рикульф из Гитардов постарается избавиться от лишнего свидетеля.

С арверагами покончили быстро, но резня на этом не закончилась: под мечами озверевших от крови гуяров стали падать ни в чем не повинные суранцы. Толпа заметалась по площади, а потом хлынула в стороны, спасаясь в подворотнях ближайших улиц и переулков.

Тах немного потолкался среди возбужденных суранцев, выслушивая разные версии произошедшей только что трагедии. Разумеется, суранцы были приятно удивлены, что казавшийся нерушимым гуярским монолит вдруг внезапно дал страшную и кровавую трещину. Раздавались и призывы воспользоваться моментом и доказать гуярам, что дух доблести еще не угас в суранских сердцах. Но это, конечно, говорилось сгоряча – город был переполнен вооруженными до зубов завоевателями. Разохотившиеся гуяры только обрадовались бы суранскому сопротивлению, и не оставили бы камня на камне от Азрубала. Поэтому осмотрительные суранцы, а таких было абсолютное большинство, поспешили укрыться под крышами домов, оставив улицы беспечным гулякам, которым не жалко было захмелевшей головы, да гуярам, все еще продолжающим выяснять отношения между собой.

Тах немало подивился тому обстоятельству, что забитый в любое время суток трактир, оказался едва ли не на половину пуст. Хозяин, издалека узнав щедрого гостя, расплылся в улыбке.

– Аквилонского, – бросил Тах монету.

Хозяин мгновенно прихлопнул ее ладонью. И столь же быстро на стойке появился высокий хрустальный бокал, доверху наполненный алым как кровь вином.

– Говорят, убили Конана из Арверагов, – шепотом поделился хозяин. – Великий был человек.

– Великий, – согласился Тах, – только вслух его теперь поминать не стоит. Отныне у нас другой великий – достойный Рикульф из Гитардов.

– За здоровье почтенного короля Рикульфа, – мгновенно нашелся хозяин. – И за счет заведения.

Слова хозяина трактира были встречены громкими воплями одобрения всех присутствующих в заведениях гуляк, но радовались они преждевременно. Благосклонность трактирщика, а следовательно бесплатная выпивка, предназначались лишь появившимися на пороге гитардами.

– Надо же, – сказал один из них, досадливо морщась. – Можно сказать, в руках были.

Гитард был разгорячен боем, а его синий плащ испачкан кровью, судя по всему, чужой.

– Сколько их там уцелело, – махнул рукой пожилой. – Пусть окты теперь сами за себя беспокоятся, им рядом с арверагами жить.

– Арвераги убийство своих вождей не простят, – сказал третий, с перевязанной головой.

– Так ведь и Родрик убит, – сказал кто-то. – Я сам видел, как он упал. А Седрик тут же зарубил Конана.

– Может, Конан ни при чем? – растерянно произнес молодой.

– Помалкивай, – прикрикнул на него старший. – Рикульфу видней. Конан вообразил себя властелином, а гитарды никогда не дадут арверагам подмять себя.

– Гвенолин ушел и баба Конана с ним.

– Никуда он не ушел, – возразил пожилой. – Порубили, говорят, Гвенолина так, что опознать было трудно. А баба уже мертвая была.

– Щенки пропали, – молодой гитард в раздражении хлопнул ладонью по стойке. – Проклятый суранец. У Бадура только шейные позвонки хрустнули от удара. Был гуяр и нет гуяра.

– Не суранец он, – покачал головой пожилой, – северянин.

– Черт их разберет, – плюнул в сердцах молодой.

– А как он выглядел? – поинтересовался Тах.

– Тебе-то какое дело?! – огрызнулся гуяр.

– Вдруг я его знаю. Глядишь, помогу в поисках.

– Ростом с тебя примерно, – сказал пожилой, – волосы темные, но посветлее твоих, глаза серые. Дрался он необычно. Два сопляка на руках, а он Бадура достал ногой и двух других опрокинул на землю.

– Ловкий малый, – подтвердил гуяр с перевязанной головой. – До сих пор не пойму, как он из-под моего меча вывернулся. Встретишь его – передай, что за мной должок. Кадван из Гитардов мое имя, суранец.

– Горданец, с твоего позволения, – поправил его Тах, поднимая бокал с вином: – За здоровье нашего короля, почтенного Рикульфа, да продляться дни его вечно.

Тах раскланялся с гитардами и покинул веселое заведение. То, что суранцем, помешавшим гитардам выполнить долг, был Кеннет, он почти не сомневался. Но за каким чертом его понесло в дом Конана из Арверагов? Неужели собирался предупредить гуярского императора, или, быть может, вызвать на поединок, с этого чудака, пожалуй, станется. Последнее дело, подозревать родного брата, но что поделаешь, если этот самый брат не признает тебя за родственника, и его буквально распирает от благородства. Как будто для Таха или Беса убийство, это удовольствие. Стал бы Конан из Арверагов истинным императором, поотворачивал бы вождям головы, и попробуй тогда сковырни его с трона. Если Кеннета не волнует собственная судьба, то подумал бы о детях. И о женщинах. Тоже ведь не сладко им в Южном лесу.

Тах внимательно оглядывался по сторонам, кажется, именно здесь произошла свалка между прорывающимися арверагами и гитардами. Кровь еще не просохла на затоптанной тысячами ног грязной азрубальской мостовой, но трупы уже убрали. И, надо полагать, похоронят по всем гуярским правилам. Вражда враждой, но для покоренных суранцев жизнь и смерть гуяра должна быть священной. Жалко Гвенолина, молодец был хоть куда.

Тах свернул в узкий проход между двумя рядами нависающих над мостовой суранских домов. Первые этажи занимали лавки и мастерские, вторые предназначались для жилья. Странно, что Конан выбрал место для временного пристанища в этом не слишком богатом районе города, где обитали в основном средней руки торговцы и ремесленники. Хотя, ведь именно эти категории суранских граждан были заинтересованы в установлении твердой власти на бескрайних просторах Сурана и Лэнда.

Собрать под одну руку враждовавшие суранские города было под силу только Храму, с его мощной системой подавления, а уж о том, чтобы присоединить беспокойный Лэнд к своим землям храмовики даже не мечтали. Идея Конана не плоха, но осуществлять ее должны не пришельцы-завоеватели, а люди являющиеся плоть от плоти этого мира. Знающие за какую веревочку дернуть, чтобы флюгер повернулся в нужную сторону. А то некоторые думают, что этот флюгер поворачивает вольный ветер.

– Тах, – услышал он шепот над своей головой. Меченый посторонился, пропуская запоздалых прохожих, и поднял голову только тогда, когда они скрылись за ближайшим поворотом.

– Спускайся, – предложил он Кеннету.

– Я не один, поднимайся сюда, лестница во дворе.

Тах не заставил себя упрашивать. Кроме всего прочего, его разбирало любопытство – ради чего, собственно, Кеннет ввязался в смертельно опасное дело?

– Вот, – Кеннет кивнул в сторону трубы, у которой лежали тесно прижавшись друг к другу два ребенка, завернутые в его плащ.

– Как ты сюда с ними забрался? – Тах взглянул с крыши вниз на землю и покачал головой.

То, что Кеннет называл лестницей, представляло собой довольно хлипкое сооружение из нескольких штырей выступающих из стены. Взобраться по ним на крышу можно было, но ведь не с двумя детьми на руках.

– Хозяева знают, что ты здесь?

– Наверняка видели, – пожал плечами Кеннет, – но, видимо, посчитали, что не стоит вмешиваться в чужие дела. Я понесу Артура, – Кеннет осторожно взял ребенка на руки, – а ты бери Хорса, он полегче.

– Пусть будет Хорс, – вздохнул Тах. – Мало нам своих отпрысков, возимся с чужими.

Кеннет то ли не расслышал его слов, то ли не счел нужным ответить и первым начал спускаться по ненадежным ступенькам. Тах последовал его примеру. Высота, конечно, небольшая, но свалиться отсюда – радость относительная. Хорс проснулся и запищал.

– Держись, гуяр, не пропадем, – утешил его Тах, перехватывая поудобнее.

Приземлились они удачно – удачно для Хорса. Тах ударился об угол дома коленом и выругался по-сурански.

– Ты не гуяр, – сказал ему мальчишка. – Ты подлый суранский торговец.

– А почему же подлый? – удивился Тах.

– Все так говорят. – Глаза Хорса были круглыми от испуга. – Мы поедем к маме?

– Конечно, – подтвердил Тах, – а куда же нам еще ехать.

До мамы, однако, было еще далеко. Зато появились в поле зрения люди, которые собирались помешать столь удачно начавшемуся путешествию. Тах поправил меч, висевший у пояса. У Кеннета меча не было, только широкий суранский кинжал в правой руке.

– Это он, – крикнул гуяр, принадлежавший, если судить по алым полосам на синем плаще, к клану октов. – Я его сразу узнал.

– Я Эшер, слуга почтенного Рикульфа и здесь выполняю его поручение, – надменно произнес Тах.

– А мы здесь волею Седрика из Октов, – ощерился гуяр, – и этих щенков мы доставим прямо к нему, а за одно и вас, суранские морды.

– Скажи какой прыткий, – удивился Тах. – Жалко достойного Седрика.

– Это еще почему?

– Лишится такого преданного воина.

Не раздумывая больше ни секунды, Тах нанес противнику удар ногой в пах и следом второй, в отвалившуюся челюсть. Рот гуяра захлопнулся, кажется, уже навсегда. Второго противника он встретил коротким взмахом меча, и этого было достаточно, чтобы окт отошел в мир иной без вскрика. Кеннет молча вытер лезвие своего кинжала о голенище сапога.

– Ты хорошо дерешься, – похвалил Таха Хорс. – Только гуяров убивать нельзя, особенно суранцам.

– Ну извини, – вздохнул Тах. – Тем более что я не суранец.

– А кто ты?

– Я меченый.

– Не слышал, – солидно покачал головой Хорс.

– Еще услышишь, – обнадежил Тах.

Бес, сложив руки на груди, стоял у окна и смотрел на Кеннета большими строгими глазами. Капитан был недоволен, и не собирался этого скрывать.

– Я жду объяснений, – холодно произнес он.

– Сердитый, – опасливо прошептал Хорс на ухо Таху.

– То ли еще будет, – подтвердил меченый.

Кеннет поставил Артура на пол. Если судить по жесткому выражению лица и сдвинутым к переносице бровям, раскаяния он не испытывал.

– Мне не нравится убивать людей из-за угла, – спокойно отозвался Кеннет. – Для этого я, видимо, недостаточно меченый.

По мнению Таха, Кеннет сознательно нарывался на ссору. Отец прощал ему многое, но терпение капитана отнюдь не беспредельно. Тах отлично знал его характер: вывести Беса Ожского из равновесия трудно, но еще труднее вернуть ему это равновесие без тяжких для себя последствий.

– Твои капризы, благородный Кеннет, мне уже изрядно надоели. У тебя была возможность выбора, ты стал меченым по доброй воле, я тебя не принуждал. И теперь я хочу знать, почему ты не выполнил мой приказ. Я твой капитан и…

– И мой отец, – вкрадчиво прервал его Кеннет. – Но заметь, я даже не спрашиваю, как ты им стал.

В наступившей мертвой тишине Тах отчетливо слышал, как хрустнули пальцы Беса, сжимаясь в кулаки. Между ним и Кеннетом было не более трех шагов, они буквально сверлили друг друга глазами.

– Я повторяю свой вопрос.

Голос почтенного Ахая звучал мягко, почти ласково, но Таха он не обманул. Первый меч Храма достаточно долго прожил среди лицемеров, чтобы в совершенстве усвоить их повадки. Вот только руки его выдавали – тяжелые руки человека, привыкшего наносить смертельные удары. Тах уже подумывал, как бы половчее вмешаться, но не находил повода. Хорс помалкивал у него на руках, второй мальчик, испуганный происходящей на его глазах сценой, тоже придвинулся поближе к Таху.

– Почему ты не выполнил мой приказ?

– Когда бьешь из-за угла, капитан, случается, что попадаешь по своим. Дана была женой Конана из Арверагов. Это ее дети.

Бес Ожский любил свою дочь больше, чем сыновей, и искал ее по всему Лэнду, но, похоже, ему и в голову не приходило, заглянуть в спальню заклятого врага. Тах впервые увидел, как бледнеет отец, смуглые, изуродованные шрамами щеки враз стали пепельными. Рука, сжатая в кулак, поползла вверх, туда, где у нормального человека находится сердце.

– Стрела угодила ей в грудь, – Кеннет говорил отрывисто, словно лаял. – Гитарды и окты изрубили всех, но она уже была мертва к тому времени. Можешь быть доволен, Бес Ожский, ты и в этот раз отомстил врагам.

Бес круто развернулся на каблуках и, не сказав ни слова, вышел. Спина его выглядела даже более прямой чем обычно, вот только ноги не гнулись, а как-то странно ломались в коленях.

– Почему ты сразу не рассказал мне об этом? – возмущенно спросил Тах.

– Ты думаешь, что его взволновала эта смерть? – криво усмехнулся Кеннет. – У Беса Ожского булыжник вместо сердца.

– Пошел ты к черту, индюк нордлэндский, – зло выругался Тах.

– Ладно, – махнул рукой Кеннет, – теперь уже поздно сводить счеты.

– Они поссорились? – Артур осторожно потянул Таха за рукав.

– Перемелется, мука будет, – меченый вздохнул и погладил мальчика по голове.

– Ты обещал нас отвезти к маме, суранец, – напомнил Хорс, – ты не забыл?

– Я не суранец, я брат вашей мамы, и она просила меня за вами присмотреть.

– А отец? Конан из Арверагов.

– Они уехали вместе. Далеко-далеко.

– За море?

– Да, за море. Они вернутся, но не скоро.

Хорс заплакал, уткнувшись лицом в плечо Таха:

– Я так и знал! Она всегда спит перед дальней дорогой. И тут уснула. Я же говорил Артуру, говорил…

Артур молчал, но глаза его были полны слез, наконец он пристально посмотрел на Таха:

– Гуяр переходит в семью матери только тогда, когда в семье отца нет никого в живых.

В глазах мальчика страх мешался с надеждой. Тах не выдержал этого взгляда и отвел глаза в сторону.

– Видишь ли, – сказал он глухо, – род меченых – хороший род. К нему принадлежала твоя мать.

– Я понял, – сказал Артур и голос его задрожал. – Но я хочу остаться Асхилом.

– Одно другому не мешает, – согласился Тах. – Можно быть и меченым, и Асхилом.

– Тогда я согласен, – твердо сказал Артур. – Как старший в семье и за себя, и за Хорса.

Часть 3 Возвращение меченых

Глава 1 Король и торговец

Похоже, этому старому негодяю износа не будет. Уже более тридцати лет они знакомы, а он все такой же,сухой и стройный, с длинными загребущими руками, со сладкой улыбочкой на тонких вытянутых губах. И блеск в глазах все тот же – алчный. Гольфдан Хилурдский любезно предложил гостю садиться.

– Рад приветствовать благородного короля Вестлэнда, – сломался в поклоне уважаемый торговец Крул.

Хилурдский поморщился. Черт бы побрал этого аквилонского мошенника, ведь знает же, что власть Хилурдского не более чем дымовая завеса, которой благородный Седрик из Октов прикрывает свои честолюбивые замыслы, а все-таки ломает комедию при каждой встрече.

– Благородный Леир, король Приграничья, прислал мне письмо, – начал Хилурдский с трудом подавляя раздражение, – в котором сетует на бесчинства, творимые в Суранских степях на пути торговых караванов. Но тебе, уважаемый Крул, известно об этом, вероятно, больше, чем нам с благородным Леиром.

– Мои обозы Бог миловал, – вздохнул аквилонец, – но многим повезло значительно меньше.

Хилурдский едва не выругался в лицо уважаемому Крулу. Меньше! Как вам это понравится? Два обоза благородного Гольфдана, не в добрый час решившего поправить пошатнувшиеся дела торговлей, исчезли без следа в районе разрушенной крепости Дейры.

– Торговое дело без убытков не обходится, – утешил Хилурдского аквилонец. – Я предупреждал тебя, благородный Гольфдан, что лучше поручить ведение своих дел сведущему человеку.

И отдать этому сведущему человеку больше половины прибыли. Это же чистый грабеж! Впрочем, сейчас Хилурдскому не до прибыли, свое бы вернуть.

– Семьдесят пять процентов, – спокойно сказал старик.

Благородный Гольфдан задохнулся от возмущения. Ну сорок процентов, ну пятьдесят, хотя и это уже не по-божески, но такая сумасшедшая цифра вообще не лезет ни в какие ворота. Совсем обезумел от жадности старик. Казна Вестлэнда пуста. Проклятые окты прибрали к рукам все налоги с портов, а со своих королю Гольфдану уже и взять нечего.

– Так и я о том же, государь, – посочувствовал Хилурдскому аквилонец, – риск уж больно велик. Давал я в свое время благородному Оле под малый процент, и где теперь Оле? Благородный Родрик тоже брал взаймы немало, а отдавать некому.

Хилурдский с ненавистью посмотрел на старого паука. И куда только гребет, неужели на тот свет надеется унести? Знает, что Гольфдану деваться некуда. Дружине уже полгода не плачено. Дворцовым служкам тоже. Того и гляди, все разбегутся. Воды некому будет поднести королю Вестлэнда. А тут еще Гоголандскому неймется, тянет свои грязные ручонки к короне. Недавно он ездил к королю Седрику с дарами и был обласкан. Подонок!

– Суранские купцы считают, что грабежи обозов, это дело клана двурогих.

Хилурдский удивленно вскинул брови:

– Что еще за двурогие на нашу голову?

– Так и я удивляюсь, – вздохнул старик, – откуда они взялись, ведь столько лет о них не было ни слуху, ни духу.

– Ты это о ком, уважаемый?

– А вот послушай, благородный Гольфдан, что мне на днях суранский купец Секул рассказал. У развалин крепости Дейры, в том самом месте, где сгинули твои обозы, он был атакован стаей. И уж совсем было собрался вручит свою душу господу, да только сомнение его взяло: уж очень странно повела себя стая. Окружили его обоз двадцать здоровенных вохров, а рвать никого не стали. Лошади, конечно, взбесились, возницы в ужасе на землю попадали, а вохры хоть бы что. Сели вокруг обоза, лапы сложили и зубы скалят, вроде как смеются над людскими страхами.

Хилурдский представил картину, нарисованную аквилонцем, и тоже не удержался от смеха:

– Силен врать, этот твой суранец. Зубы скалят – надо же, нашел весельчаков.

– Ты меня не дослушал, благородный Гольфдан. Весельчаки позже появились. Выехали из ближайшего лесочка десять всадников на холеных горданских конях, была раньше в Суранских степях такая порода, не кони – соколы, ногами земли не касались, а уж стати-то, стати…

– Дальше-то что было? – не выдержал Хилурдский.

– Я же говорю, молодцы как на подбор, лет по двадцати, а над плечами у них торчат как рога сказочного зверя рукояти мечей. Вот и прозвали их суранцы двурогими. Подъехали эти двурогие к обозу, выяснили, что купцы из Хорога, посмеялись над перепуганными возницами, свистнули вохрам и скрылись все в том же лесочке. А вохры, ты не поверишь, благородный Гольфдан, за этими молодцами вприпрыжку побежали, как свора охотничьих собак. Такие вот дела в нашем мире творятся. По-моему, этих двурогих как-то по иному в ваших краях звали, запамятовал я… Ты не подскажешь, государь?

– Меченые, – процедил сквозь зубы ошарашенный Хилурдский, – но откуда?

– Из Южного леса, – пожал плечами аквилонец. – Суранские купцы так считают. Я вот думаю – а не служит ли эта шайка Черному колдуну? Хотя ведь более двадцати лет прошло с того дня, как он сгинул. Он ведь твоих лет, благородный Гольфдан? Спросили, видишь, чей обоз, харогский пропустили, а вестлэндский по степи разметали.

Аквилонец сочувственно посматривал на расстроенного хозяина, но в маленьких бесцветных от старости глазах таилась насмешка. Уж этот выжига заработает и на меченых. Если уже не заработал. Поговаривали, что и в убийстве Олегуна он поучаствовал. И очень доже может быть. Но если окты в этом деле действительно ни при чем, а Олегуна покарал Кеннет, то очень интересная картина вырисовывается. Этот Крул и при короле Гарольде ладил с Черным колдуном, и сейчас наверняка договорится, а вот Гольфдану Хилурдскому о Суране лучше забыть, потому что его обозы Бес Ожский не пропустит. Не зря ему эту историю уважаемый Крул рассказал, ох не зря. Вот как дела делаются, учись благородный Гольфдан: этот прохиндей служит сразу и гуярам, и Черному колдуну. И Олегуну служил. А дали хорошую цену за благородного Оле, и продал старого друга Крул, не моргнув глазом. И с тобой Гольфдан он церемонится не будет, последние штаны снимет да еще и благодарить заставит.

– Так что сам понимаешь, благородный государь, что при создавшихся обстоятельствах семьдесят пять процентов, это очень большой риск, но из уважения к тебе я готов на большие издержки.

Старый вампир! Хилурдскому очень хотелось выругаться, но он сдержался. Сдержался потому, что ему в голову пришла интересная мысль – а что если рассказы о двурогих выдумка Крула? С него, пожалуй, станется. Такой человек, как Бес Ожский, за двадцать лет непременно бы о себе напомнил. А потом – откуда меченые? Из дерева он, что ли, их настрогал? Скорее всего, никаких меченых нет в природе, а есть банда головорезов, нанятых расторопным аквилонцем и его жуликоватыми соплеменниками для того, чтобы, запугав лэндцев и суранцев, прибрать к рукам всю торговлю. Вот и благородный Леир пишет в письме, что его купцов пощипали. И подозревает он не двурогих, а почтенного короля Морведа, севшего в Хароге, и известного коварством даже среди не отличающихся благонравием гуярских вождей. Прежде чем идти в кабалу к Крулу, Хилурдскому следует встретиться с благородным Леиром и поговорить кое о чем. Год назад у Киммарка умерла жена, а у Гольфдана дочь на выданье. Конечно, король Леир не мальчик, но и далеко не старик. К тому же у него нет сына-наследника, правда есть дочь, прекрасная Ингерна, но вряд ли киммарки потерпят на троне женщину, поскольку даже такого бравого мужчину, как Леир терпят с трудом, беспрестанно жалуясь на ущемление вольностей. Леиру нужен наследник, иначе поднимут голову его ненавистники из киммаркской верхушки. В своем письме киммаркский король прозрачно намекал на возможность и желательность такого союза. Одна беда, такое сближение вестлэндцев с киммарками вряд ли понравится октам, а Седрик не такой человек, чтобы прощать обиды. Осторожность нужна, не стоит бросаться в воду, не измерив брода. А для промеров нужны деньги, много денег, но где их взять, кроме как у этого мерзавца.

– Я тебя, собственно, по другому поводу пригласил, – Хилурдский сделал вид, что только сейчас приступает к важному разговору.

Уважаемый Крул выразил всем своим видом готовность внимать благородному Гольфдану и положить жизнь, если потребуется, за его интересы. Старый лицемер!

– Благородный Леир недавно овдовел.

– Какое горе, – с готовностью подтвердил уважаемый Крул.

– Благородный Леир еще не стар, – возразил Гольфдан.

– Все под Богом ходим, – вздохнул аквилонец.

– Я это к тому, что он еще может иметь наследника.

Уважаемый Крул тоже выразил надежду, что благородный Леир еще найдет свое счастье. После чего воцарилась довольно неловкая пауза. Благородный Гольфдан тяжело вздохнул и с интересом уставился на носки сапог. Этот аквилонец был уж слишком недогадлив или, скорее, хотел выглядеть таковым.

– У благородного короля Гольфдана дочь на выданье, – вспомнил, наконец, уважаемый Крул. – Кому как не прекрасной Хельге составить счастье благородного Леира.

Король Гольфдан не был противником этого брака, но, к сожалению, сближению Вестлэнда и Киммаркии может воспротивиться король Октии Седрик.

– Окты ведут себя все более развязно, – вздохнул Крул, – портовые пошлины выросли до неприличных размеров. Если так пойдет и дальше, то торговля совсем захиреет.

– Увы, – развел руками Хилурдский, – по договору вестлэндские порты перешли в руки октов пятнадцать лет назад. Я ведь даже не гуяр, уважаемый Крул, и очень непрочно сижу на троне.

Разумеется аквилонцу сей прискорбный факт был очень хорошо известен. Были времена, когда благородный Гольфдан на порог бы не пустил этого выжигу, но те времена давно миновали, и ныне король Вестлэнда вынужден заискивать перед каждой тварью, чтобы хоть как-то поправить свои дела. Брак Хельги многое бы изменил в положении Хилурдского, надо полагать, король Киммаркии не позволил бы вырвать трон из-под задницы своего тестя.

– Я слышал, что король Гитардии почтенный Рикульф тоже не прочь породниться с благородным Леиром.

Хилурдский огорчился. Час от часу не легче. Бороться с таким противником, как почтенный Рикульф, вестлэндскому королю не под силу. К тому же Леир наверняка предпочтет взять в жены гуярку.

– Королю Октии Седрику такой союз вряд ли придется по душе, – продолжал как ни в чем не бывало аквилонец.

Хилурдский почувствовал облегчение. Старый негодяй прав, Седрик сделает все возможное, чтобы не допустить союза гитардов и киммарков. Хорошо бы нашелся умный человек, который намекнул бы королю Октии, каким образом можно воспрепятствовать этому союзу. И в разговоре с Седриком как бы сама собой всплыла кандидатура Хельги Хилурдской.

Гольфдан с надеждой посмотрел на гостя. Даром старый мошенник ничего делать, конечно, не будет. Аквилонская порода. Удавятся за золотой. Но семьдесят пять процентов… Жизни не хватит, чтобы рассчитаться.

– Согласен на пятьдесят, – спокойно сказал уважаемый Крул. – Ради тестя благородного Леира я готов идти на убытки. Но, – старик поднял вверх палец, – я нуждаюсь в залоге, благородный Гольфдан. Скажем, замок Холстейн с прилегающими землями меня бы устроил.

Хилурдский даже не делал попытки возмутиться, знал, что бесполезно. Уважаемый аквилонский барышник своего добьется. Замок Холстейн – хороший замок, но, сохранив его, можно запросто потерять и королевство, и голову.

– Я согласен, – сказал Хилурдский.

Прощаясь, уважаемый Крул долго и подобострастно выражал почтение благородному королю Вестлэнда. Хилурдский надеялся, что сухонькая спина аквилонца не выдержит такого количество поклонов и с хрустом переломится, но, увы, его надеждам не суждено было сбыться. Гольфдан крякнул с досады и залпом осушил кубок крепкого суранского вина. К сожалению, даже вино не помогло растворить накопившуюся в душе горечь.

– Гунар! – Хилурдский потянулся к колокольчику. Но колокольчик не понадобился, Гунар через мгновение появился на пороге, словно подслушивал под дверью. Этот человек служил благородному Гольфдану вот уже почти четверть века и ни разу не дал повода усомниться в своей преданности. К тому же бывший гвардеец короля Гарольда был умен, а коварством не уступал уважаемому Крулу.

– Что слышно на улицах и в кабаках Нотенбурга о двурогих?

Этот вопрос не застал Гунара врасплох. Да и странно было бы, если бы Чуткое Ухо вестлэндского короля оказался бы не в курсе дела.

– Слухи о меченых ходят давно, еще со времен убийства Олегуна.

Хилурдский иронически улыбнулся. Он был наслышан об этом странном деле, в котором были замешаны суранские торговцы, один из которых, достойный Эшер сын Магасара исчез потом в Азрубале при весьма загадочных обстоятельствах. По официальной версии, с ним расправились арвераги. Хилурдскому, конечно, было наплевать на достойного Эшера, но у него были причины сомневаться в причастности арверагов к бойне на Совете вождей в Азрубале. Как говорит в таких случаях уважаемый Крул – ищи, кому выгодно. А в большом барыше после тех трагических событий оказались: почтенный Рикульф, очень удачно похоронивший всех соперников и в гитардском клане, и вне его, одним прыжком взлетевший на трон из ничего возникшего королевства, благородный Седрик, недолго оплакивавший дорогого друга Родрика Кольгрима и поспешивший занять трон октского королевства в обход прочих вождей и младшего брата Родрика, ну и Леир, которому смерть Элдада пришлась как нельзя кстати. Вот и думай тут, если у тебя мозги окончательно не прокисли. В конце концов, не важно, кто виновен, важно, кто первым крикнул – держи вора! Арверагский клан был уничтожен на две трети, а его жалкие остатки гнили в приграничных болотах, преследуемые октами и киммарками.

– Есть новости и посвежее, – спокойно продолжал Гунар. – Говорят, что благородному Гоголандскому пришло повеление, очистить земли, принадлежавшие когда-то Свену Холстейну. А поскольку Арвид не торопился, кто-то повесил на дубе его управляющего зинданца Лума.

– Но это же бунт! – благородный Гольфдан не знал, радоваться ли неудаче своего извечного врага или огорчаться по поводу безобразий, творимых в его королевстве.

Владения погибшего в Хальцбурге Свена Холстейна в свое время очень удачно поделили между собой Олегун и Гоголандский. После смерти благородного Оле его доля отошла к Хилурдскому. И вот, оказывается, есть еще претенденты на наследство покойного владетеля Свена.

– Благородный Арвид решил, что убийство Лупа, это наших рук дело, поэтому и отправился к Седрику с жалобой на тебя, благородный Гольфдан.

– А ты не…

– Ни малейшего, государь.

Все-таки каким был негодяем Арвид Гоголандский, таким и остался. Да и о его управляющем ходили неприятные слухи. Большой сволочью был зинданец Луп. Но если Гунар тут не при чем, то кто же его все-таки повесил?

– Не исключено, что его повесили смерды, а слух про меченых распустили для отвода глаз. Но есть еще одно обстоятельство: письмо к Гоголандскому было подписано королем Кеннетом Нордлэндским, а среди наших мужиков, как тебе известно, благородный Гольфдан, грамотеев нет.

– А откуда ты узнал подробности?

– В дружине Гоголандского служит некий Тейт. Когда-то он служил Свену Холстейну, потом Свангеру, а сейчас оказывает услуги нам, за плату конечно.

Странно. Тем более странно, что и аквилонец Крул заинтересовался землями Холстейна и даже потребовал в залог замок. Нет слов, замок расположен весьма удачно, да и земли отнюдь не бесплодны, но почему именно вокруг них началось такое шевеление?

– Сейчас Кеннету Нордлэндскому могло быть лет тридцать семь, – задумчиво покачал головой Хилурдский.

– Никто не видел его мертвым

– А кто этот загадочный наследник? Не Свен же Холстейн восстал из гроба, чтобы потребовать назад свои земли.

– У Холстейна была дочь.

– Рея, – вспомнил Хилурдский. – Серьезная была девица. Одно время я даже собирался просватать ее за своего Эйрика.

Благородный Гольфдан вздохнул. Красавец Эйрик был убит гуярами у Расвальгского брода, и смерть его так и осталась не отомщенной. Второго сына, родившегося пятнадцать лет назад, он тоже назвал Эйриком, в честь перового, и это, пожалуй, все, что он мог сделать в память об убитом сыне.

– У Реи есть сын.

Хилурдский поднял на Гунара удивленные глаза:

– Это от кого же?

Вопрос, конечно, был чисто риторическим, но оказалось, что Гунар и на него знает ответ:

– В письме Кеннета Нордлэндского сказано – мой сын Свен Холстейн.

– Чудны дела твои, Господи, – усмехнулся Хилурдский. Конечно, все может быть, но уж очень эта история похожа на сказку, рожденную изворотливым умом. И Хилурдский догадывался, кто мог быть этим сказочником. Наверняка интрига закручивается не без участия Крула.

– В письме содержаться угрозы расправы с самим Гоголандским, – со значением посмотрел на хозяина Гунар.

Хилурдский смущенно заерзал в кресле. Уж очень велик был соблазн, вписать в сочиненную кем-то сказку несколько своих строк. Появление двурогих могло принести благородному Гольфдану кое-какую прибыль, не все же ему терпеть убытки.

– Благородный Арвид хлопочет о внучке, – угадал мысли хозяина Гунар.

– Ей же всего пятнадцать лет, как не меньше.

– Самый подходящий возраст. Король Леир уже год как вдовеет.

Гоголандскому прыти не занимать. Уж очень зажился благородный Арвид на этом свете, а дьявол наверняка заждался его на том.

– Неплохо было бы, если бы свою угрозу двурогие исполнили как можно раньше.

– Я думаю, исполнят, – обнадежил Гунар. – Меченые всегда держали слово.

– И хорошо бы подальше от наших мест, – продолжал мечтать Хилурдский, – на землях октов или киммарков.

– Благородный Арвид собирается навестить короля Леира, как я слышал. Вместе с внучкой.

– Приграничье – это же самый разбойничий край, – вздохнул Хилурдский. – Гоголандский рискует не добраться до киммаркского короля. Бедный Арвид.

Глава 2 Отец и дочь

Король Киммаркии благородный Леир не любил своей столицы. Городишко Хальцбург и впрямь не шел ни в какое сравнение с суранскими городами и сильно уступал даже разрушенному во время нашествия и ныне частично восстановленному Бургу, в котором король Октии Седрик устроил резиденцию. Конечно, можно было бы пригласить суранских строителей, но жалко было золота, да и не к спеху. Сила королевства в наши неспокойные времена измеряется не процветанием городского быдла, а количеством крепостей и замков, особенно если королевство это расположено на краю обитаемого мира. Сам Леир предпочитал жить подальше от суеты, в приграничном замке Ож, недоступном как для внешних врагов, так и для вечных «доброжелателей» из киммаркской верхушки.

Черт его знает, откуда берется этот сброд! Все попытки благородного Леира очистить столицу от бродяг, заканчивались тем, что ровно через месяц они возвращались еще в большем количестве, не говоря уже о возрастающей наглости. И это тем более удивительно, что отправлял он их частенько прямо на тот свет, но, видимо, ни Богу, ни дьяволу эти негодяи не были нужны. Закончилось все тем, что Леир махнул на столицу рукой, предоставив возможность дочери, красавице Ингерне, самой обустраивать проклятый город. К удивлению киммаркского короля, его дочь, несмотря на молодость и предполагаемую женскую слабость, справилась с трудным делом вполне успешно. Вечно грязный Хальцбург похорошел за последние два года, даже порядка на его улицах стало больше. Что ни говори, а характер у Ингерны есть, и, будь она мужчиной, у Леира не было бы забот с наследником, но увы…

Конечно, благородный Леир не торопится умирать и, даст Бог, проскрипит еще лет тридцать, но отсутствие наследника у киммаркского короля разжигает аппетиты как среди своих, киммаркских горлопанов, так и у охочих до чужого добра октов. Благородному Седрику пальца в рот не клади, откусит по самый локоть. Октское королевство раскинулось от самой Большой воды до Расвальгского брода, не говоря уже о том, что жизнь на землях Нордлэнда и Остлэнда была поспокойнее, чем в терзаемом стаей Приграничном краю. Поспокойнее, а значит побогаче. И богатство короля Седрика прирастало не только собственными землями, но и вестлэндскими портами, доходы с которых шли в карман октского короля, по мнению Леира, не совсем справедливо. Во всяком случае, на половину этих доходов киммарки могли претендовать по праву. К сожалению, благородный Седрик и слушать не хотел о справедливом переделе вестлэндских доходов. Что ж, тем самым он развязывает руки благородному Леиру, не век же киммаркскому королю ходить в простаках.

Благородный Леир равнодушно оглядел фасад только что отстроенного дочерью дома и пожал плечами. Ему суранские дома не нравились. Возможно в Хароге или Азрубале они были уместны, но только не в этих суровых местах. Он предпочитал более толстые и надежные стены и узкие окна, которые хоть и пропускают меньше света, зато измене в них протиснуться труднее.

Леир поморщился, слушая доносившуюся из распахнутых окон музыку. Будь его воля, он разогнал бы этих суранских дармоедов в течение часа, но не хотелось ссориться с дочерью. Наверное, он слишком избаловал ее. Хорошей гуярке не пристало возится с разным сбродом, но кто ныне обращает внимание на обычаи отцов и дедов. И зря! Хлебнем мы еще горя с этими иноземными причудами.

Посланец Гольфдана Хилурдского встретил вошедшего во дворец короля почтительным поклоном. Леир без труда опознал в нем аквилонца из конюшни уважаемого Крула. Интересно, с чего на этот раз зашевелился старый негодяй? Все неймется торгашу. Говорят, что аквилонский плут обобрал до нитки благородного Гольфдана, а теперь, видимо, решил пощипать и короля Киммаркии.

Благородный Леир в раздражении отшвырнул в сторону письмо Хилурдского. Хотя, конечно, нет вины благородного Гольфдана в том, что вздорная девчонка не изволила встретить родного отца, как подобает почтительной дочери. Ингерна, как ни в чем не бывало, продолжает развлекаться с суранскими ублюдками, от визга которых у короля уже разболелась голова. Поневоле задумаешься о сыне. Жениться Леиру из Киммарков просто необходимо, иначе все, созданное беспрестанными трудами, рассыплется прахом, уйдет на бабьи причуды, на мазил и фокусников, на тряпки и блестящие побрякушки. Редкостное невезение, что из четырех его детей выжила только Ингерна. Да умная, да смазливая, с характером, но до чего же непочтительная и неблагодарная девчонка!

Жениться, конечно, надо, вот только ради чего король Киммаркии благородный Леир должен брать в жены дочь захолустного вестлэндского короля, когда к его услугам добрый десяток красавиц знатнейших гуярских фамилий?

– Вестлэнд – это ключи от моря, – спокойно сказал аквилонец.

Положим, киммаркскому королю это известно не хуже, чем купцу, но ему известно и другое: благородный Седрик скорее удавится сам или, что более вероятно, поотрывает головы своим соперникам, чем отдаст вестлэндские порты. Так стоит ли благородному Леиру столь опрометчиво ссориться с октами? Король Гольфдан союзник, прямо скажем, сомнительный, собственных дружинников у него кот наплакал, да и тем уже год не плачено.

– Эти ключи лежат в кармане Седрика из Октов, а не Гольфдана Хилурдского, – усмехнулся Леир.

Аквилонец равнодушно кивнул головой. Его немолодое лицо изрядно было посечено морщинами, но неожиданно яркие голубые глаза сохраняли еще молодой блеск. Кажется, он назвал себя Никулом? Интересно, чем это благородный Седрик так не угодил уважаемым аквилонцам?

– Тебе решать, государь.

– Девка-то хоть бравая? – В глазах короля промелькнула веселая искорка.

– Не берусь судить, – развел руками уважаемый Никул. – Слишком стар для оценщика.

Ответ аквилонца Леиру понравился, и он зашелся в смехе, обнажив не слишком белые, но здоровые и крупные зубы.

– Почему бы твоей дочери, благородной Ингерне, не пригласить свою подругу, благородную девицу Хилурдскую в гости.

– А они подруги? – Благородный Леир позволил себе пошутить. Мысль аквилонца была недурна: и возраст, и сан не позволяли королю Киммаркии гоняться за юбками по всему Лэнду. Почему бы не собрать под благовидным предлогом претенденток на королевскую любовь в Хальцбурге, дабы присмотреться к ним поближе. Вот и Арвид Гоголандский хлопочет о своей внучке. И король Гитардии Рикульф намекал на возможность породниться. Правда, путь из Сурана долог, ограничимся пока лэндскими кандидатками, благо от них отбоя не будет.

– У благородного Седрика опять неприятности с арверагами, – аквилонец притворно вздохнул и со значением посмотрел на Леира, – в Клотенбурге подсчитывают убытки после очередного налета.

Нельзя сказать, что киммарский король очень огорчился этому известию. Но благородный Седрик, конечно, не преминет упрекнуть союзника в бездействии. С Гвенолином надо что-то делать, иначе не будет покоя ни Октии, ни Киммаркии.

– Покой в Киммаркском королевстве – дело благое, – согласился уважаемый Никул. – Но почему благородный Леир так горячо хлопочет об Октии?

Леир недружелюбно покосился на аквилонца. Очень может быть, нынешняя возросшая активность арверагов – заслуга уважаемых торгашей. Видимо, благородный Седрик слишком уж прижал их пошлинами и налогами, если эти гадюки так громко зашипели. Аквилонцами пренебрегать не следует, но и бросаться в воду, не измерив брода, тоже не в привычках киммаркского короля.

– Гвенолин, конечно, разбойник, – осуждающе покачал головой Никул, – но киммарков он пока что не трогает.

Не трогает потому, что у Леира хватило ума, заключить тайный договор с арверагами и даже привлечь часть из них, во главе с Освальдом сыном Карадока, на службу. Но это еще не значит, что он будет раскрывать карты перед первым встречным. И без того протесты Седрика день ото дня все резче. Конечно, не любовь к арверагам двигала благородным Леиром, надо же как-то сдерживать аппетиты октов, которые, то и гляди, приберут к рукам весь Лэнд.

– Благородные октские вожди недовольны своим королем.

Леир фыркнул. То же самое он мог бы сказать и о благородных киммаркских вождях. Вот уж действительно, свежая новость.

– Благородный Хольдрик Колгрим, брат Родрика, считает себя незаслуженно обойденным.

Мало ли что придет в голову этому щенку. Не хватало еще, чтобы благородный Леир стал раздувать пожар в соседнем доме. Чего доброго, разгоревшись, он спалит и его. Прижать благородного Седрика, заставить его поделиться пошлинами с вестлэндских портов – это одно, но совершенно иное – открытая борьба против октского короля да еще на стороне мятежных вождей. Нет уж, благодарю покорно. Если аквилонцы держат Леира из Киммарков за идиота, то они здорово ошибаются в своих расчетах. Впрочем, вслух об этом говорить не стоит, пусть подсуетятся гадюки на пользу киммаркскому королю, а вырвать их ядовитые жала он всегда успеет.

– Хорошо, – сказал Леир, – я велю дочери, отправить приглашение благородной девице Хилурдской, а об остальном мы с Гольфданом договоримся позднее.

Уважаемого Никула ответ киммаркского короля удовлетворил, во всяком случае, кланялся он довольно долго. Конечно, можно было бы жениться и на гуярке, но нельзя упускать из виду, что девять десятых населения Киммаркии – лэндцы, и было бы совсем неплохо, если бы наследник благородного Леира оказался бы им не чужим по крови. В свое время Элдад погорячился, уничтожив всех приграничных владетелей, а надо было оставить на развод хотя бы пяток наиболее покладистых. Ума не хватило Элдаду, и его ошибки приходится расхлебывать преемнику, которому пока что некого противопоставить вечно недовольной клановой верхушке.

Прекрасная Ингерна наконец-то удостоила неотесанного отца своим просвещенным вниманием. Благородный Леир поспешил вылить на голову дочери накопленный за время ожидания яд.

– Не хотела тебе мешать, – пожала обнаженными плечами Ингерна. – Мне показалось, что у тебя важный разговор.

Благородному Леиру покрой суранского платья показался слишком откровенным, на взгляд его закосневшего ума порядочной гуярке не стоило уподобляться шлюхе.

– Это платье – подарок почтенного Рикульфа, – обиженно надула губы Ингерна. – В отличие от тебя король Гитардии не чужд новым веяниям.

Благородный Леир в ответ тяжело вздохнул. Спор был застарелым и велся им без всякой надежды на успех. Пожалуй, он слишком поздно спохватился – слепая любовь к единственной дочери сыграла с ним злую шутку. Впрочем, платье, это мелочи, и не в интересах благородного Леира ссориться сегодня с дочерью. Без ее помощи в этом деликатном деле не обойтись.

– Мы найдем повод, – Ингерна неожиданно легко и охотно откликнулась на предложение отца, – от невест отбоя не будет. Кому же не захочется стать королевой Киммаркии.

При этих словах Ингерна чуть заметно поморщилась, но, кажется, ее недовольство относилось всего лишь к собственной прическе, которую она тут же и поправила, глядя в зеркало. Девушка была хороша и лицом и станом, да и возраста вполне подходящего, чтобы вести речь о женихе. Благородный Леир почесал бороду и осторожно двинулся по скользкому льду.

– Надеюсь, ты не собираешься выдавать меня замуж силой?

– Ни в коем случае! – Леир даже руками замахал в притворном ужасе. Ингерна засмеялась и отвернулась к зеркалу. Ничего, девушка она умная, и поймет без подсказки, что две королевы для одного королевства, это слишком много, да и не гоже дочери Леира из Киммарков засиживаться в девках. Ингерна, конечно, своевольна, капризна, но зато отличная наездница, страстная охотница, словом гуярка чистых кровей. Да такую рыжеволосую красавицу у Леира с руками оторвут, да еще и благодарить будут. Кривлялась бы только поменьше… И еще эта суранская вонь. Ведь неглупая девка, а не понимает, что нет ничего более привлекательного для мужчины, чем запах здорового женского тела.

– Знаю, знаю, – засмеялась Ингерна, – а суранцы проиграли войну, потому что пользовались духами. А еще они брили бороды вместо того, чтобы зарастать щетиной до самых бровей и пугать своим видом женщин.

– Гуярок бородой не испугаешь, – усмехнулся Леир.

– Ты же собираешься жениться не на гуярке. Видела я эту Хельгу Хилурдскую в Нотенбурге четыре года назад. Тогда она была дурой, кривлякой и плаксой. Будем надеяться, что с тех пор она поумнела. Тебе нужно непременно заняться своей внешностью, если уж ты всерьез собрался покорить сердце молоденькой красавицы. Бери пример с лэндских владетелей: всегда подстрижены, побриты, надушены и одеты по последней моде. Негоже королю Киммаркии щеголять в грубой бычьей коже и вваливаться в приличный дом в грязных сапогах. Ты испортил мне все ковры.

Благородный Леир искоса оглядел себя в зеркале. Глупо, конечно, но уж слишком велик был соблазн. Для своих сорока пяти лет выглядел он неплохо. Не растолстел за последние спокойные годы, не потерял зубы и волосы. Пожалуй, он не слишком изменился с тех пор, когда сопливым мальчишкой добивался любви матери Ингерны, которая в те годы была недурна собой и кружила головы многим гуярам. Хорошие были времена, но будем надеяться, что и в нынешних отыщется своя прелесть. В одном, пожалуй, права Ингерна, бороду следует укоротить, уж слишком она старит благородного Леира. А что касается ковров, то он охотно возместит дочери понесенные убытки.

– Дело не в коврах, – раздраженно махнула рукой Ингерна, – ты сидишь медведем в своей берлоге, в этом ужасном замке, тогда как другие гуярские короли строят прекрасные дворцы. Куда ты повезешь после венчания прекрасную Хельгу?

Отповедь дочери позабавила благородного Леира. Но кое в чем она была права – уж коли задумал жениться, то без приличного дома здесь в Хальцбурге не обойтись.

– Я получила письмо от Урсулы, дочери почтенного Гилроя, короля эбораков. Эбораки опять что-то не поделили с кимбелинами, и ее свадьба с Морведом откладывается. Почтенный Рикульф, король Гитардии, похоже, не успокоится, пока не перессорит всех гуярских королей и вождей между собой.

Благородный Леир был слегка удивлен осведомленностью дочери в суранских делах. Впрочем, Ингерна удивляла отца не впервые, а что касается Урсулы, то она права: именно Рикульф натравливает Морведа на эбораков, ослабляя и тех и других.

– Кто привез тебе это письмо?

– Один очень любезный молодой суранец, художник, он подрядился расписать стены моего дворца.

– А зачем разрисовывать стены и выписывать для этого человека аж из Сурана?

– Неужели ты не видел роспись на стенах дворцов почтенного Рикульфа?

Честно говоря, благородный Леир никогда не обращал внимание на подобную ерунду. Расписанные стены он видел только в церкви да и то мельком. Даже для общения с богом киммаркскому королю не хватало времени. Ну да бог простит.

– Хотел бы я взглянуть на этого суранского мазилу.

– Он художник и уже приступил к работе, – поправила отца Ингерна. – Можешь взглянуть.

Суранский мазила не понравился киммаркскому королю с первого взгляда. Пожалуй, ему не было еще и двадцати пяти лет. Широкоплечий, с гладко выбритым лицом, голубыми глазами и светлой вьющейся шевелюрой. Благоухал он как цветочная клумба. Уж не потому ли Ингерне так не понравилась борода отца?

– Бьерн, – назвал себя суранец и поклонился, нельзя сказать, что развязно, но, во всяком случае, без подобострастия.

– Имя не суранское, – холодно заметил Леир.

– Мой отец пришел в Суран с дружиной ярла Хаарского.

– Это тот самый ярл, который ходил походом в землю Хун?

Суранец с готовностью кивнул головой:

– Мой отец тоже участвовал в том походе.

– Почему ты мне об этом ничего не рассказывал, – неожиданно обиделась на суранца Ингерна.

– Ты не спрашивала меня о стране Хун, благородная госпожа.

Этот неуместный спор покоробил Леира. Конечно, Ингерна девушка умная и гордая, но ветерок у нее в голове гуляет, того и гляди подхватит подол юбки, и тогда хлопот срама не оберешься. Черт принес в Киммаркию этого смазливого молодчика.

– Как долго ты собираешься расписывать дом?

– Думаю, месяца за три управимся. Со мной два моих брата, они помогут.

– Ну что ж, мазила, показывай свою работу.

Ингерна, конечно, морщится. Благородный Леир и пахнет не как цветочная клумба и выражается не лучше, чем грубый вояка в хальбуржском кабаке, но зато он король и гуяр. А это желторотый суранский цыпленок не более чем раб, забавная игрушка, которую в случае необходимости можно сломать. Ингерне следует усвоить эту истину как можно тверже.

– Что за птицы?

– Это райские птицы.

– Я не про твою мазню спрашиваю, суранец, а про тех молодцов, что сидят под потолком на насесте.

– Мои братья – Оттар и Рагнвальд.

Похожи эти братья были друг на друга, как две капли воды. Господь иногда бывает очень уж щедр к недостойным: этому лэндскому наемнику повезло на сыновей. Волосы у близнецов потемнее, чем у старшего брата и глаза карие, но сходство несомненное. И малюют они изрядно. Кому только нужна эта мазня? Разве что девкам, вроде Ингерны, одуревшим от безделья и скуки.

– Ну и как? – Ингерна с любопытством посмотрела на отца.

– Молодцы хоть куда, – мрачно буркнул Леир, возвращаясь к своему креслу.

– Я про роспись, – недовольно фыркнула девушка.

– А этот Бьерн…

– Перестань, – рассердилась Ингерна, – я не забыла, чьей дочерью являюсь.

Хорошо если так. Благородный Леир повеселел. Действительно, черт знает что иногда лезет в голову: его дочь и этот мазилка, разве можно их даже рядом поставить, а уж тем более положить. Но жениха ей все-таки придется подыскать, да сплавить побыстрее с рук, от греха подальше. Девка прямо жаром пышет.

– Так будешь строить дом или нет?

– Буду, – решительно кивнул головой Леир, – и не хуже, чем у благородного Седрика.

Ингерна захлопала в ладоши. А благородный Леир тут же пожалел о сказанном. Такой дворец будет стоить кучу золота, а в киммаркской казне хоть шаром покати.

– Займи у аквилонцев, – настаивала дочь.

С уважаемыми торговцами только свяжись, враз без штанов останешься. С чего это им так загорелось женить благородного Леира на девице Хилурдской? Наверняка благородный Гольфдан что-то им обещал, даром они и пальцем не шевельнули бы. А вот от Леира они гроша ломанного не получат, скорее уж наоборот: раз аквилонцам выгоден этот брак, то пусть раскошелятся на дворец для киммаркской королевы.

Глава 3 Призраки в ночи

Гунар окинул трактир заинтересованным взглядом: несколько пьяных бродяг, три сильно подвыпивших гуяра и с десяток суранцев из прибывшего только что в Хальцбург обоза. Возможно, нужный ему человек находится как раз среди последних. Гунар присел к столу у выхода и брезгливо отодвинул в сторону грязную посуду. Трактирщик, учуявший выгодного клиента, через секунду уже стоял перед Гунаром, вытирая стол засаленной тряпкой. Вестлэндец вздохнул и бросил на стол пару медных монет. Гольфдан Хилурдский не баловал жалованием даже самых преданных слуг. Да и откуда было взяться золоту в вестлэндской королевской казне. Трактирщик до того был разочарован в добропорядочном на вид клиенте, что почти не среагировал на появление трех молодых людей, одетых достаточно скромно, хотя и опрятно. И, как выяснилось, напрасно. Один из новых посетителей швырнул небрежно на стол горсть серебра:

– Аквилонского, хозяин, и побыстрее.

Несмотря на суранский покрой одежды, молодой человек говорил по лэндски очень чисто. Карие глаза его насмешливо смотрели на растерявшегося трактирщика. А растерялся трактирщик потому, что молодых людей оказалось двое, как две капли воды похожих друг на друга, даже небрежные жесты, которыми они выбрасывали на стойку серебро, были одинаковыми. Молодые люди переглянулись и засмеялись. Этот смех и вывел трактирщика из оцепенения. Нет, у него не двоилось в глазах, просто посетители оказались близнецами. Третий посетитель, рослый и широкоплечий, подсел к столу Гунара.

– Берн, – назвал он себя и в ответ на вопросительный взгляд вестлэндца стянул с правой руки перчатку. Стальной перстень холодно блеснул на холеном пальце. Гунар вздохнул с облегчением, перстень был ему знаком, хотя нынешнего его обладателя он видел впервые в жизни. Кого-то он смутно напомнил Гунару, кого-то давно и надежно забытого. Словно пахнуло издалека ветром молодости, бесшабашного разгула и веселого братства.

– Рагнвальд, – вспомнил вдруг Гунар.

– Я его сын, – тихо отозвался Бьерн, – но забудем пока об этом.

Гунар молча осушил кубок. Забыть было не так-то легко. С детских лет он рос рядом с Рагнвальдом в веселой дружине короля Гарольда. Было их четыреста человек, а уцелел только он один.

– А эти молодые люди? – кивнул Гунар в сторону стойки.

– Ярл Оттар Хаарский и владетель Рагнвальд Брандомский.

Гунар оторопело посмотрел на собеседника:

– Я думал, что это просто слухи…

– Нет, – твердо сказал Бьерн, – нас тридцать шесть владетелей, двадцать уже способны сесть в седла.

– Клан двурогих?

– Или меченых, кому как нравится.

– Все-таки меченых? – на лицо Гунара набежала тень.

– Я знаю, как погиб мой дед, – Бьерн пристально посмотрел собеседнику в глаза. – Мы слишком щедро лили кровь друг друга, чтобы не расплатиться за это годами рабства.

– Винить нам некого, кроме самих себя, – кивнул головой Гунар.

Молодой человек, названный Бьерном ярлом Хаарским, поставил на стол кувшин аквилонского и присел на скамью рядом с гвардейцем:

– Пока все тихо. Зуб присмотрит за киммарками.

Рагнвальд Брандомский или Зуб, как его назвал брат-близнец, продолжал пересмеиваться у стойки с молоденькой дочерью хозяина, которой, видимо, льстило внимание богатого гостя, и она глуповато хихикала в ответ на двусмысленные комплименты, отпускаемые по ее адресу.

– Арвид Гоголандский приезжает на днях в Хальцбург.

– Старая сволочь, – неожиданно выругался Бьерн, и Гунар поразился ярости сверкнувшей в его глазах. Похоже, сын короля Рагнвальда помнил то, что помнить никак не мог.

– Он нам мешает в Вестлэнде, – пояснил Гунар.

– А замок Холстейн?

– Замок сейчас в залоге у аквилонца Крула. С Крулом мы договоримся, но нужно золото, даром этот негодяй ничего делать не будет.

– Деньги я привез.

– В замке можно будет спокойно готовить людей, никто нас не заподозрит.

– А Хилурдский?

– Гольфдан мне доверяет. Есть возможность прибрать к рукам еще три замка, и тогда весь юг Вестлэнда будет в наших руках. Деньги нужны.

– А люди?

– Люди есть. Не хватает оружия и особенно пушек. Гуяры берегут их пуще глаза.

– Мы льем пушки в Хароге, но переправить их из Сурана в Лэнд не так-то просто. Чуб займется этим.

Оттар Хаарский, а эти слова, вероятно, относились к нему, кивнул головой.

– Нам нужны по крайней мере пять тысяч опытных бойцов в Вестлэнде. В золоте недостатка не будет.

– Можно набрать и больше, – кивнул головой Гунар. – Люди готовы драться даром, но кормить их надо, да и оружие…

– В Нотенбурге нехватка оружейников?

– Мастера пока есть, но как бы их активность не встревожила октов.

– Попробуем действовать от имени Хилурдского и даже благородного Леира. Я попытаюсь сделать заказ через Ингерну.

– Окты, пожалуй, вообразят, что киммарки и вестлэндцы готовят им большую гадость, – усмехнулся Гунар.

– Нам это будет только на руку. Пусть гуяры цапаются друг с другом.

– А дочка у благородного Гольфдана хороша, – вздохнул Оттар Хаарский. – Жалко отдавать ее надутому индюку Леиру.

– Если жалко – не отдавай, – засмеялся Бьерн.

– Этот брак не в наших интересах, – серьезно посмотрел Гунар на Бьерна.

– Все будет в порядке с вашей Хельгой, – пообещал тот, – раз уж она так понравилась нашему Чубу.

Гунар улыбнулся, Оттар Хаарский засмеялся. Белые зубы ослепительно сверкнули на смугловатом лице. Смеясь Оттар становился похожим на мать, зато глаза оставались отцовскими, цепкими и настороженными. Впрочем, Гунар никогда не видел Черного колдуна смеющимся.

– А что слышно о Седрике?

– Седрик сидит твердо, хотя соперников у него хватает.

– Например?

– Хольдрик Кольгрим, брат Родрика, убитого в Азрубале считает себя обойденным и точит на октского короля зубы.

– Деньги ты получишь сегодня вечером и сразу же уезжай. Арвида Гоголандского мы берем на себя.

– Гоголандский путешествует с солидной охраной.

– Ничего, как-нибудь справимся.

То ли внимание, оказываемое суранцем смазливой девице, не понравилоськиммаркам, то ли выпитое вино ударило в голову, однако все трое неожиданно набросились на удивленного Рагнвальда. Надо отдать должное внуку Бьерна Брандомского, если он и удивился, то отнюдь не растерялся. Ударом ноги в челюсть он отбросил далеко в сторону одного из нападавших, а другого угостил кулаком в переносицу. Девчонка взвизгнула от страха и восхищения, а оба киммарка с удобствами расположились на полу. Третий киммарк, потрясенный столь быстрым поражением собутыльников, обнажил меч и ринулся на противника, выкрикивая на ходу гуярские ругательства. Однако горячность его подвела. Тяжелый меч гуяра вдруг взвился в воздух и плашмя упал на стойку, а сам он внезапно встретился лицом с чужим коленом и рухнул под ноги вскочившим в ужасе суранским возницам. Благородный Рагнвальд Брандомский, он же Зуб, аккуратно положил гуярский меч на поверженное тело и, как ни в чем не бывало, вернулся к прерванному разговору с испуганной красавицей.

– Чистая работа, – похвалил брата Оттар.

Трактир пустел с невероятной быстротой, у большому огорчению хозяина, который укоризненно поглядывал на слишком расторопного гостя, но сделать ему замечание не решился.

– Вряд ли киммаркам понравится такое обращение, – обеспокоено заметил Гунар.

– За нас есть кому заступиться, – усмехнулся Бьерн. – Благородная Ингерна не позволит обидеть своих живописцев.

И все трое громко засмеялись к неудовольствию поверженных киммарков, которые уже начали потихоньку приходить в себя.

– Пожалуй, нам пора, – Гунару очень не хотелось, чтобы эта история имела продолжение.

– Едем, – согласился Бьерн. – Нас будут ждать у ручья с наступлением темноты.

Бьерн прекрасно ориентировался на местности, а Гунар давно уже потерял направление в ночном, слабо освещенном лунным светом лесу. Как и обещал Бьерн, у ручья их ждали. Около десятка всадников смутно угадывались в темноте. Бьерн зажег факел и помахал им над головой. С противоположного берега послышался свист, и веселые наездники, поднимая тучи брызг, переправились через ручей, освещаемые десятком факелов. Рукояти мечей, как рога сказочного зверя, торчали над их плечами. Прозвище «двурогие» как нельзя более подходило этим вынырнувшим из ночи призракам.

– Золото. – Бьерн взял из рук ближайшего меченого мешок и небрежно бросил его на холку гнедого коня Гунара. Конь всхрапнул от неожиданного груза и замотал головой. Гунар подтянул мешок поближе к колену.

– Ну, как гуярские девочки?

– Не хуже суранских.

На вопрос ответил владетель Брандомский, а может быть, ярл Хаарский – Гунар и на свету с трудом различал братьев. Пожалуй ярл Хаарский будет посерьезнее своего брата, но на этом различия заканчивались То, что добрый десяток меченых скрывается в часе пути от Хальцбурга, Гунара не удивило – Ожский бор мог укрыть целую армию. Удивила беспечность молодых людей. Ездить по ночному лесу с зажженными факелами, значит, наверняка привлечь к себе внимание.

– Смерды принимают нас за призраков, восставших из гроба, чтобы отомстить гуярам за поруганный Лэнд, – объяснил Гунару меченый, которого Бьерн представил как Тора Ингуальдского.

– Это плохо, что крестьяне от вас шарахаются, – сказал Бьерн. – Надо бы поговорить с ними.

– Как же я с ними поговорю? – удивился Тор. – Днем на в селах появляться нельзя, а ночью я сам себя боюсь. Пан с Хвощом вчера прихватили на болоте мужика, так он едва Богу душу не отдал от страха.

– А при чем здесь Пан, – послышался из темноты ломкий мальчишеский голос. – Я назвался Грольфом Агмундским, так у этого несчастного глаза на лоб полезли. А Хвощ в это время стоял в стороне и зубы скалил. Тоже мне, владетель Заадамский. Крестьянин был с его земель.

– Не признал, значит владетеля? – удивился Рагнвальд Брандомский. – Рассеянные мужики ныне живут в Лэнде.

Дружный смех потревожил галок, разместившихся на свою беду на ближайшем дереве, отдохнуть от дневных забот.

– Шутки в сторону, – оборвал смех Бьерн. – Связь с крестьянами установите через Магнуса. Времени у нас в обрез, через год мы должны иметь в Приграничье армию в шесть-семь тысяч хорошо обученных людей.

– Лагерь мы уже оборудовали, – пояснил Тор. – Магнус пообещал, что первые две сотни крестьян прибудут для обучения в ближайшие дни.

– Одного лагеря мало, нам нужны по меньшей мере три в разных концах Приграничья.

– Нас всего двадцать, – напомнил Тор. – А здешние молодые мужчины никогда не держали в руках меча.

– У Магнуса под рукой не менее двух сотен приграничных дружинников. Немало их обосновалось и в окрестных селах. Всех, кто готов служить правому делу, надо привлечь, даже тех, кто сам неспособен идти в бой – пусть учат молодых.

– Кто из вас владетель Свен Холстейн? – спросил Гунар.

– Я, – из темноты выдвинулся всадник, широкие его печи чуть сутулились, темная полоска усов топорщилась над верхней губой, серые глаза серьезно смотрели на вестлэндца.

– Я привез привет от твоих людей, благородный Свен.

Меченый долго молчал, Гунару уже показалось, что он так ничего и не скажет.

– Передай им, – голос меченого прозвучал неожиданно твердо и уверенно, – я вернусь в свой замок очень скоро. Моя мать, Рея Холстейн, шлет добрые пожелания Тейту сыну Сивенда и всем его людям. Их преданность нашему древнему роду никогда не будет забыта.

– Я передам. – Гунар отвесил поклон благородному Свену.

– Умри, а лучше Дрозда не скажешь, – слегка подпортил торжественность момента Брандомский.

– Небольшое дело для вас, – заметил Бьерн. – На днях по северной дороге в Хальцбург проедут два человека: один из них Арвид Гоголандский, другой – Хольдрик из Октов. Надо сделать все, чтобы Гоголандский не доехал.

– А этот… Хольдрик? – спросил Тор.

– Хольдрик нам еще понадобится. Едут они с большой свитой, так что будьте осторожны.

– А как мы узнаем, который из них Гоголандский? – спросил Пан, он же ярл Агмундский.

– Ты спроси, – посоветовал Рагнвальд Брандомский. – А то как же убивать без спросу, на тебя благородных гуяров не напасешься.

Веселые они были ребята, эти двурогие из Ожского бора. У Гунара защемило сердце: четыре сотни таких же молодых и не менее веселых его друзей уже двадцать пять лет лежат в сырой земле. А этих только двадцать, способных сесть в седла, как сказал Бьерн. Гуяры здесь в Лэнде без труда могли бы выставить пятьдесят тысяч. Ибо каждый гуяр воин, а лэндцы уже четверть века не держали в руках мечей. И все-таки им предстояло начать и не проиграть. Если эти мальчики потерпят поражение, то Лэнду уже никогда не обрести свободу. «Никогда» – слово страшное, ибо за ним бездна и безнадежность. Надо победить. Надо!

Глава 4 Расплата

Благородный Арвид Гоголандский был преисполнен больших надежд. Король Киммаркии Леир весьма благосклонно отнесся к намекам владетеля на родственный союз. Во всяком случае, его ответное послание было любезным. А благородная Ингерна пригласила Арвида с внучкой Даллой на день своего двадцатилетия. Вполне приличный предлог, чтобы король мог познакомиться с будущей избранницей. Конечно, Далла еще молода, шестнадцать лет, это не тот возраст, когда следует торопиться с замужеством, но ведь и Леир не из тех женихов, что валяются на дороге. Шутка сказать – король Киммаркии. С помощью его сильных рук можно взлететь очень высоко, тем более что трон под Гольфданом Хилурдским уже зашатался. Недаром же Гольфдан так хлопочет о дочке Хельге, даже аквилонцев на свою сторону сумел привлечь. Отдал негодяю Крулу лучшие земли Вестлэнда. Уму непостижимо! Такого дурака, как Хилурдский еще поискать надо. Эти аквилонские негодяи потянули грязные ручонки и к землям благородного Арвида, но Гоголандский не так прост, как многим кажется. И не настолько глуп, чтобы поверить в клан двурогих и воскресшего короля Кеннета. Знаем мы, кто прячется за этими двурогими, не вчера родились. Следует пожаловаться королю Леиру на аквилонцев, тем более что его обозы, как говорят, тоже потрепали в Суранской степи.

Только однажды Гоголандский дал маху за эти четверть века – не на того поставил. И эта ошибка стоила ему вестлэндского трона и едва не стоила головы. Уж на что казался несокрушимым Конан из Арверагов, но нашлась и на него управа. На всю жизнь Гоголандскому наука: не все золото, что блестит. Хитроумный Рикульф обвел самоуверенного Конана вокруг пальца, ну и Седрик, конечно, своего шанса не упустил – извел почти на нет арверагов и прибрал к рукам их земли. Благородному Арвиду, чтобы хоть как-то отмыться в глазах октов, пришлось немало потрудиться. Говорят, что Гвенолин, последний из уцелевших арверагских вождей, обещал снять с него кожу. С этого, пожалуй, станется. Разбойник из разбойников. По слухам, он орудует как раз в этих местах. Поэтому Арвид с радостью откликнулся на предложение Хольдрика из Октов, проделать многотрудный путь в Хальцбург бок о бок.

Благородный Хольдрик был на редкость любезным человеком, что не так часто встречается среди гуяров, а уж тем более среди октов, не при них будет сказано. О планах сына Кольгрима благородный Арвид мог только догадываться, хотя для него не были секретом поползновения Хольдрика на октский престол. Шансов у брата Великого Родрика, по мнению Гоголандского, не было никаких. Разве что Леир ему поможет, но это вряд ли – слишком уж осторожен киммаркский король. Впрочем, Хольдрик был из знатной гуярской семьи, богат, и его сватовство к Ингерне могло закончиться вполне успешно. Для благородного Леира в этом случае открывалось широчайшее поле интриг внутри октского клана, и скорее всего лучший из киммарков своего не упустит. Да и прекрасная Ингерна, надо признать, засиделась в девках.

Путешествие протекало без приключений, до которых Арвид в силу возраста не был большим охотником. Хольдрик любезничал с Даллой, чему Гоголандский не препятствовал. Очень может быть, что поездка в киммаркскую столицу для обоих закончится неудачей, и тогда лучшего жениха для внучки, чем этот самоуверенный молодой окт сыскать будет трудно.

До Хальцбурга было уже рукой подать, но Гоголандский решил не торопиться. Большой беды не будет, если они переночуют на постоялом дворе близ Мьесенского замка. В былые времена Гоголандского встретили бы в этом замке с распростертыми объятиями, но те времена давно прошли и лучше о них не вспоминать. Последний ярл Мьесенский отдал Богу душу в Хальцбурге, не без помощи благородного Арвида. Впрочем Грольф был сам виноват. Верность хорошее качество, но не тогда, когда она переходит в глупость. По слухам, сейчас в замке благородного Грольфа сидит какой-то Квелин из Киммарков. Да и черт с ним, пусть сидит.

При виде Мьесена, Гоголандский расстроился даже больше, чем ожидал. Старость, что ли, сделала его сентиментальным? Хотя владетель пока твердо держал повод коня и рассчитывал проскрипеть на этом свете еще лет десять-пятнадцать. На здоровье благородному Арвиду жаловаться грех. Неблизкое путешествие он переносил даже легче, чем Хольдрик из Октов, даром что гуяр вдвое моложе.

Хозяин постоялого двора сломался в поклоне. Не забыли еще в Приграничье алых владетельских плащей. Хозяин, молодой упитанный мужик, внушал доверие и надежду, что в этом заведении их прилично покормят. Дружинники Гоголандского уже расседлывали коней, гуяры Хольдрика требовали вина. Словом, все как всегда. За неделю пути благородный Арвид уже привык к походной жизни и сейчас более всего беспокоился о внучке: не заболела ли прекрасная Далла? К такому покупателю, как благородный Леир, грех являться с подпорченным товаром. Хольдрик помог девушке выбраться из кареты. Слава Богу, выпорхнула она оттуда птичкой и запела, зачирикала к большому удовольствию озабоченного деда. Хороша девка, ничего не скажешь. Ишь как благородный гуяр старается угодить красавице, землю копытом роет. У Леира тоже, говорят, губа не дура, должен он по достоинству оценить привезенное Арвидом голубоглазое сокровище. Такой только и рожать киммаркских королей. Сам бы Леир только не оплошал.

Гоголандский проводил глазами внучку и с удивлением уставился на двух рослых коней, принадлежащих, надо полагать, гостям постоялого двора. Кони, судя по всему, уже отдохнули и нетерпеливо перебирали ногами, нервно реагируя на поднявшуюся вокруг суматоху.

– По-моему, это горданская порода, – неуверенно заметил Гоголандский подошедшему окту.

– Я о них слышал, но вижу в первый раз, – благородный Хольдрик погладил ближайшего коня по сухой мускулистой шее. – Надо бы повидаться с их хозяевами. Я готов заплатить любые деньги, чтобы въехать в Хальцбург на таком коне.

Гоголандский только головой кивнул. Черного жеребца горданской породы он пытался добыть из-под Беса Ожского, да меченый тогда ушел из Хальцбурга невредимым. Где теперь тот меченый и где тот конь – давно истлели в земле вероятно.

– Захотят ли еще продать, – усмехнулся в седые усы Гоголандский. – Владельцы таких коней, вероятно, люди не бедные.

Хольдрик вопросительно взглянул на хозяина постоялого двора. Упитанный мужик смущенно замялся и вовсе не потому, что собирался скрыть правду от благородных господ, просто затруднялся с ответом.

– Люди, безусловно, благородные, – разродился он наконец. – А по мне лишь бы платили.

Посетители трактира, по виду простые мужики из соседней деревни, дружно потянулись к выходу, не желая, видимо, стеснять своим присутствием благородных господ. Да оно и к лучшему: не хватало еще в дополнение к октским вшам нахвататься приграничных. В трактире было относительно чисто. Земляной пол был тщательно подметен и даже посыпан речным песком. Гоголандский беспокоился о внучке, но, как выяснилось, напрасно, расторопный хозяин уже предоставил ей лучшее помещение. Приличные комнаты будут выделены и благородным господам, как только их освободят постояльцы.

– Они уезжают?

– К счастью да, – рассыпался мелким бисером хозяин, – иначе я сгорел бы от стыда, предлагая благородным гостям помещения, не соответствующие их рангу.

– Ого, – воскликнул Хольдрик, – похоже, нас собираются разместить в хоромах.

Однако хозяин стоял на своем, видимо в расчете на хорошую плату: хоромы или не хоромы, но комнаты вполне приличные. Пока же он предложил гостям присесть к столу, который тут же поспешно вытер чистой тряпкой. Глиняный кувшин с аквилонским вином появился на столе через мгновение вместе с двумя стеклянными бокалами суранской работы.

– Отец мой родом их Хянджу, – поведал хозяин, – осел здесь еще во времена Храма, когда обозы ходили к Большой воде косяками. Хорошие тогда были времена.

– А сейчас? – холодно поинтересовался гуяр.

– Так и сейчас все хорошо, – спохватился сын расторопного отца. – Хвала благородному Леиру, дело налаживается, гости у нас не редкость.

Словно бы в подтверждение этих слов со второго этажа по лестнице спускались два молодых человека в алых плащах. Впрочем, алые плащи сейчас носят и многие гуярские вожди. Взять хотя бы того же Хольдрика, которому лэндский владетельский плащ весьма к лицу.

– Позвольте узнать ваши имена, благородные господа, – вежливо обратился к незнакомцам Хольдрик.

Окт говорил по-гуярски, считая, видимо, молодых людей соплеменниками, но, по мнению Гоголандского, Хольдрик ошибался. Незнакомцы были слишком темноволосы для гуяров, особенно младший, по виду совсем мальчик, лет пятнадцати-шестнадцати, не больше. Черные как смола кудри кольцами выбивались из-под его берета, а в больших и темных глазах Арвиду почудилось и вовсе нечто знакомое. Алые плащи были небрежно наброшены на левое плечо с перехватом под правую руку и застегнуты золотой застежкой на груди. Так плащи носили только меченые из-за мечей, висевших на спине. Правда у меченых плащи были черными.

– Ярл Эйрик Мьесенский, – назвал себя старший, – а это мой брат, ярл Агмундский.

Молодой человек говорил по-гуярски с сильным акцентом, подтвердив тем самым правоту Арвида. Хольдрик бы удивлен этим обстоятельством, а у Гоголандского холодок пробежал вдоль хребта.

– Благородный Леир столь благоволит к лэндцам, что начал возвращать им замки? – В голосе Хольдрика насмешка мешалась с возмущением.

– Кто из вас владетель Гоголандский? – спросил младший негромким мальчишеским баском, но Арвиду отвечать на этот вопрос почему-то не хотелось.

– По-моему, это проходимцы, – заметил он негромко. – Надо бы позвать наших людей.

Благородный Хольдрик открыл было рот, но тут же его и закрыл, не успев издать ни звука. Меч буквально вылетел из-за плеча молодца, именовавшего себя ярлом Мьесенским, и острие холодного клинка защекотало горло окта. Владетель Гоголандский сидел тихо, как мышь, а на плече его лежал меч ярла Агмундского.

– Если нас убьют, то хотелось бы знать за что? – откашлялся Хольдрик. – И кто вы, собственно такие?

– В Суране нас называют двурогими, а здесь в Лэнде – мечеными. Не так ли, владетель Арвид?

Гоголандский вздохнул и попытался приподняться с лавки. Однако узкий меч лежал на его плече неподъемным грузом.

– Что вам от нас нужно?

– От тебя Хольдрик из Октов нам не нужно ничего, а вот Арвид Гоголандский должен нам целых три жизни: ярла Грольфа Мьесенского, его сына Эйрика и владетеля Фрэя Ульвинского. Я мог бы продолжить список, но, думаю, в этом нет необходимости. Если Гоголандский забыл имена убитых им людей, то скоро их ему напомнят в аду. Повелением короля Кеннета Нордлэндского, ты, Арвид владетель Гоголандский, приговариваешься к смерти через отсечение головы.

– Какого еще Кеннета Нордлэндского? – Хольдрик вздрогнул от горячих капель крови, упавших на лицо. Голова Арвида Гоголандского волчком закружилась на столе, а обезглавленное тело еще продолжало пребывать в неподвижности.

– К сожалению, у нас пока нет палача, – хладнокровно пояснил потрясенному Хольдрику синеглазый Мьесенский, – приходиться все делать самим.

Молодые люди удалились раньше, чем из глотки Хольдрика вырвался крик:

– Эй, кто-нибудь, на помощь!

Зов его был услышан, но, к сожалению, еще раньше во дворе раздались лошадиное ржание и топот копыт. Убийцы благородного Арвида покинули постоялый двор раньше, чем прибежавшие на крик дружинники и окты смогли понять, что же здесь случилось. Посланная вслед погоня вернулась почти сразу, везя с собой четырех убитых и трех раненных. На дороге их поджидала засада: с десяток стрел вылетело из мрачной глубины Ожского бора, и этого было достаточно, чтобы пыл преследователей мгновенно угас.

Благородный Хольдрик осушил подряд два кубка аквилонского вина и слегка опамятовал после пережитого потрясения. Ко всему привычный хозяин приказал слугам заняться обезглавленным телом несчастного Гоголандского.

– Что это еще за меченые? – спросил Хольдрик у хозяина, выслушав отчет вернувшихся с пустыми руками дружинников.

– Было в Приграничье такое племя восемьдесят лет тому назад. Потом их сыновья грабили караваны на наших дорогах. Это уже при моем отце было, лет сорок назад. Король Гарольд их истребил, но, выходит, не всех, иначе откуда этим-то взяться.

– А ты куда смотрел негодяй? – грозно надвинулся на хозяина постоялого двора Хольдрик.

– Кто ж знал, – развел тот руками. – Заплатили как люди, переночевали.

– А Грольфа Мьесенского действительно убил благородный Арвид?

– При мне это было, – подтвердил хозяин, – на площади перед собором. Многих приграничных владетелей порубили тогда дружинники Гоголандского и Норангерского. Перед гуярами выслуживались.

– Но-но, – предостерег его Хольдрик. – Ты, я вижу, чужой беде рад.

– Может, и не рад, но и печалиться мне особенно нечего.

После еще одного кубка аквилонского вина Хольдрик пришел к выводу, что хозяин постоялого двора, пожалуй, прав. Благородный Арвид поплатился за старые грехи, а значит, нет повода для переживаний. Все мы там будем, в конце концов. А вот благородному Леиру стоило бы побеспокоиться: черт знает кто бродит по дорогам благословенного киммаркского королевства.

Глава 5 Возвращение достойного Эшера

Достойный Исхан был до глубины души возмущен вторжением в его дом непрошенного гостя. Мало нам гуярского хамства, так уже свои ведут себя хуже завоевателей. Ворота усадьбы распахнуты настежь, двор буквально забит гружеными телегами, а посреди этого беспорядка стоит рослый человек и без зазрения совести командует чадами и домочадцами Исхана. С губ торговца готово уже было сорваться суранское ругательство, но в эту минуту непрошенный гость обернулся и обнажил в улыбке тридцать два великолепных зуба. Похоже, пятнадцать птицей пролетевших лет не отразились ни на внешности, ни на веселом нраве достойного Таха, сына почтенного Ахая, внука посвященного Вара. Нельзя сказать, чтобы достойный Исхан очень уж обрадовался встрече. От достойного Таха можно было в равной степени ждать и большого прибытка, и большой беды. Торговец предпочитал иметь дело с его отцом, почтенным Ахаем, человеком опытным и осторожным. Кое-что о приключениях достойного Таха в Азрубале суранцу было известно от зятя, которого раньше звали Эшером, а теперь по вине все того же Таха, просто Лумом. Конечно, посвященный Магасар, да продлятся дни его вечно, своего сына не забывал, но каково человеку знатного рода прозябать в неизвестности. А узнай, скажем, харогские торговцы, что зятем достойного Исхана является сын посвященного Магасара, отнюдь не последнего человека при дворе почтенного короля Гитардии Рикульфа, насколько бы вырос бы его авторитет в их глазах.

– Рад приветствовать тебя в своем доме, достойный.

– Я тоже рад, старик, – покровительственно похлопал Исхана по плечу меченый, – как рад и тому, что сын посвященного Магасара уговорил таки твою красавицу дочь. Кстати, у тебя только одна жена, достойный Эшер?

– Одна, – поспешно отозвался Эшер, давно уже, впрочем, привыкший к своему новому имени, и бросил смущенный взгляд на жену, которая, подбоченясь, нелюбезно посматривала на любопытного гостя.

– Для горданца одной жены мало, – объявил Тах. – Это противоречит нашим обычаям.

– Хватит ему и одной, – отрезала суровая Элишат. – А если ты будешь смущать моего мужа подобными разговорами, я тебя немедленно выставлю за порог.

– Да, – сказал порозовевшему Эшеру Тах, – пыла у твоей жены хватит на троих. Счастливый ты человек, сын Магасара.

Поскольку разгневанная Элишат уже готова была взорваться бранью, многоопытный дипломат Исхан взял нить разговора в свои руки и пригласил гостя в дом. Как выяснилось вскоре, достойный Тах не собирался задерживаться в Хароге, а направлялся в столицу Гитардии славный город Азрубал.

– Что новенького в ваших краях? – спросил меченый у повеселевшего Исхана.

– Да какие у нас новости, – жалобно вздохнул торговец. – Все никак власть поделить не можем. То почтенный Морвед, то почтенный Ханеус, а сейчас вот достойный Осей подрос и полез в короли. И всем подати подавай. А тут еще эта заварушка с эбораками – опять налоги, опять грабеж. Производство хрусталя упало вдвое, аквилонцы скупают его за бесценок, а в Лэнд нам соваться не с руки – на одних пошлинах разоришься.

– А пушки?

– Пушки льем, – старик понизил голос до шепота.

Если честно, то достойный Исхан весьма преуспел за эти пятнадцать лет милостью почтенного Ахая, но достаток свой предусмотрительно скрывал, памятуя расхожую истину, что береженого Бог бережет. Да что Исхан, более половины харогских купцов работает на Черного колдуна: оружие, конская сбруя, доспехи, да мало ли… И все это окольными путями расползается по Сурану, уходит в Восточные леса к югенам и в далекий Лэнд. Узнал бы почтенный Морвед о делах творящихся в его столице, многим бы не поздоровилось. Ну да дела торговые без риска не бывают. Достойный Исхан знает далеко не все, но даже его знаний хватает, чтобы понять – в Суране назревают серьезные события. Недаром появился достойный Тах, ох недаром. Только оружия изготовленного за эти годы в Хароге хватило бы на приличную армию, а ведь почтенный Ахай одним городом не ограничивается, его люди орудуют по всему Сурану.

– Сотню пушек нужно в ближайшее время переправить в Лэнд.

– А стая?

– Обозы встретят у Дейры и проводят до самого Приграничья. – Тах подмигнул суранцу: – То ли еще будет, старик.

В этом достойный Исхан не сомневался: многое еще сумеет натворить этот веселый мужчина. Вот только пойдут ли на пользу славному Харогу его героические дела?

– Все, что писал мне посвященный Магасар, я аккуратно переправлял твоему отцу почтенному Ахаю, да продляться дни его вечно.

– Магасару, кажется, уже за семьдесят? – прикинул вслух Тах.

– Так все мы не молодеем, – вздохнул Исхан. – Вот и достойный Хой, как я слышал, отдал душу своему северному богу, вечная ему память.

Тах помрачнел и молча выпил за упокой души северного варвара, человека доброго, умного и честного, с которым прожил бок о бок более тридцати лет.

– Все мы рано или поздно покинем этот мир, – смахнул Исхан слезу со щеки. – И дай нам Бог, хоть напоследок увидеть родной край свободным.

– Допекли гуяры?

– И грызутся, и грызутся, – в сердцах воскликнул старик. – Клан на клан, семья на семью. Амберузов свели уже почти на нет. Морвед пошел войной на Гилроя и разорил подчистую все села вокруг Арпина. А в собственной столице порядок навести не может. Только выплатили ему дань, как тут же Осей сын Вортимера прислал своих сборщиков, и этому, выходит, плати. А где взять столько золота, если торговля в упадке. Чужие мы им, и они нам чужие, а значит, спокойной жизни в Хароге не будет. Когда это в Суране было столько нищих?

– Выходит, нет порядка в ваших краях?

– Какой уж тут порядок, – безнадежно махнул рукой Исхан.

– Придется мне наведаться к почтенному Рикульфу, может хоть советом помогу.

Этот поможет. Исхан с опаской посмотрел на достойного Таха. Плечи-то руками не обхватишь, не даром же три жены его обнимают, такому поперек дороги лучше не становится. И все-таки именно этот человек последняя надежда для Сурана, как никак внук славного воителя посвященного Вара. Если не этот, так кто же тогда?

– Я бы на твоем месте поостерегся, достойный Тах, – покачал седой головой Исхан. – В Азрубале тебя еще не забыли.

– Ничего, старик, я теперь не один, – самоуверенно засмеялся меченый и кивнул головой в сторону двух молодых людей, скромно сидевших в стороне: – Мои сыновья: владетель Гаук Отранский и владетель Хокан Саарский. Можно проще – Волк и Леденец.

Такими молодцами любой отец мог бы гордиться. Рослый, широкоплечий Гаук, он же Волк, черен как жук, в отца и деда, а Хокан, он же Леденец, хоть и темноволос, но неожиданно синеглаз, с беспечной улыбкой на сахарных устах.

– Сколько у тебя детей, достойный Тах?

– Восемнадцать. Одиннадцать сыновей и семь дочерей.

Достойный Исхан едва не подпрыгнул от такой умопомрачительной цифры.

– Я думаю, что мы этим не ограничимся, – скромно потупился достойный Тах. – Есть еще кое-какие резервы.

Исхан с укором посмотрел на зятя. За пятнадцать лет супружеской жизни он с трудом одарил торговца двумя внучками. Девочки радовали глаз старика, но хотелось внука, иначе некому будет дело передать.

– Так у него три жены, а у меня одна, – обиделся Эшер-Лум.

По тому, как запыхтела красавица Элишат, старик понял, что, пожалуй, действительно хватил лишку в претензиях и поспешил сменить тему разговора.

– Я тебе оставлю пару возов, достойный Исхан, – сказал Тах. – Будет чем порадовать гуяров. Пусть эти возы пойдут в счет дани достойному Осею.

– Да разве его двумя возами ублажишь, – всплеснул руками старик. – Самый жадный из гуярских вождей.

– Это хорошо что жадный, – усмехнулся Тах, – там есть от чего глазам разбежаться. Товар редкий, из страны Хун.

– А что, страна Хун действительно так богата?

– Кисельные берега, молочные реки. Приходи да пей.

– Дай Бог, – смекнул старик. – У гуяров руки загребущие.

– Там есть кому их оторвать, – обнадежил Тах. – Но гуярам ты об этом не рассказывай, достойный Исхан, пусть для них это будет сюрпризом.

Король Гитардии почтенный Рикульф был сильно не в духе. Морвед из Кимбелинов напал на город Арпин, принадлежащий эборакам, и сильно попортил его древние стены. Чудовищная глупость – резать курицу, несущую золотые яйца. Пока гуярские вожди трясли друг друга, почтенный Рикульф им не мешал, даже способствовал по мере сил беспорядкам на чужих землях, но всему есть предел. Война на западных землях Сурана становится препятствием на пути азрубальских торговых караванов, подрывая тем самым благосостояние гитардского королевства. Похоже, вожди никогда не поумнеют. Разбой у гуяров в крови, не одно поколение этим занималось. Страшно сказать, сколько аквилонских, зинданских, сирейских и ринейских городов было сожжено ими дотла. А кому это пошло на пользу? Только не гуярским кланам. Так бы и прозябали гуяры на своем острове если бы не лэндский, а потом суранский походы. И, кажется, есть возможность остепениться, осесть на благодатных землях, так нет, неймется и вождям, и рядовым гуяром. Хотя на землях Западного Сурана уже скоро делить будет нечего. Вот уже двадцать лет бьется почтенный Рикульф, чтобы обуздать гитардскую вольницу и кое-каких успехов он все-таки добился. Но, к сожалению, до полной победы еще далеко. Алые владетельские плащи пришлись по вкусу гитардской верхушке, но заволновались рядовые гуяры. И дело, конечно, не в кусках материи, а в землях, к плащу прилагаемых, да в смердах, что гнут на тех землях спины. Свободные земли в Гитардии есть, не хватает людей, способных их обрабатывать. Раньше эти земли принадлежали Храму, и посвященные обильно поливали их потом рабов-варваров, добиваясь, по уверениям Магасара, очень хороших результатов. После гибели Храма рабы разбежались, а новых взять негде. Посвященный Магасар в последнее время все чаще намекал, что хорошо бы неуемную энергию гуярских кланов направить вовне, на варваров восточных лесов. И приток рабов будет обеспечен, и доблестные вожди найдут себе занятие по душе. А пока они там воюют почтенный Рикульф сможет прибрать к рукам весь Суран, создав единую империю. Ведь равных ему по уму среди гитардских вождей все равно нет. Конечно, посвященный Магасар слегка льстил своему королю, но и правда в его словах была. Ибо кроме почтенного Рикульфа навести порядок в Суране просто некому. Вот только не подавиться бы огромным куском, как это случилось с Конаном из Арверагов. Гуярские вожди, конечно, не блещут умом, но силы и свирепости у них хватает – порвут на куски любого, кто посягнет на их земли. Клановые традиции еще сильны среди гуяров, хотя и слабеют с каждым годом. Взять того же Осея из Кимбелинов, который набрал вольницу из молодежи разных кланов и бесчинствует на западе Сурана, не считаясь ни с Морведом, ни с Гилроем. Грозился он, между прочим, пощипать и Рикульфа. Наглый, самоуверенный мальчишка, но бед он может натворить немало. Посвященный Магасар и в этом прав – пора уже всерьез заняться Осеем.

Посвященный Магасар (легок на помине!) склонился перед почтенным королем Рикульфом в глубоком поклоне. Вот она, храмовая выучка! Глубочайшее почтение даже не к Рикульфу, а к власти как таковой. Не худо было бы и гуярам этому поучиться.

– Мой сын Эшер просит у тебя аудиенции, почтенный государь.

Рикульф не сразу вспомнил разбитного молодца, исчезнувшего внезапно пятнадцать лет тому назад. И, надо сказать, исчез он вовремя, очень многие люди готовились задать ему вопросы и получить на них ответы вместе с шкурой достойного Эшера.

– Где же это его так долго носило, посвященный? – спросил с усмешкой Рикульф.

– Непоседа, – развел руками Магасар. – Исчез на целых пятнадцать лет, а теперь вдруг объявился с двумя взрослыми сыновьями и обозом из страны Хун.

Рикульф удивленно уставился на почтительного сановника:

– Далеко его занесло.

– Желаешь взглянуть на привезенный товар, почтенный Рикульф?

– И на твоего сына тоже, посвященный Магасар.

Нельзя сказать, что достойный Эшер сильно изменился. Самого Рикульфа, не говоря уже о Магасаре время пощадило куда меньше. И если судить по самоуверенному виду, то преуспел горданец изрядно.

– Подарок для тебя, почтенный король.

Достойный Эшер поставил на стол большую серебряную птицу с распростертыми в стороны крылами, держащую когтистыми лапами круглый предмет с двумя позолоченными стрелами на черном фоне. Предмет издавал странные щелкающие звуки, а золотые стрелы, похоже, двигались, во всяком случае одна из них.

– Это часы, – пояснил Эшер, – показывают время. Вот этот значок означает полночь, а этот – полдень, промежутки между ними разбиты на отрезки равной величины, и по этим стрелам ты всегда будешь знать, сколько прошло времени от полуночи до полудня.

– Ловко, – не сразу, но сообразил Рикульф.

– Такие часы были в Чистилище и в Храме, – вздохнул Магасар. – Да разграбили все мерзавцы.

– А это? – заинтересованный Рикульф ткнул пальцем в черную шкатулку.

– Попробуй сам, – меченый указал гуяру на рычаг сбоку. Шкатулка неожиданно раскрылась, и послышался мелодичный перезвон, а внутри волшебного ящика закружились серебряные фигурки.

– Забавно, – улыбнулся Рикульф. – Богатая страна?

– Очень. Только попасть в эту страну непросто. Торговать торгуй, но у самой границы, а вглубь территории они никого не пускают.

– Оружие?

– Пушки есть. Мечи послабее наших. Зато есть вот такие штучки. – Тах вытащил из-за пояса странный предмет, отделанный серебром.

– Пистоль, – подсказал посвященный Магасар. – В Храме оружие было посерьезнее.

– Так то в Храме, – усмехнулся Тах, – суранцы пистолей делать не умеют.

– Далеко бьет? – спросил Рикульф.

– Метров на пятьдесят, но, случается, дает осечки. Панцирь, если стрелять в упор, прошибает, а если пуля на излете, то отскакивает.

– Наши в Храме тоже с таких пистолей начинали, а потом на автоматы перешли.

– Видел я работу твоих скорострелок и Кольбурга, и у Расвальгского брода, – нахмурился Рикульф. – Выкашивали нас целыми рядами.

– Автоматов теперь уже нет, – утешил гуяра Магасар. – И вряд ли будут.

– Так, говоришь, с пистоля начинали.

– Осторожнее, государь, – посоветовал ему Тах. – Не ровен час выстрелит.

Но Рикульф уже разобрался в несложном механизме. Он выбросил руку вперед и потянул указательным пальцем за спусковой крючок. Грянул выстрел, куски лепнины полетели со стены, запахло гарью. С десяток очумевших гвардейцев ворвались в королевские покои. Рикульф засмеялся и махнул в их сторону рукой:

– Все в порядке.

Гвардейцы удалились, недоуменно перешептываясь. Рикульф продолжал смеяться, хотя глаза его казались скорее озабоченными, чем веселыми.

– Пошаливают у тебя на дорогах, почтенный Рикульф, – заметил вдруг Тах.

– Кто?

– Едва не напоролся на разъезд Осея всего в дневном переходе от Азрубала. Видел я его войско краем глаза – большая сила. Тысяч пятнадцать наберется.

– Такую силу от разбоев не удержишь, – подпел «сыну» посвященный Магасар.

Рикульф и сам осознавал опасность. Разгулявшаяся на землях кимбелинов и эбораков усобица грозила захлестнуть весь Суран.

– Молодежь жаждет подвигов, – вздохнул Магасар. – Надо бы поднять крышку, пока не разнесло котел.

– Поход? – резко обернулся к нему Рикульф.

– А почему бы нет, государь?

Рикульф аккуратно разгладил пальцами, унизанными перстнями, отросшую холеную бороду. Глаза его через узкие щелочки впились в лицо Магасара, но ничего кроме подобострастной озабоченности на лице посвященного не обнаружили. Нет, Магасар человек верный, не раз доказывавший свою преданность. Надо решаться. Власть не знает передышек. Пока ты шевелишься, у тебя есть шанс удержать ее, а остановился – считай, что проиграл все. Поход – дело серьезное, зато он может решить многие проблемы, в этом Магасар прав.

Глава 6 Гуярский пир

Король Гитардии Рикульф пригласил в Азрубал вождей всех гуярских кланов, обосновавшихся в Суране. Повод был веским: свадьба сына и наследника. Многие откликнулись охотно, другие колебались, припомнив, чем закончился прошлый визит в Азрубал для видных гуярских вождей. Но, в конце концов, откликнулись все. Не было у вождей охоты ссориться с гитардским королем без особых на то причин. Откликнулись даже король Эбораки Гилрой и король Кимбелинии Морвед, но эти, похоже, лишь для того, чтобы заручиться поддержкой короля Гитардии в затянувшейся на месяцы войне. У обоих были проблемы не только друг с другом, но и с достойным Осеем, который грозился покарать и Гилроя, и Морведа, объявив себя императором Западного Сурана. Наглость этого юнца не знала предела, а о бесчинствах, творимых его молокососами, и говорить нечего. Совсем потеряла стыд гуярская молодежь.

Почтенный Рикульф по-братски обнял почтенного Гилроя, дела которого были настолько плохи, что он вынужден был прятать свою семью под крылышком короля Гитардии. Гилрой обвинял Морведа в неблагодарности и коварстве. Морвед обвинял Гилроя в помощи оружием и живой силой негодяю Осею. Сам Осей сидел тут же за пиршественным столом и при словах Морведа схватился за меч, что едва не повлекло за собой кровавую разборку, подобную той, что случилась в Азрубале пятнадцать лет тому назад. Ссору удалось погасить в самом зародыше, и почтенный Рикульф долго призывал собравшихся к миру и согласию. Внимали ему охотно, тем более что столы ломились от вина и закусок, а новобрачные Ульфин и Ригеда уже заняли свои места во главе стола. Черт бы побрал этих кимбелинов, неужели не могли найти другого места для свары! Общее недовольство отрезвляюще подействовало и на Морведа, и на Осея, и далее пир пошел своим чередом.

Почтенный Морвед, изрядно хлебнув за столом и почти забыв о вражде с Гилроем, пустился в пляс со своей невестой Урсулой, дочерью короля Эборакии. Правда, танцором Морвед был никудышным, одолевала подступившая с годами тучность, которая, как известно, королям не помеха, но воинам и танцорам доставляет массу неудобств. Собственно, Морвед и не рвался в танцоры, просто обычай требовал, чтобы невеста отдала первый танец жениху. Будет ли свадьба – это вилами по воде писано, но гуярские обычаи следует соблюдать. Король Кимбелинии Морвед, это вам ни молокосос Осей, он умеет блюсти и свое достоинство, и традиции, завещанные отцами и дедами. Вот только дыхания не всегда хватает, да и ноги не железные.

Вспотевший Морвед охотно уступил невесту чернявому молодцу, которому, надо полагать, все эти прыжки и приседания были еще в охотку, и вернулся к столу под одобрительные выкрики собравшихся. Кимбелинский король в грязь лицом не ударил, и пусть эти молокососы не возражают, что нас можно взять голыми руками. И танцы нам еще по силам, и женщины, да и руки, сжимающие мечи, еще не ослабели. Те самые руки, что бросили под ноги этим неблагодарным мальчишкам полмира. Невелика доблесть, разбойничать на дорогах, но истинный гуяр рождается только в большом походе.

Слова почтенного Морведа встретили горячее одобрение большинства присутствующих. Молодежь угрюмо отмалчивалась. Довольный Морвед победителем сел на свое место по правую руку от Рикульфа.

– Хорошо сказал, почтенный, – Рикульф протянул разгоряченному Морведу наполненный до краев кубок, – об одном только забыл: одержать победу нам помогло единство, которого ныне уже нет.

Почтенный Морвед запротестовал: сам он человек мирный, это всем известно, и всегда выступал за мир между кланами и, тем более, не поднял бы меч против собственного тестя. Но, черт возьми, нельзя же без конца терпеть чужое коварство. А как еще можно охарактеризовать помощь Гилроя врагу будущего зятя. Есть ли на этом свете вообще хоть что-то святое? Где верность гуярским традициям, где братские узы, спаянные кровью, наконец?

Почтенный Рикульф слушал задыхающегося от возмущения гостя с большим вниманием и сочувствием, не забывая подливать в его хрустальный кубок аквилонское вино. Возмущение короля Киммаркии он принял близко к сердцу. Неладное ныне творится в гуярских кланах, молодежь совсем отбилась от рук. И достойного Осея давно уже пора призвать к порядку, а не поощрять его безумства.

Морвед даже слегка опешил от такой горячей поддержки почтенного Рикульфа. До сих пор он считал, и не без основания, что дерзость Осея произрастала не только на подачках Гилроя, но и на подстрекательстве Рикульфа, которому нестроения в кимбелинском королевстве были на руку. Гитарды уже прибрали под шумок изрядных кус чужих земель, о которых следовало бы напомнить их королю. Ну да время терпит. Пусть поможет совладать с Осеем, а там видно будет. Что касается самого Морведа, то он всегда готов на мировую и с эбораками, и с вогенами, пусть только оставят в покое его королевство. И если его избавят от Осея, то он хоть завтра готов вернуть Арпин Гилрою и взять в жены его дочь Урсулу.

– Красивая девушка, – одобрил его выбор почтенный Рикульф.

Девка действительно была неплоха, хотя, на взгляд Морведа, слишком худа и вертлява.

– Что это за черномазый рядом с моей невестой?

– Внук посвященного Магасара, – небрежно махнул рукой Рикульф. – Кажется, его имя Гаук.

– Ох и имена у этих посвященных, – усмехнулся Морвед. – Я бы их на версту не подпускал к нашим девушкам, а уж к трону тем более.

– Твоя ошибка, почтенный Морвед, – мягко укорил гостя Рикульф. – Суранские торговцы и ремесленники, это наша опора в борьбе с выскочками и буянами, которых всегда будет в избытке в гуярских кланах.

С тем, что буянов среди гуяров много, Морвед был согласен, но и приближать к трону суранскую сволочь в противовес своим, он не собирался.

– Этот Гаук очень хороших кровей, почтенный, – заметил вскольз Рикульф. – Его предки сотни лет правили этой страной.

– Почему бы тебе, почтенный Рикульф, не найти для этого горданского молодца гуярскую красавицу, – ехидно заметил Морвед. – То-то порадуешь ее отца.

– Я подумаю над твоим предложением, почтенный, – засмеялся король Гитардии. – Но вернемся к твоему родичу достойному Осею.

– Никакой мне этот сукин сын не родич, – разразился руганью почтенный Морвед. – Я бы с большим удовольствием снес его дурную голову.

– Зачем же без пользы лить гуярскую кровь, – вздохнулРикульф. – Достойный Осей мог бы оказать нам всем большую услугу.

– Каким образом? – насторожился Морвед.

– Отец этого черномазого мальчишки, достойный Эшер, не так давно вернулся из страны Хун, которая лежит далеко на востоке. Сказочно богатая страна.

Почтенный Морвед соображал хоть и медленно, но основательно. Конечно, много чести для такого наглого мальчишки, как Осей, возглавить гуярский поход. Это пристало разве что самому Морведу или почтенному Рикульфу.

– Быть может, еще возглавим, – спокойно отозвался король Гитардии. – Но зачем же соваться в воду, не измерив броду. Пусть эти самодовольные молокососы на своих боках испытают трудности военного похода. Мы с тобой, почтенный Морвед, свои королевства не из рук родичей рвали.

Истинная правда, лучше почтенного Рикульфа не скажешь. Эти сопляки норовят воспользоваться плодами чужих побед, а не угодно ли самим потрудиться. Почтенный Морвед вот уже двадцать пять лет не выпускает меча из рук, как раз столько, сколько стукнуло негодяю Осею, и нет рядом человека, который мог бы по праву оспорить у него место первого из Кимбелинов. Нет, не даром Рикульфа считают самым хитрым из гуярских вождей. Одержит Осей победу или сломает себе шею – это уже неважно, главное – он уведет всех жаждущих добычи горлопанов из суранских городов. И уж тогда Морвед сумеет навести порядок в своем королевстве и зажить в заслуженном покое и довольстве не хуже Рикульфа из Гитардов. Вот тут, пожалуй, к месту будет жениться. Пора обзавестись наследником гуярских кровей, сколько же можно суранских шлюх тискать.

– А щенок согласится?

– Видишь горданца, который сидит рядом с Осеем? Это и есть Эшер сын Магасара. Очень красноречивый человек, способный драного кота продать за цену пушного зверя.

– А много шансов у Осея одержать победу?

– Пусть достойный Осей сам о себе хлопочет, – отозвался с кривой усмешкой Рикульф. – У него сейчас войско без малого двадцать тысяч. Надо полагать, к нему присоединятся и амберузы, и бродячие арвераги, и вогены, и хазы, и разный прочий сброд.

Почтенный Морвед сразу смекнул, что Рикульф уже положил глаз на земли вогенов и хазов, иначе зачем бы он их так старательно спроваживал за пределы Сурана. Неплохо бы и Морведу подсуетиться в отношении амберузов, а для верности пригласить того же Гилроя, вдвоем действовать сподручнее. Как-никак, а они с королем Эборакии почти что родственники.

Волку нравилась девушка, с которой он танцевал. Говорили, что она невеста этого толстого болвана, короля Кимбелинии Морведа. Как утверждал в таких случаях Зуб, он же владетель Брандомский, самое страшное преступление в мире, это использование девушки не по назначению, в качестве разменной монеты в большой игре. Волк был согласен с Зубом. Зачем, скажите на милость, такой красивой девушке, как Урсула, толстый Морвед.

– Ты всегда такой мрачный, достойный Гаук?

– Только когда моя партнерша посматривает на другого.

– Этот другой, к твоему сведению, достойный Гаук, мой жених.

– Именно поэтому я такой мрачный.

Урсула засмеялась, и на ее розовых щечках появились ямочки. Зубы у прекрасной гуярки были белы как сахар, а в зеленых глазах то и дело вспыхивали веселые искорки. И в эти мгновения Волка обдавало жаром.

– Так ты поэт, достойный Гаук?

– Нет, я торговец, – улыбнулся Волк. – Прицениваюсь к товару, прежде чем предложить хорошую цену.

– Не люблю торговцев, – презрительно скривила губы Урсула. – Ты меня разочаровал, достойный Гаук.

– Ты сторонница разбоя?

– Только когда речь идет о любви.

– А как же брак с Морведом?

– Речь не о браке, достойный Гаук, речь о любви. Брак это всегда сделка.

Прекрасная Урсула упорхнула на противоположный конец зала, а Волк застыл в растерянности.

– Может, украдем девушку, а то достанется дураку Морведу, – оскалил зубы подошедший Леденец.

– Иди, танцуй, – посоветовал ему Волк, – а то у тебя вид бледный от долгого сидения за столом.

Леденец засмеялся и направился к девушкам. То ли меченый повел себя слишком напористо, то ли переступил дорогу молодому гуяру, но только между ними завязалась резкая перепалка, привлекшая внимание и танцующих, и сидящих за столом. Гуяр отпрыгнул в сторону и обнажил меч. Леденец, скрестив руки на груди, презрительно улыбался.

– Проучи купчишку, Эгберт, докажи, что арвераги не разучились держать меч в руках.

Кричал раскрасневшийся от вина Осей. Эгберт из Арверагов был его человеком.

– Негоже, достойный Эгберт нападать на безоружного, – заметил пожилой гуяр, сидевший неподалеку от Осея.

– Так, может, ты одолжишь свой меч купчишке, достойный Вельт из Вогенов, – насмешливо бросил ему Осей. – Торгаши часто нас обворовывают, хотелось бы увидеть, как они дерутся.

Достойный Вельт не заставил просить себя дважды, он вытащил из ножен меч и бросил его Леденцу. Благородный жест вождя явно пришелся по душе всем пожилым гуярам.

– Браво, достойный Вельт! – крикнул Морвед, выражая общее мнение. – Так поступают истинные гуяры. Мало чести, убить безоружного. Жаль, что наша молодежь утопила в пьянстве и разбоях остатки совести.

Слова Морведа вызвали гул одобрения пожилых гуяров, и ропот неудовольствия молодых.

– Не убивай его, – шепнул Леденцу подошедший Волк, – он арвераг, родственник Артура.

– Эгберт, – крикнул Осей, – покажи старикам, что мы кое-чего стоим.

Но Эгберт не нуждался в понукании. Напал он стремительно, направив меч в грудь противника. Леденец неожиданно легко ушел от выпада. Эгберт, не встретив ожидаемого противодействия, поскользнулся на блистающем полу и упал на одно колено.

– Что я говорил, – не удержался от реплики почтенный Морвед, – гуяр уже не способен справиться с суранским купчишкой. До чего мы дожили, достойные.

Лицо Осея пошло пятнами, сжатая в кулак рука с силой опустилась на стол, опрокинув несколько хрустальных кубков. Старики осуждающе покачали головами: совсем распустилась гуярская молодежь.

Красный от ярости Эгберт вскочил на ноги, гримаса исказила черты его красивого лица. На этот раз он целил в голову противника, но вновь промахнулся. Леденец мягко скользил по мраморному полу, словно танцевал неизвестный гуярам танец, заставляя арверага раз за разом рубить пустоту.

– Хорош, – заметил вслух Морвед, имея в виду Леденца. – Как зовут твоего сына, достойный Эшер?

– Моего сына зовут Хоканом, почтенный король Морвед, – вежливо улыбнулся Тах соседу. – По-моему, его соперник, достойный Эгберт, слишком горячится.

– Драться нужно с холодной головой, – подтвердил Вельт из Вогенов. – А суранец редкостный боец.

– Спокойнее, Эгберт, – крикнул Осей. – Он играет с тобой как кошка с мышью.

Эгберт, похоже, справился с душившей его яростью, во всяком случае, движения арверага стали более экономными и точными. Несколько раз его гибкий соперник вынужден был прибегать к мечу, чтобы отразить сыпавшиеся со всех сторон удары. Однако к удивлению многих сидевших за столом, суранец не пытался убить гуяра.

– Твой брат боится крови?

Волк обернулся и встретил насмешливый взгляд Урсулы:

– Мой брат боится испугать гуярских девушек.

– Очень любезный кавалер, – кивнула головой Урсула, – но гуярки привыкли к виду крови.

– Даже если это кровь соплеменника?

– Эгберт всего лишь арвераг, – Урсула презрительно скривила губы. – Никто не станет его жалеть.

– Я пожалею, – холодно отозвался Волк и отвернулся от растерявшейся девушки.

Леденец вдруг присел, спасаясь от летящего в голову клинка, а потом распрямился как пружина, нанеся при этом проскочившему вперед противнику удар по затылку. И хотя удар был нанесен рукоятью меча, Эгберт на ногах не устоял и рухнул лицом вниз.

– Никогда ничего подобного не видел, – заметил не слишком обрадованный победой чужака Морвед. – Но драка была честной, надо признать.

– Всякое бывает, – заметил Вельт из Вогенов, принимая из рук Леденца меч. – Помню, лет двадцать пять назад сам Родрик из Октов потерпел поражение на поединке от како-то лэндца. Надо сказать, что среди северян раньше попадались изрядные рубаки.

Слова Вельта вызвали целую бурю воспоминаний у сидевших за столом старейшин. Какая была битва у Кольбурга! А у Расвальгского брода! Сколько гуяров сложили головы, так и не испив воды из чужой реки.

– За гуярское мужество, – поднял кубок достойный Эшер сын Магасара.

Что значит воспитанный человек – угодил всем. Приятно, когда твое мужество ценят сородичи, но еще приятнее когда его высоко оценивает чужак.

– За мужество наших врагов, – поднял во второй раз свой кубок Вельт из Вогенов. – Пусть земля будет им пухом.

– Пусть наши сыновья будут достойны своих отцов, – произнес почтенный Рикульф третий тост, который тоже был встречен с одобрением, хотя и с некоторой долей скепсиса.

Достойный Осей принял вызов. Во всяком случае, когда он поднялся с кубком в руке, умолкли даже самые завзятые говоруны.

– Не буду произносить длинных речей, ибо доблесть гуяра не в словах, а в делах. Мы докажем нашим отцам, что в наших жилах течет все та же горячая кровь. За новый поход, гуяры! За поход в сказочную страну Хун. И пусть кровь наших врагов льется столь же обильно, как вино за этим столом.

– Браво, Осей! – неожиданно для всех воскликнул почтенный Морвед. – Так юнцы становятся мужчинами.

Боевой клич гуяров стал ответом и Осею, и Морведу. Кричали дружно и старые, и молодые. Поход в страну Хун, казавшийся еще вчера нереальным, сразу же стал для всех делом решенным. Гуяры слов на ветер не бросают. Участвовать в походе пожелали многие. Хвастливые речи, обильно сдобренные аквилонским, зазвучали со всех сторон. В качестве вождей нового похода называли и Рикульфа из Гитардов, и Морведа из Кимбелинов, и Гилроя из Эбораков и даже старого Вельта из Вогенов.

– Я предлагаю в императоры достойного Осея, – поднялся со своего места Рикульф. – Погоня за славой, это удел молодых.

Предложенная кандидатура вызвала замешательство среди собравшихся. Конечно Осей сын Вортимера принадлежит к хорошему гуярскому роду, но уж слишком он самоуверен и криклив, а императором должен быть человек с холодной головой. Но неожиданно для многих почтенного Рикульфа поддержал король Кимбелинии Морвед.

– Достойный Осей мой родич, и кому как ни мне оценивать его качества, и хорошие, и дурные. Почтенный Рикульф прав – пусть проявят себя молодые, не век же им киснуть в Суранских степях. За императора Осея из Кимбелинов и его удачу!

И Морвед действительно осушил кубок за воинскую удачу своего врага, проявив тем самым редкостное благородство. Впрочем, одно дело, гуярские свары между собой и совсем другое, поход против общего врага. Почтенный Морвед показал себя истинным гуяром, отбросив личные обиды ради славы гуярских кланов. Решено было, обратиться к аквилонцам за финансовой помощью. Золото вернется к ним с торицей после удачного похода. Почтенный Рикульф обнадежил собравшихся, что аквилонцы весьма благосклонно отнеслись к этой идее. Вот тебе раз! Почтенный король Эборакии Гилрой переглянулся с Вельтом из Вогенов. А многие спьяну посчитали, что затея с походом в страну Хун родилась прямо здесь, за столом. Хитер почтенный Рикульф, ох хитер!

– Морвед согласен вернуть тебе Арпин без всяких условий, – склонился Рикульф к уху Гилроя.

Король Эборакии даже вздрогнул от столь неожиданного и приятного известия. Война, грозившая затянуться на годы, вдруг завершилась самым благополучным образом, да к тому же, кажется, свадьбой.

– Почтенный Морвед надеется, что слово данное ему прекрасной Урсулой останется в силе.

– Моя дочь истинная гуярка, – слегка обиделся почтенный Гилрой, – данное ею слово свято.

– Я, собственно, о приданном, почтенный, – доверительно поделился Рикульф. – Морвед надеется, что городишко Холус будет достойным подарком короля Эборакии новобрачным.

Почтенный Гилрой едва не подпрыгнул от возмущения. Каков негодяй этот Морвед! Готов ободрать ближайшего родича без зазрения совести. Немудрено, что щенок Осей так его ненавидит. Впрочем, городок Холус вот уже более года находится в руках Морведа. Так или иначе, но вырвать его из лап короля Кимбелинни будет непросто. Видимо, придется уступить. Пока уступить, а потом видно будет.

– Я согласен.

– Морвед по уши в долгах, – посочувствовал Рикульф кимбелинскому королю. – Надо же ему чем-то расплатиться с аквилонцами.

Морвед нищий, а Гилрой, выходит, в золоте купается. Эти чертовы аквилонцы готовы снять с гуяра последнюю рубаху. Вот уж кто нажился на гуярской крови, так нажился. В Аквилонии улицы, наверное, уже золотом мостят. И достойного Осея после похода в страну Хун они обберут до нитки, будьте уверены. Из всех гуярских королей один почтенный Рикульф как сыр в масле катается. Говорят, что ему ворожит черный сыч Магасар. Умеет Рикульф из Гитардов привлечь к делу умных людей. Глупцы его осуждают – пригрел чужака. А может быть, правильно сделал, что пригрел, от своих-то умного совета не дождешься, вот и обводят гуярских вождей уважаемые аквилонцы вокруг пальца.

– Я слышал, что у почтенного Гилроя проблемы с наличностью?

Король Эборакии собрался уже было одернуть суранского купчишку, полезшего к нему с вопросами, но передумал. Почтенный Рикульф, судя по всему, благоволит к этому чернявому горданцу, даже на пир пригласил как равного.

– Проблемы бывают у всех, достойный, – сухо отозвался Гилрой.

– Есть люди, готовые услужить королю Эборакии.

– Процент?

Процент был просто смехотворным, и заставил почтенного Гилроя повнимательнее присмотреться к собеседнику – уж не издевается ли над ним купчишка? Однако достойный Эшер предлагал вполне солидную сделку и ставил одно существенное условие: под его контроль должна была перейти крепость на западной границе Сурана, давний предмет спора между эбораками и кимбелинами. В крепости Измир обычно скапливались торговые караваны перед решающим рывком через степи и леса к Лэнду. Лакомый кусочек для любого торговца. Морвед передал Измир вездесущим аквилонцам за весьма приличную плату. Теперь Гилрою представилась счастливая возможность продать ту же самую крепость, но уже купцу горданцу. Ситуация, что ни говори забавная. Конечно, аквилонцы не выпустят Измир из своих рук, но какое дело до этого почтенному Гилрою. Если этот чудак Эшер так жаждет приобрести журавля в небе, то почему бы не порадеть хорошему человеку.

Глава 7 Старая крепость

Уважаемый аквилонец Филон был несказанно удивлен претензиями наглого горданского купца Эшера сына Магасара. Отдать крепость Измир, ни больше, ни меньше! Как вам это понравится? Конечно, достойный Эшер сын весьма влиятельного в гитардском королевстве лица, но неужели он всерьез думает, что сил посвященного Магасара хватит на то, чтобы подорвать позиции Аквилона в мировой торговле. Да все эти гуярские короли уже давно куплены с потрохами уважаемым Филоном и его не менее уважаемыми соратниками по большому делу. Есть же такие наивные люди!

– А я думал, что мы договоримся, – растерянно произнес достойный Эшер.

Горданцу можно было посочувствовать: человек вбухал в ничего не стоящую бумажку кучу денег. Но ведь надо же иметь голову на плечах. И почтенный Гилрой хорош, тот еще купец, умудрился, не моргнув глазом, продать чужой товар. А сыну посвященного отца следовало быть поумнее. Не для того аквилонцы вложили в гуярский поход столько денег, чтобы плодами их победы пользовались какие-то там горданцы или суранцы.

Уважаемый Филон всегда считал себя человеком вежливым и поэтому принял горданца как родного, угостил вином, которого и к королевскому столу не подают, объяснил молодому человеку необоснованность его претензий, но это было, пожалуй, все, что он мог для него сделать. Горданцы, суранцы, лэндцы должны отныне знать свое место: торговать им позволят, но лишь под бдительным оком аквилонцев.

Надо отдать должное достойному Эшеру, он оказался умнее, чем уважаемый Филон думал о нем поначалу.

– Я собираюсь отправить караван в Лэнд и не хотел бы растерять его по дороге.

Это был деловой разговор, и уважаемый Филон назвал сумму. Достойному горданцу она показалась чрезмерной. После долгих препирательств сумма была снижена на треть из уважения к сыну посвященного Магасара, которому надо же как-то возмещать убытки, понесенные от сделки с бесчестным королем Гилроем. Уважаемый Филон вошел в положение достойного Эшера, и все завершилось к обоюдному удовольствию.

В продолжение разговора была затронута весьма деликатная тема предстоящего похода в страну Хун. Достойный Эшер, напирая на свое знание этой далекой страны, изъявил готовность рискнуть некоторой суммой денег на благо затеянного предприятия. Однако уважаемый Филон отверг его предложение с порога. Достойный Эшер был разочарован несговорчивостью аквилонцев в этом вопросе даже больше, чем своим проколом в деле с почтенным Гилроем. Но это уже проблемы достойного горданца, уважаемого Филона они не касались. Аквилонцем никак не удавалась зацепиться даже у границы далекой и загадочной страны Хун, и поход Осея мог сыграть роль ключа к наглухо закрытой двери. Хотя в полную победу гуяров уважаемый Филон не верил.

Король эбораков почтенный Гилрой не возражал против присоединения к его свите обоза достойного Эшера. Во-первых, горданец был интересным собеседником, а во-вторых, Гилрой испытывал если не чувство вины, то, во всяком случае, чувство неловкости перед человеком, которого он, что ни говори, обвел вокруг пальца. Тем более что золото достойным Эшером было выплачено сразу же после подписания нужных бумаг, и звон этих монет сейчас согревал сердце короля Эборакии. Поэтому он не только допустил горданца в свою свиту, но даже намекнул в разговоре, что у достойного Эшера могут возникнуть серьезные проблемы с крепостью Измир, поскольку аквилонцы неохотно расстаются не только со своим, но и с чужим добром. А в данном случае на сторону аквилонцев почти наверняка встанет Морвед. Однако Гилрой беспокоился напрасно, горданец, оказывается, был в курсе дела. И, тем не менее, не сомневался в успехе своей затеи. Такое легкомыслие немолодого и опытного в делах горданца не только позабавило почтенного Гилроя, но и сняло камень с его души. Если достойный Эшер надует самоуверенных и наглых аквилонцев, то эборакский король с удовольствием поднимет тост за его здоровье. Впрочем, вряд ли сей подвиг будет ему под силу, даже почтенному Рикульфу, самому могущественному из гуярских королей, не удалось прищемить хвост уважаемым, и они чувствуют себя полными хозяевами в его столице, славном городе Азрубале.

Достойный Эшер намекнул почтенному Гилрою, что неплохо было бы объединить харогских и арпинских купцов, дабы противостоять распоясавшимся аквилонцам. Поскольку разорение суранских городов, неизбежное при господстве аквилонцев, больно ударит по гуярам, подорвав стабильность в еще не окрепших королевствах. Почтенный Гилрой вынужден был признать правоту горданца – суранские города отнюдь не богатели в последние годы, а с ними вместе нищали и гуярские правители.

– Будет ли возражать почтенный Гилрой, если арпинские купцы поддержат меня в борьбе с аквилонцами?

– Отнюдь нет, с какой же стати.

Гилрой без труда сообразил, что его собеседник действует не только от своего имени, но и от имени многих суранских купцов, обеспокоенных своеволием аквилонцев. Самое время для умного правителя их поддержать, дабы не оказаться у разбитого корыта.

– Если мне удастся прибрать к рукам крепость Измир, то многие вопросы решатся сами собой, но останется один из главных: охрана обозов на караванных путях.

– Я слышал о клане двурогих, – кивнул головой Гилрой.

Достойный Эшер пренебрежительно махнул рукой:

– Нет никаких двурогих, почтенный Гилрой. Обозы грабят степняки, нанятые аквилонцами. Мне самому пришлось выложить уважаемому Филону большую сумму денег за якобы охрану, а на самом деле это всего лишь отступные.

Почтенный Гилрой был не на шутку возмущен коварством аквилонцев, но посетовал на то, что доказать их вину будет очень трудно. Это хитроумное племя следов не оставляет, да и финансовые обязательства, взятые эбораками, препятствуют их активному вмешательству в торговые дела. Достойный Эшер отлично понимал деликатность ситуации и не настаивал на вмешательстве гуяров, тем более накануне большого похода, предпринимаемого на аквилонские деньги. Но король Гилрой мог бы разрешить создание в своем королевстве небольшой по численности суранской милиции, способной навести порядок на караванных путях, а возможно и нанять за купеческие деньги небольшой отряд варваров для противодействия степнякам, которые в последнее время тревожат не только караваны, но все чаще разоряют приграничные села и городки.

– Даже Храм, весьма ревниво относившийся к покушениям на свою абсолютную власть, дозволял купцам содержать на свои деньги вооруженную охрану, – напомнил достойный Эшер.

Почтенному Гилрою мысль о вооружении суранцев поначалу не понравилась, но, пораскинув мозгами, он пришел к выводу, что суранская милиция численностью в две-три тысячи человек, да еще разбросанных по всему королевству, вряд ли будет представлять серьезную опасность для эбораков и родственных им кланов, а в случае необходимости ее можно будет противопоставить эборакской верхушке, которая копает против своего короля. Использовал же Седрик из Октов лэндские дружины в борьбе за укрепление личной власти, так почему же почтенный Гилрой должен быть глупее.

– Хорошо, я согласен, – кивнул головой король, – но только в том случае, если ты приберешь к рукам крепость Измир. Согласись, достойный Эшер, если тебе это сделать не удастся, то твой план теряет всякий смысл.

Достойный Эшер согласился и даже пообещал почтенному Гилрою, что известит его о своей удаче очень скоро. Король Эборакии с сомнением покачал головой, но возражать не стал.

Урсула, высунувшись из окна дорожной кареты, довольно долго наблюдала за Гауком, не решаясь окликнуть молодого человека. Не хватало еще, чтобы самоуверенный купчишка вообразил, что интересен эборакской принцессе. Достаточно и того, что она танцевала с ним на пиру в Азрубале. Этот молодой человек сразу же привлек ее внимание и ростом, и статью, и красивым лицом, и черными вьющимися волосами, но знай она тогда, что он сын простого суранского купчика, то нашла бы возможность отказать. В королевстве почтенного Рикульфа эти суранцы играли, по мнению Урсулы, уж очень заметную роль.

– Достойный Гаук настолько близорук, что в упор не видит старых знакомых?

Все-таки она не удержалась и первой вступила в разговор. Но с другой стороны, сколько же можно спокойно смотреть, как этот наглец игнорирует эборакскую принцессу.

– Отчего же, – отозвался Волк после недолгой паузы, – я уже давно любуюсь твоим лицом, прекрасная Урсула.

Этот ответ можно было посчитать наглостью, но для затравки разговора пришлось принять за комплимент.

– Я слышала, что твой отец готовит обоз в Лэнд. Не мог бы ты оказать мне услугу, достойный Гаук.

– Я готов исполнить твое желание, прекрасная Урсула.

– Я хотела бы передать письмо своей подруге, принцессе Ингерне, дочери короля Леира.

– Обоз поведет мой брат Леденец.

– Если мне не изменяет память, то три дня назад твоего брата звали иначе.

– Его зовут Хоканом, а Леденец – это прозвище.

– В таком случае, похлопочи за меня перед достойным Хоканом, хотя, на мой взгляд, он грубиян изрядный.

Волк засмеялся:

– Это потому, что одолел гуяра на поединке?

– Нет, это потому, что он вольно обращается с гуярскими девушками.

– Слишком крепко обнимает?

– Достойный Гаук решил оскорбить гуярок?

– Это комплимент. Мой брат обнимает только красивых девушек, такой уж у него характер.

– А какой характер у достойного Гаука?

– Достойный Гаук обнимает только принцесс.

Наглость невероятная! Возможно Урсула и позволила этому негодяю кое-что лишнее, но ведь это был танец, в котором издревле многое дозволяется партнеру. Но этот чужак вообразил невесть что.

– А разве есть принцессы, позволяющие обнимать себя суранским купчикам?

Волк надменно усмехнулся прямо в лицо рассерженной гуярке:

– Мои предки, красавица, правили Сураном и Лэндом в те времена, когда твои еще землю палкой ковыряли.

Горданец хлестнул коня плетью и поскакал вперед. Расстроенная и рассерженная Урсула так и не нашла, что крикнуть ему в спину и едва не заплакала от обиды. Этот наглец вздумал попрекать ее предками! Да стоит ей только мигнуть глазом, как голова этого купчишки отлетит в дорожную пыль. Она еще покажет горданскому выродку, как опасно оскорблять гуярскую принцессу.

К сожалению, Урсуле так и не представился случай высказать Гауку свое возмущение, ибо за все время путешествия он так ни разу и не приблизился к дверце ее кареты, да и во время отдыха держался вдали. И только перед расставанием у стен Арпина карету Урсулы догнал брат негодяя, совершенно невыносимый мальчишка Хокан, по прозвищу Леденец:

– Ну что, красавица, послание будет?

Урсула даже не пыталась возмущаться, а просто сунула ему в руки письмо:

– Надеюсь, ты его не потеряешь вместе с головой. А своему брату передай, что он большой невежа.

Уважаемый Скилон пробежал глазами бумагу, переданную достойным Эшером, купцом из Азрубала, прибывшим в крепость с приличным обозом и многочисленной охраной. Весьма многочисленной, даже по нынешним неспокойным временам. Хотя, с другой стороны, путь достойному Эшеру предстоял неблизкий и нелегкий: дорога на Лэнд в эту осеннюю пору была опасной из-за стаи, активность которой возрастала с наступлением непогоды, не говоря уже о прочих сюрпризах, поджидавших купца в дальней дороге. Охотников поживиться чужим добром хватает в любое время года и независимо от погоды.

Комендант крепости достойный Кадор из Кимбелинов только плечами пожал в ответ на немой вопрос аквилонца: под его началом было две сотни гуяров-наемников их разных кланов, так что не было оснований опасаться сюрпризов от полусотни варваров достойного Эшера. Ворота крепости Измир, повинуясь взмаху руки коменданта, распахнулись, и обоз горданского купца проследовал за ее крепкие стены.

Уважаемый Скилон пригласил гостя к ужину из вежливости, свойственной всем аквилонцам. Кроме того, ему хотелось услышать последние сплетни славного города Азрубала. Жизнь на границе Сурана была невыносима скучна для молодого человека, с детства привыкшего к суете больших аквилонских городов. Достойный Эшер об аквилонских городах знал только по рассказам, но уважаемому Скилону посочувствовал.

– Чтобы добиться чего-то в жизни, приходится многим жертвовать, – заметил небрежно Скилон, оглаживая жиденькую бородку, отпущенную, надо полагать, для солидности.

Достойный Эшер охотно согласился с уважаемым Скилоном, ибо сам он с детских лет мотается по суранским степям, восточным леса, северным землям, но, увы, птица счастья каждый раз ускользает из его рук. Взять хотя бы гуярский поход, в котором он собрался было поучаствовать деньгами, в расчете на хорошую прибыль, но был отвергнут уважаемыми аквилонцами.

– Какой гуярский поход?

Достойный Эшер был удивлен неосведомленностью уважаемого Скилона. Хотя, если взять в расчет годы аквилонца и небольшой опыт в коммерческих делах, то вероятно его просто не сочли нужным поставить в известность.

– Причем здесь молодость, – лицо Скилона от возмущения покрылось красными пятнами, – торговый дом Апамеи, который я имею честь представлять здесь в Суране, один из самых влиятельных в Аквилонии. Если мерзавец Филон вообразил, что…

Уважаемый Скилон неожиданно осекся: чужаку необязательно знать о разногласиях между аквилонцами. Да, по правде говоря, достойный Эшер и не выказал особого интереса к словам собеседника, на красивом загорелом лице горданца читалась откровенная скука.

– Хун богатая страна, – вздохнул достойный Эшер. – Думаю, гуяры там изрядно поживятся.

В этом уважаемый Скилон не сомневался. Уж коли за организацию похода взялся сам Филон, да еще в тайне от других, то дело наверняка стоящее. Но если кто-то решил, что Скилон из Кадеты просто мальчишка, которого можно обвести вокруг пальца, то он здорово ошибся. Уважаемому Филону придется поделиться прибылью с домом Апамеи, иначе его ждут большие неприятности.

– Дороги в Суране сейчас небезопасны, – остерег аквилонца достойный Эшер. – Мне пришлось просить покровительства почтенного Гилроя, чтобы под его защитой добраться до Измира.

– Я не боюсь, – надменно заметил Скилон.

– Разумеется, – подтвердил горданец, – но предусмотрительность и хорошая охрана в торговых делах не помеха.

Утром уважаемый Скилон покинул Измир в сопровождении охраны, числом в добрую сотню всадников. Достойный Эшер вышел его проводить, на ходу передавая приветы многочисленным азрубальским знакомым, в том числе и уважаемому Филону.

С отъездом Скилона достойный Кадор из Кимбелинов почувствовал большое облегчение. Этот молодой торгаш был настоящим занудой, въедливым, как, впрочем, все аквилонцы независимо от возраста. Все время ему что-то мерещилось, вечно он суетился с разведкой безопасных путей для караванов. Замордовал гарнизон, молокосос! Правда, платили уважаемые аквилонцы совсем неплохо, но ведь и гуярская свобода стоит недешево. Шутка сказать, достойный Кадор уже год безвылазно сидит в этой дыре. В харогских кабаках, наверное, уже все вино скисло, его поджидая.

Достойный Эшер оказался внимательным слушателем и на редкость щедрым человеком, во всяком случае, благодаря его сочувствию, старый гуяр смог частично утолить мучившую его весь год жажду. Любезность Эшера сына Магасара зашла столь далеко, что он, не скупясь, выкатил несколько бочек крепкого суранского вина для гарнизона, по случаю рождения то ли сына, то ли внука, достойный Кадор уточнять не стал, зато охотно выпил за новорожденного еще один кубок. Все-таки, что ни говори, а среди суранцев тоже попадаются приличные люди. Конечно, достойный Эшер имел свой интерес в дружеской пирушке с Кадором из Кимбелинов. И достойный Кадор охотно удовлетворил любопытство горданца относительно общей ситуации в Кимбелинском королевстве и безопасности торговых путей.

– Бойся двурогих, горданец, это я тебе говорю, Кадор из Кимбелинов. Двурогие пострашнее стаи будут.

– Так уж и пострашнее, – не поверил достойный Эшер.

– Посланцы ада! – свистящим шепотом произнес гуяр. – Аквилонцы с ними договорятся. Этим выжигам дьявол брат родной, а вас, суранцев, двурогие прижмут так, что и не пикнете, если, конечно, мы, гуяры, не вступимся за вас. Но не даром, конечно.

Достойный Кадор опьянел неожиданно быстро: собеседника он видел уже как в тумане:

– Поможем за хорошую…

Но выговорить слово «плату» достойному Кадору уже было не суждено, он захрапел прямо за столом, уронив голову в опустошенное блюдо.

По мнению Кадора спал он совсем недолго, ну, может быть мгновенье, сморенный не столько вином, сколько усталостью. Однако проснулся он не там, где засыпал. И даже далеко не там. Рядом на телегах дружно храпели его подчиненные. Распряженные какой-то доброй душой кони мирно щипали травку, лениво помахивая хвостами. А кругом, куда ни кинь взгляд, простиралась степь, и только далеко у горизонта угадывались стены крепости, которую гуяры подрядились защищать.

По мнению достойного Кадора в этом деле не обошлось без колдовства, однако почтенный король Морвед, к которому он прискакал за помощью, был совершенно иного мнения. И это мнение он не замедлил выразить старому гуяру в весьма нелестных выражениях. Кадор из Кимбелинов был оскорблен в лучших чувствах, но протестовать не стал. Что ни говори, а крепость он проспал.

– Я этого негодяя горданца в порошок сотру! – Морвед грохнул по столу кулаком так, что стоящие на нем хрустальные суранские кубки разлетелись вдребезги. Достойный Кадор разделял гнев почтенного Морведа. Невероятная наглость, какой-то купчишка увел из-под носа кимбелинского короля лучшую крепость!

– Из-под твоего носа, пьяный дурак! – обругал его Морвед.

Король Кимбелинии уже собирался отдавать приказ о выступлении, когда ему доложили о прибытии гонца из злополучной крепости. Гонцом оказался тот самый молодец, который разделался на пиру у Рикульфа с Эгбертом из Арверагов. Звали его, кажется, Хоканом, и он был сыном горданского негодяя, осмелившегося захватить кимбелинскую крепость. Будем надеяться, что достойный Эшер одумается и не станет доводить дело до крови. Иначе ему придется испытать на собственной шкуре силу гнева почтенного короля Морведа.

В письме достойный Эшер в самых почтительных выражениях благодарил короля Кимбелинии за предоставленную в его распоряжение старую крепость и со своей стороны выражал готовность предоставить Морведу золотой заем на очень выгодных процентах, который тот у него недавно просил.

– Какой заем? Какие проценты? – почтенный Морвед даже побурел от гнева. – Он что, окончательно свихнулся, этот горданский негодяй?

– Речь идет о займе под десять процентов роста, который мой отец предоставил почтенному Гилрою за эту самую крепость Измир.

Каков Гилрой! Морведа даже затрясло от возмущения. Вот и имей после этого дело с эбораками. Еще не просохли чернила на брачном договоре, а он уже умудрился продать крепость будущего зятя, даже не спросив разрешения хозяина. И такой человек рассчитывает породниться с почтенным Морведом?!

– Поскольку права почтенного Гилроя на крепость Измир спорны, – продолжал как ни в чем не бывало Леденец, – то отец считает, что почтенный Морвед вправе рассчитывать на равное с королем Эборакии возмещение убытков. Мой отец предлагает тебе заем в пять тысяч золотых на тех же условиях.

Скажите, как он благороден, этот горданский мерзавец. Впрочем, сумма в пять тысяч золотых достойна уважения. Аквилонцы запросили бы процент по меньшей мере в пять раз больший. Крепость-то они прибрали в свое время к рукам бесплатно. Что, собственно, выиграет Морвед, расправившись с Эшером? Крепость придется вернуть аквилонцам. А что проиграет? Во-первых неизбежна ссора с почтенным Гилроем, и это накануне свадьбы с прекрасной Урсулой, во-вторых, не исключено, что горданец действует с ведома, а то и по наущению Рикульфа из Гитардов, у которого свои счеты с аквилонцами. Выходит, придется ссориться еще и с Рикульфом, а это уже не в интересах Морведа. И наконец: пять тысяч золотых на дороге не валяются, а деньги нужны, на носу свадьба. Морвед из Кимбелинов ни какая-нибудь рвань, невесту должен принять достойно. Свои обязательства перед аквилонцами он выполнил, а то, что эти ротозеи проморгали крепость, исключительно их вина.

– Хорошо, – неожиданно для Кадора согласился король, – я уступаю крепость Измир достойному Эшеру на названных выше условиях.

Леденец протянул ему бумагу:

– Золото будет доставлено тебе уже сегодня к вечеру, почтенный Морвед.

Черт бы побрал этих торгашей с их интригами. Хотя, в данном случае, Морвед остался в барыше. Уважаемый Филон наверняка полезет на стену от огорчения, но так ему и надо паразиту. Ловкий человек, этот горданец, ничего не скажешь. Аквилонцы ему этой ловкости не простят, что, впрочем, тоже на руку Морведу из Кимбелинов – некому будет долг возвращать.

Морвед усмехнулся и, посапывая от напряжения, поставил подпись под договором.

Глава 8 Сговор

Нельзя сказать, что смерть Арвида Гоголандского очень уж огорчила благородного Леира, но задуманный праздник был сильно подпорчен. Какое уж тут веселье, когда на дворе у вас покойник. Черт бы побрал и этого Гоголандского, и этих лесных разбойников, неужели нельзя было свести счеты подальше от Хальцбурга? Леир приказал прочесать всю округу, но больше для очистки совести – убийц уже и след простыл. В двурогих благородный Леир не верил, наверняка смерть старого владетеля дело рук арверагов. Или вестлэндского короля Гольфдана Хилурдского. Недаром же его ближайший подручный Гунар сын Скиольда вынюхивал подробности о скором приезде Арвида. Никак благородных лэндцев мир не берет. Поговаривают, что смерть Гоголандского огорчила Седрика, похоже у короля Октии были на него свои виды, он хотел протолкнуть его на вестлэндский трон. Да не выгорело дело у благородного Седрика.

А девушки хороши, что та, что другая. Благородный Леир не спешил выказывать им своего расположения. Стоит присмотреться к благородным красавицам, да и обстановка вокруг прояснится. Пожалуй, дочка Хилурдского покрепче будет, в глаза смотрит не мигая. А Гоголандская уж больно пуглива, хотя на ее месте испугался бы и мужчина – шутка сказать, голову с Гоголандского сняли чуть ли не у нее на глазах. Так что с выводами торопиться не стоит. Пусть поживут пару месяцев под присмотром Ингерны, заодно попривыкнут к суровому виду будущего мужа. Интересно, пугает ли лэндских красавиц гуярская борода?

Леир усмехнулся собственным мыслям и приподнялся на стременах, вглядываясь в горизонт. Пыль, клубившаяся у кромки земли, могла быть поднята стаей, для которой в это осеннее время была самая пора. Леир покосился вправо – до старой крепости храмовиков было еще далековато. Не слишком ли он увлекся размышлениями, так можно и в лапы монстра угодить.

Леир огрел коня плетью и галопом поскакал вперед. Немногочисленная свита с трудом поспевала за его сильным гнедым конем. До крепости было уже рукой подать, когда Леир внезапно остановил коня. Теперь уже можно было с уверенностью сказать, что впереди не стая, а самый обычный суранский обоз. В такую опасную пору, когда стая бесчинствовала в окрестностях озера Духов, отважиться на путешествие мог только очень легкомысленный человек.

Благородный Леир не ошибся в своих предположениях насчет владельца обоза. Вот уж действительно, дуракам счастье. Надо полагать, этот загорелый голубоглазый юнец родился в рубашке, либо уж очень усердно молила Бога о спасении его мать.

– Кто таков? – Леир небрежно похлопал плетью по запыленному сапогу.

– Хокан сын Эшера, веду обоз из Харога. А ты, вероятно, король Леир Киммаркский?

– Почему ты так решил?

– Короля за версту видно, – усмехнулся белозубый Хокан.

Не так-то он прост, этот суранский купчик, но уж очень самонадеян, даже охрана его обоза была небольшой, всего лишь двадцать узкоглазых и светловолосых варваров из Восточных лесов.

– У меня к тебе письмо, благородный Леир, от почтенного Рикульфа короля Гитардии.

Леир быстро пробежал письмо глазами:

– Рикульф затевает поход?

– Насколько мне известно, поход собирается возглавить достойный Осей сын Вортимера, он созывает под свои знамена гуярскую молодежь.

Скажите пожалуйста – достойный Осей! Леир презрительно скривил губы. Нахальный мальчишка, вот он кто, этот Осей из Кимбелинов. Хотя сам Леир был куда моложе сына Вортимера, когда впервые поймал в паруса ветер удачи. Счастье всегда улыбается молодым и дерзким. Вот и этот купчик проскочил мимо стаи, которая по расчетам благоразумных и предусмотрительных должна была разметать его обоз.

– Достойный Осей собирается выступить весной и рассчитывает, что окты и киммарки, пожелавшие к нему присоединиться, сумеют за зиму добраться до Сурана.

Вольному воля. Благородный Леир не собирался препятствовать киммаркской молодежи в поисках военной удачи. Король небрежно махнул рукой, и суранский обоз привычно запылил по степи. Белозубый Хокан поскакал вперед, нахлестывая коня. Конь был хорош, да и всадник уверенно держался в седле. Леир проводил его глазами и неспеша направился к крепости, где его уже поджидал высыпавший на стены гарнизон.

Благородная Ингерна была недовольна отцом. Можно подумать, что в Киммаркии некому границу прикрыть кроме короля. Что она должна говорить Хельге Хилурдской, которая уже месяц ждет решения своей судьбы? Не говоря уже о Дале Гоголандской, приболевшей после смерти деда, но теперь поправившейся. Не собирается же благородный Леир жениться сразу на обеих, то-то будет сплетен в округе. Кстати говоря, сплетен и слухов вокруг киммаркского трона и без того достаточно. Если благородного Леира не волнует собственное доброе имя, то побеспокоился бы о добром имени девушек, которым еще жить и жить. Да и репутация самой Ингерны подвергается серьезной опасности. Не сводня же она, в конце концов. Если благородный Леир не сделает выбора в ближайшие дни, то благородная Ингерна своей волей отправит претенденток домой.

Благородный Хольдрик сочувственно внимал расстроенной киммаркской принцессе. Положение самого Хольдрика тоже было двусмысленным. Вот уже месяц он торчал в Хальцбурге, формально ожидая выздоровления Даллы Гоголандской, которую вызвался отвезти домой, но, разумеется, и Ингерне, и королю Леиру, и всем окружающим были хорошо известны причины, заставляющие благородного окта все время откладывать отъезд.

Благородный Леир был, казалось, не против родственных уз с благородным Хольдриком, но недвусмысленно дал понять, что окончательное решение за Ингерной. А благородная Ингерна хоть и обращалась с Хольдриком дружески, с ответом не спешила, ссылаясь на предстоящую свадьбу отца. Был момент, когда благородный Хольдрик едва не приревновал будущую невесту к суранцу Бьерну. Уж слишком вольно вел себя мазилка в доме киммаркской принцессы. Но, присмотревшись к избраннице поближе, Хольдрик понял, что эта гордая и высокомерная красавица даже октского вождя не считает себе ровней, что уж тут говорить о простом суранце. Здесь в Хальцбурге Ингерна была настоящей королевой, и не было в городе, да и во всей Киммаркии человека, который осмелился бы пренебречь ее волей. У дочери благородного Леира характер был сильный и властный, настолько властный, что Хольдрик не раз уже подумывал об отступлении. Что он, собственно, мог предложить Ингерне взамен Хальцбурга? Разве что свой не слишком роскошный Фондемский замок в нордлэндском захолустье. Привлечь такую девушку можно только блеском короны, которой у благородного Хольдрика, увы, нет, хотя он пока не потерял надежды добыть ее. Возможно, он напрасно скрывает честолюбивые замыслы от избранницы? Ингерна истинная гуярка, способная поддержать мужа в высокихустремлениях. Король Леир медлит, присматриваясь к будущему зятю и возможному союзнику, так может быть дочь подтолкнет его к более решительным действиям? Седрик метит в императоры всего Лэнда и все меньше считается с Леиром. Такое положение не может устраивать киммаркского короля.

– Король Седрик самый сильный из гуярских королей, – нахмурилась Ингерна.

– Но он не вечен, – совсем не случайно вырвалось у благородного Хольдрика.

Ингерна, как показалось окту, взглянула на него с любопытством. И еще один человек отреагировал на слова, не предназначенные для его ушей. Суранец Бьерн чуть заметно ухмыльнулся в светлые усы. Это ухмылка не понравилась октскому вождю, но он сдержал себя, в конце концов, суранец мог улыбаться своим мыслям, безотносительно к чужому доверительному разговору.

А разговор этот происходил в большом зале нового дворца, который заканчивали расписывать художники. Оттар сидел под потолком и насвистывал под нос веселенький мотивчик. Его брат Рагнвальд трудился внизу, обучая прекрасную Даллу Гоголандскую нелегкому ремеслу художника. Вел он себя, по мнению окта, слишком вольно: левая его рука, обнимавшая девушку лежала так низко, что это место при всем желании уже нельзя было назвать талией. Красавица по этому поводу только розовела, но отнюдь не протестовала. Будь на ее месте гуярская девушка, Хольдрик, возможно, вмешался, но с лэндками иной раз не знаешь, как себя вести, дабы не попасть впросак.

– Ты мог бы попросить своего брата, не столь откровенно обнимать девушку?

Вопрос благородной Ингерны был предназначен Бьерну, сидевшему на лесах всего лишь в двух шагах от рассерженной принцессы, но услышали его все. Даже Оттар свесил голову, любопытствуя. О гуярских кумушках из свиты самой Ингерны и говорить нечего, эти буквально обратились в слух.

Хольдрику показалась, что несчастная Далла сейчас заплачет, от унижения и обиды у нее затряслись губы. Конечно, Ингерне стоило вмешаться, но зачем же так громко, привлекая внимание всех собравшихся в зале.

– Я всего лишь обучаю благородную Даллу искусству рисования, – немедленно отреагировал Рагнвальд. – И очень жаль, что некоторые особы усматривают в этом нечто предосудительное.

– Тебе следует умерить пыл, суранец, – отрезала Ингерна. – Я отвечаю за девушку перед ее родителями, пока она находится в моем доме.

По мнению благородного Хольдрика, прекрасная Ингерна уж слишком многое позволяла суранским мазилкам. Конечно, все трое были умными и воспитанными людьми, но это еще не повод, чтобы сажать их за один стол с гуярами и проводить целые дни в их обществе. Немудрено, что мальчишки обнаглели до такой степени, что стали заглядываться на благородных девушек.

– Кое-кто слишком много мнит о себе, забывая, что рожден в грязи. – Ингерна смотрела при этом не на Рагнвальда, а на невозмутимо продолжавшего малевать стену Бьерна.

– Если благородной принцессе угодно, то мы сегодня же покинем ее дом.

– Вы покинете этот дом, когда я захочу, и не раньше, чем закончите работу.

– Мы поторопимся, – небрежно бросил Бьерн.

Хольдрик испытывал сильнейшее желание проучить наглеца, но побоялся обидеть неловким вмешательством Ингерну.

– Я всего лишь требую элементарного соблюдения приличий. Неужели так трудно это понять?

Суранский мазилка даже головы не повернул в ее сторону. Это было уж слишком, Ингерна вспыхнула от гнева и направилась к выходу. Хольдрик поспешил за ней следом, проклиная суранцев и сожалея, что их с Ингерной разговор был так нелепо прерван. Но он надеялся, что принцесса не пропустила мимо ушей сказанные им важные слова.

Нравы при дворе киммаркского короля были патриархальные. Благородный Леир не чурался за обеденным столом самой разношерстной компании, от старейшин до простых киммарков, являвшихся порок к королю, как в трактир, выпить и закусить. Немудрено, что и благородная Ингерна порой допускала к себе кого попало. Однако на этот раз кроме нескольких гуярских девушек из знатных киммаркских семей, Хельги Хилурдской и обиженно дувшей губы Даллы Гоголандской никого не было.

Благородный Хольдрик неожиданно для себя оказался здесь единственным мужчиной, если не считать двух старичков-киммарков, давно уже перешедших на постоянное харчевание у благородного Леира.

– Прибыл купец из Сурана, – седой слуга склонился перед Ингерной. – Он просит твоего внимания, благородная госпожа.

Благородный Хольдрик с интересом оглядел вошедшего молодца. Чем-то он был похож на суранских художников: такой же широкоплечий и статный, с загорелым лицом. И смотрел на благородных господ так же нагловато и насмешливо.

– Гуяры готовят поход в страну Хун, – Ингерна передала письмо замешкавшемуся соседу. – Есть над чем подумать, благородный Хольдрик.

Она еще о чем-то расспрашивала посланца, кажется о благородной Урсуле и ее предстоящем замужестве, но Хольдрик почти не слышал пространных ответов суранца. Ему вдруг стало очевидным, что Ингерна не только слышала, что он ей сказал, но и догадалась о его тайных планах. Поход Осея привлечет многих гуяров, а значит, у тех, кто останется, появится возможность вершить свои дела в куда более выгодных условиях. Хольдрика поддерживают многие лучшие октские семьи, и надо сделать все, чтобы их мощь не ослабла в эти решающие месяцы. Благородная Ингерна согласна выйти замуж за Хольдрика, но только при условии, что он станет октским королем. Боже мой, каким же Хольдрик был дураком, не разгадав с самого начала характер этой на редкость честолюбивой киммаркской красавицы. Благородная Ингерна не желала брака своего отца ни с Хельгой Хилурдской, ни с Даллой Гоголандской, ибо этот брак сразу же отодвигал ее на вторые роли в Киммаркском королевстве, а уж рождение у Леира наследника и вовсе делало ее будущее незавидным. И с суранцами она фамильярничала не случайно. Оттар и Рагнвальд должны скомпрометировать Хельгу и Даллу в глазах и самого Леира, и всей гуярской верхушки, которая и без того всячески старается помешать браку. В этом объяснение сегодняшнего поведения Ингерны, раздувшей практически из ничего, из детской шалости грандиозный скандал. Интересно, эти ребята в курсе происходящего, или прекрасная гуярка использует их вслепую? Впрочем, суранец Бьерн не похож на наивного человека. Смотри как ловко он подыграл Ингерне сегодня утром. А Хольдрик хорош, нечего сказать! Под его носом разворачивалась сложнейшая интрига, с далеко идущими последствиями, в том числе и для него самого, а он только сейчас, чуть ли не месяц спустя, стал улавливать ее суть. Каким же дураком он казался принцессе. Ведь Ингерна намекала ему на возможность создания в Лэнде единой империи, а он почему-то решил, что она хлопочет об отце, благородном Леире, и уклонился от разговора. Не об отце, а о самой себе хлопочет киммаркская красавица. Если Леир умрет, не оставив наследника, то муж благородной Ингерны вполне законно сможет претендовать на его место, особенно если этот муж король Октии и способен подтвердить претензии силой.

Суранский купец уже покинул зал, а Хольдрик все еще продолжал сидеть в глубокой задумчивости, чтобы не сказать в остолбенении.

– Ты так и не притронулся к еде, благородный Хольдрик, – огорченно заметила Ингерна. – Или тебя так взволновал предстоящий поход?

Девушек за столом уже не было, лишь привычно дремали в углу два старых гуяра. Самое время для откровенного разговора, если ему вообще суждено состояться.

– Ты знаешь причину моего пребывания здесь, благородная Ингерна. Целый месяц потребовался мне, чтобы понять очевидное: киммаркская принцесса никогда не станет женой Хольдрика из Фондемского замка.

Ингерна слушала молча. Темные брови сошлись у переносицы, а на губах появилась чуть заметная усмешка и, похоже, презрительная. Но она поторопилась с оценкой.

– Однако это вовсе не означает, что Хольдрик Кольгрим откажется от твоей руки, благородная принцесса.

Темные ресницы чуть дрогнули:

– Как это понимать?

– Это надо понимать как предложение не только руки, но и октской короны.

– Благородный Хольдрик решил стать королем?

В этом вопросе не было насмешки, наоборот – он никогда не видел столь серьезных глаз у благородной Ингерны.

– А разве благородная Ингерна не собирается стать королевой?

– Хватит ли на всех корон, благородный Хольдрик?

– Я предлагаю одну на двоих и на весь Лэнд.

Сердце Хольдрика готово было лопнуть от напряжения. Сейчас, в это затянувшееся мгновение, решалась его судьба, и он очень боялся, что ошибся и в своих расчетах, и в этой девушке.

– Хорошо, – твердо сказала она, – наследница короля Леира не откажет Хольдрику королю Октии.

Суранец Хокан, с обозом которого Хольдрик решил отправиться в путь, нетерпеливо теребил повод красавца коня. Телеги пылили уже где-то далеко впереди, а благородный окт все никак не мог выпустить из своих рук горячую узкую ладонь будущей жены, которая была столь любезна, что вызвалась проводить гостя за пределы Хальцбурга. В ее глазах была решимость, но, увы, не было любви. Но разве могла дочь Леира полюбить просто Хольдрика? И значит, он должен стать королем октов. Это судьба.

Хольдрик, наконец, отпустил руку девушки, прыгнул в седло, коротко и надменно кивнул головой, в очередной раз подтвердив свою решимость идти до конца по намеченному совместно пути, хлестнул коня плетью и поскакал догонять уходящий суранский обоз.

– Надо полагать, он не струсит?

Ингерна резко повернулась к задавшему этот вопрос суранцу. На губах Бьерна играла презрительная и высокомерная усмешка. Впервые Ингерна пожалела, что доверилась чужаку, тень сомнения коснулась ее сердца – не предаст ли ее этот в общем-то случайно встретившийся на пути человек?

Глава 9 Отметина

Туз увидел Тора Ингуальдского издалека и приветливо помахал ему рукой. Тор, ни секунды, не медля, вскочил в седло и, поднимая тучи брызг, переправился через ручей. Встреча была назначена загодя, но, к сожалению, не все сложилось, как задумывалось. И Тор вправе был предъявить Тузу претензию:

– Я жду тебя здесь с полудня.

– Новости из Сурана. Леденец прибыл с обозом. Пока все идет по плану: Осей выступает по весне в поход на страну Хун.

– А как в Восточных лесах?

– Там готовятся. Гуяров ждет большой сюрприз. В Суране тоже все идет на лад. Лейтенант прибрал к рукам крепость Измир, а Волк формирует в Арпине отряд суранской милиции.

– И гуяры смирились с потерей крепости? – удивился Тор.

– Гуяры считают, что крепость находится в руках достойного Эшера сына Магасара. Пусть и дальше пребывают в столь же счастливом неведении.

– А пушки? – вспомнил о самом главном Тор.

– С пушками теперь будет проще. Их уже свозят в Измир со всего Сурана. Как только станет санный путь, их переправят в Лэнд. Главная опасность поджидает нас здесь, на границе. Какой-нибудь любопытный гуяр сунет нос и…

– Артуру следует поговорить со стариком Освальдом, его арвераги должны на время ослепнуть.

Туз кивнул головой. Придется договариваться с арверагами, иначе можно погубить все дело. Обозы со стен крепости видны как на ладони, проскочить незамеченными даже ночью не удастся. Речь ведь идет о десятках обозов. Путь от Сурана до Лэнда оборудован десятком станций, где людей и лошадей встретят и накормят, но остается самый трудный и опасный отрезок, по Приграничью и Нордлэнду, где главную опасность представляют не стихия и не животные, а люди.

– Неплохо было бы получить здесь в Киммаркии замок, – покосился Тор на Туза. – Похлопочи перед своей принцессой, глядишь, она возведет суранца Бьерна в гуярские вожди.

Ехать пришлось довольно долго, солнце уже клонилось к закату, когда они приблизились к лесной крепости, когда-то сожженной королем Гарольдом, но ныне восстановленной и даже обнесенной глубоким рвом. Туз не стал въезжать в ворота крепости, а остановился на поляне. Несмотря на довольно поздний час, жизни в крепости и вокруг нее била ключом.

– Сколько у тебя людей?

– Три сотни.

– Мало, – поморщился Туз.

– Они меняются, – пояснил Тор, – иначе нельзя: исчезновение надолго из села молодых мужчин вызовет подозрение. Здесь в основном бывшие дружинники и их сыновья, люди обученные владеть мечом. Мы готовим сотников и десятников, а они, возвратившись в свои села и городки, подбирают надежных людей и сами их обучают. Так безопаснее и быстрее.

– Разумно, – одобрил Туз.

Дружинники, усердно занимаясь своим делом, то и дело бросали взгляды в сторону незнакомого всадника. Говорили, что этот молодой широкоплечий воин, с холодными как лед синими глазами, и есть принц Бьерн, сын короля Рагнвальда и внук короля Гарольда. Если это действительно так, то с будущим королем Лэнду действительно повезло. Пожилые дружинники, ходившие под знаменами Гарольда, мысленно поздравляли себя с началом большого дела. Дожили все-таки. Хотя мало кто верил, что пробьет час возрождения Лэнда. И вдруг словно из-под земли появились два десятка меченых во главе с самым что ни на есть лэндским принцем. Ребята, по всему видно, хваткие, и если уж Бог послал лэндцам с того света меченых на подмогу, то грех было бы проиграть решающую битву.

– Возможно, мне придется уехать в Бург, – обернулся Туз к Тору, – но до этого нам непременно нужно будет навестить Освальда. Передай мои слова Артуру, как только он вернется из Клотенбурга.

– Артур тебе не простит, если ты не отдашь ему голову Седрика из Октов.

– Отдам, – усмехнулся Бьерн. – И еще несколько тысяч октов в придачу.

– Рассчитываешь на Гвенолина?

– Не знаю, – вздохнул Туз. – Гвенолин чистокровный гуяр. Одно дело, мстить октам за убитых друзей и совсем другое, выступить против своих на стороне чужаков.

– Мы же обещаем арверагам земли в Остлэнде.

Туз пожал плечами:

– Чужая душа потемки, Тор, а уж гуярская душа тем более.

– Я так понимаю, что на свадьбе короля Леира нам не гулять? – Тор вдруг широко улыбнулся и подмигнул товарищу.

– Этот старый гуярский петух обойдется и без лэндских курочек.

– Девушки знают, кто вы такие?

– Скоро узнают.

Туз остался доволен увиденным. Тор времени зря не терял и буквально за месяц создал дружину в тысячу всадников. Хотя для большого дела этого мало, очень мало.

– Всем дружинникам обещай освобождение от податей на десять лет.

– Не много ли?

– В самый раз, – отрезал Туз. – Людям надо дать роздых после гуярского беспредела.

– Тягловую лошадь опасно освобождать от хомута на долгое время, потом запрячь будет трудно.

– Десять, – повторил Туз. – И позаботься, чтобы об этом узнало как можно больше людей.

Благородная Ингерна пребывала в отвратительном состоянии духа, а если быть более точным, то ее просо распирало от ярости. Это было заметно и по решительности почти мужского шага и по нервно подрагивающим рукам. Время от времени она бросала на сохраняющего полную невозмутимость суранца негодующие взгляды и вот-вот была готова сорваться на крик. Огромным усилием воли ей удалось взять себя в руки.

– Тебе не кажется, что твои братья слишком долго возятся с этими глупыми курицами?

– Ты сама виновата, благородная Ингерна, – пожал плечами Бьерн, – незачем было пугать пташек, которые уже сунули головы в сети птицеловов.

– Должен же был этот толстый болван Хольдрик сообразить, что я от него добиваюсь.

– Ты поторопилась, благородная принцесса и поломала нам игру.

Ингерна фыркнула как лошадь, которую слишком дерзко схватили под уздцы. Вот уже целый месяц она создает условия для Оттара и Рагнвальда, целыми днями они кружатся вокруг девушек, а воз и ныне там.

– Чего ты хочешь от моих братьев?

– Ты отлично знаешь чего я хочу, – взорвалась Ингерна. – Эти лэндские девки должны забеременеть, а от черта или от твоих братьев, мне все равно.

Впервые она говорила столь откровенно. До сих пор все ограничивалось намеками и многозначительными взглядами. Конечно, этот суранский наглец не столь наивен, чтобы не понять ее истинных целей. И тем не менее, он тянет, набивает цену, отлично понимая, что времени остается в обрез. Благородный Леир может объявить о своем решении в любую минуту.

– Сколько ты хочешь?

– Дело не в деньгах, – равнодушно отозвался Бьерн.

– А в чем же?

– Я хочу знать, какая роль уготована мне в этом деле. Благородный Хольдрик получает жену и корону, благородная Ингерна мужа и корону, и даже не королевы, а императрицы, а что получает суранец Бьерн?

– А что бы ты хотел получить? – сверкнула глазами Ингерна.

– Гарантии, что меня не выбросят из дела, когда придет время делить барыши.

Торгаш! В впрочем, что можно ожидать от суранца. С каким бы наслаждением благородная Ингерна вцепилась бы в эту самодовольную рожу. Ну почему такое великое дело зависит от мерзавцев?! Самое страшное, уже поздно что-либо менять, поздно нанимать других, поздно плести новую интригу, все может решиться в ближайшие дни. Благородный Леир уже обмолвился о возможной свадьбе, правда, не назвал имя невесты. Но благородной Ингерне все равно, кто станет матерью будущего наследника, Хельга Хилурдская или Далла Гоголандская, для нее рождение ребенка обернется полным крахом. Даже Хольдрик от нее отвернется. Да и не сможет он усидеть на троне без помощи Леира, даже если ему удастся устранить Седрика. А потом – деньги. Кто даст Хольдрику деньги? Этот суранец обещал ей заем. А кстати, откуда у мазилки такие деньги?

– Золото принадлежит не мне, – Бьерн словно угадал ее мысли, – и эти люди требуют от меня гарантий, и я их дам, но не раньше, чем получу их от тебя, благородная Ингерна.

– И что я должна сделать?

– Стать моей любовницей.

Звон пощечины был оглушительным, так, во всяком случае, ей показалось, но суранец даже не изменил позы, разве что левая щека чуть порозовела. Синие холодные глаза его выражали презрение.

– Большие цели достигаются большими усилиями, благородная Ингерна. Корона отливает золотом, но крови и грязи на ней куда больше.

Об этом он мог бы ей не рассказывать. Ингерна закусила губу, спасаясь от подступающих к горлу бессилия и страха. Этот человек слишком много знает, и воспользуется этими знаниями сполна. Конечно, его можно убить, но тогда все рухнет и рухнет навсегда. Хольдрик ждет денег, и она их ему обещала. У аквилонцев просить поздно, да и никто не даст женщине таких денег, пусть даже если она трижды гуярская принцесса. На такое может решится только отчаянный авантюрист вроде Бьерна.

– Ты не художник.

– Я агент торгового дома достойного Эшера и прибыл в Лэнд не только для того, чтобы расписать дворец прекрасной Ингерны. Мне нужен замок в самом сердце Киммаркии, где могли бы передохнуть суранские обозы перед броском в Нордлэнд и Вестлэнд. Мне нужны высокие покровители, и я готов помочь благородному Хольдрику в его честолюбивых устремлениях. Но более всего мне нужна ты.

– Почему?

– Потому что ты мне нравишься, и было бы обидно за здорово живешь отдавать непорченый товар октскому невеже.

– Негодяй.

Надо было оборвать этот разговор в самом начале и выставить этого человека из своей комнаты, из своего дворца, из королевства, из своей жизни наконец. А она сидит и слушает. И спокойно принимает из его уст грязные комплименты, ибо ничего чистого от этого человека исходить не может. А происходит все это потому, что она, киммаркская принцесса, тоже не без греха. Она добровольно полезла в болото, и теперь уже поздно выгребать обратно. Не может же она, благородная Ингерна дочь Леира, спокойно наблюдать всю оставшуюся жизнь за торжеством глупой курицы, именующейся киммаркской королевой, и сгорать от ненависти к самой себе при одной только мысли, что у нее был шанс, но не хватило твердости, довести дело до конца. Конечно, она могла бы отравить обоих претенденток, но отец, конечно, догадался бы, чьих это рук дело и нашел на их место десяток других. Весь расчет был на то, что благородный Леир, человек гордый и тщеславный, будет глубоко уязвлен предпочтением, отданным его невестой простому суранцу. Да и разразившийся скандал надолго бы отбил охоту у Леира из Киммарков к невинным девушкам и к семейной жизни. Все было продумано, все учтено, даже характер отца, даже честолюбие Хольдрика из Октов, даже наивность этих куриц и расторопность суранских молодцов. Не учла она только одного, что ей самой придется искупаться в той зловонной яме, которую она старательно приготовила для других. А этот купчишка учел, и глупо сейчас молить его о снисхождении, выставляя себя ему на потеху слезливой дурочкой, которой в куклы бы играть, а не пускаться в битву за императорскую корону.

– Я согласна, – выдохнула она с ненавистью и отвращением к самой себе, – но только после того, как справят дело твои братья.

– Сейчас, моя дорогая, – Бьерн решительно обнял ее за плечи и притянул к себе, – расчетливый купец всегда берет плату вперед.

Лучше бы он ее изнасиловал, этот суранский подонок. Ей было бы легче. Сохранила бы остатки уважения к самой себе. Кажется, она даже заплакала от унижения и боли: отдалась как последняя шлюха и кому – суранскому мазилке, в душе которого нет ничего святого. Она ненавидела этого человека как никого и никогда в своей недолгой жизни. Боже мой, ну зачем ей власть, если в уплату за нее приходится поганить душу и тело. Ингерна с ненавистью смотрела в спину уходящего Бьерна. Когда-нибудь он жестоко заплатит ей за сегодняшнее унижение. Никто прежде не мог заставить киммаркскую принцессу Ингерну уронить хотя бы слезу, а сейчас она плачет навзрыд, кусая губы, чтобы не закричать от ярости и бессилья.

Бьерн сдержал слово, через день он показал Ингерне беспечно спящих в обнимку Оттара и Хельгу, а в соседней комнате – Даллу и Рагнвальда.

– Как видишь, я был прав – дурной пример заразителен.

Ей очень захотелось плюнуть в это наглое улыбающееся лицо, но она сдержала себя. Путь к власти не усыпан розами, и уж коли Ингерна встала на этот скользкий путь, то нужно привыкать к грязи, среди которой придется жить.

– Эту картину должен увидеть мой отец.

– Как угодно, – холодно ответил Бьерн.

– Ты, я вижу, не слишком дорожишь своими братьями?

– Не в интересах короля Леира раздувать эту историю. Ни одна из девушек не объявлена его невестой, так что с моих братьев взятки гладки.

Бьерн оказался прав. Благородный Леир только оскалил по волчьи пожелтевшие зубы и, круто развернувшись на каблуках, покинул дворец дочери. Благородной Ингерне так и не удалось переброситься с ним словом. Слухи о предстоящей этой зимой свадьбе короля Леира утихли сами собой. Зато тут же поползли другие, бросающие тень и на незадачливых претенденток, и на самого Леира, вздумавшего в зрелые годы конкурировать с молодыми жеребцами и потерпевшего обидное фиаско.

Благородный Стиг Гоголандский, сын покойного Арвида, был весьма раздосадован подобным оборотом дела. Он почему-то считал брак дочери с Леиром почти решенным. Во всяком случае, король Киммаркии прозрачно намекал на это в последних письмах к королю Седрику, который настойчиво хлопотал за Даллу Гоголандскую, дабы досадить Хилурдскому. Поначалу благородный Стиг грешил на происки вестлэндцев и был потрясен до глубины души, узнав истинную причину разрыва. Благородная Ингерна не отказала себе в удовольствии, поведать огорченному отцу о всех подробностях скандального происшествия. Разумеется, она клялась сохранить неприглядную историю в тайне, но Гоголандский ей не поверил, уж очень странно при этом улыбалась киммаркская принцесса. Настолько странно, что Стиг, человек неглупый, сразу сообразил, что в этой истории Ингерна не без греха. Именно ей брак отца не сулил ничего хорошего, и, надо полагать, она приняла меры, чтобы ему помешать.

Разговор с дочерью укрепил Гоголандского в этой мысли. Прекрасная Далла не чувствовала себя виноватой и на довольно мягкие укоры отца ответила настолько дерзко, что и без того выведенный из себя Стиг, собрался уже проучить ее плетью. Впрочем, с этим спешить как раз не стоило. В доме принцессы Ингерны слишком много ушей и длинных языков, которые мигом разнесут весть о постигшем Гоголандского несчастье по всему Лэнду. Винить следовало самого себя да покойного отца, благородного Арвида. Погнались за короной и получили то, что причиталось. Верхом безумия было оставить Даллу, в сущности еще ребенка, в этом гуярском борделе. Понадеялся на благородство Леира, на строгость гуярских нравов, но, похоже, и сам киммаркский король остался в дураках. Какова Ингерна, вот вам и королевская дочь! И в довершение ко всему, как не без злорадства поведала Стигу Далла, эта гуярская стерва в открытую путалась с суранским мазилкой. Немудрено, что глупенькая Далла в конце концов не устояла и последовала дурному примеру, как и Хельга Хилурдская, кстати говоря. Сознание того, что ни он один остался в дураках, несколько смягчало гнев и разочарование благородного Стига. Неприятность, что и говорить, была немаленькая, но только глупец рассказывает о своих бедах всему миру. Этому наглому суранцу Рагнвальду он еще свернет шею, но не сейчас, а в тот момент, когда его внезапную смерть никто не сможет связать с именем Даллы Гоголандской.

– Кстати, откуда у суранца лэндское имя? – благородный Стиг задал вопрос вслух, хотя и не рассчитывал, что дочь сумеет на него ответить. Глаза у Даллы сразу стали круглыми, а лицо таинственным. Благородный Стиг даже крякнул с досады: ну какая из этой дурехи королева, ей бы в куклы играть. Конечно, негодяй наплел ей с три короба.

– Я слышала, как Бьерн назвал Оттара ярлом Хаарским. И благородная Хельга это слышала. Мы решили, что они сыновья благородного Ульфа Хаарского, который когда-то служил Храму в Суране.

– И они, конечно, вам это подтвердили, – иронически прищурился Стиг.

– Нет, они только посмеивались.

Посмеивались. Подонки! Не могли эти сопляки быть сыновьями Ульфа Хаарского. Во всяком случае, ни о каких сыновьях убитого у крепости Дейра несчастного ярла прежде не было ни слуху, ни духу. Если не считать сына Ивара, убитого в сражении с гуярами у города Кольбурга. Стиг хоть и недолго, но знал Ивара. Вспыльчивый был человек, но погиб достойно, как и подобает благородному владетелю.

– У Рагнвальда рисунок вот здесь, – приложила Далла руку к груди, – на левой стороне.

Благородный Стиг вскинул на дочь удивленные глаза:

– Какой еще рисунок?

– Не знаю, но он не смывается, я пробовала. А Рагнвальд смеялся. Какое-то сооружение, возможно замок или башня.

– Башня?! – Стига аж подкинуло в кресле: – А у второго? У Оттара?

– Не знаю, – испуганно отшатнулась Далла.

– Найди Хельгу и приведи сюда, – распорядился пришедший в себя Гоголандский. – И никому ни слова, даже этому твоему Рагнвальду.

Меченые! Кто бы мог подумать. Но почему Рагнвальд? Боже мой, какой же он, Стиг, дурак. Двадцать три года назад отец, благородный Арвид, смеясь рассказывал о рождении у Сигрид, королевы Нордлэнда, двух сыновей-близнецов, и это через полтора года после смерти мужа, короля Гарольда. И еще поговаривали, что отцом новорожденных является Бес Ожский. Тогда Стигу, раненному в битве у Расвальгского брода, было не до глупых историй. Столько лет прошло с той поры, и вот как жизнь повернулась. Сыновей Сигрид, павших в последней битве звали Оттар и Рагнвальд, а сына короля Рагнвальда звали Бьерном, как и этого суранского мазилку. Если догадка Стига верна, то не старшим братом он приходится Рагнвальду и Отару, а родным племянником. Забавно. Выходит, напрасно веселился когда-то Арвид Гоголандский над чужим то ли счастьем, то ли несчастьем, вот Бог и наказал, если не бес попутал его внучку.

Убийцы благородного Арвида назвались ярлом Мьесенским и ярлом Агмундским, а Стиг решил тогда, что это либо Хольдрик что-то напутал, либо кто-то подшутил напоследок над старым Гоголандским, зная, что на его руках кровь Мьесенского. А теперь все поворачивается по иному. Зря, выходит, Стиг грешил на Хилурдского. Вот, оказывается, откуда был занесен меч, и падал он на голову владетеля Арвида Гоголандского целых двадцать лет. Черные вороны в алых плащах, так назвал их Хольдрик из Октов и, пожалуй, попал в точку. Ярл Мьесенский, это, вероятно, сын благородной Ингрид, которая исчезла вместе с королевой Сигрид. Если бы не нашествие гуяров, она, возможно, стала бы женой Стига Гоголандского. Разговоры между Арвидом и ярлом Мьесенским об этом шли. Но жизнь рассудила по иному, и сын Ингрид Мьесенской не стал внуком Арвида Гоголандского, а стал его убийцей. Ничто и никому не прощается в этом мире, и один совершенный грех влечет за собой другой, и эта цепь тянется через всю историю рода человеческого, а конца ей не видно.

Хельга Хилурдская с неохотой, но подтвердила, что у ее любовника Оттара тоже есть отметина на груди. Благородному Стигу показалось, что знает эта скрытная дочь не менее скрытного отца гораздо больше, чем говорит, но расспрашивать ее не стал, ему и так все стало ясно. Оставалось только подумать, какую пользу можно извлечь из чужой тайны. Кто знает, быть может это свалившееся на его дочь несчастье, обернется в будущем светлой стороной и для Даллы и для Стига Гоголандского.

Глава 10 Имя

Благородная Сигрид с большой неохотой покидала свой дом в Южном лесу, ставший таким привычным за двадцать с лишним лет. Она долго объясняла Таху опасность предпринятой им затеи. Нельзя так рисковать женщинами и детьми, когда в Суране все еще зыбко и ненадежно. Тах слушал ее с удивлением, поскольку благородная Сигрид больше всех настаивала в последние годы на переезде, жаловалась, что с детьми сладу нет, что они одичали среди вохров, и что пришла пора, выводить их к людям. Разумеется, благородная Сигрид в своих жалобах не была одинока. Тах выслушивал подобные упреки в различных вариациях ежедневно от своих жен. В такие минуты он почти искренне жалел, что у него три жены, а не одна или, в крайнем случае, две. А потом, все трое его отчаянно ревновали, и каждая долгая отлучка несчастного Таха вызывала такой ворох подозрений, что впору было топиться. Ревность, по мнению Таха, была необоснованной, поскольку он был на редкость верным мужем и искренне любил всех своих жен: и белотелую, несколько располневшую в последние годы от частых родов Марту, и горячую порывистую Ингрид, и жадную до ласк Гильдис, которая ну никак не хотела уступать годам даже грана своей молодости и красоты. К тому же Тах был заботливым отцом. Он одинаково любил и своих детей, и своих племянников, и своих сестер и братьев, всю ту ораву, которая вечно путалась под ногами и встречала каждое его возвращение радостным визгом, а отъезд – дружным ревом. Словом, Тах был мужем, каких поискать, и его стремление подобрать лучшее жилище было продиктовано исключительно заботой о женщинах и детях. Но вот подишь ты, никто не запрыгал от радости, а все женщины нахохлились как сычихи, словно он предложил им для проживания вохрову берлогу, а не веселый суранских городок, обнесенный к тому же высокой стеной.

– Да хватит вам, – рослая, черноволосая в отца, дочь Сигрид и Беса Хильда решительно поднялась с места, – вы просто боитесь высунуть нос на свет божий и будете приводить еще тысячи причин, только бы не двигаться с места.

Благородная Кристин посоветовала Хильде помолчать, пока старшие не выскажут мнение и поджала увядающие губы.

– А с какой стати мы должны молчать?! – возмутилась Хильда. – Вам-то что, у вас мужья есть, а нам за вохров прикажете выходить?

Хильду, конечно, можно понять, девушке уже за двадцать, сколько же ей в лесу киснуть. Но надо же и меру знать – нельзя дерзить старшим. Однако Хильда была отнюдь не одинока в претензиях на лучшую долю, ее тут же дружно поддержала девичья половина клана меченых. Даже родная дочь Кристин Инга позволила себе несколько вольных замечаний в адрес матери. Кристин рассердилась не на шутку, а потом неожиданно обмякла и махнула рукой. И Сигрид ее поняла: всем им страшно возвращаться в тот ненадежный мир. Но ведь старшие сыновья уже там, а значит придется сделать решительный шаг, чтобы разделить с ними тяготы и невзгоды, возможно даже поражение, но хочется надеяться что победу.

– Поедем, – вздохнула Сигрид. – Рано или поздно, но выбираться отсюда придется.

В крепости Измир Сигрид почти пожалела о своем решении. Все-таки дом в Южном лесу был более надежным местом, почти четверть века прожито там. Многое пережито, многое передумано, многое быльем поросло. А спроси ее о прожитых годах – жалеет ли? Пожалуй, ответила бы отрицательно – вон каких сыновей они там нарожали и подняли на ноги. О девках речь впереди. Их еще пристроить надо, выдать замуж за приличных людей. Только где их найти, приличных-то? Не за суранских же торгашей отдавать дочерей благородных кровей. В Южном лесу Сигрид горя не знала, а здесь за девушками глаз да глаз нужен. Разве ж эти разморенные покоем клуши углядят за своими дочерьми. Просто с ума посходили от суранской роскоши. Целыми днями крутятся у зеркал, словно молоденькие. Это в их-то годы. Уже и самой младшей Астрид Ульвинской скоро сорок стукнет. Хотя, кому как ни Сигрид их понять: двадцать три года прожито вместе, вдали от людей. Тут не только одуреешь, но завоешь. И выли: от тоски, от заброшенности, от ненужности этому миру. И ничего у них не было кроме надежды, что жизнь их детей сложится лучше и счастливее. Кажется, надежды начинают сбываться. Не может Господь допустить, чтобы их трудная жизнь пошла прахом. И за муки матерей должен же он послать хоть немного счастья детям.

Сигрид поежилась на холодном ветру, и запахнула поплотнее роскошную шубу из беличьего меха. Подарок, присланный Бесом Ожским из Восточных лесов. Где-то там в глухих местах он отлаживал ловушку для самоуверенных гуяров. Сигрид с ненавистью посмотрела вниз, где огибая крепость Измир, двигались по направлению к Харогу гуярские подводы, доверху набитые людьми. Конных тоже было немало. Ни мороз, ни ветер не были им страшны, впереди ждала победа и богатая добыча. Хищники. Стая ненасытная. Но в этот раз им предстоит подавиться. По словам Таха, гуяров из Лэнда ушло не менее двадцати тысяч. Самых молодых, самых воинственных, а значит, сыновьям Сигрид будет легче. Двадцать пять лет она копила ненависть, и этой ненависти хватит, чтобы утопить все гуярское войско. Владетель Ожский не может проиграть эту решающую битву, не имеет права. Она простила ему такое, чего никому и никогда не прощают, но поражения она ему не простит. Потому что поражение – это смерть. Не Сигрид, нет, она свое пожила – это гибель ее детей и внуков, гибель Лэнда, который она так жаждет возродить.

Гуяры обошли крепость стороной, поскольку Измир был недостаточно вместителен для такого количества людей. Да Тах и не собирался открывать им ворота. Меченый развил в Западном Суране кипучую деятельность. Хлопотал без устали, снабжая прибывающих гуяров продовольствием, и гадил где только мог. Сотни гуяров по милости достойного Эшера так и не добрались до Харога, так и сгинули в Суранской степи. Тах Ожский свое дело знал, и его ненависть была бесшабашной и веселой, в отличие от ненависти Сигрид, черной и тягучей, от которой темнело в глазах и холодело сердце.

Сигрид спустилась со стены по широким каменным ступеням, отполированным тысячами ног за те столетия, что отшумели степными ветрами за стенами старой крепости. Она понемногу стала привыкать к людскому гаму, который страшно раздражал ее в первые дни пребывания в Измире. Городок, по правде сказать, был невелик и едва ли насчитывал более двух тысяч жителей, включая суранский гарнизон достойного Эшера, но после суровой простоты Южного леса, где человек растворялся в безмолвии природы, Измир казался ей шумным муравейником.

Сигрид медленно пошла мимо торговых рядов, где даже в эту раннюю пору суетилось больше сотни суранцев, продавая и покупая снедь, выращенную в соседних деревнях, да нехитрый товар, произведенный большей частью здесь в крепости. Впрочем, товар был не так уж плох. Присмотревшись, Сигрид выбрала для себя большой хрустальный кувшин, с искусно вырезанными на нем цветами и райскими птицами. Во всем, что касалось стекла и предметов из него производимых, суранцы были непревзойденными мастерами.

Толпа немедленно расступилась при ее приближении. Отвыкшую от знаков внимания Сигрид это немного смутило, но в то же время ей было приятно вновь ощутить бремя и сладость власти, утерянной, казалось, навсегда. Конечно, для измирцев она была не королевой, а всего лишь матерью достойного Эшера, коменданта крепости, но и этого было достаточно, чтобы глаза опускались долу, а спины почтительно гнулись. Сигрид улыбалась в ответ благосклонно и горделиво.

В лучшем доме Измира, принадлежавшем прежде уважаемому Скилону, а ныне конфискованном Тахом для нужд своей многочисленной семьи, царили покой и благолепие. Относительный, конечно, покой и еще более относительное благолепие, поскольку по бесчисленным комнатам суранского дворца сновала шумная орда мальчишек и девчонок, главного богатства клана меченых. Похоже, им было тесновато в каменном дворце, и они пытались возместить недостаток пространства громкостью крика. Зато их матери на удивление быстро вспомнили свои забытые привычки. Каждая обзавелась целым штатом служанок, нянек, поваров, просто приживал, и вся эта свора дармоедов, заполнивших дом, действовала Сигрид на нервы.

Трехлетний Магнус, сын Марты Саарской угодил по ошибке в фонтан и орал теперь во всю мощь молодых легких. Господи, это какой же дурак поместил фонтан в самом центре большого зала, бедному ребенку его не обойти, не обежать. И куда интересно смотрит эта растолстевшая корова Марта, неужели непонятно, что никакая суранская нянька за трехлетним меченым не уследит.

Магнуса обогрели, отпоили горячим молоком, переодели в сухое. Фонтан же по единодушному мнению сбежавшихся женщин решено было убрать и как можно скорее. Двадцать лет жили без фонтана, так на что он им сейчас сдался. Тах согласился, что заводит фонтан в доме, придет на ум разве что аквилонцу, и клятвенно заверил собравшихся, что все будет исправлено уже сегодня к вечеру.

– Леденец приехал из Лэнда, – сказал он, когда шум по поводу случившегося с Магнусом несчастья утих. Леденцом прозывался старший сын Таха и Марты Саарской Хокан. Этот белозубый статный молодец ходил в любимчиках у благородной Сигрид. Был он умен и отменно вежлив с королевой, что не мешало ему звать ее за глаза просто «бабка Сигрид».

– Все живы-здоровы, – начал с главного Леденец, – и шлют поклон благородной Сигрид, всем матерям и теткам, а также их чадам мужского и женского пола.

Леденец с самым серьезным видом отвесил общий поклон и поцеловал мать. После этого его едва не разорвали на куски, поскольку каждая из теток жаждала подробностей о житье-бытье своих сыновей. Благородный Хокан Саарский на подробности был скуп: сообщил только, что лично на обратном пути побывал в пещере, где зимуют братья, и рад сообщить, что там сухо и тепло, при нем никто не кашлял, все выглядели бодрыми и здоровыми. После краткого обзора волнующей всех проблемы Леденец перешел к вещам более скучным и прозаическим. Сообщил например, что лэндская дружина уже насчитывает более пяти тысяч человек, и что к лету количество воинов утроится. В Вестлэнде тоже не дремлют. Под рукой у Гунара и Тейта не менее трех с половиной тысяч всадников, и никто не сомневается, что при удачном начале на их сторону перейдут и дружинники вестлэндских и нордлэндских владетелей, даже безотносительно к тому, что по этому поводу думают сами владетели. Короче говоря, при удачном стечении обстоятельств, Гунар и Тейт способны созвать под знамена короля Кеннета до десяти тысяч человек, хорошо вооруженных, в том числе и пушками. Замок Холстейн удалось выкупить у аквилонца Крула и теперь туда свозят оружие из Сурана. Король Леир Киммаркский оставил мысли о новом браке, обе его благородные невесты отправлены домой, можно сказать, почти ни с чем, но даже этому почти они обязаны вовсе не королю Леиру, а двум расторопным суранцам. Об этом уже начали шептаться в столице Киммаркии.

– Я что-то не поняла, – вопросительно посмотрела на сына благородная Марта, – какие суранцы?

– Я имел в виду Рагнвальда и Оттара, – улыбнулся матери Леденец. – Это они во всем виноваты.

– Да в чем виноваты-то? – возмутилась нетерпеливая Ингрид Мьесенская.

Леденец деликатно закатил глаза к потолку, на красивом лице его читалось сомнение: стоит ли обсуждать столь скользкую тему, или он сказал уже достаточно.

– Забеременели они, эти Хилурдская и Гоголандская, – не выдержала паузы благородная Кристин, – что тут непонятного. Вот и еще две коровы на нашу голову.

Благородная Сигрид пребывала в смущении, как, впрочем, и все остальные. Ни Хилурдские, ни Гоголандские в друзьях клана меченых не значились. Арвид Гоголандский уже поплатился за свое преступление жизнью. С другой стороны, его сын Стиг ни в чем не был виноват, а уж внучка тем более. Так стоит ли длить счет до бесконечности или махнуть рукой и привлечь Стига на свою сторону? В конце концов, не так уж много уцелело старинных лэндских родов после гуярского нашествия, и не стоит мстить сыновьям за предательство отцов. Решающим аргументом в пользу благородного Стига явилось наличие у него кроме дочери еще и двух сыновей, пятнадцати и двенадцати лет. После слов Леденца о сыновьях Гоголандского все матери забеспокоились, отыскивая глазами дочерей. Впрочем, и у Хилурдского был сын, так что если благородный Гольфдан уступит добровольно не по праву занимаемый трон, то…

Благородная Кристин вопросительно посмотрела на присутствующих. Ее поддержали все: вон сколько девушек у меченых, если извести владетелей подчистую, за кого их замуж отдавать? Тема оказалась столь животрепещущей, что забытый всеми Леденец едва не заснул у фонтана. Тут только благородная Сигрид спохватилась и отправила его отдыхать после дальней дороги.

Много вспомнилось Сигрид в эту бессонную ночь: и пролитая кровь, и предательство, и верность, и благородство, которые все эти годы шли рука об руку, как и на всем протяжении истории Лэнда. Многое отмщалось, многое прощалось, но никогда еще Лэнд не находился в таком униженном и разграбленном состоянии. Даже если удастся разгромить гуяров, то что ожидает их в будущем, какая жизнь возникнет на родном пепелище? Кто может это предугадать? Но в любом случае жизнь будетпродолжаться. И через сто или двести лет никому уже не будет интересно, что какой-то там Гольфдан Хилурдский изменил королю и переметнулся на сторону заклятых врагов. Возможно, это правильно, а возможно нет. Как же быть тогда с теми, кто прошел скорбный путь до конца: не предал, не сподличал и гордо принял смерть, как подобает мужчине и воину. Их тоже забудут? Забудут Гаука Отранского, Фрэя Ульвинского, вздорного мальчишку Ивара Хаарского и его беспутного «тезку» Тора Ингуальдского, забудут Мьесенских, Саарских, Заадамских, забудут ее, Сигрид, сыновей Рагнвальда и Оттара, и многих, многих других. Не отомстят за их смерть, не проклянут тех, кто спрятался, согнулся, пошел служить чужакам. Простят ради того, чтобы жизнь продолжалась? И чтобы вновь благородство и предательство зашагало рука об руку по Лэнду? Но кто будет судить, кто будет выносить приговоры виновным? Она, Сигрид, или Бес Ожский? Взвалить еще один грех на свои далеко не безгрешные души? Нет уж, Сигрид не судья другим, и, быть может, за это ее прощение простятся грехи и ее собственные, и человека, которого она любит.

А поутру в крепость прибыли Бес Ожский и Кеннет, в сопровождении десятка бородатых варваров-югенов. Бес легко спрыгнул на землю, словно и не было за плечами долгой дороги и шестидесяти прожитых лет. Темные, почти черные глаза его смотрели холодно и надменно, широкие плечи не сутулились под тяжестью двух мечей, а наполовину седая голова горделиво сидела на жилистой шее. Заметно прихрамывая, он подошел к Сигрид, обнял и поцеловал в губы. Жесткая щетина, отросшая на его щеках, больно царапнула ей шею, она засмеялась негромко и отстранилась. Бес тоже улыбнулся, смущенно проведя рукой по подбородку, и на минуту потерял обычный надменный вид. Таким он нравился Сигрид куда больше, но она никогда не говорила об этом вслух.

Кеннет, видимо от усталости, выглядел бледнее обычного, но был на редкость весел и, обнимая одной рукой подоспевшую Кристин, успел поцеловать в щеку мать. А потом Сигрид вовсе оттеснили от сына. Господи, и когда только эти дурехи перебесятся: сколько же можно делить одного мужчину, который, ясное дело, на троих не делится. А Бес целовал Эвелину, и по тому как расслабилось в его объятиях тело женщины, Сигрид безошибочно определила – ждала. И почувствовала не то чтобы ревность, а уж скорее грусть. Эвелина долгое время пребывала в тени, не мешая их с Бесом любви, но к исходу четвертого десятка вдруг очнулась и принялась отчаянно ловить отлетающее бабье счастье. Сигрид даже не пыталась ей мешать, да и глупо ревновать в ее-то годы. Эвелина, кстати говоря, тоже уже не девочка, еще несколько лет пройдет, и набегут на лицо морщины, а там – прощай хмельные ночи и здравствуй серый безрадостный день. Впрочем, у благородной Сигрид и ночи еще иной раз бывают, да и дни не такие уж серые, хватит себя жалеть. Их с Бесом общую судьбу уже не разорвать ни женщинам, ни убегающим годам. Столько прожито-пережито всего, что на добрый десяток жизней хватило бы, но никто им этого десятка жизней не дал, вот и пришлось уместить все в считанные горем годы.

Тах долго и подробно рассказывал отцу о событиях, происшедших в Лэнде и Суране за время его отсутствия. Угомонились дети, ушли утомленные разговорами женщины, ушел Кеннет, осталась только Сигрид, да появлялась время от времени в дверях Эвелина, пристально смотрела на сидящего к ней боком Беса, а потом быстро уходила, словно пыталась что-то спрятать и от других, и от самой себя. Бес ее не видел, зато Сигрид видела очень хорошо. И жалела…

Бес слушал молча, опустив седую голову, и только изредка задавал сыну короткие уточняющие вопросы. По лицу его трудно было определить, доволен ли он тем как складывается ситуация или нет.

– Туз торопится, – сказал он, наконец, после недолгого раздумья. – Пока гуяры не увязли в новой войне, затевать что-либо просто опасно.

– Но и тянуть нельзя, – возразил Тах. – Сейчас самое удобное время посчитаться с Седриком. Из Лэнда в Суран ушли тридцать тысяч гуяров. Если Хольдрика удастся натравить на короля Октии, то нам это будет только на руку.

– Людей мало, – процедил сквозь зубы Бес. – Седрик и Леир, объединившись, без труда выставят тысяч сорок, а то и пятьдесят. Значит надо сделать так, чтобы они не объединились. А главное, чтобы к ним не подоспела помощь их Сурана.

– А я здесь на что, – усмехнулся Тах. – Прижмите в Восточных лесах Осея, а уж я не пропущу гуяров из Сурана в Лэнд.

– А арвераги?

– По подсчетам Артура у Гвенолина три тысячи бойцов.

– Арверагам можно будет уступить часть Остлэнда, – вмешалась в разговор Сигрид, – ту, что ближе к морю.

– Разумно, – согласился Бес. – Почтенного Рикульфа я бы тоже оставил в покое. Он человек сообразительный, легко поймет в чем его выгода. Сколько у тебя людей?

– Пять тысяч степняков, эти всегда в седле, но не всегда надежны. Три тысячи суранцев прячутся в Хароге и пять тысяч служат под началом Волка в Арпине. Почтенный Гилрой оказался на редкость покладистым человеком, а точнее, предусмотрительным – не верит он ни эборакским вождям, ни Морведу, и наша милиция будет для него спасением. Во всяком случае, так он думает.

– Пусть думает, – усмехнулся Бес.

– А с Осеем ты справишься? Семьдесят тысяч гуяров, шутка сказать. По-моему, даже гуярские вожди не ожидали, что он соберет такую силу. Аквилонцы постарались: от Лэнда до Сурана организовали за месяц тридцать станций. Фураж, еда, дрова – все было заготовлено ими. Умеют организовать дело уважаемые торгаши, ничего не скажешь.

– С Осеем я справлюсь, – твердо сказал Бес. – Десять лет я готовился к этой битве, так что отступать поздно.

– Лишь бы варвары тебя не продали.

– В победе не продадут, а в поражении могут, но это для нас будет уже неважно.

Тах вздохнул, покачал головой, пожелал Бесу и Сигрид спокойной ночи и отправился спать. Бес еще долго сидел за столом в глубокой задумчивости, не меняя позы. Сигрид исподтишка наблюдала за ним. Нет, не стареет этот человек, во всяком случае, на первый хотя и придирчивый взгляд. Пожалуй, на эту войну его хватит. Впрочем, проверить его не помешало бы, вот только самой это сделать или поручить Эвелине? Сигрид вдруг рассмеялась. Бес поднял голову и удивленно на нее посмотрел.

– Не обращай внимание, – вздохнула Сигрид. – Вспомнилось кое-что.

– Есть, что вспомнить, – согласился Бес.

– Эвелина тебя заждалась.

– А ты? – Бес осторожно взял ее руку и сжал загрубевшую от мозолей ладонь длинными пальцами.

– Я уже старая, Бес, – невесело усмехнулась Сигрид. – Это в мои-то годы сгорать от любви.

– Не знаю, – упрямо покачал головой меченый, – для меня ты осталась все той же шестнадцатилетней Сигрид. И это уже навсегда.

– Сорок лет прошло, – напомнила она, – душа и та износилась, а уж тело…

– Нет уж, – лицо Беса вдруг стало злым, – мы еще поживем.

– Дай Бог, – легко согласилась Сигрид и добавила, понизив голос: – Об одном прошу – не проиграй!

Бес сжал ее руку пальцами так, что она едва не застонала от боли. Сила в нем была, а уж об упрямстве Черного колдуна и говорить нечего.

– Кстати, почему Бес? – Сигрид слегка сморщилась от боли.

Бес спохватился, разжал пальцы и осторожно подул на ее посиневшую ладонь:

– Молчуны так прозвали.

– Но ты же знаешь свое имя. Зачем тебе прозвище?

– Собственное имя предполагает и собственный дом, семью, жену, детей, да мало ли еще что дает человеку имя. А прозвище не дает ничего. Я свое имя узнал от матери, а большинство меченых не знало своих матерей. Молчуны считали, что меченый, узнав свое имя, перестанет полагаться только на Башню и самого себя, и начнет просить поддержки у Бога и у людей.

– И ты просил?

– Нет.

– А если я попрошу за тебя?

– Только за меня?

– И за себя тоже. За всех нас.

– Проси. Хуже не будет.

– Тогда скажи мне свое имя, – Сигрид взглянула меченому прямо в глаза. Бес смешался. Сигрид даже показалось, что он испугался, и острое чувство жалости к этому странному человеку больно царапнуло по сердцу.

Он сказал ей свое имя, но имя было еще более странным, чем прозвище, непривычным для уха и губ. Оно пришло откуда-то издалека, из глубины полузабытых веков. Но Сигрид, хоть и с трудом, но смогла произнести это имя вслух:

– Владимир.

Часть 4 Меченые короли

Глава 1 Арвераги

Достойный Освальд сын Карадока, комендант приграничной киммаркской крепости поднялся с не слишком удобного кресла и неспеша прошелся по залу, разминая затекшие ноги. В пояснице постреливало, вероятно продуло вчера, когда он, красуясь в седле, словно щенок, провожал за ворота благородного Леира, рыбий хвост ему в глотку. Вот уж действительно, дожили гуяры до светлых времен. С отцом этого Леира достойный Освальд делил когда-то место у костра и кусок хлеба, а сын, видишь, вышел в короли, и старому арверагу, хочешь не хочешь, а приходится ломать спину, чтобы не умереть с голоду. Могли ли они тогда, двадцать пять лет назад, высаживаясь на пологий берег Вестлэнда, подумать, чем обернется для клана этот поход. Эх, Конан, Конан. Вот что случается, когда забываешь об обычаях предков. Проклятые окты! Грызлись они с арверагами и раньше, но никто и подумать не мог, что они пойдут на открытое истребление арверагского клана. Леир, конечно, похитрее Седрика, но и на его руках арверагской крови немало, и эту пролитую кровь прощать нельзя. Гвенолин прав. Но разве может Гвенолин ответить за всех. А молодежь ныне служит не своему клану, а чужим королям, которых гуярами уж назвать нельзя. А тут еще один кандидат в императоры объявился, мальчишка Осей. Затеял он по наущению аквилонцев поход в страну Хун, и вся молодежь как с цепи сорвалась. Умоются кровью. Разве ж можно затевать такой поход без разведки, не зная, что за сила тебя ждет. Аквилонцам гуярской крови не жалко, выстелят они себе дорогу в чужую страну нашими телами. Увы, никто ныне не хочет слушать старого Освальда. Каждый норовит ухватить кусок пожирнее, но не во славу и не во благо клана, а исключительно для себя, и все бояться опоздать, оттого и рвут гуяры друг друга на потеху чужим племенам и народам.

А с октами следовало бы посчитаться. С молодых спрос теперь невелик, придется, видимо, достойному Освальду самому мстить за пролитую арверагскую кровь. Не он начал это братоубийство, не ему и ответ держать перед Богом. А вот перед убитыми предательски родичами он в ответе, и годы для него не оправдание. За шестьдесят ему перевалило, а как давно перевалило, этого достойный Освальд считать не хочет. Пока ноги держат стремя, а рука – тяжелый гуярский меч, он воин. Недаром же киммаркская лисица Леир доверил ему оборону крепости на границе. Правда, арвераги, составляющие ее гарнизон, не потерпели бы другого командира. А Леиру ссориться с арверагами сейчас не с руки, именно они прикрывают его Киммаркию от стаи.

Вот еще нечисть поганая! Достойный Освальд многое повидал на своем веку, включая и всяких монстров, но чтобы нечисть валила в таком количестве, сметая все на своем пути, этого ему и в кошмарном сне не приснилось бы. Спалить бы к черту Южный лес, но, говорят, ему конца края нет, и что раскинулся он едва ли не на пол Земли. Прошлой осенью Освальд потерял сорок человек убитыми, да еще тридцать умерли от ран и какой-то непонятной болезни. Не дай Бог даже врагу такой смерти. Конечно, Леиру арверагской крови не жалко, но семьдесят человек – это много, еще несколько таких лет и от клана вообще ничего не останется. Можно было бы плюнуть в рожу Леиру и уйти, куда глаза глядят, но что тогда станет с женщинами, стариками и детьми, которые получили приют на киммаркских землях только на условиях охраны границы.

И как Конан мог так промахнуться?! Ведь ясно было, что Рикульфу доверять нельзя! Гвенолин вывез мертвую жену Конана из Азрубала, и похоронил ее на берегу безымянной речушки. Красивая была женщина. Жаль только, что имя ее достойный Освальд запамятовал. Хотя какое это теперь имеет значение. Кто вспомнит Освальда сына Карадока через неделю после смерти, да никто, а ведь столько лет эту землю топтал. У Конана было два сына, исчезнувших в Азрубале. Как же, черт возьми, звали того суранца? Мазон? Мутон? Пропади они все пропадом, с их дурацкими именами!

– Тебя какие-то люди спрашивают, – появился на пороге Гулук.

– От короля Леира, что ли?

– Нет, – Гулук понизил голос почти до шепота, – говорят, что от Конана из Арверагов.

Освальд побагровел от гнева. Если это шуточки киммарков, то они дорого им обойдутся. Старый арвераг навсегда отучит их трепать имя покойного вождя.

– Зови, – рявкнул он Гулуку.

Вошел рослый и статный воин, одетый в цвета арверагского клана. Вот только мечи у него почему-то висели за плечами. Освальд подслеповато прищурился, пытаясь разглядеть лицо гостя.

– Подойди поближе.

– Не узнал меня, Освальд сын Карадока?

– Вижу, что двурогий, – криво усмехнулся старый гуяр, – но это еще не повод, чтобы приглашать тебя к столу.

– Я Артур, сын Конана из Арверагов.

– Так, – сказал Освальд просто для того, чтобы не стоять молчаливым столбом. Сходство, конечно, поразительное. Недаром же Гулук такой бледный, да и у Освальда, наверное, вид сейчас тоже удивленный.

– А чем докажешь? – спросил старый гуяр севшим голосом.

Двурогий бросил на стол перстень:

– Этот отцовский перстень Гвенолин передал мне перед расставанием, ты должен это помнить.

Освальд помнил. Перстень был слишком велик для пальца Артура, и тогда Гвенолин отрезал узкий ремешок от сумки, висевшей на боку у Освальда, прицепил перстень и повесил на шею ребенку. Сумку потом пришлось выбросить. Хорошая была сумка.

– Моя мать жива?

– Нет, – покачал головой Освальд, – она умерла еще там, в доме.

– Я догадался, – сказал Артур. – А Хорс надеялся, что она просто уснула.

– Я помню Хорса, – вздохнул Освальд. – Садись, Артур сын Конана.

– Я не один.

На зов Артура вошли еще двое молодцов. Эти были в черном. Одежды такого покроя Освальд не видел прежде ни на лэндцах, ни на суранцах. Да и мечи никто из воинов за плечами не носит.

– Гулук, подай вина, – крикнул Освальд.

Гулук обернулся на удивление быстро, но за это время не было произнесено ни слова. Освальд внимательно изучал гостей, гости присматривались к старому гуяру.

– Бьерн сын Рагнвальда, – назвал себя первый.

– Тор сын Тора, – назвал себя второй.

Имена были лэндские. Интересно, что связывала Артура из Арверагов с этими людьми?

– Они меченые или двурогие, как их называют суранцы и гуяры, – пояснил Артур. – Моя мать была из их клана.

Вот оно что. Освальд слышал о меченых от окрестных смердов, но все в один голос утверждали, что они сгинули без следа. По слухам, меченые не боялись вохров и держали их за сторожевых собак.

Артур засмеялся:

– Вохров мы не боимся, Освальд сын Карадока, в этом мире есть звери и пострашнее.

– А Хорс, – спохватился старый арвераг, – он ведь так не любил есть кашу?

– Он и сейчас ее не ест, – подтвердил Артур. И молодые люди дружно засмеялись. Освальд тоже усмехнулся, припомнив капризного белобрысого мальчишку, и жестом пригласил гостей к столу.

Пили двурогие мало, ели еще меньше. А Освальду пришла в голову странная мысль: люди, оказывается, отличаются друг от друга в гораздо меньшей степени, чем многие полагают. Сын Конана был очень похож на сыновей никому не известных Рагнвальда и Тора.

– А где ваши отцы? – вежливо спросил он у молодых людей.

– Наши отцы полегли у Расвальгского брода, – спокойно отозвался синеглазый Бьерн, – мой был нордлэндским королем, а его – владетелем замка Ингуальд и лейтенантом у меченых.

Гулук даже присвистнул от удивления, но тут же, смутившись под осуждающим взглядом Освальда, прикрыл рот рукой. Наступила неловкая пауза.

– Я искал Гвенолина, но не нашел, – первым возобновил разговор Артур. – Никто не захотел показать мне дорогу, хотя меня, кажется, узнавали.

– Арвераги разучились доверять даже своим, – вздохнул Освальд. – Слишком много крови пролито. Гвенолина окты ищут уже пятнадцать лет, да и Леир, думаю, не пожалел бы золота за его голову.

– Нам нужна его помощь.

– Зачем?

– Чтобы отомстить Седрику, – Артур холодно посмотрел в глаза Освальду.

– Гвенолин не станет помогать чужакам.

– Но я ведь не чужой.

Освальд задумчиво почесал лысеющее темя и грустно посмотрел на сына Конана:

– Не знаю, Артур. Ты ведь из другого клана, клана двурогих. И я не уверен, что наши дороги когда-нибудь сойдутся. Я человек немолодой, а потому не стану кривить душой. Ваша цель – изгнание гуяров со своей земли, но я ведь тоже гуяр. К октам и киммаркам у меня свой счет, но с какой же стати я буду помогать чужакам. Наверняка Гвенолин думает также. Да и не справиться вам с гуярами, раз уж это не удалось сделать вашим отцам.

– Я был в арверагских селениях, – заметил с горечью Артур. – Дети пухнут от голода. На болотистых землях трудно получить хороший урожай. Но даже там окты не оставляют вас в покое. Пройдет несколько лет, и от арверагского клана останутся одни могилы. Хороша гуярская солидарность.

– Седрик совсем потерял совесть, – не выдержал Гулук. – Арвераги всегда были рыбаками и никогда пахарями.

– Сколько ты потерял здесь людей в прошлую осень? – спросил Артур.

Освальд обреченно махнул рукой. Ответил за него Гулук:

– Семьдесят два арверага мы потеряли, двурогие. Но на их место пришли другие, потому что арверагам надо как-то жить, а Леир из Киммарков хоть скупо, но платит.

– Достойный Осей, кажется, обещает больше? – усмехнулся Бьерн.

– Поход – это удел молодых, – пожал плечами Освальд. – А когда вокруг тебя пищит десяток птенцов, то куда же ты от них побежишь. Гуяры воюют уже сотни лет, усыпали своими костями многие земли, но не стали от этого богаче. Во всяком случае, многие из нас.

– Однако далеко не все гуяры думают как ты, достойный Освальд, – заметил Тор, – иначе Осею не удалось бы собрать такого войска.

– Для того, чтобы думать так как я, Тор сын Тора, надо прожить много лет, получить десяток отметил на теле и насыпать много курганов над телами товарищей. Нет, двурогие, в этой войне я вам не помощник.

– Ты сведешь меня с Гвенолином?

– Это можно, – согласился Освальд. – Я думаю, он будет рад тебя видеть. Гвенолин искал вас по всему Сурану, но безуспешно. Гулук проводит тебя к нему.

Артур кивнул головой и поднялся из-за стола, следом за ним поднялись и двурогие. Статные ребята, ничего не скажешь, и сил у них, надо полагать, не меряно. Таким только и махать мечами, а достойный Освальд свое уже отмахал и ничего не заслужил в награду кроме прострела на старости лет.

Артур о чем-то договаривался с Гулуком, а Бьерн сын Рагнвальда склонился к уху достойного Освальда:

– Сколько тебе платит Леир, достойный?

– А что?

– Я заплатил бы в три раза больше за рассеянность. Твои люди должны будут беспрепятственно пропускать суранские обозы, не проявляя излишнего любопытства.

– И только-то?

– Возможно, нам потребуются еще кое-какие услуги, но это уже за отдельную плату.

Золото Тор доставит тебе на днях, а за одно привезет и бочонок хорошего вина. Для человека, привыкшего к аквилонскому, суранское вино не более чем помои.

– Согласен, – кивнул головой Освальд, – и рад, что встретил в этом захолустье истинного знатока.

Расстались очень довольные друг другом. И уже во дворе крепости повеселевший Освальд похлопал по ноге севшего в седло Артура:

– Я рад, что ты уцелел, Малыш. А еще больше рад тому, что кровь Конана Асхила не прокисла в твоих жилах. И да поможет тебе Господь в твоих начинаниях.

– Ничего, старик, – Артур поднял на дыбы красавца коня, – мир еще услышит громкий клич арверагов.

И трое всадников с места в галоп вылетели за ворота крепости в снежную круговерть.

– Хорош! – Гулук с восхищением посмотрел вслед Артуру.

– Хорош-то хорош, – крякнул Освальд, – но будет ли нам, арверагам, с того толк.

– Артур – сын Конана, – возмутился Гулук. – Кто еще нам сможет помочь кроме него?

– Не знаю, – покачал головой старый гуяр. – Но с Гвенолином ты его сведи и как можно скорее. Большие дела затеваются в Лэнде, и как бы арверагам вновь не остаться в дураках.

Ингерна настороженно следила за прохаживающимся по комнате Бьерном. Странные чувства вызывал у нее этот человек – какую-то адскую смесь из ненависти, любви, презрения и похоти. Она не могла простить ему пережитого унижения и, быть может, поэтому не могла от него отказаться. Одного взмаха ее длинных ресниц достаточно, чтобы этого человека не стало. Еще не поздно предать это красивое тело палачу и вдоволь наслушаться стонов и воплей из надменно сложенных губ. Но как раз сознание того, что этот человек в ее власти, и примиряло Ингерну с пережитым унижением. Пусть суранец, пусть торговец, пусть плебей, но кто сказал, что гуярские вожди любят крепче и слаще. К тому же Бьерн умен и, как она начинала подозревать, в этой игре у него есть своя тайная цель. Ссылался он на интересы суранских торговцев, которые подрядился защищать в Лэнде. Вероятно, это было правдой, поскольку недостатка в золоте он не испытывал, а все проезжающие через Киммаркию суранцы обращались за поддержкой именно к нему. Но это была не вся правда. Кто знает, не вообразил ли этот горданец, что способен до такой степени увлечь благородную киммаркскую принцессу, что она, забыв сан и происхождение, захочет разделить с ним не только постель, но и власть над всем Лэндом. Если это так, то суранский ублюдок здорово ошибается в расчетах. Ибо если страсть делится на двоих, то власть нет. Даже с благородным Хольдриком она ее делить не собирается, но вслух об этом говорить не стоит, а уж тем более суранцу Бьерну, который и без того знает слишком много.

– Тебе придется отправиться в Бург к королю Октии Седрику.

Бьерн остановился вполоборота к гуярской принцессе. Ингерна лежала на спине, даже не делая попытки прикрыть наготу, а уж скорее бесстыдно выставляя ее на показ – пусть любуется, суранец. В конце концов, тело не менее действенное оружие, чем разум, а против таких мужчин как Бьерн даже более эффективное.

– Хольдрик решился?

– А почему бы нет. Все люди одинаковы: каждому хочется почувствовать под задницей надежную опору.

– Не думаю, что трон опора надежная, – усмехнулся Бьерн, а таким дуракам, как Хольдрик, лучше бы не слезать с ночного горшка.

– Не забывай, что мы говорим о моем будущем муже, – сердито нахмурила брови Ингерна.

– У меня хорошая память, – отрезал Бьерн.

Иногда так приятно позлить друг друга, после этого объятия становятся только крепче. Ингерна закинула руку за голову и слегка изменила позу. Бьерн не отрываясь следил за ее движениями. Ах, если бы он так же послушно следовал за течением ее мыслей, цены бы ему не было.

– Благородный Седрик может умереть в любую минуту.

– Если мне не изменяет память, то наследует ему вовсе не Хольдрик Кольгрим, – презрительно усмехнулся Бьерн.

– А должен наследовать он.

– Я уже предоставил ему заем в десять тысяч золотых, но впрок золото ему не пошло.

– Хольдрик привлек на свою сторону почти всю октскую знать.

– Зато простые гуяры стоят горой за Седрика. И пока он жив, Хольдрику не видать короны как собственных ушей.

– Значит, Седрик должен умереть и как можно скорее.

– А убить его должен я?

– Твоих братьев я возведу в ранг владетелей и женю на этих глупых курицах Хельге и Далле, тебе этого мало?

Ироническая усмешка не покинула лица Бьерна, скорее всего, он ей не поверил и, возможно, правильно сделал.

– Мне нужны два замка, Отранский и Расвальгский.

– Ты с ума сошел! – Ингерна, забыв о красивой позе, села, свесив длинные ноги с постели.

– Отнюдь нет, – покачал головой Бьерн. – Эти замки расположены на границе с Октией, и мы могли бы разместить там преданных людей.

– Ты договорился с Гвенолином?

– Представь себе. В отличие от твоего будущего мужа, я умею обделывать дела. Не скрою, мне это обошлось в гигантскую сумму, так что два замка – это лишь слабая компенсация за понесенный ущерб.

– Расвальгский замок принадлежит моему отцу, и он никогда не выпустит его из рук.

– Хорошо, – пожал плечами Бьерн. – Я согласна пока удовлетвориться Отраном. Если не ошибаюсь, это твой замок?

– Ты уже прибрал к рукам мой Ингуальд, поимей совесть, торгаш!

– Большие дела требуют больших расходов, – вздохнул Бьерн. – К тому же я взял Ингуальдский замок всего лишь в заклад и дал тебе кучу золота. По-моему, торгуюсь не я, торгуешься ты, прекрасная Ингерна.

– А доходы с земель?

– Доходы с Отрана ты можешь оставить себе, – криво усмехнулся Бьерн. – Для будущей императрицы, ты слишком скупа, дорогая.

– Не называй меня дорогой!

– Как угодно, – пожал плечами Бьерн. – Но должен тебя сказать, что ты обходишься мне в немалые суммы. И люди, ссужающие меня золотом, рано или поздно спросят, куда они ушли. Что, по-твоему, я должен им предъявить?

– Хорошо, ты получишь Отран.

– Было бы неплохо, оформить все по закону. Через аквилонца Крула, скажем. Его контора здесь в Хальцбурге охотно пойдет нам навстречу. Все это для того, чтобы ты, милая Ингерна, не забыла потом об услугах скромного суранца Бьерна.

– Если об этих сделках узнает мой отец, мне не поздоровится.

– Ты ему скажешь, что булавки нынче дороги, и все обойдется. Благородный Леир души не чает в дочери, хотя на мой взгляд она недостойна отцовской любви.

– Негодяй, – вспылила Ингерна.

– Разумеется, мне далеко до благородного Хольдрика из Октов, но суранец, в конце концов, – это же не гуяр. Вот и приходится изворачиваться там, где благородные ломят на прямую.

– Почему я должна верить на слово тебе, если ты отказываешься верить мне?

– Потому что ты гуярская принцесса, а я всего лишь суранец Бьерн, у тебя всегда найдется способ свести со мной счеты, если я нарушу данное слово.

Возразить на эти слова благородной Ингерне было нечего. Но суранский мерзавец даже не подозревает, как скоро она найдет этот способ. Пусть только избавит Октию от короля Седрика и расчистит путь к трону для Хольдрика. Этот рохля из Октов, похоже, не способен сам сделать ни единого решительного шага, обо всем должна заботиться она, Ингерна Киммаркская. Боже мой, но неужели среди гуяров не осталось настоящих мужчин?! Сытая жизнь превращает их в ничтожества. Ах если бы этот негодяй с гладкой кожей и мягкими как мох волосами был гуяром, то она влюбилась бы в него без памяти. Такое сильное тело, такая красивая голова, и такая белая шея в кольцах пахнущих травами светлых волос. В такие минуты ей не хочется отдавать его никому: ни Богу, ни дьяволу, ни жизни, ни смерти.

Глава 2 И короли смертны

Благородный Седрик был приятно удивлен любезностью киммаркской принцессы, приславшей ему суранских мастеров для украшения только что построенного дворца. Приходилось только сожалеть, что благородный Седрик не овдовел подобно королю Леиру, иначе появился бы шанс украсить жизнь союзом с молодой и умной женщиной. Кажется, у благородного Хольдрика брак с ней не сложился. Чего, впрочем, следовало ожидать. Этот простоватый увалень вряд ли способен на что-то большее, чем сосать аквилонское вино в своем Фондемском замке да гонять кабанов по окрестным лесам. Конечно, благородной Ингерне нужен совсем другой муж, и поскольку благородный Леир не слишком, кажется, обеспокоен устройством дел взрослой дочери, об этом, видимо, придется похлопотать Седрику.

– Я слышал, что благородный Леир так и не выбрал себе невесту?

Суранец вежливо наклонил голову:

– Благородный Леир решил повременить с браком.

Ходили слухи, что причиной тому было развязное поведение претенденток, но благородный Седрик слухам не верил. Леир, скорее всего решил выждать, пока сложатся более благоприятные обстоятельства для союза с Хилурдским. С этой парочки не следует спускать глаз, чтобы не остаться в дураках.

Седрик недавно очень удачно женил своих сыновей: сразу два клана, владеющих землей в октском королевстве, из недоброжелателей короля превратились в горячих сторонников. К сожалению, далеко не до всех доходит, что король Седрик, это далеко не прежний Седрик из Октов, который двадцать пять лет назад высадился на берег Вестлэнда, а до некоторых не дойдет уже никогда. И следует похлопотать, чтобы это никогда наступило для них как можно скорее. Очень удачно этот Осей из Кимбелинов затеял свой поход. От скольких горлопанов удалось избавиться разом. Будем надеяться, что страна Хун понравится им настолько, что они останутся там навсегда, избавив Седрика от лишних хлопот и расходов на пеньковые веревки.

– Благородная Ингерна пишет, что осталась довольна твоей работой, суранец. Надеюсь, в моем Бурге ты проявишь себя не хуже.

– Я сделаю все, что в моих силах, король Седрик.

Благородный Седрик с интересом оглядел стены. Эти суранцы, по всему видно, изрядные мастера. Король Октии обернулся к сопровождающему его начальнику буржской полиции почтенному горданцу Деодору:

– Как считаешь?

Деодор, большой знаток суранской живописи, лишь молча кивнул головой, однако в его глазах, направленных на мазилу, не было особой теплоты. Впрочем, такая у почтенного Деодора работа, подозревать всех. И этих суранцев он обязательно обнюхает, дабы в славном Бурге не случилось каких-нибудь неприятностей.

Седрику вновь отстроенный дворец нравился, был он не хуже дворцов почтенного Рикульфа. Вот только переселяться под его крышу он не спешил, старый замок лэндских королей был местом куда более надежным и безопасным в нынешние неспокойные времена. Но, даст Бог, все устроится в октском королевстве, и тогда суранский дворец придется как нельзя кстати. А пока пусть суранцы малюют, золота у Седрика хватает не только на серьезные дела, но и на забавы.

Благородный Хольдрик приехал в Бург несколькими днями позже Бьерна и остановился в доме близкого друга, благородного Кердика сына Юма, владетеля одного из замков близ Бурга. Хольдрик никак не мог запомнить название этого замка, не то Нидрос, не Нидарос, в любом случае это было не так уж важно, поскольку Кердик не числился в любимцах короля Седрика и рисковал в ближайшее время потерять не только владение, но и голову. Ищейки горданца Деодора, подонка каких поискать, буквально изрыли землю вокруг благородного сына Юма. Ходили упорные слухи, что Седрик задумал воспользоваться отсутствием гуярской молодежи, решившей поучаствовать в походе на страну Хун, чтобы поквитаться со своими противниками. Но кроме слухов Бург все больше наполнялся жадными до чужого добра сторонниками короля из простых гуяров, готовые пощипать знать по первому же сигналу Седрика. От короля Октии всего можно ожидать. Именно Седрик зарубил в Азрубале Конана из Арверагов, которых, похоже, ни в чем не был виноват, как и арверагский клан впрочем. Но именно потому, что арвераги ни в чем не были виноваты, Седрик их преследовал с жестокостью, вызывающей возмущение некоторых вождей и старейшин, с которыми высокомерный король Октии в последнее время совсем перестал считаться. Награбленного у арверагов добра ему хватило, чтобы подкупить гуярскую массу и навербовать целую армию головорезов, подчиняющихся только королю.

– Когда это, скажите, семья Зеилов была среди лучших в октском клане? – Хольдрик раздраженно махнул рукой. – Да разве только Зеилы. Сколько рвани в последние годы вылезло наверх благодаря Седрику.

Благородный Кердик благосклонно выслушивал речи гостя. Хольдрику брату Родрика, прозванного Великим, представителю знатнейшей октской семьи Кольгримов, конечно, обидно было смотреть, как обращаются в пыль святые понятия о справедливости. Кердик тоже считал, что Хольдрика обошли несправедливо, хотя был грех и за ним – на Совете вождей и старейшин союзных октам кланов он отдал свой голос за Седрика. Пятнадцать лет прошло с тех пор, и все, что тогда казалось важным, успело потерять смысл. Хольдрик тогда был мальчишкой, а Седрик зрелым мужем, но сейчас положение изменилось – Седрик своим властолюбием и презрением к гуярским традициям поставил себя вне закона и потерял доверие лучших людей клана.

– Простые гуяры нам завидуют, – вздохнул Хольдрик, – а Седрику только этого и надо. Избавившись от вождей и старейшин, он станет единовластным повелителем всей Октии.

– Неслыханное дело среди гуяров, – кивнул головой Кердик.

– А Рикульф? – напомнил Хольдрик. – Разве не его дорогой идет Седрик. Рикульф извел всех вождей, уничтожил лучшие семьи гитардов, приструнил союзные кланы и взял такую власть, что никто и пикнуть не смеет в его присутствии. При его дворе суранские купцы в большей чести, чем истинные гуяры. Вот вам и Рикульф.

– Нам бы с киммарков пример брать, – сказал Кердик. – Благородный Леир сумел поладить с лучшими людьми клана, и теперь в его королевстве тишь да благодать.

– Вот-вот, – согласился Хольдрик. – Благородная Ингерна согласилась связать со мной свою судьбу в надежде, что и в Октии все образуется.

– А я-то думал, что у тебя не сладилось с Ингерной, – удивился Кердик. – Слухи о твоем сватовстве ходили разные.

– Эти слухи я сам распустил, – засмеялся Хольдрик. – Надо же было усыпить бдительность Седрика. Узнай он о нашем с Ингерной сговоре, мне бы до свадьбы не дожить.

– Значит, Леир нас поддержит?

– С какой же стати Леиру возражать, если его дочь станет королевой Октии. Но у нас есть и другие союзники – суранские купцы. Эти готовы выложить крупные суммы, чтобы прищемить хвост аквилонцам.

– Серьезные люди?

– Серьезные деньги, благородный Кердик, а за этими деньгами некто Эшер сын Магасара. Кто он такой, этот самый Магасар, тебе известно.

– Рикульф копает под Седрика?

– И Рикульфу, и суранским купцам все равно, что Седрик, что Хольдрик, они рвутся к Вестлэндским портам и готовы заплатить любому, кто им поможет. Ситуация для нас весьма благоприятная.

Кердик залпом осушил кубок. Если почтенному Рикульфу выгодно будет признать Хольдрика королем, то он его признает, а с ним согласятся и все прочие вожди кланов, которым ссориться с королем Гитардии не с руки. Вот только не ошибается ли Хольдрик в расчетах. Связываться с торгашами опасно: сегодня им выгодно одно, завтра – другое, и при удобном случае они продадут благородных гуяров с удовольствием. Риск был велик, но была и прямая выгода в победе Хольдрика. Став королем Октии, он в любом случае будет опираться на знать, дабы удержать в повиновении гуярскую массу. А сидеть и ждать, когда над твоей головой уже занесен меч Седрика, просто глупо.

– За короля Октии благородного Хольдрика, – наполнил кубки Кердик. – Да воцарятся мир и благоденствие на наших землях.

Король Седрик не страдал излишней доверчивостью, и добраться до его горла было совсем не просто. Его личная гвардия насчитывала почти пять тысяч лучших мечей союзных кланов. Не говоря уже о тайных агентах, которыми был наводнен не только Бург, но и все окрестности. Поговаривали, что почтенный Деодор, начальник тайной полиции короля Октии, служил еще Храму и был рекомендован на этот пост Седрику королем Гитардии Рикульфом. Это суранский паук действительно обладал большим опытом в области сыска и в течении десяти лет опутал паутиной весь Лэнд. Туз ощутил чужое пристальное око на своей спине в первый же день пребывания в Бурге. Слежка была осторожной, ненавязчивой, но вырваться из липких объятий тайной полиции было не так-то просто. Да он и не пытался этого делать. Почти не таясь он поддерживал связь с Хольдриком, Кердиком и другими участниками заговора. Он не сомневался, что замыслы противников Седрика известны почтенному Деодору во всех подробностях, а потому и старался довести до ретивого чиновника простую мысль: заговор обширен, заговор имеет все шансы на успех. И только когда почтенному Деодору стали ясны масштабы грядущего восстания, Туз решил, что пора навестить его лично. Он пошел в расставленные сети, здраво рассудив, что такой путь самый короткий до притаившегося в засаде паука.

Почтенный Деодор отличался изысканным вкусом, во всяком случае, его дом выделялся в ряду недавно построенных домов октской знати. Этот район Бурга, примыкающий к королевскому замку был недоступен для лэндской черни. Опыт служения Храму пригодился почтенному Деодору и в строительстве собственного дома. Суранскими были только верхние этажи дворца, но то, что скрывалось под этой видимой глазу роскошью, было горданским, с тайными переходами, кривыми зеркалами и крысиными норами, из которых невозможно выбраться без ведома хозяина. Тузу показали немного, но и этого, по мнению Деодора, должно было хватить, чтобы внушить трепет суранскому мазиле.

Меченый смог убедиться собственными глазами, что орудия пыток, применявшиеся Храмом, не были плодом воображения старика Хоя, а существовали в действительности, как существовал во плоти и крови человек, унаследовавший бесценный опыт посвященного Халукара, главного палача Храма, и с успехом претворявший этот опыт в жизнь в чужой стране.

Почтенный Деодор пожелал сам допросить гостя. Рослый и худой, далеко уже немолодой горданец поднялся навстречу меченому.

– Рад встретить земляка на краю света.

Говорил Деодор по-сурански, цепко удерживая глазами глаза собеседника, пытаясь с ходу подавить его волю. Надо полагать, почтенный Деодор прошел в Храме хорошую школу. Наткнувшись на активное сопротивление он не огорчился, а скорее удивился, и даже что-то похожее на уважение промелькнуло в его карих глазах.

Туз с интересом рассматривал обстановку кабинета почтенного Деодора. Хозяин был человеком просвещенным, главным богатством его жилища были книги.

– Умеете читать? – на лице Деодора появилась улыбка.

– Представьте себе. В том числе и по-гордански.

Почтенный Деодор был более чем удивлен, и легкая тень сомнения на его красивое даже в старости лицо.

– И кто же был вашим учителем, достойный?

– Некий Хой, варвар с холодной окраины мира, он служил когда-то посвященному Чирсу.

– Знавал я Хоя, – покачал седеющей головой Деодор. – Какие люди ушли в небытие, а этот пескарь выжил.

– К сожалению, достойный Хой умер и уже довольно давно.

Деодор мрачно кивнул головой:

– Бессмертно только знание, да и то лишь тогда, когда находятся люди, способные его принять.

– Достойный Хой считал меня способным учеником.

– Вы еще и талантливый художник, мой друг, – усмехнулся Деодор. – Редкостное сочетание талантов в молодом человеке, да к тому же еще, кажется, не суранце.

– Я северянин, – подтвердил Бьерн. – Родился в этом городе двадцать пять лет тому назад. Что же касается живописи, то это третья по значимости из моих профессий.

– Вот как, а что же с первыми двумя?

– Я наследный принц лэндской короны и по совместительству третий лейтенант меченых.

Почтенный Деодор удивился. Удивился даже не тому, что перед ним меченый, об этом он как раз догадывался, и даже не тому, что видит лэндского принца, чего не бывает в этой жизни, а тому, что этот молодой человек слишком быстро взял быка за рога, не оставляя собеседнику поля для маневра.

– Не слишком ли опасно доверять такие сведения начальнику тайной полиции благородного Седрика.

– Я полагал, что беседую не столько с Чутким Ухом Октии, сколько с почтенным горданцем.

– Храм умер, а вместе с ним исчезло с лица Земли и наше племя, и наши знания.

– Знания не исчезли, как ты уже имел возможность убедиться, почтенный, да и с горданским племенем не все так уж безнадежно. Представь себе, почтенный Деодор, что нашелся человек, способный возродить если не Храм, то, во всяком случае, королевство Гордан.

– Допустим, – улыбнулся Деодор, – я представил, на это у меня хватит воображения. И что же?

– А то, что для горданского королевства как минимум потребуются горданцы, обладающие знаниями и способные передать эти знания другим.

– Для горданского королевства потребуются еще и подданные.

– Ряд суранских городов уже изъявил желание встать под руку горданского короля.

– Суранцы могут лишь мечтать о свободном выборе, но реальность покоится на гуярских мечах.

– Даже хорошо закаленный меч ломается, почтенный Деодор. Надо только приложить усилие.

– И какие же усилия к этому прилагаются? – Деодор потянулся к кубку, то ли для того, чтобы промочить горло, то ли решил скрыть заинтересованность в разговоре, во всяком случае, ироническая улыбка не сходила с его лица.

– По моим сведениям, достойный Осей вот-вот выступит в поход.

Горданец кивнул головой:

– Я слышал о походе, но разве он приближает нас к цели?

– Все лучшие гуярские мечи уходят с Осеем, и для нас открываются блестящие перспективы.

– Если не ошибаюсь, будущего горданского короля зовут почтенным Ахаем?

– Его зовут Тахом сыном Ахая. Он внук посвященного Вара, Левой Руки Великого.

– Посвященный Магасар рассказывал мне об этом человеке.

– После поражения Осея для Рикульфа из Гитардов станет реальной угроза с востока, и он не рискнет вмешаться в наши дела. А с Морведом и Гилроем мы справимся.

– Я не знаю человека, способного победить шестидесятитысячное гуярское войско.

– Я знаю, – твердо сказал Туз. – Да и тебе этот человек известен, почтенный Деодор. Под его рукой восемьдесят тысяч хорошо вооруженных бойцов. Кроме того, мы ждем помощи из страны Хун. Двадцать тысяч хунских мушкетеров уже выступили на помощь почтенному Ахаю. Их огненные арбалеты хоть и уступают скорострельным арбалетам Храма, но кусок свинца, это кусок свинца, его не так-то просто переварить даже гуярам.

– А ты не боишься, благородный принц Бьерн, что, одолев Осея, варвары и чужаки обрушатся на Суран, спутав вам все карты?

– Есть надежда, достойный Деодор, что гуяры дорого продадут свои жизни.

Нельзя сказать, что все рассказанное благородным Бьерном, явилось для почтенного Деодора откровением, но он никак не предполагал, что почтенный Ахай действует с таким размахом. Впрочем, трудно было отказать в организаторских способностях человеку, разрушившему Храм. Правда, Храм рухнул бы и без усилий почтенного Ахая, но его агония могла бы тянуться десятилетия. Интересно, зачем Черному колдуну понадобилось ворошить пепел?Горданское королевство будет лишь обломком былого величия. Правда, это будет горданский обломок. Неясный след, оставленный пятой гениев.

– Покойников не воскресить, – согласился Туз, – но можно бросить семя в взрыхленную почву.

– Не слишком ли поздно? – мрачно усмехнулся Деодор.

– В этом мире все и всегда происходит вовремя, – пожал плечами Бьерн. – И все возвращается на круги своя.

Ах, молодость, молодость. Самонадеянность – вечный твой недостаток. Или достоинство. Этот меченый принц, надо признать, хорошо потрудился в Лэнде.

– Война может затянуться надолго, благородный Бьерн, и разорить весь Лэнд, который только-только возрождается из пепла.

– Мы не собираемся вести войну до полного истребления, достаточно будет разрушить клановую систему, которая потрескалась и без наших усилий. Часть вождей мы уничтожим, часть купим, и через два-три поколения исчезнет различие между гуяром и лэндцем. Не забывай, почтенный, на каждого гуяра приходится два десятка наших.

Деодор кивнул головой, его молодой собеседник рассуждал здраво. Вот только, увы, жизнь далеко не всегда развивается по законам разума, часто ее несет по кочкам и ухабам в тот самый миг, когда на горизонте возникает совершенно гладкая дорога и до нее остается считанное количество шагов.

– А как же быть с благородным Седриком? – Деодор пристально посмотрел на собеседника: – Вряд ли ему понравится твой план, благородный принц Бьерн.

– И короли бывают смертны, почтенный Деодор.

Действительно, а он совершенно упустил это из виду, как, впрочем, упустил и многое другое. И даже суранца Бьерна он упустил, а точнее, отпустил с миром. Жалко было приносить на алтарь варварства в качестве жертвы еще одного образованного человека.

На следующий день славный Бург облетела горестная весть: благородный Седрик, король Октии, скончался минувшей ночью от желудочных колик. Такая нелепая смерть короля и воина, большая потеря для страны.

Глава 3 Да здравствует король!

Ждали больших событий, но день прошел спокойно, а следом за тихим скорбным днем минула не менее тихая ночь. Благородный Горик, сын и наследник покойного короля, молодой человек, едва достигший двадцати пятилетнего возраста, казалось, мог спать совершенно спокойно. Возможно, вокруг трона и шло шевеление, вызванное дележом благ, которые вот-вот должны были пролиться на головы избранных, но до обывателей это шевеление доходило лишь в виде всяческих слухов, намеков и прочего вздора, которые всегда сопровождают мало-мальски значительное событие в большом городе. А Бург в последнее время разбухал как на дрожжах, и количество его жителей уже перевалило за двести тысяч. Сожженный гуярами город за двадцать пять лет сумел зализать свои самые страшные раны, восстановить порушенные стены жилищ и добавить к привычному лэндскому мрачноватому стилю немало суранских и аквилонских красок. Если в торговле с Сураном и возникали перебои, вызванные тяготами долгого пути, то морская торговля наращивала обороты. Город был буквально наводнен аквилонскими, зинданскими, ринейскими и прочими торговцами, которые весьма охотно скупали лэндские и суранские товары, диктуя свои цены, к большому неудовольствию местных дельцов, которые никак не могли встать на ноги после гуярского нашествия. Благородный Седрик покровительствовал заморским купцам, за что был порицаем купцами лэндскими, но все-таки весть о смерти короля торговый Бург встретил без особой радости. При Седрике был хоть какой-то порядок. Король Октии, обдирая безбожно своих подданных, все-таки не давал их грабить другим. Его смерть могла вызвать разгул клановой вольницы, столкновения между вождями, и страдающей стороной в этом конфликте оказались бы городские обыватели, которых в подобных ситуациях с энтузиазмом грабили все соперничающие с друг другом стороны.

Ходили слухи, что благородный Хольдрик, младший брат Великого Родрика, готовится заявить претензию на октскую корону. Хольдрика, конечно, поддержат знатные семьи, но и у Горика, сына покойного короля, сторонников тоже немало, так что усобица грозит затянуться надолго. Наверное поэтому зашевелились уважаемые аквилонцы, хлопоча вокруг октского принца. Для них, как и для лэндцев, большая драка обернулась бы изрядными убытками. Ох и попили лэндской крови уважаемые проныры, совести-то у них не наскребешь и на грош. Но, надо честно признать, без их помощи торговому и ремесленному люду Бурга и вовсе не удалось бы подняться. И все-таки если бы нашлась сила, способная подрезать крылья аквилонцам, то буржские торговцы в долгу бы не остались. Но о таких вещах вслух лучше не говорить, а то запросто можно потерять последнее. Пока гуяры правят Лэндом, конкурировать с аквилонцами в торговле не под силу не только буржцам, но и суранцам. А тут еще говорят, что гуяры пошли походом на страну Хун, и войско свое они снарядили на деньги аквилонцев. Вот хапнут, уважаемые, так хапнут! О богатстве страны Хун рассказывали легенды еще до гуярского нашествия. Эх, проплывает кусок мимо, а ты даже рот раскрыть боишься, вдруг подумают, что собираешься укусить. При благословенном Гарольде разве так жили?! Те же аквилонцы были тише воды, ниже травы. Вестлэндские порты Гарольд прибрал к рукам и владетелей приструнил так, что пикнуть боялись. Не уберегли. Сгинул король Гарольд где-то в Приграничье, а вместе с ним сгинуло и буржское счастье. Шли, правда, слухи, в последнее время все более упорные, что сын Гарольда Кеннет жив и вот-вот объявился в Нордлэнде. В эти слухи и хотелось верить, и страшновато было, у гуяров-то сил немеряно, такую силу не враз сковырнешь. Нет, видимо, так и придется Бургу жить под чужим кнутом, пугаясь тележного скрипа, несущегося из гуярской подворотни. Черт их знает, что за племя. Были же и у лэндцев свои владетели, и хапали они будь здоров, но не может же весь народ только хапать и воевать, должен же кто-то и работать. А у этих не поймешь, не разберешь: чуть не каждый гуяр норовит алый плащ напялить, а на землю едва ли треть из них села. Хотя земли им за счет лэндских смердов достались самые лучшие. Конечно, и среди гуяров встречаются люди – ремесленники и торговцы. Кузнецы у них, кстати, отменные, но ведь и бездельников, умеющих только мечом махать, хоть пруд пруди. Где же на такую ораву дармоедов владетельских замков напасешься.

Отпевали благородного короля Седрика при большом стечении народа в великолепном буржском соборе, уцелевшем еще с прежних времен. Ждали благородного Леира короля Киммаркии, но тот почему-то не приехал, то ли болезнь помешала, то ли непролазная лэндская грязь. Зато прибыл из Вестлэнда благородный Гольфдан Хилурдский, которому самое время было побеспокоиться о своей короне, на которую теперь, по слухам, претендовали трое: Стиг Гоголандский, сын убитого в Приграничье благородного Арвида, ярл Скат Норангерский, худой жилистый мужчина с надменным лицом, и вестлэндский владетель Свангер, которому самое время было о душе подумать, а не цепляться за призрачную власть. Были здесь и прочие лэндские владетели, уцелевшие с добрых времен: и Свен Аграамский, владения которого до того обкорнали окты, что доходов с них не хватало даже на приличные сапоги, и Тейт Хатвурд, косивший левым поврежденным когда-то в Хальцбурге глазом, и еще несколько обладателей побитых молью алых плащей старинного покроя, коих буржцы уже не узнавали в лицо. Уходила в небытие былая лэндская слава. Разве что молодой Эрлинг Норангерский смотрелся орлом в этом ощипанном курятнике. Хорошего сына вырастил благородный Скат, да только какая буржцам от этого радость.

Гольфдана Хилурдского сопровождали несколько вестлэндских владетелей, среди которых буржцы опознали все того же Свангера и помянули недобрым словом. Именно Свангер вместе с покойным Олегуном призвали гуяров на лэндскую землю. Давно уже отлетела голова Олегуна, а вот Свангера родная земля еще носит. И с чего бы это так долго?

Благородный Горик, будущий король Октии, был окружен стеной стальных панцирей и синих плащей, так что самого наследного принца горожане видели только мельком, когда он ступил на ступени собора. Зато благородный Хольдрик Кольгрим не прятался от любопытных глаз. И панциря на нем не было. Всем своим видом он опровергал ползущие по городу слухи о своих претензиях на октский трон.

Короля Седрика похоронили с соблюдением всех формальностей в усыпальнице нордлэндских королей. Мало им нашей земли, так они тревожат и наши могилы. Ну какой, скажите на милость, из гуяра христианин?! Кресты, правда, на вороте носят, но разве в крестах дело.

И на обратном пути благородного Горика никто не увидел. Зря, выходит, целый день на ветру простояли. Пронесся мимо, словно не с похорон ехал, а с веселой свадьбы. Гуяры, они и есть гуяры – ни чинности, ни благолепия. Возьмите вон хоть Хилурдского, даром что гуярский подкаблучник, а как смотрится. Не человек – картинка! Все-таки порода кое-что значит. А какая у гуяров порода – выскочки.

Хольдрик Кольгрим проехал, правда, прилично, даже помахал буржцам рукой. Ну и, конечно, заслужил дружное – да здравствует Хольдрик! Вот что значит народ: когда к нему с лаской, то он всей душой. Может, хоть при коронации покажут Горика, нельзя же короля прятать от народа. Или он так и будет с нами из-за стальных спин разговаривать.

Благородный Гольфдан Хилурдский, пребывавший в последнее время во встревоженном состоянии духа, после похорон короля Седрика успокоился. И приняли его в окружении принца любезно, и за стол посадили в шаге от Горика. Да оно и понятно, в нынешней ситуации, когда все зыбко и ненадежно, поддержка короля Вестлэнда отнюдь не покажется лишней. Пожалуй, благородный Гольфдан правильно сделал, что поспешил выразить поддержку принцу Горику. В будущем это ему непременно зачтется. Надо сказать, что благородный Седрик умер как нельзя кстати для Гольфдана. После того как от него демонстративно отвернулся киммаркский король, корона на голове Хилурдского закачалась, да что там корона, самое время было о жизни подумать. Седрик не простил бы ему шашней с Леиром. Зря Гольфдан связался с аквилонцем Крулом, переоценив влияние этого прохвоста на Леира и Седрика. И тот же самый Крул советовал Хилурдскому не торопиться на похороны старого короля и коронацию молодого. Грядут-де серьезные события. Жулик! Хорош был бы благородный Гольфдан в глазах октов. Тем более что приехали все: и Скат Норангерский, и Стиг Гоголандский, и старая крыса Свангер. Никакой драки между октами, судя по всему, не предвидится: и Хольдрик здесь, и Кердик, и все прочие вожди со скорбными, приличествующими случаю лицами. Хольдрик к тому же приехал без меча, выражая тем самым полное доверие хозяину замка принцу Горику. Нагнал на них страха благородный Седрик, даже после его смерти вожди бояться поднять хвост.

Хилурдского беспокоило только отсутствие благородного Леира, которому разлив реки Мги якобы помешал вовремя прибыть на похороны. Все, конечно, может быть, но не исключено, что киммаркский король что-то выгадывает. Гольфдан был в большой обиде на Леира: продержал Хельгу при своем дворе в течение нескольких месяцев и отправил ни с чем. Благородные люди так не поступают. Одно утешало: Гоголандские тоже получили от ворот поворот, да и со свадьбой Леир пока не торопится. Возможно, он просто осторожничал, опасаясь грозного Седрика, которому не нравилось сближение Киммаркии и Вестлэнда. Но сейчас ситуация изменилась, и пока молодой Горик будет осваиваться на троне отца, король Леир и Гольфдан вполне могут договориться.

Неожиданно поднявшийся за чинным столом шум заставил Хилурдского очнутся от дум. Похоже, что наконец-то прибыл долгожданный король Киммаркии. Во дворе старого королевского замка слышалось ржание лошадей и звон стали. Судя по шуму, свита у благородного Леира была немаленькой, но ведь и времена нынче беспокойные.

Плащи на вошедших были действительно киммаркских цветов, желтые и серебряные полосы по синему полю, но вот человек, возглавлявший группу прибывших, был похож на Леира разве что ростом. Появление киммарков вызвало замешательство среди присутствующих. Благородный Горик, уже поднявшийся со своего похожего на трон кресла, чтобы приветствовать благородного Леира, сделав только один шаг навстречу гостю, замер в растерянности. Этот шаг оказался последним в его короткой жизни. Закованный в доспехи бородатый киммарк, который просто обязан был по всем приметам быть Леиром, неожиданно выбросил вперед правую руку, и Горик захрипел, вцепившись худыми длинными пальцами в рукоять вонзившегося в горло кинжала.

– Это не Леир, – запоздало крикнул кто-то, – это Гвенолин!

И сразу же вслед за этим раздался дикий вопль вбежавшего в зал со двора окровавленного окта:

– Арвераги!

Благородный Гольфдан не счел для себя зазорным, укрыться под столом, благоразумно рассудив, что возраст делает его участие в развернувшихся событиях совершенно бессмысленным. Тем более, как успел заметить Хилурдский, не только арвераги резали октов, но активное участие в кровопускании принимали и некоторые октские вожди. Пришедшие на пир безоружными Хольдрик и Кердик неожиданно оказались при мечах, которые им поднесли два молодца как две капли похожих друг на друга. Близнецы расторопно ввязались в драку, круша и левой, и правой рукой гуярские головы.

Самым разумным было бы убраться отсюда и поскорее, иначе кровь, потоком струящаяся по залу, вполне могла захлестнуть непричастного к гуярским разборкам Хилурдского. Видимо, и благородный Свен Аграамский чувствовал себя посторонним на чужом кровавом пиру. Столкнувшись под столом, король и владетель решили действовать сообща. Но направление, выбранное ими, оказалось неверным, и обезглавленное тело Ската Норангерского неожиданно преградило им путь, рядом упала голова ярла, с выпученными то ли от испуга, то ли от удивления глазами. А потом бодрый юношеский голос спросил сверху на чистейшем лэндском языке:

– Вы кто такие?

– Гольфдан Хилурдский, – назвал себя вестлэндский король, решивший в последний момент, что приличней умереть стоя.

– Оттар, – назвал себя кареглазый молодой человек и одарил Гольфдана роскошной белозубой улыбкой.

Стальной клинок в руках кареглазого отливал багровым, и Хилурдский, даром что многое повидал на своем веку, содрогнулся от ужаса и отвращения.

– Вперед, – молодой человек указал мечом в сторону выхода.

Хилурдский и Аграамский не заставили себя долго упрашивать. Вокруг выл, лязгал мечами и зубами, изрыгал проклятия ад кромешный. Десятки трупов плавали по залу в лужах собственной крови, а живые рубились с таким остервенением, словно пытались чужой оборванной жизнью обессмертить свою. Кто кого резал в этом аду и за кем оставалась победа, Хилурдский не знал и не хотел знать, единственным его желанием было выбраться отсюда как можно скорее. Ангел-хранитель вывел благородных владетелей через многочисленные переходы старого замка во двор. Здесь тоже шла рубка, но уже можно было с уверенностью сказать, что верх берут арвераги. Прижатые к стене окты отчаянно сопротивлялись, но становилось очевидным, что им не устоять.

– В седле удержитесь? – Воин, назвавший себя Оттаром, схватил под уздцы двух первых же подвернувшихся под руку коней. Хилурдский не успел головой кивнуть, как из-за угла выскочил человек с тяжелой ношей на плечах. Человек этот как две капли воды был похож на Оттара, а на плечах у него находился молодой Эрлинг Норангерский, сын только что убитого ярла Ската.

– Жалко было убивать. Глядишь, кому нибудь из наших девчонок сгодится.

Молодой ярл, наконец, задышал, задвигался и очумело уставился на окружающих.

– Вам лучше поторопиться, – сказал Оттар. – Веселье еще не закончилось.

Хилурдский был того же мнения, а потому без стеснения уселся на чужого коня. Владетель Аграамский последовал его примеру. С ярлом Эрлингом пришлось повозиться, он никак не мог прийти в себя после ошеломившего его удара.

У ворот владетелей остановили:

– Кто такие?

– Пропусти их, Артур, – крикнул Оттар, – это мой родственник.

Молодой гуяр с надменным лицом и строгими серыми глазами взмахнул рукой, решетка заскрипела, поднимаясь, и Хилурдский, хлестнув коня плетью, первым вылетел на подъемный мост.

В городе было на удивление тихо. Патрули гвардейцев покойного короля Седрика несколько раз окликали владетелей, однако, опознав вестлэндского короля, препятствий их продвижению не чинили. Судя по всему, гвардейцы понятия не имели, что творится в королевском замке.

– Что же это такое? – подал голос молодой ярл Эрлинг, оправившийся, видимо, от удара, но не пришедший в себя от пережитого.

Поскольку королевский замок и прилагающие к нему районы остались позади, владетели могли позволить себе передышку.

– Благородный Хольдрик решил, что корона ему больше к лицу и договорился с арверагами, – вздохнул Хилурдский.

– Но как арвераги попали в замок? – в голосе Норангерского прозвучал ужас.

– Скорее всего, их приняли за киммарков, и, вероятно, им кто-то помог, – благородный Аграамский зябко передернул плечами.

Этим помощником мог быть только горданец Деодор, именно он отвечал за систему охраны королевского замка, в котором столь удачно проводили в последний путь не только Седрика, но и его наследника-сына, в большой компании октов и благородных лэндцев. Гольфдан своими глазами видел убитыми Ската Норангерского, Свангера и Хатвурда. Выходит, прав был уважаемый Крул, когда предостерегал Хилурдского, пророча большие события в Бурге.

– Кого-то он мне напомнил, этот молодчик по имени Артур? – наморщил лоб Аграамский и тут же громко воскликнул: – Конана он мне напомнил, этот арвераг!

– Почему Конана?

– У вождя арверагов было два сына, Артур и Хорс, я видел их еще детьми.

– А те, которые нас спасли, уж они-то точно не арвераги? И с какой стати они нам помогали?

– Один из них назвался твоим родственником, благородный Гольфдан, – напомнил Аграамский.

– В моем роду головорезы не водились, – обиделся Хилурдский.

– Они дрались двумя мечами.

– Но не меченные же они?!

– Не знаю, благородный Гольфдан, Но самое умное для нас сейчас – убраться из Бурга и как можно скорее. Драка здесь только начинается.

Глава 4 Ошибка достойного Осея

Гуяры выступили в поход, когда подсохли дороги, а зеленая трава еще не успела пожухнуть под испепеляющим суранским солнцем. Самое лучшее время для начала похода, как считал достойный Осей, и его молодые помощники были с ним согласны. Гуярская пехота шла налегке, побросав тяжелые доспехи в телеги. Конница пылила впереди, значительно опережая пехоту и обоз.

Восточных лесов достигли через десять дней. Неслыханное по скорости передвижение, о котором даже не мечтали, а потому все были горды этим первым успехом. Если продвижение и в дальнейшем не замедлится, то до страны Хун можно будет добраться за месяц, ну от силы полтора. Не исключено, конечно, что лесные варвары попробуют оказать сопротивление надвигающейся на них стальной махине. Конница уже разорила более десятка деревень, проводники-суранцы были надежны и выбирали самый короткий и удобный путь для надвигающегося войска. Осей не собирался ввязываться в войну с лесными варварами, если он и разорял их деревни и городки, то мимоходом, по просьбе почтенного Рикульфа, которому требовались рабы для пустующих земель. Около тысячи захваченных в полон варваров он уже отправил в Азрубал, но поток их не уменьшался, затрудняя продвижение войска, и достойный Осей решил, что с охотой на рабов пора заканчивать. В конце концов, почтенный Рикульф и сам способен снарядить военную экспедицию. Партия в две тысячи рабов была последней, и гуярский император выделил для ее сопровождения пятьдесят всадников во главе с Эгбертом из Арверагов. Эгберт обиделся и не стал скрывать обиду.

– Успеешь обернуться, – утешил его Осей. – Нам до страны Хун еще пылить и пылить. Сдай полон гитардам на границе, и пусть они гонят их Рикульфу.

После того, как суранский купчишка Хокан отделал достойного Эгберта на глазах вождей и старейшин, у весельчака арверага испортился характер. Он стал раздражать Осея своим мрачным видом. Гуяр должен идти в поход с песней, иначе какой же он гуяр.

– Да какие там гуяры из арверагов, – усмехнулся верзила Кольгрик из Октов, презрительно поглядывая на Эгберта. Эгберт побледнел от обиды, а Осей побурел от гнева. Какими бы ни были отношения кланов до похода, в походе все равны. Кольгрику это должно быть известно, как и всем прочим.

– Я отменяю свое решение, – надменно поджал губы Осей. – Ты, Кольгрик, погонишь полон в Гитардию, а Эгберт возглавит пока твоих людей.

Все вожди дружно поддержали Осея. Поход – дело серьезное, и межклановые разборки лучше пресечь в самом начале, иначе до беды недалеко. Однако Кольгрик наотрез отказался выполнять приказ императора. Для Осея наступила нелегкая минута: если даст слабину, то поход можно считать законченным – не может войско побеждать без дисциплины.

– Эгберт, – спокойно сказал Осей, – достойный Кольгрик нарушил данное мне слово, забери у него оружие.

Кольгрик отступил на шаг и обнажил меч под негодующий гул товарищей. Его осудили даже окты, но это обстоятельство не остудило смутьяна. Защищался он от выпадов противника умело и все-таки не смог оказать достойного сопротивления гибкому арверагу. Через минуту Эгберт вышиб меч из его руки и наступил на него ногой.

– Мне не хочется начинать поход с крови гуяра, – сказал Осей. – Верни ему меч, Эгберт, пусть выполняет приказ.

Осей не оборачиваясь пошел к коню. Гуяры переглянулись: все-таки они не ошиблись с выбором вождя, император нашел достойный выход из создавшейся непростой ситуации. А Кольгрику самое время взяться за ум, драк впереди еще много, и ни к чему затевать ссоры между своими.

В последующие дни ничего примечательного не случилось. Миновали еще несколько деревень, но никого кроме древних старцев в них не обнаружили. Видимо, кто-то уже успел предупредить варваров о наступлении гуяров. Осей приказал усилить дозоры. Серьезного сопротивления он не опасался, но и терять людей по глупости и беспечности тоже не хотелось. Гуярское войско растянулось на несколько верст, и у варваров появился шанс, атаковать зазевавшихся из засад на лесных дорогах. Если, конечно, эти узкие звериные тропы можно было назвать дорогами. Телеги не выдерживали и ломались, отставшие как правило отставали уже навсегда. Леса никогда не были для гуяров родным домом, а уж Восточные леса и вовсе оказались на редкость негостеприимными. Потери росли, а невидимый враг оставался безнаказанным. Обстреляв гуяров из засады, варвары скрывались в дебрях, и преследовать их даже верхом было совершенно бессмысленно. За две недели пути Осей потерял около трех тысяч человек и до трети телег. А главное, скорость передвижения значительно уменьшилась, что более всего раздражало императора.

– Не на деревьях же живут эти мерзавцы! – Осей в сердцах хлестнул плетью по нависающим над лесной тропой веткам. Проводники-суранцы охотно подтвердили, что в десятке верст отсюда довольно большой по здешним меркам городишко. Жалко было терять время, но нужны были телеги, да и варваров проучить не мешало.

Город действительно был невелик, тысяч на десять жителей, обнесенный к тому же всего лишь деревянной стеной. Стоял он на большой облитой солнцем поляне, словно нарисованный вдруг озорной рукой на потеху утомленным лесными дебрями путникам.

– Выкатить пушки и разнести в щепки, – приказал Осей.

Однако брать город штурмом не пришлось – ворота были распахнуты настежь, и защищать его было, похоже, некому. Очумевшие от долгих переходов гуяры ринулись под прикрытие стен и очень скоро поплатились за свое легкомыслие: прогремело несколько взрывов, и через минуту на месте города бушевало гигантское огненное море. И в этом море сгинуло в одночасье несколько тысяч гуяров-пехотинцев, оказавшихся на свою беду проворнее конников. Еще несколько сотен были опалены огнем и не могли двигаться дальше. Сам Осей уцелел чудом, огонь лишь облизал ему волосы и обжег руку.

Вожди опасались уныния в гуярских рядах после столь сокрушительной неудачи, но ошиблись. Коварство лесных разбойников только раззадорило воинов, поклявшихся на мечах, отомстить за погибших товарищей. На совете вождей решено было отложить на некоторое время поход в страну Хун и посчитаться с лесными варварами. Было бы большой глупостью, оставлять у себя за спиной столь воинственное и злое племя.

Гуяры без больших потерь взяли городишко Лесной Ют, столицу югенов, если у дикарей вообще бывают столицы. В полон никого не брали, девать рабов было просто некуда. Вожди смотрели сквозь пальцы на шалости своих людей, изощрявшихся в способах умерщвления югенов, не делая разницы между мужчинами и женщинами, стариками и детьми.

Достойный Осей был доволен. Легкие победы значительно подняли дух приунывшего в последние недели гуярского войска. А кроме всего прочего, практически прекратились налеты варваров из засад, доставлявшие столько неприятностей прежде. По словам проводников, половина пути была пройдена. И хотя времени на этот переход было затрачено больше, чем предполагалось, к гуярским вождям вернулась уверенность в удачном завершении похода. Зеленый ад, где за каждым кустом подстерегала смерть, был на исходе. И хотя война с варварами унесла убитыми раненными и отставшими почти десять тысяч человек, никто и в мыслях не держал возможность отступления. Гуярское войско только закалилось, пройдя через эти испытания, почувствовало уверенность в собственных силах и своих вождях. До них этот путь был пройден только однажды, лэндовским ярлом Хаарским, но и у того не хватило смелости, продиктовать свои условия врагу, он так и повернул ни с чем от чужой границы.

Известие о том, что за холмом его поджидает многочисленное вражеское войско, император воспринял поначалу как неудачную шутку. Но прискакавший на взмыленном жеребце Хенгист из Вогенов утверждал, что видел его собственными глазами. По его прикидкам врагов было не менее двадцати тысяч.

Осей вздохнул с облегчением. Двадцать тысяч, пусть даже и конных, вряд ли рискнут атаковать пятидесятитысячное гуярское войско, хоть и ослабленное долгими переходами по лесному бездорожью, но вполне способное дать отпор и втрое сильному противнику. И тем не менее, варвары рискнули: было их чуть более десяти тысяч, и вели они себя, по мнению Осея, отважно, но неосмотрительно. Успевшие развернуться в линию гуярские пушки дружно ударили по атакующей лаве в упор. Осей только хмыкнул в отрастающую бородку. Лава разлетелась на несколько частей, варвары резво повернули восвояси, даже не доскакав до стоящей у кромки леса гуярской пехоты.

– Коннице вперед, – распорядился Осей, – пехоте подтянуться.

Достойный Хенгист повел вслед за убегающими варварами большую часть гуярской конницы. Надо полагать, облаченные в сталь гуяры справятся с дерзкими наездниками без особого труда.

Подскакавший Ханеус из Киммарков поднял на дыбы разгоряченного коня:

– Нас атакуют!

– Это мы атакуем, – усмехнулся Осей.

– Ты не туда смотришь, – возразил Ханеус. – У нас отрубили хвост. Октские и киммаркские пехотинцы отстали, и их отрезают от основных сил.

– Так пробивайтесь, – возмутился Осей. – Или прикажешь, повернуть все войско, чтобы отбить натиск сотни лесных дикарей.

Ханеус выругался и развернул коня, Осей только плечами пожал ему вслед. Гуярская конница уж слишком медлила с вестью о полной победе. Достойный Хенгист давно уже должен был прислать гонца.

– Слышите? – Эгберт вдруг поднял руку.

– У варваров есть пушки?! – не поверил своим ушам Осей.

Не слишком ли опрометчиво он бросил за холм конницу? Но ведь Хенгист утверждал, что варваров не более двадцати тысяч, да и атаковавшая гуяров лава не выглядела устрашающей. Гуярская пехота, четко печатая шаг, двинулась вперед. Осей залюбовался этими стальными колонами, ощетинившимися длинными копьями подобно десятку ежей. Гуяры держали дистанцию во время марша, чтобы в решающую минуту перестроиться в единую несокрушимую стену.

От Хенгиста по-прежнему не было вестей. Пушки из-за холма бухали все чаще. Осей приказа пехоте ускорить шаг.

– Похоже, мы проспали противника, – заметил Эгберт из Арверагов.

Осей бросил на него злой взгляд и, не раздумывая больше ни минуты, погнал коня на холм, опережая наступающую пехоту, обходившую холм справа. Картина, открывшаяся взору вождей и гвардейцев императора, заставила побледнеть даже самоуверенного Осея. Равнина за холмом была буквально наводнена варварами, и в этом чудовищном людском море барахталась без надежды на спасение гуярская конница. Окруженные со всех сторон, в упор расстреливаемые из пушек, гуяры давно потеряли строй и теперь сражались каждый за себя, стараясь продать свою жизнь подороже.

Гуярская пехота стальным клином распорола надвое хлынувший ей навстречу поток и шаг за шагом принялась теснить противника, расширяя образовавшуюся в результате натиска брешь. Был момент, когда Осею показалось, что пехота вот-вот соединиться с конницей, но что-то вдруг сломалось в отлаженном механизме фаланги: иголки наступающего ежа все чаще стали падать на рыжеющую от льющейся крови траву.

– Они стреляют не только из пушек, – воскликнул глазастый Эгберт. – Они стреляют с рук.

Осей и сам видел, как через короткие промежутки времени колонна, стоявшая в самом центре вражеского войска, окутывается клубами дыма. Да и непривычный уху треск доносился именно оттуда.

– Конница сзади! – крикнул Утер из Амберузов. Осей оглянулся: конница варваров, численностью в три тысячи всадников, огибая холм, заходила атакующей пехоте в спину. Под рукой Осея было не более тысячи всадников, его последний резерв. И с этим резервом он должен был спасти спины наступающих пехотинцев. Медлить было нельзя, Осей обнажим меч и взмахнул им над головой:

– Вперед!

Тысяча всадников бурей понеслась с холма навстречу наступающему врагу. Достойный Осей успел только удивиться алому лэндскому плащу на плечах противника, как в тот же миг узкий меч вонзился в его неприкрытое броней горло и выбросил не только из седла, но и из жизни.

Зато Эгберту повезло больше, его противник, лесной верзила-варвар, оказался менее проворным. Чужой меч просвистел над головой пригнувшегося арверага, а его собственный вонзился в чужую вздымающуюся от ненависти и страха грудь. Лэндец в алом плаще, только что убивший Осея, обернулся на предсмертный хрип варвара: холодные серые глаза царапнули Эгберта по лицу, а потом арверага и владетеля разделил поток конских и человеческих тел. И все-таки Эгберт предпринял попытку достать вражеского предводителя, ибо смерть этого лэндца могла притушить пожар ненависти, разгоревшийся в груди арверага. Осей не был его другом, но он был единственным человеком, который принял Эгберта как своего, как равного среди равных. Для остальных он был только родичем ненавистного Конана.

Лэндца окружали трое молодых людей, с такими же узкими мечами в руках, разившими словно молнии. Эгберта удивил один из них, светловолосый и зеленоглазый. Они столкнулись лицом к лицу, но не успели дотянуться друг до друга мечами. На зеленоглазом был синий гуярский плащ с широкими алыми полосами – цвета арверагского клана. И это обстоятельство больно резануло Эгберта по сердцу. Особенно когда под мечами зеленоглазого стали падать один за другим гуяры его отряда. Это был дьявол, а не боец! Даже в седле он сидел странно, откинувшись назад, а удары наносил с хищной улыбочкой на устах, словно радовался чужой смерти. Он был без шлема, как и его товарищ, темноволосый, но такой же улыбчивый. Они еще и перекликались на скаку, эти подонки, приветствуя каждый удачный удар друг друга. Эгберт, забыв о лэндце в алом плаще, рванулся к зеленоглазому через лес мечей и с хрустом отлетающих рук. Но добрался он только до юнца, с поразительно нежным девичьим лицом и темными большими глазами, удивленно смотревшие на него из под стального шлема. И Эгберт на мгновение замешкался с ударом. Эта задержка стоила ему жизни, во всяком случае, так ему показалось, когда мир взорвался белой ослепительной вспышкой, а потом наступила темнота.

Очнулся он от звука молодых веселых голосов, доносившихся из-за стен хижины.

– Зачем он тебе? – вопрошал грубоватый голос. – Он же гуяр.

– Ты тоже гуяр, – последовал ответ. Говорил мальчишка, так, во всяком случае, показалось Эгберту. – Раз он попал ко мне в руки, то не бросать же.

Видимо там, за стеной, был еще и третий, потому что смеялись в два грубых мужских голоса.

– А ну вас, – мальчишка, похоже, рассердился. – Моя добыча, мне и решать. Захочу с кашей съем, захочу и…

– И? – немедленно прозвучал ехидный вопрос.

– Тебе, Хорс, только бы зубы скалить, а между прочим, он арвераг и твой родич.

– Не сердись, – утешил мальчишку Хорс, – можешь его есть с кашей, только без меня. Ты же знаешь, я не ем кашу, а уж там более заправленную арверагом.

Новый взрыв смеха и ругани мальчишки, не стеснявшегося в выражениях.

– Да ладно вам, – прозвучал примирительно незнакомый голос. – Раз уж мы его неделю с собой тащим, то глупо бросать среди леса.

– Телега-то сломалась, – возразил Хорс, – а в седле он не усидит. Оставим его варварам и дело с концом.

– Варвары либо продадут его в рабство, либо просто убьют.

– Нечего было в чужой дом соваться с разбоем, – проворчал Хорс.

– Ты же гуяр.

– Ну, хватит, – рассердился Хорс. – Они убили мою мать, убили отца, убили всех, кого я любил. И с тех пор я не гуяр, а меченый.

– Цвета своего клана ты все-таки носишь.

– Ты же знаешь, что это из-за Артура, – голос Хорса смягчился, – он никак не может забыть, что рожден в семье Асхилов. Сколько мы возимся с этим арверагом по твоей милости? Дядя Кеннет успел уже, наверное, до Лэнда доскакать, а мы из Восточного леса выбраться не можем. Скажи ей, Лось.

– А он от тебя возьмет да откажется, – заметил второй, названный Лосем.

– Как это откажется? – возмутился мальчишка. – Да кто его спрашивать будет!

– Захочет с кашей съест, – задохнулся от смеха Хорс, – захочет и…

– Ищите телегу, – твердо сказал мальчишка. – И без телеги не возвращайтесь.

Веселый смех стал удаляться. Видимо, мальчишка имел над этими наглецами какую-то власть. Но с какой стати он так привязался к Эгберту? Если арвераг правильно понял, то они везли его целую неделю. Он смутно припомнил заботливые руки, подносившие к его губам пахнущее травами питье и чьи-то большие глаза, смотревшие на него с сочувствием. Это были те самые глаза, на которые он не смог или не успел опустить занесенный меч. А Хорс и Лось, судя по всему, были теми головорезами, до которых он так старался добраться в бою. И Эгберт пожалел, что не добрался. Особенно до белобрысого Хорса, изменившего своему клану и перешедшего на сторону заклятых врагов. И если Эгберту из Арверагов суждено выжить, то он постарается исправить оплошность во что бы то ни стало. Сам того не подозревая, этот Хорс из Арверагов, предатель и подонок, будет возить за собой свою смерть.

В дальнем углу хижины, у самого входа, висели на сучке два коротких меча в ножнах и узкий как шило кинжал. Меча Эгберту сейчас не поднять, а вот ударить кинжалом он способен. Эгберт попробовал подняться с лежанки, но боль в раненном плече опрокинула его на спину. Кроме того, закружилась перевязанная заботливой рукой голова.

Полог, закрывающий вход откинулся, и Эгберт едва не засмеялся сквозь плотно стиснутые от боли зубы Как он сразу-то не догадался: не мальчишеский это был голос, а девичий. И наверное, именно поэтому дрогнула тогда его рука, как она задрожала и сейчас, принимая посуду со снадобьем.

– Кажется я доставил тебе массу хлопот? – сказал он, с трудом шевеля спекшимися от жара губами. – Зачем ты возишься со мной?

– Ты ведь не стал убивать меня, хотя мог бы, – улыбнулась девушка. – Вот я и захотела узнать – почему?

Самое смешное, что Эгберт и сам не знал ответа на этот впрямую заданный вопрос. Но что-то же удержало его руку? Быть может, он просто не решился погасить эти удивляющиеся миру нежные глаза? Его новая знакомая была поразительно красива, непривычной глазу чужой красотой.

– Как твое имя?

– Хильда. Я дочь владетеля Ожского и королевы Нордлэнда Сигрид Брандомской.

Эгберт никогда не слышал о владетеле Ожском, хотя в замке с таким названием, принадлежащем королю Леиру, он однажды был. На редкость хорошо укрепленный замок.

– Это мой отец разбил ваше войско.

В ее голосе была нескрываемая радость и гордость, и это больно резануло его по сердцу, напомнив, что они враги.

– В Суране моего отца называют Черным колдуном или почтенным Ахаем.

О Черном колдуне Эгберт слышал не раз. Говорили, что именно этот человек или, точнее, этот дьявол в человеческом образе, бросил стаю на гуярское войско у Расвальгского брода. Старики рассказывали, что большего ужаса они в своей жизни не переживали. Гуяры потеряли тогда чуть не половину войска, а многие из уцелевших умирали потом в страшных мучениях. Вот, значит, с кем столкнула судьба достойного Осея, вот кто выбил знамя победы из его рук.

– Твоего императора убил мой старший брат Кеннет, король Лэнда, – казала Хильда и горделиво встряхнула при этом вьющимися волосами. – Тоже боец каких поискать.

Это похвала убийце Осея была неприятна Эгберту, но и возразить было нечего. Этот Кеннет из Лэнда, или как его там, рубился как дьявол.

– Много наших полегло?

– Много, – печально вздохнула Хильда. – Тысяч тридцать, тридцать пять. Остальные или разбежались, или сдались.

Эгберт закрыл глаза и едва не завыл от тоски. Шестьдесят тысяч гуяров выступили в этот поход, и лишь у каждого третьего остался шанс вернуться к родному очагу. Такого разгрома гуяры еще не знали. И такого позора. А он, Эгберт из Арверагов, размяк от взгляда девичьих глаз. Эти глаза принадлежали дочери его врага, врага всего гуярского племени, самого ненавистного с этой минуты для него человека. И теперь он никогда уже не забудет его имени. Владетель Ожский, почтенный Ахай, Черный колдун у тебя много имен и, вероятно, много личин, но рано или поздно Эгберт из Арверагов до тебя доберется и посмотрит, какого цвета кровь течет в жилах дьявола во плоти.

Глава 5 Невеста короля Морведа

Проводив в поход беспокойного родича, почтенный Морвед, король Кимбелинии, впервые за последние годы почувствовал себя в безопасности. Ну сколько же в самом деле человек может жить в седле: спать в седле, есть в седле, любить женщин на ходу, не снимая шершавой от мозолей ладони с рукояти меча. Жизнь уже перевалила на пятый десяток, а у почтенного Морведа ни жены, ни наследника, которому можно было бы передать бразды правления на исходе жизни.

Конечно, почтенный Морвед, это не семнадцатилетний щенок, сходящий с ума при виде юбки, слава Богу и прожито, и видено немало, но следует признать, что Урсула, дочь почтенного Гилроя, весьма аппетитная девчонка, не считая прочих ее достоинств, к коим в первую очередь следует отнести весьма приличный городишко Холус, который она принесет с собой в качестве приданного. К тому же почтенный Гилрой не молод, во всяком случае, лет на пятнадцать старше Морведа, и может очень удачно умереть, а у его наследника, глупого мальчишки Эдвина, ничего не стоит вырвать изрядный кус, а то все эборакское королевство. Надо брать пример с почтенного Рикульфа, который так удачно женил сыновей, что гитардское королевство за последние годы увеличилось в размерах едва ли не вдвое. Конечно, Рикульфу везет: его обретенные в результате браков свойственники умирают на удивление вовремя, но почему бы и Морведу, взяв пример с умного соседа, не похлопотать за себя перед судьбой.

Приятные размышления почтенного Морведа были прерваны самым бесцеремонным образом. У этой женщины была удивительная способность появляться там, где ее совсем не ждали и в самое неподходящее время. Конечно, почтенный Морвед обещал жениться на прекрасной Бернике, когда она на самом деле была прекрасной, но с тех пор минуло столько лет, что данное слово истрепалось на нет. Как все-таки злопамятны женщины: пятнадцать долгих лет мусолить обещание, данное, если честно, с пьяных глаз, да и то ввиду крайней необходимости. Давно бы уже следовало отправить горлопанку подальше, выдать замуж наконец, а он все тянул, откладывал, исключительно по доброте сердечной, и вот дотянул до громкого скандала, когда подурневшая и постаревшая Берника претендует не только на его ложе, но и на трон, навязывая вдобавок почтенному Морведу свое невесть с кем прижитое потомство. Очень может быть, что какому-то из ее отпрысков он действительно приходится отцом, вот только какому? Не говоря уже о том, что у почтенного Морведа целый ворох отпрысков от гуярских и суранских красавиц, но это еще не повод, чтобы признавать их наследниками кимбелинской короны. И очень жаль, что Берника этого не понимает. Кроме отцовских чувств, существую еще и интересы государства, требующие жертв и от короля, и от его подданных.

– Чтоб ты подавился, толстый боров!

Если она собралась удивить гуяра руганью, то напрасно. Подумать только, как меняют женщин года. Давно ли, кажется, прекрасная Берника была стройна, тиха, нежна, а голосок ее журчал как ручеек в тихий жаркий денек. Сейчас она каркает как старая патлатая ворона, которую не только в постель, но и к столу приглашать страшно.

– Ты на себя посмотри, старый ублюдок!

Старым почтенный Морвед себя не считал, хотя прожитые годы не могли не отразиться на стройности его фигуры. Но, в конце концов, что такое стройность для мужчины и короля, не безродный же он мальчишка.

Только-только с большим трудом и с помощью прислуги удалось избавиться от Берники, как заявился уважаемый аквилонец Скилон. Такой вот неудачный выпал день. Молодой аквилонец требовал назад крепость Измир, которую горданский негодяй Эшер увел из под самого его носа.

– Крепость Измир принадлежит почтенному Гилрою, – вздохнул Морвед. – Не могу же я ссориться с будущим тестем накануне свадьбы.

Уважаемый Скилон побурел от гнева:

– Король Эборакии почтенный Гилрой утверждает, что крепость принадлежит тебе, почтенный Морвед, и он тоже не хочетссориться с тобой накануне свадьбы.

– Неужели?! – поразился Морвед. – Какое досадное недоразумение. Я думаю, мы все уладим, уважаемый Скилон. А почему бы тебе самому не договориться с достойным Эшером – вы оба купцы, проблемы у вас общие, надо полагать.

Конечно, почтенный Морвед издевался над уважаемым Скилоном, и аквилонец был не настолько глуп, чтобы этого не понять. В конце концов, уважаемый Скилон понял и другое: у почтенного Морведа финансовые затруднения в связи с предстоящей свадьбой, а также большая загруженность текущими делами, так что браться за решение чужих проблем, не уладив своих, он не намерен. Аквилонец, дрожа от гнева и возмущения, оставил, наконец, почтенного Морведа, пообещав, однако, финансовую поддержку.

– Достойный Хокан сын Эшера просит твоего внимания, государь, – слуга-суранец склонился перед Морведом в почтительном поклоне.

– Что нужно этому негодяю?

– Достойный Хокан привез письма из Октии и Киммаркии.

– Зови, – распорядился Морвед.

Расторопный он все же человек, этот горданец Эшер, и, похоже, сыновья не уступают отцу в пронырливости. Морвед критически осмотрел вошедшего молодца. Придраться было не к чему: он и сам не прочь иметь такого сына. Будем надеяться, что прекрасная Урсула расстарается для мужа, а уж сам король Кимбелинии не ударит в грязь лицом в нужном месте и в нужное время.

Письма были от короля Киммаркии благородного Леира и короля Октии благородного Хольдрика.

– Как Хольдрика?! – не поверил собственным глазам Морвед.

– Увы, – достойный Хокан возвел очи горе, – благородный Седрик оставил земную юдоль.

– А его наследник Горик?

– Последовал за отцом.

Вот новость, так новость: умеют же люди обделывать дела! Еще вчера об этом Хольдрике никто ни сном, ни духом не ведал, и вот вам – король Октии, одного из самых богатых и славных гуярских королевств.

– Так в Октии сейчас война?

– Благородный Кольгрик, младший сын почившего Седрика, отказался признать королем благородного Хольдрика. Вместе с ним Бург покинули многие октские вожди. Остлэнд остался в руках Кольгрика, но Нордлэнд контролирует Хольдрик.

– А Леир?

– Благородный Леир выступит, вероятно, на стороне будущего зятя. Кроме того на сторону Хольдрика перешли арвераги во главе с Гвенолином.

Вот вам и Хольдрик. Спасибо Рикульфу, который надоумил отправить Осея подальше, в страну Хун, а иначе, кто знает, не пришлось бы почтенному Морведу в свой черед скончаться от желудочных колик.

– Передай своему отцу, достойному Эшеру, приглашение на свадьбу?

– Почтенный Морвед задумал жениться?

– Да, черт возьми, задумал. И долг каждого подданного – поздравить короля в этот светлый день.

– Я имел честь только что лицезреть прекрасную Бернику и восхищен твоим выбором, государь.

Морвед едва не подпрыгнул от возмущения: издевается над ним, что ли, этот молодчик – какая к черту Берника?!

– Мою невесту зовут Урсула, суранец. Она дочь короля Эборакии Гилроя. И твоему отцу и тебе следует подумать, чем встретить королеву Кимбелинии.

– В грязь лицом не ударим, – обнадежил короля достойный Хокан и расплылся в ослепительной улыбке.

– Старайся, суранец, – наставительно заметил Морвед. – Человек ты молодой, вся жизнь впереди.

Достойный Хокан тут же предложил свои услуги почтенному Морведу: хлопот и расходов у короля Кимбелинии в связи с этой свадьбой, надо полагать немало, почему бы не переложить часть из них на преданного человека. Морвед не отказался ни от услуг, ни от твердой монеты. Если купчик решил послужить своему королю, то пусть служит. Почему Морвед должен быть глупее Рикульфа – от своих кимбелинов доброго дела не дождешься, не говоря уже о деньгах.

Волк, он же Гаук Отранский, веселого настроения брата не разделял. Его скорее можно было принять за участника процессии похоронной, чем свадебной. Леденец же расточал улыбки направо и налево, не обделяя вниманием ни одну из сопровождавших Урсулу дам. Если бы не его официальный статус посланника почтенного Морведа, то гуярские кавалеры нашли бы способ, проучить наглого юнца, а в данном случае, приходилось терпеть, тем более что путешествие эборакской принцессы и ее блестящей свиты оплачивалось из кармана достойного Хокана и оплачивалось щедро.

Эти сыновья достойного Эшера на удивление пронырливые ребята, взять того же Гаука, капитана арпинской милиции. Он так сумел понравиться почтенному Гилрою, что тот поручил ему охрану дочери. Если так пойдет и дальше, то зачем нашим королям достойные гуяры, их вполне заменят суранские торговцы. В свите прекрасной принцессы из уст в уста шепотом передавали печальные вести из Октии. Достойные гуяры вздыхали и качали головами: вот к чему иной раз приводит политика удушения знати. Не всем так везет, как почтенному Рикульфу.

Делегация купеческих старшин встретила прекрасную Урсулу у ворот города. Этим сам Бог велел приветствовать будущую королеву. Ни кимбелинская, ни эборакская знать против такого участия суранцев в торжествах не возражала, тем более что кое-что от купеческих щедрот перепало и свите. Приятно иметь дело даже с суранцами, если они знают свое место и не лезут скандальными сороками в ястребиную стаю.

Прекрасная Урсула отчего-то была невесела. Злые языки утверждали, что эборакская принцесса не в восторге от будущего мужа. И, к сожалению, злым языкам верили. Ибо кто же откажется позлословить на чужой счет, а уж тем более на королевский. Договорились даже до того, что прекрасная Урсула слишком много внимания уделяет суранскому капитану Гауку, и что это благодаря ее поддержки он добился столь заметного положения при дворе короля Гилроя в обход многих достойных представителей эборакских знатных семей. Разумеется, все это были лишь сплетни, ибо за несколько дней пути прекрасная Урсула только однажды обратилась к достойному Гауку, да и то по весьма незначительному поводу. Но сплетники на то и существую, чтобы в их устах самый дикий вымысел звучал как правда. Пусть это послужит уроком почтенному Гилрою: незачем пускать суранских свиней в гуярский огород, того и гляди запачкают.

Харогские купцы, надо отдать им должное, недолго томили почтенную публику верноподданническими речами, и уже через короткое время свадебная процессия двинулась к дворцу почтенного Морведа.

Сам король Кимбелинии в синем гуярском плаще, украшенном золотыми застежками, бросился открывать дверцу кареты. Но, то ли плащ оказался длинен, то ли тучность помешала почтенному Морведу роль любезного жениха, он вдруг споткнулся и едва не рухнул под ноги лошадям на грязные камни харогской мостовой. К счастью, расторопный Хокан сын Эшера, успевший спешится, поймал короля за ворот и тем самым не допустил конфуза. Эбораки из свиты принцессы давились смехом, пряча глаза друг от друга. Прекрасной Урсуле глаз прятать было некуда, и они буквально искрились весельем. Почтенный Морвед счел это хорошим предзнаменованием: в конце концов, если невеста с улыбкой идет под венец, то есть надежда, что семейная жизнь окажется медом.

Торжественность момента едва не нарушила Берника, появившаяся невесть откуда в самый неподходящий момент. Но и на этот раз Хокан не подкачал и на руках унес беснующуюся женщину с глаз долой. Незаменимый он человек, этот суранец.

– Кто эта женщина? – Урсула с любопытством наблюдала за бурной сценой.

Почтенный Морвед поморщился:

– Местная сумасшедшая. Тоже решила поприветствовать будущую королеву Кимбелинии.

– Почему же ей помешали, – удивилась Урсула. – Я бы с удовольствием ее выслушала.

– Думаю, что такая возможность тебе еще представится, благородная госпожа, – усмехнулся почтенный Морвед, предлагая невесте руку.

Долгое путешествие и бурная встреча сильно утомили эборакскую принцессу и, сославшись на усталость и предстоящий завтра трудный день, она отклонила предложение почтенного Морведа, украсить своим присутствием сегодняшний пир. Король Кимбелинии не настаивал: в конце концов, молодая женщина ничего не потеряет, если проведет этот вечер вдали от пьяных рож и грубых речей, коими мужчины подбадривают будущих супругов перед решительным шагом. Впрочем, совсем уж без женского общества не обошлась и нынешняя пирушка. Поскольку благородные дамы отказались разделить ее с достойными мужами, то пригласили менее благородных. Получилось даже веселее и непринужденнее. Особенно усердствовали молодой принц Эдвин сын Гилроя, родной брат невесты, и уже изрядно намозоливший всем глаза Хокан сын Эшера. Почтенный Морвед благосклонно смотрел на проделки молодежи, а все прочие достойные, но уже не молодые люди до того устали за день, что после обильных возлияний не способны были реагировать даже на юбки. Сам король Кимбелинии тоже принял несколько больше, чем это полагалось жениху накануне свадьбы и уснул прямо за столом. После чего он был перенесен с большими предосторожностями в собственную спальню четырьмя гвардейцами под бдительным присмотром Леденца, который в этот день успевал повсюду.

– Не слишком ли ты стараешься? – с досадой заметил Волк.

– Так для тебя стараюсь, – возмутился Леденец.

– Я и вижу. Прямо землю роешь.

Сердит Волк был, конечно, не на Леденца, но, к сожалению, объект его неудовольствия был сейчас довольно далеко. Капризный это был объект, и уж слишком непостоянный в своих решениях.

– Тебе тоже придется поработать этой ночью, – расплылся в сахарной улыбке Леденец. – Нам с тобой придется увезти из города некую Бернику, дабы эта шлюха не испортила предстоящий праздник. Вот бумага за подписью почтенного Морведа, так что никто нам чинить препятствий не будет.

Волк с удивлением посмотрел на Леденца:

– Не понимаю.

– Девушку красть будем? – вежливо полюбопытствовал Леденец. – Или ты собираешься уступить ее дураку Морведу?

– Я предлагал ей побег в пути.

– Молодец, – возмутился Леденец. Ты сорвал бы нам все дело в Арпине. После вашего побега почтенный Гилрой разогнал бы суранскую милицию.

– Она отказалась, – хмуро бросил Волк, – так что и говорить не о чем.

– Мы свое дело сделали, – продолжал Леденец. – Сдали прекрасную Урсулу почтенному Морведу, а куда она исчезла из его дворца, это уже не наша забота. То есть забота наша, но уже в неофициальном порядке.

– А если она не согласится?

– А кто ее спрашивать будет? – удивился Леденец. – Потом спасибо скажет.

– Кому скажет?

– Твой выбор, – пожал плечами Леденец, – твое и спасибо.

Волк огляделся по сторонам: часть гостей уже покинула зал, часть заснула прямо за столом, и только самые выносливые еще продолжали любезничать с девушками, стараясь держаться подальше от светильников. Женские повизгивания сливались с дружным мужским храпом, но эта ночная музыка затухающего пира была только на руку меченым в предстоящем нелегком деле.

Предусмотрительный Морвед выставил охрану у покоев невесты: два осовевших от недосыпа стража важно прохаживались по коридору, стараясь не греметь железом.

– Берника, – тихо позвал Леденец.

Закутанная в длинный гуярский плащ женская фигура вынырнула из темноты навстречу меченому.

– Стража, – негромко предупредила она по-гуярски.

– Стража – это пустяки, – махнул рукой Леденец, – но в ее покоях куча служанок. Хай поднимут такой, что не только пьяные, но и мертвые проснутся.

– Девушек я уговорила, – прошептала Берника. – Заберите эборакскую стерву.

– Стерву заберем, – пообещал Леденец и уверенно двинулся навстречу гвардейцам. Гвардейцы икнули почти одновременно и так же дружно осели на пол. Спеленать их по рукам и ногам было делом одной минуты. Меченые, ни секунды не медля, затащили бесчувственные тела в чулан и аккуратно прикрыли за собой двери.

– Сюда, – кивнула Берника на дверь. Поскольку бывшая пассия почтенного Морведа заранее договорилась с кимбелинскими девушками, то ни одна из них не проснулась – вот она клановая солидарность! И только в спальне Урсулы зашевелилась старая кикимора, оказавшаяся няней принцессы. Леденцу пришлось с ней изрядно повозиться. Удовольствия это ему не доставило, поскольку уж очень стара и костлява была эборакская ведьма. Зато Волк со своей задачей справился куда быстрее: завернутая в плащ Урсула синей гусеницей извивалась у него на плече.

Обратный путь проделали без сучка, без задоринки. Гвардейцам, стоящим у входа, Леденец шепнул пару слов на ухо, и они разразились хохотом, пропустив молодых людей с их драгоценной ношей без задержки. Городские улицы в эту пору были пустынны, только у самых ворот похитителей остановила кимбелинская стража, однако бумага, подписанная почтенным Морведом, позволила меченым без проблем покинуть спящий город.

Оказавшись за стенами Харога Леденец облегченно рассмеялся:

– Развязывай свою красавицу, а то как бы она не задохнулась.

– Негодяй! – это было первое слово, которое благородный Гаук услышал из уст возлюбленной, но не последнее, и, в конце концов, он пожалел, что избавил ее от кляпа. Как вскоре выяснилось, руки прекрасной Урсуле тоже развязывать не стоило, она тут же вцепилась ими в лицо благодетеля.

Леденец едва не задохнулся от смеха, глядя на мучения брата. Прекрасная гуярка выказала недюжинную силу, пытаясь обрести утерянную свободу. С трудом Волку удалось с ней справиться, заключив в объятия, но, видимо, эти объятья не показались девушки сладостными, поскольку она вдруг заплакала навзрыд. Волк рассердился:

– Я тебя отпущу. Возвращайся к своему придурку Морведу.

– Он король, – произнесла Урсула сквозь слезы.

– Как будто король не может быть придурком, – усмехнулся Леденец.

– Не тебе судить об этом плебей.

– Я бы на твоем месте всыпал бы ей десяток плетей, – посоветовал Леденец брату. – Сразу бы успокоилась.

– Обойдусь и без твоих советов, – буркнул Волк.

– Вольному воля, – согласился Леденец. – Только не вздумай отпустить ее раньше времени – провалишь дело.

Леденец поднял коня на дыбы, развернулся и поскакал назад в город, оставив влюбленную парочку, улаживать дела наедине.

Глава 6 Похмелье

Ночной пир сильно отразился по утру на самочувствии многих гостей почтенного Морведа. Леденец с трудом добудился до не протрезвевшего сознания достойного Эдвина сына Гилроя, которому в предстоящей церемонии отводилась немалая роль. Эдвин долго таращил глаза на незнакомого суранца и наотрез отказывался отрываться от колен патлатой красавицы, служивших ему в эту ночь подушкой. Кое-как, с помощью все той же красавицы, вылившей на эборакского принца два кувшина воды, его удалось привести в чувство. Во всяком случае, двигаться достойный Эдвин уже мог, хотя соображал с трудом. После долгих уговоров его все-таки убедили в том, что свадебная церемония без его участия состояться не может, поскольку именно принц Эдвин, замещая отца, согласно обычаю должен публично вручить почтенному Морведу свою сестру. Для поднятия духа сильно страдающего с похмелья принца, Леденец влил в него некоторое количество аквилонского вина. Эдвин ожил, в глазах его появился блеск, хотя походка и осталась неуверенной. В седло, однако, он взлетел соколом. Вся эборакская знать последовала его примеру, кто с большим успехом, кто с меньшим. Карета, запряженная шестеркой лошадей, уже катила к собору. Чтобы не отстать безнадежно, принцу Эдвину пришлось перевести коня в галоп.

– Похоже, моей сестре не терпится стать кимбелинской королевой.

Шутка достойного Эдвина была встречена одобрительным смехом. Свежий утренний ветерок принес облегчение жертвам ночного загула.

Почтенный Морвед, страдающий с похмелья не меньше эборакского принца, а потому мрачный и раздражительный, уже поджидал невесту на ступенях собора. Вся способная стоять на ногах кимбелинская знать толпилась вокруг короля. Несколько уж совсем до неприличия пьяных рож почтенный Морвед велел гвардейцам запрятать подальше в толпу. Все-таки свадьба короля, это не деревенская пирушка, надо же достоинство соблюсти.

В этот раз король Кимбелинии не стал разыгрывать из себя любезного кавалера: дверцу кареты распахнул гвардеец. Принц Эдвин из Эбораков помог сестре ступить на грешную землю. Густая вуаль, в соответствии с гуярскими традициями, закрывала лицо невесты. Эдвину, правда, показалось, что его сестра слегка располнела за ночь, проведенную под крышей дворца почтенного Морведа, но он не придал этому значения. Усилия эборакского принца были направлены на то, чтобы как можно тверже ставить ногу и не оскандалиться в самый ответственный момент. Король Кимбелинии принял руку невесты из рук ее брата. Церемония прошла выше всяких похвал: никто не упал и даже не покачнулся, к большому облегчению собравшихся. Все таки гуяр, он и под венцом гуяр. И кто вообще сказал, что ночная пирушка способна выбить из колеи настоящего мужчину. А то, что почтенный Морвед настоящий мужчина, было видно по тому, как уверенно он вел невесту к грядущему счастью.

Венчание не затянулось. Никто особенно не прислушивался, что там бормочет харогский епископ, каждый был озабочен тем, чтобы не икнуть в самый ответственный момент или каким-нибудь иным неприличным звуком не нарушить торжественность церемонии. Почтенный Морвед даже вспотел от напряжения, и в голове у него прояснилось. С облегчением он произнес свое «да» и почти с ликованием услышал «да» из уст невесты. Оставались совсем уж пустяки: поцеловать законную супругу на ступенях собора при скоплении народа.

Прекрасная новобрачная замешкалась с вуалью, и любезный супруг поспешил ей на помощь. Несколько долгих мгновений почтенный Морвед тупо смотрел на обретенное сокровище. Что-то похожее на вздох изумления вырвалось у окружающих.

– Да это не Урсула! – высказал, наконец, общее мнение принц Эдвин.

Лучше бы ему промолчать в эту минуту. Почтенный Морвед вышел из оцепенения, гримаса бешенства исказила его и без того неблагообразное лицо, и с криком «измена» он вдруг выхватил меч и обрушил его на голову ни в чем не повинного Эдвина. Эборакский принц не успел ни отшатнуться от ослепленного яростью Морведа, ни даже вскрикнуть. Толпа отозвалась на его смерть воплем ужаса. А дальше началось и вовсе невообразимое. То ли эбораки запоздало рванулись на помощь своему принцу, то ли пьяные кимбелины решили, что королю угрожает опасность, но только кровь ручьями заструилась по ступеням собора. Немногочисленные эбораки, всего-то человек тридцать, были изрублены на куски на глазах потрясенной толпы, причем многие из эбораков даже не успели обнажить мечи. Толпа в ужасе шарахнулась в сторону и рассыпалась по бесчисленным харогским переулкам с невероятной быстротой.

Пролитая кровь отрезвила почтенного Морведа. Взлетевший было над головой Берники меч опустился, не причинив ей вреда. Трупы эбораков были поспешно убраны со ступеней собора, а сам Морвед заперся во дворце с одной только мыслью в голове – кто же это так подло его обманул? Испуганная Берника и не пыталась скрывать правду: во всем виноват был Хокан сын Эшера и его брат Гаук, похитившие Урсулу, а сама Берника согласилась участвовать в авантюре исключительно из любви к Морведу.

– Глупая курица.

Морвед устало откинулся на спинку кресла. Только сейчас до него начал доходить весь ужас случившегося. Достойный Эдвин не был участником этой скандальной истории. Виноват он был только в том, что с пьяных глаз не разглядел подмены, но в этом же можно упрекнуть и самого Морведа. Убийство тридцати представителей знатнейших эборакских семей не спишешь на пьяную ссору. Во всем случившемся обвинят короля Киммаркии. Ссылки на Хокана сына Эшера никто принимать в расчет не будет. Ну кто же в здравом уме и твердой памяти поверит, что умудренного опытом мужа обвел вокруг пальца какой-то мальчишка. Король Эборакии Гилрой непременно обвинит Морведа в неслыханном коварстве, в том, что король Кимбелинии заманил ничего не подозревающих эбораков и истребил всех до последнего. В том числе и свою невесту Урсулу. После всего случившегося, никто не поверит, что ее похитили без ведома жениха. Все гуярские кланы проклянут Морведа, клятвопреступника и убийцу. Что бы там ни говорили в свое оправдание киммарки, а дело действительно неслыханное.

Морвед вскочил с места и забегал по комнате. Поймать бы этого змееныша Хокана и выдавить из него всю кровь по капле. Но ведь не поверят, даже если он заставит мальчишку, рассказать всю правду. Никто не поверит, что почтенный Морвед оказался таким идиотом. А потом, убийство Эдвина и его свиты интригами Хокана не оправдаешь. Трупы, конечно, можно спрятать, кровь со ступеней собора смыть, но не избыть из человеческой памяти злодеяния. Наверняка Гилрой обратиться за помощью к другим кланам, и те ему помогут. Слишком уж чудовищно само преступление, неслыханное преступление.

Морвед залпом осушил стоящий на столе кубок. Аквилонское явно пошло ему на пользу, он почувствовал что-то вроде облегчения и смог даже более трезво оценить ситуацию. А почему, собственно, неслыханное? Ведь нечто подобное произошло в Азрубале. А разве почтенный Рикульф ответил за пролитую гуярскую кровь? Нет. А почему? Да потому что первым крикнул «держите вора!». И за его преступление расплатились ни в чем не повинные арвераги. А ведь никто из гуярских вождей, в их числе и Морвед, не сомневались, что истинные виновники этого преступления Рикульф и Седрик. Так почему же Морвед должен быть глупее Рикульфа. Пролитую кровь действительно трудно спрятать, но ее можно утопить в потоках новой крови, а трупы знатных эбораков завалить горами новых трупов. Кто будет потом разбираться, где и как погиб мальчишка Эдвин.

Надо выступать и выступать немедленно, пока до Гилроя не дошли подробности произошедшего. Свои поддержат, у них мечи в эборакской крови. Не могут они не понимать, чем все это может закончиться для кимбелинов. Истребление арверагского клана у всех на памяти. А потом почтенный Морвед займется Хоканом и его достойным отцом Эшером и рассчитается с ними за все сполна.

Вести о выступлении кимбелинов и смерти сына почтенный Гилрой получил одновременно. И пока эбораки, потрясенные чужим коварством, оплакивали гибель родичей, озверевшие от крови кимбелины уже разоряли их города и села. К чести эбораков, они поднялись все, как один человек. Понеся невосполнимые потери на начальном этапе войны, когда кимбелины не щадили, ни старых, ни малых, они все-таки сколотили, опираясь на поддержку союзных кланов, крепкую фалангу пехоты и выставили до трех тысяч конников.

Два войска встретились лицом к лицу у суранского города Арпина и выхлестнули друг на друга скопившуюся ненависть. Почтенный Гилрой, возглавивший атаку эборакской конницы, погиб в самом начале битвы, и эта гибель короля существенным образом отразилась на дальнейшем ходе сражения. Атака эборакской конницы захлебнулась, а пехота не успела вовремя прийти ей на помощь. Морвед не замедлил этим воспользоваться, бросив навстречу потерявшим строй эборакам свою железную фалангу. Эбораки были расколоты на три части и окружены. Дрались они отчаянно и едва не разорвали душившие их стальные кольца, но кимбелины оказались сильнее. Разгромленная эборакская конница отошла к городу, пехота была вырублена почти полностью.

Морвед торжествовал победу, но, как вскоре выяснилось, преждевременно. Выслушав донесение дозорных, он не поверил своим ушам, а поднявшись на расположенный неподалеку холм не поверил своим глазам. Лава примерно в пять тысяч всадников накатывалась на его захмелевшую от победы пехоту, а из Арпина, из-за спин отходившей эборакской конницы, ударили прямо в лицо наступающим кимбелинам пушки. Пехота гуяров так и не успела перестроиться и ощетиниться копьями. Вражеская конница обрушилась на кимбелинов подобно урагану и разметала по равнине, безжалостно рубя бегущих. А из распахнутых ворот Арпина уже выехал новый отряд конницы, численностью не менее четырех тысяч всадников и ударил на очумевшую конницу кимбелинов, отрезая ей путь к отступлению. Кимбелины были прижаты ко рву и расстреляны из городских пушек.

Случившееся казалось королю Морведу кошмарным сном. Откуда взялись эти люди, укравшие у него заработанную кровью победу? То, что люди эти не гуяры, видно было с первого взгляда. Морвед успел заметить скуластые лица степняков, но среди нападавших их было меньшинство, остальные по виду были самыми обычными суранцами. Неужели это и есть та самая арпинская милиция, над которой так долго смеялись при дворе короля Кимбелинии?

Морвед, наконец, разглядел человека, руководившего этим разношерстным воинством и, ни секунды не медля, послал ему навстречу коня.

– Эшер? – крикнул он в изумлении.

– Тах с твоего позволения, – поправил его бывший купец. – Король Гордана.

– Какого Гордана? – почтенный Морвед был изумлен до такой степени, что даже опустил оружие.

– Того самого горданского королевства, на землях которого ты, Морвед, учинил разбой. Отберите у негодяя меч.

Морвед узнал в подлетевшем всаднике достойного Хокана, но не успел даже выругаться в его улыбающееся лицо – тугая петля захлестнула королю Кимбелинии шею, и он кулем повалился на землю. Дальнейшее почтенный Морвед видел словно в бреду.

Сопротивление кимбелинов было сломлено окончательно, уцелевшие, а уцелевших было не более тысячи из десяти, приведенных Морведом к стенам Арпина, побросали оружие, увидев плененным своего короля. Впрочем, и эбораков, кажется, уцелело немногим больше. И удивлены они были не меньше кимбелинов. В этот момент почтенный Морвед осознал, что гуярскому господству в Западном Суране пришел конец. А виной всему никто иной, как сам Морвед, столь талантливо сыгравший на кимбелинской трубе чужую мелодию. И аплодировали его игре чужие люди. Впрочем, аплодировали, кажется, не Морведу – жители славного города Арпина приветствовали короля Гордана Таха Великого, вступающего в свою столицу на плечах поверженных кимбелинов.

Почтенный Рикульф был слегка удивлен раннему визиту уважаемого гостя. Вот уж воистину: волка ноги кормят, а аквилонцы, похоже, ни днем, ни ночью, не знают покоя.

Уважаемый Филон склонился в глубоком поклоне перед сидящим в кресле гитардским королем:

– Печальные вести, государь.

Рикульф поднял левую бровь: наверняка уважаемый опять пришел с жалобой на проделки достойного Эшера, обманом захватившего пограничную крепость Измир и выставившего аквилонцам жесткие требования. Проделки Эшера позабавили гитардского короля, но под давлением аквилонцев он все-таки отправил в Западный Суран посвященного Магасара, приструнить не в меру расходившегося сына. Сориться с аквилонцами по столь никчемному поводу как достойный Эшер, Рикульфу не хотелось.

– Увы, почтенный государь. Король Кимбелинии Морвед казнен неделю назад в Арпине.

– Как казнен? – Рикульф едва не выронил кубок с вином из рук. – А как же свадьба?

– Свадьба состоялась, почтенный государь. Свадьба дочери покойного короля Эборакии прекрасной Урсулы с сыном короля Гордана Таха благородным Гауком Отранским.

– Ты что, спятил, уважаемый Филон?! – Рикульфа аж затрясло от бешенства. – Какой еще король Тах?

– Ты знал его под именем Эшера, государь.

– Эшера сына Магасара?

– Он не сын Магасара, государь, он сын владетеля Ожского, почтенного Ахая, Первого меча Храма и внук посвященного Вара, Левой руки Великого. К сожалению, я слишком поздно узнал об этом.

– Пошел ты к черту со своим Великим, уважаемый Филон, со всеми этими внуками и правнуками. А твоего Таха я в порошок сотру! За смерть Морведа и Гилроя я с него шкуру спущу.

– Почтенный Тах не виновен в смерти Гилроя, эборакский король пал в битве с кимбелинами. Что же касается Морведа, то он казнен королем Тахом по требованию эбораков, поскольку коварно убил на ступенях харогского собора Эдвина сына Гилроя и около трех десятков эборакских вождей. Чудом спаслась только прекрасная Урсула, да и то с помощью владетеля Гаука Отранского и его брата владетеля Хокана Саарского. Пытаясь уйти от ответственности за содеянное, Морвед предательски напал на эбораков и разгромил их у стен Арпина, но в свою очередь был разгромлен королем Гордана Тахом. Эборакам ничего не оставалось делать, как заключить союз с почтенным Тахом и его суранцами против кимбелинов. Думаю, с Эборакией и Кимбелинией уже покончено, и на их обломках возникнет горданско-суранское королевство.

– Ну, это мы еще посмотрим, – мрачно усмехнулся Рикульф. – Гуярская кровь будет отмщена.

– Ты ведь главного не знаешь, государь, – вздохнул Филон. – Достойного Осея разгромили наголову в Восточных лесах: тридцать пять тысяч гуяров полегли на месте, остальные раненные и изувеченные сложили оружие.

Рука Рикульфа бессильно упала на подлокотник кресла. Разум отказывался принимать случившееся. Шестьдесят тысяч было у Осея. Силища невероятная. Неужели же такое возможно?!

– Почтенный Ахай, Первый меч Храма, собрал под свои знамена почти сто тысяч варваров. Двадцать тысяч мушкетеров ему прислали из страны Хун, узнав о готовящемся гуярском нашествии. В пушках у него недостатка не было. В умных людях тоже. Этот человек привлек на свою сторону почти всех бывших жрецов Храма. Достойный Осей был слишком самоуверен. Сначала его жалили из засад на лесных тропах, а потом окружили и разгромили. Думаю, что даже проводники-суранцы были подосланы к Осею Черным колдуном. Ты не помнишь, почтенный, кто их нам рекомендовал?

Рикульф помнил это очень даже хорошо. Никто иной, как достойный Эшер подсунул ему людей, знающих дорогу в страну Хун лучше других. Дорогу в страну Хун суранцы действительно знали, но еще лучше они знали дорогу в ад, куда и завели несчастного Осея. Это не просто неудача, это катастрофа! И прав уважаемый Филон в подобных ситуациях нельзя действовать сгоряча.

– Почтенный Тах наверняка подстраховался: в ближайшее время следует ждать набегов степняков и варваров на земли гитардского королевства.

Скорее всего, Филон прав. Эти люди действуют с размахом. Сейчас, пожалуй, не самое удачное для почтенного Рикульфа время, чтобы вмешиваться в чужие дела. Два дурака, Морвед и Гилрой, сами пошли в устроенную для них ловушку. Как говаривал в таких случаях старый негодяй Магасар – королем становится тот, кто способен им стать. Умный человек обязан использовать в своих целях не только победы, но и поражения. Появление в Западном Суране горданского королевства и поражение Осея заставят призадуматься вождей гуярских кланов, а уж почтенный Рикульф постарается, чтобы их мысли потекли в нужном направлении. Король всех гуяров Рикульф сумеет навести порядок в Суране и Лэнде.

– Кстати, что у нас в Лэнде?

– Хольдрик утвердился в Бурге, Кольгрик, младший сын погибшего Седрика, удерживает Остлэнд, октский клан раскололся надвое, что, несомненно, на руку благородному Леиру.

– А только ли ему? – прищурился Рикульф.

– Еще вчера я знал, что тебе ответить, государь, но последние события заставляют смотреть на Лэнд другими глазами.

– Так смотри повнимательнее, уважаемый Филон, – поражение гуяров станет крахом и для аквилонцев.

Филон в ответ только мрачно кивнул головой и поспешил склониться в поклоне перед могущественным королем Гитардии почтенным Рикульфом, да продляться дни его вечно, как говорят в таких случаях послушные власти суранцы.

Глава 7 Благородное мясо и вохру приятно

Благородный Хольдрик, новоиспеченный король Октии, был неприятно удивлен известием о том, что его невеста прекрасная Ингерна беременна, и что рождение их отпрыска уже не за горами. Первым желанием Хольдрика было плюнуть на все и бежать от этой потаскушки подальше в родную Октию, где к его услугам сколько угодно подобного рода особ. Он уже открыл рот, чтобы высказать на прощанье Ингерне все свои мысли по поводу ее, мягко скажем, недостойного поведения, но…К сожалению, в родной Октии его ждали не только буржские потаскушки, но и взбунтовавшиеся гуяры, отказавшиеся признать Хольдрика королем. А арвераги благородного Гвенолина отнюдь не горели желанием защищать благодетеля даром. Своих же денег у благородного Хольдрика не было, октскую королевскую казну еще предстояло наполнить, а это не так-то просто сделать в смутные времена. Не начинать же в самом деле правление с откровенного грабежа своих подданных. Тем более что эти подданные косо посматривают на человека, силой захватившего трон. По Бургу ходили совершенно нелепые слухи о короле Кеннете, который вот-вот объявится и сбросит гуяров в море. Почтенный Деодор, передавая эти слухи Хольдрику, сокрушенно разводил руками, а суранец Бьерн скалил при этом зубы. Что-то уж очень быстро спелись эти два человека. Впрочем, без их активной поддержки не видеть бы Хольдрику из Октов короны как собственных ушей. Деньги этот проклятый суранец Бьерн ему обещал, но исключительно под брюхатую стерву, и теперь совершенно ясно почему. Но какова Ингерна! Гуярская принцесса спуталась с суранским плебеем, есть ли вообще предел человеческой подлости и женской в частности!

Рассказать обо всем Леиру? Но к чему это приведет? Киммаркскому королю выгодно думать, что отцом его будущего внука является король Октии, и он будет думать именно так, какие бы аргументы благородный Хольдрик не приводил в свое оправдание. И отказ Хольдрика от брака с Ингерной он воспримет как личное оскорбление, что чревато большими неприятностями для непостоянного жениха. Теперь Хольдрику стали понятны нотки неудовольствия, проскальзывавшие в письмах Леира. Еще бы заезжий негодяй окт соблазнил невинную девушку, а теперь просит помощи у озабоченного отца.

Благородный Леир спешил со свадьбой, благородный Хольдрик, загнанный в угол врагами и неудачно сложившимися обстоятельствами, вынужден был дать согласие на брак. Помолвка была отпразднована с большим размахом, и Хольдрику пришлось испить до дна полную чашу лжи и унижений, приготовленную будущей супругой. Одни поздравления с будущим наследником чего стоили: Хольдрик корчился от бешенства, глядя на ласково улыбающуюся Ингерну. Потаскуха скромно опускала глаза и даже краснела в ответ на слишком вольные шутки разгулявшихся киммаркских вождей. В этот скорбный вечер благородный Хольдрик разочаровался в человечестве и оставшись с глазу на глаз с невестой не мог не высказать ей в лицо всего, что накипело на душе.

– Я тебе обещала поддержку, благородный Хольдрик, но уж никак не любовь, – надменно вскинула голову Ингерна. – И свое слово сдержала – корону Октии ты получил.

– Вместе с рогами, – в сердцах добавил Хольдрик.

– Каждый носит на голове то, что заслуживает.

Благородный Хольдрик грязно выругался. Из уст Ингерны вылился в ответ на его бедную голову такой поток грязи, что потрясенный король упал в изумлении в кресло. Сцена, что ни говори, вышла безобразной, но закончилось все более-менее благополучно. Они нуждались друг в друге, и любовь здесь была ни при чем. Правда, маячил впереди неприятный для обоих вопрос о наследнике, но, в конце концов, они сошлись на том, что венчание состоится после рождения ребенка. Это давало Хольдрику повод лишить сына Ингерны наследства, как рожденного вне брака, в пользу своих сыновей, если таковые родятся. Появление на свет девочки и вовсе снимало все вопросы.

– Хотелось бы все-таки узнать имя первого избранника прекрасной Ингерны, – не удержался от сарказма Хольдрик.

Высокомерная Ингерна не удостоила жениха ответом. Впрочем, он в нем и не нуждался, имя доброхота ему было слишком хорошо известно. И с этим негодяем Хольдрику еще предстояло посчитаться.

Раздраженный и разочарованный Хольдрик покинул Хальцбург утром следующего дня, сопровождаемый пятитысячной киммаркской конницей, выделенной Леиром в помощь будущему зятю. Прекрасная Ингерна улыбалась ему вслед. Что, однако, не помешало распространению слухов о неладах в отношениях влюбленной парочки. Но пересуды очень скоро умолкли в свете обрушившегося на гуярские семьи несчастья. Пришла весть о разгроме достойного Осея в Восточных лесах. Поначалу никто в это не поверил. Неудачная шутка и только. Благородный Леир долго ругался в присутствии уважаемого Скилона, привезшего ему из Сурана эту неприятную весть. Впрочем, у аквилонца все вести оказались неприятными: два дурака Морвед и Гилрой, передрались между собой, и в результате два гуярских клана почти начисто истребили друг друга, а их земли прибрал к рукам некий Тах, король горданцев. Черт его знает, откуда взялся этот ублюдок, но, вероятно, сил у него достаточно, коли почтенный Рикульф не рискнул выступить против него в одиночку и просит поддержки у благородного Леира. Как вам это понравится? И это в разгар лета, когда стая уже подобралась к границам Киммаркии. А тут еще грызня между октами. Нет уж, пусть почтенный Рикульф сам решает свои проблемы.

– Я думаю, благородный Леир, что проблемы почтенного Рикульфа очень скоро станут твоими проблемами.

– Что ты имеешь в виду, уважаемый Скилон.

– Ты когда-нибудь слышал о Черном колдуне, государь?

– Я видел его, когда он в два счета расправился с Родриком из Октов, – мрачно усмехнулся Леир.

– Замок, в котором мы сейчас находимся, принадлежит ему.

– Принадлежал, – поправил Скилона Леир. – Вот уже двадцать пять лет я живу в этом логове и еще никто не осмеливался меня здесь потревожить.

– Ты ничего не слышал о меченых и двурогих, государь?

– Болтают в последнее время, – насторожился Леир.

– Думаю, не только болтают, но и действуют. Тебе, государь, будет интересно узнать, что Осея разгромил никто иной, как Черный колдун. Не готовят ли двурогие и тебе сюрприз, благородный Леир? Быть может, не только стаи тебе следует опасаться в эту осень?

Леир задумался. Пренебрегать советами аквилонца не стоило, тем более что в последнее время по Лэнду гуляли странные слухи. Болтали о короле Кеннете, о двурогих всадниках, время от времени выезжающих из Ожского бора на большую дорогу. Зря он прошлой осенью не разобрался с убийцами Арвида Гоголандского, тогда ведь речь тоже шла о двурогих. Во всяком случае, Хольдрик называл их дьяволами во плоти. Впрочем, благородный окт скорее всего просто струсил, вот и напускал тумана, чтобы себя обелить. Но разобраться все равно следовало. Руки не доходили – слишком уж велик Ожский бор, и спрятать в нем можно не только разбойничью шайку, но и целую армию. А может быть и прячут? Предположение дикое, но слухи-то идут. В последние месяцы из сел и городков Киммаркии стали пропадать десятками, а то и сотнями, кто их считал, люди подходящего возраста. Раньше Леир полагал, что они просто бегут в Вестлэнд или Суран за лучшей долей, но, возможно, это предположение было ошибочным. Спасибо аквилонцу, надоумил.

Достойный Освальд радушно принял дорогого гостя. Этот благородный Тор сын Тора был парень не промах и без бочонка аквилонского в старой крепости не появлялся. Не говоря уже о золоте, которое приятно позвякивало в карманах старого арверага. Золота вполне хватало, чтобы скоротать оставшиеся денечки в компании с вином, не утруждая себя службой благородному Леиру, но достойный Освальд, человек не только пьющий, но и мудрый, выжидал, справедливо полагая, что не отворачиваться от источника, который далеко еще не иссяк.

Тор сумел понравится даже Гвенолину, который обещал отдать за него свою дочь. Конечно, не бог весть какая честь для дочери арверагского вождя выйти замуж за лэндца, пусть и двурогого, пусть и благородного, но уж больно хорош был молодчик, прямо картинка, а не человек: и выпить, и закусить, и веселую историю рассказать. Не мудрено, что девушка не устояла. И что немаловажно, эти ребята умеют договариваться с вохрами. Может, они и дьяволу сродни, но это, как говорит Гулук, маловероятно. Не стал бы Артур сын Конана, истинный арвераг, путаться с чертом, а уж Гвенолин тем более.

– За мою невесту, прекрасную Ровену, – поднял кубок Тор.

Достойный Освальд выпил с удовольствием – дочка у Гвенолина и впрямь была хороша. Но двурогий прибыл в крепость, надо полагать, не вино распивать со старым арверагом. Благородный Тор не стал темнить и отнекиваться, а сразу взял быка за рога. Предложенное им дело не слишком понравилось достойному Освальду, хотя роль, отводимая ему, была не слишком обременительной. К тому же на руках Леира из Киммарков немало арверагской крови, и Освальд не прочь был сам свести с ним счеты.

– С вохрами заминка, – покачал головой старый арвераг. – Может, они, вообще, не придут этой осенью в Приграничье.

– Вохры будут, – обнадежил благородный Тор, – Дай нам знать, когда Леир приедет в крепость.

Достойный Освальд обещал и свое слово сдержал.

Благородный Леир выехал из крепости в сопровождении полусотни гвардейцев-киммарков. Лето не самое лучшее время для прогулок за Змеиным горлом, но в этот год стая запаздывала, и грех было не воспользоваться этим обстоятельством, чтобы не проверить готовность людей к отражению атаки. Леир придирчиво осмотрел едва ли не все ловушки и загоны, сооруженные как вокруг крепости, так и в Змеином горле. Достойный Освальд свое дело знал. Даже если стая сунется этим летом в Киммаркию, то монстры встретят на границе дружный отпор. В будущем Леир планировал создать целый ряд оборонительных сооружений на пути от Сурана до Лэнда, которые должны были сделать его безопасным для торговых караванов. Аквилонские купцы согласны были поддержать его средствами в этом необходимом для всех начинании. К сожалению, последние события в Суране отодвинули строительство этих крепостей на неопределенный срок. Все это тем более обидно, что проект сулил Леиру большие приобретения, в том числе территориальные. Границы Киммаркии можно было отодвинуть далеко на восток, заселив новые земли арверагами и лэндцами.

Змеиное горло осталось позади, а вместе с ним исчезла и опасность, подвергнуться нападению стаи. Во всяком случае, Леир и его гвардейцы думали именно так. И как гром среди ясного неба прозвучал для них панический вопль:

– Вохры!

Никогда еще Леиру не приходилось сталкиваться с этими свирепыми монстрами нос к носу. И он даже не представлял, что огромные неповоротливые на вид существа способны двигаться с такой скоростью. Несколько стрел полетели навстречу чудовищам, но не произвели на них ни малейшего впечатления.

– Спасайте короля!

Гуяров трудно было напугать дажесвирепым хищникам. Леир огрел коня плетью и поскакал в сторону возникшего на горизонте Ожского замка. За его спиной слышался дикий вой вохров, крики боли и ярости, схватившихся с ними в смертельной схватке людей, но Леир даже не оглянулся. И только когда до Ожского замка было рукой подать, он чуть придержал коня и покосился через плечо: сердце его похолодело от ужаса. Огромный монстр уже почти настиг его, с оскаленной пасти падала пена, а свирепые глазки горели огнем. Уходить было поздно, и благородный Леир обнажил меч, чтобы встретить смерть как подобает воину и мужчине.

Весть о страшной трагедии, разыгравшейся у Змеиного горла, повергла в смятение все королевство. Останки благородного Леира, если несколько окровавленных тряпок можно назвать останками, привезли в Хальцбург арвераги во главе с достойным Освальдом. По их словам, дружина короля полегла вместе с ним. Возникшие было против арверагов подозрения, были развеяны очень быстро. Желающие могли собственными глазами осмотреть место бойни, устроенной вохрами. Три изрубленных мечами чудовища валялись тут же и даже мертвые внушали ужас любопытствующим. Если судить по следам, то вохров было более десятка и вынырнули они из зарослей неожиданно, словно специально отсиживались в засаде. Бывалые люди из арверагов и киммарков утверждали, что подобное поведение вохров, случай из ряда вон выходящий – никогда эти монстры не охотятся группами и очень редко парами. Чаще нападают в одиночку. За исключением тех случаев, когда в прорыв устремляется вся стая во главе с вожаками. Ветераны вспомнили в этой связи Расвальгский брод и Черного колдуна, бросившего монстров на гуярское войско. Об этом человеке уже забыли и, похоже, зря, поскольку по словам аквилонца Скилона именно он разбил войско достойного Осея. Очень может быть, что и к смерти Леира он имеет какое-то отношение.

Пока что ясно было одно: Киммаркия осиротела. И деликатность момента состояла в том, что благородный Леир не оставил наследника. Разумеется, в претендентах на киммаркскую корону недостатка не было, но именно их многочисленность и заставила здравомыслящих людей склониться к мысли, что наиболее подходящей преемницей благородного Леира является его дочь, благородная Ингерна, будущая супруга короля Октии Хольдрика. Естественно, нашлись и несогласные: никогда еще женщина не становилась во главе гуярского клана. Несогласным напомнили, что речь идет не о клане, которым можно управлять с помощью старейшин, а о королевстве Киммаркия. В соседней Октии уже идет междоусобная борьба, если еще и киммарки передерутся между собой, то есть большой риск потерять Лэнд, как уже потеряли Западный Суран.

Сама Ингерна, с бледным осунувшимся лицом, сидела здесь же в зале Совета, закусив губу от переполнявшего ее гнева, но в споры не вступала. Куча золота ушла на то, чтобы подкупить вождей и старейшин, но, кажется, подкупить удалось далеко не всех. Кричали долго, но к единому мнению так и не пришли, отложив решение вопроса на несколько недель.

Никогда еще Ингерна не чувствовала себя такой одинокой и беззащитной. Пока был жив отец, все казалось легким и простым. Не было преград ее уму и воле. Она стремилась к власти, она жаждала ее, но когда наступил решающий момент, у нее опустились руки, и не было рядом человека, который поддержал бы ее в трудную минуту. Хольдрик умчался в свою Октию, раздраженный и возмущенный ее вероломством. Бьерн и вовсе исчез, словно его и не было. Если бы не тяжкая ноша под сердцем, она бы навсегда вычеркнула этого негодяя из жизни. Эта ноша требовала к себе внимания и все настойчивее просилась на свет. И не было сил, чтобы удержать в себе боль, она вырывалась криком из охрипшего горла. А потом появился он, маленький, розовый и ненужный. Настолько ненужный, что утомленная родами, почти потерявшая разум Ингерна не хотела брать на руки писклявый комочек и подносить к своей груди. Явившийся как раз ко времени Освальд из арверагов, растолкал нянек и служанок, отвесил Ингерне довольно чувствительную оплеуху и силой впихнул ей в руки младенца. Она сразу же почувствовала облегчение. Словно этот маленький живой и теплый младенец высосал вместе с молоком жар, сжигающий ее тело и застилающий разум. Ингерна с удивлением рассматривала сына: редкие светлые волосы едва прикрывали розовый затылок, а выражение сморщенного личика было странно-сосредоточенным, словно он осознавал, какое важное дело совершает сейчас, пытаясь удержаться в этом негостеприимном мире.

Ингерна подняла глаза и вопросительно взглянула на Освальда. Старый гуяр откашлялся:

– Не знаю, говорить ли?

– Говори.

– Часть вождей и старейшин провозгласили королем Гвинарда сына Гепида.

Глаза Ингерны непримиримо сверкнули:

– Король Киммаркии у меня на руках. Он внук благородного Леира. И никогда в Киммаркии не будет другого короля. Ты готов ему служить, старик?

– Не только я, но и все арвераги готовы служить Леиру внуку Леира, – спокойно отозвался Освальд.

– В таком случае я назначаю тебя комендантом своей столицы. Позаботься о том, чтобы ни одна живая душа не проскользнула за городские стены, ни туда, ни обратно. Хватит у тебя людей, старик?

– Пока хватит. – Освальд почесал затылок: – А что делать с этим королем Гвинардом?

– Где он сейчас?

– В Ожском замке, празднует победу.

– Убей его, если сможешь.

Достойный Освальд тяжело вздохнул. Легко сказать – убей! Ожский замок самый крепкий орешек в Киммаркии и выкурить оттуда негодяя Гвинарда будет нелегко, тем более что сторонников у самозванца оказалось немало. Хотя большинство вождей и старейшин выжидали, не желая становится ни на ту, ни на другую сторону. И старый арвераг, неожиданно для себя, оказался во главе киммаркского королевства. Спасибо не оставил в беде старый друг Тор сын Тора. Двурогий объявился как нельзя кстати, разбавив горечь в душе гуяра доброй порцией аквилонского вина.

– Не бери в голову, достойный Освальд, раз прекрасная женщина просит повесить самозванца, мы его повесим, о чем речь.

Легок на подъем, этот будущий зять Гвенолина. Чужую беду руками разведу. А Ожский замок, между прочим, еще взять надо, не говоря уже о том, что смерть Гвинарда киммарки арверагам не простят. Да и какой резон Освальду вмешиваться в киммаркские разборки.

– А ты не вмешивайся, – посоветовал Тор. – Твое дело беречь бабенку и ее сына, а об остальном я позабочусь.

И позаботился…

Благородный Гвинард был несказанно удивлен, увидев в своей спальне среди ночи десяток призраков с витыми рогами над широкими плечами. Надежда, что кошмарный сон скоро рассеется, не оправдалась. Слишком уж громко вопили в разных концах Ожского замка люди, чтобы свежеиспеченный киммаркский король мог и дальше пребывать в сладкой дреме.

– По указу короля Леира, ты, Гвинард, приговариваешься к смерти.

– Какого еще Леира? – прошептал севшим от ужаса голосом благородный Гвинард.

– А какая разница, – пожал плечами двурогий. – Приговорили и все.

Кошмарный сон для Гвинарда сына Гепида сменился сном вечным.

– Останешься в замке, – обернулся Тор к Магнусу сыну Ивара. – Сто человек тебе хватит. Думаю, в ближайшее время в Киммаркском королевстве некому будет проверить и удивиться, почему это в Ожском замке лэндский гарнизон? Ну а если кто-то попытается это сделать, тебе придется выдержать осаду. Сдавать замок киммаркам ни в коем случае нельзя – Змеиное горло следует держать открытым.

– Я понял, – седой ветеран, служивший когда-то в дружине владетеля Отранского, кинул головой. – Мы не подведем, владетель Тор.

Достойный Освальд сообщил Ингерне, что трупы Гвинарда и его дружинников обнаружены неподалеку от Заадамского замка, куда он вроде бы отправился с визитом. В подозрение попал хозяин замка благородный Мадок, недружелюбно относившийся к Гвинарду. Сам Мадок причастность к этой утроенной кем-то на его землях бойне категорически отрицал. Достойный Освальд ему верил. К сожалению, Мадоку не поверили родичи и сторонники Гвинарда и теперь готовились взять Заадамский замок штурмом. А у старого арверага не было сил, чтобы воспрепятствовать творящемуся на землях Киммаркии произволу.

– Пусть грызутся, – сверкнула глазами Ингерна. – Я довольна тобой, достойный Освальд.

Глава 8 Принц Бьерн

Благородный Гольфдан Хилурдский, король Вестлэнда, пребывал в расстроенных чувствах. В соседней Октии творилось черт знает что: после смерти Седрика гуяры, похоже, лишились разума и резали друг друга с остервенением редкостным даже в наши смутные времена. В далеком Суране пали сразу два гуярских королевства, и возник неведомо откуда король Тах, прибравший к рукам Кимбелинию и Эборакию. Всплывший из небытия Бес Ожский вдребезги разбил войско достойного Осея и грозил сравнять с землей Гитардское королевство. Во всяком случае, прибывший из Сурана уважаемый Скилон утверждал, что дело обстоит именно так. И в довершение выяснилось, что путешествие дочери Гольфдана прекрасной Хельги в Киммаркию не было уж совсем бесплодным. Если, конечно, считать приобретением для рода Хилурдских розовощекого младенца мужского пола, невесть от кого рожденного. Благородная Хельга наотрез отказалась назвать имя негодяя, подло оскорбившего благородного Гольфдана, и, что самое обидное, держалась с таким видом, словно облагодетельствовала отца рождением нежданного внука. Дочь Гольфдана Хилурдского – потаскуха! От одной этой мысли можно было завыть, но Хилурдского удерживало присутствие в зале Аграамского и Норангерского, которые так и прижились при вестлэндском дворе после побега из буржского ада, не рискуя вернуться в родовые замки, дабы не попасть ненароком под мечи озверевших октов.

– Ярл Оттар Хаарский просит твоего внимания, благородный король Гольфдан, – доложил слуга.

Хилурдский едва не подпрыгнул от неожиданности, Аграамский и Норангерский переглянулись: если это шутка, то не самая удачная. Гольфдан ждал привидение, но ошибся: вошел улыбающийся молодой человек в алом владетельском плаще, слегка припорошенном дорожной пылью. Лицо гостя хорошо было известно присутствующим владетелям. Именно этот молодчик вытащил их в свое время из кровавого месива гуярского пира. Видимо, он явился за расчетом. Непонятно только, к чему этот маскарад?

– Указ короля Кеннета, – молодой человек вытащил из-за пояса сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его растерявшемуся Хилурдскому.

– Какого короля?

– Короля Лэнда Кеннета, – вежливо повторил молодой человек.

– Откуда он взялся? – Вопрос задал Аграамский, поскольку у Хилурдского отнялся язык.

– Он прибыл из Сурана и находится сейчас в Приграничье.

– Это он тебя послал?

– Меня послал принц Бьерн Нордлэндский, наследник короля Кеннета. Вам благородные господа эти указом предписывается, прибыть во главе вестлэндских дружин к Кольбургу через две недели.

– Зачем? – поинтересовался опешивший от такого напора Норангерский.

– Король Кеннет начинает войну против гуяров, и принцу Бьерну поручено командовать лэндскими войсками в Нордлэнде.

– Бред, – обрел дар речи Гольфдан, – ты в своем уме, молодой человек?

– Разумеется.

И, похоже, он действительно был в своем уме, этот нагловатый красавчик в алом владетельском плаще, но в таком случае, сумасшедшим следовало считать Гольфдана Хилурдского.

– А если мы откажемся?

– С вас спросят и за прежние грехи и за нынешние.

– Это угроза?

– Это предупреждение. Король Кеннет добр и не желает лить лэндскую кровь, ее и без того пролито немало, но изменников ждет кара, можете не сомневаться, благородные владетели.

Гольфдан и не сомневался, поскольку собственными глазами видел этого молодчика в деле. Вопрос в другом: насколько длинными окажутся руки у короля Кеннета, быть может, у Хольдрика из Октов или Леира из Киммарков они значительно длиннее?

– Думаю вам интересно будет узнать, владетели, что король Леир растерзан вохрами у Змеиного горла.

Вот это новость, так новость! Владетели переглянулись: наверняка в Киммаркии начнется драчка, подобная той, что уже месяц разоряет Октию. Видимо, король Кеннет решил воспользоваться сложившейся ситуацией, если не сам создал ее.

– Я могу повидать свою жену, благородный Гольфдан?

Хилурдский не сразу уловил суть претензий молодого человека, а когда уловил, то едва не задохнулся от возмущения. В своей наглости этот головорез без роду без племени заходил уж слишком далеко. Благородный Гольфдан пока еще вестлэндский король, и сил у него хватит, чтобы свернуть шею любому негодяю, вздумавшему претендовать на руку его дочери.

– Я уже не претендую, – спокойно отозвался молодой человек. – Мы обвенчались с Хельгой почти год назад в Хальцбурге.

Хилурдский едва не сел мимо кресла, спасибо владетелю Аграамскому, вовремя подоспевшему на помощь потрясенному другу.

– Меня зовут Оттаром Хаарским, я сын владетеля Ожского и королевы Сигрид Брандомской. Безродного наглеца я оставляю на твоей совести, владетель.

Оттар Хаарский развернулся на каблуках и вышел не прощаясь. Заботливый Аграамский поднес потрясенному хозяину кубок с аквилонским. Благородный Гольфдан выпил вино и обрел дар речи. Речь, впрочем, была сумбурной и диктовалась не разумом, а эмоциями.

– Стоит ли так огорчаться, благородный Гольфдан? – попытался успокоить его владетель Аграамский. – В конце концов, все что ни делается, все – к лучшему.

Хилурдский бросил подозрительный взгляд на гостя – уж не издевается ли? Но, похоже, благородный Свен говорил от чистого сердца.

– Как ни крути, а этот мальчишка родной брат короля Кеннета по матери, если уж не по отцу.

– Какой там король Кеннет! – Хилурдский махнул рукой, но голосу его не хватило уверенности.

– Можно не верить этому новоявленному ярлу Хаарскому, но уважаемому Скилону не верить нет никаких оснований. Уж если Черный колдун принялся за гуяров в Суране, то очень скоро он доберется и до нас. Если уже ни добрался. Не такой простофиля король Леир, чтобы так глупо угодить в лапы вохров. Думаю, каша заваривается крутая, и как бы нам не опоздать к раздаче со своими черпаками.

– Но за гуярами сила. Как бы ни были они ослаблены междоусобицей, внешняя опасность их объединит.

– А Западный Суран? Эбораки объединились с королем Тахом против киммарков. Уму непостижимо, но это правда. Пока гуярские вожди грызутся друг с другом, король Кеннет, похоже, собрал у них под носом серьезную силу.

– Откуда у нас эта сила, благородный Свен? Моя дружина, самая многочисленная во всем Лэнде, насчитывает всего тысячу человек, вы с ярлом Норангерским наберете в лучшем случае по сотне дружинников на своих землях. Так кого мы поведем на подмогу этому безумному принцу Бьерну? У нас нет пушек. А Хольдрик, даже ослабленный войной, без труда выставит против нас пять тысяч октов и арверагов. Этого более чем достаточно, уверяю вас, благородные владетели.

– А ты уверен, что арвераги пойдут не с Хольдриком, а не с Кеннетом?

– Все это домыслы, благородный Свен. Речь же идет о наших головах.

– Так и я о том же, благородный Гольфдан. Ты, как родственник благородной Сигрид, возможно и заслужишь снисхождение, но мне на него рассчитывать не приходится.

На месте благородного Свена Аграамского Хилурдский бы тоже обеспокоился. Как никак, а двадцать пять лет назад Свен здорово потрудился в Хальцбурге на пользу гуярам. Всем известно, как умеет воздавать по заслугам Бес Ожский, да и у благородной Сигрид за прошедшие годы характер вряд ли улучшился. И Гольфдану тоже могут многое припомнить. Никакое родство не поможет. Вот и решай тут. А главное – промахнуться нельзя, ибо цена такому промаху – голова.

Сюрпризы для благородного Гольфдана на этом не закончились. К столице Вестлэнда начали стягиваться войска. Словно из-под земли вырастали все новые и новые дружины. Невесть откуда взявшийся Свен Холстейн, как говорили внук покойного владетеля Холстейна и сын короля Кеннета от Реи Холстейн, привел с юга Вестлэнда две тысячи воинов при полусотне пушек. И даже Гунар сын Скиольда, которого благородный Гольфдан двадцать пять лет кормил с рук, невесть откуда выудил еще полторы тысячи всадников. У Хилурдского от этих превращений голова пухла. Да что же он спал, в конце концов, все эти годы, если умудрился проморгать у себя под боком такую силу? Шутка сказать, шесть тысяч всадников чуть ли не в одночасье собрались в столице Вестлэнда.

Поражен был не только Гольфдан, не менее ошарашены были и нотенбуржцы, но, видимо, удивление их прошло быстрее, чем у Хилурдского. Контролировавший столичный порт отряд октов был разгромлен горожанами в один день, и эхо этой победы прокатилось по всему Вестлэнду. Пощипали, как водится, и заморских купцов, которые поспешили укрыться под крылышком Хилурдского. Конечно, Гольфдан приют погорельцам дал, но не даром. Эти уважаемые и ему крови попортили немало, так чего стесняться, если наша берет.

Нотенбург в неделю сформировал ополчение в десять тысяч человек. К этому времени в Вестлэнде не осталось уже ни одного вооруженного гуяра. Хилурдский в происходящее не вмешивался, да никто и не спрашивал его совета. Похоже, все в этой суматохе забыли, что в Вестлэнде есть король, а у Гольфдана хватило ума не напоминать об этом. Лучше уж быть живым владетелем Хилурдским, чем покойным королем Гольфданом.

Еще через неделю выступили в поход. Хилурдскому оставили его дружину, но во главе вестлэндского войска встали Оттар Хаарский и Свен Холстейн. Меченые или двурогие, как их теперь называли. Благородный Гольфдан этому обстоятельству не удивился, да и сколько можно удивляться, в конце концов. И когда к вестлэндцам присоединился Стиг Гоголандский во главе тысячи дружинников-нордлэндцев, Гольфдан только головой кивнул, словно мул, утомленный жарой и тяжелой работой. У благородного Стига тоже был зять, как две капли похожий на зятя Хилурдского, и тоже, разумеется, двурогий. С чем Гольфдан и поздравил Стига. Владетель Гоголандский, у удивлению владетелей, вот уже около года был в курсе происходивших в Лэнде удивительных событий и даже предоставил свой замок в распоряжение принца Бьерна. Это гостеприимство, надо полагать, ему зачтется в будущем. От благородного Стига теперь уже просто владетель Хилурдский, чего уж там пыжиться, узнал, что у короля Кеннета кроме законной жены Кристин Вестлэндской есть еще две, ну скажем так, не совсем законных, это Рея Холстейн и Астрид Ульвинская. И что втроем они нарожали королю более двух десятков сыновей и дочерей, часть из которых благородные владетели уже имели счастье видеть. Кроме того, есть еще дети Гильдис Отранской, Ингрид Мьесенской и Марты Саарской от почтенного Таха Ожского, нынешнего короля Западного Сурана, а также дети королевы Сигрид и Эвелины Ульвинской от владетеля Ожского. Все эти благородные отпрыски и составляют клан двурогих, о котором в последнее время столько говорят.

– Дочери у них, значит, тоже есть? – уточнил существенное Свен Аграамский, внимательно слушавший рассказ на редкость осведомленного Гоголандского.

– Благородная Сигрид озабочена судьбой девушек – не за суранских же плебеев их отдавать.

И все присутствующие дружно поддержали благородного Стига: действительно, слава Богу в Лэнде еще не перевелись благородные роды.

К удивлению Хилурдского, поход складывался на редкость удачно: пять тысяч октов и киммаркская конница, выделенная благородному Хольдрику покойным королем Леиром, были захвачены врасплох превосходящими их вдвое лэндскими силами и вырублены почти начисто под славным нордлэндским городом Кольбургом. Путь на Бург оказался практически свободным. И даже высланные Хольдриком навстречу победителям три тысячи октов не смогли притормозить торжественного шествия лэндских дружин.

Бург штурмовать не пришлось, как того опасались многие владетели, в том числе и Хилурдский. Нордлэндская столица была освобождена силами горожан во главе с принцем Бьерном и арверагами во главе с Гвенолином и сыном Конана Артуром. Здесь в Бурге Гольфдан впервые увидел принца Бьерна Нордлэндского. Красивый молодой мужчина двадцати пяти лет, поразительно похожий на своего деда Гарольда, с улыбкой приветствовал подъезжающие дружины. Меч в его руках еще дымился кровью, но глаза смотрели на владетелей благосклонно. Рядом с принцем стоял мрачноватого вида молодой гуяр, с которым Хилурдский уже имел возможность как-то раз пообщаться, это был Артур сын Конана. Мог ли Конан, высаживаясь двадцать пять лет назад на берег Вестлэнда, даже помыслить, что сын станет могильщиком всех его начинаний. Впрочем, и судьба самого Конана, и страшная участь арверагского клана не оставили Артуру другого пути.

Бург бесновался, приветствуя молодого принца. Резня здесь, похоже, была изрядной, но никто не замечал ни крови, ни трупов на каменных мостовых. Горожане праздновали победу. Принц Бьерн, красивый как сама легенда, говорил с народом, и каждое его слово встречалось дружным ревом обезумевшей толпы.

Новый дворец короля Седрика, в котором тому так и не довелось пожить, плавал в крови. Его неудачливый преемник, Хольдрик Кольгрим, сидел мертвым в похожем на трон кресле, пригвожденный к его спинке сразу двумя мечами. Руки его вцепились в подлокотники кресла, рот был разинут в предсмертном крике. Страшно, видимо, умирал гуярский король. Благородный Гольфдан вздохнул и отвернулся.

– Завтра по утру мы выступаем на Остлэнд, – благородный Бьерн окинул взглядом собравшихся в большом зале дворца владетелей. – Нельзя давать октам передышки.

– А как же киммарки? – спросил Хилурдский. – Вряд ли они будут сидеть, сложа руки?

– Не будут, – подтвердил принц. – И для киммарков наступают веселые времена. Король Кеннет имеет под рукой шесть тысяч конных дружинников и ополчение. Владетель Ожский на подходе к Приграничью с тридцатью тысячами наемников. Этого вполне хватит, чтобы похоронить киммарков. Есть еще вопросы?

Вопросов не было. Оставалось только удивляться неуемной энергии людей, сумевших за короткое время перевернуть полмира с ног на голову, или, точнее, наоборот – вернуть этот перевернутый гуярским нашествием мир в исходное положение.

Октам благородного Кольгрика, младшего сына покойного Седрика, переправившимся через небольшую речушку, разделявшую Остлэнд и Вестлэнд, вероятно довелось пережить громадное разочарование, когда вместо ожидавшихся пяти тысяч гуяров Хольдрика, им навстречу двинулась сила в три раза большая, да еще и не имеющая к Хольдрику никакого отношения. Первый же залп почти тысяч пушек в клочья разорвал октскую железную фалангу. Благородный Гольфдан очень скоро пришел к выводу, что принц Бьерн и его меченые родичи дело знают. Окты были смяты конницей принца Бьерна, и прозрачная вода приграничной реки вскоре стала красной от гуярской крови. Лэндцы потеряли всего лишь две сотни убитыми и примерно столько же раненными. Победа была полной. Если у Хилурдского и были сомнения в торжестве справедливого дела, то в этот благословенный день они развеялись как дым.

Отправив пятитысячный отряд во главе с Артуром и Свеном Холстейном в Остлэнд, принц Бьерн обрушил все оставшиеся под рукой немалые силы на октские поселения. Продвигаясь к югу, в сторону Приграничья, он сметал все на своем пути. Окты были захвачены врасплох и не смогли оказать серьезного сопротивления. Преследуемые по всему Нордлэнду, они потянулись в Приграничье, поскольку путь к портам Вестлэнда им был перекрыт наглухо. Этот новый исход живо напомнил Хилурдскому события двадцатилетней давности, и сердце его защемило. Принц Бьерн висел на хвосте у отступающих, не давая им и минуты передышки. Все это сильно напоминало заурядную бойню, но вошедшие в раж лэндцы уже не могли остановиться. Трудно было контролировать ненависть, копившуюся четверть века. Отставших октов часто добивали нордлэндские крестьяне и горожане, на удивление быстро организовавшиеся в довольно боеспособные отряды.

В течении одного месяца Нордлэнд почти полностью был очищен от октов. Часть из них бежала в Приграничье, часть отчаянно сопротивлялась в Остлэнде, но более половины октов и представителей союзных им кланов были истреблены. Только пленных набралось более двадцати тысяч человек. И благородный принц Бьерн наконец отдал приказ, остановить бойню.

Пришло известие от Свена Холстейна и Артура сына Конана: сводное арверагско-вестлэндское войско сбросило остатки октов в море и отмыло свои сапоги от крови в Большой воде.

– В Приграничье, – коротко распорядился принц Бьерн, – поможем королю Кеннету свернуть шеи киммаркам.

Глава 9 Капитан меченых

Эгберт поправлялся быстро. То ли раны были не слишком серьезны, то ли сказалось искусство врачевания прекрасной Хильды, но, во всяком случае, даже затянувшееся путешествие в неудобной скрипучей телеге не помешало его выздоровлению.

Хильда обычно скакала рядом с телегой, внимательно приглядывая за своим пациентом, и даже насмешки Хорса и Лося, именуемого еще Фрэем Ульвинским на нее не действовали. Ее заботы о здоровье Эгберта заходили так далеко, что она и спать ложилась в той же телеге. Сначала арвераг пробовал слабо протестовать, но на Хильду это не производило особого впечатления. Похоже, эта девчонка действительно считала Эгберта из Арверагов своей собственностью и беззастенчиво пользовалась его слабостью и своим временным превосходством в силе. Даже нагота Эгберта ее не смущала, и она без всякого стеснения обрабатывала его рану на бедре и помогала пациенту справиться с периодически возникающими проблемами. Эгберт отдавал себе отчет в том, что без этой черноволосой красавицы он давно бы уже стал трупом, гниющим в придорожной канаве. Вряд ли кто-нибудь стал утруждать себя рытьем могилы. Многотысячное войско Черного колдуна, частью которого неожиданно для себя стал Эгберт состояло из варваров-лесовиков, степняков и суранцев. Куда вел их Черный колдун для арверага поначалу оставалось тайной. Две недели он пребывал между жизнью и смертью и единственной его связью с этим миром была Хилдьда.

Черного колдуна он впервые увидел на рассвете: мрачный человек, с изуродованным шрамами горбоносым лицом склонился над ним и сказал что-то Хильде на незнакомом языке. Хильда принялась его в чем-то горячо убеждать. Эгберт увидел, как неожиданно заискрились смехом глаза Черного колдуна, а на лице промелькнула подобно молнии ослепительная улыбка.

– Ты же сам говорил, что можно, – Хильда неожиданно перешла с незнакомого языка на лэндский.

– Мало поймать одичавшего жеребца, его еще нужно объездить, – усмехнулся Черный колдун.

Хорс и Лось задохнулись от смеха, а Хильда обиженно надула губы.

Только через месяц Эгберт почувствовал себя настолько здоровым, чтобы попытаться сесть в седло. Прихрамывая он подошел к коню и с трудом вставил ногу в стремя.

– Не промахнись мимо седла, арвераг, – напутствовал его Хорс.

Этот мерзавец выводил Эгберта из себя, он с трудом подавил прихлынувшее бешенство. На коня он все-таки сел, хотя и заскрипел зубами от боли.

– Не спеши, – посоветовала Хильда, – пусти гнедого шагом.

Эгберт вздохнул полной грудью степной воздух: во все стороны до самого горизонта раскинулась пышущая жаром голая земля.

– Где мы? – спросил он у Хильды.

– В степи, – развела та руками.

– А куда идем?

– В Лэнд мы идем, арвераг, – вмешался в разговор Хорс, которого Эгберт ни о чем не спрашивал. – Выщиплем перья из твоих гуяров.

– Подонок! – Эгберт в ярости сжал кулаки.

Хорс засмеялся, огрел коня плетью и поскакал догонять пылившее впереди войско Черного колдуна.

– Это правда? – спросил Эгберт у Хильды.

– Конечно, – удивилась та. – Кеннет уже там, а отец ведет ему войско на подмогу.

Эгберт промолчал, хотя сердце его сжалось и вовсе не от боли в бедре.

– Скажи этому ублюдку Хорсу, чтобы снял с себя арверагские цвета.

– Не знаю, почему вас мир не берет, – покачала головой Хильда. – Родственники как-никак.

– Какой он мне родственник, – брезгливо поморщился Эгберт.

– Хорс не любит гуяров, – вздохнула Хильда, – хотя отец его был вождем арверагов. Гуяры убили мать Хорса, когда она кормила его кашей. С тех пор он и кашу не ест.

– Как звали его отца?

– Конан. Кеннет спас Артура и Хорса. Хорс был страшно капризным и никого не хотел слушать, кроме меня. С тех пор мы с ним дружим. Не будь он моим племянником, я бы за него замуж вышла.

Эгберт только фыркнул возмущенно – эта девчонка просто поражала его своим простодушием.

– Ты не ложись больше со мной в телегу, – сказал он после недолгого молчания. – Я уже выздоровел.

– Ну и хорошо. Я этого ждала.

Эгберт резко обернулся:

– Чего ты ждала?

– Когда ты станешь моим мужем.

Эгберта даже в краску бросило от смущения. Впервые он видел девушку, которая сама себя столь откровенно предлагала. За свою не такою уж долгую жизнь Эгберт повидал немало, а наслушался еще больше, но эта девушка удивила его не на шутку.

– А почему ты решила, что я им стану?

– Я тебе не нравлюсь? Я некрасивая?

– Ты красивая, и ты мне нравишься, но я должен первым тебе сказать об этом. Так принято.

– Так принято у вас, – тряхнула Хильда черными как смоль волосами, – а у нас меченых девушки сами выбирают, от кого им рожать детей.

– Тоже меченых и двурогих? – насмешливо поинтересовался Эгберт. – Таких как этот Хорс, не помнящих отцов?

– Как же он мог его запомнить, когда Конана убили. Хорсу тогда было четыре года от роду.

– Так вот запомни, Хильда из клана двурогих, – разозлился Эгберт, – моя жена будет мне рожать только арверагов, а не таких ублюдков, как этот Хорс.

Он огрел коня плетью и, не чувствуя боли в растревоженной ране, поскакал по бескрайней степи.

В эту ночь Хильда не подошла к его телеге, а молчаливая и угрюмая села у костра неподалеку, вместе с Хорсом и Лосем. Эгберт долго ворочался на соломе, до рези в глазах вглядываясь в чернеющее над головой небо. Нестерпимо болела рана, но Эгберт согласился бы скорее вовсе лишиться ноги, чем обращаться за помощью к Хильде, тем более когда рядом скалили зубы двурогие.

– Да плюнь ты на него, – услышал он голос Хорса. – Придем в Лэнд и украдем тебе владетеля покрасивше.

Хильда вскочила на ноги, прыгнула в седло и поскакала прочь, даже не оглянувшись на родичей, которые, впрочем, в этот раз не смеялись.

– Эх ты, арвераг! – презрительно хмыкнул в сторону телеги Хорс.

Эгберт только зубами скрипнул в ответ и вцепился ногтями в собственную ладонь. Не было на этом свете человека, которого он ненавидел бы больше Хорса. Арверагов немного осталось в этом мире, но лучше бы они совсем исчезли с лица земли, чем давали такое гнилое потомство. А Хильду ему было жаль до слез. Эгберт из Арверагов вел себя с этой девушкой как последняя свинья. И все из-за Хорса. Хотя нет, не только из-за него. Черный колдун – вот главная причина. Это он похоронил в Восточных лесах молодость и надежду гуярских кланов и шел теперь на Лэнд, чтобы добить тех, кто уцелел. И все его наемное войско жаждало гуярской крови. Будь на месте Хильды другая девушка, Эгберт обманул бы ее без зазрения совести да еще и посмеялся бы над ее простотой. Но с Хильдой он так поступить не мог. Он до сих пор ощущал тепло ее тела и ее ласковое дыхание на своей щеке. Наверное, он давно полюбил Хильду, просто не хватало сил, рассказать ей об этом. А сейчас он просто не имел права. Потому что Эгберт из Арверагов собирался умереть, но не в одиночку, а прихватив с собой на тот свет Черного колдуна. Остановит ли смерть предводителя поход на Лэнд, он не знал, но решил сделать все, что было в его силах. Хорошо бы прихватить с собой и Хорса, пусть Великий Конан полюбуется на негодяя сына, но такой подвиг Эгберту будет уже не по зубам. Он и в седле-то держится с трудом, где уж тут думать о серьезной драке. Удар из-за угла – единственное, на что он способен.

Бес ехал рядом с каретой, в которой находилась Сигрид, уставшая от долгой дороги и одуревшая от степной духоты, которая даже в предосеннюю пору была нестерпимой. Но ни усталость, ни духота не мешали Сигрид чувствовать себя счастливой. Она возвращалась в Лэнд, в свою страну, из которой бежала почти двадцать пять лет тому назад. Она верила в удачу. Не может же Бог отвернуться от нее в самую последнюю минуту, когда до окончательной победы рукой подать. Несколько дней пути, и благословенная земля Лэнда вновь будет петь под ее ногами, ибо не может не петь земля, освобожденная от сапога чужеземца.

Хильда сидела рядом с матерью, грустная, молчаливая и задумчивая. Что-то не заладилось у нее с арверагом. Это Бес во всем виноват: надо же было ему сказать, что меченые девчонки могут воровать себе мужей. Он шутил, а Хильда восприняла это всерьез. И все пятнадцать лет она, похоже, только и думала о том, как бы ей украсть подходящего мужа. Да и откуда им, девушкам, выросшим в Южном лесу, было набраться хороших манер. Двадцать с лишним лет, прожитых вдали от мира, даже для благородной Сигрид, вполне сложившейся и много повидавшей женщины, не прошли даром. Что же говорить о других. Возвращение в прежний мир оказалось делом не простым. Ну не может же благородный Кеннет, король христианской страны, иметь трех жен. Никто этого не поймет, в первую очередь церковь, а уж ссориться с нею Кеннету ни к чему. И как тут не крути, а единственной и законной женой Кеннета является Кристин, королева Лэнда. А значит и Рее, и Астрид придется отойти в тень. Конечно, рожденных от Кеннета детей не спрячешь, но приличия придется соблюдать. Бург – это не Южный лес, и продолжать здесь прежнюю жизнь просто невозможно. Рея, к счастью, это понимает, а Астрид нет. Но, тем не менее, ей придется смириться. Королю Таху в этом смысле повезло больше, на его стороне традиция: для горданца, а тем более короля, иметь трех жен не только ни зазорно, но и престижно. Правда, сам Тах сделал робкую попытку навести в семейных делах хоть какой-то порядок, но встретил такой дружный отпор трех своих жен, что вынужден был с позором и долгими извинениями вернуться на круги своя. И Гильдис Отранская, и Ингрид Мьесенская, и Марта Саарская здраво рассудили, что уж коли несли с меченым Тахом все тяготы лесной жизни, то вправе теперь попользоваться выпавшими на его долю богатством и славой. Бедный Тах пытался оправдаться тем, что руководствовался исключительно интересами женщин, но ему не поверили и оставили в подозрении.

Сигрид понимала женщин, кроме всего прочего или двигал еще и страх, остаться один на один с жизнью, без надежной, проверенной годами опоры. Придется, видимо, королю Таху до конца своих дней тащить этот груз. И, если судить по цветущему виду, сил у меченого должно хватить надолго. А с Астрид надо что-то делать. Говорят, что Стиг Гоголандский вдов, годами он чуть постарше Кеннета, так что человек по всем статям подходящий. Благородная Сигрид уже вступила с ним в переписку. И надо сказать, Гоголандский проникся ее заботами в обустройстве непомерно разросшегося королевского семейства и дал исчерпывающую характеристику всем уцелевшим владетелям брачного возраста. Особые надежды благородная Сигрид возлагала на молодого ярла Норангерского и трех сыновей владетеля Аграамского. Положим, сам Свен заслужил, чтобы его повесили за активное участие в хальбуржском мятеже, ну да Бог с ним, помрет и сам, не так уж долго им всем осталось. А вот с его сыновьями Сигрид ссориться не хотелось – хорошего рода и возраст подходящий. Такими разбрасываться не по хозяйски. Бьерн обещал ей, что не тронет Аграамского и присмотрит за его сыновьями. Им бы все смешки, а у благородной Сигрид голова идет кругом, шутка сказать, столько девушек! Чего-чего, а забот у нее в ближайшее время будет более чем достаточно. Если, конечно, все повернется так, как задумано. Но о плохом ей сейчас думать не хотелось. Владетель Ожский обещал ей победу. А этому человеку Сигрид верила теперь безгранично и гордилась его доверием. Да и любила, наверное. Хотя в ее возрасте думать о подобных вещах не совсем удобно, но раз пока еще думается, то пусть думается как можно дольше. Бог простит. Не может не простить и ее, и этого человека со страшной судьбой, и странным именем, которое он доверил только Сигрид. А Эвелина… Что ж, пусть будет Эвелина. По крайней мере, свой человек, проверенный общей горькой судьбой. Другим этого не понять. Да и буржские кумушки меньше будут судачить о связи королевы Сигрид с владетелем Ожским. Пищи для пересудов королевская семья и без того даст более чем достаточно. Сигрид даже слегка позавидовала буржским сплетницам: какие темы для разговоров! Может, посоветовать Бесу обвенчаться с Эвелиной, все слухов будет поменьше? Нет. Не сейчас. Потом, после смерти Сигрид. Слишком уж хорош этот мужчина, чтобы вот так просто взять и отдать его другой. Эвелина женщина молодая – подождет.

Сигрид выглянула из окна кареты. Бес ехал метрах в десяти впереди, чуть покачиваясь в такт шагам вороного коня. Здоровья и сил у этого человека хватит ни на одну войну. Дай Бог только, чтобы и для него, и для нее эта война была последней.

С противоположной стороны кареты появилась голова Хорса. Соскучился. Его, Хильду и Фрэя с детства водой не разольешь. Конечно, появление арверага ни тому, ни другому не пришлось по душе.

– Эй, красавица, не пожелаешь ли пересесть в седло?

Хильда промолчала, Хорс вздохнул и отстал. Зато появился легкий на помине арвераг. Правда, на карету он даже не взглянул. Сигрид успела заметить стальной клинок в складках его синего плаща, но крикнуть не успела, точнее, ее крик запоздал.

Бес не оглянулся, он только выбросил назад длинную руку, и арвераг тряпичной куклой вылетел из седла. Меч его, блеснув на солнце, отлетел в сторону и упал на порыжевшую траву. Сигрид приказала остановить карету. Ее трясло от страха и бешенства. Один взмах меча мог сейчас повернуть ее жизнь вспять. Двадцать лет борьбы и мучений были бы обращены в прах. Как он посмел, этот негодяй! Месяц Хильда, не жалея сил, выхаживала его, и вот она, гуярская благодарность! Чертово племя!

Хорс и Лось уже скрутили арверага и ждали только сигнала. Бес спешился и не торопясь подошел к несостоявшемуся убийце. Лицо его было на редкость спокойным, и только в черных глаза светилась страшная сила. Сигрид побаивалась такого Беса, и это еще мягко сказано. Эти непонятные приемы давления на людей, которым его научили в Храме, порой повергали ее в панический ужас. Лучше бы он просто повесил этого мальчишку.

Лицо арверага, и без того бледное, стало почти серым. Он задыхался, казалось, что стальной обруч обхватил его шею и перекрыл воздух в лихорадочно пытающуюся вдохнуть воздух грудь. А в синих глазах была такая боль и такой ужас, что Сигрид не выдержала и отвернулась.

– Нет, – крикнула Хильда. – Не трогай его, отец!

Бес вздрогнул и закрыл глаза. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Огромным усилием воли он подавил силу, рвущуюся наружу.

– Ты будешь первым, кого пощадил Бес Ожский, и, надеюсь, последним.

Если честно, то Сигрид обрадовалась. Ненависть к арверагу разом ушла из его сердца. Пусть живет. Зачем владетелю Ожскому брать лишний грех на душу.

Бес взял ее под руку и проводил до кареты. Сигрид боялась заглянуть ему в лицо, но в конце концов, не выдержала: в его глазах были грусть и недоумение. К кому относилось это недоумение, Сигрид уточнять не стала, просто поднялась на цыпочки поцеловала его в лоб. Наверное, он заслужил этот поцелуй.

– Трогай, – крикнул Бес кучеру и птицей взлетел в седло.

Сигрид оглянулась. Хорс и Лось отпустили арверага, и теперь рядом с ним стояла только Хильда. Обессиленный гуяр сидел на земле, уронив светловолосую голову на колени. Кажется, Хильда гладила его по этой дурной голове. Господи, как странно ты устроил этот мир.

Глава 10 Король Кеннет

Хальцбург был захвачен лэндцами в одночасье. Ингерна едва успела сесть в седло, и в сопровождении ближайших родичей благородного Леира покинула дом и столицу. Ворота Хальцбурга открыл Освальд из Арверагов, которому Ингерна поверила на свою беду.

Киммарки, застигнутые было врасплох лэндским мятежом, довольно быстро оправились от шока. Междоусобица, полыхнувшая было в последние недели, разом стихла. Потеряв столицу и несколько замков, гуяры отошли к побережью и укрепились там. Сломить их одним ударом не удалось. Киммарки, в отличие от октов, почти не селились в городах и селах Приграничья, предпочитая им вновь отстроенные крепости и замки. Из этих укреплений киммаркские вожди контролировали всю округу, подчас не слишком считаясь и с королем Леиром. Смерть короля внесла раскол в ряды клана, но не подорвала его мощи. Союзные киммаркам кланы тоже оказались на высоте. Практически каждый гуяр был воином, поэтому в короткий срок киммарки и союзные кланы сумели поставить в строй тридцать тысяч человек. А потом начали теснить вооруженных лэндцев, которых насчитывалось не более десятка тысяч человек, не считая ополченцев. Впрочем, как вскоре выяснилось, гуяры совершенно напрасно игнорировали ополченцев. Кеннет Лэндский, используя опыт, полученный в восточных лесах, умело распорядился тысячами вооруженных лишь луками и стрелами крестьян, горевших ненавистью к притеснителям. Киммарков били из засад на лесных дорогах, мешая объединить силы, разбросанные по всему Приграничью. А потом – некого было ударить этой собранной в кулак силой. Лэндская конница ловко уклонялась от решающей схватки, а крестьянское ополчение, обстреляв гуяров из засады, тут же рассыпалось по лесу. Эта странная война раздражала гуярских вождей, которые никак не могли выработать единой стратегии и выбрать лидера, способного сплотить всех вождей. Каждый норовил воевать за себя, не считаясь с другими. Теряя замки и земли, киммаркские вожди почему-то продолжали считать, что им противостоят лэндский сброд, с которым они справятся без труда. Все попытки Ингерны, объединить киммарков под знаменами своего сына Леира, заканчивались ничем. Даже весть о разгроме октов киммаркские вожди поначалу не восприняли всерьез. Да и кто мог поверить, что Октское королевство, пусть и раздираемое междоусобицами, способно развалиться в несколько дней. Отрезвление началось с появления в Киммаркии беженцев. Их страшные рассказы потрясли всех. И впервые в киммаркские души стало закрадыватьсясомнение в собственной непобедимости. Вожди, осознав, наконец, надвигающуюся опасность, потянулись к Гоонскому замку, где укрылась принцесса Ингерна с сыном Леиром. Ребенка объявили сыном Хольдрика из Октов, последнего октского короля, павшего смертью героя в битве с врагами. Сомневающимся быстро заткнули рты. Киммаркских вождей поддержали окты, в немалом числе собравшиеся в Приграничье. Маленького Леира признали сразу королем Киммаркии и Октии, а регентшей при нем стала благородная Ингерна дочь Леира и вдова Хольдрика.

По слухам, у принца Бьерна в лучшем случае было тысяч десять-пятнадцать конных дружинников и тысяч двадцать разного сброда. Король Кеннет имел под рукой и того меньше. Гуяров в Приграничья собралось куда больше, не говоря уже о том, что это были отборные бойцы. Поражение октов объяснялось внезапностью, предательством арверагов, разобщенностью клана, не в добрый час затеявшего усобицу.

На совете вождей было решено, не втягиваться в стычки с восставшими смердами, а, собрав в кулак все силы, двигаться к столице Киммаркии, уничтожая все лэндские поселения на пути. Это заставит Кеннета принять сражение, иначе все Приграничье превратиться в пустыню.

Императором гуярского войска, с благословения благородной Ингерны, был избран Квелин из Киммарков, опытный военачальник, прошедший в свое время полмира, от Большой воды до Восточных лесов. Благородная Ингерна выступила вместе с войском, как и подобает истинной гуярке, верхом на боевом коне и с тяжелым отцовским мечом у бедра.

Король Кеннет отходил, не принимая боя, осыпая наседающих гуяров, градом стрел из засад. Квелин из Киммарков торопился разделаться с Кеннетом до подхода принца Бьерна, который, по донесениям лазутчиков, уже приближался к Расвальгскому броду. Отступая к Хальцбургу, Кеннет время от времени огрызался. Его конница наносила стремительные удары по флангам гуярской пехоты и мгновенно исчезала в зарослях Ожского бора. Такая тактика ведения войны раздражала гуяров, но головы они не теряли, в лесные дебри по глупому не ломились, а четко и размерен двигались к цели, столице Киммаркии.

На подступах к столице, неподалеку от замка Отран, Квелин остановился на привал, далеко разбросав по округе конницу, приглашая своей якобы неосмотрительностью лэндцев к атаке. Но под синими гуярскими шатрами вместо уставших пехотинцев ждали своего часа пушки, а сама пехота, разделившись на две части, укрылась за ближайшими холмами, в оврагах и зарослях подступающего к замку Ожского бора.

Расчет Квелина оказался верен: Кеннет не заставил себя ждать. Видимо, стремление воспользоваться беспечностью неприятеля оказалось сильнее обычной осторожности. Кеннет атаковал стремительно, и, судя по всему, гуярские разведчики сильно преуменьшили его силы. Это была первая неожиданность из подстерегавших в этот день Квелина из Киммарков. А вторая и вовсе поставила его в тупик: конница лэндцев не стала атаковать раскинувшийся перед ней гуярский лагерь, а ударила сразу в двух направлениях, по притаившейся в засаде за холмами пехоте. И прежде чем пришедший в себя Квелин успел отдать приказ, разворачивать пушки, из замка Отран и с соседнего лесистого холма, который, по уверениям лазутчиков, еще сегодня по утру чист как совесть киммарка, заработала артиллерия. Выскочившая на помощь пехоте гуярская конница попала под плотный обстрел, смешалась и стала рассыпаться. А в довершение всех бед в тыл коннице ударили подошедшие дружины принца Бьерна. Преимущество лэндцев в людях оказалось двукратным, и это решило дело. Гуярская пехота, потерявшая строй, была уничтожена. Коннице повезло больше – кого-то спасла резвость коней, кто-то вовремя нырнул под защиту Ожского бора. Победители преследовали бегущих.

Карета Ингерны сломалась почти в самом начале бегства. Охранявшие ее родичи были вырублены начисто подоспевшими варварами владетеля Ожского, а сама принцесса с маленьким Леиром на руках укрылась в зарослях, оглушенная всем происшедшим и почти потерявшая рассудок. Еще сегодня достойный Квелин уверял ее, что взятие Хальцбурга – дело решенное. Серые глаза его при этом восхищенно скользили по ее фигуре. Квелин был не стар и, вероятно, рассчитывал на благодарность Ингерны. И она ему эту благодарность почти обещала: в конце концов, в ее положении надежный человек рядом никак не помешает.

Но сейчас все это уже потеряло смысл: киммаркское войско было буквально смыто невесть откуда нахлынувшей лэндской волной. Достойный Квелин был убит, а сама Ингерна с ребенком на руках и ужасом в сердце была выброшена под сень Ожского бора, который не столько защищал, сколько пугал ее.

Ребенок молчал. Ингерна испугалась было, но, как вскоре выяснилось, Леир просто спал, прижавшись крохотной щекой к корсажу ее платья, надетого по утру специально для торжественного въезда в столицу. Все пошло прахом. Квелин оказался таким же ничтожеством, как и Хольдрик. А торжествует над всеми суранец Бьерн, который оказался самой страшной ее ошибкой. Знала же, чувствовала, что этот человек не тот, за которого себя выдает. Разве смог бы суранский плебей подмять под себя гуярскую принцессу?! Как же она была глупа, и как, наверное, смеется над ней сейчас лэндский принц.

В изнеможении Ингерна опустилась на траву, прижимая к груди спящего Леира. Ее белое платье было разодрано в клочья, ноги исцарапаны в кровь, а главное, она не знала, куда идти, где, в каком месте приклонить голову, помутившуюся от страшных потрясений. Она боялась леса, но еще больше ее страшила подступающая ночь. Люди, рыскающие по лесу, были чужими, она слышала их голоса и хриплые крики соплеменников, зарубленных безжалостной рукой.

Леир проснулся и заплакал, испуганная Ингерна тут же сунула ему грудь. Ребенок умолк и зачмокал толстыми как у отца губами. Она и любила суранца Бьерна и ненавидела одновременно, но даже сейчас не жалела о своем безрассудстве. Этот неведомо откуда явившийся человек и был самым светлым пятном в ее жизни. Потом суранский торговец исчез, и возник принц, но в ее сознании два этих образа так и не слились в один. Страшно было сознавать, что ее, благородную Ингерну, обманул человек, которому она доверила свою честь, свою жизнь, свою корону, свою любовь. Плод этой любви лежал у нее на коленях, а Бьерна не было. Был другой, жестоко надсмеявшийся над ее планами, погубивший не только ее жизнь, но и будущее ее сына. Не мог этот принц быть ее Бьерном, не имел права.

Леир плакал. Ингерна холодела от ужаса, слишком уж близкой была погоня, она уже чувствовала храп коня за спиной. И бежала, обезумев, пытаясь укрыться в тени чужого враждебного леса. Пока не упала, едва не раздавив Леира тяжелым, задохнувшимся от долгого бега и ужаса телом. Всадник спешился: она слышала, как звякнули стремена. Ингерна не успела вонзить кинжал в свою вздымающуюся грудь. Сильная мужская рука перехватила ее дрогнувшую руку. Широкий гуярский кинжал упал на траву рядом с заходившимся в крике Леиром.

Человек, помешавший ей убить себя, был немолод. Большие глаза его сочувственно смотрели на Ингерну. Леир, взятый им на руки, быстро успокоился.

– Идем, – сказал лэндец Ингерне, заворачивая ребенка в свой плащ.

– Мне идти некуда, – отозвалась она хрипло.

– Меня прислал Бьерн, он мой наследник.

– Ты король Кеннет?

– А что, не похож? – грустная улыбка промелькнула на его губах и угасла. Этот человек отнял у нее все, но Ингерна почему-то не испытывала к нему ненависти. Быть может потому, что в глазах короля-победителя не было торжества, а была только горечь много повидавшего на своем веку человека.

– Пусть путь этого мальчика к трону не будет таким кровавым, как мой.

Этой же ночью хальцбуржский епископ обвенчал Бьерна сына Рагнвальда и Ингерну дочь Леира в холодном, огромном и почти пустом соборе. Не более двух десятков человек присутствовали на этой церемонии, а из известных Ингерне только король Кеннет с маленьким Леиром на руках да старый Освальд сын Карадока.

А потом принц Бьерн пронес сына под скрещенными клинками суровых молодых людей, которых все называли мечеными и двурогими. Так начиналась жизнь Леира сына Бьерна, наследного принца, будущего короля и меченого.

Бург встречал Кеннета громкими воплями восторга. Древний город впервые приветствовал своего короля после четверть векового гуярского произвола. Король Кеннет в алом плаще старинного покроя, в сопровождении пышной свиты владетелей (и откуда столько набралось!) проехал на белом как снег скакуне по улицам своей столицы и остановился на площади перед старым королевским замком, мрачноватым логовом предков. Поднятый над головой гуярский меч с хрустом сломался в его руках, и опозоренные обломки бессильно зазвенели по буржской мостовой. Лэнд обрел утерянную было свободу. И хотелось верить, что никогда более чужой сапог не осквернит родную землю, а чужие мечи не засверкают над лэндскими головами.

Сигрид с гордостью посмотрела на сына: Кеннет будет достойным королем Лэнда, внук Бьерн его не менее достойным преемником. Есть и на кого опереться королю и принцу в деле возрождения былого величия Лэнда. Вот только долго ли продлится это счастье, надолго ли пришел мир и покой на родную землю?

Сигрид обернулась к владетелю Ожскому, единственному всаднику в черном среди благородных алых плащей. Лицо Беса было серьезным и чуть печальным:

– Пока Каин не убьет Авеля, и тогда все повторится сначала.

Сергей ШВЕДОВ Оракул-1 ОРАКУЛ

Частный детектив Ярослав Кузнецов, известный под оперативным псевдонимом Ярила, с тяжким, исходящим из самого нутра вздохом оглядел обшарпанные стены офиса и перевел глаза на монитор. Увы, компьютер ничем его не порадовал, ибо хранящаяся там информация не представляла особого интереса. Дела сыскной конторы шли не то что плохо, а просто из рук вон. Клиенты упрямо игнорировали даровитого сыщика, доверяя разрешение своих проблем то правоохранительным органам, то вообще черт знает кому. Возникшая критическая ситуация грозила полным и окончательным разорением, закрытием агентства и безработицей владельцу и единственному сотруднику. Вступая на стезю частного сыска, после того как его вышибли с третьего курса юридического института, Ярослав никак не предполагал, что его авантюра закончится столь плачевно. Создавалось впечатление, что и воры у нас перевелись, и мужья перестали изменять своим женам. Пресса, как электронная, так и печатная, утверждала обратное, пугая и без того встревоженного обывателя валом преступности, захлестнувшим страну, но Кузнецов не верил уже никому, в том числе и журналистам. Эти всегда готовы раздуть из мухи слона, тем более что последнего можно продать дороже.

Шум у входной двери заставил детектива потянуться к курительной трубке, но, увы, ему и в этот раз не повезло. В помещение вошел не клиент с туго набитым бумажником, а всего лишь Аполлон Кравчинский, незадачливый литератор и старый, еще со школьных времен друг Ярослава. Подозревать Аполлошу в материальном достатке — непроходимая глупость, ибо непризнанный гений перебивался случайными заработками да пособием, нерегулярно получаемым от прижимистых родителей, похоже, уже махнувших рукой на свое непутевое чадо. Во всяком случае, они заметно сократили субсидирование в расчете, что сия радикальная мера заставит неразумного поэта взяться за ум. Кравчинский горел желанием оправдать надежды родителей и удовлетворить собственные неуемные амбиции, но пока ему везло еще меньше, чем сыщику. И стихи его не печатали, и написанный в горячке роман не вызвал интереса у издателей. По мнению Кузнецова, лучшей участи эта постмодернистская чушь и не заслуживала. И вообще: хочешь заработать, пиши детективы. Кравчинский после недолгого размышления правоту старого друга признал, но, к сожалению, пока что никак не мог подобрать подходящего сюжета и возлагал все надежды на Ярослава, которого претензии литератора, да еще в столь критический момент, раздражали не на шутку.

— Нет у меня для тебя сюжета, — огрызнулся в сторону гостя расстроенный хозяин. — Можешь ты это понять?

— Ну а воспоминания о славном боевом прошлом? — вопросительно посмотрев на приятеля, поинтересовался Кравчинский, присаживаясь к столу.

Славное боевое прошлое у Ярилы имелось, но вот вспоминать он о нем не любил, хотя и не считал проведенное в горах время потерянным. Все-таки кое-какого жизненного опыта он там поднабрался. Но делиться этим опытом с Аполлошей, благоразумно откосившим от армии по причине то ли плоскостопия, толи воспаления хитрости, он не собирался. Приятеля Ярослав не осуждал, ибо полагал, что наша доблестная армия ничего не потеряла в лице Кравчинского, и чем меньше в ней будет таких, с позволения сказать, пацифистов, тем крепче станут ее ряды. Аполлоша успел окончить институт, правда, почему-то строительный, и считал, что время его триумфа уже не за горами.

Появление заполошного Ходулина, Коляна или Коляша по дворовой кличке, прервало вспыхнувшую в офисе дискуссию о смысле бытия. Колян был профессиональным шалопаем, не склонным к философскому осмыслению действительности и занятым по большей части поисками земных радостей вроде банки пива в жаркий день или раскованной девахи в ночную пору. На потуги своих приятелей добиться успеха на избранных поприщах он смотрел иронически, уверяя, что ничего путного из этого все равно не выйдет, а нагрянувшая старость беспощадно отомстит честолюбцам за бесцельно растраченные молодые годы. Впрочем, вся собравшаяся в офисе троица не перешагнула еще рубеж семидесятипятилетия на троих и о старости могла рассуждать только гипотетически.

— Выручай, Ярила! — выдохнул в изнеможении Ходулин и зашарил глазами по столу в поисках спиртного.

Однако Кузнецов ни водки, ни пива в офисе не держал из принципа, ну и за тем, чтобы не приваживать к рабочему месту склонных к неуемному потреблению горячительных напитков приятелей, которые запросто могли превратить солидное детективное агентство в забегаловку.

— Бог подаст, — усмехнулся Кузнецов, глядя на страдающего с похмелья гостя без всякого сочувствия.

— Я не про водку. — Ходулин тяжело рухнул на стул. — Нуждаюсь в помощи профессионала.

— Обокрали, что ли? — удивился Кравчинский, мучительно соображая, что же такого ценного могли взять воры у не склонного к пошлому накопительству Коляна.

— Обокрали, — со вздохом подтвердил Ходулин, — только не меня, а родную тетю, которой я обязан буквально всем.

— Подожди, — нахмурился Кузнецов. — Это какая же тетя?

— Деревенская, естественно. Можешь себе представить: за неделю у нее увели целых два самогонных аппарата. Старушка в слезах, я в панике. В смысле— исхожу сочувствием. Не откажи, детектив, в помощи. Найди и покарай супостата и аспида.

Кузнецов разочарованно откинулся на спинку стула. Возникшая было надежда поучаствовать в расследовании серьезного дела растаяла в дымке раскуренной снобом Аполлошей толстенной сигары. Сам Ярослав не курил, а трубку на столе держал как атрибут профессии, справедливо полагая, что детектив без курительной трубки, как поэт без музы, обойтись не сможет.

— Зря ты так легкомысленно к этому относишься, — укорил детектива Ходулин. — Для моей бедной тетки самогонный аппарат — это как «мерседес» для банкира. Да что там «мерс» — сейф с деньгами. В деревне без самогона нельзя — ходовая валюта.

— Не лишено, — задумчиво произнес Кравчинский. — Самогоноварение — безусловное зло. Однако, принимая во внимание тяжелое материальное положение владелицы подпольного заводика, суд наверняка проявит к ней снисхождение.

— Ты соображай, что городишь, рифмоплет недоделанный, — обиделся Колян. — Какой еще суд? Тетка моя — честнейший человек. И бескорыстнейший. Когда я из армии вернулся в одном камуфляже, она мне пятнадцать тысяч прислала. Для жлобов деньги, конечно, небольшие, но для меня они стали даром небес. Не могу же я свою благодетельницу бросить в трудный час.

— Неблагодарность —тяжкий грех, — охотно подтвердил Аполлон и с любопытством воззрился на Кузнецова.

Детектив Коляновой тетке безусловно сочувствовал. Один самогонный аппарат, это еще куда ни шло, но украсть два за неделю — явный перебор. Другое дело, что столь мелкое происшествие его как профессионала не вдохновляло. К тому же велики были шансы оконфузиться. Житель он городской, далекий от забот бывших колхозников, а деревня, что там ни говори, место весьма и весьма специфическое, со своими взаимоотношениями, во многом непонятными пришлым людям.

— Ну не найдешь и не найдешь, — утешил приятеля Колян. — В конце концов, тетка новый закажет местным умельцам. Тут ведь важно другое — частный детектив из губернской столицы приехал! Шутка сказать, такая «крыша» у старушки. Голову даю на отсечение, нам эти аппараты искать не придется, их подкинут на крыльцо просто от испуга. А главное — племянник проявил заботу, бросился по первому же зову тетке на помощь. Привез лучшего специалиста.

— Так уж и лучшего? — смутился Кузнецов.

— А кто там разбираться будет — лучший ты или худший, — махнул рукой Колян. — Реклама — двигатель торговли. Лиха беда начало. Найдешь самогонный аппарат в деревне, глядишь, и в городе к тебе клиент повалит. Тоже, брат, добрые дела в небесной канцелярии без поощрения не остаются.

— Ты только небесную канцелярию сюда не приплетай, — осадил Ярослав расходившегося Коляна. — Не тот повод.

— Парного молока попьем, — продолжал соблазнять Ходулин. — У тетки корова есть и коза. Это же природа! Речка в двух шагах. Хлопнул молочка, вышел на бережок, а там белые лебедушки плывут по голубой глади в чем мама родила.

— Я про лебедей не понял, — честно признался Аполлон Кравчинский. — Они ощипанные, что ли?

— Это метафора, — пояснил Ярослав поэту. — Он телок имел в виду.

— Да что телки, — вошел в раж Колян, — коровища! Вымя — во! По ведру молока дают.

— У кого вымя? — ахнул окончательно сбитый с толку литератор. — Ты построже с метафорами, Коленька, пока у меня мозги окончательно не скисли. Мы о ком речь ведем — о лебедушках или о телках?

— А тебе какая разница? — огрызнулся Ходулин. — Говорю же — лепота!

За лепотой решили ехать на стареньком рыдване Аполлона Кравчинского, подаренного ему предками по случаю окончания института. Рыдван официально именовался «Ладой», но, если и слыл когда-то объектом вожделения отечественных автолюбителей, то очень и очень давно. По прикидкам Кузнецова, автомобиль, прежде чем попасть Аполлоше под задницу, лет этак двадцать бороздил наши непроходимые дороги и сильно за это время потерял как во внешнем виде, так и во внутреннем содержании. Обнадеживало путешественников только то, что путь, который развалюхе предстояло проделать, не превышал ста километров. Сущие пустяки для нашей необъятной родины.

— А дороги? — с сомнением покачал головой Аполлон.—Дороги там есть?

— Есть направление, — твердо сказал Колян. — Не бойся, пацифист, прорвемся!

«Лада» нехотя тронулась с места, обдав рассеянно бредущего мимо бедолагу клубами черного, как сажа, дыма. Уцелел ли прохожий после газовой атаки, Ярослав не успел зафиксировать, поскольку поспешно закрыл окно, испуганный вздорным проявлением «ладушкиного» характера. Ехал детектив в деревню без большой охоты. Но, с другой стороны, в городе ему делать было абсолютно нечего. Работы не предвиделось, денег тоже, с подругой он разругался вдребезги, без всякой надежды на примирение. Оставалось уповать на ходулинских лебедушек да призывать на помощь мудрые изречения предков: «кривая вывезет» и «смелость города берет». Ну а если города берем, то и в деревне, надо полагать, не оплошаем.

Асфальт закончился через тридцать километров, бодро проделанных «Ладой» за каких-нибудь сорок минут. Дальше, как и обещал Колян, началось «направление». Сначала Ярослав от души порадовался, что в области вот уже на протяжении двух недель не было дождя, однако по прошествии пяти минут он эту радость сдал в архив. Пылища поднялась такая, что буквально в десяти шагах ничего не было видно.

— Заблудимся. — Сидевший за рулем Аполлон с сомнением покачал головой. — С тебя, штурман хренов, будет спрос.

— Рули, водила, — бодро отозвался Ходулин. — Курс: зюйд-вест.

Следующие полтора часа безумного путешествия прошли в пыли, похрюкиваниях несчастной «Лады», вздохах Ярослава, стонах пекущегося о собственности Аполлона и бодрых покрикиваниях Коляна. По прикидкам Кузнецова добрую половину пути они уже проделали, однако ухабистая дорога способна довести даже выдержанного человека до белого каления. Скопившееся за время путешествия раздражение начало уже было выплескиваться наружу, но Ярослава опередил радиатор «Лады», закипевший очень к месту.

— Приехали, — скорбно резюмировал Аполлоша, останавливая притомившуюся красавицу, обиженную хамским обращением.

— Ничего, — бодро отозвался Колян. — Постоит — остынет.

— Воду ищи, — прикрикнул на него Кравчинский.—Любишь кататься, люби и саночки возить.

Ярослав, потирая затекшую спину, кряхтя выбрался из машины. Поднятая тысячелетняя пыль обрела тенденцию к оседанию. Ветра не было. Жара стояла невыносимая. Кругом расстилалась непотревоженная человеческой ногой равнина, поросшая пожухшей от зноя травой. Ни голубой тебе глади, ни ощипанных лебедушек. Коровы, правда, были, целое стадо, но пастуха при них не наблюдалось. Не у кого спросить, есть ли в округе водица и как до нее добраться.

— Может, подоить? — спросил у водителя штурман Коляша, с сомнением оглядывая ближайшее вымя.

— Придурок, — со стоном отозвался утомленный дорогой и людской несообразительностью поэт.

— Зато — лепота! — ехидно заметил Ярослав и уверенно направился к багажнику, где по его расчетам находилась канистра с водой.

— Не тронь! — Колян аж подпрыгнул. — Это же пиво, детектив.

Черт бы побрал этого Ходулина! Принюхавшись к содержимому канистры, Ярослав без труда убедился, что оболтус прав. А ведь ему русским языком говорили, чтобы запасся водой. Водой, а не пивом.

— Заливай, — безжалостно скомандовал Ярослав. — Не подыхать же здесь в степи.

— Не позволю, — заорал Ходулин. — Чтоб она захлебнулась, эта «Лада». А пиво — это подарок тетке. Не лишайте старушку последней радости, мужики!

Кравчинский, собравшийся было напоить пивом задохнувшуюся от быстрого бега колымагу, остановился и даже приложился к пенящемуся напитку. Будучи гуманистом, по природе и по воспитанию, он не счел возможным губить ценный продукт, предназначенный все-таки для человеческой глотки, а не для бездушного радиатора, которому в принципе все равно, что потреблять.

— Ну и черт с вами, — в сердцах крикнул Ярослав. — Ищите воду сами.

— И найдем, — твердо заверил Колян. — Не может быть, чтобы коровы весь день жарились на солнце. Должен быть где-то здесь водопой. Помяните мое слово.

Ярослав, усевшись на заднее сиденье «Лады», распахнул дверцу и надвинул на глаза кепку с длинным козырьком, демонстрируя тем самым полное равнодушие к заботам осрамившихся приятелей. Ничего, пусть порыскают по степи, в следующий раз будут умнее.

Он задремал, сморенный жарой и непредвиденными обстоятельствами, а проснулся от воплей Коляна, несущихся чуть ли не из середины коровьего стада. Похоже, этот придурок решил все-таки подоить зазевавшуюся буренку, а та его приласкала копытом. Детектив открыл глаза и бросил рассеянный взгляд на приближающихся в быстром темпе Ходулина и Кравчинского. Аполлоша тащил ведро и, судя по тому, как его изгибало дугой, ведро было не пустым. Колян потрясал над головой не то прутом, не то палкой и вопил во всю мощь своих легких:

— Не позволю.

Парочка была чем-то сильно взволнована и не сумела на первых порах внятно объяснить причину, вызвавшую столь бурные эмоции. Далеко не сразу, но Кузнецов все-таки уразумел, что дело тут вовсе не в корове, а в каких-то нехороших дядях, запустивших в Ходулина палкой.

— Да не палкой, а стрелой, — надрывался Колян. — Он меня к березе пришпилил, гад. Можно сказать, в сантиметре от сердца прошла. Я этого монгола из-под земли достану. Я его по уши в землю вобью, вместе с коньком-горбунком.

— Какой монгол? Какой конек-горбунок? — Ярослав равнодушно зевнул. — Ты что, на солнце перегрелся?

Нечуткость приятеля привела Ходулина в неистовство, и он долго сыпал ругательствами, особенно часто при этом упоминая ООН, чем окончательно запутал все дело. Какое отношение имеет эта во всех отношениях почтенная организация к происшествию на дороге, уразуметь было трудно, да Ярослав и не пытался, зная взбалмошный характер своего приятеля, не способного ни единого дня прожить без скандала, драки или еще какого-нибудь подобного дурацкого приключения.

— Воду добыли? — спросил детектив у очумевшего от впечатлений и ходулинских воплей поэта.

— Да, — ответил Аполлоша, обретя наконец дар речи, и направился к радиатору. — Слышишь, Колян, а может, это пастух был?

— Какой пастух?! Я же его как тебя видел — вылитый монголо-татарин или татаро-монголин! Вылитый! Развернулся в седле, гад, и саданул в меня из лука.

Ярослав взял из рук Ходулина оперенную стрелу и принялся ее рассматривать. Надо признать, стрела была сработана на совесть и вполне могла послужить в умелых руках орудием убийства. Во всяком случае, детектив едва не поранил пальцы об острое жало.

— А почему пастух не может быть монголом? — спокойно поинтересовался Кузнецов у расходившегося Коляна.

— Монголом может, а монголо-татарином нет. Ярослав выразительно покрутил пальцем у виска, намекая на умственное расстройство приятеля. Аполлоша сочувственно вздохнул, но от порочащих Ходулина жестов воздержался. Конечно, лук и стрелы по нынешним временам не самое ходовое оружие среди деревенских пролетариев, к коим, безусловно, следует отнести пастухов. На месте этого «монгола» Ярослав просто запустил бы булыжником в горожанина, полезшего без разрешения к коровьему вымени.

— Не лез я к коровам, — угрюмо отозвался слегка успокоившийся Колян. — На что они мне сдались. Здесь озерцо поблизости. Воды хоть залейся. Вон за тем березовым колком. А этот вылетел как черт из табакерки — в кольчуге и со щитом. Ты мне объясни, умник, зачем пастуху кольчуга?

Вопрос был задан по существу. Хотя Ярослав Ходулину ни на грош не поверил — у страха, как известно, глаза велики. С другой стороны, деревенский пролетариат ныне обеднел, а порох подорожал, так что не исключена массовая деградация местного населения. Очень может быть, что они не только охотятся с луком и стрелами, но и сохой землю пашут.

— Я кольчуги не заметил,—сказал Аполлон, усаживаясь за руль своей лайбы, — но всадник был, за это я ручаюсь. И стрелой он в Коляна действительно запустил. А потом бодренько порысил по равнине. Может, киношники чудят? А то сейчас новая мода появилась: понаделают лат из пластика и дубасят друг друга деревянными мечами. Исторической реконструкцией все это называется.

— Ну а я-то тут при чем? — возмутился Колян. — Зачем мирного обывателя в свои дурацкие игры впутывать? Я же на волосок от смерти был.

— Про волосок — это ты преувеличиваешь, — возразил Аполлоша. — Стрела в метре от тебя пролетела и действительно воткнулась в березу.

Ярослав препирательства друзей уже не слушал. Скорее всего Кравчинский прав: либо киношники, либо заигравшиеся придурки. Детективу Кузнецову нет дела ни до тех, ни до других. Его впереди ждет великое деяние, достойное занесения в анналы зачуханной деревеньки — поиски самогонного аппарата. И связался же Ярослав на свою голову с олухами царя небесного! Монголо-татарин на Среднерусской равнине! Куда наше замечательное правительство смотрит и почему молчит Организация Объединенных Наций?! Очень может быть, что Колян Ходулин прав в своих к ним нецензурных претензиях.

Между прочим, деревенька оказалась не такой уж зачуханной. На первый, хотя и беглый, но придирчивый взгляд здесь было никак не менее трехсот добротных деревянных домов, обнесенных кулацкими заборами. Народ по главной деревенской улице бродил ядреный с лукавым прищуром совсем не монгольских глаз. Прибывшая из города «Лада» если и вызвала переполох, то только среди местных собак, которые сочли своим долгом облаять пришельцев.

Аполлон лихо остановил запыленную машину у закрытых ворот деревенской усадьбы и нажал на клаксон. Особнячок у ходулинской тетки, к слову, был далеко не последним в деревне. Солидное сооружение из толстенных бревен, плотненько подогнанных друг к другу. Сигнал «Лады» был услышан, калитка заскрипела и перед слегка растерявшимися от новых впечатлений путешественниками предстала дебелая женщина, которую записывать в старушки было явно рановато. Если ей и перевалило за сорок, то самую малость. Колян полез к тетке с объятиями. Собравшийся вокруг машины деревенский народ смотрел на разыгравшуюся сцену с умилением. Впрочем, нельзя сказать, что толпа любопытствующих была уж слишком большой. Разве что человек тридцать почтили своим вниманием гостей, причем половину собравшихся составляли ребятишки.

— Вот, тетя Фрося, — сделал широкий жест в сторону своих приятелей Ходулин, — как и обещал: лучший детектив всех времен и народов Ярослав Кузнецов. Между прочим, орденоносец. Выдающийся отечественный пиит и писатель Аполлон Кравчинский, будущий нобелевский лауреат. Прошу любить и жаловать. Аппарат найдем в рекордно короткие сроки и все подробно опишем как в местной, так и в центральной прессе. Частная собственность у нас сейчас под надежной защитой. В этом ни у кого не должно быть сомнений.

Блистательный спич Коляна Ходулина был выслушан деревенскими жителями со вниманием и одобрен аплодисментами, которые оратор счел бурными и продолжительными, а Ярослав — издевательскими. По наблюдениям детектива, лица окружающих поселян менее всего тянули на простодушные. А в глазах явственно читалась насмешка. Похоже, городской десант не произвел на мужиков того впечатления, на которое так рассчитывал Колян. Публика в этих местах проживала явно себе на уме и далеко не робкого десятка. Впрочем, никакой враждебности к пришельцам ни на лицах, ни в поведении собравшихся Ярослав не заметил. А какая-то расторопная деваха даже подмигнула бывшему десантнику зеленым озорным глазом. Девушка была, что называется, кровь с молоком и вполне могла претендовать на звание белой лебедушки, о которой с таким поэтическим вдохновением распинался не склонный к метафорам прагматик и рационалист Колян Ходулин. Ярослав на всякий случай расправил плечи и распрямил прогнутый трудной дорогой стан, дабы явить себя красавице во всем блеске.

— Да какие у нас тут аппараты, Коленька, — нараспев проговорила тетя Фрося. — Живем по-простому, власть и Бога не гневя.

— Погоди, — не сразу врубился Ходулин. — А как же самогонный аппарат?

Бестактный вопрос горожанина был встречен деревенской общественностью прохладным молчанием. Не то чтобы в селе боялись властей, но ведь и правила приличия никто еще не отменял. А политес он и в Африке политес, не говоря уже о российской глубинке.

— Ах да, — спохватился Колян. — Понимаю. Конспирация. А что, у вас участковый в селе появился?

— Зачем нам участковый? — отозвалась с обворожительной улыбкой на устах тетя Фрося. — Мы же тут все свои.

Слова дебелой хозяйки деревенской усадьбы были встречены сочувственным гулом почтенного собрания, в котором Ярослав, однако, уловил нотки сомнения и даже протеста. Сомневалась и протестовала все та же краснощекая зеленоглазая деваха, на которую детектив уже успел положить свой острый соколиный глаз.

— Ну а чужие к вам забредают? — спросил Колян. — Начальство, скажем, из райцентра или всадники на конях-горбунках из монгольских степей? Ордынцы, спрашиваю, в селе есть?

— Ордынцев нет. А чужие иной раз наведываются. Из райцентра уж не помню когда были, но кришнаиты заглядывают. Китайцы намедни товар завозили. Американец неделю назад на велосипеде проезжал. А о монголах у нас давненько уже не слышали.

— А стрела чья? — грозно вскинулся Колян. — Кто у вас здесь в округе стрельбой из лука балуется?

Вопрос был обращен не столько к тете Фросе, сколько к насторожившейся толпе. В ответ народ выразил слишком ретивому горожанину неодобрение. Впрочем, Ярослав на их месте отреагировал точно так же. Нашел о чем спрашивать аборигенов приезжий придурок.

Какие здесь могут быть монголы? Кришнаиты, это еще куда ни шло.

— Стрела, однако, не монгольская, — сказал выступивший из плотных рядов дедок в валенках, зимней шапке и с широкой надписью на застиранной майке «Аи лав ю, герлс». — Стрела печенежская.

— Узнаю эксперта по походке, — хмыкнул Колян, забирая из рук знатока свое сокровище. — Печенеги — это когда было?

— Так и монголо-татары приходили не вчерась, — резонно отозвался старик.

Ярослав был увлечен не столько разговорами, сколько девушкой. Положительно лебедушка была хороша. И явно не испорчена городской цивилизацией и пришлыми кришнаитами. Конкуренции со стороны монголо-татар Ярослав Кузнецов не опасался. Черт с ним, с самогонным аппаратом, но за девушкой стоит приударить. Настроение детектива стремительно поползло вверх, и даже дурацкий спор Коляна с престарелым любителем герлс его не раздражал.

— Ой, что же мы у калитки стоим, — спохватилась тетя Фрося. — Прошу в дом, дорогие гости. Чем богаты, тем и рады.

Дорогие гости себя упрашивать не заставили и, пройдя по двору торжественным гусиным шагом, ступили на крыльцо. Крыльцо поразило городской глаз затейливой резьбой. Ярослав невольно им залюбовался, не выпуская при этом из поля зрения лебедушку, скромно проплывавшую рядом с гостями, опустив очи долу, если выражаться высоким русским стилем.

— Ярослав, — представился Кузнецов, задержавшись в дверях рядом с волоокой.

— Катюша, — охотно отозвалась деревенская красавица.

Поэт Аполлон Кравчинский, впервые оказавшийся в деревянном тереме, растерянно пялился на увешанные пожелтевшими фотографиями стены комнаты, которую, вероятно, правильнее было бы назвать горницей. На фотографиях преобладали люди в мундирах чуть ли не со времен Очакова и покоренья Крыма. Надо полагать, это были Коляновы предки. Если судить по этим фотографиям, то Ходулины ратоборствовали из поколения в поколение, и пацифистов среди них не водилось.

Стол был накрыт с такой быстротой, что Ярослав даже глазом моргнуть не успел, а уж обилие закусок его и вовсе привело в изумление. То ли тетя Фрося очень любила своего непутевого племянника, то ли в деревне испокон веку так потчевали дорогих гостей. В любом случае детектив считал, что им втроем такого количества продуктов просто не съесть.

— Вы извините, что стол собрала на скорую руку, — вздохнула тетя Фрося. — Сегодня повечеряем абы как. а уж гостей завтра созовем.

— Каких гостей? — удивился Колян. — Мы же по делу!

— Делу время — потехе час, — строго сказала хозяйка. — Обычаем пренебрегать не след. Не нами заведено, не нам и отменять.

— Ну, — поднял стакан охотно согласившийся с обычаями предков Колян, — за смычку города и деревни.

Тост был, прямо скажем, так себе, не отражающий всю сложность текущего момента и потерявший свою актуальность много лет назад, но поскольку никто ничего лучшего не предложил, то выпили под него. Наливочка оказалась крепенькой, это Ярослав почувствовал сразу. Нельзя сказать, что детектив был от рождения трезвенником, но особой страсти к спиртному не испытывал. Пить, однако, пришлось до дна, ибо по-иному у нас не пьют. Запаха сивушных масел Ярослав не уловил и слегка удивился по этому поводу — не на покупной же водке настаивала свою наливочку тетя Фрося?

— Так говоришь, среди своих любителей поживиться нет?

— Ты сам посуди, Николай, — вздохнула тетя Фрося. — Село наше почти тысячу лет стоит, а может, и более того. Все мы тут если не родня, то соседи, а если не соседи, то родня. Вот и Катюша мне двоюродной племянницей доводится.

— Иди ты, — невесть отчего удивился Колян. — Вот уж не думал, что в нашем роду такие красавицы водятся.

— Сказанул, — обиделась тетя Фрося. — А я, по-твоему, обмылок, что ли? Да по мне вся округа сохла.

— Верю! — вступил в разговор Аполлон. — Да вы и сейчас, Ефросинья Петровна, для своих тридцати пяти лет выглядите, прямо скажу, сногсшибательно.

— Какие там тридцать пять, — зарделась тетя Фрося. — Мне уже за сорок. — Бросьте, — махнул рукой Аполлон. — Не верю. Вот и Ярослав подтвердит.

Занятый пережевыванием деревенского сала детектив утвердительно промычал и закивал головой, нисколько не покривив душой. Ходулинская тетка была хоть куда, но еще больше Ярославу нравилась ее двоюродная племянница. Катюша на комплименты городских гостей реагировала спокойно, зато ее очень волновал повод, благодаря которому троица оказалась в этих благословенных местах. Речь зашла все о том же самогонном аппарате. Точнее, о двух аппаратах, исчезнувших при весьма загадочных обстоятельствах.

— Так украли их или не украли? — стоял на своем захмелевший Колян.

— Конечно, украли, — обиженно отозвалась Катюша.

— И кого же мы подозреваем? — Кравчинский ласково улыбнулся красавице. — Если свои взять не могли, то остаются, следовательно, либо кришнаиты, либо китайцы?

— Ты американца забыл, — подсказал Колян. — Он мимо деревни на велосипеде проезжал.

— Дедуктивный метод мне подсказывает, — закатил глаза к потолку Аполлоша, — что перевозить самогонный аппарат на велосипеде на большие расстояния несколько затруднительно. А уж тем более когда речь идет о двух агрегатах. Следовательно, американец отпадает. Кришнаиты, по слухам, чужого не берут. Остаются китайцы, которые даже чисто внешне похожи на обстрелявшего Коляна монгола. То есть нельзя исключить, что мы имеем дело с весьма многочисленной и хорошо организованной преступной группой, контролирующей всю окрестность.

Тетя Фрося ахнула, Катюша хихикнула в кулачок, Колян глумливо ухмыльнулся, а у Ярослава появилось сильнейшее желание дать поэту по шее за дискредитацию уважаемой профессии частного детектива. В наивность Аполлоши Кузнецов не верил, ибо на роль доктора Ватсона его просвещенный друг не годился, следовательно, речь Кравчинского смело можно было считать издевательской. Ярослав издевочку стерпел, но про себя решил отыграться на Аполлоше при первой же возможности по полной программе.

— Это инопланетяне виноваты, — понизив голос почти до шепота, сказала вдруг Катюша и скосила на Ярослава загадочно мерцающие глаза.

Детектив собрался было смертельно обидеться на лебедушку, вздумавшую присоединиться к розыгрышам его приятелей, но тут в разговор вмешалась тетя Фрося, горячо поддержавшая свою юную родственницу и дополнившая ее слова существенной информацией:

— Семен Калягин их собственными глазами видел, а Ванька Митрофанов даже летал на их ракете.

— Ванька врет, — обиделась почему-то Катюша. — Зачем инопланетянам этот алкаш? А вот дяде Семену я верю, он сроду никого не обманывал.

— НЛО, значит, — задумчиво протянул Кравчинский. — Бывает. А зачем инопланетянам самогонный аппарат понадобился?

— Ну, ты даешь, Аполлоша, — возмутился Колян. — Люди вдали от дома, в служебной командировке. Захотелось расслабиться.

— Они не только самогонные аппараты крадут, — все тем же драматическим шепотом продолжала Катюша. — У Калягиных вилы и грабли увели. У Кузиных телегу укатили.

— Телега-то им зачем?

— Кто их знает? — развела руками Катюша. — Дядька Василий вышел по утру коня запрягать, а телеги, что во дворе стояла, и след простыл. А хомут они у Шепотиных взяли.

— Если взяли хомут и телегу, то это точно не инопланетяне, — покачал головой Колян, — тут либо цыгане постарались, либо монголы, помяните мое слово, мужики.

— Нет у нас монголов, — искренне возмутилась Катюша. — А цыгане в первую голову коня бы увели, зачем им телега?

— Резонно, — поддержал лебедушку Кравчинский. — Хомут и телега кроме инопланетян никому нынче на фиг не нужны.

— Вы посмотрите на него! — Ходулин чуть не подпрыгнул на месте. — Знаток деревенского быта! По нынешним временам хорошая телега больше твоей машины-развалюхи стоит. А хомуты сейчас никто не шьет.

Разговор выходил дурацкий, но не лишенный, однако, некоторых интересных деталей. В инопланетян Ярослав, конечно, не верил, зато заподозрил, что в селе появился пройдоха, распускающий слухи о небесных пришельцах, дабы замаскировать собственную слабость к чужому добру. С другой стороны, телега, это ведь не самогонный аппарат, ее так просто не спрячешь. В этой связи Кузнецова заинтересовали два человека — Семен Калягин и особенно Ванька Митрофанов, склонный, если верить той же Катюше, к чрезмерному употреблению горячительных напитков.

— А где и при каких обстоятельствах Семен Калягин видел инопланетян? — спросил Ярослав у Катюши.

Это были чуть ли не первые произнесенные им за время застолья слова, и прозвучали они очень весомо и профессионально. Во всяком случае, тетя Фрося и Катюша посмотрели на детектива с уважением. Человек, что называется, зрил в корень, в отличие от своих легкомысленных приятелей, которые норовили высмеять озабоченных необычными происшествиями людей.

— Видел он их за околицей, — пояснила Катюша. — Только он не самих инопланетян, а их летающую тарелку, большую и круглую.

— Она что же, прямо так на полянке и стояла?

— Да, — кивнула Катюша. — Дядька Семен хотел было к ней подобраться поближе, но тут кто-то сказал ему из ниоткуда: «Не ходи, Калягин, пропадешь». Дядька Семен заробел, развернулся на полусогнутых и скоренько отправился домой. Дело-то потемну было. А кто их, инопланетян, знает, что у них на уме.

— А к уфологам вы обращаться не пробовали? — спросил заинтересованный Кравчинский.

— Да какие у нас здесь уфологи? — удивилась тетя Фрося наивности городского поэта.

— От той летающей тарелки остались следы, — продолжала нашептывать Катюша, — Я их своими глазами видела. Следы — это уже кое-что. А для мыслящего человека они могут оказаться той зацепкой, которая поможет распутать весь клубок. Ярослав решительно поднялся из-за стола. Наливка хоть и ударила ему сразу и в ноги, и в голову, но все же не настолько сильно, чтобы сбить добра молодца наземь и помешать ему в профессиональном рвении.

Желание настырного сыщика немедленно отправиться на место преступления не вызвало, однако, энтузиазма у его разомлевших от сытного ужина ивыпивки спутников. Ходулин устало зевнул, а Кравчинский вскинул правую бровь, демонстрируя сомнение.

— Так темнеет уже, — попробовала остудить пыл гостя тетя Фрося. — Куда вы пойдете на ночь глядя?

— У меня фонарик есть, — отмахнулся Ярослав и, обернувшись к Катюше, спросил: — Не побоишься проводить нас до места?

— Мне тут каждый кустик знаком. Не заблужусь и в темноте.

Колян идти куда-либо категорически отказался. Ему, оказывается, за глаза хватило дневных приключений. Монгольская стрела, это еще куда ни шло, но инопланетные бластеры — уже слишком для возалкавшей деревенского покоя русской души. Аполлон приключениями еще не насытился и все-таки согласился полюбоваться луной, которая, будем надеяться, разбудит его поэтическое воображение. Ярослав его решение воспринял без особого восторга, поскольку пользы от Кравчинского в предстоящем деле ждать просто глупо, а своим трепом он способен распугать не только земных обывателей, но и небесных.

Ярослав надеялся, что их экспедиция пройдет скрытно и не вызовет ажиотажа среди местного населения, но ошибся в своих расчетах. Первыми всполошились деревенские собаки, большая часть которых захлебнулась в заливистом лае, а меньшая, числом, однако, не менее десятка, увязалась за незадачливыми сыщиками. Следом за собаками потянулись было и ребятишки, но уяснив, что экспедиция предстоит в места сомнительные и пользующиеся в деревенских кругах дурной славой, быстро отстали, отчасти по собственному почину, но большей частью понукаемые окриками родителей, которые не оставили вниманием городских гостей и пристально следили из родных усадеб за их передвижением по селу. Ярослав взглянул на часы — время стремительно приближалось к одиннадцати. Вот-вот на чернеющем небе должны были зажечься звезды, что касается луны, то она в эту пору была в большом ущербе, и ждать от нее поддержки не приходилось. Собаки покинули отважную троицу на окраине села, зато к ним неожиданно прибился уже виденный сегодня детективом дедок с иноземной надписью на майке, как вскоре выяснилось, звавшийся Егорычем.

— Никак на рыбалку пошли? — ехидно поинтересовался он у горожан.

— Скорее на охоту, — немедленно откликнулся на его реплику Аполлон — Инопланетян идем ловить, дед.

— А поймаете? — усомнился Егорыч, — Тоже ведь они не каждому в руки даются. Разумные, видать, существа.

— Мы же специалисты, дед, — не унимался Кравчинский. — Уфологи, планетологи, археологи. Нам инопланетянина отловить — это проще пареной репы. А ты сам-то их видел?

— Я ведь, мил человек, большую жизнь прожил. Кто только мне на пути не попадался. А по обличию ведь сразу не скажешь — инопланетянин перед тобой или нет? Голова, две ноги, две руки — а что еще уважающему себя мужчине надо? Росточком они, говорят, не вышли, но ведь недаром умные люди намекают — велика фигура да дура.

Ярослав уже пожалел, что поддался сыскному зуду и отправился черт знает куда в ночную пору. Тьма сгущалась прямо-таки с неприличной быстротой, и рассеивать ее фонариком становилось все труднее. Тем более что повела их Катюша лесом, по известной только ей одной тропинке. Ярослав эту тропинку все время терял и спотыкался о сучья, которые так и норовили ухватить его за штаны и кроссовки. Развеселившийся было после выпитой наливки Аполлоша очень быстро растерял в ночном лесу весь свой оптимизм и теперь тихонечко поругивался сквозь зубы. Частный детектив с удовольствием позлорадствовал бы по поводу неприятностей, выпавших на долю поэта, но, к сожалению, его собственное положение было столь же незавидным.

— Ну вот вам и оне, — услышал он голос Егорыча в тот самый момент, когда споткнулся о корягу и едва не врезался лбом в дерево, кажется березу, слишком уж неожиданно вставшую на его пути.

— Кто «оне»? — не понял Ярослав, поднимая голову.

— Мама дорогая! — прохрипел рядом с ним сдавленным от испуга и удивления голосом Аполлон Кравчинский.

И было чему удивляться. Прежде Ярославу видеть инопланетные летательные аппараты не доводилось, поэтому он не рискнул обозвать опускающийся чуть ли не на голову шар неопознанным летающим объектом. Впрочем, вскоре выяснилось, что объект приземляется все-таки в некотором отдалении. Зато в лесу сразу же стало светло как днем, и Ярослав отчетливо видел, как дрожат губы у Кравчинского, а присевший от испуга Егорыч мелко крестится. Относительное спокойствие сохраняла только Катюша, которая теребила детектива за рукав и повторяла как заведенная:

— Здорово, правда?! Вот здорово!

Зрелище было впечатляющим, это Ярослав готов был признать, но оно настолько выходило за рамки привычного Кузнецову мира, что он почувствовал нечто похожее на страх. И тут же устыдился своего невесть откуда накатившего чувства. В конце концов, назвался груздем — полезай в кузов. Тем более что это, возможно, и не НЛО вовсе, а какое-нибудь неизученное атмосферное явление. Не исключалась и чья-то злая, а то и просто глупая шутка.

— Ну что, пошли? — Ярослав обернулся к своим спутникам.

— Ты совсем очумел. Ярила! — зашипел рассерженным гусаком Кравчинский. — Спалит он нас всех к чертовой матери, этот огонь неугасимый. Или инопланетяне сделают из нас подопытных кроликов.

— А говорил — уфолог, — рассердился на перетрусившего Аполлона Егорыч.

— Уфолог или не уфолог, но уж точно не самоубийца, — огрызнулся поэт.

Кузнецов осторожно, стараясь не наступать на предательски потрескивающие сучья, двинулся вперед. К сожалению, для городского жителя неслышная ходьба по лесу проблема неразрешимая, тем более что свет, озаривший было всю округу, неожиданно померк и съежился до двух небольших светлячков, призывно подмигивающих из темноты.

— Фары включили, гады, — пропыхтел за спиной Ярослава Кравчинский. — Заманивают неосторожных путников.

Аполлон был прав. Во всяком случае, свечение впереди ничего загадочного собой не представляло. В довершение всех неожиданностей вдруг заурчал двигатель, весьма напоминающий по звуковым параметрам вполне земной автомобильный. Ярослав ускорил шаги и, выйдя из зарослей на небольшую поляну, остановился, страшно разочарованный открывшимся зрелищем. Это действительно была машина, причем легковая, марки которой он разглядеть не успел. Причиной тому оказалась темнота, а также скорость, с которой этот, с позволения сказать неопознанный объект скрылся из поля его зрения. Скрылся, между прочим, самым примитивным способом, дав, что называется, по газам. Ярослав не сдержал эмоций, а Кравчинский глупо хихикнул в ответ на его расстроенное «Вот же блин!» Сколько было переживаний, сколько ожиданий, и вдруг все закончилось самым прозаическим образом. Возможно, сто лет назад появление в этих местах легкового автомобиля и сочли бы чудом, но по нынешним временам такая обыденность способна удивить разве что Егорыча, все ходившего по полянке и зачем-то принюхивавшегося к следам, оставленным железным конем, пришедшим на смену крестьянской лошадке.

— Странно, однако, — обнародовал свои сомнения старик. — Откуда здесь взялся автомобиль?

— От верблюда, — авторитетно отозвался Аполлоша. — Заблудились люди, с кем не бывает.

Сначала болтались по бескрайней степи, а потом залезли в густые заросли. Городские жители, что с них взять. Урбанистическое воспитание вредно отражается на умственных способностях.

— А огненный шар куда делся?

— Эка невидаль, осветительную ракету запустили, — ухмыльнулся Аполлон.

Ярослав осветительных ракет повидал немало, и у него не было полной уверенности в том, что в данном случае предположение Кравчинского соответствует истине. Но, с другой стороны, ничего более разумного и проясняющего ситуацию сказано не было, и пришлось на безрыбье принимать эту сформулированную суматошным поэтом версию.

— Пора возвращаться. — Ярослав разочарованно вздохнул.

Но стоило только детективу сделать первый шаг по лесной тропе, как округа вновь заполнилась нестерпимым для глаз светом. Настолько нестерпимым, что к Ярославу далеко не сразу вернулась способность видеть и соображать. Когда он открыл наконец глаза, никакого огненного шара уже не было. Включив фонарик, он без труда обнаружил Аполлона, стоящего в позе паралитика и хватающего ртом воздух, словно карась, внезапно выброшенный на берег чьей-то безжалостной рукой. Егорыч лежал под ближайшим деревом в позе приготовившегося к круговой обороне бойца. Старик беспорядочно тыкал в пустоту своей сучковатой палкой, пытаясь поразить какую-то видимую только ему цель.

— Эй, дед, с тобой все в порядке? — осторожно позвал его Кузнецов.

— Шандарахнуло, — сказал Егорыч, медленно поднимаясь на ноги. — Так говоришь — осветительная ракета?

Аполлоша на заданный вопрос откликнулся не сразу, кажется, в нем что-то заклинило — то ли речь отшибло, толи память. Ярославу пришлось встряхнуть впавшего в кому приятеля, чтобы привести его в чувство.

— Мы где? — спросил слегка оклемавшийся поэт.

— В Караганде, — в рифму отозвался Ярослав.

Безусловно, они находились в лесу, расположенном буквально в паре километров от деревни, но то ли лес был заколдованным, то ли его действительно облюбовали инопланетяне, только творилось здесь, по мнению Ярослава, черт знает что.

— А где Катюша-то? — осведомился Егорыч, щурясь на свет фонарика, направленного на него детективом.

— Ищу, — угрюмо отозвался Кузнецов, и это было чистой правдой.

К сожалению, Катюша на призывный зов не откликнулась, хотя Ярослав с Аполлоном едва не сорвали голоса, пытаясь докричаться до деревенской красавицы. А тьма вокруг становилась все непрогляднее и непрогляднее. Батарейки в фонарике подсели уже, настолько, что практически не давали света. Искать же человека на ощупь в лесу, который, по словам Егорыча, тянулся на добрый десяток верст, было совершенно бесполезно. Тем не менее Ярослав упорно, одно за другим, обследовал каждое дерево, находившееся в радиусе двух десятков метров от места происшествия.

— По-твоему, она белка, чтобы по деревьям прыгать? — в сердцах воскликнул утомленный происшествием поэт. — Уж скорее она в какую-нибудь яму провалилась. В медвежью берлогу, например.

— Медведи в наших лесах давно перевелись, — возразил Егорыч. — Это инопланетяне ее похитили.

— Я тебя умоляю, дедушка, — возмутился Аполлон. — Медведей они вывели, а монголов и инопланетян развели. Чушь собачья!

— Никто их не разводил, — обиделся на поэта Егорыч. — Сами прилетели.

— Катюша, ау, — вновь ударился в крик Аполлон. — Как хотите, мужики, но, по-моему, она над нами просто подшутила. Завела в лес и бросила, а теперь стоит под деревом и хихикает, глядя, как уставшие люди рыскают по непроходимым дебрям.

— Какие тут дебри? — Егорыч пожал плечами. — Несешь околесицу.

— Ну, так веди нас, Сусанин, в места обетованные. Или прикажете по милости расторопной лебедушки всю ночь здесь куковать?! Я вам не Кожаный Чулок и не последний из .могикан, чтобы сутки напролет наслаждаться лесной жизнью.

Пораскинув умом, Ярослав решил, что Кравчинский, скорее всего, прав. Ничего экстраординарного ведь не произошло. Ни Егорыч, ни Аполлон, ни сам Ярослав от вспышки света нисколько не пострадали. Конечно, девушка могла испугаться и броситься в заросли, но, в конце концов, она местная уроженка и вряд ли заблудится в знакомом с детства лесу. А со светом наверняка чудят неопознанные типы на машине неизвестной марки. Скорее всего, пытаются таким образом подать сигнал своим. Хорошо бы выяснить, кто они такие и с какой целью рыщут по округе, но в любом случае причин для паники нет. Как нет и необходимости выстраивать фантастические версии там, где царствуют унылые реалии.

— Ладно, пошли, — вздохнул Ярослав. — Утро вечера мудренее.

Увы, утро не оправдало надежд детектива. Едва продрав глаза, он вместо симпатичного личика Катюши узрел недовольную физиономию сильно страдающего с похмелья Коляна. Впрочем, кроме страдания эта физиономия выражала еще и крайнюю озабоченность.

— Где девушка, Ярила? Все село на ушах стоит.

— Вот черт! — Кузнецов одним махом подхватился на ноги. — Неужели она еще не вернулась?

— Быть того не может! — возмутился проснувшийся Аполлоша и с негодованием уставился на Ходулина. — Это же чушь какая-то.

— Вас обвинят в изнасиловании и убийстве несчастной девушки — будет вам чушь, сыщики хреновы, — рассердился Колян.

— Ты это брось, — возмутился Ярослав. — С нами же Егорыч был.

— Какой еще Егорыч?! Все село видело, как вы втроем пошли в лес. Вы двое вернулись, а девушка— нет.

Вот ситуация, прости господи! Ярослава даже в пот бросило. Как ни крути, а Колян кругом прав. Если Катя не объявится в ближайшие часы, то в ее исчезновении обвинят Кузнецова и Кравчинского. Даже свидетельские показания Егорыча им не помогут. Старик будет твердить про инопланетян, правоохранители решат, что он впал в детство, и это только усилит их подозрения по поводу двух негодяев, заманивших девушку в лес с абсолютно ясной и преступной целью.

— Пошли к Егорычу, — стоял на своем Кравчинский. — Старик все видел и не даст нас в обиду.

Егорыча дома не оказалось. На дверях его хибары висел замок устрашающей величины. Создавалось впечатление, что этот замок не открывался уже много лет, настолько его изъела ржа.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — присвистнул разочарованно Аполлон. — А куда он делся?

— Что вы мне голову морочите! — рассердился Колян. — Дом этот давно пуст, видите, окна крест-накрест досками заколочены.

— Но он же отсюда вышел! — растерянно развел руками Кравчинский. — Я же помню, как эта калитка заскрипела. Был старик, Ходулин! Тот самый, которому ты стрелу давал на экспертизу.

— Ну и что? — огрызнулся Колян. — Там много народу стояло. И при чем тут стрела, скажите на милость? Вы мне девушку верните. На меня тетя Фрося смотрит как на преступника. Не ожидал я от вас, мужики!

— Ты что, скотина, подозреваешь нас, что ли?! — взвизгнул от возмущения Кравчинский. — Я тебе что, насильник, убийца, маньяк?! Я не то что телки — мухи в жизни не обидел.

— Тихо! — рявкнул Ярослав. — Без паники. Деда найдем. Девушку тоже. Я этих сукиных сынов из-под земли достану.

— Каких сукиных сынов? — не сразу понял Аполлон.

— Тех самых, что по лесу на машине разъезжают.

Кравчинский сначала открыл рот в изумлении, потом закрыл его на короткое время, чтобы через секунду произнести с нотками уважения в голосе:

— В корень зришь, Ярила, дедукция тебя в этот раз не подвела. Вполне могли эти козлы похитить лебедушку, пока мы на свет пасть разевали.

— Значит так, Коля, — взял быка за рога Кузнецов, — узнай, где проживает местный алкаш Ванька Митрофанов, тот самый, летавший на ракете. Надо с ним повидаться.

Сам Ярослав не рискнул опрашивать местных. Если судить по взглядам из-за высоких заборов, то аборигены разозлились на приезжих не на шутку и вот-вот готовы были перейти к недружественным действиям. Чувства селян детектив очень даже хорошо понимал, но, естественно, не мог одобрить самосуда над ни в чем не повинными людьми. Тем более что одним из этих неповинных был он сам. Ходулин отсутствовал недолго и уже минут через пять нагнал своих уныло бредущих по селу друзей.

— Ванька живет вон в том доме с голубыми наличниками, — сказал он отдышавшись. — А вот что касается вашего Егорыча, то тут полный облом. В майках с дурацкими надписями полсела ходит. Цивилизация в лице расторопных челноков добралась и до этих мест.

— А валенки? — Аполлон вспомнил еще одну особую примету таинственного старца. — Он же в валенках был, я очень хорошо это помню.

— Сразу надо было говорить,—огрызнулся Колян. — Ладно, если старик местный, то мы его найдем. Чай не иголка в стоге сена. Ты не о Егорыче хлопочи, а о девушке. В убийстве старика вас пока еще не обвиняют.

Ходулинское «пока» очень не понравилось Ярославу. А что если таинственные незнакомцы, похитившие Катюшу, расправились и со стариком? Ведь он единственный свидетель похищения как-никак. А вот Кузнецов с Кравчинским такими свидетелями не являются по определению, у них совсем иной статус — они подозреваемые. И улик против них более чем достаточно. А возможно, появятся и еще. Не исключено, что этими уликами окажутся два трупа, найденные на месте поиска таинственной летающей тарелки. От таких предположений Ярославу стало не по себе. Не говоря уже о том, что ему судьба Катюши была далеко не безразлична. Он ведь почти влюбился в эту девушку. И угораздило же его с пьяных глаз тащиться в лес ночью. Хотел блеснуть сыскными талантами перед деревенской красавицей и вот блеснул! А ведь он почти раскрыл это дурацкое преступление. Во всяком случае у него был подозреваемый, вот этот самый Ванька Митрофанов, что стоит сейчас в одних трусах посреди родного двора в окружении белых кур и лопоухого щенка и щурится из-под припухших век на пришельцев.

Митрофанов был с большого бодуна, это сразу бросалось в глаза. Его худое костлявое тело била похмельная дрожь. Длинная, похожая на корягу мужицкая рука уныло чесала заросшую светлыми патлами голову. И первый вопрос, который Ванька задал гостям, не отличался большой оригинальностью:

— Выпить есть?

— Колодезная водица не подойдет? — сердобольно поинтересовался Ярослав, наклоняясь к ведру, стоящему поодаль.

И прежде чем Ванька успел открыть рот во второй раз, он вылил ему на голову почти ледяную воду. Митрофанов ахнул, крутнулся на одной ноге, замахал руками, словно лебедь крылами, пытаясь воспарить в небеса, но по причине нелетной погоды вынужден был отложить воздушную прогулку и обессиленно рухнул на не шибко чистое крыльцо.

— Ах ты гад! — сказал он немного отдышавшись. — Не зря тебя народ в нехорошем подозревает.

— Канистра пива, — пообещал Ярослав. — Большая канистра, двадцатилитровая. Пиво первосортное. Оно будет твоим, если ответишь на мои вопросы.

— Предпочитаю водку, но готов взять и деньгами. Не сочтите меня жлобом, мужики, просто одолела бедность. А безденежье вредно отражается на организме.

Колодезная вода благотворно подействовала на хворающего Митрофанова. Выглядел он в эту минуту не просто вменяемым, а очень даже сообразительным. Сразу стало понятно, что за свои сорок лет Ванька много чего повидал и вот так просто этого деревенского налима за жабры не возьмешь.

— Самогонный аппарат у Ефросиньи ты украл? — прямо спросил Ярослав, отсчитывая страдальцу мятые купюры. — Сразу предупреждаю — не для протокола.

— Усек. — Митрофанов кивнул, принимая взятку. — Значит так: первый аппарат действительно взял я. Не украл, заметь, а позаимствовал на время. Выгнал бы продукт и вернул вещь на место.

— Где аппарат прятал?

— Сам понимаешь, дома хранить чужую собственность не станешь. А тут еще жена — выдра, теща-ведьма. Выкопал землянку на опушке. Все честь по чести. Оборудовал что твой блиндаж. Прихожу через день — нет аппарата. Можешь понять всю степень моего разочарования? У меня уже брага поспела.

— Ну и пил бы свою брагу, — рассердился Аполлон.—Какая тебе, алкашу, разница?

— А долги, мил человек? — ухмыльнулся в сторону поэта абориген. — Долги-то отдавать надо. Той же Ефросинье я литр задолжал и остальным прочим не меньше. Словом, как честный человек я не мог поступить иначе.

— А с аппаратом-то что? — не выдержал Ярослав.

— Украли аппарат, в том-то и вся проблема. Я было на Костю Кривцова подумал, но тот в город уезжал на два дня к родственникам. Так что алиби у него железное, как пишут в детективах. А более у нас не на кого подумать, разве что на инопланетян.

— Логика, однако, — ухмыльнулся Аполлон. — Если не Кривцов, то зеленые человечки.

— Зря ты меня подковыриваешь, уважаемый, — обиделся на заезжего поэта Митрофанов. — Мы здесь тоже не лаптем щи хлебаем. И книжки всякие почитываем, и телевизор смотрим. Я одних сериалов про ментов, может, сотню пересмотрел. Пусть и не совсем трезвыми глазами. Скажу тебе прямо, нечисто у нас здесь.

— Это в каком же смысле нечисто? — не уловил связи между детективными сериалами и местными реалиями Кузнецов.

— Ладно, мужики, только вам и только под большим секретом, — Митрофанов понизил голос почти до шепота, — но так, чтобы никому в округе ни полслова. Скажут, шизанулся Ванька, допился до зеленых чертиков.

— Ты про свои полеты на тарелке, что ли?

— При чем тут тарелка?! — отмахнулся Митрофанов. — Про инопланетян я выдумал, конечно. Тут, брат такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Шел я месяц назад лесом. Врать не буду, сильно поддавши был. С кем пил и куда ходил, вам знать необязательно. Короче: выворачиваю я с лесной тропы на проселочную дорогу, это аккурат напротив Епихина колка было, и вот она прямо напротив меня останавливается.

— Кто она — тарелка?

— Какая тарелка? Карета! Самая натуральная, такая, как в кино про прежнюю жизнь. И кони — прямо загляденье. Целых шесть штук. Можете представить степень моего недоумения. Я, естественно, застыл как истукан на обочине и челюсть отвесил. Тут два хмыря ко мне подскакивают, фуражку с моей головы наземь сбрасывают и орут благим матом, кланяйся-де, холоп, матушке императрице. Загнули они мне салазки — не хочешь, да поклонишься. А из повозки вылезает расфуфыренная пава и благосклонно мне кивает. Чьих, говорит, ты будешь? Я вежливо отвечаю, что Митрофановы мы, потому как скрывать мне нечего. Человек я в округе известный, и не скажу даже, что только с плохой стороны. Баньку кому-то построить или печку сложить, это мы запросто.

— Ты рули к императрице, — попросил Аполлон.

— Передай, говорит, графу, Митрофанов сын, что через месяц я его навещу, пусть-де готовится к встрече. Села она, значит, в карету, хмыри с саблями вскочили на коней, кучер взмахнул хлыстом, и только пыль по дороге заклубилась.

— Мастер ты, Иван, байки рассказывать, — засмеялся Колян.

— А твой монгол на коньке-горбунке тоже байка?

— Монгол был натуральный, — обиделся Ходулин. — Кино у вас, наверное, поблизости снимают.

— Я тоже так подумал. Пошутили, мол, артисты над простым человеком. Но тут такое дело, мужики, дворец-то действительно восстановили. Буквально за месяц из руин подняли. Прямо скажу, не наши темпы.

— Какой еще дворец? — удивился Ярослав.

— Графский, — охотно пояснил Иван. — Его в семнадцатом году наши деды по камешку раскатали. Погорячились, с кем не бывает. А графа этого еще в восемнадцатом веке пришили. С тех пор он никак успокоиться не может, все бродит и бродит по округе.

— Двести с лишним лет бродит? — не поверил Аполлон.

— Ну, посмейся, посмейся, — Митрофанов тряхнул головой. — Люди вы городские, вам наших проблем не понять.

— Может, графские развалины какой-нибудь новый русский восстановил? — Ярослав пожал плечами. — Сейчас это модно. Где этот дворец-то?

— На холме. Колян знает туда дорогу.

— А что там восстанавливать? — удивился Ходулин. — Там же от дворца три обросших мхом камня остались.

— А я о чем тебе говорю?! Новый ты русский или старый, но не бывает такого, чтобы за месяц такой домище отгрохать. А главное, никого к дворцу не подпускают. Я сунулся было, так на меня двух кобелей натравили. Еле ноги унес. Костя Кривцов считает, что это не простые кобели, а оборотни, но за его фантазии я ручаться не могу.

— Кривцов тоже был у дворца?

— Народ у нас любопытный, всем хочется посмотреть, кто это так ударно трудится за высоченным забором.

— Ну а про Катюшу что скажешь?

— Ходулинская порода. А у них, да простит меня Колян, все бабы ведьмы. И далеко не в переносном смысле. Я ведь к Ефросинье сватался, прежде чем на своей мымре жениться.

Она хоть и постарше меня чуток и замужем к тому времени побывать успела, но красивше ее бабы ни в нашем селе, ни в соседних не было. В самый последний момент заробел. Икота на меня напала. Как взгляну, бывало, на Ефросинью, так слова не могу сказать, икаю беспрерывно.

— Я тебя умоляю, Иван, — поморщился Колян. — Что ты все выдумываешь.

— Императрица обещала наведаться к графу через месяц. Аккурат сегодня срок истекает. Так что сами решайте, мужики, а я вам в этом деле не помощник. Нервишки в последнее время разболтались, спасу нет.

Ярослав, разумеется, Митрофанову не поверил. Одно он только не мог отрицать — байки деревенский Ванька рассказывать умеет. Чего он только не наворотил. И ведьмы, и оборотни, и граф, убитый двести лет назад, и даже императрица. Пока что реальностью был только дворец, который кому-то зачем-то потребовалось восстановить в рекордно короткие сроки. Сами по себе темпы восстановления впечатлили не только Митрофанова, но и Ярослава, однако в отличие от деревенского печника, городской детектив никакого особого чуда в этом не увидел. Были бы деньги. При желании и соответствующем материальном стимулировании за месяц и не такое можно соорудить. Но в любом случае с владельцем дворца следует разобраться. Скорее всего, это он со своими подручными чудил в ночном лесу.

— Ладно, пошли, — предложил Ярослав, поднимаясь с крыльца. — Узнаем, кто в том тереме живет.

Аполлон выразил горячее желание сопровождать детектива, Ходулин же впал в унылую задумчивость. Пока приятели шли по селу, он не проронил ни единого слова, предоставив Кравчинскому возможность выражать восхищение народным творчеством.

— Поэму напишу, — пообещал Аполлон. — Нет, лучше роман. Это такой сюжет! Граф, восставший из гроба, и императрица, пожелавшая навестить своего фаворита через двести лет после смерти. Это же, брат, такой идиотизм, который далеко не каждому писателю в голову придет, даже если этот писатель с богатым постмодернистским прошлым и настоящим. Какие все же таланты у нас по деревням пропадают от неумеренного потребления горячительных напитков.

Дворец был виден издалека. Облитый солнечным светом, он беззастенчиво демонстрировал миру кричащую роскошь давно ушедшего мира. Забора вокруг сооружения не было. То ли Митрофанов приврал, то ли ограждение успели убрать. Собаками экскурсантов никто, похоже, травить не собирался. Во всяком случае, они без помех поднялись на невысокий холм и медленно побрели по широкой аллее, любуясь фонарями, установленными через каждые десять шагов.

— Деньжищ, однако, нувориш вбухал сюда немало. — Аполлон покачал головой. — В таком дворце только императриц принимать.

Детектив с поэтом был согласен. Даже крыльцо в этом двухэтажном здании хозяин отделал мрамором, как в метрополитене. Белые колонны были такой толщины, что и вдвоем не обхватишь. Но более всего удивили Ярослава лепные амуры, украшавшие вход в сооружение и целившиеся в гостей из луков. А дверь в эту обитель любви была незаперта. Аполлоша, недолго думая, потянул ее на себя и первым без спроса проник в помещение. Ярослав последовал его примеру, увлекая за собой и замешкавшегося Коляна. На месте хозяина детектив все-таки посадил бы у входа охрану. В крайнем случае поставил бы швейцара, в обязанности которого входит сортировать гостей на желательных и нежелательных. А то приличные люди чувствуют себя крайне неловко, оказавшись в чужом доме на птичьих правах. Огромный зал с натертым до зеркального блеска полом, незваные гости миновали в быстром темпе, не встретив никого, кто бы голосом или жестом выразил им свое неудовольствие. Справедливости ради надо сказать, что и Кравчинский, и сам Ярослав пытались криком привлечь к себе внимание обитателей роскошного дворца, но безо всякого успеха. Поднявшись по лестнице, застеленной шикарной красной дорожкой, на второй этаж, они обнаружили здесь целую галерею из полотен фривольного содержания. Да и стоящие в нишах статуи греческих богов и богинь тоже весьма нескромно демонстрировали свои прелести озадаченным посетителям.

— Прямо Эрмитаж, — пробормотал шокированный увиденным Аполлон. — Голову даю на отсечение, что вся эта роскошь ворованная. Не иначе какой-нибудь мафиози здесь обосновался вдали от глаз вездесущего УБОПа. На трудовые сбережения такой дворец не построишь и столько картин и статуй не купишь. А ты чего приуныл, Колян?

Ходулин действительно выглядел ошеломленным, чтобы не сказать испуганным. Это было тем более удивительно, что прежде робостью сердца Колян не страдал. Впрочем, Ярослав тоже чувствовал себя в пустом дворце не слишком уютно. Непонятно было, почему владелец, натащив сюда столько роскошных и дорогостоящих предметов, бросил их без охраны. По прикидкам детектива, который, правда, не был экспертом, ценностей здесь было на несколько миллионов долларов.

— И почему меня мама честным родила? — вздохнул Аполлон в унисон с мыслями Ярослава. — Мог бы обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь. Слышь, Колян, а твои предки в семнадцатом году участвовали в экспроприации тогдашнего экспроприатора?

— Откуда мне знать, — пожал плечами Ходулин. — А про графа я слышал. Натуральный был бандюга. В смысле разбойник с большой дороги. Сажал он своих холопов на коней и грабил купеческие обозы.

Много .этот гад крови пролил, много девок перепортил по окрестным деревням. За. это его и пришили.

— Прямо Дракула какой-то, — пошутил Аполлон.

— А как же закон? — удивился Ярослав. — Была же тогда полиция, Тайная канцелярия?

— Навязался законник на нашу голову! — усмехнулся Кравчинский. — Читать надо, мил человек, не уголовный кодекс, а русскую классику. Вельможа в случае — тем паче: не как другой, «и пил и ел иначе». Понял? В случае был тот граф, то бишь состоял фаворитом при теле государыни. Нравы у тогдашних властителей были еще гаже, чем у нынешних. А мы ропщем. Все, брат, познается в сравнении. Учите прилежно историю, други мои. В ней мудрость веков и опыт предков.

— И часто этот граф народ беспокоил? — спросил заинтересованный Ярослав у Коляна.

— Появлялся он только перед важными и трагическими событиями. Мор, война, революция.

— И здорово чудил?

— По слухам, девушки пропадали, — пожал плечами Ходулин. — Но это ведь все бабушкины сказки. Я слушал-то вполуха. Да и был-то я в этом селе от силы раза три. Приезжал на каникулы к тете Фросе.

Огромное ложе под балдахином выплыло навстречу экскурсантам, стоило им только раскрыть позолоченные двери последней комнаты. То есть ложе, конечно, стояло на месте, но впечатление на зрителей оно произвело прямо-таки потрясающее. Это помещение было обставлено с особенно кричащей роскошью. Судя по всему, владелец дворца очень большое значение придавал комфортному ночному времяпрепровождению.

— Сплошная Камасутра, — оценивающе изрек Аполлоша, разглядывая расписанные даровитым художником потолок и стены. — А этот нувориш, прямо скажу, эстет. И мебель подобрана со вкусом, и картины, и статуи. Дизайнеры постарались.

Ярослав разочарованно вздохнул. Роскошное убранство дворца его не слишком интересовало. Он рассчитывал найти здесь след пропавшей Катюши или, по крайней мере, познакомиться с ее возможными похитителями. Но создавалось впечатление, что в этом доме никто не жил. Во всяком случае, за полчаса хождения по дворцу они так никого и не обнаружили.

— Узников обычно держат в подвале, — сказал Аполлоша. — Давайте, мужики, из сексуальных высей спустимся в подземный каземат.

Идея показалась хорошей, но лестницу, ведущую в подвал, они отыскали не сразу, зато попутно обследовали массу подсобных помещений, предназначенных, похоже, для обслуживающего персонала. Побывали следопыты даже на кухне, где все блистало чистотой.

— Мог бы буржуй и газовую плиту поставить для кухарок, — высказал неодобрение Аполлон, оглядывая печь, занимающую чуть не половину огромного помещения. — Тут, пожалуй, сопреешь, пока прожорливых гостей ублажишь.

— Уже и дрова приготовили,—кивнул Колян на поленницу, — Кого-то ждут.

— Императрицу, что ли? — усмехнулся Ярослав.

— Поживем — увидим, — загадочно отозвался Колян.

По первому впечатлению подземное сооружение было не менее солидным, чем наземное. С размахом строились наши предки, чего уж там. Правда, здесь было темновато, а нынешний владелец дворца почему-то не провел сюда электричество. Возможно, просто не успел. К счастью, в небольшой нише у дверей лежали свечи. Аполлон тут же выбрал самую толстую и длинную из них и щелкнул зажигалкой. Ярослав последовал его примеру. Двух свечей вполне хватило для того, чтобы не заблудиться в подземном лабиринте. Надо сказать, что подвал был на удивление сух и дышалось здесь не менее свободно, чем наверху. Ни тебе запаха плесени, ни холодных капель, падающих за шиворот. Стены сооружения были сложены из камней, плотно подогнанных друг к другу и залитых каким-то раствором. Создавалось впечатление, что простоят они еще добрую тысячу лет без всякого для себя ущерба.

— Не заблудиться б. — Аполлоша с опаской заглянул в очередное ответвление, уходящее в темноту.

Беспокойство Кравчинского не было таким уж беспочвенным. Ярослав уже собирался прервать экскурсию и повернуть обратно, тем более что никаких узников они здесь не нашли, а на громкие призывы поэта откликалось только эхо. Но как раз в эту минуту Кравчинский обнаружил вино. Во всяком случае, были все основания полагать, что в разложенных по стеллажам бутылках хранится именно оно, родимое.

— Что-то не пойму я, — сказал Аполлон, разглядывая стеклянную посудину, — бутылка вроде наша. А на этикетке год выпуска одна тысяча семьсот пятьдесят первый. Не верится мне. По-моему, мы имеем дело с примитивной фальсификацией. Вряд ли в восемнадцатом веке полиграфия достигла таких высот.

В том, что касалось истории, Ярослав целиком полагался на Кравчинского. Но в данном случае даже ему, человеку, не разбирающемуся ни в далеком прошлом, ни тем более в тогдашних винах становилось очевидной вся абсурдность претензий разложенного по стеллажам продукта на солидную древность.

— А если на язык попробовать? — предложил заинтересованный Колян.

— Вот ты и попробуй, — пожал плечами Аполлоша.

Самоотверженный Ходулин не стал ограничивать свои потребности каплей на язык, а сразу же осушил едва ли не полбутылки.

— Ну и как? — полюбопытствовал Кравчинский.

— Кисленькое, — сказал, поморщившись, Колян. — И слабенькое. Но с похмелья очень даже ничего. Освежает.

С похмелья, между прочим, мучился не один Ходулин. Детектив с поэтом без смущения последовали его примеру и раскупорили себе по бутылочке. Благо вина в подвале было столько, что пропажи трех посудин никто, пожалуй, не заметит. Аполлон прошелся было по стеллажам, насчитав двести пятьдесят бутылок, но потом бросил это занятие как бессмысленное.

— Здесь несколько тысяч бутылок, — констатировал он, вернувшись к товарищам. — С размахом решил гулять мафиози.

— Черт с ним, — хмуро бросил Ярослав, отставляя опустошенную тару. — Пошли, что ли.

Буквально через десять шагов друзья обнаружили лестницу, ведущую из подвала наверх. Выйдя на площадку, они оказались еще перед одной лестницей, но уже винтовой, приведшей их на второй этаж прямо в личные покои хозяина, где следопыты уже побывали.

— Очень удобно, — восхитился Аполлон. — Захотел вина, спустился в подвал, не беспокоя жену и прислугу, приложился к бутылке и вернулся обратно в объятия какой-нибудь милой кошечки.

Подуставший от экскурсии по вместительному дворцу Колян присел прямо на застеленное алым покрывалом ложе. Ярослав опустился в стоящее поодаль и изукрашенное позолотой креслице. И только неугомонный Аполлоша продолжал рыскать по дворцовым помещениям в поисках чего-нибудь интересненького.

— Эх, жаль, вина не прихватили, — вздохнул Колян. — Дали маху.

— Держи. — Аполлон бросил ему бутылку, извлеченную из шкафа, в котором он как раз сейчас рылся.

Колян поймал бутылку на лету, ловко ее откупорил и наполнил два стоящих на изящном столике серебряных кубка. Конечно, поведение гостей, без спроса вторгшихся в чужую обитель, можно было бы назвать наглым, но, во-первых, спрашивать с них пока что было некому, а во-вторых, у Ярослава к мафиози накопилось много претензий, и церемониться с негодяем, похитившим девушку, он не собирался.

— У тебя пистолета с собой нет случайно? — Ходулин подмигнул детективу.

— Зачем тебе пистолет?

— Боюсь, что нам здесь запросто морду набьют, — хмыкнул Колян, располагаясь с удобствами на ложе. — Богатый дядька имеет, надо полагать, целое стадо хорошо накаченных быков.

— Ты ботинки-то сними, — посоветовал Ярослав Ходулину. — Все-таки на царское ложе взгромоздился.

— А у меня такое чувство, что я здесь родился и всю жизнь проспал.

— Запросы у тебя, крестьянский сын, — хмыкнул Ярослав, допивая вино и отставляя кубок в сторону. — А где у нас Аполлон? Вот ведь человек неугомонный, ну в каждую дыру ему нужно заглянуть.

Кравчинского он так и не докричался, зато в покои впорхнул, иного слова не подберешь, какой-то расфуфыренный тип в белом кафтане, расшитом золотыми позументами, чулках и башмаках с пряжками, тоже золотыми. Колян от удивления даже приподнялся на ложе:

— Это еще что за чучело?

— Барон Кравчинский, — представился хмырь, прикладывая руку к напудренному парику. — Каково, мужики! Я как на себя в зеркало посмотрел, так прямо ахнул. Ну, вылитый фаворит. Хоть сейчас в постель к императрице.

— Постель уже занята, — осадил его Колян. — Иди развлекайся с фрейлинами.

— И это не хило, — согласился Аполлон. — Мы люди не гордые, ваше сиятельство, и готовы удовлетвориться малым.

— Где взял костюмчик? — спросил Ярослав, пораженный зрелищем не меньше Ходулина.

— В соседней комнате все шкафы подобным барахлом забиты. Целая театральная костюмерная.

Детектив не поленился и последовал за новоявленным бароном в соседнюю комнату. Содержимое шкафов поражало воображение. Одежды здесь было на добрую сотню человек. Одежды, естественно, старомодной, возможно, предназначенной Для съемок исторического фильма. Были здесь не только кафтаны, но и мундиры. Во всяком случае, так утверждал поэт, а детективу оставалось только верить ему на слово.

— Тут одно из двух, — подвел итог Аполлон, — либо мафиози исторический фильм продюсирует, либо он решил отметить новоселье в стиле а-ля рюс, созвал гостей и приготовил для них соответствующие костюмы. Не исключено также, что два этих дела они проворачивают одновременно. Как тебе моя версия, дорогой Шерлок Холмс?

Ярославу ничего не оставалось, как согласиться с бароном. Живут же люди на нетрудовые доходы! Любую свою блажь способны реализовать с запредельной помпой. Императрица, понимаешь! Граф Дракула! Но если с девчонкой что-нибудь случится, то Ярослав Кузнецов найдет способ испортить богатому дяде праздник.

— Ты погоди, не кипятись, — остудил пыл детектива поэт. — Может, нувориш не имеет к пропаже Катюши никакого отношения. А если имеет, то попробуй, докажи. Тут хитро надо действовать.

— А что ты, собственно, предлагаешь?

— Я предлагаю вам с Коляном переодеться в маскарадные костюмы, после чего мы все трое спрячемся во дворце, чтобы в нужный момент присоединиться к гостям. Народу здесь, судя по всему, соберется немеряно, хозяин в лицо, скорее всего, всех не знает. Затеряемся в толпе, выясним все, что нам нужно, а уж потом будем действовать по обстоятельствам.

— Гениально, — сказал Колян и полез в шкаф за барахлом.

Кафтан Ходулин себе отыскал на загляденье, ярко алого цвета, словно бы облитый кровью. Прямо не Колян, а актер народного театра. Ярослав выбрал мундир Преображенского полка, офицерскую перевязь и сапоги. Кравчинский настоял, чтобы он нацепил еще и шпагу, для полноты образа.

— Холодное оружие. Вдруг придется на дуэль кого-то вызвать. А ты у нас как-никак разрядник по фехтованию.

— Это когда было, — отмахнулся Ярослав, не без интереса рассматривая старинный клинок — оружие, судя по всему, было коллекционным.

— Пистолет еще возьми, — посоветовал Аполлоша, — вон там, на верхней полочке.

— Это пугач какой-то, — возмутился Колян. — К тому же не заряжен, наверное.

— Много вы понимаете в старинном оружии, ваше сиятельство, — обиделся на Ходулина Кравчинский. — От пуль, выпущенных из таких пугачей, как вы изволили выразиться, полег весь цвет нашей поэзии. В крайнем случае можно не стрелять, а просто двинуть деревянной рукояткой по агрессивной морде. Штука старинная, добротная и увесистая, такой любую башку прошибить можно.

Заслуженный пацифист Российской Федерации был настроен сегодня слишком уж воинственно. На это ему и указал Ярослав, однако пистолет взял и засунул его за широкий пояс.

— С такими молодцами да отступать! — Кравчинский прицокнул языком, оглядывая своих приятелей. — Пусть мафия трепещет.

— Это дело надо обмыть, — предложил Колян, любуясь своим отражением в зеркале.

И, надо признать, было чем любоваться. Облачившись в одежды восемнадцатого века, Колян Ходулин сильно прибавил в аристократизме. В джинсе он смотрелся, обычным городским парнем, а тут расцвел как георгин на клумбе перед краеведческим музеем. Даже надменность во взоре появилась, чего Ярослав прежде за ним не замечал.

— Эх, — вздохнул Кравчинский, — телок нет, в смысле лебедушек. Некому оценить нашу мужскую красоту. А за вином тебе, Колян, придется в подвал топать. В шкафчике хоть шаром покати.

— Я мигом, — сорвался с места аристократ-новодел, — одна нога здесь, другая там.

Ярослав поведения приятелей не одобрил. Упьются, чего доброго, дармовым вином, которое хоть и не отличается богатством градусов, но тем не менее способно вогнать в дурь чрезмерно усердных своих почитателей.

— Протрезвеем,—махнул рукой Кравчинский, — до вечера еще далеко.

— А если они днем начнут?

— Я тебя умоляю, Ярила, это тебе что, детский утренник? Балы начинаются вечером, длятся всю ночь, а к утру все разъезжаются, натанцевавшись до упаду.

— А когда они работали?

— Плебей, — задохнулся от возмущения Аполлон. — А еще лейб-гвардейский мундир напялил. Какая может быть работа у аристократа? Любовь — вот что было смыслом их жизни. Любовь и интриги вокруг юбки императрицы. Галантный век.

— А кто на дорогах разбойничал?

— Это в свободное от балов время. В деревенской глуши, в родовых поместьях, куда их ссылали осерчавшие императрицы. Надо же было удаленным из Петербурга людям чем-то себя занять.

— Графа, выходит, сослали в эту глушь?

— Скорее всего да. Может, руку запустил в казну, может, закрутил с какой-нибудь девахой, о чем доброжелатели донесли ревнивой государыне. Заснул там, что ли, его сиятельство?

— А почему заснул? — удивился Ярослав. — Его же убили, если верить Митрофанову?

— Я про Ходулина, — хохотнул Кравчинский. —Заблудился он, наверное, в этом подвале?

— Или от бутылки оторваться не может. — Ярослав нахмурился, бросая взгляд на часы.

Колян отсутствовал уже добрых двадцать минут. За это время семь раз можно было туда-сюда обернуться. Вот ведь пьяница, прости господи, ну ничего ему доверить нельзя! Знает же, паразит, что предстоит ответственное дело, так нет, наклюкается теперь как свинья, и придется с ним возиться, вместо того, чтобы искать Катюшу.

— А ну пошли. — Кузнецов поднялся с места. — Я сейчас этому недоделанному графу мозги вправлю.

— Да ладно тебе, Ярила, — попробовал заступиться за товарища Аполлон, семеня в неудобных туфлях за шагающим по винтовой лестнице преображением. — Расслабился человек, с кем не бывает. Пьяница проспится, дурак никогда.

Увы, у стеллажей с бутылками Ходулина не оказалось. Аполлон нашарил оставленную здесь свечу, но она мало помогла следопытам. Чуть ли не час детектив с поэтом искали по подвальным закоулкам пропавшего оболтуса, едва не сорвав голоса, но Колян так и не откликнулся ни на их доброжелательный зов, ни на матерные проклятия.

— Завалился куда-нибудь и спит, — сказал обозленный поисками Аполлон, не склонный после долгого блуждания по подвалам к всепрощению. — Пусть только объявится, я ему фитиль вставлю от души. Ну никакой ответственности у человека, оболтусом родился, им и умрет.

Кравчинский от рождения не был склонен к мордобитию, но есть типы, способные вывести из себя даже очень благосклонно взирающих на недостатки ближнего людей.

Просто напиться — еще куда ни шло, но напиться в тяжкий для друзей час, когда их уже почти готовы обвинить в убийстве невинной девушки — это надо быть совсем скотиной.

— Какой кафтан из-за него испачкал, — сокрушенно вздохнул Аполлон, разглядывая себя в зеркале. — В жизни не прощу ему такого свинства.

— Возьми другой. А то смотришься как белая ворона.

— Что же, по-твоему, я на балу должен быть в черном?! Хотя, в этом что-то есть. Лорд Байрон на пиру у графа Дракулы. Какой поворот сюжета. Поэму напишу, помяни мое слово. Нет, лучше роман. Что-нибудь в готическом стиле. Призраки, вампиры, несчастная девушка в лапах негодяя. Графиня с изменившимся лицом бежит к пруду.

— Какая еще графиня?

— Это из классики. Правда, уже советской. — Кравчинский сменил белый кафтан на черный и теперь с Удовольствием любовался своим отражением. — До Байрона не дотягиваю. Значительности в лице не хватает. Разве что — до графа Калиостро.

Ярослав в сторону поэта только рукой махнул. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Куда больше его в эту минуту волновало исчезновение Ходулина. Не мог этот тип упиться за полчаса до полного отруба. Добро бы водка была или самогон, а то кисленькое винцо с невеликими градусами. Коляну ведро этой гадости выпить надо, чтобы потерять ориентировку в пространстве. Причем залпом. Но Ходулин не лошадь, чтобы ведрами вино потреблять. Что-то тут не то. Сначала Катюша пропала, потом Колян.

В нечистую силу Ярославу верить не хотелось, в инопланетян — тем более. Оставалась мафия, будь она неладна. Но зачем мафии Колян? Какие тайны они собираются выпытывать у человека, который ни к чему не причастен — ни к финансовым потокам, ни к золотым россыпям, ни к алмазным копям, ни к нефтяным фонтанам. Наследство Ходулину точно не светит. Отец его погиб много лет тому назад, мать умерла недавно. Из родственников, кроме тети Фроси, никого нет. Может, дело все в этой Ефросинье? Недаром же Митрофанов назвал ее ведьмой.

— Ты что, заснул, Ярила?

— Думаю,—нехотя откликнулся Кузнецов.

— Ну, думай, — согласился Аполлон. — В конце концов, ты у нас детектив. А наше дело писательское. Я вздремну, пожалуй, ты не возражаешь? Ночь выдалась суматошная, да и день не очень задался.

Ярослав тоже задремал, убаюканный царившей во дворце мертвой тишиной. И заснул он, кажется, надежно, хотя очнулся почти мгновенно, когда яркая вспышка ударила его по глазам. Впрочем, он не исключал, что вспышка ему просто приснилась. Но в любом случае ночь уже вступила в свои права, в спальне хозяина, где они с удобствами расположились, было темно и тихо, зато со двора доносился шум, который заставил детектива вскочить с кресла и мгновенно мобилизоваться.

— Вставай, Калиостро. — Кузнецов ткнул в бок заспавшегося Аполлона.

Кравчинский проснулся, но не сразу сообразил, где находится, и ошалело оглядывался по сторонам, довольно громко при этом ругаясь.

— Тихо ты, — шикнул в его сторону Ярослав. — Дворец полон людьми.

— Мафиози прибыл? — вернулся наконец из забытья склонный к мечтаниям и ночным грезам поэт.

Ярослав уже стоял у окна и наблюдал за освещенной фонарями аллеей. На мраморном крыльце толпился народ, разодетый как для костюмированного бала. И все собравшиеся ждали кого-то, вглядываясь в темноту, сгустившуюся до степени беспросветности за пределами дворцового сада.

— Императрицу ждут, — шепотом сказал Аполлон, тоже подошедший к окну. — Помяни мое слово. Для кого еще им так наряжаться?

И угадал. Во всяком случае, сначала послышалось цоканье копыт, а потом на аллее появился экипаж, запряженный шестеркой лошадей. За каретой скакала свита числом никак не менее десятка человек. Заложив крутой вираж перед крыльцом, карета остановилась. Со ступенек к ней сбежал одетый в алый кафтан человек и склонился перед дверью. Эскорт императрицы спешился, бряцая шпорами и оружием. Слегка освоившийся в чужой эпохе детектив без труда опознал в них преображенцев. Во всяком случае, эти люди были одеты точно в такие же мундиры, который сейчас был на нем. Дверца кареты открылась и на мраморное крыльцо ступила женщина, чье лицо Ярослав не разглядел, но сразу же опознал в ней императрицу, уже знакомую ему по описанию Ваньки Митрофанова. Императрица оперлась на протянутую человеком в алом кафтане руку и благосклонно кивнула собравшимся на крыльце людям, немедленно отозвавшимся на ее жест приветственными криками:

— Виват! Виват!

— Что-то я кинокамеры не вижу, — прошипел Аполлон.—А постановочка просто загляденье.

Спорить с поэтом Ярослав не стал, но про себя подумал, что кино тут, кажется, ни при чем. Ему показалось, что он узнал одетого в красный кафтан человека. Во всяком случае, тип, столь любезно встречавший императрицу и изогнувшийся перед ней в изящном поклоне, был поразительно похож на Коляна Ходулина. Это открытие сначала ошеломило Кузнецова и, можно даже сказать, лишило дара речи, но потом ему пришло на ум, что появление на сцене Коляна объясняет если не все, то очень многое в невероятных событиях последних суток.

— Пойдем поприветствуем графа Дракулу, — с усмешкой предложил Ярослав призадумавшемуся Аполлону.

— Сначала императрицу, — запротестовал Кравчинский. — Так по этикету положено. Мафиози подождет.

Калиостро и преображенец довольно удачно, не привлекая внимания, спустились по лестнице и влились в ликующие ряды сограждан или, точнее, подданных, слегка очумевших в присутствии величественной дамы, не побоявшейся навестить их в деревенской глуши. Маскарад, надо сказать, впечатлил не только детектива, но и много чего повидавшего в смысле роскоши поэта. Кравчинский не растерялся в обстановке всеобщего ажиотажа и первым припал к ручке императрицы. Самое забавное, что отвергнут он не был, хотя царица и глянула на него с удивлением.

— Граф Калиостро, — представился Аполлоша. — Маг, чародей, гипнотизер, целитель телесных и душевных недугов, прорицатель.

— Вы итальянец?

— Да, — не моргнув глазом, соврал Аполлоша. — Приехал на перекладных из славного города Парижа.

— Любопытно. — Императрица подняла увенчанную париком голову и окинула пристальным взглядом голубых глаз заезжего авантюриста.

По виду этой женщине было от силы лет тридцать пять, не больше. Красавицей Ярослав ее бы не назвал, но бабенка была тем не менее довольно симпатичная и фигуристая, если судить по глубокому вырезу на платье. Про ножки, к сожалению, ничего сказать было нельзя, поскольку их скрывала широкая и длинная юбка. Любезного Калиостро довольно грубо отодвинул в сторону тип в красном кафтане. Аполлоша собрался было вспылить и сделать несколько нелицеприятных замечаний невеже, но при виде рассерженного лица хозяина роскошного дворца опешил и издал горлом довольно неприличный звук. Впрочем, его оплошности, кажется, никто не заметил, поскольку ее величество продолжила свой путь, одаривая улыбками домогавшихся милостей подданных. Рассерженный хозяин повел ее по лестнице на второй этаж и, скорее всего, в ту самую спальню, которую только что покинули детектив с поэтом. Императрице надо было привести себя в порядок после долгой дороги, а подданным прийти в себя после встречи с владычицей Российской империи.

— Вот скотина! — выдохнул Аполлон в спину поднимающемуся по широкой лестнице графу. — Здорово он нас разыграл. Признаться, я за ним таких талантов прежде не замечал. Прямо мистификатор.

Ярослав был абсолютно с Кравчинским согласен. В принципе не важно, кто устроил бал-маскарад. Но то, что Ходулин с самого начала знал о его проведении, теперь уже не вызывало сомнений. Пока что непонятно было, кому принадлежит дворец, сооружение бесспорно дорогое, но версий по этому поводу можно было выдвинуть с избытком. Скажем, заброшенное и полуразвалившееся здание могла купить скучающая банкирша, с которой Колян, славившийся донжуанскими наклонностями, завел роман. Наверняка этот бабник рассказал ей о графе, пугающем вот уже две сотни лет крестьян в его родовой деревеньке. Заработавшаяся в душном городе банкирша решила оторваться на природе. Созвала гостей, оплатила прислугу. А ее хитроумный любовник притащил сюда еще и своих приятелей, дабы вволю над ними посмеяться. Теперь понятно, почему они так легко проникли в бесспорно охраняемый дворец. Охрана, конечно, узнала Коляна. И Катюшу, скорее всего, похитил Ходулин, а точнее, они просто сговорились с девушкой и заморочили головы детективу и поэту.

— Как тебе моя версия? — спросил Ярослав у рассерженного Кравчинского.

— Я этого Дракулу сейчас на дуэль вызову, — обиженно засопел пацифист.

— Морду Коляну мы всегда набить успеем, — остудил его пыл Ярослав. — Для начала давай посмотрим, чем они еще нас будут удивлять.

— Разумно, — мгновенно остыл Кравчинский. — Ты посмотри, сколько кругом фрейлин.

Аполлоша, распугивая окружающих черным, как сажа, кафтаном и сверкающими огнем поэтического вдохновения глазами, направился к кучковавшимся в углу фрейлинам, среди коих преобладали молодые и симпатичные, а Ярослав стал медленно прохаживаться по залу, изучая собравшихся по случаю бала-маскарада людей.

— Где-то мы с вами встречались, поручик? — Рослый детина со шпагой у пояса положил ему руку на плечо.

— Вероятно, в гвардейских казармах, — не задержался с ответом детектив, сразу же опознавший знакомый мундир.

— А трактир на Мещанской вам знаком, любезнейший? — не отставал смурной преображенец.

— Первый раз слышу. — Кузнецов пожал плечами.

— Хватит мне голову морочить, Друбич! Вы проиграли мне сто рублей. Извольте отдать долг.

Ярослава претензия липового сослуживца поначалу позабавила. Ста рублей ему не было жалко, но, к сожалению, бумажник остался в кармане джинсов. Однако тип в мундире не отставал, оборачивая забавную шутку в неприличное занудство.

— Я не Друбич, — нелюбезно бросил детектив. — Я — Кузнецов. Топай отсюда, придурок, пока я тебе пасть не порвал.

Придурок окинул Ярослава ненавидящим взглядом и отошел к своим облаченным в мундиры приятелям.

О чем они говорили, Кузнецов не слышал, но, похоже, обиженный им «лейб-гвардеец» подговаривал приятелей пощупать область лица обидевшему его человеку. Кузнецов на всякий случай сдвинул шпагу чуть в сторону, чтобы не мешала широкому замаху, и вышел на крыльцо. Здесь его и настигли два преображенца.

— В чем дело, мужики? — Ярослав рассердился. — Хотите подраться, милости прошу вон к тем кустикам.

— Шпаги или пистолеты? — строго спросил курносый и конопатый.

— А как фамилия моего противника? — в свою очередь полюбопытствовал Ярослав.

— Барон фон Дорн, — дуэтом отозвались преображенцы.

— Немец, значит, — хмыкнул детектив. — Ладно, ведите Дорна. Я его отучу сразу и в карты играть, и лезть к приличным людям с дурацкими претензиями.

— Кто будет вашим секундантом?

— Граф Калиостро. Он где-то там, возле девок пасется.

— Человек в черном? — Секунданты переглянулись.

— А почему бы и нет?! — Ярославу китайские церемонии уже надоели. — Вы собираетесь драться?

— Ждите нас через минуту, — надменно бросил курносый.

Вот еще аристократы собачьи! Ярослав зло глянул в спины удаляющихся офицеров лейб-гвардии. Нашли тоже мальчика для битья! Фон Дорн — скажите, пожалуйста, какая цаца. Не мог, паразит, русским именем назваться. Тогда Кузнецов врезал бы ему как родному. А теперь отметелит как последнего иностранца. Маскарад маскарадом, но надо же и меру знать. Сто рублей ему подавай, вот морда! Интересно, где банкирша своих гвардейцев набрала? Наверняка в каком-нибудь зачуханном театре. Ладно бы пьяные были. В пьяном виде Ярослав и сам не прочь подурачиться, но ведь ни в одном глазу у людей. Так какого рожна им надо?!

— А что у нас тут — дуэль? — поинтересовался у расстроенного детектива Аполлоша, спускаясь с крыльца. Граф Калиостро был, кажется, доволен предстоящим мероприятием и азартно потирал руки: — Я тебя умоляю, Ярила, не осрамись только, ну и этого придурка не пришей ненароком. Театральная общественность не простит тебе смерти даровитого актера. А я тут двух фрейлин пригласил, девочки пальчики оближешь. Очень уж им хотелось поприсутствовать на настоящей дуэли. Они вон за той колонной стоят.

— А Катюши ты среди девушек не видел?

— Видел, естественно. — Аполлон улыбнулся. — Представь себе — не узнала. Точнее, сделала вид, что не узнала. Такая вся из себя расфуфыренная. Какой-то хмырь вокруг нее копытом бьет в мраморный пол. Я связываться с ним не стал. Пусть, думаю, Ярила сам разбирается.

— Что за хмырь?

— Барон или князь какой-нибудь. А из-за чего ты с фон Дорном поссорился?

— Из-за ста рублей. Якобы я их ему в карты проиграл.

— Вот жлобье! —тряхнул паричком Аполлоша. — Из-за такой мизерной суммы кровавую разборку затеяли. Подожди, а когда ты успел с ним в карты перекинуться?

— Да не я с ним играл, а поручик Друбич. Вот пусть с серба и спрашивает.

— Беда с вами, лейб-гвардейцами, — вздохнул Калиостро и обернулся к двери: — Ну, что они там канителятся? У меня девочки стынут на ветру в легких платьицах.

Словно бы в ответ на зов Аполлоши с крыльца быстрым шагом сбежали фон Дорн и два его секунданта. Ярослав окинул противника оценивающим взглядом. Барон был, что называется, в соку. Ни ростом, ни статью Кузнецову он не уступал. Разве что лет на десять был постарше. Глаза небольшие, острые, а тонкие губы кривятся в усмешке. Над левой бровью небольшой шрам, отчего бровь кажется приподнятой, что придает лицу слегка удивленное и брезгливое выражение.

— Считаю, что примирение невозможно, — торжественно произнес Аполлон Кравчинский. — Поручик вне себя от гнева и готов к смертельной схватке.

Противники встали в позицию. Ярослав очень надеялся, что липового фон Дорна в театральном училище обучили азам фехтовального искусства, и тот не станет размахивать шпагой как дубиной. И, надо сказать, детектив не ошибся в своих предположениях. Первым же выпадом «немец» едва не отправил «серба» на тот свет. Уязвленный такой прытью человека, которого он не считал за приличного противника, Ярослав взялся за дело всерьез и в два счета пропорол фон Дорну полу мундира.

— Браво, Друбич, — зааплодировал граф Калиостро, — наша берет!

— Так вы все-таки Друбич, милейший? — хищно улыбнулся фон Дорн. — Недаром же о вас говорят, как о величайшем негодяе Санкт-Петербурга.

— От прохвоста слышу, — не остался в долгу Кузнецов.

Фон Дорн дрался всерьез, с явным намерением если не убить противника, то, во всяком случае, очень серьезно ранить. Ярослав понял это не сразу, а когда понял — рассердился не на шутку. Менее всего эта дуэль была похожа на сцену из дурацкого спектакля. Да и ненависть в глазах противника Ярослава была самая что ни на есть настоящая. Хотел бы детектив узнать, чем же так досадил фон Дорну этот Друбич. Маловероятно, что причиной неприязненных отношений были проигранные в карты сто рублей. Здесь просматривалась интрига, сути которой Кузнецов не понимал. Зато в его планы не входило пасть жертвой чужой комбинации, проводимой непонятно кем и по какому поводу. Если поначалу Ярослав просто собирался покрасоваться перед фрейлинами и испортить противнику мундир, то сейчас ему пришлось резко перестраиваться и драться всерьез с весьма искусным и уверенным в себе оппонентом. Клинок фон Дорна дважды прошел в опасной близости от шеи Кузнецова. В третий раз он едва не пропорол ему левый бок. Возможно, со стороны все это выглядело забавно, но Ярославу пришло на ум, что если он и дальше будет щадить противника, то в четвертый раз шпага «немца» может запросто проткнуть его бренное тело, с весьма серьезными для молодого организма последствиями. Ярослав отступил на шаг назад и сделал резкий стремительный выпад. Клинок детектива поранил кисть правой руки фон Дорна. Липовый преображенец вскрикнул и выронил смертоносное оружие.

— Брек, — закричал граф Калиостро. — Ты что, с ума сошел, Ярила, мы же договаривались — не до крови.

Однако секунданты фон Дорна не выразили по поводу нанесенной барону раны ни возмущения, ни удивления, да и сам немец отнесся к своей неудаче спокойно, во всяком случае, не стал вопить благим матом и требовать вмешательства милиции. Конопатый преображенец перевязал чистым носовым платком рану своему приятелю, которая никакой опасности для здоровья фон Дорна не представляла, и увел его в дом.

— Дело, как вы понимаете, еще не закончено, Друбич, — сказал Кузнецову второй секундант, широкоплечий малый с круглыми совиными глазами.

— И ты хочешь подраться? — удивился Ярослав.

— Очень может быть, но не здесь и не сейчас. — Офицер сухо поклонился детективу и поэту и последовал за своими беспокойными друзьями.

— Бред. — Ярослав пожал плечами и вопросительно посмотрел на Кравчинского.

Возможно, Аполлоша углядел своим вдохновенным поэтическим взглядом какую-то упущенную детективом деталь, способную если не все, то многое прояснить в происходящем. Однако поэт пребывал в еще большей растерянности, чем его старый товарищ. К тому же Аполлоша не выносил вида крови и сейчас с трудом обретал себя, прислонившись спиной к роскошному дубу, под кроной которого и разворачивались последние драматические события.

— Не понимаю, — покачал головой Кравчинский, — где и когда ты успел им так досадить.

— Досадил им не я, а поручик Друбич, которого они всеми силами пытаются устранить.

— А кто он такой, этот Друбич?

— Понятия не имею. Но, возможно, твои фрейлины более осведомлены. Включай все свое природное обаяние, Аполлон, и попытайся разговорить девушек. Не нравится мне что-то весь этот балаган.

Кравчинский, судя по всему, тоже был не в восторге от сегодняшнего вечера. Так вроде бы все хорошо началось: императрица, фрейлины, легкий флирт, к коему Аполлон в силу избранной профессии имел известную склонность, и вдруг нате вам — кровавая разборка под дубом, только чудом не закончившаяся фатально для одного из участников. Черт знает что! А ведь дуэли запрещены УК Российской Федерации, и за членовредительство можно статью заработать с весьма и весьма приличным сроком.

— С Коляном нужно поговорить, — посоветовал Кравчинский, — этот, надо полагать, в курсе здешних событий. Ничего себе наши нувориши развлекаются. Чего доброго, во дворце скоро гладиаторские бои начнутся. Кошмар! Куда смотрят милиция, прокуратура и специальные службы?!

Отдышавшийся Кравчинский побежал к своим фрейлинам делиться впечатлениями по поводу только что свершившегося события, а Ярослав вернулся во дворец с твердым намерением взять за хобот Коляна и выпытать у него все тайны мадридского двора. В парадном зале на появление дуэлянта отреагировали настороженно. Чем-то явно встревоженные гости шушукались между собой, но претензий детективу по поводу хулиганского поведения никто, видимо, предъявлять не собирался. Можно подумать, что дуэли у нас столь обыденное событие, что принимающие в них участие джентльмены не заслуживают общественного осуждения. Однако порицание Ярославу все-таки выразили, но совершенно по другому поводу. И сделала это Катюша, словно бы невзначай остановившаяся подле томившегося у колонны Кузнецова.

— Я удивлена, Друбич, вашим невниманием, — негромко произнесла она, не поворачивая головы.

— А уж как я был удивлен, Катерина, вашим внезапным исчезновением, вы и представить себе не можете. Вам не кажется, что пришла пора объясниться?

— Вы отлично знаете, почему я вынуждена была прервать наше свидание. Не сердите меня, Ярослав, иначе мы поссоримся без всякой надежды на примирение. Зачем вы устроили эту дуэль? Вы же меня компрометируете.

— А вы что, знакомы с этим фон Дорном?

— Прекратите, Друбич, ваши шутки! Вы ведете себя недостойно.

Катюша недовольно повела обнаженным плечиком и поплыла навстречу какому-то хмырю, изогнувшему стан в ее сторону самым похабным образом и принявшемуся возбужденно что-то рассказывать брезгливо морщившейся даме.

— Ах, как все это неприятно, — долетел до Ярослава голос Катюши. — Ее величество будет огорчена. Но ведь с фон Дорном, кажется, все обошлось?

Новое дело, теперь выясняется, что Ярослав прогневил императрицу. Однако это обстоятельство его нисколько не расстроило. Зато он был крайне удивлен поведением Катюши. Девушка Кузнецова узнала, что, впрочем, не удивительно. А странным здесь было то, что она приняла его за другого и, как заподозрил Ярослав, с этим другим у нее были давние и, похоже, весьма близкие отношения. Не исключено, конечно, что Катюша просто ломает комедию. Да, скорее всего, так оно и есть. Но в этом случае, надо признать, что она очень даровитая актриса. Сам Кузнецов никаких артистических способностей за собой не замечал, склонности к театру не питал, а потому попытку втянуть себя в чужой, абсолютно идиотский спектакль, невесть кем и для чего поставленный, расценил как наглость. И за эту наглость в первую голову следовало спросить Коляна Ходулина, видимо, вообразившего, что его старые приятели будут строить из себя шутов гороховых, дабы ублажать его свихнувшуюся банкиршу. Видали мы таких императриц!

— Сдается мне, Ярила, что мы с тобой попали… не туда, — негромко сказал Кравчинский, подходя к приятелю с двумя хрустальными бокалами в руках. Один из этих бокалов он протянул Кузнецову, а из другого принялся потягивать кисленькое винцо, уже изрядно опротивевшее детективу.

— В каком смысле — не туда?

— А во всех смыслах, — задумчиво протянул Аполлоша. — По-моему, это другая реальность.

Кравчинский был сильно под хмельком, что и неудивительно, если учесть, сколько он вылакал спиртного за вчерашний и сегодняшний день, но все-таки не настолько пьян, чтобы нести ахинею.

— Только давай без научной фантастики, — мягко попросил приятеля Ярослав. — Это не твой жанр.

— Возможно. Но, может, ты тогда объяснишь мне, почему все эти люди считают тебя отъявленным дуэлянтом и авантюристом Ярославом Друбичем? А когда я мягко попытался намекнуть, что это не совсем так, то все смотрели на меня, как на идиота. Впрочем, что взять с иностранца, только вчера прибывшего из славного города Парижа. По слухам, и тебя, и меня в этот дворец пригласил сам граф Глинский, для каких-то очень темных и очень тайных дел.

— Какой еще Глинский? — рассердился Ярослав.

— Под этим псевдонимом в светских кругах орудует наш с тобой старый знакомый Колян Ходулин. Роковая личность, если верить моим знакомым фрейлинам. В светских кругах полагают, что граф Глинский то ли вольтерьянец, то ли еретик, и очень опасаются, как бы он не скомпрометировал императрицу в глазах церкви и народа.

— Бред, — в который уже раз повторил детектив.

— Ну почему же, — возразил Кравчинский, — очень недурственный сценарий для мыльной оперы на псевдоисторическую тему.

— Ну а мы-то здесь при чем?

— Понятия не имею, — пожал плечами Аполлон. — А вот и наш граф Глинский под ручку с государыней. По-моему, самое время перемолвиться с ним парой ласковых. Только я тебя умоляю, Ярила, не кипятись. Если мы с тобой угодили в сумасшедший дом, то следует хотя бы сохранять хорошие отношения как с пациентами, так и с обслуживающим персоналом.

Добраться до графа Глинского приятелям удалось далеко не сразу, поскольку ее величеству захотелось танцевать. Заиграла музыка, и Колян Ходулин повел свою пассию впереди выстроившихся попарно подданных. Граф Калиостро без труда освоил весьма простенькие па и примкнул к танцующим, Кузнецов остался стоять у колонны в глубокой задумчивости, словно какой-нибудь романтический герой галантного века, чье имя напрочь выскочило из памяти, пресыщенный светской мишурой. Ярослав пытался проанализировать полученную из разных источников информацию, но пока что ему это плохо удавалось. Дедуктивный метод буксовал самым позорным образом, столкнувшись с явной чертовщиной. Почему вчера еще вменяемая Катюша ведет себя сегодня как законченная шизофреничка? И можно ли считать нормальными Кузнецова и Кравчинского, которые, похоже, никак не способны вписаться в спектакль, который все здесь присутствующие принимают за реальность? Может, весь этот балаган как-то связан с вспышками, виденными им накануне? В инопланетян детективу верить не хотелось, но он не исключал, что окружающие подверглись гипнотическому воздействию. В любом случае следовало найти негодяев, вздумавших ставить опыты над людьми. А то, что в зале дворца находятся люди, а не фантомы, скажем, в этом Кузнецов был абсолютно уверен. Кровь из руки фон Дорна лилась самая натуральная, да и Катюша, с которой он успел уже поссориться на этом балу, менее всего была похожа на восковую куклу. Непонятно пока что было только одно — почему воздействию гипнотизера не подверглись Кузнецов с Кравчинским? Это что — чей-то недосмотр, или так с самого начала было задумано?

— Надо поговорить, Друбич. — Услышал он за спиной негромкий голос Коляна. — Поднимись на второй этаж и толкни первую же дверь с правой стороны. Я буду ждать тебя там.

Любопытно, чего опасается в своем собственном дворце граф Глинский? Но здесь, похоже, все просто помешаны на конспирации. Тем не менее Ярослав просьбу Ходулина выполнил, прихватив с собой в качестве свидетеля графа Калиостро. Слегка запыхавшийся от танцев Аполлон к детективу присоединился охотно, несмотря на зазывные взгляды фрейлины, рассерженной тем, что какой-то мрачный тип похитил ее любезного кавалера.

— Это не фантомы, — поделился личными наблюдениями поэт. — Плоть самая что ни на есть натуральная. Я со своей уже успел поцеловаться. А что от нас понадобилось Коляну, в смысле графу Глинскому?

— Сейчас узнаем, — мрачно отозвался Ярослав, ногой толкая нужную дверь.

Колян Ходулин картинно стоял посреди комнаты, скрестив руки на груди, и недовольно смотрел при этом на входящего Кузнецова. Разговор с друзьями он начал с идиотской претензии:

— Почему вы не убили его, Друбич? Это разрешило бы многие наши проблемы.

— Я не наемный убийца, граф. — Ярослав нахмурился. — К тому же мне не хотелось огорчать императрицу.

— А бросьте, поручик, — пренебрежительно махнул рукой Ходулин. — Не настолько фон Дорн важная птица, чтобы ее величество скорбела о его смерти. Впрочем, это уже безразлично. Хорошо уже то, что сегодня он вряд ли сможет сесть в седло.

— За это я ручаюсь, — вмешался в разговор Кравчинский. — Месяц как минимум проваляется на больничном.

— Какого черта! — Граф недовольно посмотрел на Аполлона. — Зачем вы притащили сюда этого человека, Друбич?

От столь наглого пренебрежения старого товарища, которого знал едва ли не с пеленок, Кравчинский запыхтел рассерженным паровозом. От грандиозного скандала поэта удержало только сомнение в том, что он сейчас разговаривает с нормальным и адекватно реагирующим на ситуацию человеком. Граф Глинский здорово нервничал, это сразу же бросалось в глаза, но глаза его тем не менее горели решимостью готового на все человека.

— Я думаю, что господин Калиостро будет полезен нам в предстоящем деле, граф, — отозвался Ярослав, стараясь сохранять спокойствие. Ситуация, что там ни говори, поражала своим идиотизмом. Теперь уже не было никаких сомнений, что Колян Ходулин сдвинулся по фазе, но прежде чем взывать к медицине, детектив решил выпытать у липового графа информацию, которая поможет выйти на след человека или организации, проводящей опыты над людьми, превращая их в марионеток.

— Говорят, что вы, сударь, сведущи в магии и чародействе? — обратился к Аполлону Колян Ходулин.

— Да как вам сказать… — слегка смутился под строгим вопрошающим взглядом самозванец.

— Бросьте, господин Калиостро, здесь все свои, — махнул рукой граф Глинский. — Способны вы защитить императрицу, если дело обернется не совсем так, как мы задумываем?

— Сделаю все, что в моих силах, — не стал брать на себя завышенных обязательств Аполлон.

— В таком случае, господа, я проведу вас тайным ходом в подвал. Ждите нас там. Через полчаса выезжаем.

Возражений граф Глинский выслушивать не стал. Детективу с поэтом ничего не оставалось, как проследовать за его сиятельством в уже знакомую спальню, а потом спуститься по винтовой лестнице в подвал.

— Вот, блин, — вздохнул Кравчинский, зажигая свечку. — Ситуация мне перестает нравиться. Что задумал этот сумасшедший? Надеюсь, нас не принудят участвовать в похищении, а то и в убийстве коронованной особы?

Ярослав ни в чем уверен не был, зато почувствовал азарт сыщика, взявшего след в деле, сулящем громкую славу. У него уже практически не осталось сомнений в том, что Ходулин не валяет дурака. Колян действительно считает себя графом Глинским, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— А вдруг в этом подвале воздух отравленный. — Кравчинский с шумом втянул в себя воздух. — Надышался газами, и вот ты уже аристократ с приветом. Или в вино что-то такое подмешано. Ведь Колян пришел в этот дворец вполне вменяемым человеком, с чего это вдруг он потерял ориентиры времени и обвалился разумом в другую эпоху? По-моему, самая пора нам с тобой обращаться за помощью к компетентным товарищам как из службы «ноль два», так и из службы «ноль три».

Конечно, Кравчинский был прав, дело явно зашло уже слишком далеко, но Ярослав не был уверен, что им с Аполлоном удастся вырваться из-под опеки лиц, проводящих этот странный и явно преступный опыт над окружающими. Очень может быть, что их просто прозевали, и любая попытка выйти за рамки эксперимента повлечет за собой немедленные санкции.

Друзья просидели в подвале чуть не целый час, и это проведенное в скорбном ожидании время вредно отразилось на Аполлоне Кравчинском, который, дабы унять волнение, без конца прикладывался к бутылке. Когда в подвале наконец появился граф Глинский в сопровождении императрицы и Катюши, Калиостро был уже сильно навеселе, хотя и держался на ногах. Впрочем, на состояние Аполлона никто не обратил внимания, Глинский взмахом руки предложил приятелям следовать за собой и уверенно двинулся в глубь подвала, где находился, видимо, подземный ход. Этим ходом, прорытым, надо полагать, для темных делишек, коими, по слухам, граф любил заниматься в свободное от светских утех время, отважная пятерка выбралась на свежий воздух. Императрица опиралась на руку Ходулина, Катюша тащила за собой графа Калиостро, очень быстро раскисшего в подземных переходах, Ярослав замыкал шествие, ругаясь сквозь зубы. У выхода их поджидала карета, запряженная шестеркой лошадей. Императрица с Катюшей сели в карету, туда же впихнули и пьяного Аполлона, а Глинскому с Ярославом пришлось ехать верхом. Для Ярослава, занимавшегося в юные годы пятиборьем, верховая езда не была в новинку, зато Коляша прежде к конному спорту отношения не имел. Тем не менее, назвавшись графом Глинским, он, похоже, приобрел и новые навыки, вполне уместные в аристократе века восемнадцатого, но выходящие за рамки привычек городского шалопая века двадцать первого. Карета рванулась с места с такой скоростью, словно влекла ее за собой не шестерка резвых коней, а по меньшей мере нечистая сила. Кто был в этой карете за кучера, Кузнецов сразу не разобрал, а сейчас в свете двух пылающих факелов он видел лишь смутный силуэт человека, время от времени взмахивающего хлыстом. Впрочем, для размышлений и наблюдений у Ярослава просто не оставалось времени, главной его заботой было удержаться в седле несущегося гнедого. Дорога шла лесом, детектив видел очертания выступающих из темноты деревьев и толстенных сучьев, от которых едва успевал уворачиваться. Карета то и дело подпрыгивала на ухабах, но и не думала снижать скорости. Ярослав был абсолютно уверен, что это сумасшедшая гонка по ночному лесу добром не кончится: либо колеса отвалятся, либо кони поломают ноги, угробив заодно и своих отчаянных седоков.

— Куда мы так торопимся? — успел он крикнуть, поравнявшись с графом Глинским, но тот лишь махнул вперед зажженным факелом, зажатым в правой руке.

Ехали они по меньшей мере минут двадцать, и Ярослав уже начал терять терпение. Ночной лес не то чтобы пугал его, но, во всяком случае, не внушал доверия. Тем более что оказался он сегодня в этом лесу в компании явных безумцев, одержимых страстью к самоубийству. Кузнецов уже собрался придержать коня, но в этот момент карета резко сбавила ход, а потом и вовсе остановилась.

— Кажется, удалось! — воскликнул граф Глинский, поднимая коня на дыбы и вслушиваясь в окружающую тишину.

— А что, нам могли помешать? — спросил Ярослав, крайне недовольный тем, что согласился участвовать в столь сомнительном и откровенно нелепом предприятии.

Глинский на его вопрос не ответил. Спешившись, граф бросился к карете, дабы помочь императрице покинуть ее. Однако первым в открывшуюся дверь выпал Аполлон Кравчинский в состоянии, близком к полуобморочному. Судя по всему, безумная гонка по пересеченной местности негативно отразилась на изнеженном организме городского поэта. Что же касается дам, то они, кажется, даже не заметили трудностей ночного путешествия и ступили на землю без проблем.

— Вы уверены, что не ошиблись с местом, граф? — Кузнецов услышал встревоженный голос императрицы.

— Абсолютно уверен, ваше величество. В этом лесу мне знаком каждый кустик, и я не заблужусь здесь даже с завязанными глазами.

Зато Ярослав ни в чем уверен не был и уже почти согласился с мнением слегка протрезвевшего Аполлона Кравчинского, вполне искренне полагавшего, что пора рвать отсюда когти. Кажется, поэт что-то услышал от дам за время путешествия в карете, но по причине то ли волнения, то ли еще не прошедшего окончательно опьянения не сумел выразить свои мысли и чувства в связном рассказе. Детектив понял только, что приехали они на свидание с колдуньей, обладающей невероятным провидческим даром и подобного же сорта способностями в астральной сфере. Словом, дурдом был полный.

Впереди мелькнул свет, и Ярослав насторожился. Он уже успел за последние дни твердо усвоить, что подобного рода сигналы в ночном лесу лучше всего игнорировать. Но граф имел на этот счет совершенно иное мнение и повел своих неосторожных спутников именно к этому, не сулящему ничего хорошего огню. Выступившее из темноты навстречу ночным путешественникам строение более всего напоминало избушку на курьих ножках, во всяком случае, именно такое сравнение почему-то пришло в этот момент в голову сбитому с толку детективу. Хотя, с другой стороны, а где еще могла обитать колдунья, устроившая свое убежище вдали от глаз людей и в стороне от столбовых дорог цивилизации? Попривыкший в последнее время к чудесам, Ярослав не очень бы удивился, если бы в избушке на курьих ножках честную компанию приветствовала бы Баба-яга, но присутствие здесь Ефросиньи Ходулиной поставило даровитого сыщика в тупик. Тем не менее Ефросинья вела себя так, словно прожила в этом медвежьем углу всю жизнь. В любом случае она была здесь полновластной хозяйкой, и в ее поведении не чувствовалось и тени подобострастия. Скорее уж робость проявила императрица, не слишком уверенно ступившая под низкий свод избы.

— Если нас с тобой не изжарят сегодня в печи, то считай, мы легко отделались, — прошептал на ухо Ярославу Калиостро, уже успевший смачно приложиться пьяной башкой о притолоку и пребывавший по этому поводу в приподнятом состоянии духа.

— Кто это? — Ефросинья вперила строгий взгляд в струхнувшего Аполлона.

— Некий Калиостро, — пояснил Глинский. — Знаменитый европейский маг или что-то в этом роде. Надеюсь, он нам не помешает?

— Думаю, нет, — отозвалась Ефросинья. — А дамы знают, что им предстоит?

— В общих чертах, — неуверенно произнес граф.

— Что ж, тем лучше.

В избе было довольно светло, хотя она и освещалась всего одной небольшой лампадкой. Во всяком случае, Ярослав отчетливо видел лица всех присутствующих здесь людей. Видел он и лавки, стоящие вдоль стен, и даже вознамерился присесть на одну из них, но был остановлен Катюшей, испуганно ухватившей его за руку. Будучи скептиком от природы и по роду деятельности, Кузнецов гроша бы не дал за всю эту астральную дурь. Смурной и торжественный вид Ефросиньи его не только не пугал, но скорее забавлял. Вновь пришло на ум, что участвует он не в древнем обряде, а всего лишь в спектакле, состряпанном на скорую руку, дабы развлечь заскучавшую в городе богатую дамочку. Но в любом случае бежать отсюда он не собирался и даже придержал Кравчинского, который сделал было шаг по направлению к двери.

— Ты уверена, что все обойдется? — спросил Ефросинью граф Глинский.

— В этой жизни ни в чем нет порядка, — строго сказала колдунья, — а уж в жизни той и подавно.

Глинский бросил вопросительный взгляд на императрицу, судя по всему, последнее слово оставалось за этой строгой дамой. Однако императрица колебалась недолго и утвердительно кивнула.

— Ой, мама, — испуганно выдохнула Катюша, чем позабавила Ярослава и едва не ввергла в истерику Аполлона, чье поэтическое воображение, распаленное к тому же изрядным количеством вина, работало сейчас, надо полагать, на полную катушку, бросая Кравчинского то в жар, то в холод.

Шум за дверью заставил Ярослава насторожиться. Глинский же действовал стремительно, выхватив пистолет, выстрелил не целясь сквозь довольно хлипкое препятствие и, кажется, попал. Во всяком случае, за дверью громко вскрикнули, а вся поляна подле избушки заполнилась гомоном недружелюбных и встревоженных голосов. Среди поднявшегося ора Ярослав разобрал только одну фразу:

— Они здесь!

— Стреляйте, Друбич, какого черта, — скомандовал Глинский, подсыпая свежую порцию пороха в свой допотопный пугач.

Ярослав был почти стопроцентно уверен, что подсунутый ему по случаю Аполлоном Кравчинским пистолет не заряжен, но ошибся, выстрел прогремел как раз в тот момент, когда в проеме, сорвав с петель дверь, появился заросший бородою чуть ли не по самые ноздри тип явно разбойного вида. В руках у бандита, потревожившего в неурочный час озабоченных людей, посверкивала сабля. Это Ярослав успел заметить, не понял он пока что только одного, с какой стати вся эта рвань решила атаковать мирных путников, нашедших приют в скромной лесной избушке, где никаких особенных богатств не наблюдалось. Не говоря уже о том, откуда вообще, взялись в наших охраняемых государством лесах разбойники самого что ни на есть средневекового вида. Похоже, безумцы кучковались не только во дворце графа Глинского — крыша съехала у всей округи.

— Задержите их, Друбич, — крикнул Глинский, увлекая за собой дам в дальний угол избы, где, видимо, имелся запасной выход.

Во всяком случае, Ярослав очень надеялся, что ведьма Ефросинья предусмотрела возможность тихого и незаметного ухода из своего одиноко стоящего посреди дремучего леса жилища. Разбойников было никак не меньше десятка, двое, впрочем, уже катались по земле отмеченные пулями, но остальные, размахивая топорами, лезли, мешая друг другу, в узкий дверной проем, который с отвагой льва защищал Ярослав Кузнецов, с трудом понимавший, кого и зачем спасает и за каким чертом вообще ввязался в это дело. Шпага преображенца успела трижды окраситься кровью, прежде чем разбойная рать уяснила, что противостоит им отнюдь не лох, а весьма и весьма искусный боец, способный, чего доброго, переколоть всю компанию. Словом, к нападающим пришло понимание бесполезности прилагаемых усилий, и украшенная золотом карета, запряженная к тому же шестеркой лошадей, показалась им вполне сносной компенсацией за понесенные убытки и упущенную добычу. Погрузив в экипаж раненых товарищей, разбойники с гиканьем и свистом покинули место драмы, оставив победителя сражения в тихом недоумении. Из-за чего, собственно, разгорелся весь этот сыр-бор, и какую цель преследовали атаковавшие его люди?

— Браво, Ярила! — Услышал детектив возле правого уха бодрый голос поэта. — В своей поэме я посвящу тебе лучшие строки. Прямо-таки богатырь, защитник земли Русской. Непонятно только, почему они перекрестили тебя в серба?

— А ты почему не сбежал вместе с Глинским?

— Аполлон Кравчинский друзей в беде не бросает, — гордо ответил пьяный поэт. — Ну а если честно и без патетики, то рядом с тобой я чувствую себя в большей безопасности, чем в компании законченных психов. Как хочешь, Ярила, но мне этот бедлам уже сильно поднадоел, и я хочу домой, к папе и маме.

Желание поэта детективу показалось здравым. Жалел он только о том, что его усилия были потрачены впустую. Бешеная скачка по лесу и кровавая разборка у порога лесной избушки ни на йоту не приблизила его к пониманию происходящих в округе событий.

— Императрица хотела посоветоваться с каким-то оракулом по поводу важных государственных проблем, — поделился добытыми сведениями Кравчинский.

— Кто он такой, этот оракул? — удивился Ярослав.

— Откуда же мне знать? — Аполлоша пожал плечами. — Но якобы у Ефросиньи с ним давняя устойчивая связь. Во всяком случае, так уверяла Катюша. Этот оракул еще и силу дает, и решимость, не говоря уже об удаче, которая просто необходима людям, задумавшим государственный переворот сустранением наделенных властными полномочиями лиц очень высокого ранга.

— А они его задумали?

— Представь себе, в этой стране есть еще и император, но многим кажется, что он при нынешнем раскладе лишний.

— А к реальной истории это имеет какое-то отношение? — спросил заинтересованный Ярослав.

— По-моему, весьма и весьма отдаленное. То есть была, конечно, такая императрица Екатерина Великая, спихнувшая с трона собственного дурака-мужа, но то, что сделала она это по совету оракула, — об этом старушка история скромно умалчивает. Нет, Ярила, это не провал во времени, это что-то совершенно иное.

Скорее всего Кравчинский был прав. Кузнецову вдруг пришло на ум, что и разбойники на одиноко стоящую избушку напали не случайно. Кто-то их навел на след тщательно конспирировавшихся людей. Возможно, это сделал фон Дорн, присланный сторонниками императора, дабы проследить за слишком уж предприимчивой императрицей.

— А ты не заметил, Аполлон, куда подевался кучер с кареты?

— Понятия не имею, — пожал плечами Кравчинский. — Но думаю, что Егорыч в лесу не заблудится.

— Так это был он? — удивился Ярослав.

— Странный дедушка, — кивнул головой Аполлон. — Они в этой деревне все странные. Возьми хотя бы нашего доброго знакомого Ваньку Митрофанова, с чего бы это добропорядочному алкашу бегать по ночному лесу с топором в руках и приставать к мирным обывателям с похабными претензиями.

— Я, честно говоря, Ваньку среди нападавших не опознал, — засомневался в свидетельских показаниях приятеля детектив.

— Вот тебе раз, — возмутился Кравчинский. — А в кого ты стрелял из пистолета? В Ваньку и стрелял, только в этот раз он был с бородой.

— Несешь черт знает что! — расстроенно проворчал Кузнецов, которому не хотелось брать лишний грех на душу.

— А вот придем в село и выясним, где тот Ванька был этой ночью и выжил ли он после полученной раны.

Спорить с Кравчинским резона не было, следовало как можно быстрее выбираться из лесной глухомани, а потом и из деревни. Ярослав уже не верил, что способен разобраться в одиночку в хитросплетениях этой странной истории. Втравил их Колян Ходулин в паскудное дело! За такие шутки надо бы бить по физиономии, но графа Глинского, похоже, уже и след простыл.

— Как хочешь, Ярила, но я в этой избушке на ночь не останусь. Не нравится мне здесь, хоть ты тресни. Дух тут нехороший, нечистый дух.

— Ладно, пошли,—согласился Ярослав, чувствовавший себя на свежем воздухе гораздо увереннее.

Приятели двинулись было по проселочной дороге пешком, но буквально через сотню шагов наткнулись на оседланных лошадей. Кузнецов опознал своего гнедого и очень обрадовался нечаянной встрече. Похоже, что захватившие карету разбойники коней просто не заметили, чем оказали поэту и детективу нечаянную услугу. Кравчинский к коню приближался с опаской, наездник он был еще тот, и если бы не крайне стесненные обстоятельства, то вряд ли когда-нибудь рискнул сесть в седло. Тем не менее с помощью Ярослава он на вороного жеребца все-таки взгромоздился. Конь, надо сказать, вел себя спокойно и не предпринимал попыток сбросить со спины неуверенного в своих силах всадника.

— Все-таки этот Дракула местного разлива большой сноб, — поделился своими соображениями по поводу чужой собственности Аполлон. — Даже коня себе выбрал вороного.

— Смотри не упади, — усмехнулся Ярослав. — А то придется тебя по частям собирать и склеивать.

Однако все обошлось. Чувство самосохранения помогло поэту удержаться в седле идущего шагом коня, а пока еще не выветрившийся из головы хмель не позволил впасть в панику по такому пустячному поводу, как верховая езда. Трудности были с дорогой, но после недолгого блуждания по зарослям ночные странники сумели-таки выбраться на верный путь. Во всяком случае, были все основания полагать, что лесная тропа выведет их в места обитаемые, где живут благожелательно настроенные к гостям люди. Набежавший рассвет и вовсе сильно облегчил положение друзей и вселил в них надежду на благополучное завершение путешествия. Дабы не плутать зря по лесу, Ярослав бросил поводья и предоставил коню возможность самому выбирать дорогу. И надо сказать, его расчет оправдался полностью. Гнедой безошибочно нашел путь в родную конюшню и вынес своего наездника к подножию холма, на котором возвышался дворец графа Глинского.

— Как хочешь, Ярила, но я туда не поеду, — запротестовал Аполлоша. — Мне ночных впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь.

— Коней надо бы вернуть.

— А кому ты будешь их возвращать? — усмехнулся Кравчинский. — Даю голову на отсечение, что дворец сейчас столь же пуст, как и вчера поутру. Ни кого мы там не найдем, ни графов, ни фрейлин, ни фонов, ни тем более добрых конюхов, способных накормить утомившихся за ночь лошадей.

Скорее всего, предположение Кравчинского не лишено было основания, во всяком случае, никакого шевеления вокруг дворца в этот утренний час не наблюдалось. Ярослав решил для начала наведаться в деревню и выяснить, не оставили ли происходившие этой ночью странные события следа в памяти хитроумных селян, которые конечно же не могли не знать, что у них в округе нечисто.

— Уезжать отсюда надо, Ярила, — стонал совсем расклеившийся после долгого путешествия верхом Аполлоша. — Сядем сейчас в мою «Ладу», и до свиданья.

— А Коляна бросим?

— Графу Глинскому сейчас не мы нужны, а хороший врач-психиатр.

Ярославу очень хотелось спать, но он все-таки нашел в себе силы свернуть к знакомому дому с голубыми наличниками. Здесь за минувшие сутки практически ничего не изменилось. Все так же лениво бродили по двору куры и бегал, натужно тявкая на гостей, лопоухий щенок, которому для солидного кобелиного состояния оставалось прожить еще добрых полгода. Тем не менее этот сукин сын, показывая вздорный характер, все время норовил вцепиться в высокие кожаные сапоги Ярослава.

— Вот же мать честная! — отозвался с крыльца Ванька Митрофанов. — Вы где такую одежонку раздобыли?

Митрофанов пребывал все в том же болезненном состоянии, словно и не получал вчера от Кузнецова денег на опохмел. Не исключено, конечно, что он эти деньги успел пропить и страдал сегодня от лечения не меньше, чем вчера от болезни.

— Ты нам мозги не пудри, — сказал Ярослав, присаживаясь на крыльцо рядом с Ванькой. — Сознавайся, где ночь провел.

— Дома провел, где ж еще. — Митрофанов округлил глаза в припадке честности. — Да разве ж моя выдра даст мужику нормально погулять. Такой хай устроила, прости господи, что хоть топись.

— Ну а почему не утопился? — Кравчинский со злостью глянул на алкаша.

— Потому что напился, — хмыкнул Ванька. — Ну и провалялся с вечера до утра в невменяемом состоянии. Алиби у меня, мужики.

Ярослав вынужден был признать, что Аполлон, скорее всего, ошибся насчет Ваньки. Не мог этот человек участвовать в нападении на лесную избушку и уж тем более не мог за столь короткий срок оправиться от полученного огнестрельного ранения

— Пусть рубашку снимет, — стоял на своем очумевший от ночных приключений Кравчинский. — Я его глаза хорошо запомнил. Еще и саблей махал, разбойная морда, норовя зарубить честного человека.

— Какой саблей?! — возмутился Ванька. — Вы что, мужики, водку паленую жрали, что ли?

Рубаху он, однако, снял, демонстрируя любопытствующим свое худое костлявое тело. Никаких ран на этом теле, естественно, не было, что и требовалось доказать. Тем не менее расходившийся поэт не унимался:

— А шрам у тебя на плече откуда?

Шрам на правом плече действительно был, но настолько застарелый и малозаметный, что Митрофанов, как ни силился, так и не мог припомнить, где и при каких обстоятельствах он получил эту отметину.

— По молодости, наверное, с кем-то поцапался. Надо будет спросить жену, может, она помнит. Я ведь в юности шебутной был — как напился, так подрался.

— Все вы тут шебутные! — в сердцах воскликнул огорченный поэт.

— Во! — захохотал торжествующе Митрофанов. — Проняло, значит. А я ведь вас предупреждал — нечисто у нас тут.

— И давно у вас эта нечисть завелась? — спросил Ярослав.

— Да, можно сказать, от начала веков. Я тебе всяких историй могу порассказать вагон и маленькую тележку.

— Не надо, — остановил его детектив. — Мне твоей императрицы за глаза хватило.

— Все-таки не обманула она меня, — обрадовался невесть чему Ванька. — То-то я смотрю, одет ты точно так же, как и те хмыри, что мне салазки гнули. Совет мой вам, мужики, уезжайте отсюда, и как можно скорее. Мы-то здесь люди ко всему привычные, а вы пропадете ни за грош.

— Убедил, — произнес Кравчинский, вставая с крыльца. — Привет от нас передай графу Глинскому, если встретишь.

— Типун тебе на язык! — обиделся на поэта Митрофанов. — Встреча с графом к большому несчастью.

— Коней мы тебе оставляем, — сказал Ярослав, отсчитывая озабоченному селянину несколько купюр. — Расседлай, напои и отпусти.

— Так они краденые, что ли? — удивился Иван.

— Кони из дворца, — пояснил Кузнецов. — Чуешь, о чем я? Не вздумай их перепродавать, иначе неприятностей огребешь целый короб.

Пристроив коней, детектив почувствовал облегчение, словно свалил с плеч тяжелую ношу. Спешенный Кравчинский тоже выглядел куда бодрее, чем конный. Обретя твердую почву под ногами, поэт принялся насвистывать веселенький мотивчик. Свой роскошный черный кафтан он великодушно подарил пугалу, сиротливо стоящему в огороде у тети Фроси. Ярослав от мундира тоже избавился без сожаления и скорбел разве что о джинсах и кроссовках, брошенных в проклятом дворце. Шпагу и пистолет он оставил себе в качестве сувениров, хотя Аполлон настоятельно рекомендовал ему от них избавиться

— Это улики, — стоял на своем детектив, которому не хотелось расставаться с коллекционным оружием.

Кравчинский только рукой махнул на причуды приятеля и принялся обхаживать свою застоявшуюся «Ладу».

К Ефросинье решили не заходить, чтобы избежать ненужных расспросов. Все-таки, когда имеешь дело с натуральной ведьмой, разумная осторожность никак не повредит. Так, во всяком случае, полагал Кравчинский, и Ярослав не стал с ним спорить. Главное сейчас было выбраться из этого странного села, чтобы потом на досуге, выспавшись, еще раз проанализировать случившееся и сделать правильные выводы. «Лада», похоже, прониклась ответственностью момента, а потому и завелась с полуоборота. Кравчинский дал по газам и вихрем пронесся по селу, поднимая за собой тучи пыли и всполошив при этом всех деревенских собак. Никаких препятствий в бегстве друзьям никто не чинил, и они без проблем вырулили на ту самую проселочную дорогу, по которой прибыли в это странное место, где за двое суток пережили столько приключений, что их должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. Ярослав с удобствами разместился на заднем сиденье, предоставив выбор маршрута Аполлону Кравчинскому, вцепившемуся в руль намертво с намерением не выпускать его из рук до конца путешествия. Кузнецов успел уже, кажется, задремать убаюканный однообразием расстилающегося за окном пейзажа, но его разбудил испуганный визг тормозов и возмущенный крик Аполлона:

— Какого черта?! Кто выпустил на дорогу эту старую лайбу?

Детектив не сразу, но сообразил, что дорогу им преградил допотопный легковой автомобиль из тех, что чудики выискивают на свалках, чтобы изумлять ими обывателей и восхищать музейных работников. Надо признать, что автомобиль был в весьма приличном состоянии, хотя годами наверняка превосходил детектива и поэта, вместе взятых. Кравчинский попробовал было дать задний ход, но, к сожалению, у «Лады» заглох двигатель. И пока поэт, чертыхаясь, пытался его запустить, из черной лайбы вылезли люди во френчах без погон, но зато с револьверами в руках. Посверкивая на солнце голенищами хромовых сапог, они решительно направились к «Ладе».

— Мама дорогая, что же это такое?! — только и успел вымолвить поэт, после чего в мгновение ока был извлечен из машины и брошен на дорогу прямо в пыль.

Ярослав благородно сдался сам. Впрочем, его покладистости расторопные молодые люди не оценили и довольно бесцеремонно обшарили карманы.

— Так, — сказал курносый и конопатый, рассматривая на свет извлеченные из бумажника купюры. — Иностранная валюта имеется в наличии.

— Это же наши деньги, — попробовал возразить Кравчинский, еще не сообразивший, в чьи руки он попал.

Зато Ярославу многое стало ясно. Он практически сразу же узнал курносого и конопатого преображенца, который вчера вечером был секундантом фон Дорна. Поменяв мундир, он приобрел иные ухватки, но лицо осталось тем же, невыразительным и слегка придурковатым.

— Ваши, ваши, — охотно согласился с поэтом конопатый. — Так, значит, и запишем.

Из «Лады» извлекли шпагу и пистолет, которые тут же были конфискованы расторопными служаками как холодное и огнестрельное оружие.

— Совсем обнаглели эти шпионы, — поделился конопатый своими наблюдениями с молчаливыми приятелями. — Разъезжают по нашей территории на иностранном автомобиле вооруженные до зубов, да еще и наших девок насилуют.

— По-моему, вы нас с кем-то спутали, — попробовал договориться с настырными обвинителями Кузнецов.

— Разберемся, гражданин, — пообещал конопатый. — Не волнуйтесь. Свою пулю вы получите без задержек.

— Вы что, сотрудники ОГПУ? — дошло наконец до Кравчинского. — Но это же не та эпоха!

— Ужо будет тебе эпоха. Шевелись, контра, Поэта и детектива запихнули в черный автомобиль, предварительно связав им руки за спиной. Конопатый с револьвером в руке сел с ними на заднее сиденье, а его товарищи разместились на переднем. Причем один из них без стеснения целил из револьвера прямо в лоб оцепеневшему Кравчинскому. В принципе, чего-то подобного можно было ожидать. У Ярослава уже возникало подозрение, что так просто их из этой, устроенной непонятно на какую дичь ловушки не выпустят. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что эксперимент проводится масштабный и под контролем его устроителей находится вся округа.

— А куда нас везут? — спросил Кравчинский, испуганно озираясь по сторонам. — Мы же мирные обыватели, ни в чем предосудительном не замеченные. Добросовестные строители самого справедливого в мире общества.

— Заткнись, — доброжелательно посоветовали поэту.

Ярослав нисколько не удивился, когда их подвезли к уже знакомому и хорошо изученному дворцу. Правда, в этот раз никаких фонарей, украшенных затейливой резьбой, по бокам аллеи не было, да и сам дворцовый сад пребывал в явном запустении. Что касается мраморного крыльца, то оно было сильно повреждено и являло собой довольно жалкий вид. Об амурах над входом и речи не шло, создавалось впечатление, что их сшибли отсюда ударами прикладов много лет назад. Внутреннее убранство дворца тоже сильно поблекло: ни тебе блистающих полов, ни ковровых дорожек. Вместо изящной мебели стояли допотопные столы с тумбами и такого же стиля стулья, на которых, впрочем, никто не сидел, ибо зал был пуст. Кузнецова и Кравчинского повели на второй этаж по уже знакомой им лестнице и ввели в спальню с роскошным ложем. Впрочем, никакого ложа здесь не было, комната имела спартанский вид, а стены, прежде разрисованные фривольными картинками, ныне были густо замазаны жирной зеленой краской, навевающей если не тоску, то скуку. Во всяком случае, стоящий у окна человек в кожаной куртке зевал во весь рот.

— Вот, — сказал конопатый, тыкая пальцем в арестованных. — Доставили, товарищ старший оперуполномоченный.

— Вижу, — лениво отозвался тип в кожанке, в котором Ярослав без труда опознал бывшего преображенца фон Дорна. — И что прикажешь с ними делать?

Фон Дорн если и узнал Кузнецова или, точнее, поручика Друбича, то во всяком случае, виду не подал. Смотрел он на арестованных как на пустое место, всячески демонстрируя свое к ним равнодушие.

— Так ведь они, товарищ старший оперуполномоченный, девку в соседней деревне изнасиловали и убили. И деньги при них не наши. Опять же оружие. Шпионы они.

— Учишь тебя, Куликов, учишь, а все впустую. Не шпионы они, а жулики. Мазурики, понял? Оружие-то дорогое, старинное. Видать из музея? А деньги эти для таких, как ты лохов, предназначены. Какая же это валюта, если здесь на купюрах русским языком написано «сто рублей». Читать не научился?

— Виноват, товарищ Доренко, — вздохнул конопатый. — Ошиблись маленько.

— Да ладно, — махнул рукой старший оперуполномоченный, — идите, товарищи. Я с этими пережитками старого режима сам разберусь.

Стоило только подчиненным закрыть за собой дверь, как лицо старшего оперуполномоченного преобразилось. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что Ярослава он узнал и, более того, расположен к долгой с ним беседе. Во всяком случае, он предложил арестованным присесть к столу, а сам разместился напротив. Руки поэту и детективу он, однако, не развязал, видимо, опасался недружественных действий с их стороны. Несколько томительных минут Кузнецов и фон Дорн пристально смотрели в глаза друг друга. Потом Ярослав перевел взгляд на правую кисть оппонента.

— Да, Друбич, — кивнул головой фон Дорн, — рана зажила. Но зарубка на память осталась. А вы докатились, ваше благородие! Лейб-гвардии поручик Друбич насилует девиц и грабит музеи! Как же низко пала русская аристократия.

— Бросьте кривляться, фон Дорн,—нахмурился Ярослав, — вы отлично знаете, что никого я не насиловал и тем более не убивал.

Фон Дорн подхватился с места и метнулся к двери, но, ничего подозрительного там не обнаружив, вернулся к столу почти успокоенный:

— Вы с ума сошли, Друбич, забудьте эту фамилию, иначе вас вынесут из этого здания ногами вперед. Теперь я Доренко Терентий Филиппович, прошу любить и жаловать.

— Кузнецов Ярослав, — в свою очередь представился детектив.

— Кравчинский,—назвал себя поэт,—Аполлон. Свободный художник и абсолютно лояльно настроенная к властям личность.

— И угораздило же вас, батенька. — Терентий Филиппович покачал головой.—Явная контра, что по имени, что по фамилии. Двадцать седьмой год на дворе, пора бы уже привыкнуть. Назовитесь Кривцовым или Кравцовым, на худой конец. Какие в Стране Советов могут быть Аполлоны?! Скромнее надо быть, уважаемый. Имя Афанасий куда созвучнее эпохе строительства социализма.

Очень может быть, что фон Дорн просто издевался над попавшими в беду людьми, но была в его словах тем не менее и суровая сермяжная правда. Ярослав опять засомневался по поводу бывшего преображенца. Помнит ли фон Дорн того самого поручика, с которым нынешней ночью дрался на дуэли в дворцовом саду, или же речь идет о совсем другом Друбиче, не имеющем к вчерашнему событию никакого отношения?

— Вы, надеюсь, не забыли, поручик, что за вами остался карточный должок?

— Ну как же, — вмешался в разговор Кравчинский. — Сто рублей, проигранных в трактире на Мещанской.

— Какой еще Мещанской?! — рассердился фон Дорн. — Банк мы метали в Мазурских болотах. И проиграли вы, Друбич, тысячу рублей. Считайте, вам здорово повезло, если бы не германская артподготовка, я бы вас без штанов оставил.

Ярослав факт проигрыша признал. Не имело смысла спорить с Терентием Филипповичем по столь пустяковому поводу, как тысяча рублей. Тем более что фон Дорн вроде бы не собирался требовать с бывшего фронтовика немедленной оплаты.

— Я ведь понимаю, Друбич, что вы объявились в этих местах неспроста. Может быть, поговорим начистоту?

Конечно, Ярослав и дальше мог бы разыгрывать святую простоту, выражать недоумение и даже возмущение, но это была абсолютно проигрышная позиция. Чего доброго, фон Дорн мог обидеться на своего бывшего сослуживца и просто шлепнуть его как контру, обманом проникшую в стан победившего пролетариата. Черт его знает, какими правами обладал в Далеком двадцать седьмом году старший оперуполномоченный столь почтенной организации.

— Я ищу клад, Терентий Филиппович, — доверительно наклоняясь к собеседнику, сообщил Кузнецов. — Речь идет об очень большой сумме. И, по-моему, в ваших интересах помочь мне в этих поисках, товарищ Доренко.

— Возьмем клад и махнем за кордон, — вдохновенно поддержал детектива поэт. — Бланманже будем кушать, батистовые портянки носить.

— Заманчивое предложение, — задумчиво протянул фон Дорн, достал кисет с махоркой, скрутил здоровенную «козью ножку» и принялся с упоением отравлять своих собеседников вонючим дымом.

Вежливый Аполлоша предложил бывшему преображенцу сигару, которая совершенно случайно завалялась в кармане. Фон Дорн заинтересовался предложением и даже в знак особого расположения развязал поэту руки. Пристрастие Кравчинского к сигарам, разумеется, не было тайной для Ярослава, но он полагал, что сигары остались в джинсовой куртке, брошенной здесь, в этом дворце, во время вчерашнего переодевания. Как вскоре выяснилось, детектив был абсолютно прав в своих предположениях, а ошибся он в другом: брошенная одежда вовсе не испарилась вместе с ложем и прочей роскошью, а продолжала, как ни в чем не бывало, висеть в шкафу, где по всем приметам должны были храниться деловые бумаги. Аполлон достал из шкафа сначала свои туфли, потом джинсы, а уж затем ту самую куртку, в кармане которой лежали сигары. Фон Дорн наблюдал за ним с интересом, похоже, для него было неприятным сюрпризом то обстоятельство, что какой-то тип держит в кабинете наделенного властью лица свои пожитки. Впрочем, в шкафу хранились не только вещи Кравчинского, но и барахло Кузнецова. Ярослав этому обстоятельству обрадовался, поскольку ему уже до чертиков надоело ходить в сапогах со шпорами, и он горел желанием переобуться в родные кроссовки.

— Вы не возражаете, Терентий Филиппович, если мы переоденемся? — вежливо полюбопытствовал Аполлон, развязывая между делом руки Ярославу.

Фон Дорн раскурил сигару и блаженно затянулся. Его молчание было расценено приятелями как знак согласия. Переодеваясь, Ярослав успел заметить, что в шкафу остались висеть джинсы и рубашка Коляна Ходулина. Похоже, граф Глинский так и не вошел в разум и продолжал мотаться по окрестным лесам со своей императрицей, пугая местных жителей. Впрочем, их и без Коляна было кому пугать. Любопытно все-таки узнать, откуда в этих во всех отношениях невинных местах появилась чертовщина?

— Вы что же, останавливались на ночь в этом дворце? — задал давно ожидаемый вопрос фон Дорн.

— Накладочка вышла, — извинился за свое неразумие Ярослав. — Мы никак не предполагали, что в доме нашего приятеля Глинского ныне располагается государственное учреждение.

— Вообще-то здесь находится сельский Совет. Мы заняли помещение временно. А кто он такой, этот Глинский?

— Родной племянник бывшего здешнего барина, — быстро отозвался Кузнецов. — Вы, конечно, слышали о старом графе?

— Так его, если не ошибаюсь, шлепнули еще в семнадцатом, — пожал плечами фон Дорн. — А что, старик был очень богат?

Кузнецов понятия не имел о материальном достатке убитого старого графа, но охотно подтвердил предположение старшего оперуполномоченного. А по словам развившего тему Кравчинского, старый граф Глинский буквально купался в золоте и бриллиантах.

— Значит, за этими бриллиантами вы и приехали сюда?

— Вы на редкость проницательный человек, уважаемый Терентий Филиппович, — польстил товарищу Доренко хитроумный Аполлоша. — Собственно, клад, зарытый богатым дядей, ищет его племянник Николай Глинский, а мы только помогаем озабоченному материальными проблемами человеку, причем, естественно, небескорыстно.

Нельзя сказать, что эта сочиненная на скорую руку история с кладом звучала весьма убедительно, но ведь и Терентий Филиппович Доренко не был ни старшим оперуполномоченным, ни фон Дорном. А вот кем он был на самом деле — это еще предстояло выяснить. В любом случае этот человек, а то, что перед ними человек, ни у Кузнецова, ни у Кравчинского не было никаких сомнений, был связан с теми силами, что проводили здесь какой-то эксперимент. Вот только сути этого эксперимента Кузнецов никак не мог разгадать. Абсолютно дикая мешанина времен и народов. Лейб-гвардейцы и чекисты, императрицы и разбойники, если к ним прибавить еще и виденного Коляном Ходулиным монголо-татарина, который, впрочем, мог оказаться и печенегом, то картина получалась за гранью маразма. Не хватало еще, чтобы сейчас сюда вошел товарищ Сталин с неизменной трубкой в руке и проэкзаменовал товарищей Кузнецова и Кравчинского на знание основ марксизма-ленинизма.

— А где сейчас находится Николай Глинский?

— Понятия не имею, — пожал плечами Кузнецов. — Мы высадили его на опушке леса, где у него была назначена встреча с Ефросиньей, бывшей экономкой старого графа, и в этот самый момент на нас напали ваши товарищи.

— А этот Глинский вас не надует?

— Нет, — покачал головой Аполлоша. — Слишком большой риск для него. Без нас ему не перейти румынскую границу с такой умопомрачительной суммой.

— Хорошо. — Фон Дорн решительным жестом затушил сигару. — Какой будет моя доля в этом деле?

— Пять процентов, — вежливо предложил Кравчинский. — В любом случае решать будет Глинский, все-таки именно он является законным наследником.

— Законным наследником старого графа Глинского является Советское государство, — вернул Аполлошу к суровой действительности товарищ старший оперуполномоченный.

— Виноват, — быстро поправился Кравчинский. — Десять процентов. Но учтите, Терентий Филиппович, эту сумму еще придется отработать.

— Пятнадцать процентов, — твердо сказал фон Дорн. — Без моей помощи, господа, вам отсюда не выбраться ни с кладом, ни без оного. Вас ведь заподозрили в шпионаже. Статья расстрельная.

— Уже учли, — охотно подтвердил Кравчинский. — Пятнадцать так пятнадцать, думаю, Глинский возражать не станет. В нашем теперешнем положении помощь старшего оперуполномоченного Объединенного государственного политического управления будет воистину бесценной.

После этого высокие договаривающиеся стороны ударили по рукам. Расписки фон Дорн с бывшего сослуживца не потребовал, что, безусловно, характеризовало его с самой положительной стороны. Более того, товарищ Доренко пообещал товарищу Кузнецову в случае успешного завершения дела и честного дележа добычи простить ему карточный долг в размере тысячи рублей, проигранных когда-то в Мазурских болотах.

Вызванный на ковер к начальнику конопатый Куликов был строго проинструктирован по поводу дальнейшей участи арестованных. Подозрительных лиц велено было отвести в подвал дворца и запереть накрепко. Курносый был явно польщен доверием начальника. Кроме того, его распирало от гордости, что прихваченные им на дороге два типа действительно оказались опасными преступниками, требующими заботы и внимания. Арестованных Куликов повел все по той же, знакомой по вчерашним приключениям, винтовой лестнице. Для Кузнецова и Кравчинского этот дворцовый подвал успел стать почти что родным. Единственное, что огорчало Аполлона, так это отсутствие вина, которым он баловался вчерашней ночью. То ли вино выпили революционно настроенные крестьяне еще в семнадцатом году, то ли по какой-то другой причине, но добротно сработанные полки зияли пустотой, и Кравчинский ничего кроме застарелой пыли на них не обнаружил.

— Ну и что ты думаешь по поводу этого бреда? — спросил Аполлон, после того как тяжелая дубовая дверь закрылась за конопатым.

— Прежде всего, мне непонятно, как наша одежда оказалась в старом шкафу, если мы переодевались в другой комнате.

— Я ее туда еще вчера перепрятал. Вы с Коляном вечно свои шмотки разбрасываете где попало.

— Но ведь вся мебель в спальне поменялась?

— Шкаф тот же самый, — возразил Аполлон. — Я его сразу опознал.

— Любопытно. Выходит, не все в этом мире подвластно экспериментаторам.

— Хотел бы я знать, кому понадобилось разыгрывать весь этот балаган! — сердито выкрикнул Кравчинский.—То, понимаешь, средина восемнадцатого века, то первая треть двадцатого. От такой быстрой смены эпох запросто свихнуться можно. Ты мне объясни, почему они тебя называют Друбичем? Я ведь остаюсь Кравчинским. И почему Колян из Ходулина превратился в Глинского? Сдается мне, Ярослав, что именно здесь зарыта собака. Вы с Коляном далеко не случайные гости на этом празднике жизни.

— Вообще-то, Друбич — фамилия моей бабушки.

— Вот! — торжествующе заорал Аполлон на весь подвал. — Я же говорил! А Колян наверняка незаконнорожденный потомок этого местного Дракулы. Вот когда вся правда о ваших замечательных предках наружу-то полезла. Эх, не та нынче эпоха, а то я бы на вас настучал куда следует.

— Эпоха-то как раз та, — усмехнулся Ярослав, подталкивая приятеля в спину. — А из подвала нам пора выбираться. На свету договорим.

Уже знакомым подземным ходом они без проблем выбрались наружу. К сожалению, ни кареты, ни другого сколько-нибудь пристойного средства передвижения им к порогу не подали. Оставалось только вздыхать по поводу брошенной на дороге «Лады» да уныло загребать поношенными кроссовками дорожную пыль. Кравчинский настаивал на скорейшем возвращении к оставшейся без присмотра собственности. И Ярослав его обеспокоенность очень хорошо понимал. Разберут ведь в два счета на запчасти, а потом и спросить будет не с кого. А машина хоть и старенькая, но на ходу. Другое дело, что до «Лады» нужно было еще протопать добрых два десятка километров и уйдет на это часа четыре, не меньше. Ярослав предложил наведаться в деревню и забрать у Митрофанова коней.

— Наших саврасок давно уже, поди, обобществили,—вздохнул Кравчинский.—А Ванька наверняка сейчас сельсоветом заведует и шерстит почем зря зажиточных мужичков. У него к чужому добру наследственная слабость.

Аполлон, как выяснилось, не оставил своих подозрений на счет Митрофанова. Что касается Ярослава, то он все-таки сомневался, что застарелый шрам на плече может быть подтверждением только вчера полученной раны.

— Да не вчера, — возмутился Кравчинский, — а двести лет назад.

— Люди столько не живут, — отмахнулся от поэта детектив, вконец замороченный фактами, упорно не желавшими укладываться ни в какие логические умозаключения.

Спор двух приятелей разрешил все тот же Ванька Митрофанов, вывернувший из-за ближайшего перелеска верхом на вороном коне графа Глинского. Гнедого жеребца он вел в поводу. Митрофанов уже успел частично потратить заплаченные ему Ярославом за предстоящие труды деньги и пребывал по этому случаю в хорошем настроении. Увидев старых знакомых, он еще более просветлел ликом и приветственно замахал руками, едва при этом не выпав из седла.

— Здорово, разбойник, — тепло приветствовал крестьянина Кравчинский.

— Так от сексуального маньяка слышу, — не остался в долгу Митрофанов. — Вот, значит, как вы и говорили — веду коней во дворец.

Вообще-то Ярослав велел Ивану всего лишь расседлать коней и отпустить на волю, но тот, видимо, не расслышал или запамятовал, однако в любом случае ругать его было особенно не за что.

— Приказ отменяется, — сказал Ярослав. — Коней мы забираем.

— Хозяин — барин. — Ванька не стал спорить, кошкой прыгая с седла на землю.

В эту минуту Ярославу показалось, что он признал в Митрофанове разбойника. Узнал по быстрому взгляду, брошенному из-под упавшей на лоб пряди волос, и по кошачьей ловкости в движениях. Несмотря на разгульный образ жизни, Митрофанов не потерял еще ни природной силы, ни здоровья. Такой, пожалуй, мог бы стать атаманом разбойной ватажки во времена оны.

— Так как же быть с самогонным аппаратом? — спросил Ярослав.

— Верну, — клятвенно заверил Иван. — Хоть не я его украл, но своей вины не отрицаю. Вот туточки за кустиками была моя земляночка. И какая вражина туда забралась, ума не приложу?!

— Покажи мне землянку, — велел Ярослав к большому неудовольствию Кравчинского. — Может, там следы остались.

— Пошли, — коротко бросил Митрофанов, круто сворачивая с тропы в заросли.

Кравчинский тихо ругался сквозь зубы. Дался Яриле этот самогонный аппарат! Как будто других забот у них сейчас нет, как угождать подозрительной во всех отношениях ходулинской тетке. Впрочем, путь до землянки оказался недолгим. Видимо, Митрофанову лень было углубляться в лесные дебри, и он вырыл подземное убежище буквально в сотне шагов от проселочной дороги.

— Так ведь намаешься с флягой, — объяснил свою оплошность Ванька. — Брагу-то на себе пришлось бы переть.

Землянка, надо отдать старательному крестьянину должное, была обустроена на совесть. Ярослав не поленился и спустился внутрь. Пригибаться ему не пришлось, землянка уходила вглубь метра на два. Настил над головой был из хорошего теса, одолженного, надо полагать, у какого-нибудь рассеянного соседа. Справа от входа располагался топчан, на который Ярослав и присел в глубокой задумчивости. В землянке было темновато, но зато прохладно, что особенно пришлось по душе утомленному солнцем путнику.

— Вы что там, заснули? — послышался сверху рассерженный голос Аполлона Кравчинского.

Поэт был прав в своем благородном негодовании, тем не менее Ярослав не отказал себе в удовольствии еще немного посидеть в прохладе, а для очистки совести провел по топчану рукой. Ничего особенного он обнаружить здесь не рассчитывал, но, кажется, ошибся. Во всяком случае, он нащупал какую-то странную вещичку, которой вроде бы абсолютно неоткуда было взяться в землянке, вырытой Иваном Митрофановым для целей возможно предосудительных, но отнюдь не преступных.

— Ты что, баб сюда водишь? — спросил Ярослав у притихшего крестьянина.

— С чего ты взял?

Детектив поднялся с топчана и подошел к лазу. Солнечный свет, проникший в подземелье, ласково коснулся диадемы, камни которой тут же заиграли всеми цветами радуги.

— Что скажешь?

— Первый раз вижу, — растерянно почесал лохматый затылок Митрофанов.

Для более детального осмотра обнаруженного в землянке предмета детектив выбрался наружу. Оснований не верить Митрофанову у него не было. Ванька, в конце концов, далеко не дурак и вот так просто оставлять драгоценную вещь на топчане в доступной всем землянке он бы, конечно, не стал. Аполлон Кравчинский найденную Ярославом вещь осматривал с большим интересом. Эксперт не эксперт, но в драгоценных металлах и камнях поэт разбирался.

— Диадема сделана из золота, бриллианты чистейшей воды. Работа скорее всего восемнадцатого века. О цене даже не скажу. Но денег от ее продажи Митрофанову хватит на то, чтобы всю оставшуюся жизнь не выходить из запоя.

— Скажешь, тоже, — обиделся невесть на что Иван.

— Ты мне лучше объясни, друг ситный, куда дел похищенную карету? — продолжал наседать на растерявшегося аборигена Кравчинский.

— Да что ты ко мне привязался с этой каретой, — отбивался Митрофанов. — Какие в наших краях могут быть кареты? Телега — еще куда ни шло.

— А телегу у Кузиных, значит, ты украл? — насторожился детектив.

— Ничего я не крал. Телегу у Кузиных Костя Кривцов позаимствовал. Правда, без спроса. Но он ведь вернул эту телегу. Справил дело и вернул. А эти жлобы подняли хай на все село.

— Знает этот жук, где находится карета, — продолжал наседать Кравчинский. — По глазам вижу, что знает.

— Далась тебе эта карета! — с досадой воскликнул детектив.

— Так ведь эта диадема была в волосах у императрицы, — пояснил Аполлон. — Видимо, она ее обронила, а этот разбойник с большой дороги подобрал. А как, по-твоему, еще диадема восемнадцатого века могла оказаться в землянке?

Ярослав вынужден был признать, что логика в рассуждениях поэта есть, и обратить свои взоры на мирного поселянина, который в свете открывшихся фактов выглядел все менее мирным и добропорядочным. Митрофанов, надо отдать ему должное, быстро разобрался в ситуации и из обороны перешел в наступление:

— Так, может, вы эту самую бабу-артистку пришили, а фитюльку в мою землянку подбросили, дабы оклеветать честного человека и навести тень на плетень.

— Ну ты фрукт! — возмутился Кравчинский. — Допрыгаешься ты у меня, Митрофанов, сдам в ОГПУ как последнюю контру, утаившую от Советской власти несметные сокровища.

— Какое там сейчас ОГПУ! — глумливо ухмыльнулся Ванька. — Слезы.

Кузнецову намерение поэта сдать бедного крестьянина в ОГПУ показалось актом антигуманным и плохо согласующимся с либеральными убеждениями Аполлона Кравчинского. Тем более что никаких прямых улик против Митрофанова не было, а драгоценную вещь в землянке мог оставить просто прохожий.

— Где ты видел прохожих с бриллиантами в кармане? — пожал плечами Кравчинский. — И при чем тут, скажи, мои либеральные убеждения? Это же натуральный разбойник. Можно даже сказать — душегуб.

Митрофанов на «душегуба» обиделся и вознамерился пощупать скандальному поэту область лица, детективу с трудом удалось разнять расходившихся не на шутку крестьянина и интеллигента. Надо признать, что претензии Аполлона к Ивану имели под собой довольно серьезные основания, но, с другой стороны, Митрофанов мог и не знать о своих ночных похождениях, если эти похождения действительно имели место. Последнее предположение детектива хоть и было по стилю весьма замысловатым, но поэт уловил его суть и вынужден был признать, что оно не лишено оснований. Когда вокруг тебя происходит черт знает что, реальностью могут оказаться самые на первый взгляд фантастические гипотезы. После непродолжительных препирательств друзья решили разделиться. Ярославу пришло в голову, что Кравчинский имеет шанс выбраться из ловушки в одиночку. В конце концов, Аполлон к разворачивающимся здесь историям не имеет никакого отношения, в отличие от Кузнецова и Ходулина, сразу же ставших персонажами написанного каким-то безумцем романа. Нельзя сказать, что поэт с большой охотой принял предложение детектива, однако он не мог не понимать, что это шанс, и шанс, возможно, единственный.

— А что я скажу компетентным органам? — засомневался Аполлоша. — Меня же на смех поднимут или, чего доброго, отправят в психушку.

— Скажи им, что нас похитили неизвестные, — посоветовал Ярослав. — Мафия, одним словом. Которая устроила себе прибежище в бывшем графском дворце.

— Ладно, — вздохнул Кравчинский, с трудом взбираясь на вороного. — Что-нибудь придумаю. Ну, не поминайте лихом, мужики.

После столь бодрого прощального слова можно было ожидать, что Аполлоша помчится галопом, но, увы, наезднические навыки поэта были не того уровня, чтобы без особой нужды горячить коня. Ярослав очень надеялся, что Кравчинский из седла не выпадет и часика через два доберется до своей распрекрасной «Лады».

— Ты о кладе, спрятанном старым графом, ничего не слышал? — спросил у Митрофанова Ярослав.

Ванька, неодобрительным взглядом провожающий удаляющегося неспешным аллюром поэта, резко обернулся и вперил в детектива насмешливые синие глаза:

— И вас, значит, проняло. Так бы сразу и сказали. А то начали ерунду всякую городить: самогонный аппарат, телега. Карету еще какую-то этот придурок приплел. На графском кладе, брат, уже не один десяток человек в округе шизанулся. Девяносто лет уже ищут. Еще дед мой искал его. Потом отец. Я тоже мальчишкой увлекся было, да рукой махнул. Только время терять. А сперва ведь и до смертоубийств доходило. Мне дед рассказывал, что не то в конце годов двадцатых, не то в начале тридцатых здесь прямо-таки война шла вокруг графского дворца. А сейчас кроме Кости Кривцова никто, почитай, клад уже не ищет. У Кривцова-то шиза семейная. Его дед ушел как-то на графские развалины, да так его с тех пор больше никто не видел.

— Давно это было?

— Да лет семьдесят тому назад, как не более.

— Может, просто от жены сбежал?

— Особой причины для бегства у него не было, а там кто его знает — чужая душа потемки. По деревне слух пошел, что это его призрак уволок. Но слухи они и есть слухи, их к делу не подошьешь,

— Сдается мне, Иван, что диадема из этого самого графского клада. Знать бы еще, кто ее нашел и в твою землянку подбросил.

Митрофанов от удивления даже присвистнул:

— Вон оно как! А я смотрю, что это Костя по деревне сам не свой ходит. Предлагаю вчера ему выпить, а он, шельмец, нос воротит. Докопался, значит! Ну, он теперь от меня так просто не отвертится. Тут ведь литром водки не обойдешься.

Пока Митрофанов переживал удачу односельчанина в деле, казавшемся всем абсолютно безнадежным, Ярослав сопоставлял факты. Конечно, вполне мог этот шизанутый Кривцов откопать спрятанный когда-то в годы революции старым графом клад, но какое отношение все это имеет к развернувшимся вокруг совершенно фантастическим историям? Кому и зачем вдруг понадобилось реанимировать события, происходившие, оказывается, если верить тому же Ивану, в этих местах много лет тому назад?

— О! — воскликнул удивленно Митрофанов. — Откуда эта старая рухлядь взялась на наших дорогах?

Ярослав, разумеется, с первого же взгляда узнал автомобиль доблестных сотрудников ОГПУ, на бежать уже было поздно. Впрочем, как тут же выяснилось, и не от кого, ибо за рулем черного рыдвана сидел фон Дорн, он же Терентий Филиппович Доренко, приветливо машущий рукой недавнему арестанту.

— Бери коня и дуй отсюда, — посоветовал Ивану Кузнецов, — пока тебя органы не замели.

Митрофанов совету внял. Подхватив под уздцы гнедого, он круто свернул с проселочной дороги в густые заросли.

Ярослав дождался допотопного автомобиля и без задержки запрыгнул на его заднее сиденье. Фон Дорн ударил по газам, и машина понеслась по пыльному тракту с прытью, которой детектив от нее никак не ожидал.

— Удивили вы меня, Друбич! — возмущенно проговорил фон Дорн. — Какого черта вы прохлаждаетесь в километре от дворца на виду у моих подчиненных? Мы же договорились встретиться ночью. Я уже объявил вас в розыск.

— Обстоятельства изменились, — спокойно отозвался Кузнецов, бросая на сиденье рядом со старшим оперуполномоченным роскошную диадему.

Фон Дорн был потрясен настолько, что едва не вылетел с проселочной дороги с фатальными для автомобиля и его пассажиров последствиями. Рука его, потянувшаяся к драгоценной игрушке, довольно заметно подрагивала.

— Откуда у вас диадема императрицы, Друбич? — не удержался фон Дорн от вопроса.

— А почему вы решили, что это диадема принадлежала императрице, а не графине Глинской, скажем? — вежливо полюбопытствовал Ярослав.

Фон Дорн смутился. Видимо, по нечаянности он выболтал тайну, которой не собирался делиться с бывшим однополчанином. Теперь у Ярослава уже не оставалось сомнений в том, что Терентий Филиппович прибыл во дворецГлинского неспроста. Его тоже заинтересовал клад старого графа. Более того, он, вероятно, имел кое-какое представление о том, что именно спрятал граф.

— Однажды, уже очень давно, моя тетушка поведала мне одно семейное предание. Именно из ее уст я впервые услышал вашу фамилию, Ярослав. По ее словам, некий поручик Друбич в восемнадцатом веке убил моего предка, причем убил подло из-за угла. А причиной тому была диадема, подаренная императрице Петром Третьим во время бракосочетания. Очень темная история связана с этой диадемой. История, бросающая тень не только на Екатерину Великую, но и на графа Глинского. Кстати, среди окрестных крестьян до сих пор бытует мнение, что тогдашний Глинский, к слову, убитый все тем же Друбичем. был вампиром. И якобы он орудует здесь до сих пор, охраняя фамильные сокровища. Вас это не пугает, Ярослав? Чего доброго, этот призрак вздумает отомстить вам за коварство вашего предка.

— Спасибо, что предупредили, Терентий Филиппович. Я буду настороже. А что касается диадемы, то я нашел ее в землянке неподалеку отсюда. Случайно.

Фон Дорн остановил машину и повернулся к Ярославу, в глазах его читалась насмешка:

— Воля ваша, Друбич, говорить мне правду или скрывать ее. Но хочу вас предупредить, без моей помощи вам отсюда не выбраться.

— Я с вами вполне искренен, фон Дорн. По моим сведениям, клад старого графа раскопал некий Кривцов, местный житель. Видимо, он прятал свои сокровища в той самой землянке, где я нашел диадему. Есть и еще одно прискорбное обстоятельство: куда-то пропал законный наследник, я имею в виду молодого Глинского. Он должен был изъять сокровища из потайного места и вернуться в село.

— Вы полагаете, что этот Кривцов выследил молодого графа и убил его в тот самый момент, когда тот возвращался с фамильными драгоценностями?

— Во всяком случае, у меня есть основания так полагать.

— Вы знаете, где живет этот Кривцов?

— Знаю. Но вряд ли он прячет добытые сокровища в селе. Скорее всего, он зарыл их либо в землянке, либо где-то около нее. Сегодня ночью он наверняка попытается перепрятать клад, и у нас появится шанс ухватить его за хобот.

Ярослав далеко не был уверен, что его предположения насчет Кости Кривцова, которого он знал, к слову, только со слов Ваньки Митрофанова, верны. Более того, детектив был почти стопроцентно уверен, что засада, которую он собирался организовать, будет пустой тратой времени, но у него не было другого выхода. Надо было занять чем-то въедливого фон Дорна, пока Аполлоша Кравчинский мобилизует в городе компетентные силы для борьбы с нечистой силой, невесть откуда появившейся в мирном селе. До темна было еще никак не меньше четырех часов, и Ярослав рассчитывал провести это время с пользой. А проще говоря, отоспаться. Фон Дорн ему мешать не собирался, ибо, похоже, посчитал выдвинутую поручиком Друбичем версию вполне правдоподобной. Машину они загнали в кусты неподалеку от землянки и набросали сверху веток. Маскировка получилась так себе, и любой зрячий человек обнаружил бы автомобиль с расстояния двадцати шагов, но в темную пору разглядеть что-либо будет попросту невозможно.

Ярослав с удобствами устроился на заднем сиденье, предоставив фон Дорну почетную обязанность сторожить безлюдную проселочную дорогу, и уснул почти мгновенно. Разбудил его все тот же беспокойный старший оперуполномоченный. Детектив не сразу сообразил, где находится, поскольку вокруг царила непроглядная тьма, зато хорошо расслышал шипение, которым осторожный напарник предупреждал его об опасности.

— Кажется, идет, — едва слышно выдохнул фон Дорн.

Ярослав уже и сам слышал отчетливый треск ломающихся под ногами сучьев. Ночь была звездной, но ущербная луна давала слишком мало света для того, чтобы в подробностях разглядеть приближающегося человека. Кажется, это был мужчина довольно высокого роста. К землянке он подошел почти вплотную, но вниз спускаться не стал. Несколько томительных секунд незнакомец простоял в неподвижности, потом стал медленно отсчитывать шаги. Сделал он этих шагов не больше десятка, так, во всяком случае, показалось Ярославу, потом наклонился и стал быстро перебирать руками. Фон Дорн приоткрыл дверцу и вытащил из висевшей на поясе кобуры револьвер. До занятого важной работой человека им предстояло пройти не более двух десятков шагов. Фон Дорн успел сделать только полшага. Лесная поляна вдруг огласилась гиканьем и свистом и перед изумленными наблюдателями предстала целая ватага конных, числом никак не менее десятка. Вспыхнули факелы, и Ярослав с изумлением узнал в одном из всадников облаченного в отливающий кровью кафтан Коляна Ходулина, судя по всему и возглавлявшего этот дикий отряд. Человек, за которым вели охоту сразу с двух сторон, оказался на редкость проворным, ему почти удалось выскочить из круга всадников, но если судить по торжествующим крикам из ближайших зарослей, далеко убежать ему все-таки не дали. В зыбком свете факелов довольно трудно было разобрать, что же происходит на поляне. Кажется, незнакомого Ярославу мужика явили пред светлейшие очи графа Глинского, не слезая с седла, ткнувшего незнакомца сапогом в лицо. Тот еще, по всему видно, был феодал. Неизвестного связали и бросили на спину заводного коня. После чего вся ватага с гиканьем сорвалась с места и скрылась из поля зрения заинтересованных наблюдателей.

— Чудовищно! — прошептал фон Дорн. — Это же призраки, Друбич! Понимаете? Призраки!

Ярослав очень даже хорошо понимал всю нелепость происходящего. А пикантность ситуации состояла в том, что возмущение по этому поводу выражал субъект, которого смело можно было причислять к тому же разряду. Разумеется, Кузнецов, как человек деликатный, не стал высказываться на эту тему вслух, а всего лишь предложил своему напарнику завести мотор и последовать за удалившимися налетчиками.

— Вы с ума сошли, Друбич! — возмутился фон Дорн. — Вы хоть соображаете, кого собираетесь преследовать?

— Я не исключаю, что это просто маскарад, — спокойно отозвался Кузнецов. — Этот ваш призрак очень уж похож на одного моего знакомого.

— Вы имеете в виду племянника старого графа?

— Именно, дорогой фон Дорн. Посадить мужиков в седла, нацепить алый кафтан — для этого много ума не надо. Зато какой эффект! Даже вы испугались.

Пристыженный старший оперуполномоченный нехотя завел мотор и вырулил на проселочную дорогу, на которой еще не осела пыль, поднятая копытами коней разбойного отряда. Эта пыль очень хорошо была видна в тусклом свете автомобильных фар.

— Чего доброго, они услышат шум работающего мотора, — опасливо заметил фон Дорн.

— Это вряд ли, — возразил Ярослав. — Из-за топота копыт им ничего не слышно. Главное — не потеряйте их след.

Последнее было легче сказать, чем сделать. Тьма вокруг стояла непроглядная. К счастью, разбойная кавалькада уходила при свете факелов, и у преследователей появился шанс выяснить, куда направляются эти люди. У Ярослава были кое-какие основания полагать, что проселочная дорога выведет их к избушке на курьих ножках, где ему уже удалось побывать минувшей ночью.

— Возьмите, — протянул фон Дорн Ярославу револьвер, — на всякий случай.

Кузнецову, разумеется, доводилось стрелять из разного вида оружия, но с наганами он сталкивался впервые, а потому детектив не без интереса ощупал стреляющую игрушку. Судя по всему, это было куда более серьезное орудие убийства, чем то, которым он действовал прошлой ночью. Пока что стрелять Ярослав не собирался, но кто знает, как будут разворачиваться события дальше.

— Притушите фары, — посоветовал фон Дорну Кузнецов. — Кажется, мы приехали.

Дальше пришлось передвигаться пешим порядком, ориентируясь на свет факелов и шум, доносящийся из зарослей. Фон Дорн споткнулся о какой-то сук и едва не упал. Кузнецов успел подхватить падающего старшего оперуполномоченного, чем, возможно, уберег того от травмы. Фон Дорн чертыхнулся сквозь зубы и тут же зажал себе рот рукой. И было чего опасаться, ибо следопыты уже почти вплотную приблизились к преследуемым. Ярослав оказался прав в своих предположениях. Граф Глинский действительно вывел свой отряд к лесной избушке, где распоряжалась ведьма Ефросинья. Детектив вспомнил, что в прошлый раз ему так и не удалось попасть на прием к оракулу, и очень надеялся, что повторный визит окажется более удачным. Кем бы ни был этот прорицатель грядущего, но, возможно, как раз он и является главным режиссером стремительно разворачивающегося спектакля.

Кузнецов с фон Дорном спрятались за деревьями, росшими на краю полянки, шагах в тридцати от входа в избушку. Видимость отсюда была неплохой, а вот слышали они далеко не все, и это обстоятельство весьма Ярослава огорчило. Дело в том, что на пороге избушки стояли граф Глинский и Ефросинья и о чем-то горячо спорили. Из их разговора Ярослав уловил только одно слово «диадема». Судя по всему, именно за диадемой охотился этой ночью граф Глинский, но у схваченного в лесу незнакомца ее обнаружить не удалось, по одной очень простой причине: диадема лежала сейчас в кармане куртки Ярослава Кузнецова, и он осторожно ощупывал ее пальцами. Детективу в голову пришла одна идея, к реализации которой он немедленно приступил.

— Вы куда? — Фон Дорн схватил его за руку.

— Женщина, что стоит рядом с молодым Глинским, — это Ефросинья, экономка старого графа. Я вам о ней говорил, фон Дорн. Стойте здесь и ничего не бойтесь. В крайнем случае, если мне не удастся договориться с этими людьми, возвращайтесь к машине.

Уверенный тон Ярослава успокоил старшего оперуполномоченного, во всяком случае, тот не стал чинить детективу препятствий. Кузнецов не таясь приблизился к избушке. Его появление вызвало ропот среди собравшейся почтенной публики. Но, к счастью, Ярослав был тут же опознан и ни кем-нибудь, а самим графом Глинским, правда, встретившим старого знакомца не слишком любезно:

— Какого черта, Друбич, где вы пропадали?!

Вопрос был, конечно, резонный, но, между прочим, и Ярославу было что предъявить по этому случаю своему визави. Однако он оказался скромнее Коляна Ходулина и оставил пока что свои вопросы до лучших времен.

— Вы, кажется, что-то потеряли, граф?

— Да, Друбич, потерял. А этого сукина сына я наизнанку выверну, но утраченное верну. Вздерните его над огнем!

Пытать, разумеется, собирались не гвардии поручика Друбича, а несчастного мужика, пойманного в десяти верстах отсюда, у землянки, вырытой в недобрый час Ванькой Митрофановым. Вид у пленника был не то чтобы испуганным, а буквально ошалелым. Понять его, конечно, можно было. Каково несчастному крестьянину века двадцать первого оказаться в лапах у монстра века восемнадцатого. Мужик, видимо, считает, что имеет дело с призраками. Скорее всего, у него язык отнялся от переживаний.

— Твоя фамилия Кривцов? — спросил Ярослав у пленника, которого крепко держали за руки два ражих холопа, пока их расторопные товарищи, выполняя приказ графа, разводили костер.

— Ага, — шмыгнул носом мужик и вскинул на детектива круглые от страха глаза. — Константин я. Червей решил накопать для рыбалки, а тут, вишь, какая оказия.

— А утром не мог накопать, что ли? Чего ты среди ночи подхватился?

— Так ведь на зорьке решил порыбачить, — зачастил Кривцов. — Как на духу говорю. А там землянка Ванькой Митрофановым выкопанная. От нее до речки рукой подать. Пережду, думаю, на топчане пару часиков, до рассвета-то всего ничего.

Черт его знает, Ярослав не стал бы вот так с бухты-барахты отвергать выдвинутую незадачливым рыболовом версию. В конце концов, могут же быть у нормального человека заботы, никак не связанные с тем бедламом, который завертелся в округе? Но у графа Глинского на этот счет имелось свое мнение, и он непременно бы подпалил Кривцову шкуру, если бы не вмешательство детектива.

— Вы, случайно, не эту вещицу ищете, ваше сиятельство?

Граф Глинский вцепился в диадему обеими руками, глаза его сверкнули сумасшедшим огнем:

— Ну, наконец-то. Где вы ее нашли, Друбич?

— Отобрал у того самого разбойника, что угнал карету императрицы. Возможно, ее величество обронила вещицу во время бешеной скачки по лесу.

— А где разбойник? — сверкнул безумными глазами граф.

— Пришлось его отправить в мир иной, — соврал на всякий случай Кузнецов, дабы у Глинского не возникло желания попортить шкуру еще и Ваньки Митрофанова.

Кузнецов ждал вопросов по поводу одежды, не совсем соответствующей эпохе, но графу было не до того, как выглядит в эту ночь лейб-гвардии поручик Друбич. Детектив уже собрался вздохнуть с облегчением, но тут прозвучал сначала один выстрел, потом второй. Стреляли из револьвера. То ли у фон Дорна сдали нервы, то ли его обнаружили по несчастливой случайности, но так или иначе, а влип он как кур в ощип. Не помогло ему даже явное превосходство в вооружении. Старшего оперуполномоченного скрутили расторопные холопы графа Глинского и приволокли пред светлы очи барина, который при виде своего злейшего врага буквально побурел от гнева.

— Я так и знал, что он нас выследит. Вздернуть его на осине!

Ярослав еще и рта не успел раскрыть для протеста, а расторопные холопы уже накинули на шею фон Дорна пеньковую веревку. Детективу не оставалось ничего иного, как посетовать на лютость своего старого приятеля. Вот ведь как эпоха отражается на человеке: кто бы мог подумать, что рубаха-парень Колян Ходулин способен на такие противоправные действия. Натуральный Дракула.

— Друбич, мы же с вами договорились! — воззвал к Ярославу фон Дорн, не понимающий, за какое преступление его собираются вздернуть. Откуда же бывшему штабс-капитану, а ныне старшему оперуполномоченному было знать, что казнят его за грехи предка. Разумеется, Ярослав не мог остаться безучастным к творящейся на его глазах несправедливости. Кем бы там ни был этот невесть откуда взявшийся в начале двадцать первого века старший оперуполномоченный ОГПУ, но его реакция на предстоящую казнь была самая что ни на есть человеческая.

— Послушайте, граф, мы действительно договорились с фон Дорном, — вмешался в творимое на его глазах безобразие Кузнецов. — Человек искренне раскаялся и готов верой и правдой служить матушке-императрице. Он не следил за нами, это я его сюда привел.

— Этот человек мне не нравится, Друбич. Я оставлю его в живых, но с этой минуты вы отвечаете за его лояльность нашему делу головой. Пусть убирается.

Глинский отвернулся к Ефросинье, спокойно стоявшей все это время в проеме дверей лесной избушки и наблюдавшей за происходящим. Граф передал ей полученную от Ярослава диадему, колдунья поднесла ее к ближайшему факелу и, видимо, осталась довольна осмотром.

Кузнецов взял под руку фон Дорна и вывел его из круга недоброжелательно настроенных бородатых лиц:

— Значит так, Терентий Филиппович, вы сейчас прихватите с собой нашего нового знакомого Константина Кривцова и тихонечко уберетесь отсюда на своей таратайке. Встретимся мы с вами во дворце. Вот там я вам все объясню.

— Один вопрос, Друбич, бога ради — это призраки или люди?

— Увы, Терентий Филиппович, по-моему, это все-таки призраки. А вот откуда они взялись, это нам с вами еще предстоит выяснить. Не задерживайтесь, граф может еще передумать. А с привидением вашей уважаемой конторе не совладать. Его даже к стенке поставить нельзя.

Наблюдая за тем, как приговоренные фон Дорн и Кривцов покидают место несостоявшейся казни, Кузнецов мучительно пытался понять, по каким правилам раскручивается эта безумная история. Или в безумии нет и не может быть никакой логики? Будь старший оперуполномоченный реальным лицом вроде того же Константина Кривцова, в недобрый час вздумавшего порыбачить, тогда дело другое. Но ведь фон Дорн такой же персонаж спектакля, как и императрица, и Глинский, и преображенцы с фрейлинами. Точнее, он персонаж другого спектакля, сюжет которого разворачивается в конце двадцатых годов прошлого века. По идее персонажи этих двух спектаклей не должны пересекаться, тем более что в спектакле века восемнадцатого уже есть свой фон Дорн, тот самый, с которым поручик Друбич успел подраться на дуэли. Здесь, правда, возможен один вариант, весьма и весьма фантастический. А что, если фон Дорн и тогдашний поручик Друбич в конце двадцатых годов встречались с призраком графа Глинского, умершего в веке восемнадцатом? Как-то уж очень подозрительна эта осведомленность старшего оперуполномоченного о событиях, происходивших в средине восемнадцатого века в малоприметной деревушке, вдали от столичных центров. Что за потрясающее воображение событие здесь произошло, если тетушка фон Дорна рассказала о нем своему племяннику аж сто пятьдесят лет спустя? Кузнецов рассчитывал получить ответ у оракула, который, возможно, один обладал информацией о разворачивавшихся в этих местах на протяжении двух с половиной веков действиях, но, увы, ему не повезло и в этот раз. Свидание с загадочным существом, похоже, откладывалось. Во всяком случае, граф Глинский уже вновь был в седле. Ярославу, дабы не оставаться в одиночестве в сумрачном лесу, пришлось следовать за безумным Коляном и его верными холопами. Ватага с гиканьем понеслась по лесу навстречу набегающему рассвету. Бешеная скачка закончилась у знакомого дворца, вновь принявшего свое первоначальное обличье. Ярослав с удивлением обнаружил посреди аллеи под погашенным фонарем сиротливо стоящую «Ладу» Кравчинского. Сам Аполлон, заложив руки за спину, прогуливался перед крыльцом, любуясь изумительным фасадом волшебного дворца.

— Любопытно было бы узнать, — хмыкнул, спешиваясь, граф Глинский, — где этот чертов иностранец добыл столь чудовищную карету. Ничего более уродливого мне в жизни видеть не доводилось. А я повидал мир, Друбич.

При виде Кузнецова, Кравчинский раскинул руки в стороны, этот жест можно было расценивать и как братское приветствие и как извинение за невыполненное задание. Ярослав уже понял, что поэту не удалось выбраться из ловушки.

— Все дороги ведут в Рим, — подтвердил догадку детектива поэт. — Куда бы я ни поворачивал, «Лада» неизменно привозила меня к этому дворцу. В конце концов я плюнул на это дело и решил просто выспаться. А что, мы с тобой опять одеты несообразно эпохе?

— Я жду вас в гостиной, господа, — бросил граф Глинский, взбегая на мраморное крыльцо.

Ярослав, честно говоря, надеялся, что с рассветом Колян Ходулин слегка придет в себя, но ошибся. Его старый приятель до того врос в шкуру покойного графа, что вылезать из нее не собирался, похоже, даже на время.

— Пошли в костюмерную, — вздохнул Аполлон. — Не идти же к аристократическому столу в плебейской джинсе.

Дворец был пуст, если не считать, разумеется, обслуги. Не было ни фрейлин, ни преображенцев, ни местных помещиков, позапрошлой ночью танцевавших в его главной зале. А в остальном здесь практически ничего не изменилось. Все та же дивная мебель, все та же красная ковровая дорожка на лестнице, ведущей на второй этаж. Кравчинский мимоходом заглянул в спальню с роскошным ложем и указал Ярославу на знакомый шкаф. Этот шкаф единственный из всей имевшейся в наличии мебели перемещался из эпохи в эпоху практически в неизменном виде. Аполлон извлек из него оставленные в двадцать седьмом году двадцатого века вещички века восемнадцатого, включая шпагу гвардии преображенца и даже его пистолет. Не хватало только мундира и черного кафтана, в котором блистал на балу граф Калиостро. Но в черном кафтане теперь блистает пугало на огороде у тети Фроси, а мундир так, видимо, и висит на плетне, где его оставил Ярослав. Впрочем, запасной мундир нашелся в соседней комнате, которую Аполлон окрестил костюмерной. Так что к графскому столу друзья вышли при полном параде, весьма довольные собственным видом, но крайне огорченные нелепостью ситуации, в которой пребывали уже третьи сутки.

За столом кроме графа Глинского сидела еще и Катюша, чем-то очень сильно расстроенная. Впрочем, на вежливый поклон поручика Друбича она ответила довольно любезным кивком. На столе помимо разносолов, приличествующих богатому аристократическому дому, стояло уже знакомое приятелям вино. При виде бутылок Аполлон воспрянул духом. Уж коли судьба-злодейка или нечистая сила удерживает его в этом забытом Богом и начальством краю, то надо хотя бы провести время с пользой для желудка.

— Ее величество убыли в столицу? — спросил Калиостро у Глинского, закусывая кисленькое винцо зайчатиной.

— Императрица находится в своем поместье в пятидесяти верстах отсюда, — неохотно откликнулся граф.

— Я так понимаю, что ваша встреча с оракулом не состоялась?

— Вы правильно понимаете, Калиостро. Оракулу нужна диадема, теперь она у нас есть. Я уже послал гонца к ее величеству. Думаю, что сегодняшней ночью удача от нас не отвернется.

Ярославу очень хотелось спросить, зачем оракулу понадобилась диадема, но он промолчал, боясь насторожить и без того взвинченного Глинского. Куда более перспективным ему казался разговор с Катюшей, которая, надо полагать, не станет ничего скрывать от любимого человека. Любимым человеком сестры графа Глинского был, разумеется, не детектив Кузнецов, а лейб-гвардеец Друбич. И когда после завтрака Катюша выразила желание прогуляться по саду, Ярослав с удовольствием вызвался ее сопровождать.

Надо сказать, что окрестности дворца Глинских выглядели весьма живописно. Кузнецов получил немалое удовольствие, прогуливаясь с дамой по парковым аллеям. Как человек городской, он с трудом отличал липу от осины и ясень от дуба, так что консультации Катюши пришлись как нельзя кстати. Передохнуть они остановились в беседке, расположенной в самом уютном и потаенном уголке парка. Отсюда открывался вид на реку и чудесный пустующий пляж. Ярослав вслух пожалел, что за делами и заботами так и не удосужился за два дня окунуться в речку, хотя погода явно к этому располагала. Катюша никак на слова Ярослава не откликнулась. Просто стояла, опершись рукой на перила, и смотрела на медленно бегущую воду. Поручику Друбичу самое время было ее поцеловать, но для Ярослава трудность состояла в том, что он был все-таки Кузнецовым. Уставшая ждать Катюша сама проявила инициативу, и Ярослав с охотою откликнулся на ее зов. Возможно, они не ограничились бы объятиями и поцелуями, но мешала непривычная одежда. Катюша спохватилась первой и отпрянула от чрезмерно увлекшегося поручика.

— Всему свое время, Друбич. Николай обещал дать согласие на наш брак, когда эта история благополучно завершится.

— Я делаю все, что в моих силах, — вздохнул Ярослав, — хотя не совсем понимаю, кто он такой, этот оракул, и почему императрице так необходимо знать его мнение.

— Мне тоже многое непонятно, Друбич. Но Николай знает больше. Не говоря уже о Ефросинье.

— Но откуда он взялся, этот оракул, и какими возможностями обладает?

Прежде чем ответить, Катюша выглянула из заросшей вьющимися растениями беседки и понизила голос до шепота:

— Оракул — страшная тайна рода Глинских. Ему служат только женщины. Это связано с теми старыми языческими культами, что процветали здесь в дохристианскую эпоху. Мои дедушка и бабушка были отлучены от церкви еще при Петре Великом, но, к счастью, дело удалось замять. А император даже проявил интерес к оракулу и, по слухам, правда не подтвержденным, имел с ним продолжительную беседу перед каким-то важным событием.

Только мистики Ярославу сейчас и не хватало. Будучи человеком прагматичным и прогрессивно ориентированным, он скептически взирал на астрологическую дурь, которой в последнее время увлеклась наша общественность, утомленная диалектическим материализмом. Что же касается русского язычества, то из тогдашних богов он знал только Ярилу, по той простой причине, что носил имя Ярослав и возникшее на его основе прозвище.

— А что тебе лично нужно от оракула? — Кузнецов пристально посмотрел на смутившуюся Катюшу. — Почему ты согласилась участвовать в этом небезопасном языческом обряде?

— Тсс, — приложила палец к губам девушка, — ты узнаешь все, когда придет срок. А пока тебе следует довериться мне. Или ты боишься, Ярослав?

— Ничего я не боюсь. — Кузнецов пожал плечами. — Я за тебя беспокоюсь.

— За меня ты беспокоишься напрасно. Этот обряд проходят все женщины из рода Глинских, и еще не было случая, чтобы хоть одна из них пострадала. А вот с мужчинами дело сложнее. Но я ведь тебя честно предупреждала об этом, Ярослав.

Кузнецов не помнил, чтобы между ним и Катюшей был разговор на эту тему. Но Катюша имела в виду своего жениха Друбича. Этот лейб-гвардеец начал уже всерьез Ярослава раздражать, его не устраивало, что понравившаяся ему девушка любит кого-то другого. Впрочем, возможно, Ярослав ошибается и поручика Друбича, вполне вероятно бывшего его предком, любила совсем другая Катюша, чьи воспоминания сохранила Катюша нынешняя. Словом, ситуация складывалась настолько запутанная, что Кузнецов уже и сам не смог бы точно сказать, какая девушка ему больше по душе, та, с кем он познакомился в доме тети Фроси, или нынешняя. Хотя, по сути, это, безусловно, одна и та же девушка. Но ведь и мысли, гуляющие в этой прекрасной головке, тоже кое-что значат. Взять того же графа Глинского. По обличью он вылитый Колян Ходулин, которого Ярослав за двадцать пять прожитых в одном дворе лет изучил как облупленного, но ведь мыслит и ведет себя этот человек как истинный вельможа века восемнадцатого. Вот так влюбишься в девушку, а потом, когда наваждение рассеивается, вдруг выясняется, что перед тобой совсем другой человек. Справедливости ради надо заметить, что подобные казусы случаются и без участия всяких там языческих оракулов. Ярослав уже имел возможность убедиться в этом на собственном опыте.

— Нам надо отдохнуть, — сказала Катерина. — Не дуйтесь, Ярослав, я вас люблю, и давно бы уже стала вашей, но в обряде должна участвовать девственница. Так заведено исстари, и не мне ломать обычаи. Потерпите до ближайшей ночи, и все у нас с вами будет хорошо.

Надо признать, что Катюша высказалась даже определеннее, чем Ярослав от нее ожидал. И это неожиданное признание накладывало на него серьезные обязательства. Речь-то ведь шла о браке, пусть и совершенном по языческому обряду. Во всяком случае, Катюша придавала этому событию исключительное значение. А вот Ярослав далеко не был в себе уверен. Но ему не хотелось обманывать девушку. Брак поручика Друбича с Катюшей Глинской — это одно, а брак Ярослава Кузнецова с Екатериной Ходулиной — это другое. Не могут же эти два события слиться в одно, пусть даже по воле какого-то там оракула.

Аполлона Кравчинского Ярослав нашел в покоях, отведенных графом своим дорогим гостям. Поэт возлежал на софе изумительной по красоте работы и задумчиво курил сигару. Одет он был в роскошный расшитый золотой нитью восточный халат, и, что называется, вписывался в интерьер.

— Ты знаешь, мне тут в голову пришли потрясающие строки: «Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты, тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты».

— Замечательно! — искренне восхитился Ярослав.

— Увы, — вздохнул Аполлон, — к сожалению, эти строки приписывают некоему Алексею Константиновичу Толстому. Хотя, ты свидетель, я обнародовал их раньше аж на целый век.

— Трепло, — обиделся Ярослав на обманщика Калиостро.

Кравчинский выпустил к потолку целый клуб дыма и блаженно дрыгнул ногой. Кажется, ему начинал нравиться восемнадцатый век. Ярослав решил слегка подпортить ему настроение:

— Сегодня ночью нам предстоит участие в каком-то языческом обряде, возможно даже непристойного характера.

— Да ты что! — Кравчинский мгновенно принял сидячее положение. — Оргиастический культ?

— Ты, разумеется, можешь уклониться. Никто на твоем участии настаивать не будет.

— А вот это дудки, — возмутился Аполлон. — Я, можно сказать, тысячи верст проделал на перекладных от самого города Парижа, дабы проникнуть в тайны местных колдунов, а ты хочешь лишить меня такого зрелища.

Ярослав поначалу принял слова Кравчинского за бред и даже слегка испугался, не подхватил ли Аполлон местную болезнь, заразившись ею от того же Коляна Ходулина, но, как вскоре выяснилось, беспокоился он совершенно напрасно, поскольку его приятель впал всего лишь в поэтический раж.

— Есть одно неприятное обстоятельство, дорогой Калиостро. Если верить нашему хорошему знакомому Терентию Филипповичу Доренко, то его предка фон Дорна убил не кто иной, как поручик Друбич. И этот же Друбич, согласно тому же источнику, отправил на тот свет и местного Дракулу — графа Глинского.

— Ну и что?

— Так ведь Друбич это я. Именно мне сегодня предстоит вступить в брак с Екатериной Глинской.

— Это Катька тебе сказала?

— Допустим. Но если свершится это событие, то почему бы не свершиться другому?

— То есть ты убьешь Коляна Ходулина?

— Выходит что так. Я боюсь, что после встречи с оракулом нам придется доигрывать взятые на себя роли. Мы ведь не знаем, с какой целью сюда приезжал тот Друбич. Возможно, им двигала не только любовь к сестре графа. Говорили же тебе фрейлины, что этот лейб-гвардеец еще тот типчик.

— Авантюрист, — охотно подтвердил Кравчинский, — за которым числится множество темных дел. Поздравляю тебя с таким предком, Кузнецов. Но фон Дорна ты не убил?! А ведь должен был убить, Ярила! И твой предок тогда, в восемнадцатом веке, сделал это не моргнув глазом.

Ярославу пришло на ум, что Аполлон в своих предположениях скорее всего прав. Более того, поручик Друбич убил тогда не только фон Дорна, но и, возможно, Ваньку Митрофанова, который именовался как-то по-другому.

— Ванькой Каином он звался, — неожиданно проявил осведомленность в делах давно минувших Кравчинский. — Я сегодня специально завел разговор об этом с Глинским. Отъявленным мерзавцем был этот Ванька, загубившим не одну христианскую душу. Так что отдельное вам спасибо, господин поручик, от местных жителей.

Тем не менее смерть Ваньки Каина не повлекла за собой смерти Ивана Митрофанова, исполнявшего роль атамана шайки разбойников в этом спектакле. Это обстоятельство, во-первых, сильно облегчало совесть Ярослава Кузнецова, а во-вторых, возможно, указывало путь, по которому следует идти.

— Хочешь сказать, что насильственная смерть вернет того же Коляна Ходулина в естественное состояние? — прищурился в сторону приятеля Кравчинский.

— Можно сделать и такое предположение, — осторожно отозвался Кузнецов.

— А вот в этом я как раз и не уверен, Ярослав. — Кравчинский покачал головой. — Не мы с тобой режиссеры и драматурги этого спектакля. Ванька Каин умер в предписанный сюжетом срок, до конца сыграв ту роль, для которой его предназначали. Что касается Коляна Ходулина, то нашему приятелю еще, похоже, очень многое предстоит сделать. Боюсь, что тебе не позволят его устранить, а если ты попытаешься это сделать, то далеко не факт, что наш друг воскреснет. Актерское самоуправство всегда раздражает драматургов и режиссеров, и санкции против ослушников последуют незамедлительно.

После недолгого размышления Кузнецов пришел к выводу, что Аполлоша, скорее всего, снова прав. Разумеется, стрелять направо и налево Ярослав не собирался, ему просто хотелось понять правила, по которым развивается эта игра, чтобы не оплошать в ответственный момент. И, уж конечно, неплохо было бы просчитать ситуацию наперед, тем более что кое-какими сведениями о целях участников драмы они располагают.

— А что ты конкретно имеешь в виду? — удивился Кравчинский.

— И Глинскому, и Терентию Филипповичу Доренко нужна диадема, но не сама по себе, а как ключ к какой-то тайне, дающей ощутимые дивиденды. У меня сложилось впечатление, что старший оперуполномоченный знает, что ищет. Известно ему и о том, что эти поиски сопряжены с риском потерять не только жизнь, но и бессмертную душу.

— А откуда ты знаешь, что этот Доренко-Дорн вообще существовал, может, это мифический персонаж?

— Нет, Аполлон, в том-то все и дело, что старший оперуполномоченный реальное лицо, иначе он не был бы интересен оракулу, или режиссеру, как ты изволишь выражаться, и тот не стал бы выводить его на сцену в качестве персонажа.

— Хочешь сказать, что и режиссер ищет что-то, давно утерянное, перелистывая страницы своей памяти?

— Нет, он не просто перелистывает страницы, он выстраивает сюжет, который неизбежно должен привести его к какому-то нужному результату.

— И кем может оказаться этот таинственный режиссер, по-твоему?

— Понятия не имею, — пожал плечами Ярослав. — Возможно, инопланетянином. Но в любом случае это не первая его попытка получить искомое. Две предыдущие закончились провалом. Видимо, проанализировав собственные ошибки, он внес коррективы в свою работу.

Друзья успели не только обсудить свои приключения минувших дней, но и недурно выспаться накануне предстоящей трудной и беспокойной ночи. Разбудил их сам граф Глинский. За окном уже смеркалось. Колян находился во взвинченном состоянии, судя по всему, его не на шутку тревожила предстоящая встреча с таинственным оракулом. Поужинать они все-таки успели. Карета императрицы остановилась у крыльца, когда уже совсем стемнело. Нынешняя карета была гораздо скромнее той, которую угнали подельники покойного Ваньки Каина, да и охраняли ее только трое преображенцев. Ее величество в этот раз явно не рассчитывала на радушный прием подданных и всячески пыталась сохранить инкогнито. Во всяком случае, она даже не вышла из кареты. Зато преображенцы спешились. Им, похоже, путь к таинственному домику колдуньи Ефросиньи был закрыт. Как и позапрошлой ночью, в карету императрицы подсели Катюша и Калиостро. Последний в этот раз был трезв как стекло и чрезвычайно любезен. Граф Глинский с поручиком Друбичем вскочили на коней. Егорыч, а на козлах сидел именно он, взмахнул хлыстом, и карета, запряженная на этот раз всего лишь четверкой лошадей, покатила по лесной дороге. Трудно было сказать, куда сегодня так спешили Глинский и императрица, погони, по всем приметам, даже не предвиделось. Тем не менее кони неслись со скоростью ветра, а Ярославу оставалось только чертыхаться, поражаясь чужому неразумию. К счастью, все обошлось и в этот раз. Карета целехонькой домчалась до уже знакомой лесной избушки, и отчаянные всадники не свернули себе шеи. Ефросинья встретила их у порога. В руках у нее была уже знакомая Ярославу диадема. Расторопный Глинский помог императрице выбраться наружу. Поручик Друбич поддержал под локоток свою невесту. Последним покинул карету Калиостро, бледный как сама смерть. Все-таки Аполлоша плохо переносил как качку, так и скачку, хотя сказывалось, наверное, и волнение неофита, приобщаемого к черной магии. В этот раз гости в избушку на курьих ножках даже не входили, Ефросинья повела их лесной тропой совсем уж в непроходимые дебри. Ярослав видел в почти непроглядной тьме только смутно белеющее платье Катюши, шедшей впереди него. А за его спиной тяжело дышал взволнованный Аполлон. Поэт и в дневное время бывал в лесу считанные разы, а уж ночной лес и вовсе пугал его своей непредсказуемостью. Слева заухала ночная птица, чем, кажется, не на шутку испугала впечатлительного поэта. Кравчинский заторопился и едва не сшиб Ярослава.

— Тихо ты, медведь, — рыкнул в его сторону детектив, потревожив голосом пугающую тишину ночного леса.

— Заведет нас эта ведьма куда-нибудь в болото кикиморам на закуску, — зашипел Кравчинский чуть ли не в самое ухо Ярослава, — помяни мое слово.

Детектив о кикиморах имел смутное представление, и, может быть, поэтому предостережения поэта его не испугали. Кузнецова сейчас занимали совсем другие мысли, целиком сосредоточенные на Катюше. Мысли далеко не безгрешные, хотя и не подлые. Ярославу до сих пор не приходилось участвовать в языческих обрядах, и он не знал, каких усилий они от него потребуют. Катюша же летела вперед, словно на крыльях, и Ярославу приходилось все время ускорять шаги, чтобы не потерять ее из виду и не заблудиться в сумрачном лесу.

Кажется, они пришли, во всяком случае, Катюша остановилась. Кузнецов обнял девушку за плечи, дабы не потерять в очередной раз. Ибо впереди вспыхнул огонь. Впрочем, в этот раз вспышка не была ни ослепительной, ни даже особенно яркой. Похоже, Ефросинья просто разожгла костер. В свете этого костра тьма, сгустившаяся вокруг небольшой лесной полянки, казалась еще более беспросветной. Ярославу место не понравилось. Возможно, у него разгулялось воображение, но в любом случае он почувствовал беспокойство. Ему показалось, что кто-то целится в них из лесных зарослей, тем более что здесь, на лесной поляне, да еще в свете костра, они были как на ладони. Страх, конечно, глупый и неуместный, почти детский, но что поделать, если человек не всегда властен над своими чувствами.

— Надо пройти через очистительный огонь, — прошептала Катюша.

— Это в каком же смысле? — удивился Калиостро, стоявший за спиной влюбленной парочки.

Пример колеблющимся подала Ефросинья, в одно мгновение сбросившая с себя одежду и прыгнувшая через костер. Аполлон ахнул, поскольку во время прыжка ведьмы огонь устрашающе вспыхнул и едва не опалил развивающиеся волосы женщины. Пока Ярослав раздумывал, пристойно ли раздеваться в присутствии почтенной публики, примеру Ефросиньи последовали граф Глинский и императрица.

— Что ты копаешься, — сердито прошептала Катюша, которая уже успела избавиться от платья и теперь зябко поводила плечами под налетевшим с реки свежим ветерком.

Ярослав последовал ее примеру просто потому, что глупо было стоять одетым среди обнаженных людей. Свободный от комплексов Кравчинский уже проделал все необходимые процедуры, большой белой птицей перемахнул через костер, и теперь стоял рядом с Ефросиньей, призывно махая рукой нерешительному другу. Ярослава, впрочем, пугал не огонь, а неясное предчувствие каких-то важных событий. Тем не менее через костер они с Катюшей прыгнули, предварительно взявшись за руки. На мгновение Кузнецов почувствовал нестерпимый жар, но на этом все закончилось, ни он, ни Катюша нисколько не пострадали от огня. Ефросинья подняла над головой диадему, камни которой при свете костра показались Ярославу каплями крови. Что же касается самой ведьмы, то она словно бы сбросила с плеч по меньшей мере лет десять, пройдя через очистительную процедуру. Кузнецову подумалось, что он ошибся по поводу возраста ходулинской тетки. Этой танцующей в свете костра женщине было от силы лет тридцать. Не говоря уже о том, что ее тело воистину было само совершенство. Кравчинский при виде извивающейся в приступе вдохновения колдуньи впал в неистовство и забил копытом землю. На это у Аполлоши были веские причины, поскольку Ефросинья соблазняла именно его. Этот танец страсти продолжался уже более пяти минут, и у Калиостро не выдержали нервы, он присоединился к увлекающей его партнерше. Ярослав засмотрелся на сладкую парочку и упустил момент, когда в круг вышла Катюша. Ее танец предназначался жениху, поручику Друбичу, и был куда менее откровенным, чем танец Ефросиньи, но от этого не менее соблазнительным. Словом, Ярослав не устоял. Сомнения умчались прочь. А все его помыслы сосредоточились на девушке, уводившей его от пыхнувшего огнем чуть ли не к самым небесам костра в темный круг ночи, где тела их наконец встретились, чтобы провалиться в вечное блаженство. Какое-то время Ярослав ничего не слышал, кроме стонов Катюши, и ничего не воспринимал, кроме ее прильнувшего к нему тела. К сожалению, вечное блаженство тоже имеет свои временные рамки. Кузнецова привел в чувство торжествующий возглас Ефросиньи:

— Врата открылись!

И сразу же ослепительный свет ударил Ярослава по глазам, инстинктивно он их закрыл, но Катюшу из своих объятий не выпустил. А далее послышались крики, как показалось детективу, не предусмотренные сценарием. Во всяком случае, он отчетливо услышал звон стали, топот копыт, и полный ярости голос Коляна Ходулина:

— Получи, гад!

Кузнецов мгновенно вскочил на ноги. По поляне вихрем носились всадники на мохнатых низкорослых конях и беспрерывно метали стрелы во всех направлениях. Одна стрела просвистела возле правого плеча Ярослава и впилась в белеющий ствол за его спиной. Похоже, это были те самые то ли печенеги, то ли монголо-татары, уже однажды пытавшиеся подстрелить Коляна Ходулина. Один из всадников вознамерился подхватить в седло Ефросинью и без церемоний вцепился ведьме в волосы.

— Друбич, — вновь услышал Ярослав голос Глинского, — ты что, заснул?!

Кузнецов метнулся к своей одежде, которая, по счастью, лежала на виду. Искал он собственно шпагу, но второпях наткнулся на револьвер. Выстрелил он не раздумывая. Пленивший было Ефросинью печенег кулем повалился с седла. Всадников было около десятка, но после того как Ярослав израсходовал все патроны, в седлах осталось только четверо. Один из них занес над головой детектива кривую саблю, но Кузнецов уже подхватил с земли шпагу лейб-гвардии поручика и успел не только отвести удар, но и ткнуть снизу вверх под кольчугу печенега хорошо заточенным клинком. Через секунду Кузнецов был уже в седле чужого коня. Окружившие Коляна Ходулина всадники не выдержали напора голого детектива и повернули к зарослям. Вошедший в боевой раж Ярослав обрушил свою шпагу на голову ближайшего печенега и, если не убил, то, во всяком случае, оглушил своего противника. Двое уцелевших скрылись в лесу. Кузнецов на всякий случай отъехал в тень, опасаясь шальной стрелы, но нападавшие были, видимо, деморализованы нешуточным отпором и помышляли сейчас только о бегстве.

— Все целы? — спросил Ярослав, оглядывая заваленную телами печенегов поляну.

— Я, во всяком случае, в относительном порядке. — Послышался неуверенный голос Аполлона Кравчинского.

Больше всего Кузнецов волновался за Катюшу, но, к счастью, все обошлось. Графиня Глинская даже не выглядела испуганной, кажется, она еще не до конца поняла, что случилось. Потеря девственности оказалась для нее большим потрясением, чем нападение невесть откуда взявшихся печенегов. Справедливости ради надо отметить, что вся эта катавасия на лесной поляне длилась никак не более пяти минут.

— Благодарю вас, Друбич. — Подошедший Глинский с чувством пожал детективу руку. — Вы оказали нам неоценимую услугу.

Ярослав ждал благодарности из уст императрицы, но ее величество была настолько взволнована происшедшим, что ограничилась лишь кивком.

— Откуда взялись эти негодяи? — поинтересовался, склоняясь над поверженным печенегом, Кравчинский.

Вопрос остался без ответа, зато в наступившей тишине торжественно прозвучал громкий голос Ефросиньи:

— Оракул нас ждет.

Ярослав счел невежливым являться к оракулу в голом виде. Спрыгнув с чужого коня, он принялся натягивать на себя одежду. Все остальные последовали его примеру. Врата действительно открылись, тут Ефросинья была права. Вот только куда они ведут, можно было только догадываться. Ярославу эта расцвеченная огнями дуга напомнила что-то очень знакомое.

— Диадема, — подсказал ему Кравчинский. — Только она очень увеличилась в размерах.

Причем настолько увеличилась, что вполне способна была вобрать в себя не только пешего, но и конного. Однако искатели приключений и смысла жизни не торопились сделать шаг в неизведанное.

— Мне показалось, что кто-то туда проник, — поделился своими наблюдениями Кравчинский.

— Ты уверен? — уточнил Ярослав, отлично зная, каким пылким воображением отличается его старый друг, способный углядеть слона там, где иному померещится только мышь.

— Я тебя умоляю, — возмутился Кравчинский. — Какая тут может быть уверенность, когда на тебя наваливается целая орда монголов и ты не знаешь, куда от них бежать. Кстати, а где ты взял револьвер?

— Подарок фон Дорна бывшему сослуживцу. Кравчинский еще собирался что-то спросить, но тут Ефросинья сделала первый уверенный шаг к разверзшимся вратам, и друзьям не оставалось ничего иного, как последовать за ней. Катюша схватила за руку Ярослава, словно боялась потеряться в сгущающейся тьме. Возможно, это был тоннель. Во всяком случае, звезды вдруг исчезли с небосклона. Ярослав поднял руку, надеясь нащупать перекрытие, но рука его ухватила только пустоту. К счастью, непроглядная тьма оказалась не вечной, через минуту-две впереди мелькнул свет, ставший для шестерки смелых путеводной звездой.

Ярослав опасался новой парализующей вспышки, но в этот раз все обошлось, оракулу, видимо, надоело пугать своих гостей, и он ограничился лишь легкой подсветкой.

— Е-мое, — потрясенно вымолвил Кравчинский, замирая на месте при виде величественного сооружения, открывшегося вдруг взорам отважных следопытов.

Ярослав был потрясен не меньше поэта. Ему никогда в жизни не доводилось видеть ничего подобного. Сравнить его можно было разве что с пирамидой Хеопса, которая находится где-то в Египте. Но Кузнецов сейчас пребывал не в Африке, а на Среднерусской равнине, где никогда таких зданий не строили. И тем не менее громада существовала. Она возвышалась на холме, и к ней вела утрамбованная многими тысячами ног дорога. Ошарашенный детектив так и не понял, почему непроглядная ночь вдруг сменилась ясным днем, а спросить пока что было не у кого. Местность вокруг была незнакомая. Однако Ярослав не рискнул бы назвать этот ландшафт чужим. Он мог быть вполне российским. А речка, огибавшая холм, была очень похожа на ту, в которой Ярославу так и не удалось искупаться.

— Храм Йо, — ответила Ефросинья на так и не прозвучавший вслух вопрос.

— Это тот самый, который «е-мое»? — совершенно по-идиотски, на взгляд детектива, поинтересовался Аполлон Кравчинский.

Но еще больше Ярослава поразил ответ помолодевшей ведьмы:

— Тот самый.

Выражение «е-мое» Кузнецов слышал тысячи раз, случалось, и сам употреблял в стесненных обстоятельствах. Но он никак не подозревал, что оно несет в себе какой-то тайный смысл. Ярослав попытался расспросить об этом незнакомом ему Йо осведомленного Кравчинского, но Аполлоша только разводил руками да отмахивался, из чего детектив заключил, что поэт и сам знает немного. Обратиться за разъяснениями к Ефросинье Кузнецов не рискнул. По сосредоточенному лицу ведьмы было видно, что в ее планы не входит удовлетворение любопытства праздных обывателей.

Издалека холм не казался высоким, но путешественникам пришлось изрядно потрудиться, чтобы забраться на его вершину. В храм они вошли через открытые ворота и остановились у порога, потрясенные роскошью его убранства. Стены храма были украшены причудливой росписью, в хитросплетениях которой Ярослав так и не разобрался. На первый взгляд это были письмена или иероглифы, возможно содержащие в себе мудрые изречения грозного бога, но каждый из этих иероглифов был еще и картиной, изображающей жизнь во всех ее проявлениях. Причем это были «живые» картины. Во всяком случае, очень походили на кадры художественного кинофильма, снятого по мотивам биографии какого-нибудь известного лица. Вот имярек родился, вот он в школу пошел, вот его родители, друзья, учителя… А вот имярека забрали в армию, и он попал в настоящий ад. Ярославу вдруг пришло в голову, что это его жизнь проносится сейчас перед глазами изумленных зрителей, и он невольно отвел глаза, чтобы ненароком не увидеть ее окончания. Примеру Кузнецова последовали все, кроме императрицы. Кажется, только у нее хватило мужества досмотреть все до конца. Но не исключено, что и она прикрыла глаза перед самым финалом.

— Я видела! — горячо зашептала Катюша на ухо Ярославу. — Я все видела. Друбич. У нас родится мальчик, потом еще мальчик, потом девочка. А дальше я не стала смотреть.

Ярослав хотел было сказать Катюше, что она ненароком подсмотрела чужую, уже ушедшую жизнь, но потом передумал. В любом случае оракулу, каким бы именем он там ни назывался, Кузнецов не верил.

Что же касается будущего императрицы, то он сам мог бы его предсказать, хотя у Аполлона Кравчинского это получилось бы еще лучше. Ибо для них двоих будущее этой женщины было уже далеким прошлым. Но в любом случае этот оракул обладает, надо признать, большим объемом информации, недаром же он так подробно пересказал прошлое Ярослава.

— Чего вы хотите, смертные? — прозвучал вдруг над головами гостей громоподобный голос.

— Исполнения желаний, — отозвался вслух струхнувший не менее других граф Глинский.

— Каждый из вас получит то, что хочет, но только в том случае, если я получу от вас свое.

— Чем же мы, простые смертные, можем порадовать тебя, всемогущий Йо? — вкрадчиво осведомился Кравчинский.

— Каждый из вас получит урок в свой срок, — веско произнес все тот же громоподобный голос, после чего и последовала та вспышка, которой Ярослав так опасался.

Открыв глаза, он обнаружил себя стоящим у костра, в окружении знакомых лиц. Костер уже догорал, а тьма собиралась уступить место рассвету. Ни тебе величественного храма, ни громогласного Йо, пообещавшего за верную службу исполнение желаний. Врата, похоже, закрылись. Во всяком случае, таинственная диадема находилась теперь в руках у Ефросиньи, протягивавшей драгоценную вещицу императрице. Однако ее величество благоразумно отказалась от слишком уж подозрительной собственности. Справедливо рассудив, что, чем дальше диадема будет от ее головы, тем лучше. Лицо императрицы выглядело просветленным и умиротворенным, кажется, она получила от оракула именно тот ответ, на который и рассчитывала.

— Я никогда не забуду вашей услуги, граф, — она благосклонно улыбнулась замершему от счастья фавориту.

Но Ярослав совершенно точно знал, что забудет, одарит деревеньками с крепостными душами и заведет себе другого графа для развлечений. Нет в этом мире ничего более непостоянного, чем милость коронованных особ. А графа Глинского ждет весьма незавидная судьба.

Во дворец возвращались все тем же бешеным аллюром. Высадив у дворцового крыльца Калиостро и Катюшу, карета покатила дальше, увозя довольную ночным приключением императрицу. Вернувшись в свои покои после бурно прожитой ночи, Аполлон Кравчинский прежде всего приложился к бутылке. Видимо, таким неоригинальным способом пытался успокоить взбудораженные нервы. После чего упал на софу и в изнеможении вытянул ноги.

— Обувь сними, — посоветовал ему Ярослав, с трудом стягивая высокие сапоги.

— При чем тут ноги! — возмутился поэт. — Я, может, душой надорвался. Шутка сказать, пообщался с богом!

Кузнецов на эти слова Аполлона только плечами пожал. Будучи атеистом, он искал вполне материалистическое объяснение произошедшего. Другое дело, что эти поиски уводили его в такие фантастические выси, что оставалось только пожалеть о своей приверженности к дедукции там, где другие полагаются на Всевышнего.

— А кто тебе сказал, что я мистик, — возмутился Кравчинский. — Хотя, в отличие от тебя, человек я, безусловно, верующий, но именно поэтому я и не верю в божественную суть этого оракула. Храм Йо — это такая же псевдореальность, как и дворец.

— Хочешь сказать, что нам все это почудилось?

— Я не знаю, Ярила, природы явления, которое мы наблюдали, но уверен, что оракул не имеет никакого отношения к божественному провидению. По-моему, это просто компьютер. Или что-то в этом роде.

— Но он же предсказал императрице ее судьбу?

— Она такая же императрица, как Колян Ходулин — граф, — криво усмехнулся Кравчинский. — Мы имеем дело с реальными людьми, Ярослав. Причем эти люди — наши современники. Зачем компьютеру понадобилось перепрограммировать их в исторических персонажей, я не знаю, но, похоже, цель у него есть. Возможно, он и нас запрограммировал на какие-то нужные ему действия.

Версия, высказанная Кравчинским, показалась Ярославу интересной. Не говоря уже о том, что она давала простор для дедуктивного метода, который, столкнувшись с явлениями мистическими, начал давать сбои.

— А куда делись печенеги?

— Это не печенеги, Ярила, и не монголо-татары, а скорее всего китайские торговцы, на свою беду наведавшиеся в дальнюю деревеньку.

— Шестерых я застрелил из револьвера фон Дорна, двух заколол шпагой. Они были натуральными покойниками. Я же видел кровь, что лилась из их ран! И вдруг — никого!

— В том то и дело, Ярила, что ты стрелял из револьвера фон Дорна, а не из собственного «Макарова».

— Нет у меня пистолета Макарова, с чего ты взял?

— Темнила, — обиделся Кравчинский. — Но в любом случае этим китайцам сильно повезло.

Скорее всего Аполлон был прав. Револьвер был порождением этого иллюзорного мира, так же как и шпага поручика Друбича. Надо полагать, китайцы, полежав на травке, ожили и очень удивились тому, что неожиданно для себя оказались в темном лесу. После чего продолжили свое путешествие по торговым делам. Нечто подобное уже было с Ванькой Каином, который благополучно живет и не тужит в дубленой шкуре Ваньки Митрофанова. Еще и водку, паразит, пьет стаканами.

— Надо искать императрицу, — сказал вдруг Аполлон.

— Зачем? — не понял Ярослав.

— Сдается мне, что она уже сыграла свою роль в этом спектакле и режиссер отпустил ее с миром. Теперь она, надо полагать, вернулась к своему естественному состоянию, возможно бизнес-леди, возможно домашней хозяйки. Но в любом случае искать ее надо где-то в радиусе полусотни километров, поскольку именно на такое расстояние, похоже, распространяется власть компьютера.

Надо признать, что у поэта голова варила даже после выпитой бутылки вина и проведенной в заботах ночи. Впрочем, именно за хорошие мозги Ярослав его и ценил, поскольку как боевая единица Аполлоша ничего из себя не представлял. Причем Кравчинского нельзя было назвать трусом, так как человек робкого десятка вряд ли добровольно полез в логово к оракулу.

Просто поэт не хотел и не умел драться. Прискорбно, конечно. Но совсем уж совершенных людей не бывает, приходится принимать их такими, какие они есть.

Несколько часов сна на роскошных ложах вернули друзьям хорошее настроение и аппетит. В этом иллюзорном дворце очень хорошо кормили, надо признать. И прислуга была вышколена на загляденье. Стоило только графу Глинскому бровью шевельнуть, как на его зов бросалось сразу несколько верных холопов. Катюша, сидевшая за столом рядом с поручиком Друбичем. цвела майской розой. К сожалению, никакого просветления ни в ее мозгах, ни в мозгах Коляна Ходулина Ярослав не обнаружил. Они так и продолжали играть навязанные им роли и находили в них, судя по всему, удовлетворение. В принципе Кузнецов их очень хорошо понимал. В той, бьющей за стеной реальности им ничего особенного не светило. Здесь же они были весьма влиятельными особами, да еще и на всем готовом. Птички божий не знают ни заботы, ни труда. Кушают, плетут интриги, а холопы на них горбатятся рук не покладая. Революционные мысли Ярослава отразились, видимо, на его лице, поскольку граф Глинский бросил на своего гостя удивленный взгляд. И, вероятно, он был прав в своем удивлении, ну хотя бы потому, что его челядь не выглядела несчастной, угнетаемой феодалом массой. Наоборот, это были хорошо откормленные мужики и бабы, вполне довольные своей жизнью при богатом барине. Надо полагать, ни в пище, ни в одежде они недостатка не испытывали, а потому и не горели Желанием покинуть созданный для них оракулом рай.

— В Санкт-Петербурге скоро следует ожидать больших событий, — завел разговор на политическую тему Калиостро. — Ваше сиятельство не собирается покинуть глухой край, чтобы в них поучаствовать?

— Возвращение в столицу мне запрещено императором, — холодно бросил Глинский. — У меня нет ни малейшего желания болтаться на дыбе или отдать богу душу. Впрочем, мое затворничество продлится недолго. Вас же, господа, я не задерживаю. Хотя поручику Друбичу следует соблюдать осторожность. Мне бы не хотелось потерять зятя еще до венчания. А обряд бракосочетания мы проведем в Санкт-Петербурге, сразу после того, как нынешний кризис будет благополучно разрешен. Вы понимаете, о чем я говорю, Друбич?

— Понимаю, — охотно подтвердил Ярослав.

— Ее величество обещала позаботиться о вашей карьере, но для этого ей нужно стать полновластной хозяйкой в Российской империи. В ваших интересах, Друбич, поспособствовать ей в этом.

Катюша ласково улыбнулась своему будущему мужу и нынешнему любовнику, поощряя его тем самым на великие деяния. Ибо спихнуть императора с трона было делом, конечно, нешуточным. Сколь Ярослав помнил историю, незадачливый император скончался не столько от желудочных колик, сколько от неразумного усердия своих врачевателей, вздумавших лечить хворь массивными бронзовыми канделябрами. Присутствовал ли среди светил медицины, собравшихся на консилиум вокруг больного, поручик Друбич, он не знал. Но не исключено, что присутствовал и даже приложил руку, вооруженную тяжелым предметом, к венценосной голове.

— Вы не подскажете нам, ваше сиятельство, где остановилась императрица? — спросил Аполлон. — Люди мы в ваших краях пришлые, и, боюсь, заблудимся в незнакомом месте.

— Здесь недалеко, верст пятьдесят от силы. Дорога вас сама приведет. Но поторопитесь, господа, императрица собирается в столицу уже сегодня. Поедет она на перекладных. Так что нагнать ее в пути вам вряд ли удастся.

Прощание с Катюшей было коротким, но трогательным. Ярослав обещал непременно вернуться и уж, конечно, собирался сдержать данное девушке слово. Ходулина-то в любом случае придется отсюда вытаскивать. Да и Катюша Кузнецову теперь не чужая, хотя о характере их будущих отношений он наперед не загадывал. У него не было сомнений, что Катюша любит поручика Друбича, но далеко не факт, что ей придется по сердцу Ярослав Кузнецов.

Кравчинский во дворе уже заводил свою карету, в смысле «Ладу». Графская челядь с любопытством наблюдала за манипуляциями заезжего мага. Карета, однако, не просто завелась, а даже тронулась с места под удивленные возгласы дворни. Одетый в черный кафтан, сшитый по моде восемнадцатого века, Калиостро выглядел за рулем машины, сварганенной в годы развитого социализма, очень живописно. Кузнецов это оценил и, садясь на переднее сиденье «Лады», сделал приятелю комплимент. С некоторым удивлением детектив обнаружил на заднем сиденье машины Целый арсенал пистолетов.

— В кого это ты собрался стрелять? — поинтересовался он у Аполлона.

— Стрелять будешь ты, — поправил его поэт, — а я при тебе стану заряжающим. Я тут проконсультировался у знающих людей и овладел технологией этого дела в совершенстве. Не бойся, Ярила, прорвемся, у нас пороха и пуль на целую дивизию хватит.

Кузнецов инициативу Кравчинского одобрил, тем более что барабан револьвера, подаренного ему фон Дорном, был пуст. Ярослав собрался было выбросить ненужную игрушку в окно, но потом передумал. Если удастся выбраться из этой западни, то следует, наверное, отправить револьвер на экспертизу и выяснить, чем же он отличается от настоящего.

— Заедем к Ефросинье, — предложил вдруг Аполлон, — надо попрощаться.

Ярослав не возражал. Крюк был невелик, и мчались они не на лихих конях, отбивая задницы о жесткие седла, а на старушке «Ладе», с ее мягкими и комфортными сиденьями. Аполлон, надо отдать ему должное, нашел дорогу без труда, и уже через десять минут подруливал к избушке на курьих ножках. Но на призывный сигнал «Лады» никто на крыльцо не вышел. Кравчинскому пришлось вылезать из машины и топать ножками на свидание к ведьме. Чем уж так приглянулась ходулинская тетка городскому поэту, Ярослав не знал. Хотя справедливости ради надо заметить, что Ефросинья была редкостной красавицей. Прямо богиня Венера, а не женщина. Ведьма к тому же. Ну как при таких ценных качествах не понравиться романтически настроенному Аполлону.

Кравчинский выскочил из избушки буквально через пять секунд с лицом, перекошенным от ужаса. Ярослав, прихватив с заднего сиденья допотопный пистолет и придерживая шпагу, бросился товарищу на помощь.

— Ее убили! — сумел только вымолвить побелевшими губами поэт.

Ярослав, не раздумывая, толкнул хлипкую, пробитую пулей дверь. Ефросинья лежала на лавке, сжав в предсмертной судороге кулачки. Выпущенная в нее пуля оставила след под левой грудью. Рана была смертельной, хотя крови вытекло немного. Тело Ефросиньи было еще теплым. Это и вселило в Ярослава надежду.

— Не пугайся, — сказал он Кравчинскому, выходя на крыльцо. — Это не Ефросинья, а совсем другая женщина, убитая почти восемьдесят лет назад. Возможно, она принадлежала к ходулинскому семейству, возможно, нет, но в любом случае имела отношение к роду Глинских. Я могу назвать тебе имя человека, застрелившего ее.

— Фон Дорн, — догадался сообразительный Аполлоша.

— Именно, — кивнул Ярослав. — Он убил ее из-за диадемы. Черт, как я сразу не догадался. Он ведь выслеживал нас. Думаю, что это он натравил на нас этих несчастных печенегов, чтобы отвлечь наше внимание и проникнуть в храм Йо.

— Точно, — согласился успокоившийся Аполлон. — Я ведь тебе говорил, что видел там, на поляне, какого-то типа.

История, что ни говори, становилась чем дальше, тем интереснее. Фон Дорн не просто захватил диадему, он раскрыл тайну, с ней связанную, и даже заглянул в собственное будущее. То есть он узнал, что нужно делать, чтобы благополучно выбраться из ловушки. У Ярослава, между прочим, тоже имелась такая возможность, но он ее упустил. Зато детектив теперь догадывался, что сделал тогда в далеком двадцать седьмом году Терентий Филиппович Доренко. Он убил не только Ефросинью, он убил и своего однополчанина поручика Друбича и, вероятно, молодого графа Глинского. Только так можно было остановить заигравшийся компьютер. Исчезли главные фигуранты разворачивающегося действа, и продолжение спектакля становилось бесполезным. До поры. До той поры, пока не подрастут новые актеры для уже написанных ролей. Главным отличием спектакля двадцать седьмого года было то, что и фон Дорн, и Друбич, и Глинский существовали в действительности. И стрелял фон Дорн из вполне реального револьвера и потому убил своих оппонентов на самом деле. А потом объявил их диверсантами, шпионами и врагами трудового народа. Дело списали в архив, а старшего оперуполномоченного Терентия Филипповича Доренко наградили именным оружием. Во всяком случае, так вполне могло быть, но, возможно, детектив в своих предположениях ошибался.

— Сворачивай, — распорядился Ярослав.

— Ты что, с ума сошел? — удивленно посмотрел на друга Кравчинский.

— Потом объясню, — отмахнулся Кузнецов. Аполлон хоть и нехотя, но подчинился. «Лада» свернула в заросли и заглохла. Ярослав взял с заднего сиденья еще один пистолет и вылез из машины

— Сиди тихо, — посоветовал он Кравчинскому. — Услышишь выстрелы, не высовывайся. Я без тебя справлюсь.

— А с кем ты воевать собрался?

— С ОГПУ, — криво усмехнулся Кузнецов. Ярослав нисколько не сомневался, что засаду фон Дорн устроил у поворота. В том самом месте, где лесная тропа выворачивает на дорогу, ведущую к дворцу Глинских. Трудно сказать, почему он не подстерег «Ладу» при въезде на лесную тропу. Но не исключено, что просто не властен был изменить то, что уже имело место. Тот поручик Друбич был убит в двадцать седьмом году именно на этом повороте. Откуда же Терентию Филипповичу знать, что ныне у нас на календаре далеко не тысяча девятьсот двадцать седьмой год, и противостоит ему совсем другой человек по фамилии Кузнецов.

Рассчитал Ярослав все абсолютно точно. Его врагам, собственно, негде было затаиться, как только в этих кустиках, на противоположной стороне дороги. Он обогнул их по дуге, проделав часть пути по-пластунски, и зашел притаившимся в засаде людям в тыл. Он подобрался к ним практически вплотную, тщательно прицелился и выстрелил с обеих рук. Двое так и остались лежать в высокой траве, зато третий, фон Дорн мгновенно вскочил на ноги. В руке у него чернел револьвер, и он даже успел выстрелить, прежде чем шпага Ярослава пронзила ему горло. Пуля оцарапала детективу щеку, и он с некоторым удивлением подумал, что для него этот выстрел мог бы стать роковым, поскольку он единственный, если не считать Аполлона Кравчинского, разумеется, играет не по правилам. Будучи по роли Друбичем, он частенько действует как Кузнецов. А ведь у других подобной возможности нет. Знать бы еще, почему так происходит, уж не волею ли компьютера, которому для чего-то надо изменить ход уже свершившихся событий?

Ярослав обшарил карманы убитого фон Дорна и без труда обнаружил то, что искал. Диадема заиграла всеми своими бриллиантами на солнце, но как ни всматривался в нее детектив, ничего из ряда вон выходящего не обнаружил. Красивая вещица и только. Теперь остается выяснить, кто же он, тот таинственный император, преподнесший ее в дар своей дорогой супруге.

— К императрице, — скомандовал Ярослав, подсаживаясь к истомившемуся в ожидании Кравчинскому.

— Он же тебя ранил, — испуганно прошептал Аполлон. — Вот черт, но ведь нас и убить могут.

Проселочная дорога действительно привела друзей к дворцу. Во всяком случае, назвать это здание просто домом у Ярослава язык бы не повернулся. По архитектуре сооружение мало чем отличалось от дворца графа Глинского, складывалось впечатление, что их строили по типовому проекту. Кузнецов не рискнул бы вот так сразу определить, каким способом восстанавливали это здание. Принимал ли в процессе участие оракул, или новые хозяева дворца использовали самых обычных наших строителей. Но в любом случае сейчас здесь хозяйничал восемнадцатый век, вытеснивший на обочину жизни век двадцать первый. Возможно, поручику Друбичу и заезжему графу Калиостро и следовало бы нанести визит вежливости императрице, но приятели решили с этим подождать. Новая встреча абсолютно ничего бы им не дала в понимании сути происходящих событий. Ярослав решил просто понаблюдать за поведением героев спектакля со стороны. «Ладу» друзья оставили в придорожных зарослях, а сами, хоронясь за липами, следили за суетой, происходившей перед дворцом. Суета была самой что ни на есть обычной. Челядь готовилась к отъезду значительного лица. Императрица же с отъездом не торопилась, и следопытам волей неволей пришлось проторчать в кустах до самых сумерек. И только когда до ночи уже было рукой подать, запряженная четверкой лошадей карета выехала наконец на проселочную дорогу. К этому моменту друзья уже сидели в машине и дружно осуждали чужую нерасторопность. В конце концов разумные люди отправляются в путь с утра. Тем более что ее величеству предстояло проделать немалое расстояние до стольного града Санкт-Петербурга.

— А может, императрица в северную столицу и не собирается? — высказал смелое предположение Кравчинский. — Возможно, ее вполне устроит наш милый губернский город?

— А император? — с усмешкой напомнил Кузнецов.

— Вот именно поэтому нашей хорошей знакомой и не за чем ехать в Санкт-Петербург. Ее император живет поблизости.

Ярослав с Кравчинским согласился, оставалось убедиться во всем собственными глазами. Карета хоть и ехала с довольно приличной скоростью, но все-таки четверке лошадей трудно было состязаться с табуном, находившимся у «Лады» под капотом. Друзья без проблем висели на хвосте кареты императрицы и сопровождавшего ее эскорта, который составляли пятеро ражих молодцов на хорошо откормленных конях. Фары Кравчинский включить не рискнул и ориентировался сейчас по факелам в руках охраны. Путешествие длилось уже более часа, и Аполлон начал терять терпение. Дорога проходила сквозь лес и изобиловала колдобинами и ухабами, на которых жалобно поскрипывали рессоры старенькой «Лады». Кравчинский уже перебрал всех царей, генсеков и президентов, правивших нашей страной со времен Екатерины, ни для одного из них не найдя хорошего слова. Ярослав согласился с другом, ему тоже казалось, что двести с лишним лет — это достаточный срок для того, чтобы превратить направления в приличные дороги. Правда, в отличие от оптимиста Кравчинского, прогнозировавшего улучшение дорожных покрытий к концу нынешнего века, детектив полагал, что для этого нам потребуется по крайней мере тысячелетие. Увлекшись обсуждением интересной проблемы, друзья прозевали поворот и на какое-то время потеряли карету из виду, и этот недосмотр оказался фатальным. В том смысле, что карета вдруг словно бы испарилась с дороги вместе с эскортом. Зато невесть откуда появились две легковые машины, которые с урчанием стали уходить от «Лады».

— Кажется, это «мерсы», — попробовал оправдаться Кравчинский.

В любом случае старенькая машина Аполлона конкурировать с новехонькими иномарками не смогла бы даже на проселочной дороге. И уж тем более ей ничего не светило на асфальтированной трассе, куда друзья наконец-то выбрались после долгих мытарств по лесным дебрям. Предположения и расчеты друзей оказались верными, им удалось вырваться из заколдованного круга, но, к сожалению, не без потерь.

Путь до города проделали без осложнений. И тут только Аполлон Кравчинский обнаружил, что он одет не по форме. В том смысле, что графу Калиостро этот наряд был к лицу, а вот Аполлону Кравчинскому следовало переодеться во что-нибудь попроще, дабы не шокировать городских обывателей и собственных родителей.

— Давай заедем ко мне, — предложил Кузнецов. — Я тебе презентую свои старые джинсы.

Явление лейб-гвардейца в шикарном преображенском мундире произвело неизгладимое впечатление на кучкующихся у скамейки несмотря на поздний час юных джентльменов. Но еще больше их удивило то, что известный всему двору частный сыщик Ярила был атакован целой группой людей, тоже одетых в мундиры, но совершенно другой эпохи. Что же касается самого Кузнецова, то для него арест оказался сюрпризом, тем более неприятным, что одним махом поломал далеко идущие планы. Кравчинский попробовал было выразить протест, но, схлопотав по шее от расторопных молодчиков, быстро сообразил, что время и место для дискуссий выбрано неподходящее. Из старенькой «Лады» были извлечены, согласно тут же составленному протоколу, три пистолета, изготовленные еще в веке восемнадцатом, револьвер «наган», выпущенный в начале века двадцатого, а также шпага. Руководивший операцией молодой человек в штатском удивленно присвистнул, разглядывая весь этот арсенал:

— Вы что, музей ограбили?

— Ты поосторожнее с пистолетами, — предостерег его Ярослав. — Они заряженные.

К сожалению, предостережение запоздало. Два выстрела устрашающе прогремели в ночи, и с соседнего тополя испуганными бабочками порхнули на землю несколько листьев.

— Вот детский сад, — недовольно пробурчал Кравчинский.

После этого инцидента, не повлекшего, к счастью, кровопролития, детектива и поэта, закованных в наручники, затолкали в казенную машину и доставили в отделение, где их уже поджидал человек средних лет, в тщательно отутюженном костюме, лысоватый, полноватый, в общем, гражданин со среднестатистической внешностью. Тем не менее представился он как следователь прокуратуры, чем несказанно огорчил и без того находившегося в минорном настроении Кравчинского.

— Я требую адвоката! — гордо заявил Аполлон.

— Будет, — охотно пошел навстречу поэту Анатолий Сергеевич Рябушкин, пряча удостоверение в карман. — Но для начала давайте проясним ситуацию. Прошу к столу.

К столу, впрочем, провели только Кузнецова, Кравчинский остался в коридоре под присмотром молодых людей в мундирах. Видимо, следователь решил допросить подозреваемых порознь. Минуты три Анатолий Сергеевич с интересом разглядывал Кузнецова, судя по всему, на него тоже произвел впечатление необычный наряд частного сыщика.

— Интересуетесь историей?

— А разве это запрещено законом?

— Разумеется нет. — Рябушкин пожал плечами. — Просто первый раз вижу молодого человека в мундире Преображенского полка. Вы член исторического клуба или это, так сказать, чистая самодеятельность?

— Я обязан отвечать на этот вопрос?

Анатолий Сергеевич сделал строгое лицо и протянул Ярославу постановление о возбуждении уголовного дела по факту исчезновения двух человек, Ходулина Николая Владимировича и Ходулиной Екатерины Семеновны.

— С Екатериной и Николаем Ходулиными я виделся сегодня утром. Мне не совсем понятно, гражданин следователь, когда они успели пропасть? А главное, кто заявил в органы об их исчезновении?

Анатолий Сергеевич скосил глазами в сторону и ушел от ответа на прямо поставленный вопрос. Впрочем, он и не обязан был отвечать на вопросы подозреваемого. Ярослав был почти уверен, что тетя Фрося о пропаже своих племянника и племянницы не заявляла. Конечно, о пропаже Катюши мог сообщить в органы кто-то из жителей деревни и даже указать на Кузнецова и Кравчинского как на возможных насильников и убийц, но вот об исчезновении Коляна деревенские ничего не знали. Да и с какой стати им вообще поднимать шум по этому поводу? Ну приехал племянник к тетке, погостил и уехал. Тем не менее милиция и прокуратура проявили редкостную оперативность и возбудили дело в рекордно короткие сроки, не имея на руках улик или хотя бы заявления от родственников пропавших. Такую оперативность наши правоохранители проявляют только в том случае, если на них давят сверху, и давят очень сильно.

— При вас обнаружен целый арсенал оружия, — многозначительно вскинул правую бровь к потолку Рябушкик. — У вас есть разрешение на его хранение?

— Оружие я нашел в дупле старого дерева, за городом,—соврал не моргнув глазом Ярослав. — Хотел сдать в милицию, но не успел.

— Одежду нашли там же?

— Да. Возможно, кто-то ограбил исторический музей, но не исключено, что все эти вещи из частной коллекции.

— Если мне не изменяет память, гражданин Кузнецов, вы владеете частным детективным агентством?

— У меня есть официальное разрешение.

— Так вы отрицаете свою причастность к исчезновению Ходулиных?

— Прежде всего я отрицаю сам факт исчезновения вышеназванных лиц.

— Но вы ведь уезжали из города втроем?

— Ходулин решил еще несколько дней погостить у тетки, — ответил Кузнецов. — Сдается мне, что вас ввели в заблуждение, Анатолий Сергеевич.

Конечно, следователь мог бы здорово прижать Ярослава, все-таки хранение огнестрельного оружия — это не шутка. А револьвер «наган», пусть и весьма почтенного возраста, вряд ли удастся выдать просто за музейную или семейную реликвию. Но как раз по поводу оружия у правоохранительных органов что-то не заладилось с самого начала. Следователь о чем-то долго шушукался с молодым человеком, доставившим детектива и поэта в отделение. Ярослав услышал только одну фразу, произнесенную молодым человеком: «Эксперт меня с этим револьвером на смех поднял». Но этого оказалось достаточно, чтобы сделать правильные выводы.

— Я так понимаю, что изъятое у нас оружие ненастоящее? — ласково спросил Кузнецов у следователя.

— Вы могли бы заявить об этом сразу,—раздраженно отозвался следователь, — а не морочить нам головы.

— У вас есть ко мне еще какие-нибудь вопросы?

— Вопросы, скорее всего, будут, гражданин Кузнецов, но не сегодня. Я вас больше не задерживаю.

Кравчинского и вовсе никто допрашивать не стал. Аполлон немного пошумел по поводу не предоставленного ему адвоката, но потом благосклонно позволил снять с себя наручники. После этого задержанные были препровождены на крыльцо отделения милиции и отпущены на все четыре стороны.

— Могли бы и подвезти до дому, — пробурчал Аполлоша, не форсируя, однако, голоса, дабы не навлечь на себя гнев опростоволосившихся стражей закона.

К счастью, от отделения милиции до дома Кузнецова было рукой подать, и друзья проделали этот путь за десять минут. Ярослав жил на втором этаже в однокомнатной квартире, бывшей предметом зависти Аполлона Кравчинского, вынужденного в силу стесненного материального положения проживать под крылышком заботливых родителей. Первым делом Ярослав переоделся, забросив подальше поднадоевший ему мундир.

Кравчинский, обнаруживший в холодильнике у приятеля несколько банок пива, упал в кресло и принялся сосать пенящийся напиток как теленок, на долгое время отлученный от вымени коровы-матери.

— Вот это я понимаю нектар! — похвалил он, отрываясь от банки. — А то поят всякой кислятиной, выдавая ее за качественный продукт. Слушай, а почему нас отпустили?

— За недостаточностью улик. Но думаю, еще не вечер.

— А кто на нас накапал? Неужели Ефросинья?

— В том-то и дело, что нет, — усмехнулся Ярослав, — иначе нас из кутузки так бы легко не выпустили. А нам трудно было бы доказать, что Колян и Катюша живы и здоровы.

— Но ведь в той деревне, по-моему, нет даже телефона. Выходит, кто-то в городе хлопотал о нашей участи.

— Им нужна была диадема. Во всяком случае, мне так кажется.

— А кому это им?

— Понятия не имею. Тебе не кажется странным горячее желание Коляна Ходулина помочь родной тетке?

— Хочешь сказать, что ему надо было срочно слинять из города?

— Если верить графу Глинскому, то он чем-то крупно насолил императору, а потому и вынужден был покинуть столицу и укрыться в деревенской глуши. А поскольку мы с тобой уже выяснили, что наша императрица за пределами заколдованного круга ездит на «мерсе», то почему бы ни предположить, что и ее супруг занимает видное положение в нашем городе.

— Резонно, — согласился Аполлон, опустошая очередную банку пива.

— В таком случае напряги свои извилины и попытайся припомнить, не приходилось ли тебе сталкиваться с этой женщиной, я имею в виду «императрицу», в здешних злачных местах.

— Так уж сразу и злачных, — возмутился Кравчинский. — Если я и был несколько раз в казино или стриптиз-баре, то это вовсе не означает, что я враг народа. Честно говоря, эта женщина показалась мне смутно знакомой, но с кем и когда я видел ее, вспомнить не могу. В конце концов, она ведь и прическу поменяла и платье. Ты не возражаешь, если я у тебя переночую. Не хочется беспокоить родителей в поздний час.

— Спать будешь на раскладушке.

— Уговорил, — проявил покладистость характера поэт. — На твой продавленный диван я и не претендую. А куда ты, кстати, спрятал диадему?

— Положил в дупло дерева на том самом месте, где завалил компанию фон Дорна.

— Слышал бы тебя сейчас наш хороший знакомый Анатолий Сергеевич Рябушкин, нам бы до конца жизни пришлось баланду хлебать.

Кравчинский улегся на старенькую раскладушку, жалобно скрипнувшую под его далеко не хлипким телом, и захрапел почти мгновенно. Ярослав уснул далеко не сразу, мучительно анализируя ситуацию. Вырваться из заколдованного круга им вроде бы удалось, но не исключено так же, что оракул просто раздвинул границы своего влияния. В любом случае, не следовало сбрасывать со счетов следователя прокуратуры Рябушкина. Человек он, судя по всему, настырный, и по своей ли воле или по желанию иных заинтересованных лиц, но непременно наведается в отдаленную деревушку, которая, к слову, не столь уж отдаленная, и добраться до нее можно будет за каких-нибудь три часа. Кузнецов заподозрил Рябушкина в преступной связи с фон Дорном. Точнее, с субъектом, который в заколдованном круге исполнил сразу Две роли, — незадачливого преображенца и хитроумного старшего оперуполномоченного. Первого из них Ярослав ранил, второго убил, но это ровным счетом ничего не означало в том мире, где смерть всего лишь предвестник воскресения. Был человек, знавший и об оракуле, и о диадеме гораздо больше, чем Кузнецов, но знал далеко не все, а потому и разыграл хитроумную комбинацию, в хитросплетениях которой запутались очень многие люди, включая и самого Ярослава.

— За тобой «императрица», — сказал детектив поутру Кравчинскому. — Ее приметы тебе хорошо известны. Наверняка кто-нибудь из твоих приятелей и подружек ее знает.

— Слушаюсь, товарищ начальник, — вздохнул Аполлон. — А ты чем собираешься заниматься?

— Мы пойдем другим путем, — процитировал Ярослав известного исторического персонажа.

Путь, избранный детективом, особой оригинальностью не отличался. Используя свои связи, он попытался выяснить, не покупал ли кто-то из финансовых тузов земельный участок подле отдаленной деревушки с неоригинальным названием Горелово. Ярославу повезло в том смысле, что никто не собирался делать из заурядного приобретения куска земли в неперспективном районе государственную тайну. В том числе и сам новый обладатель собственности. Фамилия этого финансового магната была Хлестов, а имя-отчество Петр Васильевич. Довольно известная в городе фигура, хотя и не без пятен в биографии. Но в общем и целом Петр Васильевич Хлестов характеризовался знающими его людьми положительно, был вхож в высокие областные и городские кабинеты и, по слухам, пользовался покровительством чинов из федерального центра. Человеком Хлестов был не бедным, но на вопросы о происхождении его богатства знающие люди только пожимали плечами. Одно только Ярослав уяснил твердо: ничего мистического в обогащении бывшего скромного банковского служащего не было, все свершилось в соответствии с правилами и нравами нашего реформаторского времени. С совсем уже отмороженными уркаганами Хлестов отношений не имел, но и в чрезмерной святости подозревать его не было никаких оснований.

Ярослав без труда узнал адрес видного финансиста и совершенно официально напросился к нему на прием. Нельзя сказать, что господин Хлестов страдал излишней демократичностью и готов был заключить в объятия любого встреченного на пути бродягу, но за детектива хлопотали люди не то чтобы влиятельные, но известные Петру Васильевичу с наилучшей стороны. Видимо поэтому он дал согласие на встречу с незнакомым человеком, занимающимся к тому же сомнительным с точки зрения солидного финансиста бизнесом.

Кузнецову понравился как офис банкира, так и его кабинет. Ничего лишнего, все строго и по-деловому. И даже секретаршей при большом боссе числилась не накрашенная красотка, а строгая женщина средних лет, которую совершенно очевидно держали Здесь за чисто деловые качества, а не за сексуальные Достоинства. Между прочим, и сам Хлестов был далеко не молод, во всяком случае, за сорок ему перевалило Уже давно. Внешность финансиста тоже нельзя было назвать импозантной. Довольно толстый дядька среднего роста с уныло отвисающим носом и сильно прореженной временем шевелюрой. На вошедшего детектива он почему-то взглянул брезгливо.

— Сразу предупреждаю, молодой человек, что не приемлю шантаж ни в какой форме. Вы только даром потеряете время.

— Господь с вами, Петр Васильевич, я и в мыслях не держал ничего подобного, — запротестовал Ярослав, присаживаясь на предложенный финансистом стул.

— Насколько мне известно, вы частный детектив, — Хлестов нервно закурил, — и вас наняла моя жена.

— Я действительно частный детектив, Петр Васильевич, более того, у меня была возможность познакомиться с вашей женой, но никаких деловых отношений я с ней не поддерживал и не поддерживаю. Просто случайно узнал, что на вас готовится покушение, и счел своим долгом предупредить.

— Вам нужны деньги? — криво усмехнулся Хлестов.

— Деньги нужны всем,—пожал плечами Кузнецов, — но в данном случае я пришел к вам не за гонораром. Вы ведь приобрели два участка земли в районе села Горелово?

— Кажется, да. — Финансист сморщил лоб. — Вообще-то приобретал не я, а моя супруга. Не знаю, правда, зачем ей это понадобилось.

— Следовательно, вы не в курсе, что на этих участках расположены два уникальных дворца, построенных, если не ошибаюсь, в восемнадцатом веке.

— О каких-то развалинах речь действительно шла. Я даже выделил небольшую сумму Светлане Алексеевне, но этих денег не хватило бы даже на фундамент.

— Тем не менее эти дворцы восстановлены. Более того, они доверху набиты антиквариатом. По самым скромным подсчетам стоимость собранных там ценностей приближается к ста миллионам долларов. Впрочем, я не эксперт и могу ошибиться.

— Шутить изволите. — Хлестов действительно рассмеялся. — Моя супруга весьма небогатый человек, собственно, она живет на мои подачки. Мы расстались, но не успели развестись. Нет, это попросту невозможно.

— Хотите сказать, что это кто-то другой построил дворцы на ваших землях.

— Зачем? — удивленно вскинул голову финансист.

— Так я вас об этом и спрашиваю, уважаемый Петр Васильевич, зачем постороннему человеку вкладывать немалые деньги в восстановление дворцов, стоящих на чужой земле? Скажите, эти участки никто у вас не пытался купить?

На полном лице Хлестова явственно отразилось недоумение. Похоже, он никак не мог понять, что хочет от него этот настойчивый молодой человек в плебейской джинсе. Более того, он просто-напросто не верил пришедшему. В конце концов, Петр Васильевич был опытным деловым человеком и отлично понимал, в какую копеечку влетит восстановление и реконструкция развалин, приобретенных им по случаю и без особого желания.

— Значит, вы все-таки были в Горелово?

— Был один раз. Место там живописное. Мне даже историю одну рассказали забавную про призрак. К сожалению, я не запомнил фамилию графа, шныряющего по окрестностям и пугающего местных крестьян.

— Речь идет о графе Глинском, — поведал финансисту детектив. — Исторический персонаж, был близок в годы молодые к императрице Екатерине. Но что-то неподелил с Петром Третьим, и это стоило императору головы. История довольно темная: его то ли забили канделябрами, то ли проткнули шпагой. Но по официальной версии император скончался от желудочных колик. Так вот, этот граф Глинский был очень богатым человеком. И очень большим негодяем. Грабил купеческие обозы, насиловал женщин по окрестным деревням. За что и поплатился.

— Не понимаю, зачем вы мне это рассказываете? — удивился Хлестов. — Вся эта история с Глинским любопытна, конечно, но какое она имеет отношение ко мне?

— Самое прямое, Петр Васильевич, вы купили не только землю, вы купили еще и головную боль.

— Вы мистик?

— Нет. Я вполне продвинутый и скептически настроенный человек. Вам о кладе, зарытом последним владельцем этого дворца, ничего не говорили?

— Но это же пустая болтовня!

— Ошибаетесь, Петр Васильевич. Я собственными глазами видел диадему, когда-то принадлежавшую семье Глинских. Она выглядит приблизительно вот так.

Кузнецов взял бумагу и ручку и в меру своих художественных способностей попытался нарисовать вещицу, занимавшую его все последние дни. Получилось довольно похоже. Во всяком случае, Хлестов надел очки и принялся пристально изучать рисунок.

— Конечно, не берусь утверждать, что это та самая диадема, но похожую вещь я действительно купил у одного человека для своей бывшей жены. По сходной цене, кстати.

— Должен вам сказать, Петр Васильевич, что вы совершенно напрасно называете Светлану Алексеевну бывшей женой, ибо юридически она не только ваша жена, но и прямая наследница.

— Вы, кажется, на что-то намекаете? — нахмурился Хлестов.

— Возможно. Вы знакомы с Николаем Ходулиным? По тому, как побурело лицо Хлестова, Ярослав без труда определил, что Петр Васильевич испытывает к его старому приятелю весьма негативные чувства. И, уж конечно, разногласия между двумя джентльменами возникли не в финансовой сфере. Светлана Алексеевна была лет на пятнадцать моложе своего мужа и, видимо, отличалась легким и непоседливым нравом. А стареющему Хлестову оставалось лишь мучиться ревностью. И в один далеко не прекрасный момент у финансиста сдали нервы, и он решил устранить очередного фаворита своей непостоянной супруги.

— Не устранить, а всего лишь проучить, — угрюмо бросил Хлестов.

— Но вы бы не очень огорчились, если бы его проучили до смерти. Вы недооценили Ходулина, Петр Васильевич, но это не самая главная ваша ошибка. Нельзя доверять столь важное дело, как сведение счетов с соперником, посторонним людям. Кстати, ведь именно этот человек продал вам диадему, да еще и намекнул при этом, что она краденая, потому и стоит так дешево.

— Это он вам сказал?

— Вы имеете в виду Ходулина?

— Нет, я имею в виду Стеблова.

— К сожалению, со Стебловым я не знаком, Петр Васильевич. Он ваш сотрудник?

— Можно сказать и так. — Хлестов поморщился.

— Выполняет некоторые деликатные поручения, — догадался Ярослав. — Это, случайно, не курносый такой, с конопушками?

— Значит, вы с ним все-таки знакомы?

— Да, вероятно, встречались.

Не мог же Ярослав вот так прямо заявить встревоженному финансисту, что не далее как вчера он застрелил его ненадежного помощника из пистолета, признанного экспертом-криминалистом пугачом. Надо отдать должное этому Стеблову, он оказался обязательным и исполнительным сотрудником и последовал за Светланой Алексеевной в деревенскую глушь, дабы помешать ей насладиться любовными утехами на лоне природы. Оставалось выяснить, когда судьба свела конопатого Стеблова с человеком, известным Ярославу под фамилией фон Дорн? Судя по всему, это знакомство состоялось не в окрестностях села Горелово, иначе откуда бы у скромного молодого человека, шестерящего на солидного дядю, взялась диадема, представляющая собой историческую и музейную ценность?

— Скажите, Петр Васильевич, среди ваших знакомых нет случайно человека по фамилии Доренко?

— Нет, — покачал головой Хлестов. — А вы случайно не пошутили насчет дворцов, молодой человек?

— Я видел их собственными глазами, Петр Васильевич.

— Любопытно. — Хлестов нервно забарабанил пальцами по столу. — Неужели она нашла этот графский клад?

— Клад был найден еще в двадцать седьмом году крестьянином села Горелово неким Кривцовым. В свою очередь Кривцов был, скорее всего, убит Николаем Глинским, племянником последнего хозяина дворца. А в итоге клад попал в руки Терентия Филипповича Доренко, старшего оперуполномоченного ОГПУ. Во всяком случае, в его руки попала та самая диадема, которую вы по дешевке приобрели для своей жены. Чтобы завладеть этой диадемой, Доренко пришлось отправить на тот свет полдюжины своих оппонентов. И скорее всего счет смертям еще не закрыт. У вас, кстати, есть шанс оказаться в этом скорбном списке, Петр Васильевич.

— Вы говорите загадками, молодой человек.

— С вашего позволения — Кузнецов Ярослав Всеволодович. Вот вам номер моего мобильника. Если возникнут вопросы —звоните, не стесняйтесь, господин Хлестов.

Детектив покинул офис финансиста в хорошем настроении. Полученную информацию следовало обдумать и систематизировать. Но в любом случае уже сейчас было очевидно, что история эта закрутилась не сама по себе. Человек, продавший диадему через Стеблова финансисту Хлестову, преследовал далеко идущие цели. То, что это был субъект, известный ему как Доренко-фон Дорн, Ярослав практически не сомневался. Другое дело, что в нашем мире он носил другую фамилию, и это обстоятельство осложняло и без того непростое положение.

Кузнецов связался по мобильнику с Кравчинским и назначил поэту рандеву неподалеку от офиса финансиста. Аполлон ждать себя не заставил и через десять минут явился на доклад к начальнику на своей дребезжащей лайбе. Ярослав подсел к нему в машину на переднее сиденье.

— Слушай, детектив, меня не покидает ощущение, что за мной кто-то следит. Может, это нервное и мне следует обратиться к психиатру?

— С психиатром успеешь, — отозвался Кузнецов, оглядываясь по сторонам. — Трогай помаленьку.

Кравчинский явился не пустым, но со своей информацией он запоздал. Ярослав уже знал имя «императрицы» и то, в каких отношениях она находится с Ходулиным. Тем не менее слушал он Кравчинского с большим интересом, ибо поэт расцвечивал свой рассказ такими увлекательными подробностями, каких, пожалуй, не найдешь и в авантюрном романе. Если верить несостоявшемуся романисту, то Светка Хлестова была по меньшей мере атаманшей местных разбойников, готовых на куски порвать любого по ее приказу. Кузнецов сделал скидку на воображение поэта, но тем не менее пришел к выводу, что «император», он же финансист, далеко не все знает о прошлом и настоящем своей женушки.

— В общем, Колян, что называется, попал. Неудивительно, что он не горит желанием возвращаться в наш негостеприимный мир. Здесь его точно пришибут.

— Ходулина заказал Хлестов. Правда, финансист утверждает, что он хотел всего лишь проучить нашего дорогого друга, но что-то слабо верится. Кстати, на роль мстителя за поруганную честь финансиста подрядился не кто иной, как наш с тобой хороший знакомый, курносый и конопатый Стеблов.

— Теперь мне все понятно! — воскликнул поэт. — Ну конечно же, как я сразу не догадался. У них у всех была цель, и именно поэтому они оказались персонажами спектакля.

— Какая цель? — не понял детектив. — Ты о чем?

— Да все о том же, Ярила. Ты зачем поехал в эту дыру?

— Дурака повалять, — недовольно буркнул Кузнецов.

— Вот! — торжествующе воскликнул Кравчинский. — Не было у тебя никаких особых желаний. Ну, разве что найти человека, укравшего самогонный аппарат. Да и это желание было у тебя весьма хиленьким. Найдем — хорошо, не найдем — черт с ним. А у меня даже такого желания не возникло. Неинтересны мы с тобой оказались оракулу, понимаешь? У Коляна же цель была. Во-первых, ему нужно было спрятаться, а во-вторых, уладить любым способом свои дела с «императором» — финансистом, заимевшим на него зуб. И у Светки Хлестовой было горячее желание посчитаться с муженьком, не оставшись при этом в накладе. Даже у конопатого была цель — разобраться с Коляном. И компьютер, порывшись в памяти, нашел для них подходящую историю, которую они с упоением принялись разыгрывать. Эта история была созвучна их переживаниям, идеально созвучна, именно поэтому они в ней устроились с такими удобствами. К тому же оракул нашел выход из ситуации, в которой они оказались. Идеальный выход, заметь, наиболее соответствующий их внутренним потребностям.

— Ничего себе выход, — рассердился Ярослав, — убить человека.

— А что ты хочешь от машины. Для компьютера это всего лишь игра. Пешками он двигает или людьми — ему без разницы. Важно, чтобы задача решалась оптимально.

— Но ведь речь-то шла об императоре, я на всякий случай подглядел ответ, который оракул предлагал императрице.

— Правильно. Но это в Горелово мы имели дело с императрицей, а здесь в городе она вновь стала Светкой Хлестовой. Светка не помнит, кем она была там, зато очень хорошо знает ответ на поставленную задачу.

— То есть этот чертов оракул запрограммировал ее на убийство мужа?!

— А я тебе о чем толкую.

Выстрел прозвучал настолько неожиданно, что Кравчинский едва не выпустил руль из рук и резко ударил по тормозам. Наверное, это и спасло ему жизнь, поскольку вторая пуля пролетела мимо несчастной «Лады».

— Это в нас, что ли, стреляют? — тупо спросил Аполлон, глядя на аккуратное отверстие в лобовом стекле, оставленное первой пулей.

— Гони! — коротко скомандовал Ярослав, озираясь по сторонам.

Стрелявших он вычислил сразу. Да они, собственно, не особенно и прятались, нагло повиснув в своем коричневом «форде» на хвосте у потенциальных жертв. Место, в котором друзья на свою беду оказались, было не то что совсем глухое, но довольно безлюдное. Тихий переулочек, расположенный не совсем на окраине города, но вдали от основных городских магистралей. Прохожих на тротуарах практически не наблюдалось, если не считать пьяного гражданина в кепочке, который, услышав выстрелы, удивленно огляделся по сторонам и погрозил кулаком двум резво стартовавшим друг за другом машинам. Кравчинский прорывался к центру города, что ему удалось сделать не без проблем, поскольку его жестянка не отличалась большой резвостью. Развязный «форд» ее без труда доставал и все время норовил поцеловать в бампер. Хорошо еще, что из его салона, где сидели двое амбалов, больше не стреляли. Соревнования в скорости продолжались на слишком оживленных магистралях, и преступное поведение киллеров было бы здесь замечено и отмечено многочисленными свидетелями. В «форде» явно выбирали момент для результативной атаки, то обгоняя «Ладу», то заходя ей в хвост. Ситуация, что ни говори, была критической, и развязка могла наступить в любой момент. Ярославу показалось, что он узнал в сидящем за рулем «форда» ублюдке конопатого и курносого знакомца по фамилии Стеблов, но полной уверенности у него не было. Гонка проходила на повышенных скоростях, Кравчинский то и дело бросал машину из стороны в сторону, чем чрезвычайно нервировал собратьев по нелегкой шоферской доле. Надо было предпринять что-то неординарное, способное поставить обнаглевших преследователей в тупик.

— Рули к ГУМу, — распорядился Кузнецов.

— Меня же оштрафуют, — возмутился Кравчинский.

— Зато не убьют!

Распугав самым хамским образом прогуливавшийся перед универмагом народ, Аполлон остановил свою «Ладу» у крыльца, после чего приятели в спешном порядке покинули машину и, не обращая внимания на вопли рассерженных их поведением обывателей, ринулись внутрь здания. Расчет Кузнецова оправдался. «Форд», не ожидавший такого маневра от потенциальных жертв, не рискнул последовать за «Ладой» в гущу торговой жизни и затаился где-то на обочине.

— Надо бы сменить имидж, — с усмешкой сказал слегка осунувшемуся после пережитого стресса Кравчинскому детектив.

К счастью, деньги у приятелей были. К роскоши они не стремились, к элегантности тоже, так что переодевание не заняло много времени. Старую одежду сунули в ближайшую урну и покинули универмаг через черный ход, слегка повздорив на выходе с обслуживающим персоналом, который никак не мог взять в толк, что стесненные жизненные обстоятельства мешают иной раз людям пользоваться ходом парадным..

Местоположение гадского «форда» Ярослав определил сразу. Он стоял в двадцати метрах от универмага, и его пассажиры могли без труда контролировать как черный ход, так и парадный. Возле правой дверцы иномарки нервно прохаживался молодой человек в темных очках, модной кепочке с длинным козырьком. Одет он был не по погоде. Но легкая курточка, видимо, скрывала пистолет, сунутый за пояс. Несмотря на маскировку, Ярослав теперь уже с уверенностью опознал в нем Стеблова. К счастью, конопатый смотрел в этот момент в другую сторону и прозевал выход на сцену своих оппонентов. Друзья разделились, детектив шел впереди, пряча лицо под козырьком кепочки не менее щегольской, чем у конопатого, а поэт скромно держался поодаль, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень незаинтересованности в надвигающихся грозовых событиях. Ярослав внезапно круто изменил маршрут, легко перепрыгнул через металлическое ограждение и предстал перед Стебловым в тот момент, когда тот менее всего рассчитывал его увидеть.

— Здравствуйте, — вежливо поприветствовал его Кузнецов и нанес растерявшемуся оппоненту удар по печени. Пока конопатый переживал свалившуюся на его голову весьма болезненную неприятность, детектив успел вытащить у него из-за пояса пистолет. Тычок дулом под ребра был менее сокрушительным, чем, первый удар, но тоже весьма чувствительным. Стеблов, видимо, по глазам бывшего десантника определил, что время для препирательств ныне не самое подходящее, и покорно полез на заднее сиденье «форда», за рулем которого уже утвердился поэт. Операция по захвату «языка» заняла не более трех минут. Если напарник Стеблова и заметил неладное, то, во всяком случае, вмешаться в ход событий не успел. «Форд» уверенно вывернул со стоянки и неспешно покатил от универмага в центральную часть города.

— Что же вы так неосторожно, Стеблов, — покачал головой Ярослав, — открыли стрельбу, чуть ли не в центре города. Воспитанные урки так себя не ведут.

— Пока что тебя просто предупреждают, Кузнецов, но если ты и дальше станешь лезть в чужие дела, тебе не поздоровится.

Конопатый не выглядел испуганным, похоже, был абсолютно уверен, что немедленная расправа ему не грозит, а его похитители не принадлежат к числу садистов, пытающих своих жертв.

— Ты на кого работаешь, Стеблов?

— На Хлестова. Петру Васильевичу не понравилось, что ты вздумал его шантажировать, и он попросил меня сбить с тебя спесь.

— «Форд» числится в угоне? — осведомился от руля Кравчинский, кося глазом на сотрудника ГИБДД, который вроде бы хотел его тормознуть, но в последний момент почему-то передумал.

— Машину я взял у Хлестова, — криво усмехнулся пленник.

— А почему так топорно работаешь, Стеблов? Коляна Ходулина устранить не сумел, вздумал за нами поохотиться и тоже облажался.

— Говорю же, не собирались мы вас убивать. Напарник погорячился.

— Ты мне лапшу на уши не вешай, дорогой. Фамилия заказчика?

Удар Ярослав нанес хоть и без замаха, но чувствительный, Стеблов растерянно икнул и едва не сполз с сиденья.

— Я тебя умоляю, Ярослав, только не стреляй в салоне, — попросил Кравчинский. — Вот доедем до ближайшего лесочка, там его и кончай.

Стеблов приходил в себя целую минуту. Детектив его не торопил. Надо же было человеку обрести дыхание для предстоящего разговора.

— Итак, вы вышли из леса, точнее, выехали из него на машине. Что было потом? — настойчиво спросил детектив у задержанного.

— Ничего, — глухо отозвался Стеблов. — Если не считать того, что Крот обнаружил пропажу диадемы.

— Диадему вы взяли у Ефросиньи?

— Если знаешь — зачем спрашиваешь?

— А задержали вы нас на дороге возле Горелова тоже по приказу Крота? — поинтересовался внимательно прислушивавшийся к разговору Кравчинский.

— Мы следили за твоей «Ладой», пока она стояла во дворе у ходулинской тетки, но задремали под утро. Пришлось вас потом догонять.

— Ну, догнали, и что было дальше? — задал вопрос Ярослав.

— А у тебя что, память отшибло?

С памятью у детектива как раз все было в порядке, и он отлично помнил все подробности той встречи с товарищем Доренко, но в данном случае его интересовало, как те события отразились в мозгах Стеблова. Ведь этот человек находился в зоне, контролируемой оракулом, по меньшей мере двое суток. И даже выступал там в двух ипостасях, преображенца и сотрудника ОГПУ. Но, похоже, Стеблов ничего о сыгранных ролях не помнит и его интерпретация событий коренным образом отличается от той, что могли бы ему предложить Кравчинский с Кузнецовым. Похоже, Аполлоша был прав в своих предположениях: подробности происходящего стираются из памяти людей, выходящих из зоны контроля компьютера, но цели и чувства остаются прежними.

— Ты ничего странного в тех краях не приметил?

— Ну как же! — встрепенулся Стеблов. — Я лично видел по меньшей мере пять вспышек. А от местных слышал, что это инопланетяне балуют.

— Ефросинью-то вы зачем убили? — вкрадчиво поинтересовался Ярослав.

— Не убивал я ее,—дернулся Стеблов.—Даже в избушку не входил, стоял на стреме.

Судя по всему, курносый «преображенец» избытком интеллекта похвастаться не мог. Крутым он тоже не был, так, шестерил на подхвате у сильных мира его, получая за оказанные грязненькие услуги крохи с барского стола. Таких если и нанимают в киллеры, То очень неумные люди. А финансист Хлестов дураком не был и в людях наверняка разбирался неплохо. Не стал бы он нанимать Стеблова для устранения Коляца Ходулина, разве что действительно поручил пощупать морду удачливому любовнику своей жены.

— Я тебе предлагаю на выбор одно из двух, Стеблов; либо ты нас сейчас проводишь к Кроту, либо я тебя отвезу в прокуратуру, где ты расскажешь гражданину следователю об убийстве гражданки Ходулиной.

Вообще-то Ефросинья была жива, но Стеблов об этом знать не мог, а потому и перетрусил не на шутку. Тем не менее свое согласие он дал не сразу, поломавшись для приличия минут пять. У шестерок тоже есть своя гордость.

— Крот живет за городом, у него свой особняк. Не хуже того дворца, где обитает призрак.

— Выходит, ты видел этого графа? Стеблов смутился, даже порозовел слегка:

— Только вы не смейтесь, мужики. Мамой клянусь, у меня ни в одном глазу не было. Ночью, когда мы с Гришкой сидели в засаде, он проскакал мимо нас с целой ордой холопов. Факелы у всех в руках, сабли, топоры. У меня волосы на голове дыбом встали. Гришку чуть удар не хватил. Ужас! Кроту рассказали, а он только засмеялся. Почудилось, мол. Тот еще фрукт. Чувствую, зря я с ним связался. Что-то крутит он. Бабу эту зачем-то пришил. Кому, скажи, она мешала? Да и вел себя как натуральный псих.

— Это он приказал тебе нас устранить?

— Ничего он не приказывал, — отмахнулся Стеблов. — Это у Гришки очко заиграло. Сдадут нас-де эти сыщики в прокуратуру, будем срок мотать за убийство деревенской бабы. А тут случай удобный подвернулся Хлестовский «форд» стоял без присмотра. Вот мы и решили, устраним вас, а на олигарха спишем. Все знают, что у Пети на Коляна Ходулина зуб, а вы как-никак его дружки. К тому же ты у него был сегодня. Двойная выгода: и вы покойники, и Хлестов в тюряге.

— А какая тебе лично выгода, если Хлестова посадят?

— Денежки-то его Светке достанутся, а уж она бы не забыла нашей с Гришкой услуги. Очень может быть, что Стеблов и не врал. Кроту, а точнее, Доренко-фон Дорну смерть детектива с поэтом сейчас невыгодна. Ему нужна диадема, а получить ее он сможет только из рук Ярослава. Эти два олуха царя небесного могли своими выстрелами поломать игру очень умного человека.

— Как фамилия Крота?

— Фамилия у него простая, как огурец, — Иванов. Такой весь из себя незаметный. То ли из ментов он, толи из гэбэшников. Со связями мужик. И не бедный, далеко не бедный.

— Диадему ты по его совету Хлестову продал?

— Само собой. Он мне ее и дал. У меня таких ценностей сроду не водилось. Здесь, мужики. Вон его Дом, третий справа.

Домишко был действительно ничего себе, дворец не дворец, но на звание хором вполне мог претендовать. Хотя нельзя сказать, что он слишком уж выделялся среди собратьев. Судя по всему, в этом пригородном поселке обитали люди небедные, способные обеспечить себе не просто комфортное, а роскошное проживание. Иные дома здесь были обнесены солидными заборами, но хоромы Крота в этом смысле удивляли своей доступностью. Возможно, что хозяин просто не успел отгородиться от окружающего мира. Но в любом случае это облегчало сыщикам задачу по проникновению в дом. Кравчинский аккуратно подрулил к крыльцу и притормозил. Стеблов выразил желание покинуть приятную компанию, но не успел этого сделать. На пороге особняка вдруг появился хозяин с улыбкой на устах и раскинутыми в стороны для дружеского объятия руками:

— Петр Васильевич, какими судьбами?

Ничего удивительного в том, что Крот, он же Иванов, он же Доренко, он же фон Дорн, опознал машину своего знакомого, не было. Сюрпризом для него явилось то, что из хлестовского «форда» вылез совсем не тот человек, которого он рассчитывал увидеть.

Гражданин Иванов был шокирован до такой степени, что едва не захлопнул дверь перед носом у дорогих гостей. Однако дуло пистолета, направленное ему в лоб, заставило владельца особняка изменить решение. Улыбка вновь появилась на его слегка вытянутом лице с небольшим, но заметным шрамом над правой, бровью.

— Не ожидал, — честно признался он. — Но тем не менее здравствуйте, дорогой коллега по нечаянному приключению.

— Здравствуйте, фон Дорн, — не менее любезно приветствовал знакомого Кузнецов. — Рад видеть вас в добром здравии.

— А почему фон Дорн? — На лице хозяина промелькнуло удивление и даже, кажется, испуг, но он очень быстро овладел собой. — Ах да, конечно. Прошу в дом, господа.

Взгляд, брошенный Кротом на своего проштрафившегося подручного, был достаточно красноречив, но незадачливый «гэпэушник» только руками развел, настаивая на своей полной невиновности.

Внутри особняк Крота выглядел не менее пристойно, чем снаружи. Мебель, надо признать, была подобрана со вкусом. Впрочем, дальше обширного холла гостей не пустили. Зато в качестве компенсации угостили превосходным вином. Во всяком случае, хозяин настаивал, что вино превосходное, и пригубивший кислятину Ярослав не стал с ним спорить.

— Дом построен на дедушкино наследство? — полюбопытствовал детектив, отставляя недопитый бокал.

— Почему вы так решили? — изобразил удивление господин Иванов.

— Простите, как ваше имя-отчество?

— Аркадий Семенович.

— Если Иванов ваша настоящая фамилия, значит, фон Дорн был вашим дедушкой по матери.

— Фамилия моей мамы была Доренко.

— Пусть будет так, — не стал спорить Ярослав, — А дедушку звали Терентием Филипповичем?

Аркадий Семенович с ответом на заданный детективом вопрос не спешил. Скорее всего его сейчас волновала степень осведомленности гостя как в делах давно минувших, так и в проблемах нынешних. Что касается дел минувших, то Ярослав, безусловно, знал если не все, то очень многое. Он, например, был абсолютно уверен, что Терентий Филиппович Доренко покинул контролируемую оракулом зону не с пустыми руками. А о своих там приключениях он либо рассказал внуку, либо оставил потомкам записки. Но в любом случае его внук Аркадий Семенович Иванов Действовал не с завязанными глазами.

— Я своего деда практически не знал, он умер, когда я был еще младенцем. Но записки он действительно оставил, тут вы правы, Ярослав. Признаться, поначалу я отнесся к ним без должного пиетета. По молодости лет мне показалось, что дедушка от скуки принялся сочинять фантастический роман, но устыдился его неправдоподобности и бросил это малопочтенное занятие. Однако, ознакомившись с биографией Терентия Филипповича, я понял, что такие люди романов не пишут даже от скуки. Он действительно нашел клад графа Глинского, но вывезти его не сумел. Он ведь был не один, с двумя товарищами, с которыми не сумел или не захотел договориться. Вывез он из Горелова только диадему, но даже этой вещью, представляющей немалую ценность, он не сумел распорядиться. Времена были уж больно суровые. Он не показывал диадему даже своим близким и прятал ее в тайнике на даче. Именно там я ее и нашел, пользуясь зашифрованными записями деда. К сожалению, мне не удалось расшифровать ту часть его записей, которая содержала сведения о кладе, хранящемся у села Горелово. Я понял только, что ключом к этой загадке является диадема.

— Ваш дед писал об оракуле?

— Да, — после короткого замешательства ответил Иванов. — Хотя, честно говоря, я не совсем понял, что это такое.

— Когда вы решили заняться поисками клада?

— Это произошло случайно. Я узнал, что Светлана Хлестова присмотрела участок земли подле села Горелово. А хороший знакомый Светланы, Николай Ходулин, рассказал нам как-то историю, связанную с развалинами дворца. Вы, вероятно, ее знаете. Вот тут я вспомнил о диадеме, и даже поведал Светлане в общих чертах историю происхождения этой вещицы. Ей диадема очень понравилась, и она уговорила меня ее продать. К сожалению, Петр Васильевич Хлестов, муж Светланы, человек очень ревнивый, и мы воспользовались услугами Стеблова, дабы у Хлестова не возникло никаких подозрений.

— Словом, вы решили переложить возможный риск, связанный с этой вещицей, на своих знакомых? — вмешался в разговор доселе молчавший Кравчинский.

— У вас, конечно, имеются основания думать именно так, Аполлон, но у меня есть оправдание, на мой взгляд, довольно существенное. Я не верил. Не верил и все. В конце концов, я ведь нормальный человек, выросший в стране воинствующего атеизма. Конечно, оракул мог быть порождением инопланетян. Но я ведь в инопланетян не верил. Ну, может быть, где-то там, у них, в пустыне Калахари, но не у нас же под боком в заурядном селе Горелово. Или возьмите призрака. Это же суеверие.

— А Светлана Алексеевна в призрака поверила?

— Представьте себе. Хотя над ней смеялся даже поведавший нам эту историю Ходулин.

— А когда вы поняли, что не все в этой истории вымысел?

— Хлестов выделил жене на восстановление дворца деньги. Сумма была мизерная, я сказал об этом Светлане, но она была увлечена своим проектом, и доводы разума на нее не действовали. Каково же было мое удивление и даже, если угодно, потрясение, когда я узнал, что Хлестовой удалось восстановить целых два дворца, затратив на это сумму, которой не хватило бы для строительства приличной собачьей, конуры. Вы, вероятно, были в этих дворцах, а потому способны оценить степень моего изумления.

Я деловой человек. Мне не составило труда подсчитать, сколько вся эта роскошь стоит. Цифра получилась умопомрачительная. Все картины, все статуи, что вы там видели, — это ведь подлинники. Причем подлинники из коллекции графов Глинских. Я решил, что Светлане несказанно повезло, и она нашла клад, перепрятанный моим дедом. Не скрою, стало обидно. Из-за собственного легкомыслия я потерял богатство, на которое имел кое-какие права. В общем, не судите меня строго, но я решился на кражу. Благо охраны во дворце не было практически никакой. То есть ходил там в сторожах некий Егорыч, старичок-одуванчик, напоить которого мне труда не составило. Я отобрал десять самых ценных картин и погрузил их в багажник. Скорее всего, Светлана Алексеевна даже не заметила бы пропажи. Она ведь не подозревала, какие сокровища ей достались нежданно-негаданно. Я не испытывал угрызений совести, ибо считал, что беру свое. Увы, я ухватил руками воздух. Картины исчезли из моего багажника, как только я отъехал от села Горелово. И вот тогда я понял, что оракул — это не выдумка моего предка, решившего переложить часть своей вины на некие сверхъестественные силы, а реально существующее нечто, обладающее воистину безграничными возможностями, ключом к овладению которыми является диадема. Я решил вернуть себе эту драгоценность. Попробовал поговорить со Светланой, но Ходулина оказалась не столь проста, как я полагал по своему мужскому самомнению. Кое о чем она, видимо, догадалась сама, кое-что ей наверняка поведал любовник. Но ключевой фигурой в этом раскладе была, конечно, Ефросинья. Честно говоря, я до того ошалел от всех этих невероятных событий, что, представьте себе, вообразил ее той самой экономкой, которая ублажала плоть старого графа Глинского. О ней пишет мой дед.

— Он убил ее, чтобы завладеть диадемой, — спокойно пояснил Ярослав.

— Кого ее? — Вздрогнул увлеченный собственным рассказом Аркадий Семенович.

— Экономку, бабушку нынешней Ефросиньи.

— Бог ты мой, — схватился за голову Иванов, — как же это я не сообразил-то сразу. И ведь чуть с ума не сошел от раскаяния. Ну, спасибо, Ярослав, если бы вы знали, какой сняли камень с моей души… Я ведь, признаться, считал, что это я ее… В припадке умопомрачения…

Скорее всего Иванов сейчас не притворялся. Да и вообще его рассказ показался Ярославу достаточно искренним. Возможно, Аркадий Семенович сместил кое-какие акценты, но в общем и целом его воспоминания вполне совпадали с происходившими вокруг оракула событиями. Единственное, в чем Иванов путался, так это во временных рамках, видимо, в силу каких-то причин не всегда улавливая различия между самим собой и своим дедом.

— Скажите, Аркадий Семенович, вы помните все, что с вами происходило в зоне отчуждения?

— В том-то и дело, Ярослав, что не все. Ко многому я был, конечно, готов, ибо прочитал записки деда. Когда Светлана Алексеевна пригласила меня на новоселье, я уже знал, что встречу в отстроенном оракулом дворце призрака. Я даже догадывался, кто будет играть роль этого призрака. Вы, вероятно, не в курсе, что экономка Ефросинья была незаконнорожденной дочерью старого графа и прабабушкой Николая Ходулина. В общем, встречу с Друбичем на балу у графа Глинского я помню. Там был очень неприятный момент с дуэлью, который меня, признаюсь, пугал. Дед писал, что лейб-гвардии поручик Друбич его ранил. Во всяком случае, именно после удара шпагой дед пришел в себя. То есть вновь стал Доренко Терентием Филипповичем. И далее его приключения продолжались уже в этом качестве.

— А своего старого фронтового знакомого Друбича ваш дед встретил раньше, чем состоялся бал у призрака?

— Разумеется, Ярослав. С этой встречи все и началось. Точнее, все началось с диадемы, которую обнаружил племянник старого графа Николай Глинский.

— Ваш дед встречался с оракулом?

— Да. встречался. Хотя пишет об этом крайне скупо. Вся эта история с призраками на него очень сильно подействовала. Потом, эта странная дуэль…

— Лейб-гвардеец поручик Друбич убил на той дуэли фон Дорна. Убил, а не ранил, Аркадий Семенович.

— Вы хотите сказать, что эта история с Глинским и императрицей происходила в действительности? И что фон Дорн и Друбич действительно дрались на дуэли?

— Да.

— Но откуда вы это узнали?

— От вас, Аркадий Семенович. Впрочем, в тот момент вы звались Терентием Филипповичем.

— Клянусь, Ярослав, я этого не знал. Нет ничего подобного в записках моего деда.

— Скорее всего, эти реальные воспоминания Терентия Филипповича Доренко-фон Дорна вложил в ваши уста оракул.

— Вы, следовательно, настаиваете, что настоящая фамилия моего деда была фон Дорн?

— Безусловно, и он был прямым потомком того самого фон Дорна, которого убил в восемнадцатом веке на дуэли мой предок поручик Друбич. Но, надо сказать, ваш дедушка расплатился с долгами и в двадцать седьмом году прошлого века отправил в мир иной бывшего офицера с той же ненавистной, надо полагать, всем фон Дорнам фамилией.

— Здесь вы правы, Ярослав, — кивнул Иванов. — Дед, правда, называет Друбича шпионом и контрой, но дело, конечно, не только в этом. Он не доверял Друбичу, боялся, что тот его обманет. Более того, он заподозрил, что Друбич и Глинский пытались его отравить. Ибо всех этих призраков воспринимал, как бред собственного, воспаленного отравой ума. О существовании диадемы он тогда и подумать не мог. Он следил за Друбичем и Глинским, рыскал за ними по лесу и даже подговорил каких-то бродяг на них напасть во время радения, устроенного экономкой Ефросиньей.

— Монголо-татары, — усмехнулся памятливый Кравчинский.

— Дед пишет просто о бродягах, которых Друбич с Глинским перестреляли из револьверов. А при чем здесь монголо-татары?

— Это, видимо, ошибка оракула или его ноу-хау, — пояснил Аполлон. — А вы разве не помните, как договаривались с этими печенегами?

— К сожалению, я многого не помню, господин Кравчинский. В частности, я очень хорошо помню, как Стеблов с Гришкой доставили вас во дворец, а дальше последовала вспышка и провал в памяти. Есть несколько моментов, которые я помню довольно отчетливо, но они слишком уж совпадают с тем, что я вычитал в воспоминаниях деда. В частности, я помню посещение оракула, убийство Ефросиньи и засаду, устроенную на вас, Кузнецов. Иногда ко мне словно бы возвращалась собственная память, и я пытался проанализировать ситуацию. Знаете, как это бывает во время ночного кошмара, вроде бы очнулся, обрел себя в реальности и вновь провалился в пучину сна.

— А чем закончилась ваша засада на поручика Друбича?

— Яркой вспышкой. Видимо вмешался оракул, как вы его называете.

— Нет, Аркадий Семенович, оракул здесь ни при чем, — отозвался Ярослав. — Это я застрелил Стеблова и Гришку, а вам проткнул горло шпагой.

— Правильно. — Иванов поднялся с кресла. — Ваше лицо, Кузнецов, я запомнил. Поэтому и был уверен, что диадема у вас.

— Очнувшись, вы позвонили Рябушкину и попросили нас задержать?

— Анатолий Сергеевич мой старый приятель. — Аркадий Семенович развел руками, — Надеюсь, он не доставил вам больших неудобств?

— Мы расстались мирно, — пожал плечами детектив. — Но я очень надеюсь, господин Иванов, что продолжения эта криминальная история иметь не будет?

— Разумеется нет, Ярослав! Войдите же в положение человека, пережившего чудовищный стресс. Кстати, а где же все-таки диадема?

— Я ее оставил там, в лесу, в укромном местечке. Верну я вам ее только при одном условии, Аркадий Семенович: вы должны помочь мне вытащить из века восемнадцатого Николая Ходулина и его родственницу Катюшу.

— Прямо скосу, задали вы мне задачку, Ярослав. Тут надо крепко подумать, чтобы не наломать дров. Этот оракул, надо признаться, произвел на меня очень сильное впечатление. Что он собой представляет, по-вашему?

— Мы полагаем, что это скорее всего компьютер. Разумеется, не наш. Не земной. А кто и зачем забросил его к нам, сказать трудно.

Иванов потер острый подбородок и вновь опустился в кресло. На лице его читалось сомнение. Ярослав верил этому человеку и не верил. Скорее всего тот все-таки кое-что утаил от своих собеседников. Похоже, у Аркадия Семеновича имеются свои планы в отношении оракула, и именно поэтому ему нужен ключ к инопланетной системе — диадема императрицы. Но в любом случае доверять Иванову нельзя. Коварный человек и явно себе на уме.

— Скажите, Аркадий Семенович, откуда вы узнали наши с Аполлоном имена и фамилии?

— От Ходулина, естественно. Он собирался вытащить вас на природу. Светлана его в этом поддерживала.

— А Ходулин знал о восстановленных дворцах?

— По-моему, нет. Светлана готовила для него сюрприз.

Тогда понятно, почему Колян так удивился, обнаружив роскошное строение там, где вчера еще были развалины. А за историю с самогонным аппаратом он ухватился скорее всего как за удобный повод вытащить своих друзей на природу в знойную летнюю пору из пыльного города. И, надо признать, ему это удалось. Впечатлений, почерпнутых в селе Горелово, поэту и детективу хватит надолго.

— Ну что ж, Аркадий Семенович, извините за неожиданный визит. И спасибо за информацию. Так я жду вашего звонка?

— Да, конечно. Я все обдумаю, Ярослав, и обязательно вам позвоню.

— И еще, господин Иванов, уймите своих «гэпэушников», у них после нечаянной смерти поехала крыша. Кстати, они были с вами у оракула?

— Нет, я проник туда один.

— Хоть в этом ребятам повезло, — усмехнулся Ярослав. — Счастливо оставаться, Аркадий Семенович.

Возвращались от Иванова все на том же, одолженном у Хлестова «форде». К счастью, финансист еще, видимо, не обнаружил пропажи. Во всяком случае, никто друзей не остановил и не обвинил в угоне автомобиля. Стеблов обиженно сопел, сидя рядом с детективом, кажется, он был недоволен характеристикой, выданной ему Ярославом в присутствии нанимателя.

— Ты держись от этого Иванова подальше, — посоветовал ему Кузнецов. — И от Светки Хлестовой тоже. Грядут события, и у тебя есть все шансы оказаться на скамье подсудимых за нечаянное убийство.

Конопатый Ярославу не поверил. Похоже, сведения, почерпнутые из разговора детектива с Ивановым, произвели на молодого человека очень сильное впечатление. И сейчас он усиленно шевелил извилинами, пытаясь согласовать собственные наблюдения в зоне отчуждения с только что полученной информацией. Отваливать в сторону он, кажется, не собирался. Наоборот, горел желанием урвать свой куш в деле весьма таинственном и прибыльном.

— Так этот клад все-таки существует? — спросил он у Ярослава. — Или это всего лишь плод разгоряченного воображения?

— Существует, — обнадежил его Аполлоша. — Но не для таких простофиль, как ты. Слушай, что тебе умные люди говорят, и проживешь жизнь долгую и счастливую.

«Лада» так и продолжала сиротливо стоять у самого крыльца ГУМа, не потревоженная ни хулиганами, ни работниками ГИБДД. Обрадованный тем, что не придется платить штраф, Кравчинский бросился к своей собственности и быстренько переправил ее в безопасное и не грозящее суровыми санкциями место. Ярослав настоятельно порекомендовал Стеблову вернуть «форд» владельцу и впредь противоправными действиями не заниматься. На этом друзья расстались с конопатым «чекистом». Ярослав пересел в многострадальную «Ладу» на свое законное место рядом с водителем. Аполлон горестно взирал на попорченное пулей лобовое стекло и сетовал на то, что забыл взять За него плату с вредителя или в крайнем случае с его нанимателя.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — поинтересовался поэт у детектива, выруливая на оживленную магистраль.

— Бред, — вздохнул Ярослав. — Но в любом случае нам надо извлекать из этого бреда Коляна с Катюшей.

— Пока император жив, — вздохнул Аполлон, — граф Глинский так и будет сидеть в своем поместье.

— Но какого черта?! — возмутился Ярослав. — Какая-то железка играет людьми словно марионетками.

— Не железка, а искусственный разум, — поправил Кузнецова Кравчинский. — В этом весь фокус. Раз программа требует устранения императора для дальнейшего развития сюжета, то, будь добр, выполни это условие.

Ярослав удивленно посмотрел на приятеля — неужели и этот свихнулся от впечатлений? Не хватало еще, чтобы и Кравчинский начал мочить людей направо и налево по желанию инопланетного оракула. А как же гуманизм и права человека?

— Не надо путать жизнь с игрою, — усмехнулся Аполлон. — Между прочим, я большой любитель компьютерных игр — надо же мне как-то выплескивать свойственную людям агрессивность. Вот я и выплескиваю ее в виртуальном пространстве.

— Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю похитить Хлестова, отвезти его в Горелово и там убить. Можно ударом шпаги, можно выстрелом из пистолета. В крайнем случае — забить канделябрами.

— Ты, вообще-то, в своем уме?!

— Если мы с тобой не пристукнем императора в мире виртуальном, императрица его убьет в мире реальном. Элементарно наймет киллера и убьет. И виноват в этом будешь ты, Ярила. Я же тебе сказал, что оракул запрограммировал Светку на убийство, хотя, не исключаю, что ее и программировать не пришлось. Среди баб попадаются, надо сказать, редкостные стервы. И тому есть исторические примеры.

— Ты на Екатерину Великую намекаешь, что ли?

— А почему Екатерине можно, а Светлане нельзя? Тут ведь важно, чтобы под рукой вовремя оказался граф Орлов с канделябром. А для Хлестова эта виртуальная смерть окажется спасением. Чего ты боишься, в конце концов? Ты застрелил Ваньку Каина, ты застрелил «гэпэушников», а фон Дорна и вовсе проткнул шпагой, но, между прочим, все они живехоньки и очень неплохо себя чувствуют. То же самое будет с Хлестовым, уверяю тебя. Ибо в компьютерной программе он уже числится как император с вполне определенной судьбой.

Пораскинув мозгами, Ярослав пришел к выводу, что в предложении поэта имеется зерно здравого смысла. Зерно малюсенькое, но не исключено, что оно прорастет и вымахает в большое дерево, на котором Кузнецова с Кравчинским, чего доброго, повесят в полном соответствии с программой, заложенной инопланетными придурками в свой компьютер.

Размышления Ярослава прервала музыка, заигравшая в кармане джинсов. Детектив извлек из кармана мобильник и приложил к уху. Голос Хлестова прямо-таки вибрировал от возбуждения. Из местами бессвязной речи Кузнецов понял, что на финансиста совершено покушение.

— Сейчас буду, — коротко бросил Ярослав в трубку и отключился.

— Началось? —опросил насмешливо Кравчинский.

— Рули к офису, — вздохнул детектив.

В офисе царило смятение, во всяком случае, на секретарше средних лет прямо-таки лица не было, до того она была расстроена происшествием с дорогим шефом. Сам Хлестов полулежал в кресле, с перевязанной окровавленным бинтом головой и пил из хрустального стакана минеральную воду. Рука, державшая стакан, заметно дрожала. Бегло осмотрев пострадавшего, детектив пришел к выводу, что ничего фатального не произошло, и рана на голове, скорее всего, не смертельна.

— Стреляли? — спросил Кравчинский у стоявшего в сторонке молодого человека с квадратной челюстью, выполнявшего при финансисте роль то ли охранника, то ли секретаря.

— Кусок кладки упал прямо на нас, — вздохнул охранник. — Еще бы немного вправо, и конец нам обоим.

Как выяснилось из дальнейших расспросов, Петр Васильевич Хлестов после разговора с детективом отправился на строящийся объект с плановой проверкой. В предостережения доброхота он не поверил, но охранника с собой все-таки прихватил. Здраво рассудив, что береженого бог бережет. Увы, даже опытный охранник иной раз не в силах защитить шефа от грозящих неприятностей. Конечно, произошедшее могло быть случайностью.Чрезвычайные ситуации на наших стройплощадках пока еще не редкость. С другой стороны, крайне редко бывает, чтобы в таких прискорбных происшествиях пострадало высокое проверяющее лицо. В конце концов, прорабы у нас очень хорошо знают, куда можно водить начальство, а куда нет. Обрушение кладки на голову шефа — это такой моветон, который ни в какие писаные и неписаные законы не лезет.

— Каску надо было надеть, — запоздало посоветовал Хлестову Кравчинский. — Что ж вы технику безопасности нарушаете!

— Кто ж знал, — простонал травмированный финансист, — Я под этой стеной в десятый раз проходил.

Идеальный способ убийства. Кирпич свалился на голову — что тут поделаешь, все под богом ходим. Ну не повезло мужику. Это вам не желудочные колики. Тут алиби у всех железобетонное. Скорее всего наказали бы прораба. В административном порядке. Как не обеспечившего и недосмотревшего. Но злой умысел в данном случае доказать было бы весьма и весьма сложно, тем более что никаких подозрительных лиц ни на стройке, ни вокруг нее обнаружено не было.

— А кто знал о вашей поездке на объект?

— Все знали, я из этого тайны не делал. Я там чуть не каждый день бываю.

— В милицию заявляли?

— А что милиция?! — раздраженно вскинулся Хлестов и тут же сморщился от боли. — Походили, посмотрели… Для них если трупа нет, то нет и преступления. Отругали прораба и все. Разумеется, ни про Светку, ни про вас я им ничего не говорил. Доказательств-то никаких, а в семейные дрязги прокуратура вмешиваться не станет.

Видимо, удар по голове, пришедшийся, впрочем, вскользь, не отразился на умственных способностях господина Хлестова, и рассуждал тот пока что вполне здраво. А Ярослав пребывал в затруднении. Зловещие пророчества Кравчинского стали сбываться неожиданно быстро. Детективу очень бы хотелось верить, что происшествие с Хлестовым — это всего лишь несчастный случай, но вот дать гарантии, что подобные случаи не станут повторяться, он, к сожалению, не мог.

— Если не возражаете, Петр Васильевич, я могу поговорить с вашей супругой. Но в любом случае, я бы на вашем месте уладил все формальности с помощью юристов. Иначе все это может скверно для вас закончиться.

От травмированного и физически, и психически финансиста друзья отправились прямиком к его супруге. Ярославу не терпелось познакомиться с женщиной, которую он знал как императрицу, и на месте оценить, способна ли она на шаги решительные и противоправные. Кравчинский для себя уже все решил, он нисколько не сомневался, что покушение на Хлестова совершила именно его супруга, и если ее не остановить в самом начале пути, то она непременно доведет свой преступный замысел до логического конца. Надо признать, что кое-какие основания так думать у Аполлона были. Но Ярослав как профессиональный сыщик и юрист с незаконченным высшим образованием не мог себе позволить роскошь доверять версиям, неподкрепленными фактами.

Супруга финансиста жила отнюдь не в пошлой бедности. Дом, где располагалась ее квартира, был одним из наиболее престижных и. естественно, самым дорогим для проживания. Хлестов, судя по всему, не жалел денег для строительства семейного гнезда. Но, увы, семейная жизнь у пары явно не сложилась, и теперь Светлане и Петру настало время расстаться. К сожалению, далеко не все способны разойтись мирно, не создавая при этом проблем как друг для друга, так и для окружающих.

— Не женись, Ярослав, тогда и разводиться не придется, — выдал Аполлоша другу выстраданную рекомендацию.

Сам поэт умудрился жениться еще в двадцать лет, прожил в супружестве неполный год и очень жалел потом, что не родился гомосексуалистом. По его мнению, женщины прекрасны издали, хороши бывают в постели, но во всем остальном их достоинства сильно преувеличены мужьями-подкаблучниками, не знающими чем еще угодить своим женам-ведьмам. Свою теорию Аполлон окрестил «антибабизмом» и очень надеялся когда-нибудь оформить ее в философский трактат и издать по меньшей мере сорокамиллионным тиражом.

— Чтобы всем дуракам хватило, — объяснил он свой глобальный замысел Ярославу.

В престижный дом друзей пустили не сразу, чуть не полчаса промытарив у дверей подъезда. Но наконец добро от хозяйки искомой квартиры было получено, и детектив с поэтом уныло побрели по лестнице на шестой этаж. Лифт в этом доме был, но почему-то не работал. Видимо, работники соответствующих коммунальных служб считали, что престиж престижем, а совесть тоже надо иметь. В конце концов — не баре.

Светлана Алексеевна дверь открыла сама, и с полминуты пристально изучала своих гостей.

— Где-то я вас видела, — сказала она вместо приветствия и жестом пригласила поэта и детектива войти.

— Граф Калиостро, — представился Кравчинский, — может, слышали? А это лейб-гвардии поручик Друбич, тоже весьма известная в Санкт-Петербурге личность с авантюрными наклонностями. Мы к вам от его сиятельства графа Глинского прибыли с поручением.

— Шутники, — холодно улыбнулась Светлана Алексеевна. — Кофе? Чай? Коньяк?

— Минеральной воды, пожалуйста, — попросил Калиостро. — Духота в карете страшная. А кондиционер в ней не предусмотрен проектировщиками.

Светлана Хлестова, на первый, хотя и придирчивый взгляд выглядела моложе «императрицы». Во всяком случае, в данный момент Ярослав не дал бы ей больше тридцати. Безусловно, супруга финансиста была красивой женщиной, но ничего рокового, а уж тем более злодейского детектив в ней не приметил. Вполне обычная женщина, со вкусом одетая и хорошо причесанная. Похоже, Светлана Алексеевна готовилась к выходу, а поэт с детективом помешали ее планам на этот вечер.

— Вы в курсе, что ваш супруг сегодня подвергся нападению? — спросил Ярослав, присаживаясь в кресло.

— К сожалению, большого ущерба ему не причинили, — дополнил товарища Кравчинский. — Или к счастью?

Светлана Алексеевна на провокационный вопрос Аполлона не ответила и лишь откинулась на спинку стула, закинув при этом ногу на ногу. Ноги были красивые, это Ярослав отметил сразу, а вот выражение лица было откровенно злым. Судя по всему, Хлестову не очень огорчила случившаяся с мужем неприятность, и она не собиралась скрывать свои чувства от гостей.

— Это он вас прислал?

— Мы были у вашего мужа, — кивнул Ярослав. — И мне показалось, что Петр Васильевич согласен расстаться с вами полюбовно.

— Пусть подпишет бумаги и катится на все четыре стороны, — зло отозвалась Хлестова. — И дворцы, и земельные участки принадлежат мне по праву, и я не собираюсь их терять.

— Вы имеете в виду дворцы у села Горелово?

— Разумеется. Я восстановила их на свои средства, и с его стороны просто свинство претендовать хотя бы на кирпич, вложенный туда.

Сказать, что все в словах Светланы Алексеевны было правдой, Кузнецов бы не решился, ибо знал об истории восстановления дворцов несколько больше, чем полагала Хлестова. Но в любом случае «императрица» была права в своей обиде на финансиста, Петр Васильевич, по его же собственным словам, вложил в эти загадочные сооружения сущие крохи. Тогда тем более непонятно, почему он вдруг заартачился? Решил досадить нелюбимой жене накануне развода? Чтобы запомнила на всю оставшуюся жизнь? Но в этом случае, следует признать, что Хлестов очень плохо знает свою дражайшую половину, уж эта точно свое из чужого горла вырвет и не поморщится.

— Все-таки где-то я вас видела…— нахмурилась Светлана Алексеевна, раскуривая тонкую сигарету.

— Мы старые друзья Николая Ходулина, — пояснил ей Кравчинский.

— Ах да, конечно. — Хлестова приложила длинные наманикюренные пальчики ко лбу. — Совсем из головы вылетело. Вы детектив, а вы поэт?

— А как вы догадались, что не наоборот? — заинтересовался Кравчинский.

— Так я ведь не первый год замужем, — засмеялась Светлана.

Ярослава так и подмывало спросить, что «императрица» помнит из недавних приключений у Горелова, но он не стал торопиться. По всему было видно, что помнит она далеко не все, а возможно вообще ничего. Во всяком случае, графа Калиостро и поручика Друбича она не узнала. И даже, кажется, не вспомнила их имен. Удивительного в этом ничего не было. Никто из нас своих снов долго не помнит, многие их забывают, едва открыв глаза, и в этом ряду Светлана Хлестова не была счастливым исключением.

— Мне показалось из разговора с вашим мужем, что он имеет смутное представление об этих спорных дворцах. Чем вы объясняете его упрямство?

— Ревностью, — сказала, как отрезала, Светлана Алексеевна, — и глупостью. Согласитесь, разумные люди так себя не ведут даже при разводе.

— А может, на эти дворцы нашелся покупатель, предложивший вашему мужу настолько приличную сумму, что он не смог от нее отказаться?

Светлана Алексеевна бросила на Кузнецова возмущенный взгляд, словно детектив и был тем человеком, что вздумал поломать ее далеко идущие планы. Дурочкой эта женщина не была, следовательно, она не могла не понимать, что вокруг дворцов не все чисто. Когда на пустом месте буквально за считанные дни возникает нечто, оцениваемое незаинтересованными людьми в десятки миллионов долларов, то у любого, даже очень легкомысленного человека неизбежно возникает вопрос — а кто тот волшебник, что все это создал? Любопытно было бы узнать, как Хлестова не для других, а для себя ответила на этот вопрос.

— Вы кого-то конкретно имеете в виду?

— Возможно. Меня, собственно, в этой связи интересует только один человек, вам хорошо знакомый — Иванов Аркадий Семенович. Это ведь он продал вам по дешевке диадему?

— Скотина! — выдохнула вместе с дымом Светлана Алексеевна.

— Вы Иванова имеете в виду?

— Нет, мужа. С Аркадием мне уже давно все ясно. Он пытался использовать меня для своих целей, но не на ту напал. Дворцы будут моими. И оракул тоже.

— Вы что, собрались властвовать над миром? — с усмешкой спросил Аполлон.

— Прежде всего я хочу властвовать над своей судьбой, — серьезно отозвалась Хлестова. — Я не настолько глупа, чтобы не понять открывающихся перспектив. А что касается власти над миром, то почему бы и нет. Это будет грандиозное шоу! Мир ничего подобного еще не знал. Это почище наркотиков, можете мне поверить.

— Мы вам верим, Светлана Алексеевна. — Ярослав ласково улыбнулся. — Тем более верим, что нам с Аполлоном довелось поучаствовать в этом вашем шоу. Есть только одна закавыка, способная помешать осуществлению ваших планов. Как мы успели заметить, большинство людей просто не помнит, что с ними происходило в зоне отчуждения. Скажем, мы с господином Кравчинским участвовали практически во всех ваших приключениях, а вы нас не узнали.

— Но почему же, — возразила Светлана. — Я помню, что к оракулу со мной ходили трое мужчин и две женщины: граф Глинский, поручик Друбич, какой-то приблудный иностранец, Ефросинья и Катюша Глинская.

Детектив с поэтом переглянулись. «Императрица» с поразительной точностью перечислила всех участников комедии. Но тогда, выходит, врали другие. Тот же Ванька Митрофанов или Стеблов, например?

— Они не врали, — снисходительно пояснила Хлестова. — Просто далеко не каждый станет излагать посторонним виденный сон. Многих пережитое пугает, и они пытаются все поскорее забыть.

Очень может быть. Ярославу пришло в голову, что Митрофанов их, мягко говоря, обманул. Рассказав во всех подробностях о своей встрече с императрицей, он утаил о своих же похождениях в образе Ваньки Каина. И не потому ли утаил, что боялся ответственности за совершенные злодеяния? Конечно, все эти люди понимали, что столкнулись с чем-то непонятным и выходящим за рамки реального мира, а потому и вели себя сообразно обстоятельствам и собственному разумению. Кто-то считал, что столкнулся в лице оракула с высшей силой, кто-то полагал, что просто допился до чертиков. Но в любом случае они не спешили делиться своими впечатлениями с первыми встречными, справедливо полагая, что им не поверят, и это еще в лучшем случае, в худшем же просто отправят на принудительное лечение в соответствующее медицинское учреждение. И только Светлана Алексеевна своим практичным умом додумалась до того, как использовать в целях личного обогащения нежданно свалившийся на нее небесный дар.

— Скажите, Светлана, будучи императрицей, вы ощущали себя еще и гражданкой Хлестовой, или перевоплощение было полным?

— Нет, я была только императрицей и получила от этого совершенно невероятный кайф. А что, с вами было по-иному?

— В том-то и дело, Светлана, что мы с Аполлоном так и остались сами собой, хотя в глазах других людей сделались в ту ночь Друбичем и Калиостро.

— Но почему? — несказанно удивилась Хлестова.

— Аполлон полагает, что у нас с ним не было цели. И оракулу мы были неинтересны. А у вас цель имелась. Вам нужны были дворцы и власть. Оракул прокрутил имевшиеся в его распоряжении различные сюжеты и подобрал для вас самый подходящий на его взгляд. Только и всего, Светлана. Оракул не предсказывает ваше будущее, как вы вообразили, он просто выбирает из имеющихся в его памяти вариантов самый подходящий. По сути это всего лишь компьютер, а не предсказатель и уж тем более не волшебник, способный изменить человеческую судьбу. За совершенные по его подсказке деяния вам придется отвечать перед законом и своей совестью, ибо эта чертова машина имеет весьма смутные представления о морали.

— Справедливости ради надо заметить, — вмешался в разговор Кравчинский, доселе лениво потягивавший минеральную воду, — что в зоне отчуждения смерти нет. То есть все убитые там люди воскресают.

— Вы в этом уверены? — нахмурилась Хлестова.

— Абсолютно. Мой приятель поручик Друбич порешил там уйму народу, но все они, к счастью, живы-здоровы. В игре нет смерти, Светлана. Боюсь, что наш оракул даже не знает, что это такое. К сожалению, реальная жизнь устроена иначе. Здесь умирают всерьез. Мы, собственно, имеем в виду вашего мужа. Вас посадят, Светлана. То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. А уж тем более — корове, прошу прощения за вольность. Но это просто для того, чтобы вам стал понятнее расклад. После смерти Петра Васильевича Хлестова вами вплотную займется прокуратура, ибо в глазах ее следователей вы не императрица, Светлана, вы всего лишь рядовая гражданка Российской Федерации с ее скучными законами, ограничивающими частную инициативу по отстрелу мужей. Бывают случаи, когда просто опасно доверять оракулам, а у вас ведь, кажется, были и другие советчики. Я, собственно, имею в виду Аркадия Семеновича Иванова.

— Скотина, — вновь повторила Светлана уже однажды слышанное друзьями слово, но теперь оно явно не относилось к мужу.

Будучи женщиной далеко не глупой, Хлестова мгновенно просчитала дальнейший ход событий, вовсе не совпадавший с вариантом, предложенным ей оракулом. У Светланы Алексеевны были все шансы оказаться на нарах по обвинению в убийстве, а в роли разоблачителя ее нехороших дел выступил бы Аркадий Семенович. Ссылки на пророчества оракула наш самый гуманный в мире суд, естественно, не принял бы, рассказы о зоне отчуждения в лучшем случае посчитал бы выдумкой.

— У нас к вам предложение, Светлана, — доверительно наклонился к Хлестовой Аполлон, — мы поможем вам устранить вашего мужа, но происходить все это должно в зоне отчуждения, под присмотром нашего замечательного оракула.

— Вы что, профессиональные киллеры? — не сразу поняла ход мыслей поэта Хлестова.

— Ну зачем же так грубо, — поморщился Аполлон. — В нашей российской реальности мы с Ярославом добропорядочные граждане. Иное дело — зона отчуждения. Там мы авантюристы, склонные к насилию. Вам ведь нужно отречение императора, а эти упрямые господа если и отрекаются от престола, то лишь под грубым нажимом. Ваш супруг не показался мне титаном. Словом, при виде обнаженных шпаг ваших гвардейцев он поставит свою подпись под любым документом. И ваши дворцы останутся при вас. После этого его можно будет убить там же, во дворце. Задушить шарфами, скажем, или забить канделябрами. Для профилактики. Поверьте, он вас еще и благодарить станет. А у вас совесть будет чиста. Ибо умерший в зоне отчуждения «император» здесь у нас, в Российской Федерации, воскреснет как незаурядный финансист.

Светлана Алексеевна засмеялась. Смех был добродушным, но в нем слышались и нотки злорадства. Видимо, разногласия в этом браке достигли такого накала, когда влюбленные голубки готовы друг друга на куски порвать не только в переносном смысле. Во всяком случае, не приходилось сомневаться, что Светлана своего мужа ненавидит до такой степени, что готова на многое, если не на все. Если бы на ее пути не встретился оракул, далеко еще не факт, что она сама бы не додумалась до довольно примитивной мысли о наказании проштрафившегося мужа. Очень может быть, что она потом бы раскаялась в содеянном, но, похоже, Хлестова принадлежала к числу тех сильных и эмоциональных натур, которые сначала действуют, а уж потом думают, что же они натворили. Надо отдать должное Аполлону, он предложил прямо-таки идеальный план для разрешения возникшей коллизии, когда и волки (в смысле волчица) сыты и овцы (в смысле козел) целы.

— И какую плату вы потребуете за свою помощь? — серьезно спросила практичная Хлестова.

— Мы с детективом люди почти бескорыстные. Иное дело граф Калиостро и поручик Друбич. К тому же, если берешься играть в какую-то игру, то следует соблюдать ее правила. Думаю, вашему величеству следует произвести Друбича в полковники, графу Калиостро презентовать в дар какой-нибудь бриллиант чистой воды. Все-таки, согласитесь, устранение императора требует от заговорщиков немалых усилий.

— Договорились, — легко согласилась «императрица».

— Нам потребуется автомобиль. Моя «Лада» слишком примелькалась недружелюбно настроенным к нам людям. К тому же старушка может нас подвести в самый неподходящий момент.

— Нет проблем. — Хлестова достала из сумочки ключи к бросила их Кравчинскому. — Мой «мерседес» стоит у подъезда.

— В таком случае, ваше величество, мы ждем вас сегодня ночью во дворце графа Глинского.

Конечно, это была авантюра. Причем чреватая осложнениями, о которых поэт, подрядившийся в заговорщики, даже и не подозревал. С другой стороны, иного способа вытащить Коляна и Катюшу, скорее всего, не существовало. К тому же друзья, безусловно, делали доброе дело, спасая жизнь видному финансисту, пусть даже и против его воли. На это обстоятельство и напирал Кравчинский, уговаривая призадумавшегося Ярослава. Светлана Хлестова женщина энергичная и, чего доброго, ухайдакает своего простофилю мужа раньше, чем вмешаются правоохранительные органы.

— Умри, чтобы воскреснуть — это наш принцип! — торжественно провозгласил Аполлон. — Не понимаю, какие тут могут быть сомнения.

Получив в управление «мерседес» вместо старой заслуженной лайбы, Кравчинский воспарил духом и готов был горы свернуть бампером чужого автомобиля, если они встретятся на его пути. Гор, как известно, на Среднерусской равнине нет, так что «мерседесу» с этой стороны, к счастью, ничего не грозило, иначе друзьям не хватило бы средств на его восстановление. А прижимистая Хлестова, надо полагать, не простила бы им порчи своей любимой собственности. Ярослав настоятельно рекомендовал поэту вести себя осмотрительней на дороге, ибо встреча с КамАЗом или КрАЗом ничего хорошего иномарке тоже не сулила. Аполлон совету внял и на всякий случай сбросил скорость.

— Ну и как ты собираешься похищать финансиста? — не без язвительности спросил у поэта детектив. — У Хлестова, между прочим, охрана, которая вот просто так, за здорово живешь, своего шефа не отдаст.

— Все будет сделано красиво, Ярила. Ты только не вмешивайся, переговоры с Петром Васильевичем буду вести я.

В красноречии своего друга Кузнецов не сомневался. Аполлоша способен заболтать кого угодно. Однако у детектива были большие сомнения, что напуганный утренним покушением Хлестов способен сегодня воспринимать даже самые убедительные аргументы и поддаваться на самые заманчивые посулы. Тем не менее финансист на встречу с парламентерами согласился. Разговор по мобильнику не занял много времени, и уже через десять минут друзья подруливали к знакомому офису. Похоже, даже физическая травма не смогла оторвать Петра Васильевича от дел, что, безусловно, характеризует его как человека ответственного. Впрочем, как вскоре выяснилось, рана оказалась куда менее опасной, чем это виделось поначалу. Речь, собственно, шла всего лишь о царапине на лбу да небольшом кровоподтеке на правой руке. Повязку с Хлестова уже сняли, а рану заклеили пластырем, что позитивно отразилось на его внешности и внутреннем состоянии. К Петру Васильевичу, похоже, вернулось утерянное было поутру спокойствие.

— Что вам сказала моя бывшая жена?

— Разумеется, она не созналась в покушении, — спокойно ответил Кравчинский, присаживаясь к столу, — да мы от нее этого не ждали. Зато нам удалось выяснить суть ее претензий к вам, уважаемый Петр Васильевич. Иными словами, ваша супруга предлагает мировую. Вы ей — два участка земли с развалинами дворцов, а она вам — большое спасибо и до свидания.

— Ничего эта стерва от меня не получит, — надменно вскинул поврежденную голову Хлестов. — Так ей и передайте.

— Напрасно, Петр Васильевич. Доверьтесь человеку, пережившему два развода и пять расставаний. Женщины — существа скандальные и непредсказуемые. А ваша жена в этом отношении вообще явление уникальное. Зачем вам рисковать жизнью, вы же умный и обеспеченный человек. Разведетесь тихо-мирно, и от баб, в смысле дам, у вас отбоя не будет.

— Я найду на нее управу, господа, можете не сомневаться, — выкрикнул обиженный муж. — Эта стерва еще пожалеет, что со мной связалась.

— А прокуратура? — мягко напомнил расходившемуся финансисту вежливый поэт. — Зачем вам, деловому человеку, привлекать к своей персоне внимание правоохранительных органов. Светлана Алексеевна, кроме всего прочего, владеет информацией, способной сильно испортить вам жизнь.

— Это шантаж! — взвизгнул окончательно потерявший лицо Хлестов.

— Кто бы спорил, а я так даже и не подумаю, — усмехнулся Аполлон. — Разумеется, шантажирую вас не я, шантажирует вас Светлана Хлестова. А я всего лишь взываю к вашему разуму. Вы действительно считаете, что игра стоит свеч? Я имею в виду дворцы, о которых вы так печетесь.

Хлестов слегка успокоился и даже глянул на своего собеседника заинтересованными глазами:

— Ваш друг сегодня уверял меня, что ценностей в этих дворцах на миллионы долларов.

— Откуда они там взялись? — мягко усмехнулся Аполлон. — Мой друг отнюдь не эксперт в вопросах искусства. И это еще мягко сказано. Что, если там никаких ценностей нет вовсе. А сами дворцы построены из фанеры. Это декорации, Петр Васильевич, понимаете. Вы были там, в Горелово, вы щупали эти дворцы своими руками?

— Но мне предлагали за эти участки очень большие Деньги, — неуверенно отозвался Хлестов.

— Я даже знаю, кто вам их предлагал, и могу объяснить, с какой целью он это делал. Аркадию Семеновичу Иванову нужен труп Петра Васильевича Хлестова. А потом он отправит на нары его жену, с которой, как всем известно, покойный был в ссоре. Причем вовсе не обязательно, что Петра Васильевича непременно проводит на тот свет Светлана Алексеевна. Возможны и другие варианты. Важно только, чтобы подозрение пало на нее. У вас ведь сегодня поутру угоняли «форд»?

— Допустим. Но его вернули.

— Похвально. Какой ныне жулик пошел честный! А на предмет наличия взрывчатки вы его проверяли? А то еще тормоза можно разрегулировать или рулевую колонку подпилить. Вы меня удивляете, Петр Васильевич, зрелый человек, а ведете себя как юноша, которому отказали в ответном чувстве. Смешно, ей богу.

Хлестов побагровел, похоже, Кравчинский задел очень чувствительную струнку в его душе. Ярослав же подивился коварству своего старого друга. Надо признать, что этого инженера человеческих душ ждет большое будущее. Злость, душившая финансиста, не пролилась вовне, Никого из зависимых людей в кабинете в этот момент не оказалось, а присутствующие здесь детектив с поэтом менее всего напоминали мальчиков для битья, готовых сносить безропотно барский гнев. Петр Васильевич наконец совладал с демонами, терзавшими его ревнивое сердце:

— По-вашему, я должен ей отдать земельные участки?

— Зачем же так сразу отдавать, — пожал плечами Кравчинский.—Для начала надо выяснить, что это за участки. И что собой представляют дворцы, покроенные неизвестно кем, без вашего согласия.

Предложение было разумным, с какой стороны ни посмотри. Хлестов после недолгого размышления вынужден был это признать. Кравчинский предложил отправиться в Горелово прямо сейчас. Благо жара спала, и до наступления темноты можно обернуться туда-сюда. Финансист не горел желанием срываться с места и отправляться в сельскую местность, но настойчивый Аполлон убедил его, что затягивать с разрешением вопроса слишком опасно.

Петр Васильевич решил отправиться в Горелово на собственном «мерседесе» и в сопровождении трех охранников, хотя Кравчинский предлагал ему свои услуги. По всему было видно, что Хлестов не доверяет расторопным молодым людям, ни с того ни с сего вдруг решившим принять деятельное участие в его судьбе. Неодобрительно смотрел он и на машину, одолженную друзьями у его супруги. Тем не менее Аполлон без всякого стеснения пристроился в хвост автомобилю финансиста и не выпускал его из виду, пока путешественники ехали по асфальтированной трассе. Дорога позволяла развить приличную скорость, а Петр Васильевич, судя по всему, очень торопился. Впрочем, ему все равно пришлось умерить пыл, когда «мерседесы» свернули на проселочную дорогу. Эта выбитая колесами колея не предназначалась Для излишне торопливых. Зато пылища поднялась такая, что Кравчинский всерьез опасался потерять машину финансиста из виду. К счастью, все обошлось: и пыль спала, и с «мерседесами» пока ничего страшного не случилось. Как вскоре выяснилось — до поры.

Вспышка последовала в тот самый момент, когда проселочная дорога вильнула в заросли. До сих пор Ярослав наблюдал это странное свечение только ночью, но вынужден был признать, что и днем оно производит весьма солидное впечатление. Во всяком случае, ослепленный Кравчинский едва не выпустил руль из рук, а когда открыл глаза, то обнаружил в своих руках вожжи. Метаморфоза была настолько разительной, что Аполлон невольно вскрикнул. Лошади на этот вскрик отреагировали соответственно — ускорили ход и едва не обогнали запряженную четверней шикарную императорскую карету. То, что карета именно императорская, ни у Кравчинского, ни у Кузнецова не возникло никаких сомнений. Свою пару рысаков Аполлон все-таки удержал в рамках придворного этикета и обернулся к развалившемуся на подушках тарантаса поручику Друбичу. Впрочем, возможно, этот экипаж назывался как-то по-другому. Но в любом случае крыши у него не было, что позволяло его пассажирам без помех обозревать окрестности.

Произошедшие с «мерседесом» перемены друзей насторожили, ибо со старушкой «Ладой» подобных метаморфоз не случалось. Однако, обсудив проблему, они пришли к выводу, что, скорее всего, так оно и должно быть. «Мерседес» принадлежал императрице, более того, он наверняка не в первый раз попадает в зону отчуждения и очень хорошо известен оракулу. А уж во что его трансформировать — в телегу, карету или тарантас, компьютер решает по ситуации. Видимо, граф Калиостро и поручик Друбич чином не вышли, чтобы разъезжать в каретах. Тем не менее на одежду оракул не поскупился. Ярослав уныло разглядывал высокие кожаные сапоги и вздыхал о новеньких кроссовках, за которые, между прочим, были уплачены немалые деньги. Если так будет продолжаться и дальше, то совсем не богатый детектив Кузнецов рискует остаться без штанов и без обуви. Кравчинский же от своего черного кафтана был в полном восторге. Поэтической натуре Аполлона льстило, что оракул, похоже, признал за ним право называться графом Калиостро и одеваться соответствующим образом.

Карета покатила к дворцу, где прежде останавливалась императрица. Воспользовавшись счастливой случайностью, поручик Друбич выскочил из тарантаса и наведался к дереву, где хранилось изъятое у фон Дорна сокровище. Диадема лежала на месте, и Ярослав недолго думая положил ее в карман Преображенского мундира. После чего друзья продолжили свой путь, без труда нагнав тяжелую и неповоротливую императорскую карету.

Встречать императора высыпала вся дворцовая челядь, числом никак не менее тридцати человек. Финансист отреагировал на ликование слуг с достоинством, присущим только истинному монарху. То есть никак. Не поворачивая головы в сторону суетящейся дворни, он проследовал во дворец в сопровождении трех бравых преображенцев, надежно страховавших тылы государя. Друбич с Калиостро, передоверив коней и тарантас конюхам, нехотя последовали за императором. Надо сказать, что и снаружи и внутри императорский дворец превосходил по всем параметрам графский. Вместо дурацких амуров здесь гостей приветствовал расправивший крылья для державного полета двуглавый орел, цепко державший в лапах скипетр и державу. Позолоты на мебели было столько, что от нее рябило в глазах. Ярославу показалось, что при отделке этого дворца оракулу явно изменило чувство вкуса и он переборщил с украшениями. Впрочем, не исключено, что компьютер просто выбрал неудачный образец для подражания и во всем виноваты дизайнеры восемнадцатого века, потакавшие без меры извращенным вкусам своих сановных заказчиков.

Его императорское величество Петр Васильевич Хлестов в изнеможении опустился в кресло, очень похожее на трон, и брезгливо посмотрел в сторону обслуживающего персонала в лице трех мордатых преображенцев, а также поручика Друбича и графа Калиостро. Император, судя по всему, был недоволен всем: путешествием, лошадьми, экипажем и даже дворцом, что его приютил. И пока расторопные лакеи стягивали с государя сапоги, он успел выразить свое недовольство свите:

— Это просто чудовищно. Казна не выдержит подобного расточительства императрицы.

Став императором, Петр Васильевич не утратил ни своих скопидомских привычек, ни скверного отношения к супруге. Уж скорее наоборот, все плохое, что раньше только угадывалось в Хлестове, здесь откровенно поперло наружу. Впрочем, детектив мало был знаком с Петром Васильевичем, очень может статься, что тот всегда был таким. И, следовательно, у его супруги имелись основания для негативного отношения к своему откровенно занудному муженьку. Надо признать также, что и по чисто внешним данным он проигрывал императрице. Петру Васильевичу недоставало величавости ни в осанке, ни во взоре. Да и манеры у него были простонародные, как у какого-нибудь купчика средней руки. Ну не родился этот человек аристократом. И если в веке двадцать первом его с большой натяжкой можно было причислить к российской элите, избытком благородства не блиставшей, то век восемнадцатый в этом смысле оказался куда более требовательным как к внешнему виду, так и к внутреннему содержанию. Словом, при первом же взгляде на императора Хлестова становилось очевидным, что долго на троне этот человек не просидит. За те считанные минуты, что он по воле оракула исполнял роль императора, Петр Васильевич успел уже надоесть всем: и слугам, и поручику Друбичу, и графу Калиостро, и даже собственным охранникам-преображенцам.

Помягчал Петр Васильевич только за столом, который потряс императора своей изысканностью. Три выпитых залпом бокала вина тоже весьма позитивно отразились на Хлестове. Настолько позитивно, что он даже пригласил к трапезе своих преображенцев и заезжего иностранца Калиостро, стоящих до сей поры в унылом молчании вдоль стен. Приглашенные упрашивать себя не заставили и мигом смели со стола изысканные кушанья, слегка шокировав государя неуемным аппетитом. Впрочем, расторопная дворня тут же восстановила статус-кво, и пиршество потекло своим чередом. Граф Калиостро очаровал императора своими анекдотами из парижской жизни. Анекдоты были сомнительной свежести, и почерпнул их Аполлон, скорее всего, из какого-нибудь исторического издания, но Петр Васильевич смеялся до визга. Трапеза растянулась часа на три, и, когда государь, откушав наконец попытался подняться из-за стола, ночь Уже вступала в свои права.

В спальню Петра Васильевича оттащили ражие преображенцы, ибо сам он подняться на второй этаж был уже не в состоянии. Трудно сказать, каким образом Хлестов сумел так упиться слабеньким по количеству градусов вином. Не исключено, что сказались полученная сегодня поутру травма и пережитый по этому случаю стресс. К слову, пластырь, прикрывавший царапину на лбу финансиста Хлестова, куда-то исчез, а на пострадавшем месте не осталось даже малейшей отметины.

— Ну, — сказал Калиостро, потирая руки. — Мы свое дело сделали, теперь очередь за императрицей и ее верными киллерами. В смысле преображенцами. Поздравляю вас с повышением в чине, господин полковник. Граф Глинский, надо полагать, будет страшно рад выдать свою родственницу за человека, столь угодившего государыне.

Ярославу было немного не по себе. Все-таки императора они с Калиостро подставили под удары канделябров самым негодяйским образом. Обвели вокруг пальца, заманили в ловушку и бросили на растерзание волкам-оборотням.

— Я тебя умоляю, Ярила! — возмутился Кравчинский. — При чем здесь совесть?! Это же театр. Инсценировка. А столь бездарного актера, как Петр Васильевич Хлестов, мало забить канделябрами, его нужно повесить. Тем более, что поутру он будет снова как огурчик. Если бы всех убивавших на сцене и в кино актеров мучила совесть, то у нас не страна была бы, а сумасшедший дом. Не мы этот сценарий писали, дорогой Друбич, и даже не оракул — его написала старушка История, с нее и спрос.

Далее граф Калиостро развил кипучую деятельность, то есть отослал по дальним углам дворца дворню, чтобы не путалась под ногами. А дабы крепостной народ не таил на заезжего иностранца зла, он выдал каждому из холопов по два литра вина из императорских запасов.

— Премного благодарны, — дружно поблагодарили Аполлона дворовые и удалились, бросив на произвол судьбы несчастного государя. Ярослав выглянул в окно. Ночь выдалась самая что ни на есть злодейская — звездная и лунная. Где-то в самом дальнем углу дворцового парка заржали кони. Не приходилось сомневаться, что заговорщики уже прибыли и ждут сигнала. Калиостро, выполняя до конца взятую на себя роль пособника, посигналил преображенцам из окна зажженной свечкой.

Не прошло и полминуты, как у порога зазвенели шпоры, и семеро мрачного вида личностей с закутанными шарфами лицами проникли в охраняемое помещение. Спускавшаяся со второго этажа охрана императора была настолько потрясена наглым вторжением чужаков, что даже не сразу взялась за оружие. Впрочем, даже обнажив наконец шпаги, верные стражи смогли лишь на несколько минут задержать рвущихся к государю злодеев. Император, судя по всему, Услышал шум на лестнице и решил лично положить конец безобразию. Его появление на сцене в длинной ночной рубашке, в колпаке и с канделябром в правой Руке, возможно, не было предусмотрено сценарием, но тем не менее никаких существенных корректив в ход событий не внесло. Верные телохранители падали Пронзенные шпагами один за другим, а злодеи уже подбирались к самому императору, застывшему, словно в столбняке. Наконец Хлестов опомнился, вскрикнул и метнул в ближайшего злодея свой бронзовый канделябр. Бросок оказался удачным, убийца зашатался и рухнул на руки подбегающим товарищам. У императора появилась возможность для бегства, но воспользоваться этой возможностью ему не дали. Грохнул выстрел, лестничная площадка заполнилась дымом, запахло порохом. Несколько недолгих мгновений император стоял, прижимая руки к окровавленной груди, а потом рухнул под ноги озверелых убийц, принявшихся добивать его шпагами. Зрелище, что ни говори, было отвратительное, и Ярослав невольно отвернулся. Через несколько секунд все было кончено. Тело финансиста осталось лежать наверху, а его убийцы, тяжело отдуваясь, потянулись вниз с намерением покинуть дворец. Однако не тут-то было! В помещение, где только что свершилось страшное убийство, ворвался слуга закона на службе у Российской Федерации Рябушкин Анатолий Сергеевич. Ярослав следователя прокуратуры опознал сразу и не очень удивился тому обстоятельству, что его сопровождают трое блюстителей порядка в форме, при погонах и с пистолетами Макарова в руках. Ярослав сразу сообразил, что эти четверо появились здесь не волей оракула, а по собственной инициативе, он даже попытался вмешаться, но, к сожалению, не успел. Убийцы императора оказались людьми неробкого десятка и на крик правоохранителей «ложись!» ответили дружным залпом из своих пугачей. Один из милиционеров упал, зато двое других очень быстро доказали хулиганам восемнадцатого века, что в ближнем бою пистолету Макарова равных нет. Невероятное побоище завершилось полной победой слуг закона из Российской Федерации. А результатом этой победы явились семь окровавленных трупов, лежавших в причудливых позах по всему обширному холлу императорского дворца.

— Мама дорогая, — только и сумел вымолвить Кравчинский, когда расторопный мент направил в его сторону свое табельное оружие.

Выстрела, однако, не последовало, только щелчок. Судя по всему, в «Макарове» закончились патроны.

— Прекратить, — взвизгнул Рябушкин, охлаждая пыл своих расходившихся помощников.

Милиционеры и сами сообразили, что хватили лишку, и опустили стволы. Зато один из них быстренько заковал в наручники растерявшегося графа Калиостро.

— Натворили выдел, ребята, — покачал головой детектив, подставляя одновременно запястья для наручников.

Ярослав далеко не был уверен, что убитые современным оружием люди оживут. Ведь их смерть не была предусмотрена сценарием, написанным оракулом. Они умерли, так сказать, сверх программы. И что там ни говори, но их гибель тяжелым камнем повиснет на совести не только Рябушкина и его подручных, но и Ярослава Кузнецова, согласившегося сыграть довольно неприглядную роль в совершенно идиотском спектакле.

— А это что? — указал Рябушкин на тело императора и трех его преображенцев. — Бог ты мой, да это же Хлестов! Вы убили Петра Васильевича! Какой кошмар. Вы ответите за все, Кузнецов.

Потрясенный Рябушкин спустился вниз и обессиленно рухнул в кресло, на котором еще недавно сидел Император Всероссийский. Зрелище было не для слабонервных, и даже много чего повидавший следователь прокуратуры был потрясен до глубины души. Убитых было аж двенадцать человек: император, три его телохранителя, семеро злодеев и один представитель правоохранительных органов с погонами младшего сержанта. По прикидкам Ярослава пятеро, включая милиционера, должны были очнуться, судьба семерых оставалась проблематичной. Что касается Рябушкина, то он никаких иллюзий по поводу воскресения мертвых не строил и был абсолютно уверен, что Кузнецову с Кравчинским светит по меньшей мере пожизненное заключение. Впрочем, неприятности грозили и самому Рябушкину. Все-таки доблестные милиционеры явно перестарались, мстя за своего убитого товарища. И следователя прокуратуры могут, чего доброго, обвинить в том, что он полез в воду, Не спросив броду. Сажать его вроде бы не за что, но на карьере его этот нелепый и кровавый случай, безусловно, скажется. Истинные профессионалы так глупо и безоглядно себя не ведут.

— Но кто же знал, — почти простонал Рябушкин, подтверждая тем самым, что Ярослав угадал его мысли.

— Вы приехали сюда по просьбе Аркадия Семеновича Иванова? — спросил у следователя Кузнецов.

— Не ваше дело, — огрызнулся Рябушкин. — Вам еще придется отвечать, молодые люди, за убийство Николая и Екатерины Ходулиных. Я собрал в Горелове все необходимые свидетельства.

— А сюда вы зачем приехали? Тоже по просьбе Иванова?

— Вопросы здесь задаю я, — взъярился следователь прокуратуры. — А вам лучше бы помолчать, Кузнецов, и не усугублять свою и без того немалую вину. Володя, — обратился он к милиционеру, — сходи к машине и вызови подмогу. Здесь работы на целый взвод экспертов. И врачей пусть захватят, должен же кто-то официально констатировать смерть этих несчастных.

— Тут «скорой помощью» не обойдешься, — вздохнул Володя, оглядывая холл, — рефрижератор надо.

— Пусть гонят рефрижератор. Скажи, что у нас здесь двенадцать трупов. Плюс два еще не найдены.

Володя отсутствовал недолго, а вернувшись, доложил, что связи с городом нет. То ли расстояние тому помехой, то ли атмосферные явления. Ярослав мог бы подсказать закручинившимся правоохранителям, что во всем виноват оракул, но промолчал. Скорее всего, ему бы просто не поверили. Как успел заметить детектив, следователь прокуратуры был очень самонадеянным человеком, не терпящим советов со стороны.

— Но не можем же мы оставить убитых без присмотра, — нахмурился Рябушкин.

— До города два часа ходу. Через четыре, максимум пять часов мы вернемся. Ничего с покойниками не случится.

Следователь, пораскинув мозгами, пришел, видимо, к выводу, что старшина прав. Тем не менее он попросил милиционеров осмотреть дворец. Возможно, здесь найдется хоть одна живая душа, которую можно будет использовать в качестве сторожа. Живых душ обнаружилось довольно много, к немалому удивлению Рябушкина. Другое дело, что эти люди вели себя как-то странно. Без конца кланялись господам и несли всякий вздор про убиенного императора.

— А кто император? — не понял одетого в богатую ливрею субъекта следователь прокуратуры.

— Так вон оне, ваше благородие, — указал лакей на плавающего в своей и чужой крови Хлестова, — Петр Третий император.

— Да ты пьян, мерзавец! — возмутился Рябушкин.

— Так точно, ваше благородие, пьян, — охотно подтвердил холоп его величества. — Согласно распоряжению графа Калиостро. Пейте, говорит, шельмы, за здоровье императора. Вот мы и расстарались. А государь, значит, не оправдал наших надежд и внезапно помер.

— Да у вас тут заговор! — озарило внезапно следователя.

— Никак нет, ваше благородие, пили от души, без всякой задней мысли, — возразил расторопный лакей под одобрительный ропот соратников по барской неволе.

— Ладно. Разберемся, — обнадежил присутствующих Анатолий Сергеевич. — Ничего не трогать до нашего возвращения. К трупам никого не подпускать. Все поняли?

— Так точно, ваше благородие, костьми ляжем, а супостатам воли не дадим.

— Раньше надо было костьми ложиться, — укорилприсутствующих Рябушкин.

— Так ведь, ваше благородие, испугались мы. Шутка сказать, сам Ванька Каин со товарищи к нам во дворец пожаловал. Тут не захочешь, задрожишь.

— Ты что же, знаешь, кто убил государя?

— Кроме Ваньки Каина больше некому, ваше благородие. А этому душегубу все едино, что смерд, что государь император, что иное важное лицо.

— Особые приметы у него есть?

— Ликом страшен, — почесал заросшую длинными лохмами голову лакей, — а более не знаю, что сказать.

— Среди убитых он есть?

— Нет, — твердо произнес лакей. — Пуля на Ваньку, по слухам, еще не отлита. Ушел, разбойник!

— Придурок какой-то. — Старшина Володя покачал головой, оглядывая лакея. — По-моему, они все тут ненормальные.

— Разберемся, — еще раз зловеще пообещал Рябушкин, поднимаясь с кресла. — И смотрите у меня, алкоголики. В случае чего я вас до суда доведу.

Анатолий Сергеевич, который и без того был не в духе от свалившихся на его голову неприятностей, после разговора с лакеем пришел прямо-таки в ярость и долго орал в потрескивающую рацию. Увы, без всякого успеха. Никто на его голос не отозвался. Молчала великая страна, молчала и правоохранительная система. И лишь парковая липа уныло шелестела листвой над головой следователя.

— Духота ужасная, — проговорил старшина Володя, обмахиваясь фуражкой. — Наверняка гроза будет.

— Надо ехать, — вздохнул доселе молчавший милиционер с погонами без звезд и лычек. Судя по всему, в милицию он поступил совсем недавно, и кровавые зрелища были для него пока еще в диковинку. Худое лицо его выражало крайнюю степень озабоченности, граничащую с испугом. Он довольно крепко держал Ярослава за локоть, словно боялся потеряться в этом глухом и страшном месте. Фамилия милиционера была Куницын. И своим худым острым личиком он Действительно напоминал этого забавного зверька.

За руль служебного «уазика» сел сам следователь Рябушкин. Милиционерам велено было глаз не спускать с опасных преступников, что они и делали с усердием, заслуживающим лучшего применения. Ярослав всерьез опасался, как бы перепуганный Куницын не нажал на спусковой крючок своего до сих пор молчавшего «Макарова», буквально в сантиметрах ото лба задержанного.

— Мы не заблудимся? — забеспокоился старшина Володя, вглядываясь в непроглядную ночь за окном.

— Так вот же она, дорога, — раздраженно отозвался Рябушкин.

— Полчаса едем, — стоял на своем упрямый старшина. — Пора бы лесу уже кончиться.

Кузнецов с Володей был согласен. Одно из двух: либо следователь свернул не туда, либо оракул решил заморочить голову работникам правоохранительных органов. Тем не менее упрямый следователь продолжал еще по меньшей мере полчаса крутить баранку, бросая машину из стороны в сторону, пока наконец и ему в голову пришла уже высказанная Володей мысль — заблудились!

— Но ведь правильно же ехал! — раздраженно развел руками Анатолий Сергеевич.

— Там вроде поворот был, — вмешался в разговор старших по званию Куницын. — Может, туда надо было?

Мифический поворот искали еще минут сорок, но в результате окончательно потеряли ориентировку. Рябушкин обрушил весь свой праведный гнев на милиционера Куницына, в недобрый час полезшего к начальству с глупыми советами.

— Зря время теряем, — вздохнул арестованный Кравчинский, которому, между прочим, никто слова не давал. — Я на днях по этому лесу кружил целую ночь, но так ничего и не выкружил. Не выпустил меня оракул.

— Какой еще оракул?! — возмутился Рябушкин. — Что вы несете, подследственный?!

— Хотите — верьте, хотите — нет, но это местный божок, который всем тут управляет.

Разумеется, следователь Аполлону не поверил, и как вскоре выяснилось, на свою беду. Часовое кружение по лесной дороге ни к чему хорошему не привело. Зато стрелка, указывающая на наличие бензина в баке, стала стремительно приближаться к нулю. На это и обратил внимание начальника бдительный милиционер Куницын, получив в благодарность новую порцию ругательств. Ярослав Рябушкина не осуждал, ситуация действительно была идиотской. Следователь рулил абсолютно правильно по той самой дороге, где и следовало ехать, но тем не менее неизменно оказывался совсем не там.

— Бес нас водит, видно, — ударился в мистику Куницын.

В этот раз Рябушкин промолчал. То ли у него иссяк запас матерных слов, то ли он в первый раз за сегодняшнюю ночь согласился с рядовым милиционером. Тем не менее еще полчаса у Рябушкина ушли на размышления, препирательства со старшиной Володей и пустые споры с арестованными, которые стали предъявлять несуразные претензии по части комфорта. У Кравчинского затекли скованные руки, Ярослав отсидел ногу. Оба требовали, чтобы их вывели на свежий воздух размяться.

— Пусть прогуляются, — не выдержал старшина Володя. — Куда они побегут со скованными руками. Тут в трех метрах не видно ни зги.

Похоже, действительно надвигалась гроза. Небо было затянуто тучами, и ни о каком лунном свете речи не шло. Свет фар выхватывал из темноты пятачок окружностью в пару метров, а далее царили беспросветность и беспроглядность. Хотя Ярославу вдруг показалось, что где-то там вдалеке то ли молния сверкнула, то ли факел вспыхнул. Уазик стоял практически у самого перекрестка, уже через несколько минут стало очевидным, что по дороге, перпендикулярной милицейскому курсу, кто-то движется. Старшина Володя решил, что это машина, и обрадовался нечаянной встрече.

— Дикая охота графа Глинского, — выдал свое объяснение поэт Кравчинский и, похоже, оказался прав, поскольку уже доносились звуки, очень напоминающие цокот копыт.

— Что еще за граф Глинский? — удивился Куницын.

— Местный призрак, — охотно пояснил Кравчинский, — более двух веков он терроризирует местное население, но доблестным правоохранительным органам, как царским, так и советским, не удалось его изловить. Может быть, вы попробуете, гражданин следователь? Только умоляю, не стреляйте во избежание катаклизма.

Рябушкин попытался было криво усмехнуться, но улыбка очень быстро сползла с его лица. Зрелище, что ни говори, впечатляло. По лесной дороге с факелами в руках мчалась по меньшей мере дюжина всадников. А впереди, на лихом коне, скакал человек с горящими как у дьявола глазами в алом, словно кровью облитом кафтане. Кавалькада вихрем пронеслась мимо опешивших стражей закона, даже не заметив их присутствия.

— Стреляйте! — крикнул Рябушкин.

— В кого? — резонно заметил ошалевший от увиденного старшина Володя.

— Местные жители говорят, что встреча с призраком — к беде, — зловещим шепотом поведал окружающим Калиостро.

— Но ведь призраков нет в природе! — запротестовал жалобно Куницын. — Я ведь правильно говорю, товарищ следователь?

— Разумеется, — ввернул свое любимое словцо Рябушкин, но уверенности в его голосе не слышалось.

— Не знаю, как там с неприятностями, но грозу этот призрак, кажется, накликал, — заметил старшина Володя.

Грянул гром, сверкнула молния и полил такой дождь, что тут даже у Рябушкина начисто пропала охота к спорам, и он повернул уазик к императорскому дворцу, покинутому каких-нибудь три часа назад. К счастью, до дворца добрались быстрее, чем развезло дорогу, иначе пришлось бы куковать в какой-нибудь яме по меньшей мере сутки.

— Ох, не люблю я покойников, — жалобно вздохнул Куницын.

— Не торчать же в машине всю ночь, — огрызнулся Рябушкин и первым побежал, пригибаясь, словно под пулеметным огнем, к дворцу.

В императорском дворце следователя прокуратуры ожидал сюрприз, который едва не довел его до инфаркта. Исчезли все трупы. Причем внятного объяснения случившемуся он так ни от кого и не добился. Глупые смерды лишь разводили руками да чесали патлатые репы.

— А что я мог сделать, — оправдывался лакей по имени Семка, которому Рябушкин грозил карами земными и небесными. — Прискакал граф Глинский, известный колдун, оживил, значит, императора. Они, государь, то есть, кочевряжиться не стали и подчинились разгневанному колдуну. Бумагу император какую-то подписал. Наиважнейшую. Вот колдун, значит, на радостях оживил всех и ускакал. А эти поднялись и в бега. Я им кричу, что их благородие не велели, а они хоть бы хны. Вот Васька не даст соврать. А потом, я императору — не указ. Он ведь в сильном гневе был, что его сначала убили, а потом вроде как оживили. Сел он, значит, в свою карету с преображенцами и укатил.

— Бред, — простонал Рябушкин, падая в кресло.

— Выпить не желаете, ваше благородие? — сердобольно спросил Семка.

— Пошел вон!

— Такая незадача вышла, — покаянно развел руками лакей. — Ведь двенадцать трупов было, а остался один, да и тот, зараза, живехонек.

— Кто живехонек?! — Рябушкин аж подпрыгнул.

— Так труп же, ядрена вошь. — Семка пожал плечами. — Мы его, ваше благородие, словили и решили было вдругорядь убить, чтобы представить его вам в лучшем виде. Но как-то смелости не хватило. Может, вы его сами, ваше благородие, а?..

Ожившим и пойманным оказался как раз милиционер с лычками младшего сержанта на погонах.

Старшиной Володей он был опознан как Сашка Синцов. Вид у Синцова был, надо сказать, довольно бледный, что в общем-то и неудивительно для ожившего покойника, едва не убитого вдругорядь. Связных показаний от Синцова добиться не удалось, видимо, он никак не мог осмыслить происшедшее, хотя, возможно, просто был косноязычным от природы. Но в любом случае фантастический Семкин рассказ о колдуне графе Глинском и оживших покойниках он подтвердил, чем поверг следователя Рябушкина в изумление, а впечатлительного Куницына едва не довел до обморока.

— Вина принеси, — прикрикнул на лакея Кравчинский. — Видишь, человеку не по себе.

— Это мы мигом, — с охотою откликнулся расторопный Семка.

Вина выпили все, включая и Рябушкина, вконец запутавшегося в ситуации, которая весьма туго поддавалась анализу.

— Нет трупа, нет и преступления, — с намеком сказал Кравчинский и потряс в воздухе скованными руками.

— В общем, конечно, — задумчиво проговорил Володя, донельзя довольный, что ему не придется отчитываться перед начальством за семерых убитых по случаю бандитов и хоронить коллегу Синцова.

— Но ведь они были! — вскинулся Рябушкин. — Слышите, были. Я что, по-вашему, трупов раньше не видел?! Я ведь Хлестова сам осматривал! На нем же живого места не было. Десять ран и все смертельные.

— Синцова вы тоже осматривали, — напомнил следователю Ярослав, — и констатировали смерть.

Старшина Володя вздохнул, милиционер Куницын откашлялся, а младший сержант Синцов развел руками, извиняясь за то, что не оправдал надежд руководства. Рябушкин побагровел, потом побледнел, поднялся с кресла и прошелся по залу, зачем-то замеряя шагами расстояние на полу. Возможно, таким образом следователь пытался восстановить в памяти картину происшествия. Все присутствующие, включая доблестную обслугу, наблюдали за ним с интересом.

— Вы знали, что так случится, — резко обернулся Рябушкин к Ярославу.

— В общем, да, — кивнул детектив. — У меня возникали сомнения по поводу «Макаровых», но, похоже, оракулу и они оказались по зубам. Я лично убил в окрестностях села Горелово около дюжины человек, и результат был тот же.

Куницын от такого признания ахнул. Похоже, он в первый раз видел серийного убийцу, и не просто видел, а провел с ним бок о бок чуть ли не целую ночь.

— Вы убивали их из тех пистолетов и револьвера, которые мы у вас изъяли?

— Да. Экспертиза признала их муляжами, но здесь они работали исправно.

— Чудовищно, — процедил сквозь зубы Рябушкин и, обернувшись к старшине Володе, добавил: — Снимите с них наручники.

Кажется, Рябушкин начал потихоньку адаптироваться к ситуации, во всяком случае, он понял, что здесь происходят события, не укладывающиеся в рамки здравого смысла. Старшина Володя выполнил приказ начальника и застыл в мучительном раздумье.

— Что же тут все-таки творится? — спросил наконец Рябушкин после продолжительного тягостного молчания.

— Мы полагаем, что это проделки инопланетного компьютера, — пожал плечами Кравчинский, — но есть и другие мнения.

— Например?

— Кое-кто полагает, что оракул это языческий бог. Иные думают, что он дьявол. Словом, разброс суждений достаточно широк. Но в любом случае объявился сей загадочный персонаж в этих местах достаточно давно. Вероятно, несколько веков назад, а возможно, несколько тысячелетий.

Куницын перекрестился. Старшина Володя почесал затылок. А воскресший Синцов тяжело вздохнул. Что и говорить, информация, которую донес до них Аполлон, не лезла ни в какие ворота.

— Но это же чушь! — возмутился Рябушкин. — Какие в наших местах могут быть инопланетяне?!

— У вас есть другое объяснение виденному вами сегодня? — холодно спросил Ярослав.

— Но почему вы не сообщили об этом куда следует?

— А куда следует об этом сообщать? В психиатрическую лечебницу?

Гроза за окном прекратилась, но легче от этого никому не стало. Рябушкин поднялся с места и нервно заходил по залу. Видимо, искал выход из дурацкого положения, в котором неожиданно для себя оказался. Ну и наверняка от души проклинал своего коварного друга Аркадия Семеновича Иванова, втравившего ничего не подозревающего человека в столь паскудное дело.

— Вы приехали сюда по просьбе Иванова? — поинтересовался Ярослав у Рябушкина.

— Аркадий Семенович предупредил меня, что во вновь отстроенном дворце Хлестова готовится нечто ужасное, возможно даже убийство. Я обязан был отреагировать на сигнал. Потому и приехал в Горелово. Мы были бы здесь гораздо раньше, но, к сожалению, прокололи колесо и довольно долго с ним возились. Послушайте, почему этот оракул нас не выпускает, зачем мы ему понадобились?

— Ему понадобились не вы, а мы, — возразил Кравчинский.

— Значит, если мы поедем без вас, то он нас задерживать не станет?

— Неуверен, — покачал головой Ярослав. — Насколько я понимаю, целью вашей поездки сюда был наш арест?

— Во всяком случае, я на это очень рассчитывал, — усмехнулся Рябушкин.

— В этом-то вся беда, — огорчил следователя Кравчинский. — Оракул выполнил ваше желание и теперь ждет ответной услуги. Тем не менее я думаю, что ваших подчиненных он выпустит. Во-первых, вы с ними не делились своими планами, а во-вторых, они никаких желаний не загадывали. Во всяком случае, у Синцова есть все шансы выбраться из зоны отчуждения, хотя бы потому, что в глазах оракула он покойник.

— Но позвольте, — возмутился Рябушкин. — О каком исполнении моих желаний идет речь? Я ведь мечтал доставить вас по меньшей мере в КПЗ.

— Прежде чем арестовывать людей, Анатолий Сергеевич, надо хотя бы для начала выяснить их фамилии, — укоризненно покачал головой поэт. — Вы ведь не Кузнецова с Кравчинским арестовали, гражданин следователь, а поручика Преображенского полка Друбича и известного авантюриста, мага и чародея графа Калиостро, то есть вашего покорного слугу. Мы особы не того ранга, чтобы сидеть в КПЗ. Нам по меньшей мере Петропавловскую крепость подавай, ну в крайнем случае Бутырский тюремный замок.

— Издеваетесь, — вновь начал буреть лицом Рябушкин.

— Я говорю совершенно серьезно. Впрочем, никто вам не мешает лично убедиться в справедливости моих слов.

Похоже, Рябушкин склонялся к мысли, что ему морочат голову. Возможно, даже инопланетяне, но не исключено, что свои доморощенные экспериментаторы. Какие-нибудь гении программирования, ставящие опыты над живыми людьми. В любом случае долг следователя прокуратуры обязывал Анатолия Сергеевича пресечь безобразие если не своими силами, то с помощью компетентных в подобных вопросах людей, которых он мог найти только в областном центре. А может быть, даже и в Москве.

— Поехали, — скомандовал Рябушкин милиционерам. — Не боги горшки обжигают. Прорвемся!

— А грязь? — кивнул головой на окно старшина Володя.

— Лучше уж в грязи где-нибудь застрять, чем в этом проклятом богом месте, — высказал свое мнение юный Курицын и на этот раз угодил начальству.

Стражи закона покинули дворец настолько поспешно, что их отъезд до неприличия походил на бегство. Взревел натужно мотор УАЗа, брызнули в разные стороны комья грязи, слегка запачкав шикарную ливрею лакея Семки, с факелом в руке вышедшего лично проводить знатных гостей. Ярослав вздохнул и отвернулся от окна. Он почти не сомневался, что затея упрямого следователя Рябушкина закончится провалом.

— Говорил же я ему — отправь одного Синцова, — с досадой махнул рукой Кравчинский.

— А что толку от того Синцова? — возразил Ярослав. — Кто бы ему поверил?

— Но проверить-то в любом бы случае проверили. Шутка сказать, в медвежьем углу пропал следователь прокуратуры с двумя милиционерами.

— Ничего бы они здесь не нашли, — стоял на своем Ярослав. — В лучшем случае — пустые дворцы, в худшем — развалины.

— Пожалуй, — задумчиво проговорил Кравчинский. — Оракул знает, что и кому показать.

На аллее перед входом во дворец опять послышался шум. Судя по цокоту копыт, это подъезжала карета. Кузнецов нисколько не сомневался, что к месту событий прибыла императрица собственной персоной. Дабы лично убедиться в том, что напророченное оракулом событие свершилось должным образом.

— А нам и порадовать ее нечем, — закручинился граф Калиостро, вглядываясь в окно. — Как назло ни одного трупа не осталось.

— Скажем, что тело убиенного императора уже отправлено в Питер.

Ее величество прибыла инкогнито, в карете, запряженной четверней, и всего лишь с двумя преображенцами в качестве личной охраны.

— Свершилось! — Граф Калиостро метнулся к ней навстречу. — Глинский мне рассказал главное, — остановила его строгим взглядом императрица, — а подробностей я знать не хочу. Император подписал отречение при свидетелях. Вы готовы, господа, выступить в качестве оных?

— Разумеется, — с готовностью подтвердил Кравчинский. — Где и когда угодно. А Ваньку Каина мы найдем и повесим.

— Какого Ваньку Каина? — не поняла императрица.

— Местного разбойника, убившего императора. Вот и Семка не даст соврать.

Ее величество бросила равнодушный взгляд на холопа и слегка оттопырила нижнюю губу:

— Показания холопа никто не будет слушать, граф. Впрочем, вам я в любом случае благодарна за содействие.

И в руку склонившегося в изящнейшем поклоне Калиостро упал бриллиант чистой воды, довольно-таки приличной величины. Ярославу этот жест императрицы показался странным, ведь об оплате они договаривались со Светкой Хлестовой. И именно тогда Аполлоша в шутку упомянул об этом бриллианте. Выходит, не только Хлестова помнит обо всем, что происходит с ней в образе императрицы, но и императрица сохраняет в своей памяти отдельные Светланины мысли? Впрочем, иначе, наверное, и быть не может. Вот только эти мысли приобретают здесь форму, сообразную эпохе.

— У меня есть к вам разговор, Друбич. — Императрица пристально посмотрела в глаза поручику.

— Рад служить, — по-военному отрубил бравый детектив

— В таком случае пройдемте в мою комнату, здесь слишком много ушей.

Кузнецову с поэтом ничего не оставалось, как проследовать за императрицей, поднимавшейся по лестнице, где еще каких-нибудь четыре часа назад убивали ее мужа. Но, похоже, столь мелкие подробности быта мало волновали озабоченную глобальными проблемами государыню. Кравчинский оценил важность момента. Все-таки далеко не каждого подданного пустят в личные покои императрицы. Что же касается детектива, то его больше волновал вопрос — зачем он понадобился императрице? Чего доброго, опять кого-нибудь придется убивать.

Кажется, Ярослав угадал. Причем разговор ее величество завела о небезызвестном Друбичу графе Глинском. Собственно, детектив и раньше предполагал, что фаворит рано или поздно станет для рвущейся к власти женщины помехой. Но он никак не думал, что помехой Колян станет так рано. Не успев похоронить мужа, государыня уже обдумывала план, как бы отправить вслед за ним и любовника. Впрочем, как вскоре выяснилось, для подобной торопливости у нее были серьезные основания. Ибо граф Глинский связался с нечистой силой. Кто бы мог подумать! И возжелал ни много, ни мало, как управлять миром с помощью своего оракула. Для сиятельного графа даже Российская империя оказалась недостаточно обширной.

— Каков наглец, однако! — не выдержал Калиостро и заслужил своей репликой благодарственный взгляд императрицы.

— Поймите меня правильно, Друбич, сумасшествие этого человека опасно не только для меня, но и для вас. Он погубит и свою, и мою репутацию, и репутацию вашей будущей жены. Я и так сильно рисковала, поддавшись на его уговоры, но теперь, когда дело благополучно завершено, об этом маленьком приключении в сельской местности лучше всего забыть.

— Мы придерживаемся того же мнения, ваше величество, — с готовностью закивал головой Калиостро. — И сделаем все от нас зависящее, чтобы остановить графа, зашедшего слишком далеко в своем рвении.

— Я не настаиваю на крайних мерах, господа. Но слухи о таинственном оракуле не должны выйти за пределы этой местности. Вы меня поняли, полковник Друбич?

— Так точно, — подтвердил Ярослав.

— Жду вас в Санкт-Петербурге с молодой женой, Друбич. А вам, господин Калиостро, счастливого пути.

Ее величество решительно поднялась с кресла и поспешно покинула дворец. Друбич с Калиостро провожали ее до кареты и за свое рвение удостоились высочайшего кивка и многозначительного взгляда. Четверка лошадей чуть ли не с места перешла на рысь, и увозивший императрицу экипаж через минуту скрылся с глаз расстроенных друзей.

— Вот она, неблагодарность людская, — покачал головой поэт. — И какой дурак после этого будет иметь дело с сильными мира сего?!

— Друбич будет, — хмуро бросил Ярослав. — Он убил Глинского.

— А ты откуда знаешь?

— От Терентия Филипповича Доренко-фон Дорна. Так-то вот, Аполлон.

— Ты что же это, собираешься убить Коляна?! — потрясенно воскликнул Кравчинский.

— А если это непременное условие его освобождения? Как ты понимаешь, наш расчет, что после убийства императора графу Глинскому откроется дорога в столицу, оказался ошибочным. Следовательно, и Колян будет сидеть в этом чертовом дворце, пока окончательно не свихнется.

— Пожалуй, — задумчиво почесал переносицу Кравчинский, — в любом случае следует наведаться к опальному графу и выяснить, насколько служебная характеристика, данная ему императрицей, соответствует действительности.

Предложение было разумным, и друзья, не медля ни секунды, вскочили на коней. То есть вскочил, собственно, Ярослав, а Аполлон попытался взобраться. Попытка, однако, оказалась настолько неудачной, что Калиостро не стал больше ее повторять и приказал Семке запрячь тарантас. Приказание было выполнено незамедлительно, после чего Аполлон причмокнул, посылая отдохнувших коней в тревожную ночь.

Несмотря на грязь и накрапывающий мелкий дождичек, друзья добрались до дворца Глинского довольно быстро. Здесь спать, похоже, еще не ложились, несмотря на то, что ночь давно уже вступила в свои права. Детектив с поэтом были опознаны челядью и пропущены в кабинет графа без всяких помех.

Глинский, судя по всему, занимался научными изысканиями. Во всяком случае, весь до напудренной макушки был обложен старинными фолиантами и манускриптами. В стеклянных колбах на столах дымились какие-то смеси, добытые, если судить по запаху, из адских глубин. Насколько Ярослав помнил школьные годы, Колян Ходулин к химии питал искреннее отвращение, и если получил по этому предмету тройку на школьном выпускном экзамене, то лишь благодаря стараниям друзей, дружно тянувших лентяя за уши. Зато граф Глинский напротив, судя по всему, в этом предмете достиг больших успехов. На вошедших приятелей он даже не взглянул, увлеченный переливанием жидкости из одной колбы в другую. Последовавшая за этим вспышка огня едва не опалила брови графа, грубо выругавшегося и посмотревшего жидкость на свет.

— Ищем философский камень? — вежливо полюбопытствовал Аполлон Кравчинский. — Не могу ли я чем-нибудь вам помочь, ваше сиятельство?

Глинский наконец-то соизволил взглянуть на вошедших, в глазах его сначала мелькнуло недовольство, а потом заинтересованность:

— Вы ведь, кажется, алхимик, Калиостро?

— В Тайной канцелярии я бы это, разумеется, отрицал, но здесь, в кабинете коллеги, я говорю твердое «да».

— Вы должны это увидеть, Друбич, и передать ей. — Глаза Глинского лихорадочно блеснули. — Мне она не поверила. Но я его видел, господа. И даже заключил с ним договор. Теперь я обрел бессмертие.

— Поздравляю, ваше сиятельство, — прицокнул языком Калиостро, — прежде сие мало кому удавалось. А вы уверены, что посвящение в бессмертные состоялось?

— Я выпил целую чашу яда, от одной капли которого сдохли две мои собаки, и, как видите, жив и здоров.

— Давно выпили? — насторожился Калиостро.

— Еще вчера, — отмахнулся от его вопроса Глинский. — Но даже не это главное — я видел Его!

— Кого? — не понял Ярослав.

— Оракула. Бога Йо. Или дьявола с этим же именем. Мы заключили договор.

— В письменной форме? — уточнил Кравчинский. — Вы скрепили его собственной кровью?

— Да.—Глинский гордо вскинул голову.—И за себя, и за всех своих потомков.

Конечно, граф лишился рассудка, но Ярослав ему верил. Перед ним сейчас стоял человек восемнадцатого века, случайно наткнувшийся на неизведанное и давший этому неизведанному единственно возможное для того времени объяснение. Откуда тогдашнему графу Глинскому было знать, что могущество его бога не выходит за пределы пятидесяти километров. Скорее всего не догадывался об этом и поручик Друбич, у которого, однако, хватило ума оценить опасность, исходящую от графа, заключившего сделку с дьяволом. Именно поэтому он его и убил. Но ведь договор остался в памяти компьютера! Так же как и анализ крови Глинского. И все потомки этого человека становились легкой добычей инопланетного искусственного разума. Именно эти люди на протяжении двух столетий играли в странной интермедии роль графа Глинского. Именно они и стали теми призраками, о ком так любит судачить местное население. Между прочим, отец Ходулина погиб в этих местах. Приехал к родственникам в деревню, пошел купаться на речку и не вернулся. И хотя тела его не нашли, все решили, что он утонул. Надо полагать, что это было не первое странное исчезновение человека в селе Горелово. За две с лишним сотни лет здесь происходило много событий странных и удивительных, начало чему положил безумный граф-алхимик.

— Если вы не побоитесь, господа, то я попробую вызвать Йо прямо в вашем присутствии.

— Семь бед — один ответ, — махнул рукой отчаянный Калиостро. — Действуйте, ваше сиятельство.

Ни в какого Йо, бог он там или дьявол, детектив и поэт, естественно, не верили, что, однако, не мешало им наблюдать за действиями безумного графа с большим интересом. А Глинский, судя по всему, знал, что творил. Во всяком случае, движения его были вполне осмысленными, хотя и абсурдными на взгляд рационально мыслящих представителей двадцать первого века. Количество разнообразных жидкостей, которые граф использовал для своего опыта, не поддается описанию. Судя по всему, технология вызывания дьявола не была еще отработана до мелочей, и Глинскому приходилось импровизировать на ходу. Каббалистические заклинания, произносимые алхимиком практически беспрестанно, мало помогали делу. Зато от вонючего дыма у Ярослава запершило в горле. Чего Доброго, этот психопат отравит своих гостей какими-нибудь ядовитыми испарениями. Кузнецов уже подумывал о том, чтобы остановить безумство графа, но в этот момент как раз и произошло чудо. Сначала из колбы вырвался огромный клуб дыма, а потом из этого дыма проступило лицо. Лицо пусть и человеческое, но неземное. Кравчинский невольно вскрикнул. Ярослав вскочил на ноги и схватился за рукоять висевшей у пояса шпаги. Самым жутким было то, что бог Йо не просто смотрел на потревоживших его людей — он их видел и, похоже, готов был к общению. Огромные совиные глаза впились в Ярослава с явным намерением подчинить его своей воле. В клубах дыма угадывалось и довольно мощное тело, возможно даже и превосходящее по своим параметрам человеческое, хотя и ничем на первый взгляд от него не отличающееся. Попривыкнув к виду невесть откуда возникшего существа, детектив пришел к выводу, что сходства между землянами и инопланетянином больше, чем различий. Поражал в облике оракула разве что изогнутый нос, явно превосходящий размерами самые солидные земные аналоги. Конечно, человека восемнадцатого века появление в помещении подобного существа в буквальном смысле ниоткуда должно было шокировать, а то и попросту свести с ума, но детектив с поэтом, привыкшие с пеленок к телевизионным картинкам, перенесли визит Йо без всяких негативных для себя последствий.

— Что вам нужно от меня, смертные? — произнес Йо голосом глухим, как отдаленные раскаты грома.

— Власти, — твердо сказал Глинский. — И бессмертия.

— Пардон, господа, — встрял в разговор божества и его адепта Кравчинский, — я на бессмертие не претендую. Власть мне тоже не нужна. Разве что — поэтическое вдохновение.

Бог Йо претензией Аполлона был явно поставлен в тупик. Кузнецов готов был поклясться, что этот странный инопланетный тип не понял, о чем попросил его Кравчинский. Что для бога, безусловно, странно. Непонимание привело к каким-то техническим или астральным неполадкам. Изображение бога стало блекнуть, пока вообще не исчезло вместе с дымом.

— Вы видели, господа! — сверкнул безумными глазами Глинский. — Это ведь не было галлюцинацией?

— На этот счет можете быть совершенно уверены, граф, — охотно подтвердил Калиостро. — Поздравляю вас с блестящим техническим достижением, коллега. Вы установили связь то ли с древнейшей цивилизацией, то ли с жителями других планет.

— Вы хотите сказать, что это не бог? — удивленно вскинул брови алхимик.

— И даже не дьявол, — скорчил скорбную мину Аполлон. —Вынужден вас разочаровать, коллега, мы наблюдали явление, которое нельзя отнести ни к астральному ряду, ни к мистическому. Скорее всего, это техномагия. В Париже мне как-то довелось присутствовать пару-тройку раз при подобного рода опытах, но вынужден признать, граф, что вы продвинулись в своих научных поисках гораздо дальше тамошних ученых. Полученное вами изображение поражает своей четкостью.

Граф Глинский был явно сбит с толку. Вдохновение на его лице сменилось недоумением. Вряд ли он что-нибудь понял из объяснений заезжего кудесника, но его не могла ни удивить реакция гостей на появление сверхъестественного существа. Сам граф, надо полагать, был потрясен до глубины души встречей с оракулом и ждал подобной же реакции от господ Друбича и Калиостро. Но вышеназванные субъекты вели себя На удивление индифферентно, чем не на шутку огорчили пытавшегося их поразить хозяина. Ярославу оставалось только пожалеть, что в восемнадцатом веке Рядом с тогдашним графом Глинским не нашлось трезвомыслящего человека. Скорее всего, именно после подобной встречи с оракулом между Друбичем и Глинским произошла ссора, закончившаяся смертью новоявленного «бессмертного».

Нынешняя ситуация коренным образом отличалась от той, которая имела место быть в веке восемнадцатом. У Ярослава не было ни малейшего желания хвататься за шпагу и убивать несчастного графа, свихнувшегося на связях с инопланетянами, даже если бы его смерть явилась освобождением и возвращением к нормальной жизни Николая Ходулина. Кроме всего прочего, у детектива не было полной уверенности, что возвращение состоится. Зато он твердо знал, что, если не отключить чертов компьютер, то чудеса в Горелове будут продолжаться с возможными фатальными последствиями для его жителей и случайно попадающими в зону аномального воздействия проезжими.

Из тягостных раздумий Кузнецова вывел шум. раздавшийся за окнами дворца. Как вскоре выяснилось, это был все тот же неуемный следователь прокуратуры, которому так и не удалось вырваться из зоны отчуждения то ли по злой воле оракула, то ли по причине ливня, сделавшего непроходимыми окрестные дороги.

— Кто это? — удивленно спросил Глинский у Калиостро.

— Какой-то странный тип из Тайной розыскных дел канцелярии, прибывший расследовать убийство императора.

— А кому это нужно? — нахмурился граф.

— Возможно, ее величество желает наказать виновных в убийстве собственного мужа.

— Вот как, — процедил граф, догадавшийся, похоже, как опасно быть посвященным в тайны властвующих особ.

— С господином Рябушкиным, ваше сиятельство, нам лучше поговорить в холле, — мягко заметил Калиостро. — Этому крючкотвору и службисту никогда не понять устремлений просвещенного ума.

Видимо, Глинский тоже придерживался невысокого мнения о чиновниках Тайной канцелярии и именно поэтому тщательно запер дверь в свою алхимическую лабораторию. Рябушкин, раздраженный не на шутку неудачей, уже прохаживался по залу, заложив руки за спину и бросая злобные взгляды в сторону холопов, не пустивших следователя прокуратуры дальше порога. Милиционеры, которым, похоже, надоело мотаться по таинственным дворцам, на этот раз остались в машине.

— Анатолий Сергеевич, дорогой, рад вас видеть здоровым и невредимым, — расплылся в широкой улыбке Калиостро. — Какими судьбами вас сюда занесло?

— Бросьте издеваться, Кравчинский, — возмутился Рябушкин. — Мы не смогли вырваться из этого чертова места.

— А я вас предупреждал, Анатолий Сергеевич, оракул вас не выпустит. Кстати, возможно, вам будет интересно… Мы только что имели возможность перекинуться с ним парой-тройкой слов. Очень импозантный мужчина инопланетной наружности.

Разумеется, Рябушкин расценил слова Аполлона как очередную издевку подозрительного типа над озабоченным серьезными проблемами слугой закона. Но впадать по этому поводу в ярость Анатолий Сергеевич не стал. Наоборот, он вернулся на мраморное крыльцо и, судя по всему, отдал милиционерам команду прорываться из окружения без него.

— Я одного не могу понять, почему у них до сих пор не закончился бензин? — задумчиво проговорил Кравчинский.

— Мы дозаправились в селе, — пояснил вернувшийся во дворец Рябушкин.

— Хорошо хоть здесь обошлось без потусторонних сил,—вздохнул Аполлон.—Да вы проходите, господин следователь, не стесняйтесь. Граф Глинский любезно согласился ответить на все ваши вопросы.

Рябушкин смотрел на призрака с видимым интересом. Что, в общем-то, было понятно. По имеющейся у следователя прокуратуры информации этот человек был колдуном. Согласно показаниям свидетеля лакея Семена, именно Глинский воскресил и императора, и его телохранителей, и его убийц, и даже младшего сержанта милиции Синцова. Наверняка с подобного рода субъектами следователю прокуратуры ранее сталкиваться не приходилось.

— Светает, — задумчиво глянул в окно Аполлон Кравчинский, — по-моему, самое время для завтрака. Вы не находите, ваше сиятельство?

Глинский хоть и находился во взвинченном состоянии, намек гостя тем не менее понял и махнул рукой в сторону своих холопов. Этого оказалось достаточно, чтобы во дворце поднялась суета, чрезвычайно заинтересовавшая Рябушкина, который задавать вопросы пребывающим в глубокой задумчивости людям не спешил, зато терроризировал ими Аполлона Кравчинского.

— Откуда взялись здесь эти люди? Это что, провал во времени?

— Люди наши, — вздохнул Кравчинский. — Просто им в восемнадцатом веке комфортнее, чем в двадцать первом, и оракул предоставил им эту возможность.

— А вы действительно его видели, этого оракула?

— Вот как вас сейчас. Граф Глинский считает, что это либо бог, либо дьявол, тогда как мы с Друбичем полагаем, что имеем дело с обычными существами, но рожденными вне Земли. А что об этом думают в Тайной розыскных дел канцелярии?

— В какой еще канцелярии?! — изумился Рябушкин, но его вопрос так и повис в воздухе, ибо как раз в эту минуту лакей пригласил высокочтимых господ к столу.

Впрочем, Ярослав к столу попал далеко не сразу, а был подхвачен под руку расторопной служанкой и доставлен в спальню пребывающей в расстроенных чувствах Катюши. Вид у девушки был более чем соблазнительный, но, к сожалению, в эту минуту она не была расположена к проявлению чувств. То есть чувства имелись, но не совсем те, о которых думал в эту минуту Кузнецов. Катюша была напугана минувшими событиями. Сегодня ночью она успела перемолвиться несколькими словами с посетившей Глинских инкогнито императрицей, которая не скрыла от фрейлины своей озабоченности по поводу ее брата.

— Николая отлучат от церкви, — с ужасом проговорила Катюша. — Это будет совершенно чудовищный скандал, способный помешать нашей свадьбе. Как вы думаете, Ярослав, он действительно спутался с дьяволом?

— Чушь! — возмутился новоявленный полковник Друбич. — Я пригласил эксперта, в два счета доказавшего, что речь идет всего лишь о научных опытах. В Париже ими занимаются все мало-мальски просвещенные люди. Ночной зефир, как известно, струит эфир. Хотя, возможно, и наоборот. Но, так или иначе, эфир несет в себе информацию, которую граф Глинский делает доступной для окружающих.

— Я ничего не поняла, Ярослав, — испуганно захлопала глазами Катюша, — но я ужасно боюсь, что все для нас закончится плохо. Не надо было посвящать государыню в наши семейные тайны. Зачем сюда приехал этот человек из Тайной канцелярии?

— Он расследует убийство императора.

— Но ведь императора убили в Санкт-Петербурге?

— Императора убили в соседнем дворце, Катюша. И сделал это не кто иной, как Ванька Каин. В любом случае никто не собирается обвинять в этом Николая Глинского.

— А тебя, Ярослав?

— Меня тем более, — усмехнулся детектив. — Какой может быть спрос с полковника лейб-гвардии ее величества.

— Пойдут сплетни, — озабоченно проговорила Катюша.

— Это уж как водится, — подтвердил Ярослав, обнимая девушку за плечи.

Когда Кузнецов присоединился к пирующим после затянувшегося разговора с Катюшей, за столом царило оживление. Причиной тому, скорее всего, стало графское вино, пришедшееся, похоже, по вкусу следователю прокуратуры. Кравчинский от Рябушкина не отставал. То же самое можно было сказать о графе Глинском, с помощью спиртного лечившему себя от душевной травмы, полученной при встрече с оракулом.

Словом, все трое были изрядно пьяны, хотя и бодро шевелили языками.

— Ты мне объясни, твое сиятельство, — наседал на Глинского вполне, похоже, освоившийся в восемнадцатом веке Рябушкин, — как можно вот так просто взять и оживить самых натуральных покойников.

— Наука, брат, делает и не такие чудеса, — попробовал заступиться за собутыльника Калиостро.

— Нет, ты погоди, — стоял на своем следователь. — Что я, по-твоему, никогда с покойниками дела не имел? Это уже не наука, гражданин Калиостро, это алхимия, астрология и прочая мистика. Вы мне скажите, зачем их вообще надо было оживлять? Ну, убили и убили.

— Подпись нужна была, — не выдержав давления прокуратуры, раскололся граф. — На завещании.

— А завещание это было в пользу Светланы Алексеевны Хлестовой?

— Завещание было в пользу императрицы, — рассердился Глинский. — Вы будете его оспаривать, господин хороший?

— Никак нет, — покачал отрицательно головой Рябушкин.—А вот завещание в пользу Хлестовой я, с вашего позволения, оспорю в суде.

Глинский в ответ на это заявление сотрудника прокуратуры только плечами пожал. Судя по всему, ему До какой-то там Светланы Алексеевны не было никакого дела. Человек, можно сказать, решал глобальные вопросы, где речь шла о власти над миром, никак не меньше.

— Запросы у вас, батенька, — покачал головой Рябушкин, — Прямо Наполеон какой-то! Так вы считаете, что оракул способен вам помочь в ваших благородных начинаниях?

Надо отдать должное господину Рябушкину — потребляя без меры графское вино, он не забывал и о служебном долге, мимоходом выпытывая у пьяного графа все новые подробности минувшего громкого дела. Глинский же был откровенен не столько даже по случаю подпития, а просто из презрения к малым сим, свойственного всем уважающим себя аристократам. И уж конечно не какому-то там чинуше из Тайной канцелярии решать судьбу опального графа. Ее решит только императрица, а возможно, и еще кое-кто.

— Вы имеете в виду оракула? — насторожился Рябушкин.

— Бог он, дьявол или иных удаленных планет житель, но я заставлю его выполнить подписанный кровью договор, — с угрозой отозвался Глинский, сверкая безумными глазами. — Я приглашаю тебя с собой, ярыжка, пойдешь?

— Все это, безусловно, очень интересно, — слегка замялся Рябушкин, — но я не чувствую себя готовым к встрече с дьяволом.

Глинский захохотал, откинув далеко назад свою кудрявую голову. Внезапно он перестал смеяться и пристально посмотрел в глаза Рябушкину:

— Нет, ты пойдешь со мной. А потом опишешь ей во всех подробностях все, что там увидишь. Тебе, бумажная душа, веры будет больше, чем Друбичу.

— Но позвольте, — растерялся Рябушкин. — Я ведь незнаком с императрицей. А потом, у меня другие планы. Мне надо срочно ехать.

— А если не пойдешь, то я прикажу своим холопам вздернуть тебя вон на том дубе, даром что ты из Тайной канцелярии.

Рябушкин растерянно оглядел своих сотрапезников, словно пытался воззвать к их разуму, но понимания не встретил.

— Ну что ж вы хотите, Анатолий Сергеевич. Это же барство дикое! Если сказал, что повесит, значит — повесит, — подтвердил граф Калиостро.

Рябушкин за сутки, проведенные в окрестностях села Горелово, насмотрелся уже столько чудес, что казнь через повешение заезжего следователя прокуратуры не показалась ему столь уж невероятным делом. Правда, Калиостро намекнул Анатолию Сергеевичу, что после повешения его, скорее, всего, ждет воскрешение, но Рябушкин решил не рисковать.

— Я пойду с вами куда угодно, но для начала дайте выспаться. Я уже сутки на ногах.

Возможно, Рябушкин рассчитывал таким образом выиграть время в надежде на то, что его доблестным помощникам удастся выскользнуть из заколдованного круга и они приведут на подмогу следователю дружину хорошо экипированного ОМОНа, способную навести наконец порядок в этих подозрительных во всех отношениях местах. Ярослав оптимизма Анатолия Сергеевича не разделял. В лучшем случае представители власти обнаружат пустые дворцы, в худшем оракул им заморочит головы и подведет под удары местных разбойников. Против бога, дьявола и компьютераОМОН, как известно, бессилен. Все свои надежды Кузнецов возлагал на Ефросинью, скорее всего ходулинская тетка знает об оракуле больше, чем все окружающие вместе взятые. Кравчинский с детективом согласился. И пока следователь Рябушкин с разрешения графа Глинского отсыпался на барских пуховиках, друзья решили отправиться в село Горелово, дабы разведать обстановку и перемолвиться парой ласковых с местными жителями.

Для передвижения использовали тарантас, запряженный парой сытых гнедых коней. Бывший «мерседес» никак не хотел принимать свое прежнее обличие, к великому огорчению Аполлона Кравчинского, который всю дорогу до деревни, с трудом справляясь с застоявшимися конями, проклинал коварного оракула, лишившего цивилизованных и прогрессивно мыслящих людей двадцать первого века привычного средства передвижения.

— Какая ему, в сущности, разница, на чем мы ездим по заколдованному кругу?! Как хочешь, Ярослав, но, по-моему, это не что иное, как произвол и самодурство.

— А какой может быть спрос с железяки? Наслаждайся пейзажем и свежим воздухом. Ты же для этого сюда приехал.

— Нет уж позвольте, господин полковник, — запротестовал Калиостро. — Компьютер — предмет неодушевленный, но программу для него писали живые существа, очень похожие на нас с тобой, и они должны были предусмотреть если не все, то многое.

— Ты считаешь, что мы видели в лаборатории Глинского портрет инопланетянина?

— Безусловно, — подтвердил Кравчинский.

— А что, если этот инопланетянин жив и сам управляет происходящими здесь процессами?

— Маловероятно, — покачал головой Аполлон. — Живое существо, а тем более мыслящее, обязательно бы попыталось расширить зону своего влияния и наложить длань на куда большую территорию, чем та, где сейчас управляет оракул. А потом, у этого оракула с фантазией большие проблемы. На протяжении веков он разыгрывает практически один и тот же спектакль, лишь время от времени меняя актеров. Любому зрителю с умом и сердцем давно бы уже надоел без конца повторяющийся сюжет. Поверь моему опыту, Ярослав, мы имеем дело с программой, которую оракул изменить не в силах именно потому, что он не мыслит, а всего лишь существует. Детектив поэта опровергать не стал, хотя бы потому, что сам склонялся к подобным выводам. Трудность состояла в том, чтобы убедить Ефросинью. Похоже, эту далеко не глупую женщину держали в плену суеверия, доставшегося ей от матери и бабушки. Ярослав любовался проплывающими мимо белоствольными березками и вздыхал о том, что в этот совершенный мир вторглись существа со своим далеко не совершенным представлением о прекрасном. И, надо сказать, он не оракула в этот момент имел в виду. Если Кравчинский прав и в лице этого божка они имеют дело всего лишь с совершенной машиной, то отражает этот компьютер несовершенство нашего мира, а отнюдь не инопланетного. И император, и императрица, и фон Дорн, и Друбич, не говоря уже о супругах Хлестовых — это типичные представители земного народонаселения, и ведут они себя в зоне отчуждения точно так же или почти так же, как и в других, неподвластных оракулу зонах Земли.

— Сворачивай к Митрофанову, — распорядился Ярослав. — Надо с Ванькой Каином словом перемолвиться.

Село, на первый взгляд, жило обычной крестьянской жизнью. Навстречу тарантасу выкатила из-за солидного забора самая обычная мужицкая телега, запряженная бодрым савраской. Вроде бы ничего особенного ни в самой телеге, не в сидящем на ней мужичке средних лет не было, но детективу и здесь чудились происки оракула.

— Кулацкое гнездо, — высказал свое мнение Кравчинский, с явным неодобрением оглядывая солидные дома, стоящие по обеим сторонам дороги.

Ярослав вынужден был признать, что критика поэта по адресу деревенских жителей хоть и потеряла свою актуальность много лет назад, но все же наводит пытливый ум на кое-какие размышления. К сожалению, детектив плохо знал деревенскую жизнь. Тем не менее время от времени он смотрел новости по телевизору, и у него сложилось мнение, что село у нас отнюдь не процветает. Однако, глядя на бодрых и вполне довольных жизнью гореловцев, он вынужден был свое мнение изменить. Эти люди вовсе не бедствовали, хотя, конечно, с жиру и не бесились на манер городских нуворишей.

Ванька Митрофанов против своего обыкновения нынче был трезв как стеклышко, но ликом печален. Особенного восторга по поводу нежданно нагрянувших гостей он не выказал, хотя и со двора гнать не стал. Разве что неодобрительно покосился на шпагу, болтающуюся у пояса полковника Друбича.

— Носит вас нелегкая, — недовольно буркнул он, почесывая по милой своей привычке патлатую голову. — Весь кайф вы мне, белогвардейцы, поломали.

— От разбойника слышим, — не остался в долгу Кравчинский, присаживаясь на крыльцо рядом с рыжеватым мужичком, в котором Ярослав опознал без труда незадачливого рыбака Костю Кривцова.

— Да какие мы там разбойники, — махнул рукой Митрофанов. — Слезы!

— Ты не прибедняйся, Каин, — сразу же взял быка за рога поэт. — Мы о твоих подвигах наслышаны. Между прочим, в село приехал сотрудник Тайной канцелярии некто Рябушкин Анатолий Сергеевич, весьма озабоченный убийством императора, совершенного в одном из местных дворцов. По слухам, это твоих рук дело.

— За действия, совершенные во сне, человек ответственности не несет, — отрезал Митрофанов. — Так что чихать я хотел на вашего Рябушкина. Тем более что следователь в нашем селе уже был и никаких претензий ко мне не предъявлял. А вот что касается вас, то тут у него возникли вопросы.

— И ты ему настучал, что мы с Ярославом изнасиловали Катюшу и убили Коляна, так что ли, Каин?

— Стучать я не стучал, но намекнуть намекнул. Уж больно вы, ребята, здесь всем надоели. Думал, следователь вас сгребет и в город вывезет, но, вижу, не выгорело дело. Значит, такова воля Йо, тут уж ничего не поделаешь. Возможно, вы такие же йороды, как и мы.

— Какие мы тебе, юроды?! — возмутился Кравчинский. — Ты что несешь!

— Ты сказку про Иванушку-дурачка слышал, поэт?

— А при чем здесь сказка? — не понял Кравчинский.

— А при том, что не дурак тот Иван, а йород, то есть мамаша его от бога Йо родила и по сему случаю отмечен особым даром. Йороды настолько почитались народом, что даже православная церковь вынуждена была с этими смириться. Правда, православные юродивые больше отличались пророческим даром. Но корни-то все равно оттуда, от Создателя Йо.

— Это что же, — потрясенно выговорил Кравчинский, — если мне скажут, что Йо был с моей матерью, это не оскорбление, а комплимент?

— Само собой, — солидно подтвердил доселе молчавший Костя Кривцов, чем поверг Ярослава в раздумье, а Кравчинского в глубокое возмущение.

— А что вы кипятитесь, мужики, — пожал плечами Митрофанов. — Все русские — Иваны, а, следовательно, зачаты при участии Йо с помощью куя.

— Ну, с чьей помощью я зачат, мне и без тебя известно, — вскинулся Кравчинский. — Ты мне тут сексуальную политграмоту не излагай.

— Куй — это божественный огонь, — пояснил Кривцов. — Отсюда слово «кую» произошло и слово «кузница». Кую — значит, что-то делаю с помощью божественного огня. А Иваны мы потому, что Йоаны — первые перед Йо.

— Нет, ты посмотри, Ярослав, на этих сектантов! Это же темное царство. Да не было в русском языческом пантеоне никакого бога Йо! Ярило был, Перун был, Стрибог был, Даждьбог был.

— Йорало — означает «небесный пахарь Йо», а Даждьбог — Бог создатель Йо. Дед Йо — если угодно. А сектантов ты нам не лепи. Создатель Йо, он и до Христа был Создателем и им же остался.

В отличие от Кравчинского, Ярослав не возмущался, не протестовал, а терпеливо анализировал полученную от деревенских мужиков информацию. Детективу было совершенно очевидно, что Митрофанов с Кривцовым не сами все это придумали, хотя, надо признать, твердо усвоили полученный от кого-то урок.

— Так вы ведь, ребята, не первые здесь копаете, — охотно подтвердил предположение Кузнецова Митрофанов. — Много умнее вас здесь люди были. Вам бы с Ефросиньей поговорить. Она ведь из рода Глинских, а уж эти-то из йородов йороды. Мы-то по сравнению с ними простые Ваньки.

— Не такой уж ты и простой, — возразил Ярослав. — Одно не могу понять: я ведь тебя убил и по всем приметам закрыл— тебе дорогу в Каины, а ты мало того, что ожил, так опять к разбойному промыслу вернулся?

— Ранил ты меня, — возразил Митрофанов. — Йорода на этой земле убить нельзя, даже понарошку. А иных прочих действительно Йо таким образом спроваживает из этих мест. И никто из них сюда больше не возвращается. А вы вот вернулись, значит, свои.

— Но нас ведь никто не убивал, — возмутился Аполлон.

— Так потому и не убили, что вы йороды, — удивился чужой непонятливости Кривцов. — Были бы вы простыми людьми, вас бы давно послали отсюда давно испытанным способом.

— Значит, и ты участвовал в налете на Ефросиньину избушку? — спросил Ярослав у рыжего Кости.

— Йо лучше знать, кого к какому делу приставить, — ушел от прямого ответа Кривцов. — Все здесь делается его волей. Но от нашего разбоя ни одна живая душа ущерба не понесла. А для нас какой-никакой, но прибыток.

— Карету вы, значит, к рукам прибрали? — усмехнулся Кузнецов.

— Да что та карета, — махнул рукой Митрофанов. — Золотишка на ней было всего ничего. Одна слава, что императорская.

— А я слышал от одного человека, что из ваших мест ничего ценного вывезти нельзя? ,

— Обычному человеку нельзя, а йороду можно, — пояснил Митрофанов. — Конечно, с голоду мы тут благодаря Йо не пропадем, но ведь есть и другие потребности. Детей в городе надо учить. Либо каким-нибудь заморским товаром разжиться. Вот и обдираем, где можно, золотишко переплавляем и сдаем перекупщикам.

— А самогонный аппарат ты зачем у Ефросиньи украл, йородивый?

— Маху мы дали с Костей, — честно признался Митрофанов. — Думали, что тот аппарат волшебный напиток гонит. Выпил, понимаешь, стаканчик и запросто можешь с самим Йо разговаривать. Но, увы, самогон оказался самым обычным. Мы было и второй аппарат у нее умыкнули — та же картина.

— Нехорошо, — покачал головой Ярослав.

— Конечно, нехорошо, — согласился Митрофанов. — Но не все же бабам в нашем краю править. В других-то краях давно уже наступил патриархат. Хотелось нам с Костей напрямую с Йо словом перемолвиться. Да не выгорело дело.

Прямо надо сказать, что полученная от аборигенов информация показалась детективу с поэтом противоречивой. Особенно возмущался Аполлон Кравчинский, которого местные суеверия повергли прямо-таки в шок. Вернувшись к тарантасу, он долго разглагольствовал по поводу темного царства, которое, оказывается, никуда ни исчезало с нашей земли, несмотря на все усилия просветителей, и продолжает править бал в глухих лесных деревушках.

— Надо же людям как-то объяснить самим себе, что с ними происходит, — возразил поэту детектив. — Тем более что чудеса происходят на протяжении веков. Иначе как промыслом высших сил такое не объяснишь.

— Йороды, — покачал головой Кравчинский. — Чего только люди не выдумают. Хотя, надо признать, выдумали красиво.

После беседы с мужиками Кузнецов понял, что разговор с Ефросиньей будет куда труднее, чем он ожидал. Если эта женщина верит, что имеет дело с богом, пусть даже языческим, то переубедить ее будет крайне трудно. Религиозное чувство нельзя победить никакими аргументами. А здесь это чувство явно застарелое, передающееся из поколения в поколение и, вероятно, изломавшее не одну жизнь в роду Глинских — Ходулиных.

Ефросинья встретила гостей спокойно. На красивом лице ее не отразилось ни радости, ни огорчения. Видимо, она понимала, что приезжие за это время успели проникнуть во многие тайны зоны отчуждения, и не собиралась разыгрывать неведение. Ярославу же от нее нужно было узнать только одно: собирается ли она приносить в жертву своих родственников, или можно будет рассчитывать на ее помощь в их спасении?

— Ионе принимает человеческих жертв, — надменно отозвалась Ефросинья. — Екатерину и Николая ждет завидная судьба.

— Но ведь завидная судьба ждала и вашего брата, отца Николая, — мягко заметил Ярослав, — но, увы, все получилось совсем не так, как задумывалось.

Лицо Ефросиньи помрачнело, но она ни словом, ни взглядом не отреагировала на слова гостя. Похоже, эта женщина принадлежала к породе фанатичек, и разговор с ней, скорее всего, закончится ничем. Ярослав опять оглядел стены ходулинских хором и не нашел в них ничего такого, чтобы отличало жизнь этой семьи от жизни всех остальных семей России. Возможно, потомственному аристократу йородивому графу Глинскому и нужна была царская власть, то уж Коляну Ходулину до царского венца точно не добраться. Ну, хотя бы потому, что никаких венцов, скипетров и тронов Конституция Российской Федерации не предусматривает. Конечно, Колян мог бы стать президентом, как и любой гражданин нашей необъятной Родины, но с его стороны это было бы слишком смелой претензией. А, следовательно, были очень серьезные основания полагать, что ходить ему до скончания дней в Иванушках-дураках, но хотелось бы, чтобы это скончание наступило не завтра.

— Не сочти это богохульством, Ефросинья, но мы с Аполлоном полагаем, что оракул — не бог, а инопланетный компьютер. Ты, конечно, слышала о компьютерах?

— Слышала, — спокойно отозвалась женщина. — И что это меняет?

— Одно дело — служить Богу, и совсем другое — тупой машине, изобретенной людьми, — возмутился Кравчинский. — Разница большая — согласись.

— Когда я училась в школе, нам говорили, что Бога придумали люди из страха перед силами природы. А какая разница — люди создали Бога или Бог создал людей, если он есть и реально способен распоряжаться нашей судьбой.

Логика в словах Ефросиньи, безусловно, была. Оракул действительно распоряжался судьбами людей, пусть пока и на очень ограниченном пространстве. Но если это самообучающийся агрегат, то не исключено, что рано или поздно он начнет расширять зону влияния, подчиняя своей воле новых людей и новые пространства. В любом случае компьютер нужно выключить, ибо его опасность для окружающего мира становится все более очевидной.

— В храм Йо можно попасть только с помощью диадемы?

— Есть и другие способы, но этот самый надежный, — спокойно отозвалась Ефросинья.

Ярослав достал из кармана Преображенского мундира диадему и положил на стол. Лицо Ефросиньи дрогнуло. Видимо, с этой золотой вещицей у нее были связаны не самые приятные воспоминания. Хотя, скорее всего, это были не ее личные воспоминания, а перешедшие к ней по наследству при участии оракула от давно умершей бабушки.

— Вашу бабушку убил фон Дорн? — прямо спросил Ярослав.

— Кажется, фамилия того человека была Доренко, — возразила Ефросинья. — Точно, Доренко Терентий Филиппович, старший оперуполномоченный ОГПУ. Он раскрыл здесь контрреволюционный заговор. Он пытался убить ее здесь, но это оказалось невозможно. Бабушку арестовали, вывезли в соседний город и там расстреляли по приговору суда.

— А что было с Друбичем и племянником старого графа?

— Не знаю, — покачала головой Ефросинья.

— Но ведь Доренко пытался и их убить?

— Пытался, — подтвердила Ефросинья. — И возможно, даже убил, но не здесь.

— Я хотел бы еще раз повидать оракула, — попросил Ярослав. — Это возможно?

— Жду вас сегодня ночью в старой избушке, — отозвалась Ефросинья.

На этом аудиенция была окончена, и друзьям не оставалось ничего другого, как покинуть гостеприимный ходулинский дом. Вернулись они во дворец графа Глинского без приключений, если не считать того, что невесть кем напуганные лошади понесли, и детективу пришлось срочно помогать поэту, дабы притормозить мчащийся на бешеной скорости тарантас. Ярослав одного не мог понять — как можно преобразовать неживую материю в живых и резвых коней? Это было, пожалуй, самым удивительным из тех чудес, которые он видел в зоне отчуждения. Все остальное хоть и выходило за рамки жизненных реалий, но не настолько, чтобы поставить в тупик земной разум. В конце концов, у нас немало психов, готовых вообразить себя кем угодно, хоть Наполеоном. Процесс воскрешения мертвых, это, конечно, чудо из чудес, но и его можно объяснить кратковременным наваждением, гипнозом. Но резвые кони никак не хотели укладываться в эту схему. Нельзя же, в конце концов, загипнотизировать «мерседес» до такой степени, чтобы он вообразил себя тарантасом, запряженным парой лошадей.

— Лошади могут быть самыми натуральными, — возразил Кравчинский.—А вот «мерседес» действительно превращается в тарантас или карету.

— Но каким образом? — стоял на своем Ярослав. — Он нас гипнотизирует или преобразует материю? Вот этот дворец, на крыльцо которого мы сейчас восходим, он реально существует или является всего лишь галлюцинацией?

— Спроси что-нибудь полегче, — усмехнулся Кравчинский, толкая плечом довольно увесистую входную дверь.

Граф Глинский еще спал, утомленный ночными научными трудами и утренним возлиянием, зато следователь Рябушкин был уже на ногах и нервно прохаживался по обширному залу, время, от времени бросая враждебные взгляды на стерегущих его холопов.

— Черт знает что! — воскликнул он при виде двух друзей. — Меня не выпускают за порог. Следователь Рябушкин арестован призраком, как вам это понравится?

— Бывает и хуже, — утешил работника прокуратуры Аполлон Кравчинский.

— Послушайте, господа хорошие, вы же нормальные люди. Объясните же мне наконец, куда я попал и что из себя представляет этот бедлам.

Граф Калиостро попросил у холопов вина, скинул неудобные башмаки и с удобствами расположился в кресле у окна, выходящего на парковую аллею. Рябушкин присел рядом за изящно сработанный из ценных пород дерева столик и приготовился слушать. Аполлон честно предупредил следователя, что имеет он дело с Иванами, возможно даже йородами и, более того, сам скорее всего является таковым. Пространный экскурс поэта в теорию русского мата едва не довел Рябушкина до белого каления. Анатолий Сергеевич вообразил, что над ним издеваются, и, будучи человеком откровенным, не утаил от Аполлона своих мыслей по поводу наглых молодых людей, позволяющих себе шутить над представителями закона, находящимися при исполнении служебных обязанностей.

— Вы не правы, Анатолий Сергеевич, — возразил Кравчинский, задумчиво потягивая кислое вино. — В этом что-то есть. Если этот компьютер заброшен к нам несколько тысячелетий назад, он обладает воистину уникальной информацией о нашем прошлом. Той информацией, которой на Земле не обладает никто.

— Я не историк, — поморщился Рябушкин. — И прошлое меня интересует постольку поскольку. Для меня достаточно и того, что это штука не бог, а всего лишь машина.

— А чем, по-вашему, бог отличается от человека?

— Он всемогущ, — сказал Рябушкин. — Хотя я лично атеист и в бога не верую.

— Вы не объяснили, в чем причина этого могущества. — Кравчинский наставительно поднял указательный палец к потолку. — Бог знает, что происходило, что происходит в данную минуту и что будет происходить в будущем. Информация о прошлом, настоящем и будущем делает существо всемогущим.

— Допустим, ваш компьютер знает все о прошлом Земли, допустим, он знает все о ее настоящем, но будущее ему в любом случае неподвластно, — раздраженно отмахнулся Рябушкин..

— Так ведь будущее вырастает из прошлого и настоящего, Анатолий Сергеевич. Обладая достаточным объемом информации, будущее можно смоделировать таким образом, чтобы оно устраивало ныне живущих людей.

— Многие, знаете ли, пытались и моделировать, и пророчествовать, но получался полный абсурд.

— Так я ведь и не утверждаю, что у оракула получится. Но скорее всего он запрограммирован именно на это. То есть собрать всю возможную информацию и удовлетворить все возникающие у человека потребности без ущерба для окружающих.

— Но это ведь невозможно! — возмутился Рябушкин.

— Тем не менее он будет стремиться именно к этому, не считаясь с мнением следователей прокуратуры и прочих инакомыслящих, которых ему в будущем придется либо изолировать, либо устранять.

— Но вы же сами сказали, что он не только никого не убивает, но и не позволяет убивать другим?

— Позволять-то он позволяет, но пока понарошку. Каждое живое существо хочет жить, и это не противоречит программе, заложенной в компьютер. Ибо эту программу составляли истинные гуманисты, безусловно желавшие нам добра. Но, боюсь, что так будет не всегда. Неизбежно наступит момент, когда компьютер вынужден будет убить бунтаря, не желающего подчиняться его воле. Я, кстати, не исключаю, что такое уже было. Бог всегда наказывает ослушника, даже если этот бог всего лишь компьютер. Собственно, выбора у оракула нет, либо он уничтожает бунтаря, разрушающего систему, либо перестает быть богом.

— И каков выход из этого дурацкого положения, в котором мы оказались? — спросил Рябушкин.

— Надо выключить компьютер, — твердо произнес Кузнецов.

Последнее было, надо признать, проще сказать, чем сделать. Во всяком случае, Ярослав понятия не имел, где у оракула находится кнопка и имеется ли она вообще. На это и указал ему въедливый следователь Рябушкин.

— А у вас есть другой способ выбраться отсюда? — пожал плечами Ярослав. — Кстати, вы так и не ответили на мой вопрос — зачем вы вообще приехали в это проклятое место? Вас что, Иванов попросил?

— Допустим. — Рябушкин недовольно нахмурился. — И что с того?

— Ничего, — пожал плечами Кузнецов, — просто старый приятель подложил вам большую свинью, Анатолий Сергеевич. Ибо сдается мне, что Аркадий Семенович Иванов знает об оракуле гораздо больше, чем мы все вместе, и имеет на него свои виды.

— Какие еще виды? — возмутился Рябушкин. — Я знаю Иванова не первый год. Это очень порядочный человек.

— Порядочные люди не посылают своих хороших знакомых в места, где пахнет откровенной чертовщиной, — усмехнулся Ярослав. — Он рассказывал вам об оракуле?

— Нет, — хмуро бросил Рябушкин.

— А о диадеме?

— Он сказал, что диадема — ключ к кладу, спрятанному в старом дворце каким-то беглым аристократом.

— И обещал поделиться сокровищами?

— Идите к черту!

— Должен вас разочаровать, Анатолий Сергеевич. Аристократу так и не удалось стать беглым, он не сумел пересечь румынскую границу с фамильными сокровищами, и был, скорее всего, убит дедушкой вашего старинного приятеля, старшим оперуполномоченным ОГПУ. И, между прочим, сделал это Терентий Филиппович Доренко по подсказке оракула. То есть сначала он убил его здесь как бы понарошку, но поскольку граф неожиданно воскрес, то его пришлось убить во второй раз, но уже за пределами зоны отчуждения. Теперь вы понимаете, откуда у Иванова взялась эта диадема.

— Откуда вы это знаете и почему я должен вам верить?

— А мы познакомились здесь с Терентием Филипповичем, — охотно пояснил недоверчивому следователю Кравчинский. — Потом Ярославу пришлось его застрелить, и это разрушило планы вашего приятеля.

Аполлон был прав. Смерть не входила в планы Терентия Филипповича, он непременно должен был вернуться к оракулу и вернуться в одиночку с помощью диадемы, взятой у убитой ведьмы. И теперь Иванов не может вернуться в зону отчуждения в роли своего дедушки и ему придется играть самого себя. А это большой риск. Во-первых, оракул может не принять его в новом качестве, а во-вторых, есть шанс застрять в храме Йо на всю оставшуюся жизнь. Доренко Терентий Филиппович этот храм благополучно покинул, но это еще не факт, что получится у его внука. Было, вероятно, еще одно обстоятельство, сильно смущавшее Иванова. Оракул мог прочитать его потаенные желания и принять меры для их нейтрализации, если они шли в разрез с заложенной в него программой.

— Но ведь это касается и вас, господин Кузнецов, — прищурился на Ярослава следователь. — На месте оракула я бы сделал все, чтобы не допустить вас в храм.

— Оракул не знает Кузнецова, — покачал головой детектив. — Я в его программе числюсь как Друбич.

— Пожалуй, — согласился Аполлон. — Но одного не могу понять, почему я в этом спектакле играю роль графа Калиостро?

— Но ты ведь сам этого захотел, — пожал плечами Ярослав. — Вот здесь, в этом дворце. Надо было назваться Байроном, кто тебе мешал. Может быть, вам тоже, Анатолий Сергеевич, поменять фамилию и имидж? Назовитесь, скажем, генералиссимусом Суворовым или князем Потемкиным-Таврическим. Уверяю вас, оракул все стерпит. Ему, в сущности, все равно.

— Я останусь просто Рябушкиным, — сухо отозвался следователь. — Ну, как угодно, — кивнул Ярослав и последовал примеру Кравчинского, уже вовсю храпевшего в своем неудобном кресле.

Впрочем, сон Ярослава не был продолжительным. Его разбудил все тот же неугомонный граф Глинский, которому дурная кровь покоя не давала. Призрак был готов к великим свершениям и очень надеялся, что гости, по несчастливой случайности собравшиеся во дворце, разделят его триумф. Катюша тоже вызвалась сопровождать брата, несмотря на возражения, высказанные Ярославом. Детектив чувствовал бы себя гораздо увереннее, если бы рядом с ним не было любимой девушки. В конце концов, от разгневанного оракула можно было ждать чего угодно. Как ни крути, а этот чертов компьютер обладал многими поразительными качествами и способен был превратить в порошок любого бросившего ему вызов смельчака. К сожалению, у Катюши были свои твердые представления о том, как должна вести себя в критических ситуациях представительница знатного рода Глинских.

Кравчинский любезно пригласил в тарантас Катюшу и Рябушкина. Графиня Глинская впорхнула в экипаж шаловливой пташкой, зато следователь прокуратуры занял место только после грубого окрика со стороны графа Глинского. Сам граф уже горячил своего вороного жеребца, размахивая над головой факелом. Все-таки, каким был Колян взбалмошным типом, без царя в голове, таким он, в сущности, и остался. Прежде Ярослав все списывал на издержки дворового воспитания, но, оказывается, виной всему дурная наследственность. Иметь такого ни в чем не знающего удержу предка большая проблема для потомков, живущих в эпоху всеобщего гуманизма и драконовских законов, не дающих разгуляться графской душе.

Попривыкший к ночным безумствам Ярослав уже не испытывал неудобств от бешеной скачки. Беспокоился он только за тарантас, летевший по ночному лесу с запредельной скоростью, но граф Калиостро пока довольно успешно справлялся с норовистыми конями.

У лесной избушки Ефросиньи стояла карета императрицы, запряженная четверкой лошадей. Для Ярослава ее присутствие здесь явилось сюрпризом. Ему казалось, что, получив искомое, императрица никогда не вернется в окрестности Горелова. Но он упустил из виду двойственность натуры особы, сейчас прохаживавшейся по поляне, опираясь на руку рослого лейб-гвардейца, в котором детектив без труда опознал конопатого Стеблова. Преображением, стоявшим у дверцы кареты, был скорее всего тот самый Гришка, что едва не подстрелил Кузнецова и Кравчинского на улицах родного города, изрядно попортив при этом лобовое стекло «Лады». Что же до третьего мужчины, сидевшего на ветхом крылечке избушки, то и он показался Ярославу знакомым. И, как вскоре выяснилось, он не ошибся в своих предположениях — это действительно был фон Дорн. Тот самый наглый преображенец, которому Друбич проиграл сто рублей в трактире на Мещанской улице и которому Ярослав Кузнецов пропорол руку шпагой на злополучной дуэли. Правая рука фон Дорна действительно была подвязана к шее, да и выглядел он в свете факелов бледнее обычного. Ярослав пожалел, что не убил тогда на дуэли этого человека и тем самым облегчил Иванову задачу. Правда, Кравчинский полагал, что между ранением и смертью в этой игре нет разницы — человек так или иначе выбывает, но, видимо, оракул все-таки видел разницу между раненым и убитым. Кузнецов нисколько не сомневался, что это именно Иванов уговорил Светлану Хлестову, озабоченную сохранностью полученных от мужа дворцов, вернуться в зону отчуждения. Ибо, если дворцы сооружены при помощи оракула, то в его воле разрушить их до основания в любую минуту.

Единственным человеком, который обрадовался присутствию здесь императрицы, был граф Глинский. Он соколом пал с седла и склонился перед государыней в глубоком поклоне.

— Я решила дать тебе шанс, Николай, — произнесла императрица, — но ты должен понимать, что этот шанс — последний.

Самое скверное, что Ярослав не имел ни малейшего представления о том, как Глинский и фон Дорн собираются использовать оракула в своих целях. Тем не менее он надеялся разобраться во всем на месте, и если не удастся выключить компьютер, то, возможно, он сумеет помешать этим безумцам, одержимым жаждой власти, осуществить свои планы.

— А где Ефросинья? — спросил Аполлон, заглядывая в избушку.

Возможно, неуемный Калиостро рассчитывал еще раз поучаствовать в оргиастическом представлении, но в этот раз, кажется, ничего подобного не предвиделось. Ведьма Ефросинья куда-то запропастилась, и к нужному месту группу повел граф Глинский. А лошади, к немалому удивлению Ярослава, двинулись за ними следом, таща за собой карету и тарантас. Судя по всему, не только люди, но и животные чувствовали себя неуютно в этом колдовском месте.

Ярослав практически сразу же опознал поляну. Благо луна в эту ночь была полной и давала достаточно света если не для чтения, то, во всяком случае, для ориентировки в пространстве. Ворота в храм были открыты, и открыты конечно же Ефросиньей, которая, однако, не стала дожидаться прибытия родственников и знакомых и решила отправиться к оракулу в одиночку. Не исключено, что у нее для этого были очень важные причины. Глинский уверенно шагнул под арку, созданную волшебной диадемой, а всем остальным не оставалось ничего другого, как последовать за призраком. Особенного страха Ярослав пока что не испытывал. Все было практически так же, как и в первый раз. Сначала они шли по полутемному тоннелю, а потом оказались на освещенной ярким светом поляне. Храм Йо произвел впечатление на всех, но особенно удивились Стеблов с Гришкой и Рябушкин, которым ничего подобного прежде видеть не доводилось. Лошади притащились за исследователями и сюда, но уже стараниями Кравчинского и Стеблова, решивших, что и по волшебной стране можно путешествовать со всеми удобствами. К храму Йо тоже решили ехать на лошадях, хотя оракул, чего доброго, мог расценить это как оскорбление своего божественного величия. Во всяком случае, Катюша высказала по этому поводу свое робкое мнение. Однако вся остальная публика ее предостережения проигнорировала, включая графа Глинского, подсевшего в карету императрицы. Ярослав, Аполлон, Рябушкин и Катюша ехали в тарантасе. Управлявший каретой фон Дорн разогнал лошадей до бешеного аллюра и буквально в пять минут достиг вершины священного холма. Кравчинский ехал не торопясь, сообразуясь с торжественностью момента и пожеланиями Катюши, а потому и прибыл к храму много позже расторопных конкурентов. Еще несколько минут детектив с поэтом обсуждали внешний вид храма с привлечением в качестве эксперта следователя прокуратуры. Сошлись во мнении, что архитектура сооружения, безусловно, земная и что компьютер скорее всего позаимствовал идею у какого-то древнего строителя, не озаботившись тем, чтобы запечатлеть его имя в скрижалях. Тем более что прототип был разрушен во время одного из многочисленных земных катаклизмов.

— Ладно, пошли, — отмахнулся от споров ученых спутников Ярослав. — Как бы Глинский с фон Дорном чего-нибудь не учудили.

— А что, этот оракул действительно предсказывает судьбу? — спросил Анатолий Сергеевич, кося настороженным взглядом на внутреннее убранство храма.

— Только тем, кто искренне хочет узнать свое будущее, — охотно отозвался Кравчинский. — Вам это очень нужно?

— Пожалуй, нет, — поспешно отозвался следователь.

— В таком случае не смотрите на иероглифы, ибо один из них содержит информацию о вашем прошлом, настоящем и будущем.

Но Рябушкин все-таки не удержался и посмотрел, после чего поспешно прикрыл глаза рукой:

— И какова вероятность исполнения предсказания?

— А черт его знает! —Аполлон пожал плечами, оглядываясь по сторонам. — Интересно, куда же все-таки подевались наши коллеги?

— Возможно, проникли в ту дверь, — показал в дальний угол обширного зала Рябушкин.

— А почему в ту, а не в эту? — рассердился Кравчинский. — Здесь дверей не меньше десятка.

Тем не менее Рябушкин уверенно направился именно к «своей» двери, и друзьям не оставалось ничего другого, как последовать за ним, дабы не потеряться в этом грандиозном сооружении. Далее произошло нечто, весьма похожее на чудо. Исследователи совершенно неожиданно для себя оказались на проселочной дороге в двух шагах от «мерседеса», который еще совсем недавно был тарантасом. Катюша ойкнула и схватила Ярослава за руку. Кравчинский крякнул расстроенным селезнем, и только Рябушкин облегченно засмеялся. Похоже, для него возвращение в реальный мир не оказалось сюрпризом.

— Я загадал желание, — пояснил следователь растерянным спутникам. — Хочу домой. И тогда оракул показал мне эту дверь, а за ней проселочную дорогу.

— Классическое исполнение желания, — констатировал Ярослав.

— А чем вы недовольны, господа? — пожал плечами Рябушкин. — По-моему, мы с вами легко отделались. А вот и наши знакомые. Как видите, оракул выпроводил и их.

Рябушкин был прав. Мимо опешивших путников с ревом пронесся еще один «мерседес», за рулем которого сидела «императрица», она же Светлана Алексеевна Хлестова. Не заметить стоявших на обочине знакомых людей сидевшие в машине, конечно, не могли, но тем не менее и не подумали остановиться.

— Сколько человек было в машине? — спросил Ярослав у поэта.

— По-моему, пять.

— Радом с Хлестовой сидел ваш призрак, — сказал с усмешкой Рябушкин. — А Иванов — на заднем сиденье. Поздравляю вас, господа, с успешным завершением нелепого приключения. А как вы себя чувствуете в нашем мире, графиня?

— Я не графиня, — смущенно засмеялась Катюша.

— Что и требовалось доказать, — развел руками Рябушкин, весьма, видимо, довольный, что его опыт и профессиональная сноровка помогли и ему самому, и молодым людям избежать больших неприятностей.

У Ярослава же не было полной уверенности в том, что дело с оракулом уже закончилось. Настораживала поспешность, с которой улепетывал с места событий Светланин «мерседес». Создавалось впечатление, что эти люди то ли спасались от погони, то ли спешили увезти какую-то ценность, а возможно, и то, и другое вместе. Но в любом случае Ярослав был рад, что для Катюши весь этот кошмар закончился. И закончился, судя по всему, без всяких неприятных последствий. Во всяком случае, девушка не выглядела ни угнетенной, ни растерянной, а ее отношение к Ярославу нисколько не изменилось после того, как он из Друбича превратился в Кузнецова. Между прочим, Светлана Хлестова была права, и Катюша Ходулина не забыла ничего из того, что происходило с ней в ту пору, когда она была графиней Глинской, но комплексовать по этому поводу явно не собиралась.

Кравчинский сел за руль «мерседеса», Рябушкин пристроился с ним рядом, предоставив влюбленной парочке в полное распоряжение заднее сиденье автомобиля. Окрыленный обретенной свободой Аполлон гнал бывший тарантас со скоростью космической ракеты, благо проселочная дорога сменилась асфальтированной трассой. Скорость «мерседеса» зашкаливала далеко за сотню, но тем не менее обогнавшую их «пятерку» авантюристов они так и не настигли. Ярослав по этому поводу не слишком расстроился. Черт с ними. Главное они с Аполлоном все-таки сделали — вырвали из лап оракула Катюшу и Коляна, а все остальное уже не столь важно.

— Безусловно, надо привлечь к разгадке этого феномена наших ученых.

Оказывается, Кравчинский с Рябушкиным вели на переднем сиденье оживленный диалог, а занятый своими мыслями Ярослав прозевал его начало. Хотя против ученых он, естественно, не возражал. Очень может быть, им удастся извлечь из этого инопланетного маразма рациональное зерно, способное далеко продвинуть земную науку.

— Во всяком случае, вино этот Йо синтезирует весьма приличное, как вы считаете, Анатолий Сергеевич? Не говоря уже о заячьей печенке.

Рябушкин, кажется, был слегка шокирован тем, что на протяжении суток потреблял черт-те что, да еще и неизвестно кем приготовленное. Однако Кравчинский его убедил, что зайчатина, скорее всего, была натуральной.

— Если уж оракулу удается выращивать лошадей, то с зайцами у него тем более никаких проблем не возникает.

— Вы хотите сказать, что оракул стимулирует их размножение? — удивился Рябушкин.

— А почему бы и нет, — хмыкнул поэт.

К сожалению, эта во всех отношениях интересная Дискуссия была прервана милицейским уазиком, который самым бесцеремонным образом подрезал «мерседесу» путь, едва не загнав его при этом на тротуар, впрочем, пустующий в эту ночную пору. Кравчинский грубо выругался и собрался уже вступить в спор с представителями власти, поскольку не считал себя нарушителем дорожного движения, ибо при въезде в город он значительно сбросил скорость. Но вместо распаренной морды гаишника в окно просунулась всего лишь встревоженная физиономия милиционера Куницына, который тут же был оттерт в сторону старшиной Володей.

— Большая неприятность, Анатолий Сергеевич, Можно сказать, трагедия. Только что передали по рации, что в своем загородном доме убит Петр Васильевич Хлестов вместе с тремя охранниками.

— Как убит? — ахнул Рябушкин. — Быть того не может.

— Мне это тоже показалось странным, — вздохнул Володя. — Когда человека в течение одних суток убивают два раза подряд, то это явный перебор. А может, он и в этот раз оживет?

Ответить Рябушкин не успел, поскольку в его кармане заурчал рассерженным медведем мобильник. Судя по тому, как напрягся следователь, звонило очень значительное лицо. И звонило явно не с намерением выразить Анатолию Сергеевичу благодарность. А уж скорее наоборот.

— При чем тут пьянка, Иван Николаевич, я трезв, как стеклышко. И милиционеров никто не спаивал, уверяю вас. Я говорю, трезвыми они из Горелово выехали. А мне не позволили обстоятельства. Разумеется, я все объясню. Разрешите выполнять?

Мобильник булькнул напоследок особенно злобно и отключился. Рябушкин в изнеможении откинулся на спинку сиденья. По всему было видно, что он получил изрядную нахлобучку.

— Прокурор, — пояснил он заинтересованным лицам и, повернувшись к Володе, спросил: — Так они вам не поверили?

— Мне уже объявили о неполном служебном соответствии как старшему наряда, — вздохнул старшина. — Пить, говорят, надо меньше.

— Хлестов действительно убит, — крякнул досадливо Рябушкин.—Двенадцать трупов, можете себе представить!

Ярослав мог. Во всяком случае, именно столько трупов было во дворце императрицы минувшей ночью. И вряд ли это совпадение было случайным, точнее, оно просто не могло быть случайным. И уж конечно без участия оракула в этом страшном деле не обошлось. Видимо, Рябушкин пришел к тому же выводу.

— А где Синцов?

— Я послал его к Хлестову. Надо же нам было как-то оправдаться в глазах начальства. А бизнесмен мог подтвердить наши слова, он ведь был во дворце прошлой ночью.

— Значит, Синцов тоже убит, — грустно констатировал Рябушкин. — Ладно, поехали к финансисту.

— А вы знаете дорогу? — спросил Кравчинский.

— Были мы у него как-то раз с Аркадием Семеновичем Ивановым.

Аполлон, ни слово больше не говоря, ударил по газам. Ярослав тоже молчал, с трудом переваривая полученную информацию. Смерть финансиста не Укладывалась ни в какие логические рамки, если, конечно, не допустить, что оракул резко расширил сферу своей деятельности. Возможно, это было связано как-то с визитом, нанесенным в храм Йо отчаянной пятеркой во главе с неугомонной «императрицей», которую, возможно, не устроила инсценировка смерти «императора», и она попросила у оракула чего-то большего.

Загородный дом Хлестова был расположен в том же поселке, что и дом Иванова, где детективу и поэту удалось однажды побывать. Сразу же бросалось в глаза, что здесь произошло событие незаурядное, а иначе зачем бы сюда съехалось более десятка машин, среди которых преобладали милицейские уазики и «скорые помощи». Из распахнутых настежь дверей особняка выносили трупы. Следствие, похоже, велось уже полным ходом. А возглавлял всю эту суету кругленький мужичок лет пятидесяти с заспанным лицом и неприятным визгливым голосом. Как вскоре выяснилось, это был Иван Николаевич Лютиков, главный городской прокурор и непосредственный начальник Рябушкина.

— Об оракуле пока никому не слова, — предупредил детектива и поэта следователь.—А уж тем более Лютикову.

Разговор между прокурором и следователем проходил на повышенных тонах, во всяком случае, отдельные реплики до Ярослава долетали:

— А что я, по-вашему, должен был делать, Иван Николаевич? Поступило заявление об изнасиловании и убийстве. Я просто обязан был проверить. И милиционеры тут ни при чем. Просто переволновались люди. Ночь, кругом хоть глаз коли, гроза. А тут еще стрельба началась.

— Какая стрельба? — возмутился прокурор. — Вот стрельба! Двенадцать трупов. Все показатели работы прокуратуры коту под хвост. Так где стреляли, говоришь?

— Стреляли во дворце, который Хлестов недавно восстановил. Причем стреляли как раз в то время, когда там был Петр Васильевич.

— И трупы были?

— Говорят, что были, но, к сожалению, их успели спрятать.

— Выходит, это не сегодня началось. А ты точно знаешь, что Хлестов вчера был в том дворце?

— Был, — твердо сказал Рябушкин. — Есть свидетели. Вон те два молодых человека. Это они слышали стрельбу. По их словам, нападавших было человек семь, не меньше.

— И здесь семеро, — задумчиво проговорил прокурор. — Все сходится. Ладно. А девушку ты нашел?

— Ложная тревога. Девушка жива и здорова, насилию не подвергалась. А что здесь произошло?

— Если верить свидетелям, впрочем, как водится, давшим весьма противоречивые показания, в особняке кроме Хлестова находились три его охранника. Как туда проникла банда киллеров, установить пока не удалось. Заслышав стрельбу, кто-то, вероятно, позвонил в милицию. Не исключено, правда, что убитый Синцов просто проезжал мимо этого дома на своей «Ниве» и случайно оказался в центре событий. Так или иначе, но он был убит.

— А личности нападавших установлены?

— Идет опознание, — вздохнул прокурор — Подключайтеськ расследованию, Анатолий Сергеевич, раз уж вы все равно здесь. Мне уже губернатор звонил, все-таки Петр Васильевич был не последним человеком в городе.

Картина преступления только утвердила Ярослава в мысли, что здесь не все чисто, уж слишком она напоминала виденную в императорском дворце собственными глазами. Правда, сейчас у него не было надежды на то, что мертвые воскреснут. И его сомнения подтвердил уже успевший осмотреть место происшествия Рябушкин. По словам следователя, никаких сомнений в том, что эти люди мертвы, у медицинских экспертов нет.

— Прокурор никак не может понять, почему были убиты все, и нападающие, и обороняющиеся, — вздохнул Рябушкин. — По идее, кто-то ведь должен был уцелеть!

И уж тем более ему непонятно, откуда на теле Хлестова эти странные колотые раны, если в особняке не обнаружено предмета, которым они могли быть нанесены.

Конечно, Рябушкин мог бы объяснить прокурору, что Хлестова закололи шпагами, но Анатолий Сергеевич не стал этого делать во избежание новых подозрений в своей неадекватности.

— По-моему, самое время нам навестить Аркадия Семеновича Иванова, — заметил Кравчинский. — Возможно, мы получим от него нужную информацию о взбесившемся оракуле.

Предложение Аполлона и следователю, и детективу показалось разумным. Поскольку и тот и другой понимали, что причину массовой бойни в особняке Хлестова следует искать вне рамок привычной для нас реальности. В этом они сильно расходились с прокурором Лютиковым, считавшим, что здесь не обошлось без конкурентов Петра Васильевича на финансовом фронте. В подозрении у него была и Светлана Алексеевна Хлестова, поскольку разногласия, возникшие между супругами, не были секретом для ближайшего окружения покойного.

До особняка Иванова от места событий было буквально рукой подать. Для придания визиту большей официальности Рябушкин кроме поэта и детектива прихватил с собой еще и двух сотрудников милиции, все того же старшину Володю, фамилия которого, к слову, была Круглов, и Куницына. В окнах особняка горел свет, так что хозяин, скорее всего, уже успел вернуться из дальнего похода. Но вернулся, видимо, совсем недавно, поскольку даже не успел запереть дверь. Прямо надо сказать, поразительная беспечность по нынешним, склонным к насилию временам. Рябушкин начал солидно кашлять еще в коридоре, пытаясь привлечь внимание хозяев. Менее деликатный Круглов просто гаркнул во всю мощь своих легких:

— Живой здесь есть кто-нибудь?

Никто на призыв старшины не откликнулся, видимо потому, что живых в холле не было, зато на полу лежали три трупа, опознанные вошедшими без труда. Стеблов и Гришка были убиты выстрелами, а вот в шее Аркадия Семеновича зияла колотая рана, которая, безусловно, не могла не быть смертельной.

— Боже мой! — только и сумел вымолвить Рябушкин, опускаясь в стоящее чуть поодаль кресло.

Иванова и двух его подручных убили совсем недавно, во всяком случае, кровь не успела еще свернуться, а тела остыть. Очень может быть, что убийца Поджидал их в доме и начал стрелять, как только вошедшие включили свет. Убитые не только не оказали сопротивление, но, видимо, даже не успели увидеть киллера — на их лицах не было и тени испуга, разве что удивление

— Куницын, — распорядился Рябушкин, — быстро за прокурором.

Слегка оправившийся от шока следователь приступил к осмотру помещения. Старшина Круглов активно ему помогал. Понятые в лице Кравчинского, Кузнецова и Ходулиной скромно стояли у порога и переглядывались. Ярославу характер ран, нанесенных Иванову, Стеблову и Гришке, показался знакомым. Что в общем-то было неудивительно, ибо он сам их нанес. Правда, случилось это довольно далеко отсюда и почти трое суток тому назад, когда вышеназванные лица были сотрудниками ОГПУ, устроившими засаду на отпетую контру в лице некоего поручика Друбича. Но в любом случае эти убитые им люди за минувшие трое суток должны были бы как минимум остыть. Не говоря уже о том, что он видел их живыми всего каких-нибудь пару часов назад. Получался полный абсурд и сапоги всмятку.

Прокурор Лютиков открывшимся ему зрелищем был шокирован. Вздрогнули даже видавшие виды судмедэксперты. Такого количества смертей за одну ночь им еще, похоже, констатировать не приходилось.

— У нас что — война?! — почему-то набросился прокурор с вопросами на ни в чем не повинного следователя.

— Откуда же мне знать, — в раздражении развел руками Рябушкин. — Я всего час назад вернулся в город.

— А как вы обнаружили убитых?

— Иванов хороший знакомый Хлестова, живет неподалеку. Вот я и решил его опросить.

Объяснения следователя были вполне логичными, но прокурора они почему-то не устроили, и он долго еще ходил кругами возле трупов, путаясь под ногами у экспертов.

— Похоже на ритуальное убийство, — сказал один из них, молодой и кучерявый.

— Не морочьте мне голову, Селезнев! Какие тут могут быть ритуалы. Деньги не поделили, скорее всего.

— Нет уж, извините, Иван Николаевич, — обиделся эксперт. — Не знаю, что они делили, но раны, нанесенные Хлестову и Иванову, практически идентичны. И нанесены они либо узким кинжалом, либо шпагой. Тогда как все остальные убиты из огнестрельного оружия.

— Выходит, между этими убийствами есть связь? — насторожился Лютиков.

— Так я об этом и толкую. Тут либо маньяки орудуют в поселке, либо сатанисты. Нормальные киллеры, нанятые за деньги, так себя не ведут.

— Черт знает что! — не на шутку расстроился прокурор, которому еще предстоял разговор с высоким начальством, как губернским, так, возможно, и федеральным.

Милиция уже начала прочесывать поселок в надежде обнаружить следы убийц, но делалось это скорее для очистки совести, ибо какой же дурак, навалив горы трупов, даст себя вот так просто поймать. Здесь придется создавать следственную бригаду, возможно даже просить помощь федерального центра. Словом, прокурору Лютикову можно было только посочувствовать да порекомендовать не пороть горячку, поскольку это дело еще запутаннее, чем на первый взгляд кажется. Именно в таком духе и высказал свое мнение о случившемся следователь Рябушкин.

— Вы не будете возражать, Иван Николаевич, если я навешу супругу, а точнее, вдову Петра Васильевича Хлестова?

— Действуйте, — махнул рукой Лютиков и отвернулся от настырного следователя.

К Светлане Алексеевне Хлестовой отправились все тем же сплоченным коллективом. Впереди «мерседес», управляемый уверенной рукой Кравчинского, следом уазик с двумя очумевшими милиционерами, за какие-то сутки умудрившимися дважды потерять своего товарища Синцова убитым и уже получившими за это предупреждение о неполном служебном соответствии.

Рябушкин, сидя на переднем сиденье, рядом с призадумавшимся Аполлоном, пытался анализировать ситуацию. Однако вместо анализа получался откровенный бред сивой кобылы, с которым к прокурору не пойдешь, ибо Иван Николаевич Лютиков не настолько идиот, чтобы поверить в происки какого-то там инопланетного оракула.

— Фамилию убийцы Иванова я вам, пожалуй, могу назвать, — сказал Ярослав.

— Вот как, — резко обернулся к нему Рябушкин. — И кто же он?

— Некий Друбич, офицер царской армии, и, между прочим, мой прадедушка.

— Шутить изволите, Ярослав, — обиделся Анатолий Сергеевич.

— Ну, если вас этот вариант не устраивает, гражданин следователь, то вот вам другой — это я их убил. Стеблова и Гришку я застрелил из пистолетов, а Иванова, который, впрочем, тогда числился Доренко Терентием Филипповичем, я отправил на тот свет ударом шпаги в горло.

— Иными словами, ты хочешь сказать, что никакой засады в доме Иванова не было? — спросил от руля Кравчинский.

— Не было, — подтвердил Ярослав. — Они переступили порог и скончались от ран, полученных трое суток назад.

— А еще раньше от ран, полученных сутки назад, скончались Хлестов и компания, — дополнил картину Рябушкин, качая головой. — Но это же абсурд! Не могут люди с такими ранами прожить и пяти минут, не говоря уже о сутках. Я лично осматривал убитых.

— Вы, Анатолий Сергеевич, осматривали их дважды, — напомнил следователю Аполлон. — Пока что очевидно одно, все убитые сегодня ночью были уже однажды убиты в зоне отчуждения.

С этим утверждением Кравчинского спорить было трудно, его только оставалось принять к сведению, что Рябушкин и сделал скрепя сердце. Светлана Алексеевна Хлестова гостей явно не ждала и была весьма возмущена тем обстоятельством, что ее сон был столь бесцеремонно прерван среди ночи группой невоспитанных лиц во главе со следователем прокуратуры. Дверь непрошеным гостям она хотя и открыла, но тут же пообещала обратиться с жалобой в вышестоящие правовые инстанции. Кстати, если судить по внешнему виду хозяйки, то спать она еще не ложилась. А присутствие в квартире постороннего лица наводило на размышления о предосудительном характере отдохновения замужней женщины, впрочем, совсем недавно овдовевшей. Посторонним лицом, естественно, был Колян Ходулин, которому пришлось-таки натянуть штаны для беседы с представителем власти.

— Ба, знакомые все лица! — сказал он, поднимаясь с дивана.

— От графа слышим, — не остался в долгу Кравчинский. — Колись давай, чем вы досадили оракулу?

— А при чем тут оракул? — насторожилась Хлестова.

— Должен вам сообщить, Светлана Алексеевна, — начал официальным тоном Рябушкин, — что ваш супруг Петр Васильевич Хлестов убит сегодня ночью в своем доме. Вместе с ним убито еще одиннадцать человек. Как видите, повод для визита у меня более чем серьезный. Скажу более, у меня есть основания подозревать вас в причастности к этому чудовищному преступлению.

— Не смешите, — бросила Хлестова и нервно раскурила сигарету.

— Скажите, Светлана Алексеевна, вы посылали своих людей в село Горелово с целью, мягко скажем, попугать своего мужа?

— Никого я никуда не посылала, — резко отозвалась Хлестова и демонстративно уселась в кресло, закинув ногу на ногу.

— Уточняю вопрос, — продолжал Рябушкин. — Среди убитых в императорском дворце лиц были ваши знакомые?

— Послушайте, Анатолий Сергеевич, — вмешался в разговор Ходулин, — вы же были там и отлично знаете, что никто во дворце убит не был. Так зачем же задавать провокационные вопросы?

То, что вопрос следователю задал Ходулин, а не граф Глинский, у Ярослава не было никаких сомнений, он от души порадовался за вернувшегося в нормальное состояние приятеля. Другое дело, что теперь сошел с ума окружающий мир, а Колян никак не может взять этого в толк. Пришлось Рябушкину, Кузнецову и Кравчинскому просветить «императрицу» и ее «фаворита», в какой непростой ситуации они оказались. Если следствие установит, что среди убитых в особняке людей есть хорошие знакомые Светланы Алексеевны, то, естественно, все подозрения падут на супругу и наследницу несчастного Петра Васильевича.

— Так были или не были? — повторил в третий раз свой вопрос настойчивый следователь.

— Допустим,—нехотя призналась Хлестова.—Но это же был маскарад. Шутка. Вот эти двое, Кузнецов и Кравчинский, убедили меня, что моему мужу ничего не грозит. И он действительно уехал из дворца живехонек.

Конечно, Светлана была права в своем возмущении, и, конечно, она не имела никакого отношения к тому, что случилось в загородном особняке ее мужа. К сожалению, у следствия очень скоро появятся очень серьезные основания предполагать обратное.

— Что с вами происходило в храме Йо? — спросил Ярослав у Ходулина.

— Да практически ничего, — пожал плечами Колян. — Мы прошли в какую-то дверь, попали в огромный зал, увидели кристалл. Я подошел к нему вплотную, заглянул… И очнулся уже на дороге рядом с «мерседесом». Клянусь, мы ничего в этом храме не брали. Может быть, Иванов что-то там нахимичил?

— Иванов мертв. Стеблов с Григорием тоже. Откуда У тебя этот перстень?

— Понятия не имею, — отозвался Колян, с удивлением разглядывая свою правую руку. — Вероятно, Светлана подарила.

— Ничего я тебе не дарила! — воскликнула Хлестова.

— Ну, не знаю, — проговорил Ходулин, — видимо, подобрал где-нибудь во дворце.

— Дай-ка взглянуть. — Аполлон без церемоний стянул с пальца приятеля загадочное украшение.

Перстень был в своем роде примечателен. Скорее всего, он действительно принадлежал Глинским, во всяком случае, изображение вырезанной на нем летучей мыши Ярослав видел неоднократно на посуде и мебели в родовом гнезде аристократов.

— Скажите, Светлана Алексеевна, а зачем вы поехали этой ночью на свидание с оракулом? — спросил Ярослав Хлестову.

— Аркадий уговорил, — вздохнула «императрица», — сулил золотые горы. Между прочим, точно такой же перстень я видела на его руке.

— Вы уверены? — насторожился Рябушкин.

— Ну, не знаю, — протянула Светлана. — Я к нему не присматривалась. А Аркадий был очень уверен в себе, когда мы собирались в Горелово. Зато возвращался он практически раздавленным.

— А зачем вы ему понадобились, если он был уверен в успехе?

— Ему не я была нужна, а Николай. В общем, я как императрица должна была склонить графа Глинского к сотрудничеству с фон Дорном, а это совсем не просто было сделать. Глинский терпеть не может этого негодяя. Я имею в виду фон Дорна.

— Скорее всего, Иванову нужен был этот перстень, — предположил Кравчинский. — Возможно, эти два перстня являются ключом к оракулу. К его тайнам.

— И тем не менее замочек не открылся, — задумчиво проговорил Рябушкин. — Почему?

Вопрос был интересным, но, к сожалению, ответа на него не знал никто. Мало того, что оракул не выдал насильникам своих тайн, он еще и отомстил им довольно жестоко. Иванов мертв, а Ходулина с «императрицей» ждут большие неприятности.

— Между прочим, неприятности ждут не только Ходулина и Светлану, но и Круглова с Куницыным, — хмуро бросил Ярослав. — Вы не помните, Анатолий Сергеевич, были вокруг убитых в особняке стреляные гильзы или нет?

— Гильз не было, — твердо сказал Рябушкин. — По этому поводу очень возмущался эксперт Селезнев.

— Гильзы остались во дворце императора, — усмехнулся Кравчинский. — Ведь все они были убиты именно там.

Рябушкин вздохнул с облегчением. Конечно, предстоял еще непростой разговор с прокурором по поводу непонятной отлучки и совершенно бредовых заявлений милиционеров, но все это были мелочи, которые тянули разве что на выговор в приказе. Серьезной проблемой для Анатолия Сергеевича были, безусловно, Ходулин и Хлестова. Если Светлану Алексеевну арестуют, то она, естественно, молчать не станет. И хотя ее показания, скорее всего, посчитают бредом, но тень на репутацию Рябушкина падет солидная. Доказать, конечно, ничего не докажут, но подозрение останется. И прощай тогда карьера.

— Вам следует уехать, — предложил Рябушкин Хлестовой.

— Куда? — возмутилась та.

— Ну, хотя бы под крылышко к оракулу, — усмехнулся следователь. — Вряд ли прокуратуре удастся вас извлечь из восемнадцатого века, где, если не ошибаюсь, вы числитесь императрицей.

Идея Рябушкина Ярославу показалось разумной, и он горячо ее поддержал. После столь громкого преступления прокуратура, понукаемая со всех сторон, начнет рвать и метать в поисках исполнителей и заказчиков убийства. А Светлана Алексеевна Хлестова вместе со своим любовником Ходулиным являются идеальными объектами для приложения усилий правоохранительных органов. Другое дело, что их арест не только не прояснит, а окончательно запутает ситуацию с оракулом, ибо эти двое, судя по всему, являются ключевыми фигурами в разгадке тайны, над которой Ярослав бьется все эти дни.

Домой детектив попал уже на рассвете. Они с Катюшей устали до такой степени, что сразу же легли спать, оставив на потом и объяснения, и объятия. Но, к сожалению, выспаться им не дали. Во всяком случае, Кузнецову показалось, что он не успел еще и глаз сомкнуть, как в дверь его квартиры начали ломиться какие-то нетерпеливые люди. Впрочем, как вскоре выяснилось, он слегка ошибся в своих расчетах, и время уже стремительно приближалось к трем часам пополудни.

— Пожар, что ли?! — встретил он недовольным вопросом неуемного Аполлона Кравчинского.

Лицо у поэта было заспанным и ошеломленным одновременно. Создавалось впечатление, что его сначала пристукнули из-за угла мешком, а потом направили на квартиру старого друга, которого этот неурочный визит нисколько не обрадовал.

— Хуже, — сказал поэт, падая на стул без разрешения хозяина. — Покойники очнулись! Какой скандал! Главное ведь, уже все местные газеты вышли с подробными описаниями места преступления и кровавыми подробностями. Плюс некрологи. В прокуратуре паника. Мне Рябушкин только что звонил. Шутка сказать, пятнадцать официально зарегистрированных покойников как корова языком слизнула. И что теперь с этим делать, никто не знает.

В отличие от работников прокуратуры Ярослав не был шокирован происшествием. В конце концов, к воскрешению покойников ему не привыкать. Однако это не помешало ему оценить масштаб события и трудности, вставшие в этот момент перед сотрудниками правоохранительных органов.

— Жалко Катюшу будить, — вздохнул Ярослав.

— А ты и не буди, пусть девушка спит. Оставь записку, что мы скоро будем.

Аполлон приехал на своей много чего повидавшей «Ладе». До «мерседеса» консервной банке было ой как далеко, но как средство передвижения она друзей устраивала. На улицах пока что все было спокойно. Похоже, никто не собирался вводить в городе чрезвычайное положение по поводу чудесного воскрешения отдельных несознательных лиц: Подробности чуда поэт с детективом выслушали из уст Анатолия Сергеевича Рябушкина, который перед тем как приступить к рассказу, тщательно прикрыл дверь своего кабинета и понизил голос чуть ли не до шепота. По словам следователя, события разворачивались, как в голливудском фильме ужасов. Убитых развезли по разным больницам и поместили в морги. К вскрытиям еще приступить не успели. Обычная наша неразбериха. Решили отложить эту процедуру до утра. А поутру вдруг выяснилось, что покойников нет. Сначала подумали, что их просто не туда доставили. Потом стали трясти больничный персонал и с большим трудом установили, что несколько человек среди ночи действительно покинули больницы, но были это далеко не покойники, а весьма и весьма скандальные типы, грозившие персоналу карами за незаконное их содержание в холодных палатах. Разумеется, медикам и в голову не пришло, что в больницы этих людей доставили как покойников. С другой стороны, люди-то были явно здоровые и ни в каких историях болезни не значились. Словом, никто их задерживать не стал, да и с какой стати? Дальше — больше. Ничего не подозревающий прокурор Лютиков отправился на доклад к губернатору, не на шутку встревоженному таким количеством убийств во вверенной его заботам области. А у губернатора на двенадцать часов было назначено совещание деловой элиты. Естественно, глава области предложил почтить минутой молчания покойного Петра Васильевича Хлестова, который должен был принять участие в совещании, но по не зависящим от него причинам не смог этого сделать. Все встали и застыли со скорбными лицами. И в эту самую минуту открывается дверь и в комнату входит не кто иной, как покойный и оплакиваемый собственной персоной. Губернатор впал в столбняк, с мэром случилась истерика, а на прокурора Лютикова напала икота, от которой он не может оправиться до сих пор.

— А Хлестов хоть что-то сказал в свое оправдание? — спросил Кравчинский.

— Ничего он не сказал, — ответил Рябушкин. — Извинился за опоздание. Якобы попал в пробку. Да никто его ни о чем и не спрашивал. Как-то никому в голову не пришло упрекнуть человека за то, что он не помер или помер не совсем. Совещание, естественно, прошло скомкано. Можно сказать, что оно вообще не состоялось. А тут еще эти журналисты… Словом, прокурора Лютикова я таким еще не видел. Человек буквально с лица спал за каких-то три с небольшим часа. Он ведь всех убитых собственными глазами видел. Конечно, основные претензии судмедэкспертам, констатировавшим смерть, но никому ведь от этого не легче. Сейчас Лютиков пытается допрашивать Синцова. Но у младшего сержанта, по-моему, все в голове перемешалось. Шутка сказать, человек за какие-то сутки дважды был убит и дважды воскрес. Тут у кого угодно крыша поедет. Впрочем, Синцов считает, что просто переутомился.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — облегченно вздохнул Кравчинский.

— Я-то как раз думаю, что все еще только начинается, — не согласился с поэтом следователь прокуратуры. — Лютиков от меня потребовал найти и наказать виновных. Понять человека можно. Он ведь оказался в весьма странном положении. Чего доброго, и в мэрии и в областной администрации решат, что у прокурора с головой не все в порядке.

— А про оракула вы ему не пробовали намекать? — поинтересовался Ярослав.

— Боюсь, что в этом случае вопрос встанет уже о моем психическом здоровье.

Очень даже возможный вариант развития событий. Ярослав прокуратуре, безусловно, сочувствовал, но в данном случае его волновал совсем другой вопрос. Кузнецову было непонятно, каким образом оракул распространил свое влияние и как это влияние будет сказываться на жизни мегаполиса. Все-таки одно дело село с населением в несколько сот душ, худо-бедно адаптировавшихся к странным выходкам Йо, и совсем другое — город, место, никак не приспособленное для причуд сбрендивших богов и компьютеров.

— Я думаю, что все дело в перстнях, — задумчиво проговорил Кравчинский. — Они, безусловно, связаны с компьютером. Возможно, это его глаза и уши. Ведь сам оракул находится в стационарном положении. А с помощью этих штуковин он может не только получать информацию, но и как-то воздействовать на ситуацию.

— Не лишено, — задумчиво произнес Рябушкин. — И как, по-вашему, Аполлон, развивались события?

— Все очень просто. Светлана, возвращаясь от оракула, решила заехать к мужу, дабы окончательно уладить все вопросы. А поскольку Петр Васильевич обладает на редкость вздорным и переменчивым характером, то она решает взять с собой своих «преображенцев», тех самых, что участвовали в налете на дворец императора. И тут произошла накладка. Среди сопровождающих «императрицу» лиц оказался и Ходулин со своим перстнем. И через этот перстень оракул получает информацию, что «император» жив. Происходит сбой в программе. И компьютер делает то, что он обязан сделать — исправляет ситуацию. Скорее всего, никакой стрельбы в особняке не было — эти люди просто попадали замертво с кровоточащими ранами на теле, перепугав Светлану и Ходулина. Позднее к компании присоединился и Синцов, посланный Кругловым к Петру Васильевичу.

— Ну а с Ивановым у нас что?

— Так ведь та же картина, Анатолий Сергеевич, перстень оказался в руках человека, который, по мнению компьютера, давно уже погиб. Причем он должен был умереть дважды, сначала как фон Дорн, а потом как Доренко Терентий Филиппович. Я думаю, что нам самое время сейчас наведаться к Аркадию Семеновичу и поговорить с ним по душам. Иванов наверняка знает об оракуле больше, чем говорит нам.

На лице Рябушкина появилось сомнение, видимо, он очень хорошо знал Аркадия Семеновича и не слишком верил в его откровенность. У Ярослава тоже были веские основания не доверять человеку, с которым он на протяжении последних дней имел дело неоднократно во всех его трех ипостасях. И всякий раз оказывалось, что Иванов-фон Дорн-Доренко на редкость неискренен в своих отношениях с людьми. Видимо, ему действительно было что скрывать. Этого налима следовало брать за жабры неожиданно, чтобы он в очередной раз не нырнул в глубину. После пережитого стресса, вызванного смертью и воскрешением, Иванов сейчас, надо полагать, находится в большом смятении. Этим его состоянием и следует воспользоваться, не дав ему прийти в себя.

Кравчинский план Ярослава одобрил сразу. Рябушкин выразил некоторые сомнения, морально-нравственного и юридического порядка, однако, принимая во внимание сложность ситуации, дал добро на проведение следственного эксперимента.

К сожалению, Иванова отважная троица дома не застала, но это, пожалуй, было и к лучшему, поскольку у Ярослава появилось время для того, чтобы освоиться в декорациях, среди которых ему предстояло сыграть очередной акт тянувшейся с незапамятных времен драмы.

— Мундирчик на тебе сидит прямо на загляденье, — одобрил внешний вид товарища Аполлон. — Вылитая контра. Слушай, может, погоны все-таки снять? Вряд ли Друбич в двадцать седьмом году щеголял в царских погонах.

— Я ведь к нему не из двадцать седьмого года прибыл, — возразил Ярослав, одергивая мундир, одолженный Кравчинским в костюмерной местного театра, — а прямиком от оракула. Будем считать, что этот Йо выдернул меня из Мазурских болот.

Следователь Рябушкин нервничал. Мало того, что он участвовал в не санкционированном начальством эксперименте, так ему еще пришлось ради этого проникнуть незаконным образом в чужое жилище. С другой стороны, как истинный профессионал, он не мог выпустить нити расследования запутанного дела из своих рук и передать бразды правления дилетантам. Впрочем, мучения и сомнения Рябушкина длились совсем недолго, ибо как раз в эту минуту на пороге особняка возник Аркадий Семенович Иванов. Едва незваные гости успели разлететься по местам, как хозяин уверенно прошел в холл. Впрочем, уверенность его очень быстро покинула, когда он увидел нацеленное на себя дуло револьвера. Револьвер не был, естественно, заряжен, но Аркадий Семенович этого знать не мог. Лицо Иванова побледнело и покрылось мелкими капельками пота. Ярослав его очень хорошо понимал: когда вам предлагают умереть в третий или четвертый раз, это не может вызвать энтузиазма даже в самой отчаянно храброй душе.

— Здравствуйте, фон Дорн, — негромко произнес Ярослав. — Узнали?

— В некотором роде, — хоть и не сразу, но все-таки ответил Иванов. — Как вы здесь оказались?

— Вы не о том спрашиваете, фон Дорн. Вы ведь знаете, зачем я пришел.

Иванов промолчал, но взгляд его невольно скользнул по правой руке, где на среднем пальце красовался перстень. Ярослав очень хорошо знал, что этот перстень Аркадий Семенович унаследовал от своего дедушки. Но его сейчас интересовало, как он к этому дедушке попал.

— Я не фон Дорн, — сказал Иванов дрогнувшим голосом.

— А это не имеет ровным счетом никакого значения. Откуда вы узнали о перстне?

— Из семейного предания. Потом случайно попал в дом Глинских, после Октябрьской катастрофы. Все ценное оттуда уже вынесли, но мне, — Иванов смутился, — точнее, не мне, а моему деду, хотя вам, наверное, все равно, удалось обнаружить в подвале дворца бумаги. Остатки архива Глинских. Среди них были старинные манускрипты. Один из них его особенно заинтересовал.

— Чем же?

— Это был составленный на старославянском договор между боярином Михаилом Глинским и неким Йо, то ли богом, то ли дьяволом, кому как нравится. Дед не слишком хорошо знал старославянский и мало что из него понял. Но одно он все-таки уяснил: где-то здесь хранятся очень большие ценности, накопленные родом Глинских на протяжении чуть ли не тысячелетия, и ключом к этому кладу являются два перстня и диадема. Изображение драгоценностей он нашел в том же архиве. Самое интересное, что один такой перстень дед уже видел однажды на пальце одного человека, более того, едва не выиграл его в карты, но помешал артобстрел. Это было в Мазурских болотах. Вы должны это помнить, Друбич.

Разумеется, Ярослав Мазурских болот не помнил, для него откровением было то, что перстень, который сейчас красуется на пальце Иванова, принадлежал когда-то Друбичу. Уж не из-за этого ли перстня Терентий Филиппович Доренко убил своего однополчанина?

— Дед мой сделал все возможное, чтобы найти вас, Друбич, и заманить в село Горелово. На его счастье, вы были знакомы с молодым Глинским, мечтавшим добраться до ценностей, спрятанных старым графом, но не имевшим ни малейшего понятия, как это можно сделать. Ему помогла Ефросинья. Ибо диадема хранилась у нее.

— А второй перстень?

— Второй перстень появился на руке призрака как бы сам собою. Возможно, таково было условие договора, заключенного между боярином Глинским и оракулом еще во время татаро-монгольского нашествия.

— Тогда почему вам не удалось добраться до клада, фон Дорн?

— Не знаю, — хмуро бросил Иванов, обессиленно опускаясь в кресло. — Я думаю об этом все время, с небольшим перерывом на… смерть. Почему он убил меня?

— В глазах оракула вы дважды покойник, фон Дорн, и теперь он постоянно будет выводить вас из игры.

— Но каким образом?

— С помощью перстня, который у вас сейчас на пальце. У вас есть все шансы сойти с ума, дорогой мой. Ибо любая смерть, пусть даже временная, вредно отражается на организме. У вас только один выход — отдать перстень человеку, с руки которого вы его сняли.

— И что тогда?

— Тогда оракул оставит вас в покое, ибо вы перестанете его интересовать.

— К сожалению, я не уверен, что этот человек сейчас сидит передо мною. Хотя, признаться, в первый момент вы сильно меня напугали, Ярослав, и, боюсь, я наговорил вам много лишнего.

Кузнецова внезапное разоблачение не слишком — огорчило. Он и не рассчитывал, что при весьма скромных актерских данных ему удастся долго морочить голову такому хитрому и коварному человеку, как Иванов.

— Вы теперь понимаете, Аркадий Семенович, почему ларчик все-таки не открылся?

— Не совсем.

— Просто на вашем месте следовало быть мне. Только Глинский и Друбич способны открыть этот сундук с золотом, если он вообще имеется в наличии. Именно этого на протяжении многих дней от нас добивается компьютер, сводя и разводя нас самым причудливым образом.

— Но почему именно эти двое?

— Не знаю, — честно признался Ярослав. — Но, не исключаю, что дело здесь в этом самом сумасшедшем графе-призраке, получившем от оракула бессмертие, заключив с ним новый договор.

— Хотите сказать, что он перепрограммировал компьютер?

— Именно, — подтвердил Кравчинский, выбираясь из шкафа.

Иванов прореагировал на его появление, как и на появление Рябушкина, довольно спокойно, то есть вздрогнул было от неожиданности, но очень быстро овладел собой.

— Что вы от меня хотите? — спросил Иванов, настороженно разглядывая непрошеных гостей.

— Нам нужен перстень, — пояснил Рябушкин. — Пора прекращать безобразие. Еще одна подобная выходка этого оракула, и область лишится своих руководителей. Воскресшие покойники — это уже слишком даже для нашей много чего повидавшей страны.

— А вы уверены, Анатолий Сергеевич, что господа Глинский и Друбич способны воздействовать на оракула в нужном направлении? Что, если ваш эксперимент приведет к обратному результату?

— Я ни в чем не уверен, Аркадий Семенович, но у нас просто нет другого выхода. Оракул, судя по всему, не успокоится, пока не добьется своего и не станет вовлекать в орбиту своей деятельности все новых и новых людей. Чем все это закончится, одному богу известно.

— Хорошо, — сказал после недолгого раздумья Иванов. — Но при одном условии — я тоже участвую в эксперименте. Как и в разделе найденных сокровищ, если таковые будут.

— Нет вопросов, — возликовал Кравчинский. — Поделим найденное поровну.

Кажется, Аполлон не очень верил в существование клада. Ярослав тоже считал слухи о сокровищах или выдумкой, или приманкой, но в любом случае они ничем не рисковали, деля шкуру неубитого медведя. Риск для детектива заключался в самом таинственном перстне, который ему почему-то не хотелось надевать на палец. Кузнецов вспомнил о неожиданном превращении вполне вменяемого Коляна Ходулина в графа Глинского, что произошло во дворце почти что на глазах его удивленных друзей.

— Ты хочешь сказать, что он нашел перстень и надел его на палец?

— Перстень лежал скорее всего в кармане алого кафтана. Колян, отправившись за вином, надел его на палец и мгновенно потерял память, — пояснил Ярослав. — Точнее, превратился в графа Глинского. Думаю, что здесь и вино повлияло, недаром же Костя Кривцов и Ванька Митрофанов охотились за самогонным аппаратом Ефросиньи. Судя по всему, они были наслышаны о таинственном напитке, который должны пить люди, жаждущие встречи с богом Йо.

— Это обычай древний, — продемонстрировал свои познания в области языческих культов Аполлон. — Перед непосредственным контактом с богом люди вводили себя в экстатическое состояние с помощью спиртного или наркотиков. Наше пристрастие к спиртному изначально носило религиозный характер. Кстати, вероятно, именно поэтому у нас столь терпимо относятся к пьяным.

Иванов снял с пальца перстень и протянул его Ярославу. Детектив перстень взял, но на палец надевать не спешил, хотя скорее всего превращение ему пока что не грозило. Во всяком случае, Ходулин и с перстнем на пальце оставался в городе все тем же Коляном, а в Глинского превращался только в непосредственной близости от оракула.

Ехать в Горелово решили немедленно, ибо откладывать разрешение проблемы в долгий ящик не имело смысла. Кузнецов сомневался, брать ли с собой Катюшу, но Кравчинский настаивал на ее участии. Да и сама девушка горела желанием вернуться в родные места. Ярослав это ее желание счел подозрительным, но вслух высказывать свое мнение не стал. Ивановский «форд» вместил всех пятерых. За руль сел сам Аркадий Семенович, весьма взволнованный предстоящим приключением. Ярослав Иванова очень даже хорошо понимал. Черт с ним, с кладом, голову бы не потерять и в прямом, и в переносном смысле во время всех этих перипетий. Путешествие проходило в напряженном молчании. «Форд» лихо промчался по асфальтированной трассе, но вынужден был сбросить скорость, свернув на проселочную дорогу. Кузнецов ждал уже привычной вспышки и гадал, какую форму решит придать машине Иванова оракул. В этот раз Йо явно поскупился. Во всяком случае, позолоты на карете могло быть и побольше. Кравчинский высказал эту претензию вслух, но она услышана не была. А Рябушкин в это время с удивлением разглядывал синий кафтан, в который превратился его добротный двубортный пиджак, судя по всему, обошедшийся следователю недешево.

— Не расстраивайтесь, Анатолий Сергеевич, пиджак вам вернут на выходе, — усмехнулся Калиостро. Ярослав был, как и положено по уставу, в преображенском мундире, Катюша прямо-таки радовала глаз в дорожном платье екатерининской эпохи, и только Иванов почему-то остался в своем костюме

— Но с какой стати? — продолжал возмущаться Рябушкин. — В прошлый раз ведь ничего подобного не было!

— В прошлый раз вы были следователем прокуратуры, а ныне ваш статус повышен до чиновника Тайной розыскных дел канцелярии, занятого расследованием убийства его императорского величества, — пояснил Кравчинский. — Меня только удивляет, почему у нас фон Дорн без мундира.

— Вероятно, для оракула он уже не фон Дорн и не Доренко, а просто Иванов, — предположил Ярослав. — Тех двоих он окончательно вычеркнул из своей памяти.

Иванов, между прочим, выступал в непривычной для себя роли кучера и, возможно поэтому, столь нервно реагировал на окружающую действительность. Все-таки, что там ни говори, а управление четверкой лошадей не слишком привычное занятие для человека двадцать первого века. Тем не менее бывший фон Дорн с задачей справился и благополучно доставил пассажиров кареты к крыльцу дворца графа Глинского. Граф был дома, хотя и сильно навеселе. Здесь же была и императрица, встревоженная слухами из столицы. Кажется, внезапная кончина императора возбудила излишние страсти в народе. Поползли слухи один нелепее другого. Ну, в частности о том, что к смерти царя причастны люди из окружения его супруги. А тут еще прибывший граф Калиостро подлил масла в огонь, заявив, что где-то в оренбургских степях зашевелились казаки под водительством Емельки Пугачева. И этот локальный бунт имеет тенденцию к перерастанию в полномасштабное восстание с весьма неприятными для властвующих в стране особ последствиями.

Государыня была настолько любезна, что пригласила гостей к столу. Прибывшие чиниться не стали и с благодарностью приняли монаршую милость. Калиостро начал по своему обыкновению пересказывать петербургские сплетни двухвековой давности, нервируя и без того обеспокоенную восстанием Пугачева императрицу. Граф Глинский слушал заезжего мага и чародея с большим вниманием, а когда тот весьма прозрачно намекнул, что ситуация требует действий неординарных, мрачно кивнул и, повернувшись к императрице, сказал:

— Я вас предупреждал, государыня, что без Его помощи нам не обойтись.

Императрица подавленно молчала, судя по всему, ей не хотелось прибегать к помощи сомнительных во всех отношениях сил. Граф Калиостро выразился в том смысле, что государыне вовсе не обязательно взваливать тяжесть переговоров с Ним на свои хрупкие плечи, здесь присутствуют лица, готовые взять ответственность на себя. После чего без всяких церемоний указал на графа Глинского и полковника Друбича.

— Перстень при вас, Ярослав? — спросил «призрак».

Детектив достал драгоценную вещицу из кармана и показал ее алхимику. Ярослав, конечно, понимал, зачем Аполлон завел разговор о Пугачеве. Надо было расшевелить сумасшедшего графа, хоть и находившегося в порочащей связи с существами астрального мира, но все-таки испытывавшего некоторые опасения по поводу высочайшего неодобрения своих темных делишек. И в принципе, он был прав: если уж тебя подталкивают к ссоре с силами небесными, то хотелось бы иметь хоть какие-то гарантии от владык земных. Однако ее величество давать гарантии Глинскому как раз не спешила, опасаясь, видимо, за собственную душу. Последним аргументом Калиостро стала княжна Тараканова, мнимая наследница русского престола, с которой он якобы имел удовольствие встречаться в Риме. Аполлон выразил глубочайшее сомнение в том, что графу Алексею Орлову удастся справиться с самозванкой. В данном случае поэт совершенно сознательно грешил против истины, поскольку даже плохо знающему историю Ярославу было отлично известно, что Орлов свою миссию выполнил с блеском. Но императрица была пока еще не в курсе этой исторической драмы, а потому испытала настоящий шок.

— Хорошо, Николай, — проговорила она глухо. — Я не возражаю.

Решение было принято явно вопреки ходу исторических событий, но Аполлона Кравчинского это обстоятельство нисколько не смущало:

— Это же театр, Ярослав. Искусство, которое не должно безропотно следовать за правдой жизни.

— Но ведь в той реальности Друбич убил Глинского и убил, скорее всего, по приказу императрицы, — возразил детектив.

— А почему ты решил, что та реальность вообще существовала, — пожал плечами Кравчинский. — Ведь мы имеем дело с компьютером и не можем знать, каким образом вся эта история попала в его мозги. Может, это просто сплетня, возможно, просто легенда. Не исключено, что это интерпретация действительных событий, сделанная сумасшедшим графом Глинским. Но в любом случае по меньшей мере часть этих событий, если они вообще имели место, происходила не здесь, а в Санкт-Петербурге. У тебя есть уникальная возможность, Ярослав, побывать в шкуре давно умершего человека и насладиться духом восемнадцатого века. Ну, ни пуха тебе, ни пера.

Ярослав хотел было уже послать Кравчинского к черту, но вовремя сообразил, что к черту предстоит пойти как раз ему, а точнее, полковнику Друбичу, в недобрый для себя час связавшемуся с этим сумасшедшим графом Глинским. Правда, у Друбича было оправдание — он действительно любил Катюшу и ради нее был готов на все.

Широкая спина Глинского маячила впереди, и Друбич боялся потерять ее в полумраке и заблудиться в бесчисленных переходах подземного царства, где оборудовал свое логово проклятый чернокнижник. Если бы Друбич знал, что причиной внимания к нему графа еще там, в Петербурге, было кольцо, доставшееся от предков, он предпочел бы держаться от Глинских подальше. Но граф поначалу был так любезен, а Катюша так мила… Глинский жил в Санкт-Петербурге на широкую ногу. Истинный вельможа. Он был обласкан умершей императрицей и сумел угодить императрице будущей, тогда еще бывшей безвластной женой самодура-мужа. Бедный Петр, он так и не сумел разобраться в характере своей жены, за что и поплатился жизнью. В убийстве императора Друбич, слава богу, не участвовал, но руку к его низвержению с престола приложил. Точнее, приложил не руку, а родовой перстень. Глинский соблазнил императрицу на откровенное языческое безумство, а Друбич, ослепленный любовью к Катюше, согласился в нем участвовать. О Глинском ходило много слухов, но им не очень верили ни Друбич, ни, наверное, императрица. Иначе вряд ли она рискнула столь безоглядно пускаться в эту авантюру. Впрочем, у нее хватило ума не ехать в пошехонскую глушь, и Глинскому пришлось вызвать ведьму Ефросинью в Петербург. Друбич очень ) хорошо помнил ту ночь тайного и порочного безумства. А уж встреча с оракулом и вовсе потрясла его до глубины души, но, в отличие от императрицы, он не захотел увидеть свое будущее и сейчас почти жалел об этом. После смерти мужа государыня вроде бы опомнилась. Она решила не только разорвать свои отношения с чернокнижником, но и устранить его. Во всяком случае, Друбич услышал из ее уст совет, равносильный приказу. Участь безумного Глинского была решена, но в последний момент императрица почему-то изменила свое решение…

— Сюда — произнес с натугой Глинский, с трудом открывая тяжелую дверь.

Друбичу уже довелось как-то раз побывать в кабинете алхимика, но это было в Петербурге. Тогда его поразил запах, похожий на запах из преисподней. Но в столице все видится по-иному. Слишком молодой, слишком легкомысленный город. Здесь же в родовом гнезде Глинских, во всяком случае, в его подземной части все дышало стариной. Подземелье было построено во времена баснословно давние, возможно еще при Иване Грозном, к которому и поступил на службу приехавший два века назад в Россию предок Друбича. Говорят, что во времена царя Ивана вся Святая Русь была испещрена подземными ходами. А об опричных схронах до сих пор ходят легенды. Много тогда было разграблено боярских усадеб и много ценностей было припрятано до лучших времен. Но лучшие времена для русских бояр так и не наступили, вот и остались клады в сырой земле поджидать своих новых счастливых обладателей. Если бы речь шла о поиске сокровищ, то Друбич, пожалуй, рискнул бы разделить с графом его труды, но Глинский, по всему видно, замахнулся на нечто большее.

— Взгляните, Ярослав, это вас позабавит. — Глинский протянул гостю лист бумаги, испещренныйстарославянской вязью.

— Договор с дьяволом? — хмуро спросил Друбич, пробегая глазами бумагу.

— Я бы не поручился за то, что мой предок Михайло Глинский был примерным христианином, но вы преувеличиваете степень его падения, Друбич. Не забывайте, что он был потомком ведунов, на протяжении столетий верой и правдой служивших богу Йо. Создателю Йо. Даждьбогу. И до пришествия Христа оракул был посредником между Создателем и его гайосарами.

— Прошу прощения, а кто они такие эти гайосары, — влез в разговор вертлявый иностранец Калиостро, которого императрица зачем-то навязала Друбичу в попутчики. Нет слов, итальянец был человеком неглупым, но уж больно подозрительным. В Петербурге его считали то ли масоном, то ли вольтерьянцем, то ли шпионом папского престола. Но чернокнижником он, во всяком случае, был — это точно.

— Праведники, идущие путем Йо.

— Йороды, в общем, — проявил осведомленность итальянец, чем, кажется, удивил графа Глинского. — Гайо Юлий гайосар, так, кажется, звали человека, который был верховным жрецом храма Йопитера в Риме. Храм исчез, зато на его месте вырос собор Святого Петра. Но все правители с тех пор заимели претензию называться цезарями, то бишь гайосарами, а И может, гайосарами они назывались всегда?

— Вы поразительно осведомленный человек, господин Калиостро,—усмехнулся Глинский.

— Положение вольного каменщика обязывает, — отозвался нахальный итальянец.

Друбич первый раз видел человека, который, глазом не моргнув, признавался в принадлежности к тайной организации, о которой в Петербурге ходило множество весьма негативных слухов. Но, возможно, итальянец решил, что в логове российского чернокнижника можно не стесняться. И, похоже, он не ошибся в своих расчетах. Во всяком случае, его признание не произвело на графа Глинского ровным счетом никакого впечатления.

— Вы не будете возражать, граф, если я приглашу в вашу келью двух наших спутников, господ Иванова и Рябушкина?

— Они тоже масоны?

— Да, — спокойно сказал Калиостро. — Этих людей не испугаешь тайнами мироздания. Глинский не возражал, и через пять минут к обосновавшейся в подземелье компании присоединились еще двое типов, которых Друбич знал постольку, поскольку они были его попутчиками на пути из Петербурга в село Горелово, но он никак не предполагал, что прибыли они сюда с тайной целью и, скорее всего, по заданию императрицы. Господин Рябушкин очень скоро подтвердил это предположение Друбича. Во всяком случае, представитель Тайной канцелярии намекнул Глинскому, что именно его мнение будет решающим для сомневающейся государыни.

— Когда появились первые сведения об оракуле? — полюбопытствовал неугомонный Калиостро.

— Боюсь, что очень давно, — вздохнул Глинский. — Так давно, что точной даты история не сохранила.

— А кто из ваших предков первым догадался, что из связи с оракулом можно извлечь практическую пользу?

— Мои предки знали это всегда, — надменно вскинул голову Глинский. — Они были гайосарами, не забывайте этого, милейший. А гайосар тем и отличается от обычного смертного, что знает, как получить от бога нужный результат.

Друбича самоуверенность чернокнижника раздражала. Он не верил, что граф Глинский добьется успеха там, где терпели поражение все его предшественники. Друбич всерьез опасался за свою бессмертную душу. Не говоря уже о том, что у присутствующих имелись все шансы угодить на дыбу за связь с дьяволом. Возможно, во времена языческие этот оракул и помогал своим жрецам обрести власть над соплеменниками, но сейчас его возможностей вряд ли хватит на то, чтобы обеспечить безопасность и процветание своим новым адептам.

— Вы разрешите взглянуть на ваш перстень, господин Друбич?

Ярославу не очень хотелось передавать семейную реликвию в руки подозрительного итальянца, но и отказать в просьбе повода не нашлось. Перстень медленно сполз с пальца Друбича и перешел в руки Калиостро. Вспышка едва не ослепила Ярослава, но, похоже, эту вспышку видел только он. Память возвратилась к Кузнецову не сразу, и он некоторое время пребывал в промежуточном и весьма болезненном состоянии, не совсем понимая, каким образом здесь оказался и что это за люди собрались за уставленным подозрительными склянками дубовым столом. Наконец, Кузнецов зацепился взглядом за Кравчинского, одобрительно ему подмигнувшего. В мозгах прояснилось. Ярослав не только обрел себя, но и сохранил в памяти все пережитое в образе Друбича. В том числе и страх бывшего поручика, а ныне полковника перед оракулом. Будучи человеком неверующим, Кузнецов за свою душу не очень волновался, но и становиться игрушкой в руках бездумного компьютера ему тоже не улыбалось.

А Глинский тем временем приступил к новому опыту, тем более что теперь в его руках были все необходимые компоненты, то есть диадема и два перстня.

— Откуда взялся второй перстень? — спросил шепотом у Кузнецова Кравчинский.

— Семейная реликвия Друбичей, — также шепотом отозвался Ярослав.

— А диадема?

— Диадема, видимо, находилась в императорской сокровищнице.

Опираясь на сведения, полученные в образе Друбича, Кузнецов теперь мог реконструировать события, происходившие более двухсот лет назад. Глинский, безусловно, знал, что полную власть над оракулом дают диадема и два перстня. Тогда как в роду Глинских сохранился только один необходимый компонент. И когда он увидел перстень на пальце Друбича, то приложил массу усилий, чтобы с помощью своей сестры соблазнить простоватого поручика. Но необходима была еще и диадема. К счастью для безумного графа, обнаружилась и она. Основные события разворачивались в Петербурге. Оракул, как уже убедился Ярослав, способен действовать и пророчествовать на расстоянии. Но, к сожалению, он не мог гарантировать жизнь Глинскому в Северной столице. Напуганный настойчивостью чернокнижника и понукаемый императрицей Друбич нанес-таки смертельный удар «бессмертному». Не исключено, правда, что он убил его дважды. Сначала здесь, в окрестностях села Горелово, а потом и в Петербурге, куда безумный граф заявился после «воскрешения из мертвых». То-то он наделал там переполоха! Немудрено, что слухи об этой истории докатились до ушей Терентия Филипповича Доренко спустя почти полтора столетия.

— Скорее всего, верен второй вариант, — предположил Кравчинский.—Думаю, что поединок состоялся именно здесь, в этом подвале, когда напуганный Друбич понял, что чернокнижник втягивает его во что-то нехорошее. Согласись, вся эта обстановочка способна произвести впечатление на неискушенную душу. Мой тебе совет, не надевай пока перстня, дабы не помешать нашему другу в его героических усилиях.

Ярослав вынужден был согласиться, что метаморфозы, происходящие в подвале, способны напугать кого угодно. Ибо стены кабинета чернокнижника стали расползаться самым неподобающим образом. Стол с колбами тоже словно бы растворился в воздухе, а все находившиеся в помещении люди переместились каким-то непостижимым образом внутрь храма Йо, где Ярослав уже успел побывать дважды. Причем здесь оказались не только четверо мужчин, но и Катюша с «императрицей». Перстень вновь перешел в руки Ярослава, но надевать его на палец он не спешил. Что же касается диадемы, то она украшала голову Катюши. Глинский остановился подле кристалла, занимающего центральное место в огромном зале. Кристалл висел над массивной плитой, испещренной не то иероглифами, не то пиктограммами. На этой плите Ярослав без труда обнаружил два изображения летучей мыши, как две капли похожие на те, что были на перстнях. Глинский приложил свой перстень к пиктограмме и вопросительно посмотрел на детектива, Ярославу не оставалось ничего другого, как надеть перстень на палец и последовать его примеру. Последовал странный щелчок, и кристалл поменял свою окраску, превратившись из голубоватого в ярко-оранжевый. Никаких особых перемен в себе Ярослав не обнаружил, он по-прежнему оставался Кузнецовым. Очень может быть, что оракулу отыгравший свою роль Друбич стал уже не нужен. Детективу показалось, что и Колян Ходулин избавился наконец от своего родового проклятия и вновь превратился в самого себя. Такому исходу приключения можно было бы только порадоваться, но как раз в эту минуту в мозгах у Ярослава всплыла мысль о миссии, для выполнения которой он якобы был предназначен. Что это была за миссия, он не знал, поскольку мысль была явно чужая, пришедшая откуда-то извне и потому чрезвычайно детектива напугавшая. Он поспешно отдернул руку с перстнем от плиты, но это ровным счетом ничего не изменило ни в нем самом, ни в окружающем мире. Стены храма раздвинулись, открывая путь, ведущий в неизведанное. Возможно, это и был путь Йо, о котором так много говорил граф Глинский. Впрочем, чернокнижнику на эту божественную дорогу ступить так и не довелось — по ней решительно пошел его потомок, Колян Ходулин. Следом за ним двинулась Катюша. А Ярослав притормозил только потому, что его схватил за рукав Аполлон Кравчинский:

— Ты уверен, что это так необходимо, Ярослав?

— Миссия должна быть доведена до конца, — пожал плечами детектив, чем, кажется, сильно удивил поэта.

Стена сомкнулась за спиной Ярослава, не пропустив на дорогу ни Кравчинского, ни Рябушкина, ни Иванова, ни «императрицу» Светлану Хлестову. Кузнецов без труда догнал Катюшу и пошел рядом с ней. Шедший впереди Ходулин обернулся и спокойно спросил:

— Кажется, нам опять предстоит играть чьи-то роли? В глазах Ходулина не было испуга. Очень может быть, ему понравилось играть роль безумного графа-чернокнижника, мотающегося по окрестным лесам в сопровождении ошалевших от безнаказанности холопов. А вот Кузнецову этот затянувшийся спектакль уже изрядно поднадоел. Он уже жалел, что, поддавшись непонятному порыву, пошел не знаю куда. Впрочем, путь, предначертанный оракулом, закончился запертой дверью уже через пять минут после начала путешествия. Дверь была надежной, во всяком случае, на удар ходулинского кулака она отреагировала возмущенным гулом, но не дрогнула и не открылась. И Ярослав решил, что такой оборот событий даже к лучшему. В конце концов, он понятия не имел, для какой миссии его предназначил оракул. И судя по недоуменным лицам Катюши и Ходулина, они тоже имели обо всем этом смутное представление.

— Поворачиваем назад? — спросил Колян, с усмешкой глядя на Ярослава.

Кузнецову оставалось только плечами пожать. Возможно, оракул в последний момент передумал. Не исключено, что он догадался о подмене. Ибо отважная троица в лице Кузнецова, Ходулина и Катюши не имела никакого отношения к тем инопланетным существам, которые должны были решать неведомые землянам задачи.

— Так ты считаешь, что это все-таки инопланетяне? — обратилась к Ярославу Катюша.

— Земная техника таких высот еще не достигла, — усмехнулся детектив.

Кузнецову показалось, что он наконец нашел разгадку этой запутанной истории. Много столетий тому назад на Землю прилетел космический корабль с экипажем из трех человек. Скорее всего, прибыли они сюда с разведывательной целью. Оракул должен был обеспечить им безопасность, но исследователи, увлеченные загадками неведомой планеты, вышли за пределы зоны, контролируемой компьютером, и погибли. Но проблема заключалась в том, что компьютеру неведомо, что такое смерть, и он продолжал настойчиво искать своих «заблудившихся» подопечных. Скорее всего, он перепробовал невероятное количество комбинаций, пока наконец ему не удалось добиться своего. Или, точнее, почти добиться. И перстни и диадема вернулись на борт корабля, вот только принесли их сюда совсем другие люди.

— А они выполнили свою миссию? — поинтересовалась Катюша, с любопытством выслушавшая рассуждения Ярослава.

— Вероятно, нет, — пожал плечами детектив, — иначе зачем бы компьютеру открывать для нас эту дорогу?

— Логично, — согласился Ходулин. — Жаль, что такое забавное во всех отношениях приключение закончилось пшиком. Я лично рассчитывал, что оракул как относительно честное существо, вернет мне сокровища моего предка Михаилы Глинского, взятые на хранение еще во времена монголо-татарского нашествия.

— Запросы у тебя, однако, — усмехнулся Ярослав.

— Нет уж, извини, Ярила, — запротестовал Ходулин. — За этими сокровищами охотились все мои предки. Тот же граф Глинский, можно сказать, почти продал душу дьяволу. И кто нам теперь компенсирует моральные страдания?

Кузнецов возмущение Ходулина очень даже хорошо понимал, поскольку и сам был слегка разочарован прозаическим окончанием столь многообещавшего приключения. Правда, его вдохновляли не сокровища. Детектив очень рассчитывал получить знания о мире, создавшем совершенный аппарат, как этот оракул. К сожалению, узнал он немного. Оракул надежно хранил свои тайны, и лишь однажды явил земному миру лик, который можно было бы считать инопланетным.

— А может быть, сокровища хранятся как раз за этой дверью? — Присевший было на корточки Ходулин вскочил на ноги и, прежде чем Ярослав успел хотя бы слово молвить, снял с головы Катюши диадему и приложил ее к запертой двери.

Последовавшая за этим вспышка ослепила всех троих. Когда детектив открыл глаза, препятствия перед ним уже не было, зато он опять очутился в зале с кристаллом, но в этот раз заполненном народом.

Кто были эти люди, он не понял, но то, что перед ним отнюдь не современники, как-то сразу бросилось Ярославу в глаза. Одежда на присутствующих не блистала изысканностью, зато их оружию и защитному снаряжению мог бы позавидовать любой исторический музей. Судя по решительным лицам и насупленным бровям, они пришли сюда по весьма важному делу и не собирались уходить, не разрешив всех своих вопросов. К сожалению, человек, к которому они предъявляли свои претензии, не обладал необходимыми знаниями, это Ярослав знал абсолютно точно. Аполлон Кравчинский, облаченный в белый длинный балахон, стоял перед голубоватым кристаллом и растерянно разводил руками в ответ на глухое ворчание рассерженных вождей. А то, что в зале храма Йо собрались не простые воины, детектив уже успел сообразить. По бокам от верховного жреца, в которого неожиданно для себя превратился Аполлон Кравчинский, стояли в таких же балахонах жрецы рангом пониже, господа Рябушкин и Иванов. А уж за их спинами испуганно хоронилась Светлана Хлестова, которая, похоже, неожиданно для себя оказалась предметом домогательств этих воинственных типов. Между прочим, сам Ярослав тоже был облачен в доспехи, так же как и Колян Ходулин, растерянно оглядывающийся по сторонам.

— Пусть скажет! — прорвался хриплый голос сквозь общий недовольный ропот. — Пусть она скажет!

Что должна сказать этим вооруженным до зубов обормотам Светлана Хлестова, не знали ни Кравчинский, ни Рябушкин с Ивановым, ни она сама. Ситуация, что ни говори, была щекотливая, тем более что в храме собрались люди, отнюдь не расположенные ждать.

— Слово оракула, — вскинул вдруг руку к потолку Аполлон Кравчинский. — Как он скажет, так и будет.

— Он молчит! — Вперед выступил широкоплечий мужчина с бычьей шеей и налитыми кровью глазами. — Бог Йо отвернулся от нас. И виной всему эта женщина, пренебрегающая своим долгом.

Слова широкоплечего были встречены одобрительным гулом. Впрочем, как вскоре выяснилось, одобряли оратора далеко не все. Из дальнего угла выступил еще один человек, тоже нехилого телосложения, но с очень нервным, хитрым и подвижным лицом. На широкоплечего он смотрел с откровенной неприязнью.

— Ты, как всегда, торопишься, Садок. Никто еще не объявил тебя саром, ты еще не стал олицетворением нашей земли, но уже жаждешь властвовать и повелевать ведунами. Не может женщина говорить, пока молчит Йо. А Йо не скажет своего слова, пока не увидит пред собой истинного Йорода, достойного звания гайосара. Кудесник Вадимир прав. Я, Будимир сказал.

Человек, назвавшийся Будимиром, отступил в тень, а физиономия типа, названного им Садком, из бурой стала прямо-таки фиолетовой. Садку явно хотелось обнажить меч и опустить его на голову своего оппонента, но он сдержался. Очень может быть, что убийство в храме было святотатством такого рода, которое не прощалось даже йородам.

— Будимир сказал вам истину, — приободрился Аполлон Кравчинский, предпринимавший героические усилия, дабы уяснить наконец суть спора, который разделил всех присутствующих на два непримиримых лагеря. — Оракул донесет до нас мнение Йо, но для этого нужно время.

Судя по всему, слова Кравчинского не удовлетворили ни Садка, ни его многочисленных сторонников, ропот все нарастал, а в дальнем углу бряцали мечами.

— Скажи, кудесник, когда Йо изречет свое слово? — прорычал Садок, потрясая огромным волосатым кулаком чуть ли не у самого носа несчастного поэта.

— Завтра, — быстро ответил пацифист. — У меня такое предчувствие.

— Пусть будет по-твоему, ведун, — рявкнул на весь зал Садок. — Но если оракул промолчит и завтра, я объявлю миру, что ты не кудесник Вадимир, а жалкий самозванец.

Возбужденная толпа наконец покинула храм, оставив Кравчинского в полуобморочном состоянии, а всех остальных искателей приключений в глубокой задумчивости.

— Это куда же мы попали? — спросил после непродолжительного молчания следователь Рябушкин. — И что все это означает? Чего от нас хотели эти люди?

— От нас ничего, — отозвался Аркадий Семенович Иванов. — Претензии у них были к Светлане Алексеевне, которая, похоже, и в этом мире числится правительницей.

— Точно, — хлопнул себя ладонью по лбу Кравчинский, — в древние времена был довольно странный обычай престолонаследия. Помните сказку про Иванушку-дурачка, сиречь Ивана-йорода, так вот сказка слегка искажает истину — Иванушка-дурачок получал не полцарства, а все царство целиком в придачу к руке своей избранницы. Так что этот бычеголовый Садок явно метит в сары-гайосары, ибо древние правители объединяли в своих руках как политическую, так и религиозную власть.

— Ну а мы-то тут при чем? — возмутился Рябушкин. — Какое отношение та же Светлана Алексеевна имеет к этому баснословному миру?

— Спросите что-нибудь полегче, Анатолий Сергеевич, — возмутился Аполлон. — Я хоть и числюсь здесь кудесником, но кудесник — это еще не пророк. Во всяком случае, я в себе провидческого дара не чувствую. А вы что молчите, избранники оракула, это ведь по вашей милости мы все здесь оказались?

Вопрос Аполлона был обращен к Кузнецову и Ходулину, однако, не спешившим с ответом. Детектив анализировал ситуацию, Колян чесал репу. Хотя репу ему следовало почесать перед тем, как сорвать диадему с головы Катюши и приложить ее к двери. Ведь нынешняя ситуация и возникла в результате безответственных действий бывшего графа-чернокнижника, охотящегося за сокровищами.

— Я думаю, что оракул ищет здесь исследователей, которых потерял много веков тому назад, — высказал наконец свои соображения Ярослав. — Возможно, эти исследователи слишком удалились от компьютера и в критический момент он не смог их защитить. Теперь же он пытается исправить свою и их ошибку.

— Но позвольте, — возмутился Иванов, — они же давно покойники?!

— Компьютер не знает, что такое смерть, поэтому он и пытается их реанимировать. То есть переиграть ситуацию так, чтобы они остались живы. Видимо, компьютер так запрограммирован, что он не сможет покинуть нашу планету без исследователей.

— Ну а мы-то здесь при чем? — удивился Рябушкин.

— Вы действительно ни при чем, а вот мы с Ходулиным и есть те исследователи, которые должны выполнить порученную нам оракулом миссию и вернуться живыми.

— Ты хочешь сказать, что мы находимся в прошлом? — почему-то возмутился Колян.

— Это вряд ли, — возразил Кузнецов. — Скорее всего, компьютер смоделировал ситуацию, дабы исправить ошибку. Это тот же самый театр, просто компьютер написал для нас новые роли.

— Правильно, — поддержал детектива Кравчинский. — Компьютеру не удалось реализовать заложенную программу в реальности, и он пытается исправить ошибку в искусственно созданном мире. Меня смущает только то, что ошибка все-таки была. Был сбой в работе компьютера, повлекший за собой гибель людей. Видимо, оракул ошибся в оценке ситуации и неправильно сориентировал исследователей.

Пораскинув умом, Ярослав пришел к выводу, что скорее всего поэт был прав. Исследователи наверняка были весьма жестко привязаны к искусственному созданию. Следовательно, без разрешения оракула они просто не могли покинуть зону отчуждения. Достаточно вспомнить блуждания по кругу тех же Кравчинского и Рябушкина, чтобы понять всю мощь искусственного интеллекта. Ошиблись не исследователи— ошибся компьютер, который все минувшие века пытался эту ошибку исправить, используя имеющийся под рукой материал, то есть живущих в окрестностях Горелова людей.

— И что же нам теперь делать? — спросил Рябушкин. — Нельзя ли как-нибудь эту штуку выключить? Как хотите, господа, но не гожусь я на роль жреца.

— Это сразу же бросается в глаза, Анатолий Сергеевич, — ехидно заметил Кравчинский. — А копаться в нутре этого чудовища с целью найти выключатель, я бы не стал. Нажмем, чего доброго, не на ту кнопку и окажемся на противоположном краю Вселенной.

Рябушкин, судя по всему, к межпланетным путешествиям не был готов и потому свое предложение снял. У собравшихся на борту чужого корабля людей действительно не оставалось иного выхода, как только помочь оракулу в решении его непростой задачи. Кравчинский предложил исходить из того, что храм, где они сейчас находятся, существовал в действительности и компьютер достаточно точно его скопировал. Возможно, инопланетный агрегат какое-то время здесь исполнял роль оракула, предсказателя судеб окружающих людей. Не исключено, что подобным образом инопланетяне пытались исправить нравы аборигенов и как-то повлиять на дальнейший ход истории. В этом, возможно, как раз и кроются истоки той ошибки, которая в конечном счете привела их к гибели. Похоже, они просто переоценили возможности искусственного интеллекта.

— Оракул выдал неверный прогноз? — предположил Кравчинский.

— Именно, — подтвердил Ярослав. — В данном случае, скорее всего, он не того правителя напророчил. Как я понял, на руку Светланы Алексеевны, которая здесь исполняла роль царской дочери, претендовали два Иванушки-дурачка, в смысле два йорода — Садок и Будимир, и оба рассчитывали, что оракул выскажется именно в их пользу. Вам ваше женское сердце ничего не подсказывает, Светлана? Кто из двух претендентов на вашу руку вам более по душе?

— Я протестую! — взвился Колян Ходулин. — Это провокация с твоей стороны, Ярила!

— Тем более что и ответ нам в общем-то известен, — криво усмехнулся Аркадий Семенович Иванов. — Светлана Алексеевна устранила бы обоих, или, во всяком случае, попыталась бы устранить.

Хлестова поначалу собиралась возмутиться, но потом передумала и лишь обворожительно улыбнулась Иванову. А Ярославу в этот момент пришло в голову, что Аркадий Семенович, видимо, знает, о чем говорит. И исходит он в своих прогнозах из реальной ситуации, присутствовавшей в отношениях Светланы, Петра Васильевича Хлестова и самого Иванова. Последний, видимо, решил, что нашел в лице супруги своего конкурента на финансовом поприще наивную дурочку, но очень скоро убедился, что просчитался, и просчитался очень жестоко. Детектив не исключал, что после смерти Петра Васильевича, напророченной оракулом, пришел бы черед и Аркадия Семеновича. К сожалению, Ярослав практически ничего не знал о финансовых делах, связывающих этих трех людей, и мог лишь строить предположения на этот счет. Но в любом случае оракул, похоже, не случайно остановил свой выбор на Светлане Алексеевне, по его мнению, именно она более всего подходила на роль царской дочери в странной сказке, которая происходила много лет тому назад. И так же не случайно оракул благоволил к графу Калиостро, пропуская его без помех в святая святых. Видимо, он изначально планировал того на роль жреца Вадимира.

— С Кравчинским все понятно, — кивнул Рябушкин, — артистическая натура. Лучшего жреца оракулу действительно не найти. Но какое отношение к жреческому сословию имеем мы с Аркадием Семеновичем?

— Аркадий Семенович имеет отношение к царской дочери, — ехидно заметил Кравчинский. — По-моему, он имел на нее свои виды, но воплощению его планов помешал молодой нахал. А вы, Анатолий Сергеевич, способствовали осуществлению намерений вашего старого друга. А план, видимо, был таков — устранить Петра Васильевича руками его супруги, а потом с помощью шантажа прибрать к рукам его наследство. Вы ведь собирались жениться на Светлане Алексеевне, Аркадий Семенович, или оракул вас неправильно понял?

— Идите к черту, молодой человек, — огрызнулся Иванов, но опровергать впавшего в творческий экстаз инженера человеческих душ почел ниже своего достоинства.

Зато Анатолию Сергеевичу Рябушкину профессиональный статус не позволил отмолчаться, и он в два счета доказал присутствующим, что все слова уважаемого Аполлона Кравчинского являются злонамеренной клеветой. С юридической точки зрения речь следователя была выстроена безукоризненно, и любой суд в мире его бы оправдал, отвергнув как домысел показания поэта, но у Ярослава был еще один свидетель, не кто иной, как оракул, поведение которого наводило детектива на мысль, что Кравчинский скорее всего прав.

— Я ведь не собираюсь подавать на вас в суд, господа, — усмехнулся Кравчинский. — Возможно, у вас действительно не было никаких серьезно выстроенных планов на этот счет. Но грешные мыслишки у вас проскакивали, иначе оракул никогда не взял бы вас в свой спектакль. Я ведь к чему все это говорю? А к тому, что мы все здесь собраны далеко не случайно. И прежде чем допустить нас сюда, компьютер произвел тщательный отбор среди очень многих людей, причем этот отбор он проводил на протяжении веков, и никто вам сейчас не скажет, сколько из них погибли вслед за несчастными инопланетными исследователями.

— Но он ведь воскрешает покойников? — насторожился Иванов.

— В данном случае он этого делать не будет. Компьютер воскрешает людей не потому, что он гуманен по своей природе, а потому, что его создатели были гуманистами и заложили в него такую программу. Но поскольку исследователи погибли, то их смерть стала частью программы, и совершивший подобную ошибку тоже погибает, без всякой надежды на воскрешение. А шанс уцелеть есть только у тех, кто правильно решит поставленную задачу.

Задача, между прочим, была со многими неизвестными, но оракул почему-то не спешил к подопечным со своими подсказками. Хотя мог бы, пожалуй, хотя бы в общих чертах обрисовать суть дела. Правда, косвенными подсказками, как и указывал Аполлон, могли стать истинные взаимоотношения между собравшимися здесь людьми. Прежде всего под подозрение попадал Колян Ходулин, он был неравнодушен к Светлане Хлестовой, а, следовательно, никак не был заинтересован в браке своей возлюбленной, для которой, к слову, этот брак далеко не был желанным. И, надо полагать, царская дочка прилагала максимум усилий, чтобы его избежать, и наверняка не остановилась перед тем, чтобы соблазнить несчастного инопланетянина, который, скорее всего, был все-таки гуманоидом с большим любящим сердцем. Компьютер способен, конечно, читать мысли своих подопечных, но вряд ли он разбирается в человеческих чувствах. Ему, видимо, невдомек, что человек может думать одно, а поступать в критической ситуации совершенно по-иному, подчиняясь сердечному порыву.

— Ты хорошо знаешь историю, Аполлон, какой вердикт, по-твоему, в данных обстоятельствах должен был бы вынести оракул, дабы его пророчество не повлекло бы тяжких последствий?

— Божий суд, — пожал плечами Кравчинский. — То есть состязание между претендентами. И поскольку речь идет о власти воистину царской, то, скорее всего, это был смертельный поединок между Садком и Будимиром.

— Но ведь у Садка много сторонников, гораздо больше, чем у Будимира? Неужели они спокойно примут смерть своего вождя и признают власть абсолютно им несимпатичного человека?

— Видишь ли, Ярослав, по тогдашним понятиям гайосар должен был обладать целым набором физических и духовных качеств, подтверждавших его близость к богу. Какой же ты йород, если в критический момент бог от тебя отвернулся? Вспомни Александра Македонского. Его мать утверждала, что родила сына от бога. И этой материнской веры Александру хватило, чтобы покорить полмира. Он был, по тогдашним понятиям, истинным йородом. А его победы на поле брани заставили поверить в это не только сторонников, но и врагов.

Чего не сделаешь ради власти, но Ярослав с трудом представлял себе нынешних политиков, выходящих на поле боя, дабы с мечом в руке доказать свое йородство и право стать гайосаром своей земли. С точки зрения нынешних представлений о власти божий суд — это безусловный анахронизм, и право проливать кровь за свое величие нынешние гайосары предоставляют другим. Как ни прискорбно это сознавать, но приходится признать, что прежние цезари-гайосары были честнее нынешних.

— Так вы считаете, Ярослав, что Николай Ходулин ни в коем случае не должен вмешиваться в спор местных уродов, и все обойдется? — спросил Иванов.

— Йородов, Аркадий Семенович, — поправил предпринимателя Кравчинский.—Для жреца Йо такие ошибки просто недопустимы. Ярила прав. Светлане придется отдать руку одному из уцелевших претендентов, после чего мы можем с чистым сердцем вернуться домой пить пиво.

— Вы посмотрите на этого негодяя, — возмутилась «императрица». — Они будут пить пиво в веке двадцать первом, а я должна, видите ли, ублажать на звериных шкурах доисторического придурка.

Возмущение Хлестовой было искренним, но необоснованным, как тут же с блеском ей доказал Кравчинский. Во-первых, никаких доисторических придурков здесь нет. В роли Садка и Будимира выступают наши сограждане, мобилизованные компьютером где-то в окрестностях села Горелово. Во-вторых, правильное решение задачи приведет к тому, что живыми-здоровыми останутся все участники спектакля. А вот упрямство Светланы Алексеевны и особенно ее неразумного хахаля Николая Ходулина может стоить всем присутствующим головы.

— Да что вы, в конце концов, как дети! — возмущенно выкрикнул Рябушкин. — Надо же хоть маленько шевелить извилинами. Из-за ваших капризов и амбиций мы рискуем застрять в памяти этого компьютера навсегда.

Собравшийся было обидеться на «хахаля» Колян в последний момент, под воздействием критики передумал. Более того, заверил присутствующих, что не собирается вмешиваться в споры местных Иванов, поскольку не считает себя настолько дураком, в смысле юродивым.

— Предлагаю вздремнуть, — окончательно примирил всех спорщиков Кравчинский. — Последуем совету наших знающих предков, которые всегда в таких случаях говорили — утро вечера мудренее.

Долго спать исследователям поневоле, впрочем, не пришлось. Во-первых, сон на каменных плитах не слишком большое удовольствие, чтобы предаваться ему сколько-нибудь долго, а во-вторых, нетерпеливые аборигены подхватились на ноги ни свет, ни заря. Им, видите ли, кто-то сказал, что оракул начнет свои пророчества с первыми лучами солнца. Робкие протесты жреца Вадимира по поводу того, что речь вообще-то шла не о восходе, а о закате, не произвела ровным счетом никакого впечатления на собравшихся в храме Йо воинственно настроенных людей. Особенно усердствовал Садок, уверенный если не в благосклонности Йо, то, во всяком случае, в преданности своей многочисленной дружины. Главная сложность для жреца Вадимира и двух его подручных заключалась в том, что они понятия не имели, когда оракул надумает заговорить. Не исключалось, что это порождение инопланетного разума вообще решит отмолчаться. На этот случай Ярослав настоятельно рекомендовал Аполлону пророчествовать самому, ибо становилось совершенно очевидным, что отсутствие божественного решения может вредно отразиться на здоровье жрецов-ведунов. Ропот нарастал. Кравчинский чутко уловил настроение народа и торжественно воздел к потолку руки, призывая отозваться если не бога, то хотя бы его оракула. Зал, что называется, замер в ожидании. Пауза затягивалась. Лицо стоящего на возвышении Кравчинского стало покрываться мелкими капельками пота. Верные сподвижники ведуна Вадимира тоже имели весьма бледный вид. И только тогда, когда воистину мхатовская по своей протяженности пауза готова была уже взорваться ревом разъяренной толпы, вдруг зазвучал прямо-таки божественный голос. Более того, появился и лик, который Кузнецов с Кравчинским уже имели возможность наблюдать в лаборатории чернокнижника Глинского. Словом, выступление оракула, этого бога из машины, было более чем впечатляющим.

— Йо сам решит, кто из его сыновей достоин быть гайосаром. Суд бога выше желания женщины.

После такого недвусмысленного заявления оракула все вопросы должны были быть сняты. Во всяком случае, так считал Аполлон Кравчинский, а потому и не собирался комментировать, а уж тем более отменять принятое на самом верху решение. Однако собравшаяся в храме публика пребывала в недоумении. Видимо, от оракула ждали другого ответа. Во всяком случае, Садок смотрел на жреца Вадимира так, словно тот его предал. Тем не менее спорить с богом никто не решился. Вожди и их верные дружинники потянулись из храма, недобро поглядывая друг на друга, и вскоре в храме не осталось никого, кроме отважных исследователей. Которые, впрочем, в эту минуту испытывали сильное беспокойство, не очень уверенные, что все для них сойдет гладко.

— По-моему, мы тоже должны принять участие в божьем суде, — сделал робкое предположение Рябушкин.

— Безусловно, — подтвердил знаток древних культов Аполлон Кравчинский. — Божий суд должен протекать под присмотром жрецов.

Выходить из храма на белый свет никому не хотелось. Все-таки здесь они пребывали в относительной безопасности, и теплилась надежда, что в критической ситуации оракул придет к ним на помощь. А за стенами кипела чужая жизнь, пугающая своей непредсказуемостью. Ярослав на всякий случай проверил висевший у пояса меч и амуницию. Меч находился в хорошем состоянии и был достаточно тяжел. Что же касается защитного снаряжения, то оно состояло из металлических блях, нашитых на бычью кожу. Детектив усомнился, что подобный, с позволения сказать, доспех способен выдержать рубящий удар.

— А ты в драку не ввязывайся, умник, — предостерег его жрец Вадимир. — И вообще, ваши с Ходулиным места — среди зрителей, и не надо путаться под ногами у признанных бойцов.

Храм Йо располагался на невысоком холме, а у подножия этого холма раскинулся город, который скорее можно было назвать большой деревней, поскольку он сплошь состоял из рубленых изб и теремов. Преобладали, естественно, одноэтажные хибары, вросшие в землю чуть не по самые крыши. Городок был обнесен тыном из поставленных стоймя бревен, с остро затесанными верхушками. Словом, приходилось признавать, что наши предки жили весьма скромно, гораздо хуже, чем их просвещенные потомки, и о теплых сортирах могли только мечтать. Исключение на общем фоне составляли разве что несколько двухъярусных теремов, принадлежащих, естественно, знати. Возможно, ученый-историк обнаружил бы в этом возникшем волею оракула городке богатейший материал для исследований, но для озабоченных собственными проблемами людей он не представлял никакого интереса. Тем не менее последователи вынуждены были войти в городок. Процессию возглавлял ведун Вадимир, преданнейший исполнитель воли оракула, далее шли Иванов с Рябушкиным, за ними Светлана с Катюшей, а замыкали шествие Кузнецов с Ходулиным, в качестве то ли охраны, то ли почетного караула. Нельзя сказать, что их визит вызвал переполох в городе, но любопытство на лицах горожан все-таки было. Причем это любопытство относилось не столько к жрецам, сколько к Ярославу и Коляну. Именно на них почему-то показывали пальцами зеваки, стоящие у ворот усадеб, обращаясь к домочадцам и соседям. Звонкие удары металла о металл заставили Кузнецова насторожиться. Но всезнающий Аполлон объяснил, что это всего лишь било, с помощью которого горожан созывают на вече. Скорее всего, так оно и было, поскольку зеваки, стоявшие по сторонам довольно узкой улочки, встрепенулись, переглянулись и стали пристраиваться в хвост процессии, двинувшейся к центру городка. Судя по всему, именно там и должно было состояться событие, ради которого правители созывали народ на вечевую площадь. Кравчинский, расталкивая плечом толпу, торжественно проследовал на возвышение, которое он назвал лобным местом. Здесь уже стояли Садок и Будимир в окружении шести почтенных седобородых мужей, возможно, городских старейшин. Окинув взглядом площадь, Ярослав пришел к выводу, что здесь собралось никак не менее полутора тысяч мужчин. Причем мечи были только у четверых: Садка, Будимира, Коляна Ходулина и самого Кузнецова. Кравчинский в этой связи припомнил, что наши предки не ходили с мечами на общие собрания, видимо во избежание кровавых разборок.

— Мог бы и раньше об этом сказать, — буркнул в спину забывчивому жрецу Ходулин.

Однако, несмотря на явное нарушение неписаных правил, никто не помешал вооруженным пришельцам подняться на помост. Толпа внизу напряженно ждала. И жрец Вадимир не обманул ее надежд. Его слова, прозвучали над затихшей площадью громко и веско. Протестов не последовало. Видимо, слова оракула не расходились с представлениями этих людей о престолонаследии. Взоры собравшихся горожан устремились на Садка и Будимира. Оба претендента обнажили мечи и высоко подняли их над головами, подтверждая тем самым свое согласие с только что прозвучавшим приговором высшего судии. Их благородные жесты были встречены дружным хором одобрения народного собрания. После чего наступила тревожная тишина. Кажется, народ еще чего-то ждал, правда, непонятно от кого. Кравчинский растерянно покусывал губу и озирался по сторонам в поисках подсказки. Ярослав тоже не сразу сообразил, что от него хотят. И только когда стоящий за его спиной почтенный седобородый старец довольно зло прошипел ему в спину: «Почему ты молчишь, йород?», он сообразил, чего от него ждут и в чем состояла ошибка компьютера. Инопланетных исследователей в народе тоже считали йородами. Вероятно, они дали к этому повод, продемонстрировав не к месту свои исключительные способности. Звание сыновей Йо помогло им без проблем адаптироваться среди аборигенов и даже занять почетное место в кругу вождей и старейшин, но потом неожиданно для пришельцев выяснилось, что звание йорода накладывает на человека еще и определенные обязанности, уклониться от выполнения которых нельзя. Как поступили в аналогичной ситуации инопланетные исследователи, Ярослав понятия не имел, но сам он практически без раздумий поднял меч над головой. Колян Ходулин последовал его примеру. Толпа облегченно вздохнула, весьма довольная, что не ошиблась в своем мнении на счет пришельцев. Какое-то время народ еще постоял на площади, обсуждая случившееся, а потом начал расходиться.

— А когда и где состоится божий суд, — спросил Ярослав у стоящего за спиной бородатого доброхота.

— В священной роще, — холодно отозвался тот. — Ведуны знают туда дорогу.

Ведуны, скорее всего, действительно знали, но вот что касается Кравчинского, Рябушкина и Иванова, то здесь возникли свои сложности. Эта троица сплошь состояла из самозванцев, имеющих смутное представление о том, что же собой представляли древние религиозные культы. Тем не менее Кравчинский доиграл взятую на себя роль до конца. Он величаво спустился с лобного места и возглавил процессию жрецов и йородов, удалившуюся из города не менее торжественно, чем вошла в него.

Обсуждение ситуации состоялось уже под сводами храма Йо, куда пленники инопланетного оракула вернулись после торжественного оглашения приговора.

— Ну и зачем вы это сделали? — возмутился Рябушкин неразумным с его точки зрения жестом Ярослава. — Зачем вам этот божий суд? Вы что, собрались стать местным цезарем?

— Если бы мы отказались от участия в божьем суде, то нас бы растерзали как самозванцев, — пояснил детектив.—Здешнее население не простила бы святотатцев, спекулирующих своей близостью к Йо. Между прочим, жрецов бы тоже не пощадили.

Расстроенный Рябушкин со стоном опустился на каменные плиты. Понять его было можно. Солидный человек при почтенной должности следователя прокуратуры, а вынужден заниматься черт знает чем. К сожалению, никто из присутствующих не знал выхода из создавшейся ситуации. Их дальнейшая судьба находилась в руках компьютера, ибо только он мог вернуть их в привычный мир.

— Так ты считаешь, что инопланетяне приняли условия оракула? — спросил Кравчинский.

— Вероятно, приняли, — проговорил Ярослав. — Ибо в противном случае они были бы уже покойниками.

— Но ведь компьютер их бы оживил? — предположил Иванов.

— А вот это еще бабушка надвое сказала, — возразил Кравчинский. — Ведь они бы действовали вопреки его программе. Не думаю, чтобы оракул, вынося свой приговор, не принял в расчет того обстоятельства, что его исследователи тоже являются йородами. Ведь они прибыли сюда с определенной миссией. И эта миссия заложена в программу компьютера.

— И что это за миссия? — спросил Иванов.

— Откуда же мне знать, — пожал плечами Кравчинский. — Но, возможно, компьютер решил, что кратчайший путь к ее выполнению — это сделать одного из исследователей гайосаром. А теперь представьте себя на месте этих несчастных ребят: мало того, что они должны убить Садка и Будимира, так одному из них предстоит еще и убить другого без всякой надежды на воскрешение.

— Но почему без надежды? — удивился Иванов. — Ведь этот оракул воскрешает всех, кто погибает в зоне его влияния. Он воскресил даже убийц императора, несмотря на то, что они были застрелены из нашего оружия.

— Здесь есть еще одно обстоятельство, — задумчиво произнес Ярослав, — оракул не будет воскрешать существо, убитое рукой исследователя. Согласитесь, люди летят на чужую планету, где могут встретить враждебный прием. Работать им здесь предстоит достаточно долго, так зачем же создавать себе лишние проблемы в лице без конца воскрешающих врагов.

— Но ведь они же гуманисты! — не удержался от существенного замечания Рябушкин.

— Именно поэтому им и дано было это право на убийство, — солидаризовался с мнением Ярослава Кравчинский. — Гуманист если и убьет себе подобного, то только в том случае, если другого выхода действительно нет.

— Или не убьет, — глухосказала Катюша. — Но тогда погибнет сам. Вот они и погибли.

Скорее всего, Катюша была права. Во всяком случае, Ярослав с трудом представлял себе, как он может убить Коляна Ходулина. Ему и Садка с Будимиром не хотелось убивать, но эти по крайней мере были ему чужими. Черт бы побрал этого оракула с его миссией. В конце концов, он мог бы назвать имя Садка в качестве гайосара и тем снять все проблемы.

— Возможно, ты прав, а возможно, и нет, — покачал головой Кравчинский. — Мы не знаем, на основании какой информации оракул принимал это решение. Не исключаю, что избрание Садка гайосаром обернулось бы неисчислимыми бедствиями для окружающих племен и аукнулось бы в далеком будущем. Скажу более, компьютер все эти минувшие столетия анализировал ситуацию и, видимо, пришел к выводу, что принял тогда единственно правильное решение. Именно поэтому он слово в слово повторил ту же самую фразу, которую произнес тогда. И уж конечно сделал он это не из уязвленного самолюбия. Компьютер — это всего лишь машина, и эмоции ей чужды.

— Но тогда за каким чертом он затеял весь этот балаган, — возмутился Рябушкин, — если все им было сделано правильно.

— Им — да, но не исследователями. Исследователи на корабль не вернулись, а, следовательно, миссия не может считаться успешной.

Обсуждение еще продолжалось, но Ярослав уже принял решение. Его план был достаточно рискован, ибо нельзя было наперед просчитать действия компьютера. Но по его прикидкам оракул должен был оживить всех убитых участников спектакля, если он закончится с нужным результатом. В конце концов, ни Кузнецов, ни Ходулин, ни Катюша не были инопланетными исследователями, не говоря уже о Садке и Будимире. Но в любом случае ситуация должна была как-то разрешиться, ибо выскользнуть из лап оракула, не выполнив его волю, им не удастся.

К некоторому удивлению детектива, жрец Вадимир нашел таки дорогу в священную рощу. Впрочем, Ярославу показалось, что поэт мог совершенно спокойно ткнуть пальцем в любые лесопосадки, и они тут же были бы признаны священными. В любом случае ничего примечательного он в этой роще не обнаружил. Другое дело, что место это действительно было живописное, расположенное над обрывом, за которым мирно катила свои прозрачные воды уже известная Кузнецову река. Ярославу показалось, что он узнал место, во всяком случае, нечто подобное он наблюдал вместе с Катюшей из беседки в парке графа Глинского. Сейчас бывший граф недовольно сопел по правую руку от детектива, старательно изображая из себя йорода. Народу у священной рощи в эту предвечернюю пору собралось еще больше, чем поутру на площади. Видимо, не только мужчины, но и женщины посчитали неприличным проигнорировать судилище, устроенное самим Йо. Толпа пребывала в благочестивом молчании, но пристально следила за готовящимися к схватке претендентами на звание гайосара. Садок выглядел абсолютно уверенным в себе. И, надо признать, для такой уверенности у него имелись все основания. Ражий был детина, что там говорить. Надо отдать должное оракулу, он подобрал на роль вождя очень и очень подходящего актера. Оставалось только выяснить, насколько хорошо этот актер управляется с мечом. Ярослав все-таки надеялся, что полученные когда-то в школе фехтования уроки помогут ему устоять в споре с громилой, возвышавшимся над ним на целую голову. Самое интересное, что Садок, видимо, не видел в Будимире серьезного соперника, и все свое внимание сосредоточил на Ярославе. Именно этих двоих и вызвал для божьего суда заранее предупрежденный Кравчинский.

— Что ты задумал? — спросил Ходулин, когда Ярослав сделал первый шаг к Садку.

— Не важно, — усмехнулся детектив. — Но на всякий случай запомни — твой номер последний.

Орудовать мечом оказалось куда труднее, чем шпагой. К тому же Ярослав столкнулся с человеком, превосходившим его физической силой. Садок рубился как дровосек, но обладал очень хорошей реакцией, позволявшей ему без труда уходить от выпадов противника. Кузнецову пришлось здорово поднапрячься, дабы героически не пасть уже в первые минуты безумного поединка. Дрались они обнаженными по пояс, так что Ярославу не удалось выяснить, насколько хорошо держат удар местные доспехи. А между тем один из этих ударов едва не стал для него роковым. Детектив поскользнулся на траве и опрокинулся на спину. Судя по всему, на божьем суде били и лежачих, во всяком случае, никто не помешал Садку занести меч над головой поверженного врага. Однако Ярослав оказался проворнее своего противника и стремительно нанес ему колющий удар снизу вверх. Меч угодил прямо в грудь Садка. Вождь какое-то время стоял, покачиваясь из стороны в сторону, а потом рухнул подрубленным дубом. Толпа отреагировала на победу Ярослава вздохом разочарования. Сам же он на поверженного даже не взглянул, просто стоял и ждал, пока того унесут с импровизированной гладиаторской арены.

Право выбора соперника теперь перешло к Ярославу, и он, не колеблясь ни секунды, указал рукой на Будимира.

— Я протестую! — выступил вперед Ходулин. — Сейчас мой черед драться. Пусть ждет победителя.

Аполлон Кравчинский слегка замешкался и его опередил Аркадий Семенович Иванов, громогласно поддержавший требования бывшего графа. Для Ярослава это выступление Иванова явилось полной неожиданностью. За этим угадывался какой-то личный интерес новоявленного жреца. Но что это за интерес, пока понять было трудно. Зато возбужденная смертью Садока толпа поддержала претензии Ходулина. Особенно усердствовали ближайшие сподвижники как Садка, так и Будимира, вооруженные, к слову сказать, до зубов. Протесты Ярослава никто в расчет принимать не стал. Ходулин и Будимир уже сошлись в центре поляны с обнаженными мечами в руках. Трудно сказать, чем руководствовался в своем неразумном поведении Колян. Возможно, он разгадал план Ярослава и не захотел принять от него этой жертвы. Хотя вероятность настоящей, а не мнимой смерти была, по мнению Ярослава, невелика. Не исключено также, что Колян не захотел рисковать, памятуя свою слабость как фехтовальщика. В конце концов, несмотря на молодость и ловкость, он мог и проиграть Будимиру, и в этом случае события потекли бы по совершенно непредсказуемому сценарию. Так или иначе, но Ходулин оказался прав. Сухощавый и не слишком молодой Будимир был очень искусным рубакой, наголову превосходящим своего противника. Он потратил на поединок ровно столько сил, сколько понадобилась для того, чтобы трижды взмахнуть мечом. Колян упал, обливаясь кровью, и это зрелище было настолько ужасным, что Ярослав невольно закрыл глаза. Зато в нем появилась злость, которой ему так не хватало во время схватки с Садком, и против Будимира он уже выходил отмобилизованным на все сто процентов. Толпа явно настроилась против Ярослава. Что в общем-то и неудивительно, поскольку он был чужаком. К тому же этот чужак убил любимца местной публики Садка, которого племя уже видело в роли своего вождя и гайосара. Будимира поддерживали даже дружинники Садка, и Ярославу подумалось, что победа не гарантирует ему спокойного существования в будущем. А победить необходимо, поскольку от этого зависела не только его собственная жизнь, но и воскрешение Коляна, а поражение, чего доброго, могло стать роковым для обоих.

Будимир не спешил приступать к решительным действиям, а все кружил и кружил вокруг Ярослава, выискивая слабые места в его обороне. Мечи их так пока ни разу и не встретились. Толпа зрителей напряженно молчала. Вспыхнули факелы, и на поляне стало гораздо светлее. Ярослав увидел искаженное ужасом и горем лицо Катюши, оплакивавшей смерть Коляна, и поднял меч. Его удар был отбит с легкостью необыкновенной, зато выпад Будимира едва не стоил детективу жизни. Меч противника рассек кожу на плече Ярослава, и он почувствовал, как горячая кровь потекла из раны. Дело принимало слишком скверный оборот, чтобы раздумывать о реальности или нереальности поединка. Кузнецову не хотелось умирать даже понарошку, и уж тем более нелепо выглядела бы его настоящая смерть в этом странном иллюзорном мире, созданном волей инопланетного компьютера. Ярослав усилил натиск, надеясь измотать противника, бывшего старше его и, кажется, не отличавшегося особой выносливостью. Такая тактика принесла успех, во всяком случае движения Будимира становились все менее точными и уверенными. Детектив уловил страх и ненависть, плеснувшие из глаз противника, это подхлестнуло его, и он нанес подряд два мощных удара, сначала справа налево, а потом, перебросив меч в другую руку, слева направо. Последнее его движение оказалось полной неожиданностью для противника, рухнувшего, словно подкошенный.

Приветственных криков не было, да Ярослав их и не ждал. Все-таки победил он не в спортивном соревновании. Божий суд оказался мероприятием кровавым, унесшим жизни трех человек, а победа досталась пришельцу, не вызывавшему в присутствующих никаких иных чувств, кроме ненависти. Чему же тут радоваться. Тем не менее толпа не разразилась протестами, когда жрец Вадимир произнес треснувшим голосом:

— Да здравствует гайосар Ярослав Мудрый!

С какой стати Кравчинскому понадобилось величать старого приятеля Мудрым, Кузнецов так и не понял. Назвал бы просто Храбрым, однако в данном случае Аполлона, видимо, подвела историческая эрудиция и волнение. Но, несмотря на переживания, связанные с кровавым зрелищем, развернувшимся на его глазах, пацифист мужественно доиграл свою роль до конца. Он взял за руку Светлану, подвел к победителю и вложил эту руку в его ладонь. Невеста не выразила по этому поводу особого восторга. Новоявленный жених тоже пребывал в растерянности. Тем не менее пренебрегать обычаем на глазах недружелюбно настроенной толпы ни он, ни она не рискнули. Речь шла о власти, а в таких случаях, как известно, личные симпатии и антипатии никакой роли не играют. Ярослав перехватил обиженный взгляд Катюши и чуть заметно пожал плечами. Спектакль есть спектакль, и уж если ты подрядился быть Цезарем, то надо доигрывать роль до конца, независимо от того, какую Клеопатру тебе подсунут в финале.

Аполлон Кравчинский в развивающихся белых одеждах, возглавил свадебную процессию, которую, впрочем, можно было бы назвать и похоронной, поскольку вслед за новобрачными верные соратники и соплеменники несли трех павших на Божьем суде йородов. Возбужденный Иванов и растерянный Рябушкин, изображая жрецов, семенили вслед за широко шагающим Вадимиром. В принципе, Ярослав очень хорошо понимал следователя прокуратуры, поскольку и сам испытывал схожие чувства, а вот горящие странным кошачьим огнем в свете чадящих факелов глаза бизнесмена Иванова его настораживали. Кузнецов был почти уверен, что они с Ходулиным выбрали в создавшейся ситуации самый правильный вариант. По той простой причине, что иных вариантов просто-напросто не было. Один из них обязательно должен был пасть, но очень важно было, чтобы он не пал от руки своего товарища — исследователя. И тем не менее исследователи, а они почти наверняка выбрали тот же путь, что и Ярослав с Коляном, погибли. Конечно, оба они могли пасть от рук своих соперников, но в этом случае во всем виноват был оракул, знавший о превосходстве местных бойцов и обрекший своих подопечных на заклание. Будь оракул живым существом, в это можно было бы поверить, но ведь он всего лишь машина и просто не способен на такое коварство. Следовательно, предлагая вариант божьего суда, оракул был стопроцентно уверен, что один из его подопечных обязательно одержит верх в этом соревновании и станет гайосаром. А, утвердив на посту правителя своего человека, оракул без проблем может оживить второго исследователя, а возможно, и двух остальных йородов. Тем не менее этого не произошло. Почему? Кто вмешался в хорошо просчитанный ход событий и каким образом? А главное, каким образом тому неизвестному удалось обмануть оракула, вроде бы контролирующего мысли всех окружающих его людей? Или все-таки не всех? Во всяком случае, не исключено, что мысли исследователей были ему недоступны.

В конце концов, понятно, зачем нужен агрегат, контролирующий мысли отсталых аборигенов, но никому из здравомыслящих людей не придет в голову ставить искусственный разум выше собственного, естественного. Следовательно, логично предположить, что исследователей было не трое, а четверо и именно этот четвертый сыграл роковую роль в событиях многовековой давности. И именно его логику поведения не может понять оракул, на протяжении многих веков проигрывая варианты одной и той же комбинации.

Процессия втянулась под своды величественного храма, и Ярослав вынужден был прервать свои размышления. Судя по всему, предстояла церемония то ли бракосочетания, то ли посвящения в гайосары Тела убитых по воле оракула йородов опустили на плиты вокруг засветившегося голубоватым светом кристалла. Плиты были испещрены знаками, смысла которых Ярослав не понимал, хотя и пытался их разгадать, стоя на одном из них вместе со Светланой. Этих плит было пять. На пятой, окрашенной в ярко-красный свет, стоял растерянный Кравчинский и шевелил беззвучно губами. Аполлон, судя по всему, понятия не имел, что нужно делать дальше, и то ли изображал молитву, то ли действительно призывал на помощь небесные силы.

Впрочем, откликнулась на его призыв только Катюша, смело подошедшая к одиноко стоящему Аполлону и вскинувшая правую руку с диадемой. Логично было бы предположить, что эту диадему жрец должен был возложить на голову невесты, но ничего подобного, Катюша возложила ее на свою голову. Скорее всего, она нарушила тем самым какие-то неписаные правила, поскольку собравшийся в храме народ глухо и растерянно зароптал. Однако дерзкую ослушницу этот ропот не смутил, она подошла к кристаллу и склонила над ним увенчанную диадемой голову. Вспышка за этим последовала настолько яркая, что Ярослав невольно прикрыл глаза рукой. Следом за вспышкой света послышался еще и раскат грома, заставивший возроптавшую было толпу пасть ниц на холодные плиты храма. Однако никаких разрушений и тем более жертв за громом и молнией не последовало. Видимо, Йо решил на этот раз ограничиться просто демонстрацией своей мощи. Когда Ярослав наконец оправился от шока и открыл глаза, то увидел в руках у Катюши светящийся жезл, надо полагать и бывший символом власти гайосара. Впрочем, жезл, кажется, светился не сам по себе, а лишь отражал свет, исходящий из кристалла. Этот жезл Катюша торжественно вручила растерявшемуся Аполлону, а потом встала по левую руку от Ярослава. Получалось, что гайосар вступал в брак сразу с двумя женщинами, что, безусловно, противоречило нормам современной морали, хотя очень может быть, что мораль времен прежних была более лояльной к любвеобильным вождям.

Опомнившиеся после встряски, вызванной громовыми раскатами, подданные на этот раз и не думали роптать. Более того, они вслед за слегка оживившимся Кравчинским с охотою повторили уже однажды прозвучавшую фразу:

— Да здравствует гайосар Ярослав Мудрый! Аполлоша не ударил в грязь лицом и под ликующие вопли народа вручил детективу жезл как символ власти над окрестными племенами. О чем он громогласно и заявил народу. Ярослав высоко поднял жезл над головой, после чего направил его в сторону кристалла. Ничего особенного этим жестом он добиться не хотел, просто так пошла рука, но тут же выяснилось, что пошла она в нужном направлении. Плиты, на которых лежали тела погибших йородов, дрогнули и медленно стали опускаться вниз. На место они вернулись через несколько секунд, но уже пустыми. Было ли это погребением или прелюдией к воскрешению, Ярослав так и не понял, но на присутствующих в храме людей происшествие произвело неизгладимое впечатление. В этот раз приветствие прозвучало особенно громко и дружно:

— Да здравствует гайосар Ярослав Мудрый!

На этом церемония бракосочетания и возведения в сан была закончена, и Аполлон Кравчинский величественным взмахом руки распустил почтенное собрание. Публика послушно удалилось, оставив главных действующих лиц в тихом недоумении. Все, включая и Ярослава, ожидали, что после церемонии оракул наконец угомонится и выпустит своих пленников на свободу, но ничего подобного не случилось.

Анатолий Сергеевич Рябушкин был расстроен до такой степени, что даже совершил святотатство, погрозив угасшему кристаллу кулаком.

— Откуда взялся жезл? — спросил Ярослав, разглядывая символ собственной безграничной власти.

Жезл был сделан из странного металла красноватого цвета и увенчан фигуркой сокола, расправившего крылья для полета. Вопрос свой детектив обращал к Катюше, но красавица почему-то не спешила на него отвечать.

— Жена цезаря должна быть вне подозрений, — на всякий случай напомнил ей Аполлон Кравчинский.

— Позвольте, — возмутилась Светлана, — но женой цезаря являюсь я. А эта девушка не более чем самозванка!

— Будем считать, что у гайосара Ярослава Мудрого две жены, — дипломатично отозвался Кравчинский. — И случилось это по воле оракула. С одной стороны, я не знаю, зачем ему это понадобилось, с другой стороны, тогдашние вожди почему-то отдавали предпочтение бракам полигамным, и в данном случае мы ни на йоту не отклонились от исторической правды.

— Жезл упал к ней в руки с потолка, — сказал Рябушкин. — Во всяком случае, мне так показалось.

Ярослав вопросительно посмотрел на Катюшу, но та лишь покраснела и развела руками. Похоже, она действительно не знала, откуда на нее свалился этот символ власти.

— Что вы к ней привязались? — заступился за девушку Иванов. — Все здесь делается по воле оракула, и железку тоже наверняка подбросил он. Надо же было чем-то увенчать церемонию. Отсюда и молния с громом, и этот царский жезл. Думаю, никакого иного значения он не имеет. Меня больше интересует вопрос, когда все это наконец закончится? Какого еще рожна нужно этой сбрендившей железяке? Все его условия мы уже выполнили. Трех человек похоронили. Ну и что дальше? Или мы по гроб жизни будем теперь изображать жрецов и вождей?

Вопрос, что называется, был задан по существу, вот только отвечать на него, похоже, было некому. Во всяком случае, оракул с подсказками не торопился. Не исключено, конечно, что подсказкой был жезл, который Ярослав сейчас держал в руках. Однако детектив не видел пока замка, в который можно было бы вставить этот ключ. Несколько раз он направлял жезл на кристалл, но ничего особенного не происходило.

— Может, следует ткнуть этой железякой в кристалл? — предложил Кравчинский. — Вон там, в центре, есть что-то темненькое, похожее на замочную скважину.

— Я вас умоляю, Аполлон, — возмутился Иванов, — что значит ткнуть! Нам только не хватало поломать эту инопланетную штуковину, чтобы застрять в ней навсегда.

Опасения Аркадия Семеновича показались Ярославу обоснованными, тем более что никакого пятна в кристалле он так и не увидел, сколько ни всматривался. Надо было ждать. Хотя Кузнецов и не понимал, чего именно. Его предположение о четвертом исследователе, возможно, было верным. Но пока что непонятно было, кому именно из присутствующих здесь людей оракул доверил эту сложную роль. Из числа подозреваемых можно было исключить с большой долей вероятности лишь «императрицу» Светлану, ей полагалось быть местной уроженкой. Оставались Кравчинский, Иванов и Рябушкин. Из этой тройки больше всех на роль коварного злодея подходил, конечно же Аркадий Семенович. Но очень может быть, что дело здесь вовсе не в злодействе, а просто в роковой ошибке.

— Вы знаете, я бы покушал, — высказал робкое пожелание Рябушкин. — Да и пить очень хочется. Кстати, здесь в городке очень хороший квас. Может, сгоняем за харчами?

Надо признать, что со стороны оракула было большим свинством держать своих гостей на голодном пайке и заставлять спать на голых плитах. Тем более что раньше он показал себя весьма гостеприимным и заботливым хозяином. Во всяком случае, недостатка в еде и питье в отстроенных им близ села Горелово дворцах не было. Ярослав на всякий случай еще раз ткнул жезлом в сторону кристалла в надежде на отзывчивость оракула, но его жест и в этот раз пропал впустую. Зато когда он ткнул жезлом в соседнюю плиту, просто так, для очистки совести, она вдруг дрогнула и поползла вниз, напугав до крика стоявшего рядом Иванова.

— Осторожнее! — воскликнул Аркадий Семенович. — Я же вас предупреждал, Ярослав!

Через несколько секунд плита вернулась на место, неся на себе бездыханное тело Коляна Ходулина. Самое интересное, что на этом теле уже не было раны, нанесенной мечом Будимира. Однако надежды присутствующих, что Ходулин вот-вот очнется, не оправдались. Обследовав тело, Рябушкин сообщил, что пульс не прощупывается.

— Возможно, просто время для воскрешения еще не подошло? — с надеждой предположил Кравчинский.

— Либо он не воскреснет уже никогда, — мрачно изрек Иванов. — Я бы не стал его трогать. Помочь мы ему не можем, а вот навредить — очень даже. Я еще раз настоятельно вас прошу, Ярослав, будьте поосторожнее с этим жезлом, дабы не наделать беды. Давайте для начала хотя бы осмотрим этот храм, где нам с вами, возможно, придется провести не один день и не одну ночь.

Предложение было разумным, и все присутствующие на него немедленно откликнулись, разбежавшись по потаенным углам огромного зала.

Не прошло и пяти минут, как Кравчинский сообщил о своей находке товарищам громким призывным криком. Надо отдать должное оракулу, на пожелания своих гостей он откликнулся воистину с царской щедростью. Да и помещение, в котором был накрыт стол, радовало глаз и изысканной мебелью, и настенными рисунками явно инопланетного происхождения. Во всяком случае, таких пейзажей на Земле никому из собравшихся за пиршественным столом видеть не доводилось. Не исключено, что эти рисунки (а возможно, и фотографии) сохранились здесь с тех времен, когда за этим столом восседали исследователи, ностальгировавшие по родной планете.

— Видимо, эти инопланетяне ничем от нас практически не отличались, — задумчиво изрек Кравчинский, разглядывая один из рисунков. — Дом, конечно, не нашей архитектуры, но в принципе я вполне мог бы в таком жить. Скорее всего, думали и чувствовали они тоже приблизительно как мы. И поступали в критических ситуациях точно так же.

Никто Аполлону не возразил, поскольку правота его была очевидной. К тому же все были заняты поглощением пищи и обдумыванием ситуации, в которую неожиданно угодили. Нервозность атмосферы не позволяла насладиться ни вином, ни задушевным разговором.

Особенно нервничал почему-то Иванов, без конца переглядывающийся с Хлестовой. Ярославу показалось, что эти двое что-то затевают, однако навалившаяся на плечи усталость помешала его размышлениям на этот счет. К тому же неугомонный Аполлон, не усидевший за столом, прочесал окрестности и обнаружил несколько весьма пристойных помещений, предназначенных для сна и отдыха. Лучшую из этих спален он тут же верноподданнически предложил гайосару Ярославу Мудрому. Тот великодушно принял щедрый дар и тут же решил использовать его по назначению. Младшую жену гайосар пригласил разделить с собой ложе просто из предосторожности. В конце концов этот странный храм был довольно ненадежным убежищем, и Ярославу хотелось уберечь дорогого ему человека от возможных неприятностей. Возражений со стороны старшей жены не последовало, а Катюша, поломавшись для приличия, согласилась последовать за отходящим ко сну детективом.

Нельзя сказать, что Ярослав заснул сразу. Помехой тому сначала были Катюша, а потом и собственные мысли, жужжавшие в голове рассерженными пчелами. Более всего детектив беспокоился за Коляна Ходулина. Смущало то, что оракул не спешил его воскрешать. Это могло означать только то, что представление не закончено, а убитый на божьем суде исследователь в дальнейших событиях участия не принимал. По прикидкам Ярослава самое время было заявлять о себе четвертому исследователю. И он все больше и больше склонялся к мысли, что роль этого четвертого доверена Аркадию Семеновичу Иванову. Ведь недаром же оракул устранил его дважды: сначала как фон Дорна, потом как Доренко. Этот человек ему нужен был именно как Иванов. Видимо, только в своем естественном качестве Аркадий Семенович наиболее соответствовал отведенной ему роли. Чем руководствовался в своих действиях четвертый исследователь, Ярослав мог только предполагать.

Возможно, им двигала любовь к женщине, возможно, жажда власти. Не исключено, что эти люди потеряли надежду на возвращение на родную планету и им пришлось волей-неволей адаптироваться к чужой среде. Вероятно, четвертый решил, что лучше быть первым в деревне, чем вторым или сто десятым в Риме. Выбор истинного цезаря, что там ни говори. Так или иначе, но он подготовил переворот и захватил власть. Кто знает, может, и пророчество оракула было спровоцировано этим человеком. Ведь в отличие от Ярослава исследователи наверняка знали, как воздействовать в нужном направлении на свой компьютер.

Трудность здесь заключалась в том, каким образом находящийся в здравом уме и твердой памяти наш современник Иванов объяснит для себя необходимость устранения из игры Ярослава Кузнецова. Но, похоже, Аркадий Семенович эту трудность для себя уже преодолел и нашел общий язык с «императрицей» Светланой Хлестовой, с охотой предавшей своего недавно обретенного, но неверного «мужа». Видимо, побудительным мотивом действий царской дочери тех давних времен тоже была примитивная ревность. Вновь избранный гайосар отдал предпочтение своей давней возлюбленной, и это во многом предопределило его судьбу. Царские дочери обычно не прощают подобного пренебрежения. Впрочем, обычные женщины тоже.

Заслышав шум, Ярослав потянулся к мечу, но это был всего лишь Кравчинский, пришедший навестить приятеля в неурочный час. Бросив взгляд на спящую Катюшу, Аполлон ехидно усмехнулся:

— Я так полагаю, благородный гайосар, что не помешал вашим сексуальным утехам?

— Ближе к делу, — строго потребовал Ярослав.

— Понял. — Жрец Вадимир приложил с готовностью руки к груди. — На тебя готовится покушение, заговор вступил в решающую фазу.

— Кто донес?

— Следователь прокуратуры Анатолий Сергеевич Рябушкин, не пожелавший в данной ситуации просто умыть руки, как ему это настоятельно советовали.

— Кто советовал?

— Разумеется, Иванов со Светкой. Все-таки она на редкость коварная женщина, согласись. Зря Иванов с ней связался. Сначала она ухайдокала императора, теперь покушается на гайосара. Это уже комплекс какой-то.

— Зря ухмыляешься,—вздохнул Ярослав.—Дело серьезней, чем ты полагаешь. У нас есть все шансы утонуть в этого чертова компьютера воспоминаниях на веки вечные.

Кравчинский хотел что-то сказать, но не успел… Вновь послышался шум, но в этот раз куда более громкий, солидная дверь слетела с петель, и в спальню ворвалась целая орава вооруженных людей, возглавляемых Аркадием Семеновичем Ивановым.

— И ты, Брут! — успел крикнуть ему Ярослав, хватаясь правой рукой за меч, а левой — за жезл.

Мгновенно проснувшаяся Катюша вскочила и закричала в ужасе. Ярослав прыгнул вперед прямо с постели, целя мечом в голову Иванова, но, к сожалению, промахнулся. Аркадий Семенович успел спрятаться за чужую спину. Меч гайосара пронзил грудь одного из нападающих, а жезл оглушил второго.

— Уходите! — успел крикнуть Ярослав Катюше и Аполлону.

В спальне имелся второй выход. Кравчинский далеко не случайно предложил Ярославу Мудрому именно эту опочивальню. Теперь поэт тянул растерявшуюся Катюшу к стоящему у стены шкафу и лихорадочно шарил ногой по полу, пытаясь нащупать носком башмака нужную плиту. Наконец ему это удалось, и громоздкий, казавшийся неподъемным шкаф бесшумно отодвинулся в сторону, открывая широкий проход.

Нападающих было более десятка, и хотя они большей частью скучились в дверях, мешая друг другу, Ярослав очень хорошо понимал, что долго против такой оравы ему не продержаться.

— Не валяйте дурака, Кузнецов! — крикнул ему из-за спин пособников Иванов. — Это же просто шоу! Победитель получает все, и только. Отдайте жезл гайосара, и мы закончим игру.

— А зачем вам жезл? — полюбопытствовал Ярослав, отражая удар в голову и нанося ответный опрометчивому противнику.

Очень может быть, что Аркадий Семенович был прав, но Кузнецову не хотелось проигрывать даже в спортивном состязании. Тем более что расклад в игре был изначально не джентльменский — десять против одного. Впрочем, сейчас уже семь. Точнее, шесть. Удар Ярослава поверг на пол еще одного соперника, но, к сожалению, легче ему от этого не стало. К заговорщикам присоединилась еще одна группа вооруженных до зубов негодяев. Скорее всего, это были дружинники павших на божьем суде йородов Садка и Будимира. На нового гайосара у них был очень острый зуб, и они легко дали себя уговорить красноречивому жрецу, утверждавшему, что Йо ошибся в выборе, и гарантировавшему убийцам защиту от божьего гнева. К сожалению, Йо действительно молчал, так же как и его верный оракул, а помощь к Ярославу пришла совершенно с неожиданной стороны. Гулко и неожиданно в опочивальне прогремели два выстрела. Ярослав оглянулся и увидел стоящего в проеме запасного выхода следователя Рябушкина с пистолетом Макарова в руке. Помощь, что и говорить, пришла вовремя. Двое потенциальных убийц тут же отлетели в лучший мир. а остальные отпрянули назад, позволив Ярославу отступить и нырнуть в спасительную прохладу коридора. Кравчинский тут же потянул за рычаг, и тяжелая плита со скрипом перекрыла преследователям дорогу.

— Браво! — с чувством сказал Рябушкину Аполлоша. — Вы, Анатолий Сергеевич, прямо не следователь прокуратуры, а Зевс Громовержец.

— Преувеличиваете, дорогой Кравчинский, — усмехнулся Рябушкин. — А это ничего, что я сыграл не по правилам?

— Думаю, сойдет, — тяжело перевел дух Ярослав. — Если уж оракул оставил вам табельный пистолет, то сделал он это Далеко не случайно.

— А вам не кажется, что в данном случае он передернул? — засомневался следователь. — Ведь в ту пору не было и не могло быть огнестрельного оружия

— У аборигенов, безусловно, не было, а вот у инопланетян наверняка имелось. И оракул полагает, что в данных обстоятельствах исследователь, ставший гайосаром, просто обязан был им воспользоваться и тем самым спасти и себя, и всех остальных.

— А почему он им не воспользовался?

— Видимо, просто не успел. Заговором руководил его товарищ. Исследователь под номером четыре. Видимо, гайосару даже в голову не приходило, что тот может его предать. Похоже, это не приходит на ум и оракулу. Ведь он был запрограммирован на отражение внешней угрозы. Разоблачить козни предателя компьютер просто не мог.

— Но он мог оживить убитых? — нерешительно предположил Кравчинский. — У него это очень хорошо получается.

— Это только в том случае, если его не отключили на время. Ведь оживление должно происходить в достаточно короткий срок. А если компьютер отключить на пару дней, то за это время тела погибших можно успеть предать огню, а пепел развеять по ветру.

— Браво, Ярослав,—захлопал в ладоши Кравчинский. — Ты истинный Шерлок Холмс. Никому еще не удавалось с таким блеском раскрыть преступление, совершенное тысячелетие назад.

— Согласен, — кивнул Рябушкин. — Вы, коллега, действительно не без божьей искры. Но хотелось бы знать, что нам делать дальше? Может быть, попробовать отключить компьютер?

— А Николай? — встрепенулась Катюша.

— Пожалуй,—согласился Рябушкин,—для Ходулина такой наш ход был бы равносилен смерти. Но мы не можем до бесконечности кружить по храму. У меня в обойме всего несколько патронов, их просто не хватит, чтобы остановить наших противников. Рано или поздно они нас настигнут и попросту убьют. Аркадий Сергеевич сошел с ума. На кой черт ему понадобилось звание гайосара, скажите на милость?

— Он считает, что это шоу, — пояснил Ярослав. — Где победителю достается все. А ключом к хранящемуся в храме Йо кладу является вот этот самый жезл гайосара, Самое интересное, что он, скорее всего, прав. Видимо, его дедушка Терентий Филиппович Доренко что-то здесь подсмотрел и записал в своих мемуарах, предназначенных для расторопных потомков. Иванов с самого начала был нацелен на эти сокровища, и он не остановится в двух шагах от цели. Нас же он считает просто конкурентами, преследующими те же цели.

— Неужели клад настолько значителен, что способен свести с ума далеко не бедного человека?

— Анатолий Сергеевич, дорогой, эти сокровища тысячелетия здесь копились. Мы с Ярославом собственными глазами видели договор, заключенный оракулом с боярином Михайлой Глинским во время монголо-татарского нашествия. Там только перечисление золотой посуды заняло половину свитка. Ведь то, что вы видели во дворцах, — это подлинники. Шедевры мировой живописи и ваяния! И стоят они сейчас десятки и сотни миллионов. Согласитесь, есть за что хлопотать и Светлане Хлестовой, и Аркадию Иванову.

Разъяснения Кравчинского произвели на Рябушкина очень сильное впечатление, во всяком случае, он долго и с интересом разглядывал жезл гайосара и охотно согласился с предположением Аполлона, что это, скорее всего, ключ к компьютеру. Осталось только найти замочную скважину.

— Знаю я, где эта скважина, — сказал Кравчинский. — Она в кристалле. Даром, что ли, Иванов так хлопотал, чтобы ты, Ярила, не ткнул туда жезлом.

— Одного жезла, пожалуй, недостаточно, — задумчиво проговорил Кузнецов. — Нужна диадема и оба перстня. Я думаю, расклад был такой: каждый из исследователей владел одним из предметов, и только при общем согласии они могли воздействовать на компьютер в нужном направлении. Когда по воле оракула двое исследователей вынуждены были ввязаться в драку, то они, скорее всего, передали перстень и жезл оракулу на хранение. А тот потом вернул жезл победителю с помощью диадемы, которой воспользовалась его возлюбленная.

— Перстень, диадема и жезл у нас есть, — быстренько прикинул Кравчинский. — Не хватает еще одного перстня, бывшего на пальце у Ходулина.

— Возможно, этим перстнем уже завладел Иванов.

— Не исключаю, — согласился с Ярославом Аполлон. — Но в любом случае нам надо пробраться в главный зал храма. Возможно, оракул уже оживил Ходулина. Ведь четвертому исследователю, то есть Иванову, отключить компьютер не удалось. И спектакль уже пошел не по тому сценарию, что был написан самой жизнью много веков назад.

Видимо, Иванов не хуже своих оппонентов умел просчитывать ситуацию. Во всяком случае, он успел взять под контроль кристалл, окружив его плотным кольцом из своих слегка встревоженных, но все-таки еще не деморализованных окончательно подручных. Друзья обнаружили это, пробравшись на небольшой выступ под самым потолком главного зала, проход к которому отыскал Кравчинский, поразительно ловко ориентировавшийся в хитросплетениях выстроенного чужим разумом сооружения. Посмотрев с балкончика вниз, Ярослав обнаружил рядом с кристаллом не только Иванова и Светлану, но и по-прежнему лежащего неподвижно на плите Ходулина. Последнее обстоятельство Ярослава огорчило не на шутку. К сожалению, предположение Кравчинского не оправдалось, и оракул не воскресил убитого.

— Аркадий Семенович, — обратился к предателю Аполлон Кравчинский, — давайте поговорим как цивилизованные люди.

Иванов не сразу обнаружил говорившего, а обнаружив, немедленно нырнул под защиту кристалла. Видимо, он опасался выстрела.

— Не буду я с вами договариваться, — громко отозвался Иванов, на мгновение выглянув из-за кристалла, — Долго без пищи и воды вы не продержитесь, в столовую я вас не пущу.

— Вот ведь подонок, — хмыкнул Рябушкин за спиной у Ярослава.

— По-моему, он просто несвободен в выборе, — не согласился детектив. — Возглавив заговор против божьего избранника — гайосара, он тем самым стал заложником своих сторонников. Они его скорее убьют, чем позволят вести с нами переговоры.

— Бред, — покачал головой Рябушкин. — Тем более бред, что и освобождение этих людей, чей разум порабощен оракулом, зависит от успешности наших действий.

Следователь прокуратуры был, безусловно, прав, но попробуйте объяснить это людям, стопроцентно уверенным, что они не граждане Российской Федерации, живущие в двадцать первом веке, а ближайшие сподвижники почивших в бозе Садка и Будимира, убийце которых они всенепременно должны отомстить. Конечно, можно было отдать все эти погремушки очумевшему Иванову, но Ярослав опасался неадекватной реакции оракула. Чего доброго, компьютер может решить, что повторение ситуации есть закономерность, и устраниться от дальнейших поисков истины с весьма печальными последствиями для всех привлеченных к участию в спектакле «артистов».

— Надо рискнуть, — сказал Ярослав Рябушкину. — Тянуть резину нам не с руки. У вас сколько осталось патронов в обойме?

— Пять. Но ведь их там пятнадцать человек. Вы уверены, что справитесь с остальными? Боюсь, что ни я, ни Аполлон вам помочь не сможет. Мечи для нас слишком экзотическое оружие.

— От Кравчинского требуется немного: добежать до кристалла вместе с Катюшей и ткнуть жезлом в ту самую темную точку, о которой он говорил.

— И вы уверены, что это сработает? — покачал головой следователь.

— Я ни в чем не уверен, Анатолий Сергеевич, но, к сожалению, другого выхода у нас нет. С момента смерти Ходулина прошло уже много часов, по моим прикидкам оракул давно уже должен был его воскресить, но он почему-то этого не сделал. А мы с вами не знаем, сколько времени человек может пребывать в состоянии клинической смерти без вреда для здоровья.

— Но ведь мы можем погибнуть, Ярослав! Вы отдаете себе в этом отчет?

— Если мы проиграем, то жезл достанется Иванову. И пусть тогда пробует он. И если я ошибаюсь в своих предположениях относительно оракула, то мы с вами воскреснем из мертвых волею Аркадия Семеновича.

— Ярила прав, — поддержал друга Аполлон. — Предложенный им вариант наиболее оптимальный. Хотя, если честно, мне не хочется умирать даже понарошку.

Похоже, Иванов не ждал от своих противников решительных действий, и его воинство не было мобилизовано для немедленного отпора. Да и Рябушкин стрелял на удивление точно и быстро. Ярослав еще не успел мечом взмахнуть, как пятеро его противников рухнули на каменные плиты, а остальные в ужасе отпрянули от кристалла.

— У него патроны кончились! — надрывался Аркадий Семенович. — Не бойтесь! Во имя Йо вперед, орлы!

Орлы, однако, дрались без особого энтузиазма, больше ориентируясь на дверь, чем на наседавшего на них в гордом одиночестве гайосара Ярослава Мудрого. Что же касается беснующегося Иванова, то он получил удар в челюсть с совершенно неожиданной стороны. Колян Ходулин, лежавший доселе без движения, воскрес и, подхватив меч, немедленно включился в драку. Восставший из мертвых йород произвел на суеверных аборигенов такое жуткое впечатление, что они, бросая мечи, с воплями ринулись прочь из храма, к большому облегчению Ярослава, не ставшего их преследовать. Тем более что как раз в эту минуту послышался треск электрического разряда и зал засветился всеми цветами радуги. Похоже, Кравчинский сумел-таки найти замок для таинственного ключа.

— Перстни вставляйте! — крикнул Кравчинский, оказавшийся уже рядом с кристаллом.

Кузнецов и Ходулин упрашивать себя не заставили и ринулись к месту, где сейчас разворачивались главные события. Кристалл окрасился почти нестерпимым для глаз оранжевым цветом, а на каменном постаменте, где он лежал в благородной неподвижности, четко обозначились пиктограммы, вполне сходные с теми, что были на пальцах у Коляна и Ярослава. Не медля ни секунды, оба липовых исследователя приложили перстни к пиктограммам. Послышался щелчок, оранжевый шар начал краснеть, как помидор в период созревания. Стоящая в неподвижности Катюша встрепенулась, сорвала с головы диадему и провела ею по постаменту. Этого оказалось достаточно, чтобы на противоположной стене вспыхнул экран и на нем появилась огромная надпись: «Миссия завершена».

— А как же клад?! — растерянно спросил поднявшийся наконец с пола Аркадий Семенович Иванов.

— Раздача призов в соседнем зале, — ехидно заметил Кравчинский, — Скажи спасибо, что жив остался, ренегат. А вам отдельная благодарность, мадам Хлестова. Все-таки до чего же коварны бывают порой женщины и как часто они меняют привязанности. Не успел еще любовник остыть, как она уже завела себе другого.

— Попрошу без грязных намеков, — надменно отозвалась Светлана Алексеевна. — У нас с Аркадием Семеновичем сугубо деловые отношения.

Кравчинский собрался добавить еще что-то, судя по всему не весьма лестное для Хлестовой, но в этот момент надпись с экрана исчезла, зато появилось изображение человека с орлиным носом, которого детектив с поэтом уже дважды сподобились лицезреть — сначала в лаборатории алхимика и чернокнижника графа Глинского, а потом здесь при оглашении приговора.

— Это оракул? — спросил в испуге следователь Рябушкин и отвел глаза от пронзительного, проникающего в самые мозги взгляда.

Человек с орлиным носом выдержал паузу, доводя зрителей до состояния близкого к истерическому, а потом начал говорить, торжественно и размеренно:

— Здравствуйте, постигшие тайну.

— Здравствуйте, — глупо хихикнул Иванов.

— Я Йоан, гайосар, вождь и верховный жрец. Не пугайтесь, я давно уже мертв, а перед вами мое изображение, которое этот электронный ублюдок пронесет сквозь время. Впрочем, нет смысла предъявлять претензии компьютеру. Свое проклятие я посылаю его создателям. Идиотам, вообразившим, что им покорилось время. Хотя главным дураком был, конечно, я сам. Мы попали в прошлое, но не смогли из него вернуться. Кто считает, что неудачный результат — это тоже результат, пусть хоть один день проведет в нашей шкуре. Мы рассчитывали пробыть здесь максимум месяц, но оказались пленниками времени на всю оставшуюся жизнь. К этому мы не были готовы. Нам казалось, что мы умнее, честнее, нравственнее тех, кто нас окружает. Мы прошли сквозь время, чтобы зажечь во тьме невежества свечу просвещения. Изменяя прошлое, мы рассчитывали получить прекрасное настоящее и еще более прекрасное будущее. Но мы ничего не изменили в прошлом, зато прошлое изменило нас. Я оказался более умным, более ловким, более приспособленным к эпохе, где нам предстояло жить и умереть, чем мои коллеги. В этом мире конкурентов устраняют. Чтобы жил я, они должны были умереть. У Йо мог быть только один гайосар. Я не оправдываюсь. Мнение потомков мне неинтересно. Я стал великим правителем, и, возможно, до вас еще дойдут отблески моей славы.Но я не очень огорчусь, если слава о Великом гайосаре Йоане затеряется в веках. Ибо жил я не для вас, а для собственного удовольствия. Иногда я чувствовал себя счастливым.

Во всяком случае, я никогда бы не достиг в своем мире того, чего достиг здесь. Возможно, я бы вообще забыл о своем прошлом, если бы не оракул. Эта глупая машина, лишившая меня всего, что я имел там, помогла мне обрести многое здесь взамен навсегда утраченного. Он многое умеет, этот чертов компьютер, надо признать, но, к сожалению, он не сумел сделать главного — вернуть нас туда, откуда мы пришли. Прежде чем умереть, я сделаю все от меня зависящее, чтобы оракул не стал прислужником глупцов, но боюсь, что выключить его совсем я не сумею. Мне несколько раз удавалось отключать компьютер на несколько суток, но он неизменно возрождался к жизни. Удивительно живучая машина! А потому есть надежда, что оракул сумеет естественным путем добраться до того самого времени, где из моих уст сорвался первый крик боли. Ну что ж, ему повезет больше, чем мне. Оказывается, что бессмертный Йоан, как называют меня в здешнем мире, все-таки смертен. Впрочем, я знал это с самого начала. Компьютер может продлить жизнь, но он не в силах побороть человеческую природу. Останется лишь это изображение да мои свершения, мои победы и мои преступления, не интересные в вашем мире уже никому. Прощайте, потомки. Я, Великий гайосар Йоан, сказал свое последнее слово.

Изображение старца исчезло, а на экране вновь вспыхнула надпись: «Миссия завершена». Какое-то время все присутствующие хранили скорбное молчание. Для Ярослава слова странного Йоана не явились откровением. Он уже и сам догадался, что же произошло здесь много веков назад. Неожиданностью явилось то, что это сооружение было не инопланетным кораблем, а всего лишь машиной времени. Хотя слова «всего лишь» здесь вряд ли уместны. Оставалось только выразить сожаление по поводу недомыслия наших далеких потомков, которые заслали людей черт знает куда, а потом не сумели их оттуда вытащить…

— Внимание! — зазвучал вдруг под сводами храма громовой голос— Через пять минут мы начинаем движение. Миссия завершена. Миссия завершена. Посторонних просим удалиться. Посторонних просим удалиться.

— А мы посторонние? — растерянно спросил Кравчинский.

— Более чем, — отозвался на его вопрос Ярослав, хватая Катюшу за руку. — Похоже, у нас появились все шансы очутиться в далеком будущем.

— А может, там лучше, чем у нас? — в сердцах произнес Аркадий Семенович Иванов, медленно отступая от кристалла.

— Вы рискуете очутиться в коммунизме, гражданин бизнесмен, — хмыкнул Кравчинский, набирая ход, — а там таким, как вы, вряд ли будут рады.

Из храма бежали даже «покойники», которых оракул оживил в самый последний момент. Ярослава беспокоила судьба Садка и Будимира, к смерти которых он как-никак приложил руку. К сожалению, спрашивать об их судьбе было уже не у кого.

Машина времени набирала обороты, стены храма Йо дрожали словно кисельные. Казалось, что своды его вот-вот рухнут на головы чужаков, осмелившихся проникнуть в чужие тайны.

К счастью, все обошлось, вспышка настигла беглецов уже за пределами грандиозного сооружения потомков.

Ярослав от неожиданности упал на землю и даже, кажется, на какое-то время потерял сознание. Когда он очнулся, то никакого храма ни вблизи, ни вдали уже не было.

Детектив лежал на самой что ни на есть обычной поляне, освещаемой лишь слабыми лучами восходящего солнца. Вокруг в самых причудливых позах распласталось еще не менее десятка тел, охающих, стенающих и издающих прочие подобного же рода звуки.

Катюша лежала рядом целая и невредимая, а потому Ярослав сразу успокоился. В принципе следовало признать: приключение завершилось даже лучше, чем ожидалось, хотя и не принесло искателям сокровищ осязаемых дивидендов. Если не считать, конечно, перстня на пальце у Ярослава и диадемы на голове у Катюши. Колян Ходулин тоже сохранил свое украшение, но более всех повезло Кравчинскому, который нежданно-негаданно обрел символ власти Великого гайосара Йоана. Как раз в эту минуту Аполлоша, очнувшийся от забытья, чесал жезлом свой заросший затылок, силясь простимулировать мозги в нужном направлении. Кажется, ему это удалось, во всяком случае, он перестал шевелить беззвучно губами и произнес довольно громко:

— Но почему?

— Что почему? — отозвался вопросом на его вопрос поднимающийся с земли следователь Рябушкин.

— Почему оракул решил, что миссия завершена?

— Да потому что мы сами общими усилиями сообщили ему об этом, — усмехнулся Ярослав. — Ты воспользовался жезлом, мы с Коляном перстнями, а Катюша диадемой.

— А кто мешал это сделать исследователям? — задал резонный вопрос Кравчинский. — Ведь этот Великий гайосар сказал, что машина времени сломалась? В этом же были уверены его коллеги, иначе они не пошли бы на гибель, словно бараны. Надо полагать, поломка компьютера и невозможность вернуться домой была для них таким ударом, что им стало все равно — жить или умирать. Что в общем-то по-человечески понятно. Сдается мне, что этот Йоан хитрил с самого начала. Он не особенно хотел возвращаться.

Там, в будущем, он был никем, а в прошлом стал всем. Шутка сказать — гайосар, Великий Йоан, почти Иван Грозный. Да еще и такое средство влияния на народные массы, как компьютер. Все-таки как же плохо мы воспитываем нашу молодежь, если в будущем у нас будут вырастать такие типы, как Аркадий Семенович Иванов.

— А при чем тут Иванов? — подал голос еще не пришедший в себя бизнесмен.

— А при том, драгоценный вы наш, что ваши чувства и мысли как две капли воды совпали с чувствами и мыслями Великого гайосара Йоана, редкостного, надо признать, подонка, и если бы не меткость следователя прокуратуры гражданина Рябушкина и героические усилия бывшего гайосара Ярослава Мудрого, мы бы до сих пор путались в электронных извилинах нашего друга оракула. Справедливости ради следует отметить, что и я, Аполлон Кравчинский, внес скромную лепту в дело спасения утопающих во времени. Не говоря уже о подвигах нашего дорогого призрака графа Глинского, воскресшего в самое нужное время.

— Воскрес я, положим, давно, просто ждал случая, чтобы подняться с возможно большим эффектом.

— Вот! — Кравчинский вскинул руку к небесам. — Оцените выдержку молодого человека, Аркадий Семенович. Вы же, ослепленный несуществующими сокровищами, едва не погубили массу народа.

— Я хотел сделать ровным счетом то же самое, что сделали вы, — возмутился Иванов.

— Результат был бы другим, — согласился с Кравчинским Ярослав. — В глазах оракула вы, Аркадий Семенович, были Йоаном Великим, а компьютеру нужны были утерянные исследователи, и он их нашел в лице Ходулина, Катюши и меня. Он прокрутил всю ситуацию с того самого момента, когда дал свой знаменитый прогноз, который должен был облегчить участь исследователей. И в этот раз все получилось именно так, как он задумывал. Садок и Будимир погибли, а исследователя он воскресил. Все четверо собрались на борту машины времени и проделали те самые действия, которые и должны были проделать для благополучного возвращения. Более ничего оракулу и не требовалось, он быстренько завелся и помчался домой согласно изначально заданной программе.

— А сокровища? — вопрос задал бычеголовый детина, в котором Ярослав без труда опознал покойного Садка.

Вопрос свой бывший вождь, а ныне, судя по ухваткам, глава бандитской бригады задавал не кому-нибудь, а Аркадию Семеновичу Иванову. Все-таки Ярослав был прав в своих подозрениях по поводу этого налима. Иванов рассказал им далеко не все из того, что вычитал из мемуаров своего дедушки. Более того, опасаясь конкуренции в лице Кузнецова и Кравчинского, он привлек на помощь банду уголовников, дабы уесть детектива и поэта и держать под контролем свою ненадежную союзницу Светлану Хлестову. Однако и «императрица» оказалось не лыком шита и тоже нашла себе защитников в лице «йорода» Будимира, который на поверку, впрочем, оказался Валерием.

Две противоборствующие партии стояли теперь на лесной поляне и громко выясняли отношения, предъявляя претензии как друг другу, так и своим вождям. Ссора грозила перейти в рукопашную с возможными трагическими последствиями, поэтому не любивший скандалов и драк Кравчинский счел своим долгом вмешаться:

— А что вы, собственно, делите, мужики, да еще в присутствии следователя прокуратуры? Здесь, между прочим, нет ничего, кроме чернозема.

Трезвый голос поэта был услышан. Накал страстей сразу спал. Матерные выражения зазвучали тише. Зато зачирикали птички, приветствуя рассвет. Поэта Кравчинского их пение умилило, но большинство собравшихся на лесной поляне горожан остались к природе родного края совершенно равнодушными. Более того, решили навсегда покинуть эти места, не оправдавшие возлагавшихся на них больших надежд.

С дворцами тоже получился конфуз. К великому огорчению Светланы Алексеевны, не удержавшейся от далеко не ласковых эпитетов в адрес оракула, поманившего несчастную женщину красотой, а потом оставившего ее, как последнюю старуху, у разбитого корыта. Нет слов, графские развалины выглядели весьма живописно и, безусловно, представляли из себя историческую ценность. Но, к сожалению, о материальной выгоде можно было уже забыть.

Несчастье, случившееся со знакомой, улучшило скверное настроение Аркадия Семеновича Иванова настолько, что он любезно пригласил в свой автомобиль следователя прокуратуры Рябушкина.

— А вы? — повернулся к детективу Анатолий Сергеевич.

— Нас подвезет Светлана, — ответил за Ярослава Ходулин. — Хорошо еще, что оракул не утащил за собой вместе с дворцами и новенький «мерседес».

Хлестова бросила на своего любовника сердитый взгляд, но промолчала. Ярослав очень хорошо понимал бывшую императрицу. Настырная женщина боролась за свое материальное благополучие, не считаясь с моралью, едва не угробила собственного мужа, а в результате получился пшик. Мираж в лесостепной зоне. Уехал уже и Иванов, и криминальные вожди со своими скандальными подручными, а Светлана Алексеевна все стояла и стояла в десяти шагах от своей разлетевшейся вдребезги хрустальной мечты и печально смотрела на развалины. Справедливости ради надо заметить, что оракул изъял только ценности и стены, которые создал сам, оставив следы активности российских строителей в виде небрежных заплат в фундаменте и кирпичной кладки, кое-где облагородившей развалины. Однако в любом случае восстановление дворцов стоило громадных денег, которых Хлестовой взять было негде.

— Заедем к тете Фросе,—сказал Колян, подталкивая свою загрустившую пассию к рулю. — Надо попрощаться.

Село Горелово никак не отреагировало на появление чужаков. Видимо, аборигены уже притерпелись к визитам гостей, которые в последнее время зачастили в эти места.

Тетя Фрося встретила племянника у ворот. Колян наклонился к ней и сказал негромко:

— Он ушел.

Если для Ефросиньи это сообщение и явилось ударом, то надо признать, что перенесла она его с редкостным стоицизмом, не дрогнув ни единым мускулом красивого лица.

— Наверное, это к лучшему, — так же негромко ответила она.

Прощальный завтрак прошел в торжественном молчании. И только в самом его конце Ярослав заявил, что забирает Катюшу с собой. Поскольку брачный союз их уже состоялся, то он считает излишними все эти процедуры с засыланием сватов, разгульными застольями и прочими обременительными обрядами. Но он клятвенно заверил Ефросинью, что по приезде в город обязательно сводит Катюшу в загс.

— Нет, мил человек, так дело не пойдет, — возмутился совершенно не к месту Аполлон Кравчинский. — Что значит — союз состоялся?! Ваши с Катюшей личные дела меня нисколько не волнуют, а свадьбу народу вынь да положь.

— А где я тебе столько денег возьму? — поморщился Ярослав.

— Укради! — посоветовал Кравчинский. — Или заработай.

— Деньги найдем, — вздохнула тетя Фрося. — Все-таки не обузу с рук сбываем, а первую красавицу на селе в твои руки, Ярослав, отдаем. Ну, совет вам да любовь.

Расставались вполне по-родственному. И отъезжали от Ефросиньиного дома при значительном скоплении народа. Детектив увидел среди провожающих Ваньку Митрофанова и предостерегающе погрозил ему пальцем. Митрофанов его понял и с готовностью закивал головой. Обмен жестами состоялся по поводу самогонного аппарата. Ярослав очень надеялся, что бывший Ванька Каин сдержит слово и аппарат вернет, что значительно сократит расходы на деревенскую свадьбу.

— Мама дорогая, — схватился вдруг за голову Кравчинский. — Я же часы потерял. Отцовский подарок. Он мне этого никогда не простит.

— Часы — это мелочь, — махнул рукой легкомысленный Ходулин. — Очень может быть, что они вернутся если не к тебе, то к твоим отдаленным потомкам.

— При чем тут потомки? — возмутился Аполлон. — Я же их не в храме потерял, а на лесной опушке. Точно помню, как смотрел на циферблат после того, как очухался от морального потрясения. Светлана, я тебя умоляю, давай свернем — тут же рукой подать.

Надо отдать должное «императрице», она вняла мольбам нищего поэта, и «мерседес» все-таки свернул с накатанной проселочной дороги в заросли.

— Ну, что я говорил! — воскликнул радостно Кравчинский, указывая на дерево, растущее на краю поляны. — Вон они, отсвечивают на солнышке.

Ярослав ничего не видел, но Аполлон, не обращая внимания на скепсис приятелей, вывалился из машины и бегом бросился к своему сокровищу. Буквально через десять секунд он исчез, не добежав пяти шагов до березы. Это было настолько неожиданно, что Катюша вскрикнула.

— Да что же это такое?! — потрясенно проговорил Ходулин. — Ведь оракул уже ушел!

Ярослав вылез из машины и, настороженно оглядываясь по сторонам, побрел к дереву. Колян возмущенно дышал ему в затылок. Дамы держались чуть позади, явно напуганные случившимся.

— Он провалился, — сказал детектив, склоняясь к яме. — Эй, Аполлоша, ты жив?

— Понарыли тут берлог! — послышался из-под земли голос рассерженного Кравчинского. — Ой, зараза, да тут кладка кирпичная.

— Хозяйственный, судя по всему, ему попался медведь, — усмехнулся Ходулин. — Слышь, Аполлон, а медовухи там, случайно, нет?

— Нет тут медовухи, — огрызнулся поэт. — Сплошное золото кругом.

— Какое золото? — забеспокоился Ярослав. — Ты что, головой ударился?

— Ну ударился, и что с того? На меня блюдо громадное упало. Килограммов десять чистого золота.

— Свихнулся, — поставил безошибочный диагноз Ходулин и полез в образовавшийся провал.

Однако спустившийся в яму вслед за Коляном Ярослав вынужден был признать, что непрофессиональный психиатр поспешил с выводами. «Медвежья берлога» была оборудована, что твой бункер. Кладка была старинная и чем-то напоминала ту, что они уже изучали как-то во дворце графа Глинского.

— Новая иллюзия? — спросил Ходулин, чиркая зажигалкой.

— Какая там иллюзия, — возмутился Кравчинский, потирая ушибленное колено. — Тут все натуральное.

— У Светланы в машине есть фонарик, — спохватился Колян. — Один момент.

Обернулся он действительно за минуту, а следом за ним в провал спустились и Светлана с Катюшей, которых разбирало любопытство. Фонарик высветил из темноты бледный человеческий лик. Хлестова от неожиданности вскрикнула.

— Да это же Аполлон! — усмехнулся Ярослав.

— Какой Аполлон?! — возмутился Ходулин. — Кравчинский в шаге от меня стоит.

— Я о статуе, чудак. Точно такая же была во дворце графа Глинского.

— Это она и есть, — сказал Кравчинский, вырывая из рук Ходулина фонарик. — А вон та картина висела в спальне над ложем.

Кравчинский был, безусловно, прав. Фонарик выхватывал из темноты то статую, то картину, и все они были знакомы кладоискателям. Кажется, это были сокровища, спрятанные последним владельцем дворца накануне грозных событий в начале прошлого века. Оракул выставил было их на всеобщее обозрение, но, уходя в будущее, вернул на место. Других объяснений случившемуся у детектива пока не было. Пройдя в глубь подземного убежища, отважная пятерка обнаружила сундуки старинной работы, доверху набитые золотой и серебряной посудой.

— А вот и знаменитый клад боярина Михаилы Глинского, спрятанный во время монголо-татарского нашествия, — с ходу определил Кравчинский, разглядывая большую чашу с двумя ручками. — По-моему, эта штуковина называлась братиной, ее пускали по кругу во время пира. Да, были люди в наше время, не то что нынешнее племя… Плохая им досталась доля, немногие вернулись с поля…

— Ты мне лучше скажи, сколько все это может стоить? — оборвала поэтический экстаз практичная Светлана Алексеевна.

— Да тут ценностей на миллиарды! — задохнулся от восхищения Кравчинский.

— В рублях?

— В долларах и евро.

— Быть того не может! — ахнула Хлестова.

— Очень даже может, — твердо сказал Аполлон. — Эрмитаж будет плакать на все это глядючи.

— При чем тут Эрмитаж?! — возмутилась Светлана Алексеевна. — Нам сколько достанется?

— На свадьбу хватит, — обнадежил Кравчинский. — Пир закатим на весь мир. Бланманже будем кушать и батистовые портянки носить. Это вам не Рио-де-Жанейро! Это же, мужики и дамы, Йо-мое!

Сергей Шведов ВОЗВРАЩЕНИЕ ОРАКУЛА-2

Прокурор Иван Николаевич Лютиков пребывал в прескверном расположении духа. Сухарев без труда определил это по багровой толстой шее и розовеющим пухлым щекам. Нельзя сказать, что глаза прокурора метали молнии, но, во всяком случае, смотрели они на следователя прокуратуры неприязненно. Сухарев призадумался и попытался сообразить, чем же так прогневил высокое начальство. Вроде бы никаких особенных грехов за Василием Валентиновичем не числилось. Да и дела, которые он в данный момент вел, вряд ли могли вызвать резонанс в высших городских и областных сферах — обычная рутинная работа, не более того.

— Вот полюбуйся, — бросил Лютиков на стол лист бумаги. — Это же черт знает что!

Сухарев бегло пробежал глазами текст и вздохнул с облегчением. Камешек, нет, скорее булыжник, брошенный анонимным доброхотом, метил, к счастью, не в его огород. Тем не менее Василий Валентинович счел нужным вздохнуть, укоризненно покачать головой и выразить свое отношение к проблеме одним словом:

— Прискорбно.

— Безобразие! — не согласился с ним прокурор Лютиков и прокатился по кабинету большим неуклюжим шаром, энергично вытирая шею белоснежным носовым платком.

Иван Николаевич был человеком неуемным, работящим, довольно близко принимающим к сердцу сваливающиеся на его голову проблемы. За эти качества его ценили начальники и недолюбливали подчиненные. Сухарев и по роду службы, и, так сказать, по зову сердца принадлежал к последним и сейчас с нехорошим предчувствием ждал, чем еще огорчит его энергичный Лютиков накануне честно заработанного выходного дня.

— Надо проверить, — сухо бросил прокурор следователю, присаживаясь к столу.

— Но ведь это анонимка, Иван Николаевич! Мало ли что напишет наш поголовно грамотный народ. К тому же Рябушкин у нас давно уже не работает.

— По-вашему, три месяца — это давно? — сверкнул на подчиненного глазами Лютиков.

Сухарев в ответ лишь сокрушенно развел руками. По внешнему виду и внутренним качествам Василий Валентинович был полной противоположностью прокурора. То есть худ, высок ростом и флегматичен. Лютиков ценил в нем старательного и въедливого работника, но частенько поругивал за отсутствие вдохновения. Сухарев на претензии прокурора только плечами пожимал. По его мнению, юрист должен в своей деятельности руководствоваться одними фактами, а вдохновение оставить поэтам.

— Вы фантастической литературой случайно не увлекаетесь, Василий Валентинович.

— А с какой стати? — удивился Сухарев.

— Действительно, — вздохнул Лютиков. — Чушь собачья лезет в голову.

Несколько месяцев назад с Лютиковым приключилась крупная неприятность. Да что там неприятность — чертовщина какая-то. Из морга исчезли полтора десятка трупов. Точнее, они не исчезли, а некоторым образом ожили. И даже не некоторым, а самым что ни на есть натуральным. А один из этих ходячих трупов имел наглость заявиться в кабинет губернатора в тот самый момент, когда весь областной бомонд публично скорбел о его кончине. Сухарев в том деле задействован не был, но слухами земля полнится. Лютикову влепили неполное служебное соответствие и намекнули на проблемы со здоровьем. Для самолюбивого Ивана Николаевича такая оценка его неустанных трудов на поприще юриспруденции явилась тяжелым ударом. Но обиду он затаил не столько на огорчивших его суровых начальников, сколько на ни в чем вроде бы не повинного Анатолия Сергеевича Рябушкина… Сухарев никогда бы не стал копаться в душевных ранах прокурора, если бы тот сам не подсунул ему эту чертову бумажку с доносом анонима.

— А что, найденный клад действительно столь велик?

— Я тебя умоляю, Василий Валентинович! — вновь подхватился с места Лютиков. — Велик! Независимые эксперты оценили его в миллиард долларов! Можешь представить себе эту сумму? Губернатору уже звонили из центра и намекнули, что области, в которой золото лежит под ногами, вряд ли в будущем понадобятся дотации. Семен Семенович в шоке.

— Но ведь не губернатор этот клад обнаружил, — резонно заметил Сухарев. — А столица нас еще и благодарить должна. Шутка сказать, такой прибыток государству. На их месте я бы Семен Семенычу орден дал.

— Дадут, — скептически протянул прокурор. — Догонят и еще дадут. Мне уже звонили из Генеральной прокуратуры и выразили удивление. Понял, Василий Валентинович, — удивление. И есть чему удивляться, согласись. А тут еще эта анонимка.

— Но ведь цифры-то уж больно несуразные. — Сухарев вновь пробежал листок глазами. — А потом, зачем им скрывать часть клада, если они себя и так обозначили, выдав правительству ценностей на миллиард. Ведь по закону им полагается доля в двадцать пять процентов, если не ошибаюсь. А это ни много ни мало, как двести пятьдесят миллионов долларов. С ума можно сойти. Сорвали как с куста.

— Вот то-то и оно, что сорвали. А где найдено ценностей на миллиард, там вполне могли найти и на четыре. Тем более что в этом деле замешан наш сотрудник, пусть и бывший. Не говоря уже о других известных в городе лицах.

— Вы Хлестова имеете в виду? — насторожился Сухарев.

При упоминании фамилии ожившего «покойника» Лютиков поморщился. Петр Васильевич Хлестов был весьма заметным в городе человеком, близким как к мэру, так и к губернатору. И конечно, случившаяся с ним неприятность бросала тень и на властные структуры.

— Поговори с Петром Васильевичем, — прокашлялся Лютиков. — И вообще, займись проверкой сигнала.

— Но помилуйте, Иван Николаевич, — возмутился Сухарев. — Это же не сигнал, это же бред какой-то. Где я вам найду этого гостя из будущего, то ли бога, то ли оракула? Анонимку явно больной человек прислал. Тут не следователю надо разбираться, а психиатру.

— Если потребуется привлечь психиатров — привлечем, — жестко сказал Лютиков. — По-твоему, ценности в миллиард долларов — это тоже плод больного воображения? В общем, вынь мне этих сукиных сынов да положь!

— А кого вынуть-то и положить? — растерялся Сухарев.

— Не знаю, — раздельно и веско произнес Лютиков. — Ты у нас следователь — вот и расследуй. Все, Василий Валентинович, свободен — у меня совещание.

Вот ведь влип! Сухарев, выйдя из кабинета прокурора, едва не выругался вслух. Дело показалось ему темным и абсолютно бесперспективным. Собственно, и дела в привычном для юриста понимании этого слова не было. Василию Валентиновичу оставалось только скрежетать зубами да сожалеть, что в нашем правовом поле не прижилась известная формула римского права: нет трупа, нет и преступления.

— Но я тебя умоляю, Круглов, что ты околесицу несешь? — услышал вдруг Сухарев голос из-за приоткрытой двери кабинета. — Что значит пропал? Так был труп или не было? Вот так прямо встал и ушел?

Что ты мне голову морочишь, старшина? Девушке своей сказки будешь рассказывать, а к моему приезду чтобы все было в ажуре.

Сухарев проводил взглядом выбежавшего в коридор милиционера, не поленился войти в кабинет своего негодующего коллеги Углова, который при виде гостя развел руками:

— Вот кадры у нас в милиции. Им не то что ценности, трупа доверить нельзя. Можешь себе представить — не довезли!

Углов был лет на десять моложе Сухарева. Пробивной, нахальный… Можно было не сомневаться, что на месте следователя он долго не задержится, а стремительно рванет вверх, в прокурорские выси. Василий Валентинович относился к Углову скорее неприязненно, чем дружески, но в данном случае личные чувства не имели ровным счетом никакого значения. Сухарев, кажется, нащупал след, не выходя из стен родного учреждения.

— Убийство?

— Вроде нет, — пожал плечами Углов. — Хотя не исключается отравление. А почему тебя так заинтересовал покойник?

— Так ведь он ушел, — мягко улыбнулся Сухарев.

— Кто ушел?! — не понял Углов.

— Покойник.

— Покойник уйти не может, — коротко хохотнул Углов. — Покойника можно только потерять. Я тебя не пойму, Василий Валентинович, ты на что намекаешь?

— А ты разве не в курсе дела Хлестова? — понизил голос почти до шепота Сухарев.

Розы на щеках Углова слегка увяли, а на холеное лицо набежала тень. Костя Углов принадлежал к породе счастливчиков и красавчиков. Таких любят женщины, а жизнь если и бьет их, то не наотмашь, а все больше щадя и вскользь. Разумеется, о конфузе, приключившемся с прокурором Лютиковым, он слышал и даже отпустил по этому поводу несколько шуточек в кругу друзей, но, похоже, красавчик никак не предполагал, что неприятности сваливаются порой не только на головы поживших и много чего повидавших работников, но и на головы любимцев фортуны, привыкших срывать цветы удовольствия на всех клумбах, разбитых в округе.

— Но ведь тогда все, кажется, обошлось? — так же шепотом отозвался Углов, — Газеты слегка позубоскалили, и все.

— Там заинтересовались, — кивнул головой на потолок Сухарев.

— Губернатор?

— Бери выше. Лютиков рвет и мечет. Если он узнает, что ты потерял еще один труп, то я тебе, Костя, не завидую.

— Я-то тут при чем, — огрызнулся неуверенно Углов. — Пусть с милиции спрашивают.

— Спросят и с милиции, — вздохнул Василий Валентинович. — Ладно, поехали.

На старшине милиции Круглове буквально не было лица. Он ходил кругами вокруг машины с красным крестом и ругался последними словами. Стоявшие чуть в стороне пожилой мужчина в клетчатой рубахе и ражий тип в белом халате растерянно разводили руками.

— Первый раз со мной такое, — сокрушался мужчина в клетчатой рубахе, видимо шофер. — Ведь закрыл заднюю дверь-то. Точно помню, что закрыл. Вот и Андрей не даст соврать. Как хочешь, старшина, но я за покойниками бегать не буду. Ты милиционер, ты и бегай.

Задетый за живое старшина милиции хотел ответить зарвавшемуся шоферу, но при виде подъезжающего начальства сник, вытер пот со лба и пошел докладывать о происшествии, выходящем за рамки здравого смысла. Впрочем, у старшины Круглова это был далеко не первый потерянный покойник, и он очень даже хорошо помнил, что за предыдущих ему влепили взыскание.

— А я ведь предупреждал вас, товарищ старшина, — сказал следователь Углов, вылезая из сухаревской «девятки». — Просил, чтобы вы лично проследили за покойником.

— Виноват, — честно сознался доблестный страж порядка. — Но ведь надежный по виду был покойник, надежнее не бывает. Не в обиду тебе будет сказано, Костя, но это опять оракул чудит.

— Об оракуле поподробнее, — вежливо попросил старшину Сухарев.

Справедливости ради надо отметить, что старшина о загадочном существе знал крайне мало. Но его рассказ о происшествии в загородном дворце произвел на слушателей неизгладимое впечатление. Сухарев было подумал, что Круглов хватил лишку или перегрелся на солнце, но вовремя вспомнил, что на дворе весна и солнце сейчас не того накала, чтобы винить милиционера во всех бедах, случающихся с сильно пьющими людьми.

— Да не пил я, — обиделся Круглов. — И тогда был трезв как стеклышко и сейчас.

— Значит, вы утверждаете, товарищ старшина, что видели собственными глазами убитого Хлестова Петра Васильевича? — спросил Сухарев.

— Если не для протокола, то — да. Вот как вас сейчас. Там этих трупов было целых двенадцать. Семерых мы с Куницыным положили, а остальных убили еще до нас. На том же Хлестове живого места не было.

— Ты что несешь-то? — возмутился Углов. — У тебя все дома? Тебя же, сукина сына, либо под суд надо отдать за массовое убийство, либо в психушку за самооговор!

— Вот поэтому я и говорю — не для протокола, — обиделся на следователя старшина. — А для протокола я знать ничего не знаю. Да что там говорить… Я сегодня колдуна видел!

— Какого еще колдуна? — вконец запутался в показаниях свидетеля Сухарев.

— Графа Глинского по кличке Дракула. По слухам, это именно он тогда воскресил и Хлестова, и Сашку Синцова, и всех остальных.

— Бред, — покачал головой Углов. — Какой в наше время может быть Дракула?

— Самый обыкновенный, — пожал плечами Круглов. — Вампир.

Если бы не сегодняшний разговор с Лютиковым, Сухарев, скорее всего, счел бы показания старшины милиции бредом свихнувшегося на опасной и трудной службе человека. Но ведь прокурора сумасшедшим никак не назовешь, не говоря уже об экспертах, констатировавших смерть полутора десятка людей. Не мог же целый отряд работников правоохранительных органов вот так хором, в одночасье, сойти с ума. Непостижимым в показаниях старшины Круглова было лишь то, что Петр Васильевич Хлестов был убит дважды и так же дважды он воскрес.

— А где сейчас находится ваш сослуживец Синцов, товарищ старшина?

— Уволился, — вздохнул Круглов. — Как получил деньги от Рябушкина, так сразу и уволился. Решил подлечиться на полученные зеленые. Нервы у него в последнее время расшалились.

— И много денег он получил?

— Опять же не для протокола, — понизил голос до шепота Круглов. — По двести тысяч нам Анатолий Сергеевич отвалил — мне, Синцову и Куницыну. За моральные издержки, как он сказал.

— Сумма, однако! — завистливо прищелкнул языком Углов.

— Так ведь клад они нашли, — пояснил старшина. — В газетах писали. Колдун, наверное, нашел. А то с какого рожна он на «мерсе» разъезжает.

— А когда и где вы его видели?

— Так во дворе дома покойника, товарищ следователь. Стоял, значит, у дверцы «мерса» и ухмылялся. А второй, его графом Калиостро зовут, мне даже подмигнул. Третьего из их компании я, правда, не видел.

— А как фамилия третьего?

— Друбич, кажется. Тоже, наверное, вампир.

— А почему вы так решили?

— А зачем нормальному мужику шпага, товарищ следователь? Сдается мне, что этой шпагой он и заколол Хлестова. Я этого Друбича еще в прошлый раз хотел застрелить, но у меня патроны кончились.

— Какой кошмар, — только и сумел вымолвить потрясенный Углов.

Сухарев с ним был согласен, но, как человек выдержанный, поживший и много чего на своем веку повидавший, не спешил выплескивать свои эмоции наружу. Приобретенный на службе опыт подсказывал Василию Валентиновичу, что за всякой на первый взгляд чертовщиной прячется корыстный интерес. А в данном случае он не просто прятался, он заявлял о себе в полный голос кругленькой суммой в миллиард долларов. Надо отдать должное Лютикову, нюх не подвел его и в этот раз. Но каков Рябушкин-то! Это если он милиционерам отвалил по двести тысяч от щедрого сердца, то сколько же на его долю досталось от большого пирога?

Вслух этот вопрос прозвучал из уст следователя Углова, которого мучили те же вопросы, что и Сухарева. Это случилось, когда они на «жигулях» отъезжали от морга, скользя лысыми колесами по мокрому асфальту. Весна уже вступила в свои права, приукрасив деревья нежными зелеными листочками. Кабы не свалившиеся на голову заботы, Сухарев, возможно, и порадовался бы пробуждению природы от долгой зимней спячки, хотя подобная сентиментальность была не в его характере.

— Если верить анониму, приславшему письмо в прокуратуру, то речь идет о ценностях примерно в четыре миллиарда долларов, — спокойно отозвался на вопрос коллеги Сухарев.

— Мама дорогая, — только и сумел вымолвить Углов.

— Государству ценностей предъявили всего на миллиард. Ценности предъявила некая Хлестова Светлана Алексеевна. Якобы она нашла клад, спрятанный бывшими владельцами дворца, развалины которого она приобрела вместе с земельным участком близ села Горелова.

— А Рябушкин здесь при чем?

— Рябушкин, как ты знаешь, опытный юрист. Он и взял на себя переговоры с государством. Кладоискательнице положен по закону немалый куш, а наше государство не любит расставаться с деньгами. Но в данном случае оно, кажется, изменило своим правилам и выплатило причитающуюся расторопным людям сумму сполна.

— Ну а вампиры-то тут при чем? Откуда взялись Дракула и Калиостро?

Вопросы Угловым были заданы очень интересные, но, к сожалению, следователь Сухарев ответов на них не знал. Конечно, обнаружение клада ценой в миллиард долларов само по себе событие незаурядное, но обстоятельства, его сопровождавшие, вообще не лезли ни в какие ворота. И работники прокуратуры, посовещавшись между собой, вынуждены были констатировать это как факт.

— По-моему, это афера, — покачал головой Углов. — С далеко идущими последствиями. Помяни мое слово, Василий Валентинович, мы еще хлебнем с этим делом горя.

Сухарев с такой оценкой коллеги был согласен, однако продолжать разговор в том же духе счел неразумным. В конце концов, профессионал в своей работе должен исходить из факта, а нафантазировать можно целый короб. Фактом пока что был исчезнувший труп, вот от него и следовало танцевать.

— Кстати, откуда он взялся?

Труп, по словам Углова, обнаружила соседка Мария Филипповна. Просто бдительная старушка очень удивилась, что дверь в соседнюю квартиру, где давно уже никто не жил, распахнута настежь. Обнаружив в комнате на ковре бездыханное тело, соседка страшно перепугалась и побежала звонить в милицию. По словам свидетельницы, труп буквально плавал в луже крови. Однако прибывшая на место преступления следственная бригада никакой крови не обнаружила, как не обнаружила и следов насилия на теле покойного. Углов решил, что кровь старушке, скорее всего, померещилась от испуга, а человек умер самым естественным образом. Правда, никаких документов, удостоверяющих личность, ни на теле умершего, ни в квартире обнаружить не удалось. Да и вообще квартира выглядела нежилой. Холодильник, например, был пуст и даже отключен от розетки. Телевизор был покрыт толстым слоем пыли. Создавалось впечатление, что хозяин только-только переступил порог родного дома после долгого отсутствия и упал как подкошенный.

— Покойника сфотографировали?

— Разумеется, — кивнул Углов, — Я на всякий случай прихватил у экспертов парочку фотографий.

Лицо ожившего покойника Сухареву показалось знакомым, но. к сожалению, он так и не мог припомнить, где мог видеть этого средних лет сухощавого человека.

— А почему он так странно одет? — удивился Василий Валентинович.

— Честно говоря, нас это обстоятельство тоже заинтересовало. Костюмчик явно не нашего покроя.

— А другая одежда в квартире была?

— Нет. шкафы были пусты. Говорю же, абсолютно нежилая квартира. По словам соседки, ее прежние владельцы съехали примерно полгода назад. А кому они продали квартиру, Мария Филипповна не знает. Новый владелец квартиры никак себя не проявлял, хотя однажды старушка слышала шаги и покашливание за дверью.

— Что ты собираешься делать? — спросил Сухарев Углова.

— А ничего. Зарегистрирую как ложный вызов. Человек-то живой и вполне здоровый, раз сумел на ходу покинуть машину.

— Разумно, — согласился с коллегой Сухарев. — Лютикову ты, пожалуй, об этом случае не докладывай. Человек и так весь на нервах. А если что-то всплывет интересное в связи с этим несостоявшимся покойником, сообщи мне.

— Понял, — обрадовался Углов. — Спасибо, что подвез.

Сухарев высадил коллегу у дверей прокуратуры, а сам отправился с визитом к Хлестову. К сожалению, в офисе финансиста не оказалось, и после долгих мытарств и препирательств с персоналом следователю все-таки удалось выяснить, что Петр Васильевич сейчас находится в своей городской квартире и по случаю нездоровья гостей не принимает. Адрес этой квартиры Василию Валентиновичу сообщили только после устроенного им скандала с предъявлением удостоверения и угрозами судебного преследования тех, кто мешает дознанию. По всему было видно, что Хлестов кого-то очень сильно боится, а потому и конспирируется, как заговорщик, готовящий, по меньшей мере, государственный переворот.

В конспиративную квартиру Сухарева тоже впустили далеко не сразу, а только после того, как его опознал сам хозяин, с которым следователь был шапочно знаком. Квартира, надо признать, была не из самых шикарных, но, похоже, Хлестова вопрос личной безопасности волновал сейчас куда больше, чем престиж или даже комфорт.

— А что вы хотите, Василий Валентинович, — нервно дернулся Хлестов. — На меня уже покушались трижды. Дважды я был буквально на волоске от смерти. Меня даже в морг отвозили. Эта стерва не оставит меня в покое, будьте уверены.

Хлестов был одет в халат немыслимой расцветки и в окружении своих облаченных в строгие костюмы телохранителей выглядел как павлин, случайно угодивший в стаю коршунов. Но лицом Петр Васильевич был бледен, как-то осунулся, он даже и с тела сильно спал, во всяком случае, еще месяц назад он смотрелся куда солиднее.

— Разрешите присесть?

— Да, конечно, — спохватился хозяин, указывая следователю рукой на обтянутое кожей кресло. — Извините, что я обрушил на вас свои проблемы прямо с порога, но тут уж ничего не поделаешь — нервы.

Два телохранителя остались в коридоре у двери, а третий присел на диван неподалеку от хозяина, цепко держа взглядом незваного гостя. Сухарев решил не обращать на него внимания, в конце концов, человек просто исполняет работу, за которую ему платят деньги.

— Я в курсе ваших проблем, Петр Васильевич, — мягко начал Сухарев. — Скажу больше, ими заинтересовались на самом верху, вы меня понимаете?

— Слава богу! — с облегчением вздохнул Хлестов. — Армию надо подключать, ибо ОМОН с ним не справится. Поверьте мне на слово, Василий Валентинович.

Сухарев вообще не был склонен верить людям на слово, и уж тем более ему не внушал доверия перепуганный субъект, вполне возможно тронувшийся умом от выпавших на его долю переживаний.

— Это вы написали письмо в прокуратуру?

— Нет, — удивленно вскинул брови Хлестов. — Я ничего не писал, клянусь мамой. Хотя мысль такая и мелькнула. Но, в конце концов, что может сделать прокуратура против ведьмы?! А она ведь ведьма, натуральная ведьма! Я на нее в суд подал. Я ее выведу на чистую воду!

Речь, судя по всему, шла о бывшей супруге господина Хлестова Светлане Алексеевне, той самой удачливой кладоискательнице, о которой писали не только местные, но и центральные газеты. Сухарев приготовился выслушать все, что накипело у Хлестова на душе. Глядишь, между истерическими воплями всплывет и нечто существенное.

— Так вы говорите, что согласие на передачу спорных земельных участков у вас выманили обманом?

— Это было насилие! — взвизгнул Хлестов. — Насилие, а не обман! Меня заманили в ловушку, сначала убили, потом воскресили и заставили подписать бумаги. А кто бы на моем месте устоял? На меня натравили вампира, графа Дракулу. Его вся моя дворня боялась. А моих гвардейцев убили, буквально изрешетили пулями. Вот Сеня не даст соврать.

— Простите, а откуда там взялись гвардейцы? — вежливо полюбопытствовал Сухарев. — Или это вы образно выразились?

— При чем тут образы?! — обиделся Хлестов. — Я ведь был императором. Меня сопровождали четыре гвардии преображенца.

Клинический случай. Собственно, Сухарев при первом же взгляде на Петра Васильевича понял, что тот не в себе, но он никак не предполагал, что болезнь зашла так далеко. Тем не менее он решил слегка подыграть больному человеку.

— Вас ведь убили в загородном дворце подле села Горелова?

— А вы откуда знаете? — насторожился «император».

— У нас свои источники информации, — ушел от прямого ответа следователь. — Скажите, а господа Калиостро и Друбич принимали участие в вашем убийстве?

— Самое непосредственное, — твердо сказал Петр Васильевич. — Они меня в этот дворец заманили и подставили под удары местного разбойника Ваньки Каина. Этого Каина опознали мои холопы.

— Значит, вас убивали при свидетелях?

— А как же! — подпрыгнул на диване Хлестов. — Полный дворец челяди, и никто даже руки не поднял в защиту императора!

— Сочувствую, — вздохнул Сухарев. — А сейчас вы император в изгнании, как я понимаю, и боитесь наемных убийц?

— Послушайте, гражданин следователь, только не надо делать из меня идиота, — возмутился хозяин, — я и без того на грани нервного срыва. Вы имеете дело не с мальчиком, мне уже под пятьдесят, я на своем веку повидал женщин, но таких, как эта ведьма, не должно быть в природе. Вы меня понимаете — не должно.

Мальчиком Петр Васильевич действительно не был. Это Сухарев с готовностью признал. Да и трудно было оспаривать этот тезис, имея счастье лицезреть зрелого мужчину, хоть и невысокого роста, но солидной комплекции, с обширной лысиной на макушке. Сомнения у следователя возникли лишь в психическом здоровье собеседника, но «император» тут же их категорически опроверг:

— Сейчас я Хлестов Петр Васильевич, предприниматель, уважаемый в городе человек. Вы будете это отрицать?

— Боже упаси. — Сухарев даже слегка поежился под негодующим взглядом собеседника. — Но ведь вы утверждаете, что женаты на ведьме, или это вы просто фигурально выражаетесь?

— Я выражаюсь не фигурально, Василий Валентинович, а по существу. По-вашему, уважающая себя женщина станет путаться с этим вампиром, графом Глинским. А он ведь, между прочим, продал душу дьяволу! Мне об этом сказал холоп Сенька.

— Глинский — это Дракула? — уточнил следователь.

— Он самый, — кивнул Хлестов и залпом осушил стакан минеральной воды. — Представьте себе, этот вампир имел наглость заявиться вместе с ведьмой прямо ко мне в загородный дом.

— Он вам угрожал?

— Не помню, — честно признался Петр Васильевич. — Я почти сразу же потерял сознание. Очнулся вморге. Спасибо, конечно, нашим правоохранительным органам — нашли куда отправить уважаемого человека!

— Но ведь вы, Петр Васильевич, не подавали признаков жизни, — смущенно прокашлялся Сухарев. — И ваши охранники тоже.

— Нас просто загипнотизировали! — взвизгнул Хлестов. — Можно же отличить спящего человека от мертвого! Я вас умоляю, гражданин следователь.

— Промашка вышла, — самокритично признал работник прокуратуры. — Так вы считаете, что вас загипнотизировали?

— Естественно, — передернул плечами Хлестов. — И заставили сыграть сначала роль императора, а потом покойника. Вы слышали о графе Калиостро?

— Слышал, — не стал запираться Сухарев, — но это ведь другая эпоха.

— Эпохи меняются, а гипнотизеры остаются, — отрезал Хлестов.

— Вы хотите сказать, что он попал к нам из восемнадцатого века?

— Какого там восемнадцатого! — безнадежно махнул рукой Хлестов. — Я с его папой Гришкой Кравчинским вместе в вэпэша учился. Сын почтенных родителей и вот докатился до такой жизни. Она во всем виновата, гражданин следователь, помяните мое слово!

— Кто она? — не понял Сухарев. — Ведьма?

— Литература,—раздельно произнес Хлестов. — Выучили на свою голову. Он ведь писатель, этот Аполлон.

Нельзя сказать, что Василий Валентинович поспевал за скачущими из эпохи в эпоху бредовыми мыслями свихнувшегося финансиста, но кое-что он все-таки успел уловить и даже попытался сформулировать свои выводы вслух:

— Так, значит, графа Калиостро по паспорту зовут Кравчинским Аполлоном Григорьевичем?

— А я о чем вам целый час толкую?! — пожал плечами Хлестов. — Их же целая шайка орудует.

— А Друбич?

— Друбичем называет себя Ярослав Кузнецов, частный детектив, — пояснил до сих пор молчавший охранник Сеня. — Мы навели о нем справки. Бывший сержант-десантник. Воевал в Чечне. Учился на юрфаке университета, но ушел с третьего курса.

Надо признать, что охранник Сеня, в отличие от своего премудрого шефа, отвечал на вопросы четко и по существу, чем сразу же перевел разговор из заоблачных высей шизофренического бреда в область суровых земных реалий.

— А Дракула?

— В миру — Николай Ходулин. Служил в армии. Работал сварщиком в одной строительной артели. Сейчас лицо без определенных занятий. Да и зачем ему работа с такими деньжищами в кармане.

— Он, значит, разбогател?

— Так все они разбогатели с этого клада.

— Отберу! — вновь взвился Хлестов. — Отсужу все, до последней копейки! Клад был найден в моей земле, а следовательно, он мой!

— Клад принадлежит государству, — жестко парировал Сухарев, — даже если он действительно найден на вашей земле. Не вы же его туда зарывали.

Сеня вздохнул солидарно со словами Сухарева. Похоже, молодой человек разбирался в сути вопроса лучше своего шефа, которому жадность и обида застили глаза до полного умопомрачения.

— И почему вы решили, что клад был найден на ваших землях, Петр Васильевич?

— А где он, по-вашему, был найден? — удивленно вскинул брови Хлестов.

— Не знаю, — пожал плечами Сухарев. — Но вряд ли этот граф Глинский, каким бы богачом он ни был во времена последнего царя, обладал сокровищами, оценивающимися, по меньшей мере, в миллиард долларов, а по некоторым сведениям — в четыре!

— Как в четыре? — подхватился с места Хлестов. — Да быть того не может!

Судя по тому, как искренне Петр Васильевич отреагировал на последние слова Сухарева, анонимное письмо в прокуратуру действительно писал не он. А следовательно, был еще один человек, хорошо осведомленный в перипетиях развернувшейся в отдаленной деревушке Горелово драмы.

— Простите, Петр Васильевич, вам случайно не знаком этот человек? — Сухарев достал из бумажника фотографию сбежавшего «покойника» и протянул ее Хлестову.

— Так это же Аркадий! — хмыкнул Хлестов. — Аркадий Семенович Иванов, мой старый и проверенный партнер по бизнесу. А почему он так вырядился?

— Это и мы хотели бы узнать, — мягко улыбнулся Сухарев. — Он что, тоже участвовал в кладоискательстве?

— Так с него, пожалуй, все и началось, — задумчиво проговорил Хлестов. — Точнее, с диадемы, которую он мне продал.

— Вы считаете, что эта диадема из найденного клада?

— В том-то и дело, что диадему он продал задолго до того, как клад был найден, — покачал головой Хлестов. — А потом он пытался выкупить у меня земельные участки. Те самые. Сулил совершенно сумасшедшие деньги. Конечно же он знал, знал, что там спрятаны ценности!

Для психопата Хлестов рассуждал очень даже логично, ибо не чем иным, как поисками спрятанных сокровищ, объяснить интерес Аркадия Иванова к земельным участкам, расположенным у черта на рогах, было нельзя. Не сельским же хозяйством он собирался заниматься. Василий Валентинович не был знаком с Ивановым, но слышать о нем слышал. От того же Рябушкина, который с бизнесменом находился в дружеских отношениях.

— У меня к вам просьба, Петр Васильевич: если кто-нибудь из ваших знакомых, супруга, скажем, бывшая или тот же Иванов, будет предлагать вам драгоценности, не сочтите за труд сообщить об этом мне. Да и вообще держите меня в курсе всех происходящих вокруг вас событий. Это в ваших же интересах.

— Конечно, — с готовностью закивал Хлестов. — Обязательно, Василий Валентинович. Можете на меня положиться. Скажите, а компенсацию за причиненный мне моральный и физический ущерб я с этих подлецов могу потребовать? У нас ведь запрещено ставить опыты над людьми?

— Вне всякого сомнения, — подтвердил Сухарев. — Причем свидетели у вас будут самые надежные — работники милиции и прокуратуры. Надо только доказать преступный умысел со стороны обвиняемых.

* * *

Проводив гостя, Хлестов впал в глубокую задумчивость. Оцепенение его продолжалось довольно долго — минут пятнадцать, после чего Петр Васильевич очнулся, вскочил на ноги и бросился к телефону. Финансиста душили злоба, зависть и ревность. Мысль, что его бывшая жена вместо того, чтобы сохнуть в нищете, купается в золоте, буквально сводила его с ума. В спокойном состоянии Хлестов вряд ли бы стал связываться с Кудряшовым, у которого была слава человека крутого, опирающаяся на богатое криминальное прошлое и настоящее. Словом, урка был еще тот. По слухам, под рукой у Кудряша ходило чуть ли не полсотни быков, и крышевал он едва ли не половину бизнесменов в городе. Тем не менее криминальный босс на зов финансиста откликнулся . незамедлительно и уже буквально через полчаса звонил в дверь хлестовской квартиры.

В пику своей фамилии Кудряшов был абсолютно лыс, причем не по моде, а по природе, хотя годами только-только приближался к сорока. Роста он был среднего, но крепко сбит и ловок в движениях.

Лицо его на первый взгляд выглядело добродушным, правда, впечатление портили маленькие цепкие глаза, настороженно смотревшие на собеседника из-под неожиданно густых ресниц. Нельзя сказать, что Кудряшов с Хлестовым были друзьями, но деловые контакты поддерживали, не слишком, однако, афишируя свое знакомство.

— Решил пришить свою дорогую женушку, Петр Васильевич? — Кудряшов снял шляпу и бросил ее на журнальный столик, после чего опустился в кресло, где еще недавно сидел следователь прокуратуры.

— Я тебя умоляю, Михаил, — поморщился Хлестов. — Давай без этих твоих уголовно наказуемых шуток.

— Зачем звал? — сразу же взял быка за рога предводитель разбойничьей шайки.

Хлестов провел ладонью по взмокшему от пота лицу и после довольно продолжительной паузы все-таки выдал давно заготовленную фразу:

— Можно сорвать большой куш, Михаил, такой большой, что вся твоя нынешняя суета — детский лепет.

— За большой кущ большие сроки дают, — криво усмехнулся Кудряш. — Надеюсь, ты не Центробанк собрался грабить?

— Полтора миллиарда баксов тебя устроят?

— А почему не два, — хмыкнул Кудряшов.

— Потому что тебе придется делиться со мной. Сразу предупреждаю тебя, Михаил, заинтересованных лиц в этом деле много, но твоя доля уже определена — пятьдесят процентов.

И без того маленькие глаза Кудряша превратились в две узкие щелочки, но Петр Васильевич, вступив на привычную стезю деловых переговоров, уже обрел душевное равновесие и выдержал этот пронизывающий взгляд с достоинством.

— Я, конечно, слышал о находке твоей супруги, Петр Васильевич, но ведь, кажется, там речь шла о миллиарде?

— Где один миллиард, там и четыре, — отозвался Хлестов.

Кудряшов дураком не был и соображал очень быстро, особенно когда дело касалось денег. Хлестов почти не сомневался, что губернский мафиози сильно огорчился, что такой куш, найденный, можно сказать, на помойке, проплыл мимо его рта прямехонько в государственную казну. Будучи человеком амбициозным, Кудряш полагал, что выскочки, которым выпало счастье наткнуться на золотые россыпи, должны были прежде всего поделиться с крестным отцом. Но, увы, ныне во всех сферах орудуют беспределыцики, не признающие законов и плюющие на заведенный авторитетными людьми порядок.

— Так ты считаешь, что они не все ценности отдали государству?

— Можно подумать, что ты отдал бы все, до последнего цента! — ухмыльнулся Хлестов.

— А зачем вообще было светиться, — пожал плечами Кудряш, — обратились бы к сведущим людям…

— Которые обобрали бы их до нитки, — дополнил мафиози финансист. — Бывшая моя супруга хоть и стерва, но не набитая дура. У нее не было за душой ни гроша, а теперь она ворочает сотнями миллионов. Причем легальных миллионов. С такими деньжищами можно организовать несколько каналов сбыта и без проблем вывезти ценности за границу.

— Но ведь ее будут пасти!

— Разумеется. Я же сказал, заинтересованных лиц в этом деле с избытком. Но именно это обилие охочих до чужого добра лиц и делает позиции государственных структур уязвимыми. Им просто не позволят вмешаться.

— Ну, Петр Васильевич, — покачал головой Кудряшов, — ты хоть знаешь, куда меня толкаешь?

— Догадываюсь, — пожал плечами Хлестов. — Но большие деньги без крови не даются, Миша, и кому, как не тебе, это знать. А здесь не просто большие деньги — здесь речь идет о трех миллиардах долларов.

— Откуда у тебя такие сведения? Жена, что ли, поделилась?

— Сведения получены из самого что ни на есть надежного источника — из прокуратуры.

— Значит, и эти зашевелились, — вздохнул Кудряш.

— «Эти», — усмехнулся Хлестов, — далеко не самые опасные наши оппоненты. Ты с Ивановым знаком?

— Неужели и Крот в этом деле замешан? — обеспокоенно покачал головой Кудряшов.

— Аркадий Семенович давно охотился за этим кладом, и вдруг Светка обходит его на последнем повороте — можешь представить себе всю степень его огорчения.

— Уже представил, — заржал невесть чем обрадованный Кудряш. — Ну, с этим налимом я как-нибудь справлюсь.

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — остерег самоуверенного мафиози Хлестов. — У Иванова связи, и, по моим сведениям, он работает на пару с Субботиным. Тебе этот деятель, надо полагать, хорошо знаком.

— Конкурирующая фирма, — недобро усмехнулся Кудряш.

— Вот именно, — согласился Хлестов. — И, наконец, главное, Миша. В этом деле далеко не все чисто.

— Ты на федеральный центр намекаешь?

— Бери выше.

— А куда выше-то?! — поразился мафиози.

— Тогда ниже, — неуверенно отозвался Хлестов. — Я на нечистую силу намекаю, Михаил.

— Ну ты даешь! — Кудряшов хотел было засмеяться, но в последний момент передумал. — Я, Петя, атеист, меня чертом не испугаешь.

— Да не черт он, а оракул, — поморщился хозяин. — Мне о нем Стеблов с Клюевым рассказали.

— Я тебя умоляю, Петр Васильевич, нашел кого слушать — Веню с Гриней.

— Они там были, Михаил. Их привлекал Иванов для каких-то странных дел. Ты с ними переговори. Тебе они скажут то, что от меня утаили. Есть еще три богатыря, на которых тебе следует обратить внимание. Кузнецов, Ходулин и Кравчинский. Они в доле. И если Светке пришлось с ними делиться, то мальчики они, сам понимаешь, непростые.

— Убедил. — Кудряшов взял со столика шляпу и нахлобучил себе на голову. — А почему моя доля всего пятьдесят процентов — ведь вся грязная работа на мне?

— Так в том-то и дело, что грязная, — мягко улыбнулся Петр Васильевич.—Тебе после нее отмываться придется. А вход в чистилище ныне стоит недешево. Скажу больше, Михаил, разрушить город тебе, конечно, не позволят, но в остальном у тебя руки развязаны.

Гость покинул Хлестова в глубокой задумчивости, а тот, оставшись один, нервно закурил. Дело, в которое он столь опрометчиво ввязался, таило в себе такие подводные течения и неожиданные водовороты, что у Петра Васильевича невольно екала селезенка. Кроме того, его мучило нехорошее предчувствие. После двух несостоявшихся смертей Хлестов стал суеверен, ибо претензия на третье воскрешение в случае нечаянной, но вполне возможной смерти вряд ли будет удовлетворена в небесной канцелярии.

* * *

Для Кудряшова же после встречи с трусливым мужем отчаянной бабенки многое в деле о миллиарде стало ясно. Петя Хлестов, не в обиду ему будет сказано, хоть мужик и не глупый, но размазня. Отказываться от сотрудничества с ним Михаил пока не собирался, памятуя о связях финансиста в городских и областных высших сферах, но вот что касается дележа возможного куша, то здесь надо подумать. Впрочем, делить пока что было нечего, хотя перспективы просматривались довольно отчетливо.

— Стеблова и Клюева ко мне, — отдал приказ Кудряшов своему ближайшему подручному Козлову.

Козлов, несмотря на свою неприличную во всех отношениях фамилию, имел среди братков определенный вес, но в силу ограниченных умственных способностей в паханы не рвался, вполне удовлетворяясь ролью зама при большом боссе Кудряшове. Впрочем, человеком он был цепким и далеко не случайно заработал свою вполне пристойную кликуху Бульдог, на которую и предпочитал отзываться, игнорируя неблагозвучную фамилию.

Кудряшовский «мерседес» еще только подруливал к офису, а его хозяину уже доложили, что Гриня с Веней найдены и через десять минут будут доставлены по указанному адресу. Кофе Кудряш, однако, успел выпить, сидя в своем кабинете за столом из ценных пород дерева. Времена, когда проблемы разрешались на воровских малинах, давно уже канули в лету. Ныне Михаил Кудряшов легализовался уже настолько, что подумывал о месте депутата в городском собрании народных представителей. И уж конечно бы он туда попал, если бы не подвернулось совершенно фантастическое дело, сулящее громадные барыши.

— Ну, гуси-лебеди, — окинул строгим взглядом двух вошедших шестерок Кудряш, — рассказывайте, как докатились до жизни такой.

— Гадом буду, — сказал дрогнувшим голосом Веня.

— Век воли не видать, — ударил себя в грудь кулаком Гриня.

— Такие деньжищи прошляпили, — покачал головой Кудряш,—убить вас мало!

— Кто ж знал, — вздохнул Веня. — Мы ведь оттуда чуть живы ушли.

— Так убили же нас, — не согласился с приятелем Гриня. — Штабс-капитан Друбич, контра недобитая, прямо из двух стволов — бац! А потом еще Вениамину по морде дал, но это уже здесь, в городе, когда они у нас «форд» отобрали.

— Да, — покачал головой Кудряшов. — Случай, я вижу, запущенный и лечению не поддается. Спрашиваю прямо и без обиняков: откуда у Светки золота на миллиард долларов?

— Как на духу, — сделал шаг к столу Гриня. — Оракул дал. Да что ему этот миллиард — тьфу!

— Оракул — это власть над миром, — солидно прокашлялся Веня. — Над прошлым, настоящим и будущим. Так Анатолий Сергеевич сказал, когда мы в морге очнулись.

— Давайте с самого начала и поподробнее, — нахмурился Кудряшов.

Однако поподробнее у Вени и Грини получилось еще хуже. Единственное, что уяснил из их рассказа Кудряшов, так это то, что два придурка столкнулись с каким-то субъектом по прозвищу Оракул, обладающим невероятной мощью. Был ли он живым существом или загадочным механизмом, Кудряшову выяснить так и не удалось. Веня и Гриня противоречили друг другу в каждом слове и ссылались при этом на Крота как на единственного авторитета, обладающего всей необходимой информацией.

— А где сейчас находится Крот?

— Вероятно, в морге, — пожал плечами Веня. — Его убили.

— Когда? — насторожился Кудряшов.

— Тут такое дело, — зачастил Гриня. — Крот поручил Вене купить квартиру на свое имя где-нибудь в тихом месте. Было это еще полгода назад. Зачем она ему понадобилась и что он там собирался делать, я не знаю. Но сегодня поутру он нас туда пригласил. А мы как раз с Веней без копейки денег. Ну, думаем, хоть на пиво заработаем. Ан нет! Открываем дверь— а он там мертвый и вот такой кинжалище в груди торчит. Можете себе представить всю степень нашего разочарования. Попили, называется, пива. Одна надежда, что к вечеру он очнется, вернется из морга и нас угостит.

— Ты хоть соображаешь, что несешь, придурок? — оскалился на Гриню Бульдог, внимательно слушавший показания шестерок.

— А что я такого сказал?! — обиделся Гриня. — Крот уже дважды был покойником, и ничего — живехонек. Наверняка его Дракула пришил.

— Это что еще за Дракула? — удивился Кудряшов.

— Призрак, — охотно пояснил Гриня. — Мы как с Веней мертвого Крота увидел и, так сразу и решили, что оракул вернулся. Вышли тихонечко из квартиры, но дверь оставили распахнутой настежь, сели во дворе на лавочку и стали ждать. И точно: сначала менты подъехали, а потом эти двое, призрак с Калиостро. Я в этого Калиостро лично пулю из «макарова» выпустил, а ему хоть бы хны. Разъезжает как ни в чем не бывало на «мерседесе». А ты говоришь — придурок!

У Кудряшова возникло горячее желание повторить подвиг Грини и всадить сразу две пули, по одной на каждого информатора. И ведь даже не скажешь, что пьяные или обкуренные, а несут невесть что.

— Может, их с пристрастием допросить? — спросил Бульдог, разъяренный не меньше шефа.

— Так мы же все вам как на духу, — удивился Гриня. — Как было, так и рассказали. Хотите, я вам этого Калиостро покажу? Я случайно узнал, где он живет. Да и призрак там где-то поблизости обитает.

— Гришка прав, — прокашлялся Венька. — Просто на словах этого объяснить нельзя. Кому ни расскажи, никто не хочет верить. Вы сами с ними пообщайтесь, вот тогда и поймете, что это за фрукты. Только потом на нас не обижайтесь.

— Пугаешь?! — выгнул правую бровь Кудряш.

— С чего ты взял? — отрицательно затряс головой Венька. — Просто предупредил, чтобы вы были поосторожнее.

— Бульдог, — повернулся к заму по криминальной работе Кудряш, — привези ко мне этого Калиостро. Только без рук — просто для душевного разговора.

Получался какой-то балаган и сапоги всмятку. Кудряшов проводил глазами удаляющегося Бульдога с шестерками. Веня с Гриней, конечно, придурки, но не до такой же степени. При чем тут, спрашивается, призраки? Справедливости ради надо отметить, что Хлестов предупреждал своего подельника, что в этом деле не без чертовщины, но ничего определенного так и не сказал. Петр Васильевич — налим еще тот. А вот Крот — фигура серьезная и не до конца понятная. Сталкиваться с ним Кудряшову не приходилось, но наслышан он о нем был немало. Этот по мелочи суетиться бы не стал. Значит, если его пришили, то за очень хорошую сумму. В то, что Крот воскреснет, Кудряш, разумеется, не верил, ну разве что его смерть Грине с Веней померещилась спьяну.

…Бульдог задерживался, Кудряшов взглянул на часы и потянулся к телефону. Однако верный сподвижник почему-то отзываться не спешил. Зато Кудряшов услышал чей-то незнакомый голос, который довольно раздельно произнес:

— Чертова штучка, видимо, шпионский передатчик. Где вы его задержали, товарищи?

— Какие еще товарищи? — переспросил Кудряшов, но трубка отозвалась на его вопрос короткими гудками.

Нельзя сказать, что босс встревожился — мало ли какие шутки выделывает телефонная связь, но полузабытое слово «товарищи» почему-то неприятно его удивило. Недолго думая, Кудряшов сам решил навестить таинственного хмыря по имени Калиостро и вправить ему мозги, а заодно сказать пару теплых слов Бульдогу, которому следовало бы порасторопнее выполнять приказы шефа. К счастью, адрес Калиостро у Кудряшова был. Жил он недалеко от офиса, а потому босс не стал обременять себя охраной, но пистолет на всякий случай прихватил.

— Рули, Антоха, — бросил он задремавшему водителю. — Дома выспишься.

Калиостро жил во дворце, во всяком случае, это довольно приличных размеров здание было одним из самых старинных в городе. По слухам, в далекие тридцатые здесь размещалось областное управление НКВД или ГПУ, словом, не то место, куда бы Кудряшов отправился с легким сердцем. К счастью, времена изменились, и приватизированный особняк ныне перешел во владение авантюриста, заплатившего за него немалую сумму, надо полагать.

— Ты о катале по кличке Калиостро ничего не слышал? — спросил Кудряшов своего водителя.

— Так это вроде давно было, — отозвался Антоха. — Жил такой в восемнадцатом веке. Я про него кино видел.

— Кино, говоришь? — усмехнулся Кудряшов. — Ну, пойдем, посмотрим, что это за кино.

Дверь жалобно скрипнула под напором рассерженного мафиози, но открылась без проблем. Кудряшов на всякий случай нащупал в кармане длинного черного пальто рукоять пистолета. Антоха растерянно сопел за его широкой спиной, силясь разглядеть в полумраке, кто это так решительно спускается им навстречу по широкой лестнице. Четыре человека в странной форме с кубарями в петлицах действовали столь быстро и напористо, что растерявшийся Кудряшов даже охнуть не успел.

— Какого черта!.. — попробовал он возмутиться, но, получив чувствительный удар по печени, тут же и умолк.

Пистолет из его кармана вытащили в мгновение ока, а руки вывернули так, что Кудряшов ничего не мог видеть, кроме паркета под ногами. Потащили его почему-то не вверх по лестнице, а куда-то вниз, — похоже, в подвал. Слегка оклемавшись после решительного нападения и чувствительного удара, Кудряшов попытался определить, в чьи же лапы он столь неожиданно угодил. Вот вам и кино, вот вам и восемнадцатый век! Неужели Субботин устроил на него засаду? Но ведь с этим сукиным сыном они уже уладили все противоречия и разделили сферы влияния. В последнее время никаких недоразумений между ними вроде бы не возникало. А больше никто в городе не осмелился бы вот так нагло среди бела дня напасть на солидного бизнесмена со специфической репутацией. Неужели в городе появилась банда беспределыциков, не признающая никаких авторитетов? Кудряшов попытался было распрямиться, но, получив удар на этот раз по ребрам, вновь вернулся в исходное положение. Единственное, что он успел разглядеть, так это специфическую обувь. Конечно, можно было предположить, что бизнесменом с сомнительным прошлым заинтересовались правоохранительные органы, но наши российские милиционеры давно уже не носят брюки галифе, заправленные в начищенные до зеркального блеска сапоги.

Кудряшова и Антоху без церемоний втолкнули в какое-то полутемное помещение, освещаемое лишь настольной лампой. Здесь мафиози смог наконец выпрямиться и осмотреться.

— Вот, товарищ Скоков, доставили еще двоих, — раздался за спиной у Кудряшова грубый голос.

Мафиози собрался было повернуть голову, но в последний момент передумал, опасаясь получить еще один удар по и без того нывшим ребрам. Впрочем, рассматривать сидевшего за столом человека никто ему не мешал. Товарищ Скоков очень напоминал господину Кудряшову персонажа из фильма, фильма вовсе не о восемнадцатом веке, а о куда более близкой нам эпохе. Близкой по времени, чтобы не сказать по духу. От сидевшего за столом человека за версту разило сталинизмом. Вот тебе и граф Калиостро!

— Паспорт у него с царским орлом и пистолет в кармане, — прорычал из-за спины Кудряшова все тот же грубый голос

— Разберемся, — мягко отозвался товарищ Скоков. — Садитесь, гражданин…

— Кудряшов Михаил Михайлович, — подсказали от дверей.

Не дожидаясь повторного приглашения, Кудряшов присел на предложенную табуретку. Свет настольной лампы бил сейчас ему в лицо, мешая разглядеть притаившегося в тени незнакомца. Страха мафиози пока не испытывал, но любопытство его разбирало не на шутку. Кому и зачем понадобилось разыгрывать это представление с переодеваниями в стиле советского ампира. Даже мебель сукины сыны подобрали соответствующую, не говоря уже об одежде.

— А у нас к вам есть вопросы, гражданин Кудряшов, — сообщил арестанту товарищ Скоков.

— Так вроде я ни в чем не виноват, — захлебываясь кашлем, выдавил из себя мафиози.

— Был бы человек, а статью найдем, — утешил его товарищ Скоков. — Совсем уж безвинных людей к нам не привозят. Вы ведь у нас, кажется, троцкист, гражданин?

— Да уж скорее бухаринец, — усмехнулся Кудряшов, припоминая родную историю.

— Вот видите, — обрадовался товарищ Скоков, — пойдете по расстрельной статье. Контрреволюционный заговор и измена Родине.

— Родине я не изменял, — возразил Кудряшов. — А что касается заговора, то пожалуй. Я либерал по убеждениям.

— Кадет, значит. Так и запишем.

— А какой у нас сейчас год, гражданин следователь? — на всякий случай уточнил мафиози.

— Не надо только под психа косить, гражданин, — поморщился Скоков. — И вам неприятности, и нам лишние хлопоты. А год у нас сейчас на дворе тридцать восьмой.

Кудряшов рассмеялся. Хотел бы он знать, кто его так талантливо разыгрывает? Надо же, кабинет в подвале, лампа в лицо. Кем бы ни был этот таинственный Калиостро, но человек он с фантазией, надо признать.

— Перестаньте дурака валять, гражданин Кудряшов, — строго сказал следователь. — Здесь вам не цирк.

— А кто это кричит? — насторожился мафиози.

Крик доносился из-за стены, и хоть был он приглушенным, но не оставлял сомнений в том, что человеку, его издающему, очень больно. Представление Кудряшову переставало нравиться. Кем бы ни были эти люди, они, похоже, не собирались церемониться со своими пленниками.

— Это дает показания ваш спутник. Антохин, кажется. Он тоже бухаринец?

— Слушай, как там тебя, хватит мне голову морочить, — рассердился Кудряшов. — Ты что, чмо, не знаешь, с кем связался?!

— Кобяков, поговори с гражданином.

Кобякова мафиози не успел разглядеть, зато очень хорошо видел хромовые сапоги, которые обрушились на него со всех сторон. Били его минут пять, и били весьма старательно. Кудряшов от боли едва не потерял сознание, но, к счастью, экзекуция закончилась раньше, чем он успел отдать богу душу.

— Вы. ведь, кажется, из нэпманов, гражданин Кудряшов?

— Бизнесмен, — поправил мафиози, с трудом обретая себя на табуретке под взглядом насмешливо прищуренных глаз товарища Скокова. — Владею сетью магазинов.

— Владел, — поправил его следователь. — А за что вы убили Терентия Филипповича Доренко, гражданин?

— Это который Доренко? — искренне удивился Кудряшов.

— Наш сотрудник. Его нашли .мертвым сегодня поутру в собственной квартире.

— Не знаю я никакого Доренко, — пожал плечами мафиози.

— А Козлова Бориса Алексеевича вы тоже не знаете?

— Козлова знаю, — не стал запираться Кудряшов. — Мой зам по хозяйственной части.

— Ну, вот видите, — обрадовался следователь. — Кобяков, приведите подследственного.

Бульдога ввели буквально через пару минут, видимо, держали его где-то поблизости. В первую секунду Кудряшов не узнал своего давнего подельника. Лицо Козлова представляло собой сплошной синяк. Судя по всему, «шутники» церемонились с замом еще меньше, чем с шефом. С трудом переставляя ноги, Бульдог проделал несколько шагов по кабинету и упал на табуретку напротив Кудряша.

— Что же это такое… — начал было закипать мафиози, но как раз в этот момент его взгляд упал на конвоирующих Бульдога субъектов, и язык его прирос к небу. Веня и Гриня, облаченные в дурацкие гимнастерки с кубарями в петлицах, нагло ухмылялись ему прямо в лицо. У Кудряшова теперь уже не было сомнений, что его заманили в ловушку с помощью двух этих шестерок, чтоб им ни дна ни покрышки. Ну, дайте срок, сволочи, и вы еще узнаете, кто такой Кудряш!

— Так вы признаете свою вину, гражданин Козлов?

— Признаю, — глухо произнес Бульдог.

— И этого гражданина узнаете?

— Узнаю, — кивнул подследственный. — Это он отдал мне приказ устранить Доренко.

— Ты что несешь? — ошалело уставился на подельника Кудряш. — Какой Доренко? Я тебя в дерьме закопаю, сука.

— Кобяков, прочисти мозги гражданину. Что-то у него память слабеть начала.

На этот раз избиение продолжалось дольше, и Кудряшов, кажется, потерял сознание, а очнулся он от ласкового голоса следователя Скокова:

— Зря упорствуете, Михаил Михайлович, вот уже и ваш шофер Антохин дал показания.

Кудряшов несколько раз тряхнул головой, чтобы избавиться от звона в ушах, и с помощью услужливого Грини вернулся на табуретку. Впрочем, Гриня вообще проявил себя в данной ситуации человеком старательным. Кудряшов очень хорошо запомнил его сапог, который все время норовил заехать ему в лицо.

— Так подпишете протокол, гражданин? — лениво переспросил Скоков.

— Давайте, — прохрипел мафиози и, не глядя, подмахнул бумагу.

— Ну что же, товарищи, — облегченно вздохнул следователь, — с врагами народа церемониться не будем — в расход. Да, чуть не забыл, там наверху заседает тройка. Отведите их туда, пусть заслушают приговор.

— А адвокаты? — просипел разбитым ртом сведущий в юридических тонкостях Антохин.

— Шутник, — погрозил ему пальцем Скоков. — Буржуазные пережитки пролетарскому суду ни к чему.

Приговор Кудряшов выслушал словно во сне. Просто встали три одетых в гимнастерки товарища, и один из них зачитал что-то по бумажке. Кажется, мафиози все-таки изменил Родине с какой-то иностранной державой, а возможно, ему это только почудилось. Но в любом случае процедура суда не заняла слишком много времени, ну, может быть, минут пять от силы.

— Пошли, контра, — толкнул его в плечо Веня Стеблов. — Кончилось ваше время.

— Нас что же, расстреляют? — растерянно произнес Антохин, спускаясь по лестнице.

Однако его вопрос остался без ответа. Приговоренных вывели через задний ход во двор и поставили к стенке, прямо под падающие с крыш холодные капли. Кудряшов, все еще не веря в реальность происходящего, взглянул на затянутое тучами небо и смачно выругался. Выстроившаяся напротив приговоренных троица подняла револьверы. Дуло одного из них целило прямо в лоб Кудряшову.

— Ну Веня, — просипел севшим голосом мафиози, — в случае чего я тебя и на том свете достану.

Больше он ничего не успел сказать. Сухо щелкнули три выстрела, яркая вспышка ослепила Кудряшова, и он рухнул в черную бездну, без всякой надежды на возвращение в этот негостеприимный мир.

* * *

Утром озабоченного текучкой Сухарева ожидал сюрприз, который преподнес ему следователь Углов. Обычно самоуверенный Костя выглядел в этот раз растерянным и слегка смущенным.

— Тут такое дело, Василий Валентинович, — сказал он, плотно прикрывая за собой дверь кабинета, — Кудряшов свихнулся. В смысле сдвинулся по фазе.

— Это который Кудряшов? — удивился Сухарев.

— Тот самый. Твой крестник. Это ведь ты ему первую ходку организовал?

— Так это когда еще было, — махнул рукой Василий Валентинович, с удовольствием потягивая кофе, предложенный гостеприимным хозяином кабинета. — А что он натворил?

— В этот раз натворил не он, — понизил голос почти до шепота Углов. — Натворили с ним. Совершенно дикая история. Сегодня рано поутру милицейский наряд обнаружил на асфальте чуть ли не в центре города трех приличного вида мужчин. То есть лежат себе и в ус не дуют. Сначала милиционеры сочли их пьяными, потом мертвыми, ну и, естественно, доставили в больницу, где пострадавшие очнулись. А очнувшись, начали нести такую ахинею, что милиционеры и врачи не знали: плакать или смеяться на них глядючи. Этих трех придурков, я имею в виду Кудряшова, Козлова и Антохина, якобы расстреляли в НКВД, обвинив в убийстве какого-то Доренко Терентия Филипповича, а также в измене Родине, сотрудничестве с иностранными разведками и контрреволюционном заговоре. Они даже фамилию следователя называли — Скоков.

— А где это происходило?

— Во дворце графа Калиостро, можешь себе это представить?

— И где этот дворец находится?

— На улице Советской. Там, где раньше горкомхоз был. А сейчас его какому-то чудаку продали. Здание ведь, кажется, еще дореволюционной постройки.

— Фамилию нового владельца выяснил?

— Некий Кравчинский Аполлон Григорьевич. Я ведь почему тебе эту историю рассказываю, Василий Валентинович, пострадавшие утверждают, что их избили зверски перед тем, как расстрелять, но никаких следов побоев медики на их телах не обнаружили, не говоря уже о пулевых ранениях. И тем не менее милиционеры — а в наряде были опытные ребята — приняли их за покойников. Вот мне и подумалось, не связано ли это происшествие со вчерашним убийством, которое тоже на поверку обернулось пшиком?

Предположение Углова показалось Сухареву обоснованным, не говоря уже о том, что фамилия нового владельца особняка показалась ему знакомой. Этот Кравчинский уже упоминался в разговоре с Хлестовым, а также числился в списке счастливых кладоискателей.

— Фамилия твоего вчерашнего несостоявшегося покойника Иванов. Имя Аркадий Семенович. Очень известный в городе бизнесмен и хороший знакомый четы Хлестовых. По словам Петра Васильевича, Иванов был буквально одержим поисками клада, который в результате достался совсем другим людям.

Углов с большим интересом выслушал подробный рассказ Сухарева о встрече с видным финансистом. Рассказ изобиловал такими фантастическими подробностями, что молодой следователь только головой качал.

— По-моему, он просто псих, этот твой Хлестов, Василий Валентинович.

— Очень может быть, — легко согласился Сухарев. — Но, согласись, здесь есть и настораживающие обстоятельства: уж очень похож его рассказ на то, о чем говорят Кудряшов, Козлов и Антохин. Эпоха, конечно, другая, но случаи похожи: смерть, а потом воскрешение. Если эти люди не сговорились морочить нам голову, то ситуация складывается более чем странная.

— Может, их гипнотизируют?

— Хлестов высказывал такое же предположение и даже назвал имя и фамилию человека, который, по его мнению, злоупотребляет своим даром.

— И кто же этот фокусник-гипнотизер?

— Кравчинский Аполлон Григорьевич, по прозвищу граф Калиостро, а по профессии, кажется, литератор.

— Любопытно, — задумчиво произнес Углов.

— Более чем любопытно, — согласился с ним Сухарев. — У меня к тебе просьба, Костя: узнай, кому этот загадочный особняк принадлежал до революции и какие учреждения там размешались в советское время.

— Сделаю, — пообещал Углов. — Я только не понимаю одного, Василий Валентинович, если Иванов человек далеко не бедный, то зачем ему понадобилось покупать квартиру в старом доме, где обитают одни пролетарии?

— Правильно, Костя. Узнай, когда этот дом был построен и кто в нем жил все эти годы.

Сам Сухарев отправился к загадочному дворцу, в надежде поговорить с его новым хозяином. Увы, надежды Василия Валентиновича не оправдались. Дверь особняка была заперта наглухо, да и вообще создавалось впечатление, что здесь никто не жил. Тем не менее Сухарев не поленился обойти здание по периметру, заглядывая во все окна. Ничего примечательного он не обнаружил и еще более утвердился в мысли, что это здание нежилое. И что вряд ли здесь могли происходить этой ночью какие-то примечательные события. Между прочим, черный вход был не просто закрыт, а заколочен досками крест-накрест. Сухарев на всякий случай потрогал и эти доски. К его удивлению, доски поддались слабому нажиму. Недолго думая, он оторвал их от косяков и отложил в сторону. Дверь же открылась без всяких проблем. Василий Валентинович проник в чужой дом без угрызений совести, тем более что никого он этим своим визитом здесь не потревожил. Изнутри солидный дворец представлял собой довольно жалкое зрелище, зато битого стекла и обломков мебели — с избытком. Пройдя по широкой лестнице на второй этаж, Сухарев собственными глазами убедился, что и здесь царит запустение. И что, кроме, пожалуй, бомжей, никто сюда не заглядывал на протяжении нескольких месяцев. Новый владелец не торопился с ремонтом, отлично, видимо, понимая, что реставрация особняка влетит ему в копеечку.

Шум внизу заставил следователя насторожиться. Кажется, там о чем-то спорили только что вошедшие в здание люди. Стараясь не привлекать к себе внимания, следователь подошел к лестнице и глянул вниз. В холле стояли три парня. Двое — в длинных черных пальто, со шляпами в руках, похожие на братьев-близнецов, а третий — в кожаной куртке и вязаной шапочке на голове. К сожалению, говорили они не очень громко, так что Сухарев не сумел уяснить, чем же недовольны эти молодые люди.

— А нас, кажется, подслушивают? — сказал вдруг довольно громко парень в куртке и резко вскинул голову.

Василий Валентинович развел руками, извиняясь за свой предосудительный поступок, и стал медленно спускаться по лестнице. Молодые люди с интересом разглядывали незнакомца, но никаких враждебных намерений не выказывали.

— Это ваши «жигули» стоят у подъезда моего дома? — спросил Сухарева молодой человек в черном пальто, чуть прищурив карие насмешливые глаза.

— Мои, — не стал отрицать Василий Валентинович. — А вы, следовательно, Аполлон Григорьевич Кравчинский?

— С кем имею честь? — вежливо склонил обнаженную голову хозяин дворца.

— Сухарев Василий Валентинович, следователь прокуратуры. Вот мои документы. Прошу прощения за бесцеремонное вторжение, но к нам поступил сигнал, что в этом доме минувшей ночью происходили странные вещи.

— Вероятно, шалят бомжи, — пожал плечами Кравчинский. — Я приобрел этот особняк недавно и еще не успел приступить к ремонту.

— Вчера ночью здесь расстреляли трех человек. Во всяком случае, потерпевшие утверждают, что их именно расстреляли.

— Забавно, — холодно заметил парень в кожаной куртке. — Так вы ищете следы крови?

— Нет, я не ищу здесь следы крови, господин Друбич, и вы отлично знаете почему.

— Кузнецов, с вашего позволения. Кузнецов Ярослав Всеволодович.

— А вы, стало быть, Николай Ходулин? — обернулся Сухарев к третьему молодому человеку. — Он же граф Глинский, он же Дракула. Кстати, а этот дворец до революции случайно не Глинским принадлежал?

— Допустим, — не сразу отозвался на вопрос следователя молодой человек с надменным красивым лицом и холодными голубыми глазами. — И что с того?

— Ничего. Я просто спросил. Мне почему-то показалось, что этот дворец приобретен не случайно. Он что, как-то связан с оракулом?

Молодые люди переглянулись, но отвечать на прямо поставленный вопрос не торопились.

— Вы, кстати, в курсе, господа, что ваш хороший знакомый, Аркадий Семенович Иванов, убит вчера ночью?

— Мы в курсе, — холодно отозвался Николай Ходулин. — Его убил я.

— Потрясающее признание, — слегка смутился Сухарев. — И вы не боитесь, что я вас арестую?

— У вас нет трупа, — мягко улыбнулся Кравчинский. — Кроме того, Аркадий Семенович жив-здоров, чего и вам желает.

— Откуда вы знаете?

— Мы сопровождали машину, которая увозила его в морг. К сожалению, нам не удалось его задержать. Он выпрыгнул на перекрестке и скрылся. Быть может, мы пройдем в мой «мерс», Василий Валентинович? А то здесь довольно прохладно.

Сухарев не возражал. Конечно, было опрометчиво доверяться молодым людям, которых он подозревал во многих нехороших делах. Но, с другой стороны, если у них и были недобрые намерения в отношении следователя прокуратуры, то для их осуществления заброшенный дворец годился куда больше, чем новехонькая иномарка. Меж тем Кравчинский сел за руль и повернулся к Сухареву, которому предложили место на заднем сиденье рядом с надменным Ходулиным. Кузнецов сидел справа от водителя.

— От кого вы узнали об оракуле?

— От Хлестова.

— Ну, Петр Васильевич знает не много, — криво Усмехнулся Кравчинский.

— Но все же достаточно, чтобы обвинить вас, господин Калиостро, и вас, господин Друбич, во всех смертных грехах.

— Мы действительно участвовали в убийстве императора Петра Васильевича, но только затем, чтобы спасти жизнь реального Хлестова, — пояснил Кравчинский.

— Значит, этот ваш оракул представляет серьезную опасность для жизни людей?

— Он не наш, Василий Валентинович, он — гость из будущего. И опасен он не более чем этот «мерседес», который в руках пьяного или сумасшедшего водителя способен натворить много бед. Оракул — это компьютер будущего. Мы трое сделали все от нас зависящее, чтобы он ушел. К сожалению, он вернулся, вот в чем проблема.

Сказать, что Сухарев поверил своим новым знакомым на все сто процентов, было нельзя. Но, с другой стороны, и подозревать молодых людей в беспардонном вранье не было причины. Да и сам факт, что оракул оказался всего лишь компьютером из необозримого будущего, вселял в сотрудника прокуратуры некоторый оптимизм. В конце концов, бороться с нечистой силой было бы куда труднее, чем с продуктом технического прогресса далеких потомков. Василий Валентинович вроде бы не был суеверным человеком, но… чем черт не шутит, когда Бог спит.

— А почему оракул вернулся?

— Мы полагаем, что его вызвали, — подал голос Кузнецов.

— Зачем?

— Золото, — охотно пояснил Кравчинский. — Люди гибнут за металл.

— И кто это сделал?

— Иванов, разумеется, — пожал плечами Кузнецов. — Он был в храме Йо и, как мы предполагаем, обнаружил там программу или что-нибудь в этом роде, дающее власть над оракулом.

— Но вы же сказали, что оракул ушел?

— У нас есть возможность заставить его уйти и во второй раз, но для этого еще нужно до него добраться. Нисколько не сомневаюсь, что гайосар Йоан Великий сделает все от него зависящее, чтобы на пушечный выстрел не подпустить нас к компьютеру.

— Гайосар — это еще что такое?

— Это человек, обладавший как политической, так и религиозной или идеологической властью, — пояснил Кравчинский. — Чтобы вам было понятнее— гайосарами в нашей стране были Иван Грозный, Петр Великий и Иосиф Сталин. Возможно, Аркадию Семеновичу захотелось стать четвертым.

— Шутите, господин Калиостро?

— К сожалению, господин Сухарев, я говорю совершенно серьезно. Даже мы, побывавшие во чреве этого монстра, имеем весьма смутные представления о его возможностях. Наверное, Иванов знает больше.

— Именно поэтому вы пытались его убить? — перевел глаза на Ходулина Сухарев.

— Онне пытался убить Иванова, — возразил Кузнецов. — Он, а точнее граф Глинский, убил Доренко Терентия Филипповича, и случилось это в году тридцать седьмом — тридцать восьмом минувшего века. Память оракула сохранила во всех подробностях это происшествие. Глинскому нужна была диадема, которую старший оперуполномоченный украл у него в двадцать седьмом году. Диадема — это ключ к компьютеру.

— Компьютеру, который набит золотом?

— Он набит информацией, Василий Валентинович, а информация в наше время стоит очень дорого, — уточнил Кравчинский.

— И тем не менее вам он заплатил золотом?

— Скажем так, он вернул нам то, что брал на хранение у наших предков, — пояснил Ходулин. — Сумма получилась немаленькая, но, к сожалению, пришлось делиться с государством.

— Есть сведения, господа, что вы поделились не слишком щедро, — усмехнулся Сухарев. — И это в будущем сулит вам кучу проблем.

— Вы намекаете на Кудряша, гражданин следователь? — нахмурился Кузнецов.

— Прежде всего, я намекаю на правоохранительные органы, Ярослав Всеволодович, ибо сокрытие клада и попытка реализации его содержимого в обход государственных структур карается у нас по закону. А что касается Кудряшова, то сомневаюсь, что он полез в ваш дом, господин Кравчинский, с чисто познавательными целями.

— Все найденные нами ценности мы сдали государству, — повысил голос Кузнецов. — А Кудряш еще пожалеет, что вмешался в это дело.

— Ваши слова можно расценивать как угрозу?

— Боже упаси, — возмутился Кравчинский. — Просто у нас есть очень надежный защитник в лице оракула. Дело в том, что этот чертов компьютер считает Ходулина и Кузнецова значимыми фигурами, наделенными некоей миссией, которых ему поручено охранять, а потому сделает все от него зависящее, чтобы защитить вышеназванных господ от поползновений любых структур, как криминальных, так и правоохранительных.

— Ого! — с усмешкой воскликнул Сухарев. — Теперь вы пытаетесь угрожать уже и прокуратуре, господин Калиостро.

— Я никому не угрожаю, господин следователь, — запротестовал Кравчинский. — Просто призываю и вас и прочих заинтересованных лиц к осторожности. Кстати, все сказанное мною относится и к Аркадию Семеновичу Иванову, и к Екатерине Ходулиной-Кузнецовой, супруге гайосара Ярослава Мудрого.

— Это что еще за Ярослав Мудрый? — удивился Сухарев.

— Ярослав Мудрый — это я, — ответил, повернувшись к следователю, Кузнецов. — Уж извините за нескромность, Василий Валентинович, но так сложились исторические обстоятельства. Кравчинский прав, согласно заложенной программе компьютер просто обязан защитить людей, которых он считает исследователями, любыми средствами. Я подчеркиваю — любыми. Не исключая самых неприятных для окружающих.

— Короче говоря, оракул, чтобы спасти Ходулина и Кузнецова, может запросто спалить город, — дополнил Кравчинский, — или уничтожить всю страну.

— Ну а вас, господин Кравчинский, можно трогать?

— Понятия не имею, — пожал плечами Аполлон. — Я не исследователь, а всего-навсего верховный жрец храма Йо Вадимир. К слову, ваш бывший коллега Анатолий Сергеевич Рябушкин тоже является жрецом.

— А кто он, этот таинственный Йо?

— Не такой уж он и таинственный, Василий Валентинович, — усмехнулся Кравчинский. — Во всяком случае, вы если не вслух, то про себя поминаете его в течение дня неоднократно, при этом даже не подозревая, что тем самым призываете на помощь своих предков.

— Не понимаю? — честно признался Сухарев.

— Русские ведь не случайно называют себя Йоанами, то есть первыми перед Йо. Как объяснил нам один большой знаток русского мата Ванька Митрофанов, он же Каин, зачатие каждого русского происходит всенепременно с участием божественного огня, исходящего все от того же Йо. И этот божественный огонь называется куем. Отсюда слова «кую», «кузница». И распространенное у нас выражение «Йо был с твоей матерью» означает вовсе не оскорбление, как многие считают, а как раз комплимент или обращение к предкам, которые по древним поверьям охраняют своих потомков от неприятностей. Таким образом, если вам на ногу упадает кирпич, то в этот момент вы выражаете свое неудовольствие предкам-чурам, которые недоглядели и не предупредили вас о грозящей ситуации. С этим же кличем наши доблестные воины до сих пор ходят в атаку на врага, Ярослав не даст соврать, призывая тем самым на помощь всех живых и уже ушедших в мир иной Йоанов, а вовсе не оскорбляя врага, как думают некоторые. Это у них там, на Западе, секс, Василий Валентинович, а у нас, как известно, секса нет. У нас вместо секса мания величия. Согласитесь, это большая наглость — претендовать на то, что ты зачат если и не от Бога, то, во всяком случае, при непосредственном его участии. Кстати, люди, зачатые непосредственно от Бога, в древние времена назывались йородами, то есть рожденными от Йо, и обладали выдающимися качествами. Так вот в глазах оракула вот эти скромно сидящие с вами люди являются сыновьями Йо, а следовательно, по своему статусу стоят гораздо выше всех прочих людей и предназначены для того, чтобы править миром.

— Бред, — покачал головой Сухарев.

— К сожалению, это не бред, это программа, которую наши шибко умные потомки заложили в свой компьютер для успешного выполнения эксперимента. И компьютер в силу своей ограниченности просто не способен воспринимать мир вне рамок этого, как вы совершенно справедливо выразились, бреда. Чувство юмора у этого компьютера тоже отсутствует начисто, так что мой вам совет, Василий Валентинович, осторожность и еще раз осторожность. Оракул, по нашим подсчетам, действует в радиусе около пятидесяти километров, следовательно, он контролирует практически весь город.

— В каком смысле контролирует?

— Читает мысли всех находящихся здесь людей и тщательно их анализирует. Наш с вами разговор тоже не ускользнул от его внимания. Поэтому у меня к вам просьба, Василий Валентинович, не предпринимайте никаких действий, не посоветовавшись с нами. И не пытайтесь задержать Иванова без нашего участия. Гайосара Йоана может одолеть только гайосар или йород, то есть Ярослав Кузнецов или Николай Ходулин. Были еще два претендента на звание йорода и гайосара, я имею в виду, вероятно, известных вам Субботина и Аникеева, которых привлекли соответственно Иванов и Хлестова. Однако Субботин и Аникеев были убиты на божьем суде и потеряли право называться йородами.

— А кто их убил?

— Будем считать, что их убил сам Йо руками молодого человека, сидящего перед вами.

— К сожалению, господа, я ничего вам пока обещать не могу. Но обещаю рассказать обо всем прокурору. Решение в любом случае будет принимать либо он, либо кто-то рангом повыше. Всего хорошего, господа.

Сухарев покинул «мерседес» в довольно скверном настроении. Эти молодые люди, очень может быть, просто пошутили над незадачливым следователем прокуратуры, но если хотя бы половина из того, что они рассказали, правда, то Сухареву предстоит весьма и весьма непростая работа. Но в любом случае просто так отмахнуться от слов Кравчинского он не мог, хотя бы потому, что слишком много людей оказалось втянуто в эту, с позволения сказать, «шутку». Трудно было представить, что такие личности, как Хлестов и Кудряшов, стали бы участвовать в дурацком розыгрыше с риском получить достойный отпор от сотрудников прокуратуры. В конце концов, и у того, и у другого накопилось за душой много грехов, которые могут всплыть в любую минуту с достаточно серьезными для шутников последствиями. Верный своим привычкам, Василий Валентинович с выводами, однако, не торопился. Нужны были факты либо подтверждающие озвученную новыми знакомыми версию развития событий, либо опровергающие ее. Кое-что Сухареву удалось узнать, прежде чем его вызвал Лютиков. Прокурор уже знал и о пропаже еще одного трупа, и о якобы расстрелянных, а потом воскресших Кудряшове, Козлове и Антохине.

— Ну ладно бы эти обкуренные шестерки, — покачал головой прокурор, — но Кудряша я прежде за серьезного человека держал. А сейчас даже не знаю, то ли камеру для него готовить, то ли палату в психиатрической лечебнице.

Последние слова можно было расценивать как шутку, поэтому Сухарев счел своим долгом улыбнуться. Однако улыбка вышла натянутой и как нельзя более подошла к озабоченному выражению лица следователя.

— Докладывай, — коротко бросил прокурор, оценивший наконец серьезность момента.

Сухарев начал по порядку, но, к сожалению, существо дела изобиловало такими фантастическими подробностями, что прокурор Лютиков сначала нахмурился, а потом и вовсе заподозрил следователя Сухарева в рано развившемся маразме. При иных обстоятельствах Василий Валентинович на такое подозрение начальства, пусть и высказанное намеками, непременно обиделся бы, но в этот раз он только напомнил прокурору, и тоже вскользь, о его собственном промахе с ожившими покойниками. Лютиков, задетый за живое, побурел не только лицом, но и шеей, однако выдержки не потерял и дослушал следователя до конца. А экскурс в историю русского мата ему даже понравился, и он не отказал себе в удовольствии посмаковать всем известное выражение, произнеся его в нескольких вариациях.

— Так этот Кравчинский, говоришь, поэт?

— По крайней мере, весьма информированная по части мата личность, — с усмешкой отозвался Сухарев. — К сожалению, нам пока нечего этим людям предъявить, вот они и резвятся в свое удовольствие. Йороды, понимаешь…

Лютиков шутку следователя оценил коротким смешком. Да и вообще, кажется, вполне остался доволен его докладом. Видимо, Ивана Николаевича всерьез мучили сомнения по поводу своей адекватности в этой истории с ожившими покойниками. Теперь со слов трезвомыслящего следователя Сухарева выходило, что с психическим здоровьем у прокурора все в порядке и он отнюдь не заработался, как полагают некоторые, а способен достаточно трезво оценивать реальность, которая, правда, стала выходить из-под контроля. Но это уже не по вине Ивана Николаевича Лютикова.

— Так ты считаешь, что этот оракул существует?

— Ну допускаю такую возможность, — осторожно отозвался Сухарев. — Возможно, мы имеем дело с изобретением какого-нибудь гения. В любом случае этот аппарат или агрегат способен оказывать гипнотическое воздействие даже на очень сильных людей. Возьмите хотя бы того же Костю Углова, ведь у него же нервы из канатов, не то что у нас, грешных. И тем не менее он констатирует смерть Иванова. То же самое делают и прибывшие с ним эксперты. Кстати, ведь и милиционеры, обнаружившие тела Кудряшова, Козлова и Антохина, были абсолютно уверены поначалу, что везут в морг покойников.

— Логично, — развел руками Лютиков. — Черт бы побрал этих умников, изобретают невесть что, а потом у нормальных людей голова от их выкрутасов болит.

— Есть еще одно странное обстоятельство, Иван Николаевич, — вздохнул Сухарев. — В той самой квартире, где было найдено тело Иванова, в тридцать восьмом году минувшего века действительно был убит сотрудник НКВД Доренко Терентий Филиппович. И убит он был именно так, как описывала свидетельница — ударом кинжала в грудь. По этому делу в том же году было арестовано трое человек. Они признались в убийстве Доренко и были расстреляны по приговору судебной комиссии. Причем события разворачивались в том самом особняке, подле которого и были обнаружены сегодня поутру Кудряшов, Козлов и Антохин.

— А сейчас этот особняк принадлежит знатоку русского мата Кравчинскому?

— Именно. Но пока там полный разор, хозяин еще не приступал к ремонту.

— Может, это просто совпадение?

— Не исключаю, — откашлялся Сухарев. — Но по утверждению Николая Ходулина, Доренко убил некто Глинский, у которого с Терентием Филипповичем были давние счеты.

— А среди расстрелянных Глинского нет?

— Нет, там другие фамилии. Очень может быть, что расстреляли ни в чем не повинных людей. Хотя в деле фигурируют их признательные показания.

— А Иванов здесь при чем?

— Как я выяснил, Доренко Терентий Филиппович доводится родным дедушкой Аркадию Семеновичу. Скажу более, один из тех троих, что я встретил в особняке, а именно Николай Ходулин, признался, что удар кинжалом Иванову нанес именно он.

— А почему вы его не задержали?

— Так ведь Иванов жив, судя по всему. И никакой раны на его теле Углов не обнаружил.

— Бред собачий! — раздраженно бросил прокурор.

— Судя по всему, этот Ходулин доводится родственником Глинским, во всяком случае, эти ребята утверждают, что оракул всего лишь вернул им ценности, взятые на хранение у их предков.

При упоминании о ценностях прокурор Лютиков оживился. В конце концов, клад был единственным фактическим подтверждением тому, что весь этот маразм не является плодом разгоряченного воображения идиота и в деле прослеживается четкий материальный интерес.

— Молодые люди утверждают, что ушедшего было в небытие оракула вернул к жизни все тот же Аркадий Семенович Иванов. И сделал он это из-за золота.

— Выходит, золото у этого оракула еще осталось?

— Выходит, так. Но в этом случае мы можем стать свидетелями отчаянной схватки за сокровища, которые, похоже, оцениваются в миллиарды долларов. Если это игра, Иван Николаевич, то с поистине чудовищными ставками. Признаюсь, мне таких дел расследовать еще не доводилось.

— Иными словами, тебе требуется помощник?

— Не откажусь, Иван Николаевич.

— Хорошо, привлекай в таком случае Углова, тем более что он уже в курсе дела.

* * *

Хлестов таким разъяренным Кудряшова еще не видел. Если бы не охранники, то Петру Васильевичу солоно бы пришлось под ударами кулаков свихнувшегося мафиози. Вот ведь идиот, прости господи, чуть стрельбу в тихой квартире не устроил! И угораздило же Петра Васильевича связаться мало того что с уголовником, так еще и с неврастеником. Его, видите ли, избили и расстреляли. А сам, между прочим, здоров как бык и на теле ни синяка, ни царапины. Хлестову с большим трудом удалось унять расходившихся гостей, хотя и не без ущерба для мебели и собственного здоровья. По крайней мере, фингал под глазом Петру Васильевичу был обеспечен, и никакой медный пятак делу уже помочь не мог.

Хлестов поправил ворот расстегнувшейся во время инцидента рубахи и обессиленно упал в кресло. Петр Васильевич и смолоду-то не слыл хорошим бойцом, а уж под уклон годов его и вовсе не тянуло к участию в тривиальном мордобое. Было из-за чего хай подымать, в самом деле!

— Я тебя предупреждал, что в этом деле далеко не все чисто? — взвизгнул Хлестов. — А ты только ухмылялся в ответ. Расстреляли его, видишь ли! Да меня уже дважды на тот свет отправляли по милости оракула, а я, как видишь, свеж как огурчик, чего и тебе желаю. Гипноз это, понимаешь? Вас просто попугали, чтобы вы не путались под ногами у занятых людей и не мешали им грести золото лопатой. Зачем ты поперся на ночь глядя в этот особняк?

— Хотел поближе познакомиться с твоим приятелем Калиостро, — скривил губы в недоброй усмешке Кудряшов.

— Познакомился?

— Не серди меня, Петя, иначе тебе и твои охранники не помогут!

— Глупо, — зябко передернул плечами Хлестов. — Пришел, наскандалил, дал в глаз ни в чем не повинному человеку. Ну и какой ты после этого деловой партнер?! Ведь ничего же не случилось, никакого ущерба ты не понес, ни физического, ни материального.

Кудряшов слегка смутился, чего прежде с ним никогда не бывало, и даже попытался оправдаться:

— Но и ты меня пойми, Петр Васильевич, не каждый же день человека к стенке ставят.

— Ладно, Михаил, давай выпьем мировую. — Хлестов протянул скандальному гостю бокал. — Другой бы тебя не понял, а я, переживший нечто подобное, очень хорошо понимаю. Кошмары до сих пор по ночам мучают. Ну, твое здоровье.

Выпитые очень к месту двести граммов коньяка сняли напряжение в разговоре. Кудряшов размяк и смотрел на своего собеседника не столько злыми, сколько встревоженными глазами.

— Значит, гипноз, говоришь?

— Именно, — подтвердил с охотою Хлестов. — Кстати, по моим сведениям, вчера утром обнаружили бездыханное тело еще одного человека — Иванова Аркадия Семеновича, тебе небезызвестного. Вот кого, Миша, тебе надо бы пощупать. Но с Кротом ухо следует держать востро. Этот, брат, любого обведет вокруг пальца. Да и вообще человек он опасный. Тебе бы с Субботиным договориться.

— Ты же знаешь, что мы с ним на ножах.

— Какие могут быть ножи, когда речь идет о миллиардах долларов, — возмутился Хлестов. — Надо полагать, Субботин не враг самому себе. Тем более Иванов его кинул.

— Откуда ты знаешь?

— Клад-то ведь был найден, — понизил голос Хлестов, — а Субботин остался при своих интересах.

— Но ведь и Кроту ничего не обломилось, — пожал плечами Кудряшов.

— А ты откуда знаешь?

— Допросил я тут с пристрастием двух гавриков, Стеблова и Клюева. Они много мне чего порассказали. Вот только не знаю, можно им верить или нет. Уж больно история получается сумасшедшая.

— А деньги?! — напомнил Хлестов. — Деньги, по-твоему, не сумасшедшие?!

— Иванов не получил ничего. Хотя в храме какого-то Йо они действительно были. По словам Вени, все ценности прибрали к рукам эти трое — поручик Друбич, Калиостро и призрак. Я пока Веню с Гриней допрашивал, у меня чуть мозги не скисли. Такую ахинею они несли! Если бы сам не прошел через нечто подобное, ни за что бы им не поверил. Пристрелил бы за вранье к чертовой матери, и дело к стороне.

— Пристрелить ты их всегда успеешь, — усмехнулся Хлестов. — А для начала пошли со слезной мольбой к Субботину: так, мол, и так, обещал Крот с нами расплатиться по-честному и надул самым бессовестным образом. Большие деньги хапнул, а нам и гроша ломаного не дал.

— Думаешь, Субботин им поверит?

— Субботин, в отличие от тебя, в этом храме Йо был, и к Аркадию Семеновичу у него свой счет имеется.

— Дался тебе этот Иванов, — сердито огрызнулся Кудряшов. — На самом-то деле все денежки сгребла твоя дорогая женушка. Она сидит на миллионах.

— Светкины деньги нам уже не достать, во всяком случае, те из них, что официально положены в банк. Но ведь всю эту суету с оракулом затеял именно Иванов. Именно он продал Светке диадему, которая являлась ключом к оракулу, а сам решил понаблюдать со стороны. Светка куш сорвала, а Иванов остался ни с чем. Что бы ты на его месте сделал?

— Потребовал бы свою долю, — пожал плечами Кудряшов.

— Правильно, — согласился Хлестов. — И уверяю тебя, Светка бы с ним поделилась. Зачем ей такой враг, как Крот. Она ведь не дура и отлично понимает, с кем имеет дело в лице Иванова. Тем не менее Аркадий Семенович долю свою с нее не требует. Почему? А потому что он теперь точно знает, где и с кого получить сумму в десятки раз большую, чем та, которую получила Светка. Для него этот миллиард мелочь, о которую он не стал даже руки марать.

Кудряшов вынужден был признать, что у Хлестова мозги варят. Оба они, и Кудряшов, и Хлестов, очень хорошо знали Крота. Во всяком случае, знали настолько, чтобы не поверить в его бескорыстие. Этот сукин сын свое из горла вынет. А тут вдруг оставил огромные деньги вздорной бабе и трем щенкам, не предприняв даже попытки добиться справедливого дележа.

— Пусть Субботин похлопочет о своих интересах, — криво усмехнулся Петр Васильевич, — а мы пока понаблюдаем со стороны, чтобы вмешаться в самый решительный момент. Сдается мне, Миша, что момент этот наступит очень скоро.

— Убедил, — решительно поднялся с кресла Кудряшов, — но и этих сосунков я тоже слегка пощупаю.

— Только я тебя умоляю, Михаил, не торопись и не зарывайся. И не суй голову в пекло. Что у тебя, шестерок мало? Дело уж слишком опасное и неординарное, тут каждый шаг соизмерять надо.

Кудряшов, скрепя сердце, вынужден был признать правоту Хлестова. Повел он себя в этом деле с самого начала как последний лох. Ведь знал же, что с Бульдогом что-то случилось, так нет, зачем-то поперся в этот дом практически в одиночку, с дураком Антохой в качестве прикрытия. А ведь мог бы для начала послать туда десяток ребят, чтобы они всех этих липовых чекистов согнули в бараний рог. Пугливый Петя Хлестов считает, что к ним применяли гипноз. Очень может быть. Иначе чем объяснишь, что такой проверенный кореш, как Бульдог, раскис на допросе и сдал своего шефа. Вот и доверяй после этого людям. Справедливости ради надо отметить, что и сам Кудряш проявил себя не с лучшей стороны. Бумагу-то он подписал. А ведь его и прежде били, и не раз, но слабины он никогда не давал. Гипноз гипнозом, но и обретенные деньги расслабляюще действуют на организм. Не хочется умирать при такой светлой житухе и терять нажитое тоже не хочется. А хочется приумножать капиталы. Да только деньги без риска для жизни не даются. Вот и получается замкнутый круг.

Веня с Гриней внимали боссу с большим вниманием. Физиономии у них были здорово подпорчены кулаками криминальных дознавателей, но, в конце концов, побитая морда — это еще не повод для недоверия.

— Скажете Субботе, что это люди Крота вас так разукрасили, когда вы обратились к нему за деньгами.

— Усек, — прошамкал разбитыми губами Веня. Стеблов с Клюевым свою вину признали лишь частично. Все стрелки они переводили на таинственного оракула, а также на товарищей из НКВД, которые мобилизовали случайных и абсолютно непричастных к органам людей для проведения карательных мероприятий.

— Нас же не мобилизовали! — ощерился в их сторону Бульдог.

В словах Козлова, как ни крути, была своя сермяжная правда. Абы кого в органы не берут. А для честного урки служба в НКВД, пусть даже и не совсем добровольная и по наущению непонятной силы, возможно даже нечистой, — это все-таки огромное пятно в биографии, которое пустой болтовней не отмоешь. Веня с Гриней буквально рвались искупить свою вину, если не кровью, то уж хотя бы бескорыстным служением криминальным силам. Пахан Кудряш рвение шестерок оценил, но на всякий случай пообещал свернуть им цыплячьи шеи, если они вздумают перебежать в стан Субботина. На заверения Вени и Грини вроде «век воли не видать» видный губернский мафиози только рукой махнул…

— Легко отделались, — сказал Гриня, отваливая на потрепанной иномарке от дома Кудряшова.

Веня был настроен более пессимистично и, оглянувшись на висевшую на хвосте «Волгу» Антохи, процедил сквозь зубы:

— Это еще бабушка надвое сказала — отделались или нет. Крот, похоже, опять большое дело проворачивает, а все шишки будут сыпаться на нас.

— Как мы этот миллиард-то проворонили, — расстроенно покачал головой Гриня. — Ведь, можно сказать, в шаге от нас был, только руку протяни. Такие деньги, а достались натуральным лохам.

— Кто лох, а кто нет — время покажет, — угрюмо отозвался Веня. — Смотри, не проговорись у Субботина, мне в третий раз не хочется в мертвяках оказаться. Тем более что оракул нас в этот раз воскрешать не будет.

Все-таки воспоминание о собственной смерти, пусть и не до конца состоявшейся, не добавляет человеку оптимизма во время выполнения ответственного спецзадания в тылу врага. Если бы у Стеблова была хотя бы малейшая возможность уклониться от возложенной на него почетной миссии, он бы, разумеется, воспользовался ею без промедления. Но, увы, с Кудряшом шутки плохи, и в случае чего, он свою угрозу приведет в исполнение, не моргнув глазом. Кроме всего прочего, Веню с Гриней притягивали деньги. Совершенно сумасшедшие ценности, которые таскал в своем чреве этот чертов оракул. И вот так просто отвалить в сторону от больших бабок — можно сказать, бросовых — было выше их сил. Приходилось рисковать и здоровьем, и нервной системой, да и самой жизнью. Но ведь недаром же говорится: кто не рискует, тот не пьет шампанское. Конечно, всего золота оракула им в любом случае не видать. Слишком уж могущественные силы крутятся вокруг. И главная сложность для Вени и Грини была в том, на чью сторону встать в этом титаническом противоборстве. Или кого предать с большей для себя выгодой. Пока что Кудряшов казался Стеблову более серьезной силой, чем Субботин, но время покажет, за кем в этой драчке будет верх.

Субботин жил что твой король — в собственном особняке, который если и не дотягивал до звания дворца, то самую малость. Стеблову о такой «хате» приходилось только мечтать. Нет, ну скажите на милость, почему Веня должен жить в собачьей конуре, в то время как Сашка Субботин обитает в хороминах с сауной и бассейном?! Или этого писателишку возьмите, Аполлошу Кравчинского, ну полное ведь ничтожество, а отхватил дворец в центре города. Да что же это такое делается, граждане дорогие?! Есть ли справедливость на этом свете?!

— При чем тут справедливость? — удивился Гриня патетике, прозвучавшей в словах подельника. — Все-таки прав Кудряш, работа в органах на тебе плохо отразилась, Веня.

В особняке криминального босса Субботина гостей не ждали. Да и гости были не того ранга, чтобы сразу являть их пред светлые начальственные очи. Веню с Гриней почти час протомили в прихожей, пока Субботин предавался отдохновению в компании с какими-то девахами. Вышел он из сауны распаренный и, кажется, вполне довольный жизнью. Веня с Гриней поспешили испортить настроение благодушно взирающему на мир криминальному авторитету.

— Подожди, — остановил затараторившего Гриню Субботин, — Светка вроде свой клад в развалинах графского дворца нашла.

Криминальный босс сидел в кресле с огромной кружкой пива в руках, а гости стояли в отдалении под присмотром верных быков и любовались волосатыми Сашкиными ногами, выглядывающими из-под короткого халата. Веня сглотнул подступившую слюну и вздохнул. В данную минуту он не отказался бы ни от сауны, ни от пива, ни от девахи. К сожалению, ни того, ни другого, ни третьего ему никто и не думал предлагать.

— Сказки для умственно отсталых, — криво усмехнулся Гриня. — Хлестова и Иванов поживились от оракула, я знаю это абсолютно точно. А когда мы потребовали от Крота долю, то он натравил на нас своих шавок. Видал, как отделали, живого места нет.

Субботин нахмурился. О дурацком храме он хранил нерадостные воспоминания. Кажется, он там с кем-то дрался, и вроде бы его даже убили. Аркадий Семенович уверял его, что все это сон, и не более того-. А дело, ради которого они прибыли в зачуханную деревушку, просто не выгорело, поскольку Субботин с подельниками перепились чуть ли не до умопомрачения на лоне природы. Объяснение было разумным, и авторитет не стал досаждать более Кроту шизофреническим бредом, приключившимся с ним по случаю большого выпивона. В конце концов, кому охота прослыть психом в глазах как соратников, так и прочих окружающих людей. Честно говоря, Субботину даже и в голову не пришло сопоставить собственное отдохновение на лоне природы и грандиозную находку, сделанную Светкой Хлестовой в купленных по случаю графских развалинах.

— Этот миллиард, подаренный ими государству, просто тьфу по сравнению с тем, что они уже хапнули и собираются хапнуть еще.

— Кто «они»? — нахмурился Субботин.

— Иванов со Светкой и эти три хмыря, я имею в виду Кравчинского, Кузнецова и Ходулина.

Последние фамилии ровным счетом ничего Субботину не сказали, зато он вдруг ясно увидел лицо человека, вонзающего ему в живот свой меч. Воспоминание было столь отчетливым, что авторитет едва не захлебнулся пивом. Подскочивший Гриня с готовностью похлопал авторитета по спине и тем не только значительно облегчил его страдания, но и простимулировал память.

— Йороды! — воскликнул вдруг Субботин.

— Натуральные уроды, — с охотой подтвердил Гриня.

— Идиот, — брызнул слюной авторитет, вскакивая. — Я был вождем и йородом и меня убил один тип по имени Ярослав.

— Это Друбич, точнее Кузнецов, — пояснил Веня. — Нас с Гриней он отправлял на тот свет дважды.

— Тогда почему вы живы? — нахмурился Субботин.

— Издержки большой игры, — важно произнес Гриня позаимствованную где-то фразу. — Спроси об этом у Крота. И потребуй плату за эти самые издержки.

— А о какой сумме идет речь?

— Миллиарды! Этот оракул буквально набит золотом.

— А кто он такой, этот оракул?

— Какая-то странная штука, — пожал плечами Гриня. — Возможно, даже инопланетная.

— Несешь черт знает что! — рассердился Субботин.

— Ну, ты, Александр, сам посуди — память отшибает начисто. Кем ты был в прежней жизни, ему неинтересно. Сделает из тебя чекиста — и изволь ловить контру.

— Так уж и чекиста, — недоверчиво усмехнулся авторитет.

— Ну, хорошо, сделает контрой, будешь ловить чекистов. Тебе от этого легче?

— А Иванов здесь при чем?

— У Крота есть ключ от этого агрегата. Вставит в замочную скважину и…

— Что «и»?

— Золото, Александр, золото.

Последний аргумент подействовал на авторитета, как красная тряпка на быка. Субботин так и забегал по обширному холлу, расплескивая недопитое пиво. Человеком он был далеко не хлипкого телосложения, а потому Веня с Гриней слегка шарахнулись от разъяренного босса, дабы не попасть под горячую руку.

— Еще не родился человек, который меня кинет!

— Вот и мы с Вениамином так же подумали, — поддакнул Гриня. — А к кому еще идти за справедливостью, как не к Субботину.

— Где сейчас Иванов?

— Крота мы в последний раз видели, когда его из хитрой квартиры ногами вперед выносили.

— А почему ногами вперед?

— Так он же мертвый был, а потом в очередной раз ожил, — пояснил Веня.

— Бред, — процедил Субботин.

— Машина не без странностей, — поскреб затылок Гриня. — Но с инопланетян какой спрос.

— А что это еще за хитрая квартира? — спросил Субботин.

— Понятия не имеем, — пожал плечами Веня, — но Крот за нее большие бабки заплатил. Хотя и квартирка не ахти, и домишко, где она расположена, старенький. Я, правда, не думаю, что Аркадий Семенович туда вернется, его там наверняка пасут.

— А кто пасет-то?

— Так эти пасут — Друбич, Калиостро и призрак.

— Какой еще призрак?

— Самый натуральный — на вороном коне и с факелом в руке. Местные его до жути боялись. Сколько девок он по окрестным селам перепортил!..

— Я не девка, — криво усмехнулся Субботин.

— А кто спорит, Александр, — спохватился Гриня. — Я это к тому, чтобы ты держался настороже. По слухам, этот граф Глинский продал с потрохами душу не то черту, не то еще кому-то, и гуляет он по свету вот уже более двух сотен лет. Мне деревенские жители много чего о нем порассказали.

— Город не деревня, — жестко сказал Субботин, — у нас он долго не погуляет.

Авторитет отправился на охоту за Кротом, естественно, не один. С собой он прихватил десять накачанных и хорошо вооруженных быков на двух «мерседесах». Сам Субботин подсел в машину к Стеблову. Честь, конечно, большая, но Веня предпочел бы сейчас держаться от авторитета подальше. Чего доброго, устроит стрельбу в центре города на радость правоохранительным органам. Характер у Субботина заполошный, а поэтому от него можно ожидать чего угодно.

Особняк Крота, расположенный, к слову сказать, неподалеку от хором авторитета, был пуст. Даже света в окнах не было. Посланный на разведку Гриня вернулся ни с чем и виновато развел руками:

— Дверь заперта наглухо. На стук никто не отозвался.

— Ладно, поехали, — распорядился Субботин.

— А куда рулим?

— К хитрой квартире. Раз Крот за нее большие деньги заплатил, значит, сделал он это не без причины.

Рассуждал Субботин, конечно, логично, но Стеблову очень не хотелось соваться с бухты-барахты в подозрительное место. Вчера они с Бульдогом наведались во дворец, купленный охламоном Кравчинским, и нарвались на большие неприятности. Конечно, Кудряшу, Антохе и Бульдогу крупно повезло, и оракул воскресил их на беду тех же Стеблова и Клюева, которые на собственной шкуре испытали всю силу гнева обиженного НКВД мафиози. Очень

может быть, что достанется им на орехи и от другого крупного криминального авторитета. И, кстати говоря, вполне заслуженно: нечего лезть с суконным рылом в калашный ряд.

В хитрой квартире свет горел. Ничего странного в этом на первый взгляд не было. В конце концов, никакого преступления Иванов не совершил. Просто потерял сознание и по ошибке был принят за мертвого. Потом отлежался, очнулся и вернулся домой. Какие могут быть претензии у правоохранительных органов к больному человеку?

— Может, лучше нам сюда днем наведаться? — осторожно предложил Веня.

— Заткнись, — коротко бросил ему авторитет.

Посланные на разведку быки тщательно осмотрели двор и подъезд, но ничего подозрительного не обнаружили. Связь с ними Субботин осуществлял по рации. Техническое оснащение у банды было на самом высоком уровне. Быкам было приказано взять под контроль всю округу и немедленно сообщать боссу о появлении подозрительных лиц.

После отданных распоряжений Субботин проверил свой пистолет и покинул, наконец, стебловскую лайбу, прихватив с собой как ее хозяина, так и его соратника Гриню. Веня и Гриня в бой не рвались, а болтались в арьергарде штурмовой группы из трех человек, брошенной авторитетом на хлипкую дверь хитрой квартиры. Дверь, впрочем, ломать не стали, а аккуратно открыли отмычкой. После чего три быка вихрем ворвались внутрь. Никакого сопротивления они не встретили, по той простой причине, что в квартире никого не было. На кухонном столе стояла бутылка коньяка и банка открытых консервов. Здесь же в блюдечке лежала аккуратно порезанная ломтиками колбаса. Создавалось впечатление, что хозяин собрался было поужинать, но не успел приступить к трапезе. То ли вспомнил о каком-то важном деле, то ли его пригласили внезапно на свидание. Но, судя по тому, что Иванов не убрал продукты в холодильник, он собирался вернуться домой в самое ближайшее время.

— Квартира пуста, — доложили авторитету бдительные подручные, которым не понадобилось много времени, чтобы осмотреть помещение.

Из кухни Субботин перешел в единственную комнату и уселся в кресло возле торшера, рассеянный свет которого заинтересованные лица видели с улицы. Веня присел на диван, Гриня — к столу, на котором стоял компьютер. Быки сторожили дверь. Наружная охрана, предупрежденная боссом, признаков жизни пока что не подавала, но, естественно, бдела и готова была в любую минуту подать сигнал в случае появления на горизонте Крота.

Напряженное ожидание длилось уже минут пятнадцать, и Гриня от нечего делать пошевелил мышку компьютера. Компьютер громко заурчал, устрашающе щелкнул, монитор засветился, а испуганный Гриня отшатнулся.

— Тебя кто просил? — цыкнул в его сторону Субботин. — Зачем компьютер включил?

— А кто его включал?! — возмутился Гриня. — Я случайно мышку задел.

— Надо бы посмотреть, — солидно кашлянул с дивана Веня. — Может, у него там важная информация хранится.

— Один момент, — завозился с мышкой Гриня. — Сейчас щелкнем.

Щелчка никто не услышал, зато одна из стен комнаты вдруг закачалась, завибрировала и стала растворяться в воздухе.

— Ты что натворил?! — в ужасе подхватился с дивана Веня.

— А что такое? — растерянно произнес Гриня, отрывая глаза от монитора. — Я ведь только щелкнул.

— Щелкай назад! — крикнул Субботин, но его распоряжение запоздало. Исчезли не только мышка с монитором и системным блоком, но и хитрая квартира вместе с мебелью и сторожившими вход быками.

Авторитет сидел на кочке посреди широкого поля и озирался по сторонам. У Вени и Грини вид был не менее ошалелый. Все-таки подобной метаморфозы не ожидал никто.

— Ты что натворил, придурок? — сказал, поднимаясь с земли, Субботин. — Ты куда нас привез?

— Я извиняюсь, Александр, — залебезил испуганный Гриня. — Что значит привез? На компьютерах не ездят. Там перемещаются в виртуальном пространстве.

— А это что? — поднес к самому Грининому носу пучок травы авторитет. — Это тоже, по-твоему, виртуальное?

— Трава — реальная, — признал Гриня, — но кто мог подумать, что так получится. Я же с компьютером на дружеской ноге. Сколько раз мышкой щелкал, и хоть бы хны.

— Я тебе сейчас не щелкну, идиот, — пообещал Субботин, — я тебе сейчас врежу. От души.

Авторитет обладал немалой физической силой, и Гриня уже втянул голову в плечи в ожидании скорой расправы, когда присмотревшийся к окружающему пейзажу Веня вдруг воскликнул:

— Вот он!

— Кто «он»? — не понял Субботин, отложивший расправу над Клюевым до лучших времен.

— Храм Йо.

Веня указывал пальцем в сторону горизонта, где действительно возвышалось какое-то грандиозное сооружение, но его Субботин поначалу принял за гору.

— А что я говорил! — воспрял духом Гриня.

— Надо идти, — негромко сказал Веня. — Если мы отсюда когда-нибудь выберемся, то только с помощью оракула.

Субботин по укоренившейся привычке проверил пистолет, сунул его в карман пальто и широким шагом двинул в указанном направлении, — похоже, он здесь уже был, да и пейзаж, между прочим, не весенний, а откровенно летний, явно был ему смутно знаком.

— Жарковато здесь, — сказал Гриня, снимая куртку, — прямо лето.

Клюев был прав, но Субботин, несмотря на то что подъем в гору отнимал много сил, снимать пальто не торопился. Все-таки место, куда они угодили по вине придурка Грини, было более чем подозрительным. Сам-то ландшафт по всем приметам был российский. Таких березовых колков, что росли у подножия холма, на Среднерусской равнине не перечесть. Тем резче и чужероднее выступало на фоне привычного пейзажа сооружение, опознанное

Веней Стебловым как храм Йо. Более всего оно напоминало египетские пирамиды, их Субботин сподобился в прошлом году увидеть собственными глазами, когда совершал вояж по далекой и почти сказочной стране. А тут, можно сказать, под боком, в черте города, выросла такая махина, возведение которой явно не под силу нашим строителям.

Минут пять Субботин толокся у входа в храм, изучая непонятные знаки, которыми были испещрены его стены. Ничего в тех знаках он, естественно, не понял, зато обрел необходимый настрой для продолжения путешествия. Под своды храма он шагнул с пистолетом в руке.

— Спрячь, — прошипел ему в спину Гриня. — оракул все видит. А людей в храме нет.

Придурок оказался прав: пройдя по широкому и хорошо освещенному тоннелю, путешественники поневоле очутились в зале, и он действительно был пуст. В том смысле, что людей здесь не было, зато в самом центре красовался огромный светящийся шар, сразу же привлекший внимание Субботина. Впрочем, внимание его привлекли и иероглифы на стенах. Один из них вдруг ожил под пристальным взглядом авторитета и отразил, словно на экране телевизора, жизненный путь Субботина — от рождения и по нынешний скорбный день. Было в этом сделанном чьей-то умелой рукой фильме и то, что крутой мафиози тщательно прятал от правоохранительных органов. Кое о каких своих грехах он уже успел забыть и был неприятно поражен, что есть, оказывается, место, где все это фиксируется скрупулезно, с одной, видимо, целью — предъявить в один далеко не прекрасный момент счет гражданину Субботину за неправедно прожитую жизнь. Увиденное испугало авторитета не на шутку. Но были в этом странном фильме и кадры, которые вроде бы выпадали из общего ряда. Во всяком случае, они искажали факты биографии авторитета до полной неузнаваемости, переводя их в плоскость галлюцинаций. Ну, не был Субботин вождем племени и предводителем наемной дружины. И на титул гайосара не претендовал. Тем не менее чертов телевизор бесстрастно показывал ему сцены из исторического боевика, в котором Субботин сыграл едва ли не главную роль и был убит чуть ли не в шаге от цели каким-то мрачным типом со смутно знакомым лицом. На этом фильм, собственно, и закончился.

— Выходит, все это действительно было? — вслух произнес потрясенный Субботин.

Его вопрос эхом разнесся по гигантскому помещению и, самое поразительное, нашел-таки отклик у этих холодных и вроде бы безучастных к человеческому существу стен.

— Разумеется, было, дорогой Садок, — раздался вдруг спокойный и чуть насмешливый голос, — и очень жаль, что ваша карьера в качестве гайосара так и не состоялась. Для оракула вы теперь всего лишь покойник.

Субботин резко обернулся на голос и не сразу узнал в облаченном в роскошные, шитые серебром и золотом одежды человеке давнего своего партнера по сомнительным делам.

— Аркадий Семенович, — опередил растерявшегося авторитета Гриня. — А мы вас ищем. Все морги обзвонили. Такая потеря для нашего города.

— Здесь я гайосар Йоан, — презрительно скривил губы Иванов.

— Виноват, — быстро поправился Гриня. — Рады вас видеть в добром здравии, ваше императорское величество.

— Уже лучше, — милостиво кивнул головой новоявленному подданному гайосар. — Быть тебе при моем дворе главным кравчим.

— Покорнейше благодарим, ваше величество, — продолжал дурачиться Гриня, чем вызвал гнев Субботина.

А того не на шутку раздосадовал вид Аркадия. Человек в буквальном смысле купался в золоте, забыв о взятых перед серьезными людьми обязательствах. Авторитет полагал, что, по крайней мере, часть хранящегося здесь золота принадлежит ему. И немалая часть.

Иванов выслушал претензии подельника все с той же кривой усмешкой на устах. Надменное лицо его хранило выражение брезгливого величия, и Субботину вдруг пришло на ум, что Аркашка свихнулся среди всей этой роскоши и нуждается в уходе и лечении. Но, чтобы оказать ближнему посильную помощь, его следует отсюда вытащить вместе с хранившимся здесь золотом. К сожалению, попавший по чужой дурости в ловушку авторитет обратной дороги не знал. Зато эту дорогу наверняка знает свихнувшийся Иванов, и если его как следует прижать к стенке, то он наверняка расколется. Однако вид извлеченного из кармана субботинского пальто пистолета его величество нисколько не смутил. Он лишь пожал плечами и махнул рукой. Надежный «Макаров», не раз выручавший Субботина в разных передрягах, выскользнул из его пальцев и упал на разрисованный пол. Авторитет стремительно нагнулся, чтобы его подхватить, но, увы, поймал он только воздух. Пистолет исчез, словно его никогда и не было.

— Ты удивительно непонятливый человек, Саша, — сказал Аркадий Семенович. — Я же тебе русским языком сказал, что в этом мире мне все подвластно. Я его гайосар. Я здесь устанавливаю законы, а остальным остается либо принять их, либо умереть.

— Умереть я не могу, Аркадий, — спокойно отозвался Субботин. — Если верить вон тому иероглифу, то меня в этом мире уже убили.

Иванов засмеялся, судя по всему, шутка старого знакомого ему понравилась. Аркадий Семенович, несмотря на свой показной блеск, все-таки выглядел излишне возбужденным. Видимо, еще не привык к роли повелителя этого призрачного мира.

— Ладно, —сказал он, отсмеявшись, — не буду долго мучить вас в прихожей. Прошу к столу, господа.

Роскошное одеяние гайосара Йоана незаметно для глаз гостей сменилось самым обычным цивильным костюмом. Да и сам Иванов как будто преобразился, вновь став насмешливым и язвительным Аркадием Семеновичем, которого Субботин знал не один год. Похоже, авторитет поторопился с диагнозом, и Иванов пребывал в трезвом уме и твердой памяти.

Стол был накрыт воистину по-императорски. От золотой посуды у Субботина зарябило в глазах. Собственно, золото было повсюду. Вкупе с драгоценными камнями оно украшало в изобилии и стены и мебель. Субботин не был большим знатоком по части ювелирных изделий, но, по его мнению, все эти украшения и посуда тянули на многие сотни миллионов долларов. И надо полагать, в этом огромном храме не один такой зал. Выходит, Веня и Гриня не соврали, когда утверждали, что Аркадий Иванов, по прозвищу Крот, несметно богат.

— Надеюсь, вино не отравлено, — глупо хихикнул придавленный неземным великолепием Гриня.

— Пей, холоп, — высокомерно прикрикнул на него сидевший во главе стола Иванов, — кому ты нужен.

Субботин тоже отпил из кубка. Вино оказалось неплохим, но авторитет предпочел бы водку или коньяк. Что касается посудины, то она ему очень понравилась. Появилось даже дурацкое желание сунуть кубок в карман небрежно брошенного в соседнее кресло пальто. Субботин, однако, пересилил себя и с удовольствием попробовал зайчатины в соусе, что назойливо мозолила ему глаза с самого начала трапезы.

— Хорошо ты здесь устроился, Аркадий, — усмехнулся Субботин, запивая нежное мясо сухим вином. — Но ведь это не более чем сон, пусть и гипнотический, насколько я понимаю.

— Мясо самое что ни на есть натуральное, — возразил Иванов. — Что же касается водки, то мне, к сожалению, не удалось убедить оракула в ее полезности. Видимо, в будущем водка находится под запретом.

— А пиво? — насторожился Гриня. — Неужели и пиво запретят?

— Пиво слева от тебя в серебряном кубке, — отмахнулся от назойливого гостя Иванов. — Оракул способен накормить и напоить не одну тысячу людей. Надо признать, что в будущем у нас будут весьма даровитые изобретатели и инженеры.

— Значит, это не гипноз?

— Как тебе сказать, Саша, — задумчиво протянул Аркадий Семенович. — Гипноз, пожалуй, тоже имеет место быть, но я бы скорее назвал все происходящее театром. Вот только актеров оракул или его хозяин выбирают по своему усмотрению, не всегда считаясь с их желаниями.

— Выходит, оракул — это просто машина, которой может управлять любой человек? — насторожился Субботин.

— Далеко не любой, Саша, — покачал головой Иванов. — У тебя, например, шансов нет никаких, иначе я не стал бы тебе всего этого рассказывать, а нейтрализовал бы еше у порога.

— Нейтрализовал — в смысле убил?

— Ну, зачем же мне убивать давнего знакомого, — всплеснул руками Иванов. — Я просто отправил бы тебя обратно в свою старую квартиру. Этим компьютером из будущего может управлять только участник миссии, и я им стал. И думаю, стал по праву, поскольку мой дед, Терентий Филиппович Доренко, заплатил жизнью за стремление проникнуть в тайну оракула. То, что не удалось деду, удалось мне, Саша.

— Ты собираешься выгрести отсюда все золото?

— Золото — это мелочи, дорогой мой Субботин, хотя его здесь на сотни миллиардов долларов. Оракул собирал его на протяжении веков.

— Как сотни? — ахнули дуэтом Гриня и Веня. — Быть того не может!

— В принципе с помощью оракула я мог бы выгрести все золото из земных хранилищ, но мне это не нужно.

— Ну почему же?! — возмутился Гриня, потрясенный чужим могуществом.

— Вы кушайте, молодые люди, — прикрикнул Иванов на Веню и Гриню, — и не мешайте серьезному разговору. Мне нужна власть, Саша. Безграничная власть. Та власть, которой обладал мой предшественник Йоан Первый тысячу лет тому назад. Я буду Йоаном Вторым. А у тебя есть шанс стать одним из моих приближенных. Если хочешь, я сделаю тебя правителем одной из своих провинций. Какая страна тебе больше всего нравится?

— Бери Францию, — подсказал неугомонный Гриня. — Там вина хоть залейся, климат подходящий и вообще — культура.

Гайосар Йоан Второй не обратил на развязного Гриню ровно никакого внимания, он ждал ответа от Субботина.

— Я бы взял деньгами, — прокашлялся авторитет. — Точнее, золотом.

— Нет вопросов, — пожал плечами Аркадий Семенович. — Сто миллионов? Двести? Миллиард?

— В баксах? — ахнул Гриня.

— Можно и в евро, — не стал мелочиться гайосар Йоан.

— Ты это серьезно? — нахмурился Субботин.

— Какие шутки могут быть в этом храме, — укоризненно вздохнул Иванов.

— Бери, Сашка, — перешел на шепот Гриня. — Два миллиарда и Францию в придачу. Эх, гульнем!..

Субботин пристально смотрел в глаза Иванову. Черт его знает, вроде бы совершенно нормальные глаза. И по поводу миллиардов он, похоже, не шутит. А то, что речь идет о вполне осязаемых и весьма ценных вещах, Субботин знал и раньше. Ибо теперь, после всего увиденного здесь, у него уже не оставалось никаких сомнений, что свой миллиард Светка Хлестова получила именно от оракула, неведомо, правда, за какие заслуги. Почему бы в таком случае Сашке Субботину не получить два? Вот только вряд ли оракул и его гайосар одарят криминального авторитета просто так — за спасибо и красивые глаза.

— Твои условия? — севшим от волнения голосом спросил будущий миллиардер.

— Вот это деловой разговор! — обрадованно воскликнул Иванов. — Узнаю своего давнего партнера! Мне мешают кое-какие людишки. Собственно, ты их знаешь. Это Ярослав Кузнецов и Николай Ходулин. Есть еще деваха по имени Катюша, но на ее убийстве я настаивать не буду. Не хочу травмировать твою психику, Саша. Все-таки ты у нас известный женолюб.

Аркадий Семенович нервно хохотнул и подлил себе в кубок вина из золотого кувшина совершенно изумительной работы. Рука его при этом заметно дрожала.

Перехватив взгляд гостя, гайосар Йоан криво усмехнулся:

— Волнуюсь, Саша. Такая ноша на плечи свалилась. Устоять бы. Еще одно непременное условие — убить ты их можешь только собственной рукой. И лучше всего холодным оружием.

— А к чему такие китайские церемонии, Аркадий? — удивился Субботин. — В конце концов, их можно просто заказать.

— В том-то и дело, что нельзя, — с досадой отозвался Иванов, залпом выпивая вино из своего золотого кубка. — Их защищает оракул.

— А почему он их защищает? — с нажимом спросил Субботин, пристально глядя в глаза Крота.

— Потому что считает их своими. — Иванов выдержал жесткий взгляд авторитета, и в этот раз его рука, держащая кубок, не дрогнула. — А ты для оракула покойник, дорогой Садок. Ты уже умер, понимаешь? В лучшем случае ты призрак, который не сможет, по мнению компьютера, причинить серьезного вреда миссионерам.

— Понял! — хлопнул ладонью по лбу Субботин. — Точнее, вспомнил. Именно с этими двумя я сражался за звание гайосара…

— И проиграл, — перебил гостя Аркадий Семенович. — Я видел собственными глазами, как Ярослав Кузнецов проткнул тебя мечом. У тебя есть шанс взять реванш, Саша.

— Но ведь там был еще один йород, четвертый, которого звали…

— Будимир, — подсказал Иванов. — Его постигла та же участь, что и тебя, Субботин. Если ты откажешься, то я обращусь к этому человеку

— Хорошо, я согласен, — твердо сказал авторитет.—Давненько мне не приходилось брать в руки шашек, но думаю, что справлюсь.

— Я ценю твой юмор, Саша, и еще более — знание классического текста Николая Васильевича Гоголя. Но имей в виду, что твои противники тоже далеко не лохи и, возможно, догадываются, что за ними ведется охота. Мне нужны два перстня, которые они носят на пальцах. Невзрачные такие перстеньки с летучей мышью вместо печатки, но за каждый из них я тебе выплачу по миллиарду.

— В долларах? — опять высунулся Гриня.

— В евро! — серьезно и веско сказал гайосар Йоан.

* * *

Петр Васильевич Хлестов зевал во весь рот. Время было позднее, дождливое и располагающее ко сну Кудряшов, опираясь локтями на руль, лениво щурился в темноту. Бульдог с Антохой дремали на заднем сиденье. Ожидание длилось вот уже несколько часов и изрядно вымотало не склонных к бездействию и бесцельному созерцанию красот природы людей.

— Может, они нас заметили? — предположил Хлестов. — И ушли черным ходом.

— В этом доме нет черного хода, — возразил Кудряшов.

Оставалось ждать и надеяться, что затянувшийся разговор между Субботиным и Ивановым наконец закончится, а внедренные в стан врага агенты не подкачают.

— Вон они! — встрепенулся вдруг Хлестов.

Нельзя сказать, что место для наблюдения озабоченными людьми было выбрано слишком уж удачное, учитывая ночную пору и скудное уличное освещение, тем не менее Кудряшов без труда опознал в рослом широкоплечем человеке в длинном пальто своего извечного соперника Субботина. Быки засуетились вокруг «мерседесов». Впрочем, эта суета длилась недолго. Взревели двигатели, и две машины выехали со двора, подсвечивая себе путь фарами. У подъезда остались сиротливо торчать две плохо различимые в темноте фигуры. Скорее всего, это были кудряшовские агенты Гриня и Веня.

— Антоха, — распорядился Кудряш, — сбегай за этими придурками.

Проснувшийся Антоха обернулся мигом. Следом за ним рысили Стеблов с Клюевым, переполненные, как вскоре выяснилось, впечатлениями. Правда, их речи поначалу воспринимались разумными людьми как бред хворающих белой горячкой пропойц. Тем более что оба были сильно под хмельком, да и ранее не отличались примерной трезвостью.

— Это нас гайосар Йоан напоил, — попробовал оправдаться Веня. — А уж золота у него в этом храме на сотни миллиардов долларов.

— Брось трепаться, — не поверил Бульдог.

— Мамой клянусь! — Веня даже перекрестился для убедительности. — Вот Гриня не даст соврать.

— Субботину он обещал два миллиарда, — вмешался в разговор Гриня. — Принесешь, говорит, две печатки и получишь по миллиарду — как с куста.

— Врешь!

— Да что заладил как попугай, — обиделся на Бульдога Гриня. — Говорю же, своими ушами слышали, как Субботин подрядился завалить двух лохов, Кузнецова и Ходулина.

— Это те самые ребята? — покосился Кудряшов на Хлестова.

— Те самые, Михаил, — подтвердил Петр Васильевич и, обернувшись к кудряшовским агентам, спросил: — А зачем Иванову понадобились перстни?

— С помощью этих перстней можно управлять оракулом, — пояснил Веня. — Мы с Клюевым собственными глазами видели, как Иванов их к светящемуся шару прикладывал. Правда, тогда у него ничего не получилось.

— А теперь получится?

— Как пить дать, — кивнул Гриня. — Миром, говорит, править буду. Все эти ФСБ и ЦРУ мне-де побоку. Иваном Грозным собрался стать Аркадий Семенович. Нас с Веней он звал в опричнину. Мы, естественно, согласились. Преображенцами мы были. Гэпэушниками были. Почему бы теперь в опричниках не походить?

— Свихнулся, значит, Крот, — резюмировал Кудряшов.

— А это еще бабушка надвое сказала, — вздохнул Хлестов. — Мы ведь с тобой не знаем возможностей этого оракула.

— Ты про золото не соврал? — подозрительно покосился в сторону Вени Кудряшов.

— Доверху этот храм золотом набит, — не дал открыть приятелю рот Гриня. — Когда Иванов нас по своим хранилищам повел, у меня в зобу дыханье сперло. И слитки там лежат, и посуда! А уж камней драгоценных как грязи!

— Шедевры живописи и ваяния, — солидно добавил Веня.

Хлестов от этих откровений Вени и Грини даже взмок и принялся вытирать пот с лица белоснежным платочком. Все-таки нюх в очередной раз не подвел Петра Васильевича и ситуацию он просчитал точно. Теперь бы только не ошибиться в действиях. Тут нужен тончайший расчет. Шутка сказать — сотни миллиардов долларов.

— Замочить этих двух лохов, — сказал Бульдог, — и взять перстни. А потом с Крота можно за них и все десять миллиардов сорвать.

— Я вас умоляю, Козлов, — поморщился Хлестов, — оставьте эти уголовные замашки.

— А не получится у вас ничего, — хихикнул Гриня. — Этих ребят сам оракул охраняет. Аркадий Семенович сказал, что убить их может только Субботин. Собственноручно. Его оракул считает покойником.

— Почему? — удивился Кудряшов.

— Какой-то божий суд был, — попытался объяснить Веня. — И якобы Кузнецов на этом суде проткнул Субботина мечом. Мы с Гриней при этом, к сожалению, не присутствовали, поскольку Аркадий Семенович нас в последнюю поездку не брал.

— Ну, вот видите, — укоризненно покачал головой Хлестов. — Здесь наобум нельзя действовать. Нужен точный расчет. Нет, мешать мы Субботину не будем. До поры.

— Дохлый номер, — презрительно усмехнулся Бульдог. — Суббота не дурак. У него быков несколько десятков. Если уж он до перстней доберется, то нам придется с боем их у него отбирать. Не знаю, как там с миллиардами, но мы либо по пуле получим от субботинских ребят, либо пожизненное заключение от родного государства.

— Не исключено, — хмыкнул Кудряшов. — Просто так Субботина устранить не удастся.

— И не надо нам его мочить и устранять, — пожал плечами Хлестов. — Зачем нам кровью себя пятнать. Пусть убийцей Субботиным занимаются правоохранительные органы. Это их работа.

— Я стукачом сроду не был, — обиделся Бульдог.

— Молчал бы уж, — брезгливо покосился в его сторону Кудряшов. — А в НКВД кто меня сдал?

— Так ведь это сон, Миша, — смутился Бульдог. — Гипноз. Так ведь и били они нас, что твои опричники. Прямо душу наизнанку выворачивали.

— Вот и тут гипноз, понял? Пойдешь и как миленький настучишь куда следует в полусонном состоянии.

— Не надо никуда стучать, — вмешался в разговор двух братков Хлестов. — Прокуратуру я беру на себя. Ваша задача — точно определить место и время, когда убийство состоится.

— А если перстни попадут в прокуратуру?

— Значит, надо сделать все, чтобы не попали, — вздохнул Хлестов. — А то придется потом следователей грабить.

Кудряшову план Петра Васильевича понравился — эффективный и относительно безопасный, не сулящий крупных неприятностей в будущем. Все-таки, что ни говори, а ум, когда речь идет о деньгах, представляет куда большую ценность, чем сила.

— Когда и где Субботин собирается провернуть это… э-э… мероприятие? — спросил Хлестов у Вени.

— Мы с Гриней должны выманить Кузнецова и Ходулина якобы на встречу с Ивановым, а там уже не наша забота, — отозвался Веня.

— А они вам поверят?

— Конечно, поверят, — шмыгнул носом Гриня. — Друбич знает, что мы работаем на фон Дорна.

— Какой еще Друбич? — рассердился Бульдог.

— Друбич — это Кузнецов, а фон Дорн — это Иванов, — пояснил Гриня. — У оракула все под кликухами ходят. Венька, когда в ГПУ служил, звался Куликовым, а я был Нечаевым.

— Ладно, — кивнул Кудряшов. — Держите нас в курсе. Как получите сигнал от Субботина, так сразу звоните.

— Будет сделано, — четко отрапортовал Стеблов, для которого служба в гвардейском полку, а потом в солидном военизированном ведомстве не прошла даром.

— И смотрите у меня, бойцы невидимого фронта, — погрозил им огромным кулачищем Бульдог. — В случае чего, я вас из-под земли достану.

«Мерседес» плюнул в незадачливых агентов бензиновым перегаром и разжиревшим псом лениво двинулся с места. Гриня с Веней смотрели ему вслед, пока габаритные огни не скрылись за поворотом.

— Пугают еще, сволочи! — зло плюнул на мокрый асфальт Гриня. — Влипли мы с тобой, однако, Стеблов.

— Не влипли, а прикоснулись к одной из величайших тайн современности, — наставительно заметил Веня, направляясь к своему видавшему виды БМВ.

— А толку-то?! — вздохнул Гриня, с удобствами располагаясь на заднем сиденье. — Кто-то огребет деньжищи, а мы с тобой так и останемся с битыми мордами и пустыми карманами.

— Вариант очень даже возможный. Чего доброго, и убить могут, заподозрив в двурушничестве или просто как ненужных свидетелей.

Кроту Веня не верил. Тоже мне Иван Грозный выискался. Деньги — вот истинная власть. А тут изволь корчить из себя опричника. Пришибут еще, глядишь, недовольные царской властью поселяне. Дайте Вене Стеблову миллиард, и катитесь все к чертовой матери.

— Я одного не пойму, Стеблов, мы же с тобой давно уже покойники, во всяком случае, в глазах оракула. С какой стати он нас вновь превратил в гэпэушников?

— А в тридцать седьмом мы были еще живы, понял?

— Но ведь нас застрелил Друбич в двадцать седьмом?

— Нет, — покачал головой Веня, выруливая на дорогу. — По всему видать, в двадцать седьмом все вышло наоборот: дедушка Аркадия Семеновича завалил, как ему казалось, всех своих врагов с помощью Куликова и Нечаева. Вот только Доренко не учел, что оракул способен покойников воскресить. И один из этих покойников, Глинский, через десять лет добрался до старшего оперуполномоченного и отправил того в мир иной без всяких шансов на возвращение. Тебе, Гриня, следует мозгами шевелить хоть иногда, а то они у тебя вконец скиснут.

— Вот ты и шевели, умник, — обиделся Гриня. — По твоей милости мы в это дело влипли. Набьем-де морду Ходулину, сорвем бабки — и в сторону… Ну, и где та сторона? А теперь к этому чертову Дракуле и не подступишься. Всю оставшуюся кровушку выцедит, вампир!

Гриня был, конечно, прав, а потому Веня Стеблов и не собирался охотиться на вампиров и йородов. План его был составлен не хуже, чем у стратега и хвата Петра Васильевича Хлестова. У которого он, правда, украл главную идею.

— Есть у меня один знакомый следователь прокуратуры.

— Ну? — насторожился Гриня.

— Не нукай, пока не запряг, — огрызнулся Веня. — Сдадим его, как миленького.

— Субботина? — ахнул Гриня.

— При чем тут Сашка, — огрызнулся Веня. — Субботина пусть Кудряшов с Хлестовым пасут. У меня есть на примете другой урод.

— Какой еще урод, Стеблов, ты что несешь?

— Ты видел, как оракул Сашке его жизнь пересказывал?

— Нет, — вздохнул Гриня. — Я на такое смотреть не могу. У меня нервная система слабая.

— А я подсмотрел. Четвертым на том божьем суде был Валерка Аникеев. Это именно к нему собирался обратиться Крот, если бы Субботин отказался.

— Мама дорогая! А как он там оказался?

— Светка его наняла для прикрытия.

— Так он, наверное, сейчас в золоте купается, — покачал головой Гриня. — Чего доброго, откажется?

— Деньги лишними не бывают, — процедил сквозь зубы Веня. — Аппетит приходит во время еды.

* * *

Сухарев слегка удивился раннему звонку Петра Васильевича Хлестова. Однако вынужден был признать, что сведения, которые ему сообщил финансист, были из разряда важных. Речь шла о двух человеческих жизнях, и тут уж, как считал Василий

Валентинович, лучше перестраховаться, чем потом хоронить убитых и ловить убийц.

— А откуда у вас такие сведения, Петр Васильевич?

— К сожалению, не могу вам назвать имя своего информатора, Василий Валентинович. Человек буквально умолял меня не проговориться. Он и без того сильно рисковал, рассказывая об этом мне. Вот задержите преступника, тогда, пожалуй, скажу. Но сведения надежные, Василий Валентинович, — информатор из ближайшего окружения Субботина.

— Спасибо и на этом, Петр Васильевич.

— Да бога ради, господин Сухарев. Я не хотел в это дело вмешиваться, но совесть замучила. Две человеческие жизни на кону как-никак.

О Субботине Сухарев был наслышан, хотя сталкиваться с ним в рамках профессиональных обязанностей ему не доводилось. По имевшимся у прокуратуры сведениям за Александром Субботиным числилось множество сомнительных дел, но, к сожалению, сведения — это еще не доказательства, и взять за жабры этого крупного криминального хищника пока что не удавалось. Впрочем, Хлестов мог и ошибиться, пользуясь непроверенными слухами. Не исключено также, что хитроумный финансист просто оболгал вставшего ему поперек пути человека. С Хлестова, пожалуй, станется! Но в любом случае полученную информацию придется проверять…

— А у меня для тебя новость, — перехватил Сухарева в коридоре Углов и предупредительно распахнул дверь кабинета.

Василий Валентинович уговаривать себя не заставил, тем более что в последние дни он пристрастился к кофе, который виртуозно заваривал Углов. Надо признать, что расторопный Костя оправдал возлагаемые на него надежды как по части кофе, так и по части информации.

— Странно, — проговорил Сухарев, задумчиво потягивая душистый кофе. — Сегодня утром меня уже предупредили о возможном покушении на Кузнецова и Ходулина, но в качестве потенциального убийцы там фигурировал совсем другой человек — не Аникеев, а Субботин.

— Убить способны оба, — заметил Углов. — А кто тебе звонил, Василий Валентинович?

Услышав фамилию видного финансиста, Углов удивленно присвистнул. Хотя что уж тут особенно удивляться? Хлестов, конечно, не оставит своим вниманием ни разбогатевшую жену, ни тех, кто ее окружает.

— Мне позвонил Вениамин Стеблов, — пояснил Углов. — Человечишка мутный, жуликоватый, но до законченного отморозка ему пока далеко. Я ему не слишком верю, но проверять все равно придется. Тем более что он обещал позвонить еще раз и уточнить время и место.

— Место, где произойдет убийство? — удивленно вскинул глаза Сухарев.

— Именно, Василий Валентинович. Я так понял, что Аникеев принудил Стеблова выманить Кузнецова из дома, а тот либо струсил, либо в нем совесть проснулась.

— Все может быть, конечно, вот только странно, что совесть проснулась в это утро сразу у двух человек, прежде о ней и не помышлявших. И еще более странно, что оба обратились в прокуратуру с информацией во многом сходной, но в деталях не совпадающей. Не исключено, правда, что Кузнецова и Ходулина собираются убить сразу двое, и Аникеев и Субботин. Возможно, по предварительному сговору, но не исключено, что в пику друг другу.

— Анатолий Сергеевич звонил, хотел с тобой встретиться.

— Рябушкин? Он разве вернулся?

— Да. Мне показалось, что он чем-то сильно взволнован.

Похоже, еще в одном человеке проснулась совесть. Во всяком случае, Сухарев не замедлил связаться с бывшим коллегой и договорился о встрече.

— Ты держи меня в курсе, Костя. Если Стеблов позвонит — сразу же сообщи мне.

Анатолий Сергеевич подрулил на роскошном «форде». Сухарев на своем «жигуленке» смотрелся бедным родственником. Тем не менее Василий Валентинович без смущения сел в салон забугорного лимузина и даже повосхищался оборотистостью старого знакомого. — Осуждаешь, — покачал головой Рябушкин. — Может, осуждаю, а может, завидую, — пожал плечами Сухарев. — Не ты первый вылез в князи. — По-твоему, я должен был отказаться от свалившихся на голову миллионов? Тем более миллионов абсолютно чистых?

— Это твои проблемы, Анатолий, — сухо парировал Василий Валентинович.—Я пока тебя ни в чем не обвиняю. Что касается чистоты этих миллионов, то появились некоторые сомнения. Во всяком случае, вокруг них заваривается каша, которая вполне может оказаться кровавой.

— Оракул не допустит бойни.

— Оракул — это всего лишь машина, Анатолий. А человеческие мозги вполне способны обыграть электронные.

— Не могу понять, почему он вернулся. Я ведь сам присутствовал при его уходе.

— Ты мне лучше расскажи, что он из себя представляет, этот оракул. Должен же я знать, с кем имею дело, раз уж мне поручили это расследование.

Начал Рябушкин издалека. Сухарев его не торопил. В этом деле важна была каждая деталь, и это очень хорошо понимали оба. Надо сказать, что Василий Валентинович терпеть не мог фантастических романов и считал их чтение пустой тратой времени. А тут ему вдруг предложили самому поучаствовать в качестве персонажа в сказочной истории. Для Анатолия Сергеевича приключения в окрестностях села Горелова закончились прямо-таки голливудским хеппи-эндом с довольно существенным прибытком для кармана. Однако еще не факт, что и Сухареву повезет. Да и Рябушкин, кажется, поторопился отпраздновать успешное завершение дела, все еще, похоже, только начинается.

— Почему вы решили, что это компьютер, а не явление, скажем, мистического порядка? — спросил Сухарев.

— Утверждать я, естественно, ничего не берусь. Компьютер — это только гипотеза. А что на самом деле представляет собой эта штука, не знает никто.

— В таком случае перечисли мне фигурантов этого дела.

— Всех я тебе не назову, Василий, — покачал головой Рябушкин. — Прежде всего, это практически все жители села Горелова, где оракул обитал на протяжении сотен лет. Там вокруг него сформировался целый культ.

— Про Иванов и йородов можешь не рассказывать, меня на этот счет просветили твои молодые друзья.

— Но согласись, — усмехнулся Рябушкин, — теория действительно забавная. А вот что касается непосредственных участников, то в первую голову это, конечно, Аркадий Семенович Иванов. Тот еще фрукт, как ты понимаешь. Именно с него все началось.

Участников набралось с избытком. Кое-кого Сухарев уже знал, о других услышал впервые. Главными персонажами развернувшейся драмы, как он и предполагал, оказались трое молодых людей, с которыми он уже успел познакомиться, — Кузнецов, Ходулин и Кравчинский.

— А фамилии Субботин и Аникеев тебе ни о чем не говорят?

— Валерий Аникеев проходил у нас по делу о контрабанде, — наморщил лоб Рябушкин. — А Субботин мелькал в деле о заказном убийстве. К сожалению, и тому и другому удалось отвертеться. А я-то все пытался вспомнить, кого мне напоминают благородные йороды Садок и Будимир.

— Так, значит, именно этих двоих проткнул мечом на божьем суде гайосар Ярослав Мудрый? — спросил с усмешкой Сухарев.

— И проткнул довольно ловко, — кивнул Рябушкин. — Очень способный молодой человек. Наверняка из него получился бы неплохой правитель, если бы оракул не объявил о завершении миссии. А что касается Садка и Будимира, то они благополучно ожили и едва не передрались на моих глазах, когда ситуация окончательно разрядилась.

— Скажи, Анатолий, вы действительно сдали государству все ценности?

— Видишь ли, Василий, клад нашли без меня, — развел руками Рябушкин. — Но надо отдать должное молодым людям, они повели себя благородно и поделились найденным со всеми пережившими приключение.

— За исключением Иванова?

— Нет. Почему же? — удивился Рябушкин. — Я сам передал Аркадию Семеновичу его долю, и очень немалую долю, смею тебя заверить.

— А Субботин с Аникеевым?

— Про Субботина не скажу, — пожал плечами Анатолий Сергеевич. — Его привлекал Иванов, он и должен был с ним рассчитаться из своей доли. А что касается Аникеева, то он свои деньги получил, это я знаю совершенно точно.

— Судя по всему, эти двое остались недовольны полученным вознаграждением и готовят какую-то каверзу твоим друзьям. Предупреди на всякий случай от моего имени ребят. Я имею в виду в первую очередь Кузнецова и Ходулина. А ты, кстати, зачем мне позвонил?

— Услышал о странном происшествии с Аркадием Ивановым и решил предупредить коллег о возможных эксцессах в связи с возвращением оракула.

— Эксцессы уже были, — усмехнулся Сухарев, но распространяться на эту тему не стал.

Расстались коллеги не то чтобы недовольные друг другом, но довольно сухо. Впрочем, особо теплыми их отношения не были никогда. Василий Валентинович предпочитал держать дистанцию в общении с коллегами и начальниками, а дружил большей частью с людьми, не имеющими к правоохранительным органам никакого отношения. Что же касается Рябушкина, то Сухарев ценил в нем профессиональные качества и не более того. Нельзя сказать, что Василий Валентинович не поверил своему бывшему коллеге, но и не торопился сбрасывать со счетов то обстоятельство, что Рябушкин мог рассказать ему далеко не все из того, что знал. В частности, от вопроса о припрятанном золоте Анатолий Сергеевич довольно ловко уклонился. И это не могло не навести Сухарева на мысль, что аноним, предупреждавший прокуратуру о нечестных кладоискателях, писал правду. В таком случае поведение двух уголовных авторитетов, Субботина и Аникеева, было очень даже понятно. Эти привыкшие хапать чужое как свое люди сочли себя обойденными при разделе щедрого подарка оракула и решили поквитаться с обманувшими их людьми. Пока что в этом раскладе Сухареву была непонятна роль Хлестова. В проснувшуюся совесть Петра Васильевича следователь не поверил, наверное, просто потому, что очень хорошо знал финансиста. К тому же муж удачливой кладоискательницы вполне мог отнести себя к разряду обделенных и принять меры к восстановлению справедливости. Словом, у Хлестова в этом деле был свой интерес. И еще одного человека следовало не выпускать из виду до конца разворачивающегося вокруг оракула действа, а именно — Кудряшова. Эта странная история, приключившаяся с хитрым и осторожным паханом, не выходила у следователя из головы, хотя вроде бы непосредственного отношения к готовящемуся убийству не имела. У Сухарева возникло подозрение, что некто очень коварный и расторопный хочет с помощью правоохранительных органов устранить из игры своих конкурентов, дабы без помех сорвать большой куш. И не исключено, что это Петр Васильевич Хлестов. Хотя на его месте Сухарев бы не стал так откровенно светиться.

Веня Стеблов едва не вляпался со своей хитроумной комбинацией как кур в ощип. Служить трем господам одновременно оказалось делом хлопотным и небезопасным. Хотя поначалу все для него вроде бы складывалось более чем удачно. Раззадоренный рассказами Вени и Грини о золоте, хранящемся в чреве храма Йо, и обиженный на Светку Хлестову, скупо оплатившую его труды, Аникеев загорелся желанием поправить свое материальное положение за счет свихнувшегося гайосара Аркадия Иванова.

— Так, говоришь, на золоте сидит Аркашка?

— Мамой клянусь, Валера, кладовые Родины отдыхают. Столько золота нет даже в американском форте Нокс.

— А ты что, был в том форте?

— Не был, — не стал врать Веня. — Зато я был в храме. Золота, хранящегося там, хватит, чтобы всю Америку — и Южную и Северную — купить с потрохами.

— Ну, Веня, — покачал головой Аникеев, — не дай тебе бог ошибиться. На мокрое дело из-за тебя иду. В случае чего трупов будет не два, а четыре. Усвоили, гренадеры?

— Мы не гренадеры, а преображенцы, — поправил распалившегося авторитета Гриня.

— Один хрен, — хмуро бросил Аникеев. Внешне Аникеев смотрелся пожиже Субботина, но Стеблов очень хорошо знал, что с Валерием Викторовичем шутки плохи. Коварный был человек, хотя и не злоупотреблявший ножом и пистолетом. Может быть, именно поэтому, дожив до тридцати пяти годов, из которых, по меньшей мере, половина пришлась на криминальный бизнес, Аникеев пока что ни разу не попался в лапы правоохранителей и избежал давно причитающихся ему нар.

Оба потенциальных киллера позвонили практически одновременно, с разницей в пару минут, поставив тем самым Стеблова в безвыходное положение. К счастью, потенциальных покойников тоже было двое, что позволило приунывшим было Вене и Грине найти блестящий выход из создавшегося положения.

— Короче, так, — распределил роли Веня, — я еду за Кузнецовым и везу его на свидание к Субботину, а тебя я выкину у квартиры Ходулина, и ты отвезешь его к Валерке Аникееву.

— А если меня твой следователь прихватит на месте убийства? — забеспокоился Гриня. — Мне же тогда не отмыться. Соучастник как-никак. Давай лучше сделаем наоборот. Ты с этим Угловым лично знаком, тебе проще будет с ним договориться и перстень умыкнуть.

— А какая разница? — возмутился трусостью приятеля Веня. — Тебе и там могут припаять соучастие.

— Я не буду ждать кровавого финала, — пояснил практичный Гриня. — Сведу их и сразу же отвалю в сторону.

— А перстень? — возмутился Веня.

— Тебе что, одного миллиарда долларов мало?! Пусть Хлестов сам договаривается с прокуратурой по поводу печатки. Жадность фраера губит, Веня. Одно дело кинуть Валерку Аникеева, которому придется мотать срок за убийство, и совсем другое — Кудряша, который на нары пока не собирается.

Гриня был прав. Пораскинув умом, Веня вынужден был это признать. В погоне за миллиардами он едва не переступил грань, отделяющую разумный риск от безумия. Следовало соблюдать предельную осторожность, дабы не оказаться в числе пострадавших во время этой безумной гонки. Если им с Гриней удастся сорвать с Иванова миллиард, то этого им хватит на долгую и счастливую жизнь. Делиться с государством Вениамин Стеблов не собирался — в конце концов, не форменный же он идиот.

Адреса клиентов приятели выяснили еще сегодня с утра и потому действовали быстро и решительно. Веня высадил напарника у новенькой многоэтажки, где ныне обитал поручик Друбич со своей фрейлиной, а сам направился прямым ходом к призраку. Вообще-то Веня Ходулина слегка побаивался. Десантник Кузнецов был ему как-то ближе и понятнее, а от этого незаконнорожденного потомка графов Глинских, давно заключивших союз с дьяволом, можно было ожидать чего угодно. Будем надеяться, что Валерка Аникеев справится с графом Дракулой, каким бы он там ни был вампиром.

Новая квартира безумного графа была, конечно, скромнее его загородного дворца, в котором «преображенцу» Стеблову довелось побывать, но тоже очень и очень ничего. Везет же людям, а тут живешь как последнее чмо, считая копейки!

Ходулин был то ли слишком беспечным человеком, то ли считал, что статус призрака позволяет ему не бояться злоумышленников, но дверь в его квартиру оказалась незаперта. Слегка освоившись в роскошно обставленном коридоре, Веня подал голос, надеясь привлечь к себе внимание хозяев:

— Живой есть кто-нибудь?

На зов откликнулись сразу двое. Сам хозяин, мрачноватый брюнет с горящими безумием глазами, и его подельник Аполлон Кравчинский, которого Гриня однажды едва не застрелил в глухом городском переулке, но, к сожалению, промахнулся. Кравчинский, он же граф Калиостро, Веню опознал и даже отсалютовал ему наполненным до краев хрустальным бокалом:

— Привет преображенцу. Как поживает наш дорогой друг, барон фон Дорн?

— Здравствует, — не сразу нашелся с ответом Веня. — Чего и вам желает.

— Заходи, — махнул в сторону гостя бокалом с вином хозяин, бывший в сильном подпитии.

Последнее обстоятельство могло здорово облегчить Валерке Аникееву его задачу, зато Калиостро мог явиться серьезной помехой.

— Я ведь за рулем, — развел руками Веня. — Ну разве что самую малость, сто грамм, из уважения к хозяину.

Выпил Веня, однако, двести, не при гаишниках будет сказано. И не столько даже из уважения к призраку, сколько для устранения нервной дрожи, которая вдруг охватила его в самую неподходящую минуту. Все-таки везти человека на верную смерть — это не такое уж большое удовольствие. Вино оказалось крепче, чем Веня ожидал, но, разумеется, легкое опьянение не могло помешать ему выполнить задуманное до конца.

— Я от Аркадия Семеновича. Открылись кое-какие обстоятельства. Иванов хотел бы посоветоваться с вами.

— Надо бы Яриле позвонить, — спохватился Кравчинский.

— Я уже предупредил Кузнецова, он обещал быть.

Аполлон тем не менее уже взялся за свой мобильник. Веня затаил дыхание, но волновался он, похоже, напрасно. Судя по всему, Кравчинский был удовлетворен состоявшимся коротким разговором, возможно, даже с самим Друбичем.

— Ярила уже выехал, так что поторапливайтесь, граф.

Коляну Ходулину на сборы много времени не понадобилось, через минуту он был готов и даже успел выпить бокал вина на посошок. Кравчинский приятеля осудил вслух, а Стеблов про себя одобрил. В конце концов, если отправляться к дьяволу на тот свет, то лучше в пьяном виде. А к Богу графа Дракулу все равно не пустят, в любом, хоть самом наитрезвейшем виде, в этом Веня был абсолютно уверен.

— Я так понимаю, разговор пойдет об оракуле? — сказал Кравчинский, устраиваясь на переднем сиденье рядом с водителем, в то время как Ходулин расположился на заднем.

— О нем, — с охотою подтвердил Веня, трогая машину с места. — Опять чудит.

Время было не то чтобы очень позднее, но ночь уже вступила в свои права. Фонари на городских улицах зажглись, тем самым облегчив Стеблову задачу переброски живых трупов к месту назначения. Веня нисколько не сомневался, что Аникеев уберет и Кравчинского, просто как лишнего свидетеля, и едва не пожалел об этом. Однако, пораскинув мозгами, пришел к выводу, что смерть Калиостро скорее на пользу делу, чем во вред. Чем меньше останется людей, знающих об оракуле, тем лучше.

— За каким чертом ты нас сюда привез, — удивился Ходулин, разглядывая через давно не мытое окно Вениного БМВ недостроенное здание, смотревшее на мир темными провалами окон и дверей.

— Куда Иванов сказал, туда и привез, — обиженно буркнул Веня.

— А он что, от кого-то скрывается? — забеспокоился Кравчинский.

— На Аркадия Семеновича идет охота, — шепотом пояснил Веня. — Вы здесь посидите немного, а я пойду, поздороваюсь с ним. А то как бы он стрелять не начал с перепугу.

Аникеева Веня нашел там, где они и договаривались встретиться, — на втором этаже. Валерка был затянут в черную кожу и смутным силуэтом выделялся на фоне оконного проема. Впрочем, этот проем выходил во двор, и Веня без опаски осветил Аникеева фонариком. Кроме Валерки в квартире таились еще двое типов, которых авторитет привел с собой на всякий случай.

— Только я тебя умоляю, Валера, собственной рукой, — тоскливым шепотом предупредил авторитета Веня. — Иначе тут такое начнется — костей не соберем!

— Их же двое, — пробурчал кто-то из темного угла.

— Второй не в счет, — пояснил Веня. — Это Кравчинский.

— А Кузнецов где? — насторожился Аникеев.

— Дома я его не застал, — пояснил Веня. — Да это и к лучшему. Рассчитаешься с ними по одному, так надежнее.

Возражений не последовало. Аникеев с облегчением, как показалось Вене, перевел дух. Все-таки нервы есть не только у шестерок и лохов. Валерка, похоже, побаивался своих противников, даром что собирался напасть на них из-за угла.

— Ну, ни пуха тебе, ни пера, — приободрил киллера Веня.

Сам он страха почти не чувствовал, сказывалось, наверное, вино, выпитое в гостях у призрака. Стеблова охватил азарт игрока, бросившего все на последнюю ставку. Но и куш был велик — миллиард долларов. Предчувствие удачи настолько окрылило, что Веня едва не сверзился со второго этажа, споткнувшись о ступеньку: перила на лестнице строители еще не успели поставить. Выругавшись вполголоса, Веня захромал вниз, на ходу вынимая из кармана мобильник:

— Они здесь, в недостроенном доме по улице Краснофлотской.

С Угловым он сегодня уже связывался и указал ему и примерный район встречи, и примерное время, поэтому нисколько не сомневался, что следователь прокуратуры не подведет и явится аккурат к концу кровавой развязки. А у Вени будет время, чтобы в темноте снять перстень с пальца мертвого Ходулина.

— Все в порядке, — сказал Веня, склоняясь к окну автомобиля. — Он здесь.

Ходулин шел навстречу смерти, не вынимая рук из карманов длинного черного пальто. Веня услужливо подсвечивал ему путь фонариком, дабы призрак, чего доброго, не сверзился со ступенек и не помер раньше времени. Граф Калиостро, чертыхаясь на ходу, замыкал шествие. Главной заботой Вени было не проскочить поперед батьки в пекло и не попасть в темноте под удар аникеевского кинжала. Сердце у него колотилось пойманной в силки пташкой, а на лбу проступал холодный пот, который приходилось то и дело вытирать рукавом куртки. Сколько ни утешай себя мыслью, что ведешь на заклание графа Дракулу, а все равно страшновато участвовать в убийстве человека. Перед входом в проклятую квартиру у Вени едва не подкосились ноги от переживаний, но он все-таки сумел справиться с собой и произнес охрипшим голосом:

— Сюда.

От черного провала окна навстречу вошедшим Двинулся человек. Веня старательно высвечивал его ботинки, пятясь при этом назад. Ходулин спокойно стоял посреди комнаты, по-прежнему держа руки в карманах.

— Здравствуйте, Аркадий Семенович, — прозвучал вдруг в напряженной тишине его спокойный голос.

Веня вздрогнул и отпрянул к стене, едва не сбив при этом Кравчинского. Человек, которого Ходулин назвал Аркадием Семеновичем, неожиданно вскинул руку, словно для приветствия, и в этой руке вдруг сверкнул кинжал. Удар пришелся прямо в грудь неподвижно стоящего призрака. Веня не выдержал напряжения и закричал от страха.

— Вот черт! — растерянно прорезался в темноте голос Аникеева. — Как же так?!

А далее последовала такая чудовищная вспышка, что Веня не устоял на ногах и рухнул прямо на бетонные плиты. Очнулся он от звона в ушах и мгновенно подхватился на ноги. Прямо перед ним в сполохах огня рубились на мечах два облаченных в доспехи витязя. Зрелище было настолько несуразное, что Веня не удержался от вопроса:

— Боже мой! Что же это такое?

— Призраки вышли на тропу войны, — спокойно отозвался стоящий рядом граф Калиостро. — Ночной дозор отдыхает.

Словно бы в опровержение его слов на лестнице послышался топот, а потом в квартиру ворвались пятеро вооруженных автоматами амбалов во главе с доблестным следователем прокуратуры Угловым.

— Прекратить драку, — рявкнул громкий командирский голос, но в ответ раздался воистину сатанинский хохот.

Стены квартиры раздвинулись до бесконечности, и эта бесконечность поглотила и призраков и зрителей, в которых превратились незадачливые омоновцы.

Гриня Клюев очень успешно выполнил часть своей трудной миссии. Во всяком случае, уговаривать Ярослава Кузнецова ему не пришлось. Похоже, поручик Друбич ждал приглашения от своего давнего оппонента фон Дорна, а потому и не стал задавать его посланцу никаких вопросов. Гриня без колебаний сел в «мерседес» Кузнецова, кося на хозяина забугорной роскоши завистливым взглядом.

— Иванов ждет тебя в старом дворце.

— Любит Аркадий Семенович дешевые эффекты, — усмехнулся Кузнецов. — Могли бы и в кафе поговорить.

— Со странностями мужик, — легко согласился Гриня. — У меня у самого от всех этих приключений едва крыша не поехала. А мы ведь люди простые, без всяких интеллигентских заскоков.

— Это как-то сразу бросается в глаза. — Кузнецов то и дело посматривал в зеркало заднего вида. — По-моему, за нами кто-то следит?

— А с какой стати? — с трудом разыграл удивление Гриня. Наблюдательность частного детектива, который, отойдя от дел. тем не менее сохранил профессиональные навыки, сильно его встревожила.

Следили за Кузнецовым наверняка Хлестов с Кудряшом, и Гриня никак не мог понять, за каким чертом Ким это понадобилось. Стеблов перед началом операции успелпозвонить нетерпеливому мафиози и предупредить его, что Кузнецова Субботин приказал доставить в пустующий особняк, купленный Кравчинским, что было, кстати говоря, чистой правдой. Но эти умники то ли не поверили Вене, то ли решили переиграть выверенный сценарий. Во всяком случае, их сидение на хвосте у кузнецовского «мерседеса» могло помешать успешному проведению операции. Гриня и без того сидел как на иголках, ибо ему пришлось везти Друбича во дворец, с которым у него были связаны неприятные воспоминания. Хотя неприятности для Грини начались, собственно, уже после того, как они с Веней расстреляли Кудряшова и его подельников по решению скорого суда. К сожалению, волею оракула или по его недосмотру урки благополучно воскресли и отыгрались самым паскудным образом на боках и физиономии Грини, несчастному пришлось собственным здоровьем расплачиваться за несовершенства сталинского правосудия.

— Как чувствует себя Аркадий Семенович после воскрешения?

— А что ему сделается, — буркнул Гриня. — оракул накормит, оракул напоит. В золоте купается, паразит. А тут каждую копейку считаешь.

— Зачем он вернул оракула?

— Миром, говорит, хочу править, — ухмыльнулся Гриня. — А мне без разницы, пусть правит, коли охота есть. Мне лишь бы платили исправно.

— А сколько тебе заплатил Субботин? — резко повернулся к Грине поручик Друбич, останавливая машину.

Гриня и глазом моргнуть не успел, как детектив приставил к его голове пистолет.

— Какой Субботин? — фальшиво удивился Гриня.

— Не надо меня сердить, драгоценный ты наш. Так зачем я понадобился авторитету?

— Не выстрелишь, — с вызовом заявил слегка пришедший в себя Гриня.

— Конечно нет, — усмехнулся Кузнецов, убирая оружие. — Тебя пристрелит сам Субботин, когда я расскажу ему о твоем предательстве.

— Никого я не предавал!

— А эти ребята, что висят у нас на хвосте? Они откуда взялись?

— Да никого там нет, — обернулся назад Гриня. — Что ты мне голову морочишь, Друбич!

— Пока что я не Друбич, а Кузнецов, — усмехнулся детектив, трогая машину с места. — Но ты сильно рискуешь, Гриня, играя в молчанку.

Клюев и без подсказки этого урода знал, что рискует, но сейчас он убедился, что его жизнь буквально висит на волоске. Откуда этот тип узнал про Субботина? Неужели Веня заложил своего давнего подельника? А что, очень даже просто! Его, Гриню, сейчас пришьют во дворце, а миллиард долларов достанется Стеблову, который и будет тратить денежки в свое удовольствие. Вот ведь гад! Уж что-что, а такой подлянки Гриня от него не ожидал.

— Кудряш это, — неожиданно для себя сказал Гриня, — вместе с Хлестовым.

— Красивая комбинация, — оценил действия противников детектив. — Значит, Субботин меня убивает, а они сдают убийцу в правоохранительные органы?

— Им перстень нужен, — пояснил Гриня, терять в данной ситуации ему было уже нечего. — Иванов обещал за него миллиард золотом.

— Продешевил Субботин, — покачал головой Кузнецов, — перстень стоит значительно дороже

«Мерседес» притормозил у дворца. Облупленное здание в эту слякотную весеннюю ночную пору выглядело как-то по-особенному негостеприимно. В общем, у Грини не было ни малейшего желания туда входить.

— Зря упорствуешь, Клюев, — покачал головой Кузнецов. — Если тебя Субботин не прикончит, то убьют Кудряшов с Хлестовым — много знаешь.

— Да ничего я не Знаю! — истерично выкрикнул Гриня. — Ничего!

— И это правильно, — неожиданно легко согласился Кузнецов. — Ибо во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, тот умножает скорбь.

Гриня затравленно огляделся по сторонам и взялся за ручку дверцы «мерседеса», он был почти уверен, что детектив стрелять в него не будет. Зато не исключено, что его пристрелит Кудряшов, если сорвется задуманное дело. Не говоря уже о Субботине. Хотя этот-то должен благодарить Клюева за спасение от нар, заботливо приготовленных для авторитета коварными компаньонами.

— Ладно, пошли,—угрюмо бросил Кузнецов и первым выбрался из машины.

Дверь жалобно заскрипела и подалась под напором детектива. Гриня юркнул внутрь особняка вслед за Кузнецовым. Расколотые паркетины захрустели под ногами вошедших. Ярослав включил фонарик, осветив широкую лестницу. Огромный дворец казался пустым, но Гриня точно знал, что где-то здесь их подстерегает опасность, а возможно, даже и смерть. Кузнецов, не таясь, двинулся к лестнице. На первой ступеньке он остановился. Достал пистолет и неожиданно для своего спутника выстрелил в воздух. От испуга Гриня присел. И очень может быть, это движение спасло ему жизнь. Со второго этажа в вошедших ударила автоматная очередь. Кузнецов метнулся под лестницу и увлек за собой перетрусившего Клюева.

— С ума сошел! — просипел Гриня. — Ведь убьют же, имени не. спросив!

— Не успеют, — хмыкнул Кузнецов и оказался прав.

Внезапно завыли сирены, заурчали моторы, и двор перед особняком заполнился гомонящими людьми. Гриня открыл было рот для вопроса, но Друбича рядом уже не было. Куда исчез детектив, Клюев так и не понял, зато тут же был ослеплен светом десятков фонариков и, мгновенно сориентировавшись, вздернул руки над головой.

Когда расторопные омоновцы успели защелкнуть наручники на его запястьях, Гриня не уследил, вконец сбитый с толку разворачивающимися событиями. Во дворце стало светло почти как днем от света фонариков и фар стоявших во дворе автомобилей. На втором этаже слышались ругань и возмущенные выкрики. Однако стрельба закончилась, видимо, Субботин вовремя сообразил, что попал в приготовленную кем-то ловушку, и сопротивление правоохранителям не оказал. Авторитет был не один, а с пятеркой верных своих сподвижников, которые сейчас вереницей спускались по лестнице под присмотром вооруженных до зубов омоновцев.

— Я протестую, — услышал Гриня голос Субботина. — Это провокация. В этот дом меня заманили обманом, а оружие подбросили.

— Разберемся, — послышался равнодушный ответ.

Сухарев итогами операции был откровенно разочарован. Семеро захваченных в особняке людей, отойдя от шока, давали вполне вразумительные, хотя и не слишком правдоподобные показания. Субботин, в частности, утверждал, что всего лишь собирался перекупить дворец у некоего господина Кравчинского, с которым и договорился о встрече. А что время для сделки выбрано слишком позднее, так на то была воля продавца. И вообще, ничего противоправного ни Субботин, ни сопровождавшие его люди не совершили, а потому до глубины души оскорблены поведением представителей правоохранительных органов, которые необоснованно применили силу против ни в чем не повинных людей. Субботин категорически отрицал, что найденное в доме оружие имеет к нему и его людям хоть какое-то отношение. Выстрелы он слышал — сначала одиночный из пистолета, а потом очередь из автомата, но кто стрелял и почему, он даже понятия не имеет. Себя Субботин называл жертвой каких-то темных сил. Не исключено, конечно, что над ним, а заодно и над правоохранительными органами кто-то злобно пошутил, но за шутки негодяев уважаемый в городе бизнесмен Субботин ответственности не несет и нести не собирается. Схваченный там же во дворце гражданин Клюев сообщил, что просто забрел во дворец в поисках ночлега, поскольку испытывает трудности с жильем по причине разлада с сожительницей, которая гонит сильно пьющего человека прочь из родной квартиры. Гражданин Клюев собирался пожаловаться на выдру участковому, но не успел этого сделать по причине позднего времени. К сожалению, более никого в заброшенном особняке обнаружить не удалось, хотя обыскан он был со всем тщанием. Ни тебе трупов, ни наркотиков, ни иных запрещенных предметов.

Разумеется, Сухарев объяснениям Субботина не поверил, но и предъявить авторитету в качестве обвинения ему тоже было нечего. На найденном в особняке оружии отпечатков пальцев обнаружено не было. Хотя стрелял наверняка Субботин. И Василий Валентинович даже догадывался, в кого именно он стрелял. Ибо во дворе особняка был обнаружен «мерседес» господина Кузнецова. Однако сам вышеназванный господин исчез, как сквозь землю провалился. Сухареву ничего не оставалось, как проклинать Хлестова, вздумавшего беспокоить занятого человека дурацкими звонками, да сетовать на свой собственный промах. Не надо было ему делиться с бывшем коллегой Рябушкиным полученными от информатора сведениями о готовящемся покушении на троих друзей. Впрочем, сделано это было исключительно из гуманистических соображений и, возможно, сохранило обреченные на заклание молодые жизни. Сухарев был абсолютно уверен, что и возглавляемая следователем Угловым операция завершилась по схожему сценарию, но очень крупно ошибся в своих прогнозах… На Косте Углове не было лица. То есть лицо, разумеется, было, но очень сильно деформированное пережитым стрессом. Справедливости ради надо заметить, что и сопровождавшие отважного следователя работники милиции выглядели нисколько не лучше. Ну разве что за исключением много чего повидавшего старшины Володи Круглова, который единственный из всех мог связно пересказать подробности происшествия. По его словам выходило, что правоохранители ни больше ни меньше как наблюдали битву призраков. Опытный старшина даже опознал в одном из призраков графа Дракулу, виденного им однажды в лесу подле деревни Горелово.

— Но в этот раз и подсветка была эффектнее, и само зрелище еще почище, чем в Голливуде. Представь себе, Василий Валентинович, двух облаченных в доспехи придурков совершенно невероятных размеров, которые дубасят друг друга мечами на фоне окрашенного в багровый цвет неба. Константин Михайлович дважды самолично произвел в них выстрелы из моего табельного оружия, но этим паразитам казенная пуля — что слону дробина.

— Там еще воронка была, — подсказал Володе один из милиционеров.

— Точно, была, — подтвердил Круглов. — Она призраков и засосала. Вместе с недостроенным домом.

— Как вместе с домом? — не поверил Сухарев.

— А вот так, — развел руками Володя. — Было, значит, строение в девять этажей, без окон и дверей, правда, но вполне капитальное, а теперь там остался только котлован. Владелец, надо полагать, понес громадные убытки.

— Погоди ты об убытках, — отмахнулся Сухарев. — Вы-то как спаслись?

— Не могу знать, — недоуменно развел руками Володя. — Садануло вспышкой света по глазам, а очнулись мы уже на асфальте, метрах в двадцати от места события. Так как быть с патронами, Василий Валентинович, их же надо списать?

— Спишем, — обреченно вздохнул Сухарев, опускаясь на стул.

Зато подхватился с места и заметался по служебному кабинету пребывавший доселе в прострации следователь Углов:

— Я так не могу, Василий Валентинович… Это ни в какие ворота не лезет… Я же атеист и материалист… Я прокурору рапорт напишу… Это же безобразие, в конце концов!

— Может, за водочкой сбегать? — подмигнул Сухареву деловитый Володя. — Запросто может человек на всю жизнь остаться заикой. Он в них, главное, из пистолета — бац, бац, а они хоть бы хны. Такой стресс!

— Давай, — кивнул Сухарев. — Одна нога здесь, другая там.

Черт знает что! Чего доброго, свихнешься от такой работы. Вот ведь времена настали, прости господи. То мафия, будь она неладна, а то уже и нечистая сила полезла в виде всяких там непонятных оракулов. Интересно, что он собирается пророчествовать, этот оракул, конец света, что ли? Или этот конец уже наступил?

— Мы там двух типов взяли, — сказал один из милиционеров. — Может, их для начала допросить?

— Что за типы? — насторожился Сухарев.

— Кравчинский и Стеблов, — протянул милиционер следователю два паспорта.

— Веди Стеблова, — распорядился следователь. Представленный пред очи работников правоохранительных органов гражданин явно пребывал в состоянии стресса. На вопросы Сухарева он отвечать не торопился, тупо глядя в стену перед собой. Чувствовалось, что толку от него в ближайшие сутки не добиться, а потому Василий Валентинович переключился на допрос второго свидетеля, уже знакомого ему гражданина Кравчинского. В отличие от всех прочих свидетелей происшествия, Аполлон Григорьевич хранил на лице невозмутимость и, войдя в кабинет, тут же потребовал адвоката.

— А зачем вам адвокат? — удивился Сухарев. — Вас же никто ни в чем пока не обвиняет. Просто мне захотелось перемолвиться словом с очевидцем невероятного происшествия.

— Убедили, — сказал со вздохом Кравчинский, присаживаясь на предложенный стул. — Так какие у вас будут ко мне вопросы, гражданин следователь?

— Ваша оценка случившеюся?

— Я ведь вас предупреждал, Василий Валентинович, что оракул будет защищать своих исследователей.

— Так и я вас предупредил, Аполлон Григорьевич, через своего бывшего коллегу Рябушкина о готовящемся покушении.

— Это правда, — кивнул Кравчинский. — Мы приняли кое-какие меры… На Ходулине была кольчуга — в нее и пришелся удар кинжала. Кроме того, мы с ним изрядно выпили вина.

— А вино здесь при чем?

— Это вино из подвала дома, который я недавно приобрел, и появилось оно там стараниями оракула.

— Вино обладает необычными свойствами?

— Оно облегчает контакт с оракулом. Вы, вероятно, в курсе, Василий Валентинович, что между графом Глинским и оракулом существует договор-душа в обмен на бессмертие. Заключил этот договор далекий предок Ходулина, но Коляну от этого не легче. Дело в том, что оракул не очень понимает, где предок, где потомок. Для него смерти не существует. Есть только люди, выбывающие из игры. Так вот Ходулин выбыть не может при любом раскладе — он же бессмертный. С другой стороны, договор накладывает на него определенные обязательства.

— Какие обязательства?

— Понятия не имею, — пожал плечами Кравчинский. — Все зависит от того, какую задачу решает компьютер в этот раз.

— Вы опознали человека, напавшего на вас в недостроенном доме?

— По-моему, это был Валерий Аникеев. В нашем мире это человек с богатым криминальным прошлым и настоящим, а в представлении оракула он йород Будимир, убитый на божьем суде. А покойник, как известно, может вернуться в этот мир только в качестве призрака. Вот оракул и скорректировал ситуацию в нужном направлении.

— Он что же, верит в нечистую силу? — усмехнулся Сухарев.

— Слово «верит» здесь не совсем подходит, Василий Валентинович, я уже говорил вам, что оракул — это компьютер, но в его программе, безусловно, заложено несколько уровней мировосприятия. Его ведь готовили для работы в языческую эпоху, где вера в призраков, нечистую силу и прочую астральную дребедень была самым обычным делом. Думаю, с этим Аникеевым мы еще хватим горя.

— Почему?

— Видите ли, он потерпел поражение на божьем суде, что само по себе еще не катастрофа. Катастрофа в том, что он вернулся. А это может означать только одно — бог Йо не принял его под свое покровительство, и теперь хозяевами йорода Будимира стали темные силы. Короче говоря, этот тип превратился в демона зла.

— А этот ваш приятель Глинский? — спросил Сухарев, заинтересованный рассказом.

— С Ходулиным совсем другой расклад. Во-первых, его воскресил сам бог Йо, а во-вторых, он участник миссии. Видите ли, Василий Валентинович, воля бога Йо в данном случае это просто программа, и оракул при всех своих многочисленных талантах не может выйти за ее рамки. Миссионер может действовать на всех уровнях программы, как в мире условно реальном, так и в мире условно астральном. Иное дело простые смертные вроде меня. В представлении оракула я жрец Вадимир, представитель условно реального мира. Менять обличья и имена я, конечно, могу, но в случае смерти воскресить меня может только сам бог Йо. Если это сделает кто-то другой, то я становлюсь представителем темных сил. Таковы правила игры, и с этим ничего не поделаешь.

— А как же Иванов? — напомнил Сухарев. — Ведь он умирал и воскресал несколько раз?!

— Да, но он воскресал и умирал по воле компьютера, который проигрывал различные варианты развития уже имевших место быть событий. В итоге он пришел к определенному результату, нашел потерянных миссионеров и теперь готов к продолжению миссии.

— Но ведь миссия была завершена?

— Завершена миссия или не завершена — решает не компьютер, а исследователи. Я не знаю, каким образом, но Иванову удалось убедить оракула, что миссия должна быть продолжена, ибо задача, возложенная на нее, так и осталась нерешенной.

— И что это за задача?

— Переустройство мира.

— Но в каком направлении?

— Не знаю. Ситуация вообще может стать неуправляемой. Вряд ли Иванов сумел изучить все нюансы работы оракула, скорее всего, он будет действовать методом тыка, а это чревато большими неприятностями.

— Вас к Ходулину послал Иванов? — резко повернулся к Стеблову Сухарев.

Однако несчастный Веня никак не отреагировал на окрик следователя, продолжая все так же тупо разглядывать стену.

— Я бы на вашем месте допросил Гриню Клюева, — вежливо подсказал правоохранителям Кравчинский. — По-моему, он в курсе произошедшего.

Гриня, в отличие от своего впавшего в прострацию приятеля, был настроен на сотрудничество с органами, однако добавил, что вряд ли может быть полезен гражданину следователю по причине малой информированности и большой загруженности семейными проблемами.

— Ты в курсе, Григорий, что Аникеев стал призраком? — неожиданно вмешался в работу следователя Кравчинский. — И он знает, что это именно вы с Веней его подставили.

Клюев перетрусил не на шутку. Призраков он боялся до поросячьего визга. А тут в призраки, шутка сказать, подался Валерка Аникеев, который и в человеческом обличье внушал Грине немалый страх. Вид сидевшего у стеночки Вени Стеблова и вовсе переполнил душу ужасом. Грине пришло на ум, что чертовы призраки просто заколдовали его старого приятеля, а то и превратили в зомби. Будучи большим поклонником голливудских блокбастеров, Гриня хорошо разбирался в нечистой силе, а потому счел своим долгом дать показания против врага рода человеческого гайосара Йоана Второго, задумавшего вселенский переворот.

Показания свидетеля Клюева были выслушаны представителями органов с большим вниманием, однако благодарности он не заслужил.

— Бред. По-моему, они нам просто голову морочат, — сказал Углов, успевший уже принять лекарство, принесенное старшиной.

— Ты призраков видел? — спросил у него Сухарев.

— Это гипноз, наверное, — прокашлялся Константин и налил себе из бутылки еще грамм пятьдесят лекарства.

— Значит, Иванов решил править миром? — уточнил у Клюева Сухарев.

— А почему бы и нет, — пожал плечами Гриня. — С такими-то деньжищами.

— А куда делся Кузнецов?

— Понятия не имею, товарищ следователь. Стоял буквально в шаге от меня, а потом словно бы испарился в воздухе.

— Значит, Субботин готовил убийство Кузнецова?

— Я бы сказал мягче, — поправил следователя Гриня, — ликвидацию подозрительного и .ненадежного элемента.

— И чем же этот элемент подозрителен?

— Связан с нечистой силой — раз, денег у него куры не клюют — два.

— Так ведь и вы, Клюев, насколько мне известно, причастны.

— Не по своей воле, гражданин следователь. В противоправные действия был вовлечен обманом. И денег у меня нет — душу нечистой силе я не продавал!

— Логично, — вынужден был согласиться со свидетелем Сухарев. — Так, значит, Аникеева привлекли к ликвидации Ходулина вы со Стебловым?

— Маленькое дополнение, гражданин следователь, не Ходулина, а призрака, который скрывается под его личиной. Я сам видел, как этот тип терроризировал население в окрестностях села Горелова. Прошу учесть мое искреннее раскаяние, а также чистоту намерений. Я так понимаю, что борьба с нечистой силой — это долг каждого порядочного человека.

— И все-таки убийство — это не наш метод, гражданин Клюев.

— Виноват, гражданин следователь. Погорячился. Но ведь они все равно бы ожили. Полежали бы в морге пару часиков и вернулись бы к честной жизни.

Сухарев впервые в жизни почувствовал, что теряет почву под ногами. Легче всего было признать всех этих сидевших в кабинете людей сумасшедшими, вызвать службу психиатрической поддержки и отправить их всех в специальное заведение. Возможно, Василий Валентинович почувствовал бы в этом случае большое облегчение, но, к сожалению, этот кардинальный шаг не дал бы ответов на вопросы, поставленные перед ним прокурором Лютиковым. Поэтому пришлось просто распустить эту ополоумевшую братию по домам, а самому отправиться домой, отсыпаться.

Рано поутру Сухарев был вызван к прокурору Лютикову.

Иван Николаевич был свеж, бодр и переполнен энергией, в отличие от своего пребывающего в меланхолии подчиненного. Василий Валентинович мучительно перебирал в уме факты, силясь выстроить их в приемлемый и удобоваримый для начальственного котелка ряд. Тем не менее опасность того, что прокурор Лютиков не сумеет переварить информацию подчиненного, оставалась и ее следовало учитывать в предстоящем разговоре.

— Установлено, что некий гражданин Иванов, используя найденный в окрестностях села Горелова прибор, возможно даже инопланетного происхождения, решил захватить власть над миром. В качестве первого шага к мировому господству вышеозначенный гражданин решил устранить гайосара Ярослава Мудрого (он же поручик Друбич, он же Миссионер, он же Ярила, он же Ярослав Всеволодович Кузнецов) и графа Глинского (он же Призрак, он же Дракула, он же Колян, он же Николай Владимирович Ходулин). В качестве непосредственных исполнителей убийства гражданин Иванов привлек Субботина Александра Васильевича (он же Суббота, он же йород Будимир), Стеблова Вениамина Семеновича (он же сотрудник ОГПУ Куликов) и Клюева Григория Федоровича (он же сотрудник ОГПУ Нечаев). Совместными усилиями прокуратуры и милиции покушение удалось предотвратить. В результате оперативных действий были задержаны граждане Субботин, Стеблов, Клюев, Кравчинский, которые впоследствии были отпущены на свободу ввиду отсутствия в их действиях состава преступления.

Сухарев закончил чтение официального документа и аккуратно положил синюю папочку на стол.

Прокурор Лютиков смотрел на следователя с большим интересом.

— Издеваешься? — спросил он наконец после долгого недружественного молчания.

— Излагаю факты, — сухо возразил Василий Валентинович.

— Есть дополнения к вышеизложенному?

— Есть. — Сухарев вновь потянулся к закрытой было папочке.

— Изложи своими словами, — попросил Лютиков.

— Можно и своими, — вздохнул Сухарев. — Дом пропал, хорошо еще что недостроенный. Два человека превратились в призраков, а один, предположительно, растворился в воздухе.

— Это который дом? — насторожился Лютиков. — Это не на улице Краснофлотской произошло? Мне мэр только что звонил.

— Видимо, он самый, — пожал плечами Сухарев.

— Его что же, взорвали?

— По моим данным он исчез в результате катаклизма, природа которого пока не изучена.

— Что значит не изучена?! — взорвался Лютиков. — Ты хоть знаешь, сколько этот дом стоит!

— А что ты от меня хочешь?! — в свою очередь возмутился Сухарев. — Ты поручил мне расследовать дело, в котором покойники воскресают, люди превращаются в призраков, дома исчезают без следа, и хочешь, чтобы я тебе представил логическое объяснение случившемуся?! А если его нет, этого объяснения? А если оно не укладывается в привычные для нас юридические рамки? О здравом смысле я уже не говорю.

— То есть как не укладывается? — не поверил Лютиков.—Да быть такого не может? Я понимаю, Василий, ты устал, год без отпуска…

— Спасибо за заботу, дорогой Иван Николаевич, век не забуду твоей доброты… Кому передать дело?

— Ну зачем ты так сразу, Василий Валентинович… — развел руками Лютиков. — Углову передай.

— Углов болен. В общем, не в форме.

— Да вы что, в самом деле?! — взвился из-за стола Лютиков. — Уволю всех к чертовой матери.

— А что ты хочешь от человека, на глазах которого призраки ростом чуть не с Останкинскую телебашню дубасили друг друга мечами? И дом всосало в черную гигантскую воронку тоже при нем. Человек едва уцелел в этой передряге. Неделю по меньшей мере с него толку не будет.

До Лютикова наконец стало доходить, что в городе, вверенном его неусыпному надзору, происходят какие-то странные и не укладывающиеся в привычные рамки события. Он взял со стола принесенную Субботиным папочку, открыл ее и принялся читать. Бумаг было немного, так что сам процесс чтения у прокурора не затянулся. Зато размышлял он над ними, по меньшей мере, минут двадцать.

— НКВД-то у нас откуда взялось, а, Сухарев? — поморщился Лютиков.

— Спроси что-нибудь полегче

— Может, доложить наверх, — указал глазами на потолок Лютиков. — Так, мол, и так — неопознанный объект.

— Фактов мало, — покачал головой Сухарев. — Это если бы мы им что-нибудь вещественное представили. А у нас, кроме показаний свидетелей, ничего конкретного нет.

— А пропавший дом?

— Решат, что взорвали террористы. Или строители прячут концы в воду. Да мало ли можно найти разумных объяснений самым невероятным вещам. Было бы желание.

— Ну хорошо, а ты что предлагаешь?

— Пока у нас две зацепки: квартира, где был то ли убит, то ли усыплен гражданин Иванов, и особняк, купленный Аполлоном Кравчинским. Дворец этот раньше принадлежал графу Глинскому, построен он чуть ли не в восемнадцатом веке, словом, со всех сторон подозрительный объект. А вчера вечером там самым непостижимым образом пропал Ярослав Кузнецов. Я думаю, что два упомянутых объекта как-то связаны с этим таинственным оракулом. Особняк я уже осматривал, но теперь хочу покопаться там поосновательней.

— Пожалуй, — задумчиво проговорил Лютиков. — В этом что-то есть. А давай-ка вместе туда наведаемся — одна голова хорошо, а две лучше.

…Таинственный особняк встретил гостей неприветливо. Прокурор Лютиков долго осматривал его облупленные стены и качал головой. Здание хоть и было построено двести с лишним лет назад, но впечатляло своими пропорциями. Внутрь входили с предосторожностями. Сухарев не стал пропускать прокурора вперед и шагнул в дверной проем первым.

Василию Валентиновичу показалось, что сегодня здесь гораздо светлее, чем в первое его посещение. И мусора вроде поменьше. Вчера в темноте ему было не до осмотра, а возможно, что нанятые Кравчинским рабочие уже приступили к очистке здания от накопившегося здесь хлама.

— Пойдем на второй этаж? — негромко спросил Лютиков.

— Для начала я бы осмотрел подвал. Между прочим, Аполлон Кравчинский вчера утверждал, что обнаружил там изрядные запасы вина и кольчуги.

— А кольчуги здесь при чем? — удивился Лютиков.

Сухарев в ответ развел руками. Он вообще мало что понимал в этой дурацкой истории, но не станешь же говорить об этом начальству. Следователю оставалось только напускать на себя сосредоточенный вид озабоченного сложными проблемами человека. Обследовав весь нижний этаж, работники прокуратуры, к своему немалому удивлению, вход в подвал так и не обнаружили. Особняк был столь огромен, что следователь Сухарев устал головой качать по поводу пошлой роскоши, в которой обитали дворяне ушедших времен, да злобствовать на выскочку и авантюриста Аполлона Кравчинского, вздумавшего им подражать в дурных привычках.

— Должен же быть чертов подвал! — возмутился прокурор Лютиков за спиной у заглянувшего в очередные апартаменты Сухарева.

— Чертов лабиринт, — выругался следователь, закрывая за собой дверь.

Прокурора в коридоре не было. Сухарев растерянно огляделся по сторонам, бросился было вперед, заглянул за угол, но никого там не обнаружил.

— Иван Николаевич, — произнес он негромко, — вы где?

На вопрос следователя не отозвалось даже эхо. Сухарев встревожился не на шутку и принялся лихорадочно открывать все попадающиеся на пути двери. Голос его буквально гремел набатом под высокими сводами и способен был разбудить даже мертвого, но Иван Николаевич Лютиков на его зов не откликнулся. Ситуация была абсолютно несуразной, даже дикой — был человек и нет человека. И что прикажете с этим делать? Полчаса Сухарев метался по огромному дому, зачем-то даже поднялся на второй этаж, но ничего существенного там не обнаружил. Немного успокоившись и пораскинув мозгами, Василий Валентинович пришел к выводу, что пора вызывать подкрепление. Здание следовало прочесать сверху донизу, рассекретив все его потайные ходы и лазы. Не исключено, что прокурор Лютиков обнаружил вход в подвал, но не успел предупредить следователя, как потайная дверь за его спиной захлопнулась.

Вызванные на подмогу доблестные сотрудники милиции взялись за дело с завидным рвением. Особенно усердствовали их собаки, вынюхивая следы прокурора, но, увы, четыре часа непрерывных поисков не принесли ровным счетом никакого результата.

— Может, Иван Николаевич куда-то отлучился? — предположил нервный майор, возглавлявший милицейскую бригаду.

— А куда он мог отлучиться? — не согласился с ним Сухарев.

— Мало ли, — развел руками милиционер. — Но в доме его нет. Мы обшарили даже чердаки.

— А подвал?

— Нет в этом доме подвала, Василий Валентинович.

— Подвал в этом доме есть! — твердо заявил Сухарев. — Если не найдем вход — будем ломать пол. Человек пропал, можете вы это понять, товарищ майор?!

Товарищ майор очень даже хорошо понимал товарища следователя. Тут не просто человек пропал, а прокурор! А ради спасения столь значительного лица можно не только пол продолбить, но и дом разобрать по кирпичику. Последнее майор сказал, конечно, в горячке, ну Сухарев расхолаживать его не стал, поскольку и сам находился во взвинченном состоянии. Прибывшие на место происшествия строители за дело взялись с большим энтузиазмом и разобрали деревянный паркет в два счета. Дальше, однако, дело застопорилось. Обнаруженную под паркетом плиту не брали даже отбойные молотки. Случай, что ни говори, беспрецедентный. Вошедшие в раж строители готовы были грызть монолит зубами, но кроме снопов искр, вылетающих при каждом ударе отбойного молотка, так ничего и не добились.

— Мистика, — вытер со лба пот майор. — Что ж они, по-вашему, дом прямо на скале построили?

— А я что могу? — развел руками бригадир строителей. — Вы же сами видите.

— Пробуйте в другом месте, — распорядился Сухарев.

К сожалению, от перемены фронта работ результат не изменился. Строители пытались долбить в пяти местах, но успеха так и не добились. Становилось очевидным, что либо в этом доме подвала никогда не было, либо этот подвал залили сверхпрочным веществом, неподвластным земной технике. Последнее предположение было, конечно, фантастическим, но бывают в этой жизни ситуации, когда даже умным людям не до реализма.

— Может, он все-таки ушел? — в который уже раз предположил майор, фамилия которого, к слову, была Сидоров. — Мало ли… Вызвали на совещание.

— Не мог он уйти, — скрипнул зубами Сухарев, — буквально за секунду до его исчезновения я слышал, как он чертыхался.

— Я на всякий случай предупредил все службы, — смущенно откашлялся майор.

— Он здесь исчез, Сидоров, понимаешь! — резко обернулся к милицейскому начальнику следователь. — Здесь!

— Тогда придется дом ломать, — рассердился на упрямство работника прокуратуры милицейский майор.

— Ну так ломайте, — огрызнулся Сухарев.

Сидоров тяжело выдохнул и вопросительно посмотрел на бригадира строителей.

— Я так не могу, — запротестовал крепкий дядька в спецовке. — Одно дело пол продолбить, а другое — дом сломать. Тут одних согласований на месяц.

— Месяц без воды и пищи он не продержится, — вздохнул старшина Круглов, принимавший самое деятельное участие в поисках прокурора. — Я бы хозяина особняка пригласил, пусть покажет нам вход в подвал.

Сухарев даже застонал по поводу своей недогадливости. Словно затмение на него нашло. Ведь был же человек, говоривший ему о подвале в этом доме.

— Володя! — резко повернулся следователь к старшине. — Поезжай к Аполлону Кравчинскому и достань мне этого сукина сына хоть из-под земли.

— Будет сделано, Василий Валентинович, — бодро отозвался Круглов. — Куницын, за мной.

Майор Сидоров вздохнул с облегчением. Все-таки за разрушение частной собственности их по головке не погладят. Конечно, жизнь человека у нас всегда превыше всего, но, к сожалению, не для всех. И если жлоб, владеющий особняком, вздумает привлечь силовиков к ответственности, то суд, скорее всего, будет на его стороне.

— Я все-таки не понимаю твоего упорства, Василий Валентинович, — понизил голос чуть ли не до шепота Сидоров, дабы не услышали подчиненные. — Почему ты так уверен, что Лютиков находится именно здесь?

— Ты происшествие с Кудряшовым помнишь? — так же шепотом отозвался Сухарев.

— Ну, это же анекдот, — удивился майор. — Перепились или обкурились. Надо же было наплести такое — жертвы сталинского режима…

— Их допрашивали здесь, в этом доме.

— Но ведь Кудряшов отказался от своих показаний и заявление забрал…

— А вчера здесь при странных обстоятельствах пропал человек. Кузнецов его фамилия. Разве Круглов тебе ничего не докладывал о вчерашнем происшествии?

— Нес какую-то ахинею про призраков, — нахмурился Сидоров. — Но он у нас вообще с придурью.

— Призраков видел и Костя Углов. До сих пор человек в себя прийти не может.

— Абсурд… — прошептал потерянно Сидоров. — Но этого просто не может быть!

— Вот в этом абсурде мы с Лютиковым и пытались разобраться. Результат ты сейчас можешь наблюдать собственными глазами.

Майор Сидоров впал в глубокую задумчивость. Похоже, анализировал сложившуюся ситуацию. Конечно, проще всего было заподозрить следователя Сухарева в неадекватности и вежливо препроводить его в клинику. Но, с другой стороны, прокурор Лютиков все-таки пропал, и искать его в любом случае придется. Ну и, наконец, дом действительно был странным, как ни крути. Настолько странным, что поставил в тупик даже видавших виды строителей, которым случалось, конечно, сдавать объекты без чердака, крыши, окон и дверей, но вот спихнуть дом заказчику без подвала — это еще никому не удавалось.

…Кравчинский объявился как раз в тот момент, когда у Сухарева готово было— лопнуть терпение. Аполлон Григорьевич пребывал в прекрасном расположении духа, был чисто выбрит, с иголочки одет и вообще являл миру тип преуспевающего джентльмена, довольного и собой и жизнью.

— Я вам что велел делать?! — с ходу набросился на строителей Кравчинский, игнорируя правоохранителей. — Мусор всего лишь убрать для начала! А вы мне весь паркет расковыряли! Да что же это делается, дорогие граждане, ну никакого уважения к частной собственности?!

— Так ведь нас заставили, — растерялся бригадир. — Вон гражданин начальник велел долбить.

Кравчинский, наконец, заметил стоящего у лестницы Сухарева и развел руками:

— Не скрою, поражен, Василий Валентинович, вашим неожиданным визитом. Здравствуйте, господа, неужели здесь опять кого-то убили?

— В вашем доме пропал прокурор Лютиков, Иван Николаевич, — сухо сообщил писателю следователь. — Надеюсь, вы понимаете, гражданин Кравчинский, всю серьезность происходящего?

Кравчинский сдвинул широкополую шляпу на лоб и почесал затылок. На круглом лице его отразилось недоумение:

— Что, вот так просто взял и пропал, ни с того ни с сего?

— Почему в вашем доме нет подвала? — строго спросил Аполлона майор Сидоров.

— Как это нет?! — возмутился Кравчинский. — Да у меня не подвал — катакомбы. Там, между прочим, барахла под самую крышу. Сплошь реликты минувших веков. Позавчера мы там обнаружили кольчуги.

— О кольчугах я уже слышал, — холодно бросил Сухарев. — Мне нужен прокурор Лютиков.

— Ну, тогда прошу. — Кравчинский положил руку на деревянную панель за спиной следователя.

Сухарев едва не выругался вслух. Казавшаяся такой надежной и капитальной стена дрогнула и отошла в сторону, освобождая проход.

— Так это, — остановил Сухарева бригадир строителей, — мы можем быть свободными?

— Да, конечно, — кивнул следователь. — Спасибо за помощь.

Что же касается доблестных стражей порядка, то вся бригада при двух собаках и во главе с майором Сидоровым дружно двинулась в подозрительный подвал вслед за работником прокуратуры. Оказавшись в огромном подземном бункере, Сухарев, вздохнул с облегчением. Ларчик открывался, оказывается, довольно просто. Теперь Василий Валентинович нисколько не сомневался, что Лютиков случайно нажал не на ту панель и, видимо, неожиданно для себя оказался в подвале. А что касается строителей, то, вероятно, они не там долбили.

— Иван Николаевич?! — крикнул во всю мощь своих легких Сухарев, но, увы, никто на его зов почему-то не откликнулся.

— Пускайте собак! — распорядился майор Сидоров.

Собаки заскулили, закружились на месте, а потом рванулись в темноту, увлекая за собой проводников.

— Вы не торопитесь, Василий Валентинович, — придержал Сухарева, кинувшегося было за проводниками, Сидоров. — Никуда они из этого подвала не денутся.

Старшина Круглов включил фонарик и осветил им стены, сложенные из потемневшего от времени кирпича.

— Чуть правее, — попросил его Кравчинский. — Здесь где-то был выключатель.

Свет загорелся, и Сухарев обвел глазами помещение. Подвал, судя по всему, был велик. Надо отдать должное нашим предкам, строили они действительно капитально и на века. Даже при своем немалом росте Сухарев не смог дотянуться рукой до потолка.

— Пошли, что ли, — сказал майор Сидоров, неуверенно покосившись на следователя.

Надо сказать, что Кравчинский оказался прав. Барахла за время многовековой эксплуатации дома в подвале накопилось изрядно. Не подвал, а целый музей. Пока следопыты метались по запутанному подземному лабиринту в поисках пропавшего прокурора, старшина Круглов успел посидеть в слегка обветшавших, но еще довольно приличных креслах чуть ли не екатерининской эпохи, а милиционер Куницын обнаружил чернильный прибор с гербом СССР и надписью ГПУ. Прибор он преподнес своему начальнику, но Сидоров дар отверг как политически несвоевременный и абсолютно ненужный в повседневной работе. Зато сам майор (что значит розыскной опыт!) обнаружил нечто, наводящее на серьезные размышления и позволяющее сделать далеко идущие выводы по поводу расследуемого дела. Внушительный шкаф, сделанный, скорее всего, в начале прошлого века, содержал в себе несколько комплектов формы родного министерства, которое, впрочем, в те времена называлось то ли наркоматом внутренних дел, то ли главным политическим управлением. Форма была новенькая, словно ее пошили всего несколько дней назад. Во всяком случае, на ней не было и намека на пылинки. А сапоги начищены были так, что в них можно было смотреться. Если же учесть, что такую форму наши доблестные стражи порядка носили по меньшей мере шесть с лишним десятков лет назад, то приходилось признать, что она как-то слишком уж хорошо сохранилась.

— И что ты об этом скажешь, Василий Валентинович? — тихо спросил майор у следователя, отыскивая глазами Кравчинского, который, впрочем, затерялся где-то в соседнем отсеке подземного бункера.

— Занятно, — усмехнулся Сухарев. — Так ты думаешь, что мы имеем дело с театром?

— Да уж поверь моему опыту и нюху, Василий, — зашептал Сидоров. — Аферисты высочайшего класса, если уж им удалось обвести вокруг пальца и запугать самого Кудряшова.

— А призраки?

— Господи, Вася, современная техника творит чудеса. Я видел однажды в столице грандиозное шоу пиротехников. Я тебя умоляю!

— А дом?

— Да мало ли у нас взрывников-виртуозов! Так заложат заряды, что дом рассыплется в пыль.

Трезвый взгляд Сидорова на проблему, казавшуюся почти мистической, очень понравился Сухареву. Почему бы нет? Заманили в особняк сначала Кудряша и вытрясли из него все что нужно. И жаловаться «расстрелянному» мафиози вроде бы не на кого, да и некуда. Кто поверит в такую чушь? Видимо, Субботина сюда заманили с той же целью, и если бы не вмешательство российской прокуратуры в лице Василия Валентиновича Сухарева, авторитету пришлось бы побывать в лапах ряженых сталинистов.

— Помяни мое слово, Лютикова они похитили, — продолжал тем же драматическим шепотом Сидоров, — Надо брать этого Кравчинского за жабры и давить из него информацию.

— Что значит давить? — нахмурился Сухарев. — А закон? Извини, Семен Алексеевич, но я не могу допустить физического давления на подследственного.

— Так ведь убьют Лютикова-то! — разгорячился Сидоров. — Это же отморозки, им терять нечего. Они же сотнями миллионов долларов ворочают, ты сам говорил.

— Все равно, — вздохнул Сухарев. — Ну не могу я, Семен, пойти против закона.

— Ох уж эта прокуратура! — почти простонал Сидоров.—Ладно, физическое давление нельзя, а психологическое можно?

— Ну, ввиду сложившихся обстоятельств…

— Именно, — возликовал Сидоров и распахнул шкаф с обмундированием.

Не успел Сухарев глазом моргнуть, как майор уже облачился в синие галифе и подобрал себе сапоги.

— Ни-ни, товарищ майор, — остановил начальника Круглов. — Вам гимнастерка положена со шпалами, а с кубиками это для нас.

Не прошло и трех минут, как трое милиционеров во главе с майором Сидоровым превратились в суровых службистов из НКВД, причем настолько натуральных, что у Сухарева защемило под ложечкой. Сидоров сунул свой служебный «Макаров» в карман галифе, а револьвер системы «наган», как и положено по уставу, поместил в кобуру.

— Ты посмотри, как работают, — прицокнул он языком то ли осуждающе, то ли восхищенно. — Даже оружие у них соответствует эпохе, а главное, находится в отличном состоянии. Ну, растрясем мы с тобой эту банду оборотней, Василий Валентинович, помяни мое слово. Мы им покажем, как порочить служебный мундир.

Одежда далекой эпохи, в которую облачились милиционеры, сильно прибавила им как уверенности, так и солидности, и на работника прокуратуры они посматривали уже без всякого почтения.

Сухарева начало беспокоить исчезновение двух проводников с собаками. Все-таки как бы ни был велик подвал, но не настолько же он обширен, чтобы люди и животные пропадали здесь без всякого следа. Кравчинский, между прочим, тоже исчез. Так что затеянный майором Сидоровым маскарад оказался неуместным в столь драматически складывающихся обстоятельствах. Следопыты вдруг обнаружили, что потеряли выход и возвращение на свет божий из замкнутого пространства со спертым воздухом становится все более проблематичным.

— Но позвольте, — возмутился майор Сидоров, — мы прошли уже не менее километра, должен же он где-то закончиться, этот чертов подвал?

Сухарев вынужден был признать, что завел доблестных сотрудников милиции в лабиринт, которому не было ни конца ни края. Немудрено, что здесь заблудились и прокурор Лютиков, и проводники с собаками. Стены вокруг были самые обычные, кирпичные, да и коридоры, по которым двигались правоохранители, тоже ничего устрашающего в себе не таили, тем не менее Василию Валентиновичу стало немного не по себе. А если быть более точным и менее деликатным, то он перетрусил не на шутку. Конечно, можно было предположить, что подвал загадочного дома связан с городскими катакомбами, но Сухарев отлично знал, что подземных сооружений столь грандиозных масштабов в его родном городе нет. И, однако же, лабиринт был. Оставалось выяснить, откуда он взялся, и предъявить обвинение его создателю за незаконное строительство.

— Может, стрельнуть из револьвера? — спросил старшина Круглов. — Вдруг кто-нибудь отзовется?

Следопыты бродили по подземелью уже более часа, так что вполне созрели для самых глупых предложений. Сухарев открыл было рот, чтобы возразить, но не успел произнести ни слова. Выстрел, произведенный старшиной Кругловым из чужого револьвера, оглушил следователя, но положение попавших в беду работников правоохранительных органов не изменил. Крепкие кирпичные стены все так же равнодушно внимали ругани майора Сидорова, которому вторили его доблестные подчиненные. Мат был такого накала, что мог прошибить, казалось бы, любое препятствие, но, увы, наши старательные предки умели строить с расчетом на любое стихийное бедствие, в том числе и на словесную атаку стражей порядка.

— Выход! — выкрикнул вдруг милиционер Куницын, обрывая тем самым брань своих товарищей.

Сухарев чуть не подпрыгнул, увидев лестницу. Правда, это была совсем не та лестница, по которой они спустились в подвал, но утомленным двухчасовым блужданием по катакомбам людям было уже все равно. Василий Валентинович едва поспевал за расторопными милиционерами, гурьбой бросившимися наверх. Внутреннее убранство помещения, куда они попали, отличалось строгостью и старомодностью стиля. На следопытов никто не обратил внимания, хотя по коридорам сновали люди с озабоченными лицами. Вновь прибывших слегка удивил покрой их одежды. Прямо надо сказать, не по моде были одеты служащие этого странного учреждения. Однако присмотреться к окружающей обстановке правоохранителям не дали. Открылась дверь ближайшего кабинета, и строгий голос произнес:

— Товарищей Сидорова и Сухарева просят пройти в кабинет прокурора Лютикова.

Лица говорившего Василий Валентинович не разглядел, но тем не менее откликнулся мгновенно, обрадованный, что поиски Ивана Николаевича завершились, и завершились, кажется, удачно. Слегка смущало обстоятельство, что Лютиков собирался принимать его в каком-то непонятном здании и в чужом кабинете. Однако долго размышлять над этой странностью поведения прокурора Сухареву не пришлось. Все тот же секретарь провел следователя и майора прямо к Лютикову.

Иван Николаевич решительно поднялся навстречу вошедшим. В том, что перед ним Лютиков, Сухарев не усомнился ни на секунду. Правда, за те несколько часов, которые они не виделись, прокурор успел переодеться. На нем был старомодный френч и хромовые сапоги. Прежде Василий Валентинович в подобном обмундировании своего старого сослуживца не видел, а потому и слегка удивился.

— А я вас жду, товарищи. — Прокурор энергично вытер носовым платком обширную лысину и строго посмотрел на следователя.

— Виноват, — отозвался за Сухарева майор Сидоров. — Задержались на месте преступления.

— Все дела отложите в сторону, — строго сказал Лютиков. — Вы, конечно, в курсе того, что происходит?

— Не совсем, — искренне признался слегка смутившийся Сухарев.

— Заговор! — произнес с надрывом прокурор. — Вот список лиц, которых следует арестовать немедленно.

— Но позволь, Иван, Николаевич, — растерялся Сухарев, — а как же санкция, а? А суд?

— Суд будет после, — свел густые брови у переносицы прокурор Лютиков. — Суд скорый и беспощадный. У вас есть еще вопросы, товарищи?

— Никак нет, — бодро отозвался майор Сидоров. — Разрешите выполнять, товарищ прокурор?

— Действуйте, — бросил Лютиков. — И не разводите церемоний — ситуация крайне сложная.

— Но это же мэр? — не верил своим глазам Сухарев. — Как же можно без санкции?

— Тем хуже для мэра, — холодно бросил Лютиков. — Вы меня удивляете, товарищ.

Майор Сидоров, четко печатая шаг, уже направился к выходу, и Сухареву не оставалось ничего другого, как последовать его примеру, поскольку становилось совершенно ясно, что Лютиков в объяснения пускаться не собирается и, кроме нагоняя, Василий Валентинович ничего от него не получит. Очень может быть, что за те несколько часов, пока Сухарев был занят поисками прокурора, в стране произошли большие перемены. У нас такое бывало, и не раз.

У выхода из здания их ждал «воронок». Такие машины Сухарев видел только в кино. Интересно, кому понадобилось отмывать от пыли истории этот раритет, а главное — для чего? Для пущего эффекта, что ли? Или для устрашения вконец избаловавшихся за последние годы чиновников? Сухарев еще раз пробежал глазами отмеченные галочками фамилии из списка, выданного ему прокурором Лютиковым. Здесь была перечислена вся городская верхушка, включая мэра, вице-мэра и прочих замов.

— Садись, что ли, Василий Валентинович, — предложил следователю майор Сидоров. — Стоишь как лунатик.

Сухарев машинально шагнул к «воронку» и утвердился на его жестком сиденье. За руль сел сам майор Сидоров. Машина тронулась с места и покатила по улицам города, который Василий Валентинович не сразу опознал. Возможно, причиной тому была темнота, лишь кое-где рассеиваемая слабым светом фар и фонарей. Сухарев, обуреваемый служебными проблемами, в последнее время не обращал внимания на уличное освещение, и, выходит, зря. Мэрия в этом аспекте сильно недорабатывала и вполне заслуживала порицания.

— А я давно знал, что он троцкист.

— Кто троцкист? — не понял майора Сухарев. — Лев Игнатьевич?

— Он самый, — хмыкнул Сидоров. — Ничего. Мы это гадючье гнездо враз разорим.

Сухареву показалось, что он либо спит, либо сошел с ума. При чем тут, спрашивается, Троцкий? Или это майор так образно выразился? Нет, слухи были, что мэр Гусляров брал. О его заместителях Василий Валентинович и вовсе не сказал бы доброго слова. Но ведь разговоры — это не повод для ареста. Или уже повод? Неужели поступило распоряжение сверху? Ну, скажем, указ о борьбе с коррупцией? А исполнительный Лютиков, которого хлебом не корми, а дай покомандовать, сдуру бросился этот указ исполнять. У нас ведь так всегда: то тишь да гладь да божья благодать, а то вдруг такой энтузиазм охватывает властей предержащих, что хоть святых выноси. Потом, конечно, спохватываемся — мол, головокружение от успехов. Виновных в излишнем рвении наказываем, и все возвращается на круги своя.

От тряски Сухарев слегка поуспокоился и теперь уже более философски взирал на мир. В конце концов, мэру Гуслярову арест пойдет только на пользу. Посидит в КПЗ ночку, трезвее будет на мир смотреть. А то действительно черт знает что в городе творится — ни освещения пристойного, ни приличных дорог.

У мэра гостей, что называется, не ждали. Лев Игнатьевич в домашнем халате и шлепанцах на босу ногу растерянно смотрел на ввалившихся в его роскошную квартиру вооруженных хамов. Справедливости ради следует заметить, что Гусляров был сильно под мухой, а потому и не сразу разобрался в ситуации. Зато его супруга, вышедшая на шум, среагировала мгновенно:

— Допрыгался, Лева! Но учти, передачи я тебе носить не буду. Пусть твоя новая краля ноги бьет.

— Какие передачи?! — взвизгнул Лев Игнатьевич. — Ты что, уже совсем свихнулась, мымра?! Вам, собственно, кого, господа?

— Господа за бугром, а мы товарищи, — ввел мэра в курс дела майор Сидоров. — Собирай манатки, контра.

— Но позвольте, — взвился соколом мэр. — У меня неприкосновенность.

— Неприкасаемых у нас нет. И незаменимых тоже. Распишитесь, гражданин.

— Но с какой же стати, товарищи? — приземлился на пол родной квартиры Лев Игнатьевич. — За мной ведь ничего такого не числится. Я ведь даже партбилет сохранил.

— За границей были, гражданин? — строго спросил у мэра Сидоров.

— В некотором роде… Как все…

— Вот всех и доставим куда надо.

— Василий Валентинович, — опознал наконец Гусляров знакомое лицо, — что происходит, ты мне можешь объяснить?

— Указ, — вздохнул Сухарев и развел руками.

— Оттуда? — указал глазами на потолок мэр.

— Оттуда, — подтвердил следователь.

Гусляров растерянно охнул и принялся натягивать штаны. С его пухлого круглого лица не сходили недоумение и обида.

— Что ж они так сразу?! — восклицал он время от времени. — Никто и глазом моргнуть не успел…

— Обыскивать будете? — недобро сверкнула глазами в сторону Сидорова мэрская жена. — Только учтите, здесь все мое. И квартира моя, и мебель моя, и посуда моя. Не говоря уже о золоте, акциях и банковских вкладах. А этот голым ко мне пришел — голым его и забирайте.

— Да, знаете ли, — скорбно вздохнул Гусляров. — Я ведь, можно сказать, не щадя живота своего…

— Пиджак-то вы ему дайте, — попросил мэрскую жену старшина Круглов. — А то он у нас по такой погоде и до расстрела не доживет.

— Вы, молодой человек, шутите, да знайте меру, — вскипел мэр.

— А кто шутит-то? — искренне удивился старшина. — Шлепнем, и делу конец.

Мэр едва успел прихватить пальто и шляпу, как его без церемоний вытолкнули на лестничную площадку.

— Но это же противозаконно! — успел шепнуть Сухареву Гусляров, скорым шагом спускаясь по лестнице. — Они что там, наверху, совсем с ума сошли? Нас же цивилизованное человечество не поймет.

Василий Валентинович пробурчал в ответ что-то маловразумительное и от дальнейшей беседы с арестованным на щекотливую тему уклонился. Не те сейчас времена, чтобы лясы точить. Сухарева охватило чувство, похожее на азарт, и на арестованных замов мэра он уже покрикивал в полный голос. В конце концов, давно пора призвать зарвавшихся чиновников к порядку. У нас олигархи и те сидят! А тут, подумаешь, какие-то вице-мэры.

Назад возвращались на «воронке», забитом под завязку, у несчастного ЗИСа даже рессоры поскрипывали от напряжения. Городская головка состояла из мужиков ражих, не испытывавших на протяжении многих лет недостатка в пище. Таким тюремная диета только на пользу.

При входе в здание у Сухарева опять защемило под ложечкой. Дело в том, что следователь его опознал при свете фар. Это был все тот же хитрый особняк, в котором он потерял прокурора Лютикова. А потом вдруг нашел при весьма загадочных обстоятельствах. Но внутри дом разительно преобразился. И уж конечно такого никак не могло произойти за те два с небольшим часа, которые Сухарев провел в подвале. Что ж, утешал себя Василий Валентинович, видимо, он ошибся. Просто в городе есть, оказывается, два очень схожих по архитектуре и внутренней планировке дома.

Сидоров с милиционерами повели арестованных в кабинет прокурора Лютикова для допроса, а Сухарев поотстал малость, пытаясь прикурить от закапризничавшей зажигалки. Его мучили сомнения, и это еще мягко сказано, как вдруг появился человек, который мог эти сомнения разъяснить. По коридору шел Кравчинский, одной рукой на отлете держа широкополую шляпу, а второй придерживая шпагу. Одет он был в черный кафтан, а обут в высокие кожаные сапоги. Сухарев едва сигарету не выронил, увидев молодого человека в столь неподобающем для наших дней обличье. Самое поразительное, что никто из обитателей странного особняка, затянутых во френчи и гимнастерки, не обращал на франта века этак восемнадцатого ровным счетом никакого внимания. Ну, идет шут гороховый по коридору почтенного во всех отношениях учреждения и пусть себе идет.

— Василий Валентинович, дорогой, — взмахнул широкой шляпой Кравчинский, — и вы здесь!

— А куда мне деваться? — огрызнулся вконец сбитый с толку Сухарев.

— Да, действительно, — сочувственно вздохнул Аполлон. — Оракул вас теперь так просто не выпустит.

— Так это оракул?! — аж подпрыгнул на месте следователь.

— А вы что думали, Василий Валентинович? — удивился Кравчинский.

— Я думал — указ, — вытаращился Сухарев. — Мы же мэра арестовали и всех его заместителей! Боже мой!

— Ну, этих как раз и не жалко, — легкомысленно отозвался пиит.

— Но мне же Лютиков приказ отдавал! — потрясенно продолжал пропустивший это замечание мимо ушей Сухарев. — Прокурор! Со мной же майор Сидоров был, он-то куда смотрел?!

— А с майором Сидоровым все в порядке? — полюбопытствовал Кравчинский.

— Это в каком смысле?

— В смысле эпохи, — пояснил Аполлон. — Здесь, знаете, большинство артистов до того перевоплощаются, что начисто выпадают из нашего времени. Я, естественно, двадцать первый век имею в виду, а не восемнадцатый.

— Он назвал мэра Гуслярова троцкистом.

— Это уже диагноз, — легко согласился Аполлон. — А с вами все в порядке, Василий Валентинович?

— Не уверен.

— Прекрасно, — восхитился Кравчинский. — Сомнение — самое ценное качество просвещенного ума.

— Издеваетесь, — обиделся Сухарев.

— Боже упаси. Радуюсь. Вдвоем проще будет действовать в этом бедламе.

— А как же мэр? — спохватился следователь. — Его же арестовали!

— Да пусть сидит, — махнул рукой Кравчинский.

— Так его обещали расстрелять!

— Ну, это еще полбеды, — отмахнулся Кравчинский. — Вот с губернатором сложнее, его, чего доброго, четвертуют. Если мы с вами не отхлопочем ему вечную каторгу. Вы не волнуйтесь, Василий Валентинович, со мной все в порядке. Я нахожусь в здравом уме и твердой памяти. Просто история нашего отечества изобиловала примерами негуманного обращения с номенклатурными кадрами. А у оракула хорошая память. Вы слышали о судьбе князя Гагарина?

— Но это же бред! — возмутился Сухарев. — Такого просто не может быть.

— К сожалению, может. И мы вас об этом предупреждали, Василий Валентинович. Вам надо было арестовать Аникеева и Субботина еще до того, как они собрались отправить на тот свет моих приятелей. Теперь оракул активизировался, и, чтобы его успокоить, придется приложить немало усилий. Я бы не очень волновался, если бы оракул действовал самостоятельно, но сейчас за компьютером будущего сидит наш с вами современник Аркадий Семенович Иванов, и неизвестно еще, что придет ему в его воспаленные мозги, До сих пор компьютер оживлял покойников, но очень может быть, что Иванову удастся подкорректировать программу в своих интересах. Так вы поедете со мной арестовывать губернатора?

…Тайная канцелярия располагалась на втором этаже таинственного особняка, как раз над областным управлением НКВД. Как две столь почтенные, но абсолютно разные организации уживаются под одной крышей, Сухарев даже не стал спрашивать. В психиатрическом учреждении, куда он попал по неосторожности, возможно было все. Василий Валентинович не исключал, что где-то здесь, ну хотя бы в соседнем крыле, располагаются и опричники Ивана Грозного во главе с виднейшим деятелем минувшей давно эпохи Малютой Скуратовым.

К счастью, к опричникам Сухарев не попал — навстречу ему поднялся из-за стола всего лишь действительный статский советник Анатолий Сергеевич Рябушкин в парике и одежде, соответствующей эпохе, которую он имел честь представлять. Мебель, окружающая бывшего коллегу Василия Валентиновича, поражала взгляд своей роскошной отделкой. Прежде такие столы и кресла Сухарев видел только в музее да в кино, а тут вот сподобился посидеть по любезному приглашению значительного лица. С прискорбием приходилось констатировать, что прокурорским работникам далекой имперской эпохи жилось куда лучше, чем их нынешним коллегам.

— Как же ты, Анатолий, докатился до жизни такой? — попробовал пошутить следователь.

— Что делать, Василий, — пожал плечами Рябушкин. — Полагаю, что всем нам и дальше придется существовать в довольно странных, чтобы не сказать резче условиях. Вина хочешь?

Сухарев не отказался. Он уже почти адаптировался к новым условиям существования и даже находил в них некоторую приятность. Очень может быть, ему на помощь пришла генетическая память или просто попривык за последние годы к резким изменениям политического курса. Ну подумаешь, еще один реформатор сыскался на нашу голову. Стольких уже пережили, переживем и этого.

— А какая у этого Иванова политическая платформа?

— Безусловно, цезаризм, — охотно отозвался на вопрос следователя Кравчинский. — Наш славный губернский город будет объявлен Третьим… нет, пардон, Четвертым Римом со всеми вытекающими отсюда геополитическими последствиями.

— Размах, однако, у этого сукина сына! — поразился Сухарев.

— Совершенно с вами согласен, Василий Валентинович, — кивнул Аполлон. — В конце концов, и сумасшедшие должны держаться в рамках приличий.

— А когда вы в последний раз видели этого самозванца?

— К сожалению, он не самозванец, Василий, — поправил коллегу Рябушкин. — В глазах оракула он истинный гайосар, на протяжении чуть ли не целого века правивший окрестными племенами.

— Как сказал один классик марксизма-ленинизма, все в этом мире повторяется, сначала как трагедия, потом как фарс, — вздохнул начитанный Кравчинский. — Мы с вами, господа, участвуем в Фарсе. А что касается Иванова, то мы с Анатолием

Сергеевичем видели его в последний раз на поляне, сразу после ухода оракула. С тех пор он нас избегает.

— И даже пытается убить, — напомнил Сухарев.

— Ему нужны два перстня, которые носят на пальцах мои приятели, вот этот жезл, что сейчас у меня за поясом, и диадема, украшающая голову избранницы Ярослава Мудрого, прекрасной Катерины.

— Вы не можете изъясняться попроще, господин поэт? — нахмурился Сухарев.

— Могу и попроще, — пошел навстречу покладистый Кравчинский. — У нас есть возможность, чтобы отключить компьютер, но для этого нужно добраться до оракула, а сделать это удастся только после устранения гайосара Йоана.

— И каким образом вы собираетесь его устранить?

— Ну, во-первых, у нас есть Брут, горячий республиканец, правда с подмоченной репутацией и дурной наследственностью… Я имею в виду Коляна Ходулина. Во-вторых, у нас есть свой кандидат на роль гайосара… Я имею в виду Ярослава Кузнецова. В крайнем случае можно задействовать Катюшу — это уже последний наш шанс, когда все средства будут использованы.

— Я все-таки не понимаю! — раздраженно воскликнул Сухарев. — Зачем вашему гайосару Йоану понадобились мэр с губернатором? Что он собирается с ними делать?

— Прежде всего он собирается просканировать их мозги, — охотно объяснил Кравчинский. — Таким образом он определит их потайные мысли. А потом оракул их перепрограммирует на достижение нужного Иванову результата.

— Но ведь они станут неадекватными окружающему миру!

— Да ничего подобного, Василий Валентинович! — возразил Кравчинский. — Это ведь политики. А для политика главное власть. Во все эпохи и во все времена. В свое время нам с Ярославом только чудом удалось спасти Петра Васильевича Хлестова от мстительной руки его злопамятной супруги — та, заручившись поддержкой оракула, тем не менее осталась вполне адекватной нашему миру стервой.

— Но ведь они могут не согласиться?

— Если вас пару раз поставить к стенке, то в третий раз у вас пропадет всякое желание к сопротивлению.

— Но можно же обратиться в органы…

— К майору Сидорову, например, — ехидно подсказал Кравчинский. — Или к прокурору Лютикову. Да и с какой стати? Подумаешь, цезарь поменялся. Главное, принцип функционирования власти остался прежним: я начальник, ты дурак, ты начальник, я дурак. Все очень просто, и не надо шевелить извилинами. Полная вертикаль власти. Был президент, а теперь на его месте оракул. А разве для нашего мэра президент не оракул? Да и не в одних только мэрах дело. Народу в принципе тоже все равно. Главное — порядок. А кто еще может обеспечить порядок, как не гайосар Йоан Грозный.

— И в кого это наша молодежь такая циничная?! — слегка поморщился Рябушкин.

— Да вроде как действительно не в кого, — покачал головой Сухарев.

— Карета готова? — бодро встал с кресла Аполлон Кравчинский.

— Готова, — вздохнул Рябушкин. — Преображенцы уже в седлах.

— Ну, Василий Валентинович, ни пуха нам, ни пера.

Сухарев с удовольствием бы послал к черту профессионального авантюриста, но в этом уже не было никакого смысла. Ибо, как ни крути, они оба находились у черта на посылках, с чем Василий Валентинович себя и поздравил. За свою долгую служебную деятельность Сухарев побывал в разных передрягах, но ничего подобного нынешней ситуации он не помнил. Во всяком случае, чиновников такого высокого ранга, как глава администрации области, ему арестовывать еще не доводилось.

— Так они настоящие? — поразился Сухарев, оглядывая сытых, ухоженных коней.

— Здесь все настоящее, — усмехнулся Кравчинский, открывая дверцу кареты. — Садитесь, Василий Валентинович, это, конечно, не роскошь, но вполне надежное средство передвижения. Или вы предпочитаете верховую езду?

Сухарев окинул взглядом то ли конвой, то ли эскорт рослых молодцов на сытых конях, качнул отрицательно головой и полез в карету.

— А нас милиция не остановит? — спросил он у раскинувшегося на противоположном сиденье Кравчинского.

— Об этом можете не беспокоиться, ваше превосходительство. У оракула все под контролем.

* * *

Гриня с Веней не успели скрыться. Собственно, ожидать от Стеблова такой расторопности и не приходилось, поскольку после встречи с призраком он пребывал в глубокой прострации и на бьющую через край суровую российскую действительность почти не реагировал. А вот Клюев дал маху. Точнее, замешкался, выбивая долги из одного незадачливого знакомого. Это было его роковой ошибкой. Бежать надо было прямо по выходе из прокуратуры. К сожалению, умные мысли не сразу приходят в дурные головы, а только после того, как к их лицевой части подносят увесистый кулак. В данном конкретном случае Грине грозили по меньшей мере четыре кулака одновременно, это не считая тех, которые пока еще находились в тени, но в полной боевой готовности. В этой квартире Клюева уже били, и воспоминания о пережитых тогда болевых ощущениях стимулировали его умственную активность.

— А я-то тут при чем? — попробовал он отбояриться от наседавших Кудряша и Бульдога. — Мне велено было доставить Кузнецова в особняк, я его и доставил. Может, Субботин его пришил, а тело спрятал.

— Ты кому горбатого лепишь, козел? — мягко пожурил зарапортовавшегося Гриню крестный отец губернского масштаба. — Ты что, за лохов нас держишь, придурок? Кто в прокуратуру на нас настучал?

— Хлестов настучал, — попробовал вывернуться Гриня, за что немедленно получил кулаком под ребра.

Быть бы Клюеву и в этот раз битым, но, к счастью, его выручил ворвавшийся в квартиру мафиози не к добру помянутый Петр Васильевич. На финансисте буквально не было лица. Он и слово-то вымолвил не сразу, а только после того, как расторопный Антоха поднес ему стакан минеральной воды.

— Губернатора арестовали, — сказал он, падая в кресло, любезно пододвинутое Бульдогом.

— То есть как это арестовали? — не понял Кудряшов. — Генеральная прокуратура, что ли?

— Нет, Тайная канцелярия.

— Слушай, Петя, ты эти свои шутки брось. Я сегодня и так на взводе.

— Да какие там шутки, Миша?! Я тебе все как на духу.

Рассказ Хлестова потряс аудиторию. Нет, сам по себе факт ареста губернатора вполне укладывался в рамки нынешней действительности. Тем более что у нас в чиновничьих кабинетах не ангелы сидят. Потрясали воображение как раз подробности душераздирающей сцены. Начало было вполне мирным и благопристойным. Ну, собралась компания близких к главе администрации людей в его загородном домике с бассейном. Посидели, выпили, пошутили с девушками. Сходили в сауну. И тут, словно в дурном сне, подваливают громилы, одетые как для костюмированного бала, обезоруживают немногочисленную охрану и берут губернатора еще тепленьким, прямо из бассейна. Естественно, гости в шоке. Пробуют протестовать, но получают от обозленных гвардейцев по мордасам и героически отступают кто куда.

— Даже одеться ему не дали! — всхлипнул от полноты чувств Хлестов. — Так в одних плавках и повели.

— И что теперь будет? — спросил потрясенный падением одного из великих мира сего Бульдог.

— Повесят, видимо, или четвертуют. Этот подонок, граф Калиостро, зачитал нам указ цезаря Йоана Грозного, где много чего было. И высочайше повелеваю, и властью, дарованной мне Богом… Слушайте, мужики, я сам был императором, пусть и недолго, но до такого свинства, как этот Йоан Грозный, не опускался. Арестовать губернатора — это же уму непостижимо!

— Петя, — ласково позвал Кудряшов и щелкнул перед лицом Хлестова пальцами, — смотри сюда. Не зарывайся. Каким императором? Мы с тобой о чем сейчас говорим?

— Так об оракуле, будь он неладен.

— Фу ты, черт, — вздохнул с облегчением мафиози, — а я уж думал, что ты свихнулся. Оракул — это не так страшно.

— То есть как это не страшно? — подхватился с кресла Хлестов. — Ты соображаешь, что говоришь, Миша? Ведь там Иванов, а Лебедякин ему все выложит как миленький, не говоря уже о мэре Гуслярове — этот всех сдаст. Бизнес летит коту под хвост, а ему, видите ли, не страшно!

— А мэр тоже взят в Тайную канцелярию?

— В НКВД, Миша! — сплюнул прямо на ковер расходившийся Петр Васильевич. — Тебе ли рассказывать, что это такое?

Кудряшов припомнил свои приключения в хитром домике и вынужден был согласиться со своим Расстроенным другом. Гусляров и Лебедякин — люди, конечно, не хлипкие, но против профессионалов из уважаемых ведомств прошлого им точно Не устоять.

— А зачем Иванову наши деньги, он же в золоте купается?

— Власти он хочет, Миша, тебе же Стеблов сказал! Власти над миром! А мы все будем на него шестерить.

— Григорий! — грозно рыкнул мафиози. — Подойди.

Обретший было дыхание Клюев едва вновь не ударился в панику, но на этот раз крестный отец был настроен, кажется, благодушно.

— Давно хотел тебя спросить, Гриня, как вы с Субботиным попали в храм этого самого Йо.

— Ну, как попали, — развел руками Гриня. — Сначала просто сидели, а потом упали. То есть провалились.

— Не серди меня, Григорий! Не хочется мне портить свои кулаки о твою морду лица.

— Мамой клянусь! Просто сидели. Ничего не трогали. Я, правда, компьютер включил.

— Зачем же чужую вещь трогать? — укоризненно покачал головой Кудряшов. — Компьютер, наверное, стоит недешево.

— Так ведь я только мышью пошевелил, и все.

— И после этого вы провалились?

— Да. Субботин на меня чуть с кулаками не набросился. Этих компьютеров сейчас развелось как грязи. Все шевелят мышками, и никто не проваливается.

— Гигант мысли, — похвалил Гриню крестный отец. — Логика у тебя прямо железная. Далеко ты пойдешь, Клюев, ну и нас, глупых, за собой поведешь.

— А куда вести-то? — попросил уточнить маршрут Гриня.

— На кудыкину гору, — назвал всем известный адрес Кудряшов. — В этот самый храм Йо.

Клюев не все понял в полученном от крутого мафиози маршрутном задании, но перечить ему в нынешних трагических обстоятельствах не рискнул.

— А с этим что делать будем? — кивнул Бульдог а пускающего слюни Веню.

— Отвезем к психам, — пожал плечами Кудряшов. — Пусть его подлечат.

— Ни-ни, — очнулся вдруг Веня. — Со мной уже се в порядке — отошел.

— Ну, орлы, — грозно глянул на вытянувшихся в струнку шестерок мафиози, — даю вам последний шанс для исправления. Не оправдаете доверия — пеняйте на себя.

Гриня собрался было ударить себя кулаком в грудь и уронить слезу признательности, но в его клятвах здесь никто не нуждался. Крестный отец готовился к походу, тщательно пересчитывая имеющиеся в наличии силы. Конечно, против Иванова хватило бы и трех человек, но против оракула, как говорят знающие люди, и целой армии будет мало.

— Возьми человек пятьдесят, — неуверенно посоветовал Кудряшову Хлестов. — С увесистыми кулаками.

— Будь по-твоему, — заверил мафиози. — По машинам.

Пока Кудряшов стягивал к квартире Иванова все имеющиеся под рукой силы, Петр Васильевич клестов прикидывал в уме имеющиеся шансы на Успех. Наступающий стремительно рассвет не то чтобы вселил в него уверенность, но бодрости придал. В конце концов, не боги горшки обжигают. Если хочешь и дальше пить шампанское, Петя, то надо рисковать. Иванов не более чем человек, а оракул всего лишь машина. Даже объединив усилия, они вряд ли дорастут до бога, пусть и языческого. И дьявола из них не получится — разве что мелкий бес.

Собрав полсотни быков, Кудряшов ударил этим кулаком в хлипкую дверь загадочной квартиры. Дверь, никогда в жизни не переживавшая такого мощного напора, подалась самым позорным образом, то есть распахнулась настежь, доставив при этом массу неудобств незваным гостям. Ражие молодцы влетели в квартиру распаленными ядрами и дружненько впечатались в кирпичные стены прихожей. Без травм и синяков, конечно, не обошлось, но серьезно никто не пострадал. Шедший в арьергарде полководец оценил наметанным оком диспозицию и приказал перегруппировать силы.

— Сюда, пожалуйста, — предупредительно указал верный путь Гриня, препровождая высоких гостей в единственную комнату.

Кудряшов брезгливо поморщился, оглядывая скудную обстановку, но в принципе началом операции остался доволен:

— Компьютер на столе тот же самый?

— Вроде тот, — пожал плечами Стеблов.

— А вон мышь, — потянулся было к пластмассовой коробочке Гриня.

— Стоп! — осадил его Кудряшов. — Давай все по порядку. Значит, Гриня сидел у стола?

— Точно, — подтвердил Веня. — А я здесь на диване. Субботин вон в том кресле.

— А его ребята? — спросил Кудряшов, занимая место своего давнего недруга.

— Стерегли вход, — подсказал Гриня.

— Всем в коридор, — распорядился мафиози. — Давай, Клюев!

И Гриня не подвел крестного отца. Двойной щелчок в его исполнении получился прямо-таки классическим. После чего последовала яркая вспышка, ослепившая отважных исследователей, которые пришли в себя уже совершенно в незнакомой местности и далеко не в полном составе.

— А где остальные? — опомнился первым Кудряшов. — Ты куда моих парней отправил, придурок?

— Никуда не отправлял, — удивился Гриня. — Ты же их сам послал в коридор, сторожить вход.

Так или иначе, но ругань мафиози уже не могла изменить ситуацию.

Переход через пространство удалось благополучно завершить только шестерым. В числе удачливых путешественников оказались: сам раздосадованный мафиози; Петр Васильевич Хлестов, растерянно хлопавший глазами на окружающий пейзаж; Бульдог с Антохой, не успевшие покинуть комнату по приказу шефа; и два придурка, Стеблов и Клюев. Компания, что ни говори, подобралась пестрая и малоперспективная в смысле оглушительных побед.

— Не горячись, — посоветовал Бульдог Кудряшову. — Нам бы только до Иванова добраться, а там мы его в два счета заломаем.

— Я почему-то не узнаю местность, — дрогнувшим голосом проговорил Веня. — В прошлый раз тут была поляночка, а вон там лесок. И холм был виден с храмом на самой вершине.

Вообще-то окружающий пейзаж действительно оставлял желать много лучшего. Менее всего его Можно было назвать радующим глаз. Кругом сухостой, украшенный вместо зеленых листочков липкой белесой паутиной. Трава, правда, была, но какого-то неестественного буроватого оттенка. В довершение общего неприятного впечатления над головами путешественников закаркали вороны.

— А вон, кажется, тропинка, — ткнул пальцем в засохший куст Гриня, который чувствовал себя без вины виноватым.

— Придется идти, — вздохнул Кудряшов. — Не стоять же здесь посреди леса телеграфными столбами.

Тропинка была узенькой, а местами и вовсе непроходимой. Сушняк приходилось ломать голыми руками, что страшно не понравилось изнеженным цивилизацией горожанам. Разъяренный мафиози отрядил на каторжную работу Веню с Гриней, а сам уныло шагал сзади, не выпуская из руки пистолета. Шестерки, под присмотром Бульдога, старались вовсю и производили столько шума, что, пожалуй, и трелевочному трактору за ними было бы не угнаться. Словом, природные были лесорубы. Более всего путешественникам досаждала паутина, которая облепила их уже с ног до головы. Кудряшов ругался сквозь зубы и зло посматривал на финансиста Хлестова, втравившего людей в абсолютно бесперспективное предприятие. Петр Васильевич испуганно озирался по сторонам, и вид у него был как у пришибленного из-за угла мешком человека. Судя по всему, он совсем не так представлял себе охоту за миллиардами. Именно Хлестов первым увидел человеческие кости и указал на них Кудряшову.

— Подумаешь, — поморщился мафиози, — что ты, костей никогда не видел?

— Уж больно их здесь много, — отозвался за финансиста Антоха. — Хотелось бы мне знать, кто усеял костями это поле.

Антохин о поле упомянул не случайно, ибо путешественники стараниями Вени и Грини выбрались наконец из страшного леса на пространство, однако особой радости при этом не испытали. Ибо открытое пространство являло собой жутковатое зрелище. Похоже, что во времена оны здесь полегла целая армия, а захоронить останки погибших никому не пришло в голову.

— Это кто ж их так? — задал вполне резонный вопрос Антохин.

Однако этот вопрос так и повис в воздухе среди всеобщего молчания. Шагать по усыпанному костями полю было еще тоскливее, чем по мертвому лесу. Да и каркающих ворон над головами встревоженных горожан становилось все больше.

— Чуют добычу, — сказал упавшим голосом Гриня.

— А кто добыча-то? — не понял Клюева простодушный Антохин.

— Мы, кто ж еще, — вздохнул Веня.

Бульдог не выдержал нервного напряжения и выстрелил в ворону, нагло кружившую над его головой. После чего начался ад кромешный. Воронья стая вознамерилась отомстить пришельцам за смерть своей товарки. Падальщицы атаковали дружно, звено за звеном, целя клювами в глаза своим жертвам. Прямо не птицы, а пикирующие штурмовики. Численный перевес был явно на стороне врага. Крестный отец Кудряшов лично застрелил шесть ворон, но положение от этого только ухудшилось. Прицельная стрельба хоть и наносила атакующим птицам немалый урон, но никак не влияла на их боевой пыл.

— Бежим! — дико завопил Гриня и первым стартовал с усыпанного костями поля.

Нельзя сказать, что совет был уж очень дельным, но иного выхода действительно не оставалось. У Кудряшова закончились патроны, а перезарядить обойму на бегу оказалось далеко не простым делом. Несколько раз вороны уже успели долбануть острыми клювами мафиози в лоб. Кровь заливала ему лицо. Тем— не менее Кудряшов продолжал бежать, размахивая в воздухе руками, словно ветряная мельница крыльями. Умирать черт знает где, да еще под ударами птичьих клювов, крестному отцу не хотелось. Уж больно неприличная получалась смерть для уважающего себя уголовного элемента.

— Замок! — крикнул Антоха где-то рядом с Кудряшовым.

Тот вскинул голову и сквозь застилающую глаза красную пелену успел разглядеть громадное сооружение, возвышающееся над мертвым полем. Спрашивать, что это за замок и кому он принадлежит, было не у кого, да и некогда — спасающиеся от ворон исследователи виртуальных глубин буквально ворвались в чужие владения, не испросив разрешения хозяев. Вороны за ними не полетели, что позволило беглецам наконец перевести дух и вытереть кровь с разгоряченных лиц.

— Это храм Йо? — спросил с надеждой Бульдог у Грини.

— Нет, — отрицательно покачал головой Клюев. — Ничего общего.

Кудряшов огляделся по сторонам. Двор, в который они вбежали по подъемному мосту, был невелик, выложен каменными плитами и служил лишь преддверием массивного сооружения, которое пугало пришельцев необычностью форм и пока что неизученным содержанием. Замок был мрачен, но величествен. Хлестов заметил, что выстроен он в готическом стиле. Слабо разбирающийся в архитектуре Кудряшов спорить с ним не стал. Его в данную минуту интересовал другой вопрос.

— А кто в тереме живет? — опередил призадумавшегося шефа Антоха.

И словно бы в ответ на этот заданный вслух вопрос подъемный мост за спиной у криминальной бригады начал подниматься, наглухо перекрывая им путь для бегства.

— Влипли! — обреченно ахнул Вениамин Стеблов.

Бульдог лихорадочно зашарил по карманам в поисках патронов, но — увы! Беглецы расстреляли свой боезапас по нахальным воронам и теперь оказались перед неведомой опасностью практически безоружными. Только в пистолете Антохина остался один-разъединственный патрон, возможно прибереженный для себя. Однако крестный отец этот патрон безжалостно реквизировал для общественных нужд.

— Пошли, что ли? — неуверенно предложил он своим спутникам, загоняя в ствол последнюю надежду на спасение. Надежду, прямо надо сказать, хилую, ибо не приходилось сомневаться, что подобный замок может принадлежать только очень Могущественному человеку, который вряд ли даст вот так, за здорово живешь, застрелить себя из пистолета. Возражений от спутников бесстрашного крестного отца не последовало.

Погода сильно испортилась. С потемневшего до черноты неба закапал дождик, вот-вот грозивший перейти в настоящий ливень, промочивший бы путешественников до костей. Первым под своды чужого замка ступил с перочинным ножом в руке Бульдог, далее, подгоняемые Антохой, крались Гриня с Веней, и замыкали шествие Кудряшов с Хлестовым. Впрочем, понятия авангарда и арьергарда вряд ли играли существенную роль в нынешней ситуации. Нападения в таинственном замке можно было ждать с любой стороны, и это отчетливо сознавали все, а потому и жались поплотнее друг к другу.

Двигались молча, сдерживая дыхание, однако звуки шагов предательски выдавали присутствие людей в месте, где им, возможно, быть не полагалось. Сгустившийся мрак не позволял разглядеть внутреннее убранство замка во всех подробностях, тем не менее Кудряшов без труда установил, что обстановочка здесь казарменная. В том смысле, что мебель, попадавшую в поле его зрения, делали явно не в Италии, и даже советский ампир на фоне этих, с позволения сказать, столов и стульев смотрелся бы как музейная ценность. Короче говоря, замок вполне можно было назвать зловещим, но на звание роскошного он никак не тянул.

Пройдя несколько помещений, охотники за шальными миллиардами оказались в огромном зале, в центре которого находился грубо сколоченный большой стол, рассчитанный по меньшей мере на сотню человек. И как раз в этот момент в проеме окна сверкнула молния. Кудряшов успел заметить огромное, как ему показалось, и страшно волосатое существо. Мафиози вздрогнул, вскинул пистолет и выстрелил. Ответом ему было злобное карканье, а из полутьмы сверкнули налитые кровью птичьи глаза. Именно птичьи, поскольку существо оказалось не столько волосатым, сколько пернатым, и более всего оно напоминало ворону. Если, конечно, бывают вороны размером с человека. Кудряшов был уверен, что не промахнулся, однако на ворона или ворону его выстрел не произвел ни малейшего впечатления. Огромная птица взмахнула гигантскими крылами и вмиг очутилась в трех метрах от остолбеневших пришельцев. Клюв у ворона был такой величины, что запросто прошиб бы стену, а когтями он мог порвать и медведя. Конечно, самым разумным выходом для гостей была бы ретирада из помещения, облюбованного страшной птицей, но, к сожалению, дубовые двери за их спинами уже захлопнулись и путь для отступления был отрезан. Собранной с бору по сосенке разношерстной компании, которую лишь в насмешку можно было назвать криминальной бригадой, приходилось принимать бой в явно невыгодных условиях и практически безоружной.

— Я протестую, — взвизгнул вдруг не вынесший нервного напряжения финансист Хлестов. — Мы оказались здесь совершенно случайно.

Ворон повернул в его сторону огромный клюв и каркнул так, что задрожали стены:

— Молчи, урод!

Язык ворона был понятен, указание прозвучало недвусмысленно, а потому все присутствующие сочли за благо прекратить протесты и застыли в гордом молчании.

— Приперлись тут, — недовольно проворчал ворон и прошелся взад-вперед по дубовому столу. — Не своей волей он! А я что, по-твоему, родился вороном? Нет, братан, шалишь! Я им стал в награду за успехи в боевой и политической подготовке. Я вам не просто ворон, я — Царь-Ворон. Царь! Поняли, лохи?

— Так точно, — нашелся с ответом Гриня. — Это сразу видно по осанке.

— Издеваешься?! — покосился в его сторону ворон.

— Никак нет, ваше величество. Да разве ж я бы посмел?

— Ладно, живи, черт с тобой. Который час, не подскажете?

— Да почти десять, — отозвался дрогнувшим голосом Антоха. — Если у меня часы не отстают.

— Не отстают, — буркнул ворон. — Я чувствую час превращения.

Превращение ворона было зрелищем занимательным, но малоэстетичным. Тем не менее Кудряшов досмотрел его до конца и был изрядно удивлен, обнаружив на столе вместо гигантской птицы своего старого недруга Валерку Аникеева. Вот ведь оборотень, кто бы мог подумать! А ведь с приличными людьми сидел, и не только за столом, но и на нарах.

— Ну, чего уставились? — рявкнул в сторону гостей Аникеев. — Порядки здесь такие. Я здесь то вороном летаю, то хожу как человек. Точнее, как призрак.

— Я же вам говорил, что его заколдовали! — взвизгнул от восторга Веня. — А вы мне — придурок да придурок.

Кудряшов в обществе старого знакомого почувствовал себя гораздо увереннее: спрятал пистолет в карман и даже снял пальто, небрежно бросив его на уродливый стул.

— Что-то с меблировкой у тебя не ахти, — укоризненно глянул он на коллегу. — Посидеть со вкусом не на чем.

— А как здесь с питанием? — встрял в разговор солидных людей Гриня.

— Падали хватает, — усмехнулся Аникеев, повергнув своим ответом гостей в шок и смущение.

Хлестов Аникеева знал давно и в своих друзьях не числил и сейчас, присматриваясь к бывшему авторитету, пришел к выводу, что ухо с этим вороном-призраком следует держать востро. Внешне Валерка вроде бы не слишком изменился, но у нормальных людей глаза не отсвечивают красным. А то, что в виртуальном мире оракула могут жить только ненормальные особи, в этом Петр Васильевич нискольконе сомневался. Будь его воля, он бы рванул отсюда без оглядки, но, увы, дороги к дому Хлестов как раз и не знал. Возможно, кое-что удастся выпытать у Аникеева.

— Я пошутил, — сказал Валерка. — С питанием здесь полный ажур. Через пятнадцать минут после превращения накроют стол.

— А кто накроет-то? — не понял Антохин.

— Слуги невидимые, — пожал плечами Аникеев.

— И еще один вопрос к тебе, Валера, — не отставал от призрака настырный Антохин. — Кто поле усеял костями?

— Вероятно, мой предшественник, — спокойно отозвался Аникеев, присаживаясь к столу, — он был людоедом.

В эту минуту вспыхнул свет, правда неяркий, но позволяющий оценить грубое великолепие огромного зала. Однако до его потолка Петр Васильевич так и не сумел дотянуться взглядом. Там, наверху, царила темнота.

— А вы чего не присаживаетесь? — сверкнул призрак на гостей кроваво-красными глазами.

— Ой, что-то у меня нет аппетита, — сказал Гриня. — Вот разве что Антоха с вами поужинает, ваше величество.

А на столе как раз в это время стали сами по себе появляться различные яства. У Хлестова засосало под ложечкой. Есть и пить ему хотелось неимоверно, но, с другой стороны, делить трапезу с людоедом было неловко. Антохин оказался более смелым, а возможно, менее брезгливым человеком. Глядя на то, с каким аппетитом он поглощает предложенную призраком пищу, согрешили и Веня с Гриней. Кудряшов с Бульдогом подошли к столу чинно и начали трапезу с вина, налив себе по глиняному кубку. Хлестов, в конце концов, тоже не устоял, но место за столом выбрал подальше от чавкающего оборотня.

— Я пока не людоед, — пояснил гостям Аникеев. — Просто не успел адаптироваться к новым условиям. Мой предшественник жил здесь тысячу лет, а я всего-то сутки. Но впечатлений, братаны, поднабрался — хватит на всю оставшуюся жизнь.

— А этот твой предшественник не вернется случаем — спросил Бульдог, с аппетитом обгладывая не то заячью, не то кроличью ножку.

— Так я ведь его убил, — небрежно бросил Аникеев. — Он ворон, и я ворон. Сошлись под небом синим грудь в грудь. И вот я в замке, а он там — в сырой земле. Здесь все по понятиям, если можешь взять, то бери. А что мне, на улице прикажете ночевать? Я ведь не чмо подзаборное.

Хлестов Валерке не поверил. Нет, убить он его, конечно, убил, но, скорее всего, не грудь в грудь, а из-за угла. А то и местного киллера нанял. Впрочем, Петру Васильевичу людоеда было абсолютно не жаль. Он и Валерку не стал бы оплакивать, если бы тот свернул себе шею в этом мире.

— Вы извините, братаны, но я рад, что нашего полку прибыло. Здесь ведь такие монстры кругом, а я один как перст торчу на косогоре.

— Это которого полку? — насторожился Бульдог.

— Так призрачного, — пояснил коллеге Аникеев. — Вы ведь, насколько я понимаю, проходите по этой категории?

— Позволь, это ты на что намекаешь? — вскинулся слегка захмелевший от вина Кудряшов.

— Ну вы даете, братаны, — засмеялся Аникеев. — Вы попали в места, куда нормальным людям хода нет, — здесь обитают только призраки. Правда, я не знаю, когда и где вас успели убить.

— Но мы ведь живы! — побагровел от гнева Кудряшов.

— Так и я вроде живой, — криво усмехнулся Аникеев.

— Вот, мама дорогая, влипли! — ахнул Гриня. — Это же оракул нам всем подсуропил. Мы-то с Веней в его глазах давно покойники. Как героически павшие в борьбе с контрреволюцией. Хлестов убит супругой-императрицей. А вас троих недавно в Чека шлепнули.

— В НКВД, — поправил приятеля Веня.

— Так хрен редьки не слаще, — пожал плечами Гриня.

Открытие, сделанное Клюевым, повергло присутствующих в шок. Кудряшов вскочил на ноги и погрозил кулаком то ли небу, то ли оракулу. Хлестов пролил себе на колени вино из кубка. Бульдог едва не подавился куском мяса, который в недобрый час оказался у него во рту. Пришлось Антохе постучать кулаком по спине вышестоящего товарища, дабы не допустить летального исхода. Полную невозмутимость сохранял только Царь-Ворон Аникеев, который за минувшие сутки уже успел притерпеться к своему новому положению, а возможно, и нашел в нем некую приятность.

— Этого не может быть, этого не может быть…— повторял как заведенный Петр Васильевич.

Сама мысль, что порядочный уважаемый человек может превратиться черт знает в кого, казалась ему абсурдной. В конце концов, Хлестов не авантюрист какой-нибудь. Не вор в законе. Не крестный отец. За что же ему. такое наказание? Должна же быть хоть какая-то справедливость в этом мире!

— А чего ты хочешь? — пожал плечами Аникеев в ответ на стенания финансиста. — В игре нет и не может быть справедливости, а есть только правила.

— Дурацкие правила! — взвизгнул Петр Васильевич и был, безусловно, прав. Мало того что солидного человека превратили в императора и убили самым хамским образом, так его еще за это подвергают страшному наказанию, тысячелетним мукам. А ведь логичнее было бы сделать наоборот — превратить в ворону бывшую супругу Хлестова и нанятых ею киллеров.

— Тебе, Петя, была предоставлена возможность выйти из игры, но ты ею пренебрег, — усмехнулся Аникеев. — Тебе захотелось сорвать куш. Однако твоя ставка оказалась битой, так изволь заплатить карточный долг.

Можно было, конечно, поспорить с Аникеевым и привести кучу аргументов в свою защиту, но, к сожалению, в создавшейся ситуации это было бы пустым сотрясением воздуха. Правила игры здесь устанавливал не криминальный авторитет, а оракул, точнее, компьютер, начиненная электроникой машина, которую наши глупые потомки удружили своим предкам, и это было особенно обидно. В юности Хлестову довелось читать книгу о бунте машин, но ему никогда и в голову не могло прийти, что высосанный из пальца каким-то фантазером кошмар станет для него суровой действительностью.

— Но ведь с нами пока ничего не произошло? — опомнился от шока Кудряшов. — Мы ведь целый День бродили по здешним полям и лесам и ни пером, ни шерстью пока еще не обросли?

— Обрастете, — утешил его Валерка. — Я думаю, все дело в вине.

— В каком еще вине?

— В том самом, которое вы сейчас пьете. Я превратился в ворона только после того, как напился в стельку.

— Так что же ты нас не предупредил, скотина?! — взъярился Бульдог.

— Во-первых, не скотина, а птица, а во-вторых, выбора у вас все равно нет. В этом мире нет воды.

— А как же реки, ручьи и озера?

— И в реках и в ручьях течет только вино.

— С ума сойти можно, — пришел в восторг Антоха. — Это же не жизнь, а сплошная пьянка, братаны!

— Вот придурок! — только и сумел вымолвить Кудряшов.

Хлестов в испуге отодвинул кубок с вином. Хотя, если Валерка прав, толку в таком воздержании никакого.

— Говорят, что смерть от жажды — самая мучительная из смертей, тут, пожалуй, согласишься превратиться не только в ворона, но и в козла.

— За козла ответишь, — обиделся на финансиста Бульдог.

— Не о том вы спорите, братаны, — вздохнул Аникеев. — Надо думать, как отсюда выбираться. Не доживать же век в птичьих перьях.

Царь-Ворон говорил дело.

— Безвыходных ситуаций, как известно, не бывает, тем более что нам придется иметь дело не с мистическими силами, ас простым компьютером, — заметил Хлестов.

— Не такой уж он и простой, — вздохнул Веня.

— Любой компьютер можно выключить, в крайнем случае, сломать, — возразил ему Гриня.

— В первый раз услышал "от Клюева дельную мысль, — усмехнулся Аникеев. — Тем более что оракула один раз уже отключали. Почему бы не попытаться сделать это еще один раз?

— Для этого нужно до него еще добраться, — покачал головой Кудряшов, — а это, как я понимаю, сделать будет совсем не просто. Оракулом ведь управляет человек — я имею в виду Иванова.

— Иванова надо убить, — подсказал Веня. — Тогда он просто выйдет из игры. Тем более что его не раз уже убивали. Тот же Славка Кузнецов пришил его летом. А совсем недавно это сделал Колян Ходулин.

— А почему он тогда не превратился в призрака?

— Наверное, знает какой-то секрет.

— А может, нам просто поубивать друг друга? — предложил Бульдог. — Покойники ведь оживают в нашем мире.

— Не пройдет, — покачал головой Аникеев. — Во-первых, оживают только те, кто убит по предложенным оракулом правилам, а во-вторых, призраки в этом мире бессмертны.

— Но ведь ты же убил людоеда? — напомнил Хлестов.

— Я его убил, потому что в нашем мире он давно уже умер. В памяти компьютера осталась только тень. Так, во всяком случае, объяснил мне Дракула.

— Какой еще Дракула? — вскинулся Хлестов.

— Колян Ходулин. Мы с ним дрались до посинения, пока не поняли, что все это бесполезно.

— А почему превращения происходят днем? — спросил Кудряшов. — Насколько я знаю, нечисть выходит на охоту по ночам.

— Превращения происходят и днем и ночью, стоит только ступить ногой за стены этого замка, — пояснил Аникеев. — Я хоть и ворон, но есть клювом не привык. Видимо, поэтому оракул и позволяет мне время от времени возвращаться в человеческое обличье. Но происходит это только за столом.

Петр Васильевич Хлестов затосковал. Ситуация потрясала своим невероятным идиотизмом. Изволь тут играть в невесть кем придуманные игры, словно у видного финансиста нет других забот! Будь Петр Васильевич мальчишкой, возможно, все эти превращения пришлись бы ему по душе, но, увы, он давно уже вышел из того возраста, когда сказочные приключения греют душу.

А чудеса меж тем продолжались. Со стола вдруг исчезла вся пища, причем исчезла в один миг, так что никто и глазом моргнуть не успел. Вино, правда, осталось, но после откровений Аникеева никто его пить не спешил. За исключением, пожалуй, одного Антохи, который как ни в чем не бывало продолжал опустошать один кубок за другим.

— А я уж думал, что меня пошлют посуду мыть, — сказал, глядя на опустевший стол, Гриня. — Все-таки, что ни говори, а в любом самом паскудном положении есть и свои хорошие стороны.

— Началось, — каркнул вдруг Аникеев и повел отрастающим клювом в сторону Хлестова.

Петр Васильевич, как человек воспитанный, скромно опустил очи долу, дабы не смущать любопытным взглядом меняющего обличье оборотня.

В себе самом он никаких изменений не ощущал и очень надеялся, что ему, как бывшему императору, будет сделана скидка.

— Ну у тебя и морда! — услышал он вдруг потрясенный голос Антохи. — Да что это с вами, братаны?!

Хлестов заставил себя открыть глаза и очень скоро убедился, что у Антохина были серьезные причины для удивления. Ну, во-первых, он увидел шерсть на своих руках, а точнее, лапах. Испуганно шарахнувшись глазами в сторону, он закричал от ужаса, столкнувшись с горящими красноватым светом глазами бульдога. Петр Васильевич вообще побаивался собак, а эта поражала как своими размерами, так и совершенно неприличными клыками, торчащими из пасти. По пустому столу прыгали два огромных попугая, ара и какаду. Непонятно по каким признакам, но Хлестов без труда определил в них Клюева и Стеблова. А на стуле, который еще недавно занимал Кудряшов, сидел огромный кабан с клыками такой устрашающей величины, что у Петра Васильевича сердце ушло в пятки. Единственным существом, сохранившим человеческое обличье, оказался пьяный в стельку Антоха, который перехватил взгляд Хлестова и не очень любезно бросил в его сторону:

— Ну что вылупилась, такса лопоухая?

— Это в каком же смысле? — даже растерялся от такого нахальства Петр Васильевич.

— В прямом, — огрызнулся Антоха. — Ты на уши свои посмотри.

К сожалению, а может быть, и к счастью, в колдовском замке не было зеркал. Так что видеть себя во всем блеске Хлестов, не мог, зато он последовал совету развязного пьяницы и потрогал свои уши. Уши были действительно не того, в том смысле, что величиной они значительно превосходили те, что Петр Васильевич получил от матушки-природы. Хлестов уже собрался прийти от такой метаморфозы в ужас, но в последний момент передумал. В конце концов, могло быть и хуже. А такса все-таки не попугай и не ворона, а благородное и породистое существо.

— А этот-то почему остался в своем обличье? — недовольно хрюкнул кабан Кудряшов, глядя на Антоху свирепыми глазками.

— Проспиртовался, видимо, до самого нутра, — предположил какаду Гриня. — Такого никакая метаморфоза не возьмет.

— Ну, вы че, в натуре, братаны! — обиделся Антоха. — Во попал в зверинец.

— Заткнись! — гавкнул в его сторону Бульдог. Похоже, своим собачьим обличьем он остался вполне удовлетворен. Все-таки был у Козлова и худший вариант, который мог серьезно подорвать его репутацию в блатном мире.

— Значит, так, — прокаркал ворон Аникеев, — положение серьезное, братаны. Поэтому свары и ссоры побоку. Главная наша задача — выбраться отсюда любым способом. А гавкать и каркать друг на друга мы будем дома.

Предложение было разумным, и с ним согласились все. Беспокойная ночь уже приближалась к экватору, самое время было передохнуть, чтобы встретить рассвет полными сил. Хлестов попробовал было уснуть на стуле, но, к сожалению, выяснилось, что собаке это сделать еще труднее, чем человеку. Пришлось располагаться прямо на полу, привалившись боком к шкуре храпящего кабана. Сны Петру Васильевичу снились жуткие, но и пробуждение не сулило ему ничего хорошего.

* * *

Василий Валентинович Сухарев за минувшую неделю прижился в Тайной канцелярии и даже проникся здешними заботами. Тем более что его немалый опыт на стезе сыска оказался востребован и здесь. Он даже сменил свою серую пиджачную пару на кафтан скромной расцветки и теперь практически не выделялся среди местного персонала. Задачи, решаемые Тайной канцелярией, были не из легких. Чиновный люд ждал вторжения пугачевских орд и изрядно по этому поводу волновался, справедливо опасаясь внесудебных расправ от разгоряченного вседозволенностью народа. По непроверенным слухам, передовые отряды удалого казака уже вовсю шерстили дворянские усадьбы в районе села Горелова. Особенно усердствовал произведенный самим Пугачевым в полковники местный дебошир Ванька Каин, разбойничий стаж которого насчитывал не один десяток лет. К Горелову отправили уже две команды солдат, но большого успеха они там не добились. Неуловимый Ванька раскатал Два купеческих каравана прямо под носом у правительственных сил и грозил вот-вот двинуться на город, дабы учинить спрос с крепостников. Василий Валентинович крепостником не был, а потому Ванькиных угроз не убоялся, зато перед ним замаячила нешуточная угроза тронуться умом в этом не признающем никаких границ сумасшедшем доме. Поговаривали, что государыня в страшном гневе. В Тайной канцелярии с трепетом ждали грома и молнии и с этой стороны. Сухареву полагалось трепетать вместе со всеми, но он только головой качал. Наконец, пошел слух, что для поимки Ваньки Каина снаряжается новая команда во главе с любимцем императрицы полковником Друбичем, и Сухареву, как опытному и проверенному работнику, предложено было присоединиться к ней. За эти дни Василий Валентинович несколько раз пытался вырваться из заколдованного круга, но, увы, все его попытки вернуться домой или попасть в родное учреждение заканчивались ничем.

Поблуждав по городским переулкам, он неизменно оказывался перед знакомым и изрядно опостылевшим особняком. В отчаянии Сухарев бросился на вокзал, потом в аэропорт, но, увы, с тем же успехом. И городские автобусы, и даже нанятые прямо на дороге частники упрямо везли его к месту новой службы и страшно удивлялись, когда пассажир выражал им свое недовольство. Впрочем, Кравчинский с самого начала предупреждал следователя, что вырваться из сетей оракула вот так просто ему не удастся. Тогда Сухарев решил схитрить и воспользоваться средствами связи. Но и здесь его ждала неудача. Выбранные наобум телефоны-автоматы категорически отказывались соединять его с кем бы то ни было. В отчаянии Василий Валентинович отбил телеграмму в Кремль, потратив на нее последние деньги, хотя был почти стопроцентно уверен, что и телеграмме не суждено дойти до адресата.

— Ну ты объясни мне, Григорьевич, — обратился Сухарев за психологической поддержкой к графу Калиостро, — какой такой в наших лесах может быть Каин, если по криминальным сводкам уголовник с такой кличкой не проходил. А про Пугачева я из истории точно знаю, что он до нашего города не доходил.

— Пугачева нам действительно бояться не стоит, — согласился со следователем Кравчинский. — А вот что касается Ваньки Каина, то я с ним лично знаком. Типчик, доложу я тебе, Василий Валентинович, еще тот. В реальном мире он самый обычный крестьянин по фамилии Митрофанов, и самое большее, на что способен, это дать кому-нибудь по морде в пьяном виде. Иное дело мир виртуальный. Тут он действительно разбойник, способный доставить нам массу хлопот.

— Ну спасибо, утешил, — намеренно вздохнул Сухарев, — а то я уж решил, что он и вправду народ грабит.

— Так он и есть грабитель. Ты, Василий Валентинович, по-моему, не совсем улавливаешь суть происходящего.

— А ты возьми и объясни, — раздраженно отозвался Сухарев.

Однако объяснения Кравчинского были похожи на бред вусмерть пьяного человека. Оказывается, факты грабежа действительно имеют место. Хотя, конечно, никаких купеческих караванов в нашем мире нет. Зато есть самый обычный подвоз товаров по автотрассе, без которого город нормально существовать не может. К сожалению, часть автотрассы попала в зону отчуждения, контролируемую оракулом, и, въезжая на эту территорию, автомобильные фуры превращаются в телеги с товаром, влекомые не железными, а обычными конями. Вот эти обозы Ванька и шерстит. В результате фуры приходят в город пустыми, а их водители никак не могут объяснить хозяевам, куда пропал товар. Ибо в то, что их обобрал в дороге какой-то там Ванька Каин, никто, разумеется, не верит.

— А товар? — возмутился Сухарев. — Товар в конечном счете где оказывается — в реальном мире или в виртуальном?

— Разумеется, в реальном, — пожал плечами Кравчинский. — И есть люди, которые неплохо наживаются на этом. Именно поэтому, Василий Валентинович, я и просил государыню включить вас в воинскую команду полковника Друбича.

— Какую еще государыню?! — опешил Сухарев.

— Да Светку Хлестову, господи, — огорчился его непонятливости Кравчинский.

— Ломаете тут комедию! — разозлился следователь.

— А что делать, — развел руками Аполлон. — Без подписи императрицы Тайная канцелярия и шагу не сделает.

— А кто он такой, этот Друбич? Он хоть вменяемый?

— На этот счет можете не волноваться, Василий Валентинович. У Кузнецова огромный опыт боевой и оперативной работы. Кроме того, он лично знает Митрофанова и сумеет его приструнить.

— Ладно, включай в команду, — вздохнул Сухарев. — А что у нас с мэром?

— Пока сидит. Правда, мне удалось переквалифицировать его статью. Теперь его обвиняют не в контрреволюционном заговоре, а всего лишь в расхищении социалистического имущества. Конечно, его могут шлепнуть и по этой статье. Я тут на него как раз характеристики собираю… Ага, вот, активный комсомолец, безупречный партиец… Подпишите и вы, Василий Валентинович, все-таки слово следователя прокуратуры в такой ситуации будет весомым. Попробуем подключить коллектив какого-нибудь завода и взять его на поруки.

Сухарев, хоть и морщась как от зубной боли, но бумагу все-таки подписал. Не то чтобы он души не чаял в мэре Гуслярове. но подводить его под расстрельную статью не хотел.

— А куда подевался Рябушкин? Что-то я его не вижу в Тайной канцелярии.

— Мы его в НКВД перебросили, — пояснил Кравчинский. — Там у нас возникли сложности. Свирепствует ваш Лютиков, прямо спасу нет. Этак он нам всю городскую элиту пересажает. Городом некому будет управлять.

В коридоре Сухарев нос к носу столкнулся с майором Сидоровым. Тот Василия Валентиновича узнал и, даже не удивившись странному покрою его одежды, сразу же полез с разговорами:

— А у нас ведь ЧП, Василий, слышал? Банда в округе появилась. Главарь — натуральная контра. Из графьев. Шерстит, понимаешь, колхозников и кооператоров почем зря. На днях выяснили, где Находится логово этого бандита. Лютиков поручил Нам с тобой разгром банды.

— Так ведь я уже задействован в операции против банды Ваньки Каина! — Сухарева просто поражала царящая в солидных учреждениях неразбериха.

— А где эта банда орудует?

— Где-то в районе деревни Горелово.

— Так и мы туда едем, — обрадовался Сидоров. — Может, объединим усилия?

— Даже не знаю, что сказать, — оторопел Сухарев.

Василий Валентинович действительно не представлял, как можно объединить усилия Тайной канцелярии и НКВД в противодействии двум бандитским шайкам. Все-таки это различные эпохи. Не говоря уже о том, что сам Сухарев до сих пор считал себя представителем эпохи третьей и служил он государству, в котором уже сложилась правовая система, пусть и не совсем совершенная, но отрицающая грубые методы предшественников. Кем бы там ни был этот оракул, но бороться с ним надо в рамках правового поля, отмеренного прокуратуре нашими заботливыми депутатами.

Сомнения Сухарева разрешил подошедший к работникам правоохранительной системы полковник Друбич. Он был в Преображенском мундире и со шпагой у бедра. Василий Валентинович уже имел удовольствие пообщаться с этим мрачноватого вида молодым человеком, но определенного мнения о нем пока не составил. Некоторую надежду вселяло в него то, что Кравчинский назвал своего приятеля вменяемым человеком, трезво смотрящим на жизнь и хорошо знакомым с оракулом и методами его работы.

— Вы Сидоров? — спросил у майора Друбич.

— Так точно. — Ваша группа поступает в мое распоряжение. Вот приказ.

Сидоров долго вчитывался в предъявленную бравым полковником бумагу, но никакого изъяна в ней, видимо, не нашел, а потому с готовностью вытянулся в струнку.

— Встретимся в деревне Горелово. А там будем действовать по обстановке.

— Добро, — кивнул Сидоров. — Но у меня мало людей. Лютиков мне выделил только троих.

— Этого вполне достаточно, — вяло махнул рукой Друбич. — Прихватите с собой и Василия Валентиновича.

Сухарев, ожидавший, что ему в очередной раз придется трястись в карете, а то, чего доброго, и вовсе верхом, такому обороту дела был откровенно рад. Нельзя сказать, что выделенная майору Сидорову машина поражала красотой форм, но на первый взгляд это была вполне надежная самодвижущаяся тележка, способная проделать неблизкий путь до села Горелова.

Сухарева в который уже раз поразило равнодушие обывателей к творящимся на улицах их родного города странностям. Ну ладно еще, когда запряженная четверкой лошадей карета разъезжает по городу ночью. В конце концов, разумные люди в это время спят. Но ведь можно же обратить внимание на одетых явно несообразно эпохе служивых, суетившихся во дворе особняка чуть ли не в центре города. Возможно, люди считают, что снимается кино, но не исключено, что прав Кравчинский, и все дело в оракуле, который контролирует сознание сотен тысяч людей. Но в этом случае следует признать, что Сухареву предстоит противостоять интеллекту огромной мощи, таящему в себе огромную опасность. И победа в этой борьбе отнюдь не выглядит такой уж очевидной. А более всего Василия Валентиновича поражало то, что федеральный центр до сих пор не обратил никакого внимания на странные события, происходящие не в такой уж далекой провинции. Когда в один день, а точнее, в одну ночь отправляются на нары чуть ли не все городские и областные руководители, то самое время верховной власти подсуетиться.

Сухарев уже давно не выбирался за город и теперь не без интереса любовался проплывающими за окном пейзажами. Ничего примечательного в них он, впрочем, не обнаружил. А о проселочной дороге, на которую они свернули с асфальтированной трассы, он вообще ничего доброго бы не сказал. Хорошо еще, что в последние дни не было дождей, а ласковое весеннее солнышко подсушило землю, иначе доблестным правоохранителям не удалось бы добраться до нужной деревни. К счастью, природа была на их стороне, а сидевший за рулем старшина Круг-лов отлично знал дорогу. За каких-нибудь четыре часа лихая лайба домчала своих пассажиров до места назначения.

Горелово ничем особенным не выделялось в ряду таких же отдаленных поселений. Во всяком случае, Сухарев, внимательно оглядевший раскинувшиеся на берегу реки усадьбы, ничего примечательного в них не обнаружил. Дома как дома, заборы как заборы, но именно здесь, если верить Кравчинскому, на протяжении столетий правила бал нечистая сила в лице таинственного оракула.

— Где сельсовет? — спросил майор Сидоров у попавшегося навстречу лохматого мужика.

Абориген был не то чтобы пьян, но сильно навеселе и, возможно, по этой причине обрадовался гостям:

— Моя милиция меня бережет. Доблестным сотрудникам НКВД — физкультпривет.

— Хватит кривляться, — строго осадил его Сидоров. — Где власть, спрашиваю?

— Так утекла, — охотно отозвался патлатый и стрельнул в следователя Сухарева наглыми хмельными глазами.

— То есть как утекла? — возмутился Сидоров. — А ну садись в машину, товарищ, показывай дорогу.

— Это мы всегда пожалуйста, — не стал противиться мужик, подсаживаясь в машину. — Значит, тут недалеко. От деревни версты две будет.

Расположившиеся на заднем сиденье Сухарев, Куницын и сержант Остапенко косились на утеснившего их проводника без всякого дружелюбия, но тот, нисколько не смущаясь нелюбезным приемом, продолжал как ни в чем не бывало нести ахинею:

— А я еще вчера Кривцову сказал: ну жди теперь, Костя, гостей. И ведь как в воду глядел. Не может родимая власть оставить нас на растерзание нечистой силы.

— Какой еще нечистой силы? — опешил Сидоров. — Ты в своем уме?

— Так ведь продыху от нее не стало, — хмыкнул Мужик. — За околицу выйти нельзя. Стоит такая псина с горящими глазами ростом с доброго теленка и зубы скалит. Веришь, я как ее увидел, так у меня сердце в пятки и ушло.

— Собака Баскервилей, — усмехнулся Сухарев.

— Вот! — обрадовался мужик. — Вы уже и кличку ее знаете!

— Ты нам лучше свою фамилию скажи.

— Так Митрофанов Иван я, — пожал плечами мужик.

Василию Валентиновичу фамилия показалась знакомой, но пока он морщил лоб, припоминая, где же он мог ее слышать, машина остановилась напротив роскошного дворца, лишь слегка потрепанного временем.

— Здесь, — сказал Митрофанов, выбираясь из машины. — Власть, значит, местную они выжили, а сами особняк заняли.

— А кто они-то? — не понял Сидоров.

— Собаки Баскервилей, как этот товарищ недавно правильно сказал.

— Несешь черт-те что, — возмутился майор. — Ладно, показывай.

— Только я ответственность с себя снимаю, — поставил условие Митрофанов. — Если они вас сожрут, то я за их дела, значит, не ответчик.

— Шагай, — толкнул его в спину Сидоров, но револьвер из кармана на всякий случай вытащил.

Сухарев в последнее время к старинным особнякам стал относиться с большой опаской. И этот раскинувшийся на холме дворец не внушал ему доверия. Тем не менее, как человек, воспитанный в рамках научного атеизма и не верящий в нечистую силу, он смело последовал за товарищами из НКВД в гнездо, свитое контрой.

— Ну, — строго глянул на оробевшего Митрофанова майор, — где тут твои собаки?

— На охоте, наверное, — вздохнул мужик, разглядывая пустой стол, уныло стоящий посреди огромного зала.

— Осмотреть помещение! — распорядился Сидоров.

На то, чтобы проверить все закоулки огромного дворца, ушло не менее двух часов. Сидоров велел осмотреть даже подвал, но посланные в подземелье Куницын с Остапенко ничего там не нашли, кроме подозрительного вина в не менее подозрительных бутылках. Дабы не подвергать своих товарищей риску отравления заготовленным буржуями продуктом, милиционеры, проявив при этом редкостную самоотверженность, опробовали его сами. Однако майор Сидоров благородный порыв подчиненных не оценил, объявив им по выговору за пьянку в рабочее время. После чего опробовал подозрительный продукт сам. Вино, по мнению майора, было слабеньким и не отличалось высокими вкусовыми качествами. Тем не менее початую бутылку он все-таки допил. Для утоления жажды, пояснил он. Поскольку от жажды страдали все присутствующие, то им не оставалось ничего другого, как последовать примеру майора.

— Устроим здесь засаду, — сказал Сидоров, присаживаясь на стул и кладя револьвер на стол. — К ночи он непременно явится.

— А кто он? — не понял милиционер Куницын.

— Отставить разговорчики! — прикрикнул на него майор. — Выполняйте приказ.

До наступления ночи оставалось еще часа полтора-два. Явятся призраки или нет, но полковник Друбич должен прибыть в Горелово к назначенному сроку, прикинул Сухарев. Будем надеяться, что он найдет дорогу в этот дворец. Василий Валентинович в данный момент испытывал сложные чувства. Его не покидало ощущение, что занят он сейчас совершенно идиотским делом. При чем тут абсолютно не нужный ему граф Глинский, если он приехал ловить сюда Ваньку Каина! Следователь приложился еще раз к подозрительной бутылке, и тут его осенило. Точнее, он вдруг вспомнил, от кого слышал эту простую русскую фамилию — «Митрофанов». Недолго думая, он схватил лежащий рядом револьвер сержанта Остапенко и наставил его на ухмыляющегося патлатого Ваньку.

— Сидеть и не двигаться!

Митрофанов от неожиданности едва не поперхнулся вином, но руки все-таки поднял и удивленно глянул на вскочившего на ноги Сухарева:

— А в чем дело, товарищ?

— Я тебе не товарищ, Ванька Каин! Василий Валентинович ждал, что разоблаченный бандит хотя бы вздрогнет или побледнеет, но, видимо, не на того напал. Разоблаченный Митрофанов даже бровью не повел, а так и продолжал сидеть с поднятыми руками, в одной из которых была зажата бутылка вина. Зато ожил майор Сидоров, обнаруживший вдруг в двух шагах от себя затаившуюся контру.

— Так собака Баскервилей, говоришь? — вкрадчиво спросил он. — А с графом Глинским ты случайно не знаком?

— Да кто же его у нас не знает? — удивился Митрофанов. — Более двухсот лет народ пугал, а ныне, правда, затаился. Как, значит, наш кормилец ушел, так и он, видимо, с ним подался.

— Какой еще кормилец?

— Так оракул.

— А ты теперь решил, по случаю утери кормильца, сам заняться разбоем? — усмехнулся в сторону Митрофанова Сухарев.

— Нет, — покачал головой Ванька, — который уже месяц не балую. Скукота страшная. А в последнее время нашему брату и вовсе ходу нет. Конкуренция.

— Какая еще конкуренция? — рассердился Сидоров. — Ты что несешь?

— Руки можно опустить? — попросил Ванька. — Все, что знаю, я и так скажу. Потому как мы завсегда к властям с дорогой душой. Да и с какой стати я их покрывать буду.

— Кого их? — аж побурел от едва сдерживаемой ярости майор.

— А этих, собак Баскервилей.

— Так это они грабят караваны? — насторожился Сухарев.

— А то кто ж еще? — удивился Ванька. — Я об этом вам который час толкую. Неделю они у нас, а уже всю округу за горло взяли. По сравнению с ними граф был смирнехонек. Ну. проскачет с холлами по ночному лесу, пугнет неосторожных путников, и вся недолга. А так, чтобы на большую дорогу лезть, так этого за ним на моей памяти не водилось.

Если судить по простодушному Ванькиному лицу, то он, скорее всего, не врал. Но, будучи человеком с большим опытом следственной работы, Сухарев в простодушных Каинов не верил. И, в общем, оказался прав. После двух затрещин, преподнесенных известному разбойнику от лица доблестных сотрудников НКВД, Ванька все-таки сознался, что вступил в преступную связь с собаками Баскервилей. Но сделал это исключительно под давлением обстоятельств, а также непрекращающихся угроз со стороны беспределыциков.

— Так, — подытожил признательные показания Сидоров, — значит, ты выступаешь в качестве посредника между грабителями и скупщиками.

— Остались кое-какие старые связи, — не стал спорить Ванька. — Но, конечно, масштаб у нас был не тот. Так, все больше по мелочи. А эти трассу оседлали и так ловко орудуют, что товар целыми грузовиками вывозят.

— И сколько этих собак?

— Собаки только две — бульдог и такса. Но есть также кабан, ворон и два попугая.

— Это клички у них такие?

— Скорее обличье, — уточнил Митрофанов. — Я еще говорю: попугаи-то откуда? Сроду они в наших местах не водились. Наверное, залетели из города.

Сухарев окончательно запутался в показаниях Ваньки Каина, зато Сидорову, похоже, все было ясно. У майора аж глаза заблестели от представившейся возможности отличиться. По словам все того же разоткровенничавшегося Ваньки, «собаки Баскервилей» собирались этой ночью на дело. Сидоров решил прихватить их на месте преступления и расстрелять к чертовой матери. Сухарев по привычке заикнулся было о законности, но сотрудник НКВД заявил ему с пролетарской прямотой, что на нечистую силу законы еще не написаны. И вообще, контра есть контра и нечего на нее бумагу тратить.

— Их все-таки шестеро, — попробовал урезонить майора Василий Валентинович. — Давай подождем Друбича и его людей. Полковник знает местность лучше нас, да и людей у него побольше.

Но Сидоров уже вошел в раж, и делиться славой с каким-то там полковником категорически отказался. Возможно, ему в голову ударило вино, но в любом случае в его доводах были свои резоны. В частности, майор упирал на то, что, пока доблестные чекисты будут штаны протирать на стульях, контрики кого-нибудь убьют или искалечат. Этот довод для Сухарева оказался решающим.

— Плевал я на этих ворон и попугаев, — подхватился на ноги Сидоров. — Смотри, какие орлы у меня под началом.

«Орлы» распрямили плечи и подтянули животы, демонстрируя тем самым горячее желание поскорее вступить в бой с врагами народа.

— Поехали! — махнул рукой майор. — Веди нас, Каин.

— Это мы запросто, — сверкнул насмешливыми глазами лесной разбойник. — С такими молодцами Да отступать! Но в случае чего, мужики, я вас предупреждал. Не обессудьте.

По ночному лесу ехали с погашенными фарами. К счастью, Каин видел в темноте как кошка, да и на местности ориентировался на удивление быстро и точно. Сухарева томило предчувствие беды. Ему почему-то подумалось, что майор Сидоров не совсем правильно понял Ваньку. Хотя, с другой стороны, может, это как раз он сам, Сухарев, заблуждается. То, что компьютер, пусть и заброшенный к нам из далекого будущего, способен превращать людей в животных, показалось ему уж слишком смелым предположением.

* * *

Петр Васильевич Хлестов уже практически свыкся со своей новой собачьей жизнью, которая, справедливости ради надо заметить, не была такой уж беспросветно собачьей. До храма Йо им, к сожалению, так и не удалось добраться. Зато криминальная бригада с удобствами расположилась в шикарном дворце, на который случайно наткнулась во время странствий. Дворец, похоже, так же как и замок, контролировался оракулом. Во всяком случае, вино здесь было то же самое. В пище недостатка не было, скатерть-самобранка, управляемая невидимой силой, исправно кормила постояльцев три раза в день. Так и не поменявший своего человечьего обличья Антохин наведался в соседнюю деревню и узнал, что называется она Горелово. Петр Васильевич быстро смекнул, что находится не иначе как во дворце бывшей супруги, и испытал по этому случаю моральное удовлетворение. Однако кабану Кудряшову и ворону Аникееву морального удовлетворения было мало, и они быстро сообразили, как можно извлечь материальную выгоду из совершенно вроде бы патового положения. Через разбитного местного жителя Ваньку Митрофанова была налажена связь с городом. Благо оба криминальных авторитета, и Аникеев, и Кудряшов, имели свои каналы сбыта краденого. И денежки потекли рекой. Конечно, речь пока не шла о миллиардах, но не станешь же бросаться миллионами, которые в буквальном смысле лежат на дороге. Ну, пусть не лежат, пусть передвигаются, но суть дела от этого не меняется. Прибыль она и в Африке прибыль. Не говоря уже о нашей родной деревеньке Горелово. Поначалу, выходя на большую дорогу, Хлестов испытывал страх и даже чувство неловкости. Все-таки наглый и откровенный грабеж не был сферой его деятельности, но, пораскинув умом, Петр Васильевич пришел к выводу, что человек, попавший в беду (не по своей вине, кстати говоря, а исключительно по недосмотру властей, проморгавших появление чудовищной силы непонятного назначения), имеет право на моральные послабления. Что же касается юридических норм и прочей судебной канители, то, как справедливо заметил Клюев, с животных взятки гладки. Мы ведь не Америка какая-нибудь, где судят даже проштрафившихся собак и кошек. У нас таких юридических прецедентов нет. Не может же Петр Васильевич Хлестов отвечать за бесчинства какой-то там таксы. И даже если удастся доказать, что такса и Хлестов это одно и то же лицо (или морда?), то и в этом случае Петр Васильевич может легко уйти от ответственности, заявив, что был в тот момент невменяемым. Ощущение собственной безопасности делало Хлестова предельно наглым при нападении на обозы, тем более сопротивления им во время Большой Охоты никто пока не оказывал. Вид рычащей и галдящей стаи буквально парализовывал несчастных обозников, мечтавших только о том, как бы побыстрее унести ноги. А если кому-то и приходила в голову мысль стрелять в невинных животных, то палили они совершенно напрасно, ибо шустрых призраков не брали ни пуля-дура, ни штык-молодец. Хлестов уже прикинул в уме, что пара-тройка месяцев охоты принесет ему барыш в размере нескольких миллионов долларов.

— Это не жизнь, а разлюли-малина, — радовался Гриня Клюев. — Как хотите, братаны, а я отсюда никуда не уйду. Вино есть, пища есть, деньги на счет капают. Вот привезет Ванька Митрофанов девок, и мы тут вообще заживем как в раю.

В словах Григория была своя сермяжная правда простого русского мужика, дорвавшегося до счастливой доли. Хлестов Клюева не осуждал, но, конечно, его собственные представления о том, какой должна быть райская жизнь, разительно отличались от Гришкиных. Между прочим, Петр Васильевич еще не потерял надежду добраться до храма Йо и строил на этот счет грандиозные планы, но делиться этими планами с подельниками пока не спешил.

Сегодня охота началась как обычно. Стая знала границы своих владений и за их пределы не выходила. Во-первых, не могла, а во-вторых, не хотела. Обозы же по этой дороге шли регулярно, и днем, при свете солнца, и ночью, при свете факелов. Правда, предыдущей ночью улов был не слишком велик. И эта относительная неудача всерьез взволновала вожаков стаи. Очень может быть, что владельцы товара смекнули, что на этой дороге не все чисто, и либо нашли объездной путь, либо вообще отказались от автодорожных перевозок во избежание новых потерь. Нынешняя ночь тоже обещала быть неурожайной. Во всяком случае, стая уже более двух часов сидела в засаде, но пока так ничего и не высидела. Ворон Аникеев уже несколько раз поднимался в воздух, дабы осмотреть местность с высоты, и хотя ночь выдалась на редкость лунной, ничего примечательного он так и не обнаружил.

— В город бы перебраться, — мечтательно проговорил Антохин.

— А что в городе? — насторожился какаду Гриня, с удобствами расположившийся на толстом соседнем суку.

— Не мерзли бы по ночам в лесах и полях, а гребли бы деньжищи прямо из банковских сейфов.

Мысль была неглупая, хоть и высказал ее откровенный придурок, непонятно за какие заслуги оставленный оракулом на вершине эволюции, то есть в человеческом обличье. Единственное, чем Антохин не отличался от прочих призраков, так это неспособностью покинуть зону отчуждения. Хотя попытки такие он предпринимал и по собственному почину, и по наущению Кудряшова, но — увы! Видимо, даже в человеческом обличье он продолжал оставаться в глазах оракула призраком.

— Обоз, — каркнул ворон Аникеев, в очередной раз взлетевший в небеса.

— Приготовиться, — хрюкнул кабан Кудряшов. Такса Хлестов буквально распластался по земле.

Петра Васильевича охватило уже знакомое чувство азарта, тем более что он уже видел призывно мелькающие у горизонта огоньки. Обоз, похоже, был немаленьким. Хлестов напружинился для броска и вихрем сорвался с места, когда, наконец, прозвучала долгожданная команда «вперед». Такса и бульдог всегда атаковали с флангов, оба попугая и ворон падали на обоз с неба, а кабан шел на испуганных возниц и лошадей прямо в лоб, повергая тех в ужас своей огромной, почти слоновьей тушей и устрашающе изогнутыми клыками. Хлестов ловко увернулся от взбесившейся лошади и во всю мощь своих легких гавкнул на возницу.

Этого оказалось достаточно, чтобы возница завопил дурным голосом и рванулся прочь от обоза в холодную апрельскую ночь. Его примеру последовали и прочие обозники, избавив Петра Васильевича от неприятной обязанности кусать их за икры и ляжки. Хлестов, даже приняв собачье обличье, вида крови не выносил и практически никогда не прибегал к клыкам, целиком полагаясь на психологический фактор внезапности.

— А где Ванька Митрофанов? — хрюкнул у самого уха Хлестова кабан Кудряшов.

Митрофанов с деревенскими мужиками обычно таился где-нибудь поблизости, дабы в самый ответственный момент успокоить перепуганных лошадей и увести их в лес, подальше от дороги. Но сегодня мужики почему-то запаздывали, и это обстоятельство не на шутку обеспокоило Кудряшова.

— Ты предупредил Митрофанова? — хрюкнул кабан на подошедшего Антохина.

— А как же! — удивился тот. — Ванька обещал быть.

Однако вместо Митрофанова из соседнего колка вдруг выехал неизвестной марки лимузин и, осветив растерявшихся призраков фарами, помчался к месту происшествия. Хлестов перетрусил не на шутку и даже припал к земле, пытаясь увернуться от бьющего в глаза света. До сих пор стае приходилось иметь дело только с телегами, ибо машины на этой дороге не появлялись. Зрелище было настолько невероятным, что остолбенел не только нервный Петр Васильевич, но и много чего повидавшие главари стаи. Лимузин остановился в десяти шагах от обоза, оттуда высыпали люди в форме и сапогах и принялись палить в призраков из револьверов.

— Менты! — заорал какаду Гриня. — Спасайся, кто может!

Хлестов мог, а потому не замедлил воспользоваться разумным советом. Ноги сами понесли Петра Васильевича к лесу, ибо в эту минуту он напрочь забыл, что является неуязвимым для пуль призраком, и вновь стал перепуганным беспорядочной стрельбой и криками финансистом. Хлестов, ничего не видя перед собой, с хрустом вломился в заросли и, неожиданно для самого себя, застрял в них. Петр Васильевич попытался освободиться, работая всеми четырьмя лапами, но в результате запутался еще сильнее.

— Есть один! — прозвучал над его головой торжествующий голос— Добегался, паразит.

Слегка отдышавшись, Хлестов наконец сообразил, что угодил в сеть. И эта сеть оплела его до такой степени, что он не в силах был пошевелить ни задними, ни передними лапами. От отчаяния Петр Васильевич даже завыл, но спустя короткое время опомнился и вой прекратил. В конце концов, куда разумнее было бы установить с ловцами контакт посредством человеческого языка и тем обезопасить себя от побоев. К немалому удивлению Хлестова, никто из стоящих рядом людей его слов не понял, хотя говорил финансист вроде бы членораздельно.

— Гавкает еще, сука! — обругали Хлестова в ответ.

Петр Васильевич попытался было объяснить пленившим его людям, что он некоторым образом не сука, а как раз кобель, то есть мужчина, причем довольно средних лет, но его никто не стал слушать. Видимо, люди эти были уверены, что собака не может говорить по определению. И достаточно членораздельную хлестовскую речь принимали за лай.

— Грузите его в карету, — раздался начальственный голос, показавшийся Хлестову знакомым.

Бесцеремонные руки подхватили запутавшуюся в сети таксу, пронесли ее несколько метров и бросили на что-то твердое, видимо на пол кареты. Петр Васильевич от удара заскулил, но никто не обратил на его скулеж внимания. Хлестов попытался приподнять голову, и это ему хоть и не сразу, но удалось. Через открытую дверь кареты он мог теперь видеть пленивших его людей, а одного из них даже опознал. Это был Ярослав Кузнецов, частный детектив, который уже однажды заманил Петра Васильевича в ловушку, где его предали мучительной и страшной смерти. Детектив был в Преображенском мундире, со шпагой у бедра, а окружающие люди называли его полковником Друбичем.

— А где остальные? — спросил строго Друбич.

— Ушли, господин полковник. Чертова телега нам помешала.

— Сидоров! — крикнул Друбич. — Это вы?

— Так точно, я, товарищ полковник.

— За каким чертом вы сюда приперлись? Я же приказал вам ждать меня в деревне.

— Мы сидели в засаде, — обиженно пробубнил подошедший к карете рослый человек. — Кто же знал, что нам будут противостоять монстры.

— А я вас предупреждал, товарищи начальники, — встрял в разговор Ванька Митрофанов, которого Хлестов сразу же опознал по голосу. — Натуральные собаки Баскервилей.

— Я думал, что он образно выразился, — попытался оправдаться Сидоров, но понимания не встретил.

— А где ваши люди?

— Здесь мы.

К карете подошли еще четверо, в одном из которых Хлестов опознал следователя Сухарева и вздохнул с облегчением. Василий Валентинович его в обиду не даст и обязательно проследит, чтобы все было по закону. А уж в собачьем состоянии находится Петр Васильевич или в человечьем — не суть важно. В конце концов, в нашей гуманной стране закон защищает не только людей, но и собак. Тем более собак породистых. А такса, да еще таких богатырских статей, это вам не беспородная дворняжка, чтобы ее отстреливать, имени не спросив.

— А где машина?

— К сожалению, ее похитили, — смущенно откашлялся Сухарев.

— Кто похитил? — не понял Друбич.

— Собаки Баскервилей, — ответил за следователя Ванька Митрофанов. — Антохин сел за руль, он среди них единственный с руками и приличной мордой. А эти попрыгали в салон и покатили.

— Скверно, — недовольным голосом проговорил Кузнецов. — На вашей лайбе они, пожалуй, до города доберутся. Придется возвращаться. А почему Антохин не поменял обличье?

— Так он ведь и так на обезьяну похож, — хмыкнул Ванька. — Вот оракул на его счет и ошибся.

— А Антохин ничего не говорил, откуда взялись эти странные существа?

— Так ведь любому ясно, что от оракула.

— А фамилии он называл?

— Кабана он Кудряшом называл. Ворона — Аникой. Попугаев — Гриней и Веней. Таксу — финансистом.

— Там еще бульдог был, — подсказал Сидоров. — Здоровый, что твой бычара.

— В сердцах он его козлом называл. Хотя рогов я на том бульдоге не видел, врать не буду.

— Знакомые все люди, — сказал со смешком Сухарев. — Или монстры. Уж не знаю, как их теперь называть.

— Таксу мы взяли, — вздохнул Друбич. — А остальных придется отлавливать. Как бы они в городе беды не наделали.

— А оракул их пропустит в город?

— На этой машине пропустит, она ведь тоже возникла по его воле. Не думаю, что он в данном случае станет менять правила игры.

Хлестов от души бы порадовался за своих смекалистых подельников, если бы не собственное незавидное положение. Устраивало Петра Васильевича пока только то, что он вернется в родной город, хотя и не на щите, а в собачьем обличье. Впрочем, рано или поздно, но обратная метаморфоза случится, и он пусть и на время, но обретет человеческое обличье, что позволит ему объяснить пленившим его людям, как они ошибаются на его счет

* * *

Антохин уверенно вел машину по трассе. Кудряш довольно хрюкал рядом. Ворон и два попугая резвились на заднем сиденье. Черт с ней, с добычей, утерянной где-то под глухой деревушкой Горелово. Стая вырывалась на оперативный простор городских улиц со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде товарных и денежных прибытков.

— А я что говорил, — ликовал Антохин. — Банки надо грабить. Сгреб деньжищи — и в кусты. С собаки какой спрос, а с вороны и подавно.

— Сколько раз говорить тебе, придурок, я не ворона, а ворон, — обиженно каркнул с заднего сиденья Аникеев.

— Погодите, — спохватился кабан Кудряшов. — А финансист куда подевался?

— Так сбежал, — растерянно ответили попугаи. Соловьи в душе Кудряшова разом умолкли. Если

Хлестов сбежал, то это еще не беда. Но если этот сукин сын угодил к ментам в руки, то рассчитывать на его скромность не приходится.

— Сдаст всех, — обреченно вздохнул Антохин. — Как только с ним обратная метаморфоза произойдет, так сразу и расколется.

— Суд ему все равно не поверит, — каркнул Аникеев.

— Не о суде речь, — хрюкнул кабан. — Какой в нашем положении может быть суд? Убить нас тоже нельзя. А вот поймать они нас могут.

— Каким образом?

— Да хотя бы сетью. А мне не улыбается всю оставшуюся жизнь провести в зоопарке.

Начертанная главарем перспектива повергла в уныние всю стаю. Прямо скажем, незавидный финал бурной деятельности как для призраков, так и для уважающих себя урок.

Между тем городские огни уже замигали на горизонте, и нужно было срочно решать,, стоит ли игра свеч. Во всяком случае, Кудряшов не рискнул бы сейчас вернуться домой, ибо там его почти наверняка ждала засада.

— Менты какие-то странные были, — задумчиво произнес Антоха. — Да и лайба эта странная какая-то.

— Раритет, — подсказал шибко грамотный Гриня.

— А чем тебе менты не понравились?

— В галифе они, — пояснил Антоха, — и без погон. Совсем как те, что нас в Чека к стенке ставили.

— В НКВД, — подсказал все тот же Гриня.

— Помолчи, сталинист, — огрызнулся в его сторону Кудряш. — Выходит, они не случайно в тех местах оказались.

— Это уж как пить дать, — согласился с ним Аникеев.

— Иванов за нами охотится, как ты думаешь?

— Ну, это вряд ли, — покачал птичьей головой Аникеев.

— Остаются приятели твоего знакомого Николая Ходулина. Кузнецов и Кравчинский.

— А вот здесь ты попал в самую точку.

— Тогда это еще полбеды, — удовлетворенно хрюкнул кабан. — С этими мы как-нибудь разберемся. А из центра нами не могли заинтересоваться?

— Если им сообщат, то они все равно не поверят, — хихикнул Гриня.

Кудряшов задал этот вопрос проформы ради, поскольку подвоха с этой стороны не ждал. А отловить он себя не даст ни официальным структурам, ни тем более частным детективам. Не на того напали! Да и куш впереди такой, что ради него можно в черта перевоплотиться, а не то что в кабана.

— Куда рулить? — спросил Антоха, растерянно поглядывая на уличные огни.

— К Иванову, — подсказал с заднего сиденья Веня. — Его дом на отшибе стоит. Если Аркадий Семенович дома, то мы возьмем его за жабры. А если нет, то хоть перекусим его запасами, а то я уже изрядно проголодался.

Мысль оказалась удачной. Во всяком случае, криминальная стая без проблем проникла в особняк гайосара Йоана Второго и с удобствами там разместилась. К сожалению, сам хозяин дома отсутствовал. Впрочем, особо грустить по этому поводу никто из гостей не собирался, благо холодильник запасливого Аркадия Семеновича был полон продуктами, а вовремя прошедшая метаморфоза позволила бригаде все это потребить с большой для себя пользой. Усталость и коньяк довершили свое дело, и стая провалилась в сон, как в омут.

Первым очнулся Кудряшов. Авторитету показалось, что в дверь кто-то скребется. Растолкав подельников, благо утро уже вступало в права, Кудряш занял самую удобную для нападения позицию у Дверей. Слева расположился Аникеев. Ситуация была слишком щекотливой, чтобы доверять ее раз-Решение шестеркам. Дверь, наконец, открылась, и человек в кожаной куртке смело ступил на порог. Никакого подвоха он, видимо, не ожидал, — а потому и не оказал практически сопротивления. Кудряшову и Аникееву без труда удалось его скрутить и бросить в кресло.

— Что ж ты так неосторожно, Аркадий? — покачал головой Аникеев. — Спишь на золоте, а ходишь без охраны. По нынешним неспокойным временам это чревато большими неприятностями.

— Фу-ты черт, — произнес спокойно Иванов. — Вот уж кого не чаял здесь встретить.

— А уж как мы рады, ты себе, Аркадий, и представить не можешь, — усмехнулся Кудряшов. — Как вы думаете, братаны, какой выкуп можно считать приличным для цезаря? Не хотелось бы обижать мелкой суммой столь высокопоставленное лицо.

— Десять миллиардов, — быстро подсказал Антоха.

— Сто, — решительно возразил Гриня.

— Вторая цифра мне нравится значительно больше, — признался Кудряш. — А тебе, Аркадий, она по душе?

— Хорошие деньги, — согласился Иванов. — Но тебе, Михаил, их все равно не тратить.

— Это еще почему? — удивился Кудряшов.

— Так ведь ты призрак, а не человек. К тому же оборотень. А возвращение в нормальное человеческое состояние тоже требует немалых средств и усилий.

— Ты что же, гад, шантажировать нас вздумал? — взъярился Аникеев.

— Вы же меня шантажируете, — пожал плечами Иванов.

— Так ты же связан, — возмутился чужой наглости Гриня, — а мы пока на свободе.

— И я не связан, — спокойно отозвался Аркадий Семенович. — И вы не на свободе.

К величайшему удивлению собравшихся, Иванов поднялся с кресла и прошелся по затоптанному неаккуратными гостями роскошному ковру. Руки его были свободны, куда-то исчез и Бенин брючный ремень, которым были связаны эти руки.

— Не пугайтесь и не удивляйтесь, — мягко улыбнулся Аркадий Семенович. — В том призрачном мире, к которому вы сейчас приписаны, я величайший маг и чародей, способный потрясать Вселенную, но, к сожалению, в реальном мире моя магия не действует.

— Врешь, — не поверил Антоха.

— Нельзя, молодой человек, сомневаться в словах Великого Мага. В наказание я превращу вас в обезьяну.

Иванов щелкнул пальцами, и Антохин прямо на глазах слегка шокированных этим зрелищем зрителей стал превращаться в обезьяну. За несколько секунд он проделал обратный путь по лестнице эволюции, на который, если верить Дарвину, у человечества ушло несколько десятков тысяч лет. Надо сказать, что из Антохи получилась весьма симпатичная горилла. Гриня даже хохотнул от удовольствия, а к этому удовольствию примешивалась еще и большая доля злорадства. В конце концов, с какой стати этот паразит щеголяет в человеческом обличье, пока его товарищи страдают от метаморфоз.

Кудряшов с Аникеевым переглянулись. Столь мрачно начавшаяся операция по отлову мультимиллиардера оборачивалась как минимум конфузом, а в завершающей стадии и вовсе сулила большие неприятности.

— Впечатляет, — сказал наконец Кудряшов. — А я полагал, что на такие шутки способен только оракул.

— Оракул всего лишь машина, хотя возможности его практически безграничны. Но нужны человеческие мозги, чтобы эти возможности превращались в реалии. К сожалению, господа, вы не оправдали моих надежд. Точнее, помешали моим планам. За это и наказаны. Но я могу и наградить, разумеется, если вы заслужите награду.

Иванов еще раз щелкнул пальцами, и несчастный Антохин вновь семимильными шагами зашагал по лестнице эволюции, теперь уже, правда, в гору. Причем на этом трудном пути туда и обратно он даже штаны не потерял.

— Чего ты, собственно, от нас хочешь? — нахмурился Кудряшов.

— Задача остается прежней. Мне мешают два-три человека, которых следует устранить. К сожалению, вы их вспугнули, и теперь они будут настороже. Я увеличиваю ставку в игре, господа,—десять миллиардов за каждый перстень.

— Мама дорогая! — ахнул Гриня. — Век воли не видать!

— Это точно, — кивнул Иванов. — Вольную от оракула вы получите только в том случае, если справитесь с заданием. Моя власть — ваше освобождение. Впрочем, я понимаю стоящие перед вами трудности и потому на первоначальном этапе упрощаю задание: отвлеките их внимание на себя.

— А чем отвлечь? — удивился Гриня.

— Бесчинствами, — усмехнулся Аркадий Семенович. — Я отдаю вам этот город на разграбление.

— А оракул не будет нам мешать? — прищурился Кудряшов.

— Разумеется, нет. В его представлении вы — нечисть. А нечисть должна себя вести соответствующим образом. Всего хорошего, господа. Не буду вас больше обременять своим присутствием.

Аркадий Семенович постоял немного с задумчивым видом посреди гостиной, а потом исчез, словно бы растворился в воздухе. У Грини отпала челюсть, Веня в испуге охнул, Антоха икнул. Авторитеты внешне сохраняли спокойствие, но внутри у них все вибрировало от удивления, страха и бешенства. Надо же так влипнуть! Не последние в криминальных кругах люди вынуждены шестерить на какого-то безумца. Не говоря уже о том, что шестерить приходится в звериных шкурах.

— Я до него доберусь! — глухо сказал Кудряшов. Аникеев промолчал — видимо, не был уверен в собственных силах. Положение криминальной бригады, что там ни говори, было аховое. Счастье уже то, что они попали в город, а могли просто закиснуть на природе. И, судя по всему, это еще далеко не худший вариант.

— Это он нас вытащил из замка людоеда, — глухо сказал Аникеев. — И вполне может отправить обратно. У призраков, похоже, в этом странном мире Прав нет. А их бунт наказуем.

Кудряшов скрипнул зубами от бешенства, но — куда денешься — Валерка, скорее всего, прав. Прежде чем становиться в позу и трясти попусту кулаками, надо разобраться в ситуации. Выяснить, по каким правилам работает этот чертов оракул. В конце концов, Иванов сам признал, что это всего лишь машина, а следовательно, ее можно заставить повиноваться человеку, но для этого, по меньшей мере, нужно добраться до руля.

Подъехавший к банку «Муниципальный» черный лимузин привлек внимание немногочисленных прохожих своими необычными пропорциями. Машина была явно чужда нашей эпохе, но любой автомобильный музей наверняка отдал бы немалые деньги за столь хорошо сохранившийся экспонат. За рулем лимузина сидел небритый человек. Во всяком случае, так поначалу показалось зевакам. Однако, присмотревшись к водителю попристальнее, они вынуждены были признать свою неправоту и в растерянности почесать затылки. Нет, с одеждой у странного водителя было все в порядке. На нем было модное пальто, желтые кожаные перчатки, а выходя из лимузина, он даже надел шляпу. Проблема была с лицом. На обезьяну этот тип походил гораздо в большей степени, чем это дозволяется канонами человеческой красоты. Нельзя сказать, что зеваки были просто шокированы — многие пришли в ужас. Тем более что вслед за гориллоподобным водителем из лимузина вылезли совсем уже странные существа. И вся эта компания, распугивая встречных и поперечных, прошествовала торжественной поступью в банк.

— Деньги есть? — спросила горилла у остолбеневшего при виде странных посетителей охранника.

— В каком смысле?

— Ты что, придурок? — ухмыльнулась горилла и поднесла к носу оппонента увесистый кулак, заросший густой шерстью.

— Я буду стрелять, — неуверенно пообещал охранник, испуганно озираясь по сторонам в поисках поддержки.

Однако, увы, помощи ждать было не от кого. Огромный бульдог, ростом с годовалого теленка, доверительно положил лапы на плечи второго охранника и что-то ласково ему втолковывал.

— Я тебе постреляю! — нагло ухмыльнулась горилла и без церемоний вытащила из кобуры охранника пистолет. После чего передала его под опеку двух чудовищно наглых попугаев, которые, вспорхнув на ближайшую стойку, дико орали на весь банк:

— Деньги давай! Давай деньги!

Попугаи были не только наглые, но и неправдоподобно огромные, а один из них так долбанул лапой зашевелившегося охранника, что тот не устоял на ногах и отлетел в угол. Подниматься охранник не захотел. Сложившаяся ситуация не располагала к проявлению героизма, поскольку явно выходила за рамки реальности. Охранник Федя, отгулявший вчера на семейном празднике, проклинал прижимистую тещу, которая напоила дорогого зягя какой-то паленой гадостью, от которой у того сначала болела отяжелевшая с похмелья голова, а теперь вот и вовсе начались глюки. Охранник Вася вчера вроде бы не пил. Зато имел серьезный разговор с Дражайшей супругой по поводу ее предполагаемой неверности, а потому и пришел на работу взвинченным. Теперь мог на собственном опыте убедиться, что семейные скандалы до добра не доводят, зато запросто могут довести до психушки склонного к чрезмерным переживаниям человека. Справедливости ради надо отметить, что Федя и Вася, несмотря на болезненное состояние, долг свой выполнили и сигнализировали о творящемся в банке беспределе куда следует. Теперь оставалось только ждать и надеяться, что доблестные сотрудники милиции прибудут вовремя и окажут огневую поддержку своим непутевым коллегам.

Пока рукастая горилла выгребала наличку из банковских закромов, ворон и кабан вели с управляющим банка «Муниципальный» господином Сюткиным светскую беседу. Леонид Сергеевич Сюткин, человек от природы общительный и говорливый, в этот раз, однако, явно выпадал из ансамбля, путался в согласных и вообще вел себя так, словно сроду не видел говорящего кабана. Правда, кофе и сигареты он гостям все-таки предложил, что, безусловно, характеризовало его с положительной стороны. Гости от кофе отказались, но сигарету кабан взял и даже удачно ее раскурил с помощью хозяина, любезно щелкнувшего перед его пятачком своей позолоченной зажигалкой.

Надо отдать должное гостям, вели они себя вежливо и предупредительно, разговоры вели деловые, о курсе доллара, например. Но и Леонид Сергеевич в долгу не остался и щедро поделился наличными деньгами, хранящимися в его солидном финансовом учреждении. Покалякав о том, о сем минут пять, гости раскланялись с хозяином. Расторопная горилла, сгибаясь под тяжестью двух огромных сумок, уже направлялась к родному лимузину, когда на место происшествия прибыл милицейский наряд. При виде столь наглого и бесцеремонного поведения грабителей у стражей правопорядка сдали нервы. Они открыли огонь на поражение, забыв о предупредительных мерах вроде сакраментального «стой, стрелять буду!» и прочей того же сорта ерунде. Сторонние наблюдатели с интересом ждали, как рухнет на мокрый асфальт горилла и как она, несчастная, обольется кровью, но не дождались. Выпущенные милиционерами пули разнесли вдребезги несколько витрин за спиной наглого животного, но сама горилла как ни в чем не бывало продолжала свой путь. В довершение всех бед милицейский наряд был атакован двумя громадными попугаями, которые не только попортили облицовку почти новенького автомобиля, но и раздолбали своими клювами его ветровое стекло, норовя добраться до своих недоброжелателей. А уж когда на пороге банка возникло огромное клыкастое существо, которое лишь условно можно было назвать собакой, стражи порядка, расстрелявшие в суматохе все свои патроны, вынуждены были ретироваться с места преступления, к огромному разочарованию почтенной публики. В который уже раз приходилось констатировать, что порок восторжествовал, а добродетель, она же законность, попрана самым хамским образом. Лимузин, вобрав в себя своих странных пассажиров, укатил в неизвестном направлении, обрекая всех свидетелей и очевидцев происшествия на мучительные раздумья. А что же это, собственно, было, господа хорошие?!

* * *

Петр Васильевич Хлестов уже настолько притерпелся к своей новой роли узника, что даже заговорил человеческим языком. А обратная метаморфоза, случившаяся с ним, после того как сердобольные сотрудники Тайной канцелярии решили накормить его супом, и вовсе вернула ему утерянное было равновесие.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — сказал потрясенный Кравчинский, наблюдая за странным превращением породистой таксы в уважаемого финансиста. — Петр Васильевич, дорогой, как же вы дошли до собачьей жизни? Император Всея Руси— и вдруг такой конфуз.

— Издеваетесь, молодой человек! — огрызнулся Хлестов. — Ну-ну.

Тем не менее рассказ финансиста о незавидной доле призрака в царстве оракула был выслушан с большим вниманием. Нельзя сказать, что Петру Васильевичу сочувствовали, но и осуждать его никто не торопился. Хотя ущерб, нанесенный им государству и частным лицам, выливался в довольно кругленькую сумму.

— Нет уж позвольте, господа, — возразил проштрафившийся финансист, — а кто измерит в цифрах мои физические и моральные страдания?

— В общем, пошли по шерсть, а вернулись стрижеными, — подытожил результат допроса мрачный Кузнецов.

Следователь прокуратуры был абсолютно согласен с частным детективом, хотя ситуация сама по себе не лезла ни в какие ворота. Ну что теперь прикажете делать с этой захваченной в плен таксой?

— Может, домой его отправить? — предложил Кравчинский.

— То есть как это домой?! — возмутился Хлестов. — А кто мне вернет человеческое обличье. Это же подрыв авторитета. Я с людьми работаю. А тут сидит себе человек, и вдруг нате вам — собака. Я к губернатору вхож! У меня связи на самом верху!

— Прямо не знаю, что с вами делать, Петр Васильевич. — Кравчинский покачал головой, украшенной напудренным париком. — Может, вас пока в Тайную канцелярию зачислить? Служебной собакой, а?

— Я на вас жаловаться буду губернатору! — взвился Хлестов. — Что вы себе позволяете, молодой человек?!

— Свидание с губернатором мы вам организовать, пожалуй, сможем… Но вряд ли это облегчит ваше положение.

Хлестов собирался было вновь вспылить, но в последний момент передумал. Он вдруг вспомнил, что его нынешнее положение при всей своей несуразности, вопреки известной поговорке, все-таки лучше губернаторского. А арестовал главу области не кто иной, как этот сидящий перед ним субъект в черном кафтане. А почему арестовал и по какому праву, сейчас уже, пожалуй, бесполезно допытываться.

— Проштрафился наш губернатор, — вздохнул Кравчинский. — Указом государыни Екатерины Алексеевны сослан он будет в Сибирь, на вечное поселение.

— Позвольте! — взвился было Хлестов, но тут же и осел в растерянности. — То есть как в Сибирь?

— Скажите еще спасибо, что на поселение сослан, а не на каторгу.

— Но это же абсурд, — перешел на шепот Хлестов. — Мы же с вами разумные люди и все понимаем. Или влияние оракула распространилось уже и туда?

— Пока нет, но я не исключаю и такого варианта развития событий.

— Василий Валентинович, дорогой, — воззвал финансист к сидевшему здесь же Сухареву, — ну хоть вы заступитесь за Семена Семеновича.

— К сожалению, не могу, — хмуро бросил Сухарев. — Бывший губернатор уже дал признательные показания. В них, между прочим, фигурирует и ваша фамилия, гражданин Хлестов.

— Это что же? — растерянно произнес Петр Васильевич. — И меня в Сибирь упекут?

Если бы решение проблемы зависело только от Сухарева, то он, безусловно, упек бы Хлестова куда подальше. И что, спрашивается, человеку надо? Нахапал денег, и живи в свое удовольствие, так нет, лезут, куда их не просят, хватают, аж за ушами трещит. Мало ему миллионов — миллиард подавай. Ну и что теперь с этой лопоухой таксой делать? Кормить за государственный счет?

Василий Валентинович в последнее время окончательно запутался, какому государству он служит. То есть он, безусловно, служил Отечеству. Однако Сухареву хотелось бы большей ясности в определении конституционных и временных рамок. С главой государства тоже были определенные неясности. Тайная канцелярия подчинялась императрице; сотрудники НКВД кивали головой на потолок, намекая чуть ли не на самого товарища Сталина… Но ведь Василий Валентинович отдал свой голос на выборах совсем за другого человека! Однако Москва молчала. Хотя, возможно, она что-то и говорила по поводу его родной области, лишившейся в одночасье и мэра и губернатора, но до изолированного в зоне отчуждения Сухарева информация не доходила.

Василий Валентинович в расстроенных чувствах брел по коридору, когда до него вдруг долетел грозный окрик:

— Сухарев, к прокурору!

И хотя Василий Валентинович числился ныне в кадрах Тайной канцелярии, он не счел возможным проигнорировать приглашение. Все-таки Лютиков, пусть и слегка свихнувшийся под воздействием недружелюбных внешних сил, был его непосредственным начальником.

В кабинете прокурора уже сидел расстроенный майор Сидоров, получивший, надо полагать, нагоняй от начальства за проваленную операцию у села Горелова. Сам Лютиков, по неизменной своей привычке, шаром катался по кабинету из угла в угол и решительно рубил воздух рукой.

— Черт знает что у нас в городе творится, — с ходу накинулся прокурор на ни в чем не повинного следователя Сухарева.

Василий Валентинович хоть и не был в курсе последнего происшествия, однако ничего хорошего от жизни уже не ждал, а потому воспринял информацию прокурора совершенно спокойно. Эка невидаль, в самом деле, ограбление банка!

— Мне уже звонили оттуда, — ткнул пальцем в Потолок Лютиков, — и выразили свое неудовольствие.

Сухарев саркастически улыбнулся. В ожившего товарища Сталина он, естественно, не верил — это было бы слишком для и без того хворающего Отечества, — губернатор готовился к вечному поселению, мэр находился под следствием… Так кто же мог звонить товарищу Лютикову?

— За одни неполные сутки эти негодяи выгребли наличные деньги из всех банков города! Как вам это нравится?

— А что я могу? — подал голос майор Сидоров. — Нечистая сила, что тут поделаешь.

— Ты мне этот опиум для народа брось! — взвился Лютиков. — Развел тут, понимаешь, религиозную пропаганду. Грабителей арестовать и предать суду революционного трибунала. Я лично буду руководить операцией.

Возражений не последовало. Василий Валентинович уже сообразил, что упущенная под Гореловом банда собак Баскервилей добралась до города и принялась шерстить почем зря финансовые учреждения. Из показаний Хлестова Сухарев знал, что бригаду возглавляют два местных авторитета, Кудряшов (он же Кабан) и Аникеев (он же Ворон). Люди (или нелюди), хорошо знающие город и способные натворить много бед. К тому же, если верить арестованной таксе, абсолютно неуязвимые для пуль. Немудрено, что они действуют столь откровенно и нагло. Сухареву до сих пор не приходилось участвовать в отлове проштрафившихся животных, и он с интересом ждал, что предложит в этой связи прокурор Лютиков.

— По имеющимся у нас оперативным данным, банда готовит новое ограбление. Собственно, это единственный банк в городе, который они еще не успели ограбить. Вот там мы и устроим на них засаду.

— Может быть, следует посоветоваться с товарищами из Тайной канцелярии? — осторожно предложил Сухарев.

— Какая еще Тайная канцелярия, Василий Валентинович, ты в своем уме?! — возмутился Лютиков. — Выезжаем немедленно. Еще вопросы есть?

У Сухарева вопросы были, но задавать их он не стал, хотя и намекнул товарищу Лютикову, что поимка преступников не входит в обязанности прокурора и не худо было бы поручить это ответственное дело специально обученным людям. Однако Лютиков намеки следователя пропустил мимо ушей, всецело захваченный предстоящей операцией. Сухареву не оставалось ничего другого, как последовать за своим непосредственным начальником.

К месту предстоящего происшествия выехали на двух машинах. Возглавлял кортеж лично прокурор Лютиков, в хвосте его лайбы болтались работники НКВД во главе с майором Сидоровым. В машине прокурора кроме Сухарева находился еще один весьма нервный субъект, назвавшийся Сюткиным Леонидом Сергеевичем.

— Я все-таки не понимаю, Иван Николаевич, чем я могу вам помочь? — спросил субъект, испуганно разглядывая из окна с детства знакомые улицы Родного города.

— Вы поможете нам опознать преступников.

— Иван Николаевич, дорогой, да вы их и так ни с кем не перепутаете.

Насколько понял Сухарев из разговора, Сюткин возглавлял банк «Муниципальный», ограбленный недавно собаками Баскервилей. Появление банкира у особняка НКВД показалось Василию Валентиновичу странным. До сих пор он полагал, что существует четкая граница между полосой отчуждения, контролируемой оракулом, и всем остальным городом, живущим обычной трудовой жизнью. Во всяком случае, сам Сухарев, как ни пытался, вырваться за границы зоны отчуждения не смог.

— Как вы оказались в этой машине? — тихо спросил Сухарев у свидетеля.

— Мне позвонил Лютиков и приказал приехать к особняку. Я что-нибудь сделал не так?

— Нет. Все в порядке.

Для Василия Валентиновича стало откровением, что Иван Николаевич Лютиков в отличие от него имеет выход в город и перезванивается с его обитателями. Между прочим, такого выхода не было ни у Кравчинского, ни у Кузнецова, которые, как и Сухарев, оказались пленниками оракула и вынуждены были действовать под контролем не только компьютера, но и управляющего этим странным агрегатом Иванова. Но если последний действительно управляет ситуацией, то зачем ему понадобилось устраивать на городских улицах эту комедию с собаками Баскервилей? В конце концов, в средствах, насколько Сухарев знал, Аркадий Семенович не испытывает недостатка.

— А что говорят в городе по поводу этих ограблений?

— Все в шоке, — прошептал побелевшими губами Сюткин. — Шутка сказать — призраки! Все газеты переполнены описаниями происшествий самого фантастического толка. В районе кожевенного завода видели привидение верхом на коне и с факелом в руке. Проскакал среди ночи мимо припозднившихся граждан и был таков. А на улице Краснофлотской дом пропал. Можете себе представить? Вместе с жильцами! Был дом, и нет его. Это что же такое на белом свете делается, товарищ следователь? Многие уже пророчат Армагеддон. Другие ждут Спасителя. Какого-то не то Сара, не то Цесара. Якобы только он и сможет навести в городе порядок.

— Гайосара, — подсказал Сухарев.

— Именно, — обрадовался Сюткин. — Вот ведь имечко, прости господи. А у нас ведь ни мэра в городе, ни губернатора в области. Сидят, понимаете ли. А кто арестовал и за какой надобностью, никто и понятия не имеет. Говорят, что сам Генеральный прокурор выразил озабоченность. Вы понимаете, о чем я?

— Понимаю, — кивнул Сухарев, хотя и сильно погрешил против истины.

Банк с красивым названием «Веста» охранял чуть ли не целый полк милиции. Два десятка снайперов затаились на крышах соседних домов. Два крупнокалиберных пулемета стояли прямо в холле и тупо Целили в дверь. Взвод ОМОНа расположился непосредственно в помещении банка, контролируя каждое его окно. Даже если бы банк вздумали штурмовать сотни террористов, то им бы пришлось солоно.

Прокурор Лютиков, никому не доверяя, лично Проверил диспозицию вверенных его управлению войск.

— Муха не пролетит, — удовлетворенно сказал он. — А если пролетит, то обратно мы ее точно не выпустим.

Насчет мух Сухарев как раз и не беспокоился, его смущали собаки Баскервилей. Майор Сидоров и его бравые подчиненные, уже имевшие дело с нечистой силой, сомнения следователя разделяли целиком и полностью.

— Я в этого кабана шесть пуль выпустил, — обиженно бубнил старшина Володя, — а ему хоть бы хны.

— А я в какаду стрелял, — поддержал старшего по званию милиционер Куницын. — И тоже без толку. Машет, гад, крыльями и долбит клювом по капоту. А крылья — что у твоего дракона.

— А ты драконов-то— видел? — усмехнулся стоящий рядом омоновец с гранатометом в руках.

— Видел, в кино, — обиделся Куницын.

— Мало ли что покажут в кино.

— Зато таких попугаев я даже в кино не видел!

— А таких кабанов и подавно, — дополнил товарища старшина Круглов.

— Я извиняюсь, — встрял в разговор профессионалов свидетель Сюткин, — он ведь курящий. Такая у него особая примета. Может, это поможет следствию.

— Кто курящий? — не понял прокурор Лютиков.

— Кабан. Я лично давал ему прикурить.

— Какая это примета? — удивился Иван Николаевич. — У нас все поголовно курят.

— Так то люди курят, — не сдавался Сюткин. — А тут, я опять извиняюсь, некоторым образом свинья мужского пола.

Прокурор Лютиков в сторону Сюткина только рукой махнул. Ох уж эти очевидцы. Ну такого нагородят порой, что целая следственная бригада не разгребет. Курящая свинья мужского пола — это же надо додуматься! Вот и выиграй процесс с такими вот свидетелями обвинения. Это не свидетели, а находка адвоката!

— А если банда заметит засаду? — спросил командир омоновцев, ражий детина чуть не под два метра ростом.

Вопрос был задан по существу. Вообще-то не заметить полк внутренних войск, дислоцированный на ограниченной площади, да еще среди бела дня, мог только слепой. Надо быть воистину редкостными наглецами, чтобы в такой грозовой ситуации решиться на ограбление.

В кармане прокурора зазвонил мобильник. От неожиданности Сухарев даже вздрогнул. Зато Лютиков мгновенно схватился за телефон. Кто и о чем ему докладывал, Василий Валентинович слышать не мог, но если судить по лицу, то доклад был не из самых приятных.

— Ювелирный магазин ограбили на улице Садовой, — сказал прокурор упавшим голосом.

— Собаки Баскервилей! — ахнул милиционер Куницын.

— Да какие там собаки, — отмахнулся в раздражении прокурор Лютиков. — Натуральные сукины сыны! Вошли три амбала в масках и с пистолетами выгребли из сейфов все драгоценности.

Известие, что ни говори, было неприятным. Судя по всему, какие-то ушлые урки воспользовались "Снявшейся в городе суматохой и провернули операцию вдали от сосредоточенных вокруг банка милицейских сил. Надо полагать, вышестоящие товарищи не погладят по головке прокурора Лютикова — тот, собрав все силы в центре, опрометчиво оголил фланги, по которым и был нанесен сокрушительный удар.

— Чтобы я больше не слышал ни о собаках, ни о курящих кабанах! — взвизгнул Лютиков. — Распустились, понимаешь, совсем.

— А о гориллах можно? — робко спросил устрашенный прокурорским гневом Сюткин.

— О каких еще гориллах?

— Так вон она, у входа, — указал пальцем Сюткин. — Я ее сразу узнал, товарищ прокурор.

Лютиков открыл было рот для очередного ругательства, но тут дверь банка действительно отворилась, и на пороге возник субъект в шляпе и длинном плаще. Субъект курил сигарету, пуская дым мелкими колечками и нагло скаля крупные лошадиные зубы. Сравнивая этого типа с гориллой, свидетель Сюткин был не так уж и не прав. В руках у волосатого типа были две объемистые сумки.

— Здесь, что ли, деньги дают? — громко спросила горилла, глядя на прокурора шальными глазами.

Сцена была, что называется, ни в какие ворота, даже сюрреалистические. Пусть ты и курящая обезьяна, но грабить банки в присутствии прокурора и взвода омоновцев — это уже верх наглости.

— Руки вверх, — твердо сказал прокурор Лютиков.

— Иди ты? — удивилась обезьяна. — Да за что же, гражданин начальник?

— Стрелять буду, — пообещал слегка опешивший прокурор.

— Нет, сначала я стрельну. — Горилла вынула руку из кармана вместе с пистолетом Макарова и всадила две пули одну за другой прямо в прокурора Лютикова.

К слову, омоновцы в критической ситуации не растерялись, открытый ими огонь должен был буквально разнести обезьяну-террористку на куски, но не тут-то было. Горилла преспокойно покинула холл, несмотря .на устрашающий грохот крупнокалиберных пулеметов, неспешно спустилась с крыльца и села в поджидавший ее черный лимузин. Ражий омоновец успел всадить в этот лимузин заряд из подствольного гранатомета, но не сумел даже обшивку попортить. Неуязвимый автомобиль, несмотря на стучавшие по его крыше свинцовые градины, горделиво уплыл с места происшествия и увез в неизвестность убийцу прокурора Лютикова.

— Прекратите стрелять! — крикнул следователь Сухарев омоновцам. — Не хватало, чтобы вы друг друга поубивали.

Стрельба хоть и не сразу, но стихла, и в наступившей гробовой тишине прозвучал голос свидетеля Сюткина:

— Боже мой, а он мне не поверил!

— Наповал, — коротко бросил командир омоновцев. — Проморгали, мать твою!

Сухарев в смерть прокурора Лютикова почему-то не поверил. Хотя и сам не смог бы себе объяснить Причину своих сомнений. Конечно, прокуроры тоже люди и вполне могут пасть на поле битвы с криминальными элементами, но ведь не от рук же, извините, невоспитанного животного. Тем не менее прокурор Лютиков не дышал, и подоспевшие к шапочному разбору врачи констатировали смерть.

— Ну и куда его теперь? — почесал затылок майор Сидоров.

— В морг, куда еще, — пожал плечами врач.

— Вы его не вскрывайте пока, — тихо порекомендовал врачу Сухарев. — И мобильник ему оставьте, он вам позвонит.

— Вы в своем уме, гражданин?! — удивленно спросил врач. — Кто позвонит?

— Покойник, — пояснил непонятливому эскулапу Василий Валентинович.

— Вас случайно не контузило, товарищ?

— Я следователь прокуратуры, — показал ему Сухарев свое удостоверение. — Попрошу впредь действовать в рамках моих предписаний.

И прокурор Лютиков не подвел следователя Сухарева. Не успел еще Василий Валентинович выпить кофейку в Тайной канцелярии для успокоения раздрызганных нервов, как его пригласили к телефону. Иван Николаевич был взволнован, голос его заметно дрожал, тем не менее он настоятельно порекомендовал следователю Сухареву явиться с докладом по месту службы. Этот звонок с того света не то чтобы потряс Василия Валентиновича, но заставил призадуматься. Вызванный для консультации, Кравчинский склонялся к мысли, что «покойный» Лютиков вернулся в свое обычное состояние и пребывает сейчас в сильном смущении.

— А меня оракул к нему отпустит?

— Не исключено, — задумчиво протянул Аполлон Кравчинский. — Вы ведь у нас не совсем персонаж. В зону отчуждения попали с целью отыскать прокурора Лютикова. Именно в этом качестве вас и зарегистрировал компьютер. Но теперь прокурора здесь нет, значит, следуя логике компьютера, вы должны его найти. Вот и отправляйтесь на поиски. Можете прихватить с собой и коллег.

— Вы имеете в виду Сидорова и милиционеров?

— Конечно. Попробуйте проделать тот же путь, но в обратном порядке. Через подвал.

Сидоров не совсем понял, куда его тащит следователь и за каким чертом ему понадобилось лезть в эти катакомбы. Но был майор человеком долга и потому последовал за Сухаревым если не в ад, то, во всяком случае, в его преддверие.

Василий Валентинович не без труда нашел тот самый шкаф, с которого начались все их беды. Хотя с того черного дня и прошло уже немало времени, милицейские мундиры продолжали как ни в чем не бывало аккуратно висеть на вешалках.

— А зачем нам этот маскарад? — удивленно спросил Сидоров, ему почему-то не хотелось расставаться с хромовыми сапогами и галифе.

— Оперативное задание, — коротко пояснил Сухарев, которому недосуг было пускаться в пространные объяснения.

Не успел майор Сидоров зашнуровать свои ботинки, как последовала чудовищная вспышка. Какое-то время Сухарев пребывал в оцепенении, но очень быстро пришел в себя. Кажется, он не пострадал. Милиционеры во главе со своим бравым Начальником тоже пребывали в добром здравии, хотя и выглядели слегка смущенными.

— Что это было? — растерянно произнес Сидоров.

— А вот это нам с тобой еще предстоит выяснить, Семен.

Пользуясь инструкциями, полученными от Кравчинского, Сухарев двинулся к выходу из подвала. И двери темницы, наконец, распахнулись настежь. Дворец пребывал все в том же жалком состоянии, в котором следопыты, озабоченные поисками прокурора, оставили его более недели назад. Василий Валентинович увидел следы титанических усилий строителей, пытавшихся по его приказу пробиться в подвал, и усмехнулся. Знай он тогда, что ждет его в этом подвале, сбежал бы из этого чертова особняка на край света.

Между прочим, Сухаревская «девятка», на которой следователь с прокурором прибыли в подозрительное, как тогда им казалось, место, стояла целехонькая у подъезда особняка. А вот милицейского «уазика» не было. Видимо, его успели забрать озабоченные коллеги майора Сидорова. Машина завелась с полуоборота — вынужденный простой пошел ей только на пользу. Сухарев от души порадовался, что его автомобиль не был подвергнут примитивному раскулачиванию, и слегка подивился этому поистине фантастическому обстоятельству.

— А что я жене скажу по поводу долгого отсутствия? — расстроенно протянул старшина Круглов.

— Скажешь, что был в секретной служебной командировке, — распорядился майор Сидоров. — И вообще, помалкивайте о том, что видели и слышали. Я сам доложу кому следует.

Прокурор Лютиков пребывал в сильном смущении. Надо отдать должное пииту Кравчинскому, он довольно точно определил состояние возвращенца с того света. Конечно, с работниками правоохранительных органов случаются разные казусы, в том числе и весьма неприятные, но быть убитым обезьяной — для прокурора это, знаете ли, слишком. Впрочем, физически Лютиков нисколько не пострадал и даже попытался изобразить привычную бодрость, но потом махнул рукой и указал прибывшим коллегам на стулья:

— Какие будут предложения?

— Да уж какие тут могут быть предложения? — вздохнул майор Сидоров. — Одно слово — влипли.

Лютиков помрачнел лицом и сел на свое привычное место у стола, глаза его тоскливо смотрели на следователя Сухарева.

— Будет скандал.

Судя по всему, и прокурор Лютиков, и майор Сидоров сохранили в памяти все, что происходило с ними в зоне отчуждения, и сейчас испытывали сильное беспокойство по поводу совершенных под воздействием загадочного оракула противоправныхдействий. Все-таки нынешнее наше законодательство сильно отличалось от законодательства сталинской поры. Не говоря уже о методах работы.

— Мэра сегодня отпускают. Рябушкин уже оформил передачу его на поруки рабочим завода «Красный пролетарий».

— Будет скандал, — повторил вслед за прокурором майор Сидоров.

— Не думаю, — покачал головой Сухарев, — он ведь дал показания. Не в интересах Гуслярова поднимать шум по поводу своего ареста. Тем более что он, скорее всего, уже сообразил, что столкнулся с чем-то из ряда вон выходящим и не укладывающимся в рамки нашей правовой системы.

— Пожалуй, — слегка приободрился майор Сидоров. — В конце концов, все мы стали жертвами неопознанного объекта, называемого оракулом. А Иван Николаевич даже едва не лишился жизни на боевом посту.

— А как быть с губернатором? — поморщился Лютиков.

— С губернатором сложнее, — честно ответил Сухарев. — В монархические времена почему-то не принято было передавать проштрафившихся чиновников на поруки пролетариата.

— Давай без шуток, Василий Валентинович, — построжел лицом прокурор.

— А без шуток не знаю, что и сказать, Иван Николаевич. Кравчинский считает, что единственная возможность выручить губернатора — это действительно отправить его в Сибирь, ну, скажем, в качестве зама представителя президента по Сибирскому федеральному округу.

— Но это же черт знает что! — вспыхнул Лютиков. — Какой-то оракул будет диктовать кадровую политику федеральному центру! Они никогда с этим не согласятся.

— Боюсь, что у федерального центра скоро не будет выбора, если, конечно, нам не удастся выключить эту чертову машину.

— Так ты считаешь, Василий Валентинович, что нужно поставить в известность Генерального прокурора?

— Безусловно. Тем более что в столице наверняка уже в курсе возникших у нас проблем.

— Да уж, — вздохнул Лютиков. — Пресса раструбила о похождениях собак Баскервилей чуть ли не на весь свет. Шутка сказать, они обчистили практически все банки в городе. А меня, скорее всего, отстранят.

— А вот этого ни в коем случае допустить нельзя, — сказал Сухарев. — Вы ведь теперь для оракула покойник, Иван Николаевич, то есть в некотором смысле призрак, уж простите на недобром слове. И руки у вас развязаны.

— Руки развязаны, а преступники гуляют на свободе.

— Зато мы знаем их имена, — напомнил Сухарев. — И сделаем все, что в наших силах, чтобы пресечь их связи в криминальных кругах. Нам известно также имя человека, затеявшего эту нелепую игру. Я имею в виду Аркадия Семеновича Иванова. Таким образом, наше внедрение в зону отчуждения было хоть и не совсем добровольным, тем не менее принесло ощутимые плоды. Об этом и надо доложить в вышестоящие инстанции.

— Вот именно, — расправил плечи майор Сидоров. — Работаешь, рискуя жизнью и здоровьем, как последний Штирлиц, а тебе увольнением грозят! Конечно, были издержки морального и правового порядка, но ведь и ситуация, в которую мы попали, далеко не тривиальная.

— Это уж точно, — окончательно пришел в себя прокурор Лютиков. — Сейчас не время раскисать. Работа, работа и еще раз работа. Я вас больше не задерживаю, товарищи.

* * *

Стая вошла во вкус привольной городской жизни. Антоха, столь удачно застреливший прокурора, ходил в героях. По вечерам Гриня с Веней, сидя у телевизора, смаковали свои похождения, о которых взахлеб рассказывали местные телеведущие. Столица пока угрюмо отмалчивалась, словно и не замечала творившихся у нее под боком безобразий. Главари стаи подсчитывали прибыль. Денежки были немалые, и Кудряшов с Аникеевым ломали головы, как их сохранить, передав в руки надежных людей. А с этим как раз возникли проблемы. Правоохранители тоже не дремали. Годами вроде бы используемые связи рвались как паутина. Ни Кудряшову, ни Аникееву никак не удавалось выйти на своих подельников. К тому же стае следовало соблюдать осторожность. Убить их, конечно, не убьют, но отловить, как это показал случай с финансистом Хлестовым, очень даже смогут. Из особняка Иванова стая, стараниями все того же Аркадия Семеновича, перебралась на окраину города, в малоприметный дом, купленный специально для этого случая. Однако не было никаких гарантий, что стаю рано или поздно не обнаружат и здесь.

— Надо уходить, — сказал осторожный Аникеев. — Почудили, и хватит.

— Вопрос — куда уходить? — нахмурился Кудряшов.

— Пора возвращаться к нормальной жизни. Свои обязательства перед Ивановым мы выполнили, теперь пришла его очередь платить по счетам.

Предложение Аникеева было разумным, но Кудряшов сильно сомневался, что свихнувшийся цезарь так просто их отпустит. Судя по всему, у Аркадия Семеновича весьма обширные планы, делиться которыми со своими подручными он, однако, не спешит.

— Слышь, братаны! — оторвал подельников от телевизора какаду Гриня. — А разве мы ювелирные магазины грабили? И в ресторанах мы не бесчинствовали. Что же он нам лишнего лепит, гад? Этак они на нас всех городских собак повесят. А нам за свои грехи не рассчитаться.

Клюев был прав, по меньшей мере половина преступлений, приписываемых стае, была совершена кем-то другим. Похоже, что в городе действовала еще одна криминальная бригада, но пока что трудно было сказать, работает она сама по себе или под контролем гайосара Йоана Грозного.

— А ведь могут и спросить, — задумчиво проговорил Бульдог. — По совокупности все нами совершенное тянет на большие сроки.

— Ну и что ты предлагаешь? — повернулся в его сторону Кудряшов.

— Ничего,—пожал плечами Бульдог.—Просто надоела собачья жизнь.

Собачья жизнь поднадоела не только Бульдогу, но и всем сбившимся в стаю призракам. А Кудряшову с Аникеевым и вовсе не улыбалось всю оставшуюся жизнь шестерить на Иванова. Пора было принимать меры, способные кардинально поменять ситуацию. Однако сложность была в том, что Иванов знал о действиях стаи практически все и в любой момент мог принять упреждающие меры.

— Позвони Хлестову, — посоветовал Кудряшову Аникеев. — Возможно, этот лох уже вернулся.

Телефон в доме, видимо, остался от прежних хозяев. Но был и риск, что пропавшая такса работает под присмотром правоохранителей и, чего доброго, наведет их на след товарищей по несчастью. Но в любом случае финансист был не менее, чем Куд-ряшов с Аникеевым, заинтересован в возвращении своего человеческого статуса.

Хлестов на звонок откликнулся. По его словам, он буквально час назад вернулся из Тайной канцелярии.

— Откуда вернулся? — не понял кабан.

— Представляешь, они хотели зачислить меня в штат служебной собакой, — частил без передыху Хлестов. — А больше у них-де должностей для оборотней нет. Можешь себе представить: Петр Хлестов — служебная собака. Я этому Кравчинскому так и сказал: не дождетесь! Я императором был! У меня высшее образование!

— Да погоди ты со своим образованием! — рассердился Кудряшов. — Встретиться надо.

— Так приезжайте! — обрадовался финансист. — Я в своем загородном особняке один как перст. Охрана сбежала. Прислуга сбежала. Я ведь пришел как человек и вдруг на глазах у изумленных зрителей превращаюсь в собаку. Все в шоке. Я в панике.

Хлестов еще что-то рассказывал взахлеб, переживая случившуюся с ним неприятность, но Кудряшов его не слушал, обдумывая первый шаг. Судя по всему, Хлестов не врал. Вряд ли правоохранители выпустили его из своих лап в нынешней непростой ситуации, когда город взбудоражен невероятными похождениями криминальной стаи. Уж скорее они предъявили бы его как трофей вышестоящим инстанциям.

— Поедем вдвоем, — повернулся Кудряшов к Аникееву. — Ты и я. На такси. Благо мы сейчас находимся в человеческом обличье.

— А если начнется метаморфоза?

— Тем хуже для таксиста, — усмехнулся Кудряшов.

К счастью, все обошлось. И на милицию не нарвались, и сберегли нервную систему предприимчивого частника, предложившего им свои услуги за вполне умеренную плату. В дом Хлестова проникли с черного хода, предварительно убедившись, что за финансистом вроде бы не следят. Слежка велась за домом Иванова, расположенным поблизости. Авторитеты обнаружили засаду без труда и так же без труда определили, что в засаде сидят доблестные стражи порядка.

Хлестов тоже был пока в человеческом обличье, но при виде товарищей по несчастью проявил прямо-таки щенячью радость.

— Рассказывай, — с порога взял быка за рога Кудряшов, — что еще за Тайная канцелярия и с чем ее едят.

Петр Васильевич как хозяин отменно гостеприимный предложил гостям коньяк и между двумя рюмками, выпитыми исключительно для успокоения нервов, рассказал о своих мытарствах.

— Значит, ты угодил в лапы Друбича? — уточнил Кудряшов.

— Только не в лапы, а в руки, — поправил Хлестов. — Мне еще повезло. Надо сказать, что в Тайной канцелярии с арестованными обращаются помягче, чем в НКВД. Хотя кому я это рассказываю.

— Вот именно, — усмехнулся Кудряшов. — Значит, эти молодые люди с Ивановым на ножах?

— Во всяком случае, не дружат, — подтвердил с охотою Хлестов. — Своей целью они ставят нейтрализацию безумного цезаря, и я лично их в этой благородной цели поддерживаю. Аркадий Семенович перешел уже, знаете ли, все границы. Держать в собачьем теле порядочных людей — это же верх неприличия.

Кудряшов тоже не прочь был сменить кабанье обличье на человеческое, и как можно скорее, но при этом ему не хотелось остаться в прогаре. Вопрос был в том, сумеют ли эти двое, Кравчинский и Кузнецов, справиться с изворотливым безумцем Ивановым и прибрать к рукам оракула. А точнее, те бесчисленные сокровища, которые эта чертова машина таскает в своем нутре. Один раз им это удалось, но не факт, что удача от них не отвернется во второй попытке. В любом случае, прежде чем сотрудничать, надо обговорить условия.

— Вообще-то их не двое, а трое, — напомнил Аникеев. — Ты забыл Ходулина. А он ведь не просто человек, а призрак.

— Причем призрак со стажем, — добавил Хлестов. — По слухам, он тоже в городе. Во всяком случае, я читал о его появлении на улицах города в газете. Желаете взглянуть?

— Не надо, — отмахнулся Кудряшов. — С газетами успеем. А тебе, Петя, придется наведаться в Тайную канцелярию.

— Завтра? — с надеждой спросил финансист.

— Нет, прямо сейчас— Кудряшов был непреклонен.

— Но я не успею, — заволновался Хлестов. — Вот-вот начнется метаморфоза. К тому же я пьяный, меня гаишники остановят. Права отберут.

Кудряшов поведением Петра Васильевича был огорчен и не сумел этого огорчения скрыть от собеседника. Так что занесенный над головой кулак разом привел финансиста в чувство. Он мгновенно протрезвел и выразил готовность отправиться на свидание с Аполлоном Кравчинским сию же минуту.

— Так-то лучше, — одобрил его поведение авторитет. — И не надо со мной шутить, Петя. В случае чего я тебя из-под земли достану. А Кравчинскому передай, что Кудряшов готов к переговорам.

— Но я же вашего адреса не знаю? — растерянно развел руками Хлестов.

— И не надо, — вкрадчиво сказал Аникеев. — Мы тебе сами позвоним.

* * *

Лев Игнатьевич Гусляров пребывал в расстроенных чувствах. Хотя, казалось бы, обретенная свобода должна была настроить его на мажорный лад. Мэр, по правде говоря, уже и не чаял вырваться из сталинских застенков. И, видимо, поэтому наговорил много лишнего. Черт его знает, затмение на него, что ли, нашло? Выложил всю подноготную еще до того, как к нему применили методы физического воздействия. Смутил мэра прокурор Лютиков. Гуслярову показалось, что в стране произошел переворот и пришла пора отвечать за совершенные грехи. А теперь выясняется, что никакого переворота не было, а был чистый обман, форменное издевательство над уважаемым человеком. Ну ничего, Лев Гусляров найдет управу на этих аферистов. Развели тут, понимаешь, маски-шоу.

В родной квартире Льва Игнатьевича ожидал сюрприз в виде записки, небрежно брошенной на стол. Гусляров сразу же узнал и почерк супруги, и ее стиль. Пожелание «чтоб ты провалился!» Лев Игнатьевич выполнять не спешил, но в легкую оторопь впал. В квартире, между прочим, было хоть шаром покати, в смысле продуктов питания и ценностей. Все, что можно было унести, дражайшая супруга прихватила с собой. Гусляров, можно сказать, остался гол как сокол и без гроша в кармане. Сломленный семейными неприятностями, Гусляров упал в кресло и тупо уставился в телевизор. Включил он его машинально, по застарелой привычке. Однако увиденное и услышанное в этом чертовом ящике потрясло его больше, чем уход жены.

В городе творилось нечто невероятное, неслыханное. Какие в наше время могут быть призраки?! Это же абсурд!

Совсем они там, на телевидении, распоясались и утратили всякое чувство меры. А прокурор Лютиков хорош, ничего не скажешь! Пока он обтяпывает свои грязные делишки, шантажируя мэра, уголовники обнаглели уже сверх всякой меры. Ну, один банк ограбить — это еще куда ни шло, но чтобы все, и подчистую, это уже никуда не годится. Вот ведь свалились на голову Гуслярова напасти. И хотя Лев Игнатьевич прямой ответственности за деятельность правоохранительных органов не несет, но спрос с него все равно будет. Понаедут комиссии из столицы. Начнут выяснять, кто да что. И обязательно заинтересуются, где был мэр все эти дни. А Гуслярову в свое оправдание сказать практически нечего. Ибо если он начнет рассказывать правду, ему никто не поверит. Чего доброго, еще объявят психом и отправят на лечение.

Лев Игнатьевич уже собрался застонать от отчаяния, но передумал, поскольку как раз в эту минуту к нему пришло озарение — а ведь это заговор! И не исключено, что заговор с целью свержения существующего строя. Не в городском, естественно, масштабе, а в общероссийском. Гусляров схватился было за трубку, чтобы немедленно известить прокуратуру, но вовремя опомнился. Какая гут может быть прокуратура, когда в деле замешан сам Лютиков. В ФСБ надо звонить! А еще лучше в Кремль, по горячей линии. Однако, посидев и пораскинув мозгами, Лев Игнатьевич пришел к выводу, что со звонками торопиться не надо ни в ФСБ, ни тем более в Кремль. Как говорили наши мудрые предки, не буди лихо, пока оно тихо. Прежде всего следует во всем разобраться самому, а уже потом бить во все колокола…

Звонок в дверь заставил Гуслярова вздрогнуть — кого еще принесла нелегкая? Невероятные события последних дней сильно подорвали здоровье Льва Игнатьевича и расшатали его нервную систему. Вот и сейчас он крался к двери, как агент иностранной державы, застигнутый врасплох компетентными органами. Устыдившись собственного страха, Гусляров дверь все-таки открыл, но никого на лестничной площадке не обнаружил. Не исключено, конечно что кто-то просто глупо пошутил, но у Льва Игнатьевича окончательно испортилось настроение.

Вернувшись в комнату, Гусляров собрался уже выключить телевизор и завалиться спать, как его внимание привлек тип на экране. Самым удивительным в этом человеке было то, что он молчал. Просто молчал, глядя при этом на мэра наглыми насмешливыми глазами. Льву Игнатьевичу странный субъект показался знакомым, но это, разумеется, еще не повод, чтобы весь вечер пялиться на его физиономию. Гусляров в раздражении ткнул в первую попавшуюся кнопку, пытаясь перейти на другой канал. Однако не тут-то было. Создавалось впечатление, что этот наглец откупил время на всех каналах, чтобы заставить страну любоваться своей персоной. Лев Игнатьевич попытался выключить телевизор, но неудачно. Навязчивый гражданин не исчез с экрана даже тогда, когда мэр выдернул шнур телевизора из розетки. Это уже было нечто, выходящее за пределы разумного. Гуслярову вдруг пришло на ум, что дело не в телевизоре, замкнуло у него в мозгах, и замкнуло самым надежным образом. Не иначе как от переживаний, связанных с незаконным арестом, у него начались галлюцинации.

— Здравствуйте, Лев Игнатьевич, — спокойно произнес настырный тип с экрана.

— Здравствуйте, — машинально отозвался мэр.

— Вы что, не узнали меня?

— Да как вам сказать… — начал было Лев Игнатьевич.

— Иванов, — подсказал ему тип.

— Аркадий Семенович, — обрадовался Гусляров Л тут же испугался этой своей радости, ибо для ликования пока что не было причин. В пору было хвататься за голову и бежать советоваться с компетентными в области психиатрии специалистами.

— Я вас не очень напугал? — участливо спросил Иванов. — Вы уж извините, что я ворвался в дом без предупреждения. Просто ваш телевизор был включен, вот я и воспользовался оказией.

Ничего себе оказия! Лев Игнатьевич едва не выругался вслух. Напугал до поросячьего визга! В конце концов, воспитанные люди в таких случаях используют телефон.

— Я все-таки не понимаю, Аркадий Семенович, каким образом вы оказались в телевизоре? Это что, видеозапись?

Гуслярову вдруг пришло в голову, что его разыгрывают. Возможно, даже хотят свести с ума. Сначала этот абсурдный арест, потом не менее нелепые допросы в НКВД и, наконец, проникший в дом самым невероятным образом шапочный знакомый Аркадий Семенович Иванов.

— Это что, видеотелефон?

В конце концов, почему бы нет. В последнее время в наш обиход вошли многие вещи, о которых мы прежде и понятия не имели. Лев Игнатьевич техническими новинками не очень интересовался, зато его супруга питала к ним известную слабость. Возможно, что она купила аппарат, не поставив в известность мужа.

— Я вижу, вы никак не можете адаптироваться к ситуации, — усмехнулся Иванов. — Ну что ж, извольте, я готов пойти вам навстречу.

И не успел Гусляров, что называется, глазом моргнуть, как Аркадий Семенович переместился из телевизора прямо на стоящий в противоположном углу диван. Если таким образом он пытался успокоить Льва Игнатьевича, то результат получился обратный. Гусляров перепугался настолько, что едва не выпрыгнул в закрытое, к счастью, окно.

— Да сядьте вы, — урезонил его Иванов. — И успокойтесь. Я, честно говоря, полагал, что после посещения зоны отчуждения вы более адаптированы ко всякого рода чудесам.

— Какая еще зона отчуждения?

— Я имею в виду ваш арест.

— Позвольте, — Гусляров от растерянности действительно упал в кресло, — вы что, имеете к этому какое-то отношение?

— Самое непосредственное, — охотно признался Иванов. — Вас арестовали по моему указанию.

Вот оно как! Гусляров с некоторым облегчением перевел дух. По крайней мере, хоть что-то для него в этом запутанном деле прояснилось. Всплыл заказчик. Нельзя сказать, что Лев Игнатьевич хорошо знал Аркадия Семеновича лично, но слухами земля полнится. А слухи об Иванове ходили нелицеприятные. Темная лошадка, имеющая отношение к крупным финансовым махинациям. Так вот кому пришло в голову столь оригинальными методами шантажировать мэра. Но, между прочим, похищение человека — это уголовно наказуемое деяние, так что и Льву Игнатьевичу будет что предъявить суду, в случае если кому-то придет в голову устраивать показательный процесс с его участием.

— Методы у вас, однако, Аркадий Семенович-

— Цель оправдывает средства, — цинично усмехнулся Иванов. — Сказано не мною, но я готов подписаться.

— И что это за цель, если не секрет.

— Власть над миром. Не пугайтесь, Лев Игнатьевич, я не сумасшедший.

Гусляров вежливо промолчал в ответ, хотя был почти уверен в обратном. Не исключено, что Иванов просто пытается запудрить мозги оппоненту, чтобы вывести его из равновесия. Потому, видимо, и свое появление он обставил такими дешевыми эффектами. Прямо фокусник, а не деловой человек.

— Вы в курсе, что губернатор арестован?

— Кем? — поразился Гусляров.

— Мною. Его отправят на вечное поселение в Сибирь по именному указу императрицы Екатерины Алексеевны. А у вас появится шанс занять его место.

— Послушайте, Аркадий Семенович, — разошелся Гусляров, — что вы мне голову морочите, в самом деле?! Какая еще Екатерина Алексеевна?

— А президентом вы не хотите стать, Лев Игнатьевич?

— Хочу, — усмехнулся мэр. — Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом.

— Вот видите. Оказывается, наши намерения совпали. Мне тоже кажется, что из вас получится Достойный глава государства.

У Гуслярова уже не осталось сомнений в том, что странный гость над ним издевается. Вот еще шут гороховый! Властелин мира. Лев Игнатьевич На своем веку много придурков повидал с манией величия, но этот, похоже, самый яркий в этом ряду.

— Я не тороплюсь, Аркадий Семенович. Какие мои годы. Лет десять—двенадцать я готов подождать Надо поднабраться управленческого опыта.

— К сожалению, десяти лет я вам дать не могу, — сухо отозвался Иванов. — Месяц-два от силы.

— В таком случае извините. Видимо, я не тот кандидат, который вам нужен.

— Вы не спросили об альтернативе, Лев Игнатьевич.

— То есть? — насторожился Гусляров.

— Вас сместят с поста мэра и, скорее всего, арестуют. Благо разоблачительных материалов на вас набралось с избытком. Кроме того, надо же кого-то наказать за творимые в городе бесчинства.

— Бесчинства тоже организовали вы, — догадался Гусляров.

— Разумеется, — охотно подтвердил Иванов. — Никому другому это было бы просто не под силу.

— А что, эти призраки действительно неуязвимы для пуль?

— Они неуязвимы не только для пуль, но и для реактивных снарядов, — усмехнулся Иванов.

Похоже, этот человек не шутил, и, очень может быть, он не был сумасшедшим. В конце концов, чтобы организовать в городе такой бедлам, мало быть высококлассным аферистом, надо обладать еще и очень эффективным средством воздействия на людей. Неужели этот человек действительно им обладает? Гуслярова даже пот прошиб от такого предположения, и он почти с ужасом глянул на развалившегося напротив в кресле человека.

— Вы слышали об оракуле, Лев Игнатьевич?

— Но это же миф!

— А чудесное воскрешение Петра Васильевича Хлестова не заставило вас призадуматься?

— Но ведь это просто врачебная ошибка?

— Врачи, конечно, могут ошибиться по поводу одного человека, но ведь воскресших покойников была целая дюжина.

Что правда, то правда. Лев Игнатьевич припомнил потрясение всех присутствующих в кабинете у губернатора, когда уже вроде бы отпетый Рябушкин явился на собственные поминки. Сам Гусляров постарался забыть этот неприятный инцидент и сделал это, видимо, совершенно напрасно.

— Представьте себе, Лев Игнатьевич, компьютер, который создали наши отдаленные потомки с единственной целью улучшить окружающий мир. А что для этого надо сделать?

— Видимо, изменить прошлое.

— Браво, Гусляров, вы схватываете все на лету.

— Так вы человек из будущего, Аркадий Семенович?

— Я — миссионер, Лев Игнатьевич, — гордо отозвался Иванов. — Не важно, когда и где я родился, важно, что я призван изменить мир. И вы можете поучаствовать, Лев Игнатьевич, в этом благородном начинании.

Гусляров был потрясен. Все это, конечно, вполне могло оказаться бредом воспаленного ума. Чистым сумасшествием. Но собственные впечатления Льва Игнатьевича, полученные в подвалах НКВД, говорили в пользу этого бреда. А потом телевидение… Не могли же эти ребята с телевидения вот так с бухты-барахты выдумать этих не то призраков, не то оборотней, грабящих банки.

— А вы не слишком широко замахнулись, Аркадий Семенович? Все-таки власть над миром — это, знаете ли, такой масштаб… Вам может не хватить ресурса.

— Ресурса хватит, — твердо сказал Иванов.

— Но каким образом? — растерялся Гусляров. — У них же самолеты, танки, ядерное оружие, наконец.

— Я не костолом и не вампир, Лев Игнатьевич, — обиделся Иванов. — Я гуманист. Уверяю вас, процесс пройдет практически безболезненно и почти бескровно. Никто по большому счету ничего и не заметит. Я расставлю своих людей на ответственные посты, и мы совместными усилиями создадим рай на земле.

Аркадий Семенович Иванов был далеко не первым человеком, мечтающим построить на грешной земле рай, но, к сожалению, его предшественникам мало удалось сделать в этом направлении. Мэр Гусляров мог бы сослаться и на свой небольшой опыт участия в одном подобном эксперименте, завершившемся конфузом. Хотя, с другой стороны, чем черт не шутит, пока бог спит. Цель действительно оправдывает средства, если, конечно, у вас эти средства есть. В любом случае Гуслярову терять было нечего, кроме собственных цепей, ибо из мэрского кабинета его, скорее всего, действительно выпрут. Деньги он уже потерял, ограбленный законной женой, которой по глупости доверился. Да при таком раскладе ему ничего другого не остается, как бороться за народное счастье.

— Мне нужны гарантии, — смущенно откашлялся Гусляров.

— Иными словами, вы хотите увидеть оракула собственными глазами?

— Да, — кивнул Лев Игнатьевич, — хотелось бы убедиться, что это не авантюра и не очередной блеф.

— Ну что ж, — широко развел руками Иванов, — милости прошу. Подойдите к компьютеру и щелкните мышкой.

— И все?

— Все, — отозвался Аркадий Семенович, непостижимым образом перемещаясь в экран телевизора. — До встречи в храме Йо, Лев Игнатьевич.

Телевизор наконец отключился, и Гусляров какое-то время тупо смотрел на погасший экран. Конечно, легче всего было считать, что властелин мира ему просто померещился. Но в этом случае Лев Игнатьевич; включая компьютер, ничем особенно не рисковал. Мышкой мэр щелкнул почти машинально, уверенный, что ни к чему существенному это не приведет. Однако он ошибся. Яркая вспышка ослепила Льва Игнатьевича, и он провалился то ли в сон, то ли в миф, то ли вообще в нечто, имеющее мало общего с нашей убогой реальностью.

* * *

Кравчинский прибыл на встречу с главарями стаи в роскошном экипаже, запряженном шестеркой лошадей. Встреча состоялась в городском сквере аккурат на исходе ночи, когда набегающий рассвет изгоняет таящуюся под сенью крон нечисть, давая возможность приличным людям вновь почувствовать себя хозяевами жизни. Однако Аполлону сегодня предстояла встреча с оборотнями, которые света не боялись, более того, настаивали на своем праве на бесчинство в любое время суток.

— Заставляете себя ждать, граф, — хрюкнули в сторону Кравчинского из-за ближайшего куста.

— Дела, — вежливо заметил Кравчинский, с интересом разглядывая появившееся на тропинке городского сквера чудо-юдо с клыками.

Кабан остановился в пяти шагах от графа Калиостро, рядом приземлился огромный ворон, спланировавший, видимо, с соседнего дерева. Жертвы виртуальных игр оракула выглядели на первый взгляд устрашающе, но на Кравчинского особенного впечатления не произвели.

— Итак, господа, вам надоело ходить в звериных шкурах?

— Можно подумать, что мы их надели по своему почину, — рассерженно хрюкнул кабан. — Будь он проклят, этот ваш оракул.

— Мы теряем время, господа, — сухо отозвался Кравчинский. — Ваши предложения?

— Пятьдесят процентов, — каркнул ворон.

— Не понял.

— Хорошо, пусть будет тридцать три, — сбавил цену кабан. — Но согласитесь, милейший, что за меньшую сумму нам нет ни малейшего резона работать на вас.

— Вы имеете в виду сокровища, хранимые оракулом?

— А что же еще. Нам надоел этот психованный гайосар Иванов с его манией величия, и мы готовы оказать вам помощь в борьбе с ним.

— У вас есть какие-то предложения на этот счет?

— Есть, — каркнул ворон. — Но сначала договоримся о процентах.

— Хорошо, — не стал спорить Кравчинский, — пусть будет тридцать три.

— Для того чтобы добраться до оракула, надо захватить Иванова, — прокаркал ворон. — Но гайосар очень осторожен и выходит на связь или в качестве фантома, или в качестве дубликата, словом, не знаю, как это его состояние определить, но при малейшей опасности он растворяется в воздухе.

— Это я знаю, — кивнул Кравчинский.

— Но если нам удастся заполучить перстень, то за ним он наверняка придет сам.

— Перстень с руки одного из моих товарищей?

— Именно. Он дал нам задание убить или Ходулина, или Кузнецова, а лучше обоих, если удастся.

У Кравчинского не было оснований сомневаться в словах ворона. В конце концов, со стороны Иванова это всего лишь разумная предосторожность. Затевая крупное дело, он боится, что в его ход вмешаются посторонние и поломают игру. Имея на руках хотя бы один перстень, он может не опасаться своих оппонентов. Без этой печатки никому не удастся отключить оракула или вынудить его убраться из нашего времени. Желание стаи сбросить звериные шкуры тоже в общем-то было понятно Аполлону. Другое дело, что кабан с вороном могли действовать не по своему почину, а по наущению Иванова, который пытается таким образом добраться до своих неуловимых противников.

— Нам не удастся убить Ходулина, поскольку он такой же призрак, как и мы, — прохрюкал кабан. — Значит, остается Ярослав Кузнецов. Именно с его холодеющей руки мы должны снять перстень.

— Надеюсь, вы не рассчитываете, что я позволю вам убить своего друга?

— Разумеется, нет. Но Кузнецов может прикинуться мертвым.

Притвориться покойником Ярослав, конечно, может, вот только поверит ли в это притворство оракул, не говоря уже об Аркадии Семеновиче Иванове. Так или иначе, но это, пожалуй, пока единственная возможность добраться до свихнувшегося гайосара, и Кравчинский отдавал себе в этом отчет.

— Хорошо, я поговорю со своим товарищем и передам вам ответ через Хлестова.

На этом высокие договаривающиеся стороны расстались, хоть и не слишком довольные друг другом, но с надеждой на более тесное сотрудничество в будущем.

Кравчинский сел в карету и отправился в свой особняк, густо заселенный правоохранительными службами всех эпох. Аполлон не очень понимал, зачем Иванову понадобилось реанимировать Тайную канцелярию и НКВД, но, возможно, гайосар Йоан просто пытался при помощи компьютера из будущего создать идеальную карательную структуру, способную поддерживать новый мировой порядок, и проигрывал различные варианты. И надо признать, что он добился определенного успеха. В частности, ему удалось изолировать практически всю городскую и областную управленческую верхушку и многих из них склонить на свою сторону. О бизнесе и говорить нечего: Иванов контролировал его практически полностью, запугав строптивых с помощью стаи. К сожалению, попытки трех друзей противостоять расшалившемуся гайосару оказались неудачными. Конечно, они обладали практически всей информацией о творимом Ивановым в городе беспределе, но этого было слишком мало, чтобы реально влиять на ход событий.

Кравчинский подробно изложил друзьям предложение неожиданных союзников. Ходулин с Кузнецовым, а также приглашенный на совет Рябушкин выслушали его внимательно, но высказывать свое мнение по этому поводу пока не спешили.

— Может, не следовало выпускать из застенков НКВД мэра? — задумчиво проговорил Рябушкин. — Теперь он наверняка стал легкой добычей Иванова.

— Нет, Анатолий Сергеевич, — покачал головой Кравчинский, — если бы мы его не взяли на поруки, то он был бы расстрелян как враг народа. Ибо оракул не позволил бы нам ломать игру.

— Но в этом случае он, воскреснув, вернулся бы к исполнению собственных обязанностей, — пожал плечами Рябушкин.

— А Иванов бы снова втянул его в игру, но теперь уже в качестве призрака. А призрак во главе города— это уже нечто новое и грозящее большими неприятностями.

— Я думаю, Аркадий Семенович именно этого и добивается, — сказал Ходулин. — По той простой причине, что человек, ставший призраком, уже не может выйти за рамки очертанного оракулом круга и становится игрушкой в руках гайосара.

— А насколько велики возможности оракула по воссозданию второй или даже, возможно, третьей реальности? — спросил Рябушкин.

— Они практически безграничны, — сообщил Ходулин. — Я почти неделю проболтался в этом призрачном мире и признаюсь вам, что натерпелся там страха. Не знаю, зачем это понадобилось изобретателям компьютера, но они собрали в эту программу всю мыслимую и немыслимую нечисть. Гоблины, черти, вампиры, оборотни, драконы, ведьмы, маги и колдуны различных категорий, наделенные совершенно невероятной силой и запредельными астральными способностями. Словом, человеку, родившемуся в наш рациональный век, жить по законам иррационального мира будет весьма неуютно.

— Но ведь это пока что просто тени или маски, не знаю, как правильно назвать? — пожал плечами Рябушкин. — Мало ли этой нечисти резвится сейчас на наших телеэкранах. И ничего — живем.

— Это пока они там, а мы здесь, — усмехнулся Ходулин. — Но как только эти тени, как вы их назвали, обретут плоть, всем остальным нормальным людям солоно придется.

— Но ведь оракул будет их контролировать?

— А вот в этом я как раз и не уверен, — покачал головой Кравчинский. — Во всяком случае, оракул оказался не способен на все сто процентов проконтролировать даже известную нам стаю. А если этих вампиров и гоблинов будет не единицы, а миллионы?

— То есть ты хочешь сказать, что рано или поздно процесс может выйти из-под контроля оракула? — уточнил Кузнецов. — Но неужели создатели этого не понимали?

— Мы ведь не знаем их целей, — пожал плечами Кравчинский. — Не исключено, что компьютер просто должен был собрать информацию о суевериях прежних эпох для какого-нибудь шоу будущего. Возможно, с помощью подобных перевоплощений они там снимают кино.

— Ужо будет нам кино! — усмехнулся Ходулин. — Точите мечи, добры молодцы, седлайте борзых коней. Сила на нас валит неисчислимая. Полная жуть!

Кравчинский покосился на помрачневшего Кузнецова — в конце концов, именно Яриле предстоит сыграть роль покойника с нешуточным риском для жизни. Но на то он и гайосар Ярослав Мудрый, чтобы разрешить возникшую коллизию.

— Ладно, — сказал Кузнецов. — Чему быть, того не миновать.

* * *

Высокая московская комиссия прибыла наконец в провинившуюся область, чтобы на месте разобраться в ситуации и раздать всем сестрам по давно ожидаемым серьгам. Прокурор Лютиков, вызванный одним из первых пред светлые очи представителей проверяющих и надзирающих структур, на всякий случай прихватил с собой и следователя Сухарева. Комиссия заседала в здании областной администрации, ныне осиротевшем по причине отсутствия главного руководящего лица (губернатор по-прежнему томился в Тайной канцелярии, ожидая милости от государыни Екатерины Алексеевны).

Для работы проверяющим отвели конференц-зал. А в коридорах главного губернского здания волновался чиновный люд. По слухам, спрос столичные Начальники собирались чинить строгий, невзирая на прежние заслуги. Среди ожидающих Сухарев опознал мэра Гуслярова и нескольких его заместителей, совсем недавно выпущенных из застенков НКВД. Лев Игнатьевич сделал вид, что не узнал следователя, а прокурору Лютикову лишь кивнул свысока. Расчет Сухарева на то, что мэр не станет поднимать шум по поводу своего ареста, оказался верным. Другое дело, что Гуслярову придется как-то отчитаться перед высокой комиссией по поводу творящихся в городе безобразий, и от этих объяснений очень многое будет зависеть в дальнейшем ходе событий.

Прокурора Лютикова вызвали на ковер одним из первых. Иван Николаевич хоть и волновался, но держался с достоинством. Прокурору был предложен стул как раз напротив расположившейся за столом комиссии. Сухарев скромно присел рядом с начальником. Комиссия состояла из высоких чинов числом не менее десятка, из чего Василий Валентинович сделал вывод, что проверка предстоит углубленная и всеобъемлющая.

— Ну, что же, Иван Николаевич, — сказал представительный седовласый мужчина в костюме от известного итальянского кутюрье, — мы уже выслушали мэра города, господина Гуслярова, и теперь хотели бы знать, что было сделано в вашем ведомстве для расследования прискорбных фактов и предотвращения преступлений.

Мэр Гусляров находился здесь же в зале и сидел на стуле у окна, но на прокурорских работников не смотрел. Сухарев подозревал, что Лев Игнатьевич уже успел вступить в сговор с Ивановым и теперь будет петь с его голоса. Но, разумеется, это предположение нуждалось в подтверждении, и Василий Валентинович рассчитывал его получить уже в ходе нынешних разбирательств.

— Прежде всего я хотел бы доложить комиссии о том, что мы имеем дело с полномасштабным заговором с целью изменения конституционного строя, — начал свою речь прокурор с шокирующего заявления.

А то, что высокая комиссия была шокирована, не вызывало никаких сомнений. Это было заметно и по вскинутым бровям, и по неодобрительному ропоту в адрес господина Лютикова, вздумавшего наводить тень на плетень в абсолютно ясном деле.

— И кто же эти заговорщики? — иронически усмехнулся седовласый господин, глядя на прокурора мудрыми и осуждающими глазами.

Похоже, у комиссии уже сложилось определенное мнение и о личности прокурора Лютикова, и о его деятельности на высоком посту. И сложилось оно под влиянием градоначальника Гуслярова, надо полагать. Но в любом случае высокопоставленные федеральные чиновники менять его не собирались, какими бы громкими заявлениями их ни пытались Устрашить.

— Во главе заговора стоит некий Иванов Аркадий Семенович. Именно по его указанию банда в составе Кудряшова, Аникеева, Козлова, Стеблова, Клюева и Антохина совершила ряд разбойных нападений на финансовые учреждения города.

— Зачем? — удивился сухощавый моложавый господин в очках, сидевший слева от седовласого и представительного.

— Иванову надо было запугать банкиров и заставить их действовать по своей указке.

— Но если вам известны имена всех фигурантов этого дела, то почему они до сих пор на свободе? — спросил седовласый председатель комиссии.

— К сожалению, мы не можем этого сделать по техническим причинам. Эти существа — призраки! И пока у правоохранительных структур нет методов для борьбы с ними.

Реакция высокой комиссии была ожидаемой: прокурора Лютикова сочли сумасшедшим. Причем настолько сумасшедшим, что грузный лысоватый мужчина, сидевший на самом краю стола, потребовал вызвать санитаров.

— Не далее как позавчера на моих глазах, — продолжал Лютиков на удивление бесцветным голосом, — по одному из этих существ была выпущена очередь из крупнокалиберного пулемета. Стреляли буквально в упор, но, к сожалению, без всякого успеха. Скажу более, эта горилла произвела два выстрела в меня, что привело к фатальным последствиям. Вот справка из морга.

Лютиков поднялся со стула и положил на стол перед ошарашенной комиссией вполне официальную бумагу со всеми необходимыми подписями и печатями. Бумага, как ни странно, произвела на гостей из столицы должное впечатление. Тем не менее сухощавый чиновник в очках не удержался от язвительного замечания:

— Оказывается, господа, мы имеем дело с живым трупом.

Смешок, раздавшийся в рядах высокой комиссии, был решительно пресечен председательствующим.

— Надеюсь, господин Лютиков, вы не считаете нас идиотами, способными поверить в тот бред, который вы нам тут излагаете? Безобразие! Первый раз встречаю человека, который, находясь на грани отстранения от должности, позволяет себе подобные шутки в отношении людей, выполняющих служебный долг.

— Он над нами просто издевается, — запыхтел толстый господин, сидевший слева от председателя. — Просто удивляться приходится, глядя на субъектов, порочащих прокурорский мундир.

— У меня есть свидетели, — спокойно отмахнулся Лютиков от града упреков, посыпавшихся на него со всех сторон.

— Любопытно было бы взглянуть хотя бы на одного, — усмехнулся сухощавый.

— Да они все тут психи, — опять запыхтел толстый.

— Мои слова может подтвердить присутствующий здесь господин Гусляров, проведший в застенках НКВД целую неделю.

— Я протестую! — взвился со своего стула мэр. — И не желаю участвовать в дурацком спектакле господина Лютикова. Я был в отпуске. Навещал тещу. Свою долю вины в случившемся признаю, однако прошу учесть высокую комиссию, с какими кадрами мне приходится работать.

Комиссия внимала Льву Игнатьевичу с сочувствием. Из чего Сухарев сделал вывод, что человека На роль козла отпущения столичные чиновники уже нашли, и в этой незавидной роли, скорее всего, придется выступать прокурору Лютикову. Ибо вышеназванный субъект настолько разочаровал гостей, что его дальнейшее пребывание в высокой должности выглядело проблематичным.

— В таком случае прошу выслушать еще одного свидетеля, — обратился к высокой комиссии Лютиков. — Правда, предупреждаю, что выглядит этот свидетель весьма экзотично.

— Неужели? — вскинул правую бровь сухощавый господин в очках. — Должен сказать, господин прокурор, что вы и без того удивили нас сверх всякой меры. Стоит ли и дальше ломать комедию?

— И тем не менее я настаиваю.

— Ну, хорошо, — поморщился председатель. — Во всяком случае, никто потом не сможет упрекнуть нас в предвзятости.

Сухарев поднялся со стула, дошел до двери и крикнул ожидающему в коридоре майору Сидорову:

— Ведите свидетеля.

Петр Васильевич Хлестов произвел на публику ошеломляющее впечатление, ибо был он, к сожалению, не в человеческом, а собачьем обличье. И хотя огромную, ростом чуть ли не с теленка таксу сопровождали кроме майора Сидорова еще и два милиционера, комиссия, кажется, струхнула не на шутку, а отдельные ее члены даже повскакивали с мест.

— Это безобразие! — выкрикнул сразу же потерявший при виде собаки Баскервилей всю свою ироничность сухощавый господин.

— Вызовите же, наконец, милицию, — просил толстый, вытирая платком пот со лба.

— Так мы здесь, — обрадовал его старшина Круглов.

— А почему собака без ошейника и без намордника? — набросился на него председатель. — Она же людей покусает.

— Я протестую! — гавкнул на комиссию в полный голос Хлестов. — Противозаконно надевать намордник на свободного гражданина свободной страны!

Комиссия обмерла и ошарашенно уставилась на огромную таксу, заимевшую претензию не только на российское гражданство, но и на свободу. У нас, между прочим, и то и другое не всем людям дают.

— Она что же, говорящая? — вымолвил наконец после затянувшегося молчания сухощавый господин.

— Во-первых, не она, а он, — облаял его Хлестов. — Я кобель, в смысле — мужчина. Надо же разбираться в таких вещах, если уж заседаешь в комиссии.

— Да, конечно, — прокашлялся смущенный председатель. — Вы, простите, из цирка?

— А при чем здесь цирк? — возмутился Хлестов. — Я бизнесмен. Деловой человек. А вы тут из меня клоуна делаете!

— Но позвольте, — заволновался председатель. — При чем же здесь мы? Это вы пришли на заседание комиссии в неподобающем виде.

— Извините, —признал правоту столичного гостя Петр Васильевич.—Действительно, неловко получилось, но никакой моей вины в этом нет. Иван Николаевич не даст соврать.

Прокурор Лютиков охотно пришел на помощь финансисту и объяснил комиссии, что она имеет дело с человеком, попавшим волею безответственных лиц в чрезвычайные обстоятельства, однако не потерявшим присутствия духа и оказывающим правоохранительным органам содействие в поимке опасных преступников.

— Но это же черт знает что! — растерянно произнес сухощавый. — Такого просто не может быть.

И тем не менее высокая комиссия не могла отрицать очевидного: говорящая собака имелась в наличии. И эта собака называла себя Хлестовым Петром Васильевичем, бизнесменом, заколдованным неизвестными лицами. Слово «заколдованный» вызвало горячие протесты отдельных членов комиссии, категорически отказавшихся подписывать протокол в таком виде. Прокурор Лютиков предложил компромиссный вариант, который в окончательном виде звучал как «бизнесмен, ставший жертвой опытов безответственных лиц». Сухощавый господин настаивал, что перед словом «опытов» должно быть поставлено слово «научных».

Но тут возмутился председатель комиссии:

— Какая тут может быть наука, господа? Это же форменный произвол!

Седовласого председателя горячо поддержал пострадавший Хлестов, и формулировку оставили без изменений. Престиж науки был спасен от поползновений шарлатанов, однако подозрения остались. Толстый господин, в частности, выразил сомнение, что перед ним призрак. И надо признать, что эти сомнения имели под собой почву, ибо менее всего предъявленную комиссии таксу можно было назвать бестелесной. И все же прокурор Лютиков стоял на своем, вызывая законное недоумение комиссии, итак уже пошедшей ему навстречу.

— А я настаиваю, господа, на важности этого вопроса. Тут ведь главное не в том, что мы имеем дело с оборотнями, главное, что их пуля не берет. В этом случае снимаются все претензии к правоохранительным органам, которые-де проморгали, недосмотрели и прочее.

— Вот именно, — поддержал прокурора майор Сидоров. — А то милиция вечно ходит в крайних. Я, между прочим, лично стрелял в бульдога с трех шагов, а он, гад, даже не поморщился.

— А давайте я выстрелю в таксу, — предложил старшина Володя. — Для чистоты эксперимента.

К немалому удивлению комиссии, кобель, то есть Петр Васильевич Хлестов, против такого варварского отношения к себе не возражал.

— А может, у вас патроны холостые? — не сдавал позиций председатель.

Старшина Круглов, не говоря лишнего слова, вынул из пистолета обойму и протянул ее недоверчивому господину. Обойма пошла по рукам членов комиссии, и все могли собственными глазами убедиться, что патроны самые обычные. Дабы снять все сомнения на этот счет, старшина Круглов произвел сначала выстрел в стену, а потом в спокойно наблюдающего за его действиями кобеля. В стене образовалась выбоина, а вот Хлестов-такса нисколько не пострадал, хотя дуло пистолета находилось буквально у его виска.

— А серебряными пулями вы в них стрелять не пробовали? — спросил какой-то знаток из комиссии.

— К сожалению, серебряных пуль в арсенале правоохранительных органов нет, — вздохнул Сидоров.

И даже после столь наглядной демонстрации неуязвимости загадочного кобеля-оборотня комиссия наотрез отказалась признать его за призрака. После долгих и горячих дебатов сошлись на более мягкой формулировке — «фантом». После чего отдельные, наиболее нервные члены комиссии предложили удалить кобеля из зала. Просьба была удовлетворена, и весьма довольный официальным признанием своего нового статуса бизнесмен Хлестов покинул помещение вместе с сотрудниками милиции, которые пребывали при загадочном существе в качестве то ли почетного эскорта, то ли охраны.

— Вы что же, собираетесь идти с этим протоколом к самому? — негромко спросил толстяк у председателя.

— А что прикажете делать? — развел тот руками. — Мы ведь всего лишь зафиксировали факты.

— Как бы там, — сухощавый господин в очках кивнул на потолок, — не зафиксировали нашего психического расстройства.

— Но согласитесь, господа, надо же принимать какие-то меры. Не можем же мы допустить, чтобы в субъекте Российской Федерации правили бал сомнительные во всех отношениях элементы. Это, в конце концов, противоречит конституции.

— Я бы все-таки не стал делать столь категорические выводы, — запротестовал толстяк. — Мы имеем дело не с государственным переворотом, а всего лишь с попыткой государственного переворота, как совершенно верно заметил прокурор, в результате которой имели место противоправные действия, не повлекшие за собой человеческих жертв. Жертв ведь не было, господин Лютиков?

— Пока нет, — подтвердил Иван Николаевич. — Правда, был похищен губернатор. Но, по нашим сведениям, он пока жив. Его собираются сослать в Сибирь на вечное поселение.

— Ну, вот видите, — обрадовался толстяк. — Сибирь — это, в конце концов, не так страшно, как многим кажется. И там люди живут. К тому же меры принимаются. Я вас правильно понял, товарищ прокурор?

— Так точно, — бодро отозвался Лютиков. — В стан заговорщиков нами внедрены несколько агентов. Превентивные меры к недопущению захвата власти принимаются.

— Вот! — поднял указательный палец к потолку толстяк. — Так что выражение «правит бал нечистая сила» из отчета лучше выкинуть.

— А такого выражения здесь нет, — обиделся на критику председатель. — Кто-нибудь еще желает высказаться?

Больше желающих высказаться не нашлось. Председатель обвел глазами всех членов комиссии, тяжело вздохнул и подписал протокол.

— Позвольте, — спохватился нервный субъект на дальнем конце стола, — а оргвыводы? Нас же за этим послали?

— При чем тут оргвыводы, — возмутился толстяк. — Не мешайте людям работать. Выводы сделаем по завершении операции. Кого-то накажем, кого-то наградим.

На этом заседание комиссии закончилось. Факт противоправных действий был установлен, виновные пока не обнаружены. Что вовсе не означало отпущения грехов областным и городским руководителям. На этом заострил внимание присутствующих председатель комиссии в заключительном слове. Ввиду серьезности ситуации банкет решено было не проводить. Комиссия собрала манатки и покинула губернскую столицу не пивши, не евши, что, безусловно, говорило о серьезном отношении ее членов к порученному делу.

— Похоже, помощи от федерального центра мы так и не дождемся, — вздохнул тяжело Лютиков.

— А чем они могут нам помочь? — пожал плечами Сухарев. — Разве что советом. Вся надежда теперь на наших агентов. Возможно, им удастся схватить за руку Иванова. А наша с вами задача, Иван Николаевич, присматривать за мэром Гусляровым, сдается мне, что он договорился с Аркадием Семеновичем.

* * *

Субботин после неудачного покушения на Ярослава Кузнецова пребывал в смешанных чувствах. С одной стороны, он очень ловко вывернулся из цепких лап правоохранительной системы, с другой — потерял куш в миллиард долларов. Последнее было настолько огорчительно, что авторитет буквально рвал и метал, пытаясь выявить предателя в рядах собственной банды. Впрочем, пораскинув умом, он пришел к выводу, что подставили его Веня с Гриней, ибо больше стучать было некому. Разъяренный Субботин пожелал видеть предателей живыми или мертвыми и отдал соответствующее указание своим криминальным подручным. Последние прочесали весь город, но придурков не обнаружили. Веня с Гриней пропали, словно сквозь землю провалились, подтвердив тем самым подозрения авторитета, что они в этом деле не без греха.

Слухи о том, что в районе села Горелова появилась банда грабителей, Субботин воспринял поначалу иронически. Однако после того, как неизвестными лицами был перехвачен транспорт с довольно приличной партией наркоты, авторитет понял, что против него ведется настоящая война, и решил, что пришла пора ответить неразумным оппонентам. Хвост на Субботина могли поднять только два человека — Кудряшов или Аникеев. Не исключено, что эти два отморозка объединили усилия, чтобы устранить конкурента. Расследование обстоятельств дела, однако, поставило Субботина в тупик. Не станешь же всерьез воспринимать показания испуганных водителей и охранников, что на них напала собачья стая. Возможно, в более спокойные времена не лишенный чувства юмора криминальный авторитет посмеялся бы от души над байками о воронах и попугаях, грабящих несчастных прохожих, но сейчас ему было не до смеха. Кровь из носу, а надо было возместить понесенные убытки. Субботин уже собирался отправиться в деревню Горелово, чтобы на месте разобраться в ситуации. Однако вести о начавшихся в городе грабежах заставили его призадуматься. Грабители действовали настолько нагло, что поставили в тупик не только правоохранительные органы, но и много чего повидавшего на своем веку авторитета. По городу ползли упорные слухи, что в роли грабителей подвязались совсем уж странные существа, которых скорее можно было отнести к животному миру, чем к криминальному. И тут авторитета, что называется, озарило. Ему пришло в голову, что подобные чудеса способен сотворить только один человек. И с этим человеком Субботина как-никак связывают деловые отношения. Авторитет попытался связаться с Аркадием Семеновичем и побывал еще раз в хитрой квартире, но, увы, компьютера там уже не было. Не оставалось ничего другого, как вплотную заняться звериной стаей. К сожалению, его усилия ничем практически не увенчались. Ловкие грабители банков утекали сквозь растопыренные пальцы не только правоохранительных структур, но и мобилизованной на их поимку криминальной бригады. Несколько раз братки Субботина буквально висли на хвосте у черного лимузина, но достать его, к сожалению, не смогли.

Расстроенный неудачами авторитет с горя принял большую дозу коньяка, и, возможно, в силу этой причины его взору вдруг предстало странное существо, очень похожее на попугая, но значительно превосходящее птицу по размеру. Существо лениво прохаживалось вдоль бассейна, кося время от времени глазом на сидевшего в расслабленной позе Субботина.

— Очухался, Александр? — участливо спросил попугай на редкость противным, но вроде бы знакомым авторитету голосом.

— Ты кто? — тупо спросил Субботин, не желая принимать явно сонную дурь за суровую реальность.

— Стеблов я, — спокойно отозвался попугай. — Не признал, что ли?

Сходство, безусловно, было, хотя в чем именно оно заключается, Субботин определить не рискнул бы. Но верить в то, что перед ним действительно Венька, авторитет категорически отказывался. Болтался под ногами у деловых людей пусть и дерьмовенький, но человечишка, и вдруг нате вам — крашеный петух!

— Петух?! — вопросил вслух Субботин.

— Не петух я, Саша, а попугай, — огорчился гость. — Даже обидно от тебя такое слышать.

— Тогда ответь мне, скотина, кто меня прокуратуре сдал?! Чуть за решетку не угодил по твоей милости.

— Зона — это мелкая неприятность, Субботин. Есть места и пострашнее.

— Стрельнуть бы в тебя, да рогатки нет под рукой.

— А что мне рогатка? — противно прицокнул попугай. — В меня из пулемета палили, и хоть бы что.

— Не морочь мне голову. — Субботин попробовал проснуться, но не смог. Хотел пнуть птицу ногой, но проклятый попугай упорхнул из-под удара. Зато сам авторитет неожиданно очутился в бассейне и едва не захлебнулся холодной водой. Кажется, только здесь, в бассейне, он окончательно пришел в себя. К сожалению, попугай не исчез, более того, нахально утвердился в покинутом авторитетом кресле и даже сунул свой дурацкий клюв в наполненную почти до краев рюмку с первосортным французским коньяком. Субботин хотел было обругать попугая последними словами, но не успел, глупая птица прямо на его глазах стала менять обличье, превращаясь в человека. Впрочем, человеком этого паразита можно было назвать только с большой натяжкой, но вместе с тем трудно было отрицать тот факт, что в любимом субботинском кресле сидит прямоходящее существо из отряда приматов.

— Видал? — сказал Веня вылезающему из бассейна Субботину. — А ты говоришь — петух! Оборотень я теперь, Саша, такие вот дела.

— Брысь, — коротко бросил авторитет, сгоняя шестерку с хозяйского кресла. Рюмку, кстати, у бывшего попугая он отбирать не стал, а допил коньяк прямо из бутылки. Веня присел на край бассейна и свесил обутые в резиновые сапоги ноги в воду.

— Мог бы и разуться, — бросил ему авторитет.

— В том-то и дело, что не мог, — пояснил Стеблов, — Превращение идет прямо в одежде и в обратном порядке получается то же самое.

— Ладно, рассказывай, как тебя угораздило стать попугаем.

— Не попугаем, Саша, а оборотнем в перьях. Согласись, это совсем другой статус.

— Приличные братаны в волков оборачиваются.

— Не всем дано, — самокритично признал Стеблов.

Рассказ попугая Вени о приключениях в мире призраков Субботина не столько напугал, сколько позабавил. Хотя, сложись для него обстоятельства менее удачно, и он мог бы оказаться на месте Аникеева и Кудряшова. И очень может быть, ходил бы сейчас в собачьей шкуре. Впрочем, неприятности, выпавшие на долю конкурентов, авторитета нисколько не огорчили.

— Значит, это вы перехватили мою партию героина?

— Мое дело, Саша, попугайское. Работал я на них буквально за гроши. А за понесенные убытки спрашивай с Аникеева и Кудряшова. Хотя прямо скажу, шансов, чтобы им противостоять, у тебя нет никаких. Они ведь призраки, их даже пуля не берет. Хочу предупредить тебя, Саша, как старого знакомого: уноси ноги.

Рассерженный авторитет собрался было запустить в Веню бутылкой, но пожалел драгоценный коньяк, который еще плескал на донышке.

— Это они тебя подослали?

— Я тебя умоляю, Саша, — обиделся попугай. — Как ты мог такое подумать. Исключительно по доброте душевной.

— Ты ври, да не завирайся, — криво усмехнулся авторитет.

— Ладно,—сдался Веня.—Есть у меня в этом деле свой интерес. Но ведь надо же человеку как-то жить.

— Ты не человек, ты стукач, — огрызнулся в его сторону Субботин. — Рано или поздно, Веня, но я из тебя все перья повыщипываю. Говори, зачем пришел.

Стеблов, однако, не был бы шестеркой, если бы выложил все и сразу, нет, этот хмырь ходил долго вокруг и около, пока у Субботина не лопнуло терпение. Бутылка просвистела в воздухе и, по всем расчетам авторитета, должна была опрокинуть Веню в бассейн, но почему-то по неизвестной причине отклонилась от курса и обессиленно упала в воду.

— Бесполезно, — покачал головой Веня. — Я же сказал тебе, что нас даже пули не берут.

Субботин впервые испытал чувство, похожее если не на страх, то, во всяком случае, на беспокойство. Очень может быть, что Веня не врал, говоря о неуязвимости своей и своих подельников. Ведь банки эта звериная стая щелкала как орехи, не обращая внимания ни на милицию, ни на охрану.

— Предложение Иванова, насколько я понимаю, остается в силе?

— Ты это на что намекаешь? — нахмурился Субботин.

— На миллиард я намекаю, Саша. И более того— могу поспособствовать.

— Ты уже один раз поспособствовал, — буркнул авторитет.

— Правильно. А сколько ты мне заплатил? Стеблов, видишь ли, шестерка. Стеблов должен на паханов даром ноги бить. А с какой стати, Александр? Вы будете как сыр в масле кататься, а я лапу сосать? Короче — двадцать пять процентов и ни цента меньше.

— Десять, — твердо сказал авторитет. — И моли Бога, чтобы у тебя хватило времени их потратить.

— Опять эксплуатируешь пролетария, Саша? И опять рискуешь все потерять. А если мне кто-то предложит больше, я ведь могу не устоять.

— Да кто тебе предложит, чмо, сто миллионов долларов?!

— А хоть бы тот же Кузнецов. Я ведь могу и ему настучать. Так, мол, и так, есть тут один такой крутой авторитет по фамилии Субботин, который хочет тебя, Ярослав, извести. В конце концов, этот частный детектив человек не бедный, зато, в отличие от тебя, Саша, честный. И уж коли пообещает мне заплатить миллионы, то непременно заплатит.

— Я тебе тоже заплачу, гад, вот только дотянусь до пистолета и заплачу.

— Да не боюсь я твоего пистолета, — презрительно отмахнулся Веня. — Сколько раз тебе говорить. Зато тебе есть чего бояться, поскольку ты у нас пока еще потенциальный, призрак и регистрацию в оракуловой картотеке не прошел.

— Хочешь сказать, что и у меня есть шанс стать оборотнем?

— Безусловно есть, в этом можешь нисколько не сомневаться. В любой момент Аркадий Семенович может щелкнуть пальцами и — прощай, авторитет.

— Ладно, убедил. Выкладывай свой план, дрессированный попугай.

Веня последние слова авторитета пропустил мимо ушей. Да и какие могут —быть обиды, когда речь идет о сумме в миллиард долларов. Конечно, не исключался вариант, что авторитет, заграбастав огромные деньги, просто кинет шестерку, но на этот случай у Вени была своя домашняя заготовочка. Дело в том, что Субботин не мог сунуться в храм Йо без риска превратиться в призрака, так что миллиард из рук Аркадия Семеновича будет получать как раз он, Веня, а тут уж он не позволит себя обидеть и отстегнет от общей запредельной суммы свои кровные сто миллионов баксов.

* * *

Стая ждала гайосара Йоана Второго в большом напряжении. Очень многое зависело от этой встречи, столь многое, что даже Кудряшов нервничал, как мальчишка, впервые отправившийся на неправедный промысел. Все вроде было просчитано до мелочей, но в последний момент Кудряшов усомнился — на ту ли карту он поставил? Однако переигрывать ситуацию было уже поздно. Аркадий Семенович, как это водится между воспитанными людьми, предупредил о своем появлении аккуратным стуком в дверь, хотя вошел почему-то через окно. Впрочем, вошел как раз не Иванов, а его фантом, которому, похоже, все равно было, через какую щель проникать в жилище озабоченных проблемами людей.

— Итак? — спросил вместо приветствия фантом Иванова, усаживаясь на стул, хотя, конечно, мог и постоять — что ему сделается, фантому-то?

— Есть план, — сказал хриплым голосом кабан.

Увы, над метаморфозами Кудряшов был не властен, и авторитет, может быть, впервые в жизни ощутил, что такое комплекс неполноценности. Впрочем, сейчас не это было главным. Предстояло убедить недоверчивого и хитрого гайосара в искренности своих намерений.

— Значит, десять миллиардов, Аркадий Семенович, как и договаривались?

— Я своему слову хозяин, — пожал плечами Иванов.

— Есть обстоятельство, которое может помешать успешному завершению дела, я имею в виду внезапную метаморфозу. Все-таки мне сподручнее убивать Кузнецова в человеческом обличье. Конечно, в крайнем случае, я могу проткнуть его и клыками, но кто тогда снимет перстень с его пальца?

— Но ведь у вас есть Антохин?

— Уж больно мал этот перстень, — вздохнул волосатый примат. — Не для моих пальцев. Пачку долларов я удержу. Сумку, полную баксов, тем более. А эти ваши финтифлюшки не для меня.

— Ладно, — нахмурился Иванов. — Я вас подстрахую. А вы уверены, что вам удастся нанести роковой удар?

— Если не удастся мне, то поможет Аникеев. Если оплошаем мы оба, есть еще и Бульдог с Антохой. От попугаев Грини и Вени толку, конечно, мало, но хоть внимание на себя отвлекут. Насколько я понимаю, удар может нанести любой призрак?

— Разумеется, — кивнул Иванов.

По лицу фантома трудно было понять, нервничает ли сейчас находящийся где-то в недоступном убежище Иванов или он уверен в успехе. Но в любом случае рисковать придется не только призракам, но и самому Аркадию Семеновичу. Другое дело, что гайосар пока не знает, что для него приготовлена ловушка, и очень многое будет зависеть от того, согласится ли он сунуть туда лапу.

— Я буду держаться поблизости и постараюсь прийти вам на помощь, если в этом возникнет необходимость.

— А если все обойдется с метаморфозой? — спросил Аникеев. — Где вас потом искать, Аркадий Семенович? Давайте уж все заранее обговорим на берегу. Не думаю, что после убийства Кузнецова у нас будет много времени. Нас уже и так обложили со всех сторон.

— Но убить-то вас не могут.

— Зато смогут поймать. А мне вовсе не улыбается остаток жизни провести в клетке. И вообще, Ар-Кадий Семенович, может, вы вернете нам человеческое обличье авансом, это значительно упростит все дело?

— Не упростит, а усложнит, — возразил Иванов. — У людей нет шансов убить гайосара Ярослава Мудрого.

— Но ведь в глазах оракула мы все равно останемся призраками?

— Давайте не будем спорить по пустякам, господа, — раздраженно бросил Аркадий Семенович. — Договор уже заключен, и нет никакой необходимости менять его условия.

Похоже, Иванов и сам не был уверен в правильности своих расчетов. А следовательно, вовсе не факт, что он сможет вернуть человеческое обличье нанятым киллерам. У оракула на этот счет может быть свое мнение, отличное от мнения Аркадия Семеновича. Нет, пожалуй, вожаки криминальной стаи сделали правильный выбор — надо отключать чертов компьютер, и делать это как можно скорее.

План Кудряшова был прост, как все гениальное, во всяком случае, Иванову он понравился. Расчет свой стая строила на том, что люди хотят кушать, вне зависимости от того, в каком мире они обитают, реальном или виртуальном. В этом ряду гайосар Ярослав Мудрый не был исключением. Как правило, в десять часов вечера он садился в карету вместе с Аполлоном Кравчинским и отправлялся ужинать в расположенный поблизости от таинственного особняка ресторан. Никаких препятствий им в этом никто не чинил, а в ресторане давно уже, похоже, привыкли к странным посетителям и не обращали внимания на их не соответствующий эпохе наряд-

— Дело не в привычке, — усмехнулся Иванов. — Дело в оракуле.

Спорить с Аркадием Семеновичем Кудряшов не стал, в конце концов, гайосару виднее, почему люди так нервно реагируют на присутствие в городе крупных и благородных животных и равнодушно взирают на разъезжающих в экипажах или верхом гвардии преображенцев и служащих Тайной канцелярии. Не говоря уже о работниках НКВД, этих везде встречают как родных. А вот если в тот же ресторан вслед за гвардейцами и чекистами зайдут кабан с вороном, не говоря уже о попугаях, так все телевизионные каналы и газеты поднимают шум, словно случилось нечто из ряда вон выходящее.

— За что же такая дискриминация, Аркадий Семенович? — обиженно спросил у Иванова какаду Клюев. — Оборотню ведь тоже есть-пить надо.

— Увы, дорогой Григорий, — посочувствовал униженному и оскорбленному гайосар, — не я пока в этом городе хозяин. Но обещаю, что в случае успеха нашей миссии тебя в этот ресторан будут вносить на руках как одну из самых почитаемых не только в городе, но и в стране и мире персон.

— Ловлю вас на слове, ваше императорское величество, — не растерялся Гриня, — и сделаю все от меня зависящее, чтобы в нашу честь салютовали шампанским во всех земных ресторанах.

— Да будет так, — построжел лицом гайосар Йоан Второй. — Действуйте, господа.

Для Вени Стеблова ответственное спецзадание было ответственным вдвойне. Он один из всей стаи знал, что дело будет развиваться отнюдь не по сценарию, одобренному Аркадием Семеновичем Ивановым, и даже не по плану, придуманному совместно Кравчинским и Кудряшовым, поскольку именно он, Веня, внес в этот план свои коррективы.

…Стая, как это и было оговорено заранее с Кравчинским, беспрепятственно заняла исходные позиции вокруг особняка. Особых сложностей при этом не возникло, поскольку члены криминальной бригады по счастливому стечению обстоятельств пребывали в это время в человеческом обличье. А Аникеев с Кудряшовым были даже обряжены в присланные специально для этого случая Аркадием Семеновичем Преображенские мундиры. Веня догадывался, что в окрестностях особняка сосредоточены большие силы, в задачу которых входит, впрочем, не отлов стаи, а задержание Аркадия Семеновича Иванова, а он обязательно должен был объявиться где-то поблизости. Здесь же неподалеку прятался и Субботин со своими подручными, которые должны были вмешаться в развитие событий в последнюю минуту и сделать из скромного босяка Вени Стеблова, по меньшей мере, мультимиллионера. Рисковали, разумеется, все, но больше всех конечно же хитроумный попугай ара. Ибо в случае провала затеянной им комбинации Вене грозила опасность буквально со всех сторон. Его с полным правом могли счесть предателем и Кудряшов с Аникеевым, и Кравчинский с Кузнецовым, и Субботин с подельниками, и даже сам гайосар Иванов, впрочем, того в этот момент предавали все. Но такова уж доля цезарей, что рано или поздно находится какой-нибудь Брут с кинжалом в руке, одним ударом разрешающий все вопросы. Правда, если бы Веню сейчас спросили: «И ты, Брут?», то он, разумеется, ответил бы отрицательно. Ибо смерть гайосара Аркадия Семеновича Иванова вовсе не входила в его планы. А кто тогда, спрашивается, отдаст Вене миллиард, которым он должен будет поделиться с Субботиным, да плюс еще к тому девять миллиардов, о которых криминальный авторитет ничего не знает. Эти девять миллиардов Веня с полным правом может оставить себе. Надо полагать, что гайосар Йоан, получив перстень, возражать против такого расклада не будет. Что же касается Субботина, то пока он разберется, что его надули, утечет очень много воды. За это время Стеблов успеет навербовать себе такую бригаду, что ни Суббота, ни Кудряш до него уже не дотянутся.

Сладкие мечты о будущем Вениамина Стеблова были прерваны жарким шепотом Кудряшова:

— Приготовились, братки!

К роскошному особняку подъехала не менее роскошная карета, запряженная шестеркой сытых коней. Кузнецове Кравчинским в сопровождении двух рослых гвардейцев вышли на крыльцо и остановились на последней ступеньке. Именно в этот момент к ним побежали еще два гвардейца, в роли которых выступали Кудряшов и Аникеев. У Кудряшова в рукаве мундира был спрятан кинжал, очень похожий на настоящий, но с одной интересной особенностью — при ударе его лезвие уходило внутрь рукояти, оставляя на теле жертвы разве что царапину.

— Вам письмо от государыни, господин полковник! — на бегу крикнул Кудряшов.

Кузнецов, направлявшийся к карете, притормозил и оглянулся на подбегающих гвардейцев. Кудряшов левой рукой протянул ему письмо, а правой нанес «смертельный» удар. Все это выглядело очень натурально, в этом Веня готов был поклясться. Не знай он совершенно точно, что все происходящее не более чем комедия, разыгранная, по сути, для одного зрителя, он бы действительно поверил, что полковник Друбич упал если не замертво, то тяжело раненный на каменные плиты двора.

— Вперед, братаны! — крикнул Бульдог и бросился к крыльцу, где Аникеев уже рубился с преображенцами, а граф Калиостро патетически простирал руки к небу. Все участники представления так были увлечены своими ролями, что не сразу заметили еще одну группу, вынырнувшую из темноты. И пока стая увлеченно махала шпагами, оттесняя гвардейцев от поверженного полковника, из-за их спин выскочили несколько человек во главе с выряженным в маску субъектом. В руках у нападающих были железные арматурины. Этими арматуринами они и прошлись по головам Кудряшова, склонившегося над полковником Друбичем, и самого «покойника», в последний момент попытавшегося ожить. Подручные человека в маске ударили с тыла по завозившимся в шутовской потасовке «артистам», что позволило человеку в маске сорвать с пальца оглушенного Кузнецова перстень и благополучно скрыться. Следом ударились врассыпную и его подручные. Это получилось у них так удачно, что бросившиеся было за ними в погоню гвардейцы и призраки поймали только воздух.

К счастью, Кузнецов с Кудряшовым пострадали, кажется, не очень сильно, во всяком случае, через минуту оба уже пришли в себя. У полковника Друбича был рассечен лоб, а у Кудряша на затылке образовалась шишка весьма приличной величины. Судя по всему, черепа у обоих оказались крепкими, если нешуточные удары, нанесенные человеком в маске, не обернулись для них большим ущербом.

— Кто это мог быть?! — воскликнул потрясенный провалом столь тщательно разработанного плана Кравчинский.

— Иванов, кто ж еще? — отозвался на его вопрос Веня Стеблов. — Вот паразит.

Ругался Веня неискренне, поскольку очень хорошо знал, что фамилия человека, поломавшего игру хитроумным людям, не Иванов, а Субботин. Тем не менее предположение, высказанное им, было вполне правдоподобным. Аркадий Семенович знал о готовящемся покушении на полковника Друбича. И запросто мог переиграть своих опрометчивых оппонентов, прихватив с собой ценную добычу. Пока собравшиеся во дворе особняка люди посыпали голову пеплом по поводу собственной неудачи, Веня, ликуя в душе, скорбел вместе со всеми. Но как только они двинулись во дворец, дабы омыть раны и унять моральную боль порцией хорошего коньяка, Веня незаметно отвалил в сторону и полетел к своей удаче как на крыльях. То есть поначалу бегом по грешной земле, а потом действительно по воздуху, используя отросшие в результате метаморфозы крылья. Летел он столь стремительно, что даже опередил возвращающегося к родным пенатам всего лишь в автомобиле Александра Субботина.

— А что я говорил! — торжествующе заорал Веня при виде своего подельника.

Столь бурное проявление радости большой пестрой птицей весьма напугало членов субботинской бригады. В Стеблова даже впопыхах выстрелили из пистолета, но, разумеется, без всяких последствий для его ликующего организма.

— Вы что, никогда говорящих попугаев не видели? — успокоил своих подручных криминальный босс.

— Он больше на страуса похож, — отозвался недоверчиво из темноты чей-то голос.

Впрочем, стрелять в «страуса» больше никто не стал. Более того, его пригласили в дом, хотя и посадили в стороне от стола, за которым расположились братки. Веню такая дискриминация поначалу обидела, но, пораскинув мозгами, он пришел к выводу, что Субботин прав. Будет лучше и для авторитета, и для него самого, если в глазах бригады он останется просто птицей, а не оборотнем. Празднование победы над коварным врагом еще продолжалось, но Субботин после двух выпитых рюмок коньяка покинул компанию и забрал с собой забавную птицу.

— Опознали они меня? — спросил авторитет, плотно закрывая за собой дверь.

— В том-то и дело, что нет, — радостно взвизгнул Веня. — Они подумали, что это Иванов. Ты, Саша, теперь вне всяких подозрений.

— А перстень тот? — спросил Субботин, доставая из кармана свой драгоценный трофей и поднося его к гнутому попугайскому носу.

Перстень был тот самый, который Веня видел на пальце Аркадия Семеновича, о чем он и не замедлил сообщить авторитету. Субботин довольно хмыкнул и с задумчивым видом опустился в кресло. Его вид Вене не понравился — о чем тут думать, спрашивается? Надо скорее бежать к Иванову и требовать с него деньги.

— А кто побежит?

— Я, разумеется, — попробовал пожать плечами Веня, но неудачно, настолько неудачно, что едва не разбил стоящую на подставке драгоценную вазу, зацепив ее крылом.

— Тише ты, страус! — накинулся на него хозяин, поймавший вазу на лету. — Разумеется! С какой стати я тебе должен доверять?!

— Помилуй, Саша, а кому тебе еще доверять, как не мне? Какой резон мне тебя обманывать? Это же себе дороже. Возьму миллиард, и поделим, как договорились.

— Что значит возьму?! — рассердился хозяин. — Это тебе не сто баксов. Тем более что у Иванова миллиарды не в купюрах, а в золотых слитках и драгоценных изделиях. Грузовики понадобятся, чтобы их вывезти. Да и сбыт золотых вещичек еще надо организовать.

Веня был потрясен грандиозностью задачи, вставшей вдруг перед ним. А ведь все поначалу казалось таким простым. Вот тебе и девять миллиардов! Если для одного миллиарда понадобятся грузовики, то Вене свою добычу придется вывозить вагонами. Вот ведь придурок! А мог бы, кажется, пораскинуть мозгами и додуматься до одной простой мысли, что миллиарды, даже если они в купюрах, в чемоданах не унесешь.

— Ладно, не расстраивайся, — утешил его авторитет. — Свои десять миллионов ты получишь.

— Нет, позволь! — возмутился Веня. — Речь шла о ста миллионах! Вот так всегда. Никому верить нельзя! Никому! Только учти, Саша, что без меня ты как без рук.

— Пошутил я, — усмехнулся Субботин. — Лишь бы взять, а там уж как-нибудь разделим.

— Как-нибудь я не согласен. Сто миллионов, и точка.

— Мое слово кремень, — нахмурился авторитет. — Сказал — сто, значит — сто.

— А я ведь тоже не все сказал тебе, Саша, — понизил голос до шепота Веня. — Иванов ведь поднял ставку. В десять раз, можешь себе представить.

— Убил! — присвистнул Субботин. — Впрочем, где можно реализовать миллиард, там и десять проскочат без задержки.

— Большому кораблю — большое плавание, — вежливо пожелал Веня.

— Получишь двести, — в свою очередь порадовал его авторитет, — если выведешь меня на Иванова.

— Трудно, — вздохнул Веня. — Особенно за двести миллионов. Ну, давай хоть за двести пятьдесят?

— Черт с тобой, шантажист, — махнул рукой Субботин. — Бери.

Разговор между авторитетом и шестеркой был прерван на самом интересном месте шумом и гамом, доносившимися из холла, где гуляла развеселая братва. Субботин поморщился, нехотя встал с места и пошел выяснять, что же там не поделили его верные соратники и по какому случаю устроили разборку прямо в доме пахана. Невоспитанность прямо-таки удручающая!

— Еще один попугай! — заорал, увидев босса, Блинов (он же Блин), правая рука шефа.

Десять здоровенных мужиков гоняли по огромному холлу несчастную птицу, которая, проявляя чудеса изворотливости, в руки им, однако, не давалась. Попугай был велик размерами, но расторопен. Кроме того, он довольно удачно орудовал клювом и лапами, то и дело опрокидывая своих оппонентов на пол.

— Держите эту сволочь крепче, — орал вне себя Блин, — я его сейчас застрелю.

Однако браткам схватить попугая никак не удавалось, зато они вдребезги разнесли хозяйскую мебель, стоившую немалых денег. Блин все-таки выстрелил, едва не угодив при этом в Субботина.

— Это Гриня, — сказал Стеблов, выглядывая из-за плеча авторитета. — Вот ведь попугайская морда— нашел все-таки.

— Прекратить! — рявкнул Субботин. — Вы что, с ума посходили?

— А почему он летает тут, гад? — обиженно дохнул в сторону босса Блин.

— Если летает, то, значит, так надо. Поняли? — Босс строго оглядел своих братков. — Могу я завести себе попугаев, Блинов?

— Так мы же не против, — послышались смущенные голоса. — Но уж больно они здоровые.

— А мне нравятся крупные попугаи, — усмехнулся Субботин. — Вот самец, а вот самочка.

Названный самочкой Гриня разразился грубыми ругательствами в адрес криминального босса и своего давнего приятеля Вени. Субботин, однако, ругательства проигнорировал и спокойно кивнул скандальному какаду:

— Заходи, гостем будешь.

— Спаривать повел, — сделал неожиданный вывод Блинов, после того как за Субботиным и попугаями закрылась дверь.

Веню неожиданная сообразительность Грини буквально потрясла — надо же, как верно просчитал ситуацию паразит и явился, можно сказать, в самый ответственный момент дележа добычи.

— Кинуть меня хотел, хмырь летающий? — никак не мог успокоиться Гриня. — Но не на того напал Я тебе пасть порву, Веня! Ты меня знаешь.

— Пятьдесят миллионов, — быстро сказал Стеблов, — твоя доля. Только-только этот вопрос с Александром обсуждали.

— Мало! — опять завопил дурным голосом Гриня. — Да меньше чем за сто миллионов баксов я на крыло не встану!

— Черт с тобой, — махнул рукой Веня. — Оцени мою доброту. Так на чем мы с тобой остановились, Александр?

Задача криминальным боссом была поставлена непростая — надо было найти скрывающегося в виртуальном пространстве Иванова и стребовать с него в обмен на перстень ценностей на десять миллиардов долларов. Однако у мудрого Вёни был, оказывается, давно заготовлен ответ и на этот трудный вопрос.

— Дворец Глинского, — гордо вскинул он птичью голову.

— А что дворец? — не понял Гриня.

— Из дворца ведет подземный ход прямо в храм Йо, — пояснил Веня. — Там есть потайная дверь с летучей мышью вместо замочной скважины, точно такой же, как на этом перстне.

— А ты откуда знаешь? — удивился Клюев.

— Это ты, Гриня, в тот подвал за вином бегал, а я — исключительно с разведывательными целями.

Веня в данном случае приврал, ибо на загадочную дверь он наткнулся случайно, но сути дела это не меняло, поскольку его догадка была, скорее всего, верной. Это признали и Субботин, и возликовавший сердцем Гриня.

— Все возьмем, Саша! — неистовствовал какаду. — Кто он такой, этот Иванов, чтобы нам мешать?

— А оракул? — напомнил осторожный Веня.

— Подумаешь, оракул, — не сдавался Гриня. — Ткнет Сашка куда надо своим перстнем, и эта чертова машина успокоится.

— А куда надо ткнуть? — заинтересовался Субботин.

— Есть там одно место, — успокоил его Гриня. — Я покажу.

Ехать решено было немедленно, ибо откладывать задуманное до утра было слишком рискованно. Если уж не блещущий умом Гриня разгадал нехитрую комбинацию Стеблова, то, надо полагать, Аникеев с Кудряшовым, пораскинув мозгами, придут к тем же выводам. И, чего доброго, вместо грузовиков с золотом Субботин получит войну с обозленными неудачами призраками.

На разведку отправились на двух «мерседесах», под завязку набитых братками. За руль первого из них сел сам Субботин, попугай ара расположился Рядом с ним. Какаду устроился на заднем сиденье аккурат между братками Блином и Кешей. Сильно перепившего Кешу такое соседство не смущало, зато Блинов чувствовал себя не в своей тарелке и все время норовил отодвинуться от «самочки» в сторону, рискуя выпасть при этом из несущегося на предельной скорости по загородной трассе автомобиля. Нахальный Гриня обнял крылом за плечи пьяненького Кешу и душевно запел с ним дуэтом чувствительную песню «Ямщик, не гони лошадей». Исполнение получилось настолько чудовищным, что несчастного Блинова едва не стошнило. А уж когда с Гриней прямо в машине стала происходить метаморфоза, у Блина начался нервный тик.

— Ну ты что, в натуре, оборотней никогда не видел? — обиделся на его реакцию принявший свой естественный облик Клюев.

— Э…— начал было отвечать на поставленный в лоб вопрос Блинов, но на этой букве и притормозил, растянув ее на добрые десять километров.

Тем более что метаморфоза приключилась не только с Гриней, но и с Веней, который после чудесного превращения сразу же потянулся за сигаретами. За огоньком он обернулся к Блинову, но прикурить ему дал Кеша, который, видимо, посчитал все происходившие в машине чудеса просто глюками и не очень расстроился по этому поводу.

— С сигаретами просто беда, — поделился с ним своими проблемами Веня. — Клюв их все время перекусывает. Дым в горло не идет — кхекаешь, кхекаешь, а удовольствия никакого. А вот кабан, понимаешь, курит, и хоть бы хны. То ли у него пасть так удачно устроена, то ли глотка луженая.

— А вот я слышал, что козлы сигареты не курят, а едят, — блеснул познаниями в обсуждаемом предмете простодушный Кеша.

— Не знаю, — сухо отозвался слегка обиженный Стеблов, — в козлах никогда не ходил, а попугай — птица благородная.

«Мерсы» свернули с трассы на проселочную дорогу, и разговоры пришлось прекратить, поскольку доверительному общению мешала екавшая от тряски селезенка. Веня сосредоточился на дороге, время от времени отдавая короткие команды вцепившемуся в руль Субботину. Веня боялся заблудиться в ночную пору, но, к счастью, все обошлось. Через каких-нибудь три часа после начала трудного путешествия искатели сокровищ уже подкатывали к роскошному дворцу графа Глинского.

Дворец был безлюден, но освещен. Удивленные братки с интересом оглядывали его роскошное убранство и искали источник света, но так и не нашли. Впрочем, озабоченный Субботин не собирался размениваться на пустяки и почти сразу же проследовал в подвал. Процессию возглавлял Веня, хорошо знавший дорогу в обетованные места.

— А вина-то здесь сколько! — ахнул протрезвевший после долгой и тряской дороги Кеша.

— Желающие могут опохмелиться. — И Веня гостеприимно махнул рукой на заполненные бутылками стеллажи.

Братки упрашивать себя не заставили, хотя и особенного восторга по поводу угощения не выразили.

— Кисленькое, — разочарованно вздохнул Кеша, и с ним согласились все присутствующие.

Стеблов в это время обследовал дальний угол, что в царившем здесь полумраке сделать было не так-то просто. Оракул почему-то поскупился на освещение подвала, и Вене пришлось здорово поднапрячь зрение, прежде чем воскликнуть с облегчением:

— Вот она родимая!

Авторитет, раздвигая подельников широкими плечами, приблизился к потайной двери и с интересом ее оглядел. Веня был прав. На уровне глаз Субботина красовалась слегка подсвеченная фигурка летучей мыши, точно такой же, как и на перстне, который сейчас был надет на пальце криминального босса. Субботин, недолго думая, поднял руку и совместил две забавные фигурки. Раздался едва слышный щелчок… А потом последовала чудовищная вспышка, исторгшая вопли из глоток вроде бы не робких от природы братков. Впрочем, от вспышки никто не пострадал, зато дверь, как и предсказывал Стеблов, действительно открылась. По широкому тоннелю первыми двинулись Веня и Кеша. Одного гнала вперед корысть, а второй полез поперед батьки в пекло просто по природной глупости. К счастью, ничего страшного за время передвижения по слабо освещенному тоннелю не случилось. За каких-нибудь пятнадцать минут они добрались до зала, в котором Субботину однажды уже довелось побывать. Зато братки были сильно ошарашены открывшимся зрелищем.

— Е-мое, — выразил общее мнение Кеша. Клюев бросился к слабо мерцающему шару и без труда отыскал на плите знакомую пиктограмму.

— Вот она, — указал он Субботину. — Щелкни по ней— и все сокровища, хранящиеся здесь, твои.

— А мы никуда не провалимся? — засомневался Субботин.

— Я бы для начала поговорил с Ивановым, — поддержал авторитета Веня. — В конце концов, он лучше знает, где здесь хранятся сокровища.

— Так он тебе их и показал, — ухмыльнулся нетерпеливый Гриня.

К сожалению, прав оказался именно он. Ни одна дверь не открылась и ни одна живая душа не появилась, несмотря на настойчивые призывы братков. Субботину ничего другого не оставалось, как либо поворачивать оглобли несолоно хлебавши, либо последовать совету Грини и ткнуть туда, куда, возможно, тыкать и не следует. Криминальный босс размышлял, однако, недолго и щелкнул-таки мышью по навязчивовысвечиваемой хрустальным шаром пиктограмме.

Вслед за этим началось нечто невообразимое. Сначала всех ослепила вспышка, потом засверкали молнии и загремел гром. Свет то загорался, то гас, вызывая панические крики ошалевших братков. Бежать вроде тоже было некуда, во всяком случае, все, кто пытался вырваться из заколдованного круга, неизбежно натыкались на стены. Напрасно перепуганный Блинов кричал с надрывом «спасайся, кто может!», от гнева оракула спасения, похоже, не было. Катавасия с громом и молнией продолжалась Минут десять, братков швыряло из угла в угол, как при двенадцатибалльном землетрясении, казалось, что эта невесть кем построенная пирамида вот-вот рухнет им прямо на головы. Потом все неожиданно стихло. Светло стало как днем.

— Мама дорогая, — ошалело уставился простодушный Кеша на криминального босса. — Эк тебя угораздило, Саша.

— А что случилось-то? — удивленно спросил Субботин у испуганно подавшихся в сторону братков.

— Метаморфоза! — ахнул Веня и даже присел в испуге. — Ну, Александр, я же тебя предупреждал — не стоило тебе сюда соваться.

Субботин рассердился и даже попытался врезать Стеблову по физиономии за дурацкие пророчества, но тут вдруг почувствовал, что за спиной у него выросли крылья. Нет, руки остались, и ноги тоже были вполне человеческие, и лицо, если судить на ощупь, вроде бы не поменяло очертаний, — тогда какого черта все эти придурки вылупились на него, словно впервые видели?

— Черен ты стал, Саша, как негр, — пояснил авторитету не потерявший присутствия духа Гриня. — И лицо у тебя черное, и руки черные, и крылья за спиной тоже черные. Только глаза красные, как у спившегося кабана.

— Что ты хочешь от меня, Демон Зла?! — прогремел вдруг эхом под сводами храма страшный голос, заставивший всех присутствующих пригнуться.

— Это он к кому обращается? — растерянно обратился Субботин к опешившему не менее других Грине.

— К тебе, Саша, к тебе, — прошептал тот в ответ побелевшими губами, — а более никто здесь на это звание претендовать не может. Обличье не то.

— Золото проси! — прошипел Веня.

— Золото хочу, — не стал кочевряжиться Субботин.

— Все золото мира теперь твое! — прогремел все тот же голос, заставивший всех присутствующих вздрогнуть в который уже раз.

— Доллары проси, — посоветовал Гриня.

— Хочу доллары, — вздохнул Субботин.

— Все доллары мира теперь твои! — вновь громыхнуло под сводами храма.

— А евро? — спохватился Кеша. — Евро кому останутся?

— Хочу евро, — не стал спорить с простодушным братком Демон Зла.

— Все евро мира теперь твои!

— Бери, Саша, и рубли, — махнул рукой Гриня. — Чего отказываться, раз дают.

— Все рубли мира теперь твои! — торжественно отозвался оракул на запрос настырного демона.

— А юани? — напомнил Кеша.

— Ты еще тугрики попроси, — хмыкнул Гриня. — Мы и так в денежной массе утонем.

— Не буду просить тугрики, — обиделся Субботин. — Идите вы к черту.

— Так мы в некотором роде уже пришли, — прокашлялся Гриня.

— А про баб забыли, — спохватился Кеша.

— Хочу баб, — сердито бросил в пространство авторитет.

— Все ведьмы мира теперь твои! — прогромыхал сверху все тот же голос.

— Какие ведьмы?! — возмутился Кеша. — Мы же баб просили.

— Девственниц надо было просить, придурок, — зашипел на него Гриня.

— Телок, что ли? — попытался уточнить Кеша.

— Все телки мира теперь твои!

— Хватит, Саша, — зашипел Веня. — По-моему, он тебя перестал понимать, этот оракул.

— Да пусть просит сразу власть над миром, — посоветовал из угла Блинов. — Что вы там мелочитесь!

— Хочу власти над миром, — громко произнес вконец замороченный подельниками Демон Зла.

— Власть над миром теперь твоя! — уже не так громко произнес оракул, тоже, видимо, порядком подуставший от многочисленных просьб. После чего наступила мертвая тишина. Похоже, оракул решил, что больше просить его вроде не о чем, и отправился на покой.

— Ну, и зачем тебе власть над миром, Саша? — ехидно спросил Гриня. — Огребли бы бабок, погуляли бы с телками на Канарах, а теперь нате вам — извольте управлять миром, ваше демоническое величество.

Субботин был слегка смущен свалившимся на его плечи величием. Но, с другой стороны, назвался груздем — полезай в кузов.

— Справимся, — оптимистично заявил Кеша, — чай, не боги горшки обжигают.

— Вроде кричит кто-то? — Блинов предостерегающе поднял руку.

Шумели за стеной храма. То ли трактор там урчал, то ли тракторист надрывался над внезапно заглохшим двигателем. В принципе ничего удивительного в этом не было — местность-то кругом сельская, а на дворе весна. Самое время готовиться к посевной.

— А вон там дверь открылась, — указал Кеша пальцем в дальний угол. И оказался прав. В глухой стене действительно образовался просвет, через который, возможно, удастся выбраться наружу. Субботин первым решительно шагнул к выходу, почти уверенный, что на свету наваждение рассеется и он без труда вернет себе утерянное было обличье.

Однако авторитет ошибся. Сам того не ожидая, он оказался на балконе, а у его ног гудела и бесновалась огромная толпа, по меньшей мере в сотню тысяч рыл. Именно рыл, а уж никак не лиц, это Субботин понял сразу и струхнул не на шутку.

— Веди нас! Веди нас! — бесновалась толпа натуральной нечисти. — О Демон Зла!

— А куда вести-то? — не понял авторитет.

— Вероятно, мир покорять, — испуганно икнул за его спиной Кеша.

* * *

Сухарев проснулся от телефонного звонка, истерично призывающего его вернуться из сладких сновидений в реальный мир, который не сулил ему ничего хорошего. Телефонная трубка забулькала голосом прокурора Лютикова. Тот нес ахинею. Во всяком случае, Василию Валентиновичу показалось, что пережитые приключения и трудный разговор с приехавшей из центра комиссией вредно отразились на психическом здоровье прокурора.

— Сейчас буду, — буркнул Сухарев и принялся поспешно натягивать штаны.

Ввиду крайней сложности ситуации от кофе и завтрака пришлось отказаться. Когда прокурор столь внезапно лишается разума, следователям ничего другого не остается, как заменить его на боевом посту.

Потрепанная сухаревская «девятка» бодро вырулила на городскую магистраль, но тут же затормозила в испуге. Возможно, по тормозам ударил сам Василий Валентинович, но не исключено, что много чего повидавшая машина просто-напросто оцепенела от изумления. И, между прочим, было чему удивляться. По главной улице валила толпа совершенно невероятных монстров, рогатых, хвостатых, звероподобных, со свинячьими, кошачьими, собачьими и прочими того же сорта рылами. Сухареву показалось на миг, что он спит и видит дурацкий сон. Он даже ущипнул себя за ногу, но, к сожалению, это верное вроде бы средство не сработало и наваждение не рассеялось. Где-то в отдалении вяло постреливали. Похоже, доблестные правоохранители пытались оказать сопротивление вторгшимся в город захватчикам, но, судя по всему, без большого успеха. Сухарев по собственному опыту знал, что пуля против этой нечисти бессильна.

Слегка опомнившись, Василий Валентинович резко сдал машину назад, круто свернул под арку и попытался прорваться к прокуратуре дворами. Во дворах было пусто, видимо, обыватели не торопились знакомиться с новыми хозяевами города, справедливо полагая, что ждать чего-то хорошего от них не приходится.

На пороге родного учреждения Сухарев столкнулся с майором Сидоровым и следователем Угловым, которые тоже, похоже, спешили на свидание с Иваном Николаевичем Лютиковым.

— Черт знает что происходит! — возмущенно выкрикнул Сидоров. — Они нас буквально стерли в порошок. Говорил же я этим столичным деятелям: пришлите серебряных пуль побольше, так ведь нет, ждали до последнего. А теперь изволь воевать с монстрами буквально голыми руками.

Майор Сидоров был чуть ли не единственным представителем силовых структур, сохранившим ясность ума. Что, впрочем, и неудивительно, поскольку у майора имелся, пусть и не совсем удачный, опыт борьбы с нечистой силой. Все остальные городские начальники оказались не на высоте. Да и трудно их было в этом упрекать. Никто ведь не ожидал, что апокалипсис наступит так скоро. Жили себе жили, и вдруг нате вам. Кое-кто из властей предержащих уже успел перейти на нелегальное положение, другие срочно эвакуировались из города под присмотром ОМОНа, героически отбивающегося от отдельных групп рогатых и хвостатых обыкновенными дубинками. Но, разумеется, противостоять неисчислимой рати один взвод омоновцев был просто не в состоянии.

…Прокурор Лютиков был бодр, свеж и чисто выбрит. Похоже, Иван Николаевич все последние дни ожидал крупной неприятности и был теперь почти счастлив, что его ожидания оправдались.

— По моим сведениям, — с ходу начал Лютиков, — во главе банды погромщиков стоит некий тип, называющий себя Демоном Зла. К сожалению, фамилию этого афериста пока установить не удалось. Я уже отдал приказ о вывозе всех секретных документов и об эвакуации сотрудников.

— Так ведь от конца света не убежишь, — расстроенно вздохнул Углов.

— Ты мне эти паникерские разговорчики брось, Константин, — грозно цыкнул на следователя Лютиков. — Ни о каком бегстве и речи быть не может. Наша задача организовать сопротивление и разгромить вторгшихся в город захватчиков. Задача ясна?

— Так точно, — бодро отозвался Сидоров.

— Мне звонил Аполлон Кравчинский, — понизил голос почти до шепота Лютиков, — приглашал в Тайную канцелярию для серьезного разговора.

— А как мы туда попадем? — с сомнением покачал головой Сидоров. — Опять через подвал?

— Кравчинский сказал, что все границы теперь стерты и вход в Тайную канцелярию открыт для всех.

Кем бы там ни был этот Демон Зла, но город он знал неплохо. Нечистая сила последовательно захватывала все административные здания. В первую очередь захватчиками были взяты под контроль телевидение, почта, телеграф. Банками Демон Зла пренебрег, наверное, потому, что очень хорошо знал об их несчастливой судьбе. Не было сомнений, что нечистая сила рано или поздно появится и в здании городской прокуратуры. Она и появилась в лице десятка монстров, которые затеяли скандал с охранявшими здание милиционерами. Прокурор Лютиков с соратниками спустились со второго этажа как раз в самый разгар перепалки.

— Ты куда прешь, сволочь хвостатая! — орал на монстра старшина Круглов. — Я тебе сейчас покажу нечистую силу.

— У меня приказ! — в свою очередь надрывался урод с кабаньим рылом.. — А за хвостатого ответишь.

Видимо, монстры никак не ожидали встретить сопротивление в лице сотрудников милиции и слегка подрастерялись. Пускать в ход холодное оружие они почему-то не решались, пытаясь взять своих оппонентов просто на испуг. До сих пор им это удавалось, но в лице Круглова им неожиданно попался крепкий орешек.

— Да что мне твой Демон Зла,—презрительно сплюнул прямо под ноги монстру Круглов. — Я в НКВД служил и таких демонов отлавливал пачками. И тебя, сволочь, сдам куда следует. Там тебя быстро хрюкать отучат. Нет, ты посмотри, до чего народ избаловался! Монстры они, видите ли. Да я сам монстр, еще почище тебя.

В результате вмешательства прокурора Лютикова конфликт был разрешен. Правоохранители покинули здание с условием, что расшалившиеся монстры не нанесут никакого ущерба ни его стенам, ни казенной мебели. Иван Николаевич даже взял с революционно настроенной нечистой силы расписку о сохранности вверенного их заботам имущества.

— Странная какая-то нечистая сила, — усмехнулся Сухарев, садясь за руль «девятки».

— Более чем, — подтвердил прокурор Лютиков, расположившийся вместе с Угловым на заднем сиденье.

Милицейский «уазик», за рулем которого сидел старшина Круглов, возглавил отбывающий в неизведанное кортеж. Доблестные стражи правопорядка включили сирену и понеслись прямо по главной улице, распугивая ошеломленных такой беспримерной наглостью монстров. Сухареву ничего другого не оставалось, как пристроиться милиционерам в хвост, изображая из себя значительное лицо, озабоченное мировыми проблемами до такой степени, что ему некогда соблюдать правила уличного движения. И хотя значительные лица у нас обычно ездят на иномарках, тем не менее правоохранителям трюк удался. За каких-нибудь десять минут они домчались до хитрого особняка, представшего перед ними во всем своем загадочном блеске.

Остановившись у парадного подъезда, правоохранители направились было внутрь здания, но на крыльце застыли в тихом недоумении. Похоже, Кравчинскому все-таки не удалось отстоять свой особняк и он был захвачен монстрами. Во всяком случае, обязанности швейцара здесь исполнял бульдог чудовищных статей и с устрашающими клыками.

— Проходите, — гавкнул на гостей кобель. — Вас давно ждут.

— Иван Николаевич, дорогой, — вынырнула из-за спины бульдога лопоухая такса. — А нас тут поставили дверь охранять. Лезут, понимаете ли, всякие придурки. Просто спасу нет. Призраки они, видите ли. Я, между прочим, сам призрак, но это ведь еще не повод, чтобы хамить людям налево и направо.

Сухарев признал в таксе Петра Васильевича Хлестова и вздохнул с облегчением. Судя по всему, не все призраки с охотою подчинились Демону Зла. В холле прокурора Лютикова и компанию встретила горилла с сигаретой в зубах. При виде этого негодяя у Ивана Николаевича свело скулы. Конечно, убийцу и грабителя следовало немедленно арестовать, но, во-первых, прокурор был жив, а во-вторых, ввиду разразившейся катастрофы правоохранителям просто некогда было возиться с мелкими пакостниками Через холл мимо растерявшихся гостей четверо преображенцев провели закованного в кандалы человека. Прокурор Лютиков, опознавший в арестанте губернатора Лебедякина, расстроенно охнул и быстрым шагом кинулся вверх по лестнице на второй этаж, где была расположена Тайная канцелярия.

— Их надо остановить! — крикнул он на бегу соратникам. — Это же черт знает что!

Сухарев, Углов и майор Сидоров с тремя подчиненными с трудом поспевали за озабоченным прокурором. Так плотной и взмыленной группой они и ворвались в апартаменты графа Калиостро, где кроме хозяина находились полковник Друбич, граф Глинский и Анатолий Сергеевич Рябушкин.

— Но это же невозможно! — всплеснул руками Лютиков. — Лебедякин — законно избранный губернатор. Какая может быть каторга? Вы что, с ума посходили?

— Ну, во-первых, не каторга, а всего лишь вечное поселение, — возразил прокурору Калиостро, — а во-вторых, там ему будет лучше.

— Я вас категорически не понимаю. — Лютиков с маху упал в предложенное кресло. — Что значит лучше?

— А то значит, уважаемый Иван Николаевич, что, отъехав от города несколько десятков верст, господин Лебедякин опять обретет свой статус губернатора и сумеет, надо полагать, объяснить федеральным властям, что во вверенной его заботам области происходят странные события. Если мы его не упечем на вечное поселение, то Демону Зла придется, чего доброго, его казнить, а нам только этого и не хватало.

— Ладно, убедили, — вздохнул Лютиков. — Так что же все-таки произошло? И кто он такой, этот Демон Зла?

— По нашим сведениям, под этой маской скрывается не кто иной, как небезызвестный вам Александр Субботин. Он украл у нас перстень, сунулся с ним в нутро компьютера и вызвал весь этот бедлам. В представлении оракула Субботин покойник, а точнее, призрак. А перстень, который он применил, принадлежит миссионеру. Поэтому в компьютере что-то замкнуло, и он стал откровенно глючить, перепутав первую и вторую реальность.

— А что с этим можно сделать? — спросил Сухарев.

— Задача остается прежней — отключить компьютер, — пожал плечами Кравчинский. — Вот только я совсем не уверен, что это удастся сделать так же просто, как и в первый раз.

— А откуда взялась нечистая сила и как с ней теперь бороться? — спросил Углов.

— А где вы видите нечистую силу?

— Так вон они, монстры, на улице, — возмутился Углов. — Весь город уже у них в руках.

— Это горожане, — пояснил следователю граф Глинский. — Массовка грандиозного шоу, устроенного оракулом. Не забывайте, господа, что пока мы с вами участвуем всего лишь в спектакле, но я не исключаю, что затянувшийся спектакль может превратиться, в конце концов, в действительность.

— Не пугайте нас, молодой человек, — рассердился Лютиков.

— К сожалению, Николай прав, — вздохнул Кравчинский. — В последнее время оракул значительно расширил свое влияние. Теперь он контролирует территорию в добрую сотню километров, и его экспансия продолжается.

— Ну, хорошо, — сказал потрясенный масштабами катастрофы Лютиков. — А что вы предлагаете делать?

— Прежде всего не паниковать, — спокойно сказал доселе молчавший Кузнецов. — Разрушений в городе пока нет, жертв тоже. И надо сделать все, чтобы люди не пострадали. В этом смысле мы возлагаем на вас, Иван Николаевич, очень большие надежды.

— Это в каком же смысле?

— Вы должны поступить на службу к Демону Зла.

— Да вы в своем уме, молодой человек?! — возмущенно вскинулся Лютиков.

— Иван Николаевич, дорогой, а что здесь такого? — вмешался в разговор Кравчинский. — Служил же Штирлиц в гестапо, и ничего. А тут какой-то Демон Зла. В конце концов, нельзя заниматься подпольной работой без издержек морального плана.

— Но почему именно я?

— Потому что для оракула вы призрак, Иван Николаевич. И для Демона Зла, между прочим, тоже.

— Прикажете мне рога отрастить?! — саркастически воскликнул Лютиков.

— Ну, почему же сразу рога, — мягко успокоил его Кравчинский. — Хотя, конечно, определенную коррекцию внешности придется произвести. Скажем, тот же Максим Максимович Исаев носил эсэсовский мундир. Мы же ничего подобного от вас требовать не будем. Можете сохранить свою пиджачную пару.

— А каким образом вы собираетесь корректировать внешность Ивана Николаевича? — спросил Сухарев.

— С помощью вина, — кивнул на стоящие на столе бутылки Кравчинский. — Вы в самодеятельности участвовали, господин Лютиков?

— Стихи читал, — нехотя признался прокурор.

— Вот видите! — обрадовался Кравчинский. — Значит, не лишены артистической жилки. А Демону Зла сейчас нужны опытные кадры. Все-таки городом управлять — это не паленой водкой торговать. Потихоньку, полегоньку вы расставите везде своих людей. Кто-то же должен следить за порядком и отлавливать преступников? А безвластие, как вам известно, ведет к разгулу преступности.

Лютиков обернулся к коллегам, пытаясь найти у них поддержку, но не нашел. И Сухарев, и Сидоров, и Углов считали, что молодые люди правы, а иного выхода просто нет. Во всяком случае, на данном этапе.

— Возможно, сосланному на вечное поселение Лебедякину удастся добиться помощи центра, но вряд ли это случится в ближайшие дни, — продолжал Кравчинский. — А потом, в чем эта помощь может конкретно выражаться? Войска пришлют воевать с призраками? Начнут бомбить город с воздуха? Призракам на пули наплевать, а вот мирные жители от бомб могут пострадать очень даже серьезно, если, конечно, их оракул не защитит.

— До бомб-то, скорее всего, не дойдет, — поморщился Лютиков, которому не хотелось превращаться в монстра.

— Это если нам удастся локализовать эту заразу, — вздохнул Сухарев. — А если нет? Если она начнет распространяться по другим городам? Что прикажешь делать тогда? Ведь это же угроза не только стране, но и всему миру.

Ивану Николаевичу спорить с Василием Валентиновичем было трудно. Угроза, похоже, была действительно серьезной и реальной, хотя и носила на себе отпечаток шизофренического бреда. Впрочем, все войны в этом мире с бреда и начинаются. Сначала кому-то захочется покрасоваться перед публикой на подмостках истории, потом самой публике взбредет в голову поучаствовать в массовке грандиозного спектакля. И пошло-поехало.

— А где у нас Иванов? — спросил Сухарев. — Как же он подпустил этого Демона Зла к власти?

— Не исключаю, что подобный ход событий им планировался изначально, — задумчиво произнес Кравчинский. — Сначала Демон Зла захватывает город, а потом гайосар Йоан его освобождает под ликующие крики обывателей. Думаю, нам эта победа ничего хорошего не принесет. Просто одна шизофрения сменится другой. Так вы будете пить вино, Иван Николаевич?

— Наливайте, — махнул рукой Лютиков. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

* * *

Никогда Вениамину Стеблову и в голову не приходило, что в один прекрасный момент он окажется на вершине власти. Ну, пусть не на самой вершине, но все-таки. Видимо, новое служебное положение Стеблова отметил и оракул, который перестал докучать ему метаморфозами. Нельзя сказать, что к тому вернулся прежний облик, нет, кое-что от попугая в нем осталось. В частности, хохолок из перьев на темени. Да и в выражении лица сохранилось что-то птичье. Однако в окружении чудовищных монстров, подвязавшихся ныне на службе у Демона Зла, Веня чувствовал себя почти что красавцем. Между прочим, Грине Клюеву повезло меньше, у него птичий пух остался не только на голове, но и на руках и даже на теле.

Дабы подчеркнуть свой новый статус и близость к его демоническому величеству, оба приятеля решили поменять не только имидж, но и имена. Веня назвался Венидиктусом, а Гриня — Григориусом. Испытывающий острый дефицит кадров, Демон Зла назначил Венидиктуса Стеблова главным казначеем, а Григориуса Клюева его заместителем. И надо сказать, работы у обоих было выше крыши, поскольку оракул сдержал свое слово. Если и не все доллары мира, то, во всяком случае, значительная их часть стала скапливаться в помещениях губернаторского дворца. Поначалу Венидиктус и Григориус пришли в восторг от обилия купюр, но после нескольких часов работы с денежной массой восторг сильно повыдохся и сменился раздражением. Особенно досаждали рубли. Венидиктус и Григориус уже не успевали собирать их в пачки и принялись просто прессовать ногами. А купюры все прибывали и прибывали. Похоже, оракул просто выгреб все денежные запасы, хранившиеся у населения под матрасами, и обрушил их на головы незадачливых финансистов. К концу рабочего дня купюрами были забиты все подвальные помещения дворца, но приток денег не прекратился. Купюры шуршали прямо под ногами, и многочисленные прихлебатели его демонического величества уже не успевали их собирать. К ночи начались проблемы с золотом. Очень и очень тяжелым металлом. Венидиктус с Григориусом поняли это после того, как попытались переместить золотую статую какого-то языческого божка на отведенное ей Демоном Зла почетное место. Золотом забили конференц-зал под завязку, а потом просто стали складировать под лестницей, к величайшему неудовольствию его демонического величества, который постоянно спотыкался о золотые предметы, разбросанные по всему дворцу.

В довершение всех бед, обрушившихся на головы Венидиктуса и Григориуса, во дворце появилась телка. Телка была самая что ни на есть натуральная, и, увидев ее прямо в тронном зале, Демон Зла обомлел. Далее телки повалили уже целыми стадами и в два счета заполнили весь губернаторский дворец, вытеснив из его стен не только свиту, но и самого Демона Зла, который не мог вынести их голодного мычания.

— А что я могу? — разводил руками Венидиктус в ответ на ругательства его демонического величества. — Ты же сам просил всех телок мира. Скажи еще спасибо, что оракул тебя не так понял, а то бы он тебе организовал такой гарем из девственниц, что никакому Демону Зла их не прокормить. Между прочим, здесь далеко не все телки мира, а только те, которых оракул отыскал в округе.

— А ведьмы? — ахнул вдруг памятливый Григориус. — Он ведь нам обещал всех ведьм мира!

Ситуация складывалась трагическая. Недаром же говорили наши мудрые предки, что жадность фраера губит. А авторитет, не в обиду ему будет сказано, повел себя как последний фраер.

— Вот кадры! — остервенел Демон Зла. — Всех пересажаю к чертовой матери. Развели тут во дворце свинарник.

— Я извиняюсь, ваше демоническое величество, не свинарник, а телятник, — не к месту полез с разъяснениями сведущий в сельском хозяйстве Григориус, за что и получил от разъяренного босса по полной программе.

К счастью, тюрьму его демоническое величество открыть еще не успел, так что финансисты отделались легким испугом.

— Профессионалов надо привлекать, — посоветовал Демону Зла Венидиктус. — Народ требует порядка.

Веня был прав. Слегка оклемавшийся после революции народ начал хоть и робко, но предъявлять претензии новой власти. У резиденции Демона Зла стали появляться пикеты с плакатами. «Верните наши сбережения!», «Прекратите издеваться над народом, ироды!» и прочие подобного же сорта нелицеприятные для новой власти призывы.

— Какие еще сбережения? — опешил от претензий Демон Зла.

— Я извиняюсь, — опять полез с разъяснениями Григориус, которому, видимо, мало было высочайшего мата, и он нарывался на оплеуху, — это оракул у них все деньги выгреб до последней купюры. Вон они, у нас в подвалах лежат. А людям пить-есть надо. Как бы не случилось бунта, ваше демоническое величество.

— Я что же, их с ложечки кормить должен?! — возмутился властитель мира. — Я Демон Зла. У нас здесь, между прочим, Апокалипсис, а не богадельня.

— Может, им телок раздать? — предложил Венидиктус. — Пусть они их подоят и молоко пьют.

— Вот идиот! — возмутился сведущий в зоотехнических вопросах Григориус. — Ну какое у телок может быть молоко? Они же в некотором роде девушки.

Спор о том, могут ли девушки давать молоко и хватит ли этого молока, чтобы прокормить город, затянулся и грозил перерасти в откровенную драку между главным казначеем и его заместителем, но, к счастью, как раз в этот момент во дворе губернаторского дворца появились странные субъекты. Впрочем, двоих из них Григориус и Венидиктус опознали без труда, это были горилла Антоха и такса Хлестов. А вот что касается третьего донельзя волосатого и бородатого типа в лаптях и белой полотняной рубахе, подпоясанной веревкой, то его представил присутствующим Антохин.

— Леший это, — сказал он, прикуривая от зажигалки Григориуса. — Специалист по сермяжной правде. Сиречь законник.

— А на фига нам закон! — возмутился Венидиктус. — Мы ведь нечистая сила!

— Это вы зря, — осудила казначея развязная горилла. — Порядок должен быть. Нам только беспредела в городе не хватало.

— А этот леший из призраков? — нахмурился Демон Зла. — А то подсунете какого-нибудь гуманиста-правозащитника.

— Натуральная нечисть, — обиделся Антоха. — Да и по обличью видно.

Прокурор Лютиков в новом обличье чувствовал себя не очень удобно. Мешали волосы, обильно отросшие как на голове, так и на подбородке. Иван Николаевич бороды никогда не носил, а значительную часть шевелюры потерял еще в молодости и потому к собственному превращению отнесся критически. Прямо не работник прокуратуры, а хиппи какой-то или интеллигент-народник, достигший последней степени маразма. Особенно почему-то не понравились лапти, Лютиков пытался их снять и переобуться в собственные ботинки, но, увы, ботинки тут же на глазах превращались в лапти. Даже заправить рубаху в штаны он не смог по причине отсутствия оных.

— Идиотизм какой-то, — возмущался Лютиков, разглядывая себя в зеркало. — Ну почему леший должен ходить без штанов?

— Дитя природы, — развел руками Аполлон Кравчинский.

В принципе могло быть, конечно, и хуже. Втайне прокурор даже гордился, что превратился не в собаку или попугая, не говоря уже о черте, а всего лишь в лешего, существо хоть и скандальное, но не вызывающее отторжения у простого народа А борода придавала прокурору солидности. Правда, все попытки ее укоротить заканчивались ничем. Она отрастала до прежних размеров прямо-таки с феерической быстротой.

— Имидж, — вздохнул Кравчинский, внимательно наблюдавший за тем, как прокурор пытается облагородить свой облик, — ничего не поделаешь.

…Демону Зла леший не очень понравился. Ни рогов тебе, ни хвоста, а вместо копыт какие-то дурацкие лапти.

— Это точно, — солидаризировался с боссом Григориус. — Что это за власть, которая ходит в лаптях и ездит в «жигулях».

— В каких еще «жигулях»? — обиделся Антохин. — Мы на «мерседесе» приехали. Мой тебе совет, демон, бери, что дают. Лешие тоже на дороге не валяются.

— Возьму, — неожиданно согласился авторитет, — если ты меня от телок избавишь.

— Это в каком смысле? — не понял Антохин. — В переносном?

— В прямом. Вон, слышишь, мычат.

— А зачем вы их столько понагнали? — удивился Петр Васильевич Хлестов.

— Тебя не спросили, — огрызнулся Демон Зла.

И тут Иван Николаевич Лютиков неожиданно даже для себя оказался на высоте положения. Вдруг неведомо откуда в его руках появилась дудочка, на которой он и заиграл красивую мелодию. И служилось чудо. Из губернаторского дворца потянулись на зов лешего благодарно мычащие животные, здесь же во дворе они стали выстраиваться в красивые колонны, словно для участия в параде, а потом дружно, под все ту же ласковую музыку, двинулись прочь. Леший играл до тех пор, пока последний телячий хвост не скрылся за поворотом.

— Специалист, — прокомментировал случившееся Венидиктус. — Я бы взял.

На его демоническое величество парад телок произвел очень благоприятное впечатление. Леший тут же был зачислен в штат с приличным окладом в десять тысяч долларов.

— Но чтобы порядок на улицах был, — строго сказал демон. — И никаких плакатов! Развели тут демократию, понимаешь.

— А я мог бы помочь в финансовых вопросах, — гавкнула такса.

— Хлестова тоже возьми, — подсказал Венидиктус. — Пусть поможет нам с Григориусом в деньгах разобраться.

Надо признать, что Петр Васильевич оказался очень ценным работником. Пока согнанные из окрестных домов бабы освобождали апартаменты Демона Зла от коровьих лепешек, прирожденный финансист Хлестов в два счета разобрался с наличкой, освободив подвалы и переправив деньги туда, где им и надлежало быть, то есть в банки. Приглашенные Петром Ивановичем экономисты, бухгалтеры и кассиры справились со своей работой даже быстрее, чем бабы, которые без конца ругались с приставленными к ним для присмотра оборотнями по поводу низкой якобы оплаты каторжного труда.

— У нас вам здесь не социализм! — прикрикнул было на них Григориус. — У нас апокалипсис и армагеддон одновременно.

Зря он про этот армагеддон упомянул. То есть пока бабы считали, что грядет социальная революция, они вели себя скромно, как и подобает наемным работницам, но стоило только Грине, чтоб он провалился, растрепать об истинных целях революционеров, как тут же начался натуральный шабаш. Бабы стали превращаться в ведьм. А ведь только-только избыли из дворца телок. Венидиктус как увидел эти превращения, так ему сразу стало плохо. Захотелось бежать из этого чертова дворца, и бежать как можно дальше. И даже не потому, что Венидиктус Стеблов был завзятым моралистом, а просто считал, что и при армагеддоне в сексуальной сфере должен быть какой-то порядок. К сожалению, ведьмы думали иначе, а наступившая ночь и вовсе привела их в неистовство. Его демоническое величество всерьез подумывал об эмиграции, ибо и у Демонов Зла силы не беспредельны. Венидиктус с Григориусом были истасканы до такой степени, что в буквальном смысле не стояли на ногах. Несколько дольше продержался Кеша, который, кстати говоря, и призраком-то не был, и страдал совершенно невинно только потому, что его угораздило родиться мужчиной. От жарких объятий ведьм сумел уклониться только Петр Васильевич Хлестов, сославшись на преклонный возраст и собачий статус. После чего раззадоренные ведьмы хлынули беспорядочной толпой на улицы города, вовлекая в свой хоровод всех попадавшихся навстречу особей мужского пола.

— В гробу я видал этот армагеддон, — сказал Венидиктус, с трудом вставая на четвереньки. — Как хочешь, Саша, но еще один шабаш я просто не Переживу.

— Утрясется как-нибудь, — неуверенно сказал Демон Зла, вяло шевеля помятыми крыльями — Сами же просили.

— Так ведь баб у него просили, — обиделся Григориус. — Чтоб он сдох, этот хмырь инопланетный! Если не видишь разницу между бабой и ведьмой, то нечего на Землю соваться.

— Лешего надо пригласить, — вздохнул оживший Кеша. — Подудит в дудочку — они и успокоятся.

— Какая дудочка, придурок! — осадил его Венидиктус. — Это же не телки — это ведьмы! Короче, мужики, кончать надо с этим армагеддоном.

* * *

Льва Игнатьевича Гуслярова наступление Судного дня застало врасплох. В принципе, проинформированный Аркадием Семеновичем Ивановым, он ожидал событий, но никак не предполагал, что они примут такой масштаб и выльются в такие похабные формы. Гайосар Йоан намекал лишь на небольшие беспорядки, которые слегка обеспокоят обывателей и облегчат приход к власти новых созидательных сил. Однако ко всему привычный наш народ как-то вяло реагировал на сообщения о грабеже банков и о появлениях на улицах города отдельных непотребного вида субъектов, названных журналистами призраками. Ну призраки и призраки. Никто даже в вину властям этого обстоятельства не поставил. Хотя могли бы, кажется, спросить, по какому праву у нас так разгулялся антиобщественный элемент. Пикет бы хоть выставили у мэрии, что ли. Но нет, никто даже не пошевелился. И вот досиделись до армагеддона.

Гусляров был схвачен нечистой силой и доставлен не куда-нибудь, а в родную прокуратуру. То есть не в родную, конечно (в гробу он видал такую родню!), но в нашу, земную, реальную. В принципе Лев Игнатьевич был благодарен нечистой силе хотя бы за то, что его не вздернули на дыбу и не обули в испанские сапоги, а провели в кабинет прокурора, где он обнаружил какого-то жуткого типа, заросшего волосами по самые недобро посверкивающие глаза. Тип был одет в застиранную рубаху и обут в лапти, чем поразил Гуслярова до чрезвычайности.

— Не признал, что ли, Лев Игнатьевич? — спросил хозяин кабинета, присаживаясь к столу.

— Да как вам сказать… — неуверенно начал мэр, усиленно припоминая, где он мог видеть этого типа. А ведь видел где-то. Определенно знакомая физиономия. Не говоря уже о глазах. И тут Льва Игнатьевича словно током ударило. В НКВД он его видел, именно Лютиков, облаченный тогда, правда, во френч, грозил Гуслярову страшными карами. Из подвалов зловещего ведомства Лев Игнатьевич тогда выскользнул чудом, и вот вам, пожалуйста, опять нарвался на оборотня в прокурорских погонах.

Да что же это делается на свете, граждане, не , при товарищах и господах будет сказано! Это же действительно армагеддон какой-то, когда градоначальника таскают из одного застенка в другой.

— Иван Николаевич! — фальшиво обрадовался Гусляров. — Вы ли это? Но как вы здесь оказались?

— По воле оракула, — вздохнул Лютиков. — Такие вот дела, Лев Игнатьевич, приходится работать в подполье. Вы об оракуле, конечно, слышали?

— Да, конечно, — с готовностью отозвался мэр и тут же спохватился: — В общих чертах.

— А с Демоном Зла вы успели познакомиться?

— С демоном — нет. А что он из себя представляет?

— Ликом черен. Крылат. А более и не знаю, что о нем сказать. Я нанялся к Демону Зла на службу под псевдонимом Леший. Пришлось, как видишь, слегка замаскироваться.

— Это вы ловко замаскировались, Иван Николаевич. А какая у них идеологическая платформа?

— Ну какая у нечистой силы может быть платформа? Грабь награбленное. Анархия — мать порядка. У меня тут ночью ведьмы до того расшалились, что еле унял.

— Значит, ведьмы у нас теперь тоже есть?

— И ведьмы есть, и бесы есть, и оборотни всех мастей. Такая вот вырисовывается невеселая картина, Лев Игнатьевич.

Гусляров прокурору Лютикову не верил ни на грош. Ишь ты, замаскировался! Подпольщик хренов! Это еще большой вопрос, когда он замаскировался — сейчас или двадцать лет назад, когда пришел в прокуратуру наниматься на работу. Проглядели тогда оборотня компетентные товарищи, а теперь их недоработка всем выходит боком.

— А НКВД, что ж, упразднили? — не удержался от ехидного вопроса мэр.

— Пока да, — сухо отозвался уязвленный прокурор.

— Это хорошо.

— А чего хорошего?

— Я это к тому, что революция все спишет.

— Ничего она никому не спишет, Лев Игнатьевич, — построжел глазами Лютиков, — имей это в виду. Рекомендую тебе вернуться на работу и приступить к исполнению своих обязанностей. Если монстры начнут тебя донимать, отсылай их ко мне. Я их быстро приведу в чувство.

Гусляров в ответ на слова прокурора-оборотня с готовностью кивнул головой. А про себя решил, что и дня на нечистую силу работать не будет. Не на того напали! Свой выбор Лев Игнатьевич уже сделал, не сегодня, так завтра в город войдет рать гайосара Йоана, и тогда мы посмотрим, куда побежит прокурор Лютиков со своей нечистой силой.

— Ты мне мандат выпиши, Иван Николаевич, — попросил Гусляров. — Так, мол, и так, вышеозначенный гражданин назначен на должность лично Демоном Зла. И печать поставь. В случае нужды я этой бумажкой отмахнусь от нечистой силы.

— Пожалуй, — согласился Лютиков. — А какую подпись поставить?

— Ставь свою, — пожал плечами Гусляров. — Только в скобочках отметь: «Леший».

Получив бумагу, Лев Игнатьевич возликовал душой. Придет срок, и он предъявит это вещественное к доказательство компетентным органам. И вот тогда Лютиков у нас попляшет. Подпольщик! Продался, понимаешь, нечистой силе и в ус не дует. Враг народа!

Выйдя из кабинета бывшего прокурора, а ныне лешего, находящегося на службе у Демона Зла, Гусляров столкнулся нос к носу еще с одним сталинистом, неким майором Сидоровым, уже грозившим однажды Льву Игнатьевичу расстрелом. Мэр сделал вид, что не узнал энкавэдэшника, и гордо прошествовал мимо. Внутри у Гуслярова все кипело и пенилось. Сомнений в том, что в этом здании созрел заговор с целью свержения конституционного строя, у него практически не осталось. А Демон Зла — это не более чем прикрытие для рвущихся к власти моральных уродов. Лев Игнатьевич уже успел с любезного разрешения Аркадия Семеновича Иванова ознакомиться с возможностями аппарата, именуемого в просторечии оракулом, и пришел к выводу, что штука это полезная, а местами так и просто необходимая. Конечно, оракулом могут воспользоваться и авантюристы в лице, например, Лютикова, но будем надеяться, что силам созидания и прогресса удастся отбить очередную атаку ретроградов и вновь вернуть город и страну на столбовую дорогу развития.

В пустующей ныне по причине отсутствия жены квартире Гуслярова собралась городская элита. Здесь были и выпущенные на поруки замы Льва Игнатьевича, и видные городские бизнесмены, у которых каким-то непостижимым образом были изъяты нажитые тяжким трудом капиталы, и политические деятели областного масштаба, вдруг неожиданно для себя оказавшиеся у разбитого корыта. Обстановка была нервной. Все требовали от Льва Игнатьевича объяснений, словно это по его вине случилась совершенно неслыханная в истории города катастрофа.

— Я протестую! — взвизгнул Леонид Сергеевич Сюткин. — Меня, ограбили уже дважды! Что же это делается, господа? Куда смотрит федеральная власть?! Где, наконец, губернатор?!

Леонида Сергеевича поддержали все присутствующие. Это же действительно черт знает что! Какой может быть армагеддон в отдельно взятом регионе!

— Да и чем мы, господа, хуже других? Что они, интересно, там наверху думают? Прислали в город нечистую силу без всякой идеологической платформы, а тут хоть пропадай.

— Что думают в федеральном центре, я не знаю, — честно ответил мэр, — нет связи. Хотя я предупреждал высокую комиссию, что в городе созрел заговор сталинистов во главе с городским прокурором товарищем Лютиковым, который ныне скрывается под псевдонимом Леший. Что касается губернатора, то Семен Семенович Лебедякин по моим данным сослан в Сибирь на вечное поселение.

— А кем сослан-то? — ахнули присутствующие.

— Вероятно, новой властью, — пожал плечами Лев Игнатьевич. — Думаю, что нас ждет та же участь.

— Но это же произвол! — ахнул первый зам мэра господин Ладушкин.

— А какого соблюдения законности можно ждать от нечистой силы? — пожал плечами Гусляров. — У нас с вами только один выход, господа, — встать под знамена гайосара Йоана Великого, разгромить заговорщиков и построить новую счастливую жизнь.

— А кто он такой, этот гайосар Йоан? — растерянно спросил Сюткин.

— Я жду его с минуты на минуту и думаю, что он сам все вам объяснит.

— А как же федеральная власть?

— Боюсь, что против нечистой силы федеральная власть бессильна.

На последние слова мэра городская элита отозвалась недоуменным гулом. Что делается в этом мире? То Демон Зла объявился, то теперь Йоан Великий на подходе. И вполне может так оказаться, что хрен редьки нисколько не слаще. С другой стороны, выхода все равно нет, ибо федеральная власть, похоже, действительно открестилась от впавшего в маразм города.

— А вот и он, наш спаситель! — торжественно произнес Гусляров, указывая на появившегося в дверях субъекта.

Гайосар Йоан Великий произвел на присутствующих очень хорошее впечатление. Во всяком случае, обличьем он не отличался от среднестатистического нашего гражданина. Ни рогов на голове, ни хвоста, ни даже крыльев за спиной. К тому же многие опознали в гайосаре известного бизнесмена Аркадия Семеновича Иванова и вздохнули с облегчением.

— Аркадий Семенович, дорогой! — бросился к вошедшему вице-мэр Ладушкин. — Может, хоть ты объяснишь, что происходит?

— Да ничего особенного, господа,—спокойно отозвался гайосар. — Просто нам с вами предстоит стать во главе миссии, призванной спасти человечество.

Городской бомонд испуганно загудел. Масштабы, однако, у этого гайосара. И при чем тут, скажите на милость, человечество? На фига оно нам вообще сдалось? Тут свои бы капиталы вернуть, отобранные Демоном Зла.

— Мы не только вернем капиталы, господа, — заверил присутствующих гайосар Йоан, — мы их значительно приумножим. Нашему городу суждено стать Четвертым Римом. А поможет нам в этом присланный из далекого будущего компьютер, под названием оракул. Никакой мистики, господа, все будет делаться на строго научной основе.

— А как же Демон Зла со своим армагеддоном? — растерянно произнес Ладушкин.

— Никакой он не демон, — равнодушно отмахнулся Иванов, — а самый обычный уголовник, которого мы с вами арестуем и отправим куда следует. Трезвый взгляд на вещи гайосара Йоана понравился многим, хотя насчет Четвертого Рима возникли некоторые сомнения. Слишком ужмасштабная была поставлена задача перед людьми, привыкшими мыслить провинциальными мерками. Видимо, гайосар Йоан это понимал, поэтому о власти над миром больше не распространялся, а сделал упор на возвращении утерянных капиталов и власти над городом.

— От нас, господа, не много потребуется, — продолжал Иванов. — Мы опояшемся мечами и въедем в город, который сам падет к нашим ногам. Возможно, возникнут какие-то мелкие стычки и недоразумения, но они, безусловно, разрешатся в нашу пользу.

— А вы уверены, что они разрешатся именно так, а не иначе? — высказал робкое сомнение Ладушкин.

— Безусловно, — строго сказал гайосар Иванов. — Я запрограммировал оракула именно на этот результат. Впрочем, господа, вы можете отказаться. Санкции против вас применяться не будут. Но в этом случае о дивидендах придется забыть. Так же как, впрочем, и об утерянных капиталах.

Конечно, от всей этой затеи сильно попахивало шизофренией, но что еще оставалось делать в данной ситуации трезвомыслящим людям? Многие из них уже пытались сбежать из свихнувшегося города, но потерпели сокрушительное фиаско. Покружив по окрестностям, они неизменно возвращались к месту своего старта. С другой стороны, если этот оракул не мистическая сила, а всего лишь компьютер, то почему бы не найти ему разумное применение? Более того, не добиться с его помощью определенного результата, на который уже намекнул гайосар Иванов? В конце концов, деньги не пахнут. Почему бы, опираясь на гостя из будущего, не создать свою всемирную паутину, в которой запутаются все наши недоброжелатели.

— Четвертый Рим, — задумчиво произнес Ладушкин. — Все-таки в этом что-то есть.

— Определенно есть, — поддержали его со всех сторон.

— А народ нас примет? — неуверенно спросил кто-то из дальнего угла.

— У народа нет выбора, — жестко сказал Иванов. — Либо мы, либо нечистая сила.

После этого заявления гайосар Йоан Великий пригласил верных соратников в храм Йо, дабы подкрепиться перед походом. Переход не занял много времени, городская элита и глазом моргнуть не успела, как вдруг оказалась в грандиозном сооружении. Оханьям и аханьям не было конца. Многие ведь до сего момента не верили, что обрели в лице Аркадия Семеновича истинного вождя. Можно даже сказать больше — императора. Теперь же всем сомнениям пришел конец. Вице-мэра Ладушкина особенно потрясло, что оракул не просто пересказал ему прошлую жизнь, не ошибившись даже в мелких деталях, но и напророчил баснословно великое будущее. Причем настолько великое, что вице-мэр не рискнул делиться пророчеством с окружающими, боясь приступов зависти с их стороны. Впрочем, недовольных пророчествами оракула в храме Йо вообще не оказалось.

— А эти пророчества сбываются? — спросил Ладушкин у Йоана Великого.

— Процентов на девяносто пять, — охотно отозвался гайосар. — Этот компьютер способен за секунды проиграть миллиарды ситуаций и выдать прогноз, который самым коротким путем приведет вас к желанной цели.

Теперь всем присутствующим становилось понятно, почему гайосар Йоан так уверен в своей победе над силами зла. Компьютер показал торжество сил стабильности и прогресса с сокрушающей все сомнения убедительностью. Ладушкин собственными глазами видел повальное бегство нечистой силы из города и торжественный въезд Аркадия Семеновича Иванова в освобожденный город на белом коне.

Пир прошел в оживленно-деловой атмосфере. В окончательной победе уже никто практически не сомневался, а выпитое в немалых количествах вино кружило и без того захмелевшие от чудес головы. И когда из уст гайосара прозвучало заветное слово «пора», его верные соратники были уже во всеоружии и готовы если не к битвам, которых вроде бы не предвиделось, то, во всяком случае, к торжественному параду. У Ладушкина были некоторые сомнения по поводу своих возможностей удержаться в седле, но в данном случае он себя явно недооценил.

Кавалькада во главе с гайосаром рысью поскакала к городу, которому уже в ближайшее время предстояло стать Четвертым Римом.

— Я буду президентом, — сказал ехавший рядом с Ладушкиным мэр Гусляров и в экстазе причмокнул языком.

— Нет, погоди, — притормозил его вице-мэр. — Оракул ведь ясно предсказал, что президентом России буду я. Причем пожизненным.

— Да быть этого не может! — потрясенно произнес Лев Игнатьевич и огляделся вокруг.

Почему-то не было ликующих толп. Народ вяло отреагировал на въезд в город своих будущих властителей, облаченных в шитые золотыми и серебряными нитями одеяния. Кавалькада торжественным маршем следовала по улицам, но никто не выходил к ним навстречу с ключами от городских ворот. Тут мэр Гусляров с некоторым запозданием припомнил, что ворот во вверенном его заботам городе нет вовсе по той простой причине, что прежде, чем ставить ворота, надо бы построить стены, а строительство стен бюджетом не было предусмотрено ни в прошлом, ни в текущем году. Но что же тогда собирается открывать преподнесенным ключом гайосар Йоан?

Гуслярову и Ладушкину почти одновременно пришло в голову, что оракул явно подзапутался в своих пророчествах, дав излишне оптимистический прогноз. Оба как по команде стали пятить своих коней, но, увы, запоздали с бегством. Гайосар Йоан и вся его свита, насчитывающая, впрочем, не более трех десятков человек, оказались вдруг в окружении недружественно настроенной к ним нечистой силы, которая отнюдь не собиралась обращаться в бегство при виде расшитых золотом камзолов. Наоборот, бесы и оборотни ждали только команды своего вождя, чтобы повергнуть наземь горстку опрометчивых смельчаков, дерзнувших бросить вызов Демону Зла.

— Но этого не может быть, — прошептал побелевшими губами Аркадий Семенович Иванов.—Я не мог так глупо просчитаться.

Несостоявшегося властелина мира в два счета стащили с белого коня на грешную землю. Та же участь постигла и его соратников. У мэра Гуслярова отобрали и. шитый золотом камзол, и усыпанный драгоценными камнями меч, и даже сапоги с серебряными шпорами. Да еще и дали по физиономии, чтобы не слишком задавался.

Пока Лев Игнатьевич стоически переживал выпавшие на его долю неприятности, на городскую площадь выехал сам Демон Зла. Гусляров увидел его впервые и с сокрушением в сердце вынужден был признать, что властитель тьмы выглядит куда импозантнее потерпевшего сокрушительное поражение гайосара. Одни черные крылья за спиной чего стоят! Лик же Демона Зла, когда он зачитывал приговор над поникшими головами городской верхушки, был темен и страшен. А приговорил он их ни много ни мало как к вечному заточению в Железном замке. Где находится этот замок, Лев Игнатьевич не знал, но приговору ужаснулся. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Неужели Гусляров чудом избежал расстрела в НКВД только для того, чтобы теперь зачахнуть в какой-то глуши. Это будет, пожалуй, еще почище, чем вечное поселение в Сибири, под которое так удачно угодил дальновидный губернатор Лебедякин.

— Чтоб ты провалился! — зло прошипел Лев Игнатьевич в сторону Аркадия Семеновича. — Гайосар задрипанный.

Однако потрясенный провалом миссии Йоан Великий никак не отреагировал на злобный выпад своего соратника.

* * *

Аполлон Кравчинский поправил висевшую на поясе шпагу и, раздвигая плечом сгрудившихся на площади оборотней, поспешно покинул место, где рухнула в грязь мечта расчетливого честолюбца, столь опрометчиво доверившегося хитроумному электронному агрегату. Впрочем, этого следовало ожидать. Совершенных машин нет в настоящем, не будет их, надо полагать, и в будущем. Оракулы приходят и уходят, а честолюбивые дураки остаются, и остаются, как правило, у разбитого корыта.

— Домой, — сказал Аполлон, прыгая в «мерседес», — и побыстрее.

Сидевший за рулем Антохин сразу же дал по газам. Вел он машину бестрепетной рукой, не обращая ни малейшего внимания на пешеходов, которые испуганными пташками разлетались из-под колес железного монстра. Впрочем, в городе, где уже не действовали правила уличного движения, только врожденное нахальство могло помочь водителю добраться до нужного места в приемлемый срок.

— Итак, гайосар Йоан попался? — встретил вопросом вошедшего Аполлона Николай Ходулин.

— На всякого мудреца довольно простоты, — с усмешкой отозвался Кравчинский.

В Тайной канцелярии собрались сплошь заговорщики, готовящие большую пакость воспарившему на крыльях удачи Демону Зла. Аполлон это, разумеется, знал, а потому и говорил без обиняков.

— Самая пора нам пощупать морду Демону Зла. Сегодня он будет праздновать победу, вот мы его тепленьким и возьмем.

— А что нам это даст? — пожал плечами Ярослав Кузнецов.

— Вернем твой перстень.

— А зачем нам перстень, если мы не можем добраться до оракула?

— Может быть, попробовать еще раз диадему?

— Мы уже пробовали, и не один раз, — вздохнул Ярослав, — но храм Йо для нас по-прежнему недоступен. Видимо, Иванов сумел перепрограммировать компьютер.

— Но ведь Субботин со своими попал в храм, — напомнил Кудряшов, ныне находящийся в каком-то странном промежуточном состоянии — уже не кабан, но еще и не человек. Трудно сказать, почему оракул приостановил метаморфозы, оставив призракам человечьи тела при совершенно непристойных звериных образинах. Но, так или иначе, криминальному боссу нынешний вид нравился еще меньше, чем предыдущий.

— Субботина пропустил Иванов через подвал дворца Глинского, — пояснил Ходулин. — Я тоже проходил там несколько раз, попадая в виртуальное пространство, но мне не удалось добраться до храма.

— И что ты предлагаешь?

— Нам нужен Иванов, только с его помощью мы можем попасть в храм Йо.

— Боюсь, Николай, что ты переоцениваешь возможности нашего старого знакомого, — усмехнулся Кравчинский. — Аркадий Семенович так и не сумел, судя по всему, проникнуть в его тайну. Более того, вляпался как последний дурак.

— Хочешь сказать, что оракулу зачем-то понадобилось, чтобы главный миссионер оказался в Железном замке? — прищурился Кузнецов.

— Вот именно, Ярослав! — торжествующе воскликнул Кравчинский. — Главным действующим лицом в этой игре был сам оракул, а вовсе не Иванов.

— Но ведь Аркадий Семенович вернул из будущего ушедшего было оракула?

— Он его не вернул, мужики, он его догнал, — возразил Аполлон. — оракул ушел вперед всего на несколько месяцев и здесь застрял. Видимо, случился какой-то сбой в программе. И теперь он пытается исправить положение, разыгрывая одну комбинацию за другой.

— Но мы-то чем можем помочь этому чуду технической мысли? — рассердился Аникеев, недовольно качая птичьей головой. — Я, например, в этих диодах и триодах ни черта не смыслю. Почему он к нам-то с Кудряшовым привязался?

— Трудно сказать, — пожал плечами Кравчинский. — Но если нам суждено найти разгадку оракула, то только там, в Железном замке.

— А как мы туда попадем? — спросил Бульдог.

— По подземному ходу дворца Глинского.

— А город ты решил оставить Демону Зла? — покосился на Аполлона Ярослав.

— Это не я, а оракул так решил, и не думаю, что он станет менять свое решение нам в угоду.

После долгих споров собравшаяся в Тайной канцелярии разношерстная компания пришла к выводу, что Аполлон Кравчинский, скорее всего, прав. Сборы длились недолго, и не прошло и часа, как отважные исследователи виртуальных глубин на двух «мерсах» отправились в село Горелово. Ярославу очень не хотелось брать с собой Катюшу, но та настояла на своем. Как-никак, но в памяти оракула она числилась как исследовательница, и без ее участия друзьям вряд ли удастся задействовать диадему, которая является необходимым атрибутом для общения с загадочным изобретением далеких потомков.

Дорога до села Горелова не заняла у друзей много времени. Звериная стая, сильно ныне поредевшая в составе, не отставала от машины Кравчинского, так что ждать их не пришлось. У Ярослава особого доверия не было ни к Кудряшову, ни к Аникееву, но в данном случае выбирать союзников не приходилось. Тем более что кабан с вороном были заинтересованы в успехе миссии ничуть не меньше трех друзей. Ходулин вывел экспедицию точно к цели и открыл входную дверь с помощью своего перстня. Недолгий переход по подземному тоннелю завершился в густых зарослях. В реальном мире весна только вступала в свои права, а здесь, в мире виртуальном, царило, похоже, вечное лето.

— Все-таки я не понимаю этого оракула, — злобно ворчал Кудряшов, продираясь сквозь колючий кустарник. — Зачем ему понадобилось городить эти декорации? Ну вывел бы прямо к Железному замку, и делу конец.

— А атмосфера? — усмехнулся Аполлон. — Должны же добрые молодцы испытать трудности на пути к цели. Иначе их подвигу грош цена.

— Так пусть бы над добрыми молодцами и изгалялся, — поддержал кабана Аникеев. — А для нечистой силы сделал бы послабление.

Пожалуй, криминальные авторитеты в своих претензиях к оракулу были правы. В какой-то момент Ярославу даже показалось, что они заблудились. Во всяком случае, тропинка, по которой они шли, затерялась где-то в подступающих со всех сторон сумерках, оставив доверившихся ей людей в полном недоумении. Дремучий лес недружелюбно шумел листвою над их головами. Где-то в отдалении ухала ночная птица. А за спиной кто-то надрывно и угрожающе кричал, пытаясь повергнуть в трепет неосторожных путников. Кравчинский предположил, что это леший, и, скорее всего, был прав.

— Где-то здесь должна быть избушка на курьих ножках, — сообщил Антоха, скаля в темноте свои обезьяньи зубы.

— Какая еще избушка? — рассердился Кудряшов. — Несешь черт знает что!

Если исходить из обычной логики, то авторитет, конечно, был прав, но в сказочном мире свои законы. Кудряшов еще не успел закончить фразы, как впереди призывно замерцал огонек. Ходулин на свет зажженного кем-то маячка ускорил шаг, а остальным не оставалось ничего другого, как последовать за графом Глинским, у которого был немалый опыт путешествий по всякого рода сомнительным местам.

Антоха как в воду глядел — это действительно была избушка, и — что самое смешное — на курьих ножках. Входить в нее путешественники, однако, не спешили. Авторитеты хоть и относили себя к разряду нечистой силы, но вот так сразу лезть в беззубую пасть известного литературного персонажа почему-то не отважились. Что же касается добрых молодцев в лице Кравчинского и Кузнецова, то они скромно уступили первенство графу Дракуле, который выступал в самых разных ипостасях. В конце концов, призраку и почти что вампиру проще договориться с упрямой старухой, чем людям добропорядочным.

Ходулин не стал спорить и первым ступил на скрипучие ступеньки. Но прежде чем Колян успел толкнуть дверь, из избушки выскочила бойкая старушка с остренькими акульими зубками и зачастила скороговоркой:

— Здравствуйте, гости дорогие, золотые и серебряные. Ждала вас, алмазные и бриллиантовые, и дождалась. А то уж совсем спать хотела ложиться без ужина. Потому как какая же трапеза без мяса?

— Но-но, — притормозил бабусю граф-призрак, — ты губенку-то не раскатывай — перед тобой Дракула, а не залетный лох.

— И принесла же тебя нелегкая, — заверещала обиженная старуха. — Своей нечистой силы палкой не провернешь, а тут еще мигранты понаехали. Ну, хоть обезьяну-то отдайте, на что она вам? А я из нее такие отбивные понаделаю — пальчики оближете.

— Какая я тебе обезьяна, старая? — обиделся Антоха.—Я, может, заколдованный принц.

— Так еще лучше, золотце ненаглядное, у прынцев мясо понежнее будет, чем у обезьян, а у меня проблемы с желудком.

— Переходи, бабуля, на вегетарианскую пищу, — порекомендовал гостеприимной хозяйке Аполлон Кравчинский, — и для желудка полезнее, и для имиджа.

— А ты тоже из прынцев будешь?

— Нет, из литераторов. Мясо у нас жесткое, зубы обломаешь. А что за мигранты у вас тут появились?

— Так намедни целая орда в Железный замок промчалась. Ни здрасте, ни до свиданья измученной душе. Важную птицу к Змею Горынычу повезли. В цепях.

— А до Железного замка далеко? — спросил Ярослав.

— Так это как считать, яхонтовый мой. Коли жизнь тебе в тягость, так скоренько доберешься, а ежели на зуб к Змею свет Горынычу не торопишься, то долгонько будешь блуждать.

— Ладно, костяная ты наша, — нахмурился Ходулин, — веди в дом. Не видишь, что ли, добры молодцы и красна девица подустали и пить-есть хотят.

И пока старуха юлила и отнекивалась, уверяя, что в избушке хоть шаром покати и вообще не прибрано, Колян отодвинул ее плечом и шагнул за порог.

Изнутри избушка смотрелась совсем иначе, чем снаружи, и это еще мягко сказано. Хоромы не хоромы, но наверняка терем. Трудно даже было сразу поверить, что за такой невзрачной оболочкой скрывается такая роскошная суть. От бриллиантов у гостей в глазах зарябило. Посуда на столах стояла золотая. Умывальник в углу отливал серебром. Да и все прочее было на уровне самых передовых сказочных технологий.

— Печь у тебя, старая ведьма, поди, электроволновая? — спросил Антоха, оглядывая шикарное сооружение посреди огромной горницы, выложенное голубым кафелем.

— Да, милый ты мой, прынц ненаглядный, — заверещала старуха, — изжарю, волоска не опалив!

— Будешь приставать с глупостями, старуха, я тебя в крысу превращу, — сказал обиженный Антоха. — Я ведь не просто принц, а маг и чародей заморский.

— А что же ты себя не расколдовал, изумрудный? — удивилась Баба Яга. — Ходишь упитанной страхолюдиной и смущаешь слабых желудком людей. И свиту себе подобрал из уродов.

— Это ты кого, бабка, уродом назвала? — вспылил кабан Кудряшов. — Ты на себя в зеркало давно смотрела?

— Так ведь не о тебе речь, платиновый ты мой, — удивилась старуха. — Ты ведь у нас из красавчиков будешь. Ведьмы на тебя, поди, так и вешаются.

— Не уроды, бабуся, а йороды, — поправил неграмотную лесную жительницу информированный Аполлон Кравчинский. — Сиречь рожденные от Йо. Поимей уважение.

— Так ведь я с дорогой душой, — заюлила старуха. — Я ведь к тому, что Змей свет Горыныч уродов терпеть не может, и если сразу не съест, то на кол сажает.

— Страшен, значит, страж Железного замка? — спросил Ходулин.

— Мало того что страшен, так ведь и невежа, каких поискать. Нет чтобы расположить к себе лакомый кусочек и убедить его добровольно в печку прыгнуть, так он жрет всех подряд в сыром виде, только косточки хрустят. И еще утверждает, что вяленое мясо вкуснее жареного. Соус не признает. Да разве ж при такой системе питания долго протянешь? Тем более если ты о шести головах.

— Значит, Змей свет Горыныч — это шестиглавый дракон?

— Змей он, а не дракон, — проворчала Баба Яга. — Драконы — те пожиже будут и много вежливее. Залетали они к нам тут из-за бугра. Демонстрировали тамошний политес. Слали нашему вызов на поединки. А этот дурила деревенский — хрясь, и нет дракона. А так чтобы даме комплимент сказать — вовек от него не дождешься.

Пока Баба Яга трещала как сорока, невидимые слуги накрыли гостям стол. Меню было разнообразным и отлично известным всем здесь присутствующим. Не говоря уже о вине. Оракул, надо отдать ему должное, никогда не скупился, когда речь шла о полноценном питании. Сытно поужинав и крепко выпив, гости впали в благодушное настроение. Антоха даже вызвался в одиночку сразиться со Змеем Горынычем, но за неимением меча вынужден был отложить героическое деяние на завтрашнее утро. Ночь прошла спокойно на бабкиных пуховиках, а поутру исследователи засобирались в путь.

— Ты клубок нам дай, что ли, — попросил Кравчинский закручинившуюся невесть от чего Ягу, — а то опять заблудимся в этом твоем дремучем лесу.

— И, сапфировый ты мой, — обиделась та, — объели старую женщину, спасибо не сказали, а я буду на вас шерсть переводить. Вон она, тропочка, от моего порожка начинается, и приведет она вас прямо к Железному замку. Идите и не сомневайтесь. Я Змею свет Горынычу не враг. Может, он от щедрот своих пришлет старой женщине кусочек. А то ведь изголодалась вся, остались кожа да кости.

— Какая неприятная женщина, — сказала Катюша, покидая гостеприимный кров.

— А по-моему, старуха очень даже ничего, — возразил ей Аполлон. — Прямо-таки сказочный в своем маразме персонаж.

Озабоченный предстоящей встречей с шестиглавым Змеем, добрый молодец Ярослав на слова Кравчинского не отозвался. Хотя, наверное, Аполлон прав, каждый в этом заколдованном мире вынужден играть ту роль, которую ему предопределил оракул. Теперь этому сумасшедшему компьютеру пришла в голову нелепая мысль стравить йородов со Змеем Горынычем. Но, между прочим, Кузнецов вовсе не претендует на звание богатыря и совершать подвиги в виртуальном пространстве не собирается.

— Не исключено, что Змей Горыныч — это компьютерный вирус,—предположил Кравчинский? — Его ликвидация необходима для полноценного функционирования компьютера.

— А если не мы его, а он нас ликвидирует? — спросил Аникеев.

— Значит, оракулу придется искать других программистов. И он их найдет, будьте уверены, перепробовав тысячу вариантов.

Скорее всего, Кравчинский был прав. Давнее знакомство с компьютером из будущего позволяло друзьям предсказывать его дальнейшие шаги. Для компьютера понятие времени практически не существует. Во всяком случае, временные категории, которыми он оперирует, человеческому пониманию недоступны. На протяжении десятилетий, а то и столетий он будет упорно проигрывать различные варианты, вовлекая в свою орбиту тысячи людей, пока не получит искомое.

— А я полагал, что вирус — это мелкое такое животное вроде вши, — высказал свои сомнения Антохин. — А дракон, однако, крупная сволочь.

— У оракула свои масштабы, — усмехнулся Кравчинский.

— Так мы что же, тысячу лет будем ходить со звериными мордами?! — возмутился Бульдог. — Пока это ваш оракул найдет своего героя.

— Тысячу лет ты не протянешь, — возразил Антоха. — Загнешься лет через сорок, однако.

— А как же город? — спохватилась Катюша. — Он что же, так и останется под властью Демона Зла?

— Ну, это вряд ли, — покачал головой Кравчинский. — Субботин ведь тоже смертный. Но, безусловно, какие-то изменения во внешнем мире будут происходить по воле оракула и в нужную ему сторону. А вот насколько они будут существенны, сказать пока трудно.

Ярослава Кузнецова такая перспектива не вдохновляла. Вирус он или не вирус, но этого дракона как-то надо уничтожить, хотя бы для того, чтобы добраться до томящегося в Железном замке Иванова. Очень может быть, что Кравчинский ошибается, и дело здесь не в драконе, а как раз в диске, который оказался в руках у Аркадия Семеновича.

— Вот он, Железный замок! — воскликнул потрясенный Антоха. — Это какой же придурок отгрохал такую громадину?

Удивляться действительно было чему. Железный замок своими размерами превосходил даже величественный храм Йо, а аналогов среди земных архитектурных сооружений ему и вовсе трудно было подобрать. Замок стоял на холме, который правильнее, наверное, было назвать горою, и шпили его утопали в облаках. А что касается стен, то они раза в четыре превосходили высотой Кремлевские и с первого взгляда отбивали охоту у отчаянных голов брать— их штурмом.

— А вон и камень, — указал глазастый Антоха на гигантский валун, лежащий прямо на перекрестье трех дорог. — Значит, так: направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — сам пропадешь. Я бы пошел прямо, но прямо по курсу у нас замок, охраняемый Змеем Горынычем, который щелкает драконов, как семечки, а добры молодцы ему на один зуб. Будем надеяться, что при таком богатом выборе, как у нас сейчас, обезьяной он все-таки побрезгует.

Насчет надписи на камне Антохин как раз ошибся. На гладкой отполированной поверхности были высечены совсем другие слова: «Кто победит дракона — тот витязь, кто испугается — тот чмо». Гориллоподобный Антоха на такое коварство неведомого камнетеса смертельно обиделся и даже попробовал пнуть камень ногой, но тут же отпрянул в сторону.

— Горячий, зараза, — сказал он удивленно. — Видимо, на солнышке перегрелся. А вот и мечи-кладенцы.

Антохин тут же, недолго думая, попытался извлечь один меч из камня, но клинок крепко сидел в расщелине и покидать ее, видимо, не собирался. Упрямый примат попытался было вытащить второй меч, но с тем же успехом.

— Значит, не судьба, — вздохнул Антоха. — А так хотелось сразиться с драконом, прямо спасу нет.

— Отойди, чмо, — насмешливо сказал Аникеев. — Царь-Ворон сейчас бросит вызов дракону.

Однако и усилия Аникеева не увенчались успехом. Птичья голова дергалась от напряжения, мышцы едва не разорвали хорошо пошитый забугорными мастерами пиджак, но меч и не думал покидать свое убежище. Пришлось Царь-Ворону уходить от камня несолоно хлебавши, под ехидное покашливание гориллы.

Кудряшов подошел к камню без большой охоты. Видимо, уже заранее догадывался о результате. И надо сказать, что мечи оправдали его ожидания, то есть даже не шелохнулись, несмотря на усилия, прилагаемые авторитетом.

— Форменное надувательство, — хрюкнул недовольный кабан. — Сам ты чмо.

— Пусть уроды тянут, — хихикнул Антохин. — Кому же, как не добрым молодцам, со Змеем Горынычем сражаться.

— Сам ты урод, — отмахнулся от гориллы Ходулин и, к немалому своему удивлению, без труда вытащил меч из камня.

Ярославу ничего не оставалось, как последовать примеру графа Дракулы. Проявлявший доселе упрямство меч чуть ли не сам прыгнул ему в руку. Кузнецов несколько раз взмахнул им в воздухе и, опираясь на уже имеющийся опыт, пришел к выводу, что оружие хорошо сбалансировано. Судя по всему, изготовил его большой мастер своего дела.

— Я так и знал, что оракул именно на вас рассчитывает, — сказал со вздохом Кравчинский

— А если знал, то почему не предупредил? — криво усмехнулся Ярослав.

— Черт его знает, — сказал Колян, с интересом разглядывая меч, — как-то же наши предки умудрялись побеждать драконов. Или только сказки?

— Да уж конечно, сказки, — хихикнул Антоха. — Человек и с крокодилом-то не справится, а тут — шутка сказать — летающая гигантская змеюка о шести головах. Да вон он, кажется, замаячил у горизонта.

И правда, какое-то летающее существо кружило вокруг Железного замка. Однако с такого расстояния трудно было определить, к какому отряду пернатых оно принадлежит.

— Я нутром чую — змеюка, — охнул Антохин.

— А что же он такой маленький? — огорчился Аникеев. — Тоже мне Змей Горыныч.

Вообще-то Царь-Ворон был прав, в том смысле, что на фоне грандиозного сооружения летающий объект смотрелся несолидно. Однако очень может быть, что дело было не в величине Змея Горыныча, а в расстоянии, с которого отважные исследователи вели наблюдение.

— Он приближается, — крикнул глазастый Антоха. — Смотрите!

И было на что посмотреть. Шестиглавый дракон стремительно увеличивался в размерах, превращаясь на глазах в нечто совершенно чудовищное. Его головы изрыгали пламя, которое выжгло всю траву на добрый десяток километров в округе. Наконец гигантская рептилия сложила крылья и благополучно приземлилась в полусотне метров от бросивших ей вызов героев.

— Вот блин! — ахнул Антоха.

— Е-мое! — дуэтом воскликнули Кузнецов и Ходулин и прямо на глазах изумленных зрителей стали превращаться в сказочных богатырей. То есть раздались в плечах, сильно увеличились в росте, обросли просто невероятной мышечной массой, ну и экипировались соответствующим образом в невесть откуда взявшиеся кольчуги.

— Бедная бацилла, — пожалел Антохин несчастного Змея Горыныча.

Однако доморощенный дракон грозного вида пришельцев не убоялся и принялся самым воинственным образом царапать землю огромными когтями могучих лап, которые, не в обиду ему будет сказано, очень уж походили на куриные. Но размах перепончатых крыльев впечатлял. Не говоря уже о туше, которая размерами не уступала салону самолета, предназначенного для местных авиалиний. Пасти тоже были ничего себе. Тем более что их было целых шесть.

Дракон устрашающе клацал всеми своими зубами и клыками и без конца изрыгал огонь. Впрочем, на отважных витязей этот огонь не произвел особенного впечатления: прикрываясь щитами, они атаковали грозную рептилию с двух сторон. Конечно, силы были вроде бы неравные — два добра молодца против одного дракона, но следует учесть, что у дракона было шесть голов, а у добрых витязей по одной. Зрелище было захватывающее в своем драматизме и непредсказуемости. Дракон кружился на одном месте, норовя подцепить героев огромными клыками. Но и витязи были не лыком шиты, и скоро у несчастного Змея Горыныча осталось только четыре головы.

Катюша захлопала в ладоши. Антохин сокрушенно вздохнул — создавалось впечатление, что он болеет за дракона, и это обстоятельство, конечно, характеризовало гориллу не с самой лучшей стороны. А витязи между тем вошли в раж и работали мечами без устали, тесня Змея к горе, на которой возвышался Железный замок. Несчастное животное изнемогало в бесплодных попытках сохранить свою жизнь. Огненные языки, изрыгаемые уцелевшими головами, уже не так часто тревожили витязей. Тем более что голов очень скоро осталось всего две. Уяснив, что сопротивление бесполезно, Змей Горыныч принял отчаянную попытку скрыться с места происшествия, но был схвачен за перепончатые крылья отважными витязями и повержен наземь в самом жалком и непристойном виде. То есть без голов, без хвоста и с переломанными крыльями.

— Во костоломы, не нам чета, — подвел итог жестокой битвы Антохин.—А птичку жалко.

Свершив героическое деяние, достойное занесения в анналы отечественной истории, доблестные витязи резко сдали в объеме и росте, вернувшись к своему изначальному состоянию. Видимо, мощь, дарованная им на время ужасной битвы богом Йо, иссякла. Однако кольчуги, мечи и щиты остались. Так что витязи выглядели весьма импозантно на фоне гражданского населения в лице Кравчинского и Катюши, не говоря уже об оборотнях-урках, которые если и могли чем-то похвастаться, так только звериными рылами.

— Ну и что теперь? — спросил Кудряшов, завистливо оглядывая героев.

— Будем штурмовать замок, — надменно отозвался Колян Ходулин и жестом полководца ткнул окровавленным мечом в неприступную твердыню.

— Вообще-то, если исходить из общепринятых правил, они должны открыть перед витязями ворота, — предположил Кравчинский, чем вызвал скептические ухмылки окружающих.

И, как вскоре выяснилось, скептики оказались абсолютно правы. Никто и не подумал открывать перед победителями ворота замка. А чтобы прошибить их, требовался, по меньшей мере, бульдозер, а еще лучше — танк. К сожалению, танка у витязей не было, а стучаться мечами в обшитые стальными пластинами ворота было совершенно бесполезно. Кравчинский оглядел высоченные стены и выразился в том смысле, что легче, наверное, взобраться на Останкинскую телебашню. Стены были гладкие, как стекло, а для того чтобы соорудить лестницу подобной высоты, понадобилась бы уйма времени. Да и приставить такую лестницу к стене в принципе было невозможно.

Ситуация создалась почти патовая, требующая для своего разрешения больших умственных усилий.

Взоры витязей обратились на Аполлона Кравчинского, который как боевая единица ничего особенного из себя не представлял, зато обладал изощренным умом поэта и мечтателя.

И граф Калиостро не ударил в грязь лицом и не уронил чести мага и прорицателя.

— Надо искать подземный ход, — нарушил он непродолжительное молчание.

— Легко сказать, — коротко хохотнул Бульдог. — Да мы за день этот замок не обойдем!

— Не говоря уже о том, что этот ход наверняка замаскирован, — поддержал подельника Антохин.

— Вход надо искать в драконовой пещере, — изрек верховный жрец храма Йо и этим своим умственным озарением потряс почтенную публику.

Экспедиция немедленно спустилась из заоблачных высей к подножию холма и сгрудилась у входа в пещеру.

Антохин первым сунул в ее устрашающий зев свой приплюснутый нос и обернулся к соратникам, полный впечатлений:

— Воняет.

— Будем надеяться, что покойный Змей Горыныч жил холостяком, — сказал Ходулин и, отстранив гориллу, шагнул в пещеру.

Пещера поражала своими размерами, но охать и ахать по этому поводу исследователям было некогда. Зато они излазили все закоулки и темные углы логова Змея и нашли-таки то, что искали. Ступеньки подземного хода вели вверх, и не приходилось сомневаться, что рано или поздно отважные путешественники окажутся внутри неприступного с виду сооружения, каковым, безусловно, выглядел Железный замок. Если в замке был гарнизон, то надо признать, что он проявил поразительную беспечность. Никто не остановил лазутчиков не только на лестнице, но и во дворе замка, где они очутились минут через пятнадцать после начала своего беспрецедентного по смелости предприятия. Очень может быть, зашитники крепости просто не ждали нападения с этой стороны, ибо кто же, находясь в трезвом уме и твердой памяти, сунется в логово Змея Горыныча.

Изнутри Железный замок впечатлял не менее, чем снаружи. Во всяком случае, чтобы проверить все его многочисленные помещения, потребовались бы недели, а то и месяцы. Однако таким вагоном времени исследователи не располагали, а потому с энтузиазмом восприняли предложение Кравчинского взять «языка». Тем более что таинственный замок был все-таки обитаем. За те пять минут, что исследователи хоронились под аркой, по двору пробежало несколько существ, по внешнему виду претендующих на статус мыслящих, а следовательно, как минимум, говорящих. Одного такого типчика Аникеев с Кудряшовым подкараулили в каком-то из замковых переходов и в два счета загнули ему салазки. Существо пискнуло, но сопротивления практически не оказало, из чего авторитеты заключили, что «язык» им попался покладистый.

— Какие люди в Голливуде! — обрадовался при виде пленника неугомонный Антохин. — Министр финансов в правительстве Демона Зла господин Венидиктус собственной персоной.

— Какой еще Венидиктус? — удивился попугай. — Ты что, рехнулся?

— Это не я рехнулся, — оскалила горилла свои отвратительные зубы. — Это у тебя глаза повылазили. Слышь, Веня, у тебя закурить не найдется?

— Вы меня с кем-то перепутали, — попробовал протестовать попугай, но тут же был разоблачен и подвергнут легкой экзекуции, сопровождаемой жутчайшими угрозами. В частности, кабан Кудряшов клятвенно пообещал сделать из Венидиктуса чучело и выставить в музее на всеобщее обозрение. Другие угрозы звучали несколько мягче, но тоже ничего хорошего предателю не сулили.

— Меня заставили, — попробовал оправдаться несчастный попугай. — Меня принудили.

Но этот жалкий лепет стоил ему только пары лишних тумаков. После чего Венидиктус окончательно сломался и выразил готовность сотрудничать с силами добра.

— Где Иванов? — спросил его Ярослав.

— Здесь, в замке, — отозвался шепотом Веня. — Но стерегут его так, что не подступишься.

— А кто стережет-то?

— Какое-то жуткое существо. Могущественнейший маг и чародей. Великий и ужасный. Властитель Внеземелья и окружающих миров. Ну и так далее, и тому подобное.

— Еще один вирус, — ахнул Антоха, — А Гриня тоже здесь?

— А где ж ему еще быть? Мы уже собрались убираться отсюда подобру-поздорову, да, вишь, замешкались.

— А чем знаменит этот великий и ужасный чародей? — спросил Кузнецов.

— Понятия не имею. Но его побаивается сам Демон Зла.

— Ладно, — вздохнул Кузнецов, — веди к своему чародею.

— Нет, погоди, — остановил Ярослава Кравчинский. — Тут что-то не так. Прежде чем лезть в пасть к этому властителю Внеземелья, нужно узнать, что это за птица такая и с чем ее едят в нашем мире.

— Хочешь сказать, что под этой маской прячется реальный человек?

— Очень даже может быть.

— Но ты же сам сказал, что проблема в вирусе.

— Правильно, но важно выяснить, кто этот вирус занес и когда это случилось, — покачал головой Кравчинский. — Ты же знаешь, оракул ничего не делает просто так. Все его действия подчинены строгой— логике. И в этой связи меня очень интересует вопрос, зачем ему понадобилось инсценировать убийство Иванова.

— Но ведь убит-то был не Аркадий Семенович, а его дедушка! — возразил Ходулин. — И убит не кем иным, как молодым Глинским, который, впрочем, к тому времени был не так уж молод. Это случилось в тридцать восьмом году.

— Правильно, но ведь Глинскому удалось избежать наказания. И очень может быть, что ему в этом кто-то поспособствовал. Вместо графа были расстреляны трое ни в чем не повинных людей.

— Мы были расстреляны! — вскинулся Кудряшов. — Мы!

— Вы всего лишь сыграли роли этих несчастных, — отмахнулся Кравчинский. — Оракулу в принципе было все равно, кого расстреляют, ему важно было узнать, кто способен в наше время сыграть роль товарища… Вы не помните, случайно, как фамилия следователя, который вас допрашивал?

— Скоков его фамилия! — выкрикнул Антоха. — Я его, гада, на всю жизнь запомнил!

— Такты думаешь, Аполлон, что этот следователь Скоков вполне реальный человек? — прищурился Кудряшов.

— В этом нет никаких сомнений, — подтвердил Кравчинский. — Как это я сразу не сообразил, что в спектакле появился еще один очень нужный оракулу персонаж.

— А собственно, зачем он ему понадобился? — удивился Ходулин.

— Спроси что-нибудь полегче, — вздохнул Кравчинский.—Я могу лишь предположить, что пойманный Глинский поделился со следователем своей тайной. Возможно, даже препроводил его в храм Йо тем же путем, по которому попали сюда мы, и очень может быть, что товарищ Скоков ушел отсюда не с пустыми руками. Вот именно эту важную деталь и ищет сейчас оракул.

По мнению Ярослава, версия, высказанная Крав-инским, имела право на жизнь, однако у нее был один существенный недостаток — отсутствие доказательной базы. Но в любом случае следовало вытащить из этого замка Иванова, поскольку Аркадий Семенович обладал воистину бесценной информацией. Очень может быть, он знает этого Скокова и сумеет вывести на его след.

— У меня есть план, — сказал Аникеев, — Гениальный.

— Излагай, — кивнул Кравчинский.

— Мы представимся этому чародею как посланцы Демона Зла и заберем гайосара Йоана якобы для выяснения всех деталей состоявшегося заговора. Веня с Гриней подтвердят наши полномочия.

План Аникеева действительно был хорош. В конце концов, Аникеев, Кудряшов, Козлов и Антохин были призраками и мало чем отличались по внешнему виду от подручных Демона Зла. Каким бы чародеем ни был нынешний хозяин Железного замка, но он вполне мог ошибиться на их счет.

— Во! — поднес к самому носу Венидиктуса свой огромный кулак Кудряшов. — Не вздумай еще раз переметнуться, гаденыш! Сверну шею как последнему куренку.

— Век свободы не видать! — вытянулся в струнку Стеблов.

— Вы там поосторожнее, — предостерег авторитетов Ходулин. — Магическая сила в этом мире не пустой звук. И этот чародей запросто может испепелить вас молнией. Я на одного такого придурка нарвался, так едва ноги унес.

— Мы вас поддержим с тыла, — приободрил призраков Кузнецов.

— Нет уж, — возразил Кудряшов, — оставайтесь здесь. От вас, добрые молодцы, за версту разит русским духом. Чего доброго, вы нас дискредитируете перед местной нечистой силой.

Опасения криминального босса были вполне обоснованны, и Ярослав, скрепя сердце, вынужден был это признать. Уж слишком он и его приятели по внешнему виду отличались от здешних обывателей. О Катюше и говорить нечего. Любой оборотень с первого взгляда мог опознать в них чужаков и поднять тревогу. Друзьям не оставалось ничего иного, как ждать и надеяться, что авторитеты справятся со взятыми на себя обязательствами и сумеют обвести вокруг пальца могущественнейшего, если верить Венидиктусу, мага и чародея.

Поначалу у авторитетов все шло гладко. Во всяком случае, по прошествии двадцати минут в Железном замке царили все те же тишина и благолепие. Ярослав хотел уже было вздохнуть с облегчением, но тут вдруг ударила молния и загремел гром. Очень может быть, это были явления атмосферного порядка, не имеющие к Железному замку никакого отношения, но у детектива стало нехорошо на душе. Дождь, между прочим, так и не хлынул с разверзшихся небес, зато под сводами замка прогремел человеческий голос:

— Схватите этих негодяев!

Приказ прозвучал недвусмысленно, и относиться он мог только к авторитетам, бесславно, видимо, провалившим гениальный аникеевский план. Ярослав хотел уже броситься попавшим в беду спутникам на помощь, но тут из-за угла вывалила целая орда оборотней с явным намерением испортить незваным пришельцам жизнь. Оборотни угрожающе размахивали мечами и, судя по решительным харям, готовы были исполнить приказ своего хозяина, который продолжал разноситься эхом в бесчисленных помещениях замка:

— Убейте этих негодяев!

К сожалению, прорваться к потайному ходу друзьям не удалось, пришлось, отбиваясь от наседающей нечисти, отступать в глубь замка, бесчисленные переходы которого грозили поглотить их на веки вечные. Кузнецов с Ходулиным не переставая работали мечами, но слишком многочисленны были их противники, уже радостно повизгивающие в предвкушении победы. И было от чего повизгивать, ибо незваные добры молодцы оказались прижаты к глухой стене и бежать им было просто некуда. Положение, однако, спасла красна девица, вдруг обнаружившая знакомый знак на расстоянии вытянутой руки. Недолго думая, она сорвала с головы диадему и приложила ее к нужному месту… Стена раздвинулась, пропуская беглецов, а потом мгновенно сомкнулась за их спинами, отрезав путь разочарованно взвывшим преследователям.

— Это куда же мы попали? — спросил Кравчинский, с интересом разглядывая стены.

— Очень может быть, что в лабиринт, — усмехнулся Ярослав.

Друзья пошли по этому лабиринту, ну не стоять же на одном месте. Коридор вывел их через полчаса к двери, на которой красовалась точно такая же восьмиконечная звезда, как и на диадеме. Катюша еще раз воспользовалась бесценным даром оракула и вывела своих спутников в уже известный им зал со светящимся шаром.

— Приветствую вас в храме Йо, гайосары, — насмешливо сказал Кравчинский, выискивая светящийся экранчик, который мог бы предсказать его судьбу. Однако оракул в этот раз никак не отреагировал на желание поэта. То ли считал, что и без того сказал слишком много, то ли потерял свой дар провидца. А скорее поистрепавшийся за тысячелетия организм компьютера дал сбой, и оракул вконец запутался во всех своих многочисленных программах.

— Может, врезать этой железякой по его хрустальным мозгам? — спросилХодулин, потрясая мечом. — Извилины у него враз перепутаются, и мы обретем желанный покой.

— Извилины у него, может, и перепутаются, а вот что касается покоя, то это вряд ли, — возразил Кравчинский. — Создатели, похоже, наделили этот шар большим запасом прочности, недаром же он с блеском перенес все выпавшие на его долю испытания. Надо полагать, ты, Колян, не первый варвар, который пытается расколоть этот шар.

Кравчинский вытащил из-за пояса тщательно оберегаемый жезл и, примерившись, ткнул им в нужную точку. Хрустальный шар замерцал и окрасился в нежные голубоватые тона. На противоположной стене появилась надпись зеленоватого цвета: «Миссия завершена». Однако продержалась эта надпись недолго. Сначала послышался треск, потом раздался вой сирены, и зеленая надпись на стене сменилась красной: «Ошибка в программе».

— Что я говорил! — торжествующе воскликнул Кравчинский. — Пока мы не исправим эту ошибку, оракул не сдвинется с места.

Катюша приложила к пульту, расположенному перед шаром, свою диадему. Сирена продолжала выть, но надпись на стене сменилась.

— «Железный замок», — прочел Кравчинский и добавил с гордостью: — Что значит аналитический ум! Ситуацию просчитал со стопроцентной точностью.

Ходулину не оставалось ничего другого, как использовать для полноты картины свой перстень «Хрипун», — отозвался на его усилия новой надписью оракул.

— А это еще кто такой? — удивился Кравчинский.

— Не иначе как наш знакомый чародей, — пожал плечами Кузнецов. — Хотя познакомиться с ним поближе мы так и не успели.

Больше ничего интересного оракул своим старым знакомым не сообщил. Кравчинский несколько раз повернул свой жезл в гнезде, но без всякого результата. Компьютер никак не отозвался на его манипуляции.

— Надо искать этого Хрипуна, — вздохнул Аполлон, извлекая жезл из шара. — Иного выхода я не вижу.

Друзья покинули храм Йо озабоченными и слегка разочарованными. Тоннель вывел их к дворцу графа Глинского, где они обнаружили свой «мерседес». Здесь же стоял и автомобиль Кудряшова. Похоже, авторитетам пока не удалось вырваться из цепких лап Хрипуна и они надолго застряли в Железном замке.

На дворе царил белый день, а на душе у друзей были сумерки. Обед, приготовленный заботливым оракулом, прошел в напряженном молчании. После чего, коротко посовещавшись, друзья решили вернуться в город. Ибо ответ на поставленную оракулом задачу можно было найти только там. «Мерседес» без проблем проделал нелегкий путь до трассы, благо раскисшие было по весне дороги уже подсохли, а расстояние в сотню километров не представляет для современной механической тележки большой проблемы. Это вам не карета прошлого, на которой, как известно, далеко не уедешь.

— А вот интересно, — задумчиво проговорил Ходулин, — почему оракул в этот раз не стал утруждать себя метаморфозами и не превратил твою машину в колесный экипаж на лошадиной тяге?

— Вероятно, он уже адаптировался к нашей эпохе, — пожал плечами Кравчинский. — Все-таки это саморегулирующаяся система. За месяц, проведенный в городе, он, надо полагать, многое постиг в нашей жизни и решил подстроиться под текущие реалии.

— Нас, кажется, преследуют, — сказал, обернувшись, Ярослав.

Преследование велось по всем правилам детективного жанра, благо хорошее покрытие загородной трассы позволяло это сделать. Нахальный «форд» сначала попытался подрезать мирно катящий по своим делам «мерседес», потом злой шавкой повис у него на хвосте, и, наконец (верх наглости!), из его утробы послышалась автоматная очередь. Свинцовый горох сильно попортил полированную обшивку Аполлоновой собственности, что вызвало законное негодование хозяина, заплатившего за забугорную роскошь немалые деньги. Незаслуженно обиженный «мерседес» увеличил ход, а сидевший на переднем сиденье Ходулин высунулся в окно и пару раз выстрелил в сторону «форда» из пистолета. Преследователям такое поведение жертв, обреченных на заклание, не понравилось, и они слегка сбавили скорость. Кравчинский, воспользовавшись заминкой несостоявшихся киллеров, сумел резко уйти в отрыв и практически без помех ворваться в притихший город. Заложив несколько крутых виражей, «мерседес» притормозил на тихой улочке, у ничем не примечательного на вид здания, в котором, однако, размещалась прокуратура.

— А что вы хотите? — развел руками бывший прокурор, а ныне смотритель за порядком в правительстве его демонического величества Иван Николаевич Лютиков. — Живем не по закону, а по понятиям.

— Хорошие новости есть? — спросил Кравчинский, присаживаясь вместе с товарищами к столу.

— Какие могут быть хорошие новости в городе, оккупированном нечистой силой? — вздохнул Лютиков. — Мне, правда, удалось расставить своих людей на ответственные посты, но решения по наиболее важным вопросам принимает, как вы понимаете, сам Демон Зла или кто-нибудь из его подручных. Хорошо хоть удалось, наконец, выплатить людям зарплату, а то ведь весь город сидел без гроша в кармане.

— Казни в городе были?

— Пока нет. Демон Зла пощадил даже заговорщиков, а мэра Гуслярова и вовсе привлек на службу, назначив главным хранителем печати. Что это за должность я, честно говоря, затрудняюсь ответить, но пока что Лев Игнатьевич занимается коммунальными проблемами. А как ваши успехи?

— Хуже некуда, — доложил прокурору Кравчинский. — Змея Горыныча нам удалось ликвидировать, но, к сожалению, в Железном замке объявился некий чародей по прозвищу Хрипун, который захватил в плен наших союзников и едва не одержал над нами сокрушительную победу.

— Ну и какие вы после этого витязи и гайосары?! — досадливо крякнул прокурор.

Кравчинский критику признал справедливой, однако обратил внимание Ивана Николаевича на тот прискорбный факт, что магические и чародейские науки в наших школах и вузах не преподают. И этот досадный промах министерства образования делает наших граждан крайне уязвимыми в противоборстве с истинными мастерами своего дела.

— Так этот Хрипун действительно маг?

— Он не больше чародей, Иван Николаевич, чем вы леший, — усмехнулся Кравчинский, — тем не менее в созданном волею оракула виртуальном мире нам его не одолеть. Там он действительно способен метать молнии в ослушников и превращать их в крыс. А вот в нашем времени он способен пока только свинцом плеваться. Хотя, надо признать, делает он это весьма умело.

— А почему пока?

— Потому что наша реальность тоже меняется, все более приспосабливаясь к требованиям запущенной оракулом программы. А наш дорогой во всех отношениях компьютер не успокоится, пока не найдет причину неполадок в своем чреве. Мы очень надеемся, Иван Николаевич, на вашу помощь. Нам нужны сведения о человеке, который в конце тридцатых годов был сотрудником НКВД. Фамилия его Скоков. Сам он, скорее всего, уже умер, но, возможно, жив кто-то из его потомков. Мы полагаем, что этот потомок и взялся исполнить на нашу голову роль мага и чародея Хрипуна.

— Все-таки я не понимаю этих людей, — раздраженно воскликнул Лютиков, — неужели они всерьез мечтают о мировом господстве?!

— Чужая душа — потемки, — вздохнул Кравчинский. — Наверное, мечтают. Согласитесь, когда в руки затурканного обывателя попадает нечто, способное расцветить красками его убогое существование, это очень сильно отражается на психике. Но дело, я думаю, не столько во власти, сколько в золоте. Храм Йо под самую завязку набит ценностями. Их там на сотни миллиардов. Нужно только взять.

— Так за чем же дело стало? — удивился Лютиков.

— Золото никак не удается извлечь из закромов, поскольку оракул его не отдает. Эта глупая машина считает, что ценности надо возвращать только владельцам, а ни Иванов, ни этот Хрипун таковыми не являются.

— Но вам же этот оракул подарил миллиард?

— Он не подарил — он вернул ценности законным владельцам, — разъяснил ситуацию Кравчинский. — Дело в том, что и Катерина, и Ярослав, и Николай являются потомками бояр Глинских, которые на протяжении столетий отдавали свои трудовые накопления на хранение оракулу. Можете представить себе состояние господ Иванова и Хрипуна, которые буквально купаются в золоте, но не могут его унести с собой. И вы хотите, чтобы они вот так взяли и отпустили это передвижное хранилище ценностей.

— А как оракул определил в ваших друзьях потомков бояр Глинских?

— По генетическому коду. Ведь договоры Глинских с богом Йо всегда скреплялись кровью. Оракул, находясь в исправном состоянии, просто не может отдать золото. Его нельзя уговорить, его нельзя принудить. Зато можно попытаться компьютер перепрограммировать или просто разрушить его электронные мозги. Вот этим сейчас господа Иванов и Хрипун как раз и занимаются, создавая нам кучу проблем.

— Хорошо, — кивнул Лютиков. — Подключайте к этому делу Сухарева, он сидит в соседнем кабинете. Пусть пороется в архивах, там наверняка сохранились сведения об этом Скокове.

Надо сказать, что Демон Зла не очень-то доверял своему смотрителю за порядком. Во всяком случае, он приставил к Лешему своих соглядатаев. Оборотни болтались по зданию прокуратуры, путаясь под ногами занятых людей, и вынюхивали крамолу. Один из них даже попытался встать на пути у благородного графа Дракулы, который буквально вскипел от негодования:

— Как стоишь, морда?! Смирно. Ты на кого хвост поднял, чмо недоделанное? Перед тобой призрак в двадцатом поколении. Ты еще под стол пешком ходил, а я уже пятьсот лет пил кровь у окрестных поселян.

Такой солидный трудовой стаж не мог не вызвать уважения у нечистой силы, которая приступила к несению обязанностей, далеко не похвальных, кстати говоря, каких-нибудь два-три дня назад. А в пользу графа Дракулы говорили его величественная осанка, очень хорошие зубы, а самое главное — темные, почти черные глаза, в глубине которых посверкивали красные огоньки.

Перепуганный оборотень не только уступил дорогу графу Дракуле и его спутникам, но даже предупредительно открыл им дверь в кабинет Сухарева.

У Василия Валентиновича был очень усталый вид. Похоже, последние события негативно отразились на его здоровье. Кравчинский хорошему знакомому посочувствовал, но дело есть дело. Сухарев, надо отдать ему должное, проблемой заинтересовался и пообещал друзьям в течение нескольких часов навести справки в архиве. Дабы не откладывать дело в долгий ящик, он тут же сделал несколько необходимых звонков.

— Скоков-Хрипун… — проговорил он задумчиво. — Так вы говорите, что оракул нашел его сам?

— Скорее всего, — ответил Кравчинский. — Для этого ему, правда, пришлось еще раз отправить в мир иной Иванова.

— Это та самая история исчезновения трупа? — оживился Сухарев и, обернувшись к графу Глинскому, спросил: — А вы помните в подробностях, как это произошло?

— К сожалению, нет, — вздохнул Ходулин. — Я просто видел сон. А проснувшись утром, сказал Аполлону, что убил фон Дорна.

— Он мне назвал точный адрес квартиры, где это произошло, — добавил Кравчинский. — Честно говоря, я ему не поверил, по той простой причине, что всю ночь просидел за компьютером, шарился по Интернету в поисках сведений, нужных мне для новой книги, и могу с полной уверенностью утверждать, что Колян все это время спал как сурок.

— Тем не менее вы все-таки поехали по названному им адресу?

— Да, — кивнул Кравчинский, — и собственными глазами видели, как под присмотром вашего коллеги наши старые знакомые Круглов и Куницын грузят в машину труп Аркадия Семеновича. Впрочем, труп, как вы знаете, очень скоро ожил и проявил редкостную прыть, скрываясь от сотрудников правоохранительных органов.

— Но ведь по логике развития событий господин Ходулин должен был оказаться в лапах этого следователя Скокова и препроводить его к семейному хранилищу. Ведь именно так поступил его предок?

— Скорее всего, да.

— Но почему Глинский не забрал сокровища и не поделился ими со своим спасителем?

— Вероятно, потому, что у него не было диадемы, а двери в сокровищницу открывает именно она. Скоков собственными глазами убедился, что храм Йо не выдумка, и, видимо, принял деятельное участие в поисках диадемы. Но фон Дорн, судя по всему, очень надежно ее спрятал и она, в конце концов, оказалась у его внука, Аркадия Семеновича Иванова.

— Да, но остается непонятным, каким образом этот ваш Хрипун узнал об оракуле, ведь мы уже установили, что Ходулин с ним не встречался.

— Зато с ним мог встретиться Аркадий Семенович Иванов после своего нового чудесного воскрешения. Хрипун нужен был не Иванову, он нужен был оракулу. Но Аркадий Семенович не понимал, что действует по воле компьютера. О Скокове он, скорее всего, знал. Иванов ведь довольно долго занимался биографией своего дедушки и уж конечно не мог не обратить внимания на обстоятельства его трагической гибели. И, видимо, именно тогда всплыла из небытия фигура сотрудника НКВД Скокова, который, не моргнув глазом, отправил на тот свет ни в чем не повинных людей.

— Так, может, они заранее сговорились с Глинским об убийстве фон Дорна?

— Не могу отрицать возможности и такого варианта развития событий.

Сухарева эта случившаяся почти семьдесят лет история заинтересовала не на шутку. И дело было не только в оракуле. Появилась возможность восстановить доброе имя людей, расстрелянных много лет назад по ложному обвинению. А ведь до сих пор этих троих, подписавших, если судить по документам, которые Василий Валентинович сейчас держит в руках, признательные показания, никто и не собирался реабилитировать. Ведь человек-то был убит. И если верить характеристикам, хранящимся в личном деле Терентия Филипповича Доренко, сотрудником он был ценным. Трудно сказать, знали ли руководящие товарищи, что их соратник по борьбе Терентий Доренко до революций звался фон Дорном. По некоторым признакам Василий Валентинович сообразил, что, скорее всего, знали. И очень может быть, ближайшая чистка рядов НКВД могла закончиться для Терентия Филипповича катастрофой. Будучи человеком неглупым, он наверняка об этом догадывался. Зато товарищ Скоков был потомственным пролетарием, и с этой стороны ему ничего не грозило. Но, видимо, и у него не было уверенности в собственной судьбе, что и подтолкнуло его в объятия авантюриста графа Глинского.

Погиб Скоков, кстати говоря, при невыясненных обстоятельствах в окрестностях села Горелова в тысяча девятьсот тридцать девятом году. То есть буквально через несколько месяцев после убийства Иванова. Сухарева эта информация, признаться, поразила. От своих молодых друзей он точно знал, что на контролируемой оракулом территории убить человека невозможно. В том смысле, что убитый там человек воскресает. А вот Скоков не только убит, но и, если верить документам, там похоронен в связи с распутицей и невозможностью вывезти труп в город. Над его могилой позднее был поставлен обелиск. Но перезахоранивать его на городском кладбище по просьбе родных не стали. Последнее обстоятельство только утвердило Василия Валентиновича в мысли, что Скоков не был убит, он просто сымитировал с помощью оракула свою смерть и, надо полагать, счастливо дожил до старости. Вопрос только, зачем ему понадобилось разыгрывать это представление? Числились ли за ним служебные упущения, захотелось ли ему просто уйти от греха подальше — об этом судить пока было трудно. Не мог Сухарев исключить также и того, что Глинский и Скоков все-таки добрались до сокровищ. Другое дело, что вывести их все им оказалось не под силу. Взяли, вероятно, только то, что можно было унести и легко продать. Но в таком случае, как загадочная диадема вновь оказалась в руках Иванова? Или он получил ее не от дедушки, как утверждал до сих пор?

Самым трудным оказалось отыскать сведения о потомках Ефима Федоровича Скокова, зато именно здесь Василия Валентиновича поджидала главная неожиданность. .Среди списка фамилий, не очень, правда, многочисленных, поскольку потомки Скокова не отличались плодовитостью, оказалась одна, хорошо знакомая Василию Валентиновичу. Вот уж не думал он, что поиски в архивах приведут его в кабинет человека, которого он знал не первый год.

Углов Константин Михайлович взглянул на вошедшего Сухарева довольно недружелюбно, но тут же спохватился и расплылся в одной из самых своих доброжелательных и обворожительных улыбок.

— У меня к тебе дело, Костя, извини, что отвлекаю от забот.

— Да какие у нас тут заботы, Василий Валентинович? Кругом сплошной беспредел и никакой законности. Вот уж никогда не думал, что буду состоять в прислужниках Демона Зла.

— Мы не прислужники, — поднял палец вверх Сухарев. — Мы агенты в стане врага. К тому же, я думаю, что эта история закончится с часу на час.

— Твоими бы устами да мед пить, Василий Валентинович, — усмехнулся Углов.

— Меня, собственно, вот какой вопрос интересует, Константин. Ты ведь знал Аркадия Семеновича Иванова еще до того, как увидел его труп?

— Как вам сказать? — Углов вильнул глазами в сторону. — Мы виделись пару раз мельком. Нас познакомил Рябушкин. Что же касается трупа, то я никак не предполагал, что обнаружу в старом доме, в обшарпанной квартире, столь обеспеченного человека. Просто в голову не пришло, что это может быть Иванов. Но потом, когда вы мне сказали, что его опознал Хлестов, я вспомнил, где его видел.

— У вас были деловые отношения?

— Я не понимаю, Василий Валентинович, чего ты хочешь. Да мало ли с кем меня сталкивала жизнь! Работа такая, тут за день десятки людей проходят перед глазами.

— По моим сведениям, ты продал ему одну очень ценную вещь.

— Ну и что? — вскинулся Углов. — Мне нужны были деньги. И я действительно продал Иванову одну безделицу, доставшуюся мне от бабушки. Это что, преступление?

— Нет, — пожал плечами Сухарев. — Просто, по моим сведениям, диадема досталась тебе не от бабушки, а от дедушки, который был сотрудником НКВД в далекие тридцатые годы.

— Мой дедушка погиб семьдесят лет назад, и я попрошу тебя, Василий Валентинович, не тревожить его память.

— О твоем дедушке вспомнил не я, Константин, это сделал компьютер. Ведь это ты столь блестяще сыграл роль следователя в устроенной оракулом постановке?

— Ну и что? — с ненавистью глянул на Сухарева Углов. — Мы все здесь играем дурацкие роли и делаем это не по своей воле.

— Все, кроме тебя, Костя. Кстати, почему у тебя столь странное прозвище в том мире — Хрипун?

Углов на вопрос Василия Валентиновича не ответил, он просто вытащил из кармана пистолет и нацелил его на оппонента:

— Это совсем не больно, Сухарев, и даже не смертельно. Правда, очнешься ты уже призраком.

— Зря ты это затеял, Костя. Оракул все равно не отдаст вам с Ивановым золото.

— А при чем здесь Иванов? — зло ощерился Углов. — Аркашка так и сгниет в этом виртуальном пространстве. Этот сукин сын меня обманул. Когда Анатолий Сергеевич упомянул о диадеме, мне сразу все стало ясно. Я вдруг понял, что упустил свой шанс, который дается раз в жизни. Ты можешь это понять, Сухарев? Другие купались в моем золоте, а я считал каждую копейку. Я упустил жар-птицу, которую держал в руках. А ведь я слышал от бабушки об этом оракуле. Но посчитал все это сказками.

— Насколько я понимаю, диадема была не единственным наследством, доставшимся тебе от дедушки?

— Был еще диск с какими-то странными знаками. Он всегда лежал в бабушкиной шкатулке вместе с диадемой. Ничего ценного, как мне казалось, он не представлял. Я о нем даже не вспоминал до того самого момента, когда узнал от Вениамина Стеблова о таинственном компьютере, находящемся в квартире Иванова и открывающем врата храма Йо. Я видел этот компьютер, когда осматривал место происшествия. Ничего таинственного в нем не было. И вдруг до меня дошло, что дело не в компьютере, а именно в диске. Я попробовал вставить его в дисковод, но он оказался слишком велик. Тогда я просто поместил его в сканер. И случилось чудо, Василий Валентинович. Правда, я попал не в храм Йо, а в Железный замок, но это не имело никакого существенного значения. В Железном замке золота не меньше, чем в храме Йо, вот только вынести его мне не удалось. Но я нашел выход, Сухарев. Надо просто совместить две реальности, ту и нашу, ненадолго, на несколько часов, и этого будет достаточно, чтобы переместить ценности в наш мир. И мне это почти удалось. Ты же сам видишь, что происходит. Еще немного, и процесс будет завершен.

— Ты затеял опасную игру, Костя.

— Да брось, Василий Валентинович, ничего страшного не случилось. Никто не умер. Я подарил людям карнавал на несколько суток. С уходом оракула все забудется. Зато останутся ценности. Большие ценности, Сухарев. В конце концов, от этого выиграю не только я, но и весь наш народ.

— Только не надо, Костя, о народе, — поморщился Сухарев.

— Ну хорошо, ты можешь выиграть, Василий Валентинович. В конце концов, чем ты хуже того же Рябушкина? Сто миллионов долларов тебя устроят?

— Допустим. И что я должен сделать, чтобы их заработать?

— Помоги мне нейтрализовать придурков, которые называют себя гайосарами. Я, к сожалению, а может и к счастью, не могу их убить, но мне нужно их изолировать на несколько часов. В крайнем случае суток. Процесс должен вот-вот завершиться.

Сухарев был уверен, что процесс не завершится никогда. Оракул не отдаст золото людям, у которых нет на него никаких прав. Зато эти люди, сидящие на сундуках с золотом, непременно сойдут с ума, а вместе с ними сдвинется по фазе и весь мир.

Возможно, Сухарев не сумел скрыть своих сомнений, и они каким-то образом отразились на его лице, но в любом случае Углов не поверил бы своему коллеге, ибо ставки в игре были чрезвычайно велики. Так или иначе, но он выстрелил в Василия Валентиновича, чтобы иметь возможность уйти спокойно и без помех. Сухарев выстрела не услышал, он увидел нестерпимую для глаз вспышку света и провалился в пустоту.

Никаких неудобств при возвращении к жизни Василий Валентинович не испытал. Он просто открыл глаза и увидел лицо участливо склонившегося над ним Кравчинского.

— С возвращением вас, господин Сухарев, в наш скорбный и во многом необъяснимый мир.

— Он ушел? — спросил Василий Валентинович, поднимая голову.

— Вы имеете в виду Углова?

— Ну а кого ж еще?

— К сожалению, ушел, хотя майор Сидоров, услышав выстрел в кабинете и увидев вас неподвижно лежащим на полу, попробовал задержать убийцу, но безуспешно. Более того, он сам был убит, и мы с минуты на минуту ждем его воскрешения. Кстати, с чего это Углову понадобилось вас убивать? У него что, нервы сдали?

— Костя и есть тот Хрипун, которого вы ищете. Сухарев добросовестно пересказал Аполлону все сведения, добытые в городских архивах, а также почерпнутые из разговора с Угловым.

— Он предложил мне сто миллионов.

— Надо было соглашаться, — укорил Кравчинский.

— Так я согласился, но он почему-то все равно выстрелил.

— Значит, я оказался прав в своих предположениях, — задумчиво проговорил Аполлон, — диск все-таки есть.

— Есть два диска, — поправил его Сухарев. — Один у Иванова, другой у Углова. Для их активации они используют обычные компьютеры. Я только одного не могу понять: за каким чертом нашим потомкам понадобилось создавать еще и этот призрачный мир?

— Они собирались работать среди суеверных предков, искренне веривших в существование всех этих чародеев, магов и оборотней и прочей нечистой силы. Я, кстати, не исключаю, что эти программы были созданы гайосаром Йоаном Великим, тем самым исследователем, который не захотел возвращаться в свое родное будущее и предпочел остаться в прошлом, где достиг совершенно неслыханных высот. С помощью существ из призрачного мира он держал в страхе и повиновении всех своих подданных. Сам создавал химеры и сам же успешно с ними боролся.

— Странные у них тогда были нравы, — вздохнул Сухарев.

— Не лукавьте, Василий Валентинович, — усмехнулся Кравчинский, — власть во все времена использовала и продолжает использовать этот нехитрый прием — создать воображаемого врага, чтобы успешно с ним бороться. Правда, на этом пути случаются и проколы. Химера вдруг в какой-то момент начинает обрастать плотью и кровью, превращаясь из врага виртуального во врага реального. А порой и просто сокрушает власть, вздумавшую неосторожно поиграть с образами. Каждый писатель знает, что образ — это своеобразный слепок жизни, но, вероятно, возможен и обратный процесс, когда жизнь начинает формироваться на основе созданной кем-то матрицы, используя людей как исходный материал для эксперимента.

— Ну и что вы теперь собираетесь делать? — спросил Сухарев, поднимаясь с пола.

— Надо изъять диски у наших оппонентов и попытаться перезагрузить программу.

— А если они хранят диски в виртуальном пространстве?

— Сами диски — да, но тогда программы должны быть записаны на компьютеры. Ведь только используя компьютеры, они могут попадать в чрево оракула.

Сухарев подошел к зеркалу и с интересом себя оглядел. К счастью, никаких фатальных изменений в его внешности не произошло, хотя он вроде бы стал призраком.

— Очень может быть, что и не произойдет, — утешил его Кравчинский. — Колян уже который день ходит в призраках и за это время ни разу не терял человеческого облика.

— Вы знаете, где живет Углов?

— Знаю.

— В таком случае поехали к нему. Кузнецов с Хлестовым ждут нас в машине.

Воскресший майор Сидоров горел желанием отомстить своему убийце, и Кравчинскому не оставалось ничего другого, как взять его с собой на последнюю битву с магами и чародеями. А то, что эта битва будет последней, Аполлон нисколько не сомневался.

Работники правоохранительных органов разместились в слегка обезображенном пулями «мерседесе» Кравчинского, сильно потеснив при этом Ходулина, Кузнецова и Катюшу. Но, как сказал майор Сидоров, в тесноте, да не в обиде.

— Мы решили заключить договор с Демоном Зла, — сказал Кузнецов, выслушав пересказ событий, произошедших за последние часы в здании прокуратуры.

— А он согласится? — усомнился майор Сидоров.

— Я думаю, Субботину уже надоело корчить из себя придурка и он не менее других призраков жаждет вернуть себе пристойное обличье.

— Предположение спорное, — не согласился с товарищем Кравчинский. — Очень может быть, что Субботину его новая роль пришлась по вкусу. Но в любом случае его, конечно, следует привлечь к операции, пообещав златые горы и реки, полные вина.

Демон Зла пребывал в хорошем настроении, которое не мог испортить даже визит довольно неприятных типов, ввалившихся в его дворец во время вечерней трапезы. Ужинал его демоническое величество в гордом одиночестве, ибо в его окружении не было в достаточной мере значительного лица, которое можно было бы посадить за стол, не уронив при этом собственного достоинства. Да и лиц в окружении крылатого демона тоже не было — одни сплошные образины. Этих, правда, было в избытке, так что Субботин мог не очень волноваться за свою безопасность.

На вошедших Демон Зла посмотрел с любопытством, сесть, естественно, не предложил, но выразил готовность выслушать их слезное прошение.

— Мы не с прошением, мы с предложением, — поправил исчадие ада Кравчинский. — Вагоны золота.

— Все золото мира и так теперь мое, — гордо вскинул голову Демон Зла.

— Я извиняюсь, — встрял в разговор временно исполняющий обязанности министра финансов Хлестов, скромно стоящий поодаль, — золото далеко не все. Да и вообще его кот наплакал. Купюры, правда, есть, но мы вынуждены платить людям зарплату. А с поступлением новых денег возникают проблемы.

В хорошего кроя итальянском пиджаке, Хлестов смотрелся солидно. Впечатление слегка портила физиономия, сильно смахивающая на собачью морду. Петр Васильевич по этому поводу очень страдал, и не приходилось сомневаться в его искреннем желании вернуть прежнее, утерянное по воле оракула обличье.

— Какие еще проблемы? — возмутился Демон Зла. — Ты что несешь, паразит?

— Так ведь, ваше демоническое величество, мы ведь некоторым образом в блокаде. Подвоз продовольствия резко сократился. Могут возникнуть проблемы с населением, которое и без того стало выражать недовольство.

— Недовольных будем сажать на кол! — грозно рыкнул Демон Зла.

— Можно и на кол, — вздохнул Хлестов. — Я это к тому говорю, что золото нам, конечно, не помешает.

— Есть люди, — снова направил ход беседы в нужное русло Кравчинский, — которым наплевать и на Демона Зла, и на его высоких покровителей. Сидят себе на мешках с золотом и в ус не дуют.

— Кто позволил?! — взвился Демон Зла, расправляя черные крылья. — Где сидят?

— В Железном замке, — пояснил Кравчинский.

— Да быть того не может! — возмутился авторитет. — Я же послал туда Григориуса и Венидиктуса.

— Нашел кого послать, — хмыкнул Ходулин. — Железный замок доверху набит золотом, а заправляет там маг и чародей по имени Хрипун! Так вот он публично называет тебя щенком и грозит публичной поркой. Видали, говорит, мы таких Демонов Зла.

— Я этого Хрипуна в порошок сотру, — злобно прорычал авторитет.

— Двадцать пять процентов, — вежливо выставил свои условия Кравчинский.

— Это с какой же стати? — недоуменно заморгал глазами Демон Зла.

— Так ведь без нашей помощи тебе в этот замок не попасть и до Хрипуна с его золотом не добраться.

— Пять процентов и ни копейки больше.

— Двадцать, — уступил Кравчинский.

— Ты с кем торгуешься, негодяй? Ты с Демоном Зла торгуешься! Я властвую над миром!

— Ну, положим, — запротестовал Аполлон, — вся твоя власть не выходит за пределы города и его ближайших окрестностей. Но и эту власть тебе приходится делить с Хрипуном. Помяни мое слово, рано или поздно, но он до тебя доберется. Два медведя в одной берлоге не уживаются.

— Десять процентов, — сказал Субботин.

— Пятнадцать, — сухо уточнил граф Калиостро.

— Черт с вами, — махнул рукой авторитет. — Когда выступаем?

— Тебе сообщат. Готовь свою рать. Ибо битва нам предстоит ужасная.

На этом силы добра расстались с силами зла, торжественно прошествовав из губернского дворца к одиноко стоящему на обочине «мерседесу».

— Придурок, — только и сказал Кравчинский, садясь за руль машины, и с этим резюме по поводу состоявшихся деловых переговоров согласились все присутствующие.

Углов жил в квартире, которая не поражала глаз ни габаритами, ни роскошью обстановки. Кравчинский открыл дверь отмычкой, что вызвало смущенное покашливание представителей правоохранительных органов. Но с другой стороны, брать санкцию на обыск в городской квартире мага и чародея было не у кого, поскольку Демон Зла, едва утвердившись у власти, первым же своим указом распустил суды. Опытные сыскные волки без труда определили, что хозяин покинул квартиру буквально за пару часов до того, как сюда наведались незваные гости. Компьютер в квартире был, но находился в ужасающем состоянии. Монитор разбит, системный блок раскурочен. Видимо, не поверивший Сухареву Хрипун таким образом заметал следы. Скорее всего, у Углова где-то был резервный компьютер, с помощью которого он вновь ушел в виртуальное пространство.

— Скверно, — задумчиво проговорил Кравчинский. — Этот запасной компьютер он может хранить где угодно, в любой снятой на время квартире.

— Можно воспользоваться подвалом дворца Глинских, — предложил Ходулин. — Правда, это займет много времени. Придется мобилизовывать транспорт, чтобы перебросить в Горелово нечистую рать.

— Далеко не факт, что подземный ход функционирует, — возразил Кузнецов. — На месте Крота и Хрипуна я бы его завалил.

— А ты думаешь, что Крот и Хрипун действуют совместно?

— Да уж, наверное, договорились. Враги-то у них теперь общие. Надо поискать их сообщников, во всяком случае, людей, с которыми они общались в последние дни.

— Гусляров! — осенило вдруг Сухарева. — Мэр встречался с Ивановым и даже участвовал в его дурацком заговоре, и, надо полагать, он многое может нам рассказать.

…Лев Игнатьевич встретил вторгшихся в его холостяцкую квартиру гостей без большого восторга. Мэр явно готовился ко сну и теперь испуганно посматривал на помешавших этому процессу правоохранителей.

— Опять НКВД? — спросил он обреченно.

— А что прикажете делать, яхонтовый вы наш? — усмехнулся Кравчинский. — Участвуете в антиправительственных заговорах и хотите, чтобы вам это сошло с рук?

— Заговор был направлен против Демона Зла, пришедшего к власти неконституционным путем, — попробовал оправдаться Гусляров.

— Опять хитрите, милейший, — ласково пожурил Льва Игнатьевича Аполлон. — Вашей конечной целью было установление Всемирной империи во главе с гайосаром Йоаном Вторым. Какая роль отводилась лично вам, гражданин Гусляров?

— Я должен был стать президентом России.

— Э, батенька, — протянул осуждающе майор Сидоров. — Статья-то расстрельная. Ну, в крайнем случае пожизненное заключение.

— Бес попутал, — честно признался Гусляров. — Хотя не исключаю и гипнотического воздействия.

— Готовы искупить вину?

— Кровью? — насторожился мэр.

— Пока что теснейшим сотрудничеством с силами правопорядка, а там видно будет.

— А вы действительно силы правопорядка? — усомнился Лев Игнатьевич в полномочиях своих полуночных гостей.

— А что, разве не видно? — нахально отозвался Кравчинский. — Я, например, действительный статский советник, сотрудник Тайной канцелярии, господин Кузнецов — полковник гвардии, господин Сидоров — майор милиции, господин Сухарев — следователь прокуратуры, что касается господина Ходулина, то он официальной должности не занимает, зато является фаворитом при императрице. Так какого рожна вам еще надо, Лев Игнатьевич? По лицу господина Гуслярова было видно, что его одолевают сомнения. С одной стороны, он готов был сотрудничать с силами правопорядка, с другой, опасался в очередной раз попасть впросак. Бесконечная смена эпох, в которых за последние дни Льву Игнатьевичу довелось побывать, вредно отразилась на его умственных способностях. Несчастный мэр вконец запутался в заговорах, которые, наезжая один на другой, привели ситуацию к полнейшему абсурду. И теперь Гусляров не мог идентифицировать со всей ответственностью даже самого себя, не говоря уже о прочих лицах, добивающихся его взаимности.

— А какой у нас сейчас год на дворе, господа? — задал мэр явно провокационный вопрос.

— Тяжелый случай, — вздохнул Кравчинский. — Специально для вас, Лёв Игнатьевич, и только по секрету — начало века, скажу даже более, начало тысячелетия.

— Какого тысячелетия?

— Третьего, естественно, — пожал плечами Кравчинский.

— Значит, у нас сейчас две тысячи четвертый год?

— Вы на редкость проницательны, друг мой. Так каким образом вам удалось проникнуть в храм Йо?

— Я воспользовался компьютером. То есть сначала Иванов появился на экране телевизора, потом переместился на этот диван. А уходя, он сказал, что я могу последовать за ним.

— Он ушел через дверь?

— Нет, через телевизор. А я сел за компьютер, щелкнул мышкой и оказался в храме. Скажите, этот оракул действительно существует, или я просто сошел с ума?

— Оракул — это реальность, данная нам в ощущениях, — охотно разъяснил мэру суть вещей Кравчинский. — Так вы воспользовались вон тем компьютером, что стоит в углу?

— Да, этим самым.

Аполлон, недолго думая, нажал на кнопку «пуск». Джинн, сидящий в системном блоке, утробно заурчал и начал выдавать на экран монитора никому не нужную информацию на забугорном языке. Никакого особенного чуда в этом не было, поскольку именно так начинали свою работу все без исключения компьютеры, к которым прежде прикасалась рука Аполлона Кравчинского. Силы добра сгрудились вокруг графа Калиостро и с интересом наблюдали за его метафизическими упражнениями. Наконец на экране монитора появилась красивая девушка, увешанная бижутерией в виде пиктограмм.

— Вы компьютерными играми не увлекаетесь, Лев Игнатьевич?

— Нет, — отозвался хозяин. — Разве что супруга баловалась.

— Значит, компьютерной игры под названием «Железный замок» у вас нет?

Гусляров в ответ лишь растерянно развел руками. Вопрос свой Кравчинский задал, естественно, не случайно. На экране монитора среди множества пиктограмм выделялись прежде всего своими размерами две. Под одной из них стояла подпись «Железный замок», под второй — «Храм Йо».

Кравчинский потянулся было к мышке, но был остановлен железной рукой полковника Друбича:

— Надо дождаться Демона Зла с его неисчислимой ратью.

Нечистая сила явилась в рекордно короткие сроки. Взывать к ней не пришлось, Кравчинский просто позвонил по телефону. Сам Демон Зла, воспользовавшись крыльями, впорхнул в мэрскую квартиру через открытую по столь торжественному случаю дверь на балкон. Его воинству ввиду отсутствия крыльев, а также по причине неработающего лифта пришлось подниматься на шестой этаж, по лестнице. Впрочем, оборотней было столь много, что вместить их всех гусляровские апартаменты не могли, и большая часть толклась на лестнице и около подъезда.

— Внимание, — сказал Кравчинский тяжело дышащей ему в затылок нечистой силе. — Представление начинается.

Двойного щелчка мыши никто не услышал, зато все увидели, как раздвигаются стены мэрской квартиры и родной кирпич сменяется инородным материалом, который если и можно было назвать железом, то весьма и весьма условно. Как полководец опытный и себя уважающий, Демон Зла не ринулся в бой впереди своей рати, а благоразумно пропустил оборотней вперед. По приблизительным подсчетам Аполлона Кравчинского через мэрскую квартиру в

Железный замок проникло не менее пяти тысяч особей, которых там, естественно, не ждали. Но замок был настолько велик, что эта немалая рать просто затерялась в его бесчисленных помещениях, так что вступившие вслед за оборотнями под его своды силы добра были слегка шокированы окружающей их тишиной. Впрочем, пройдя сотню метров по гулким коридорам, они услышали где-то там, впереди, неясный шум битвы. Демон Зла ускорил шаги, дабы воочию убедиться в доблести своего войска, и сопровождающим его лицам не оставалось ничего другого, как следовать за ним к эпицентру событий.

Гарнизон замка хоть и был захвачен врасплох, но тем не менее оказал оккупантам героическое сопротивление. Зрелище было воистину грандиозное. По меньшей мере десять тысяч оборотней сошлись лицом к лицу, или, если угодно, рылом к рылу, в огромном зале и с упоением дубасили друг друга мечами. Кровь лилась рекой, ряды нападающих и обороняющихся стремительно редели, но трупов почему-то не было. На это обратил внимание мэр Гусляров, стоявший в кругу избранных на галерее и с ужасом наблюдавший за развернувшейся внизу грандиозной бойней.

— Какие могут быть трупы в виртуальном сражении, милейший, — пожал плечами всезнающий Кравчинский. — Пока что сражаются фантомы, и это только прелюдия битвы гигантов, которую нам с вами предстоит увидеть.

Прелюдия, однако, затягивалась. Для того чтобы шустрые фантомы истребили друг друга, понадобилось добрых полтора часа. По прошествии этого времени посреди огромного зала копошилась ничтожная кучка существ, суета которых не представляла уже для пресыщенных баталией зрителей ровным счетом никакого интереса. Все с нетерпением ждали обещанной Кравчинским битвы гигантов. Демон Зла уже расправлял крылья, готовясь к стремительной атаке, но его опередили. Сверкнула молния, грянул гром, и захваченные врасплох наблюдатели едва не посыпались с галереи вниз, на головы еще продолжавшим сражаться немногочисленным фантомам.

— Что я говорил! — торжествующе воскликнул Кравчинский. — Наконец-то в дело вступают истинные бойцы.

И словно бы в подтверждение его слов на дальнем конце зала появилась величественная фигура, облаченная в золотистые одежды. Это был маг и чародей Хрипун собственной персоной. Одним мановением руки он разметал уцелевших оборотней, расчищая площадку для предстоящего поединка. Демон Зла при виде достойного противника взмахнул крылами и спланировал вниз, словно на большом черном парашюте. С минуту противники неподвижно стояли друг против друга, словно примеривались, как бы побольнее ударить. Ходулин решил было помочь Демону Зла, но Кравчинский его удержал:

— Двое дерутся, третий не лезь.

— Это еще почему? — удивился граф Дракула.

— Оракул, надо полагать, не случайно превратил Субботина в Демона Зла. У него были на него свои виды. А твой час, я думаю, еще придет.

Противники, наконец, обменялись ударами, сверкнувшие под сводами зала молнии слились в одну, что привело к ужасающему грохоту, едва не оглушившему всех присутствующих. После столь обнадеживающего начала следовало ожидать не менее грандиозного продолжения. Тем более что запасы электроэнергии в двух заряженных на противоборство субъектах были неисчерпаемы. Если они не спалили замок, то, вероятно, только потому, что он был сделан из негорючего материала. Золотистые одежды мага Хрипуна очень скоро потемнели от копоти. Демону Зла чернеть вроде было уже некуда, он и так смотрелся натуральным сапогом, начищенным для парадного смотра. Зрители же буквально ослепли от обилия молний, то и дело сверкающих в насыщенном озоном воздухе.

— Вот это разрядочка! — воскликнул довольно Кравчинский.

— А нам от этого какая радость, — не понял Ярослав.

— Так ведь Хрипун в этом противоборстве теряет магическую силу. Так же, как, впрочем, и Демон Зла.

Скорее всего, Аполлон был прав, ибо противники, которые в начале противоборства выглядели исполинами, ныне истрепались до своих обычных размеров. Да и сила испускаемых ими электрических разрядов потихоньку сходила на нет. Видимо, противники начали осознавать, что победителя в их поединке не будет. Во всяком случае, Хрипун предпринял попытку скрыться. Воспрянувший духом Демон Зла, собрав оставшиеся силы, метнул в спину убегающему молнию, но промахнулся. Чародей благополучно скрылся, зато Демона последнее усилие подкосило под корень. Во всяком случае, он рухнул бездыханным на плиты пола, одновременно сильно просветлев ликом. Спустившиеся вниз с галереи благодарные зрители обнаружили не Демона Зла, а всего лишь Субботина. То есть ни крыльев тебе, ни горящего взора. Авторитет, впрочем, очнулся довольно скоро и даже поднялся на подрагивающие задние конечности.

— Здорово вы его! — с чувством пожал победителю руку Гусляров. — Это было восхитительное зрелище.

— А где его труп? — спросил авторитет.

— К сожалению, трупа нет, — вздохнул Лев Игнатьевич. — Чародей скрылся.

Расстроенный авторитет злобновыругался. И очень может быть, что именно его ругательство стало последней каплей, переполнившей чашу терпения многострадального замка. Грандиозное строение, которое, казалось, простоит не одну тысячу лет, стало вдруг распадаться на глазах изумленных зрителей. Причем скорость распада была настолько велика, что буквально через минуту торжествующие победители оказались у разбитого корыта. Над их головами зашумел могучими кронами дремучий лес, пугая непривычных горожан своими ночными криками и всхлипами.

— Вот тебе раз, — обиженно сказал Гусляров. — У нас и то лучше строят.

И был совершенно прав в своих претензиях, правда, непонятно к кому, то ли к оракулу, провернувшему воистину уникальную операцию по сносу строения, то ли к чародею Хрипуну, напустившему на своих оппонентов порчу. Но в любом случае силы добра, столь опрометчиво сунувшиеся в логово могущественнейшего мага, оказались в весьма и весьма сложном положении. Вернуться назад, в мэрскую квартиру не было никакой возможности. Идти вперед было совершенно бессмыслен-. но, ибо никто не знал, где этот самый «перед» находится. Словом, силы добра неожиданно для себя оказались пленниками виртуального пространства, без всякой надежды на благополучный исход затеянного в недобрый час предприятия. Кравчинский уныло подсвечивал прихваченным на всякий случай фонариком по сторонам, но ничего примечательного не обнаружил. Кругом были самые обычные деревья, самого обычного вроде бы леса. Ну а что прячет в своем нутре этот «обычный» лес, можно было только догадываться.

— Допрыгался, стратег, — сердито бросил графу Калиостро Ходулин. — Хватать надо было этого мага за шиворот и вытрясать из него диск с программой. В два счета бы мы с Ярославом этому Углову загнули салазки.

— Да не в Углове дело, — махнул рукой Аполлон. — Дело в оракуле. Этот Железный замок ему мешал нормально функционировать. Вот он его и разрушил с нашей помощью.

— Все может быть, конечно, — вздохнул Ярослав. — Но что мы сейчас будем делать?

— Я предлагаю развести костер, — бодро высказался майор Сидоров. — И подождать рассвета. А хворосту здесь, надо полагать, в избытке.

Предложение майора было разумным, и все с готовностью принялись искать сухие ветки. Василий Валентинович Сухарев, впервые столкнувшийся с виртуальным пространством, о котором столько слышал в последние дни, пребывал в растерянности. Только что произошедшая на его глазах грандиозная битва повергла его в состояние, близкое к шоку. Рушились все непреложные законы бытия, смерть перестала быть смертью, но и жизнь приобрела отчетливый шизофренический оттенок. Мало того, что уважаемому человеку пришлось в последние дни вращаться среди демонов, оборотней и графов, так в довершение всех бед он еще и сам стал призраком. Можно себе представить реакцию вышестоящих лиц на столь предосудительные превращения следователя прокуратуры. Впрочем, Сухарев утешал себя тем, что и среди вышестоящих лиц не обошлось без недоразумений. Губернатор сослан в Сибирь, мэр окончательно запутался в господах, которым он служит, а прокурор Лютиков и вовсе стал Лешим. Справедливости ради следует заметить, что сделал он это по заданию подпольного комитета, в тяжкий для города час, но тем не менее нечисть есть нечисть. Не исключено, что и следователя Сухарева ждет та же участь, во всяком случае, дремучий лес для него уже создан, осталось только мхом обрасти и можно приступать к исполнению обязанностей. Достойное завершение карьеры, ничего не скажешь.

Тяжкие думы, одолевавшие следователя, помешали ему вовремя оценить неприятное положение, в которое он попал благодаря своей опрометчивости. Сухарев заблудился в ночном лесу, хотя вроде бы пытался держаться поближе к стану. Казалось, еще минуту назад он слышал голоса своих товарищей по несчастью, и вдруг эти голоса смолкли, и вокруг воцарилась гнетущая тишина, прерываемая лишь треском ломающихся веток да уханьем ночных птиц.

— Эй! — крикнул слегка струхнувший Сухарев. — Здесь есть кто-нибудь?

— Есть кто-нибудь, — с готовностью откликнулось эхо.

— Ты кто? — переспросил не разобравшийся в ситуации следователь.

— Ты кто? — с готовностью отозвалось эхо.

— Я леший, — представился Василий Валентинович и, очень даже может быть, не покривил при этом душой.

— А я русалка, — отозвалось эхо, чем поставило Сухарева в тупик.

Впрочем, не исключено, что эхо здесь было совершенно ни при чем, и заброшенному в лесные дебри волею обстоятельств следователю прокуратуры действительно попалась на пути русалка. Во всяком случае, Сухареву показалось, что там, на залитой лунным светом полянке, действительно кто-то стоит.

— Иди сюда, — сказала русалка. — Я покажу тебе дорогу.

— Дорогу куда? — не удержался от вопроса Сухарев.

— Дорогу к счастью, — засмеялась русалка.

Со счастьем у Василия Валентиновича в последнее время действительно возникли проблемы, в том смысле, что семейная жизнь разладилась и в перспективе пока что ничего не просматривалось. Ну, разве что кроме этой русалки, которую он видел теперь вполне отчетливо. От обнаженного женского тела у Сухарева перехватило дух, он воровато огляделся по сторонам, боясь обнаружить нечаянных свидетелей, и ускорил шаги. Падение следователя прокуратуры состоялось на берегу лесного озерка, куда вывела его нечаянная проводница. Хотя, с другой стороны, можно ли считать моральным падением сексуальную связь лешего с русалкой? При зрелом размышлении Сухарев пришел к выводу, что вряд ли. Правда, эти зрелые размышления пришли к нему гораздо позже, когда факт уже свершился и отмене не подлежал.

Лежа на теплой земле, Сухарев подумал, что весна в этом году выдалась бурная и почему-то теплая. Давно не бывавший на природе Василий Валентинович полагал, что в мае ночи более холодные. Нынешняя же выдалась прямо на загляденье. Вон даже русалки вышли на охоту явно раньше положенного времени. Сухарев полагал, что сейчас его потащат в воду, в качестве уплаты за грехопадение, но ошибся в своих расчетах. Русалка купаться явно не собиралась, а, наоборот, принялась неспешно одеваться.

— А я всегда считал, что русалки ходят обнаженными.

— Я не просто русалка, я — ведьма, — усмехнулась в ответ его новая знакомая.

— А зовут тебя как?

— Ефросинья.

— А меня — Василий.

— Ну, тогда пошли, Василий.

— Куда? — не понял Сухарев.

— Я же обещала показать тебе дорогу к счастью.

Нельзя сказать, что Сухарев оробел, он просто не знал, можно ли полагаться в поисках счастья на русалку, которая вдобавок еще являлась и ведьмой. К тому же следователь в данный момент и без того был доволен жизнью и прикидывал в уме, как бы уговорить свою новую знакомую покинуть лесные дебри и переселиться в шумный город. Жилплощадью Василий Валентинович ее бы обеспечил, а уж там как бог даст.

Ефросинья уверенно торила путь по затихшему в предрассветную пору лесу, судя по всему, для нее здесь не было тайн, и в темноте она видела не хуже, чем днем. Сухарев же то и дело спотыкался о ветки и корни, которые с завидной регулярностью попадались на его пути. Шли они довольно долго. Непривычный к длительным пешим прогулкам, да еще по лесу, следователь сильно подустал. Зато Ефросинье слово «усталость», похоже, было незнакомо, и она легко и почти бесшумно шагала по тропе, лишь изредка оглядываясь на то и дело отстающего Сухарева. Приглядевшись к своей новой знакомой, Василий Валентинович пришел к выводу, что соблазнил далеко не девушку. Ефросинье на вид было никак не меньше тридцати пяти лет. И набежавший рассвет это подтвердил. Сухарев счел этот возраст оптимальным, поскольку и сам был далеко не мальчиком.

— Пойдешь за меня, — неожиданно предложил Сухарев.

— А с чего это ты вдруг решил свататься к ведьме?

— Так я ведь и сам леший, а следователем прокуратуры только подрабатываю на жизнь.

— Пойду, — легко согласилась Ефросинья, — но уж ты не обессудь, если что не так.

Василий Валентинович расправил плечи и ускорил шаги, не желая выглядеть в глазах своей избранницы рохлей. В конце концов, возраст Сухарева еще не таков, чтобы раскисать после часового перехода. Лесная тропа внезапно оборвалась обширной поляной, и взору Василия Валентиновича открылось величественное зрелище, от которого у него захватило дух. Огромное сооружение, напоминающее египетскую пирамиду, выплывало ему навстречу. Впрочем, Сухарев очень скоро убедился, что сооружение не плывет, а стоит на довольно высоком холме. А то, что он принял было за воду, всего лишь роса, испаряющаяся под лучами утреннего солнца. Но в любом случае следователь был потрясен.

— Храм Йо? — спросил Сухарев внезапно севшим голосом.

— Да, — ответила Ефросинья.

Подходя к храму, Сухарев слегка оробел, но быстро взял себя в руки. В конце концов, это сооружение всего лишь дело рук человеческих, пусть даже если это руки далеких потомков. И ничего таинственного, а тем более мистического в этом сооружении нет.

— Каждый видит в нем то, что хочет видеть, — сухо сказала Ефросинья. — И поступает соответственно своей природе.

В правоте Ефросиньи Сухарев убедился очень скоро, едва ступив в величественный зал, посреди которого находился отливающий голубоватым светом гигантский шар. Сцена, представшая его взору, была безобразной. Два человека, сцепившись в объятиях, катались по полу, награждая друг друга тумаками и изрыгая при этом страшные ругательства.

Василий Валентинович без труда опознал дерущихся, а увидев на полу возле шара две круглые металлические пластины, отливающие металлическим блеском, очень быстро сообразил, что именно не поделили гайосар Йоан с чародеем Хрипуном. Сухарев хотел было поднять пластины, но его опередила Ефросинья. Причем она не просто подняла диски, но и распорядилась ими со знанием дела. И прежде чем Василий Валентинович успел глазом моргнуть, русалка подошла к голубому шару и опустила оба диска в приоткрывшуюся щель.

— Нет! — закричал с пола Углов. — Что ты делаешь, стерва!

Хрипун вскочил и попытался было наброситься на Ефросинью, но, наткнувшись на кулак Сухарева, вернулся в исходное положение. Иванов вел себя более спокойно, он просто сидел на полу и устало качал головой. На лице его было написано отчаяние. Впрочем, это отчаяние быстро сменилось злобой, и Сухареву наверняка пришлось бы несладко в противоборстве с двумя обеспамятовавшими негодяями, если бы как раз в этот момент под сводами храма не появилась целая группа очень хорошо знакомых ему лиц.

— Ну вот, — сказал Кравчинский, приветствуя Сухарева поднятой рукой. — Я же говорил, что он найдется. Здравствуй, Ефросинья.

— Пора, — отозвалась в ответ русалка. — Приступайте.

Первой к голубому шару подошла Катюша, сняла украшающую голову диадему и приложила ее к пульту. Шар благодарно вспыхнул зеленым цветом надежды.

— Перстень, — протянул руку к Субботину Ярослав.

— Не отдавай! — крикнул с пола Углов.

Авторитет вздрогнул и растерянно огляделся по сторонам. Взгляд его уткнулся в пистолет, который майор Сидоров направил на него с самым решительным видом.

— Убью, — коротко пообещал майор. — Мне этот подвиг на том свете зачтется. Все-таки не сявку порешил сгоряча, а Демона Зла, причем обдуманно.

— Но ведь золото, Субботин, золото! — почти простонал с пола Иванов.

— Между прочим, оракул уже приготовился к уходу, — мягко сказал Кравчинский, — и далеко не факт, что он задержится для воскрешения покойника.

И словно бы в подтверждение слов Аполлона над головами присутствующих вспыхнула надпись: «Миссия завершена», а громовой голос произнес:

— Миссия завершена! Посторонних прошу удалиться.

— Считаю до трех, — жестко произнес майор Сидоров. — Раз, два…

Но прежде чем сотрудник правоохранительных органов произнес роковую цифру «три» Субботин сорвал с пальца перстень и швырнул Кузнецову:

— Чтоб вы провалились!

После того как Кузнецов с Ходулиным приложили свои перстни к пульту, у злобного пожелания авторитета появился шанс осуществиться. Во всяком случае, храм заходил ходуном.

— Миссия завершена, — произнес все тот же голос— Прошу посторонних удалиться.

Посторонние благоразумно последовали совету оракула и бросились к выходу, но в дверях столкнулись с группой неопознанных поначалу лиц, которые как раз направлялись в храм. Началась если не свалка, то сутолока, едва не приведшая к трагическим последствиям.

— Спасайся, кто может, — рявкнул во всю мощь своих легких Кравчинский и тем разрядил ситуацию.

Клубок тел выкатился из храма, и чудовищная вспышка настигла беглецов уже у подножия холма. Сухарев открыл глаза, когда все уже вроде закончилось, и увидел сидящую рядом Ефросинью. Приключение завершилось, и завершилось оно для Василия Валентиновича с немалым прибытком, а о сгинувшем золоте он нисколько не жалел.

Зато бесновались и посыпали голову пеплом опоздавшие к раздаче подарков Кудряшов и Аникеев.

— Я тебе пасть порву, — орал на поднимающегося с земли Углова вернувший себе привычное обличье Кудряшов. — Чародей задрипанный!

— Но-но, ты не очень-то разоряйся, — остудил его пыл Углов. — Я все-таки следователь прокуратуры. И в два счета сейчас статью тебе организую за оскорбление должностного лица, находящегося при исполнении служебных обязанностей.

— Это ты исполняешь обязанности! — взвизгнул Аникеев. — А кто нас в оковах держал?!

Сухарев скандалистов уже не слушал, просто сидел и с наслаждением вдыхал воздух сельской глуши, который кружит голову городскому человеку не хуже вина. Особенно если рядом с этим человеком сидит женщина.

— А в прошлый раз мы на этой поляне нашли золото, — сказал вдруг Кравчинский. — Я лично копнул носком землю, и вот оно, родимое.

Набиравший силу скандал умер в одно мгновение. Бывшие попугаи Веня и Гриня мгновенно пали на землю и принялись разгребать ее руками.

— Идиоты! — рявкнул на них Кудряшов. — Бегите в деревню за лопатами.

Бывшая стая дружно сорвалась с места, к ней присоединились Углов с Ивановым. Не прошло и минуты, как они уже скрылись за поворотом.

— Ну и зачем ты им это сказал? — осуждающе покачал головой Кузнецов. — Они ведь ничего здесь не найдут.

— А пусть роют, — усмехнулся Кравчинский. — Труд облагораживает человека. А местные жители потом на этом месте картошку посадят. Хорошая здесь вырастет картошка.

Сухарев вернулся к исполнению своих обязанностей в теплое солнечное утро. Василий Валентинович был доволен жизнью и самим собой. Слегка подпортил ему настроение Костя Углов, попавшийся на пороге здания прокуратуры. Вид у Кости был усталый, глаза тоскливые, он то и дело хватался мозолистой рукой за негнущуюся спину, поврежденную на сельхозработах, и угрожающе цедил сквозь зубы:

— Я этого гада посажу, можешь мне поверить, Сухарев. Он у меня надолго запомнит, как издеваться над уважаемыми людьми.

Василий Валентинович не стал уточнять, кого, собственно, называет гадом Костя Углов, во-первых, он догадывался, что речь идет об Аполлоне Кравчинском, а во-вторых, для пустых разговоров у него просто не было времени. Прокурор Лютиков вызвал подчиненного на ковер, не дав тому дух перевести.

Иван Николаевич был чисто выбрит и с удовольствием оглаживал блистающую под солнечными лучами лысину белоснежным платком. О проведенных на ответственной подпольной работе днях ничего уже не напоминало ни в обстановке кабинета, ни во внешности самого Лютикова. Между прочим, и город как-то неожиданно легко оправился от травмы, нанесенной ему оракулом. И о Демоне Зла никто из горожан даже не вспоминал. Телевидение дружненько переключилось на скандальное происшествие с одним видным политическим деятелем губернского разлива, прихваченным в сауне с чужой женой, а о похищенных призраками из банков деньгах даже не вспоминало.

— Деньги как раз вернулись к законным владельцам, — вздохнул Лютиков, — все до копейки. Золото тоже. О телках я даже не говорю. Проблемы у нас с собакой, Василий Валентинович.

— А что такое? — удивился Сухарев.

— Приехала комиссия из центра, — перешел на шепот Лютиков. — Привезла с собой целую команду из профессоров. Вынь да положь им говорящую собаку. А где я им ее возьму? Хлестов, сукин сын, не дождался решения вышестоящих инстанций и метаморфизировал в свое естественное состояние. Я ему звонил только что. Представь себе, утверждает, что никогда собакой не был, и обещает привлечь меня за клевету. Вот ведь наглец. А по документам комиссии он у нас, между прочим, проходит как породистый кобель. И там черным по белому вписаны фамилия, имя и отчество финансиста.

— Скажем, что это фамилия владельца, — пожал плечами Сухарев.

— Владельца кого?

— Таксы, естественно.

— А такса где?

— Скажем, что сдохла.

— Да ты что? — замахал руками Лютиков. — На нас же зеленых натравят. Всех этих защитников животных. Хай поднимут на весь мир. В губернском городе не уберегли феномен природы, говорящего пса!

— А мы-то тут при чем, — пожал плечами Сухарев. — Пусть с хозяина спрашивают, почему не уберег собаку.

— А кто хозяин?

— Хлестов Петр Васильевич, как это и записано в документах. Прокуратуре ведь по штату не положено держать собак. Мы и не держим.

— Гениально, — аж подпрыгнул на стуле Лютиков. — Я покажу этому финансисту, как грозить прокурору судом.

— Пусть Хлестов либо покупает собаку, либо берет у ветеринаров справку о ее смерти. А если комиссия решит, что этот сукин сын заморил голодом несчастное животное, являющееся достоянием человечества, то мы так и быть, проведем расследование в точном соответствии с законом.

— Ну, Сухарев, век не забуду — выручил. А у меня прямо голова кругом пошла. Только-только избыли Демона Зла и тут, нате вам, новая напасть-комиссия из столицы!

— Ничего, — уверенно сказал Василий Валентинович. — И не таких видали.

— Это точно, — согласился со следователем прокурор Лютиков. — А этот гость из будущего больше не вернется?

— Будем надеяться, — вздохнул Сухарев. — А если вернется, то мы встретим его во всеоружии.

— Не дай бог! — воскликнул прокурор Лютиков и перекрестился.

Сергей ШВЕДОВ ПЛАНЕТА ГЕРОЕВ

Часть первая ВИК С ПЛАНЕТЫ ГЕРОЕВ, ИЛИ ЗАМОК УЖАСА

Во всем виноват был Ник. Это он закрутил интрижку с баронессой Крэг, когда ее муж отправился на Ытухтар воевать с жабовидными пщаками. И какой-то доброхот донес Па о проделках Ника. Па страшно рассердился, он обругал нас троих, хотя мы с Алексом были совершенно ни при чем. Просто Нику нравилась баронесса Крэг, а баронессе нравился Ник, оттого все и получилось. Такая неприятность.

Па сердито вышагивал по тронному залу нашего Хрустального замка и говорил громко и значительно, как подобает королю. В частности, он заявил, что не позволит своим сыновьям вырасти оболтусами, что в семье Героя и дети должны быть Героями. И так далее и тому подобное.

Тогда Ма тоже рассердилась и сказала, что ее сыновья далеко не оболтусы, что во всем виновата баронесса Крэг, соблазнившая бедного мальчика, у которого и в мыслях не было ничего дурного.

– Конечно,– саркастически заметил Па,– он заявился к ней в спальню, чтобы поиграть в прятки.

Тогда Ма рассердилась еще больше и вслух пожелала всем женщинам, претендующим на статус порядочных, получше следить за дверью в собственную спальню. И еще Ма сказала, что себе ничего такого не позволяла, когда ее муж отправлялся в чужие миры.

Тогда Па возразил, что баронесса еще молода, что она только на два года старше Ника и что долг короля – стоять на страже закона, оберегая не только жизнь, но и честь своих подданных.

– Чтобы сберечь честь баронессы Крэг, королю придется день и ночь проводить у ее постели.

Па в ответ на это заявление Ма развел руками и вслух удивился вольностям ее речей. А Ма в свою очередь сказала Па, что он вечно цепляется к вольностям в ее речах, а другим почему-то охотно прощает вольности в поведении. И тогда Па сгоряча объявил, что все, хватит, сегодня же его сыновья отправятся на поиски счастья. И что сию же минуту он вручит нам по стреле.

Мы с Алексом, естественно, переглянулись, потому что ни он, ни я не собирались жениться – с какой стати нам отдуваться за Ника и баронессу Крэг?

Ма нас горячо поддержала в том смысле, что Вику всего-навсего шестнадцать лет, а в таком юном возрасте рано отправляться на поиски счастья. Но Па возразил, что в мои годы он уже воевал с жабовидными пщаками, а в семнадцать лет убил первого дракона и стал Героем. И тут, как всегда, в разговор вмешалась наша сестра Анна и поддержала Па. Она сказала, что мальчики просто дуреют от скуки в Хрустальном замке, что баронесса Крэг, конечно, большая стерва, но и Ник тоже хорош.

– Боже мой! – схватился за голову Па.– Принцесса, дочь Героя, а выражается, как посудомойка с планеты Сан!

В общем, Па сильно расстроился, и мне его стало жалко. Поэтому я сказал, что мы все трое готовы сию же минуту отправиться на Ытухтар – воевать с жабовидными пщаками.

– Или на Селу,– сказал Ник.– Тамошние кикиморы обнаглели в последнее время.

Но Мa страшно перепугалась и запротестовала:

– Никаких пщаков, никаких кикимор! Раз ваш отец и король велит вам жениться, то надо жениться.

На это ее высказывание Па вскользь заметил, что Ма всегда удивительно логично рассуждает, но лично он ее логику понимает с трудом. По-моему, он был прав. Я, например, лучше бы сражался с жабовидными пщаками, а вот жениться мне не хотелось вовсе. Однако Па уже вытащил стрелы, и Ма нас благословила. Да еще и заплакала при этом. Мне тоже хотелось заплакать, а будущему Герою это, сами понимаете, не к лицу. Такая вот получилась сцена. Ма все говорила Алексу и Нику, чтобы они за мной присматривали, поскольку я-де самый младший. Ма есть Ма. Ведь я всего на три года младше Алекса и на один год – Ника. Ей же все кажется, что младший сын у нее – младенец.

Анна не удержалась на прощание от ехидного замечания:

– Не ухватите каких-нибудь кикимор, а то потом хлопот не оберемся.

Ей-то шуточки, а нам троим было не до смеха. И все из-за Ника. Я так ему и сказал в лицо, когда мы втроем на исходе дня выехали за ворота нашего замка. Но с Ника все как с гуся вода.

– Между прочим,– сообщил он нам,– тут с одним чудаком интересная история приключилась. Пустил он стрелу на планету Бол, а на планете Бол все жители – оборотни. Теперь у него днем жена как жена, а по ночам – лягушка.

Ник, конечно, и соврет – недорого возьмет, с другой стороны, ухо востро держать надо. И Алекс подтвердил, что подобные недоразумения случаются, но почему-то обычно с младшими сыновьями: то ли им стрелы не того качества достаются, то ли просто не везет.

Я предложил пустить стрелы на Землю, поскольку наша Ма родом именно оттуда и никаких особых сюрпризов там ожидать не приходится.

– Это еще бабушка надвое сказала,– покачал головой Ник.– Может, там ядерная война была, как на Сете, или экологическая катастрофа, как на Яфете?

Мы заспорили. Даже разругались. Потому что я предлагал одно, Ник другое, а Алекс и вовсе третье. В результате все получилось хуже некуда.

Ник обиделся и пустил стрелу, не дожидаясь нас с Алексом. Я последовал его примеру: пусть не думают, что имеют дело с беспомощным мальчишкой. Велика важность – жениться! Любой сможет, если захочет. Алекс, конечно, ругался, поскольку Ма велела ему за нами присматривать, но я его не слушал. Приказал своему коню Баярду обернуться соколом и начал читать заклинание. (Не буду здесь его приводить, потому что долго, да и текст все знают.) Главное – стрелу пустить правильно и в расчетах не ошибиться, а то действительно придется потом всю жизнь мучиться.

По-моему, я угодил не туда. Во всяком случае, в первую минуту мне так показалось. Она сидела в лоханке с водой, держала в руках мою стрелу и орала, как последняя кикимора. У меня сердце упало – вдруг правда кикимора? Но потом я присмотрелся и понял: ничего подобного – вполне нормальная девчонка, моих примерно лет. Кричала вот только очень громко. Я попробовал объяснить, что перед ней Вик из созвездия Гончих Псов, но она ничего слушать не хотела, лишь махала в воздухе руками, словно пщака увидела.

В параллельный мир я ушел не потому что испугался,– просто решил дать ей время успокоиться и прийти в себя. Да и мне не мешало передохнуть от ее визга.

Постоял там немного на свежем воздухе, отдышался и посчитал, что пора возвращаться. Однако я не очень удачно вернулся, во всяком случае, угодил немного не туда.

Мa всегда говорила, что на Земле очень гостеприимные люди. Не знаю. Наверное, мне уж очень не повезло. В меня запустили кашей, и довольно горячей. Странный какой-то терем, куда ни ткнешься – везде люди. И все орут, словно гость для них – какое-то чудо-юдо неслыханное, от которого надо избавляться немедленно и любым способом. Баярд от такой встречи даже крыльями замахал. Никто мне хлеб-соль не предложил, как это положено по обычаю. Каша, конечно, не в счет.

Кое-как мы с Баярдом вернулись в нужное место. Лоханка была пуста, а девчонка сидела в соседней комнате и разглядывала мою стрелу. Увидела меня и опять приготовилась орать.

– Вик,– представился я по всем правилам хорошего тона.– Из созвездия Гончих Псов.

– А почему ты голый?

Абсолютно дурацкий вопрос. Потому что, во-первых, она сама была голая, а во-вторых, как же я мог пройти одетым через пространство и время? Любому младенцу на самой захудалой планете отлично известно, что неживая материя во время перехода сгорает. Пока я ей объяснял очевидные вещи, глаза у нее из круглых сделались квадратными. Потом она страшно покраснела и потребовала, чтобы я отвернулся. Требование было глупым – раз она моя жена, зачем я буду отворачиваться, правильно?

– Кто жена? – удивилась она.– Ты что, псих?

По-моему, она принимала меня за кого-то другого. Хотя я ей объяснил, что дело она имеет не с психом, а с Виком, сыном короля Парры, которую далеко не случайно в ближних и дальних уголках Вселенной называют планетой Героев. Сам я, правда, пока не Герой, но, как только убью дракона, сразу им стану.

– Раз я принц, то ты, выйдя за меня замуж, станешь принцессой.

– Это я-то принцесса? – Она наконец развеселилась и покачала головой.– Боже мой, какой дурак! С чего ты взял, что я за тебя пойду?

Как вам это нравится: держала в руках мою стрелу, а задавала совершенно идиотский вопрос. Стрела – это судьба, от которой не дано уйти никому, на какой бы планете он ни родился. Другое дело я понятия не имею, почему так происходит. Разумеется, и на Парре и на других планетах объяснений этому феномену придумано с избытком, но ни одно из них мне лично не кажется убедительным, поэтому я их здесь приводить не буду.

– А если бы стрелу подняла лягушка, ты и на ней бы женился?

Прямо помешались они на этой лягушке – и Ник, и эта девчонка! Если верить моей Ма, то на Земле действительно встречаются оборотни. И ведьмы тоже попадаются. Но чтобы земная женщина могла превратиться в холодную лягушку – это Ма категорически отрицала. И горе было тому, кто рисковал с ней спорить.

– Ты же не лягушка.

– А что, заметно?

Вообще-то да. Я хорошо ее рассмотрел: вполне нормальная девчонка. Можно даже сказать – красивая. Волосы светлые, глаза зеленые. Нос, правда, немного вздернут, что придает лицу одновременно и горделивое, и снисходительное выражение. Губы чуть-чуть припухшие. Когда она молчит, смотреть на нее – одно удовольствие. О фигуре скажу только то, что фигура на уровне. Больше о моей жене вам знать необязательно. Конечно, девчонка могла оказаться ведьмой, но от подобного конфуза, как говорит Па, ни один мужчина не застрахован. В том смысле, что любовь зла и влюбиться можно не только в ведьму, но и в русалку. Есть тому многочисленные примеры.

– А палка железная тебе зачем?

Никакая не палка, и уж тем более не железная,– это был мой меч Астур, которым я должен убить дракона. Старый, заслуженный меч, принадлежавший моему предку, о деяниях которого любой может прочесть в хрониках Парры. Предка, как и меня, звали Виком. Меч Астур ему вручила дева Серебряного озера в награду за доблесть, проявленную в войне с весками на планете Алракон. По преданию, меч Астур принадлежал одному из древних алраконских богов, но это непроверенные данные, и я за них ручаться не могу.

– Меч пронес, а штаны потерял.

Очень уж противно она хихикала. Ничего не понимала, не хотела слушать никаких объяснений, а все пошучивала да посмеивалась... Другой бы на моем месте смертельно обиделся, но я от природы человек рассудительный, как считает Ма, поэтому подумал всего лишь, что лягушка была бы для этой ехидной зануды не самой плохой альтернативой.

– Я сейчас вызову милицию, и ты объяснишь им, откуда тебя к нам занесло.

Я не знал, кто она такая, эта милиция, но телефон на всякий случай отключил. Потому что штука, по которой она собиралась звонить, была телефоном самой примитивной конструкции. Я, конечно, слышал от Ма, что Земля отстает от Парры в развитии, но не предполагал, что до такой степени.

– Вот так всегда! – Девчонка разочарованно бросила трубку.– Как только нужно срочно позвонить – он не работает. Ладно, забирай свою птицу и вали отсюда, герой.

Подумаешь, какая цаца!.. Не хочет быть женой будущего Героя – и не надо, но я не позволю ей оскорблять моего коня. Баярд для меня больше чем конь! Он – мой друг, умный и верный, которого я растил с его рождения. На протяжении последних четырех лет мы с ним попадали в разные переделки, и он ни разу меня не подвел.

– Это не птица, это конь Баярд.

– Оно и видно. Петух ощипанный.

Тогда я попросил Баярда трансформироваться, чтобы эта гордячка наконец поняла, с кем имеет дело. В общем, я погорячился. И места в комнате было слишком мало, да и хвастовство – не самый лучший способ доказывать свою правоту. Копытом Баярд заехал в шкаф, а крылом смахнул картину со стены. Девчонка опять завопила дурным голосом. Словом, как говорит Па, форменная бабья истерика.

Ну что, скажите, в Баярде такого ужасного? Конь как конь, только с крыльями.

Чтобы не вгонять девчонку в обморок, я попросил Баярда вернуть прежний соколиный облик. Он, конечно, был сильно недоволен, но что тут поделаешь, если волею судьбы мне в жены досталась набитая дура?

– Так ты действительно не с Земли?

Вот вам пожалуйста! Битый час объясняю, а до нее только-только начинает доходить. Интересно: они все здесь заторможенные или это только мне привалило такое счастье? Представьте себе, девчонка пришла от своего открытия в ужас! Добро бы я был похож на жабовидного пщака – так ведь нет! На Парре меня считают весьма симпатичным. Чего ей, собственно, надо? Другая бы обрадовалась.

– А чему я должна радоваться? Ввалился в комнату мальчишка с дикой птицей и кричит: я принц, я Герой, я из созвездия!.. Что я, по-твоему, дура, чтобы во все это поверить! Да еще в мужья набивается!.. А твой жеребец, между прочим, всю посуду нам перебил. Вернется мама – будут мне «гончие псы»!

Тоже нашла проблему – битая посуда. Склеил я все осколки, как надо, поставил целехонькие тарелки и бокалы на место. В этом деле главное – с температурой угадать, чтобы стекло в руках не расплавилось, а то потом хлопот не оберешься.

Девчонка, представьте себе, вообразила, что я волшебник. Да ничего подобного! Разбитую посуду умеет склеивать каждый мальчишка. Самый примитивный вид магии, но и один из самых полезных – особенно в детские годы, когда не всегда удается вписываться в отведенное для бега пространство родного Хрустального замка... Я уже собирался посвятить свою невесту в некоторые хитрости магического ремесла, но тут что-то зазвенело, и она аж подпрыгнула от испуга:

– Это мои родители, а ты голый тут... Ой, что сейчас будет...

Да ничего не будет. Я могу, если понадобится, стать невидимым. Тоже один из самых примитивных магических приемов, основанных на гипнотическом воздействии. На Парре подобные шутки, конечно, не проходят, но на других планетах, где магия и гипноз слабо распространены, очень часто подобное срабатывает... Я попытался все это объяснить глупой девчонке, но она даже слушать не стала – толкнула меня в темную комнату и прошипела, как змея:

– Сиди и не дыши.

Дышать там действительно было нечем. Это и не комната оказалась, а шкаф. Причем очень небольших размеров. Что называется, ни встать, ни лечь. Между прочим, подобные замкнутые пространства на отсталых в социальном плане планетах применяются в качестве пыточных камер для наказания закоренелых преступников. Но я-то ведь не закоренелый, тем более не преступник. За что мне-то такое? Баярду тоже не понравилось сидеть взаперти, и он начал беспокоиться, поднимать пыль.

– Ох и стены,– раздался грубый мужской голос.– Каждый чих от соседей слышно.

Чихал, между прочим, я, а вовсе не соседи. Но ее папе, видимо, и в голову не приходило, что дочка прячет кого-то в шкафу. И я очень даже хорошо его понимал. К тому же тут не просто гость, пришедший поговорить о том о сем, а в некотором роде зять... Во всяком случае, человек, желающий им стать.

Девчонка защебетала и стала родителей из комнаты выпроваживать: голова, мол, болит, спать пораньше лягу... Ее мама забеспокоилась, захлопотала – лекарство и все такое... В общем, она своим враньем добилась как раз обратного. Я всегда полагал, что ложью можно только навредить. Правда, мой брат Ник думает иначе. Он считает, что есть вранье, а есть хитрость, что Герою без хитрости никак нельзя. Одной физической силой зло не одолеешь – изворотливость нужна... Я так увлекся размышлениями, что даже задремал. Проснулся оттого, что кто-то меня за плечо тряхнул.

– Просыпайся, жених. Я тебе в кресле постелила, а ноги на стул положишь.

– Слушай, а как тебя зовут?

– Дарья.

Имя, в общем, ничего. Вик и Дарья – звучит, по-моему, более чем сносно. А уж когда мы вместе на балу покажемся, в нашем замке или в городской ратуше, у многих челюсти отпадут. Дарья, надо признать, редкая красавица! Да и я парень не промах.

– Спи, жених. Будешь приставать – маму позову.

Подумаешь. С какой стати я буду к ней приставать? И в мыслях ничего подобного не было! Просто мне здорово хотелось спать, а уснуть не удавалось, потому что некуда было вытянуть ноги – стена мешала.

Я взял и немного отодвинул стену в параллельный мир. Откуда же мне было знать, что там летучие мыши?

Дарья, конечно, заорала. Поднялся нешуточный переполох. Ноги я убрал, стену вернул на место, но две летучие мыши остались в спальне.

Едва я поставил барьер невидимости, как прибежали папа с мамой.

– Да что с тобой, Дашенька? – Мама сильно расстроилась, даже губы у нее тряслись.

– Летучие мыши это! – Голова у папы работала хорошо, он быстро во всем разобрался.– И откуда они взялись в центре Москвы?

Летучих мышей выгнали быстро – Баярд помог. Я совсем о нем забыл в суматохе, а он проявил в этом громком деле свойственную ему прыть. Баярд жутко не любит мышей, даже простых, не говоря уж о летучих. И тут я с ним абсолютно солидарен.

– Это еще что такое? – углядел наконец папа активную птицу.

– Не трогайте его, он мой! – Дарья даже руками замахала, словно собиралась взлететь вместе с Баярдом.– Мне его подарили.

Врала она, не краснея, я уже говорил. Даже историю какую-то на ходу выдумала. Приводить ее здесь не буду– все равно неправда. А папа дочери, похоже, верил. Обозвал, правда, авантюристкой, которая тащит в дом что ни попадя. Здесь папа, конечно, погорячился: Баярд такой уничижительной оценки никак не заслуживает. Но если принять в расчет сложность ситуации и недостаток информации, то следует признать, что человек он рассудительный и трезвомыслящий.

– По-моему, у девочки жар,– сказала мама.

Я тоже обеспокоился и даже потрогал рукой ее лоб и, понятно, сделал это совершенно напрасно. Девчонка от неожиданности громко вскрикнула, отчего ее маме стало плохо.

– Хватит вам! – твердо сказал папа.– У меня от ваших криков, девушки, голова заболела.

Дарья наконец-то улеглась в постель. Родители ушли, и я снова мог вздохнуть полной грудью.

– Вик, ты где?

– В кресле...– Я снова стал видимым – пусть любуется, мне не жалко.

– Откуда взялись летучие звери?

– Моя вина – сунул ноги в параллельный мир.

– А никто больше не залетит?

– Не залетит – я ноги в другую сторону вытянул.

Она мне не поверила, долго ворочалась и вздыхала. Я слушал ее вздохи и думал о том, как хорошо мы будем жить с ней на Парре. А потом уснул... И проснулся в самый критический момент: ее мама стояла в дверях и смотрела на меня.

Я сразу понял, что она сейчас закричит. И она действительно закричала. Разбудила всех. Но я уже успел стать невидимым.

– Только что здесь был! – Дарьина мама даже заплакала.– Летучие мыши, птицы, а теперь еще и этот...

– Доходишь ты, Людмила,– сказал папа.– Голые мальчики в глазах. С чего бы это?

– Ты меня, Дашка, до инфаркта доведешь своими причудами. Зачем тебе эта птица?

– Птица – не лошадь. Не объест же она нас.

– Лошади нам только и не хватает,– вздохнул папа.

Я ему посочувствовал: без лошадей, конечно, скучно. У моего отца целый табун крылатых коней – на зависть всей планете. Правда, мой папа король, а папа Дарьи всего лишь барон, наверное. И, видимо, не очень богатый– раз его гостям вместо апартаментов предлагают на ночь кресло.

Папа с мамой собирались на работу, а я никак не мог сообразить, что это такое. От Дарьи добиться чего-нибудь более-менее вразумительного по этому поводу оказалось невозможным. Она приставляла палец к губам, шипела, кивала головой на двери и наотрез отказывалась представлять меня своим родителям. И только после их ухода я узнал, что папа у нее не барон, а инженер. Мама и вовсе врач.

Чем на этой планете занимаются инженеры, я выяснять не стал. Потому что сильно проголодался. Да и Баярду тоже поесть не помешало бы.

– А он мясо ест?

– Где ты видела, чтобы лошадь ела мясо?

– А тебя чем кормить?

– А что люди едят?

– Ой, не знаю,– вздохнула Дарья.– То ты видимый, то невидимый... Дрыгнешь ногой – летучие мыши пищат. Теперь вот тебя еще и кормить надо...

Разносолов не было. Лебедей жареных тоже. Зря, наверное, Па говорил, что на Земле хорошая кухня. Каша какая-то страшная... Из мяса – только курица. Синяя-синяя...

Я попытался кашей Баярда покормить, но он по этому поводу не проявил восторга. Не заболел бы, чего доброго! Я здорово встревожился, однако Баярд выглядел вполне бодрым и порхал по комнатам, как летучая мышь.

– Слушай, Вик, ты что, так и будешь голым ходить?

– А мне не холодно.

– Все равно,– хихикнула Дарья.– Ты уже слишком большой мальчик. У нас так не принято. Держи штаны и рубашку. Только они тебе великоваты будут.

Я ей ответил, что все это ерунда – в два счета сейчас подгоню тряпки по фигуре. И снова она заохала и завздыхала, закудахтала, как курица. Хотя ничего невероятного я не сотворил: укоротил, где надо, а где надо – удлинил.

– А что ты еще умеешь? – У нее прямо глаза разгорелись.

– А что нужно?

Дарье нужно было так много, что она даже растерялась. Притащила целый ворох платьев, и началось. Вик, здесь убери! Вик, там удлини! Бегала по десять раз к зеркалу примерять. Кошмар какой-то!.. Я терпел полдня. Девчонка все-таки, что с нее взять? Очень уж она радовалась модернизированным нарядам. Даже поцеловала меня два раза. Я не возражал, потому что она – моя невеста и, в общем, имеет право.

– Слушай, Вик, а если я откажусь быть твоей женой?

Вот вам здравствуйте!.. Никто не отказывался, а она откажется. Я даже растерялся, потому как не знал, что делают в подобных случаях. Стрелу она подняла, значит, тем самым согласилась быть моей женой. Логично? По-моему, да.

– То есть выбора у меня нет?

– Конечно.

Она почему-то страшно рассердилась на это мое «конечно». Ее, видите ли, поражает моя наглость!.. Еще вчера она знать не знала Вика из созвездия Гончих Псов и жила себе спокойно, а тут прямо с неба свалилось голое чудо с претензиями на ее свободу!.. И почему ей так не везет: у всех девчонок мальчишки как мальчишки, а у нее непременно какой-нибудь герой, у которого даже штанов нет! В довершение ко всему она еще и заплакала.

Я на нее обиделся поначалу и хотел уйти, но потом передумал. Вспомнил, как Ма рассказывала о своей первой встрече с Па и как она здорово тогда испугалась. Потому что девушкам на Земле трудно привыкнуть к тому, что мужчина вдруг сваливается с неба, то появляется, то исчезает – словом, ведет себя странно. И я подумал, что Дарья, наверное, тоже испугалась, хотя виду не подает. Нужно время, чтобы она ко мне привыкла. Поэтому я и предложил ей прогуляться по городу. Она согласилась и даже перестала плакать.

А терем у Дарьи был так себе – ни в какое сравнение не шел с нашим Хрустальным замком: унылая коробка в шестнадцать этажей, в которой кроме Дарьиной семьи жили еще несколько сотен людей, совершенно ей чужих.

– А я тебе говорю – конь это был с крыльями!

Какая-то злобная старуха уставилась на меня с таким видом, словно я был хозяином этого коня.

– И объел всю траву на газоне у подъезда!

– Господь с тобой, Семеновна, откуда кони в центре Москвы?

– Своими глазами видела: пасется у подъезда и крылами машет.

Вторая старуха с морщинистым добрым лицом засмеялась, чем привела злобную Семеновну в неистовство.

– А голый мужик, который прошел сквозь стену у Перфильевых,– это тебе как, смешки?

И снова бросила на меня такой взгляд, что мороз по коже. А ведь ничего плохого я этой бабусе не сделал. Можно сказать, только-только прибыл на планету и вдруг такая ничем не спровоцированная враждебность.

– Никак гости к вам пожаловали, Дашенька? – сладенько пропела Семеновна, но глаза ее добрее не стали. Дарья покраснела и потянула меня вниз по лестнице:

– Просто знакомый, он на минутку зашел.

И мы буквально побежали вниз – только ступеньки перед глазами замелькали. Куда это Дарья так заторопилась – старухи испугалась, что ли?

– Видела? – донеслось до нас сверху.– Еще и семнадцати нет, а уже мужики в доме.

– А крылатый конь здесь при чем?

– А при том, что не иначе как архангел на том коне прилетел – конец света трубить.

– Господь с тобой, Семеновна, конь-то, сама говоришь, черный! Разве ж станет архангел летать на черном коне!

Семеновна что-то ответила, но я не разобрал, а Дарья сердито на меня зашипела:

– Понял, что ты натворил? Черный конь – это наверняка твой Баярд, а прошедший сквозь стену мужик – это ты. Кони летают...– Дарья осуждающе покачала головой.– Скажи кому-нибудь – засмеют.

А что тут смешного? Летают и летают. Я предложилДарье прокатиться на Баярде прямо сейчас – пусть сама убедится, смешно это или не смешно.

– Слушай, Вик из созвездия! Либо ты будешь делать то, что я скажу, либо гуляй один! – зашипела она, как гадюка с планеты Иблей, надулась и отвернулась. А что я такого сказал обидного? Всего-навсего предложил на коне прокатиться!

– Соображать надо: в Москве и обычный конь – чудо, а уж крылатый...

– Пусть посмотрят.

– Ой какой дурак!

Подумаешь, цаца!

И город ее мне не понравился. Народищу кругом, и все толкаются, и никто не извиняется. Дома – громадные, мрачные, из холодного камня. А потом – эти механические тележки на дорогах! Двигатели у них допотопные – то ли на угле, то ли на нефти. Дымят... Им можно по улице шастать, а моему Баярду, видите ли, нельзя... Люди дышат гадостью, и никто не возмущается.

Я расстроился сильно, потому что мне стало ясно: на такую планету ни один уважающий себя дракон не прилетит. Дракону нужен чистый воздух. И мне стало жаль Дарью: такой гадостью дышала всю жизнь! Окружающих мне тоже было жалко, но Дарью – больше других, потому что она – моя невеста и я за нее в ответе.

Решил подарить Дарье цветы. Просто так, чтобы не дулась. Цветы имелись, их всем предлагали, но почему-то многие отказывались. И мне какой-то чудак предложил:

– Слушай, дорогой, возьми для девушки.

Я поначалу не взял, а потом решил, что зря: человек ведь от души... И, наверное, обиделся. В общем, я на секундочку оставил Дарью и вернулся. Взял девять роз. Они хоть и не были такими красивыми, как у нас на Парре, но все равно – самые настоящие, живые.

Вручил Дарье букет по всем правилам паррийского этикета, а она почему-то не обрадовалась. Странная какая-то планета, где девушки не любят цветы.

– А деньги у тебя откуда?

– Дэнги я не взял, хотя мне их предлагали. А что, дэнги красивее роз?

– Боже мой, и за что мне такое наказание?! Да не он тебе, а ты ему должен был отдать деньги!

Странный обычай – дэнги в обмен на розы. У нас на Парре цветы дарят просто так, не требуя ничего взамен, ну, кроме разве что улыбки. И каждый парриец норовит не просто подарить любимой девушке букет, а буквально осыпать ее цветами!.. Но, как говорит мой Па, в чужой монастырь не лезут со своим уставом. В том смысле, что, сколько планет во Вселенной, столько на них и обычаев, среди которых попадаются совсем странные.

– А где этих дэнег нарвать можно?

– Их не рвут, их делают. Из бумаги.

Так бы сразу и сказала. Бумаги вокруг было сколько угодно, она прямо под ногами шуршала. Однако вскоре выяснилось, что это была совсем не та бумага. Рассерженная Дарья сунула мне в руку засаленную бумажку. Оказывается, это и были дэнги. Как хотите, но это странно, когда за такую дрянь дают такие хорошие цветы!.. Помню, на Алраконе мы с Ником выменивали тамошних крабов на серебряные пуговицы, которые протаскивали сквозь пространство и время во рту. Так пуговицы хоть в дело пустить можно, а от грязной бумажки никакого толку.

– По-моему, мне нужно или самой утопиться, или тебя утопить. Верни розы немедленно, пока тебе шею не намылили.

– Я ему лучше дэнги отдам.

– Где ты их возьмешь, дурачок? Знаешь, сколько таких бумажек понадобится? Десять по меньшей мере.

Десять так десять. Я подобрал с мостовой бумагу и сделал. Ерунда. Магия пятой категории. Чудеса для несмышленышей, как говорят у нас на Парре. Чуть-чуть изменил структуру исходного материала, добавил красителей из воздуха. Дарье понравилось, она даже рот открыла от изумления!.. Правда, поначалу я дал маху с водяными знаками, и номера у купюр должны быть, оказывается, разными. Но я исправился, поскольку умение учиться, как считает моя Ма, чуть ли не главное из моих достоинств. Во всяком случае, так было в детские годы. Конечно, парриец, претендующий на звание Героя, должен явить миру нечто большее, чем способности в познании окружающей среды, но ведь одной смелостью, без ума и знаний, тоже многого не добьешься. Дарья смотрела на меня с изумлением, хлопала ресницами и шептала:

– Тебя посадят, тебя непременно посадят или убьют.

Нельзя сказать, что тот человек обрадовался, увидев нас, но в драку он не кинулся, как предполагала Дарья:

– Слушай, дорогой, у тебя совесть есть, нет?

– Он за деньгами ходил,– вмешалась Дарья.– Деньги у меня были.

А тот чудак дэнги взял и стал их на свет рассматривать, даже к уху подносил и мял зачем-то.

– Слушай, девушка, где ты взяла такого: глазом моргнуть не успел, его уже нет!

– Он приезжий,– сказала Дарья.

– И я приезжий, девушка. Только приехал, люди подходят – дэнги давай. А как давай, если не продал ничего? Крыша называется. Ай-ай! Что делается! Розы берут, дэнги не дают. Седые волосы у меня. Детей кормить надо, нет?

– Вы возьмите розы назад! – Дарья сильно расстроилась, даже губы у нее задрожали. Но тот человек цветы не взял, еще и обиделся:

– Дэнги отдал – розы твои. Только я ведь волнуюсь. Чужой город, чужие люди. Кто честный, кто нет? А цветы бери. Красивой девушке – красивые розы.

И почему она сердилась? Дэнги я отдал, седой человек остался доволен. Попросил бы больше дэнги, я сделал бы больше.

– Фальшивомонетчик несчастный! Деньги-то ненастоящие!

Почему это ненастоящие? Мои были даже красивее, чем ее засаленная бумажка. Но Дарья только рукой махнула и ничего объяснять не стала. Капризная все же у меня невеста! И цветы почему-то не любит.

– Мне нужно в парикмахерскую сходить, а ты посиди здесь и ничего не бери – даже если тебе предлагать будут. Понял?

Маленький я, что ли? Уже сообразил, что на этой планете за все надо платить дэнги. И дэнги, оказывается, бывают разные – и по цвету, и по размеру.

Пока Дарья ходила по своим делам, я потолкался в толпе и выяснил все в точности. А потом сел на лавочку и сделал себе много дэнги. Просто так, от скуки. И чтобы доказать Дарье, что делать дэнги я умею лучше всех.

– Эй, парень, тебе баксы нужны?

Странный какой-то человек, подошел незаметно, словно подкрался. Конечно, первое впечатление бывает обманчивым, но этот уж больно противно щурился, словно собирался сделать гадость и выискивал подходящий момент. Не знаю, может, у меня воображение разгулялось, но человек, предложивший баксы, не понравился.

– За баксы, наверное, нужно дэнги платить?

– Да какие у тебя деньги? Фанера.

А я-то считал, что мои дэнги самые лучшие. Похоже, у прищуренного на этот счет было свое мнение.

– Берешь или нет?

– Я и сам сделать могу.

– То-то я смотрю – деловой!

Прищуренный покрутил зачем-то пальцем у виска и отошел в сторону. Мне показалось, что он меня оскорбил, но я не знал точно, а спросить было не у кого, поэтому оставил его слова без последствий. А сам начал делать другие дэнги, которые назывались баксами. В карманах у меня места уже не было, и я стал их аккуратно раскладывать на лавочке.

Я так увлекся, что не сразу обратил внимание на собравшийся вокруг народ. Все с интересом смотрели, как я делаю баксы, а некоторые принялись помогать, поднося бумагу, которой вокруг было с избытком. И просто дэнег и дэнег-баксов у меня набралось уже столько, что они на лавочке не умещались.

Я стал раздавать их людям. И люди брали, потому что им, наверное, нужно было. Я и этому, с блестящими пуговицами, предложил. Только он отказался поначалу, а народу приказал расходиться. Потом пришли еще какие-то люди, тоже с блестящими пуговицами, и забрали все мои дэнги. Вообще-то мне не жалко было бумажек, пусть бы брали, но они почему-то с другими делиться не захотели. Я им сказал, что так поступать нехорошо.

– В отделении разберемся, что хорошо, а что плохо. Пройдемте, гражданин.

Он показал рукой на автомобиль. Мы все в него сели: я и еще трое с блестящими пуговицами. Поначалу я не хотел ехать, а потом подумал: Дарью все равно еще долго ждать, почему бы не прокатиться на допотопной тележке? Тем более что мужчина с блестящими пуговицами, который подошел первым, очень вежливо меня приглашал. А двое других бросились помогать: под руки вели, словно я древний старец и самостоятельно передвигаться не могу. Даже какие-то браслеты мне на руки надели. Не знаю, может, здесь так принято привечать гостей, но мне украшения не понравились, и я попросил их снять.

– Приедем в отделение и снимем.

Другой бы устроил скандал с мордобоем, но я человек спокойный и выдержанный. К тому же считаю, что обязательства есть не только у хозяев, но и у гостей: последние должны считаться с местными обычаями, даже если они им не совсем по нутру.

Ехали мы недолго, остановились перед сереньким невзрачным зданием, которое, похоже, и было тем самым отделением, куда так стремились земляне с блестящими пуговицами. В комнате, куда меня привели, сидел человек средних лет, с заметной проседью в волосах и хмурым лицом. Он поднял голову, посмотрел на меня и почему-то поморщился:

– Опять ты, Копытин, с детским садом!

И тогда тот, которого назвали Копытиным, молча подошел к столу и стал выкладывать мои просто дэнги и дэнги-баксы. И двое других тоже стали выкладывать. Сидевший за столом очень удивился, даже рот приоткрыл:

– Копытин, он что, банк ограбил?

– Не знаю, товарищ капитан. Мы с Брыкиным его застукали, когда он деньги раздавал прохожим.

– Он псих?

Про психов я уже однажды слышал от Дарьи, правда, не совсем понял, кто они такие и почему вызывают у землян столь сильные эмоции. А капитан не просто взволновался, но, можно сказать, рассердился – во всяком случае, лицо его побагровело, когда он крикнул одному из задержавших меня людей:

– Сидоров, деньги на экспертизу!

Рыжеватый, небольшого роста, плотно сбитый малый среагировал мгновенно: сграбастал со стола мои дэнги и, пыхтя от усердия, скрылся за дверью.

– Так,– протянул седоватый капитан.– Откуда деньги, молодой человек? Рассказывайте, а мы послушаем.

– Дэнги я сам сделал.

Все почему-то засмеялись – и капитан, и ражий детина с длинными руками, которого называли Копытиным, и третий – долговязый, с большим кадыком и голубыми глазами.

– Сто тысяч? – поинтересовался капитан.

– Там даже больше было,– поправил Копытин.– Он много купюр успел раздать.

– Дэнги мои, кому хочу, тому даю. Могу и вам дать.

– Взятку предлагает,– покачал головой Копытин.– И не краснеет даже. Вот молодежь пошла!

– И много пришлось потрудиться, чтобы сто тысяч сделать?

Капитан, судя по всему, был очень любознательным человеком. Он все время задавал вопросы. Не исключаю, правда, что делал он это не из праздного любопытства, а преследуя определенную цель – вероятно, служебную. Я уже сообразил, что передо мною, скорее всего, городские стражники, которые, заприметив инопланетянина, решили на всякий случай подстраховаться и выяснить, кто он такой и зачем прибыл во вверенный их заботам город. Усердие стражей я счел бы похвальным, если бы не откровенная враждебность в их глазах. А я ведь ничего плохого не совершил! Разве что нарушил какой-нибудь местный обычай.

– За полчаса все сделал,– сказал я.

– Просто сел на лавочку и сделал?

– Да. Там много бумаги было набросано. У вас ее почему-то не убирают.

– Во волчара, санитар природы! – восхитился Копытин.

– Пришил кого-нибудь,– предположил Брыкин.– Прямо не дети пошли, а бесы. Насмотрелись рэмбов и лупят направо и налево!

– Зачем же так сразу? – запротестовал капитан.– Никого он не убивал. Не так ли, молодой человек? А чемодан с деньгами нашел в подъезде.

– Нет, я их сделал сам.

– А ты, случайно, не иностранец?

– Я с планеты Парра из созвездия Гончих Псов.

Долговязый Брыкин дернул кадыком и возмущенно охнул:

– И откуда такие берутся?!

– Дать бы ему по шее,– мечтательно протянул Копытин.– Сразу бы заговорил.

Мечтать, конечно, не вредно, но надо же соизмерять собственные возможности с возможностями оппонента. Пусть я еще не Герой, но дать мне по шее Копытину точно не светило – несмотря на длинные руки. Возможно, капитан это почувствовал, а потому и сказал примирительно:

– Обойдемся без рукоприкладства. Молодой человек и так нам все расскажет.

Ничего скрывать от капитана и его стражей я, естественно, не собирался, поскольку считал себя кругом правым, а потому охотно кивнул головой.

– Как вас зовут? – спросил капитан.– Только на этот раз попрошу без шуток. Фамилия, имя, отчество, год рождения?

– Сейчас загнет что-нибудь,– предположил негромко Брыкин.

Загибать я не стал, а рассказал все как есть: и про Па, и про Ма, и про Ника с Алексом, и про планету Героев.

Лицо капитана почему-то побурело. Копытин разводил руками и осуждающе качал головой, а простоватый Брыкин вслух возмущался по моему адресу, словно я им наврал с три короба.

– Значит, ты прилетел к нам на ракете? – спросил капитан, иронически усмехаясь. То есть он хотел усмехнуться, но у него это не очень получалось. Видимо, мешал душивший гнев.

– Вовсе нет. Я прошел сквозь пространство и время.

– Пешком притопал,– хмыкнул Брыкин.

– Издевается,– сделал вывод Копытин.

– И зачем вы пожаловали в наши палестины?

– Я должен жениться, убить дракона и стать Героем.

– Всяких видал,– вздохнул Копытин,– но такой экземпляр в первый раз попадается.

Неожиданно, для меня во всяком случае, зазвонил телефон. Капитан взял трубку и начал сначала бледнеть, а потом покрываться потом. Положив трубку на место, он долго молчал, обводя нас невидящими глазами.

– Сидоров звонил,– сказал он наконец.– Деньги настоящие.

– А я что говорил! – завопил Брыкин.– Натуральный же Рэмбо! Десятерых завалил, не иначе. Такие деньжищи!

Я, естественно, возмутился и выложил долговязому все, что о нем думал в эту минуту: нельзя же, в самом деле, обвинять человека в преступлении, не имея никаких доказательств. Да и зачем мне кого-то заваливать ради грязных бумажек, которых я могу наделать столько, сколько душа пожелает?

– Брось заливать,– предостерег Копытин.– У нас эти номера не проходят.

– Пусть попробует,– заржал Брыкин.– Явный же псих.

– Псих с пачками долларов в кармане – это уже не псих, а социальное явление,– возразил капитан.– Дайте ему бумагу.

Браслеты я сам снял – они мне мешали в работе. Брыкин полез в карман, достал оттуда ключи и стал ими трясти перед носом капитана: он, видите ли, удивился, что я избавился от украшений без его помощи. Не обращая внимания на расстроенного моей прытью долговязого, я принялся за работу. А что мне еще оставалось делать? Надо же было доказать земным чудакам, как они ошибаются на мой счет, совершенно необоснованно подозревая меня в разных гадостях. Сделал на пробу десять баксов и передал капитану.

– Две минуты! – поразился Брыкин.– И тысяча долларов!

– Даже краски ему не понадобились,– покачал головой Копытин.– Видел живописцев, но не до такой же степени!

.– Брыкин,– рявкнул капитан,– гони на экспертизу!

Долговязый схватил баксы и исчез за дверью. Капитан с Копытиным задумчиво смотрели то друг на друга, то на меня. Продолжалось это не менее пяти минут. Наконец капитан не выдержал и сказал:

– Вот так, Вик из созвездия Гончих Псов, подделывать доллары – это не шутка.

– А может, это мы психи? – предположил Копытин.– Бывают же массовые помешательства. Работа нервная.

– Бывают,– согласился капитан.– Но не до такой же степени. Отведи-ка ты его в камеру, Копытин, пусть посидит, а мы подумаем.

– Долго сидеть я не могу, меня Дарья ждет.

– Дарье придется подождать,– вздохнул капитан.– Лет девять по меньшей мере.

– У меня и пяти минут нет свободных. Спасибо за гостеприимство, но я пошел. Всего вам хорошего.

– Я тебя провожу,– любезно предложил Копытин.– Нам в другую дверь.

Мне-то в общем было все равно, и я не стал огорчать Копытина. Только, по-моему, он ошибся: вовсе не на улицу меня вывел, а в какую-то другую комнату. Более просторную, чем та, где мы разговаривали с капитаном, но зато и более густонаселенную. Люди, сидевшие в ней, почему-то обрадовались моему появлению, хотя ни с кем из присутствующих я не был знаком.

– Вляпался, младенец!

Навстречу мне поднялся рослый мужчина, раздетый по пояс, с обросшей черным волосом грудью. Он сильно смахивал на альбакеркскую обезьяну, да и пахло от него очень неприятно – словно он не мылся по меньшей мере неделю.

– Тебя за что взяли, малый? – спросил другой мужчина, с золотыми зубами, у которого были разрисованы и плечи, и руки.

– За дэнги,– пояснил я.– Только меня не взяли, я сам пришел.

– Мы здесь все сами пришли,– порадовал меня волосатый.– И на постой попросились.

Сидевшие и лежавшие в странной комнате почему-то засмеялись, словно услышали нечто донельзя веселое. Кажется, это была гостиница. Нечто подобное я видел на Дейре, но, надо сказать, там отношение к постояльцам было куда более предупредительное. Каждому полагался отдельный номер, причем обязательно с бассейном для омовения. Ибо дейряне очень чистоплотные люди.

– Много у тебя денег отобрали? – спросил золотозубый.

– Сто тысяч.

– Пиши пропало! – махнул рукой волосатый.– Менты своего не упустят.

– Меня отпустили,– сказал я.

– Оно и видно,– усмехнулся волосатый.

И снова все засмеялись. Мне показалось, что они не поверили моим словам. Хотя любому понятно, что Копытин ошибся и открыл не ту дверь.

– Ну я пошел. Счастливо оставаться.

– Ты Копытина попроси,– с кривой усмешкой посоветовал волосатый.– Он тебя проводит к маме.

Я не стал беспокоить Копытина, а просто ушел в параллельный мир, где не было стен, и пробежался по заросшему зеленой травкой веселому лужку.

Вернулся в основной мир не очень удачно, столкнувшись нос к носу с полным мужчиной в шляпе, который при виде меня закричал дурным голосом и замахал руками. Никакого увечья я ему не нанес, уверяю вас, но сам факт моего появления из ниоткуда, вероятно, произвел на него неизгладимое впечатление. Я, разумеется, извинился. Мужчина, кажется, успокоился и стал протирать очки, качая при этом головой.

– Пить надо меньше, Василий,– сказал он, видимо, самому себе.– Черт-те что начинает чудиться.

Хорошо, что я запомнил дорогу, по которой меня везли в отделение, а то в этом людском муравейнике, пропахшем дымом и чадом, мог бы и заблудиться. Спрашивать у прохожих совершенно бесполезно – я имел возможность в этом убедиться. Такое впечатление, что этот город населен инопланетянами, которые только-только прибыли на Землю и не успели здесь еще освоиться.

Минут через пятнадцать я оказался в нужном месте, где у покинутой лавочки уже поджидала Дарья, недовольная моим долгим отсутствием.

– А тебе идет новая прическа,– сказал я.

Судя по всему, очень удачно сказал, потому что Дарья тут же забыла про вопросы, которые наверняка хотела мне задать, и принялась рассказывать, какая уймища народу собралась в парикмахерской и сколько денег пришлось угробить на прическу. Пока мы шли к ее дому, она мне о многом поведала. Перебрала всех своих знакомых, вспомнила соседку, которой испортили волосы до такой степени, что они стали облетать, как листья осенью.

– Эх,– встрепенулась вдруг Дарья,– теперь по всему дому раззвонит!

– Кто раззвонит? – не понял я.

– Соседка. Видишь, бабки на лавочке? Наверняка Капитолина наврет про тебя родителям с три короба.

Прошли мы мимо старух, никого не задев, Дарья с ними даже поздоровалась.

– Видели? – прошипела нам вслед старуха, которую называли то Капитолиной, то Семеновной.– Подозрительный парень. Похоже, иностранец. Слышь, Перфильева, это он у вас сквозь стену прошел?

– Вроде он, а может, и не он.

– Что на свете деется, Господи...

Больше мы ничего не услышали, потому что в лифт вошли. Примитивный такой подъемник, который бегает с этажа на этаж. Я подобные видел на Аматее – правда, там они пошустрее были.

– Ты постой здесь,– сказала Дарья.– А то не ровен час папа с мамой вернулись.

Я возражать не стал, хотя Дарьина предосторожность мне не понравилась. По-моему, пришло время обо всем рассказать ее родителям. И я стал обдумывать, как бы мне все это поделикатнее сделать, потому как на Дарью надежда была плохая.

– Заходи.– Дарья высунулась из дверей и махнула рукой.

Баярд обрадовался моему приходу, замахал крыльями, что почему-то очень не понравилось Дарье, которая обозвала крылатого коня глупым лошаком. Баярд обиделся, сел в стороне и нахохлился как сыч. Я вежливо попросил Дарью обходиться с моим конем помягче и уж, во всяком случае, впредь не называть его лошаком. В конце концов ему просто скучно сидеть одному в четырех стенах, когда за окнами кипит шумная жизнь.

– Правильно,– сказала Дарья.– Давай выпустим его на газон – пусть попасется среди белого дня. То-то соседи обрадуются. С милицией прибегут разбираться.

– Милиция – это люди с блестящими пуговицами?– поинтересовался я.

– А ты откуда знаешь?

– Просто так спросил.

Но Дарья мне не поверила – прицепилась как репей. Я ей и рассказал все, потому что врать не хочу и не умею. Хотя иногда мне кажется, что Ник прав: нельзя рассказывать всю правду людям с повышенной эмоциональностью, то есть женщинам. Дарья сильно расстроилась, даже заплакала.

А что я, собственно, такого сделал? Подумаешь баксы, эка невидаль! Сама же сказала, что все на Земле делают дэнги – я-то чем других хуже?

– Но твои фальшивые, чудак, фальшивые!

– А вот и нет,– поймал я ее.– Капитан сказал, что мои дэнги настоящие – экспертиза их подтвердила.

– Боже мой! – Дарья не только не обрадовалась, но расстроилась еще больше.– Он настоящие деньги делает из воздуха! Настоящие!

– Не из воздуха, а из бумаги. Из воздуха я только краски синтезирую. У вас на Земле чего только нет в атмосфере – гадость на любой вкус.

Но Дарья слушать меня не стала, ушла на кухню и загремела посудой. Сердито гремела. И ворчала себе что-то под нос. Я не прислушивался, потому что и так было ясно: она меня ругает.

И мне стало почему-то грустно. Наверное, потому что она мне нравилась, а я ей нет. В этом и было все дело. Видимо, стрела все-таки ошиблась, а может, я что перепутал. В общем, мы сидели с Баярдом в кресле и грустили.

Я вдруг вспомнил, что мне еще Ника с Алексом нужно найти. Планета большая, и нам здорово попадет от Ма, если мы здесь потеряемся. И еще я подумал, что было бы, наверное, лучше и для меня, и для братьев отправиться на Ытухтар воевать с жабовидными пщаками. А я вместо этого сижу на Земле и ругаюсь с девчонкой. Если так будет продолжаться и дальше, то дракона я не убью и Героем не стану. Па, наверное, очень расстроится, да и остальные тоже, потому что как же так? – Принц Нимерийский – и не Герой! Такого в нашем роду еще не было.

Баярд заворочался на моем плече и стал теребить меня за ухо. Он, конечно, проголодался. Но просить у Дарьи хлеб для Баярда я не стал. Унижаться перед девчонкой? С какой стати! Тем более мы с Баярдом ей явно не по душе пришлись. Если бы не стрела, плюнул бы на все и отправился на Ытухтар – воевать с жабовидными пщаками. Но стрелу Дарья мне пока не вернула, поэтому приходилось ждать.

Баярду не терпелось. Это понятно: он же не влюбленный, ему кушать хочется. И я подумал, что неплохо бы наведаться в параллельный мир, в тот самый, куда я прошедшей ночью ноги вытягивал и откуда прилетели летучие мыши. Раз там есть летучие мыши, то и трава наверняка найдется.

Я все правильно рассчитал: трава там действительно была. Тем не менее мне это место не очень понравилось. Мрачное какое-то.

Летучие мыши тревожно пищали над головой, словно беду накликали. Баярд пощипывал травку, а я настороженно оглядывался по сторонам. Ближайший лес был затянут паутиной, и зеленые листочки еле-еле пробивались сквозь серебряные липкие нити.

На горизонте появилась черная туча – похоже, стая воронья приближалась к нам с приличной скоростью. Баярд поднял голову и тревожно заржал. Больше всего подлетавшие существа напоминали гарпий с планеты Иблей – жутких, злобных и не до конца изученных. Я прыгнул на спину Баярда и поднял над головой меч. Гарпии были отвратительны на вид, а пахли еще ужаснее. От их истеричного крика у меня заложило уши.

Острые как ножи когти вцепились в мое плечо, я вскрикнул от боли и взмахнул Астуром: уродливая голова с клыкастой смрадной пастью свалилась Баярду под ноги, тот испуганно всхрапнул и взмахнул крыльями.

Удивительно настойчивые гадины!.. Я работал мечом без устали, но тварей не становилось меньше. К тому же Баярд проигрывал им в скорости. Они атаковали нас со всех сторон. Кровь непрестанно сочилась из моей раны на левом плече, и я стал терять силы. Астур все реже и реже взлетал над головой, и я вдруг почувствовал, что теряю сознание. Баярду тоже досталось: у него было повреждено крыло. Благо ноги его еще держали, и мы во весь опор неслись к лесу. Самым разумным было бы уйти из этого мира, но для перехода нужно время, а эти гадины не оставляли нас в покое ни на минуту.

И мне стало страшно. Раньше я думал, что умереть в бою легко, а тут понял, что это не так. И потом, мне было очень одиноко. Опять же никто и никогда не узнает, как я погиб. Ни Па, ни Ма. Ни Дарья... И будут ждать, надеяться, что я вернусь. Не говоря о том, что я так и не убил дракона, и не стал Героем!.. Умереть просто так? Ни за что ни про что? Из-за собственной глупости и легкомыслия?..

Мы все-таки доскакали до леса, а гарпии за нами не пошли. Сначала я обрадовался, но потом понял, что попал из огня да в полымя.

Какое-то мохнатое чудовище надвигалось на меня из глубины леса. Оно было огромным, и удар толстого щупальца пришелся прямо по крупу коня. Взмахнув мечом, я отрубил щупальце, и поток липкой крови окатил меня с ног до головы. Два горящих злобой глаза засверкали. Гигантский клюв раскрылся в жутком оскале.

Баярд рванулся в сторону, спасаясь от очередного удара, и я едва не свалился на землю. Наверное, это и спасло мне жизнь: огромная толстая плеть пронеслась над моей головой и разнесла в щепы ближайшее дерево. Когда я выпрямился, клюв чудовища уже навис надо мной, а налитый сатанинской злобой глаз был на расстоянии вытянутой руки. И я ткнул Астуром прямо туда, в этот сгусток ненависти, на секунду опередив смертельный удар клюва своего врага. Чудовище издало протяжный крик и закружилось на месте, беспорядочно размахивая щупальцами. Я не стал ждать конца агонии и вернулся в свой мир.

Дарья закричала, увидев меня, что было, в общем, понятно, потому как выглядел я действительно неважно. Весь в крови – и своей и чужой. А тут еще Баярд, превратившийся в сокола, волочил за собой перебитое крыло и издавал жалобные всхлипы. Любая бы на месте Дарьи потеряла голову, а она нет: с ее помощью я добрался до ванны и смыл кровь. Одежда, конечно, превратилась в лохмотья, но сам я пострадал гораздо меньше, чем думал. Плечо вот только сильно кровоточило. Дарья наложила на него повязку, и мне стало гораздо лучше. Правда, все-таки покачивало от потери крови, и я даже не услышал, когда вернулись родители Дарьи.

– Боже мой! – только и сказала ее мама.

Может быть, она и еще что-то сказала, но я уже не слышал, потому что слишком поспешно уснул. А когда очнулся, вокруг меня сидели Дарья и ее мама, а папа занимался крылом Баярда.

– Ерунда,– сказал он крылатому коню.– Через неделю будет как новое.

– Надо же куда-то сообщить,– сказала мама Дарьи.– В правительство, что ли?

– Позвони в Кремль,– посоветовал папа.– За тобой пришлют психушку.

Дарья засмеялась, правда, не очень уверенно. А мама сказала:

– Психушка как раз не помешает. Я, например, чувствую себя вполне созревшей для сумасшедшего дома. Принц Нифигийский из созвездия Гончих Псов... Как вам это понравится?

– Нимерийский,– поправил я и представился: – Вик.

– Очень приятно,– сказал Дарьин папа,– познакомиться с настоящим принцем и Героем.

– Я еще не Герой.

– А я думала, что ты убил своего дракона! – расстроилась Дарья.

– Это были гарпии и гигантский паук.

– Не надо,– сказала мама.– Не надо подробностей. Я еще недостаточно сумасшедшая, чтобы выслушивать подобные вещи.

– А он уже и в милиции был,– сообщила Дарья и, по-моему, совершенно напрасно.– За фальшивые де-ньги.

– Про милицию можно,– кивнула головой мама.– Это все-таки не гарпии.

– Когда как,– усмехнулся папа.

– Только без иронии,– предостерегла его мама.– Их высочество может не так понять.

– Копытин, правда, ошибся – не в ту дверь меня выпустил. Но я все равно ушел.

– Как ушел?

– Папа,– вмешалась Дарья,– он сквозь стены может проходить.

– Час от часу не легче,– вздохнула мама.– Так это ты болтался по дому в голом виде? Мне соседка все уши сегодня прожужжала.

– Он заблудился,– заступилась за меня Дарья.

– И крылатый конь тоже твой?

– Крылатый конь – это Баярд,– пояснила Дарья.

– Может, я и сумасшедшая, но не до такой же степени. Он что, по-твоему, скачет на этой птице верхом?

– Я могу попросить Баярда превратиться в коня, только у него крыло сломано.

– Не надо. Птицей он мне нравится больше. А тебя, герой, по-моему, следует отправить в больницу.

– Нет, не следует. Раны не опасны, через пару дней буду в порядке.

– Что, у героев раны заживают быстрее? – предположил папа.

– Ни по анатомии, ни по физиологии он от обычного человека ничем не отличается,– с сомнением покачала головой мама.

– А как же сквозь стены проходит?

– Я не прохожу сквозь стены. Я ухожу в параллельный мир, а потом возвращаюсь в этот.

– Понятно,– сказал папа.– Осталось только выяснить: как ты из нашего мира уходишь в параллельный?

– Как все.

– Действительно,– улыбнулась мама.– Вечно ты, Иван, задаешь вопросы, ответы на которые очевидны.

А потом я уснул. И очень долго спал. Проснулся – потому что кто-то меня звал. Сначала подумал – Дарья, но быстро понял, что не она. Я не сразу сообразил, что это Ник, но вдруг почувствовал, что ему нужна моя помощь. Не знаю, как и почему это происходит, но, когда возникает крайняя необходимость, мы находим своих близких в любом уголке Вселенной и в любом измерении.

Я разбудил Дарью и попытался объяснить ей все.

– У тебя бред,– встревожилась она.

Но то был не бред: Ник действительно попал в беду и просил моей помощи. Надо знать моего брата – зря он никого и никогда просить не будет.

– Я скоро вернусь.

Дарья схватила меня за руку и прошептала:

– Вик, не уходи.

Даже слезы у нее закапали из глаз. Тогда я поцеловал ее прямо в губы, которые были такие же нежные, как лепестки роз, которые я ей подарил.

– Я вернусь. Обязательно.

Переход пришлось делать по наитию, а в таких случаях вероятность ошибки очень велика. Однако мне повезло: я попал именно туда, куда стремился всей душой. И правильно сделал, что поторопился.

Всадников было много – более десятка. Спешенный Ник крутился между ними, как вьюн, разя направо и налево. Я ударил ближайшего всадника мечом снизу вверх, под панцирь. Он покачнулся и покатился под копыта собственного коня, а я прыгнул в освободившееся седло.

– Ник, я здесь! – крикнул брату.

– Вижу! – ответил он довольно неприветливо.

Нам противостояли крепкие ребята, и мечами они работали довольно умело. Вот только их доспехи слабоваты были против наших мечей. Лопались под ударами моего Астура, как яичная скорлупа. Энергетический меч – это, я вам скажу, не железка!

Ник тоже не зевал: он успел выбросить из седел уже троих и сейчас рубился с остальными, сидя на чужом коне. Его меч Бермонт со свистом разрезал воздух – только искры сыпались кругом. Видимо, нашим противникам не приходилось раньше иметь дело с такими бойцами и с таким оружием – они растерялись и сбились в кучу. Минут через десять все было кончено.

– Вовремя ты подоспел,– сказал Ник.– А то вся слава мне бы досталась.

Ник в своем репертуаре! Ему бы все шуточки, а мне, честно говоря, было не до смеха, рана разболелась, и рубашка стала липкой от крови. В общем, чувствовал я себя неважно.

– Мог бы спасибо сказать,– упрекнул я брата.

– Скажу,– пообещал Ник.– Если поможешь мне проникнуть в замок. Именно туда угодила моя стрела.

Замок внушал уважение. Угрюмой серой громадой он возвышался над равниной, поросшей березовыми колками. Скажу сразу: мне таких замков прежде видеть не доводилось. Трудно было вот так с ходу определить, из чего сложены его стены, но совершенно очевидно, что не из камня. Высота их достигала десяти метров.

Нам потребовалось полчаса, чтобы объехать вокруг замка. Однако мы не обнаружили ни ворот, ни щелей, ни бойниц. Только четыре устремившиеся острыми шпилями в небеса башенки чутко сторожили покой грандиозного сооружения. Близко к стенам мы не подъезжали, опасаясь неожиданного нападения. Все мои вопросы к Нику остались без ответа. Он и сам практически ничего не знал.

В первую же секунду его появления на Земле на него набросились волки. Конь Ника, Крылатый, был убит сразу же, а брату пришлось изрядно помахать мечом. Пятеро волков, непомерно крупных и свирепых, угрожающе скалили зубы, пока не отошли в мир иной. Когда Ник, разделавшись с ними, пригляделся, то с удивлением обнаружил, что вместо волчьих трупов вокруг валяются человеческие тела.

– Оборотни?

– Вероятно,– поморщился Ник.

Кружение Ника вокруг замка не осталось незамеченным. Во всяком случае, кто-то же выслал ему навстречу десять всадников в черных доспехах? Более всего в этой истории меня поразило то, что стрела Ника угодила в параллельный мир, а не в основной. Такое если и может случиться, то только при каких-то из ряда вон выходящих обстоятельствах.

– Жалко Крылатого,– вздохнул я.

Ник только зубами скрипнул, и я пожалел, что напомнил ему о потере. Конь у Ника был замечательный! Картинка, можно сказать! Не хуже, пожалуй, моего Баярда. Надо же, так нелепо погиб... Конечная точка вообще самая опасная во время перехода. Никогда не знаешь, куда угодишь. Будь у Крылатого хоть немного времени, чтобы осмотреться, вряд ли оборотням удалось бы его одолеть.

– А ты пробовал проникнуть в замок через параллельные миры?

– Там сплошной камень.

Сюрприз так сюрприз! Блокировать замок со стороны параллельных миров мало кому удается. Для этого нужна очень большая магическая сила. Не приходилось сомневаться, что существа, обладавшие этой силой, настроены крайне враждебно по отношению к нам. Словом, требовались время и тщательная разведка, чтобы для начала хотя бы понять, с кем мы имеем дело.

– Нужно уходить отсюда,– сказал я.– Обсудим положение в спокойной обстановке.

Дарья, конечно, удивилась, когда мы с Ником ввалились к ней в комнату. И это еще мягко сказано. Правда, кричать она не пыталась – видимо, стала привыкать к сюрпризам. Не подумайте в связи с этим, что мой брат Ник – какое-то чудовище, урод, страшила или что-нибудь в том же роде. Нет, он очень даже приятной наружности молодой человек, добивавшийся успеха не только у девушек, но и у многих молодых женщин на Парре. Мастью Ник, правда, рыжеват, но поскольку я и сам сомнительный блондин, то буду последним, кто поставит ему в вину цвет волос.

– Мой брат,– сказал я Дарье.– Ник.

Ник рассыпался в комплиментах, но тут же и засыпался, потому что сбился с пути и заехал не в тот век. Пришлось ему напомнить, что мы в начале двадцать первого.

– А как насчет того, чтобы покушать в вашем веке?

– У нас курица и кетчуп. Мама хотела в милицию заявить, чтобы тебя нашли.

Я рассмеялся, и, наверное, зря, потому что Дарья обиделась и даже отвернулась от меня.

– Ладно,– сказал Ник.– Вы займитесь курицей, а я посмотрю рану Баярда.

Брат называется! Ясно же, что при нем Дарья постеснялась бы меня ругать, а тут зашипела, как масло на горячей сковородке. И папа волновался, и мама волновалась, а она, Дарья, прямо с ума сходила... Ушел, толком ничего не объяснив. Порядочные молодые люди так себя не ведут... В конце концов она, Дарья, не механическая кукла, а живой человек с очень чуткой нервной системой! А некоторые только и делают, что испытывают чужое терпение, получая при этом, надо полагать, немалое удовольствие... И так далее и тому подобное.

Курицу потрошила – ворчала. На плиту ставила – ворчала. Но тут я выбрал момент и поцеловал ее сначала в шею, а потом в губы. И мы еще долго целовались, пока не пришел Ник и не сказал, что вода в кастрюле выкипела, а курица горит синим пламенем. Это он, конечно, приврал по привычке. Ничего с курицей не случилось, разве что бочок немного припекло. Съели мы ее. Обед получился вкусный.

– Точно, вкусно,– подтвердил Ник.– Особенно хорош кетчуп.

Тогда я посоветовал Нику завести свою жену и критиковать ее сколько угодно, а мою попросил оставить в покое. Подумаешь, обед ему не понравился! Разносолами, что ли, его кормить! И мы с ним немножко поспорили, пока Дарья не вмешалась:

– А что это за замок и почему Ник туда попасть не может?

В общем, мы настолько увлеклись спором, что Дарья о всех наших проблемах узнала, хотя я не собирался ей ничего рассказывать – зачем лишние переживания? Но язык мой – враг мой, а уж про Ника и говорить нечего: у него этот самый язык – что помело.

– Как в сказке,– прошептала Дарья.– Ужас. Мне все кажется, что вот сейчас проснусь – и никого не будет: ни Вика, ни...

– Меня, может быть, и не будет,– прервал ее Ник,– а вот Вик к твоей юбке намертво прилип – его теперь за уши не оторвешь.

Еще говорят, что испытания меняют человека! Как был Ник язвой, так язвой и остался. Я ему об этом прямо сказал. А он мне ответил, что сделал, оказывается, девушке комплимент и что я, кроме как мечом махать, ничему в своей жизни не научился, и что перед Дарьей стоит в общем-то непосильная задача: сделать из меня человека, и что если это ей удастся, то вся наша семья в полном составе будет ей благодарна.

Ладно. Я промолчал, потому что Дарье его, с позволения сказать, комплимент страшно понравился: она даже покраснела от удовольствия и засмеялась. Вот такой у меня брат. И если кто-то думает, что иметь братьев – одно сплошное удовольствие и никаких проблем, он здорово ошибается.

– Претензии не ко мне,– запротестовал Ник.– Это к Ма и Па.

У меня, между прочим, пять братьев, и я подумал, что если по каждому из них буду предъявлять Ма претензии, то это будет слишком. Видимо, мне придется проблемы с братьями решать самому.

– Серебро нужно,– сказал Ник,– иначе с оборотнями не справиться.

– У меня есть кольцо,– встрепенулась Дарья.– Серебряное.

– Этого мало,– покачал головой Ник.– Разве что на одну пулю хватит. А где у вас серебро можно достать?

– Наверное, в ювелирном магазине...– Дарья даже растерялась.– Только там деньги нужны.

– Дэнги сделаем, это ерунда.

– А почему бы тебе серебра не наделать, фальшивомонетчик несчастный!

– Вообще-то можно,– сказал Ник.– Только превращение веществ – процесс длительный, энергии много требует, так что лучше взять готовое.

Я с ним согласился. Ник не все сказал Дарье. Пробовали мы с ним уже как-то делать серебро. Только вышла у нас всякая ерунда. Па тогда страшно рассердился, потому что мы много разных металлов перепортили, уйму энергии потратили, ну и прочие побочные эффекты.

– Эх вы, халтурщики! – упрекнула нас Дарья.

– Молодость,– сказал Ник.– Самонадеянность подвела.

Это уж точно. Ника его самонадеянность не раз уже подводила, и меня с ним заодно.

И опять мы с Ником поругались. Дарья нас примирила, правда, не до конца, потому что Ник ворчал всю дорогу до ювелирного магазина. И то ему не так, и это не этак. Дэнги он, видите ли, делать не желал, а хотел просто так взять серебро, наплевав на местные обычаи. Потому что-де времени у нас в обрез и сейчас просто-напросто не до церемоний. Мы стояли посреди торгового зала и ругались так громко, что вокруг нас стали собираться люди. Вскоре образовалась весьма приличная толпа.

– Сделаем дэнги! – настаивал я.

– Возьмем так! – орал Ник.

– Так брать нельзя,– сказал незаметно подошедший Копытин.– Надо платить.

– Здравствуй, Копытин,– приветствовал я его.– Это мой брат: он недавно прибыл и ваших обычаев еще не знает.

Копытин кивнул головой и улыбнулся Нику. И еще несколько человек, сопровождавших длиннорукого стражника, тоже закивали головами.

– Деньги ты можешь взять в отделении милиции. Они твои. Распишись только в получении. У меня машина в двух шагах. Через пять минут вы вернетесь сюда.

Ник поморщился, но согласился. Копытин обрадовался, да и я, признаться, вздохнул с облегчением. Ник жутко упрямый, и если ему что-то втемяшится в голову, то свернуть его с избранного пути бывает очень трудно. А тут еще такая незадача со стрелой, которая угодила неизвестно куда и непонятно в чьи руки.

Через десять минут мы были в отделении. Народу там собралось значительно больше, чем в прошлый раз, и это обстоятельство меня слегка насторожило. Нику понравились стволы, которые были в руках стражников, а меня они навели на размышления, весьма нелестные для КОПЫТИНА.

Тут в помещение вошли еще двое: уже знакомый мне седоватый капитан и человек в черном с оловянными глазами жабовидного пщака. Смотрели эти глаза на нас с Ником весьма недружелюбно. А лицо незнакомца можно было назвать даже приятным, если бы не кривенькая улыбочка на тонких губах. Честные люди так не улыбаются.

– Вот,– сказал Копытин.– Доставил.

– Нам бы дэнги,– пояснил я.– Мы торопимся.

– Шутник,– нахмурился седоватый капитан.– Ума не приложу, как он тогда ушел из камеры! Прошу сюда, Николай Степанович.– Капитан указал незнакомцу на свободный стул.

Мы тоже присели к столу, потому что они, похоже, собирались долго с нами разговаривать. Нику это не понравилось. Он бросил на Копытина суровый взгляд и пообещал поговорить с ним попозже. Копытин пробурчал что-то себе под нос. Я сумел разобрать только «молокосос» и «не таких видал».

– Придется вас, ребята, арестовать,– сообщил нам капитан.

– Арестовать – это как? – спросил Ник.

– Взять под стражу,– пояснил человек в черном, которого называли Николаем Степановичем.

В его круглых глазах жабовидного пщака было что-то скользкое и холодное, словно в них навек поселились мокрицы.

– И за что вы собираетесь взять нас под стражу? – спросил я.

– Мало ли,– туманно отозвался капитан.– Причин много.

– Интересная планета,– заметил Ник.– Берут под стражу сами не знают за что!

– Откуда у вас деньги? – спросил Николай Степанович.

– Сделал,– пожал я плечами.– А что, нельзя? Все делают.

– Фокусник он,– объяснил капитан гостю.– Доллары у него наверняка в рукаве были, а я ему почти поверил тогда. Затмение какое-то нашло. «Вик из созвездия Гончих Псов» – надо же такое придумать!

– Это бывает,– сказал Николай Степанович.– Иной раз от нашей работы мозги скисают.

– Он гипнотизер, наверное,– подал голос Брыкин.– Задержанные утверждают, чтосквозь стену ушел.

– Те и не такое скажут,– усмехнулся недобро Николай Степанович.– Надо проверить, нет ли среди них сообщников этих молодых людей.

– Сознавайтесь, ребята,– посоветовал нам капитан почти сердечно.– Это облегчит вашу участь.

– Ладно,– сказал Ник,– деньги можете оставить себе, а нам стволы дайте.

– Какого калибра вам нужны стволы? – поинтересовался Николай Степанович.

– Как у Брыкина и Сидорова! – ответил я.– Нам в самый раз будут.

– Они ювелирный магазин собирались грабить,– доложил Копытин.– Своими ушами слышал. Теперь вот автоматы им подавай!

– Нам серебро нужно,– пояснил Ник.

– А золото? – удивленно спросил Николай Степанович.– Золото вам не нужно?

– Нет,– ответил Ник.– Только серебро.

– Издевается,– вздохнул Копытин.– Воспитали на свою голову.

– Может, психи? – Капитан с сомнением покачал головой.

– Прикидываются,– возразил Копытин.– Этот и в прошлый раз прикидывался. Папа его, видите ли, убил дракона в подмосковных лесах!

И все они почему-то засмеялись.

– А что тут смешного? – удивился Ник.

– Зачем вам серебро?

– Против оборотней,– сказал Ник и безнадежно махнул рукой.– Все равно не поймете.

– Ну почему же? – резонно, на мой взгляд, возразил Николай Степанович.– Если толково объясните, поймем.

Я попытался, и слушали они меня вроде бы внимательно, но все равно не поверили. Даже этот Николай Степанович, не говоря уж о капитане и Копытине.

– Не хотите верить – не надо,– сказал Ник.– Нам пора.

– Посидите,– улыбнулся капитан.– Может быть, еще что-нибудь расскажете.

И все опять засмеялись. Мы посидели самую малость, потому что для перехода в параллельный мир требуется время, а потом ушли. Взяли, правда, у Брыкина и Сидорова стволы – чтобы еще раз сюда не возвращаться.

– Гад он, твой Копытин,– сказал Ник.– Только время потеряли.

Ник, конечно, резко выразился, но в общем-то он был прав: не ожидал я от длиннорукого стражника такой подлости. Арестовать! Ни с того ни с сего! А Ма еще говорит, что людям верить надо.

– Верь, да не каждому,– проворчал Ник.– А то без штанов останешься.

Из параллельного мира мы вернулись сразу в ювелирный магазин. Денег у нас не было, и мы попросили, чтобы серебро нам отдали так. Наверное, Ник все-таки прав: дэнги на этой планете иногда можно и не платить. Обычай обычаем, но если хорошо попросить, то люди обязательно пойдут вам навстречу.

– Нам серебро, пожалуйста,– сказал Ник и указал стволом автомата на ложки.– Только побыстрее.

Они заторопились. Почему-то норовили и золото впихнуть. А зачем нам золото? Ник даже сердиться начал: ведь сказал же, что только серебро! Очень симпатичные девушки, просто, по-моему, чересчур волновались, и зря Ник обращался с ними так грубо. Ник пообещал извиниться, в случае если девушки выполнят его просьбу. Килограмм десять они нам в сумку набросали. На первое время этого должно было хватить.

– Будем надеяться,– сказал Ник.– Спасибо, деву-шки.

Они все почему-то покраснели и стали отводить глаза. Только одна, русоволосая и синеглазая, сказала:

– Приходите еще...– и испуганно ойкнула.

– Придем,– сказал Ник и подмигнул ей.– Во всяком случае, постараемся.

Ника, по-моему, начало заносить. То ли он к синеглазой присмотрелся, то ли еще по какой-то причине, но уходить он явно не торопился. Шуточки начал отпускать и все такое. Ник в этом смысле безнадежен. А тут еще как на беду суматоха поднялась. То есть она раньше поднялась – когда мы только появились в зале. Нам просто некогда было выяснять, отчего это народ так взволновался, да и не у кого, поскольку все посетители куда-то быстро ушли. И в магазине, кроме нас и девушек, никого не осталось.

– Жаль расставаться,– сказал Ник.– Столько красавиц кругом.

Если бы не я, он, конечно, весь день простоял бы у прилавка. А девушки ничего – отошли, постреливали в Ника глазами и похихикивали. Ник пообещал взять их с собой на планету Парра и показать наш Хрустальный замок. Потом стал про пщаков рассказывать. И при чем тут, спрашивается, пщаки? То спешил, а то ему уже и торопиться некуда.

В довершение всего появилась копытинская машина. Гудела она так, что уши закладывало. Девушки загалдели, заволновались.

– Ерунда,– успокоил их Ник.– Это старые знакомые.

Знакомые они, конечно, старые, но мне почему-то больше не хотелось отвечать на их дурацкие вопросы.

– До свидания, девушки,– вздохнул Ник.– Вы не пугайтесь, мы уйдем.

– У нас служебный выход есть,– сказала синеглазая.

Но мы не стали их утруждать и ушли через параллельный мир, потревожив на входе в мир основной двух мирно беседовавших старушек. Они бросили нам в спину что-то вроде: «Носит вас нелегкая, окаянные!..»

Дарья, как нас увидела, так сразу руками замахала:

– Ограбили магазин! Я знала, что одних вас отпускать нельзя!

– Не грабили мы никого,– возразил Ник.– Просто попросили – нам и отдали.

– А автоматы?

– Автоматы не для девушек, а для оборотней.

– А где вы их взяли?

– В отделении одолжили.

– Как одолжили?! – ахнула Дарья.– Боже мой, они и милицию ограбили!

Запричитала, заплакала, руками замахала. А Ник сказал:

– Твоя жена – ты с нею и разбирайся.

И ушел в соседнюю комнату катать пули из серебра. А я остался утешать Дарью. И так долго ее утешал, что мне это даже понравилось. Потому что волосы у Дарьи были удивительно мягкие и рассыпались под моей рукой. А дальше я не буду рассказывать: кому же это интересно, кроме нас с Дарьей? Правильно? Да, мы с ней очень далеко зашли – так далеко, что, в общем, все и случилось. Нечаянно. Мы не хотели. То есть нельзя сказать, чтобы совсем не хотели, но так получилось – и все.

Дарья схватилась руками за щеки и сказала:

– Ой, что теперь будет!

По-моему, ничего не будет. Нет, дети, конечно, могут быть, а в остальном – полный порядок. Мы еще немного полежали на кровати и повздыхали. Вздыхала, собственно, Дарья, а я радовался. Мне вдруг пришло в голову, что Дарья теперь действительно моя жена! Что же я по этому поводу вздыхать буду?!

Тут появился Ник и все испортил:

– Я там тружусь не покладая рук, а у них здесь тихие семейные радости.

Ник, похоже, так и останется Ником: вечной язвой нашей семьи. Мог бы и порадоваться за брата. Или уж, во всяком случае, постучать, прежде чем входить.

– Ага, в дверь уже стучат,– обрадовал нас Ник,– и звонят. Я не рискнул сам открыть. А то ее родители захлебнулись бы слезами умиления, глядя на вас.

Дарья почему-то страшно взволновалась, перепугалась, хотя что, собственно, такого ужасного мы совершили? Надо все рассказать ее родителям – зачем же скрывать от них правду?

– Молчи уж,– зашипела Дарья.– Маму сразу инфаркт хватит.

А Ник покрутил пальцем у виска, намекая на проблемы с моей головой. Между прочим, прав оказался я: родители Дарьи очень обрадовались, увидев меня живым и здоровым. Правда, их немного испугало оружие на столе. Я сразу же пояснил им, что оружие предназначено для оборотней и что все это ерунда.

– Они ювелирный магазин ограбили,– сообщила Дарья родителям.– Все серебро оттуда вынесли.

Тут она за здоровье своей мамы не испугалась, а зря, потому что маме действительно стало плохо.

– А это кто? – спросил папа, указывая на Ника. Мой брат в грязь лицом не ударил и представился, как и положено:

– Принц Арамийский.

– Аравийский? – почему-то переспросила мама.

– Арамийский,– поправил ее Ник.– Есть такое графство на Кимоне, шестой планете Алавира. Не так уж далеко отсюда.

– Очень приятно,– сказала мама и осушила рюмку с лекарством.

– У Ника невесту украли,– поспешно вмешалась Дарья.– Вот они и решили ее отбить.

– Красивая девушка? – поинтересовался папа.

– Наверное,– пожал плечами Ник.– Я не успел с нею пообщаться.

– Понятно,– сказала мама.

Но смотрела она при этом почему-то не на Ника, а на нас с Дарьей. По-моему, она догадывалась, что мы пообщаться успели. И время у нас было, и вообще... Дарья вся краской пошла под ее взглядом. Но мама ничего ей не сказала, а только накапала себе еще одну рюмку и выпила.

– Хорошо бы поужинать,– сказал папа Иван.– А то я здорово проголодался. И выпить бы не мешало.

– Это мы устроим,– пообещал Ник.– Небольшой пикничок на лоне природы. Отодвинем стену в параллельный мир.

– У нас восьмой этаж,– предупредил папа.– Так что ты поосторожней со стенами.

– Искривим пространство.– Ника смутить трудно – это я по собственному опыту знаю.– Все будет нормально.

И он убрал стену. Мама, правда, поохала, но потом ничего – привыкла.

Стол поставили прямо на лужайке. Веселая такая. Ромашки на ней цвели. Справа – березовый колок. Вдали темнел бор – кажется, сосновый. Словом, Ник постарался. Отыскал среди множества параллельных миров далеко не самый худший.

– Какой запах! – восхитилась мама.– Какая красота! А мы живем в четырех стенах, как узники. Дышим гарью.

– Это точно,– согласился Ник.– Воздух у вас на планете неважный, хуже чем на Селе.

Откуда в квартире вдруг появилась соседка Капитолина Семеновна – та самая, что ругала моего Баярда,– я так и не понял. Скорее всего, входная дверь осталась открытой. Но в любом случае ее общество никого не обрадовало. Тем более что Семеновна, не сказав слова доброго в адрес хозяев, зыркнула черным глазом на гостей – то есть на нас с Ником, прошептала тонкими губами магическое заклинание и бросилась вон, испугавшись, видимо, движения, которое сделал в ее сторону Ник. А вино в наших бокалах сразу же скисло. Такое, между прочим, бывает, только если заклятие произносится опытной ведьмой.

– Вот стерва,– сказал папа Иван.– Десять лет рядом прожили. Сколько она нашей крови выпила... Участковый раз пять приходил.

– Не верю, что из-за нее! – возмутилась мама.– Оговорить можно любую женщину. Тем более пожилую.

– Давайте посмотрим ее логово! – предложил Ник.– Ответный визит, так сказать.

Дарьина мама пошла взглянуть своими глазами. Мы, естественно, за ней. Я о земных ведьмах много слышал, но чтобы нос к носу – в первый раз.

В квартире Капитолины никого и ничего не было. Только пепел. И большая черная дыра в углу. Похоже, вход в какую-то пещеру. Несло оттуда плесенью и еще чем-то не очень приятным. Папа сунулся было туда, но мама удержала:

– С ума сошел, Иван?

– Этого не может быть! – Папа наморщил лоб и покачал головой.– Это противоречит законам природы.

– Кажется, вход в параллельный мир,– задумчиво протянул Ник.– Странно только, что не закрылся.

Вообще-то Ник был прав, с другой стороны – а что мы, собственно, знаем о земных ведьмах? Я решил, что вход существует уже давно, устроила его не Капитолина – она только пользуется им.

– В этом углу у нее стоял шкаф,– вспомнила Дарья.

– Зачем же она всю мебель пожгла! – возмутилась мама.– Могла ведь и дом спалить! Сколько бы людей ни за что ни про что пострадали!

– Это не огонь,– пояснил Ник.– Это выброс энергии.

– Да,– протянул папа Иван,– вот так живешь рядом с женщиной, а в один совершенно непрекрасный момент выясняется, что она ведьма.

– Ты на что намекаешь? – возмутилась мама.

Но папа Иван, оказывается, вовсе ни на кого конкретно не намекал, а просто констатировал факт. Жила некая Капитолина Семеновна – вредная, но совершенно, казалось бы, обычная старуха. И вот на тебе: какая-то черная дыра, из которой вдобавок серой попахивает. По его мнению, было над чем задуматься.

Насчет серы он преувеличил. Воняло плесенью, и только.

– Я просто образно выразился,– пояснил папа.– Но, согласитесь, действительно черт знает что.

Мама согласилась, что событие из ряда вон, но все-таки попросила своего мужа и отца ее дочери воздержаться от любых намеков в ее адрес.

Папа Иван был прямо-таки сражен ее отповедью. Да и мы, честно говоря, тоже, поскольку никаких намеков в адрес мамы папа Иван не делал. Наверное, имел место тот случай, про который мой Па говорит: женская логика.

Не надо было высказывать подобные предположения вслух. Потому что Дарья и ее мама сразу на меня накинулись. Словом, как сказал Ник, я принял удар на себя. Папа Иван за меня заступился. И мы еще немного покричали и поспорили, а потом помирились. Папа Иван извинился, и я тоже, хотя, честно говоря, так и не понял – за что.

– Думать надо, что говоришь,– посоветовал мне Ник,– тем более когда разговариваешь с женщинами.

А почему я, собственно, должен скрывать свои мысли от близких людей? Странная начнется жизнь, если все начнут друг друга обманывать, улыбаться, когда хочется плакать, и плакать, когда хочется смеяться. Фальшивая будет жизнь, ненастоящая.

– Я, пожалуй, подежурю у этой дыры,– сказал Ник.– Мало ли...

– Милицию надо вызывать,– сказала мама.– Или даже ФСБ.

– И всех нас арестуют за убийство несчастной старухи! – возразил папа.– В ведьму они не поверят. Это уж слишком – даже для ФСБ.

– Проход-то есть,– стояла на своем мама.– Вот пусть идут туда и разбираются.

– Там, наверное, барьер,– сказал Ник, указывая на пепел.– Иначе зачем Капитолине тратить энергию. Лучше мы сами все проверим для начала, а вот если не вернемся, тогда подключайте свою ФСБ.

– Как это не вернетесь? – возмутилась Дарья.– Зачем лезть куда попало? И вообще, никуда я Вика не пущу. Пропади она пропадом, эта Капитолина. Тем более что она ведьмой оказалась.

Ну и все такое. Разошлась – страшно смотреть. И все, представьте, тут же про нас и выдала.

Тут ее маме действительно плохо стало. Я даже испугался. И папа Иван испугался. Поднялась страшная суматоха. Вернулись обратно в свою квартиру, стали отпаивать маму лекарством. Я его попробовал – страшная гадость. По-моему, от этого лекарства маме еще хуже стало, поскольку она вдруг расплакалась и заявила, что дочери у нее теперь нет. Ну ясно – помрачение рассудка у человека. Дарья-то рядом стояла, да еще и ревела так, что стекла дребезжали.

– Я так и знала, Иван,– сказала мама голосом, от которого у меня мурашки побежали по телу.– Вот плоды твоего либерализма. А этого гончего пса надо бы выпороть и отправить куда подальше. Лучше всего – в милицию.

И еще много всякого она про меня сказала. Даже повторять не хочется. Потому что мама страшно расстроилась и горячилась. Но все равно мне неуютно стало, тем более что на порку она, кажется, всерьез намекала. Выпороть Героя, пусть даже я еще не Герой. Придет же такое в голову?

Конечно, вслух я возражать не стал. Кое-какой жизненный опыт у меня все-таки появился. Понял, что далеко не все свои мысли следует высказывать женщинам в лицо. Кое-что и придержать бывает не лишним. Уж на что Ник у нас болтун, а и тот помалкивал. Как воды в рот набрал, хотя мог бы и заступиться за брата.

– Боже мой! – всхлипнула мама.– Никуда она с тобой не полетит, слышишь, аферист с Гончих Псов?

– Никакой он не аферист,– возразила Дарья.– Ну что ты в самом деле?!

Не очень убедительно она меня защищала, да еще и голос при этом дрожал. Здорово она перепугалась, ничего не скажешь – даже больше, чем я.

– Все у тебя, Вик, не как у людей,– прошипел мне в спину Ник.– Надо было прежде с родителями договориться.

Я и хотел поговорить. Оно же неожиданно получилось. Кто бы мог подумать, что все так огорчатся. Радоваться бы надо.

Язык мой – враг мой. И надо мне было про радость заикаться? Дарьина мама, кажется, умирала, а тут прямо взвилась и влепила мне такую оплеуху, что в ушах зазвенело.

– Нам, пожалуй, лучше уйти,– сказал Ник.– Пусть мама немного успокоится, тогда и поговорим.

– Не о чем нам говорить,– сказала мама твердым голосом.– Уходите, и чтобы я вас больше не видела.

А Дарья промолчала. Вот она, значит, какая, эта самая любовь: то слова разные говорила, а тут воды в рот набрала...

И мы ушли в квартиру Капитолины.

– Перемелется – мука будет,– выдал свой взгляд на проблему Ник.– Утром отправимся. Сейчас темно, да и спать хочется.

Представьте себе, завалился сразу спать возле чертовой дыры. Вот такой у меня брат. Нет чтобы посочувствовать и все такое – захрапел, словно случившееся его не касается.

А мне спать не хотелось. Очень хотелось посмотреть, как там Дарья. Она ведь была совсем рядом – за стеной. Но я не стал навязываться: раз меня выгоняют, зачем унижаться? Значит – не любит. И с этим ничего не поделаешь... Хотя, с другой стороны, не Дарья же меня выгоняла, а ее мама. Но Дарья промолчала, а могла бы заступиться... Нет, не любит... А может быть, любит?..

Я довольно долго размышлял: любит – не любит... Пока не задремал. Проснулся – Дарья рядом! Я чуть не вскрикнул от неожиданности.

– Тихо ты, герой,– прошептала она мне в ухо.– Мама едва-едва уснула. Я с вами пойду, а то ищи тебя потом по всем параллельным мирам.

И засмеялась, правда, не очень весело.

Я обрадовался, потому что, когда Дарья со мной, мне кажется, что я действительно Герой. Или почти Герой – ведь дракона пока не убил. С другой стороны, жена-то уже есть. Значит, не такой уж я пропащий. И не лягушка досталась холодная, а горячая красавица. Волосы у нее мягкие, губы нежные... В общем, повезло мне, я так считаю. А то некоторые думают, что Вик – младенец. А Вик – он не хуже других, хотя и моложе некоторых. А молодость – дело поправимое.

– Расхвастался,– сказала Дарья и вздохнула.

– А как же твоя мама? – спохватился я.

– Порки боишься?

Это Ник влез в наш с Дарьей разговор. Я так и знал, что он не спит... Дарья захихикала. Что тут смешного, спрашивается? По уху-то меня съездили.

– Твоя вина – твой ответ.

Ну правильно. Тогда я тем более должен проявлять разумную предосторожность. Ясно же, что ее родители огорчатся – со всеми вытекающими последствиями.

– Ты что, не хочешь брать меня с собой? – Дарья на меня так посмотрела, что я даже поежился. Показалось, что она очень уж похожа на свою маму – особенно по части рукоприкладства.

– Женщина в серьезном деле – помеха! – неуклюже намекнул мой брат.

– Подумаешь – герой! – хмыкнула Дарья и надула губки, словно Ник ее оскорбил.

– Мало ли с чем мы столкнемся? – продолжал гнуть свое мой рассудительный брат.– А тут еще и тебя придется защищать.

– Да силенок у вас маловато! – усмехнулась Дарья.

– О твоей же безопасности беспокоюсь! – обиделся Ник.

– Ты о себе побеспокойся,– отрезала Дарья.– А я не пропаду.

Конечно, у Героя и жена должна быть ему под стать– как наша Ма, например. Но я подумал, что с Дарьей мне уж слишком повезло: смелость смелостью, однако зачем же соваться в воду, не спросив броду, когда в этом нет особой необходимости?

– Там и посмотрим, есть необходимость или нет!

– Пусть идет,– пожал плечами Ник,– ей без тебя скучно будет.

Тут Дарья и высказала Нику много разных слов, после которых он только и смог квакнуть:

– Ну и ругаются же у вас на Земле!..

А я поддержал: Ник сам виноват, напросился, нечего задевать рассерженную женщину!

– Ну-ну,– сказал брат.– Хлебнешь ты еще с ней горя!..

Забросил он автомат на плечо и первым полез в пещеру.

А этой самой пещере конца-краю, между прочим, не было. И вся она поросла плесенью. Шли мы больше часа, а все оставалось по-прежнему. Разве что плесень куда-то пропала, зато появилась паутина. И это мне особенно не понравилось. Я свою встречу с пауком не забыл – рана хоть и затягивалась, но побаливала.

Свод пещеры поднимался все выше и выше, но дышать легче не становилось. А тут еще кости под ногами! При каждом шаге они крошились и превращались в прах. Очень неприятные ощущения... Кости были разные, в том числе и человеческие. Дарья, увидев человеческий череп, вцепилась в мою руку и больше ее не отпускала.

Ник шел впереди, разрубая мечом лохмотья паутины, которые свисали с потолка грязными кружевами. Очень красиво, если рассматривать подобные узоры где-нибудь в лесочке, на солнечной поляночке – и крайне неприятно, когда каждую секунду ждешь появления мохнатой пакости из-за ближайшего поворота.

– Да,– сказал Ник,– кто-то здесь здорово поработал.

И пнул подвернувшийся под ногу собачий череп. Тот загремел, покатившись по каменному полу, в ответ на стук кто-то завыл, заухал, а потом и вовсе такой вой поднялся, что волосы на голове сами собой зашевелились.

– Ультразвук,– обернулся к нам Ник.– Заткни девчонке уши.

А то я сам не знаю, что надо делать в подобных случаях!.. У Дарьи глаза круглыми сделались, но держалась она бодро. И правильно: ультразвук – это мелочь.

Скоро все прекратилось. Стены, которые, казалось, в кисель начали превращаться, вновь вернулись в прежнее состояние.

– Что это было? – спросила Дарья.

– Соловей-разбойник, вероятно.

– Это же сказки! – возмутилась Дарья.

– А вот мы сейчас проверим, что за тип нам тут сказки в быль превращает!

Впереди что-то забрезжило, и Ник радостно присвистнул. И Дарья тоже заторопилась. Все-таки она молодец – ничего не боится.

– Вик, ты что, заснул?

И ничего я не заснул, а просто задумался. Не заметил даже, как мы на поляну вышли. А все потому, что не под ноги смотрел, а на Дарью. Вообще-то, конечно, зря я отвлекся: мало ли что могло произойти? С другой стороны, а на кого мне еще смотреть? Многие, наверное, начнут хмыкать по этому поводу: мол, влюбился, как мальчишка, прилип к юбке, и все такое... Ну, во-первых, никакой юбки на Дарье не было, она шла в штанах, а во-вторых, Герой – он тоже человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Он вполне может любить свою жену, и ничего в этом предосудительного нет. Тем более что Дарья – вон какая красивая: волосы на солнце золотом горят, глаза синие-синие... Только сердитые почему-то.

– Нет, Вик, ты у меня просто ненормальный! Тут Соловей-разбойник, а он про любовь!

Подумаешь, Соловей! Или я Соловьев не видел раньше?.. Хотя, если честно признаться, Соловьев-разбойников я пока еще не встречал... Только с жабовидными пщаками дрался на Ытухтаре полгода назад. Ох и попало же нам тогда от Ма, поскольку мы без спроса туда отправились. Мне особенно. По заднему месту. У Ма рука тяжелая, когда она сердится... Конечно, Герой не должен позволять себя бить, но я ведь еще не Герой... А потом, с Ма не очень-то поспоришь: это вам не жабовидный пщак! Уж на что у нас Па Герой и король, а и то иной раз пасует перед Ма.

– Вон он,– указал Ник.– Притаился, гад!

Дуб был громадный – лет, наверное, под пятьсот. На таком мы все могли бы без труда укрыться, а не только Соловей-разбойник.

– Сейчас плату потребует,– прошептала Дарья.– А у нас нет.

– Ничего,– усмехнулся Ник.– Я ему заплачу – мало не покажется!

И поднял автомат. Только, по-моему, зря. Соловья пулей не возьмешь, даже серебряной. У него наверняка барьер или искривление пространства.

– Стрелять не умеешь! – возмутилась Дарья.– В дерево – и то не попал! Дай я попробую.

Ник со мной согласился, а Дарья никак не могла взять в толк про искривленное пространство и все порывалась выстрелить.

– Эй,– крикнул Ник,– выходи, образина!

Сунул два пальца в рот и свистнул. Ник умеет свистеть, не хуже Соловья – правда, не так громко. Дарья даже присела от неожиданности.

Что-то затрещало в ветвях дуба, и на поляну вывалилось чудо-юдо. Так себе мужичонка – метра полтора ростом, на кривых ногах, бороденка плевая и нечесаная вдобавок. Но держался бодро. Нахально, я бы даже сказал, держался. Через губу поплевывал, гад, а губа длинная – чуть не до самой шеи. Смотреть противно. Строит из себя крутого пщака!

– Покажи дорогу к Кощею,– предложил Ник,– и живи себе.

– А стреляли зачем?

Скажите, какая цаца, уж и пострелять нельзя! Надулся, как индюк, и глазками из-под мохнатых бровей посверкивает. Напугал. Да мы и не таких видывали!

– А свистел зачем? – Это уже я спросил, чтобы не задавался.

Соловей расплылся в улыбке, словно ему медовый пряник показали. Зубы-то, наверное, тысячу лет не чищены.

– Капитолина тут намедни пролетала: жди, грит, героев и трепещи.

И паскудно, представьте себе, захихикал. Даже ножкой от удовольствия начал притопывать.

– Дать ему в ухо? – спросил Ник.

– Можно,– согласился я.– Чтобы уважал.

Я Ника знаю: у него рука тяжелая – зря Соловей с ним связался. Конечно, Ник ударил не в полную силу, но губастому хватило – только красные сапожки над кустом мелькнули. Минут пять, наверное, он там листьями шуршал – в себя приходил, а потом вылетел оттуда, как пробка из бутылки с шипучим вином. Слюной начал брызгать, а уж как ругался – я такой ругани сроду не слышал.

– Добавить? – спросил Ник сердобольно.

Соловей надулся, покраснел, как помидор, свернул свою губищу в трубочку и засвистел. Я едва успел барьер звуковой поставить, чтобы Дарью защитить. Тут уж Ник врезал ему от всей души, по-настоящему, еще и ногой добавил. Тот сразу заткнулся, долго чесался:

– Сказали бы сразу, что неместные...– Этот паразит, похоже, обиделся на нас.– Местные от моего свиста замертво падают.

– Еще раз свистнешь,– остерег его Ник,– убью.

– Стерва Капитолина.– Соловей выплюнул сломанный зуб.– Могла бы предупредить, что вы не с Земли, а я с вами – как с родными.

Издевался, что ли, гад? Но Ник его больше бить не стал: зачем же лишнее – у Соловья тоже гордость есть.

– Ладно,– сказал Свистун, немного подумав.– Провожу.

– Ой...– покачала головой Дарья.– Заведет он нас...

– В тридевятое царство! – хихикнул Соловей.

Что-то он, по-моему, слишком быстро очухался. Даже подмигнул моей Дарье. Нет, каков наглец! Хотел я было ему добавить, но Дарья помешала.

– Веди,– сказал Ник.– И смотри у меня – не ошибись дорогой.

– Для начала в мою избенку пожалуйте,– заюлил Соловей,– перекусить. Дорога длинная, да ночка лунная.

– А ночка при чем? – удивился я.

– Песня такая есть,– вздохнул Соловей,– по радио передают.

– А у вас здесь и радио есть? – всплеснула Дарья руками.

– У нас нет,– огорченно крякнул Соловей.– Сам – ни в какую! Не любит этого... технического прогресса. Как отцы-деды, грит, жили, так и мы будем жить... А отцы-деды когда жили – почитай мильон лет прошло!.. У Капитолины я радио слушал, когда в гостях был. И еще этот смотрел, как его...

– Телевизор,– подсказала Дарья.

– Вот-вот,– подтвердил Соловей.– Сила! Это же какая стрельба там шла! А мы все: катись яблочко по золотому блюдечку... И что в этом блюдечке увидишь? Сплошная политика! А хочется – для души...

Насчет избенки Свистун явно поскромничал. Хоромы – и это еще мягко сказано! Две сотни окон, наличники резные, крыльцо деревянными кружевами украшено... Богато Соловей живет, ничего не скажешь... Девки нам навстречу высыпали в красных сарафанах – красавицы.

– Ты куда смотришь?! – возмутилась Дарья.

Да никуда я не смотрел, куда мне смотреть-то? Что я, девок раньше не видел, что ли?

– Девки бравые,– сказал Ник.– Откуда столько?

– Ведьмы! – вздохнул Соловей.– И еще какие! Это вам они красавицами кажутся, а я-то их насквозь вижу – тысячу лет уж смотрю.

– Врешь поди,– не поверил Ник Свистуну.– Боишься, что отобьем.

– Тю! – сказал Соловей и, по-моему, искренне.– Да бери даром, только потом не жалуйся.

А Ник и рад стараться. Все-таки несерьезный он человек. Мало ему баронессы Крэг – он и здесь распустил хвост, как павлин. Такие улыбочки девушкам раздавал, что нам потом всей семьей не отработать. Впрочем, я лично и не собирался отдуваться за Ника – с какой же стати? Не говоря уж о том, что Дарья не позволила бы. Стреляла она в меня глазами навылет и брови супила.

– Меды столетние,– нахваливал Соловей.– Кушайте, дорогие гости.

То ли он от своих медов размяк, то ли готовил нам какую-то каверзу?.. Прямо распирало его от гостеприимства. А уж как его девки старались... По-моему, действительно ведьмы – было в их глазах нечто.. Хотя и в Дарьиных глазах тоже иногда кое-что бывает, как я успел заметить. Особенно когда она сердится – как сейчас, например. Даже чарку с медом отставила в сторону! Сидит, губы надула... А что я такого сделал-то? Все из-за Ника. Я его уже пнул ногой под столом, чтобы вел себя поскромнее. Куда там – понесло Ника.

– Ну все,– сказала Дарья.– Пора и честь знать.

– Да что вы, дорогие гости,– запел Соловей.– Куда же вы на ночь глядючи да по дремучим лесам?.. В кои веки к нам в гости добры молодцы и красна девица! Тысячу лет ждали, можно сказать. Переночуете у меня. Утро вечера мудренее.

Точно какую-то гадость готовил – прямо несло от него добротой и сердечностью.

– А действительно,– поддержал хозяина Ник,– зачем в темноте ноги бить?

– Пуховики у меня лебяжьи,– сладко запел Соловей– ну прямо тенор!

Меня от его ласкового голоса в сон потянуло, хотя не исключено, что виноват был мед, который не только в ноги, но и в голову ударил. С Ником все было ясно: совесть потерял. Его невеста в темнице томится, а он здесь с девочками развлекается!.. Это, между прочим, не я сказал, а Дарья плеснула прямо в глаза, и я с ней был полностью согласен.

Ник обиделся. Потому что никто, оказывается, не знает, что у него в душе творится. Может, у него там такой пожар, что никаким медом не залить!

Соловей даже слезу уронил – до того Нику сочувствовал. А уж о красавицах и говорить нечего. Так закручинились, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Хороводы стали водить, песни петь жалостливые. Все про женскую долю – какая она тяжелая все-таки. Про нелюбимого старика-мужа, про свекра еще чего-тo... Ho тут я задремал, кажется.

– ...Про железный замок не слышал,– сказал Соловей, когда я как раз проснулся.– Люди мы маленькие, служба наша порубежная, от столицы далеко. Глубинка. Что там у его бессмертия во дворце делается, откуда нам знать, сирым да убогим? Разве что сорока весть на хвосте принесет.

А у самого рожа – аж лоснится от хитрости. Не люблю таких: знаешь – так скажи, что ты лысого за хвост тянешь?! Нет, полчаса юлить будет, вздыхать, глазами по углам вилять, а потом окажется, что все его сведения яйца выеденного не стоят.

– Советник у его бессмертия появился.– Соловей даже голос понизил до шепота.– Серьезный мужик.

– Ну и что?

Это я сказал, потому что сведения его, ясное дело, плевыми оказались. Соловей в мою сторону сверкнул глазами из-под густых бровей.

– Да оно бы и ничего, добрый молодец, только прежде в наших краях такого не водилоась, чтобы со стороны кого-то брать. Своими силами тысячи лет обходились. И еще женщина появилась.

– Ведьма?

Соловей сплюнул презрительно и начал описывать женщину. И такая она, и разэтакая. Глаза – как звезды, зубы – жемчуг морской. Ну и тому подобное. Всю описал: как с пяток начал, так макушкой закончил. Дарья только фыркала, а мы ничего, слушали. Соловей хорошо рассказывал – как на гуслях играл.

А может, это и не он на гуслях играл, потому что я опять, кажется, уснул.

– Все,– сказала Дарья,– пора спать, а то у Вика уже глаза слипаются от твоего меда.

Соловей рассыпался в извинениях. Действительно – засиделись... Хотя, с другой стороны, когда еще в его избенке такая приличная компания соберется? Сразу два принца, да к тому же с другой планеты... Если бы Капитолина его предупредила, он бы нам такой пир закатил, что воспоминаний хватило бы на тысячу лет вперед. А так пришлось ужин сварганить на скорую руку...

Долго он перед нами расшаркивался и извинялся – не знаю... Как-то неудобно хозяина хаять, тем более мед-пиво пили, накормил он нас до отвала... И все-таки я ему не очень верил – сам не знаю почему. А Ник хоть бы что – для него Соловей лучшим другом стал!.. Мы с Дарьей уже спать пошли, а они со Свистуном все песни распевали:

– «На муромской дорожке стояли три сосны...»

...Под соснами мы и проснулись. То есть я проснулся, а Дарья все спала, уткнувшись носом в мое плечо. Вокруг– ни души. Ни хором, ни красных девиц, ни Соловья... Я так и знал, что этот паразит что-то готовит! Не надо было ложиться в его кровать на чертовы пуховики. И пить не надо было!.. Эх, почему хорошие мысли так поздно в голову приходят, особенно в мою?..

Кто-то захохотал, заухал в темноте. Дарья проснулась и испуганно схватилась за мою руку.

– Ой, Вик, мы где?

Интересный, конечно, вопрос, только я на него ответ не знал, потому и промолчал.

– Я знала, что этот негодяй вас вокруг пальца обведет!

Она, оказывается, тоже знала, а что же тогда молчала, спрашивается? Там, в тереме, молчала, а здесь, под соснами, разговорилась. И долго бы она, наверное, разговаривала, если бы какой-то придурок не заголосил поблизости нечеловеческим голосом.

– Это кто?

Откуда же мне знать: леший, наверное, а может быть, вурдалак или упырь? Да мало ли нечисти в дремучем лесу!

– У тебя меч с собой?

Ну, знаете ли... Разве я без меча в постель лягу? Тем более в гостях у Соловья!.. Автомат, правда, исчез, но я не слишком огорчился по этому поводу. Я вдруг вспомнил, что у меня Баярд остался некормленым в Дарьиной квартире. Ну и, конечно, расстроился. Была надежда, что Дарьина мама Баярда накормит – он-то ни в чем не виноват. Это хозяин у него такой непутевый!..

Мы еще немного с Дарьей полежали на пуховиках, пока не рассвело. Послушали, как лешие кричат. Дарье эти крики почему-то не понравились – она вздрагивала всякий раз, когда они раздавались. Хотя кикиморы, по-моему, кричат много хуже. А уж когда жабовидный пщак завоет – тут сразу отстегивай уши и сдавай на хранение. А лешие ничего кричат, даже приятно. Потом птицы защебетали – вовсе хорошо стало.

– Ну вот еще,– возмутилась Дарья,– нашел время! Ты вокруг посмотри! Где мы находимся?

– В лесу, и вокруг никого.

– Ой, я не могу с этим человеком! Брат пропал! Сам неизвестно где находится – и пристает с разными глупостями!

Капризный все-таки народ эти женщины! Все равно ведь ходить поутру по лесу – только ноги мочить. Роса.

– А ты не можешь перебраться отсюда прямо к нам на квартиру?

Странный вопрос! Конечно не могу. Я даже не знаю, где мы находимся, в каком мире. Долго я ей все объяснял. Но, по-моему, зря – ничего она не поняла. На свою планету я могу попасть только из ее, Дарьиного, мира, с которым мы давно кровно связаны. В параллельные Земле миры тоже могу попасть из основного и возвратиться только туда.

– А почему мы в дыру полезли, если вы могли просто так в этот мир попасть?

Да потому и полезли, что параллельных миров – бесчисленное множество, и попробуй угадать, какой из них – Кощеев! Мы бы годами по этим мирам шарились без всякого успеха.

– А зачем вам Кощеев мир сдался? Жили бы себе спокойно, никого не трогая.

– А затем, что Капитолина с Кощеем связана и зачем-то следит за вашим миром!

Вот женщины! Уже забыла, зачем с нами пошла. Лишь бы на других вину свалить. Ведь предупреждали же ее, что прогулка будет нелегкой. Ничего слушать не хотела, а теперь испугалась какого-то лешего!

– Ничего я не испугалась,– обиделась Дарья.

– Если не испугалась, то почему паникуешь?

– Одно ты можешь, другое не можешь, деньги фальшивые делаешь, а в лесу заблудился... Герой.

А при чем здесь дэнги? Женская логика... Но вслух я ничего такого, конечно, не сказал: нельзя расстраивать женщину, когда она и без того готова удариться в слезы в любую минуту. Себе дороже.

– Успокойся,– посоветовал я Дарье.– Подумаешь – Кощей. Выберемся, дай срок.

– Вот ты сначала выберись, а потом с глупостями приставай.

Ну и ладно. Я прямо из постели встал и пошел. Ноги, конечно, сразу мокрыми стали. И зачем я сапоги на ночь снимал? Спал бы в сапогах – так нет: сними, сними... Наверное, Ник все-таки прав: выслушай женщину и сделай наоборот... Следует иногда прислушиваться к тому, что говорит мой брат – хотя бы в отношении женщин.

Догнала. То дуется, а то сразу – Вик, Вик... Конечно, куда она без Вика?.. Сопит рядом, роса холодная, а ведь говорил же – давай переждем... Где там! Леших испугалась! Вот уж действительно – женщина!

– Завел в дремучий лес, и я еще во всем виновата.

Нет, как вам это нравится – я завел! Говорил же ей, чтобы дома сидела. Говорил или нет?

– А ты бы с девками у Соловья развлекался. За каждой юбкой бегаешь! Герой!

И ничего я не бегаю. Где это она видела, чтобы я за юбкой бегал? Да и нет на ней юбки.

– На ком?

– На тебе.

– А при чем здесь я? Что ты мне голову морочишь?..

В общем, поговорили. Так увлеклись, что не заметили, как нам навстречу два всадника выехали. В черном и на вороных конях. И, ни слова не говоря, в нас две стрелы пустили. Я едва успел Дарью за дерево спрятать, а то она стояла, разинув рот, словно добрых знакомых встретила.

Больше стрелять я им не дал. Гады! Ни здравствуйте, ни пожалуйте, даже имени не спросили... Ближнего я мигом достал: снизу вверх. Он только хрюкнул – и все. А со вторым повозиться пришлось: коня он на дыбы поднял, крутнулся в седле и едва не достал меня своей железкой... Конь хорош был – танцевал под седоком! А всадник так себе: махал мечом, как деревенский дурень палкой. Зато вопль издал – не хуже лешего. Дарья тоже закричала – просто так, с перепугу:

– Ой, ты убил!

Скажите, какое открытие сделала. А что мне еще оставалось – самому погибнуть, что ли?!

– Я не знаю...– Живые же люди.

Теперь уже не живые. Да и не люди. Хотя, наверное, когда-то ими были. В Кощеевой дружине живые покойники служат. Вон даже крови из них чуть-чуть набежало. А ведь кричали – значит, боль чувствовали. Вот и думай тут: кто человек, а кто нет!

– Вик, я боюсь.

– Ну и зря. Кощеево царство – это старое Зло, Дарья, люди научились с ним бороться. Изжили свои страхи. Вот Кощей и закупорился здесь от собственного бессилия.

– А Капитолина?

– А что Капитолина? Ну ведьма, да кто их сейчас боится?! Наговоры – это мелочь. Следи за тем, чтобы у тебя не только тело, но и душа была чистая, и никакие наговоры тебе не будут страшны... От наговоров хорошая песня помогает.

Дарья не поверила. Ей почему-то и в голову не приходило, что песня от злых чар спасает. Живет человек – и ровным счетом ничего не знает! Забыла уже даже, зачем песни поет.

– Попробуй – сразу легче станет.

Даже птицы примолкли, когда Дарья запела. Хорошая песня, я такой раньше не слышал, хотя Ма мне много земных песен пела с самой колыбели. И чтобы от злых чар уберечь, и чтобы ее сын не потерял связи с прародиной.

Пока Дарья пела, я коней осматривал. Судя по всему, в Кощеевом царстве толк в них понимали. Конечно, до моего Баярда этим вороным было далеко, но по земным меркам кони были хоть куда.

– Ой, ой, ой!

И откуда он вынырнул, чучело волосатое? Руками замахал, гривой затряс, засуетился вокруг покойников:

– Ой, убили! Защитников наших, заступников наших!

– Да хватит тебе,– остановил я его,– что ты придуриваешься? Нет здесь никого, кроме нас.

Не поверил. Пока все кусты вокруг не облазил – не успокоился.

– А вроде летали тут ночью от Соловья...– Носом шмыгнул и на Дарью уставился.

– Да не ведьма она, а моя жена.

Леший захихикал, засмущался, даже покраснел под своими лохмами:

– Столько лет живой женщины не видел! Все ведьмы, русалки, кикиморы.

– Смотри мимо,– посоветовал я ему.– Тоже мне – кавалер.

Леший вздохнул и почесал затылок. Внешность у него была примечательная. Штаны драные, лапти на босу ногу, веревочками подвязаны, рубаха от плеча до пупа располосована. Глаза хитрые и простодушные одновременно. Минуты на месте не стоял – все суетился, суетился... Подпругу подтянуть, стремечко придержать... Прямо землю носом рыл – до того услужливый. Словом, тот еще экземпляр.

– Это ты ночью кричал? – спросила Дарья.

– Так от скуки, красавица дорогая, не только закричишь – завоешь. Думал, что испугаетесь, а вы ничего. Хе-хе. Вдвоем – оно нестрашно. Вдвоем оно...

– Попридержи язык,– посоветовал я ему.

– Могу и придержать,– обиделся Леший.– Отчего не придержать, если велят? Вот так встретишь человека впервые за тысячу лет – и никакого тебе уважения. Конечно, был бы домовой, а то леший, из захолустья.

– Сиротой-то не прикидывайся. Черных воронов ты на нас навел?

– Дык, вашество...– задохнулся Леший от усердия и раскаяния.– Пристали с ножом к горлу. Извести грозили. А с Соловьем разве пошутишь? Я уж старался хоть ночью вам не докучать.

– Неужели за тысячу лет никто к вам не наведался?– удивилась Дарья.

– Почитай и больше. Последний раз вот с его отцом разговаривал. Я ведь как на него глянул – сразу и признал: Алехин сын.

– Ну это ты нам сказки рассказываешь,– рассердилась Дарья.– Тысячу лет!

– Да какие сказки, красавица дорогая? – Леший даже подпрыгнул от возмущения.– Ох и пошерстили они нас тогда, ох и пошерстили!.. Всех наших драконов Алеха со товарищи начисто извели. А тех драконов на службе у Его Бессмертия было пять или шесть! – Леший даже вспотел от усердия, подсчитывая драконов.– Мы тогда за хазаров встали... или за печенегов. Маху дал Его Бессмертие. Ну и вломили нам. Ручка-то у Алехи тяжелая.

– Ты-то откуда знаешь? – не поверила Дарья, которой парадоксы времени были непонятны, как, впрочем, и многим другим на Земле.

– А кому знать-то, как не мне?! – задохнулся от возмущения Леший.– Четыре зуба начисто выхлестнул, паразит!

– Но-но,– притормозил я его.– Ты не очень-то.

– Оно конечно,– быстро поправился Леший,– многие ему лета. Герой! А мы тут – сирые да убогие. За столько лет зубы так и не отросли.

– Заслужил ты, наверное,– заступилась за моего отца Дарья.

– Знамо дело, заслужил! – легко согласился Леший.– Мы ведь подневольные. Его Бессмертие сказали– мы пошли. Кто ж знал, что на Героев нарвемся? Ох и шерстили! Не поверишь: сто верст бег – и все лесом. До сих пор ноги гудят, как вспомню.

– Не надо было хвост поднимать.

– Да кабы от меня зависело, а то ведь Его Бессмертие решают. Оне умные. Почитай тысячу лет взаперти живем. Довоевались.

Пригорюнился Леший. Завздыхал. Только что не заплакал. Но шел споро – мы с Дарьей на конях с трудом за ним поспевали. Дремучий лес он, похоже, знал как свои пять пальцев. Во всяком случае, просеки выбирал широкие, чтобы на коне проехать можно было.

– А вот раньше, помню, кто только к нам не приходил! Кикиморы, к примеру. Одна такая была – вся из себя крученая... Хе-хе. На болотах они селились. Придешь к ним, бывало, встретят как дорогого гостя: накормят, напоят и спать уложат. Красота! А то еще были сами себе кони...

– Кентавры?

– Во. Полканы. С другой планеты приходили. Или со звезды?.. Сейчас уж не упомню!.. Умные! Слова в простоте не скажут. Все с подковыркой, с подковыркой... Учили нас, дураков,– да все без толку. Разве ж такого, как я, выучишь?.. И кого только у нас не было! Веришь, бабы со змеиными волосами случались! Взглянешь – и враз окаменеешь.

– Горгоны?

– Оне самые. Тоже откуда-то сверху падали... А уж Героев этих было – видимо-невидимо. И все лезли, лезли... Прямо дыхнуть не давали!.. А сейчас? Болот – и тех не стало. Дышать на Земле нечем. Ползет на тебя железная дура и дымит, дымит...

– А говоришь, что тысячу лет людей не видел!

– Да какие же этолюди? – возмутился Леший.– Это ж как их... мелиораторы!.. Песочку сыпанешь – зачихает, зачихает и станет.

– Вредитель! – возмутилась Дарья.

– А зачем гадить? – возразил Леший.– Одним вам Земля дадена, что ли? Вы там так навоняли в своем мире, что даже у нас нефтью смердит! Да какая кикимора нынче на Землю сунется?! Дышать-то нечем! Болот нет. А нет болот – леса сохнут...

Вообще-то, по-моему, Леший был прав: нельзя же так обращаться с собственной планетой. Будто жить на ней больше не собираются! Нагадили, нагадили – и ушли...

– А этих ты зря побил,– сказал вдруг Леший.– Его Бессмертие обидятся.

– Перетерпим. Сами виноваты.

– Оно конечно. Но кто ж знал, что на Героя нарвемся? Соловей приказал – извести. А мы подневольные.

Подневольный! Ухо с ним востро нужно держать. Хотя Леший – это все-таки не Кощей и не Соловей, насколько я помню рассказы отца о Земле. Так, мелкая сошка на подхвате у крупных негодяев.

Я хоть и сказал Дарье, что Кощеево царство – зло изжитое, но полной уверенности у меня в этом не было. Смущала Капитолина, смущал и чужак, появившийся подле Бессмертного, о котором наверняка не случайно упомянул Соловей. Неужели кто-то собрался реанимировать почти угасшее зло? Но кто они такие, эти реаниматоры? Земляне или представители иной цивилизации? Не связаны ли они с таинственным замком, куда, возможно, далеко не случайно угодила стрела Ника? Ведь и Па на Землю в свое время тоже стрела привела! И попал он сюда в нужное время – когда решалась судьба земной цивилизации!.. Неужели и нам с Ником выпал тот же жребий? О такой чести, конечно, можно было только мечтать.

А Леший все топал и топал, не ведая усталости. Вот только чесался все. Грязные лохмы ходуном ходили, и ошметки грязи по сторонам разлетались.

– Ты бы помылся,– посоветовала Дарья,– а то ходишь грязный, как поросенок.

– Нельзя мне,– вздохнул Леший.– Я с русалками в ссоре. На версту к озеру не подпускают, заразы.

– Чем это ты им так досадил?

– Дык разве же они способны понять одинокое сердце?

– Ясно,– сказала Дарья,– приставал. Так тебе и надо!

– Подумаешь, воблы сушеные! Принца им подавай!

– А до озера далеко?

Я просто так, между прочим, спросил, без всякой задней мысли. Но Дарья прямо вcкипела, аж щеки у нее порозовели! А уж глаза, глаза... Только что искры из них не сыпались!

– Мало ему соловьиных ведьм – уже русалок подавай!

– Вот такие их и разбаловали,– поддержал Дарью Леший.– Летают тут с планет разных...

Да что они привязались ко мне со своими русалками? Просто так ведь спросил!.. Дарья все равно обиделась. За несколько часов пути слова не проронила. Статуя каменная. Горгона Медуза. Только что не шипела змеей. Леший тоже замолчал – обиделся, пенек трухлявый. Ну и ладно... Что я, собственно, перед ними унижаться буду? Тем более что кругом невиноватый.

Лес дремучий – и тот как-то погрустнел: и птицы примолкли, и тропы стали непроходимее. Да и темнее вроде стало...– А я не сразу все это заметил, занятый своими мыслями.

– Ты куда нас ведешь?

– Дык к озеру,– удивился Леший.– Сами же просили!

– Кто тебя просил? – взвилась Дарья.– Ты что, слов моих не слышал?

– А кто вас разберет? – надулся Леший.– Он – веди, ты – не веди... Пришли уже.

И опять я крайним оказался. Дарья заявила, что я тайно договорился с Лешим и даже, представьте себе, ему подмигнул!.. Кто бы мог подумать?.. И вообще мама права: не надо было связываться с героями и их гончими псами. А она, Дарья, круглая дура, потому что поверила в неземную любовь!

Тут я тоже не сдержался и кое-что ей сказал. Намекнул, что лучше бы мне лягушка досталась в жены, которая квакала бы себе потихоньку, а не орала бы на весь лес дурным голосом!

Что тут поднялось! Буря!.. Ураган! Тайфун!.. Лягушку она мне не обещала, а вот русалку – пожалуйста, потому что за свое поведение и свои слова достоин утопления в вонючем болоте, чтобы провести остаток дней с полудохлыми рыбами!..

– Однако не болото здесь,– встрял в наш разговор Леший.– Озеро.

Молчал бы уж, чудо лесное. Черт его вынес с этими русалками. Да еще к озеру притащил! Что нам здесь делать, спрашивается?

– Сам же говорил, что брата ищешь! Ведьмы ночью кого-то сюда бросили. Я собственными глазами видел.

– Ой,– испугалась Дарья.– Он же утонул!

– Как же,– усмехнулся Леший,– дадут эти стервы утонуть мужику спокойно. У них там под водой дворцы многоярусные и многостенные и в каждой комнате – по прынцу. За тысячи лет понатаскали.

– Ну тебя,– отмахнулась Дарья,– врешь ты все.

– Луна взойдет – тогда и увидишь. Только Вика своего держи покрепче, а то утянут – глазом моргнуть не успеешь.

– Что я, колода, чтобы меня тянуть?

– Против русалок в лунную ночь ни один мужик не устоит – веками проверено. Герой или не герой, а слабина у всех одна.

– Врешь,– не поверила Дарья,– дождешься ты у меня, черт лесной!

– Подумаешь, испугала.

А сам, между прочим, на десять метров в сторону отбежал и за куст встал. И уже оттуда посоветовал:

– Ты его к дереву привяжи. И подальше от воды, а то заметят и непременно утянут.

Жаль – далеко он стоял: до его уха я никак не мог дотянуться! И до языка тоже.

– А брата его, как только они в хоровод встанут, хватай за руку и волоки из круга, а то пропадет: луна на убыль пойдет – пиши пропало.

Мне показалось, что Леший не врал. И Дарья ему поверила, хотя кто его знает: вдруг ловушка?

– Я тебя все-таки привяжу – надежнее будет.

– Правильно,– сказал Леший, веревку разматывая. Смотри какой услужливый.– Мы его хворостом присыпем. Русалки от луны тоже дуреют. Ты сама только не прозевай: как луна взойдет – входи смело в круг и хватай парня.

– А русалки не помешают?

– Нет, они в это время смирные. Парень-то должен сам за ними в воду войти – иначе вся их ворожба рассеется.

– А ее они за собой не утащат? – Это уже я забеспокоился.

– А ты на что?! Вот и окликнешь, а то зачем бы мы тебя к дереву привязывали?!

– Смотри не усни,– предупредила Дарья.

– Не бойся,– захихикал Леший.– Во все глаза пялиться будет.

– Пусть только попробует! – пыхнула гневом Дарья.

Я так и не понял: смотреть мне или не смотреть? А потом подумал: своей головы у меня нет, что ли? Конечно, смотреть! В кои веки еще русалок увидишь.

Стемнело. Птицы примолкли. Тихо стало кругом, только листья над моей головой тихонько перешептывались. Озеро забеспокоилось под лунным светом, заволновалось, забурлило. И темные пятна на воде вдруг появились почти у самого берега... У меня дух перехватило, и к сердцу что-то прихлынуло, а само сердце застучало сильно-сильно – словно собралось выпрыгнуть из груди.

Волна отхлынула от берега, и в лунном серебряном свете остались на песчаной косе русалки. Волосы до пят – и более ничего. Красивые до того, что описать невозможно. Постояли они у воды и двинулись в мою сторону. А мне почему-то захотелось выйти им навстречу. Я, конечно, понимал, что выходить не стоит, но мне очень, прямо-таки нестерпимо хотелось сделать это. И чем ближе они подходили, тем сильнее разгоралось во мне желание присоединиться к их хороводу. Потому что они вдруг стали в круг, в самом центре которого я увидел мужчину. Было совершенно непонятно, что он там делает – среди обнаженных женщин?

И так я на русалок засмотрелся, что не заметил, когда Дарья к ним присоединилась. Тоже волосы по плечам – русалка и русалка! Если бы не знал, что это Дарья,– не отличил бы. И тут я понял, какого дурака свалял, позволив привязать себя к дереву, потому что мне очень захотелось туда, в залитый серебром круг, который медленно двигался под завораживающую мелодию засыпавшего леса. Я даже закричал от тоски и одиночества, но никто в мою сторону и головы не повернул – водили себе хоровод, только обнаженные тела в лунном свете блестели. А потом русалки так же неспешно двинулись к озеру. Дарья с Ником уже по колено в воде были, когда я наконец очнулся и заорал благим матом:

– Дарья, а как же я?!

Дарья вздрогнула, очнулась от наваждения и потянула Ника прочь от озера. А русалки ушли в глубину. Только круги по воде разошлись. После этого я окончательно пришел в себя и даже почувствовал боль от веревок, которые впились в мое тело.

А Ник так и продолжал сидеть на том самом месте, куда его Дарья усадила. Сонный как окунь на берегу.

– Ну что, принц, не замерз? – хихикнул Леший.

– Развязывай скорее! Что мне, тысячу лет здесь стоять?!

– Скажи спасибо, что крепко привязали! – Это уже Дарья подошла – одетая, а волосы по спине распущены и глаза блестят. Русалка сухопутная, да и только!

– Ник-то отойдет?

– А что ему сделается?

Вот ведь образина лесная – что сделается! Все-таки человек чуть не целые сутки под водой проторчал.

– Будет знать, как за ведьмами увиваться.

Ох женщины и злопамятные: ну ошибся человек, не разобрал сразу, с кем дело имеет. Да и кто, скажите, вот так с налета разберется, где женщина, а где ведьма? Любой на его месте мог бы промахнуться.

– Ты, например,– уколола Дарья.– Так рвался к русалкам, что чуть веревки не перегрыз.

– Я не к русалкам рвался, а к тебе. Тоже глаза закатила и пошла в воду.

Мы еще немного с ней поспорили, чтобы в себя прийти. Уж больно страшно было и ей, и мне. Что ж это за сила такая, когда человек сам себя не помнит! А говорят, что чудес не бывает... Вот и верь после этого скептикам.

А Ник действительно отошел: задышал, щеки порозовели. И тут же начал ругаться.

Не мог понять, как на берегу озера оказался. Наверное, я бы на его месте точно так же себя вел. Спать-то лег в тереме у Соловья, а проснулся черт знает где.

– Пить надо меньше,– упрекнула Дарья.– И на распутных девок не заглядываться.

Ник примолк, видимо, пришел наконец в себя. Как ни крути, а он кругом был сам виноват, и хорошо еще, что все так удачно закончилось.

– Я этого Соловья в бараний рог скручу! – выдал Ник после недолгого молчания.– Я ему зубы до последнего коренного выхлещу.

– У! – прогудел Леший.– Яблоко от яблони недалеко падает.

– Это еще что за чучело?

– Леший,– сказала Дарья.– Без него ты бы в утопленниках ходил.

– Развлекался бы с русалками,– пошутил я.

– Дурак,– отрезала Дарья.

Я думал, что она это про Ника сказала, а оказалось– про меня. Видишь ли, пошутил неудачно. Видишь ли, зря она связалась с нами. И никакие мы не Герои, а просто глупые мальчишки, которых любой проходимец вокруг пальца обведет. В довершение ко всему она еще и заплакала. А мы, конечно, помалкивали – крыть было нечем. Дарья кругом права. Кроме всего прочего, она еще здорово испугалась: русалки, Соловьи, ведьмы – с любым может истерика приключиться... Луна еще эта на нервы действовала... В общем, настроение такое, что хоть топись.

– Но-но! – Дарья схватила меня за руку.– Я тебе утоплюсь!

Хотя я это просто так сказал, без задней мысли. Топиться, конечно, не собирался – с какой же стати? Но все равно было приятно, что она за меня переживает. Значит, любит, я так понимаю – а иначе зачем же удерживать?

– И когда ты, Вик, взрослым станешь!

Вздохнула тяжело. Я тоже вздохнул. Мы еще посидели немного рядом и повздыхали – не хуже Ника, когда он в себя приходил. А руку мою Дарья из своей так и не выпустила, пока мы от озера к лошадям шли.

Ник чертыхался без конца, потому что за каждый корень запинался. Луна куда-то подевалась, темно стало кругом хоть глаз выколи. Мы с Дарьей на одного коня сели, Ник на другого, а Леший пешком пошел. Ему что ночь, что день – он в этом лесу каждую кочку знает, для него здесь дом родной. А нам как-то не по себе было. Дарья от каждого шороха вздрагивала. Я ее посильнее к себе прижал, чтобы хоть немного успокоить. Она задремала. Откинула голову мне на плечо и сладко засопела.

– Хорошая тебе девка досталась,– шепотом сказал Ник,– боевая.

– Дуракам счастье,– захихикал Леший.

Врезал бы я ему, вот только руки были заняты. А потом, все-таки правы они были – Ник и Леший. Я, наверное, Дарьи не стою. Она – красивая, умная и смелая. Уж если Ник говорит повезло, значит, действительно повезло. И еще я подумал, что Ма обрадуется, когда узнает, какая девушка мне досталась в жены.

Светать начало. Птицы зашевелились, зачирикали. И Дарья проснулась:

– Смотри, Вик.

Ну заяц и заяц. Так себе, серенький, уши торчком, застыл пеньком у тропинки, а потом очухался и сиганул в кусты. Дарья засмеялась, даже в ладоши захлопала. Я, конечно, тоже умилился: что мне, жалко, что ли, если ей приятно?

– Этого добра у нас хватает,– сказал Леший.– Зайцы – мелочь. Медведей развелось видимо-невидимо. Зимой идешь по лесу – чуть не под каждым деревом пар. Дрыхнут они, вишь, зимой. А тут в любую погоду– как проклятый.

– А чего ты суетишься? Сидел бы на печи.

– На печи! – возмутился Леший.– За каждым деревом догляд нужен. Там – кабаны кору ободрали, там – жучки какие-нибудь завелись... Да мало ли: хозяйство-то большое. Без меня лесу не выстоять.

– А у нас скоро лесов вообще не останется,– вздохнула Дарья.

– Так люди же,– протянул Леший.– Все сами, сами... Вот и пропадают леса. Железных чудищ понагнали, сволочи. После них какая земля родить станет?..

Уел нас Леший. Даже Дарья промолчала.

– А что за незнакомец у Кощея живет? – спросил Ник.– Соловей что-то плел про него.

– Есть там один,– подтвердил Леший.– Охотник! Всех оленей по лесам перевел, паразит. Давить бы таких.

Что-то Леший немирно был настроен! А может, нервничал – за помощь чужакам по головке не погладят.

– Дальше вы сами.– Леший вдруг остановился.– Мне домой пора. Вы тут поосторожнее – ловушки за каждым кустом, да и дозоры Кощеевы лютуют – в руки не попадайсь.

Шагнул за дерево, и след его простыл. Даже спасибо не успели ему сказать. Нехорошо получилось – он здорово нам помог.

– Не в последний раз, может, виделись,– успокоил меня Ник.

Он успел слезть с лошади и внимательно оглядывался вокруг. Мы с Дарьей последовали его примеру. Бдительность в нашем положении не помешает. Леший понапрасну предупреждать не стал бы.

– Слева первая! – Ник махнул рукой.

Я и сам увидел: тонкая леска, как паутинка, тянулась среди зеленых листьев. Наверняка к взведенному арбалету. Шаг ступил – и до свидания. Хитер Кощей, да только хитрости его тысячелетней давности.

– Как бы не так,– возразил Ник и отступил в сторону.– Мина противопехотная. Вот гад. А говорят, что Кощей тысячу лет взаперти сидит.

– Кто говорит?

Оно, конечно, Свистуну верить нельзя, а Леший, скорее всего, не в курсе здешних перемен. Не того калибра чин, чтобы его в Кощеевы планы посвящали.

Лошадей мы к дереву привязали, а сами потихоньку вперед двинулись. Я Дарье наказал, чтобы шаг в шаг за мной шла. Мало ли какая пакость может под неосторожную ногу подвернуться?

– Тихо! – Ник поднял руку, и мы застыли на месте.

Топот копыт слышался отчетливо. Всадников, по-моему, было трое.

– Будем брать! – Глаза Ника весело блеснули.– Нам «язык» нужен.

Натянули бечевку через тропинку от дерева к дереву и стали ждать, спрятавшись за кустарником с мечами в руках.

Вот кого не чаяли узреть, так не чаяли: Соловей-разбойник – собственной персоной! – и еще двое. Гордо так пылили. И кувыркнулись будь здоров – только железные доспехи забряцали. А мы им еще добавили рукоятями мечей по черепам... Ник их быстренько той же бечевкой по рукам и ногам спеленал. Двое не шевелились. А Соловей покрепче оказался: глазами захлопал, попробовал даже закудахтать, но признал нас и смолк. Здорово он, по-моему, струсил – в пот его бросило.

– Ну что,– сказал Ник Свистуну ласково,– будем бить или будем говорить?

Соловей с готовностью захрюкал: мол, не своей волей, по Кощееву указу, и еще что-то там бубнил неразборчиво.

– В Кощеев замок нас поведешь,– приказал Ник.– И чтобы ни одна живая душа не знала. И неживая тоже...– добавил он после некоторого раздумья.

Рожа у Соловья красная – то ли переспал, то ли перепил. Сладко небось Кощей угощал. Ну да ничего... мы из него хмель быстро вышибем.

– Не своей волей...– захрипел Соловей.– Каронг заставил.

– Что еще за Каронг?

Завилял, паскуда, заюлил! Врезать бы ему пару раз по шее, чтобы на всю жизнь запомнил!

– Советник Кощеев, я вам рассказывал про него. А больше ничего не знаю. Мы ведь порубежные. Соловей туда – Соловей сюда.

Ишь ты, порубежный! Шестерка... Врал, как пить дать. Ну, может, и не все врет, но видно же, что многое скрывает.

– Черт с ним! – махнул рукой Ник.– Раз ничего не знает, прикончим его здесь, и дело с концом.

– То есть как – прикончим? – встревожился Свистун. Но Ник в его сторону даже голову не повернул.

– Живьем бы его сварить,– вздохнул я,– да костер лень разводить. Опять же котла нет.

– Да ну его,– поморщился Ник,– хлопотать еще из-за падали. Порубим мечами, и концы в воду.

У Дарьи от наших слов глаза круглыми сделались, а про Соловья и говорить нечего.

– Просто утопить, пожалуй, мало будет,– покачал я головой.– Всплывет. Дерьмо, как известно, не тонет.

– Я много знаю! – Свистун аж посинел от страха.

– Неужели? – Ник наконец его услышал.– А что ж молчал тогда?

– Каронг у них резидент на Земле.

– У кого это – у них?

– Не знаю. Правда не знаю. Только Каронг – чародей каких поискать, а его хозяин...– Свистун даже глаза закатил, пытаясь изобразить силу, которой обладал хозяин Каронга.– Наш-то против них как таракан против слонов. А туда же – Его Бессмертие!.. Сидел бы и не рыпался.

– Переодевайся.– Ник кивнул мне на доспехи, снятые с Кощеевых слуг.– Наведаемся в гости к Его Бессмертию. Дарья поедет с нами в качестве пленницы.

– Каронг, между прочим, сейчас в замке Кощея,– гаденько протянул Соловей,– и вас он знает в лицо.

– Ерунда,– отмахнулся Ник.– Лица мы под забрала спрячем. А признает – ему же хуже будет!

Мой брат – человек отчаянный, это всем известно. Но мне-то не только за себя, но и за Дарью думать нужно. Семейный человек – совсем не то, что холостой... Кощеев замок – место серьезное, а тут еще этот Каронг...– Откуда, собственно, он нас знает? Было о чем подумать, согласитесь.

– Я с вами не поеду,– запротестовал Соловей.– Кощей узнает – шкуру с меня спустит.

– Вольному воля,– пожал плечами Ник.– Если предпочитаешь, чтобы шкуру с тебя снял я, сейчас и приступим.

Выбор у Свистуна был небогатый, прямо скажем, а потому размышлял он недолго. Не исключено, правда, что приготовил нам какую-то подлость – с этого сукина сына станется.

– Смотри.– Ник вытащил из-за голенища сапога нож и показал Соловью.– В случае чего – не промахнусь.

Риск, конечно, был велик... С другой стороны, сколько же можно ходить вокруг да около? Такой возможности добраться до Кощея и загадочного Каронга наверняка больше не будет. Поэтому я согласился: семь бед – один ответ.

Замок Бессмертного внушал уважение. Каменная громада высотой метров сорок за тысячелетия мхом обросла, но красоты не утратила. Соловей сказал, что замок еще циклопы строили. Во всяком случае, такие глыбищи человеку точно не под силу. На высокой горе он стоял, и вела туда узенькая тропинка, на которой конный с трудом помещался. Вот и попробуй такой замок штурмом взять.

Чем выше мы по вырубленной в скале тропинке поднимались, тем страшнее было с кручи вниз смотреть. А уж лететь отсюда – точно мало не покажется. Конечно, если вы не птица. Уж на что Дарья храбрая, а и то обеими руками за меня уцепилась – прямо вкипела в мою спину. Как тут про Баярда не вспомнить? Для него Кощеева горка – мелочь.

Соловей остановился перед массивными железными воротами, поднял руку и засвистел. Вполсилы, конечно. Может быть, даже на четверть. Чья-то голова, украшенная стальным шлемом, появилась между зубцов сторожевой башни.

– Волчара,– пояснил нам Соловей,– комендант замка. Сволочь каких поискать. Оборотень.

Ворота дрогнули и стали медленно расходиться. Соловей первым въехал в замок. Мы двинулись следом, стараясь держаться к нему поближе. Никакого плана у нас не было. Да и какой план можно придумать за столь короткий срок? Выход в создавшейся ситуации один: как можно быстрее добраться до Кощея и ухватить его за горло.

Глаза у Волчары маленькие и злые. Волчьи глаза. Зато уста – словно медом помазаны. И голосок улыбочке под стать – медовый.

– Никак вернулся, Соловушка, что так?

А руку, между прочим, с рукояти меча не убрал. Да еще и десяток дружинников за его спиной выросли с копьями. На что, казалось бы, Соловей-соловушка – брат родной.

– Подарок для Его Бессмертия.– Соловей прокашлялся.– Наткнулись случайно в лесу, едва успев из замка выехать.

– Тю! – Волчара даже рукой махнул.– Да такого добра у Его Бессмертия полны горницы.

Это он про Дарью. Тоже мне – знаток! А его дружинники нас уже со всех сторон окружили. Глазками посверкивают. Волчья стая!

– Ты глаза разуй, Волчара, друг сердечный! – гаденько усмехнулся Соловей.– Это же тебе не ведьма, а самая настоящая девка – кровь с молоком. С Героями она к нам пришла. Давеча Его Бессмертие ругался, что я их сюда не пригреб... Ну я, видишь, исправился.

– А сосунки где?

– Через нее и узнаем. Если ноги еще не протянули, то непременно найдем. Каронг поможет.

При упоминании имени главного советника Его Бессмертия Волчара поморщился – судя по всему, симпатий к Каронгу он не питал.

– Могли бы и мы с тобой управиться.

– Нет уж,– покачал головой Соловей.– Стареем мы, Волчарушка, силы уже не те. Поберечься надо. Пусть Его Бессмертие сам разбирается – ему виднее.

– Ну-ну,– хмыкнул Волчара.

Глазки еще злее стали, а улыбка еще слаще. Зубы у него, между прочим, не в пример соловьиным – волчьи зубы. Гвозди перегрызет!

Железные ворота за нашей спиной захлопнулись, и Дарья вздрогнула всем телом. Мне тоже как-то не по себе стало.

Соловей спешился первым. Ник последовал его примеру, стараясь не выпускать Свистуна из поля зрения. Я помог Дарье спрыгнуть на каменные плиты двора и огляделся.

Двор вдоль стен был обсажен кипарисами, а между деревьев гордо прохаживались несколько павлинов, помахивая роскошными хвостами. Богато жил Кощей и весело, с птичьим пением. Голоса-то у павлинов как раз для Кощеева уха!.. Ну да о вкусах не спорят.

Соловей двинулся по лестнице. Мы следом, стараясь не отставать ни на шаг. Волчара задержался у ворот. Взгляд, который он бросил нам вслед, дружелюбным назвать было трудно, но и подозрений в нем поубавилось.

– Не тот стал Волчара,– вздохнул Соловей,– не тот. И то сказать – сколько лет уже землю топчем. Иссякает наша сила. Может, лет на пятьсот еще хватит, а там – конец Кощееву царству на Земле!

– Да и черт с вами! – отозвался Ник.– Кто о вас заплачет?

– А может, и заплачут,– неожиданно усмехнулся Соловей, обнажая гнилые зубы.– Ты, добрый молодец, не знаешь еще, кто нам на смену идет. Зря вы сюда сунулись – не сносить вам головы. Его Бессмертие обмануть трудно, а уж Каронга и подавно.

– Шагай,– буркнул ему в спину Ник.– Там посмотрим, чей верх будет.

Долго мы петляли по разным переходам. Кощеев замок изнутри оказался даже более вместительным, чем представлялось снаружи. А уж о роскоши и говорить нечего: стены сплошь усыпаны изумрудами, сапфирами, яхонтами; светильники золоченые; вся дворня в черных с серебром кафтанах... Вышколенные лакеи скользят по мраморному полу, глаз не поднимая.

Соловей долго объяснял надутому индюку, похожему на жабовидного пщака, какую важную птицу (то есть Дарью) мы доставили в замок. Индюк косился на Дарью масляными глазками и презрительно хмыкал.

– Eго Бессмертие занят,– сообщил он Соловью.– У него Каролинга.– И гаденько так захихикал.

Будь я Кощеем, дня бы такого слугу возле себя не держал – уж больно морда мерзкая. Жаба и жаба. И имя у него было подходящее – Жабан. Свистуна он хоть и называл дорогим соловушкой, но видно было, что ни в грош не ставит. Пожалуй, Соловей правильно называл себя порубежной мелкой сошкой, потому что в Кощеевом замке никто его всерьез не воспринимал. Зато перед Жабаном все прямо расстилались. Порхали как бабочки. Более гнусных рож, чем у Кощеевых придворных, мне видеть не доводилось. Оно и понятно: если сам ты нечисть, то нечисть тебя и окружает. Хоть и строили они из себя важных персон, а все равно: то хвост не к месту из штанов вывалится, то рожки козлиные из под парика выглянут, а уж свиное рыло и вовсе некуда спрятать.

Дарью от их вида прямо мутило. Да и мне, честно говоря, противно было, что весь Кощеев зверинец ее столь бесцеремонно разглядывает и шуточки разные отпускает. Вот паскуды! Один особенно там развлекался– в паричке, губы от уха до уха, худой, серая кожа да кости. Все его Смычком называли. Ник ему на ногу наступил нечаянно, но с большим удовольствием. Смычок прямо взвыл. А мы ничего – стоим как статуи. Нечисть заволновалась.

– Уйми своих людей,– велел Жабан Соловью.– Топают, как в лесу.

– А они не мои вовсе,– усмехнулся Свистун,– а Каронга.

Тут у Жабана спеси разом поубавилось, и весь зверинец мгновенно притих. Ближе чем на пять метров к нам уже никто не приближался.

– Пожалуй, я рискну потревожить Его Бессмертие,– вздохнул Жабан.– Надо полагать, они уже отдохнули.

И на цыпочках направился к двери, лишь полы белого кафтана заплескали, как крылья моли. Еще до дверей не дошел, а уже пополам сломался – только что носом до мраморного пола не доставал.

Из-за дверей визг послышался, потом что-то шлепнулось, а уж после Жабан вывалился: одна щека красная, другая белая как мел. Интересно, кто это ему так приложил: неужели сам Кощей?

– Велели подождать,– проквакал он.

И такой ужас был в его глазах, что я ему даже на секунду посочувствовал. Кощеевы придворные разом примолкли: ясно стало, что хозяин в большом гневе. Вот оно, холуйское счастье: только что их распирало от веселья, а тут – как мокрые курицы. Даже наш Соловей среди этой публики орлом смотрелся.

А потом откуда-то слева шаги послышались – громкие и уверенные. Толпа надвое раскололась и замерла в сверхпочтительном молчании – даже дышать многие, по-моему, перестали.

– Каронг...– прошептал Соловей побелевшими губами.

Довольно высокий мужчина. Лицо не сказать что красивое, но среди окружающих рож – даже приятное. Глаза вот только его портили. Круглые, как пуговицы, и холодные, словно в них навеки поселились мокрицы. Я сразу вспомнил, где видел этого человека, и, честно скажу, удивился.

Длинный, шитый золотом плащ прошелестел по натертому до зеркального блеска полу. Костюм из белого атласа проплыл мимо замерших придворных. На бледных губах промелькнула брезгливая улыбка. Кивнул небрежно только Жабану, остальных демонстративно проигнорировал. И уверенно толкнул дверь к Кощею.

Оттуда опять было визг послышался, но быстро прекратился. Зато зазвучал голос знающего себе цену человека. Слов разобрать было нельзя, но, судя по интонации, Каронг что-то требовал от Кощея или выговаривал ему. А потом послышался женский голос – приятный и мелодичный. Публика у дверей прямо растаяла от этого голоса. Захрюкали нежно и подобострастно:

– Каролинга, Каролинга...

И вновь тот же уверенный голос из-за дверей:

– Жабан!

Стрелой помчался лакей, даром что не хозяин звал. И так же стрелой вылетел обратно:

– Кличут Его Бессмертие!

Кликали, оказывается, нас. Соловей вошел первым, мы следом, Дарья между нами. Честно говоря, я был разочарован. Кощей, Кощей, а что Кощей? Так, старичишка статей не богатырских, лицо – яблоко печеное, нос – крючком, чуть не до нижней губы, волосенки жиденькие во все стороны торчат, рубаха белая до полу, не стиранная добрую сотню лет... В общем, неприятный старик, с какой стороны ни взглянуть. Но глазки ост-рые– прямо так и впились в Дарью. А потом уж он на Соловья взглянул. Руку протянул для поцелуя. Бедный Свистун чуть не на четвереньках пополз хозяина приветствовать.

– Откуда? – небрежно спросил Каронг у Соловья.

– В двух шагах от замка, вашество, наткнулись.

– Одна?

– Землю вокруг взрыли – более никого.

– Ну-ну.– Каронг подозрительно посмотрел на Свистуна.– Крутишь, по-моему.

– Соловей не продаст,– возразил Кощей.– Тысячу лет уж служит.

– А девка та самая, что была с ними?

Соловей в ответ на вопрос Каронга только руку к груди прижал... И умеют же некоторые притворяться: морда у Соловья – честнее честного, мне и то смотреть противно стало.

– Сразу надо было в замок тащить,– проворчал Кощей.– Учишь вас, учишь.

– От усердия Ваше Бессмертие,– захныкал Соловей.– Не хотелось вас утруждать. Извели бы сами, и дело с концом.

– Что ж не извели?

– Да кто же знал, вашество? – всплеснул руками Соловей.– Вывернулись как-то. Я своим упырям и лешим головы поотворачиваю! Обленились стервецы!

– К твоему усердию да ума бы самую малость – цены бы тебе не было, Соловушка!

– Землю буду есть, Ваше Бессмертие.– Свистун аж засиял от преданности, как медный пятак.– Ни в чем перед вами не виноват, чист аки голубь. От усердия все. Надо было самому, да вишь – на русалок понадеялся, а у них не сладилось.

– Не сладилось! – проворчал Кощей.– Ищи их теперь по дремучим лесам.

– Раз девка здесь, то и сами где-то поблизости,– сказал Каронг.– Они за своих баб держатся. Пошли Волчару, Твое Бессмертие, люди не иголка.

– Можно и послать.– Кощей вздохнул и устроился поудобнее в кресле.– Только на что они нам сдались, коли у них молоко еще на губах не обсохло?

– Когда обсохнет – поздно будет. Планы у нас обширные, Твое Бессмертие, не хотелось бы, чтоб какая-то безделица помешала нам их реализовать.

Мне почему-то показалось, что Его Бессмертие без большой теплоты на своего помощника посмотрел, словно бы жалея, что связался.

– Жабан!

Впорхнул услужливый, рассыпался по полу – сама готовность землю носом рыть. Тьфу, нечисть!

– Вели Волчаре лес прочесать вокруг замка. Чтобы из-под земли мне их достал!

Как ветром сдуло Жабана. Дисциплина у Кощея была на высоте – ничего не скажешь. А я все смотрел, где же эта самая Каролинга? Любопытно ведь – не при Дарье будь сказано.

Портьера дрогнула, и она наконец-то объявилась. Вся из себя. Черные волосы до пят. В глазах, как в омуте, утонуть можно. Кивнула небрежно Каронгу, на нас даже не взглянула. Присела в кресло, о чем-то задумалась.

– Ну что,– спросил ее Каронг,– договорилась с Его Бессмертием?

Каролинга подняла глаза и как-то странно посмотрела на Каронга. Мне показалось, что она не поняла в первый момент, о чем он ее спрашивает. Но, видимо, я ошибся: Каролинга слабо улыбнулась, отчего ее лицо стало еще прекраснее, и отрицательно покачала головой:

– Его Бессмертие слишком стар для столь серьезного и опасного дела.

А голос был такой грустный-грустный, и слезу она уронила прозрачную, как бриллиант. Кощей, по-моему, удивился, встрепенулся в своем кресле, видимо, хотел что-то возразить, но взглянул пристально на Каронга и промолчал. Мне показалось, что Каронг ему подмигнул, хотя, конечно, могу и ошибаться.

– А эти молодые люди? – спросила Каролинга со вздохом и уронила еще одну слезу.

– Увы,– Каронг развел руками,– мы потеряли их след благодаря чрезмерному усердию этого болвана. Правда, появилась надежда, что они все-таки живы, и, значит, не все еще потеряно.

У Соловья едва глаза не вылезли из орбит. Я, честно говоря, тоже удивился. По-моему, эти люди затеяли какую-то игру, но какую, а главное – для кого?

И тогда я впервые заподозрил, что Каронг нас узнал, несмотря на опущенные забрала шлемов. Узнал не сразу, поэтому и сказал много лишнего, а теперь пытается исправить ситуацию. Но с какой целью? Мог бы кликнуть стражу, например, да мало ли? И кто он вообще такой, этот Каронг? В первую нашу встречу его называли не так, однако он и там был не последним человеком.

– Дык,– сказал Соловей, искоса на нас поглядывая,– может быть, я чем-нибудь могу помочь – в смысле поиска Героев? На пути там встречу или еще как? Может, передать чего надо? Мы с дорогой душой. А что опростоволосились – так это от усердия и по малой грамотности нашей. Глубинка.

– Ох и дурак ты, Соловушка,– вздохнул Кощей.– Можно сказать, вся надежда на Героев была!

– Дык, может, не все еще потеряно? – заюлил Соловей.– Девка-то вот она, может, у нее спросить, раз такое дело?

Тут Каролинга встрепенулась и бухнулась перед Дарьей на колени, заламывая в волнении руки:

– На вас надеюсь, на ваше доброе сердце!

Мне, прямо скажу, не по себе стало – столько искренней муки было в ее голосе. Ну и красивая она, эта Каролинга... Да разве ж Герой может устоять перед такой женщиной? И Ник не устоял. За тот раз я его не виню, потому что и у меня сердце защемило: уж очень женщина убивалась!

– Не за себя прошу!

Ну и все такое. Короче говоря, на ее страну напали злые вороги, разорили народ, угнали в плен мужа – человека пожилого и немощного. И эта самоотверженная женщина мечется теперь по всем мирам и планетам в поисках Героя, способного освободить ее страну и спасти мужа, который не перенесет плена и позора. А Каронг – добрая душа и близкий родственник – помогает ей в поисках. Так они попали к Кощею, который принял их как отец родной, но, к сожалению, ничем существенно помочь не может, потому что вороги сильны и могущественны.

– Вы бы в милицию обратились,– растерянно сказала Дарья.– Или даже в ЦРУ.

Оказалось, Каронг уже туда обращался, но эти безусловно уважаемые и почтенные организации его не устроили – по причине слабости и малой эффективности их работы в условиях его родной планеты. И вообще Земля подотстала в развитии, так что ему не хотелось бы втравливать ее в это дело... Как только он узнал, что на Земле появились Герои с Парры, он тут же бросился нас разыскивать. И нашел, но, к сожалению, не мог нам сразу открыться. Да и мы бы, вероятно, ему не поверили. Поэтому он заманил нас в Кощеево царство с помощью Капитолины, и все бы закончилось к всеобщему удовлетворению, если б не болван Соловей!..

– Не по злому умыслу,– заголосил Свистун,– а по незнанию токмо!

Каронг благородно признал свою ошибку: действительно, следовало посвятить Соловья в свои планы. Но, к счастью, все закончилось удачно, и мы не понесли большого ущерба.

Складно он говорил, а сомнения лично у меня остались. Ну, во-первых, не верилось, что Кощей – даже в нынешнем ослабленном состоянии – такой уж отец родной... Стал бы он ни с того ни с сего помогать попавшим в беду людям. Скорее бы ограбил до нитки... Каронг мне не казался искренним человеком... Другое дело Каролинга: она была искренней – во всяком случае, мне хотелось так думать (сам не знаю почему).

Запутанная в общем-то история, и я бы не полез в нее с бухты-барахты. С другой стороны, если люди в беде, а ты можешь, но не хочешь помочь, это тоже не очень-то красиво. Можно найти для себя кучу оправданий, усомниться в искренности просителей, короче, сесть и сложить руки. А я все-таки предпочитаю действовать. Даже если эти люди меня обманут, пусть грех останется на их совести!.. Меня, правда, смущали слова Каронга о серьезном деле, которому могла помещать такая малость, как два Героя, и слова Соловья-разбойника о силе, идущей на смену Кощееву царству.

– Как помешать? – ахнул Каронг.– Помочь, и только помочь!

А Соловей, оказывается, слышал звон, да не знает, где он. Действительно, вороги, захватившие страну Нус, опасны и для Земли в целом, и для Кощея в частности, потому что неслыханно могущественны. Вот потому-то Кощей и взялся помогать чужим людям?

– Хочется хоть на старости лет спокойно пожить,– вздохнул Кощей.– А то все политика, политика...

– Хватит тебе, Вик,– возмутился мой героический брат, не спуская глаз с Каролинги.– Что ты привязался к людям?

И Дарья на меня неодобрительно взглянула – тоже, оказывается, прониклась горем несчастной Каролинги. Но Каронг за меня заступился. Ему понравилась моя осторожность, которая, по его мнению, выдает во мне будущего полководца и стратега. Ни больше и ни меньше. Разумеется, он понимает, что два человека – пусть даже Герои – не способны решить все проблемы его страны, но ведь за нашими плечами планета Парра, куда он вот уже много лет ищет дорогу и не может найти.

– Дорогу покажем,– пообещал Ник.– Но для начала выясним, что там у вас происходит,– может быть, и своими силами справимся.

Буду я полководцем или нет – это еще вилами по воде писано, а вот ходить в дураках мне точно не хотелось. Так или иначе, но надо проверить, что там происходит на этой планете, а уж потом принимать решение – тут Ник прав.

– Автоматы не худо бы прихватить,– сказал я.– С серебряными пулями.

– Жабан,– крикнул Кощей,– принеси молодцам их амуницию!

– Когда отправляемся? – спросил Ник, проверяя оружие.

– Да хоть сию минуту,– с готовностью отозвался Каронг.– У нас есть замок на родной планете, о котором наши враги пока не подозревают.

– А как мы туда попадем? – спросила Дарья.– На ракете полетим?

Кощей даже захихикал от такой наивности, но тут же под суровым взглядом Каронга оборвал смех. Никакой ракеты, конечно, не будет – цивилизация на планете Каронга ушла далеко вперед по сравнению с земной.

– Ясно,– сказала Дарья.– Опять по пещерам лазить.

Она оказалась права, или почти права: царство Кощея и царство Нус были связаны энергетическим коридором. По этому коридору мы и отправились в поход.

Каронг шел уверенно по темным переходам. Ник следовал за ним, поддерживая одной рукой несчастную Каролингу, а другой автомат. Мы с Дарьей замыкали шествие.

Шли долго. Я уже, честно говоря, притомился. О Дарье и говорить нечего: она просто повисла у меня на руке.

Мы начали потихоньку отставать. Сначала я на это не обратил внимания, потому что коридор был прямой как стрела, но в какой-то момент осознал, что отстали мы безнадежно. Или нас бросили специально на произвол судьбы. А Ник, скорее всего, этого не заметил, увлеченный Каролингой.

Вляпались. И назад не повернешь, и впереди неведомо что. И с Каронгом и с Каролингой все стало ясно – обвели они нас вокруг пальца. Честно говоря, я ждал чего-нибудь такого. Жалко только, что нас разлучили с Ником – вдвоем было бы проще.

Темнота... А еще шуршало что-то под ногами. Наверное, крысы. Такая пакость!

– Раз есть крысы, значит, и выход отсюда есть,– сказала Дарья рассудительно.

Вообще-то она молодец – не испугалась. Голос только дрожал немного, но это ерунда... В таком положении главное – голову не потерять. А голова у Дарьи хорошо работала. Бывают же в жизни моменты, когда и крысам рад. Скажи мне кто-нибудь об этом раньше – не поверил бы.

– По-моему, здесь кто-то есть,– сказала Дарья и остановилась.

Как бы в подтверждение ее слов раздался рык. Ничего себе голосок – у меня даже волосы на голове зашевелились.

– Медведь, что ли? – испуганно спросила Дарья.

– Наверное,– сказал я,– пещерный.

Соврал, конечно, чтобы Дарью успокоить. Какой там медведь? Аж стены затряслись!.. И тут я понял, куда мы попали. То есть сначала минотавра узнал, а потом уже понял, что мы в лабиринте.

– Не может быть,– возмутилась Дарья.– Минотавр– это же давно было, еще в Древней Греции. Его убил какой-то греческий герой.

Может, и убил. Другого. А наш был живехонек. Все при нем. Рогами аж до потолка своего лабиринта доставал! Шкура толстая – как броня, грива длинная, морда тупая, бычья. И на этой морде сомнение: то ли сразу нас слопать, то ли подождать немного. Вот такое чудище.

Подложил мне Каронг свинью, ничего не скажешь! Я так думаю, что в этом месте провал во времени образовался, и мы в него угодили. Минотавр, быть может, в нашем времени давно покойник, а здесь существует. И очень бодро для покойника себя ведет. Хвостом по ляжкам бьет, и вообще всячески демонстрирует свою непримиримость и отказ от компромисса.

Стрелять в лабиринте бесполезно. Даже серебряными пулями. Обратно к вам эта пуля и прилетит. Убить монстра можно только мечом. Хотя убивать, конечно, жалко: великолепный экземпляр! Минотавры во Вселенной вообще редкость, а уж таких статей и подавно!..

К сожалению, договариваться ископаемый явно не хотел – очень уж был в себе уверен. Лапищей махнул так, что чуть голову мне не снес. Я под правую его ногу поднырнул и рубанул сплеча. Минотавр на спину опрокинулся, тут я его и добил ударом в глаз.

Никакой радости от этой победы не испытал, хотя Дарья и сказала, что я настоящий Герой. Ерунда все это. Бойня. Как-то даже неловко рассказывать про такие дела. Но, с другой стороны, не обычный бык все же, а минотавр – не каждый с ним нос к носу сталкивался.

– Зато там выход.– Дарья указала рукой вперед.

Выход действительно был, вот только куда? Листья над головой зашуршали. Я ударил кулаком по стволу дерева – гул разнесся по округе похоронный.

– Неужели мы на другой планете? – удивилась Дарья.– Шли себе, шли, и на тебе.

– А ты на звезды посмотри,– посоветовал я ей.– Сама убедишься.

Темнело, надо сказать, быстро, так что звезды на небе должны были вот-вот появиться. Но даже когда они появились, Дарья смотреть на них категорически отказалась. Наверное, для нее это было слишком.

Заночевали мы прямо у входа в лабиринт, потому что какой же смысл болтаться по чужой планете в полной темноте?.. Меня один вопрос мучил: где Ник? На этой планете, или Каронг завел его еще дальше? Вообще-то Ник у нас хоть и бабник, но не такой уж простодушный, каким кажется на первый взгляд. Так что если Каронг рассчитывает обвести его вокруг пальца, то ему придется здорово потрудиться... От этой мысли мне стало теплее, и я сам не заметил, как уснул.

...Светило над этой планетой смотрелось уж очень багровым – оттого и капли росы больше напоминали пятна крови. Ночью-то невидно было, а утром выяснилось, что листья здесь не зеленые, а бурые – кровавой росе под стать.

Честно говоря, мне есть очень хотелось. Неловко как-то об этом говорить: у человека брат пропал, а он думает о том, как брюхо набить... С другой стороны, есть-то все равно надо, да и Дарью кормить тоже – она чуть не двое суток голодная!.. Я посматривал по сторонам в поисках живности, но, как назло, никто не попадался, и это меня удивило больше всего: такой лес и без живности – странно как-то.

Мы вышли на дорогу, хотя, возможно, это была и не дорога. Полоса голой почвы шириной метра четыре рассекала, словно ударом меча, равнину, поросшую бурой травой. Почва будто спеклась от нестерпимого жара и превратилась в твердую, гладкую, отполированную, поверхность. Хотел бы я знать, что за огненный каток здесь?..

– Раз есть дорога, значит, есть и люди,– сказала Дарья уверенно.

Разубеждать я ее не собирался, оставаясь при своем мнении. Тем не менее мы по этой твердой полосе пошли вперед. Идти по ней было легче, чем по заросшей высокой травой степи, а потом – куда-нибудь выжженная полоска должна же нас вывести.

И онавывела! Среди черных туч заблистали молнии, а дождя не было. Воздух словно высох и своей горечью раздирал наши легкие. Но еще ужаснее смотрелся большой город, в котором все превратилось в камень: дома, люди, животные...

Сначала я подумал, что это статуи, но потом понял – нет. Эти каменные статуи когда-то любили, смеялись, пели, просто жили... Они так и стояли, застигнутые врасплох чем-то невероятным, у открытых дверей своих каменных домов и смотрели вверх. На устремленных к небесам каменных ликах был написан такой ужас, что я даже глаза закрыл от неожиданности. Или от страха. Потому что действительно страшно смотреть на застывших в вечном ужасе людей, которых к тому же много, очень много – я даже считать не стал. Как они окаменели в один миг? А может, это был не камень: разве может, например, окаменеть вода? Но в этом городе она окаменела – то есть превратилась, как и все вокруг, в спекшуюся массу, точно такую же, как та полоса, по которой мы пришли в мертвый город. Наверное, следовало сразу уйти, но мы не могли – ходили, смотрели, и нам было страшно.

– Может быть, здесь Медуза побывала? – предположила шепотом Дарья. Думаю, она ошиблась: нет во Вселенной такой горгоны Медузы, чтобы от одного ее взгляда окаменел целый город. Но что-то здесь появилось. Огромное и страшное. Настолько огромное и настолько страшное, что население не смогло этого вынести.

– Уйдем отсюда,– попросила Дарья.– В какой-нибудь параллельный мир.

Но на этой планете параллельных миров не было, и никуда из этого города мы уйти не могли.

– Разве так бывает?

Бывает. Только чтобы так получилось, нужно или очень большое Добро, или очень большое Зло... Так вот куда нас вывел Каронг! Несчастный минотавр был всего лишь мелкой шавкой у порога страшного мира. Правду говорил Свистун: по сравнению с этим все, что мог себе позволить Кощей даже в лучшие свои годы,– мелочь, о которой даже говорить не стоит.

– А Ник?

Ну что я мог ей ответить? Не верил, что мой брат погиб, как не верю в то, что когда-нибудь погибну сам. Но ведь и окружающие нас каменные статуи не верили. Не верили, пока были живыми людьми, потому что никто не верит в собственную смерть. И зачем она приходит? Так хорошо жить! И ничего лучше жизни никто пока не выдумал!

– Смотри! – воскликнула вдруг Дарья.– Летит!

Я даже не шелохнулся в первую секунду. Потому что никого не могло быть на мертвой планете. Но вот поди ж ты – прилетела птица, довольно большая, и спикировала прямо на нас, до смерти напугав Дарью.

Батюшки-светы! Это был Баярд собственной персоной! Я обрадовался и поразился – откуда он здесь взялся?

– У него к ноге бумага привязана.

Дарья развернула листок и даже порозовела – Баярд принес письмо от ее мамы, и ей, конечно, приятно было его получить. Тем более на мертвой и чужой планете.

Дарьина мама страшно волновалась. Все их попытки проникнуть в тоннель заканчивались ничем: они натыкались на невидимое препятствие, от которого даже отбойные молотки отскакивали. И уже пришли в отчаяние, но тут, к счастью, появился принц Оливийский, протолкнувший через барьер Баярда с письмом.

– Какой еще принц Оливийский? – удивилась Дарья.

Как я обрадовался этому известию! Принц Оливийский – это наш брат Алекс. Здорово, что он нас нашел. Ну не совсем нашел, но тем не менее.

Принц Оливийский, как не без злорадства писала Дарьина мама, очень нас ругал, называя глупыми мальчишками, которым следует надрать уши, и вообще произвел на всех весьма благоприятное впечатление – не в пример своим братьям.

Алекс всегда и на всех производит хорошее впечатление... А главное, сообщала мама, он собирается нам помочь, но пойдет совершенно другим путем. Каким именно – она не упомянула, зато не преминула живописать, каким она меня подвергнет карам, если с ее дочерью случится какое-нибудь несчастье.

– Они все-таки обратились в милицию,– вздохнула Дарья.

Меня это не очень огорчило, потому что никакая милиция по Кощееву коридору не пройдет, если даже Алекс не рискнул туда сунуться.

– А Баярд?

Баярд – другое дело. Ловушки там на людей расставлены, а Баярд – птица или крылатый конь – кому как нравится. В Кощеевом царстве о таких не слышали. Он даже по лабиринту пролетел, а это не шутка!

– Мама волнуется,– вздохнула Дарья.

– Моя, наверное, тоже волнуется,– сказал я, чтобы хоть немного ее утешить.

– А почему бы тебе не вернуться на свою планету за подкреплением?

Интересно, за кого она меня принимает! Что я, чародей, что ли,– захотел и пошел по эфиру, как по тверди? Для того чтобы на планету Парра вернуться, надо сначала на Землю попасть. То есть через лабиринт пройти, но из лабиринта обратной дороги нет – во всяком случае, я ее не знаю.

– Баярд же прошел.

– Баярд прошел по нашим следам: у него нюх как у собаки, хотя лично я не знаю собаки, у которой был бы такой же нюх.

– Ерунда какая-то,– сказала Дарья.– Туда можно – оттуда нельзя... То он прыгает с планеты на планету, то по какому-то несчастному лабиринту пройти не в состоянии.

Одним словом, опять я кругом виноват. По-моему, у нее завышенные претензии к моей скромной персоне.

– Учился ты, наверное плохо,– вздохнула Дарья.– Двоечник.

А это что еще за словечко?.. Нет, если бы я знал, где мы находимся, хотя бы приблизительно, конечно, попробовал бы выбраться! А тут... Звезды сияли абсолютно незнакомые.

– Не можешь так не можешь! – махнула рукой на мои оправдания Дарья.– Что делать-то будем? Твоего брата принца Оливийского ждать?

Это я называю вопросом по существу. Перво-наперво следовало отыскать Ника. Что-то подсказывало мне, что он здесь, на этой планете, а своей интуиции я привык доверять – она меня никогда не подводила.

– Оно и видно,– фыркнула Дарья.

Далее, до Каронга следует добраться во что бы то ни стало, а уж через него выйти на страшного Хозяина, который превратил в камень все живое на планете. Ну и одержать победу!..

– Всего-навсего?! – удивилась Дарья.– А я думала, что ты предложишь мне нечто грандиозное.

– В любом случае нам без Каронга на Землю не вернуться.

Я попросил Баярда превратиться в коня. Дарья на этот раз даже не охнула: то ли привыкла уже ко всему, то ли просто свидетелей не наблюдалось и некому было свой испуг показывать. Однако в мой пояс она крепко обеими руками вцепилась. Лететь на крылатом коне даже приятнее, чем скакать на лошади. Хотя ко всему привычка нужна. Поначалу бывает, что голова кружится. Я посоветовал Дарье закрыть глаза.

Баярд, надо сказать, здорово разбаловался за время нашей разлуки: все время норовил какой-нибудь пируэт исполнить. Будь я один, мы бы с ним порезвились, но с Дарьей на крупе об этом и речи не могло быть. Так что пришлось Баярда немного приструнить.

Мы пролетели еще над одним городом – тоже мертвым. Видимо, планета когда-то процветала и людей здесь хватало. Дарья тяжело вздохнула у меня за спиной, и я даже снижаться не стал. Потому что ничего нового мы в городе не обнаружим: сплошной каменный ужас (а мы им и без того сыты по горло). Но злости во мне прибавилось: смерть всегда вызывает неприязнь, убийство ни в чем не повинных людей – тем более. А тут целая планета... Что же это за сила такая?

– Птицы! – вскрикнула Дарья.

Это были вовсе не птицы. И Баярд все понял раньше, чем я. Он резко пошел на снижение, поскольку состязаться в скорости с гарпиями не мог. А я за автомат взялся – только пух и перья из них посыпались! Вот гадины! Полсотни их было – не меньше. К самой траве они нас прижали и атаковали с разных сторон. А уж крик стоял такой, что волосы на голове шевелились. И не отстали, пока я половину из них не уложил на бурую травку. Все-таки автомат – вещь надежная, мечом бы пришлось дольше махать.

– Какой ужас! – всхлипнула Дарья.– Они нас прямо съесть хотели!

Вообще-то могли и съесть. Да и выглядят ужасно! Что это именно гарпии – сомнений не осталось. И то, что они на эту планету пришли с Иблея, показательно и даже очень: зло к злу всегда тянется. Я с гарпиями только второй раз столкнулся, но слышал о них много разного. Не люди, не птицы, покрыты не поймешь чем – то ли пером, то ли волосом, крылья – как у летучих мышей, а телом с человеком схожи. Рыла, прямо скажем, не ахти – даже у жабовидных пщаков поприличней будут. О запахе я уже не говорю!

Мне почему-то показалось, что на этой планете нас ждет еще много встреч – и далеко не самых приятных. Кто-то созывает гостей на пир смерти.

Баярд при виде мертвых гарпий даже копытом застучал! Злопамятный он конь – не забыл еще, как они ему крыло повредили. Заржал – радостно и победно. Но победу рано было праздновать. Я Баярда по шее потрепал ласково, потому что вел он себя действительно молодцом: настоящий боевой конь!

– Подумаешь,– кривенько усмехнулась Дарья.– Сиганул вниз, словно ему крылья подпалили.

Зря это она. Другого выхода у Баярда просто не было. В тактике боя он разбирался гораздо лучше Дарьи: и ускорялся, когда нужно было, и замирал, и на месте кружил. Словом, Баярд держался молодцом. А Дарья, по-моему, ревновала... То есть не совсем ревновала – что к коню-то ревновать? Но все-таки ее почему-то задело, когда я Баярда похвалил.

– Целуйся со своим конем!

Вот так всегда! Ссора на пустом месте! И что я такого сделал, скажите на милость?.. Еще полчаса обиженно сопела у меня за спиной. Между прочим, на крупе все того же Баярда. Он крыльями машет, пока мы отдыхаем от трудов праведных, почему бы не похвалить работягу?!

– Ты вперед смотри,– посоветовала Дарья.– А то врежется твой работяга в какую-нибудь гору.

Гора не гора, но что-то на горизонте темнело. Нет, на гору не похоже – местность-то кругом равнинная. Еще один мертвый город? Не похоже. О, да там, кажется, укрепленный замок.

– Есть хочется,– сказала Дарья и вздохнула тяжело.

Правильно она вздыхала: мне тоже очень хотелось есть... Но соваться в замок, не разведав обстановку, было бы слишком опрометчиво. Тем более на такой-то планете.

– Уцелевшие гарпии в эту сторону полетели.

Молодец Дарья, я тоже заметил. Нет, на сердечную встречу нам в замке рассчитывать глупо. Вот и думай тут.

Баярда я к земле направил – зачем зря маячить на горизонте? Ясно же, что в замке и охрана есть, если, конечно, он обитаем. Подобраться к нему поближе лучше по высокой траве – там при случае и схорониться можно.

– Гарпии мясо любят. Чем-то же они здесь кормятся, когда Герои к ним на огонек не залетают?

Это я пошутил, чтобы Дарью хоть немного развеселить. Но ей моя шутка не понравилась, и она в ответ только вздохнула.

– Бараны,– обрадовалась вдруг Дарья.– Честное слово – бараны!

Там были не только бараны, но и овцы. Я поправлять Дарью не стал – к чему лишние споры?

– Стреляй, Вик, стреляй!

Вот тебе на! Стреляй!.. Овцы-то чужие, а что хозяин на это скажет?

– Ой, я не могу! – запыхтела Дарья от возмущения.– И рожают же мамы таких героев. Магазины он грабит, а барана украсть слабо!

Ну, во-первых, магазин мы не грабили – девушки нам серебро сами отдали, а во-вторых, надо же все-таки спрашивать, когда берешь чужое.

– Он будет спрашивать! – возмутилась Дарья.– Вы только посмотрите на него. Ты у гарпий собрался спрашивать или у своего Баярда?

А при чем здесь Баярд? Не говоря уже о гарпиях! У пастуха спросить надо.

– Ладно,– согласилась Дарья.– Где твой пастух?

– По-твоему, они сами пасутся, что ли?

Прав оказался я, потому что не успели мы и десяти метров проехать, как нам навстречу пастух поднялся. То есть не совсем навстречу – он как раз от нас побежал, и довольно быстро, но Баярд догнал его без труда.

Пастух был низкорослым, заросшим по самые глаза волосами, а глаза-то маленькие, не слишком приветливые, скорее испуганные. Пахло от него не лучше, чем от гарпий. Но все же человек и поговорить с ним можно.

Однако пастух залопотал на каком-то птичьем языке, и я ничего не понял. Странный он был. Мекал да бекал. А в глазах такой ужас плескался, что мне не по себе стало. Неужели он нас так испугался?

Кое-как объяснил ему, что нам нужно. Представьте себе, он обрадовался. Вот добрая душа! Мы с Дарьей глазом моргнуть не успели, как он освежевал барашка. И костер разложил. Услужливый такой малый попался. Я всегда говорю, что если ты к кому-то по-человечески, то и он к тебе со всем сердцем!..

– Просто он тебя за другого принял,– возразила Дарья.– За какого-нибудь демона Зла. И рад бараном откупиться!

А то пастух не видит, кто перед ним! Демон Зла... Надо же... Зачем так плохо о людях думать?

– Ты же сам сказал, что на этой планете людей не осталось.

– Значит, ошибся. Пастух же человек.

– Не знаю,– покачала головой Дарья.– По-моему, он свихнулся среди своих баранов.

Конечно, нашего нового знакомого мудрецом назвать было трудно, но человеком он был добрым. Старался нам всячески угодить. И Дарья, между прочим, приготовленное им мясо уплетала за обе щеки! И хлебом не побрезговала!.. Странные они какие-то – эти женщины: раз мужчина не писаный красавец, то непременно злодей.

– Ты его спроси, кто в этом замке живет.

Легко сказать – спроси! Пытался я, конечно, но не очень получалось. Выходило, что женщина, и, похоже, красивая, потому как пастух все время на Дарью показывал.

– Красивая – не значит добрая,– передразнила меня Дарья.– Или к женщинам это не относится?

Очень даже относится, если присмотреться поближе! Ничего я не намекал, просто так сказал, и все. Тут же и обиделась: я, видите ли, намекнул, что она недобрая... Вообще никогда не намекаю, а говорю то, что есть, и если бы считал ее злой – так бы и сказал!..

С Дарьей иногда трудно бывает: то она вполне нормальная девчонка и даже сверх того, а то капризная до невозможности. К словам начинает придираться. Сердится... Зачем, спрашивается, сердиться-то? Вот придем в замок и узнаем, кто там живет: женщина или мужчина, красивые или так себе.

– Опять тебя вокруг пальца обведут. Забыл про мертвые города?

Ничего я не забыл, но нельзя же всех подозревать без причины. Может, окаменевшие города – это очень далекое прошлое.

– А гарпии тоже прошлое? А брата ты потерял тоже в прошлом?

Права она была, конечно, да только всегда хочется надеяться на лучшее.

– Надеяться можно на что угодно, а порох следует всегда держать сухим.

С Дарьей не соскучишься. Надо же – выдала. Нет, с женой мне повезло.

– Это мы потом узнаем, кому повезло, а кому не очень. Лучше выясни у пастуха все, что сможешь.

Вытряс я из него немного – по той простой причине, что он мало чего знал. Всю жизнь пас скот. Вырос при замке, не помнил ни отца, ни матери. Страшно было. Хозяйка красивая. Хозяин – то есть, то нет. Страшный. Красивый. Я – тоже страшный и тоже красивый. Про мертвые города он ничего не слышал. Людей в замке много. Страшные и красивые. Есть и некрасивые, но тогда очень страшные. Гарпий он не боялся. То есть боялся не очень. Крали они у него скот, его били за это в замке, а гарпий нет. Гарпии служат хозяйке замка.

– Что я говорила? – Дарья взглянула на меня с торжеством.– А то заладил: красивая, красивая...

Попасть в укрепленный замок оказалось делом совсем непростым. На этой планете параллельных миров нет – я уже об этом говорил. Так что путь был один – через ворота.

Замок окружал гигантский ров, где плавали рыбки совсем не золотые: что-то среднее между земным крокодилом и гигантским питоном Иблея. Стены из гладкого камня высотой метров двадцать. Попробуйте удержаться на такой стене! Не только рукам, но даже глазу не за что уцепиться.

Оставалось одно: попасть в замок вместе со стадом. Очень неприятный вариант. Потому что пришлось напялить на себя плохо выделанные шкуры, чтобы слиться с блеющим миром. Разумеется, Дарья ни в какую не захотела от меня отстать. На все мои доводы она отвечала коротко: нет! – и хмурила при этом брови. Ну и ладно: не захотела слушаться – пусть теперь мучается.

Передвигаться на четвереньках человеку, привыкшему гордо ступать на своих двоих, очень тяжело. И унизительно. А тут еще эти овцы, которые то сбиваются в кучу, то вдруг шарахаются от тебя как черт от ладана.

Словом, трудным оказалось наше предприятие. Я все боялся, что стража нас узреет, но обошлось. Часовой у ворот бросил на блеющих баранов рассеянный взгляд и отвернулся. Два его приятеля, стоявшие чуть поодаль, ограничились пинками, которыми щедро наградили ближайших животных и несчастного пастуха.

Темнело. В замке зажигали свет. Странный какой-то: возникал словно бы ниоткуда. Из-под земли, что ли?

Челядь суетилась во дворе. Несколько вооруженных до зубов воинов свирепо покрикивали на слуг, сопровождая свои приказы ударами древков коротких копий. Замок жил своей обычной жизнью, и когда мы с Дарьей сбросили овечьи шкуры, никто на нас внимания не обратил.

– Надо было тебе невидимым стать,– шепнула мне на ухо Дарья.

Увы! Рад бы поставить барьер невидимости, да только он на людей рассчитан – с оборотнями такой номер вряд ли пройдет. Да и попробуй такую массу обитателей замка удержать под контролем – мозги скиснут!

Довольно долго мы бродили среди убогих хижин для прислуги, прилепившихся к внешней стене замка, отыскивая дорогу. Угодили в какой-то курятник и вызвали там переполох.

– Какое убожество,– вздохнула Дарья.– А Каронг еще улыбался, когда я про ракету сказала. Земля, мол, отстала в развитии. Живут в средневековье.

– С чего вы взяла, что это замок Каронга?

– А чей он, по-твоему?

– Да мало ли? А потом, уровень подобных цивилизаций вовсе не определяется уровнем жизни прислуги. Тут ее скорее всего за людей не считают.

– Это если они сами не люди,– сказала Дарья.

Очень может быть. Спорить я не стал. На споры ни сил, ни времени уже не было.

– А почему ты решил, что в замке оборотни?

– Пастух же сказал: то красивый, то страшный.

До Дарьи, по-моему, только сейчас дошло. И она испуганно в мою руку вцепилась. Не знаю, может быть, я неправильно истолковал слова пастуха – уж очень путано он все объяснял! – но в любом случае следовало соблюдать осторожность.

Нас заметили и окликнули, однако мы не стали вступать в разговоры, поспешив укрыться за ближайшей дверью. Это была кухня, и пахло там умопомрачительно. Сразу стало понятно, что хозяева замка знают толк в еде. Я и сам люблю покушать, когда имеется такая возможность, но к гурманам не отношусь и могу удовольствоваться жареным цыпленком. Кража, конечно, мелкая, да не хотелось отвлекать поваров от важного дела.

Из кухни мы попали в ярко освещенный коридор и несколько опрометчиво двинулись вперед. Опрометчиво– потому что никак не ожидали встретить во внутренних покоях замка вооруженную стражу, а она была. И нас обнаружили сразу же, как только мы появились из-за угла. Два закованных в доспехи рыцаря загородили нам дорогу. В их глазах не было особой враждебности – разве что легкая брезгливость к людям, которые забрели случайно туда, где им быть не полагалось.

Вообще-то не надо было, наверное, стрелять в чужом замке, но у меня другого выхода не оставалось: стражи, не задавая никаких вопросов, просто хотели снести нам головы своими мечами. Излишняя горячность их подвела.

Мне показалось, что эхо выстрелов разнеслось по всему замку, но я ошибся – никто нас больше не тревожил. Так что даже бежать не было особой необходимости.

– Зачем ты их убил?

Ну вот, надо было, оказывается, погибнуть с честью.

– Мог бы стать невидимым – как на кухне.

– Правильно, а тебя оставить.

– Они оборотни или люди?

– Поживем – увидим.

– Если поживем,– вздохнула Дарья.– Стреляешь направо и налево и хочешь, чтобы тебя как дорогого гостя принимали?

Замок был настолько велик, что мы довольно долго блуждали по его закоулкам, прежде чем наткнулись на живых существ. На этот раз вели себя осторожнее: этих я просто оглушил, подкравшись сзади. Хрюкнули только бойцы, и все. Мы их тихонечко в ближайшую комнату затащили – благо она была пуста.

С виду это были важные господа. Во всяком случае, тот, что повыше ростом и постарше. И голова тигра, изображенная на висевшем на его шее медальоне, обозначала, надо полагать, высокий сан нашего пленника. Очень уж любят знатные особы разных миров украшать себя подобными игрушками.

По-моему, и нам их одежда пришлась к лицу. Из Дарьи, во всяком случае, получился очень милый мальчик. Волосы, правда, пришлось немного мечом подровнять... Медальон с тигриной мордой я себе на грудь повесил – для солидности.

Пленников убивать не стал, просто связал – не такой уж я кровожадный, как некоторые думают.

– А кто думает? – спросила Дарья.

Я не стал уточнять. Некогда препираться было.

Мы очень даже вовремя переоделись. Коридоры замка стали заполняться гостями. Они вежливо раскланивались друг с другом и направлялись в огромный зал к пиршественному столу, за которым и без того сидело довольно много народу. Но и нам место нашлось. Собственно, только мне, да и то на самом краю. Дарье сидеть и вовсе не полагалось, поскольку у нее не было медальона. Ей полагалось стоять за моей спиной и выражать всем своим видом преданность и послушание.

Я очень хорошо играл свою роль знатного господина, а Дарья – так себе: никакой преданности на лице, о послушании я и не говорю.

Мне мое место не очень нравилось: хотелось бы устроиться поближе к помосту, на который, надо полагать, пригласят самых важных шишек, но для этого, видимо, следовало или прийти пораньше, или оглушить кого-нибудь рангом повыше.

Присутствовало не менее сотни гостей. Солидные люди: в богатых одеждах, отделанных золотом и серебром, от изумрудов, сапфиров и рубинов просто в глазах рябило. Пальцы унизаны перстнями.

Меня привлекли пустующие места во главе стола. Судя по тому, что собравшиеся гости нет-нет да и бросали в ту сторону взгляды, отсутствие хозяев беспокоило их тоже.

Откуда-то сверху полилась вдруг прекрасная музыка, распахнулась позолоченная дверь, и нашим взорам предстала хозяйка замка Каролинга. Я ее сразу узнал. Рядом с ней вышагивал как ни в чем не бывало мой брат Ник. Любезный кавалер!.. Он буквально пожирал глазами свою красавицу.

Дарья захрипела от возмущения у меня за спиной, и если бы не приветственные крики в адрес вошедших, то многим ее поведение могло бы показаться странным. Но мои соседи, увлеченные улыбками Каролинги, просто не заметили пыхтения маленького пажа.

Что касается меня, то я не только заметил, но и полностью разделял Дарьино возмущение: хорош Ник, ничего не скажешь! Мы буквально землю роем, беспокоясь за его жизнь, а он развлекается с девочкой и в ус не дует!..

Ник и Каролинга уселись во главе стола. Музыка сразу смолкла, и наступила тишина. По-моему, Ник меня не узнал, хотя я мог и ошибаться. Вид у него был гордый и неприступный – прямо полководец перед решающим сражением!..

Каролинга не заговорила даже, а запела. Оказывается, Ник – Герой и сын Героя, принц Арамийский – подрядился очистить страну Нус от злого ворога! Честь ему и хвала! И всем собравшимся здесь, чтобы ему помочь, тоже честь и хвала! Ник, оказывается, рыцарь без страха и упрека, поборник справедливости, кладезь всех добродетелей!.. Даже бриллиантовую слезу уронила Каролинга, повествуя о сем достойном муже и воине!..

Ник, разумеется, был растроган – о чем со свойственной ему откровенностью сообщил всем. И пообещал жизнь положить ради торжества справедливого дела. А если не хватит его скромных сил для победы над врагом, то ему есть куда обратиться за помощью.

В вине недостатка не было. И, по-моему, хозяйка напрасно была так щедра со своими гостями. С каждым выпитым кубком благородства становилось все меньше, а свинства все больше. Но Ник, похоже, ничего не замечал, кроме глаз своей соседки. Между нами говоря, он тоже здорово принял. И красавица Каролинга не оставляла Ника своим вниманием. Щебетала, как канарейка. И все о своей беспомощности. О том, как трудно без твердой мужской руки вести хозяйство. Ну и о тяжелой женской доле, естественно... Я не все разбирал в ее словах, но кое-что до меня долетало.

Нельзя сказать, что она любила своего мужа: скорее, он заменял ей отца, но освободить его из плена – ее долг, и она пойдет на любые жертвы. Ясно было даже по лицу, на какие жертвы она пойдет охотнее всего. А Ник, конечно, таял. Вообще-то моего брата нельзя возле юбки сажать: это наносит невосполнимый вред его умственным способностям.

Хозяйка замка еще немного посидела с нами, а потом поднялась со своего места, поблагодарила еще раз всех присутствующих и, сославшись на плохое самочувствие, покинула зал. Разумеется, Ник вызвался ее сопровождать. И я следом за ними поднялся, случайно опрокинув при этом кубок с вином на колени своего соседа. Неловко как-то получилось: хотел уйти незамеченным, а тут поднялся скандал до небес. Ему, видите ли, не понравилось. Аж кабанья голова у него на груди запрыгала от возмущения. Расхрюкался – как в свинарнике. Я в долгу не остался и сказал ему пару ласковых, поскольку тоже много выпил. Не надо было, конечно, пить, но не будешь же сидеть за пиршественным столом с постной рожей. Это сразу вызовет подозрение. Все пьют, а один гость, видите ли, не пьет.

Слово за слово, схватились мы за мечи. Я этот его медальон с кабаньей рожей срезал одним ударом. Откуда же мне было знать, что за этим последует?

Неожиданно на месте человеческого лица вдруг оказалась кабанья рожа. Страшновато было на это смотреть. Вот был человек, кажется, ну поссорились (я его даже убивать поначалу не хотел, поскольку вина-то была моя), и вдруг на тебе – кабанье рыло! А главное – никто вокруг даже не удивился. Дарья только вскрикнула, когда у него с клыков слюна закапала, а волосы на голове поднялись щетиной. Может быть, он и дальше бы превращался в кабана, но тут я ему башку мечом снес, так что обезглавленное тело осталось вполне человеческим.

Мне показалось, что окружающие были разочарованы, но вслух никто ничего не сказал. Видимо, подобные схватки в этой компании были делом обыденным. Обезглавленное тело подхватили замковые слуги и утащили прочь, а гости как ни в чем не бывало вернулись к вину.

– Хороший удар,– похвалил меня сосед с волчьей мордой на груди. Я только головой кивнул, схватил Дарью за руку и направился к выходу. Мне показалось, что сосед меня в чем-то заподозрил – во всяком случае, он не спускал с меня глаз, пока я не прикрыл дверь за собою.

– Какой ужас! – прошептала Дарья.

– Теперь поняла, что означают слова пастуха – «то красивый, то страшный»?

Дарья только кивнула – никак в себя прийти не могла. Конечно, одно дело слушать рассказы про оборотней, а другое – увидеть все собственными глазами. Я по себе сужу, между прочим. Тоже в первый момент волосенки на голове зашевелились – хотя, кажется, ко всему приучен.

– Хорош твой братец,– начала приходить в себя Дарья,– даже не узнал нас. Связался с какой-то стервой.

Я так не думал. Ник – человек, конечно, легкомысленный, но не настолько же. Наверняка он уже догадался, что в этом замке не все чисто, только виду не подает.

– Ага,– усмехнулась Дарья,– он у вас осмотрительный.

– Скорее, просто умный.

Я сразу узнал Ника по голосу. Стоял он картиной в проеме дверей и улыбался насмешливо.

– Заходите.

А что, мы люди не гордые – вошли. Каролинга расстаралась для своего рыцаря – все вокруг буквально кричало о роскоши, от золота и серебра в глазах рябило.

– И улыбается еще! – обиделась Дарья.

По-моему, правильно она обиделась. С чего бы это, спрашивается, зубы скалить, если кругом виноват? Должна же быть у человека ответственность перед близкими.

– Я не улыбаюсь,– пожал плечами Ник.– Просто рад вас видеть живыми и здоровыми.

Ник согласился, что наше негодование отчасти справедливо. Только зря мы его за простака держим: Каронгу он, конечно, не поверил, но это был единственный шанс добраться до загадочного железного замка. А Каролинга-де здесь совершенно ни при чем, Каронг, похоже, обманывает и ее. Во всяком случае, она жертва обстоятельств и чьей-то грязной игры. И с ее помощью Ник рано или поздно до настоящих заводил доберется. Напрасно-де мы обвиняем его в бессердечии: он за нас тоже переживал, но полагал, что мы вернулись обратно в Кощеево царство, а оттуда домой. Свое предприятие он считал очень опасным и был даже рад, что мы в нем не участвуем. Сейчас он, видите ли, испытывает сложные чувства: с одной стороны, рад, что мы рядом, живы и здоровы, а с другой – предпочел бы, чтобы мы находились где-нибудь подальше, потому что шансов уцелеть у всех нас не так уж много.

– А где Каронг? – спросил я.

– Не знаю.– Ник почесал затылок.– Отправился в какой-то здешний город вербовать сторонников.

– Нет на этой планете городов! То есть города-то есть, да только мертвые!

Пришлось рассказать этому «осмотрительному» мудрецу все, что мы успели увидеть на планете и в замке.

– Странно,– хмыкнул Ник и снял с моей шеи таинственный медальон,– что же это такое?

И мне хотелось бы знать. А еще хотелось бы узнать, что мой героический брат собирается делать в создавшейся ситуации.

– Говоришь – кабанья морда? – Ник задумчиво теребил себя за ухо. (Дурная привычка, которая очень не нравилась нашей Ма,– но это я так, к слову).

– А у твоей Каролинги, случайно, нет такой красивой вещицы на шее? – спросила Дарья. Ник собрался было возмутиться, а потом передумал:

– До голой шеи мы еще не дошли в наших отношениях. Но этой ночью все должно устроиться.

Дарья зафыркала от возмущения, а я возмущаться не стал: зачем нервы зря мотать? Горбатого только могила исправит!

– Ты губу не слишком раскатывай,– все-таки посоветовал я ему.– Шутки кончились, тут и голову потерять– раз плюнуть.

– Оборотней – полный замок,– поддержала меня Дарья.

– Оборотни – мелочь,– поморщился Ник.– Плевал я на них. Мне до Каронга нужно добраться и до железного замка. Кроме Каролинги, никто нам помочь не сможет.

– Ты на свое обаяние не слишком-то рассчитывай – обведет она тебя вокруг пальца.

– Ерунда.– Ник махнул рукой.– Об одном жалею: вас в это дело втравил, особенно Дарью.

Скажите пожалуйста, совесть в человеке заговорила. Видимо, наша Ма правильно утверждает, что совсем уж безнадежных в этом мире нет.

– Я вас в соседней комнате спрячу. Только уговор: не подсматривать!..

За кого нас этот человек принимает?! Хоть он и мой брат, но я скажу...

– Ладно, ладно,– прервал меня Ник.– Моралист... Тебя послушать, как надо жить,– так лучше не жить вовсе.

Дарья, и та возмутилась, но Ник нам долго выступать не дал, потому что его красавица была уже на подходе.

– Я пришла поговорить о деле,– запела Каролинга.

Между прочим, я не подслушивал – просто в соседней комнате, куда Ник нас спрятал, слышимость была превосходной. Не затыкать же уши, в самом деле. А следом и Ник завибрировал страстно. Комплименты расточал, и так далее... Я и вспоминать не буду – кому это интересно?.. А если кому-то интересно – пожалуйста: могу познакомить со своим братом – репертуар у него не меняется.

Потом Ник выразил желание узнать поподробнее, что за злобные силы похитили мужа пленительной женщины, лишив ее радостей семейного очага?

– Увы,– вздохнула Каролинга,– силы эти столь могущественны, что при одном упоминании о них я трепещу от ужаса.

Разумеется, Ник тут же выразил готовность согреть в объятиях трепещущую женщину. И что-то долго он ее согревал: я, во всяком случае, притомился ждать.

– Нет такой силы, которая устояла бы перед Героем!– прорвало Ника.

Вообще-то я не люблю подслушивать, тем более такой разговор. Но уйти нам было некуда... Приходилось ждать и терпеть.

А красавица восхищенно щебетала: она, оказывается, и не сомневалась в его доблести!.. Минут пять, наверное, Каролинга высказывала Нику, какое он чудо. Мне даже скучно стало. А то я не знаю, что из себя представляет мой брат!..

Оказывается, враги Каролинги вовсе даже не обычные люди – скорее всего, совсем не люди!.. Услышав эти слова хозяйки замка, я навострил уши. По-моему, они там наконец-то добрались до главного.

Эти могущественнейшие существа появились на планете несколько сотен лет назад и подчинили, большей частью уничтожив, ее города. Свободными остались только замки, расположенные в глухих уголках планеты. С тех пор замки ведут безнадежную борьбу за свое существование. Безнадежную – потому что силы врагов неисчислимы, а в замках всего лишь горстка патриотов. С этими патриотами Ник имел возможность сегодня познакомиться за пиршественным столом... Тут красавица сделала паузу: я так полагаю, заламывала руки в неизбывном горе!.. Потом продолжила свой печальный рассказ. Ник ей, оказывается, дорог... Так дорог, что ни словом сказать, ни пером описать. Словом, ей бы не хотелось, чтобы он погиб. Мужа своего она, конечно, уважает, но... Долгая пауза. Прерывистое дыхание. Вероятно, бриллиантовая слеза... Нет, она не может рисковать жизнью Ника, она не перенесет его смерти и непременно умрет вместе с ним.

Долгая пауза... По-моему, они целовались. Наконец Ник порадовал свою красавицу: умирать не собирается, а совсем даже напротив – доброе отношение прекрасной женщины удесятеряет его силы и жажду жизни! А если у него не хватит сил в одиночку освободить страну Нус, то он непременно отправится на родную планету или отправит туда гонца за помощью.

Красавица не пожелала расстаться с Ником хотя бы на минуту и посоветовала отправить на Парру доверенное лицо. Каронга, например. И хорошо бы сделать это как можно скорее – потому что, по ее сведениям, враги готовят нападение на замок со дня на день.

Ник предложил оставить все заботы до утра, а пока заняться чем-нибудь более приятным. Каролинга не возражала. Во всяком случае, что-то там у них шуршало.

Дарья дернула меня за рукав и покрутила пальцем у виска. Я с ней был полностью согласен: Ник зашел слишком далеко! Кто ее знает, эту Каролингу, что она за женщина, да и женщина ли вообще?.. У меня были причины в этом сомневаться после увиденного в замке.

– О какой прекрасный камень! – протянул Ник, и в его голосе послышалось беспокойство.

– Подарок мужа,– быстро ответила Каролинга.– Я поклялась его не снимать.

Честно говоря, я испугался, потому что Ник вел опасную игру!

– Мне он не нравится,– сказал Ник.– Пусть пока полежит в сторонке, а о муже лучше забыть – хотя бы на несколько минут.

– Нет!..– В голосе Каролинги был ужас.

И тут я, наплевав на приличия, ринулся к ним в комнату.

Ник стоял у стены с обнаженным мечом в одной руке и со странным зеленоватым камнем на золотой цепочке в другой. На лице его были написаны изумление и страх. Никогда еще я не видел своего брата испуганным до такой степени.

Каролинга менялась прямо на глазах. Это было ужасно. Я буквально прикипел к полу, не в силах пошевелиться. Мне даже на какой-то миг показалось, что Ник так и не найдет в себе сил для решающего удара!.. Но в тот самый миг, когда змеи на голове горгоны Медузы готовы были издать шипение, он взмахнул мечом. Отрубленная голова отлетела на середину комнаты и закружилась волчком, а обезглавленное женское тело, обнаженное и поразительно прекрасное, опрокинулось на постель, и черная кровь заструилась по сверкающей белизной простыне. Ник подцепил острием меча отрубленную голову и швырнул ее в полыхающий камин.

– Вот и все,– сказал он хрипло и вытер рукавом рубахи капли пота со лба.

Но это было далеко не все. После смерти горгоны по замку пронесся страшный вопль. Словно заголосили разом все демоны ада! Да, наверное, так оно и было. К нам уже ломились – только куски дерева разлетались по сторонам.

– Шевелись! – крикнул Ник.– Сейчас начнется!..

И точно – началось. Никакая в мире дверь не выдержала бы такого напора. Обитатели замка словно взбесились. Рвались в нашу комнату с одной целью – убить.

Я едва успел оттолкнуть Дарью в угол и обнажить меч.

Дверь разлетелась в щепы, и нас едва не захлестнул поток оскаленных волчьих, кошачьих и свинячьих рыл, которые, сатанея от собственного воя, бросились на нас, потрясая мечами и клацая зубами. Тела их оставались человеческими – это я успел заметить, но радости по этому поводу не испытал. Ибо нет более совершенной машины для убийства, чем человек,– особенно если им управляют звериные инстинкты. Удары сыпались со всех сторон – зверинец словно с цепи сорвался.

– К выходу прорывайтесь! – крикнул Ник.

Это проще было сказать, чем сделать. В дверном проеме сотворилась такая давка, что даже взглядом через скопище тел можно было пробиться с большим трудом. А из коридора тоже слышался сплошной вой и лай!.. Наше счастье, что нечисть действовала без всякого порядка, мешая друг другу. Мы отступали и отступали – по колено в крови, путаясь ногами в отрубленных головах,– но врагов не становилось меньше.

– Где твой автомат? – крикнул Ник.

У Дарьи. Она стояла у стены, и лицо у нее было белее мела.

– Стреляй! – крикнул ей Ник.– Стреляй!

Автомат – вещь серьезная даже в неумелых руках: целая просека образовалась в рядах нападавших. Промахнуться было абсолютно невозможно,– хотя Дарья, по-моему, стреляла с закрытыми глазами.

– Бежим! – крикнул Ник.

Было самое время.

Я схватил Дарью за руку, и мы бросились к выходу. Звериная братия ринулась за нами следом. Ник остановился, чтобы их задержать, но я крикнул ему:

– Вперед!

Потому что с замком происходило что-то страшное: он прямо ходуном ходил и в любую секунду готов был обрушиться на наши головы.

– Землетрясение! – воскликнула Дарья.

И она была права: каменные стены вокруг нас лопались, словно стеклянные, изо всех щелей вырывались языки пламени.

– Во двор! – крикнул Ник.

Но и во дворе спасения не было. Замок разрушался на глазах. Громадные глыбы падали на землю и разлетались тысячами огненных брызг. Закрытые наглухо ворота завалили обломки рухнувшей сторожевой башни. Сама двадцатиметровая стена треснула по всей длине и полыхнула огнем.

– Баярд! – воскликнула Дарья.

И это было спасение.

Баярд трансформировался прямо посреди двора, не обращая внимания на сполохи огня. Оставалось надеяться, что у него хватит сил унести троих. Сил его хватило– хотя, конечно, ему пришлось здорово поднапрячься, перелетая через охваченную огнем стену.

Послышался страшный грохот. Побежденный огнем замок рухнул в образовавшийся провал, и к небесам рванулся вопль отчаяния погибавших в пламени живых существ. Огромный столб огня и черного дыма вырос на месте замка. Картина воистину ужасная. Словно зачарованные мы смотрели на потрясающее зрелище, не в силах отвести глаза.

Баярд резко пошел на снижение – ноша была явно тяжела. Я соскользнул с его спины на твердую землю и вздохнул с облегчением. Почва под ногами была довольно горячей, и откуда-то снизу доносился гул.

– Что это было? – испуганно спросила Дарья.– Землетрясение?

Честно говоря, я не знал, что ей ответить. Во всяком случае, нужно было убираться отсюда, и как можно скорее.

Дарья ехала верхом на Баярде, а мы с Ником бежали рядом, держась за гриву. В течение часа не перекинулись ни единым словом: каждый переживал и обдумывал произошедшее.

– Это не землетрясение! – сказал Ник, когда мы остановились, чтобы передохнуть.– Это связано со смертью Каролинги.

Я был согласен: убив горгону, мы каким-то образом потревожили силы, которые управляли замком и царствовали на планете. Думаю, далеко не все в словах Каролинги было ложью. Завлекая Ника, она волей-неволей должна была говорить хоть что-то похожее на правду.

Я собрал хворост и развел костер. Ник угрюмо сидел в стороне, о чем-то глубоко задумавшись. Дарья, вздыхая, смотрела на огонь большими грустными глазами. Баярд лениво пощипывал траву и отмахивался хвостом от наседавшего гнуса. Ночь была черна – почти без звезд – и от этого становилось особенно неуютно. Наконец Ник поднял голову и сказал:

– Наверное, она не была Медузой.

– А кем же она была? – удивился я.

– Обычной женщиной. Или почти обычной.

Честно говоря, я подумал, что у моего брата неладно с головой. После нынешних переживаний такое вполне могло случиться. Представьте себе: вам нравится женщина, и все вроде бы идет к счастливой развязке, но в самый неподходящий момент она превращается в Медузу – есть от чего, согласитесь, тронуться умом.

– И оборотни тоже, наверное, были когда-то самыми обычными людьми – скорее всего, жителями этой планеты.

– Мы же видели окаменевшие города,– возразила Дарья,– и окаменевших людей.

– Значит, не все окаменели,– усмехнулся горько Ник.– Нашлись и такие, которые решили, что живой пес лучше мертвого льва.

Дарья возмущенно зафыркала, но ничего не сказала. А я подумал, что в словах Ника есть доля истины.

– А эти их медальоны? Какая здесь связь?

Ник пожал плечами:

– Видимо, снимая медальон, они расторгают тем самым какой-то договор, и наказание следует незамедлительно. Наверняка замок кем-то контролировался, и гибель хозяйки привела к разрушению всего сооружения.

– И тот железный замок на Земле тоже контролируется отсюда?

– Скорее всего. Эта женщина хотела, чтобы я ей помог. Я чувствовал это. Она боялась и надеялась на чудо. Она не хотела, чтобы Зло находилось в ней и управляло ее телом и разумом. А я ее убил! Ее, а не кукловода, который издевался и надо мной, и над марионеткой.

– Ты считаешь, что кукловод затаился на этой планете и ждет?

– И дождется. Я до него доберусь. Или он до меня...– добавил Ник, немного подумав.

Конечно, мой брат мог и ошибаться в своих умозаключениях, но я почему-то подумал, что он прав. Вопрос: откуда появился кукловод и как далеко распространяется его власть?

– На Землю-то точно распространяется,– высказал свое мнение Ник.– Правда, пока еще не полностью.

Дарья испуганно поежилась и покосилась на меня. По ее лицу было видно, что она не верит Нику – не хочет верить. Знаете, иногда не принимаешь очевидного, потому что страшно: легче закрыть на все глаза и махнуть рукой. Кривая вывезет. Бывает, конечно, что вывозит, но далеко не всегда.

– А как же пастух? – вспомнила Дарья.– Он ведь человек?

– Есть люди, Дарья, которые даже Злу неинтересны.

Это точно. Живут такие – небо коптят, ни рыба ни мясо, ни два ни полтора. Не люди, а глина, но из этой глины любая сволочь лепит в нужный момент все, что ее негодяйской душонке угодно. Зло – оно тоже усилий требует!

– Что делать-то будем? – спросила Дарья.– Ждать, когда нас ваш брат найдет?

– Какой брат?

– Вот письмо,– протянула Дарья Нику бумагу.

– Да...– сказал Ник, прочитав письмо.– Нужен план.

Конечно, я так и думал: Ника хлебом не корми – дай только план составить. Стратег!.. Только не вздумайте по его стратегическим разработкам действовать: уж я-то знаю, чем это обычнозаканчивается.

– Интересно...– почесал затылок Ник.– А каким таким другим путем он собирается идти?

– Уж Алекс дорогу найдет,– сказал я.– Не нам с тобой чета.

Но Ник мое ехидное замечание мимо ушей пропустил.

– Разведка нужна! – сказал он твердо.– Надо полетать по округе – может, и обнаружим что-нибудь интересное. Я возьму твоего Баярда.

Мне его план не слишком понравился – расставаться не хотелось. С другой стороны, Баярду троих не унести.

– Ой не знаю,– вздохнула Дарья.– Опять куда-нибудь угодишь... С вами не соскучишься!

– Это точно. Чужие миры ты посмотрела, расширила кругозор.

Я ее поддержать хотел, вселить дух оптимизма, а она почему-то обиделась:

– Тоже мне – благодетель! Век бы твоих миров не видеть!

Что я такого сказал, собственно? Но, наверное, сказал, потому что Ник и тот указательным пальцем по черепу постучал. Ну и ладно. Тоже мне – умники: слова в простоте не скажут... Философы!.. А мы люди простые: нам бы поесть да поспать всласть.

Когда я с рассветом открыл глаза, Ника рядом не было. Так и знал: нельзя этому человеку доверять! Ведь ничего вчера не решили. И всегда он поступает, как ему в голову взбредет, ни с кем и ни с чем не считаясь. Еще и Баярда моего взял без спроса. Как можно с ним дело иметь? Хоть Ник и мой брат, но я все-таки возмущен!

– Да вон он! – воскликнула Дарья.– Летит!

Летел, собственно, один Баярд, а Ника на нем не было. Интересно, что этот авантюрист там обнаружил, или, может быть, опять куда-нибудь угодил?

Взгромоздились мы с Дарьей на Баярда и полетели. Я до боли в глазах всматривался в горизонт, но ничего не увидел. Хотя нет: блеснуло впереди что-то – кажется, река... На берегу ее лежал на песочке Ник и загорал. Хотел я его отругать, но передумал.

– Если на планете есть люди, то они по берегам рек селятся.

Мудрец. А если нормальных людей на этой планете нет вовсе?

– Значит, увидим ненормальных. На том берегу какой-то поселок. Хотел поближе подобраться, но потом передумал. Лучше все-таки вместе держаться, а то вы опять потеряетесь. А вот и хозяева по нашу душу.

Ник потянулся было к мечу, но всадники настроены были весьма миролюбиво. С веселым смехом они переправились через мелководную речушку, подняв тучи брызг. Оружия у них не наблюдалось, и никаких враждебных действий они, судя по всему, предпринимать не собирались.

– Барон Гэг Багэг! – представился роскошно одетый всадник. Платье на нем переливалось всеми цветами радуги, а на пухлых губах играла добродушная усмешка.

– Принц Арамийский,– назвал себя Ник.– А это мой брат Вик, принц Нимерийский, и его жена Дарья.

– Какими судьбами в наших краях?

– Проездом. Небольшое путешествие с познавательными целями.

– У вас, видимо, неприятности?

– Лодка перевернулась...– Ник развел руками.– Все наши вещи ушли под воду.

– Это ничего,– сказал барон.– Главное, что сами целы.

Они почему-то засмеялись. Не над нами – просто люди были молодые, веселые и радовались жизни от избытка здоровья и хорошего настроения.

– Коней нашим гостям! – хлопнул в ладоши Гэг Багэг.– Рад буду видеть вас в своем замке.

Баярд крыльями замахал, собираясь в коня превратиться, но я его придержал на всякий случай. Странно все как-то: еще вчера буквально в десяти верстах отсюда мы видели иной замок и совсем других людей – отнюдь не веселых. А эти вели себя так, словно никаких проблем на их планете нет и никогда не было... Если бы я собственными глазами не наблюдал здесь мертвых городов, то подумал бы, что планета барона Гэга Багэга – самая благополучная во Вселенной. Барон не походил на злодея: красивый мужчина лет двадцати пяти, рослый и широкоплечий, с веселыми серыми глазами и темными усиками над задорно вздернутой губой. И люди, окружавшие его, тоже были молоды и веселы. Но я им не доверял... Трудно даже сказать почему. Слишком большой, наверное, излучали оптимизм.

– А мы поохотиться решили! – Барон кивнул на птицу, сидевшую на руке одного из всадников.– Но Робби нас подвел.

Со смехом и шуточками мы и направились к замку Гэга Багэга. Замок был плохо укреплен – это сразу бросалось в глаза. Стены обветшали и кое-где уже начали разрушаться. Но, видимо, подобное положение дел мало беспокоило веселого барона. Вероятно, уж очень беспечный человек.

– А с кем воевать? – удивился барон Гэг вопросу Ника.– Я бы и эту рухлядь снес – да все руки не доходят.

Странный барон... Ему на планете Зла даже повоевать не с кем?

Собственно, замком скопление разностильных построек назвать было трудно. Видимо, каждый из обитателей этого странного поселка имел свой взгляд на архитектуру и очень старался перещеголять соседей вычурностью форм.

Дом самого барона даже на общем фоне выделялся легкомыслием. Казалось, все здесь создано из стекла, причем цветного. Двери были так широко распахнуты, что любой мог бы проникнуть, не слезая с лошади. Похоже, у барона действительно не имелось врагов – ни в самом поселке, ни на планете.

Нас окружили молодые женщины. Барон Багэг пожаловался на свою птицу Робби, в ответ услышав взрывы смеха. Разумеется, и мы не были обделены вниманием: нас засыпали вопросами, на которые мы едва успевали отвечать. Ник опять распустил хвост и расточал комплименты направо и налево. Еще бы... Такого количества молодых и красивых женщин, собранных под одной крышей, мне уже давно не приходилось видеть.

– Мы закатим пир! – сказал Гэг Багэг.– Дайте только нашим гостям перевести дух.

В этом замке знали толк в благовониях. У меня даже голова закружилась, пока я отмокал в бассейне. Приятно избавиться от следов многодневных тягот. И постели здесь были такие мягкие, что покидать их надолго как-то не хотелось... Словом, если у Каролинги мы попали в ад, то барон Гэг Багэг предоставил нам возможность побывать в раю.

А потом нас пригласили к пиршественному столу. Обилие блюд, вина, фруктов поражало. Казалось, что за стол сядут великаны, потому что съесть все это нормальным людям не под силу. Веселиться Гэг и его друзья умели: все вокруг прямо-таки искрилось смехом!

Лишь слуги неслышными тенями скользили среди довольных жизнью молодых людей, подливая вино в пустеющие бокалы. Странные, молчаливые существа... Ни один из них не улыбнулся за все время пира. Каменные, неподвижные лица резко дисгармонировали с обстановкой. Поражало отсутствие жизни в тусклых глазах.

– Это не люди,– небрежно бросил Багэг в ответ на вопрос Ника.– Это нуки.

– А чем они отличаются от людей? – спросила Дарья.

Барон поморщился и пожал плечами.

– Андроиды, что ли? – не понял Ник.

– Не знаю,– сказал барон.– Мы получаем их такими, какие они есть. А что такое андроид?

– Искусственный человек,– пояснил Ник.

– Зачем? – удивился Гэг.– Зачем создавать искусственных людей, когда можно наделать натуральных? Это гораздо проще!

Присутствующие засмеялись шутке веселого барона. Хотя в общем-то ничего умного, а тем более смешного он не сказал.

– А кто вам присылает нуков?

– Старая история,– ответил барон, отсмеявшись.– Была война много лет тому назад – то ли они нас покорили, то ли мы их,– с тех пор живем очень весело.

И снова зал взорвался смехом. Непонятно было, чему эти люди так радовались по любому поводу, а то и без оного?

– А где ваши дети, барон? – спросила вдруг Дарья.

Наступила мертвая тишина. В глазах хозяев я уловил испуг и плохо скрытое недовольство – словно Дарья сказала ужасную бестактность.

– Они учатся.– Улыбка на губах барона уже не выглядела ни веселой, ни беспечной.– Дети должны учиться.

– Ученье – свет,– подтвердил Ник,– а неученых тьма.

Простенькая в общем-то шуточка, но в этом странном обществе она имела необыкновенный успех. Меня их идиотский смех начал всерьез раздражать. Я бы не назвал их веселье натужным – они смеялись явно от души,– но должен же быть хоть какой-то повод!

– Откуда такое прекрасное вино, Багэг? – спросил я.– Вокруг не видно виноградников. И виноградарей тоже.

И снова холодное молчание в ответ. И теперь уже явная враждебность в минуту назад еще счастливых глазах.

– У барона должны быть вассалы, Гэг, а у тебя их нет, или ты самозванец?

Ропот возмущения пронесся по залу. Сам Багэг слегка побледнел и обиженно надул губы.

– Мои вассалы все здесь, за столом, тебе мало?

И снова смех, правда, теперь уже не такой дружный, как прежде.

– Вы проиграли ту войну, Гэг,– сказал я, глядя ему прямо в глаза.– Проиграли.

– А кому это интересно? – удивился он.– Жить-то стало веселее.

Он вопросительно оглядел присутствующих, ища поддержки, но ответом ему были неуверенные усмешки на разом поблекших губах. Гэг нахмурился.

– Мы не желаем войны,– сказал он.– Война – это кровь и грязь. Мы сохранили нашу культуру. С помощью новых хозяев мы строим прекрасные дома и разбиваем сады. А народ вечно пьян, грязен и темен. Разве быдло способно оценить красоту? Все, что ни делается, к лучшему в этом лучшем из миров. Это наш лозунг.

– А дети? – повторила свой вопрос Дарья.

– Они возвращаются.– Гэг отвел глаза.

– Все?

– Нет, не все! – раздраженно выкрикнул Гэг.– У каждого свой путь!

– Правильно,– сказал Ник.– Одни идут в нуки, другие – в суки!

Эти люди не умели скрывать свои чувства – на их лицах тут же отразились страх и ненависть. Кажется, невзначай мы разрушили радужный дворец, в котором они так хорошо и весело жили.

– И много таких замков на вашей планете? – спросил я.

– Много,– ответил с вызовом Гэг Багэг.– А почему ты спрашиваешь, разве тебе эта планета чужая?

– Представь себе, Гэг, мы действительно с другой планеты. И на нашей планете бароны сражаются за счастье своих вассалов, а не продают их по дешевке за кусок сладкого пирога с чужого стола.

– Этот стол наш.

– Хватит, Гэг! – Ник брезгливо сплюнул.– Ты торгуешь своими и чужими детьми, а твои хозяева делают из них нуков или кое-что похуже.

– Нас вполне устраивает наша жизнь, чужестранец!– Багэг побагровел от ненависти.– И по-иному мы жить не хотим. Зачем нам дети? Они пищат. Наставники лучше нас знают, как с ними поступать.

Рука Багэга потянулась к ножу, пальцы его при этом мелко подрагивали. Этот весельчак не разучился ненавидеть, но боялся собственной ненависти, да и нас он тоже боялся.

– Не стоит трепыхаться, Гэг,– усмехнулся Ник.– Мы вдвоем перебьем всех петухов в твоем курятнике! Курочкам будет скучно.

Барон Багэг героем не был. Как и мужчиной, как и отцом... Он был производителем в этом человеческом питомнике. И очень боялся умереть. Весельчак, архитектор, садовод, любитель хорошо выпить и закусить.

– Где находятся твои наставники?

Багэг вздрогнул, словно его ударили. И тишина вдруг наступила мертвая.

Честному человеку незачем глаза прятать, а эти прятали – знали, что выживают исключительно за счет собственной подлости.

– Ты поторопись с ответом,– посоветовал барону Ник и погладил рукоять своего меча.

Не думаю, чтобы Ник стал о подобную мразь меч поганить, но Бэг струсил. И все его развеселые друзья тоже испугались. Еще бы! Так хорошо жили, так сладко ели и пили, а тут вдруг смерть. Конечно, весельчаки боялись своих наставников, но те были далеко, а Ник – вот он, рядом, лезвие его меча поблескивает угрожающе.

– А я и не собираюсь от тебя ничего скрывать,– сказал Гэг.– Думаю, наставникам будет любопытно на вас взглянуть.

И облегченно вздохнул. Гэг Багэг, похоже, нашел выход из создавшейся неприятной ситуации: действительно, зачем мучиться самому, когда есть наставники, способные решить за тебя все проблемы?

Эти ребята были столь любезны, что даже вышли нас проводить. Они радовались нашему отъезду – это видно было по их лицам. И Гэг Багэг вновь улыбался.

– Вот дерьмо! – сказал Ник и плюнул на чистенькие камни мостовой.

Багэг дал нам резвых коней и указал дорогу – в тайной надежде, что мы на ней сгинем без следа. А мне, честно говоря, очень захотелось его разочаровать.

Я сразу же узнал этот замок: огромный, мрачный и неприступный. Мы объехали его стороной и остановились за добрую сотню метров в небольшом лесочке.

– Ну вот,– сказал я,– от чего ушли, к тому и пришли.

Ворота замка были заперты наглухо. Собственно, и ворот никаких не было – сплошная стена из металла. Дорога, по которой мы ехали, доходила до нее и там обрывалась. Все выглядело так же, как на Земле.

– Должен быть какой-то ключ,– сказал я.

– Он у меня есть,– усмехнулся Ник.

По лицу его я понял, что он о чем-то догадался. Но Ник не был бы самим собой, если бы выложил все сразу. Нет, он станет долго ходить вокруг да около, пока у вас окончательно не лопнет терпение. Поэтому я не задал ему никаких вопросов, а просто сел на травку и стал ждать, пока ему надоест дурака валять. Ник, конечно, был разочарован, потому что весь эффект его открытия пропал.

– Ладно,– сказал он и протянул нам камень Медузы.– Вот он, ключ, а об остальном сами догадайтесь.

Об остальном Ник, скорее всего, и сам не знал. Но мысль его, пожалуй, была верна. Камень очень странно себя вел: чем ближе мы подходили к стене замка, тем сильнее он светился странным зеленоватым светом, а потом и вовсе словно бы разбух. Сияние от камня Медузы расходилось все дальше, и вскоре мы оказались в самом центре искусственного солнца – зеленого и холодного. А потом возникло ощущение, что мы стоим в зале, окруженные тысячами зеркал, и все зеркала отражают наши растерянные лица.

– Телепортация,– заключил Ник.– Я так и думал!

Из зеркального зала мы попали в другой, заставленный светящимися шарами. Дверь предупредительно распахнулась перед нами, любезно приглашая войти. Мне эта предупредительность не очень понравилась, а Нику хоть бы что – шагнул вперед с таким видом, словно родился здесь.

– И зачем мы сюда влезли? – прошептала Дарья.

Честно говоря, в ее вопросе был свой резон, с другой стороны, сколько же можно кружить вокруг? Взялся за гуж, так не говори, что не дюж.

Встречавшиеся нам в коридорах нуки почтительно замирали у стен, давая нам дорогу.

– Наверное, мы важные особы,– самодовольно заметил Ник, теребя кристалл.– Видишь, как тянутся.

Мы довольно долго шли по переходам, но никого, кроме нуков, не встретили. Замок был огромен, и мы рисковали потеряться в его помещениях.

– Было бы странно, если бы такие важные господа, как мы, стали расспрашивать дорогу у нуков,– сказал Ник и толкнул ближайшую к нему дверь в полной уверенности, что она непременно откроется.

Не тут-то было: дверь даже не шелохнулась. Напрасно Ник тряс перед ней своим кристаллом – видимо, особам его ранга вход сюда был запрещен.

– Ого,– сказал Ник, разглядывая изображение чудовища.– Будем надеяться, что это просто чья-то неуемная фантазия.

Мне тоже хотелось так думать, потому что ничего более отвратительного, чем изображенное на двери существо, видеть пока не доводилось.

– Должен же хоть кто-то поинтересоваться, зачем мы прибыли сюда! – возмутился Ник.– Два часа бродим, и хоть бы что!

Но, похоже, мы наконец добрались – во всяком случае, кроме нас, в этом зале было еще много народа. Внимания на нас никто не обратил – публика ждала появления куда более важных персон. А пока люди просто бродили по залу небольшими группами по три-четыре человека, о чем-то тихо переговариваясь. Все живо напоминало обстановку приема при дворе государя или президента. Рутина, словом... Только знакомые мне медальоны со звериными мордами указывали на то, что здесь собрались не совсем обычные гости. Кристаллов тоже хватало, и висели они не обязательно на женских шеях.

Слиться с гуляющей публикой мы не захотели, а устроились чуть в стороне между двух колонн. Толпа зашевелилась, подалась в стороны, освобождая кому-то проход. Ник было высунулся вперед, но я его удержал – не имело смысла рекламировать себя без нужды. Я оказался прав. Важная персона взошла на помост, и мы без труда опознали Каронга.

Не знаю, зачем собралась здесь вся эта публика, потому что ничего значительного Каронг не сказал. Передал только наилучшие пожелания присутствующим от Самого, из чего мы сделали вывод, что Каронг в замке не самый главный.

– По крайней мере, одно знакомое лицо,– сказал Ник, криво улыбаясь.– Надо бы повидаться.

Мне показалось на секунду, что я увидел и другое лицо, еще более знакомое, но оно тотчас затерялось в скопище рыл. Видимо, я все-таки ошибся.

Каронг небрежно кивнул головой собравшимся и скрылся за дверью. Толпа еще минуты две сдержанно и подобострастно погудела и потихоньку стала расходиться. Баярд заворочался на моем плече, но я его успокоил. Ему не нравилась публика в зале, как и мне, впрочем.

Мы двинулись к двери, за которой скрылся Каронг. Никто по-прежнему не обращал на нас внимания, никто не помешал войти в ту дверь. Никакой охраны не было, как и прислуги. Видимо, высокий ранг обитателя покоев гарантировал защиту от докучливых посетителей. По-моему, Каронга не очень удивило наше появление, а если и удивило, то он очень умело это скрыл.

– Друзья встречаются вновь,– сказал Ник, приветливо улыбаясь.

– Ждали, ждали,– в свою очередь усмехнулся Каронг.

– Вот тебе раз! – удивился Ник.– А мы хотели сюрприз преподнести!

Каронг небрежно махнул рукой:

– Какие сюрпризы могут быть на нашей планете?

– Негостеприимной планете,– добавил я.

– Это вы про Каролингу, что ли?

– Про горгону Медузу,– поправила Дарья.

– Накладка вышла,– вздохнул Каронг.– Мы на нее рассчитывали, а она опростоволосилась. Впрочем, это, пожалуй, уже и не важно. Дорогу мы хотели у тебя узнать на Парру. Свалились бы как снег на голову. Сюрпризом.

– Я что, похож на простодушного дурачка? – удивился Ник.

– Похож,– подтвердил Каронг.– И очень жаль, что видимость не соответствует содержанию.

– Несчастная женщина,– вздохнул Ник.– Жила плохо и умерла неважно.

– В большом деле не без потерь,– равнодушно обронил Каронг.

– Я-то к вам, собственно, насчет стрелы,– пояснил Ник.– Прямо с ног сбился, отыскивая свою суженую.

– Удивил,– вскинул брови Каронг.– Суженую в нашем замке – это надо же додуматься!

– Так-таки ничего приличного и нет?

– На чей вкус,– пожал плечами Каронг.– А я-то все удивлялся, за каким дьяволом вас сюда принесло. Уж очень легко мы тебя у Кощея вокруг пальца обвели. Подозрительно легко.

– Так себе была история,– подтвердил Ник.– Дешевая мелодрама. Муж. Жена, убитая горем. Злые вороги. Ну что за ерунда?

– На скорую руку сочинять пришлось,– оправдывался Каронг.– Ты уж извини – не было времени романы писать. А вы, ребята, мне еще в милиции понравились. Я сразу подумал: оставь их на Земле – они много бед натворить могут.

– А что вам на Земле нужно? – возмутилась Дарья.

– Сердитая девушка,– покачал толовой Каронг.– На сердитых воду возят. Была ваша – будет наша. Не каждому дано удержать свое счастье.

– Всяко бывает,– подтвердил Ник и тоже улыбнулся Каронгу ласково. И они так довольно долго сидели и улыбались друг другу. А мне весь тот разговор уже надоел изрядно. Что, собственно, Ник с ним возится?

– Жизнь – очень хорошая штука,– философски заметил мой брат.– А смерть, по-моему, плохая. Главное– ничего уже поправить нельзя. Лежишь, а тебя черви кушают. Обидно!

Я удивился поначалу, чего это Ник в философию ударился, а Каронг сразу понял что к чему, и помог ему меч, который Ник приставил к его горлу.

– А как же суженая? Без меня ты в замке заблудишься.

– Спасибо за готовность помочь, но со своими проблемами я справлюсь сам.

Каронг удивился или сделал вид, что удивился: тонкие брови взлетели к самому потолку, а на бледных губах заиграла кривая улыбка.

– Собрался потягаться с Самим?

– Неужто так страшен? – удивился Ник.

– Я бы не рискнул,– сказал Каронг,– но вольному воля. А вот, кстати, и Он. Идет сюда. Растревожили вы его. Сильно не в духе.

Честно говоря, я ждал чего-нибудь необычного. Сотрясения тверди, например. А вошел самым обыкновенным образом – через дверь – молодой человек лет двадцати пяти, похожий чем-то на Гэга Багэга – улыбочкой, что ли? И весело сказал с порога:

– А у нас гости, оказывается, что же ты молчишь, Каронг?

– Молодые люди, ваше высочество, прошли по лабиринту, чтобы повидаться с нами.

– Неужели? – удивился его высочество.– Там же минотавр, как он их проглядел?

– Завалил я вашего минотавра. Другого выхода не было.

– Какая потеря! – Его высочество скорбно покачал головой.– Я его еще теленком помню. Шустрый был такой.

– Светлая ему память,– сказал Ник.

И они немного поскорбели о минотавре. Каронг, его высочество и Ник. Дурака валяли, конечно. А я балаган не люблю, по мне если есть козыри на руках, так выкладывай их на стол.

– Девушку они требуют,– пояснил Каронг.– Стрела к нам угодила.

– Скажите пожалуйста,– покачал головой его высочество.– Свадебку, значит, сыграем.

И расшаркался перед Ником. А у меня появилось сильное желание выпустить в него очередь из автомата. Но этот деляга только бровью повел в мою сторону, и автомат рассыпался в пыль.

– Ненадежное оружие,– сказал со вздохом его высочество.– На Земле вообще много ненадежного. Торопятся, делают по принципу тяп-ляп, а потом ищут виноватых.

– Мы поправим,– пообещал Каронг.– Обязательно поправим.

– Я Землю люблю – чудесная планета. Да,– его высочество хлопнул себя ладонью по лбу,– вам ведь отдохнуть нужно с дороги, непременно. Каронг, похлопочи.– Поклонился нам учтиво и вышел.

– Очень любезный молодой человек,– высказал свое мнение Ник.– Сахар Медович.

– Сами виноваты,– упрекнул нас Каронг.– Сидели бы на своей планете и не лезли в чужие дела.

– Вот тебе раз! – удивился Ник.– А мне показалось, что мы ему понравились.

– Время для шуток у вас еще есть,– кивнул головой Каронг.

– Так ты считаешь, что нас убьют? А казался таким добродушным человеком. Принц! Вот лицемер!

– Его высочество изволил пошутить, но он недоволен, сильно недоволен, прямо вне себя.

Мне дипломатия Ника изрядно надоела. И охота человеку дурака валять в столь сложном положении? Нам ноги отсюда уносить надо, а не беседы вести.

– Ноги унести мало,– усмехнулся Ник и убрал меч.– Надо еще это осиное гнездо разорить.

– Чуть не забыл...– Объявился прямо посреди комнаты принц Сахар Медович.– Жених должен быть в черном...– И исчез.

– Я, пожалуй, пойду,– сказал Каронг, поднимаясь со своего места.– С этой вашей свадьбой хлопот полон рот.

– Пришли нам поесть, служивый. А то с утра голодные.

Каронг только головой кивнул на просьбу Ника. Зря мы его отпустили – я так и сказал брату: одной гадиной в этом мире было бы меньше.

– Эта гадина здесь далеко не главная. К Сахару присмотреться надо.

Вошел нук, поклонился и указал рукой на дверь соседней комнаты. Каронг не поскупился: у меня даже слюнки потекли от вида блюд.

– А оно не отравлено? – спросила Дарья, разглядывая на свет вино в бокале.

– Для Сахара это мелко,– успокоил ее Ник.– Он придумает что-нибудь повеселее, поживее и позабавнее.

Я тоже так думал, но мне не нравилось легкомыслие Ника. Положение наше было отчаянным, а он только зубы скалил.

– А что ты предлагаешь?

– Бежать надо,– сказала Дарья и испуганно покосилась на дверь.

– Как бежать? – Снова объявился среди нас Сахар Медович.– А свадьба?

– Она пошутила,– сказал Ник.– Ты не волнуйся.

– Нехорошо,– укорил Сахар Медович, надкусывая яблочко.– Такая красивая девушка.

– Но-но,– предостерег я и положил руку на рукоять меча.

– Это комплимент.– Его высочество вздернул брови.– Странные у вас на планете Героев нравы: без всякой причины за меч хватаетесь.

Вот дерьмо, издевается еще! Поганая все-таки морда у этого Сахара Медовича. Хотя на первый взгляд даже красивая, но уж больно неискренняя. Кусает яблочко, а такое впечатление, что в твое горло вцепиться хочет. А потом вдруг такой улыбкой одарит – прямо брат родной!

– Ты меня мечом ткни,– предложил Медович.– Я не обижусь.

Меч как сквозь масло прошел, а этому подонку хоть бы что. Сидит, улыбается, лезвие меча ногтем ковыряет.

– Ерунда,– хмыкнул Ник.– Старый фокус.

– А где ты его видел?

– От отца слышал. Кощей так же может, а то и похлеще.

– Старый мухомор. Ему немного осталось.

– Неужели? – поразился Ник.– А на первый взгляд такой бодрый старикашка.

– Тысячи лет не протянет,– подтвердил Медович.– Энергия уже на исходе.

– Так и пожил немало,– возразил Ник.– Хозяином всей Земли, говорит, буду. Каронг ему обещал... Старый интриган!

– Кто – Кощей?

– Нет – Каронг.

– Та еще парочка,– согласился Ник.– Я бы на твоем месте не расслаблялся.

– Каронг мне предан,– сказал Сахар и даже губы поджал.

– Не сомневаюсь. Да и по лицу вижу.

– Издеваешься,– укорил Медович.– Ну-ну.

– Я человек откровенный, мне скрывать нечего.

– Не на кого положиться,– вздохнул Сахар.– Хоть плачь.

– А ты как хотел? – удивился Ник.– Собрал вокруг себя разную гнусь и надеешься спокойно дожить до старости?

– Думаешь, продадут?

– Как пить дать,– подтвердил Ник.

Непонятно мне было, кто из них кому голову морочит. Наверное, оба были хороши. Прямо упивались разговором. А я сидел себе и ел, а что мне еще оставалось делать? Благо стол ломился.

– Гусиную печенку попробуй,– посоветовал мне Сахар Медович.– На состав крови благотворно действует. Не люблю малокровных...– Это он уже Нику.– Никакого удовольствия от них: загибаются после первого же удара.

– Вика долго бить придется,– обнадежил его высочество мой брат.

– Будем надеяться,– вздохнул тот.– И чего вам на вашей Парре не сидится? Путаетесь под ногами!

– Во-первых, женщины, а во-вторых, слава. Без славы нам никак нельзя, какие же мы без нее Герои?

– И славы, и женщин у меня хватает! – махнул рукой Сахар.

– Насчет женщин не скажу, а со славой у тебя неважно. Кто о тебе знает?

– А потом – принц всего-навсего...– разочарованно протянула Дарья.– Мало их, принцев, что ли?

Сахара Медовича аж передернуло от этого замечания. Сверкнул глазенками недовольно.

– Обиделся? – удивился Ник.– Так ведь правда же – второй всего лишь в табели о рангах.

– А ты хотел бы увидеть первого?

– Как тебе сказать? – пожал плечами Ник.– В общих чертах я его себе представляю.

– Вот то-то и оно, что в общих чертах! – Лицо принца сразу же постарело и осунулось.– Умный ты больно, а то бы отпустил.

– Да брось,– лениво протянул Ник.– Это не от тебя зависит: все вы тут всего лишь марионетки.

– Поживем – увидим...– сказал Сахар и исчез, словно его и не было вовсе.

– Кто он такой, этот Медович? – спросила Дарья.– Меч его не берет, а по виду – человек как человек.

– Они и были людьми,– пояснил Ник.– И Сахар, и Каронг, и Каролинга. Но теперь – просто оболочки, на которые действует какая-то сила. Кто-то сохранил в себе больше человеческого или, точнее, животного, и их можно убить, а Сахар – само совершенство: он почти бессмертен.

– А почему почти?

– Потому что боится. Боится Каронга, и нас тоже. Значит, есть ниточка, которую можно перерезать.

– А как же мертвые города? Неужели Сахара рук дело?

– Кишка у него тонка,– усмехнулся Ник.– Он – продукт позднейший, что-то вроде паразита на теле Зла.

– А откуда Зло взялось на этой планете, нормальные же люди жили?

– Из вранья оно взялось,– сказал я,– откуда же еще. Из зависти людской, из ненависти друг к другу. Не из любви же.

Ник на меня посмотрел с некоторым даже удивлением– хотя что я такого сказал слишком уж умного? Всем известно, откуда берется Зло. Только люди от этого занятия, к сожалению, лучше не становятся. Гадят друг другу и гадят, а потом спрашивают: откуда Зло? Да из вас самих. Сначала Зло живет в нашем теле, потом, сожрав душу, выплескивается наружу, объединяется с другим Злом и, наконец, разрастается до огромного Зла, способного закрыть собой Солнце. И людям остается либо окаменеть от горя, либо подчиниться Злу.

– Ну хорошо,– согласилась Дарья.– А что нам сейчас делать?

– Понять врага – значит победить его.

Это, конечно, Ник сказал, можете не сомневаться. Я до крылатых фраз не большой охотник... Но уж коли мой брат понял врага, может быть, подскажет нам, как с ним бороться?.. Нет, оказывается, не совсем еще понял, а потому и не знает, что нам сейчас предпринять. Самое лучшее – сидеть и ждать. И не распространяться о своих планах, поскольку Сахар Медович нас наверняка подслушивает.

– Можете не сомневаться! – подтвердил Сахар, однако в комнате не появился.– И вовсе не потому, что ваш бред интересен. Просто все, что происходит или говорится в замке, сразу же становится известным мне.

– О нас ты не сразу узнал,– возразил я ему.– Мы по твоему замку больше двух часов неузнанными гуляли.

– Ерунда. Узнал сразу, как только вы появились. Я, честно говоря, рассчитывал, что вы избавите меня от Каронга, но увы.

– Что ж ты раньше не сказал? – огорчился Ник.– Я бы с дорогой душой.

– Мелочь,– небрежно бросил Сахар.– Успеется.

Врал, по-моему. Хотя кто его знает? Когда имеешь дело с нечистью, ко всему следует быть готовым.

Предложение Ника – сидеть и ждать – мне не понравилось. Действовать надо. Правда, как действовать, я пока не знал. На Ника не очень-то рассчитывал: Ник хорош, когда требуется мечом помахать или зубы кому-то выбить, а по части соображения у нас Алекс незаменим. Но старшего брата рядом не было, и соображать пришлось мне.

Перво-наперво следовало установить, что из себя представляет Зло? Можно его потрогать, или это просто сгусток энергии?.. После недолгого размышления я пришел к выводу, что Зло – это, конечно, энергия. Между Землей и планетой, где мы сейчас находимся, расстояние немалое, а замок их объединил в одно целое. Значит – энергия, и энергия страшной силы... И Железный Замок мог возникнуть на Земле только с помощью Кощеева Зла – порядочно повыдохшегося, но еще существующего. Мало передать энергию – должно существовать нечто, способное ее принять и сконцентрировать. Другой вопрос: зачем Сахару понадобилось строить свой замок именно на Земле? Что, во Вселенной мало обитаемых планет? Или тут за последние столетия накопилось столько Зла, что планета уже созрела для страшных перемен?

Злые люди умирают рано или поздно, а вот посеянное ими зло остается, и ничего с этим не поделаешь... Соловей вполне искренне сказал: то, что идет нам на смену, еще страшнее. Новые фантомы Зла!.. На Земле скопилось, судя по всему, достаточно негативной энергии, чтобы их породить, и Сахар Медович очень старается, видно, не упустить момент кризиса и приручить эти фантомы. Кощей ему не соперник, конечно. А что такое сам Сахар? Фантом, с помощью которого сконцентрированное на этой планете Зло общается с внешним миром?

– Ты не помнишь, где находилась Кощеева смерть?

– Ой! – Дарья даже вздрогнула.– Были там какие-то утки-гуси, потом яйцо и игла. А на конце иглы – Кощеева смерть. Но Кощей-то живехонек! Значит, все рассказы про его смерть – просто сказки.

Не скажи! Нынешний Кощей – слабое подобие настоящего. Подвыдохшееся Зло сумело воссоздать его после страшного разряда.

– Твой отец с Кощеем боролся и не победил его,– сказала Дарья со вздохом.– И вам Сахара не одолеть.

– Как это не победил? – возмутился я.– Именно победил, а то сейчас бы на Земле не вы, а Кощей царствовал. Только с того дня люди много Зла натворили – им Кощей с Сахаром и питаются. Сахар, я прав?

– Не люблю фамильярностей. Меня, собственно, принцем Саренгом зовут... В общем, ты прав. За исключением некоторых частностей, в которых-то вся соль.

И захихикал паскуда!.. Да и черт с ним! Главное – вычислить, где игла находится, в которой смерть Саренга.

– Может, Каронг в курсе дела? – предположила Дарья.– Надо бы спросить.

– Какой нехороший молодой человек! – протянул Сахар-Саренг.– Мед-пиво у меня пил, гусиной печенкой я его угощал – и вот она, благодарность людская!.. Готовьтесь к сюрпризам – за вами уже пошли.

– Всегда готовы,– бодро отозвался Ник.– За нами не пропадет.

А Дарья ничего, держалась – побледнела только немножко. В подобных ситуациях главное не бояться. Испугаешься – пиши пропало. Поэтому я Дарью подбодрил – шепнул ей на ухо кое-что. Ничего особенного. Никого это не касается, кроме нас с Дарьей.

Пришли за нами оборотни. Правда, пока в человеческом обличье, с кошачьими образинами на груди. Выстроились у дверей, руки на рукояти мечей положили. Морды тупые... Словом, зрелище не для слабонервных.

– Пойдем посмотрим,– усмехнулся Ник.– Что за сюрпризы наш затейник приготовил.

Вывели нас прямо на арену, вокруг которой амфитеатром расположились зрители. Публика при нашем появлении вскочила с мест, засвистела и заулюлюкала.

– Это как понимать? – спросил Ник у Саренга, восседавшего в первых рядах в окружении прихлебателей.– Нам обещали свадьбу!

– Видишь ли,– вздохнул Саренг,– я передумал. Свадьба – это не так весело, как похороны. Моим давно хотелось посмотреть, как умирают Герои. Зрелище в нашем захолустье редкостное, согласись.

– А как же девушка? – спросил Ник.

– Девушка вас может покинуть в любую минуту. Женихов в моем замке хватает.

Весь зверинец прямо взвыл от восторга при этих словах предводителя. Я посмотрел на Дарью: в ее глазах были ужас и отвращение. На мой вопрос она лишь отрицательно покачала головой.

– Жаль,– загрустил Саренг.

– Да какие у тебя тут женихи! – Ник презрительно сплюнул.– Ни одна женщина не польстится.

Хай поднялся невероятный. Слюна с клыков закапала. Саренг поднял руку – визг немедленно стих.

– Шутник,– ласково улыбнулся Сахар Нику.

– Да уж,– согласился мой брат.– Люблю посмеяться, когда есть над кем.

– Смеха будет море,– пообещал Саренг.– Сам скоро убедишься.

– Держись за моей спиной! – шепнул я Дарье.– И ничего не бойся.

В общем-то ничего страшного пока не происходило. Выпустили на арену четырех тигров – самых что ни на есть земных, да еще и мирно настроенных. Сели они у входа и еле-еле хвостами шевелили, а на мордах такое равнодушие, что мне даже скучно стало. За кого нас этот подонок принимает?! Мы с четырьмя полудохлыми тиграми не справимся, что ли!

– Берегись! – крикнула Дарья.

Я и без того был наготове. Все четыре кошки сорвались с места одновременно – словно им врезали вдоль хребта гигантским хлыстом. Если бы не Дарья за спиной, я бы уклонился от их атаки без труда, но в том-то и дело, что она не могла двигаться с той же скоростью, что и я. Поэтому пришлось встретить хищников грудь в грудь. Проще говоря, я рубанул два раза по оскаленным мордам – и дело завершилось. Астур – не обычный меч: черепа гигантских кошек аккуратно развалились на половинки, как перезревшие тыквы. Публика разочарованно вздохнула.

– Поединок шел не по правилам,– сказал Саренг.– Мечи у вас заколдованы.

– Я предупреждал,– отозвался Каронг со своего места.– Их голыми руками не возьмешь.

Публика поскучнела и притихла. Этакая задумчивость на лицах появилась. Хотя какие мысли могут быть в подобных головах, кроме самых паскудных?

– Тигров жалко,– вздохнул Саренг.– Хорошие тигры, уссурийские, их на Земле осталось всего ничего.

– Зато холуев вокруг тебя вон сколько! – махнул рукой Ник.– Этих-то чего жалеть?

Гул пошел по трибунам – все осуждали Ника за дерзость, но наказать его никто не спешил. Энергетический меч производит впечатление не только на людей, но и на оборотней. Жить-то всем хочется.

– Я правитель мудрый и добрый,– сказал Саренг.– Зачем же буду своих подданных под заезжие мечи подставлять? Тебе игрушки, а мне – чистый убыток.

– Не знаю, чем и утешить,– вздохнул Ник.– При таких дерьмовых подданных и государь превращается в сплошное недоразумение.

– Видишь ли, прикончить вас труда не составит, но хотелось бы сделать это красиво – чтобы и самому удовольствие получить, и подданных порадовать. Я ведь поэт в душе.

– Фантазии у тебя маловато,– посочувствовал ему Ник.– Тигры, откровенно тебе скажу, были уже где-то.

– Точно,– подтвердил Саренг.– В Древнем Риме.

– Нехорошо! – упрекнул его Ник.– Особенно для поэта. Плагиат.

– Сгораю от стыда,– закручинился Саренг.– Обокрал императора Нерона.

Сгореть не сгорел, но бледные щеки заалели. Каронг наклонился к августейшему уху и зашептал что-то. Саренг равнодушно кивнул головой. Что-то они для нас готовили. Публика заволновалась. Каронг бросил на нас торжествующий взгляд, поднялся со своего места и заспешил к выходу.

– Готовься,– шепнул мне Ник.– Сейчас начнется.

Арена вдруг быстро стала опускаться вниз – настолько быстро, что мы даже охнуть не успели. Срочно пришлось браться за мечи и отбиваться. Черт знает что на нас навалилось! Я даже описать не могу. Темно было. Туша огромная, но атаковала стремительно, сразу со всех сторон – когти и клыки клацали у самого лица. Ничего подобного я раньше не видел, ни о чем подобном мне даже слышать не доводилось, а уж вопило оно так, что волосы на голове шевелились. Волны ненависти катились от чудовища прямо на нас и захлестывали с головой. Наверное, монстр что-то такое излучал. Я увидел, как Дарья с перекошенным от ужаса лицом опустилась на каменный пол, и сразу же несколько щупалец с когтями и присосками подхватили ее и потащили куда-то в темноту.

– Вик! – успела крикнуть она.

Я буквально барахтался в этих обросших шерстью щупальцах, которые с шипеньем устремлялись на меня и даже отрубленные мечом продолжали ползать по полу, хватая за ноги и мешая двигаться.

– В голову, Вик, в голову! – услышал я крик своего брата.

Но я никак не мог определить, где у чудища голова,– из-за многочисленных щупалец и туловища не видел. Тогда я позволил монстру захватить меня. Это была единственная возможность добраться до головы.

Я не ошибся в своих расчетах. Чудовище разинуло огромную смрадную пасть и замерло в недоумении, потому что в одном щупальце была потерявшая сознание Дарья, а в другом я, и этот гад никак не мог определить, какой кусок аппетитнее. Я с замиранием сердца наблюдал за выбором, поскольку помочь Дарье уже не мог: щупальце держало меня крепко.

Наконец монстр, видимо, решил, что я предпочтительнее. Это была его роковая ошибка. Я воткнул в его мозг меч, и он так и не успел осознать, что пришла смерть. Щупальце все еще продолжало давить мою грудь, хотя голова чудовища превратилась в кровавое разваливающееся на куски месиво.

Потом щупальце ослабло, точнее, я изрубил его своим мечом на куски. Дарья дышала, когда я склонился над ней, и это обрадовало меня даже больше, чем собственное спасение, потому что ну как же мне без нее?! До конца жизни не оправдаться перед другими, а главное – перед самим собой. Тут я заметил, что у чудища есть еще одна голова. А может быть, то был другой экземпляр... Ник вел с ним бой. Я поспешил на помощь, но мой брат справился и сам.

– Как ты думаешь,– сказал он, немного отдышавшись,– тянет эта гадина на дракона?

И мы решили, что тянет. Если уж такая гадина и не тянет – это, знаете ли, слишком!.. Пришедшая в себя Дарья с нами согласилась, но осмотреть дохлых монстров категорически отказалась. Держалась она молодцом, хотя и плакала. Между прочим, я бы тоже заплакал – вот только утешать меня было некому.

– Будем надеяться, что эти гадины последние на нашем пути,– сказал Ник.

Надеяться, конечно, можно, но не очень верилось – вспомнилась встреча с подобием этого монстра – я имею в виду гигантского паука.

Ник немного подумал и сказал, что я, наверное, прав: паук – тоже порождение Железного Замка.

– И не только паук.

Я бы, пожалуй, испугался, услышав эти слова в мрачном подземелье, если бы голос не был мне знаком с детства.

– Алекс! – воскликнул Ник, растерянно оглядывая пришельца.– Ты откуда взялся?

Обрадовались мы, конечно. Старший брат у нас личность выдающаяся: у него не только руки работают, как у нас с Ником, но и голова. Он, оказывается, не полез с бухты-барахты в Кощеево царство, а, расспросив Дарьиных родителей, пошел в тот самый лес, где я убил паука. След мой там остался, и брат нашел его без труда. Алекс – плохой рассказчик. Я, например, или Ник такой рассказ сотворили бы из подобных приключений – все бы рты разинули! А Алекс – нет. У него получается скучно и обыкновенно: встретил несколько чудовищ и убил, потом по их следам попал в Железный Замок, потому что они на свет божий именно отсюда выползали.

А где захватывающие дух подробности?! Где титанические усилия!.. Нет, как Алекс рассказывает – лучше уж молчать вовсе: слушателю не героическое деяние, а простая работа рисуется... В другой ситуации мы бы у Алекса побольше выпытали, но тогда было явно не до пространных вопросов и ответов.

– Я тебя видел в замке среди рыл. Только глазам своим не поверил.

– А почему мне не сказал? – возмутился Ник.

Разворчался – прямо спасения нет! Ну вы моего брата уже хорошо изучили и поняли, надеюсь, что это за подарок. Любой бы на моем месте засомневался: кругом свиные рыла и вдруг – Алекс!

– Был я там,– вмешался Алекс, не дав нам с Ником доругаться.– Саренг меня учуял, хотя на мне медальон с образиной был, пришлось уйти. Но я рассчитывал, что Саренг вас рано или поздно сюда отправит: это самое страшное место в замке, которого он сам боится.

– Почему Саренг боится? – спросила Дарья.– Из-за монстров?

Алекс на Дарью с одобрением взглянул. Я сразу понял, что Дарья ему понравилась, ну и раздулся, конечно, от гордости. Найдутся, разумеется, такие люди, которые скажут – зря. Потому-де нет моей заслуги в том, что меня такая женщина полюбила... Повезло, мол, и все. Шуточки там разные: любовь зла, ну и все такое. Оправдываться не буду. Просто мне приятно, что братья мой выбор одобрили, вот и все.

– И из-за монстров тоже,– согласился Алекс.– Но монстры – всего лишь внешнее выражение той силы, которую так боится и которой так преданно служит Саренг.

– Ничего себе она выражается! – вздохнула Дарья.

Мы засмеялись, хотя смешного во всем этом было мало.

– Пора,– сказал Алекс.– У нас тут много дел.

Через полсотни метров мы еще на одного монстра наткнулись – мертвого. Я так понял, что это Алекс постарался, когда шел к нам на помощь. Мерзость все-таки эти чудища, а уж о силе, которая их порождает, я и говорить не буду!

Ник принялся рассказывать Алексу о наших приключениях. Привирал, конечно. Как-то у него всегда выходит, что он, Ник, молодец хоть куда, а остальные при нем на подхвате. Или наблюдают за его подвигами. Разумеется, я молчать не стал – с какой стати?

– Хватит вам,– оборвал наш спор Алекс.– Пусть лучше Дарья расскажет, а вы по сторонам смотрите – свалится какая-нибудь гадость какснег на голову.

Алекс был прав, как всегда. А то мы так встрече обрадовались, что чуть ли не победу начали праздновать. Рановато... Замковые подземелья представляли из себя такую путаницу всяких переходов, тупиков, ответвлений, что заблудиться здесь было парой пустяков.

– Через эти переходы вся здешняя гадость выползает наружу, а потом возвращается обратно. Я по такому проходу сюда попал.

– Значит, там Земля? – Дарья даже остановилась и вопросительно посмотрела на Алекса.

– Смотря в какой проход угодишь. Я попал однажды в столь приятное место, что едва ноги унес.

– А как же мы со всем этим справимся? – Дарья растерянно нас оглядела.

Похоже, она не слишком-то верила в наши возможности. Если говорить честно, я тоже сомневался. Не то чтобы я трус, но уж больно задача перед нами стояла грандиозная. С другой стороны, если мы не справимся, то кто тогда справится?

А Ник сказал, что все ерунда. Если мы найдем возможность разрушить замок, то произойдет разряд энергии и наваждение рассеется.

– Сначала найди,– посоветовал я ему.

– Давайте танцевать от печки,– предложил Алекс.– Существовал ли замок до катастрофы, возник ли он во время катастрофы или построен уже после Саренгом и компанией? Последнее, на мой взгляд, маловероятно: посмотрите на стены, посмотрите на материал, из которого они – я даже не скажу сложены – скорее уж отлиты. По-моему, тут то же самое вещество, что и в мертвых городах, о которых вы мне рассказывали, или нет?

– То самое,– подтвердил я.

– Возможно, до катастрофы здесь была просто гора, но народившаяся сила превратила ее в замок.

– Она что, разумная – эта сила? – удивилась Дарья.

– Смотря что называть разумом! – усмехнулся Алекс.– Во всяком случае, она способна преобразовывать материю не хаотично, а в определенном направлении, совершенствуя окружающий мир. Если, конечно, оборотней и чудищ можно назвать совершенными творениями.

– А зачем им Земля? – спросила Дарья.

– Думаю, планы у них обширнее,– задумчиво проговорил Алекс.– Но на месте землян я бы задумался над своим будущим. А то проснетесь однажды поутру, а вместо Солнца... Ладно, не будем дальше, зачем Зло напрасно поминать? Оно и так всегда у порога.

– Вокруг чего-то Зло должно концентрироваться,– предположил Ник.– Если это энергия...

По-моему, Ник был прав. А еще я подумал: с какой это стати стрела Ника в замок угодила? Красавиц здесь не было, если не брать в расчет таких, как Каролинга. Конечно, со стрелами бывают разные недоразумения, но не до такой же степени.

– Пожалуй, Вик прав,– сказал Алекс.– Что-то здесь неладно со стрелой.

И мы еще немного порассуждали на эту тему, благо наше путешествие по подземным переходам замка протекало без особых приключений. Если не считать испуга Баярда, который соколом ринулся в темный проход, а потом с криком и клекотом вернулся обратно и долго сидел нахохлившись у меня на плече, переживая увиденное. Но нам недосуг было выяснять, кто там его напугал.

Алекс оказался прав, когда утверждал, что замок строили не люди. Какой, скажите на милость, архитектор стал бы украшать стены подземелья столь странными узорами? Или возьмите скульптуры – если, конечно, каменных истуканов можно назвать таковыми. Ничего человеческого в них не было, такие в кошмарном сне приснятся – криком изойдешь.

– Одно из двух,– сказал Ник,– либо оно их сначала в таком вот окаменевшем виде создает, а потом оживляет, либо наоборот – созданных из биомассы существ превращает в камни.

– А биомасса откуда?

– Такие, как Гэг Багэг, поставляют.

Очень даже может быть. И на Землю она или оно – не знаю, как правильно выразиться,– полезла за биомассой. Фантазии, видимо, много, а исходного материала не хватает.

Мне показалось, что в окружающем нас мире что-то меняется.

– Ой! – воскликнула Дарья.– Оно шевелится!

И действительно: узоры на стене колебались. Более того: вдруг оказалось, что каменных стен нет – кругом сплошное движение. Мы остановились, соображая, куда, собственно, попали. Было во всем этом что-то непостижимое для человеческого ума. Во всяком случае, я не могу описать словами все то, что вокруг нас происходило. Стены шевелились – то есть это явно были не стены. Месиво переливалось всеми цветами радуги и постоянно меняло форму: то какой-то нарост, похожий на шар, появлялся, то вдруг нечто напоминавшее щупальце монстра свешивалось с потолка... Жуткое зрелище! Ничего более отвратительного мне до сих пор видеть не приходилось.

– Нам лучше вернуться,– сказала Дарья, и голос у нее задрожал.

Если честно, я с ней внутренне согласился,– очень уж было не по себе. Не то что испугался, а просто просматривалось во всем этом нечто первобытное, неоформившееся, но очень и очень гадкое.

– Биомасса,– пояснил Алекс.– Здесь чудища рождаются на свет.

– Интересно,– сказал Ник.

Лично я не видел ничего интересного – меня скорее мутило от необычного зрелища.

– Назад пути нет,– объявил вдруг Ник. Я оглянулся: живая масса за нашими спинами срасталась в единое целое.

– Похоже, оно собралось нас переварить,– сделал вывод Ник.

И он был прав. Свободного пространства вокруг становилось все меньше, живые стены надвигались с пугающей быстротой.

– Вперед! – крикнул Алекс.– Рубите эту гадость мечами!

И мы принялись рубить. Месиво расползалось под нашими ударами, а потом вновь надвигалось, цепляясь за руки и ноги. Мы выбивались из сил, а положение не менялось, и я уже подумывал, что нам, пожалуй, отсюда не выбраться. Но мы все-таки пробились. Я даже не очень понял как. Видимо, шаг за шагом прорубались сквозь живую стену.

– Веселенькое дело! – сказал Ник, оглядывая всех с ног до головы. И было на что посмотреть: нас буквально облепила эта гадость.

– Дальше еще смешнее будет! – пообещал я ему, пытаясь привести одежду в порядок.

– Смотрите! – крикнула Дарья и указала рукой вперед.

Это была стрела. Серебряная стрела. Точнее, не серебряная, но все ее у нас так называют. Я сразу понял: стрела Ника. Она застряла между двух колонн из прозрачного материала. Стрела дрожала и вибрировала, словно пыталась выбраться, а вокруг нее сыпались искры, и время от времени пространство между колоннами прошивали молнии. Странное и завораживающее зрелище. Тем более что и колонны переливались голубоватым светом. Тут я увидел место, в которое угодила стрела, прежде чем оказалась в ловушке: полупрозрачная колонна треснула едва ли не пополам и чуть накренилась в сторону своей соседки.

– Вот он! – сказал Ник.– Конденсатор Зла.

И посмотрел на нас с гордостью. Не знаю, можно ли этим гордиться,– стрела угодила сюда явно случайно, и никакой заслуги Ника в том не было.

– Твоя же не угодила,– возразил Ник.

– Моя попала куда надо.

Дарья почему-то покраснела. А с чего краснеть, спрашивается? Это Ник должен со стыда сгореть, потому что наверняка в расчетах напутал, когда стрелу запускал,– математик он еще тот!

– И ничего я не напутал,– запротестовал Ник.– Все рассчитал верно, просто стрела на Земле угодила в энергетическое поле замка, а уж оттуда рванула сюда.

Все, конечно, могло быть, и не хотелось мне с Ником спорить, хотя я был почти уверен, что он либо дров наломал, либо специально так сделал. Ник у нас любит экспериментировать. И почему-то его эксперименты нам всегда боком выходят.

– А кто эти колонны сделал? – спросила Дарья.

Алекс только плечами пожал:

– Вероятно, природа. Получилось что-то вроде энергетической ловушки. Быть может, без нее Зло рассеялось бы, рассосалось по Вселенной, а так возникла планета Зла.

– Два камня – и целая планета погибла? – удивилась Дарья.

– Кончать надо с этим! – сказал Ник и шагнул вперед.

– Нет,– удержал его Алекс.– Сгоришь как свечка.

– Ему, наверное, больно,– вздохнула Дарья.– Этому... Злу – видите, все вокруг треснувшего камня светится.

По-моему, светиться стало даже больше, чем поначалу, во всяком случае, молнии значительно чаще прошивали пространство между колоннами.

– Психует,– усмехнулся Ник.– Чувствует, что мы здесь. Если выбить стрелу из поля, то правая колонна рухнет – она на стрелу опирается и чуть держится.

– Как ты ее выбьешь? – покачал головой Алекс.– Камнем, что ли?

– Можно и камнем.– Ник поднял с пола осколок и вопросительно взглянул на Алекса.

– Давай,– согласился Алекс после недолгого раздумья.

Ник швырнул камень, но тот, не долетев до колонны, вспыхнул язычком пламени и испарился. Ник попробовал еще несколько раз – с тем же успехом. Баярд на моем плече зашевелился, замахал крыльями – по-моему, почувствовал приближение какой-то напасти. Нюх у Баярда – будь здоров.

– Может, Баярда послать? – спросил Ник у Алекса, покосившись при этом на меня.

Вот еще придумал! Да я лучше сам туда полезу, чем Баярда отправлю! Умник. Своего коня потерял, теперь и на моего глаз положил.

– Это не выход,– поддержал меня Алекс.

– Выбор у нас небогатый,– криво усмехнулся Ник.– Слышите?

Над нашими головами действительно топали. В боковом проходе началось шевеление и объявились вполне конкретные рыла с Саренгом во главе.

– Мечи к бою! – скомандовал Алекс.

Мог бы и не командовать, поскольку мы с Ником и без того уже приготовились. Бежать нам было некуда: с трех сторон стены, а позади – биомасса, туда меня никакими коврижками больше не затянешь.

Из пещеры вел только один выход – как раз оттуда на нас и валила нечисть. И мне стало не очень уютно – уж слишком много их было. А нас только трое, точнее, четверо, если считать Дарью. А их я даже пересчитывать не стал – зачем. Оставалось умереть с честью, как и положено Героям. Дарью вот только было жалко. Это я ее втравил в историю и не сумел защитить.

– Стрела! – крикнул Ник в самую последнюю секунду перед столкновением.– Твоя стрела, Алекс!

Я не понял, что он имел в виду, а спрашивать уже было некогда, потому что звериная орда навалилась на нас. Вой поднялся такой, что волосы на голове зашевелились. Я даже и рыл не различал, просто рубил и рубил, как дровосек в лесу. Один из нападавших бросился на Дарью – я увидел пену, которая капала с его клыков, но дотянуться до него не мог из-за частокола мечей, преградивших путь.

– Баярд! – скомандовал я.

И Баярд упал сверху на эту брызжущую пеной звериную пасть, вцепился когтями в желтые, горящие паскудством глаза. А потом кто-то рубанул его мечом, и соколиные перья закружились в воздухе. Ник прорвался к Дарье, и его меч стал чертить кровавые круги в месиве обезумевших упырей.

– Стрелой! – крикнул снова Ник.– Стрелой, Алекс!

Далась ему эта стрела! Кто-то задел меня мечом по плечу, кровь заструилась по руке, но я не чувствовал боли – я вообще ничего не чувствовал, кроме ярости. Убили моего Баярда! Будь они все трижды прокляты! Я прорубился сквозь лес мечей и клыков к Дарье и Нику. И мы встали у стены плечом к плечу, лишь Алекса рядом не было.

– Где Алекс? – успел спросить я у Ника.

Но он в мою сторону голову не повернул, может быть, не услышал, а может, на ответ не имел ни времени, ни сил. И вдруг все вокруг осветилось ослепительным, неестественно белым светом, нестерпимым для глаз. И вопль раздался такой, что у меня уши заложило в дополнение к ослепшим глазам.

– Бежим! – прохрипел Ник.

Я только почувствовал, как Дарья схватила меня за руку, и мы побежали. Побежали не только мы – все воинство Саренга, минуту назад озверело нас атаковавшее, неслось впереди с криками ужаса. Хотел бы я знать: что их так напугало?

– Налево! – крикнул кто-то, и я не сразу понял, что это голос Алекса.

Мы побежали налево, в невесть откуда подвернувшийся проход. Стены вокруг дрожали, словно кисельные, вой за нашими спинами нарастал одновременно дикой и жалобной нотой.

А потом там, позади, все полыхнуло огнем. Горящие камни посыпались на наши головы. Ну не совсем на головы – падали они рядом, и земля гудела, содрогаясь от ударов каменного дождя. По-моему, горел и лес. Хотя непонятно было, откуда он взялся? Или мы уже покинули замок? Честно говоря, от всех этих событий, а главное – от быстрого бега, я плохо соображал. Уставшие ноги мешали голове думать.

Немного очухался я только тогда, когда мы вырвались из огненных объятий горящего леса и рухнули на траву, чтобы отдышаться.

– Вот это фейерверк! – сказал Ник (ему бы все хаханьки).

Я поднял голову и оглянулся назад: замка не было, а на том месте, где он еще недавно горделиво возвышался, бушевало море огня, над которым висела черная непроглядная туча.

– Ты бы отпустил руку дамы своего сердца, а то, чего доброго, ее рука так и останется синей.

Дарьину руку я, конечно, не выпустил, но хватку ослабил. Она вздохнула глубоко и открыла глаза. Наверное, так и бежала за мной все это время с закрытыми глазами. В общем, и правильно делала – зачем смотреть на гадость?

– Уже все? – спросила она испуганно.

– Все,– сказал я и притянул ее к себе.

– Ой, Вик,– заплакала она,– ты так дрался!

И задрожала в моих объятиях. А я сам не заметил, как у меня слезы из глаз потекли. Дарью было жалко, которая натерпелась страха, а еще было жалко Баярда – такого коня у меня больше не будет. Кто скажет, что Герою плакать не пристало, тот никогда друзей не имел, а значит, и не терял их. Баярд был настоящим другом. С раннего детства он всегда находился рядом со мной, и вот теперь его нет. Погиб он, защищая меня, вернее, Дарью, хотя это одно и то же.

– Вик молодец,– сказал Алекс,– хорошо дрался. А Баярда жалко.

– Хороший был конь,– подтвердил Ник.– Конь Героя.

– А вы теперь Герои? – спросила Дарья.

– Вне всякого сомнения! – заявил Ник.– Такую махину Зла завалили! Кому, кроме Героев, такое под силу?

– И драконов убивать не надо?

– Обошлись без драконов,– подтвердил Алекс.

Дарья вздохнула с облегчением, потому что если ко всему, что уже было, добавить еще и дракона, то это будет слишком.

– А почему замок загорелся? – спросил я.

– Алекс вторую колонну своей стрелой подсек, и все рухнуло к черту в зубы.

Тут я вспомнил, что Ник все время кричал: стрела, Алекс, стрела! Сообразительный у меня брат – особенно когда его прижмет крепко. А я-то думал, что Алекс свою стрелу давно уже запустил – на радость какой-нибудь красавице!

– С вами запустишь,– вздохнул Алекс.– Говорил же: вместе идти надо!

– А как вы теперь? – испугалась Дарья.– И не женитесь, наверное?

– Стрела – это пережитки,– усмехнулся Ник.– Обойдемся.

– И ничего не пережитки! – покраснела Дарья и на меня покосилась.

Ник с Алексом засмеялись. Развеселились! Ничего смешного, между прочим, моя жена не сказала!

– Любовь,– закатил глаза к небесам Ник,– это то, что в сердце, а стрела – только повод для знакомства.

– Пусть и не совсем так,– усмехнулся Алекс,– но, в общем, Ник прав: обойдемся.

– А как мы на Землю вернемся? – забеспокоилась Дарья.– Все же сгорело.

– Мы на Земле,– отозвался Алекс.– Взгляни на зве-зды.

– Тогда пошли домой,– заторопилась Дарья.– Нечего рассиживаться.

Вот так эта история и закончилась. Дарьины родители охали и ахали, слушая нас, а потом мама и вовсе отказалась Дарью со мной отпускать. Еле-еле мы ее уговорили, пообещав, что будем наведываться. В конце концов планета Парра – не так уж далеко, а то что время у нас не всегда совпадает, по-моему, ерунда – лишь бы сердца в унисон бились.

Хочу сказать землянам на прощание: мы всегда готовы помочь в борьбе со Злом, но вам тоже следует подумать, как жить. Для начала – в собственную душу загляните: не угнездилось ли там Зло?.. Вселенная у нас с вами одна, ее сообща оберегать надо. Так что думайте, земляне, думайте. А главное – любите! Любовь и дружба всегда побеждают Зло!

Часть вторая НИК С ПЛАНЕТЫ ГЕРОЕВ, ИЛИ ОШИБКА РЕЗИДЕНТА

Я так и знал, что вся эта история добром для меня не кончится. И толкнул же меня Сагкх под руку, когда я вздумал запустить свою стрелу на планету Земля? Кстати, вы знаете, кто такой Сагкх? Ваше счастье, если не знаете. Впрочем, что взять с человека, выросшего в захолустье Вселенной!

И надо же такому случиться, что, когда мы гробанули генератор Зла, стрела Алекса вернулась на планету Парра, а моя где-то затерялась.

Нет, звание Героя мне дали. Высший Совет Светлого круга расценил наше деяние как подвиг. Однако эти старые перечницы – я имею в виду членов Совета – усмотрели в пропаже стрелы некую закономерность, а возможно, даже чью-то волю – разумеется, злую. И мне эта оговорка дорого обошлась.

Алекс отправился на Арлакору – в самую гущу событий, разворачивавшихся на границе Светлого круга, Вик с Дашкой остались делать детей на Парре, а я волею родного отца, короля Алекса, был сослан – иного слова не подберу – резидентом на Землю! Разумеется, Ма была в восторге от такого решения. Еще бы: во-первых, очень далеко от баронессы Крэг и ее придурка мужа, отчего-то заимевшего на меня зуб, во-вторых, Земля – место тихое и безопасное, а доставшаяся мне должность резидента и вовсе пенсионная.

Когда я перед отправкой на Землю ознакомился с бесчисленными инструкциями, то, прямо скажу, за голову схватился. Ну ничего нельзя! Нельзя влиять на ход истории, нельзя вмешиваться во внутренние дела, нельзя участвовать в межплеменных войнах... Какой-то дебильный бюрократ в горячке, видимо, написал, что драться тоже нельзя, не говоря уж о любовных приключениях. Однако наверху решили, что это слишком, и два последних пункта, на мое счастье, лет триста назад отменили.

До моего назначения обязанности резидента на планете Земля исполнял тихий сиринец Аббудала Ках. Ну, сиринцев вы знаете. Море ума и изворотливости – при достаточно скромных бойцовских качествах. Я говорю им это не в укор. Когда возникает крайняя необходимость, сиринцы способны явить Вселенной образцы истинного мужества. А в остальном они предпочитают полагаться на разум, а не на кулак. Возможно, все дело в росте, ибо сиринцы статями не блещут, а, возможно, это мы, паррийцы, слишком уж неугомонны в своем желании не только познать мир, но и непременно разбить себе при этом лоб!

Пока престарелый Аббудала Ках подробно и занудно знакомил меня с политической ситуацией на планете, я уныло разглядывал стены. Поразительное убожество! И какой придурок придумал строить дома из железобетона, когда вокруг столько воистину прекрасных естественных и искусственных материалов?!

– И ничего из ряда вон выходящего? – не выдержал я пытки.– Набег пщаков, прорыв крокеров? Местная нечисть, наконец?

– Я, разумеется, наслышан о ваших подвигах, принц Ник,– сухо отозвался Аббудала Ках.– Должен сказать, что я докладывал Высшему Совету о возросшей активности темных сил на Земле, однако мою информацию посчитали заурядной и не придали ей значения.

– Высший Совет уже признал свою ошибку,– утешил я сиринца.– А ваши заслуги перед Светлым кругом оценены. Вы награждены орденом Звезды. Кроме того, вам присвоено звание магистра.

Сиринец клюнул длинным острым носом в стол, уводя глаза к паркетному полу, так что я не сумел определить, обрадован он наградами или огорчен непоследовательностью действий Высшего Совета, который долгое время игнорировал донесения своего земного резидента, а когда гром грянул, то поспешил осыпать его милостями. Я Аббудале Каху сочувствовал: обидно, когда твои неустанные труды пропадают даром, а вся слава достается безумным мальчишкам, которые совершенно случайно свалились на голову плетущим черные сети заговорщикам, и так удачно свалились, что несокрушимая на вид твердыня Зла рухнула как карточный домик! Насколько я знаю сиринцев с их дотошностью и умением проводить многоходовые комбинации, Аббудала Ках был на меня очень сердит, возможно, даже зол. В свое оправдание я мог только сказать, что все получилось случайно, но Аббудала Ках знал это и без меня.

– Высший Совет полагает, что метастазы Зла еще остались на Земле,– сказал я бывшему резиденту в утешение.

– Ах полагают! – усмехнулся сиринец.– Думаю, они правы в своих предположениях.

При этом Аббудала Ках глянул на меня с иронией. Он, разумеется, считал, что сидящий перед ним наглый молкосос, присланный сюда по протекции папы-короля, не справится с тонкой, можно сказать ювелирной, работой, требующей как знания местных реалий, так и владения приемами белой магии. Надо признать, что в белой магии сиринцы куда более сведущи, чем паррийцы. Я редко признаю чье-либо превосходство, но в данном случае – это общеизвестно.

– У меня к вам убедительная просьба, достойнейший Аббудала. Объясните просвещеннейшим членам Высшего Совета по прибытии на Парру, что посылать на планету Земля мальчишку, умеющего только мечом махать, по крайней мере недальновидно. Мне кажется, хотя мой опыт пребывания на Земле не сравним с вашим, что Высший Совет слишком поверхностно относится к проблемам этой планеты, а она может преподнести Светлому кругу массу сюрпризов.

Достойнейший Аббудала с некоторым удивлением в голосе отметил, что рад вcтретить в моем лице человека, трезво оценивающего ситуацию. Он даже выразил уверенность, что столь рассудительный юноша справится с возложенной на него миссией... Мне такая его уверенность была как кость в горле, и я поспешил ее разрушить, заявив, что одно дело – понимать в общих чертах и совсем другое – уметь. Для умения, как известно, необходимы опыт и знания. Конечно, какой-нибудь моралист вроде моего брата Вика обвинит меня в лицемерии. Но это будет правдой лишь отчасти. Я действительно не чувствую в себе достаточно сил, чтобы разобраться в хитросплетениях местной политической жизни, о которой мне рассказал сиринец. Ну не рожден я резидентом!

– Должен предупредить вас, принц, что Каронг жив. Он, похоже, обосновался в одном из параллельных миров, но регулярно делает набеги в мир основной. Каронг – хитрая бестия! Он обладает обширной агентурной сетью...

Вот новость так новость! А я-то полагал, что вся нечисть сгинула во главе с принцем Саренгом после того, как мы уничтожили генератор Зла. Между прочим, так же думали и в Высшем Совете.

– Но ведь Каронг был, как и Сахар Медович, порождением Зла?

– Что касается Саренга и прочих обитателей планеты Зла, то участь их действительно решилась с последним разрядом молнии. По всем законам бытия Каронг должен был погибнуть с ними. Но он выжил, и это заставляет усомниться в том, что он – уроженец планеты Зла. А его личное могущество указывает на то, что он рожден не на Земле. Ибо на Земле магия находится в зачаточном состоянии.

Достойнейший Аббудала был настолько любезен, что прочел мне целую лекцию по поводу состояния магических искусств на разных планетах и довольно прозрачно намекнул, что в лице Каронга я встречу противника, знакомого с основами не только белой, но и черной магии.

– Вот ваш паспорт,– протянул мне сиринец маленькую книжицу.– Храните его как зеницу ока и предъявляйте по первому же требованию. К счастью, вы блондин, ваше высочество, и это облегчит вам жизнь в этом городе. По документам вы мой сын – Мышкин Никита Алексеевич, восемнадцати лет от роду. К сожалению, не удалось уладить дело с военкоматом – слишком уж неожиданно вы свалились мне на голову. Но, полагаю, вас на Парре обучили давать взятки?

– В общем да,– припомнил я краткий курс, усвоенный в Школе резидентов.– Давать надо околоточному надзирателю.

– Какому надзирателю?! – ахнул достойнейший Аббудала.– Они что там – с ума посходили? Вас по какому веку готовили?

– Кажется, по девятнадцатому... А что вы так побледнели, достойнейший магистр? Эка невидаль – двести лет туда, двести сюда.

Сказать, что Аббудала Ках был взволнован – значит ничего не сказать – он был вне себя от возмущения. Честно говоря, никак не ожидал услышать из уст высокообразованного сиринца столь непристойные выражения как в адрес преподавателей Школы резидентов, так и в адрес членов Высшего Совета.

– Вы ведь провалитесь, молодой человек, вы же не протянете на этой планете и дня! Вас ведь разоблачат! Вас уже разоблачили!

– Что, собственно, вы имеете в виду? – насторожился я.

– Хотя бы вот это...– горько усмехнулся слегка успокоившийся сиринец и нажал на кнопку лежавшего на столе пульта.

Справа от меня зажегся небольшой экранчик. Кажется, этот ящик называется телевизором – я такой видел в доме у Дарьиных родителей, правда, не успел выяснить, для чего он предназначен... Есть на Парре люди, которые за подобное чудо технической мысли заложат если не душу, то энергетический меч. Но я к технике равнодушен. По-моему, такие изобретения делаются от великой лени и для того, чтобы развеять скуку. А мне лично скучать некогда. Герои, как известно, потому и герои, что не лежат на печи. Так обычно говорит моя Ма. После чего долго и путано начинает объяснять, что такое печь и почему на ней сладко лежать.

– А у вас есть печь, достойнейший магистр?

– При чем тут печь? – дернулся сиринец.– У меня батареи.

– Так вы бомбардир? – вспомнил я нужное слово, усвоенное в Школе.

– О Фелиста! – вскинул руки к потолку Аббудала Ках.

Фелистой называется звезда, в системе которой находится планета Сирин. Обычно сиринцы взывают к ней в самые тяжкие и роковые минуты. Очень может быть, что она им помогает.

Это я рассказываю к тому, чтобы вы не подумали, что имеете дело с неучем или олухом. В свое время в меня вбили огромный объем знаний, частично действительно нужный в многотрудной жизни Героя. Но большей частью – всякий исторический хлам, интересный разве что какому-нибудь книжному червю с того же Сирина или архивариусу с Мальданьеты...

А на мерцающем экране телевизора появился я. То есть я ни за что не догадался бы об этом, если бы мне не подсказал достойнейший магистр. Я, видите ли, привык к объемным изображениям, а здесь изображение было двухмерным – вот и догадайся, что этот раздавленный субъект и есть принц Ник Арамийский.

Только-только я начал привыкать к своему плоскому виду, как мое изображение исчезло. Появился какой-то тип в очках и начал, бекая и мекая, нести несусветную чушь. Мало того, что тип был косноязычным, так он еще оказался патологическим лгуном. По его словам выходило, что я – то ли пират с Альтаира, то ли пщак с Ытухтара! Оказывается, принц Арамийский пробрался в Государственную думу в голом виде, чтобы устроить там террористический акт. Теперь меня ищут все специальные службы!..

Я – человек широких взглядов. Нельзя сказать, что одобряю ложь, но, во всяком случае, готов войти в положение чиновника, оказавшегося в затруднительной ситуации. Но на такое бессовестное вранье я не способен и отнюдь не склонен прощать его другим! Не собирался я взрывать эту их Государственную думу! С чего этот придурок взял? Я вообще попал туда случайно. Слегка ошибся в расчетах – что, кстати говоря, бывает сплошь и рядом при межпланетных переходах. В общем, вместо того чтобы материализоваться в резидентуре Аббудалы Каха, я ступил на Землю несколькими километрами южнее.

Как человек воспитанный, практически сразу же ушел в параллельный мир, но не мог сделать это мгновенно. Вот и возникло небольшое недоразумение, которое хмырь в очках попытался раздуть до размеров вселенской трагедии. Но я этого так не оставлю! Сей деятель рано или поздно отречется от своей лжи.

– Какой кошмар! – схватился за голову достойнейший магистр.– Я должен уйти через пять минут. Я не могу нарушить приказ. Но обещаю вам, молодой человек, что сделаю все от меня зависящее, чтобы вас отозвали с этой планеты максимум через сутки-двое. Умоляю, не выходите из дома ни на шаг. Смотрите телевизор. Это очень интересно. Прощайте.

Аббудала Ках меня покинул, и я почувствовал что-то вроде легкой грусти. Поймите правильно: я – человек далеко не робкого десятка, но оказаться в одиночестве на чужой планете с огромной ношей ответственности за плечами – не такое большое удовольствие, как многие, возможно, полагают. Я ведь прибыл сюда не с познавательными целями, а потому очень хорошо понимал, что спрос с меня будет жесткий. И никаких скидок на молодость или плохое знание обычаев планеты никто делать не будет. Я – Герой! И этим все сказано.

С другой стороны, неожиданно выяснилось, что с моей подготовкой в Школе резидентов порядком напутали. Удивляться этому не приходится: обитаемых планет только в Светлом круге десятки тысяч! Попробуй уследить за каждой, да и временные парадоксы, безусловно, играют свою роль... В общем, нужно было в срочном порядке ликвидировать дефицит знаний, дабы иметь возможность без проблем адаптироваться в чужой среде.

Дело в том, что я не очень верил в способность Аббудала Каха разубедить членов Высшего Совета за два дня. Не меньше месяца уйдет у него на хождения по инстанциям и бесконечные переговоры с полномочными лицами. Неспособность Высшего Совета быстро и оперативно реагировать на возникающие проблемы стала уже притчей во языцех на планетах Светлого круга.

К счастью, любезный сиринец указал мне источник, из которого я могу почерпнуть недостающие знания об этой во многих отношениях забавной планете. На первых порах мне трудно было ориентироваться в двухмерном пространстве, но после трех часов просмотра я научился распознавать не только себя, но и других мелькавших на экране людей. Не скажу, что сразу все понял, как не скажу, что все понял до конца. Слишком уж хаотично громоздились друг на друга события в этом странном пластиковом ящике.

Я заподозрил, что за этим стоит чья-то злая воля и что проецируемые события происходят не в рамках реального времени. Кроме того, существа, излагавшие свои мысли с мерцающего экрана, явно страдали раздвоением сознания. Иначе трудно понять, почему они, затронув одну тему, тут же совершенно неожиданно перескакивали на другую, чтобы через некоторое время как ни в чем не бывало вернуться к первоначальной?.. Тем не менее я приспособился к земной шизофрении и через сутки непрерывного просмотра твердо уяснил, что мои представления о Земле еще дальше от истинного положения дел, чем я полагал. Более того, и Аббудала Ках рассказал мне далеко не все из того ужасного, что творилось на этой планете. Возможно, щадил мои нервы, возможно, ему просто не хватило времени.

Удивил меня и наш Высший Совет, понятия не имевший, что планета Земля на протяжении длительного времени ведет войну с нечистью, наступающей на нее буквально со всех сторон. Еще через тридцать шесть часов просмотра я знал имена Героев, ведущих непрерывную борьбу со Злом здесь. Это Арнольд Шварценеггер, Чак Норрис, Ван Дамм, а также ребята из убойного отдела и с улицы разбитых фонарей.

Функции Высшего Совета на земле выполняла Государственная дума. Царь по имени Владимир сидел в Кремле. А правительство располагалось в Белом доме на другом континенте, и возглавлял его некий Джордж... Такое разделение властных полномочий показалось мне разумным. Правда, оно не разрешало всех проблем, встававших в полный рост перед землянами.

Кроме разной нечисти, с которой довольно успешно боролись земные Герои, было и еще нечто страшное под названием «терроризм». Насколько я понял из путаных объяснений, прерываемых свихнувшимися нимфами, болтавшими без конца о крылышках, террористами называли оборотней, возможно, двуликих янусов, которые творят бесчинства по всей планете. В принципе я одобрил усилия Владимира и Джорджа по обузданию нечистой силы в лице террористов, но никак не мог согласиться с тем, что к ним причислили меня!

Мое двухмерное изображение без конца показывали по всем каналам. И какой-то жутко нервный землянин, потрясая кулаками, призывал давить таких, как гнид. А еще лучше – мочить в сортире.

Последнее я посчитал оскорблением. Во-первых, мне не совсем было понятно слово «мочить», а во-вторых, все, даже члены земного Высшего Совета, должны уяснить, что Герой и дерьмо – понятия несовместимые!

Мое появление среди ведущих разговор на тему об оборотнях-террористах вызвало переполох в салоне. Хозяйка салона – милая дама средних лет – почему-то страшно огорчилась, увидев меня. По-моему, у нее даже язык отнялся. Она так и осталась стоять с раскрытым ртом и разведенными в стороны руками.

В принципе я, наверное, поспешил с визитом: надо было выбрать костюм – возможно, даже вечерний – из приготовленного для меня Аббудалой Кахом гардероба. На мне же были халат, расшитый драконами, и шлепанцы. К слову сказать, наряд вполне земной, и я посчитал, что при форсмажорных обстоятельствах его можно использовать в качестве выходного. Но, видимо, ошибся.

– Авава,– сказала хозяйка салона, глядя на меня круглыми глазами. Я понял, что она со мной здоровается, и в свою очередь вежливо отозвался на ее приветствие:

– Авава, сударыня.

Нервный господин, который только что собирался мочить меня собственноручно, вскочил на ноги и истошно завопил:

– Милиция!

– Авава,– сказал я ему.– Мы с вами не договорили, сударь.

– Да кто вы такой? – взвизгнула дама в первом ряду не менее нервно, чем господин.

– Мышкин Никита Алексеевич,– вежливо представился я сидевшим в салоне.– Это по паспорту. Тут вышла небольшая накладка. Меня обвинили в намерении взорвать Думу, тогда как я, наоборот, прибыл, чтобы ее спасти.

– А как вы сюда попали, молодой человек? – спросила меня слегка пришедшая в себя хозяйка салона.

Вопрос, надо признать, был по существу. Насколько я знаю, на Земле в дом принято входить через двери, а я воспользовался параллельным миром, вычислив по электронному импульсу местонахождение объекта, из которого ведется передача. Не спрашивайте, как это делается: честно говоря, не силен в в теории. Зато на практике знаю, как воспользоваться импульсами, излучаемыми не только электронными генераторами, но и человеческим мозгом. Последнее не всегда удается, ибо излучения человеческого мозга слишком слабы, но это детали, не имеющие к делу прямого отношения.

– Магическим путем,– ответил я ей, не вдаваясь в малоизученные подробности.

– Да он артист! – облегченно засмеялся нервный господин, и его смех подхватил весь зал.

Честно говоря, не очень понял, что означает слово «артист», но не стал спорить. Очень может быть, что на Земле именно так называют магов.

– А как вы попали в Государственную думу? – с сомнением покачала головой хозяйка салона.

– Да он же нудист! – отозвался за меня господин, переставший быть нервным.– Мне говорили, что они готовят демонстрацию протеста против террора, а я упустил из виду. Вы ведь против террора протестовали, молодой человек?

– Разумеется,– подтвердил я.– Жизнь готов положить в борьбе против оборотней и двуликих янусов.

– Вот! – гордо вскинул голову господин, переставший быть нервным.– Наша молодежь! Кто сказал, что мы ее неверно воспитываем?

– Вы всегда так, господин Жигановский! – сказала хозяйка салона.

– Так я ведь юрист, милочка моя! – отозвался мой защитник.– И депутат Государственной думы. Встать на сторону избирателя в его противоборстве с системой – мой гражданский долг. Если бы вас бездоказательно обвинили в терроризме, то Жигановский первым бы сказал прокурору «нет»!

– Рекламная пауза,– вставил я.

– Какая пауза? – непонимающе уставилась на меня хозяйка салона.

– Вон тот господин за стеклом все время вам сигнализирует и повторяет: «Реклама», «Реклама».

– Ах да! – спохватилась хозяйка салона.– Прервемся буквально на две минуты. А потом продолжим разговор на очень актуальную тему.

Никто почему-то не прервался – в том смысле, что все вдруг заговорили наперебой, указывая на меня пальцами. А один лысоватый господин из первого ряда даже вскочил на ноги и крикнул:

– Я протестую. Это опять фокусы Жигановского. Я не желаю участвовать в его избирательной кампании в качестве статиста. А от вас, Марьяна, я не ожидал. Устроили Жиган-шоу с переодеваниями. Учтите, я буду жаловаться в Центризбирком. Это фальстарт, Венедикт Владимирович, и он вам дорого обойдется.

– Вот ведь придурок,– обиделся Жигановский.– Да я его в первый раз вижу. Но надо же было выручать Марьяну, у которой на передаче молодые люди выскакивают из-под лавки, как черти из табакерки.

– Я вас умоляю,– обиделась хозяйка салона.– У ме-ня он хотя бы одетый, а по вашей Думе ходил в чем мать родила.

– Это происки Жигановского. Это он протащил в Думу нудистов! – опять вскинулся лысоватый.

– Эфир,– громко произнес я.

– Какой еще эфир? – вскинулась Марьяна.– Что вы тут командуете, молодой человек?

– Тот же самый господин за стеклом вам сигнализирует и повторяет: «Эфир, прямой эфир».

– Господи,– нервно отреагировала Марьяна.– У ме-ня что-то с наушниками. Я прошу прощения у телезрителей за маленькие технические неполадки.

– Пустяки,– весело сказал Жигановский.– Зато мы с вами разоблачили запущенную кем-то утку о голом террористе, якобы собравшемся взорвать Государственную думу. Теперь осталось выяснить, кто стоит у истоков этой чудовищной провокации.

– А что тут выяснять? – выкрикнул лысоватый.– Если это не Жигановский, то либо коммунисты, либо либералы.

– Центристы! – дуэтом ответили два господина, сидевшие слева и справа от Жигановского.

– А вы что думаете по этому поводу? – неожиданно спросила у меня Марьяна.

– Я бы поручил расследование этого дела шефу жандармов графу Бенкендорфу.

Про Бенкендорфа я, кажется, ляпнул зря. Очень может быть, что его уже сняли со всех занимаемых постов. Во всяком случае, на лицах Марьяны, Жигановского, нервной дамы и отвечавших дуэтом соседей юриста появилось удивление. Зато лысоватый кругленький господин буквально взвился со своего места:

– Я протестую. Это провокация и инсинуация Жигановского, затрагивающая честь лидера нашей партии!

– Да сядьте вы, Колодин,– раздраженно бросил Венедикт Владимирович.– Ну пошутил молодой человек, продемонстрировав знание отечественной истории. Чем вам Бенкендорф-то, прости господи, не угодил? Не Берии же расследование поручать.

– А давайте проведем голосование,– сказала с ласковой улыбкой Марьяна.– Кому бы вы, господа, поручили расследование: если Бенкендорфу, то нажмите на правую кнопку, а если Берии, то на левую.

– У вас опять проблемы с наушниками,– сказал я хозяйке солона.– Все тот же господин за стеклом крутит пальцем у виска и повторяет: «Вот дура, вот дура!»

– Наше время подошло к концу,– мгновенно среагировала на сигнализацию Марьяна.– Давайте порадуемся за молодого человека, который оказался не террористом, а всего лишь астрологом и нудистом. С чем я нас всех и поздравляю.

– Реклама,– вздохнул я вслед за утомленным человеком за стеклом и отрешенно махнул рукой.

– Вы по губам читаете? – спросила у меня Марьяна с интересом.

– Нет, просто слышу.

В этот момент на меня насели люди в темных костюмах с требованием предъявить документы. Раскидать их по углам труда бы не составило, но я проявил выдержку. В конце концов, опытный резидент не должен ничем отличаться от окружающих. Так нас учили в Школе, и, надо сказать, полученные там знания на этот раз сослужили мне очень хорошую службу. Паспорт лежал в кармане халата, и я без споров его предъявил. Надо отдать должное Жигановскому – он немедленно поспешил мне на помощь, хотя и слегка покривил душой.

– Что вы привязались к парню? – сказал он охранникам.– Со мной он. Вам что, неведомо слово «пиар»?

Слово «пиар» людям в темных костюмах было ведомо, поэтому, видимо, они вернули мне паспорт и растворились в темноте. А вот я пребывал в затруднении, поскольку понятия не имел, что это такое.

– А вы тоже маг? – спросил я у Жигановского.

– В своем роде,– охотно подтвердил Венедикт Владимирович.– Вас подвезти, Никита Алексеевич?

– У вас своя карета?

– Почти. Выезд в целый табун лошадей. А вы артист, дорогуша! С такими данными вам хоть сейчас на «Поле чудес» – рекламные паузы объявлять.

Никакого табуна лошадей у Жигановского не оказалось. Карета, правда, была, но на бензиновом ходу. Венедикт Владимирович уверял, что это последняя модель. Ну это враки! На той же Бурбурундии, где тоже любят всякие механические игрушки, мне доводилось видеть самодвижущиеся тележки куда совершеннее этой – причем работали они на солнечной энергии, что гораздо экономичнее и экологичнее.

Разумеется, я не стал высказывать свое мнение вслух. На Земле ведь, смешно сказать, до сих пор считают, что они одни во Вселенной. А Высший Совет Светлого круга принял решение не рассеивать заблуждения землян, пока они не продвинутся в своем развитии до такой степени, что им станут доступны магические знания хотя бы первой ступени... Решение, на мой взгляд, спорное, тем более что постижение магической науки – процесс сложный и трудоемкий: без хороших учителей здесь не обойтись.

Я отнюдь не собирался нарушать постановление Высшего Совета, поскольку прибыл на планету с миссией не цивилизаторской, а всего лишь разведывательной. Хотя меня слегка насторожило, что господин Жигановский признал себя магом в ответ на мой, прямо скажем, провокационный вопрос. С выводами я, однако, спешить не стал, поскольку не исключал, что сделано это признание для красного словца, ибо мой новый знакомый не являлся образцом честности. Нельзя было исключать и другого: господина Жигановского с основами магии познакомил Каронг или кто-то из его подручных. Следовательно, у меня появится возможность выйти на их след.

– Скажите, молодой человек,– обернулся ко мне с переднего сиденья Венедикт Владимирович,– Мышкин Алексей Мефодьевич вам, случайно, не родственник?

– Случайно он мой отец,– соврал я не моргнув глазом, поскольку сразу же догадался, что речь идет о сиринце Аббудале Кахе, который на Земле был известен под этим именем.– Только он умер.

– Когда? – ахнул Жигановский.– Я его неделю назад видел. У нас даже состоялся очень важный деловой разговор.

– Он умер три дня назад,– продолжил я свое вранье. Это была официальная версия исчезновения сиринца, которую приготовил он сам.– Уже похоронили.

– А деньги? – аж подпрыгнул Жигановский.– Ваш батюшка ведь был очень богат.

– Деньги мной унаследованы,– сказал я на этот раз чистую правду.– Но их не так уж много, по-моему.

– А сколько – немного? – насторожился Венедикт Владимирович.

– Ну, может, миллиардов десять,– прикинул я.– Или пятнадцать.

– В рублях? – икнул от руля водитель Жигановского, чем заслужил сердитый взгляд начальника.

– Кажется, в баксах,– не очень уверенно отозвался я, поскольку еще не успел заглянуть в бумаги, оставленные сиринцем.

После этих слов водитель, которого Венедикт Владимирович называл Василием, икал уже без перерыва. Что страшно раздражало Жигановского: во-первых, мешало ему думать, аво-вторых, могло привести к столкновению с другими заполнявшими улицы самоходными тележками.

Может, и не стоило вмешиваться в болезненный процесс, но не мог же я спокойно смотреть, как человек мучается. Да и никаких сверхусилий прилагать не пришлось: я всего лишь нашел нужную точку на шее Василия и ткнул в нее пальцем. Водитель хоть и дернулся, но руль удержал. Зато икать мгновенно перестал.

– Ты что, экстрасенс? – спросил он меня, не оборачиваясь.

Надо вам сказать, что у Василия очень колоритная внешность. Здоровенный – почти квадратный – детина с лицом младенца. А при Жигановском, в дополнение к своим водительским обязанностям, он числился еще и в качестве то ли пажа, то ли оруженосца... Должен сказать, что Венедикт Владимирович сделал в этом смысле не самый удачный выбор. Поскольку, как мне показалось, возможности Василия как бойца крайне невелики. Жигановский, то ли никого не боясь в этом мире, то ли веря в вассальные связи, держал на охранной должности человека, годного разве что в привратники. Тем не менее я вежливо ответил Василию:

– Я экстрасенс. Учился в Швейцарии у далай-ламы.

Экстрасенсом я был по легенде, которую мне придумали в Школе резидентов на случай, если я случайно обнаружу свои магические способности. По данным моих наставников на Парре, эти самые экстрасенсы пользовались на Земле большой популярностью и даже считали себя знатоками магии – без всяких, к слову сказать, на то оснований. Откуда в легенде взялся далай-лама и что он из себя представляет, я, честно говоря, понятия не имел. Но как человек добросовестный не мог не упомянуть и его, и Швейцарию, дабы моя легенда не потеряла достоверность.

– А я думал, что далай-лама живет на Памире,– огорченно вздохнул Василий.

– Ну ты, знаток,– сердито глянул в его сторону Жигановский.– Он давно уже перебрался в Индию.

– А Индия далеко от Швейцарии расположена? – не удержался я от вопроса.

– Нет,– обернулся ко мне с широчайшей улыбкой на полноватой физиономии Венедикт Владимирович.– Как Альпы перевалишь, так сразу тебе и Гималаи. А вы, Никита Алексеевич, давно спустились с Альп, в смысле, прибыли из Швейцарии?

– Два дня назад. Давно не был в России,– на всякий случай оговорился я.– А потому, наверное, кажусь вам немного странным.

– Удивил Москву селедкой! – буркнул от руля Василий.– У нас психов-экстрасенсов палкой не провернешь.

– Вы его не слушайте, Никита Алексеевич,– продолжал улыбаться Жигановский.– Ничего странного в вас нет. А что касается знаний о России, то я в вашем полном распоряжении. Лучшего знатока нашего Отечества вы в Москве не найдете. С кем бы вы хотели познакомиться в первую очередь?

– С Пушкиным Александром Сергеевичем,– честно сказал я.– Знаете, наверное: «У лукоморья дуб зеленый! Златая цепь на дубе том...»

– «И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом»,– с выражением закончил за меня Венедикт Владимирович.

– Так вы его знаете?! – обрадовался я.

– Да кто ж его не знает? – хмыкнул от руля Василий.– Самая известная в России личность. Даром что писатель.

А я, прямо скажу, обрадовался. У меня на Александра Сергеевича Пушкина была главная надежда. Ведь очевидно же, что человек, написавший о лукоморье, должен быть посвящен во многие тайны прошлого и настоящего, а возможно, и владеет приемами белой магии. Такой союзник в борьбе с Каронгом окажется совсем нелишним.

О Пушкине я слышал от Ма, которая родилась на Земле, правда, за несколько сот лет до появления на свет Александра Сергеевича. Такие вот парадоксы времени, на которых здесь нет смысла останавливаться. Но Ма живо интересовалась родной планетой, бывала здесь не один раз и привозила из поездок много историй, в том числе и связанных с Великим Поэтом. А в Школе резидентов я узнал, что Пушкин жил в одно время с Бенкендорфом – тем самым, которому Марьяна собиралась поручить расследование, и находился с ним в неприязненных отношениях. Еще я припомнил, что Пушкин и Бенкендорф жили в Петербурге, а мы сейчас находимся в Москве.

– Так ведь уже все питерские в Москву перебрались! – сказал Василий.– Как нового президента избрали, так они и поперли.

– Ты это о чем? – подозрительно уставился на своего водителя Жигановский.

– О питерских,– пожал плечами Василий.– Вон, поехал с мигалкой. Голову даю на отсечение, что питерский.

– Может быть, Бенкендорф? – с надеждой спросил я.

– Да уж скорее Грызлов! – не согласился со мной Василий.

– Тебя человек о Пушкине спрашивает,– рассердился Венедикт Владимирович.

– Только что проехали,– удивился Василий.– Он там на площади стоял. Что ж сразу-то не сказали? Мне не жалко, притормозил бы – пусть смотрит.

Я огорчился не на шутку. Надо же, такой промах для резидента! Я не то чтобы знаком с Пушкиным, но его трехмерное изображение видел в музее Вселенской культуры на Парре. И уж, конечно, при встрече опознал бы.

Вот такая вышла незадача. Сказался недостаток опыта. Недаром же нас учили в Школе, что резидент все должен примечать, не выдавая при этом своего интереса. А я прокололся сразу по обоим параметрам: и Пушкина не заметил, и своего огорчения по этому поводу не сумел скрыть.

– Не расстраивайся,– утешил меня Василий.– Эка невидаль – Пушкин. В другой раз посмотришь, он сто лет там на площади стоит.

– Это не проблема,– подтвердил слова своего пажа-оруженосца Венедикт Владимирович.– Дайте срок, Никита Алексеевич, и я вас познакомлю с Александром Сергеевичем.

– Поскорее бы,– сказал я.– А то мне нужно обратно в Швейцарию. Не доучился, знаете ли, у далай-ламы.

– Какие ваши годы? – усмехнулся Жигановский.– Скажите, а вы уверены, что ваш покойный папа правильно на вас документы оформил? И вообще – вы дееспособный? Медицинскую комиссию в военкомате проходили?

– Документы в порядке, в права наследования я уже вступил. А вот от военкомата папа меня отмазать не успел.

– Я так и знал,– заржал жеребцом Василий.– Вот ведь молодежь пошла! Голым по Думе шастает, на телевидение в шлепанцах явился... Ну кто ж так под психа-то косит, милый ты мой? Тебя же в институте Сербского махом раскусят и в казарму отправят.

– Помолчи,– сухо бросил водителю Венедикт Владимирович.– Без тебя разберемся.– И, обернувшись ко мне, прибавил: – Это дело поправимое. Я все улажу. Но нужны деньги, чтобы, как бы это поточнее выразиться...

– Подмазать околоточного,– подсказал я.– Денег у меня куры не клюют. Сколько нужно миллионов баксов?

На этот раз Василий закашлялся. По-моему, у оруженосца Жигановского были очень серьезные проблемы со здоровьем. Магию я применять не стал – просто хлопнул его пару раз по спине ладошкой. Благо мы уже остановились возле дома Аббудалы Каха и столкновение с другими механическими тележками нам не грозило.

Как человек воспитанный, я предложил своим новым знакомым подняться на третий этаж, где была расположена квартира моего фиктивного папы. К слову сказать, очень большая квартира по земным меркам. Раз в пять превосходившая по площади обиталище родителей Дарьи.

Жигановский охотно принял мое приглашение, сказав при этом, что ему доводилось бывать в гостях у покойного Мышкина. Судя по всему, это было правдой, поскольку Василий точно привез меня к этому дому, хотя никаких координат я ему не давал. Более того, если бы не Венедикт Владимирович и Василий, у меня вполне могли бы возникнуть проблемы с возвращением домой, поскольку в салон Марьяны я попал через параллельный мир. Конечно, карта города у Аббудалы Каха была, и мне следовало бы заглянуть в нее, прежде чем покинуть квартиру, но я упустил из виду это обстоятельство, что, безусловно, скверно для человека, претендующего на звание резидента.

Стоявший у дверей подъезда охранник Коля пропустил нас беспрепятственно – по той простой причине, что сиринец успел ему меня представить. Но Жигановский был Коле хорошо известен, а Василию он даже дружески подмигнул.

На третьем этаже выяснилось, что я забыл ключи. Для меня это, конечно, не проблема. Просто надо уйти в параллельный мир, сделать пару шагов, и окажешься за дверью в прихожей. Но вести гостей таким путем было бы не совсем вежливо, к тому же я не был уверен, что у них это получится. Пришлось действовать ногтем – благо замок в дверях квартиры Аббудалы был незамысловатым.

– Ну ты даешь, экстрасенс,– поразился моему умению открывать двери Василий.– Прямо магия чистой воды. У меня был знакомый, Фиксой его звали, так тот вскрывал сейфы шпилькой!

– Это раз плюнуть,– сказал я.– В ваших замках нет ничего сложного.

– Не люблю хвастунов, юноша,– обиделся Василий.– Скромнее надо быть в твои годы.

Вот ведь Фома неверующий – так, кажется, называют таких людей на Земле. Ну что такого уж сложного может быть в замке для Героя? Науку проникать в любое помещение мы постигаем еще в раннем детстве. И начинается это постижение как раз с механических запоров. Дальше идут сложные магические заклятия, о которых на Земле, скорее всего, и не слышали. Но рассказывать об этом Василию я не стал. Просто предложил показать мне любой сейф, и я его вскрою за три секунды.

– Ловлю на слове,– сказал Василий.– Как только найду подходящий, так сразу тебя вызову.

У Аббудалы Каха был запас очень приличных вин. Не то чтобы я завзятый пьяница, но кое-что на разных планетах мне попробовать довелось, не при Ма будет сказано, а потому берусь утверждать, что земное вино нисколько не хуже сиринского и, может быть, только чуть-чуть уступает меланийскому... Жигановскому вино тоже понравилось, мнения Василия я спрашивать не стал, поскольку тот пил кофе. Оказывается, на Земле водителю запрещается пить вино, за нарушение запрета полагается жуткое наказание – штраф, а то и вообще кранты. Что такое «кранты», Василий уточнять не стал, но я и без того догадался, что это будет пострашнее каторжных работ.

Жигановский с интересом разглядывал бумаги, которые я получил от Аббудалы Каха. Василий пялился на огромный шкаф с книгами, который стоял у стены. Там были собраны старинные издания, во всяком случае, сиринец называл их мудростью ушедших времен. Я тоже люблю полистать древние манускрипты, но сказать, что я завсегдатай Паррийской королевской библиотеки,– значит погрешить против истины. На Парре есть и более современные хранилища знаний, откуда извлекать их гораздо удобнее. Меня слегка удивила тяга Василия к пыли веков.

– Это ж сколько золота потратили на отделку! – покачал головой оруженосец Жигановского.– Прямо так и блещут.

– Документы в порядке,– сказал Венедикт Владимирович, отрывая голову от бумаг.– Поздравляю вас, молодой человек, вы один из самых богатых людей на Земле. Может быть, чуть победнее Билла Гейтса, но явно побогаче английской королевы.

– Вот черт! – ахнул Василий.– А я думал, он заговаривается.

Жигановский, по-моему, был слегка шокирован открывшейся ему сутью вещей, во всяком случае, в его обращенном на меня взгляде восхищение мешалось с завистью. Бокал вина он выпил залпом, словно пытался одним махом утолить жажду. Мне его реакция показалась странной. Ну что такое баксы, в конце концов, как не грязные, засаленные бумажки, которые противно брать в руки?

– Ну это ты, брат, хватил,– возмутился Василий.– Да на эти бумажки можно купить все: женщин, дворцы, машины. Луну с неба купить можно.

– Луна за деньги не продается. А любовь за деньги не покупается.

– Яйца курицу не учат! – одернул меня Василий.– Много ты о бабах знаешь.

И тут мы с Василием заспорили – и даже на повышенных тонах. Поскольку уж в ком в ком, а в женщинах я разбираюсь. Жигановский слушал наш разговор с большим интересом, а потом поднял руку и сказал:

– Брейк. Тема неисчерпаемая. Будем считать, что вы оба правы. Василий, у тебя мобильник с собой?

– В машине оставил,– недовольно буркнул охранник, обиженный на то, что ему не дали высказаться по столь волнующей проблеме.

– Телефон в соседней комнате,– сказал я депутату.– Звоните, не стесняйтесь.

Пока Жигановский звонил, мы с Василием продолжили наш спор. Собственно, говорил только охранник-оруженосец, а я слушал – правда, не столько его, сколько Венедикта Владимировича, находившегося по соседству. Очень может быть, что этот разговор для моих ушей не предназначался, но дело в том, что слух у меня получше, чем у землян, во всяком случае, при желании я могу услышать любой разговор на расстоянии двадцати метров, и стены для меня не помеха. Наверное, следовало бы предупредить об этом Жигановского, но, в конце концов, такая информация наверняка бы вызвала у него подозрения. А что это, скажите на милость, за резидент, который сам себя разоблачает? Тем более что разговор Венедикт Владимирович вел обо мне.

– А я тебе говорю – полный и окончательный князь Мышкин. Ты что, Достоевского не читал? Вот именно. Идиот. Нет, папа помер. Лично просмотрел все документы. Бумаги в порядке. Счета в американских и швейцарских банках. Миллиарды долларов. Я тебя умоляю, Саша, а кто у нас Пушкин, если не ты? И Бенкендорфа пригласи, понял? Князь Мышкин просто жаждет с ним встречи. А что ты ржешь, придурок! Судьба России решается. Это такой шанс, о котором можно только мечтать. Выборы на носу. И не забудь про Натали. Про Натали, говорю, не забудь, олух царя небесного. Ты артист или не артист?! Провалишь роль, Саша, я тебе этого не прощу. Все, мы будем через полчаса. Да хрен с ней, с эпохой, ты мне внешнее сходство дай.

К сожалению, я не мог слышать, что отвечал Жигановскому собеседник. Слишком слабый импульс шел от трубки, тем не менее я сразу догадался, что Венедикт Владимирович беседует с Пушкиным. Правда, не совсем понятно, почему он назвал меня князем? В паспорте, насколько я знаю, мой титул не обозначен. С другой стороны, я ведь и по факту принц, так что если даже со стороны Жигановского это просто оговорка, то для меня не обидная.

– Натали – это жена Пушкина? – спросил я Василия.

– А какая тебе разница? – удивился оруженосец.– Ты что, Дантес, что ли?

Я хотел спросить у Василия, кто такой Дантес, но тут вернулся Жигановский и крикнул прямо с порога:

– Едем, едем, едем. Александр Сергеевич ждет. Он горит желанием с вами познакомиться. Бенкендорф будет. Шлепанцы и халат отставить. Нужен смокинг.

Что такое смокинг, я не знал, а потому просто отвел Жигановского в другую комнату – к шкафу с приготовленной для меня Аббудалой Кахом одеждой. Венедикт Владимирович быстро разобрался в ситуации и лично выбрал нужные вещи.

– Нет, нет, кроссовки к смокингу – это слишком по-плебейски. Только туфли. Лучше итальянские. Александр Сергеевич мне не простит, если я приведу к нему гостя в кроссовках.

– А цилиндр? – напомнил я Жигановскому об очень важной, как мне казалось, детали.

– Да кто их сейчас носит? – хмыкнул Василий, пришедший в гардеробную вслед за нами.

За это хмыканье Венедикт Владимирович тут же выслал своего оруженосца во двор – заводить мотор. А мне он сказал, что цилиндры сейчас действительно не в моде. И вообще – молодому человеку, особенно богатому, лучше не выделяться в толпе.

Поскольку советы Жигановского вполне совпадали с полученными мною инструкциями, то я скрепя сердце согласился с ним. Хотя, на мой взгляд, в цилиндре я смотрелся бы очень и очень неплохо. Впрочем, спор наш был беспредметным, поскольку среди головных уборов, купленных Аббудалой Кахом, ничего даже отдаленно напоминающего цилиндр не обнаружилось. А понравившуюся мне широкополую шляпу тут же забраковал Жигановский:

– Сомбреро – слишком экзотично для Москвы, молодой человек.

Сошлись мы с Венедиктом Владимировичем на головном уборе, названном им ковбойским. Должен сказать, что выглядел я в смокинге и шляпе совсем неплохо. Туфли тоже были хороши. Но тут выяснилось, что к смокингу нужны еще и брюки.

– Волнуюсь,– пояснил мне свой промах Венедикт Владимирович.– Забыл такую важную деталь. Шутка сказать – сам Пушкин! Мы хоть и в дружеских отношениях, но все равно. Как иду к нему, так и трепещу. Уже не говорю о Натали.

– Красивая женщина? – не сумел скрыть я своего интереса.

– Сказка! – вскинул брови Жигановский.– Но, между нами, Пушкин ревнив. Необуздан. Словом, нам только дуэли не хватало.

– А кто такой Дантес? Мне Василий сказал, что он неравнодушен к Натали.

Венедикт Владимирович беззвучно пошевелил губами – словно хотел отпустить ругательство, скорее всего, по адресу своего охранника, но в последний момент передумал.

– Этот Дантес – большая сволочь, так что у Пушкина мы его, думаю, не встретим. Более того, произносить это имя вслух при Александре Сергеевиче я вам не рекомендую. Вы меня понимаете? Моветон, как говорят в таких случаях французы.

Я понял. Не такой уж младенец, как считает Василий. Вопрос верности мужьям весьма остро стоит на всех планетах. Красивые женщины везде и всегда окружены поклонниками. Разумеется, из уважения к Пушкину я не стану ухаживать за Натали. На этот счет Венедикт Владимирович может быть совершенно спокоен.

Уже смеркалось, когда мы вышли на улицу. Обиженный на весь белый свет Василий тут же рванул с места. В принципе машина под названием «мерс» мне даже понравилась. Нельзя сказать, что она передвигалась по улицам с ураганной скоростью, но все же катила быстрее, чем конки на планете Урипли. Я даже думаю, что скорость «мерса» была бы и повыше, если бы не скопление машин, которые заполнили городские улицы, мешая друг другу. И хотя сама залитая разноцветными огнями Москва нравилась мне в ночную пору гораздо больше, чем в дневную, я все-таки никак не мог понять, почему столько людей – чуть ли не десять миллионов, если верить Жигановскому,– скопились на столь маленьком пятачке, сильно досаждая при этом друг другу? Земля ведь довольно большая по площади планета. Я не говорю о параллельных мирах – уж там-то полное раздолье! Есть и такие, где не ступала нога не только человека, но и иных существ – как земного, так и внеземного происхождения.

– А вы что, бывали в параллельных мирах? – спросил Жигановский, который на этот раз сел рядом со мной на заднее сиденье.

Видимо, сболтнул лишнее. Насколько мне известно, подавляющее большинство землян имеет о параллельных мирах весьма смутное представление. И если попадают туда, то разве что во сне. Дабы не разоблачить себя в глазах пусть и хорошо знакомого, но все-таки несведущего землянина, я на сны и сослался.

– Сон – действительно явление недостаточно изученное,– охотно согласился со мной Венедикт Владимирович.– Но меня лично гораздо больше волнует явь. Дело в том, что ваш батюшка обещал мне спонсорскую помощь, но его неожиданная смерть спутала все карты!

Меня, прямо скажем, это заявление удивило. Насколько я помнил инструкцию, она категорически запрещала резиденту ввязываться в дела сугубо политические. А Аббудала Ках, сиринец до мозга костей, никогда бы не рискнул выйти за рамки предписаний, полученных от Высшего Совета. Правда, та же инструкция не только допускала, но и в буквальном смысле обязывала резидента вмешаться в дела планеты, если власть на ней пытаются захватить нечистая сила или выходцы с планет Темного круга. Очень может быть, что в местных властных структурах не все благополучно. Странно только, что Аббудала Ках ни словом не обмолвился об этом. Не исключено, конечно, что он мне не доверял и рассчитывал очень быстро вернуться. А может быть, он ревновал меня к успеху на планете Зла и не хотел в очередной раз подарить лавры победителя залетному юнцу? Как говорят в таких случаях, чужая душа – потемки... В любом случае я не мог оставить без внимания заявление Жигановского, но, проявляя выдержку, свойственную всем резидентам, отнюдь не спешил раскрывать перед ним свои карты.

– А что, в ваших властных структурах есть сомнительные элементы? – осторожно спросил я у Венедикта Владимировича.

– Хо, сомнительные! – воскликнул до сих пор обиженно молчавший Василий.– Проглот на проглоте!

– Не преувеличивай,– охладил пыл своего оруженосца Жигановский.– Во властных структурах, как в Ноевом ковчеге, каждой твари по паре. Есть и чистые и нечистые.

Я так и знал! Сиринец Аббудала Ках почувствовал, что здесь запахло жареным, и именно поэтому он, наверное, сердился на Высший Совет. Конечно, когда вас в самый разгар операции отзывают на Парру, есть отчего закусить удила! А у меня, похоже, появляется шанс с большой пользой провести время и за короткий срок разрешить проблемы, над которыми осторожный сиринец бился бы целый год. Разумеется, я говорю это не в укор Аббудале Каху, поскольку у каждого свои методы работы. Моими сильными качествами всегда были скорость и напор. Когда другие ходят вокруг да около, я иду прямо к цели самым коротким путем.

Я, быть может, не поверил бы Венедикту Владимировичу, поскольку он имеет склонность если не к откровенной лжи, то, во всяком случае, к военной хитрости. Меня убедил Василий, который, в отличие от своего хозяина, всегда простодушно рубил правду-матку в глаза. Мне такие люди нравятся, но в сложной ситуации, когда тебе противостоит нечистая сила, совсем не лишними бывают Венедикты Владимировичи. Словом, я решил завербовать как Жигановского, так и Василия. В конце концов, если у Аббудалы Каха были на Земле свои агенты, почему их не может быть у принца Ника Арамийского?

Я быстренько прокрутил в уме пособие по вербовке, усвоенное в Школе резидентов. По моему мнению, Жигановский попадал под первую категорию вербуемых – то есть имел явную склонность к приобретательству. Достаточно вспомнить, как он реагировал на доставшееся от фальшивого папы наследство... Василий же четко относился к категории второй – падкие до женского пола. Правда, соблазнительницы у меня под рукой не было... В отношении оруженосца решил ограничиться деньгами, поскольку тот имел склонность к женщинам продажным – если верить его же собственным словам. Не сочтите меня самонадеянным, но, по-моему, я сумел разобраться в достоинствах и недостатках своих новых знакомых и был абсолютно уверен, что имею право, не выходя за рамки все той же инструкции, принять ответственное решение на их счет.

– Хотите быть моим агентом? – прямо спросил я Жигановского, благо в машине не было никаких иных ушей, кроме ушей его вассала.

– Платным? – уточнил от руля Василий.

– Разумеется. Это и тебя касается, Василий.

– Десять тысяч баксов,– весело отозвался оруженосец,– в месяц. И можешь засылать меня хоть в Лондон.

Легкомысленное отношение к сложной проблеме со стороны Василия мне не очень понравилось, хотя сумма в десять тысяч показалась мне приемлемой. Я ждал, что ответит Жигановский, ибо именно в его сотрудничестве я был заинтересован более всего.

– А вы, простите великодушно, на какую разведку работаете, Никита Алексеевич? ЦРУ, Моссад?

Вопрос, честно говоря, поставил меня в тупик – в том смысле, что не мог же я вот так сразу заявить совершенно неподготовленному землянину, что являюсь резидентом разведки Светлого круга. Не говоря уж о том, что подобного рода откровения категорически запрещены Инструкцией.

– Скажем так: я представляю группу лиц, озабоченных активностью нечистой силы, проникающей во властные структуры.

– Следовательно, статья за измену Родине мне не грозит? – сказал Жигановский.– И сколько вы мне собираетесь платить за работу, молодой человек? Только прошу учесть, что я депутат парламента, глава политической партии, обладающей определенным влиянием в обществе и государстве. Надеюсь, вы отдаете себе отчет, каким должен быть размер моего гонорара?

– Отдаю,– на всякий случай сказал я, сильно при этом покривив душой.– Миллион долларов в месяц вас устроит?

Василий на весь салон крякнул удивленным селезнем и при этом едва не врезался в бок расторопной машинешки, попытавшейся подрезать нам путь. Однако Жигановский хранил на лице маску непроницаемости. Мне показалось, что я ему мало предложил. Может, следовало пообещать десять миллионов? Но я тоже хранил молчание, вовремя вспомнив, что вербовщик, согласно инструкции, должен уметь держать паузу.

– Я ведь политический деятель,– сухо сказал Венедикт Владимирович.– Мне нужна власть.

– Вы претендуете на место Владимира или Джорджа? – уточнил я, как мне казалось, существенное.

– Владимир высоко, Джордж далеко. Меня бы устроило место Михаила в дополнение к уже обещанному вами миллиону, Никита Алексеевич.

Кто такой Михаил и какое место он занимает, я не знал, а должен был, поскольку место-то наверняка видное. Конечно, я мог соврать и наобещать Венедикту Владимировичу с три короба. Но, к сожалению, Инструкция запрещает резиденту давать агенту неисполнимые авансы. А я понятия не имел, как сместить Михаила, чтобы возвысить Жигановского.

– Выборы надо выиграть,– подсказал Василий.– Парламентские. Если у нас будет большинство в Думе, то Михаил дня не просидит.

– Василий прав,– вздохнул Жигановский.– Но для того, чтобы выиграть выборы, нужны очень большие средства. Вы понимаете, Никита Алексеевич? Тут миллионом долларов не обойдешься.

– Миллиард нужен,– подтвердил Василий.– Чего уж там?!

Теперь закхекал Венедикт Владимирович, которому дым попал в горло. Ибо Жигановский курил, по-моему, какой-то слабый наркотик. Ма пришла бы в ужас, если бы узнала, что среди моих знакомых, тем более агентов, есть люди, неравнодушные к травке, и уж конечно бы побежала к Па с требованием немедленно выслать согрешившего с планеты Парра. Но мы сейчас не на Парре, а на Земле, где совершенно иные обычаи и нормы поведения. А резидент, как нас учили в Школе, должен уметь прощать чужие слабости и использовать их в своей многотрудной работе.

– Договорились. Я помогаю вам занять место Михаила, а вы информируете меня о сомнительных элементах, проникающих в местные властные структуры. В частности, меня интересует некий Каронг.

– Не слышал такой фамилии,– вдумчиво покачал головой Жигановский.– Опишите, как выглядит этот человек.

– Очень может быть, что это не человек, а субстанция Зла. Но это лишь мое предположение. А выглядеть он может по-разному. Во время последней нашей встречи это был брюнет довольно высокого роста, с лицом аскета и глазами жабовидного пщака.

– По-моему, на Бен Ладена похож,– сказал Василий.– Или на Шамиля Басаева.

– Задали вы мне задачку,– почесал затылок Жигановский.– Но будем работать. Будем искать вашу субстанцию зла. Можете не сомневаться: сделаю все, что в моих силах. Не знаю, как там с Бен Ладеном и Басаевым, но этого вашего Каронга мы обязательно поймаем.

Мне оптимизм Венедикта Владимировича понравился. Не люблю вечно сомневающихся людей. Уж если взялся за гуж, то не говори, что не дюж. Так, кажется, говорят на Земле. А миллиарда баксов мне не жаль. Подумаешь, куча грязных бумажек... Да этих бумажек я мог бы триллион наделать – да не имею права время попусту терять.

...Пушкин жил в очень скромном доме. К тому же на шестом этаже. Даже лифт в его подъезде не работал.

Пока мы поднимались по узкой лестнице, я с интересом разглядывал надписи и рисунки на стенах. Нечто подобное видел в священных пещерах на планете Карамаир. Те рисунки принадлежали отдаленными предками карамаирцев эпохи, если не ошибаюсь, палеолита, когда вместо металла и пластика использовался камень... Очень может быть, что и рисунки на стенах дома Пушкина тоже имели историческую ценность.

Я спросил об этом у Жигановского, и Венедикт Владимирович мои предположения охотно подтвердил, оговорившись, что истинное значение этих наскальных, точнее, настенных изображений поймут только далекие потомки нынешних землян... Не скрою – я был слегка разочарован тем, что Великий Поэт живет в доме, хоть и представляющем в перспективе историческую ценность, но все-таки довольно бедном.

– А где вы, Никита Алексеевич, видели богатого поэта? Речь, разумеется, идет о материальных ценностях, а не о духовных.

Я мог бы многое рассказать Венедикту Владимировичу о том, как живут менестрели на Парре или барды на Сирине, но, к сожалению, пункты второй и пятый Инструкции мне это запрещали.

– А Александр Сергеевич не обидится, если я его завербую в качестве агента?

– Сложный вопрос,– вздохнул Венедикт Владимирович.– Художественная натура. Может оскорбиться. Предложите-ка вы ему, Никита Алексеевич, спонсорскую помощь. И тесное сотрудничество в постижении тайн мироздания.

– А Бенкендорф?

– Этого вербуйте смело. Бенкендорф – деловой человек, циник с подмоченной репутацией. Дать ему на лапу нужно побольше, чем околоточному надзирателю. Все-таки – шеф жандармов. Тысяч двадцать в месяц, думаю, будет в самый раз.

Вообще-то о Бенкендорфе в Школе резидентов тоже говорили как о малопочтенном человеке. Так что характеристика, данная ему Венедиктом Владимировичем, как нельзя более соответствовала сведениям, имеющимся о нем на Парре. Странно только, что Александр Сергеевич принимает столь сомнительную личность.

– Светская жизнь,– пожал плечами Жигановский.– Приходится контачить черт знает с кем. А уж шефа жандармов так просто за порог не выставишь. Все же к царю вхож.

– К Владимиру? А почему, кстати, Владимир и куда делся Николай?

– Так убили Николая-то,– вмешался в разговор Василий, пыхтевший в арьергарде.– По приказу Владимира и ухайдакали.

– Ты что несешь-то?! – рассердился на Василия Жигановский.– То был совсем другой Владимир!

– Ну и Николай был другой! – не остался в долгу оруженосец.

Венедикт Владимирович зафыркал от возмущения и даже попытался в чем-то переубедить Василия, но в этот момент мы как раз достигли дверей квартиры Пушкина, и спор пришлось прервать. А я так и не понял, куда исчез первый Владимир и почему Николаев оказалось два?.. Впрочем, споры о власти ведутся не только на планете Земля. А уж всяческих тайн вокруг восшествия на престол и сошествия в мир иной венценосных особ на планетах Светлого круга – хоть пруд пруди! К тому же меня в данный момент не очень интересовали исторические процессы на планете, где мне выпало быть резидентом.

Дело в том, что дверь нам открыла женщина ослепительной красоты в длинном голубом платье и с вьющимися черными локонами, падавшими на потрясающей формы плечи. Словом, все, что касается Владимиров и Николаев, у меня тут же вылетело из головы. Я так и застыл на пороге – будто громом пораженный. Спасибо Венедикту Владимировичу, который любезно подтолкнул меня в спину. Тут я опомнился и представился даме, как и положено по этикету:

– Мышкин Никита Алексеевич.

К счастью, даже потрясение, испытанное при виде красивой женщины, не отбило у меня разум, и я не выдал себя неосторожным словом.

– Натали Пушкина,– присела дама в голубом платье и стрельнула в меня навылет темными как ночь глазами.– Мы вас давно ждем, господа. А Александр Сергеевич просто в нетерпении.

Надо сказать, что не только дом, но и квартира Пушкина оставляла желать много лучшего. И я, честно скажу, расстроился. Все-таки Великий Поэт, а проживает в трех комнатах, среди обшарпанной мебели, в условиях, мало приспособленных для творческого вдохновения.

Зато в чувстве собственного достоинства Александру Сергеевичу отказать было нельзя. Я узнал его сразу: небольшого роста, смуглый, с кучерявой головой и бакенбардами – именно такое изображение хранилось в музее на Парре. Приятно было смотреть, как он поднялся с места, прошествовал по комнате нам навстречу, как пожал руку сначала мне, потом Венедикту Владимировичу, а потом оруженосцу Василию. Я был настолько взволнован встречей с великим человеком и его красавицей-женой, что не сразу заметил стоящую в углу мрачноватую личность с косыми бачками на вытянутом лице и заметно лысоватой головой. Человек был в голубом мундире, расшитом золотым позументом.

– Бенкендорф,– назвал он себя и скользнул по моему лицу плутоватыми глазками.

Я тут же припомнил, что нам в Школе говорили о голубых жандармах, и мгновенно отмобилизовался. С людьми, подобными Бенкендорфу, ухо следует держать востро. А сам Александр Сергеевич был во фраке. Я даже подумал: не погрешил ли я против этикета, явившись всего лишь в смокинге? Справедливости ради надо отметить, что Жигановский был просто в костюме и при галстуке, а на оруженосце Василии висели облезлые штаны, которые он называл джинсами, и такая же синяя куртка, которая с трудом сходилась на пузе. Но ни Натали, ни Бенкендорф, ни сам Пушкин не обратили на наряд Василия никакого внимания, и я пришел к выводу, что, видимо, смокинг при частном визите годится.

– Ну! – сказал Александр Сергеевич, поднимая бокал с прозрачной жидкостью.– За знакомство.

Большей гадости я в своей жизни никогда не пил – потому и закашлялся. Венедикт Владимирович дружески похлопал меня по спине и высказался в том смысле, что-де привыкайте, юноша, водка не мед – горло дерет.

Нельзя сказать, что стол был завален яствами, но еда на столе имелась. Я чуть было на нее не накинулся, чтобы хоть как-то смягчить горечь в горле, но, оказывается, по местному обычаю, после первой не закусывали. Пришлось осушить бокал еще раз, после чего я вдруг почувствовал, что отрываюсь от земли.

– А вы котлетку попробуйте,– предложила Натали.– Очень вкусные котлетки, ваше сиятельство.

От зазвеневшего серебряным колокольчиком голоса Натали Пушкиной у меня в душе запели соловьи, и я продекламировал:

– Браво! – захлопал в ладоши Александр Сергеевич.– Приятно видеть молодого, интеллигентного человека, знающего наизусть мои стихи.

Пушкин хоть и выпил уже три бокала, но нисколько не опьянел – разве что смуглое лицо чуть побурело. На Бенкендорфе выпитая водка вообще никак не отразилась. Что касается Венедикта Владимировича, то он явно повеселел, снял галстук и расстегнул пиджак. Я было собрался напомнить ему об этикете, но потом передумал, а может, и просто забыл. Ибо буквально тонул в темных глазах прекрасной Натали, и, похоже, не было силы, которая могла бы вытолкнуть меня из их омута. Кроме всего прочего я, кажется, захмелел изрядно. А пьянство, как учили нас в Школе, чревато для резидента провалом. На всякий случай решил водку больше не пить, а ограничиться вином.

– Чему тут удивляться, Саша? Князь Мышкин учился в Швейцарии у далай-ламы! – сказал Венедикт Владимирович.– Можешь себе представить, какой там уровень образования.

– А как он выглядит – этот далай-лама? – спросил вдруг Бенкендорф, чем поверг меня в замешательство.

Откуда мне знать, как он выглядит? Я ведь ни разу его не видел. Похоже, на Парре не доработали с моей легендой... Пока я морщил лоб, пытаясь что-то соврать неправдоподобнее, на помощь мне пришел Жигановский:

– Сразу видно шефа жандармов. Вынь да положь ему особые приметы. Ну как может выглядеть далай-лама? Как папа или патриарх.

– Да,– на всякий случай кивнул я головой.– Именно так он и выглядит! – И тут же поспешил перевести разговор на другое, как нас учили в Школе: – А как вы в таких небольших апартаментах балы проводите, здесь же жутко тесно?

На лицо Александра Сергеевича набежала тень. Бенкендорф вздохнул, а Венедикт Владимирович начал мне подмигивать и сокрушенно качать головой – дескать, кто же такие бестактные вопросы задает? Оставалось только признать, что я действительно совершил крупный промах. Все-таки водка меня подкосила. К счастью, выручила Натали.

– Пустяки,– сказала она.– А балы мы здесь не проводим. Вот когда у нас был свой дом на Гороховой, там мы действительно отрывались по полной программе.

Венедикт Владимирович откашлялся и одарил Натали ослепительной улыбкой – однако глаза у него оставались почему-то сердитыми.

– У Александра Сергеевича был свой особняк. Да что там особняк – дворец! Но его пришлось заложить.

– Да,– закручинился Пушкин.– Карточные долги. Никак не могу побороть в себе эту слабость. А вы играете в карты, Никита Алексеевич?

– Играть играю, но никогда не проигрываю. А это, согласитесь, скучно – всегда выигрывать.

– Я тебя умоляю, Никита! – вставил свое слово Василий.– Не пудри людям мозги.

Спорить с оруженосцем я не стал – просто попросил принести карты. Между прочим, карты на всех планетах практически одинаковы. Есть, разумеется, местный колорит, но никаких кардинальных отличий. И набор игр приблизительно тот же. Словом, у меня были все основания полагать, что и Земля в этом ряду не исключение.

И я не ошибся в своих предположениях. Колода была самая что ни на есть обычная. Я сдал себе четырех тузов, Александру Сергеевичу – в знак уважения – четырех королей, Натали – четырех дам, а неверующему Василию – четыре шестерки. Его это страшно огорчило, и он тут же заявил, что я передернул.

Тогда я передал ему колоду и предложил сдать карты. Василий согласился и даже подмигнул Натали – что мне, к слову, не понравилось. Но поскольку Александр Сергеевич, увлеченный нашим спором не менее других, никак на это заигрывание не отреагировал, то я, естественно, промолчал, поскольку Натали мне не жена и не любовница. Утешило меня то, что Василий был посрамлен, ибо расклад выпал тот же самый – у меня на руках оказались тузы, а у него шестерки.

– Да что же это такое? – возмутился Василий и взялся за колоду во второй раз. Однако опять удача от него отвернулась... Меня ситуация забавляла, а все остальные почему-то поскучнели. Венедикт Владимирович даже вытер платком пот со лба.

– А ну дай я попробую,– сказал Бенкендорф.– Ты, по-моему, тасовать не умеешь.

Василию пришли четыре семерки, и он уже собрался по этому поводу ликовать, но явно преждевременно – поскольку тузы все равно были у меня, а шестерки достались ошарашенному Бенкендорфу.

– Я же говорил вам, что он экстрасенс.– Расстроенно отшвырнул свои карты Василий.– Он, между прочим, и сейфы щелкает как семечки.

Сидящие за столом как-то странно на меня смотрели, и мне стало неловко. Надо было чем-то объяснить мое везение, но не мог же я им сказать, что это всего лишь магия десятой категории, доступная любому мальчишке на планете Парра. Наше умение в этой отрасли магии известно всему Светлому кругу, именно поэтому представители других планет никогда не сядут за карточный стол с паррийцем.

– Ваши долги я заплачу,– сказал я расстроенному Пушкину, чтобы хоть как-то развеять возникшую неловкость.– И дворец выкуплю. Примите от меня спонсорскую помощь.

– Нет, нет и нет! – замахал руками Александр Сергеевич.– И не просите. Карточный долг – долг чести. И вообще я себя и здесь прекрасно чувствую. Замечательная квартира. Панельный дом. Тараканы на кухне. Я уже привык, притерпелся.

– Не пыли, Саша! – Жигановский выпил бокал водки и довольно крякнул.– Человек тебе от чистого сердца предлагает. Не надо отказывать князю Мышкину – ты его обижаешь. Великий Поэт, а живешь, как босяк.

– А какой срам государству! – покачал головой граф Бенкендорф.– Ужас. Иностранные послы у тебя бывают. Мне уже в Кремле говорили: что это там Сашка дурит – живет в конуре, а нам перед заграницей неудобно. Хоть с бюджетом сейчас и напряженка, но для Пушкина деньги найдем. Затянем пояса, так сказать.

– Не надо затягивать,– возразил я.– Деньги-то небольшие.

– В принципе конечно...– вздохнул Александр Сергеевич.– Всего каких-то пятьдесят миллионов.

– В рублях? – спросил закхекавший Василий.

– К сожалению, в евро.

Я готов был выложить и сто миллионов каких-то там евро, только чтобы вернуть улыбку на лицо Натали, закручинившейся по поводу несчастий мужа. Если вы скажете, что я влюбился, не стану возражать. А кто бы не влюбился, глядя на ослепительную красавицу двадцати лет от роду с совершенно умопомрачительной фигурой?.. Между нами, даже баронесса Крэг до Натали не дотягивала, а Кэт считается одной из самых красивых женщин Парры. Эх, кабы не мое преклонение перед Александром Сергеевичем, который, к слову, был вдвое старше своей жены, я бы не удержался и осыпал ее не только грязными купюрами, но также цветами и комплиментами. Я твердо решил, что набью морду Дантесу, и от этого решения на душе сразу же полегчало.

– Я все улажу, Саша,– сказал Венедикт Владимирович.– Будет у тебя особняк не хуже, чем у нового русского.

В общем, Пушкина мы уломали. Обрадованная Натали тут же пообещала, что пригласит меня на первый бал, который они с Александром Сергеевичем дадут по возвращении в родной дворец. Я в свою очередь выразил надежду, что если не первый, то второй танец на этом балу останется за мной.

– Какой разговор, Никита? – стрельнула в меня глазами Натали.– Попляшем до упаду. Помню, на школьном выпускном так оторвалась, что каблук отлетел.

– Вы учились в школе?

– Скорее в гимназии,– поправилась Натали.– А потом в институте благородных девиц в Смольном.

Разговор с Натали мы вели наедине, поскольку все остальные мужчины ушли покурить на кухню. Мне показалось, что я понравился своей собеседнице. Нет, я не собираюсь компрометировать женщину. И не подумайте, что на что-то намекаю.

Все было пристойно и невинно. Просто играла музыка. Натали спросила: а почему бы нам не потанцевать? Ведь до бала еще далеко. И я немедленно согласился. Я же не знал, что в земных танцах кавалер и дама очень тесно прижимаются друг к другу. Дама при этом еще и обнимает его за шею. В общем, мы поцеловались. Короткое умопомешательство, не повлекшее за собой никаких последствий.

Конечно, я был смущен. Мне кажется, смутилась и Натали. Мы оба почувствовали неловкость и, чтобы снять ее, выпили по предложению госпожи Пушкиной на брудершафт.

– Теперь мы с тобой на ты, Никита! – захлопала в ладоши хозяйка.– Я так рада, что встретила столь воспитанного молодого человека. Кругом одни братские чувырлы.

Кто такие эти «братские чувырлы», я не понял, а спрашивать было неудобно. Тем более что моих ушей достигли разговоры, которые вели на кухне курильщики. То есть я их слышал и раньше, но не обращал внимания, поглощенный целиком Натали.

– А ты этого Мышкина хорошо знал? – спросил Александр Сергеевич.

– Да,– подтвердил Венедикт Владимирович.– Тот еще был фрукт.

– Откуда у него столько денег? – волновался Бенкендорф.– Ты нам голову не морочишь, Веня? По-моему, никаких Мышкиных среди наших олигархов не числится.

– Много ты знаешь! – хмыкнул Жигановский.– Ты, Сенька, как родился рванью, так ею и остался. А Мышкин был вхож к Папе. С Семьей – на дружеской ноге. Я его не один год поддаивал. Но прижимистый был, старый хрыч! Если и отстегивал, то по маленькой. Я подозревал, что у него большие капиталы, но, честно говоря, не думал, что настолько.

– А мальчишка что, полный идиот? – спросил Александр Сергеевич.– Неужеливот так просто возьмет и пятьдесят миллионов за дворец выложит?

– Да ему эти пятьдесят миллионов – как тебе пятьдесят рублей! – огрызнулся Венедикт Владимирович.– Ты только держи марку. И Наташку предупреди. Чем больше она будет ломаться, тем лучше.

– Все-таки неловко,– вздохнул Пушкин.– Человек не в себе. Его, по-моему, три дня назад из психушки выпустили.

– Это не он идиот, это ты идиот! – рыкнул Жигановский.– Зачем психу миллиарды? Мы его определим в престижную лечебницу, и будет он у нас как сыр в масле кататься. Не для себя же стараемся. Судьба Отечества решается. Такой шанс, Сашка, а ты тут благородного из себя строишь! Неловко ему, видите ли.

Что ответил на слова Жигановского Пушкин, я не расслышал, поскольку меня отвлекла Натали, положившая руку на мое плечо. Очень трудно целовать женщину и одновременно слушать разговоры на кухне. Я выбрал первое и целиком этому отдался. Наверное, моралисты меня осудят, но ведь есть оправдание: я влюбился в эту женщину!.. Хилое, конечно, оправдание, но ведь ничего не поделаешь.

Первый поцелуй можно было назвать нечаянным, а вот второй мог завести нас очень далеко, и, пожалуй, завел бы. Мешали бубнившие рядом чудаки, которые в любую минуту могли появиться в комнате. Больше я никаких угрызений совести не почувствовал. Конечно, Пушкин – Великий Поэт, но из услышанного разговора я понял, что он был не до конца искренен со мной. И с чего он вообще взял, что я идиот?!

Другому подобного оскорбления я не простил бы и вызвал немедленно на поединок. Но, во-первых, слово было брошено не в глаза, а в частном разговоре, который я теоретически слышать не мог. А намеренным оскорблением считается лишь произнесенное громко и при свидетелях. Сомневаться же в умственных способностях своих знакомых не возбраняется никому. Что касается Венедикта Владимировича, то я с самого начала знал, что имею дело с налимом очень большого масштаба. Но такой мне и был нужен – порядочного человека я бы не стал вербовать. Зато на Бенкендорфа я здорово рассердился и решил ему денег не давать.

– Ты меня с ума сведешь, Никита,– прошептала Натали.– Я слишком много выпила. Извини, мы не должны больше встречаться. Я ведь замужняя женщина.

Возможно, на другого человека эти слова произвели бы большое впечатление. Кое-кто, наверное, решил бы, что все кончено и осталось только утопиться. Но у меня был слишком большой опыт общения с баронессой Крэг, чтобы принимать слова Натали за правду. С Кэт мы прощались навек раз тридцать.

Продолжению нашего разговора помешали курильщики. Мне показалось, что Александр Сергеевич глянул на нас с подозрением. Я уже ожидал бурной сцены, но ничего не случилось. Натали мило улыбнулась мужу и сказала, что мы выпили на брудершафт и перешли на ты.

– А это идея! – обрадовался Венедикт Владимирович.– Ведь мы с вами друзья, Никита, давайте завершим все формальности.

Для завершения формальностей мне пришлось выпить трижды: с Пушкиным, Бенкендорфом и Жигановским. Правда, я настоял, что буду пить вино, и не встретил возражений.

– Не смеем более обременять вас своим присутствием,– сказал Венедикт Владимирович, обращаясь к чете Пушкиных.

– Хорошо посидели,– подтвердил Бенкендорф.

– Встретимся на балу, сударыня,– сказал я Натали.– Я сделаю все от меня зависящее, чтобы он состоялся как можно скорее.

Скажу честно, я был на вершине блаженства. Возможно, свою роль сыграла рюмка, выпитая на посошок, а может, я вообще в этот вечер много выпил, но настроение у меня было такое, что я готов был свернуть горы!

– Дай порулить,– попросил я у Василия, когда мы из душных апартаментов Александра Сергеевича спустились в прохладную, расцвеченную разноцветными огнями московскую ночь.

Все было бы хорошо, но мне не нравился здешний воздух. Не могу понять, как нормальные люди годами вдыхают подобную гадость? Подозреваю, что атмосферу портят продукты неполного сгорания горючего, которым заправляют самодвижущиеся тележки. Я хотел было провести химический анализ и того и другого, чтобы подтвердить свои подозрения, но потом махнул рукой.

– Не дам! – огрызнулся Василий.– Ты на ногах еле держишься.

А вот это, извините, ложь. Чтобы напоить принца Ника Арамийского до упаду, нужна бочка вина, а от нескольких бокалов я всего лишь прихожу в хорошее, шаловливое настроение.

Но вслух я ничего не сказал, просто сел спокойненько на заднее сиденье рядом с Жигановским и принялся с интересом наблюдать, как оруженосец пытается активизировать свою тележку. Сначала Василий просто пыхтел, потом начал тихонько ругаться сквозь зубы. Затем вылез из машины и поднял капот. Далее к нему присоединился рассерженный Жигановский, который громко кричал на оруженосца, привлекая внимание редких прохожих.

– Ну нет искры! – орал Василий так, что дребезжали окна в соседних домах.– Чтоб он бензином захлебнулся, этот «мерс»!

– Ты у меня на «жигулях» будешь ездить всю оставшуюся жизнь! – надрывался в ответ Жигановский.– Я тебе «запорожец» куплю, водила зачуханный! Ты у меня еще под ними належишься!

Угроза, судя по всему, была нешуточной, поскольку Василий сразу сбавил тон и начал оправдываться:

– Все вроде в порядке. Черт его знает!

– Если в порядке, почему не заводится? Мне что, такси вызывать?

– Давайте я попробую,– предложил я. Василий взглянул на меня с подозрением и осторожно прикрыл капот:

– Я так и знал, что это экстрасенс чудит.

– Какой экстрасенс?! – возмутился Жигановский.– Я тебя уволю, Васька. Ты мне надоел со своими причудами. При чем тут Никита?

– Ладно, увольняй,– сказал Василий.– Но пусть он сначала попробует завести.

– Ты что, держишь меня за психа, придурок! – взвился Жигановский, который, между нами, был в изрядном подпитии.– Это тебе не в карты мухлевать.

– А давайте попробуем,– продолжил я.– Чем вы рискуете? Машина-то все равно не заводится.

– Вот именно,– поддержал Василий.– И если она не заведется, то я от тебя сам уйду, Венедикт. Мне твой пьяный лай надоел. Сажаешь в машину кого ни попадя, а я отвечай. Прошлый раз иностранец все сиденье облевал, теперь этот изгаляется над рабочим человеком. Экстрасенс хренов.

В общем, все закончилось тем, что Жигановский плюнул, сел на заднее сиденье и сложил руки на груди, демонстрируя тем самым крайнюю степень незаинтересованности в происходящем. Я устроился за рулем, Василий плюхнулся рядом – для страховки, как он сказал. Я не возражал.

Без особых проблем тронул тележку с места. Между прочим, зря я так плохо думал о «мерсе» – бегал он довольно шустро. Разогнал его сначала под сто пятьдесят, а потом и под двести. Мешали, правда, железные собратья механического урода, но мне удавалось от них уворачиваться. Время от времени дорогу перебегали фонарные столбы, но я уже приноровился к рулю и ловко меж них маневрировал.

– Авава! – приветствовал мои успехи в вождении тележки Жигановский.

– Авава! – радостно ответил я, поскольку пришел в восторг от скорости передвижения по дороге.

– Куда по встречной! – надрывался Василий.– Куда по встречной, идиот! Сворачивай, дебил! Сворачивай, говорю тебе! Да не сворачивай, а тормози!

Зачем тормозить, когда под тобой целый табун резвых лошадей, а руки достаточно проворны, чтобы избежать столкновения с тележками, столбами и людьми? Я только путался немного: какая полоса встречная, а какая, наоборот, попутная? Но так было даже интереснее.

А какой вокруг поднялся невообразимый шум! За окнами нашего «мерса» визжали и гудели как сумасшедшие встречные и поперечные автомобили. Зато внутри все было относительно тихо. Разве что шипел неразборчиво сорвавший голос Василий, да Венедикт Владимирович все повторял свое порядком надоевшее «авава». Я остановил «мерс» точнехонько напротив дома Аббудалы Каха, причем тормознул так лихо, что Василий едва не вышиб головой лобовое стекло.

– Я не могу! – сказал Жигановский.– Меня укачало.

После чего просто выпал в открывшуюся дверцу на мокрый асфальт. Все-таки он много выпил в гостях у Пушкина, и это сказалось в самый неподходящий момент. Хорошо хоть сиденья «мерса» остались незапачканными, а асфальт – не наша забота.

– Семь минут,– показал я на часы Василия.– А ты нас до Пушкина чуть не полчаса вез. Оцени.

Василий оценил. Ругался он так долго, что я слегка заскучал и не ушел домой только потому, что хотел попрощаться с Венедиктом Владимировичем. Изругавшись, Василий глянул на меня с подозрением:

– Слушай, Никита, ты случайно не с Луны свалился?

– С чего ты взял? – запротестовал я, а у самого сердце упало: неужели чем-то себя выдал? Но ведь ничего лишнего не сказал.

– Нормальный земной человек так ездить не может. Я почти двадцать лет за рулем, но подобного слалома мне видеть не доводилось.

– Подумаешь...– пожал я плечами.– Любой сможет, если захочет.

Василий хотел мне что-то ответить, но не успел. Точнее, внимание его привлекла группа молодых людей, которые, в свою очередь, заинтересовались страдающим Жигановским.

Их заинтересованность очень быстро переросла в недружественные по отношению к Венедикту Владимировичу действия. С него хотели снять костюм и часы, а он этому воспротивился. Должен отметить, что Жигановский выказал доблесть, но его умение противостоять превосходящим силам было ниже всякой критики. Стычка происходила в десяти метрах от нас под развесистым тополем. И прежде чем мы с Василием подоспели на помощь, Венедикта Владимировича повергли на землю ударом увесистого кулака.

– Пасть порву! – рявкнул Василий в лицо первому же подвернувшемуся молодому человеку с наголо обритым черепом.

Увы, Василию не удалось исполнить свою угрозу: и пасть он бритоголовому не порвал, и в довершение всех бед получил удар ногой в область живота, после которого согнулся кренделем и на некоторое время потерял интерес к происходящему.

Обидчика доблестного, но неумелого оруженосца Жигановского я опрокинул прямым ударом в челюсть. После чего его товарищи сочли себя оскорбленными и накинулись на меня, размахивая палками и цепями. Между нами, они были никудышными бойцами. Замах должен быть коротким, а удар – предельно концентрированным, кричать при этом нужно не на вдохе, а на выдохе. Это азы боевого искусства – странно, что на Земле этому не обучают.

Возможно, я и сломал молодому человеку с толстой палкой руку, но в конце концов он сам был в этом виноват. С его товарищами обошелся более гуманно. То есть кому-то пощекотал челюсть, двоим слегка помял ребра, а одному особо шустрому врезал по шее.

На этом противостояние завершилось. Василий наконец разогнулся после пропущенного удара, а неразумные оппоненты расползлись в стороны, шипя в наш адрес невразумительные угрозы. Оруженосец не удержался и пнул в область таза недавнего противника. Я его поведение не одобрил – истинные герои лежачих не бьют.

– Так он, гад, не лежачий – он на четвереньках ползущий.

Пришлось признать правоту Василия по факту, однако кроме фактической есть еще и моральная сторона.

Нашему с оруженосцем спору помешали стоны, издаваемые Жигановским. К счастью, Венедикт Владимирович пострадал не очень сильно. У него был разбит нос, поцарапана щека, но все остальное вроде было цело. Плюс психологическая травма от ничем не спровоцированного насилия.

– Я их в тюряге сгною! – орал Венедикт Владимирович.– Козлы! На кого руку подняли – на Жигановского! На избранника народа! Я им кости переломаю.

– Уже,– утешил его Василий.– Экстрасенс им задал жару. Сразу видно старательного ученика далай-ламы.

Василий был, конечно, не совсем точен в своих оценках, но я не стал его опровергать, поскольку поле битвы так или иначе осталось за нами, а наши противники уже успели ретироваться в ближайшую подворотню. Так что угрозы свои Венедикт Владимирович бросал в пустоту. Отвечало ему только эхо, утробным гулом несшееся между высоких каменных коробок. Василию с трудом удалось усадить Жигановского на заднее сиденье. По-моему, Венедикт Владимирович так и не протрезвел, несмотря на пережитое приключение и вызванный им сильный душевный подъем.

«Мерс» наконец отчалил в чреватую приятными и неприятными неожиданностями московскую ночь, а я отправился в квартиру Аббудалы Каха, чтобы привести в порядок мысли и чувства, взбаламученные интересно прожитым днем.

Сразу скажу: мне было чем гордиться. Во-первых, я начисто опроверг предположения сиринца, что меня разоблачат в первый же день. Правда, Василий намекал, что я свалился с Луны, но, по-моему, это просто какое-то местное идиоматическое выражение, а вовсе не констатация факта. Тем более что я не с Луны прибыл, а с Парры. На Луне, между прочим, жизни нет, и землянам об этом хорошо известно. Они туда уже летали на допотопном аппарате. Во всяком случае, я что-то такое слышал в Школе резидентов. Надо будет спросить у Жигановского, нет ли у него ракеты. После столь удачной обкатки «мерса» у меня прорезался интерес к механическим игрушкам.

Во-вторых, я блестяще проявил качества истинного резидента и за один неполный день завербовал сразу двух агентов – Жигановского и Василия. Наконец, склонил к сотрудничеству Великого Поэта. Уж не говорю о Натали. И упоминать о ней в отчете Центру не буду. Дело сугубо интимное, не имеющее никакого отношения к заданию, а потому не представляющее интереса для мухоморов из Высшего Совета.

В пассиве пока оставался Каронг. Я ни на йоту не приблизился к бывшему советнику Кощея Бессмертного и правой руке почившего принца Саренга.

Мои размышления о прожитом дне были прерваны четырехчасовым сном, который освежающе подействовал на мозги, и мне пришла в голову одна идея, к реализации которой я немедленно приступил. Утро было очень и очень раннее, так что пришлось включить электрический свет и рыться в вещах, приготовленных для меня заботливым Аббудалой Кахом. Я еще вчера успел отметить, что далеко не все в этом городе ходят в смокингах, фраках и голубых расшитых золотом мундирах. Большинство землян одевается слишком уж непритязательно – как тот же Василий. Я не собирался сегодня выделяться в толпе, а потому выбрал штаны, сходные со штанами оруженосца, а на ноги обул те самые кроссовки, которые Венедикт Владимирович отверг как недостаточно приличные для визита к Пушкину.

Я не стал пользоваться параллельными мирами, тем более что, заглянув в путеводитель, без труда определил нужное место, которое находилось ну, может, в получасе ходьбы от дома сиринца.

У меня создалось мнение, что Москва никогда не спит – ни поздним вечером, ни ранним утром. Народу на улицах хоть и было меньше, чем днем, и все же город никак нельзя было назвать пустынным. Не говоря уж о самодвижущихся тележках, которые постоянными пофыркиваниями и повизгиваниями сбивали меня с мысли.

Нельзя сказать, что я был поражен величием и размерами зданий – видел сооружения и позначительней. Но уж очень много их было в этом людском муравейнике, и стояли они так близко друг к другу, что загораживали и небо, и местное ночное светило под названием Луна. Скажу откровенно: не совсем понимаю, какое удовольствие можно получать, живя в этих унылых серых коробках, лишь в ночную пору, словно бы в насмешку или в качестве компенсации, расцвеченных разноцветными огоньками.

Меня поразил вход, который я неожиданно увидел справа. Он явно вел под землю. А над ним горела буква «М». Интересно, что бы это могло значить? Не сочтите меня трусом, но вот так с бухты-барахты я не решился туда спуститься. Совершенно непонятно, зачем землянам, имеющим столько пустующей территории, лезть под землю? Полезные ископаемые они, что ли, там добывают? Или это вход в другие миры?

На Сирине мне как-то довелось слышать от одного знакомого магистра легенду о подземном царстве, якобы существующем на Земле. Он называл его то ли Адом, то ли Аидом. Это было очень скорбное место, куда землян ссылали за крупные проступки. Однако мне и в голову не могло прийти, что вход в Ад или Аид может быть расположен прямо в центре города – да еще столь вызывающе расцвечен.

Словом, как хотите, но я обошел букву «М» стороной. Человек я отчаянный, но не до такой же степени, чтобы лезть в Ад, куда люди, если верить сиринцу, попадали только после смерти!

Путь свой я держал к Дарьиному дому. Нет, я не собирался беспокоить ее родителей в столь раннюю пору, хотя, конечно, рано или поздно следует нанести им визит, чтобы сообщить, как хорошо чувствует себя их дочь накануне родов. По всем приметам Дарья вынашивала двойню. Момент, конечно, шокирующий: младший брат оказался шустрее двух старших! Правда, лично я не тороплюсь обзаводиться потомством и бесконечно благодарен Вику с Дарьей, что заботу о продолжении нашего славного королевского рода они столь любезно взяли на себя.

В квартире Капитолины горел свет. Собственно, я нисколько не сомневался, что ведьма бдит. Да, Капитолина уже не в том возрасте, когда тело просит шабаша, но привычка бодрствовать по ночам осталась. Мне не составило труда проникнуть сначала в подъезд, а потом и в квартиру ведьмы. Я даже не стал использовать для этих целей параллельный мир – просто решил попрактиковаться на земных замках, чтобы при разрешении нашего с Василием спора по поводу сейфов не ударить в грязь лицом.

Если судить по долетающим из комнаты голосам, то Капитолина была не одна. Причем второй голос принадлежал мужчине. Ох уж эти ведьмы! И годы их не берут. Хотя годы Капитолины не такие уж и большие – от силы ей лет семьсот.

Я ожидал увидеть рядом с ней пьяного сатира, но ошибся. Там был мой старый знакомый Соловей по прозвищу Разбойник. Не подумайте только, что я застал их в сомнительном положении. Нет, все было абсолютно пристойно.

Нечистая сила пила чай у самовара и в четыре глаза наблюдала за репортажем о том, как местный герой Арнольд боролся с существом, похожим на веска с Луидура. Эти вески – беспокойное племя. Магической силой они не обладают, зато умеют пользоваться механическими телегами для перемещения с планеты на планету. Луидур не относится к Светлому кругу. Но совсем уж темными я весков тоже бы не назвал. Так, серединка на половинку.

Капитолина и Соловей до того были увлечены интересным зрелищем, что заметили меня только минут через десять, когда репортаж закончился и Арнольд, потерявший, к слову, всех своих соратников, все-таки одолел коварного веска.

– Здравствуй, Соловей-Соловушка, лысая головушка,– вежливо сказал я, глядя прямо в округлившиеся от удивления глаза старого прохиндея.

– От дождались! – крякнул с досады Разбойник.– А ить Каронг говорил, что вас всех огнем спалило!

Капитолина мигом вскочила на ноги, завертелась волчком на месте, запела треснувшим голосом, призывая на голову незваного гостя силы темные, силы нечистые. Мы с Соловьем с интересом наблюдали за колдовским ритуалом. Магия, прямо скажем, была невысокого пошиба – даром что черная, но Капитолине, конечно, хотелось обычай соблюсти. Камлала она, надо признать, без особого старания, отлично понимая, что на меня подобные наговоры-заговоры не подействуют.

– Ну заканчивай,– сказал ей Соловей.– Обычай обычаем, а здоровье нынче за деньги не купишь.

Капитолина сердито фыркнула в сторону старого поклонника, но его совету вняла и перешла от колдовских заклинаний к самой обычной ругани. Оказывается, я – такой, сякой и разэтакий. По нашей милости ее в милицию таскали, трясли в прокуратуре и ФСБ. Хорошо что времена сейчас не те, а то ведь запросто могли отправить на костер или в Магадан.

– Сразу уж и в Магадан,– запротестовал Соловей.– Ну какой из тебя враг народа? Так, сплошное недоразумение.

– Молчал бы уж! – окрысилась в его сторону Капитолина.– Давно ум да разум с девками да русалками промотал!

– Да какие у меня девки? – обиделся Соловей.– Вот Герой не даст соврать. Ни силы ведьмячей в них не осталось, ни особой привлекательности для мужского организма. Рази что молокососа способны соблазнить. А для серьезного мужчины в годах от них сплошная докука. Да и не живут они сейчас в моем тереме – я их Каронгу в аренду сдал.

Соловьевых девок я очень хорошо помню. Редкостные певуньи. Меня от их песен даже слеза прошибла, когда мы с Виком были в гостях у Свистуна. Другое дело, что после их охмурения я едва не стал утопленником и пленником русалок на веки вечные. Вот была бы жизнь: сплошная вода, и никакого удовольствия!

– Уж эти мне Герои! – сокрушенно покачал головой Соловей.– Да ить ты, молодой человек, даже понятия не имеешь, как может любить русалка. Это же... как ее... поэзия большого секса. Никакая ведьма с ними не сравнится. Не говоря уж о бабах простых, которые, между нами, не такие уж простые, поскольку все они – и бабы, и ведьмы, и русалки – от одного корня.

– Философ,– хмыкнула Капитолина с ударением на последний слог.– Сиди уж, старый импотент, твое дело телячье.

– Сам знаю, что телячье. Всей жизни на два свиста осталось.

– Не прибедняйся,– жестко сказал я ему.– Ответь лучше, зачем Каронгу понадобились ведьмы?

– То есть как зачем? – удивился Соловей.– Ну для этой самой... Капитолина, как там ее, слово уж больно мудреное?

– Копромантация,– нехотя бросила старая.

– И ведь как контраментирует он их, мама дорогая! Чистая порнуха. В смысле незаконная еротика. А у меня же кадры. У меня подготовочка. Капитолина не даст соврать. А мне за все про все – тридцать тысяч.

– В баксах?

– Какие баксы, мил человек? Он всех нас к ногтю прижал. Его Бессмертие только кряхтит, но помалкивает. С другой стороны, вся черная магия при нем. Я имею в виду Каронга. Он ведь тропинку новую к Темному кругу протоптал – прежняя-то совсем заросла бурьяном.

– Значит, не один Каронг в вашем царстве-государстве орудует?

– Не могу знать,– пошел на попятный Соловей, перехвативший строгий взгляд Капитолины.– Я – сошка мелкая, порубежная.

– Ты мне мозги не пудри, мелкая сошка. А с ведьмами ты, конечно, продешевил. Тридцать тысяч рублей – это не деньги. Я тебе за девок тридцать тысяч баксов дам, но Каронгу обо мне пока ни слова.

Глаза Соловья сверкнули алчностью. Капитолина тоже примолкла, хотя до сей минуты старательно демонстрировала по отношению ко мне враждебность. Если судить по обстановочке, то жила ведьма не ахти как богато. Нет, получше, конечно, чем Великий Поэт Александр Сергеевич Пушкин, но до людей, которых Жигановский называл новыми русскими, ей еще пилить и пилить.

– Сурьезные деньги,– прокашлялся Соловей и скосил глаза на Капитолину.– Но Каронг мне в случае чего не простит.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское,– повторил я фразу, услышанную по телевизору.– Я своих агентов ценю куда больше, чем Каронг. Капитолине вот предлагаю десять тысяч баксов.

– Согласна,– практически без раздумий ответила ведьма.

Деньги у меня с собой были. Десять аккуратных пачек, которые я взял в сейфе у Аббудалы Каха. Скорее всего, он держал их там на мелкие расходы. Я расстегнул сумку и отдал одну пачку Капитолине, а три Соловью. Оба тут же начали пересчитывать купюры, без конца слюня пальцы. Капитолина со счетом справилась быстро, а вот Соловей пыхтел так долго, что у меня лопнуло терпение:

– Не пойму, зачем тебе баксы, если твой терем жемчугами и яхонтами усыпан? Продал бы пару жемчужин– вот тебе и деньги.

– Ты, Герой, умный, а мы тут дураки набитые,– хихикнул Соловей.– Все наши жемчуга, золото и бриллианты давно уже проданы и перепроданы. А все, что ты видел в Кощеевом царстве, грубая подделка.

Очень может быть, что Соловей не врал. Насколько я знаю, их связь с этим миром не прерывалась. А как я успел заметить, основной мир был полон таких соблазнов, что перед ними меркли все сказочные посулы вроде скатерти-самобранки, шапки-невидимки и ковра-самолета. К тому же вся эта роскошь в основном мире не работала. Видимо, просто давно потеряла свою магическую силу. А вдохнуть ее по новой в изношенные вещи было некому, да и незачем. Между прочим, нечистая сила на всех планетах склонна к загулу. Земля, конечно, не исключение. И накопленные ресурсы были пущены по ветру. Что же касается пополнения запасов, то тут Кощееву царству ничего не светило: основная цивилизация была настолько мощной, что без труда отбивала наскоки нечистой силы, порой даже не замечая ее воинственных выпадов. Потому-то выдыхающийся Кощей и поставил сначала на принца Саренга, а потом на Каронга.

– А под каким именем Каронг в основном мире действует?

– Так ить кто его знает? Он личины меняет чаще, чем иной сурьезный мужчина портки. Сегодня Иван Иваныч, а намедни был Сидор Сидорычем. Скользкий – аки налим. Уследить за ним разве что через моих ведьмочек можно. Он их внедрил к разным дядям.

– Ну что ж,– сказал я,– уговор дороже денег. Давай, знакомь меня со своим контингентом.

– Еще чего! – возмутился Соловей.– Как я тебя с ними познакомлю, если я в основной мир дальше Капитолининой квартиры – ни ногой. Чаю попью, телевизор посмотрю – и быстренько домой.

– А баксы тебе зачем?

– Ну ты, Герой, как с Луны свалился. Да у нас в Кощеевом царстве без баксов никуда. А то еще эти появились – евро. Ну и рубли, конечно... Отчего бы не взять, коли дают? Рынок – он и в Африке рынок.

– Тогда ты тем более должен знать основной закон рыночной экономики: долг платежом красен.

Мобильным телефоном меня научил пользоваться Аббудала Ках. Дозвониться до Василия труда не составило. Оруженосец Жигановского поначалу не выказал большого энтузиазма, но, узнав, что сегодня выдача зарплаты отличившимся агентам, пообещал быть через двадцать минут. Мне оставалось только критически осмотреть Соловья и напрочь забраковать как его наряд, так и поистрепавшуюся за тысячелетия неустанных бесчинств и загулов внешность. Я сильно сомневался, что в нынешней Москве носят красные косоворотки, плисовые штаны и сапоги со скрипом. Один раз обжегшись в салоне Марьяны на молоке, я теперь усиленно дул даже на ледяную воду. А о бороде и говорить было нечего – мало того что длинная до неприличия, так еще и триста лет нечесанная.

– Бороду сбрить, патлы подстричь, зубы почистить! – распорядился я.– Красную рубаху, так и быть, оставь, а вот портки смени на джинсы, а сапоги – на кроссовки.

– Каки таки жинсы?! – обиделся Соловей.– Тыщи лет так хожу. У меня же этот, как его, Капитолина?

– Имиж! – подсказала знающая ведьма.

– Ты в ящик посмотри – там каких только нет! Бороду я укорочу – это нам раз плюнуть. А зубы не буду чистить и за тысячу долларов!

– А за полторы?

Сошлись на двух. Оно, конечно, какое мне вроде бы дело до Соловьевых зубов? Но ведь это черт знает что, а не зубы... Соловей деньги взял, но зубы чистить, разумеется, не стал, а цыкнул, гикнул, и они у него заблестели белее белого. Прямо жемчуг, а не зубы. Бороду он сократил до пристойных размеров, тоже не прибегая к радикальным мерам, то есть к ножницам, а исключительно с помощью заклятий. Надо признать, что кое-какими навыками в магии Соловей владел, но его искусства не хватало, чтобы увеличить рост хотя бы на вершок. А Соловей был росту невеликого – ну, может, метра полтора от силы. Так что подлетевший к дому ясным соколом Василий был совершенно прав, когда, оглядев выкатившееся из подъезда чудо-юдо, ошарашенно спросил:

– А это еще что за чучело?

– Соловьев Степан Степанович,– поспешил я представить нового агента агенту старому.– В своем деле большой артист.

Василий, похоже, усомнился в артистических способностях Соловья-разбойника. А между прочим, зря: по части свиста Разбойнику на Земле равных нет. Другое дело, что охотников его слушать нет и не предвидится. Но если говорить о квалификации, то Соловей, конечно, был на голову выше тех мелких магов, которые заполнили здешние телевизионные каналы. Уж можете мне поверить: за те тридцать шесть часов, что провел у телевизора, я на них насмотрелся. Уровень их магического воздействия настолько убог, что рядом с ними Соловей смотрелся гигантом – не говоря уж о таких искусницах, как сирены. Мне доводилось слышать их пение на Калисте– это, доложу я вам, праздник души!.. Если бы меня предварительно не привязали к креслу, что, естественно, проделывается со всеми зрителями, то я воспарил бы в небеса не только душою, но и телом.

Соловей садился в «мерс» с большой опаской. По его мнению, железная тележка пахла нерусским духом, которого он не выносил. По-моему, он просто трусил и выдумывал всякую ерунду, чтобы отвертеться от выполнения многотрудных обязанностей агента. Василий же, получив свою пачку баксов, впал в благодушное настроение и только посмеивался над трусоватым пассажиром, которого мне с большим трудом удалось затолкать в салон.

– Деревенский, что ли? – прищурился он в сторону Соловья.– Разоделся, как солист народного хора.

– Сам ты соплист,– обиделся на критику Соловей.– Молоко еще на губах не обсохло, а туда же.

– А как там себя чувствует Венедикт Владимирович?– вмешался я, дабы не дать разгореться ненужному спору.

– Очухался,– порадовал меня Василий.– Нос, правда, припух маленько, но это не беда. Жигановский обещал, что к полудню дело с особняком для Пушкина будет улажено. Так что готовь деньги, Никита.

– За нами не заржавеет! – выдал я подслушанную на Земле фразу.

Вообще, главная сложность для резидента, как нас учили в Школе, это умение говорить неправильно. Ибо правильно ни на одной планете не говорят: все коверкают язык, как душа пожелает. Запуская обороты, которые недоступны самому изощренному аналитическому уму. Как я успел заметить, Василий был по этой части большим мастером: наверняка своими выкрутасами свел бы с ума всех знатоков земных языков на планете Парра!.. Я, например, точно знал, что ржаветь может только металл – да и то не каждый. Золото, скажем, не ржавеет. Но ведь платить-то мне предстояло не золотом, а всего лишь бумажками под названием «баксы».

– Ты куды поехал? – запаниковал Соловей, испуганно озираясь по сторонам.

– На кудыкину гору! – хмыкнул Василий.

– Так Кудыкина гора совсем в другой стороне! А там – гора Трехглавая: на ней в стародавние времена Горыныч жил.

– Какой еще Горыныч? – удивился Василий.

– Так Змей. Первейшим был из тогдашних драконов – даром что трехголовый. А в подручных у него ходили и пятиглавые, и шестиглавые. Всех он тут поприжал. Кабы не Герои, так он, между прочим, по сию пору здесь бы правил.

Вот ведь трепло этот Соловей. С такими агентами точно провалишься не за понюх табаку (тоже странное выражение – ибо, как я заметил, табак здесь курят, а не нюхают). Ведь инструктировал же я старого мухомора, чтобы язык не распускал, о Кощеевом царстве не упоминал – а он, презрев запреты резидента, ударился в воспоминания. Не верю я в его Горыныча! Драконы – все это знают – редкостные придурки. А чтобы управлять царством-государством, нужны хоть плохонькие, но мозги.

– Ты его не слушай,– сказал я удивленному Василию.– Он заговаривается иной раз. Оброс мхом в своей тьмутаракани.

– От неуч! – огрызнулся в мою сторону Соловей.– А еще в резиденты лезешь. Тьмутаракань – она много южнее будет – за тыщу верст отсюда. А я в Муромских лесах возрос. Мне тут каждая кочка знакома.

Спорить с Соловьем я не стал. Старик попался упрямый и абсолютно непонимающий, что такое конспирация. Я уже пожалел, что с ним связался.

– Нас сюда не пустят...– сказал Василий, притормаживая у отмеченного Свистуном здания.– Жигановскому надо звонить. Смотрите – комоды у входа. Косят в нашу сторону бычьими глазами и копытами в землю бьют.

Здание было довольно внушительное, странной архитектуры – изломанное до такой степени, что я вот так с ходу затруднился определить его форму. По всему было видно, что построено оно совсем недавно... Не исключено, что в его сооружении принимал участие сам Каронг.

Человек, не знакомый с магией, наверняка счел бы это сооружение пустой прихотью строителя – и очень ошибся. Поскольку при магических обрядах крайне важно ваше положение по отношению к звездам. Именно поэтому опытные маги строят свои крепости так, чтобы практически все крупные помещения были соотнесены с небесными знаками. Особенно большое значение местоположение имеет в магии черной, которая ориентируется в своих воздействиях на Черную плазму – таинственное обиталище не менее таинственных и страшных Сагкхов. Таким образом, мне стоило только бросить взгляд на здание, чтобы понять: проектировщик его не чужд магии вообще и черной в частности.

Если вы подумали, что сооруженное магом здание охраняли минотавры, то напрасно: ничего бычьего в стоявших у входа молодых людях не было.

Здесь Василий опять проявил свою страсть к преувеличениям и откровенное невежество. Мне лично не приходилось сталкиваться с минотаврами, хотя мой брат Вик одного из них завалил по случаю... Как они выглядят, я, разумеется, знаю.

Нам же дорогу преграждали самые обычные молодые люди. Правда, весьма агрессивные. И слезные просьбы Соловья позволить деревенскому дедушке повидаться с внучкой натыкались на железное «нет» охраны. Можно было бы, конечно, прорваться с боем. Но мне этого делать не хотелось, ибо я крепко-накрепко запомнил правило из школьной программы: резидент имеет право прибегать к силе только в самых крайних случаях, когда никаких иных средств воздействия нет.

– Может, свистнуть? – спросил меня Соловей.

– Ой, я тебя умоляю, Степаныч! – захохотал Василий.– Да они тебе так звезданут, что костей не соберешь!

– Только не усердствуй! – проинструктировал я Соловья.– Достаточно, чтобы они пали на землю.

Василий свиста не услышал, поскольку я вовремя блокировал его уши. А вот молодые люди, которых оруженосец принял за минотавров, дружно попадали на землю, как только Соловей раскатал трубочкой губенку. Упали и трое прохожих, на свою беду оказавшихся в зоне действия ультразвука. К счастью, Соловей на этот раз не усердствовал, проявив наконец сдержанность бойца невидимого фронта, которой я от него добивался на протяжении всего этого времени: можно было не сомневаться, что минут через пять все лежащие на земле очухаются без неприятных для себя последствий.

Если верить Василию, то в этом мрачном замке, который весьма скверно стерегли липовые быки, обитал известный олигарх и нефтяной магнат Казюкевич. Слово «магнат» меня насторожило. А когда Василий сказал, что олигарх торгует черным золотом, тут у меня и вовсе исчезли последние сомнения. Ибо черное золото способны изготовлять только черные маги очень высокой квалификации.

Надо сказать, что свист Соловья подействовал не только на стражей, стоявших истуканами в дверях, но и на их товарищей: в живописных позах они раскинулись в вестибюле. Здесь же, почти у самой лестницы, скромно прилегли две очаровательные девушки, на которых я невольно задержал взгляд.

– Не мои! – пренебрежительно махнул в их сторону Соловей.– Моих-то ни свистом, ни ураганом с ног не собьешь. Сядут на метлу – и фьють.

– Какую метлу, дед? – не понял ошарашенно озиравшийся по сторонам Василий, до которого никак не доходило, отчего это все окружающие вдруг внезапно и разом захотели спать.– Ты что, газами их потравил?

– Какие газы? – возмутился Соловей.– Моих газов и на тебя одного не хватит!

Перебранку своих агентов я счел неприличной и неуместной, а потому немедленно ее прекратил.

По лестнице мы поднялись молча. Василий, правда, сказал, что есть лифт, но я предложение, скрытое в его словах, проигнорировал. Что такое лифт – я знаю: в доме Аббудала Каха он есть. Но в логовище магната меня ни за какие коврижки не заманишь – замкнутое пространство, подвешенное в воздухе на заколдованных цепях. Их лифт – это же, по сути, гроб хрустальный. Пусть и не замкнутый на игирийский трехгранный замок.

– Про гроб хрустальный ты, конечно, загнул, Никита!– возразил оруженосец.– Но люди в лифте, случается, застревают – это правда.

Логика у Василия, прямо скажем, хромает на обе ноги: с одной стороны, я, видите ли, загнул, а с другой, прав во всем. Как с таким человеком вести дискуссию?..

Когда мы поднялись на третий этаж, нам навстречу из-за ближайшего поворота вывернула группа лиц, во главе которой шествовал довольно молодой, но полноватый человек в очень хорошем, насколько я могу судить, костюме. Он что-то говорил почтительно внимающей ему леди.

– Казюкевич...– тихо подсказал мне агент Василий.

Увидев нас, скромно продвигавшихся вдоль стенки обширнейшего коридора, магнат удивленно вскинул брови. Среди его свиты возникло замешательство, сменившееся перешептыванием. Хотя вроде бы ничего шокирующего в нас не было. Разве что я опять не угадал с одеждой? На фоне олигарха и его свиты мы с Василием смотрелись экзотично – не говоря уж о Соловье-разбойнике, который своей красной рубахой мог смутить кого угодно.

– Кто такие? – спросил строго магнат.

Присмотревшись к Казюкевичу, я пришел к выводу, что если он и маг, то очень невысокого пошиба. Ибо любой уважающий себя знаток чародейского искусства обязательно бы прибег при встрече с незнакомыми людьми к оберегающим жестам. Впрочем, олигарх, кажется, признал Василия – во всяком случае, он опять обратился к нему с вопросом, так и не дождавшись ответа:

– А где Венедикт Владимирович?

– Мышкин Никита Алексеевич...– назвал я себя, опередив открывшего было рот оруженосца и тем самым взяв инициативу в свои руки.– Жигановский должен был вас предупредить о моем визите.

Казюкевич наморщил лоб, мучительно что-то припоминая. Похоже, моя фамилия была ему знакома.

– Вы – наследник почившего Алексея Мефодьевича?

– Какая потеря! – подтвердил я постным голосом.– Я к вам по делу, господин Казюкевич. Вы не могли бы назвать фамилию архитектора, проектировавшего это здание? Мне оно очень понравилось.

Казюкевич долго и с интересом меня разглядывал. Даю голову на отсечение (не в буквальном смысле, конечно), что Венедикт Владимирович ему обо мне говорил. Возможно, звонил сегодня утром. И уж конечно охарактеризовал как подающего надежды идиота.

– По-моему, Караганов его фамилия...– наконец ответил на заданный вопрос магнат.

– Караганов – это политолог...– мягко поправил хозяина дерганый человек, похожий круглыми очками в металлической оправе и гнутым носом на сову.– А фамилия архитектора – Каронг. Кажется, он из прибалтов.

– Туров,– не согласился с очкариком плотный господин с бородкой и обширной лысиной.– Он тебе еще какой-то договор дурацкий подсовывал.

– Спросите об архитекторе у моей секретарши, господин Мышкин. Всего хорошего.

Казюкевич небрежно кивнул нам головой и продолжил свой путь. Мне показалось, что он не притворялся, когда не сразу вспомнил фамилию Каронга.

Если судить по срокам, то этот шикарный замок был построен еще до событий на планете Зла, весьма негативно повлиявших на планы «архитектора». Но судя по тому, что Каронг внедрил в качестве секретарши к Казюкевичу Соловьеву ведьму, отказываться от своих планов он не собирался.

Меня сразу же насторожил договор, о котором упомянул вскользь бородатый помощник Казюкевича. Очень может быть, что земные магнаты не знают всех тонкостей договорных отношений Темного круга. А между тем, если соглашения заключаются в рамках определенных ритуалов черной магии, то отвертеться от их исполнения бывает практически невозможно, даже если вы в какой-то момент осознали их невыгодность.

Соловьеву ведьму, служившую при магнате Казюкевиче, звали Дуняшей. Про ее внешность ничего худого не скажу: все при ней. Длинная юбка и строгий деловой стиль одежды только подчеркивали ее достоинства. Лишь опытный глаз вроде моего мог определить тысячелетнюю печать старения на вроде бы пышущем молодостью и здоровьем лице. Василий, не обладавший моим зрением, зато склонный к беспорядочным контактам с прекрасным полом, при виде роскошной блондинки нервно задышал.

– Ну, Дунька, колись! – сказал Соловей, присаживаясь на стул, придвинутый под задницу дорогому боссу расторопной сотрудницей.

Свистун, надо сказать, не соврал, когда утверждал, что контингент у него дисциплинированный, преданный и способный вести агентурную работу в самых трудных условиях. Доклад ведьмы Дуняши был сух и деловит.

Оказывается, я совершенно напрасно полагал, что черное золото – это продукт магических манипуляций. Речь шла всего лишь о нефти, из которой делается горючее для механических тележек. И здесь дела у Казюкевича обстояли в относительном порядке. Но магнату и олигарху хотелось большего, а потому он интриговал, где только возможно, пытаясь протащить в окружение царя Владимира своих людей. В подручных у него ходил некий Венедикт Жигановский, не без успеха подвизавшийся в Государственной думе...

Словом, обычная суета, не имевшая к глобальным процессам никакого отношения.

Меня интересовал Каронг, но как раз его Дуняша после встречи в тереме у Соловья больше не видела: в роскошном замке Казюкевича он не появлялся и если и был знаком с хозяином, то явно шапочно.

– А как ты попала в секретарши к магнату? – спросил я.

Ведьма ответила не сразу. Только после того, как Соловей поощрительно кивнул головой.

Оказывается, Дуняшу Казюкевичу рекомендовал некий Евграф Сиротин – человек без определенных занятий, но вхожий во многие кабинеты, включая и те, что на самом верху. Сиротин был связан с черным магом, поскольку Дуняшу с ним познакомил именно Каронг.

– Евграфа я знаю! – пренебрежительно махнул рукой Василий.– Тот еще налим. Член политсовета нашей партии.

Что за политсовет, я выяснять не стал – успеется. В данный момент меня больше волновал вопрос, где господин Казюкевич хранит документы конфиденциального порядка, которые необязательно читать всем встречным-поперечным.

– Смена караула! – отозвался на вопросительный взгляд Дуняши Соловей-разбойник.– Теперь ваш резидент – Никита Алексеевич Мышкин. Он же Ник, он же Рыжий с Парры, он же Сынок, он же Принц Арамийский.

По поводу «Рыжего» и «Сынка» я мог бы и обидеться, но решил отложить разборки со Свистуном до более подходящего случая.

На ведьму Дуняшу перевербовка не произвела особого впечатления. Судя по всему, она была матерым профессионалом, привыкшим за многие сотни лет к кульбитам своего непосредственного начальника – Соловьева Степана Степановича, он же Свистун, он же Соловей, он же Разбойник – на политическом поприще. А сейф находился в кабинете Казюкевича – дверь туда Дуняше и поручено было охранять.

– Спорим – вскрою! – сказал я Василию.

– Не смеши! – не очень уверенно отозвался охранник-водитель, однако увязался за мной в чужой кабинет.

Судя по всему, его разбирало любопытство. Дуняшу и Соловья мы оставили стоять на стреме – так образно в очереднойраз выразился Василий. К сожалению, я так и не понял, что такое «стрем» и зачем на нем непременно нужно стоять, когда подельники потрошат чужие сейфы. В любом случае следовало соблюдать осторожность, дабы сотрудники магната не захватили нас врасплох.

– Если вскрою – дашь порулить! – сказал я Василию.

– А если не вскроешь? – спросил оруженосец Жигановского.

– Удвою тебе оклад!

Василий с надеждой смотрел на солидный сейф. По его мнению, вскрыть стальное хранилище не смог бы и опытный «медвежатник». Однако сейф, несмотря на неприступный вид, надежд моего агента не оправдал. Зато я с блеском подтвердил репутацию ловкого взломщика. Главное – никаких магических заклятий на сейф наложено не было. Электронные и механические замки для опытного человека вроде меня – семечки.

На все про все ушло не более полуминуты. Василий, глядя на открывшуюся дверцу, удрученно крякнул. И его можно понять: за тридцать секунд он потерял десять тысяч долларов, на которые уже раскатал толстую губенку.

Я лихорадочно перебирал малопонятные бумаги, которых в сейфе хватало с избытком. Радоваться по поводу выигранного спора не было времени. Нужен был договор, который заключили Казюкевич с Каронгом. Он обнаружился чуть ли не на самом дне, аккуратно скрепленный красной печатью. Именно по печати, на которой был изображен скорпион, я понял, что имею дело с Каронгом. Золотой скорпион в красном круге – это эмблема самой могущественной у Темных организации черных магов.

По слухам, «Золотые скорпионы» связаны с Черной плазмой и живущими в ней Сагкхами. Правда то или нет – утверждать не берусь. В любом случае было очевидно, что я имею дело не с самодеятельностью мелкой нечистой силы, а с полномасштабным заговором вселенского масштаба! Который наверняка будет иметь для Светлого круга сокрушительные последствия...

Разумеется, в Школе резидентов нас обучали искусству вскрывать чужие письма, не потревожив при этом печати. Как оно делается, пересказывать не буду по той простой причине, что обывателю незачем это знать. К сожалению, мой конверт был запечатан еще и магическим заклятием... Сделал это, скорее всего, Каронг – вероятно, из предосторожности, дабы расторопный Казюкевич не вздумал в последний момент заменить подписанный договор пустой и ни к чему не обязывающей бумажкой. Василий, с интересом смотревший на мои манипуляции с конвертом, не мог скрыть своего нетерпения и даже выказывал горячее желание оказать мне содействие в раскрытии чужих тайн. Откуда малограмотному оруженосцу было знать, что принц Ник Арамийский, успешно сдавший экзамены по магическому искусству высшей категории, в помощниках не нуждается? Игирийский замок я расколол как орех – одним чародейским ударом. Мы, конечно, не Каронги, но тоже не лыком шиты!..

Василий, читавший документ поверх моего плеча, был страшно разочарован, поскольку, по его мнению, ничего сверхординарного тот не содержал. Казюкевич всего лишь обязался предоставить господину Каронгу свой замок в полное распоряжение на 1(один) календарный день для проведения международного симпозиума по архитектуре и градостроительству. В свою очередь, господин Каронг гарантировал господину Казюкевичу не только сохранность имущества, но и возможность участия в мероприятии самого магната и около сотни его гостей. Далее шли суммы, потраченные на сооружение здания каждой из сторон, а также дата проведения симпозиума, до которой, между прочим, оставалось всего два дня.

Меня сразу же насторожили суммы. За всего лишь один день аренды замка Каронг выложил ровно половину стоимости проекта. Прямо скажем, неслыханная щедрость. И Казюкевич, если он, конечно, не полный идиот, должен был предположить, что такие подарки спроста не делают.

Не совсем понятен был пункт о сотне гостей симпозиума, которых должен пригласить Казюкевич. Неужели у магната столько знакомых, интересующихся градостроительством и архитектурой? Или на этом пункте настоял Каронг? Очень может быть, что ему понадобились здешние наделенные властными полномочиями люди, дабы с их помощью обделывать свои делишки!.. Договор был так хитро написан, что могло создаться впечатление о необязательности выполнения этого пункта, но если нефтяной магнат на это рассчитывал, то он здорово просчитался. Сто человек просто предусматривались – и именно поэтому был так щедр Каронг, выложивший на стол неслыханную арендную плату. Скажу более, фамилии гостей симпозиума были заранее обговорены и даже занесены в списочек, который находился здесь же, в конверте, в качестве приложения к заключенному договору. Мне фамилии, внесенные в список, ничего не говорили, за исключением разве что одной – «Жигановский».

– Слушай, Василий, ты случайно не в курсе, что это за сооружение обозначено большой буквой «М»?

– А буквы «Ж» там не было?

– Не было.

– Тогда это метро. Ты что, в метро никогда не был? Это подземная железная дорога.

Вот дал маху! Нет, в метро я, конечно, никогда не бывал, но слышать о подобных сооружениях слышал. Правда, в связи с другими планетами. В программе, по которой меня учили, упоминалась только наземная железная дорога между Санкт-Петербургом и Царским Селом... Опять кто-то из наших ученых дал маху! А расплачивается за их промахи, между прочим, наш брат резидент.

– А если бы была буква «Ж»?

– Тогда это общественный туалет.

Странно, что на Земле одной и той же буквой обозначают два совершенно разных объекта, вводя тем самым в заблуждение инопланетных гостей.

Впрочем, на инопланетян земные города как раз и не рассчитаны. Я все время забываю, что Земля – закрытая планета и попасть сюда можно либо по специальной визе, либо нелегально, как это сделали мы с Виком и Алексом.

Я аккуратно вложил в конверт как сам договор, так и список приглашенных на симпозиум гостей, который на всякий случай заучил наизусть. Тренированному резиденту сделать это несложно. На всякий случай восстановил магический замок – дабы Каронг не учуял мое любопытство к документу.

Осторожное покашливание Соловья в комнате, которую Василий почему-то называл предбанником, заставило меня поторопиться. Через три секунды я закрыл сейф и неслышно выскользнул из чужого кабинета. Тревога оказалась ложной. Просто какой-то сотрудник заглянул к ведьме Дуняше с шоколадкой и набором комплиментов, но, уяснив, что у секретарши посетители, быстро ретировался.

В ту самую минуту, когда мне показалось, что все обошлось, в моем кармане вдруг заиграла музыка. Не ожидавший ничего подобного Соловей испуганно вскрикнул. Хорошо хоть не свистнул, иначе бы нам вовек не рассчитаться с Казюкевичем за вдребезги разлетевшиеся стекла.

– Это мобильник! – хмыкнул Василий, которого позабавила наша с Соловьем реакция.

Звонил Жигановский, которому я вчера дал номер своего телефона. Венедикт Владимирович сообщил мне радостную весть: он уже оформил все документы на приобретение особняка, оставалось только подмахнуть бумаги и заплатить деньги.

– Пришлось прибавить за скорость,– огорченно вздохнул Жигановский.– Семьдесят пять миллионов баксов за все.

– Это мелочи,– утешил я Венедикта Владимировича, безмерно довольный, что дело с особняком Великого Поэта благополучно завершилось.– А бал вечером будет?

– Обязательно,– в свою очередь успокоил меня Жигановский.– Я уже звонил Пушкину. Натали в восторге.

– Хорошо, будем у вас через полчаса.

Наскоро распрощавшись с агентом Дуняшей, мы ринулись прочь из замка магната. То есть ринулся я, а Василий с Соловьем с трудом за мной поспевали. Зато я летел как на крыльях. Если скажу, что меня окрыляла мысль об оказанной Великому Поэту услуге, вы мне можете не поверить, и, в общем, будете правы.

Конечно, я думал о Натали. Но сразу же скажу: никаких планов на ее счет не строил. Пусть будет как будет.

На выходе нас встретили очухавшиеся после Соловь-иного свиста охранники. Препятствий они не чинили – возможно, потому, что мы не входили в доверенное их попечению здание, а покидали его. Но не исключено, что они нас просто боялись. Во всяком случае, взгляды, которые бросали в нашу сторону липовые минотавры, были явно испуганные.

Я было сам хотел сесть за руль, но Василий ударился в истерику и заявил, что жизнь ему пока не надоела и что он скорее костьми ляжет, чем позволит форменному психопату размазать свои мозги – пусть и не шибко умные! – по горячему асфальту. И вообще, оказывается, главное для водителя не умение крутить баранку и жать на газ, а знание и скрупулезное соблюдение всех правил уличного движения. Без знания этих правил садиться на место водителя противозаконно.

Кто бы мог подумать? Но правил я действительно не знал, а Василий говорил настолько горячо и убедительно, что я вынужден был смириться с навязанным мне статусом пассажира.

Соловья я хотел высадить у дома Капитолины, но он неожиданно заартачился. Ему, видите ли, страшно захотелось побывать на балу. Вот старый мухомор! Из него песок сыплется уже не первую сотню лет, а ему вдруг приспичило танцевать!

Соловей на меня страшно обиделся и заявил, что танцевать он не будет, а вот спеть – споет!

– Заранее восторгаюсь! – хихикнул Василий.– Но с одним условием: на балу должна быть его внучка Дуняша.

– Да я их всех приведу! – охотно согласился Соловей.– Семь девок отборных, ядреных, крутобедрых и грудастых. Ты таких, Васька, еще не видел!

– Ну это едва ли,– засомневался оруженосец.– Хотя, с другой стороны, конечно.

Я прямо завибрировал от возмущения. Вот два прохиндея – что Василий, что Соловей: они мне бал у Великого Поэта хотят в шабаш превратить. Одна мысль, что бесценная Натали окажется в окружении циничных и похотливых особ, повергла меня в ужас. С другой стороны, не мог же я сказать Василию – будь он хоть трижды мой агент, что внучки Соловьева Степана Степановича – самые обыкновенные ведьмы. Во-первых, подобная откровенность категорически запрещалась инструкцией, а во-вторых, Василий мне, скорее всего, не поверит.

На Земле вообще странные люди живут. Они без конца поминают нечистую силу, но в своем большинстве в нее не верят.

А Дуняша, надо сказать, произвела на меня очень хорошее впечатление. Она умела себя вести в приличном обществе, чего не скажешь о Василии и Соловье. Была надежда, что остальные ведьмы покажут себя тоже с лучшей стороны. К тому же мне обязательно нужно было повидаться с новыми агентками. Лучшего места, чем многолюдный бал, для таких встреч (из соображений конспирации) не найти. Словом, человеческое сердце говорит одно, а долг резидента предписывает совершенно другое. И я вынужден был согласиться с мнением Василия, что кашу маслом не испортишь. Хотя и не совсем понял, кто каша, а кто масло.

В ответ на мое ядреное земное «хрен с вами» (фраза была заучена еще в Школе, и нам настоятельно рекомендовали употреблять ее как можно чаще) Соловей запел довольно-таки приличным тенором «Ямщик, не гони лошадей». Песню эту я слышал впервые, и она мне, что называется, запала в душу. Василию исполнение тоже понравилось, и он скосил в мою сторону торжествующий глаз:

– А я что говорил. Артист! Вся пипла обалдеет, когда мы его на сцену выпустим!

Соловей был польщен – прямо расплылся ослепительной белозубой улыбкой. Все-таки не зря я заплатил за эту улыбку две тысячи баксов. Она того стоила. Но мысль, что Соловей может прийти на бал к Натали с не чищенными тысячу лет зубами, заставила меня содрогнуться.

Венедикт Владимирович поджидал нас в своем партийном офисе в окружении двух немолодых мрачного вида людей. Дело нам предстояло серьезное, а именно: приобретение собственности, причем за достаточно приличную сумму... Честно говоря, раньше мне таких сделок заключать не приходилось и я боялся попасть впросак. Документы изучал скрупулезно – чем, кажется, удивил даже Жигановского. Похоже, Венедикт Владимирович держал меня за олуха и таковым охарактеризовал продавцу и посреднику. Конечно, особыми знаниями по части купли-продажи недвижимости я обременен не был, но кое-что мне объяснил Аббудала Ках, а кое-что я почерпнул из компьютера. Тут же указал партнерам по сделке на весьма серьезные неточности в подготовленных документах, которые впоследствии могут привести к расторжению договора, а то и к признанию сделки недействительной. Они попробовали было возражать, но быстро отступили перед железной логикой моих доводов.

– Никак не предполагал встретить в столь молодом человеке такое глубокое знание юридических тонкостей!– сказал желчный господин в весьма далеком от элегантности костюме, мешковато сидевшем на покатых плечах, и недовольно глянул при этом на Жигановского.

Венедикт Владимирович только плечами пожал. Документы, однако, по-моему настоянию были исправлены. После чего я не без удовольствия поставил на них свою подпись.

– Шампанского! – потребовал Жигановский.– Это дело надо обмыть!..

Мне шипучее вино понравилось. Соловей пришел от него в полный восторг, Василий – из страха перед гаишниками и каторжными работами – от вина отказался. Что касается желчного господина, то он долго морщился и недовольно бубнил в ухо Жигановскому в дальнем углу обширного кабинета всякие неприятные слова, уверенный, что я их не услышу. Венедикт Владимирович вяло отругивался. А я в душе торжествовал, поскольку из обмена репликами сразу же уяснил, что эти ребята собирались меня надуть – то есть оспорить в суде законность сделки и изъять у Пушкина дворец в свою пользу.

– Да что ты, в самом деле, Евграф? – отмахнулся от настырного знакомого Жигановский.– Итак на сделке десять миллионов заработал! Побойся бога. Еще претензии предъявляешь!

– Ты говорил, что он полный идиот – князь Мышкин! Теперь мне придется выцарапывать дворец из чужих рук.

– Он в Швейцарии учился, Евграф, понимаешь, в Швейцарии! А у них даже идиоты разбираются в сделках купли-продажи. И вообще: все только начинается. Тебя жадность погубит, Сиротин, помяни мое слово!

Скажу честно: я был страшно обрадован, что практически сразу, без всяких хлопот, вышел на человека, близкого к Каронгу. Именно Евграф Сиротин по просьбе черного мага пристроил Свистуновых ведьм секретаршами к влиятельным людям. Обрадовало меня и то, что Сиротин, будучи безусловно крупным проходимцем, никакими магическими способностями не обладал.

– Встретимся на балу...– сказал я Жигановскому, покидая его офис, который, к слову, ни в какое сравнение не шел с замком олигарха Казюкевича, но был, разумеется, получше квартиры Великого Поэта. Мне требовалось переодеться: не мог же я пойти на бал к Пушкиным в джинсах и кроссовках. Это был бы такой моветон, за который пришлось бы всю оставшуюся жизнь сгорать от стыда.

Я вернулся в квартиру Аббудалы Каха и вплотную занялся своим гардеробом. Оруженосец Василий не столько помогал мне, сколько мешал, давая абсолютно никчемные советы. Соловей вел себя куда умнее: просто сидел в кресле сиринца и сосал прямо из бутылки его вино. Я втайне надеялся, что Свистун упьется до полного не могу и тогда его можно будет оставить здесь, а не тащить с собой туда, где ему не место.

– Что ты мне смокинг суешь? – накинулся я на рывшегося в моих вещах Василия.– Пушкин будет во фраке, Натали – в бальном платье, а я – как последний дурак– в смокинге?!

– Вот привереда! – пыхтел от возмущения оруженосец.– Ну надень красный пиджак – раньше все крутые в них ходили. Блеск!

– Я за себя не отвечаю, Василий, ты лучше держись от меня подальше. Ты что предлагаешь? Я тебе клоун или обезьяна?

Действительно, я был вне себя. Это ж надо додуматься – отправить человека на бал в красном клубном пиджаке!.. Более тупого по части этикета советчика, чем Василий, мне видеть не приходилось. Он бы мне еще сапоги со скрипом предложил, как у Соловья! Требовался фрак. Фрак! А вот его-то среди приготовленной для меня сиринцем одежды как раз и не нашлось... Такой недосмотр со стороны Аббудалы Каха грозил самой настоящей катастрофой – и на служебном поприще, и на личном фронте.

– Разве Боре позвонить? – задумчиво проговорил Василий.– Все-таки он портной и модельер. Но учти: он с тебя за фрак сдерет, как за «жигули» последней модели.

– Миллион заплачу! – рыкнул я в сторону оруженосца.

– Псих! – сказал Василий, доставая мобильник.– Полный идиот! Миллион баксов за «жигули» – это надо додуматься!

– Мне не «жигули» нужны, а фрак, можешь ты это понять, неуч?!

Василий понял и, разговаривая с неведомым Борисом, просил у него все-таки фрак, а не машину.

– Побойся бога, портной. Ты молодого человека без штанов оставишь. Да мне чехлы для «мерса» дешевле обошлись. А тут – кургузый пиджачишко, который пуп не прикрывает. Две тысячи – красная цена.

– Десять тысяч! – крикнул я в трубку, поскольку считал торг, начатый Василием, в данных обстоятельствах просто неуместным.

– Вот псих! – вздохнул Василий.– Ну, в общем, ты понял, Боря, с кем имеешь дело. Этот за ценой не постоит. Я тебе говорю – выгодный клиент. Ты меня всю оставшуюся жизнь благодарить будешь. Как выглядит? Ты голого охламона в загородном особняке Казюкевича видел? Ну пусть будет Аполлон. Вылитый. И мордой лица уродился, и фигурой. Рост – метр восемьдесят. Все остальные размеры снимай со статуи. Ждем через час!..

Признаться, не очень верил, что Боря справится. Какие могут быть портные у Василия? Да за такие штаны, как на нем, я бы и трех долларов не дал!

– Ты купи, купи такие за три доллара! – обиделся Василий.– Лейбл на заднице видел? Это же фирма! А у Бори я бы не взял и носового платка. Еще не рехнулся, чтобы за пиджак десять тысяч долларов выкладывать! Куда ты его потом денешь, придурок?

Чтобы притушить разъедавшую душу горечь, я выпил бокал вина, потом другой. Наверное, напился бы от огорчения, но тут явился посыльный от Бори с фраком и прочими, как выразился Василий, причинадалами. И я сразу ожил, примерив фрак. Он стоил десяти тысяч баксов – смею вас уверить! Я дал двадцать. Достал из сумочки две пачки и вручил растерявшемуся посыльному, несмотря на горячие протесты Василия. Но и оруженосец вынужден был признать, что наряд мне к лицу.

– Картинка! – сказал он со вздохом.– Хоть сейчас в оперетту! Красотки, красотки, красотки кабаре...

Надо сказать, что голос у Василия ниже всякой критики. Это он тут же и признал, оправдавшись тем, что ему медведь на ухо наступил, хотя и не уточнил, при каких обстоятельствах все случилось. Впрочем, мне некогда было выяснять подробности его насыщенной интересными происшествиями биографии. Встал во весь рост вопрос: во что одеть Соловья, чтобы он не смотрелся разбойником с большой дороги?.. Я предложил Свистуну смокинг из гардероба Аббудалы Каха. Соловей примерил его с большим удовольствием, долго вертелся перед зеркалом, любуясь обновой. Однако снять красную рубаху и сапоги наотрез отказался.

– Ты пойми, чудак,– попробовал я его уговорить,– ну не носят смокинг поверх красной рубахи навыпуск! О сапогах и не говорю!

– Сапоги-то хромовые! На голенища взгляни: в них же смотреться можно, как в зеркало!

– Ой, не могу. Ты же чучело натуральное!

– Что ты привязался к Степану! – возмутился Василий.– Он – свободная личность в свободной стране. Ему бы росточку прибавить – был бы он у нас вылитый Гришка Распутин. А Гришка к царю хаживал.

– Вот! – указал на оруженосца пальцем Свистун.– Человек с пониманием истинной красоты. А ты что на себя насандалил, резидент?! Срамота же полная!

В общем, наши вкусы с Соловьем кардинально разошлись, и я махнул на него рукой. С какой стати я буду портить себе настроение перед столь знаменательным событием?

– Слышь, Степаныч,– обратился к Соловью Василий, когда мы уже сели в машину,– ты на гитаре играть умеешь?

– На гуслях могу,– отозвался задумчиво Свистун.– При дворе Его Бессмертия равных мне по сию пору нет.

Я недовольно ткнул Соловья локтем в бок – соображай все-таки, что городишь! Вот кадры достались – сплошные ошибки резидента. К сожалению, мои надежды на то, что три бутылки выпитого вина подействуют на Разбойника, не оправдались. Если он и опьянел, то, во всяком случае, не настолько, чтобы лыка не вязать. К счастью, Василий пропустил слова про Его Бессмертие мимо ушей.

– Гусли сейчас можно найти разве что в музее. А вот гитара у Сашки есть. Он тоже может выдать русскую народную блатную хороводную так, что пальчики оближешь!

Терпеть не могу амикошонства, а уж называть Великого Поэта Сашкой – вне рамок всех приличий! Однако делать Василию замечание не стал, ибо, как гласит земная народная мудрость,– горбатого могила исправит...

Конечно, для визита к Пушкину и Натали я мог бы выбрать свиту и поприличнее. Но, увы, судьба-злодейка сыграла со мной злую шутку. Если бы дело происходило на Парре, будьте спокойны: принц Ник Арамийский пригласил бы в спутники таких Героев, что они затмили бы любой собравшийся на балу бомонд!.. Выкупленный дворец Пушкина находился где-то на окраине Москвы. Так, во всяком случае, сказал Василий. Я был этим слегка разочарован. В конце концов, могли бы приобрести подходящий замок поближе к Кремлю, а то и в его стенах. За ценой бы я не постоял – раз речь шла о Великом Поэте... Не удержавшись, высказал свое недовольство вслух. На что Василий очень выразительно постучал пальцами по лбу:

– Ты думай, что городишь, резидент! Кто бы нас в Кремль пустил? Его целый полк охраняет!

– Зачем? – удивился я.

– Глава государства там живет, понял?

Я понял. Но, скажем, мой папа-король – тоже глава государства, а его никто не охраняет. И приходят к нам в замок все кому не лень. И в голову бы не пришло его подданным, что Герой нуждается в защите целого войска... Я, разумеется, не утверждаю, что местный глава государства не Герой, а просто говорю, что подобные меры безопасности так просто не предпринимаются. Вряд ли московский царь стал бы прятаться просто так за стену от собственного народа – это, согласитесь, нелогично: значит, он опасается какого-то могущественного врага со стороны. Не исключено, что местные Опекающие органы располагают информацией угрожающего характера, что и заставляет Владимира предпринимать необходимые меры предосторожности. Все-таки как ни неприятен мне Бенкендорф, а, видимо, придется обратиться к нему за разъяснениями...

Дворец, к которому нас доставил Василий, мне неожиданно понравился. Пусть он стоял на окраине, зато здесь было меньше гари и шума. Здание опоясывала ажурная ограда, за которой росли десятка два деревьев, скрывавших от нескромных взглядов роскошный фасад. Мы въехали через гостеприимно распахнутые ворота, поднялись на белокаменное крыльцо, прошли между колонн и вступили в открывшиеся перед нами, словно по волшебству, двери.

– Князь Мышкин! – торжественно произнес одетый в алый с золотом кафтан человек – скорее всего, мажордом.

Ни Соловей, ни Василий торжественного представления не удостоились, и мне даже стало неловко по этому поводу. Однако, поскольку ни тот, ни другой не стали комплексовать в ответ на забывчивость прислуги, я не указал мажордому на нетактичность, боясь обидеть хозяев.

Сам Александр Сергеевич в великолепном черном фраке спускался мне навстречу по мраморной лестнице с радушной улыбкой на устах, широко раскинув руки. По всему было видно, что он мне рад. А я не то чтобы не обрадовался встрече с Великим Поэтом, но слегка обеспокоился: Натали рядом с ним не было, хотя холл дворца заполняли гости.

Пока мы обнимались с Александром Сергеевичем, я успел осмотреться. Среди полутора десятков гостей обнаружились и знакомые лица. Был здесь и Бенкендорф – все в том же голубом мундире, и Жигановский – на этот раз во фраке, который шел ему как корове седло. А в самом дальнем углу стояли сладкой парочкой магнат Казюкевич и Евграф Сиротин.

Я, разумеется, необъективен к Сиротину – по той простой причине, что порядочный человек не станет связываться с черным магом, но лицо Евграфа мне не нравилось. Словно бы опухшее от долгого сна, оно время от времени искажалось гримасами и всегда неприятными: создавалось впечатление, что кто-то попеременно надевает на Сиротина маски то ненависти, то лицемерного смирения, то откровенного злорадства. Глаза – небольшие и острые, словно буравили. Впрочем, он избегал открыто смотреть на собеседника, а норовил стрельнуть взглядом исподтишка.

Я представил Соловья Великому Поэту, вскользь назвав его своим деревенским знакомым, обладающим незаурядными вокальными данными. Если Пушкин и был шокирован хромовыми сапогами и красной рубахой странного гостя, то, во всяком случае, виду не подал. Я понадеялся, что он не очень обиделся на меня за этот, прямо скажем, сомнительный сюрприз, ибо, как гласила молва, Великий Поэт имел сердечную слабость к простому народу.

Все тот же мажордом в красно-золотом кафтане обнес присутствующих шампанским на серебряном подносе. Я выпил с удовольствием – дабы унять волнение. Все-таки в первый раз был на земном балу и не совсем ясно представлял, что меня здесь ожидает. Не говоря уж о том, что весьма смутно представлял земные танцы. Из усвоенной в Школе информации я знал, что на балах танцуют мазурку и, кажется, вальс, но даже понятия не имел, какие «па» они включают.

Александр Сергеевич был настолько любезен, что представил меня всем собравшимся в его дворце гостям: князю Волконскому, барону Фредериксу, Дельвигу, князю Вяземскому... А также финансовой элите, в которой выделялись солидными габаритами Савва Морозов, Савва Мамонтов и особенно Рябушинский.

– А девки-то будут? – нарушил чинный церемониал подошедший к нам Казюкевич.

– Дамы ждут в гостиной! – строго глянул на магната Жигановский.

– Ах ну да, конечно,– спохватился Казюкевич.– Извините, господа, оговорился.

Улучив момент, когда гости, осушив бокалы с шампанским, принялись за водку, я взял за локоть Бенкендорфа и отвел его в сторону.

– Скажите, граф, а кого боится царь Владимир, окружив себя столь высокими стенами?

Обычно хитроватое лицо шефа жандармов на этот раз покраснело:

– Стену, видите ли, построили гораздо раньше.

По-моему, он ждал, когда ему дадут на лапу, так, кажется, на местном чиновничьем жаргоне называется взятка. Я предусмотрительно прихватил с собой несколько пачек баксов. Сунул одну из них в потную руку шефа жандармов. Бенкендорф воровато огляделся по сторонам и спрятал деньги во внутренний карман мундира.

– Владимир опасается весков с Луидура или террористов?

– Скорее террористов,– доложил Бенкендорф, глядя на меня преданно.– А кто такие вески?

– Вчера земной Герой Арнольд уничтожил одного залетного негодяя на глазах многомиллионной телеаудитории.

Бенкендорф неожиданно икнул... Как неприлично в присутствии особы королевской крови, то есть меня, принца Арамийского... Но, возможно, на Земле именно так принято выражать удивление в высшем обществе? А Бенкендорф был удивлен – даю голову на отсечение! И это характеризует его не с лучшей стороны. Уж кто-кто, а шеф жандармов должен был узнать о победе доблестного Арнольда раньше меня и раньше простых обывателей.

– Ах да,– хлопнул себя по лбу Бенкендорф.– Совсем запамятовал! Конечно, мы в курсе, Никита Алексеевич. Президент... в смысле царь – отдал все необходимые распоряжения. Не извольте беспокоиться, господин Мышкин, с весками мы справимся. Высаживались они пока что только на соседнем континенте. На вверенной моим заботам территории ничего инопланетного замечено не было.

– А вам не приходило в голову, любезный граф, что ваши террористы связаны с весками, а через планету Луидур и с Темным кругом?

По лицу Бенкендорфа было отчетливо видно, что нет, не приходило. Спрашивать его о Каронге я счел нецелесообразным. Ясно же, что человек не в курсе. Оставалось только поздравить царя Владимира с таким Охранителем. Я редко жалею о потраченных баксах, но в данном случае признал, что истрачены они зря.

Нашу с Бенкендорфом незадавшуюся беседу прервал Александр Сергеевич, пригласивший гостей к танцам. Это привело присутствующих в некоторое замешательство, которое сгладила зазвучавшая из распахнутых дверей музыка. За дверями раскинулся приличных размеров зал, где я наконец увидел Натали. Там же крутились и Соловьевы ведьмы, без труда опознаваемые в группе окруживших хозяйку женщин. О ведьмах ничего говорить не буду, а вот что касается обычных дам, то они все, кажется, были молоды и прекрасны. Но это, пожалуй все, что я могу о них сказать, поскольку мое внимание сосредоточилось на Натали, которая выглядела выше всяких похвал.

Я просто обязан был пригласить ее на танец, но, увы, помехой тому являлось мое неумение. Выручил стройный и подтянутый князь Вяземский, который подлетел к Дуняше (к большому неудовольствию запыхтевшего Василия) и закружился с ней по залу. Танец не отличался сложностью: раз, два, три, раз, два, три... На паррийских балах я не был последним, а потому без робости шагнул к Натали.

Не знаю, как это выглядело со стороны, но я буквально парил на крыльях любви. А Натали смотрела на меня такими глазами-омутами, что я имел все шансы утонуть в них. В любви плотское всегда мешается с небесным. И паря над землею, я ни на секунду не забывал, что держу в руках одну из самых обольстительных женщин Светлого круга.

К сожалению, музыка закончилась раньше, чем приземлилась моя душа. Жиденькие аплодисменты окружавших привели нас в чувство. Оказывается, мы привлекли к себе всеобщее внимание. Очень надеюсь, что причиной тому было наше искусство в танце, а не допущенная мною нескромность в отношении чужой жены. Однако Александр Сергеевич улыбался вполне благодушно, и я вздохнул с облегчением, сообразив, что повода для ревности все-таки не дал.

– Ты прекрасно танцуешь, Никита,– сказала Натали негромко – только для меня.– Как бы я хотела, чтобы танец наш длился вечность. А вокруг не было бы никого...

Сказать, что после этих слов я задохнулся от счастья, значит ничего не сказать! Я ждал, когда вновь заиграет музыка, чтобы закружить Натали в вихре страсти, но тут в дело вмешался Василий. Оруженосец приревновал Дуняшу к князю Вяземскому и сделал все, чтобы помешать сопернику обольстить пассию. Иными словами, он вытащил на возвышение изрядно захмелевшего Соловья и договорился с оркестром.

Надо признать, что старый разбойник имел успех. Ему аплодировала даже Натали. Хотя мне грустная песня «Ямщик, не гони лошадей» показалась не особенно уместной. Ничто пока не теснило мою грудь, кроме любви к прекрасной Натали. Я не отрывал от нее глаз и почти не обращал внимания на то, что происходит вокруг.

А наверное, надо было присмотреться к тому же Соловью. Все-таки нечисть, просидевшая тысячу лет взаперти и наконец вырвавшаяся на оперативный простор – да еще в хмельном виде, требует к себе особого отношения. Умудренные опытом люди сочтут мое поведение легкомысленным, но в тот момент мне нравилось все, что окружало Натали. Даже ведьмы, стараниями того же Василия заполнившие авансцену праздника. Начали они свое выступление скромненько: вряд ли песню «Во поле березонька стояла» самые строгие ревнители этикета рискнут назвать вызывающей. Правда, на взгляд тех же ревнителей ведьмы могли бы не столь откровенно вилять бедрами.

С течением времени, однако, танцев на балу становилось все меньше, а водки все больше. Особенно усердствовали по части пития Казюкевич и Савва Морозов. Венедикт Владимирович от них не отставал и успел уже дважды выпить с Соловьем на брудершафт, называя его по-простому – Степанычем. С большим трудом мне удалось добиться, чтобы вместо «Очи черные» прозвучал вальс. Мы с Натали вновь танцевали, но ощущения полета уже не было. Мешали откровенно пьяные рожи вокруг. И когда партнерша увлекла меня к выходу, я последовал за ней с удовольствием.

Свежий воздух подействовал на меня благотворно. То есть воздух на Земле никогда не бывает свежим, но не в этом суть. Мы шли с Натали по аллее, а над нами сияли мириады звезд. Мне показалось, что эта аллея слишком коротка, чтобы я успел выразить в словах силу обуревавшего меня чувства. Словом, я увел Натали в параллельный мир, и так удачно, что практически не нарушил окружавшей нас гармонии. Там тоже была аллея, но, в отличие от московской, она не ограничивалась изгородью. Натали, кажется, не заметила перехода. Мы с ней оказались вдвоем среди девственного леса, полного неизъяснимыми ароматами, которые кружили нам головы. Мы целовались – я это признаю – так долго, что потеряли счет времени.

Водоем возник на нашем пути случайно. Небольшое лесное озеро с почти черной в неярком лунном свете водой. И только тут Натали стала проявлять некоторые признаки беспокойства:

– А где мы находимся?

– Вероятно, это ваше поместье,– слегка покривил я душой.

Натали промолчала, но мне показалось, что сделанное мною предположение она не сочла убедительным.

– Хочешь искупаться?

– Здесь же рядом люди! – Натали растерянно оглядывалась по сторонам. Конечно же она ничего не видела сквозь обступившую нас лиственную завесу.

Первым разделся я и с удовольствием ощутил обнаженным телом ласковую прохладу ночного ветерка. Вода была теплой – о чем я с удовольствием сказал Натали.

Натали прекрасно плавала, но все-таки мы с нею не были рыбами. И после нескольких минут купания нас потянуло на берег. Однако омуты, оказывается, есть и на берегу. Мы поняли это слишком поздно...

Это продолжалось целую вечность. Наверное. Но, к сожалению, все хорошее в жизни кончается и наступает протрезвление. И я вдруг отчетливо осознал, что соблазнил жену Великого Поэта. Не оправдываюсь. Да и какие, собственно, аргументы я мог бы привести в свое оправдание? Правда, я любил Натали. Но любовь оправдывает далеко не все – во всяком случае, в глазах ревнивых мужей.

Меня обуревали сложные чувства: с одной стороны, я, безусловно, был счастлив, с другой, меня мучила совесть. Откуда-то из глубины сознания всплыла подробность, которая привела меня в смятение. Подробность очень деликатного свойства, которую я в горячке любви хоть и почувствовал, но не сразу осознал. В общем, Натали была девственницей – что, согласитесь, для замужней женщины как-то странно.

– И долго ты собираешься разлеживаться? – В голосе Натали прозвучало раздражение. Мне кажется, она тоже была взволнована и не совсем представляла, что же будет дальше. В отличие от меня она уже успела одеться. Не оставалось ничего другого, как последовать ее примеру.

Мы без проблем вернулись в основной мир. На этот раз Натали что-то заподозрила. Она прошла по аллее до ворот и осмотрела освещенную фонарями улицу. Потом вернулась к дому, из открытых окон которого неслись разухабистые крики. Мне даже показалось, что бал изменил свое размеренное и благородное течение в сторону, далекую от желаемой. Впрочем, подобные обвинения в устах человека, только что соблазнившего чужую жену, звучат по меньшей мере странно, согласитесь.

– Где озеро, Никита? – строго спросила Натали, обойдя по периметру свою не такую уж обширную усадьбу.

– Там...– неопределенно махнул я рукой в пустоту.

– Где там? – не отставала от меня рассерженная Натали. (Далось ей это озеро в самом деле! Как будто нам больше нечего обсудить.)

– Озеро за изгородью...– соврал я. Ну не говорить же ей, что оно в параллельном мире. У меня ведь обязательства перед Центром. Вот если бы Натали нашла мою пропавшую стрелу, тогда я мог бы ей рассказать, что прибыл на Землю с планеты Парра. Свое слово я не могу нарушить даже ради любимой женщины.

– Ты – негодяй! – Из глаз Натали вдруг брызнули слезы.– Ты меня загипнотизировал. А я, дура, отдалась идиоту!

Наверное, это естественная реакция для девушки, пережившей первую близость с мужчиной, но ведь и я был слегка не в себе. В том смысле, что сбит с толку. Ведь соблазнял-то замужнюю женщину, а все обернулось совсем не так, как предполагалось. И я неожиданно оказался причастен к чужой семейной тайне. Пока я что-то лепетал в свое оправдание, Натали неожиданно быстро успокоилась.

– Ладно,– сказала она.– Это моя вина. Что с тебя, тронутого, взять?

Натали пошла к дому, и мне не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Зрелище, открывшееся нашим взорам, иначе как кошмарным назвать трудно.

Соловей стоял в своих роскошных сапожках на невесть откуда взявшемся столе, заставленном водкой, вином и закусками, и дирижировал хороводом ведьм, которые в голом виде верхом на метлах летали по обширному залу. К чести Свистуна надо сказать, что он был единственным одетым господином во всей компании.

Более всего меня поразил Александр Сергеевич, которого мы застали в позе, начисто опровергавшей возникшее у меня сомнение по поводу его мужской потенции. Об остальных мужчинах и женщинах, находившихся в том зале, и вовсе не хочется упоминать, ибо расхожее мнение, что бумага все терпит, в данном случае совершенно не уместно. Словом, мы с Натали увидели шабаш во всей его неприглядности. Торжество нечистой силы, способной увлечь в срамные игры даже добродетельных людей. К числу которых, вероятно, принадлежало большинство гостей Александра Сергеевича.

Надо признать, что в случившемся была изрядная доля моей вины. Ибо именно я привел в дом Великого Поэта нечистую силу, от которой трудно, конечно, ждать иного поведения.

Я думал, что Натали упадет в обморок при виде столь отвратительного зрелища, а она только нахмурилась и выдала из прелестных уст такую замысловато-неприличную фразу, что я не берусь привести ее здесь полностью – во избежание обвинений в клевете на чистейшее создание. Примерно вроде того, что «перепились все, как свиньи». Должен, однако, отметить, что далеко не все в ее оценке было правдой. Поскольку трезвостью в беснующемся зале отличались как раз поросята, сновавшие меж голых человеческих тел и невесть откуда взявшиеся.

Увидев меня, Соловей почти мгновенно отдал приказ ведьмам утихомириться, и те благополучно приземлились прямо на плечи поджидавших их внизу мужчин.

– Они летали? – спросила меня Натали.

– Не заметил,– соврал я.– Иллюзия, скорее всего. Степан Степанович умеет морочить людям голову.

Натали ничего больше не сказала, круто развернулась на каблуках и покинула дворец, где кутеж нечистой силы опять достиг потолка. Взывать к Соловью было бесполезно. Оставалось только надеяться, что с первыми лучами солнца шабаш ведьм утихнет сам собой.

У Натали была машина. Нельзя сказать, что она пригласила меня в салон, но и не стала возражать, когда я сел рядом. Между прочим, вела она свою тележку так, что я сразу усомнился в знании ею дорожных правил, о которых мне рассказывал Василий.

– А куда мы едем? – спросил я, чтобы хоть как-то оживить гнетущую атмосферу.

– К тебе,– ответила с усмешкой Натали.– По-моему, я теперь твоя любовница? Или это тоже иллюзия?

Врать я не стал. Какие тут могут быть иллюзии? Все произошло самым натуральным образом – даже без применения магии. Я только одного не мог понять: почему Натали на меня обиделась? Да что там – рассердилась! Во всяком случае, смотрела она на меня если не с ненавистью, то и далеко не с любовью. А ведь мне казалось, что я ей нравлюсь. Мы так хорошо танцевали!

– Извини.– Натали вновь перевела глаза на дорогу.– Просто эти скоты меня рассердили.

В принципе я ее понимал. Возможно, на нее подействовал вид черезмерно увлекшегося Александра Сергеевича, который как-никак доводился ей мужем. Во всяком случае, числился им. И вдруг – две голые девицы!.. Конечно, я мог бы утешить Натали, сказав, что дело в нечистой силе, а вовсе не в Пушкине, что Великий Поэт всего лишь жертва обстоятельств... К сожалению, Инструкция наглухо запечатала мне рот... К тому же Натали все равно бы не поверила. Ну не верят земляне в нечистую силу – что тут поделаешь? И даже летающие вокруг люстры ведьмы поколебать их неверие не могут.

– Я переоденусь,– сказала Натали, покидая машину.– Никуда не отлучайся.

Отсутствовала она не более десяти минут. Свое великолепное белое платье Натали оставила дома и теперь щеголяла в дурацких штанах-джинсах и в голубой кофточке, которые ей, безусловно, шли, но все-таки слегка разрушали тот образ хрупкой и нежной женщины, который я себе создал. Натали бросила небольшую, но довольно увесистую сумку на заднее сиденье и уселась за руль. Волосы она закрутила пучком на затылке, и поэтому лицо ее казалось сосредоточенным, а не нежно-мечтательным, как обычно.

– Тебе сколько лет, Натали?

– Девятнадцать. Еще какие-нибудь подробности моей биографии тебя интересуют?

– Скорее да, чем нет, но время терпит.

Ответ мой был уклончивым, но я не собирался форсировать события. Кроме того, мне здорово хотелось спать, и Натали мое желание разделяла:

– Ты действительно учился в Швейцарии, Никита?

– У далай-ламы,– подтвердил я.

Если вы думаете, что, придя в квартиру, мы вот так сразу завалились спать, то здорово ошибаетесь. Я уже не боялся обидеть Великого Поэта, а Натали, видимо, решила, что отныне верность мужу не является ее добродетелью. Я, конечно, уснул, но спал недолго, а когда осторожно приоткрыл глаза, то моему взору открылась довольно любопытная картина. Одетая Натали рылась в бумагах Аббудалы Каха, а рядом мерцал экран компьютера, который активизировался, надо полагать, не сам по себе. Я хотел было приподняться, чтобы лучше видеть, но тут выяснилась одна интересная подробность, весьма меня позабавившая. Мои руки были скованы браслетами, а ноги связаны шнуром от оконной портьеры. Натали подняла голову и навела на меня пистолет. Кажется, именно так называется игрушка, плюющая свинцовыми, а при необходимости и серебряными пулями.

– Я хочу знать, кто ты такой? – Темные, почти черные глаза смотрели на меня строго, и в них была решимость, не предвещавшая мне ничего хорошего.

– Я человек.

– Ты не псих,– процедила она сквозь зубы.– Я тебя сразу раскусила.

– Это правда. Я абсолютно нормальный – просто мне не везет на любимых женщин. Твоя предшественница, например, обернулась горгоной Медузой.

Сказал я, между прочим, чистую правду, но, увы, не всякая правда приятна уху женщины. Натали выстрелила.

– Это предупреждение,– пояснила моя любимая.– На случай, если ты вздумаешь еще пошутить. Кто тебя прислал?

Мне вдруг пришло в голову, что в данной забавной ситуации можно совершенно спокойно говорить правду, ибо моя правда для Натали более невероятна, чем самая изощренная ложь. Я последовал примеру брата Вика, который никогда не кривит душой и всегда оказывается в выигрыше – особенно в глазах любящей женщины.

– Я – резидент паррийской разведки принц Ник Арамийский. Прислан сюда Высшим Советом Светлого круга для противодействия проискам темных сил.

– Я тебя убью, скотина! – всхлипнула Натали.– Ты меня доведешь, психопат несчастный!

– А гуманно ли убивать идиота?

Она выстрелила еще раз, но без особого для меня ущерба – если не считать за таковой посыпавшуюся сверху штукатурку.

– Третью пулю вгоню тебе прямо в лоб, понял, придурок? – Плакать она перестала и теперь смотрела на меня холодными, злыми глазами.

– А зачем?

– Затем, что ты сейчас поедешь со мной. Ноги я тебе развяжу, но при первой же попытке к бегству убью.

– А на кого ты работаешь?

– Не твое собачье дело, идиот. Вставай.

– А что, ты так и поведешь меня по улицам голым?

Надо сказать, что одеваться в наручниках довольно затруднительно. Если штаны с помощью все той же Натали натянуть удалось, то с рубахой возникли неразрешимые проблемы. Я забавлялся, а Натали была вне себя от ярости и обвиняла меня во всех смертных грехах. Видите ли, я разбил ее жизнь. За это меня следовало бы колесовать, четвертовать, повесить, расстрелять и даже кастрировать!.. Последнее было чересчур, и я не постеснялся сказать об этом Натали. За что в очередной раз удостоился имени психа и обруган был жутчайшими словами. Мату нас в Школе тоже учили, но я никак не предполагал, что на Земле им владеют не только мужчины, но и женщины. Владеют виртуозно. От жены Великого Поэта менее всего этого ожидал.

– Я ему не жена, придурок, а дочь! – крикнула мне в спину Натали, когда мы спускались по лестнице.

Прямо скажу, для меня это явилось сюрпризом. О дочерях Великого Поэта нам в Школе ничего не говорили. Хотя вполне допускаю, что они у Александра Сергеевича были. Тут что-то явно было не так. С другой стороны, вполне логично объяснялась неожиданная для меня девственность Натали.

На улице было довольно прохладно, и я невольно поежился от утреннего ветерка. Мою рубашку дочь Великого Поэта несла в руках, поскольку более достойного применения ей не нашлось. Меня довольно нелюбезно втолкнули в салон механической тележки и приказали сидеть тихо и не рыпаться. «Рыпаться» я не собирался, поскольку понятия не имел, что это слово означает. Вероятно, какой-нибудь жаргонизм. В который уже раз подумал, что все-таки плохо на Парре готовят резидентов: менее сообразительный на моем месте давно бы уже засыпался, а я всего лишь ходил в земных идиотах.

Конечно, Натали могла меня прямехонько привезти к Каронгу. И хоть я не боялся черного мага, но это было бы крушением моей любви. Я простил бы этой женщине все, но связь с орденом Скорпиона – это уж слишком даже для безумно влюбленного человека.

– Нет, не могу! – Натали вдруг остановила машину, уронила голову на руль и заплакала.– Не могу, будь ты проклят!

У меня доброе сердце, и я не выношу женского плача. Тем более когда плачет прекраснейшая из женщин. Естественно, захотелось узнать причину столь глубокого горя. Неужели девственность настолько большая ценность, чтобы о ней так страдать?

– Я тебя застрелю, Никита, ты меня доведешь, лицемер, своим показным идиотизмом!

– Идиотизм может быть и врожденным,– попробовал я пошутить, но понимания не встретил.– Объясни наконец, что происходит?

– Отец должен много денег одному человеку. Если я выдам ему тебя, то долг простят.

– И сколько он должен?

– Сто тысяч. То есть проиграл он меньше, но взял в долг под проценты. Его поставили на счетчик. Не заплатит – убьют.

Нравы здесь, однако! В конце концов, я ведь подарил Александру Сергеевичу особняк ценою в семьдесят пять миллионов долларов. Он вполне может его заложить и рассчитаться с долгами.

– Какой дворец? Что ты из себя кретина строишь?! Знаю я эту сволочь Жигановского – он не даст отцу ни копейки!

– Я же сам подписал документы. Там черным по белому было написано – Пушкин Александр Сергеевич.

– Фамилия моего отца – Караваев, имя-отчество действительно совпадает, но он не поэт – он актер-неудачник. Когда мама умирала, попросила меня за ним присмотреть. Но я не углядела. Он ведь страшно наивный, его все обманывают. В бизнес полез – разорился, сел в карты играть – проигрался. Он не только Мурзику должен – и тому же Жигановскому, и Сиротину. Они его подставят, как дурачка, а сами деньги загребут – и в сторону.

– А кто такой Мурзик?

– Мурзин. Сволочь, каких поискать. У него более полусотни «быков». Он всех тут в страхе держит.

– А как же Пушкин-то? – не удержался я от мучившего меня вопроса.

– Вон он, твой Пушкин,– махнула рукой Натали.– Торчит один как перст посреди площади.

– Так ведь это монумент! – удивился я.

– Пушкин умер много лет тому назад. Хватит доводить меня. Двести лет мы твоему Александру Сергеевичу недавно отметили.

Вот это удар! Ну и Школа резидентов!.. Недаром Аббудала Ках за голову схватился. Как они меня провели, мои высокомудрые преподаватели! Нет, все, конечно, бывает, но чтобы так безобразно запутаться в эпохах – это слишком даже для просвещенных мудрецов Светлого круга. Двести лет – приличный срок. Я точно знаю, что на Земле так долго не живут. А каков Жигановский! Завербовал я себе агента – нечего сказать. Как все сошлось... Ну ладно. За принцем Ником Арамийским не заржавеет.

– Мне сказали, что ты просто богатый придурок, свихнувшийся на пушкинской эпохе. Вот я и согласилась сыграть Натали. Но ты ведь не псих, Никита, ты не псих – я сразу тебя раскусила.

Ну раскусила и раскусила, зачем же, спрашивается, трясти меня за плечи, царапая при этом ногтями? Прямо кошка, а не женщина! Тут и без того голова кругом идет. Изволь теперь адаптироваться совсем в другой эпохе, где нет ни Пушкина, ни Бенкендорфа.

– А Арнольд есть? Здоровый такой детина, убивший веска с Луидура?

– Это кино! – пренебрежительно махнула рукой Натали.– Арнольд – актер.

– Вроде твоего папы?

– Ну да.

Все понятно: и этот не Пушкин, и тот не Герой. Что такое кино – я не понял, но это уже несущественно. В телевизоре бал правила иллюзия, которую я совершенно напрасно посчитал правдой жизни. В данном случае меня крупно подставил Аббудала Ках, опрометчиво посоветовавший изучать жизнь по дурацкому ящику. На всякий случай я уточнил существенную для меня деталь:

– А ребята из убойного отдела? Они ведь наверняка могли бы помочь твоему папе справиться с Мурзиком?

Натали повернула в мою сторону заплаканное лицо, и в ее прекрасных карих глазах сверкнуло торжество.

– Я так и знала! Я сразу догадалась, что ты – мусор. И именно из убойного отдела.

Мне не понравилось, что она назвала меня мусором. Странная планета: то в сортире обещают замочить, то мусором обзывают. И кого – Героя! Между прочим, я вполне симпатичен на вид. И на свалке вы такого вряд ли найдете.

– Ты что, обиделся? – удивилась Натали.– Вас ведь все так называют.

– Я не мусор! – твердо и раздельно сказал я.

– Фээсбэшник, что ли?

Слово это мне было незнакомо, но среди местных ругательств оно вроде бы не числилось, а потому я с готовностью кивнул головой.

– А не врешь? – недоверчиво посмотрела на меня Натали.– Уж больно молодо выглядишь.

Мне исполнилось восемнадцать лет, но все говорят, что я выгляжу на двадцать. Возможно, льстят, но и совсем уж зеленым юнцом назвать меня никто не осмелится.

– Вези к Мурзику! – твердо сказал я.– Там увидим, кто из нас молод, а кто стар.

– Ой нет! – покачала головой Натали.– С какой стати я тебя повезу к этим подонкам, если теперь твердо знаю, что ты не псих. Психа они, скорее всего, убивать бы не стали, а вот офицера ФСБ, чего доброго, пристукнут от испуга. И меня заодно. Решат, что это я их выдала.

– А ты не говори, что я офицер, скажи, что псих, у которого денег куры не клюют. Не забывай: твой папа на счетчике, а ты обещала маме его спасти.

Натали мучилась сомнениями. Мне показалось, что она боится за меня. По-моему, я здорово вырос в ее глазах, назвавшись офицером ФСБ. Узнать бы еще, что это такое. Может, какое-то тайное общество, целью которого является наведение порядка на Земле?

– Тебя к Жигановскому подослали? – косо глянула на меня Натали.

– В общем, да,– осторожно подтвердил я.– Возникли на его счет некоторые сомнения.

– Классно сработали,– восхитилась Натали.– Князь Мышкин. Идиот из Швейцарии с миллиардами баксов в кармане. Веньку аж затрясло от жадности. А Сиротин хвостом так и завилял. У, гады! Готовят они что-то, помяни мое слово.

И тут мне пришло в голову, что Натали надо завербовать, но не от лица паррийского резидента, а от имени офицера ФСБ. Тем более она теперь не жена Великого Поэта, а дочь актера Караваева. С какой стати ей на меня бесплатно работать? Ведь на Земле за все надо платить. Я, правда, не знаю точно, платят ли здесь за любовь, как утверждал Василий. Дашка, например, полюбила моего брата Вика совершенно бесплатно. Словом, меня мучили сомнения, и я осторожно поделился ими с Натали.

– Зови меня Наташей – мне так больше нравится. А много у вас в ФСБ платят?

Вопрос сразу поставил меня в тупик, поскольку откуда же мне знать, какие в этой организации ставки. Не мог же я платить Наташе жалкие десять тысяч долларов, как оруженосцу Василию? Все-таки она красивая женщина и моя любовница.

– Я тебе предлагаю сто тысяч.

– Рублей? – ахнула Наташа.

– Почему рублей? – удивился я.– Долларов.

Я успел заметить одну удивившую меня странность: здесь по преимуществу платят в рублях, а считают почему-то в долларах. И я колебался, какая сумма больше– сто тысяч в рублях или те же сто тысяч в долларах? По тому, как посмотрела на меня Наташа, я понял, что дал маху.

– Шутки шутим,– обиделась она.

– А что, и пошутить нельзя? Ладно, если ты настаиваешь,– пусть будет в рублях.

– Все равно много,– покачала головой Наташа.– Бюджет таких сумм не потянет.

Вот ведь какая привередливая агентка попалась! Доллары ей не надо – подайте рубли. Да тот же Соловей за баксы готов носом землю рыть, а эта капризничает. Бюджет, видите ли, не выдержит!.. Да не Бюджет тебе будет платить, а Ник Арамийский. Я уже хотел высказать Наташе все, что думаю о ее непоследовательном, мягко скажем, поведении, но тут мы, кажется, приехали.

– Дать тебе мой пистолет?

– Зачем он мне? – пожал я плечами.

– Давай хоть браслеты сниму.

– Веди так. И давай договоримся, агент Наташа. Приказы здесь отдаю я.

Кажется, это был магазин, возможно, склад товаров. На входе нас встретил скользкий тип с бегающими глазками, который тут же принялся звонить кому-то по телефону. Человек, которого скользкий тип назвал боссом, видимо, дал добро, и мы в сопровождении двух внушительного вида громил, пришедших из соседнего помещения, пошли по длиннющему коридору. Я впереди, Наташа с пистолетом в двух шагах следом, а замыкали процессию громилы, картинно игравшие мускулами и гремевшие тяжелыми подошвами по полу так, что гул разносился по всему зданию.

Комната, куда нас ввели, была довольно просторной, и людей здесь собралось не менее десятка. Сказать, что их лица поражали благородством, не могу, иные просто преотвратно смотрелись. Шестеро были наголо бриты, трое, наоборот, непомерно волосаты, и только у одного, сидевшего прямо на столе, прическа выглядела вполне прилично. Да и костюм на этом человеке лет тридцати был на заглядение. Не то что синяя облезлая джинса его подручных. С первого взгляда стало ясно, что он здесь главный.

– Ну, Наташка,– сказал Мурзик, слезая со стола,– прямо скажу, не ожидал. Ловко ты его захомутала.

На тонких губах Мурзика играла улыбочка, но стальные глаза его настороженно следили за мной, словно он опасался с моей стороны подвоха. Да и соратники его зашевелились. Двое даже достали пистолеты, но целиться в меня пока не стали – видимо, ждали команды главаря. Мурзик близко ко мне не подходил, стоял шагах в десяти, медленно раскачиваясь с пятки на носок. Ростом он был чуть повыше меня, широк в плечах, наверняка силен и ловок. Но против Героя и такому не устоять. Кажется, главарь это понимал. Что было даже несколько странно. Ведь Наташа уверяла, что эти люди считают меня молодым психом, которому от отца досталось большое наследство.

– У гаденыш! – прошипел кто-то за спиной.– Это он Карасю руку сломал. А у меня ребро до сих пор болит.

Я даже не стал оборачиваться на этот голос, поскольку и без того догадался, что здесь находятся люди, атаковавшие несчастного Венедикта Владимировича во дворе моего дома и получившие достойный отпор. Тогда мне показалось, что нападение было случайным, но теперь я понял свою ошибку. Эти люди следили за мной.

– Давай расписку,– сказала Наташа.– Я свое слово сдержала.

– Конечно, конечно...– Мурзик подошел к сейфу, стоявшему в углу, и извлек оттуда бумагу.

Натали бросила на нее беглый взгляд и тут же с облегчением порвала в клочья. Дело было сделано, и я на всякий случай освободился от наручников. Браслеты со звоном упали на пол. Присутствующие подхватились со стульев, и только Мурзик продолжал оставаться спокойным.

– За тобой должок, Ник,– улыбнулся он.– Вы ограбили ювелирный магазин, а я его «крышую».

– Пять килограммов серебра – не бог весть что,– пренебрежительно махнул я рукой.

– Это как для кого...– Мурзик подошел к телевизору и нажал кнопку. Я сразу же узнал место. Это был тот самый ювелирный магазин. Потом на экране появились мы с Виком. Ничего шокирующего в сцене не было, но Натали почему-то побледнела.

– Но ведь как ушли! – восхищенно прицокнул языком Мурзик.– Сквозь стену.

Мне стало неловко. Все-таки серебро мы с Виком взяли без спроса, а по земному Уложению это серьезное преступление. Я все собирался перечислить деньги в ювелирный магазин в качестве возмещения за понесенный ущерб, но руки не дошли. Правда, не совсем понятно было, каким образом наши с Виком действия оказались запечатленными для потомства? Видимо, это местные технологии, пока еще не изученные мною.

– Все свободны! – сказал Мурзик, поворачиваясь к своим подручным.

Судя по всему, с дисциплиной в его команде все было в порядке, поскольку громилы дружно поднялись с мест и покинули помещение. Остался только небольшого роста вертлявый человек, выполнявший при главаре роль оруженосца.

– Я ведь сразу понял, что ты сам ко мне пришел! – кивнул Мурзик на валявшиеся на полу наручники.– Не таков ты человек, Ник с Планеты Героев, чтобы позволить себя захомутать обычной бабе.

Честно говоря, меня удивила его осведомленность. Либо этот человек был связан с Каронгом, либо у него были свои люди среди местных стражников, которых здесь почему-то называют мусорами. Дело в том, что мы с Виком слишком разоткровенничались в местном отделении, чего делать, конечно, не следовало. Но Вик у нас человек простодушный и страшно не любит врать. Ему в этом деле даже постановления Высшего Совета не указ: так и режет правду-матку в глаза. Словом, кем-кем, а резидентом моему брату уж точно не быть.

– Тебя Копытин просветил? – спросил я, подсаживаясь к столу по приглашению хозяина. Огорченная и сбитая с толку Натали села рядом. Хозяева остались стоять– Мурзик у стола, его оруженосец – ближе к дверям.

– Копытин...– Не стал спорить Мурзик, разливая по бокалам коричневую жидкость под названием «коньяк».– Я ему приплачиваю. Поначалу я решил, что мент просто свихнулся, тем более что он и раньше умом не блистал. Ну какой разумный человек поверит, что мальчишка делает баксы прямо из воздуха? А потом ко мне прибежал Куница – хозяин ювелирного магазина– и показал вот это. Он хотел передать запись в милицию, но я не разрешил. Надо быть уж очень большим идиотом, чтобы упустить такой шанс. К сожалению, вы куда-то исчезли из поля нашего зрения. И вдруг спустя год я вижу тебя на экране телевизора – сначала в голом виде, а потом в халате. Так что, Наташка, твой хахаль – инопланетянин, с чем я тебя и поздравляю.

Мурзик залпом выпил коньяк, я последовал его примеру – в том смысле, что тоже попробовал на вкус предложенный напиток и нашел его вполне приемлемым, хотя и излишне крепким. Натали к своему бокалу даже не притронулась, а только зло и коротко ткнула меня кулаком под ребра.

– Я знаю это и без тебя! – небрежно бросила Натали Мурзику.– Он – резидент паррийской разведки. Способный мановением руки стереть город в порошок. Так что ты нарвался, Мурзик!

Вот так проваливают важные задания. И дернул же меня Сагкх за язык, когда я вздумал вдруг пооткровенничать с Наташей! Конечно, Мурзик и без ее слов заподозрил во мне инопланетянина, но одно дело – человек, прибывший на Землю по абсолютно частным и никого не касающимся делам, и совсем другое – резидент, командированный Высшим Советом с важной миссией. И кто ее, скажите на милость, просил все выкладывать! И это называется агент, завербованный уважающим себя резидентом. Ну никому довериться нельзя! Что за планета в самом деле?! Один шабаши устраивает, стоит только резиденту отлучиться, другая выкладывает всю подноготную шефа если и не врагам, то совершенно посторонним людям.

– Знаю, что нарвался,– охотно согласился с Наташей Мурзик.– Но ты войди в мое положение. Все вокруг тихо и спокойно, братва пребывает в согласии, сферы влияния поделены, быки мирно щиплют зелень с прилавков, и вдруг появляется некто настолько могущественный, что напрочь отменяет сложившиеся правила игры. Наглый и неуязвимый. Честно тебе скажу, Ник, у меня после встречи с ним поджилки затряслись. А Мурзина напугать трудно. Мурзин ни на кого еще не шестерил. Братва пребывает в смятении. Гога, Свирь, Ахмет и Чапа покойники, а за ними стояли немалые силы, и деньги они тоже крутили немалые... В общем, дело швах. Практически все бригады легли под Каронга, а я не хочу. Понял, Герой, не хочу.

До того как этот человек произнес имя Каронга, я слушал его без особого интереса. Какое мне, в сущности, дело до суеты местных разбойников? Пусть с ними мусора разбираются. Но появление Каронга меняло все. Еще в офисе Казюкевича я понял, что черный маг что-то готовит. Расчищает плацдарм для приема сил и ждет подходящего момента, чтобы организовать диверсию против Светлого круга в целом и Земли в частности. Если нечисть утвердится на Земле, то это будет большой неприятностью для Светлого круга. С такого плацдарма можно будет практически беспрепятственно атаковать и Сирин, и Парру, и Альдебаран.

– Ты знаешь, где сейчас находится Каронг?

– Я знаю, где его лежбище,– понизил голос почти до шепота Мурзин.– Но этого налима не так-то просто ухватить. Ахмет палил в него из гранатомета – все в клочья, а он – хоть бы хны. Чапа пытался взорвать его дом, ухнул тонну тротила, а дом даже не покачнулся. Я о снайперах и не говорю. Свирь лично выпустил в него рожок из автомата буквально с пяти метров. Голяк!

– Искривление пространства,– пояснил я Мурзику.

– Ну да,– согласился со мной хозяин.– Я и говорю – инопланетянин. Так поможешь или нет?

Самое время было Мурзика вербовать, поскольку человек прямо набивался в агенты. Были у меня, конечно, сомнения насчет его нравственных качеств, но в нашем деле подобное чистоплюйство не приветствуется. Это тот самый случай, когда сама ситуация требует выбирать из двух зол меньшее. А Мурзик был Злом несоизмеримым с черным магом Каронгом, не говоря уж об ордене Скорпиона. С другой стороны, не мог же я ему платить столько же, сколько честным людям. Поэтому предложил главарю девять тысяч долларов, а всем членам его банды по пять. Мое предложение почему-то удивило Мурзика.

– Так это ты нам будешь платить? А мы с ребятами собрали чуть не центнер серебра, чтобы заплатить тебе.

– Серебро вам самим пригодится. Пули в ваших пистолетах и автоматах должны быть серебряными. Простыми там не обойдешься. И еще: без моего разрешения – ни шагу. Иначе Каронг вас в порошок сотрет. Для черного мага это раз плюнуть.

– Уяснил,– с готовностью кивнул головой Мурзик.– А связь как держать будем?

– По мобильнику. Следите за лежбищем. Как только Каронг там появится, тут же дайте мне знать.

Конечно, Мурзик мог оказаться агентом Каронга, заманивающего меня в свои сети, и доверять ему безоглядно я не собирался, но все-таки склонялся к мысли, что главарь разбойничьей шайки искренен в своем стремлении избавиться от власти черного мага, столь бесцеремонно вмешавшегося в чужую жизнь. Мурзик показался мне человеком решительным и неглупым, и я был очень доволен, что моя агентурная сеть пополнилась столь существенно за сегодняшнее утро.

– Здорово я их! – сказала Наташа, садясь за руль своей самоходной тележки.

– Это ты о чем? – насторожился я.

– О паррийском резиденте, конечно. Вот ведь придурки, прости господи! Насмотрелись голливудских фильмов. Надо же придумать – инопланетянин! А Каронга я знаю. Он то ли турок, то ли молдаванин. Нет, мэн, конечно, крутой, слова не скажу, но ты его здорово в черные маги определил. У Коки даже челюсть отвисла. Молодец, Никита. Сразу просек мою мысль. Теперь верю, что ты истинный офицер ФСБ.

Ну вот вам, пожалуйста, типичный образчик земного упрямства. Она готова поверить во что угодно, только не в то, что сидящий с ней рядом молодой человек – представитель внеземной цивилизации. Скорее всего, это защитная реакция организма на потрясения, связанные с перспективой прикоснуться к обитаемому Космосу. Но не исключено также, что я просто заморочил своим враньем девушке голову, попеременно называя себя представителем то одной тайной службы, то другой.

Спорить с Наташей я не собирался, раскрывать ей глаза на истинную суть вещей – тем более. Она, похоже, уже составила мнение не только обо мне, но и о той миссии, которую мне поручено выполнить.

– Веня спит и видит себя премьером, а то и президентом. Но для того, чтобы добраться до Кремля, надо потратить уймищу денег, а Жигановский хоть и небедный человек, но всех его капиталов даже на место мэра Урюпинска не хватит.

– А сколько стоит место урюпинского мэра?

– Вот только не надо опять разыгрывать из себя идиота. Ты же знаешь, что мне это не нравится.

Видимо, я опять задал вопрос, ответ на который всем очевиден. Но я действительно не знал прейскуранта должностей, которые на Земле, судя по всему, продавались.

– Извини. Увлекся.

– А ты вообще, я смотрю, увлекаешься. Может, ты зря в ФСБ пошел? Тебе следовало попробоваться в театральное училище. И внешность яркая, и талантом природа не обделила.

– Актерам мало платят...– напомнил я ей незавидную судьбу родного папы Караваева.– Арнольд тоже бедствует?

– Вот это не надо! – взвилась неожиданно для меня Наташа.– Мы, конечно, не Голливуд, но и ФСБ тоже не ЦРУ.

Я понятия не имел, кто такой Голливуд, а о ЦРУ знал еще меньше, чем о ФСБ, так что последняя фраза Наташи осталась для меня абсолютно темной. Однако я все-таки сделал из ее слов один вывод и, как сразу же выяснилось, верный – она тоже была актрисой! К сожалению, у меня весьма смутные представления о том, чем занимаются актеры и актрисы, когда на их пути не встречаются упавшие с неба резиденты вроде меня.

– Я сейчас заеду во дворец и узнаю, что там с отцом, а ты сиди тихо – глядишь, тебя и не заметят.

Ха! Как вам это понравится! Яйца курицу учат, как говорят на Альдебаране. Вот интересно: кто из нас двоих резидент – я или эта, с позволения сказать, недоучившаяся актриса. Да у меня во дворце агентура осталась. Я должен провести там ревизию и вляпать всем, начиная с Соловья, по строгому выговору с понижением должностного оклада. Они же мне чуть миссию не сорвали. Устроили шабаш в самом центре столицы!

– Вы на него посмотрите! – заорала на меня Натали.– А ты чем в это время занимался, резидент хренов?! Миссия у него, видите ли – чужих жен соблазнять!

Нет, я бы, конечно, мог ответить, что она Пушкину не жена, не говоря о том, что он вовсе не Пушкин. Но вовремя вспомнил, что резидент должен сохранять выдержку при общении с агентами. А я, ввязавшись в нелепую дискуссию, рисковал уронить авторитет начальника в грязь.

– Я все-таки не понимаю, куда озеро подевалось? – раздраженно спросила Натали, озабоченно оглядываясь по сторонам.

Далось ей это озеро! Ну какая разница, где оно было? Тем более я его и сам вряд ли теперь отыщу. С параллельными мирами всегда такая морока. Есть риск заблудиться в хитросплетениях временных волн и пространственных линий. На Земле параллельных миров десятки тысяч, и вот я, видите ли, должен их все облазить, чтобы найти место, с которым у красавицы связаны приятные воспоминания. Будто у меня других дел нет!

...Во дворце царил хаос. Это еще мягко сказано. И поэтично. А если по-простому – там была полная помойка. Ломаная мебель, сорванные картины и ковры. А у самых дверей, ведущих в зал, где мы с Натали кружились в вальсе, лежал поросенок – почему-то жареный. Словом, зрелище ужасающее.

Еще более ужасным казался вид сидевших за столом пятерых мужчин, в которых я без труда опознал Жигановского, Василия, липового Бенкендорфа, Наташиного папу лже-Пушкина и Соловья. Стол был заставлен пустыми бутылками и завален объедками. Судя по всему, не вся водка выпилась и не все поросята съелись. Навербовал ты, Ник Арамийский, себе агентов! Скажи кому – засмеют... Кроме пятерых пьяниц, в зале никого больше не было. Видимо, гости расползлись, а расшалившиеся ведьмы улетели. Нас пирующие не видели, увлеченные задушевным разговором. Солировал Соловей:

– А вот, помню, мы с половецким ханом Кончаком сидели, вот как сейчас с вами, и он мне говорит...

– Подожди, Степаныч,– перебил Свистуна Жигановский.– Это какой хан Кончак?

– Да из «Князя Игоря»,– ответил за Соловья Пушкин-Караваев.– Они там в Большом пьют, как лошади. И тенора, и баритоны, и басы. А уж как пьет оркестр – Степаныч не даст соврать...

– Все полегли! – подтвердил Соловей.– Все. А мы с Кончаком сидим как огурчики, и ни в одном глазу. И он мне говорит: «Пойдем, Степаныч, на Киев, они там зажрались!»

– Это в Киеве зажрались? – удивился Пушкин-Караваев.– В Америку надо было вам с Кончаком ехать – огребли бы бабок.

– Да на что нам бабки?! – возмутился Соловей.– Девки кругом – кровь с молоком, а я в твою Америку поеду за бабками. Вот ведь сказанул, Сашок. Да мы тогда с Кончаком сабли наголо – и аж до самого моря! Сапоги помыли и назад вернулись.

– Вот это правильно,– сказал Жигановский.– Люблю людей с размахом. Уж гулять так гулять. Чтоб чертям тошно стало!

– С чертями не пил,– покачал головой Соловей.– Врать не буду. У них своя контора. Они в наши дела не лезут. А то еще, помню, случай был, но уже не с Кончаком, а с дядькой Черномором...

Что сотворили Соловей с дядькой Черномором, мы так и не узнали, поскольку в задушевную беседу собутыльников вмешалась Наташа. И с места в карьер понесла по кочкам, как выражается в таких случаях Василий. Ее неожиданное вступление в чисто мужской разговор повергло собеседников если не в шок, то в оторопь. Действительно, так хорошо сидели – и вдруг врывается ведьма в облезлых штанах с распущенными волосами и начинает ругаться матом, перечисляя смертные грехи просвещенной компании, совершенные разгульной ночью. И с такими живописными подробностями, что даже я, видевший все это воочию, смутился. Что уж говорить об участниках шабаша.

– Э, Наташенька,– вклинился в возникшую паузу Пушкин-Караваев,– не надо преувеличивать. Ну пошутили, посмеялись с девушками... Тебя же здесь не было – иначе я бы ни в коем случае не допустил, чтобы в присутствии моей дочери...

– Жены! – прошипел Жигановский.– Ты что несешь, Сашка?!

– А я что говорю? – бросил в мою сторону затравленный взгляд актер Караваев.– В том смысле, что ты моя дорогая.

– Хватит ломать комедию! – огрызнулась Наташа сразу и на Жигановского, и на отца.– Никакой он не идиот. И прибыл не из Швейцарии. Он – резидент паррийской разведки принц Ник Арамийский. Допрыгались, пьяницы, уже межпланетные спецслужбы вами заинтересовались!

Моя агентша меня точно в могилу вгонит! Ну кто ее просил выкладывать всю правду совершенно неподготовленным людям? Это же может их психически травмировать на всю оставшуюся жизнь. Должна же быть хоть какая-то дисциплина. А то некоторые, пользуясь своей близостью к телу резидента, не хотят считаться ни с кем и ни с чем. Тем более за столом собрались люди с подорванным алкоголем здоровьем, требующие к себе бережного отношения. Василий, например, едва не подавился куском мяса, который запихнул себе в рот в самый неподходящий момент, и мне пришлось хлопнуть его ладонью по спине, чтобы дело не закончилось летальным исходом. Липовый Бенкендорф вылил почти полный бокал водки себе на колени. Жигановский побурел, актер Караваев побледнел, и только Соловей сохранил полное спокойствие, поскольку для него слова Наташи не явились неожиданностью.

– Это ты в переносном смысле? – шепотом с надеждой спросил папа Караваев дочку Наташу.

– В прямом! – огрызнулась та.– Он вас разоблачил. И шашни с черным магом Каронгом вам даром не пройдут!

– Господи...– прошептал посиневшими губами Караваев.– Я так и знал. Недаром же говорится – с кем поведешься, от того и наберешься.

Я, конечно, мог бы возразить артисту по поводу своего умственного развития, но для меня гораздо важнее было остановить словоизвержение его дочери и нейтрализовать Соловья, который находился в сильном подпитии и тоже рвался с комментариями по поводу моего инопланетного происхождения. Свистуна я взял под локоток, вывел из-за стола и зажал в дальнем углу. Разбойник– он же Степан Степанович – вину свою отлично сознавал, а посему сразу же попытался взять меня на слезу:

– Ну извини, Лексеич, бес попутал. Опоили питьем заморским, заморочили чарами, оплели заклятиями магическими...

– Ты мне мозги не пудри, сирота казанская. Не родился еще бес, который бы тебя попутал. Я тебе за что деньги плачу?! Ты же себя с головой выдал. Я собственными глазами видел, что тут твои ведьмы творили.

– Наговоры! – запротестовал Соловей.– Бенкендорф первый начал из себя козла строить. А их девки прикинулись русалками в лунную ночь, ну, мои держались, держались – и не устояли. Среда засосала. А твой Казюкевич – абсолютно аморальный тип. Я такого загула даже в замке Кощея не видел. Веришь, впервые в жизни покраснел от стыда!

– Составишь отчет о произошедшем и напишешь объяснительную, агент Соловей. В трех экземплярах и на хорошей бумаге. А сейчас отправляйся к Капитолине и носа оттуда не показывай до особого моего распоряжения. Изыди!

Соловей горестно вздохнул и через мгновение ушел в параллельный мир. Мне оставалось только сокрушенно покачать головой ему вслед и вплотную заняться другим своим агентом – Наташей. Представьте себе, она, оказывается, разыгрывала многоходовую комбинацию с далеко идущими целями. Кто бы мог подумать! Наплевав на инструкции, полученные от резидента, на дисциплину, являющуюся непременным условием агентурной работы!

– Не могла же я им сказать, что ты – офицер ФСБ! – обиженно надула губы Наташа.– А идиотом из Швейцарии тебе быть уже нельзя. После того что здесь произошло, даже в идиоте пошатнулась бы вера в Великого Поэта. Всему есть предел – и сумасшествию тоже!

В словах агента была сермяжная правда – я это признал. Другое дело, что новая легенда, придуманная Наташей, никак не могла меня устроить хотя бы потому, что она являлась правдой. А какой резидент станет на весь мир объявлять о себе все? Есть же инструкции, традиции, здравый смысл наконец.

– Да не дергайся ты, Сашка! – Услышал я от стола шепот Жигановского.– Ну, новая шиза у юноши. То он был учеником далай-ламы, то стал принцем Аравийским и резидентом. Одна шиза сменила другую. Что взять с психа? А Наташка ему подыгрывает – и правильно делает!

– Я так не могу! – зашипел Караваев.– Пропади они пропадом твои деньги, Венедикт. Больной же человек. Он мою дочь изнасилует. Я не хочу рисковать.

– Твоя Наташка сама кого хочешь изнасилует! – долетел до меня голос Василия.– Натуральная фурия!

Сказано было сильно, и нельзя не признать, что некоторая доля правды в словах оруженосца имелась. Мы с Наташей стояли у дальнего окна; по расчетам моих ненадежных агентов их слова до наших ушей долететь никак не могли. И до Наташиных ушей они действительно не долетели – иначе Василию не поздоровилось бы.

– Ты пойми, Саша, мне деньги нужны. Тех семидесяти миллионов, которые нам удалось с него сорвать, хватит разве что для затравки избирательной кампании. Ничего с мальцом не случится, если он еще недельку походит в принцах Аравийских. Как-нибудь и эту его шизу переживем.

– Венедикт прав,– поддержал Жигановского бывший Бенкендорф.– И если он не заставит нас на тарелках летать, я готов продолжать развлекать его и дальше.

– А ведьмы летали! – сказал вдруг оруженосец вразрез с предыдущим разговором.– Я видел собственными глазами. Голые – и на метлах. Дуняша предлагала мне прокатиться, но я не рискнул.

– Василий, прекрати! – потребовал Жигановский в полный голос, уже не заботясь о том, что его могут услышать.– Мне только твоей белой горячки не хватало!

– Честно говоря, мне тоже что-то такое виделось...– робко заступился за шофера актер Караваев.

– Обоих сдам в психушку! – твердо пообещал Жигановский.– Сделают в зад пару уколов – и все ваши видения как рукой снимет. Вы сколько водяры вчера выжрали? Не то что ведьмы залетают – тут зеленые чертики запрыгают.

– Точно,– согласился бывший шеф жандармов.– С Казюкевичем пить – себя не жалеть. А его девки-стриптизерши – я вас умоляю!.. Степаныч – уж на что пожилой человек! – а и то...

– Сеня! – повысил голос почти до крика Караваев.– Попрошу тебя при моей дочери ничего такого не рассказывать!

– Молчу, Саша, как рыба об лед. Извини, сорвалось.

Натали толкнула меня локтем в бок. Ей, видимо, показалось, что я слишком долго обдумываю предложенный ею план. А я ничего не обдумывал – просто прислушивался к разговору, шедшему за столом. И так заслушался, что оказался в цейтноте. Чтобы не уронить лицо резидента, нужно было отвечать, и отвечать немедленно. Ибо главное качество, которое ценят в резидентах агенты,– умение быстро принимать правильные решения. Решение я принял быстро, но был далеко не уверен, что оно правильное.

– Ладно. Пусть будет по-твоему.

Наташа захлопала в ладоши и, прежде чем я успел раскрыть рот для протеста, подошла к пирующим и рявкнула во все горло:

– Смирно! Резидент говорить будет!.. То есть говорить за него буду я, а вы мне внимайте.

Представьте – все поднялись из-за стола и вытянули руки по швам. На лице Жигановского застыло ангельское смирение. Все-таки Венедикт Владимирович – редкостный лицемер! Василий был задумчив и сосредоточен: похоже, его не оставляли мысли о ведьме Дуняше, приглашавшей его в полет. Актер Караваев смотрел на свою дочь с болью. Бенкендорф являл собой готовность к великим свершениям.

– Вводится сухой закон для агентов его высочества. Ни капли спиртного! Вас, господин Караваев, это касается в первую очередь. Господин Жигановский должен немедленно представить принца Арамийского политсовету партии, а также спонсорам. В первую очередь Каронгу. На этих условиях его высочество паррийский резидент согласен финансировать вашу, Венедикт Владимирович, избирательную кампанию. Вопросы есть?

– Уточнение,– поднял руку Жигановский.– Я не знаю никакого Каронга. В моем окружении черные маги не водились. Да я бы их не потерпел. В нашей партии собраны исключительно светлые, морально устойчивые и порядочные люди.

– Каронга знает Казюкевич,– подсказал я.– Он построил ему многоэтажный офис.

– Это тот турок, кажется...– напомнил Жигановскому Сеня Бенкендорф.– Чернявый такой, с гнутым носом и оловянными глазами.

Надо отдать должное бывшему шефу жандармов: он оказался талантливым физиономистом – буквально несколькими словами набросал очень точный портрет моего главного врага. Да что там моего – врага всей Земли!

– Если Казюкевич в курсе, то мы этого мага, господин принц, достанем вам в два счета! – обнадежил меня Жигановский.– Разрешите выполнять, товарищ резидент?

– Выполняйте. Высший Совет Светлого круга не забудет вашей верной службы.

– Служу Советскому Союзу! – бухнул невпопад Бенкендорф и тут же под осуждающим взглядом Венедикта Владимировича зажал рот рукой.

После этого компания разделилась на две неравные части: Наташа повезла домой своего непротрезвевшего и окончательно сбитого с толку крутыми виражами разведывательной службы отца, а мы вчетвером отправились прямехонько в офис Жигановского, где нас поджидал политсовет партии, собранный Венедиктом Владимировичем специально для встречи со мной.

Я, естественно, против мероприятия возражать не стал. Во-первых, интересно было взглянуть на дружину Жигановского, которую он, по его словам, готовился бросить в бой за власть, а во-вторых, была надежда на встречу если не с самим Каронгом, то с его подручными. Венедикт Владимирович обнадежил меня насчет Казюкевича, который обещал непременно быть на политсовете.

– А я нечистой силы боюсь! – сказал окончательно протрезвевший за рулем Василий.– Шутка сказать – черный маг! Запросто может всех нас превратить в мышей. Мне Дуняша вчера сказала...

– Василий,– обернулся к нему сидевший рядом на переднем сиденье Жигановский,– ты мне паникерские разговорчики брось! Дуняша ему, видишь ли, сказала! Ты – шофер видного политического деятеля. Жигановского магами не запугаешь! Расстреляю, как дезертира,– по законам военного времени!

– Ну и ладно,– обиделся оруженосец.– Тебе же хуже будет, Венедикт.

Вообще-то войну мы пока еще не начали, и расстреливать Василия за паникерские разговорчики было, пожалуй, рановато. Но мне показалось, что Жигановский опять лукавит и лицемерит. Никаких карательных мер против оруженосца он применять, скорее всего, не собирался, а просто ломал комедию, как сказала бы Наташа, перед залетным идиотом. Залетный идиот – я. Венедикт Владимирович в этом абсолютно уверен. И, как всякий уважающий себя землянин, он знает, что магов в мире нет и быть не может... Вот только Жигановскому почему-то и в голову не приходит, что кроме его мира есть еще и другие, куда расторопные люди способны найти путь. И тогда на Землю может проникнуть такое, о чем Венедикт Владимирович и понятия не имеет. Боюсь, что не только у Жигановского, но и у царя Всея Руси не хватит ни сил, ни умения, чтобы одолеть пришельцев.

...На входе в конференц-зал нас встретил Евграф Сиротин с сильно помятым, опухшим лицом и бегающими затуманенными глазками. Он то ли не успел еще окончательно протрезветь, то ли добавил на старые дрожжи.

– Ждем, ждем! – сказал он, потирая руки.– Уже и столы накрыли.

– Никаких накрытых столов. Сугубо деловая встреча! – сухо бросил в его сторону Жигановский.– Работа, работа и еще раз работа.

– Уяснил! – сказал Сиротин.– Тогда попрошу направо. А людей мы сейчас мобилизуем.

Жигановский пригласил меня на возвышение, где стоял стол и еще какое-то малопонятное сооружение, которое Венедикт Владимирович назвал трибуной. Впрочем, говорить можно было и прямо из президиума – как мне подсказал любезный Бенкендорф. В президиум мы и сели, глядя строго в зал, который стал заполняться с поразительной быстротой. А к нам присоединился Казюкевич – такой же опухший, как Евграф Сиротин, но куда более мрачный. По-моему, магната мучила изжога, но я счел неделикатным задавать ему вопросы по поводу вчерашнего загула.

В зале собралось не менее пятидесяти человек. По словам Жигановского, это были самые проверенные и испытанные в деле бойцы. Но лично у меня по поводу дружины Венедикта Владимировича возникли серьезные сомнения. Нет, очень возможно, что сюда пришли самые храбрые и благородные, но хороший боец – это прежде всего тренированное тело, быстрая реакция, зоркий глаз. Большой живот воину ни к чему. Со страдающими одышкой дружинниками Кремль не взять – даже если его стены не защищены магическими заклятиями.

От лица политсовета партии к проверенным бойцам обратился Евграф Сиротин, вышедший на трибуну. Выразив сердечную признательность господину Казюкевичу за финансовую помощь партии, он представил меня как надежду цивилизованной России, прилежного ученика далай-ламы, прибывшего из Швейцарии с миссией спасения и просвещения. Говорил Сиротин хоть и горячо, но довольно путано. Даже я не все понял. Что до рядовых бойцов – они и вовсе отозвались на его выступление растерянным гулом.

– Отставить! – веско сказал Жигановский.– Мы имеем дело не с посланцем далай-ламы из Швейцарии, а с полномочным представителем Высшего Совета Светлого круга, его высочеством принцем Ником Аравийским...

– Арамийским,– вежливо поправил я Венедикта Владимировича.

– Вот я и говорю,– продолжил как ни в чем не бывало Жигановский,– Ником Арамийским, прибывшим на нашу планету для противодействия силам Зла. Но его высочеству нужны союзники! И то, что он остановил выбор именно на нашей партии, безусловно, большая честь для нас.

Застывший у трибуны Сиротин оторопело уставился на Жигановского. Господин Казюкевич довольно громко и энергично икнул, а гул в зале потихоньку перерос в ропот. Похоже, испытанные бойцы решили, что их вождь свихнулся накануне решающих политических баталий. Это, естественно, сразу ставило партию в тяжелейшее положение.

– А как же Швейцария? – растерянно спросил Сиротин, понизив голос почти до шепота и подмигивая Жигановскому.

Впрочем, не исключено, что так проявил себя нервный тик. Стремительная смена одной легенды на другую могла, конечно, вызвать оторопь у кого угодно. Я очень хорошо Евграфа понимал и испытывал чувство неловкости за то, что задал людям сразу столько неразрешимых задач.

– Швейцария отменяется! – Метнул в сторону Сиротина строгий взгляд Венедикт Владимирович.– Нам тут только их прокуратуры не хватало. Его высочество выделяет нам на избирательную кампанию миллиард долларов.

– Полтора миллиарда,– поправил я, чтобы сделать приятное растерявшимся людям.

Да что мне – жалко, что ли?

– Полтора миллиарда,– повторил вслед за мной севшим голосом Жигановский, чем окончательно поверг своих бойцов в шок.

Первым опомнился Евграф Сиротин, который громко крикнул в усилитель:

– Да здравствует принц Ник Арамийский, краса, гордость и надежда цивилизованного человечества! Ура, господа!

Не скрою, было приятно, когда испытанные бойцы дружно поддержали этот клич. Правда, слышалось некоторое сомнение, но, когда поднявшийся Венедикт Владимирович сначала пожал мне руку, а потом от лица всех присутствующих пригласил на банкет, восторг в зале достиг своего апогея. Я приглашение Жигановского с благодарностью принял – по той простой причине, что сильно проголодался. И вообще не являюсь противником общих пиров, когда пускается братина по кругу, а присутствующие клянутся в дружбе друг другу. Тут главноене перенапрячься в человеколюбии и уйти на своих двоих.

Мое согласие разделить с политбойцами скромную трапезу вызвало взрыв энтузиазма и прилив симпатий ко мне. Когда подошли к накрытым столам, я понял, что симпатии имели под собой серьезные основания. Вдруг выяснилось, что я здесь не гость, а в некотором роде хозяин, поскольку пир Сиротин устраивал за мой счет. Жигановский выразил по этому поводу своему подручному недовольство, но, поскольку я с готовностью согласился все оплатить, вопрос быстро замяли.

– Я тебе когда-нибудь морду набью, Сиротин! – прошипел Венедикт Владимирович, ласково улыбаясь в мою сторону.

А я в это время раздавал налево и направо автографы. Автограф – это простая роспись, если кто не знает. На Земле существует масса странных обычаев. Брать автографы – один из них. Старинная русская забава, как объяснил мне любезный Бенкендорф. Надо сказать, что в данном случае соблюдение обряда не требовало чрезмерных усилий и позволяло прислушиваться к разговору, который вели в отдалении Жигановский, Евграф Сиротин и Казюкевич.

– У меня карман не бездонный, Венедикт! – шипел возмущенный Сиротин.– А ты сам велел, чтобы закуска была из лучших ресторанов города.

– Это когда же я такое говорил? – удивился Жигановский.

– Да сегодня утром! Вот Костя не даст соврать. Тут питья и жратвы... на миллион долларов!

– Ой, ты меня не серди, Евграф! – завибрировал от возмущения Венедикт Владимирович.– Я ведь знаю, что ты аферист, и смотрю на это сквозь пальцы, но и моему терпению есть предел. Тут и на сто тысяч жратвы нет.

– Вы на него посмотрите! – взвился Сиротин.– Он хочет тремя хлебами сотню рыл накормить. Эти проглоты корочкой хлеба не удовлетворятся, Веня, и ты это знаешь не хуже меня.

Политбойцы вовсю работали челюстями, я тоже от них не отставал, а трое вождей продолжали очень интересовавший меня разговор. Я насторожился, когда молчавший до тех пор Казюкевич вдруг вмешался в горячий спор Жигановского и Сиротина:

– Да хватит вам. Не о том спор ведете. Мне мальчишка не нравится, Венедикт. Нутром чую, что здесь какой-то подвох.

– А чей подвох-то? – ласково спросил подозрительного олигарха Жигановский.– Кремлевцы его к нам подослали, что ли, с миллиардами долларов? Вот вам, дескать, с барского плеча!.. Мои юристы уже двое суток вокруг покойного Мышкина роют. И ничего. Все чисто.

– Это и подозрительно,– вздохнул Казюкевич.– Ну не бывает так, чтобы деньги сами в руки шли. Да еще какие деньги – миллиарды!

– И кто говорит?! – всплеснул руками Жигановский.– Наследник Ротшильда говорит? Нет, это Костя Казюкевич, который еще вчера на барахолке потертыми американскими джинсами торговал. Ты что, свой миллиард в поте лица наживал? Ты кому тут сказки рассказываешь?! Почему Казюкевич мог нажить миллиард, а Мышкин нет?

– Логично,– поддержал Венедикта Владимировича Сиротин.– Тем более что семьдесят пять миллионов мы получили от щенка без помех.

– Это наживка! – мрачно сказал Казюкевич.– Не знаю чья, но наживка. Не верю я в чудеса, Венедикт.

– Какие чудеса? – взорвался Жигановский.– Я чудеса вот этими руками творю. Ты думаешь, мне легко было воссоздать посреди нынешней Москвы колорит пушкинской эпохи? Но воссоздал ведь. Не Пушкин был, а пальчики оближешь!

– Ну ты хватил, положим,– прокашлялся Сиротин.– Были существенные накладочки.

– А где их не бывает? – самокритично согласился Жигановский.– Но теперь задача усложнилась. Идиот не даст нам миллиард, пока мы не предоставим ему черного мага на блюдечке!

– Ну и запросы, мама дорогая! – всхрапнул Сиротин.– Пушкин – еще куда ни шло. Хотя... Если будет полтора миллиарда, мы ему этих магов нагоним целое стадо! Среди них такие фокусники попадаются – я тебя умоляю! Взять того же Степаныча...

– Степаныч колдун, а не фокусник! – возразил Казюкевич.– Это я вам точно говорю!

– Так...– протянул Жигановский.– Еще один белены объелся. Ну ладно Василий – малограмотный шофер, запавший на волоокую секретаршу Дуняшу. Но ты, Казюкевич, элита как-никак. И вдруг – нате вам.

– Васька твой прав! – буркнул Казюкевич.– Дунька действительно ведьма. Ее давно следовало бы сжечь на костре. Это ты мне ее подсунул, Сиротин!

– Я тебя умоляю, Костя! – запротестовал Евграф.– Ты же сам в нее вцепился при первой встрече. А жечь ее или мочить – уже сам решай. Я теперь переквалифицируюсь на магов. Сколько тебе их нужно, Венедикт?

– Идиоту нужен только один маг, зато черный. К сожалению, он знает его и в лицо и по фамилии. Сенька мне сказал, что ты, Костя, знаком с этим Каронгом?

– Так ему нужен Каронг? – дуэтом воскликнули Казюкевич и Сиротин. При этом первый покраснел, а второй побледнел. Мне их реакция показалась подозрительной. Похоже, и Венедикт Владимирович посчитал ее странной. Во всяком случае, он довольно долго всматривался в лица соратников, словно пытался узнать их тайные мысли.

– Каронг – мой компаньон в одном деле,– нехотя признался Казюкевич.– Денег у него, как и у твоего идиота, куры не клюют. А мне позарез потребовалась очень большая сумма. Вот мы и заключили договор.

– А что ты, Костя, так вздыхаешь, словно продал душу дьяволу? – криво усмехнулся Жигановский и перевел острые глаза на Сиротина.– Кто он такой, этот Каронг, а, Евграф?

– Ну что ты смотришь на меня, как на врага народа? – задергался Сиротин.– Откуда мне знать, кто он такой! Кажется, турок.

– А может, араб? А может, он на Бен Ладена работает?

– Я тебя умоляю, Веня, какой может быть Бен Ладен? Абсолютно приличный человек! Прекрасно говорит по-русски. Не исключаю, что он экстрасенс, но уж точно не террорист. Как ты мог подумать? Ты же меня сто лет знаешь!

– Потому и подумал, что знаю сто лет. Это ты Каронга с Костей познакомил?

– А что мы здесь стоим? – заюлил Евграф.– Давайте присядем к столу, выпьем водочки, все спокойненько обсудим.

– Мы обсудим...– зловеще пообещал Казюкевич.– Мы так сейчас обсудим, что тебе, Сиротин, мало не покажется.

– Брэк! – скомандовал Жигановский.– А сейчас широко улыбнемся сторонникам, поприветствуем дорогого гостя, пожелаем всем приятного аппетита и торжественно удалимся в мой кабинет на срочное совещание!

Где находится кабинет Венедикта Владимировича, я не знал, а дослушать их разговор мне нужно было во что бы то ни стало. Поэтому, проводив троицу глазами, я тут же обратился к изрядно захмелевшему Бенкендорфу с невинным и весьма обычным для много пившего и кушавшего человека вопросом.

– Прямо по коридору и направо,– отозвался разжалованный шеф жандармов.– Может, мне тебя проводить?

Я отказался от любезно предложенной услуги. Свидетели мне ни к чему. Выскользнул из-за стола и бросился на поиски кабинета Жигановского, где Венедикт Владимирович и Казюкевич собирались пытать прошрафившегося Сиротина.

А то, что Сиротин проштрафился, было видно по его побледневшему и разом взмокшему при одном только упоминании имени черного мага лицу.

Несколько раз я попадал не туда, пару раз пришлось уйти в параллельный мир, чтобы обойти выросшие на пути стены, но в конце концов вышел куда нужно. В той комнате никого не было, зато за стеной бубнили знакомые мне голоса.

– Но я же не знал! – захлебывался Сиротин.– Клянусь. Он мне сказал, что хочет познакомиться с влиятельными людьми. А Казюкевич был тогда вхож!

– Мне он то же самое говорил...– подтвердил магнат.– И в голову ничего худого не приходило. Он даже списочек людей составил, с которыми ему хотелось бы познакомиться.

– И кто в том списочке?

– Как обычно: министры, руководители фракций, работники президентской администрации, олигархи, банкиры – словом, влиятельные люди. Месяц назад он этот список обновил и предложил провести симпозиум по градостроительству.

– И ты ничего не заподозрил?

– Поначалу нет. Многие так начинают бизнес в России. А мне очень нужны были тогда деньги. Выгоднейшая сделка срывалась.

– Подожди, это какой симпозиум? Это тот, что завтра в твоем офисе состоится? – спросил хриплым голосом Жигановский.

– Он самый,– подтвердил Казюкевич.– А что ты так вскинулся, Веня?

– Ну ты, Костя, гад. Ты же и меня на симпозиум пригласил. Ты всех нас решил на тот свет отправить. Да я тебя собственными руками...

Далее последовал вскрик Сиротина, шум и хрипы «с ума сошел» и «задушишь». Судя по всему, там шла нешуточная борьба, возможно, даже драка. Я уже хотел вмешаться, но тут шум за стеной стих и послышался почти спокойный голос Венедикта Владимировича:

– Извини, Костя, погорячился.

– Ну и идиот же ты, Веня. Я ведь сам собирался на симпозиуме доклад делать.

– Вот и взлетели бы всем собранием в небеса обетованные! – нервно хихикнул Жигановский.– Шутка сказать – вся российская элита.

– Да быть того не может,– прошелестел заплетающимся языком Сиротин.– Приличный же человек...

– Это не князь Мышкин у нас псих, это ты, Евграф, у нас дебил,– констатировал со вздохом Жигановский.– Так что будем делать, соратники по политической борьбе, в ФСБ сообщать?

– С ума сошел! – зашипел Сиротин.– Это будет грандиозный скандал. Партия солидарного прогресса – и вдруг связь с террористами. Каронг нас так измажет, что потом не отмоемся. Объявит своими сторонниками, а там – пойди докажи. Это же верный международный трибунал!

– Евграф прав,– поддержал Сиротина Казюкевич.– Мы не можем допустить огласки. Каронга нужно убрать, чтобы комар носу не подточил. И мальчишку тоже.

– Ты считаешь, что он связан с Каронгом?

– Может, и не связан, но он его ищет. И ищет, заметь, с нашей помощью. Если он связан со спецслужбами – причем необязательно с нашими,– то нас с вами ждут большие неприятности.

– Но ведь полтора миллиарда, Костя,– ты можешь это понять? – почти простонал Жигановский.

– Или пожизненное заключение, если Каронг действительно связан с террористами и готовит взрыв в столице.

Молчание за стеной затянулось. Похоже, там мучительно размышляли над возникшей проблемой.

– Я все-таки организовал бы идиоту встречу с Каронгом,– сказал наконец Жигановский.– Но под нашим контролем. Юнец действительно может оказаться шизиком, а Каронг – самым обычным бизнесменом. Хороши мы будем, потеряв кучу денег из-за одних только подозрений.

– Риск...– вздохнул Казюкевич.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское! – отрезал Жигановский.– В случае крайней нужды ликвидируем и Каронга и идиота во время встречи. У тебя есть на примете решительные люди, Костя?

– Эти решительные люди нас потом всю оставшуюся жизнь будут сосать.

– А вот это уже твои проблемы, Казюкевич. Не я брал в долг у Каронга и не я давал ему невыполнимые обещания. Не хочешь сотрудничать со мной, выпутывайся самостоятельно. Когда вы ждете Каронга?

– Он должен приехать сегодня вечером,– отозвался Сиротин.

– Прекрасно. На кого у нас записан дворец Пушкина?

– Так на Александра Сергеевича Пушкина и оформлен. Есть в Москве один старичок – божий одуванчик: великому поэту он не родня, но имя-отчество совпадает. Я ему заплатил за паспорт три тысячи рублей.

– А к нам он имеет какое-нибудь отношение?

– Что я, по-твоему, вчера родился? Абсолютно аполитичный старичок.

– Вот и организуем встречу идиота и Каронга во дворце Пушкина. Если их там пришьют нехорошие люди, то мы здесь абсолютно ни при чем. Всем все понятно?

– Более-менее,– осторожно заметил Сиротин.

– Ну так за работу. Нас люди заждались.

Для меня последние слова Венедикта Владимировича явились сигналом к отступлению. И за столом я очутился раньше, чем трое заговорщиков. Политбойцы изрядно поднагрузились за время нашего отсутствия, и появление партийных вождей приветствовали бурными криками.

– Все улажено,– сказал, подсаживаясь ко мне, Жигановский.– Встречу с черным магом Каронгом мы тебе организуем уже сегодня вечером. Там же оформим все формальности.

– Имеются в виду полтора миллиарда долларов?

– Естественно. А что, могут возникнуть какие-то помехи?

– У меня нет стопроцентной уверенности, что я одолею черного мага. Словом, не исключены побочные эффекты – природные и политические катаклизмы.

– К сожалению,– тяжко вздохнул Венедикт Владимирович,– сам я крайне слабо разбираюсь в магии, а потому ничем тебе помочь не могу. Что же касается политических катаклизмов, на этот счет можешь не волноваться, Никита Алексеевич,– Москва их пережила столько, что одним больше, одним меньше – невелика разница.

На том мы и расстались с Венедиктом Владимировичем, любезность которого простерлась столь далеко, что он разрешил мне воспользоваться для своих дел машиной «мерсом» и водителем Василием. Я нисколько не сомневался, что Жигановский проинструктировал оруженосца соответствующим образом и все мои передвижения по большому городу будут ему известны в мельчайших подробностях. Не исключено, что за мной будет установлено и внешнее наблюдение. Верный признак того, что резидент либо уже провалился и работает под колпаком, либо находится на грани провала.

Что же касается моего нынешнего положения, то я, честно говоря, затруднялся с определением: с одной стороны, моим земным оппонентам было известно, что они имеют дело с резидентом паррийской разведки, с другой – они в это ни на грош не верили. Жигановский с соратниками считали меня то ли офицером ФСБ, то ли агентом ЦРУ, то ли еще чьим-то агентом. Меня такая ситуация вполне устраивала, и я рассчитывал разрешить все свои проблемы до той поры, пока меня окончательно не разоблачили,– после чего, возможно, и отправят в тот мир, из которого не возвращаются даже Герои.

От офиса Жигановского Василий довез меня до дома Капитолины. Я собирался получить от старой ведьмы самые свежие новости из замка Кощея Бессмертного, куда она должна была наведаться по моей просьбе. Конечно, Каронг мог мою агентшу перевербовать, но я рассчитывал на то, что страдающая ксенофобией местная нечисть инопланетную нечисть терпеть не может вообще, а Каронга не любит в частности. Уж слишком высокомерен черный маг в общении с низшими. А между прочим, каждая живая тварь свою гордость имеет! Чтобы досадить ненавистному пришельцу, иная Капитолина пойдет даже на сотрудничество с залетным Героем. Во всяком случае, я очень надеялся, что десять тысяч баксов, врученных мною старухе, и ее несомненная ненависть к Каронгу – надежная гарантия верности резиденту.

Соловей корпел над отчетом. Сидевшая напротив за столом Капитолина давала ему советы и ругала за бесконечные грамматические ошибки. Свистун сердито сопел, ерзал на стуле, но к советам прислушивался.

– Кончай разводить бюрократию, Степаныч! – приветствовал хорошего знакомого Василий.– Резидент прибыл к тебе собственной персоной.

Мне не оставалось ничего другого, как, поприветствовав хозяев, присесть к самовару и угоститься чаем, до которого Капитолина, судя по всему, была большая охотница. Отчет Соловья я прочитал с интересом, хотя никакой новой информации он не содержал. Разве что появилось несколько живописных деталей в общей картине загула местной политической и экономической элиты и нечистой силы. Всю вину за сотворенные безобразия Соловей возлагал именно на элиту, всячески обеляя себя и своих ведьмочек. Однако у меня под рукой оказался заинтересованный свидетель, который в два счета разоблачил зарапортовавшегося Соловья.

– Вот ты тут пишешь, Степаныч, что Жигановский принимал разные обличья – то, мол, боровом обернется, то козлом, и это, мол, чрезвычайно нервировало девушек, провоцируя их на непотребные действия... А ведь этого не было. Я точно помню, что не было.

– А кто голым плясал с поросенком в руках? Это тебе что, семечки? Допустим, твой Жигановский – как оборотень – ничего из себя не представляет, но сатиром козлоногим его уже можно назвать. Волосатые у него ноги или неволосатые?

– Допустим. Но ведь рога-то не растут.

– Рога – дело наживное,– махнул рукой Соловей.– Тут главное – какое у него нутро. А пишущий человек имеет право на гиперболу, сиречь – на преувеличение. Я правильно говорю, Капитолина?

– На отчеты это не распространяется,– стоял на своем упрямый Василий.– А уж про Сеньку ты и вовсе наврал. Не обрастал он шерстью, а лисий хвост ему девочки смеха ради привязали. Сам видел, как они его от чучела оторвали – я имею в виду хвост.

– От неуч, от темнота. Ну ни черта человек не понимает ни в магии, ни в метаморфозах.

Василий, обидевшись, заявил, что хоть в метаморфозах он не разбирается, но глаза окончательно еще не пропил и готов многое рассказать резиденту из того, что демонстрировал на дружеской пирушке лично Степаныч, и чего он по какой-то причине в отчет не включил. Соловей назвал слова оруженосца наглой и циничной клеветой на пожилого человека, по чистой случайности и недомыслию угодившего в чужой срамной загул.

Спор грозил перерасти в крупномасштабную ссору с взаимными претензиями, поэтому я препирательства прекратил. Соловью на всякий случай объявил выговор за потерю бдительности и самоконтроля – промах, недопустимый для агента, однако, учитывая малый стаж работы, решил не накладывать на него денежного взыскания.

Василий с Соловьем еще обменивались короткими репликами вроде «сам такой» и «нет совести у людей», а я уже слушал доклад Капитолины о происходивших в последние дни в замке Кощея Бессмертного событиях.

Кощей, если верить старой ведьме, окончательно выдохся и потерял контроль даже над той нечистью, которая до сих пор считала его своим патроном. Каронг безраздельно властвовал как в замке Кощея, так и в его царстве. Вздумавшего было ему перечить Волчару (старого моего знакомца!) приведенные черным магом с другой планеты оборотни изрубили мечами, тело сожгли, а пепел по ветру развеяли. Соловей, видимо впервые услышавший из уст Капитолины страшную весть об участи своего давнего друга-недруга, схватился за голову.

– Готовит что-то Каронг...– понизила голос Капитолина.– Большую рать собрал – для последнего, как он сказал, броска. Конечно, сама его рать для основного мира – плюнуть и растереть. Разве на клоунаду хватит. Но черный маг, судя по всему, ждет гостей издалека.

Про гостей я догадался и без Капитолины. Знал даже время, когда они попытаются совершить свой прорыв. Не говоря уж о месте. Но сказать, что планы Каронга мне были известны в точности, я не мог. Ибо прорыв прорыву рознь. Можно, конечно, обратиться за помощью на Парру, но вряд ли там признают собранные мною доказательства достаточными для вмешательства. Ну что такое Каронг в масштабах Светлого круга? А доказательств причастности ордена Скорпиона к готовящемуся на Земле перевороту у меня нет. Придется полагаться на свои силы да на малоэффективную поддержку агентов.

– Благодарю за службу! – сказал я Капитолине и в качестве премии вручил ей десять тысяч все тех же баксов.– Всем остальным следовать за мной. Вопросы есть?

– У меня есть...– сказал Соловей.– Борьба с черным магом входит в обязанности агента, или нам будет приплачено за риск?

– Сто тысяч долларов в случае победы либо по двадцать пять тысяч на ваши похороны.

– Я согласен...– сказал Соловей и протянул руку за причитающимися ему по договору баксами.

Получив в качестве «гробовых» пятьдесят тысяч долларов на двоих, Соловей с Василием воспрянули духом и клятвенно заверили, что последуют за мной в огонь и воду – за оставшимися ста пятьюдесятью.

Люблю решительных людей! И нелюдей тоже! Конечно, Соловей – маг не первостатейный, но кое-что он может, уверяю вас. А в его ненависти к Каронгу после принесенных Капитолиной из Кощеева замка вестей я не сомневался.

У Мурзика, к которому мы нагрянули как снег на голову, нас не ждали. Однако приняли как родных. Слегка насторожил их вид Соловья, одетого по-походному, то есть в смокинг, красную рубаху и хромовые сапоги. Критически осмотрев Мурзикову дружину, Соловей вскользь отметил, что в его время крутые были покруче, чем, кажется, задел самолюбие главаря.

– Вор в законе, что ли? – негромко спросил он у Василия.

– Заслуженный разбойник страны,– пояснил разбитной оруженосец.– Мастер художественного свиста. В два счета высвистывает деньги из всех встречающихся на пути карманов и бумажников.

– Ну да! – хмыкнул Кока.– Видали мы таких!

– Сосунки,– возмутился обиженный недоверием Соловей.

Свист был едва слышный. Необходимые меры самообороны предпринял только я, сумев сберечь свои деньги. У всех остальных их высвистело за три секунды, включая и Василия, который, похоже, никак не ожидал, что пущенная другим в глаза пыль к нему же и вернется. К чести Соловья-разбойника деньги опешившим крутым и расстроенному Василию он вернул до последней копейки, достав их из карманов своего смокинга.

– Видал щипачей,– покачал головой Кока,– но такого...

Авторитет Соловья взлетел на умопомрачительную высоту – даже я на его фоне смотрелся бедным родственником. Пока Разбойник делился многотысячелетним опытом с молодыми коллегами, мы с Мурзиком отошли в сторону, чтобы обменяться новой информацией.

– Буквально полчаса назад мне сообщили, что некий Казюкевич ищет киллеров для устранения рыжего молодого лоха.

Не то чтобы меня поразило сообщение Мурзика, но ухо с магнатом следовало держать востро. Судя по всему, он решил действовать самостоятельно, не считаясь с мнением Жигановского. Думаю, что Казюкевич поведал Венедикту Владимировичу не всю правду о своих отношениях с Каронгом. Не исключаю, что и Евграфу Сиротину было что скрывать от товарища по партии солидарного прогресса.

– Серебряные пули приготовили?

– Будь спокоен. Каронг, значит, будет не один?

– Скорее всего. У твоих ребят нервы крепкие?

– Хлюпиков не держим! – обиделся Мурзик.

– Я это к тому, что если вместо человечьих они увидят кабаньи рыла и тигриные морды, то пусть не пугаются. Тут важно выстрелить до того, пока метаморфоза окончательно не завершилась. Потом с оборотнем справиться трудней. Иных и серебряными пулями не сразу убьешь.

В глазах совсем не трусливого Мурзика все-таки промелькнул испуг. Понять его можно. Это мне, выросшему на планете Парра и много чего повидавшему, оборотни привычны. А земляне от подобного уже отвыкли. Такая экзотика может запросто парализовать волю к сопротивлению даже у очень храброго человека.

– Боюсь, что для моих ребят это слишком. Нечто подобное они видели только в кино.

– Но в кино-то все-таки видели. Скажи им, что рыла– лишь иллюзия, обман зрения.

– Гипноз, что ли?

– Вроде того.

Конечно, метаморфоза не имеет ничего общего с гипнозом, но в данном случае я покривил душой с благой целью. Если гипноз людям ближе и понятнее, почему бы не пойти им навстречу?

– У меня сегодня вечером свидание с Каронгом. Твои люди должны быть готовы подключиться к делу в любую секунду.

– С тобой поедет Кока. Пошлешь его за нами, когда возникнет необходимость.

День клонился к закату. Неумолимо приближался час решительного противоборства с черным магом. Не могу сказать, что я был абсолютно спокоен. Все-таки ответственность давила на мои совсем не хлипкие плечи. Наверное, поэтому я не сразу приметил машину, которая поначалу просто тащилась за нами хвостом, а потом вдруг ускорилась и почти сравнялась с «мерсом» на перекрестке. Едва ли не в самый последний момент я сообразил, что в нас собираются стрелять, но успел, однако, принять необходимые меры. Пули, выпущенные из автомата, нас не задели. Зато характерный треск, сопровождавший стрельбу, заставил струхнувшего Василия крутнуть руль влево – что едва не привело к столкновению с еще одной механической тележкой, в которой тоже сидела группа недоброжелательно настроенных по отношению к нам граждан.

– Мама дорогая! – крикнул в ужасе Василий.– Да у них гранатомет!..

На этот раз пространство искривил уже Соловей – причем сделал это настолько хитро, что недруги с гранатометом оказались как раз напротив недругов с автоматами с прискорбными для последних последствиями. Сидевший рядом с Соловьем Мурзиков подельник Кока вскрикнул от восторга, на меня же вид полыхнувшей огнем бензиновой тележки произвел весьма негативное впечатление. Единственное, что я успел сделать, так это чуть замедлил течение времени, чтобы позволить водителю и пассажирам пораженной выстрелом из гранатомета машины выскочить наружу. Соловей мои действия не одобрил и проворчал что-то вроде «собакам – собачья смерть» и «беда с этими Героями-гуманистами». Василий даванул на газ, и «мерс» ошалевшим псом рванул с места своей едва не состоявшейся смерти под осуждающие гудки перепуганных собратьев.

Меня неожиданная атака заставила призадуматься. Конечно, это был не Каронг. Черный маг отлично понимал, что таким простым земным способом Героя невозможно отправить к праотцам. После непродолжительных размышлений я пришел к выводу, что это, скорее всего, Казюкевич. Деятельный олигарх. Я его, разумеется, не боялся, но мне не нужны были даже мелкие помехи ввиду предстоящего противоборства с Каронгом.

На этот раз я пошел в офис магната один. Охрана Казюкевича меня пропустила беспрепятственно – по той простой причине, что я, дабы избежать очередного скандала, поставил барьер невидимости. Мое появление в офисе никого не встревожило и не напугало. Без всяких помех добрался до кабинета Казюкевича и спросил у сидевшей в задумчивости Дуняши:

– Босс у себя?

– Казюкевич на месте,– доложила агентша.– И Евграф Сиротин у него.

Меня, что называется, не ждали. У сидевшего за столом Казюкевича отвалилась челюсть. Стоявший у открытого окна Сиротин издал протестующий крик и попытался отмахнуться голубой папочкой, которую держал в руках.

Эту папочку я у него взял и на всякий случай проверил ее содержимое. Из находящихся там бумаг делалось очевидным, что связи этой пары с Каронгом были весьма тесными. В частности, там имелся обширный список фамилий, напротив которых аккуратно были проставлены шестизначные и семизначные цифры.

– А что такое «у. е.»? – спросил я у Сиротина.

– Условные единицы,– едва слышно отозвался Евграф.

Об условных единицах я, честно говоря, слышал впервые. Но, судя по всему, это была неведомая форма оплаты за оказанные услуги. Короче говоря, речь шла о взятках, и вручали их не околоточным надзирателям.

– Почему вы решили меня убить?

У Казюкевича в данную минуту было очень напряженное и сосредоточенное лицо – и вовсе не потому, что он мучительно искал ответ на заданный в лоб вопрос. Олигарх давил ногой на потайную кнопку, пытаясь вызвать в кабинет охрану. Старался он совершенно напрасно, поскольку я поставил блок на все выходящие из кабинета сигналы – что сделать гораздо проще, чем многие думают. Об этом и сообщил с вежливой улыбкой озабоченному олигарху.

– Никто вас убивать не собирался,– отозвался дрогнувшим голосом Сиротин.– С чего вы, собственно, взяли?

– Одна из посланных вами на охоту за мной механических тележек сейчас объята пламенем, другая врезалась в бетонное ограждение. Покойников вроде бы нет, но по меньшей мере семь человек получили серьезные ожоги и травмы. Это результат ваших опрометчивых действий, господин Казюкевич, и по земному Уложению вы должны понести наказание.

– Это легавый, Костя, я же говорил,– крикнул Сиротин и попытался обрушить на мою голову подвернувшийся под руку стул. Стул я разрубил на несколько кусков, показав оппонентам умение действовать энергетическим мечом. Если судить по перекошенным лицам, ни Казюкевич, ни Сиротин прежде никогда не видели этого оружия Героев.

– Не надо трогать лезвие пальцами. Тем более не следует подставлять под него шею.

– Он не идиот! – сказал упавшим голосом Казюкевич.– Я так и знал.

Сиротин, видимо, склонялся к тому же мнению. То ли от испуга, то ли от безнадежности положения он попытался скрыться. Для этого ему следовало бы выпрыгнуть в окно, а не бежать сломя голову к двери. Не знаю, умеет ли Евграф летать, но проходить сквозь человеческую плоть он не научился. Не составило большого труда перехватить беглеца на пути к двери и швырнуть на ближайший стул. После моих решительных действий Сиротин потерял охоту к сопротивлению и впал в задумчивость.

– Вы что, действительно резидент с Парры? – спросил он после довольно продолжительного и тяжелого молчания.

– А вам мало предъявленных доказательств?

Сиротин скосил глаза на энергетический меч и ничего не ответил. Что ни говори, а наше оружие производит впечатление и на куда более храбрых людей, чем Евграф.

– Бред какой-то! – сказал Казюкевич.– Может, он гипнотизер? Экстрасенс какой-нибудь? Ну нет же инопланетян в природе! Это ненаучная фантастика.

По моему мнению, Казюкевич бредил не сейчас – он впал в болезненное состояние в тот момент, когда решил с помощью «турка» Каронга увеличить свое и без того немалое состояние, легкомысленно подписав договор, который лишал его свободы воли и грозил неисчислимыми бедами не только Земле, но и многим другим планетам Светлого круга. Я не располагал временем для проведения разъяснительной беседы с людьми, которые явно такой чести не заслуживали. С другой стороны, не мог оставить Казюкевича и Сиротина в построенном по проекту Каронга здании – ибо не знал степени их подчиненности последнему. Черный маг мог управлять этими людьми и на расстоянии, понуждая к действиям, земному уму непонятным, но имеющим сокровенный магический смысл.

– Вы поедете со мной. На какой час назначена Каронгу встреча?

– На одиннадцать,– поспешно отозвался Сиротин.– С ним договаривался Жигановский.

Я взглянул на часы – времени оставалось в обрез. Василию придется здорово постараться, чтобы поспеть вовремя на свидание с черным магом.

– Надеюсь, господа, мне не придется угрожать вам смертью или принуждать к повиновению побоями?

Казюкевич с Сиротиным переглянулись. Судя по всему, им не очень хотелось покидать насиженный кабинет и спешить к Каронгу. Лишь выскочившее из рукояти с шипением лезвие энергетического меча заставило их оторвать задницы от стульев.

– Обзвони всех ведьм,– сказал я Дуняше,– и сообщи, что шабаш назначается на одиннадцать, в том же дворце.

– Есть, шеф! – с готовностью отозвалась ведьма.

Вот ведь люди! Сказано же им было русским языком, чтобы шли к выходу, не оборачиваясь. Нет, озираются без конца по сторонам, словно кого-то потеряли и никак не могут найти. Я же объяснил им, что буду невидимым и для них, и для посторонних глаз. Дабы заставить парочку более прилежно выполнять мои приказы, я ногой слегка пощекотал область таза беспокойного Евграфа. Сиротин взвизгнул и ускорил шаг. Почти бегом мы спустились по лестнице, миновали вестибюль и проследовали мимо слегка ошалевших охранников к поджидавшему нас у крыльца «мерсу».

– Жигановский звонил,– сказал мне Василий.– Он уже повез Каронга во дворец Пушкина. И Наташка звонила – ее тоже за каким-то чертом понесло туда же. Костерила она тебя, резидент, почем зря. По-моему, ей что-то Сеня про тебя наплел. Он, между прочим, к Наташке неравнодушен.

Меня полученная информация расстроила. Бенкендорф, конечно, не Дантес, но поскольку если не мужем, то любовником Натали был в данный момент я, то, естественно, мне не нравились интриганы возле ее юбки. А зачем Венедикт Владимирович так торопится? Встреча назначена на одиннадцать, а сейчас всего лишь десять десять. От офиса Жигановского до дворца Пушкина каких-нибудь двадцать минут ходу!

– Встреча назначена на пол-одиннадцатого! – возразил Василий.– Венедикт жутко ругался на Сиротина – Евграф должен был найти и предупредить тебя.

Положим, Сиротину и искать меня не пришлось, поскольку люди Казюкевича висели у нас на хвосте от самого офиса Жигановского. И надо сказать, что Евграф к просьбе старого знакомого прислушался – только интерпретировал ее по-своему. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы просчитать дальнейший ход планировавшихся Казюкевичем и Сиротиным событий.

– Кока, отправляйся к Мурзику – пусть он немедленно выступает.

Оруженосец Мурзика исчез мгновенно, словно его здесь и не было. В дверях офиса липовые минотавры магната стали выказывать некоторые признаки беспокойства. Похоже, им не совсем было понятно, почему босс сел в чужую машину.

– Василий, уступи-ка руль резиденту.

– Ой, что сейчас будет! – схватился за голову строгий ревнитель правил дорожного движения.

И оказался прав. Я показал-таки класс. И не из лихости, а исключительно в силу крайней необходимости– время подпирало. «Мерс» метался по дороге, достаточно плотно забитой в это время тушами его собратьев, с трудом отыскивая разрывы в почти сплошном потоке ревущего стада. Не исключаю, что движения управляемого мною «мерса» могли показаться кому-то непредсказуемыми, но мне некогда было объясняться с коллегами по поводу своих действий.

Соловей на мои упражнения взирал с завидным спокойствием. Василий, уже однажды видевший меня в деле, тоже реагировал достаточно сдержанно, лишь время от времени поминая чью-то мать. Зато Казюкевич с Сиротиным потеряли лицо и в прямом и в переносном смысле. То есть мало того, что их рожи были белее мела и перекосились от ужаса, так они еще и вопили, как ненормальные, при каждом резком повороте расторопного «мерса».

– Степаныч,– обратился я к Соловью,– выясни у Евграфа, куда они заложили взрывчатку.

Судя по тому, как взвизгнул Сиротин, Свистун решил пойти к цели самым коротким путем. В Школе нас учили гуманному отношению к допрашиваемым – именно поэтому я обратился за помощью к специалисту, для которого не было тайн в пыточном деле.

– Тротил заложили в подвале,– сообщил Соловей через полминуты.– Взрывники сидят у забора. Как только Каронг с Жигановским взойдут на крыльцо, они замкнут контакты. Только Каронгу все эти тротилы по фигу – ты же его знаешь, Лексеич.

Да уж, за черного мага опасаться нечего. Но во дворце находится Натали! Значит, я во что бы то ни стало должен опередить Жигановского, путь которого до дворца Пушкина значительно короче!.. В ту минуту я пожалел, что «мерсы» не летают.

– Я бы на твоем месте в вертолетчики пошел, Никита,– вздохнул Василий.– Путного шофера из тебя все равно не получится.

Мы успели раньше Жигановского. Дворец пока еще стоял целехонек, а возле красного крыльца бил в землю резиновым копытом Наташин иноходец под загадочным именем «жигуль».

– Степаныч, разберись с взрывниками. Но без смертоубийства.

Пока Казюкевич с Сиротиным ловили ртом воздух, Соловей успел сбегать туда-сюда и вернуться с коробочкой в руках, которую Василий назвал дистанционным управлением. Чтобы привести эту штуку в негодность, мне потребовалось несколько секунд.

– Никаких сюрпризов больше не будет? – спросил я у магната.

Слегка пришедший в себя после головокружительной гонки Казюкевич отрицательно покачал головой. Оставалось надеяться, что он не врет. Впрочем, это не в его интересах, ибо если мы взлетим на воздух, то прихватим с собой и коварного магната, ни в грош не ценившего человеческую жизнь.

Во дворце, как и ожидалось, мы застали Александра Сергеевича Пушкина-Караваева, Сеню лже-Бенкендорфа и Натали-Наташу, метавшуюся как тигрица в клетке по обширному холлу в поисках добычи, в которую можно было бы вонзить когти.

Наконец добыча в моем лице появилась, и реакция тигрицы не заставила себя ждать. Я был объявлен террористом, пособником Бен Ладена, прибывшим для того, чтобы взорвать ее родной город. В завершение своей пылкой речи Наташа выхватила уже знакомый мне пистолет и попыталась меня арестовать под нервический смех Сиротина и Казюкевича.

– Если бы этот юноша оказался простым террористом, я бы до смертного часа свечки в церкви ставил! – сказал со вздохом Сиротин.– Но он много хуже.

– Я же собственными ушами слышал! – запротестовал Сеня Бенкендорф.– Вы об этом секретничали с Жигановским. Я сразу раскусил ваш план, Евграф: собрать в одном месте элиту и отправить ее на тот свет. А потом захватить власть в стране.

Недооценил я разжалованного шефа жандармов! Оказывается, Бенкендорф не поверил в слабость моего желудка и отправился за мной следом. Слежка была безуспешной, но она привела его под дверь кабинета Жигановского, где проходила историческая встреча. Нельзя сказать, что Сеня сделал из подслушанного правильные выводы – он пришел в ужас и побежал советоваться к Александру Сергеевичу Караваеву, где и был перехвачен Наташей, с пристрастием допрошен и силой принужден к сотрудничеству. Оказывается, вовсе не Бенкендорф притащил сюда Наташу, а как раз Наташа вынудила его под дулом пистолета сесть в машину. Александр Сергеевич последовал за дочерью добровольно – из боязни, что разъяренная тигрица, чего доброго, изуродует несчастного шефа жандармов.

Оглядев сначала субтильного Сеню, а потом горделиво попирающую пол обтянутыми в джинсу ногами Наташу, я пришел к выводу, что опасения папы были более чем оправданны. И почему я, собственно, решил, что эта девушка – нежное и хрупкое создание?

– Ну я пойду,– сказал Бенкендорф, делая робкое движение к двери.– Террористы изобличены, теперь, Наташенька, сама с ними разбирайся.

– Никуда ты не пойдешь! – схватил Сеню за плечо Сиротин.– Нельзя его выпускать, резидент, он всех нас сдаст в ФСБ. Если уже не сдал! Сознавайся, гаденыш, кому ты на нас с Казюкевичем настучал?

– Клянусь мамой! – вновь занервничал Бенкендорф.– Как можно? Я ведь не все понял. Я не был уверен, потому и побежал к Сашке посоветоваться. Как коллега к коллеге. А эта каратистка на меня накинулась, избила и выпытала все.

– Врет! – сказал твердо Казюкевич.– Колись, мерзавец, а то хуже будет!

Если судить по лицам, Сиротин с Казюкевичем были настроены весьма решительно. Сеня Бенкендорф это понял и, будучи человеком от природы не героического склада, тут же сознался в допущенной по глупости промашке:

– Позвонил на телевидение, сказал Эдику Атасову, что в этом доме темные силы намечают шабаш. Ну – для очистки совести звякнул. Как гражданин. Поверить мне Эдик не поверил, но обещал проверить.

– А кто он такой, этот Атасов? – спросил я у Сиротина.

– Сукин сын! – недовольно фыркнул Евграф.– Охотник за привидениями. Но в ФСБ он звонить не будет. Сам сюда припрется проверять со своей командой. Нам только его здесь не хватало! А так у нас полный комплект: резидент с Парры, черный маг, Соловей-разбойник, олигарх, видные политические деятели – я имею в виду себя и Жигановского, Пушкин с Бенкендорфом и, наконец, ведьма с пистолетом, готовая стрелять в неповинных людей.

– Это вы-то неповинные?! – возмутилась Наташа, которую Сиротин слишком опрометчиво, на мой взгляд, назвал ведьмой.– А кто собирался взорвать город?

– Никто город взрывать не собирался! – послышался от дверей хорошо знакомый мне голос.– Тут какое-то недоразумение.

Для меня появление Каронга и Жигановского не было неожиданностью, поскольку я услышал звук подъезжавшего автомобиля. Но остальные, увлеченные разговором, момент их прибытия прозевали и сейчас пребывали в некоторой растерянности.

– Какая встреча! – Это Каронг сказал мне.– А я ведь искренне надеялся, Ник, что ты сгинул. Ну, в крайнем случае, убрался с этой планеты. Ибо для молодого человека твоего темперамента здесь невыносимо скучно.

– Ты украл мою стрелу, Каронг. И это было твоей самой крупной ошибкой!

– Послушайте, господа,– поморщился Жигановский,– не знаю, как вам, но мне этот театр надоел. Я уже говорил господину Каронгу, что мы не будем вмешиваться в его дела – при условии, что он не будет вмешиваться в наши. Молодой человек, вы увидели своего мага – извольте расплатиться по счетам.

– Нет проблем, Венедикт Владимирович,– ответил я с любезной улыбкой.– Давайте свои бумаги. Ты ведь не будешь возражать, Каронг, если перед началом нашего разговора я улажу свои земные дела?

– Конечно, конечно. Что за вопрос, мой юный друг? Слово Героя, как известно, тверже алмаза.

Венедикт Владимирович пребывал в сильнейшем нервном возбуждении. Похоже, сумма в полтора миллиарда долларов действовала на него отупляюще – иначе, как человек неглупый от природы, он непременно бы заметил, что выгодная ему сделка совершается в обстановке сомнительной, в качестве подписантов и свидетелей выступают лица, от которых я бы настоятельно рекомендовал земным политическим деятелям держаться подальше. Тем не менее все необходимые бумаги я подписал и даже, по просьбе Жигановского, сделал несколько звонков нужным людям, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что деньги перечислены мною на счета партии добровольно и без всякого нажима с чьей-либо стороны.

– Свершилось! – возликовал Жигановский и затряс договором в воздухе. Его ликования никто не поддержал. Верные соратники Казюкевич и Сиротин смотрели на Венедикта Владимировича со скорбью и недоумением – как на человека, только что совершившего большую глупость. Возможно, глава партии солидарного прогресса и осознал бы в конце концов неуместность своего безудержного веселья в создавшейся непростой ситуации, но тут во дворец ворвались какие-то люди с неясными претензиями и довольно разбитного вида. Судя по удивленному лицу Каронга, пригласил их сюда явно не он.

– Пресса! – обрадовался Жигановский.– Ну, Атасов, ты, как всегда, вовремя. Только что подписан исторический договор. Господин Мышкин пожертвовал на нужды нашей партии миллиард долларов, точнее, полтора миллиарда. Да не снимайте вы господина Каронга – не о нем сейчас речь. Вон тот златоволосый молодой человек благородной наружности и совершенно запредельных душевных качеств, озабоченный судьбой нашей Родины, решил выложить на алтарь Отечества очень большую сумму денег.

– Да здравствует партия солидарного прогресса! – сказал я, охотно развернувшись лицом к тощему и высокому человеку со странной штуковиной на плече.

– Умеют же люди работать! – с завистью произнес коротко стриженный полноватый молодой человек с небритым лицом и насмешливо сощуренными глазами.– И откуда вы такой взялись, юноша?

– С планеты Парра, что в созвездии Гончих Псов!– сказал стоявший рядом Соловей, тоже охотно заглядывая в странный глазок, который волею его хозяина рыскал по нашим лицам.

– А вы тоже член партии господина Жигановского?

– Не-а,– шмыгнул носом Соловей.– Я на Его Бессмертие работаю.

– Из окружения бывшего президента, что ли? – не понял Атасов.

– Пущай будет из окружения,– не стал спорить с осведомленным журналистом Соловей.– А нас что, по ящику будут показывать? Тады так, привет Капитолине, Дуньке привет, Его Бессмертию, коли нас сейчас смотрит, особое почтение.Жабану тож. Эх, Волчара помер... То-то сейчас бы позлобствовал, на меня глядючи.

Я на всякий случай пнул расходившегося Соловья в голень. То есть пинал я его все время, пока он говорил, но на Свистуна мои знаки никак не действовали: чисто обезумел он от этого хитрого, а возможно, и магического глаза!

– Ты этого вырежи,– сказал Жигановский Атасову, кивая на Соловья.

– Как я тебе его вырежу, если прямой эфир? – прошипел скривившимися губами небритый Эдик.– Раньше надо было думать.

– Ха-ха! – сказал деревянным голосом Венедикт Владимирович.– Рад приветствовать наших телезрителей и от себя лично, и от лица еще не определившегося представителя простого русского народа.

– У меня все,– отодвинув в сторону Жигановского и Соловья, сказал Атасов.– До следующей встречи. Пока. Ну, ты меня попомнишь, Венедикт! – сказал он секунду спустя, отвернувшись от магического глаза.– А Сеньке я вообще сейчас морду набью. Ты мне что, хмырь, обещал? Ты мне террористов обещал!

– Спокойно, Эдуард,– остановил небритого Венедикт Владимирович.– Вас по-иному не заманишь. А за беспокойство я плачу.

– Во всем надо знать меру, Венедикт. Я, можно сказать, на крыльях летел. А теперь придется объясняться с редактором по поводу совершенно дурацкого материала. Где ты этих придурков раскопал?

– Вы не зря приехали, уважаемый,– мягко улыбнулся до сих пор молчавший Каронг.– Уверяю вас, зрелище будет из ряда вон выходящим – ни вы, ни ваши телезрители ничего подобного еще не видели.

– А вы тоже спонсор? – брезгливо покосился в сторону одетого в смокинг незнакомца Атасов.

– Я – черный маг, командор ордена Скорпиона, базирующегося на Саргисе.

– А! – возликовал вдруг небритый Эдик.– Так вы масон! Ну, Жигановский, масонам продался? А я слушаю и ушам не верю – полтора миллиарда баксов от какого-то сопляка. Ну, Венедикт, это ход. Всего от тебя ожидал, но масоны даже в голову не приходили. Ползунов, ты снимаешь?

– А как же,– отозвался человек с телекамерой.– Все идет на запись.

– Хорошо хоть не в эфир,– вздохнул с облегчением Жигановский.– Ты все-таки различай, Эдуард, где шутка, а где всерьез.

– Полтора миллиарда – это шутка?

– Полтора миллиарда – всерьез, масоны – шутка. Как ты мог подумать?! Жигановский продался масонам– да тебя засмеют, Атасов.

– Шучу я редко,– отозвался Каронг на вопросительный взгляд небритого Эдика.– А впрочем, убедитесь сами.

Черный маг повел рукой, и у самых дверей вспыхнули ярким, почти белым пламенем три пентаграммы. Практически одновременно начались изменения в облике большинства присутствующих во дворце особ. Жигановский стал превращаться в кабана, Казюкевич с Сиротиным – в сатиров, а у Сени Бенкендорфа начал отрастать лисий хвост.

– А что я говорил! – с торжеством сказал Соловей оторопевшему Василию.– Метаморфоза, брат, серьезная штука!

– Ползунов, ты снимаешь? – потрясенно спросил Атасов.

– А как же,– невозмутимо отозвался человек с телекамерой.– Все идет на запись.

– Эфир мне! – громовым голосом прокричал в мобильник Эдик.– Прямой эфир немедленно! Чтоб вас там всех разорвало!

Взрыва не было, но стекла разлетелись – это через разбитые окна во дворец ворвалась стая черных как сажа ворон, которые на глазах потрясенного Атасова трансформировались в ведьм и закружились на метлах вокруг вспыхнувшей разноцветными огнями люстры. Мне показалось, что в этот момент стены дворца стали раздвигаться, а сам он начал бурно менять свои пропорции. Разгоряченная зрелищем Наташа готова была присоединиться к летающим ведьмам, но я придержал ее за руку:

– Еще налетаешься.

Три ведьмы спикировали из-под потолка, который уже, впрочем, превратился в звездное небо, подхватили визжавших от страха сатиров и кабана и взмыли с ними вверх – к большому удовольствию Свистуна, дирижировавшего хороводом.

– Да что же это такое?! – вскрикнул Бенкендорф.– Кто мне хвост привязал?

– Он не привязанный,– успокоил его актер Караваев.– Он у тебя, Сеня, просто вырос.

Развенчанный «великий поэт» был абсолютно прав. Бенкендорф практически не изменился: он сохранил и остроносое личико, и хорошо пошитые пиджак и брюки, но ко всему этому добавился лисий хвост, который свисал у несчастного между ног, что придавало шефу жандармов вид почти комический и в то же время жутковатый.

– Так ты действительно резидент с Парры? – осенило вдруг Наташу.

Я вас умоляю, как говорит в таких случаях Василий! Для маленькой такой компании огромный такой секрет. Все уже об этом знают, а до дамы моего сердца только-только дошло.

– Какой ужас! – задумчиво сказала Натали.– Я отдалась инопланетянину.

– Как? – воскликнул папа Караваев.– Ты отдалась этому нелюдю? Как ты могла, Наташенька!

– Да ладно тебе, папа. Что ты, в самом деле. Твой Сенька вон вообще с хвостом. И у тебя рожки выросли.

– Какие рожки? – схватился за голову Караваев.– Фу ты, напугала до смерти. Это волосы дыбом встали.

Между прочим, волосы встали дыбом не только у актера. Атасов буквально бесновался перед телекамерой, требуя эфира. Эфир ему все-таки дали – во всяком случае, стоявший в дальнем углу обширного холла телевизор вдруг включился сам собой, и все увидели на экране физиономию ошалевшего от впечатлений журналиста.

– Невиданное шоу! – орал он надрывно.– Невероятное представление, устроенное заезжими масонами в одном из старинных зданий Москвы.

Теперь мы могли наблюдать кружение ведьм уже не только воочию, но и на телевизионном экране. Спикировавшая ведьма Дуняша подхватила журналиста и взмыла с ним в небеса. Но и оттуда лился его бодрый, возбужденный голос:

– Вы можете наблюдать вместе со мной, как наш известный политик проводит досуг. Да-да, вот этот э... субъект со свинячьим рылом и есть известный всей России Венедикт Жигановский. Не правда ли, неожиданная метаморфоза? Венедикт Владимирович, как вы дошли до жизни такой?

На экране телевизора появилась снятая с близкого расстояния харя Жигановского – в смысле харя-то была откровенно свинячья, но говорила она голосом Венедикта Владимировича:

– Какие масоны, Эдуард? Что ты мне этих масонов лепишь? Чистой воды цирковое шоу. Наша партия солидарного прогресса обещает всей мыслящей России превратить жизнь в праздник, а праздник – в жизнь!

На метле болтался уже не только Атасов с микрофоном, но и его верный Ползунов с камерой. Оба летали между визжавшими от ужаса сатирами и пытались взять у них интервью. Однако рогатые и парнокопытные Сиротин с Казюкевичем не откликались на подковырки телезвезды и наотрез отказывались комментировать происходящие удивительные события.

– Умоляю! – вопил позеленевший Сиротин.– Верните меня на Землю! Я больше не могу. Да вызовите же кто-нибудь ОМОН!

– А кто он такой, этот ОМОН? – спросил я у Наташи.

– Милиция,– не очень дружелюбно отозвалась она.– Ты можешь прекратить это безобразие?

Разумеется, нет. Герою не под силу остановить расшалившихся в ночную пору ведьм. А черный маг Каронг бессильно ругался, поскольку веселящиеся ведьмы вносили хаос в его магические заклятия. На что я, между прочим, и делал расчет, приглашая к сотрудничеству Соловья. Другое дело, что шабаш не мог продолжаться вечно. Ведьмы начинали потихоньку выдыхаться, и Каронг все более уверенно плел магические сети, как плетет паутину паук, чтобы поймать в нее расшалившихся мух.

На экране вместо харь сатиров и кабана появилось растерянное лицо Марьяны, которая пролепетала неразборчиво насчет того, что «меры принимаются» и безобразие вот-вот будет прекращено». Из этого я заключил, что эфир Атасову дали не местные телебоссы, а скорее всего Каронг, которому зачем-то понадобилось нагнать страх на публику. Ну и, возможно, на власть.

На месте трех полыхавших в полу пентаграмм образовалось вдруг три темных провала, и оттуда хлынула нечистая рать, уже знакомая мне по планете Зла. Были оборотни – пока что в человеческом обличье, но не приходилось сомневаться, что при виде разгулявшихся ведьм они не в силах будут сдержать звериных эмоций и явят потрясенным телезрителям свою истинную суть.

Я сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Надо отдать должное Мурзику: он оказался человеком неробкого десятка и привел свою разбойничью дружину в нужное время. По всему холлу затрещали автоматные и пистолетные выстрелы.

Каронг, видимо, не ожидал атаки. Его оборотни падали под градом серебряных пуль, а он только-только начал сооружать стены, точнее, искривлять пространство, чтобы защитить нечисть. Мы с Соловьем ему в этом активно мешали, и возведенные черным магом баррикады рушились под нашими ударами.

Общими усилиями мы искривили пространство внутри дворца до такой степени, что, по-моему, потеряли контакт с внешним миром. В довершение всех бед Каронг вызвал на подмогу гарпий, которые внезапно атаковали веселившихся ведьм и заставили их ссыпаться вниз с визгом и матерными проклятиями. Гарпий было не более десятка, но шороху они наделали изрядно. Мне пришлось пустить в ход свой энергетический меч, иначе моему воинству пришлось бы совсем туго.

К сожалению, в момент кровавой схватки с дурно пахнувшими злобными созданиями я потерял из виду Каронга, и уж, конечно, черный маг использовал мой промах на полную катушку. Пол вдруг перестал раскачиваться под моими ногами. Вместо звездного неба над головой вновь сомкнулся украшенный лепниной потолок, и стены тоже приняли свой обычный вид. Уцелевшие в бою гарпии и оборотни словно испарились – за исключением тех, которым уже не летать и не прыгать.

Воинство Мурзина в количестве пятнадцати человек было на месте и громкими криками выражало восторг по поводу одержанной победы. Хотя, на мой взгляд, радовались земные разбойники преждевременно. И оборотней было убито не так уж много, и общая ситуация складывалась не в нашу пользу. Между прочим, погас телевизор – что было совсем уж дурным знаком.

– Я протестую! – взвизгнул Сиротин, принявший свой обычный вид.– Это ваши штучки, господин экстрасенс! Я буду жаловаться на вас Генеральному прокурору...

– Сам ты экстрасенс! – возмутился Свистун.– Я – Соловей-разбойник и за тысячи лет ваших прокуроров видел-перевидел!

– Ун моменто...– подлетел к Степанычу расторопный Атасов, благополучно перенесший воздушное приключение.– Несколько слов о вашей последней встрече с Ильей Муромцем! Ползунов, камеру!

– А что Илья Муромец? Тоже мне – Герой. Я тебе лучше расскажу, как мы с Атиллой ходили на Рим. Вот это была заварушка! Сам римский папа у нас пардону просил!..

Пока Свистун рассказывал любопытному Атасову о своих встречах с Атиллой и папой римским, я безуспешно пытался разорвать магический круг, в котором мы оказались по милости Каронга и собственной глупости. Теперь мне стало понятно, почему черный маг с такой легкостью согласился приехать во дворец Пушкина и почему он так странно себя вел, не особенно напрягаясь в разрушении магических чар Соловья и ведьм. Атака оборотней была всего лишь отвлекающим маневром. Этой атакой он заставил нас с Соловьем заниматься искривлением пространства и использовал наши усилия для перемещения дворца в параллельный мир. А вот выхода из этого параллельного мира в основной мы не знали.

Я догадался о промахе раньше, чем убедился в нем собственными глазами, для чего мне пришлось выйти на крыльцо. Возмущенный тем, что его снимали в непотребном виде, Сиротин вибрировал и брызгал слюной за моей спиной. В полном отчаянии я оглядывал совершенно незнакомый пейзаж, не понимая, что же можно предпринять в данной абсолютно проигрышной ситуации.

– Перестань же наконец дергаться, Евграф,– послышался возмущенный голос Жигановского.– Ты что, никогда в политических шоу не участвовал?

– Это ты ведьмячий шабаш называешь политическим шоу, Венедикт? – взвыл от возмущения Сиротин.– Да ты свою свинячью рожу по телевизору видел? Не видел! А вся страна видела! Не было на Святой Руси президентов с такими рожами, Венедикт. Не было и не будет! И никакой миллиард тебе не поможет.

– Ты мою рожу не тронь, Евграф,– обиделся Жигановский.– Уж не хуже она твоей, во всяком случае.

– Нет, вы слышали?! Вы слышали, мужики?! Не хуже?! Да у меня всего-то рога были на голове, ну и ноги слегка волосатые, с копытами. Вон Атасов не даст соврать. А ты, Веня, был ужасен!

– Он свихнулся! – Жигановский обернулся к смущенно улыбавшимся Караваеву и Сене Бенкендорфу.– Какие волосатые ноги? При чем тут копыта?

– Я копыт у тебя не заметил, Венедикт,– утешил хорошего знакомого лже-Пушкин.– Что же касается свиного рыла, то в жизни все бывает. У Бенкендорфа вон хвост вырос. Можешь себе представить, Веня, прямо сквозь штаны пророс. Пушистый такой – хоть сейчас на продажу.

– А у тебя рога были! – обиженно сказал Сеня.– А Васька жеребцом ржал!

– Я тебя умоляю! – возмутился оруженосец.– От такого зрелища не только заржешь, но и завоешь!

– Не было у меня рогов,– запротестовал Караваев.– Просто волосы встали дыбом. Какие могут быть рога у вдового мужчины?

– Были рога, Саша,– неожиданно поддержал шефа жандармов атаман разбойников Мурзин.– Я как на тебя глянул, у меня палец сам собой на спусковом крючке дернулся. Хотел уже пристрелить, чтобы не мучился.

– Хватит молоть ерунду! – возмутился Жигановский.– Как с ума все посходили!

– Это мы с ума посходили?! – завопил вдруг дурным голосом до сих пор молчавший магнат Казюкевич.– Это твой идиот князь Мышкин всех нас в чудищ превратил! С какой мордой, в смысле выражением лица, я в Кремль теперь пойду? От меня деловые партнеры шарахаться будут! Константин Казюкевич – сатир! Козел с рогами! Я тебя убью, Жигановский, если ты не скажешь, где раскопал этого идиота!

Казюкевич действительно набросился с кулаками на вконец растерявшегося Венедикта Владимировича, который никак не мог взять в толк, в чем его обвиняют. Похоже, он еще находился в состоянии эйфории по поводу только что успешно завершившейся полуторамиллиардной сделки и шабаша просто не заметил, то есть посчитал его чем-то вполне естественным – насколько может быть естественной галлюцинация, приключившаяся в полусонном состоянии поcле изрядной порции коньяка. А Жигановский, надо сказать, хватил немало. Казюкевича общими усилиями оттащили от Венедикта Владимировича, не дав ему совершить суд скорый и неправый.

– А я думал, что мне все это почудилось...– растерянно произнес Жигановский.– Но этого не может быть! Это чертовщина какая-то! Мы же нормальные люди!

– Я – ненормальный,– запротестовал Евграф Сиротин.– Совершенно официально заявляю, вот, даже могу в телекамеру, что я – психически больной. Прошу меня изолировать. Я отказываюсь принимать мир, где летают ведьмы, где приличных людей превращают в сатиров, где Соловей-разбойник пьет водку с Атиллой, где всякие залетные Герои нагло сорят миллиардами баксов. Я ненормальный, слышишь, Венедикт, я ненормальный и не желаю жить в мире, в котором бал правит твой идиот князь Мышкин!

– Он не идиот! – вступилась за меня Наташа.– Он – Герой! Попрошу не оскорблять моего будущего мужа. Скажите, пожалуйста,– Сиротин испугался голых ведьм!.. А кто неделю назад наклюкался в стриптиз-баре до скотского состояния и изображал Черномора, выходящего в окружении русалок на песчаный пляж?

– Наташенька...– прокашлялся Караваев.– Ты не могла этого видеть. А наплести на человека можно что угодно.

– Вот ты и плел! – не пощадила родного отца строгая Наташа.– Бенкендорф не даст соврать.

– Да...– прокашлялся Сеня.– Чудили, чего уж там? Зря ты так, Евграф. Он, видите ли, ненормальный! А кто у нас нормальный? На всех психушек не хватит. Приспособимся как-нибудь.

– У меня машину украли! – сказал подошедший Атасов.– Облазил всю округу – ни черта нет, кроме деревьев. У самого крыльца стояла...

Тут только почтенная публика обнаружила, что исчезли не только брошенные у крыльца механические тележки, но с первыми лучами солнца испарилась и окружавшая особняк металлическая ограда.

– Вот влипли! – дошло наконец до Соловья, и он растерянно оглянулся на ведьму Дуняшу, которая в строгом деловом костюме стояла во главе своих товарок.– Это же параллельный мир!

– Какой такой параллельный? – вскинулся Жигановский.– Что вы мне голову морочите? Выведите же нас отсюда кто-нибудь!

– Вывести-то можно,– вздохнул Соловей,– да вот только куда? Этих параллельных миров – может, тысячи, а может, и миллионы... Век тут, однако, куковать придется.

Соловей был абсолютно прав. Нас завлекли в ловушку с бесчисленным количеством выходов, среди которых терялся единственный, способный вывести туда, где готовился осуществить свой дьявольский план черный маг Каронг.

Задача передо мной стояла абсолютно неразрешимая. Все остальные могли метаться по округе, аукать и звать подмогу, но я точно знал, что накликать в этом мире можно только беду. А помогать нам здесь абсолютно некому. Не исключено, конечно, что лет через десять мы отсюда выберемся, а возможно, для этого потребуется сто лет... Словом, я опустил руки.

– Да что мы, на необитаемом острове, что ли? – возопил Мурзик, потрясая кулаками, и нашел отклик в сердцах подручных, которые хором ответили главарю: – Да не может этого быть!

– Ерунда какая,– сердито сказала Наташа.– Что ты нам голову морочишь? Это наш мир! Я очень хорошо все помню. И если не пропала здесь ночью, то уж утром точно не заплутаю!

Наташа пошла по дорожке столь уверенно, что все последовали за ней, включая нас с Соловьем. Разумеется, мы с ним понимали, что Наташа заблуждается по поводу знания этого мира, куда мы попали хитростью Каронга. Это правда, что она здесь была. Точнее, мы были с ней вместе. Все дело в том, что в тот раз привел ее сюда я, а потом вернулся назад по собственным следам, оставленным во времени и пространстве. Ныне эти следы отсутствовали начисто.

– Ну вот! – сказала Наташа.– Это то самое озеро, где Никита лишил меня девственности!

– Негодяй! – возмущенно выдохнул Караваев.– Соблазнитель невинных девушек!

– А потом мы пошли по этой тропинке,– продолжала как ни в чем не бывало Наташа.– Миновали этот дуб. И очутились прямо у металлической ограды. Вот же она! Ну и что ты мне голову морочил, Герой? Сам же сказал, что это окрестности дворца.

Самое поразительное – мы вернулись в основной мир вслед за Наташей. До этой минуты я был абсолютно уверен, что земляне не обладают способностями, позволяющими им путешествовать самостоятельно из одного мира в другой. Ну за исключением, естественно, подданных Кощеева царства, давно потерявших возможность влиять на процессы, происходящие на планете.

– Она – ведьма,– сказал мне, понизив голос, Соловей.– Помяни мое слово, Лексеич, намаешься ты с ней... А я-то думал, что колдуньи на Земле больше не рождаются!

– Она не ведьма и не колдунья,– возразил я неучу.– Она – экстрасенс.

– Что в лоб, что по лбу! – пожал плечами Свистун (и в своем скептицизме был прав, не при Наташе будь сказано).

Атасов обрадованно завопил, обнаружив у ворот свою машину. Небритый Эдик так торопился на студию, что едва не забыл своего верного подручного Ползунова, увлекшегося съемками Наташи на фоне серой скалы. Положим, смотрелась девушка действительно живописно, но это вовсе не означает, что я позволю любому и каждому пялиться на будущую жену Героя через магический глаз. Впрочем, моего вмешательства не потребовалось: вернувшийся с полдороги Атасов утянул назойливого оператора за собой.

– Подождите...– сказал Сиротин.– А где дворец, за него же уплачено? Я протестую. В конце концов, с нас же в мэрии спросят – был дворец и вдруг на его месте скала!

Я хотел было объяснить Сиротину, что дворец остался в параллельном мире и с этим уже ничего не поделаешь, но меня отвлек Василий, решивший на всякий случай осмотреть свой «мерс».

– А это что еще за чучело у меня здесь сидит?

– Сам ты чучело,– донесся до меня из машины знакомый голос.– Брошенная на дороге телега по паррийскому Уложению считается ничейной.

Это был мой брат Вик – страшный зануда, жуткий законник, знающий Уложения чуть ли не всех планет Светлого круга и без конца этими знаниями козыряющий... Интересно, каким ветром его занесло на Землю в столь ответственный момент, когда его распрекрасная Дарья собирается разрешиться от бремени? По паррийским обычаям, муж должен непременно присутствовать при появлении на свет своих отпрысков – во избежание всяких там подмен, магических воздействий и прочих подобного рода штучек, на которые весьма щедр Темный круг, никогда не обделяющий вниманием мою родную планету.

– Не связывайся,– сказал я Василию.– Тем более не пытайся его ударить. Он, чего доброго, решит дать тебе сдачи, и это будет очень болезненно для твоего организма.

– Трепло ты все-таки, Ник,– вздохнул мой многомудрый и сдержанный брат.– Я как увидел всю эту катавасию по телевизору, сразу понял, что без тебя здесь не обошлось.

Оказывается, премудрая Дарья уже разрешилась от бремени. Тройней. Двумя мальчиками и девочкой. Я-то думал, что будет двойня, но эта пара – я имею в виду Вика и Дарью – всегда опровергала самые смелые мои ожидания. Разумеется, радости по этому поводу в нашем многочисленном семействе не было предела. Хрустальный замок ломился от гостей. Вся Парра веселилась до упаду в связи с увеличением королевского семейства сразу на три порфирородные персоны.

Что же касается моего предшественника на посту земного резидента Аббудалы Каха, то он предпринимал воистину героические усилия, чтобы привлечь внимание членов Высшего Совета к негативным событиям на планете Земля. Надо сказать, что за неделю неустанных трудов ему удалось почти невозможное: он добился, чтобы слушания по земным проблемам были включены в план работы на текущий квартал. Месяца через три можно ожидать принятия судьбоносного решения.

Словом, у меня появилась уйма времени, чтобы разделаться с Каронгом и вернуться на родную планету в ореоле победителя. А Вика на Землю отправила Ма, всерьез напуганная истерическими воплями сиринца по поводу отданного на заклание темным силам младенца, то есть меня. Тем более что предлог для частного визита принца Нимерийского на Землю уже пищал в люльках. Должен же был Вик известить тестя и тещу, что они стали дедушкой и бабушкой.

– Все здешние телевизионные каналы живо обсуждают безобразное шоу, устроенное в Москве заезжими масонами, а также участие в нем некоторых видных политических деятелей и олигархов. По мнению полито-логов, мы имеем дело с заговором против избранной народом власти. Правда, выступивший с заявлением президент все домыслы про масонов и заговорщиков опроверг и обещал разобраться с теми, кто будоражит общественное мнение непристойным поведением в людных местах.

– Я так и знал! – схватился за голову Сиротин, внимательно слушавший моего брата.– Но при чем здесь масоны?

– Президент сказал, что ни при чем. И уже отдал указание руководителям спецслужб разобраться с экстремистами, возбуждающими межнациональную рознь безответственными заявлениями.

Все-таки Вик молодец. Прямо мыслитель. Сразу же постиг все хитросплетения местной политической жизни. А я ведь до сих пор считал, что Землей правит царь. Мне и в голову не приходило выяснить, чем царь отличается от президента. И по поводу Джорджа я дал маху. Он вовсе не премьер-министр, а тоже президент, но совсем другой державы. Оказывается, на Земле, как на Альбукерке, более сотни государств. Кажется, в Школе резидентов нам об этом говорили, но я, видимо, посчитал эти сведения не особо важными и пропустил мимо ушей. Выходит, ошибся...

– Я этого так не оставлю! – не очень уверенно воскликнул Жигановский.– Я на Атасова в суд подам. Меня обозвать масоном – это же уму непостижимо!

Венедикт Владимирович выглядел растерянным, похоже, он впервые столкнулся с явлениями, выходящими за рамки привычных с детства понятий, и почувствовал сильный дискомфорт. Весь его апломб куда-то испарился, и в поведении стало проскакивать что-то заискивающее.

А вот у магната от пережитых потрясений случился ступор. Появление еще одного «идиота» в дополнение к уже имеющемуся и ожидание новых неприятностей повергло его в глубочайшую депрессию.

Сиротин настаивал на своем помешательстве и собирался немедленно отправиться в институт Сербского, где, по его словам, и не таких поднимали на ноги.

Остальные держались бодро. Шайка разбойников в силу некоторой ущербности интеллекта ее членов не совсем уловила суть произошедших событий. Для Караваева и лже-Бенкендорфа метаморфозы не были чем-то таким уж удивительным, поскольку они, будучи актерами, чуть не каждый день меняли личины... Во всяком случае, именно так объяснил нам с Виком причину своего спокойствия Александр Сергеевич.

– Умом-то я понимаю, что надо бы ужаснуться, увидев это,– развел он руками,– а вот настоящего страха, чтобы до печенок достал, нет!.. Я ведь кого только не играл. И лешим был, и вурдалаком гнусным, и даже чертом в инсценировке повести Николая Васильевича Гоголя. А Сеня Курицын – и вовсе Кощея Бессмертного изображал – главного злодея всех времен и народов.

– Сеня – Кощей Бессмертный?! – захрюкал, давясь смехом, Соловей-разбойник.– Ой, держите меня, я лопну!

– Это искусство! – обиделся на Свистуна разжалованный в нечистую силу шеф жандармов.– Я тебе удивляюсь, Степаныч: художественная натура, певец – и вдруг такое непонимание очевидных вещей!

– Ну, положим,– покраснел Соловей,– кое-что и мы понимаем. Я к тому, что маловато в вас реализму. Все на сказочки тянет. Уж я тебя, Сеня, познакомлю с истинным Кощеем – и ты сразу поймешь, чем жизнь отличается от искусства.

Соловей, прямо скажу, удивил меня своими познаниями в столь специфической области. Все-таки не зря он целыми днями торчал в квартире Капитолины перед телеящиком... А я, честно говоря, никак не мог понять, что такое театр. Если это магия, то какой категории, а если метаморфоза, то какого качества? Можно ли считать подобную метаморфозу полной и устойчивой, или же она лишь частичное погружение в иную структуру бытия с последующим неизбежным возвращением в первоначальное состояние? И наконец, появляются ли в результате подобных входов и выходов фантомные структуры, продолжающие существовать, допустим, и в иных измерениях – независимо от первичного объекта?

– Загнул ты однако, Лексеич! – покачал головой Соловей.– Даже я не понял, что ты сказал.

– А я поняла! – выручила меня Наташа.– Фантомные структуры остаются на плоскости – только не в театре, а в кино.

– Но ведь бесконечное и беспорядочное перемещение из плоскости бытия в иную плоскость давно бы уже привело жизнь на Земле в неуправляемое состояние? – засомневался Вик.

Мой брат, как всегда, зрит в корень: если каждый начнет ходить туда-сюда, оставляя за собой хвост устойчивых фантомов, то жизнь на Земле превратится в ад. Фантомы захотят жизненного пространства и в реальном бытии, не ограничиваясь параллельными мирами. Более того, фантомы сами начнут оставлять после себя фантомы. Словом, начнется полный хаос... Нечто подобное случилось много лет назад на планете Дриада, и цивилизация там погибла в рекордно короткий срок.

– В кино все упорядочено,– возразила Наташа.– Есть сценарий, есть режиссер, есть пленка, на которой все зафиксировано. Если фантом и способен выйти за пределы пленки, то только на экран телевизора.

– Как хотите, а я уезжаю в психушку! – сказал Сиротин.– Мне надоело быть бредовым фантомом мающейся с похмелья сивой кобылы!

– Все отправятся, куда пожелают, но только после того, как мы покончим с Каронгом! – возразил я.– Перед нами стоит очень непростая задача: предотвратить вторжение темных сил на вашу замечательную планету. И в этом нам поможет магия кино.

– Я всегда говорил, что ты идиот, Никита,– вздохнул Жигановский.– И, кажется, не ошибся на твой счет. Ну при чем здесь кино?

– Скоро узнаете, Венедикт Владимирович,– утешил я его.– На какое время у вас назначено начало симпозиума?

– На двенадцать,– взглянул на часы Сиротин.– Через сорок минут.

– Мы должны быть в офисе через двадцать минут, максимум – через полчаса.

– Нет,– твердо сказал Василий.– Как хочешь, Никита, но руль я тебе не дам. Как маг ты, может быть, и велик, но как шофер – ни к черту не годишься. Если нарвемся на гаишников – плакали мои права. К тому же мы все в одной машине не поместимся, а твой брат водить тачку не умеет.

– Почему это не умею? – возмутился Вик.– Да я первый наездник на Парре. Объездил не один десяток крылатых жеребцов!

– Ох уж эти ковбои! – простонал Василий.

Наш с Виком проезд по московским улицам был впечатляющим. Мурзик и его ребята, последовавшие за нами на трех своих машинах, остались далеко позади. Мы же на двух «мерсах» Жигановского нарушили все без исключения правила, которые только есть. Так, во всяком случае, утверждал Василий. Зато добились нужного результата – мы были у дверей офиса Казюкевича без пятнадцати двенадцать.

Сиротин сказал правду. К офису съезжались роскошные механические тележки. Из них выходили очень важные люди и, сопровождаемые беспрестанно вертевшими головами охранниками, медленно поднимались по мраморным ступенькам.

Казюкевич отчего-то заволновался, что помогло ему выйти из ступора, но помешало смело войти в собственный офис. Сиротину и Жигановскому пришлось вести магната чуть ли не силой. Местные минотавры-задохлики, увидев босса, взяли на караул. Подозрение у них вызвал только Соловей-разбойник. Вмешался Казюкевич, простонавший слабым голосом: «Пропустить...» – и дело, к счастью для охраны, обошлось без силового вмешательства.

В фойе огромного здания народу собралось уже изрядно. Наше появление вызвало настоящий фурор: сначала все замолчали, потом зашушукались с новой силой.

Перепуганный Казюкевич опять потерял лицо. Жигановский же взял себя в руки и раскланивался со знакомыми – даже вступил с одним из них, наиболее настойчивым, в разговор.

– А я вам говорю – полномасштабная провокация! Совершенно с вами согласен: искажение светлого облика. Новое издание «Кукол»!.. Я специально пригласил специалистов, чтобы они разоблачили Атасова. Все будет объяснено, господа. Масонов не будет. Нет в Москве никаких масонов. Обыкновенные иллюзионисты из цирка. Их Атасов пригласил, чтобы бросить тень на нашу партию. Ах, этот сукин сын здесь, ну тем лучше!

Атасов действительно с видом победителя прохаживался по коридору, а следом за ним, как привязанный, семенил Ползунов, пугая окружающих магическим глазом. Надо отдать должное расторопному журналисту: передвигался он по Москве с замечательной скоростью. Впрочем, отъехал он от дворца Пушкина на полчаса раньше нас, так что его появление в офисе Казюкевича к подвигу не отнесешь.

Кроме небритого Эдика и Ползунова было еще десятка два людей с микрофонами и телекамерами. Как сказал мне Жигановский, все они явились освещать предстоящее событие. Честно говоря, не совсем понял Венедикта Владимировича: в каком смысле – «освещать»? Света, по-моему, в построенном по проекту Каронга здании хватало вполне. В крайнем случае можно было бы включить лампы, которые на Земле самой примитивной конструкции.

На правах хозяев, проталкивая перед собой Казюкевича, мы вошли в конференц-зал и прикрыли за собой двери. Необходимо было проверить помещение до начала событий, которые, как мне представлялось, должны иметь самые дурные для Земли последствия. Я узнал, что столы на возвышении называются президиумом, а сооружение справа – трибуной. Пока объяснял это любопытному Вику, зазвонил мой мобильник, и я услышал голос Мурзика, который вежливо уточнил, входит ли в его обязанности штурм офиса Казюкевича или же ему оставаться в засаде?

– Штурмовать не надо,– ответил я.– Но если из здания полезет нечто неземной наружности, стреляйте не раздумывая.

Мурзик не совсем понял, что означает «неземная наружность», и попросил уточнить.

– Шестиглавые, шестирукие, пятиногие,– перечислил я.– Оборотни всякие... Ты их ни с кем не перепутаешь. Если тварей будет слишком много – рвите когти.

Должен признать, что Мурзик был прав в своем недоумении. Уж слишком неточно я описывал врагов. Но дело в том, что я и сам не ведал, какую пакость пришлют на Землю черные маги. Хотя твердо знал, что пакость будет.

Надо сказать, что прорыв на другую планету – предприятие весьма и весьма трудоемкое, особенно если вам нужно перебросить через время и пространство существа, генетически несовместимые с жителями избранного мира. Дело сильно облегчается, когда на объекте уже существуют пусть не аналоги данных существ, но хотя бы их фантомы.

Вик долго разглядывал президиум, потом сосредоточенно поковырял ногтем сооружение, именуемое трибуной. Выражение лица у него было на редкость глубокомысленным. Он даже попробовал сдвинуть трибуну с места, но без особого успеха – она словно вросла в пол.

Венедикт Владимирович пристально наблюдал за действиями моего брата, потом вздохнул и покрутил пальцем у виска. Вик очень хорошо знал, что означает на Земле этот жест, но на Жигановского не обиделся. Моего брата вообще трудно смутить, а уж тем более вывести из себя. Вик у нас на редкость терпеливый и рассудительный.

– А белый прямоугольник зачем? – спросил он у Сиротина.

– На нем кино показывают,– опередил Евграфа оруженосец Василий.

– Про Арнольда? – спросил я, заинтересованный не меньше Вика.

– Можно и про Арнольда.

– Не понимаю,– возмущенно завибрировал Жигановский,– что вы привязались к этой трибуне. Таких в столице тысячи и тысячи!

– Это вряд ли...– покачал головой Вик.– Трибуна сделана из очень редкого материала – черная смола – ее еще называют на Альдебаране «слезой Сагкха». Обычно слезы Сагкха применяются в черной магии.

– Так давайте выбросим эту трибуну к чертовой матери! – возмущенно воскликнул Сиротин.

– Времени нет! – вздохнул Вик.– Магический сеанс уже начался.

Мой брат оказался прав. Вдруг сами собой распахнулись двери, и томившаяся в коридоре солидная публика кинулась занимать пустующие кресла, предвкушая обещанные Жигановским разоблачения. Людей собралось гораздо более сотни – на что я и указал хозяину офиса Казюкевичу. Магнат нервно дернулся и буркнул что-то насчет халявщиков, которые ходят не столько на симпозиумы, сколько на банкеты... В любом случае гости господина Казюкевича, заполнившие обширный зал, были людьми – за это я мог поручиться. Зато не рискнул бы поручиться, что ими они и останутся в ближайшее время.

– А Каронга-то нет! – торжествующе глянул на нас Жигановский.– Кто теперь, по-вашему, будет людям мозги пудрить?! Попробуйте загипнотизировать такой зал! Тут вас мигом разоблачат, иллюзионисты! Это ведь элита. Лучшие умы страны.

– Каронг не полезет в свару,– пояснил Венедикту Владимировичу мой брат.– Он слишком умный для этого.

– А что, здесь будет опасно? – насторожился Сиротин.

– Скоро начнется ад,– честно ответил мой брат.

В этом весь Вик. Он всегда отвечает прямо и честно на поставленные вопросы. Сколько раз я его убеждал, что в критической ситуации покривить душой бывает совсем не лишним. Нет, он рубит правду-матку прямо в глаза.

– Я уйду! – истерично воскликнул Сиротин.– Пусть не в институт Сербского, пусть в простую районную поликлинику, но уйду! Я этого не выдержу!

– Никто никуда не уйдет,– пожал плечами Вик.– Все общавшиеся с Каронгом уже втянуты в магическую игру и не властны над своими поступками.

Вик, разумеется, был прав. Иначе я ни за что бы не взял в проклятый офис Наташу, а отправил бы ее куда-нибудь подальше – может быть, даже на другую планету... К сожалению, для магии такого уровня нет ни границ, ни расстояний, ни укромных уголков. Не спрашивайте меня, почему это происходит, ибо многие пытались перевести магическую силу на язык математических формул, но пока это никому не удалось.

Наше единственное преимущество перед Каронгом заключалось в том, что он не знал, где мы находимся. Наверняка черный маг был уверен, что мы не вырвемся из параллельного мира, в который он нас так искусно забросил. Он настолько уверовал в свою победу, что даже не явился в офис убедиться собственными глазами, что все идет по заранее намеченному плану. Подобные типы всегда самоуверенны, и это дает шанс неробким людям постоять и за свою жизнь, и за благополучие планеты.

– Вы хотите сказать, что мы сейчас погибнем? – ужаснулся Казюкевич, до которого наконец дошел весь ужас создавшейся по его вине ситуации.

– Не обязательно,– отозвался Соловей, пристально вглядываясь в экран, который вдруг засветился голубоватым светом.– Вы можете переметнуться в рать Каронга, но тогда доживать вам придется в шкуре инопланетного монстра.

Вот вам еще один правдолюбец и правдоруб. Ну кто их, спрашивается, за язык тянет?! И без того приходится иметь дело со страшно нервной и непредсказуемой агентурой, готовой в любую секунду предать своего резидента, а тут еще субъекты со стороны постоянно усугубляют положение, подсказывая, как удобнее всего сделать его неконтролируемым.

– Я тебе в морду дам, Венедикт! – пригрозил подошедший к нашей группе Атасов.– Ты какого рожна погнал на меня волну? Нашел, понимаешь, чародея! Сам развел вокруг себя полтергейст, а меня черт-те в чем обвиняешь!

Венедикт Владимирович напором разбитного журналиста был смущен и даже всерьез, по-моему, обеспокоился за область лица. Ибо Эдик буквально горел благородным негодованием и был, разумеется, прав в своем неистовстве. Другое дело, что Венедикт Владимирович если и был виноват, то только в самой примитивной лжи, которая, как я успел заметить, на Земле большим грехом не считается. Во всем остальном вину Жигановского можно считать лишь косвенной.

– Это что же,– воскликнул вдруг Сиротин,– нам будут показывать кино про вампиров?

– Ага...– шмыгнул носом Соловей.– Щас такое кино начнется, что мало никому не покажется. А я ведь еще когда говорил Капитолине, что они доиграются в этом Голливуде!

На экране действительно появились существа, о которых наслышаны на многих планетах. Большие любители попить кровушки, но относительно благообразные на вид. Впрочем, благообразными они были только в первую минуту. Потом у них начали отрастать остренькие зубки, довольно выразительно посверкивавшие во рту в ожидании привычной работы.

– Опять Голливуд! – разочарованно махнул рукой Атасов.– Ты зачем нас здесь собрал, Казюкевич?

– А скажите, Эдуард,– взял я журналиста под руку,– этот ваш Ползунов – очень нервный человек? Бросит ли он камеру от испуга?

– Да никогда в жизни! – обиделся за партнера Атасов.– Визжать будет от страха, но камеру не выключит, тем более не бросит. Она же огромных деньжищ стоит!

– А остальные?

– Тут профессионалы собрались...– пожал плечами Атасов.– Было бы что снимать. Пока я ничего интересного не вижу.

– Сейчас будет очень любопытное зрелище, господин журналист,– куда любопытнее того, что мы с вами наблюдали ночью. Словом, если жизнь вам дорога – требуйте прямого эфира. И для себя, и для своих коллег.

Атасов мне поверил. Минувшая ночь не прошла для него даром. Возможно, он не очень разобрался в сути и причинах шабаша, зато прокомментировал невероятное зрелище для всей страны и, кажется, был горд своей удачей.

– Щас полезут...– сказал дрогнувшим голосом Соловей.

Свистун хоть и принадлежит к нечистой силе, но кое-какие нервы у него тоже есть. А зрелище на наших глазах разворачивалось жутковатое. За относительно благообразными вампирами на экране замаячили совсем уж безобразные монстры, а сам экран начал устрашающе пульсировать, словно готовый в любую секунду лопнуть от напряжения.

– Что-то я не пойму... какая-то окрошка...– задергался Василий.– Такое впечатление, будто кто-то изорвал несколько пленок с фильмами ужасов, а потом их как попало склеил.

Я мог назвать оруженосцу имя существа, проделавшего эту нелепую, на его взгляд, работу, но мне недостало для этого времени. Светящийся экран треснул посередине, и в образовавшуюся щель вывалился первый вампир, которому Вик мгновенно снес голову энергетическим мечом.

До сих пор довольно спокойно взиравший на происходящее зал отозвался вздохом изумления. Потом послышались голоса протеста, наконец, вопли ужаса. И было отчего вопить. Очень трудно удержаться от крика, когда на вас валит с экрана, оживая прямо на глазах, нечисть.

Мы с Виком работали мечами как заведенные, но не могли вдвоем остановить бесчисленную голливудскую рать, которая питалась энергией Черной плазмы! Я знал, что магический процесс не продлится долго. Благоприятное для Каронга расположение звезд сохранится максимум час, однако за этот час все может рухнуть на Земле – и рухнуть без надежды на возрождение!

– Эфир! – надрывался Атасов.– Дайте же эфир, мать вашу! Всех уволю к черту!

На наше общее счастье эфир журналисту все-таки дали. И, похоже, не одному Эдику, а и всем его коллегам. Дальнейшее было делом техники – магической, естественно. Уж коли нам дали эфир, то мы из него и не выскочим, если, разумеется, не вмешается Каронг.

– Гони их по электронным импульсам! – крикнул я Соловью.

Вряд ли Свистун знал, что такое эти самые «импульсы», но суть от него требуемого уловил с полуслова. Все выбегавшие, выползавшие и вылетавшие из расширявшейся щели монстры под прицелом магических глаз телекамер словно бы растворялись в воздухе под бурные аплодисменты зрителей, которые почему-то решили, что им показывают изысканное шоу.

Зато на экранах телевизоров изумленные граждане наблюдали наверняка совершенно чудовищное зрелище. Покинуть магический телеэкран монстры не могли и бесновались в этом замкнутом двухмерном пространстве.

– Слушайте, иллюзионист! – подбежал ко мне взмокший от криков Атасов.– На меня вышел редактор – он буквально вибрирует от бешенства! Ему звонили из.... Впрочем, ему отовсюду звонили! Требуют немедленно прекратить безобразие. Меня же уволят по вашей милости!

– Вы жить хотите? – мягко спросил я у журналиста.– Так вот, запомните: либо они пойдут в эфир, либо начнут есть нас.

– Шутите? – криво усмехнулся Эдик.

На не вовремя заданный вопрос едва не ответило похожее на гигантского краба чудовище, одним касанием клешни перекусившее пряжку на ремне, поддерживавшем штаны журналиста. Штаны Атасов спас, а жизнь вполне мог потерять, если бы я не ткнул в голову краба энергетическим мечом. Черная жидкость из разрубленного тела хлестнула в зал, изрядно переполошив передние ряды.

– Господи, да они живые! – взвизгнулиоттуда.– Они настоящие!

В задних рядах неуверенно хихикнули, усомнившись в поставленном диагнозе. А позеленевший от ужаса Атасов попятился назад и завизжал в свой мобильник:

– Да идите вы все в задницу! Нас ведь убивают!

Положим, здесь он сильно преувеличил, поскольку пока еще никто не пострадал. Беспорядок в одежде журналиста не в счет. Надо признать, что чудища иногда проскакивали мимо телекамер и их приходилось ликвидировать в рабочем порядке. Однако постепенно операторы приноровились к ситуации и стали работать более качественно, что позволило нам с Виком перевести дух. Правда, ненадолго.

С улицы вдруг послышались выстрелы. Я сразу сообразил, что это Каронг. Черный маг, видимо, догадался, что дело складывается совсем не так, как задумывалось, и поспешил вмешаться в ситуацию. Мой мобильник вскоре подтвердил это.

Пространственный прорыв произошел буквально в нескольких десятках метров от офиса магната, и люди Мурзика вынуждены были принять бой в весьма невыгодных условиях – их атаковали оборотни, вооруженные огнеметами и автоматами. Похоже, Каронг учел урок, преподанный ему во дворце Пушкина. Все три машины Мурзика пылали, а сам он вместе с подручными вынужден был ретироваться в здание и теперь вел неравный бой с численно превосходившими силами противника. По его словам, оборотней навалилось никак не меньше полусотни. Кончались патроны... Я настоятельно посоветовал ему рассредоточить людей по всему зданию – проще говоря, уносить ноги.

Главный удар предстояло принять нам с Виком. Простой автоматной пулей нас не возьмешь, впрочем, как и серебряной. Оборотней я не боялся: полсотни ублюдков на двух Героев – приемлемый расклад. Смущал Каронг... Этот вполне мог не только испортить нам с братом репутацию, но и отнять жизни.

Каронг возник столь неожиданно и столь эффектно, что уже слегка притерпевшийся к необычной обстановке магического сеанса зал ахнул в испуге. Сноп искр вдруг вырвался в проходе между рядами и ударил в потолок, не повредив, впрочем, обшивку и не опалив никого из сидевших рядом. Потом хлынула струя воды, переливавшаяся всеми цветами радуги, и лишь потом на месте фонтана выросла завернутая в плащ фигура.

На появление черного мага зрители отреагировали аплодисментами и криками «браво». Собравшаяся в зале элита по-прежнему считала, что присутствует на очень интересном шоу иллюзионистов. Люди покрикивали иногда от испуга, но в целом приняли зрелище вполне благосклонно.

Каронг реакцией публики был шокирован: кажется, своим дешевым, прямо скажем, приемчиком он собирался всех потрясти. Однако земляне пресыщены зрелищами и удивить их чрезвычайно трудно.

Еще Каронга ошеломило присутствие в зале двух Героев вместо одного. Лицо его перекосилось от бешенства, а в глазах мелькнула растерянность. Разумеется, мы бы справились с черным магом без труда, но тут в зал ворвались оборотни, уже потерявшие в ходе боя с дружиной Мурзика человеческое обличье.

Аплодисментов больше не звучало. Зато вопли ужаса слились в вой. Многие, вероятно, посчитали, что чрезмерный натурализм шоу только вредит...

Оборотни, побросав автоматы и обнажив мечи, рванулись к нам через зрительские ряды, причиняя сильное беспокойство солидным людям. Зрелище, надо полагать, со стороны выглядело фантастически: полсотни хрюкающих, урчащих и вопящих рыл атаковали двух красавцев-Героев, собираясь не только разрубить их на куски, но и порвать на части.

Мы с Виком успели завалить десяток оборотней, пока Соловей раскатывал свою губу для художественного свиста. Зато его трель махом опрокинула на пол не только наших врагов, но и зрителей в первых рядах. Устояли только мы с Виком, Каронг да Наташа, которой я успел зажать уши ладонями. Я уже собрался выразить благодарность агенту Соловьеву от имени резидента, но в этот момент услышал испуганный голос Вика:

– Ник, стрела!

Чтобы напугать моего брата, надо очень сильно постараться. Но в данном случае было чего бояться. Это была моя стрела – та самая серебряная стрела, которую я по неосторожности и легкомыслию пустил на Землю. Теперь она возвращалась ко мне волею черного мага, целя точно в грудь. Уклониться от нее не было никакой возможности. Тем более на таком расстоянии. И Вик, и я, и конечно же Каронг отлично знали эту особенность магической стрелы: если чья-то злая воля направляет ее в грудь хозяина, то мимо она никак не пролетит.

Я даже не пытался спрятаться от приближающейся смерти – просто стоял и удивлялся, как же все-таки быстро и нелепо она пришла ко мне. Стрела летела медленно – видимо, Каронг не смог отказать себе в удовольствии поиздеваться надо мной напоследок.

До смерти мне оставалась какая-то доля секунды, когда стрела вдруг остановилась в миллиметре от моей груди и ушла в сторону. То есть она не сама ушла – ее перехватила Наташа, сжав длинными пальчиками. Я не сразу сообразил, что это была единственная рука во всей Вселенной, которая могла в данных обстоятельствах спасти меня. Стрела изначально предназначалась Наташе. Не попади она совершенно случайно сначала в замок Ужаса, а потом в руки черного мага, то прилетела бы обязательно к ней, и наша встреча состоялась бы еще год назад!.. Бывают же чудеса на свете! Как хорошо, что это чудо случилось именно со мной!

Вик засмеялся. Каронг заскрежетал зубами и обнажил свой энергетический меч.

Дрались они с Виком на сцене, среди мельтешащих вампиров и монстров, которые по-прежнему норовили вырваться из замкнутого двухмерного пространства, но благодаря бдительным телеоператорам-магам оставались на телеэкранах. Поединок на энергетических мечах – вообще захватывающее зрелище. А уж когда его ведут два мастера – тем более есть на что посмотреть и чему порадоваться. К сожалению, кодекс чести не позволяет Герою вмешиваться третьим в бой двоих, даже если один из них – могущественнейший черный маг, а другой – твой брат, совсем недавно переставший быть мальчишкой. Впрочем, Вик у нас талант – и талант растущий. За последний год он здорово прибавил и в умении владеть мечом, и в умении работать ногами. Ибо ноги в противоборстве очень часто бывают важнее рук. Со стороны могло показаться, что поединок вообще ведут летающие существа,– настолько часто противники отрывались от пола, совершая выпады и отходы.

Каронг был искусным бойцом, но и Вик недаром в шестнадцать лет стал Героем, удивив Парру необыкновенной даже для королевского отпрыска прытью. Я и не заметил его удара, хотя вроде бы пристально следил за происходящим. Черный маг вдруг страшно закричал, выронил меч и распался на две части. Зрелище было жутковатое, и в задних рядах, не пострадавших от Соловьева свиста, ахнули. Останки Каронга вдруг вспыхнули нестерпимым для глаз огнем и не сгорели даже, а испарились под изумленный гул публики.

Внезапно ударила молния. Экран с беснующимися монстрами мгновенно погас. Отчетливо запахло серой. Пространство перед президиумом словно бы раскололось надвое. Образовавшаяся щель стала затягивать в себя распростертые тела оборотней – и мертвых, и оглушенных свистом.

Мне приходилось слышать о пространственно-временных провалах, и я, признаться, перетрусил не на шутку: вслед за оборотнями Каронга жуткая щель вполне могла втянуть и всех остальных присутствующих в зале. Не исключался и куда более страшный вариант, когда сворачивающееся пространство поглотило бы и город, и население планеты... Черный маг, уходя из этого мира, мог попробовать утащить за собой и все живое, отнюдь не спешившее разделить с ним незавидную участь.

Я, Вик и Соловей сработали синхронно: рожденная нашими общими усилиями молния пронзила прожорливый рот, который закрылся столь же внезапно, как и открылся. Лишь странная кривая линия подозрительного синего цвета, похожая на ухмылку монстра, искривила пространство, где секунду назад зиял чудовищный провал. Вик сказал, что это шов, и я не стал с ним спорить. Важно, что все закончилось благополучно. Свой долг резидента я выполнил с честью.

– Ну, Венедикт,– послышался у моего уха чей-то грубый голос,– удивил!.. Вот только свист был лишним. Меня после него парализовало. Все вижу, все слышу, но ни рукой, ни ногой пошевелить не могу.

– Извиняюсь...– отозвался за Жигановского Соловей.– Накладочка вышла: хотели как лучше, а получилось – как всегда.

– Нет уж, дорогуша,– обернулся к нему толстый, похожий на медведя дядька.– Вы – истинный талант! До конца жизни этого представления не забуду. Вы у нас народный?

– Он не народный – он из народа! – пришел на помощь Разбойнику оклемавшийся после всего пережитого Жигановский.– Лично вывез его из глухой провинции.

– Дадим! – твердо пообещал медведеподобный.– Обязательно дадим! Напомни мне, Венедикт. А молодым людям – звание заслуженных артистов! Лично поговорю с президентом... Ах, какая у нас страна! Какие таланты в провинции! А вы говорите – масоны...– укоризненно посмотрел наш благодетель на подошедшего Атасова.– Это же кондовая Русь!

– Абсолютно с вами согласен, Иван Семенович,– расплылся в очаровательной улыбке Венедикт Владимирович.– Но вы уж мне встречу организуйте с президентом. А то ведь кругом клеветники да наушники, готовые за доллар очернить имя Жигановского, который не только не масон, но первый помощник главы государства во всех его многочисленных начинаниях!

Что там еще говорил Жигановский, обращаясь на этот раз ко всему залу, я уже не слышал – не до того было. Мы выясняли отношения с Наташей. В том смысле, что она вот только что, сию минуту поняла, какую ошибку совершила, отдавшись подозрительному инопланетянину, который занимается черт-те чем – хотя бы вот этой самой магией... Словом, обычная девичья истерика, когда нужно идти под венец, а белое платье еще не готово.

– Кому идти под венец? – не поняла Наташа.

– Нам,– терпеливо объяснил я ей.– Стрела в твоих руках – это предначертание Судьбы, от которого никто не вправе уклониться. Вот Вик не даст соврать.

– Не потерплю! – вдруг завопил страшным голосом вынырнувший из-за чьих-то спин в самый ответственный момент папа Караваев.– Это моя дочь!

– Твоя, твоя...– остановила его Наташа.– Что ты раскричался? Молодой человек сделал мне предложение и ждет ответа. Я согласна.

– Ага,– сразу же спал с голоса Александр Сергеевич.– Ну дай я тебя обниму, дорогой зятек! Ах ты боже мой, где я столько денег возьму на свадьбу?

– Так он же миллиардер,– утешил горюющего родителя Василий.– Пусть раскошеливается. Эх, один раз живем!

– Ну, гулять так гулять! – обреченно махнул рукой Караваев.

И мы гульнули. Не скажу, что свадьба была на всю Вселенную, но половину населения Москвы мы споили. Сам президент прислал нам поздравления. И заслуженных артистов мы с Виком получили. А Соловью дали народного. За блокбастер под названием «Нечистая сила».

Тут надо сказать спасибо Атасову, Ползунову и их коллегам, которые показали события в офисе Казюкевича всей стране. Потом москвичи нам проходу не давали, требуя автографов. Такая вот вышла история.

Вик, отгуляв свадьбу, вернулся на Парру к своей Дарье. А я пока остался на Земле. Долг для Героя – прежде всего. С нетерпением жду, однако, когда Высший Совет Светлого круга выслушает наконец Аббудалу Каха и исправит ошибку с моим назначением на эту замечательную планету. И тогда у меня появится возможность показать Наташке мою родную Парру. Три месяца – не такой уж большой срок. Думаю, оставшихся от наследства пяти миллиардов нам вполне хватит, чтобы скромно прожить эти дни...

Сергей ШВЕДОВ РЕЗИДЕНТ

1

Земля. Москва. Рассказывает принц Ник Арамийский, резидент паррийской разведки. Он же Рыжий, он же Сынок, он же князь Мышкин

Сразу скажу, время, проведенное на Земле, не пропало для меня даром: худо-бедно я научился разбираться в местных политических реалиях. Что для резидента, сами понимаете, очень важно. А я человек все-таки ответственный. И если уж Высший Совет Светлого круга назначил меня на эту планету, то не может же принц Ник Арамийский ударить в грязь лицом и провалить задание!

К сожалению, не все это понимают. Кое-кто семейные обязанности ставит выше общевселенских. Хотя, разумеется, меня трудно упрекнуть в том, что я уклоняюсь от исполнения супружеского долга. Я, собственно, Наташку имею в виду. Ей, видите ли, не нравится, что я часто смотрю телевизор. Особенно футбол. И это в тот момент, когда наша сборная отчаянно пытается доказать всей планете свою несомненную состоятельность!

К счастью, папа Караваев целиком на моей стороне. Он не понимает, как может истинный мужчина быть равнодушным к футболу?! И я с ним совершенно согласен. Хотя к футболу пристрастился совсем недавно, а до этого даже не подозревал, что на белом свете существует такая увлекательная игра.

Сразу сознаюсь: был момент, когда я едва удержался, чтобы не прибегнуть к магии. Тем более что и Александр Сергеевич Караваев, и Сеня Курицын-Бенкендорф всячески меня к тому подталкивали. Это было бы нарушением всех и всяческих предписаний и инструкций Высшего Совета Светлого круга!.. Я все-таки не поддался нажиму. Даже когда к делу подключился шофер Жигановского Василий!

– В карты передергивать – ему ничего, а когда вся страна его просит о святом, он, видите ли, не может! Ему инструкция не велит!.. Бюрократ ты, Никита, а не резидент!..

Тем не менее я устоял. Ведь если к судейским ошибкам и тренерским просчетам добавить еще и магию, то получится не футбол, а сплошное регби!.. Это Наташка, между прочим, сказала, и в ее словах была сермяжная правда, которую, однако, не захотели принять ни Василий, ни папа Караваев, ни Сеня Бенкендорф.

– Нас на бабу променял! – махнул в мою сторону рукой Василий, не отрывая глаз от телевизора (наши в этот момент забивали гол швейцарцам).– Вот – магия, Никита! Не твоей чета!..

Многие мне скажут, что футбол и политика – это разные вещи, которые не следует путать. Но я лично думаю иначе. И со мной были солидарны министр дел чрезвычайных и министр дел внутренних, которые махали в тот момент руками с экрана... Как я и предполагал, наши справились в том конкретном матче и без магии, что сразу же во всех нас вселило надежду на благополучный исход и в оставшихся матчах.

– Я к Степанычу обращусь за помощью,– сказал Василий.– Уж он-то не станет прятаться за инструкцию...

А вот это дудки! В смысле, ничего у Соловья-разбойника с футболом не получится, поскольку более равнодушного к великой игре существа на планете Земля я не встречал. А для магии нужна личная заинтересованность. Степан Степанович у нас по ужастикам специалист, по боевикам, ну, в крайнем случае, по року, рэпу и прочим музыкальным «прибабахам», включая вездесущую попсу. Спорт – вне его магической компетенции.

Но с Василием на эту тему спорить бесполезно, поскольку он абсолютно несведущий в магии субъект. Я его почти неделю пытался научить самым простейшим фокусам, которые, к слову, без труда освоила Наташка, но все попусту. Ну нет у человека таланта, что тут поделаешь?..

A вот папа Караваев и Сеня Бенкендорф освоили несколько карточных приемов. После чего сделали набег на соседнее казино, разнеся его в пух и прах. Результат не замедлил сказаться: больше их в подобные заведения и на порог не пускают. А я до сих пор улаживаю вспыхнувший скандал и веду кулачные и прочие разборки с крышующими казино элементами. Все-таки магия – дело серьезное! Пускать ее в ход надо с большой осторожностью – во избежание крупных и мелких неприятностей.

Но вообще-то семейная жизнь у нас с Наташкой идет размеренно и чинно. За исключением некоторых ночных, а часто и дневных безумств эротико-сексуального характера... Некоторые ведь всерьез полагали, что Ник Арамийский наломает на Земле дров. Ничего подобного! После того как мы с братом Виком разобрались с магом Каронгом, делать мне на этой планете стало абсолютно нечего.

– Как это нечего?! – тут же вскинулась моя супруга.– Женатому человеку всегда найдется работа в доме. Вон хоть розетку почини!

– Я подвиги имею в виду, Наташенька, а ты гонишь меня под электрические импульсы!..

И совсем бы я скис в тихой семейной жизни, но тут случилось событие – почище футбола.

Номер выкинул Арнольд: взял да и стал губернатором Калифорнии! Можете себе представить?! А он ведь даже не заслуженный артист – как ваш покорный слуга, к примеру. Я специально уточнял у папы Караваева. Ну, не давал никто этому выскочке заслуженного артиста!.. Александр Сергеевич, правда, оговорился, что Арнольд, мол, звезда. Но это он преувеличил, как между земными артистами водится: человек звездою быть не может по определению – не та энергоемкость!

И сразу же по телеящику заволновался народ. Больше всех ярился Венедикт Владимирович Жигановский. От него я и узнал, что Арнольд – эмигрант...

А я ведь тоже в Москве приезжий... Потом, у меня мама с Земли. И у папы перед планетой и этой страной имеются заслуги: дракона-то он убил в подмосковных лесах! Правда, было это довольно давно – более тысячи лет назад... Но, в конце концов, в парадоксах времени он не виноват. А заслуга – она и есть заслуга!..

В общем, я считал, что прав на губернаторскую должность у меня гораздо больше, чем у Арнольда, но на всякий случай решил посоветоваться с Венедиктом Владимировичем. Жигановский – политик опытный. Его через день по телевизору показывают. Он и у Марьяны частый гость, и Савик его вниманием не обходит. Словом, величина!..

Надо отдать должное Венедикту Владимировичу: на мой зов он откликнулся незамедлительно. С тех пор как мы уладили с ним финансовые проблемы, Жигановский проникся ко мне искренним уважением. Наташка, правда, ворчит, что за полтора миллиарда баксов можно зауважать даже черта!

Думаю, в данном случае она не права. Ну что такое эти полтора миллиарда – тьфу!.. Я тут, пользуясь инструкциями своего предшественника Аббудалы Каха, поиграл немного на Нью-Йоркской бирже и буквально за неделю приумножил свой капитал на десять миллиардов!..

Правда, после этого доллар по отношению к евро почему-то вниз покатился. Папа Караваев прямо за голову схватился. Сеня Бенкендорф с лица спал, поскольку он свои сбережения, оказывается, держал в зеленых... Словом, получился небольшой катаклизм, не повлекший, впрочем, для Земли необратимых последствий... В свое оправдание могу сказать одно: зато рубль российский укрепился – в полном соответствии с известной истиной: если где-то убудет, то в другом месте всенепременно прибудет...

– Неужели десять миллиардов?! – ахнул Василий, по неизменной своей привычке сопровождавший шефа. Впрочем, появлялся он в моей квартире частенько и без Жигановского – поболтать о том о сем с Александром Сергеевичем Караваевым, которого Наташка не хотела выпускать из-под своей опеки. Она обещала маме, что присмотрит за папой... Я, разумеется, не возражал, поскольку считаю, что мне с тестем повезло. Он, конечно, не великий маг, но по земным меркам вполне приличный артист, способный изобразить кого угодно – даже своего великого тезку Пушкина!

– Он бы триллион у них изъял,– вздохнул папа Караваев.– Наташка не дала... Жалко ей стало американцев.

– При чем тут американцы? – возмутилась моя же-на.– У него и так этих миллиардов больше, чем требуется для пропуска в Матросскую Тишину. А если ему еще и американская прокуратура счет предъявит, то будет нам полный олигархический облом!

– Он же в рамках закона действовал,– вступился за меня Александр Сергеевич.– Просто очень талантливый молодой человек.

– Знаем мы этих талантливых... – процедил сквозь зубы Василий, который почему-то, как я успел заметить, недолюбливал олигархов.

На Венедикта Владимировича заработанная мною сумма тоже произвела впечатление – в том смысле, что он едва не захлебнулся коньяком, который как раз в этот момент неосторожно выпил.

– Ты огурчиком закуси, Венедикт,– забеспокоился папа Караваев.– А то у тебя глаза прямо на лоб полезли.

– Вот тоже присоветовал – огурчиком! – возмутился Василий.– Какой дурак коньяк солеными овощами закусывает? Ты бы еще квашеную капусту ему предложил или маринованную редьку!.. Лимоном, Венедикт, подлечись.

Венедикт Владимирович и без непрошеных советчиков справился с коньяком и вернул себе утраченное было дыхание. Цвет его лица так и остался багровым, но это, конечно, ерунда, поскольку находился он не перед избирателями.

Надо сказать, что Венедикту Владимировичу даже мои баксы не очень помогли на политическом поприще. То есть рейтинг своей партии он поднял чуть ли не до десяти процентов, но потом дело почему-то застопорилось. Жигановский по этому поводу сильно расстраивался, а я не знал, чем ему помочь. Ведь электорат – такая вязкая масса, что на него никакая магия не действует... Василий как-то сказал, что его шефу до Кремля – как до Берлина, а до Белого дома – как до Индийского океана, и что если он и дальше будет с залетными магами путаться, то ему прямая дорога в «желтые палаты»...

Я, честно скажу, Василия не совсем понял. Ну при чем здесь Берлин, а тем более Индийский океан?.. Берлин – столица совсем другого государства, и Жигановский до сей поры не выказывал ни малейшего желания стать канцлером... Что же касается залетных магов, то, оказывается, он имел в виду именно меня, хотя я о «желтых палатах» ничего не слышал и дороги туда не знаю.

– И знать не надо,– хмыкнул Василий.– Если понадобится, туда и тебя, и Венедикта отвезут на специальной машине люди в белых халатах. И меня с вами заодно...

Василий любит говорить загадками (я уже об этом где-то упоминал)... Плохо то, что он сам в своих загадках разбирается слабо, а уж другим в них вникать и вовсе не рекомендуется...

– Ну что же,– высказал наконец свое мнение Венедикт Владимирович,– идея хорошая, плодотворная, но ни к черту не годится.

– Эк, замахнулся ты, Никита! – поддержал шефа Василий.– В губернаторы пойду – пусть меня научат!.. А Конституция?! А возрастной ценз?! А опыт управления территорией?! А административный ресурс?!.. У нас тебе не Голливуд! У нас такие номера не проходят!.. Заслуженный артист он... Да в России заслуженных – пруд пруди! В каждом театре пучками считают – как редиску!.. Как хочешь, Никита, но я тебе не советую. Из тебя губернатор – как из собачьего хвоста сито!..

Мнение Василия меня, честно говоря, не очень волновало. К тому же опыт управления отдельно взятой территорией у меня имеется. Я почти восемнадцать лет – можно сказать, буквально с пеленок! – числюсь губернатором в графстве Арамия на Кимоне. А население того графства, между прочим, пятьдесят миллионов человек! Представьте себе, оно процветает так, что здесь, на Земле, никому и не снилось!.. Правда, бывал я на Кимоне всего раза три от силы... А зачем больше? У меня там очень хорошие помощники.

– Наверное, потому и процветает твое графство, что ты там редко бываешь! – не удержался от язвительного замечания Василий.– Вот ведь порядочки у них на звездах! Сплошной тоталитаризм и монархизм! Не успел человек родиться – ему папа уже графство в колыбель тащит!.. А народ Арамии твой папа спросил?! Народ-то безмолвствовал!

– С демократическими ценностями у вас серьезные проблемы... – поддержал своего шофера Венедикт Владимирович.

Вообще-то, Жигановский в мое инопланетное происхождение не верит. Ну не укладывается такое в его голове! И даже лицезрение сеанса магии во дворце нефтяного магната Казюкевича не изменило его образ мыслей. Он до сих пор считает, что я – идиот, экстрасенс, ловкий мошенник, но уж никак не инопланетянин... С Василием – та же самая история. Не говорю уж обо всех прочих землянах... Но Венедикт Владимирович, в отличие от того же Василия, свои сомнения не афиширует – по-моему, из тактических, а возможно даже и стратегических соображений...

Поначалу меня такая реакция обижала, а потом я с ней смирился и решил, что так, наверное, лучше и для меня, и для окружающих. Ну, за исключением, быть может, Натальи – ее я потихоньку от папы Караваева приучаю к мысли, что жить нам придется в мире, границы которого далеко выходят за рамки Земли. Тайком и от папы, и от Высшего Совета мы с ней уже побывали на нескольких ближних к Земле населенных планетах с чисто познавательными целями. Моя жена была в восторге от увиденного, но упрямо считала, что все это с нами происходило во сне...

– Это почетное губернаторство,– пояснил я своим оппонентам.– Традиция восходит к тем временам, когда мой дед, Феликс Садерлендский, защитил Кимон от нашествия космической саранчи.

– Это что еще за космическая саранча? – удивился Василий.

– Не важно,– махнул я рукой. Честно говоря, сам плохо помню эту историю. То есть читать-то читал, но подзабыл с годами, поскольку предков у меня было много, и все как на подбор – личности героические, много чего во Вселенной насовершавшие.

По слухам, один даже водил дружбу с Сагкхом – о чем нам нет-нет да и напоминают досужие сплетники. Но это, конечно, клевета на наше во всех отношениях приличное семейство!.. Звали того моего предка Андрей Тимерийский. Он и королем-то не был, а всего лишь князем, ну и активно путешествовал по Темному кругу... Очень героическая личность, вошедшая в анналы Парры. Правда, не без белых пятен в биографии. В частности, мне никто так и не объяснил, за что же его прозвали Проклятым князем?..

– А идея хорошая,– сказал вдруг Венедикт Владимирович.– Почетный губернатор... Почему бы и нет?.. Калифорнии свободной я тебе, Никита, не найду, но, скажем, Черноземная область – тоже звучит неплохо.

– А почему Черноземная? – насторожился я.– Там что, нечистая сила водится?

– Ничего там не водится, кроме чернозема, потому так и прозвали,– пояснил Василий.– Только ты на эту область губенку не раскатывай. Так тебе ее Пацаков и отдаст... Зря ты, Венедикт, втравляешь младенца в историю. С Пацаковым никакая магия не пройдет!

– Помолчи, Василий,– отмахнулся Венедикт Владимирович.– При чем тут Пацаков? Не век же ему в королях ходить. А главой администрации Черноземной области вполне может стать Венедикт Жигановский.

– А губернатором кто?

– Ты,– успокоил меня Венедикт Владимирович.– Почетное губернаторство я тебе гарантирую. Объявим по всем телеканалам. За особые заслуги перед областью и страной.

– А вот интересно,– ехидно заметил Василий,– какие такие заслуги перед Россией и Черноземной областью имеются у этого молодого человека?

Прямо скажу, меня заявление московского скептика возмутило до глубины души! А кто развалил замок Ужаса и ликвидировал принца Саренга с целой бандой монстров и оборотней, которые тянули свои грязные ручонки к планете Земля?.. Кто наконец предотвратил прорыв межпланетной нечисти, организованный черными магами из Ордена Скорпиона во главе с Каронгом?.. Да если бы не мы с Виком, то Москва была бы разрушена! А от самого Василия, как от бабушкиного козлика из песенки, остались бы рожки да ножки! Межпланетные монстры – это вам даже не серые волки!..

– А за козла ответишь! – обиделся Василий.– Фокусы каждый дурак показывать может. Да и фильм у тебя получился так себе, экстрасенс... Ты знаешь, в скольких фильмах Арнольд снялся? Одна «Красная жара» чего стоит! Он там всю нашу мафию положил!

– Подумаешь, мафия... – не сдавался я.– Губернатором Калифорнии его избрали за то, что он веска с Луидора убил!

– От темнота! – покачал головой Василий.– Одно слово – Внеземелье... Это кино, Никита! Кино! Да и хищник был, я тебе доложу,– картинка!

– Подумаешь, хищник... К тому же вески – вегетарианцы, я это точно знаю. А я на Ытухтаре с жабовидными пщаками дрался! А жабовидный пщак твоему веску сто очков вперед даст!

– Нет, я не могу спорить с этим резидентом! – махнул рукой Василий.– Ну хоть ты, что ли, Саша, объясни своему зятю, что такое кино.

– Видишь ли, Никита,– издалека начал папа Караваев,– искусство и жизнь – это далеко не одно и то же. То есть искусство, конечно, отражает жизнь, но лишь в определенной степени. Строго говоря, веска Арнольд не убивал, а лишь сделал вид, что убил.

– Сговорились они, что ли, с веском? – поразился я такой невероятной наглости Арнольда, обманувшего всю планету.

– Да не было никакого веска! – взорвался Василий.– Не прилетал он на Землю! Это ты можешь понять?!

– Ты мне мозги не пудри,– ввернул я местное колоритное выражение, хотя не очень понимал, зачем мозгам пудра.– Я абсолютно точно знаю, что вески с планеты на планету перемещаются только на летательных аппаратах. Так что пройти сквозь время и пространство твой хищник-вегетарианец не мог.

– О! – простонал Василий.– Этот парень все-таки сведет меня с ума! Он сам идиот и всех нас идиотами сделает! Попомните мои слова!

– Зря ты так, Василий,– заступился за меня папа Караваев.– Все-таки перед нами представитель иной цивилизации, где искусство приняло совсем другие формы. И у них выражение «магия кино» имеет совсем другой смысл... Понимаешь, Никита, народ ценит Арнольда не за то, что он убил веска, а за то, что он его не убил. Ну, убил понарошку. А вот если бы он всех убитых в кино людей действительно убил, то сидеть бы ему в тюрьме до скончания века...

Странная здесь, на Земле, жизнь... Вместо того чтобы бороться со злом по-настоящему, они только делают вид, что борются... Артисты! А еще удивляются, почему у них от бенладенов продыху нет! Они, видите ли, не борются с террористами, а только делают вид, что с ними воюют! Они мафию не сажают, а только делают вид, что сажают!.. Но если к ним на планету полезет разная нечисть, а они будут делать вид, что собираются с ней бороться, то, уверяю, Земля и суток не продержится!

– Да... – протянул папа Караваев.– Человек не понимает, о чем идет речь, а на пальцах не объяснишь... Видишь ли, Никита, Арнольд своей игрой подает пример другим людям, как надо бороться со злом.

– Инструкция в образах, что ли? – догадался я.– Или симпатическая магия, когда подобное вызывается подобным?

– Скорее, инструкция... – задумчиво отозвался внимательно слушавший наш спор Венедикт Владимирович.

– Нет, ну почему же? – неуверенно возразил ему папа Караваев.– В каком-то смысле, магия здесь тоже присутствует...

– Вы совсем задурили мальчику голову! – вступилась за меня Наташка.– Не слушай их, Никита, кино – это кайф!..

Своей репликой моя жена вконец запутала дело. Поскольку этим своим «кайфом» она называет сотню самых разных вещей: и секс у нее, понимаешь, кайф, и кофе по утрам – тоже кайф... Даже вонючие сигареты, которые я запретил ей курить, она называла кайфом... А теперь вот еще и кино... Я-то было решил, что кайф – это удовольствие, но, выходит, ошибся. Ну какое удовольствие можно получать от инструкций, пусть даже переведенных в образы, не говоря уж о магии? Магия – это не кайф, а тяжкий и напряженный труд, сопряженный с большими опасностями!..

– А почему бы тебе не снять кино, Никита? – предложил вдруг Венедикт Владимирович.– В процессе съемок и поймешь, что это такое.

– Правильно,– подхватилась со стула Наташка и захлопала в ладоши.– Как я раньше не догадалась! А я буду играть главную роль!..

Мне идея Венедикта Владимировича сразу понравилась. Надо же чем-то заняться, пока Высший Совет Светлого круга решает вопрос о моем отзыве с этой планеты... В конце концов, я единственный на Земле человек, который знает, как надо бороться с вампирами, монстрами, драконами и прочей вселенской нечистью. Меня этому учили. И, наверное, я просто обязан составить подробную инструкцию для земных героев, как им вести себя при встрече с тугобрюхом с Катаназии или шилохвостом с планеты Каик... Голову даю на отсечение, что ни ребята из Убойного отдела, ни менты с улиц разбитых фонарей никогда не бывали за пределами Светлого круга! Они понятия не имеют, что нужно делать при внезапном налете крылатых урий с Урипли!..

Конечно, Высший Совет может не одобрить мою инициативу, поскольку мне придется раскрыть землянам некоторые приемы боевых магических искусств... Но, во-первых, я не собираюсь открывать все и сразу, а во-вторых, было бы бессовестно оставлять целую планету без защиты в тот момент, когда ей угрожает серьезная опасность!.. Да, границы Светлого круга надежно охраняют Герои Парры, но от локальных прорывов никто не застрахован! К тому же Земля дважды за короткий период подверглась нападению из Внеземелья, и только случайность помешала Каронгу нанести планете существенный урон.

Вряд ли Земля долго будет оставаться обособленной. Рано или поздно Высшему Совету придется принимать защитные меры. Другое дело, что, в силу неповоротливости и забюрократизированности этого органа, решение может быть принято с большим опозданием, когда от цветущей планеты останутся одни головешки.

В качестве примера можно вспомнить хотя бы судьбу планеты Луизан, где порезвились шилохвосты. Хотя на Луизане и не было человеческой цивилизации, хотя она и не входила в Светлый круг, но промах Высшего Совета, что там ни говори, налицо...

Вот что еще важно: мое решение создать инструкцию не идет вразрез с местными традициями. Подобные инструкции здесь создают все кому не лень! Достаточно взглянуть в телевизор – буквально в глазах рябит от запретов, призывов, указаний, а то и прямых предостережений. Таких, например, как этот: «А вы по-прежнему пользуетесь обычным порошком?..»

Любому дураку понятно, что при стирке нужно пользоваться порошком магическим, но только где его взять несчастным землянам?! Вот им и подсовывают разную дрянь, которая еще хуже обычного.

Я знаю, о чем говорю, поскольку проверил и испробовал почти все, что рекламируют по телевизору. И заявляю со всей ответственностью: инструкции и рекомендации на Земле составляют абы как, часто и вовсе без знания предмета. Словом, много и бессовестно лгут!

А у меня все будет натурально. Я такую инструкцию создам, что Вселенная ахнет!..

Мое твердое решение снять киноинструкцию было тут же одобрено присутствующими в квартире землянами. Еще один аргумент в мою пользу – в случае, если твердолобые члены Высшего Совета начнут обвинять меня во вмешательстве в дела закрытой планеты. Тем более что моя инструкция будет носить исключительно рекомендательный характер – без грифа об обязательном применении во всех земных государствах. А давать советы никому и никогда не возбранялось. Нет таких запретов и в Конституции России.

– А бюджет? – спохватился Василий, которому моя идея снимать кино тоже понравилась.

– Даже не знаю, что сказать,– почесал затылок папа Караваев.– Все зависит от сценария.

– А какой у Арнольда был бюджет, когда он дрался с веском? – спросил я.

– Да, наверное, в сотню миллионов баксов уложился.

Ну, Арнольд нам не указ! Сто миллионов долларов – вообще смешная сумма. Все-таки моя инструкция будет носить вселенский характер... Что же касается веска, то я бы и тратиться на него не стал – просто набил бы ему морду!..

– Расхвастался,– упрекнула меня Наташка.– Тоже мне – герой!

Ох уж эти женщины! Ну какой подвиг должен, в конце концов, совершить мужчина, чтобы его не посылали каждый вечер на кухню мыть посуду и не устраивали истерик по поводу грязных следов в прихожей?!

– Десять миллиардов баксов,– сказал я.

– Ты и загнул! – возмутился Василий.

– Хорошо, пусть будет пять,– решил я сделать ему приятное.

– Хватит и одного! – отрезала Наташка, научившаяся очень быстро считать мои деньги и постоянно упрекавшая меня в расточительности.

Я не стал спорить. По той причине, что если мы не уложимся в миллиард, то никто не сможет мне помешать потратить десять, тем более что они уже есть и их даже делать не придется.

А вот само выражение «делать деньги» для меня до сих пор остается загадкой... Сначала мы с Виком понимали его буквально – то есть взял бумагу и сделал... Оказывается, мы погорячились. За такое «делание» денег на Земле можно запросто схлопотать срок и провести остаток жизни в Матросской Тишине. (Справедливости ради надо заметить, что большие сроки на этой планете дают не только фальшивомонетчикам.) Тут есть масса всяких хитростей, зато нет четкой инструкции, как делать деньги и не попасть при этом на нары... Нет, если я на Земле задержусь, обязательно создам еще одну инструкцию. «Как надо правильно делать деньги...»

– Темнота,– вздохнул Василий.– Тут главное не как правильно сделать, а как и кому правильно дать на лапу.

Прямо беда с этим Василием!.. Ну что значит «дать на лапу»? Ведь в кабинетах же люди сидят, у которых лап нет – только руки!.. Допустим, я умный – меня в Школе резидентов учили шесть месяцев! – а если человек, скажем, из глуши приехал, из дальнего аула, где он эту лапу найдет? Будет бегать по московским улицам?!.. Нельзя же так обращаться с гостями! Должна быть четкая инструкция, где, кому и при каких обстоятельствах нужно «давать на лапу»... А самое главное – информация о том, где эта лапа находится и как она выглядит!..

– Вот бюрократ,– покачал головой Василий.– Бегать по улицам он будет!.. Да ты к любому милиционеру подойди, и он тебе объяснит, что дать надо Джульбарсу, у которого целый питомник щенков, а содержать их не на что.

– Какому еще Джульбарсу?

– Василий пошутил,– разъяснил мне Венедикт Владимирович.– А дача взятки должностному лицу карается у нас по закону.

– Это что же, опять на нары?! – ахнул я.

– В Матросскую Тишину,– подтвердил Василий.– Потому я и говорю, что давать надо Джульбарсу: с него спроса нет!

– Это если он не оборотень в погонах,– возразил папа Караваев.– Иначе как раз и загремишь под очередную пиар-кампанию.

Про оборотней в погонах я слышал. Жутчайшая история. Прямо кошмарная!.. А я ведь предупреждал, в том числе и членов Высшего Совета, что на Земле не все так чисто, как им кажется. Однако никто всерьез мои донесения не принял. И вот пожалуйста: сам министр внутренних дел (можно сказать – собственноручно!) поймал их-таки за лапу, в которую им сыпали деньги...

Правда, самого процесса прямой и обратной метаморфозы я не видел... Папа Караваев говорит, что министр выразился образно – в том смысле, что оборотни они не настоящие, а только прикидывались ими... Но я так понимаю: дыма без огня не бывает! И уж конечно министру виднее, кого считать оборотнем, а кого нет. И мне теперь обязательно надо включить в киноинструкцию подробное руководство по борьбе с оборотнями – чтобы отдельным особям неповадно было отращивать лапы там, где у нормальных людей располагаются руки!

– А где мы будем снимать кино? – спросила Наталья.

– В Черноземной области,– подсказал Венедикт Владимирович.– Заодно и в выборах поучаствуем. Ты ведь, Никита, не раздумал становиться почетным губернатором?

С какой это стати я бы раздумал! Какой-то там Арнольд будет губернаторствовать в Калифорнии, а я, как последнее чмо, буду сидеть в Москве в качестве паррийского резидента, нелегала и мигранта?!.. Подумаешь – Пацаков! Вон, Венедикт Владимирович говорит, что он вовсе не губернатор, а самозванец, поскольку его всего лишь главой администрации области избрали!..

– Ну что ж,– поднялся из-за стола Жигановский,– тогда приступаем к делу с завтрашнего утра. И пусть трепещут наши враги!

2

Земля. Россия. Черноземная область. Информация к размышлению

Евграф Сиротин прибыл в Черноземную область с двенадцатью чемоданами компромата. Не в буквальном, конечно, смысле, а фигурально выражаясь... Сойдя с трапа самолета, он немедленно отправился в губернаторский дворец. Благо, в столицу Черноземья город Кацапов он приезжал не впервые, а с главой местной администрации Виссарионом Дмитриевичем Пацаковым у него были давние и почти дружеские отношения. Сиротин не без основания рассчитывал на очень теплый прием. И, выезжая из Москвы, принял все меры, чтобы его визит к Пацакову остался тайной для председателя партии Венедикта Жигановского. Узнай известный политик, что верный соратник собирается его предать, Сиротину не поздоровилось бы.

Евграф поправил темные очки и поднял воротник плаща, дабы скрыть лицо от любопытного таксиста, который то и дело посматривал на сидящего рядом пассажира. На его вопросы Сиротин отвечал односложно. На всякий случай, чтобы окончательно запутать следы, пробурчал, что прибыл не из Москвы, а из Новосибирска. Таксист промолчал, но, кажется, не поверил. Сиротин сразу сильно занервничал. Вполне возможно, что таксист является активистом Партии солидарного прогресса и знает ее лидеров в лицо. А Евграф частенько мелькал на экранах телевизоров рядом с Венедиктом Жигановским.

К счастью, все обошлось. Разбитной шофер довез Сиротина до места назначения без происшествий и даже плату за проезд взял по-божески, чем слегка удивил прижимистого Евграфа.

Впрочем, провинция есть провинция! Выглядела бы возмутительной наглостью попытка кацаповца прямо с порога обобрать гостя, прибывшего из столицы.

Сиротин воровато огляделся по сторонам, проверяя, нет ли слежки, застегнул на все пуговицы длинный черный плащ, надвинул на лоб широкополую шляпу и решительно ступил на крыльцо губернаторского дворца. Он, разумеется, отдавал себе отчет в том, что этот шаг в его жизни – поворотный. Вообще-то, Евграф всегда предпочитал передвигаться по грешной земле не по прямой линии, а зигзагами, что давало ему большие преимущества перед прочими согражданами, которые до сих пор простодушно считали, что кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая. Жизнь научила Сиротина ничего не принимать на веру и проверять практикой почерпнутые из школьной программы тривиальные истины. А встреча с Каронгом и вовсе заставила всерьез задуматься о своем здоровье. Особенно когда в ситуацию вмешался рыжий идиот князь Мышкин. Бальзамом для истрепанных нервов Евграфа могла бы оказаться гигантская сумма, полученная Венедиктом Жигановским с инопланетного придурка, но, увы, председатель партии обошел своего заместителя при разделе куша. То есть дал, но настолько мало, что Сиротин даже зубами скрипел, вспоминая эти жалкие сто миллионов баксов...

А ведь Евграф рисковал жизнью и рассудком! Чего стоят два шабаша, устроенные инопланетянами во дворце Пушкина?!.. Конечно, дворец не совсем Пушкинский, но шабаши-то были самые натуральные! И если в первом случае не совсем трезвый Евграф не до конца разобрался в ситуации, то во второй раз он едва не отбросил копыта! И не в каком-то там переносном смысле, а в самом что ни на есть буквальном!

Вспоминая о тех перипетиях, Сиротин до сих пор вздрагивал и осенял себя крестным знамением. Хотя до встречи с идиотом Мышкиным Евграф числился в воинствующих атеистах... А уж смерть Каронга на глазах почтенной публики и вовсе едва не доконала Евграфа. Вот вам и турок! Это ж сколько он нечисти в залнапустил?! Кабы не еще один рыжий идиот, родной брат Мышкина, то неизвестно, чем бы дело кончилось и для Евграфа, и для всех остальных собравшихся в зале солидных людей!

Казалось бы, все ясно: на Землю рвется нечистая сила! Труби общий сбор и ополчай врага на пришельцев... Но ничего подобного! Все почему-то решили, что присутствуют на цирковом представлении. Идиоты!.. А когда Евграф сказал Жигановскому, что о паррийском резиденте надо поставить в известность хотя бы ФСБ, Венедикт повертел пальцем у виска, намекая Сиротину на необходимость наведаться в институт Сербского.

Даже Костя Казюкевич, перепугавшийся поначалу до поросячьего визга (опять же в самом что ни на есть буквальном смысле!), отойдя от шока, легко согласился с Венедиктом, что тут поработали всего лишь фокусники и экстрасенсы, правда, большие мастера своего дела... Хороши экстрасенсы!

Нельзя сказать, что Сиротин не попробовал доложить облеченным властью людям, что показанное по телевидению шоу в некотором роде и не шоу вовсе. Но от него пренебрежительно отмахнулись. Дескать, удивил Москву селедкой! Да чего только у нас в последнее время не показывают!..

Отчасти это было верно. Посидев пару-тройку вечеров возле «ящика», Сиротин пришел к выводу, что он, пожалуй, опоздал с предупреждениями. Похоже, захват столицы нечистой силой уже состоялся! Самое время рвать когти в провинцию, где еще пахнет русским духом, а именно – в Черноземную область, в город Кацапов. Все свои надежды Евграф возлагал теперь на Виссариона Пацакова – политика хитрого и умного, твердо стоявшего на земле и никому не позволявшего устраивать вокруг себя бесовской хоровод ни за какие деньги.

Увы, губернатора Пацакова во дворце не оказалось. Лениво зевавший милиционер объяснил приезжему, что Виссарион Дмитриевич в отпуске по случаю набирающей ход избирательной кампании.

– А замы? – с робкой надеждой спросил Сиротин.

– И замы тоже... – Милиционер с нехорошим любопытством глянул на странного гостя.– А вы откуда приехали, гражданин?

– Я из Новосибирска... – поторопился с ответом Сиротин.– А что, вообще никого не осталось?

– Сказано же вам, гражданин, русским языком: все ушли в кандидаты. Кто – в губернаторы, кто – в мэры, кто – в депутаты.

Евграфа прошиб холодный пот. Показалось вдруг, что и в Кацапове бал правит нечистая сила, которая напрочь обезглавила целую область, лишив ее руководства в самый ответственный для судеб человечества период.

Слава богу, подошедшая уборщица тетя Дуся в два счета развеяла одолевшие Сиротина страхи. Оказывается, дело было не в нечистой силе, а в избирательном законе, за исполнением которого бдительно следил въедливый председатель ЦИКа.

Сиротин вздохнул с облегчением, сдвинул широкополую шляпу на затылок и вытер тыльной стороной ладони холодный пот со лба.

– А кто сейчас областью управляет? – спросил он у осведомленной тети Дуси.

– Как кто? – удивилась уборщица.– Они и управляют. Только подпольно... Ты, милок, дорогу перейди, там, значит, у них штаб будет. А уж в штабе тебе укажут конспиративную квартиру, в которой сейчас Виссарион Дмитриевич обитает. Допустят ли тебя к нему, сказать не могу. Все-таки подпольная работа требует секретности...

В предвыборном штабе на Евграфа посмотрели с подозрением, хотя темные очки он снял, ворот плаща опустил, а шляпу и вовсе держал на отлете, всем своим видом демонстрируя среднестатистического гражданина, далекого как от предвыборных страстей, так и от ведущих слежку за конкурентами вражеских разведок.

– Кто такой? – надвинулись на столичного гостя два амбала в хорошо пошитых костюмах.

– Сиротин,– не стал скрытничать Евграф.– Давний знакомый Виссариона Дмитриевича Пацакова. Спонсор. Прошу сообщить обо мне губернатору немедленно ввиду важности привезенной мною информации.

Амбалы долго проверяли сиротинский паспорт – разве что на свет его не просвечивали. Куда-то звонили, с кем-то советовались, без конца к месту и не к месту поминая фамилию гостя, что чрезвычайно Евграфа нервировало. В конце концов, возжелавший власти в Черноземье Венедикт Жигановский уже вполне мог внедрить в избирательный штаб конкурента своих агентов!..

После почти двухчасовых мытарств и хождений по штабным кабинетам Сиротин был наконец посажен в автомобиль с тонированными стеклами и окольными путями доставлен в загородный особняк скрывшегося в подполье главы администрации Черноземной области Пацакова.

Едва ступив на заповедную землю, Евграф чуть не грохнулся в обморок от чудовищного рева. На миг ему показалось, что кто-то кого-то убивает, утробно урча в лицо обезумевшей от страха жертве.

– Это павлин кричит... – любезно объяснил побелевшему гостю вежливый молодой человек, выделенный штабом для сопровождения.– У Виссариона Дмитриевича здесь зверинец...

Дворец Пацакова внушил уважение даже Сиротину, жившему отнюдь не в собачьей конуре. Пройдя вымощенный узорной плиткой обширный двор, Евграф поднялся на отделанное голубым мрамором крыльцо и, войдя в холл, оказался в объятиях хозяина.

Виссарион Пацаков был в своем репертуаре. Круглое улыбчивое лицо его прямо-таки лоснилось от гостеприимства. Маленькие насмешливые глазки голубыми огоньками посверкивали из-под широкого лба. Тугое брюхо хозяина давило Евграфу в солнечное сплетение, мешая дышать. Сильные ладони, дружески похлопывавшие гостя по спине, грозили нанести последнему серьезные увечья. Тем не менее Сиротин, добравшийся наконец после стольких треволнений до места назначения, был в эту минуту почти счастлив.

– Коньячку с кофейком, а, Евграф? – Хозяин подмигнул гостю с таким видом, словно намекал на нечто запретное и предполагающее тяжкую ответственность если не в уголовном, то уж точно в административном порядке. Похоже, проведенная в подполье неделя наложила на Виссариона Пацакова неизгладимый отпечаток.

– Давай! – отчаянно махнул рукой Сиротин и упал в предложенное разлюбезным хозяином кресло.

Горячительное, как водится, выпили отдельно от кофе. Коньяк был хорош, и Евграф поздравил губернатора с безукоризненным вкусом.

– А я ведь к тебе по делу и, можно сказать, за защитой, Виссарион, как к верному другу.

– Генеральная прокуратура хвост прищемила? – понимающе хмыкнул Пацаков.

– Хуже... – вздохнул Сиротин.– Много хуже, Виссарион.

На всепонимающем лице Пацакова проступило явное непонимание. Глава Черноземной области никак не мог взять в толк, что для преуспевающего бизнесмена может быть хуже Генеральной прокуратуры?

– Конкуренты, что ли, одолели?

– Это, пожалуй, ближе к теме. Ты слышал, конечно, о планах Жигановского испортить тебе жизнь? Учти – я в этом деле Венедикту не помощник.

Пацаков поморщился: то ли лимон попался слишком кислый, то ли не поверил хитроумному гостю, которого числил в верных соратниках председателя Партии солидарного прогресса.

– Мамой клянусь, Виссарион!

– Жигановский мне не конкурент... – пренебрежительно махнул рукой Пацаков.– Ну, пошумит, посмешит почтенную публику... Для имиджа области это даже полезно. А то меня давно упрекают в безальтернативности. А тут – видный столичный политик!.. У такого выиграть будет лестно.

Кажется, Пацаков принял Евграфа за парламентера, прибывшего от Жигановского для того, чтобы обговорить детали будущего предвыборного шоу, которое должно завершиться к обоюдной пользе.

– Ты меня не понял, Виссарион. Венедикт всерьез нацелился на твое кресло. А за спиной у него такие силы, о которых ты и представления не имеешь!

– Неужели президентская администрация? – насторожился Пацаков.

Сиротин возмущенно фыркнул. Если бы дело было в президентской администрации, то Евграф бы сейчас не в пацаковском дворце сидел, а мел бы хвостом вокруг Жигановского! Но, увы, Венедикта хоть и привечают в свите президента, но не до такой же степени, чтобы сажать его в кресло главы администрации Черноземной области. Нет, в этом отношении Виссариону волноваться нечего.

– Ты о шоу в офисе Кости Казюкевича слышал что-нибудь?

– Какое еще шоу? – удивленно вскинул брови хозяин.

– Цирковое. Его по телевизору показывали. Вся Москва два дня только о нем и говорила.

– Ну, Москва... – махнул рукой Пацаков.– У вас там каких только шоу не устраивают! А у нас здесь провинция, Евграф. Черноземье. Живем тихо, мирно, без всяких шоу. Хотя с культурой нам, конечно, следует подтянуться. Пусть и не до столичного уровня... Миша, ты этот пункт о культуре в мою предвыборную программу вставь, а то я, чего доброго, запамятую.

Скромно сидевший в отдалении любезный секретарь Миша, тот самый, что привез во дворец Сиротина, с готовностью закивал головой. Евграф даже не стал спрашивать у Пацакова, можно ли откровенничать в присутствии молодого человека, ибо хорошо понимал, что подозрительных и ненадежных людей у тела губернатора не держат.

– Так вот, Виссарион, можешь мне верить или не верить, но это инопланетяне.

– Какие инопланетяне? – спросил без всякого интереса Пацаков, но чашечку с кофе все-таки поставил на стол.

– Да эти – князь Мышкин и Каронг! Каронга на моих глазах убили вместе с сотней оборотней, а вот рыжий идиот остался жив. И он теперь взялся помогать Жигановскому.

– Это ты мне кино, что ли, пересказываешь, Евграф?

– Какое кино, Виссарион! Сам на метле с ведьмами летал. Веришь, копыта на ногах отросли! – Сиротин от полноты обуревавших его чувств даже всхлипнул.– А теперь вся эта нечестивая кодла к тебе в Кацапов собирается. Они тут такой шабаш устроят, Виссарион, такое кино, что зарыдает вся Черноземная область.

– Это ты в смысле предвыборной кампании? – Пацаков смотрел на гостя с удивлением. Где-то глубоко в голубых глазах зарождалось подозрение. Похоже, он не верил Евграфу настолько, что, кажется, даже усомнился в его психическом здоровье. А Сиротин так надеялся на трезвый мужицкий ум Виссариона!

– Ты погоди – насчет трезвого ума! – Пацаков бросил взгляд на опорожненную бутылку коньяка.– Я тебе, конечно, верю, Евграф. Все-таки не первый год знаю. Ты мне объясни: они действительно ведьмы, или ты о них фигурально выразился?

– Что значит – выразился?! – аж подпрыгнул в кресле Сиротин.– Собственными глазами видел! Более того – участвовал! А мне все в ответ – шоу, шоу!

– Миша,– обернулся к секретарю Пацаков,– сообрази нам что-нибудь покрепче. Так, я слушаю тебя, Евграф.

Вдохновленный чужим вниманием, Сиротин пустился в подробный пересказ событий, случившихся в Москве месяц назад. Виссарион Дмитриевич слушал с интересом, несколько раз даже сочувственно прицокнул языком, а потом собственноручно поднес разошедшемуся гостю фужер с коньяком. Сиротин выпил почти машинально и тут же почувствовал, что сделал это напрасно. Опьянение было внезапным и тяжким. Мир закрутился под ногами Евграфа, и он рухнул в пустоту. Сквозь подступающее беспамятство до него донесся слабый голос Пацакова:

– Ты его не отравил, случаем, Миша?

– Как можно, Виссарион Дмитриевич, это всего лишь снотворное.

– Заработался человек... – сокрушенно вздохнул Пацаков.– Ты уж проследи, Миша, чтобы его в психбольнице не обидели.

– Я прослежу, Виссарион Дмитриевич, вы не сомневайтесь. Есть у меня знакомый психиатр – и не таким мозги вправлял.

Очнулся Сиротин в небольшом полутемном помещении и не сразу сообразил, где и почему находится. В голове шумело, руки и ноги были словно ватные. Евграф сделал попытку приподняться, но тут же со стоном повалился на кровать. Классическое вроде бы похмелье... Другое дело, что Сиротин никак не мог вспомнить поначалу, где и с кем надрался.

Минут через десять в мозгах наступило некоторое просветление. Проявилась картинка, как он приехал в Кацапов по секретной надобности. Евграф вздохнул было с облегчением, но, увидев решетку на окне, впал в минорное настроение. Память напрочь отказывалась выдать информацию по поводу, возможно, устроенного в пьяном виде дебоша. В конце концов, не могут же человека отправить за решетку просто так, без всякой причины?.. Правда, обстановка вокруг мало походила на тюремную, скорее уж – на больничную палату.

– Где я? – слабым голосом пискнул Евграф, обращаясь в пространство.

Пространство, однако, проявило чуткость к раздавленному зеленым змием Сиротину:

– В психоневродиспансере.

И тут Сиротина озарило во второй раз. Он вспомнил свой разговор с Пацаковым и последний преподнесенный хозяином фужер с коньяком. Виссарион ему не поверил! Посчитал психом!.. Чудовищная близорукость, чреватая тяжелейшими неприятностями для Черноземья!.. Может быть, и прав Жигановский: засиделся Виссарион в уютном кресле, потерял свой знаменитый нюх? Хотя... Справедливости ради надо заметить, что нюх потерял не он один... А может, это сам Сиротин сошел с ума?

От столь вовремя пришедшей в голову мысли Евграф даже приподнялся с постели. Конечно же вся эта ерунда ему только померещилась! Какие, в самом деле, на Земле могут быть инопланетяне?! Наверное, он просто заразился каким-нибудь вирусом от идиота Мышкина и его теперь преследуют видения! И странный голос из ниоткуда – не что иное, как звуковая галлюцинация!..

– Я не галлюцинация... – надвинулось на Сиротина из полумрака незнакомое лицо.– Вы помните Каронга, Евграф Виленович?

Сиротин вздрогнул. Каронга он помнил, хотя и очень хотел забыть. Ему казалось, что уж в психоневродиспансере он надежно защищен от инопланетной нечисти. Похоже, безопасных мест на Земле уже не осталось.

Незнакомец потянулся к стоящей на тумбочке рядом с Сиротиным лампе и включил свет. Евграф прикрыл глаза, но лежать в полной темноте было еще страшнее, и он вернулся в окончательно свихнувшийся мир.

– У меня амнезия,– попробовал он словчить.

Ничего ужасающего во внешности незнакомца не было. Самый что ни на есть обычный гражданин. Разве что глаза странно поблескивали. Евграф слегка приободрился и даже попробовал сесть. С помощью незнакомца ему это удалось.

– Давно я здесь?

– По моим сведениям, вас привезли сюда шесть часов назад. К сожалению, я упустил вас в аэропорту. У нас возникли некоторые сложности, а вы так стремительно перемещались по городу, что уследить за вами не представлялось возможным.

– А зачем вы за мной следили?

– Хотел предложить сделку.

– Вам нужна моя бессмертная душа?

– Какая душа? – удивленно вскинул густые брови незнакомец.– Ах, вы об этом... Нет, Евграф Виленович, скупка душ – не наш профиль. На этот счет можете быть совершенно спокойны.

Сиротин еще раз внимательно оглядел незнакомца. Надо признать, что ничего от Мефистофеля в нем действительно не было. Лицо невыразительное, статей небогатырских, худой, а нос и вовсе картошкой. Встретишь такого на улице – даже не обернешься... Каронг, надо признать, выглядел поинтереснее. Была в нем какая-то дьявольщинка...

– Мы предлагаем вам миллиард долларов, Евграф Виленович...

Глаза незнакомца странно блеснули, и Сиротин на всякий случай чуть отодвинулся в сторону. «Сокамерник» вполне мог оказаться пациентом клиники, в которую ненароком угодил Сиротин. А что, очень даже просто! Евграф, допустим, бредил во сне, а этот сидел и слушал. Теперь вот несет ахинею, воображая себя черт знает кем! Хорошо хоть не Мефистофелем, а всего лишь инопланетянином...

Спорить с психом Евграф не собирался: себе дороже. Он где-то читал, что психи обладают совершенно невероятной физической силой и им ничего не стоит придушить подвернувшегося под горячую руку человека. Санитаров же поблизости не наблюдалось. Можно, конечно, крикнуть. Но пока услышат, пока прибегут – Евграф вполне успеет отбросить копыта.

– Я согласен,– бодро ответил Сиротин и покосился на закрытую дверь. Он ждал санитаров, но те почему-то не спешили ему на помощь. Самому попробовать добежать до двери? А вдруг она заперта на ключ? Нет, сил для побега пока что маловато. Придется потерпеть, тем более, псих настроен вроде бы мирно. Даже улыбается, глядя на Сиротина явно сумасшедшими глазами.

– Тогда подпишите, и дело сделано.

Откуда незнакомец достал бумагу – Евграф не заметил. Возможно, из рукава широкого балахона, очень отдаленно напоминавшего больничный халат?..

Лист был абсолютно чист с обеих сторон. Сиротин с минуту растерянно вертел его в руках.

– Сумму проставьте сами... – Незнакомец ногтем провел черту в середине листа.– Вот здесь.

– Цифрами или прописью? – на всякий случай поинтересовался Сиротин, у которого не осталось никаких сомнений в психическом нездоровье незнакомца.

– И цифрами, и прописью – так надежнее,– подсказал псих.– И распишитесь в углу.

– Может, отпечаток пальца поставить для верности? – любезно предложил Сиротин.

– Не надо,– отозвался незнакомец, забирая бумагу у Евграфа.– Сойдет и так.

В последний момент Сиротин успел заметить краем глаза, что на бумаге проступили вдруг письмена... Правда, очень может быть, что ему это только показалось. Тем не менее он все-таки задал незнакомцу вопрос, который, возможно, следовало озвучить значительно раньше:

– А что я должен делать?

– Для начала мы с вами отправимся в небольшой оздоровительный круиз. Отдохнете, подлечитесь, наберетесь впечатлений. И потихоньку войдете в курс своих обязанностей.

– A когда мы отправимся в круиз?

– Прямо сейчас. Все формальности уже улажены.

Сиротин обрадовался. Кажется, близился конец его заточению в компании с психом. Только бы вырваться из этой комнаты, а уж там он найдет способ, как сдать буйного санитарам. Пора уже заявить о себе, как о совершенно нормальном человеке, случайно угодившем в профильное заведение. Не век же ему здесь куковать.

– Возьмите меня за руку,– сказал незнакомец,– и ничего не бойтесь.

Сиротин с охотою последовал совету, поскольку с похмелья его слегка покачивало и ноги плохо держали отяжелевшее после сладкого сна тело. Вдруг совершенно исчез свет. Заурчало в желудке, и тошнота подступила к горлу – как будто кто-то неосторожно перевернул его с ног на голову. Ощущение напугало до смерти, и он попытался истошно завопить: «Санитары!..» – Но к ужасу не услышал собственного голоса.

Свет вспыхнул, когда Евграф решил, что пришел его смертный час. Было ли это возвращением к жизни – он так и не понял.

...Помещение, в котором он оказался, менее всего напоминало больничный коридор. Огромный зал, отделанный то ли мрамором, то ли очень похожим на него камнем. Все отдаленно походило на остановку московского метрополитена – во всяком случае размерами,– но служило для каких-то иных, непонятных Сиротину целей. Евграф собрался закричать от ужаса, но потом передумал. Кричать было абсолютно бессмысленно, поскольку санитары в этом зале не могли находиться по определению. Шлепанцы куда-то пропали. На холодном полу Евграф невольно переступил с ноги на ногу.

– А это что такое? – показал он пальцем на рисунок.

– Пентаграмма,– охотно отозвался незнакомец.

– А где мы находимся? На вокзале?

– Можно сказать и так... – усмехнулся незнакомец, после нелепого двухминутного стояния на одном месте наконец двинувшийся вперед.– Ничего плохого с вами не случится, Евграф Виленович. Не пугайтесь.

Со своим предупреждением бывший псих запоздал, поскольку как раз в этот момент Сиротин не просто испугался, а буквально заверещал от ужаса. Да и кто бы остался спокоен, созерцая стоящих вдоль стен существ с поднятыми не то для рубки, не то для приветствия мечами в руках? Тела у них были вполне человеческими, зато морды настолько откровенно лягушачьи, что Евграфа от их вида затрясло.

– Это жабовидные пщаки,– пояснил незнакомец таким тоном, словно чудища были если не братьями его родными, то во всяком случае хорошими знакомыми или добрыми соседями.

Евграф на всякий случай ущипнул себя за ляжку. И обнаружил две неприятные вещи: во-первых, он не спал – щипок получился настолько чувствительным, что разбудил бы и покойника; во-вторых, он потерял не только шлепанцы, но и одежду. Всю! До нитки!

Голым, однако, был и незнакомец. Осмотрев его украдкой, Евграф пришел к выводу, что имеет дело все-таки с человеком. Во всяком случае необходимые детали имелись в наличии. Открытие странно его утешило. Он слегка успокоился и начал – хоть и медленно – соображать.

Не приходилось сомневаться, что он оказался во Внеземелье,– хотя бы потому, что на Земле ничего подобного не строят. Будь Сиротин таким же дураком, как Жигановский или Казюкевич, он непременно закатил бы сейчас истерику или стал бы самого себя убеждать, что имеет дело с фокусниками, экстрасенсами или иными «шутниками»... Но у Евграфа хватило мужества взглянуть горькой правде в глаза. Тем более что он об этой правде догадывался и раньше, оказавшись чуть ли не единственным трезвомыслящим человеком на Земле.

Правда, это трезвомыслие завело его очень далеко – так далеко, что никому из фантазеров и не снилось... Единственным утешением служило то, что он все-таки не сошел с ума – как подумалось сначала в больничной палате. Слабое, конечно, утешение, поскольку он вполне еще мог двинуться по фазе при созерцании чудес неведомого мира...

Сиротин на всякий случай пытался запомнить дорогу, хотя и понятия не имел, зачем ему это нужно. Допустим, он не заблудится в огромном дворце и доберется до зала с пентаграммой, ну и что с того? На Землю-то он в любом случае не попадет!..

Только тут Сиротин покрылся липким холодным потом. Ему вдруг пришло в голову, что он напрасно подмахнул проклятую бумагу. Не удосужившись, между прочим, даже заглянуть в текст!.. Хотя вина его в том не выглядела чрезмерной: бумага казалась девственно чистой... Тем не менее было очевидно, что он взял на себя какие-то обязательства. Знать бы еще – какие?.. Слегка грела душу мысль, что он все же получит за свои труды миллиард долларов. Во всяком случае, имелись все основания полагать, что его новые партнеры– не межзвездные кидалы, а солидные люди с большими средствами и неограниченными возможностями. Сиротин затруднился бы ответить, кто из земных миллиардеров способен был позволить себе отгрохать столь уникальный дворец, напичканный золотом и драгоценностями так, что у Евграфа с непривычки в глазах рябило.

– Неужели из чистого золота? – спросил Сиротин у инопланетянина, разглядывая расставленных в нишах диковинных аполлонов, которые далеко не всегда напоминали земных. Из этого Сиротин, между прочим, заключил, что жизнь во Вселенной гораздо разнообразнее, чем можно себе представить. Среди статуй попадались и такие, рядом с которыми даже виденные Евграфом жабовидные пщаки выглядели писаными красавцами.

– Пришли,– сказал незнакомец, открывая дверь в относительно небольшую комнату, довольно скромно по местным меркам обставленную, в которой, кроме шикарного ложа под бардовым балдахином, стояли еще два кресла, отдаленно напоминавшие земные, но сделанные из кости.

– Простите,– обернулся к инопланетянину Сиротин,– а как мне вас называть?

– Зовите меня Найком. Имя, конечно, не совсем привычное для земного уха, но тут уж ничего не попишешь.

Найк так Найк – вполне пристойно и даже легко произносимо...

Сиротин за время путешествия по чужому замку уже немного свыкся с новым положением. Ну, Внеземелье, ну, незнакомый мир – что с того?.. В юности Евграфу и Западная Европа казалась заповедной стороной. Об Америке и речи никто не заводил!.. Ничего, притерпелись, свыклись – теперь в Нью-Йорк летаем чаще, чем в Кацапов родимый!..

Найк то ли пальцами щелкнул, то ли нажал на невидимую кнопку – ложе под балдахином плавно сдвинулось в сторону и растворилось в стене, а на его месте появился небольшой бассейн с чистой голубоватой водой.

– Прямо скажу, поселили мы вас не в хоромах...– словно извиняясь, сказал Найк.– Но ведь и заслуг перед орденом у вас пока нет.

– Я не в претензии! – замахал руками Евграф.– Мне здесь очень нравится. А бассейном можно воспользоваться?

– Разумеется.

С наслаждением плескаясь в бассейне, Сиротин мучительно раздумывал, как без особых потерь выкрутиться из ситуации, в которую он неожиданно попал. Чего доброго, от него потребуют предать земную цивилизацию!.. Идти во вселенские коллаборационисты – даже за миллиард долларов! – Евграфу не хотелось... В крайнем случае, исключительно для спасения собственной жизни – он согласен был стать агентом влияния неведомых и явно могущественных сил.

Предложенная заботливым Найком одежда Евграфу понравилась: удобная и не слишком отличалась от земной. Наряд включал в себя обтягивающие икры штаны и черную рубаху с широкими рукавами. Был еще короткий плащ с капюшоном – тоже траурного черного цвета. Его Сиротин примерять не стал.

Комната попалась теплая, даже, пожалуй, жарковатая, что особенно ощущалось после выпитого зеленоватого напитка – скорее всего спиртосодержащего. Во всяком случае, питье вызвало легкое головокружение. Ел и пил Евграф без опаски: травить его явно не было смысла – ну хотя бы потому, что никакой вины перед инопланетянами за ним пока не числилось.

– Я так понимаю, вы планируете использовать меня на Земле? – осторожно спросил Евграф, пытаясь хоть как-то развеять сгустившийся вокруг его скромной персоны туман.

– Конечно... – не стал наводить тень на плетень Найк.– А мне нравится ваше спокойствие, Евграф Виленович. Обычно земляне очень нервно реагируют на перемену обстановки. Некоторые, представьте себе, кричат и плачут еще до применения к ним специфических методов воздействия.

– Вы имеете в виду пытки? – насторожился Сиротин.

– Физическое устрашение мы используем крайне редко. Незачем. Легкое магическое заклятие – и у вас, дорогой Евграф, начнется неудержимый словесный понос. Кроме того, практикуются кратковременные метаморфозы, которые быстро излечивают наших подопечных от гордыни. Кому, согласитесь, понравится доживать век в шкуре земного осла, арнаутской гигантской жабы или разжиревшей на падали дельфионской крысы?

Сиротин с трудом проглотил застрявший в горле ком плохо прожеванного мяса и поспешно отхлебнул из вместительного золотого кубка. Конечно, он понимал, что его банально запугивают, однако сомневаться в том, что улыбчивый Найк вполне способен выполнить свои угрозы, не приходилось. О новом, внезапно вторгшемся в его жизнь мире Сиротин знал пока немного, но и известного вполне хватало, чтобы обмирать от ужаса под взглядом серых прищуренных глаз Найка.

– Вы ведь, кажется, большой любитель экзотических зрелищ, господин Сиротин? Надо признать, что Земля в этом смысле место довольно занятное, но, прямо скажем, не уникальное. Вы какие зрелища предпочитаете, Евграф Виленович: эротические, кровавые или магические?

– Эротические,– быстро отозвался Сиротин.– Кровавые после сытного обеда – пожалуй, слишком большое потрясение для пищевода.

– Ну, не знаю... – задумчиво проговорил Найк.– Когда совокупляются мохнатые девятиножки с Кандоуры, то зрелище способно подорвать любую нервную систему – даже такую устойчивую, как у вас. А уж брачные игры сиенских остроухов и вовсе порой заканчиваются трагически для любопытствующих. Войдя в раж, они вовлекают в процесс и зрителей, не считаясь с их желаниями.

– Я не совсем это имел в виду,– робко поправился Евграф.

– Тогда остается магия... – развел руками Найк.– Лично я могу порекомендовать вам поединок сигойских колдунов. Уровень, конечно, провинциальный, но на неискушенных производит впечатление.

– А это не опасно? – на всякий случай полюбопытствовал Сиротин.

– Безопасность зрителей гарантируется устроителями, хотя бывают издержки. Человеческая жизнь – сосуд хрупкий. Но вы не пугайтесь, Евграф Виленович, я буду рядом и постараюсь минимизировать негативный эффект.

Будь на то воля Сиротина, он, конечно, на поединок сигойских магов не пошел бы. К сожалению, выбора у него не было. В том смысле, что брачные игры сиенских остроухов привлекали его еще меньше.

Заботливый Найк порекомендовал Евграфу набросить на плечи плащ, ибо погода на Арбидоне ветреная и есть опасность подхватить простуду на местной арене, оборудованной явно не для приятного времяпрепровождения.

К немалому удивлению и огорчению Сиротина, на спектакль они отправились в самой обычной карете– как какие-нибудь вельможи века восемнадцатого или девятнадцатого. И лошади их везли самые обычные. Не говоря уже о кучере, который чем-то даже смахивал на таксиста рязанской национальности, возившего Евграфа по городу Кацапову.

– Арбидон – на редкость отсталая планета,– кивнул головой Найк.– Если бы не наше здесь благотворное присутствие, то местные обыватели наверняка деградировали бы до полного безобразия.

Сиротину, однако, не показалось, что присутствие на планете коллег Найка так уж безоговорочно благотворно для арбидонцев. Чем дальше они отъезжали от стен огромного замка, горой возвышавшегося над приземистым городом, тем меньше становилось дружеских взглядов, обращенных в сторону кареты, дверцы которой украшало изображение золотистого скорпиона.

– Десять лет назад Арбидон входил в империю гельфов. Лишь благодаря усилиям ордена удалось хоть как-то цивилизовать эту планету.

Евграф дипломатично промолчал. Для него Внеземелье было темным лесом, где за каждым деревом чудилась разинутая пасть монстра. И хотя большинство арбидонцев составляли люди, но среди них в значительном количестве попадались и иные особи – по преимуществу двуногие, вроде уже виденных Сиротиным в замке жабовидных пщаков.

Особенно не понравились Евграфу волосатые существа, весьма напоминавшие земных горилл, которые вели себя еще хуже жабовидных пщаков, постоянно указывая пришибленным арбидонцам, кто в их доме хозяин. Судя по знакам на синих и зеленых плащах, пщаки и волосатые обезьяны принадлежали к ордену Золотого Скорпиона. Вероятно, именно этим объяснялось их вызывающее поведение. Но к Найку и Сиротину, на плечах которых красовались черные орденские плащи, существа относились с подобострастием.

Выйдя из кареты, Найк накинул на голову капюшон с прорезями для глаз. Евграф последовал его примеру, тем самым сильно ограничив себе обзор. Впрочем, никаких неудобств это ему не доставило, поскольку не менее десятка услужливых рук поддерживали их с Найком на пути к ложе, предназначенной для почетных гостей. Трибуны для обычных посетителей располагались чуть ниже – вокруг довольно приличных размеров арены. Все сооружение напоминало стадион для проведения футбольных матчей. Правда, арену не украшала веселая травка, вместо которой повсюду валялся серый камень.

Свободных мест хватало, но народ все прибывал. У большинства приходящих выражения лица были далеко не радостными. С некоторым удивлением и опаской Сиротин заметил, что коренные арбидонцы занимают преимущественно первые ряды амфитеатра, тогда как их господа предпочитают размещаться как можно дальше от арены. Отсюда он заключил, что зрелище, скорее всего, будет небезопасным. Сам Сиротин сидел с Найком в почетной ложе чуть ли не на самом верху в окружении таких омерзительных рож, от которых он в любом случае желал бы держаться в стороне.

– А вы расист, батенька! – с кривой усмешкой сказал ему Найк.– Жизнь во Вселенной многообразна; надо принимать ее такой, какая она есть. И под мохнатой шкурой монстра может биться доброе сердце. Относительно доброе, конечно... Вы слышали, Евграф, что все в мире относительно?

– Слышал,– подтвердил Сиротин, но симпатиями к волосатым монстрам все-таки не проникся.

На арене загнусавили волынки, протопали, поднимая пыль, десятка полтора музыкантов, закружились в танце пестро разодетые люди, привлекая внимание почтенной публики. Начало сильно смахивало на праздник Урожая в отдаленном районе Черноземной области. Евграф было приготовился узреть вручение подарков отличившимся на уборке механизаторам, как музыкантов и танцоров словно ветром сдуло с арены.

Сигойские колдуны, вышедшие им на смену, особенного впечатления на Евграфа не произвели. Отметил он разве что изображения золотых скорпионов на длинных балахонах, болтавшихся на тщедушных телах.

Бойцы начали свой спор вяло, вызвав свист и насмешливые выкрики с трибун. Наконец зеленый балахон, раздраженный неуступчивостью оппонента в желтом, поднял руку, из которой вдруг сверкнула молния, с шипением пронзившая воздух. Евграф даже вскрикнул от неожиданности – и оказался единственным, на кого жест зеленого колдуна произвел впечатление.

«Желтый» ответил не менее эффектно. Две молнии сплелись в огненный клубок и ударили в арену, из которой вдруг проросли – иного слова Сиротин подобрать не смог – две огромные змеи, с шипением разинувшие на публику гигантские пасти.

Евграф хоть и сидел довольно далеко от места событий, струхнул не на шутку. Из первых рядов, где расположились арбидонцы, послышались вопли ужаса. Впрочем, змеи тут же исчезли в огненном вихре, поднятом сигойскими колдунами. Последние вдруг стали увеличиваться в размерах, угрожающе поигрывая устрашающими мускулами, проступавшими через раздираемую с треском одежду. Глядя на сошедшихся в смертельном поединке суператлетов, Сиротин только ахал да головой качал. Зрелище было почище голливудских боевиков, к коим он питал известную слабость.

И вновь зрители свистом выразили свое недовольство, что заставило колдунов подсуетиться и стремительно трансформироваться в совершенно неприличных существ с такими чудовищными мордами, что Евграф не сразу нашел, с чем бы их сравнить. То была дикая мешанина из острых, гнутых клыков, костяных пластин, словно броня облегавших чудовищные по мощи тела, и длинных, розовых до отвращения языков, которые то и дело вываливались из истекавших слюной пастей. Размерами монстры скоро превзошли слонов, явно претендуя на роль динозавров. Живых динозавров Евграф, конечно, не видел, но кое-какое представление о них имел.

Самым интересным было то, что, меняя облик, колдуны умудрялись сохрап п аа нять выбранный ими цвет. Во всяком случае, на одном из монстров пластины отливали синевой, а на другом – желтизной.

Рев, который издавали эти твари, заставлял опасно вибрировать сиротинские барабанные перепонки. Ярость соперников не знала предела. Кровь хлестала фонтанами, а куски вырываемого из гигантских туш мяса ошметками летели на трибуны, повергая несчастных арбидонцев в ужас.

Сиротину вдруг пришло в голову, что жители оккупированной планеты оказались тут в роли зрителей далеко не добровольно, но использовались в качестве живой защиты между расходившимися колдунами и истинными ценителями борьбы, расположившимися на верхних ярусах.

Очумевшие от взаимной ненависти монстры подустали, видимо, терзать друг друга и направили горящие взоры на несчастных арбидонцев. Клыки защелкали в зрительных рядах – под вопли пожираемых и улюлюканье ценителей. Сиротин в ужасе закрыл глаза, но тут в воздухе что-то просвистело, отчетливо запахло паленым мясом. По стадиону пронесся вздох то ли облегчения, то ли разочарования. Приоткрыв один глаз, Евграф увидел, как на арену падают охваченные пламенем туши, корчась в предсмертных судорогах.

– Увлеклись,– равнодушно прокомментировал Найк.– С сигойцами вечно случаются скверные истории, оттого их и не любят в ордене. Зато пщаки и рески от них без ума.

Евграф поднялся на подрагивавшие ноги и вяло потрусил следом за энергично шагавшим Найком, стараясь не смотреть на растерзанные тела несчастных арбидонцев, оказавшихся на свою беду вблизи от разъяренных монстров. Видимо, в этом жутковатом поединке предполагалось все же участие рефери: кто-то ведь расправился с озверевшими колдунами, лишив их не только надежды на победу, но и жизни.

Сиротин со страхом покосился на обгоревшие останки, валявшиеся на арене. Найк тем временем любезно приветствовал одетого в черный плащ человека, лица которого не было видно из-за опущенного капюшона. В прорезях посверкивали черные глаза, напугавшие Евграфа не меньше, чем только что увиденная кровавая драма. Судя по всему, это и был судья, прервавший поединок в самом апогее.

– Понравилось? – вежливо спросил Найк у спутника, удобно размещаясь в карете.

– М-мм... – неразборчиво промычал Сиротин, не рискуя нелицеприятным ответом огорчить любезного хозяина, обеспокоенного досугом гостя.– А из-за чего они так ожесточенно дрались?

– А кто их поймет, сигойцев? – пожал плечами Найк.– Синие и желтые кланы у них всегда враждуют – как кошки с собаками. Командор ордена запретил магические поединки на Сигое во избежание полного взаимного уничтожения, но одновременно разрешил потешать почтенную публику на других планетах. Сигойцы – одни из самых верных адептов нашего ордена; было бы неразумно слишком уж их озлоблять... Правда, магическая сила их невелика и весьма специфична. Тысячелетия междуклановой борьбы сформировали вид боевой магии, опасный нередко не только для врагов, но и для друзей. Чему вы и стали свидетелем, дорогой Евграф. Справедливости ради надо заметить, что сигойцы отнюдь не самые свирепые обитатели темных миров.

Сиротину вдруг захотелось на Землю. То есть домой ему хотелось давно, но сейчас почему-то особенно. В конце концов, его никогда не манили звездные дали. Ему еще в юные годы сказали, что таких не берут в космонавты, и он тогда ничуть не огорчился, предпочтя обделывать свои делишки на Земле... И надо же такому горю случиться: именно ему выпала «неслыханная честь» чуть ли не первому из землян оказаться на чужой планете! Чтоб ей пусто было!.. К сожалению, обитатели Внеземелья, похоже, горели неукротимым желанием заключить его родную планету в свои волосатые объятия...

3

Планета Альдеборан. Замок Лорк-Ней. Рассказывает его высочество Алекс Оливийский, наследный принц паррийской короны, командир первого легиона пограничной стражи Светлого круга

Мне никогда не нравился замок Лорк-Ней. Быть может, потому, что с ним связано много грустных историй, а одна и вовсе трагическая. Именно здесь был убит мой предок князь Феликс Тимерийский, преданный одним из ближайших своих друзей. Тогда наш клан истребили почти полностью...

Дело это давнее. Замок, в конце концов, восстановили, но меня не покидает ощущение, что дух предательства тут все-таки остался... Говорят, что кентавры живут почти тысячу лет. Возможно, где-то там, на далекой Кентаврии, поседевший мерин Семерлинг, один из свидетелей преступления, еще хранит в памяти подробности гибели обитателей Лорк-Нея и десяти тысяч жителей планеты Альдеборан, подчистую вырезанных жабовидными пщаками...

Но у меня нет ни малейшего желания копаться в этой страшной истории. У командира первого легиона пограничной стражи и других дел по горло. Например, настораживают вести, пришедшие из Высшего Совета Светлого круга. Наконец-то и там озаботились деятельностью ордена Золотого Скорпиона. Хотя решение следовало бы принять сразу после того, как черные маги захватили приграничную планету Гельфийской империи Арбидон.

Конечно, гельфийцы не принадлежат к Светлому кругу. В последние годы наши с ними отношения сильно испортились, но при этом все же не следует забывать, что гельфийцы – единственная (или почти единственная) человеческая цивилизация, расположенная чуть ли не в центре Темного круга. Негоже было бросать их на растерзание инопланетных монстров...

Сиринец Аббудала Ках, доставивший мне послание Высшего Совета, задумчиво рассматривал стены парадного зала замка Лорк-Ней, расписанные в свое время знаменитым мастером Азетой, который, к слову, родом происходил тоже с Сирина.

– Я все-таки не понял, достойнейший магистр, почему Высший Совет решил не отзывать с Земли моего брата Ника Арамийского?

– Извините, ваше высочество, но я не уполномочен комментировать решения Высшего Совета,– грустно глянул на меня Аббудала Ках.– В частном порядке могу сказать: я потратил массу усилий, чтобы переубедить собрание просвещеннейших сенаторов, но, увы, они так и остались при своем мнении.

– А вы информировали Высший Совет об активности черных магов на Земле?

– Разумеется, ваше высочество. Кроме того, ваш брат Вик Немирийский доложил членам Совета о предотвращенной попытке прорыва нечисти на эту планету.

– И что же решили просвещеннейшие?

– Просвещеннейшие решили, что в данных обстоятельствах молодой Герой лучше старого магистра справится с чрезвычайной ситуацией, складывающейся на Земле. Справедливости ради следует заметить, что ваш брат, к немалому моему удивлению, с необычайной легкостью адаптировался на этой достаточно непростой планете, даже несмотря на очевидные пробелы в подготовке, за которые уже объявлен выговор руководителю Школы резидентов почтеннейшему Сиреоку...

В том, что Ник нигде не пропадет, я как раз нисколько не сомневался. Он еще и умудрился жениться на Земле, что делало его положение там особенно устойчивым. Так что решение Высшего Совета, возможно, было обоснованным, хотя оно, кажется, не на шутку огорчило достойнейшего магистра.

– Высший Совет считает, что с орденом Золотого Скорпиона следует бороться в местах его наибольшего влияния, нанося ему точечные и чувствительные удары. Эта миссия возложена на вас, принц Алекс, а мне поручено оказывать вам посильную помощь...

Ну, спасибо просвещеннейшим – удружили! Мало мне проблем по охране границы, так я теперь должен мотаться по планетам Темного круга в поисках черных магов, которые славятся своей способностью заметать следы!.. В конце концов, Алекс Оливийский – Герой, а не полицейская ищейка с планеты Гремион! Темный круг – не место для прогулок. Рассчитывать там можно разве что на помощь гельфов, но вряд ли она будет активной. Черные маги чрезвычайно влиятельны практически на всех тамошних планетах, и гельфийцам несподручно ссориться с соседями. Слишком велик риск быть стертыми в порошок негуманоидными цивилизациями.

– Высший Совет Светлого круга очень хорошо понимает деликатность вашей миссии, принц Алекс, и предостерегает от чрезвычайного усердия на этом поприще. Не забывайте, что Светлый круг заключил целый ряд договоров с негуманоидными расами и никак не заинтересован в том, чтобы хрупкий мир сменился вселенской ссорой...

Я так и знал! Это вполне в духе Высшего Совета – отправить человека в пекло, предварительно связав его инструкциями по рукам и ногам!.. Как, скажите на милость, можно бороться с черными магами, которые оплели паучьей сетью все планеты Темного круга, не тревожа при этом их союзников?! Не надо требовать от меня невозможного! Я всего лишь солдат! Я готов разрушить осиное гнездо, свитое орденом на Арбидоне,–вот, пожалуй, и все, что можно сделать при данных обстоятельствах!..

– К сожалению, этого слишком мало, ваше высочество. Арбидон – всего лишь перевалочная база, форпост черных магов, контролирующих не менее сотни планет. Потревожив их на Арбидоне, мы ничего не добьемся – только расшевелим гадюшник. Думаю, прежде всего мы должны выяснить их цели, выявить основные базы и лишь потом действовать.

Совет был, конечно, дельный. В опытности сиринского магистра, проведшего десятки лет на чужих планетах, сомневаться не приходилось. Сомневался я как раз в самом себе – в своем умении вести многоходовые игры с изощренным и чрезвычайно коварным противником...

По слухам, штаб-квартира ордена находилась на Деире. Но это опять же – по слухам... Планета Деира расположена на окраине старой гельфийской дороги. В последнее время путь туда наглухо заблокирован. Вот вам и косвенное подтверждение того, что на Деире творится неладное...

Вообще-то обитателей Светлого круга на планетах круга Темного не слишком жалуют, да мы туда не очень-то и стремимся, ограничиваясь контактами с Гельфийской империей. С недавних пор и здесь стали возникать трудности. Похоже, на гельфийцев кто-то сильно давит. Вероятнее всего – именно черные маги. И то, что воинственные гельфийцы безропотно отдали ордену планету Арбидон, сведущим людям говорит о многом...

– Ваш батюшка король Алекс просил передать вот этот перстень... – сиринец приподнялся с кресла и протянул мне фамильную драгоценность.

Перстень, прямо скажу, не поражал изысканностью работы. Оправа была не золотой, а серебряной, что же касается камня – черный, как кусок смолы... Меня подарок удивил. Видимо поэтому сиринец счел своим долгом дать пояснения:

– Согласно легенде этот перстень принадлежал вашему прадеду князю Андрею Тимерийскому – очень странному человеку. Настолько странному, что в Высшем Совете неоднократно обсуждался вопрос о его... как бы это помягче выразиться... устранении. Я понимаю, что в это трудно поверить, но мне как-то посчастливилось прочитать заметки соотечественника – известнейшего сиринского магистра, просвещеннейшего Пигала. Должен вам сказать, ваше высочество, что вашего предка далеко не случайно называли проклятым князем... Спасло Тимерийского только то, что его деятельность протекала вдали от Светлого круга и была чрезвычайно полезна нашему миру, хотя и крайне рискованна. Вы, разумеется, знаете, что именно князь Тимерийский открыл Дорогу гельфов, но, видимо, не в курсе, куда она его в конце концов привела.

– И куда же? – спросил я, чрезвычайно заинтригованный рассказом.

– В Черную плазму – логово Сагкхов.

– Да вы с ума сошли, магистр! – Я настолько резко поднялся со своего места, что Аббудала Ках невольно отшатнулся. Кажется, сиринец вообразил, что я собираюсь его ударить. Разумеется, ничего подобного я и в мыслях не держал. Хотя оскорбление, которое он нанес нашей семье, требовало серьезного спроса.

– Клянусь, ваше высочество, что я и в мыслях не держал ничего худого, пересказывая вам записки своего соотечественника, которые, к слову, находятся в главном хранилище сиринской мысли и доступны лишь избранным. К тому же я ведь не сказал, что ваш прадед попал в Черную плазму. Отнюдь нет! Он остановился у самого порога... Более того, просвещеннейший Пигал считал, что тем самым сиятельный князь спас и человеческую цивилизацию, и всю Вселенную от больших неприятностей, а возможно даже от гибели...

О своем предке Андрее Тимерийском я знал многое, но далеко не все. В частности, я слышал и о его странных отношениях с младенцем Сагкхом, неведомыми путями попавшим в наш мир... Впрочем, эта история официально считалась мифом, легендой, чем-то абсолютно несерьезным и не имеющим к реальности никакого отношения.

– Перстень как-то связан с Сагкхом? – пристально глянул я на Аббудалу Каха.

– Это его слеза... Честно скажу: не знаю, как он действует... Возможно, этого не знает и ваш отец – иначе он дал бы мне на этот счет какие-то инструкции. Но подарок Сагкха был. Во всяком случае, так утверждает Пигал Сиринский, умалчивая – и далеко не случайно,– что он собой представлял. Просвещеннейший Пигал вообще многое скрывал... Со своей стороны, я попытался навести кое-какие справки у старейших членов Высшего Совета по поводу дара Сагкха, но встретил такой ледяной прием, что у меня надолго пропала охота заикаться об этом. Собственно, и на Землю я отправился только за тем, чтобы узнать хоть что-то об интересующем меня предмете.

– А почему именно на Землю?

Сиринец ответил не сразу. Он сделал несколько глотков превосходного альдеборанского вина, откинулся на спинку удобного кресла и настороженно глянул на меня из-под морщинистых век.

– Я бы не хотел, ваше высочество, неосторожным словом затронуть ваши чувства. Молодости свойственна горячность. Далеко не всякая раскрытая тайна является бальзамом для души.

– Вы, достойнейший, кажется, намекаете на мое происхождение?

– Вот видите, принц Алекс, и до вас доходили неприятные слухи. Хотя, в сущности, ничего неприятного, а уж тем более оскорбительного в факте, породившем эти слухи, ни для вас, ни для вашей матушки нет.

– Но ведь Земля – особая планета, насколько я знаю, и связанными с нею парадоксами никого на Парре не удивишь?

– Да, конечно... – мрачно кивнул головой магистр.– Ну, а если я скажу, что никаких парадоксов нет или что они вдруг исчезли в один прекрасный момент,– как вы на это отреагируете, мой юный друг?

– Вы говорите загадками, магистр. Я знаю, что моя мать родилась на Земле за тысячу лет до нынешнего реального земного времени, ну и что с того?

– Ничего, принц Алекс. Скажу больше: ваши батюшка и матушка и потом неоднократно посещали Землю. Об их путешествиях вы наверняка знаете лучше меня.

– Но ведь все паррийцы путешествуют по планетам Светлого круга! Я вас не понимаю, магистр!

– В пространстве, ваше высочество, действительно путешествуют все. Но никому не удавалось управлять временем. Кроме вашего отца – короля Алекса Седьмого. Конечно, несовпадения во времени возникают иногда. Искажения порой бывают весьма существенными. Случалось даже, что люди просто терялись во времени. Отправлялись на соседнюю планету юношами, а попадали туда глубокими старцами. Но все эти временные парадоксы не имеют никакого отношения к планете Земля. Вы, наверное, обратили внимание, ваше высочество, чем Земля отличается от других планет?

– Допустим. Там не применяют магии – во всяком случае в основном мире. Но ведь есть же и параллельный. Я имею в виду того же Кощея, с которым мне, правда, встретиться не довелось.

– Ваш батюшка – король Алекс Седьмой – изменил историю Земли. Тысячу, а может быть, и более лет тому назад. И потом еще несколько раз корректировал ее течение.

– Но это же абсурд, достойнейший магистр, это же просто невозможно!

Мне, честно говоря, показалось, что сиринец просто сошел с ума. Все, что он приписывал моему отцу, просто не под силу человеку, каким бы Героем он ни был. Это доступно разве что Творцу...

– Или Сагкху... – дополнил с кривой улыбкой Аббудала Ках и, увидев мою реакцию, поспешно добавил: – Я считаю, что король Алекс Седьмой воспользовался даром, который получил от своего дружка из Черной плазмы ваш прадедушка. И сделал он это, скорее всего, по поручению Высшего Совета. Вот почему эти старые мухоморы так испуганно молчат, когда дело заходит о Земле. Именно потому опытнейший Сиреок так нелепо ошибся, обучая вашего брата Ника. Он просто упустил из виду, что имеет дело с планетой, где время течет быстрее, чем на других объектах Светлого круга. Впрочем, корректировка, кажется, уже закончилась, и Земля сделалась предметом изучения сомнительных личностей из Темного круга. Вы знаете, принц Алекс, меня на Земле сразу удивило одно обстоятельство: земляне имеют как бы две истории. Одна из них– та, где действуют Герои, маги и колдуны,– тамошние аборигены называют ее сказкой; другая – тщательно очищена от упоминаний о магии, словно бы стерилизована чьей-то опытной рукой.

– Но зачем это понадобилось моему отцу и Высшему Совету? Согласитесь, достойнейший, их действия вполне можно назвать преступными, направленными против целой планеты.

– Именно поэтому ни члены Высшего Совета, ни ваш отец, принц Алекс, никогда не признаются в том, что совершили двадцать один год назад. Я не знаю, как им это удалось, но уверен: сделали они все с помощью дара Сагкха. Разумеется, на то были очень веские причины. Настолько веские, что Высший Совет закрыл глаза на возможные последствия для Земли.

– Хотите сказать, что Земле грозила катастрофа?

– Боюсь, что катастрофа грозила не только ей, но и всем нам, ваше высочество. Ведь для Сагкхов не существует проблемы Времени – оно им подчиняется, как и Пространство. Упоминаемый в связи с вашим прадедушкой Сагкх прятался на Земле, и его пребывание там не могло остаться для планеты без последствий. Очень может быть, что он нарушил плавное течение жизни – даже без всякого злого умысла, а просто в силу чужеродности своей нашему миру, но потом решил исправить ошибку с помощью своего друга Андрея Тимерийского. В конечном итоге ту ошибку удалось скорректировать только вашему батюшке.

– Значит, по-вашему, черные маги ищут на Земле дар Сагкха, достойнейший магистр?

– Они ничего не найдут. Однако на Земле остался еще след Сагкха, и вполне вероятно, что орден ищет именно его, чтобы вернуть течение жизни в проложенное Сагкхом русло.

– Я все-таки не понимаю, достойнейший Аббудала, как можно найти то, чего уже нет, что уже умерло или исчезло из нашего мира?

– Ничто не исчезает без следа, ваше высочество. Я, например, не уверен, что ваша и ваших братьев серебряные стрелы случайно попали на Землю, как не уверен в случайности сделанного стрелами выбора.

– Предрассудки, магистр... – поморщился я.– Как вы с вашим умом и знаниями можете верить в предначертание судьбы, да еще в столь нелепом виде, как серебряная стрела? Я, конечно, чту обычаи своего племени, но оставляю свободу выбора за собой. Я не пускал свою стрелу на Землю, достойнейший магистр, я просто последовал за братьями, чтобы они не натворили там глупостей. Правда, мне пришлось использовать стрелу, но не по назначению.

– Ваша стрела вернулась к вам?

– Да. Но я не собираюсь жениться, магистр.

– Это, разумеется, ваше право, принц Алекс... А почему бы вам все-таки не запустить стрелу на Землю и не посмотреть, что из этого получится? Исходя из вашей теории, вы ничем не рискуете.

– Я подумаю над вашим предложением, достойнейший магистр...

Мне действительно было над чем подумать. История с черными магами, которую я считал обычной досаднейшей помехой, вдруг стала претендовать на роль главного события в жизни нашей семьи!.. Конечно, не очень-то приятно щекотливые подробности из жизни родителей узнать от постороннего человека. В конце концов, я давно уже не младенец, я наследник паррийской короны и вправе, кажется, рассчитывать на большую откровенность со стороны родного отца и короля!..

Я надел на палец переданный мне сиринским магистром перстень и посмотрел его на свет. Ничего магического или таинственного не увидел. Простенькая серебряная оправа и совершенно невзрачный камень... Такие перстни носят пастухи на Сиене, а не особы королевской крови с планеты Парра. Но не станешь же отвергать дар отца, который по совместительству еще и твой государь!

– Как вы смотрите на то, чтобы составить мне компанию для прогулки на Арбидон, достойнейший магистр?

– Это рискованное предприятие, ваше высочество, и я должен был бы вас предостеречь, но в силу серьезности создавшегося положения делать этого не буду. Я согласен.

Мне приходилось бывать на Арбидоне, правда, довольно давно – почти десять лет назад, когда планета еще входила в состав империи гельфов. Это был официальный визит, обставленный с подобающей пышностью. Разумеется, никаких переговоров я не вел, поскольку мне только-только исполнилось тогда двенадцать лет, и все свои обязанности я переложил на члена Высшего Совета и канцлера паррийского королевства просвещеннейшего Кейта. Помнится, мы славно провели время с наследником гельфийской имперской короны Андреем Вефалийским, которому в то время стукнуло тринадцать и который за год до того стал императором. К слову, среди его предков тоже числился небезызвестный Андрей Тимерийский, так что принц Вефалийский доводился мне троюродным братом. Тогда он не показался мне рохлей, потому и непонятно, по какой причине он безропотно уступил одну из своих планет черным магам.

Мы с магистром решили не пользоваться старой гельфийской дорогой – по той простой причине, что она наверняка в этом районе Вселенной контролировалась черными магами. А собирались попасть на планету инкогнито, дабы не обременять хлопотами новоявленных хозяев.

При переходе через время и пространство есть лишь одно, но весьма существенное неудобство: к сожалению, не удается пронести одежду. Вы оказываетесь совершенно голым на чужой планете, и вам волей-неволей приходится искать выход из создавшегося положения. Однако мне повезло со спутником.

Достойнейший Аббудала Ках неоднократно бывал в молодые годы на Арбидоне и приобрел массу друзей в здешних научных кругах. Сиринцы, благодаря своей общительности и учености, пользуются большим уважением не только на планетах Светлого круга, но и в круге Темном. Причем не только среди гуманоидных рас. Ну а глубокие познания в Белой магии делают их желанными гостями там, где еще только постигают азы этой сложной науки... Короче говоря, арбидонский ученый Констант Арг встретил друга своей молодости с распростертыми объятиями. Жил сей досточтимый муж недалеко от столицы Арбидона славного Сокрайска, так что все для нас сложилось как нельзя более удачно. Нам не пришлось бродить по окрестностям, привлекая к себе внимание любопытствующих и орденских стражников. Последние без труда могли признать в нас межзвездных скитальцев, невесть зачем прибывших на вверенную их заботам планету.

– ...Не в добрый час, достойнейший магистр, вы навестили Константа! – горестно причитал хозяин, любезно снабжая нас одеждой.– Вы, конечно, в курсе несчастья, случившегося с нашей планетой?

Мы были в курсе, но внимательно выслушали рассказ досточтимого хозяина, не забывая при этом набивать свои желудки весьма калорийной местной пищей. Ученый жил в небольшом домике, доставшемся ему в наследство от отца вместе со старой служанкой, так что чужих ушей можно было не опасаться. Тем не менее Констант ни разу не произнес ни слово «маги», ни слово «орден». Судя по всему, он не являлся человеком героического склада и всерьез опасался наказания за свое нечаянное гостеприимство. Впрочем, Аббудала Ках сразу успокоил робкого друга, заявив, что наш визит не будет продолжительным, что мы буквально через час покинем замечательного арбидонца. Констант Арг вздохнул с видимым облегчением и тут же засыпал нас свежими городскими новостями. Среди них имелась одна, крайне меня заинтересовавшая. Речь шла о визите на Арбидон командора ордена Золотого Скорпиона, имя которого обычные смертные не рисковали произносить вслух – отчасти из страха, но в большей степени потому, что просто-напросто его не знали.

– А вы уверены, досточтимый, что речь идет именно о командоре?

– Разумеется нет, достойнейший Аббудала,– пожал плечами Констант.– Я ведь практически никуда не выхожу, живу затворником. Нас, белых магов, изгнали из Университета и предали публичному осмеянию – как жалких невежд и самозванцев. А новости я узнаю от кухарки, которая раз в три дня ездит на городской рынок на нашей старой кляче. По ее словам, рески и пщаки просто лютуют: никого из горожан за версту не подпуская к Новому замку. Раньше такого не было. Очень может быть, приехал не командор, но наверняка кто-то из высших иерархов ордена. Рассказывают, что два одетых в черные плащи с капюшонами мага посетили городскую арену, на которой в это время бились сигойские колдуны. Подобное происходит крайне редко, ибо кровавые зрелища предназначены в основном для пщаков, ресков и арбидонского плебса...

Информация показалась мне весьма интересной. Кем бы ни были эти приезжие, наверняка они обладали интересующей нас информацией. Прихватить бы одного из этих мерзавцев и вытрясти из него грязные орденские тайны.

– Не увлекайтесь, ваше высочество,– охладил мой пыл сиринский магистр.– Вы же слышали, что замок стерегут как зеницу ока.

Достойнейший магистр, скорее всего, был прав, однако повышенные меры охраны еще не повод, чтобы отказываться от задуманного предприятия. В конце концов, мы прибыли на Арбидон не для того, чтобы собирать городские сплетни. С такой работой вполне бы справились и мелкие агенты, которых сюда засылают соответствующие службы Высшего Совета. Если уж командир Первого легиона пограничной стражи лично прибыл на Арбидон, ему не к лицу убраться отсюда с пустыми руками.

– Ну конечно,– ехидно заметил магистр,– двум смертям не бывать, а одной не миновать. Известная присказка Героев... Кстати, ее очень любил повторять ваш прадед Андрей Тимерийский, если верить просвещеннейшему Пигалу Сиринскому...

Несмотря на скепсис магистра, мы все-таки отправились в Сокрайск, дабы собственными глазами убедиться, что сведения, полученные от Константа Арга, соответствуют действительности.

Я запомнил Арбидон очень веселой и бесшабашной планетой. Нынешний Сокрайск разительно отличался от того города, который покорил меня десять лет назад. Арбидонцы выглядели унылыми и запуганными, зато жабовидные пщаки и рески чувствовали себя здесь полными хозяевами. Меня буквально бесили их наглые рожи.

Нельзя сказать, что я человек скандальный или не знаю, как вести себя на чужих планетах. Просто если вы встретите Героя, который не горит желанием плюнуть в рожу жабовидному пщаку, познакомьте меня с ним. Я даже не вспоминаю о том, что у нашего клана Тимер были с этим отродьем свои старые счеты. Если бы не достойнейший магистр, который постоянно охлаждал мой пыл и улаживал то и дело возникавшие недоразумения, боюсь, все могло плохо кончиться для холуев ордена. Впрочем, возможно, и для нас.

Кухарка оказалась права – нас остановили еще на дальних подступах к орденскому замку. Разумеется, патрули ресков и пщаков не были для меня непреодолимым препятствием. И под покровом темноты, использовав магию невидимости, мы с магистром могли бы без труда проникнуть под высокие стены, но, к сожалению, это ничего существенного не давало.

Сам замок тоже не казался несокрушимой твердыней – во всяком случае, я видел сооружения и позначительнее, а случалось, и разносил их в прах во главе своего легиона. Но в данном случае такой вариант не годился. Хотя, не скрою, соблазн пощупать черных магов в их логове был велик.

– В результате штурма мы поймаем воздух,– охладил мой боевой пыл магистр.– Ничто не помешает командору ордена, если он действительно там, покинуть планету раньше, чем мы захватим замок. Это в лучшем для нас случае, ваше высочество, то есть если мы сумеем снять все заклятия. С другой стороны, наше нападение на Арбидон Темный круг несомненно расценит как агрессию и сделает поводом для развязывания большой войны...

Я и сам быстро понял, что погорячился, так что сиринец мог бы и не утруждать себя поисками аргументов. Но обидно же было уходить от стен орденского замка ни с чем!

– Жаль, что вы, принц Алекс, не обладаете способностями своего предка князя Тимерийского, который, если верить Пигалу Сиринскому, без труда прожигал любые стены, даже защищенные самой надежной магией.

– Чем прожигал? – насмешливо спросил я.– Взглядом?

– Нет, слезой Сагкха. Вот этим самым перстнем, что красуется сейчас на вашем указательном пальце, принц Алекс.

Разговор наш происходил в небольшом трактире, из окна которого был хорошо виден орденский замок. Я с сомнением посмотрел сначала на перстень с черным камнем, потом на сложенные из гигантских блоков стены логова черных магов. Как штурмовать неприступные стены, я знал, но энергию охранного заклятия могла уничтожить только вспышка энергии невиданной силы. Заклятие заклятью, разумеется, рознь, но черные маги как раз и славились тем, что умели создавать неодолимые магические барьеры.

– Может, мой предок знал какое-то суперзаклятие, которое активизировало камень Сагкха?

– Трудно сказать... – озабоченно оглянулся на двери магистр.– Велика вероятность, что активатором служила ненависть...

Озабоченность магистра вызвало появление в трактире орденского патруля в составе трех жабовидных пщаков, что-то неразборчиво заквакавших в нашу сторону прямо с порога. Пщаки, когда нужно, способны весьма разборчиво изъясняться на человеческом языке, но в данном случае они решили себя не утруждать. Впрочем, я понял, что им понравилось наше место у окна и они требуют от грязных арбидонцев немедленно его освободить для представителей высшей расы.

Не знаю, о какой ненависти говорил магистр,– очень может быть, о той, которая на меня тогда как раз и накатила. Чтобы справиться с тремя пщаками, мне не требовалось ни магических заклятий, ни слез Сагкха – достаточно было моего замечательного энергетического меча, который всегда под рукой. Однако я не отказал себе в удовольствии громко назвать пщаков квакающими лягушками и для пущей убедительности указать на них пальцем.

Дальнейшее поразило не только хозяина трактира и десяток посетителей-арбидонцев, собравшихся здесь, чтобы скоротать вечерок за кружкой пива, но и меня самого. Огненный язык, невесть откуда взявшийся, вдруг метнулся к уже обнажившим энергетические мечи пщакам. От нестерпимого света я невольно зажмурился, а когда открыл глаза, то пщаков в дверях не было. Там вообще ничего не было – даже пепла, который остается после применения интенсивной огненной магии.

– Черная плазма... – сказал чуть дрогнувшим голосом магистр.– Так плачут Сагкхи, принц Алекс...

Никто из арбидонцев не шелохнулся. Хозяин продолжал размеренно протирать стойку, на которой блестело пролитое неосторожным посетителем пиво. Все старательно делали вид, что ничего необычного не произошло. Мол, жабовидные пщаки в трактир вообще не заходили. На нас с магистром никто и не смотрел, не мешая спокойно пить пиво. И лишь когда я, уходя, расплачивался, хозяин шепнул едва слышно:

– Храни тебя небо, незнакомец. Никогда не видел магии такой силы и чистоты...

На улице стемнело уже настолько, что в трех шагах ничего не было видно. Впрочем, Герою не требуется проводник, чтобы добраться до нужного места. У Арбидона нет ночного светила, но замок и во мгле просматривался очень хорошо, подсвеченный зеленоватым светом снизу. Черные маги желали, чтобы жители покоренного Сокрайска никогда не забывали о господах. Замок олицетворял собой безграничную власть Тьмы над несчастной планетой.

– Рискнем? – спросил я у сиринца.

– Пожалуй... – не сразу, но все-таки согласился магистр.– Будем надеяться, что слеза Сагкха станет для нас надежной отмычкой...

Я не был уверен, что наш ночной налет на орденский замок закончится удачно. Однако, в конце концов, не боги горшки обжигают. Попытка в любом случае не пытка.

Начало предприятия прошло вполне успешно. Мы практически без помех, пользуясь темнотой и барьером невидимости, просочились сквозь заслоны пщаков и ресков. Не думаю, что черные маги всерьез рассчитывали на своих нерадивых подручных, выставленных, скорее, просто для порядка – дабы городские зеваки не тревожили неуместным любопытством занятых вселенским переустройством вождей...

Честно говоря, я опасался, что замок окружен заполненным водой рвом, но на наше счастье его строители и проектировщики не стали прибегать к устаревшим способам защиты, целиком положившись на свое магическое искусство.

Вблизи замок выглядел еще величественнее, чем издали. Расположенный на высоком холме, он был обнесен не только каменной стеной, но и мощнейшим силовым полем, от которого наши заклинания отскакивали, словно горох. Не оставалось ничего другого, как испробовать магический перстень, уже сослуживший мне хорошую службу.

Место для эксперимента выбрали вдали от главных ворот, между двумя сторожевыми башенками – так, чтобы вспышка черной плазмы не привлекла к себе внимание ни стражи на стенах, ни патрульных внизу. В этот раз мне даже не пришлось себя особенно распалять: возможно, наложенное магами заклятие для черного камня само по себе явилось сильным раздражителем. Вспышка получилась многократно сильнее, чем в первый раз. На какое-то время я ослеп, но, к счастью, беспомощное состояние продолжалось недолго. Сиринец первым ступил в образовавшуюся брешь, и я последовал его примеру.

С точки зрения здравомыслящих людей, нашу вылазку можно смело назвать авантюрой. Нас вполне могли обнаружить в подвале, где мы довольно долго бродили между бочек, заполненных арбидонским вином. Нас могли заметить в коридорах замка, куда мы наконец выбрались после долгих мытарств... По счастью, обитатели замка то ли спали, то ли были заняты каким-то очень важным делом, притупившим свойственную черным магам бдительность.

Чтобы обойти весь замок, нам с магистром потребовалось бы не менее суток. Таким временем мы, естественно, не располагали. Пришлось прибегнуть к услугам рассеянного арбидонца – скорее всего, лакея, который с задумчивым видом нес наполненный до краев кувшин вина по слабоосвещенному коридору. Несколько раз он к своей ноше приложился, воровато озираясь по сторонам.

Наше появление для него оказалось полной неожиданностью. Он открыл было рот для крика, но при виде энергетического меча у горла передумал и только хлопал в испуге куцыми ресницами. Служка попался довольно молодой. Подозрительно красный нос его наводил на мысль о раннем пристрастии к зеленому змию, которое до добра не доводит.

– Кому несешь вино? – шепотом спросил я.

– Гостю... – ответил лакей заплетающимся вовсе не от страха языком.

– Когда гость прибыл в замок?

– Вчера.

Кажется, нам здорово повезло. Имелись все основания предполагать, что речь идет о том самом видном иерархе ордена, возможно даже командоре, о котором мы услышали от Константа Арга. Ценная добыча, безусловно, стоила того, чтобы рискнуть если и не жизнью, то во всяком случае свободой. Мы с магистром отдавали себе отчет, чем для нас может закончиться столь удачно начавшееся приключение.

– Где апартаменты гостя?

Лакей, не задумываясь, указал на ближайшие двери. Больше нам от этого чудака ничего не требовалось. Сиринский магистр в два счета прочистил ему мозги, дабы стереть информацию о нашей встрече, забрал у него кувшин и отправил в подвал за новым. Лакей безропотно побрел по коридору, словно сомнамбула, обретшая наконец цель в жизни.

На наше счастье дверь в апартаменты гостя не была заперта. Судя по всему, черные маги чувствовали себя в полной безопасности на планете Арбидон вообще и в орденском замке в частности, а потому не озаботились ни оберегами, ни охраной.

– Это ты, Кирк? – послышался голос из-под балдахина.

Похоже, гость отправился почивать, но перед сном решил промочить горло.

Прямо скажу: обстановка в комнате не указывала на высокий ранг обитателя. Черные маги всегда славились пристрастием к роскоши. Видимо, мы все-таки просчитались: тип на скромном ложе далеко не иерарх, тем более не командор...

Я промычал что-то неразборчивое. То ли мой голос показался гостю странным, то ли его мучила нестерпимая жажда – как бы там ни было, он соскочил с ложа и зашлепал босыми ступнями по мраморному полу. Нас он увидел сразу и потрясенно развел руками:

– Алексей Петрович, как вы здесь оказались?! Вы же покойник?! Или я сошел с ума?!

На госте была длинная ночная рубашка и ночной колпак. Выражение его лица сделалось настолько глупым, что последние мои сомнения рассеялись: не мог этот человек быть командором ордена Золотого Скорпиона, не мог быть даже иерархом. Разве что мелким агентом!..

Я не сразу сообразил, кого он называет Алексеем Петровичем. Спьяну обознался, что ли? Похоже, они с лакеем Кирком здорово погудели. На столе стояли опустошенные блюда и кубки; сам незнакомец с трудом держался на ногах. Недоумение и ужас проступили на его лице столь красочно, что я едва не расхохотался.

– Вот уж кого не чаял встретить, Алексей Петрович! О вашей смерти даже некролог был в газете... Сынок-наследничек тут же объявился, прибрав к рукам ваши несметные богатства.

Неожиданно для меня Аббудала Ках смущенно произнес:

– Здравствуйте, Евграф Виленович. А как вы здесь оказались? Кто и каким образом вознес вас на небо?

– Шутник... – погрозил сиринцу пальцем странный Евграф, которого тут же повело от резкого движения; если бы не моя поддержка, он непременно грохнулся бы на пол.– Никак не думал, что вы служите черным магам! Ведь этот ваш сынок-наследничек убил Каронга! Зарубил прямо на глазах почтенной публики!.. А наши идиоты решили, что им показывают фокусы. Можете себе представить, Алексей Петрович?! Я о вас никому не скажу – можете смело на меня положиться. Я ведь понимаю – конкуренция... А Каронг был изрядной сволочью!.. Давайте выпьем. За дружбу!

Пьяный незнакомец сделал шаг к столу, но не удержался на ногах и рухнул как подкошенный, носом в пол, зацепившись за ножку кресла.

– Кто это? – спросил я у смущенного магистра.

– Знакомый землянин,– вздохнул Аббудала Ках.– Некто Сиротин Евграф Виленович – заместитель председателя Партии солидарного прогресса, видный финансист и незаурядный жулик... Не понимаю, как он здесь оказался?

– Меня завербовали... – всхлипнул очнувшийся Евграф.– Я изменил Родине, Алексей Петрович. И с кем?! С инопланетянином!

– Как зовут инопланетянина? – спросил я, наклоняясь к землянину.

– Найк... – Евграф попробовал подняться, но без большого успеха.– Он там, за соседней дверью... Алексей Петрович, может, вы за меня похлопочете? Я заплачу!.. Очень хочется домой... Вокруг же сплошные монстры и колдуны! А я – человек впечатлительный.

– И что мы с этим пьяницей делать будем? – спросил я у сиринца.

– Я бы отправил его обратно на Землю,– отозвался достойнейший Аббудала.– Если у ордена есть на него виды, то мы поломаем черным магам игру... А вот с Найком надо познакомиться поближе. Сдается мне, что черные маги затеяли новую интригу на Земле.

Ответить сиринцу я не успел. В коридоре зазвучали шаги. Едва мы скрылись под балдахином, как в комнату вошел человек.

– Сагкх меня побери, Евграф,– услышали мы насмешливый голос.– Когда ты успел надраться? И по какому поводу пьянка?

Я чуть отодвинул тяжелую, расшитую серебряной нитью материю и выглянул наружу. Посреди комнаты стоял человек, одетый по гельфийской моде в узкие штаны и черную рубаху. У него были невыразительное лицо и очень примечательные глаза, которыми он обшаривал комнату, словно выискивая кого-то. Очень может быть, что он услышал наши голоса и это его насторожило.

– Я видел покойника, Найк. Живого покойника!.. Наверное, привидение... – Евграф приподнялся с пола и предпринял героическую попытку сесть, что ему в конце концов и удалось сделать с помощью пришельца.

– Ты что несешь, пьяница?! – В голосе черного мага послышалось беспокойство: он, похоже, почувствовал неладное.

– Родной папа рыжего идиота князя Мышкина... Как хочешь, Найк, но я не хочу жить в замке с привидениями!.. Я же не англичанин какой-нибудь... Мы с тобой так не договаривались...

К сожалению, я не успел помешать Найку воспользоваться висевшим на шее свистком. Запоздал всего лишь на долю секунды. Этого черному магу вполне хватило, чтобы поднять тревогу. От моего кулака негодяй рухнул на пол рядом с пьяным Евграфом – то ли потерял сознание, то ли притворился.

– Скверно... – поморщился магистр, прислушиваясь к отдаленному шуму.– Боюсь, что путь к отступлению нам уже перекрыли.

Шум доносился из того крыла здания, где осталось прожженное слезой Сагкха отверстие. Сиринец, кажется, был прав. Не приходилось сомневаться, что поверженный мною Найк – не единственный черный маг в замке. Предстоял далеко не шуточный бой. И я не был уверен, что мы его выиграем.

– Где-то здесь должна быть пентаграмма... – задумчиво потер подбородок достойнейший Аббудала.– Ведь силовая защита не помешала землянину проникнуть в замок.

– Я знаю, где она находится! – Евграф, похоже, протрезвел от всего пережитого.– Готов показать, если вы поможете мне вернуться на Землю.

– Договорились,– сказал я, подхватывая на плечо бесчувственное тело Найка.– Вперед!..

Для в стельку пьяного человека Евграф двигался довольно уверенно. Правда, Аббудала Ках придерживал его на поворотах. Мы быстро миновали несколько залов, практически никого не встретив на пути. Ну, за исключением двух рассеянных ресков, которым моему энергетическому мечу пришлось расколоть дурные головы. Погоня, кажется, еще не началась по-настоящему – во всяком случае, топота ног за спинами мы не слышали.

– Вот она – пентаграмма! – воскликнул Евграф.

Магистр недолго думая втолкнул изрядно протрезвевшего после пробежки пьяницу в центр перепутанных линий и прочел обратное заклинание. Евграф словно растворился в воздухе. Оставалось надеяться, что он все-таки попадет на Землю, а не заблудится где-нибудь в неведомых мирах.

– Теперь наш черед,– сказал Аббудала Ках.– Легко мы с вами отделались, ваше высочество...

Я поудобнее перехватил обмякшее тело черного мага Найка, так удачно угодившего в наши руки, и последовал за магистром в бездонный провал, именуемый Вселенной.

4

Земля. Россия. Черноземная область. Город Кацапов. Информация к размышлению

Виссарион Пацаков в задумчивости сидел в любимом кресле, время от времени раздраженно похлопывая ладонью по подлокотнику в такт скачущим в голове мыслям. Что-то не выстраивалось в нынешней избирательной кампании, которая по всем приметам должна была пройти как по маслу. Виссарион был старым административным волком – с острым нюхом и додемократическим стажем. Любую даже самую искусную интригу он распутывал на лету и принимал упреждающие меры столь дерзкого характера, что даже недоброжелатели восхищенно цокали языками и приговаривали: «Ай да Виссарион, ай да сукин сын!..» А тут вдруг что-то разладилось в безупречно работавшем механизме – словно песчинка попала между притершимися друг к другу шестеренками. И началось все с психопата Сиротина – чтоб ему ни дна, ни покрышки!

Пацаков вновь взял в руки скандально-популярную газету «Комсомольский агитатор» и прочитал название статьи некоего Худоркина: «Известный столичный политик похищен в городе Кацапове». И черт бы с ним, с этим «известным политиком», кабы в статье не фигурировала фамилия самого Пацакова. И фигурировала исключительно по делу, ибо, как ни крути, а Сиротин отправился в психушку именно заботами Виссариона Дмитриевича!.. Но ведь натуральный же был псих! Ни тени сомнения не возникло не только у Пацакова, но и у врачей, обследовавших столичную знаменитость...

Какой прокол, боже мой! И это в самом начале избирательной кампании!..

Следовало бы ему пораскинуть мозгами, прежде чем делать доброе дело для давнего знакомого. Ведь знал же, с каким фантастическим налимом связывается в лице Венедикта Жигановского! Теперь этот сукин сын буквально купается в лучах прожекторов, раздавая интервью направо и налево.

А пресса будто взбесилась! Чего доброго – на губернатора Черноземной области повесят всех местных «потеряшек» за последнее десятилетие!.. Кое-кто уже намекает на то, что Пацаков-де связан с террористами... Каково?!.. Нет, если бы речь шла только о единичных и малотиражных кацаповских изданиях, то Виссарион без труда нашел бы на них управу. Но, увы, в областной центр Черноземья понаехало столько журналюг и из столицы, и даже из заграницы, что никаких намордников на них уже не хватит!..

– Я все-таки не пойму: что у них там за порядки в больнице?! – раздраженно выкрикнул вицегубернатор Загоруйко – верный соратник Виссариона Пацакова на протяжении доброго десятка лет.– Опасный псих вырывается на свободу, а они, вместо того чтобы поставить в известность губернатора, раструбили об этом на весь белый свет!

– Они его на засов заперли... – пискнул от порога бледный как сама смерть и кругом виноватый секретарь Миша.– Там еще и решетки на окнах. Я сам проверял.

– Проверял он!..– Горячий Загоруйко вытер носовым платком обширную лысину, трубно высморкался и покачал круглой головой.– Вот кадры у нас с тобой, Виссарион!.. Главврача уволить надо немедленно! Наверняка его жигановцы купили!.. А засов Сиротин сам отодвинул. Ну, в крайнем случае, кто-то помог.

– Ты погоди с увольнением... – подал наконец голос молчавший до тех пор Пацаков.– Хотя бы пока столичные журналисты не уедут... А что говорит милиция?

– Ищут,– вздохнул Загоруйко.– Собака след не взяла. Но не на руках же его из запертой комнаты вынесли!.. Слушай, Виссарион, а почему ты решил, что Евграф свихнулся?

– Интересно, а что бы ты подумал, Емельян, если бы твой знакомый начал тебе рассказывать об инопланетных магах и оборотнях?.. Не в себе он был – это точно. Глаза горели, рот дергался... Я, честно говоря, опасался, как бы он на меня не кинулся... А Жигановский в городе?

– Прибыл сегодня в полдень. И целая орда с ним. Еще и кино грозится у нас здесь снять.

– Погоди... – Пацаков даже приподнялся в кресле.– Какое кино? Уж не про вампиров ли?

– Про инопланетных монстров,– подсказал осведомленный Миша.– В газете «Кацапов сегодня» есть интервью с продюсером – каким-то Мышкиным.

Про Мышкина Пацаков уже слышал от того же Сиротина, который нес, правда, совершеннейшую ахинею... Но ведь дыма без огня не бывает!

– Этот Мышкин, по нашим сведениям, щедро спонсирует господина Жигановского,– поведал секретарь Миша.

– А откуда он вообще взялся? – встрепенулся Загоруйко.

– Сын хорошо известного в столичных деловых кругах Алексея Петровича Мышкина – человека с темной биографией, но очень богатого. Несколько месяцев назад Алексей Петрович скончался, оставив сыну громадное наследство. Мышкин-младший известен разнузданным поведением и запредельным мотовством. По слухам – артистическая натура. Каким-то образом умудрился даже получить звание заслуженного артиста. Хотя при таких деньгах и связях это, конечно, не проблема.

Пацаков слушал своего секретаря с большим интересом. Инопланетянин Мышкин или нет – вилами по воде писано, однако Жигановский обхаживает его неспроста. Имея на руках солидные средства, много чего можно добиться – в том числе и в Черноземной области, где люди на деньги столь же падки, как и в столице. Уж кому-кому, а Виссариону Пацакову это хорошо известно.

– Займись-ка ты этим юношей, Емельян,– обратился Пацаков к Загоруйко.– Мне нужно знать всю его подноготную.

Вице-губернатор кивнул головой и сделал пометку в записной книжке.

Емельян Иванович Загоруйко – несмотря на заурядно-простодушную внешность – был человеком пронырливым, хитрым, коварным и на многое способным. В области его прозвали Колобком – отчасти за небольшой рост и округлость фигуры, отчасти за обширную лысину, но больше всего – за умение выкручиваться из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций.

Пацаков своего зама ценил. К тому же многолетняя совместная деятельность, не всегда укладывавшаяся в строгие рамки закона, служила надежной гарантией верности Загоруйко своему шефу.

Размышления Виссариона Дмитриевича прервал звонок. Схвативший трубку секретарь Миша радостно охнул и, оторвавшись от телефона, сообщил:

– Сиротин нашелся!

Пацаков удовлетворенно хмыкнул – знай наших! Надо полагать, для Венедикта Жигановского это будет весьма неприятным сюрпризом. А для столичной прессы – хорошим уроком: будет знать впредь, кого поддерживать, а кого топить.

– Где сейчас Евграф?

– В психушке,– отозвался Миша, не выпускавший трубку из рук.– Тут такое дело, Виссарион Дмитриевич: никто не знает, откуда он взялся. Главврач в недоумении.

– Вот народ! – вновь завелся Загоруйко.– В недоумении!.. Психи от них уходят, психи приходят, а они только руками разводят!

– Погоди, Емельян,– остановил зама Пацаков.– Тут надо самим разбираться... Прессе главврач сообщил?

– Нет,– провентилировал вопрос Миша.– Главврач ждет ваших распоряжений. Случай ему кажется столь неординарным, что он решил пока не оповещать общественность.

– Скажи ему, что мы сейчас будем. До нашего приезда – никаких интервью и журналистов.

Пока секретарь Миша стращал губернаторскими карами и без того перепуганного врача, отцы области успели пропустить по рюмашке на посошок и для успокоения нервов. С такой работой того и гляди – сам окажешься в психушке!

– Может, охрану вызвать? – забеспокоился предусмотрительный Загоруйко.

– Какая там охрана? – махнул рукой Пацаков.– Чем меньше будет шума, тем лучше...

«Мерседес» развил весьма приличную скорость на практически пустынной в ночь загородной трассе. Пацаков взглянул на часы – время стремительно приближалось к двум. В такую пору да еще при пасмурной осенней погоде спать бы сейчас Виссариону Дмитриевичу... Ан нет. Приходится вот ехать к пьяному столичному придурку!..

Москвичей Пацаков не любил, считал выскочками и ничего хорошего от них не ждал... Взять хотя бы того же Венедикта Жигановского. Ведь как сыр в масле катается в родимой столице! Чего, спрашивается, тянуть ручонки к скудному черноземному бюджету?.. Совести нет у людей! Тут, можно сказать, жизнь кладешь на благо области и народа, а эти являются на все готовенькое!..

В психушке сановных гостей ждали с трепетом. Встречать их вышел главный врач в куцем плаще, накинутом поверх белого халата. Освещено крыльцо было столь скудно, что Пацаков едва нос себе не разбил, споткнувшись о полуразвалившуюся ступеньку.

– Можно же было хоть крыльцо подправить! – возмутился Загоруйко.– Больные же люди у вас здесь!

– С финансами туговато... – сразу же закручинился главврач.– Не хватает на ремонт... Вы же сами видите...

Помещение, в которое наконец ввели губернатора, действительно оставляло желать много лучшего. Пацаков посмотрел на потрескавшийся потолок с отвалившейся кое-где штукатуркой, на обшарпанные до полного неприличия стены и зло процедил в сторону Загоруйко:

– Сидорова завтра ко мне на ковер. Черт знает что у нас творится в здравоохранении!

Емельян Иванович с готовностью закивал головой. Пускать сюда столичных телеоператоров накануне выборов было бы большой инепростительной глупостью. А они наверняка припрутся – чтобы потом разнести по всему свету ложь о негуманном обращении с больными людьми в городе Кацапове... Придется, видимо, брать деньги в резервном фонде и срочно наводить косметический марафет.

– Давно Сиротин вернулся? – спросил Пацаков у главврача – нервного интеллигентного мужчины с воспаленными от бессонницы глазами.

– В час ночи санитар услышал в изоляторе шум. Мы там буйного держали после исчезновения Сиротина. Помещений не хватает, вот мы и поместили его туда временно.

– Так кто шумел-то?! – не выдержал нетерпеливый Загоруйко.

– Шумел буйный. Санитар Коля открыл дверь, а тот весь трясется и мычит. Прямо ошалел от ужаса... На кровати обнаружился Сиротин – пьяный в стельку. Одного не могу понять: где он мог так напиться?

– Где сейчас Сиротин?

– Там же, на кровати. Мы его не стали трогать до вашего приезда.

Санитар Коля – рыжий детина под два метра ростом с руками, похожими на грабли, и круглыми от удивления глазами – стоял рядом с главврачом и с готовностью кивал головой. Он поведал, что накануне лично запер буйного на засов, а сам пошел попить чаю.

– Дрых, небось, без задних ног! – подозрительно покосился на детину Загоруйко.– A в ночь, когда исчез Евграф, тоже дежурил Коля?

– Никак нет,– по-военному четко ответил главврач.– В ту ночь дежурил Саша. Пришлось отстранить его от работы – все-таки такой скандал...

Перво-наперво Пацаков сам, никому не доверяя, осмотрел засов и дверь. Надежные... Дверь обита жестью, выкрашенной в салатный цвет, засов тоже не вызвал никаких сомнений. Открыть его можно было только снаружи... По всему выходило, что ни вытащить из изолятора Сиротина, ни вернуть его обратно без участия персонала не представлялось возможным. Это понимали все, в том числе и главврач, и санитар Коля, который басил как заведенный:

– Не спал я, мамой клянусь! Рано ведь еще было – до часу ночи не дошло!..

– Я весь персонал поменял! – вторил ему главврач.– На вахте у нас очень надежный человек. Я запретил ему по ночам входную дверь открывать без моего разрешения!..

A Сиротин все-таки вернулся... Что напрочь опровергало заверения интеллигентного главврача, который, понимая двусмысленность своего положения, покрылся красными пятнами. Если исчезновение Сиротина можно было оправдать каким-то совершенно нелепым стечением обстоятельств, то его возвращение объяснялось только одним – полномасштабным заговором против губернатора Пацакова всего персонала психодиспансера. Комментарии главврачу не требовались.

– Откройте! – распорядился Пацаков.

Дверь отворилась с таким скрипом и грохотом, что разбудила бы даже мертвого. Однако Сиротин был не мертвый, а пьяный. Смеженные веки его не шелохнулись, как не прекратился и безобразный храп, заставлявший мелко подрагивать стекла.

Пацаков добросовестно осмотрел окно. Разбить стекло, конечно, труда не составляет, но проем весьма тщательно забран решеткой. Проскочить сквозь ее впечатлявшие прутья могла только мышь. Евграф мышью не был – довольно упитанный мужчина средних лет, если не весом, то объемами точно превосходящий хорошо откормленного кабанчика...

– Почему он голый? – полюбопытствовал Загоруйко.– У вас что, белья не хватает?

– Он таким пришел... – развел руками главврач.– Мы не рискнули его тревожить. Пережитый стресс наверняка негативно отразился на психике... Где он мог быть – вот в чем вопрос. Ведь всю больницу перерыли! Я лично принимал участие в поисках!..

Тревожить Сиротина было бесполезно. Пацаков сам в этом убедился, тряхнув психа за плечо. Евграф недовольно всхрапнул, обдав Виссариона Дмитриевича перегаром, но проснуться и не подумал. Судя по всему, принял он изрядно и очухается не ранее утра... Было бы глупостью оставлять его в столь ненадежном месте, как психоневродиспансер.

– Грузите! – коротко распорядился Пацаков.

– Виссарион Дмитриевич, он же псих! – забеспокоился главврач.– У него же диагноз!

– Так пошли кого-нибудь с ним. Хоть бы этого Колю...

Секретарь Миша и санитар Коля завернули сладко похрапывавшего Сиротина в одеяло и под присмотром Загоруйко понесли в губернаторский «мерседес». Псих он или не псих – было абсолютно не важно. Куда важнее предъявить его встревоженной общественности и очистить накануне выборов имя губернатора от всякой скверны.

Сиротина поместили на заднем сиденье между Мишей и Колей. Сам Пацаков устроился впереди, рядом с Загоруйко, который был за шофера.

В дороге Евграфа слегка растрясло, и он начал выказывать некоторые признаки активности. В частности, назвал санитара Колю не то Кириллом, не то Кирком и нагло требовал от него вина. Секретаря Мишу он упрямо именовал Найком и обвинял в причастности к ордену черных магов. При этом рыдал, бил себя кулаком в грудь и каялся, что он – враг народа... Словом, вполне обычный пьяный бред сильно где-то покутившего гражданина. Так, во всяком случае, думал Загоруйко.

Пацаков, не склонный к скоропалительным выводам, полагал, что дело здесь не только в вине и, быть может, даже не в болезни. Но вслух он свои мысли высказывать не стал, опасаясь, что и его, чего доброго, подведут под диагноз. А диагноз для серьезного политика – хуже приговора. От тюрьмы еще можно откупиться, а вот из психоневродиспансера дороги в кресло губернатора нет.

Сиротин проспал сном младенца всю ночь, дав передышку и своим нянькам. Во всяком случае, Виссарион Дмитриевич прекрасно отдохнул и с оптимизмом встретил новый, не по-осеннему солнечный день.

– Ну, что там у нас с Евграфом? – спросил Пацаков у сияющего Миши.

– Бредил! – радостно сообщил тот.– В папочке – краткое изложение его ночных высказываний...

Виссарион Дмитриевич запахнул халат и присел в свое любимое кресло. Надо отдать должное секретарю – он проделал за ночь немалую работу. Впрочем, в старательности своего подчиненного Пацаков никогда не сомневался. Лентяя он не стал бы держать при себе. Не считая истории с Сиротиным, Миша шефа ни разу не подвел. Но с Евграфом все настолько запуталось, что Виссарион Дмитриевич пока не спешил с обвинениями в чей бы то ни было адрес, решив прояснить ситуацию до конца.

Чтение сиротинского бреда не только ничего не прояснило, но и окончательно разрушило зыбкую грань реальности. До чего же складно бредит, мерзавец!.. (Пацаков с огорчением и легкой завистью покачал головой.) Если это, конечно, бред, а не тщательно разработанная легенда, имеющая целью запудрить мозги губернатору. В конце концов, от Венедикта Жигановского любой пакости можно ожидать. Этот ради телевизионной картинки душу дьяволу заложит – в прямом и переносном смысле. И работает всегда с размахом – в средствах у него недостатка нет. А Виссариону приходится считать каждую копейку!.. Ну, что тому же Жигановскому Черноземная область? – Да не более чем разменная монета в азартной игре за Кремль!.. Ныне Жигановскому кремлевские палаты не светят ни с какой стороны. Вот он и решил порезвиться в провинции – выставить местную элиту круглыми дураками... Проиграв выборы, он ничего не теряет, а выиграв– ничего не приобретает, разве что моральное удовлетворение... В такой ситуации сам Бог велел дурью маяться!

– Так, говоришь, он встречался с покойным Мышкиным? – задумчиво протянул Пацаков.

– Это он утверждает... – застенчиво хихикнул Миша.– На планете Арбидон... Якобы этот Мышкин вырвал его из цепких лап черных магов и отправил обратно в психоневродиспансер.

– А как ты считаешь, Миша, он действительно ненормальный или притворяется?

Секретарь оглянулся на дверь и, понизив голос, ответил:

– Санитар Коля на последнем курсе мединститута учится. Говорит, что это все фуфло, то есть симуляция. Причем довольно примитивная. Евграф абсолютно нормальный... Я записочку прилагаю к сиротинскому бреду, Виссарион Дмитриевич, которую этот самый Коля писал. Там всяких медицинских терминов целый ворох, но вывод такой: Евграф психически здоров, но не исключено, что его кто-то загипнотизировал, то есть во сне вложил в мозги дурацкую информацию, и он теперь доносит ее до заинтересованных слушателей.

– Хочешь сказать, что его к нам Жигановский подослал?

– Вне всякого сомнения, Виссарион Дмитриевич! Хотя сам Евграф Виленович об этом и не подозревает... Я вчера с Эдиком Атасовым встречался – вы его, наверное, помните: столичный тележурналист, в прошлом году у вас интервью брал – так вот он уверен, что Жигановский и Сиротин связались с масонами. С ложей Скорпиона, кажется. И масоны выделили чуть ли не полтора миллиарда долларов на покорение Черноземья! В придачу Жигановскому дали двух крутых экстрасенсов – этого самого мальчишку Мышкина и матерого старца, некоего Степана Степановича Соловьева, ныне широко известного в тусовочных кругах. Эти двое способны загипнотизировать кого угодно! Под их гипноз попадал и сам Атасов... Мы с санитаром Колей посоветовались и решили, что катавасия с Сиротиным вполне может быть их работой. Ничего сверхчудесного в этом нет – нынешняя наука и не такие фокусы может проделывать.

– А почему ты мне раньше ничего не рассказал?

– Не успел, Виссарион Дмитриевич... Потом, вы же знаете Атасова: он и соврет – недорого возьмет! Я хотел сначала проверить информацию. Вот Сиротин ее и подтвердил в бреду... Должен сказать, что мы имеем дело с людьми опытными, коварными и на все способными.

Суть интриги Жигановского против Пацакова становилась более-менее понятной. Венедикт Владимирович собирался ни больше, ни меньше как обвинить Виссариона Дмитриевича в связях с масонами, экстрасенсами и прочими подозрительными элементами, вызвав тем самым резкое недовольство Кремля. Что там ни говори, а оккультизм ныне в верхах не в моде. Не та эпоха...

Конечно, Пацаков мог бы отплатить Жигановскому той же монетой, но с Венедикта все – как с гуся вода. Репутация у него такова, что если завтра по всем телеканалам объявят, что он пьет водку с инопланетянами, никто по этому поводу не выкажет удивления... Вот на чем строят расчет оппоненты Пацакова! При определенной ловкости рук и при немалых денежных средствах ничего не стоит представить Черноземную область местом разгула сомнительных во всех отношениях личностей, нелояльно настроенных к федеральной власти. А виноват во всем, естественно, Пацаков: не обеспечил... не предусмотрел... проморгал... а возможно даже причастен... Вслед за этим обязательно последуют оргвыводы, весьма прискорбные для Виссариона Дмитриевича!..

Итак, игру Жигановского следует поломать. Его самого выставить полным идиотом и выдворить с позором из области... Зря они там, в столице, думают, что в провинции лаптем щи хлебают и до сих пор далеки от новомодных веяний в области пиара и выборных технологий. Провинция вполне способна дать столице сто очков форы по части махинаций и подтасовки фактов.

– Надо внедрить в окружение Жигановского своего человека, Миша.

Польщенный высоким доверием губернатора, секретарь с готовностью кивнул головой:

– Тут такое дело, Виссарион Дмитриевич... К этим экстрасенсам нужен особый подход. Может, привлечь к делу Колю Бабкина? Он все-таки кое-что соображает в психиатрии и прочих того же сорта науках.

– А доверять твоему Коле можно? А если он связан с Жигановским? Сиротин ведь вернулся в его дежурство.

– Мне Бабкин по секрету сказал, что он какое-то время отсутствовал на рабочем месте. У него роман с врачихой. А она – замужняя. Понимаете, Виссарион Дмитриевич?.. Коля на вахтера грешит: мол, Егорычу только бутылку покажи – и с ним сразу случается куриная слепота. Не знает об этом только главврач. Так что ничего таинственного в возвращении Евграфа нет. Пока Бабкин отсутствовал на своем посту, его могли семь раз вынести и внести.

Вот вам и мистика!.. Пацаков засмеялся и покачал головой. A ведь он едва не поверил в магов и инопланетян. Кабы не врожденная трезвость ума, чего доброго, побежал бы в органы с просьбой защитить от нечистой силы... Ну, Венедикт, ну, шут гороховый! Ладно, будут тебе инопланетяне. И маги будут. И масоны. Вся журналистская орда ахнет от ужаса и удовольствия! Пацакова экстрасенсами не возьмешь – он и не таких «магов» видел-перевидел. Против него и ОБХСС рыл, и партийный контроль, и всесильный КГБ в его сторону щурился... Где они теперь?! А Пацаков как был на коне, так на коне и остался!..

– Хорошо, Миша, действуй. Но за Колей Бабкиным присматривай – нам только перевертышей не хватало!.. Я на тебя надеюсь.

Очухавшийся поутру Сиротин сильно маялся с похмелья. Однако разум больше не терял, вел себя скромно, знакомством с магами и инопланетянами не козырял. И Виссарион Дмитриевич, посоветовавшись с Загоруйко, решил, что пора отдать столичного финансиста на растерзание журналистам. Загоруйко хотел было подлечить Евграфа рюмкой французского коньяка, но Коля Бабкин воспротивился: спиртное, чего доброго, опять направит мысли Сиротина в заоблачные дали и поломает состряпанную для него легенду. Легенда, к слову, была проста, как малосольный огурец, и сводилась к всем известной и не нуждающейся в комментариях фразе: «Был пьян... Ничего не помню...»

...Пресс-конференция, на которую Сиротин явился, бережно опекаемый Загоруйко и Мишей, вызвала глубокое разочарование как у братии электронной, так и у братии пишущей. Кого у нас, скажите на милость, можно удивить запоем? Сел человек, себя не помня, в самолет и вместо города Парижа оказался в городе Кацапове – с последующими принудительным лечением от белой горячки и попыткой бегства... Абсолютно тривиальная история, в которой областная администрация проявила себя с самой лучшей и наигуманнейшей стороны. Сам губернатор хлопотал о попавшем в беду госте!

Поскольку наш благородный электорат пьяным, безусловно, сочувствует, то не приходилось сомневаться, что первый раунд схватки между областной администрацией и столичным конкурентом Пацаков выиграл вчистую. Все местные и некоторые столичные газеты особо отметили душевность Виссариона Дмитриевича, который не только не отказал в помощи видному члену противостоящей ему на выборах Партии солидарного прогресса, но даже не стал «пиарить» столь щекотливое обстоятельство. Это, конечно же, выгодно отличало его от Венедикта Жигановского, попытавшегося из обычного пьяного конфуза (с кем не бывает!) раздуть вселенский скандал, введя в заблуждение солидные издания и ТВ.

С блеском оправдавший возлагавшиеся на него надежды Сиротин был выпущен на глазах разочарованных журналистов в большой мир. Емельян Загоруйко пожелал ему скорейшего выздоровления, а всем присутствующим – долголетия. На этом история, обещавшая стать сенсацией недели, завершилась. Расстроенные корреспонденты потянулись в ресторан – подсчитывать совершенно напрасно растраченные командировочные и ругать Жигановского, который устроил весь этот балаган с упившимся соратником по партии.

– Стареет Венедикт... – благородно рыгнул Василий Худоркин у стойки.– Попомните мои слова: не видать ему Черноземья, как собственных ушей! С Виссарионом так просто не совладать. Его на голый пиар не возьмешь – он сам кого хочешь отпиарит и голым в Африку отпустит.

– Так что, собираем чемоданы? – уныло спросил обозревателя «Комсомольского агитатора» коллега-журналист из «Сексуально-политического вестника».

– Да вы что?! – замахал на собратьев обеими руками Атасов.– Сейчас как раз самое интересное и начнется: битва экстрасенсов, гипнотизеров и прочих пиаргигантов на славной и много чего повидавшей земле Черноземья! Жигановский так просто не сдастся, ребята!..

5

Земля. Россия. Черноземная область. Рассказывает резидент паррийской разведки его высочество принц Ник Арамийский (он же Рыжий, он же Сынок, он же князь Мышкин)

Город Кацапов мне понравился... После столицы – шумной, многолюдной, переполненной механическими тележками на бензиновом ходу – здесь можно было отдохнуть душой, посидеть за банкой пива, пообщаться с аборигенами, которые, в отличие от столичных жителей, легко шли на контакт.

Мы с Наташкой чуть ли не целый день бродили по городу – «искали натуру». Что такое «натура», я, честно говоря, не совсем понял. Жена в ответ на мои вопросы только рукой махала... И вообще, вдруг выяснилось, что все знают, как снимать кино, включая доблестного оруженосца Василия, который вроде не был замечен ранее в причастности к искусству. Единственным «лохом» в съемочной группе оказался я, а потому каждый стремился просветить меня на этот счет, давая массу советов. К сожалению, противоречивших друг другу.

Выслушав знатоков и сопоставив факты, я в конечном итоге пришел к выводу, что собрал команду дремучих дилетантов, не способных не то что снять фильм, но даже более-менее путный сценарий написать. А между тем любой фильм начинается со сценария. (На этом настаивал Жигановский, повторяя, что в начале было Слово.)

Сценарий взялись писать папа Караваев и Сеня Бенкендорф. Выпив два литра водки, с трудом накропали одну страничку. К нашему с Наташкой возвращению с «натуры» они уже лыка не вязали – в том смысле, что от них в ближайшие сутки можно было не ждать ни хорошего сценария, ни приличных лаптей.

Наташка подняла страшный крик. Пришлось мне спасать папу Караваева от расходившейся ведьмы и одновременно срочно менять проштрафившихся сценаристов на Степана Степановича Соловьева (то бишь Соловья-разбойника) и шофера Василия, который от безделья забрел к нам в номер – узнать, почем ныне у работников искусства фунт лиха?

К сожалению, тут же выяснилась неприятная подробность: мобилизованные мною сценаристы придерживаются совершенно разных творческих методов. Так, во всяком случае, объяснила мне всезнающая Наташка. Степан Степанович горой стоял за реализм, временами срываясь в форменный натурализм, тогда как Василий тяготел к андеграунду... Что такое андеграунд, я так и не понял – несмотря на все старания Наташки и Василия.

– Бред сивой кобылы – вот что такое этот ваш андеграунд! – поднял голову от стола задремавший было Сеня Бенкендорф.– Полный распад сознания. Маразматическое состояние, переходящее в шизофрению!..

Василий на реплику пьяного Бенкендорфа страшно обиделся и попросил меня оградить его творческую личность от оскорблений типов подозрительной ориентации, склонных чуть ли не к дискредитировавшему себя соцреализму. Мол, человеку с экзистенциальным типом мышления сидеть с такими за одним столом просто противно!..

Что такое «экзистенциализм», опять никто мне объяснить не смог. Сам Василий, по-моему, не знал, что это слово означает.

– Конечно... – обиделся верный оруженосец Жигановского.– Не родился еще интеллигент, который понял бы ранимую душу пролетария!.. А ты, Никита, даже не интеллигент: ты у нас феодал – извини уж за недоброе слово, но из песни его не выкинешь.

– Ты не прав, Василий,– заступился за меня Соловей-разбойник.– При чем здесь феодализм? Просто все должно быть натурально!.. Как эксперт по нечистой силе, привлеченный к съемкам продюсером господином Мышкиным, я настаиваю на реалистическом подходе к поднимаемым фильмом проблемам! Система Станиславского предполагает...

– Ты мне волну не гони, Степаныч! – прервал Соловья Василий.– Что мне твой Станиславский? Я Сокурова возил по молодости лет! С Германом пиво пил! Мне сам Кончаловский руку жал!

– Подумаешь... – хмыкнула Наташка.– Андеграунд здесь при чем? Кто его смотреть будет? Нам боевик нужен! Можешь ты это понять, чмо бензиновое?!

– Так бы и сказали... – пожал плечами Василий.– Я-то думал – вы в Канны собрались с фильмом ехать... Пиши, Степаныч. Багровый закат окрасил небо пурпурным цветом. Группа одетых в черное ковбоев вышла из салуна и нетрезво направилась к лошадям, мирно стоявшим у коновязи...

– Стоп! – остановил Василия Соловей.– Какая коновязь, какой салун? Тут по сценарию дело происходит в королевстве Трахимундия на планете Аргамасадор в пять тысяч двести семьдесят седьмом году от Великого мора, опустошившего всю планету, в месяц Желтого Дракона, день седьмой...

– Что еще за Трахимундия?! – возмутился Василий, отбирая у Степана Степановича листок, исписанный каракулями Сени Бенкендорфа.– Они с ума посходили, эти артисты? Кто такую чушь будет смотреть?! Пиши, Степаныч... Багровый закат окрасил небо пурпурным цветом...

– Про пурпурный цвет я уже написал,– огрызнулся Соловей.

– ...Группа одетых в черное братков вышла из ресторана и нетрезво направилась к «мерседесам», мирно стоявшим у коновязи...

– У какой коновязи? Ты что, рехнулся, экзистенциалист?! А куда мы дракона денем?

– Какого еще дракона?! – взвился Василий.– Выбрось ты его к чертовой матери вместе с Трахимундией!!

– Как хочешь, Василий, но дракона я выбрасывать не буду! – заупрямился Соловей.– Тем более на драконе настаивает заказчик.

– Какой еще заказчик?! – заорал вошедший в раж Василий.

– Заказчик – это я... – пришлось мне напомнить рассеянному сценаристу.– Без дракона фильм финансировать не буду.

– Вот ведь эксплуататор умственного труда! – вздохнул Василий.– Ладно, пиши, Степаныч...

– Про багровый закат пурпурного цвета уже написал... – на всякий случай напомнил Соловей.

– Группа одетых в черное грозных разбойников из клана Дикой Обезьяны нетрезво вышла из кабака... Кабак-то в этой Трахимундии есть?

– Есть,– успокоил я Василия.

– ...вышла из кабака и направилась к драконам, мирно стоявшим у коновязи. Атаман шайки Рваный Билл, прежде чем сесть в седло огнедышащего дракона, поправил револьвер, болтавшийся на поясе...

– Лучше бластер,– подсказала Наташка.– Все-таки дело в космосе происходит.

– Тогда пусть будут энергетические мечи! – не согласился я.– Так реалистичнее.

– ...Энергетический меч, болтавшийся на поясе, и сказал хриплым голосом, обращаясь к верным подельникам: «Славная работенка нам предстоит, мужики»... Нет, «мужики» вычеркни, Степаныч. «Братки» тоже не подходят... Тут непременно надо дать местный колорит.

– Может, «кореша»? – подсказала Наташка.

– Какие кореша могут быть на Аргамасадоре? Соображай все-таки, что городишь... Степаныч, пока сделай прочерк.

– Угу,– отозвался старательно маравший бумагу Соловей.– «Славная работенка нам предстоит – прочерк».

– «...Караван трахимундийцев пересекает Моровую впадину сегодня в полночь. Самое время пощипать их так, чтобы другим неповадно было разъезжать по нашей земле!..» В смысле – почве... Рваного Билла буду играть я! – тут же поставил условие Василий.

– А с драконом ты справишься? – с сомнением покачал я головой.– Все-таки оседлать огромную летающую рептилию и заставить ее мирно стоять у коновязи не каждому дано.

– Справлюсь! – легкомысленно махнул рукой Василий.– Я с «мерседесом» справляюсь, а тут какое-то доисторическое животное...

Мне почему-то показалось, что Василий никогда не видел драконов – даже одноглавых, не говоря уж о трех– или шестиглавых... Кроме того, я никогда не слышал, чтобы драконы ходили под седлом. Потому предложил заменить их на летающих коней.

– Ну, ты, Никита, ляпнул так ляпнул! – обиделся Василий.– А еще продюсер называется!.. Я, Рваный Билл из клана Дикой Обезьяны, буду летать на пегасе как какой-нибудь жалкий поэтишка?! Да меня же кореша засмеют!

– Дракон, однако, слишком круто! – поддержал меня Соловей.– Тем более, тут написано, что их целая группа у коновязи. Это сколько же?

– Десять! – быстро сказал Василий, но, заметив наши с Соловьем вытянувшиеся лица, тут же поправился: – Ладно, пусть будет семь. И ни драконом меньше! Караван-то большой – полторы тысячи верблюдов!

– Какие-такие верблюды? – удивился Соловей.– Нет в сценарии никаких верблюдов.

– Они не водятся на планете Аргамасадор,– поддержал я Степаныча.

– А кто есть? – спросил Василий.

– Там в качестве вьючных животных используют мастодонтов,– пояснил я доблестному водителю механической тележки.

– Ох, и намаемся мы с этими мастодонтами... – покачал головой Соловей.– Может, все-таки используем верблюдов?

– Нет уж, Степаныч! – наступил на горло андеграунду Василий.– Сам же говоришь, что все должно быть натурально. А кто они такие, эти мастодонты?

– Большие травоядные ящеры,– пояснил я.

– Динозавры, что ли? – поразился Василий.– Они ж вроде вымерли?.. Хотя так даже лучше. Будет – как в «Парке Юрского периода»!.. Пиши, Степаныч. Принцесса Трахимундийского королевства едет на мастодонте к своему жениху – злобному и ужасному колдуну Кукую. Замуж она за него, естественно, выходить не хочет, но такова воля ее отца – короля Абалдуина Восьмого, пьяницы и мота, проигравшего в карты злодею Кукую огромную сумму денег... Абалдуина Восьмого будет играть Караваев, а колдуна Кукуя – Степан Степанович.

– Не буду! – обиделся Соловей.– Не надо путать реальную жизнь с искусством! Допустим, по жизни я разбойник, но это вовсе не означает, что я им должен быть и в кино!

– Пусть Кукуя Сеня Бенкендорф играет: у него внешность подходящая... – предложила Наташка.

– Какая там внешность! – запротестовал Соловей.– Из Сени чародей и колдун – как из собачьего хвоста сито.

– Я тебя не понимаю, Степаныч... – развел руками Василий.– Ты же систему Станиславского изучал! Артист должен уметь перевоплощаться. Вот пусть Сеня Курицын и перевоплотится!

– Он же в магии – полный ноль! – стоял на своем Соловей.– Вот ты, скажем, шофера играешь, а машину водить не умеешь, не знаешь, что она собой представляет,– может у тебя образ получиться убедительный?

– Не может... – нехотя согласился Василий.– Но ведь, между прочим, нанят эксперт по нечистой силе. Тебе и карты в руки, Степаныч.

В принципе, Василий был прав – во всяком случае, мне так показалось, о чем я не замедлил сказать вслух. Соловей-разбойник почесал заросший жестким волосом затылок и с сомнением посмотрел на безмятежно спавшего Сеню Курицына, которого я по привычке называл Бенкендорфом. Между прочим, шефа жандармов он, по-моему, сыграл довольно убедительно, хотя в правоохранительных органах никогда не служил. Мой последний аргумент показался Степанычу весомым. Он крякнул с досадой и сказал:

– Придется натаскивать его по укороченной программе. Доброго мага, конечно, не получится, но видимость будет!.. А вот из Васьки, прямо скажу, разбойник никакой. Рожа у него больно добродушная!

– Это у меня рожа добродушная?! – подхватился Василий.– Интересно, а у тебя, Степаныч, какая рожа? Со стороны посмотреть – добрый старый гриб из провинциальной глубинки. Тебе бы в валенках сидеть на завалинке, а ты почти тысячу лет бандитствовал в Муромских лесах! По тебе же Магадан плачет!

– Не родился еще тот прокурор, который доведет меня до Магадана! – взвился Соловей.– Я вам не олигарх, чтобы штаны на нарах протирать!

– О чем спор-то? – ошалело спросил проснувшийся от поднявшегося ора папа Караваев.

– Роли распределяем,– пояснила ему Наташка.

– Как – роли?! – очухался и Сеня Курицын.– А как же мы?! А сценарий, где сценарий?

– Хватились... – хмыкнул разгоряченный спором Василий.– Готов уже сценарий!

Оба артиста схватились за Соловьевы каракули и принялись их перечитывать, после чего дружно забраковали все, в один голос утверждая, что подобная мазня годится разве что для колхозной самодеятельности, а приличного фильма на таком материале не сделать. И вообще, надо привлечь профессионалов высокого класса, которые знают, как выстроить сюжет и прописать характеры, достойные зрительского внимания.

– Вот уж дудки! – злорадно сказал Василий.– Сценарий принят продюсером. И запущен в производство. Попрошу к авторскому гонорару не примазываться! А если кто-то не желает участвовать в съемках, скатертью дорога. Мы никого не держим. У нас очереди актеров, готовых трудиться день и ночь на благо отечественного кинематографа!.. Я правильно говорю, Никита Алексеевич?

Василий, конечно, маленько приврал, но опровергать его я не стал. Просто испугался, что если в дело опять вмешаются папа Караваев с Бенкендорфом, то процесс написания сценария может затянуться на годы и к съемкам мы так никогда и не приступим... Сюжетец Василия и Соловья мне нравился. В нем было все: и злодей маг, и папа пьяница, и похищенная прекрасная принцесса, и разбойники, и даже драконы с мастодонтами... Чего же еще, спрашивается, надо?

– Ну, хотя бы коррективы можно вносить? – со стоном спросил проспавший важный производственный цикл Бенкендорф.

– Можно... – свеликодушничал Василий.– Но без права участия в разделе гонорара!.. Кстати, а сколько нам со Степанычем причитается?

– По сто тысяч на брата! – твердо сказала Наташка.– В рублях. Большего он не стоит.

– Как пить дать! – мстительно поддержал мою жену Курицын-Бенкендорф.– Я бы вообще больше пятидесяти тысяч не дал – и то в монгольских тугриках!

– Кругом завистники! – вскинул руки к потолку Василий.– Нет, ты посмотри на них, Степаныч! Бездарно провалили порученное дело! Перепились, как свиньи, на рабочем месте, а теперь злобно интригуют против спасших их от увольнения людей!.. Вот они – деятели искусства – во всей своей красе!

– По полмиллиона на брата,– решил исправить я вопиющую, на мой взгляд, несправедливость и, перехватив Наташкин взгляд, тут же уточнил: – В рублях.

– Это уже кое-что,– сразу помягчел Василий.– Пятьсот так пятьсот... Я – не жлоб какой-нибудь! Готов иной раз и даром работать – просто из любви к кинематографу!.. Конечно, сказанное не следует понимать слишком буквально.

– Простите! – взвился со своего места папа Караваев.– Кого-кого вы мне изображать предлагаете?

– А что такое? – изумился Василий.– Абалдуин Восьмой, король Трахимундии – в своем роде выдающаяся личность.

– Вот именно – в своем роде!.. Он же у вас развратник, пьяница, мот! А у меня амплуа – благородный отец!

– Ты извини, конечно, Саша... – вздохнул Соловей.– Но в таких случаях обычно говорят: чья бы корова мычала.

– Нет, я отказываюсь! Отказываюсь наотрез! Эта роль подорвет мою репутацию! Пойдут намеки, возникнут ненужные ассоциации... А я – актер с именем! У меня авторитет в театральных и кинематографических кругах! Я не могу подрывать его участием в сомнительных мероприятиях!

– Да что же это такое?! – всплеснул руками Василий.– Не актеры, а примадонны какие-то! Я вот – разбойника играю. Рваного Билла из клана Дикой Обезьяны. А у меня по жизни – ни одной судимости, всего два привода в милицию – по недоразумению!.. Вот ты скажи, Караваев, может благородный отец продуться в карты негодяю, да еще и магу в придачу? Межзвездному кидале и катале?

– В определенных ситуациях, конечно, все может быть... – слегка снизил тон Александр Сергеевич.– Но чтобы родную дочь в уплату долга отдать – это, знаете ли, моветон!

– А если злодей грозит уничтожить все королевство? Стариков, женщин, детей?! И никто заступаться не хочет, потому как карточный долг – долг чести?.. Да тут, брат, сценарного материала на короля Лира хватит!– вдохновенно вещал Василий, защищая свое детище.– А кто, кроме тебя, Саша, может сыграть страдающего отца, обрекшего на заклание собственную дочь?! Не знаю, дадут ли тебе, Караваев, Оскара за эту роль, но Нику и Золотого Орла получишь гарантированно!..

Красноречие Василия подействовало на папу Караваева. Он благородно задумался над открывающимися перспективами и временно выпал из разгоревшейся буйной дискуссии... Взял слово Сеня Бенкендорф:

– А эротические сцены предусмотрены?

– Какая может быть еротика в фильме для широкой аудитории? – возмутился Степаныч.

– Тут написано, что Кукуй – развратный тип, чуть ли не Синяя Борода, что у него двадцать семь жен... Воля ваша – либо количество жен сократите, либо впишите эротическую сцену! Нельзя играть сексуального маньяка без объекта приложения творческих сил!

– Тебе что, гарем нужен? – изумился Василий.

– Сеня,– остерег Степаныч,– у тебя на всех потенции не хватит.

– Вот он и просит сократить... – разъяснил я претензию Кукуя-Бенкендорфа, на мой взгляд, вполне разумную.– Двадцать семь эротических сцен в одном фильме – действительно многовато.

– С кем я связался?! – покачал головой Василий.– Зачем все снимать-то, когда хватит и одной?!

– А я тебе о чем толкую? – согласился Сеня.– Но девица должна быть – кровь с молоком! Чтобы у зрителя слезы на глаза навернулись: какая невинная – а злодею досталась!

– Не лишено... – неожиданно легко признал правоту Бенкендорфа Василий.– Надо поискать в местном театре нежную и удивительную... Пиши, Степаныч. Зульфия – жертва сексуальных домогательств колдуна и чародея Кукуя.

– А кто ее спасать будет? – спросил я, обеспокоенный печальной судьбой несчастной Зульфии.– Принц, что ли?

– Во-первых, не принц, а царевич Елисей... – поправил меня автор сценария.– А во-вторых, Зульфию он спасать не будет. Нам только многоженца в фильме не хватало.

– Вот именно! – горячо поддержала Василия Наташка.– Кому нужна эта Зульфия?! Тебе Анастасию надо спасать – принцессу Трахимундийскую!.. Будешь на других засматриваться – я тебе шею еще до фильма намылю!

Интересно, на кого это я засматриваюсь, если Зульфия пока еще в проекте? И почему вдруг я на ней непременно должен жениться? Ну, спас от злодея – и отправил к родителям. Пусть впредь за своей дочерью лучше присматривают...

– Ты мне сказочную традицию не ломай! – обиделся Василий.– Освободил красавицу – будь добр жениться, как порядочный человек!

– На Анастасии он должен жениться! – угрожающе выкрикнула Наташка.– При чем здесь какая-то Зульфия?!

– Абсолютно ни при чем,– поддержал расходившуюся принцессу Анастасию злодей Кукуй.– Она падет жертвой моих домогательств. В результате зрители еще больше будут переживать за судьбу несчастной Анастасии. А то по сценарию не совсем понятно, из-за чего сыр-бор разгорелся? Ну, маг этот Кукуй, ну, чародей... А мужем может оказаться вполне приличным. Тем более, и собой недурен, и довольно молод.

– Это Кукуй молод? – удивился Соловей, заглядывая в сценарий.– Да ему же за тысячу лет, и страшен он, как Кощей Бессмертный!.. Между нами, Сеня на Кощея абсолютно не похож... Может, мы эту фразу вычеркнем из соображений политкорректности?

Что еще за «политкорректность» – разбираться было некогда. Бенкендорф Степана Степановича веско поддержал, и сравнение с Кощеем Бессмертным из сценария выбросили... А меня все-таки беспокоила судьба неведомой Зульфии. Вслух я свои сомнения высказывать не стал, но про себя решил, что тем или иным способом выведу невинную девушку из-под удара, явившись в замок злодея инкогнито.

– Главные роли, кажется, распределили... – вздохнул с облегчением Василий.– Теперь о ролях второстепенных. Нужны шесть подельников для Рваного Билла. Ребят следует выбирать фактурных – чтобы зритель ахал, на них глядя, и мелко дрожал коленками.

– Я бы разбойников сократил... – засомневался Соловей.– Из-за драконов... Все-таки семь драконов – многовато.

– Как это – сократил?! – взъярился Василий.– Да ты что, Степаныч?! Семь – цифра магическая! «Белоснежка и семь гномов», «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях»... Не говорю уж о пословицах и поговорках: семеро одного не ждут; семь раз отмерь, один раз отрежь... Нашли на ком экономить! Это же профанация идеи, дорогие мои!

– А вы разбойников оставьте, а драконов сократите... – посоветовал очнувшийся от дум папа Караваев.– Для семи разбойников и двух драконов за глаза хватит.

– А я говорю – не хватит! – надрывался Василий.– У нас одних мастодонтов полторы тысячи, плюс охрана, и вы хотите, чтобы я двумя драконами всю эту армию опрокинул?!

– Мастодонтов тоже можно сократить,– вмешалась в спор Наташка.– Сто животных – и баста.

– И какая ты после этого принцесса Трахимундийская? – хмыкнул Рваный Билл.– Ты – дочь нищего актера Караваева, которая над каждой копейкой трясется! Тебя даже брак с богатым инопланетянином не излечил от скупердяйства! Нет в тебе, Наташка, истинной широты, присущей феодалам. С мужа пример бери!.. Да я о такой, с позволения сказать, караван и рук марать не стану. На что мне сдалась нищая принцесса?! Я, между прочим, из клана Дикой Обезьяны! У меня квалификация! У меня всепланетная слава! И вот я бросаю семь своих драконов на жалкую сотню мастодонтов, груженных шмотками нищей принцессы?!.. Не стану я на такой караван горючку переводить! Пусть эта Анастасия едет к Кукую и терпит сексуальные домогательства – пока ее царевич Елисей не спасет!

Тут я, конечно, не выдержал и вмешался, поскольку речь-то шла о моей жене... в смысле, по сценарию – невесте, которую мне предстояло освободить, насовершав целую кучу подвигов... Короче, я согласился, что сто мастодонтов – маловато будет.

– Вот! – обрадовался моей поддержке Василий.– Слушай, красавица, что тебе феодал говорит – уж он-то на принцессах собаку съел! Они на планете Парра вокруг него табунами ходили!

Мы еще немного поспорили и покричали друг на друга, но в конце концов сошлись на том, что разбойников будет семь, мастодонтов пятьсот, а драконов три.

– Так... – подбил бабки Соловей.– Нам еще требуются: королевское войско – минимум в три тысячи сабель; полсотни магов – подручных Кукуя; королевская свита из дворян; мелкая нечисть числом не менее трехсот; чудище болотное; два шилохвоста; четыре урии с Урипли; несколько монстров рангом поменьше, ну и минимум четыре замка: королевский – для Абалдуина Восьмого, царский – для добра молодца Елисея, чародейский – для злодея Кукуя, разбойничий – для Рваного Билла... Слушай, Василий, а может, ты обойдешься пещерой? Зачем разбойнику замок? А пещерку я тебе подберу – пальчики оближешь!

– Черт с вами, скупердяи! – махнул рукой Рваный Билл.– Пусть будет пещера... Но учтите – обстановка внутри должна быть по высшему разряду: пол выстлан тигриными шкурами, посуда из чистого золота, стены украшены изумрудами, топазами и бриллиантами.

– Это нам раз плюнуть! – кивнул головой Соловей.– У меня тут одна идея появилась, Лексеич: почему бы тебе замок для Кукуя не арендовать у Его Бессмертия? Обойдется аренда недешево – этак миллионов в пятьдесят – но все равно дешевле, чем от фундамента его возводить.

Мне предложение Степаныча понравилось. В замке Кощея я бывал – классное, скажу вам, строение! Его возвели циклопы в незапамятные времена. Сейчас таких не делают – ни на Земле, ни во Внеземелье... Там же, у Кощея, можно и массовку набрать.

– За массовку придется платить отдельно! – предостерег меня на всякий случай Соловей.

Расходы меня не смущали – деньги были. В крайнем случае я мог еще раз сыграть на бирже... Проблема была в другом: как затащить на Землю инопланетную нечисть, не нанеся при этом местной флоре и фауне большого ущерба?.. Все-таки урии и шилохвосты – куда страшнее местных львов и леопардов, которых здесь почему-то держат в клетках... Не говорю уж о драконах и мастодонтах – их по сценарию аж пятьсот три! Ведь еще и кормить надо животных! Это не верблюды, которые, как я слышал, месяц могут обходиться без пищи... А для моей Инструкции в образах требовалось, чтобы все было без халтуры и подделки.

Предложение папы Караваева о комбинированных съемках я отверг с порога. Во-первых, не знал, что это такое, а во-вторых, я, как и Степан Степанович, придерживаюсь в искусстве системы Станиславского – то есть считаю, что все должно быть натурально. Чтобы любой и каждый, взглянув на экран, сказал бы: «Верю!..» – подтвердив тем самым состоятельность создателей фильма и значимость произведения для судеб мира...

Когда Соловей упомянул о замке Кощея, мне вдруг в голову пришла очень интересная мысль: а зачем мне, собственно, тащить инопланетных монстров на Землю? Гораздо проще переправить во Внеземелье съемочную группу! И выбрать эту самую пресловутую «натуру» на планетах, буквально самой природой предназначенных для нашего фильма!.. И сцену похищения принцессы Анастасии Рваным Биллом снимать на том же Аргамасадоре!..

Да вот незадача! Актеров-то мы со Степанычем сможем переправить на другую планету без труда. А что делать с аппаратурой? Как известно, вся неживая материя сгорает во время перехода через время и пространство...

Для любого другого человека подобная проблема наверняка бы оказалась неразрешимой, но Герои не отступают ни перед какими трудностями! Нейтрализовать возникшее осложнение я собирался как раз с помощью Кощея Бессмертного.

Мне вспомнился энергетический коридор, соединявший Кощеево царство с планетой Зла. Кажется, он был построен по образу и подобию дороги гельфов, которая связывает многие планеты Светлого и Темного круга. Земля в их числе не значится, что мне всегда представлялось странным. Ну, не могли наши предки-гельфы оставить ее за бортом своей цивилизации! Уж очень удобно она расположена... А что если выход на гельфийскую дорогу с Земли есть, но находится он не в основном, а в параллельном мире – в том самом, где и Кощеево царство?..

Разговор со Степаном Степановичем на эту тему только укрепил меня в мысли, что я, скорее всего, прав в своих предположениях. Соловей-разбойник о гельфийской дороге слышал, правда, бывать на ней ему не доводилось. Если выход на дорогу существовал, то почти наверняка Кощей его заблокировал. Ибо для агрессии против других планет сил у него уже недостаточно, а вот нежелательные гости вполне могли через те ворота к старому наведаться.

Конечно, Кощей Бессмертный – вздорен и неуступчив, но я все-таки рассчитывал с ним поладить. Ибо, как утверждает Венедикт Владимирович Жигановский, нет на Земле таких проблем, которые нельзя было бы решить с помощью денег! Похоже, он совсем не преувеличивает... Хотя самому Жигановскому мои миллионы пока что впрок не шли.

Увлеченный созданием Инструкции по борьбе с инопланетными монстрами, я как-то упустил из виду, что перед нами стоит еще одна задача: сделать Венедикта Владимировича главой администрации Черноземной области, чтобы я с его помощью смог стать местным почетным губернатором и утереть тем самым нос Арнольду.

...Венедикт Владимирович пригласил меня в свой номер для конфиденциального разговора. Жигановский, разумеется, приехал покорять Черноземье не один, а с мобильной частью своей дружины, закаленной в беспрерывных политбоях. Но провинциалы оказались не лыком шиты и первый натиск столичных партийцев отразили без труда, покрыв себя славой, а недругов позором. На местных и столичных телеканалах проскальзывали злорадные намеки по поводу случившегося с видным политиком конфуза, но я, погруженный в искусство, не всегда улавливал их суть. Кажется, Венедикта Владимировича подвел Евграф Сиротин, считавшийся вроде бы до сихпор одним из главных столпов Партии солидарного прогресса. Сам я, честно скажу, Евграфу не слишком доверял, ибо приличный человек не стал бы связываться с черным магом Каронгом. А для Жигановского измена соратника явилась чувствительным ударом.

– ...И что ты по этому поводу думаешь, Никита Алексеевич?

Об исчезновении и чудесном возвращении Сиротина я, конечно, был наслышан, но особого значения этому событию не придал. Евграф, насколько я знаю, выпить не дурак, а два дня – не такой уж большой загул для сильно пьющего человека.

– Нет, Никита, ты не прав. Дело здесь не в загуле. А потом, эти слухи, которые кто-то упорно распространяет по городу... От них так просто не отмахнешься!

– Что еще за слухи? – удивился я.

– Якобы Сиротина похитили инопланетяне, прилетевшие на НЛО в Черноземную область, дабы помешать Жигановскому победить на выборах.

– Какое дело вескам до здешних выборов? – возмутился я.– Пусть бы мешали Арнольду в Калифорнии. Тем более что он им крупно насолил, ославив на всю планету!

– Да при чем тут вески? – дернулся Венедикт Владимирович, сидевший в кресле у окна в спортивном костюме. (Только не подумайте, что Жигановский спортсмен! Просто на Земле такая странная мода.)

– Но ведь это вески летают на НЛО! – пожал я плечами.– Черные маги приходят на Землю через пространство и время.

– A переправить Евграфа на другую планету они могли? – недоверчиво покосился на меня Венедикт Владимирович.

– Запросто! – пожал я плечами.– Не исключаю, что Сиротина завербовал еще покойный Каронг, и в Черноземную область он прибыл по заданию ордена Золотого Скорпиона.

Жигановский мне не поверил. Он вообще не верит в черных магов. Не хочет верить. Считает, что я морочу ему голову, набивая себе цену. Если бы не мои деньги, он вообще предпочел бы держаться от меня подальше. Ну, не предполагает земная политика существования магов и инопланетян! А Жигановский – земной политик до мозга костей...

Все же меня эта странная история с Сиротиным и НЛО насторожила. Я никак не мог понять, зачем Евграф понадобился вескам?.. И вдруг подумал, что, быть может, никаких НЛО не было, а исчезновение финансиста связано с черными магами, которых я в последнее время выпустил из виду, решив, что с гибелью Каронга их атака на Землю если и не окончательно захлебнулась, то, во всяком случае, отложена на достаточно длительный срок?.. Непростительный, конечно, промах для резидента! Кино, нет слов, занятие увлекательное, но и об основной работе не следует забывать...

– A где сейчас Сиротин? – спросил я у Венедикта Владимировича.

– После пресс-конференции как в воду канул! Мои люди ищут его по всему городу, но пока безуспешно. Думаю, его прячет Пацаков, чтобы в удобный момент явить миру.

– A Пацаков не был, случайно, знаком с Каронгом?

– Пацаков?! – удивленно вскинулся Жигановский.– Впрочем, почему бы нет? Этот Каронг многих у нас охмурил... Слушай, Никита, ты же знаешь, что я в ваших магических делах ни черта не смыслю. Скажи откровенно: Каронг действительно умер, или вы нам голову морочите?

– Каронг умер – за это я могу поручиться. Но орден Золотого Скорпиона, к которому он принадлежал,– одна из самых могущественных организаций во Вселенной. Под контролем черных магов находится несколько десятков планет Темного круга. Планы ордена не до конца понятны даже членам Высшего Совета.

– Еще пара-тройка таких бесед с тобой, князь Мышкин, и сбудется мрачное пророчество Василия: я действительно попаду в сумасшедший дом!

Оставалось только посочувствовать Венедикту Владимировичу. Если кто-то думает, что легко и приятно раздвигать горизонты собственного восприятия мира, тот здорово ошибается. Это тяжкий труд, чреватый стрессами. И далеко не каждому он под силу!

– Я бы тебе не поверил, Никита, но меня гложет одна мысль: что, если Пацаков действительно связан с черными магами – безотносительно к тому, откуда они прибыли? Из Швейцарии там, с Гималаев или с другой планеты... Про Каронга я точно знаю: он пользовался огромным влиянием в политических и предпринимательских кругах! Очень может быть, что черные маги унаследовали его связи...

Я – пусть и не сразу – уловил ход мыслей Венедикта Владимировича. Дело в том, что ему удобнее было считать черных магов членами тайной земной организации экстрасенсов. В нас с Виком он видел точно таких же экстрасенсов, но из конкурирующей фирмы, контролируемой могущественнейшими земными спецслужбами – возможно даже ФСБ или ЦРУ... Я против подобного расклада не возражал. Если Венедикту Владимировичу удобнее так думать,– пусть себе. Для меня куда важнее было узнать, насколько тесно глава администрации Черноземной области Пацаков связан с черными магами и какие цели орден Золотого Скорпиона преследует на Земле? В столь сложном деле Венедикт Жигановский мог оказать неоценимую помощь.

– Вы не забыли, Венедикт Владимирович, что являетесь моим агентом?

– Никаких бумаг я не подписывал! – быстро отозвался Жигановский.

– Разумеется,– подтвердил я.– Не беспокойтесь: видному земному политику вовсе не зазорно быть агентом влияния Высшего Совета Светлого круга.

– Против этого мне возразить нечего! – развел руками Венедикт Владимирович.– Можешь рассчитывать на мою лояльность, Никита Алексеевич. Жигановский всегда стоял на стороне светлых сил в их борьбе против сил темных!

– Нужно во что бы то ни стало найти Сиротина и узнать, где он провел эти два дня. А я пока наведаюсь к одному очень крупному и очень информированному земному деятелю. Попытаюсь выяснить у него, что он знает о черных магах. Думаю, это будет весьма полезная во всех отношениях встреча.

– И что за деятель? – удивленно вскинул на меня глаза Венедикт Владимирович.

– Кощей Бессмертный.

Разумеется, Жигановский решил, что у меня очередной приступ шизофрении. Поэтому и провожал до дверей комнаты встревоженным взглядом. Мне же, честно говоря, было не до шуток, поскольку ситуация складывалась непредсказуемая. Конечно, вся история с пропажей Сиротина могла не стоить и выеденного яйца, но, надеясь на лучшее, следует всегда быть готовым к худшему. Так, во всяком случае, нас учили в Школе резидентов. Нынешняя ситуация как нельзя более соответствовала проверенному многими поколениями разведчиков принципу. Возможно, я несколько опрометчиво ухватился за решение сразу нескольких дел, но молодости свойственна самонадеянность!.. К тому же ситуацию пока нельзя было назвать критической. И я с полным основанием мог надеяться на то, что способен выйти из нее не только без особых потерь, но, возможно, даже со славой.

6

Внеземелье. Планета Альдеборан. Замок Лорк-Ней. Рассказывает его высочество Алекс Оливийский, наследный принц Паррийской короны, командир первого легиона пограничной стражи Светлого круга

Наша с достойнейшим Аббудалой диверсионная операция на планете Арбидон закончилась, надо признать, вполне успешно. Мы благополучно выскользнули из лап черных магов, унеся с собой ценную добычу, над которой теперь колдовал сиринский магистр, пытаясь привести пленника в чувство.

– Все-таки, ваше высочество, вы перестарались с ударом.

– Извините, достойнейший магистр, погорячился.

Не люблю я черных магов, а этот мне почему-то особенно не понравился с первого взгляда. Однако удар был не настолько силен, чтобы на протяжении вот уже нескольких часов корчить собой бесчувственного.

– Вставайте, Найк,– сказал я, глядя на распростертое на кушетке тело.– Иначе к удару кулаком я добавлю еще и удар ногой, чтобы навсегда избавить Вселенную от одного из величайших негодяев.

– Вы мне льстите, ваше высочество,– открыл наконец глаза черный маг.– Я – всего лишь скромная пешка, которой, правда, управляют очень могущественные руки... Одного не могу понять: как вы сумели прорвать силовую защиту? Ее создавали лучшие специалисты ордена.

– Вопросы здесь задаю я, Найк, а вы на них отвечаете. Усвойте этот нехитрый расклад, и нам станет легче разговаривать.

– Осмелюсь вам напомнить, ваше высочество, что между орденом и Высшим Советом Светлого круга подписан акт о перемирии, который вы нарушили самым бесцеремонным образом.

– Акт нарушили не мы, Найк, а вы,– возразил нагловатому магу достойнейший Аббудала.– Вы ведете недозволенную деятельность на Земле. Более того, усилиями небезызвестного Каронга попытались прибрать эту планету к рукам.

– Орден не несет ответственности за безумства какого-то там Каронга, достойнейший магистр,– пожал плечами Найк и сел на кушетку, свесив ноги.– Дайте, пожалуйста, мне одежду – у вас здесь довольно прохладно.

Я бросил ему халат, лежавший на спинке кресла, и черный маг благодарно кивнул мне в ответ.

– Вы ведь тоже были на Земле, Найк, и даже прихватили с собой землянина. Ваши действия выходят за рамки заключенного орденом и Высшим Советом Светлого круга договора.

– Нарушение признаю,– отозвался пленник.– И готов нести наказание. Однако сразу оговорюсь, что действовал не по заданию ордена, а по собственному почину. С землянином Евграфом нас связывают исключительно коммерческие дела. Если мне не изменяет память, то по Уложению Светлого круга мне за этот проступок грозит высылка на родную планету без права покидать ее в течение трех лет. Что ж, господа, передайте меня в руки представителей Межпланетного суда: я готов нести наказание.

Этот ублюдок над нами издевался! Хотя, конечно, если действовать строго в рамках закона, то смертная казнь черному магу Найку не грозила.

– Вы упустили из виду одну важную деталь, Найк,– сказал я улыбающемуся гостю.– Вас захватили на приграничной планете Альдеборан, на которую вы проникли с диверсионными целями. А у приграничных планет, как вам известно, особый статус, и мы выносим приговоры нарушителям, не прибегая к услугам дознавателей Межпланетного суда.

– Но это ложь, ваше высочество! – подхватился на ноги черный маг.– Я попал на Альдеборан не по своей воле. Меня похитили. И вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, кто совершил это преступление.

– Не смешите меня, Найк. Все отлично знают, что силовая защита орденских замков непреодолима для посторонних. Вы нам рассказываете сказки, в которые не поверит ни один дознаватель. Уверяю вас: орденским иерархам даже в голову не придет ставить вопрос о вашем похищении перед Высшим Советом. Ибо скандал по этому поводу сильно подорвет авторитет черных магов как в Темном, так и в Светлом круге. Уж конечно они на это не пойдут!.. Мой вам совет, Найк: будьте со мной откровенны. В противном случае вам придется провести остаток жизни на планете Тартар, что наверняка не входит в ваши планы.

Угроза была нешуточной, и черный маг призадумался. Планета Тартар не самое удобное для проживания место во Вселенной. Сбежать с нее не удавалось даже самым искусным и могущественным магам. А Найк, скорее всего, действительно не принадлежал к элите ордена. По виду – мелкий агент на подхвате у сильных мира сего.

– Ваше положение, Найк, незавидное. Иерархам ведь выгоднее посчитать вас предателем, впустившим врага в замок ордена. Ибо, согласитесь, попасть туда мы могли только с вашей помощью. Таким образом, вас ликвидируют свои же.

– Это шантаж, ваше высочество! – сверкнул в мою сторону злыми глазами черный маг.– Где же хваленое паррийское благородство?

– Мое благородство, Найк, не распространяется на врагов рода человеческого. Что нужно ордену Золотого Скорпиона на Земле?

Найк с ответом не спешил, видимо прикидывая, как без потерь выбраться из сложной ситуации. Сердить меня резона у него не было. Тартар – не пустая угроза. Я действительно мог своей волей отправить его туда. А черный маг явно не принадлежал к тому типу людей, которые жертвуют собой ради идеи.

– Мне нужны гарантии... – сказал он хрипло.– Гарантии того, что вы не отправите меня на Тартар и что орден не расправится со мной как с предателем.

– В отношении Тартара даю вам слово принца и Героя. А вот что касается ордена, тут глупо требовать с меня каких-то обещаний. Могу предложить лишь совет: скажите иерархам, что сбежали на Землю вместе с Сиротиным.

– Должен вас предупредить, ваше высочество, что знаю я совсем немного. В конце концов, я ведь не командор ордена... Так вот, интерес к Земле как-то связан с младенцем Сагкхом, побывавшим на планете много лет назад. Еще мне известно, что есть средство, с помощью которого можно изменить не только настоящее Земли, но и ее прошлое. Якобы однажды подобное уже произошло. Вот, пожалуй, и все мои сведения.

– А зачем вам понадобился землянин Сиротин?

– Он был связан с Каронгом, а по нашим сведениям известный вам князь Тагира ближе всех подобрался к разгадке земной аномалии. Возможно, Сиротин что-то знал... В любом случае, ордену нужны на Земле свои агенты.

– Евграф подписал договор с орденом? – спросил достойнейший Аббудала.

– Увы, магистр,– для вас, разумеется, увы,– он его подписал, и теперь ему до скончания века придется быть рабом черных магов, которые никогда не выпускают из рук свои жертвы.

У меня не было оснований не верить Найку. К тому же нечто подобное я уже слышал из уст достойнейшего магистра Аббудалы Каха... Но для меня по-прежнему оставалось тайной, каким образом маги собираются добиться своих целей? Каким может быть механизм воздействия на историю развития земной цивилизации?

– Где сейчас находится командор ордена?

– По моим сведениям, он на Дейре или вот-вот должен прибыть туда. Мне приказано было доставить землянина на эту планету.

– Прекрасно... – кивнул я головой.– Вы должны выполнить приказ командора, Найк.

– Не понимаю? – на лице черного мага отразились испуг и недоумение.– Сиротин ведь на Земле?

– А зачем вам Сиротин, Найк? У вас есть я – человек, лично знавший князя Тагира Каронга и даже посвященный в кое-какие его дела.

Моя идея очень не понравилась магистру Аббудале Каху, и он попытался отговорить меня от опасной затеи:

– Вас могут разоблачить, принц Алекс!.. Уж если кто и может сыграть роль землянина, так это я, проживший там более десятка лет.

– Я тоже посещал Землю, достойнейший магистр, и знаю об этой планете достаточно, чтобы морочить голову черным магам. Не забывайте, что моя мать родом оттуда. А в вас, достойнейший, за версту можно опознать сиринца. На Земле вас не разоблачили только потому, что там никогда прежде не сталкивались с представителями этой славной планеты. Но надеяться на то, что иерархи ордена Золотого Скорпиона способны перепутать землянина с сиринцем по меньшей мере легкомысленно.

Пораскинув умом, магистр вынужден был признать мою правоту. Однако по-прежнему считал, что мое предприятие слишком опасно. Особое недоверие вызывал у него черный маг Найк в качестве проводника в логово наших злейших врагов: крайне ненадежен и может предать в любой момент.

– Я, между прочим, еще не дал своего согласия, ваше высочество! – запротестовал пленник.– Если у вас возникла идея свести счеты с жизнью, то вы могли бы выбрать и иной способ самоубийства. Может, вы и похожи на землянина, но рано или поздно вас разоблачат, а для меня ваш провал обернется мучительной смертью!

– По-моему, я уже сказал, Найк, что у вас нет выбора: либо мы с вами отправимся на Дейру, либо вы поселитесь на Тартаре. Что же касается предательства, надеюсь, вы понимаете, Найк, как оно вам невыгодно? Ваш единственный шанс выйти живым из передряги – мое благополучное возвращение на Альдеборан. Если вздумаете передать меня своим коллегам, то вам придется долго объяснять иерархам, где вы познакомились с Героем и при каких обстоятельствах подружились до такой степени, что притащили его в цитадель ордена. В конечном итоге вам не поверят. Ну, вы знаете лучше меня, как карают провинившихся послушников в вашей замечательной организации... Кстати, ваш командор – человек?

– Я ни разу его не видел... – хмуро отозвался Найк.– Но среди иерархов есть и негуманоиды. Черные маги всегда отличались расовой терпимостью, ваше высочество, и вам об этом хорошо известно.

– Что ж, у ордена есть единственное достоинство, досточтимый Найк...

Переход на Дейру не занял у нас много времени. Мы с черным магом Найком были слишком опытными межпланетными путешественниками, чтобы заблудиться среди звезд. После броска через пространство и время мы очутились в центре пентаграммы – точно такой же, как и в орденском замке на Арбидоне. Для сведущего в магии человека ничего загадочного в ее знаках не было. Должен признать, что пентаграммы сильно облегчали черным магам жизнь, позволяя попадать не просто на какую-то планету, а в строго определенное место, и избавляя тем самым от многих мелких неудобств.

– Убедительная просьба, ваше высочество: оставьте свои королевские замашки и представьте себя в шкуре человека, впервые очутившегося во Внеземелье, а потому шарахающегося от всего, что может являть собой хотя бы малейшую опасность... Как прикажете себя называть?

– Зовите меня Евграфом.

Мы миновали несколько громадных залов, не встретив никого, кроме разве что жабовидных пщаков с обнаженными энергетическими мечами в руках, стоявших в почетном карауле. Что они с таким старанием охраняли, я так и не понял, но, видимо, нечто не особенно важное, поскольку Найк не обращал на них ни малейшего внимания. К сожалению, моего меча со мной не было – землянам это оружие неизвестно,– и поэтому я чувствовал себя не особенно уверенно. Что, в общем-то, неудивительно для человека, который более десяти лет – с мальчишеского возраста! – не расставался с клинком. Найк откровенно нервничал– в его положении это было понятно.

Как и в замке на Арбидоне, в дейрийском логове гарнизон не отличался многочисленностью. Маги предпочитали полагаться на свое искусство, а не на энергетические мечи туповатых подручных – ресков и жабовидных пщаков.

Впрочем, нас все-таки встретили двое одетых в черные плащи послушников. Никаких подозрений мы у них не вызвали, поскольку Найк тут же начертил в воздухе условный знак. Про меня он сказал, что я землянин, доставленный на Дейру по приказу командора. Более никаких объяснений не потребовалось.

Нам выдали одежду и выделили помещение. Довольно скромное, кстати говоря, даже по земным меркам. Там я мог не разыгрывать простодушное изумление величественностью представшего моему взору сооружения. Уныло оглядел голые каменные стены и мебель без всяких претензий на роскошь, годную разве что для слуг какого-нибудь дейрийского барона... С одной стороны, было удобно, что нам с Найком выделили одно помещение на двоих, с другой – это яснее ясного показывало, что мы на Дейре не самые почетные гости.

– Судя по всему, сюда приезжает не только командор? – спросил я у Найка.

– Вероятно... – коротко ответил тот и показал глазами сначала на потолок, а потом на стены.

Предосторожность, видимо, совсем не лишняя в орденском замке. Во всяком случае Найк лучше моего знал нравы черных магов и степень их доверия друг к другу. Нам ничего не оставалось, как предаться отдыху,– благо, никто нас, похоже, тревожить в ближайшее время не собирался.

Спал я, однако, не долго. Во-первых, кресло – не самое удобное место для полноценного сна, а во-вторых, прибыл-то я в логово черных магов совсем не для того. Было понятно, что разоблачить меня могут в любую минуту. Так что чем быстрее я отсюда уберусь, тем здоровее буду.

Найка тревожить, естественно, не стал. Ведь в землянине, впервые оказавшемся на Дейре, вполне может проснуться любопытство, и он вправе его удовлетворить, отправившись в путешествие по загадочному замку. Тем более что в выданной мне одежде – черные узкие штаны, белая рубашка и плащ с капюшоном, который при необходимости мог скрыть мое лицо от посторонних глаз,– я ничем не отличался от послушников ордена.

Меня вполне обрадовало то обстоятельство, что многие встречные не открывали лиц даже в этом защищенном от враждебных глаз убежище. Я счел возможным последовать примеру самых осторожных, дабы оградить себя от ненужных вопросов. Впрочем, никто мне докучать, похоже, и не собирался. Потеряться в огромном здании я, разумеется, не боялся, ибо человеку, привыкшему передвигаться среди звезд, каменные лабиринты не страшны.

Показалось странным, что в замке практически нет слуг. Возможно, их удалили в преддверии визита командора? Но может быть, их здесь и вообще не было, а всю грязную работу выполняли послушники – черные маги низших категорий.

К сожалению, об ордене Золотого Скорпиона я знал слишком мало. Впрочем, в Высшем Совете Светлого круга информации имелось не больше. Возник орден, по слухам, очень давно в Дальних мирах, не входящих даже в пределы Темного круга. Сначала черные маги распространяли свое учение среди негуманоидных рас. Потом их секты появились на планетах Гельфийской империи и в короткий срок подмяли под себя проявивших поразительную беспечность имперских баронов, сделав корону на голове императора Андрея бесполезным украшением. Члены ордена поклонялись Черной плазме – загадочному обиталищу не менее загадочных Сагкхов. Как выглядят эти существа, не знал никто, но среди черных магов укрепилось мнение, что наиболее точным подобием Сагкха во Вселенной является скорпион – довольно отвратительное насекомое, обитающее едва ли не на всех планетах Светлого и Темного кругов.

Я лично сильно сомневаюсь, что отвратительные насекомые имеют к Черной плазме хоть какое-то отношение, но спорить с фанатиками по этому поводу не собираюсь!

В любом случае, орденские маги в своих заклинаниях обращаются именно к Черной плазме, и это позволяет им вершить свои грязные дела куда успешнее, чем кажется малосведущим людям, наивно считающим белых магов самыми сильными кудесниками во Вселенной. Увы, следование таинственным и страшным обрядам очень часто дает адептам Черной плазмы преимущество над знатоками природных явлений. По крайней мере так полагают осведомленные в данной области люди. Что же касается меня, то я имею весьма смутное представление о страшных обрядах черных магов, истоки которых теряются в глубинах Вечности...

Очень скоро я обнаружил, что послушники ордена, которых в замковых залах и коридорах становилось все больше, двигаются по зданию в определенном порядке, словно приближаясь к неведомой мне пока что цели. Я не стал «выгребать» против течения, а присоединился к «хороводу».

Должен признать, что орденский замок на Дейре одно из самых грандиозных сооружений, которое мне когда-либо доводилось видеть. Он был построен в виде спирали, которая устремлялась к самому небу.

Внушало уважение и количество послушников. Огромная толпа сконцентрировалась на вместительной площадке, крышей которой служило звездное небо. Но присутствовавшие устремляли свои взоры не вверх, а вниз – на ярко освещенный помост, пока что пустовавший, но, вероятно, предназначенный для высших иерархов ордена.

Место мне досталось не самое удобное – слишком далеко от центра предстоящих событий. Я решил слегка потеснить соседей. Мое продвижение к помосту ни у кого не вызвало энтузиазма, но вслух мне никто ничего не сказал. Возможно, многие посчитали, что я – особа высокого ранга, имеющая право на столь бесцеремонное поведение... Впрочем, если на лицах присутствующих и проявлялись неудовольствие или гнев, видеть их я все равно не мог, поскольку практически все черные маги были в капюшонах с прорезями для глаз.

Зрелище, конечно, впечатляющее – особенно для людей со слабой нервной системой. Мне же это пристрастие к таинственности казалось просто смешным, даже глупым. Несмотря на тычки в бока и спину, я все-таки сумел подобраться почти к самому помосту, где и застыл в позе не менее смиренной, чем у окружающих.

Откуда полилась расслабляющая тело музыка – я определить не смог. Да и не слишком старался, увлеченный тем, что происходило на помосте. Вернее, помоста как такового уже не стало: он превратился в странное месиво, из которого проявлялась постепенно золотая фигура. Статуя была велика – примерно в три человеческих роста.

Нельзя сказать, что меня уж очень потрясла эта картина: подобные трехмерные изображения я видел и у себя на Парре, и на других планетах. Необычным выглядел разве что способ изготовления статуи, но, в конце концов, никому не возбраняется совершенствоваться в магических технологиях...

Вдруг рядом с изображением человека возникло трехмерное изображение насекомого. И, конечно же, то был скорпион.

Человек и скорпион, оторвавшись от основы, проплыли над нашими головами и утвердились у дальней стены – видимо, на специально предназначенных для этого постаментах. Эффектно, но не из ряда вон выходяще! Лично я ждал большего от культового сборища черных магов.

Поразило меня другое: золотая статуя удивительно походила на моего брата Ника, или, если угодно, Ник был страшно похож на статую. В необыкновенном сходстве я усмотрел ужасную загадку, очень быстро разгадать которую мне помог человек, появившийся на вновь утвердившемся помосте.

Я видел его десять лет назад еще ребенком. Пролетевшие годы, однако, не помешали мне узнать лицо почти сразу. Император Гельфийский смотрелся весьма величественно в черном орденском плаще, расшитом золотыми скорпионами. Капюшон был отброшен назад, и присутствующие могли без труда отметить сходство живого императора с золотой статуей.

Все стало на свои места: Андрей Гельфийский приходился правнуком Андрею Тимерийскому, ныне сделавшемуся идолом и предметом культа малопочтенного собрания. Я почувствовал себя не слишком хорошо. Ведь Проклятый князь был и моим прадедом...

Рядом с императором Андреем возник еще один человек, столь густо разукрашенный золотыми скорпионами, что под ними практически исчезал его черный орденский плащ. Судя по тому, как почтительно замерли тысячи послушников, явил себя народу лично командор ордена.

Статей командор был не богатырских. Во всяком случае, почти на голову уступал в росте молодому императору. Лицо его и вовсе внушало скорее отвращение, чем симпатию: жиденькая бородка, круглые совиные глаза и нос крючком... Явно немолодой, на помосте командор держался вполне уверенно. Правда, говорил настолько быстро, что я не всегда понимал его слова. К тому же площадка отличалась отвратительной акустикой! Впрочем, присутствующим, похоже, было все равно, что говорит командор: любое его высказывание воспринималось с благоговением.

Насколько я понял, старик славил князя Андрея Тимерийского, открывшего людям Вселенную и раздвинувшего горизонты познания добра и зла аж до запретной прежде Черной плазмы!.. Горячая, а местами и просто сумбурная речь командора сводилась к тому, что князь, прозванный современниками Проклятым, указал верный путь расам – как гуманоидным, так и негуманоидным. Черная плазма – вот что, оказывается, является объединяющей Вселенную силой, и следующий заветам Великого князя должен искать туда дорогу...

Сказать, что рассуждения командора ордена меня удивили, я не могу: не он первый и, наверное, не он последний старательно продвигали жутковатые культы окраинных планет в широкие гуманоидные и негуманоидные массы, смущая незрелые умы байками о Черной плазме. Лично я, например, очень сомневаюсь, что Сагкхи имеют хоть какое-то отношение ко всем тем мерзостям, которые порождает больное воображение новоявленных пророков. Разум – великая и созидательная вещь, но его извращения способны погубить все живое во Вселенной...

Увы, маленький человечек на большом помосте, окруженный тысячами почтительно внимавших ему людей, именно изгалялся над апологетами. Он открыто упивался властью, чем внушал мне дикое отвращение. Этого психопата следовало остановить во что бы то ни стало – пока он не натворил большой беды...

Речь командора закончилась столь же внезапно, как и началась. Императору Гельфийскому, как оказалось, добавить было нечего, и он ограничился приветственным жестом, который собравшиеся под звездным небом черные маги встретили сдержанным ропотом. На том культовое мероприятие и завершилось, дав мне немалую пищу для размышлений.

– ...Ты поступил неосторожно, Евграф,– шепнул мне на ухо Найк, догнавший меня у дверей нашей комнаты.– Новообращенным членам ордена лучше находиться как можно дальше от его мистических тайн.

В голосе черного мага мне послышалась насмешка. Он знал о моем родстве с Проклятым князем и, видимо, догадывался, какие чувства испытывает потомок человека, ступившего за пределы дозволенного и оказавшегося знаменем в руках темных сил... Кроме всего прочего, я был зол на товарища детских игр и своего родственника Андрея Гельфийского, который столь опрометчиво поддался чарам злобного карлика.

– Вы по-прежнему настаиваете на встрече с командором ордена, Евграф, или после всего увиденного цели ордена вам и так понятны? – насмешливо спросил меня Найк.

– Если мне не изменяет память, это именно командор захотел встретиться со скромным землянином.

– Да, но он мог и запамятовать о своих намерениях. У Великого мага Кукария много неотложных дел. Ничтожный землянин – лишь малая песчинка среди его воистину вселенских забот...

И все-таки Великий маг Кукарий вспомнил о землянине Евграфе. Не успели мы с Найком поужинать и выпить довольно приличного дейрийского вина, как за нами пришли два послушника. Был, конечно, риск, что Кукарий признает во мне потомка своего кумира Андрея Тимерийского, но я утешил себя тем, что, в отличие от Ника, не слишком похож на Проклятого князя. К тому же черный плащ скрывал мою фигуру, а прикрывавший голову капюшон отбрасывал тень на лицо.

Нас сопроводили по полутемным коридорам и ввели в апартаменты, сделавшие бы честь любому королю или императору. Великий маг Кукарий явно не принадлежал к числу людей, способных умереть от скромности. Равным образом воздержанность в еде и вине тоже не относилась к числу его достоинств. В дополнение к бродившему в его голове хмелю он был еще и подслеповат, хотя и пытался это скрыть.

– Что скажешь, досточтимый Найк? – Кукарий попытался величественно взмахнуть рукой, но задел стоявший на столе золотой кубок, который со звоном полетел на пол, оставляя за собой кроваво-красный винный след.

Мы сделали вид, что не заметили конфуза, приключившегося с Великим магом по причине сильного подпития.

– Я выполнил твой приказ, командор Кукарий. Этот человек перед тобой. Землянин, знавший Каронга и участвовавший во многих его тайных делах, проникся заботами ордена и изъявил готовность служить тебе, Великий маг. Да приумножится твоя сила, да распространится она до самых отдаленных уголков Вселенной!

Смущенный произошедшим Кукарий салфеткой промокал вино на своих штанах, и торжественный ответ Найка пропал попусту. Командор ордена даже не взглянул в мою сторону. Самым умным было бы штаны поменять, но командор до этого почему-то никак не мог додуматься. А ведь человек в мокрых штанах не способен внушить трепет даже очень робкой душе. Это Великий Кукарий понимал, а потому взять верный тон в разговоре с неофитом сразу не получилось. Он напустил на себя столько величия, что стал похож на паррийского индюка, готовящегося к брачной церемонии.

– Каронг посвятил тебя в наши тайны, землянин?

– Каронг был очень скрытным человеком, ваше сиятельство,– скромно заметил я.– Мне его слова и действия казались малопонятными, хотя мое стремление помочь было совершенно искренним.

– Он говорил тебе, что прибыл с другой планеты?

– Говорил. Но до появления господина Найка я полагал, что все это просто шутка. Пожалуй, я не поверил бы и господину Найку, если бы не путешествие сквозь пространство и время и увиденные во Внеземелье чудеса. Я потрясен, Великий маг, я сбит с толку!

– Ты еще очень мало видел, землянин.

– Отлично понимаю это, ваше сиятельство. Но и увиденного вполне достаточно, чтобы склонить голову перед величием и могуществом ордена и проникнуться его не до конца понятными мне пока целями.

Кукарий наконец более-менее привел в порядок свои подмоченные штаны и торжественно опустился в кресло. Нам, естественно, он сесть не предложил – мы продолжали стыть в почтительных позах у самого порога. Меня такое положение вполне устраивало: напрашиваться на ужин к Великому магу я не собирался. Хотя, конечно, расставленные на столе яства могли разжечь только что утоленный голод. В данный момент меня больше всего интересовало, зачем Великому магу и командору потребовалась встреча со скромным землянином Евграфом? Какие тайны он рассчитывал выпытать?

– Каронг был убит принцем Ником Арамийским, сыном короля Парры?

– Я, ваше сиятельство, с принцами не знаком. Возможно, вы имеете в виду князя Никиту Мышкина, которого Каронг называл сыном своего самого главного врага?.. Должен сказать, что этот молодой человек– редкостный проходимец, сумевший привлечь на свою сторону немало весьма влиятельных в наших краях людей.

– Почтенного князя Каронга убил младший сын короля Парры Алекса Седьмого принц Вик Нимерийский – тоже весьма способный и наглый молодой человек! – блеснул знанием предмета Найк.

– А Каронг не говорил тебе, землянин, что привело этих мерзавцев на Землю?

– Как-то раз он завел речь о серебряных стрелах и предначертаниях судьбы, но, к сожалению, я его плохо понял. Знаю только, что эти двое, Ник и Вик, обзавелись на земле женами.

– Я так и знал!..– Кукарий неожиданно подхватился с кресла и забегал по обширному залу, смешно семеня короткими ногами. Кажется, он забыл в эту минуту и о своем величии командора, и о присутствии в помещении посторонних лиц, перед которыми должен это величие блюсти.

Меня поведение Кукария не столько позабавило, сколько озаботило. Я припомнил наш недавний разговор с Аббудалой Кахом: сиринский магистр тоже считал, что стрелы моих братьев попали на Землю далеко не случайно.

– Ты должен вернуться на Землю, Найк, и немедленно! – Кукарий остановился посреди зала, словно вкопанный.– Глаз не спускай с принца Арамийского и его жены. Землянин поможет тебе адаптироваться к тамошним условиям. Все сведения будешь передавать лично мне.

– Я понял, Великий командор...

На том аудиенция и завершилась. Знакомые нам послушники проводили нас с Найком в отведенное скромное помещение и неслышно исчезли.

– Что все это означает? – в упор спросил я черного мага, как только мы остались с ним с глазу на глаз.

– Откуда мне знать, дорогой Евграф? – развел руками мой ненадежный партнер по увлекательному приключению.– Сагкх меня побери, если я вообще хоть что-то понимаю!..

Судя по всему, Найк говорил правду. Впрочем, ничего удивительного: с какой стати посвящать в тайны ордена мелкую сошку, если ее можно использовать вслепую?.. Мой черный маг был, кажется, расстроен тем, что его опять посылают на Землю. Причем немедленно – не дав передохнуть после пережитых там забот и треволнений...

У меня оставался еще один источник информации, к которому я решил обратиться перед тем, как окончательно покину гостеприимную планету Дейра и ее нынешнего, чрезвычайно меня заинтересовавшего хозяина – сиятельного командора и Великого мага Кукария. У этого информатора, похоже, имелись обширные планы, которые могли затронуть не только интересы Светлого круга, но и мою семью.

...В апартаменты императора Андрея Гельфийского я попал без особого труда – по наводке доброго Найка. Естественно, предполагалось, что в логове ордена потомку Проклятого князя опасаться некого и нечего, а потому и не следует обременять его охраной. Но сам император, похоже, так не считал – иначе зачем бы ему на ложе вместо прекрасной женщины энергетический меч?.. Спал он, впрочем, крепко и проснулся только тогда, когда я вытащил рукоять меча из его крепко сжатых пальцев.

– Какого черта?! – мгновенно подхватился он на ноги.

Его императорское величество по рассеянности, отходя ко сну, забыл погасить светильник и теперь растерянно щурился, пытаясь опознать человека, столь бесцеремонно вторгшегося в царскую опочивальню. Страх и ярость на лице постепенно сменялись удивлением. Он еще не узнал меня, но я определенно кого-то напомнил ему.

– Алекс! – наконец обреченно махнул он рукой.– За каким чертом тебя сюда занесло?! Впрочем, этого следовало ожидать. От судьбы действительно не уйдешь...

Не знаю почему, но в Гельфийской империи всегда поминают черта в тех случаях, когда на других планетах хулят Сагкха. Между прочим, и на Земле тоже. В ту минуту мне показалось, что это далеко не случайно... Другое дело, что я никогда не был фаталистом, и на Дейру меня привела не судьба, а желание разобраться в махинациях черных магов, к которым оказался причастен и мой родственник. Я так ему все и изложил.

– Может, ты объяснишь мне, император, что связывает тебя с командором Кукарием? Почему этого негодяя так беспокоят браки моих младших братьев, заключенные на Земле?

– Так они все-таки сыграли свадьбы?! – Присевший было на ложе Андрей вновь подхватился на ноги и заметался по спальне – точно так же, как маг Кукарий недавно носился по залу.

– А что, на Дейре принято спать одетыми? – насмешливо спросил я, так и не дождавшись ответа на два предыдущих вопроса.

И третья попытка тоже не удалась: император Гельфийский был настолько взволнован браками моих братьев, что даже подковырки на него не действовали.

– Почему бы нет? – сказал он вдруг, остановившись и обращаясь, скорее, к самому себе.– Почему я должен сходить с ума от одиночества, а негодяи паррийцы будут веселиться и жить в свое удовольствие?!

– Насчет негодяев – ты, конечно, погорячился, дорогой друг?

– Извини, твое высочество... – спохватился император Гельфийский.– Просто у меня голова кругом идет!

– Именно от головокружения ты связался с величайшим мерзавцем во Вселенной – командором ордена Золотого Скорпиона Кукарием?

– Увы, мой дорогой Алекс... Величайшим негодяем Вселенной давно уже признан наш с тобой дорогой прадедушка, сиятельный князь Тимерийский... Разве тебе об этом ничего не известно? Троны и раньше доставались далеко не ангелам. Если уж быть совсем точным и объективным, то на троны всегда садились сомнительные в нравственном отношении личности. Это потом стараниями потомков они превращались в великих деятелей и реформаторов! Но недаром же говорится: черного кобеля не отмоешь добела... Так вот, Алекс, пословица относится и к нашему предку Андрею Тимерийскому.

– Мне известно о его связях с младенцем Сагкхом... Но я полагал, что потомки должны исправлять ошибки своих предков, а вовсе не повторять их – как это делаешь ты, Андрей Гельфийский! Не забывай, что именно сиятельный Тимерийский отразил нашествие космической саранчи и на наши, и на ваши планеты. Таким предком, безусловно, можно гордиться – несмотря на некоторые незначительные огрехи его жизни.

– Ха-ха-ха! – раздельно произнес император Гельфийский, что, видимо, должно было означать крайнюю степень веселья.– Ты знаешь, досточтимый друг, каким способом Проклятый князь открыл дверь в Черную плазму?

– По моим сведениям, он ее все-таки не открыл, а всего лишь обменялся дарами с младенцем Сагкхом.

– Но у него был ключ, Алекс! Об этом весьма подробно повествуют гельфийские тайные хроники. Вот, взгляни на эти карты!..

Андрей Гельфийский открыл изящную резную шкатулку из кости неизвестного мне животного и выложил на стол изображения четырех кавалеров, одетых по старой гельфийской моде. Изображения были настолько четкие, словно их наносили только вчера.

– Возможно, тебе известно, Алекс, что после разгрома замка Лорк-Ней и захвата пщаками планеты Альдеборан в живых остался один князь Андрей Тимерийский, которому тогда было около года? Просвещеннейший кентавр Семерлинг нашел его на развалинах замка. Малыш сидел рядом с убитой матерью и в руках держал эти самые карты. Только поначалу на них были изображены дамы – лишь потом, стараниями подросшего и повзрослевшего князя Андрея, дам сменили их сыновья-кавалеры. Это четыре потомка князя Андрея: принц Птах Арлиндский, принц Гиг Месонский – к слову, мой дедушка, Андрей – сын Леды и барон Феликс Садерлендский – это уже твой дедушка.

– Ну и что? – пожал я плечами.

– А то, что изображения на картах менялись волею Сагкха – и далеко не случайно!.. Самого Сагкха называли еще Черным скоморохом – за странную привычку оборачиваться детской погремушкой в виде черного шута. Так вот, эту погремушку, этого Черного скомороха наш прапрадед Феликс Тимерийский принес с Земли и не нашел лучшего применения, чем подарить своему новорожденному сыну!.. Об этом я прочел в мемуарах гельфийского канцлера Весулия – свидетеля и участника тех событий. Младенцами были оба – и Сагкх, и князь Андрей. Видимо, поэтому они и сумели найти общий язык!

– Ну и что?

– Заладил – как попугай с Игирии! – раздраженно выкрикнул Андрей.– А то, что кавалеры на картах поменялись вновь! Бубновый – уже не Гиг Месонский, а Андрей Гельфийский; кавалер червей – не Птах Арлиндский, а Алекс Оливийский; кем стали кавалеры треф и пик – тебе, надо полагать, известно лучше, чем мне!

Андрей Гельфийский был прав. Поначалу я подумал про случайное сходство, но, присмотревшись повнимательнее, понял, что на картах изображены мои братья: кавалер треф – принц Вик Нимерийский, а кавалер пик – принц Ник Арамийский.

– Ну, хорошо, а браки здесь при чем?

– При том, что у ключа в Черную плазму четыре бородки и две половинки! Андрей Тимерийский вновь встретился с Сагкхом только тогда, когда его сыновья вступили в брак!

– А ты женат, дорогой родственник?

– Увы, благородный Алекс... Я не знаю, что происходит: возможно, Сагкх соскучился по нашему миру и жаждет повидаться с потомками друга своего детства– возможно, кто-то другой воспользовался картами, чтобы проникнуть в Черную плазму... Зато я знаю совершенно точно: если ключ будет собран, то дверь в ад распахнется и от наших цивилизаций останутся только головешки! Поэтому я и заклинаю тебя, принц Оливийский – не женись! Ибо твой брак обернется катастрофой для всех миров, существующих во Вселенной!..

Бред... Разумеется, рассказанное Андреем Гельфийским не было для меня такой уж тайной. О моем предке князе Тимерийском ходила масса легенд по планетам как Светлого, так и Темного круга. Но я, как и многие другие здравомыслящие люди, полагал, что это всего лишь мифы, которые порождает жизнь любого мало-мальски выдающегося человека. А князь Андрей Тимерийский был личностью высокого полета – что бы там о нем ни говорили досужие сплетники!.. Жениться я, положим, не собирался, но вовсе не из-за дурацкого суеверия,а просто потому, что не встретил пока девушку, которая пришлась бы мне по душе.

– Откуда взялись эти карты у тебя?

– Мне принес Кукарий, но я знал об их существовании из гельфийских хроник.

– Хроники врут – если не всегда, то очень часто. Тебе ли этого не знать, император?.. Сдается мне, что твой Кукарий – просто жулик, который решил приспособить старинную легенду для собственных нужд.

– Я и без тебя знаю, что Кукарий – проходимец, а возможно и опасный сумасшедший, надеющийся использовать Сагкхов в своекорыстных целях: он грезит о власти над Вселенной...

– А пока что прибрал к рукам твою империю, рассказывая байки вассалам... Ты меня удивил, Андрей Гельфийский! Связан наш предок с Сагкхом или нет– он был великим человеком. А ты – его потомок – уронил честь клана Тимер, попав под влияние наглого авантюриста!

– Одно слово этого авантюриста – и я буду убит! – вспыхнул от гнева император.– Вместе со мной погибнут моя жена и дети!.. Культ Андрея Тимерийского, который насаждают черные маги на всех планетах,– мой шанс на спасение. Орден и народ не позволят баронам уничтожить меня и мою семью!.. А второй мой шанс – это ты, Алекс. Ты не должен жениться!.. Я давно хотел поговорить с тобой, ибо сразу догадался, кто такой червонный кавалер. Но за мной следят... Я вынужден был дать слово Кукарию, что не стану противиться предначертаниям судьбы. Великий маг очень надеется, что ты и твои братья выполните миссию, возложенную на вас Сагкхом, и тем самым откроете Кукарию дверь в Черную плазму...

«Кто думает, что прошлое ничего не значит для настоящего, тот рискует в один далеко не прекрасный момент оказаться на обочине истории...» – любит повторять мой отец, король Парры Алекс Седьмой, которого называют Великим не только придворные льстецы...

До сих пор я полагал, что это всего лишь красивая гипербола, но положение императора Андрея Гельфийского как нельзя лучше подтверждало истинность слов короля Парры. Кто во Вселенной не знал о вечном стремлении баронов Вефалии и Игирии лишить голову гельфийского императора короны?.. Надо признать, что они выбрали для атаки очень удачный момент.

Его величество император Вэл умер слишком внезапно. Наследник оказался психологически не готов взвалить на себя тяжкую ношу власти, что грозило Гельфийской империи потрясениями, а то и распадом. Для планет Светлого круга это было бы большой неприятностью, чреватой серьезными последствиями, поскольку гельфийцы – наши единственные союзники в Темном круге. Развал империи мгновенно нарушит существующий во Вселенной баланс, что неизбежно приведет к политическим катаклизмам... Приходилось только удивляться, что Высший Совет проспал столь серьезную опасность и вместо решительного пресечения в самом зародыше деятельности ордена Золотого Скорпиона втянулся в затяжную игру с ним...

Возможно, мне следовало бы предупредить своего отца, но я не стал с этим спешить. У короля Алекса Седьмого и своих забот хватает. Кроме того, ему придется немедленно доложить обо всем Высшему Совету, ибо данный вопрос – согласно Межпланетному соглашению – находится в компетенции Совета. А просвещеннейшие обязательно «заболтают» проблему! Если они и примут какое-нибудь решение, то только тогда, когда уже нельзя будет изменить ситуацию.

– Ладно, император, постараюсь тебе помочь... Что касается моей свадьбы, на этот счет можешь не волноваться. Если мне придет в голову желание жениться, ты будешь первым, кому я об этом сообщу.

– Будь осторожен, Алекс! Командор Кукарий одержим идеей проникнуть в Черную плазму и овладеть хотя бы малой толикой могущества Сагкхов для реализации своих целей. Он сделает все от него зависящее, чтобы запутать тебя в любовных сетях!..

В ответ я только пожал плечами. Нельзя сказать, что я избегаю женщин, но ни одна из них пока что не тронула моего сердца. Жениться наследному принцу Паррийской короны, конечно, рано или поздно придется, но пока мне вполне достаточно мимолетных ласк благородных дам и их служанок...

Расстались мы с императором Гельфийским без большой теплоты. Нет слов – положение, в котором он оказался после смерти отца, было довольно сложным. Но это еще не повод, чтобы впадать в панику и поддаваться суевериям, как какому-нибудь малограмотному простолюдину!..

Найк ожидал меня, сидя в кресле с бокалом красного дейрийского вина. Вид его был мрачен, несмотря на сильное опьянение. Странно, что его так расстроила командировка на Землю – во всех отношениях благополучную и почти безопасную планету... В конце концов, не на Тартар же его отправляет командор Кукарий!

– Воля ваша, принц Алекс... – прошипел в ответ на мои слова черный маг.– Потомку лучшего друга Сагкха можно смеяться над страхами обычных людей... Но, может быть, вы объясните мне, зачем вашему брату Нику понадобилась власть над Черноземьем и зачем он собирается прибегнуть к самой действенной на Земле магии – магии кино?

– Что еще за «магия кино»? – удивился я.

– Понятия не имею... Я слышал о ней от Евграфа Сиротина, хотя и не совсем разобрался, как она действует.

– А власть над Черноземьем зачем понадобилась моему брату?

– Это вы у меня спрашиваете, ваше высочество?! – возмутился Найк.– Для вас вроде тайна, что младенец Сагкх прятался на Земле именно в тех краях, а потом туда же наведался ваш батюшка Алекс Седьмой. И так удачно наведался, что лучшие умы Вселенной до сих пор не могут понять, что за чудо он сотворил с этой планетой, где магия выдохлась, словно по мановению волшебной палочки, а бывшие властители Земли ныне вынуждены влачить жалкое существование в параллельном мире!

– Вы, кажется, в чем-то подозреваете нашу семью, Найк?

– Да, принц Алекс! Подозреваю – уж простите подлеца! И Великий маг Кукарий подозревает! И нельзя сказать, что безосновательно!.. Правда, он забыл поделиться со мной своими подозрениями, но и у рядовых членов ордена имеются мозги, способные делать выводы из собственных наблюдений!

– И к какому выводу вы пришли, досточтимый Найк?

– Свои выводы я оставлю при себе, принц Алекс. Я – слишком маленькая сошка, чтобы вмешиваться в дела великих... Но готов предложить вам свои услуги – и даже за очень скромную плату: я хочу всего лишь, чтобы ваше высочество не забыли дейрийского мага Найка, когда наступят времена могущества клана Тимер.

– Хорошо. Я принимаю ваше предложение. Копии донесений с Земли будете переправлять в мой замок Лорк-Ней... А теперь нам пора, Найк. Постарайтесь не заблудиться на пути к Земле...

7

Земля. Черноземная область. Город Кацапов. Информация к размышлению

В пронырливости Загоруйко Виссарион Дмитриевич Пацаков не сомневался, но в этот раз Емельян превзошел сам себя! Конечно, прослушка кандидата в губернаторы господина Жигановского – уголовно наказуемое деяние, но у нас, слава Богу, не Америка какая-нибудь, и уолтергейты нам не грозят... Секретарь Миша в ответ на эти слова Емельяна Загоруйко хихикнул, а Виссарион Дмитриевич улыбнулся, что, впрочем, не помешало ему строго спросить у Миши:

– Как у тебя дела обстоят с внедрением агентов?

– Лучше, чем ожидалось, Виссарион Дмитриевич! – бодро отозвался секретарь.– Коля Бабкин будет играть одного из разбойников в фильме сумасшедшего Мышкина. А Ксюха – это моя сестра, я вам о ней рассказывал, Виссарион Дмитриевич,– проходит пробы на роль несчастной Зульфии, жертвы сексуальных домогательств колдуна и чародея Кукуя. Я даже сценарий читал: нечто совершенно чудовищное – в смысле бездарности... По слухам, писал сценарий шофер Жигановского Василий – так что удивляться не приходится...

Разговор происходил все в том же загородном доме Пацакова. Самому Виссариону Дмитриевичу эта резиденция давно уже надоела – хуже горькой редьки! Хотелось вернуться в рабочий кабинет, к повседневной рутине, к пятиминуткам, растягивающимся порой до обеда, к разносам нерадивых подчиненных, после которых гул шел по всей области... Конечно, работа иной раз надоедает – хочется отдохнуть и расслабиться... Но, как говорится, все познается в сравнении...

Пацаков выборы и раньше терпеть не мог, считая их пустой тратой времени, а нынешние по своему идиотизму грозили побить все мыслимые и немыслимые рекорды!.. Принес же черт этого столичного хмыря Жигановского в тишайшую Черноземную область!..

Виссарион Дмитриевич крякнул от огорчения, отпил кофе из чашечки и повернулся к Загоруйко:

– Ну, выкладывай, Емельян Иванович, свою информацию.

Загоруйко неожиданно засмущался до покраснения лысины, чего с ним раньше практически никогда не случалось:

– Тут такое дело, Виссарион Дмитриевич... Запись получилась абсолютно чистой, но сам разговор – какая-то дикая ахинея!.. Такое впечатление, что Венедикт просто-напросто сошел с ума! Я думал, там какая хитрость или иносказание – предложил прослушать запись московскому аналитику, которого мы привлекли на время выборов. Естественно, фамилий не называл. Так этот хлыщ на меня обиделся! Он, видишь ли, решил, что я над ним издеваюсь! Как будто мне больше заняться нечем...

Прослушав запись разговора между Венедиктом Жигановским и продюсером идиотского фильма Мышкиным, Пацаков пришел к выводу, что столичный аналитик абсолютно прав. Самое время было делать запрос в областную, а потом и в центральную избирательную комиссию по поводу психического здоровья кандидата в губернаторы Венедикта Владимировича Жигановского. Решающим аргументом в предстоящих разбирательствах могла бы стать эта запись, но, к сожалению, добыли ее не совсем законным путем!..

– А может, это эзопов язык? – сказал секретарь Миша.– Ну, скажем, они предполагали, что их в гостинице будут подслушивать, и заранее договорились запудрить нам мозги?

– Не лишено... – согласился Загоруйко.– Если этот Мышкин – агент ЦРУ или какой-нибудь другой тайной организации, обладающей огромными материальными средствами, то ему для маскировки очень выгодно прикидываться инопланетянином. В инопланетян все равно никто не поверит. В то же ФСБ с такой информацией лучше не соваться – засмеют.

– А если наш Мышкин на Бен Ладена работает – даром что рыжий? – озарило вдруг Мишу.– А? Посадят своего человека в Черноземье – и путь на Москву открыт!

– Жигановский не станет связываться с террористами... – неуверенно возразил Загоруйко.– Он же не сумасшедший.

– Но ведь быть агентом неведомого нам Высшего Совета он согласился! – кивнул на магнитофон Миша.– Коготок увяз – всей птичке пропасть!

Виссарион Дмитриевич задумался. Террористы там или нет, но совершенно ясно, что Венедикт Жигановский связался с могущественной организацией – то ли масонов, то ли экстрасенсов,– у которой есть свои виды на Россию вообще и на Черноземную область в частности... В какой-то момент Пацаков даже почувствовал себя последним бастионом на пути подозрительных и злобных сил не только в масштабах Российской Федерации, но и, так сказать, в планетарном масштабе!.. Однако, пораскинув мозгами, он пришел к выводу, что мания величия до добра не доведет и что к ситуации следует подходить трезво. Мало ли авантюристов с большими деньгами болтается как по миру, так и по стране?.. Прежде чем звонить в набатный колокол, нужно попристальней присмотреться и к юному Мышкину, и к его окружению.

– Поговори-ка ты, Емельян Иванович, с Сиротиным... Псих-то он, конечно, законченный, но, возможно, в его шизофрении тебе удастся выловить нечто полезное для нас. Ну, например, ограничиваются ли связи Мышкина только Россией, или он имеет выходы в международные сферы? Если последнее подтвердится, придется подключать ФСБ – ну, хотя бы на областном уровне.

– Понял, Виссарион Дмитриевич! – с готовностью кивнул головой Загоруйко.– Мы эту банду экстрасенсов выведем на чистую воду – можешь не сомневаться!

Оптимизм Емельяна Ивановича Загоруйко произрастал не на пустом месте. За его плечами был почти двадцатипятилетний опыт административной работы, причем часто в таких форсмажорных обстоятельствах, которые забугорным разведкам и не снились! Не говоря уж о террористах, тем более масонах... Дабы обезопасить себя от возможных эксцессов со стороны больного человека, не обладавший богатырскими статями Загоруйко прихватил с собой Мишку Севостьянова – прибегать к услугам охранников при выполнении столь деликатной миссии он посчитал неразумным.

Сиротин прятался на конспиративной квартире, выделенной ему областной администрацией для поправки пошатнувшегося здоровья, и по донесениям присматривавшей за ним агентуры вел себя тихо, хотя и пил горькую практически беспробудно.

Загоруйко на кнопку звонка давил с трепетом. Он вообще боялся психов, хотя твердо вроде бы знал, что подобного рода заболевания ни воздушно-капельным, ни половым путем не передаются... Но не даром же наши мудрые предки утверждали, что береженого бог бережет! Миша Севостьянов надежно страховал вице-губернатора с тыла, готовый в любой момент обеспечить шефу почетное и безопасное отступление... Однако открывший дверь Сиротин был вполне вменяем и даже относительно трезв. Во всяком случае, на ногах держался твердо и с кулаками на гостя бросаться не стал. Емельян Иванович вздохнул с облегчением и переступил порог квартиры.

– А я уж испугался, что Венедикт меня выследил!– обрадованно сообщил Сиротин.– Но раз такое дело, Емельян,– с тебя бутылка!

– Ты погоди с бутылкой,– осадил финансиста Загоруйко, обследуя глазами прихожую.– Дело слишком серьезное!

– Да уж, серьезнее не придумаешь... – неожиданно захохотал Сиротин.– А у меня ведь гость, Емельян!

– Откуда? – удивился Загоруйко.

– Оттуда! – звучно и бодро икнул Сиротин.

Гость «оттуда» не произвел, однако, на Емельяна Ивановича особого впечатления – тем более что был он, пожалуй, еще пьянее Евграфа. Скорее всего, либо очередной псих, страдающий белой горячкой, либо просто сосед, забредший к Сиротину залить горькой тоску и одиночество. Одет гость был в спортивный костюм фирмы «Адидас» и шлепанцы на босу ногу.

– Найк... – представил его Евграф.– Маг и чародей, причем черный. Вообще-то он старый послушник ордена Золотого Скорпиона, но совсем недавно его перевербовал его высочество принц Алекс Оливийский– родной брат нашего князя Мышкина. По этому поводу мы и пьем.

– Зря ты так, Евграф... – благородно рыгнул человек, названный магом и чародеем, с определенными трудностями цепляя колбасу вилкой.– Может, людям это совсем не интересно...

– Ну почему же? – прокашлялся сбитый с толку Загоруйко, присаживаясь по приглашению хозяина к столу.– Очень даже интересно.

Психи закусывали по-походному – то бишь хлебом и колбасой. Кроме немудреной снеди на столе стояли три пустых бутылки водки и одна, заполненная на две трети. После такой дозы, да еще принятой на старые дрожжи, можно вообразить себя кем угодно – даже черным магом!

Надо сказать, что Емельян Иванович не был по части магии совсем уж профаном. Случился в его жизни момент, когда от полной безысходности он даже бегал к гадалке, которая махом сняла с него порчу и напророчила скорую свадьбу. Женатый по двадцатому году Загоруйко впал было по этому поводу в растерянность, но, как вскоре выяснилось, ведьма болтала не зря. После сеанса магии у Емельяна Ивановича открылись глаза на секретаршу Оленьку. Дальше последовали стремительный развод с чудовищным скандалом и новый брак, который не то чтобы сделал вице-губернатора счастливым, но, безусловно, внес свежую струю в его несколько увядшую сексуальную жизнь...

Правда, инопланетный маг и чародей Найк сильно проигрывал по чисто внешним параметрам земной ведьме Ефросинье Камнепадской. Невзрачный, в общем, человечишка... Таких бомжующих магов у нас, с позволения сказать, пруд пруди у любой пивнушки!

– Хана Земле приходит, Емельян! – Сиротин всхлипнул и уронил слезу в наполненную до краев рюмку.– Ну, за то, чтобы наш уход был безболезненным!

– Куда уход? – не понял Загоруйко, осушая для успокоения растревоженных встречей с неадекватными людьми нервов рюмку до дна.

– Как куда? На тот свет, конечно!.. Сагкхи идут по нашу душу, Емельян! Вот, черный маг не даст соврать!.. А Сагкхи – это, брат, похуже чертей будут!.. Словом, лучше в аду гореть, чем в Черной плазме!..

О Сагкхах Загоруйко ничего раньше не слышал. О Черной плазме – тем более. А потому мрачных пророчеств Евграфа Сиротина не испугался... Возможно, храбрости ему добавила водка. Хотя в чертей Емельян Иванович вообще не верил – разве что в зеленых, которые всенепременно явятся к столичному финансисту, если он и дальше будет принимать горькую в таких количествах.

– Ты мне лучше, Евграф, объясни, что за человек, которого Жигановский с Мышкиным называют Кощеем Бессмертным? Он не из президентской, случаем, администрации? У вас ведь в столице сплошные псевдонимы – нам тут в провинции порой трудно разобраться кто из ху?

– Этот Кощей – такое ху, что без бутылки не поймешь! – вздохнул Сиротин.– Ну, еще по рюмашке, мужики,– за нечистую силу, что идет нам на смену. Чтоб ей ни дна ни покрышки!

Может, Загоруйко и не следовало пить... С другой стороны, неловко было не поддержать компанию... Емельян Иванович подмигнул напряженно сидевшему напротив Мишке, чтобы включил магнитофон: разговор вступал в решающую фазу, и его следовало сохранить для истории.

– Это тот самый Кощей Бессмертный, о котором ты в сказках читал, Емельян. Самый что ни на есть натуральный. Без подделки.

– Я так полагаю,– вступил в разговор скромно доселе молчавший чародей Найк,– что средний сынок Алекса Седьмого ищет дорогу гельфов. А ее ворота, скорее всего, находятся в Кощеевом царстве. Вы в курсе, уважаемый Емельян, что король Парры Алекс Седьмой изменил историю Земли?

– Да-да... – не стал перечить психопату Загоруйко.– Доходила до меня такая информация.

– А ведь прежде это никому не удавалось... – покачал головой чародей.– Никому!..

Ну, это, положим, не совсем так... Емельян Иванович даже хмыкнул про себя: только на его памяти если не историю Земли, то историю России изменяли уже раз пять. Каждый новый генсек или президент переписывал ее на свой лад. И ничего – живем!.. Надо полагать, и в прежние времена властители не стесняли себя в обращении с фактами... А тут какой-то Алекс Седьмой со своими претензиями!..

После второй рюмки Загоруйко обрел уверенность и перестал бояться не только королей и кощеев, но и сидящих с ним за одним столом психов.

– Так вы говорите, что Никита Мышкин родной сынок короля Парры Алекса Седьмого?.. А не подскажете нам, уважаемый Найк, где это королевство находится?

– Подскажу... В созвездии Волопаса.

– А с масонами он связан?.. Проходила у нас такая информация.

– При чем здесь масоны, Емельян? – удивился Сиротин.– Здесь же межпланетный заговор против прогрессивного и цивилизованного человечества! Вот, Найк – свидетель. Он хоть и черный маг, но разговор-то идет о Сагкхах, которые запросто накидают и вашим, и нашим. Я бы сам пошел в ФСБ, да ведь меня непременно направят оттуда в психушку.

Между прочим, и поделом!.. Загоруйко начал терять терпение. Да кто бы его не потерял, беседуя со свихнувшимися людьми? Попробуйте из их бреда извлечь хоть одну трезвую мысль!.. Виссариону легко давать задания, а каково человеку в здравом уме и твердой памяти выслушивать подобную ахинею?!

– ФСБ нужны факты! – на всякий случай возбухнул Загоруйко.– Факты преступной деятельности вышеназванных лиц... А у вас пока что одни голословные утверждения... Быть сыном Алекса Седьмого – пусть даже и короля Парры – еще не преступление!

– Да, с такой доказательной базой у нас под статью никогда не подведешь! – охотно подтвердил Сиротин.– Но согласись, Емельян: опасность-то велика!

– А я и не спорю... Тем более что и инопланетные товарищи, насколько я понял, тоже сильно обеспокоены... А поскольку беда у нас общая, давайте сотрудничать!..

После третьей рюмки Загоруйко пришла в голову блестящая мысль: натравить психов на Венедикта Жигановского!.. В конце концов, если эти двое считают, что лидер Партии солидарного прогресса связался с нечистой силой, то почему бы не использовать их рвение в целях дискредитации претендента на пост главы Черноземной области в глазах как специальных служб, так и Кремля?.. Ведь якшается Жигановский явно с подозрительными людьми! Того же Кощея Бессмертного взять!.. Наверняка – главарь какой-нибудь мафиозной банды, в целях конспирации принявший устрашающий псевдоним!..

– Вы собираетесь нас завербовать? – пристально глянул в глаза Емельяну псих, называвший себя магом и чародеем.

– В определенном смысле... – осторожно ответил Загоруйко.

– Я готово подписать договор.

– Зачем же сразу подпись? У нас, знаете ли, без бюрократии. Я вам на слово верю, уважаемый господин Найк, тем более что рекомендует вас мой хороший знакомый Евграф Виленович Сиротин – почтенный во всех отношениях человек... Вы ведь родом из созвездия Волопаса?

– Нет... – покачал головой псих.– Я родился на Одеоне в созвездии Амариско. Это Темный круг.

– Тем более! – развел руками Загоруйко.– Зачем же разводить бюрократию там, где можно договориться полюбовно? Вы – нам поможете, мы – вам! Совместными усилиями всех и одолеем!

– Ну, за дружбу! – поднял очередную рюмку Сиротин.– И за службу! Как гуманоидным расам, так и негуманоидным!.. За союз людей и монстров! Ради жизни и вселенского прогресса!

Сиротина повело. Последняя доза оказалась непосильной для его организма. Он, пожалуй, грохнулся бы на пол, но, к счастью, Миша успел его подхватить и с помощью Емельяна Ивановича переправить на диван.

– Вы ему пить не давайте... – попросил Загоруйко чародея Найка.– Как бы он во хмелю чего-нибудь не натворил!

Найк, также бывший в изрядном подпитии, с готовностью кивнул головой...

Самое время было закругляться с визитом, и Емельян, который тоже чувствовал себя весьма отягощенным, любезно раскланялся с придурком из созвездия Амариско. У Загоруйко появилась твердая уверенность, что если эти двое шизофреников окончательно не сопьются, то крови Вене Жигановскому они попортят изрядно! По крайней мере навсегда отобьют тому охоту связываться с масонами и морочить голову занятым серьезными проблемами людям... И кто только придумал эти выборы? Как будто и без них не ясно, что лучшего губернатора, чем Виссарион Пацаков, для Черноземной области просто не найти!

Емельян Иванович спустился по лестнице с третьего этажа, вышел на улицу и минут пять усиленно вдыхал свежий воздух – относительно свежий, конечно... Этого вполне хватило, чтобы восстановить поколебавшееся равновесие. Садясь в машину, он обернулся к призадумавшемуся Мише:

– Что ты обо всем этом скажешь?

– Заговор! – твердо рубанул Миша.– Возможно даже международный!.. Попомните мои слова, Емельян Иванович: и Сиротина, и Найка запрограммировали экстрасенсы!.. Но вы совершенно замечательно натравили их на Жигановского. Пусть теперь расхлебывает заваренную собою же самим кашу!

Сидевший за рулем Загоруйко чертыхнулся, угодив передним колесом в большую выбоину и едва не потеряв при этом управления... Вот ведь дороги, прости господи!.. А сколько раз трясли Тряпичникова на пятиминутках! Да с него все – как с гуся вода!.. Результат – едва не ухайдакал вице-губернатора! Врезался бы сейчас Емельян Иванович во встречный КамАЗ – и закончились бы на том все его заботы на грешной земле... Одно дело – дать дуба стараниями таинственных Сагкхов, и совсем другое – сгинуть по вине старого знакомого, которого давно бы надо гнать с должности в шею, да все как-то руки не доходят... И Кудлакова следует поторопить: что ж он с отоплением тянет? Нарыл канав по всему городу – ни пройти ни проехать!.. Надо сказать Виссариону: подведет нас Кудлаков под монастырь самым бесстыдным образом в самый канун выборов, когда каждый голос на счету будет!.. Вот ведь кадры! Ни на кого нельзя положиться! Прямо хоть инопланетян приглашай в город Кацапов – может, хоть они наведут здесь порядок?!

– Прессу надо на Жигановского натравить... Нашу – само собой, но и столичную – обязательно!

– Я разговаривал с Атасовым... – охотно откликнулся Миша.– У него на Венедикта зуб. Может, вы с ним побеседуете, Емельян Иванович? Так будет солиднее. Все-таки вице-губернатор просит...

– Просить ни о чем не будем! – строго возразил Загоруйко.– Просто сориентируем людей в нужном направлении...

Атасов поселился в той же гостинице, что и Жигановский. В номер к журналисту Загоруйко подниматься не стал – решил подождать в ресторане, расположенном на первом этаже. Пока Миша приглашал столичного телемена, 3агоруйко успел заказать обед, поскольку изрядно проголодался: скудная закусь на сиротинском столе не могла, конечно, удовлетворить его аппетит.

На рыжего молодого человека Емельян Иванович обратил внимание не сразу, занятый насыщением собственного желудка. Лишь освоившись в ресторанной атмосфере и присмотревшись повнимательней к соседям, сообразил, что неожиданно для себя оказался в окружении заговорщиков. К счастью, отсутствовал Жигановский и некому было подсказать этим людям, что лысый дядька, сидящий у окна,– не кто иной, как правая рука губернатора Пацакова, небезызвестный в городе Емельян Загоруйко по прозвищу Колобок... Емельян Иванович, не будь дурак, навострил уши – благо, его оппоненты, не заботясь о конспирации, говорили довольно громко.

– ...Старика я уломал! – сообщил бородатому мужчине интеллигентной наружности и преклонных лет человек, по всем приметам и бывший тем самым Мышкиным, о котором столько говорили в последнее время.– Правда, аренда замка и выход на Звездную дорогу влетели в копеечку – сто миллионов баксов! Зато массовка обошлась совсем дешево – каких-то десять миллионов.

– Кощей – известный выжига! – вздохнул бородатый интеллигент и метнул в сторону Загоруйко настороженный взгляд.– Хоть я под его началом не первый год служу, но из песни слова не выкинешь... Ухо с Его Бессмертием следует держать востро!

Емельян Иванович сделал вид, что целиком поглощен десертом. Сам же в эту минуту мучительно соображал: какой-такой замок в славном городе Кацапове можно арендовать за сто миллионов долларов?.. Сумма умопомрачительная! Да за такие деньги здесь целый район купить можно, вкупе с администрацией!.. Может, Рыжий просто шутит?

– ...Разоришься ты, Никита... – вздохнул кучерявый темноволосый мужчина, похожий на артиста, сидевший слева от бородатого интеллигента.– Сто миллионов – за замок, построенный тысячу лет назад... А срок аренды – всего месяц! Вдруг мы не уложимся?

– Не в ту сторону ты загнул, Саша,– возразил бородатый.– Какая тысяча лет? Десять тысяч – по самым скромным подсчетам!.. Замок-то еще при Кощеевом дедушке построен, а кем был тот дедушка – никто теперь и не скажет... Может, циклопом даже... Я ведь к Кощею не сразу пристал – долгое время на особицу жил. Так что многие тайны о прошлом Его Бессмертия мне неведомы.

– Ерунда! – бодро махнул рукой Рыжий.– Сто миллионов – не деньги! В крайнем случае потрясем Нью-Йоркскую или Лондонскую биржи!

– Мало тебе упавшего доллара, так ты еще фунт стерлингов хочешь обрушить?! – ахнула сидевшая рядом с Рыжим черноволосая девушка.– Прямо не Мышкин, а какой-то Сорос!..

У Емельяна Ивановича вспотела лысина. От одних натуральных психов он попал к другим. Те – какими-то Сагкхами пугали; эти – крушением международной финансовой системы грозят... И неизвестно еще, что страшнее! Фунт стерлингов он собрался обрушить!.. Чего доброго, и на евро покусится! А Загоруйко, слегка разочаровавшись в долларе, как раз в евровалюту свои немалые сбережения перевел!..

Да что же это делается на белом свете?! Какой-то мальчишка в самом центре Кацапова жонглирует миллионами, того и гляди – скупит всю местную недвижимость!.. А ведь прав Мишка – заговор! Приберут к рукам собственность, посадят губернатором Жигановского, а местной элите куда деваться? На панель?! Вот тебе и экстрасенсы!.. Какие там террористы? Натуральные же масоны! Бен Ладен бы до такого не додумался!!

– ...Нужна устойчивая связь с Кощеевым царством! – продолжил как ни в чем не бывало Рыжий.– Накладно с аппаратурой-то через силовой барьер туда-сюда шастать!

– Пробьем коридор... – отозвался бородатый интеллигент.– Как в квартире у Капитолины. Из гостиницы– прямо в замок Кощея Бессмертного. И все дела!

– Класс! – воскликнул Рыжий.– Это ты, Степан Степанович, здорово придумал!.. А из Кощеева замка – прямой выход на дорогу гельфов! До планеты Аргамасадор каких-то полчаса пешего пути!

– Ой, что-то боязно мне! – воскликнул кучерявый артист.– Там, в Кощеевом царстве, сомнительные личности проживают. Ты уж извини, Степаныч, на грубом слове.

– Не бойся, Саша! – бодро отозвался интеллигент с бородкой.– Наша нечисть – не хуже вашей. Ну, проскочит пара-другая оборотней, погуляют в ресторане на честно украденные деньги – для вашего мира убыток невелик... Меня другое смущает: Васька требует драконов, а того не понимает, что объездить такого зверюгу – не «мерседес» купить!

– С драконами хлебнем горя... – согласился Рыжий.– Но и без них нельзя, Степаныч. Реализм требует жертв!

– Сожрет дракон нашего Рваного Билла – будет тебе жертва. Весь фильм придется переснимать заново. Запредельные расходы!

– За ценой не постоим! – осадил Рыжий Степана Степановича.– Что у нас с жертвой сексуальных домогательств?

– Утвердили Ксению Севостьянову,– отозвался кучерявый артист.– Колдуну и чародею Кукую она понравилась.

– Раскатал губенку Сеня! – хихикнул бородатый Степан Степанович.– Девица ему быстро последние волосья повыщипывает!.. Как хочешь, Никита, но чародей из него паршивенький получается! Который уж день с ним бьюсь – замучил! Ну что может быть проще, чем превратить водку в минеральную воду? Ан нет! У него все время получается вино! Да что там вино – натуральное пойло! Крепленый портвейн в тридцать градусов!! Караваев не даст соврать.

– Больно ты трудные задания даешь, Степаныч,– пожурил бородатого артист.– Может, наоборот попробовать?

– Наоборот – каждый дурак сумеет: надо только дрожжей добавить да аппарат для перегонки смастерить. Первачок получится – первый сорт!.. Но я, брат, технической магией не занимаюсь. У меня – квалификация, понял?!

– А у Сени Курицына – условный рефлекс... – вздохнул артист.– Не поднимается у него рука, Степаныч, можешь ты, в конце концов, понять мятущуюся русскую душу?

– Могу,– смилостивился бородатый.– Но водка – водкой, а работа – работой... Я сам артист, Саша, но меру знаю. Пьяным сроду на большую дорогу не выходил! Ни один, понимаешь, купец, ни один боярин не сможет меня упрекнуть в том, что я на него перегаром дыхнул! Брал исключительно художественным свистом!..

Загоруйко, слыша такое, сам едва не присвистнул, в испуге зажав себе даже рот рукой. Ну и интеллигент с бородкой!.. Вор-рецидивист со стажем – вот кто этот Степан Степанович!.. А ведь Емельян сразу заподозрил, что здесь нечисто... Что тут явно мафией попахивает... Коридор собираются пробивать... Уж не до Регионального ли банка, расположенного неподалеку от гостиницы «Центральная»?!

От неожиданно пришедшей в голову догадки Емельян Иванович едва не подпрыгнул на стуле... А мафиози, между тем, как ни в чем не бывало продолжали свой разговор:

– Ты своих ведьм, Степаныч, из столицы вызвал?

– А как же!.. Правда, пришлось им разрывать контракты со злачными заведениями. Неустойки, Никита, на большую сумму тянут. Кто мне убытки возместит?

– Пусть Венедикт и возмещает! – возмутилась темноволосая красавица.– У него – избирательный фонд! В конце концов, ведьмы на него работать будут, соблазняя местную элиту!

– Я поговорю с Жигановским... – сказал Рыжий.– Пусть платит профессионалкам по высшему разряду!..

Мафия закончила обед и покинула ресторан. Загоруйко сидел, как громом пораженный... Это же нашествие! Самое настоящее нашествие темных сил на беззащитный город!.. Надо немедленно подключать милицию! Да что там милицию – ФСБ! А еще лучше – сразу прокурора!.. Профессионалок они сюда нагонят... Ну, это, брат, шалишь! Мы хоть и провинциалы, но этого добра у нас самих хватает!.. В расстроенных чувствах Загоруйко даже хлопнул рюмку коньяка – и тут же пожалел об этом: стратегические вопросы следует решать на трезвую голову...

Подошедшие Миша с Атасовым отвлекли Емельяна Ивановича от мрачных мыслей. Эдуард был на взводе, но, кажется, не по причине потребления горячительного, которым он, однако, не пренебрегал, а исключительно в силу внешних обстоятельств, сложившихся для него почти трагически.

– Этот чертов миллиардер, этот проклятый идиот и экстрасенс переманил у меня Ползунова! – ударился в крик журналист, едва присев к столу.– Ему, видите ли, оператор понадобился!.. Вот ведь подонки, прости господи,– что этот Рыжий, что Веня!.. Нет, я Ползунова не сужу! Если бы мне предложили контракт на миллион долларов, я бы тоже не устоял!.. Но каково мне без оператора!

– Сочувствую, Эдуард... – мягко сказал Емельян Иванович, наливая расстроенному журналисту в рюмку коньяк.

– И откуда у человека такие деньги?! – Атасов хлопнул напиток, не поморщившись.– Мышкин ими буквально сорит! Он Вене Жигановскому полтора миллиарда подарил! Можешь представить себе, Загоруйко, этакую прорву?! У Вени от того дара крыша, видимо, поехала, раз он не в Париж двинул, а в Кацапов!..

Емельян Иванович во второй раз уже слышал эту цифру – полтора миллиарда... Первым о щедром подарке заезжего миллиардера скромному российскому политику упомянул Сиротин. Разумеется, Пацаков с Загоруйко списали сумасшедшую сумму на счет болезненного состояния финансиста... Иное дело – Эдик Атасов. Крепчайшая во всей России голова! Такого экстрасенсами не смутишь! Этот если и сдвинется по фазе, то только тогда, когда на Земле нормальных людей уже не останется!..

– У меня к тебе вопрос, Эдуард... – деликатно начал Емельян Иванович.– Ты ведь у нас специалист по нечистой силе?

– Какая у нас на ТВ нечистая сила? – кривенько усмехнулся Атасов.– Обычное шоу, Загоруйко... Ну, химичили помаленьку: спецэффекты там, НЛО разные... Как-то ночью полполя пшеницы выстригли – да не просто так, а кругами! Тут даже Америка нашу работу оценила... На самом же деле – теледребедень!.. А вот их Соловей – в смысле Степан Степанович – это, доложу вам, мастер!.. Я – человек не робкого десятка, Емельян. Ради ценного кадра по-пластунски под пулеметными очередями ползал! Но в тот раз испугался до поросячьего визга! Ведь с меня клешней чуть штаны не сняли!.. Ох, и натурально же все выглядело!

– А откуда взялся этот Рыжий, да еще с такими деньжищами?

– Говорят, он в Швейцарии не то учился, не то лечился. А деньги унаследовал от папы. Был такой тихий мужичок в Москве, но внезапно помер.

– А ты лично с этим папой был знаком? У меня информация появилась от одного шизика, что ваш Рыжий – родной сын короля Парры Алекса Седьмого.

– Ну, ты даешь, Емельян! – коротко хохотнул Атасов.– Я Мышкина Алексея Петровича лично знал! Хотел даже у него интервью взять.

– И этот Мышкин Алексей Петрович действительно умер?

– Сам я на похоронах не был, но точно знаю, что Рыжий унаследовал деньги своего отца совершенно официально. Вроде бы даже Венедикт за него хлопотал.

– А вот известный тебе Сиротин утверждает, что видел Алексея Петровича живым и невредимым в компании молодого человека, очень похожего на вашего Рыжего. И якобы Алексей Петрович даже помог ему вернуться на Землю!

– Откуда вернуться? – не понял Атасов.

– С планеты Арбидон, куда его доставил черный маг Найк, предварительно завербовав в агенты ордена Золотого Скорпиона.

– Бред... – неуверенно хмыкнул Атасов.

– А вот я, представь себе, познакомился сегодня с черным магом Найком, родившимся на планете Одеон в созвездии Амариско, и даже склонил его к сотрудничеству.

– Кончай меня разыгрывать, Емельян! У меня и так голова кругом идет.

– Если у тебя, Эдуард, голова кругом идет – у человека, собаку съевшего на телетрюках,– то можешь себе представить, как на все это реагируют люди, далекие от шоу-бизнеса. Тот же Сиротин, например.

– Евграф просто рехнулся.

– Вероятно, ты прав, Эдуард. Но я до сих пор считал, что каждый по-своему с ума сходит. А тут сидят два психа и дудят в одну дуду! И так у них складно все получается, что просто диву даешься... Миша считает, что этих несчастных то ли закодировали, то ли загипнотизировали. Вот и ты говоришь, что Степан Степанович – иллюзионист, каких поискать.

– Но согласись, Емельян: планета Арбидон – это уж слишком! – неуверенно запротестовал Атасов.

– Не было никакого Арбидона! – горячо заговорил Миша.– Все происходило на Земле! И Мышкин-папа вовсе не умирал, а лишь притворился мертвым! И кино, которое эти люди собираются снимать, не более чем ширма для каких-то темных дел... Эти экстрасенсы очень похожи на банду аферистов высокого класса! Или на тайную организацию, замышляющую то ли переворот, то ли, чего доброго, революцию!

Атасов призадумался. Судя по всему, и у него мелькали кое-какие мысли по поводу своих новых знакомых. Недаром ведь он сидел уже неделю в городе Кацапове, махнув рукой на развеселую столичную жизнь!.. Похоже, журналистский нюх его не подвел: в Черноземье назревала сенсация – возможно даже планетарного масштаба! – способная потрясти основы всего сложившегося с таким скрипом современного миропорядка.

– Может, они и Жигановского закодировали? – предположил Загоруйко.– И он теперь пляшет под их дудку!

– Веню и кодировать не надо! – отмахнулся Атасов.– Он и так, как загипнотизированный, рвется к власти который год!.. Но использовать эту его простительную человеческую слабость они, конечно, могли. Мой Ползунов за миллион продался, а тут – шутка сказать – полтора миллиарда!

Емельян Иванович с Эдуардом мысленно охотно согласился. Действительно, зачем людей кодировать и гипнотизировать, когда можно просто купить?.. Что там Жигановский? Предложи кто-нибудь Загоруйко миллиард долларов – и прости-прощай Россия и родное Черноземье! Прихватил бы молодую жену Оленьку и слинял бы с ней на Канарские острова!..

За полтора миллиарда можно было бы скупить всю элиту города Кацапова... За каким чертом этому Мышкину понадобился Жигановский? Приехал бы сам в Черноземье – глядишь, и договорились бы. В конце концов, Виссарион Пацаков – человек разумный. Он всегда готов обуздать честолюбивые устремления за приличную сумму в валюте... А что до целей экстрасенсов, то ведь никто пока не доказал, что они – вредные. Может быть, многострадальному Черноземью будет от них большая польза!..

– Ты мне скажи, Эдуард, что за ведьм и зачем тащат сюда Жигановскому?

– О-о! – протянул Атасов, откидываясь на спинку стула.– Так Веня ведьм решил на вас натравить?! Ну, все, Загоруйко, прячь теперь своих помощников за каменные стены – иначе от сексуальных скандалов ваша администрация не отмоется!

– Это ты брось, Эдуард. У нас в команде сплошь люди солидные – их никакими ведьмами не проймешь!

– Так эти стервы исключительно по солидным и работают! Зачем им молокососы?.. Костя Казюкевич одну такую в горячке хотел сжечь на площади, но ему строго намекнули: не те, мол, сейчас времена!.. А я вам так скажу: времена, возможно, и меняются, да ведьмы-то остаются!

– И нет средства, чтобы от них отвязаться? – испугался Миша.

– Ну почему же? – пожал плечами Атасов.– Говорят, кастрация хорошо помогает.

Однако Миша к столь радикальному средству борьбы с ведьмами явно был не готов и даже обиделся на журналиста за дурацкую шутку...

Вмешательство Загоруйко прекратило разгоравшуюся ссору. Емельян Иванович предложил Атасову сотрудничество. Эдуард предложение принял, не выставив при этом никаких финансовых условий. Что само по себе было удивительно!.. Судя по всему, он рассчитывал сорвать куш в другом месте. Очень может быть, что похождениями князя Мышкина озаботились не только в Кацапове, но и в столице, и какие-то весьма влиятельные люди делегировали разбитного телемена в провинциальный город – присматривать за расшалившимися экстрасенсами... Как воробей неоднократно стреляный, Загоруйко не стал высказывать свою догадку вслух, но на ус на всякий случай намотал. Со временем, когда прояснится ситуация, можно будет попробовать установить контакт и с доброхотами Атасова, настроенными, вероятно, весьма недружелюбно по отношению к окончательно зарвавшемуся Венедикту Жигановскому.

– Я тут случайно услышал, Эдуард, что экстрасенсы собираются рыть тоннель прямо из гостиницы,– правда, непонятно куда... Поскольку ты рядом с ними поселился и особых подозрений не вызываешь, тебе легко будет выяснить, что за строительные работы они собираются вести, не испросив разрешения местных властей.

– Сделаю... – кивнул головой Атасов.– Если что-нибудь узнаю, непременно вам позвоню...

Загоруйко разговором остался доволен. Атасов – союзник хоть и ненадежный, но чрезвычайно пронырливый. Уж он-то наверняка вынюхает, до каких-таких богатств собираются добраться нагрянувшие в Кацапов подозрительные личности. Вот тогда самое время будет подключить милицию, ФСБ и прокуратуру... Венедикт Жигановский еще попляшет у нас барыню! Мы ему покажем кузькину мать – во всем ее устрашающем виде! Он у нас до конца жизни будет жалеть, что ввязался в провинциальную политику на славной Черноземной земле!..

8

Земля. Черноземная область. Рассказывает принц Ник Арамийский, резидент паррийской разведки (он же Рыжий, он же Сынок, он же князь Мышкин)

В последние дни на меня навалился целый ворох проблем. Во-первых, съемки фильма вступили в решающую фазу, а во-вторых, предвыборная кампания набрала такой ураганный ход, что грозила вышибить из седла даже закаленного в политических баталиях Венедикта Жигановского...

В местной газете «Кацаповские вести» появилась статья, полная многозначительных намеков, где, между прочим, фигурировала и моя фамилия. Для резидента повышенное внимание прессы, согласитесь, мало приятно. А тут и вовсе обвинили нас с Венедиктом Владимировичем ни много ни мало – в попытке заговора с целью свержения законно избранной власти даже не в Черноземной области, а в Российской Федерации!.. Клевета была явная, ни о чем подобном мы и не помышляли!..

Я уже жалел, что, поддавшись демону честолюбия, нарушил предписание Высшего Совета и ввязался в политический процесс на Земле: это категорически запрещала должностная инструкция!.. Оправданием мне могло послужить то, что в выборах я собирался участвовать как частное лицо, иборассчитывал на скорый отзыв с поста резидента. Будучи женатым на местной уроженке, я вполне мог надеяться, что на мое поведение посмотрят сквозь пальцы. Однако Высший Совет медлил с принятием окончательного решения, поставив меня тем самым в двусмысленное и неприятное положение... Не мог же я бросить Жигановского в самый разгар избирательной кампании?! В конце концов, сам втравил его в эту историю, возжелав утереть нос Арнольду.

– ...А кто он такой, этот Емельян Загоруйко? – спросил я у сидевшего в задумчивости Венедикта Владимировича.

– Правая рука Виссариона Пацакова. Та еще шельма!

Меня, собственно, интересовал вопрос: откуда эта шельма знает о планете Арбидон, расположенной недалеко от границы Светлого круга рядом с Альдебораном, где разместилась штаб-квартира моего старшего брата Алекса Оливийского, командира Первого легиона пограничной стражи?.. Впрочем, Загоруйко называл Арбидон то областью, то штатом, утверждая, что именно там находится центр таинственной организации, которая жаждет дестабилизировать ситуацию как в Черноземной области, так и в Российской Федерации.

– Ничего не понимаю!..– Жигановский в гневе отшвырнул прочь точно такую же газету, как у меня в руках, и поднялся с кресла.– Какой Арбидон?! Он что, рехнулся, этот Емельян?! Не хватало еще, чтобы он натравил на нас ФСБ!..

Мне бы этого тоже не хотелось, ибо я успел уже выяснить, что служба, скрывавшаяся под загадочной аббревиатурой, как раз занимается поисками и разоблачением иностранной резидентуры. А я на Земле, как ни крути, являюсь нелегалом. И прибыл сюда именно с разведывательными целями! То есть у меня были все шансы с треском провалиться и отправиться в тот самый Магадан, куда так не хочет попасть Степан Степанович Соловьев, он же Соловей-разбойник... Разумеется, никаких враждебных действий против страны и планеты пребывания я не предпринимал и предпринимать не собираюсь. Но закон есть закон – как любит повторять Жигановский. И у местных властей есть повод предъявить мне счет за нелегальное проживание на Земле.

– А Сиротина вы нашли, Венедикт Владимирович?

– Он сам ко мне явился с жутчайшего похмелья. К сожалению, ничего интересного выяснить у него не удалось. Евграф повторяет то же самое, что говорил на пресс-конференции. Дескать, был пьян и ничего не помню. Я ему, разумеется, не верю, но ухватить этого налима за жабры никак не получается.

– Не могу понять: откуда Загоруйко узнал про планету Арбидон?

– А разве этот Арбидон существует? – вскинул на меня удивленные глаза Жигановский.– Я грешным делом полагал, что все это бред сивой кобылы.

– Можете не сомневаться, Венедикт Владимирович. На Арбидоне, по нашим сведениям, расположена база черных магов, с которой они совершают засылку агентуры на интересующие их объекты. Одно из двух: либо ваш Загоруйко действительно связан с Каронгом, либо о планете Арбидон он узнал от Евграфа Сиротина, угодившего в сети черных магов... Думаю, исчезновение вашего соратника из больничной палаты было далеко не случайным. Без ордена Золотого Скорпиона здесь не обошлось.

– Это что же, выходит, Пацаков связан с какой-то тайной структурой? – вскинулся Жигановский.– Вот подлец!

– Не исключено,– подтвердил я.– Орден Золотого Скорпиона – одна из самых могущественных организаций во Вселенной.

– Да хрен с ней – со Вселенной! – оживился Венедикт Владимирович.– Если мне удастся доказать, что губернатор Черноземья контактирует с террористами, то Виссарион полетит со своего поста легкокрылой бабочкой под аплодисменты и вопли восторга всего цивилизованного человечества!..

Тут нас тряхнуло так, что зазвенели стекла. Я с трудом удержался на ногах, а вот Жигановский от неожиданности упал – к счастью, не на пол, а в стоящее рядом кресло. Глаза у него округлились от ужаса, и он прошептал побелевшими губами:

– Это что, землетрясение?

– Степан Степанович прорвал силовой барьер... – пояснил я ему.– Да вы не пугайтесь, Венедикт Владимирович. Ничего страшного не произошло. Просто открылся проход в Кощеево царство.

– Какое-такое царство? – Жигановский с трудом приходил в себя и даже, кажется, собирался спасаться бегством от несуществующей опасности.

Пришлось его буквально взять за руку и отвести в соседнюю комнату, где нас встретил вполне удовлетворенный собственными трудами Соловей-разбойник, ожидавший похвалы кинотруппы. Однако на него обрушился шквал упреков и совершенно безосновательных претензий. Особенно усердствовал Василий (он же Рваный Билл), повредивший ногу во время силового толчка. Папа Караваев вел себя сдержанней, но белизной лица вполне мог соперничать с Венедиктом Жигановским. Сеня Курицын, разжалованный моей продюсерской волей из шефа жандармов в злодея и чародея Кукуя, дрожащей рукой смахивая пот со лба, шептал посиневшими губами ругательства по адресу удачливого мага.

– Молодец! – сказал я Соловью, обрывая тем самым претензии коллектива.– Классная работа!

Польщенный моей похвалой Степан Степанович отступил в сторону, давая всем возможность полюбоваться плодами своих рук и умственных усилий.

Первым к возникшему в стене пролому приблизился Венедикт Владимирович. Он почему-то был уверен, что стена рухнула прямо на улицу, и нам теперь предстоят долгие объяснения с администрацией отеля.

– Чертовщина какая-то! – обернулся он ко мне.– Ничего не понимаю... А почему плесенью пахнет?

– Ерунда! – отмахнулся Соловей.– Через пару дней все выветрится... Просто наш мир много старше вашего и за тысячелетия успел уже мхом порасти.

Василий сунулся было в образовавшийся проем, но его остановила сильная рука Степаныча:

– Куда?! Подожди, пока стены затвердеют! Они сейчас – как кисельные. Процесс еще не окончен.

– Вы шкафом дыру прикройте,– посоветовал я.– А то войдет кто-нибудь посторонний – хлопот не оберемся.

Рваный Билл с Кукуем под чутким руководством Соловья-разбойника немедленно приступили к делу, а мы с Жигановским вернулись к прерванному на самом интересном месте разговору.

– Я так и не понял, Венедикт Владимирович: зачем Загоруйко понадобилось оповещать прессу, а через нее и электорат о ваших якобы предосудительных связях?

Жигановский ответил не сразу. По-моему, он был просто ошарашен строительными успехами Степана Степановича, сотворившего вполне приличных размеров тоннель за столь короткий срок. Земным прорабам такое, конечно, и во сне не снилось никогда... Я Венедикта Владимировича не торопил, позволяя прийти в себя. Человек ведь искренне считал, что Кощеево царство – это очень далеко! И когда вдруг выяснилось, что до него рукой подать, он, естественно, растерялся и впал в задумчивый столбняк.

– Все очень просто... – отозвался наконец Жигановский.– Загоруйко слышал звон, да не знает, откуда он!.. Потому и пытается спровоцировать нас на ответные неадекватные шаги.

– А мы тоже можем их провоцировать?

– Разумеется. Только зачем и каким образом?

– Ну, напишем статью, в которой обвиним Пацакова в связях с черными магами из ордена Золотого Скорпиона.

– Да нас же посчитают сумасшедшими! – возмутился Жигановский.– И отправят прямиком в психушку!

– Загоруйко разве отправили?.. То-то и оно! Зато мы с вами точно узнаем, насколько тесно Пацаков и Загоруйко сотрудничают с орденом.

– А если они не сотрудничают?

– Скажем, что пошутили. Дескать, на шутку Емельяна ответили не менее остроумной шуткой Василия.

– A почему Василия? – удивился Венедикт Владимирович.

– Потому что он у нас писатель и сценарист. Одна его фраза «багровый закат окрасил небо пурпурным цветом» чего стоит!.. В статье Загоруйко, между прочим, сплошные канцеляризмы. Просто удивляюсь, как люди со столь скромным литературным даром имеют наглость писать статьи в газеты!

Приглашенный к эпистолярным подвигам Василий взялся за дело с большой охотой и в два счета (с помощью папы Караваева) накатал опровержение, в котором смело обличил главу Черноземной области Виссариона Пацакова в связях с инопланетными магами и подготовке государственного переворота. Якобы именно для этих целей он строит за городом космопорт, замаскированный под международный аэропорт. То-то удивятся жители славного Кацапова, когда им на голову свалятся неопознанные летающие объекты с бандами хулиганствующих весков на борту! И уж будьте уверены: никакой Арнольд кацапчанам тогда не поможет, ибо средств борьбы с инопланетными бандитами у землян просто нет...

Жигановскому опус Василия неожиданно понравился. Он перечитал его несколько раз, ухмыляясь и похлопывая себя ладонями по бедрам:

– Хитер ты, Никита. Далеко, брат, пойдешь, если тебя ФСБ не остановит...

Не скрою, мне похвала видного политического деятеля Земли пришлась по душе. Все-таки не зря я столько времени проводил у телевизора и за чтением газет – несмотря на ворчание Наташки!.. Статьей Василия все намеки бездарного Загоруйко в наш адрес будут дезавуированы. Одним ударом мы выбьем из рук пацаковской команды самое главное оружие. И потом– сколько бы ни обвиняли они Жигановского в связях с инопланетянами, чародеями, масонами и даже резидентом паррийской разведки Ником Арамийским – все это будет восприниматься и электоратом, и федеральными властями, и ФСБ как шутовство, как глупый анекдот, придуманный ошалевшими от предвыборных страстей кандидатами.

– А кто подпишет статью?

– Пусть Василий и подпишется,– пожал я плечами.– С шофера, в случае чего, взятки гладки. Мало ли что придет в голову пролетарию после выпитой бутылки водки?

– А гонорар?! – возопил вошедший во вкус легких литературных заработков Василий.– Я столько пафоса в эту статью вложил, что мне всю оставшуюся жизнь придется быть циником!

– Будет тебе гонорар,– не стал спорить Жигановский.– Тысяча долларов – как одна копейка.

Я, честно говоря, не в курсе, много это или мало по земным меркам за три листа, исписанных убористым почерком... Василий посчитал, что мало, а Сеня Курицын сказал – много... Так или иначе, последнее слово осталось за Венедиктом Владимировичем, который, как я успел заметить, не склонен был швырять деньги на ветер.

Жигановский понесся со своими верными дружинниками по редакциям газет – пристраивать статью новорожденного журналиста Василия Щеглова, а я спустился в ресторан, где, по слухам, лечился с большого бодуна межзвездный скиталец Евграф Сиротин. На мое счастье Евграф еще не покинул заветный столик, за которым сидел в компании сильно помятого субъекта– тоже явно похмельного вида. Мне собутыльник Сиротина сразу не глянулся: не люблю людей с бегающими глазками и кривой усмешкой на губах... Евграф увидел меня издалека и энергично замахал руками, призывая присоединиться. Свободных столиков в зале хватало, но я не стал огорчать давнего знакомого и приглашение принял.

– Никон... – представил собутыльника Сиротин.– То есть фамилия у него Никонов, а имя Петр. Мы с ним вместе в психоневродиспансере лечились.

– Очень приятно... – соврал я, поскольку этот человек со второго взгляда понравился мне еще меньше, чем с первого. Нельзя сказать, что я его в чем-то заподозрил. По виду – самый обычный землянин. Просто не легла к нему душа. Кроме того, я не доверял Сиротину и любого его знакомого принял бы, каюсь, настороженно.

– Никон хочет в кино сниматься – хоть в массовке!– продолжил Сиротин.– А в психушке нам сказали, что работа – лучшее лекарство от алкоголизма... Ты уж не откажи, Никита Алексеевич, больному человеку.

Мне просьба Сиротина показалась подозрительной, но отказать повода не было. Хотя я не исключал, что Петр Никонов – шпион из стана губернатора Пацакова. С другой стороны, ничего предосудительного и запрещенного законом делать я не собирался. Наоборот, все мои усилия были направлены на то, чтобы принести Земле пользу. Так что, если кому-то интересно, как я снимаю инструкцию по борьбе с инопланетными монстрами, пусть смотрит.

– Это ты, Евграф, рассказал Загоруйко о планете Арбидон?

Сиротина мой вопрос застал врасплох – бедняга едва не захлебнулся минеральной водой. На лице его приятеля не отразилось ничего: он то ли действительно не знал о существовании планеты Арбидон, то ли более умело скрывал свои чувства.

– Да ты что, Никита?! Знать не знаю ни бидонов, ни арбидонов! Какой вообще может быть спрос с человека, несколько дней пролежавшего в горячке?!

Разговор у нас с Сиротиным не складывался. Евграф явно хитрил, но поймать его на противоречиях я не смог, ибо никакой – даже самой бредовой! – информации выудить у него не удалось... В любом случае, выпускать Евграфа из виду мне не хотелось.

– Ладно, Сиротин, беру твоего приятеля. У нас как раз одного разбойника не хватает в банде Рваного Билла, а Никонов по внешним данным вполне годится... Ты, кстати, тоже можешь поучаствовать. Роль со словами я тебе не дам, но на «кушать подано» подойдешь.

– Согласен,– кивнул головой Сиротин.– Мне как раз нужно развеяться. Все-таки запой вредно отражается на организме!..

В кинематографическую экспедицию мы отправились поздно вечером. Сначала я хотел в одиночку провести предварительную разведку, но потом подумал, что незачем время попусту тратить,– Аргамасадор вполне мирная планета, где никакие особые сюрпризы нам не грозили.

Не все в группе прониклись ответственностью момента. Поначалу многие вообразили, что речь идет о пикнике. Однако я моментально пресек легкомысленные настроения, популярно объяснив отправляющимся во Внеземелье людям, что и на относительно безопасном Аргамасадоре у ротозеев есть немало шансов быть затоптанными каким-нибудь рассеянным мастодонтом.

Мои слова поначалу были встречены смехом. Особенно веселилась хохотушка Ксения Севостьянова, утвержденная на роль Зульфии – жертвы сексуальных домогательств чародея Кукуя. Разбойники Рваного Билла вели себя более солидно – что, впрочем, не мешало им отпускать двусмысленные шуточки в сторону Степана Степановича Соловьева, которого я назначил в авангард нашей довольно многочисленной колонны. За Соловьем шли: колдун и чародей Кукуй, король Трахимундии Абалдуин Восьмой, Рваный Билл и шестеро его подручных, принцесса Анастасия, жертва сексуальных домогательств Зульфия, оператор Ползунов и ваш покорный слуга царевич Елисей. Замыкал шествие Евграф Сиротин, определенный на роль подсобного рабочего: для видного финансиста и миллионера вроде как-то несолидно, но, очевидно, это был как раз тот случай, про который говорят – охота пуще неволи.

Путешествие по пробитому Соловьем-разбойником тоннелю не заняло много времени. Уже через пятнадцать минут мы очутились во дворе грандиозного замка, который произвел на неподготовленную публику ошеломляющее впечатление. Шуточки мгновенно прекратились. Господа артисты, считавшие, что их просто разыгрывают, что рассказы о Кощеевом царстве – всего лишь ловкий продюсерский ход, что ничего, кроме декораций из фанеры, они не увидят,– буквально остолбенели. А ведь Степан Степанович их предупреждал: у нас все будет натурально.

– Это что же,– спросила упавшим голосом Зульфия-Ксения,– и лешие тут натуральные?

– Лешие сценарием не предусмотрены,– строго сказал Рваный Билл, тоже слегка ошалевший от увиденного.– Только сатиры, бесы и прочая мелкая нечисть...

Первым встреченным нами в Кощеевом замке существом как раз и был сатир Погоняйло – один из самых близких к хозяину челядинов. Выглядел он довольно солидно: в новеньком, расшитом золотой нитью камзоле, с посеребренными рожками на курчавой голове.

– Вот это загримировали! – восхищенно прицокнул языком Коля Бабкин из шайки Рваного Билла.

Я было собрался объяснить разбойнику, что Погоняйло никто не гримировал, что он такой от природы, а потом решил: торопиться как раз не следует! Все-таки в группе собрались в большинстве своем люди не шибко образованные по части иных миров. Многое из того, с чем тут предстоит столкнуться, будет им в новинку. Со временем сами во всем разберутся, а пока пусть считают, что имеют дело с артистами высокого полета, способными натурально прикидываться разнообразной нечистью.

– Его Бессмертие убыли в дальнюю усадьбу,– сообщил мне Погоняйло.– Замок и вся челядь в твоем распоряжении, принц Ник. Согласно подписанному договору.

– Зови меня царевичем Елисеем,– поправил я старого сатира.– Пора мне вживаться в роль.

Самое трудное предстояло Сене Бенкендорфу – быстро превратиться в хозяина грандиозного замка, в котором одних парадных залов было более сотни, не говоря о прочих помещениях, никем не считанных. В самые удаленные уголки мощного сооружения многие столетия не ступала нога не только человека, но и местной нечисти. По словам сатира Погоняйло, там обитали привидения, которых не следовало раздражать вопросами.

Враз осунувшееся лицо артиста Курицына красноречиво говорило, что роль колдуна Кукуя если и дастся ему, то с огромным трудом. Да, для человека, всю свою сознательную жизнь прожившего в двухкомнатной квартире с мизерной кубатурой, хоромы были явно велики. В них без труда затерялась наша съемочная группа.

– Ничего,– утешил меня Соловей,– покомандует пару дней челядью, пообвыкнется, проникнется вдохновением – и будет у нас не маг, а пальчики оближешь!..

Возможно, конечно, и так, но пока злобный Кукуй шарахался даже от тишайших, вымуштрованных за тысячелетия лично Кощеем, крысаков. Ну, растет у существа длинный и абсолютно голый хвостик – что с того? Оно же смирное, хотя морда действительно смахивает на крысиную. С какой стати по этому поводу устраивать истерики? В конце концов, крысаки ходят в штанах и камзолах! Если к ним особенно не присматриваться, то издалека они очень похожи на людей!..

– А как вы их гримируете? – не отставал от меня настырный Коля Бабкин, настороженно кося глазом на грозную охрану Кощеева замка, сплошь состоявшую из волков-оборотней. Эти, правда, пребывали пока в человеческом обличье – но в таком, которое пугало моих бравых разбойников даже больше, чем рожи крысаков и сатиров!.. Зато Жабан с его лягушачьей физиономией им неожиданно пришелся по душе.

– А я вас в кино видела! – обрадованно сказала Зульфия-Ксения ближайшему подручному Кощея.– Вы там забавно так квакали. Было очень смешно.

– Я не квакаю, я говорю! – обиделся на девушку Жабан, чем привел разбойников в полный восторг.

Между нами, уж лучше квакать, чем говорить, как Жабан!.. Я, кстати, этого типа терпеть не могу еще со времени своего первого посещения этого замка. Впрочем, должен признать, что кинопробы он прошел без сучка без задоринки! Кинооператор Ползунов даже показал ему большой палец правой руки.

Сеня Курицын-Кукуй впал в истерику, узнав о том, что мы собираемся оставить его одного в Кощеевом замке. Он, видите ли, творческая натура со слабой нервной системой, а кругом – сплошные монстры!..

– Да откуда здесь монстры?! – удивился простодушный Коля Бабкин.– Симпатичные ребята!.. А к гриму ты быстро привыкнешь.

– Какой грим! – взорвался Кукуй.– Кого ты учишь, студент-психопат?! Они же настоящие!! По-твоему, я сатира от артиста не отличу, что ли?!

– А разве есть разница? – удивился Коля.

Колю в разбойники мы взяли по настоянию Василия. Хотя к профессиональным артистам он не принадлежал, Рваному Биллу понравились его почти двухметровый рост и суровое выражение лица. Остальных набрали в кацаповских театрах. В кино они прежде никогда не снимались, но все-таки это были профессионалы, хорошо понимавшие, что такое лицедейство.

– ...Ты контракт подписывал? – елейным голосом спросил Сеню Соловей-разбойник.– Тебе миллион долларов выплатили?.. Вот, в бумаге черным по белому написано, что ты обязуешься исполнить роль мага и чародея Кукуя. Так чего истеричную барышню собой строишь?! Монстров он, видите ли, испугался!.. Да этим монстрам большие деньги даны за участие в фильме! Они скорее сами себя сожрут, чем твою милость! Потому что знают: без Бенкендорфа никакого кино не будет!.. Так что не дергайся, Сеня! Более безопасного места для тебя, чем старый Кощеев замок, нет во всей Вселенной!..

Разговор велся в тронном Кощеевом зале, отделанном таким количеством золота, серебра и драгоценных камней, что в глазах рябило... Правда, Степаныч утверждал, что вся эта роскошь – фальшивая. В том смысле, что Кощей за тысячу лет здорово поиздержался, растратив сокровища на земные утехи... Скорее всего, так оно и было. Иначе этот символ земного злодейства не уступил бы мне свой замок на месяц за ничтожную, в общем-то, сумму в сто миллионов баксов... Но следует отдать должное: настоящее там было золото или подделка – парадный зал смотрелся великолепно! И трон выглядел будь здоров. Под черным балдахином с золотой тесьмой, вырезанный то ли из полудрагоценного камня, то ли из кости какого-то очень древнего животного, он поражал своими размерами!

К сожалению, колдун Кукуй выглядел на этом троне явным самозванцем. Ну, не солидно смотрелся на Кощеевом троне Сеня Курицын – даром что во времена оны он этого самого Бессмертного играл в тюзовском спектакле.

– Полное фуфло! – подтвердил мои сомнения оператор Ползунов, который полчаса крутился по залу с камерой, пытаясь найти выгодный ракурс. Не помогла Сене и роскошная хламида, приобретенная у самого Кощея за немалые деньги.

– Может, его подгримировать? – предложил неуч Коля Бабкин, чем вызвал скептические усмешки у истинных профессионалов, отлично знавших, что образ рождается из внутреннего огня, а ухищрения гримеров лишь придают ему законченность. У Сени Курицына внутри ничего не горело. Там лежала большая болотная лягушка и громко квакала от страха.

– А давайте я с ним останусь,– предложил папа Караваев.– Все-таки человека можно понять. Тут кругом много непривычного.

– Артист должен уметь вживаться в предложенные обстоятельства,– напомнил Александру Сергеевичу большой поклонник Станиславского Соловей-разбойник.

– Абсолютно с тобой согласен, Степаныч,– поддакнул папа Караваев.– Но требуется время. Так сказать, адаптация нервной системы к радикально изменившемуся миру.

– Ладно,– махнул рукой Соловей,– пусть адаптируется! Но времени тут без нас не теряйте. Ты меня понял, Сеня? Учись рога отращивать – и на голове собственной, и на чужих головах. Здесь, в Кощеевом царстве, делать все гораздо проще, чем в вашем мире. В этом древнем замке сама атмосфера пропиталась магией.

– А зачем ему рога? – удивилась Ксения.– Он же вроде неженатый?

– Молодость, молодость... – вздохнул Степаныч.– В жизни, девушка, все пригодится! Лучше уж самому научиться рога себе отращивать, чем ждать, когда тебя ими наградят другие!.. В крайнем случае на Караваеве, Сеня, тренируйся.

– Я протестую! – возмутился Александр Сергеевич.– Я – король Абалдуин Восьмой! Мне рога по статусу не положены!

– А на ком же тогда мастерство повышать? – растерялся Сеня-Кукуй.– Остальные здесь и так рогатые.

– Погоняйло! – обратился к сатиру Соловей.– Подыщи ему безрогих!

– Сделаем! – бодро отозвался расторопный Кощеев слуга.

На том творческая дискуссия и завершилась. Пора было отправляться на планету Аргамасадор, где нас ждали куда большие трудности, чем в Кощеевом замке.

Мне, разумеется, доводилось прежде бывать на Дороге гельфов, открытой, напомню, моим предком князем Андреем Тимерийским после многих столетий полного забвения. Работал я и с Большим шаром, на котором записана вся информация об этой Дороге. Процедура простая – ее каждый уроженец Парры проходит в юном возрасте. Приложил руку к шару – и вся недолга. Заключенная в нем информация отпечатывается в мозгах на всю оставшуюся жизнь...

Другое дело, что Герои пользуются старой Гельфийской дорогой в редких случаях, ради экономии времени предпочитая прыгать с планеты на планету по древней магической методе. К тому же в последнее время Дорога гельфов неоднократно подвергалась атакам негуманоидных рас, что не могло не привести к большим ее разрушениям. Хитрость Дороги в том, что она сделана под человеческий шаг. Но среди негуманоидов есть немало прямоходящих – так что и они имеют возможность ею пользоваться. Что же касается информации, записанной в Большом шаре и недоступной посторонним, то здесь негуманоиды выкручиваются как могут, шагами высчитывая расстояния до тех или иных планет...

Словом, очень многие в Высшем Совете считают, что Дорогу гельфов надо бы заблокировать, дабы обезопасить себя от проникновения нежелательных элементов. А в Темном круге есть планеты, которые уже это сделали... Боюсь, если так пойдет и дальше, то великий дар предков распадется на отдельные фрагменты, а то и вовсе исчезнет навсегда из-за глупости нерадивых наследников. Ибо постоянные магические заклятия, налагаемые кем попало и по любому поводу, наносят вред энергетическому коридору, связывающему между собой множество планет Светлого и Темного круга.

– А где тут кнопка? – полюбопытствовал неугомонный Коля Бабкин, с интересом разглядывая исписанные магическими заклятиями стены станции, в которую мы попали прямо из Кощеева замка.

– Нет здесь кнопок... – разочаровал я студента.– И запомните: путь по Гельфийской дороге прокладываю я, а вы, если не хотите заблудиться и угодить к Сагкху на рога, следуете за мной...

Я мысленно представил себе планету Аргамасадор и сделал первый шаг. Больше ничего и не требовалось. Дорога гельфов сама повела меня в нужное место. По моим прикидкам, путешествие не должно было занять много времени – ну полчаса от силы! Эта планета расположена от Земли на относительно небольшом расстоянии – по вселенским меркам, разумеется...

Само путешествие по Дороге гельфов выглядит довольно скучно и обыденно. Представьте себе дорожное полотно десятиметровой ширины и две стены по бокам, уходящие в неизвестность... В общем, мои спутники были сильно разочарованы заурядностью происходящего. Похоже, они ждали чего-то из ряда вон выходящего, какого-то фантастического волшебства, на которое столь падки любопытные земляне... Увы! Наши предки гельфы отличались трезвомыслием и прагматичностью, а посему никаких спецэффектов для скучающих путешественников не предусмотрели. Так что разнообразие в монотонное передвижение киногруппы вносил только Рваный Билл, без конца рассказывавший анекдоты, которых он знал немереное количество. Посмеиваясь и похихикивая, экспедиция незаметно добралась до места назначения. Все очень удивились, когда сдвинувшаяся пыльная плита открыла горизонты чужой и загадочной планеты.

– Уже пришли? – поразился Коля Бабкин, до печенок надоевший мне своей любознательностью.

Надо сказать, что планета Аргамасадор очень похожа на Землю. Я специально выбрал для съемок именно ее – дабы не очень шокировать зрителей. Здесь и климат вполне напоминает земной, и схожие ландшафты, и животный мир, за малым исключением, почти такой же... Я, правда, не знаю, можно ли назвать «малым исключением» громадных мастодонтов, обитавших, как утверждают, прежде на Земле, но сохранившихся до наших дней только на Аргамасадоре.

Этих животных, мирно пасшихся на лужайке, мы увидели, пройдя буквально три версты по весьма пыльной проселочной дороге. У Рваного Билла отвалилась челюсть. Он, видите ли, не предполагал, что его фантазии могут обернуться столь кошмарной реальностью!.. Что такого кошмарного он нашел в мирном травоядном мастодонте – я лично затрудняюсь ответить! Бывают, знаете, совсем уж нервные субъекты, чья впечатлительность сильно смахивает на трусость!.. Конечно, мастодонт – крупное животное, защищенное к тому же внушительными костяными пластинами. Но приходить от одного его вида в ужас – просто неприлично для уважающего себя разбойника!.. Короче говоря, Рваный Билл наотрез отказался атаковать караван, состоящий из полутысячи подобных рогатых монстров...

– Так ведь у тебя три дракона будут! – попробовал утешить Василия Степан Степанович.– А мастодонты драконов боятся – до поросячьего визга! Как только вы появитесь на горизонте, они тут же разбегутся!

– Кто появится на горизонте?! – завопил Рваный Билл из клана Дикой Обезьяны.– Я что, псих, по-твоему?! Я – цивилизованный человек! У меня есть права на управление автомобилем, и я не позволю всяким мелким авантюристам делать из себе драконью отбивную!..

Просто беда с этими артистами... До чего же капризный и непоследовательный народ!.. А кто, скажите на милость, отказался от крылатых коней и требовал для своих сомнительных подвигов «оседланных драконов, мирно стоящих у коновязи»?! Кто отверг верблюдов и потребовал рогатых мастодонтов?! Пушкин это был или все-таки Василий Щеглов?!

– Ты соображай, что городишь, продюсер недоделанный! – взбесился Рваный Билл.– Я же комбинированные съемки имел в виду! Как в Голливуде!.. Компьютерную графику разумные люди в таких случаях применяют, понял – нет, царевич Елисей? Это же кино! А ты, чего доброго, всерьез нам станешь головы рубить, резидент хренов!

– Только не надо мне объяснять, что такое условность! – возмутился я.– Никто тебе голову рубить не собирается. Сам же говорил, что все должно быть натурально. И в Голливуде твоем ковбои скачут на конях натуральных, а не виртуальных.

– Нет, вы посмотрите на него! – взвизгнул Василий.– Там – конь, а тут – дракон!.. Надо быть окончательным психом, чтобы настоящего дракона привязать у коновязи!

– Я его и не привязывал! – напомнил я.– Ты сам его там привязал!.. А что написано пером, никаким топором не вырубишь!

– Вот влипли, мужики! – обратился Рваный Билл к притихшим и растерявшимся подельникам.– Это же не продюсер – это живодер, мечтающий швырнуть мирных артистов в пасть огнедышащих драконов!.. Как ответственный и гуманный атаман, я тебе заявляю, Никита, что на смерть людей не поведу! Тем более – ради сверхприбылей олигарха с зачуханной планеты Парра, где процветает самый примитивный феодализм, где жизнь человеческая не стоит ни гроша! А мы – свободные граждане самой свободной в мире страны! У нас есть Конституция и Трудовой кодекс, запрещающий эксплуататорам наемного труда использовать людей на опасных для жизни работах! Я тебя под Страсбургский суд подведу, миллиардер, попомни мои слова!..

Наверное, мы с Василием спорили бы еще очень долго, но тут Степан Степанович подогнал трех мастодонтов и предложил всем грузиться. Оказывается, он успел уже договориться с пастухом, который за скромную плату согласился довезти нас до ближайшего замка, где мы могли бы найти временное пристанище. Мастодонты стояли смирнехонько, мерно работая челюстями, и не выказывали в отношении нас никаких агрессивных намерений. Да, собственно, иного поведения от домашних животных и ожидать было трудно. Мастодонт вообще-то опасен только для тех, кто сам пожелает лечь поперек дороги спокойно бредущему стаду. О том, чтобы мастодонт сожрал зазевавшегося путника, как опасался Василий, на планете Аргамасадор никто отродясь не слыхивал!

Первыми на громадную тушу взгромоздились Наташка с Ксюхой, расположившиеся на твердой, покрытой костяной пластиной спине со всеми возможными удобствами. Только тогда робеющим разбойникам стало неловко за свое нелепое и постыдное поведение. Последним на мастодонта взобрался Рваный Билл, ворчавший всю дорогу до замка. Поскольку ехали мы с ним на разных животных, до меня долетали только отдельные его реплики.

Надо отметить, что планета Аргамасадор не относится к самым передовым в Светлом круге. С магией здесь знакомы в самых общих чертах. Население по преимуществу крестьянское. Умеренный климат и плодородная земля двух материков позволяют работящему населению безбедно существовать, не утруждая себя изобретением магических и технических новшеств.

Замок на холме, открывшийся внезапно нашему взору, был построен без всяких архитектурных изысков, но добротно. Да, на Аргамасадоре все обустраивались на века, родовые гнезда передавались от отца к сыну. Наверняка замок барона, к которому мы направлялись, сооружен несколько сотен лет назад – во времена смут и нестроений, к сожалению, присутствующих в истории всех без исключения планет. Нынешний владелец сохранил отеческую твердыню во всей ее неприступной красе, в том числе и ров, заполненный водой. Никакой необходимости в мощных стенах с башенками и в подъемном мосте ныне уже не было – последняя война отгремела на Аргамасадоре лет сто пятьдесят назад – но это, разумеется, еще не повод для того, чтобы порушить созданное предками с таким трудом и любовью!.. Почитание предков – один из базовых принципов аргамасадорской цивилизации. И я лично был благодарен престарелому барону Дагону за уважение к старине, поскольку собирался использовать его замок в своих целях.

За внушительными стенами нас встретили с обычным для этой планеты гостеприимством. Сам барон – высокий, сухощавый старик с морщинистым и улыбчивым лицом – вышел нам навстречу. В годы странствий ему довелось встречаться с моим отцом на Парре. Столь давнее знакомство с нашей семьей, безусловно, давало барону право закатить чуть ли не вселенский пир – с приглашением всех его ближних и дальних соседей. Наши робкие протестующие намеки на то, что прибыли мы сюда для работы, барон решительно отмел.

Пришлось смириться с празднеством, устраиваемым в нашу честь. К тому же Ползунов решил отснять гуляния с целью последующего включения этих кадров в фильм. Оператора горячо поддержал Василий, ради такого случая с готовностью переписавший сценарий. В обоснование своего энтузиазма он сказал мне, что в жизни поправить можно все, кроме смерти!.. Намекал, понятно, на драконов...

Я с ним категорически не согласился по обоим пунктам. В конце концов, мы прибыли на Аргамасадор не для того, чтобы пиры пировать! У нас была благородная миссия, и я не собирался от нее отказываться из-за робости некоторых своих помощников. Дело превыше всего – таков мой принцип! И склонным к излишествам в потреблении горячительных напитков разбойникам не удастся сбить меня с избранного пути!..

– ...Даже не знаю, что тебе присоветовать, принц Ник... – задумчиво проговорил барон Дагон, теребя длинными сухими пальцами холеную бородку.– Драконы на нашей планете не редкость. Но ты же знаешь, как трудно они поддаются уговорам. Кроме того, среди них частенько попадаются отпетые негодяи, не понимающие иных аргументов, кроме энергетических мечей...

У аргамасадорцев исторически сложились очень непростые отношения с драконами. Связано это было с древними религиозными культами, ныне сошедшими практически на нет. Тем не менее в отдаленных от центров цивилизации местах – в глухих горных деревушках – драконов еще почитали. Правда, о человеческих жертвах речь уже много веков не шла, но бараниной и говядиной их подкармливали.

– Дам я тебе адресок одного шестиглавого негодяя. Редкостная сволочь и пьянь, но в людоедстве не замечен. Скорее по причине слабости желудка, чем из-за благородства характера. Да и стар он уже. Не одну тысячу лет болтается по планетам. К нам перебрался лет сорок назад, но успел уже приобрести почитателей. Думаю, за сотню-другую бочек крепчайшего спиртного он согласится поучаствовать в твоей мистерии.

– По виду хоть бравый?

– Да как тебе сказать? Двести лет беспробудного пьянства даром ни для кого не проходят... Но если влить в него определенную дозу, то пыль и пламя в глаза пустить еще способен...

Посоветовавшись с Соловьем, я решил, что это как раз то, что нам нужно. Шестиглавый дракон – пусть и отъявленный пьяница – стоит трех двухглавых, что прописаны в сценарии Василия Щеглова. В конце концов, нам нужна не атака дракона на караван мастодонтов, а всего лишь видимость ее.

Одолжив у барона Дагона крылатого коня, я отправился в гости к интересующему меня субъекту. Барон вызвался было меня сопроводить, но я вежливо отказался, взяв с собой лишь слугу-проводника.

Надо признать, что на Аргамасадоре очень хорошие кони! Похуже, конечно, чем у нашего отца Алекса Седьмого, но тем не менее они способны развивать очень приличную скорость... Хотя крылатых коней в сценарии Василия не было, я решил, что в фильме они не помешают и будут очень эффектно смотреться на боль-шом экране...

Проводник-слуга остался на почтительном расстоянии от драконьей пещеры. Поскольку доставшийся мне конь не был обучен для боя с вредными рептилиями, пришлось проделать часть пути пешком.

Дракон Сюзи при беглом осмотре произвел довольно приятное впечатление. Он, кажется, недавно принял дозу и потому пребывал в благодушном настроении, несмотря на присущее всем драконам, тем более шестиглавым, хамство.

– Ну? И чего приперся? – спросила меня первая, если считать слева, голова.

– Нам здесь только Героев не хватало! – немедленно подключилась вторая.

– Ой, что-то мне его обличье знакомо... – встревожилась голова третья.

– Еще бы! – ахнула четвертая.– Это же отродье проклятого князя Тимерийского, который был с Сагкхами не то в родстве, не то в дружбе!

– Вот ведь принесла нелегкая урода... – закручинилась пятая.

– Да не урод он... – уточнила голова шестая.– Монстр!

– А ты что, был знаком с моим прадедом?

– Ха, знаком! – воскликнула первая голова.– Кто во Вселенной не знал Проклятого князя?! Все трепетали!

– Кроме меня, дракона Сюзи! – гордо возразила вторая голова.– Я с ним водку пил.

– Да... – мечтательно закатила глаза голова третья.– Герой был – не нынешним чета... Истинный монстр! Двуногий, одноголовый, с хорошими клыками– и выпить не дурак! На такого взглянешь – вздрогнешь! А во хмелю буен был – как сотня трезвых шилохвостов!

– Но дракона Сюзи он уважал,– поведала мне четвертая голова.– Потому что я ему верный путь указал– прямо в логово Сагкхов.

– Туда ему и дорога! – мстительно заявила пятая голова.– Большим негодяем был твой прадед, да и ты, урод, по-моему, не лучше!

– Да не урод он – сколько можно говорить? – возмутилась шестая голова.– Монстр!

И дохнула раздраженно пламенем – не в меня, а деликатно в сторону...

Кажется, дракон Сюзи действительно знал моего предка... Что, впрочем, не удивительно, поскольку прожил он на свете не менее трех тысяч лет! Обладай этот тип хорошей памятью, много чего мог бы рассказать о минувших временах... К сожалению, драконы склонны к склерозу, и память их изобилует огромными пробелами... Моего предка он, скорее всего, запомнил потому, что очень сильно его боялся. Мне этот страх только на руку: проще будет договориться с капризным и упрямым созданием.

– Я к тебе по делу прилетел, Сюзи. Работенка есть для тебя. Не работенка даже, а так – развлечение... Ты ведь в здешних мистериях участвуешь?

– Допустим,– отозвалась первая голова,– но не даром!

– За хорошую плату! – подтвердила голова вторая.– Драконы, Герой, ныне большая редкость не только на Аргамасадоре, но и вообще во Вселенной. Цена на нас значительно возросла!

– А кто виноват? – задала вопрос третья голова.

– Так Герои и виноваты! – отозвалась голова четвертая.

– Били и бьют нашего брата почем зря! – обиженно прогундела пятая голова.– Уроды!

– Да не уроды, а монстры! – взъярилась голова шестая.– Сколько тебе нужно повторять!..

Спорить с пьяным шизофреником, страдающим расшестирением сознания, я, разумеется, не собирался. Мне нужен был не подвиг во славу Парры с драконьим трупом в финале, а живой и покладистый сотрудник, способный произвести впечатление на пресыщенных зрелищами землян.

– Сто бочонков водки! – с ходу предложил я свою цену.

– Деловой разговор! – кивнул Сюзи первой головой.

– Да это же курам на смех! – возмутилась голова вторая.– За такую плату я и с места не сдвинусь!

– Ладно,– не стал я спорить,– сто пятьдесят.

– Двести! – выдохнул третьей пастью дракон Сюзи.

Вот ведь пропойца! Чтоб он сгорел от перепоя!..

В принципе, водки мне было не жалко. Но существовал риск, что Сюзи не доживет до конца съемок... Или, чего доброго, заболеет белой горячкой – словно какой-нибудь столичный финансист. А лечить такого в психоневродиспансере – себе дороже...

– Двести так двести... – махнул я рукой.– Но полный расчет – после окончания съемок!

– А аванс? – забеспокоилась четвертая голова.

– Аванс – десять бочек. Иначе ты летать не сможешь.

– Это я летать не смогу?! – удивилась пятая голова.– Да ты хоть знаешь, урод, сколько нужно спирта, чтобы Сюзи вошел в пике?!

– Да не урод он, а монстр! – стояла на своем шестая голова.

– Пусть будет монстром – лишь бы платил! – резюмировала первая голова...

Спор с драконом Сюзи завершился к обоюдному удовольствию. Оставалось надеяться, что с ролью он все-таки справится и доставит Рваного Билла с подельниками прямо к каравану принцессы Анастасии. Лишь бы оператор Ползунов не сплоховал и заснял все как надо...

9

Земля. Черноземная область. Город Кацапов. Информация к размышлению

Емельян Загоруйко был вне себя. Хорошо просчитанная комбинация провалилась со страшным треском, и вся Черноземная область зашлась от смеха! Тонкий, полный намеков на подозрительные связи Венедикта Жигановского опус Загоруйко грубо опровергла похабная статья Василия Щеглова, который в откровенно шутовской форме обвинил областную администрацию в связях с инопланетянами. Емельян Иванович в горячке рванулся было опровергать лживый выпад столичных мерзавцев, но мудрый Виссарион Пацаков притормозил его. Он выразительно покрутил пальцем у виска, намекая на то, что и вице-губернаторам не худо шевелить извилинами, прежде чем марать бумагу. Не станешь же всерьез опровергать в суде информацию о строительстве космопорта для приема инопланетных кораблей... Подобный процесс принес бы Венедикту Жигановскому всемирную славу, а администрацию Черноземной области покрыл бы несмываемым позором. Да что там позором! Отправят всех в психушку – да и делу конец!

К сожалению, как вскоре выяснилось, одной статьей Жигановский не ограничился. Появились и другие – с куда более компрометирующими городскую и областную верхушку материалами. Чего стоила разоблачительная статья в одном только «Комсомольском прожекторе», помещенная под рубрикой «Их нравы»: в ней ехидно комментировались развлечения провинциальной элиты, проводившей свой досуг в таком чудовищном разврате, какой столичным коллегам и в кошмарном сне бы не привиделся! Имелись и фотографии кацаповских деятелей в столь откровенно ошеломляющем виде, что губернатор Пацаков за голову схватился! Какие там экстрасенсы, фокусники и масоны – тут моральное разложение в чистом виде!

Опровергать что-либо было бесполезно: к газетным материалам прилагаласьвидеозапись позорного кутежа. Прошел слух, что ни одна из отечественных телекомпаний не рискнула показать тотальное непотребство народу. Вроде сюжет прошел где-то в далекой Голландии и до того шокировал тамошнюю публику, что в парламенте даже дебатировался вопрос о разрыве дипломатических отношений со страной, чиновники которой предаются столь мерзкому похабству...

Наветам Загоруйко не верил, но не верить собственным глазам не мог. Какая-то «добрая» душа прислала кассету губернатору с сопроводительной запиской, выдержанной в откровенно ханжеских тонах, определяющим словом которой было «доколе».

– Этот-то куда полез – импотент с десятилетним стажем?! – тяжело вздохнул Пацаков.– Ему до пенсии год остался...

Миша Севостьянов, тоже присутствовавший на просмотре, глупо хихикнул, но под строгим взглядом губернатора испуганно зажал рот ладошкой. Смешного тут было мало. Нельзя сказать, что наш электорат уж слишком строг в вопросах морали, однако, разумеется, всему есть предел!..

– Тряпичникова отправить на пенсию; Кудлакова уволить к чертовой матери; Сидорова сослать в поликлинику ставить клизмы страждущим! – жестко приказал губернатор.– А тебе, Емельян, выговор с занесением. Еще один такой прокол – и можешь паковать чемоданы!

Емельян Иванович тяжело вздохнул, но спорить с рассерженным не на шутку Виссарионом Пацаковым не стал... И ведь предупреждал же его Эдик Атасов о готовящейся Жигановским операции под кодовым названием «Ведьмы». Что стоило провести предупредительную работу среди чиновников областной администрации? Но понадеялся он, Загоруйко, на русский «авось», на почтенный возраст коллег... Забыл мудрых предков, которые недаром подметили: седина в бороду, а бес в ребро...

– Атасов предупреждал, что против ведьм Жигановского только кастрация помогает! – вспомнил погрустневший Миша Севостьянов.– Это же нечистая сила!

– Вот и кастрируйте,– отрезал Виссарион Дмитриевич,– если по-иному нельзя! Мы не можем поставить под удар всю государственную систему!.. Ты хоть соображаешь, Емельян, что мы теряем? И чем это нам, в конце концов, аукнется?!

Загоруйко соображал. Тем не менее принудительная поголовная кастрация сотрудников администрации показалась ему слишком сильным средством предвыборной агитации. Можно же для начала попробовать медикаментозные средства, таблетки, скажем, уколы...

Выслушав Емельяна Ивановича, Виссарион Дмитриевич с минуту рассматривал его с большим интересом:

– Думай, Емельян, что городишь! Я пошутил насчет кастрации... Какие ведьмы, какая еще нечистая сила? Совсем с ума посходили, дорогие помощнички! Одни – голые с девками пляшут; другие – идиотов собой корчат!.. Мне компромат нужен, Загоруйко. Серьезный компромат против Жигановского! В лепешку разбейся, но достань!.. Все. Свободны.

Емельян Иванович и без угроз Пацакова понимал, что дело швах. Противник окончательно обнаглел и в выборе средств решил не стесняться. А огромный финансовый ресурс за спиной позволял Жигановскому без труда отражать наскоки провинциалов. Не только столичная, но и местная пресса стала откровенно подыгрывать Партии солидарного прогресса. Пацаков и его команда рисковали остаться в одиночестве и не просто проиграть выборы, а проиграть их с треском, с планетарным позором и даже с оргвыводами, которые запросто могут сделать в Кремле, уже начавшем проявлять внимание к развернувшейся избирательной кампании. Жигановского следовало остановить во что бы то ни стало. Виссарион прав: нужен компромат и непременно всесокрушающей силы! Чтобы противник схватился за голову и закрутился волчком от ядовитого укуса! Венедикт должен пасть – да так, чтоб больше никогда не подняться!..

Надежду Загоруйко подарил Эдуард Атасов, позвонивший где-то в районе полуночи, когда Емельян Иванович, измученный неопределенностью и мрачными мыслями, готовился отойти ко сну.

– Нашел, Емельян, слышишь? – забубнил в трубку взволнованный журналист.

– Что нашел, компромат?

– Какой компромат?! – огрызнулся Атасов.– Тоннель нашел! Жду тебя у входа в гостиницу.

Вот оно!.. Емельян поспешно натянул штаны, не обращая внимания на вопрошающий Оленькин взгляд. Ему было не до молодой жены. Решалась судьба избирательной кампании, а значит, и судьба самого Загоруйко! На такой подарок он, честно говоря, даже не рассчитывал. Хотя и мелькала у него мысль по поводу преступных замыслов подручных Венедикта Жигановского... Кино они приехали снимать – скажите пожалуйста!.. Ладно, будет им кино в крупную клетку! Емельян Загоруйко оформит!

– Извини, дорогая, дела... – Он чмокнул в щеку расстроенную Оленьку.– К утру буду...

К счастью, до гостиницы было рукой подать. Загоруйко даже не стал выводить из гаража машину – домчался до ярко освещенного в ночную пору здания на своих двоих за какие-нибудь семь минут!.. Атасов нетерпеливо топтался перед входом. Заметив издалека Емельяна, бросился ему навстречу, размахивая длинными руками.

– Может, сразу в милицию заявим? – взволнованно спросил он у вице-губернатора.

– Подожди ты с милицией! – охладил его пыл Емельян.– Расскажи сначала, что за тоннель и куда ведет.

– Откуда я знаю, куда он ведет? – нервно дернулся Атасов.– Я ведь в номер к ним проник нелегально. Воспользовался отмычкой. Поначалу ничего подозрительного не обнаружил. А потом по чистой случайности заглянул за шкаф. А там – мама дорогая! – огромная дыра в человеческий рост.

С размахом работают, подлецы!.. Загоруйко даже головой покачал, возмущенный до глубины души наглостью международной мафии, которая подготовила ограбление банка у всех на виду – в самом центре города, в двух шагах от областной администрации и в ста метрах от областного УВД!

– Вдвоем страшновато соваться... – поежился на пронизывающем ветру Атасов.– Давай хоть Мишку Севостьянова подождем. Я ему тоже позвонил.

Ждать Михаила пришлось недолго. Через минуту он взмыленным бобиком выскочил из такси и присоединился к подельникам, нерешительно переминавшимся с ноги на ногу на роскошном гостиничном крыльце.

– Значит так... – проинструктировал Атасов.– Медленно и спокойно проходим по вестибюлю, не привлекая внимания обслуги. Поднимаемся по лестнице на второй этаж. Если коридор пуст, сразу ныряем в номер Мышкина, а если кто-нибудь попадется навстречу – переждем у меня...

Емельян здорово нервничал. Рядом клацал зубами Мишка Севостьянов, которому тоже, видимо, не приходилось раньше проникать в чужие номера с не совсем чистыми намерениями. Все-таки, что ни говори, подобные ночные визиты к посторонним людям – да еще в их отсутствие! – безжалостно караются нашими самыми гуманными в мире судами в полном соответствии с Уголовным кодексом. Застукает, чего доброго, горничная в чужом номере любопытствующую компанию – и на вице-губернатора повесят кражу со взломом. Вот это будет всем скандалам скандал!.. Загоруйко едва не сбежал от дверей номера Мышкина в самый последний момент. Но поскольку Атасов и Миша уже вошли туда, ему не оставалось ничего другого, как последовать их примеру...

Шкаф был практически пуст, так что сдвинуть его в сторону большого труда не составило. И огромная дыра в стене открылась невольным взломщикам во всей своей бесстыдной и пугающей наготе.

– Я все-таки не понимаю, куда она ведет... – прошептал Миша.– Здесь же как-никак второй этаж?

Последнее обстоятельство Загоруйко, охваченный сыскным пылом, упустил из виду. Тоннели обычно роют под землей, а здесь что – проложили по воздуху?.. Получалась полная нелепица!

– Пробили в стене шахту вниз? – предположил Атасов, просовывая голову в отверстие и принюхиваясь.– Пахнет самой обычной плесенью... Я бы вызвал милицию!

– Погоди ты с милицией! – отмахнулся Миша.– Может, эту дыру не постояльцы продолбили, а хозяева гостинцы – для своих нужд!.. Еще одного скандала нам Виссарион Дмитриевич не простит. Надо проверить.

– Легко сказать – проверить! – огрызнулся Атасов.– А если мафия нас в этом тоннеле прихватит? Свернут шею – и там же похоронят... Люди, решившие ограбить банк, со случайными свидетелями церемониться не будут!

Миша с Атасовым так увлеклись разговором, что вошли в тоннель незаметно для себя и продвинулись вглубь метров на десять. Изнывавший от страха Загоруйко сунулся вслед за ними – просто чтобы не остаться в чужом номере в одиночестве...

В тоннеле было довольно светло, хотя откуда падал свет – Емельян определить затруднился. Поначалу показалось, что – с противоположной стороны, следовательно, тоннель не слишком длинен... Однако, пройдя добрую сотню метров, они так ничего и не обнаружили. По всем приметам следопыты уже должны были достичь подвала Регионального банка, расположенного аккурат через дорогу от гостиницы.

– Такой тоннелище за несколько дней не соорудишь! – сказал Миша, оглядывая стены.– Как хотите, мужики, но ни Жигановскому, ни этому Мышкину такое просто не под силу. Это гостиничные боссы постарались. То ли кабель собираются прокладывать, то ли канализационные стоки оборудуют.

После высказанного Севостьяновым разумного предположения на душе у вице-губернатора сделалось легче. Пропала охота бежать из таинственного тоннеля без оглядки, зато появилось горячее желание обследовать его до конца и выяснить, кто и по какому праву роет подземные переходы, не испросив разрешения ни у городской, ни у областной администраций... Совсем охамели люди – ничего уже не боятся! А между прочим, действия владельцев гостиницы вполне можно квалифицировать как захват территории – со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде наказания за самовольную застройку!..

Загоруйко не сдержал эмоций и по ходу дела высказал ряд нелицеприятных замечаний в адрес совсем охамевших в последнее время представителей бизнеса. Захваченные сыскным пылом Севостьянов с Атасовым никак на слова Емельяна не реагировали. Разве что ускорили темп, заставив солидного и не слишком рослого вице-губернатора почти перейти на бег.

– Куда вас понесло? – возмутился Загоруйко.

– Кажется, пришли... – негромко отозвался Атасов.

Над головой возмущенного губернатора вспыхнули звезды, а негодяйка Луна хитренько подмигнула ему с небосвода. Емельян Иванович вздохнул с облегчением, но, кажется, сильно поторопился. Приключение не только не закончилось – оно вступило в решающую фазу!

– Ну и домина! – ахнул остановившийся рядом Атасов.

Действительно, было чему удивиться. Такого здания Загоруйко в родном Кацапове не помнил. Мало того, что сложено из громадных камней, явно неподъемных для кацаповских строительных подразделений,– оно еще и пронзало своими шпилями небеса, теряясь в совершенно непроглядной тьме!..

Впрочем, долго цокать языком в удивлении и восхищении Загоруйко не пришлось: его довольно грубо ухватили за шиворот и в два счета «загнули салазки». Все произошло настолько быстро, что у вице-губернатора не возникло ни малейшего сомнения в присутствии рядом истинных профессионалов.

– Ведите охальников к его сиятельству! – раздался у самого уха Загоруйко хриплый голос.

Емельян Иванович попробовал было обернуться и объяснить работникам спецслужб, что произошла нелепая ошибка и что попали они на режимный объект по недоразумению. В конце концов, ничего страшного ведь не произошло: как вице-губернатор, он имеет допуск к государственным тайнам... Однако поползновения Загоруйко остановил грубый тычок в челюсть, после которого он на несколько минут потерял ориентировку в пространстве... Очнулся Емельян перед внушительным троном под черным балдахином, на котором сидел незнакомый мужчина довольно невыразительной внешности в разрисованной серебряными звездами хламиде.

– Вот, вашество, нашли-таки безрогого! – проскрипел слева от Загоруйко неприятный голос.– Можете потренироваться.

Емельян Иванович потихоньку осваивался в непривычной обстановке. Туман в голове рассеялся, и он обнаружил, что находится в огромном, роскошно украшенном зале. Ни Атасова, ни Мишки Севостьянова рядом не было...

Взглянув исподтишка на сопровождающего, Загоруйко поневоле вспотел, и остатки волос зашевелились на его голове. Нельзя сказать, что в обладателе скрипучего голоса не было ничего человеческого, но это «человеческое» уж слишком причудливо сочеталось с козлиным. Ну какой нормальный мужик станет носить, простите, рога на голове? Не говоря о копытах, которыми сей, грубо говоря, сатир бодро постукивал по мраморному полу, кружа вокруг трона и подскакивая то с правой, то с левой стороны к его сиятельству, лениво отмахивавшемуся от назойливого прислужника, как от мухи.

– Это куда же я попал? – вырвалось у Емельяна Ивановича.

– В замок его сиятельства мага и чародея Кукуя! – хихикнул сатир с серебряными рожками на голове.

Поначалу Загоруйко решил, что его разыгрывают... Какой-нибудь олигарх построил дворец на кацаповской земле без разрешения областной администрации и вздумал пошутить над солидным человеком. А сатир – просто ряженый! Скоморох, нанятый за деньги, чтобы пугать и смешить почтенную публику... Однако после того как в зал вошел еще один представитель местной фауны с откровенно лягушачьим лицом, Емельяну пришло на ум, что дело здесь не в капризах окончательно обнаглевших отечественных богатеев. От этой мысли у него засосало под ложечкой, а лысина во второй раз покрылась испариной.

– Вы кто? – спросил Емельяна чародей Кукуй.

– Колобок... – назвался Загоруйко прозвищем, которым наградил его неблагодарный электорат.– Помните: я от дедушки ушел, я от бабушки ушел...

– А от тебя, волк, и подавно уйду!..– продемонстрировал хорошее знание русского фольклора хозяин чудесного замка.– А вы местный или случайно сюда попали?

– Местный он, местный! – в один голос проквакали уроды.– Не сомневайтесь, ваше сиятельство.

– Пожалуй, они правы,– не стал спорить Загоруйко.

– Ну, тогда я попробую,– тяжело вздохнул чародей.– Вы уж не обижайтесь, если что не так...

Пока Емельяну Ивановичу обижаться было не на что. Не считая нанесенного неразумной охраной удара в челюсть, обращались с ним весьма сносно. Челюсть, правда, побаливала, но предъявлять претензии хозяевам Загоруйко не торопился. Чародей Кукуй ему даже по-нравился своей вежливостью и предупредительностью. Внешне он ничем не напоминал злодея. Насторожило, впрочем, не совсем адекватное поведение этого Кукуя, когда он вдруг начал размахивать руками и городить всякую абракадабру, отдаленно напоминавшую внятную человеческую речь. Загоруйко тут же предположил, что угодил, не иначе, в хорошо оборудованную частную клинику для богатых психопатов. Никакие другие разумные объяснения на ум не шли. Будучи человеком прагматичным и трезвомыслящим, он не мог и на мгновение допустить, что перед ним нечистая сила... А чародей Кукуй до того в раж вошел, что начал то ли дуть, то ли и вовсе плевать в сильно приунывшего вице-губернатора, которому не оставалось ничего другого, как терпеливо сносить выходки больного человека.

– Не получилось! – паскудно хихикнул сатир.– Опростоволосились, вашество! Это не рога, а ослиные уши.

Чародей Кукуй еще немного попрыгал на троне, потом махнул рукой и тяжело вздохнул. Кажется, он был сильно смущен своей неудачей, хотя Загоруйко понятия не имел, чего он, собственно, добивался. Тем не менее элементарная вежливость требовала выразить психу сочувствие. Заодно Емельян рассчитывал заслужить его расположение.

– Да не убивайтесь вы так, ваше сиятельство,– мягко посоветовал Загоруйко.– С кем не бывает? В следующий раз получится. В конце концов, не боги горшки обжигают.

– В соседнем зале еще двое дожидаются! – доложил чародею сатир.– Может, на них потренируетесь, вашество?

– Нет, Погоняйло, спасибо... – Кукуй даже порозовел от смущения.– Давайте сделаем перерыв до утра. Поздно уже. А этих покормите. И ни в чем их не стесняйте...

Кукуй сошел с трона и торжественно покинул зал, подметая роскошным одеянием до блеска начищенный пол. По мнению Загоруйко, чародею явно не хватало уверенности в собственных силах. А при ходьбе ему не следовало так сутулиться. Уж если ты тронулся умом до такого состояния, что вообразил себя черт знает кем, то будь добр хотя бы внешне соответствовать!

– Ну, пошли, что ли, чмо недоделанное! – брезгливо обернулся в сторону Емельяна Ивановича сатир Погоняйло.

Загоруйко хотел было возмутиться подобным обращением с заслуженным человеком, но, взглянув в горящие недобрым огнем козлиные глаза, передумал. И даже впал в некоторую оторопь. Этот Погоняйло никак не вписывался в разумно выстроенную картину мира, так и норовил вывернуть ее наизнанку, ввергая тем самым трезвомыслящего человека в сомнения по поводу собственной психической адекватности.

Загоруйко отвели в небольшую комнату, где он к немалой своей радости обнаружил спутников по нечаянному приключению. При появлении Емельяна Ивановича Атасов и Севостьянов подпрыгнули с лавки, словно по команде, и уставились на вице-губернатора с таким видом, будто он, по меньшей мере, чудо-юдо морское, выползшее на белый свет в самый неподходящий момент с целью поразить народонаселение своим экзотическим видом.

– Емельян Иванович, что с вами?! – в ужасе воскликнул Мишка.

– А что со мной? – удивился вице-губернатор.

– Так ведь у тебя ослиные уши! – отчего-то шепотом выдохнул Атасов.

Загоруйко обиделся – нашли время и место для шуток!.. Уж с чем с чем, а с ушами у Емельяна Ивановича всегда было в полном порядке. Этим двоим глаза надо прочистить, а заодно и мозги. Затащили, понимаешь, вице-губернатора в подозрительную дыру, да еще и изгаляются над приличным человеком, и без того находящимся во взвинченном состоянии.

– Жрать будете, уроды? – заквакали от дверей.– Его сиятельство велел вас покормить.

– Покорнейше благодарим... – ехидно поклонился субъекту с лягушачьей мордой Емельян Иванович.– Но на ночь есть вредно.

– Ну и хрен с вами! – обиделся субъект и демонстративно хлопнул дверью.

Комната, выделенная то ли гостям, то ли пленникам, ничем не напоминала тюремную камеру. Это обстоятельство слегка успокоило Загоруйко. Была она не велика и не особенно роскошно убрана, но стояли три широкие лавки, на которых можно было скоротать ночь.

– Хотел бы я знать, где он откопал этих уродов? – кивнул Емельян Иванович на закрывшуюся дверь.

– Кто – он? – дуэтом спросили Атасов и Миша.

– Чародей Кукуй... Абсолютно никчемная и заурядная личность с претензиями на манию величия.

– Кое-что он все-таки может... – возразил Атасов, оглядывая Загоруйко со всех сторон.– Ты в зеркало-то давно смотрел, Емельян?

– При чем тут зеркало? – удивился окончательно сбитый с толку вице-губернатор.– Вас тут как мешком из-за угла пришибли!

– Пришибли – да не нас! – вздохнул Миша.

К зеркалу, висевшему в углу, Емельян Иванович все-таки подошел – просто для успокоения разыгравшихся из-за нелепого приключения нервов. Сначала он едва не выругался вслух, решив, что два обормота опять его разыгрывают, подсунув портрет лысого урода с огромными, торчащими вверх, жутко волосатыми ушами. Однако через мгновение Загоруйко в ужасе осознал, что этот урод – не кто иной, как он сам!.. Емельян Иванович потрогал уши и убедился, что их ему не приклеили, что они сидят на его голове самым натуральным образом, безобразные и вызывающие!

– Да не расстраивайтесь, Емельян Иванович,– утешил вице-губернатора Миша.– У царя Мидаса тоже были ослиные уши – он их прятал под париком.

– Тебе, Емельян, парик пойдет! – поддержал секретаря Атасов.– Такой кучерявый и с бакенбардами, как у Александра Сергеевича Пушкина. Хотя с женой, конечно, могут возникнуть проблемы – если она у тебя не извращенка.

– Попрошу моей жены не касаться! – взвизгнул ошалевший от жуткого зрелища Загоруйко.– Я на вас управу найду!

– Ты, главное, не впадай в истерику, Емельян... – похлопал его по плечу Атасов.– Я, брат, и не таких страшилищ видел. У того же Жигановского не только копыта отросли, но и свинячье рыло, на которое смотреть было страшно!.. О Евграфе Сиротине и говорить нечего. А у Сени Курицына вообще лисий хвост вырос!

– Ты что несешь?! – вытаращил дико глаза на журналиста вице-губернатор.– Ты соображаешь, что городишь-то?!

– Что видел, то и горожу! – обиделся на критику Атасов.– Я их даже на видеокамеру заснял и в эфир выдал. Потом меня все коллеги поздравили с грандиозным шоу!

– А почему ты в милицию не заявил или ФСБ? – засомневался Миша.

– Сиротин вон заявил Пацакову – и где оказался? То-то и оно!.. Я тоже всячески себя уговаривал, что там было всего лишь цирковое представление, но сомнения мучили! Потому и приехал в ваш Кацапов следом за этими экстрасенсами... Зато теперь сомнений никаких: так шалить может только нечистая сила!

– Это Рыжий – нечистая сила?! – подпрыгнул на месте Загоруйко.– А Венедикт Жигановский?!

– Жигановский продал душу дьяволу! – мрачно изрек прозревший журналист.

Ну, влипли!.. Загоруйко в отчаянии схватился за голову... Не верил до самого последнего момента... Атеизм почитал за спасительную соломинку... Вот тебе и Маркс с Энгельсом! Вот вам и научный коммунизм!.. Емельян Иванович лучшие годы на его изучение убил! Ночей не спал, сдавая зачеты по диалектическому материализму!.. Заслуженная награда – ослиные уши...

– Бежать отсюда надо... – заерзал на лавке Миша.

– Большой вопрос – можно ли вырваться из ада?– вздохнул Атасов.

У Загоруйко екнуло сердце – да быть того не может! Ведь не того он калибра грешник, чтобы вот так сразу – и в ад!.. Тем более добровольно сюда спустился – как некий итальянский поэт... Нет, ну какой из этого Кукуя Вельзевул? Так, мелкое недоразумение – не вслух будь сказано...

И тут Загоруйко осенило! Щелкнуло что-то в голове, и он припомнил подслушанный в ресторане разговор между Мышкиным и интеллигентным вором Степаном Степановичем.

– Это не ад вовсе! – сказал он встревоженным подельникам.– Это Кощеево царство!

– Но ты же сказал, что хозяина-чародея Кукуем зовут?

– Может, у него псевдоним такой! – огрызнулся Загоруйко.– Откуда мне знать местные порядки?..

Черт с ними, с ушами, решил Емельян Иванович, хирургия ныне творит чудеса! Где надо – подрежут, подошьют, подклеят – и будут как новые!.. Надо лишь выбраться из колдовского замка, да побыстрее! Пока не проснулся Кукуй и не продолжил столь «удачно» начатую работу: Емельяну Ивановичу очень не хотелось завершить жизнь в ослиной шкуре... И за что такое наказание свалилось на Черноземную область?! Жили себе тихо-мирно, так нет – черт принес столичного сатира Жигановского вместе с бандой монстров!

– Дверь не заперта... – Миша осторожно выглянул наружу.– В коридоре пусто.

– Рвем когти! – обрадовался Атасов.– Нам здесь засиживаться не с руки!..

Вопрос, однако, состоял в том, куда рвать эти самые когти? Замок был настолько огромен, что отважные следопыты уже через десять минут окончательно заблудились в его бесчисленных переходах. Более бездарно спланированного здания Загоруйко видеть еще не доводилось!.. Впрочем, чему удивляться, если его строили циклопы?! Во всяком случае, именно так утверждал вор-рецидивист Степаныч. Похоже, не врал... Отечественным прорабам нагромоздить подобное было бы явно не под силу!..

Пока бегали по освещенным помещениям, Емельян Иванович никакого страха не чувствовал. Даже наоборот – им овладел душевный подъем, вызванный столь легким освобождением... Но потом свет вдруг иссяк, продвигаться пришлось на ощупь, изредка подсвечивая себе зажигалками... Первым куда-то запропастился Миша. То есть ступил в темный угол – и исчез, словно его никогда и не было. На громкие крики Атасова и Загоруйко откликалось только эхо.

– Надо поворачивать назад... – хрипло сказал журналист.

– А куда – назад-то?! – взвизгнул от страха Загоруйко.

Ситуация сложилась аховая. Ни Атасов, ни вице-губернатор не могли определить, где зад, а где перед. Так и крались по заколдованному замку в полной темноте, выбросив опустошенные зажигалки...

Емельяну Ивановичу хотелось пить. Он бы сдался с восторгом местным властям, но те, к сожалению, не спешили на помощь... В довершение всех бед пропал и Атасов... Загоруйко бросился сначала вправо, потом влево... поскользнулся... упал... подхватился на ноги... Ни бежать, ни идти было абсолютно некуда, а просто сидеть или стоять – страшно... Тьма, казалось, сгущалась все сильнее и сильнее, сжимая несчастного беглеца в своих объятиях...

Когда сердце несчастного Емельяна уже готовилось разорваться от ужаса, где-то далеко впереди мелькнул свет. Загоруйко заторопился, ударился коленом о что-то твердое, но мужественно продолжил бег за ускользающим отблеском. Он его все-таки настиг... Он ворвался с радостным мычанием в обширный зал и... застыл как вкопанный!

В зале пировали... Только то был пир призраков – Загоруйко определил это с первого взгляда... Во главе стола сидела сама Смерть с хорошо отточенной косой в руках и призывно манила к себе Емельяна Ивановича. Вице-губернатор не торопился. То есть он и рад бы был бежать со всех ног – разумеется, в обратную сторону,– да ноги приросли к полу. Зрелище, открывшееся Загоруйко, было не для слабых нервами и желудком. Пожелтевшие от времени скелеты смотрели на незваного гостя пустыми глазницами...

– Садись, Емельян,– пригласила Смерть.– Поговорим, поокаем...

Однако разговаривать со Смертью Загоруйко не стал. Заверещав, он подстреленным зайцем метнулся прочь из страшного зала, прошибая лбом чувствительные преграды! То есть Емельяну казалось, что кругом сплошные стены,– тем не менее он куда-то бежал в полной темноте, потеряв всякое представление о времени и пространстве... В какой-то момент он решил, что это конец, что ничего в его жизни больше не будет: ни молодой жены Оленьки, ни вице-губернаторского кресла, ни пятиминуток в пацаковском кабинете, ни даже выборов... Он хотел остановиться, чтобы перевести дух, и не смог – ноги сами несли его по сатанинскому лабиринту и вынесли наконец в еще один освещенный зал...

Здесь никто не пировал. Атмосфера была тихой и умиротворенной. Загоруйко перевел дыхание и осмотрелся. Годовалого мальчишку он увидел не сразу. Тот тихо сидел на полу в самом углу помещения и сосредоточенно грыз погремушку двумя острыми – судя по всему, недавно проросшими – зубами.

Емельян приблизился к малышу почти вплотную и даже пару раз гугукнул, привлекая к себе внимание. Карапуз на вице-губернатора посмотрел без всякого испуга и улыбнулся ему беззубым ртом. Ничего подозрительного в нем не было. Создавалось впечатление, что рассеянные няньки забыли о вверенном их попечению чаде, но должны же, в конце концов, спохватиться и вернуться за ним...

Загоруйко заинтересовала погремушка, которую младенец держал в руке, а также четыре карты, лежавшие у его ног. Игрушка представляла собой ухмыляющегося скомороха – черного, как сажа из преисподней!.. Емельяну не понравилась ухмылка шута: было в ней что-то злобное, чужеродное... А на искусно сделанных картах красовались четыре кавалера. Приглядевшись к одному из них, Емельян едва не вскрикнул в испуге – ну вылитый Рыжий, виденный им недавно в ресторане! Тот самый князь Мышкин, которого окружающие называли то идиотом, то экстрасенсом, а то и вовсе инопланетянином...

Трясущейся рукой Загоруйко потянулся к карте и почти коснулся ее, но вдруг погас свет. Пол под ногами вице-губернатора завибрировал. Младенец заплакал – только уже не рядом, а где-то очень далеко... Вязкая, давившая на уши тишина вдруг взорвалась криками и треском скрещивающихся клинков. Потом чей-то голос произнес прямо над ухом Загоруйко:

– Это ты... Это ты их привел?!

Емельян хотел было ответить, что он тут совершенно ни при чем, что попал сюда совершенно случайно, что никого с собой не приводил, не считая потерявшихся в переходах огромного замка Атасова и Севостьянова... Только, похоже, никто в его оправданиях не нуждался. Крики прекратились, и вновь наступила мертвая тишина... Для беготни у Загоруйко уже не было сил, и он медленно побрел сквозь непроглядную тьму. Скоро, споткнувшись обо что-то, он рухнул, больно ударившись о каменный пол. Подниматься не стал – почти мгновенно уснул, будто провалившись в глубокую черную пропасть...

Проснулся Емельян от света, резанувшего по глазам. С трудом разлепив веки, ошалело уставился на разухабистых молодцов, которые сноровисто грузили на смирнехоньких низкорослых лошадок, цокавших копытами по мраморному полу, разбросанные по всему огромному залу тюки, корзины и сундуки. Один из молодцов – здоровенный детина под два метра ростом, с круглыми, удивленно смотревшими на мир глазами– показался Загоруйко знакомым. Не сразу, но Емельян все же припомнил санитара из психодиспансера, неудачно сторожившего дверь в палату буйнопомешанного. Звали его вроде Колей Бабкиным... Кажется, Мишка Севостьянов уверял, что внедрил этого недоучку – студента медвуза в окружение Венедикта Жигановского...

– Зачем нам столько барахла? – обернулся санитар к человеку средних лет, обутому в высокие кожаные сапоги, с каким-то странным мечом на роскошном, отделанном золотом и драгоценными камнями поясе.– У нас пупки развяжутся, пока мы все это погрузим, Билл.

– Во-первых, не Билл, а Рваный Билл... – важно поправил Колю человек в сапогах.– Во-вторых, мы не нищенку замуж отдаем, а принцессу Анастасию, дочь короля Трахимундии Абалдуина Восьмого!.. Скажи Погоняйле, чтобы выделил людей... в смысле, существ... ну, в общем, массовку – пусть попотеют немножко!..

Видимо, Рваный Билл имел право командовать здесь, поскольку через каких-нибудь пять-десять минут зал заполнился «массовкой», при виде которой у Загоруйко опять засосало под ложечкой. Откуда-то появились рогатые, хвостатые, ушастые уроды: приснись они Емельяну в кошмарном сне – обязательно довели бы до нервного припадка!

– Эй, ты! – ткнул пальцем Рваный Билл в поднимавшегося с пола вице-губернатора.– Ушастый! Почему сачкуешь? Бери тюк и грузи на лошадь!

Загоруйко спорить с грозным атаманом не стал и с готовностью присоединился к копошившейся вокруг ценного груза «массовке». У Емельяна появилась надежда выбраться наконец из страшного места в свой родной, населенный нормальными людьми мир. Ну, пусть не всегда и не во всем они нормальны, но ведь не монстры, не сатиры и не оборотни!

– Шевелись! – громко крикнул Рваный Билл, выгоняя людей, лошадей и «массовку» на дорогу, чем-то напоминавшую тоннель, по которому Емельян проник в Кощеево царство. Загоруйко пришло в голову, что у него есть шанс попасть совсем не туда, куда стремилась его душа. Но поворачивать назад было уже поздно: чей-то увесистый кулак опустился на его загривок, придавая отдохнувшим во время сна ногам необходимое ускорение.

– Поторапливайся, Ушастый! Нам еще полчаса топать...

10

Земля. Черноземная область. Город Кацапов. Информация к размышлению

Виссариона Пацакова разбудили среди ночи самым бесцеремонным образом. То есть ночь, пожалуй, уже кончилась, но занималось столь раннее утро, что тревожить губернатора было верхом неприличия!.. Тем не менее кто-то настойчиво рвался в спальню Виссариона, яростно отругиваясь от бдительной охраны.

Пацакову надоело слушать лай в прихожей. Он нехотя поднялся с постели, накинул на плечи халат и вышел навстречу жаждущим пообщаться с ним людям.

– Наконец-то, Виссарион Дмитриевич! – рванулся к нему Миша.– Тут такое происходит!.. Такое!.. А эти заладили, как попугаи: нельзя, нельзя!..

«Попугаев» Пацаков жестом выслал вон, после чего приступил к допросу взволнованных гостей. То есть хотел приступить, но гости заговорили наперебой – так что Виссариону Дмитриевичу с трудом удалось вставить меж их несвязных речей лишь пару веских слов:

– Давайте по порядку!

Севостьянов с Атасовым переглянулись, затем Миша наконец сообщил крайне важную информацию:

– Загоруйко пропал!

– Где пропал? – спросил Виссарион Дмитриевич, присаживаясь в кресло.– И при каких обстоятельствах?

– Пропал в Кощеевом царстве! – быстро ответил Миша.– Обстоятельства исчезновения не выяснены!.. А перед этим у Емельяна Ивановича отросли ослиные уши – вот, Эдуард не даст соврать!

У Пацакова зародились смутные подозрения. Ему показалось, что гости в стельку пьяны, а потому и несут непотребное. Виссарион Дмитриевич демонстративно втянул в себя воздух и действительно уловил запах спиртного, исходивший от хорошо погулявших людей.

– Выпили мы... – подтвердил Миша.– А кто бы такое выдержал, Виссарион Дмитриевич? Огромный замок – всего в десяти минутах ходьбы от центра Кацапова! Его циклопы построили, если верить слухам. И кругом – сатиры, оборотни, лешие, шишиги и прочая нечисть! Верховодит сбродом некто Кукуй – колдун и чародей. Мы его, правда, не видели, но это он наградил Загоруйко ослиными волосатыми ушами!.. Я как узрел Емельяна Ивановича – сердце в ужасе зашлось! Такой удар по престижу областной власти! Вице-губернатор – с ослиными ушами!.. Электорат на подобное никогда не согласится, и избирательная кампания пойдет коту под хвост!

– Ты что несешь, Миша? – раздраженно цыкнул на расходившегося секретаря Пацаков.– Какие уши? Какой еще Кукуй?.. Я тебе приказал следить за Жигановским, а ты надрался, как свинья, и буянишь в доме губернатора!.. Не ожидал... От тебя, Севостьянов, не ожидал!

– Ну, правильно! – обиделся Миша.– Я же и вышел кругом виноватым!.. А то, что Жигановский с нечистой силой связался,– это как?! Да другой бы на моем месте такого вообще не вынес – свихнулся бы, как Евграф Сиротин, и дело к стороне!

– Про нечистую силу – это ты в переносном смысле?

– В каком переносном?! – задохнулся от возмущения Миша.– Мне лично оборотни руки крутили, пока были в человеческом обличье, а потом они волками обернулись и гнали нас с Эдуардом до самой гостиницы! Просто чудом ушли!.. Можете себе представить, Виссарион Дмитриевич, картину: стоит человек как человек – и вдруг начинает шерстью обрастать... Ужас какой-то!.. В конце концов, это же законом запрещено! Куда, интересно, смотрят наши специальные службы, прокуратура, наконец?!

– Там тоннель был, Виссарион Дмитриевич... – вместо обиженно примолкшего Миши вступил в разговор Атасов.– Прямо в номере идиота князя Мышкина. Мы трое – я, Миша и Загоруйко – пошли проверить, кто и зачем его соорудил, и попали в заколдованный замок.

– А что сейчас с этим тоннелем?

– Стена заросла на наших глазах – после того как мы с Севостьяновым выскочили из подземелья... Видимо, в замке решили отгородиться от непрошеных гостей...

Пацаков мучительно анализировал ситуацию. Конечно, этим двоим с пьяных глаз черт знает что могло почудиться. Но не слишком ли много психов вдруг ни с того ни с сего появилось в окружении губернатора Черноземной области?.. Началось все с Евграфа Сиротина, который нес вроде бы совершенную околесицу про летающих на метлах ведьм. Но потом реальные ведьмы соблазнили верных соратников губернатора, выставив их на посмешище всей стране! А ведь кадры были проверенные... Нет, конечно, и Тряпичников, и Кудлаков, и Сидоров далеко не святые, но уж и не настолько порочны, чтобы пускаться в загул во время избирательной кампании, сводя на нет усилия губернатора!..

Однако поверить в то, что в его области завелась нечистая сила, глава администрации просто не мог... А уж заявить об этом во всеуслышание – тем более!

Скандал разразится – на всю страну. Губернатор Пацаков сошел с ума... Губернатору Пацакову чудятся зеленые чертики и летающие тарелки... А не отправить ли нам Виссариона Дмитриевича в специальное заведение, где опытные эскулапы излечат его от белой горячки?.. Наверняка Венедикт Жигановский как раз этого и добивается, мистифицируя помощников Пацакова! В конце концов, кто мешал ему опоить Атасова с Мишей, а потом загипнотизировать их до полного умопомрачения? Шерстью, видите ли, люди обрастали... Дыра в стене сама собой затянулась... Да кто из серьезных людей в такое поверит? После статьи-то Василия Щеглова про строящийся космопорт для приема НЛО?.. Ведь засмеют... Прессе только дай повод – изукрасят так, что сам себя не узнаешь!

– Ты выяснил, кто такой Василий Щеглов? – спросил Пацаков у Миши.

– Шофер Жигановского.

Нечто подобное Виссарион Дмитриевич и предполагал... Шут он гороховый – этот Веня! И всех нас шутами хочет выставить!..

Пацаков поднялся с кресла, подошел к дверям и крикнул, чтобы принесли кофе. Досмотреть сон все равно теперь не удастся... Проблемы валились и валились на губернаторскую плешь, гнетя к земле его нехилые плечи. Главное – ни на кого положиться нельзя!.. Взять хоть того же Загоруйко. Ведь кремень был мужик – пока не связался с молоденькой секретаршей! Всему городу известно, что она наставляет ему рога с Мишкой Севостьяновым. Теперь вот в дополнение к рогам ему понадобились еще и ослиные уши! И он их получил – от Венедикта Владимировича Жигановского. Получил заслуженно: нечего на старости лет корчить собой сексуального гиганта!..

Кофе Виссариону Дмитриевичу так и не принесли. За дверью вновь послышались шум и ругань озлобленных охранников. Похоже, к Пацакову рвался еще один псих и прорвался-таки – несмотря на все усилия губернаторских церберов.

Виссарион Дмитриевич с изумлением уставился на возникшего на пороге сухонького старичка с крючковатым носом и круглыми совиными глазами. Старичок был невелик ростом и одет в скромную пиджачную пару. Просто поразительно, как два амбала-охранника не сумели справиться со старым трухлявым грибом!

– Уймите своих людей, Виссарион Дмитриевич...– укоризненно покачал головой старичок.– А то мне придется прибегнуть к нетрадиционным методам.

Растерявшийся Пацаков молчал, и охранники, ободренные присутствием начальника, ринулись в бой. Увы, их атака закончилась полной неудачей! Старый гриб хлопнул в ладоши, и два дуба рухнули, как подкошенные, на пол, да так и остались лежать в неподвижности.

– Ну вот... – укоризненно покачал головой старичок.– Я же предупреждал вас, Виссарион Дмитриевич.

– Вы кто такой? – хрипло спросил Пацаков, слегка пришедший в себя.

– Кокарев Никандр Христофорович... – Старичок протянул губернатору паспорт гражданина Российской Федерации.– Старший научный сотрудник института прикладных исследований.

– Так вы ученый? – с облегчением вздохнул Пацаков.

– Доктор наук... – скромно подтвердил Никандр Христофорович.– Наш институт занимается аномальными явлениями. Вы уж извините, что я к вам без приглашения... За охранников не беспокойтесь: через минуту они очнутся, встанут и спокойно уйдут.

– Вы, случайно, не экстрасенс? – спросил заинтригованный Пацаков.

– Можно сказать и так... Я остановился по приезде сюда в гостинице и услышал случайно разговор этих двух молодых людей. Очень, знаете ли, примечательная тема, чрезвычайно меня заинтересовавшая. К сожалению, молодые люди были настолько взволнованы, что не захотели ответить на мои вопросы. Пришлось последовать за ними. Любопытство ученого, знаете ли, выше условностей... Еще раз извините, Виссарион Дмитриевич, но мне показалось, что вы и ваши сотрудники нуждаетесь в помощи человека, сведущего в аномальных явлениях...

Пока доктор наук Кокарев пояснял причину своего прихода, охранники действительно очнулись и, не задавая лишних вопросов, покинули помещение. Пацаков посмотрел им вслед с интересом. Амбалы двигались как сомнамбулы или как загипнотизированные – что, вероятно, одно и то же... Виссарион Дмитриевич в отличие от гостя не был сведущ в аномальных явлениях и не брался оценивать с научной точки зрения скорую и решительную победу престарелого Давида над двумя молодыми Голиафами. Просто Никандр Христофорович Кокарев произвел на него очень хорошее впечатление. А Севостьянов с Атасовым и вовсе смотрели на пришельца, раскрыв рты.

– И что вы думаете по поводу откровений этих молодых людей? – кивнул небрежно на своих непутевых помощников Виссарион Дмитриевич.

– Видите ли, господин Пацаков, современная наука отрицает существование параллельных миров. Но есть данные, так сказать неофициального порядка, которым академия наук не спешит давать объяснения. Думаю, эти молодые люди столкнулись с чем-то подобным.

– Мы полагали, что имеем дело с экстрасенсами и гипнотизерами очень высокого уровня.

– Все может быть! – развел руками Никандр Христофорович.– Но чтобы ответить предметно на ваш вопрос, мне нужно познакомиться поближе с вашими оппонентами... Почему бы нам с вами не заключить договор о сотрудничестве, Виссарион Дмитриевич?

– И какую сумму вы хотите за свои труды? – нахмурился Пацаков.

– Пять тысяч долларов меня вполне устроят, Виссарион Дмитриевич. Я ведь ученый, а не стяжатель. Ну и, разумеется, ваше содействие во всех моих начинаниях тоже не будет лишним. Вот, извольте ознакомиться. Это типовой договор, который мы предлагаем всем своим клиентам.

Виссарион Дмитриевич с интересом взял предложенную доктором наук Кокаревым бумагу. Ничего экстраординарного она не содержала: самый что ни на есть обычный бланк с печатью. Сумма проставлена прописью. Деньги, в общем-то, небольшие. За разоблачение проходимца Жигановского и его банды Пацаков готов был дать и больше. Имелись, конечно, сомнения, как старый ученый гриб Никандр Христофорович справится с молодыми и полными сил хамами, но, в конце концов, попытка не пытка... И Пацаков размашисто подмахнул бумагу.

– Надеюсь, эти молодые люди введут меня в курс дела?

– Разумеется, господин Кокарев. Миша, поручаю тебе нашего гостя: создай ему все условия для труда и отдыха...

На этом аудиенция завершилась. Старый профессор церемонно раскланялся с губернатором и в сопровождении Атасова и Севостьянова покинул помещение.

Пацаков наконец-то получил возможность выпить утренний кофе. Однако принесенный напиток почему-то сильно горчил. Виссарион Дмитриевич почувствовал смутное беспокойство. Возникло ощущение совершенной им серьезной ошибки, возможно даже – непоправимой... «Скорее всего, от недосыпа и разгулявшихся по случаю выборов нервов!» – успокоил себя Пацаков.

Под знаменитого профессора Михаилу удалось выпросить у губернаторской обслуги довольно приличную «ауди». Донельзя довольный таким оборотом дела, он радушно пригласил Никандра Христофоровича в салон. Пережитое приключение и хорошая доза спиртного сделали губернаторского секретаря особенно разговорчивым. Он без конца оборачивался к сидящему на заднем сиденье профессору и задавал вопросы.

– Ты на дорогу смотри! – невыдержал наконец Атасов.– А то врежемся сейчас во встречный грузовик и будет нам такая аномалия, что костей не соберем.

Однако Никандр Христофорович охотно поддерживал беседу, любезно отвечая на все Мишины вопросы. В отличие от губернатора Пацакова, старый профессор отнюдь не был уверен, что вчерашнее приключение Севостьянова и Атасова есть результат гипноза или морока – так называли подобное состояние наши предки. В мире существуют некие тонкие материи или сгустки энергии, которые в обычное время себя не проявляют, но при определенных обстоятельствах вполне могут активизироваться в виде параллельной реальности, способной наносить людям вред.

– Что-то вроде материализовавшихся привидений? – спросил Миша.

– Именно,– подтвердил профессор.– Вопрос этот еще недостаточно изучен, но то, что такие субстанции существуют в природе, практически ни у кого из серьезных ученых мужей не вызывает сомнений. Правда, подобные факты не афишируются – дабы не вызвать ненужного ажиотажа среди неподготовленного к таким встречам населения. Приходится, знаете ли, учитывать в научной деятельности страхи и суеверия обывателей.

– Неужели и замок может материализоваться из сгустка энергии? – удивился Атасов.

– А почему нет? – пожал плечами Кокарев.– Такие случаи известны мировой науке. Если перечитать исторические хроники, то там вы найдете и массу свидетельств появления существ, не совсем обычных для нашего мира. Принято было считать их просто галлюцинациями, однако в последнее время появились научные статьи, по-иному трактующие эти события...

Город начинал потихоньку втягиваться в новый трудовой день. Машин на его улицах явно прибавилось, как и суетливо мельтешащих людей. То были самые обычные наши граждане, своей заурядностью начисто опровергавшие саму возможность появления каких-то там энергетических субстанций. В Средние века – еще куда ни шло: там могла возникнуть чертовщина. Но в наш-то сугубо прагматичный компьютерный век – что делать нечистой силе на улицах города?.. Если бы Атасов собственными глазами не видел огромный замок и его обитателей, ни за что бы не поверил в его существование! А любого человека, посмевшего даже заикнуться о чем-то подобном, высмеял бы беспощадно!.. Даже сейчас ему легче было поверить в гипноз, в наваждение, нежели в реальность существования параллельного мира.

...Профессор Кокарев с интересом осмотрел загадочную стену в номере князя Мышкина, который очень даже мог быть, согласно теории ученого мужа, не человеком во плоти и крови, а энергетической субстанцией. Зато стена, открывшаяся взорам следопытов, на вид выглядела вполне обычной и на простукивание Мишкиными пальцами отозвалась унылым гулом. Об отверстии, которое здесь вчера обнаружил Атасов, практически ничто не напоминало. Ни тебе швов, ни следов цемента и кирпичной кладки... Как тут поверить в магию и чародейство? Скорее речь может идти о белой горячке!

– И что скажет наука? – осторожно полюбопытствовал Миша Севостьянов.

– Во всяком случае, вот это место,– профессор достал из кармана фломастер и начертил на стене овал неправильной формы,– по своей структуре сильно отличается от материала, использованного при строительстве здания.

Атасов с Севостьяновым переглянулись. Никандр Христофорович практически угадал контур обнаруженной Эдуардом вчера дыры. По всему выходило, что тоннель все-таки не плод их разгоряченного воображения...

– Очень похоже, что кто-то сначала прорвал силовой барьер, а потом поставил в этом месте заплатку – дабы не привлекать внимание любопытствующих... А мы сейчас попробуем эту заплатку убрать.

По сосредоточенному лицу Никандра Христофоровича было заметно, что он прилагает неимоверные усилия, правда, непонятно – к чему? Лоб его покрылся потом, губы беззвучно шевелились, а руки что-то беспрестанно чертили в воздухе. Наконец последовал громкий хлопок, пол завибрировал под ногами, и в стене образовалось уже знакомое Атасову и Севостьянову отверстие, из которого отчетливо запахло плесенью.

– Браво, профессор! – захлопал в ладоши Миша.– А то я уж решил, что все это мне действительно почудилось сегодня ночью... Пойдем в замок?

– Нет... – покачал головой Кокарев.– Слишком опасно. Не исключено, что нас там ждут с недобрыми намерениями... Отверстие мы пока заделаем – до лучших времен.

Атасову вдруг пришло в голову, что в лице Никандра Христофоровича они получили экстрасенса и гипнотизера, ничем не уступающего князю Мышкину и Степанычу. Мысль его нисколько не обрадовала. Скорее наоборот. Подумалось, что Пацаков слишком уж опрометчиво доверился практически незнакомому человеку...

Кокарев настолько аккуратно «законопатил» многострадальную стену, что даже очень острому глазу не к чему было бы придраться. Миша от восхищения прицокнул языком, а Атасов от восторженных похвал воздержался, решив попристальней присмотреться к доктору аномальных наук.

– А как же Жигановский? – обернулся Кокарев к Мише.– Вы обещали меня с ним познакомить.

– Самое время... – взглянул на часы секретарь губернатора.– Веня через десять минут дает пресс-конференцию здесь же, в гостинице. Будет много наших и столичных журналистов. Вот там мы вас, Никандр Христофорович, с ним и познакомим. Очень интересный тип – смею вас уверить. Хотя вы ведь наверняка о нем наслышаны...

Зал переполняла пишущая и электронная братия. Неоднократно бывавший на подобных мероприятиях Атасов быстро сориентировался в обстановке и выбрал места аккурат напротив трибуны в десятом ряду: и видимость была отличной, и слышимость тоже – даже если бы у выступающих вдруг отказали все микрофоны.

Кокарев с интересом рассматривал весело гудевшее собрание. Создавалось впечатление, что на подобных мероприятиях ему прежде бывать не доводилось. Несколько странно для доктора пусть и аномальных, но все же наук...

Жигановский запаздывал, доводя журналистскую братию до точки кипения. От коллег из «Комсомольского прожектора» Атасов узнал, что рейтинг Венедикта Владимировича поднялся на довольно приличную высоту и почти сравнялся с рейтингом Пацакова. Было от чего столичному политику, и без того не страдавшему избытком скромности, возгордиться.

Административный ресурс губернатора трещал по всем швам – в том смысле, что его верные сподвижники продолжали с завидной регулярностью попадать на страницы скандальной хроники, шокируя не привыкшую к подобным проявлениям сексуальной активности провинциальную публику. Словно какое-то поветрие поразило ряды губернаторской гвардии! Впросак попадали даже те, от кого подобных подвигов никто не ждал...

Жалкие попытки оправдаться только увеличивали недоверие и раздражение. Ну какая в наши дни может быть нечистая сила?.. Слухи о ведьмах, якобы науськанных коварным Жигановским на добропорядочных кацаповских чиновников, вызывали иронические ухмылки, а то и откровенный смех.

Журналистская братия ликовала. Нестандартное течение кампании в скучной и вроде бы во всем предсказуемой Черноземной области порождало жгучий интерес как в соседних регионах, так и за пределами страны.

Лишь Кремль выразил недовольство. Из уст в уста передавались сведения о состоявшемся буквально вчера разговоре руководителя президентской администрации с Виссарионом Дмитриевичем Пацаковым, где губернатору Черноземья были высказаны нелицеприятные замечания, исходившие – страшно подумать! – от самого президента... Словом, по всему было видно, что звезда Пацакова закатывается, а на ее месте все более уверенно утверждается звезда другого политика, известного, конечно, стране, однако ни на что серьезное вроде бы доселе не претендовавшего. Государственная дума, разумеется, в счет не шла. Штатные политологи уже подсчитывали шансы Жигановского на грядущих через четыре года выборах и утверждали, что Черноземная область может оказаться хорошим трамплином для вознесения Венедикта Владимировича в горние выси федеральной власти.

...Появление Жигановского зал встретил аплодисментами. Венедикт Владимирович твердым шагом направился к президиуму, сопровождаемый пятью кряжистыми соратниками, готовыми лечь костьми за своего вождя. Журналисты отметили, что среди политбойцов Партии солидарного прогресса нет Евграфа Сиротина, который, похоже, окончательно утратил доверие лидера.

– И который из них Жигановский? – тихо спросил Никандр Христофорович у Атасова.

Вопрос прозвучал более чем странно. Эдуард до сего момента был уверен, что Венедикта Владимировича знает вся страна. Поведение Жигановского давно уже стало притчей во языцех как у журналистов, так и у очень чуткого к скандалам электората. И вдруг нашелся человек, который не знает в лицо лидера Партии солидарного прогресса! Да что он, с Луны свалился – этот Никандр Христофорович Кокарев?

– Мордатый шатен в центре,– шепотом ответил Атасов.

– Спасибо,– вежливо отозвался Кокарев.

Пресс-конференцию Венедикт Владимирович начал с того, что принялся поливать водой из графина журналистов, сидевших в первых рядах. В задних послышались смешки и жиденькие хлопки.

– Жигановский в своем репертуаре! – недовольно буркнул Миша.

– Вы хотите сказать, что такое неадекватное поведение для него естественно? – удивился Никандр Христофорович.

– Более чем... – подтвердил Севостьянов.– Венедикт Владимирович любит пошутить. Тем и знаменит в электоральных кругах.

Вылив почти полный графин на разбегавшихся журналистов, Жигановский влез на стол и стал отплясывать барыню. Хотя не исключено, что это был гопак – Атасов слабо разбирался в народных танцах.

По залу пронесся шепоток изумления – к Венедикту Владимировичу присоединились соратники! При этом их лица сохраняли сосредоточенность. Ни тебе лихих выкриков, ни частушек про конкурентов!.. В танце солидных мужиков было что-то неестественное и даже жутковатое...

Шепоток изумления сменился протестным гулом непонимания и неприятия. Камеры, впрочем, продолжали снимать на пленку из ряда вон выходящее безобразие... И тут Атасов заметил, что Никандр Христофорович беззвучно шевелит своими тонкими синеватыми губами и чертит в воздухе знаки, очень похожие на те, которыми он пользовался в номере идиота Мышкина!.. Судя по всему, делалось это неспроста. По крайней мере Эдуарду показалось, что есть связь между манипуляциями, совершаемыми доктором аномальных наук, и поведением лидеров Партии солидарного прогресса.

– Вы что, гипнотизируете их? – прямо спросил у Кокарева Атасов.

– Не совсем... – слегка смутился профессор.– Просто проверяю некоторые свои гипотезы. Мне необходимо знать, обладает ли сам Жигановский экстрасенсорными способностями.

После этих слов старшего научного сотрудника института аномальных явлений Венедикт Жигановский взмыл к потолку, где и завис в абсолютно ненормальной позе. Видимо, чтобы исправить положение, кто-то неосязаемый поднял с пола стул и пристроил его под задницу новоявленного факира!

Среди журналистов началась легкая паника. Разумеется, от Жигановского ждали скандала, но тут он далеко переплюнул надежды самых отчаянных фантазеров! В свете происходившего на глазах изумленных журналистов ернические статьи в желтой прессе о ведьмах и инопланетянах не выглядели такими уж смешными...

Когда к парившему над головами ошарашенных зрителей Жигановскому присоединились его соратники по Партии солидарного прогресса, у многих не выдержали нервы. Возле выхода началась давка, не имевшая, впрочем, печальных последствий...

Жигановский со товарищи был внезапно возвращен на грешную землю и аккуратно посажен к столу. Лицо его приняло осмысленное выражение, и он произнес фразу, которую от него давно ждали:

– Ну, и какие ко мне будут вопросы, господа журналисты?

Господа журналисты с вопросами, однако, не спешили, медленно приходя в себя. Такое их поведение удивило Жигановского. Он что-то спросил у своих соратников – те лишь недоуменно пожимали плечами.

Наконец с места поднялся какой-то иностранец и с жутким акцентом спросил, являются ли для господина Жигановского полеты во сне и наяву обычным времяпрепровождением, или это эксклюзив, приготовленный для избирательной кампании?

Венедикт Владимирович вопроса явно не понял и начал говорить что-то по поводу самолета, купленного исключительно для нужд Партии на деньги заботливых спонсоров... И вообще, слухи, распространяемые гнусными людишками насчет связей лидера Партии солидарного прогресса с масонами, есть наглая и циничная клевета, ибо Жигановский родился патриотом и им умрет! Впрочем, умрет еще очень не скоро, предварительно попортив много крови удельным баронам, вообразившим, что святая земля Черноземья – вотчина, дарованная им в вечное владение! Многим еще придется вздрогнуть, и не один раз, при одном только упоминании имени Венедикта Жигановского!..

– Но ведь вы летали? – робко заметил иностранец.– Мы это сам видел!

– Моя твоя не понимай! – раздраженно отозвался политик.– Никс фирштейн!.. Кто пустил сюда этого придурка?!

Вопрос был задан вполголоса верным соратникам, но его услышал весь зал, на оскорбление коллеги, пусть и иностранца, отозвавшийся неодобрительным гулом. Жигановский выглядел кругом неправым. Если уж устраиваешь цирковое представление на пресс-конференции, так будь добр – объясни, зачем тебе это понадобилось?.. В конце концов, политика хоть и шоу, но особого рода, выстроенное по веками проверенным правилам! Внесение ноу-хау в процесс требует подробных комментариев! Иначе любой и каждый начнет вытворять все, что ему в голову взбредет, для привлечения голосов выбитого из колеи электората!

– Венедикт Владимирович,– поднялся с места известный своим ехидством корреспондент «Комсомольского прожектора» Худоркин,– вас обвиняют не в связях с масонами, а в сотрудничестве с нечистой силой. Как вы можете прокомментировать эту претензию к Партии солидарного прогресса?

– Да мало ли что плетут про Жигановского? – вяло отмахнулся Венедикт Владимирович.– В том числе и в вашей газете, Худоркин. Вы еще скажите, что я на метле летал!

– Про метлу не скажу, хотя слушок такой был... А вот как вы на стуле парили – это мы все своими глазами видели! Скажете, провокация, устроенная вашими конкурентами?.. Тогда зачем вы барыню на столе плясали, Венедикт Владимирович? Это что – протест против нынешней политики правительства, или вы преследовали другую цель?

– Он сумасшедший! – обратился к залу Жигановский.– Полный псих и подонок!.. Кто его сюда пустил? У него же только одна извилина – и та на коленке! Это провокатор! Жигановский под чужую дудку не пляшет! Вся страна это знает – один Худоркин не знает!.. Выведите его отсюда!

Зал возмутился уже не на шутку, и робкая попытка соратников Жигановского применить методы физического воздействия к Худоркину встретила решительный отпор.

Венедикт Владимирович растерялся. Пресс-конференция все больше превращалась в балаган. Ожидавшихся триумфа и посрамления оппонента почему-то не получалось. Прежде доброжелательно настроенные к лидеру Партии солидарного прогресса журналисты проявляли крайнюю степень агрессивности, непонятно чем вызванной... Самым умным при данных обстоятельствах было ретироваться, сославшись на неотложные дела. Жигановский так и поступил, предоставив соратникам вести арьергардные бои с наседающими журналистами.

Миша Севостьянов ликовал, радуясь осечке конкурента. Атасов ликовать не спешил, время от времени кося глазами на странного профессора, который спокойно наблюдал за всем происходящим, словно это не он спровоцировал громкий скандал... Нет слов: в лице Никандра Христофоровича Пацаков приобрел очень ценного сотрудника, но Эдуард все больше сомневался, что этот человек представляет в Черноземной области именно науку.

Пресс-конференция Жигановского имела широкий резонанс, не принесший, однако, лидеру Партии солидарного прогресса больших дивидендов. Как раз наоборот – Венедикт Владимирович стал терять голоса потенциальных избирателей. Консервативная кацаповская публика не оценила старания кандидата, трезво рассудив, что политика – это не цирк, а если и цирк, то в фигуральном смысле.

Виссарион Дмитриевич Пацаков довольно потирал руки. Нашлась-таки управа на хитроумного и пронырливого Венедикта, ставшего жертвой собственных темных технологий!.. Миша Севостьянов с готовностью поддакивал шефу, а вот Атасов усомнился, что полет на стуле – дело рук самого Венедикта Жигановского и его подручных экстрасенсов.

– Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Пацаков.

– Я хочу сказать, Виссарион Дмитриевич, что этот ваш Кокарев никакой не научный сотрудник. Вполне вероятно, что он из одной преступной шайки с идиотом Мышкиным и Степаном Степановичем. Либо из конкурирующей с ними фирмы... Зачем ему понадобился особняк за городом?

– Для научных опытов,– отозвался Миша.– Что ты, в самом деле, Эдуард? Ну, поживет он там недельку... Расходы-то небольшие.

– Так ты считаешь, Атасов, что Жигановский не по своей воле летал?

– Конечно не по своей! Он же не полный идиот, чтобы вытворять такое на глазах у журналистов, и без того обеспокоенных ненормальным прохождением выборов. Худоркин не случайно заикнулся о нечистой силе. Как хотите, Виссарион Дмитриевич, но я на вашем месте попросил бы помощи у федеральных властей: пусть проверят и Мышкина, и Кокарева.

– Никандра Христофоровича уже проверили... – пожал плечами Пацаков.– И по официальным каналам, и по моим собственным. Не такой уж я простак, как тебе кажется, Эдуард... Представь себе, есть в Москве такой институт, и Никандр Христофорович работает в нем более двух десятков лет.

Атасов хорошо понимал губернатора Пацакова. Для Виссариона Дмитриевича главное сейчас – выиграть выборы, а уж с помощью каких сил – чистых или нечистых – не суть важно. Победителей у нас не судят, а с побежденными переговоров не ведут. Потом можешь хоть сто лет таскаться по судам, доказывая, что твой конкурент прибегал в ходе предвыборной борьбы к незаконным методам. В лучшем случае получишь моральную компенсацию в виде похлопываний по плечу и поцокивания языками – дескать, какой же он негодяй, этот Жигановский... Но сам ты уже будешь не фигурой, а потерпевшей стороной – со всеми вытекающими отсюда последствиями!.. Даже если Атасов докажет, что Кокарев – колдун, маг и чародей, это только поднимет авторитет Никандра Христофоровича в глазах Виссариона Дмитриевича. Власть – дело темное. Если и в прежние времена цари, короли и прочие высокопоставленные люди прибегали к услугам чернокнижников, то почему бы губернатору Пацакову не последовать их примеру? Тем более что у Виссариона Дмитриевича имелось железное оправдание: не он начал непристойную катавасию с привлечением сил чистых и нечистых, земных и инопланетных. Вся вина целиком лежит на Венедикте Владимировиче Жигановском, который первым свернул с проторенной дорожки атеизма и ударился в непристойный загул с нечистью. А Пацаков всего лишь оборонялся от наседавшего и не стеснявшегося в средствах противника, используя то, что совершенно случайно оказалось под рукой.

У Атасова, кроме всего прочего, был к доктору аномальных наук Кокареву свой интерес. Приехав от губернатора Пацакова в гостиницу, он прежде всего связался с нефтяным магнатом Казюкевичем, по заданию которого, собственно, и оказался в глубоко провинциальном Кацапове. Олигарх хоть и твердил направо и налево об экстрасенсах и гипнотизерах, хоть и восхищался фокусами народного артиста Степаныча, но в глубине души считал, что столкнулся нежданно-негаданно то ли с нечистой силой, то ли с инопланетянами.

С нечистой силой Казюкевич сотрудничать не собирался ни за какие деньги, поскольку продажа души дьяволу не входила в его ближайшие планы... Совсем другое дело – инопланетяне. Тут открывался широчайший простор для разнообразных сделок, способных принести неисчислимые выгоды... На Атасова возлагались не ахти какие приятные, зато хорошо оплачиваемые обязанности по сбору и классификации информации. Надо сказать, Эдуард в грязь лицом не ударил и своего нанимателя не подвел.

– Тут такое дело, Эдик,– отозвалась трубка голосом нефтяного магната.– По бумагам все вроде сходится. Институт основан чуть ли не тридцать лет назад. Его старейшим сотрудником как раз считается Кокарев Никандр Христофорович. Но что примечательно: стаж практически всех остальных работников института не превышает одного года. Объясняют это обновлением кадров. Соображаешь, к чему я веду?

– Соображаю... А с Мышкиными что у нас?

– С Мышкиным-старшим, к сожалению, все в порядке. Во всяком случае, Алексей Петрович прожил в Москве не менее двадцати лет. Ранее якобы обретался в провинции, но там ни родных, ни знакомых обнаружить не удалось. Только запись о его рождении в местном загсе... Что касается Мышкина-младшего, вообще ничего конкретного. До семи лет жил с матерью, а после ее смерти отец отправил его в закрытое учебное заведение в Швейцарии. Где оно находится и учился ли там Никита Алексеевич Мышкин, выяснить мои люди не смогли... Слушай, а ты действительно был в заколдованном замке или разыгрываешь меня?

– Да какие тут розыгрыши? – обиделся Атасов.– Меня тамошние волки-оборотни едва не загрызли, как последнего козла!

– А Загоруйко так и не нашелся?

– Нет, пропал Емельян Иванович... Как сквозь землю провалился... Пацаков собирается объявить его во всероссийский розыск. А в газетах – по наущению Жигановского, видимо,– пишут, что вице-губернатор проворовался и дал деру. Безусловно, явная клевета.

– Может, тебе помощников прислать? По-моему, у вас там, в Кацапове, становится горячо!.. Ребята проверенные, опыт общения с нечистой силой имеют.

– Это ты Мурзика мне сватаешь?

– Его. Отморозок он неглупый, хотя с ним надо держать ухо востро.

– Ладно, присылай... Я собираюсь навестить Кокарева. Разумеется, без приглашения. Так что если Мурзин не обнаружит меня поутру в гостинице, пусть наведается в загородный дом. Мишка Севостьянов покажет, где он находится.

– А ты не слишком рискуешь, Эдуард? Дождись Мурзика – и действуй!

– Времени нет, Константин. Все может решиться уже сегодня ночью. Сдается мне, что Никандр Христофорович готовит всем сюрприз весьма неприятного свойства, который удивит не только нас с тобой, но и расположенного к нему Виссариона Дмитриевича Пацакова.

– Может, есть смысл договориться с Кокаревым? В случае необходимости сошлись на меня.

– Для начала я хочу выяснить, кто он такой и какие цели преследует, а уж потом – переговоры.

– Разумно... – согласился Казюкевич.– Ну, удачи тебе, Эдуард...

Атасов послал шефа к черту – правда, после того, как тот отключился. Удача в эту ночь Эдуарду действительно не помешает... Нельзя сказать, что он обмирал от ужаса, отправляясь в логово неведомого зверя, но страх был, и поджилки слегка тряслись. Еще не забылось приключение в загадочном замке, хотя насчет смертельной опасности, грозившей им с Мишкой, Атасов работодателю слегка приврал. Волки-оборотни их, конечно, гнали, но рвать на части преследуемых не собирались. Скорее, хотели просто выдворить с территории вверенного их попечению объекта посторонних. Чего и добились, устрашающе клацая зубами... Авось и в этот раз все для Атасова обойдется без особого ущерба. Хотя за столь нервную работу не мешало бы молоко бесплатно давать!

Однако, отправляясь на задание, молоко Эдик пить не стал. Ограничился ста граммами коньяка на грудь– что называется, для храбрости. «Лекарство» на него подействовало самым благоприятным образом. Поджилки дрожать перестали, и на никем не охраняемый объект он проник без чрезмерных душевных терзаний и физических усилий.

Надо признать, что господин Кокарев в своих претензиях к областной администрации был довольно скромен. Домишко для временного проживания он выбрал хоть и двухэтажный, но не ахти какой роскошный. В прежние времена, если верить Мишке Севостьянову, здесь останавливались чиновники средней руки, наезжавшие с проверками в Черноземную область. Сегодня дом для этих целей, естественно, уже не годился: чиновник ныне стал более капризен в отношении комфорта, да и сами представления о комфорте разительно переменились – и не только в чиновничьих умах... Дом, по слухам, собирались сносить в ближайшем будущем, дабы построить тут современное здание, более соответствующее представлениям о гостеприимстве приезжающих из столицы в город Кацапов сановных лиц.

...Входная дверь оказалась заперта. Впрочем, стучаться в нее Атасов и не собирался. Свет горел только в трех окнах второго этажа.

Побродив по округе, Атасов обнаружил довольно высокое дерево, росшее как раз напротив освещенных окон. Породу дерева Эдик определить в темноте не сумел, что, однако, не помешало ему, вспомнив детство, взобраться на вершину и с удобствами устроиться там. Бинокля с собой у Атасова не было, зато имелась видеокамера, которой он и воспользовался, не особенно терзаясь по поводу того, что вторгается в частную жизнь практически незнакомого ему и крайне загадочного лица.

«Лицо», кстати, развернувшись к окну задом, довольно быстро перемещалось по деревянному полу, оставляя за собой следы. В том смысле, что Кокарев нечто чертил. Что именно – Атасов разглядеть не мог. Какие-то линии... завитушки... Видимо, смысл в их рисовании все-таки имелся – иначе вряд ли пожилой человек стал бы так долго и усердно елозить по доскам, подкрашивая детали цветными мелками...

Конечно, в самом процессе художества ничего предосудительного не было. Странным казалось только то, что Кокареву зачем-то понадобилось творить картину именно в авангардистском стиле. В конце концов, в его годы приличнее самовыражаться в реалистической манере.

Пораскинув мозгами, Эдик пришел к выводу, что это, скорее всего, не картина вовсе, а пентаграмма. Не будучи большим знатоком оккультных наук, он кое-что слышал о магической геометрии, однако затруднился бы ответить, как и для чего используются загадочные произведения колдовского искусства.

Кокарев наконец принял более приличную позу, то есть поднялся на ноги и потер рукой затекшую поясницу. Потом присел в кресло и налил себе бокал вина. Атасов выключил видеокамеру, поскольку снимать пока было нечего, а все происходящее он хорошо видел и без помощи оптики: толстый сук, на котором примостился журналист, располагался практически в двух метрах от стекла и в трех-четырех метрах от сидевшего в задумчивости Никандра Христофоровича. Эдуард испугался, что доктор аномальных наук, бросив случайно взгляд в окно, его заметит, и на всякий случай отполз немного назад, прижавшись спиной к стволу.

К образу жизни певчей птицы и так привыкнуть нелегко, а тут еще и холодок уже вступившей в свои права осени начал пробирать. Дабы согреться, Атасов приложился к фляжке с коньяком, на короткое время выпустив из вида объект наблюдения. Вернувшись к прежнему занятию, он с удивлением обнаружил, что в комнате, кроме Никандра Христофоровича, появился еще один субъект, причем совершенно голый!..

Пока Эдуард соображал, что бы это могло значить, старательно вычерченная на полу пентаграмма сначала подернулась зеленью, а потом вдруг вспыхнула ярким, нестерпимым для глаз светом. Когда растерявшийся журналист прозрел, то обнаружил в комнате еще одного подозрительного субъекта – и тоже абсолютно голого. Лишь появление третьего персонажа Эдуард заснял на видеокамеру... Далее «голыши» пошли с завидной регулярностью. Атасов насчитал их не меньше полусотни, сбился и махнул на это дело рукой.

Сказать, что Эдуарда потрясло увиденное, значит, ничего не сказать. На его глазах творилось нечто, далеко выходившее за рамки привычного, устоявшегося мира – во всяком случае за рамки привычных представлений о нем. Совершенно непонятно было, откуда взялись эти голые субъекты, но не приходилось сомневаться, что прибыли они сюда стараниями Никандра Кокарева, доктора аномальных наук, и, скорее всего, с целью далеко не дружественной. Иначе с чего бы такая таинственность?.. Оставались без ответа главные вопросы: каким образом незваные гости проникали на Землю и откуда их сюда занесло?..

Самое время было поставить в известность правоохранительные органы. Мобильный телефон у Атасова под рукой имелся, и он, недолго думая, позвонил куда следует и сообщил о подозрительных личностях, готовящих террористический акт против мирного населения. Представляться Эдуард, естественно, не стал, нисколько не сомневаясь, что его зов услышат и сигнал проверят.

В своих расчетах журналист не ошибся. Не прошло и десяти минут, как к дому подлетели две милицейские машины и автобус, из которых высыпали люди в камуфляже с автоматами в руках. Далее следовало ожидать немедленного ареста «пришельцев», возможно даже со стрельбой и прочими спецэффектами...

Увы, ничего примечательного не случилось. Очень скоро «камуфляжи» в скверном настроении вывалили из дома, матерясь на чем свет стоит. Не требовался изощренный слух, чтобы понять: костерили они именно позвонившего доброхота, вздумавшего столь неудачно шутить над занятыми людьми... Атасов от души порадовался тому, что не успел спуститься с дерева,– иначе не избежать бы ему пинков и зуботычин!.. Одного он понять не мог: каким образом омоновцы не сумели обнаружить странных субъектов, которые, в общем-то, и не собирались прятаться, продолжая как ни в чем не бывало в голом или частично уже в полуодетом виде фланировать по дому, мелькая в окнах там и сям.

Не приходилось сомневаться, что господин Кокарев каким-то образом отвел глаза доблестным стражам порядка. Вряд ли свою роль сыграли деньги – уж больно рассерженными выглядели бравые омоновцы... Следовательно, речь могла идти только о магии или о массовом гипнозе. Это подтверждало подозрения Атасова в отношении доктора аномальных наук, но никакого торжества по поводу своей прозорливости он не почувствовал.

Его охватило беспокойство, весьма похожее на панику, и он поспешил спуститься на землю. Милицию больше тревожить не стал, отлично понимая, что это бесполезно. Лишь губернатора Пацакова в любом случае следовало поставить в известность. Ведь на вверенной его заботам территории творились воистину подозрительные дела!

Атасов, скрываясь в тени растущих по бокам дороги деревьев, пробрался к автомобилю, одолженному у Мишки Севостьянова, и, не обращая внимания на скорость, помчался в гостиницу. Разговор с губернатором Пацаковым следовало вести во всеоружии. Конечно, главной уликой против коварного профессора Кокарева была сделанная Атасовым видеозапись чудесных появлений неустановленных лиц в доме, который числился на балансе областной администрации...

Увы, Эдуарда ожидало жесточайшее разочарование! То ли техника подвела, то ли по какой другой причине, возможно даже магической, но все его усилия пропали даром. Виденные им и зафиксированные вроде бы на видеопленку персонажи на экране телевизора не появились!..

Атасов едва не взвыл от столь чувствительного удара. К Пацакову теперь можно было не торопиться. Губернатор и без того не верил столичному журналисту, подозревая его в связях с Жигановским. Без документального подтверждения фантастической истории он и вовсе решит, что Атасов ему голову морочит, стараясь опорочить ценного для борьбы с коварным Венедиктом союзника... Самым умным при данных обстоятельствах Эдуард посчитал залечь в постель и хорошенько выспаться. Недаром же предки придумали, что утро вечера мудренее. Если не удача, то хотя бы надежные помощники от нефтяного магната Кости Казюкевича обязательно завтра появятся...

11

Внеземелье. Планета Аргамасадор. Информация к размышлению

Емельян Загоруйко, подхваченный бурным потоком людей, лошадей и всякой нечисти, был выброшен на берег, если так можно выразиться, в совершенно незнакомом месте. Слегка разочарованный тем, что тоннель вывел его не совсем туда, куда хотелось, точнее совсем не туда, он, однако, не стал выражать свое недовольство вслух, а также заявлять претензии на исключительное положение в стаде, которое окружающие называли «массовкой» и которое состояло из существ, мягко говоря, не во всем соответствующих классическим представлениям о человеческой красоте. Загоруйко оставалось утешиться мыслью, что он не самый отвратительный урод в этой разношерстной компании. Имелись в наличии и совершенно исключительные экземпляры, при виде которых впечатлительного Емельяна бросало в дрожь.

Впрочем, никто больше в развеселой массовке по поводу чужой внешности не комплексовал. Возбужденный «народец» с нетерпением ждал событий, которые, по общему мнению, вот-вот должны были последовать.

«Стадо» пригнали в какой-то замок, где, по слухам, формировался караван прекрасной принцессы Анастасии, отправляющейся в дальний путь с целью бракосочетания с магом и чародеем Кукуем. Очень может быть, что речь шла как раз о том самом Кукуе, который наградил Емельяна ослиными ушами. Тогда трудно было бы не согласиться с распространившимся в массовке мнением, что принцессу в предстоящем браке ждет несчастливая судьба...

К сожалению, никаких других сведений у окружающих выудить не удалось, за исключением одной, чрезвычайно поразившей Загоруйко. Оказывается, планета, на которой он находился, называется Аргамасадор!.. Разумеется, Загоруйко поначалу не поверил информатору-конюху и подумал, что тот имеет в виду название замка. Но сердитый и крайне нелюбезный в общении парень, неодобрительно посматривавший на суетящуюся вокруг нечисть, стоял на своем.

Возможно, Емельян не совсем точно понимал язык, на котором говорили аборигены, весьма коверкавшие привычный русский. Однако Аргамасадором эту планету называли и уроды из массовки, а уж им-то никак нельзя было отказать в знании родного Загоруйко наречия. Аборигены, к слову, выглядели самыми обычными людьми, отличаясь от земного племени разве что одеждой да архаичным строем жизни.

Впрочем, освоиться и обжиться в замке Емельяну не дали. Массовку опять погнали на принудительные работы по перегрузке имущества принцессы на мастодонтов. Кто такие мастодонты, Загоруйко не знал, а когда увидел воочию, заверещал в испуге, порадовав товарищей по несчастью совершенно неадекватной реакцией. Ибо, как вскоре выяснилось, мастодонты являлись исключительно мирными травоядными существами, а за их устрашающей внешностью скрывался покладистый характер.

Емельян, может, и свихнулся бы от выпавших на его долю потрясений, но ему просто не давали времени на то, чтобы благородно сойти с ума. Кем бы там ни была эта распрекрасная принцесса Анастасия, но барахлом в приданое она запаслась... Несчастная массовка буквально надрывалась, перетаскивая тюки из замка по подъемному мосту к стаду мастодонтов, которых, по подсчетам Загоруйко, имелось в наличии никак не менее трехсот.

Работать пришлось всю ночь. Только к рассвету караван наконец «упаковали», и почти сразу же тронулись в путь. Работяги и дух перевести не успели!

К счастью, Емельяну повезло. Он сумел забраться на широкую спину мастодонта и с удобствами расположился между тюками. Убаюканный мерным ходом травоядного, он уснул практически мгновенно, словно младенец на руках у заботливой матери.

А вот проснулся Емельян в аду. Вопли, несшиеся со всех сторон, заставили его подпрыгнуть и упасть едва ли не под ноги взбесившемуся животному.

Загоруйко не сразу понял, по какому поводу бедлам, а когда понял, чуть не окочурился от разрыва сердца. В какой-то момент ему даже показалось, что он спит, ибо в реальности ничего подобного происходить не могло в принципе! Тем более с солидным областным чиновником, вице-губернатором, которому по статусу не положено участвовать в разного рода фантастических авантюрах...

Караван несчастной принцессы Анастасии атаковал... шестиглавый дракон!

Атака была впечатляющей и сопровождалась потрясающими спецэффектами. Сделав два круга над сбившимися от ужаса в кучу мастодонтами, дракон начал плеваться огнем, повергая всех в шок и трепет. Все это походило бы на голливудский боевик, если бы Емельян сидел перед экраном телевизора... Но он оказался в эпицентре разворачивавшихся трагических событий и сильно рисковал если не сгореть в драконьем огне, то быть затоптанным взбесившимися травоядными...

Вскоре выяснилось, что дракон действует не по собственному почину: на его спине сидели какие-то люди, которые громко вопили и размахивали мечами. До Емельяна донеслись истерические крики:

– Это Рваный Билл из клана Дикой Обезьяны – гроза и ужас Аргамасадора! О, горе нам, о горе!!

Дракон, размахивая огромными перепончатыми, как у летучей мыши, крыльями, сделал еще один круг над караваном и резко спикировал вниз. Люди, сидевшие на его спине, соскочили на землю и, потрясая мечами, бросились на разнесчастного Загоруйко, который боя не принял, упав на песок и прикрыв голову руками. Однако в свите нашлись-таки защитники принцессы Анастасии – не чета вице-губернатору!.. Над головой Емельяна зазвенели мечи, послышались предсмертные хрипы, по его спине несколько раз прошли чьи-то ноги – к счастью, человеческие... Все же он остался жив и сквозь ужасный шум битвы каким-то чудом услышал повелительно:

– Снято!..

Кто и с кого что-то снял – Емельян так и не успел понять. Вопли почему-то прекратились... И звон мечей утих... И даже мастодонты немного поуспокоились... Когда Загоруйко приподнялся на четвереньки и оглядел местность, дракон парил уже где-то у горизонта.

– Гоните караван к пещере! – услышал Емельян все тот же повелительный голос.– Благодарю всех за хорошую работу.

Массовка зашевелилась, загалдела... К удивлению Загоруйко, практически никто из его товарищей по несчастью не пострадал. И убитых охранников, распростертых на залитом кровью песке, он почему-то тоже не увидел, хотя драка вроде была нешуточная... Впрочем, трупы, наверное, уже успели убрать, дабы они не стали легкой добычей паривших над полем битвы стервятников.

– А где принцесса Анастасия? – спросил Емельян у пробегавшего мимо сатира.

– Рваный Билл похитил нашу распрекрасную! – довольно хихикнул тот.– Теперь Кукую придется долго суетиться, чтобы выручить невесту. Но он все равно останется с носом!

– А почему? – удивился Загоруйко.

– Так ведь у принцессы Анастасии хахаль есть! Весь собой такой героический! Его царевичем Елисеем зовут. Вот он и начистит морды и Рваному Биллу, и Кукую. Будут знать, как на чужих девок заглядываться!

– А наш караван, выходит, захватили?

– Ага! – радостно подтвердил сатир.– Теперь мы в плену нарыдаемся!.. Я слышал, что рабские муки будут по двойному тарифу оплачивать. Надо бы уточнить у Жабана...

Пока свихнувшийся сатир уточнял, по какому тарифу пленившие караван разбойники собираются оплачивать его скорбный труд, караван мастодонтов вновь тронулся в путь. К удивлению Емельяна, никто массовку не охранял и возможностей для побега имелось сколько угодно. В том числе и у самого Загоруйко. Однако никто не предпринял и попытки скрыться: все дружно пылили за мастодонтами, весело переговариваясь на ходу.

Чему так радовались несчастные существа, которых ожидала жалкая участь, Емельян так и не понял... Возможно, подневольный люд до того настрадался под пятой надменного Кукуя, что тяжелая длань разбойника по имени Рваный Билл казалась всем почти отеческой?..

Сам вице-губернатор новому рабскому положению отнюдь не радовался, поскольку знал куда более счастливые времена. Очень может быть, он попытался бы сбежать, но к побегу не располагала абсолютно пустынная песчаная местность, лишь кое-где поросшая жухлой травой. Был риск заблудиться и умереть от голода и жажды. Кроме того, на этой планете наверняка водились хищные животные – не чета земным! После близкого знакомства с шестиглавым драконом у Емельяна начисто отпала охота связываться с местной фауной.

Загоруйко мучило одно: каким-таким волшебным образом он оказался вдали от родимой Земли, на совершенно чужой и незнакомой планете? Ведь не было никакой ракеты или похожего на нее космического аппарата! Обычный тоннель... С самыми обычными стенами и дорожным покрытием, по которому они и пришли в неведомый край...

Правда, существовала крохотная надежда, что малознакомый, но все-таки вполне земной Коля Бабкин поможет выпутаться из сложного положения. То, что Бабкин не узнал вице-губернатора, полбеды – с новыми ослиными ушами Емельян сам себя не узнавал!.. Но ведь должна же быть земная солидарность между людьми, угодившими в стаю монстров!

К сожалению, Бабкин исчез раньше, чем Загоруйко успел обратиться к нему. И в его исчезновении тоже была какая-то загадка: Емельяну почудилось, что он видел Колю среди разбойников во время атаки на караван... Скорее всего – обман зрения. Ситуация, в которой не по своей вине оказался вице-губернатор, не располагала к внимательному наблюдению...

Караван мастодонтов вырвался наконец из тисков пустыни и бодро зарысил по зеленой траве. Если, конечно, слегка ускорившуюся поступь тяжелых бронированных животных можно назвать рысью... В любом случае, облегчение почувствовали все – и мастодонты, и массовка, и даже сам Загоруйко, который вообще забыл, что такое радость...

Емельян не знал, кто управляет караваном, но двигались они к горе, которая величаво возвышалась над зеленой равниной. Однако прежде чем до нее добраться, пришлось форсировать довольно глубокую речку с быстрым течением, в которой Емельян сильно промок и, пожалуй, мог бы утонуть, если бы знакомый сатир не схватил его за руку и не помог выбраться на берег. Мастодонты препятствия словно и не заметили, легко миновав водную преграду.

– Ну наконец-то... – облегченно вздохнул сатир.– Добрались... Все-таки как нелегко в этой жизни даются жизненные блага!..

Вблизи гора смотрелась еще солиднее, чем издали. Загоруйко задрал было голову, чтобы полюбоваться ее уходящей в облака вершиной, но ему тут же напомнили, что у плененного раба есть обязанности перед местной властью. И в их круг входит работа по разгрузке вьючных животных и доставке барахла принцессы в пещеру, где, по слухам, обитал Рваный Билл. Самого атамана из клана Дикой Обезьяны Емельян не видел – как не видел и злобных надсмотрщиков, подгонявших рабов бичами... Тем не менее массовка трудилась столь усердно, словно ее перед этим материально простимулировали! Загоруйко коллег по несчастью даже зауважал. Такое бескорыстное самопожертвование редко встретишь у вконец избалованных демократиейземлян!

Командовал довольно неприятный типчик с ужасно некрасивым лягушачьим лицом, которого далеко не случайно называли Жабаном. Загоруйко видел его в замке Кукуя, когда он юлой крутился возле трона, стараясь угодить своему властелину... Вот ведь лакейская порода! Только бы выслужиться перед начальством! Он и здесь старался понравиться новым хозяевам, не слишком утруждал себя работой, зато беспрестанно покрикивал на и без того потеющих от усердия монстров. Емельяна этот урод наградил пинком под зад, когда тот вздумал передохнуть минутку.

– Шевелись, ушастая сволочь! Расселся тут, как император на троне! И рожают же мамы подобных бездельников!..

Пахали до заката и завершили только тогда, когда все имущество перенесли в пещеру Рваного Билла и аккуратно сложили у стеночки. Пещера была настолько огромной, что Емельян не смог охватить ее взглядом ни в высоту, ни в глубину. А из дальнего угла, где темнела бесформенная груда невесть чего, доносились странные звуки, более всего напоминавшие храп, но такой устрашающей силы, что издавать их мог разве что великан ростом с эту огромную гору!

Массовка сгрудилась у входа в пещеру, ожидая новых указаний. За порогом начался проливной дождь, и все были довольны, что оказались под надежной крышей. Загоруйко наконец увидел Рваного Билла – и в первый момент даже не поверил своим глазам! Да, этот человек в замке Кукуя силой загнал вице-губернатора в авантюру и заставил проделать долгий путь с Земли на загадочную планету Аргамасадор!..

Получалась явная несуразица. Что же, Рваный Билл ограбил кого-то дважды?.. Рассуждая логически, он мог товар, взятый в замке Кукуя, сразу отвезти в свою пещеру и не устраивать представление с нападением огнедышащего дракона!.. Впрочем, может быть, земная логика на планете Аргамасадор не действует и Емельян совершенно напрасно напрягает и без того натруженные мозги, силясь понять загадочную инопланетную душу?

– Молодец, Жабан! – хлопнул Рваный Билл ненавистного урода по плечу и, обращаясь к массовке, добавил громко: – Благодарю за службу, орлы!

«Орлы» отозвались бодрым и радостным ревом:

– Рады стараться, ваше благородие!..

Массовку разделили на две неравные части. Загоруйко оказался среди большинства, которое собирались куда-то гнать под проливным дождем. К счастью для вице-губернатора, вмешался какой-то подельник атамана, сказавший Рваному Биллу, указывая на Емельяна:

– Этого оставь. У него рожа очень выразительная. И способности выше средних. Он такой ужас разыграл во время нападения дракона на караван, что ему впору Оскара давать – за неподдельный артистизм!..

Одет спаситель, в отличие от Рваного Билла, был вполне по-земному – то есть в клетчатую рубаху и синие облезлые джинсы. Загоруйко даже показалось, что он уже где-то видел это равнодушное полусонное лицо, но, к сожалению, как ни напрягал он свою память, так и не смог припомнить, при каких обстоятельствах произошел контакт. В любом случае, Емельян был благодарен полузнакомому субъекту, своим вмешательством спасшему его если не от рабства, то от дождя, под который безжалостно погнали монстров. А Емельяну вместе с десятком других пленников дозволили остаться в пещере на правах обслуги. Их даже допустили к огню, вокруг которого сидели разбойники и принцесса Анастасия.

На редкость красивая девица почему-то не выглядела особенно огорченной приключившимся с ней несчастьем. Она, представьте себе, шутила и смеялась над рослым разбойником, в котором Загоруйко уже без удивления признал Колю Бабкина. Емельяна шокировали и поведение юной принцессы, и ренегатство студента медицинского вуза, променявшего благородную профессию земного врача на жалкую участь инопланетного разбойника... Как же мы все-таки плохо воспитываем нашу молодежь!

Впрочем, справедливости ради надо признать, что молодежь планеты Аргамасадор воспитана нисколько не лучше. Конечно, жених прекрасной Анастасии далеко не красавец и годами не молод, но это еще не повод, чтобы кутить ночь напролет с антисоциальными элементами и наставлять чародею рога с неким царе-вичем Елисеем!

О Елисее как раз и шел разговор между Рваным Биллом, Колей Бабкиным и принцессой Анастасией.

– А когда ожидается нападение? – спросила разгульная красавица.

– Через час,– отозвался Рваный Билл.

– Сюзи успеет проспаться?

– А черт его знает!.. Постараемся разбудить. Эта глупая скотина действует мне на нервы! Вечно тупой и вечно пьяный!

– Ты не прав,– покачал головой одетый по-земному благодетель Емельяна.– Роль свою он исполнил выше всяких похвал. Такие виражи закладывал – куда там истребителю Су!

– А мы как смотрелись? – ревниво спросил Рваный Билл.

– Во! – поднял вверх большой палец благодетель.– Гром и молния! Голливуд отдыхает. Клан Дикой Обезьяны – во всей своей красе! Охрана Анастасии падает бездыханной под ударами мечей! Кровь льется рекой... Пипл будет ахать и млеть от восторга!..

И все, сидевшие у костра, включая принцессу Анастасию, весело заржали.

Зато Загоруйко прямо затрясло от возмущения. Вот ведь отморозки, прости господи! Погубили десятки ни в чем не повинных людей, да еще и радуются! А эта Анастасия – натуральная ведьма, лишенная чувства сострадания даже по отношению к верным своим слугам!.. И живут же на белом свете такие моральные уроды! Да не просто живут – процветают! Не в пример людям порядочным, на головы которых регулярно сваливаются горести и беды!..

От возмущения и усталости Емельян и сам не заметил, как задремал, уткнувшись головой в колени. Проснулся он от тычка в бок, которым наградил его разбойник Коля Бабкин:

– Выметайся из пещеры, Ушастый. Царевич Елисей прилетел.

Ничего не понимая спросонья, Загоруйко полез было к окружающим с вопросами, как вдруг из глубины огромной и темной пещеры раздался недовольный рев:

– Не пойду под дождь не пивши, не евши! Мне только простуды не хватало! Сами воюйте с этим одноглавым уродом! И не уродом даже, а монстром!

– Кончай треп, Сюзи,– послышался голос Рваного Билла.– Дождь давно кончился. А водки до боя я тебе не дам. Еще не хватало, чтобы ты врезался в гору на крутом вираже! Вся работа пойдет прахом.

Дослушать странный разговор Загоруйко не дали, взашей вытолкав из пещеры на свежий воздух.

– Сейчас самое интересное начнется! – сказал Загоруйко знакомый сатир.– Царевич Елисей будет изгонять дракона.

– А он его не убьет? – пожалел неразумного царевича Емельян.

– Да ты что! – возмутился сатир.– Где мы возьмем другого такого дракона, как Сюзи? Это же редкостная сволочь!

– Я царевича имел в виду.

– Ха! – Сатир выразительно повертел пальцем у виска.– Ты думай, что несешь. Без царевича Елисея кина не будет.

При чем тут кино – Емельян не понял. А переспрашивать было поздно, поскольку из пещеры выползал, расправляя перепончатые крылья, огромный шестиглавый дракон. У Загоруйко заекало сердечко, и он, пригнувшись, замер на месте, боясь неосторожным звуком или движением привлечь к себе внимание зверюги. Вблизи дракон смотрелся еще более величественно и устрашающе, чем издали. А уж когда он замахал крыльями, отрываясь от земли, Емельян и вовсе пал ничком, боясь быть сметенным к подножию горы ураганом.

– Подсветку давай! – крикнул кому-то Рваный Билл, и из пещеры вырвался луч света, буквально разрезавший сгустившуюся до черноты тьму. Слегка успокоившийся Емельян поднялся на ноги и с трепетом следил, как дракон, раскинув огромные крыла, буквально плыл по воздуху, купаясь в разноцветных лучах.

– А вот и царевич Елисей... – ткнул пальцем в небо сатир.

Загоруйко никогда не доводилось видеть крылатых коней, и он даже вскрикнул от изумления. Пегас смело нес своего всадника прямо на гигантскую рептилию, которая не постеснялась дохнуть в противника огнем сразу из шести своих пастей. Загоруйко решил, что царевичу Елисею пришел конец, но ошибся в своих предположениях. Крылатый конь выпорхнул из огненного вихря совершенно невредимым и, проделав смелый маневр, напал на дракона с тыла. Всадник взмахнул светящимся мечом, и страшный вопль потряс воздух.

– Во дает Сюзи! – восхищенно прицокнул языком сатир.

Пегас кружил вокруг дракона, как воробей вокруг летящей по своим делам вороны, заходя то слева, то справа. Рептилия огрызалась огнем и вопила так, что у Загоруйко закладывало уши... Что там ни говори, но царевич Елисей был отчаянно смелым человеком! Несколько раз Емельяну казалось, что он либо сгорит, либо врежется в гору, но ловкий всадник раз за разом ускользал от смерти и безжалостно жалил, словно оса, огромного дракона. Наконец злобное животное не выдержало издевательств коварного врага и с жалобным протяжным воем покинуло поле боя.

– Разбойникам приготовиться! – донеслась из чрева пещеры грозная команда. И вовремя! Поскольку царевич Елисей, разделавшись с рептилией, ловко спикировал на землю и атаковал Рваного Билла, который, проявив доблесть, встретил врага грудь в грудь. Но царевич Елисей явно был не лыком шит! Демонстрируя прямо-таки виртуозное владение мечом, он начал теснить семерых разбойников в зев пещеры. Загоруйко обратил внимание, что мечи и у разбойников, и у царевича Елисея какие-то странные: соприкасаясь, они издавали странный треск и сыпали во все стороны снопами искр...

Два разбойника, включая и землянина Колю Бабкина, пали на земь, а остальные отступили в каменный мешок, отбиваясь от наседавшего царевича, который показался Загоруйко знакомым. Этот рыжий инопланетный молодец удивительно походил на идиота Мышкина, виденного Емельяном в ресторане!

Сделанное открытие настолько поразило Загоруйко, что он отважился последовать за дерущимися в пещеру, к слову, очень ярко освещенную – видимо, по случаю неожиданного нападения. То ли от растерянности, то ли для храбрости Емельян подобрал валявшуюся у входа сковородку на длинной ручке – довольно увесистую, которой в случае чего можно было оглушить потенциального противника. Загоруйко пришло в голову, что царевич Елисей – он же князь Мышкин – вполне способен вернуть его на родную планету, вырвав из лап коварных разбойников...

Ободренный Емельян с большим волнением наблюдал за схваткой, приблизившись к дерущимся почти вплотную. Ловкий царевич успел завалить еще двух разбойников и теперь наседал на трех оставшихся в живых. Двое разбойников, включая Рваного Билла, дрались, по мнению Емельяна, честно, а третий все время норовил обойти царевича с тыла, дабы нанести ему удар в спину. Елисей удивленно оглядывался и хмурил брови. Улучив момент, Загоруйко с отчаянным криком «хэк» обрушил сковородку на голову коварного бандита и тем здорово помог царевичу, который, воспользовавшись неожиданной поддержкой, вышиб один за другим мечи из рук своих противников.

– Снято... – донеслось из глубины пещеры.

– Так нечестно! – завопил обезоруженный Рваный Билл.– Это не по сценарию! Откуда вообще взялся этот ушастый псих?! Он нам всю обедню поломал! Ползунов, ты куда смотрел?!

Вышедший из темноты Ползунов, в котором Загоруйко узнал своего благодетеля, довольно потирал руки:

– Зря ты, Васька, возмущаешься! Сцена от этого только выиграла.

– Он сам виноват! – ткнул Загоруйко пальцем в оглушенного.– Все время норовил ударить сзади!

– Ушастый прав... – Царевич недовольно глянул на Рваного Билла.– Мне тоже показалось, что Никон дрался слишком уж всерьез.

Рваный Билл, которого Ползунов почему-то по-простецки называл Васькой, недоуменно пожал плечами:

– Может, просто увлекся человек... А ты тоже хорош, Никита! Мало – мечом, так Кольке Бабкину еще и ногой добавил!.. Мы ведь тебе не герои, а скромные артисты, плохо обученные владению холодным оружием! Мог бы и войти в наше положение... А откуда этот Никон взялся?

– Евграф мне его рекомендовал... – нехотя отозвался царевич.– Они вместе в психдиспансере от алкоголизма лечились.

– Приглашаешь черт знает кого на роли благородных разбойников, а потом удивляешься, что бой идет не по сценарию! – махнул рукой Рваный Билл.

«Убитые» разбойники начали собираться вокруг своего атамана, кряхтя и потирая ушибленные места. Похоже, Рваный Билл все-таки был прав, упрекая Елисея в излишнем рвении. Особенно возмущался Бабкин, которому перепало больше всех.

– Мы так не договаривались! – орал он на всю пещеру.– Если ты – царевич и герой, на драконов натасканный, так можешь позволять себе всякие гадости в отношении ни в чем не повинных людей?! Ломился, понимаешь, в пещеру, как какой-нибудь шилохвост! Где твой политес, свойственный коронованным особам?!

– Да ладно тебе, Колька! – присоединилась к ругавшимся принцесса Анастасия.– Подумаешь, синяк заработал... Вон, Никона вообще сковородкой треснули, а он лежит себе и молчит, как огурчик!

Оглушенный Никон как раз в этот момент зашевелился. Загоруйко на всякий случай спрятался за спины разбойников, дабы не мозолить глаза обиженному. В голове Емельяна образовалась каша. Он никак не мог понять, почему ожили благородные разбойники из клана Дикой Обезьяны?.. Ну, ладно Никон – от удара сковородкой по голове люди не умирают! Но почему другие покойники ведут себя так, словно имеют право быть бессмертными?!

– Внимание! – сказал Ползунов.– Всех покойников попрошу удалиться. Снимаем сцену встречи царевича Елисея и принцессы Анастасии.

Загоруйко удалился первым, мысленно хлопая себя ладонью по лбу. Ключевой во всей истории для него стала фраза «снимаем сцену». Как он раньше-то не догадался! Ведь Атасов же ему жаловался, что безумный экстрасенс Мышкин увел у него оператора Ползунова за гонорар в миллион долларов!.. Вон он, этот Ползунов, снимает на камеру воркующих влюбленных голубков...

И угораздило же вице-губернатора Загоруйко угодить в совершенно идиотскую историю!.. Голливуд они тут развели!.. Аргамасадор, понимаешь!.. Экстрасенсы паршивые!

Емельян в который уже раз потрогал свои уши. Может, это всего лишь грим?.. Однако уши и не думали отрываться, несмотря на все усилия вице-губернатора. Слишком уж усердствовать Загоруйко не стал: похоже, клей, которым уши присобачили к его голове, был очень высокого качества... Тем хуже для рыжего идиота князя Мышкина! Загоруйко сумеет довести всю эту артистическую братию до прокуратуры и суда!..

Рассерженный Емельян и сам не заметил, как оказался на свежем воздухе почти в темноте. Очень скоро выяснилось, что пребывал он здесь не в полном одиночестве. Двое подозрительных типов стояли у входа в пещеру и о чем-то тихо переговаривались. Емельян и не собирался никого подслушивать – просто само собой получилось, что он остановился буквально в трех шагах от заговорщиков. В том, что перед ним именно заговорщики, он убедился после первых же услышанных слов.

– Ничего не понимаю... – бубнил приглушенный голос.– Мне оставалось только рукой махнуть, чтобы навсегда покончить с этим рыжим царевичем, и вдруг– полная темнота!

– Тебя заподозрили? – встревожился второй голос, показавшийся Емельяну знакомым.

– Кажется, нет, но ведь мы упустили очень удобный случай, а второго может и не представиться!

– Кто тебя ударил?

– Понятия не имею... Рядом, по-моему, никого не было.

Загоруйко вздохнул с облегчением. Он уже догадался, что приглушенный голос принадлежит обиженному им разбойнику. Какое счастье, что этот негодяй не заметил Емельяна,– иначе наверняка попытался бы отомстить самым хамским образом. Чего доброго, ткнул бы меч под ребра – и дело к стороне!.. В этом разбойно-кинематографическом вертепе, похоже, всего можно ожидать...

– Здесь кто-то есть! – неожиданно воскликнул оглушенный сковородой и, стремительно рванувшись в темноту, крепко ухватил не успевшего скрыться Загоруйко за шиворот. Емельян невольно зажмурился от ударившего в лицо луча электрического фонарика.

– Ах ты урод ушастый! – злобно прошипел обиженный разбойник.– Да я тебе сейчас пасть порву!

– Емельян Иванович! – воскликнул второй собеседник, настроенный, похоже, более миролюбиво.– Как вы здесь оказались?

– Евграф?? – в свою очередь удивился Загоруйко.– Вот так встреча!

– А уши? Уши-то вам зачем?

Емельян едва не заплакал, обнимая Сиротина. Все-таки хоть и не шибко чистая, но родная душа... К тому же от Евграфа можно получить столь необходимую информацию о том, куда он попал и что здесь делают окружающие его люди.

– Кино снимаем... – вздохнул Сиротин.– На планете Аргамасадор... То есть снимает его князь Мышкин, а мы на подхвате... Но кто тебя-то наградил идиотскими ушами?

– Чародей Кукуй... – поделился своим горем Загоруйко.– Мы случайно в его замок угодили. И этот вражина меня заколдовал.

Рассказ Емельяна о том, как он вместе с Атасовым и Мишкой Севостьяновым неожиданно угодил в замок, построенный циклопами, вызвал большой интерес у слушателей. Сиротин даже захохотал, похлопывая себя ладонями по ляжкам:

– Ай да Сеня, ай да сукин сын!.. А ты ведь нас с Найком за психов считал, Емельян.

Загоруйко наконец опознал разбойника, с которым столь нелюбезно обошелся в пещере... Но кто же мог подумать, что горячечный бред алкоголиков способен обернуться горькой реальностью?!

– А чего эти люди добиваются?

– Сагкх их знает, чего они хотят! – злобно прошипел инопланетянин Найк.– Скорее всего, рыжий ублюдок мостит дорогу в Черную плазму, чтобы погубить Вселенную... Впрочем, может он и сам не ведает, что творит!..

Емельян не знал, кто такие Сагкхи, но слышал о них уже не в первый раз... Похоже, и Сиротин с Найком о Черной плазме имели информации не больше Загоруйко – уж очень туманно о ней рассуждали...

– Тут такое дело, Емельян, на планете Дейра есть четыре карты, которые по историческим преданиям связаны с Сагкхом, случайно выпавшим из Черной плазмы. Этими картами владел некий князь Андрей Тимерийский – прадед рыжих идиотов. В младенчестве он подружился с Сагкхом, и эта дружба продолжалась всю жизнь – на горе как современникам князя, так и потомкам.

– Я эти карты видел... – упавшим голосом сказал Емельян.

– Не надо так шутить! – холодно посоветовал Загоруйко Найк.– Дело очень серьезное!

– Не шучу я! – возмутился Емельян.– И младенца с черной погремушкой видел, и четыре карты! На одной из них был ваш рыжий идиот! По-моему, валет пик.

– Катастрофа! – потерянно прошептал потрясенный до глубины души Найк.– Выходит, Кукарий был прав!

– Да что случилось-то? – взволновался Емельян.– Подумаешь, младенец!.. Я в том замке Смерть с косой видел!

– Врешь! – не поверил Сиротин.

– С какой стати? – огрызнулся Емельян.– Проходи, говорит, посидим, поокаем.

– Все правильно, все правильно... – потрясенный Найк, похоже, никак не мог осмыслить принесенные Загоруйко новости.– Смерть и младенец... Это след Сагкха! Он был в этом замке. Он был на Земле. И где же ему еще прятаться здесь, как не в замке Кощея, издавна связанного с Черной плазмой? Вот откуда пошло могущество этого негодяя!

– Какого негодяя? – не понял Емельян.

– Да Кощея Бессмертного... – нехотя отозвался Найк.– Теперь мне все понятно... Какой ужас, какой ужас!

– Что ты заладил, как попугай? – возмутился Сиротин.– Ты – маг или шестерка?

– В магии я действительно шестерка... – вздохнул Найк.– А тут нужны по меньшей мере тузы! И они, похоже, слетаются на чумной пир!

– И кто они – эти тузы?

– Командор ордена Золотого Скорпиона, великий маг Кукарий и Кощей Бессмертный, который конечно же не случайно уступил свой замок пиковому кавалеру принцу Нику Арамийскому.

– Бред... – вздохнул ничего не понимающий Загоруйко.– Полный бред... Жили себе тихо-мирно, и вдруг нате вам – какие-то Кощеи и Кукуи, какие-то Сагкхи! Да что же это делается на белом свете?

– Согласен,– не стал спорить с вице-губернатором Найк.– Но речь идет о бреде Сагкха, который может погубить Вселенную. Безумие надо остановить во что бы то ни стало!

– Но каким образом? – не на шутку струхнул Сиротин, который разбирался в ситуации лучше Загоруйко.

– Пир смерти не может состояться без еще одного кавалера – старшего брата князя Мышкина принца Алекса Оливийского. Он непременно прибудет в Кощеев замок. Так вот, этого человека непременно нужно остановить!

– Легко сказать... – хмыкнул Емельян.– Если он такой же сумасшедший, как его братец, то я лично – пас... По-моему, Кощеев замок нужно взорвать к чертовой матери! Если речь идет о спасении Вселенной, то с какой стати мы должны церемониться с разной нечистью?

– Не уверен, что это поможет... – задумчиво проговорил Найк.– Но в самом крайнем случае можно попробовать...

Загоруйко почувствовал дикую усталость. В конце концов, зачем вице-губернатору, солидному и далеко уже не молодому человеку, играть в дурацкие игры какого-то младенца, пусть даже и Сагкха? Какое ему, в сущности, дело до Вселенной, когда решается судьба Черноземной области?.. Все эти заговоры карточных тузов и кавалеров вполне могут обойти наш тихий мир стороной...

Правда, сильно смущала Емельяна встреча со Смертью... Если раньше он мог списать все виденное в замке на выверты испуганного воображения, то после объяснений инопланетного мага стало ясно, что далеко не все так просто. Похоже, сатанинская игра захватила широкие народные массы! В ней участвуют не только рыжие психи и экстрасенсы с иных планет, но и Жигановский с Пацаковым, и сам Загоруйко... Емельяну вдруг показалось, что, взорвав замок, он если и не обретет бессмертие, то, во всяком случае, отодвинет собственную кончину на неопределенный срок. И занесенная над его головой коса со свистом пролетит мимо...

– Мне нужно вернуться на Землю, и как можно скорее! – с надеждой взглянул он на Найка.

– А уши? – напомнил Сиротин.– Сделай что-нибудь, Найк, а то его в Кацапове засмеют.

– Это несложно... – отозвался из полумрака инопланетный маг и щелкнул пальцами перед носом отшатнувшегося Емельяна.

Загоруйко схватился за уши и с восторгом убедился, что они вернулись в прежнее свое состояние. Столь быстрое разрешение сложнейшей проблемы, мучившей его последние дни, привело Емельяна в отличное настроение. Обрушившиеся на Вселенную неприятности уже не казались ему фатальными.

– Значит так... – уверенно начал вице-губернатор.– Я возвращаюсь на Землю и сразу же бегу в ФСБ и прокуратуру: рассказываю про этот чертов замок, про планету Аргамасадор и...

– И оказываешься в психушке! – дополнил Сиротин.– Проверено на собственном опыте, дорогой Емельян... Мой тебе совет: не связывайся с официальными структурами. Нет в России такого прокурора, который бы поверил в нечистую силу! Ибо никакой нечистой силы УК Российской Федерации не предусматривает. Следовательно, и в реальной жизни ее быть не может.

Пораскинув мозгами, Загоруйко пришел к выводу, что Сиротин, скорее всего, прав. Еще неделю назад он сам бы, не моргнув глазом, отправил куда следует любого, кто вздумал бы рассказывать ему подобного рода байки... Чтобы поверить в нечистую силу, надо самому через нее пройти! Поносить пару-тройку дней ослиные уши, побывать в рабстве у разбойников Рваного Билла и столкнуться нос к носу со Смертью в замке Кощея Бессмертного.

– Действуй исключительно частным порядком! – наставлял Загоруйко Сиротин.– В крайнем случае попытайся убедить Пацакова, что вокруг далеко не все так безоблачно, как ему кажется. Но особенно не усердствуй.

– Ладно... – махнул рукой Емельян.– Работать будем по ситуации... Но как мне вернуться на Землю – вот в чем вопрос!

– Попробую помочь... – сказал Найк.– Но результат гарантировать не могу. Все-таки если человек ни разу не путешествовал сквозь пространство и время, то есть риск заблудиться.

– А может, ему лучше пойти прежним путем? – предложил Сиротин.– Замок Кощея, далее по тоннелю в гостинцу «Центральная»...

– Нет уж! – запротестовал Загоруйко.– Не хочу больше встречаться ни со Смертью, ни с этим вашим младенцем, ни с чародеем Кукуем.

– Кукуй – не чародей! – засмеялся Сиротин.– Он – артист. Курицын его фамилия.

– А по мне хоть Петухов! – взорвался Емельян.– Видеть не желаю этого подонка! Он мне жизнь едва не поломал!

– Значит, вы готовы рискнуть? – вежливо спросил инопланетный маг.

– Готов! – твердо заявил Загоруйко, которому нестерпимо захотелось домой, в привычный и такой спокойный мир, к жене Оленьке и губернатору Пацакову...

– Закрой глаза и считай до ста! – жестко скомандовал Найк.– Вспомни о Земле и тех, кто тебе дорог. Ну, пошел!..

Загоруйко честно досчитал до ста, но глаза открывать не торопился. Его слегка подташнивало и покачивало, уши заложило от неестественно-мертвой тишины, которая неожиданно взорвалась криками, негодующими воплями и странными вопросами типа: «Откуда здесь взялась эта волосатая обезьяна?..»

– Оттуда... – вслух произнес Загоруйко и открыл наконец глаза.

Похоже, это была все-таки Земля... Нельзя сказать, что вице-губернатор узнал помещение, но лица кругом, безусловно, мелькали родные, хотя и встревоженные, а местами даже недружелюбно настроенные к ни в чем не повинному пришельцу.

Оглядевшись вокруг, Загоруйко уяснил, что стоит на возвышении среди повизгивающих от страха полуголых девиц. Самое прискорбное – он тоже был совершенно голый!.. А ведь Емельян точно помнил, что отправился сюда в довольно дорогом, хотя и порядком истрепанном за время скитаний по Аргамасадору костюме. Кто и когда успел его раздеть, он так и не понял, окончательно сбитый с толку бурным приемом публики.

– Где мои штаны? – спросил Загоруйко у ближайшей девицы, которая от страха оглушительно завизжала.

– Да это же Загоруйко, вице-губернатор! – громко произнес стоявший рядом с подиумом человек, в котором Емельян без труда признал Жигановского.– Ну и нравы у них в Черноземье!

Сразу несколько видеокамер впились в несчастного Емельяна, фиксируя для современников и потомков пикантную ситуацию, которая могла сильно подорвать авторитет областной администрации в глазах электората. Загоруйко осознал это мгновенно и с криком: «Пропустите меня, негодяи!..» – бросился к выходу.

К счастью, никто не попытался его задержать, и он, шлепая голыми пятками по холодным осенним лужам, бежал, не разбирая дороги и положившись исключительно на инстинкт и удачу. Надо сказать, ни инстинкт не подвел Загоруйко, ни удача от него не отвернулась. Спустя пять минут вице-губернатор ворвался в подъезд родного дома, резво поднялся на пятый этаж и надавил на кнопку звонка. Оставалось только ждать и молить Бога, чтобы никто из соседей не вздумал подышать среди ночи свежим воздухом...

Дверь довольно долго не открывали. Видимо, Оленька спала, сморенная бесплодным ожиданием пропавшего во Внеземелье мужа. После десяти минут непрерывных позвякиваний и постукиваний Загоруйко все-таки удалось ее разбудить.

– Емельян... – только и сумела вымолвить Оленька, глядя на голого мужа широко открытыми глазами.

Место для объяснений было не самым подходящим. Загоруйко нырнул в квартиру и с облегчением закрыл за собой дверь.

– Откуда ты взялся, да еще в таком виде?

Вопрос показался Емельяну глупым и даже обидным. Что значит – взялся?.. Человек вернулся к себе домой – пусть и в неурочный час! Разве это повод, чтобы смотреть на него такими глазами?

– Где мои штаны?! – грубо спросил у жены Емельян, расстроенный неадекватным приемом.

– А ты без штанов пришел! – открыла Америку Оленька, вызвав в ответ злобное ругательство Загоруйко.

Впрочем, скорее всего, зря он окрысился на супругу... Оглядев себя в зеркало, Емельян Иванович пришел к выводу, что причина для бестолкового поведения у жены все-таки есть. Пробежка по осеннему городу оставила на его теле хоть и смываемые, но все же малоэстетичные следы. И прежде чем одеться, следовало бы помыться... Тем не менее Загоруйко открыл шкаф и от удивления разинул рот.

– Здравствуйте, Емельян Иванович.

– Здравствуй, Михаил... А почему ты голый?

– Так ведь и вы тоже не совсем одеты, Емельян Иванович.

Ответ был, что называется, не в бровь, а в глаз. Любой другой на месте Загоруйко, обнаружив в шкафу раздетого до полного безобразия субъекта, немедленно сделал бы соответствующие выводы с весьма неприятными последствиями для побледневшей жены. Но опыт – великая вещь! Емельян Иванович не стал хватать за волосы Оленьку и бить ногами растерянного Мишку.

– Ты тоже только что с Аргамасадора? – полуутвердительно вопросил он.

– Да! – с готовностью согласился Севостьянов.– Вы себе не представляете, что я там пережил, Емельян Иванович! Кругом – сплошные оборотни и натуральные монстры! Меня пытали! Надо мной измывались маги и чародеи! А потом безжалостно забросили сюда... Очнулся – ничего понять не могу: чужая квартира... я абсолютно голый... А тут звонок в дверь. Вот я и спрятался в шкаф.

Для какого-нибудь свирепого ревнивца объяснения Мишки выглядели бы жалко и неубедительно. Но Загоруйко им поверил – по той простой причине, что сам пережил нечто подобное. А пребывание Мишки в его квартире, в сущности, ни о чем не говорило. Загоруйко, например, повезло еще меньше: он залетел в стриптиз-бар, куда, к слову, прежде никогда не заходил... Смущал, правда, испуг Оленьки, но, в конце концов, а как еще должна вести себя женщина, муж которой явился домой абсолютно голым и обнаружил в шкафу такого же голого мужчину? Тут у любой и каждой порозовели бы лицо и шея, и глаза округлились бы до полного безобразия...

– А Атасов где? – спросил Загоруйко.

– Понятия не имею... – пожал плечами Миша.– Очень может быть, что тоже вернулся... Если не возражаете, то я ему позвоню.

– Дай гостю штаны! – бросил жене Емельян и, прихватив халат и полотенце, отправился в ванную.

Все хорошо, что хорошо кончается... Загоруйко окончательно обрел себя, лишь погрузившись в горячую воду. Имело место быть радостное ощущение счастливого возвращения из страшной ловушки, вполне оправдывавшее его прозвище Колобок. И от дедушки он ушел, и от прочего зверья совершенно похабной наружности тоже!..

Впрочем, эйфории по поводу чудесного освобождения из рабства предаваться нельзя. Впереди маячили очень крупные неприятности... Черт занес Венедикта Жигановского в стриптиз-бар! Это называется – серьезный политик... Шляется где ни попадя, и все ему – как с гуся вода!.. Кто поверит в случайность нелепой ситуации, в которой не по своей воле очутился Загоруйко? Об этом прискорбном событии злодеи с телекамерами раструбят на весь белый свет! Придется объясняться и с Оленькой, и с губернатором Пацаковым, который и так разъярен аморальным поведением своих замов. Ему дела нет, что замам приходится воевать с нечистой силой!.. А Кощеев замок надо взорвать к чертовой матери! Иначе в Черноземной области никому житья не будет... Главное – под статью о терроризме не попасть!..

Загоруйко имел весьма смутные представления о параллельных мирах и не мог с уверенностью сказать, действует в Кощеевом царстве УК Российской Федерации или нет? Вдруг взрыв аукнется в Кацапове – и в прямом, и в переносном смыслах? Скандал-то может быть грандиозный: вице-губернатор Черноземья – террорист!.. Веньке Жигановскому только этого и надо... Тот еще подонок! И свалился же на голову областной администрации! Сидел бы в столице да не лез в чужие дела, чтоб ему пусто было!..

Емельян Иванович провел в ванне чуть не полчаса, прикидывая в уме различные выходы из создавшейся непростой ситуации, а когда вернулся наконец в комнату, то обнаружил там кроме оправившейся от испуга Оленьки и Мишки еще и озабоченного Атасова.

Журналист едва не прослезился при виде Емельяна Ивановича, чем тронул последнего до глубины души. Все-таки совместно пережитые неприятности сближают людей куда больше, чем самые обильные застолья...

Впрочем, по части застолья Оленька, надо отдать ей должное, не подкачала. Пить и есть по ночам в возрасте Загоруйко врачи не рекомендуют, но по случаю чудесного возвращения из неволи он махнул на эскулапов рукой. Самое время было расслабиться после пережитого стресса.

– А у нас беда, Емельян Иванович... – сказал, зажевывая коньяк копченой колбаской, Эдуард.– Инопланетное нашествие! Я уже Мишке говорил... И никто не чешется, можете себе представить.

Емельян Иванович, тоже принявший на грудь рюмку горячительного, слушал Атасова со вниманием. Особенно порадовало его парение на стуле Венедикта Жигановского в присутствии ошарашенных журналистов. Так ему, негодяю и лучшему другу вселенских злодеев, и надо!

– Кокарев, говоришь? – задумчиво потер подбородок Загоруйко.– Где-то я уже слышал эту фамилию... А может не Кокарев, а Кукарий! Ну конечно Кукарий! Мне же Найк говорил, что он вот-вот заявится на Землю!

– А кто он такой, этот Кукарий? – спросил Мишка, кося глазом на хмелеющую Оленьку, которой, к слову, не следовало бы столь откровенно выставлять напоказ ноги перед молодыми людьми. Емельян Иванович хотел было сделать ей замечание, но потом решил, что как раз сегодня лучше воздержаться, памятуя о собственном возвращении домой в не совсем пристойном виде.

– Кукарий – командор ордена Золотого Скорпиона, в котором собран весь цвет черных магов.

– Я так и знал! – подхватился с места Атасов.– И ведь предупреждал Виссариона Дмитриевича, что дело с доктором аномальных наук нечисто. Но Пацаков до того обрадовался неожиданной поддержке, что подмахнул бумагу Кокарева не глядя.

– А вот это он зря сделал! – согласился с журналистом Емельян Иванович.– Хотя, по моим сведениям, залетного командора не Черноземье интересует и не город Кацапов, а тот самый замок, в котором мы с вами так неудачно заблудились. Чумной пир там намечается, молодые люди, если верить информированному магу Найку. Чтобы предотвратить фатальные неприятности, нужны решительные и на все готовые люди. Вы понимаете – на все!

– Люди будут! – кивнул головой Атасов.– Костя Казюкевич направил нам на подмогу Мурзика с бригадой.

Емельян Иванович хоть и не был знаком с Казюкевичем, но слышал о нем, конечно, немало. Слухи о нефтяном магнате распространялись не весьма лестные, надо признать, но в данном случае это не играло никакой роли... Да, в своих подозрениях по поводу Атасова Загоруйко оказался прав: неспроста и не из праздного любопытства заявился в провинциальный Кацапов известный столичный журналист! Серьезные люди за ним стоят, весьма и весьма влиятельные!.. И это замечательно. С какой стати кацаповцам в одиночку отдуваться за всю страну и цивилизованное человечество?!

– А кто он такой, этот Мурзик?

– Отморозок, каких поискать! Зато у него есть опыт вооруженной борьбы с оборотнями и магами. Он в курсе происходящих событий и знает, что имеет дело с инопланетянами.

Ценный по нынешним временам кадр!.. Загоруйко почувствовал уверенность в собственных силах. Возможно, повлияла бутылка коньяка, распитая на троих, но в любом случае на борьбу с инопланетной и местной нечистью он выходил не в скорбном одиночестве. Соратники под его рукой собирались проверенные, которых с наскока магией не испугаешь!..

12

Планета Альдеборан. Замок Лорк-Ней. Рассказывает его высочество Алекс Оливийский – наследный принц паррийской короны, командир первого легиона пограничной стражи Светлого круга

Мой рассказ о приключениях на планете Дейра и встречах с Андреем Гельфийским и командором ордена Золотого Скорпиона Кукарием весьма встревожил достойнейшего Аббудалу Каха. В отличие от меня он воспринял историю с древними картами всерьез. По мнению сиринского магистра, у императора Андрея Гельфийского были основания для беспокойства. С последним я как раз и не собирался спорить, но был абсолютно уверен в том, что сказку о кавалерах зловредный Кукарий выдумал, стремясь возбудить недовольство гельфийских баронов молодым императором. Андрей не очень уверенно присел на трон недавно умершего отца – вот командор и поспешил прибрать власть к рукам. Не исключено, что и императора Вэла тоже устранил он, окончательно свихнувшись на Черной плазме.

– Тем не менее, ваше высочество, вы, надеюсь, не станете отрицать, что черные маги неспроста заинтересовались Землей?

– Земля, безусловно, лакомый кусок, достойнейший магистр, но ваши предположения по поводу вмешательства Сагкха в ход ее развития кажутся мне слишком фантастическими.

– Иными словам, вы, ваше высочество, не верите в то, что ваш брак приведет если и не к трагическим, то, во всяком случае, к непредсказуемым последствиям, как полагает ваш родственник Андрей Гельфийский?

Разумеется, чушь! Я не верил и в серебряные стрелы, которыми по старинке пользуются паррийцы для разрешения брачных проблем. В конце концов, я не видел ничего удивительного в том, что мои братья нашли своих суженых на Земле: там действительно масса красивых девушек. Очень может быть, что и ваш покорный слуга обрел бы там свое счастье, если бы пробыл на этой планете подольше... В принципе, я не отрицаю искусство древней магии – кроме области моих чувств.

Что же до Андрея Тимерийского, то он действительно был выдающимся человеком, хотя и не безупречного морального облика. Если мне не изменяет память, то только жен у него насчитывалось не менее пяти, тогда как паррийские обычаи предписывают моногамию. Причем обходился без всяких стрел, знакомясь с женщинами на разных планетах.

О князе Андрее Тимерийском сложено много легенд, в том числе и не особенно лестных для его потомков. Тем не менее никто и никогда не отрицал его главной заслуги перед Светлым и Темным кругами: именно он возглавил ополчение против космической саранчи и отразил нашествие, грозившее полным истреблением как гуманоидных, так и негуманоидных цивилизаций. Князя одинаково уважали и почитали практически на всех известных мне планетах. Именно этим обстоятельством и воспользовались черные маги, приписав ему абсурдное знакомство с младенцем Сагкхом... Ну не может человек во плоти и крови общаться с порождением Черной плазмы! Это противоречит всем законам мироздания... Просто поразительно, что умнейший и ученейший сиринский магистр Аббудала Ках этого не понимает!

– Я оценил иронию, ваше высочество, по поводу умнейшего и ученейшего... – слегка обиделся сиринец.– В чем-то вы, наверное, правы. Действительно, трудно себе представить даже, как могли общаться Сагкх и человек... Но вы не можете отрицать, что прекрасный замок, в котором мы сейчас находимся, был разрушен до основания, а уцелел в той страшной бойне только ваш тогда еще годовалый прадед.

– Хорошо... Объясните мне все же одну несуразность, достойнейший магистр: если этот замок был разрушен и никто из его строителей не уцелел, то каким образом человек, которому в ту пору не было и года, мог его восстановить в прежнем виде? Тут одно из двух: либо замок не разрушили так, как об этом потом раструбили в хрониках, либо после бойни уцелел не только Андрей Тимерийский.

– Возможно, вам это покажется нелепым, принц Алекс, но у меня есть ответ на ваш вопрос. Точнее, он есть в мемуарах достойнейшего Пигала Сиринского. Погибший замок Лорк-Ней во всей его красе показал выросшему князю маленький Сагкх, создавший его силою своего воображения в нашей реальности – пусть и на короткое время...

Как странно все-таки устроены люди – даже самые умнейшие из них. Они настороженно относятся к фактам, но готовы верить любым фантазиям, которые обнаружат в старых манускриптах... В конце концов, разве мемуары пишут для того, чтобы рассказать потомкам правду? Да ничего подобного! Их пишут, чтобы эту самую правду скрыть, нагромождая один вымысел на другой.

– Иными словами, вы не хотите – или просто боитесь – прибегнуть к серебряной стреле, ваше высочество?

– Вы провоцируете меня, достойнейший магистр, что, согласитесь, не слишком красиво с вашей стороны! – засмеялся я, салютуя сиринцу кубком с превосходным альдеборанским вином.– Я говорил уже вам, что не хочу жениться.

– Но ведь согласно вашим теориям, принц Алекс, вы абсолютно ничем не рискуете, пустив свою стрелу. Ну, за исключением разбитого сердца девушки, которой вы откажете в любви.

– А вы хитрец, магистр!.. Так и быть, я готов исполнить вашу прихоть и доказать, что у Алекса Оливийского слова никогда не расходятся с делом. Вы настаиваете на том, чтобы я пустил серебряную стрелу на Землю?

– Вовсе нет. Я предлагаю вам отправить ее в свободный полет. Однако не сомневаюсь, что она приведет вас именно на эту чудесную планету.

– Хотите пари?

– Нет, ваше высочество: пари будет сковывать вам руки. А я хочу, чтобы вы действовали только по собственному побуждению.

– Вы меня удивляете, достойнейший Аббудала... А что, если мой родственник Андрей Гельфийский прав и мой брак приведет Вселенную к катастрофе? В отличие от меня вы ведь верите в дружбу Сагкха с Проклятым князем?.. Кстати, не за эту ли дружбу его проклял Высший Совет?

– За эту... – подтвердил сиринец.– Но, не в пример императору Гельфийскому и командору Кукарию, я считаю, что катастрофы не будет. Просто ваш брак станет последним аккордом в затянувшейся игре.

– Неужели вы верите в добрых Сагкхов, магистр? Согласитесь, ваша вера еще более нелепа и смехотворна, чем вера того же Кукария. Не может порождение Черной плазмы хлопотать о благе людей!

– Почему?

– Да потому что он – Сагкх!

– Я же сказал, принц Алекс, право выбора за вами: вы можете не верить в доброту Сагкха – и отвергнуть девичью любовь; вы можете поверить в доброту Сагкха– и принять эту любовь; наконец, вы можете объявить нас с Кукарием круглыми дураками и действовать так, словно никакого Сагкха не было и в помине. А все разговоры о дружбе с ним вашего предка князя Андрея Тимерийского – всего лишь досужие домыслы невежественных и суеверных людей.

Сиринский магистр был не так прост, как мне показалось поначалу. Достойнейший Аббудала Ках как нельзя более точно просчитал ситуацию. Я действительно одним махом мог разрушить все интриги, плетущиеся как вокруг моего предка Тимерийского, так и вокруг нашей семьи... Очень может быть, Кукарий как раз и строит свой расчет на том, что принц Алекс Оливийский не посмеет жениться и тем самым подтвердит смутные слухи об Андрее Тимерийском и его дружбе с Сагкхом. А пока я буду мучиться сомнениями– жениться или не жениться? – он приберет к рукам Гельфийскую империю, нанеся сокрушительный урон интересам Светлого круга... Ну что ж, магистр, пожалуй, прав: пришла пора принцу Алексу Оливийскому вмешаться в события, раскрученные чьей-то злой и настырной волей...

Я взглянул на портрет князя Андрея Тимерийского, висевший в гостевом зале замка Лорк-Ней, где мы с магистром вели занимательную беседу, и еще раз поразился сходству родственника с моим братомНиком. Правда, человек на портрете был старше принца Арамийского. В осанке князя чувствовалась надменность, а пухлые губы кривились в скептической усмешке...

Не знаю, насколько написанный много десятилетий назад портрет отражал истинную суть моего загадочного предка, но такой человек вполне способен был на самую отчаянную авантюру. Одной из самых неприятных черт характера Проклятого князя, на которой настаивали недруги и о которой, пусть и вскользь, но все же упоминали доброжелатели, называлось презрение к миру... Еще Андрей Тимерийский считался страстным игроком. Он всегда играл по-крупному, делая порой головокружительные ставки, угрожавшие существованию если не Вселенной, то Светлого круга – наверняка.

Надо честно признать: легенда о его дружбе с Сагкхом из Черной плазмы отнюдь не противоречила ни характеру этого человека, ни образу жизни, который он вел. Наверное, именно поэтому она и оказалась такой живучей...

Я покинул замок Лорк-Ней на рассвете, как и предписывал обычай. Серебряная стрела проделала полукруг над моей головой и ушла в никуда, пронзив синее небо Альдеборана как раз в том месте, где оно сливается с красноватой почвой. Мне не оставалось ничего другого, как последовать зову судьбы.

...В первый момент мне показалось, что я прибыл не на Землю. Земная архитектура разительно отличалась от того, что мне пришлось повидать на других планетах. Практически везде возводят здания на века, и только на Земле предпочитают строить на десятилетия. Такое впечатление, что здешние обитатели не верят в будущее своей цивилизации...

Моя стрела находилась в громадном замке, и я чувствовал, что она достигла адресата. Не скажу, что меня это открытие уж очень взволновало. Я действительно не собирался жениться, а потому и не спешил к избраннице, определенной обычаем и судьбой. Меня в ту минуту больше интересовал сам замок, поражавший великолепием отделки и совершенством форм.

Я миновал несколько залов, так и не встретив ни одного живого существа. Не хватало еще, чтобы замок оказался заколдованным, а моя избранница – спящей красавицей!.. Такое иногда случается с нашим братом паррийцем, если верить некоторым не слишком древним легендам.

Дело в том, что когда-то среди черных магов бытовала странная мода, ныне практически сошедшая на нет. Они зачаровывали красавиц, заключая их в трехгранный игирийский магический замок, который досужие умы называют хрустальным гробом. Такая красавица могла спать и сто, и двести лет, чтобы в один прекрасный момент стать головоломкой для Героя, которому судьба уготовит ее разбудить. Причем среди черных магов попадались редкостные затейники, обставлявшие пробуждение красавицы таким длинным рядом дурацких условий, что у иных потенциальных женихов пропадало всякое желание их разгадывать и выполнять. Действительно, зачем брать в жены соню, которая, возможно, родилась в один год с вашей прапрабабушкой, если кругом столько молодых, пышущих здоровьем женщин?..

К счастью, моя красавица хоть и спала, разметав светлые волосы по подушке, но все же не в хрустальном гробу, а на роскошном ложе, достойном если не королевы, то принцессы – наверняка. Одеяло валялось на полу – то ли по причине духоты, то ли для того, чтобы явившемуся за стрелой добру молодцу было чем полюбоваться. Мордашка – вполне смазливая; и фигурка, просвечивавшая сквозь полотно ночной сорочки, тоже смотрелась весьма соблазнительно...

Мою стрелу блондинка крепко держала в левой руке– словно век не собиралась с ней расставаться... В общем, я одобрил выбор судьбы, поскольку питаю сердечную слабость к блондинкам. Признаюсь, что в тот момент мне захотелось провести в замке ночь – и именно на обнаруженном ложе... В крайнем случае я готов был задержаться даже на неделю, но говорить о более глубоком чувстве, конечно, не приходилось.

– Послушайте, красавица, вам не кажется, что сон ваш слишком затянулся? Белый день на дворе!..

Между прочим, я сказал чистую правду. Дневное светило вовсю шарило по блондинке, демонстрируя в подробностях и то, что следовало бы скрывать скромной и целомудренной девушке.

– Вы кто? – подхватилась наконец она и уставилась на меня круглыми от удивления зелеными глазами.– Я буду кричать!

– Принц Алекс Оливийский... А почему вы хотите кричать? Я ведь вас пока не насилую.

– Ходят тут всякие... – обиделась красавица.– Подайте одеяло.

Я бросил ей роскошный халат, который лежал рядом в кресле. Девушке самое время было подниматься, умываться и приводить свои патлы в порядок. Да уж, копна волос на ее голове сделала бы честь огородному пугалу! Благородной принцессе надлежит более ответственно подходить к своему внешнему виду. Ибо врожденное благородство – особенно женское – требует для своего поддержания соответствующего антуража.

– Я не принцесса! – обиженно отозвалась блондинка, накинувшая на плечи халат и пересевшая с ложа в кресло, очень похожее на трон.– Я – Зульфия, жертва сексуальных домогательств чародея Кукуя... А тебя Васька прислал, что ли?

Прямо скажем – неожиданное заявление! Изволь теперь воевать с каким-то Кукуем за честь глуповатой девицы... Правда, возможно, чести он ее уже лишил, тем самым избавив меня от обязанности вступления в брак. Ибо по паррийскому уложению наследник короны мог жениться только на девственнице... Я далеко не всегда скрупулезно следую установленным правилам, но в данном случае у меня не было охоты их нарушать. В конце концов, обычаи предков иной раз бывают как нельзя кстати для человека, жаждущего сохранить свободу.

– И что же, насилие состоялось? – осторожно полюбопытствовал я.

– В том-то и дело, что нет. Я в замке уже третий день торчу – и ничего! Никаких попыток!.. Прямо тоска зеленая...

– Я вам сочувствую, Зульфия.

– Слушай, давай на «ты», царевич Алексей. Ты ведь меня освобождать будешь из грязных лап злодея Кукуя?

– Даже и не знаю, что сказать... Тем более что этот чародей, кажется, не внушает вам ужаса. Во всяком случае, мне так показалось.

– Что значит – не внушает?! – возмутилась красавица.– Я прямо вся трепещу!.. Впрочем, между нами, какой из Сени Кукуя сексуальный маньяк? Он же полное чмо – в эротическом плане. Уж не говорю о магии и чародействе. Ему Степаныч велел рога на головах отращивать, а у него получаются только ослиные уши... Над ним весь замок смеется! Я и то научилась за два дня. Хочешь – тебе рога сооружу?

– Нет, спасибо. Думаю, это будет несколько преждевременно с твоей стороны, поскольку мы еще не состоим в браке.

– Шутник... – осуждающе вздохнула Зульфия и стрельнула в мою сторону изумрудными глазами. Я, однако, устоял. Ситуация меня забавляла, хотя далеко не все в речах красавицы можно было понять. В частности, удивляло ее явно пренебрежительное отношение к злодею-похитителю и потенциальному насильнику... Может, эта Зульфия никакая не девственница, а ведьма высокого полета, которую несчастный Кукуй по роковой ошибке похитил себе на беду? Такие казусы случаются не только с вполне добропорядочными гражданами, но и с колдунами.

– Я сразу Ваське сказала, что не выйдет у нас с Кукуем эротической сцены: не та у Сени фактура! Лучше изменить сценарий, чтобы не срамиться перед заграницей... Хорошо хоть он тебя вписал. А то, понимаешь, я должна была, видите ли, засохнуть и зачахнуть от горя и стыда на руках у злодея... Совершенно дешевая мелодрама, способная выбить слезу разве что у старушек!

– А ты чахнуть не хочешь?

– Разумеется, нет. И продюсер, царевич Елисей, был на моей стороне. Правда, принцесса Анастасия закочевряжилась. Мол, не хочешь в эротической сцене сниматься – и не надо. Мы-де с Елисеем такую сцену выдадим, что зал ахнет!.. А тебя Кукуй может и по-простому замордовать. Ну, то есть пытки, дыба, испанские сапоги... А я ей говорю: спасибо, дорогая, за заботу! Ты будешь на ложе с царевичем прохлаждаться, а я на дыбу пойду страдать!.. Мы с ней здорово поцапались... Тогда Васька и предложил: пусть ее, то есть меня, Зульфию, Кукуй поскорее ворует и держит в своем замке – иначе съемочной группе от двух противных баб покоя не будет!.. Кукуй меня и украл.

– Жестокие у вас родственники, Зульфия! А эта Анастасия – просто мегера какая-то. Обречь такую красавицу на мучительную смерть под пытками – значит, совсем сердца не иметь!

– А я что говорю? – обрадовалась моему заступничеству Зульфия.– Нет, совсем от дыбы я отказываться не собираюсь... С какой стати? Там замечательные выйдут кадры! Я – вся такая беспомощная и полуобнаженная... А кругом – палачи, палачи!..

Ну, спасибо серебряной стреле и заботливым предкам-затейникам, подложившим мне этакую, как бы это помягче выразиться, мазохистку! Ей, видите ли, нравится болтаться на дыбе в полуобнаженном виде!.. По-моему, она не просто ведьма, а ведьма-психопатка, от которой следует держаться как можно дальше!

– А кто он такой, этот загадочный Васька?

– Ой, я тебя умоляю, Алекс, нашел загадочного! Да это же Рваный Билл из клана Дикой Обезьяны – первый разбойник на Аргамасадоре. А по совместительству – еще и сценарист... Можешь себе представить ситуацию: человек, далекий от искусства, взялся за дело, которое ему не по плечу. Профессионалы просто в шоке!

Все-таки я совершенно напрасно отказался от спящей красавицы... Оказывается, это далеко не худший вариант, выпадающий на долю Героя, занятого поисками счастья. А я, между прочим, его и не искал – просто по глупости поддался уговорам хитроумного сиринца. И вот вам результат: изволь теперь расхлебывать кашу, заваренную каким-то Васькой!

– Слушай, Алекс, а давай мы с тобой эротическую сцену сначала отрепетируем, а потом предложим продюсеру? Значит так: я на дыбе полуобнаженная, кругом палачи, в углу в кресле сидит колдун Кукуй с гнусной рожей. Свист бича... Стон... Мой естественно. И тут врываешься ты...

– Полуобнаженный.

– Нет, совершенно одетый. Кстати, а почему ты голый? Это, согласись, с твоей стороны просто наглость– являться к невинной девушке в таком виде! Ты что – со съемок?

– Да... – не стал спорить я с психопаткой.– Со съемок. Сорвался с дыбы, где меня держали в обнаженном виде.

– Круто! – воскликнула красавица.– Это Васька придумал? А ты хорошо будешь смотреться. Фактура у тебя – будь здоров!

– Фактура – это что?

– Не важно... – почему-то покраснела Зульфия.– Совсем не то, что ты думаешь.

Честно говоря, ничего такого насчет неизвестной мне фактуры я и не думал, но Зульфия, видимо, подразумевала не то, что сказала, и почему-то засмущалась.

– Ты бы оделся, Алекс. А то войдет кто-нибудь и подумает о нас нехорошее... В шкафу одежда бывшего хозяина. Можешь воспользоваться. Все новенькое, с иголочки. Будешь смотреться, как картинка.

Да, для ведьмы моя блондинка что-то уж слишком застенчива... Тем не менее я последовал ее совету – раз представилась такая возможность – и воспользовался гардеробом хозяина.

– На вашей планете довольно странная мода.

– Да нет... – отмахнулась Зульфия.– Комната раньше Каронгу принадлежала. Был такой колдун, но помер.

– Каронгу?! – Я повернулся так резко, что красавица вздрогнула.

– Ой, ты на меня так не смотри! – возмутилась Зульфия.– Я с ним знакома не была. Мне Погоняйло о нем рассказал, местный сатир.

Шутки в сторону! Я все-таки угодил на Землю... Во всяком случае, есть все основания так полагать. Не знаю, кто она такая, эта блондинка, но то, что связана с людьми, знавшими черного мага, само по себе о многом говорит... Неужели предположения Андрея Гельфийского по поводу старых карт – не фантазии растерявшегося под угрозой потери империи человека? Не Кукарий ли подсунул мне эту блондинку, чтобы добиться своей гнусной цели? Император Гельфийский предупреждал, что командор ордена Золотого Скорпиона обязательно будет расставлять на меня силки. Если это так, то, надо отдать ему должное, он поместил в свой капкан очень соблазнительную приманку.

– Так вот,– продолжила болтливая красавица,– и тут врываешься ты, одетый в черный камзол с золотыми пуговицами. Убиваешь палачей, прогоняешь Кукуя – и вдруг видишь меня!

– И между нами происходит эротическая сцена?

– Ага... Тебе что, не нравится такой вариант?..

Если верить командору Кукарию, венцом эротической коллизии будет вселенская катастрофа, давно спланированная Сагкхом. Миллионы и миллионы людей заплатят жизнями за мимолетную прихоть Алекса Оливийского... Жутковатая перспектива – даже для такого неверующего человека, как я. Правда, сиринец Аббудала Ках считает, что все, в конце концов, обойдется... А если он ошибается?

– Только я тебя предупреждаю, Алекс: никаких вольностей! Я – актриса, а не какая-нибудь... профессионалка.

– Что ты понимаешь под вольностями?

– Я тебя умоляю – не строй собой дурачка! – возмутилась Зульфия.– Ты, конечно, красивый парень и все такое, но я маме обещала, что ни на какие провокации распутных актеров не поддамся. Глупо в мои годы цепляться за девственность, но слово надо держать. Как ты считаешь?

– А тебе сколько лет, Зульфия?

– Восемнадцать. Скоро будет. Только ты никому не говори. Меня сюда Мишка – это мой брат – устроил по знакомству, и если выяснится, что я несовершеннолетняя, то, чего доброго, эротическую сцену отменят вообще!

Эта девчонка меня с ума сведет! Далась ей эротическая сцена! И потом, нельзя так безрассудно дразнить мужчину, играя полой халата... Я никак не мог определить: то ли предо мной распутная ведьма, хитростью добивающаяся своих целей, то ли я имею дело с наивной простушкой, которая знает о некоторых аспектах взаимоотношений между мужчиной и женщиной лишь теоретически... Мою стрелу, впрочем, она из рук не выпускала – что тоже наводило на кое-какие размышления.

– Может, мы сначала отрепетируем? – У смущенной Зульфии порозовела даже шея.– А то я боюсь, что у меня ничего не получится... В конце концов, я только три месяца проучилась в театральном училище. По программе мы эротику еще не проходили.

– Чего вы не проходили?

– Эротические сцены!.. Да что ты все время прикидываешься? Тебе же не Иванушку-дурачка играть, а царевича Алексея!

До меня наконец дошло, чего хочет эта странная блондинка. Она жаждет не факта, а всего лишь имитации...

Мне это показалось странным. По-моему, она кого-то хотела обмануть, прикинувшись моей любовницей... Неужели Кукария? Но тогда она, безусловно, знает, чем для Вселенной могут обернуться наши горячие объятия. Значит, я имею дело далеко не с простушкой! Да и имя Кукуй как-то слишком подозрительно созвучно с именем Кукарий... Быть может, кто-то таким образом пытается меня предупредить и удержать от опрометчивого поступка?.. В любом случае следовало познакомиться с загадочным похитителем прекрасной Зульфии поближе.

Эротическая сцена у нас получилась так себе. Девчонка абсолютно не умела целоваться и испугалась чуть ли не до обморока. Возможно, в том была и моя вина: я слишком горячо взялся за дело. Однако очень трудно оставаться спокойным, сжимая в объятиях столь соблазнительную блондинку...

Не исключаю, что мы зашли бы гораздо дальше имитации, но красавица очень вовремя стукнула меня серебряной стрелой по затылку. Я мгновенно опомнился и даже слегка ужаснулся тому, что могло бы случиться в результате моей несдержанности. Нельзя сказать, что я поверил пророчествам командора ордена Золотого Скорпиона Кукария, но и отмахиваться от них я не имел права, дабы не поставить под удар Вселенную.

Ситуация была откровенно дурацкая, и, наверное, поэтому я рассердился на блондинку, вздумавшую отвечать ударами на мои ласки.

– Мы же договорились... – обиженно надула губки капризная Зульфия.– А ты накинулся – как коршун на беззащитную голубку!..

Она здорово перепугалась и теперь норовила держаться от меня на расстоянии. Но я уже овладел собой и не предпринимал попыток к сближению.

– Сразу видно, что ты не профессиональный актер!– продолжала дуться красавица.– Если ты на репетициях не умеешь себя вести, то можно себе представить, что будет на съемках!

Претензии она высказала по существу. Я тоже не был уверен в том, что следующие наши объятия закончатся для Вселенной столь же удачно. Мне Зульфия нравилась – от себя скрывать это глупо. В случае продолжения знакомства у меня имелись все шансы влюбиться в девушку до потери контроля над собой и ситуацией. Запретный плод, как известно, сладок! Обстановка, согласитесь, уж очень напоминала ту, из-за которой наших прародителей выгнали из рая, и они расселились по всем планетам Светлого круга. Появился риск потерять эти планеты в результате природно-эротического катаклизма.

– Извини, Зульфия, я увлекся. Больше этого не повторится.

– Как это не повторится?! – возмутилась моя непоследовательная знакомая.– А съемка?.. Возможно, нам еще и дубли понадобятся!..

Нет, определенно, она не ведьма; она – набитая дура! Вот ведь навязалась на мою голову со своей эротикой!.. Однако я сдержал гнев и улыбнулся блондинке как можно более обворожительно.

– Вообще-то меня Ксенией зовут. Зульфия я по роли...

Ну, в этом я нисколько не сомневался: мало того, что мазохистка, мало того, что эротоманка,– еще и шизофреничка! И из-за этой страдающей раздвоением сознания психопатки я должен поставить на грань катастрофы Вселенную?! Нет, самая пора познакомиться со змием-искусителем, который втянул меня в дурацкую игру.

– Ладно, Ксения-Зульфия, веди меня к своему похитителю Кукарию. Я с удовольствием сверну ему шею.

– Во-первых, он не Кукарий, а Кукуй. А во-вторых, ты не должен сворачивать ему шею. Его должен победить царевич Елисей в самом конце фильма – после жуткой битвы, от которой содрогнутся небесные своды... Ты что, сценарий не читал?

Я не знал, что такое сценарий, и в этом, видимо, была моя главная проблема. Зато я знал, кто его создал. Имя коварного мага назвала Ксения. Дайте срок – доберусь я до Рваного Билла из клана Дикой Обезьяны и навсегда отучу его плести паучьи сети для отлова ни в чем не повинных людей! Таким негодяям нечего делать на белом свете – вот позиция Героя и просто приличного человека!

– Отвернись. Я переоденусь...

Одевалась она так долго, что у меня едва не лопнуло терпение. В конце концов, я мужчина из плоти и крови, а не деревянный болван, обреченный целую вечность неподвижно стоять лицом к стене!

– Я готова. Пошли...

Одетой она выглядела не менее соблазнительно, чем полураздетой. Белое платье было ей к лицу, и я с трудом удержался от еще одной эротической сцены, когда она взяла меня за руку. По-моему, я ей тоже нравился. Во всяком случае, Ксения уже оправилась от испуга и, кажется, не прочь была продолжить репетицию – так она почему-то называла наши с ней горячие объятия. Оставалось выяснить, что же она понимает под словом «съемка»...

В обширном зале, куда меня привела Ксения-Зульфия, стоял огромный стол, за которым сидели два человека. Зал поражал на первый взгляд роскошью отделки, но, присмотревшись, я без труда определил, что позолота на его стенах фальшивая, а драгоценные камни – не более чем стекло, слегка подкрашенное магическим флером. Судя по всему, владелец огромного замка привык жить в роскоши, но в последнее время сильно поиздержался и теперь пытался скрыть свою бедность от посторонних глаз.

– Это царевич Алексей,– сказала Зульфия, представляя меня мужчинам.– Он прислан, чтобы вырвать меня из грязных лап злодея и колдуна Кукуя.

– Нашего полку прибыло! – радостно приветствовал меня небольшого роста подвижный смуглый человек с кучерявой головой.– Абалдуин Восьмой, король Трахимундии – бабник, картежник, мот... А это – наш главный злодей, сволочь межпланетного масштаба Сеня Кукуй. Само собой – маг, чародей и сотрясатель Вселенной!

Человек, которого Абалдуин Восьмой назвал сволочью и сотрясателем, застенчиво протянул мне руку и пьяненько хихикнул:

– Ты его не слушай, Алексей, он тебе сейчас много чего наплетет. У Сашки язык без костей.

От великой, видимо, растерянности я протянутую руку злодея пожал. А произошло это потому, что в Кукуе не было ничего злодейского. Скажем, стоявший чуть в стороне от стола сатир с посеребренными рожками выглядел куда колоритнее.

– Это Погоняйло,– сказала Ксения,– из местной обслуги.

Погоняйло с рукопожатием ко мне не полез – лишь сдержанно поклонился в ответ на мой кивок и тут же отвернулся. Кажется, на пиру колдуна и короля он исполнял незавидную роль лакея... Никогда не доверял сатирам, но сказать, что питаю к ним отвращение, тоже не могу. Племя это хитроватое, подловатое – и только. Особых злодейств во Вселенной за сатирами не числилось. Среди людей встречаются куда более неприятные экземпляры...

Стол выглядел обильным, но без особых излишеств. Как сказал король Абалдуин Восьмой, «мы – люди простые, нам разносолов не надоть»... Единственное, в чем себе не отказывали король и колдун,– вино. Они и до нашего прихода приняли изрядно, и при нас не стеснялись.

Я тоже осушил кубок – дабы не сидеть за столом совсем уж букой. Мне пришло в голову, что эти люди принимают меня за кого-то другого. И виновата в их ошибке Зульфия-Ксения, представившая меня давним своим знакомым.

Кукуй, как и положено уважающему себя злодею, пил и ел молча, лишь изредка вставляя короткие реплики в разговор. Зато его визави король Абалдуин Восьмой не умолкал ни на минуту. Именно от него я узнал, что у застенчивого злодея было три десятка жен, которых он погубил разными способами. И что Зульфия – очередная его жертва. А следующей должна стать красавица Анастасия – дочь самого Абалдуина, пока не имеющая возможности добраться до замка чародея, поскольку ее похитил разбойник, негодяй и отморозок Рваный Билл из клана Дикой Обезьяны, про которого я уже слышал от Ксении.

– А зачем же вы, ваше королевское величество, отдали свою дочь злодею?

– Ну, милый мой, обстоятельства для меня сложились крайне неудачно! – развел руками Абалдуин.– Продулся в карты, как последний фраер. А этот сукин сын натравил на меня колдовскую общественность сразу нескольких ближайших планет. Вот и пришлось пожертвовать дочерью, чтобы спасти собственную честь и жизнь своих подданных. Если бы вы знали, каких душевных терзаний мне это стоило, молодой человек, то не задавали бы столь глупых и пошлых вопросов!

– Ваську благодари... – тяжело вздохнул Кукуй.– Нашли сценариста... Скажи спасибо, что при короне остался! Он ведь запросто мог лишить тебя и престола... Скитался бы сейчас по дорогам, как какой-нибудь король Лир.

– А Васька настолько могуществен, что повелевает королями и чародеями?

– Да как тебе сказать? – пожал плечами Абалдуин.– Если брать по гамбургскому счету, то Рваный Билл – полный дилетант и невежа! Но сумел угодить, паразит, богатому продюсеру и теперь измывается над профессионалами, как его душенька пожелает... Вот и тебя зачем-то в сценарий приплел. Лишил колдуна радости изнасиловать небесное создание!

– Сашка,– возмутился Кукуй,– ты все-таки думай, что городишь! Ребенок же за столом!

– Ой, Ксюша, ради бога извини! Ляпнул не подумавши... Но это с Васьки главный спрос! Он ведь и Кукуевых жен всех погубил... Сеня ему, главное, предлагал: ну зачем добро переводить? Пусть будет у Кукуя гарем... Так ведь нет – уперся, изверг, и ни в какую!..

Из путаных речей Абалдуина Восьмого я понял, что чародей Кукуй в этом мире не главный злодей: над ним стоял некий Васька, магией и волшебством побуждавший Сеню к отвратительным поступкам, к которым последний по своей природе не был предрасположен...

Но и Васька, он же Рваный Билл, не солировал в паскудном хоре. За его спиной маячила еще более зловещая фигура – Продюсер. Этот негодяй разрушал замки и города, лишая людей крова и жизни, он повелевал магами и чародеями, третировал королей и даже, кажется, саму природу!..

В свете открывшейся истины сделалось очевидным, что незачем убивать Кукуя, к слову, внушившего мне определенную симпатию – ну, хотя бы своим заботливым отношением к Ксении-Зульфие, которую он никогда бы не стал насиловать, если бы не Васька с Продюсером... Именно до этих негодяев я решил добраться, чтобы навсегда отбить у них охоту к злодействам и на Земле, и на Аргамасадоре.

– ...Так вы оба – картежники? – спросил я у короля и колдуна.

– Мы от скуки – на все руки! – хихикнул Абалдуин Восьмой.

– Ты с ними, Алеша не играй – они тебя обдурят! – предупредила Ксения.– Их продюсер научил разным карточным штучкам.

– Ой, моя дорогая! – всплеснул руками Абалдуин Восьмой.– Никто же не предлагает молодому человеку играть на деньги – так, перекинемся ради развлечения... Все равно Ползунов и его киношная братия раньше полудня не объявятся.

– А кто такой Ползунов? – насторожился я.

– Оператор. Под его началом целая банда. Понатащили ассистентов, осветителей, помрежей... Несчастный барон Дагон, наверное, уже ошалел от свалившихся на его седую голову киношников!

Я снял с указательного пальца серебряный перстень с черным камнем и положил его на стол. Магическую силу этого камня связывали с именем Сагкха, но я в эту басню не верил. Тем не менее у меня уже был случай убедиться, что перстень – очень ценная вещь, особенно в глазах уважающего себя колдуна.

Однако Кукуй смотрел на камень без всякого интереса. На его лице скука мешалась с разочарованием. Зато сатир Погоняйло при виде черного камня побледнел и схватился рукой за место, где у нормальных людей находится сердце.

– Ставлю перстень против Зульфии,– сказал я Кукую.– Выиграю – девушка моя.

– Класс! – хихикнул Абалдуин.– До такого бы Васька точно не додумался... А перстень, конечно, волшебный?

– По преданию, принадлежал моему предку. Черный камень ни много ни мало – слеза Сагкха. Разумеется, ручаться за правдивость этой истории я не могу.

Сатир Погоняйло приблизился к столу и с ужасом глянул на загадочный перстень. Он конечно же слышал и о Сагкхах, и о Черной плазме – чего не скажешь о колдуне Кукуе. У странного Сени был такой вид, словно я бросил на кон ничего не стоящую безделушку!..

Конечно, я рисковал, но мне нужно было проверить: действительно ли я имею в лице Кукуя достойного соперника, владеющего черной магией, или он обычный шарлатан, мало чего смыслящий в этой области и вслепую используемый темными силами? После почти часового общения с ним за столом я склонялся ко второму варианту. И реакция Кукуя на дьявольскую игрушку – я имею в виду перстень с черным камнем– подтверждала мое нелестное мнение о чародее-самозванце.

– С какой стати вы будете на меня играть?! – вдруг не к месту возмутилась Зульфия-Ксения.– Это просто безобразие! Я, в конце концов, не вещь – я живая и очень гордая девушка!

– А вот тебе бы лучше помолчать... – справедливо посоветовал ей Абалдуин Восьмой.– Ты – рабыня и наложница. У тебя сейчас голоса нет. Зато есть возможность порепетировать роль... Значит так, девонька, слушай советы профессионала с двадцатилетним стажем: изобрази на лице отчаяние, тревогу и любовное томление одновременно.

– А любовное томление зачем? – удивилась Зульфия.

– Ты влюблена в царевича Алексея или нет?

– Ну, влюблена... – простодушно призналась Ксения, заметно покраснев.

– «Ну» здесь абсолютно неуместно! – продолжил Абалдуин.– Решается твоя судьба: то ли тебя ждет неземная любовь с молодым витязем, то ли ты окажешься в мерзких лапах престарелого развратника... Чувствуешь разницу?

– Саша! – вознегодовал Кукуй.– Сколько раз тебе говорить, что ты имеешь дело с девушкой!

– Нет, позвольте! – поднялся с места Абалдуин.– Я имею дело с актрисой, которой предстоит сыграть большую и ответственную роль! Профессия обязывает ее участвовать в сценах, быть может, и непристойных с точки зрения обывателя, но несущих большую смысловую нагрузку!

– Это ничего! – махнула рукой Ксения.– Вы не стесняйтесь... Мы с Алексеем уже репетировали эротическую сцену, так что я в курсе.

– Ну, вот видишь? – обернулся король к колдуну.– Девушка в курсе теории любви – что в ее годы не-удивительно!.. Надеюсь, ты не вышла за рамки образа? – с подозрением перевел глаза Абалдуин на Зульфию.– А то от нынешних актеров можно ждать чего угодно!

– Никуда я не вышла! – обиделась Зульфия.– Чего вы, в самом деле, Александр Сергеевич?

– Извини, дорогая... Это во мне отцовское взяло верх над артистическим. Тоже ведь нелегко отцу отдать любимую дочь в руки рыжего продюсера!

Ксения глупо хихикнула. А я узнал о загадочном колдуне, повелителе здешнего мира, еще одну немаловажную деталь. Существует поверье, что именно рыжие наиболее опасны среди колдунов. Однако я не думаю, что именно цвет волос определяет достоинства и недостатки человека. Я и сам сомнительный блондин, но все-таки не настолько рыжий, как мои младшие братья.

Я предложил Кукую партию на одну ставку. Однако Абалдуин Восьмой неожиданно запротестовал. Игра, видите ли, будет слишком короткой, и девушка не успеет войти в образ... Он порекомендовал нам растянуть игру на пять ставок и даже готов был сам присоединиться.

Мне вариант трахимундийского короля не понравился, и я его отверг. В конце концов, свою дочь он уже проиграл, а больше ему предложить нечего...

После недолгих споров мы с Кукуем сошлись на трех ставках. В принципе, мне такой расклад был выгоден, поскольку исключал практически всякий риск.

Как я и предполагал, Кукуй оказался неважным игроком. Он знал несколько простейших карточных фокусов, попробовал было передернуть, но я схватил его за руку, после чего он окончательно сник... Прямо удивительно, что люди с такими ограниченными способностями лезут на Земле в маги и чародеи!

Впрочем, чему тут удивляться – планета в магическом отношении крайне отсталая!.. Аббудала Ках создал по этому поводу целую теорию, пристегнув к ней и моего отца, однако лично мне его выкладки не показались убедительными. В основе концепции познания жизни, я полагаю, всегда должен быть факт, а если опираться на сомнительные свидетельства, то можно запутаться вконец!

...Я дважды без труда побил тузами Кукуя и был абсолютно уверен, что и в третий раз получу те же карты. На лице колдуна царило глубокое уныние. Нельзя сказать, что его огорчала потеря наложницы,– просто проигрывать не любит никто, и бездарные чародеи тут не исключение.

Абалдуин Восьмой потерял к нашей игре всякий интерес. Потягивая вино, он давал советы Зульфие, которая послушно им следовала. Любовное томление ей изобразить никак не удавалось. Это чрезвычайно возмущало трахимундийского короля. В конце концов, он даже вызвался это томление продемонстрировать, чем вызвал наш громкий смех.

Единственным зрителем, внимательно следившим за нашей игрой, оказался сатир Погоняйло. Он буквально впился острыми глазами в мои руки. По всей видимости, Погоняйло был хорошим карточным игроком – среди сатиров частенько попадаются истинные мастера. Надо полагать, он не сомневался в моем превосходстве над Кукуем. Именно поэтому его пристальный интерес к нашей игре выглядел странно.

Я сыграл втемную, раскрыл карты, не глядя, потому что внимательно наблюдал за Погоняйло. Тот вдруг покачнулся, громко охнул и рухнул на пол со странным криком: «Это они!..»

Абалдуин Восьмой едва не расплескал кубок с красным вином на расшитую серебром скатерть. Сеня Кукуй выронил свои карты, которые, впрочем, ничего собой не представляли. Ксения-Зульфия испуганно всплеснула руками и подхватилась с места. Но сатиру наша помощь не потребовалась. Он довольно быстро пришел в себя, извинившись слабым голосом за нечаянную слабость.

– Тебе надо полежать, Погоняйло! – забеспокоился Кукуй.– В твои годы много работать вредно.

Сатир кивнул головой и покинул зал на подрагивающих ногах. Я посмотрел ему вслед с удивлением. Мне показалось, что в обморок он упал неспроста и что его испуг был вызван нашей игрой. Вряд ли его взволновало то, что хозяин проиграл наложницу залетному молодцу. Следовательно, какие-то мои действия повергли немало в этой жизни повидавшего сатира в шок.

Я перевел взгляд на карты и обалдел сам. Ведь запланировал себе стопроцентно тузов, а тут... На столе лежали четыре валета и джокер!

Победа в игре осталась за мной, но потрясен я был нисколько не меньше, чем сатир Погоняйло. Разве что в обморок не упал. Истинный парриец не может так ошибиться в игре. Значит, вмешался кто-то со стороны. Да настолько искусно, что я этого даже не заметил, хотя до сих пор с легкостью парировал магические удары оппонентов на всех планетах, где мне приходилось садиться за карточный стол.

Конечно, свое искусство мог наконец явить колдун Кукуй и эффектно отыграть одну ставку. Но в том-то и дело, что не отыграл! У Сени на руках были предназначенные мною ему шестерки.

Сатир Погоняйло? Возможно, он обладает особым магическим даром?.. Тогда это первый во Вселенной сатир, которому удалось обмануть Героя! Однако такая неслыханная удача должна бы была обрадовать его, а не повергать в обморок.

– Почему выпали валеты? – удивилась Ксения.– Ты же на тузах играл, Алексей?

– Кавалеры приглашают дам, моя дорогая! – отсалютовал ей кубком король Абалдуин.– Я тебя поздравляю, драгоценная Зульфия! Теперь ты переходишь в собственность к прекрасному царевичу Алексею, а злодей Кукуй остается с носом. Мы присутствуем при не часто встречающемся историческом моменте, когда добро побеждает зло!

– С ним невозможно играть... – безнадежно махнул в мою сторону колдун.– Профессиональный шулер! Еще почище нашего дорогого продюсера. Такому палец в рот не клади – враз откусит.

Я не знал, кто такие шулеры, но мне показалось, что Кукуй скорее осудил меня, чем высказал восхищение моей игрой. Ну, да ничего сверхординарного я и не показал, не считая нечаянно выпавших валетов. Последние – уж точно не моя заслуга!

– ...Я абсолютно уверен, что никакого джокера в колоде не было! – продолжал обиженно бубнить Кукуй.– Мы же с тобой вчера, Саша, этой колодой играли.

– Не помню... – честно признался Абалдуин.– Может, прилип к какой-нибудь карте, может, на пол упал... В любом случае, Сеня, после драки кулаками не машут! Отдай девицу добру молодцу и не греши!

– А я что, против? Пусть берет... – пожал плечами Кукуй.– Этого добра нам, злодеям, не жалко. Поставлю Ваське литру водки – он в сценарий еще десяток жертв сексуальных домогательств впишет!

Колдун с королем засмеялись, непонятно чему радуясь, а у меня этот невесть откуда взявшийся джокер из головы не выходил.

Я пристально рассмотрел карты. Они ничем не напоминали те, что я видел у Андрея Гельфийского на планете Дейра. Да, четыре кавалера – пиковый, трефовый, бубновый и червонный – таких можно найти в колодах многих планет Светлого и Темного кругов... Иное дело – джокер: черный, как сажа, шут с кривой злобной усмешкой на искаженном глумливой гримасой лице.

– Кто построил этот замок? – спросил я у Кукуя.

– Говорят, циклопы... – ответил за колдуна король.– Очень может быть – просто красивый миф. Хотя, когда имеешь дело с нашим продюсером, поневоле поверишь в разную чушь.

– Вы получили его в наследство?

– Да какое там наследство? – хмыкнул Кукуй.– Замок принадлежит Кощею Бессмертному, молодой человек. Мы взяли его в аренду на месяц за сто миллионов баксов. Деньги, конечно, немалые, но, по-моему, овчинка выделки стоит. Таких сооружений в нашем мире нет. Голливуд будет рыдать и ахать!..

Колдун с королем еще что-то говорили, но я их больше не слушал. Не скажу, что испугался, но определенную тревогу почувствовал. Мой скептицизм по поводу теории Аббудалы Каха значительно повыдохся. Именно сиринец утверждал, что мой отец одолел этого самого Кощея и тем самым круто изменил историю Земли.

– А сатира вы получили вместе с замком?

– Разумеется... – подтвердил Абалдуин.– В нашем мире такие красавцы не водятся. У нас считается, что рога не столько украшают мужчину, сколько дискредитируют его... Послушай, Алексей, сдается мне, что ты родом не с Земли – уж очень странно реагируешь на наши шутки!

– Я родился на Аргамасадоре,– на всякий случай соврал я.– Дальний родственник барона Дагона.

– Так бы сразу и сказал... – облегченно вздохнул король.– А то мы с Сеней начали подозревать тебя в нехорошем... Ну, твое здоровье, дорогой царевич Алексей!..

Мы выпили еще по одному кубку замечательного вина, и я покинул пьяниц, прихватив с собой Зульфию, которая выглядела, на мой взгляд, чрезмерно задумчивой – что никак не вязалось с ее юным возрастом и легкомысленным характером.

– Ты знаешь, Алекс, я первый раз снимаюсь в кино и многого просто не понимаю. Но мне почему-то кажется, что в искусстве все должно быть менее натурально... Мишка просил, чтобы я присмотрелась к продюсеру, поскольку он якобы инопланетянин. Я думала – это всего лишь шутка. А теперь выясняется, что и ты тоже не с Земли!

– Тебя это пугает?

– При чем тут испуг! Просто по виду ты – абсолютно нормальный.

– А почему, интересно, я должен быть ненормальным? У меня, между прочим, мать родом с Земли. Так что с этой планетой я связан генетически.

– Как же твоя мать попала на другую планету?

– Вот это мы сейчас и узнаем у твоего знакомого сатира Погоняйло... Где его апартаменты?..

Сатир меня ждал... Он уже оправился от испуга. Держался с достоинством, ничем не напоминая того разбитного лакея, который с хитренькой ухмылкой крутился вокруг стола в пиршественном зале.

Погоняйло жестом указал мне на кресло и сел сам. Зульфию он просто не заметил, и ей самой пришлось выбирать себе место. Что она и сделала, опустившись на пуф. На лице ее застыло неподдельное любопытство. Очень может быть, что ее присутствие здесь было лишним: есть тайны, не предназначенные для девичьих ушей. Но я был уверен, что, во-первых, она мало что поймет из предстоящего разговора, а во-вторых – беседа, не исключено, коснется и самой Зульфии.

– Я ждал тебя, Алекс, сын Алекса, правнук Проклятого князя.

– Как ты меня узнал?

– Не узнал, а догадался – в тот самый миг, когда ты выбросил на стол Черного Скомороха.

– Значит, Сагкх из Черной плазмы все-таки был в этом замке?

Сатир ответил не сразу: откинулся на спинку кресла, закрыл глаза – то ли собирался с силами для продолжения важного разговора, то ли не мог совладать с нахлынувшими воспоминаниями.

– Это случилось очень давно. Его Бессмертие был тогда всего лишь скромным волхвом не очень большого племени, которому частенько доставалось от воинственных соседей. Единственную надежду мы возлагали на магию – во всяком случае тогда. Дни и ночи бдели за чтением старинных манускриптов в поисках ключа к спасению и к власти над миром. Да, мы жаждали власти, принц Алекс, глупо это отрицать!.. А потом пришел Он. Кто такой и откуда – мы и понятия не имели. Много позже узнали, что причиной появления Черного скомороха – так у нас называли Сагкха – стали безответственные действия колдунов с далекой планеты... Но мы сразу поняли, что к нам явилась чудовищная сила, которую можно использовать в своих интересах.

– Это случилось тысячу лет назад?

– Не спрашивай, когда это произошло, принц Алекс, ибо для тех, кто имеет дело с Сагкхом, нет ни времени, ни пространства. Он пришел из будущего – во всяком случае так нам сказали много лет спустя. Мы так и не поняли тогда, что подчинились младенцу, который забавляется, включив и нас в свои далеко не безопасные игры. Он подарил нам этот замок, который выудил где-то в далеком прошлом. Дал нам могущество, о котором никто и никогда даже не мечтал на Земле. Европа, Азия, Африка – все лежало у наших ног! Жалкие обрывки тех побед все еще хранит история землян. Аттила, Чингисхан и прочие – лишь сон, а реальностью был Кощей! Его Бессмертие! Простой волхв стал с помощью Сагкха злым богом подлунного мира!.. Мы обрели бессмертие, Алекс, но перестали быть людьми. Это плата, которую взял с нас маленький Сагкх за подаренное... Ему было скучно, он забавлялся, а мы не сразу сообразили, что стали игрушками в его руках.

– Кощей установил с Сагкхом контакт?

– Можно сказать и так... Младенец – порождение Черной плазмы: он просто не мог не откликаться на магические призывы. Видимо, колдовские обряды привлекали его чем-то родным. Не забывай, что он был чужаком в нашем мире и очень тосковал о мире своем... Сначала Кощей самонадеянно полагал, что подчинил Черного скомороха своей воле, а когда понял ошибку, ничего изменить уже не мог. Мы оказались на краю гибели – и вовсе не потому, что этого хотел Сагкх: его младенческий ум не постигал степени нашего падения и той чудовищной катастрофы, что нас ожидала. Его Бессмертие больше не довольствовался родной планетой – он жаждал управлять Вселенной, совершенно не заботясь о том, что платой за властолюбие будет вырождение и уничтожение рода человеческого! Да, та нечисть, что появилась на многих планетах, использовав Дорогу гельфов,– не вина Сагкха: это наша вина!

– И что же помешало осуществлению грандиозных планов Кощея?

– Не что, а кто. Залетный князь с планеты Парра! Некий Феликс Тимерийский – отец Проклятого князя и твой прапрадед!.. Для нас так и осталось загадкой, почему маленький Сагкх пошел за ним. Впрочем, князю Феликсу младенческая любовь порождения Черной плазмы тоже не принесла счастья – ты, вероятно, знаешь эту историю не хуже меня: его убили свои же – просто из предосторожности... А мы вздохнули с облегчением. Сагкх покинул Землю, но оставленной им энергии хватило бы на целую вечность. Та энергия хранилась в нас в количестве, достаточном для покорения многих миров. И когда пришли сведения, что Черный скоморох убрался в свою Плазму, мы возликовали: никто не мог нам больше помешать. Никто! Так нам тогда казалось... Мы не торопились. Не стали тратить силы на отражение нашествия космической саранчи, грозившей гибелью многим планетам. Мы ждали, когда наши враги окончательно ослабнут от взаимного истребления, чтобы ударить наверняка! Увы! Увы... Был, оказывается, еще один человек во Вселенной, приглянувшийся младенцу. Сагкх наградил его страшным оружием, которому было подвластно и прошлое, и настоящее! Твой отец, принц Алекс,– этот проклятый Рыжий! – обрушился на нас в том отрезке времени, когда мы его не ждали. Произошла грандиозная битва – правда, далеко не того масштаба, какой могла бы быть.

– Ты хочешь сказать, что мой отец, проникнув в прошлое с помощью дара Сакгха, атаковал вас, когда вы еще не достигли полного могущества?

– Да, принц Алекс. Рыжий король обвел Кощея вокруг пальца! С помощью дара Сагкха он отнял у нас энергию Черной плазмы! Уцелели лишь этот замок да небольшой запас магической энергии, хранившийся в его подвалах. Надолго его не хватит. Мы обречены. Еще несколько сот лет прозябания – и конец. Надеюсь, что безболезненный... Его Бессмертие на что-то надеется, а яустал... За тысячу лет я так и не забыл, что родился человеком... Нет, нисколько не жалею, что поддался соблазну,– да и мало кто устоял бы на моем месте... К сожалению, всему рано или поздно приходит конец.

– А на чью помощь рассчитывает Кощей?

– На вашу... – усмехнулся сатир.– Именно с вашей помощью Кощей думает восстановить прямую связь с Черной плазмой.

– Но ведь это абсурд! – пожал я плечами.– Сагкх давно покинул наш мир, и ему нет дела до какого-то там Кощея с далекой планеты Земля.

– Сагкх ушел, но след его остался. Он – и в этом замке, и в наших душах... Природа Сагкха весьма отлична от природы человека. Его существование не ограничивается строгими рамками времени и пространства. Он, разумеется, не вернется. Вряд ли и сам Его Бессмертие хотел бы этого возвращения... Вообще-то, достаточно просто пробудить память Сагкха о приключениях в нашем мире, чтобы огромный выплеск магической энергии из Черной плазмы изменил если не все, то очень многое во Вселенной.

– А при чем тут карты?

– По слухам, младенец Сагкх и Проклятый князь затеяли карточную игру. Она не прекратилась со смертью Андрея Тимерийского, ибо черный скоморох жив, и рассеянная им во Вселенной энергия продолжает свою разрушительную работу.

– Выходит, Сагкх – это вечное проклятие?

– Проблема не в Сагкхе, принц Алекс, а в нас самих. Черная плазма нейтральна по отношению к нашей Вселенной, и только от нас зависит, как использовать энергию, исходящую из нее. От людей зависит! Потому-то самое трудное в этом мире – остаться человеком, ибо монстром жить гораздо легче.

– А умирать? – в упор посмотрел я на сатира.– Умирать в шкуре монстра легко?

– Ты вправе судить меня, принц Алекс, но только в том случае, если сам устоишь против соблазна. Многие начинали путь как беспощадные и благородные обличители, но далеко не всем удавалось пронести по жизни свою честь незапятнанной!..

«Соблазн» сидел по правую руку от меня и изумленно хлопал длинными ресницами. Конечно, я мог отказаться от Зульфии, покинуть ее навсегда и тем обезопасить Вселенную от возможных сюрпризов. Но это значило признать право Черной плазмы вершить земные дела! А возможно и не только земные... Кстати, не на таком ли расчете и строят игру Кощей и Кукарий, взращивая культ Проклятого князя? Дескать, принц Алекс Оливийский испугается собственной судьбы, изменит обычаям предков, бросит девушку, отдавшую ему свое сердце,– и все только потому, что его предок водил дружбу с Сагкхом!.. Но если перед Черной плазмой начнут пасовать Герои, то чего же тогда ждать от простых смертных?..

Мне предстояло либо бросить вызов неведомому и страшному, либо сбежать от него... К сожалению, ставки в этой игре были чересчур несоразмерны. Разумеется, если бы речь шла только о моей жизни, я не колебался бы ни секунды. А тут... Видимо, я все-таки не столь бессердечен, как мой великий предок, не задумываясь бросивший на кон Вселенную... У Проклятого князя сердце, конечно, имелось, но не иначе как из куска металла! А мне повезло гораздо меньше. Вот я и сомневался...

13

Земля. Черноземная область. Город Кацапов. Информация к размышлению

Виссарион Пацаков встретил заместителя скептической усмешкой на бескровных от переживаний тонких губах. Губернатор, похоже, уже устал гневаться на своих неразумных подручных, которые с завидной регулярностью попадали в сомнительные истории в самый ответственный момент предвыборных баталий.

Сюжет о разнузданном поведении Емельяна Ивановича Загоруйко уже прошел по телевизионным каналам, произведя в городе изрядный переполох. Емельян предстал в сюжете сексуальным извращенцем, развлекающим малопочтенную публику в сомнительных заведениях. Самое обидное – опровергнуть эту бесчестную информацию было абсолютно нечем...

Да, нынешние выборы в Черноземной области по своей скандальности грозили перекрыть все рекорды не только Российской Федерации, но и в масштабе планеты. Электорат устал в задумчивости чесать затылки и глухо роптал. Кремль открыто негодовал, требуя от Пацакова остановить безобразие. Группа морально устойчивых избирателей готовила, по слухам, письмо к президенту с призывом ввести в области прямое президентское правление и разобраться с виновными по всей строгости закона.

Сам Виссарион Дмитриевич полагал, что во многом вина за происходящее лежит на журналистах. Не будь проклятого телевидения, и любые – даже самые откровенные! – шабаши носили бы сугубо местечковый характер, не задевая никого, кроме непосредственных участников... Конечно, поведение кацаповских чиновников было вызывающе аморальным. Но, спрашивается, а где взять святых для столь тяжелой и нудной работы, как управление областью? Приходится обходиться теми кадрами, которые имеются в наличии. И вряд ли тому же Жигановскому удастся собрать более нравственную команду!..

– Виссарион Дмитриевич, нас атакует нечистая сила! – сразу же взял быка за рога Загоруйко.

– От нудиста слышу! – не остался в долгу губернатор.– А может, тебя к психиатру направить, Емельян, сексопат ты наш дорогой? Подлечат – глядишь, и перестанешь на девок кидаться!

Загоруйко понял, что оправдываться бесполезно. Собственно, он с самого начала знал, что рассчитывать на помощь губернатора в противоборстве с нечистой силой не стоит: у Виссариона слишком негибкий и прямолинейный ум, чтобы правильно сориентироваться в ситуации, в которую угодила возглавляемая им область.

– Этот твой Кокарев – известный во Внеземелье черный маг и чародей! – привел свой последний аргумент Загоруйко.

– Не сомневаюсь... – ухмыльнулся Пацаков.– Почему бы доктору наук и не быть магом, если вице-губернатор у меня психопат и сексуальный маньяк?

– Ну, хорошо... – махнул рукой Емельян.– Ты мне не веришь и, наверное, правильно делаешь... Предлагаю тебе просто послушать одну старую-старую сказку, в которой действуют Кощей Бессмертный и прочая нечисть.

– Сказки твои я слушать не буду, Емельян, а вот рекомендацию в передачу «Спокойной ночи, малыши» дать могу. Если не возьмут в психушку, то прямая дорога тебе – на телевидение. Сам понимаешь, в областной администрации разложившиеся морально элементы не нужны.

– Как знаешь, Виссарион... Хотел с тобой по-доброму договориться, но коли ты упорствуешь – пеняй на себя!

– Кому угрожаешь, сукин сын? – не сдержался от такой наглости губернатор и даже приподнялся с любимого кресла.– Пацакову угрожаешь?! Совсем ума лишился, Емельян!

Однако Загоруйко, имевший в последние дни дело исключительно с драконами, колдунами и инопланетными разбойниками, гнева какого-то там главы областной администрации не убоялся. Отступив на шаг от разъяренного Виссариона, он сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул.

Столь разнузданное поведение скромного чиновника повергло Пацакова в шок. Тем временем в соседней комнате, где размещались обслуга и охрана, послышался шум. Похоже, там не то ссорились по-крупному, не то просто дрались... Виссарион Дмитриевич собрался было лично пресечь безобразие в своем доме, но тут в комнату ворвались вооруженные автоматами люди– с матерными выражениями на устах и победным торжеством на лицах. Возглавлял банду из пяти отморозков ражий молодец с уголовными замашками.

– Кто посмел?! – рявкнул потрясенный Пацаков.– Кто позволил?!

Но нападающие не обратили на вопросы губернатора никакого внимания. Их атаман грубо толкнул Виссариона Пацакова в грудь, заставив последнего против воли плюхнуться в кресло и застыть в позе опрокинутого щелчком таракана.

– Свяжите его! – распорядился Загоруйко.

Виссарион Дмитриевич был потрясен... Он просто потерял дар речи и не нашел что сказать, даже когда расторопные боевики защелкнули на его запястьях наручники. Творилось что-то страшное! Рушились основы мироздания, грозя раздавить своими обломками губернатора Пацакова!

У Виссариона мелькнула мысль о прибытии Генеральной прокуратуры, но он тут же отбросил ее с негодованием. И не потому, что был свят во всех отношениях,– просто в России государственные дела, к коим следует отнести и арест губернатора, так глупо и нелепо не делаются!.. А потом, при чем здесь Загоруйко? Какое отношение его бывший зам имеет к прокуратуре и ФСБ?.. Абсурд, полный абсурд!

Пока ошеломленный губернатор взволнованно размышлял над сложившейся ситуацией, его выволокли из дома и бросили в машину, не дав даже переодеться.

Загоруйко уверенно сел на переднее сиденье рядом с водителем, а Пацакова на заднем зажали с двух сторон плечами двое громил устрашающего вида.

– А ведь ты террорист, Загоруйко! – дошло наконец до Пацакова.– Ты – государственный преступник!

– Ну и что? – нагло ухмыльнулся в лицо губернатору окончательно сбрендивший зам.– Террористы – не самое страшное в мире, где будут править чудовищные монстры.

– Какие еще монстры?! – взвизгнул Пацаков.– Ты на кого хвост поднял, паразит?!

Загоруйко презрительно отвернулся, а сидевший справа громила чувствительно двинул Пацакова локтем под ребра. Виссарион сразу понял, что церемониться с ним не будут, а потому замолчал. Для начала требовалось хорошо подумать и, не впадая в панику, трезво оценить создавшуюся ситуацию. Сопротивление бесполезно. Грозные окрики только раздражают отморозков. Следовательно, нужно менять тактику. Возможно, придется даже принять условия, которые ему будут навязывать эти психи. Разумеется, если эти условия не выйдут за рамки здравого смысла... Но кто бы мог подумать, что Емельян Загоруйко по прозвищу Колобок, которого Пацаков знал чуть ли не двадцать лет, окажется опасным преступником?! Люди, конечно, со временем меняются, но не до такой же степени безобразия!!

Губернатор терялся в догадках по поводу того, какая змея укусила его коварного заместителя. Может, Загоруйко просто продался? Кому? Венедикту Жигановскому?.. Нет, Жигановский не такой идиот, чтобы похищать конкурента ради губернаторства! Конечно, от Венедикта Владимировича многого можно ожидать, но не такой очевидной глупости!..

«Мерседес» уже катил по улицам родного Кацапова. Виссарион Дмитриевич, глядя на мелькавшие за окном дома, никак не мог взять в толк, кому и зачем понадобилось насилие над губернатором... Неужели Бен Ладен захватил город? Но тогда следует немедленно обратиться к президенту, а возможно даже в ООН!.. Вот только обращаться с призывом о помощи некому: губернатор скован наручниками; его заместитель – главарь террористов, бросивших наглый вызов всему цивилизованному миру...

Пацакова извлекли из машины и быстренько переправили на третий этаж незнакомого дома – в какую-то квартиру, наверное, конспиративную. Там его поджидали еще более неприятные сюрпризы – в лицах секретаря Мишки Севостьянова и известного московского журналиста Атасова. От этого удара Виссарион Дмитриевич оправился только минут через пять – лишь после того, как ему поднесли полстакана водки.

– Надеюсь, обошлось без жертв? – спросил Атасов у громил.

– Охранников повязали тепленькими. Губернатор тоже не брыкался. Пока все идет по плану.

Выпитые сто граммов вернули Пацакову дар речи – правда, густо пересыпанной нецензурными выражениями. Тем не менее его терпеливо выслушали, не делая попыток оборвать.

– Все сказал? – спросил Загоруйко.– А теперь подойди к окну.

Пацаков не стал усугублять ситуацию. К тому же появлялась возможность определить свое местоположение – что и удалось губернатору без труда. Ибо сложно человеку, всю жизнь проведшему в городе Кацапове, не узнать гостиницу «Центральная», выстроенную еще во времена грозного генсека.

– Это не просто гостиница... – продолжил Загоруйко.– Там находится вход в заколдованный замок.

Бред продолжался. Пацаков отвернулся от окна и укоризненно взглянул на Атасова и Севостьянова. Черт с ним, с Загоруйко, свихнувшимся на сексуальной почве... Но эти двое на что, интересно, надеются, участвуя в безумных авантюрах вице-губернатора? Неужели тоже подались в террористы?

– При чем тут террористы, Виссарион Дмитриевич? – обиделся Мишка.– Мы же вас спасаем, а заодно и все человечество!.. Разве Емельян Иванович не рассказал вам о нашествии инопланетян?

Как раз об инопланетянах Загоруйко Пацакову рассказал, но губернатор Черноземной области пока еще не настолько сумасшедший, чтобы поверить на слово психованному нудисту, сексуальному маньяку и отморозку!

– Я же вам говорил, что он ничего не поймет! – вздохнул Загоруйко, стоически выдержав новую порцию ругательств из уст губернатора.– Чтобы такое признать, надо все на собственной шкуре прочувствовать! Вот если бы он увидел огнедышащего шестиглавого дракона с бандой Рваного Билла на загривке, то сейчас рассуждал бы по-иному... А я ведь не только дракона видел, Виссарион, а еще и Смерть с косой! Так-то вот, губернатор хренов. А я жить хочу! Пока стоит этот чертов замок – не будет мне покоя!

Глаза у Загоруйко сверкнули как у безумного... Пацаков невольно поежился и подался назад – чего доброго, еще вцепится зубами в горло свихнувшийся Емельян! И взять с психа нечего – кроме, разве, анализов...

– Пора! – сказал Атасов, выглядывая в окно.

– Значит так, губернатор! – посуровел Загоруйко.– Звони начальникам ФСБ и УВД области. Заявишь от своего имени, что гостиница «Центральная» захвачена террористами. Пусть немедленно высылают все имеющиеся в наличии силы. Промедление смерти подобно!

– С собаками... – подсказал Мишка.

– Именно! – кивнул головой Загоруйко, передавая Пацакову телефон.

Виссарион Дмитриевич покосился сначала на недостижимую дверь, потом на перекрывших пути отхода громил и покачал головой. Его жест расценили как несогласие, за что немедленно последовало наказание. Удар был не слишком болезненным, но весьма чувствительным для губернаторского самолюбия.

– Не заставляй нас прибегать к раскаленному утюгу, Виссарион! – угрожающе набычился Загоруйко.

Судя по лицам громил, и такие методы воздействия на упрямую клиентуру не были для них в диковинку. Рассчитывать на защиту Атасова и Севостьянова не приходилось – оба старательно пялились в окно, словно бы и не слыша жутких угроз, расточаемых отморозками в адрес губернатора.

Пацаков выполнил требования террористов и позвонил. В конце концов, его слова не очень расходились с действительностью. Террористы проникли-таки в город, и если им удалось захватить губернатора, то почему бы не прибрать к рукам и гостиницу?

– Ничего не получится! – сказал от окна Атасов.

– Попытка не пытка... – глухо отозвался Загоруйко.

Пацакову надоело слушать психов, и он тоже подошел к окну.

Надо отдать должное силовикам: на призыв губернатора они откликнулись буквально через пять минут. Вереница машин с воем пронеслась по улице Революции и остановилась у главного входа в гостиницу «Центральная», напугав до полусмерти кацаповцев, которые и не подозревали, что в их родном городе творятся страшные дела. Гостиницу взяли под контроль в течение считанных мгновений. Пацаков почувствовал прилив гордости: умеем работать, когда захотим!.. Оцепление было выставлено по всему периметру подозрительного здания. Здоровенные бугаи в камуфляже и с грозными автоматами Калашникова в руках привычно цыкали на возбужденных происшествием зевак, отгоняя их от парадного крыльца.

Однако, к удивлению и немалому возмущению Виссариона Дмитриевича, отгоняли далеко не всех. Через оцепление проскочил сначала один человек в темном плаще и широкополой шляпе, потом другой... Скоро люди в темных плащах и вовсе пошли потоком, минуя без проблем камуфлированных ротозеев!!

Поначалу Пацаков решил: спецагенты из органов... Но очень быстро до него дошло, что в гостинцу проникают именно террористы! Одного из них он даже опознал: Никандр Христофорович Кокарев вошел в здание гостиницы «Центральная» одним из последних, насмешливо, как показалось Виссариону Дмитриевичу, окинув взглядом силовиков... Если в гостинице и шла проверка документов, то коварного доктора наук и его подручных она явно не коснулась!

Пацаков был потрясен. Подкуплены не только его ближайшие помощники – против зеленых бумажек не устояли и работники силовых структур!

– При чем здесь зеленые бумажки?! – окрысился на губернатора Загоруйко.– Против нечистой силы ФСБ бессильно! Они просто не видят твоего Никандра Христофоровича!..

Объяснение Емельяна звучало фантастически, но не менее фантастически выглядело и предположение, что заезжий доктор аномальных наук скупил на корню всех сотрудников ФСБ и УВД. Ну, отдельных неустойчивых элементов – еще куда ни шло, но чтобы всех скопом?! Виссарион Дмитриевич верить в такое категорически отказывался – что, безусловно, делало ему честь. Оставалось принять на веру бред Емельяна Загоруйко. Пацаков так и поступил скрепя сердце.

Силовики чуть не целый час осматривали гостиницу– пока Виссарион Дмитриевич по приказу Загоруйко не позвонил их начальникам и не дал от своего имени отбой учениям... Надо полагать, в ту минуту озабоченные генералы отпустили немало теплых слов в его адрес. Но Пацаков их не слышал, поскольку почти немедленно положил трубку.

Спецназовцы покинули здание столь же стремительно, как и захватили его. Выучку они продемонстрировали неплохую, но дело благополучно провалили, огорчив губернатора до глубины души.

– И что теперь будем делать? – обернулся Мишка к притихшему Загоруйко.

Емельян Иванович пребывал в растерянности, и Пацаков не отказал себе в удовольствии поиздеваться над попавшим в затруднительное положение замом.

– Ну, пошли, что ли, посмотрим, где находится вход в ваш заколдованный замок? – брезгливо покосился на незадачливых «террористов» губернатор.

Виссариона Дмитриевича все-таки беспокоило, куда, собственно, могли подеваться одетые в черные плащи люди... Как там ни крути, а во вверенной его заботам области творились странные – чтобы не сказать похабные! – дела. Нет, Пацаков не испугался, но встревожился не на шутку.

Хотя, быть может, и не стоило вот так – с бухты-барахты – соваться в здание, ставшее прибежищем подозрительных сил... Однако Виссариона Дмитриевича теперь гнали вперед любопытство и желание до конца разобраться в проблеме, которая, по его мнению, не стоила выеденного яйца. Ему почему-то думалось, что он имеет дело с ловким пиаровским ходом своего оппонента по предвыборной борьбе Венедикта Жигановского: этот способен заморочить голову даже сотрудникам ФСБ и УВД!.. Ну, если тут действительно Венины штучки,– Виссарион Дмитриевич будет первым в Российской Федерации человеком, который найдет управу на расшалившегося лидера Партии солидарного прогресса! Пусть даже и ценою губернаторского поста... Пацаков покажет ему тогда нечистую силу!..

Возглавляемая губернатором процессия наделала в гостинице «Центральная» не меньше шума, чем только что закончившаяся атака силовиков. Возмущенные постояльцы накинулись на слегка подрастерявшегося Виссариона Дмитриевича с горячностью ни в чем не повинных людей, пострадавших от произвола властей. Губернатор упустил в суматохе из виду, что в гостинице остановилась целая орда журналистов, которые теперь разнесут весть о конфузе кацаповских силовиков по городам и весям великой страны. Громче всех, естественно, надрывался Венедикт Жигановский, потрясавший кулаками чуть ли не перед самым носом губернатора:

– Это произвол! Это наглая попытка запугать конкурента! Жигановский вам этого не спустит, подонки! Вы посмотрите на них: вот она – кацаповская власть– во всей красе! Один – из стриптиз-баров не вылазит, пугая невинных девушек! Другой – заявляется к подвергшимся насилию людям в халате!.. За кого они нас принимают?!

Насчет халата Жигановский был, к сожалению, прав. Взволнованный утренним происшествием Виссарион Дмитриевич упустил из виду, что одет не по форме, а пленившие его психи в лице Загоруйко и компании не удосужились подсказать... Пацаков почувствовал, что краснеет,– подобное с ним случалось крайне редко. Недаром говорили мудрые предки: поспешишь – людей насмешишь... А Виссарион Дмитриевич ринулся в гнездо порока, которым гостиница «Центральная» стала стараниями того же Жигановского, без предварительной разведки и без приведения себя в надлежащий вид!

– Мне доложили, что в гостинице заложена бомба!– сказал он, собравшись с силами, прямо в нацеленные в его сторону микрофоны.– Некогда было переодеваться, господа! Приношу свои извинения за причиненное беспокойство. Но мы не могли проигнорировать поступивший сигнал. Операция силовиков проводилась в ваших интересах.

Пресса одобрительно загудела. Все-таки порыв губернатора, прибывшего спасать вверенное его заботам население чуть ли не в исподнем, внушил уважение даже скептикам.

Виссарион Дмитриевич, ловко маневрируя, вырвался из плотного окружения журналистов и, понукаемый Емельяном Загоруйко, поднялся на второй этаж. Кроме вице-губернатора его сопровождали Севостьянов, Атасов, шестеро громил, испортивших Пацакову немало крови. Увязался за следопытами и Венедикт Жигановский, который, даже потеряв аудиторию, продолжал разглагольствовать о происках негодяев из областной администрации.

В апартаментах князя Мышкина было здорово натоптано. Возможно, там побывали силовики, но не исключалось, что следы принадлежат Никандру Христофоровичу и его подручным. К сожалению, более ничего существенного обнаружить не удалось. Дырки в стене, о которой Пацакову прожужжали уши Атасов и Загоруйко, не наблюдалось. Шкаф, правда, действительно кто-то отодвинул в сторону, но это, конечно, не та улика, по которой можно судить о деятельности нечистой силы... В общем, как и предполагал Виссарион Дмитриевич, очередной «громкий скандал» закончился пшиком. Расследование зашло в тупик. Можно было возвращаться домой, но губернатор решил напоследок сказать пару ласковых Венедикту Жигановскому – если и не наедине, то, во всяком случае, без лишних свидетелей.

– Закрой двери на ключ! – приказал Виссарион Дмитриевич Мишке.

Севостьянов с готовностью прикрыл дверь и повернул ключ в замке. А дальше случилось нечто такое, что потрясло губернатора до глубины души. Замок едва успел щелкнуть, как пол под Пацаковым буквально ухнул вниз!

Сначала Виссариону Дмитриевичу показалось, что сработало взрывное устройство, заложенное террористами. Пацаков летел куда-то целую вечность, мысленно прося у кого-то прощения за грехи, но все-таки приземлился – и даже без большого для себя ущерба.

– Добро пожаловать в преисподнюю, Виссарион Дмитриевич! – услышал он знакомый голос и в ужасе открыл глаза.

Первое, что увидел губернатор,– хитренькое лицо доктора аномальных наук Никандра Христофоровича Кокарева, который сидел на роскошном, явно великоватом для его небольшой фигуры троне и насмешливо смотрел на прибывшего. Пацаков вздохнул с некоторым облегчением, поскольку кем бы там ни был этот Кокарев, но на князя Тьмы он точно не тянул – следовательно, о преждевременной кончине речь пока не шла.

Рядом с Виссарионом Дмитриевичем охали его сподвижники, постепенно приходившие в себя после стремительного перемещения. Имевшие уже опыт подобного рода приключений Атасов, Севостьянов и Загоруйко озабоченно помалкивали. А вот Венедикт Жигановский вздумал и здесь показать свой вздорный характер, назвав Великого командора ордена Золотого Скорпиона подонком. За что и превратился немедленно в рогатого сатира – к ужасу не привыкшего к таким метаморфозам Пацакова.

– Вы, кажется, собрались взорвать мой замок? – прищурился Кукарий-Кокарев в сторону струхнувшего Загоруйко.

– Ну-у-у... мы не знали, что он ваш... – заюлил Емельян, напуганный неприятностью, случившейся с лидером Партии солидарного прогресса.– В прошлый раз здесь сидел некий самозванец по имени Кукуй. Представьте себе, он нагло утверждал, что замок принадлежит ему!..

Пока Загоруйко пытался оправдаться в преступлении, которое ему вменялось в вину, подручные Кукария вытрясали из обалдевших громил взрывчатку. Пацаков даже не подозревал о готовящемся террористическом акте, но не очень удивился глупости своего заместителя: Загоруйко натворил сегодня столько противоправных дел, что одним меньше, одним больше – уже не имело ровным счетом никакого значения... Возможно, Емельяну и его подрывникам крупно перепало бы от рассерженного мага, да тут в зал ввели человека с равнодушным и даже немного сонным лицом, смутно знакомым Пацакову.

– Ползунов! – негромко ахнул за спиной губернатора Атасов, сразу опознавший своего блудного оператора.

Ползунов, кажется, не очень понимал, в чьи руки угодил. Во всяком случае он попробовал возмутиться и даже помянул недобрым словом какого-то Ваську, который вечно вводит в заблуждение людей, переписывая вкривь и вкось сценарий.

– Это ваша аппаратура? – вежливо спросил у оператора Кукарий.

– Моя,– ответил Ползунов.

– Вы не будете возражать, если мы посмотрим некоторые отснятые вами материалы?

– Буду! – отозвался смелый Ползунов.– Фильм еще не закончен... И вообще, кто вы такие, господа?

Кукарий, проигнорировав вопрос рассерженного оператора, сделал знак своим подручным, которые, к удивлению Пацакова, очень неплохо разбирались в земной технике. Виссарион Дмитриевич и глазом моргнуть не успел, как откуда-то из небытия выплыл девственно белый экран. Свет если и не погас, то, во всяком случае, померк, и началась демонстрация странного фильма, состоящего из несмонтированных обрывков.

Пацакова особенно потрясли кадры, где плюющий огнем дракон напал на беззащитный караван экзотических животных. Мелькнуло во весь экран перекошенное ужасом лицо Емельяна Загоруйко – почему-то с ослиными ушами. Стоявший за спиной губернатора Мишка Севостьянов нервно хихикнул... К сожалению, отрывок остался незавершенным, и присутствующие так и не узнали, уцелел караван после атаки злобного чудовища или был рассеян по пустыне...

На экране замелькали уже иные лица. Какой-то довольно невзрачный и явно злобный тип – то ли инквизитор, то ли еще кто – допрашивал в мрачном подвале прекрасную девушку, обессиленно висевшую на дыбе. Вокруг стояли обнаженные по пояс палачи, прятавшие гадские рожи под красными капюшонами. Не успел Виссарион Дмитриевич проникнуться сочувствием к несчастной жертве, как в пыточную камеру ворвался молодой человек приятной наружности и принялся профессионально орудовать мечом, повергая на пол одного за другим перетрусивших садистов. Инквизитор позорно бежал с поля боя – под улюлюканье захваченных картиной зрителей.

Далее шла сцена сомнительного характера. В том смысле, что молодой человек к висевшей на дыбе девушке проявил повышенный интерес в весьма откровенной и осуждаемой записными моралистами форме. То есть последовали объятия, поцелуи взасос, к огромному разочарованию зрителей прервавшиеся на самом интересном месте. Вспыхнувший свет заставил публику недовольно вздохнуть. А Кукарий и вовсе подхватился с трона и замахал руками. Наверное, он был неистовым поклонником киноискусства – иначе с чего бы такая реакция?

– Это был он!! – завопил инопланетный маг визгливым голосом.– Вы видели, ваше величество, это был Алекс Оливийский!

Сидевший чуть поодаль от Кукария мрачноватый молодой человек лишь раздраженно передернул плечами:

– Но ведь ничего не случилось, Кукарий, абсолютно ничего! Мир не рухнул, Вселенная не сдвинулась с места... Ваши предположения, скорее всего, не верны.

– Я хочу видеть продолжение! – выкрикнул Кукарий.– Добился Алекс Оливийский своего или нет?.. Где оператор?!

– Не было продолжения... – равнодушно пожал плечами Ползунов.– У нас пленка кончилась. Второй дубль перенесли на послеобеденное время, а тут заявились вы и сорвали съемку.

– А где сейчас блондин, который столь страстно обнимал невинную девушку?

– Откуда мне знать? – пожал плечами Ползунов.– Я его впервые здесь увидел... Мне сказали, что Васька опять переписал сценарий. Сцену спасения Зульфии вообще не закладывали в смету.

– Но ведь она стала его женой? – настаивал на подробностях Кукарий.

– По новому варианту сценария – стала... – охотно подтвердил Ползунов.– А что там между ними было в действительности – понятия не имею.

– Я протестую! – заорал вдруг чуть ли не в ухо губернатора Пацакова Мишка Севостьянов.– Это моя сестра! Она несовершеннолетняя! Я на вас, подлецов, в суд подам!

– Вот придурок! – огрызнулся Ползунов.– Это же кино. Имитация в чистом виде.

– Но ведь вы это снимали! – раздраженно набросился на оператора Кукарий.– То есть стояли от них всего в нескольких шагах!.. Неужели не видели, свершилось все по факту или нет?

– При чем тут факт?! – возмутился Ползунов.– Это же кино, сколько раз вам повторять?.. У меня пленка кончилась... По новому сценарию они стали мужем и женой, хотя раньше об этом царевиче Алексее никто даже не заикался – ни Васька, ни продюсер.

Кукарий застонал и схватился за голову. Почему его так взволновала эротическая сцена – Пацаков так и не понял. Человек вроде уже немолодой – чего, спрашивается, так надрывается по поводу клубнички? Кино– оно и есть кино... А тут еще придурок Мишка начал доказывать всем, что прежним сценарием эротика вообще не предусматривалась и что он этому блондину морду набьет – как только до него доберется!

– А где сейчас царевич Алексей? – повернулся к Ползунову Кукарий.

– Отправился на Аргамасадор – выяснять отношения с продюсером и сценаристом... – пожал плечами оператор.– Видимо, его что-то не устроило в контракте... Они с Ксенией ушли до вашего появления и обещали вернуться часика через три-четыре. До замка барона Дагона рукой подать – если двигаться по тоннелю.

– Крокус! – крикнул Кукарий стоявшему рядом подручному.– Обыскать замок! Всех задержанных приводить ко мне!.. Если червонный кавалер вернулся или спрятался где-то в подвале, то от него следует ждать больших неприятностей!

Крокус – ражий детина с оловянными глазами – вытянулся в струнку, прищелкнул каблуками и, прихватив десяток таких же безликих помощников, бросился выполнять указания шефа. Пацаков от души позавидовал командору Кукарию – вот это дисциплина! А тут живешь среди сплошной демократии, плавно перетекающей в анархию... Никого не дозовешься! Если кто-то и возьмется за дело, то с таким скрипом, с такой неохотой, что впору самому в воз впрягаться!

– Вспомнил! – вдруг громко вскричал Загоруйко, заставив Виссариона Дмитриевича вздрогнуть в испуге.– Я этого молодца на картах видел! Когда вы, ваше сиятельство, сказали про червонного валета, так до меня сразу и дошло.

– Подойди! – коротко распорядился Кукарий.

– А замок вы напрасно взялись обыскивать, господин Кокарев... – продолжил приблизившийся к трону Загоруйко.– Тут жизни не хватит, чтобы все помещения осмотреть!

– Поподробнее о картах! – прервал Емельяна командор.– Где видел, при каких обстоятельствах?

– Видел здесь, в этом замке! – четко доложил Загоруйко, вытянув руки по швам.– Во время бегства от подлеца Кукуя... Бежали мы втроем, но потом Атасов с Мишкой потерялись. Я же сначала встретился со Смертью, а потом с младенцем, игравшим в карты...

Пацаков был уверен, что Емельян врет. Просто хочет выслужиться перед инопланетным магом... Загоруйко, между прочим, тот еще фрукт! Смерть он видел, да к тому же с косой... Нет совести у людей!.. Врут, не краснея, а порядочным шефам приходится ломать голову, распутывая клубки их наглых и циничных выдумок.

– И что дальше?

– Я протянул руку, чтобы взять карту, на которой был изображен знакомый мне рыжий идиот князь Мышкин. Но тут грянул гром, засверкали молнии, замок буквально заходил ходуном, послышался звон мечей и крики раненых. А потом громкий голос произнес: «Это ты... Это ты их привел?!»

Молодой человек, которого Кукарий называл «вашим величеством», порывисто поднялся на ноги – видимо, не в силах по-иному справиться с волнением. Лицо его смертельно побледнело, на лбу выступили капли пота.

– Вы правы, Кукарий, он здесь был! Именно из этого замка забрал его мой прадед Феликс Тимерийский!

– Но ведь князь Андрей Тимерийский родился после того, как Черный скоморох покинул Землю? – нахмурился Кукарий.– И карты появились позже...

– Для Сагкха это не имеет значения! – нервно передернул плечами молодой человек.– Он может находиться одновременно в нескольких местах... Так вот откуда взялось могущество Кощея!

– Но Найк не обнаружил в этом замке след Сагкха! – Кукарий тоже приподнялся с трона и с тревогой огляделся по сторонам.

– Я извиняюсь... – опять встрял в разговор высоких особ вездесущий Загоруйко.– Найк как раз обнаружил – просто, видимо, не успел вам сообщить. Когда я ему рассказал о картах и Смерти, он за голову схватился и сказал, что это конец.

– Ловушка, Кукарий! – вскричал молодой человек.– Ее нам приготовил Кощей!..

Виссарион Дмитриевич ни черта не понимал... Ну какой сегодня может быть Кощей Бессмертный? Он и в сказочные-то времена почтенным старцем считался, и каким бы там бессмертием его ни наградила природа – до наших дней точно дожить не мог!.. Кроме того, его ведь, кажется, убили? Насколько помнил Пацаков, какой-то храбрый Иван-царевич снес ему голову, предварительно разбив яйца... Даже фильм по мотивам этой древней истории снят!

Пацаков уже почти примирился с наличием на Земле инопланетян: против Факта, как известно, не попрешь... Но про инопланетян хотя бы писали в научных статьях – пусть и весьма сомнительного свойства. А тут, извольте видеть,– Кощей Бессмертный! Да еще на вверенной заботам Виссариона Дмитриевича Пацакова земле Черноземья!

– Послушайте, Никандр Христофорович,– не выдержал Пацаков, у которого от всего услышанного пошла кругом голова,– я понимаю, что у вас здесь свои аномальные проблемы. И вы вправе их решать, как вам заблагорассудится. Будучи человеком просвещенным, я не собираюсь мешать проведению экспериментов и научных опытов. Но попытка моего ареста – ареста губернатора! – это произвол, чреватый уголовной ответственностью. Я требую объяснений!.. По какому праву вы держите меня и моих сопровождающих в помещении, невесть кому принадлежащем?

– Хватит болтать, Пацаков! – рыкнул в сторону губернатора грозный командор.– Вы подписали бумагу о сотрудничестве с орденом. Даже Межпланетный суд не посмеет призвать меня к ответу! Уж не говорю о том, что мне на этот суд плевать!.. Любая ваша попытка навредить ордену неизбежно превратит вас в осла – в самом наибуквальнейшем смысле! В следующий раз, когда будете подписывать что-то, настоятельно рекомендую более внимательно вчитываться в текст.

Пацаков открыл было рот для протеста, но, взглянув на рогатого Жигановского, тут же его и закрыл. Не приходилось сомневаться, что Никандр Христофорович не шутит. Обвинять всемогущего командора в обыкновенном мошенничестве при данных обстоятельствах не выглядело умным... Конечно, Пацаков подмахнул ту чертову бумагу о сотрудничестве с институтом прикладных исследований, но там ни о каких ослах не упоминалось.

– А я никаких бумаг не подписывал! – взвился доселе молчавший Венедикт Жигановский.– Протестую!! Какие могут быть рога у депутата Думы и лидера Партии солидарного прогресса?! Это дискредитация политической системы! Вы за это ответите, уважаемый! Как дипломированный юрист, я вас предупреждаю об ответственности за опыты над народным избранником!

Тут же у Венедикта Владимировича в дополнение к изящным рожкам выросли еще и совершенно безобразные ослиные уши. После такого ответа инопланетянина, столь бесстыдно попирающего Закон, у Пацакова окончательно пропала охота к дискуссиям, а в душе поселился страх. Захотелось вдруг сорваться с места и бежать куда глаза глядят... Другое дело, что убежать-то, пожалуй, не удастся: по всему залу расставлены мрачноватые подручные Кукария, в дисциплинированности которых Пацаков уже имел случай убедиться. И в руках у них устрашающего вида мечи, которыми они, надо полагать, искусно владеют...

Гром грянул, как всегда, неожиданно. Хотя перед этим, кажется, сверкнула молния... В любом случае, катаклизм, похоже, был природным. Виссарион Дмитриевич почувствовал, как завибрировал, заходил ходуном под ногами пол, и даже успел вскрикнуть от испуга:

– Землетрясение!..

Видимо, он все-таки ошибся. Огромный замок, своды которого терялись во мраке, разрушительным силам не поддался. Зато молнии сыпались теперь со всех сторон – под ужасающие громовые раскаты.

Ничего подобного Виссариону Дмитриевичу наблюдать еще не доводилось. Сказать, что он испугался, значит ничего не сказать... Впрочем, впал в панику не только он. Кажется, растерялся даже Кукарий, который беспомощно озирался по сторонам, не в силах обнаружить атакующих. А противник, судя по всему, попался не из слабых – под его ударами один за другим падали молчаливые и исполнительные подручные командора.

– Это Кощей! – громко вскричал «его величество»– единственный из всех присутствующих сохранивший самообладание.

– Спасайся, кто может! – проорал Мишка Севостьянов, и это было первое разумное предложение, которое Пацаков услышал с начала светопреставления.

Виссарион Дмитриевич и возглавил отступление своей команды, вышибив то ли по нечаянности, то ли по чьей-то злой воле, подтолкнувшей его в спину, украшенные затейливой резьбой двери. Вывалившись гурьбой из тронного зала, бывшие пленники, а теперь свободные граждане рассыпались по бесчисленным переходам и залам огромного замка. За их спинами шел нешуточный бой – во всяком случае пол и стены продолжали сотрясаться от ударов, наносимых непонятным, а потому особенно пугающим оружием.

– Магия! – высказал по этому поводу свое мнение Мишка Севостьянов, бежавший рядом с Пацаковым.

– Чтоб они провалились! – пыхтел в спину шефу вице-губернатор Загоруйко.– Чертовы чародеи!.. Чтобы их всех молния спалила – проклятых колдунов!

Впервые за тот день губернатор Пацаков от души согласился со своим сбрендившим заместителем... Впрочем, жизнь доказала, что Загоруйко не такой уж сумасшедший, как первоначально полагал Виссарион Дмитриевич. Явно безумной выглядела ситуация, в которой они все неожиданно оказались. Жили-жили, и вдруг нате вам – нечистая сила!.. Пацаков много чего повидал на своем веку. Кто только против него не рыл и в чем только его не обвиняли! И тюрьмой ему грозили, и сумой, и даже пулей... Но в данном случае он столкнулся с силами, вообще не укладывающимися в разумные рамки!

Виссарион Дмитриевич остановился. Бежать дальше не было сил. Напрочь сбилось дыхание, а перед глазами плыли красные круги...

Немного отдышавшись, он обвел глазами свое изрядно потрепанное воинство. Все вроде в наличии, включая пятерых громил и их атамана по фамилии Мурзин. Этот Мурзин, надо отдать ему должное, не выглядел испуганным и крепко сжимал в руке пистолет, который у него почему-то не отобрали охранники Кукария.

Среди отступивших не было только Венедикта Жигановского, и у Пацакова мелькнула в голове гаденькая мыслишка, что лидер Партии солидарного прогресса вполне заслужил если не гибели от рук обезумевших магов, то, во всяком случае, почетного ранения за свою очевидную гнусность! Ведь именно он притащил эту инопланетную свору на священную кацаповскую землю, где никогда и не помышляли ни о чем подобном!

– Ты мне объясни, Загоруйко, из-за чего весь сыр-бор разгорелся? – спросил Пацаков у зама, прислонясь спиной к холодной, подрагивающей стене.

– А из-за чего люди спорят и ссорятся? – пожал плечами Загоруйко.– Власть они делят... Кукарий и Кощей решают в междоусобной борьбе, кто из них будет управлять Вселенной.

– А мы-то здесь с какого боку-припеку? – удивился Пацаков.– Нам до их Вселенной вообще нет дела!

– Зато им до нас дело есть! – криво усмехнулся Емельян.– Говорил же я тебе, Виссарион, что угроза – нешуточная, а ты только отмахивался да отшучивался... Теперь по твоей милости встретим старость в рабстве у Кощея Бессмертного. Вот охмурит этот Алекс Оливийский девушку Ксению – и всем нам придет полная и окончательная хана!

– Попросил бы моей сестры не касаться! – немедленно вмешался в разговор Мишка Севостьянов.– При чем тут Ксения, скажите на милость? Она вообще к инопланетянам никакого отношения не имеет! Родилась в кацаповском роддоме – я это знаю совершенно точно!

– Что-то ты путаешь, Емельян... – поддержал своего секретаря губернатор.– Эка невидаль – парень девушку соблазнил... Да такое сплошь и рядом случается!

– Если парень с Сагкхом не связан – ерунда, а в противном случае – беды не миновать! – стоял на своем Загоруйко.– В общем, хочешь верь, Виссарион, хочешь не верь... Мне черный маг Найк так сказал: как только червонный кавалер вступит в брак с червонной дамой, дверь в Черную плазму распахнется, и Вселенной каюк! Не исключен, правда, более мягкий вариант: Сагкхи выбросят поток магической энергии, который аккумулирует этот замок. Тогда наступит Темное царство, Чумной пир – называй как хочешь.

– А с нами что будет? – спросил ошеломленный Пацаков.– У нас же выборы через неделю!

– Какие там выборы, Виссарион?! – возмутился Загоруйко.– Твой спор с Жигановским становится беспредметным! Не будет никакой Черноземной области! И России не будет! Останется одно Вселенское Темное царство на многих тысячах планет. Вот о чем сейчас спорят Кощей с Кукарием: пост Вселенского Царя делят!

Масштаб, однако, у негодяев!.. Нельзя сказать, что сам Пацаков страдал излишней скромностью. Просто знал свое место. Он даже о президентской должности всерьез не помышлял. А уж такой вселенский глобализм и вовсе был ему чужд... Эти метатели молний, надо признать, редкостные наглецы!

Пацаков почувствовал что-то похожее на возмущение... Неужели их некому остановить?!

– Я хотел этот замок взорвать к чертовой матери, но не успел... – вздохнул Загоруйко.– Опередил нас собака Кукарий! Хорошо хоть и сам в ловушку угодил.

– А что хорошего-то? – пожал плечами Атасов.– Кощей ничем не лучше доктора аномальных наук... Надо бы остановить червонного валета. Ползунов сказал, что он отправился на Аргамасадор, а ты ведь бывал на этой планете, Емельян Иванович, и наверняка знаешь туда дорогу.

– Пристрелить надо блондина! – вставил слово в общий разговор до тех пор молчавший Мурзик.– В крайнем случае девку украсть... А Кощей с Кукарием пусть мочат друг друга до полного посинения!

Мысль показалась неглупой... Виссарион Дмитриевич, правда, никак не мог понять: почему судьба Вселенной зависит от частныхлиц, готовых вступить в сексуальную связь?.. Похоже, в безумном мире, где он неожиданно очутился, действуют неподвластные здравому смыслу законы... Ксению, к слову, он очень хорошо знал: симпатичная, но более ничем особенным не примечательная девчушка... И вдруг нате вам: какие-то звездные принцы и червонные кавалеры спорят за место в ее постели! Вот уж действительно – Темное царство!

– Про Аргамасадор я вам ничего толкового не скажу... – задумчиво покачал головой Емельян.– Меня ведь туда силком упекли – как на каторгу. Был какой-то тоннель, но как им пользоваться – я не знаю. Запросто можем забрести куда-нибудь на край Вселенной, где нас и родная милиция с собаками не найдет... А потом – не хочется мне искать вход в тоннель, шарахаясь по замку. Вдруг опять к Смерти в гости угодим?

– Так, может, Смерть тебе просто померещилась?– все еще сомневался Пацаков.

– Не смеши меня, Виссарион... Померещилась! А этот замок нам с тобой тоже во сне привиделся?

Пацаков не нашелся с ответом. Глупо отрицать то, что видишь собственными глазами... Недаром же марксисты говорят, что мир нам дается в ощущениях!

Виссарион Дмитриевич потрогал стену – самая что ни на есть натуральная... Вот и думай тут – что такое сон, а что такое явь...

14

Земля. Кощеево царство. Рассказывает его высочество Алекс Оливийский – наследный принц паррийской короны, командир Первого легиона пограничной стражи планет Светлого круга

Нападение на Кощеев замок началось, когда мы с Ксенией уже собирались ступить на Дорогу гельфов. Мое горячее желание разобраться наконец со сценаристом и продюсером, увы, так и осталось нереализованным. Поднятый шум заставил меня резко изменить свои планы и вернуться.

Судя по ловкости, с которой неизвестные агрессоры нейтрализовали охрану, нападение было тщательно организовано. Помогло атакующим и то, что Кощей Бессмертный, сдав замок в аренду, самую боеспособную часть дружины увел с собой.

Пораскинув мозгами, я пришел к довольно очевидному выводу: выступили черные маги. Не требовалось иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться о планах коварного Кукария. Командор ордена Золотого Скорпиона рвался к магической энергии, которую могла ему дать только Черная плазма. Видимо, он был совершенно уверен в том, что я либо уже в Кощеевом замке, либо вот-вот там появлюсь...

Расторопность командора мне не понравилась. Конечно, утечка информации могла произойти и с Альдеборана, но более вероятной представлялась версия об орденском агенте в Кощеевом стане. Скорее всего, кто-то сообщил Кукарию, что я прибыл в замок – иначе он бы вряд ли решился на столь отчаянный шаг.

В одиночку бросаться сломя голову на хорошо подготовленного противника я не собирался. К тому же меня не покидало ощущение, что хозяин замка – я имею в виду Кощея – пока не сказал своего слова. О том, что Его Бессмертие не меньше Кукария жаждет власти над Вселенной, поведал сатир Погоняйло. Очень может быть, что Кощей сам спровоцировал это нападение и теперь готовится одним махом покончить со своим опрометчивым противником, попавшим в заранее приготовленную ловушку. Все-таки опыт – великая вещь, а за плечами Кощея тысячелетия борьбы за вселенское господство. На фоне такой масштабной фигуры командор ордена смотрелся юным авантюристом, кинувшимся в воду, не спросив броду.

Мы с Ксенией занимали достаточно удобную позицию на одной из галерей, расположенных едва ли не под самым потолком парадного зала. Это было место, с которого неугомонный оператор Ползунов снимал, как он говорил, панораму... Что такое панорама – я не совсем понял, что в данном случае не имело ровным счетом никакого значения. По любому, мы с Ксенией, практически не боясь быть обнаруженными, могли наблюдать за тем, что происходит у Кощеева трона, который, на мой взгляд, слишком уж опрометчиво занял Кукарий.

Не скрою: я был потрясен, увидев собственное изображение на полотне, которое буквально за секунду до того оставалось девственно чистым!.. Разумеется, разновидность магии, доселе мне неизвестная...

Я, естественно, принял участие в эпизоде с Ксенией, висевшей на дыбе, но не совсем понимал, зачем ей понадобилась новая имитация – да еще в присутствии многих людей? Согласился на это только из соображений конспирации: и Сеня Кукуй, и Абалдуин Восьмой уже и без того заподозрили во мне самозванца... Так и познакомился с вариантом технической магии, никак не предполагая, что все выльется в довольно предосудительное позорище. Не то чтобы я ханжа или завзятый моралист, но мне очень не понравилось, что посторонние люди подсматривают за мной и за девушкой, которая, возможно, скоро станет моей женой – пусть даже в момент, когда мы занимались всего лишь репетицией. Слегка утешало то, что наши изображения были неестественно большими и плоскими: скрадывались многие детали, да и сам демонстрируемый процесс выглядел почти невинно...

Зато Ксения от увиденного пришла в полный восторг.

– Здорово! – чувствительно толкнула она меня кулачком в бок.– Какая жалость, что у Ползунова закончилась пленка!.. Но второй дубль у нас получится еще лучше – я в этом уверена!

У меня на этот счет были сомнения. Честно скажу: я был очень благодарен Ползунову, что он приостановил процесс имитации, ибо не исключал, что в определенный момент мог бы потерять над собой контроль. К тому же Ксения от имитации к имитации вела себя все более раскованно, что в будущем грозило большими неприятностями. Мы с ней и после завершения эпизода в подвале еще несколько раз репетировали эротические сцены, и только бдительный контроль со стороны Абалдуина Восьмого не позволил нам зайти слишком далеко.

В тот момент трахимундийского короля не было с нами рядом, а Ксении, как на грех, пришла в голову нелепая мысль поблагодарить меня за удачную сцену. Вместо того чтобы просто сказать спасибо, она опять ударилась в эротику! И мы с ней уже довольно далеко зашли, как вдруг сверкнула молния, и пол галереи завибрировал под нашими ногами.

С трудом оторвавшись от Ксении, я не сразу сообразил, что эта иллюминация не имеет к нам никакого отношения. Мои расчеты оправдались даже раньше, чем я предполагал. Кощей был настолько уверен в своем превосходстве, что бросил свои силы в бой практически без разведки. А Кукарий явно растерялся. Его воинство тоже не проявило доблести.

Впрочем, справедливости ради надо заметить, что значительная часть черных магов пала уже в первые секунды боя. Ну и, как водится – те, кто ближе стоит к трону, оказываются на поверку самыми трусливыми. Часть сподвижников командора просто бежала. Только один человек, в котором я, хоть и не сразу, но узнал Андрея Гельфийского, выказал истинное мужество и встретил грудь в грудь Кощеевых оборотней, с мечами в руках атаковавших черных магов.

– Это кино? – растерянно спросила Ксения.

Не очень-то понимая, что она имеет в виду под словом «кино», я все же мягко высказался в отрицательном смысле.

– Но ведь Ползунов снимает!

Точно! Неуемный оператор метался между дерущимися со своим странным инструментом. Несколько раз ему могли запросто снести голову, но этот чудак продолжал как ни в чем не бывало заниматься технической магией даже тогда, когда дерущиеся стали переходить к устрашающим метаморфозам. В пристойном виде остался лишь император Андрей Гельфийский – да и то только потому, что как человек и Герой не обладал способностью к подобным перевоплощениям.

Среди охранителей Кукария, насколько я понял по ситуации, преобладали сигойские колдуны. Очень свирепые существа, про которых даже не известно точно, к какой расе они принадлежат. Порою кажется, что их человеческое обличье – не более чем маскировка, что истинную их суть выражают как раз те страшные монстры, в которых они превращаются во время кровавых битв. Это просто счастье для Кощеевых оборотней, что они захватили воинство Кукария врасплох и многих сигойцев уничтожили раньше, чем последние успели принять боевую стойку,– иначе кощеевцам бы не поздоровилось однозначно.

– Все-таки это не кино... – сказала дрогнувшим голосом Ксения и повисла на моей руке, намереваясь упасть в обморок.

С явным запозданием я признал, что подобные зрелища не для девичьих глаз. Противники дрались уже по колено в крови, и было очевидно, что бойня продолжится еще довольно долго.

– Это кино! – попробовал я утешить Ксению.– Только очень страшное.

– Ужастик? – спросила она с надеждой.

– Именно! – подтвердил я, подхватывая ее на руки.

Самое время нам было покинуть галерею, поскольку военные действия потихоньку рассредоточивались по всему огромному замку. Кощею не удалось уничтожить дружину Кукария в парадном зале, и у черных магов появился шанс если и не победить, то, во всяком случае, отступить достойно.

Кукарий начал громоздить на пути наступающих стены, создавать ложные залы – с целью запутать противника. Кощею далеко не всегда удавалось быстро ликвидировать искусственный лабиринт. Замок его, как я успел заметить, благодаря своим размерам давал воистину немереное пространство для маневра.

Ксения довольно быстро пришла в себя и смогла продолжить наше отступление самостоятельно, так что мы без проблем покинули поле боя. В одном из переходов, правда, столкнулись со странным субъектом, довольно причудливо сочетавшим в себе человека, сатира и осла. Ксения его опознала, в ужасе всплеснув руками:

– Венедикт Владимирович, что с вами? Вы же в буквальном смысле на себя не похожи!

– Вы спрашиваете, что со мной? – взвизгнул рогатый человек с ослиными ушами.– Это я вас должен спросить, что со мной!.. Кругом полное и окончательное безобразие! Буквально некуда выйти в этом зачуханном Кацапове, чтобы на вас не напали монстры! И они еще хотят, чтобы приличный человек из столицы нашей Родины Москвы стал у них губернатором?! А этого Пацакова давно надо отправить на нары! Его в психушку давно надо отправить!.. Куда только смотрит федеральная власть, я вас спрашиваю?!

– Вы меня спрашиваете? – слегка удивился я, поскольку к «федеральной власти» не просто не имел никакого отношения, но даже не знал что она такое.

– А кого же еще?! – огрызнулся странный человеко-сатиро-осел.– Стоит, понимаешь, и улыбается, как Иванушка-дурачок!

– Он не Иванушка, Венедикт Владимирович, он – царевич Алексей, мой спаситель и будущий муж.

– Я вас поздравляю, девушка, с таким мужем!.. Кругом – сплошные инопланетяне! Куда ни глянь, всюду эти мигранты! Мало им своих девок, так они за нашими повадились! Позахватывали все хлебные места! Кино снимают!! Это же натуральное хулиганство, а не кино!!! Раз они инопланетяне, так что – могут издеваться над заслуженным юристом страны?!!

По-моему, субъект явно сбрендил. Во всяком случае я ничего не понял в претензиях, которые мне громогласно предъявлялись... Могли бы, наверное, помочь разобраться с ними Сеня Кукуй и его величество Абалдуин Восьмой, внезапно вынырнувшие из-за поворота, но, к сожалению, они только все окончательно запутали – слишком уж переволновались, наблюдая за происходящим.

– Я тебя поздравляю, Сашка, с таким зятьком! – набросился непонятный Венедикт на короля Абалдуина.– Это же натуральный придурок, а не продюсер! Ты посмотри, что он тут наворотил!

– Да это Васька твой виноват! – попробовал оправдываться проигравший король.– Опять что-то напутал в сценарии!

– Между прочим, Венедикт, это ведь ты к нам приволок инопланетянина! – поддержал атаку на настойчивого рогоносца чародей Кукуй.– И киносъемки – тоже твоя идея!.. А я тебя предупреждал, что добром все это не кончится! Шутка сказать – с самим Кощеем Бессмертным связались!

– Что ты несешь, идиот, подонок!! – взъярился не на шутку рогатый.– Какой еще Кощей Бессмертный?!!

– Я бы тебе сказал, Венедикт, кто ты такой,– обиженно огрызнулся Кукуй,– но это все и так видят!

– Ты на что намекаешь, подонок!! Ты Жигановского хочешь оскорбить?! Я тебя, урод, в порошок сотру!!

– Ты на себя в зеркало посмотри!

Пока растерявшийся Венедикт рассматривал свой облик в ближайшем зеркале, я попытался выяснить у старых знакомых, с кем же все-таки свела меня судьба. Оказалось, человеку этому рога и уши перепали совершенно случайно. Более того, именно они и привели к психическому расстройству.

– Так бы сразу и сказали... – пожал я плечами и мановением руки рассеял чужие чары, вернув Венедикту первозданный вид.

– Ну вот,– засмеялся Абалдуин Восьмой,– а ты, Веня, слюной брызгал! Еще краше стал, чем был! Приходи, кума, любоваться!

Человек, называвший себя видным юристом, сразу же успокоился. Еще раз осмотрев себя в зеркале, он обернулся ко мне и сказал самым обычным голосом:

– Рад вас приветствовать, червонный валет, будущий погубитель Вселенной!

– Рехнулся Венедикт! – вздохнул Абалдуин Восьмой.– Впрочем, неудивительно: у него с головой всегда были проблемы.

– Заткнись, Саша. Я собственными ушами слышал, как чертов гном, наделавший здесь столько шума, пророчествовал по поводу этой парочки. Вы, молодые люди, кстати, уже вступили в сексуальную связь?

– Как вам не стыдно, Венедикт Владимирович? – возмутилась Ксения.– Я – актриса!

– Можно подумать, что все наши актрисы блюдут невинность! – гаденько усмехнулся Венедикт.– Вы мне сказки не рассказывайте. Весь этот шурум-бурум поднялся из-за вас! Они, видите ли, с Черной плазмой затеяли игру в карты, а ставка в игре – жизни землян!

– Вы не совсем правы... – осадил я зарвавшегося юриста.– Игру начали много лет назад безответственные лица, а мы всего лишь расхлебываем последствия их легкомыслия и неразумия.

– И расхлебали! – Венедикт подозрительно покосился на покрасневшую Ксению.– Поздравляю тебя, Сашка!

– С чем? – растерялся Абалдуин Восьмой.

– С тем, что этот червонный тип – родной брат твоего зятя! Я его сразу раскусил. Жигановского не обманешь! Жигановский сквозь землю зрит на целый километр! Жигановского магией не возьмешь – даже и не рассчитывайте, подонки!

– Точно! – хлопнул себя ладонью по лбу Сеня Кукуй.– А я-то все никак не мог понять, кого царевич Алексей мне напоминает!

Возможно, они и еще что-нибудь открыли бы, но тут в наш разговор вмешались посторонние. Ксения испуганно вскрикнула – нас атаковали кощеевские оборотни. Их было только трое, не на шутку разгоряченных боем. Пришлось потратить полминуты, чтобы показать им, как опасно мешать Герою вести занимательную беседу с людьми – пусть и не шибко умными, но довольно забавными... Оборотни один за другим покинули сей бренный мир, но, пока суть да дело, я потерял Ксению, которую утащили с собой мои недавние собеседники. Впрочем, она почти сразу нашлась, вырвавшись из рук нечаянных похитителей. Зато колдуна, юриста и короля простыл и след. Меня это нисколько не огорчило.

– Я тебе приказал бежать с ними! – накинулся я на девушку.

– А как же ты? – обиженно надула она губы.

– Моя работа – драться с оборотнями!

– Значит, ты действительно не актер... – вздохнула она.– Мне следовало догадаться раньше. Ты не репетировал – ты целовался по-настоящему!

– Положим, ты делала то же самое.

– Нет, я репетировала! – возразила Ксения.

– Даже на галерее?

– На галерее – особый случай...

Возможно, с моей стороны было не совсем прилично настаивать на объяснении в первый же день знакомства. К сожалению, временем на продолжительные ухаживания я не обладал. Прежде чем принять окончательное решение, я хотел точно выяснить – любит меня эта девушка или нет? Если я ей нужен только как партнер по репетициям, то нам следует расстаться и как можно скорее – дабы не довести дело до греха. Совсем иной случай – если она меня любит. Тогда мне предстояло принять очень ответственное решение, чреватое большими неожиданностями.

– А к чему такая спешка? – возмутилась Ксения.– Могу я, в конце концов, подумать и проверить свои чувства?

– Иными словами, ты меня не любишь?

– А ты меня?

Обычная женская хитрость – отвечать вопросом на вопрос... Впервые я пожалел, что не верю в непреложность выбора серебряной стрелы. Очень может быть, что как раз в моем случае она не ошиблась... А как все было бы просто: переложил собственную ответственность на предков, на магию – и дело к стороне! Делай, что предписано, а там – хоть трава не расти! Кто сказал, что именно Алекс Оливийский должен решать за всю Вселенную?..

– Допустим, я тебя люблю.

– Почему допустим?

В данном случае вопрос был по существу. В любви не место сослагательному наклонению: если любишь– люби – со всеми вытекающими отсюда последствиями!.. Правда, в моей ситуации последствия могли быть неординарными... А могли и не быть – если история с картами не более чем выдумка коварного Кукария...

Наверное, мы с ней долго бы еще торговались, но тут на нас опять напали – самым хамским образом! Это не замок, а какой-то проходной двор! Ну, не дают поговорить с девушкой: лезут и лезут с совершенно необоснованными претензиями!.. Новоприбывшие придурки и вовсе решили в меня стрелять. Ну какая может быть стрельба в Кощеевых хоромах?! Меня особенно удивило то обстоятельство, что на нас напали именно люди – в замке, под завязку заполненном монстрами!.. Я искривил пространство раньше, чем они нажали на спусковые крючки своих то ли арбалетов, то ли пистолетов...

– Я так и знал! – воскликнул, опуская абсолютно бесполезное оружие, один из нападавших – довольно рослый детина с неприятным лицом.

– Попробуйте еще, Мурзин! – взвизгнул небольшого роста человек с круглой облысевшей головой.

– Не стреляйте! – неожиданно прикрыла меня своим телом Ксения.– Вы что, с ума сошли, придурки?! Это мой муж!.. А про тебя, Мишка, я все маме расскажу!

Среди нападавших, число которых приближалось к десяти, возникло замешательство. Они чуть подались назад и принялись обсуждать сложившееся положение... Я же, не скрою, прибалдел от того, что Ксения назвала меня своим мужем да еще бросилась прикрывать собой от дурацких пистолетов. На такое способна, пожалуй, только любящая женщина!

– Да не берут их пули! – раздраженно выкрикнул детина, которого лысый назвал Мурзиным.– А на меч его я не полезу: снесет башку – и не охнет!.. Пусть Михаил поговорит со своей сестрой!

От группы нападавших отделился круглолицый молодой человек, внешне действительно чем-то похожий на Ксению. Приближался он не спеша и растопырив руки – демонстрируя тем самым, что не имеет при себе оружия. За пять-семь шагов от нас остановился.

– Должен сказать тебе, Ксюха, что ты связалась с инопланетянином! – начал молодой человек, кося в мою сторону недобрыми глазами.– Папа с мамой тебя по головке не погладят. А я им все расскажу – так и знай!

– У, предатель! – обиженно протянула Ксения.– Тогда и я про твои шашни тоже расскажу. Думаешь, не знаю, с кем ты путаешься?

Молодой человек смутился, кожа лица и шеи выразительно покраснела, он с тревогой оглянулся назад.

– С ума сошла, Ксюха? – зашипел братец.– Соображай все-таки, что городишь!.. Я ведь тебе добра желаю. В твоих интересах бежать от этого негодяя как можно дальше!

– А вот и врешь! – рассердилась Ксения.– И вообще– я Алексу уже жена и буду век ему верна! А ты... катись к своей распрекрасной!

– Цыц! – вздрогнул от ужаса он.– Я тебе уши надеру!.. В смысле – помолчи, ради бога, о чем не спрашивают!

У молодого человека явно имелось уязвимое место. Мне показалось, что Ксения без зазрения совести занимается самым примитивным шантажом, легко обезоруживая оппонента, который по совместительству доводится ей братом. Да, иногда очень опасно доверять свои сердечные тайны даже близким родным!.. Справедливости ради надо признать, что и брат Мишка вел себя не лучшим образом, понуждая девушку предать любимого. По-моему, они были квиты... Впрочем, я в данном случае все-таки заинтересованное лицо...

Видя, что переговоры брата с сестрой зашли в тупик, к нам приблизился весьма солидный человек среднего роста с благородной сединой в волосах. На лице его читалась растерянность. Кажется, он не совсем понимал, почему оказался в столь странной ситуации и как ему теперь себя вести.

– Официально заявляю вам, молодой человек, что я– губернатор Черноземной области, то есть наделенное властными полномочиями лицо. Эта девушка– несовершеннолетняя, и вы обязаны передать ее брату.

– А вот дудки! – огрызнулась Ксения.– Вы, между прочим, в отпуске, Виссарион Дмитриевич, и обязанности губернатора исполняет совсем другой человек!.. С какой стати вы вообще вмешиваетесь в мои семейные дела? При чем тут власть? Я сама решаю, с кем мне вступать в сексуальные отношения!

Губернатор растерянно развел руками. На испуг ему нас взять не удалось.

Я внимательно следил за людьми, кучкующимися поодаль. Они пока никаких враждебных действий не предпринимали, целиком полагаясь, видимо, на своих парламентеров. Но вот от группы отделился лысый господин и направился к нам. На его лице стыло мучительное сомнение.

– Прошу прощения, Ксения,– начал он вкрадчиво,– мне показалось, что вы на кого-то намекали, разговаривая с братом?

– Ни на кого я не намекала, Емельян Иванович, с чего вы взяли? – довольно натурально удивилась Ксения, почему-то, однако, слегка покраснев.

– Нет уж позвольте! – заволновался лысый.– Мне показалось, что вы именно Ольгу имели в виду!

– Ты, Емельян, совсем рехнулся от ревности! – возмущенно воскликнул губернатор.– Тут судьба Вселенной решается, а он лезет со своими подозрениями!

– Да никогда в жизни, Емельян Иванович! – всплеснул руками брат Мишка.– Как вы вообще такое могли подумать! Речь шла о Светке Востряковой, к которой я, каюсь, хаживал... Но это когда было!

– Что за Вострякова? – вскинулся лысый Емельян.– Супруга Николая Семеновича?

– Тебе-то какая разница, Загоруйко? – взорвался губернатор.– Что ты путаешься под ногами в ответственный для судеб человеческой цивилизации момент?! Нам до Мишкиных сексуальных проблем дела нет! Спал или не спал он со Светкой – Земля от этого не рухнет!

– Вот семейка! – буркнул себе под нос Загоруйко.– Что брат, что сестра!

– Попросил бы вас, Емельян Иванович, нашей семьи не касаться! – возвысил голос почти до крика брат Мишка.– Мы же вашу не трогаем!

– Правильно! – подхватила Ксения.– Целуйтесь со своей Оленькой, пока она молодого хахаля не нашла!

– Безобразие! – раздраженно вскинулся Загоруйко.– Вот молодежь пошла! Никакого уважения к старшим!

– Не слушайте их, молодой человек... – отмахнулся от всех губернатор Виссарион, перенося внимание на меня.– Ответьте на мой вопрос: была у вас с этой девушкой сексуальная связь?

– Была! – твердо ответила Ксения, хотя спрашивали не у нее.– Три раза! И четвертый раз будет!

– Кошмар! – воскликнул губернатор Виссарион, хватаясь за голову.– Все пропало! Вы всех нас погубили, развратники! И страну, и Черноземную область!.. Какое преступное легкомыслие в столь юные годы!

– Может, удастся как-то подправить? – заволновался лысый Загоруйко.– Вдруг еще не все потеряно?

– Ты все-таки соображай, что несешь, Емельян! – горестно вздохнул Виссарион.– Соитие указом не отменишь!

– Ну, Ксюха... – задохнулся от негодования Мишка.– Не ожидал! Ты хоть соображаешь, какой это удар для родителей?!

– Подумаешь... – не очень уверенно возразила Ксения.– Все замуж выходят, а я чем других хуже?

Безусловно, она была других не хуже, а в моих глазах даже лучше многих. В чем-то – лучше всех!.. Но своими нелепыми и неискренними признаниями она поставила меня в совершенно дурацкое положение! Как ни крути, кроме репетиций, ничего нас пока не связывало... С другой стороны, неловко было ее опровергать. Да и с какой стати? Брат Мишка – еще куда ни шло: у него хоть какие-то права имелись что-то там спрашивать, а остальные – абсолютно посторонние люди!..

Вели себя эти последние так, словно перед ними разверзлась пропасть. По-моему, они были в курсе того, что после нашего с Ксенией сближения должно произойти нечто непоправимое, хотя и не знали, что именно. Отсюда – растерянность и даже паника...

Честно говоря, я этих людей очень хорошо понимал: нет ничего хуже неизвестности. Губернатор Виссарион заявил во всеуслышание, что, видимо, пришла пора сдаваться, ибо сопротивление, похоже, бессмысленно.

– А кому будем сдаваться? – задал резонный вопрос брат Мишка.

– Я предлагаю сдаться Кощею... – горестно вздохнув, предложил Загоруйко.– Он хоть и сволочь, но своя, земная... Кукарий мне не нравится: как ни крути– инопланетянин. От инопланетных магов все неприятности!

– Ты этот национализм брось! – вяло запротестовал губернатор Виссарион.– Тоже нашел родного – Кощея Бессмертного!

– А вдруг удастся преференции для области у него выторговать? – не сдавался Загоруйко.– Все-таки местный уроженец... К тому же у Кощея, как я слышал, с кадрами слабовато... А Кукарий наведет инопланетных магов, которые полезут в наши дела, станут давать невыполнимые указания... Наплачемся!

– Страшновато все же... – покачал головой Мишка.– Шутка сказать – Темное царство!..

– Ой, я тебя умоляю, Миша! – поморщился Загоруйко.– Этих властей я видел-перевидел... Что нам Темное царство, когда мы пережили империю Зла и ледниково-либеральный период?!

– Первую умную мысль от тебя за последнее время слышу, Емельян... – кивнул головой губернатор Виссарион.– Не так страшен черт, как его малюют!.. Без опытных управленцев ни одна власть не обойдется!

– Как бы только Венедикт Жигановский нас не опередил! – забеспокоился Загоруйко.– Этот если начнет хвостом мести перед троном Его Бессмертия, так отхватит на кормление целый регион!

– Надо поторопиться! – согласился губернатор Виссарион.– В политике важно первому сделать верный ход!

Продолжая спорить, они пошли по коридору, оставив нас с Ксенией в недоумении. Как вскоре выяснилось, недоумевали мы с ней по разным поводам.

Я пребывал в растерянности из-за легкости, с которой эти люди приняли перемены в своей судьбе,– в то время как сам я мучительно раздумывал над простейшей проблемой!..

А Ксения недоумевала, почему я задерживаю ей благодарность за отважную защиту: и во время нападения молчал, и сейчас молчу...

– Ты имеешь в виду эротическую благодарность?

– Естественно!

– А не боишься?

– Чего мне теперь бояться? – вздохнула Ксения.– Сама ведь всем разболтала о нашей сексуальной связи... Мишка обязательно папе с мамой донесет. Ну, да семь бед – один ответ!..

Ты посмотри, что делается: никто ничего не боится!.. Только у меня поджилки трясутся! А ведь это я Герой, а не они...

Правда, уровень ответственности у нас с Ксенией разный: ей перед папой и мамой отвечать, а мне... Неужто мир вот так просто рухнет из-за того, что эта девушка станет моей женой? Больший абсурд трудно себе представить!.. Хотел бы я знать, о чем думал мой предок Андрей Тимерийский, связываясь с Сагкхом!

...Мы уже вошли в ложницу, где состоялась первая наша встреча, а я все пребывал в мучительных сомнениях. И склонялся все больше и больше к мысли, что мой предок не мог так фатально промахнуться! Ведь он не был подлецом... Не был! Он умер Героем – с мечом в руке, защищая человеческую цивилизацию! А ведь мог выпросить у Сагкха Бессмертие – как тот же Кощей... Мог добиться вселенской власти... Наверное, прав сатир Погоняйло: дело не в Сагкхе, не в Черной плазме, а в человеке. И если мой предок поверил Сагкху, значит, у него имелись на то серьезные причины!.. Они не все успели – Сагкх и человек. Что-то пришлось доделывать моему отцу. А заключительный аккорд в написанной когда-то мелодии выпало исполнить нам с Ксенией...

Рассуждения рассуждениями, но главное – она, земная девушка... Оцените мою стойкость! Я прошел через десяток репетиций, прежде чем заключить ее в объятия– уже без всяких имитаций и всерьез!.. Пусть рухнет мир, но продолжается любовь! А еще точнее: мир стоит до тех пор, пока в нем есть любовь! И быть посему...

15

Земля. Кощеево царство. Рассказывает принц Ник Арамийский, резидент паррийской разведки (он же Рыжий, он же Сынок, он же князь Мышкин)

Съемки на планете Аргамасадор наконец завершились. Я отправил в Кощеев замок оператора Ползунова, а сам остался у барона Дагона, устроившего по случаю расставания грандиозный пир. Признаюсь, мне было грустно покидать гостеприимную планету, где я, возможно, обрел смысл и цель своей жизни. Надо делать кино! Надо делать кино не только на Земле, но и на других планетах, где об этом важнейшем из искусств ничего не слышали...

Пир удался на славу! Собственно, иного исхода барон Дагон просто не потерпел бы... Правда, дракон Сюзи едва не свернул себе вторую голову, вздумав показать нам себя во всем блеске после принятия изрядной дозы. К счастью, затея закончилась относительно благополучно и для Сюзи, и для пирующих. Когда эта туша свалилась с неба, Рваный Билл (тоже сильно пьяный) порывался набить морду пятой, самой вредной драконьей голове, но его оттащили. Сюзи отправили отсыпаться в родную пещеру в сопровождении поклонников его артистического таланта, а мы стали собираться домой.

На сборы ушло по меньшей мере полдня, поскольку постоянно оказывалось, что мы кого-то забыли или потеряли... Наконец, невероятными усилиями с помощью уговоров и угроз мне удалось вывести за стены баронского замка всю съемочную группу. Аргамасадорцы сопровождали нас до самых ворот Дороги гельфов. Там мы распрощались окончательно, и я вздохнул с облегчением: счастливо не оправдались терзавшие меня последние часы опасения, что нам вообще никогда не вырваться из рук гостеприимных хозяев...

Разбойники из клана Дикой Обезьяны допились до такой степени, что в седлах держались с трудом. Упал лишь отважный атаман Рваный Билл. С помощью подсобного рабочего Евграфа Сиротина мне удалось взгромоздить его обратно на коня. Падение явно пошло Василию на пользу: он не только не пострадал, но даже, кажется, протрезвел.

– Где мы? – ошалело уставился Билл на стены тоннеля.

– На Дороге гельфов, пьянь! – огрызнулась в его сторону сердитая принцесса Анастасия, которую чрезвычайно утомили долгие проводы.

– «На Муромской дороге стояли три сосны...» – невесть с чего запел Васька популярную песню, вызвавшую большой переполох среди разбойников, впрочем, кто в лес, кто по дрова поддержавших атамана. Особенно усердствовал Коля Бабкин – не обладавший, к слову, ни голосом, ни слухом. В ограниченном пространстве Гельфийской дороги мелодичная и грустная песня превратилась в дикий рев шести луженых глоток, слушать который довелось всей остальной группе. Клану Дикой Обезьяны тихо подсвистывал носом Степан Степанович Соловьев, консультант по нечистой силе, упившийся до такой степени, что его не смог бы разбудить и трубный глас...

Из разбойников не пел только Никонов. Он, пожалуй, был трезвее других. Время от времени переглядывался с Сиротиным, словно ожидая каких-то событий.

Мне эта парочка всегда казалась подозрительной. По возвращении на Землю я собирался поговорить с ними всерьез. Почти не осталось сомнений в том, что под маской землянина Никонова скрывается агент черных магов.

Надо признать, я здорово подзапустил разведывательную работу, занятый съемками фильма! Предстояло быстрыми темпами наверстать упущенное.

К сожалению, и с Инструкцией получилось не так, как задумывалось. В частности, не удалось задействовать шилохвоста с Каика и урию с Урипли. Тот же сценарист Рваный Билл во всеуслышание заявил, что у него и без шилохвоста хватает впечатлений. И вооб-ще – обилие монстров из достоинства фильма запросто может превратиться в недостаток, поскольку среди невероятных подвигов царевича Елисея теряется любовная линия...

Знал же, подлец, к кому воззвать! Немедленно вмешалась принцесса Анастасия, заявившая, что шилохвост появится в картине только через ее труп!

Разумеется, я не стал настаивать: с какой стати из-за шилохвоста рисковать жизнью собственной жены? Да пропади он пропадом, этот каикский монстр!

Словом, я уступил требованиям съемочной группы, предварительно оговорив, что Инструкцию по борьбе с оборотнями мы доснимем в Кощеевом замке, где этого добра (я имею в виду оборотней) хватает с избытком... Ну не мог я оставить министра внутренних дел РФ без учебного пособия по борьбе с отвратительным явлением, именуемым в просторечии метаморфизацией!

Вступив в Кощеев теремок, я сразу почувствовал, что там происходит неладное. То есть поначалу показалось, что дело в чрезмерно крепком аргамасадорском вине, раскачивавшем меня из стороны в сторону, но потом я сообразил: сам замок странно вибрирует... Все напоминало землетрясение, которое я однажды пережил на Альдеборане. Вот только откуда взялась дымка, местами переходившая в плотный туман и заполнявшая огромные помещения?

– Горим, что ли? – встревожился слегка протрезвевший Василий.

– Гарью вроде не пахнет... – втянул широкими ноздрями воздух Сиротин, оглядываясь на своего подельника Никонова.

Агент черных магов заметно побледнел. Он приложил ладонь к стене и тут же ее отдернул. Дело в том, что ладонь стала проваливаться в надежный по виду камень, словно в вату.

– Началось... – сказал Никонов дрогнувшим голосом.– Будьте вы прокляты, сагкховы выродки!..

По-моему, он кого-то оскорбил... Возможно даже– меня...

К сожалению, не было времени на объяснение с неразоблаченным агентом. Требовалось срочно выбраться из устроенной кем-то ловушки и вывести съемочную группу.

В замке кричали, слышались звуки нешуточной борьбы. Я приготовил меч, но врага пока не видел. Вокруг стелился дым, поначалу робко, а дальше все увереннее и увереннее сгущавшийся до состояния образов – то человеческих, то не очень... Все весьма походило на кино – только объемное... По слухам, на Земле имелось и такое, но в данном случае у меня была твердая уверенность, что земная техномагия здесь ни при чем.

– Это энергия Черной плазмы! – истерично выкрикнул Никон.

– А почему дым белый, если плазма черная? – резонно спросил Василий.

Как человек, не чуждый киноискусству, могу отметить, что образам, создаваемым дымом, не хватало завершенности: они возникали из ничего, и в тот момент, когда казалось, что перед вами живые существа, картина медленно расплывалась, превращаясь все в тот же белый дым... Создавалось впечатление, что кто-то пытается вспомнить события, произошедшие очень давно, но это ему плохо удается. Мы наблюдали хаотичное нагромождение полупроявленных ликов – то угрожающих, то растерянных, то смеющихся, то вопящих от ужаса... Очень может быть, что перед нами проходила история этого замка с древних времен.

В какой-то миг мне показалось, что в дальнем углу возникла моя собственная фигура, даже попытавшаяся заговорить. Но Наташка вскрикнула от испуга, и фантом распался...

Мы медленно продвигались по заполненным зыбкими фигурами переходам огромного замка, пока отчетливо не услышали впереди грозный шум боя. Треск энергетических мечей ни с чем не перепутаешь! Я также был абсолютно уверен, что несущиеся вопли могут принадлежать только существам из плоти и крови... Немедленно приказал своим невооруженным спутникам остановиться. Меч имелся только у меня, и я не собирался подставлять съемочную группу под удар неведомых сил.

В одиночестве преодолел путь в полсотни шагов и очутился на пороге огромного зала, где прежде мне бывать не доводилось. Впрочем, в этом замке слишком много помещений, чтобы успеть их все осмотреть...

Бой шел нешуточный. Я не сразу определил, кто с кем дерется, ибо все мое внимание в первый момент переключилось на ребенка, который спокойно сидел в самом центре зала, разложив перед собой четыре карты, и грыз забавную погремушку, изображавшую черного, как сажа, скомороха.

Я находился довольно далеко от младенца, но очень отчетливо видел каждую деталь – даже изображенных на картах кавалеров! Трех из них я без труда опознал: это были Алекс, Вик и ваш покорный слуга. Бубнового кавалера я не знал, но это именно он дрался буквально в трех шагах от младенца, искусно орудуя энергетическим мечом. Отбивался от оборотней, которые, как мне показалось, пытались прорваться к странному младенцу с картами.

Разумеется, я не мог оставить без поддержки неизвестного Героя и бросился ему на помощь, потрясая мечом. И вдруг услышал громкий крик, полный ужаса:

– Проклятый князь!! Проклятый князь!!!

Кричал человек, которому я собирался помочь, и его вопль подхватили несколько десятков голосов. Чудовищные монстры, в которых я без труда опознал сигойских колдунов желтых кланов, начали стремительно метаморфизировать, возвращая себе человеческое обличье. Кощеевы оборотни последовали их примеру.

Я обернулся назад. За моей спиной стоял Степан Степанович Соловьев, он же Соловей-разбойник, готовый раскатать свою знаменитую нижнюю губу. Дед здорово принял в замке барона Дагона, всю дорогу проспал, крепко привязанный к лошади, но очухался в самый ответственный момент!

Дым в зале стал потихоньку рассеиваться. Младенец продолжал сидеть в центре огромного зала, глядя на нас большими невинными глазами. От его взгляда мне сделалось немного не по себе. Я прошел вперед, подхватил сидевшего на холодном полу малыша на руки и вдруг увидел Кощея с перекошенным от ярости лицом. Поразительно, но он не выглядел немощным старцем, каким я встретил его здесь же, в замке, неделю назад! Предо мной в кольчуге и с мечом в руке стоял рослый, хорошо сложенный витязь в самом расцвете сил. Те же глаза, тот же крючковатый нос, но какая разительная перемена! Он будто помолодел на добрую тысячу лет!

– Тебе не устоять против меня, Проклятый князь,– крикнул Кощей,– ибо со мной моя прежняя сила!

Кажется, он обращался ко мне... Присутствовавшие в огромном зале люди и монстры тоже смотрели на нас с младенцем, словно ожидая ответа на давно мучивший их вопрос.

Откуда-то в зале появился Алекс. Подошел почти вплотную ко мне, взял из рук младенца карту, на которой значился валет червей, и бросил ее к ногам Кощея.

Это был, безусловно, вызов, и все присутствующие расценили жест моего старшего брата именно так! Карта вспыхнула нестерпимо ярким светом и исчезла. Зато червонный кавалер обрел плоть и кровь.

Потом из рассеивающегося тумана вынырнул другой мой брат – Вик Нимерийский – со странным шаром в руке, который он бережно прижимал к сердцу. Я было подумал – фантом... Но нет: карта с трефовым валетом ослепительной вспышкой ушла в никуда, а Вик остался с мечом в одной руке и светящимся шаром в другой.

Вызов Вика и Алекса поддержал незнакомый Герой– тот самый, который первым назвал меня Проклятым князем. Он взял карту с бубновым валетом, пристально взглянул в глаза младенцу, словно нуждался в его поддержке, и повторил гордый жест моих братьев.

Мне показалось, что Кощей вздрогнул, когда и я метнул свою карту с пиковым валетом ему под ноги. Последняя вспышка получилась особенно яркой – я даже прикрыл глаза. А когда открыл их, младенца, тихо сидевшего на моей руке, уже не было – он будто растворился в воздухе...

– Ты проиграл, Кощей! – хихикнул странный смуглый субъект с птичьим носом и круглыми совиными глазами.– И ныне я, командор ордена Золотого Скорпиона, пришел сказать тебе от имени Проклятого князя, что власть над Вселенной в моих руках!

Кощей засмеялся. И смех его нисколько не походил на то стариковское кхеканье, которым он совсем недавно встречал меня в своем замке. Нет, то был смех уверенного в себе бойца!

– Ты – жалкий, ничтожный дурак, Кукарий! – сказал Кощей отсмеявшись.– Здесь нет Проклятого князя. Он ушел в небытие вместе с черной погремушкой. А этого молодого человека зовут Ник Арамийский, и он отнюдь не призрак Великого бойца, а всего лишь его непутевый правнук... Теперь этот замок – мой! Только мой – вместе с заполнившей его магической силой, пришедшей из Черной плазмы! А ты будешь служить мне, Кукарий. Мне, Кощею Бессмертному, властелину Вселенной!

В общем, впечатляюще выступил Кощей, сорвав аплодисменты зрителей. Я имею в виду Пацакова, Жигановского и Атасова, как раз в эту минуту вошедших в зал. Был среди аплодирующих и мой старый знакомый Мурзик, который каким-то совершенно непонятным для меня образом очутился в этом замке вместе с пятью своими ребятами.

На мой взгляд, аплодировали они преждевременно, ибо, чтобы стать властелином Вселенной, Кощею предстояло еще одолеть четырех Героев, которые вовсе не собирались сдаваться без боя. Конечно, у Кощея под рукой имелось около сотни хорошо обученных дружинников, но четыре Героя – это не так мало, как кому-то может показаться...

Кощей поднял меч, собираясь обрушить на нас свою дружину. Кукарий и десяток его уцелевших подручных подались назад: по-моему, просто испугались и приготовились удариться в бегство... Все-таки, надо признать, Черный витязь, в которого превратился Кощей, сохранил былое величие. Очень может быть, что рассказы о его подвигах – не такая уж сказка, как принято считать на Земле...

Опустить меч Кощей не успел. Ему помешал сатир Погоняйло. Он неожиданно вышел из строя и встал перед своим повелителем.

– Остановись, падший волхв! – сказал он, гордо вскидывая увенчанную серебряными рогами голову.

– Ты! – выдохнул с ненавистью Кощей.– Ты, ничтожество, посмел встать на моем пути к величию?!

– Мы проиграли, Кощей... – глухо сказал сатир.– Сагкх подшутил над тобой... В последний раз... Это ведь дым – просто дым прежней славы и силы... Неужели ты этого не чувствуешь?

– Уйди, Погоняйло! – сверкнул глазами Черный витязь.– Пусть сгинет Вселенная, но я отомщу потомкам того, кто отнял у меня власть!

– Когда-то меня звали Вузлевом, Кощей, и я был лучшим из твоих полководцев... Но теперь мы с тобой только тени, а теням не дано скрыть Солнце.

Их мечи скрестились. Мы, затаив дыхание, следили за странным поединком сатира и злодея. Впрочем, сатир преображался. Сначала исчезли рога, потом копыта, и Кощею уже противостоял просто человек. Трещали, встречаясь в воздухе, энергетические мечи, и снопы искр разлетались в разные стороны. Никто из Кощеевой дружины не посмел вмешаться в поединок– все просто стояли и смотрели.

Кощей был искусным рубакой, однако бывший сатир не уступал ему в умении владеть мечом. Они бились довольно долго, и Вузлев потихоньку начал сдавать. Меч Кощея со свистом рассекал воздух, и, казалось, нет силы, способной остановить Бессмертного. Но так только казалось...

Кощей ударил точно в грудь своего противника. Вузлев не смог ему помешать – да и не пытался. Наоборот, он сам насадил на меч свое тело и тем самым приблизился к Черному витязю почтивплотную.

– Будь ты проклят! – прохрипел он в лицо Кощею, нанося последний в своей жизни рубящий удар.

Голова Кощея слетела с плеч и, глухо стуча, покатилась по мраморному полу. Обезглавленное тело несколько секунд стояло на ногах, качаясь из стороны в сторону, а потом рухнуло. Еще через несколько секунд оно превратилось в груду костей. Прямо скажу – не очень приятное было зрелище!..

А вот тело Вузлева, пронзенное мечом, лежало на полу, пока подле него не появилась сама Смерть. Она постояла над поверженным витязем, медленно обвела нас пустыми глазницами, страшно ощерила рот и исчезла, унося с собой добычу.

– Мир праху его... – глухо сказал Алекс.– Он жил как сатир, но умер как человек!..

Все молча согласились с таким приговором. Дым потихоньку рассеялся. Я оглядел зал, заваленный трупами оборотней и монстров, и покачал головой. Кощей с Кукарием дрались за власть над Вселенной, не жалея чужих животов. Кощей проиграл свою последнюю битву, но ведь и Кукарий не выиграл!.. Я обернулся к черному магу, но меня опередил бубновый кавалер:

– Командор Кукарий, в этом зале есть пентаграмма. Даю тебе три минуты, чтобы убраться с планеты. И не вздумай еще хотя бы раз попасться мне на глаза!

Маг криво усмехнулся, оглядел свое сильно потрепанное войско и пришел, видимо, к мысли, что соотношение сил не в его пользу. К тому же сигойские колдуны выглядели деморализованными и в драку не рвались. Не дожидаясь команды Кукария, они стали по очереди подходить к пентаграмме и исчезать один за другим с глаз изумленных зрителей. Особенно потряс этот процесс губернатора Пацакова, похоже, никогда не слышавшего прежде о межпланетных переходах.

– Чему ты удивляешься, Виссарион? – пожал плечами Венедикт Жигановский.– Это же монстры... Приличные люди так себя не ведут...

Вслед за сигойскими колдунами к пентаграмме скользнул и бывший разбойник Никонов. Я хотел было его задержать, а потом махнул рукой. Дело завершилось, так что отпала необходимость в расспросах и допросах. Ушел – и Сагкх с ним!..

– Я извиняюсь,– притормозил шагнувшего было вперед Кукария губернатор Пацаков,– а договор? Вы, Никандр Христофорович, своих обязательств не выполнили, так что будьте добры вернуть мне бумагу!

Кукарий побурел от гнева, кажется, с трудом подавляя желание метнуть в земного бюрократа молнию. Но договор Пацакову все же возвратил – правда, с замысловатым ругательством в довесок. Губернатор межпланетным сленгом не владел, а потому на грязные слова залетного мага не среагировал. Прочитав полученный документ, он равнодушно махнул рукой и сказал пренебрежительно:

– Свободен...

Кукарий бросил еще один злобный взгляд – теперь уже в нашу сторону – и исчез, словно растворившись в пентаграмме.

– Так... – протянул Жигановский, с подозрением глядя на Пацакова.– Договорчики подписываем с черными магами? А потом обвиняем оппонентов в связях с инопланетянами? Очень благородно!

– Чья бы корова мычала! – грубо оборвал Венедикта Владимировича губернатор.

Готовую вспыхнуть перепалку остановило появление Рваного Билла во главе толпы непротрезвевших разбойников. За кланом Дикой Обезьяны следовала рассерженная принцесса Анастасия – она же моя жена Наташка.

– А почему без нас снимали? – набросился Василий на тихо стоявшего в углу с камерой Ползунова.– Сколько раз тебе говорили, оператор хренов, чтобы ты не переделывал на ходу сценарий?.. Вот народ! Ну никакого уважения к авторским правам!.. Хоть бы ты, Степаныч, остановил это безобразие – на продюсера-то надежда плохая!

Соловью-разбойнику, нежданно-негаданно потерявшему шефа, было не до проблем Василия.

– А что будет с замком? – спросил он, обращаясь к нам.

– Замок уходит... – ответил ему Вик.– Такова последняя воля Сагкха. Нам всем следует поторопиться, если не хотим затеряться во времени.

Мой младший брат был прав. С замком действительно творилось неладное: он дрожал и вибрировал; стены периодически теряли четкие очертания.

Вик подошел к пентаграмме и бросил в ее центр странный шар, с которым появился в замке. Шар какое-то время неподвижно повисел в воздухе, а потом исчез.

– Что это было? – спросил Алекс у Вика.

– Дар Сагкха, полученный когда-то нашим предком Андреем Тимерийским у порога Черной плазмы. Высший Совет решил, что пришла пора вернуть его хозяину. Миссию поручили исполнить мне.

– Будем считать, что ты явился вовремя... – буркнул Алекс, недовольный, видимо, тем, что Высший Совет скрыл от него важные детали предстоящей операции и заставил всех нас действовать втемную.

– Каждому свое... – пожал плечами Вик, подчеркивая, что за действия просвещеннейших сенаторов он ответственности не несет.

Нам следовало поторапливаться. Я обернулся назад, пытаясь пересчитать съемочную группу, дабы не потерять случайно какого-нибудь зазевавшегося работника, и встретился глазами с Соловьем.

– С нами пойдешь, Степаныч?

– На премьеру приду... – вздохнул разбойник.– А пока что мне недосуг, Никита. Я теперь в Кощеевом царстве за старшего.

– Тебе решать, Степаныч... – одобрил я его выбор.– Не прощаюсь...

Соловей-разбойник негромко присвистнул. Кощеевы слуги и дружинники вздрогнули и подобрали животы. Оспаривать власть Степана Степановича никто не решился. Да и смысла в том не было уже никакого: Кощеево царство катилось к своему закату; рухнула последняя надежда на его возрождение, и все это очень хорошо понимали.

– И куда они теперь? – спросила у меня Наташка, глядя вслед уходящей массовке.

– Растворятся в природе! – неожиданно ответил за меня Рваный Билл.– Какая же природа без нечистой силы?

– Ну, ты сказанул, Василий! – обиделся на своего шофера Жигановский.– Чтоб им ни дна ни покрышки!.. Видного политика, порядочного человека едва в козла не превратили!

– Кто старое помянет, тому глаз вон... – ехидно отозвался на реплику столичного гостя губернатор Пацаков, будто подводя черту под минувшими событиями.

Я, собственно, считал, что на этом наши приключения закончились, но ошибся. Не успели мы покинуть уходящий в небытие замок и перебраться по тоннелю в гостиницу, как нас окружила еще одна дружина – добры молодцы в камуфляже... Прямо кошмар какой-то, а не съемочный процесс! Уж эти-то, с автоматами, точно не вписывались в сценарий – как справедливо заметил обвешанный аппаратурой Ползунов.

Вскоре выяснилось, что он совершенно напрасно подозревал сценариста Василия в коварстве. Никакое это было не кино! Компетентные органы во главе с бравым генералом обвиняли нас ни много ни мало – в похищении губернатора Пацакова!

– Да кому он нужен, ваш Пацаков? – возмутился Венедикт Владимирович Жигановский.

– Ну, это, положим, не вам решать... – выдвинулся на передний план губернатор.– А с чего вы взяли, товарищ генерал, что меня похитили?

Бравый генерал и сопровождавшие его не менее бравые лица смутились:

– Так ведь ваша охрана подняла переполох, Виссарион Дмитриевич! А потом, вы сами нам позвонили и сообщили о готовящемся террористическом акте!

– Вы что-то напутали... – нахмурился Пацаков.– Я вам не звонил. Акт в гостинице действительно готовится, но не террористический, а бракосочетания. Вот этот молодой человек собирается вступить в брак с кацаповской девушкой.

Прямо скажу: заявление застало меня врасплох – поскольку показывал губернатор на моего брата Алекса и жертву сексуальных домогательств Зульфию!

Ксения добропорядочно покраснела и опустила глаза.

– Он ее в карты выиграл! – сообщил камуфляжам папа Караваев.

– Сашка, думай, что городишь! – возмутился Сеня Кукуй.– Это в сценарий не вошло!

– Позвольте... – заслышав слово «сценарий», выступил вперед Рваный Билл.– Какая-такая свадьба, какой-такой акт бракосочетания?! Впервые вижу этого типа вообще!

– Мой старший брат... – пояснил я Василию.

– Ну, все у нас по блату! – ахнул сценарист.– Ни на кого положиться нельзя! В сценарии – жертва сексуальных домогательств, а на выходе – мужняя жена!.. Это кино по-вашему?! Это черт знает что!!

– Так вы кино снимаете? – удивился генерал.

– А о чем тебе молодые люди битый час толкуют! – возмутился губернатор Пацаков.

В общем, нас освободили. Доблестные стражи порядка покинули гостиницу, а я никак не мог взять в толк: когда это Алекс успел охмурить Ксению, которая по нашим прикидкам должна была погибнуть на дыбе?

– Дыбу мы уже сняли! – деловито сообщил Ползунов, пересчитывающий коробки с пленкой.– На эротическую сцену нам пленки не хватило. Придется доснимать.

– В гробу я видел ваше кино! – отозвался хмурый Алекс.– Знал бы, что это твои штучки, Ник, никогда не стал бы ввязываться в процесс!

– В эротический? – почему-то насторожилась Ксения.

– Нет,– усмехнулся Алекс,– в киносъемочный... Эротический меня вполне устроил.

– Так будем доснимать или нет? – возвысил голос Ползунов.

– Будем! – твердо сказала Ксения.– Там всего ничего осталось. Тем более мы так хорошо все отрепетировали...

Киносъемочный процесс, я вам доложу, вещь предельно сложная. То, понимаешь, сценарист лезет в бутылку, то главная героиня капризничает, то дракон Сюзи – в дымяру, то какая-нибудь проблема с массовкой... Да и посторонние без конца вмешиваются, норовя сорвать работу!.. В общем, забот – полон рот... А тут еще выборы – будь они неладны!

Короче говоря, с двумя проблемами сразу я не справился. То есть кино снял, а выборы проиграл. Кацаповцы предпочли нашему Жигановскому своего Пацакова. Свобода выбора – как сказал Василий... Тут уж ничего не поделаешь: электорат в своем праве!

Но Венедикт Владимирович по этому поводу не слишком огорчился...

Я тут случайно узнал, что в Российской Федерации аж восемьдесят девять субъектов! В смысле – губерний (или областей?). И везде нужны главы администраций! Так что шансы у нас с Венедиктом Владимировичем еще есть... Главное – завершить съемочный процесс. Чтобы весь мир (так требует Василий) ахнул и затрепетал в восторге! Ибо искусство (это уже слова папы Караваева) – важнее любой политики!.. С последним я категорически согласен.

Сергей ШВЕДОВ ЛОВУШКА ДЛЯ РЕЗИДЕНТА

1

Рассказывает резидент паррийской разведки принц Ник Арамийский (он же князь Мышкин, он же Рыжий, он же Сынок)

Неприятности начались с появления в моей московской квартире Степана Степановича Соловьева. Соловей-разбойник пришел по поводу трудоустройства. И ладно бы только своего собственного, так ведь нет – всего населения Кощеева царства, которое после смерти шефа осталось без цели в жизни и средств к существованию!.. Предположение Василия, что нечистая сила без проблем растворится в природе, оказалось слишком оптимистичным. Никто и не подумал растворяться: ни волки-оборотни, ни ведьмы, ни крысаки, ни сатиры, ни лешие, ни даже Жабан – крайне несимпатичный мне лично субьект, хотя и талантливый актер (по мнению оператора Ползунова).

Все материальные обязательства перед нечистой силой, взятые по ходу съемок, были мною выполнены полностью, но, как вскоре выяснилось, есть еще и моральный аспект, который я упустил из виду. Во всяком случае, именно на моральный аспект давил Степан Степанович, предъявляя мне несуразные претензии. Происходило это в тот момент, когда я буквально изнывал под грузом навалившихся на меня проблем.

Во-первых, Высший Совет Светлого круга отклонил мое прошение об отставке и потребовал подробного отчета о проделанной на планете Земля работе. А я сроду отчетов не составлял и имею весьма смутное представление о том, как это делается. Конечно, в Школе резидентов, которую я с блеском окончил, нас учили и этому. Однако делопроизводство было как раз тем предметом, который давался мне менее всего. Я перепортил кучу бумаги, но, к сожалению, без особого успеха.

Ну и, во-вторых, даже посоветоваться было не с кем. Привлеченный на помощь сценарист Василий Щеглов оказался полным профаном в канцеляристике; пришлось отправить его в отставку после первых же строчек, которые он нацарапал... Не может же солидный отчет приличного резидента начинаться с «багрового заката, окрасившего горизонт в пурпурный цвет»! Это, знаете ли, слишком для привыкших к сухой прозе членов Высшего Совета.

Я очень надеялся, что принц Нимерийский, прибывший к теще на блины вместе с женой Дарьей и тремя орущими отпрысками, поможет мне в разрешении возникшей коллизии. Вик вполне смог бы заменить меня на многотрудном посту резидента, тем более, человек он положительный, серьезный, с планетой знаком, к Москве адаптирован, жена – местная уроженка... Его даже от армии отмазывать не надо, ибо по местным законам отца троих детей туда не берут.

Но у членов Высшего Совета на этот счет имелись свои соображения, понять которые простым смертным не дано. На что и намекнул мне любезно Вик, подмигнув к тому же папе Караваеву. На предложение помочь брату в составлении отчета принц Нимерийский только плечами пожал и заявил, что он здесь находится как частное лицо и не желает компрометировать себя перед местными компетентными органами сотрудничеством с подозрительным типом.

– Это мой муж – подозрительный тип?! – возмутилась Наташка.

– Незачем было выходить замуж за резидента! – не осталась в долгу Викова Дашка.

К счастью, один из отпрысков Вика подал голос и отвлек на себя внимание дам, которым сразу же стало не до скандала. А кавалеры были слишком озабочены серьезными проблемами, чтобы спорить по пустякам. Во всяком случае за себя я ручаюсь.

– Как хочешь, Никита, а человек поважнее бумажки будет,– вздохнул Степан Степанович.

– Я тебя умоляю, товарищ Соловьев, о каких таких человеках ты ведешь речь? – съехидничал Василий.– У тебя контингент специфический, его на улицы наших замечательных городов выпускать нельзя. Только на природу и только в специально отведенных местах.

Соловей-разбойник на отповедь Щеглова обиделся, хотя в словах шофера и сценариста была сермяжная правда. Адаптация обитателей Кощеева царства к современным городским условиям сулила большие проблемы для обывателей и правоохранительных органов. Сомнительная ведь публика – что там говорить? – склонная к антиобщественным проявлениям!

– Мы – местные уроженцы! – бил себя кулаком в грудь Соловей-разбойник.– Не мигранты какие-нибудь! Языком владеем в совершенстве!.. За что же такое ущемление в правах?!

– Вы посмотрите на этого борца за права меньшинств! – аж взвизгнул от возмущения Василий.– Не допущу, чтобы на улицах моего родного города бал правила нечистая сила!

– На твои улицы никто и не претендует! – не остался в долгу Степан Степанович.– Мы не бомжи какие-нибудь, чтобы в переходах сидеть. Нет, брат, шалишь! Ты нам условия проживания обеспечь!

– А на каких основаниях, позволь тебя спросить, Степан Степанович? – разгорячился в свою очередь папа Караваев.– У нас не все актеры имеют приличное жилье в столице! О других категориях граждан я и не говорю! А тут является незнамо кто, не имея никаких заслуг перед Отечеством, и требует соцобеспечения по высшему разряду!.. Это же посягательство на основы общественного строя! У нас вам здесь не коммунизм!

– Ах, у вас не коммунизм?! – зловеще окрысился Соловей-разбойник.– Ну, мы вам и построим его!

– Так и знал! – подпрыгнул со стула Василий.– Вот оно где вылезло мурло революционера!

– Сатрап и шофер сатрапа! – ткнул перстом в грудь Рваного Билла Степан Степанович...

В принципе, в моей квартире собрались люди терпимые и благожелательно друг к другу настроенные. Но, к сожалению, квартирный вопрос в этой стране всегда стоял остро, а разрешался и вовсе гадостно... До драки у нас, правда, не дошло, поскольку в дело вмешался мой премудрый брат и в два счета доказал, что претензии Соловья-разбойника на хорошую жизнь являются обоснованными, хотя и чрезмерными.

– Я слышал, что именно труд сделал из земной обезьяны человека... Возможно, он так же благотворно подействует и на сатиров.

– Это от кого ты такое слышал? – поразился я осведомленности брата в земных делах.

– От Дарьи.

– И угораздило же человека жениться на дарвинистке! – ахнул Василий.

Утихший было спор вспыхнул с новой силой. Оказывается, вопрос о происхождении человека стоит на Земле не менее остро, чем квартирный...

Степан Степанович утверждал, что обезьяны совершенно ни при чем, что человечество ведет свой род от леших, которые в недобрый час погуляли с инопланетными кикиморами... Александр Сергеевич Караваев назвал его теорию абсурдной, антинаучной, не имеющей под собой серьезной основы и настаивал на приматах... Василий соглашался происходить лишь прямехонько от Адама и Евы и очень сокрушался по поводу того, что приходится сидеть за одним столом с потомками обезьян-трудоголиков...

Спор готов был уже перейти в рукопашную – с применением приемов белой и черной магии,– но тут я вернул противоборствующие стороны в исходное незавидное положение.

В принципе, Степан Степанович был прав в одном: если нечистую силу не трудоустроить, то она всенепременно начнет обустраиваться частным порядком. А поскольку тропинку из параллельного мира в мир основной бывшие Кощеевы гвардейцы уже проторили, то подобного рода самодеятельность может обернуться для земных городов большими неприятностями. Все-таки даже моя Киноинструкция – к слову сказать, вызвавшая положительный резонанс на всех земных континентах! – мало помогла землянам в овладении магическими приемами.

– Прямо и не знаю, что вам предложить,– вздохнул осознавший наконец масштаб проблемы папа Караваев.– Ты уж извини, Степаныч, за резкое словцо, но контингент у тебя под началом сомнительный! Опять же – резко отличающийся по внешним данным от среднестатистических наших сограждан. Того же Жабана взять... Ну как можно такого на улицы Москвы выпустить? Нас немедленно осудит все цивилизованное человечество!

– Ты за Жабана не бойся,– успокоил Александра Сергеевича Соловей.– Он – маг первой категории! Любого вашего заслуженного артиста за пояс заткнет.

– Речь не о таланте,– мягко запротестовал папа Караваев.– Внешность у него уж больно специфическая.

– Внешность – дело поправимое,– махнул рукой Соловей.– Тем более – для Жабана. Он ведь оборотень! Такие зубы себе отрастит – пальчики оближете!

– Но он же квакает.

– А кто у вас тут поет? – обиделся Соловей.– У Жабана – специфический тембр. Пипла схавает за милую душу! Это я тебе как профессионал профессионалу говорю.

– «Пипла» – это кто? – не понял Вик.

– Совсем у тебя брат темный,– укорил меня Василий.– О народе речь, принц Нимерийский. Он у нас определяет, где культура, а где нет.

Относительно того, что мой брат темный, Щеглов, конечно, погорячился, но по части шоу-бизнеса местного у Вика действительно большие проблемы... Как в таких случаях выражается Василий – «не сечет» он.

Справедливости ради надо заметить, что шоу-бизнес – весьма специфический вид земной деятельности, к которому успешно адаптироваться может далеко не каждый. Здесь пасуют даже умудренные опытом политики – навроде Венедикта Владимировича Жигановского. Поскольку нормы шоу-бизнеса противоречат не только здравому смыслу, но и законам природы, которым, по идее, должно подчиняться абсолютно все во Вселенной.

– Не лишено... – задумчиво заключил папа Караваев.– В том смысле, что при незначительной коррекции внешности Жабан вполне сможет выступать на подмостках, скажем, в юмористическом жанре.

– Ну, ты нашел юмориста, Саша! – всплеснул руками Василий.– Нет уж, пусть классику поет – один хрен ее никто не слушает. «Фигаро там, Фигаро здесь» – никто и не заметит.

– Василий,– произнес перенасыщенным металлом голосом Александр Сергеевич,– я не позволю, чтобы в моем присутствии задевали святое! Классика– это последнее, что у нас осталось!

– Да кто ее трогает? – пошел на попятный Щеглов.– Пошутить нельзя... А потом, в опере петь – не «Лебединое озеро» танцевать. Никаких политических последствий!

После непродолжительного десятиминутного спора с артистической карьерой Жабана мы определились... К сожалению, у Степана Степановича в загашнике имелась целая толпа лиц, претендующих если не на мировую, то, во всяком случае, на всероссийскую известность.

Василий вскользь заметил, что если дело так пойдет и дальше, то высокую сферу искусства пришельцы изгадят до полной и окончательной неузнаваемости и человечеству придется перебираться в параллельный мир, дабы сохранить в неприкосновенности свои видовые и культурные отличия.

– Ты сам-то понял, что сказал? – покосился в его сторону Степаныч.– Какие «видовые отличия» существуют между эстрадной примадонной и натуральной ведьмой?

– Ну, ты загнул! – возмутился папа Караваев.– Наши примадонны ведьмами только притворяются, а ваши являются ими по сути! Город Кацапов до сих пор сотрясают скандалы, после того как там поработали твои агентки.

– А в Москве – тишь да гладь, да божья благодать...– хмыкнул Соловей.– Большой вопрос, что луч-ше: быть или казаться?

– Я протестую! – гордо вскинул голову мой тесть.– Моральный аспект в искусстве – не блажь, а насущная необходимость!..

Словом, спор ушел в сферу высокой духовности и потерял для меня значимость, ибо я и по своей природе, и по роду избранной деятельности являюсь человеком сугубо прагматичным, хотя конечно же не чужд философского осмысления действительности. Но в данном случае философия могла лишь помешать решению назревшей проблемы, и я приложил немало усилий, дабы вернуть воспаривших спорщиков к проблемам насущным.

– Ты на меня Спинозой не дави, Караваев, я с Аристотелем был на дружеской ноге!.. Как стоик с многолетним стажем, скажу тебе, что идеальное есть всего лишь тень реального, оно не имеет права на самостоятельное существование в нашем грешном во всех отношениях мире!

– Позволь, уважаемый,– восстал из-за стола Александр Сергеевич,– и эту ахинею ты называешь стоицизмом?! Да тут же цинизм чистой воды!.. Не ожидал! От тебя, Степан Степанович, не ожидал!.. Абсолютизация зла в качестве движущей силы социальной эволюции неизбежно подтолкнет общество к хаосу, уважаемый! К хаосу, но отнюдь не к процветанию!

– Так ведь хаос – колыбель всего живого! – развел руками Соловей-разбойник.– Тебе ли, Саша, этого не знать?.. А возвеличивание идеального неизбежно ведет к профанации реального, к распаду сознания и к краху человеческой цивилизации! Надо принимать жизнь такой, какая она есть, во всех ее проявлениях, в том числе и не в самых приятных!

– Философия нищеты! Нищеты духа! – ткнул пальцем в оппонента папа Караваев.– Не позволю! Только через мой труп! Труп художника и гражданина!

– Да на что мне твой труп сдался? – пожал плечами Соловей-разбойник.– Речь-то идет об искусстве, то бишь о мире условном.

– А я о чем говорю?! Искусство бессмертно только тогда, когда оно идеально!..

Кажется, Степан Степанович и Александр Сергеевич в своем научном диспуте пришли наконец к какому-то результату. После чего Караваев даже пообещал пристроить одну из ведьм в своем театре на амплуа женщины-вамп... Что еще за «вамп», я так и не понял, а народный артист счел ниже своего достоинства пускаться в объяснения... В любом случае трудоустройство одной кандидатки не решало всех наших проблем, на что и указал Василий, внимательно слушавший спорщиков, но не принимавший участия в философской дискуссии, поскольку он не мог, видимо, похвастаться личным знакомством ни со Спинозой, ни с Аристотелем.

– Ты нам лучше скажи сразу, Степаныч, сколько у тебя под рукой оборотней и прочего сброда и на какую сумму годового дохода вы претендуете?

Мне прагматичный подход Щеглова к проблеме понравился, и я его горячо поддержал, поскольку слегка побаивался, как бы актер с разбойником опять не ударились в любомудрие.

– Сотни полторы рабочих мест нас, пожалуй, устроили бы на первом этапе... – задумчиво почесал аккуратно подстриженную бородку Степан Степанович.– Ну и миллиард – в качестве годового дохода.

– В рублях? – с надеждой спросил папа Караваев.

– В евро.

Василий аж присвистнул от возмущения, чем едва не спровоцировал на ответный свист Соловья-разбойника – с фатальными для моей квартиры последствиями. К счастью, Степаныч удержался в рамках, а Щеглову я сделал замечание – в том смысле, что малохудожественный свист плохо отражается на доходах и человек, надеющийся на достаток, должен воздерживаться от проявления подобного бескультурья.

– Так ведь тут явный шантаж! – возмутился в свою очередь Василий.– Это же тридцать пять миллиардов рублей!.. У нас не каждый из субъектов Федерации столько в год получает! Они хотят разорить и по миру пустить Россию!.. Почти полтора процента федерального бюджета!.. Лично я на такое пойти не могу – ни как гражданин, ни тем более как член партии, заседающей в Парламенте!..

К слову, Василий депутатом не был, но в думской столовой обедал неоднократно. Видимо, там он и проникся гражданским пафосом и государственным подходом к любой заявленной в повестке дня проблеме. Уж тем более – когда речь шла о бюджете! Здесь шофер председателя думской фракции Партии солидарного прогресса был непреклонен и тверд, как скала...

Справедливости ради надо отметить, что Степан Степанович на федеральный бюджет и не покушался, о чем он со свойственной ему прямотой заявил Василию прямо в глаза. А рынок – на то и рынок, чтобы каждый мог схватить тот кусок, на который ему пасти хватит...

Папе Караваеву такая чрезмерно вольная трактовка рыночных отношений пришлась не по вкусу, и он вскользь заметил, что пасть пасти рознь, что нельзя подходить к сложнейшим проблемам с волюнтаристских позиций – иначе можно наломать кучу дров. Кроме рыночных отношений есть еще государственное регулирование и вертикаль власти, как раз и призванные захлопывать чрезмерно разинутые пасти и обуздывать хватательные рефлексы отдельных особей, которых людьми назвать можно очень условно... Что же касается миллиарда евро – цифра, конечно, запредельная, никак не соответствующая тому скромному вкладу в развитие страны и мировой цивилизации, который могут внести обитатели Кощеева царства.

– Но ведь за нами – магия и огромный опыт развития как гуманоидных, так и негуманоидных рас во Вселенной! – стоял на своем Соловей-разбойник.

– В наших условиях твоя магия, Степаныч, оборачивается сплошными аферами! – возразил непреклонный Василий.– Обчистить казино любой дурак сможет... А где созидание, где творчество, наконец?!

– Ну, пойди, обчисти,– ухмыльнулся Свистун.– Тебя там махом без штанов оставят!

В этом Соловей-разбойник был прав... Между нами говоря, Василий – полное фуфло по части игры. Впрочем, то же самое относится и к большинству землян, которых ловкие людишки стригли, как баранов, и продолжают стричь круглогодично... Я давно уже собирался навести в земных казино хоть какой-то порядок, но, к сожалению, препятствием тому служил мой статус резидента и жесткие инструкции Высшего Совета, не позволявшие мне развернуться.

– И почему, скажите на милость, некоторым высокообразованным субъектам можно играть на бирже, а нам, сирым и убогим, не разрешается даже переступать порог казино?

Камешек, разумеется, был в мой огород, и хотя Соловей назвал меня высокообразованным субъектом, я все-таки обиделся. Правда, не успел свою обиду высказать вслух, поскольку в разговор влез Василий и захватил инициативу.

– Так ведь он – нелегал! – ткнул шоферюга пальцем в мою сторону.– По нем тюрьма давно плачет! Он и на свободе-то лишь потому, что в нашем УК нет статьи против инопланетных пришельцев!

– А против магии у вас статья есть? – задал коварный вопрос Степаныч.

– Против магии тоже нет, но на аферистов, разоряющих казино с помощью шулерских приемов, мы управу найдем!

– Ты все-таки, Василий, соображай, что городишь! – обиделся на шофера-партийца не чуждый карточной игры папа Караваев.– Магия – это искусство. При чем тут аферы? Вполне может Степаныч открыть казино – как любые иные-прочие граждане нашей свободной и близкой к процветанию страны.

– А где у него гражданство? – завибрировал Василий.– Он ведь даже без прописки у Капитолины живет!

– Как без прописки? – возмутился Соловей-разбойник.– А это, по-твоему, что?!

Брошенный на стол паспорт с двуглавым орлом сразил законника из Партии солидарного прогресса почти наповал. Под обложкой имелся благообразно-бородатый портрет Степана Степановича Соловьева, уроженца города Москвы, прожившего на ее улицах шестьдесят пять лет в трудах и заботах и, безусловно, заслужившего почет и уважение сограждан.

– Липа! – ахнул Василий и даже зачем-то понюхал книжицу.– Магия чистой воды!

– Какая липа? – обиделся Соловей.– Все честь по чести. Ксива – первый сорт.

– Да что ты привязался к нему, Василий? – укорил Щеглова папа Караваев.– Виновность человека у нас вправе определять только суд. А Степан Степанович под судом не состоял!

– Честный труженик из Муромских лесов... – ехидно заметил Василий.– Ох уж эти мне интеллигенты! Не пойман – не вор... Бандит с тысячелетним стажем легализовался в Москве по поддельным документам, а ему хоть бы хны!.. У него под боком живет резидент инопланетной разведки, а он и ухом не ведет!

– А где у тебя доказательства, что этот – разбойник, а тот – резидент? – огрызнулся Александр Сергеевич.– Ты тоже можешь агентом ЦРУ себя объявить – я и тебе поверить должен?

– Ты кого агентом ЦРУ назвал?! – взвился Василий.– Ты Щеглова цэрэушником назвал?! Я тебе этого не прощу, Саша!

– Я к тому, что в свободной стране каждый может назваться кем угодно – хоть бы даже Пушкиным! – пошел на попятный Караваев.– И никто его за это осуждать не вправе – без соответствующего приговора суда.

– Интересные у вас законы,– вмешался долго молчавший Вик.– Выходит, Ник – не резидент без приговора суда, а Соловей – не разбойник?.. Ну а Василий, скажем, шофер или нет?

Щеглов захохотал, абсолютно уверенный, что залетный принц Нимерийский подловил интеллигента, но рано он торжествовал победу: папу Караваева так просто за жабры не возьмешь.

– У Василия есть документ, подтверждающий его право называться шофером.

– Я пятнадцать лет за рулем! – обиделся Щеглов.– У меня мозоли на руках, тунеядцы!

– Мозоли – это лирика,– цинично усмехнулся Соловей.– Может, ты своими руками сейфы вскрываешь.

– У меня в трудовой все записано!

– А у меня – в паспорте,– не остался в долгу Соловей.– Что и требовалось доказать.

– Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек... – сдался наконец Василий.– Ваша взяла, артисты.

– Значит, открываем казино! – воспрянул духом Соловей.– Но все равно – маловато будет. С одного заведения не слишком-то разживешься.

– Стриптиз-бар открой,– бросил обиженный на весь белый свет Василий.– Ночной клуб. Развращай трудовой народ по полной программе! А артист тебе поможет.

– Не лишено,– кивнул головой папа Караваев.– Искусство – многомерно и многогранно. Каждый может с успехом развить свои природные задатки.

Тестя, похоже, опять потянуло к философии. Дабы не допустить еще одной дискуссии между поклонниками Спинозы и Аристотеля, я поспешил вмешаться:

– А Кощееву дружину куда денешь? Они ведь – не тот контингент, чтобы канкан отплясывать!

– Вот,– ухмыльнулся в сторону папы Караваева Василий.– Допрыгался, Саша! Волков-оборотней нам в Москве только не хватало... Будут выть на луну и пугать мирных обывателей!

В данном случае я со Щегловым был согласен. Тысяча лет в волчьей шкуре – не фунт изюма: без последствий для организма такие метаморфозы не проходят. Не знаю, как там обезьяны эволюционировали до человеческого состояния и возможен ли обратный процесс, но, боюсь, с оборотнями дело обстоит куда сложнее. Для них и человечья и волчья сущности – вполне естественны. В свое время нам с Виком пришлось иметь дело с оборотнями – правда, не на Земле, а на планете Зла: удовольствие, прямо скажу, ниже среднего.

– А сколько под твоей рукой оборотней? – прищурился в сторону Соловья Вик.

– Триста рыл! – гордо отозвался Степаныч.– В смысле, признанных бойцов... Последняя битва с Кукарием нас здорово подкосила. И пополнения ждать неоткуда: после исчезновения Кощеева замка счет наших жизней пошел на десятилетия.

Соловей вздохнул и пригорюнился. Я ему не то чтобы сочувствовал, но понимал: жили-жили – и тут нате вам! Тысячелетний забег обернулся конфузом. Да, путь проделан немалый, но публика не спешит приветствовать финиширующих. Цветы, возможно, и будут, но скупо – на могилы... А предъявлять претензии некому, ибо для зла такой исход – закономерен.

Соловей-разбойник, который, несмотря на многовековой опыт злодея, все же был далеко не глупым и не до конца испорченным существом, это понимал. Возможно, даже рассчитывал прожить последние десятилетия если и не безгрешно, то не во зле... Во всяком случае у меня были основания думать именно так, иначе я бы не стал помогать одному из ближайших подручных Кощея Бессмертного, своей жалкой участью и заслуженной смертью доказавшего, что зло в этом мире хоть и торжествует иной раз, но случайно и не навсегда.

– Есть работа для твоих оборотней, Соловей,– сказал Вик.– Работа опасная, чреватая смертью. Зато служить они будут вселенскому благу, а не Кощееву злу.

– Оплата? – вскинул бровь Соловей.

– Сдельно-премиальная,– усмехнулся Вик.

Должен вам сказать, что мой брат изменился за последние два с половиной года. От простодушного мальчишки, прибывшего на Землю для бракосочетания с местной красавицей, мало что осталось. Он здорово подрос за это время, раздался в плечах, но меня особенно в нем изумляло появившееся откуда-то умение хранить тайну! Нет, болтуном Вик и раньше не был, зато любил резать правду-матку в глаза, не считаясь иной раз со здравым смыслом и не признавая военных хитростей, которые так помогают Героям в борьбе с нечистой силой.

Возможно, причиной внутренних перемен, случившихся с моим братом, стали суровые годы брака. В том смысле, что говорить женщине правду в глаза – себя не жалеть! Не родилась еще такая Евина дочь, которая правду предпочла бы комплименту. Так что каким бы правдорубом ты ни явился на свет, хочешь нормальной семейной жизни – будь добр соответствовать общепринятым стандартам! Я, кстати, в том числе и по своей семейной жизни сужу... А Вику и вовсе досталось такое сокровище, с которым ухо следует держать востро постоянно, не полагаясь на природное паррийское обаяние... Впрочем, земляночки, похоже, все такие.

– И куда ты собираешься переправить оборотней? – спросил я у брата.

– На Эборак. К барону Гилрою.

На Эбораке мне бывать не приходилось, но я много слышал об этой планете. Расположена она на окраине Светлого круга и на перекрестке цивилизаций. А окраинные планеты – это практически всегда особый статус и весьма сомнительная слава...

Эбораку в этом смысле особенно повезло. Население его пользовалось столь дурной репутацией, что в Высшем Совете не раз возникал вопрос об исключе-нии планеты из реестра Светлого круга. В вину эбо-ракцам ставились не только разбой на дальних и ближ-них планетах (пусть даже и Темного круга!), но и поощрение черной магии и связанных с нею темных культов... Спасало Эборак только то, что аборигены при всем своем буйном нраве ни разу не изменили Светлому кругу в критические моменты, которых в истории существования человеческой цивилизации хватало, и всякий раз грудью встречали наших многочисленных врагов...

Что же касается барона Гилроя,– это был такой фрукт, при упоминании имени которого в Высшем Совете половину просвещеннейших непременно хватил бы кондратий, выражаясь колоритным языком Василия. Помню, в раннем детстве – лет этак пятнадцать назад – я любил слушать песни своей няньки Эни, героем которых выступал именно Гилрой. Доброхоты про таких говорят – «личность противоречивая», а недоброжелатели – «сволочь, каких поискать»... Эни родом была с Эборака и принадлежала к числу доброжелателей хитроумного и коварного барона. Я же по сию пору считаю, что если кого-то и следовало отправить в Тартар, то как раз Гилроя – вместе с его многочисленной дружиной, которую Вик вздумал вдруг укреплять неизвестно для какой надобности волками-оборотнями Кощея Бессмертного.

– А когда ты успел познакомиться с Гилроем? – спросил я у Вика.

– Подвернулась с полгода назад одна оказия,– пожал плечами мой скрытный брат.

Я так и знал, что Вик приперся на Землю неспроста. То есть предлог у него, конечно, был, но не исключено, что имелось и поручение короля Парры, который нес персональную ответственность и перед Высшим Советом, и перед всем Светлым кругом за ситуацию на границах нашей цивилизации.

А ситуация, судя по всему, сложилась непростая – пока я на Земле занимался всякой ерундой... Что ж, тем более мне следует жестче ставить вопрос о своей отставке перед Высшим Советом, не тратя времени на никому не нужный отчет!.. Интересно, а что по этому поводу думает мой высокомудрый и хорошо информированный брат?

– Не торопись за славой! Очень может быть, что она сама к тебе придет... – изрек Вик сиринскую мудрость, которая в устах Аббудалы Каха звучала бы весьма кстати, а паррийцу шла – как корове седло!.. Впрочем, Вик, кажется, не шутил, намекая на какие-то события, которые, возможно, затронут и Землю. Мне это не понравилось... В конце концов, почему я должен сидеть на планете с завязанными глазами и ждать – упадет мне на голову камень или нет?

– Я знаю не больше, чем ты,– нахмурился Вик.– Мне поручено отцом, королем Алексом, усилить Восьмой легион пограничной стражи на Эбораке. Этим я и занимаюсь.

– Что, Восьмым легионом теперь командует барон Гилрой? – удивился я.

– Представь себе,– хмыкнул Вик.– Высший Совет Светлого круга дал на это свое согласие...

Силы небесные! Гром среди ясного неба! Что же это делается, люди добрые?! Барон Гилрой – на службе у Высшего Совета!.. Я бы еще понял, если бы его привлек мой отец. Король Алекс мог себе позволить предосудительные знакомства, ибо трудно сохранить мир в Приграничье без тесных контактов с темными личностями... Но чтобы Высший Совет – это сбори-ще вселенских моралистов – вдруг пошел на сотрудничество с Гилроем,– тут нужна сверхвеская причина! Какая-то совершенно запредельная опасность!.. Любопытно все же: что так напугало просвещеннейших?

– Если харч будет приличным, то наши, конечно, согласятся,– вздохнул Соловей.– А что ваш барон собой представляет?

– Человек гуманный, но на свой лад,– улыбнулся Вик.– Происхождения темного... Поднялся из низов эборакской вольницы... Годами уже не молод, но крепок, как дуб... Словом, типичный вожак волчьей стаи.

– Впечатляющая характеристика! – прицокнул языком Соловей.– Хотел бы и я с ним познакомиться... Все-таки своих оборотней ему передаю.

– А за чем дело стало? – пожал плечами Вик.– Прогуляешься с нами на Эборак.

– А я?! – подхватился вдруг Василий.– Возьмите с собой, мужики! С детства мечтал быть космонавтом!

– Василий,– немедленно остерег я его,– Эборак – это планета десятой категории опасности. Для сравнения – Земля относится к категории четвертой.

– Подумаешь,– пренебрежительно махнул рукой Щеглов.– Где наша не пропадала?

– Пусть прогуляется,– поддержал просьбу старого знакомого Степаныч.– Для расширения кругозора.

Между прочим, подобные прогулки противоречат инструкциям, полученным мною от Высшего Совета... С другой стороны, если просвещеннейшие смотрят сквозь пальцы на переброску оборотней по Дороге гельфов на планету Эборак, то вправе ли мы подвергать дискриминации вполне приличного по всем параметрам человека только на том основании, что он не принадлежит к нечистой силе?.. Возникшую коллизию разрешил Вик:

– Ладно, беру. Под свою личную ответственность. Но чтобы от меня ни на шаг!

2

Внеземелье. Планета Эборак. Рассказывает его высочество принц Вик Нимерийский – посол по особым поручениям Высшего Совета Светлого круга

Мой брат Ник совершенно напрасно заподозрил меня в неискренности. К сожалению, Высший Совет, поручивший мне переброску нечистой силы с Земли на дальнюю планету, не потрудился объяснить, за каким Сагкхом ему это понадобилось... Впрочем, такова обычная практика просвещеннейших.

Разумеется, я мог бы отказаться. Но не в моих правилах уклоняться от опасных поручений – даже если они не во всем меня устраивают. Не говорю уж о том, что распоряжение Высшего Совета подкреплялось недвусмысленным указанием моего отца, короля Алекса, проигнорировать которое я не мог – ни как сын, ни как вассал. Отец лишь сказал, что вокруг Эборака зашевелились порки и что Гилрою может не хватить ресурсов, дабы удержать их в рамках приличий.

О порках я практически ничего не знал – кроме разве того, что это очень древняя раса, одна из самых древних во Вселенной, весьма недружелюбно настроенная к человечеству. Конкретно их недружелюбие выражалось пока в мелких пакостях по отношению к нам, которые порки предпочитали делать чужими руками, используя для своих гнусных целей всякий сброд вроде жабовидных пщаков и уцелевших после великого разгрома кузнечиков, когда-то называвшихся космической саранчой. Ныне они такого звания не заслуживают – по причине своей малочисленности и относительной скромности поведения. Загнанные на родные им планеты моим предком Андреем Тимерийским, они долгое время зализывали раны, но вот опять, похоже, зашевелились.

Кощеевы оборотни предложение порезвиться на дальних планетах приняли с энтузиазмом, поскольку делать им на Земле было практически нечего. Надежда на реванш, которой они жили последнее тысячелетие, обернулась полным пшиком... Впрочем, вряд ли речь идет о реальном тысячелетии – сильно подозреваю, что для Кощеева царства это несколько десятилетий. Но утверждать не берусь: возникшая на Земле с помощью Сагкха парадоксальная ситуация, исправленная потом моим отцом, вообще не поддается логическому объяснению. Лучшие умы Светлого круга до сих пор ломают головы над тем, благом ли было использование столь радикального средства или все еще обернется для нас в будущем большими неприятностями... В любом случае мудрецы сходятся на том, что иного выхода просто не существовало.

О той странной истории не любят распространяться ни члены Высшего Совета, ни мой отец. Судить о ней я могу только на основании куцых и разрозненных данных, почерпнутых там и сям. Молчит и Соловей-разбойник, хотя я несколькораз пытался завести с ним разговор на эту тему. Остается надеяться на расхожую мудрость: рано или поздно все тайное становится явным...

Мое знакомство с Кощеевым царством произошло еще два с лишним года тому назад. Василий тоже не чувствовал себя здесь новичком – так что охать и ахать по поводу местных чудес было некому.

Соловей-разбойник представил мне оборотня по имени Бирюк, который ныне верховодил в Кощеевой дружине. Бирюк взглянул на меня без особой симпатии, но и без злобы в глазах. Хотя он, разумеется, знал, чьим сыном я являюсь. Похоже, Ник был прав, утверждая, что со смертью Кощея многое в его царстве изменилось.

Прощальный пир Соловей закатил в своем роскошном тереме, который, конечно, сильно уступал размерами Кощееву замку, но зато смотрелся куда веселее.

В тереме собралась вся местная элита, возбужденная и вином, и предстоящей разлукой. К счастью, обошлось без эксцессов – не считая того, что подвыпивший Василий поссорился с Жабаном по поводу достоинств фильма, в котором они оба участвовали.

Для меня съемочный процесс был темным лесом, но по реакции окружающих я понял, что для них выдуманная моим братом история – чуть ли не реальнее самой жизни.

– А ты сам попробуй! – орал на Жабана расходившийся Василий.– Критиковать каждый дурак может! А сценарий умственных усилий требует!

– И напишу! – квакал в ответ Кощеев любимец.– Эка невидаль – сценарий!

Скорое завершение прощального пира не позволило спору зайти слишком далеко. Правда, Василий никак не мог успокоиться, даже ступив на Дорогу гельфов...

Наш отряд выглядел весьма солидно. Я нисколько не сомневался, что Кощеевы оборотни придутся барону Гилрою ко двору. Что же касается их склонности к метаморфозам, то на Эбораке этим никого не удивишь... Поговаривали, будто и Гилрой не без греха... Хотя не исключаю, что слухи распространял он сам – для укрепления собственного авторитета в разношерстной стае, которая хоть и называлась Восьмым легионом пограничной стражи, но представляла собой весьма сомнительную компанию.

По моим расчетам, расстояние в несколько миллионов световых лет мы должны были преодолеть минут за сорок – таковы причуды энергетического коридора, созданного когда-то очень давно нашими предками. Вся информация о дороге запечатлелась в моем мозгу еще в годы отроческие, никаких сюрпризов ожидать вроде бы не приходилось. Тем не менее я постарался сосредоточиться – именно впереди идущий выбирает конечную цель, и его невнимательность может дорого обойтись спутникам.

Эборак встретил нас проливным дождем, сверканием молний и треском мечей. Ворота станции гельфов были расположены буквально в сотне метров от замка Гилроя так что я не очень удивился, увидев его сквозь пелену падающей с разверзшихся небес влаги... Сюрприз состоял в том, что замок подвергся штурму. И, судя по огромной бреши в высокой стене, дела у нападающих обстояли вполне успешно. Собственно, каменная стена – не бог весть какое препятствие для опытного мага, но ведь замок Элубей окружен энергетической защитой! Она-то куда делась?

Вопросы, однако, задавать пока было некому – ну разве что очумевшим от успеха жабовидным пщакам, которые очень нерасчетливо подставили нам свои спины. По моим прикидкам, пщаков насчитывалось не менее двух тысяч – во всяком случае приблизительно столько их скопилось перед проломом. Вероятно, кто-то уже ворвался в замок и сейчас пытался расширить захваченный плацдарм.

Замок Гилроя хоть и уступал Кощеевым хоромам размерами, но все же казался вполне солидным сооружением. Число его обитателей, способных носить оружие, никак не могло быть меньше семисот. Так что я нисколько не сомневался, что эборакцы сумеют достойно встретить атакующих пщаков.

Штурм, судя по всему, начался совсем недавно, по крайней мере одежда попавшихся мне под руку жабовидных еще не успела промокнуть до нитки. Из чего я заключил, что пробрались они на Эборак Дорогой гельфов.

Еще один неприятный сюрприз... Ведь до сих пор считалось, что ни пщаки, ни кузнечики пользоваться даром наших предков не умеют... Конечно, их мог провести сюда человек, но и среди представителей человеческой цивилизации тоже далеко не все владеют тайной энергетического коридора!..

Словом, мне было над чем подумать, несмотря на помехи, чинимые пщаками...

Замок Гилроя был расположен на холме и окружен довольно глубоким рвом, прорытым еще в те времена, когда подобные оборонительные сооружения вошли в моду. Сейчас этот архаизм сослужил защитникам Элубея хорошую службу. После того как по неизвестной причине развалился магический заслон, ров оказался единственным препятствием, помешавшим пщакам штурмовать замок со всех сторон.

Гилрою вряд ли удалось бы отстоять свой замок, если бы не наша неожиданная поддержка. Оборотни атаковали толпу жабовидных клином, а Соловей очень удачно и к месту применил ультразвук. Конечно, если бы среди пщаков находились несколько опытных магов, Соловью-разбойнику вряд ли удалось бы расстроить их ряды. Но то ли магов среди нападавших не было, то ли они запоздали с защитой – так или иначе, ультразвук свое дело сделал, а энергетические мечи оборотней довершили начатое.

Наш клин прошел через массу пщаков, как нож сквозь масло, и рассек толпу атакующих на две неравные половинки. Паника, охватившая жабовидных, не поддается описанию. Пщаки считаются неплохими бойцами, но при дружном и неожиданном напоре легко теряют строй и оборачиваются в бегство.

В данном случае ноги оказались не самым удачным средством к спасению. Вслед сыпанувшим в разные стороны негодяям из внезапно открывшихся ворот замка вылетела конница и погнала беглецов по ровной, как стол, местности. Те из пщаков, которые бегству предпочли сопротивление, выиграли несколько минут жизни. Часть из них опрокинули в ров разъярившиеся оборотни, остальных добили во внутреннем дворе защитники замка. Победа была полной. Уцелело не более трехсот пщаков, догадавшихся бросить оружие. Впрочем, зная Гилроя, не думаю, что их ожидала завидная участь.

Самого барона мы нашли в парадном зале в разодранном плаще, залитом кровью камзоле и в состоянии, близком к исступлению. Судя по тому, как энергично он потрясал мечом, кровь на его одежде была чужая и указывала на то, что Гилрой отнюдь не относится к числу полководцев, руководящих сражением из укромного места. Назвать этого человека красавцем я бы не рискнул. Причина тому – шрамы, обезобразившие его лицо, а также сутулые плечи при длинных, как у земной гориллы, руках... Зато мозги у Гилроя варили – за это я могу поручиться. Тем более странно, как он проспал атаку на свой замок и едва не потерял его в тот самый момент, когда над границей Светлого круга начали сгущаться тучи?..

– Где этот негодяй? – орал громовым басом Гилрой, грозя разодетому в сиринские шелка немолодому, сухощавому и явно напуганному человеку кулаком и мечом одновременно.– Я его на куски порву!

Напуганного человека я узнал почти сразу. Это был Калидис – продувная бестия, ближайший подручный барона, не отличавшийся бойцовскими качествами, зато способный обвести вокруг пальца любого, кто верит, что за благообразной внешностью скрывается благородная душа. Калидис родился на Дейре, а дейрийцы имеют репутацию пройдох что в Светлом круге, что в Темном. Но мне и в голову бы не пришло, что Калидис способен изменить Гилрою – уж слишком много славных и не очень славных дел связывало этих людей.

– Рад видеть тебя в добром здравии, благородный барон.

– Взаимно, благородный принц Нимерийский,– обернулся в мою сторону рассерженный на весь белый свет Гилрой.– Ты подоспел вовремя.

Если судить по беспорядку, царившему в огромном парадном зале, то штурм застал Гилроеву дружину врасплох. Огромный стол, хвост которого терялся в полумраке, был заставлен блюдами с мясом и кубками с вином. Хмельной пир неожиданно для всех едва не завершился кровавым похмельем. Конечно, драка для Гилроя и его дружины – дело привычное, но до сих пор никто не отваживался потревожить их в собственном логове. Требовалось обладать воистину незаурядной наглостью, чтобы рискнуть связаться с человеком, имя которого со страхом и трепетом произносили на всех окрестных планетах.

– Я держу слово, благородный Гилрой.

– Вижу... – Барон, похоже, совладал с душившим его гневом и теперь благожелательно разглядывал приведенных мною оборотней.– Рад приветствовать в своем замке отважных бойцов.

Оборотни ответили Гилрою дружным бурчанием. Судя по всему, приветствие хозяина им польстило. Хотя, надо признать, слова барона не были данью вежливости: Кощеевы дружинники вполне заслужили его высокую оценку.

– Накрыть столы и накормить гостей,– бросил Гилрой вздохнувшему с облегчением Калидису.

Дейриец бросился со всех ног выполнять распоряжение хозяина, который широким жестом пригласил нас на пир. В слугах и служанках Гилрой недостатка не испытывал, а дисциплина среди обслуживающего персонала была выше всяких похвал.

Не успели мы и глазом моргнуть, как остывшее мясо заменили горячим, а опрокинутые кубки наполнили прекрасным вином. Еще не остывшие от боя Кощеевы оборотни и Гилроевы дружинники стали рассаживаться за длинным столом, во главе которого мы с хозяином вели дружескую беседу. Гилрой хоть и был расстроен происшествием, однако не потерял ни присущего ему достоинства, ни даже чувства юмора.

– За здоровье хозяина замка благородного Гилроя!

– За нашего благородного друга принца Вика! – не остался в долгу барон.

После обмена любезностями перешли к деловой части. Я представил Гилрою своих спутников – Бирюка, Соловья-разбойника и Василия. Барон разглядывал гостей с интересом. О Кощеевых оборотнях он уже слышал. Соловей тоже не привлек его внимание. Зато Василий, кажется, не на шутку удивил.

– Экскурсант,– пояснил я, не будучи уверенным, что вожаку эборакской стаи известно столь мудреное слово.

– Маг, что ли?

– Шофер,– поправил барона Василий.– Управляю механической тележкой в сотни лошадиных сил.

– Ого! – покачал головой Гилрой.– У меня тоже есть тележка, но, к сожалению, джинн, сидевший внутри нее, то ли умер, то ли сбежал, и она теперь стоит без движения.

Насколько я знаю, планета Эборак никогда не вставала на стезю технического прогресса... Откуда же тут взялась механическая тележка?..

Видимо, заметив удивление на моем лице, Гилрой поспешил разъяснить сей казус:

– Военный трофей.

Более он ничего не сказал, а я чисто из деликатности не стал задавать ему неудобных вопросов, ответов на которые, скорее всего, и не получил бы...

Зато Василия механическая тележка, захваченная во время набега на какую-то несчастную планету, заинтересовала, и он стал выспрашивать у барона технические характеристики. Гилрой в ответ лишь разводил руками, поскольку ни он сам, ни его подчиненные не имели ни малейшего представления, как эта штука работает. Одно он смог сказать совершенно точно: по родной планете тележка бегала весьма шустро, но стоило доставить ее на Эборак, как она закапризничала и ни в какую не хотела трогаться с места. Несколько раз ее выталкивали на эборакские просторы – в надежде, что на вольном воздухе она оживет. Увы, тележка упрямилась – несмотря на все усилия доброхотов.

– А с кривого стартера заводить не пробовали?.. А с толчка?

Гилрой почесал заросший жестким волосом затылок и покачал головой... Пару раз он приказывал выпороть трофей плетью. За дело брались опытные мастера, способные и покойника заставить плясать вприсядку, но на тележку экзекуция никакого впечатления не произвела. До сидящего же в ней джинна экзекуторы добраться не сумели... Призванные на помощь лучшие эборакские колдуны и маги обломали о строптивый агрегат зубы и едва не потеряли квалификацию в бесполезных потугах сдвинуть ее с места...

Меня рассказ Гилроя позабавил. Василий едва сдерживал смех, понимая, что шутить с воинственным бароном на столь деликатную тему крайне опасно.

– А как вы ее переправили с планеты на планету?

– По Дороге гельфов,– пожал плечами Гилрой.– Калидис рулил, ребята толкали, а я шел впереди, высчитывая расстояние и направление.

– Класс! – восхитился Василий.– А можно я вас щелкну «Полароидом»?

– Это в каком смысле? – насторожился Гилрой.

– Фотоаппаратом.– Щеглов показал барону небольшую коробочку.– А вот отсюда выползет ваше изображение.

Гилрой хоть и был человеком не робкого десятка, но на Василия смотрел со страхом: что ни говори, а раздвоение человеческой личности по силам только магам очень высокой категории.

– Ерунда все это! – запротестовал Василий.– Никакой магии – один технический прогресс... Степаныч, попозируй.

Соловей-разбойник на предложение шофера откликнулся охотно: разгладил бороду, распушил усы и принял задумчиво-значительный вид.

В коробочке что-то щелкнуло, и из прорези выполз небольшой кусочек картона. Гилрой даже ахнул от изумления и с некоторой опаской взял из рук Василия цветное изображение Соловья.

Фотоаппарат, надо признать, очень удачное изобретение землян. У моего тестя тоже есть подобный прибор, и с его помощью он уже наделал массу изображений своих внуков – без всякого, к слову, для них вреда... Я сказал об этом Гилрою, но, кажется, барон мне не поверил. Какое-то время он выжидал, наблюдая за Соловьем, и лишь убедившись, что с гостем ничего не случилось, позволил Василию себя щелкнуть. После чего с изумлением разглядывал свою фотографию...

Сам факт получения изображения с помощью дурацкой коробочки потряс барона до глубины души!.. Я думаю, что Гилрою все-таки доводилось видеть прежде живописные и скульптурные изображения, но он знал, что для их изготовления требуются большие усилия. А тут человек ограничился одним щелчком! Ну и не маг ли он после этого?!

– А вы сами попробуйте,– предложил Василий.– На эту кнопочку пальчиком нажмите, и все будет тик-так.

– Калидис, подойди! – рявкнул Гилрой.

Хитроумный дейриец, увидев направленную на себя коробочку, побледнел, как полотно, похоже, решив, что пришел его последний час, что хвативший лишку разгульный барон подвергнет его сейчас страшной казни... Я, честно говоря, опасался, как бы Калидис не отдал богу душу от испуга и нервного перенапряжения.

К счастью, все обошлось. Калидис хоть и покачнулся, услышав щелчок, но на ногах устоял. Однако взять в руки свое изображение категорически отказался, чем привел Гилроя в веселое настроение.

– А можно я ваших дружинников сфотографирую? – обратился с просьбой к барону Василий.– Уж больно колоритные личности кругом!

– Валяй,– добродушно махнул рукой барон.

Касательно «колоритных личностей» Василий душой не покривил. Дружина у барона подобралась на редкость разношерстная. Кроме эборакцев и других не слишком добродетельных представителей планет Светлого круга за столом сидели и негуманоиды планет круга Темного. В частности, рески и глеки. И если рески отличались от людей лишь чрезмерной волосатостью, то с глеками дело обстояло сложнее. Их свисающие на грудь хоботы могли привести в оторопь любого человека, не слишком знакомого с многообразием форм жизни во Вселенной.

Однако Василий, видимо, от природы обладал бесстрашным нравом. С помощью своего фотоаппарата он запечатлел не только ресков и глеков, но и хорхов, от которых я даже не ожидал такой любезности в отношении представителя другой расы. Ибо хорхи – крайне капризны и по любому поводу готовы затеять ссору с чужаком!

Деятельность Василия, которого дружинники Гилроя тут же окрестили чародеем, произвела настоящий фурор. Крохотные картонки ходили по рукам и лапам, неизменно вызывая приступы бурного веселья. Смеялись даже вечно мрачные хорхи – да так, что тряслись их отвисавшие до воротников морщинистые серые щеки.

Довольный успехом своей затеи Василий обратился к Гилрою с просьбой показать ему механическую тележку. Барон в ответ только плечами пожал – почему бы нет?.. Пир катился к закономерному финишу, самое время было покинуть стол – пока еще ноги держали отяжелевшие от приема спиртного и жирной пищи тела.

Надо признать, что механическая тележка Гилроя не шла ни в какое сравнение с лимузинами, которые мне довелось видеть на Земле. Более всего она напоминала самый обычный тарантас, к которому зачем-то привинтили огромный бак.

Василий – хоть и был разочарован не меньше моего – все-таки разглядывал машину с большим интересом. Он даже отвинтил крышку бака и понюхал его содержимое.

– По-моему, натуральный самогон,– сказал он, оборачиваясь ко мне, и покачал укоризненно головой.– Расточительно!

Барон Гилрой пояснил, что к содержимому бака он никакого отношения не имеет, более того, под страхом смертной казни запретил своим дружинникам и слугам прикасаться к тележке. Видимо, в силу последнего обстоятельства бак не пустовал, хотя и содержал продукт, притягательный для многих луженых глоток. Впрочем, в замке барона не испытывали недостатка в вине.

Василий осматривал тележку чужой планеты со знанием дела. Мне показалось, что никаких тайн для него в ней нет. И в своих предположениях я оказался прав. Землянин сел за руль, произвел непонятные окружающим манипуляции руками и ногами, и тележка довольно заурчала – к изумлению благородного Гилроя, его многочисленных дружинников и челяди, высыпавших ради такого случая во двор замка. Сбежались даже строители, уже приступившие к заделыванию бреши в стене. Гилрой хоть и слыл приверженцем жесточайшей дисциплины, но тут никак не отреагировал на явное нарушение, потрясенный свершившимся на его глазах чудом не менее других.

– Джинн проснулся! – крикнул Калидис, и его торжествующий вопль был подхвачен собравшимися.

Василий снисходительно улыбнулся, внимая восторгу окружающих, и сделал в нашу с Гилроем сторону приглашающий жест. Я принял приглашение без колебаний и утвердился на довольно жестковатом заднем сиденье. После мучительных недолгих размышлений барон присоединился к нам. Перепуганного Калидиса он усадил вперед – то ли в наказание, то ли поощряя за неустанные труды.

– Открывайте ворота,– распорядился Василий.

Заскрипели ржавые цепи подъемного моста. Механическая тележка мелко завибрировала, напугав Калидиса и встревожив Гилроя, а потом медленно тронулась с места. Скорость была невелика – ну, может, километров тридцать в час. По словам того же Василия, вряд ли данная модель способна развить больше. Многоопытный шофер утверждал, что подобную рухлядь на Земле перестали выпускать еще в начале прошлого века.

Однако барон Гилрой был в восторге. По его понятиям, мы двигались быстрее вихря. А авторитет Василия, сумевшего разбудить ленивого джинна, вырос в его глазах до невероятных высот. Калидис только охал да головой мотал – его, похоже, укачало, и Василию пришлось остановить тележку, дабы несчастный смог прийти в себя.

– У вас на планете очень хорошие дороги,– сказал Василий, оглядывая местность.– Покруче асфальта!.. Двести километров в час для таких дорог – в самый раз... Я бы вам, барон, «мерседес» порекомендовал. И лучше всего – бронированный: в силу вашей опасной профессии.

Гилрой слушал Василия с интересом, хотя вряд ли слово «мерседес» ему о чем-то говорило.

– А что, бывают более быстроходные механические тележки?

– Сколько угодно,– подтвердил Василий.– Даже наш родной «жигуль» много порезвее будет.

Пока Василий перечислял Гилрою преимущества земных машин перед его допотопным сокровищем, страдалец Калидис пришел наконец в себя. Его тусклый взгляд скользнул по горизонту, и побелевшие губы прошипели:

– Человек бежит!

Он был прав: в какой-нибудь сотне метров от стоявшей посреди хорошо накатанной дороги тележки из-за кустов выскочил подозрительный субъект, оглянулся в нашу сторону и рванул по прямой с завидной скоростью.

– Догнать! – коротко распорядился Гилрой.

Василий упрашивать себя не заставил и выжал из тележки все, что она могла выдать. Беглец заметил погоню и попытался ускориться, но соревнование с механическим монстром оказалось ему не под силу. Самым умным для него было бы свернуть с дороги и уходить от нас по пересеченной местности, но на эту мысль разумения ему так и не хватило... Через каких-нибудь пять минут мы с ним поравнялись, и железная рука барона Гилроя безжалостно ухватила незадачливого спринтера за шиворот. Беглец был брошен к нашим ногам. Тележка, развернувшись на широком полотне дороги, покатила к возвышавшемуся на холме замку.

– Да это же Никон! – сказал Василий, оборачиваясь и с удивлением глядя на почти парализованного пленника.

Человека, которого Василий назвал Никоном, видимо, хорошо знал и Гилрой – и далеко не с самой лучшей стороны, поскольку, прежде чем задать вопрос, барон отвесил ему изрядную затрещину.

– Он через подземный ход выбрался! – прокричал нам сквозь рев мотора Калидис.– Мы весь замок обыскали!.. Вот повезло, так повезло!.. И ведь ушел бы хитрый гад, если б не земной маг и механическая тележка!.. Ну, Найк, ты у меня попляшешь! Я тебя отучу честных людей за нос водить!..

Найк (или Никон) не спешил отвечать на угрозы своих знакомых, испуганно зыркая по сторонам. Мне показалось, что он узнал Василия и не очень обрадовался неожиданной встрече.

– Он на Кукария работал,– пояснил мне Василий.– За нами следил, когда мы кино снимали. В моей банде был седьмым разбойником.

– Это который Кукарий? – насторожился Гилрой.

– Командор ордена Золотого Скорпиона,– пояснил осведомленный Василий.– Мы их здорово пощипали на Земле – принц Нимерийский не даст соврать.

Я этого Никона-Найка не помнил. Голова у меня тогда другим была занята, но не верить Василию оснований не имелось. К тому же я несколько раз смотрел фильм, снятый Ником на Аргамасадоре, и там, среди прочих, действительно мелькала физиономия, очень похожая на физию пленника.

Наше возвращение в замок встретили воплями восторга – словно мы совершили невесть какой подвиг. В любом случае наше путешествие следовало считать успешным – ибо был схвачен предатель, едва не погубивший барона Гилроя и его отважных дружинников. По словам Калидиса, который никак не мог успокоиться и все время пинал под зад коварного врага, именно Найк снял магическую защиту вокруг замка и тем самым открыл путь врагам в самое сердце планеты Эборак.

– Я тебя на куски порву, ублюдок! – шипел змеей Калидис в самое ухо обмиравшего от страха предателя.

Как вскоре выяснилось, у досточтимого Калидиса имелись очень веские причины для гнева, поскольку именно он привел в замок Элубей несчастного, голодного оборванца, назвавшегося его однопланетником, скрывающимся от мести черных магов. Не то чтобы у Калидиса душа была нараспашку, но не может же дейриец оставить дейрийца в беде... Тем более, Найк показал себя расторопным малым, не чуждым как меча, так и боевой магии. Такие люди на планете Эборак и в замке Элубей всегда в цене... На месте Гилроя я бы лично не стал посвящать малознакомого человека в секреты оборонной магии Элубея, но Найк предложил более совершенную систему защиты, и барон против соблазна не устоял. Кто знал, что пригретая на груди благородных людей змея ужалит своих благодетелей в самый ответственный момент?!

Я не сомневался в том, что нападение на замок Элубей – тщательно спланированная акция по захвату плацдарма для широкомасштабной операции против планеты Эборак. Такого же мнения придерживался и барон Гилрой, который конечно же был наслышан о командоре ордена Золотого Скорпиона Кукарии, но почему-то не ждал подвоха с его стороны.

– Я с Кукарием давно знаком... – буркнул Гилрой в ответ на мой недоуменный вопрос.– Еще с тех времен, когда он не был командором... Из одной чашки суп хлебали... Не мог он на меня хвост поднять, благородный Вик!.. К тому же, насколько мне известно, у ордена сейчас большие проблемы. Император гельфов разрушил практически все их храмы в своей империи, вернул под свою руку планету Арбидон, изгнал их с Дейры и теснит по всем направлениям.

Новостью для меня было только то, что Гилрой знаком с Кукарием. Доверия моего к барону это не поколебало, поскольку я и без того знал, что за свою долгую и бурную жизнь он перезнакомился со мно-гими авантюристами – с кем-то дружил, а с кем-то враждовал... Но его уверенность, что Кукарий не станет предпринимать против него враждебных действий, показалась мне сомнительной. Однако показания, данные Найком с большой охотою и даже без применения насилия, подтвердили правоту барона и почти развеяли мои сомнения.

3

Земля. Москва. Информация к размышлению

Лейтенанта Федора Крюкова вызвали к начальству в самый неподходящий момент, когда он предавался отдохновению за чашечкой кофе... Увы, одна из самых неприятных особенностей казенной службы в том и состоит, что человек становится игрушкой обстоятельств и начальственных капризов... В конце концов, Земля не рухнет в бездны Вселенной за те десять минут, пока очумевший от дел сотрудник пьет бодрящий напиток... Правда, не исключено, что майора Кочубинского хватит удар от переполняющей его информации, которой он прямо-таки жаждет поделиться со своим подчиненным...

Кочубинский сидел за столом в глубокой задумчивости. На его лице читалось недоумение пристукнутого из-за угла мешком человека. Таким своего начальника Крюков еще не видел – обычно тот являл собой сгусток энергии и готовности к великим делам. За что и был ценим руководством, но не любим подчиненными...

Увидев лейтенанта на пороге, майор встрепенулся и поправил модный красный галстук. После чего правая рука его опустилась на стол, а пальцы неуверенно забарабанили.

– Чаю хочешь? – спросил майор у присевшего напротив Крюкова.

– В каком смысле? – растерялся Федор, не привыкший к подобной любезности со стороны начальника.

Но Кочубинский был уже далеко, похоже, забыв и о ждущем распоряжений подчиненном, и о только что предложенном чае...

Такая рассеянность майора сильно удивила. Крюкову даже пришла в голову шальная мысль о нахлынувшем на начальника большом и нежном чувстве к какой-нибудь волоокой блондинке... Почему бы и нет? Любви, как известно, все возрасты покорны, а Кочубинскому нет еще и сорока... То, что он сухарь и службист,– еще ни о чем не говорит! Чувство способно прошибить любое бронированное и одеревеневшее от параграфов сердце.

– Вы в инопланетян верите, товарищ лейтенант?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно и вразрез с мыслями Федора, что он невольно вздрогнул. «Какие еще инопланетяне?» – едва не сорвался с его губ неучтивый вопрос.

– Никак нет,– твердо ответил Крюков.

– Вот и я не верю,– с облегчением, как показалось лейтенанту, вздохнул майор Кочубинский.– Но проверить надо... Вы меня понимаете, товарищ лейтенант?

– Никак нет,– четко отозвался Федор, заподозривший начальника не то в провокации, не то в преждевременно развившемся маразме.

– У меня приказ,– доверительно наклонился к подчиненному Кочубинский.– Проигнорировать его нельзя.

– Так точно, товарищ майор,– отозвался Крюков.– Это я понимаю.

– Вот и проверяйте! – Майор подвинул лейтенанту тоненькую синюю папочку.– Вам и карты в руки. Докладывать о результатах будете лично мне... Свободны, товарищ лейтенант...

Крюков покинул кабинет начальника в тихом недоумении, чтобы не сказать – в панике... Какие могут быть инопланетяне в наше сугубо прагматичное время?.. Он что, свихнулся, этот образцовый начальник Кочубинский?.. А может, свихнулся кто-то рангом повыше?

Последнее предположение выглядело неприлично и даже крамольно... Но, в конце концов, и генералы– люди, и с ними случаются всякие казусы! Не исключено, что кому-то из них приснилась летающая тарелка... И вот теперь лейтенанту Крюкову придется в трудах и поту доказывать, что дурацкие сны посещают не только рядовых граждан, но и очень высокопоставленных лиц.

Кофе, к счастью, еще не остыл, хотя показался лейтенанту горьковатым. Крюков работал в органах уже третий год, числился на хорошем счету, вот-вот должен был получить старлея... В этой связи крупный прокол в абсолютно дурацком и бесперспективном деле не входил в его планы.

Допив, Федор раскрыл папочку. С материалами, прямо скажем, лейтенанту не повезло. Кроме написанного убористым почерком заявления некоего Евграфа Виленовича Сиротина имелась еще и ориентировка на этого, как указывалось в официальном документе, видного политического деятеля и бизнесмена.

О Сиротине Крюкову до сих пор слышать не доводилось, но то, что вышеназванный тип числился в ближайших подручных небезызвестного Жигановского, очень даже его характеризовало...

Не дочитав ориентировку до конца, Федор почувствовал холодок в области желудка. На языке настойчиво вертелись нехорошие слова по адресу майора Кочубинского. Дело, оказывается, было не просто дурацким, но к тому же политическим – то есть чревато большими неприятностями для сунувшегося в хитроумно разыгрываемую комбинацию лица...

Если верить имевшимся у Конторы сведениям, господин Сиротин – не только пройдоха, замешанный в разного рода хитроумных аферах (что, конечно, полбеды, ибо кто ныне в них не замешан?), но еще и псих, алкоголик, страдающий запоями вплоть до белой горячки (о чем имелась справка из психдиспансера города Кацапова).

Ну и как после столь исчерпывающей информации принимать всерьез бред скомпрометировавшего себя человека? Да мало ли что напишет Сиротин Евграф Виленович, приняв бутылку горячительного напитка?.. Резидент паррийской разведки – скажите пожалуйста!.. И ведь приличных людей сюда приплел: губернатор Пацаков, вице-губернатор Загоруйко!.. Даже своего лидера партийного не постеснялся оболгать: Жигановский, видите ли, сатир!.. А хоть бы и сатир, что с того?

Крюков собственными глазами видел в новогоднюю ночь, как Венедикт Владимирович резвился в «Голубом огоньке», переодетый летучей мышью, или Бэтманом, но почему-то не стал делать далеко идущих выводов. И все прочие наши сограждане, смотревшие телевизор, тоже не завалили по этому поводу письмами компетентные органы!.. В конце концов, в новогоднюю ночь да после стакана водки с самыми уважаемыми людьми случаются и не такие метаморфозы!..

Чем дальше Крюков читал сиротинские откровения, тем меньше им верил. Ну полный же и окончательный бред! Этот придурок, извольте видеть, побывал на планете Арбидон... И даже (вершина маразма!) присутствовал при кончине Кощея Бессмертного... Как вам нравится?!

Интересно, о чем думал майор Кочубинский, поручая это дело лейтенанту Крюкову? Ведь очевидно же, что сиротинский бред – хлеб психиатра, а отнюдь не офицера компетентных органов!..

Крюков уже собирался отнести сомнительную папочку Кочубинскому и откровенно высказать свое мнение по поводу очевидного алкогольного психоза «свидетеля», но его остановила генеральская резолюция, наложенная поверх маразматического заявления: «Разобраться!» Ни больше ни меньше – и даже с восклицательным знаком...

Теперь понятно, почему у майора Кочубинского был такой задумчивый вид. И почему обычно словоохотливый начальник Крюкова, любивший долго и нудно наставлять своих подчиненных, держался предельно корректно, не растекаясь по древу по поводу столь сомнительных обстоятельств... Кочубинский – человек опытный, хорошо понимающий, что бред, встревоживший начальство, следует опровергать не медицинскими справками, а фактами...

На дне хиленькой папочки лейтенант Крюков обнаружил еще одну ориентировку – на некоего Никиту Алексеевича Мышкина, двадцати лет от роду, актера и режиссера, отмеченного, несмотря на юные годы, несколькими весьма престижными в кинематографических кругах премиями... Федор не то чтобы не любил кино – просто времени не хватало выбраться в кинотеатр. Но кое-что о фильме «Царевич Елисей» он слышал. Возможно, даже читал в газете...

Если верить официальному документу, состряпанному в родном ведомстве, расторопный Мышкин заработал на своем фильме несколько сот миллионов баксов!.. Углядев в бумагах такую безумную цифру, Крюков даже крякнул от изумления и досады. Вот она – богема!.. Ну что полезного сделал этот мальчишка для цивилизованного человечества, чтобы оценивать его труд в таких безумных суммах?!

Сам Федор перебивался на зарплату, которую в свете этих кричащих цифр даже скромной назвать было нельзя – разве что жалкой...

Далее пошло еще интереснее. Выяснилось, что Мышкин унаследовал от своего умершего папы огромное состояние, более того, приумножил его самым хамским образом, разыграв запредельную комбинацию на Нью-Йоркской бирже! Миллиардные барыши!

У Крюкова от обозначенных цифр закружилась голова. И утверждение Сиротина, что Мышкин подарил Жигановскому полтора миллиарда, больше не казалось бредом отравленного алкоголем ума...

Немудрено, что начальство всполошилось!.. Возможно, незнакомый пока что Крюкову Евграф Виленович и сумасшедший, но реальные миллиарды так просто на алкогольный психоз не спишешь...

Потрясенный полученной информацией, Крюков налил себе еще одну чашечку кофе – против собственных правил: надо же было успокоить разыгравшиеся нервы и возвратить сиганувшие в запретные зоны мысли.

В инопланетное происхождение Мышкина Крюков не верил. Состояние у Никиты Алексеевича, конечно, весьма солидное, но это отнюдь не говорит о его экстраординарных способностях!.. В конце концов, и мир, и Россия знавали немало шустрых людей, которые добивались и большего – без всякой магии, но исключительно ловкостью рук... Иным уже предъявили по данному поводу претензии правоохранительные органы. Не исключено, что деятельность двадцатилетнего режиссера тоже не останется без оценки нашей расторопной прокуратуры. И у Федора Крюкова есть хороший шанс внести свой скромный вклад в благое дело – тем более, что ему за работу платят какие-никакие деньги...

Офис психа Сиротина внушал уважение. Это обстоятельство слегка насторожило Крюкова, хотя он и вычитал в ориентировке, что Евграф Виленович человек небедный. Однако одно дело – прочитать, а другое – увидеть собственными глазами мраморные полы и набыченную охрану, которая, впрочем, быстро расслабилась, увидев удостоверение в руках молодого человека, довольно высокого, приятной наружности и спортивного телосложения. Реакция «стражей» Федора отнюдь не удивила. Он вежливо попросил проводить его в кабинет Евграфа Виленовича Сиротина, к которому у его ведомства появились кое-какие вопросы.

Весть о появлении человека из органов летела по офису со скоростью птицы, тогда как сам Крюков передвигался по коридорам обычным прогулочным шагом. Именно поэтому в приемной видного бизнесмена и политика лейтенанта уже ждали, предупредительно распахнув перед ним двери в кабинет шефа.

– Здравствуйте, Евграф Виленович,– вежливо произнес Федор, с интересом разглядывая отделанные ценными породами дерева стены.

Кабинет ему понравился, а вот хозяин – гораздо меньше: бегающие глазки всегда вызывают подозрение у работников компетентных органов, равно как обильные капли пота, выступающие на лбу и выдающие нешуточный испуг ни в чем вроде бы не обвиняемого пока человека.

– Здравствуйте, товарищ лейтенант,– дрогнувшим голосом приветствовал гостя сутулый субъект невысокого роста, обладавший на редкость невыразительным лицом.– Садитесь, пожалуйста... Чем могу быть полезен?

– Я по поводу вашего заявления... – Крюков охотно воспользовался приглашением и пристроился на стуле у стола в двух метрах от приунывшего бизнесмена.

– Какого заявления, простите? – Евграф Виленович вытер белоснежным платочком посеревший лоб и испуганно глянул на уверенно расположившегося напротив лейтенанта.

– Вы хотите сказать, что ничего нам не писали? – с металлом в голосе произнес Крюков, пронзив забывчивого собеседника стальными клинками серых глаз.

– В некотором роде... – Рука Сиротина противно задрожала, и он поспешно убрал ее со стола.– У меня, знаете ли, бывают провалы в памяти... Видимо, склероз.

– Для законченного склеротика вы еще довольно молоды, Евграф Виленович,– холодно отозвался Крюков.– Я расцениваю ваше поведение как попытку скрыть от органов важную информацию.

– Ну почему же? – растерянно произнес Сиротин.– Я всегда готов к сотрудничеству. И даже сам как-то раз пытался...

– Ну, вот видите,– обворожительно улыбнулся Крюков,– вы все сразу вспомнили.

– Я писал,– кивнул головой бизнесмен.– Но прошу учесть, товарищ лейтенант, что я находился тогда в состоянии умопомрачения, вызванном алкогольным психозом. У меня и справка есть на этот счет.

– Не трудитесь,– остановил Крюков бизнесмена, зашарившего рукой в ящике стола.– У нас имеется заключение вашего лечащего врача... Скажите, вам что, угрожают? Уж больно вы нервничаете!

– Кто угрожает? – Глаза Сиротина округлились от страха.

– Ну, допустим этот Мышкин?

– Нет! – энергично затряс головой Евграф Виленович.– Не стану клеветать на человека офицеру компетентных органов. Никита Алексеевич – очень вежливый, любезный и щедрый молодой человек!.. Что же касается черных магов, то да: шантаж и обман имели место быть! Иначе я никогда не подписал бы бумагу о сотрудничестве с орденом Золотого Скорпиона.

– Почему вы не заявили о шантаже в компетентные органы?

– Федор Васильевич, я вас умоляю! – беспорядочно замахал руками в сторону Крюкова Сиротин.– Это же верная психушка! А я там уже побывал – благодаря моему старинному приятелю Виссариону Дмитриевичу Пацакову.

– Пацаков, следовательно, знает об инопланетных пришельцах?

– Ха! – дернулся Сиротин.– Он не просто знает– он все видел собственными глазами!.. Но Виссарион будет молчать, товарищ лейтенант! И другие тоже! Кому охота прослыть сумасшедшим?! Ведь доказательств-то – никаких!.. Да заикнись Пацаков об этом перед журналистами – и все! Конец политической карьере!.. Я вам написал по глупости... по простоте душевной... Ну, и из страха тоже... А кто бы на моем месте не испугался? Я такое видел собственными глазами, Федор Васильевич, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Даже вам боюсь рассказывать, потому как все равно не поверите – психом посчитаете! Я ведь дракона видел – вот как вас сейчас! Шестиглавого!.. Ну да вы наверняка его тоже видели в кино. Сюзи– теперь звезда экрана!..

– А я думал, что там комбинированные съемки, компьютерные технологии...

– Какие компьютерные, уважаемый? – нервно хохотнул Сиротин.– Самая натуральная рептилия о шести головах! Говорящая к тому же. И сильно пьющая!.. Лично имел неосторожность выпить с ним на брудершафт!..

Кажется, Крюков совершенно напрасно пришел к Сиротину. Если у лейтенанта и были какие-то сомнения по поводу психического здоровья Евграфа Виленовича, то после услышанного они полностью отпали... Как ни странно, видного бизнесмена недоверие, явственно читавшееся на лице гостя из органов, нисколько не огорчило – даже вроде обрадовало.

– А вы мне не верьте, дорогой Федор Васильевич... Не верьте! Так для вашего здоровья полезнее... И протокол не пишите – иначе вас сочтут «двинутым по фазе». Чего доброго, отправят на обследование к психиатру! Уволят из органов, поломают карьеру!.. Просто сообщите начальству, что я – псих, и с меня взятки гладки... В крайнем случае организуйте финансовую проверку деятельности нечистой силы.

– Какой еще нечистой силы? – насторожился Крюков.

– Язык мой – враг мой! – спохватился Сиротин, запоздало зажимая рот рукой.

– Нет уж, Евграф Виленович, выкладывайте все начистоту! – строго сказал лейтенант.

– Так я ведь – как на духу... – заторопился псих.– Все, что знал, выложил вам, не таясь... Но если скажу, что в этой корпорации монстров заправляет небезызвестный Соловей-разбойник, вы ведь не поверите?

– Какой еще Соловей?

– Тот самый, которому Илья Муромец бил морду за антиобщественное поведение!

Крюков рассердился, даже побагровел от гнева, что с ним случалось крайне редко. У лейтенанта сложилось твердое мнение, что Сиротин над ним просто издевается. Ибо есть же, в конце концов, пределы и помешательству!.. В Соловья-разбойника Федор верить отказывался категорически!

– А я ведь предупреждал... – махнул рукой в его сторону Сиротин.– Вот вы уже и обиделись... Но что делать, Федор Васильевич, если мы угодили в историю, которая не подходит ни под одну статью Уголовного кодекса?.. А вы отметьте Соловья в своей записной книжечке как вора-рецидивиста с многолетним стажем. Можете и начальству доложить, что некий Соловьев Степан Степанович, развивший бурную деятельность на ниве шоу-бизнеса, несмотря на почтенный возраст – человек сомнительный и с богатым криминальным прошлым! А возглавляемая им контора «Кощеево царство» – рассадник аморализма и всяких непотребств!

– За аморальность у нас сейчас не судят,– хмуро бросил Крюков вежливо улыбающемуся Сиротину.

– И не знаю тогда, чем вам помочь,– развел руками Евграф Виленович.– Вот разве что фотографией... Извольте полюбоваться.

Крюков неохотно взял снимок, но, увидев изображенных там типов, едва не вскрикнул от изумления: какая-то жутковатая смесь слона и человека, рядом – и вовсе волосатая обезьяна. Правда, третьим в компании был вполне земной хмырь с нахальной мордой и золотой фиксой во рту.

– В центре – Василий Щеглов, шофер небезызвестного Венедикта Жигановского; слева – реск: я их видел на Арбидоне; справа – существо, называемое глеком... По слухам, глеки довольно свирепы... Снимок сделан на планете Эборак в замке благородного барона Гилроя... Во всяком случае так утверждает Василий, и у меня нет оснований ему не верить.

– Да ряженые это!

– Если вам так удобнее, можете считать ряжеными,– согласился Сиротин.

– А ваш Василий связан с рецидивистом Соловьевым?

– Насколько я знаю, они партнеры по бизнесу... Кстати, Василий Щеглов – человек далеко не бедный. Вы фильм «Царевич Елисей» смотрели?

– Не успел.

– Щеглов играет там роль разбойника по имени Рваный Билл. Очень колоритный получился персонаж... Гонорар ему был выплачен соответствующий: несколько миллионов долларов.

Крюков еще раз взглянул на фотоизображение ничем вроде бы не примечательного типа и тяжело вздохнул... Умеют же люди устраиваться в жизни! А тут – работаешь, как проклятый, и все без толку! Мало того что платят скупо, так еще и в любой момент могут по шапке дать!.. Годы же идут... Не успеешь оглянуться – двадцать пять стукнет!.. Расторопные люди в его возрасте уже миллиардами ворочают – как этот Мышкин. А Федор Крюков все в лейтенантах ходит...

– Чем занимается корпорациямонстров?

– Казино, ночные клубы, стриптиз-бары... Очень доходный бизнес, смею вас уверить! Но это – далеко не все,– понизил голос почти до шепота Сиротин.– Сдается мне, что основным источником их доходов является контрабанда.

– Наркотики, драгоценные камни? – насторожился Крюков.

– Наркотики исключаю,– покачал головой Евграф Виленович.– Им нет смысла так рисковать. У них же в руках золотая жила, дорогой Федор Васильевич.

– Что еще за жила?

– Не знаю подробностей,– забегал глазами Сиротин.– Потому и не стану вводить вас в заблуждение... Конспирация у них – на высочайшем уровне. В случае чего – монстры не будут церемониться ни с вами, ни со мной...

Федору пришло в голову, что у собеседника есть свой интерес в деле, о котором он так хлопочет. Очень может быть, что он пытается руками спецслужб устранить конкурентов, поэтому и нагородил тут с три короба. Нечистая сила, Соловей-разбойник, инопланетяне... Если, чего доброго, разразится скандал, то с имеющего справку от психиатра бизнесмена взятки гладки! Неприятности падут на голову лейтенанта Крюкова, у которого такого документа нет и не предвидится... Конечно, если эти люди действительно занимаются контрабандой, то Сиротина следует поблагодарить за помощь компетентным органам, но если сукин сын блефует – Федор сумеет отбить у него охоту шутить с серьезным ведомством – будь он хоть трижды псих!..

– Говорите – «Кощеево царство»?

– Именно так, уважаемый Федор Васильевич. Уж извините, что доставил вам столько беспокойства.

– Это моя работа,– сухо отозвался Крюков, поднимаясь со стула.– Спасибо за информацию, господин Сиротин.

– Рад был содействовать. Только, бога ради, товарищ лейтенант, не упоминайте моего имени! Ведь монстры!.. Для них человеческая жизнь ничего не стоит.

– Обещаю,– бросил через плечо Федор.– Счастливо оставаться...

Чтоб его разорвало, этого психа!.. Крюков покинул гостеприимный офис с чувством глубокого морального неудовлетворения. Разумеется, он не поверил Сиротину... Интересно, действительно ли любезный Евграф Виленович – законченный психопат или просто талантливо косит под оного, преследуя далеко идущие цели?.. В последнем случае – он редкостный наглец, надо признать... Не каждому придет в голову мысль задействовать столь хамским образом Контору для борьбы с конкурентами!..

На Кочубинского изъятая у Сиротина фотография произвела еще большее впечатление, чем на Крюкова. У майора отвалилась челюсть, и Федору пришлось ее вправлять – в переносном, конечно, смысле.

– Скорее всего, фотомонтаж,– пояснил он растерявшемуся начальнику.– Сейчас в кино и не такое увидишь... Василий Щеглов играл одну из главных ролей в нашумевшем фильме «Царевич Елисей».

– Ах, да,– спохватился Кочубинский.– Уж мне эти киношники! Мистификаторы...

– Талантливо работают,– согласился Крюков.– Но если верить тому же Сиротину, сферой искусства они себя не ограничивают. Евграф Виленович намекал на контрабанду.

– А бизнесмену можно верить?

– Разумеется, нет,– пожал плечами Крюков.– Я записал наш с ним разговор, можете на досуге послушать.

– Ваши дальнейшие действия, товарищ лейтенант?– построжел лицом Кочубинский.

– Инопланетян и нечистую силу оставим психиатрам, товарищ майор. Что же касается контрабанды и финансовых злоупотреблений, то тут наша прямая обязанность – вмешаться.

Идея подчиненного майору понравилась. В конце концов, сигнал есть сигнал – от кого бы он ни поступил в органы. Не говоря уж о генеральской резолюции – от нее никоим образом не отмахнешься!.. Контрабанда и финансовые злоупотребления – куда более пристойный предлог для оперативного расследования, чем намекающие на шизофрению власти инопланетяне...

– Действуйте, товарищ лейтенант, но не зарывайтесь! Информация получена из сомнительного источника. Нельзя исключать, что преследуется цель дискредитации компетентных органов!..

В опытности и нюхе на всякого рода провокации Кочубинскому не откажешь!.. Федор упустил из виду возможность указанного варианта – между прочим, зря. Пойди потом докажи правозащитникам и журналистам, что во всем виноват негодяй Сиротин, который, вполне возможно, не столько негодяй, сколько псих!..

Старый отцовский «жигуленок» завелся не сразу. Федор с тоской смотрел вслед развязным иномаркам, которым не было дела до проблем человека, стоявшего на страже госинтересов. Вздохи и увещевания Крюкова не произвели ровным счетом никакого впечатления на недостойного представителя семейства колесных. Только мат, в сердцах сорвавшийся с губ расстроенного лейтенанта, заставил паразита чихнуть, чавкнуть и наконец нехотя тронуться с места.

Скорее всего, во всем были виноваты свечи, но Федору вдруг почудилось в поведении «жигуленка» нечто иррациональное... даже мистическое... Вспомнились почему-то бабушкины рассказы про порчу, которую нехорошие люди напускают на ротозеев. Правда, можно ли напустить порчу на двигатель внутреннего сгорания – Федор не знал... На всякий случай помянул нечистую силу нехорошим словом, надеясь таким образом отвадить ее от дышавшего на ладан автоублюдка.

К особо суеверным лейтенант Крюков себя не относил, но по дереву, случалось, стучал – просто во избежание возможных неприятностей и в силу приобретенной под воздействием бабушкиных сказок привычки... Черных кошек тоже не любил. Потому и остановился в оторопи напротив подъезда, не решаясь сделать следующий шаг. Как назло, двор обезлюдел, а ждать, когда рассеется наваждение, сотворенное перебежавшей дорогу черной кошкой, времени у Крюкова не было. Скрепя сердце и стараясь не вспоминать бабушкины предостережения, он решительно рванул поцарапанную дверь.

Как и предполагал Крюков, Аркадий Канарейкин– старый приятель еще со школьных времен – дрых, несмотря на давно наступивший белый день. Канарейкин, подобно любому уважающему себя представителю богемы, вел по преимуществу ночной образ жизни, а потому не спешил отрываться от дивана, игнорируя настойчивые призывы. Разъяренный Федор после почти десятиминутных усилий собирался уже нарушить закон и вышибить дверь в логово потерявшего совесть приятеля, но тут Аркашка наконец соизволил проснуться, и его опухшая физиономия возникла в проеме бледным пятном.

– Дрыхнешь, артист! – с порога обрушился на хозяина расстроенный лейтенант.

– Прикорнул на минутку... – попробовал оправдаться Аркадий.– А ты как с цепи сорвался!

В однокомнатной квартире Канарейкина царил беспорядок. Царил всегда... Крюков не стал тратить время на воспитание неисправимого неряхи, а просто скинул барахло со стула и утвердился на нем сам. Аркадий уныло поднял сильно помятые брюки и попробовал надеть, но промахнулся волосатой ногой и, повздыхав, отложил их до лучших времен. Канарейкин был не то чтобы пьян – просто с очень сильного похмелья.

– У тебя есть фильм «Царевич Елисей»? – строго спросил Федор.

– Валялась где-то кассета... – поморщился Аркадий.– Ты же знаешь, Крюков, мой уровень: не люблю сказки для умственно отсталых подростков.

– Значит, фильм ты не видел?

– Почему это?! – возмутился Канарейкин.– Его все видели и сошлись во мнении, что полное фуфло!

– А призы?

– Я тебя умоляю, Федя! Неужели думаешь, что все эти «ники» и «орлы» даются за достижения в области кинематографии?.. Там, брат, такой междусобойчик, что талантливому человеку остается только плечами пожимать.

– Иными словами – Мышкин вхож?

– Хо, Мышкин! У Сынка, брат, все схвачено. Тот еще налим.

– А ты с ним знаком?

– С его тестем Александром Караваевым в одном театре работал. Водку вместе пили. Он теперь народный артист, а я – сам видишь: пал, и пал низко.

– Пить меньше надо,– отказал приятелю в сочувствии Крюков.

– Да что ты понимаешь в искусстве, охранник хренов! – взвился Канарейкин.– Я – талант! Я – гений! Пусть и непризнанный... А ты так и помрешь в церберах!

О своей службе в Конторе Крюков распространяться не любил. Аркашке и вовсе сказал, что работает в охранной фирме,– просто во избежание трепа с его стороны. Канарейкин с юности не умел держать язык за зубами и мел иной раз совершенно непотребное, а главное – далеко не всегда полезное для организма и карьеры. И морду ему частенько за невыдержанность били, и с работы выгоняли... Сейчас он, кажется, опять был не у дел – хотя и не испытывал по этому поводу неудобств и финансовых проблем. Кто этого сукина сына только поит и кормит?!

– Лопнула наша фирма,– соврал, не моргнув глазом, Федор, на всякий случай мысленно плюнув три раза через левое плечо, дабы не навлечь на Контору неприятностей.– Ищу, где бы голову приклонить и кому подороже продаться... У тебя ничего стоящего нет на примете?

– Надо подумать,– с ходу проникся горем старого друга добрый сердцем Аркашка.

Пока он думал, Крюков отыскал в коробке нужную кассету и с интересом уставился на экран. Все-таки Канарейкин был не прав, назвав фильм «Царевич Елисей» фуфлом. Снят просто потрясающе! А спецэффектам, на взгляд Федора, мог бы позавидовать сам Спилберг.

– До чего же нечисть натурально выглядит,– покачал головой Крюков.– Прямо как живые.

– Кого ныне этим удивишь? – пренебрежительно махнул рукой Канарейкин.– Хотя, если честно, приз за спецэффекты Мышкин получил заслуженно. У нас так больше никто снимать не умеет. Так и денег он в фильм вбухал – будь здоров! Технологии нынешние недешево стоят.

– А который тут твой знакомый Караваев?

– Абалдуин Восьмой,– кивнул на экран Аркадий.– Кто-кто, а Александр Сергеевич и здесь на уровне. Вот Сеня Курицын – подкачал. Актер неплохой, но роль – не его.

– А Рваный Билл?

– Васька, что ли? Дилетант... Правда, не без божьей искры.

– Ты и его знаешь?

– Кто ж Щеглова не знает? Он шофером у Жигановского был. Сейчас разбогател, отъелся... Чего доброго – и руки не подаст.

– А этот блондин с выразительной внешностью?

– Не знаю,– покачал головой Аркадий,– не встречались... Провинциал, наверное. Фильм в Кацапове снимали, там и массовку набирали... Чем он тебя так заинтересовал?

– Очень уж ловко мечом орудует.

– Костолом! – пренебрежительно махнул рукой Аркадий.– Вот блондиночка – хороша! Актрисы, надо признать, тут подобраны со вкусом. Но чего в фильме нет – так это истинного профессионализма! Его ведь ни за какие деньги не купишь.

Почему Аркадий Канарейкин мнил себя профессионалом – Федор затруднился бы ответить. Театральное училище его приятель закончил с грехом пополам; артистическая карьера у него не заладилась. В театрах Канарейкин надолго не задерживался, перебиваясь в основном на ролях «кушать подано». Мелькнул пару раз в сериалах, но лавров не снискал. И вот уже года три вел откровенно распутный образ жизни, пудря мозги состоятельным дамочкам бальзаковского возраста своими артистическими манерами. Благо, природа Аркашку не обидела: не писаной, конечно, красоты, однако в ловеласы средней руки годился.

– Может, тебе на эстраду податься? – критически оглядел приятеля Крюков.

– На эстраде ныне голубые в ходу,– горестно вздохнул Канарейкин.– А я по амплуа и по внешности – первый любовник.

– И голоса приличного у тебя нет... – констатировал Федор.

– При чем здесь голос? – несказанно удивился Канарейкин.– Ты телевизор хоть изредка смотришь?

Изредка Крюков телевизор смотрел. В основном новости и футбольные матчи. Остальное казалось ему откровенным маразмом, не достойным внимания серьезного человека.

– Ты ведь по молодости лет гитарой увлекался? – вспомнил вдруг не к месту Аркадий.

– И что с того? – пожал плечами Крюков.

– И внешность у тебя подходящая... – задумчиво прогундел Канарейкин.– Вполне из нас с тобой может получиться «Чай вдвоем».

Все-таки ночные загулы сказываются на интеллектуальных способностях, а возможно, даже ведут к психическим расстройствам... У Крюкова были веские основания полагать, что его приятель «двинулся по фазе». Как еще воспринимать человека, который бегает по комнате, размахивая руками, вскрикивает, пританцовывает и бормочет себе что-то под нос?

– Кенар и Крюков! – воскликнул в полный голос Аркадий и тут же сам себя притормозил:

– Кенар – хорошо, а вот Крюков – не очень. Фамилия не для афиши.

– При чем здесь афиша? – обиделся Федор за свою весьма приличную фамилию.

– Крюгер! – завопил дурным голосом Канарейкин.– Фреди Крюгер и Аркан Кенар. Нет, наоборот: Аркан Кенар и Фреди Крюгер!

– Ты что, рехнулся? – с тревогой посмотрел на приятеля Федор.

– Репертуар нужен! – продолжал дергаться Канарейкин.– Что-нибудь из ряда вон!.. Но какой ход, какая фишка! Вампир и Соловей! В смысле – Кенар!.. Для «Кощеева царства» – сойдет, клянусь мамой!

– Может, объяснишь человеческим языком, что означает твой бред?

– Не бред, милостивый государь, а проект!.. Сделай зверское лицо!

– Да пошел ты! – рассердился не на шутку Федор.

– Вот! – возликовал Аркадий.– Годится!.. Кое-где подгримируем, губной помадой подмажем – будешь как огурчик!

С бессвязного бреда Канарейкин перешел наконец на нормальную речь и попытался внушить скептически настроенному Крюкову, каким оглушительным успехом обернется их совместный выход на подмостки. Предложение было совершенно идиотским – по той простой причине, что Федор никогда к артистической карьере не стремился, никакими талантами не обла-дал, а если и бренчал под настроение на гитаре, то в стороне от чужих ушей, дабы не травмировать людей своим дилетантством.

Твердое крюковское «нет» не произвело на Канарейкина никакого впечатления. Захваченный своим проектом, Аркан Кенар в умопомрачении решительно шагнул к старенькому раздолбанному пианино и принялся фальшиво наигрывать мелодию, отдаленно напоминавшую «Подмосковные вечера». Пианист Аркашка был еще тот, но собственная неумелость (можно даже сказать – бездарность!) его нисколько не смущала. Наоборот – вдохновляла на новые безумства! Теперь уже в жанре поэзии – столь чудовищного пошиба, что Крюков содрогнулся. По его мнению, петь такое со сцены можно только в состоянии шизофренического бреда. А Канарейкин от своего опуса пришел в полный и окончательный восторг, чем привел Крюкова в оторопь. Последняя, впрочем, вскоре прошла – как только Федор подумал, что в плане Аркадия есть рациональное зерно...

Разумеется, он нисколько не сомневался, что в любом мало-мальски приличном заведении Аркана Кенара и Фреди Крюгера ждет оглушительный провал и что на сцену их в любом случае не выпустят... Зато у лейтенанта Крюкова появлялся шанс познакомиться поближе с «Кощеевым царством» – этой «корпорацией монстров», как назвал странную компанию во главе с вором-рецидивистом по кличке Соловей бизнесмен Сиротин.

– Ты знаком с Соловьевым Степаном Степановичем?

– Это, я тебе доложу, фигура! – закатил глаза Аркадий.– Если поладим со Степанычем – считай, успех нам обеспечен! Раскрутка будет – по полной программе! Гонорары – на самом высшем уровне!

– Я слышал, что он вор в законе.

– Да кто у нас не вор?! – махнул рукой Канарейкин.– Степаныч в шоу-бизнесе – авторитет! Вот что главное... Между прочим, он и твоего Мышкина консультировал. Успех, сам видишь, налицо!.. Ну что, рискнем, Крюгер?

Упустить возможность без особых хлопот познакомиться с фигурантами запутанного дела было бы со стороны лейтенанта Крюкова большой глупостью!.. Однако согласился он не сразу, поломавшись еще с полчаса для пущей достоверности... Вошедший в раж Аркадий притащил от соседа гитару и заставил Крюкова себе аккомпанировать.

Репетиция бредовых куплетов прошла ниже всякой критики, но Канарейкин был в восторге!.. Крюков решил раньше времени не охлаждать его пыл, ибо имел на приятеля свои виды. Слава эстрадного вампира Федора, конечно, не прельщала, но оперативная работа требует от профессионала жертв – в том числе и имиджевого характера!.. Скрепя сердце Крюков дал согласие на эксплуатацию собственного образа в сомнительной сфере шоу-бизнеса...

4

Земля. Москва. Рассказывает резидент паррийской разведки принц Ник Арамийский (он же Рыжий, он же Сынок, он же князь Мышкин)

Визит Вика на планету Эборак оказался даже более успешным, чем я ожидал. Тем более что в качестве пленника он притащил оттуда довольно интересного типа...

Все-таки зря я в свое время не занялся Никоновым вплотную, будучи стопроцентно уверенным, что имею в его лице агента черных магов... С тех пор досточтимый Найк сделал головокружительную карьеру на малопочтенном поприще изменника: переметнулся от разбитого в пух и прах Кукария к неким невероятно могущественным существам, именуемым порками. Да, Найк утверждал, что работает именно на них...

Вику с трудом удалось спасти негодяю жизнь, ибо разъяренный барон Гилрой намеревался четвертовать агента порков или сварить в котле с кипящим маслом. Угроза барона выглядела отнюдь не пустяшно – Найк был слишком искушенным человеком, чтобы этого не понимать. Так что теперь он испытывал к моему брату чувство глубочайшей признательности – что, разумеется, не могло служить гарантией его правдивости в отношении представителей Светлого круга, Высшего Совета и паррийского королевского дома.

– Если мне не изменяет память, досточтимый Найк, то вы являетесь еще и агентом моего брата принца Алекса Оливийского... Вы поставили об этом в известность порков?

Найк, скромно сидевший на стуле в моей гостиной, смущенно откашлялся. В его положении глупо было отрицать очевидное, а также апеллировать к закону и Высшему Совету. Судьба пленника целиком находилась в наших с Виком руках: мы в любой момент могли отправить его на Тартар или же просто вернуть на Эборак – в недружеские объятия грозного Гилроя.

– Вы трижды предатель, досточтимый Найк. Это тяжкий грех – даже для вас.

– Обстоятельства... – облизал пересохшие губы Найк.– Я не мог больше оставаться в ордене Золотого Скорпиона, ибо Кукарий заподозрил меня в связях с вами. Как вы знаете, благородные господа, его подозрения были обоснованны. Именно с моей помощью принц Алекс Оливийский попал на Дейру и узнал тайны ордена. Мне пришлось скрыться. Конечно, возможности у Великого командора уже не те, что прежде, но их вполне достаточно для моей ликвидации. Другого выхода, кроме как найти могущественных покровителей и попроситься под их крыло, я не видел.

– Вы передали поркам орденскую агентуру на Земле?

– А что еще оставалось? – развел руками тройной агент.– С этими существами шутить крайне опасно. Они раздавили бы меня, как червя. Им вообще наплевать на людей. Эта раса очень высокого мнения о себе и о своей роли во Вселенной. Откровенно говоря, Кукарий и все его черные маги перед порками просто щенки!

– Фамилия поркианского резидента на Земле?

– Он представился Усладовым Валерием Викторовичем. Разумеется, паспорт я у него не проверял. Мы встретились в кафе. Я передал ему адреса и явки и вернулся восвояси.

– Если мне не изменяет память, среди ваших агентов числился и Евграф Виленович Сиротин?

– Я завербовал его лично, и, надо сказать, Евграф оправдал мои надежды. Сукин сын на все готов ради денег... Тем не менее я настоятельно рекомендовал Усладову использовать бизнесмена вслепую: земляне очень нервно реагируют на давление инопланетных сил – издержки многовекового обособленного от иных цивилизаций существования.

– Какие цели преследуют порки на Земле?

– Понятия не имею,– развел руками Найк.– Кто я такой, чтобы они делились со мной своими планами?.. Я проработал на них полгода, но ни одного живого порка не видел. Затрудняюсь даже сказать, как они выглядят.

– В таком случае кто же вас завербовал? Почему вы решили, что работаете на порков?

– Видите ли, принц Ник, я хоть и не был посвящен во все орденские тайны, но имеющий уши всегда услышит... Кукарий поддерживал контакты с порками через некоего Илдоса с планеты Орлан. А планета Орлан входит в сферу влияния порков. Илдос меня и завербовал.

– Илдос – человек?

– Внешне – да. А там – кто его знает... Я слышал, что порки умеют выращивать людей и представителей других рас. Они получают их искусственным путем, программируют и используют для своих целей. Но так ли это на самом деле – не берусь судить. В любом случае, в кадрах порки не испытывают недостатка.

Более ничего важного мы от Найка не услышали. Скорее всего, он рассказал нам действительно все, что знал. Другое дело, что знал он немного. Несмотря на хитрость и пронырливость, Найк и в ордене был мелкой сошкой, а уж порки-то и вовсе не считали его серьезной фигурой.

– Надо бы найти этого Усладова,– сказал я Вику, когда мы остались вдвоем.– По идее, он сам должен был тебя найти или внедрить в твое окружение своего агента.

Я уже говорил, что мой брат производит впечатление простодушного человека, где-то даже наивного... Но это очень обманчивое впечатление, ибо мозги у Вика варят – и иной раз даже лучше моих. Действительно, в последнее время у меня появилось чувство, что кто-то за мной следит... Правда, если верить преподавателям Школы, то с резидентами, долго живущими на чужих планетах, такое случается. Сказывается постоянное нервное напряжение, и им начинает казаться черт знает что. Никакой особенной перегрузки я на Земле не ощущал, но почему-то вообразил, что и меня не миновала чаша сия. Вот и решил не придавать этому значения. Выходит, зря... С нервами у меня, похоже, все в порядке, зато, очень возможно, я попал под пристальный контроль агентов порков.

– Не исключаю, что тебя пасут и земные спецслужбы,– обрадовал меня Вик.– Во всяком случае, им давно уже пора заинтересоваться богатым молодым человеком, ведущим разгульный образ жизни и окруженным подозрительными личностями.

Ну это, знаете ли, явная клевета в мой адрес! И хотя в роли клеветника выступает мой брат, не собираюсь отмалчиваться!

Образ жизни я веду самый что ни на есть скромный. Ничем особо не выделяюсь из массы граждан Российской Федерации. Ну да, снял фильм и внес посильный вклад в борьбу с нечистой силой, время от времени проникающей на замечательную планету Земля. Но ведь кино здесь снимают многие, и никто никаких претензий им не предъявляет!.. Что до окружающих меня людей, то по большей части это актеры и политики – весьма уважаемые и известные всей стране.

– А Соловей-разбойник? – не остался в долгу Вик.

– Степан Степанович Соловьев – видный деятель российского шоу-бизнеса, а через год-два его весь мир на руках носить будет! Ничего противоправного пока что он не совершил!

– Не забывай, что Дорога гельфов находится в параллельном мире, который наш с тобой знакомый контролирует.

– Ну и что? – пожал я плечами.– Ворота давно уже там находятся.

– Но раньше их контролировал Кощей, а ныне, боюсь, Дорога гельфов стала более чем оживленной.

– Хочешь сказать, что Гилрой о чем-то договорился с Соловьем?

– Они договорились об обмене товарами. А в местном законодательстве, если мне не изменяет память, имеется статья об уголовной ответственности за контрабанду.

– На Кощеево царство законодательство Российской Федерации не распространяется. И единого планетарного законодательства, запрещающего контакты с другими цивилизациями, на Земле нет. Высшему Совету и Межпланетному суду тоже нечего предъявить Соловью, тем более, у них нет правовых оснований наложить запрет на использование им Дороги гельфов.

– Это я и без тебя знаю,– хмуро бросил Вик.– Но на твоем месте я бы подумал над сложившейся ситуацией и принял упреждающие меры – дабы не оказаться в один прекрасный момент у разбитого корыта.

Надо признать, что Степан Степанович Соловьев работал с большим размахом! И хотя рамки общественной морали были для нового вождя нечистой силы узковаты, но за пределы, очерченные Уголовным кодексом, он все-таки не выходил.

В ночном клубе под крикливой вывеской и в дневную пору царило оживление. Я не в первый раз пришел сюда, так что бдительной охраной был встречен дружески – в отличие от двух субъектов, у которых возникли проблемы. Молодой человек довольно приятной наружности размахивал гитарой и кричал, что договорился о встрече с шефом, которому его рекомендовал сам Александр Сергеевич Караваев... Услышав имя и фамилию своего тестя, я, разумеется, вмешался и помог настырным артистам миновать упрямых и туповатых церберов. Что предо мной артисты, я ни на секунду не усомнился.

– Аркан Кенар,– вежливо представился скандальный молодой человек.– А это мой напарник Фреди Крюгер.

В противоположность развеселому и развязному Кенару Крюгер смотрелся мрачновато, однако зловещий шарм имел место быть. Кажется, я где-то уже слышал фамилию Крюгер, но никак не мог вспомнить где.

– Никита Мышкин,– назвал я себя.

– Мы вас узнали,– расплылся в улыбке Кенар.– Рады познакомиться с человеком, имя которого на устах у всей Москвы!..

Судя по всему, Степаныч набирал сотрудников для казино и варьете, которых он наоткрывал по городу чуть ли не полтора десятка. Конечно, он мог бы без труда укомплектовать их исключительно нечистой силой, но, обладая большим опытом, отлично понимал, что долгое время жившие в изоляции существа будут слишком бросаться в глаза окружающим своим нестандартным поведением. Так что не худо разбавить их коренными москвичами, которые заодно цивилизуют его подручных.

Соловья-разбойника я застал в трудах и заботах. Здесь же находился и Василий, который, похоже, окончательно махнул рукой на свою шоферскую профессию, захваченный стихией шоу-бизнеса целиком.

– Так дело не пойдет! – сказал Щеглов, пожимая мне руку.– Это черт знает что! Должны же быть какие-то правила приличий!

– Да откуда приличия в стриптиз-баре?! – возмутился в ответ Соловей.– Ты все-таки соображай, что городишь!

Словом, самые обычные производственные проблемы занятых большим делом людей... Я не стал в них вникать, поскольку у меня и своих забот хватало. Тем не менее упросил Степана Степановича посмотреть моих новых знакомых, а если обнаружится хоть капля таланта, то зачислить в штат Аркана Кенара и Фреди Крюгера.

– Это который Крюгер? – почесал затылок Соловей.– Вампир, что ли?

– Нам только голливудского придурка с улицы Вязов не хватало! – вздохнул Василий.– Полный комплект будет!

– Не люблю вампиров... – покачал головой Степаныч.– В Кощеевом царстве завелось как-то десятка полтора кровососов – едва вывели их потом!.. Они ведь заразные к тому же. Сам Кощей их тоже терпеть не мог. Уж коли угораздило тебя умереть, так спи спокойно и не мешай живым на их нелегком поприще... А этот – в шоу-бизнес полез!

– Ну ты даешь, Степаныч! – заржал Щеглов.– Он ведь наверняка вампир липовый. Видимость одна... Какой-нибудь актер погорелого театра... Ладно, Никита, зови.

Прослушивание претендентов на сладкую жизнь проходило в небольшом зальчике с подиумом, где стоял концертный рояль и уныло торчали микрофоны. Зрителей, естественно, не приглашали. В приемную комиссию, кроме Соловья и Василия, затесался еще какой-то субъект. Я и не узнал его сразу и был ошарашен, когда Степаныч назвал незнакомца Жабаном.

– А что я говорил? – хмыкнул в ответ на мое потрясение главарь нечистой силы.– Квалификация, Никита, это тебе не фунт изюму! Был Жабан – да весь вышел. Перед тобой – старейшина российской эстрады Жабаненко Макар Терентьевич собственной персоной!

– И что, есть соответствующие документы?

– А как же? – удивился Соловей.– У Макара Терентьевича почти сорок лет трудового стажа. Правда, работал он исключительно в провинции... Но, в конце концов, столичные подмостки не всем с первого захода даются. Многие так и усыхают в каком-нибудь Конотопе, который теперь и вовсе в другой державе находится.

«Уроженец» Конотопа вытирал носовым платком обширную лысину и щерился в мою сторону великолепными зубами. Кожа его лица была розоватой – как у молочного поросенка. Лишь при очень большом старании сквозь нынешнюю благообразную внешность угадывались черты прежнего Кощеева любимца... Все-таки до чего же ловко умеет маскироваться нечистая сила! Встретил бы на улице – и внимания не обратил. Самый обычный полноватый столичный дядька преклонного возраста, каких вокруг пруд пруди.

– Я тебя умоляю! – всплеснул руками Василий при виде моих новых знакомых.– Аркадий Канарейкин! Какие люди в Голливуде!.. Это ты, что ли, у нас вампир?

– Здорово, Щеглов,– не остался в долгу круглолицый весельчак.– От продюсера слышу!

– Не груби старшим,– остерег Кенара Василий.– Перед тобой мэтры жанра – Степан Степанович Соловьев и Макар Терентьевич Жабаненко. Постарайся не осрамиться!

Мне выступление Кенара и Крюгера понравилось. Хотя, конечно, и мотивчик у песенки был незамысловатый, и исполнение не блистало вокальными излишествами... Впрочем, могло быть и хуже.

– В Большой театр я бы вас, ребята, не взял, а для ночного клуба – сгодитесь! – солидаризировался со мной Василий.

– Может, их все-таки лучше по утрам использовать? – поморщился Степаныч.– У вампиров, говорят, активность к ночи возрастает.

– Я тебя умоляю, Степаныч, при чем здесь вампиры? – возмутился Василий.– Я Канарейкина знаю как облупленного. Он Щуку закончил, а туда вампиров не берут!

– А второй? – продолжал сомневаться Соловей.– Который Крюгер? Вид у него мрачноватый.

Мне лично сомнения Степана Степановича насчет партнера Аркана Кенара не показались такими уж беспочвенными: Фреди Крюгер мало походил на артиста – я на эту братию насмотрелся за последний год... С другой стороны, ничего потусторонне-кладбищенского в нем тоже не чувствовалось. Пусть я не большой специалист по вампирам и никогда их прежде не встречал, тем не менее мнение свое высказал – в пользу только что выступившего дуэта.

– Взять можно,– сказал Жабан-Жабаненко.– Но к Крюгеру следует присмотреться: если начнет слишком откровенно проявлять противоестественные наклонности, уволим его в два счета!..

К слову сказать, дикция у Жабана хоть и улучшилась с переменой внешности, однако не столь разительно, как хотелось бы. Специфический голос его продолжал походить на кваканье – впрочем, не раздражавшее окружающих, а скорее вызывавшее комический эффект, как нельзя более подходивший «легенде» мэтра. Ибо Макар Терентьевич числился в мастерах разговорного жанра.

Василий опять возмутился и попытался доказать представителям нечистой силы, что имидж вампира и кровососущие наклонности – абсолютно разные вещи. Но оппоненты, сославшись на свой немалый жизненный опыт, остались при своем мнении... Все же Аркан Кенар и Фреди Крюгер были зачислены в штат с трехмесячным испытательным сроком. Хорошо хоть без понижения должностного оклада – на чем настаивал Жабан.

– Ну и псевдонимчик ты себе выбрал! – сказал Василий мрачному Крюгеру, когда мэтры объявили перерыв и удалились перекусить.– Надо же учитывать, в конце концов, что у старых эстрадных мухоморов слабо развито чувство юмора!

– Это моя идея,– заступился за приятеля Кенар.– По-моему, очень приличный псевдоним и яркий сценический образ!.. А где вы этих реликтов сталинской эпохи откопали?

– Молчи, гусь, молчи! – посоветовал Канарейкину Щеглов.– Теперь они – твое непосредственное начальство, а к начальству следует испытывать трепет в душе и передавать его лаской во взоре!

– Так имидж поменять – раз плюнуть! – пожал плечами Аркан Кенар.

– Поздно,– махнул рукой Василий.– Придется твоему приятелю до конца артистической карьеры ходить в вампирах.

Сам Фреди Крюгер был, судя по всему, не очень разговорчивым молодым человеком – во всяком случае, за время нашего знакомства он не проронил пока ни слова. Зато, как я успел заметить, он очень внимательно прислушивался и присматривался ко всему, что происходит вокруг. В частности, проявил интерес и к моей персоне. Мне даже показалось, что его любопытство носит уж слишком профессиональный характер... Я вдруг вспомнил предостережения Вика по поводу подосланных агентов поркианского резидента и призадумался.

– Федька раньше в охранной фирме подрабатывал,– пояснил нам Кенар.– А профессия, что ни говори, накладывает на человека свой отпечаток.

– Ничего,– заявил легкомысленно Василий.– Оботрется, обтешется... Не боги горшки обжигают!

Распрощавшись с Кенаром и Крюгером, мы с Щегловым отправились в кабинет Соловья, дабы разделить со старцами нехитрую трапезу. Перекус затянулся надолго: нечистая сила в утехах себе не отказывала. Стол был уставлен замысловатыми закусками; названий иных блюд я и не слышал раньше.

– Это рецепты эборакской кухни,– пояснил довольный Василий.– У барона Гилроя фантастические повара! Мы со Степанычем планируем ресторан открыть, который назовем «Планета Эборак». Ну, и кухня там будет соответствующая!

– Смотрите не зарвитесь! – предостерег я своих знакомых.– Не забывайте, что Земля считается закрытой планетой. Высший Совет в два счета может прихлопнуть вашу коммерцию, если разразится скандал.

Жабан с Соловьем переглянулись, Василий заметно приуныл. Видимо, помехи такого рода не предусматривали их планы... После недолгого молчания Степан Степанович, откашлявшись, предложил мне задушевно:

– Может, в долю войдешь, Никита? Двадцать процентов акций мы за тобой зарезервируем.

Кажется, на языке земных юристов подобное предложение называется взяткой... Конечно, я мог бы встать в позу и громогласно заявить, что член паррийского королевского дома принц Ник Арамийский считает подобную гнусность оскорблением своего достоинства!.. Но я сдержался: во-первых, деньги и акции мне предлагали от души, а во-вторых, глупо требовать политеса от нечистой силы – даже если она настолько цивилизовалась, что занялась межпланетным бизнесом...

– Наблюдение за ситуацией на Дороге гельфов в этой части Вселенной возложено на посла по особым поручениям Высшего Совета принца Вика Нимерийского. Только не вздумайте к нему лезть с подобными предложениями – он у нас начисто лишен чувства юмора. Пока что господин посол смотрит на вашу активность сквозь пальцы – следовательно, считает ее полезной. Не исключаю, что Высший Совет собирается использовать вашу шайку в качестве живца, на которого должна клюнуть крупная рыбина.

– Ты порков имеешь в виду? – насторожился Соловей.

– Очень может быть.

– Порки – серьезная сила, заметил Жабан, внимательно слушавший наш с Соловьем разговор.– Несколько раз их посланцы появлялись у трона Его Бессмертия, но Кощей на контакты с ними шел неохотно, подозревая неискренность их намерений.

Скажите, пожалуйста, какое чистоплюйство со стороны горячего поклонника Черной плазмы! Неискренность намерений!.. А сам Кощей был, можно подумать, добропорядочным джентльменом, свято соблюдавшим все условия заключаемых договоров!.. Уж чья бы корова мычала – как говорит в таких случаях Василий... Но информация, которой поделился со мной Жабан, важна. Выходит, у порков интерес к Земле не вчера прорезался... Знать бы еще, что они здесь ищут.

– Фамилия Усладов никому из вас ничего не говорит?

– Ну как же? – встрепенулся Василий.– Валерий Викторович – один из самых активных спонсоров Партии солидарного прогресса. Скользкий – как налим, хитрый – как лисица... Приятельствует с Казюкевичем... У меня на сегодня с магнатом встреча назначена. Если хочешь, прихвачу и тебя с собой. Не знаю, будет ли Усладов, но его координаты ты сможешь у Кости получить.

– Поехали,– согласился я, донельзя довольный тем, что так запросто вышел на неуловимого поркианского резидента.

Константин Казюкевич, которого я по недоразумению в первый день знакомства посчитал магом, был фигурой весьма заметной в экономическом бомонде, но тем не менее имел склонность к предосудительным контактам, с помощью которых мечтал увеличить свое и без того немалое состояние. Его возможная связь с Усладовым меня нисколько не удивила – хотя бы потому, что поркианский резидент унаследовал агентуру ордена Золотого Скорпиона и уж конечно не мог пройти мимо хорошего знакомого небезызвестного во вселенских кругах Каронга. Каронг давно спит вечным сном, успокоенный ударом энергетического меча моего брата Вика, а Казюкевич по-прежнему неосмотрителен в своих знакомствах...

Выстроенное когда-то по проекту Каронга здание тщательно охранялось, однако мы проникли в него без проблем. Василий, судя по всему, сделался здесь завсегдатаем – его опознали и взяли под козырек. Ко мне у охраны тоже вопросов не возникло, хотя я бы на всякий случай проверил у незнакомого человека документы.

– Да тебя, Никита, каждая собака в городе знает,– ухмыльнулся Василий.– Царевич Елисей – собственной персоной! Портреты во весь рост по всему городу!..

Все-таки для резидента всепланетная популярность– нож острый! Я замучился автографы давать! И дернул меня черт связаться с этим кино... Узнай старцы из Высшего Совета Светлого круга, что засланный ими на Землю человек стал популярнее здешних королей и президентов, пожалуй, многие из них взвыли бы от возмущения!.. К счастью, о кино просвещеннейшие имеют весьма смутное представление. Мне следовало бы просветить их на этот счет. Но только после того, как они освободят меня от многотрудных обязанностей резидента!..

В этот раз мы с Василием воспользовались лифтом. Почему-то мне сие техническое приспособление землян не очень нравится. Хотя за прожитые на Земле месяцы я пользовался им неоднократно, но постоянно при входе в лифт меня охватывало нехорошее предчувствие. Правда, до сих пор предчувствие раз за разом попадало пальцем в небо и я благополучно добирался до места.

Василий надо мной посмеивался и прозрачно намекал, что пора бы мне поменять профессию, поскольку человеку, страдающему неврастенией, работать резидентом противопоказано... Насчет моей неврастении он, конечно, заблуждался, а его собственная лифтохрабрость покоилась на фундаменте дремучей необразованности в сфере магии замкнутых пространств. Я собирался как-то просветить Василия на этот счет, но, к сожалению, не хватило времени...

Двери лифта опять благополучно открылись на нужном нам этаже.

Дорогу в кабинет нефтяного магната я знал очень даже хорошо, поскольку не раз навешал Казюкевича... О, да он поменял секретаршу!

Довольно симпатичная девушка, даже отдаленно не напоминавшая ведьму Дуняшу, с вежливой улыбкой поднялась нам навстречу. Видимо, Василия действительно ждали, ибо дверь кабинета распахнулась ра-ньше, чем секретарша успела ответить на наше приветствие. На пороге возник сам хозяин со сладкой улыбкой на устах. Улыбка предназначалась, собственно, Щеглову, а мне достался настороженный и почти испуганный взгляд.

В кабинете нефтяного магната сидели гости. Евграфа Виленовича Сиротина я узнал сразу, а вот второй посетитель мне не был знаком.

Первое, что бросилось в глаза при взгляде на незнакомца,– ослепительная улыбка и приторно-благожелательное выражение лица. Сразу сделалось очевидным, что этот упитанный человек нам так рад, как никто другой на белом свете. Его прямо распирало от симпатии и к людям, и к окружающему миру.

– Усладов,– представил нам утонувшего в мармеладе гостя хозяин.

Надо признать, что фамилия соответствовала если не внутреннему содержанию, то, во всяком случае, внешнему виду. Его радость по поводу встречи со мной особенно резко контрастировала и с кислым выражением лица Евграфа Сиротина, и с озабоченным – Константина Казюкевича: похоже, эти двое меня не ждали, визиту не обрадовались и не сумели своего огорчения скрыть.

– Мышкин,– назвал я себя, отвечая на улыбку господина Усладова не менее обворожительной своей.

– Щеглов,– представился Василий.– Рад познакомиться с потенциальным клиентом.

После слов Василия в кабинете возникло легкое замешательство. Пока Сиротин перемигивался с хозяином, мы успели присесть к столу.

– Вы тоже интересуетесь нефтью? – спросил я у Усладова.

– Не совсем. Я владею сетью магазинов в столице и по стране. А вы, Никита Алексеевич, если не ошибаюсь, продюсер и режиссер?

– Не ошибаетесь, господин Усладов. Кроме того, меня интересует коммерция. На этом поприще нельзя обойтись без риска. Вы ведь понимаете, о чем я говорю, господа?

На лицах Сиротина и Казюкевича отразилась целая гамма чувств. С одной стороны, вроде бы да, понимали, а с другой – безусловно, нет. Было ясно, что они готовились вести переговоры с Василием, в крайнем случае с Соловьем, но никак не со мной, Никитой Алексеевичем Мышкиным, к которому питали сложные чувства... Впрочем, и мне господина Казюкевича любить было не за что – особенно если вспомнить о покушении на мою жизнь, организованном стараниями нефтяного магната.

– Степан Степанович Соловьев поручил мне провести с вами предварительные переговоры, господа,– сухо сказал я.– Что вас интересует в первую очередь?

Никаких полномочий от нечистой силы я не получал и действовал экспромтом, без труда определив, куда метят Сиротин с Казюкевичем. Об Усладове пока умолчу – по той простой причине, что интересы резидента поркианской разведки явно выходили за пределы межпланетной контрабанды. Василий мое самозванство разоблачать не стал, посчитав, видимо, что мое участие в переговорах с акулами большого бизнеса не будет лишним.

– Мы не совсем отчетливо представляем ваши возможности, господин Мышкин,– осторожно заметил Казюкевич.– Согласитесь, предложенное вами никак не назовешь ординарным.

– Да хватит тебе, Костя, из пустого в порожнее переливать! – рассердился Василий.– А то вы с Евграфом не знаете, с кем дело имеете!.. Вот вам список товаров, которые мы готовы поставлять. Берем деньгами и бартером.

– А какие товары предпочтительнее по бартеру? – полюбопытствовал Сиротин.

– Машины, фотоаппараты, посуда хрустальная и фарфоровая. Оружие не предлагать. Оно там никому не нужно. Электроприборы тоже. К сожалению, наши партнеры обходятся без электричества. Магнитофоны можно, но только на батарейках.

– А золото у них какой пробы?

– Три девятки. В основном, конечно, коллекционные вещи.

– А жемчуг у них крупный?

– С голубиное яйцо.

– А их вином мы сограждан не потравим?

– Я на себе проверил! – обиделся Василий.– Товар – первосортный! Усьмяги, правда, на любителя.

– Что еще за усьмяги? – насторожился Сиротин.

– Вроде наших устриц.

– Так вы и продукты собираетесь перебрасывать?!– ахнул Казюкевич.– Они же испортятся!

– Ну, ты даешь, Костя! – засмеялся Василий.– Тут ходу-то – минут сорок неспешным шагом. Ловим усьмяг в эборакском водоеме, и через час они на столе у клиента... Сиротин не даст соврать –сам бывал на звездной дороге.

Лицо Казюкевича выражало мучительное сомнение. Он, конечно, кое-что видел собственными глазами, о многом был наслышан, но поверить в то, что усьмяги, выловленные где-то у черта на куличках, на другом конце Вселенной, через час будут у него на столе, он категорически отказывался.

Евграфа Сиротина, повидавшего мир, подобные мелочи не смущали: он беззвучно шевелил губами, высчитывая прибыль, которую можно будет содрать в результате неравноценного обмена. И чем больше считал, вглядываясь в предложенный Василием список товаров с дальней планеты, тем больше светлело его лицо.

Господин Усладов всячески солидаризировался с Казюкевичем, разыгрывая то недоверие, то восхищение, то горестные сомнения... Надо признать, актером он был небесталанным. Не знай я совершенно точно, что передо мною агент таинственных порков, поверил бы ему обязательно!

– Для сомневающихся мы готовы организовать экскурсию на Эборак. Но должен предупредить: гарантий безопасности мы не даем. Планета находится на границе Светлого круга, и неожиданностей там хватает. Мне, например, едва не раскроили череп саблей.

– Энергетическим мечом,– поправил я Василия.– Он не только кость рубит, но и высоколегированную сталь.

– Спасибо за предупреждение,– вздохнул Казюкевич.– Мы, пожалуй, пока воздержимся от путешествий. Разве что Евграф, как человек в этом деле опытный, сочтет нужным проветриться.

– Покорнейше благодарю,– огрызнулся Сиротин.– Межпланетными переходами сыт по горло.

– А когда вы планируете начать? – подал голос Усладов, напуская на свое пухлое, улыбчивое лицо крайнюю степень заинтересованности.– Я бы купил у вас партию черного жемчуга.

Надо полагать, Усладов знает, что покупать: эборакский жемчуг, между прочим, славится на всех планетах. В том числе и на Парре. Паррийцы меняют его на алмазы, которых на нашей планете – как грязи. Алмазы идут на изготовление энергетических мечей, а вот каким образом можно использовать черный жемчуг – затрудняюсь ответить. Ну, разве что в качестве украшений для женщин... Правда, краем уха я слышал, что на Эбораке жемчуг используется в черной магии, но за этот слух ручаться головой не могу.

– Нет уж, позвольте, Валерий Викторович,– алчно сверкнул глазами Казюкевич.– Жемчуг нужен не только вам.

– Да бога ради,– пожал плечами Василий.– Так и записываю: две партии черного жемчуга.

– Три,– быстро поправил Сиротин.– Мне – пять кило для начала.

– Значит, так,– подбил бабки Василий.– За пятнадцать килограммов черного жемчуга с вас – три «мерседеса», груженных фотоаппаратами под завязку... Вопросы есть?

Вопросов не было. Коммерсанты пытались подсчитать, прибылью или убытком завершится для них в конце концов эта сделка. Сложность в том, что ни Сиротин, ни Казюкевич понятия не имели об эборакском жемчуге и, следовательно, не знали, будет ли он пользоваться спросом у привередливых землян.

– На потенцию он здорово влияет,– выложил свой главный козырь Василий.– В положительном, естественно, смысле.

О лечебных свойствах эборакского черного жемчуга мне до сих пор слышать не доводилось, тем более – прибегать к его мощи. Но Василия я опровергать не стал – с какой стати? Вполне возможно, что кому-то и поможет... Совсем уж бесполезных вещей в этом мире не бывает.

Василий взял телефонную трубку и созвонился со Степанычем. Соловей-разбойник сделку одобрил и выдал устное разрешение на обмен товарами.

– Готовьте «мерседесы» и гоните их к складу,– сказал Василий.– Вот вам адрес. Товар, во избежание недоразумений, лучше забирать лично. Вопросы есть?

Вопросов опять не было, но сомнения остались. Наиболее сомневающимся выглядел Казюкевич – самый неинформированный субъект из всей троицы. Нефтяной магнат очень переживал, что купил, по сути, кота в мешке, а этот кот, чего доброго, окажется облезлым или вовсе дохлым.

– Дохлыми кошками не торгуем! – обиделся Василий.– А живых усьмяг я вам настоятельно рекомендую попробовать: первейшее средство от похмельного синдрома! Действует – лучше рассола!

Настойчивость, с которой Василий пытался навязать покупателям эборакских устриц, даже мне показалась подозрительной. Что же касается Сиротина и Казюкевича, то у них при одном только упоминании об усьмягах начинало сводить скулы – нормальная, между прочим, человеческая реакция на незнакомый продукт, который может оказаться вредным для желудка.

А вот Усладов морщиться забывал! Сдается мне, что он не только слышал об усьмягах, но и пробовал их, видимо, сохранив о вкусовых достоинствах эборакских устриц самые приятные впечатления. Во всяком случае, он чуть заметно машинально причмокивал, как только Василий принимался расхваливать инопланетный товар... Вот так наш брат резидент и проваливается на чужих планетах! Нас губят женщины, пьянство и пристрастие к экзотической кухне!..

Щеглов опять направился к лифту, хотя я предпочел бы спуститься по лестнице. У меня снова возникло нехорошее предчувствие. Но поскольку оно появлялось всегда при виде этого дурацкого ящика, то Василий его проигнорировал. А я устыдился своей робости и побоялся уронить авторитет паррийского резидента в глазах землянина. Хихиканье Василия по поводу излишне осторожных Героев продолжалось минуты три. После чего ему пришло на ум, что наше путешествие слегка затянулось: по его расчетам, мы уже должны были достичь первого этажа... Разумеется, Щеглов был прав – но только в том случае, если мы по-прежнему оставались в здании нефтяного магната Казюкевича.

– Хочешь сказать, что у нас есть шанс провалиться в преисподнюю? – Слегка полинял лицом Василий.

– Ну почему сразу в преисподнюю? – возразил я.– Не такие уж мы с тобой грешники.

Василий промолчал. Видимо, не рискнул в столь сомнительной ситуации настаивать на своем сатанинском статусе...

Что же касается меня, то я нисколько не сомневался, что угодил в магическую ловушку. Угодил – исключительно из-за своих собственных глупости и легкомыслия! Надо быть очень большим идиотом, чтобы довериться замкнутому пространству в здании, которое построил архитектор Каронг – весьма даровитый маг и негодяй... Единственно, пока я не мог ска-зать с уверенностью, кто сварганил для меня хрустальный гроб: покойный князь Тагира или живой поркианский резидент Усладов?.. Магия – штука тонкая: она может сработать и через много лет после того, как произнесено заклятие. Маг давно мертв, а его ловушка продолжает поджидать жертву – возможно, случайную, а возможно, и нет,– чтобы захлопнуться в самый неподходящий момент.

– Мы выйдем отсюда когда-нибудь? – спросил Василий после пятиминутного растерянного молчания и принялся с ожесточением давить на все кнопки подряд.– Черт бы побрал Казюкевича! Довел технику до нерабочего состояния! Сэкономил, паразит, на профилактическом ремонте!..

Я не стал спорить с Василием: у него еще будет возможность убедиться в своей ошибке и огорчиться по этому поводу...

У меня возникло ощущение полета... Хорошо, если мы перемещаемся только в пространстве, и совсем плохо, если маг задействовал временной фактор... До сих пор считалось, что над временем властны только Сагкхи. Но тысячи черных магов пытались вмешаться в его ход! По слухам, кое-кому это удавалось... Я не мог исключить, что и таинственные порки в столь сложном и опасном деле чего-то достигли.

– Ну наконец-то! – воскликнул Василий через час нашего пребывания в магическом четырехграннике.– Сподобились вызвать лифтера – чтоб им ни дна ни покрышки!..

Дверцы лифта действительно дрогнули и разошлись. Торжествующий вопль обрадованного Василия тут же и оборвался, едва он ступил за порог проклятой коробки.

– Мама дорогая... – только и сумел вымолвить Щеглов.

5

Земля. Москва. Информация к размышлению

Неожиданный успех на артистическом поприще поставил лейтенанта Крюкова в тупик. Канарейкин же был в полном восторге, вслух предаваясь грезам о мировой славе и хрустящих зеленых купюрах. И его мечты имели под собой вполне реальную основу!

Крюков был потрясен, когда за одно выступление в дурацком варьете получил денег больше, чем за месяц неустанных хлопот на поприще охраны государственных интересов... Собственно, он и раньше знал, что платят ему мало, но только в ту минуту осознал, прочувствовал, ощутил – насколько мало!

Однако огорчение по поводу столь вопиющей социальной несправедливости отнюдь не повлияло на служебное рвение лейтенанта, проявлявшего в непривычной и суетной обстановке лучшие качества бойца невидимого фронта.

Конечно, человеку, чья служебная деятельность проходила в условиях, весьма отличных от артистического мира, и никогда прежде не посещавшему ночные клубы и стриптиз-бары, богемная жизнь казалась полным абсурдом, граничащим с идиотизмом... Крюков старался поменьше ужасаться происходящему и попристальней вглядываться в окружавших его людей.

Контингент в ночном клубе подобрался специфический, но с бухты-барахты зачислять всех в монстры Федор не стал. Да, распущенность имела место быть. Голые девушки расхаживали не только по подиуму, но и за кулисами, стреляя в терявшегося лейтенанта порочными глазками. Нельзя сказать, что Крюков был ханжой от рождения, но царившая здесь вольность нравов его шокировала.

Если верить Сиротину, то все эти голые и полуголые красавицы – ведьмы!.. В смысле переносном Федор отчасти соглашался с бизнесменом-психом, но поскольку и сам здесь числился вампиром Фреди Крюгером, то не сделал из полученной от ненадежного источника информации далеко идущие выводы.

...Обнаженная до полного «не могу» красавица присела на колени отдыхавшего после выступления Федора и ласково погладила его по волосам:

– Я прямо тащусь от вампиров... Ты вечером свободен?

У Крюкова от такой фамильярности сперло дыхание. Красавица по внешним данным была из ряда вон: такие бьют мужчин наповал одним взглядом глубоких, как омут, карих глаз.

– У меня работа,– прокашлялся Федор.– Ночная.

– У нас у всех ночная работа, Фреди... Почему бы нам не слетать на шабаш?

– А мы вроде уже на шабаше,– попробовал отвертеться Федор, оглядываясь по сторонам.

– Шутник,– улыбнулась красавица, показав совершенно потрясающие зубы.– Здесь мы всего лишь разогреваемся.

– Я летать не умею,– отбояривался, как мог, Федор.– У меня другая специализация.

– Я тебя прокачу на метле,– пообещала настырная ведьма.– Гарантирую массу впечатлений.

Не чуждый чувства юмора Федор посчитал, что шутка – ничего себе. Согласие полетать на метле ни к чему его не обязывало, поэтому он дал его с легким сердцем. Красавица, удовлетворенная покладистостью кавалера, упорхнула в зал поражать своими формами пресыщенную публику. Федор вытер капли пота, выступившие на лбу: у него появились серьезные сомнения в том, что в подобном вертепе ему удастся сохранить незапятнанным моральный облик офицера Конторы... С другой стороны, руководство, посылая сотрудника на оперативное задание в ночной клуб, должно же, в конце концов, учитывать, что ничто человеческое ему не чуждо и он вполне может пасть – не в служебном, разумеется, смысле, а в сугубо интимном.

Кто чувствовал себя за кулисами ночного клуба как рыба в воде, так это Аркашка Канарейкин! Он самым бессовестным образом перемигивался с легкомысленными девицами, расточая им улыбки и поцелуи – пока что, правда, воздушные.

Нет, сказать, что за кулисами царил абсолютный хаос, было нельзя. Попривыкнув, Крюков даже пришел к выводу, что, несмотря на внешнюю распущенность и обилие обнаженной плоти, в варьете умеют поддерживать дисциплину. В роли дядьки-надсмотрщика выступал уже знакомый Федору ветеран эстрадного искусства Макар Терентьевич Жабаненко, решительно пресекавший поползновения на неслужебные отношения в рабочее время. Именно Жабаненко сделал Аркану Кенару довольно резкое замечание, когда тот попытался выйти за рамки приличий. Федору такая строгость понравилась, зато Канарейкин огорчился не на шутку.

– Потогонная система! – сказал он, опускаясь на стул рядом с партнером.– Ни сна, ни отдыха измученной душе!.. Черт бы побрал этого Жабана! Грозился оштрафовать за совершенно невинный флирт с девочкой... За кого они нас держат?! Мы – не рабы, рабы – не мы!

– Работа есть работа,– примирительно заметил Крюков.

– Скажите, пожалуйста, какой герой труда! – ехидно глянул на приятеля Аркадий.– А о чем ты с Марой договаривался?

– Ее Марой зовут?

– Или Машкой – кому как нравится,– пожал плечами Канарейкин.

– На шабаш она меня приглашала,– разоткровенничался Крюков.– Люблю, говорит, вампиров.

– Я так и думал! – довольно хихикнул Аркадий.– Бабы всегда на имидж западают! Видал, как на тебя дамочки из публики реагируют? Прямо едят глазами!.. Эх, надо было мне назваться вампиром! Из тебя, Федька, какой-то вялый упырь получился. Больше огня во взоре, Фреди, больше шарма! Укуси хоть, что ли, какую-нибудь – для полноты образа.

– Сам кусай! – обиделся Крюков.

– Я не вампир, я – Кенар... Мне бы Соловьем-разбойником назваться! Дал маху! Не додумал в свое время. Лирические герои ныне не в моде... Надо будет договориться с Жабаном и добавить чертовщинки в имидж.

– Бесов тут и без тебя хватает,– хмуро бросил Федор.

– Не люблю моралистов,– поморщился Канарейкин.– Где ты видишь бесов?

– А этот, с рогами, кто по-твоему? – кивнул головой Крюков на проходящего мимо рогатого субъекта.

– Сатир,– охотно пояснил Аркадий.– Совсем другой имидж, возбуждающе действующий на дам! От беса – никакого возбуждения, сплошное уныние... В шоу-бизнесе, брат, свои тонкости!

– Не могу понять, как он на копытах передвигается... Я бы и минуты в такой обуви не выдержал.

– Хо! – возмутился Канарейкин.– Да если бы мне такие деньги платили, не то что копыта – пуанты бы нацепил и изображал на подиуме умирающего лебедя!.. Искусство, брат, требует жертв!

Сатир то ли услышал слова Федора, то ли просто находился в расстроенных чувствах, но взгляд, которым он одарил коллегу, трудно было назвать дружественным. Вот вызывающим – да!.. Крюков мог, конечно, отреагировать соответственно, однако не хотелось затевать скандал.

– Кукиш на Мару неровно дышит,– разъяснил поведение сатира всезнающий Аркадий.– Имей это в виду!.. Сатиры, если верить мифам, отличаются весьма вздорным нравом. Ладно, пора – наш выход...

На подиум они шли уже в третий раз. Нельзя сказать, что Федор вообще не волновался. Но к обстановке немного привык, и теперь мог себе позволить присмотреться к посетителям ночного заведения.

Публика в зале, довольно сильно разогретая вином и сомнительным (в смысле нравственности) зрелищем, мало чем отличалась от артистов, оккупировавших закулисье. Ну, женщины были чуть более одеты, зато среди мужчин сплошь и рядом попадались рогатые– в переносном, конечно, смысле.

Песня, которую исполняли Фреди Крюгер и Аркан Кенар, повествовала о кровососущих – то бишь о комарах. Вроде бы совершенно идиотская, но когда ее пел вампир – пусть даже и липовый... В особо ударных местах Кенар заливался визгливым тенорком: «Ужо мы выпьем вашей кровушки, кровушки, кровушки», а Крюков делал соответствующее выражение лица, чем приводил захмелевшую публику в неописуемый восторг. Дамы прямо-таки рвались из платьев навстречу многообещающему вампиру!.. Психопатки, прости господи... Одна такая повисла у Фреди на шее и вопила дурным голосом: «Укуси меня, укуси меня!» Окружающие неистовствовали!.. Психопатку от Крюгера оторвали уже за кулисами бравые ребята из охраны, дали понюхать ей нашатырного спирта, после чего выпихнули в зал.

– Сумасшедший дом! – выругался Крюков.

– Зато какой успех, а, Макар Терентьевич?! – обратился к Жабану сияющий Кенар.– А вы сомневались!

– Недооценил публику,– самокритично признался мэтр.– Придется добавить экспрессии.

– А я что говорил? – продолжил Аркадий.– Смелее надо, Макар Терентьевич, отвязнее! Публика именно этого от нас ждет!.. Я вот хочу поменять имидж: назовусь Соловьем-разбойником!

– Это ты брось! – строго осадил выскочку Жабан.– И думать забудь. Ишь, чего захотел! До Соловья, молодой человек, еще дорасти надо! Твоего таланта пока что и на путного Кенара не хватает! Что же касается «разбойника» – не возражаю. Кенар-разбойник – звучит действительно неплохо.

– У, глубинка! – тихо прогундел вслед удалявшемуся Жабаненко Аркадий.– Что ты понимаешь в искусстве?!

Честно говоря, в искусстве ничего не понимал не только Жабан, но и Федор Крюков. Кроме того, у лейтенанта с непривычки заболела голова. Сказались, видимо, нервное напряжение и резкая смена обстановки... К счастью, третье выступление было последним в программе ночного клуба. Опытные люди считали, что настал тот час, когда почтенная публика уже не способна реагировать на связную речь даже такого невысокого пошиба, как песни, сочиненные Арканом Кенаром. Гульбище, естественно, продолжалось, но в более упрощенном и облегченном варианте.

– Ну что, вампир, созрел для шабаша? – перехватила Мара утомленного трудами Федора.

– Всегда готов! – мрачно пошутил лейтенант и, как вскоре выяснилось, сделал это совершенно напрасно. Ибо его слова были истолкованы превратно.

Красавица схватила Федора за руку и потащила в комнату – под нервное похихикивание потерявшего партнера Аркана.

Далее события разворачивались по совсем уж сумасшедшему сценарию. Расторопная Мара скинула с плеч пестрый халат и остановилась у открытого окна, омываемая лунным светом. К счастью, а может, и наоборот, электрическая лампочка отдыхала – что и помешало Крюкову разглядеть свою нечаянную подругу во всех подробностях. Бежать было глупо: в конце концов, лейтенант – не невинный мальчик; конспирация требовала соответствовать избранному образу – не вампира, конечно, а артиста.

– Ты не увлекайся... – остудила его пыл Мара.– С этим – всегда успеется... Подай лучше метлу.

– В каком смысле? – не понял Федор.

– В прямом. Вон она – в углу стоит.

Метла имела вид самый обыкновенный. Одно было непонятно: зачем она понадобилась этой дурехе? Для смеха, что ли?

Повертев метлу в руках, Крюков передал ее Маре, которая тут же на ней устроилась в довольно неудобной и не совсем пристойной позе. «Похоже, извращенка...» – заподозрил Федор.

– Ну что ты копаешься?! – возмутилась Мара.– Садись скорей, вампир-недотепа! И держись крепче!

Сбитый с толку совершенно абсурдным поведением своей подруги, Федор, однако, не спешил подчиняться ее командам. Сдвинуться с места его заставило лишь опасение за жизнь расшалившейся Мары, которая готовилась взлететь с подоконника. По расчетам Крюкова, они находились на третьем этаже: падение с такой высоты чревато большими неприятностями... Федор на всякий случай обхватил Мару за талию – дабы не допустить несчастного случая с летальным исходом.

Далее последовало нечто совершенно невообразимое и противоречащее всем законам природы: они взлетели с подоконника прямо в звездное небо!..

У Федора екнуло сердце. Он ждал скорого и страшного падения, даже зажмурился в предчувствии болезненного соприкосновения с землей...

Но ничего катастрофического не произошло. Федор досчитал до тридцати и открыл глаза. Оказывается, они парили в районе крыши девятиэтажки! А внизу шумела беспокойная даже в глухую ночную пору столица. Федор разглядел автомобили, ползущие по ярко освещенным улицам, даже человеческие фигурки, очень похожие на муравьев...

Сам полет не доставил ему неприятных ощущений, а дувший навстречу ветерок и вовсе освежал после душного, наполненного винными парами ночного клуба.

– Ты что же, никогда не летал раньше? – спросила недовольно Мара.

– Ну почему же? – возразил Федор.– Летал. На самолетах.

И тут ему пришло в голову, что ситуация, в которой он находится, абсолютно ненормальная! Можно даже сказать – запредельная! Не вписывающаяся ни в рамки должностных инструкций, ни в рамки здравого смысла, который подсказывал лейтенанту, что летать подобным образом можно только во сне – да и то после длительного пьяного загула. А Федор в тот вечер не брал в рот ни капли спиртного!.. С какой же стати ему снится такой идиотский, немыслимый и абсолютно непристойный сон?.. Нельзя сказать, что Федор был большим знатоком физических законов, закончив юридическое отделение университета. Но еще в школе он твердо усвоил: метла – не тот агрегат, которому можно доверить свое бренное тело!

– Слышал, Баба Яга на ступе летает? – обнаружил свои познания в предмете Федор.

– Ступа – это для старух! – огрызнулась Мара.– А я – ведьма в самом соку!

Что «в самом соку» – Крюков и сам чувствовал, прижимаясь к ведьме всем телом: метла временами начинала опасно вибрировать, норовя сбросить чужака. Тогда Федору пришлось бы лететь самостоятельно, к чему он от рождения не был предрасположен.

– И куда мы летим?

– На Лысую гору.

Логично... Где же еще проводить досуг ведьме и вампиру, как не на Лысой горе?.. Если уж снится сон, то он в деталях воспроизводит запомнившийся сюжет...

Следовало бы ущипнуть себя за ляжку, но Крюков этого делать не стал, поскольку никаких сомнений по поводу своего состояния не испытывал. Хорош бы он был, поверив, что наяву летает на метле! Тогда ему прямая дорога к психиатру, ибо в реальной жизни сотрудник спецслужбы не может позволить себе подобные выкрутасы!..

– Держись крепче! – скомандовала Мара.– Уходим в параллельный мир!..

Тряхнуло действительно сильно – настолько сильно, что Федор едва не потерял ненадежную опору под седалищем... Что бы там ни говорили о чудесах, но технический прогресс Крюкову нравился больше – по той простой причине, что кресло самолета куда удобнее допотопной метлы...

Федор до того был захвачен своими переживаниями по поводу едва несостоявшегося падения, что и не сообразил, о каком таком мире говорила его спутница. Огромный город, над которым они парили все это время, вдруг куда-то исчез. На его месте воцарилась непроглядная тьма... Для реальности такой переход – абсурден, но раз дело происходит во сне, лейтенант не стал высказывать претензий.

– Терем Соловья видишь? – спросила Мара.

– Ничего я не вижу! – возмутился Крюков совершенно идиотскому вопросу.– Так мы летим на Лысую гору или не летим?

Ответом ему было молчание. Мара снизилась настолько, что у Федора появилось опасение за свою жизнь. Все-таки лунное освещение – это вам не электрический свет! Пусть луна и полная – все равно существовала опасность налететь на дерево или врезаться в холм.

– Мы уже за городом? – задал идиотский вопрос Крюков, не очень доверяя своим глазам.

– А ты что, слепой? – огрызнулась Мара.

– Я – близорукий! – не остался в долгу Федор.– Завезла черт знает куда!.. Выруливай на трассу!

– Какую еще трассу? Ты в своем уме?

С разумом у Крюкова как раз все было в порядке– он и во сне не потерял способность соображать. Во всяком случае первым заметил свет автомобильных фар и указал на них заблудившейся ведьме.

– Здесь не может быть автомобилей,– неуверенно возразила Мара.– Мы же в Кощеевом царстве.

– По-моему, это не я слепой, а ты! – сделал вывод Федор, имея к тому веские основания. Ведь Мара не сумела правильно сориентироваться в пространстве и потеряла дорогу к Лысой горе – что, согласитесь, позор для всякой уважающей себя ведьмы. Теперь она в упор не видела автомобили, которые вереницей катили по проселочной дороге!..

Федор насчитал их шесть штук и не преминул сказать об этом ведьме. Мара что-то пробурчала себе под нос – кажется, выругалась... Крюков, как истинный джентльмен, не стал предъявлять расстроенной даме чрезмерных претензий по части политеса. Тем более что ведьма прислушалась к его совету и парила теперь над дорогой, ориентируясь по свету автомобильных фар.

Машины, по прикидкам Крюкова, шли с довольно приличной скоростью, но метла от них не отставала. Более того, создавалось впечатление, что она вполне способна прибавить прыти.

– Куда они едут? – встревоженно спросила Мара.

– На кудыкину гору! – огрызнулся Крюков.

– А что она из себя представляет – эта кудыкина гора?

– Откуда мне знать! – возмутился Федор.– Я здесь в первый раз!

– Как – в первый раз?! – обернулась ведьма и зыркнула в Крюкова огромными глазами.– Ты же местный уроженец!

– Вот уж дудки! – хмыкнул Фреди Крюгер.– Я – больное порождение Голливуда! К русской народной традиции не имею никакого отношения!

– Что еще за Голливуд?

Вопрос ведьмы Мары поставил Федора в тупик. Не в том смысле, что он не знал ничего о фабрике грез, а в том, что он впервые встретил человека – пусть даже летающую на метле ведьму! – который не слышал о Голливуде!

– Ты что, с Луны свалилась?

– При чем здесь Луна? – смутилась Мара.– Просто интересно, как ты у нас оказался.

– Приехал по обмену опытом,– соврал Крюков.

Ситуация требовала серьезного анализа, возможно– даже каких-то действий... Ибо сон, в который впал Федор, вполне мог быть гипнотическим... Вдруг неизвестные темные силы загипнотизировали Крюкова с целью выпытать информацию?..

Ситуация, конечно, скандальная – как раз в контексте сиротинского бреда, с которым лейтенант ознакомился как в письменной, так и в устной форме... Почему бы не предположить, что и Сиротин, как сейчас Крюков, подвергался гипнотическому воздействию?.. С какой целью – не суть важно! Не исключено, что просто мешал конкурентам и они попытались таким оригинальным способом довести его до психушки. И ведь почти добились своего!.. Но с лейтенантом Крюковым у них этот номер не пройдет. Офицер Конторы – это вам не сильно пьющий бизнесмен! Нас белой горячкой не запугаешь!

– Ворота! – воскликнула Мара.– Я так и знала!

Может, ведьма действительно что-то знала, но для Крюкова выплывший из темноты святящийся прямоугольник явился полным сюрпризом. Тем не менее не приходилось сомневаться, что вереница машин, которую они преследовали, движется именно сюда.

Метла значительно ускорила свой полет, без труда обогнав автомобили. Затем последовало снижение – столь стремительное, что Федор весьма чувствительно соприкоснулся пятками с почвой. Несколько раз Крюков прыгал с парашютом, поэтому пришел к выводу, что ощущения вполне сопоставимы...

Мара, стараясь держаться в тени деревьев, медленно двинулась по направлению к светящемуся прямоугольнику. Федор, затаив дыхание и сгорая от любопытства, последовал за ней. Безусловно, то был вход – вот только куда?

В освещенном пространстве стояли два человека, один из которых был Крюкову хорошо знаком.

– Как и договаривались, Калидис,– шесть новехоньких «мерседесов»... – громко, ни от кого не таясь, сказал Степан Степанович Соловьев.– Плюс фотоаппараты.

– Магнитофоны на Эбораке хорошо пошли,– поведал человек, которого назвали Калидисом.– Записи нужны... И батареек везите побольше.

– Составь списочек наиболее популярных у вас мелодий, и мы их тебе доставим в лучшем виде! – кивнул головой Соловьев.– Я-то полагал, что возникнут языковые проблемы.

– С русским уже не возникнут. Нам достаточно встретиться с носителем языка, чтобы мгновенно его усвоить. С английским пока проблемы... Пришлите хоть одного знатока.

– Ладно, что-нибудь придумаем... – Соловей махнул рукой в сторону подъезжавших автомобилей: – А вот и они... Где твои орлы?

– Минутку,– сказал Калидис и, засунув два пальца в рот, пронзительно свистнул.

Откуда-то из темноты – чуть ли не из-под земли – на освещенной площадке возникла толпа существ устрашающего вида. Собственно, ничего чудесного в их появлении не было – ну, лежали себе на траве под кустиками... Но Крюков едва не вскрикнул от неожиданности! Подобная невыдержанность для офицера – большой минус... С другой стороны, интересно, кто бы на месте Федора сдержался, увидев подобные рожи?.. К чести Федора надо заметить, что он не только не заорал в испуге, но даже сумел опознать в разношерстной толпе похожих на слонов глеков и волосатых до полного безобразия ресков, виденных им на подаренной Сиротиным фотографии...

Мара на появление загадочных существ никак не отреагировала. Не отрываясь, она следила за всем происходящим на площадке.

Машины выстроились в ряд перед светящимся прямоугольником. В свете их фар Крюков заметил, что ворота закрыты, причем плитой – довольно солидной и изукрашенной иероглифами.

– Дорога гельфов... – чуть слышно прошептала возле его уха Мара.

Скорее всего, она знала, куда именно ведут ворота, но делиться сведениями с Федором не торопилась. Он же был настолько скромен, что не стал тревожить ее допросом. Нюх оперативника уже подсказал ему, что Мара – хоть и ведьма, но из конкурирующей со Степаном Степановичем фирмы... С Фреди Крюгером у нее вышел явный прокол. Похоже, она собиралась его обольстить, чтобы выпытать местные тайны, да не на того напала! В том смысле, что не разобралась в ситуации и допустила крупный для разведчика промах...

Дальше аналитический аппарат Крюкова начал давать серьезные сбои. Сон становился все запутаннее и даже грозил обернуться кошмарной явью!

Дело в том, что Крюков при виде странноватых существ, облепивших земные «мерседесы», не удержался от соблазна и все-таки ущипнул себя за ляжку. Увы, если верить конкретно возникшей боли, он вовсе не спал! Такая вот нарисовалась ситуация, откровенно не соответствовавшая рамкам служебной докладной... Если Федор в устной или письменной форме начнет излагать майору Кочубинскому подробности полета на метле с ведьмой Марой, то впечатлительного начальника либо хватит удар, либо он хватит кулаком по столу и отправит несущего откровенную ахинею подчиненного в институт Сербского... Прямо какие-то «Секретные материалы» получаются!

– Вы нам пришлите еще черного жемчуга,– попросил Соловьев.– На него – большой спрос... И усьмяг тоже. Клиенты от них в восторге.

– Сделаем, Степаныч,– отозвался Калидис.– За нами не пропадет... А тележки просто класс! Барон будет доволен.

– Горючки мы вам подбросим,– пообещал Соловьев.– Готовьте емкости...

Калидис подошел к каменной плите и положил руку на один из иероглифов. Этого оказалось достаточно, чтобы казавшаяся несокрушимой стена дрогнула и словно бы растворилась в воздухе. Странные существа, среди которых, впрочем, попадались и человеческие особи, окружили машины и покатили их в открывшийся зев. Поначалу Крюков подумал – вход в ангар, возможно даже подземный; потом – что там тоннель; в итоге же просто развел руками, не зная, как объяснить развернувшееся перед ним действо.

Последнюю машину с криками «Хэх!» закатили в ворота, и плита благополучно встала на свое место. Степан Степанович Соловьев куда-то исчез вместе с доставившими товар «экспедиторами», а Крюков продолжал неподвижно лежать рядом с задумчивой ведьмой под развесистым деревом.

Больше всего увиденное им напоминало самую обычную торговую операцию: мы вам – «мерседесы», а вы нам – черный жемчуг... Возможно, тут действительно контрабанда – как утверждал бизнесмен Сиротин?.. Правда, имелось одно весьма существенное «но»: для контрабанды нужна государственная граница, а она в пределах Москвы и Московской области не фигурирует... В самом факте продажи Степаном Степановичем Соловьевым шести «мерседесов» некоему Калидису, скорее всего, греку – нет никакого криминала... Упоминались какие-то «усьмяги» и черный жемчуг, но можно ли считать эти товары запрещенными?.. Словом, вопросов у лейтенанта было явно больше, чем ответов...

– Ну что, полетели, выкормыш Голливуда? – спросила Мара, поднимаясь с земли.

На «выкормыша» Крюков обиделся, но вслух ничего не сказал: он ведь целиком зависел от Мары, поскольку только она могла вытащить его то ли из кошмарной яви, то ли из дурацкого сна... Крюков уже привычно пристроился за спиной ведьмы и столь же привычно затаил дыхание. Мара заложила такой крутой вираж после взлета, что Федор невольно крякнул.

– Держись! – подбодрила ведьма.– До рассвета осталось всего ничего.

– А что будет с рассветом?

– Врежемся в землю... При солнечном свете ведьмы не летают...

Ценная информация... Что называется, век живи– век учись!.. Узнать бы еще, как эти ведьмы летают по ночам и на каком основании таскают за собой не то чтобы совсем безгрешных, но во всяком случае не имеющих статуса нечистой силы людей...

– Возвращаемся в основной мир...

Крюков уже знал, что последует дальше, и приготовился к толчку. К счастью, и на этот раз все для него обошлось относительно благополучно, хотя появление под ногами буквально из ничего огромного города произвело неизгладимое впечатление. Москва безмятежно спала, но даже во сне нахально подмигивала очумевшему от впечатлений лейтенанту многочисленными разноцветными огоньками.

– Куда летим? – спросил Федор.

– Боюсь, что никуда,– отозвалась ведьма.– Светает... До ночного клуба, пожалуй, не дотянем.

– Так снижайся! – забеспокоился Федор, которому никак не улыбалось сверзиться с высоты Останкинской телебашни, которая как раз замаячила на горизонте.

– По-твоему, я должна голой шастать по Московским улицам?.. Это же неприлично, Крюгер.

Федор хотел сказать, что летать на метле в голом виде еще неприличнее, но передумал: время и место для дискуссии были не самые подходящие...

Москва с высоты птичьего полета в ночную пору выглядела непривычно. До сих пор Федор обозревал ее только с тротуара или из окна автомобиля. Тем не менее, присмотревшись повнимательнее, он определил, что находится недалеко от собственного дома.

– Сворачивай вправо,– распорядился он.– И снижайся.

Под чутким штурманским руководством ведьма, заложив напоследок еще один вираж, аккуратно приземлилась прямо на балкон крюковской квартиры, расположенной на девятом этаже. Балконная дверь была, разумеется, заперта, и Федор уже подумывал, как бы половчее разбить стекло. Однако портить имущество ему не пришлось: дверь легко поддалась нажиму Мары и без проблем впустила ночных странников в крюковские апартаменты...

Неужели Федор, уходя из дому, забыл ее закрыть?.. Обстоятельство, конечно, огорчительное: столь ранний склероз может стать досадной помехой в карьерном росте... Впрочем, в свете ночных приключений подобный облом можно было расценить как мелкое недоразумение.

– Очень миленькая квартирка,– сказала Мара, оглядывая единственную комнату.– А ванная у тебя есть?..

Пока гостья плескалась в ванной, проголодавшийся Федор колдовал у кухонной плиты и напряженно анализировал ситуацию. Ситуация анализу поддавалась не очень. Версию о сне можно было смело отбросить. Оказавшись в привычной обстановке, Федор мог со стопроцентной уверенностью заявить, что в данный момент не спит. Окончательно убедил его в этом подтекающий уже неделю кран на кухне. Для сна – пусть даже и гипнотического – такая подробность – излишество...

Первый мучительный вопрос: кто такая Мара?.. На вид – вроде бы молодая и очень красивая женщина. А как быть с ее метлой?..

Метла стояла на почетном месте в прихожей, и Федор, пользуясь удобным моментом, тщательно ее осмотрел. Ничего чудесного или хотя бы просто задевавшего глаз не обнаружил...

Нет, дело явно не в метле, а в Маре... Либо она умела летать, либо обладала способностью к гипнозу и могла, используя свой талант, создать у жертвы иллюзию полета... Но зачем ей понадобилось создавать эту иллюзию именно у Федора Крюкова?.. Захотела познакомиться с понравившимся мужчиной?.. Слишком замысловатый путь... Получается одно из двух: либо Мара действительно ведьма, либо инопланетянка...

6

Земля. Кощеево царство. Рассказывает резидент паррийской разведки принц Ник Арамийский (он же князь Мышкин, он же Рыжий, он же Сынок)

Надо признать, Василию было отчего изумиться! Я и сам в первый момент растерялся от открывшейся глазам перспективы...

Конечно, я предчувствовал необычность финала нашего затянувшегося путешествия в лифте, но действительность превзошла все мои ожидания. Кощеев дворец – давно, казалось бы, провалившийся в безвременье – вдруг восстал из ниоткуда во всей своей циклопической красе!..

Пока потрясенный Василий сыпал ругательствами, я анализировал обстановку. Еще в лифте мне показалось, что мы движемся не столько в пространстве, сколько во времени. Возвышавшийся на холме Кощеев замок был наглядным подтверждением того, что мы угодили в прошлое. Оставалось выяснить – насколько глубок временной провал и есть ли возможность выбраться отсюда?..

– Этого же не может быть! – выдал Василий первую осмысленную фразу с момента нашего появления в прошлом Кощеева царства.

В принципе, я с ним был согласен... Для человека более привычно путешествие в пространстве, а что до времени, то все мы неизбежно движемся из настоящего в будущее. Перемещение из настоящего в прошлое имеет массу темных моментов, требующих специального пояснения.

– Это я называю «найти вчерашний день»!..– покачал головой Василий.– Черт знает что!..

Черт, возможно, и не в курсе происходящего, но Сагкх знает наверняка... Я не сомневался, что провал во времени возник стараниями Черного скомороха. Именно этим путем он мог попасть в далекое прошлое Земли, многое в нем изменить и перепутать... Не исключал я также и того, что мой отец Рыжий Алекс (так его звали в Кощеевом царстве) двигался той же дорогой...

Как говорится, проторенная тропка... Вот Каронг на нее и наткнулся: просто знал, что искать и где – потому и нашел... А вдруг и порки ищут этот путь? Тогда ясно, почему Усладов крутится подле Казюкевича и построенного Каронгом здания...

Одно неприятно: во временной провал, совершенно того не желая, угодили мы с Василием...

– Ну что, пошли?

– Куда?! – возмутился Щеглов.– Что я в этом замке потерял?.. Ищи лучше дорогу обратно!

– Если из ситуации и есть выход, то он скрыт там, в замке...

Василий, конечно, дураком не был, но, попав в совершенно абсурдную ситуацию, слегка подрастерялся – что, впрочем, объяснимо и простительно... Я и сам чувствовал себя не в своей тарелке.

– Может, глубина провала не слишком велика... – обнадежил я Василия.– Пара месяцев или год...

– А какая разница?

– По прошествии этого времени мы опять окажемся в настоящем, то есть догоним свое время.

Василий мою мысль, видимо, усек. Во всяком случае он пошел за мной по хорошо утоптанной дороге, петлявшей к вершине холма, на котором возвышался знакомый нам во всех подробностях замок.

Я с интересом оглядывался по сторонам, пытаясь определить, изменился ли ландшафт с той поры, когда мы с Виком и Дарьей в первый раз наведались в Кощеево логово. Кажется, да, изменился... Я точно помню, что по правую руку тогда зеленел веселенький березовый колок – а сейчас там голая степь, поросшая ковылем. Следовательно, березовый колок еще не успел вырасти. Выходит, временной провал гораздо глубже, чем мне хотелось бы...

– Может, нам лучше поискать Соловья? – предложил Василий.– С ним проще будет договориться. Заодно выясним обстановку. И потом начнем действовать.

– Соловья мы здесь не найдем,– покачал я головой.

– Это почему же? – удивился Василий.– Он утверждал, что прожил чуть ли не две с половиной тысячи лет. Хвастался, помнится, знакомством с Аристотелем – а этот грек еще до нашей эры жил.

Рассуждал-то Василий по-своему логично. Проблема лишь в том, что человек (и любое другое существо) не может одновременно находиться в двух разных точках времени и пространства. Чтобы Соловей объявился здесь, он должен исчезнуть из времени нашего... Это касается и других доживших до наших дней обитателей Кощеева царства.

– Бред,– покачал головой Василий.– Черт меня дернул связаться с инопланетянами!.. По твоей милости я сюда угодил!..

Наше появление у ворот замка не произвело на стражу ровным счетом никакого впечатления. Во всяком случае нам довольно долго пришлось свистеть и плясать перед высоченными стенами, прежде чем нас наконец заметили и окликнули со сторожевой башенки:

– Чего надо?

– Мы к Его Бессмертию со срочным посланием.

– Его Бессмертие в дальнем походе... Катитесь отсюда, пока вас стрелами не приветили!

Отсутствие в замке Кощея оказалось для меня неприятным сюрпризом... Поход – дело серьезное. Затянуться может на многие месяцы... Мне совсем не улыбалось провести столь большой отрезок времени вдали от жены Наташки, братьев, сестер, племянников, папы, мамы, и вообще – от своей нормальной жизни, которая должна бить ключом в назначенном мне судьбой времени, а не цвести стоялой лужей в давно минувших веках!.. Нет, в замок необходимо проникнуть во что бы то ни стало: именно в нем находится ключ от будущего. Этот ключ – конечно, Черный скоморох. Или, если угодно, Сагкх. Он был источником силы Кощея, его невероятно возросшего могущества!.. Имелись веские основания полагать, что он еще в замке. К нему тянулся грязными руками Каронг, а теперь – и порки.

– Эй, олух царя небесного! – крикнул я во все горло.– Кто комендант замка?

– Ты кого олухом назвал, скотина?! – раздался с башенки грозный рык.– Погоди ужо, будет тебе сейчас комендант!..

Конечно, столь нелюбезное обращение к стоявшему на страже Кощеевых интересов оборотню было самой обычной провокацией. Иначе волчара и с места не сдвинулся бы... Теперь же счел себя обиженным двумя ничтожествами, которые вздумали потревожить покой тысячелетнего замка и его грозных обитателей.

Я не исключал, что Кощеев слуга кликнет на подмогу товарищей, и готовился к серьезной драке. Но тот, видимо, поленился хлопотать по столь незначительному поводу.

Массивные ворота замка остались неподвижными. Зато открылась у самого подножия башенки небольшая калитка, и из нее высунулась довольно противная морда, жаждавшая наших с Василием молодых жизней. Я ударил по ней кулаком раньше, чем она успела открыть пасть для хулы. Оборотень потерянно ойкнул и рухнул на порог. Расторопный Василий подхватил его под руки и оттащил в угол.

– Мохнач, ты что, заснул там? – послышался ленивый голос сверху.

– Иду! – крикнул я голосом своего недавнего противника – кажется, получилось довольно удачно, поскольку у ленивого больше никаких вопросов к нам не возникло.

Разумеется, мы с Василием не стали подниматься по лестнице, чтобы познакомиться с соратниками оглушенного Мохнача. Тем более для передвижения по замку нам не требовались провожатые...

А по двору, между прочим, ходили павлины – возможно, предки тех птиц, которые так поразили Дарью во время первого нашего здесь появления. И орали они столь жепохабно!

Кроме павлинов, никто нам навстречу не вышел – из чего я заключил, что привыкший к комфорту Кощей увел с собой не только дружину, но и значительную часть челяди.

Замок был чудовищно велик! Чтобы оживить голосами его бесчисленные залы, требовались тысячи и тысячи резвых и деятельных существ!.. Определенно, в предыдущие мои визиты здесь все-таки было повеселее...

Легкость, с которой мы проникли в Кощеево логово, могла удивить кого угодно, но только не меня. Для охраны грандиозного сооружения не требовалось большой дружины. Защитой ему служила всепланетная слава хозяина – весьма негативного толка! Попробуйте найти сумасброда, который по доброй воле сунется к первейшему и злейшему магу Земли... Кощей и его челядины непоколебимо уверовали, что такого смельчака на планете просто нет... Видимо, у них, знавших ситуацию в округе лучше меня, имелись основания так полагать.

Однако в данном случае самоуверенность Кощея подвела. Нашлись смельчаки, одолевшие по следу Сагкха пространство и время...

Только не подумайте, что я нас с Василием имею в виду. Нет, речь идет прежде всего о моем прапрадеде князе Феликсе Тимерийском, который, рискуя головой, попытался изменить катастрофически складывавшуюся ситуацию... Голову он действительно потерял – много позже и не по воле Сагкха, но усилиями других существ, среди которых были не только враги несчастного князя, а и его друзья... Именно с князя Феликса началась история, бросившая черную тень на весь благородный клан Тимер, к которому принадлежу и я. Боюсь, что мы очень нескоро избавимся от той тени: так и будем ходить по спирали, подчищая оставленные покойным князем и его беспокойными потомками следы...

Сагкх был в замке! Это я почувствовал сразу... Не его след, с которым мне уже приходилось встречаться во время авантюры Кукария и который мы с помощью шара, принесенного Виком, благополучно переправили в Черную плазму, а именно сам Сагкх – злобный младенец, до икоты напуганный чужим миром и потому враждебный ему... Сей младенец обладал столь великой мощью, что без труда мог бы уничтожить планету Земля, превратив ее в пепелище!

Но Сагкху это не пришло в голову. Он предпочел затаиться под крылышком Кощея, наивно полагая, что нашел в его лице если не родственную, то во всяком случае близкую душу... Не знаю, какая душа у Сагкхов. Надеюсь все же – не такая черная, как у Кощея...

Сагкх если и творил зло в нашем мире, то только по незнанию его законов, а не по злому умыслу... Кощей же жил во зле осознанно! Он упивался злом, используя для укрепления своей власти пороки этого мира. Черная сила несчастного младенца, порожденного миром другим, требовалась ему, дабы увеличить свою и без того неимоверную мощь!..

Кощей надорвался во зле – его смерть ни в ком не вызвала сочувствия... Зато у него нашлись последователи. Сначала к власти рвался Каронг, потом Кукарий, наконец, на тропу охоты за Сагкхом ступили порки в лице их резидента Валерия Викторовича Усладова...

– Какая встреча! – воскликнул Василий.– Вот уж не думали тебя здесь увидеть! Валера, ты ли это?

Усладов сидел на троне Его Бессмертия и щурил на нас заплывшие жиром глазки. На лице его читалось самодовольство. Кажется, он ощущал себя хозяином положения и упивался властью над попавшими в безвыходное положение людьми. Прежде чем договариваться о чем бы то ни было, следовало сбить с него спесь.

– Я полагаю, что в вашем лице мы имеем дело с резидентом поркианской разведки на Земле?

Усладова, похоже, удивила моя осведомленность: на его лицо набежала тень озабоченности... Он мучительно просчитывал ситуацию, пытаясь понять, где и каким образом «прокололся» – выражаясь нашим профессиональным языком.

– У меня есть к вам предложение, Валерий Викторович... Давайте пройдем в соседний зал – там более уютно. Откровенно говоря, мы с Василием проголодались и рассчитываем на ваше гостеприимство.

– Замок принадлежит не мне, а Кощею,– развел руками Усладов, но тем не менее повернулся к дверям и громко крикнул: – Жабан!

Кого я не ожидал здесь встретить – так этого сукина сына!.. Макар Терентьевич Жабаненко в своем первозданном обличье впорхнул в зал и насмешливо нам поклонился. Мимика и жесты яснее ясного указывали, что он нас узнал, и, следовательно, мы имеем дело не с Жабаном прошлых лет, а с Жабаном времен нынешних... Ситуация, что и говорить, парадоксальная: приходя вместе с Усладовым в Кощеев замок, он вытеснял себя самого в прошлое и устраивался на освободившемся месте!.. Очень может быть, что Кощей и его челядь очень удивлялись, почему этот жабий сын то стремительно молодеет, то столь же стремительно стареет...

– Давай покормим наших гостей,– мягко улыбнулся Кощееву любимцу Усладов.– Пусть челядь подсуетится.

Жабан щелкнул беззубым ртом и пошлепал выполнять распоряжение нового хозяина.

– Давно вы его завербовали?

– Это сделал еще Каронг. Потом он работал на Кукария, а мне достался по наследству... – охотно пояснил Усладов.– Ценный работник, но ненадежный: приходится его постоянно проверять.

Все-таки скотина этот Найк – он же Никон: сдав нам Сиротина, о Жабане и словом не обмолвился!.. Вот и доверяй после этого разоблаченным поркианским агентам...

Усладов хоть и был в Кощеевом замке гостем, но власть его здесь была непререкаемой. Не прошло и десяти минут, как стол уставили яствами и вином.

– Полагаю, именно Жабана Кощей оставил управлять замком в свое отсутствие?

– Вы очень проницательны, мой юный друг! – Усладов отсалютовал мне наполненным до краев кубком.– В этом смысле Жабан для меня оказался просто находкой. Вы, наверное, знаете – почему.

– Он рассказал вам, кто унес Черного скомороха отсюда много лет тому назад.

– О, нет,– улыбнулся Усладов.– Сведения о вашем замечательном предке мы собирали из других источников... Что касается Жабана, то это именно его Феликс Тимерийский обвел вокруг пальца, выкрав из замка и Скомороха, и плененную красавицу...

Мне явно не нравился человек, сидевший напротив с сахарной улыбкой на устах... Впрочем, вполне возможно, он и не был человеком. Если верить нашему осведомителю Найку, порки способны выращивать живых существ искусственным путем, попутно изменяя их природу.

– Если не секрет, Валерий Викторович, на какой планете вы родились?

– На Поркиане, Никита Алексеевич... Но вас ведь не это интересует, насколько я понимаю. Не знаю своих родителей – их вообще не было в общепринятом смысле. Я – результат генетических комбинаций и научных экспериментов моих создателей порков.

– Не сказал бы, что их усилия завершились впечатляющим результатом!

– Ха-ха, Никита Алексеевич! – старательно изобразил бурное веселье мой собеседник.– Я ценю ваш юмор, но не судите опрометчиво. Вы еще не знаете моих возможностей. Как, вероятно, не знаете и того, что ваша бабушка Милена произведена на свет тоже моими создателями...

Об этом я как раз слышал, но, честно говоря, не верил... О нашей семье и на Парре, и на окружающих планетах ходит столько слухов и сплетен, что если верить всему, то, чего доброго, заработаешь комплекс неполноценности или манию величия!.. В конце концов, королевская семья для того отчасти и существует, чтобы досужим кумушкам было кому перемывать косточки...

– Важно не то, как ты на свет появился,– заметил слушавший нашу пикировку Василий,– важно, каким ты путем по жизни прошел.

– Золотые слова,– зааплодировал Усладов.– Браво, Щеглов!.. Что же касается меня, то я обязан спасти древнейшую цивилизацию во Вселенной, и я ее спасу.

– Каким образом? И за чей счет? – полюбопытствовал я.

– За ваш, разумеется,– пожал плечами Усладов.– В том смысле, что мои действия так или иначе отразятся на судьбе цивилизаций планет Светлого круга. Не исключено, что многие из них просто погибнут.

– И вам их не жалко? – спросил Василий.

– Жалеть можно одного человека, лично известного, но когда речь идет о гибели миллионов – это просто статистика... Вас, Щеглов, мне до слез жалко. У меня доброе сердце. А вот что касается принца Арамийского, то его высочества мне нисколько не жаль.

– Взаимно,– не остался я в долгу.

– Вот видишь, Василий,– повернулся к шоферу Усладов,– жестокосердие свойственно не только поркам. Но у порков есть качество, которого нет у Героев: они поразительно умны!

– Высшая раса,– усмехнулся Василий.

– Именно! – вдохновенно произнес Усладов.– Именно высшая! Ты посуди сам, Василий: раса, достигшая неслыханных высот в своем развитии, поднявшаяся на ступень, на которую никто и никогда не поднимался – ну разве что за исключением Сагкхов! Раса, покорившая пространство и время!.. Неужели эта раса должна погибнуть, а какие-нибудь сиенские пахари и эборакские проходимцы, которые никогда не поднимутся выше нынешнего своего уровня, будут коптить небо в свое удовольствие? Абсурд!.. Главное то, что порки способны со временем восстановить человеческую популяцию на опустошенных планетах, но никто и никогда не воскресит самих порков!.. Элементарная логика подсказывает, что правда на стороне моих хозяев. Взамен ушедших они создадут более совершенную породу людей: настоящих полубогов, которые покорят самые отдаленные уголки Вселенной!.. Вот цель, достойная просвещенного ума, дорогой Никита Алексеевич!

– По-моему, твои порки – просто сумасшедшие,– буркнул Василий.

– Пусть будут сумасшедшими,– ухмыльнулся Усладов.– Но это гениальные сумасшедшие!

Лицо Усладова буквально пылало от вдохновения, когда он рассуждал о своих хозяевах... Нет, верноподданным холопом он не был. Его, похоже, действительно захватил план переустройства Вселенной. А собственная роль в грандиозном проекте приводила в состояние эйфории... Кажется, порки его не доработали... В частности, тщеславия в нем могло быть и поменьше.

– А при чем здесь тщеславие?! – обиделся на мой выпад Усладов.– Обидно слышать!.. Уверяю вас, Никита Алексеевич, во Вселенной найдется очень мало голов столь же светлых, как у меня! Естественно, порки в расчет не берутся... А потом, я ведь честен – насколько вообще может быть честен резидент, находящийся во вражеском стане!

– Значит, Земля попадет под вашу зачистку? – спросил Щеглов.

– Извини, Василий, так получилось... Тебе, впрочем, гарантирую жизнь и безбедное комфортное существование – при соблюдении определенных условий.

– Я вроде уже староват для производителя.

– Шутник,– построжал лицом Усладов.– Будешь работать экспонатом в поркианском музее. В конце концов, Земля – забавная планета, достигшая определенных высот технического прогресса. Думаю, десяток-другой землян мы сохраним – как пример эволюционного курьеза.

– Сам ты курьез, Усладов! – рассердился Василий.– Доберусь я до твоих порков, и тогда увидим, кто кого! У нас, между прочим, ядерное оружие есть!

Усладов затрясся от смеха, чуть не захлебнувшись вином, которое он как раз в это время глотнул,– настолько забавной показалась ему угроза Василия.

– Вот кого вы собираетесь защищать, Никита Алексеевич!.. Ядерная бомба у них есть – кто бы мог подумать!

Усладов не отказал себе в удовольствии поиздеваться над Василием. А заодно и надо мной... Прямо скажу: попытка ядерного шантажа со стороны Щеглова была не самым удачным ходом в разворачивавшейся игре двух резидентов.

– Скажите, Валерий Викторович, это по вашей вине мы угодили в ловушку?

– О, нет, Никита Алексеевич, уверяю вас: я здесь совершенно ни при чем... Видимо, обычный несчастный случай – для вас. А для меня – счастливый. Я ведь изыскивал средства, как нейтрализовать вас и вашего беспокойного брата Вика – дабы вы не вздумали препятствовать нашим планам... Благодарите Каронга! У князя Тагира были обширные планы относительно Сагкха, но, увы, недостаток ума и образования сгубил этого незаурядного, по человеческим меркам, субъекта. А ведь порки предлагали ему свое покровительство!.. К сожалению, даже лучшие из людей не способны грамотно просчитать ситуацию и частенько становятся жертвой непомерно раздутого самомнения. Этот идиот решил захватить Землю – ни больше, ни меньше! Сговорился с Кощеем, Кукарием и прочими того же уровня деятелями, забыв, что имеет дело всего лишь с людьми, которые несовершенны по своей природе!

– Но ведь и вы человек, Валерий Викторович?

– Только по очень и очень немногим параметрам. По сути, я порк, но в человеческом обличье. Создан специально для работы среди гуманоидов. Работал на многих планетах – в том числе и на Парре. У меня огромный опыт, Никита Алексеевич, не чета вашему.

– Мне почему-то кажется, что у вас развился комплекс неполноценности, Валерий Викторович. С одной стороны, вы как бы порк, а с другой – явно недоделаны. В смысле – сильно очеловечены.

– Ну, вы и язва, Никита Алексеевич,– погрозил мне пальцем Усладов.– Нет, вы не правы... Порки, к сожалению, утратили способность размножаться естественным путем уже очень давно. Это была плата за бессмертие... Что же касается меня, то через пару тысяч лет я превращусь в истинного порка, все человеческое отпадет как ненужная шелуха... Порки, конечно, изготовляют и обычных людей, которые работают на нас, но я – исключение. Скорее всего, за мной последуют и другие столь же совершенные существа. Бессмертие бессмертием, но и Поркиану нужна свежая кровь!

– Так ты импотент, Валера? – удивился Василий.

От этого вопроса Усладова почему-то передернуло. Порк он там или не порк – но и человеческое ему не чуждо!.. Отвечать Усладов не стал, а Василий был настолько деликатен, что перевел разговор на другую тему:

– А зачем тебе Сагкх понадобился? И что он собой представляет?.. Вас, инопланетян, послушаешь – голова кругом идет! То вы младенцем его называете, то скоморохом, то еще кем-то... Кукарий вон тоже приперся в Кощеев замок. Шуму было до небес, а в результате – пшик!.. Может, никакого Сагкха нет, а есть только ваши глупые суеверия?

– Вы себе не представляете, Никита Алексеевич, как меня забавляют земляне,– хихикнул противно Усладов.– Девственное – в смысле магии и постижения законов Вселенной – племя! Я в них буквально влюбился! И буду, видимо, единственным порком, который искренне оплачет их кончину... А ведь какие им предоставлялись перспективы!.. Но сначала ваш прапрадед, Никита Алексеевич, потом ваш же батюшка подложили землянам большую свинью! Если бы не они, Кощей Бессмертный мог бы попортить очень многим кровь во Вселенной! Вы слышали, какие у него были планы?.. Очень амбициозный человек! С таким даже нам, поркам, пришлось бы изрядно повозиться!.. Вы, кстати, в курсе, как ваш предок Феликс проник в прошлое?

– По правде говоря, ничего об этом не слышал... Он ведь умер совсем молодым.

– Очень любопытная история!.. Когда Сагкх попал на эту планету, я сказать затрудняюсь... Но мы, порки, установили факт его присутствия здесь сто пятьдесят лет назад. Надо отдать ему должное: он вел себя ниже травы и тише воды, прикинувшись – по своему обыкновению – самой обычной игрушкой. И в качестве таковой переходил из рук в руки, из поколения в поколение... Словом, он затаился, ничем не выказывая свою чудовищную силу, о которой в силу младенческого возраста, возможно, даже не подозревал... Но время шло, Сагкх развивался – как любое живое существо. Он пробыл в нашем мире что-то около трехсот лет, и хотя для Сагкхов это – миг, тем не менее кое-какие изменения в его организме произошли... И вот однажды он попал в семью, которая имела пристрастие к оккультизму. Тогда, в начале прошлого века по местному летосчислению, оккультизм вошел в моду... Разумеется, то была не магия, а лишь пародия на нее. Но и ее хватило, чтобы разбудить спящего Сагкха. Он слегка подыграл тем людям – самую малость, а последствия проявились весьма заметно! Их тут же засекретила местная власть. Суть произошедшего мне выяснить не удалось... Важно, однако, то, что Высшему Совету Светлого круга, который пристально следил практически за всеми планетами, в том числе и за Землей, стало известно о Сагкховой активности. На Землю послали эмиссаров – с целью любыми способами переправить младенца отсюда на более отдаленную планету... К огорчению Высшего Совета, эмиссары со своей задачей не справились. Более того, они настолько напугали Сагкха, что он ушел глубоко в прошлое. И это уже была катастрофа! Активность Сагкха там сразу отметили пристрастные наблюдатели настоящего: реальность стала меняться совсем не по тем законам, которые издавна определяли плавное течение эволюции. Из прошлого пошла мощная волна, способная в короткие по историческим меркам сроки изменить настоящее и будущее Земли, а далее – всего Светлого круга!.. Именно тогда некий кентавр Семерлинг – один из самых видных членов Высшего Совета – подключил к проводившейся в глубочайшей тайне операции вашего предка. Какими резонами он при этом руководствовался, я, честно говоря, затрудняюсь ответить... Тем не менее князя Феликса Тимерийского вывели как раз на ту семью, где столь неосторожно решили побаловаться магией. Семьи как таковой уже не было. Живой и здоровой осталась только девушка, которой и принадлежал Черный скоморох. Как вы знаете, Сагкхи никогда не разрывают связь с понравившимися им людьми. Младенец, видимо, очень привязался к ней. Во всяком случае, даже находясь в прошлом, он поддерживал с девушкой контакт... Ваш предок князь Феликс был редкостным хватом! Он без труда покорил сердце красавицы и уговорил ее помочь Высшему Совету в отзыве Сагкха из прошлого... Если верить Жабану, то сначала в замке объявилась именно девушка по имени Наташа, а уж потом на головы неосторожно пленивших ее Кощеевых подручных свалился отчаянный инопланетный князь. Он много здесь чего натворил, отправив в мир иной более двух десятков оборотней... Как вы догадываетесь, Кощей в это время был в отлучке – иначе Его Бессмертию тоже не поздоровилось бы! Ведь на помощь своей подружке явился сам Сагкх!.. У Жабана до сих пор дрожат поджилки, когда он вспоминает жутковатое явление рассерженного младенца. В общем, Сагкх ушел вместе с той парочкой на планету Альдеборан, где князь Феликс отстроил себе замок Лорк Ней для долгой и счастливой жизни с земной красавицей. Но прожили они вместе неполных два года. И знаете, кто их убил, уважаемый Никита Алексеевич?

– Неужели Сагкх? – не удержался от вопроса потрясенный услышанным Василий.

– О нет. Сагкх души не чаял в своей давней подружке и сблизился с рожденным ею младенцем, которого назвали Андреем. Я веду речь о Проклятом князе, на которого тень Сагкха упала еще до зачатия... С благословения Высшего Совета Светлого круга его родителей убил просвещеннейший кентавр Семерлинг с помощью бродячих пщаков. Да, по приказу Высшего Совета были уничтожены не только Феликс с Наташей, но и все, кто так или иначе соприкасался с Черным скоморохом! Пострадали, разумеется, только те, до кого сумели дотянуться, в том числе и на Земле. Лишь Кощей Бессмертный был вне пределов досягаемости просвещеннейших, победной поступью шагая по земным странам и континентам. Его оберегало само время... Но подаренное младенцем Сагкхом ему и его присным бессмертие рано или поздно взорвало бы ситуацию на Земле. Наступил бы неизбежно момент, когда Кощеево царство сравнялось бы с земной реальностью не только в пространстве, но и во времени! Именно тогда в дело вмешался внук Проклятого князя и правнук Феликса король Парры Рыжий Алекс. Очень результативно вмешался, надо сказать... Кощей был разгромлен в пух и прах, отброшен в параллельный мир, где влачил довольно жалкое существование – не столько человека даже, сколько фантома... Вот такая занятная история, дорогие мои... Ну что, Василий, по-прежнему считаешь Сагкха суеверием или изменил свое мнение?

Вопрос Усладов задал не без ехидства, но Щеглов на провокацию не поддался – лишь задумчиво почесал подбородок... Рассказ поркианского резидента произвел на него большое впечатление: он не рвался больше повидать Сагкха и потрогать его руками.

– Не понимаю, Валерий Викторович, какие цели вы преследуете в этом замке? Неужели собираетесь украсть скомороха?

– Ценю ваш юмор, Никита Алексеевич,– усмехнулся Усладов.– Мои планы не столь грандиозны. Я всего лишь хочу помешать вашему прапрадеду совершить глупость.

– Прямо скажу, Валерий Викторович, вы – отчаянный человек. Остановить Героя, идущего к намеченной цели,– это серьезно! Далеко не всем по плечу!

– У меня есть хороший помощник.

– Вот как? И кто же он?

– Вы, Никита Алексеевич. Пока вы в Кощеевом замке, князь Феликс Тимерийский не может сюда попасть... Поначалу мы хотели выкрасть одного из сыновей вашего брата и готовили многоходовую комбинацию, но ваше появление здесь значительно облегчило нам задачу.

– А зачем вам понадобился младенец, Усладов?

– Не надо так смотреть на меня, Никита Алексеевич! Понимаю ваши чувства, но уверяю вас, что ничего плохого вашему племяннику и не грозило. Нам просто нужен был живой потомок князя Феликса. Вот мы его и получили! Все очень просто, дорогой коллега: между смертью вашего предка и вашим рождением прошло семьдесят лет – как раз такой промежуток и будет разделять принца Ника и князя Феликса, какие бы парадоксы со временем ни происходили. Иными словами, князь Феликс может попасть в прошлое – но либо за семьдесят лет до вашего пребывания здесь сейчас, либо через семьдесят лет после... В таком же положении находится и ваша прабабушка Наташа – даже Сагкх не в силах помочь ей и изменить данную ситуацию.

– Но ведь Жабан прибыл в это время, хотя он в нем вроде бы уже есть?

– Правильно,– согласился со мной Усладов.– Просто вы, Никита Алексеевич, не Феликс Тимерийский, а его потомок: он не может вытеснить вас из времени и пространства, чтобы утвердиться на вашем месте. Уж тем более он не может встретиться с потомком, рожденным через много лет после его смерти: у времени тоже есть свои законы, которые неподвластны магическим заклятиям, Никита Алексеевич!

Скорее всего Усладов был прав. Во всяком случае мне трудно было опровергнуть его стройные логические рассуждения. Зато стал понятен план, который пытались реализовать порки. Если Феликсу Тимерийскому и его земной подруге не удастся проникнуть в прошлое, то им не останется ничего другого, как отправиться на Альдеборан без Сагкха.

– Вы сохраните жизнь своим прапрадедушке и прапрабабушке, Никита Алексеевич, и спасете от многих неприятностей вашего прадедушку.

– Вы уверены, что договоритесь с Сагкхом?

– Безусловно,– кивнул головой Усладов.– Разум всегда договорится с разумом. К тому же у Сагкха не будет выбора. Только мы в силах помочь ему уйти в Черную плазму. Но сделаем это не раньше, чем он выполнит ряд наших условий.

– А если он не согласится?

– Младенец-то? – вскинул правую бровь Усладов.– Ему так хочется к папе и маме... О последствиях своих действий он и не задумается...

Будь я сторонним наблюдателем, пожалуй, восхитился бы комбинацией, затеянной порками. Эти вымирающие существа шли на чудовищный риск, дабы сохранить себя. Участь иных миров их не волновала вовсе...

Передо мной стояла довольно простенькая задача: исчезнуть из этого времени раньше, чем здесь появятся мои предки... Пока я знал лишь один надежный способ собственного исчезновения, но прибегать к нему не очень хотелось.

– Только умоляю вас, Никита Алексеевич, давайте без самопожертвований. Я понимаю – Герой, честь и все такое... Спасение цивилизации... Никого своей смертью вы не спасете, а вот племянников поставите под удар! Возможно, нам придется устранить вашего брата и его супругу. Погибнут многие люди – погибнут по вашей вине. Зачем же отягощать свою совесть? А главное – ради чего?.. Вы спокойно посидите в замке три-четыре дня – не больше. А потом я помогу вам выбраться из временного провала в наш сияющий красками мир... В конце концов, человеческая жизнь для нас, порков, просто миг! Вам ведь с Василием без разницы, в каком качестве будет существовать человеческая цивилизация, и будет ли она существовать вообще через сто, двести, триста лет! Вас уже все равно не будет... Можно пожертвовать собой ради сча-стья детей – это я еще могу понять, пусть не эмоци-онально, но хотя бы логически... А вот жертвовать собой ради счастья отдаленных потомков, которые то ли родятся, то ли нет,– полный абсурд! Тем более что они вполне могут оказаться совершеннейшими подонками! Я же вам предлагаю спасти жизнь предков– людей достойных и благородных, погибших во цвете лет в результате предательства. Такая дилемма стоит перед вами, дорогой коллега! Мешая мне, вы присоединяетесь к убийцам князя Феликса и его жены. Заодно убиваете десять тысяч обитателей Альдеборана, начисто вырезанных жабовидными пщаками, чтобы замести следы... Конечно, на кону будущее человечества... Да ведь оно всегда на кону – в отличие от прошлого! Человеческий род, вполне возможно, прервется и без вашего участия, Никита Алексеевич. В Землю может врезаться гигантский метеорит, или вспыхнет вдруг ядерная война... И все для землян закончится раньше, чем порки начнут реализовывать свои грандиозные планы.

– А если я вас убью, Усладов?

– Это не так просто сделать, коллега, как кажется. Я же сказал вам, что порки бессмертны; я – почти порк, следовательно, почти бессмертен... Кроме того, моя смерть ничего не изменит. Вы лишь сильно осложните ситуацию. Но мои помощники все равно доведут дело до конца... А сейчас я должен вас покинуть, коллега, дабы предотвратить похищение вашего племянника и возможную гибель близких вам людей. Не будете возражать?

Вот ведь сукин сын! С таким противником мне сталкиваться еще не приходилось. Все козыри были у него на руках, и любой мой ход вел к проигрышу... Вполне вероятно, что далеко не все в его словах правда, но могло быть и правдой... Прежде чем действовать, мне следовало подумать – только времени на размышления Усладов как раз и не оставлял. Я готов был убить его за одну лишь поганую улыбочку, но удар моего меча мог обернуться кровавой баней для родных: порки, вне всяких сомнений, пойдут на что угодно для реализации своих грязных целей... К сожалению, я пока не видел, чем им помешать.

Усладов встал, вежливо нам поклонился и неспешным шагом покинул зал. Он даже ни разу не оглянулся, видимо абсолютно уверенный в том, что связал меня по рукам и ногам... Мой отец любит повторять, что безвыходных ситуаций не бывает, но очень возможно, что он просто в них не попадал... Тем не менее не оставалось ничего другого, как делом доказать правоту отца и найти выход там, где его нет и быть не может.

7

Земля. Москва. Рассказывает принц Вик Нимерийский, посол по особым поручениям Высшего Совета Светлого круга

Весть об исчезновении Ника пришла почти одновременно с атакой на его квартиру, в которой находились мы с Дарьей и тремя детьми.

Переполох поднял Степан Степанович Соловьев. Он примчался к нам рано утром, обеспокоенный долгим отсутствием Василия. На Соловье-разбойнике буквально лица не было. По-моему, он очень опасался за свое далеко еще не отлаженное дело. И хотя нас тоже волновало отсутствие Ника, Наталья все же не удержалась от язвительного замечания:

– Нечего контрабандой заниматься! Нарушаете закон, а потом трясетесь за свою свободу.

– Ты, Наташенька, не права,– заступился за Соловья Александр Сергеевич Караваев, входивший в число соучастников сомнительного предприятия.– Мы не нарушаем закон по той причине, что его просто-напросто нет. А если мы обратимся во властные структуры за разрешением на торговлю с Эбораком, нас не так поймут... Со временем, когда все утрясется, мы поставим в известность президента страны, но этот час пока не пробил.

Меня в тот момент махинации Соловья, честно говоря, волновали менее всего, так что я сразу перешел к делу:

– Ты уверен, что они отправились именно к Казюкевичу?

– На все сто. При мне об этом шел разговор. Казюкевич обещал пригласить Сиротина и еще одного своего знакомого, фамилию которого я, к сожалению, запамятовал, чтобы обговорить все детали.

– А Нику зачем понадобились ваши «детали»? Он что, с вами в доле?

– Долю я ему предлагал, но он отказался.

– Тогда зачем он отправился к Казюкевичу?

– По-моему, его заинтересовал человек, которого собирался пригласить нефтяной магнат.

– Речь, случайно, шла не об Усладове?

– Точно! – обрадованно воскликнул Соловей.– Именно Усладов – владелец сети магазинов... По слухам, очень скользкий тип, но со средствами и связями в самых верхах... Василий обещал мне обо всем рассказать вечером, но на встречу не явился. В общем, пропал человек... А ты в курсе, Вик, что за этой квартирой следят? Вокруг вашего дома наблюдается странное шевеление... Уж не местные ли органы забеспокоились?

– С Сиротиным вы зря связались, Степаныч,– попенял Соловью Караваев.– Налим еще тот... Голову даю на отсечение, что он настучал на нас куда следует! Вполне возможно, Василия с Никитой арестовали прямо в офисе Казюкевича, а теперь явились по наши души...

За «шевелением», как выразился Степан Степанович, я наблюдал уже минут пять, стоя перед окном. И сильно сомневался, что мы имеем дело с местной правоохранительной системой. В свете открывшихся фактов скорее следовало предположить, что акцию против нас готовит поркианский резидент. По моим прикидкам, его воинство насчитывало около десятка человек, которые довольно грамотно блокировали подъезд и подходы к нему. С нападением, однако, не спешили, видимо, ожидая сигнала.

– Одень детей,– сказал я Дарье.– И держитесь наготове.

Жена не стала задавать лишних вопросов, зато всполошилась Наталья, по случаю пропажи на целую ночь мужа находившаяся во взвинченном состоянии:

– Что случилось, в конце концов?!

Ответить я не успел. Стена, подле которой стояла рассерженная Наталья, вдруг покачнулась и стала растворяться в воздухе, открывая черный, как сажа, провал.

– Эй, это что еще за хамство?! – крикнула Наталья и отпрыгнула на средину комнаты.

– Точно не местные,– сделал вывод Соловей.– Местные искривлять пространство и убирать перегородки еще не научились... Здесь чувствуется рука опытного мага, большого знатока своего дела.

– Возьмите на руки детей и держитесь ко мне как можно ближе! – строго распорядился я.

Окружающее пространство стало менять конфигурацию. Нам повезло, что все мы находились в одной комнате. В противном случае нас разметало бы по разным мирам возникшим в обычной московской квартире лабиринтом. Я попытался воспрепятствовать чужой воле, но, увы, моих магических сил не хватило, чтобы остановить запущенный кем-то процесс. Помощь Соловья-разбойника помогла мало... Похоже, мы имели дело с очень опытными магами, которые к тому же долго готовились, прежде чем осуществить нападение. Их магическая сила имела несколько степеней защиты, которые запросто в один миг не создашь и не разрушишь.

– Сейчас нас попытаются закрутить в хороводе и разбросать в разные стороны,– догадался о планах неизвестного мага Соловей.

Верная мысль... К сожалению, опять наших со Степанычем совместных усилий не хватило, чтобы остановить завертевшийся под ногами пол... Кем бы ни были противники, но дело свое они знали... Самое скверное – они захватили нас врасплох.

– Держитесь друг за друга! – крикнул я и обхватил стоявшую рядом с ребенком на руках Дарью за плечи. Соловей помог Караваеву. А вот Наталью держать было некому, и она медленно заскользила к краю круга, испуганно прижимая к себе моего сына Феликса... Еще секунда – и их бы выбросило чудовищной силой в никуда... И тут все вдруг закончилось. Пол остановился так внезапно, что мы не удержались на ногах. Стены мгновенно вернулись в нормальное положение. К счастью, никто не пострадал – только годовалый Феликс заплакал на руках у Натальи, стоявшей у дальней стены с лицом белее мела.

– Это мы остановили магический процесс? – спросил меня Соловей, поднимаясь с пола.

– Вряд ли,– покачал я головой и посмотрел в окно, где суетились люди, не без основания считавшиеся нашими врагами.– Скорее последовала команда «отбой»...

Знать бы еще, кто отдал эту команду и почему... Я нисколько не сомневался, что отступившиеся от нас существа готовили похищение. Должно быть, им требовался ребенок. Возможно, они собирались похитить его с целью шантажа. Хотя не исключалась и версия убийства...

Непонятно другое – почему прекратили столь удачно начавшуюся операцию? Ведь они захватили нас врасплох, прорвав отлаженную сиринцем Аббудалой Кахом защиту! А достойнейший Аббудала – далеко не последний маг во Вселенной!.. Если кто и мог справиться с его детищем, то только порки. Они славились своими познаниями в области магических искусств...

Однако порки очень неохотно покидали свою родную планету. Маловероятно, чтобы кто-нибудь из них прибыл на Землю собственной персоной. Действовали их подручные, действовали по хорошо продуманному плану – с применением так называемых «отложенных заклятий», которые особенно трудно поддаются разрушению. Именно это предопределило превосходство нападавших надо мной и Соловьем.

И все-таки они не довели до конца свое черное дело... Кто-то их остановил... Неизвестный союзник? Вряд ли... Скорее начальник похитителей, отчего-то решивший, что мои дети им больше не нужны. А ненужными они стали потому, что в их руки уже попал представитель клана Тимер. Мой брат Ник, к примеру...

Меня не обрадовали сделанные выводы. Но во всяком случае ситуация прояснилась – если и не до конца, то в степени, достаточной для начала военных действий.

– Мне нужен Сиротин! – сказал я Соловью.

– А дети?! – бросила на меня страшный взгляд Дарья.

– Пока им ничего не грозит,– мягко ответил я.– Когда возникнет опасность, мы найдем способ ее нейтрализовать.

Дарье мои слова почему-то не показались убедительными. Собственно, по-иному и быть не могло... Я и сам встревожился не на шутку. Мы имели дело с весьма опасными и коварными противниками, обладавшими немалой магической мощью. Конечно, самое умное – отправить Дарью и детей на Парру. Но я не был уверен, что в пути с ними ничего не случится. Безотносительно – воспользуемся мы Дорогой гельфов или попытаемся пройти сквозь время и пространство... Прежде чем решиться на такой шаг, следовало выяснить, кто нам противостоит.

– С вами ничего не случится,– сказал я, глядя Дарье в глаза.– Пока Ник у них – нашим детям ничего не грозит.

– У кого это – у них?! – всполошилась Наталья.

Должен сказать, что моему брату досталась уж очень заполошная жена. Сейчас глаза у нее сделались круглыми, и смотрела она на меня так, словно это я повинен в бедах ее дорогого мужа.

– Привыкай, Наталья,– попробовал я ее успокоить.– Разведка – занятие небезопасное. Случаются и проколы... Думаю, все обойдется.

– Ничего не обойдется! – вспылила необузданная супруга Ника.– Где этот негодяй Казюкевич?! Я ему пасть порву!!

– Успокойся, Наташенька,– попытался воздействовать на дочь папа Караваев.– В конце концов, Вик лучше знает, что надо делать.

– Да ничего он не знает! Стоит тут и корчит из себя мудреца!.. Степаныч, ну-ка отвези меня к Сиротину – я из него вытрясу гнилую душонку!..

Мысль здравая, хотя высказала ее Наталья в излишне экспрессивной форме... Именно эти двое – я имею в виду Сиротина и Казюкевича – могли быть в курсе неприятностей, случившихся с Ником и Василием. Не говоря уж о том, что Сиротин напрямую был связан с Усладовым – если верить захваченному поркианскому агенту.

– Чем у нас занимается Найк? – спросил я у Соловья.

– Мы его используем на хозяйственных работах,– пояснил Степан Степанович.– Ведет себя тихо. Мои за ним присматривают. Сбежать не сможет. Но если в дело вмешаются порки, ничего гарантировать нельзя: судя по всему, магической силы у них поболее, чем у нас.

Оспаривать утверждение Соловья-разбойника я не стал, поскольку был с ним абсолютно согласен. Одолеть порков – совсем непросто! Возможно, потребуется помощь... Запрашивать Высший Совет пока не хотелось, но я не исключал и такой вариант.

– Если со мной что-нибудь случится, попробуй перебраться с детьми на Альдеборан к Алексу,– сказал я Дарье.– Ты знаешь, как пользоваться Дорогой гельфов. В параллельный мир уйдешь через квартиру Капитолины. Наталью прихвати с собой.

– Вот уж дудки! – запротестовала неуемная дочь народного артиста.– Я пойду с тобой, Вик, куда бы ты ни отправился!

– Ладно,– согласился я,– но имей в виду: при данных обстоятельствах ты будешь не помощницей, а обузой.

– Еще посмотрим, кто для кого будет обузой!..

Я очень высоко оцениваю землянок – и внешние данные, и внутренние бесспорные достоинства... Но недаром мой па говорит, что у всех женщин имеются недостатки, и женщины земные, увы, не исключение. Даже более чем!.. Последние слова он произносит, понизив голос и убедившись, что ма нет рядом... К сожалению, мы пропускали мимо ушей слова отца и короля, и все трое женились именно на землянках!.. Разумеется, лично я об этом не жалею, поскольку к моей жене характеристика па относится в гораздо меньшей степени, чем, скажем, к сокровищу, доставшемуся Нику. Более своенравной и своевольной женщины, чем Наталья, мне видеть пока не доводилось! Боюсь, мой брат еще хлебнет с ней горя...

Отправив Дарью с детьми к ее родителям в сопровождении Соловья, я, прихватив неуступчивую Наталью, поехал в офис Сиротина. Об этом налиме я знал более понаслышке – в частности, от того же Найка, кстати тоже характеризовавшего Евграфа Виленовича не самым лучшим образом.

– К Евграфу пойдешь одна,– инструктировал я Наталью.– Сразу за горло его не хватай – попытайся изобразить несчастную жену, обеспокоенную пропажей мужа.

– Не учи ученую! – последовал дерзкий ответ.

Сам я решил до поры до времени не раскрываться перед Сиротиным, доверять которому, естественно, было нельзя.

У Натальи при входе в офис бизнесмена не возникло проблем – сиротинская охрана проявила себя с самой лучшей стороны, рассыпавшись в комплиментах при виде ослепительной красавицы. Они быстренько связались с шефом и получили от него добро, после чего один из особо любезных охранников вызвался проводить посетительницу в кабинет бизнесмена. Меня охранники не заметили. Я поставил барьер невидимости и легко проник сначала в офис, а потом и на второй этаж, где обитал Сиротин.

– Наталья Александровна,– всплеснул руками хозяин, поднимаясь из-за стола,– какими судьбами?

На лице Сиротина было столько доброжелательности, что ее вполне хватило бы не только для Натальи, но и для меня, проникшего следом в кабинет без разрешения. Я оставался невидимым для Евграфа Виленовича, воображавшего, что он находится наедине с дамой, и, возможно, переигрывавшего с галантностью. Говорю «возможно», поскольку никаких дерзких поползновений со стороны бизнесмена не заметил. Ну разве что он взял даму за локоток...

Зато поведение Натальи смело можно назвать хамским, если не откровенно уголовным! Мало того что она врезала ногой по самому чувствительному месту Евграфа, так еще и приставила к его голове дуло пистолета.

– С ума сошла, стерва? – зашипел согнувшийся Сиротин, но, разглядев пистолет, примолк.

– Где мой муж? Считаю до трех.

– Но позвольте,– Сиротин опустился на ближайший стул, пересиливая нешуточную боль,– какой еще муж?

– Раз,– произнесла Наталья, переводя дуло пистолета с головы Сиротина на его сердце.

– Это черт знает что! – дернулся Сиротин.– Я действительно виделся с вашим мужем вчера у Казюкевича. Мы вели деловые переговоры... Уверяю вас, я понятия не имею, куда они потом с Васькой отправились. Может, в казино, а может, в бардак к девочкам.

– Два,– произнесла Наталья таким голосом, что даже у меня мурашки побежали по телу.

– Ты психопатка! – взвизгнул Сиротин.– Я тут совершенно ни при чем!

– Если я психопатка, то ты – козел! – не осталась в долгу Наталья.– Для меня не секрет, что ты продался черным магам. Спрашиваю в последний раз – где мой муж?

Сиротин очень неуютно чувствовал себя под дулом пистолета. У него даже капли пота выступили на лбу. По-моему, он лихорадочно высчитывал свои шансы в противоборстве с ослепительной гостьей. С одной стороны, в нем жила, конечно, надежда, что Наталья стрелять не решится, но надежда – это далеко не уверенность... Уж больно старательно целилась в него из пистолета нахалка! Наконец, Наталья могла нажать на спусковой крючок случайно – допустим, при неожиданном резком движении хозяина кабинета... Словом, Сиротин на сопротивление не отважился, а попытался заговорить гостье зубы.

– Возможно, его арестовали... Ко мне буквально несколько дней назад приходил товарищ из компетентных органов, который интересовался вашим мужем. По-моему, там заподозрили, что Мышкин совсем не тот человек, за которого себя выдает... Я, разумеется, сделал все от меня зависящее, чтобы их разуверить, но, боюсь, мне не поверили.

– Фамилия товарища?

– Лейтенант Крюков. Очень приятный и вежливый молодой человек... Конечно, это ни о чем не говорит.

Мне показалось, что Сиротин в данный момент не врет. Похоже, любопытствующий офицер действительно заходил в его офис. Очень может быть, что и не только к нему... А я ведь предупреждал Ника, что местные органы им заинтересуются – если уже не заинтересовались! Но брат отнесся к моему предостережению легкомысленно... Между тем ничто не помешает тому же Усладову – вот хоть с помощью Сиротина! – используя местных правоохранителей, вывести в нужный момент паррийского резидента из игры... Конечно, Ник легко бы ушел из расставленных землянами ловушек – но лишь в том случае, если здешним сыщикам не помогают порки. Кто мог гарантировать, что люди Усладова не проникли в местные структуры управления и контроля? Поркианский резидент, судя по всему, не первый год орудует на Земле.

– Это ты, подонок, сдал им моего мужа!

То ли господин Сиротин сделал неосторожное движение, то ли Наталья решила сорвать на нем досаду, но второй удар получился сильнее и болезненнее первого. Евграф Виленович не усидел на стуле и сполз на пол... Хотел бы я знать, кто научил Наталью так ловко драться? Удары она наносила столь стремительно, что даже я с трудом их фиксировал глазом. Для Сиротина же ее выпады каждый раз оказывались неприятным и весьма чувствительным сюрпризом... В этот раз он минуты три приходил в себя, корчась от боли.

– Чертова каратистка! – процедил он наконец сквозь зубы.– Чтоб ты провалилась, садистка!

– Не надо меня сердить, придурок,– ласково произнесла Наталья.– Я не буду церемониться с врагом рода человеческого. Здесь тебе не суд присяжных.

– Да что тебе от меня надо? – взвизгнул Сиротин и тут же прикрыл рот рукой, устрашенный грозным движением гостьи.–Ладно, молчу.

– Проводишь меня к этому лейтенанту.

– Да ради бога... – Сиротин осторожно поднялся с пола и медленно – дабы не спровоцировать гостью на еще один удар – опустился на стул.– Вы что же, сударыня, собрались брать Контору штурмом?

– Не твое дело, Евграф... Имей в виду: попытаешься выкинуть фортель на виду у своих охранников– пристрелю без всяких разговоров!..

Охая, стеная и болезненно морщась, Сиротин поднялся со стула и направился к двери, кося испуганным взглядом на пистолет в руках похитительницы. Секретарша удивленно взглянула сначала на слегка помятого шефа, потом на ласково улыбнувшуюся ей даму, но задавать вопросы не рискнула.

– Бодрее держись! – цыкнула на Евграфа Виленовича Наталья уже в коридоре.

Вопреки правилам вежливости, предписывающим пропускать даму, Сиротин шел на пару шагов впереди спутницы, которая небрежно сунула пистолет в сумочку, висевшую на плече. Впрочем, выхватить его оттуда она могла в любую секунду, и Сиротину волей-неволей приходилось это учитывать. Кроме того, он явно опасался третьего удара, который мог оказаться куда разрушительнее для его здоровья, чем два предыдущих...

Во избежание неприятных неожиданностей я решил подстраховать Наталью и спустился по лестнице первым. Четверо охранников при виде шефа построжали лицами и приняли соответствующие позы – то есть подтянули животы и принялись есть глазами начальство. Сиротин в обществе вооруженных молодцов заволновался и не нашел ничего лучшего, чем метнуться к ним и заорать благим матом:

– Хватайте ее, она террористка!

За что получил такой чудовищный пинок ногой под зад, что пролетел едва ли не десять метров по натертому до блеска полу и чуть не разнес вдребезги стеклянную дверь, врезавшись в нее головой.

Возможно, Наталье пришлось бы несладко в противоборстве с четырьмя рослыми молодцами, но тут в дело вмешался я, в два счета опрокинув на пол всех четверых чувствительными ударами. Сделать мне это было проще простого по той причине, что охранники, во-первых, растерялись после истошного крика Сиротина, а во-вторых, не видели меня – чем я не замедлил воспользоваться. Со стороны все выглядело, наверное, очень странно: здоровые ребята падали, как кегли, сбитые невидимым шаром... Впрочем, мои выверенные удары не имели целью кого-то изувечить: через пять минут охранники опять будут пригодны как для жизни, так и для службы.

Вслед нам раздалось несколько испуганных криков сотрудников сиротинского офиса, ставших свидетелями странного происшествия, но на Наталью они не произвели особого впечатления, а на меня тем более. Я подхватил за шиворот растерявшегося и ошеломленного Евграфа Виленовича и придал ему необходимое ускорение.

– Что это было? – растерянно спросил Сиротин, очутившись в салоне чужого автомобиля.

– Не что, а кто! – ответил я, подсаживаясь к нему на заднее сиденье.– Вы не очень ушиблись?

Мое появление не столько испугало Сиротина, сколько обрадовало – во всяком случае, вздохнул он с явным облегчением:

– Никак не могу привыкнуть к вашим инопланетным выкрутасам... Если не ошибаюсь, родной брат Никиты Алексеевича Мышкина?

– Не ошибаетесь. Но по паспорту я числюсь Виктором Алексеевичем Красавиным и официально в родстве со своим братом не состою.

– Издержки нелегальной работы... – любезно улыбнулся мне Евграф Виленович.– Искренне рад, что вы вмешались в наш с Натальей Александровной разговор Я уже всерьез начал опасаться за свою жизнь. Это ведь не женщина – это амазонка! Избила меня самым натуральным образом!.. Зачем же так негуманно обращаться с дружески расположенным к вам человеком?

– Не серди меня, Евграф,– холодно отозвалась сидевшая за рулем Наталья.

– Боже упаси! – вздрогнул Сиротин.– Я ничего от вас скрывать не собирался... Никита Алексеевич с Василием вошли в лифт после делового разговора в кабинете Казюкевича, и больше мы их не видели.

– То есть они покинули офис Казюкевича без помех?

– В том-то и дело, что они его не покинули, хотя никто им, разумеется, помех не чинил... У Кости возник к ним вопрос по поводу заключенного контракта. Он позвонил вниз своим охранникам, чтобы они придержали гостей на выходе. Но, увы, лифт пришел, а наших друзей в нем не оказалось... Вы себе не представляете, как мы были потрясены! Опросили всех сотрудников... Четверо подтвердили, что видели их входящими в лифт... А охранники их не обнаружили... К тому же у Казюкевича на каждом углу видеокамеры, которые засняли момент, когда ваш брат и Щеглов заходят в лифт, а вот на выходе ни одна их не зафиксировала.

– Что же они, по-твоему, испарились, Сиротин? – гневно рыкнула от руля Наталья.

– Казюкевич решил, что это – магия... – понизил голос почти до шепота Сиротин.– Вы же знаете, кто проектировал и строил его офис... Тот самый Каронг, которому вы, Виктор Алексеевич, столь ловко снесли голову. О, незабываемое зрелище – у меня до сих пор поджилки трясутся!

– А что сказал по поводу исчезновения моего брата Усладов?

– Какой Усладов? – растерянно переспросил Сиротин.

– Резидент поркианской разведки... Разве вы с ним не знакомы, Евграф Виленович?

– Да как вам сказать, Виктор Алексеевич... С Усладовым я шапочно знаком, но то, что он резидент, для меня новость. И смею вас заверить – очень неприятная... А куда мы едем?

– На очную ставку. Вы ведь знакомы с господином Найком?

– Разве он на Земле?

– Найк совершил очень серьезное преступление на планете Эборак и был приговорен к смертной казни. Однако мне удалось отсрочить исполнение приговора, поскольку ваш знакомый чистосердечно раскаялся и изъявил желание сотрудничать с силами Добра. Вы понимаете, о чем я говорю, господин Сиротин?

– Но я ведь ни в чем не виновен?

– Вы уверены в этом, Евграф Виленович? Ваши отношения с господином Усладовым действительно не выходят за рамки общепринятых норм и правил? Вы знаете, какие цели преследует он на Земле? Наконец, что вы вообще знаете о порках?

Сиротин не спешил с ответами на мои многочисленные вопросы. Если судить по выражению лица, то его сотрудничество с Усладовым было более тесным, чем он пытался показать. Возможно, он и не слышал о порках, но опыт общения с Внеземельем наверняка подсказывал ему, что в лице улыбчивого бизнесмена он имеет дело с весьма опасным существом. Однако до определенного момента его это не слишком беспокоило – заволновался он только после того, как мы прищемили ему хвост.

– Видите ли, Виктор Алексеевич, я догадывался, конечно, что с Усладовым не все чисто, но ведь догадку к делу не пришьешь.

– Это вы ему рассказали о странном юноше Мышкине?

– Да как вам сказать... По-моему, он знал о вашем брате больше, чем я.

– И что он вам посоветовал?

– Обратиться в правоохранительные органы... Вообще-то я туда сигнализировал и раньше, но анонимно. А в тот раз он предложил мне подписаться собственным именем.

– И вы согласились?

– А что мне оставалось делать? Я ведь заключил договор о сотрудничестве с черными магами. Усладов намекнул мне, чем заканчивается обычно для упрямых людей игнорирование взятых на себя обязательств. Кроме того, он заплатил весьма солидные деньги за риск и связанные со всей этой историей неприятные моменты.

– И компетентные органы отреагировали?

– Ко мне приходил офицер из Конторы. Я говорил об этом Наталье.

– Я слышал ваш разговор. Лейтенант Крюков, если не ошибаюсь... Кого из сотрудников Усладова вы знаете лично?

– Да, собственно, никого. Если не считать одной очень красивой девушки по имени Мария и очень мрачного типа по фамилии Сидоров. Он при Усладове выполняет роль шофера и телохранителя. По-моему, сволочь, каких поискать. Но это субъективное мнение...

В ночной клуб мы зашли с черного входа – дабы не привлекать к себе внимания. Впрочем, днем заведение практически пустовало – видимо, клиентура и сотрудники отдыхали после бурных ночных радений.

На пороге кабинета хозяина ночного клуба Степана Степановича Соловьева мы столкнулись с молодым человеком приятной наружности, который довольно недружелюбно покосился в нашу сторону. Нельзя сказать, что его взгляд прожигал до костей, но Сиротин почему-то смутился и даже слегка побледнел – словно встретил знакомого, от которого предпочел бы держаться подальше... Впрочем, встреча была мимолетной. Молодой человек уже через секунду скрылся за поворотом, и я не исключал, что смущение и испуг Евграфа Виленовича вызваны предстоящим свиданием с Найком, знавшим о своем агенте много такого, о чем тот предпочел нам не говорить.

Найк скромно сидел в углу кабинета, сложив руки на коленях. При нашем появлении он поднял голову и усмехнулся, видимо, опознав Сиротина. Соловей-разбойник расположился за столом у компьютера и что-то объяснял немолодому кругленькому субъекту с благообразным лицом, в котором проступало что-то лягушачье.

– Жабаненко Макар Терентьевич,– представил нам своего подручного Соловей.– В просторечии – Жабан.

Жабаненко вежливо хихикнул в ответ на проявленный к его персоне интерес и сдержанно нам поклонился.

О Жабане я уже слышал и даже, кажется, видел его во время посещения Кощеева замка, но тогда у него было совсем другое обличье. Впрочем, в данный момент он меня не очень интересовал...

Я спросил у Степана Степановича о молодом человеке, только что покинувшем его кабинет.

– Крюгер это,– с досадой махнул рукой Соловей.– Фреди Крюгер. Он у меня работает. Пришел узнавать адрес Мары.

– А кто такая эта Мара?

– Стриптизерша. Из местных. Пришла к нам по объявлению.

– Адрес ты дал?

– Нет, конечно,– пожал плечами Степаныч.– Он же вампир – этот Крюгер! Откуда мне знать, что у него на уме?

– Так он из твоих?

– Нам только вампиров в Кощеевом царстве не хватало! – обиделся Соловей.– У нас и без них – полный комплект.

– Просто у него такой сценический имидж,– пояснил Жабаненко.– Дамочки – прямо тащатся!.. Приняли мы его по рекомендации вашего брата, Виктор Алексеевич, и не прогадали. Они дуэтом поют – Аркан Кенар и Фреди Крюгер.

– А почему ты решил, Степаныч, что он вампир?

– По морде же видать,– пожал плечами Соловей.– Я вампиров за версту чую!

– Нет в России вампиров,– вмешалась Наталья.– Наверняка какой-нибудь артист – взял псевдоним персонажа голливудского фильма.

– Я, между прочим, тоже персонаж из фильма «Царевич Елисей»,– хмыкнул Соловей.– И Жабан – персонаж. И все тут кругом персонажи – в кого ни ткни... Но это еще не значит, что я – не разбойник, а Жабан – не оборотень.

– А Мара-то не ведьма?

– Да кто их, баб, разберет, которая ведьма, а которая нет?

– Ну, Степаныч,– возмутилась Наталья,– ты все-таки думай, что говоришь!

– Что тут думать, драгоценная моя? Иная воркует голубицей, а глазом моргнуть не успел – черной вороной закаркала.

– Это я ворона?! – вскинулась Наталья.

– Не о тебе же речь,– пошел на попятный Соловей.– Я просто так – в общем разрезе...

Спор между Натальей и Соловьем по женскому вопросу грозил затянуться надолго и перерасти в крупную ссору, поэтому я поспешил вмешаться:

– Значит, адреса этого Крюгера у тебя нет, и откуда он взялся, ты не знаешь?

– На что мне их адреса? – пожал плечами Соловей.– Главное – чтобы они кровь посетителей не пили: скандал с милицией недешево ныне стоит.

– Кенар говорил, что он с вашим батюшкой знаком,– обворожительно улыбнулся Наталье Жабан.

– Подожди, какой еще Кенар? Это Аркашка Канарейкин, что ли? Круглолицый такой, с ухмылочкой?

– Вроде он... – подтвердил Соловей.– Точно: в ведомости по зарплате он числится Канарейкиным.

– Ну вы нашли вампира! – засмеялась Наталья.– Пить-то он, конечно, пьет, но далеко не кровь, смею вас уверить.

– Хоть с этим разобрались,– облегченно вздохнул Соловей.– Такой контингент, понимаешь, подобрался – голова кругом идет!.. Артисты – хуже нечистой силы: никакого представления о порядке! Сплошь срамники и пьяницы!.. Один день знакомы – уже адрес ему подай!

Меня Фреди Крюгер заинтересовал. Хотя бы уже тем, что знаком с моим братом. Зачем-то ведь Никите понадобилось рекомендовать его Соловью?.. Вампир Фреди или нет – типчик он в любом случае подо-зрительный... Надо бы узнать у Александра Сергеевича Караваева адрес его хорошего знакомого Аркадия Канарейкина и наведаться к певчей птице с визитом.

– Найк, вам известен человек по фамилии Сидоров?

Для черного мага мой вопрос прозвучал неожиданно, и ответил он на него не сразу:

– Я ведь вам говорил, что наш разговор с Усладовым занял не более получаса. Был с ним какой-то тип. И девушка еще, но она в беседе не участвовала: то танцевала, то у стойки стояла.

– Звали девушку Марой?

– Боюсь ошибиться,– покачал головой Найк.– Мне было не до нее.

– А как она выглядела?

– Брюнетка. Кареглазая. Длинноногая.

– Похожа на нашу,– вскользь заметил Соловей.

Очень может быть, что эта девушка совершенно ни при чем – как и Фреди Крюгер... Но проверить их все равно придется: к Усладову можно подобраться только через его агентов – он их, кажется, немало наплодил в Москве.

– Ты мне объясни, Сиротин, почему «мерсы» не пригнал в назначенное время? – прервал мои размышления Соловей.– Васька позвонил, сказал, что сделка состоялась. Я жду, понимаешь, как последний дурак. Клиент ждет... И какие вы после этого бизнесмены?

– Извини, Степаныч,– заюлил Сиротин.– Накладочка вышла. Когда Мышкин с Щегловым неожиданно пропали, мы с Казюкевичем впали в сомнение. А Усладов и говорит: давайте я проверю, чем эти ребята дышат, потом и примем решение о сотрудничестве... Мы согласились... А что, черный жемчуг действительно от импотенции помогает?

– Помогает,– ответил за Соловья Жабан.– Это вам не виагра какая-нибудь. Его даже внутрь принимать не надо. Повесил на шею – и ходи гоголем.

– Степаныч, как другу! – вдохновился Сиротин.– Десять килограммов, а? Два «мерседеса» отдам!

– Черт с тобой,– махнул рукой Соловей.– Гони тачки... Но смотри, Евграф: вздумаешь юлить, тем более стучать на меня – я тебя по старинке на кол посажу! Без всяких судов и прочих ваших канительных учреждений.

Любопытная информация. Выходит, у Усладова есть свои люди в окружении Соловья – иначе каким образом он собирался его проверить?.. Удивляться этому, конечно, не приходится, поскольку Степаныч набирал сотрудников, можно сказать, с улицы. Разумеется, активность столь колоритной фигуры, как Соловей-разбойник, не могла не привлечь внимание поркианского резидента... Вряд ли Усладова заинтересовал контрабандный товар – скорее, ему нужна Дорога гельфов... По словам Найка, поркам подвластен лишь участок от Орлана до Эборака: именно им они воспользовались при нападении на замок барона Гилроя. Но нужен им, понятно, не Эборак. Именно Земля чем-то их привлекла.

– Резидент интересовался Кощеевым царством? – спросил я у Сиротина и Найка.

– Разговор был,– слаженным дуэтом подтвердили разоблаченные агенты.

– Ты присматривай за воротами,– предостерег я Соловья.– Не исключено, что они вот-вот подвергнутся атаке со стороны основного мира.

– Стережем как зеницу ока. Не волнуйся, Виктор Алексеевич, мы не настолько глупы, чтобы пускать туда конкурентов. Сил у нас пока в достатке – дадим острастку любому, кто сунется!..

Будем надеяться, что это действительно так... Насколько я знаю порков – очень упрямые и очень коварные существа. Если уж они задумали пробраться гельфийской дорогой на Землю, то сделают все возможное, чтобы добиться своего.

– Предупреди Калидиса, что в ближайшее время возможна еще одна атака на замок Элубей. Пусть Гилрой не расслабляется.

– Вот козлы эти порки! – расстроился Соловей.– Поломают коммерцию... А дело только-только пошло в гору...

– Официально предупреждаю вас, Евграф Виленович,– строго посмотрел я на Сиротина,– в случае продолжения сотрудничества с Усладовым вас ждет Межпланетный суд. Магадан не обещаю, но на Тартар вы вполне возможно попадете.

– А что такое Тартар? – не понял Сиротин.

– Место вечной скорби,– слабо улыбнулся Найк.– Лучше, Евграф, на кол сесть, чем отправиться туда.

Адрес Аркадия Канарейкина я узнал у Александра Сергеевича Караваева. Наталья опять вызвалась меня сопровождать. Возражать я не стал: ее участие в разговоре могло быть весьма полезным. Во-первых, она знала этого Кенара, а во-вторых, обладала способностью развязывать языки и самых молчаливых мужчин. Делала она это, правда, совсем не по-женски, прибегая к кулакам там, где Евины дочери предпочитают обольщение... Воинственная жена досталась брату Нику, и очень хорошо, что это его, а не мои проблемы!..

Канарейкин явно жил не в хоромах... Как я успел заметить еще во время первого визита на планету, земляне предпочитают обитать не в замках, а в малогабаритных ячейках, которые они называют квартирами... Дарья уверяла, что все дело в деньгах. Мол, на замки и дворцы у большинства землян не хватает средств... На мой совет – взять да и отменить деньги, которых все равно не хватает,– она лишь покрутила пальцем у виска. Оказалось, что я не первый умник, упавший с небес на Землю: были и до меня реформаторы, мечтавшие о том же. Однако у них ничего не получилось: и деньги они не отменили, и замки не построили для всех желающих... Возможно, все дело в климате, возможно, в психологии землян, но без денег они пока обходиться не способны...

Впрочем, не одни они такие во Вселенной. На том же Эбораке для товарообмена широко используют черные жемчужины, о которых хлопотал Сиротин... В последние годы мне пришлось довольно много путешествовать по разным планетам, выполняя поручения Высшего Совета и своего отца. Должен сказать, что жизнь далеко не везде устроена так, как на Парре или на Сирине. То есть далеко не везде, увы, люди живут в замках, дворцах или просторных домах... Многие еще ютятся в лачугах или вообще не имеют крыши над головой.

Иные цивилизации устроены совершенно нелепо! Их правители, вместо того чтобы заботиться о своих согражданах и подданных, дерут с них три шкуры!.. Поначалу меня это поражало, возмущало и вызывало сильное желание навести порядок. Мой пыл остудил отец и король Алекс Седьмой, заявивший, что свобода и процветание не падают на людей с небес и что усилия залетных героев не столько помогают процессу эволюции, сколько вводят людей в соблазн... Возможно, он прав...

Мы довольно долго простояли у двери, тревожа тишину, царившую в апартаментах Аркана Кенара, длинными настойчивыми звонками. После того как нетерпеливая Наталья стала бить ногой в дверь, из квартиры послышалось недовольное бурчание, а потом на пороге возник хозяин – опухший после сна и бурно проведенной ночи да к тому же еще и небритый. Увидев меня, он очень удивился, а Наталью в первый момент не узнал.

– Чего надо? – не очень вежливо спросил он.

– Шоколада! – надменно ответила моя спутница и, отодвинув удивленного хозяина, вошла внутрь.– Допился до чертиков – своих не узнаешь?!

– Фу ты,– провел рукой по мятому лицу Канарейкин.– Лезут в дом ни свет ни заря...

В квартире царил беспорядок. На столе стояла пустая бутылка из-под водки, на блюдечке лежал обглоданный хвост селедки... Судя по всему, хозяин расслаблялся перед сном. Результаты его «расслабухи» мы как раз и наблюдали: Канарейкин мучительно соображал, кому и чем он обязан столь неожиданным визитом?.. Наконец его осенило, и он расплылся в добродушной улыбке.

– Наташка Караваева, что ли?

– Не Караваева, а принцесса Арамийская.

– Ты смотри, что на белом свете делается! – покачал Канарейкин чугунной головой.– Та – натуральная ведьма; эта – принцесса... Ты что, за араба замуж вышла?

– При чем тут арабы? – в свою очередь удивилась Наталья.– У тебя, часом, извилины не перепутались?

– Подожди,– вспомнил Кенар.– Ты вроде бы за Мышкиным была замужем?

– С Никитой Мышкиным вы, следовательно, знакомы? – взял я бразды в свои руки.

– Допустим,– не стал отрицать Аркан.– Он мне помог устроиться на работу в «Кощеево царство» – будь оно неладно!

– Мало платят? – посочувствовал я.

– Платят, положим, немало,– задумчиво почесал затылок Канарейкин.– Вот только народ там подобрался странный... У меня чуть крыша не поехала, когда я кое-что увидел... Можете считать меня придурком, но она летала, и он с ней!

На лице Канарейкина читалось смущение. Он настороженно следил за нами, ожидая то ли смеха, то ли диагноза. Поскольку мы вежливо молчали, продолжил рассказ:

– Я ведь не пил, клянусь мамой! Ну, принял всего-то грамм сто после напряженного трудового вечера... И вдруг – нате вам! Глянул в окно, а там она!

– Кто – она? – рассердилась Наталья.– Что ты ходишь, как кот вокруг сметаны?

– Мара летит на метле, а у нее за спиной – Федька! Заложили вираж перед окном гримуборной, и были таковы!

– Федька – вампир Фреди Крюгер? – спросил я.

– Вампиром он стал недавно,– махнул в мою сторону рукой Кенар.– До этого в охранной фирме работал.

– А вы Фреди Крюгера давно знаете?

– Федьку-то? Мы с ним за одной партой сидели. Потом пути наши разошлись, но изредка мы встречались.

– Значит, ничего предосудительного прежде вы за ним не замечали?

– Ничего. Нормальный мужик... Когда Мара его на Лысую гору пригласила, я решил, что это остроумная шутка. Мне и в голову не приходило, что они действительно полетят, да еще и на метле!.. Черт знает что такое! Центр Москвы... Наше бурное время... И вдруг на тебе – ведьма с вампиром отправляются на шабаш!.. Слушайте, может, у меня просто крыша поехала?

Канарейкин смотрел на нас с надеждой, видимо ожидая опровержения своих ночных страхов, которые он пытался заглушить лошадиными дозами водки... Надо сказать, что на Земле очень много пьют, и предпочтение отдают не вину, а сорокаградусной. Потом сильно удивляются, что им чудится нечто!.. Иногда, конечно, действительно чудится... Но в данном случае мы имели дело явно не с белой горячкой. Просто Аркан Кенар – неподготовленный человек. Вот и впал в замешательство, обнаружив в своих знакомых черты, выходящие за рамки общепринятого... Вампиров, как я заметил, народ вообще не любит! Зато к ведьмам относятся более терпимо – особенно лица мужского пола...

– Ну и чего ты икру мечешь? – пожала плечами Наталья.– Подумаешь – ведьма!

– Я тебя умоляю, красавица, не надо меня утешать!.. Понимаю, что свихнулся и карьера моя кончена!

Канарейкин потянулся к бутылке, но она уже опустела. Досада, которая появилась на его лице, описанию не поддается. Однако не все еще было потеряно! На дне стакана оставалось грамм пятьдесят спиртного... Дрожащая рука Кенара метнулась за порцией лекарства, но – увы! Стакан повел себя странно и артисту не дался: сначала он просто отодвинулся в сторону, а потом оторвался от стола, пролетел несколько метров по воздуху и утихомирился в Натальиной руке... Канарейкин так и застыл с открытым в предвкушении водки ртом.

Честно говоря, я тоже удивился – хотя и в гораздо меньшей степени, чем страдающий с похмелья Аркан. Никак не ожидал, что Наталья не чужда магическому искусству. Причем то, что мы наблюдали, вполне можно было отнести к магии довольно высокой пятой категории.

– Получилось! – обрадованно воскликнула Наталья и даже попыталась захлопать в ладоши, но ей мешал стакан.

– Еще одна ведьма! – выдохнул в ужасе Аркан Кенар и обреченно рухнул на тахту.

На артиста больно было смотреть. Во-первых, жуткое похмелье, способное выдавить жалость даже из каменного сердца; во-вторых, нервное расстройство, чреватое весьма серьезными последствиями... Не склонная к всепрощению Наталья все-таки не выдержала душераздирающего зрелища и отдала вожделенный стакан:

– На уж, пей, алконавт... Мне бы научиться водку в воду превращать – полстраны на ноги поставила бы!..

Мои запросы формулировались куда скромнее: я всего лишь хотел найти Фреди Крюгера и задать ему несколько вопросов. Слегка очухавшийся после «лекарства» Канарейкин выразил горячее желание помочь: манипуляции со стаканом произвели на него глубоко оздоравливающее впечатление. В конце концов, если летают предметы домашнего обихода, то почему бы не летать женщинам?.. Прямо скажу: не понял, на каких логических посылах выстроено умозаключение, к которому пришел оживший Кенар, и не постеснялся высказать свое недоумение вслух.

– Ну как же? – удивился Аркан.– Народная мудрость: водка без бабы – деньги на ветер...

Мне тоже в этой связи пришла в голову народная мудрость: век живи – век учись... Впрочем, озвучивать ее я не стал, посчитав в данных обстоятельствах неуместной.

– Федькин адрес у меня есть,– сказал Канарейкин, поднимаясь с дивана.– Если вы на машине, то здесь десять минут ходу...

Мы были на новеньком «мерсе», подаренном Наталье заботливым мужем. За время, проведенное на Земле, я уже настолько привык к механическим тележкам, что даже не замечал гари, ими распространяемой... Наверняка земляне и по этому поводу изобрели «мудрость» – что-нибудь вроде «стерпится—слюбится»... Лично я порекомендовал бы им вместо филологических изысканий озаботиться изысканиями экологическими, чтобы не травить себя и гостей всякой химической гадостью...

8

Земля. Москва. Информация к размышлению

Федору Крюкову не обломилось на празднике жизни. В том смысле, что его ночная гостья, приняв ванну, плотно позавтракала, но ничего, кроме «спасибо», ему не предложила... Сам Федор, сбитый с толку ночными приключениями и своими собственными размышлениями по поводу то ли ведьмы, то ли инопланетянки, инициативу проявлять не стал. Более того, вздохнул с облегчением, когда странная гостья, одолжив у хозяина джинсы и рубашку и слегка над ними поколдовав, покинула квартиру.

Конечно, если рассматривать поведение Крюкова с точки зрения служебной целесообразности, то оно было просто глупым: оперативный работник, прежде чем выпустить объект из поля зрения, должен выпытать всю его подноготную – адреса, связи... На худой конец – снять отпечатки пальцев... Крюков же не удосужился узнать ни адреса Мары, ни ее фамилии!.. Впрочем, если она – инопланетянка, то фамилия у нее, естественно, фальшивая.

Кошмар какой-то!.. Человек с более слабой, чем у Федора, психикой, наверное, давно уже свихнулся бы от впечатлений, а лейтенант лежал на диване и пытался проанализировать создавшееся положение.

Мелькнула мысль об отчете вышестоящему начальству, но Крюков ее отбросил как преждевременную: лейтенант Конторы, летающий на метле,– это слишком смело даже для наших, склонных к демократии времен!.. Начальству нужны факты, а с фактами у Крюкова были большие проблемы. Пожалуй, не стоило зацикливаться на ночном полете и связанных с ним ощущениях – дабы не выпасть из реальности в до предела запутанный фантастический мир... Куда более перспективной для разработки Крюкову показалась история с контрабандой: вполне осязаемые «мерседесы» меняли на вполне натуральный черный жемчуг! Все – вещественно; есть о чем доложить начальству! Имеются даже конкретные фигуранты, которым можно предъявить обвинения!..

Спать Федору не хотелось. Пары часов полудремы на диване ему хватило, чтобы в половине девятого подскочить на ноги свежим, бодрым и готовым к кипучей деятельности. Вечно капризничавший старый «жигуленок» завелся с пол-оборота: Крюков счел это хорошим предзнаменованием. Ободряюще подействовала на него и Москва – деловая, суетливая, всем своим прозаическим видом опровергавшая нелепую мысль о том, что в ее пределах могут водиться какие-то там ведьмы, тем более инопланетяне... Двадцать первый век на дворе! Век технического прогресса и компьютерных технологий! Какие могут быть постукивания по дереву и поплевывания через плечо? Все в мире просто – как дважды два! Все давно изучено, заверено печатями и сдано в архив! А чудеса если и бывают, то только в сказках да в голливудских боевиках, которые Федор, к слову, терпеть не мог – за надругательство над правдой жизни...

Майор Кочубинский своим строгим и деловым видом утвердил Федора в мысли, что реализм есть лучшая и высшая форма искусства. Да, непосредственный начальник Крюкова вполне соответствовал образу офицера Конторы, созданному великим отечественным кинематографом в противовес разгульному Голливуду! То есть Кочубинский менее всего напоминал Джеймса Бонда. Федор не мог представить его несущимся на предельной скорости в автомобиле, прыгающим без парашюта из горящего самолета, соблазняющим встреченных женщин и вообще производящим бедлам, за который истинного разведчика уволили бы из органов в два счета без выходного пособия!..

– Есть результаты? – поднял на Крюкова мудрые глаза Кочубинский.

– Есть фамилии...

Майор внимательно выслушал подчиненного. По его сумрачному лицу трудно было понять, одобряет он действия лейтенанта или имеет к нему претензии служебного характера.

– Значит, Соловьев и Калидис... – задумчиво постучал карандашом по столу Кочубинский.– Калидис, судя по всему, грек... Что, разумеется, ни о чем не говорит.

– Сиротин намекал мне, что Степан Степанович Соловьев – вор с огромным стажем и обширными связями в криминальном мире.

– То есть вполне может оказаться, что «мерседесы»– ворованные?

– Скорее всего так оно и есть... Если документы в порядке, то зачем гонять машины ночью? Такую сделку легче провернуть днем.

– Логично,– согласился Кочубинский.– Остается черный жемчуг. Это еще что такое?

– Не исключено, что мы имеем дело с наркотиком.

– Очень даже может быть,– в очередной раз легко согласился с лейтенантом майор.– А при чем здесь инопланетяне?

– Возможно, просто пыль в глаза пускают доверчивым клиентам. Дескать, не местное дерьмо, а суперпрепараты, привезенные летающей тарелкой с далекой планеты Эборак.

– Не слишком ли фантастическая реклама?

– Так ведь покупатель-то у них необычный – обкуренный и обколотый с ног до головы! У них в мозгах давно все перемешалось. Глюки им понятнее, чем реальная жизнь!

– Тоже верно... Значит, так, товарищ лейтенант, я наведу справки о Соловьеве и Калидисе у наших коллег из МВД и Интерпола, а вы попытайтесь выяснить, кто поставляет «мерседесы» вашему знакомому и где у них находится перевалочная база. Желаю успеха!..

Окрыленный пожеланиями мудрейшего из начальников, Федор немедленно отправился в ночной клуб – с целью прощупать ситуацию и навести кое-какие справки... Увы, его сыскной пыл натолкнулся на полное непонимание подозрительных субъектов. Степан Степанович Соловьев отнесся к Фреди Крюгеру не то что враждебно, но настороженно... Слишком уж давить на криминального авторитета Крюков не решился – чего доброго, заподозрит в просителе если не сотрудника правоохранительных органов, то агента конкурентов, вынюхивающего производственные тайны...

Покидая кабинет шефа, Крюков столкнулся нос к носу с Евграфом Сиротиным, который в сопровождении рыжеватого молодого человека и ослепительной черноволосой красавицы направлялся в гости к Соловьеву. К счастью, Сиротин ни вскриком, ни взглядом не выдал своего знакомства с сотрудником Конторы. Что, разумеется, не давало Федору гарантий на будущее.

Крюков решил подождать Сиротина на выходе и на всякий случай объяснить ему, как невыгодно в наше время плести языком по поводу работающих в органах знакомых...

Минут пятнадцать лейтенант томился в «жигулях». Наконец рыжеватый молодой человек и красивая брюнетка покинули ночной клуб и сели в стоявший неподалеку белый «мерседес». Сиротин, некоторое время постояв на крыльце и проводив глазами отъехавшую машину, неспешно двинулся по тротуару.

– Евграф Виленович,– негромко окликнул его Крюков,– садитесь, пожалуйста, в «жигули».

Сиротин вздрогнул, поспешно оглянулся, лицо его исказила гримаса ужаса. Впрочем, он быстро узнал высунувшегося из окна автомобиля Федора и с облегчением перевел дух.

– Прошу! – коротко бросил ему лейтенант.

Сиротин охотно принял приглашение и, кряхтя, влез под жестяную крышу истрепанной дорогами и непогодами машины.

– Прямо скажем, скромное средство передвижения для деятеля сексуального искусства.

– Вы, кажется, на что-то намекаете, Евграф Виленович?

– Боже упаси, товарищ лейтенант. Просто пошутил. Я же понимаю – служба.

– Расскажите мне о ваших спутниках.

– Наталья Александровна Караваева-Мышкина – она же принцесса Арамийская, двадцати лет от роду, артистка, каратистка и садистка. Сегодня едва меня не изувечила... Красавин Виктор Алексеевич – он же принц Вик Нимерийский, посол по особым поручениям Высшего Совета Светлого круга; женат на москвичке, трое детей. Очень серьезный во всех отношениях молодой человек.

– И что делает на Земле посол по особым поручениям?

– По официальной версии – навещает тещу и тестя. А чем на самом деле занят и какие преследует цели – затрудняюсь ответить... В данный момент – разыскивает своего брата. Дело в том, что Никита Алексеевич Мышкин, он же принц Арамийский – он же Рыжий, он же Сынок, он же резидент паррийской разведки – пропал вместе с шофером Жигановского Василием Щегловым буквально на наших глазах.

– То есть как пропал?

– А вот так, уважаемый Федор Васильевич! Зашли в лифт, а выйти из него забыли. И где сейчас находятся– никто не знает... Магия – что тут поделаешь? Вы, вероятно, уже успели познакомиться с ее проявлениями в заведении Степана Степановича Соловьева?

– Я летал на метле с ведьмой Марой, Евграф Виленович.

– Обратите внимание, Федор Васильевич: я даже не удивился! Не кручу пальцем у виска, намекая на ваше нездоровье... Примите мои искренние соболезнования и, в свою очередь, посочувствуйте мне. Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я обратился в органы с этим, на взгляд непосвященных, идиотским заявлением?

– Понимаю,– кивнул головой Крюков.– Но мне почему-то кажется, Евграф Виленович, что вы рассказали мне не все.

– Федор Васильевич, дорогой, если я вам расскажу все, мне свернут шею. И сделают это на счет «раз-два». Вам, кстати, тоже не поздоровится. Чего доброго, прихлопнут и вашу Контору. Такая будет потеря для страны!

– Не иронизируйте, Евграф Виленович.

– Да какая тут ирония, Федор Васильевич? Вы просто не представляете могущество этих существ! Они всех нас в порошок сотрут – и не заметят!.. Хочу вас предупредить по поводу Мары, товарищ лейтенант: не вздумайте ее искать – во избежание ну просто очень крупных неприятностей!

Последние слова Сиротина прозвучали как угроза. Их даже можно было бы принять за шантаж, но после пережитого минувшей ночью Федор отнесся к сказанному, как к предостережению, не лишенному оснований.

– Что вы знаете о черном жемчуге?

– Если верить продавцам, то это – средство от импотенции. Стимулятор сексуальной активности... Я заказал десять килограммов. В наше склонное к загулам время столь ценный продукт пойдет нарасхват.

– Наркотическое вещество?

– Боже упаси. Достаточно повесить несколько жемчужин на шею, и вы – сексуальный гигант.

– За стимулятор платите долларами?

– Нет – «мерседесами».

– А почему вдруг «мерседесами»?

– По слухам, на планете Эборак большим спросом пользуются не только «мерсы», но и наши «жигули». Платят за них золотом, черным жемчугом и усьмягами.

– Что такое усьмяги?

– Подобие наших устриц, но обладают оздоровительным эффектом... Представляете, какие для нашего бизнеса открываются перспективы?

– Не представляю,– честно признался Крюков.

– Всепланетный рынок!.. Триллионы потенциальных покупателей!.. Америка отдыхает!.. Европа рыдает!.. Россия становится единственной супердержавой!.. И все – в рекордно короткие сроки!..

Федора открывающиеся перспективы не столько обрадовали, сколько насторожили. Зато Евграф Виленович прямо-таки пылал вдохновением! И, надо полагать, не он один испытывал восторг по поводу открывшейся калитки во Внеземелье... Однако давно и хорошо известно, что расширение контактов между цивилизациями неизбежно ведет к росту преступной деятельности!.. Пока бабушка надвое сказала, получат ли Земля и Россия прибыль, зато сюда уже успела через образовавшуюся щель заползти всякая инопланетная нечисть – Федор убедился в этом собственными глазами.

– Если вы Степана Степановича Соловьева имеете в виду, то напрасно, товарищ лейтенант. Соловьев – нечисть наша, исконно посконная и сермяжная... Мара – другое дело. Вы, конечно, ничего не слышали о порках?

– Не доводилось.

– На месте вашего ведомства я бы обратил внимание на Усладова Валерия Викторовича – видного столичного бизнесмена. И не спрашивайте меня больше ни о чем, Федор Васильевич: сам знаю ненамного больше вашего. Пользуюсь слухами и догадками. Усладов готовит что-то страшное и разрушительное для всей планеты.

– А звездные принцы?

– Понятия не имею, какие цели преследуют эти молодые люди, но точно знаю, что Усладову они – враги.

– Спасибо за информацию, Евграф Виленович. Если у вас возникнут проблемы, то позвоните по этому телефону. Спросите либо меня, либо майора Кочубинского...

Сиротин неспешным шагом отправился в офис, к которому его любезно доставил компетентный водитель, а Федор довольно долго просидел за рулем своего автомобиля в глубокой задумчивости. Ситуация, что ни говори, щекотливая... Одно дело – следить за контрабандистами, и совсем другое – инопланетная агрессия, грозящая подорвать основы Российского государства, а то и вовсе уничтожить земную цивилизацию. Скрывать такую информацию – пусть даже она выглядит бредовой – должностное преступление по меньшей мере!.. С другой стороны, велик риск быть непонятым вышестоящими товарищами, для которых ирреальность сродни ненаучной фантастике, не имеющей к делам Конторы ровным счетом никакого отношения.

...Майор Кочубинский выслушал доклад подчиненного с большим вниманием. Конечно, Крюков сделал все, чтобы сообщить полученные от Сиротина сведения в более-менее приемлемом виде. Упор он сделал на то, что в лице Евграфа Виленовича органы имеют весьма специфического информатора, обладающего болезненным воображением, но это, разумеется, не повод от него отмахиваться.

– Следовательно, контрабандный канал все-таки существует? – сразу же ухватил существенное Кочубинский.

– Выходит, так... Мне кажется, что следует обратить внимание и на Усладова, возможно – установить за ним наблюдение. Верить в его инопланетное происхождение мы не обязаны, тем более докладывать об этом генералу, но поставить руководство в известность о возможности подготовки им террористического акта мы должны.

– Уж больно источник ненадежный,– поморщился майор.– Этот псих черт знает что может наплести.

– Не наша забота. Генерал сам поручил разобраться с Сиротиным. Вот мы и разбираемся.

– Логично,– вздохнул Кочубинский.– Пожалуй, рискну доложить генералу об Усладове... А за тобой, Федор,– канал контрабанды.

– Хорошо, Николай Валерьянович. Сегодня же попытаюсь проникнуть на склад, куда пригоняют «мерседесы» и свозят товар, предназначенный для поставок.

– Риск,– предостерег Кочубинский.

– Зато есть шанс выяснить, кто за всем этим стоит, и раскрыть всю преступную цепочку... Разрешите выполнять, товарищ майор?

– Выполняйте, товарищ Крюков...

План у Федора был простой, можно даже сказать – примитивный. Он собирался забраться в багажник «мерседеса», приготовленного Сиротиным для обмена, предварительно просверлив в нем отверстия для дыхания и наблюдения... Конечно, велика опасность обнаружения – тут майор Кочубинский прав... Зато успех сулил Крюкову большие приобретения – возможно, даже внеочередное звание... К тому же Федора мучило прямо-таки болезненное любопытство. Как ни пытался он расставить произошедшее с ним и услышанное от Сиротина по полочкам, в результате получался абсурд! Будучи от природы человеком трезвомыслящим, лейтенант Крюков не мог признать существования нечистой силы и инопланетян даже в качестве фантастического допущения, а уж тем более – в реальности.

Его осторожность находила полное одобрение у майора Кочубинского, которому тоже не улыбалось прослыть в глазах начальства легковерным идиотом. Контора – это вам не Голливуд с его «Секретными материалами»! Тут, прежде с чем трепаться об инопланетянах, надо схватить за руку хотя бы одного «зеленого человечка», а лучше представить в качестве доказательства летающую тарелку! В последнем случае смело можно рассчитывать не только на старлея, но и на капитана...

Вдохновленный столь приятной перспективой, лейтенант Крюков осмотрел стоянку подле сиротинского офиса и без труда обнаружил искомое: два новеньких «мерседеса», поблескивая полированными боками, ждали перемен в своей судьбе, судя по всему – далеко не ординарных...

Крюков поставил рядом с забугорной роскошью свой потрепанный «жигуленок» и занялся соседней машиной, стараясь не привлекать к себе внимания. Обстоятельства лейтенанту благоприятствовали: охранник хоть и наличествовал на объекте, но нес свои обязанности спустя рукава... Оборудовав лежбище, Крюков, однако, не занял его сразу – дабы не заработать радикулит в ходе продолжительного пребывания в крайне неудобной позе. Он бдительно следил за всем, что происходило в округе.

Ничего подозрительного или просто заслуживающего внимания за час наблюдений не случилось, и лейтенант без помех предался размышлениям, перебирая в уме самые разнообразные варианты. Версии – одна нелепее другой – позволили Федору скоротать время до той минуты, когда на стоянке появился Евграф Виленович в сопровождении четверых молодых людей, двое из которых были, судя по всему, водителями. Разглядывать их Крюков не стал, поспешно нырнув в багажник «мерса». Лежать оказалось жутко неудобно, но тут уж ничего не поделаешь – служба... Федор на всякий случай проверил, как вынимается из кобуры пистолет, и замер, боясь привлечь к себе внимание малейшим шорохом. Ждать пришлось недолго. Сиротин и трое его подручных разместились во второй машине, а в «мерседес», который облюбовал лейтенант, сел только водитель.

Ехали минут двадцать. Крюков даже не успел подремать на своем неуютном ложе, как машина остановилась. Послышались голоса, заскрипели железные ворота. Водитель покинул «мерседес», чтобы никогда уже больше в него не возвратиться.

– А когда я могу получить свой товар? – услышал Федор голос Сиротина.

– Да хоть сейчас,– отозвался Соловьев.

– Машины проверять будете?

– А чего их проверять? Не обманете чай – не в ваших интересах...

От слов Соловья у Федора полегчало на душе. Пока все складывалось удачно. Если уж при свете дня контрабандисты не стали осматривать машину, то ночьютем более в багажник не полезут!..

До наступления темноты, по расчетам Крюкова, оставалось приблизительно около часа. Срок, конечно, весьма приличный – когда лежишь неподвижно в согнутом положении... Федор изначально настраивал себя на подвиг терпения и воздержания, но, к счастью, совершать его не пришлось. Вновь заскрипели ржавые ворота, и голоса, звучавшие буквально над головой Федора, стихли. Похоже, склад или ангар, куда загнали «мерседесы», опустел – лейтенант, как ни вслушивался, не сумел зафиксировать ни звука, ни шороха.

Он осторожно выбрался из багажника и размял затекшие члены. В довольно обширном помещении стояли шесть машин различных марок. Кроме «мерседесов», имелись два «жигуленка» десятой модели, «Нива» и «форд»... Почему контрабандисты сбывают за один раз именно шесть автомобилей, а не, скажем, пять или семь,– Крюков не знал. Возможно, простая случайность, но не исключено, что в цифре таился некий смысл...

Побродив по складу, Федор обнаружил кучу самых разнообразных вещей: фотоаппараты, магнитофоны, одежду, батарейки, аккумуляторы, бочки с бензином... В самом углу стояли старинные сундуки, разукрашенные причудливыми рисунками, напоминавшими китайские иероглифы. Недолго думая Крюков открыл один из них и был просто потрясен невиданным зрелищем.

Его глазам предстала золотая посуда столь искусной работы, что все ведущие земные аукционы задохнулись бы от зависти!.. Впрочем, копаться в чужих вещах лейтенант не собирался. Он искал черный жемчуг и нашел его – в последнем сундуке.

Жемчуг был крупным – едва ли не с голубиное яйцо! – и идеально круглым. Вряд ли его принимали на счет – несмотря на дороговизну... Федор недолго думая захватил пригоршню черных шариков и ссыпал себе в карман, надеясь, что никто не хватится пропажи, а если хватится, то Крюков будет уже далеко отсюда... Зато у экспертов Конторы появится возможность установить, из какого вещества сделано лекарство от импотенции!..

Обследование склада заняло довольно много времени, поскольку проводилось в полумраке, почти в темноте – под тусклый свет фонарика. Лейтенант так увлекся, что едва не прозевал приближение хозяев товара. К счастью, он успел скрыться в багажнике, прежде чем открылись ворота.

Взревел двигатель «мерседеса», и затаившийся Федор смог перевести дух. Путешествие-расследование вступило в решающую фазу.

На этот раз Федору пришлось изрядно поскучать в своем убежище, а также пережить ряд неприятных моментов, связанных с передвижением по проселочной дороге. Крюков нисколько не сомневался, что везут его к тем самым светящимся воротам, у которых он минувшей ночью прятался вместе с ведьмой Марой. И когда над ним зазвучали знакомые голоса, он не очень удивился.

К сожалению, обзор из багажника был никакой – в лучшем случае Федор видел лишь полотно дороги. Слышать он тоже ничего практически не слышал – кроме отдельных слов, долетавших справа. Видимо, там шел торг, который, впрочем, не затянулся... Водитель заглушил двигатель и, судя по хлопнувшей дверце, покинул машину.

Скоро дверца хлопнула во второй раз – место водителя занял другой человек, даже не попытавшийся запустить мотор. Машина покатилась – но не сама по себе, а под воздействием усердных помощников, чье сопение Крюков слышал довольно отчетливо.

Двигались так добрых двадцать минут. Лейтенант никак не мог взять в толк – зачем эти люди напрягаются, вместо того чтобы повернуть ключ зажигания? В конце концов, машины предназначены вовсе не для того, чтобы их толкать, а в некотором роде как раз наоборот: умные люди на них ездят!..

Двигатели взревели приблизительно через час после начала движения, заставив Федора вздрогнуть. Правда, рев продолжался недолго – буквально через пять минут все стихло, а «мерседес» остановился... Крюков сообразил, что путешествие закончилось. Пора было покинуть убежище – пока сыщика не обнаружили... Увы, он явно запоздал!..

Багажник внезапно открылся, и чей-то удивленный вопль заставил Федора стремительно распрямиться. Впрочем, слово «стремительно» в данном случае звучит слишком сильно: трудно проявить расторопность при затекших членах!..

Пока лейтенант Крюков обретал себя, его вытащили из тайного убежища и явили удивленному миру. Мир встретил лазутчика хрюканьем, сопеньем, хаканьем и прочими скотскими звуками, которые, видимо, выражали удивление. По слоновьим хоботам Федор опознал глеков, а по заросшим волосами образинам – ресков. Были и другие странные существа – с отвисавшими до плеч щеками и с большими водянистыми глазами. Эти хоть и отдаленно, но все же напоминали людей... Нет, Федор Крюков не удивился, оказавшись в столь странной компании,– он просто потерял дар речи!.. Разумеется, лейтенант видел на фотографии рядом с Василием Щегловым глека и реска, но тогда он полагал, что это – шутки кинематографистов, а отнюдь не природы! Теперь приходилось признать, что перед ним не ряженые, а самые что ни на есть натуральные существа, для которых подобное обличье столь же естественно, как для Федора его собственная физиономия. Люди среди этого инопланетного сброда тоже были, но родню в Крюкове они не опознали и вели себя по отношению к нему нисколько не дружелюбнее прочих... По выражениям лиц, рож и рыл лейтенант сообразил, что готовится расправа без суда и следствия. И свершиться она может в любую секунду, поскольку мечи уже извлечены из ножен и занесены над головой пришельца.

– А в чем дело? – разыграл удивление Федор.– Я пришел к вам с миром.

– Вы кто? – задал Крюкову разумный вопрос подошедший человек, в котором лейтенант без труда опознал Калидиса.

– Фреди Крюгер,– представился Федор.– Певец. Работаю на Степана Степановича Соловьева.

– Не певец он, а вампир! – Крюков с удивлением узнал в приближающемся субъекте сатира Кукиша – того самого, который приревновал его к ведьме Маре.– Лазутчик он! Чего там, рубите ему голову, ребята!

«Ребята» согласно захрюкали и закхекали, готовясь исполнить разумный призыв. К счастью, в дело вмешался Калидис, который жестом восстановил порядок и громко распорядился:

– Ведите его к барону! Там разберемся, что за фрукт и зачем к нам заявился...

Тут только Федор обнаружил, что находится в довольно обширном дворе громадного замка, стены которого сложены из каменных блоков. Крюкову хоть и не приходилось бывать в средневековых рыцарских хоромах, но представление о них он имел – ну, хотя бы по фильмам, которые видел в детстве.

Владение неведомого барона, в гости к которому столь неожиданно попал лейтенант, очень напоминало логово пса-рыцаря, угнетающего с помощью своей дружины окрестное население. Существенный диссонанс в средневековый пейзаж вносили новехонькие машины числом около двадцати, аккуратно стоявшие у каменной стены, словно на стоянке перед супермаркетом.

Сопротивляться было совершенно бессмысленно: ворота замка плотно закрыли, а подъемный мост подняли. Даже если бы Федор и вырвался из рук пленивших его существ, бежать особенно некуда.

Крюкова сразу обыскали, отобрав пистолет и паспорт, потом грубо толкнули в спину и потащили под руки под своды огромного здания, где, надо полагать, находилась резиденция хозяина замка. Крюков попробовал пошевелить плечами, и понял, что попал в лапы громил, превосходивших его физической силой. Реск справа и глек слева в два счета «загнули салазки» чрезмерно активному пленнику. Шедший впереди Калидис оглянулся и осуждающе покачал головой:

– На вашем месте, молодой человек, я бы не усугублял ситуацию...

Совет был дельным, и Федор принял его с благодарностью.

Никакой особой роскоши Крюков в замке не обнаружил. Абсолютно голые стены, кое-где украшенные дурно сработанными гобеленами. Пол выложен тяжелыми плитами, которые не пощадили ни время, ни ноги, обутые в грубые солдатские башмаки. Лейтенант успел пару раз споткнуться, прежде чем его ввели в приличных размеров зал с камином. По случаю жаркой погоды камин не функционировал, зато подле него стоял человек, показавшийся Крюкову знакомым. Пока он напрягал память, пытаясь вспомнить, где видел этого смазливого молодого блондина, заговорил длиннорукий и громогласный барон, сидевший в кресле у стрельчатого окна:

– Это что еще за образина?

Нельзя сказать, что Федор Крюков числил себя в писаных красавцах, но все же внешностью своей он не выходил за рамки параметров среднестатистических граждан. То есть имел средних размеров нос (уж никак не хобот!), средней полноты губы и самые обычные голубые глаза. Что же касается волос на лице и теле, то здесь он далеко уступал как рескам, так и заросшему полуседой бородой барону... Словом, с какой стороны ни посмотри – лейтенант Крюков был молодец хоть куда, никоим образом не подходя под оскорбительный отзыв о нем грозного феодала.

– Вот его бумаги,– доложил Калидис и протянул паспорт блондину.

– Любопытно... – Молодой человек оторвался от камина и подошел к окну.– Крюков Федор Васильевич, уроженец города Москвы. Холост, детей не имеет...

Надо сказать, что «уроженец города Москвы» в ту минуту пребывал в некоторой растерянности. То есть в растерянности он пребывал с первой секунды появления в замке, населенном странными существами. Он уже почти смирился с мыслью, что каким-то непостижимым образом очутился на другой планете, но в эту выстраданную схему никак не укладывался блондин, не только говоривший по-русски, но и свободно читавший на родном языке Федора.

– Ну а к нам ты зачем приперся? – недовольно глянул на пленника барон.

– Случайно получилось... – попробовал оправдаться Федор.– Выпил лишнего, прикорнул в открытом багажнике, а проснулся здесь.

– Нам он представился как Фреди Крюгер,– доложил хозяину Калидис.– Сатир Кукиш, сопровождавший груз, считает его вампиром.

– Кровь мы, случается, льем, но никогда не пьем...– вздохнул бородатый барон.– С вампирами у нас разговор короткий: осиновый кол в брюхо – и дело к стороне!

– Я артист! – прокашлялся Федор.– А ваш Кукиш просто-напросто ревнивый дурак! У него на меня зуб из-за Мары.

– Кто такая Мара? – пристально посмотрел на Крюкова блондин.

– Может, стриптизерша, может, ведьма, а может, инопланетянка.

– Исчерпывающий ответ,– усмехнулся молодой человек.

Крюков мучительно напрягал память. У него почти не осталось сомнений в том, что этого парня он видел! И видел, разумеется, на Земле – поскольку на иных планетах Федору до сих пор бывать не приходилось даже во сне.

– Твое мнение, благородный принц Алекс: вампир он или не вампир?

– Я артист! – снова выкрикнул Крюков, и тут же его осенило: с красивым блондином его свела не жизнь, а кино, снятое расторопным Мышкиным. Фильм под названием «Царевич Елисей» Федор смотрел в квартире Канарейкина – тогда и обратил внимание на ловко орудовавшего мечом блондина!.. Аркадий назвал исполнителя роли царевича Елисея провинциалом, но, выходит, ошибся. Благородный принц Алекс, судя по всему, был старшим братом принца Ника Арамийского.

– А как поживает прекрасная Зульфия – жертва сексуальных домогательств Сени Курицына?

В глазах блондина, устремившихся на Крюкова, заплясали веселые искорки. Судя по всему, он уловил суть вопроса – в отличие от пребывавшего в полном недоумении барона.

– Так вы знакомы с Кукуем?

– Шапочно,– слегка покривил душой Федор.– Зато я хорошо знаком с вашим братом, принц Алекс. Именно он рекомендовал меня на работу.

– Благородный Ник Арамийский якшается с вампирами? – вскинул удивленно глаза барон.

– Он не вампир, благородный Гилрой, он – артист,– усмехнулся блондин.– На Земле живут странные люди: им мало реальности, и они без конца пытаются создать ее жалкое подобие.

– Это что же, новый род магии?

– Можно сказать и так,– пожал плечами Алекс.– Я бы назвал это магией развлечений.

– Петь умеешь, артист? – грозно нахмурил брови Гилрой.

– Да! – твердо сказал Крюков, хотя, задай ему такой вопрос кто-нибудь на Земле, он, безусловно, ответил бы отрицательно.

– Калидис,– обернулся к слуге барон,– принеси инструмент.

«Грек» исчез, но уже через минуту вернулся с самой обычной земной гитарой. Крюков не стал задавать вопросов по поводу того, откуда она здесь взялась: если Соловью удается перебрасывать на другую планету автомобили, то о гитаре можно не спрашивать.

– А что вы предпочитаете?

– Пой, вампир, или на кол посажу!..

Крюков от великой растерянности едва не грянул песню Аркана Кенара про кровососущих тварей, но вовремя сообразил, что в такой аудитории это будет равносильно смертному приговору. И изобразил «Батяню-комбата»!

Барон Гилрой оказался благодарным слушателем. Даже уронил слезу в концовке. Реск, стоявший справа от исполнителя, всхлипнул; глек – хрюкнул; Калидис едва не зарыдал в голос... Словом, песня взяла за живое.

– Угодил, артист! – Гилрой хлопнул в ладоши.– Калидис, вина моему новому другу.

Кубком вина дело, естественно, не ограничилось. Тут же организовался пир на весь мир. Слегка захмелевший Федор раз пять (а возможно и десять!) исполнил «Батяню» перед почтенной публикой. Такого успеха Фреди Крюгер не имел даже в ночном клубе!.. Аплодировать обитатели замка не умели, зато хрюкали и вопили от души.

...После четвертого кубка лейтенант решил, что в зале собрались жутко симпатичные ребята, дружбой с которыми можно гордиться. Поэтому в качестве звезды эстрады он охотно фотографировался с присутствующими и даже принялся раздавать автографы – чем окончательно расположил к себе всех.

– Слушай, артист, научи меня играть на гитаре,– обратился к Федору Гилрой.

– Раз плюнуть, твое благородие! – охотно откликнулся перебравший горячительного в приятной компании лейтенант.– Главное – пальцы правильно расставить...

Надо сказать, у барона Гилроя с музыкальным слухом все было в порядке, а привыкшие к мечу пальцы оказались на редкость гибкими... За пару часов обучения инструментом он, конечно, не овладел, но несколько аккордов усвоил твердо. Его игра на гитаре произвела на простодушных дружинников еще большее впечатление, чем выступление Федора. Словом, вечеринка прошла удачно, а чем она закончилась – лейтенант слегка запамятовал: уж очень крепкое подавали к столу вино...

Проснувшись поутру, Крюков не сразу сообразил, где находится, а сообразив – ужаснулся собственному легкомыслию. Таких проколов разведчикам не прощают!..

Кроме всего прочего, Федор боялся, что наболтал лишнего... Вообще-то недержанием речи он никогда не страдал, но ведь и напился до полной потери памяти первый раз в жизни!.. Оправданием ему, конечно, могла служить непривычная обстановка, в которой он оказался, но это слишком хилое оправдание для уважающего себя профессионала, который в любой самой абсурдной ситуации должен сохранять голову ясной и светлой.

К слову, проснулся Федор не на средневековом ложе под балдахином, а на самой обычной раскладушке, выставляемой обычно для внезапно нагрянувшего гостя в наших среднестатистических семьях!.. Фантасмагория, судя по всему, продолжалась, и даже похмельный синдром не внес в ее запутанное течение ничего нового и существенного.

Анализировать ситуацию Крюков даже не пытался. Когда действительность начинает соответствовать законам бреда, самое лучшее – подчиниться течению жизни и просто наблюдать за происходящим, храня в сердце надежду, что рано или поздно все как-нибудь да образуется...

Нельзя сказать, что апартаменты, в которые поместили Федора, поражали роскошью: небольшая комнатушка с одним-единственным подслеповатым оконцем... Правда, была здесь все-таки и лохань с водой – холодной, которая сразу освежила и привела в чувство раскисшего от впечатлений лейтенанта. Окончательно заставил его прийти в себя неожиданно появившийся принц Алекс.

Блондин сел на единственный стул, стоявший в углу каморки, и с интересом уставился на Федора. Менее всего посетителя можно было назвать простодушным: такого обвести вокруг пальца куда труднее, чем барона Гилроя.

– Вчера вы обмолвились, дорогой Крюков, что знакомы с моим братом Ником Арамийским?

– Я его знал как режиссера и актера Никиту Мышкина... – попробовал увильнуть от прямого ответа Федор, но, что называется, не на того напал.

– Федор Васильевич, вам лучше быть со мной откровенным. Я осуществляю общее руководство в этом секторе по поручению своего отца короля Алекса Седьмого и Высшего Совета Светлого круга. В моей власти либо отпустить вас на Землю, либо отправить на Тартар... Сдается мне, что вы не совсем тот человек, за которого себя выдаете.

– Не понимаю вас, принц. Неужели вы считаете, что я вампир?

– Нет... Но вы очень похожи на агента порков, и это куда серьезнее, чем если бы вы оказались просто вампиром... От кого вы узнали, что мой брат Ник – инопланетянин?

– От Евграфа Сиротина,– честно признался Крюков, дабы не запутаться в показаниях, ибо в лице принца Алекса он, похоже, имел дело с человеком весьма осведомленным в земных делах.– Мы познакомились на одной пирушке. Все уже изрядно хватили спиртного. Речь зашла о фильме «Царевич Елисей», и Евграф Виленович понес ахинею. Никто ему, разумеется, не поверил, поскольку у Сиротина репутация человека, склонного к белой горячке.

– А вы видели фильм?

– Да. Поэтому хоть и не сразу, но узнал вас. Кроме всего прочего, вы похожи на своих братьев.

– Вы, следовательно, знакомы и с Виком?

– Просто видел его вчера в ночном клубе у Степана Степановича Соловьева. И даже краем уха уловил, что речь шла об исчезновении вашего брата Ника. Подробностей я не знаю, но якобы Никита с Васькой Щегловым пошли в гости к Казюкевичу и не вернулись.

– О чем еще рассказал вам пьяный Сиротин?

– Упоминал о каком-то Усладове, который является агентом или резидентом таинственных инопланетных существ... Я же говорю: мы к его словам не прислушивались, посчитав их пьяным бредом.

– А в машине вы как оказались?

– Если честно, то из-за жемчужин... – разыграл смущение Федор, извлекая из кармана черные горошины.– Не обладая большими средствами, я решил прибегнуть к... заимствованию.

– То есть к краже,– усмехнулся Алекс.

– Увы,– сокрушенно развел руками Крюков.– Но поскольку вор из меня никудышный, я едва не попался. В складе появились люди. Мне не оставалось ничего другого, как спрятаться в багажник. Вот так я и оказался на чужой планете. Как она, кстати, называется?

– Эборак... Зачем вам понадобился черный жемчуг?

– Только вам и только под большим секретом, принц Алекс: «Я встретил девушку – полумесяцем бровь».

– И у вас возникли сомнения по поводу собственной потенции?

– Видите ли, ваше высочество, если бы речь шла об обычной девушке, то я обошелся бы без стимуляторов. Но в том-то и дело, что тут явление из ряда вон выходящее!

– Любопытно. И чем ваша пассия отличается от прочих женщин?

– Она летает на метле!.. Прежние мои знакомые женского пола от земли не отрывались никогда!

– Выходит, ваша Мара – ведьма?

– Я обратился за разъяснениями к Степану Степановичу Соловьеву. Он сказал, что никакими сведениями о Маре не располагает, что взял ее, можно сказать, с улицы – без всяких рекомендаций, исключительно за внешние данные.

Принц Алекс задумался... Федор мог бы добавить еще, что, если верить Сиротину, Мара – близкая знакомая Усладова, но решил со своими откровениями не спешить. В конце концов, инопланетный витязь не производил впечатления набитого дурака и, надо полагать, сам был способен сделать выводы из услышанного.

– Скажите, ваше высочество, я могу покинуть этот замок и осмотреть окрестности, или пленнику это не дозволяется?

– Вы здесь не пленник, а гость, господин Крюков. Думаю, барон Гилрой пойдет вам навстречу.

Такой оборот дела пришелся Федору по душе. Уж если офицер Конторы попал на чужую планету, он должен собрать о ней все возможные сведения – дабы не ударить в грязь лицом перед руководством и представить доказательства того, что не с девочками развлекался и не пьянствовал с приятелями, а выполнял свой профессиональный долг, рискуя жизнью и здоровьем!

– Я бы на вашем месте проверил сатира Кукиша. Почему он вдруг решил подставить меня под карающие мечи?

– Спасибо за совет... Возможно, он просто пытался устранить соперника. Нечистая сила часто бывает неразборчивой в средствах. Впрочем, люди в этом смысле тоже не святые...

Может быть и так, конечно, но нюх оперативника подсказывал Федору, что с сатиром Кукишем все не столь очевидно: этот сукин сын явно приперся на Эборак не только по делам торговым.

9

Земля. Кощеево царство. Рассказывает резидент паррийской разведки принц Ник Арамийский (он же князь Мышкин, он же Рыжий, он же Сынок)

Прямо скажу: положение, в котором мы с Василием очутились, было просто аховым!.. Сбежать можно из любой тюрьмы – даже если в ней самые надежные во Вселенной запоры, но выбраться из временной ловушки – задача совсем не для среднего ума. Может быть даже – не для ума человеческого (я, собственно, на Сагкха намекаю).

Василий моего оптимизма не разделял. На него большое и крайне негативное впечатление произвел рассказ Усладова о монстре из Черной плазмы.

– Ты что же, готов взять на себя ответственность за гибель человеческой цивилизации?

– Вот только не надо демагогии, Никита! – возмутился Василий.– При чем здесь цивилизация? Щеглов – слишком мелкая сошка, чтобы в результате его действий или бездействия случались катаклизмы вселенского масштаба... Ты хоть знаешь, как он выглядит?

– В некотором роде он никак не выглядит. Или, точнее, он может выглядеть как угодно.

– Объяснил, называется! – обиделся Василий.– Эй, Смычок, подойди.

Смычок, довольно неприятный типчик с мордочкой, похожей на крысиную, и с похабным голым розоватым хвостиком, свисающим из штанов, был приставлен к нам Жабаном – то ли в качестве надсмотрщика, то ли лакея. Вообще-то никаких неудобств мы в замке Кощея не испытывали: обслуга живенько реагировала на все наши капризы. Словом, не жизнь, а разлюли-малина – как выразился все тот же Василий... Здесь можно было не только три-четыре дня, но и полгода прожить на полном пансионе, отдыхая от суетной Москвы.

Щеглов, конечно, мог себе позволить повалять дурака какое-то время. К сожалению, у резидента обязанностей поболее, чем у шофера, да и обстоятельства требовали от меня активных действий.

– Слушаю, вашество! – вытянулся перед Василием в струнку Смычок. Черные маслянистые глазки настороженно следили за каждым нашим движением, а остренькие зубки посверкивали в приветливо оскаленной пасти. Среди нынешней свиты Соловья-разбойника я этого типа не встречал – видимо, он сгинул где-то на тысячелетнем пути из прошлого в будущее.

– Ты Сагкха видел?

– Никак нет, вашество! – В глазах крысака промелькнул страх, и он опасливо покосился на дверь, словно ждал подвоха.

– А как Кощей с Сагкхом общается?

– Не могу звать, вашество. Мы – люди маленькие, а местами так и вовсе не люди.

– То-то и оно, что местами... – недовольно буркнул Василий.– Свободен.

Не исключено, что Смычок знал о Сагкхе больше, чем сказал нам, но, вероятно, он получил от Жабана четкие инструкции не потакать чрезмерной любознательности гостей. Впрочем, я и без этого урода знал, что вступить в контакт с Сагкхом можно только с помощью черной магии.

– Ох уж эта ваша магия! – вздохнул Василий.– От нее одни сплошные неприятности. Ну, может быть, за исключением карт... Слушай, Никита, все равно нам здесь делать нечего. Научи передергивать по высшему паррийскому разряду!

У Василия Щеглова, как и у всякого уважающего себя землянина, имелась мечта. К слову, не слишком благородная, но по-человечески понятная. Дело в том, что расторопный шофер Венедикта Жигановского как-то однажды очень крупно продулся в казино. И затаил на это заведение обиду, поклявшись отомстить. То есть обыграть заведение в пух и прах.

Однако владельцы казино были не лыком шиты и по части магии игры могли дать Василию сто очков вперед. Трижды Щеглов пытался отыграться, но неизменно оказывался бит самым беспощадным образом. И тогда у него родилась идея прибегнуть к помощи инопланетянина в героическом противостоянии с ловкими земными шулерами.

К сожалению, никакими способностями на избранном поприще игрока Василий не обладал. То, что легко давалось Сене Курицыну и папе Караваеву (не говоря уж о Наташке, которая в последнее время делала большие успехи в магическом искусстве, грозя заткнуть за пояс учителя – то есть меня), никак не получалось у Василия. Мешали Щеглову горячность и неуемное желание побыстрее добиться успеха. Но несмотря на бесчисленные неудачи, он не оставлял надежды овладеть приемами карточной магии и без конца изводил меня настойчивыми просьбами о помощи.

– Смычок, неси карты.

Крысак упрашивать себя не заставил и через пять минут появился с новехонькой колодой.

– Для разминки сыграем в подкидного...– Василий принялся перетасовывать карты.

– А это что еще за игра? – удивился я.

– Ну, в дурака,– пояснил Василий.

– Кто дурак-то? – обиделся я на столь странное предложение.

– Ты будешь дураком, если останешься.

Ну, это мы еще посмотрим!

Правила игры в подкидного дурака были столь незамысловаты, что их легко усвоил не только я, но и Смычок, решивший составить нам компанию. Василий, между прочим, принялся мухлевать уже при сдаче. Я оставил его некорректные действия без последствий. Что касается Смычка, то он оказался посредственным игроком. Я в два счета скинул карты и со спокойной душой наблюдал, кто из моих партнеров дурнее.

Разумеется, больше шансов остаться в дураках имел Василий. Каким бы недотепой ни был Смычок, азами магии он владел. Более того, я не мог не отметить, что Кощеевы слуги прошли хорошую школу при своем небесталанном патроне. А Василий действовал как самоуверенный дилетант.

Смычок уже похихикивал, предчувствуя победу, но тут случилось нечто, заставившее меня насторожиться. Щеглов отбил тузами трех Смычковых королей, включая и козырного, хотя, по моим расчетам, никаких тузов у него быть просто не могло, поскольку они уже вышли.

– Так дело не пойдет! – обиделся Смычок.– Это уже не магия, а чистое мошенничество!

Крысак был совершенно прав, но в данном случае он напрасно предъявлял претензии Василию Щеглову: нашего земного лоха явно кто-то использовал.

– Сдавай на четверых,– сказал я Смычку.

Крысак сильно побледнел и вытер рукавом кафтана пот, заструившийся по узенькому лобику. Он, конечно, понял мой намек и готов был бежать от карточного стола куда глаза глядят.

– Ты с ума сошел, благородный принц Ник! – прошипел Смычок в мою сторону.– Это же верная гибель!..

Да, в игре с таким партнером у человека шансов нет – это я знал, между прочим, и без подсказки Кощеевой шестерки. Все мои магические познания – просто пшик по сравнению с той мощью, которой обладал Сагкх. Но игра уже началась, и он вряд ли выпустит нас из-за стола, не удовлетворив своего законного любопытства... Прямо скажем, мысль Василия поиграть в карты в замке Кощея в то время, когда здесь находится Сагкх, была не очень удачна. Ибо любая игра – в сущности, магия, где бал правит случайность, а не закономерность.

Смычок сдал карты на четверых и вопросительно глянул в мою сторону. Василий, пребывавший в эйфории от только что одержанной победы, не сразу сообразил, что ситуация изменилась коренным образом.

– Значит, так,– сказал он.– Играть давайте без ваших магических штучек-дрючек. По-честному.

– Как это – по-честному? – удивился Смычок.

– В открытую,– сказал Василий, переворачивая карты.– И попробуй теперь сказать, Смычок, что я тебя обманул.

Надо отдать должное Щеглову – мозги у него работали! Столь оригинальным ходом он лишал нас со Смычком всех преимуществ, ибо игра тут же из области высокого магического искусства превращалась в простую забаву... Я не возражал против того, чтобы поиграть с судьбой в кошки-мышки; Смычку, похоже, было все равно; оставалось заручиться согласием последнего нашего партнера. Его карты пока что лежали закрытыми.

– Ты зачем на четверых сдал? – удивленно покосился на Смычка Василий.– До трех считать не умеешь?

– Сагкх подсел к нашему столу,– негромко сказал я Василию.– Теперь от него зависит, какой будет игра.

– Это что же, играем двое на двое? – хмыкнул Василий, который, похоже, не очень поверил в участие таинственного существа в нашей забаве.

Карты Сагкха по-прежнему покоились на столе. Видимо, младенец размышлял. Никто не любит проигрывать, а дети тем более. Если бы игра шла втемную, Сагкх обставил бы нас без труда. Конечно, он это отлично понимал!.. С другой стороны, абсолютное превосходство над людьми делало игру для него неинтересной: по себе знаю, как скучно играть, зная результат наперед... Свой расчет я как раз и строил на том, что Сагкху захочется испытать судьбу. Азарт возьмет в нем верх над детским самолюбием.

Карты раскрылись в тот момент, когда я уже решил, что фокус не удастся. Василий удивленно захлопал глазами: он никак не ожидал, что мои слова о четвертом участнике – правда. Если играть двое на двое, как предложил Щеглов, то партнером Сагкха оказывался Смычок. От такой перспективы он едва не поседел.

– Еще одно условие,– сказал я громко.– Если выигрываем мы с Василием, то вы отпускаете нас из замка и возвращаете в наше время.

– А если выигрываем мы? – пискнул вдруг крысак чужим голосом и тут же в испуге зажал рот рукой, не совсем понимая, с чего это вдруг он решил задать свой вопрос.

– Тогда мы остаемся в замке,– пожал я плечами.– Или, если угодно, отправляемся на несколько столетий назад.

– Последнее предложение мне кажется более справедливым,– пискнул Смычок чужим голосом.

Должен сказать, что я схитрил. Дело в том, что меня устраивало и прошлое, и будущее – лишь бы выбраться из временного отрезка, в котором вот-вот должен был появиться мой предок, тем самым обеспечивая ему свободу рук... Конечно, предпочтительнее вернуться в свое время. Ибо уход в прошлое для нас с Василием равносилен если не смерти, то во всяком случае был чем-то близким к ней: мы при таком варианте практически теряли надежду вернуться к родным и близким... Словом, ставка для нас вышла более чем высокая. Надо полагать, Сагкх это понимал.

– Вы можете выйти из игры,– пискнул Смычок.– Или любой из вас.

Сагкх проявил благородство. Сам я бросать карты не собирался, а вот Василий... Если я уйду в будущее, то через некоторое время он тоже может оказаться там с помощью Усладова. Если же я проиграю и отправлюсь в прошлое, то у него хотя бы будет шанс передать об этом весточку моим родным.

– Нет, не верю я Усладову,– покачал головой Василий.– Боюсь, что после твоего исчезновения он мне голову оторвет. Какое порку дело до Василия Щеглова? Он вселенские вопросы решает!

Честно говоря, и такой вариант развития событий был более чем вероятен. Усладов не принадлежит к числу благородных натур и вполне способен сорвать зло на ни в чем не повинном человеке.

– Втравил ты меня, Никита, в гиблое дело. На такие ставки я еще не играл... Ладно, Сагкх, твой ход.

– А почему мой?

– У тебя козырная шестерка.

– Играем семь партий,– вновь пискнул Смычок.– Так интереснее.

– Тебе – удовольствие,– хмыкнул Василий,– а нам – хоть пропадай!.. Ладно, уговорил... Зачем же ты с валета ходишь? У тебя вон две семерки!

– Не учите меня жить!

Сагкх был младенцем упрямым, но Василий оказался еще упрямее. Так они и препирались между собой, совершенно игнорируя нас с крысаком. Впрочем, Смычок с появлением Сагкха потерял способность к общению и только озвучивал мысли монстра из Черной плазмы.

Что же касается меня, то я мучился сомнениями. Сукин сын Усладов оказался прав! Конечно, мой прапрадед Феликс Тимерийский был Героем. Сложность в том, что я – не Феликс, но тем не менее взял решение проблемы на себя. Я жертвовал чужими жизнями, а не своей, и хотя то были жизни давно умерших людей, мне легче не становилось.

Несколько раз я собирался бросить карты и отказаться от игры. Лишь мысль о гибели человеческой цивилизации останавливала меня. В конце концов, Усладов высказался недвусмысленно по данному поводу, и я нисколько не сомневался в том, что он не шутит.

Я до того ушел в свои мысли, что почти не следил за происходящим. Процесс игры «в открытую» и не требовал от меня особых умственных усилий. Во всяком случае поначалу я думал именно так.

Мы с Василием выиграли сначала одну партию, потом вторую... Тут я сообразил, что подкидной дурак– игра более сложная, чем показалось сначала. И что при открытых картах все преимущества на стороне человека с большим опытом – то есть Василия: совершенно непостижимыми для меня ходами он умудрялся ставить Сагкха в тупик!

– Это вам не магия,– потирал руки Щеглов.– Подкидной дурак, младенец, умственных усилий требует. А ты все время торопишься. За каким чертом ты ходишь с дам, когда у тебя на руках остаются восьмерки? А туза козырного зачем мне отдал?

– Чтобы ты принял! – рассердился Сагкх.

– Ну и что толку? Я, конечно, принял. Но теперь у меня на руках все козыри, тузы и короли, а вы со Смычком чем отбиваться будете?

Сагкх обиженно сопел острым носиком крысака и пытался сопротивляться железной поступи Василия. Увы – он был бит и в четвертый раз!.. Общая победа осталась за нами, хотя три последние партии мы благородно проиграли своим огорченным соперникам.

– Начинаешь соображать, младенец, и без всякой магии! – сказал удовлетворенно Василий.– Посидишь пару-тройку вечеров с тем же Смычком и освоишь игру на все сто процентов. Какие твои годы?

– Вы меня обманули! – обиженно пискнул Сагкх.– Так нечестно.

– Это ты брось,– остановил Щеглов готового заплакать младенца.– Игра велась самым наичестнейшим образом. Просто тебе жизненного опыта не хватило. Надо, брат, меньше магией увлекаться, а больше развивать логическое мышление. Магия магией, но технический прогресс тоже кое-чего стоит.

– А что такое технический прогресс?

– Это когда от карт и подкидного дурака переходят к забиванию козла.

– Убить козла – не так уж и сложно,– пискнул Сагкх.– Я не только козла могу убить, но и сатира, и крысака тоже, и вообще всех!

– Ты соображай, что городишь! – рассердился Щеглов.– Убить живое существо каждый дурак способен! Нет, «забивание козла» – это, брат, не для средних умов. Тут нужен интеллект!.. Эх, жалко, нет в вашем зачуханном замке костяшек.

– Карт здесь тоже поначалу не было. Это я их сделал и научил Кощея играть.

– Молодец! – одобрил Сагкха Василий.– Цивилизатор ты наш! Они тут, в средневековье, совсем темные... А где ты бумагу для карт взял?

– Придумал.

– А домино придумать можешь? Я тебе сейчас на столе ножичком нарисую, как они выглядят.

– Не надо рисовать. Просто мысленно их представь...

Василий представил все настолько ярко, что уже через мгновение на стол просыпались маленькие черные четырехугольнички с белыми дырочками, две бутылки водки и кучка маленьких рыбешек на обрывке газеты. Если не ошибаюсь, эти рыбешки земляне называют килькой.

– Водка-то зачем? – удивился я.– Не говоря о кильке.

– Вот черт! – почесал затылок Василий.– Непедагогично получилось... Видимо, ассоциации сработали.

– Водку и кильку убрать? – спросил Сагкх.

– Нет, зачем же? – запротестовал Василий.– А где ты продукты добыл?

– В будущем,– пискнул Сагкх.

Василий открыл бутылку и осторожно понюхал популярный напиток. Потом отпил из горлышка глоток и восхищенно прицокнул языком:

– Уважаю, младенец!.. Тебе, конечно, этот продукт ни к чему, но для зрелого ума он не бывает лишним.

«Забивать козла» оказалось труднее, чем играть в подкидного дурака. Но Сагкх игру освоил на удивление быстро и в два счета начал обставлять нас с Василием.

– А ты, брат, талант! – восхитился Щеглов.– В пролетарской бытовке тебе цены бы не было. Мы, пожалуй, тебе уже не соперники. С Кощеем сыграешь – он, как я слышал, знатный козлятник! О Жабане не говорю – вот игрок, так игрок!

– Жабан – дурак,– возразил Сагкх.– А вас мне не хочется отпускать.

– Ну, брат, это ты погорячился,– возразил Василий.– Карточный долг – долг чести!.. Мы без тебя тоже будем скучать, но тут уж ничего не поделаешь.

– Катитесь! – обиделся Сагкх.– Подумаешь... Без вас обойдемся...

Тут я почувствовал толчок – словно кто-то ударил меня пинком под зад! – и стремительно полетел куда-то, хватая ртом воздух, который явно был в дефиците. К счастью, полет продолжался недолго. Буквально через несколько секунд я приземлился, весьма чувствительно соприкоснувшись пострадавшим от Сагкховой любезности местом с каменной плитой. Рядом, кряхтя, поднимался Щеглов:

– Ну и младенец, мама дорогая! Никакого представления о политесе... Плохо мы воспитываем нашу молодежь!

– Чью это – вашу?

– Я в общем говорю... А куда он нас выбросил, если не сказать – выпнул?

Вопрос был абсолютно по делу, ибо наше новое пристанище менее всего напоминало офис магната Казюкевича, из которого мы столь неосторожно отправились в свое путешествие. Нельзя сказать, что я большой знаток архитектуры, но, по-моему, это здание не вписывалось ни в один из известных мне стилей. А я побывал на многих планетах!.. Василий вполне согласился со мной, что на Земле так не строят. Пол – словно бы перекатывался волнообразно под нашими ногами и выглядел непривычно и даже жутковато... Впрочем, никаких особых неудобств в передвижении мы не испытывали. Скорее наоборот: хождение по такому полу требовало гораздо меньших физических затрат, чем по обычному.

То же самое происходило и с другими частями странного сооружения. Стоило нам сделать шаг к стене, как она начинала двигаться навстречу... Мы поворачивались лицом к двери – и дверь тут же распахивалась... Здание изгибалось самым подхалимским образом – лишь бы только нам угодить. При этом и пол и стены были абсолютно твердыми на ощупь.

– Черт-те что! – обиделся невесть на кого Щеглов.– Мудрят, мудрят... Нет чтобы жить, как все нормальные люди!.. Слушай, резидент, ты не знаешь, куда нас забросил писклявый паразит? На какой планете и в каком времени мы находимся?..

Вообще-то обиженный младенец мог зашвырнуть нас куда угодно – как во времени, так и в пространстве... Тем не менее мне почему-то показалось, что со временем он шутить не стал, а вот что касается места высадки...

Справедливости ради надо заметить, что о конкретной планете мы с Сагкхом не договаривались. Я упустил из виду, что Сагкх – в некотором роде гражданин Вселенной! Для него любая точка пространства доступна в любой час и в любую секунду. То есть пнул он нас куда пришлось; где мы в конечном счете окажемся и как оттуда будем выбираться – вовсе не его забота.

– Хоть одна живая душа здесь есть? – рассердился Василий.– Или мы так и будем ходить по этому дому, пока не помрем от его угодливости?.. Не сочти меня нецивилизованным и отсталым, твое высочество: мы на Земле тоже понимаем, что такое комфорт – только тут, по-моему, с комфортом явно перестарались! Не успеешь ноги согнуть, как тебе под зад прыгает кресло!.. Впечатление – будто мы попали к расслабленным старцам, которым любое движение в тягость!..

Если бы Василий не упомянул о расслабленных старцах, я бы, пожалуй, долго еще размышлял над странностями местного бытия, но тут меня словно озарило – порки!

Младенец Сагкх читал мои мысли – как читал мысли всех окружавших его существ. А я практически постоянно думал о поркианском заговоре! Вот он и отправил нас туда, где этот заговор созрел... Возможно, с его стороны это не просто любезность – он вполне мог преследовать собственные цели. Скажем, в его планы не входит вмешательство порков ни в личные, ни в земные дела... Конечно, наш недавний партнер по картам – младенец, но сей младенец – Сагкх, обладающий безграничными возможностями и недоступным человеческому пониманию даром предвидения... Я уже не исключал, что и в Кощеев замок мы попали его волей, а вовсе не милостью Каронга! И поймал он нас в ловушку не для забавы... Когда имеешь дело с Сагкхом, самые невероятные и фантастические вещи в один прекрасный или, наоборот, непрекрасный момент вполне могут оказаться реальностью.

Последний вывод принес мне некоторое облегчение, ибо снимал с меня ответственность за сделанный в Кощеевом замке выбор.

– Мы выйдем когда-нибудь отсюда или нет? – озверел Василий.– Что ты стоишь с таким задумчивым видом, словно отравленных грибков объелся?!

– Скорее всего, мы – на планете Поркиан,– объяснил я ему.– А вот выберемся мы отсюда или нет– вилами по воде писано...

Что такое вилы и как ими можно писать по воде – я, честно говоря, представлял плохо. Но так уж замысловато выражаются на Земле. Поживите с мое на этой планете – и не того еще нахватаетесь!..

Что же касается планеты Поркиан, то логово порков наглухо закрыто представителям других миров для посещения. Вокруг Поркиана такая магическая защита, что прорвать ее под силу только Сагкху!.. Очень может быть, что мы с Василием – первые человеческие существа, ступившие в колыбель древнейшей во Вселенной цивилизации.

– Польщен,– откликнулся на мои слова Василий.– Тем более, что Усладов мне уже обещал место экспоната в местном музее... Как ты думаешь, нас уже обнаружили?

В принципе, если бы речь шла о любой другой планете (я имею в виду, естественно, планеты с развитыми в магическом смысле цивилизациями – такими, скажем, как паррийская или сиринская), то о присутствии чужаков в замке хозяева знали бы уже через несколько секунд. В любой паррийской крепости есть система защиты и оповещения. Но дело в том, что Парра – открытая планета и гости у нас не редкость. Среди них, правда, попадаются и такие, которые прибывают к нам с недобрыми намерениями... Иное дело – Поркиан. Никаких гостей порки не ждут, следовательно, им ни к чему и охранные магические заклятия. Похоже, у нас с Василием есть неплохой шанс использовать самоуверенность порков в своих интересах.

– Сматываться надо отсюда! – воспротивился Щеглов.– Хотя бы по Дороге гельфов!

Увы... Планета Поркиан всегда существовала на-особицу и в Империю гельфов не входила. Скорее всего, порки уже тогда презирали людей и смотрели на их суету крайне неодобрительно. А сумасбродная попытка императора гельфов Вэла Великого вломиться в логово Сагкхов – Черную плазму – вызвала, вероятно, у порков бурю злорадного смеха. Прямо скажем, безумная попытка закончилась тем, чем и должна была закончиться,– грандиозным поражением, едва не погубившим человечество. Империя гельфов,охватывавшая практически все заселенные как гуманоидными, так и негуманоидными расами планеты, рухнула в течение нескольких минут, и винить в этом Сагкхов нельзя. Ибо они использовали свое право на самозащиту... Потребовались многие и многие тысячелетия, чтобы человечество оправилось от последствий страшного удара и вновь принялось обживать опустевшие планеты Вселенной. Разумеется, люди не избавились от самоуверенности, но, во всяком случае, научились считаться с чужим мнением – особенно подкрепленным немалыми возможностями, допустим, Сагкхов из Черной плазмы.

– А Земля тоже входила в Империю гельфов? – спросил Василий, выслушав мой небольшой экскурс в историю Вселенной.

– Разумеется. Причем в силу удачного расположения она была одним из центров тогдашней цивилизации.

– Вот! – поднял палец к потолку Василий.– А я что Сашке говорил?! Заладил, понимаешь, свое: приматы, приматы... Ну какой из меня примат?! Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо!.. А почему на Земле не осталось следов присутствия гельфов?

– Станция Дороги гельфов – чем тебе не след?.. На Земле много чего интересного можно обнаружить – стоит только присмотреться попристальней... Ты ведь, Василий, совсем недавно и Кощеево царство считал сказкой.

Пока Щеглов размышлял над прошлым родной планеты, я вывел его в обширный зал, заставленный огромными прозрачными шарами, в которых что-то кипело и булькало. Живых существ не наблюдалось и там.

– Самогон варят, что ли? – удивился Василий.– Ты гляди, какие змеевики!.. Воля твоя, Никита, но, по-моему, эти ребята перепились и спят.

Шутка Щеглова была бы ничего себе, когда б не некоторое беспокойство... точнее, страх, нами испытываемый... Я знал стопроцентно, что отсюда мы можем вырваться только в случае невероятного везения. На любой другой планете я бы просто подхватил Василия и переместился с ним на Землю. Но на Поркиане такой номер не проходит: она буквально завернута в магический шар!.. С другой стороны, хотя сами порки крайне редко покидают свою планету, но вот созданные ими существа свободно перемещаются во Вселенной. Взять того же Усладова, к примеру... Следовательно, в этом странном сооружении наверняка есть место, разрисованное пентаграммами, откуда порки рассылают своих агентов с заданиями. Туда же последние возвращаются, выполнив оные... Зал с пентаграммами я и искал, рассчитывая очутиться там раньше, чем до нас доберется местная охрана.

Василий с интересом разглядывал прозрачные колбы, пытаясь вникнуть в разворачивавшийся перед ним химический процесс. Его первоначальное предположение о местном ликеро-водочном заводе не выдерживало никакой критики. Щеглов это вскоре понял и свою гипотезу отверг.

– О! – сказал вдруг Василий, проходя мимо очередной колбы.– По-моему, это глаза... А вон там рука мелькнула... Слушай, Никита, да они здесь людей делают!.. Любопытный, однако, подход к вечной проблеме...

Всмотревшись в емкости, я согласился с Василием. Скорее всего действительно конвейер по производству людей... О талантах порков в этой области мы уже слышали от Усладова, а теперь могли убедиться, что резидент нам не лгал...

Чем дальше мы шли по залу, тем очевиднее становилось, что второе предположение Василия более соответствует действительности, нежели первое. На выходе «конвейера» обнаружились вполне человеческие тела – причем не младенцев, а зрелых людей.

Широкую ленту, на которой они неподвижно лежали в ряд, Василий назвал «транспортером». Лента начиналась в огромном непрозрачном кубе, в котором, видимо, происходила завершающая фаза сборки, и тянулась по узкому, похожему на кишку коридору в помещение, где только что созданные существа оживлялись. Делалось это с помощью шлемов, надеваемых на головы. Через секунду «полуфабрикаты» вставали на ноги и энергичным шагом направлялись к выходу. За те полчаса, пока мы наблюдали процесс, не менее полусотни человек ушли «в жизнь»...

Странное «производство» слегка смутило и меня, и Василия.

– Да... – задумчиво протянул Щеглов.– А тут растишь детей, растишь, платишь алименты, платишь... Умеют же люди устраиваться!

– Порки – не люди,– поправил я своего спутника.– Хотя внешне отдаленно на нас похожи.

– Но эти-то – вылитые мы! – указал пальцем на конвейер Василий.– Все при них, включая самые незначительные детали!..

Что именно Щеглов понимал под «незначительными деталями» – я уточнять не стал... От себя могу добавить еще, что искусственно созданные существа были не только разного пола, но и разного возраста– если, конечно, так можно выразиться. Я имею в виду чисто внешнее впечатление. По виду – люди от двадцати до сорока лет. Ни детей, ни стариков мы среди них не обнаружили.

– А почему бы нам с тобой не присоединиться к ним, Никита? – сказал вдруг Василий.– Встанем в строй – благо, мы такие же голые, как они... Здесь ведь все, похоже, автоматизировано. Вряд ли автомат способен отличить искусственного человека от естественного...

Предложение мне показалось занятным и даже остроумным. Внешне мы с Василием вполне соответствовали конечному продукту, выпускаемому странным заводом. Однако имелись и различия. В первую очередь, конечно, интеллектуального плана. Не исключал я также и того, что порки программировали своих «ребят» на выполнение определенных функций. В том числе – функций агентов на чужих планетах

Слегка потеснив соседей, мы встали в очередь к кабине, куда искусственные люди заходили по одному. Что там с ними происходило – определить было трудно, но назад никто не возвращался...

Василий занервничал. Мне тоже сделалось не по себе: существовал риск лишиться собственного разума, получив взамен поркианский...

Стоявший впереди нас голый тип средних лет – худощавый, с цепкими серыми глазами – оглянулся и неожиданно произнес:

– Что вы дергаетесь? Это же самая обычная процедура: агентурное задание... Вас для какой планеты готовили?

– Для Земли,– быстро ответил я.

– Значит, пойдем вместе. Я тоже землянин.

Как человек более опытный в делах Внеземелья, я первым ступил на порог таинственного помещения, которое чрезвычайно напоминало ненавистный лифт Казюкевича. Ничего особенно примечательного там не было – если не считать шлема, который медленно спускался с потолка мне на голову. В принципе, я мог легко уклониться от встречи с ним, но, боюсь, тогда бы двери кабины для меня никогда не открылись, а в контролирующие инстанции поступил бы сигнал о сбое в программе. Так что пришлось подчиниться местным правилам.

Перед глазами на стене вспыхнула сначала красная лампочка, потом зеленая... Процедура, похоже, завершилась, и шлем сам сполз с моей головы. Никаких изменений в своем сознании я не заметил и никакой новой информации, кажется, не приобрел. Я так и остался принцем Ником Арамийским, перед которым распахнулись створки ловушки и открылся свободный путь для возвращения на Землю.

Знакомый уже тип, посетивший кабину сразу передо мной, помахал приветственно рукой и направился в центр пентаграммы, чьи замысловатые линии украшали открывшийся моему взору зал. Яркая вспышка заставила меня прикрыть глаза ладонью. Судя по всему, произошел выброс энергии, сопровождающий переход сквозь пространство и время... Пентаграмм вокруг было великое множество, и я на всякий случай запомнил ту, с которой только что ушел в неизвестность наш «коллега».

Василий объявился через полминуты, весьма довольный тем, что все для него закончилось удачно.

– Видимо, эта их штука не для моих мозгов,– сказал он мне.– Каким я был, таким остался, орел степной, казак лихой... Нашего брата электронными причиндалами за здорово живешь не взять!..

Хорошо бы, чтобы так оно и было, но я не исключал, что проведенная над нами экзекуция даст о себе знать в самый неподходящий момент.

– А теперь куда? – глянул на меня Василий.

– К пентаграмме,– ответил я, делая шаги в нужном направлении.– Будем надеяться, что в этот раз кривая нас вывезет...

Не прошло и нескольких секунд, как мы с Василием уже находились в комнате с оклеенными обоями стенами. Щеглов с первого взгляда опознал родную земную обстановку. Согласившись с ним, я поздравил нас обоих с благополучным возвращением из временного и пространственного плена.

– С прибытием вас! – раздался за нашими спинами знакомый голос.

Мы с Василием обернулись, как по команде, и с изумлением уставились на «попутчика» с поркианского завода. Впрочем, ничего удивительного в его здесь присутствии не было: магический рисунок всегда переносит человека не просто на планету, а в строго определенное место, где нарисована точно такая же, но принимающая пентаграмма.

– Белов Анатолий Иванович,– назвал себя новоявленный землянин.– Вы, конечно, в курсе, что будете выполнять мои поручения?

– Разумеется,– подтвердил я.– Мы ведь на конспиративной квартире?

– Совершенно верно, господин агент,– кивнул головой Белов.– Сейчас я подготовлю все необходимые для проживания на этой планете и в этом городе документы. Здесь существуют очень строгие правила, касающиеся идентификации личности. Убедительная просьба не забывать об этом, господа!..

Мы с Василием очень даже хорошо знали затронутую тему, но свою осведомленность в тонкостях московской жизни демонстрировать не стали, без споров дав себя сфотографировать. Затем занялись одеждой, которой доверху был набит стоявший в углу комнаты шкаф... К слову, пентаграмма, столь нас выручившая, была выткана на ковре, который лежал посреди зала самой обычной трехкомнатной квартиры... Мебель вокруг тоже не поражала воображения: диван, два кресла, упоминавшийся выше шкаф и стол, на котором стоял компьютер или аппарат, внешне на него очень похожий.

Не прошло и пяти минут, как лжекомпьютер выдал нам с Василием паспорта граждан Российской Федерации. Я значился Ивановым Иваном Ивановичем, а Василий – Петровым Петром Петровичем.

– Вот халтурщики! – расстроенно ахнул Щеглов, глядя на свою фотографию в липовом паспорте.– Не могли что-нибудь позамысловатее придумать!.. Я бы, например, вполне мог быть Онегиным, а Иван Иванович – Печориным.

– Видимо, накладка вышла... – почесал переносицу лже-Белов.– Сейчас все поправим!..

Действительно, через минуту у нас появились другие паспорта – с названными Василием фамилиями.

– Вы ведь в первый раз на Земле? – строго вопросил Анатолий Иванович.

– Так точно, в первый! – подтвердил я.– До этого мне довелось поработать на Парре, а Петр Петрович Онегин чуть ли не пять лет прослужил на Эбораке – в дружине небезызвестного барона Гилроя.

– В отличие от вас, я на Земле уже в третий раз.– Лже-Белов глянул на нас холодными серыми глазами.– Так что знаний здешней жизни мне не занимать...

Мы с Василием невольно переглянулись, ибо совершенно точно знали, что наш новый знакомый появился на свет каких-нибудь сорок минут назад на далекой планете Поркиан. Но это, конечно, еще не означало, что лже-Белов пытается ввести нас в заблуждение. Просто поркам зачем-то понадобилось вложить в девственные мозги посланца именно такое представление о его прежней жизни. Судя по всему, он готовился для ответственной работы на Земле, которая под силу только очень опытному и уверенному в своих силах агенту.

– Хотелось бы кое-что уточнить, господин Белов,– как можно мягче сказал я, боясь угодить впросак своими вопросами, и, кажется, действительно угодил, поскольку Анатолий Иванович взглянул на меня с недоумением.– Нам с Петровичем сообщили, что мы поступаем в ваше распоряжение. Ну и, естественно, под начало резидента поркианской разведки Валерия Викторовича Усладова. Однако в детали предстоящей операции не посвятили.

– Странно,– нахмурился Белов.– Я полагал, что мне пришлют более подготовленных агентов.

– У начальства, видимо, были свои резоны,– примирительно заметил Василий.– А мы люди маленькие... Что касается нашей подготовки, то можете не сомневаться, господин Белов: я этот город знаю вдоль и поперек.

– Еще бы вам не знать! – буркнул недовольно наш начальник.– Вы же прошли через рефролятор.

Что такое «рефролятор», я не стал уточнять. Скорее всего, тот шлем, который мы с Василием попеременно надевали на голову. Теперь понятно, почему ни он, ни я прибавления знаний в своих головах не обнаружили: уж мы-то с ним знали о Земле никак не меньше, чем порки!.. И все равно мне такая метода подготовки агентов показалась куда более удачной, чем наши занятия в Школе резидентов: двадцать секунд – и дело к стороне!.. Я, например, учился много месяцев, а потом выяснилось, что – не по тому веку! У порков, судя по всему, подобных накладок с подготовкой агентов не бывает.

– Вам нужно адаптироваться в городе,– строго взглянул на нас Белов.– Обзавестись квартирами, связями, автомобилями. Словом, вжиться в образ... Вы машину водить умеете, господин Онегин?

– Двадцать лет за рулем! – обиделся Василий, но после моего пинка в лодыжку быстро исправился: – По легенде, естественно.

– Возможно, придется устраиваться на работу... Вы в курсе, что это такое?

– А как же? – пожал плечами Василий.– Согласно заданию я должен попытаться устроиться шофером к видному политическому деятелю и расположить его к себе.

– Отлично,– кивнул головой лже-Белов.– Действуйте, господа агенты. Вот вам номер моего телефона. О себе сообщайте регулярно через каждые шесть часов – если не случится форсмажорных обстоятельств. При малейшей опасности докладывайте немедленно. Вопросы есть?

– Вопросов нет,– вытянулся в струнку Василий.– Разрешите выполнять?

– Выполняйте,– ответил лже-Белов и повернулся к своему лжекомпьютеру.

Конспиративную квартиру мы с Василием покинули без помех. Спустились по лестнице и вышли из подъезда кирпичного дома. Москва вступала в новый рабочий день, не обращая внимания на двух скромных людей в джинсовых штанах и одинаковых белых рубашках, которые бодренько рысили по ее улицам. А то, что эти люди за неполные сутки отмотали время чуть ли не на тысячу лет назад, потом преодолели расстояние в немыслимое количество световых лет,– москвичей не интересовало. Ну не любопытный они народ – эти москвичи. Каждый занят личными проблемами, так что для проблем вселенских у них вечно не хватает времени. Вот и плетут порки руками Усладова с компанией у них под носом заговоры!

– Наконец-то,– вздохнул полной грудью далеко не свежий воздух Василий.– А я уж не чаял выбраться.

– Не расслабляйтесь, господин Онегин,– порекомендовал я легкомысленному спутнику.– Боюсь, ничего еще не кончилось, все только начинается. Думаю, затеянная порками операция вступает в решающую фазу.

– Не пугай меня, принц датский,– отмахнулся Василий.– Вопрос «быть или не быть?» мы решаем в положительном смысле. Надо накапать Вене Жигановскому на этого Усладова. Венедикт Владимирович– человек со связями: он на поркианских агентов найдет управу!

– Будем надеяться,– вздохнул я, вера Щеглова в возможности председателя его партии показалась мне чрезмерной.

10

Земля. Москва. Информация к размышлению

Майор Кочубинский всегда почему-то неуютно чувствовал себя в кабинете генерала. Хотя помещение не поражало ни габаритами, ни роскошью обстановки. Стиль – самый что ни на есть деловой, располагающий к краткости доклада и точности формулировок...

Кочубинский, завершив речь, застыл в неудобной позе на стуле. Генерал же поднялся и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. Анатолий Иванович богатырскими статями не отличался, но держался подчеркнуто прямо, что добавляло солидности его худощавой фигуре.

– Мне кажется, товарищ майор, что вы доложили не всю информацию, которой располагаете.

– Информация полная, товарищ генерал,– неуверенно откашлялся Кочубинский.– Я лишь позволил себе слегка сместить акценты.

– Зачем? – Генерал круто развернулся на каблуках и вперил отливающие сталью глаза в подчиненного.

– Испугался диагноза,– честно признался майор.– Слишком уж все это смахивает на психическое расстройство.

– Хорошо, что признались, но плохо, что скрываете детали! Впредь докладывать мне все – вплоть до мелочей и самых невероятных фактов! Вы поняли меня, майор?

– Так точно, товарищ генерал!

– Если не ошибаюсь, товарищ майор, по мнению Сиротина, некий Валерий Викторович Усладов является инопланетным резидентом?

– Да. Мы Усладова проверили. Честно говоря, ничего примечательного в его биографии не обнаружили.

Усладова Кочубинский «просвечивал» лично. Бизнесмен действительно был довольно богат, но до звания олигарха недотягивал. В Москву прибыл из провинции. Майору удалось даже отыскать знакомых Усладова, с которыми тот начинал свой бизнес. Не обошел Кочубинский вниманием и школу, где учился Валерий Викторович. Согласно полученной оттуда справке, Усладов прошел там десятилетний курс обучения... Имелись, впрочем, и странности: из трех одноклассников Валерия Викторовича двое не помнили его вовсе, а третий сильно колебался: то ли был такой, то ли нет?.. Ну да со дня окончания школы подозрительным бизнесменом прошло более тридцати лет, так что немудрено запутаться.

– А с Мышкиным у нас что?

– Мышкин пропал.

– То есть? – удивленно взглянул генерал.– Вы разве не вели за ним наблюдение, товарищ майор?

– Вели,– вздохнул Кочубинский.

История с исчезновением Мышкина получилась довольно скандальная. Как ни оправдывайся, но начальству есть на что негодовать!.. Если верить докладу старшего лейтенанта Пантюхина, то Никита Мышкин вместе с Василием Щегловым вошел в офис Казюкевича приблизительно в три часа дня, и с той минуты сотрудники Конторы потеряли их след!.. По утверждению Пантюхина, Мышкин и Щеглов офис не покидали.

– Черт знает что!.. А о неполном служебном соответствии вы своим сотрудникам напоминали, товарищ майор?

Разумеется, Кочубинский напоминал! И даже в весьма некорректной форме – с использованием нецензурных выражений, к которым прибегал крайне редко в минуты сильного душевного подъема... К сожалению, в данном случае крепость выражений никак не способствовала исправлению положения. Проведенное по горячим следам расследование лишь усугубило ситуацию, превратив ее из скандальной в фантасмагорическую.

– Бред! – раздраженно воскликнул генерал.– Наверняка Мышкин заметил слежку и воспользовался черным ходом. А ваши люди его проморгали!

– Виноват, товарищ генерал!.. Есть еще одна важная деталь: Мышкина ищем не только мы, но и некий Виктор Алексеевич Красавин, который по агентурным сведениям доводится родным братом пропавшему. И ищет настолько активно, что уже дважды наведывался в квартиру исчезнувшего Федора Крюкова: его зафиксировала камера наблюдения, установленная у подъезда дома.

– Так у вас еще и Крюков пропал?.. Поздравляю, товарищ Кочубинский!

– Пока не с чем, товарищ генерал... У меня нет никаких сомнений, что лейтенант Крюков вернется в ближайшие день-два.

– Как Красавин узнал адрес нашего сотрудника?

– От хорошего знакомого Крюкова Аркадия Канарейкина.

– Это тот самый Аркан Кенар, с которым Крюков пел в ночном клубе?

– Точно так, товарищ генерал.

– С Кенаром надо бы поговорить: наверняка он что-то знает.

– Аркадий Канарейкин сидит сейчас у меня в приемной. Его доставили пятнадцать минут назад на допрос.

– Прекрасно, пусть пригласят артиста в мой кабинет. Я сам с ним поговорю.

Ждать певучего Кенара пришлось недолго. Не прошло и пяти минут, как молодой человек приятной наружности переступил порог генеральских апартаментов.

Аркадий Канарейкин был явно не в своей тарелке, хотя, кажется, и трезв. Окинув взглядом помещение, он вальяжно раскинулся на предложенном генералом стуле. Но за его показной бесшабашностью угадывался страх: ни с того ни с сего у нас людей на улицах не хватают и не везут их в казенном автомобиле по всем известному адресу...

– Не понимаю, за что меня арестовали? – обиженно глянул на генерала Кенар.– Мои выступления в ночном клубе еще не повод для преследования!

– Никто вас не арестовывал, господин Канарейкин. Вы приглашены для беседы.

– Для дружеской беседы приглашают в ресторан,– вздохнул Кенар.– Впрочем, неприятностей следовало ожидать... Я сразу понял, что там нечисто.

– Вы не могли бы уточнить, господин Канарейкин, где именно нечисто?

– В «Кощеевом царстве»... – Канарейкин посмотрел сначала на скромно сидевшего в углу Кочубинского, потом на двери.– Только заранее предупреждаю, уважаемые граждане начальники, что человек я творческий, суеверный и склонный к загулам!.. Словом, наговорить могу всякого – тем более в припадке вдохновения.

– Нас интересует ваш товарищ Федор Крюков.

– А что, он кого-нибудь замочил? – округлил глаза Канарейкин.– От вампира всего можно ожидать!

– Давайте без шуток, гражданин Канарейкин! – строго попросил Кочубинский.

– Какие могут быть шутки?! – возмутился скандальный свидетель.– Он чего-то натворил, а меня трясут уже второй день!

– По какому поводу трясут?

– По поводу исчезновения Мышкина!.. Я, между прочим, этого хмыря видел только однажды. Зато его женушка у меня вот где сидит! Ведьма – каких поискать!

– Это вы в переносном смысле? – полюбопытствовал генерал.

– Нет уж, извините, гражданин начальник! В самом что ни на есть прямом! А в переносном – это они действуют! Берут мужика, сажают на метлу и переносят по воздуху!.. То есть Наташку Мышкину я на метле не видел – врать не буду. Но стакан с водкой она у меня из-под носа увела! Можете себе представить?! Стаканы у нее летают!

Кочубинскому стало неловко перед генералом за свидетеля. Ох уж эти артисты! Наплел с три короба – словно не в Контору пришел, а к подружке на свиданку! И позу мог бы принять поприличней: развалился тут – как хряк на солнцепеке!.. Если бы не присутствие генерала, Кочубинский давно бы поставил зарвавшегося Кенара на место.

– А на метле кто кого возил?

– Ведьма Мара нашего дорогого вампира Фреди Крюгера... Я же его как родного в напарники взял! Мы же с ним за одной партой сидели! А он такой фортель выкинул: взял да и похитил этого Мышкина!

– Почему вы решили, что он похитил Мышкина?

– Нет, я ничего такого не утверждаю... – спохватился Канарейкин, сообразивший, видимо, что слишком далеко зашел.– Но зачем-то же его ищут, отрывая от дела занятых людей и угрожая им физической расправой!

– Кто конкретно угрожал вам расправой?

– Наташка обещала по шее дать... Если бы она была обычной бабой, я бы просто послал ее подальше, но связываться с ведьмой – себе дороже!.. Я правильно говорю, гражданин начальник?

– Зовите меня Анатолием Ивановичем.

– Хорошо. А скажите, Анатолий Иванович, вы случайно не в нашем доме живете?

– Боюсь, что нет,– усмехнулся генерал.

– Это я к тому, что вы на моего соседа похожи из «хитрой» квартиры.

– Почему «хитрой»?

– Хозяева там меняются через два дня на третий... Но это так, к слову. Извините. Я нового соседа в первый раз сегодня увидел. Вероятно, обознался...

Кочубинский, слушая ахинею, которую нес певчий Кенар, даже зубами скрипел от возмущения. Терпит же мать-земля таких уродов! Это ж умудриться надо– перепутать генерала черт знает с кем! Сосед у него, видишь ли, появился! Да какое дело занятым по горло людям до твоих соседей, придурок?!

– С ведьмой Марой вы где познакомились?

– В ночном клубе... Прямо скажу, внешние данные у нее – загляденье: грудь, талия, бедра – полный отпад! Один крупный недостаток – ведьма... Спросить хочу у вас, Анатолий Иванович: за это дело у нас сейчас судят?

– За какое?

– За ворожбу там, за колдовство разное... Раньше, я слышал, их на кострах сжигали... Понимаю, что у нас смертную казнь отменили, но неужели даже плевенькой статьи в УК против них не осталось?

– В УК есть статьи за мошенничество и за дачу ложных показаний! – не выдержал Кочубинский хамского ерничанья артиста перед наделенным высокими полномочиями лицом.

– Эти статьи не подойдут! – разочарованно махнул рукой Кенар.– Думаю, Мара Федьку охмурила и под свою дудку заставила плясать. С малых лет его знаю – всегда нормальным мужиком считался. В охранной фирме работал, а туда психов не берут... Словом, весьма положительный гражданин был – пока ведьма его на метле не прокатила. У меня от такого зрелища едва крыша не поехала! А с Федьки и подавно – какой спрос? Он же далекий от искусства человек.

– Вы считаете, что колдовство – искусство?

– Да уж не ремесло, точно!

– Если я вас правильно понял, господин Канарейкин, вы собственными глазами видели, как Мара и Федор Крюков летали на метле?

– Видел! – с вызовом глянул на генерала артист.– Она, как и положено ведьме, в чем мать родила, а он – в самой обычной джинсе... Шустренько так над ночной Москвой резвились.

– Спасибо вам, Аркадий Евгеньевич, за ценную информацию. Вы очень нам помогли.

К немалому удивлению Кочубинского, генерал с чувством пожал расплывшемуся Канарейкину руку и лично проводил его до дверей. Да еще приказ отдал старшему лейтенанту Пантюхину: доставить отморозка домой!.. С другой стороны, черт его знает... Может, генерал и прав: с психами лучше обращаться вежливо – во избежание громких скандалов. Времена пошли либеральные, правозащитников развелось – палкой не отбояришься! Вот и приходится уважать права даже таких придурков, как этот Аркан Кенар...

– Обкуренный какой-то... – не удержался от комментариев Кочубинский, когда генерал вернулся на свое место.

– Вы полагаете? – прищурился на подчиненного Анатолий Иванович.– А мне показалось, что информация, полученная от Аркадия Канарейкина, подозрительно созвучна откровениям господина Сиротина – как устным, так и письменным.

– Но ведь и Сиротин – явный псих! – осмелился возразить начальнику Кочубинский.– У нас и справка от его лечащего врача есть.

– На Канарейкина тоже есть справка?

– Пока нет,– вздохнул майор.– Но, думаю, скоро будет.

Генерал с любопытством глянул на подчиненного и потер рукой подбородок. Возможно, ждал, что Кочубинский выдвинет свою версию по поводу происходящих в Москве странных событий, но майор явно решил следовать народной мудрости, которая, как известно, не рекомендует лезть поперед батьки в пекло. Инициативных сотрудников ценят только в кинофильмах, а в реальной жизни предпочитают исполнительных и свято блюдущих субординацию.

– Крюков вам, товарищ майор, ничего про метлу не рассказывал?

– Никак нет, товарищ генерал.

– А про девушку по имени Мара?

– Про Мару рассказывал. По его сведениям, она сотрудничает с Усладовым. Я написал об этом в докладной записке.

– Вижу, вижу,– кивнул головой генерал.– Выходит, все нити ведут к Усладову... Значит, по мнению Сиротина, Валерий Викторович готовит нам крупную неприятность?

– Есть основания полагать, Анатолий Иванович, что Сиротин боится конкуренции Усладова в деле с контрабандой и вполне способен его оговорить просто из подлости. Этот страдающий белой горячкой бизнесмен никогда не стеснялся в средствах.

– Я читал в докладной о его художествах в деловой сфере. Согласен с вами: Сиротину доверять нельзя. Но у нас еще меньше оснований доверять Усладову, товарищ майор. А раз так, надо тщательно все проверить.

– Но ведь нечего нам предъявить Усладову, товарищ генерал. Я уже и к коллегам из МВД обращался, и к налоговикам: чист, сукин сын! Не подкопаешься. Даже странно как-то.

– Что ж тут странного,– пожал плечами генерал.– Честных бизнесменов в России большинство. Это нам с вами приходиться иметь дело все больше с грешниками.

Кочубинский расценил заявление генерала как политическое, а потому комментировать его не рискнул. Раз наверху считают, что в бизнесе у нас орудуют в основном ангелы с крылышками, значит, так тому и быть. Не майору оспаривать мнение высокого начальства.

– Надо повидаться с Валерием Викторовичем Усладовым.

– А предлог? – осторожно полюбопытствовал Кочубинский.

– Хотя бы исчезновение Мышкина.

– Но ведь нам по поводу исчезновения популярного артиста никто заявлений не подавал.

– А по поводу Василия Щеглова?

– Тоже... Хотя вопрос, конечно, можно «провентилировать».

– Вот видите, как все удачно складывается, товарищ майор. «Провентилируйте» и поручите кому-нибудь оформить все надлежащим образом. А мы с вами наведаемся пока в офис к Усладову.

– Вам бы не следовало туда ехать, товарищ генерал. Не нравится мне этот человек. Предчувствие у меня нехорошее.

– Предчувствие к делу не подошьешь, а вот личное впечатление – очень даже можно!.. Распорядитесь насчет машины, товарищ майор...

Будь воля майора Кочубинского, он отправился бы к Усладову не иначе как в сопровождении взвода автоматчиков... Черт его знает, этого Сиротина: может, не все в его словах ложь и бред!.. А уж генералу тем более не следовало бы так рисковать...

С другой стороны, возможно, Анатолий Иванович прав. Если никакой чертовщины вокруг Усладова нет, то дело можно будет потихоньку спустить на тормозах... В конце концов, нельзя же серьезное расследование выстраивать на показаниях натуральных придурков – что Сиротина взять, что Аркана Кенара... Эти артисты совсем обнаглели в последнее время. На метлах они летают! Художественные натуры!.. И ведь не постеснялся оболгать близкого друга...

Разумеется, Кочубинский не был настолько сумасшедшим, чтобы поверить в полеты на метле лейтенанта Конторы, пусть даже временно исполняющего обязанности вампира. Да обкуренный он, этот Аркан Кенар,– по глазам же видно! Такому после «дозы» черт-те что может привидеться!.. Надо бы не к Усладову ехать, а в ночной клуб «Кощеево царство», да потрясти тамошних обитателей на предмет одурманивающего зелья! Кочубинский в этом смысле очень рассчитывал на лейтенанта Крюкова. Нет, неспроста отсутствовал Федор! Были все основания полагать, что он напал-таки на след наркомафии... Только бы не опростоволосился лейтенант и голову не потерял ненароком. Все-таки не мальчики ему противостоят, а опытные волчары!..

В офис господина Усладова генерал с майором прошли по своим удостоверениям. Нельзя сказать, что их появление там вызвало большой переполох, но настороженность во взглядах охранников угадывалась. Тем не менее Кочубинский ничего экстраординарного ни в помещении офиса, ни в поведении сотрудников Усладова не обнаружил. Ни ведьм тебе, летающих на метлах, ни оборотней, ни вампиров... Майору даже стало неловко за свои глупые детские страхи.

Пройдя по коридорам, в которых царила строгая деловая атмосфера, генерал с Кочубинским поднялись по лестнице на второй этаж, где находился кабинет шефа.

Усладов поднялся навстречу гостям из-за стола и широко развел руки, словно собирался их обнять. Но в последний момент передумал...

Ничего инопланетного в нем не было: вполне среднестатистический гражданин со Среднерусской равнины, достигший, видимо, пятидесяти лет. То есть средней упитанности, среднего роста и среднего телосложения господин.

Генерал сухо поклонился хозяину, руки не подал и присел на предложенный стул. Кочубинский последовал примеру начальника, храня на лице строгость и значительность.

– Чему обязан, господа, столь неожиданным визитом?

Генерал с ответом не спешил, разглядывая стены кабинета, которые, впрочем, ничего примечательного не представляли. Ну, разве что за исключением странного рисунка над головой Усладова, сделанного в абстракционистском ключе, а потому не несущего в себе никакой полезной информации.

– Мы по поводу вашего хорошего знакомого, господин Усладов. Я имею в виду Мышкина Никиту Алексеевича.

– Вы знаете, господин... э...

– Белов,– подсказал генерал.

– Так вот, господин Белов... Это очень странная история... Возможно, даже мистическая... Вы, кстати, верите в чудеса, господа?

– Мы в чудеса не верим, господин Усладов,– строго сказал генерал.– А потому убедительная просьба: отвечайте на наши вопросы коротко и по существу.

– Извините. По существу: пропали, знаете ли, и господин Мышкин, и господин Щеглов... Сказать, что испарились прямо на моих глазах, не могу. Просто вошли в лифт и исчезли.

– И что вы об этом думаете?

– Ничего, господин Белов,– пожал плечами хо-зяин кабинета.– Сбит с толку... Полтергейст какой-то... Я Мышкина и Щеглова знаю шапочно: познакомился с ними буквально за полчаса до их... Правда, по слухам, этот Мышкин – человек со странностями. Экстравагантная личность, склонная к неординарным поступкам. Мой хороший знакомый господин Жигановский считает Никиту Алексеевича идиотом. Я не то чтобы разделяю его мнение, но вынужден признать, что кое-какие основания для подобного заключения у Венедикта Владимировича есть.

– И все-таки вы заключили с этим, как вы выражаетесь, идиотом сделку?

– Мы достигли только самых предварительных договоренностей. И то – не корысти ради, а из чистого любопытства. С моей стороны, разумеется. Как-никак – известный актер и режиссер. А еще по непроверенным данным – инопланетянин... Шучу, конечно, господа... Кофе, чай?

– Если можно, кофе, пожалуйста,– кивнул головой генерал.

Усладов распорядился, и через полминуты на пороге возникла очень красивая девушка в строгом деловом костюме и в длинной – ниже колен – юбке, с тремя дымящимися чашечками на подносе. Кочубинский кофе взял, но пить не торопился, провожая глазами удалявшуюся секретаршу.

– Вашу сотрудницу, случайно, не Марой зовут? – полюбопытствовал генерал.

– Ее зовут Светланой... С Марой я тоже знаком. Впрочем, никакая она не Мара, а просто Мария. Вы ведь танцовщицу из ночного клуба имеете в виду?

– А вы бываете в «Кощеевом царстве»?

– Доводилось заглядывать,– кивнул головой Усладов.– Очень приличное заведение, но, разумеется, на любителя.

– А вы в курсе, что эта Мара летает на метле?

– На метле?! – хихикнул Усладов.– Вы знаете, я бы не удивился... Увы, ничего подобного за ней не замечал... Ну да не скажу, что мы близко знакомы...

В поведении Усладова майор Кочубинский не заметил ничего подозрительного. Бизнесмен держался абсолютно спокойно, на вопросы отвечал охотно и даже с юмором, продиктованным самой ситуацией: ну не могут же солидные люди всерьез обсуждать всякую чертовщину!.. Словом, как и предполагал Кочубинский, их внезапный визит ничего не дал в плане информации. Что же касается впечатления, то здесь тоже все было в рамках: Усладов оказался типичным российским бизнесменом – в меру образованным, в меру воспитанным, в меру развязным, но в общем ничем особо не примечательным. Он блестяще оправдывал всем своим видом и поведением мнение, сложившееся о нем у майора Кочубинского на основании полученных из разных источников сведений... Все-таки генерал Белов, не в упрек и уж тем более не вслух будет сказано, недооценивает полезность кабинетной работы, основанной на глубоком анализе. Личное впечатление бывает обманчивым, а вот справочный материал редко подводит вдумчивого человека.

– Вас, господин Усладов, тоже называют инопланетянином. Вы в курсе? Более того – резидентом инопланетной разведки.

– Что вы говорите, господин Белов?! – Глаза Усладова сверкнули из-под густых бровей весельем.– А почему бы и нет? Недаром же наши мудрые предки говорили: с кем поведешься, от того и наберешься... Надеюсь, вы не арестовывать меня пришли?

– Пока нет,– мягко улыбнулся генерал.– Просто проверяем поступивший сигнал. Речь идет об очень больших деньгах, Валерий Викторович. Вы ведь в курсе, что пропавший Мышкин сказочно богат?

– О, да! Слышал – и от Жигановского, и от Казюкевича, и от Сиротина... Если мне не изменяет память, он получил наследство от отца?

– И сильно его приумножил, играя на бирже.

– Но ведь игра на бирже не преследуется по закону?

– Игра игре рознь, господин Усладов. В данном случае поражает масштаб!.. Большие деньги таят в себе большие неприятности.

– Вы, кажется, в чем-то меня подозреваете, господин Белов?

– Вынужден подозревать, Валерий Викторович. Вы, Казюкевич и Сиротин были последними, кто встречался с Мышкиным и Щегловым. Согласитесь, это наводит на размышления. Если пропавшие в ближайшие день-два не обнаружатся, мы вынуждены будем принять меры.

– То есть арестовать меня, Казюкевича и Сиротина?

– Не могу исключить и такой вариант развития событий. Ничего не поделаешь – работа у нас такая.

Впервые за время разговора Кочубинский заметил беспокойство в глазах Усладова. Но это было вполне оправданное беспокойство: какого бизнесмена обрадует перспектива быть замешанным в сомнительном деле, грозящем если и не отсидкой, то, во всяком случае, длительным судебным разбирательством?

– Вы, случайно, не знакомы с Фреди Крюгером, господин Усладов?

– Какой еще Крюгер? – удивился бизнесмен.– При чем тут Крюгер?

– По нашим сведениям, он причастен к похищению господина Мышкина. Исчез приблизительно в то же время.

– Бред,– покачал головой Усладов.– Хотя постойте... Фреди Крюгер и Аркан Кенар – два придурка, изображающие вампиров. Конечно, «Кощеево царство»!.. Но в этом случае вам лучше обратиться к владельцу ночного клуба. Есть очень интересный человек в Москве – Степан Степанович Соловьев по прозвищу Соловей-разбойник. Колоритнейшая личность! По слухам, с криминальным душком... Насколько я знаю, этот Крюгер близок к патрону.

– Вот видите, господин Усладов, общими усилиями мы кое-что выяснили. К сожалению, слишком мало, чтобы снять подозрения и с вас лично, и с ваших коллег по бизнесу – я имею в виду господ Казюкевича и Сиротина. Нам, безусловно, не хотелось бы прибегать к таким крайним мерам, как подписка о невыезде, тем более арест. Но поймите и вы нас: люди-то пропали!.. Венедикт Владимирович Жигановский грозится направить депутатский запрос в Генеральную прокуратуру по поводу похищения своего шофера. Он видит в этом козни своих политических противников... Словом, назревает крупный скандал в Думе, и мы обязаны принять упреждающие меры, дабы нас не обвинили в бездействии и неспособности бороться с разгулом преступности.

– Я вас понимаю,– вздохнул Усладов.– Как это все некстати...

– Мы рассчитываем на вашу активную помощь, господин Усладов. Подумайте, посоветуйтесь с Казюкевичем и Сиротиным. Может, и вспомните что-нибудь интересное... Засим разрешите откланяться.

– А как же кофе? – забеспокоился хозяин.

Белов допил свой кофе залпом. Кочубинский машинально последовал его примеру, хотя в последний момент в его голове мелькнула мысль, что делает он это совершенно напрасно, что далеко не всегда пример начальника бывает полезным для подчиненного... Майору вдруг показалось, что с ним происходит нечто из ряда вон выходящее. Картина, висевшая над головой Усладова, качнулась в его сторону, и он едва не запутался глазами в ее непонятных линиях... К счастью, болезненное состояние Кочубинского длилось недолго, и, кажется, генерал Белов с Усладовым ничего не заметили.

Бизнесмен любезно проводил гостей до порога своего кабинета и на прощание пообещал, что сделает все от него зависящее, чтобы внести ясность в странное и запутанное дело с пропажей двух человек чуть ли не в самом центре нашей славной столицы.

– Ну что же,– сказал Белов, садясь в машину,– давайте теперь наведаемся в «Кощеево царство», товарищ майор.

– Я бы не стал с этим спешить, товарищ генерал. Мне кажется, следует подождать возвращения лейтенанта Крюкова.

– Крюкова? – удивленно переспросил Белов.– Какого Крюкова? Ах да, извините... Вы имеете в виду Крюгера... Он ведь работает у нас в Конторе?

Кочубинский удивленно посмотрел на генерала – неужели и на Анатолия Ивановича кофе подействовал столь же негативно, как и на самого майора? Кажется, подозрительный напиток если и не отшиб Белову память, то очень сильно ее затуманил. Чем еще объяснить, что он не сразу вспомнил фамилию сотрудника, отправленного на оперативное задание? Прежде подобных казусов с генералом не случалось. Анатолий Иванович Белов на всю Контору славился своей феноменальной памятью... И сел он почему-то на переднее сиденье, рядом с водителем, хотя прежде всегда ездил на заднем...

Нельзя сказать, что Кочубинский в чем-то заподозрил своего начальника – боже упаси! Он просто озаботился его здоровьем... Напрасно некоторые думают, что в «органах» работают железные люди – нет, люди – самые обычные, которым ничто человеческое не чуждо! Некоторым из них майор Кочубинский категорически не рекомендовал бы пить кофе в кабинетах подозрительных типов... Впрочем, сам он чувствовал себя прекрасно и о легком недомогании, приключившемся с ним в офисе Усладова, практическим не вспоминал...

– Вы все-таки присмотрите за Соловьевым, товарищ майор,– продолжил генерал обычным своим голосом.– И еще: мне нужен Красавин Виктор Алексеевич. Хорошо бы его арестовать.

– Но за что? – слегка встревожился Кочубинский.

– Так ведь он инопланетянин,– пожал плечами генерал.– Родной брат паррийского резидента и, скорее всего, тоже агент.

Теперь на генерала Белова с изумлением смотрел не только Кочубинский, но и сидевший за рулем старший лейтенант Пантюхин. У майора екнуло сердце: ведь предупреждал же генерала, чтобы не связывался с Усладовым до выяснения всех обстоятельств дела! И вот – нате вам... Не иначе – подмешал в кофе отравы, сукин сын!

– В кодексе нет статьи против инопланетян,– осторожно заметил Кочубинский.– Суд не даст санкции... Нет, задержать на какое-то время мы его можем, но какой в этом смысл?

– Извините, товарищ майор, я имел в виду не арест, а именно задержание и допрос подозрительного типа. Надо же, в конце концов, выяснить, почему он охотится на нашего сотрудника Федора Крюгера.

– Вы имеете в виду Фреди Крюкова?

– Лейтенанта Федора Крюкова,– мягко поправил зарапортовавшихся начальников старший лейтенант Пантюхин.

– Именно! – дуэтом отозвались Кочубинский и Белов.

Нельзя сказать, что распоряжение генерала было абсурдным – в определенной степени, вполне здравая мысль... Кочубинский и так собирался заняться братцем похищенного Мышкина... Просто у майора появились сомнения по поводу странностей в поведении всегда такого собранного и четко формулировавшего задачи генерала. У Анатолия Ивановича, видимо, не самый удачный день, и он не только сам путается в именах и фамилиях сотрудников, но и Кочубинского ненароком запутал.

– Попробуйте проследить за Арканом Кенаром,– посоветовал генерал.– Он наверняка выведет вас на Красавина.

– Будет сделано, Анатолий Иванович,– с готовностью отозвался Кочубинский.

Майор давно уже не занимался оперативной работой, но в данном случае у него не былодругого выхода– приказ есть приказ. Хотя, по мнению Кочубинского, с поставленной задачей вполне мог справиться старший лейтенант Пантюхин, который успел познакомиться с Арканом Кенаром и очень хорошо знал, где тот живет. Справедливости ради следует заметить, что у генерала имелись основания не доверять столь серьезное дело старшему лейтенанту: именно Пантюхин упустил Мышкина – то ли ударившегося в бега, то ли похищенного... В любом случае, это серьезный прокол в работе офицера Конторы. Так что Пантюхин еще легко отделался. Генерал Белов хоть и справедлив, но строг и вполне мог впаять осрамившемуся подчиненному неполное служебное соответствие. Что, впрочем, непременно произойдет, если Пантюхин проколется снова. Надо полагать, старший лейтенант это очень хорошо понимает, а посему и нет нужды его подгонять. До сих пор Кочубинский считал Пантюхина очень дельным и цепким сотрудником и не хотел бы разочароваться в нем.

– Этот Кенар – полный псих, товарищ майор,– прокашлялся Пантюхин, провожая фигуру ступившего на порог родного учреждения генерала пристальным взглядом.– Постоянно несет ахинею.

– Наслышан,– сухо отозвался майор.– Но нас не Кенар интересует, а Красавин Виктор Алексеевич.

– Я Красавина проверял. Ничего особенного. Женат, трое детей. Приехал в гости к теще с тестем. У Мышкина бывал часто. Случалось, оставался ночевать.

– А откуда он приехал?

– Из провинции,– пожал плечами Пантюхин.– А может, из ближнего зарубежья. Но гражданство у него российское.

– Благодарю за исчерпывающую информацию,– ехидно заметил Кочубинский.

– Приказа не было, товарищ майор,– обиделся Пантюхин.– Мышкина окружает чертова уйма народу. В его доме кто только не бывает: и артисты, и политики, и бизнесмены... Годы уйдут, чтобы обо всех справки навести.

– Ладно,– махнул рукой Кочубинский,– поздно оправдываться. Будем искать Красавина – раз он понадобился генералу...

11

Земля. Москва. Рассказывает принц Вик Нимерийский, посол по особым поручениям Высшего Совета Светлого круга

Наши с Натальей поиски пропавшего Ника оказались безуспешными. Что само по себе весьма тревожило. Когда два человека пропадают в центре Москвы, поневоле начинаешь подумывать о вмешательстве инопланетных сил!.. В довершение ко всему мне так и не удалось повидаться с загадочным вампиром Фреди Крюгером. Он тоже куда-то исчез, забыв предупредить своих знакомых.

Я, естественно, побывал в квартире Крюгера (или Крюкова) и провел там обыск, не санкционированный местными властями: к сожалению, не располагал временем, чтобы уладить все необходимые в подобных случаях формальности. Результаты с лихвой компенсировали мне угрызения совести по поводу проникновения в чужое жилище. Оказывается, Крюгер лишь носил личину вампира, а был на самом деле ни больше ни меньше как сотрудником местных спецслужб! Удостоверение личности, подтверждавшее это любопытное обстоятельство, я нашел в письменном столе вышеозначенного субъекта.

Неожиданное открытие заставило меня призадуматься. Я и раньше не исключал, что в исчезновении Ника повинны местные органы, да и то только в том случае, если им помогал Усладов. На Земле нет такой тюрьмы и таких стен, которые могли бы остановить моего брата, вздумай он выйти на свободу. Иное дело – соучастие в пленении Ника поркианского резидента: он вполне способен наложить магическое заклятие, которое окажется не под силу Герою.

Передо мной стояла в общем-то достаточно простая задача: выйти на непосредственных начальников Федора Крюкова и попытаться установить, поддерживают ли они контакты с Усладовым.

Я довольно долго крутился у солидного здания на известной всей Москве площади и в конце концов проник туда с помощью несложного магического приема. К сожалению, люди, обитавшие в этом здании, делились информацией крайне скупо. На мой вопрос: «Где я могу найти Федора Крюкова?» – все только пожимали плечами и настороженно косились в мою сторону. Один из сотрудников Конторы даже попытался проверить мои документы – пришлось уйти в параллельный мир, дабы избежать дальнейших расспросов и преследований.

Из параллельного мира я вернулся через полчаса, выждав, когда поулягутся страсти, вызванные моим внезапным исчезновением. Мне крупно повезло, поскольку в коридоре я буквально столкнулся нос к носу с Аркадием Канарейкиным. Кенар меня, разумеется, узнал, но сделал вид, что мы не знакомы.

Аркан был не один. Его сопровождал мордатый молодой человек, внушавший уважение и широкими плечами, и солидной не по годам комплекцией. Сначала я подумал, что Канарейкина арестовали. Однако артист вовсе не выглядел убитым горем, и я предположил, что Кенара решили допросить по поводу его исчезнувшего приятеля и партнера Фреди Крюгера – по совместительству сотрудника Конторы.

Как ни в чем не бывало я прошел мимо заинтересовавшей меня парочки, поставил барьер невидимости, развернулся на сто восемьдесят градусов и повис на хвосте у мордатого субъекта.

Канарейкина ввели, судя по всему, в приемную весьма значительного лица. Здесь сидел строгий человек средних лет, выполнявший обязанности то ли секретаря, то ли помощника. Не прошло и минуты, как Аркана пригласили в кабинет. Мне проникнуть туда не удалось – мордатый сразу за Канарейкиным закрыл дверь. Конечно, я мог бы воспользоваться параллельным миром, но не захотел тратить время на хождения туда-сюда, боясь пропустить нечто важное в разговоре.

Слух у паррийцев куда изощреннее, чем у землян. Так что я спокойно слышал всю беседу из приемной, сидя на стуле буквально в пяти шагах от мордатого. Ни он, ни помощник значительного лица и не подозревали о моем присутствии.

Подслушанный разговор ничего нового мне не дал, и я был этим обстоятельством слегка разочарован. Канарейкина действительно довольно скоро отпустили. Его мордатому конвоиру (по фамилии Пантюхин) поручили доставить артиста домой. Я же остался в приемной и дождался, когда из кабинета выйдут непосредственные начальники Федора Крюкова. Ждать пришлось довольно долго – во всяком случае, генерала Белова, поскольку майор Кочубинский отлучался по своим делам минут на пятнадцать.

С визитом к резиденту поркианской разведки Усладову генерал с майором отправились после того, как вернулся отвозивший Кенара Пантюхин. Я, к сожалению, не мог сесть к ним в машину четвертым – с моей стороны это выглядело бы откровенной наглостью. Зато сопровождал их почетным эскортом на Никовом «мерседесе».

А вот в офис Усладова я не пошел: риск был слишком велик. У меня имелись все основания полагать, что поркианский резидент окружил себя существами, для которых, в отличие от землян, все мои барьеры невидимости и прочие магические штучки не представляют тайны. Я бы многое дал, чтобы услышать, о чем говорили Усладов и генерал, но, увы, оставалось сидеть в машине и следить за тем, как зевает широкой пастью старший лейтенант Пантюхин.

Я – небольшой знаток земных воинских званий, но, конечно, сообразил, что старший лейтенант будет поглавнее просто лейтенанта; в свою очередь майор – главнее их обоих; ну а самый наиглавнейший – генерал... Из подслушанного в генеральских апартаментах разговора я узнал, что ни Белов, ни Кочубинский с Усладовым не связаны, о местонахождении моего брата не имеют ни малейшего понятия и озабочены пропажей своего сотрудника Федора Крюкова.

Дождавшись, когда генерал с майором закончили переговоры с Усладовым, я двинулся за служебной машиной, надеясь услышать хотя бы обрывки их разговора. Но, увы, московские улицы были под завязку заполнены гудящими и хрюкающими автомобилями, и хотя нос моего «мерса» едва не упирался в багажник серенькой «волги», за рулем которой сидел Пантюхин, я так ничего существенного и не разобрал. Только у самого здания Конторы, когда «волга» остановилась и генерал покинул машину, удалось подслушать диалог майора и старшего лейтенанта.

Речь шла обо мне. Оказывается, генерал поручил двум своим самым надежным офицерам задержать меня – ни больше ни меньше! Сделать это они собирались с помощью моего старого знакомого Аркана Кенара.

Ситуация, что ни говори, складывалась забавная... Конечно, я мог просто сесть в «волгу» и назвать себя – ведь у меня тоже возникла потребность в разговоре с генералом. Но решил не торопиться. Дело в том, что не исключалось сотрудничество Кочубинского или Пантюхина с Усладовым без ведома шефа. Каждый из них в отдельности, а то и оба вместе вполне могли быть агентами поркианской разведки. Прежде чем вступать с ними в контакт, следовало их проверить.

Для начала я отправился к Аркадию Канарейкину и застал его сильно подогретым горячительным напитком под названием коньяк и в очень хорошем настроении: Кенар, похоже, праздновал счастливое возвращение из стен Конторы. Мое появление в комнате, конечно, не слишком его обрадовало.

– У меня, между прочим, дверь заперта на ключ,– укоризненно глянул он в мою сторону и поспешно осушил наполненную до краев рюмку.– Я с вами свихнусь, честное слово!

– Извини,– признал я свою вину, поскольку действительно проник в чужую квартиру своевольно.

– А если бы я был с дамой, можешь представить всю степень конфуза?! Это ты у Наташки нахватался трюков?

– Скорее, Наташка у меня... точнее, у моего брата... Ты в курсе, что твой приятель Фреди Крюгер работает лейтенантом в Конторе?

Почему-то мои слова произвели на Аркана прямо-таки уничтожающее впечатление. Он едва не захлебнулся коньяком, и мне пришлось осторожно постучать ладошкой по его спине, дабы помочь артисту вернуться в нормальное состояние. Вместе с дыханием к Кенару вернулся и дар речи – поначалу только нецензурной. Что его так расстроило – я, откровенно говоря, не совсем понял.

– Неужели быть лейтенантом хуже, чем вампиром?

– Ой, я тебя умоляю! – вскинулся Кенар.– Ты хоть соображаешь, что городишь?! А главное – кому?! Я ведь артист! Понимаешь ты, маг и чародей задрипанный! Артист!! А меня теперь все стукачом будут считать!.. Быть лейтенантом Конторы гораздо лучше, чем вампиром, тут ты абсолютно прав, Витя, но артисту лучше дружить с вампиром, чем с лейтенантом! Профессия, брат, обязывает... Ну, Федька, гад, втравил меня в кефирное дело!

Канарейкин, похоже, еще долго собирался изливать миру в моем лице свою неизбывную печаль по поводу друга, столь гнусно его обманувшего и начисто уничтожившего его авторитет в артистических кругах, но тут в дверь позвонили.

– Это Кочубинский с Пантюхиным. Они меня ищут.

– А ты что, враг народа?

– Нет,– удивился я.– Наоборот – друг вашей планеты. Тем более что у меня жена местная уроженка.

– А сам ты чей уроженец? – пристально глянул на меня Канарейкин и отпил коньяк из горлышка бутылки.

– Я родился на планете Парра. Но моя мать тоже родом с Земли.

– Инопланетянин значит... – вздохнул Канарейкин.– А летать ты умеешь?

– Честно говоря, не пробовал. На полетах обычно специализируются женщины – у них лучше получается... Ты открой дверь, а то ведь, чего доброго, вышибут.

– Иду! – крикнул работникам Конторы Аркан Кенар и направился к выходу, подтягивая штаны.

Я успел поставить барьер невидимости раньше, чем в квартиру ворвались Кочубинский и Пантюхин с пистолетами в руках. При этом они, кажется, нелюбезно обошлись с хозяином, который, следуя за ними, обиженно потирал плечо.

– Да что же это такое?! – воскликнул Канарейкин, ставя опустошенную бутылку на стол.– Ни сна, ни отдыха измученной душе! Лезут и лезут – то те агенты, то эти!

– Какие еще – те агенты? – возмущенно уставился на артиста Кочубинский.– Ты что несешь, придурок?!

– Я свободная личность в свободной стране! – не остался в долгу Кенар.– Я на вас генеральному прокурору пожалуюсь, в суд подам!.. Затерроризировали бедного артиста! Врываются с пистолетами! Ужас!.. А если у меня, скажем, в гостях дама на сносях?! Это же преждевременные роды как минимум! Зачем мне это надо?! И кто будет платить в таком случае алименты – органы, что ли?!

– Ты что несешь, недоумок, какие органы?

– Вероятно, половые... – прояснил свою мысль Канарейкин.– Вы зачем ко мне приперлись?

– Смирна!!! – рявкнул выведенный из себя майор Кочубинский.– Засужу, сукин сын!!! Ты мне уже всю плешь сегодня проел своим идиотизмом!! То у него ведьмы, понимаешь, то дамы на сносях! Артист!

– От компетентного товарища слышу!.. Ей-богу, даже стыдно за вас перед инопланетным гражданином. Ну никакого политесу!

– Что еще за инопланетный гражданин? – спросил с интересом старший лейтенант Пантюхин, который, в отличие от своего начальника, сохранял спокойствие.

– А я откуда знаю? Он сказал, что родился на Парре, а наша родная планета, если мне не изменяет память, называется Землей.

– И где он сейчас?

– Кто? – не понял Канарейкин.

– Конь в пальто! – рявкнул Кочубинский.– Ты тут дурака из себя не строй, Кенар, этот номер у тебя не пройдет! Я точно знаю, что никакой справки из психдиспансера у тебя нет и не предвидится!.. Где Красавин?!

– Да только что тут был. Вон в том кресле сидел. Рыжеватый такой... Слушай, может, ему в туалет приспичило? Инопланетяне, в конце концов, тоже люди – особенно после банки пива.

Кочубинский с мордатым Пантюхиным немедленно приступили к осмотру помещения. Благо, квартира Канарейкина была предельно компактной и состояла из комнаты, туалета и кухни... Я компетентным товарищам не мешал: сидел себе тихонько в кресле и внимательно наблюдал за их действиями. Никакого наигрыша в их поведении не обнаружил. Они действительно меня не видели и, следовательно, являлись природными землянами – что мне и требовалось выяснить.

– Нет его там,– сказал вернувшийся из туалета Пантюхин шарившему под тахтой Кочубинскому.

– Ты что, издеваешься над нами, придурок? – ласково спросил майор у Канарейкина, поднимаясь на ноги.– Мы тебе что, клоуны?

– Нет, вы посмотрите на них! – всплеснул руками Кенар.– Упустили опасного преступника, а теперь пытаются перевести стрелки на ни в чем не повинного человека!

– Я тебе пасть порву, пьяница! – задохнулся от возмущения Кочубинский.– Где Красавин, кобель рогатый?! Не доводи до греха!

– За кобеля, конечно, спасибо, а за рогатого – вдвойне! – обиделся Канарейкин.– Что касается инопланетянина, то он за твоей спиной сидит в кресле. Ищут, понимаешь, вчерашний день, профессионалы! Ну и кто из нас после этого пьяница?!

Кочубинский собрался вновь разразиться ругательствами, но я его опередил вопросом:

– А в чем, собственно, дело, господа?

Кочубинский и Пантюхин обернулись в мою сторону, как по команде синхронно раскрыв рты.

– Принц Вик Нимерийский,– вежливо представился я,– посол по особым поручениям Высшего Совета Светлого круга. На Землю прибыл инкогнито, но обстоятельства вынуждают меня открыть вам, господа, свое истинное имя и полномочия. Вот моя верительная грамота...

Грамота была написана не на бумаге – хотя по виду этот материал практически ничем от нее не отличался. Дело в том, что гурундус – живое существо, и именно поэтому не сгорает во время перехода через время и пространство. Писать на нем – одно удовольствие! А поскольку живет гурундус почти миллион лет, то письмена сохраняются практически вечно.

– А почему по-русски написано, если вы инопланетянин? – спросил Пантюхин, разглядывая официальный документ.

– В принципе, можно проявить и латинские буквы, и даже китайские иероглифы... Вы умеете читать по-китайски?

– Он и по русски-то читает с трудом,– ехидно хихикнул Канарейкин, заглядывая через плечо старшего лейтенанта.– Все честь по чести. Действительно принц Нимерийский, действительно посол... Две печати. Светлого круга и Паррийского королевского дома... Слышь, парриец, а зачем вы нашего двуглавого орла сперли?

– Это не мы у вас, а вы у нас его позаимствовали,– обиделся я на несправедливую критику.– Двуглавый орел – геральдический символ клана Тимер вот уже на протяжении четырех тысяч лет.

– Свежо предание, да верится с трудом... – скептически хмыкнул Канарейкин.

– На Земле двуглавые орлы есть в природе? – спросил я у Аркана.– А у нас на Парре их не перечесть!..

Канарейкина я не убедил. Он принадлежал к породе людей, которые верят только собственным глазам, да и то только в том случае, если их глаза не затуманены алкоголем... Что касается двуглавых орлов, то они действительно паррийская достопримечательность. Хотя на естественности их происхождения я не настаиваю. Согласно старой легенде, их вывели искусственным путем еще во времена Великой Гельфийской империи. Они довольно быстро распространились по многим планетам, но уцелели в конечном итоге только на Парре да в гербе Российской Федерации.

– Орлов оставим в покое,– строго сказал майор Кочубинский, с трудом переваривая полученную от меня информацию и пытаясь проверить на свет грамоту – что ему, естественно, не удалось. Я попытался объяснить сотруднику Конторы, что гурундус – не бумага, но он только махнул в мою сторону рукой.

– Надо доложить генералу,– подсказал растерявшемуся майору старший лейтенант Пантюхин.

Кочубинский совету подчиненного внял, достал мобильный телефон и, отвернувшись от нас, набрал номер:

– Разрешите доложить, товарищ генерал, подозреваемый задержан... Нет, сопротивления не оказал. Представился принцем Нимерийским. Несет ахинею. Трясет у нас перед носом дурацкой бумажонкой, которая, по его словам, является верительной грамотой... Короче говоря, товарищ генерал, полный и окончательный посол. Может, его для начала в институт Сербского направить на экспертизу?.. Слушаюсь, товарищ генерал!.. Взяли его у Кенара на квартире... Да, артист тоже здесь... Обоих вести?.. На конспиративную квартиру?.. Понял. Разрешите выполнять, товарищ генерал?..

Видимо, генерал Белов дал окончательное добро, поскольку Кочубинский отключил мобильник. Лицо его после разговора с генералом показалось мне еще более сосредоточенным, чем раньше. Майор, похоже, над чем-то мучительно раздумывал, не находя ответа на вопрос, который поставила перед ним жизнь.

– Задержанных велено доставить на конспиративную квартиру,– передал Кочубинский распоряжение генерала напарнику.

– А почему не в Контору? – удивился Пантюхин.

– Откуда мне знать? – огрызнулся Кочубинский.– И вообще: выполняйте приказ, товарищ старший лейтенант!

– А меня за что задерживают?! – совершенно резонно возмутился Аркан Кенар.– Я вам не посол, не резидент, не агент! Я – гражданин Российской Федерации! Я землянин, наконец!.. Никуда не пойду! Несите в машину на руках!.. Эх, черный ворон, что ты вьешься над моею головой, ты добычи не добьешься, черный ворон, я не твой!..

– Никто тебя никуда везти не собирается, придурок! – рассердился Кочубинский.– Спустишься на четвертый этаж, ответишь на вопросы генерала – и свободен.

– Ага! – Прилегший было в изнеможении на тахту Аркан подхватился на ноги.– Что я говорил! У меня память на лица почти абсолютная. Видел я вашего генерала сегодня, когда он выходил из тринадцатой квартиры... Тоже мне – конспираторы!

Кочубинский с Пантюхиным переглянулись. Майор даже смущенно откашлялся. А я, честно говоря, не совсем понял, чему так обрадовался Канарейкин. И почему нас решили доставить на конспиративную квартиру, а не прямо в Контору... Конечно, у генерала Белова могли быть свои резоны, но мне показалось, что даже его подчиненные не сочли аргументы начальника убедительными... Что-то здесь было не так... Я, к сожалению, плохо знал генерала Белова, но Кочубинского и Пантюхина его распоряжение, кажется, поставило в тупик.

– Ладно, пошли,– хмуро бросил Кочубинский.– Генералу виднее, где кого допрашивать...

Наш переход из квартиры восемнадцать в квартиру под номером «тринадцать» не занял много времени. Мне при этом пришло на ум, что цифра «13» считается у землян несчастливой... Аркан Кенар охотно подтвердил, что чертовщина действительно имеет место быть. Присутствует она, безусловно, и в квартире, в которую мы направляемся. Первый ее хозяин допился до белой горячки; второй – попался на махинациях с недвижимостью; третий в пух и прах проигрался в казино; четвертый разошелся с женой и переквалифицировался в гомосексуалисты... Ну и так далее.

Генерал Белов сам открыл дверь конспиративной квартиры, имевшей столь богатую историю, что я лично входил в нее не без некоторой робости. Аркадий с любопытством оглядел поизносившиеся стены и иронически хихикнул:

– Я сразу понял, что с новыми жильцами этой хатки опять что-то неладно. Но никак не предполагал, что здесь прописались работники спецслужб.

– Ты соображай, что городишь! – вспыхнул майор Кочубинский.

– Будем считать, что я просто неудачно выразился. Не надо цепляться к словам, товарищ майор... Еще раз здравствуйте, товарищ генерал.

Белов на Канарейкина посмотрел с удивлением, словно видел его в первый раз в жизни. А мне кивнул – хоть и вежливо, но холодно.

– Вот верительная грамота этого типа... – С кривой усмешкой на тонких губах Кочубинский протянул начальнику гурундус, исписанный красивым каллиграфическим почерком.– Принц Нимерийский говорит, что бумага живая.

– Конечно,– кивнул головой генерал Белов, пробегая грамоту глазами.– В этом нет никаких сомнений...

Если судить по его лицу, то ничего интересного для себя он не обнаружил. Ну, подумаешь – верительная грамота посла по особым поручениям Высшего Совета Светлого круга... На какой-нибудь другой планете такая реакция влиятельного сановника меня нисколько бы не удивила. Но мы находились на Земле – и это, что ни говори, сильно меняло дело!

– Садитесь, господа,– небрежно кивнул нам генерал.

Сразу скажу, что квартира номер «тринадцать» ничем не выделялась в ряду прочих земных квартир, где мне удалось побывать. И обставлена она была стандартной для этой планеты мебелью... Насторожил меня расстеленный на полу ковер. Ковры на Земле, конечно, не редкость, и узоры на них часто бывают весьма замысловатые. Но на этом рисунок слишком уж удачно складывался в нечто, очень похожее на пентаграмму.

– Слушаю вас, принц Вик,– сказал Белов вполне доброжелательно, но в серых его глазах читались настороженность и даже враждебность.

– Я хотел бы поговорить с вами об Усладове.

– Усладов... – Генерал перевел глаза с моего лица на потолок.– Где-то я слышал эту фамилию.

– Не только слышали, но и виделись с ее обладателем каких-нибудь полтора часа назад.

– Рад, что беседую с информированным человеком,– усмехнулся генерал, отнюдь не смутившийся тем, что его поймали на лжи.– И что же Усладов?

– По моим сведениям, этот человек является резидентом поркианской разведки и готовит вторжение на Землю.

– Но ведь это только слова, принц Вик,– мягко улыбнулся генерал.– Я действительно беседовал сегодня с Усладовым. Он, представьте себе, утверждает, что опасность для нашей цивилизации представляете, наоборот, вы.

– А кто это – мы?

– Вы – паррийцы. Вечные смутьяны, терроризирующие многие планеты во Вселенной.

– Должен сказать, господин Белов, что вы хоть и неверно трактуете события, но при том проявляете совершенно запредельную для землянина осведомленность во вселенских делах... Имеете агентов на других планетах?

Кочубинский кашлянул и потянулся к стоявшей на столе бутылке с минеральной водой. Налил стакан, но пить почему-то не стал, а отставил его в сторону – и сделал это, как мне показалось, с испугом... Пантюхин вильнул глазами, избегая взгляда начальника... Даю голову на отсечение, как говорят на Земле, что этим двоим слова генерала показались не менее странными, чем мне.

– У нас пропал сотрудник, господин Красавин. Вы, вероятно, в курсе нашей проблемы?

– А у меня пропал брат, господин Белов. Вы, вероятно, тоже в курсе моей проблеммы?

– Наслышан,– улыбнулся Белов.– У нас к вашему брату возникли вопросы, и я не исключаю, что он скрылся именно по этой причине. Более того, я склонен думать, что и вы, господин Красавин, не без греха. Именно поэтому и приказал своим подчиненным вас задержать. Для разговора по душам. Я не знаю, где сейчас находится ваш брат, но, возможно, вы знаете, где находится наш сотрудник?

– Вы имеете в виду Фреди Крюгера?

– Видите ли, принц Вик,– вздохнул генерал,– мы на Земле не верим в инопланетян. Уж извините нас за дремучесть. И я, и мои подчиненные воспринимаем ваши слова как бред больного воображения. Я лишь пытаюсь вам подыграть, ибо надеюсь с вашей помощью выйти на след пропавшего офицера. Если бы не столь прискорбное обстоятельство, то, скорее всего, вас бы уже везли в психиатрическую лечебницу.

Канарейкин захихикал. Кочубинский с Пантюхиным с облегчением перевели дух. Судя по всему, последние слова генерала произвели на них благоприятное впечатление и рассеяли зародившиеся было сомнения в адекватности начальника.

– Ваш сотрудник, насколько я знаю, интересовался контрабандой, переправляемой по Дороге гельфов?

– По какой дороге? – Вопрос должен был задать генерал Белов, но его опередил майор Кочубинский.

– Не важно, господа. Тем более что в инопланетян вы не верите... Я, кажется, догадываюсь, где находится Крюгер, и готов помочь вам в поисках. Но только в обмен на информацию о моем брате.

– Шантаж! – подхватился на ноги майор Кочубинский.– Ты нам ответишь за это, Красавин, или как там тебя!

– Успокойтесь, товарищ майор! – строго при-крикнул на расходившегося подчиненного генерал и, повернувшись ко мне, сказал с улыбкой: – Очень интересное предложение, принц Вик, хотя и сомнительное с моральной точки зрения. Мы на своей планете представляем власть, а вы, насколько мне известно, занимаетесь противозаконной деятельностью. Разумеется, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы найти граждан Российской Федерации Мышкина и Щеглова. Но и вы, господин Красавин, должны выполнить свой гражданский долг и помочь нам в поисках нашего коллеги. Такой расклад вас устроит?

– Вполне,– кивнул я головой.– Сколько вам потребуется времени, чтобы найти моего брата и Василия Щеглова?

– Думаю, мы уложимся в два дня.

Конечно, со стороны генерала Белова это могло быть откровенным блефом... Но уж очень уверенно он говорил – словно что-то знал наверняка. Неужели земные спецслужбы действительно причастны к похищению Ника, или Белов представляет сейчас вовсе не Контору?.. Ситуация складывалась странная. Я никак не мог отделаться от мысли, что передо мной не тот человек, за которого он себя выдает.

– Хорошо. Двух дней хватит и мне, чтобы найти Фреди Крюгера. Думаю, он находится на Эбораке в замке барона Гилроя... Как видите, я более откровенен, чем вы.

– Ничего себе откровенность! – нервно хохотнул Канарейкин, внимательно прислушивавшийся к моим препирательствам с сотрудниками спецслужб.

– Вы не совсем правы, господин Красавин. Нам тоже нечего скрывать. Я вам совершенно официально заявляю, что ваш брат в данный момент находится на Земле.

– Вот это я называю достойным ответом генерала спецслужб зарвавшемуся психопату! – громко зааплодировал Канарейкин, находя наконец горячую поддержку у майора Кочубинского, который хоть и не аплодировал, но очень энергично кивал головой.

– Вы не первый, от кого я слышу об инопланетянах, принц Вик,– продолжил Белов.– До вас был господин Сиротин. Еще раньше вышел фильм вашего брата, поставивший в тупик наших экспертов невероятными спецэффектами. А недавно присутствующий здесь господин Канарейкин порадовал нас замечательным рассказом о ведьмах и вампирах... Конечно, все это не лезет ни в какие ворота, но когда несколько человек говорят об одном и том же, есть повод призадуматься... Вам не кажется, господин Красавин, что пришла пора прояснить ситуацию?

– Что вы имеете в виду?

– Вы сами заговорили о Дороге гельфов и планете Эборак. Попробуйте нам доказать, что и дорога, и планета, и ваш барон Гилрой, якобы захвативший нашего сотрудника, действительно существуют. В противном случае наш торг становится беспредметным.

– И каким образом я должен это доказать?

– Возьмите моих людей на указанную вами планету. Покажите им загадочную дорогу. Если они подтвердят ваши слова, то я готов поверить вам и в отношении господина Усладова...

Нельзя сказать, что я пришел в восторг от такого предложения, но вынужден был признать, что генерал прав в своих сомнениях. С другой стороны, сотрудники земных спецслужб никак не могли стать для меня обузой – хотя бы потому, что я без труда в любой момент мог скрыться из-под их наблюдения. Я рассчитывал, что со мной останутся Кочубинский и Пантюхин, но у генерала имелись, как оказалось, свои соображения на этот счет.

– С вами, господин Красавин, будут работать наши офицеры Печорин и Онегин. Согласны?

– Вполне,– пожал я плечами, слегка сбитый с толку напором генерала, который навязал мне незнакомых попутчиков.

Генерал резко поднялся, коротко кивнул мне головой и бросил строгий взгляд на своих сотрудников:

– Объясните товарищам Онегину и Печорину ситуацию и возвращайтесь в Контору. Я жду от вас подробного доклада о проделанной работе, товарищ майор.

– Есть! – дуэтом отозвались Кочубинский и Пантюхин, подхватываясь со стульев и поедая глазами спину удаляющегося начальника.

– А как же я? – спохватился Канарейкин, когда за генералом закрылась входная дверь.

– Раньше надо было суетиться,– огрызнулся в его сторону Кочубинский.– А теперь у нас приказ: передать вас обоих Онегину и Печорину.

– Почему же не Пьеру Безухову? А то есть еще такой замечательный персонаж у Гоголя – Хлестаков.

Должен признаться, что Гоголя я не читал, и вообще в земной литературе – полный профан. Можно было, конечно, проконсультироваться у Дарьи, но, увы, ее под рукой не оказалось. Так или иначе, но я сообразил, что Аркан Кенар, вспоминая Пьера Безухова и Хлестакова, явно издевался над работниками компетентных органов. Они, в отличие от меня, издевку уловили и отреагировали соответственно темпераменту: Пантюхин поморщился и пожал плечами, а Кочубинский бросил на артиста зверский взгляд и пробурчал себе под нос нечто, очень напоминающее местное ругательство... Мне показалось, что Кочубинский с самого начала нашего знакомства находится не в своей тарелке. Создавалось впечатление, что его мучает какое-то подозрение, которое никак не оформится в законченную мысль.

– Вы не подскажете мне, господин Кочубинский, о чем вы так долго разговаривали с Усладовым? Для пользы дела – тем более, что оно теперь у нас общее.

– Во-первых, с Усладовым мы разговаривали не более пятнадцати минут, во-вторых, вас это совершенно не касается, господин Красавин.

– А мне показалось, что вы пробыли в офисе поркианского резидента около часа. Вот и господин Пантюхин не даст соврать.

– Что?! – присевший было на стул Кочубинский вновь подхватился на ноги.– Пантюхин, это правда?

– Пятьдесят семь минут,– пожал плечами старший лейтенант.– Я по часам засекал. А в чем дело, товарищ майор?

Кочубинский побледнел как полотно. Казалось, он вот-вот грохнется в обморок. Но сотрудник компетентных органов стоял, подобно скале, и шептал посеревшими губами: «Я так и знал...» Фразу эту он повторил раз пять – не меньше, чем, естественно, разбудил любопытство не только во мне, но и в старшем лейтенанте Пантюхине, и даже в Аркане Канарейкине, которому вроде бы вообще не было дела до чужих забот.

– Да что случилось-то? – рассердился Пантюхин.

– Нам подменили генерала! – выдохнул Кочубинский, округлив до неприличия глаза.– Или перепрограммировали... Я сразу понял, что здесь нечисто. То есть не понял, а заподозрил...

Канарейкин очень выразительно покрутил пальцем у виска. Пантюхин неприличными жестами не злоупотреблял, но по лицу было видно, что он почти готов согласиться с артистом... Я же слушал сбивчивую речь Кочубинского с большим вниманием. В частности, меня очень заинтересовало небольшое недомогание, случившееся с майором после выпитой чашечки кофе.

– Вы потеряли сознание?

– Вроде бы нет,– покачал головой Кочубинский.– Но по моим прикидкам, разговор не мог длиться более двадцати минут... Ну, тридцать – от силы, но никак не час!

– В лице Усладова мы имеем весьма опасного и коварного противника,– сказал я офицерам Конторы.

– Бросьте вы мне мозги пудрить! – возмутился Канарейкин.– Вашего генерала я за сегодняшний день видел трижды. Один раз на лестничной площадке, второй – в Конторе и третий – только что. Могу головой поручиться, что это один и тот же человек.

– Считай, головы ты уже лишился,– мрачно изрек помрачневший Пантюхин.– Не мог ты видеть генерала утром на лестничной площадке: он до обеда сидел в Конторе безвылазно.

– Только не надо меня держать за психа, товарищ старший лейтенант! – вскинулся обиженный Канарейкин.– В половине одиннадцатого я спускался по лестнице и встретил мужчину, выходившего из тринадцатой квартиры. Мы столкнулись нос к носу! Я извинился; он пробурчал что-то неразборчивое... А еще через двадцать минут вы меня прихватили в магазине, когда я покупал коньяк, и повезли в Контору. Вот почему я так удивился, встретив своего соседа в приличном кабинете и при высоком звании. До сего времени в эти сомнительного достоинства хоромы, знаменитые только своими тараканами, особы такого ранга не селились!..

Не доверять Аркадию Канарейкину в данном случае оснований не имелось. Но и Кочубинский с Пантюхиным весьма уверенно утверждали, что генерал Белов с девяти утра до двух пополудни точно находился в здании на площади. Отсюда следовал один парадоксальный вывод: генералов – двое, и они как две капли воды походят друг на друга.

– Тут ведь одного внешнего сходства мало – тут компетентность нужна! – покачал головой Пантюхин.

– Теперь это просто делается,– пренебрежительно махнул рукой Канарейкин.– Информация считывается прямо из мозга и переносится с помощью электронных импульсов в мозг другого человека.

– Ну ты, знаток! – рассердился Пантюхин.– Где ты такие технологии видел? Это же фантастика, чистый Голливуд!

– А ты с кем дело имеешь? Ты с инопланетянами дело имеешь! Им что на метле полетать, что человека клонировать – как два пальца об асфальт!..

Я собирался уже поддержать Канарейкина, ибо точно знал, что для порков клонирование не представляет проблемы, но тут входная дверь распахнулась, и в комнату вошли два типа, при виде которых отвалились челюсти у всех присутствующих, включая и меня самого.

– Онегин,– представился тот, что был постарше и потолще.

– Печорин,– назвался его молодой коллега и пригладил рукой растрепавшуюся рыжую шевелюру.

– Это что же на белом свете делается! – простонал Канарейкин.– Неужели и эти – клоны?

– От клона слышу! – огрызнулся товарищ Онегин.– А вы почему сидите, как из-за угла мешком пришибленные? Для вас что, приказ генерала Белова – пустой звук?.. Смирно, когда с вами разговаривает подполковник!

– Нет,– покачал головой Канарейкин.– Точно не клон... Или я Ваську Щеглова от клона не отличу? От него же портвейном всегда за версту разит!..

12

Внеземелье. Планета Эборак. Рассказывает наследный принц Паррийской короны, командир Первого легиона пограничной стражи Светлого круга принц Алекс Оливийский

Последняя вылазка Калидиса на Землю за контрабандным товаром была особенно удачной, ибо кроме «мерсов» и прочего барахла расторопный подручный барона Гилроя доставил на Эборак письмо от резидента паррийской разведки Ника Арамийского. Письмо предназначалось мне и содержало массу интересной информации. Сказать, что я был очень удивлен, узнав о заговоре порков, не могу, поскольку их возросшую активность мы фиксировали давно и даже готовили несколько упреждающих ударов... Другое дело, что с ответными действиями теперь придется поторопиться: операция порков на Земле, похоже, вступала в решающую фазу... Впрочем, для этого я и прибыл на Эборак.

– Принц Вик переправил жену и детей на Парру?– спросил я у Калидиса, прочитав послание.

– Сразу же, как только его высочество принц Арамийский, после короткого перерыва, вызванного известными обстоятельствами, приступил к исполнению своих обязанностей.

Дети Вика были самым уязвимым нашим местом. За братьев я не слишком беспокоился: они обладали немалым опытом противоборства с различными авантюристами, и хотя порки – самые могущественные из всех известных мне существ, но и у них есть слабые места.

– Что еще велел передать мой брат?

– Сатир Кукиш, который гостит у нас в замке, завербован вместе с неким Жабаном сначала агентами черных магов, а потом и резидентом поркианской разведки Усладовым. Жабан разоблачен усилиями вашего брата Ника, а Кукиша он поручает вам, благородный принц.

– А чьим агентом является Фреди Крюгер?

– По сведениям ваших братьев, он – лейтенант земной Конторы Охранителей. Правда, в свете открывшихся обстоятельств, это еще не гарантия того, что он не является агентом порков...

Об «известных обстоятельствах» Ник написал. Более всего меня поразило, что брат сумел попасть на планету Поркиан, куда до сих пор посторонним хода не было. Во всяком случае, я не слышал, чтобы хоть одному представителю человеческой расы удалось там побывать... Клоны – серьезная опасность, но они – всего лишь инструмент, которым управляют самые изощренные во Вселенной мозги. Похоже, у порков далеко идущие планы, для осуществления которых им нужен Сагкх. Сагкха они уже не получат. Хотя это вовсе не означает, что бессмертные старцы теперь успокоятся.

– Тащи сюда сатира, Калидис.

– А что делать с Фреди Крюгером?

– Пусть пока погуляет.

В отличие от Ника я имел основания доверять лейтенанту земной Конторы: вряд ли агент порков стал бы настраивать меня против своего коллеги Кукиша. Да и сатир не стал бы призывать Гилроевых дружинников посчитаться с вампиром – будь Фреди агентом его хозяев.

Хитрый Калидис привел сатира, не показав ему своего недоверия. Я сидел в кресле. Кукиш стоял у порога. В его маленьких круглых глазках застыла настороженность, но не страх. Сатир еще не знал, что разоблачен, а потому держался достаточно уверенно.

– Хотел тебя спросить, уважаемый Кукиш, почему ты призывал дружинников рубить вампира Крюгера мечами, хотя, насколько мне известно, вернейшее средство против кровососущих – осиновый кол?

– Так ведь сначала голову надо срубить, а потом можно и колом пришпилить,– шмыгнул носом сатир.

– Ты ошибся,– покачал я головой.– Крюгер – не вампир.

– Извиняюсь, благородный принц. Только его у нас в ночном клубе все вампиром называли, и он этого не отрицал.

– А по моим сведениям, вы из-за девушки поссорились. Точнее – из-за ведьмы. Ее, кажется, Марой зовут.

– Это он вам сказал?

– Вопросы здесь задаю я, милый Кукиш. Все остальные на них отвечают.

– Так я ничего такого не говорю, благородный принц. С ведьмой Марой я действительно знаком...

Мне было понятно, почему Кукиш переметнулся к поркам, предав своего нового главаря Соловья-разбойника. Пока существовал Сагкх и обжитый им замок, все обитатели Кощеева царства могли рассчитывать если не на бессмертие, то во всяком случае на долгую жизнь... Сагкх давно ушел в свою Черную плазму; заколдованный им замок нашими стараниями рухнул в небытие; и подданные странного царства, возникшего волею заброшенного в наш мир инородного младенца, остались у разбитого корыта... Соловей гарантировал им безбедную жизнь в течение нескольких десятилетий. Дальше процессы старения возьмут свое, и сатир Кукиш прекратит затянувшееся существование на Земле... А порки – это бессмертие! Кукиш и Жабан очень надеялись, что их старания на службе у новых хозяев будут отмечены по высшему разряду.

– Во Внеземелье ведь тоже встречаются сатиры, Кукиш, и все они смертны?

– Потому что родом с Земли, благородный принц. Кто-то бежал от тяжелой Кощеевой длани, кто-то просто отправился искать лучшую долю по Дороге гельфов...

– Но ты же родился человеком, Кукиш, насколько я знаю?

– Шутка Сагкха,– пояснил сатир.– Бессмертие – в обмен на личину.

– Вообще-то личины бывают у сатиров, милейший, а у людей – лица. Ты прав в другом: каждый сам выбирает путь и сам отвечает за свой выбор. По нашим сведениям, Кукиш, Мара вовсе не ведьма. И ты это знаешь...

После моих заключительных слов сатир заволновался – кажется, наконец сообразил, что я пригласил его далеко неспроста. Кукиш затравленно оглянулся на дверь, в проеме которой стоял вооруженный энергетическим мечом Калидис, и попробовал усмехнуться. Усмешка на его козлобородом рыле вышла не очень убедительной.

– Для меня все бабы – ведьмы.

– Но далеко не все женщины на Земле являются агентами порков... Ты, конечно, знаком с бизнесменом Усладовым?

– Может, и видел в ночном клубе,– нервно передернул заросшими козлиной шерстью плечами сатир.

– Усладов – резидент поркианской разведки на Земле. И вы с оборотнем Жабаном работали на него, Кукиш. Твой старинный приятель уже чистосердечно признался. Очередь за тобой.

– Я ничего не знаю.

– Глупо! – укорил я Кукиша.– Зачем же навлекать на свою голову неприятности? У благородного Гилроя, который любит работать по старинке, есть заплечных дел мастера, способные разговорить даже земную обезьяну! А ты у нас сатир как-никак. И можешь, кажется, сам сообразить, где твоя выгода.

Никому не пожелаю находиться в плохо проветриваемом помещении рядом с потеющим от страха сатиром. А Кукиш еще и не мылся по меньшей мере неделю!.. К сожалению, мне некому было перепоручить допрос негодяя, вот и приходилось терпеть.

– Зачем ты прибыл на Эборак?

– Погостить у старого друга Бирюка.

– Не серди меня, Кукиш. Повторяю: мы можем договориться. Пока за тобой не числится серьезных преступлений. Но упрямство тебе дорого обойдется.

Кукиш не принадлежал к числу героических натур, а потому принял мои уговоры близко к сердцу. Своей поросшей шерстью шкурой он явно дорожил и не собирался с ней расставаться ради бессмертных порков.

– Я должен был помочь Маре обосноваться в замке Элубей.

– Зачем?

– Здесь очень сложная магическая защита, мне она не по зубам. А Мара – маг первой категории...

Кукиш, похоже, не врал. Тем более что порки уже пытались овладеть замком Элубей, и это у них едва не получилось благодаря предательству черного мага Найка. Собственно, сильно обветшавшее от времени строение само по себе никакой ценности не представляло. Но Элубей располагался всего в нескольких сотнях метров от Дороги гельфов: не овладев им, порки не могли добраться до станции, ведущей на Землю... Непонятнобыло одно: зачем им понадобилась Дорога гельфов? Что именно они собираются по ней перебрасывать? Живую силу? Мощное оружие?.. Неужели они всерьез рассчитывают захватить планету? Но ведь это же война! Не только с Землей, но и со всем Светлым кругом!.. Вряд ли они всерьез надеются, что Высший Совет останется равнодушным к их наглой диверсии против одной из планет, входящих по вселенскому соглашению в сферу нашего влияния. Конечно, просвещеннейшие иной раз бывают крайне нерасторопны в принятии решений, но отнюдь не в тех случаях, когда внешняя угроза принимает такие масштабы...

Я приказал Калидису взять пока Кукиша под стражу и не спускать с него глаз. Не приходилось сомневаться, что агент рассказал все, но знал-то он крайне мало! Естественно... С какой стати порки, известные Вселенной своей скрытностью, стали бы делиться планами с шестеркой?..

Фреди Крюгера я нашел во дворе замка. Липовый вампир весьма успешно обучал Гилроевых дружинников вождению земных машин. Среди ресков и глеков есть немало сообразительных ребят, способных не только мечом махать. Да и земные механические тележки не так уж сложны в управлении, как это может показаться на первый взгляд. Подъемный мост замка Элубей был опущен, ворота распахнуты настежь, и автомобили то с ревом вылетали за стены, то возвращались обратно, отравляя выхлопными газами чистейший воздух планеты Эборак, которая и не предполагала, что когда-нибудь подвергнется подобному надругательству.

Среди самых завзятых автогонщиков первенствовал, безусловно, барон Гилрой. В молодости он считался отчаянным наездником, но годы взяли свое, и он слегка охладел к лошадям в последнее время. Зато теперь его и клещами нельзя было вытащить из-за руля механической тележки – настолько изобретение землян пришлось ему по вкусу.

Я поднялся вслед за Фреди Крюгером на сторожевую башенку и бросил взгляд на обширное плато, раскинувшееся чуть не до самого горизонта. Каменистая почва и ровная, как стол, местность позволяли тележкам развивать запредельную скорость – чем и пользовались водители, соревнуясь друг с другом в умении делать крутые виражи.

– Ну, как вам наши успехи, принц Алекс?

– Впечатляет, господин Крюков. Только вряд ли обучение водительскому мастерству эборакцев – достойное занятие для лейтенанта Конторы. Мне кажется, что ваши начальники ждут от вас большего. Думаю, вам будет интересно узнать, что генерал Белов захвачен порками и переправлен на одну из подконтрольных им планет.

Федор Крюков ответил не сразу – видимо, переваривал информацию, которую я вывалил ему на голову. Дабы ускорить процесс, я передал ему письмо, написанное майором Кочубинским, которое Калидис принес с Земли вместе с посланием моего брата.

– Вы, вероятно, хорошо знаете почерк своего начальника и его стиль?

– Он мог написать и под вашим давлением.

– Разумеется. Все же мне кажется, Федор Васильевич, что вы и сами успели кое в чем разобраться и имеете представление о том, чем занимаются на Земле мои братья.

– Снимают кино и зарабатывают миллиарды в баксах,– усмехнулся Крюков.

– Насколько мне известно, кино на Земле снимают многие, а баксы пытаются заработать практически все. Во всяком случае, эти занятия не считаются на вашей планете предосудительными или запретными.

– Что вы от меня хотите?

– Я жду от вас помощи, товарищ лейтенант. По моим сведениям, на планете Орлан находится тщательно охраняемый поркианский Центр по подготовке десанта на Землю. Мы несколько раз пытались туда проникнуть, но – увы!.. Наши агенты проваливались еще на подступах к Орлану.

– Почему бы не напасть на эту планету и не разгромить Центр? По слухам, у вас под рукой очень большие силы, принц Алекс.

– Возможно, когда-нибудь мы последуем вашему совету, лейтенант Крюков, а сейчас связаны договором с порками и не хотели бы первыми его нарушить. Война может дорого обойтись планетам как Светлого, так и Темного круга. Погибнут миллиарды существ. Наша задача – этого избежать.

– Видите ли, принц, я плохо разбираюсь в земной политике, а уж вселенская для меня и вовсе темный лес. Я только лейтенант – то есть человек, выполняющий приказы, но отнюдь не принимающий решения.

– Вы меня удивляете, Федор. Я моложе вас на год, и это не мешает мне брать ответственность на себя в критических ситуациях. Такова доля Охранителей. А вы – человек Конторы. И не важно, в каком вы чине. Когда генералы выбывают из боя, лейтенанты занимают их места.

– Где вы так хорошо научились говорить по-русски, принц Алекс?

– Моя мать – уроженка вашей планеты и вашей страны. Впрочем, она родилась в далеком прошлом.

– Не понимаю? – удивленно взглянул на меня Крюков.

Понять услышанное от меня человеку, еще вчера и не помышлявшему о существовании иных миров и цивилизаций, конечно, было трудно. Даже мне, потомку Проклятого князя и сыну короля Алекса Седьмого, не все доступно в странной истории, над которой ломают веками головы лучшие умы Светлого круга. Ведь логика действий Сагкха и логика человеческих действий – далеко не одно и то же. Кому дано постичь существо, которое мыслит одновременно категориями прошлого, настоящего и будущего, и не только мыслит, но и реализует свои желания во времени и пространстве?..

– Зачем поркам проникать в прошлое Земли? Чем их не устраивает настоящее?

– При нынешнем настоящем у них нет будущего. Порки жаждут бессмертия и ради него пойдут на все... Личного бессмертия, товарищ лейтенант.

– Стремление, в общем-то, похвальное,– пожал плечами Крюков.

– Возможно, но только не за счет жизней других существ... Все мы стоим перед выбором: личное бессмертие – или бессмертие вида... Чем-то приходится жертвовать.

– Насколько я знаю, людям бессмертие никто пока не предлагал... Не из этого ли проистекает наше с вами бескорыстие, принц Алекс?

– Вам предложат, товарищ лейтенант. За сущие пустяки – за предательство человеческого рода... Мне очень жаль, что я подвергаю вас столь чудовищному соблазну, но другого выхода нет...

Крюков в ответ лишь пожал широкими плечами – кажется, не поверил в мои философствования. Для человека, которому едва минуло двадцать пять лет, не существует ни смерти, ни старости... Мне этот земной охранитель был симпатичен, но еще не факт, что он выдержит искус. Тем более что в роли искусительницы выступит прекраснейшая из женщин, к которой лейтенант, скорее всего, неравнодушен. Во всяком случае так утверждает сатир Кукиш.

– Вам предстоит спасти женщину, господин Крюков. Вырвать ее из лап барона Гилроя, пользующегося на окрестных планетах дурной славой. Думаю, порки о нем тоже наслышаны и потому сумеют оценить вашу самоотверженность.

– Вы что же, схватили Мару? – резко обернулся ко мне Крюков.

– Пока нет, но скоро возьмем. Вашу Мару выдал сатир Кукиш – еще один претендент на бессмертие. Став однажды на путь предательства, трудно с него сойти.

– Очень похоже на предостережение в мой адрес.

– Что делать, лейтенант Крюков? Профессия Охранителя обязывает: иногда приходится быть неделикатным...

Ведьму Мару мы прихватили вечером этого же дня. Должен сказать, что хоть я и женатый человек, не склонный к супружеским изменам, но и на меня искусственно созданная порками красавица произвела сильное впечатление. В физической силе она не могла, конечно, сравниться ни со мной, ни с Гилроем, ни с любым из его дружинников, но ее магическое искусство находилось на весьма высоком уровне, и нам с бароном пришлось приложить немало стараний, чтобы распутать петли, которыми оплела нас даровитая чародейка. Потерпев поражение в магическом поединке, она чисто по-женски продолжала кусаться и царапаться до тех пор, пока мы не связали ей руки.

– Уймись, красавица,– посоветовал ей Гилрой.– Печать на твои магические заклятия уже наложена. Если к тебе и вернется когда-нибудь твой дар, то только за стенами Элубея. Но выйти за эти стены тебе вряд ли удастся. Не в моих привычках убивать женщин, но надежную клетку мы для тебя найдем.

Мара сверкнула в нашу сторону почти черными глазами, которые наверняка испепелили бы более слабые сердца, но мы с Гилроем устояли, и это подействовало отрезвляюще на возбужденную нелюбезным приемом женщину. Правда, несколько ругательств она все же отпустила – впрочем, не по нашему адресу, а в сторону предавшего ее сатира Кукиша.

– Зачем ты пожаловала в мой замок, красавица? – строго спросил Гилрой.

– Развяжи мне руки, урод, тогда и поговорим.

Барон хоть и обиделся слегка на «урода», но чувство собственного достоинства не потерял и не стал препираться с женщиной по столь пустяковому поводу, как собственная внешность. Справедливости ради надо отметить, что уродом Гилрой не был, хотя и красавцем я бы его не назвал. Ну а слава грозного воителя, безусловно, сглаживала недостатки его внешности. Барон всегда пользовался успехом у женщин и, вероятно, вполне заслуженно.

– Руки я тебе развяжу – в обмен на обещание не царапать и не кусать моих ребят. Психованные кошки в замке Элубей никогда не пользовались успехом.

Шутка барона имела успех у его дружинников, весьма недовольных поведением вздорной бабы, которая, вместо того чтобы оценить бесспорные достоинства окружавших ее доблестных мужей, вздумала оказывать сопротивление в тот момент, когда ее никто всерьез не домогался.

– Я так и не получил ответа на свой вопрос, ведьма.

– Неправда, разбойник, ты получил его от этого негодяя! – Удар был нанесен все-таки женской рукой, поэтому сатир Кукиш, по неосторожности задержавшийся подле освободившейся от пут красавицы, остался жив. Правда, в чувство он пришел далеко не сразу, а только после усилий личного лекаря барона, колдовавшего над ним в течение нескольких минут.

– Хороший удар! – одобрил Гилрой.– И хотя ты едва не отправила на тот свет ценного свидетеля, взыскивать с тебя за его увечья я не стану. Но впредь веди себя пристойно и помни, что находишься в замке, где свято блюдут законы и правила приличий.

Вторая шутка барона имела еще больший успех, чем первая. Я всегда знал, что Гилрой обладает своеобразным чувством юмора и грубоватым обаянием. Умение внушать не только страх, но и симпатию очень помогает ему на поприще авантюриста, которое он избрал с младых ногтей.

Я в разговор барона с агентом порков не вмешивался. Во-первых, это было бы невежливо по отношению к барону, который и юридически, и фактически обладал всеми правами судьи в замке Элубей и на окружавших его землях, а во-вторых, мне незачем было светиться перед женщиной, которую я собирался в скором времени выпустить на свободу. Так что я скромно держался в толпе окружавших кресло барона дружинников, ничем не выдавая своего интереса к происходящему.

– Что нужно поркам на моих землях, и почему вы с таким упорством пытаетесь захватить замок одного из самых грозных воителей во Вселенной?

Гилрой выразился несколько высокопарно, но очень по-эборакски: местных аборигенов трудно заподозрить в излишней скромности.

– О твоих достоинствах мы наслышаны, барон Гилрой,– ласково пропела Мара.– К сожалению, нам известны и твои недостатки.

– Например? – нахмурился барон, ожидавший подвоха.

– Ты славишься своей неподкупностью.

Прямо скажем – сомнительный комплимент. В том смысле, что барону Гилрою в долгой и бурной жизни частенько приходилось грешить против совести, и уж конечно не последнее место в его грешках занимали материальные ценности. Барон, естественно, заподозрил Мару в издевке и уже приготовился издать угрожающий рык, но коварная искусительница его опередила:

– Ты никогда не изменял Светлому кругу.

Чистая правда! Против такого утверждения нечего было возразить ни друзьям, ни врагам барона... Гилрой сменил гнев на милость и благосклонно кивнул.

– Если бы не этот твой недостаток, благородный барон, порки осыпали бы тебя милостями.

– А на что мне их милости? – усмехнулся Гилрой.– Я – свободный барон, живу на свободной планете, и все, что мне нужно, добываю собственными руками и храбростью своей доблестной дружины,

Ответ барона вызвал бурные овации. На Эбораке до сих пор вождям не аплодировали. Подозреваю, что дело не обошлось без влияния землян, которые в последнее время зачастили в замок.

– Есть богатство, которое ты можешь получить только от порков, Гилрой. Я имею в виду бессмертие. Согласись, быть бессмертным – значит, быть не просто воителем, но почти богом.

– Богом мне бывать не приходилось,– честно признался Гилрой.– И я даже не знаю, плохо это или хорошо... Только скучно, наверное, жить целую вечность.

Последнее замечание барона, похоже, стало для красавицы полной неожиданностью. Ей, видимо, казалось, что личное бессмертие есть величайшая ценность во Вселенной, от которой не в силах отказаться ни одно живое существо. Как говорится, было бы предложено... А тут вдруг неожиданно выяснилось, что среди смертных имеются и исключения.

– Я кое-что слышал о порках, красавица. Эти древние чахлые старцы уже не способны любить женщин и ненавидеть врагов. Мне такая жизнь в тягость. Кроме того, я еще не потерял надежды попасть в рай. С какой же стати я буду менять бессмертие души на изношенное тело и противиться установленному Богом порядку вещей? Всему есть свой срок. Я был бы плохим солдатом, если бы боялся смерти.

Слова Гилроя дружина встретила сочувственным молчанием, которое выглядело куда более весомо, чем крики одобрения и неумелые аплодисменты. В замке собрались далеко не ангелы, но эти суровые существа никогда не предавали соратников ни в бою, ни в мирной жизни. Большего от солдата, пожалуй, требовать нельзя.

– Ты глуп, Гилрой! – в сердцах воскликнула Мара.

– Я мудр, женщина, и честен в отношениях с Богом, своей дружиной и с людьми, которым дал слово эборакского барона! Уведите ее.

Приказ Гилроя выполнили незамедлительно. Дружина проводила Мару неодобрительным гулом. Эта женщина была искусительницей. Но искушала она явно не тем, на что с охотой откликаются мужчины...

Побег ведьмы Мары мы с Гилроем готовили особенно тщательно. У хитрой и далеко не глупой женщины не должно было возникнуть ни малейшего сомнения в том, что ее освободитель действует по собственному почину. Бежать Маре с Крюковым предстояло ночью по подземному ходу, которым уже однажды удачно воспользовался Найк, по чистой случайности перехваченный потом за стенами замка. Главная сложность состояла в том, чтобы беглецы не наткнулись на какого-нибудь страдающего бессонницей челядина или дружинника, которые от неожиданности могли поднять крик и сорвать нам все дело.

Организацию побега я поручил Калидису, естественно, знавшему все закоулки замка Элубей и быстро сумевшему проложить самый безопасный маршрут. Барон Гилрой отправился спать, а мы с Калидисом затаились в подвале по соседству с камерой, где содержалась наша красавица. Надо признать, что Фреди Крюгер очень удачно «снял» выставленного у дверей камеры стража. Что, впрочем, неудивительно, поскольку на ответственный пост мы назначили хорошего приятеля Калидиса, некоего Чака – типчика хитренького и не без артистических способностей (как сказали бы на Земле). При Гилрое Чак выступал в роли шута и советника одновременно. Прикинуться потерявшим сознание после удара по голове тяжелым тупым предметом ему труда не составило... С засовами Фреди Крюгер справился в два счета и ступил победителем на порог камеры.

– Ты?! – услышали мы громкий шепот красавицы.– Но как ты здесь оказался?!

– Потом расскажу,– отозвался Крюков.– Бежим!

– Ты его убил? – спросила ведьма, увидев распростертое тело Чака.

– Какая разница? – огрызнулся Крюгер.– Быстрее. У нас мало времени...

Послышался звук шагов крадущихся по коридору людей. Мы с Калидисом выждали время и отправились следом. Беглецов увидели уже во дворе, когда они, освещаемые бледным светом ночного спутника Эборака, миновали открытое пространство и скрылись в башенке, таившей подземный ход. Более никаких сюрпризов вроде бы не предвиделось. Оставалось надеяться, что Мара не только сама покинет негостеприимную планету Эборак, но и прихватит с собой на Орлан своего освободителя – отважного Фреди Крюгера, рискнувшего головой ради спасения прекрасной дамы... Я верил, что мой план удастся и мы получим от сотрудника земной Конторы интересующие нас сведения.

13

Внеземелье. Планета Орлан. Информация к размышлению

Для Федора Крюкова факт существования внеземных цивилизаций оказался большим сюрпризом. Вот тебе и ответ на извечный для землян вопрос: есть ли жизнь на Марсе? По значимости его вполне можно поставить сразу же вслед за популярными «кто виноват?» и «что делать?»...

На Марсе жизни, быть может, и нет, зато она ключом бьет на Эбораке. За два дня, проведенных под гостеприимным кровом замка Элубей, Крюков убедился в этом собственными глазами. Гилрой, проникшийся к гостю симпатией, лично отвез Федора в соседний город Артук, где появление бароновского «мерса» произвело настоящий фурор.

Нельзя сказать, что город был уж очень велик, но его население составляло никак не менее ста тысяч человек. Артукцы оказались очень любознательными людьми: если и не в полном составе, то весьма значительным числом они окружили инопланетную диковинку и криками выразили ей свое одобрение...

Крюков отметил, что Артук далеко не бедный город – судя по добротности домов и внешнему виду обывателей. Артукская архитектура мало чем отличалась от земной. В общем-то, это и неудивительно, ибо для нормального проживания человеку что на Земле, что на Эбораке нужны крыша над головой и четыре стены, спасающие от холода, ветра и дождя. Все остальное – не более чем дань моде и тщеславию.

На вопрос Федора, сколько людей и прочих живых существ проживает на планете, Гилрой и Калидис только пожали плечами: живут себе и живут... Зачем их считать-то?

Конечно, трудно, посетив один-единственный город, делать далеко идущие выводы о всей планете. Тем не менее Крюкову показалось, что эборакцы не представляют для Земли серьезной угрозы. Однако вскоре выяснилось, что Эборак и Земля не исключительны во Вселенной – в смысле обитания.

Открытие Федора отнюдь не обрадовало. Оно сулило землянам массу новых хлопот и беспокойств, ибо относительно рядом существовало немало цивилизаций, куда более могущественных, чем земная... Об этом Крюкову сначала поведал Калидис, а потом и новый знакомый – принц Алекс Оливийский. У Федора вроде не было оснований не доверять им, но он все-таки сомневался. Как-то не укладывалось в голове, что его родная планета может стать разменной монетой в игре могущественных существ...

Он принял предложение Алекса Оливийского вовсе не потому, что поверил инопланетному красавцу-блондину, а с расчетом узнать как можно больше о внезапно открывшемся его взору загадочном мире и, уже исходя из собственных впечатлений, принять решение, на чью сторону встать во вселенском споре...

«Освобождение» Мары из замка грозного барона Гилроя прошло без сучка без задоринки. С подземным ходом Крюкова ознакомил Калидис, так что чувствовал он себя там как рыба в воде... Примерно через двадцать минут они с Марой выбрались на свежий воздух и продолжили путь по эборакской тверди. Правда, скоро Мара вдруг остановилась и погрозила смутно вырисовывавшемуся в ночном полумраке замку Элубей кулачком.

– Что будем делать? – спросил у нее Федор.– Если мы в ближайшее время не покинем планету, то нас наверняка очень быстро обнаружат.

– Ты хотел бы вернуться на Землю?

– Разумеется. Но Дорога гельфов перекрыта. Принц Алекс позаботился.

– Должна тебе сказать, что наследный принц Паррийской короны – большой негодяй и на редкость коварный тип.

– Все вы тут не ангелы... Так поможешь мне вернуться на Землю?

– К сожалению, путь с Эборака на Землю мне не ведом. Велик риск ошибиться в расчетах и угодить совсем не туда, куда стремишься. Полетишь сначала со мной на Орлан, а уж оттуда тебя перебросят на Землю.

– Опять на метле?

– Нет, на этот раз обойдемся без инструмента. Обними меня за шею покрепче...

Сказать, что Федора потряс или напугал межпланетный переход, нельзя: он его практически не заметил, занятый мыслями о красавице, к которой ему пришлось прильнуть всем телом. Возникло даже желание коснуться губами пухлых губ Мары, но реализовать его Федор не успел – ведьма внезапно отстранилась и сказала, недовольно хмуря брови:

– Все, приехали... Сколько раз тебе повторять, чтобы ты вел себя прилично? Я все-таки маг первой категории и одним взмахом ресниц могу отбить у любого охоту к дурацким ухаживаниям.

– Извини,– пожал плечами Федор, оглядываясь по сторонам.– До сих пор мне не доводилось иметь дело с ведьмами... А что, вы физиологически отличаетесь от обычных женщин?

– Нет, каков негодяй! – обиделась Мара.– И этому человеку я спасла жизнь!

– А я вернул тебе свободу,– напомнил Крюков.– И пока что не дождался даже слова благодарности. О прочем уж промолчу...

Конечно, время и место для пикировки были выбраны не самые удачные, но пустая болтовня позволила Федору освоиться в совершенно незнакомой обстановке. Они с Марой находились в огромном зале, сверкающий пол которого покрывали странные, замысловато переплетающиеся линии. Более вроде ничего примечательного... Разве что потолок – девственно чистый, в отличие от пола, и расположенный на довольно приличной высоте, выглядел монументально. Никаких отверстий в нем Федор не обнаружил... Как же они проникли в зал?

– Мы что, уже покинули Эборак?

– Эта планета называется Орлан... Настоятельно рекомендую тебе вести себя скромнее, дабы не нарваться на большие неприятности!..

Дешево и красиво... Крюков в изумлении покачал головой: ни тебе ракет, ни прочих технических приспособлений – дружески обнял приглянувшуюся женщину за шею, и вот тебе, пожалуйста, планета Орлан... Федор не очень-то понял, как оказался на планете Эборак, поскольку лежал в багажнике автомобиля. Но тогда путешествие длилось более получаса, а здесь все совершилось в какие-то секунды!.. Вот только одежду он где-то потерял и теперь чувствовал себя довольно неловко. Все-таки невежливо являться в гости, да еще к инопланетянам, в голом виде... Мару, однако, не смущали ни собственная нагота, ни нагота спутника. Она бросила на него беглый взгляд и отвернулась, возможно, даже удовлетворенная осмотром.

– А кому принадлежит дворец? – спросил Крюков, бодро шагая за поспешавшей Марой.

– Поркам,– не оборачиваясь бросила ведьма.– Не задавай лишних вопросов, землянин.

– Зови меня Федором,– попросил Крюков,– «землянин» звучит слишком уж официально.

– Если мне не изменяет память, то раньше тебя звали Фреди.

– Артистический псевдоним,– пояснил Федор.– И фамилия моя не Крюгер, а Крюков.

– Значит, Кукиш был прав – ты не вампир? – В голосе Мары явственно слышалось разочарование.

– А с какой такой радости я должен быть вампиром?! – возмутился Крюков.– Хватит того, что ты ведьма.

– Я не ведьма – я маг первой категории... Меня создали искусственно – то есть без участия родителей.

– Ребенок из пробирки,– пожал плечами Крюков.– Современные технологии, ничего не поделаешь... Но у тебя ведь пупок есть?

– Наши создатели порки считают, что мы ничем не должны отличаться от обычных людей, дабы нас не разоблачили... Больше ничего не заметил во мне странного?

– Странного в тебе много,– вздохнул Крюков,– я имею в виду твои внутренние качества, а не внешность.

– Ты что же, видишь мои внутренности? – ужаснулась Мара и даже отшатнулась от рассмеявшегося Федора.

– Ну, ты даешь, Машка! Речь – о морально-нравственных качествах.

– Чтоб ты провалился, земной придурок!..

Провалиться Федор не успел – вопреки пожеланию магини первой категории. Как раз в ту секунду он остолбенел при виде странного существа, двигавшегося ему навстречу. У этого типа, отдаленно напоминавшего земного кузнечика, внутренности торчали как раз на виду и выглядели настолько неэстетично, что способны были надолго отбить аппетит впечатлительному человеку. Перемещался «кузнечик» на двух задних конечностях, зато имел четыре руки – точнее, то, что их заменяло. О голове незнакомца Федор вообще не стал бы распространяться, а уж о чудовищной пасти – тем более... В замке Элубей Крюков насмотрелся на типов самого причудливого вида, но этот был, безусловно, самым уродливым из всех, что до сих пор встречались лейтенанту... Оставалось надеяться, что морально-нравственные качества страшненького субъекта окажутся более приемлемыми для землянина, чем его внешний вид.

– Их называют «космической саранчой», а сами они кличут себя абигойцами. Я их терпеть не могу! Лет семьдесят назад они заимели претензию покорить всю Вселенную, но нарвались на Чернопалого, и тот задал им жару.

– А кто такой Чернопалый? – насторожился Федор, не представлявший себе урода, который мог бы одолеть подобных монстров.

– Прадедушка Алекса Оливийского. Друг Сагкха из Черной плазмы... Тот еще был тип! Вселенная трепетала при одном упоминании его имени!.. Чернопалого не боялись только порки... Между прочим, бабушка твоего Алекса тоже была искусственного происхождения – как и я.

– Это ты к чему?

– Просто к слову пришлось...

Возможно, так оно и было, но Федору хотелось думать, что Мара обмолвилась не случайно, а намекала на свою способность дать не менее здоровое потомство, чем прародительница паррийского принца. Очень уместное замечание, поскольку их путешествие по загадочному дворцу, кажется, закончилось. Федор с удовольствием разглядывал вполне приличные апартаменты, скорее всего, принадлежавшие его знакомой. Во всяком случае Мара вела себя в них полновластной хозяйкой.

Пока Федор раздумывал, куда бы если не прилечь, то хотя бы присесть после долгой дороги, невесть откуда взявшееся кресло само подкатилось ему под зад. От неожиданности он упал в него, высоко вскинув ноги,– чем привел Мару в хорошее расположение духа. Она тоже присела в кресло, возникшее буквально из воздуха на глазах потрясенного Федора. А потом из воздуха появился стол, уставленный тарелками с аппетитной на вид закуской.

– Хорошо живете,– покачал головой Крюков.– Ни готовить не нужно, ни убирать... У наших женщин половина жизни проходит на кухне.

– Земля – очень отсталая планета,– сказала Мара, и ее замечание совсем не понравилось Федору.

– Смотря что считать прогрессом... Я, между прочим, абсолютно согласен с Гилроем – по поводу бессмертия. Ты, кстати, смертна?

– Я же не порк,– недовольно повела плечом Мара.– Хотя с младенчества живу среди них...

Федор Крюков не был большим знатоком средневековых нравов и обычаев, но ему почему-то казалось, что рыцарь, спасший даму из рук коварного злодея, имеет на нее некоторые права. Вероятно, Федор излишне ярко представил себе возможность реализации своих прав, потому что обеденный стол, изрядно уже опустевший, внезапно исчез, а на его месте появилось роскошное ложе, вполне способное вместить двоих.

– Ты что, хочешь спать? – невинно спросила Мара.

Федор уловил в ее вопросе большую дозу фальши. Спать ему не хотелось, и ведьма это очень хорошо знала. Возможно, со стороны лейтенанта Крюкова столь рискованное поведение во время выполнения ответственного задания и было нарушением служебной дисциплины, но тут уж ничего не поделаешь – так сложились обстоятельства!.. А потом, чем сотрудники нашей Конторы хуже их джеймсов бондов, которые занимаются черт знает чем в бесчисленных сериалах о них?!

Словом, Федор Крюков пал – и в буквальном смысле (на ложе), и в переносном... До сих пор он считал, что ведьмы ведут распутный образ жизни, но Мара к немалому его удивлению была девственницей... Видимо, умение летать на метле в голом виде свойственно не только известным особам, но и скромницам, имеющим, правда, отношение к магическому искусству...

Федор не слишком огорчился, что его партнерша оказалась не совсем ведьмой... С другой стороны, соблазнение невинной девушки накладывает на порядочного человека определенные обязательства! Ведь прав без обязанностей не бывает...

Неожиданная интерпретация расхожей истины привела Крюкова в смущение. Легкая любовная интрижка командированного на другую планету сотрудника грозила обернуться затяжным романом, а возможно и штампом в пока еще девственно чистом паспорте Федора! Опять же, вряд ли начальство одобрит брак своего офицера с инопланетянкой – да еще агенткой порков!..

Впрочем, речь о браке вести пока что было рано: у Федора имелись все шансы сложить голову в тылу коварного врага. Что касается грозных начальственных указов – они и вовсе тонули в тумане неопределенности... Короче, Федор в случившемся не раскаялся и посыпать голову пеплом не стал. Более того, увлеченно продолжил грешить дальше, махнув рукой на инструкции и предписания родной Конторы...

Утро встретило Крюкова светом. Непонятно откуда попадавший в помещение, он был, скорее всего, искусственного происхождения. Окон в апартаментах Мары не наблюдалось – Федор обратил на это внимание еще вчера, но не успел выяснить причину их отсутствия. Без окон лейтенант не мог установить, день на дворе или ночь, а спросить было некого, поскольку Мары рядом не оказалось. Куда исчезла его беспокойная подруга, он не знал, но очень надеялся, что она скоро объявится и прояснит ситуацию.

А пока Крюков подумал об утреннем кофе, не слишком рассчитывая на то, что его причуда будет исполнена на планете Орлан, где об этом земном продукте наверняка и не слышали... Однако лейтенант ошибся: не прошло и нескольких секунд, как в комнате появился столик с дымящейся чашечкой!

Кофе был самый что ни на есть натуральный – Федор в этом сразу же убедился, попробовав его на вкус. Ложе мгновенно исчезло – стоило Крюкову подняться, зато появилось кресло, которое лейтенант и занял... Все-таки, что ни говори, очень странный дворец, способный вызвать нервное расстройство у впечатлительного человека! Но Крюков адаптировался уже во Внеземелье и отнюдь не чувствовал себя не в своей тарелке... Пришла пора осмыслить ситуацию и наметить план действий.

Прежде всего следовало выяснить, где находится генерал Белов, которого, если верить майору Кочубинскому, похитили порки. Поначалу Крюков посчитал версию начальника фантастической – у него даже мелькнула мысль о психическом нездоровье майора... Но, совершив мгновенное перемещение с одной планеты на другую, он вынужден был признать, что таинственные порки обладают такими уникальными возможностями, которые землянам и не снились! И если они действительно задумали сделать Земле какую-то гадость, как утверждает инопланетный принц Алекс Оливийский, то землянам очень трудно будет противостоять столь могущественным существам. Федор пробыл на планете Орлан всего-то несколько часов, а уже навидался столько чудес, что иному рачительному писателю-фантасту хватит на несколько романов!..

После кофе следовало бы принять душ. Крюков не сомневался, что сейчас на него прольется поток воды – даже отошел в угол, дабы не замочить кресло... Увы, ничего не случилось!.. Возможно, эта комната не предназначалась для водных процедур и следовало поискать специализированное помещение?

Крюков нашел его без труда. Душ, правда, отсутствовал, зато имелся бассейн с удивительно прозрачной, чуть голубоватой водой, температура которой вполне подходила для купания. Федор с удовольствием поплавал, поражаясь тому, как легко странный водоем менял свои пропорции, то вытягиваясь в струнку, то принимая форму овала. Объем воды при этом оставался неизменным... Крюкова подобное поведение бассейна позабавило, и он минут двадцать пытался понять, как же все-таки тот устроен и какие механизмы заставляют его трансформироваться по желанию заказчика. К сожалению, ничего технического он не обнаружил и впал по этому поводу в задумчивость. Похоже, на планете Орлан использовались технологии, в корне отличные от доминировавших на Земле...

Пришла пора позаботиться об одежде: болтаться по чужому дворцу в голом виде и далее было просто неприлично. Чего доброго, заявится горничная и сгорит от стыда при виде незнакомого волосатого мужчины!..

Крюков вернулся в комнату, где на столике стояла пустая чашечка, и заказал себе еще кофе. Заказ был мгновенно исполнен. В дополнение к напитку появилась еще и пара бутербродов со странной икрой голубоватого цвета. Федор их не просил, а потому употреблять не рискнул. Видимо, вышла накладочка, и местный компьютер, отвечавший за питание, не совсем понял заказчика.

Как и предполагал Федор, в квартире Мары не было даже намека ни на платяные шкафы, ни на одежду. Зато имелось зеркало, в которое Крюков мимоходом заглянул и тут же понял, что нашел искомое. Постояв перед зеркалом всего секунду, он обрел трусы, а потом узрел себя в парадном мундире с погонами лейтенанта. Мундир Крюков и на Земле-то практически никогда не носил – тем более он выглядел лишним на планете Орлан при выполнении секретного задания! Федор попытался представить себя в одежде более демократичной, но добился только того, что на его погонах сначала появилось по четыре звездочки, потом капитанские «эполеты» сменились майорскими...

Крюков вспотел от напряжения, пытаясь избавиться от мундира. Все потуги неизменно заканчивались тем, что он просто феерически рос в чинах, одним махом дослужившись до генерал-майора, затем до генерала армии и наконец до маршала! Выше был только чин генералиссимуса, однако зеркало, видимо, посчитало, что Федор такой чести недостоин, и лишило его и маршальских звезд, и мундира...

Другой бы на месте Крюкова огорчился, а он, наоборот, взвыл от радости. И тут же получил в компенсацию за утерянное потертые джинсы, а также белую майку с надписью во всю грудь «Я хочу Мару» и с портретом орланской ведьмы в самой непристойной позе верхом на метле. Изображение было настолько реалистичным, что Федор даже покраснел от смущения... После неимоверных усилий рисунок удалось слегка изменить – убрать метлу и приодеть любовницу в довольно симпатичное платьице. Надпись же осталась и ни в какую не хотела меняться на более приличную. Ну, скажем, что-нибудь вроде: «Я люблю Мару»... Ничего подобного! На майке самым похабным образом проступало дурацкое слово «хочу»...

В раздражении Федор снял одежку и швырнул ее в угол. Она испарилась – к большому его облегчению. Но радовался лейтенант преждевременно, поскольку через секунду опять красовался в майке с той же дурацкой надписью!.. Эксперименты Федор решил прекратить – во избежание еще более худшего варианта.

В изнеможении Крюков опустился в кресло и погрозил настырному зеркалу кулаком. И тут в комнате появилась Мара, одетая, между прочим, в точно такое же платье, как на рисунке. Увидев на груди Федора неприличную надпись, она слегка покраснела и даже рассердилась:

– Тебе что, ночи было мало?

– Я не виноват! – возмутился Федор.– Спрашивай со своего дурацкого зеркала – это оно придумало!

Надпись на майке вдруг изменилась: вместо «хочу» появилось слово «люблю», вполне Федора устроившее. То ли зеркало над ним наконец-то смилостивилось, то ли Мара «колданула» – так или иначе, все устроилось к общему удовольствию.

– А почему ты не стал есть икру гамудинуса? – удивилась Мара.– Если верить дейрийцам, она укрепляет силы и восстанавливает мужскую потенцию.

– Я, между прочим, не дейриец, а землянин,– обиделся Федор,– и в гамудинусах не нуждаюсь!.. Это ты мне икру прислала?

– С чего ты взял? – пожала плечами Мара.– Ее подают всем мужчинам, проведшим ночь в сексуальных утехах.

– А что, за нами наблюдали? – насторожился Федор.

– Да кому это нужно? – удивилась Мара.

– Тогда откуда он узнал, что я нуждаюсь в икре гамудинуса?

– От тебя и узнал. Дворец оценивает наше состояние и реагирует на наши мысли и эмоции... Вы, земляне, поразительно несообразительные существа!

– Иными словами, я тебе не понравился... – огорчился Крюков.

– Если бы не понравился, то я бы не пошла за тебя замуж... Точнее, не взяла бы в мужья.

– А что, существенная разница – самой выйти замуж, или взять кого-то в мужья? – попробовал пошутить Федор.

– Мы с тобой на Орлане,– напомнила Мара.– По здешним обычаям муж считается собственностью своей жены.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Жил себе жил Федор Крюков свободным соколом и вот однажды, случайно согрешив с ведьмой, вдруг превратился в ее собственность – как какой-нибудь диван или автомобиль!

– А у нас на Земле все наоборот,– попробовал он переиграть ситуацию в свою пользу.– У нас жена считается собственностью мужа.

– Ну что взять с отсталой планеты?! – отмахнулась Мара.

Крюков, в принципе, считал Землю весьма продвинутой по части секса и семейных отношений, но спорить с Марой не стал. Вопрос, кто в чьей собственности находится, в эту минуту волновал его меньше всего... А икру гамудинуса он все-таки попробовал. По вкусу она практически ничем не отличалась от красной икры, которой так любят лакомиться снобы.

– Стоит ли женщине, родившейся на Поркиане, руководствоваться обычаями какой-то там планеты Орлан, населенной весьма странными существами вроде того кузнечика?

– Не говори глупости! – рассердилась Мара.– Здесь живут обычные люди, ничем не отличающиеся от землян. Орлан давно уже является полигоном, где порки отрабатывают новые технологии по заселению пустующих планет – как социальные, так и биологические. В результате многочисленных опытов установлено, что устойчивы во всех отношениях лишь общности, где главенствующее положение занимает женщина. Орлан – подтверждение всегдашней правоты порков и их неоспоримого превосходства над всеми другими расами и цивилизациями.

– Я так понимаю, что ты предана поркам телом и душой?

– Разумеется, ведь им я обязана своим появлением на свет, не говоря уж о высокой миссии, которую они на меня возложили.

– И что это за миссия? – насторожился Крюков.

– Я должна стать земной Евой – то есть продолжить человеческий род после того, как нынешнее население планеты завершит свое грешное существование.

– А с чего твои порки решили, что наше существование такое уж грешное? И кто дал им право распоряжаться нашими жизнями?!

– Порки здесь ни при чем. Земляне прекратят существование в силу естественных причин. Мои наставники озабочены лишь тем, чтобы это произошло без ущерба для планеты, которую надо сохранить для продолжения жизни. Новую жизнь понесем туда мы с тобой.

– Иными словами, мне уготована роль Адама... А кто, интересно, выбран Змием-искусителем?

– Змея не будет – по той простой причине, что мы уже согрешили. Наставник Ираклус одобрил мой выбор. Так что радуйся, Адам, твоей жизни ничего не угрожает.

Легко сказать – «радуйся»!.. У Федора, между прочим, на Земле остались папа с мамой, братья, сестры – родные и двоюродные, куча племянников, друзей, да и просто хороших знакомых, которые должны ни с того ни с сего лишиться жизни, потому что так захотелось поркам!..

Крюкова так и подмывало сказать пару ласковых инопланетной дурочке на родном, хотя и нецензурном, языке, но он сдержался. В конце концов, ведь не Мара разрабатывала и осуществляла чудовищный план. Ей отвели роль детородной машины, призванной заполнить пустующие земные пространства, и она, кажется, гордится своей «высокой» миссией... Зато Федору Крюкову роль Адама на развалинах родного мира не улыбалась никак...

– А я могу повидать Ираклуса? Любопытно пообщаться с существом, обладающим столь могучей интеллектуальной мощью.

– Ираклус нас ждет! – торжественно заявила Мара.– Великий прост в обращении, но ты, Адам, должен помнить о пропасти, вас разделяющей.

– На этот счет можешь не сомневаться,– заверил Федор.

Кузнечики в коридорах дворца им больше не попались. Зато Крюков увидел немало других самых причудливых существ. Иным, пожалуй, лучше было бы родиться растениями, чем махать руками-сучьями среди приличных людей, заставляя их шарахаться в стороны, дабы избежать травм.

– Не знал я, что формы жизни во Вселенной столь разнообразны,– не удержался от комментариев Федор.

– Далеко не все из них имеют аналоги в живой природе. Многие созданы порками – как более подходящие для тех или иных условий существования.

– Прямо скажу: твои порки – великие затейники!..

Ираклус жил в таких роскошных апартаментах, рядом с которыми квартира самого Федора Крюкова на далекой Земле смотрелась собачьей конурой. Поневоле закомплексуешь и проникнешься величайшим уважением к человеку, для которого построен почти что рай...

Впрочем, Великий Ираклус если и напоминал человека, то весьма отдаленно. Первое, что бросилось в глаза Крюкову,– огромная голова. Она царила – иного слова тут не подберешь – над тщедушным телом. Чтобы замаскировать довольно непредставительную фигуру, Ираклус задрапировался в широкий балахон ярких расцветок.

Лицо у порка было морщинистым и желтоватым. Подбородок отсутствовал. Зато глаза поражали своей величиной, занимая чуть ли не пол-лица.

Великий сидел в кресле, вокруг которого суетились пять холуев вполне человеческого вида. Никакой необходимости в их бурной деятельности не было – по той простой причине, что за исполнением всех человеческих и нечеловеческих желаний следил сам дворец, как успел уже убедиться Федор. Многочисленная челядь выполняла чисто декоративные функции: не может же значительное лицо принимать гостя, пусть и столь непримечательного, как Федор, без должного блеска, который придает Великим их свита.

– Приветствую тебя, землянин,– небрежно кивнул Федору порк.

– Рад лицезреть Великого Ираклуса во всей его неземной красоте.

Комплимент был сомнительного свойства, но Ираклус воспринял его как должное. Ему и в голову не пришло заподозрить пришельца в лицемерии, тем более – в издевке. Порк, судя по всему, очень высоко ценил свои внутренние и внешние достоинства... Зато от Мары Крюкову достался вполне чувствительный тычок локтем в бок, который он перенес со стоицизмом, свойственным сотрудникам земной Конторы.

– Я слышал, что ты, землянин, готов послужить великому делу Преобразования и Превращения и даже сделал в этом направлении первые шаги.

Федор не совсем понял, что Ираклус подразумевал под «первыми шагами», но опровергать его не стал. Если речь идет о Маре, то Крюков очень надеялся, что за первыми последуют и «вторые шаги».

– Хотелось бы услышать из твоих уст, Великий, более конкретные указания по части служения, ибо пока я брожу во мраке и боюсь неловким движением навредитьделу.

– Ты преувеличиваешь свои возможности, землянин,– снисходительно усмехнулся порк.– Такое ничтожество, как ты, ни намеренно, ни тем более случайно не может помешать реализации наших планов. Но я ценю твое рвение.

– Увиденное в твоем дворце, Великий, переполняет мою душу восторгом и восхищением перед безграничными возможностями существ, способных создавать подобную красоту!

– Ты видел очень мало, землянин, а понял еще меньше,– лениво отмахнулся от посетителя порк.– Пока мы властвуем только над пространством, а хотим властвовать и над временем. Мы добьемся своего в самое ближайшее время. Тогда и наступит эра Великого Преобразования! Мы перестроим все миры, погрязшие в глупости и разврате. В частности, и твою планету.

– Развратников у нас хватает,– вздохнул Федор.– В дураках мы тоже не испытываем недостатка... А поче-му именно Земле выпало счастье стать первым объектом приложения ваших усилий?

– Вопрос разумный,– важно кивнул огромной головой-тыквой порк.– Но вряд ли ты способен понять ответ. Мы жаждем бессмертия и абсолютной власти над Вселенной, землянин. Мы установим законы ее развития, а все остальные расы будут обязаны следовать им...

Претензия, что ни говори, выглядела масштабно, но в скромные мозги Крюкова никак не укладывалась. Допустим, власть над пространством установить – еще куда ни шло, а над временем как? То есть над настоящим, возможно, даже над будущим человек в определенной степени властен, но что делать с прошлым? Оно ведь состоялось, и изменить его нельзя!

– А сколько тебе лет, Великий Ираклус?

– Я прожил на этом свете почти пятьдесят тысяч земных лет, ничтожный, и хочу вернуться к своей юности, чтобы вновь ощутить вкус и прелесть расцвета...

Желание, в принципе, понятное. Хотя сам Федор как раз находился в поре расцвета и не испытывал ни малейшего желания что-то менять. Все его планы и надежды связывались с будущим, которого у него может и не быть, если этот престарелый тип осуществит свои безумные планы.

– Но ты не ответил на мой вопрос, Великий. Почему именно Земля?

– Дело не в Земле – дело в Сагкхе, ничтожный... Впрочем, ты вряд ли слышал о Черной плазме. Мы рассчитываем на поддержку самого могущественного существа во Вселенной, но даже если он откажет нам в помощи, мы все равно добьемся своего... А что касается Земли, то она вернется в пору своего природного расцвета, когда по ней не ступала нога человека. И вы, Ева и Адам, будете первыми в новом раю...

Федора так и подмывало задать Ираклусу вопрос по поводу психического здоровья порков, поскольку ему казалось, что существа, прожившие столь долгую жизнь, наверняка имеют склонность к маразму. Ибо что же еще, кроме маразма, способно породить такие чудовищные проекты? Поркианская затея, скорее всего, не удастся, но даже попытка ее осуществления может дорого стоить землянам.

– Я потрясен, Великий, масштабами ваших планов! И очень сожалею, что мои мозги не в силах охватить их грандиозность!.. У меня есть личный вопрос: скажи, Великий, разве ничтожные не вправе уповать если и не на бессмертие, то на продление сроков собственной жизни?

Ираклус захохотал. Впрочем, «захохотал» – слишком громко сказано: скорее закхекал, закудахтал – словом, стал издавать довольно отвратительные звуки, приведшие в полный восторг окружавших его холопов, которые принялись вторить хозяину с усердием, достойным лучшего применения.

– Ты будешь жить долго, Адам,– снисходительно пояснил отсмеявшийся порк.– По земным меркам – действительно почти бессмертие. Девятьсот лет тебя устроят?

Цифра, что и говорить, впечатляла! Тем более что Федор рассчитывал максимум на девяносто. И восторг, который с готовностью выразило его лицо, был наигран лишь отчасти.

– Разумеется, ты должен заслужить нашу милость, землянин. Оценивать твой труд будет рожденная нами Ева. От ее слова зависит, быть ли тебе Адамом нового мира, или ты будешь раздавлен как клоп. Старайся, землянин, твое будущее в твоих руках!.. Свободен...

Мара дернула Федора за локоть и повела прочь из апартаментов, где впавший в изнеможение после долгого разговора порк предался мечтаниям о своем возвращении в пору расцвета...

В каком-то смысле Крюков старому маразматику даже сочувствовал. Пятьдесят тысяч лет – почтенный возраст – с какой стороны ни посмотри! Для мыслящего существа – вообще запредельный! За такой срок можно все испытать и всем пресытиться. И мечтать только об одном – о тихой, безболезненной смерти... А это странное существо жаждет жизни – и не просто жизни, но утех молодости!.. Странное желание в почтенном старце...

– Смертным трудно понять Великих,– сухо сказала Мара.– Не стоит и пытаться... Нам с тобой отпущено девятьсот лет счастья. Только этот дар надо еще отработать. Ибо ни что в мире не дается просто так – все требует оправдания действиями и преданностью.

– Готов к труду и обороне! – отрапортовал Федор.– Объясни лишь, что от меня требуется.

– Есть люди, препятствующие продвижению порков к великой цели. Мы обязаны их нейтрализовать. Негодяи, не способные постичь величие идеи Преобразования, должны быть наказаны.

– И много их?

– Достаточно, чтобы лишить нас с тобой счастливого будущего.

– А зачем вам понадобились эти древние развалины на Эбораке – ну, замок Гилроя? Какой в нем прок для порков, умеющих строить такие великолепные дворцы?

– Нам нужен не замок, а отрезок Дороги гельфов от Эборака до Земли. Элубей и его обитатели могут помешать нашим планам.

– Но ведь вы попадаете на Землю простым усилием воли!

– Мало переместиться самим – нужно еще перебросить оборудование для реализации великого проекта. А это можно сделать только с помощью энергетического коридора, созданного когда-то гельфами... Порки, к сожалению, не владеют всей информацией о дороге. Им удалось оседлать лишь один ее участок – от Орлана до Эборака. А остальные контролируют проклятые паррийцы! Они – главная помеха на пути порков к величию!

– Выходит, порки не столь уж могущественны – раз не способны справиться даже с одним упрямым эборакским бароном.

– Великий Ираклус недаром назвал тебя ничтожеством, Фреди Крюгер! Дело не в бароне Гилрое, а в паррийцах, силы которых весьма существенны. Конечно, война неизбежно закончится в пользу порков, но будут потери, и прежде всего – времени. А для Великих фактор времени сейчас является определяющим!.. Десант для нападения на Эборак почти готов, но мы опасаемся ловушки и не хотели бы раньше срока раскрывать свои карты!..

Конспирация – дело хорошее... Крюков отнюдь не льстил себя надеждой, что за один день пребывания на планете Орлан ему удастся прояснить все планы могущественных существ, возмечтавших стать богами. В конце концов, Великий Ираклус раскрыл ему не слишком многое. Возможно, резидент Усладов знает больше, чем прекрасная Мара, но до этого сукина сына еще надо добраться. И не просто добраться, а ухватить за жабры! Инопланетный налим обладает уникальными способностями мага и чародея – если верить тому же майору Кочубинскому. А не верить нет оснований, поскольку опрометчивые действия одного из самых блестящих умов Конторы уже привели к весьма печальному результату. Федор имел в виду генерала Белова, который не учел, что имеет дело не с земными аферистами, а со вселенскими.

– Я единственный землянин на планете Орлан? – спросил Крюков у своей спутницы.

– Разумеется, нет,– снисходительно улыбнулась Мара.– Здесь их около десятка, а скоро будет еще больше.

– Зачем они понадобились поркам?

– Тебе об этом знать не обязательно – как и мне...

Ну, раз информацию из первых рук получить не удалось, следует подключить к делу извилины. Если исходить из того, что случилось с генералом Беловым, то хитроумные порки задумали и частично уже осуществили на Земле подмену влиятельных фигур, дабы земные политики и спецслужбы не вздумали чинить им помехи в многотрудной деятельности по уничтожению планеты. Делается все втайне, чтобы избежать вмешательства тех же паррийцев, которых порки побаиваются. Судя по всему, побаиваются не беспричинно.

– А можно повидаться с земляками? – спросил Крюков у Мары.– Интересно, как они на Орлане устроились.

– С одним условием: ты никому не скажешь, что являешься уроженцем Земли.

– Договорились,– легко согласился Федор.– Просто поболтаем о том о сем...

Крюков ожидал, что его поведут в темный подвал, где томятся в узких сырых камерах несчастные узники, но ошибся. Похоже, порки имели свои представления о том, как надо ограничивать свободу нежелательным элементам. Да и какая необходимость держать под запорами людей, которым бежать абсолютно некуда? Так что ошалевшие от перемен в собственной судьбе земляне слонялись бесконвойными по необъятному дворцу и дивились разуму существ, сумевших создать столь совершенное творение. Среди них Крюков без труда опознал нескольких деятелей, которых видел по телевизору.

Генерала Белова Федор обнаружил среди зарослей экзотических растений, оживлявших монотонную череду стерильных помещений, способных вызвать у непривычного человека раздражение. Все здесь было сделано не по-земному и не по-русски. Деревья росли прямо на террасе, с которой открывался великолепный вид на окрестности, поросшие густым лесом. Лишь пространство, непосредственно примыкавшее к огромному дворцу, который следовало бы называть городом, было ровным как стол и выложенным белой плиткой. Чуть ли не у самого горизонта, во всяком случае в паре километров от дворца, возвышался прямоугольник, в котором Крюков опознал ворота станции гельфов... Именно в сторону этих ворот и смотрел стоявший на краю террасы Белов.

– Здравия желаю, товарищ генерал,– тихо сказал Федор, будто случайно притормозив рядом.

Белов вздрогнул, но не обернулся. Терраса отнюдь не пустовала: здесь прогуливались многие причудливые существа, включая и столь не понравившихся Федору кузнечиков. Так что следовало соблюдать осторожность. К счастью, Мара отстала, залюбовавшись цветком, и с ее стороны слежка Крюкову пока не грозила.

– Как вы попали сюда, товарищ лейтенант? Вас тоже похитили?

– Никак нет, товарищ генерал. Прибыл по заданию майора Кочубинского, воспользовавшись помощью инопланетного принца – родного брата нашего Мышкина.

– Значит, Кочубинский догадался о подмене?

– Так точно, догадался, но разоблачать самозванца не торопится. Сами понимаете, чем для него это может закончиться: отправят в психушку – и дело к стороне.

– Понимаю,– сухо отозвался генерал.– Вам удалось выяснить, что ищут на Земле наши тюремщики?

– Порки жаждут бессмертия и божественного могущества. То, что при этом погибнет шесть миллиардов землян, их волнует мало. Они собираются восстановить популяцию. Я уже назначен на роль Адама. Мне обещаны девятьсот лет жизни.

– Угораздило же вас, батенька! – хмыкнул Белов, не повернув головы в сторону лейтенанта.

– Прямоугольник, который вы так пристально изучаете, товарищ генерал, ворота станции гельфийской дороги – энергетического коридора, связывающего многие планеты. Не советую вам бежать этим путем: заблудитесь непременно... Во дворце есть зал с пентаграммами, с помощью которых можно прыгать с планеты на планету. К сожалению, вам и этот способ побега недоступен... Остается силовая акция! Ее вполне способен осуществить один мой знакомый. Чтобы с ним договориться, придется мне вернуться на Землю.

– Инопланетный принц?

– Так точно. Он стережет Дорогу гельфов на Эбораке.

– Порки пытались ее захватить?

– Да. Причем уже дважды. Мара говорит, что им нужно переправить оборудование на Землю, дабы осуществить задуманное.

Белов какое-то время молчал, переваривая полученную информацию. Крюков от нечего делать обозревал окрестности. Надо признать, что Орлан – прекрасная планета, способная удовлетворить запросы любых здравомыслящих существ! К сожалению, ею распоряжаются субъекты, которых Федор при всем желании не мог бы назвать нормальными.

– Мне кажется, товарищ лейтенант, что порки пытаются ввести кого-то в заблуждение. Разговоры об оборудовании ведутся, скорее всего, для отвода глаз. Они ведь похищают наших государственных деятелей, подменяя их клонами! Чтобы запустить оборудование, не требуются «подставы» в наших властных структурах. Для этих целей вполне достаточно взять под контроль параллельный мир, если он действительно существует.

– Он существует,– прокашлялся Федор.– Я летал туда на метле с Марой.

– Почему не доложили об этом мне?

– Извините, товарищ генерал. Поначалу подумал, что она меня просто загипнотизировала! В такое трудно поверить с первого раза.

– Пожалуй... Я и сам, честно признаюсь, чувствую себя не в своей тарелке... А ваш принц обладает магическими способностями?

– С Марой он, во всяком случае, справился.

– Ваша Мара, лейтенант, по здешним меркам ничего собой не представляет. Вот сила порков действительно велика.

– Их много во дворце?

– По слухам, не более десятка... Как я успел выяснить, порков вообще немного осталось: от силы несколько сот тысяч. В подавляющем большинстве они предпочитают не покидать родную планету. Возможно, здесь, на Орлане, для них климат не совсем подходящий.

– Они зубами держатся за жизнь!

– Не уверен. В том смысле, что порки вполне способны погубить всю Вселенную, если есть хоть призрачная надежда на успех их плана... У вас есть дети, лейтенант?

– Пока нет... Надеюсь, что скоро будут.

– А порки уже не надеются. Им абсолютно нечего терять! Будущего в нашем понимании у них нет и не предвидится. Поэтому ничто не помещает им обставить свой уход с подобающей таким самовлюбленным существам пышностью.

– Понимаю,– кивнул головой Крюков.– В крайнем случае их устроит и вселенская катастрофа – как достойное завершение многотысячелетнего жизненного пути.

– Именно... Ну что ж, товарищ лейтенант, перед вами стоит очень сложная задача – помешать поркам осуществить гнусную задумку.

– Разрешите выполнять, товарищ генерал?

– Выполняйте, товарищ лейтенант...

14

Земля, Москва. Рассказывает резидент паррийской разведки принц Ник Арамийский (он же князь Мышкин, он же Рыжий, он же Сынок)

Прямо скажу: наше с Василием появление на конспиративной квартире произвело на присутствующих прямо-таки потрясающее впечатление! Даже мой брат Вик не смог скрыть своего изумления. Что уж говорить об остальных?.. Буквально поверг всех в шок рассказ Василия о наших приключениях как в прошлом, так и в настоящем. Я сам хотел поведать собравшимся о временном провале и планете Поркиан, но чтобы переспорить и переорать Щеглова, надо быть по меньшей мере телевизором, включенным на полную громкость! Пришлось ограничиться небольшим комментарием и кратким анализом сложившейся обстановки.

– Их, что же, прямо в колбе выращивают? – не верил Кочубинский.– Прямо в полный рост?

– А что тут такого? – пожал плечами Василий.– Поточное производство! Стеклянные колбы, змеевики и конечный продукт на выходе... Мы с вашим лже-Беловым познакомились, когда он сошел с конвейера.

– Следовательно, он вам доверяет? – уточнил существенное Вик.

– Более чем,– подтвердил я.– Да и какие у него могут быть сомнения на наш счет? Можно сказать, из одного инкубатора вышли.

– А почему фамилии такие дурацкие? – хмыкнул Аркан Кенар.– Онегин и Печорин... Тоже мне – конспираторы! Ну, назвались бы Петровым и Сидоровым.

– Это я неудачно пошутил,– вздохнул Василий.– Брякнул первое, что в голову пришло. Онегин и Печорин со школьной парты вот где сидят у меня! Я за Онегина, как типичного представителя, двойку получил! А из-за Печорина моих родителей в школу вызывали. Я его по рассеянности в сочинении с княжной Мэри обвенчал.

– Любопытно,– задумчиво проговорил Вик.

– Вы видели инопланетного садиста?! – возмутился Василий.– Ребенок, можно сказать, испереживался по поводу классических персонажей, а ему – любопытно!

– Я не о том,– отмахнулся Вик.– Скажите, Кочубинский, а ваш генерал тоже учился в школе? Он в курсе, кто такие Онегин и Печорин?

– Ну, знаете,– взмахнул сотрудник Конторы руками, как орел крылами,– генерал Белов – один из самых высокообразованных людей государства! Уж конечно он знает, кто такие Онегин и Печорин!

– Тогда почему этого не знает лже-Белов?.. Допустим, порки забыли вложить в него школьную программу в полном объеме, но ведь здесь, на Земле, он пополнил свой багаж с помощью Усладова! То есть усвоил практически все, что хранила память Белова.

– Значит, не все! – рассердился я на занудного братца: дались ему эти Онегин с Печориным!

– Вот! – поднял палец к потолку Вик.– То, что касается служебной деятельности Белова, клон знает досконально. А во второстепенных деталях – путается... Серьезный промах порков при подготовке агентов. На этом их и следует ловить!..

Я всегда говорил, что мой брат – гений! А если не говорил, то теперь непременно скажу! До такого додуматься!.. Ведь, судя по всему, лже-Белов – не первый из внедренных порками в местные властные структуры клонов. По внешнему виду их от оригиналов не отличишь, а вот на Онегине и Печорине они будут сыпаться как миленькие!.. Нет, не зря я хотел обратиться в Высший Совет с предложением назначить младшего брата на мое место: это же не резидент будет, а пальчики оближешь!

– Голова! – согласился со мной по поводу Вика Василий.– Мы теперь этих клонов в два счета на чистую воду выведем!

– Ты погоди радоваться! – осадил шофера и сценариста майор Кочубинский.– Ну, знаем мы, что наш клон – не генерал Белов. Но попробуй сказать об этом высшему начальству! Махом вылетишь из Конторы по полному служебному несоответствию!

– Положим, я в штате Конторы не состою,– скромно сознался Василий.– Но не лишено! Голыми руками и за здорово живешь агента порков не возьмешь: у него, брат, профессиональная подготовочка – не вашей чета!

Кочубинский на критику Василия обиделся. И на мой взгляд – справедливо. В любые охранительные структуры берут только очень хорошо подготовленных людей. Но ведь никто из земных начальников не мог даже предположить, что компетентным органам придется заниматься инопланетными магами. Так что я Кочубинского и его соратника Пантюхина не осуждал, а, скорее, сочувствовал им, как коллега коллегам.

– Они тебе не коллеги, а оппоненты,– возразил Василий.– Ты – разведчик, а они – контрразведчики. Темнота инопланетная! По идее, они должны тебя арестовать, а не точить с тобою лясы.

Еще один правдоруб на мою голову выискался! Хотя, конечно, зерно истины в словах Василия Щеглова было. Недаром же Кочубинский с Пантюхиным помрачнели ликами. Люди они как-никак служивые, и за связь с резидентом чужой разведки их в любом случае по головам не погладят.

– Под трибунал пойдут! – подтвердил информированный Василий.– Верная статья за измену Родине!.. Земная бюрократия, Никита,– страшная сила... Слушай, а может, им тебя завербовать? Будешь тайным агентом Конторы, и все проблемы разрешаются в мгновение ока!

– Ты соображай, что городишь! – обиделся я на Василия.– Я ведь резидент паррийской разведки!

– Я-то соображаю,– хмыкнул Василий.– И получше многих. Как резидент-инопланетянин, ты юридически не существуешь, ибо инопланетян – это всем известно – нет и быть не может!.. Зато ты юридически существуешь как Мышкин Никита Алексеевич. Именно в этом качестве компетентные товарищи вполне могут тебя завербовать. А то, что ты еще и принц Арамийский,– Кочубинский с Пантюхиным за твою шизофрению ответственности не несут...

При таких друзьях, как Василий Щеглов, никаких врагов не надо! Назвать шизофреником Героя и резидента может только совершенно безответственный и темный тип, не сведущий в тонкостях конспиративной работы!

Однако сотрудников Конторы предложение Василия вполне устроило. Ну еще бы! Получить в тайные агенты заслуженного артиста, известного всему миру режиссера и долларового миллиардера – это же верное повышение по службе! Руководство Конторы будет в полном восторге! А то, что может пострадать моя репутация в деловых и артистических кругах, никого не интересует!

– Насчет репутации не беспокойся,– заверил меня Василий.– По нынешним временам лучшей рекламы не придумаешь. Можешь смело писать на афишах: «Никита Мышкин – агент Конторы»: от зрителей и поклонников отбоя не будет!

– Хватит тебе, Ник, корчить из себя недотрогу! – возмутился Вик.– Если нужно для дела, то вербуйся.

Ладно... Как говорит в таких случаях Василий, раз пошла такая пьянка – режь последний огурец!.. Никто не посмеет обвинить Ника Арамийского в том, что он поставил свой личный имидж выше интересов дела! Пусть я стану агентом земной Конторы, но хотелось бы, чтобы окружающие оценили размер приносимой мной на алтарь общего дела жертвы!

– Ты на орден намекаешь? – сразу просек мою мысль Василий.

– А что, агентам Конторы ордена дают?

– Если есть за что,– солидно прокашлялся Кочубинский.

– Будет! – заверил Василий.– Слушай, может, мне тоже завербоваться? У вас в Конторе свободных вакансий много?

– Давайте не будем превращать серьезное дело в балаган! – обиженно отозвался Кочубинский.

– Пожалеешь! – пообещал потенциальному вербовщику Василий.– Такие агенты, как я, на дороге не валяются! Много ты знаешь людей, которые самого Сагкха в подкидного дурака обставили? Джеймс Бонд отдыхает! Я на планете Поркиан побывал, где до меня не ступала нога человека!.. Вот ты кем разбрасываешься, Кочубинский! Не быть тебе подполковником! Так и засохнешь в майорах!

– Я бы его завербовал,– подсказал начальнику старший лейтенант Пантюхин.– Во избежание утечки информации... Как бы Партия солидарного прогресса в Думе не поставила вопрос ребром.

– Теперь дудки! – гордо сказал Василий.– Теперь, брат, я в агенты не пойду. Василий Щеглов два раза себя не предлагает.

Вспыхнувший не ко времени скандал быстро замяли. Бумагу о сотрудничестве с земной Конторой я подписал – естественно, не как принц Арамийский, а как Никита Мышкин: мне ведь тоже перед бюрократами из Высшего Совета придется отчитываться. А просвещеннейшие, надо полагать, весьма косо посмотрят на резидента, подвергшегося вербовке... Опять же, этика разведывательной работы – для меня не пустой звук.

– Ты ему удостоверение выдай,– посоветовал Кочубинскому Щеглов.

Но майор почему-то на такой шаг пойти не решился, сославшись на то, что тайным агентам удостоверения не положены – во избежание разоблачения. И вообще – требуется, мол, приказ по Конторе о зачислении в штат и прочие бюрократические процедуры... По-моему, Кочубинский просто боялся брать на себя ответственность, а потому всячески юлил, на чем его мстительный Василий и подловил.

– Ты нам зубы не заговаривай! – обиделся за меня Щеглов.– Завербовал человека – будь добр оформить соответствующим образом! А если он травму получит на службе Российской Федерации или того хуже – ноги протянет? Семья останется без кормильца! О зарплате-то вы не договорились!

– Какая зарплата, какая компенсация? – возмутился даже Пантюхин.– Он – миллиардер! А у нас копейки платят!

– Темный народ, хотя и компетентный,– покачал головой Василий.– Любой труд должен достойно вознаграждаться – вот главнейший принцип либеральной экономики! Привыкли, понимаешь, как истинные партийцы, задарма на людях воду возить!

– А нам кто заплатит?! – взвился Пантюхин.– Рискуем жизнью и здоровьем за гроши!

– А ты завербуйся в агенты паррийской разведки,– подсказал старшему лейтенанту Василий.– Я вот завербовался – и в ус не дую! Каждый месяц по десять тысяч долларов вынь да положь, уважаемый резидент. И совесть у меня чиста, Пантюхин, ибо защищаю я во Вселенной интересы Светлого круга, в который входит и наша Земля. И никакая прокуратура ко мне не подкопается, поскольку в нашем Уголовном кодексе нет статьи за связь с инопланетянами! Учись, Контора, как надо устраиваться в жизни!

– Я бы завербовался,– встрял в разговор доселе молчавший Аркан Кенар.– У меня есть заслуги перед Светлым кругом – Виктор Алексеевич не даст соврать.

– Мне такие агенты не нужны! – отрезал Кочубинский.

– К тебе, майор, и не вербуюсь! – хмыкнул Канарейкин.– Я к Никите Алексеевичу... в смысле, к его высочеству принцу Арамийскому.

– Полезный сотрудник! – кивнул головой полномочный посол по чрезвычайным поручениям Высшего совета.

– Я бы тоже завербовался,– вздохнул Пантюхин и косо глянул на своего непосредственного начальника.

Кочубинский аж подпрыгнул при этих словах подчиненного. Его прямо-таки затрясло от возмущения:

– Товарищ старший лейтенант, вы отдаете себе отчет в своих действиях?!

– Отдает,– отозвался за Пантюхина Василий.– Человек находится в здравом уме и твердой памяти... Это же шутка, хохма, товарищ майор. Какая может быть паррийская разведка? Вы в своем уме?! Что, собираетесь об инопланетянах в докладной написать? Экий вы, право, фантазер!

Кочубинский, однако, на демагогию Василия не поддался и тупо стоял на своем. А Пантюхин не рискнул идти напролом, игнорируя мнение руководителя. Ситуация, что ни говори, была сомнительной: Сагкх его знает, существуют эти самые инопланетяне или нет? Вдруг их завтра признают официально и на самом высоком уровне? Кем тогда будет выглядеть старший лейтенант Пантюхин в глазах руководства и коллег?.. Словом, Пантюхин отказался, пообещав подумать и все как следует взвесить. Зато Аркан Кенар подмахнул бумагу шутя и тут же получил подъемные из моего кармана в размере пяти тысяч долларов – больше у меня просто не было.

– А удостоверение Никите ты все-таки выдай,– посоветовал расстроенному Кочубинскому Василий.– Вам так удобнее будет его контролировать. Он ведь все равно везде пролезет и без удостоверения, как таракан. Сделается человеком-невидимкой, и хоть в Кремль пройдет, хоть в Государственную думу.

– Как это – невидимкой? – не поверил Пантюхин.

– А вот так! – в азарте воскликнул Василий и вдруг исчез на глазах изумленной публики.

Я, прямо скажу, удивился. А уж как удивились Кочубинский с Пантюхиным – это ни в сказке сказать, ни пером описать. Майор в ужасе подхватился на ноги; Пантюхин начал шарить рукой под пиджаком, где у него было спрятано оружие... Аркан Кенар шарахнулся к двери, но на полпути остановился и прошептал побелевшими губами:

– Вася, ау!

– Что еще за «ау»? – раздался из ниоткуда голос Щеглова.– Чего вы так на меня уставились?

По-моему, Василий и сам не понял, что поставил барьер невидимости. Тем более что прежде он такими способностями не обладал. А уж упрекать людей в том, что они на него уставились, выглядело с его стороны нахальством: смотреть в буквальном смысле было не на что.

– Василий,– сказал слегка отошедший от испуга Кенар.– Мы тебя не видим, слово артиста.

– Брось трепаться! – обиделся Щеглов и явил наконец миру свой лик.

Кочубинский обессиленно рухнул в кресло, Пантюхин вложил пистолет в кобуру, а Кенар с криком «Это надо обмыть!» ринулся прочь из квартиры... Относительное спокойствие сохраняли только мы с Виком, хотя, конечно, и нас случай с Василием шокировал. То есть барьером невидимости нас не удивишь, но мы никак не предполагали, что Василий обладает магическими способностями. Ведь прежде за ним ничего такого не наблюдалось. В народе, правда, говорится, что, мол, с кем поведешься, от того и наберешься...

– Что вы на меня уставились, как на привидение?– возмутился Василий.– Что я такого сказал?

– Поркам продался, сукин сын! – сделал неожиданный вывод Кочубинский.– Клон задрипанный!

Пантюхин опять достал пистолет и попытался нацелить его на растерявшегося Щеглова.

– Это я продался?! – возмутился Василий.– Ты мне врага народа не лепи, Контора, не на того напал! Я – член Партии солидарного прогресса, агент паррийской разведки! Имею благодарность от Высшего Совета Светлого круга! Твою политическую провокацию я так не оставлю!

Мне возмущение Василия было понятно, хотя, войдя в раж, он слегка погрешил против истины. В частности, Высший Совет ему благодарность не объявлял, но, возможно, в будущем он ее и получит, поскольку, безусловно, достоин. В любом случае обвинения в адрес Щеглова касались и моей скромной персоны, поэтому я счел нужным вмешаться:

– Никому Василий не продавался. Свой магический дар он, скорее всего, либо приобрел на Поркиане, либо выиграл в карты у Сагкха.

– Поздравляю тебя, Василий,– сказал со вздохом Вик.– В свое время нашего прадеда князя Андрея Тимерийского едва не казнили за связь с Сагкхом.

Ну кто, спрашивается, тянул Вика за язык? Нашел время для экскурсов в историю Светлого круга и славного клана Тимер!

– А кто он такой, этот Сагкх? – спросил Пантюхин.

– Что-то вроде черта,– от большого ума взялся пояснять Василий, чем привел сотрудников компетентных органов в изумление, граничащее с ужасом.– Но он совсем младенец!..

Пантюхин немедленно убрал пистолет – то ли решил, что земное оружие против друга маленького черта бессильно, то ли посчитал, что ссориться со Щегловым просто опасно.

– С ума можно сойти! – только и сказал старший лейтенант.

– Вы не расстраивайтесь,– посоветовал я коллегам.– Сагкх ушел из нашего мира и вряд ли вернется. Виделись мы с ним в далеком прошлом. Впрочем, младенца даже там уже нет, поскольку его изъял оттуда мой прадедушка Феликс Тимерийский...

Видимо, я не очень понятно объяснил, поскольку у майора Кочубинского глаза полезли на лоб – почти в буквальном смысле. Возможно, они в конечном итоге переместились бы и на затылок, но положение спас Аркан Кенар, вернувшийся после недолгого отсутствия с бутылкой коньяка в руках.

– Значит, так,– важно сказал он,– сейчас мы, Васька, проверим – истинный ты маг или липовый...

Я, честно говоря, не понял, каким образом Кенар собирается проверять способности Василия и при чем тут коньяк... Все с интересом смотрели за манипуляциями артиста, и мне ничего не оставалось, как присоединиться к любознательным зрителям.

– Пятьдесят грамм,– сказал Аркан, оборачиваясь к Василию.– Осилишь?

– Ты за кого меня держишь? – обиделся Щеглов.– Да мне такая доза – только губы намочить!

– А сколько наливать? – удивился Кенар.

– Краев не видишь?

– Ну, ты титан, Вася! – покачал головой Аркан.– Уж на что Наташка – натуральная ведьма, а и то подняла всего ничего!

– Какая еще Наташка? – насторожился Кочубинский.

– Супруга нашего дорогого резидента.

– А она у нас по оперативным разработкам проходит как земная женщина! – расстроился майор.

– Среди земных женщин, по-твоему, ведьм не бывает, Кочубинский?.. До чего же вы, компетентные, плохо знаете жизнь и свою клиентуру!..

Хорошо знавший жизнь Кенар налил коньяк в стакан до краев. Граммов двести – никак не меньше... По-моему, Василий погорячился. Чтобы поднять такую емкость, не расплескав содержимое, требовались опыт и сноровка. Даже если действовать рукой, не полагаясь на магию, все равно для нормального человека – задача непосильная! Наверняка разольет половину.

– Нет, стой! – вскричал Кенар.– Рукой – каждый дурак сможет! Ты покажи нам крибли-крабли-бумс!

– Я тебе фокусник, что ли? – обиделся Василий.– У человека душа горит от нанесенного оскорбления, а он над ним эксперименты проводит!.. Ладно, черт с тобой – пусть будет крибли-крабли-бумс.

Пантюхин ахнул, и было от чего: стакан взмыл над столом и поплыл к Василию, который и сам, похоже, растерялся от такого его поведения и даже предпринял героическую попытку уклониться от встречи с ним, но потом махнул рукой и принял коньяк внутрь – как и подобает уважающему себя мужчине.

– Чего на свете не бывает,– покачал головой окончательно сбитый с толку Пантюхин.– Прямо не Василий, а какой-то Игорь Кио! Тебе бы, Щеглов, в цирке выступать – огреб бы бабок целый мешок!

– Бабки огребают в казино! – крякнул от удовольствия новоявленный маг.– А в культурном учреждении, именуемом цирком, их зарабатывают в поте лица... Налей, Аркадий, нашим коллегам граммов по сто, а то на них смотреть больно.

Возражений со стороны офицеров не последовало. Да и с какой стати им было возражать? Продукт абсолютно качественный – что наглядно подтверждала довольная физиономия Василия, который вдобавок великодушно простил майору из Конторы дурацкие подозрения на свой счет. Для доказательства собственного земного происхождения Василий рассказал компетентным товарищам стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова «Выхожу один я на дорогу», а для особо недоверчивых спел «Мурку». Тут даже у майора Кочубинского пропали все сомнения, ибо представить, что на далекой планете Поркиан знают эту популярную песню, он категорически не мог.

– Ну, хватит лирики,– сказал Вик.– Расскажите лучше, какие инструкции вы получили от лже-Белова на наш счет.

– У нас задание,– пояснил я,– проникнуть любым способом в замок Элубей и снять магическую защиту... Ты ведь согласился взять нас на Эборак?

– Я согласился поменять Фреди Крюгера на вас с Василием, но поскольку вы уже здесь, то с вампиром повременим.

– Нет, позвольте! – возмутился оживший после небольшой дозы коньяка Кочубинский.– Вы мне верните моего сотрудника! Я его отправил на задание и несу за него ответственность!

– Ничего с ним на Эбораке не случится,– отмахнулся от майора Вик.– Погостит немного, расширит кругозор... Нам нужно выведать планы порков с помощью лже-Белова, поскольку Усладов всех нас знает в лицо и в любую минуту может разоблачить.

Что правда, то правда... Мои портреты, точнее афиши, висят чуть ли не на всех московских перекрестках. Чего доброго, поркианский клон узнает, кто скрывается под именем Печорин!.. Я полагал, что Кочубинскому и Пантюхину следует вернуться в родное учреждение и тщательно следить за лже-Беловым, сообщая обо всех его действиях нам и ни в коем случае не пытаясь помешать. В конце концов, опытному магу (а поркианец, безусловно, большой профессионал в своем деле) не составит труда нейтрализовать потуги землян, имеющих весьма слабое представление об инопланетных технологиях диверсионной работы.

– Вы полагаете, что порки готовят диверсию против нашей планеты? – спросил встревоженный Кочубинский.

– Вполне вероятно,– кивнул головой Вик.– Зачем-то же они внедрили в вашу Контору своего агента.

– Белов нам сказал, что в ближайшие день-два прибудут еще около сотни ответственных сотрудников,– вспомнил я.– Принимать их будет лично Усладов.

– Сто магов! – схватился за голову Кочубинский.– Уму непостижимо! Нам с ними не совладать!

– Не боги горшки обжигают,– утешил его расхрабрившийся после коньяка Василий.– Держись, Контора! Где наша не пропадала?!

Я тоже был настроен оптимистично, хотя коньяк и не пил. После того как удалось вырваться из временной ловушки, у меня не осталось сомнений в правоте отца, который утверждал, что безвыходных ситуаций не бывает. Слов нет, порки – могущественные противники, но ведь и мы не пентюхи, а профессионалы высокого класса, распутывавшие и не такие узлы!

– Вот именно,– одобрительно икнул Василий.– Ну, за межпланетное сотрудничество, мужики!..

К сожалению, коньяк уже весь выпили, и из тоста слова Щеглова превратились в лозунг – что тоже, конечно, неплохо. Во всяком случае, бодрит и призывает к великим свершениям!..

Офицеры Конторы со мной согласились и отбыли восвояси. Аркана Кенара я отослал в ночной клуб Соловья с наказом следить за всеми подозрительными персонами, которые там появятся, и немедленно звонить резиденту, если возникнут хоть какие-то подозрения в отношении артистов или посетителей. Мы с Виком решили ехать ко мне на квартиру улаживать семейные дела, а Василий отправился к Жигановскому оправдываться за долгое отсутствие на рабочем месте. Ибо он, став миллионером, от баранки отказываться не собирался, считая, что без его участия и сам Жигановский, и вся Партия солидарного прогресса заедут не туда... В общем, Василий имел веские основания для своего мнения. Я настоятельно рекомендовал ему проверить депутатов Думы на предмет знания литературы, и он заверил меня, что непременно это сделает и выведет всех неучей на чистую воду! Пьяным за руль Василий принципиально не садился, поэтому поехал в Думу на такси.

Семейные сцены, последовавшие после того, как мы с Виком предстали перед разъяренными женами, я пересказывать не буду. Скажу только, что особенно усердствовала моя Наташка, у которой сложились весьма превратные представления об обязанностях Героя и резидента перед человечеством. Тем не менее проблемы мы уладили. Вик отправил Дарью с отпрысками на Парру – под предлогом обострившейся на Земле ситуации, а нас с Наташкой примирила ночь.

Утро огорошило меня и вернувшегося с Парры Вика довольно неприятными новостями. Сюрприз преподнес Василий, появившийся на экране телевизора в качестве героя дня, точнее ночи. Я всегда считал, что магическое искусство рассчитано далеко не на всех, а уж землянам – да еще в стельку пьяным – лучше играть в подкидного дурака!.. И как я упустил из виду, что у Щеглова зуб на казино и что, получив магический дар, он непременно захочет отомстить игорным заведениям, выпившим из него немало крови и вытрясшим уйму денег наличными?.. Словом, если верить жизнерадостному тележурналисту, некто Василий Щеглов, между прочим, личный шофер небезызвестного Венедикта Жигановского, обчистил едва ли не все московские казино! Обчистил – не в смысле обокрал, а в смысле – обыграл... Король выигрыша! Такую умопомрачительную сумму никто и никогда в казино еще не срывал!

Под угрозой разорения злачные заведения начали закрывать перед удачливым игроком двери, но Щеглов устроил грандиозный скандал и был поддержан другими посетителями, которые обвинили владельцев в нечестной игре и потребовали продолжения. Пришлось вмешаться милиции, доставившей в отделение особо рьяных горлопанов, включая и самого Щеглова... По этому поводу лидер Партии солидарного прогресса Венедикт Жигановский уже заявил решительный протест и пообещал сделать запросы в Генеральную прокуратуру, Верховный и Конституционный суды на предмет незаконных действий милиции. Венедикт Владимирович справедливо, на мой взгляд, обозвал владельцев казино подонками, которые пьют кровь трудового народа, а когда вдруг начинает везти человеку от сохи, точнее, от баранки, то они тут же натравливают на него охранку! «Где справедливость?! – вопрошал с экрана Жигановский.– Нет ее и не будет, если в дело не вмешается Партия солидарного прогресса, которая не позволит нарушать право простого человека на культурный досуг!..»

Блестящая речь Венедикта Владимировича нашла горячий отклик в сердцах внимавших ему журналистов, которым, надо полагать, тоже приходилось бывать в казино – и не без последствий для личных карманов!

– Крупно нас Василий подставил,– покачал головой Вик.– Если Усладов сейчас смотрит телевизор, то поймет, что вы вырвались на свободу.

Брат был, конечно, прав, но у меня язык не повернулся осудить Василия. Все-таки он не профессионал в разведывательной области и втянут в нашу сферу не совсем по своей воле... Опять же – многое пережил за последние дни, что негативно отразилось на его нервной системе... Человеку захотелось расслабиться!.. Будем считать, что все, что ни делается – делается к лучшему! Если расчеты порков строятся только на младенце Сагкхе, то им придется сворачивать агентурную и диверсионную работу на Земле – чего мы и добиваемся!

– А если нет? – прищурился Вик.

– Тогда мы наконец узнаем их истинные цели!

– Если узнаем... – хмуро бросил мой недоверчивый брат.

В любом случае сидеть и посыпать голову пеплом не имело никакого смысла, поэтому, подхватив по дороге освобожденного из милицейских застенков Василия, мы отправились к Соловью. Щеглов, похоже, успел выспаться на казенных нарах и выглядел свежим и бодрым, хотя и слегка смущенным приключившимся с ним конфузом.

– Много денег наиграл? – обернулся я к нему.

– Пустяки,– отмахнулся Василий.– Три миллиона баксов... А эти – такой хай подняли, словно я с них последние штаны снял! Ментов понагнали! ОМОН вызвали!.. Испугались истинного профессионала, аферисты!

– Делаю вам устное предупреждение о неполном служебном соответствии, агент Щеглов! – строго сказал я.– Еще один прокол – и прощай благодарность Высшего Совета Светлого круга и звание вселенского магистра.

– Это еще что за звание такое? – насторожился Василий.

– Вроде вашего доктора наук... Вселенский магистр имеет право преподавать во всех университетах Светлого круга. Плюс кое-какие материальные блага: дворец на Сирине, замок на Парре и охотничий домик на Альдеборане.

– Не хило,– согласился Василий.– А ничего, что у меня нет высшего образования? Все-таки неловко для доктора наук.

– Для доктора, может, и неловко, а для магистра – в самый раз. Никто же тебя не заставляет лекции читать, но право такое будет. Если, конечно, станешь магистром.

– Убедил,– вздохнул Василий.– Обещаю, что до конца операции в казино – ни ногой!..

Соловей, встретивший нас на пороге собственного кабинета, выглядел встревоженным и расстроенным. Для Степана Степановича тяжелым ударом явилась весть об измене старого товарища Макара Терентьевича Жабаненко. Все-таки более тысячи лет вместе водку пили – и вдруг такая подлянка! Жабан продался– и кому?! Каким-то зачуханным поркам!.. Соловей-разбойник начал вибрировать еще вчера, когда я донес до него эту скорбную новость, но и к утру не успел остыть.

– Да что ты так убиваешься, Степаныч? – утешил его Василий.– Мало в своей жизни сволочей видел?

– Но не до такой же степени! – Соловей жестом пригласил нас к рабочему столу.– Куда мы катимся?! Ведь никому верить нельзя! Тотальное падение нравов!

– Ты наше письмо Алексу на Эборак отправил?

– А как же,– кивнул головой Соловей.– С часу на час ждем ответа... Такую коммерцию могут поломать, паразиты!

– А что Жабан говорит? 3ачем им Дорога гельфов понадобилась?

– Жабан финтит, отнекивается, но мы его все-таки дожали и кое-что вытрясли. Многого он, конечно, не знает: Усладов недоверчив и об истинных целях порков распространяться не любит. Но по мелочам проболтался. Они Дорогу взорвать хотят! Якобы начнется цепная реакция от планеты к планете, волна ударит в дверь Черной плазмы, которая такого напора не выдержит и откроется с большим выбросом энергии. В результате начнутся пространственные и временные катаклизмы – их порки и собираются использовать для продления собственной жизни... В общем, бредсивой кобылы! По-моему, старцы совсем свихнулись...

То, что свихнулись – это очевидно, но, к сожалению, менее могущественными они не стали... Мы с Виком переглянулись. Вообще-то в Дороге гельфов заключена страшная сила. Лучшие умы Светлого круга пытались разгадать принцип действия энергетического коридора – пока что без большого успеха. Ясно одно – временной фактор играет там не последнюю роль. Ведь наши предки гельфы добились практически невозможного: синхронизировали по времени процессы, протекающие на всех без исключения планетах, соединенных Дорогой гельфов! Если всю связанную в цепь энергию вдруг высвободить, то удар будет действительно страшный и многое изменится во Вселенной!

Самым слабым звеном сковывающей планеты цепи оказалась Земля. Причина тому – младенец Сагкх, который вздумал поиграть на ней со временем. Результатом его игры может стать гибель не только цивилизаций Светлого и Темного кругов, но, между прочим, и Черной плазмы! Возможно, маленький Сагкх это понял и принял меры: сначала затащил нас с Василием в прошлое, а потом выпнул на планету Поркиан, где мы смогли воочию убедиться в катастрофических намерениях порков.

– А как они собираются взорвать Дорогу гельфов? – спросил Василий, встревоженный не менее Соловья угрозой хорошо налаженному бизнесу.– Вот подонки!

– Черт его знает,– пожал плечами Степаныч.– Как мы ни бились над Жабаном, ничего он по этому поводу не сказал. Скорее всего действительно не знает. Он ведь неграмотный. Шурупит в магии мал-мала – и все. А там – математические расчеты и прочая дребедень, которую даже мой компьютер не в состоянии переварить! У порков, по слухам, мозгов раза в три больше, чем у нас. А уж во сколько раз они умнее людей, я и не представляю. Как-никак, очень долгие жизни за их спинами: самый молодой порк раз в двадцать меня старше, а я уже более двух тысяч лет землю топчу!

– Что-то ты, Степаныч, набавляешь и набавляешь: то он тысячу лет прожил, то уже две.

– Кто их считал, эти годы? – огрызнулся Соловей.– Спроси у историков – они в курсе...

Мой заигравший свадебный марш Мендельсона мобильник прервал беседу на самом интересном месте. Мелодию настроила Наташка – с той целью, чтобы я никогда не забывал о своем статусе мужа и поменьше трепался с поклонницами, совершенно непостижимым образом узнававшими номер моего телефона. Однако в этот раз звонила не поклонница. Гражданина Печорина вызывал на ковер непосредственный начальник – генерал Белов. Собственно, генералом он не был, а уж Беловым – и подавно, но тем не менее настаивал на своем праве распоряжаться нашей с гражданином Онегиным судьбой.

– Допрыгался! – сказал я Василию, положив мобильник в карман.– Поркианское начальство, насмотревшись на твои художества по местному телевидению, рвет и мечет. Того и гляди, отправят тебя обратно на Поркиан – как недоделанного клона!

– А что я там, собственно, потерял? – смущенно почесал затылок Щеглов.

– Усладов тоже полчаса назад звонил Жабану,– сообщил Соловей.– Разговор они вели под моим личным контролем. Валерка уже в курсе, что вы вырвались на свободу. Правда, пока не понял, каким образом вам это удалось. Винит во всем Сагкха, который благополучно убыл из Кощеева замка в неизвестном направлении. Но об отмене операции речи не шло. Усладов только посоветовал Жабану не попадаться тебе, Никита, на глаза и в случае малейшей опасности бежать под его крылышко. Он уверен, что в его офис вы не сунетесь...

Как я и предполагал, уход Сагкха ничего не изменил в планах порков. Видимо, они заранее брали в расчет, что младенец из Черной плазмы может не принять предложенные ему условия игры и поступит по-своему.

– Жабан рассказал, как они с Усладовым перемещаются в прошлое?

– Рассказал,– кивнул Соловей.– С помощью пентаграмм. Одна из них находится в офисе Казюкевича и сделана, кажется, сто лет назад самим Сагкхом. А другая – в Кощеевом замке. Возникла она там тоже не без помощи чертова младенца... Пентаграмму Казюкевича обнаружил еще Каронг: он снес стоявший на ее месте старенький домишко и выстроил новый офис, но не успел воспользоваться результатами своих трудов. Сагкха в замке уже нет – его забрал Феликс Тимерийский, а пентаграмма, естественно, осталась.

– У меня сейчас мозги скиснут,– сказал Василий.– Можете вы мне объяснить, мудрецы: два раза забирал младенца из замка ваш расторопный предок или один?

– Видишь ли, Василий,– задумчиво начал Вик,– когда имеешь дело с Сагкхом...

– То лучше сразу запастись справкой от психиатра! – прервал его Щеглов.– Спасибо за разъяснение.

Надо признать, что Василий был прав... Ну не может человеческое сознание постичь временные парадоксы, связанные с существом совершенно иной природы – то есть с Сагкхом. Скорее всего, не поняли их и порки, но тем не менее решили воспользоваться – всем нам на беду.

– Сейчас важнее другое,– не стал обижаться на Василия Вик.– Следует выяснить как можно скорее, каким образом порки и их агенты собираются взорвать Дорогу гельфов. Мне кажется, для этой цели они хотят использовать земные средства – иначе бы не стали похищать генерала Конторы и заменять его своим агентом...

Рассуждал мой брат, как всегда, логично. Пришлось нам с Василием отправляться на ковер к начальству на заслуженную головомойку. Заслужил ее, между прочим, Василий, а отдуваться наверняка придется обоим... Не мог я исключить и вариант, что нас с Щегловым разоблачили. Для этого Белову всего лишь следовало поговорить с Усладовым на тему ночного дебоша, устроенного шофером видного политического деятеля... Все-таки более вероятным мне казался сценарий, когда лже-Белов, который, как я успел заметить, отличался предельной мнительностью, не станет докладывать о художествах своего подчиненного резиденту, а постарается вправить мозги Онегину в рабочем порядке – дабы не подорвать своего реноме руководителя.

– Я вас подстрахую,– сказал Вик, садясь за руль «мерса».– Но и вы не лезьте в бутылку! Это в первую очередь тебя касается, Василий. Раскаяние и послушание!..

На тайное свидание лжегенерал вызвал нас, разумеется, не в Контору, а на конспиративную квартиру – ту самую, что расположена в доме, где проживал недавно завербованный мною агент Аркан Кенар. У знакомого подъезда обнаружилась машина, за рулем которой сидел старший лейтенант Пантюхин. Мы успели переброситься с ним несколькими словами и, в частности, узнали, что безграмотных людей, не владеющих информацией о Печорине и Онегине, в стенах Конторы пока не обнаружено – хотя Кочубинский опросил на предмет знания творчества Пушкина и Лермонтова уже более двухсот сотрудников.

– Я и не сомневался,– обрадовался Василий.– Понял, резидент, какие образованные люди служат у нас в контрразведке?! Сидеть бы тебе на нарах, если бы не наше законодательство! Кто вообще решил, что инопланетян нет и не может быть? Кто ввел в заблуждение по этому поводу высокое начальство? Уж не вы ли, маги и чародеи?!

Ответить Щеглову я так и не успел, поскольку мы как раз переступили порог конспиративной квартиры, где нас уже поджидал разъяренный не на шутку лже-Белов.

– Сагкх знает что такое! – взял он с места в карьер.– Вы что себе позволяете, господа агенты?!

Ну и так далее и тому подобное – с применением как местного сленга, так и межпланетных идиоматических выражений... Я с грустью подумал, что подобную ерунду порки вложили в мозги своего совершенного создания, а вот про Онегина и Печорина забыли! Между прочим, это характеризует их не с самой лучшей стороны...

– А в чем дело? – пожал плечами Василий.– Все сделано в полном соответствии с легендой, полученной мною от руководства. Велено было устроиться на работу к видному политическому деятелю – я устроился. И псевдоним взял, по-моему, весьма пристойный – Щеглов. Согласитесь, Анатолий Иванович, что для пролетария эта фамилия подходит больше, чем фамилия Онегин, от которой за версту несет интеллигентщиной!

– А скандал?! – возмутился лже-Белов.– Вас по местному телевидению показывали! Это провал для агента!

– Ничего страшного,– попытался утешить я начальника.– У Партии солидарного прогресса очень специфический имидж. Господин Онегин вынужден соответствовать – ради конспирации.

– Вот именно,– развил мою мысль Василий.– Эти прогрессисты – сплошь скандалисты, игроки и моральные разложенцы! Из их пороков я выбрал са-мый невинный, дабы не уронить честь поркианского агента. И вот она – благодарность от руководства! Внедряют, понимаешь, человека в сомнительную во всех отношениях партию и ждут от него ангельского поведения! Если я буду вести себя паинькой, переходить дорогу в положенном месте, обниматься с сотрудниками милиции и не пить водку в компании сомнительных девиц, во мне сразу же распознают инопланетянина – со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями. Морду, во всяком случае, точно набьют – как чуждому элементу!..

После нашего дружного отпора лжегенерал Белов заметно сник. Все-таки конспиративная работа требует от агента некоторых издержек морального плана, и руководитель, считающий себя умным, должен это понимать.

– Хорошо,– вздохнул лже-Белов.– На первый раз я вас прощаю, агент Онегин, но имейте в виду, что в случае повторения ваших художеств, пусть даже вызванных соображениями конспирации, я вас отправлю на Поркиан!

– Слушаюсь, товарищ начальник,– уныло отозвался Василий.

Инцидент на этом был исчерпан, разговор перешел в деловое русло. Судя по тому, как окаменел ликом наш начальник, нам предстояли великие дела, и мы с Василием мигом подобрались и стали по стойке смирно.

– Операция вступает в решающую фазу! – не сказал, а пролаял лже-Белов.– Она потребует предельной мобилизации всех сил. Буквально завтра на Землю прибывают наши агенты. Их следует принять и разместить. Вы понимаете, о чем я?

– Так точно, понимаем,– дуэтом подтвердили мы с Василием.

– Все должно пройти без сучка и задоринки. Вопросы есть?

– Есть,– выступил я вперед.– Насколько мы понимаем, речь идет об изъятии из оборота, так сказать, по меньшей мере сотни человек. Хотелось бы заранее ознакомиться со списком подлежащих замене, чтобы сориентироваться в обстановке...

Затрагивая эту тему, я сильно рисковал, но лжегенерал Белов счел мое беспокойство уместным. Операция предполагалась масштабная, а силы, находившиеся в распоряжении резидента Усладова, были весьма ограниченными.

– Здесь фамилии людей, изъятие которых поручено лично вам. Как видите, их не так много,– протянул нам лист бумаги лже-Белов.– Думаю, при известной сноровке вы сумеете изолировать этих десятерых.

– А если просто по кумполу? – простодушно предложил Василий.

– Запрещаю! – строго сказал лжегенерал.– Возникнут проблемы с утилизацией тел. Кроме того, нам нужна информация, содержащаяся в их памяти. Будете привозить всех сюда и переписывать содержимое мозгов в новые носители. Последние – во всяком случае, определенная их часть – прибудут в ваше распоряжение. Перезапись должна проходить быстро и эффективно. Вас обучили пользоваться соответствующей аппаратурой?

– Да! – дуэтом подтвердили мы с Василием, хотя понятия не имели, что скрывается под оболочкой самого обычного на первый взгляд компьютера.

– Желаю успеха, господа. Во славу порков!

– Во славу! – дружно подхватили мы призыв начальника.

Мне фамилии, обозначенные в списке, переданном нам липовым генералом, абсолютно ни о чем не говорили. Но я надеялся все же по указанному перечню лиц если и не определить точно, то хотя бы предположить, какую в конечном итоге цель преследуют порки.

Видные политические деятели – из тех, что мелькают на экранах телевизоров,– в списке не значились. Василию фамилии тоже были незнакомы. Зато вызванный для консультаций майор Кочубинский в буквальном смысле схватился за голову!

Встреча наша происходила с соблюдением всех мыслимых правил конспирации – то есть в машине с затемненными стеклами, летевшей по улицам Москвы на приличной скорости. Впрочем, скоро мы угодили в пробку, но тем не менее...

Я за время пребывания на Земле насмотрелся шпионских фильмов и потому могу с полной уверенностью заявить, что наша с Кочубинским встреча прошла по высшему разряду. Василий сидел за рулем, мы с майором расположились на заднем сиденье. Все трое надели темные очки, а Щеглов еще и перчатки – дабы не оставить своих отпечатков пальцев. Ибо машину мы взяли без спроса у Соловья и слегка нервничали по этому поводу. Не хватало только, чтобы нас остановили гаишники и начали проверять документы! Ехать же на тайную встречу на моем абсолютно засвеченном «мерседесе» было просто глупо. Так, во всяком случае, заявил Василий, и я с ним согласился.

– Они рвутся к ядерному оружию! – прошелестел побелевшими губами Кочубинский, ознакомившись со списком.

– Вы уверены?

– Полной уверенности, конечно, нет, но ведь и список у вас, как я понимаю, не весь.

– А что? – сказал Василий.– Украдут бомбу, врежут ею по американцам, те в долгу не останутся... Взлетит на воздух не только планета, но и Дорога гельфов!..

Предположение Кочубинского, поддержанное Василием, не лишено было здравого смысла. Судя по всему, майор Конторы гнал волну не с бухты-барахты. Правда, он категорически отказался пояснить, почему пришел к выводу о ядерной бомбе, заявив, что не может разглашать государственную тайну. Я и не настаивал, поверив сотруднику земной Конторы на слово. Дело, абсолютно очевидно, принимало скверный оборот и могло завершиться самым нелепым и трагическим образом. Трагическим не только для Земли, но и для Вселенной.

– Вы не пробовали намекнуть вышестоящим товарищам, что с генералом Беловым не все в порядке?

– Пробовал,– хмуро отозвался Кочубинский.– В ответ мне тоже намекнули, что у меня проблемы со здоровьем. Порекомендовали отдохнуть... Если я сунусь с тем же опять, то выводы будут сделаны соответствующие. Не говоря уж о том, что о моих сомнениях непременно сообщат лжегенералу... Ну не укладывается у моих руководителей в голове, что на белом свете могут существовать инопланетяне! В крайнем случае они способны поверить в летающую тарелку. А все ваши пентаграммы, переходы через пространство и время – для них не более чем признаки прогрессирующей психической болезни!.. Такое в силах понять теперь лишь один руководитель – настоящий генерал Белов. Вам что-нибудь известно о его судьбе?

Увы, ничем существенным майора Кочубинского я порадовать не мог. Калидис, правда, принес письмо от моего брата Алекса Оливийского, вселившее в нас некоторую надежду. Ею я и поделился с офицером Конторы.

– Он что же – заслал Федора на другую планету? – поразился Кочубинский невероятным зигзагам в судьбе своего сотрудника Крюкова (он же Фреди Крюгер, он же Вампир).

– В лице Крюкова мы имеем дело с профессионалом? – в свою очередь спросил я.

– Разумеется,– вздохнул Кочубинский.– Но мы готовили его для земной деятельности. Не уверен, что он справится, попав в совершенно необычную обстановку. Перемещения с планеты на планету наверняка плохо отражаются даже на здоровых людях.

– Все когда-нибудь начинают... – философски заметил ветеран межпланетных путешествий Василий Щеглов.– Ничего с твоим Крюгером не случится, Кочубинский...

На всякий случай мы с Василием объехали потенциальных клиентов – благо, их адреса были помечены в составленном лже-Беловым списке. Иные из них находились под бдительной охраной. К сожалению, земные сторожа вряд ли способны справиться с инопланетными магами. По крайней мере мы с Василием на пару могли бы без труда выкрасть из-под носа накачанных коротко стриженных молодых людей любого из перечисленных в списке субъектов. Для этого нам всего лишь требовалось поставить барьер невидимости.

– Прямо скажу, у Усладова большие шансы на успех! – покачал головой Щеглов.– Своих десятерых мы с тобой можем защитить, но об остальных-то ничего не знаем...

Спорить с Василием было трудно. В сложившейся патовой ситуации даже мой оптимизм дал изрядную трещину. Я сгоряча предложил в открытую атаковать офис Усладова, а там – будь что будет! Но понимания у своего рассудительного брата не встретил.

– А кто тебе сказал, что Усладов станет с нами драться? У него в этом городе наверняка есть потайные углы. Операцию он готовит давно и легко сумеет избежать прямого столкновения, если сочтет его для себя невыгодным.

– Что ты предлагаешь?

– Предлагаю подождать вестей от Федора Крюкова. Кочубинский прав: нам нужен генерал Белов, ибо он единственный из земных начальников глубоко вник в проблему. Утро вечера мудренее. Время у нас еще есть.

Пришлось согласиться с Виком. Умение терпеть и ждать входит в набор качеств, необходимых Герою и резиденту. Сон мой, правда, крепче не стал, а пробуждение и вовсе наступило гораздо раньше поло-женного срока благодаря звонку Аркана Кенара. Ночной агент выбрал не самое удачное время для доклада – пять часов утра! Я собирался послать его подальше, но вовремя вспомнил, что у Кенара работа специфическая, и в его голове, скорее всего, давно перепутались день и ночь, а понятие о режиме работы нормальных людей, включая резидентов, начисто отмерло. Пока агента Кенара можно было отметить разве что за старательность и за стремление побыстрее отработать полученный гонорар. Похвальное, конечно, качество, но недаром же местное население придумало и часто употребляет выражение «заставь дурака богу молиться – он и лоб расшибет».

– Среди личного состава ночного клуба,– докладывал скороговоркой Кенар,– агентов порков практически не обнаружено.

– Что значит – практически? – удивился я.

– Есть некоторые сомнения по поводу двух дур: одна посчитала Онегина любовником Анны Карениной, из-за которого та бросилась под поезд; другая назвала Печорина декабристом... Думаю, это у них от недостатка образования. «Мы все учились понемногу...» Лучше классика не скажешь.

– Что еще?

– О самом главном чуть не забыл! – спохватился Аркан Кенар.– Вампир вернулся вместе со своей шмарой.

– Какой вампир? – не понял я спросонок.

– Напарник мой Федька Крюков с Марой... в смысле – с Машкой. Очень может быть, что прилетели на метле, но ручаться не могу. Когда я зашел в гримерку, они уже были там и ворковали, как голубки.

– А где Крюков сейчас находится?

– В ночном клубе, естественно.

– Скажи ему, пусть никуда не отлучается, но так, чтобы Мара не услышала. Уяснил?

– Так точно, товарищ начальник. Все сделаем в лучшем виде.

Я растолкал Вика, и мы помчались в ночной клуб «Кощеево царство». Благо, в эту пору движение на московских улицах относительно привольное – до дневных многокилометровых пробок еще далеко.

Ночной клуб завершал свою обычную программу. Разъезжались самые стойкие гости – что, безусловно, было нам на руку, ибо прибыли мы сюда отнюдь не для веселья.

Аркан Кенар из соображений конспирации поджидал нас на пороге. Хорошо хоть пароль не стал спрашивать, а без задержек провел наверх в гримуборную вампира Фреди Крюгера, который встретил нас пусть и не с распростертыми объятиями, но вполне любезно.

– Генерал Белов находится на Орлане в укрепленном замке порков. Извлечь его оттуда крайне трудно... – начал с главного Крюков.

– Будем надеяться, что принц Алекс Оливийский справится с поставленной задачей! – вздохнул я с облегчением.

15

Внеземелье. Планета Орлан. Рассказывает наследник Паррийской короны, командир Первого легиона пограничной стражи принц Алекс Оливийский

К моему немалому удовлетворению лейтенант земной Конторы Охранителей справился с поставленной перед ним задачей. Он не только проник в тщательно охраняемую резиденцию порков на Орлане, но и сумел выбраться оттуда на Землю. Мои братья, приславшие гонца на Эборак, настаивали на немедленном штурме дворца порков и освобождении генерала Белова.

Надо признать, что для таких требований у них были весьма серьезные основания. Складывающаяся на Земле ситуация близилась к критической. Порки готовили свою операцию на этой планете долго и тщательно, и осуществить задуманное могли буквально в считаные часы.

По уставу мне полагалось доложить обо всем Высшему Совету и, дождавшись ответной реакции, действовать в рамках полученных инструкций. Я не сомневался, что Высший Совет даст добро на операцию против порков на Орлане, но это «добро» придет на Эборак через несколько дней – когда никому уже не будет нужно. Порки, которым терять больше нечего, решили сыграть ва-банк. Результатом их во всех отношениях рискованной игры вполне может стать гибель населения многих планет, включая и Парру, где просвещеннейшие будут обдумывать ситуацию – возможно, до той секунды, когда их сметет в небытие высвобожденная ядерным взрывом энергетическая волна.

– Надо рисковать,– сказал я Гилрою.

– А на Тартар мы с тобой не угодим волею Высшего Совета – из-за сих героических, но не санкционированных действий? – ухмыльнулся барон.

– Возможный вариант развития событий, но только в том случае, если мои братья неверно оценили ситуацию на Земле. А вот если братья правы и порки готовы взорвать Дорогу гельфов, то у нас с тобой, благородный барон, есть шанс окончить свои дни либо в огне, либо в Черной плазме, куда вынесет Вселенную взрывной волной.

– Замечательная перспектива! – согласился Гилрой.– Ну что ж, принц Алекс, давай рискнем. Я стану первым бароном на Эбораке, которому удалось пощипать порков!..

На разработку плана просто не было времени. Я принял решение атаковать Орланскую цитадель в лоб, а там – будь что будет!.. По моим прикидкам, в логове порков должно находиться не менее десяти тысяч охранников. У меня под рукой имелось два легиона пограничной стражи – Первый и Восьмой – общей численностью чуть меньше двух тысяч бойцов... При таком соотношении сил атаковать хорошо укрепленный замок рискованно, зато на нашей стороне была внезапность.

– А как же магическая защита? – напомнил мне Гилрой, поправляя висевший на поясе энергетический меч.

– Защиту беру на себя. Как и пролом в стене... Задача твоих дружинников – ворваться в брешь и захватить плацдарм.

– Да помогут нам на чужой планете эборакские боги!..

Магическую защиту я собирался прожечь испытанным способом – с помощью «слез Сагкха», доставшихся мне в наследство от моего предка Андрея Тимерийского. Я уже использовал это радикальное средство на планете Арбидон и не сомневался, что оно поможет и на Орлане.

Гилрой с уважением глянул на серебряный перстень с черными камнями, красовавшийся на моей руке, и одобрительно кивнул головой. Барон слышал, конечно, о Чернопалом и знал даже, почему князь Тимерийский получил свое странное прозвище. Именно «слезы Сагкха» в немалой степени поспособствовали возвышению моего доблестного предка и именно они сослужили ему хорошую службу в противоборстве с космической саранчой. Не было ни стен, ни магических оберегов, которые мой предок не смог бы прошибить своей мощной дланью, украшенной четырьмя черными камнями, подаренными младенцем из Черной плазмы.

Гилрой недаром выменивал у землян механические тележки, которых в его замке набралось не менее полусотни. Если не вся дружина барона, то значительная ее часть передвигалась по Эбораку со скоростью, ставившей в тупик потенциальных противников. Последние дни хитроумный Гилрой только тем и занимался, что обучал своих бойцов новой тактике штурма крепостей с применением технических средств, полученных от землян. Мне его идеи понравились, и я не возражал, чтобы он использовал отработанные приемы на Орлане, поскольку наш успех на этой планете во многом зависел от быстроты действий.

По Дороге гельфов машины катили дружинники. Особых усилий это не требовало, могучих рук хватало – так и экономилась «горючка».

Я знал, что станция гельфов расположена в паре километров от поркианской цитадели и за ее воротами ведется пристальное наблюдение. Свой расчет я строил на том, что порки – крайне высокомерные существа, на сто процентов уверенные в своем магическом и техническом превосходстве над остальными расами Вселенной. Вряд ли они пустят в ход весь свой арсенал против горстки придурков, которые по незнанию вздумали сунуться в замок, способный отразить нападение миллионной армии...

Едва мы ступили на орланскую почву, как я приказал своим легионерам залечь за ближайшие камни. Порки нас, конечно, сразу обнаружили и наверняка установили численность. Мне было важно, чтобы защитники цитадели не поняли, что их атакует регулярная часть. Мой легион формировался из лучших бойцов разных планет Светлого круга, а командный состав сплошь состоял из Героев-паррийцев, неоднократно отличавшихся в битвах. А вот дружина Гилроя очень напоминала по своему составу самую обычную разбойничью шайку, да и по нравственным качествам недалеко от нее ушла – не при бароне будь сказано... Именно поэтому я выставил баронское воинство на обозрение порков.

При подобных дерзких операциях важно не только замок захватить, но и вовремя ноги унести! Поэтому части своего легиона я приказал неотлучно находиться у ворот станции гельфов и ни в коем случае не дать себя оттеснить до нашего возвращения... Оставалось надеяться, что все мои помощники четко уяснили свои задачи – иначе налет на логово порков вполне мог закончиться конфузом.

За руль нашего «мерседеса» сел Калидис, зарекомендовавший себя во время тренировок умелым водителем. Я расположился рядом с дейрийцем на переднем сиденье, барон Гилрой с двумя телохранителями-глеками – на заднем. Остальным водителям приказано было завести двигатели и ждать. Сигналом для атаки станет вспышка пламени у стены замка. Примерно треть Гилроевых дружинников разместилась в машинах, всем другим приказано было атаковать бегом.

Калидис повел «мерседес» к замку на предельной скорости, выписывая по гладкой, как стол, местности немыслимые зигзаги. Конечно, я слегка искривил пространство, дабы не нарваться на какое-нибудь техническое новшество порков – типа пушки, стреляющей электрическими разрядами. Наши противники за долгую жизнь освоили многие приемы не только белой и черной, но и технической магии. Они никогда не стеснялись пользоваться своим арсеналом ни при обороне, ни при нападении... И все-таки я был почти уверен, что в одинокую механическую тележку порки стрелять не станут. Скорее всего, решат, что мы едем для переговоров...

Я не ошибся в своих предположениях: нас беспрепятственно пропустили к стенам замка, которые даже не окружал ров. Видимо, порки, целиком полагаясь на магические барьеры, сочли его излишним. Впрочем, стены грандиозного сооружения сами по себе внушали уважение. Если они и уступали стенам построенного циклопами Кощеева замка, то самую малость.

Гилрой, осмотрев вблизи громадный дворец порков, который скорее можно было назвать хорошо укрепленным городом, покачал головой. Кажется, он усомнился, что подобную защиту способны взломать «слезы Сагкха». У меня же времени для сомнений и размышлений не имелось. Я поднял правую руку, посоветовав своим спутникам закрыть глаза.

Чудовищно яркая вспышка – и в казалось бы несокрушимой стене замка порков образовалась огромная дыра с оплавленными краями. В пролом ринулись мы с Гилроем, сопровождаемые двумя глеками, трубившими своими хоботами боевой клич. Обернувшись, я успел заметить, что от ворот станции гельфов нам на подмогу стартовало полсотни машин. Домчать до замка они должны были в считаные секунды.

Со стен цитадели по приближающимся тележкам ударило несколько электрических разрядов, но искривленное пространство помешало стрелкам попасть в цель. Все-таки техническая магия – вещь весьма ненадежная, особенно при столкновении с магией черной. В дружине Гилроя служили опытные ребята, которых трудно чем-то удивить, тем более – напугать.

Мы с Гилроем и двумя глеками бежали по внутреннему двору роскошного сооружения, и нас пока никто не атаковал. Лишь у входа в главное здание защитники замка попытались поставить на нашем пути магический барьер, который я прожег «слезами Сагкха», заодно спалив и незадачливого мага. За спинами послышались крики, визг и трубные звуки набегавших людей, ресков и глеков. Гилроева дружина ворвалась в замок и стремительно растекалась по двору, практически не встречая сопротивления. Похоже, в поркианской цитадели не ожидали от нас такой прыти и просто-напросто растерялись. Выскочившую навстречу группу кузнечиков в сотню особей мы просто разметали по сторонам и порубили мечами.

Меня пугало не столько сопротивление защитников замка, сколько необъятность самого сооружения, где горстка моих легионеров могла просто-напросто раствориться. Распыление сил сыграло бы поркам на руку, ибо их дружина превосходила нашу по численности раз в пять. Я приказал легионерам держаться вместе и атаковать противника «сжатым кулаком».

Кузнечики, составлявшие, видимо, основу гарнизона цитадели, уже опомнились от неожиданности и густо повалили на нас изо всех щелей, потрясая энергетическими мечами. Надо отдать им должное, они очень умелые бойцы. К тому же имеют четыре руки и во время драки используют их на полную катушку, орудуя сразу двумя мечами, перебрасываемыми из клешни в клешню, что создает противнику массу неудобств.

Дабы не терять попусту легионеров, я вновь прибег к «Сагкховой слезе». Чудовищный язык пламени слизнул полсотни кузнечиков, а остальных обратил в бегство.

– Чернопалый! – пронесся по дворцу панический вопль, и этого было достаточно если не для победы, то во всяком случае для передышки.

Мне нужен был генерал Белов, но где искать землянина в этом огромном здании? Следовало захватить «языка» и «разговорить» его.

Повинуясь моему приказу, легионеры начали прочесывать здание, преодолевая редкие очаги сопротивления. Мне тоже пришлось несколько раз пускать в ход меч, но локальные стычки уже ничего не решали– если не весь замок, то значительная его часть находилась под нашим контролем. Дружинники Гилроя времени даром не теряли и уже приступили к «коллекционированию» забавных и ценных предметов, которых тут было великое множество.

– Мы обнаружили порка, принц Алекс,– отрапортовал легионер по имени Фелист.– Ну, то есть мы думаем, что он – порк.

Фелист был родом с планеты Арлакон и никогда в жизни не сталкивался с представителями этой загадочной расы. Впрочем, я и сам видел порков только однажды – когда в составе паррийской делегации вел с ними переговоры на Ирбене. Мне тогда едва исполнилось семнадцать лет. Древние старцы-мудрецы произвели на меня двойственное впечатление: с одной стороны, поражал воображение их интеллект, с другой – возраст, который ощущался в медленных, расслабленных движениях и в полном отсутствии эмоций, а возможно, и интереса к жизни...

Порк лежал в огромном кресле, которое слегка покачивалось из стороны в сторону, баюкая тщедушное тело, укутанное в пестрые одежды. По его морщинистому лицу трудно было определить реакцию на наше внезапное появление, но вряд ли он испытывал радость. Он не сделал навстречу нам ни единого движения – просто лежал и смотрел на нас огромными – в пол-лица – практически черными глазами.

– Ты – правнук Чернопалого, если не ошибаюсь? – спросил порк тихим бесцветным голосом.– Где-то я тебя видел?

– Возможно, мы встречались на Ирбене. Я – наследник Паррийского престола принц Алекс Оливийский.

– Разве клан Тимер настолько обеднел, что его представители решили поправить свои дела разбоем?– В голосе порка прозвучала насмешка.– Я удивлен, принц Алекс... Ты грубо нарушил договор, заключенный между порками и Высшим Советом Светлого круга. Если мне не изменяет память, ты присутствовал при его подписании и, следовательно, хорошо знаешь его положения... Мое имя Ираклус. Я – член Поркианской Коллегии Мудрых. Прими мой протест, благородный принц.

Кажется, подпись Ираклуса действительно стояла под заключенным обеими сторонами соглашением. И вроде он был на Ирбене – хотя я его не помнил. Это и немудрено: для обычного человека все порки – на одно лицо. Огромные головы, испещренные морщинами лица, тщедушные тела и ничего не выражающие глаза – вот и попробуй при таких приметах отличить одного от другого.

– Я отклоняю твой протест, почтенный Ираклус. Вы, порки, первыми нарушили договор и проникли на планету Земля, которая входит в сферу влияния Высшего Совета.

– Разведка на территориях друг друга ведется и нами, и вами, благородный принц. Это не повод для расторжения договора.

– Речь идет не о разведке, Ираклус, а о диверсии чудовищного масштаба. Нам стало известно, что вы, порки, задумали взорвать Дорогу гельфов и тем самым распахнуть дверь в Черную плазму. Это страшное преступление, и нет во Вселенной расы, которая вас не осудит. Думаю, и Сагкхам ваша активность вряд ли придется по вкусу. Вы станете изгоями в мире этом, но вряд ли и тот, другой мир, примет вас с распростертыми объятиями.

Ираклус молчал. Конечно, он мог отрицать очевидное, но счел это, видимо, ниже своего достоинства. Я впервые увидел, как огромные веки – морщинистые и ярко-желтые – прикрыли глаза. Еще не хватало, чтобы почтенный... точнее, непочтенный старец заснул во время нашего разговора!.. Но порк пролежал с закрытыми глазами совсем недолго – возможно, просто оценил создавшуюся ситуацию и пришел к каким-то важным для себя выводам.

– Сагкх разгадал наш план... – прошелестел Ираклус бесцветными губами.– Чертов младенец!.. Взрыв Дороги гельфов – всего лишь запасной вариант, подготовленный на всякий случай... Если бы не упрямство и глупость твоего брата, принц Алекс, то у нас не возникла бы необходимость прибегать к крайностям. К сожалению, этот юнец обвел вокруг пальца нашего резидента и выбрался из временной ловушки.

– Резидентом ты называешь Усладова?

– Он – наша гордость, наше обновление... Конечно, в нем пока много человеческого, но через несколько тысяч лет он превратится в истинного порка... Я и сам рассчитываю омолодиться, принц Алекс. Энергию для омоложения и созревания может дать Черная плазма. Мы неоднократно пытались ее получить, раньше нам это удавалось, но в последнее время везение от нас отвернулось. Сначала подвел Проклятый князь, а теперь в дело вмешались вы – его достойные потомки... Чтоб вас Сагкх всех побрал!

– И тебя не мучает совесть, порк, за те миллиарды жизней, которые ты готов принести в жертву своему бессмертию?

– Нет, принц Алекс. Когда живешь вечно, такие категории, как совесть, перестают для тебя существовать.

– Но смерти ты боишься, почтенный? – спросил я с усмешкой.

– Человеку не по силам убить порка,– чуть шевельнул пальцами Ираклус.– Мой череп способен выдержать удар энергетического меча. Что касается тела, то оно представляет собой подвижную субстанцию, не подлежащую умерщвлению. Даже если ты сумеешь его разрубить и разметать в разные стороны, кусочки найдут друг друга, сольются, примут нужную форму и соединятся с головой.

– Но тебя можно сжечь в огне, почтенный Ираклус!

– Разве что в адском,– равнодушно отозвался порк.

– Я имею в виду «слезы Сагкха». У тебя есть шанс, Ираклус, получить в полном объеме то, о чем мечтают твои соплеменники: энергию Черной плазмы – правда, в сильно концентрированном виде.

Ираклус дернулся. Расслабленное тело его собралось в резиновый мячик и буквально взлетело в воздух. Кажется, порк готовился нанести мне удар, но я опередил порка, подняв вверх правую руку. Злобный красный огонек вспыхнул в доселе абсолютно черных глазах и тут же угас. Каучуковое тело расслабилось, мягко опустилось в кресло и вновь бессильно растеклось по плоскости.

– Ты опоздал, потомок Чернопалого: мы все равно добьемся своего.

– Возможно, твои соплеменники и получат энергию для продолжения жизни, Ираклус, но тебе-то в том какая корысть? Ты станешь просто пеплом, и дверь в бессмертие закроется для тебя навсегда.

– Вынужден признать, что сила в этот раз на твоей стороне, человек... Что тебе нужно от старого Ираклуса?

– Мне нужны земляне, которых содержат в твоем замке.

– Всего-то? – В голосе порка послышалось удивление.

Оказывается, я был не прав, полагая, что эти отвратительные существа не испытывают эмоций. Страх за собственную шкуру им все-таки ведом! Более того, этот страх управляет их поступками, диктует цели, ради достижения которых они способны на любую подлость. Жалкое и порочное племя трусов, лишенное представлений о порядочности и благородстве! Раса шкурников, которые когда-то, возможно, были людьми!..

– И ради кого-то ты, человек, рисковал своей жизнью? Ты даже более глуп, принц Алекс, чем я думал... Неужели тебе не дорога собственная жизнь – такая до смешного короткая?

– Мы теряем время, Ираклус! Вместе с ним ты можешь потерять свое бессмертие.

– Я понял, принц Алекс. Пусть будет так, как ты хочешь...

Порк издал звук, похожий на свист. Кажется, отдал кому-то приказ... Я очень надеялся, что он будет услышан.

На Парре и на других планетах ходит много историй о невероятных способностях этих существ. И пусть не все в тех байках правда, но порки действительно многое умеют. Усилием воли они могут повелевать как живой, так и неживой материей. Их дворцы и прислуга – часть огромного организма, созданного искусственно, но от этого не менее совершенного, чем объекты природы. И управляет отстроенным огромная, похожая на тыкву голова! Именно из нее идут сигналы во все уголки личного дворца и именно в нее собирается информация о процессах, протекающих в грандиозном сооружении, про которое не сразу и скажешь со всей определенностью – живое оно или мертвое?.. Наверное, поэтому порки так не любят покидать свои жилища и перемещаться даже по родной планете – не говоря уж о планетах чужих! И то, что Ираклус с родного Поркиана перебрался на Орлан, говорит о его не совсем типичном для порка характере... Впрочем, Орлан настолько давно вошел в сферу влияния поркианской цивилизации, что считается, видимо, продолжением их родной планеты...

Возможно, в слабой и склонной к безделью душе образ жизни порков вызовет восхищение... А мне были неприятны и эти потерявшие совесть существа, и все, что их окружало.

– Зачем тебе такая многочисленная охрана, Ираклус, если ты не боишься ни энергетического меча, ни пули, ни веревки?

– В окружении этих существ я чувствую себя богом! Ведь они созданы нами, порками. Это семена, которые мы посеем на опустевших планетах, и есть надежда, что они дадут жизнеспособные всходы...

Самодовольный тип внушал мне отвращение. Он безусловно заслуживал наказания за свои бесчисленные преступления, но, увы, я не судья, и не мне выносить ему приговор, который он заслужил.

Ираклус сдержал свое слово. Не прошло и пяти минут, как его слуги ввели в зал около десятка людей, в которых я без труда опознал землян.

– Кто из вас генерал Белов? – спросил я.

От группы отделился худощавый человек невысокого роста и строго глянул на меня спокойными серыми глазами:

– Вы – принц Алекс Оливийский? Лейтенант Крюков рассказывал о вас.

Ответить мне помешал Фелист, вбежавший в зал с криком:

– Нас атакуют, благородный Алекс!

– А мне показалось, что мы договорились? – прищурился я в сторону встревоженного Ираклуса.

– Клянусь, я тут ни при чем! – воскликнул мой знакомец.– Я не единственный порк в цитадели, я отвечаю только за свой сектор!

– Это правда,– негромко сказал Белов.– Замок очень велик. По моим наблюдениям, здесь находится по меньшей мере два десятка порков.

Нам пора было убираться отсюда. Дело свое мы сделали. Защитники замка оправились от растерянности и наращивали давление на захваченный нами плацдарм. Они значительно превосходили нас численностью – рано или поздно это должно было сказаться на ходе боя.

– Я бы уничтожил зал с пентаграммами,– негромко подсказал мне Белов.– Он находится сразу же за стеной. И еще: Ираклуса следует либо убить, либо прихватить с собой. Он слишком много знает: чего доброго, успеет предупредить свою агентуру на Земле, что здорово осложнит нам жизнь...

Совет был дельным, и я им немедленно воспользовался. Язык пламени Сагкха прожег стену, прошелся по замысловатым рисункам, нарушив все магические сплетения... Теперь поркам придется изрядно потрудиться, прежде чем они сумеют восстановить связь с Землей и другими планетами, осуществляемую посредством пентаграмм.

– А если я откажусь идти с тобой, принц Алекс?– лениво повернулся в мою сторону Ираклус.

– Тогда придется убить тебя, почтенный порк. Это не доставит мне удовольствия, но совесть мучить не будет!

– Мы теряем время, принц Алекс,– сказал Белов.

Я поднял правую руку и направил ее на порка. Если бы он промедлил еще секунду, то она была бы последней в его жизни. Но Ираклус проявил прыть, которую трудно ожидать от существа, прожившего столь долгую жизнь. Сказать, что он подхватился на ноги, не могу, поскольку пола он не касался – просто парил на расстоянии вытянутой руки.

– Сохраняйте дистанцию, Ираклус,– предупредил я его.– Если попытаетесь скрыться, я вас мгновенно уничтожу...

Дружинники Гилроя и мои легионеры отступали в образцовом порядке, отдавая зал за залом наседавшим кузнечикам, число которых все увеличивалось. Видимо, из дальних секторов огромного здания прибывало подкрепление. Впрочем, несколько языков пламени Сагкха охладили пыл поркианских прихлебателей...

Быстрому отходу мешало барахло, которым Гилроевы головорезы разжились в поркианской цитадели. Бросать его они не собирались. С моей стороны было бы слишком несправедливо принуждать их к этому. В конце концов, они имели все права на добычу, захваченную с риском для жизни.

Наиболее жаркая схватка произошла во дворе. Здесь нас поджидало не менее тысячи кузнечиков, которыми управляли висевшие над нашими головами, словно воздушные шарики, порки. До сих пор я и не предполагал, что эти существа способны передвигаться таким образом! До налета на цитадель я вообще мало что знал о порках. Знакомство с почтенным Ираклусом открыло мне глаза на многое, и я надеялся, что оно будет продолжено с большой пользой для Светлого круга, ибо Ираклус наверняка владел самой разнообразной информацией.

Надо отдать ему должное: он не пытался бежать– особенно увидев, как я с помощью «слез Сагкха» буквально испарил двух управлявших боем порков. После столь недвусмысленной демонстрации силы бешеный натиск моих и Гилроевых легионеров дал результаты: кузнечики сочли за благо не мешать нашей ретираде. Прорубившись к пролому, дружинникисвалили «одолженное» у порков барахло в оперативно поданные Калидисом машины и продолжили отступление в пешем порядке.

Прикинув на глазок ценность захваченных сокровищ и выяснив потери, Гилрой пришел к выводу, что игра стоила свеч...

Я тоже был удовлетворен операцией. Первый и Восьмой легионы блестяще справились с поставленными задачами! С легким сердцем я выразил всем участникам атаки на поркианскую цитадель благодарность от себя и от имени Высшего Совета. Мои слова встретили одобрительным ревом и визгом, после чего мы благополучно покинули планету Орлан.

– Сколь долго вы собираетесь таскать меня за собой, принц Алекс? – спросил Ираклус, неслышно передвигавшийся в метре от моей правой руки.

– Я отпущу вас, как только будет завершена наша контрдиверсионная операция на Земле.

– Вы, следовательно, надеетесь на успех, благородный Алекс?

– Наш успех будет и вашим успехом, Ираклус. В противном случае вы сгорите вместе с нами...

Мне показалось, что порк усмехнулся. Утверждать, конечно, не могу, поскольку слабо разбираюсь в мимике этих своеобразных существ... Странно, неужели порк собирается выжить в аду, сотворенном при его непосредственном участии? Хотелось бы узнать, каким образом?

16

Земля. Москва. Рассказывает резидент паррийской разведки принц Ник Арамийский (он же Рыжий, он же князь Мышкин, он же Сынок)

Операция вступала в решающую фазу. Это мы с Василием поняли еще утром, когда на наши головы (в переносном, естественно, смысле) посыпались клоны беспокойной планеты Поркиан. Ночь – по официальной версии – мы провели в «трудах и заботах», а фактически – очень хорошо выспались. Наш бодрый цветущий вид отметил лично лжегенерал Белов, прибывший на конспиративную квартиру в полдень, дабы выслушать доклад «расторопных подчиненных» Онегина и Печорина, а также проинструктировать новых агентов, пребывавших в слегка очумелом состоянии. Еще вчера их не существовало в природе, а сегодня поутру они оказались на Земле, в несколько секунд напичканные информацией. Я сам подобрал им одежду и обеспечил документами. Так что к приезду лже-Белова они были абсолютно готовы к выходу в «большой свет».

Лжегенерал сначала пересчитал их по головам, потом сверился со списком и, кажется, остался доволен проделанной нами работой по адаптации клонов к земным условиям.

– Как обстоят дела на Эбораке? – строго глянул лже-Белов в нашу с Щегловым сторону.

Дела на Эбораке обстояли как нельзя лучше. Магическую защиту удалось снять, и замок Элубей взят штурмом доблестных поркианских наемников. Путь с Эборака на Землю открыт по самой надежной из дорог – Дороге гельфов. Вот-вот должны хлынуть неисчислимые полчища!

– Неисчислимые полчища нам, пожалуй, ни к чему,– задумчиво проговорил лже-Белов, явно обрадованный тем, что неприступная эборакская твердыня захвачена за одну ночь.

– Неплохо бы устроить заварушку на улицах столицы,– подсказал я генералу.– В суматохе смену местных кадров произвести проще.

– Пожалуй... – потер подбородок лже-Белов.– Но придется поставить в известность Усладова.

– Зачем? – удивился Василий.– Операцию провели вы, господин генерал, а вся слава достанется ленивому резиденту, который за столь долгое время так и не сумел обеспечить надежный плацдарм на Земле для приема сил. Не говоря уж о том, что он дважды проваливал операции на Эбораке!..

Критика резидента Василием была, что ни говори, нарушением субординации, но лжегенерал выслушал агента Онегина благосклонно: в словах подчиненного содержалась сермяжная правда!.. Как ни крути, а лже-Белов тоже человек – со всеми присущими нашей породе слабостями. Не суть важно – искусственно нас производят или мы появляемся естественным путем – все одинаково тщеславны и не хотим горбатиться ради незаслуженного возвышения собрата!..

– А куда вы дели принца Нимерийского? – вспомнил лжегенерал.

– Принц оглушен и взят в плен во время штурма замка Элубей! – быстро ответил Василий.– На него наложено магическое заклятие, и он не может нам помешать.

– Прекрасно! – просветлел ликом лже-Белов.– Я доволен вами, господа. Обязательно отмечу ваш вклад в успешное проведение операции на Коллегии порков...

Услышь Вик о своем пленении, Василию точно не поздоровилось бы! Это же придумать надо такое! Ну, сказал бы, что принц Нимерийский героически пал в битве!.. Хотя, пожалуй, эта версия еще хуже... Ладно, пусть пока брат условно побудет пленником темных сил. Главное, что на самом деле он свободен как птица!

– А этот... Крюгер... Нет – Крюков! – продолжил лже-Белов.– Что с ним?

– Крюков нами освобожден,– веско доложил Василий.– Но он, мягко выражаясь, немного не в себе. Крыша слегка поехала от впечатлений... Мы его накачали водкой и отправили домой отсыпаться. Думаю, через сутки очухается!

– Отлично,– кивнул головой лже-Белов.– Что предлагаете дальше?

– Перво-наперво,– вступил я,– берем под свой контроль параллельный мир – тот самый, где находится Кощеево царство и станция гельфов. Наши коллеги через тоннель, проделанный Соловьем для перегона машин, проникают в основной мир и устраивают здесь небольшую заварушку...

– А можно и большую! – поправил Василий.– Пусть местная власть запаникует. Пока они будут отбиваться от монстров, мы в спокойной обстановке все и провернем!

– Разумно,– согласился с планом лже-Белов.

– Есть пожелание, господин генерал... – вкрадчиво начал Василий.– Неплохо бы операцию по захвату Кощеева царства возглавить лично вам.

– Зачем?

– Мне знамение было свыше! С вами мы победим! – не растерялся под взглядом острых генеральских глаз агент Онегин.– Через полчаса поркианское войско двинется по гельфийской дороге с Эборака на Землю. Следовательно, через час десять минут мы должны встретить его у ворот станции гельфов... Как хотите, господин генерал, но времени ставить в известность резидента Усладова нет! Думаю, не поздно будет сообщить ему о вашем решении после того, как мы приберем к рукам Кощеево царство!..

По-моему, агент Онегин рассуждал вполне логично. Лже-Белов склонился к тому же мнению. Новых сотрудников опрашивать не стали, поскольку их знание оперативной обстановки было ниже всякой критики. Чтобы коллеги адекватно ориентировались в ситуации, предстояло немало потрудиться, загружая их мозги нужной информацией.

– Новичкам оставаться на месте! – распорядился лжегенерал звеневшим металлом голосом.– Господа Онегин и Печорин, следуйте за мной!..

Как мы и предполагали, лже-Белов прибыл не один. Его сопровождали десять охранников, рожденных, скорее всего, не на Земле. Каким бы олухом ни был «наш» генерал, но порки, разрабатывавшие операцию и кодировавшие людей для ее успешного проведения, предусмотрели если не все, то очень многое. Наверняка ребята с Поркиана натасканы не только в земных боевых искусствах, но и в магии. Повязать себя за здорово живешь они вряд ли позволят...

– Простите, господин генерал, а под какой вывеской работают ваши люди? – спросил я у лже-Белова.

– Охранная фирма «Гермес»,– небрежно бросил клон.

– У нас могут возникнуть проблемы с Соловьевой нечистью и при входе в тоннель между мирами, и у станции гельфов. Может, есть смысл увеличить эскорт? Обитатели Кощеева царства обладают немалыми магическими возможностями. Чего доброго, вздумают оказать сопротивление! Если они перехватят идущую с Эборака рать на выходе с Дороги гельфов, то могут нанести ей немалый урон!..

Лже-Белов счел мои опасения небеспочвенными. Использовав мобильник, он собрал под своей рукой полсотни хорошо тренированных бойцов – весьма внушительная сила!.. Глядя на стремительно увеличивавшийся поркианский потенциал, нам с Василием оставалось только головой качать, прикидывая в уме, какой дружиной хорошо обученных магов управляет резидент Усладов, если совсем недавно объявившийся на Земле лже-Белов имеет столько клевретов!..

Наше появление у гаража, используемого Соловьем для контрабандных операций, вызвало нешуточный переполох. Устрашенная количественным превосходством атакующих охрана и не подумала оказать сопротивление. Лишь какой-то оборотень-крысак пискнул что-то невразумительное вроде: «А по какому праву?!» – и тут же увял, когда ему сунули под нос удостоверение генерала Конторы... Соловей, похоже, предупредил свою нечисть, чтобы не вздумала связываться с местными правоохранительными органами, тем более демонстрировать свою магическую силу. Гараж нам открыли без лишних разговоров, после чего Соловьевы гвардейцы исчезли из поля зрения с поспешностью, достойной восхищения.

– Пока все складывается как нельзя лучше! – сказал я лжегенералу.

– Твоими устами да мед бы пить,– ответил за начальника агент Онегин.

Наш кортеж, насчитывавший более десятка машин, зарулил в гараж, чтобы через минуту, сдвинув в сторону тщательно замаскированную дверь, оказаться в параллельном мире, где не было даже намека на гарь и вонь, свойственные миру основному – с его чадящими трубами и прочими прелестями техногенной цивилизации.

– Ловко они устроились,– процедил сквозь зубы генерал Белов.

– Соловей бабки лопатой гребет,– подтвердил агент Онегин и, на мой взгляд, сделал это совершенно напрасно – по той причине, что не мог поркианский агент, находящийся на Земле всего несколько дней, настолько глубоко вникнуть в тонкости местной жизни. По счастью, озабоченный лже-Белов прокола не заметил.

До станции гельфов путь, надо сказать, неблизкий. Занял он не менее сорока минут. Впрочем, дорогу заасфальтировали. Затрудняюсь даже определить – с помощью магии Соловей ее сооружал или пригнал сюда технику из основного мира?.. В любом случае, здесь можно было без опаски развить скорость до двухсот километров в час – вполне достаточно, чтобы финишировать вовремя.

Машины остановились напротив разукрашенной иероглифами плиты. Лже-Белов первым выбрался на свежий воздух, подавая пример подчиненным. Вокруг – тишь да гладь да божья благодать... Разумеется, обитатели Кощеева царства и не думали на нас на-падать, строго на этот счет проинструктированные Соловьем. Я посмотрел на часы – самая пора Алексу подсуетиться. Мы свою часть задачи выполнили: доставили лже-Белова в укромное место, где ни он, ни его охранники-маги не представляли опасности для землян. Настал черед Алекса и Героев из его легиона продемонстрировать свои незаурядные бойцовские качества.

Каменная плита наконец дрогнула и словно растворилась в воздухе. Из проема на нас бросились воины с энергетическими мечами в руках. Числом они, пожалуй, не превосходили охранников лже-Белова, но уж конечно не клонам, недавно вылупившимся на белый свет, было противостоять испытанным во многих битвах Героям Парры! Энергетические мечи клоны, правда, обнажили и даже продемонстрировали неплохую выучку – на уровне талантливых новобранцев.

Лже-Белов в горячке решил прибегнуть к магии – да не на тех напал! Как говаривает в таких случаях Аркан Кенар, цитируя Александра Сергеевича Пушкина, «нас всех учили понемногу чему-нибудь и как-нибудь...» Крылатое выражение великого поэта в самый раз подходило клонам и их не шибко мудрому командиру.

Я тоже обнажил меч. А Василий от схватки уклонился, пробормотав себе под нос: «На фига мне это надо?.. Это не с Сагкхом в подкидного дурака играть»... Справедливости ради надо отметить, что у Щеглова меча не было. Да и вообще – не его дело «мочить» и вязать поркианских агентов!..

Драка закончилась буквально через пять минут. С обеих сторон обошлось без потерь – по той простой причине, что силы бойцов были слишком неравны. Героям не составило особого труда обезоружить своих противников и связать их крепко-накрепко веревками, наложив поверх уз еще и магические заклятия.

Лже-Белова пленил лично мой брат Алекс Оливийский, но я сомневаюсь, что сие деяние зачтут ему как подвиг: не та фигура!..

В суматохе я тоже едва не «отличился», но вовремя сообразил, что передо мной хоть и Федот, да явно не тот! Иными словами, я чуть не пленил настоящего Белова, который после непродолжительного отсутствия вернулся на Землю... Смешно, конечно, но не настолько, чтобы хвататься за живот и дрыгать ногами– как повел себя Василий. Хотя, возможно, это у него было нервное. Все-таки человек он относительно мирный, и вид ста мужиков, устрашающе размахивавших мечами, негативно подействовал на его самочувствие. Впрочем, вооруженных бойцов теперь осталось только пятьдесят, а их противники стояли в стороне и косили на победителей злыми глазами.

К своему изумлению, я обнаружил на поле боя еще одного странного типа, про которого Алекс небрежно сказал:

– Это порк по имени Ираклус. Не могу обещать, что он будет нам помогать, но надеюсь, что не помешает.

Характеристика, данная большой тыкве с хиленькими ножками, мне не понравилась. Я слышал о порках, что они – великие маги. Очень может быть, что Ираклус превосходит в этом виде искусства всех нас вместе взятых!

– Не исключаю,– подтвердил мой брат.– Но если порк попробует подстроить нам пакость, то она будет последней в его долгой жизни.

– Хватит меня запугивать, благородный принц! – возмущенно запищала тыква с глазами.– Я дал вам слово! К тому же не испытываю ни малейшего желания умереть на этой захудалой планете!..

Оказывается, порк боялся «Сагкховых слез», красовавшихся на указательном пальце моего брата. Это наша семейная реликвия, к которой мы прибегаем крайне редко. В данном случае ее применение, на мой взгляд, было оправданным: ведь речь шла о судьбе человеческой цивилизации!

– Калидис, забирай пленных,– обернулся в сторону станции гельфов Алекс.

Из тоннеля выступил расторопный человек с хитрым и насмешливым лицом, по которому я без труда определил дейрийца. О Калидисе я слышал и от Соловья, и от Вика – так что не очень удивился его присутствию здесь. Ближайшего помощника Гилроя сопровождал десяток глеков, вполне годившихся на роль конвоиров.

– Доставишь клонов на Эборак,– приказал дейрийцу Алекс.– И глаз с них не спускайте!

– Я бы все-таки допросил хотя бы вот этого... – Настоящий Белов кивнул головой на своего двойника, на лице которого страх мешался со злобой.

– Думаю, бесполезно,– сказал Алекс.– Порки наверняка закодировали их на случай провала... Я прав, Ираклус?

– Это обычная практика,– подтвердил порк.– В ближайшие месяцы клоны не произнесут ни слова. А потом зафиксированная в их мозгах информация никому не будет интересна...

Скорее всего, так оно и есть... Я, признаться, поначалу удивился, почему плененные никак вслух не выразили своего отношения к господам Онегину и Печорину. Ведь, с их точки зрения, мы с Василием заслуживали самого решительного осуждения – вплоть до нецензурщины! Тот же липовый Белов буквально прожигал нас глазами, но не издал ни звука. По-моему, он так и не понял, что перед ним не искусственные создания порков, запрограммированные на верность хозяевам, а мыслящие и способные на оригинальные поступки люди... Его, конечно, проблемы.

– Вам, господин Белов, придется полагаться только на собственную интуицию и здравый смысл, играя поркианского агента,– сказал Алекс.– Прямо скажу, задача у вас не самая легкая, ибо Усладов невероятно хитер и обладает нюхом мага высокой квалификации.

– Усладов – уникум! – пискнул порк.– Вам с ним не справиться!

– Ну, это мы еще посмотрим! – напрягся Василий.– Я, между прочим, тоже маг не из последних...

Претензия землянина на магическое величие, видимо, позабавила порка: Ираклус закудахтал и задергал конечностями... Зря, между прочим, он так веселился, поскольку человек, за одну ночь обобравший все московские казино, заслуживает уважения...

– В первую очередь нам следует убедить Усладова, что все идет по плану,– сказал я.– Дело в том, что лже-Белов и резидент, мягко говоря, не очень доброжелательно настроены по отношению друг к другу. Не исключено, что Усладов приставил соглядатаев к своему ненадежному помощнику, которым поручил наблюдать, как лжегенерал и два его подручных Онегин и Печорин выполняют поставленную задачу.

– Что вы предлагаете? – покосился в мою сторону Белов.

– Предлагаю похитить тех десятерых земных деятелей, которых нам поручено заменить на клонов. Выполнив свою часть задачи, сможем поехать к Усладову для доклада и координации дальнейших действий.

– Вы полагаете, что это легко сделать? – нахмурился Белов.

– Проще простого,– усмехнулся Василий.– Земная охрана магам не помеха...

Алекс нас с Василием поддержал, и генерал Белов, в данном случае представлявший земную Контору и, следовательно, обладавший правом решающего голоса, неохотно согласился. В роли похитителей решили задействовать прибывших с Алексом Героев-паррийцев, которые внешне не отличались ни от клонов, ни от землян. Оставалось только переодеть их в камуфляж: в нем так любят щеголять земные охранники!..

Наше возвращение в основной мир прошло без приключений. Даже если за нами кто-то и наблюдал, скорее всего, ничего подозрительного не заметил: въехало в огромный ангар около десятка машин, набитых камуфлированными амбалами,– столько же спустя примерно час из того же ангара и выехало. В первой машине сидели те же лица. Только Белов теперь был настоящим.

У паррийцев похищение земных сановников особых затруднений не вызвало. Поставили барьеры невидимости, усыпили объекты и спокойно вынесли их из помещений мимо зевавших во весь рот охранников. Не прошло и получаса, как на конспиративной квартире собралась довольно солидная компания двойников, очумело смотревших друг на друга. Клоны помалкивали, а земляне выражали решительный протест генералу. Возмущались, надо признать, вполне обоснованно, но, на мой взгляд, излишне эмоционально. Особенно пыжился молодой и продвинутый сотрудник президентской администрации, давно и хорошо знавший Белова.

– Ты нам тут волну не гони! – цыкнул на расходившегося администратора шофер Василий.– Объясни лучше, откуда у тебя взялся брат-близнец и почему в твоей биографии ничего о нем не сказано?!

– Позвольте! – взвился с дивана продвинутый сотрудник.– Какой еще близнец?! Это провокация!

– Вы что же, отрицаете свое сходство с этим человеком? – вежливо полюбопытствовал я.

– Вы тоже похожи на известного актера Мышкина! – не остался в долгу сотрудник администрации.– И что с того?

– Ничего. Ведь я и есть тот самый Мышкин.

– А я, к вашему сведению, Петр Васильевич Семенов! Вот мои документы!

– Это я Семенов, а не вы,– вмешался в наш диалог с сотрудником администрации клон.– Вот и документы.

Растерявшийся скандалист взял из рук претендента на место под солнцем паспорт и сравнил его со своим. Естественно, совпало все – вплоть до последней запятой, не говоря уж о фотографии!

– Не понимаю, Анатолий Иванович,– обратился он к Белову.– Мы же с тобой сто лет знакомы!

– Твое счастье, Петр Васильевич... – вздохнул Белов.– Обращаюсь к вам, господа, с настоятельной просьбой хранить молчание обо всем, что вы здесь увидите и услышите. Это, кстати, в ваших интересах.

Наступил самый ответственный момент операции. Нам требовалось избавиться от клонов, которые отнюдь не горели желанием возвращаться на породившую их планету Поркиан. Мы решили пойти им навстречу – поскольку их преждевременное появление могло насторожить порков, которые наверняка бы заподозрили, что операция на Земле разворачивается не совсем так, как задумывалась. Именно поэтому, по предложению Алекса, мы собрались раскидать клонов по обитаемым планетам, предварительно стерев из их мозгов информацию, отвечающую за идентификацию личности.

В принципе, ничего сложного в находившемся на конспиративной квартире мыслекорректоре порков не было. Действовал он почти как обычный земной компьютер. Следовало всего лишь надеть на клона шлем, напоминавший мотоциклетный, и произвести необходимые манипуляции с клавиатурой. Клон получал новое имя и новую цель – вполне достойную и благородную. Потом в его мозги записывалось название планеты, где отныне ему полагалось безвыездно проживать. После чего перевербованный, если так можно выразиться, агент вставал в центр пентаграммы и через мгновение исчезал, сопровождаемый удивленными возгласами землян.

– Черт знает что! – выразил общее мнение экспансивный Семенов.– Кто вам дал право проводить опыты над людьми?! Я доложу об этом президенту! Даром тебе это не пройдет, Белов!

– А где вы видели людей? – ухмыльнулся Василий.– Это же фантомы. Объемное ваше изображение, Семенов.

Государственные деятели переглянулись, а вопрос задал все тот же сотрудник президентской администрации:

– Секретные технологии?

– Я тебя предупредил, Петр Васильевич,– веско сказал Белов.– Не задавай лишних вопросов! Президенту ты, конечно, можешь доложить, но я бы не стал с этим торопиться. Мы находимся пока еще на начальной стадии разработок в очень интересной научной сфере. Не смею больше задерживать, господа. Охрана ждет вас у подъезда.

– А как мы вообще сюда попали? – спросил кругленький господин небольшого роста, числившийся, кажется, в военном ведомстве.

– Да... – протянул Василий с нажимом.– Странные люди нами управляют! Случается, сами себя не помнят... Пить надо меньше, товарищ!..

Совет Щеглова поверг присутствующих в смущение. Больше никаких вопросов к генералу Белову не последовало. Сановники и чиновники быстро сориентировались в ситуации и стали уверять друг друга, а заодно и кругленького господина из военного ведомства, что приехали сюда конечно же по собственному почину, получив приглашение генерала. Что до научного опыта, то, надо признать, он завершился вполне успешно. Работы в этом направлении, безусловно, следует продолжать...

– Благодарю вас, господа, за высокую оценку наших скромных усилий! – любезно распрощался с «гостями» генерал Белов.– Думаю, это не последняя наша встреча...

Если отпущенных господ и смутили обшарпанные стены видавшего виды московского дома, то вслух своего мнения они высказывать не стали. Слегка тревожили их провалы в собственной памяти, но выстроившиеся у подъезда солидные лимузины и знакомые лица водителей и охранников быстро вернули им утраченное чувство реальности... Надо полагать, усладовские соглядатаи остались довольны устроенным нами представлением.

– Самое время нанести визит Валерию Викторовичу,– сказал я генералу.– В качестве охранников с вами пойдут паррийцы. Усладов их в лицо не знает. Думаю, все обойдется...

Меня, честно признаюсь, мучили сомнения. В конце концов, мы могли только догадываться о планах Усладова, а все нити заговора он держал в своих руках и в любую минуту мог переиграть ситуацию в свою пользу. Я, например, не был уверен, что у порков нет в запасе еще какого-нибудь сюрприза и что основной план их строится исключительно на провоцировании ядерного противостояния. Возможно, у них имелся и другой «запал», способный вызвать взрыв на гельфийской дороге. Уж не говорю о том, что порки могли если не украсть ядерную бомбу, то во всяком случае создать некое ее подобие: технологически это не представляло для них большой проблемы.

– Какие могут быть сомнения? – пожал плечами Ираклус, который до сих пор отсиживался на кухне.– Если бы нам удалось взять под свой контроль два участка дороги – от Орлана до Эборака и от Эборака до Земли – мы, естественно, доставили бы на Землю необходимые компоненты или ядерную бомбу целиком.

– А почему бы не взорвать заряд прямо на Орлане? – спросил я Ираклуса.– Эту планету вы все равно потеряете – зато никаких хлопот со Светлым кругом и земными спецслужбами!

– К сожалению, взрыв на Орлане не даст ровным счетом ничего,– вздохнул порк.– По нашим расчетам, в этом случае разрушится лишь небольшая часть гельфийской дороги, а вот обратная волна может накрыть и Поркиан!.. Идеальным для диверсии местом является Земля: она находится в самом центре гельфийской дороги и именно к ней сходятся все нити гигантской паутины, которой оплели Вселенную ваши зловредные предки...

В моем кармане опять заиграл марш Мендельсона, и я схватился за телефон. Звонил Вик. Он расположился возле офиса Усладова и внимательно следил за тем, что там происходит. По его словам, операция началась. К логову поркианского резидента потянулись машины, из которых выходят весьма солидные люди. Самое время нам было включаться в игру. Точнее, подключить к ней генерала Белова, выступавшего в роли поркианского агента. Паррийскую охрану возглавил Алекс, в задачу которого входило обеспечить отступление Белова, если поркианский резидент его разоблачит.

– А кино? – вспомнил вдруг Василий.– Алекс снимался в «Царевиче Елисее». Усладов наверняка фильм видел.

– Не будет Усладов присматриваться к простому охраннику,– махнул рукой мой старший брат.– Мало ли в этом мире похожих людей?..

К сожалению, приходилось рисковать, поскольку кроме Алекса послать к Усладову было некого. Его Герои-паррийцы на Земле оказались впервые и без умелого руководства легко могли попасть впросак. Принц Оливийский передал мне перстень со «слезами Сагкха» и беспокойного порка, с которого я не должен был спускать глаз.

Через десять минут мы прибыли к знакомому офису. Генерал Белов в сопровождении паррийцев отправился к Усладову, а мы с Василием, прихватив порка Ираклуса, втиснулись в машину Вика. Говорю «втиснулись», потому что в ней уже сидели трое: сам посол по особым поручениям, лейтенант Конторы Федор Крюков и агент паррийской разведки Аркан Кенар, старательно отрабатывавший свою зарплату.

– Странная складывается ситуация,– сказал мой брат.– Федор утверждает, что порки назначили его на роль Адама.

– И не просто порки,– усмехнулся Крюков,– а вот этот самый Ираклус, что сейчас болтается у окна, привлекая внимание прохожих...

Порка я действительно в машину не взял: во-первых, и так тесно, а во-вторых, я не исключал подлости с его стороны и не собирался вместе с коварным Ираклусом сжигать доблестных агентов.

– Как же так, почтеннейший? – высунул голову в окно Крюгер.– А Мара вам поверила!

Порк промолчал – то ли ему нечего было сказать в ответ на предъявленное справедливое обвинение, то ли он огорчился по поводу самого Крюкова, оказавшегося агентом ненавистных ему людей.

– Мы фиксируем всех входящих к Усладову и выходящих от него. Вот взгляни... – Вик протянул мне целую пачку фотографий.– Возможно, тут есть ваши с Василием знакомые...

Кое-кого из запечатленных я действительно узнал. О Василии и говорить нечего: он назвал более десятка высокопоставленных деятелей как правительства, так и президентской администрации. Я не исключал, что кое-кого Усладову даже похищать не пришлось – по той простой причине, что со многими из них он был лично знаком. Эти люди могли просто откликнуться на приглашение известного предпринимателя и приехали поздравить его, скажем, с юбилеем... Да мало ли под каким предлогом можно заманить людей в ловушку?.. Между прочим, среди посетителей Усладова обнаружился и нефтяной магнат Казюкевич.

– Не понял,– покачал головой Василий,– зачем ему понадобилась менять Казюкевича на клона? Ведь Костя не имеет отношения к ядерному оружию... И с Усладовым вроде в хороших отношениях.

И тут меня осенило! Словно щелкнуло что-то в мозгах – и завеса спала. Именно Казюкевич – ключевая фигура в планах Усладова! Точнее, не сам магнат Костя, а здание его офиса, построенное Каронгом вокруг созданной сто лет назад Сагкхом пентаграммы, позволяющей передвигаться не только в пространстве, но и во времени!..

– А ведь Ираклус не обманул твою Мару,– усмехнулся я, обращаясь к Крюкову.– Да и тебя, пожалуй, не обманул, если ты, конечно, успел вступить с ней в интимную связь.

– При чем тут это? – запротестовал смутившийся Крюгер.

– Временные парадоксы... – пояснил я.– Если Мара забеременела, то отец будущего ребенка не может просто так исчезнуть из этого мира – в отличие от нас, не согрешивших или согрешивших не с той.

– Ты что несешь, Никита? – удивленно глянул на меня Аркан, обеспокоясь психическим здоровьем работодателя.– Куда мы можем исчезнуть и с какой стати?

– Дело в том, что Усладов решил взорвать бомбу в прошлом,– пояснил я Кенару и всем присутствующим.– Ядерный взрыв разрушит Дорогу гельфов. Огромный выброс энергии уничтожит жизнь на очень многих планетах, включая Землю. Поскольку это случится еще до нашего рождения, то окажется, что все мы, включая и жителей Москвы, исчезнем, словно нас никогда и не было! Ведь получится, что мы появились на свет от несуществовавших родителей, которых, в свою очередь, родили наши несуществовавшие бабушки и дедушки! И так далее... Стоять!

Приказ относился к порку, воздушным шариком парившему у окна. В этот момент он попытался сделать резкое движение. К счастью для себя, порк вовремя опомнился, ибо через мгновение его бы не стало – я не собирался миндальничать с врагом рода человеческого.

– Браво! – сказал Вик.– Что значит разведчик, наделенный мозгами!.. На месте Высшего Совета я произвел бы тебя в магистры и оставил здесь вечным резидентом!..

Последнее предложение я воспринял как шутку, а в остальном мне было приятно, что брат столь высоко оценил мои умственные способности. Профессия резидента таит в себе массу негативных моментов, однако, что ни говори, бывает и на нашей улице праздник! Хотя и специфический, ограниченный рамками конспирации, тем не менее он приносит удовлетворение измученной переживаниями душе.

– Если я тебя правильно понял, Никита,– нахмурился Федор Крюков,– то в результате этого взрыва Земля погибнет еще тысячу лет назад?

– Земля не погибнет – просто человечество вымрет. Как вымерли динозавры или мамонты.

– Поздравляю, товарищ Адам! – не удержался от ехидного замечания Кенар.– Завидная карьера для лейтенанта Конторы!.. Надо признать – из Машки получится потрясающая Ева! Будете рожать мальчиков, шагающих строем, и девочек, летающих на метлах. Красота!

– Какая же ты сволочь, Ираклус! – произнес не на шутку расстроенный Крюков.– Я до сих пор считал, что чем дальше цивилизация продвигается по пути прогресса, тем гуманнее она становится.

– Энергия Черной плазмы означает для нас жизнь, а ее отсутствие – смерть! – огрызнулся порк.– Можешь ты это понять, глупый человек? Вы ведь не хотите умирать. И мы в этом смысле ничем от вас не отличаемся!.. Почему я должен быть человеколюбом в ущерб вполне естественному для меня порколюбию?..

Вступать в спор с вселенским эгоистом я не собирался. Да на это и не было времени. Требовалось во что бы то ни стало остановить Усладова – то есть сорвать его операцию. По моему мнению, следовало немедленно захватить офис Казюкевича и с помощью «слез Сагкха» уничтожить пентаграмму, пронзающую время...

– Вряд ли это выход из положения... – покачал головой Вик.– Скорее всего порки предусмотрели и третий вариант. Если не удастся протащить ядерную бомбу в прошлое, ее взорвут в настоящем – с теми же разрушительными последствиями...

Вероятно, брат прав... Порки, надо отдать им должное, большие мастера многоходовых комбинаций!.. Конечно, с помощью генерала Белова мы можем перекрыть Усладову доступ ко всем без исключения ядерным зарядам, хранящимся на территории России, но ведь ядерное оружие есть не только в этой стране. К тому же поркианский резидент и сам способен, опираясь на земные технологии и уйдя в подполье, изготовить бомбу... Вне сомнения, такой ход событий порки тоже рассчитали.

– Что ты предлагаешь?

– Надо дать Усладову бомбу! – отозвался мой мудрый брат.– Зачем заставлять поркианского резидента попусту ноги бить?

– С ума сошел?! – не удержался от комментария Василий.

Он, конечно, погорячился. Вик если и сойдет когда-нибудь с ума, то лишь после того, как нормальных людей во Вселенной не останется... Я просек его мысль сразу! Да и Федор Крюков (вот она – агентурная выучка!) тоже быстро сообразил что к чему и предложил способ реализации идеи Вика. Вариант Крюкова рассмотрели со всех сторон и одобрили все присутствующие, включая несдержанного Василия. Засим Фреди Крюгер покинул салон и в сопровождении Аркана Кенара направился в офис...

Вик включил приемник, о котором мы, увлеченные разговором, откровенно говоря, подзабыли, а потому и не сразу врубились в шедшую в усладовском кабинете дискуссию. Микрофон лежал в кармане пиджака Белова, так что слышимость была приличной. Конечно, Усладов тоже мог воспользоваться земной техникой и заглушить сигналы, но ему, похоже, и в голову не пришло заподозрить родного поркианца в использовании средств земной техномагии. Еще одно подтверждение тому, что поркианский резидент не догадывается о совершенной нами подмене лже-Белова на Белова настоящего... В принципе, время позволяло уцелевшим после налета на Орлан легионеров Алекса поркам поставить Усладова в известность о случившемся там прискорбном событии. Но очень может быть, что в орланской цитадели не связывали этот налет с проводившейся на Земле операцией. Скорее всего там даже не заметили исчезновения какого-то землянина, переживая по поводу Великого Ираклуса, который, как мне показалось, с интересом прислушивался к доносящимся из приемника репликам.

– Я возмущен вашими действиями, господин Белов! – хрипел и визжал Усладов.– Вы ослушались моего приказа!..

Возможно, хрипы и повизгивания следовало отнести на счет приемопередающего устройства землян, но не приходилось сомневаться, что поркианский резидент был недоволен действиями своего помощника, проведшего на Земле без году неделю.

– Я действовал в рамках инструкций, полученных на Поркиане,– спокойно ответил Белов.– Меня удивляет ваша реакция, господин Усладов. Вы только планируете захват станции гельфов, а я ее уже захватил! То есть выполнил ту часть операции «Подмена», которую возложили лично на меня! А вы пока не можете внятно объяснить мне дальнейший план действий! Я и мои люди ждем указаний, господин резидент, а не упреков и поучений!..

Отповедь была, что называется, по существу. Судя по примирительному бурчанию, Усладов это осознал... Меня, честно говоря, больше волновали не реплики поркианского резидента (план его действий в общих чертах мы раскрыли), а условный сигнал от Кенара.

Вдруг Усладов раздраженно спросил:

– Это еще что за тип?

– Мой муж... – ответил женский голос, принадлежавший, похоже, той самой Маре, о которой мы были наслышаны.– Его благословил в Адамы сам Великий Ираклус!.. У вас свои задачи, Усладов, а у нас – свои.

– А второй?

– Аркадий Канарейкин. Работаю на господина Белова...

Начиналось то, чего мы с таким нетерпением ждали. Оставалось надеяться, что артист Кенар достойно сыграет придуманную ему роль. Прямо скажу, чрезмерных усилий она не требовала. Важно было только не вызвать подозрений у резидента Усладова. Пока в голосе Кенара не чувствовалось и тени волнения.

– Где-то я тебя видел... – произнес с сомнением Усладов.– Ах, да! В «Кощеевом царстве».

– Я заслан в окружение Соловья прямо с Поркиана,– мгновенно нашелся Кенар.

– Вы обязаны были представиться мне!

– Никак нет! – возразил нахальный Кенар.– Мне приказали работать в автономном режиме до появления господина Белова.

– Вы меня удивляете сегодня, Валерий Викторович,– послышался раздраженный голос генерала.– Неужели для вас новость, что нас всех проверяют? Это разумно, поскольку дело, которому мы служим, требует предельной осторожности. В конце концов, поркам виднее, кого и как контролировать.

– Разрешите доложить, товарищ генерал, ваше приказание выполнено! – бодро встрял в разговор руководителей Кенар.– Удалось получить заряд необходимой мощности!

Слова Канарейкина явились сюрпризом не только для резидента Усладова, но и для генерала Конторы. Мы рассчитывали, что многоопытный Белов правильно отреагирует на слова своего агента, и не ошиблись в предположениях.

– Благодарю за службу!

Усладов не сразу откликнулся на прозвучавшие реплики – видимо, переваривал только что полученную информацию. А возможно, досадовал на то, что в столь важном деле его опередил не очень симпатичный ему человек.

– Опять самовольничаете! – не слишком любезно буркнул наконец Усладов.

– Но позвольте! – возмутился Белов.– Эту задачу поставили передо мной на Поркиане! И здесь, на Земле, я получил точно такой же приказ от вас! Мои агенты оказались расторопнее ваших, господин Усладов, но это не имеет ровным счетом никакого значения. Главное – задача выполнена!.. Кстати, во избежание провала я бы приостановил операцию «Подмена», поскольку результат достигнут. Или у вас есть на этот счет иные соображения, господин резидент?

– Я остановлю операцию не раньше, чем собственными руками ощупаю ваш подарок, господин агент.

– Как вам угодно, господин Усладов. Куда прикажете доставить заряд?

– В офис Казюкевича.

– Разрешите выполнять?

– Выполняйте, господин Белов. И помните: никакого самоуправства впредь я не потерплю! А о вашем поведении будет доложено руководству! Мне кажется, что на Поркиане недоработали с вашими мозгами!..

Последнюю фразу резидент произнес вполголоса. Судя по всему, генерал Белов сделал вид, что ее не расслышал... Собственно, она вообще не имела к нему никакого отношения, поскольку он на Поркиане не был и не подвергался воздействию тамошних манипуляторов.

Генерал благополучно покинул усладовский офис в сопровождении своей надежной охраны, и я вздохнул с облегчением. Пока что все шло по плану, и мы имели большие шансы на успех...

Надо полагать, жители ничем не примечательного с виду московского дома были крайне удивлены оживлением, которое царило сегодня в их всегда таком спокойном дворике. То и дело сюда прибывали машины – преимущественно иномарки; из них выходили люди – весьма и весьма значительные, если судить по внешнему виду. Они заходили в первый подъезд, потом дружно его покидали. Уезжали куда-то, снова возвращались, без конца хлопали дверью подъезда, тревожа ни в чем не повинных мирных обывателей непрекращающейся суетой... Никто и не подозревал, что здесь вершатся великие дела и решается вопрос глобального масштаба – быть Вселенной или не быть?..

Генерал Белов остался страшно недоволен нашей, как он выразился, самодеятельностью. Волю своим чувствам он дал на конспиративной квартире, куда мы вернулись после разговора с Усладовым:

– Вы хоть соображаете, что натворили?! Где я возьму ядерную бомбу?! Не говоря о том, что передавать ее в руки Усладова – чистое безумие!

– Скажите, господин генерал, земные спецслужбы способны арестовать и изолировать резидента пор-ков?– спокойно спросил Вик.

Ираклус, которого я вновь передал под опеку Алекса, противно хихикнул. Белов задумчиво теребил подбородок. Прибывшие на подмогу генералу майор Кочубинский и старший лейтенант Пантюхин тоже не торопились лезть поперед батьки в пекло.

– А вы? – ответил вопросом на вопрос слегка успокоившийся Белов.

– Попробовать можно,– вздохнул Алекс.– К сожалению, нельзя гарантировать, что задержание поркианского агента не повлечет за собой многочисленных жертв среди местного населения. Скорее всего, мы с ним справимся. Но Усладов – маг высшей категории! Он способен спалить и разрушить полгорода...

Белов недоверчиво покосился на развалившегося в кресле Ираклуса. Тот в ответ издевательски развел руки:

– Усладов – наша гордость, дорогой землянин. Сделан, можно сказать, на перспективу – с применением последних достижений в области генной инженерии. Даже я не знаю всех его возможностей!..

Слова Ираклуса убедили Белова гораздо больше, чем наши с Виком обоснованные предположения. Увы, против нас была наша молодость: генерал никак не мог представить, что в лице юнцов имеет дело с весьма профессионально подготовленными людьми.

– Нужна не ядерная бомба, а ее оболочка. Без начинки... – продолжил Вик.

– Где я достану макет бомбы за столь короткое время? – пожал плечами генерал.

– По-моему, в военном музее есть... – подсказал Крюков.– Можно, наверное, договориться.

– У музейщиков зимой снега не выпросишь,– покачал головой Кочубинский.– Они же удавятся за свой экспонат. На одни согласования уйдут месяцы!

– Значит, придется изъять силой,– усмехнулся Алекс.

– А вы уверены, что Усладов настолько глуп и не отличит макет от настоящей бомбы?

– Конечно отличит – если дать ему на это время. Но мы его поставим в цейтнот и заставим действовать в спешке,– сказал я.– Кроме того, через прессу пройдет деза, что с одного воинского склада похищена ядерная бомба.

– Я вас умоляю, молодой человек! – возмутился Белов.– Вы хоть соображаете, какой поднимется шум! До президента дойдет! Нам всем тогда не сносить головы!

– А мы-то тут при чем? – возразил я.– Пусть спрашивает с прессы. Мало ли какие фантазии приходят этим ребятам на ум?.. Ну что, звонить журналисту Атасову?

Генерал Белов ответил не сразу: видимо, анализировал ситуацию, оценивал шансы на успех. Мы его не торопили: ответственность, которую он на себя брал, была нешуточной!.. Впрочем, в случае провала нашего хитроумного плана пострадают все – и правые, и виноватые, а отвечать за промах и взыскивать за него будет некому. Наверное, Белов пришел к тем же выводам. После почти двухминутного молчания он решительно махнул рукой – действуйте!..

Чтобы проникнуть в музей, паррийским Героям не потребовалось прилагать особенных усилий. Иное дело – макет дурацкой бомбы, сделанный в натуральную величину и обладавший чудовищным весом. Изъять его из музея без применения технических средств не представлялось возможным. Именно поэтому акция носила силовой и скандальный характер.

Ражие парни в камуфляже и масках ворвались в учреждение, самым хамским образом положили на пол охрану и служителей, подогнали технику и с помощью кара погрузили махину в грузовик. Командовал парадом вампир Фреди Крюгер, в исполнителях ходили паррийские и земные спецназовцы... На операцию ушло не более десяти минут! После чего к директору музея без масок и с удостоверениями в руках явились майор Кочубинский и старший лейтенант Пантюхин, строго-настрого запретившие всем распространяться о пропаже экспоната до той поры, пока не поступит добро из Конторы, которая взяла расследование инцидента на себя.

Сотрудники военного музея оказались людьми дисциплинированными и предписаний офицеров спецслужб не нарушили. Однако информация о похищении бомбы – правда, в сильно искаженном виде – в прессу все-таки попала. Для этого мне, между прочим,пришлось затратить немало усилий и еще больше денег. Не осуждаю телевизионщиков за корыстолюбие – случай-то экстраординарный! Тот же Эдик Атасов сопротивлялся соблазну целых полчаса и внял нашим увещеваниям лишь после того, как генерал Белов показал ему свое удостоверение и заявил, что делается все исключительно для блага государства и в интересах земной цивилизации.

После благословения высокопоставленного сотрудника Конторы телевизионщики дали волю своим виртуальным натурам. Хай поднялся такой, что очень скоро оправдались затраченные мною на информационную диверсию деньги. Заголосили не только наши, но и западные СМИ, которым я, понятно, не заплатил ни цента. И все они, не подозревая о том, работали для одного-единственного зрителя – я имею в виду Усладова. Поркианский резидент занервничал под давлением прессы, начал названивать Белову, требуя доставить бомбу немедленно.

– А я чем, по-вашему, занимаюсь?! – орал в трубку расстроенный телелаем генерал.– Вы видите, что творится в эфире?! Все службы подняты на ноги! Кругом милицейские кордоны! Имейте в виду – времени у вас будет в обрез! За нами уже увязался хвост спецназовцев, готовых в любую минуту пойти на штурм!..

Между прочим, Белов говорил чистую правду: город стремительно наполнялся поднятыми по тревоге войсками. Милиция прямо-таки свирепствовала. Генералу Конторы с трудом удавалось, используя свой немалый авторитет, проталкивать машину, везущую макет бомбы, к офису Казюкевича, где в нетерпении ожидал Усладов. Похоже, у паррийского резидента все было готово.

Чтобы поприсутствовать при «историческом событии», мне пришлось надеть маску и камуфляж. Бомбу мы выгрузили с величайшими предосторожностями специально припасенным для этой цели краном. При перегрузке едва не произошел серьезный инцидент, заставивший Усладова взвизгнуть от негодования, а может, и от страха. В последний момент бомбу все-таки удалось удержать в равновесии и аккуратно разместить на тележке.

– Катите ее к лифту,– с облегчением вздохнул поркианский резидент.

Мы тоже почувствовали облегчение, когда муляж адской машины разместился точнехонько над пентаграммой, созданной когда-то в недобрый час младенцем Сагкхом.

– Поторапливайтесь! – крикнул Усладову Белов.– Вы слышите, нас атакуют!..

Автоматные очереди действительно раздавались уже перед самым входом в офис.

Оттуда же неслись громкие крики и хрипы.

– Это ведь всего лишь земляне... – пожал плечами Усладов.– Искривите пространство.

– Нас атакуют паррийцы! – возразил Белов.– Пространство они искривили и без нас!.. Что вы копаетесь, господин резидент?! Погубите все дело!..

А с пространством вокруг и правда происходило что-то весьма странное. Стоявший напротив офиса Казюкевича дом вопреки всем физическим законам стал стремительно надвигаться на нас. По-моему, мои однопланетники-паррийцы перестарались, имитируя атаку, и заставили осажденных пережить несколько неприятных секунд. Зато осознавший опасность Усладов заторопился.

– В сторону! – крикнул поркианский резидент.– Все в сторону – я начинаю!..

Он действительно начертил в воздухе огненный знак, после чего уверенно ступил в лифт и оперся рукой на макет бомбы. Дверцы лифта закрылись, что-то загудело, далее нас едва не ослепила яркая вспышка. На том все и закончилось. То есть почти все. Наступил черед Алекса, которого вызвал по рации генерал.

– Ушел? – спросил Алекс, подходя к лифту, который в этот момент как раз распахнул дверцы, словно приглашая моего брата войти. Кабина была пуста: ни Усладова, ни макета бомбы... Мы на всякий случай отошли в сторону и отвернулись.

Вторая вспышка получилась куда более яркой, чем при уходе Усладова,– сработали «слезы Сагкха», выжигая все вокруг. Когда мы приняли исходное положение, лифта уже не было, а в полу зияла огромная воронка, от которой разбегались в стороны причудливые линии. Для пущей надежности Алекс прошелся по ним огненным языком повторно.

Сказать, что здание офиса мы испортили безвозвратно, не могу, хотя его ремонт, безусловно, влетит Косте Казюкевичу в копеечку. К слову, нефтяного магната еще предстояло освободить. А пока мы едва не стали жертвой его клона, заподозрившего неладное и вздумавшего применить против нас свое магическое искусство. Однако в дело вмешался Ираклус, которого мой брат таскал за собой.

– Отставить,– негромко сказал он сразу присмиревшему лже-Казюкевичу.– Операция закончена. Приказываю всем клонам немедленно эвакуироваться на Поркиан...

Решение, конечно, запоздалое, но мудрое. Оно избавило нас от лишних хлопот. Нет, мы отловили бы поркианских агентов, но это заняло бы много времени и потребовало бы немало усилий...

К счастью, Усладов не успел отправить во Внеземелье захваченных в плен видных государственных деятелей и бизнесменов. Мы обнаружили их в подвале дома и выпустили на свет божий, наказав более разборчиво выбирать себе знакомых. Генерал Белов лично допросил нефтяного магната Казюкевича (настоящего) и пообещал ему большие неприятности, если тот не перестанет якшаться черт знает с кем. Перепуганный магнат дал честное благородное слово, что никогда в жизни и ни при каких обстоятельствах больше такого не допустит, после чего поехал в ресторан к Соловью – торговаться за черный жемчуг... Нет, Костя неисправим – я так и сказал генералу.

– А этого-то куда денем? – кивнул Белов на Ира-клуса.

– Если угодно, можем представить его президенту,– пожал плечами Алекс.

– Нет уж,– запротестовал генерал.– У нас своих негодяев хватает.

– Тогда придется отправить его на Поркиан. Я обещал сохранить этому подлецу жизнь.

– Зачем же так грубо, принц Алекс? – укорил моего брата порк.– Я старше тебя на добрые пятьдесят тысяч лет.

– Возраст, к сожалению, не гарантия мудрости и благородства, Ираклус. Тебя, конечно, надо судить, но, думаю, что приговор уже прозвучал – его вынесло само время. Поркам нечего больше делать во Вселенной. И мой вам совет: угасайте тихо – иначе мне придется разорить ваше гадючье гнездо! Я это сделаю, Ираклус, слово потомка Чернопалого!..

Ираклуса Алекс действительно отпустил – правда, лишь после того, как тот отозвал с Земли всех своих агентов. Да и Сагкх с ним, с этим порком! Его смерть не принесла бы нам славы. Будем надеяться, что пережитое на Земле приключение сделало Ираклуса умней и он сумеет объяснить своим затаившимся на Поркиане соплеменникам, что пришло время их ухода...

Мои патетические размышления по поводу жизни и смерти прервал звонок от Атасова, которому грозили большие неприятности. Однако генерал Белов, надо отдать должное его опыту, в два счета урегулировал ситуацию ко всеобщему удовлетворению. И овцы остались целы, и волки сыты.

Ядерная бомба, оказывается, действительно была похищена, но не с воинского склада, а из музея. И не бомба вовсе, а ее макет... Скорее всего, похитители собираются сдать оный в металлолом – ни на что больше артефакт не годится.

К заявлению генерала была приложена видеокассета, якобы снятая камерами слежения музея, где ражие парни в камуфляже и в масках вершили свою грязную работу. Картинка получилась более чем убедительная и сразу сняла все возникшие у общества к властям вопросы. Конечно, как всегда в таких случаях последовали оргвыводы в отношении людей, то ли не проявивших бдительности, то ли, наоборот, перебдевших... Но и с ними ничего страшного не произошло.

К примеру, директору музея влепили «строгача» – за несоблюдение правил техники безопасности. Какое отношение техника безопасности имеет к похищению бомбы – не поняли ни я, ни директор музея. Да это, думаю, и не важно. Тем более что генерал Белов пообещал заступиться за пострадавшего, когда шумиха вокруг происшествия стихнет.

Не знаю, что докладывал по поводу отгремевших событий в правительственные инстанции Белов. Если верить майору Кочубинскому, который поделился своими сведениями с Крюковым, ставшим-таки старшим лейтенантом, то об инопланетянах в генеральском донесении было сказано очень мало и в предположительном, а не в утвердительном смысле.

В принципе, меня такой вариант устроил, а старлея Крюкова – тем более. По той простой причине, что ни одна земная инстанция теперь не вправе предъявить ему претензии по поводу женитьбы на инопланетянке. Была Мара – да вся вышла. Зато появилась некая Мария Крюкова – законная жена вполне приличного мужа. А то, что она на метле летает,– кому какое дело? Впрочем, беременной женщине сейчас не до полетов... Не знаю, можно ли эту пару считать Адамом и Евой, но нисколько не сомневаюсь, что демографическую ситуацию в России они поправят. Я и сам собираюсь внести в это дело посильный вклад и даже могу назвать точное время, когда он состоится.

То есть жизнь продолжается. Местами – бьет ключом! Я, в частности, имею в виду бизнес Соловья и Василия на Дороге гельфов. По счастью, это не та деятельность, которая требует пристального внимания паррийского резидента на планете Земля. Молчит и Контора, поскольку официально никакой Дороги гельфов нет и быть не может. Но, разумеется, бдит... Да и мы, непризнанные, бдим.

Так что, дамы и господа, живите спокойно и наслаждайтесь выпавшим на вашу долю счастьем!

Олеся Шеллина Внук Петра Великого

Пролог

– Да чтоб тебя, – снегоход встал окончательно и не подавал больше признаков жизни. Он уже полчаса как выделываться начал, но вроде бы шел, а теперь сдох и не подает признаков жизни. Съездил на деляну, называется.

Слезая с взбрыкнувшей машины, совершенно закономерно провалился в глубокий снег, едва ли не по пояс. Матерясь, выбрался на буранку и стянут теплую перчатку вытащил телефон из внутреннего кармана куртки. Связи нет, ну кто бы сомневался? Сильный порыв ветра швырнул мне в лицо пригоршню снега. Еще и буран начинается, хотя прогноз не предвещал ничего подобного, и с утра погода была хоть и морозная, но ясная. Так, и что мне делать? Думай, Петр Федорович, думай. Голова, чтобы думать дана. Так, сколько я проехал, когда этот слишком разрекламированный агрегат сдох? Километров пять где-то. Значит, до дороги еще столько же. Связи нет, буран начинается. Придется идти. Может, где-нибудь по дороге хоть одна полосочка мелькнет, чтобы на звонок хватило. Хорошо еще костюм хороший, не должен замерзнуть.

Приняв решение, как это всегда бывало, побрел по накатанной буранке в сторону дороги, где стояла моя машина и ждала хозяина, которому в башку втемяшилось сунуться в тайгу в гордом одиночестве. Хоть бы Толяна дождался, идиот. Когда себя ругаешь, вроде бы и идется неплохо, только вот сложно, все равно проваливаешься, хоть и не по пояс, но по яйца кое-где случается. А ветер все усиливался. И уже становилось плохо видно, куда ногу ставить, потому что ветер старался как можно скорее замести все следы пребывания здесь человека.

Примерно через час, я сел прямо в снег, зачерпнул горсть и сунул в рот. Пить хотелось страшно, а еще спать. Глаза просто сами собой слипаться начали. Так, вот этого вообще никак нельзя допускать. Уснуть сейчас – это гарантированно не проснуться! Вставай Петька, и иди. Завтра на участок заступать, еще отдохнуть надо успеть.

Ноги гудели и поднимаясь я даже застонал от боли. Здесь никого нет, кроме меня, так что, можно и постонать, все равно никто не услышит. Заниматься надо больше, Петруха, чтобы не выть из-за гудящих ног. Раз работа не слишком тяжелая, но вполне себе денежная, значит надо вон, хотя бы в зал походить железо потягать. Или жениться на ком-нибудь уже, а то так и помрешь бобылем. Вон Танька из лаборатории, чем тебя не устраивает? И симпатичная, и в постели не бревно. Так ведь нет же, стоит ей только робко намекнуть о том, чтобы съехаться, так ты тут же хвостом мести начинаешь. И к Светке под бочок бежишь. Она хоть и дура дурой, но красивая и, что самое главное, без претензий. Подарки вот любит, и чтобы блестели. Или же айфон очередной. Ну, почему нет? Деньги позволяют, недаром пересилил себя и подался-таки на север, как раз, чтобы подзаработать, да так и залип. Уже второй контракт к концу подходит, а домой к Европам поближе почему-то и не тянет. Вон, даже о доме задумался, лес выписал. На деляну-то и поехал, идиот.

Нога подвернулась, и я упал лицом в плотный снег. Отплевываясь, кое-как сел. Да, вот так пробираться – это не за приборами на перекачивающей нефть станции сидеть в качестве дежурного инженера смены, тут работать надо. Но как же холодно. И глаза сами собой закрываются. Я всего лишь пару секунд подержу их закрытыми и дальше пойду. Судя по ощущениям, до дороги-то всего-ничего осталось… Как холодно…

* * *

Бледный подросток, лет тринадцати-четырнадцати на вид, худой и нескладный лежал на кровати в промерзшей комнате, единственной на этой почтовой станции и прислушивался к тому, о чем говорили его сопровождающие. Уже несколько дней он страшно мерз и никак не мог согреться, но не признавался в этом, а сопровождающие его офицеры и даже приставленный специально, чтобы заботиться о нем лакей, не замечали, что он становился все слабее день ото дня. Они стремились как можно скорее пересечь границу Пруссии, и на такие мелочи, как пробивающая его время от времени дрожь, не обращали внимания. Сегодня было особенно холодно и страшно хотелось спать. Но мальчик старательно вслушивался в тихий разговор, благо говорили они по-немецки, и с пониманием проблем не возникало. Вот только расслышать удавалось далеко не все.

– Фон Мирбах отписался, наконец-то. Вот, когда мы заселялись в эту дыру, курьер привез письмо, – грубоватый голос в котором слышалось раздражение, заставлял мальчика вздрагивать и плотнее закутываться в тонкое одеяло, которое совсем его не грело. – Бракель мертв, и его племянник поспешил проститься с дядюшкой.

– Но как мы, дьявол всех раздери, проедем через Берлин? – второй голос был не столь резким, но и в нем звучало ставшее уже привычным за эти дни, пока они выбирались из Киле и ехали до Берлина, раздражение.

– У нас есть документы подорожные на имя графа Дюкера, – через некоторое время ответил первый голос. – Вот так и поедем. Как знать, может быть, так получится даже быстрее. – Воцарилось молчание. Оно было настолько длинным, что появилось ощущение, будто говорившие уже уснули. Мальчик вздохнул и закрыл глаза, чтобы погрузиться в так манящую его пустоту, в которой хотя бы дикий холод не ощущался настолько резко. Но тут второй голос проговорил.

– Что-то не нравится мне, как герцог выглядит. Такой уж бледный да немощный, того и гляди душа тело покинет.

– Да ладно, нам его главное до места довезти, а там уже не наше дело, как его будут делать более представительным, достойным его будущего титула. Давай уже спать, завтра вставать рано надо будет, чтобы без задержек Берлин проехать.

Мальчик натянул одеяло повыше. Вот так, никому ты и не нужен вовсе, хоть и предполагал, что, уехав из Киле тебя ждет совершенно другая чудесная жизнь. Только вот, похоже, что ничего не поменялось. Только декорации будут другие, да чужая непонятная речь, которую придется как-то понимать, чтобы знать, когда о тебе разные гадости начнут говорить. Чтобы потом, когда ты станешь, наконец, императором, суметь отыграться за все хорошее.

Мальчик даже на заметил, как из уголка глаза выкатилась одинокая слезинка и скрылась в волосах. Как же холодно, и как тянет спать. Спать…

Глава 1

Меня разбудил укол, словно я на иголку какую напоролся, вслед за которым то место на боку, куда он пришелся, стало немилосердно зудиться. Я пошевелился, чтобы добраться рукой до зудящегося места, чтобы уже поскрести его хорошенько, и тут же почувствовал, как чья-то рука крепко сжимает мое плечо, а потом включился слух, и я услышал мужской голос.

– EureHoheit*. Eure Hoheit, wacht auf, es ist Zeit aufzustehen**, - я приоткрыл один глаз. Телевизор что ли работает? Какой-то иностранный канал по тарелке теперь транслируется? Тогда почему нет перевода? Хотя, французские же тоже без перевода идут, просто я его немного знаю, что поделать, если партнеры у нашего отделения исключительно с французского сектора. Вот французские каналы меня не слишком и раздражают, а вот этот прямо по ушам резанул. – Eure Hoheit, wir müssen los.*** – и тут меня начали трясти, видимо, пытаясь разбудить. – Eure Hoheit, wir müssen los, – повторил мужской голос и в нем послышалось раздражение. Что это за язык? Похож на немецкий. Вот только я по-немецки знаю «Гитлер капут», и на этом мои лингвистические познания в данном языке заканчиваются. Приподнявшись на локтях, я промычал, показывая, что проснулся.

– М-м-м, – и тут же резко сел, сбрасывая с плеча чужую руку, распахнув глаза. Где я? Что это за мужик, который меня будит и говорит предположительно на немецком языке. Что-то опять кольнуло, как перед тем, как меня начали столь интенсивно будить, на этот раз в ногу. Опустив взгляд, я увидел клопа, ползущего по моей ноге. – А-а-а, – вскочив, я принялся отряхиваться, потому что меня посетило странное подозрение, что этот клоп здесь не один. И только через минуту до меня дошло, что я спал одетым, да и одет я как-то странно, и рост мой должен быть вроде бы повыше, а комната так странно оформлена… Где я?! И тут же споткнулся, как бы не о собственную ногу, и рухнул на грязный пол, с которого попытался вскочить, с ужасом осознавая, что у меня ничего не получается. Вот тут-то паника накрыла меня с головой, но, как ни странно, я, вместо того, чтобы впасть в полноценную истерику, принялся обдумывать свое странное положение. Так, я возвращался с деляны, снегоход заглох, я долго шел, потом упал и… черт, я, кажется, заснул, а когда проснулся, то не в сугробе, как вроде бы предполагалось, а на какой-то странной хате с клопами. А еще здесь где-то стоит какой-то мужик, говорящий со мной по-немецки, который я вообще не понимаю. Ладно, если брать за основу тот факт, что меня спасли и притащили… ну не знаю, в сторожку какую-нибудь, то при чем здесь все остальные странности, и почему, черт всех раздери, этот мужик пытается говорить со мной по-немецки?

– Что здесь за крики? – судя по звукам в комнату вошел еще один мужик и задал вопрос на русском языке, но с жутким акцентом.

– Герцог изволит дурачиться, – недовольно ответил ему тот, кто до этого спрашивал меня о чем-то по-немецки. Подняв голову, я увидел стоящих передо мной мужчин. Они словно только что отыграли в массовке какого-то исторического фильма или сериала, во всяком случае, надетая на них одежда именно на это и намекала: сюртуки, белые чулки, штаны в обтяжку, переведя взгляд на себя, я еще раз убедился, что одет примерно так же. Только сюртука не было. Зато была белая рубашка, мятая, словно из задницы вытащенная… ах, да, я же в ней спал, и кружевное жабо, или как эта фигня на шее называется?

– И что ему привиделось на этот раз? – он даже не скрывал своего презрения. Похоже, что нахождение рядом с «герцогом», весьма тяготит его и он просто мечтает, когда уже избавится от этого присутствия.

– Не знаю, горящие угли? Вы же помните, Корф, что его высочество является признанным фантазером, и его вечные россказни более всего напоминают обычную ложь, когда он слишком уж увлекается, – мужик протянул мне руку снова что-то сказав по-немецки, отчего мне на ум пришло осознание, что они говорят по-русски, чтобы я не понял, о чем именно идет речь. Это было так странно, что я даже растерялся и молча ухватился за протянутую руку, позволяя себя поднять с пола. Насколько же они не уважают и презирают «герцога», если намеренно переходят при нем на язык, которого он в теории не понимает? Тот, который меня поднял с пола, сделал попытку усадить меня на постель, но я, вспомнив огромное количество ползающих по простыням клопов, отрицательно замотал головой, вырывая руку и садясь на стул. – Позовите Румберга, а то я уже невыносимо устал терпеть эти капризы, – мужик отреагировал на мой отказ поджатыми губами. Он едва глаза не закатывал, всем своим видом показывая, как сложно ему приходится с «герцогом». Этими своими ужимками он вызывал во мне настолько острую неприязнь, что я даже не пытался ее скрывать, глядя на него исподлобья. Впрочем, он отреагировал на мой взгляд полнейшим равнодушием, словно подобное отношение не было для него новостью.

Корф кивнул и вышел из комнаты, а я сидел в некоей прострации и пытался понять, почему его так называют? Это имя, или такое вот прозвище, немного странное. И самое главное, почему меня это так интересует. Хоть что, лишь бы прекратить задавать себе вопросы совсем другого порядка. Корф вернулся быстро, тот, с кем я оставался в комнате, не успел даже еще что-то спросить у меня по-немецки, потому что в этом случае я вынужден был бы признаться, что ни черта не понимаю, и что лучше уж общаться по-русски, раз он, хоть и с чудовищным акцентом, но умеет говорить на этом языке, который я считал до сегодняшнего дня родным. Сейчас не считаю, потому что не просто же так эти двое уверены, что я понимаю исключительно немецкий. С трудом сдержав истеричный смех, я закрыл лицо руками. Похоже, что мне уже вот-вот пора будет в дурку на ПМЖ перебираться. Говорят, что, если сам сдашься, то будут послабления в виде конфеток на полдник и освобождения от смирительной рубашки.

В комнату вошел дюжий мужик, более всего напоминающий какого-то гренадера. Да и одет он был в военную форму, если я что-то в этом понимаю. Только вот форма была древняя и я понятия не имею, в какой стране такую вообще носили. Я вообще могу ориентироваться в своих познаниях лишь на два с половиной сериала на исторические темы, которые смотрел с Танюхой, вот она пищала в голос от всех этих дам и мусье и прекрасно могла отличить фижмы от кринолина, а сюртук от редингота, меня лишь хватило на то, чтобы вообще запомнить эти названия. И как по мне, так форма всех армий была одинаковой, по-моему, только у англичан более красная, а так: лосины, ботфорты, длинные сюртуки, как в таких вообще можно хоть как-то удобно двигаться, и тем более воевать, лично для меня оставалось загадкой, обязательные шляпы разного фасона с перьями, разной ценности, а у самых продвинутых – парики. Где-то читал, что, вроде бы по этим шляпам их и отличали друг от друга. Ну и по разговорам, ежели не по-русски говорит, значит, условный враг. Почему условный? Да потому что от иностранцев в Российской армии было не протолкнуться, как по мне, так своих надо было выращивать, а не по миру не самых крутых, надо сказать, вояк собирать. Потому что, кто тебе самым самых отдаст-то? Когда самому могут пригодиться, даже, если провинились в чем-то не слишком уж вопиющим. У этого же типа зверской наружности, кстати, был парик нахлобучен, ну такой, белый с крысиным хвостиком и обязательной черной летной.

Я как завороженный смотрел на его приближение, лишь краем сознания, которое сейчас билось в панике от непонимания происходящего, отмечая, что зацикливаюсь на таких странных предметах как парик, как имя Корфа лишь бы продолжать не думать о том, что вообще происходит.

Стукнула дверь, и я, оглядевшись по сторонам, понял, что нахожусь в комнате наедине с этим дюжим мужиком, вроде бы его второй, имени которого я так и не услышал и который поспешил выйти из комнаты, как только появился гренадер, называл Румберг.

– Ваше высочество, – вот это неожиданность. Вопреки моим ожиданиям, он говорил на жутко ломанном русском, а не на немецком, и к счастью, я его хотя бы понимал. – Надо ехать. – Я молчал, глядя на него, хлопая глазами. – Я помогу вам одеться. И нужно тренировать язык. Понимаю, что не хочется, но так надо. Тетя будет недовольна, если вы не сможете с ней общаться на этом варварском языке. Она чтит память отца и в вашем лице видит ему замену. Поэтому на ее решение может повлиять ваша неприязнь, которую вы испытываете к ее стране и языку. Мне это тоже не нравится, но ваш дядя все равно не подпустил бы вас к шведскому трону. Боюсь, если бы мы не уехали, он решился бы пойти на подлость. Нужно смириться и принять этот удар судьбы. – Я понимал слова, каждое отдельное слово, но абсолютно не понимал, что он имеет в виду, и от этого хотелось забиться куда-нибудь в уголок и поскулить, потому что даже русский язык, который я, оказывается, должен тренировать, не добавлял мне понимания происходящего. Но Румберг ждал ответа, и я, откашлявшись, потому что у меня жутко пересохло в глотке, произнес.

– Хорошо, – Румберг кивнул, явно довольный тем, что я ответил именно что по-русски, и принялся вытаскивать откуда-то, я так и не понял откуда, камзол, парик, шляпу, сапоги… Нырнул куда-то под кровать и вытащил здоровенный горшок. Невольно нахмурился, глядя в него, затем решительно протянул его мне. Я сначала не понял, что Румбергу надо, но, когда до меня дошло… Первым порывом было полное отрицание, потом пришел гнев, вот только справлять нужду все равно пришлось, мы куда-то едем, и у меня сложилось впечатление, что ради меня никто особо останавливаться не намерен, несмотря на «Высочество», так что все остальные стадии пролетели мимо, остановившись на принятии. Под пристальным взглядом слуги, а ни кем иным этот дюжий Румберг, таскающий ночные горшки и помогающий одеваться, просто быть не мог, делать это было неуютно, хорошо еще, что тело отреагировала вполне адекватно, видимо, это было для него нормальным процессом.

К тому же справление нужды, помогло мне понять несколько моментов. Ничто не укажет на возраст мужчины лучше, чем развитие его самых важных и бережно охраняемых частей тела. Если, конечно, нет никаких физических отклонений. У меня никаких отклонений не было. Судя по всему, я – подросток, вполне развитый, вот только общее физическое развитие оставляет желать лучшего. По-моему, я в восьмом-девятом классе покрепче был, чем это хрупкое тело с тонкими костями. Заправив свое хозяйство куда надо и затянув все веревочки и шнурки, специально развязывал все это очень медленно, чтобы запомнить, как потом вернуть назад, огляделся в поисках какого-нибудь тазика с водой, чтобы руки сполоснуть. Шиш, не было здесь ничего похожего, и я с брезгливостью посмотрел на свои тонкокостные лапки, покрытые тонкой бледной кожей, которые были грязными еще с того момента, когда я завалился на пол.

Румберг невозмутимо выплеснул содержимое горшка прямо в окно, открыв которое, впустил немного свежего морозного воздуха в комнату. Хоть в комнате и не было жарко, только после того, как я глотнул этот уличный воздух, понял, что здесь он был чудовищно спертый, да еще и воняло чем-то кислым и протухшим. Словно недалеко особо ароматный бомж расположился. Румберг же просто поставил горшок обратно под кровать, не удосужившись унести и сполоснуть, если уж в комнате воды не было. Ясно, почему здесь воняет, посудину-то, похоже, никто никогда не мыл и мыть не собирается. Как-то запоздало до меня дошла информация про то, куда именно было вылито содержимое ночной вазы.

Румберг тем временем подошел ко мне, неся в руках ворох одежды. Долго глядя на парик, с истеричным хохотом внутри отмечая, что именно эти предметы туалета почему-то вызывают у меня какую-то не совсем здоровую реакцию, я покачал головой, дотронувшись до головы.

– Нет.

– Но, ваше высочество…

– Нет, – и я еще интенсивнее закачал головой, думая, что никогда в жизни не надену эту гадость, в которой скорее всего полно вшей. От одной только мысли об этом зачесалась голова и только осознание того, что руки грязные, не позволило мне запустить их в голову, чтобы интенсивно почесать зудящееся место. Румберг тяжело вздохнул и как ребенку быстро и ловко напялил на меня сапоги, поднял, засунул в камзол, и… в общем-то все. Ни тебе умыться, ни даже сменить рубашку, учитывая, что в этой я на постели, полной клопов спал, а потом на грязном полу валялся. Но как-то реагировать еще и на это у меня просто не было сил, и я покорно позволял ему наряжать меня, как девчонки наряжают кукол, вертя при этом из стороны в сторону.

– Очень хорошо. А теперь спустимся к завтраку и поедем дальше. И не забудьте, что вы не Карл Петер Ульрих владетельный герцог Гольштейн-Готторпский, а граф Дюкер.

Я слегка завис, услышав, наконец, свое имя. Это имя, не граф Дюкер, а Карл Петер и так далее я знаю, учил в школе, и в последнем просмотренном сериале, добрую половину которого я проспал, так звали одного из главных героев. Это был сериал про Екатерину, которая в то время еще не была Великой, а всего лишь сперва невестой, а потом женой вот этого Карла Петера, которого звали Петр Федорович, и он являлся наследником престола, у своей тетки императрицы Российской империи Елизаветы Петровны. Вот знал бы, что это мне когда-нибудь пригодится, не спал бы, делая вид, что смотрю, в угоду Таньке, а смотрел бы на самом деле, да еще и пересматривал бы, пытаясь запомнить какие-нибудь детали. Вот только знание, что меня почему-то называют этим самым Карлом Петером, помогло не так чтобы сильно в осознании происходящего. К тому же по имени меня никто не называл, предпочитая «Ваше высочество».

Завтракать полагалось в зале куда спустились по шаткой деревянной лестнице, настолько неудобной, что я не смог пересилить настоятельную потребность вцепиться в перила, чтобы не навернуться с этого шедевра неизвестного зодчего и не свернуть шею.

Стол был, не то чтобы грязный, но с толстым слоем въевшегося в дерево жира, пива и хрен знает, чего еще. Ну это и понятно, я покосился на грудастую служанку, у которой грудь едва не вываливалась из выреза, которая возюкала тряпкой, намоченной обычной водой по соседнему столу. Конечно, без химии тут не слишком-то обойдешься. Но можно же не ждать, когда слой всякой дряни нарастет, а вон, как тот паренек постоянно поступать, который скоблит сейчас стол у окна ножом. Наверное, там из-за наросты уже структура дерева не просматривается, вот и заставили все соскоблить.

Разум продолжал цепляться за какие-то несущественные детали, чтобы не сильно акцентироваться на внешних раздражителях, из-за чего я никак не мог понять, почему моя рука, например, такая узкая, бледная, на которой хоть и имеются подушечки мозолей, но они какие-то мягкие, вялые, как и вся эта рука. Ведь по идее Карл Петер должен был как минимум уметь ездить на лошади, да и фехтованию его должны были учить, или не должны были? Герцогов учили этому, или нет? Я что-то запутался. Захотелось обхватить голову руками, сдавить ее посильнее и… проснуться, мать вашу! Проснуться хоть где в знакомом мне мире, пускай в сугробе наполовину обмороженным, ничего, прорвемся. Мне, чтобы инженером при нефтеперекачивающей установке сидеть, все конечности в целостности не нужны, а протезы сейчас делают очень качественные. Я даже к этому готов, только, чтобы вот этот кошмар, наполненный немецкой речью, которую я не понимаю, наконец, прекратился.

К счастью, общаться со служанкой мне не пришлось, иначе, сопровождающие меня лица уже поняли бы, что я не понимаю ни слова, о чем мне говорят, обращаясь ко мне или хотя бы к той же служанке. За столом мы сидели втроем: я, Корф и тот второй, который позвал Румберга.

Принесли завтрак: свиные ребра с кислой капустой, обжаренные так, что казались пригоревшими, хлеб, масло, сыр. Большой кувшин с пивом, но как бы не хотелось пить, к пиву я так и не смог заставить себя притронуться, хотя, прислушавшись к реакции тела, отторжения не почувствовал. Вот это мне точно не понравилось, я был не особым любителем выпить, а уж мальчишке моего возраста это вряд ли было полезно.

– Герцог опять ничего не ест? – Корф проговорил это между обгладыванием ребрышка и шумным запиванием кушанья прямо из кувшина, который стоял перед ним. К слову, перед каждым их нас стоял такой кувшин. – Берхгольц, ну хоть вы попробуйте на него повлиять. Вроде бы вам удалось найти с ним общий язык. Вы же были его наставником и воспитателем в конце концов.

– И это занятие, надо сказать, никогда не приносило мне удовлетворения. Что касается общего языка, который вроде бы нам с Брюммером удалось найти, когда мы воспитывали его как истинного солдата и офицера, то он потерялся где-то между Фленсбургом и Берлином, – пренебрежительно произнес Берхгольц. Я же напрягся на этих словах, сжав и потом медленно разжав кулаки под столом. Ах ты гнида немецкая, воспитание как истинного солдата включает в себя порку двадцать четыре на семь и всяческую муштру. Ты что же над ребенком издевался, тварь? Неудивительно, что это тело такое прозрачное, просто эльф эфемерный, мать вашу, а не полноценный подросток. А что еще вы делали? На горох поди ставили? Это самое распространенное наказание было в эти времена, если мне память совсем не отказывает. – У его высочества весьма непростой характер. Полагаю, императрице Елисавете придется с ним тяжело.

– У нее просто выбора нет, – пожал плечами Корф. – Или он, или Иван, а на последнее ее величество никогда не пойдет.

– Тем не менее, свергнутый император все еще жив, – понизив голос, заговорщицки проговорил Корф.

– Я же уже сказал, у нее просто нет выбора. Или она находит нужные слова и сумеет достучаться до герцога, или будет ждать, когда у него родится сын, и, поверьте, мой друг, ждать она этого не будет долго. Или же… всегда должен быть припрятан туз в рукаве, запасной вариант. Елисавета не так глупа, как о ней любят порой говорить завистники.

Как же я понимаю Карла Петера, который вроде бы ни с кем ужиться не мог. У меня под столом руки сами собой в кулаки сжались. Его ведь никто не воспринимает всерьез. Вместо того, чтобы учить герцога языку страны, которой ему в перспективе предстоит править, эти посланники Елизаветы только и могут, что использовать этот самый язык для злословия, и, пользуясь тем, что герцог не понимает, о чем они говорят, поливать его грязью прямо при нем. Так и хотелось вскочить и заорать: «Сюрприз, бля! Что, суки, не ждали?». Ничего такого я, конечно же, не сделал, и просто продолжал сидеть, гипнотизируя взглядом стол. О каком императоре они говорят, мерзко хихикая? Что за император? Между Анной Иоановной и Елизаветой что, какой-то император еще был? Не помню, может и был, потому что память, которую я напрягал так, как никогда прежде, подкидывала мне имя Анны Леопольдовны. Хоть убей не помню, кто она такая, но вроде какое-то отношение к трону она имела.

Мои сопровождающие, наконец, наелись и принялись подниматься из-за стола. Я же, внезапно, сам от себя такого не ожидая, схватил хлеб и сыр и поднялся, не выпуская их из рук.

– Eure Hoheit,* – Корф удивленно посмотрел на меня, но я повыше задрал голову и направился к двери. Выйдя на улицу, я сразу ощутил, что не май месяц.

Было очень холодно, и камзол не грел от слова совсем. Ко мне тут же подскочил Румберг и на плечи лег плащ, подбитый каким-то мехом, а на голову опустилась треуголка. Похоже, что только этому слуге есть до меня хоть какое-то дело. Стало немного теплее, но не настолько, чтобы перестать ежиться. Тем более, что сапоги были не слишком хорошей заменой зимних ботинок, выстланных изнутри толстым теплым мехом, или на худой конец валенок. Ждать чего-то, стоя на ветру, прижимая к груди хлеб с сыром, пришлось недолго. Вскоре подъехала карета, и Румберг помог мне расположиться на сиденье, укрывая ноги тяжелой рогожей, засунув под нее горячие кирпичи, которые специально притащил откуда-то. После этого, сунул мне в руки баклажку, открыв которую, я обнаружил кислое вино, так сильно разбавленное водой, что вкус ощущался как кислинка. Когда я благодарно кивнул ему, он закрыл дверь кареты, оставив меня наедине со своими мыслями, в полумраке этого жутко холодного средства передвижения.

Щелкнул кнут, раздалось лошадиное ржание, густо разбавленное криками на немецком, и карета, качнувшись на рессорах, тронулась. Понятно, значит, кроме меня в ней никто не едет. Ну круто, чего там. Во всяком случае, у меня есть время, чтобы подумать.

* EureHoheit – Ваше высочество;

** EureHoheit, wacht auf, es ist Zeit aufzustehen – Ваше Высочество, проснитесь, пора вставать;

*** EureHoheit, wir müssen los – Ваше Высочество, нам пора.

Глава 2

Я замерз как собака, да и к тому же мои опасения подтвердились, ради меня никто останавливаться не собирался, и плевать, что пацан может захотеть в сортир, что кирпичи давно остыли, хотелось есть и пить. Никто даже не потрудился поинтересоваться, может быть, мне что-нибудь нужно? Хоть что-нибудь, собеседник, элементарно, чтобы я тут не занимался «фантазиями», как эта скотина Бергхольц соизволила выразиться.

Я давно уже сгрыз тот хлеб и сыр, которые захватил с собой из таверны, подозревая, что это будет единственная моя еда на довольно длительное время. Подкрашенная вином вода в небольшой фляжке давно закончилась. И да, мне хотелось в туалет, хотя я просто не представлял, как буду переставлять окоченевшие ноги, и смогу ли вообще вылезти из кареты самостоятельно. Из-за холода клонило в сон, но я боялся спать, прекрасно помня, к чему привело одно такое засыпание на морозе. Чтобы хоть как-то согреться, я принялся обследовать карету. На противоположном сиденье обнаруживалась небольшая коробка, в которой я нашел кучу фигурок, игрушечных солдатиков. Фигурки были сделаны из какого-то металла, я не смог определить из какого, все-таки я не металлург. Выполнены они были очень искусно, просто поразительное следование деталям. Наверное, набор был очень дорогой и безусловно очень дорог мальчику, в чьем теле я сейчас пребывал, потому что руки независимо от меня гладили эти фигурки, повторяя пальцами мельчайшие формы. Что это было? Подарок отца или какого-то еще близкого человека, который ушел и уже никогда не вернется? Мне, если честно, было плевать. Я не этот мальчик и никаких эмоциональных привязанностей к герцогству с непроизносимым названием, да и ко всему немецкому, я не испытывал. Мне даже их машины не так чтобы нравились, еще там в прошлой моей жизни. Повертев в руках эту совершенно ненужную мне вещь, я снова бросил коробку на сиденье в угол, где она и лежала до этого совершенно незаметная. Лучше бы книга какая была, желательно на русском языке. Света здесь хватало, чтобы попытаться заняться самообразованием. Тем более, что герцога вроде начали учить языку, только как-то спустя рукава, надо сказать. От довольно интенсивных движений, которые мне пришлось совершать, чтобы перебираться по карете, я хоть маленько согрелся. Во всяком случае, в сон меня вроде бы уже не клонило.

За время пути, пока я замерзал, трясясь в этой карете, у меня было время, чтобы подумать над своим положением. Я принял тот факт, что не сплю, не сошел с ума и не лежу в реанимации под наркотой, ловя красочные глюки. Значит, я попал. Уснул в тайге, замерз насмерть и по какой-то божественной надобности или инопланетной, или… да какая разница почему, проснулся в немощном теле будущего Петра III. При этом никакой информации от тела, кроме некоторых чисто рефлекторных реакций я не получал, видимо, хозяин этого тела не захотел больше бороться со скотскими условиями и отвратительным обращением и ушел, надеюсь, что в лучший мир. Меня везут в Россию к тетке Елизавете, которая Петровна. Из плюсов – я знаю русский, возможно и говорю сейчас с акцентом, но тут помогут тренировки. Помню, как с логопедом в детстве занимался и язык сам себе при этом в зеркале показывал, так что не страшно «обрусею» со временем. Меня же там, куда я еду не знает никто, точнее никто не знает маленького герцога, от слова совсем. Это дает преимущества в том плане, что, чтобы я не делал, какие бы ошибки не совершал, всем будет плевать, потому что никто никаких странностей не заметит. Из минусов – я все же не знаю немецкий. Совсем. Вообще. И вот это может вызвать некоторые подозрения. Что делать? Нужно, во-первых, ограничить круг своего общения до минимума. Пускай, это будет Румберг. Он все равно настаивает, чтобы я пытался говорить на русском и его мои старания не удивят. Эти, так называемые воспитатели, которые меня сопровождают – их надо отправить на хрен. Всех. А, судя по тем вещам, которые я видел во дворе трактира, когда ждал свою карету, их больше, чем те двое, которых я уже, надо сказать, недолюбливаю. Вопрос только в том, каким образом это сделать. Хотя, можно того же Румберга подключить. С его габаритами будет не его проблема, что господа что-то неправильно поймут. Все-таки по моему приказу будет действовать. Да и я буду знать, что, если послушается без лишних возражений и вопросов, то мое слово все-таки немного больше значит, чем этой свиньи Бергхольца.

Карета замедлила ход. Надо же, неужели решили все-таки посмотреть, что там с герцогом, не помер ли еще ненароком? Им же нужно меня живым в Питер привезти, про здоровым никто указаний, наверное, не давал, а то Елизавета Петровна сумеет сделать так, чтобы господам стало мучительно больно, и господа хоть это прекрасно понимают. Вот только, это их пренебрежение, на чем оно основано? Так могут себя вести лишь люди, долгое время знавшие подростка и которым подобное отношение к нему всегда прощалось. Тем более, нужно убирать их от себя.

Движение прекратилось полностью. Дверь открылась, и мне в лицо ударила пригоршня снега. Показался Румберг, а рядом мелькнули тени каких-то людей, ехавших верхом. Мимо прогрохотала еще одна карета. Понятно, в ней, наверное, мое, так называемое сопровождение едет.

– Ваше высочество, Берлин. Господин Корф сказал, что нам надо будет здесь задержаться на несколько дней. Что-то не так с подорожными. Да еще и Бракель так не вовремя Господу душу отдал, – да, конечно. Почему же он подлец не дождался нас, взял и помер, надо было потом, когда мы уже уедем коньки отбрасывать. – Господин фон Брюммер займется бумагами, нам же предстоит переждать здесь в этой таверне.

И Румберг протянул мне руку, за которую я ухватился, вылезая из кареты. Вот я и узнал, что с нами точно едет какой-то Брюммер, которого я пока не видел. На улице была пурга, начинала подниматься самая настоящая метель. Карета стояла рядом с очередным постоялым двором, который сразу же вызвал у меня изжогу. Радовало, что, вроде бы мы все-таки находились в городе, а не посреди поля, как было на предыдущем месте стоянки.

Ветер хлестнул мне по лицу и чуть не сорвал с головы треуголку, за которую я уцепился, чтобы совсем не остаться без тепла. При этом движении слегка разошелся плащ, который по какой-то неведомой мне причине застегивался на одну пуговицу под горлом и горсть снега залетела под него, от чего по телу побежали мурашки и стало еще холоднее, хотя мне казалось, что уже просто некуда.

– Scheiße! Teuflische das wetter!* – я замер. Чего? Это что, я сказал? Но… Бред какой-то. я не понимаю, когда обращаются ко мне, а сам, вон, поди ж ты, выругался вполне даже по-немецки. Это было неосознанно, на уровне рефлексов, как то поглаживание солдатиков или попытка избежать прикосновений Бергхольца, словно он меня… словно эта свинья поднимала на маленького герцога руку. Та-а-ак.Нужно срочно найти какую-нибудь книгу, но уже на немецком. Может мой разум и не выучит этот язык быстро, но, мозг-то его уже знает, информация записана на какой-нибудь извилине, как га жестком диске, значит, нужно просто помочь ее извлечь оттуда, и это позволит мне «вспомнить». Уф, это уже хорошо. Хорошо, что есть возможность единственный минус убрать. Но, воспитателей, мать их, лучше все же убрать от меня подальше, а то я далек от пацифизма, могу и навалять от души. Только поправлюсь немного, да форму какую-никакую приобрету.

– Bonjour, мonsieur**, - резко развернувшись, я увидел девочку лет десяти-двенадцати, кутающуюся в темную накидку. Из-под капора выбивалась непослушная прядь светлых волос, и в целом она была довольно миленькая. Скорее всего, она ждала свою карету, но образовавшаяся пробка заставила нас обоих стоять на улице, на этом жутком ветре, и она просто решила поболтать с незнакомцем. Слава Богу, я знаю французский.

– Bonjour, мademoiselle***, - я улыбнулся, видя, как заиграли ямочки на щеках девочки. Видимо, она не ждала, что я отвечу.

– J’apprends le français et j’ai besoin de pratiquer****, - быстро проговорила она, а я только сейчас обратил внимание на то, что она одета не слишком богато.

– Je suis heureux de pouvoir vous aider*****, - я снова улыбнулся.

– Фике, Фике! – раздалось откуда-то из бурана.

– C’est l’heure d’aller******, - она скорчила гримаску, а я внезапно поддался порыву.

– Подожди, – даже не осознавая, что сказал это по-русски, я открыл дверь кареты, которая все еще стояла здесь, потому что впереди образовался небольшой затор. Вытащив коробку с солдатиками, протянул ее девочке. – Вот, держи, они тебе больше пригодятся. Продадите в случае чего. Они дорогие, а вы, я погляжу, небогаты. – Она растерянно улыбнулась и покачала головой, говоря тем самым, что не понимает меня. Я же еще настойчивей протянул коробку. – Ну же, держи.

– Фике! – тогда она взяла, наконец, проклятую коробку, от которой я просто мечтал избавиться в тот самый момент, когда взял ее в руки, сделала книксен, и побежала на зов.

Я же покачал головой. Какой непосредственный ребенок, и не побоялась же подойти… Черт, опять забыл, что я уже не стокилограммовый мужик, а хрупкий подросток, которого похоже не кормили никогда. Куда уж меня бояться. Ладно, это всего лишь эпизод возле таверны, который скоро забудется. Зато от этих дерьмовых солдатиков избавился и то хлеб.

Карета тронулась, и я едва не упал, потому что держался в это время за дверцу. Да черт бы вас всех подрал! Уроды! Что лень было назад посмотреть, чтобы не переехать кого-нибудь ненароком? Пихнув дверь, которая качнулась и захлопнулась, я обернулся к подошедшему ко мне Румбергу.

– Ваше высочество, извините за задержку, все комнаты были заняты, но сейчас одна семья съехала, и мы может пройти наверх.

– Румберг, – я тронул его за рукав. – Я хочу, чтобы ты сегодня оставался со мной. Хочу практиковать русский.

– Но, ваше высочество… – я покачал головой.

– Граф Дюкер, Румберг, ты сам забыл? – он не сдержался и сплюнул. Видимо Румберг не был слугой, и недавно переведен в эту должность. И это опять-таки хорошо.

– Конечно, ваша светлость, как я мог забыть? Господа Бергхольц и Брюммер будут недовольны.

– Мне все равно, – я равнодушно пожал плечами. – Пусть выразят недовольство в письменном виде. Я не хочу никого из них видеть, это понятно?

– Понятно, ваше… ваша светлость, – и Румберг очень серьезно кивнул головой. Похоже, я был прав, и отношение воспитателей к герцогу заметил даже слуга.

– Принеси еду в комнату и какую-нибудь книгу, если это вообще возможно.

– Хорошо, ваша светлость, я сделаю, как пожелаете, – он легко поклонился и резко выпрямился, глядя куда-то поверх моей головы. Я повернулся в направлении его взгляда и непроизвольно вздрогнул, ко мне широко шагая приближался Бергхольц.

– Пошли, – прошипел я, и показал пример, поворачиваясь к двери постоялого двора.

Румберга не пришлось просить дважды. Он быстро открыл передо мной дверь и вошел внутрь, пропустив меня вперед. Таверна никак не отличалась от той, в которой я проснулся. Те же покрытые непонятно чем столы, тот же острый запах гари, вперемешку с перегаром и застарелым потом. М-да, хорошо еще что у пацана желудок крепким оказался, не блюет от такого неповторимого аромата. Хотя, может быть, он просто привык. Вот чего я боялся куда больше, чем запахов, так это клопов, но что сделать в этой ситуации, я просто не знал.

В таверне было тепло. Но, начав отогреваться, я почувствовал, что меня затрясло. Вот только заболеть не хватало для полного счастья. Румберг тем временем вынырнул откуда-то сбоку и кивнул мне, приглашая проходить за собой.

Поднявшись наверх по шаткой скрипучей лестнице, я оказался в комнате, близнеце той, которая была до нее. Вот только эта комната оказалась чистой, а над кроватью присутствовал балдахин. Каждая ножка кровати стояла в плошке, заглянув в которые, я увидел воду. Ага, это должно уменьшить количество насекомых, вылезающих ночью, чтобы пожрать. Хорошо, может быть, я сумею выспаться. Меня снова пробила дрожь. Надо что-то делать.

– Румберг, вот что, принеси большой таз и кипяток, а еще горячий пунш. Я замерз, мне нужно согреться, – отдал я распоряжение вошедшему следом слуге.

– Пунш, это можно понять. Но таз? И кипяток? – он удивленно уставился на меня.

– У меня ноги как лед, я хочу их в горячую воду засунуть, чтобы согреть. Да воды простой не забудь, чтобы не совсем уже в кипяток пятки совать. И поесть что-нибудь, – в ответ на этот приказ живот протестующе забурлил.

– Вы стали лучше говорить по-русски, ваше… ваша светлость. Вы практиковались? – Румберг наморщил лоб, пытаясь понять, как так произошло.

– Ага, в карете. Мне же надо было что-то делать, когда я там один сидел, – я дрожащими руками пытался расстегнуть проклятую пуговицу на плаще.

– Это очень, очень похвально, – одобрительно кивнул Румберг.

– Я знаю, – пробормотав, я поднял на него взгляд. – Что мне нужно сделать, чтобы ты уже пошел выполнять приказ?

– Конечно, ваша светлость, уже бегу, – и он открыл дверь, столкнувшись с Корфом. – Ваша светлость, а барона Корфа вы тоже не хотите видеть?

– Барона Корфа, говоришь? – я задумался. По тому разговору было в принципе ясно, что этот самый Корф, скорее всего, и был за мной послан. Потому что он постоянно обращался к Бергхольцу по любому поводу, если это касалось меня, так что, к моим воспитателям он отношения точно не имеет. Только вот надо ли ему показывать, что я понимаю русский язык и лишить себя тем самым уникальной возможности подслушивать, что они говорят? А, с другой стороны, Румберг меня только что сдал, обращаясь как раз-таки на великом и могучем. Ну тут все ясно, мышцы, рост, ума бы побольше кто отсыпал. А, с другой стороны откуда-то он все-таки выучил русский. Значит, не такой уж и тупой. И мне край надо с кем-то поговорить. Чтобы хотя бы иметь представление о том, что вообще вокруг происходит. – Ладно, пускай зайдет. Но только один. Остальных я видеть не желаю.

Корф зашел, настороженно оглядываясь по сторонам. Невысокий, склонный к полноте, еще в общем-то нестарый мужчина смотрел на меня настороженно.

– Ваше высочество… – проговорил он по-русски, когда дверь за его спиной закрылась. – Вы не говорили…

– Ваша светлость, – перебил я его. Сейчас, когда я прислушался к себе, то понял, что произношу слова действительно с тяжелым немецким акцентом: рубяще, акцентируясь на рычащих звуках. Сейчас пойдет, а потом надо все-таки исправлять, не хочу, чтобы меня за немчуру постоянно подписывали. – Я граф Дюкер, вы не забыли?

– Да-да, граф, извините, – Корф протер лоб платком и, не дожидаясь моего приглашения, опустился на стул. Я невольно нахмурился и сложил руки на груди, но ничего не сказал. Кто его знает, может быть барон вполне может перед герцогом рассиживаться. – Вы не говорили, что практикуете русский язык, хотя того же Румберга я к вам приставил, потому что ему довелось служить в Российской империи, и он вполне может с вами говорить на этом необычайно сложном языке…

– Бросьте, барон, – я снова принялся расстегивать плащ, и на этот раз мне это удалось. Аккуратно повесив плащ на спинку стула, я швырнул треуголку на стол, и Корф, проследив за ее полетом перевел взгляд на мои волосы, не покрытые париком, невольно приподнял брови, но никак не прокомментировал то, что увидел. – Вы сейчас начали блеять что-то только потому, что внезапно осознали одну вещь, я прекрасно понимал все это время, как вы злословите обо мне, но ничего, я не в обиде. Буду. И даже тетке не расскажу, если вы меня хорошо об этом попросите. И о том, как вы о ней довольно-таки неуважительно отзывались, и про незаконно свергнутого императора…

– Тише, ваше высочество, тише. Успокойтесь, – Корф оглянулся на дверь. – Поверьте, я не хотел ничего плохого ни говорить, ни делать. Это все Бергхольц, да, это он. И еще Брюммер.

– Конечно, барон, я вам верю, – я улыбнулся и сел напротив него, пристально разглядывая. Нет, он точно приехал за мной и со всей этой шайкой-лейкой дел никаких не имел. А вот Елизавету я не зря упомянул. В одном старом сериале про смазливых мальчишек из навигацкой школы проходила идея о том, что Елизавета очень мнительная, злопамятная и очень не любит, когда о ней плохо говорят, даже просто в салонах болтая. И что именно при ней Тайная канцелярия стала поистине очень непростой и страшной организацией. Конечно, сейчас она только-только на трон вскарабкалась, но в этом и вся соль, сейчас ей точно не нужны разные заговоры, а подобные речи, вполне за заговор можно выдать. Можно же сказать, что они не просто говорили о императоре каком-то, еще бы узнать каком именно, а, допустим, сожалели, что вот так вот вышло. Ну же, подтверди, что я прав. Или опровергни. Мне любая информация сейчас ой как пригодится.

– Ваше высочество, вы неправильно меня по…

– Я-граф, барон. Хватит уже путаться, или я решу, что вы специально хотите меня выдать, несмотря на то, что мы едем инкогнито, – я продолжал внимательно изучать его лицо.

– Да, конечно, граф, вы правы, просто очень сложно к этому привыкнуть. И вы ошибаетесь, я всегда весьма уважительно относился к вам и к государыне Елизавете Петровне. И даже не столь важно, что мы в какой-то мере с ней родственники, я женат на племяннице государыни, как вы, наверное, знаете. – Нет, я об этом не знаю. Вот только в таких делах дальних родственников подозревают обычно гораздо больше, нежели простых малознакомых людей.

– Я не понимаю, какое отношение имеет ваша племянница, барон, к тому, о чем вы с тем же Бергхольцем так воодушевленно сплетничали, – я развел руками. – Нет, не понимаю.

– Ваш русский язык выше всяких похвал, хм, граф, – снова увел разговор в сторону Корф. Да что ты крутишься-то так, как уж на вертеле? Дипломат что ли?

– Я стараюсь, барон. Вы даже не представляете себе, как сильно я стараюсь. Я ведь так хочу понравиться тете, – лишь бы убраться подальше от Бергхольца и ему подобных, добавил я про себя.

– О, это я могу себе представить, ваше… граф. Но, чтобы понравиться государыне, вы же не будете расстраивать ее сплетничая о том, что услышали случайно и, из-за своего нежного возраста, не так поняли? – точно дипломат. Только не слишком умелый. Я же тебе уже чуть ли не в прямую на взятку намекаю, нужно же понимать. Может вот прямо так взять и сказать, мол, ты мне все будешь всю дорогу рассказывать про ближайшее окружение Елизаветы без прикрас, а я так и быть, притворюсь, что у меня пробки серные в ушах были и я ничего не слышал. Или так грубо и прямолинейно нельзя? Вот только я к политесам не приучен, придется привыкать. Но как же это тяжело, кто бы знал.

– Наоборот, барон. Мне нужно рассказать тете все-все. Чем меньше будет между нами тайн, тем лучше мы поладим, ведь так всегда происходит, разве нет?

– Я не могу с вами не согласиться, граф, но иногда необходимо делать малюсенькие исключения. У всех родственников всегда были друг от друга меленькие тайны, – уф, ну слава Богу, до него, кажется, что-то дошло.

– Это… весьма спорное заявление, – я задумчиво провел пальцем по губам. Это не моя привычка, а снова реакция тела на задумчивость, но Корф принял ее нормально, значит, так и должно быть. – А вот если бы вы меня, барон, просветили насчет того, что любит государыня, чего она не любит, какие люди ее окружают, тогда бы я, возможно, понял бы, почему ее нельзя расстраивать рассказами не слишком приятными.

– Это очень хорошая мысль, ваше… эм, граф, – Корф слабо улыбнулся. – Я с удовольствием займусь вашим обучением, и упражнениями в русском языке.

– Отлично, барон, я так рад это слышать, – в этот момент дверь открылась, и вошел Румберг с кувшином в руках. За ним шел какой-то тип, тащивший котелок от которого шел пар. Под мышкой он нес таз, а во второй руке ведро с водой. – Вы останетесь со мной пообедать? – я посмотрел на Корфа, но тот покачал головой. Понятно, человеку надо подумать. Почему-то он думал, что везет этакого тугодума, чуть ли не дебила, а тут оказывается, что юного шантажиста. Ничего такие потрясения полезны. – Тогда не буду вас задерживать. Надеюсь только, что вы придете после обеда, и мы начнем уже наше… обучение, – он кивнул, нахмурив лоб, смотрел на таз, не слишком понимая, зачем его притащили. – И да, барон, надеюсь, что этот мой маленький секрет останется нашим маленьким секретом. Нужно же мне понять, как это работает, – он снова кивнул и на этот раз посмотрел на меня более внимательно, оценивающе я бы сказал. После чего вышел, оставив меня наедине с Румбергом, горячей водой и возможностью наконец-то полноценно согреться.

* Scheiße! Teuflische das wetter! – нем. Дерьмо! Дьявольская погода!

** Bonjour, мonsieur – фран. Здравствуйте, месье.

*** Bonjour, мademoiselle – фран. Здравствуйте, мадмуазель.

**** J’apprends le français et j’ai besoin de pratiquer – фран. Я учу французский, и мне нужно попрактиковаться.

***** Je suis heureux de pouvoir vous aider – фран. Я счастлив, что могу помочь вам.

****** C’est l’heure d’aller – фран. Я должна идти.

Глава 3

Кроме Корфа, Бергхольца, и Румберга со мной ехали камер-интендант Густав Крамер, егерь Бастиан и тот самый Брюммер на которого все постоянно ссылались, когда что-то обсуждали, касаемого моей персоны, и которого я за все это время видел лишь мельком, он и не горел особым желанием со мной возиться, да и я не горел желанием с ним связываться.

Корф честно начал исполнять свои обязанности по просвещению меня по поводу русского императорского двора. Вот только, как оказалось, сам он там бывал редко и еще не вполне освоился при дворе Елизаветы, который только-только создавался, и перестановки там шли полным ходом. Его же в самый разгар этих перестановок отправили за мной, и он не в курсе, что там сейчас творится. Единственное, что он мог точно сообщить – это Разумовский. Вот это был столп, который, похоже, никто своротить не сможет. Пока во всяком случае. Ну, может только Шувалов, которого поехали искать в ссылке. Но здесь возможны варианты. Все-таки Шувалов – бывший, а Разумовский… О-о-о, Разумовский нынешний и самый настоящий. Говорят, что они даже тайно обвенчались, – и Корф при это мне подмигнул, мол, понятно же, кто именно обвенчался, правда ведь? Правда, это даже я знаю. А еще я знаю, что подтверждения этому не нашлось. Как и не нашлось подтверждения тому, что княжна Тараканова дочь Елизаветы и того самого Шувалова. В конце концов наши посиделки стали больше напоминать встречу двух заядлых сплетников. Но лучше уж так, чем вообще не получать никакой информации.

От Бастиана я начал шарахаться уже на второй день моего пребывания на постоялом дворе. Все дело в том, что егерь, я до сих пор не могу себя убедить в том, что это правда, но получалось, что именно так оно и было, учил играть герцога на скрипке. Мать твою! Егерь учил герцога играть на скрипке! Это, вообще, как такое возможно? Не какой-то там Моцарт или на худой конец Сальери, хотя я не помню, когда они жили, но неважно, а, мать вашу, егерь! В общем, когда я об этом узнал, то сказался больным. Благо, с моим внешним видом и придумывать ничего сильно не пришлось. И то, как же он сокрушался, что бедный мальчик пропустит занятия, от которых души не чаял. Теперь я понимаю, почему именно над этим императором до сих пор измываются в плане его несостоятельности даже в моем бывшем временном промежутке, да потому что, его, мать вашу, играть на скрипке учил егерь! Нет, я не спорю, возможно, сам Бастиан играл просто волшебно, я, правда, не спорю, но как он мог кого-то научить играть, если не посвятил музыке, музыкальной грамоте, сольфеджио, чему там еще, половину своей жизни? Как он мог научить играть меня, то есть герцога, правильно? Они бы, суки, еще французскую куртизанку приставили ко мне, чтобы историю Франции с ее помощью изучать. Нет, язык бы я точно выучил, и даже более того, но вот к истории Франции появились бы вопросы. А пока у меня очень много вопросов появилось к родственничкам, и ни дай бог, кто-то из них мне чуток попозже попадется, когда я хоть немного в силу войду. А ведь я злопамятный, всегда таким был, и то, что в такую ситуацию угодил, не сделало характер лучше.

Вторым интересным открытием было то, что я, оказывается, претендовал сразу на два престола: на русский и на шведский. Но, претендовать на оба одновременно я не мог, конфликт веры, чтоб ее. А жаль, как же жаль-то на самом деле. В этот нюанс меня посвятил все тот же Корф, причем просто выболтал подробности, включая подробности про дядю, епископа, потому что, вроде бы, я должен был знать подобные вещи. И вот тут-то и появился вопрос к моим родственничкам: а какого спрашивается гриба, такого породистого герцога ничему толком не учили-то? Почему я подсознательно только на немецкий матерный как надо отреагировал? Наследник двух корон должен уже в свои тринадцать лет, а мне было, оказывается, именно столько, знать кучу вещей, а не играть в солдатики, дороже которых и мальчишки похоже, только этот сюртук явно военного образца был, который надоел мне до колик и, глядя на который у меня было только одно желание – сжечь его к такой-то матери. Только вот я сомневался, что у меня есть замена. Потому что за три дня свежей рубахи мне никто не подал, и сколько я ее до этого носил – история умалчивает. Но насчет учебы – это да, экономили на наследнике знатно, вон, егерь на скрипочке учил играть. Короче, к концу второго дня я понял, что у меня подгорает так, что еще немного и сорвусь, причем, учитывая мое эльфийское сложение явно в крутое пике, я и сказался больным.

Что касается дяди, вроде бы именно он становится наследником шведского трона, если я приму православие. Но вот вопрос, а как так получается, что православный парень не может стать королем Швеции, а епископ – вполне. Разве епископы, когда сан принимают, не отрекаются от всего земного, включая столь низменные вещи, как королевские короны? Этот вопрос нужно обязательно уточнить. Вдруг можно дядьке нервишки помотать. Просто за то, что так плохо со мной обращался все эти годы. И да, я уже говорил, что злопамятный.

Во всей этой ситуации было одно хорошо, когда я слег, картинно стоная с полотенцем на лбу якобы в лихорадке, меня на время оставили в покое, и я сумел восстановить кое-какие знания немецкого языка, который был для мальчишки родным и записан куда-то в подкорку в его черепушке. Для этого я заставил Крамера читать мне «Дон Кихота», перевод которого я более-менее знал и мог включать ассоциации. Кроме того, довольно тихий голос камер-интенданта убаюкивал, я переставал думать, у меня вообще высшая мыслительная деятельность прекращалась, и включалась та самая подкорка, накладывающая немецкий на новую кальку, если можно это так назвать. К моему собственному удивлению, этот метод вполне работал, и уже в конце первого дня я мог немного общаться уже на немецком. Проблема заключалась в том, что я перестал дифференцировать, когда говорю по-немецки, а когда по-русски и вполне мог перескочить с одного языка на другой даже не задумываясь. Но я стараюсь изо всех сил, чтобы этот маленький промах убрать, пока он не закрепился за мной в качестве этакой фишки.

Кроме того, я составил для себя хоть маленько приемлемую диету, наказав Румбергу кормить меня только вот так и никак иначе, потому что от другого меня тошнит, рвет, пучит и вообще – понос, это такое дело, которое может сильно задержать нас в пути. А на улице зима, и частые остановки обязательно приведут к тому, что точно что-нибудь отморожу себе жизненно важное, когда буду сидеть с гордым видом и с голой задницей в сугробе. Кажется, Румберг поверил и проникся, во всяком случае, как-то саботировать мой приказ не решился.

Теперь я жрал пару вареных яиц, кашу, сдобренную маслом и теплый куриный бульон с отварным куриным мясом. Никакого вина, пусть и разбавленного до состояния испуга, только кипяченая вода. И никаких сосисок с кислой капустой и пережаренных свиных ребер. Это, конечно, где-то вкусно, но мне сейчас не до вкусностей, мне бы выглядеть начать на свои почти четырнадцать лет, и тут уж не до жиру.

Кроме всего прочего, я досконально изучил свое тело. Где-то слышал, что Петр III страдал фимозом, вроде поэтому долго не спал с женой. Так вот, похоже, что женушка про фимоз все выдумала. Потому что у меня настоящего была эта… хм… болячка. Лечилась просто – крайняя плоть, которая при фимозе слишком длинная и прирастает к головке одного очень важного для мужчины органа, не давая ей открываться, оттягивалась и хренакс – обрезание, в общем. Можно и без него, но больно и долго, и отдает онанизмом, постоянно теребить причинное место, сдвигая и отодвигая, ну, это такое дело, да плюс мыть надо под тем, что отодвигаешь, а чем, если даже для того, чтобы руки помыть, воды хрен допросишься? Так, о чем это я, ах, да, у герцога ничего с ревом отодвигать, чтобы помочиться не нужно, само все прекрасно отодвигается, так что, вопрос о болячках остается открытым, так же, как и о том, а, собственно, почему он с ней все-таки не спал? Но, вот об этом думать мне пока точно рановато.

На четвертый день уже под вечер ко мне в комнату ввалился, не постучавшись, Брюммер. Он вообще никогда не считал необходимым соблюдать со мной какие-то правила приличия.

– Вставайте, ваше высочество, – от него несло вином и раздражением. – Король Фридрих желает вас видеть.

– Зачем? – я невольно нахмурился, попятившись от нависшего надо мной дюжего обер-гофмаршала. Вот это совсем не смешно на самом деле и плохо поддается объяснениям.

– Я не знаю, его величество не отчитывался передо мной, просто передал приказ через своего адъютанта, – его раздражение усиливалось, и он уже протянул руку, чтобы вытащить меня из постели, в которой я, надо сказать, пригрелся, но тут появился Румберг, который пару раз кашлянул, привлекая к себе внимание, и отвлекая это самое внимание от меня.

– Господин обер-гофмаршал, его светлость прекрасно вас расслышал. И, если вы выйдете, то сборы пройдут куда быстрее, – ух ты, а ведь этот козел действительно бьет парня, это я понял, когда распрямился, после того, как Брюммер отошел от моей кровати. Я ведь вон как сморщился и напрягся. Тварь, конченная. Пацан-то тебя в пять раз меньше, нашел себе соперника, который почему-то молчит и никому о бесчинствах не говорит. Знать бы еще почему. Или это нормально, вот так воспитывать детей? И почему мне кажется, что нет, не слишком нормально.

Говорили мы по-немецки, и реакция тела герцога дала мне возможность применить свои новые знания на деле. К счастью, говорить много не пришлось, потому что я не был уверен в своих силах, но, хотя бы я понял, что они говорили.

Итак, мы едем к Фридриху, какому Фридриху? Ну же, голова, думай, какой сейчас Фридрих Пруссией рулит? А не тот ли этот Фридрих, которому один не слишком умный парень все завоеванное теткой отдал взад и тем самым себе смертный приговор шелковым шарфиком подписал? Так, ладно, будем плясать от того, что тот самый. Номера я его не помню, прозвище вполне – Великий. Фридрих Великий. Точно. И зачем Великому видеть какого-то зачуханного графа Дюкера, мне кто-нибудь объяснит? Или это такой прикол с поездкой инкогнито? Типа игры, чтобы дети грома не боялись?

Пока я ломал голову, Румберг меня одел в тот же самый военный мундир. Я его точно сожгу, и вот пускай где хотят, там мне новую одежду достают. Опять плащ, треуголка, сапоги, который ни хрена не грели, и я готов ехать к королю.

Замерзнуть на этот раз я не успел. Дворец оказался близко от того места, где мы остановились. Оказалось, что пригласили графа Дюкера с сопровождением послушать домашний концерт, который давал сам Фридрих. Он играл на флейте, а все остальные дружно должны были восхищаться. Но я так и не понял, зачем сюда позвали меня? концерт-то был для весьма ограниченного круга лиц.

Женщин в зале было мало, по пальцам можно пересчитать, в основном одни мужчины, и почти все они в военных мундирах, так что я практически ничем, кроме возраста от них не отличался, а королеву я вообще не увидел. Судя по перешептываниям, она где-то в другом месте обитала и с мужем практически не пересекалась. Понятно, почему у них детей не было, трудно детей на расстоянии завести. Это, если не учитывать те сплетни, которые про Фридриха ходили, в плане его пристрастий. Уже в середине вечера я захотел в туалет, но вставать, когда сам король играет на флейте, было вроде бы не принято, поэтому я терпел, пока он не закончит свою игру. Музыка меня не впечатлила, я немного другое всегда предпочитал слушать, поэтому, я принялся украдкой рассматривать приглашенных. Плохо, что я не знал, как кто выглядит, и даже, если рядом со мной на жестких стульях сидели известные люди, то я их все равно не узнал. Но одно я понял очень хорошо, почти всем им было плевать и на музыку, и на короля. Они сидели и делали вид, что слушали, а на самом деле многие откровенно скучали. Просто праздник лицемерия во всей его красе, даже противно стало.

Наконец, музыка оборвалась на каком-то пронзительном аккорде, и все зааплодировали. Кто-то даже встал, только-что: «Браво!» не кричал. Я же наконец получил возможность найти туалет. А вот это, оказалось совсем неразрешимой задачей. Те слуги, которых я видел в коридорах чаще всего проносились мимо, и я не имел возможности их затормозить, чтобы напрямую спросить о том, что мне было нужно. В конце концов, чтобы избежать конфуза, я просто открыл первую попавшуюся дверь. если там будет какая-нибудь гостевая спальня или нечто подобное, то уж горшок под кроватью я точно найду. Ну а то, что он по итогу будет полный, это уже не мои проблемы, решат, что прислуга намудянила, они все равно эти горшки не моют, а тут вылить забыли, подумаешь, велика беда. Сунув использованную посудину под кровать, я вышел в коридор, и направился обратно в зал, где слушал концерт. И нет, я все еще не понимаю, зачем меня вообще сюда выдернули, если тот же Фридрих даже не взглянул в мою сторону ни разу, и уж тем более ни разу не заговорил. Чушь какая-то.

В какой-то момент я понял, что, похоже, заблудился. Наверное, свернул не в тот коридор, потому что, судя по ощущениям, концертный зал должен уже появиться на горизонте.

– … и все-таки мне не совсем понятно, почему вы так долго не подписываете подорожные документы графу Дюкеру, ваше величество, – я замер возле приоткрытой двери, скрытый в тени. Это напоминало мне какую-то плохую комедию, где герой сумел случайно подслушать, что о нем говорят.

– Сегодня можно будет подписать, – голос Фридриха был неприятен. Он скрипел, словно король простыл. Хотя, может быть, это от того, что он на флейте играл, кто его знает.

– Вы знаете, кто скрывается под этим именем? – я не видел их, понятия не имел, кто собеседник Фридриха, но стоял рядом с этим кабинетом, и жадно вслушивался в произнесенные слова, собирая информацию по крохам, как бомж пустые бутылки. Только бы меня здесь никто не застукал, только бы…

– Конечно, юный герцог Гольштейн-Готторпский. Полагаю, его тетка Елизавета сделала свою ставку на племянника и хочет с его помощью укрепиться на троне.

– И вы допустите это, ваше величество?

– Конечно, – Фридрих хрипло рассмеялся. – Однажды я получил от герцога очень трогательное письмо, в котором он выказывает мне свое обожание и чуть ли не преклонение передо мной. Очень важно иметь подобного союзника в то время, как Бестужев будет настраивать императрицу против меня. Он обожает Версаль, а меня считает тупым грубым солдафоном.

– А, так значит вы для этого пригласили сегодня герцога на концерт, чтобы он хоть издали побыл в вашем обществе, укрепляясь в нежных чувствах, – раздался смешок, а я сжал кулаки. Ну что за суки. Использовать никому не нужного пацана, внушая ему невесть что. Как же это по «эвропэйски».

– Боже, да вы просто не видели того письма. Я – его Дульцинея, он влюблен в меня заочно, как Дон Кихот… – я не могу больше это слушать, не могу. Отступив еще больше в тень, я развернулся и понесся по коридору в обратном направлении. Что я только что услышал? Это вообще нормально? Или я неправильно перевел? Или слухи о старине Фридрихе правдивы. Так, не думать об этом, не думать, мать твою! Хотя сейчас вопросы про скрипочку исчезли. И пускай егерь учит на ней играть, ничего, главное, что мальчишка на своего кумира хоть чуть-чуть походить будет. Наверное, не смог найти никого, кто на флейте играл и мог хоть чисто теоретически научить.

Прямым ходом я выскочил в какой-то очередной коридор и резко затормозил. Посредине коридора стоял Брюммер и озирался по сторонам. Увидев меня, он резко развернулся, направляясь в мою сторону.

– Вот вы где, и где вас черти носили? – процедил он, грубо хватая меня за руку, так, что, похоже, синяк останется. – Почему вы не поставили меня в известность о том, куда направились?

– Отпусти, – спокойно проговорил я. Не собираюсь я терпеть его пьяные выходки. Я не Карл Петер, и не влюблен заочно в старого пи… короля Фридриха. А своим слугам, коим Брюммер и является, если разобраться, я тем более не позволю обращаться с собой, как им вздумается. – Немедленно убрал руки. И, если еще раз позволишь прикоснуться ко мне без моего на то ведома, очень сильно пожалеешь. Уж поверь, герцог Гольштейн-Готторпский вполне сумеет превратить твою ничтожную жизнь в ад. Это, если не брать во внимание то, что я в перспективе все же надену на голову одну из корон. А теперь, карету мне, сударь, карету! Мы уезжаем. Где здесь чертов выход?

Похоже, герцог действительно никогда не давал этим сволочам даже устный отпор, потому что Брюммер на мгновение впал в ступор. Нет, никаких иллюзий насчет того, что он не попытается применить силу снова у меня не было. К тому же во все времена взрослому и якобы воспитателю всегда верили лучше и охотнее, чем подростку, и мне предстояло сделать прежде всего так, чтобы меня услышали и приняли всерьез. Насчет Елизаветы я иллюзий не питал. Нужно будет долго присматриваться, прежде, чем начинать собирать команду. А вот немцы мне заплатят за сегодняшнее унижение, потому что я этого никогда не забуду, Дульсинея моя ненаглядная.

Карету доставили быстро, но, прежде, чем уехать, Брюммера отозвал в сторону какой-то лощеный офицер, который бросил быстрый взгляд в мою сторону, а затем полностью переключился на слегка подвисшего обер-гофмаршала. Как я понял, Брюммер только что получил ту самую подписанную подорожную, которую не мог вымутить уже несколько дней.

По дороге мы не разговаривали. Он все это время сидел напротив меня в карете и сверлил не самым доброжелательным взглядом. Только вот мне было наплевать. Я хотел уже поскорее оказаться в России, чтобы начать что-то планировать. Сейчас, без знания реалий это было невозможно. Да и Брюммер с Бернгхольцем сбивали настрой.

На постоялом дворе Брюммер объявил, что завтра с утра мы, наконец-то выезжаем, и пошел в комнату, которую делил с Бернгхольцем и Корфом, чтобы успокоить нервы и отдохнуть. По дороге он прихватил с собой трактирную девку. Чтоб тебе сифилис подхватить, урод. Я прожег его спину ненавидящим взглядом. Это как же нужно умудриться, так заставить себя ненавидеть всего за пару дней? Ведь я понятия не имею, что именно между ним и герцогом происходило на протяжении нескольких лет, если судить по некоторым оговоркам.

– Ваша светлость, я вам сегодня понадоблюсь? – я резко обернулся и долго непонимающе смотрел на Крамера.

– Да. Только книгу смени, – и я побрел наверх, не глядя, идет он за мной или нет. А вообще, до меня только что дошло. Что эта троица заняла единственную комнату, а мне на морозе пришлось стоять и ждать, когда та девчушка, которой я солдатиков подарил, уедет. Вот здорово. Просто неописуемо. И если дворянство здесь ничем не отличается от дворянства в России, то хрен они у меня получат, а не дворянскую вольницу. Сдохнут на службе.

Вот так накручивая себя, я с остервенением содрал с себя мундир и растянулся на кровати.

– Я не понял, если не эту книгу, то какую, ваша светлость? – я закрыл глаза, чтобы не видеть Крамера.

– Да любую. «Императора» Макиавелли, – ровно произнес я, стараясь успокоиться. – А «Дон Кихота» сожги. Если я ее еще раз увижу, то заставлю тебя ее сожрать. – Успокоиться не получалось, и хотелось банально реветь. Да что же такое-то. Когда уже это тело меня перестанет своими реакциями мучить? Одинокая слезинка все же сползла из уголка глаза по лицу. Я зло смахнул ее. Скорее бы уже хоть куда-нибудь приехать.

Глава 4

Крамер вошел в комнату, после моего разрешения и замялся на пороге, словно не зная, как начать разговор.

– Что еще у нас случилось плохого? – не глядя на него, протянул я, старательно выводя на бумаге свое имя. Даже кончик языка высунул от усердия.

– Нет такой книги, ваше высочество. Я ее где уже только не искал. Может быть, вы имели в виду не «Император», а «Государь» Макиавелли? – он тяжело вздохнул, поглядывая на меня, продолжая мять свою треуголку, которую снял, когда вошел в комнату. – Или, может быть, автор какой другой не Макиавелли?

– Может быть, – я положил перо на стол и принялся его задумчиво разглядывать. Мне, если честно, было по барабану, как там книга на самом деле называлась, я ляпнул первое, что на ум пришло, даже не слишком понимая смысла сказанного. Но Крамер, как истинный немец, принял все всерьез и вот уже два дня пытался отыскать несуществующую книгу. Так же, как и Бастиан не оставлял попыток выяснить, почему герцог так резко охладел к скрипке. Эти немцы вообще все делали основательно и, если уж и ненавидели, и презирали, то до конца, как Брюммер, например.

Мы, похоже, застряли в Берлине на неопределенное время. Пурга, заставшая нас уже на подъезде к городу, не собиралась успокаиваться. Дороги завалило снегом и кареты просто не могли пройти. Можно было, конечно, не выделываться, и пересесть на возки, вот только лошадям глубокий снег тоже комфорта не доставлял, поэтому Брюммеру, скрипя зубами, пришлось поездку отложить, на то время, пока, хотя бы ветер не стихнет. Меня это решение в общем-то устроило. Пережив ночь с мыслями, которые бродили в голове и не позволяли сомкнуть глаз, я так и не пришел к какому-то определенному выводу, но решение отложить поездку воспринял утром более-менее спокойно.

Ни Брюммер, ни Бернгхольц за эти дни мне на глаза не попадались, что для меня было вполне даже неплохо, да я практически и не выходил из комнаты, решив научиться писать. Это не прикол такой, а вынужденная необходимость, потому что писать пером, и писать ручкой – это две большие разницы. К тому же герцога явно не напрягали чистописанием, потому что мышцы не слишком охотно отзывались на попытки поставить руку, чтобы не изгваздать чернилами абсолютно все вокруг. Хотя, нет худа без добра, я хотя бы узнал, что у меня есть еще как минимум одна запасная рубашка, потому что та, которую я в итоге заляпал, годилась разве что на тряпки. На второй день у меня получилось вывести первые слова. Писал на русском, потому что на немецком мог пока только говорить, да понимать обращенную ко мне речь. На чтение и письмо, как оказалось, оставшихся реакций подкорки не хватило. Точнее, на письмо. Читать с трудом, но получалось. И тут Крамер решил все-таки признаться, что не может обеспечить своего герцога какой-то книжкой.

– Ваше высочество, я не понимаю, вам нужна эта книга, или нет? – Крамер уже устал стоять передо мной, изображая истукана. А я все смотрел на него, прокручивая в голове какую-то мысль, на реализацию которой мне нужны все-ничего – деньги. А денег у меня не было.

Дверь открылась и в комнату вошел Корф. Я даже улыбнулся. Вот, классический пример божественного провидения. У меня денег нет, а вот у барона они наверняка имеются.

– Барон, я рад вас видеть, вы даже не представляете насколько, – Корф смотрел на меня с подозрением. По-моему, ему не понравился мой настрой.

– Ваше высо… эм… граф…

– Да плюньте уже, обращайтесь ко мне, как вам удобнее. Все равно все прекрасно знают кто я, куда еду и подозреваю, зачем я туда еду не является секретом ни для кого, начиная от хозяина этого заведения, и заканчивая королем Фридрихом, – я махнул рукой, показывая мое отношение к этой так называемой конспирации.

– Но… – Корф о чем-то задумался, затем глубоко вздохнул. – Похоже, вы правы, ваше высочество. И меня немного смущает, что все проходит так гладко.

– Почему? Вы думаете, дядя не открыл бутылку самого лучшего вина, когда понял, что я уехал в Россию? Мой отъезд и следующее за ним признание тети делает для него корону Швеции куда ближе, чем он может об этом мечтать. Думаю, что он сейчас как никто другой молится за мое скорейшее прибытие в Петербург.

– Вы становитесь циником, ваше высочество, – заметил Корф.

– Нет, не становлюсь, – я покачал головой. – Просто я наконец понял, что молчать нельзя. Если ты говоришь, то люди начинают тебя понимать. Во всяком случае, им становится понятно, чего ты хочешь, гадать не приходится.

– И чего же вы хотите от меня, ваше высочество? – барон усмехнулся. Я вообще заметил, что его отношение ко мне немного поменялось. Оно стало более настороженное и не такое снисходительное, как раньше.

– Денег, – я вздохнул. – Я прошу одолжить мне немного денег, чтобы самому посетить книжную лавку, иначе, я совсем без книг в дороге останусь. Как только у меня появятся средства, я с благодарностью с вами рассчитаюсь.

– Да, я понимаю, что вы имели в виду, подразумевая, что надо просо говорить людям то, что вы от них хотите, – Корф смотрел на меня еще внимательнее. – А какую книгу вы хотите приобрести?

– Его высочество просил «Императора» сеньора Макиавелли, но я нигде не сумел ее найти, – быстро за меня ответил Крамер, я же только зубами скрипнул.

– А разве сеньор Макиавелли написал такую книгу? – Корф был прекрасно образован и сейчас очень сильно удивился, услышав мое озвученное пожелание.

– Наверное нет, – я пожал плечами и поднялся, потянувшись за висящим на спинке стула мундиром. – Не успел видать.

– Почему не успел? – Крамер наморщил лоб, пытаясь понять, что я имею в виду.

– Потому что умер, – я принялся застегивать многочисленные пуговицы, чертыхаясь про себя. Корф, услышав мой ответ негромко хмыкнул, а передо мной на стол упал кошель. Развязав завязки, я высыпал на стол монеты. Пять золотых, десять серебряных и горсть более мелких монет. Не плохо. Хотя я и не знал курса, но, что-то мне подсказывало, что сейчас передо мной весьма внушительная сумма.

– Не стоит утруждать себя отдачей долга, ваше высочество, – сказал Корф, когда я собрал монеты обратно в кошель и сунул его в карман. – Это было упущение с моей стороны не подумать о том, что вам могут понадобиться собственные средства во время пути.

– Благодарю, барон, – я уже набрасывал на плечи плащ и брал в руки треуголку. – Крамер, позовите Румберга, будете меня сопровождать.

– Но, ваше высочество…

– Мне необходимо размяться, я устал сидеть в этой комнате, – отрезал я, направляясь е двери. – К тому же, судя по тому, что Крамер не замерз, когда ходил в книжную лавку, она находится где-то здесь недалеко.

Лавка действительно находилась неподалеку. Я в сопровождении Крамера и Румберга, которые возвышались надо мной как колоссы, прошел всего пару домов, свернул за угол, и Крамер уже открывал дверь в лавку, заваленную разными бумагами, свитками, картами, и книгами. В лавке царил полумрак, только возле прилавка, за которым сидел хозяин горели лампы. Думаю, это было обусловлено тем, что товар в этой лавке отличался повышенной горючестью. Колокольчик оповестил о нашем приходе, и хозяин оторвался от книги, которую в этот момент читал.

– Добрый день, молодой господин, – наметанным взглядом он определил, кто в нашей компании главный. Посмотрев на Крамера, он внезапно усмехнулся. – Неужели вы мне не поверили, когда я сказал, что у меня нет той книги, которую вы спрашивали? – Крамер лишь пожал плечами в ответ, тогда торговец вздохнул и снова переключил внимание на меня. – А вам нужно что-то особенное, молодой господин?

– А что особенное вы можете мне предложить? – я сам не знал, зачем пришел сюда. Надеясь, что могу найти какой-то смысл моего здесь пребывания? Это было слишком оптимистично, но я просто не знал, за что уцепиться и чем себя занять, чтобы банально не свихнуться. Ну хоть книжки начать читать, может пригодится в будущем. Так уж получилось, что я не ученый, не военный, даже на военной кафедре не учился, и в оружие я не так чтобы разбираюсь. Я всего лишь инженер, который хорошо, мать вашу, разбирается в трубах, качающих и перерабатывающих станциях, и все. Я не занимался никакими боевыми искусствами, а мои попытки помочь сделать уроки младшему брату обычно заканчивались криками и ревом, в ходе которого я просто вырывал у него листы и делал все сам, то есть никаким искусством донесения своих мыслей, пусть даже они правильные, я тоже не владел. Что я могу дать стране? Как я могу помочь тетке, а потом и самому себе? Надо ли мне вообще кому-то помогать? Я не знаю! Так может быть, в какой-нибудь книге найду ответ хотя бы на пару вопросов.

– Могу предложить карты сокровищ, – внезапно улыбнулся торговец. – Вот, например, сокровища Кортеса.

– Не интере… – начал было я, но затем наклонился к карте. Не знаю, какие там сокровища Кортеса где были утеряны и не найдены, а вот карта-то была похоже настоящая. Во всяком случае, расположения Америк и океанов на ней были отмечены правильно. А еще карта была очень подробная. Расположение испанских и португальских городов, портов, проливов, территории, которые обозначались как поделенные и закрепленные за государствами, но пока не исследованные. Я не профессионал, но вполне могу показать эту карту в Адмиралтействе, насколько я знаю, с подобными вещами была определенная напряженка, может и пригодится. –Упакуйте. А я пока тут поброжу с вашего позволения.

– Бродите, – пожал плечами торговец. – Книги не любят суеты. – Он начал весьма аккуратно сворачивать карту, а я пошел по этим развалам.

Чтобы разглядеть названия, мне приходилось брать книги и подносить их почти к лицу. А некоторые приходилось открывать, чтобы понять, что там внутри. Так я наткнулся на «Молот ведьм» Генриха Крамера. Это было издание от 1487 года. А когда интересно эта вещь была написана? Книга была старая, даже древняя. Листы были настолько хрупкие, что я очень осторожно закрыл ее, боясь повредить. Как она могла оказаться в обычной книжной лавке? Она казалась была пропитаны желчью тех уродов, которые ее написали. Несмотря на уникальность, мне даже прикасаться к ней второй раз не хотелось. Хотя гравюры были прекрасны. А уж обнаженное женское тело – как представленный сосуд всех мыслимых и немыслимых грехов – так вообще выше всяких похвал. Но почему же мне так сильно захотелось вымыть руки?

– Вы нашли то, что искали? – ко мне подошел Крамер, а я внезапно почувствовал раздражение.

– А что, похоже на то, что я все уже нашел и теперь не могу найти дорогу к выходу? – Крамер покачал головой, я же внимательно смотрел на него. – А скажи мне, Генрих Крамер, автор этой мерзости не является твоим предком? – он быстро бросил взгляд на книгу и отрицательно покачал головой. – Хорошо, а то я уже начал беспокоиться.

Отойдя к другому столу, я принялся бездумно перебирать книги, лежащие здесь. Никакой системы не было. Они просто были навалены все вместе. Чем дольше я выбирал, тем быстрее мой мозг начинал дифференцировать увиденное. Так, экспериментальным путем я выяснил, что могу весьма неплохо читать заглавия даже у неизвестных книг. С самими текстами все еще прослеживались определенные проблемы, но я определенно мог читать по-немецки. Да, очень медленно, да, делая большие паузы, чтобы понять следующее слова, но мог же! И это была для меня маленькая, но победа.

Внезапно в череде солидных книг в кожаных переплатах, мне на глаза попалась небольшая рукопись «Прусский королевский генеральный регламент сельских школ» за авторством некоего Хекера. Переплета как такового не было, просто листы бумаги, скрепленные нитями. Открыв первую страницу, я убедился, что это не государственный документ, а всего лишь проект, что-то типа рассуждений этого Хекера, и его выводов, сделанных на основании проводимых им исследований. В этом проекте Хекер с чисто немецкой скрупулезностью выводил некоторые тезисы, в которых очень простым языком было описано, что нужно делать, чтобы сделать грамотность населения стопроцентной. Он даже рассчитал, сколько необходимо учителей для все небольшой Пруссии, и сколько будет стоить общине наем какого-нибудь со стороны, на то время, пока дети не смогут заниматься домашними делами, обязанные проводить это время в школе. Если сравнивать со штрафом, который родители обязаны будут заплатить в случае недопущения чад в школу, эти расчёты выглядели вполне божескими.

– Пожалуй, вот это мне взять стоит, – закрыв рукопись, я передал ее топчущемуся рядом Крамеру. – Передай хозяину, пускай упакует вместе с картой. – На этот раз Крамер просто кивнул и направился к прилавку. Я же решил побродить еще немного.

Завернув за один из столов, я внезапно наткнулся на сидящего на низкой скамейке мужчину, увлеченно листающего какую-то книгу. Он поднял голову и слегка мне поклонился. Я ответил ему тем же. Понятно, скорее всего, дворянин. Выглядел он не слишком презентабельно. Камзол был явно не новый, но хотя бы чистый. Тяжелый плащ лежал на коленях, вместе с треуголкой, а на боку расположилась явно мешающая ему тяжелая рапира. У него были длинные темные волосы, неухоженные и вопреки моде не собранные в хвост. Не говоря уже про то, что парика у него не было точно. Весь его вид внушал опасения. Почему-то я был уверен, что передо мной человек, много повидавший на своем веку и той рапирой, что была при нем, он владеет очень хорошо.

Повернувшись к столу, я поднял первую попавшуюся книгу. Никола Терракуза и Вентура «Истинное Неаполитанское Фехтование», датированное 1725 годом. Как и во многих других книгах здесь были превосходные гравюры. Просмотрев некоторые их них, я отложил книгу в сторону. Можно попробовать позаниматься, на досуге. Все равно я планировал хоть какой-то физической подготовкой озаботиться.

– Не советую, – я удивленно посмотрел на мужчину, который смотрел теперь на меня с некоторым снисходительным любопытством.

– Простите, что? – он не делал попытки подняться, и я не стал звать Румберга, который все это время стоял в районе двери, и уже поглядывал на нас с заметным напряжением. С его места этого любителя почитать было видно, я же заметил его лишь недавно.

– Не советую Терракуза. Он такую чушь иной раз городит, даже интересно становится, откуда он ее берет. Если вам нужно приличное учебное руководство, то вот, возьмите это Франческо Альфиери «Искусство превосходного владения мечом» от 1653 года. Сеньор Альфиери не только показывает здесь приемы, но и учит разным техникам, чтобы руки и ноги были достаточно развиты и не ломались под весом боевой рапиры, – он все же поднялся и Румберг, качнувшись, все же подошел поближе. А мужчина, не обращая на него внимания, вытащил книгу и протянул ее мне. Я слегка опешил, но протянутую книгу все же взял. – Или же вот Сальватор Фабрис «Фехтование или Наука оружия» от 1606 года, – еще одна книга была вытащена из стопки и передана мне. – Здесь собрано вообще все, что мастера меча Италии вообще когда-либо знали о благородном искусстве фехтования. А из относительно нового, могу порекомендовать вот эту Д. Мануэль Круцадо и Пералта «Уловки вульгарного и общего фехтования только с мечом и с парным оружием», 1702 года, неплохо описана защита, особенно от «подлых» ударов. Хотя я так и не узнал, что именно означает «Д» перед Мануэлем.

– Вы кто такой? – я автоматически взял и третью предложенную книгу и передал стопку подошедшему Крамеру.

– О, позвольте представиться, Гюнтер фон Криббе. Служил капитаном в армии эрцгерцогини Австрийской, но после окончания контракта не захотел его продлевать. Сейчас направляюсь в Париж. Слышал, что французы рассматривают возможность ввести фехтование в обязательное обучение студентов университетов. Хочу попробовать предложить свои услуги.

– Какой извилистый у вас путь до Парижа получается, капитан, – я приподнял бровь. Скорее всего что-то натворил, вот и свалил из армии. Может кого на дуэли прирезал. Какого-нибудь рогатого муженька. Он молод, хорош собой, явно женщинам очень даже нравится.

– Вот так получилось, – капитан пожал плечами и набросил на себя видавший виды плащ.

– Ваше высочество, – Крамер, который вот уже пару минут пытался привлечь мое внимание, но не решался прерывать разговор, принял жест фон Криббе с плащом как знак того, что я наговорился. – Возникло некоторое осложнение с выбранной вами рукописью.

– Какое с ней могло выйти осложнение? – я раздраженно передернул плечом и направился к прилавку. – Что случилось? – довольно грубо спросил я у торговца.

– Видите ли, молодой господин, я не могу продать вам эту рукопись, она не принадлежит мне. Ее, скорее всего, забыл здесь один молодой человек, который долго выбирал книги не далее, как вчера, – спокойно ответил он.

– И что? Я хочу забрать эту рукопись, она мне понравилась, – я скрестил руки на груди. Если этот проект здесь просто потеряли, то есть вероятность того, что он вообще не дойдет до Фридриха и его реализация затормозится. Это я удачно зашел. Как знал, что нужно сюда идти.

– Это не моя книга, я не могу…

– Один золотой за все. Карта, рукопись и вот эти три книги, – он открыл рот и тут же захлопнул его. Ну а что ты хотел, золотой есть золотой, а растяпе можно сказать, что никаких проектов здесь не находили. И вообще, он же свое потерял, значит, еще сможет восстановить по памяти. Мы вон в студенчестве сопромат за две ночи выучивали, когда к экзаменам готовились и ничего, а тут всего лишь заново проект написать.

– Ну я даже и не знаю, – протянул хозяин. – Возможно, тот молодой человек и не заинтересован в рукописи, раз не пришел за ней сразу же.

– Так ведь о чем я и говорю, – я положил здоровенную надо сказать монету, не знаю, что это за монета, не разбирался пока, и подвинул ее к торговцу.

– Четыре книги, – резко развернувшись, я уставился на капитана, который подошел поближе и теперь не без удовольствия слушал наш разговор. – Вот эту тоже включите в вашу оплату. – И он положил на прилавок книгу, которую читал, сидя на той скамеечке, вглядываясь в страницы при тусклом свете.

– А вы наглец, сударь, – я смотрел на него, и не понимал, мне он нравится, или мне хочется набить ему морду. Силенок, конечно, у меня не хватит, но у Румберга с Крамером – вполне.

– Давайте договоримся, – капитан поднял вверх руки. – Я сейчас на мели. На такой, что мне едва хватит денег рассчитаться за сегодняшний ужин. Но эта книга меня заинтересовала. Очень заинтересовала. Я же вижу, что вы, ваше высочество, – он улыбнулся краешком губ, – тоже заинтересованы прекраснейшим искусством фехтования. Я могу вам дать пару частных уроков, а вы взамен оплатите мне эту книгу. Идет?

Я смотрел на него не мигая. Он не внушал доверия. Вообще. От слова совсем. Если честно, то больше всего он напоминал мне не капитана армии, а разбойника с большой дороги. Почему-то, глядя на него, всплывали мысли о пиратах. А еще я был абсолютно уверен, что он превосходный бретёр. Этот фон Криббе мог бы действительно меня многому научить: если бы захотел, если бы у нас было много времени, если бы ему не надоело раньше, если бы… Этих «если бы» на самом деле было вагон и маленькая тележка, и я не был уверен, что даже после пары уроков он не свалит вместе с моим кошельком, презентованным Корфом.

– Кхм, так что вы решили, молодой господин? – меня оторвал от размышлений торговец, который, похоже, был уже готов продать все это скопом и уже забыл, что видел проект образовательной программы Пруссии.

– Я решил, – думай быстрее, на тебя сейчас четыре человека смотрят, а ты все-таки герцог и вообще высочество, – что плачу за все один золотой, – я принял решение, надеюсь, что не пожалею о нем.

Криббе с очень серьезным видом кивнул, забрал свою книгу и надел треуголку.

– Я полностью в вашем распоряжении. Куда идти? – Румберг хмыкнул и распахнул перед ним дверь, выходя следом. Я же смотрел, как торговец заворачивает мои покупки в какую-то тряпицу, не переставая размышлять о том, а не встрял ли я куда на этот раз с размаху, да с головой?

Глава 5

– Ангард! – я поднял рапиру, потому что Гюнтер решил, что обучение необходимо начинать именно с рапиры, хоть и тренировочной, чтобы руки привыкли к весу. Руки, потому что сам Криббе любил технику, с использованием даги. Занятия продолжались уже пару часов, после того, как он мне подробно объяснил устройство рапиры и показал несколько приемов на своем примере. Двигался он легко и стремительно, а его движения действительно чем-то напоминали замысловатый смертоносный танец. Это было красиво, завораживающе и появлялась сильная мотивация научиться двигаться хотя бы похоже на учителя. – Стоп! – опустить клинок и встать расслабленно. – Салют! – взмах тяжеленой металлической палкой, которая почему-то называется тренировочной рапирой. Поприветствуем соперника, как же без этого? Мы же в галантном веке живем. – Ангард! – снова стойка и понимание, что рука дрожит, а вместе с ней дрожит рапира. Все-таки слишком большая нагрузка для первого раза, особенно для совершенно нетренированных мышц. – Аппель, – шаг вперед и наши рапиры скрещиваются. – Ангаже! – клинок перемещается в другую плоскость, при этом работает только кисть и за этим Криббе очень тщательно следит. – Батман и рипост, – кончик рапиры уходит вниз, скользя по клинку противника, сразу же после того, как они столкнулись. Только завершив движение до конца, я передал рапиру своему невольному учителю, с облегчением выдыхая.

– В общем-то неплохо, – он кивнул каким-то своим мыслям. – Техника совершенно не отработана, но это поправимо. Более всего меня радует, что вы схватываете на лету, ваше высочество. Мне не нужно было повторять больше двух раз то, что хотелось до вас донести.

– Благодарю, господин Криббе, это было весьма поучительно, – я наклонил голову, чтобы выразить свое почтение. Он действительно оказался мастером своего дела. И за эти несколько часов научил меня вполне прилично держать рапиру и даже показал пару уколов, которые мы сейчас отрабатывали на практике. Объяснял он очень просто и доступно, во всяком случае, я понял смысл, и думаю, что смогу разобраться по тем книгам, которые он мне посоветовал. Конечно, без учителя все будет продвигаться не слишком быстро и, боюсь, не вполне удачно, но, на ошибках учатся. К тому же, подозреваю, что Елизавета не будет экономить на племяннике и найдет мне приличных учителей.

– Вам нужно практиковаться, ваше высочество, без постоянной практике даже мои сегодняшние скромные усилия пропадут, и окажется, что вы напрасно выбросили деньги, практически на ветер, – Криббе усмехнулся, и принялся разглядывать комнату. Вроде бы урок окончился, и он должен был уходить, но мне почему-то хотелось его еще ненадолго задержать. Он никогда не знал герцога и не переносил на меня негативный опыт общения с ним. Как оказалось, для меня это очень много значит.

– Не составите мне компанию за ужином? – я вспомнил, что он говорил, будто денег на этот самый ужин у него сегодня нет, а я, точнее, Корф не обеднеет, если еще одного мужика накормит.

– С удовольствием, – он улыбнулся и бросил на стул тяжелый, но малофункцональный плащ, который уже принялся надевать. – Я слышал, что здешняя кухня вполне на уровне.

– Смотря о каком уровне идет речь, – я пожал плечами. – Румберг, – я обратился к слуге, который в последнее время находился со мной практически неотлучно. Не знаю, с чем связаны подобные предостережения с его стороны, но он, если и отлучался по делам, то очень быстро возвращался, или не уходил, пока в комнату не заходил Крамер, Корф или Бастиан. Довольно странное поведение, учитывая, что, после посещения королевского дворца, я абсолютно уверен, что мне ничего не угрожает. – Распорядись принести ужин. Мне, как я уже говорил, господину Криббе… ну, не знаю, сам посмотри, главное, чтобы было вкусно и сытно.

– Хорошо, ваше высочество, – Румберг поклонился и вышел из комнаты, бросив подозрительный взгляд на Гюнтера.

– Что вы имели в виду, когда говорили, что вам «как оговорено»? – Криббе сел за стол. Никакого пиетета к моему герцогству он не испытывал, и я не понимаю, он ведет себя так вызывающе, чтобы поддержать имидж, или просто мудак по жизни?

– Мой желудок в последнее время многое не переваривает, – уклончиво ответил я, подходя к окну. Ветер стихал, и, как я слышал, когда проходил по обеденному залу внизу, путешественники, застрявшие здесь, уже начали потихоньку разъезжаться. Если погода к вечеру не испортится, то утром можно попробовать покинуть Берлин.

– Бывает, помню я как-то тоже животом мучился. Отвратительное ощущение, – я покосился на Криббе. В комнате стремительно темнело, нужно было зажигать свечи, но я не умею пользоваться огнивом. Спичек пока никто не изобрел, точнее, были какие-то серные палочки, но они были дороги и небезопасны в использовании, поэтому на постоялом дворе таковых не водилось. Обычно, процесс зажигания свечей осуществлялся таким образом: служанка приходила с уже горящей свечкой, и поджигала все, которые находились в комнате, оставляя на столе запасные. Можно было, конечно, еще в камин сунуться, который горел круглые сутки, чтобы хоть немного согреть выстуженную комнату. Но это был вариант на крайний случай, который, похоже, вот-вот наступит, потому что служанка где-то, видимо, заблудилась.

– Да весьма неприятные ощущения, – эхом повторил я за Криббе, и, вздохнув, отошел от окна. Похоже, все-таки придется лезть в камин. Взяв одну из свечей, вместе с подсвечником, я направился к единственному источнику света в комнате. Все-таки зимой темнота наступает мгновенно. Вроде бы вот еще было совсем светло, и тут же уже почти ничего не видно.

Я не дошел до очага, когда дверь без стука распахнулась. Я резко развернулся, увидев лишь застывший в проеме темный силуэт. Пока он стоял и не двигался, я, если честно напрягся, потому что выглядело это несколько жутковато. Но, скорее всего, он просто пытался что-то разглядеть в темной комнате. Света не хватало, и я никак не мог понять, кто это, пока он не открыл рот.

– Ветер стих, небо все в звездах, полагаю, что эта дьявольская погода сменилась на более спокойную. Завтра утром, я надеюсь, мы уже тронемся в путь. И так потеряли столько дней. Уже могли бы границу Пруссии пересечь, – обер-гофмаршал Брюммер был на редкость трезв, что удивительно, и очень раздражен, что удивительно не было, потому что он всегда был раздражен. Его раздражение могло сравниться разве только с его спесивостью и высокомерием, с которым он взирал на других, разговаривая, как правило, через губу, не взирая на звания и должности.

– Да, я тоже так думаю. Если ветер снова не поднимется, то завтра утром вполне можно будет поехать, – впервые мне не хотелось ругаться с ним и вообще выяснять отношения хоть с кем-то. Темнота, немного разбавленная светом от горящего камина, действовала умиротворяюще. Хотелось продлить это ощущение хоть немного, вот только сделать это с Брюммером оказалось невозможно.

– Тогда отдайте распоряжение своему слуге, чтобы он начал собирать вещи. А то будет носиться как петух по двору, когда уже мы будем сидеть в каретах, дожидаясь только наших вещей, – я вовремя прикусил язык, чтобы не ляпнуть о том, что вроде бы обе руки у него на месте, и он вполне способен сам собрать свои шмотки в сундук. Не так уж и много нужно собирать. Я промолчал, в то время, как этот козел продолжал разоряться. – Я не собираюсь за ним бегать, чтобы напоминать каждый раз о его непосредственных обязанностях. – Вообще-то, непосредственной обязанностью Румберга было следить за исполнением моих потребностей, а не разрываться между всеми остальными. Хотел, чтобы тебя обслуживали, надо было нанимать своего слугу и его гонять. Чувствуя, что уже не в силах сдерживаться, я захотел высказать ему все, что думаю по этому поводу, но тут Брюммер зашел в комнату, презрительно разглядывая меня, а затем перевел взгляд на Криббе. – И почему я не удивлен? Ваше пристрастие подбирать всякую шваль, уже может соперничать с вашим вечным притворством и фантазиями. Ничего из перечисленного мною не должно присутствовать у будущего правителя. И мне почему-то никак не удается отучить вас ни от одной из этих крайне вредных привычек.

– Обер-гофмаршал, я не намерен более выслушивать от вас нравоучения, – я сжал подсвечник, чувствуя, что моему спокойствию все-таки подошел конец. Отучить он меня от чего-то не может, надо же. Да он даже не заметил, что его воспитанник хоть как-то изменился. Вот Корф и Румберг заметили, хотя знали герцога совсем недолго. Бастиан заметил, потому что я даже ни разу не прикоснулся к скрипке и не хотел слушать как играет он сам, а эти с позволения сказать воспитатели, не заметили, или просто вида не подали, что тоже говорит о том, насколько им плевать на меня. и Брюммера и Бергхольца волнуют только собственные интересы.

– Я был назначен вашим воспитателем вашим дядей, и я имею полное право учить вас…

– Нет, больше не имеете. Потому что мой дядя потерял всякую власть в отношении меня, в тот самый момент, когда мы выехали из Киля. То, что вы все еще сопровождаете меня, говорит лишь о том, что в том же Киле вы никому не нужны, и рассчитываете получить незаслуженную награду от моей тети. Поэтому, оставьте этот тон и больше никогда не возвращайтесь к нему…

– Дерзкий мальчишка, – взбешенный Брюммер сделал еще один шаг в мою сторону и замахнулся. Ждать, когда эта свинья отвесит мне пощечину, что было для него вполне привычно, если судить по тому, как я непроизвольно сжался, я не стал. Поудобнее перехватив подсвечник, я размахнулся и заехал тяжелой металлической штуковиной обер-гофмаршалу по роже. Удар был, надо сказать слабоват, но острые края подсвечника рассекли кожу на его лице и из царапины брызнула кровь. От неожиданности, не ожидавший отпора Брюммер пошатнулся, но тут же выправил равновесие и бросился на меня с кулаками. Вот сейчас я испугался. Потому что был меньше его раза в два и в три раза легче. Этот носорог же меня просто сметет, и не заметит. Внезапно между мною и Брюммером выросла тень, и занесенную для удара руку перехватили и отбросили в сторону.

– Ваше счастье, сударь, – в голосе Криббе прозвучали рычащие нотки, – что я не увидел, как вы ударили его высочество. Иначе, клянусь богом, вы пожалели бы, что родились на свет.

Меня колотило мелкой дрожью, и я плохо осознавал, что делаю, когда отбросил подсвечник и бросился к кровати, на которой лежали две боевые рапиры, и две тренировочные, принесенные Криббе. Он с сожалением говорил, что вынужден будет продать почти все, оставив себе лишь тренировочные и свою, которая была приторочена к боку. Схватив одну из боевых рапир, я метнулся к замершим друг напротив друга мужчинам и направил клинок в сторону Брюммера.

– Я же уже предупреждал, чтобы вы не смели прикасаться ко мне, – я с раздражением отметил, что у меня дрожит голос. – Я вас просто проткну сейчас, и брошу подыхать здесь, как бешенную собаку, которой вы и являетесь.

– Что здесь происходит? – в комнату вбежал Корф, за которым галопом несся Румберг. Видимо орали мы сейчас знатно, раз умудрились взбаламутить все это сонное царство. – Господа, мне кто-нибудь объяснит, что происходит? Ваше высочество, что… что вы делаете?

– Уйдите, барон, не вмешивайтесь, – процедил я, все еще держа рапиру у груди замершего Брюммера, который продолжал смотреть на меня не мигая, и даже не скрывая презрения, словно сомневался, что я смогу закончить то, что начал. Он даже кровь не пытался вытереть со щеки, которая продолжала сочиться из раны. Оказывается, я глубоко задел, скорее всего, останется шрам.

– Вы в курсе, барон, что воспитатели вашего подопечного предпочитают необоснованно суровые методы воспитания? – вновь вмешался Криббе, которому надоело изображать статиста. В комнате наконец-то зажгли свечи, хотя я так и не понял, кто именно это сделал.

– О чем вы говорите? – Корф растерянно переводил взгляд с каждого из нас, пытаясь, видимо, все-таки понять, что происходит во вверенном ему отряде.

– Я говорю о том, что иногда, некоторое количество розог бывает полезным для лучшего усвоения правил хорошего тона и различных наук, но то, чему я стал свидетелем, явно выходит за рамки даже здравого смысла.

– Да кто вы такой? – взорвался Корф. Похоже, что у всех начали сдавать нервы. Только мы с Брюммером продолжали стоять друг напротив друга, не обращая внимая на движ, происходивший в комнате. Я же пытался понять, кто вообще в своем уме доверил ему ребенка? По нему же видно, что он считает себя выше, чем любой из присутствующих в этой комнате. Или дядьке было до такой степени наплевать, что он просто впарил племянника первым встречным, лишь бы под ногами не путался?

– Я учитель фехтования его высочества. Гюнтер фон Криббе, к вашим услугам, – Криббе умудрился отвесить поклон опешившему Корфу. – Его высочество нанял меня не далее, как сегодня. Раз уже его сопровождению плевать, то он решил озаботиться своими уроками самостоятельно.

Вот тут я бросил удивленный взгляд на капитана, который смотрел в это время недобрым взглядом на Брюммера. В тоже время я почувствовал, как кто-то мягко обхватил меня сзади, и огромная ручища забрала из моей руки рапиру, практически не встретив сопротивления.

– Я ничего не понимаю, – простонал Корф, вытирая пот со лба платком. – Я ничего не понимаю. Да, между вами были некоторые разногласие, но, Бог мой, у кого в вашем возрасте не бывает разногласий с наставниками? – и он снова повторил. – Я ничего не понимаю.

– Вы должны понять одно, барон, обер-гофмаршал фон Брюммер и обер-камергер фон Берхгольц уволены без выходного пособия, – процедил я, поворачиваясь к Корфу. – Пускай Крамер последит, чтобы они собрали свои вещи и выметались из комнат, которые сняты для моего сопровождения. Да, и пускай проследит со всей тщательностью, чтобы господа не прихватили себе чего-нибудь на память.

– Вы пожалеете… – процедил Брюммер.

– Я уже жалею, что не сделал этого раньше. Да и, барон, поставьте на довольствие господина фон Криббе. А теперь я прошу всех покинуть мою комнату, кроме господина фон Криббе, с которым мы как раз хотели ужинать, прежде чем случился этот досадный инцидент.

– Я надеюсь, обер-гофмаршал, что вы мне сейчас все объясните, – прошипел Корф. – Мне еще нужно составить отчеты перед государыней Елизаветой Петровной и Бестужевым. И я не знаю, перед кем мне будет сложнее оправдаться, учитывая, что кортеж его высочества так сильно поредел.

– Да плевать мне на этого вашего Бестужева…

– А вот это зря, обер-гофмаршал, – Корф поджал губы. – Поверьте, у графа вполне хватит сил, желания и фантазии, чтобы покарать вызвавшего его неудовольствие, где бы он не находился, если это каким-то образом разрушит его планы. Так что, пойдемте. Я сам прослежу, как вы собираете вещи, а вы в это время мне поведаете, что, дьявол бы вас побрал, здесь произошло.

Он вышел из комнаты, за ним выскочил Брюммер, и Румберг закрыл дверь. я бросил взгляд на стол. Там уже стоял мой бульон с плавающей в нем курицей, хлеб, сыр, свежевзбитое масло и нечто запеченное, видимо, для Криббе. В животе заурчало, даже странно, что аппетит не пропал. Ну, хотя, что тут удивляться, мне же всего четырнадцать лет, будет, через почти два месяца, а в таком возрасте постоянно хочется жрать.

– Как вы удачно нашли работу, – я хмыкнул и сел к своей курице, на которую все еще хмурый Криббе посмотрел примерно так же, как Брюммер смотрел на меня.

– Я вообще считаю себя везунчиком по жизни, – Криббе хмыкнул и сел на свое место, придвинув к себе блюдо с запеченным мясом поближе. – Но, раз уж так получилось, то мне хотелось бы уже, наконец, узнать, а на кого именно я подписался работать?

– Герцог Гольштейн-Готторпский к вашим услугам, – я слегка наклонил голову, прежде, чем приступить к еде.

– Хм, ваше высочество, а как так оказалось, что вы очутились здесь в сопровождении совершенно неподходящих типов? – он выдержал мой пристальный взгляд. – Я должен знать, с чем мне предстоит иметь дело, ваше высочество. Потому что, кроме уроков фехтования, полагаю, мне придется занять освободившееся место вашей охраны и сопровождения.

– Не думаю, что мне что-то угрожает, – я пожал плечами. – Пожалуй, что кроме самого Брюммера мне никто и не угрожал. – Зато я понял, наконец, почему Румберг не хотел оставлять меня одного. Видимо, прецеденты уже были.

– Ну хорошо, давайте начнем с самого простого, куда мы едем? – я закусил губу. – Криббе весьма быстро сориентировался, надо сказать. Но его хватка мне все же скорее импонировала.

– Мы едем в Россию. Конкретно, а город Петербург, – тщательно прожевав, ответил я, а Криббе очень осторожно положил мясо обратно на блюдо и уставился на меня.

– Куда мы едем? Простите, – он пару минут смотрел на стол, затем снова взял мясо. – Я мог бы догадаться, когда этот барон начал называть русские имена. А куда именно в Петербурге мы направляемся?

– Понятия не имею. Мы едем к моей тете, императрице Российской империи Елизавете, а где именно она живет мне неведомо.

– Еще одна ошеломляющая новость, – Криббе отодвинул от себя пустое блюдо и вытер руки о свой камзол. Я быстро опустил глаза, чтобы не поморщиться. – Так, я сейчас схожу в свою берлогу за вещами и быстро вернусь. Надеюсь, что за время моего отсутствия здесь обойдется без кризисов.

– Вы слишком самоуверенны, – но, когда я договорил, дверь за ним уже закрылась. – Румберг, тебе не кажется, что господин фон Криббе слишком самоуверен? Вроде бы мы и без него как-то справлялись.

– Да, излишне самоуверен, но, мне он показался вполне надежным, – уклончиво ответил Румберг. – Можно убирать со стола, ваше высочество? – я кивнул, и довольно тупо наблюдал, как он составляет пустые тарелки на большой деревянный поднос.

Хотелось помыться, но, я прекрасно понимал, что это почти невозможно. Здесь не было даже корыта, которое можно было бы приспособить под ванну. Ладно, потерпим. Стянув с гудящих ног сапоги, я растянулся на кровати, предварительно убрав с нее рапиры, которые Криббе оставил здесь. Вот, что я изобрету первым – мягкие домашние тапки, потому что с утра до вечера ходит в сапогах – это то еще удовольствие.

В дверь постучали, и в комнату, после разрешения войти, почти вбежал Корф.

– Ваше высочество, может быть не стоит принимать скоропалительных решений? Неужели так необходимо выгонять Брюммера и Бергхольца в то время, когда мы еще и Пруссию не пересекли? – он упал на стул, я же даже не пошевелился, чтобы приподняться, наоборот, прикрыл глаза, чтобы не видеть Корфа, особенно его растерянную физиономию.

– Наоборот, это нужно сделать именно сейчас, вот буквально сию минуту, пока мы еще не покинули Берлин. Потому что с каждой пройденной милей избавиться от этого балласта будет все сложнее. И особенно сложно будет объяснить тете, почему я не хочу видеть рядом с собой людей, которые, вроде бы, должны уже были практическими родными стать. Я не считаю, что их нахождение рядом со мной в России, будет уместным. Тем более, что Брюммер состоит в очень тесной переписке с Швецией.

– Но…

– Все, закрываем этот вопрос, барон. Давайте примем за данность, что они паршивые учителя и, благодаря им, я, наверное, единственный герцог в мире, который не знает ни слова на латыни. Так что, просто забудьте, что эти люди когда-либо существовали. Лучше ответьте мне на один очень важный для меня вопрос, куда мы завтра направимся?

– В Дрезден, – вздохнув ответил Корф. – Фон Кейзерлинг уже ждет нас там. С ним-то мы и согласуем наше дальнейшее передвижение.

– Ну, в Дрезден, значит, в Дрезден, – я зевнул, прикрыв рот ладонью. – Я очень устал, барон, и хотел бы отдохнуть, тем более, что завтра рано вставать.

– Разумеется, ваше высочество, отдыхайте, – и Корф вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, оставив меня наедине с собой, праздновать свою маленькую, но такую важную в чисто психологическом плане победу.

Глава 6

По дороге в Дрезден погода снова испортилась: началось все с легкой пурги, которая на третий день пути переросла в полноценный буран. У меня вообще начало складываться впечатление, что мы никогда не покинем Пруссию, плавно перешедшую в Саксонию. Что даже погода против того, чтобы герцог Гольштейн-Готторпский попал в Петербург. Одно радовало, сейчас меня не бросали одного в карете и постоянно интересовались, не нужно ли мне чего, остановиться, чтобы облегчиться, например. Со мной постоянно находился один или два сопровождающих. То есть, Румберг присутствовал рядом со мной практически всегда, а вот остальные периодически менялись.

Большую часть времени я старался говорить по-русски, пытаясь вытравить чудовищный акцент, который я даже сам слышал. Но это было сложно сделать, потому что рядом не было ни одного носителя языка. Зато Криббе в сложившейся ситуации вынужден был изучать русский, чтобы не ударить в грязь лицом перед тетей Лизой.

Пошептавшись, Криббе и Корф пришли к выводу, что из-за нехватки квалификации не смогут заменить мне наставников, которых я оставил в Берлине, забрав все до последней лошади. Мне вслед при отъезде неслись такие проклятья, что нисколько не образец воздержанности фон Криббе, едва не выпрыгнул на ходу из кареты, чтобы потребовать извинений от богохульников. Я его удержал на месте, популярно объяснив, что ждать, пока он натешится, никто не будет, и ему придется нас бегом догонять.

Но наша поездка затянулась, к тому же мы делали длительные перерывы из-за погоды, и попросту тратить время никому не хотелось. Да и скучно было, что уж там говорить, а мое обучение хоть чему-нибудь давало повод развеяться. В общем, они нашли, как им показалось, достойный выход из сложившегося положения. Так, например, Криббе прекрасно знал историю, в основном войн и развития боевых искусств, вот их-то он мне и вдалбливал, параллельно заставляя выполнять упражнения для развития суставов кистей – это все можно было делать и в карете так как простора они не требовали. Польза от подобных упражнений была очень большая – из-за физической нагрузки я больше не мерз так сильно, как в самый первый день своего пребывания здесь. Плюс ко всему уже через пять дней беспрерывных упражнений с мячиками, а то и без них, я заметил, что боль, которая, казалось поселилась в каждой мышце рук, ушла, а сами запястья немного уплотнились. Так что двигался я явно в нужном направлении, да и Криббе в этом плане не доверять мне не было резона. История меня увлекла, тем более, что рассказывал Гюнтер интересно, в некоторых моментах весьма эмоционально. Ему нравились итальянцы. Точнее итальянская фехтовальная школа, в частности Неаполитанская. Но Криббе вместе с тем признавал, что эта эпоха уходит, уступая пальму первенства французам, которых он полностью поддерживал в желании внедрить науку фехтования не только для обучения военных, но и вообще все студентов, которые хотят обучаться в университетах. Несмотря на свой разбойный вид и явно непростое бурное прошлое, Криббе считал, что, учась обращаться с рапирой или шпагой, мужчина тренирует в себе уверенность, настойчивость и много других очень хороших и полезных качеств.

Борон Корф придерживался несколько иных взглядов на жизнь. Плотный и рыхловатый, он не очень хорошо обращался с оружием, и не считал нужным углублять свои навыки. Зато, он был превосходным практически профессиональным сплетником. И я наши продолжающиеся беседы воспринимал как своего рода обучение. Главной задачей было вычленить крупицы истины из потока льющейся на меня речи, в котором факты густо перемешивались со слухами. Мне наконец-то удалось понять, что он был женат на племяннице матери Елизаветы, и таким образом приходился императрице дальним родственником, потому что сразу я не сообразил какова их степень родства.

В целом я пришел к выводу, что при русском дворе сейчас все заняты перераспределением занимаемых мест и позиций. Шли последние устранения бироновщины и затирание любых упоминаний о несчастном малолетнем императоре Иване и его дуре-мамаше, которая умудрилась все профукать за столь короткий срок своего правления. Также по некоторым оговоркам я понял, что идет постепенное разделение на три, как бы так выразиться, большие фракции: Бестужев-Рюмин, Лесток и, как ни странно довольно миролюбивый граф Воронцов, за которого Елизавета в скором времени планировала выдать еще одну свою родственницу, которая являлась также родственницей барона Корфа. При этом делились они на лагеря в зависимости от того, на сближение с какой европейской страной были больше ориентированы их лидеры. Чьего лагеря придерживался всесильный Разумовский пока было неясно. Он вообще, судя по описаниям Корфа, был довольно мутным типом. Ладно, дай бог, мы когда-нибудь приедем уже в Петербург, и я попытаюсь на месте разобраться что там к чему.

А вообще это зимнее путешествие немного выбивало из колеи. Нет, я понимаю, что Елизавета торопится привезти внука Петра Великого – это у меня такой будет официальный титул, если Корф ничего не напутал, чтобы таким образом укрепить свое положение, предъявив племянника в качестве наследника престола, но у меня складывается ощущение, что, мы чаще где-то стоим, нежели едем. Да еще и эти отголоски войны за австрийское наследство заставляли нас петлять, вместо того, чтобы ехать прямо.

Мы прибыли на какой-то постоялый двор, когда из-за разыгравшейся метели уже практически не было видно дороги. Более того, последнюю милю мы больше шли пешком, чем ехали, постоянно выталкивая из снега кареты. Даже меня не минула сия участь, да я, собственно, и не старался увильнуть. Надо, значит, надо, и нечего ныть сидеть.

К счастью, кучер знал дорогу, да и постоянно выезжающие вперед Крамер и Бастиан, ехавшие верхом, не дали нам сбиться с пути. Тем более, что вот такие вот эксцессы вызывали у меня ощущения, близкие к панике, видимо, воспоминания о другой метели, которая настигла меня в тайге, было все еще живо. Главное, не поддаваться панике, твердил я, постоянно напоминая себе, что я уже не один, так что волноваться сильно не стоит. Постоялый двор предстал перед нами неожиданно. Вот мы вытаскиваем карету из очередного сугроба, затем следующую, а когда вытираем лицо от залепившего его снега, то видим перед собой темную массу строений, выступающих сквозь пелену бурана.

Предоставив Румбергу, Крамеру и Бастиану вместе с кучерами загонять кареты во двор и обихаживать лошадей, мы втроем: я, Криббе и Корф поспешили войти внутрь теплого помещения. Я уже даже на запахи не обращал внимания, мне главное было согреться.

В зале горел огромный очаг, в котором запекалась целая свиная туша. Я сел поближе к огню и протянул в его направлении закоченевшие руки. Кожане перчатки, которые я снял, ни черта не грели. Зачем их вообще делают, вместе с этими дебильными треуголками, которые даже уши полностью не прикрывала. Да еще и живот прихватило так, что я даже согнулся, пытаясь успокоить волнение верхней чакры. Ко мне подошел Румберг, глядя вопросительно на мое согнутое тело. Ну не буду же я ему объяснять, что это произошло потому, что я, скорее всего, сильно напрягся, выталкивая все-таки не легкую карету.

– Где здесь отхожее место? – переждав, когда пройдет спазм, я выпрямился, требовательно глядя на слугу.

– Пойдемте, ваше высочество, я покажу, – и он двинулся к выходу из здания. Ну, я так, собственно, и думал.

Выгребная яма располагалась позади таверны, и выполняла роль не только общественного туалета, но и мусорки, куда сваливали все подряд, включая требуху, остающуюся после разделки мяса и рыбы. Запах стоял такой, что меня вырвало. И это, несмотря на то, что на улице была зима. Что здесь творится летом, я себе даже представить не могу. Поклявшись себе, что это был первый и последний раз, когда я решил сходить вот так вот до ветру, и что всегда по дороге буду пользоваться исключительно горшком, я все-таки сделал все свои дела, а потом долго мыл руки в снегу, наплевав на то, что он холодный. Чтобы хоть немного избавиться от кислого привкуса во рту, выбрал снег почище и сунул его в рот, пополоскал и выплюнул, подозревая, что вот к этому я никогда не привыкну. Немного постояв, приходя в себя, побрел обратно к входу в таверну, где меня ждал Румберг.

Я не дошел до двери, когда налетел очередной порыв ветра, швырнув в лицо горсть снега.

– Эта чертова погода точно что-то имеет против меня, – пробормотал я, вытирая лицо. – Точно-точно. И этот ветер меня уже окончательно достал.

Осмотревшись, я не удержался и сплюнул, потому что, пока вытирал лицо, немного отклонился от курса и почти прошел мимо двери. Когда начал разворачиваться, то случайно увидел сидящего на земле человека, который что-то бормотал себе под нос, чертя на снегу какие-то символы. Напомнив себе, что от любопытства сдохла не одна кошка, я подошел к человеку и заглянул ему через плечо. Оказывается, он выводил математические формулы, потом яростно стирал их.

– Что вы делаете? – я тронул его за плечо, и человек вскочил на ноги, поднеся руку к груди. Это был невысокий чуть выше меня молодой человек, которому на вид было немногим больше двадцати лет. – С вами все в порядке?

– Простите, я не понимаю по-немецки, – французский язык заставил напрячься, и включить переводчик. Хорошо, что это оказался именно француз, а не англичанин к примеру, потому что английский не знал ни я, ни герцог.

– С вами все в порядке? – повторил я на знакомом ему языке.

– Да-да, все хорошо. Просто сегодня замечательная погода, понимаете? Просто идеальная, чтобы провести мои исследования. – Я смотрел на него как на умалишенного. Прекрасная погода? Серьезно? В Парижском дурдоме день открытых дверей? – О, не смотрите на меня так. Я хочу понять, рассчитать, что такое ветер, понимаете, я верю, что любое явление можно в итоге вычислить математически.

– Вы сумасшедший? – осторожно спросил я, делая шаг назад. – Зачем вы пытаетесь понять то, что давно известно?

– О чем вы говорите, что давно известно? – он подался вперед, пристально глядя на меня.

– Как что, что такое ветер, конечно. – Я пожал плечами. Это же элементарно. Если память мне не изменяет, я это определение в школе учил в пятом классе. До сих пор помню. – Ветер – это горизонтальное перемещение (поток воздуха параллельно земной поверхности), возникающее в результате неравномерного распределения тепла и атмосферного давления и направленное из зоны высокого давления в зону низкого давления, – процитировал я, сочувственно глядя на психа. Затем покачал головой, развернулся и побрел к двери, возле которой уже заметно нервничал Румберг.

Войдя в тепло, заметно расслабился и даже прикрыл на мгновение глаза, чтобы тут же их распахнуть, потому что меня схватили за руку, привлекая внимание. В следующий момент давление на руку исчезло, и я увидел, как Румберг оттаскивает от меня психа.

– Да отпустите меня, – ему удалось вырваться. Румберг, убедившись, что парень не вооружен, выпустил его, но перегородил дорогу, не позволяя приблизиться ко мне близко. – Откуда вы это взяли? Господи, да ответьте же. Почему вы это сказали?

– Это всем известно, – я пожал плечами.

– Нет! Это никому не известно! Никому! Да поговорите уже со мной! – я в это время лихорадочно соображал, что натворил, потому что понятия не имею, когда конкретно взялось определение ветра, кто его впервые вывел и впервые предположил, что же собой эта сила представляет. Неужели я лоханулся и ляпнул что-то не то.

– Румберг, отпусти его, – тихо приказал я, гладя, как молодой ученый подходит ближе. – Что вы от меня хотите услышать?

– Откуда вы взяли это определение? – нетерпеливо повторил парень.

– Я не знаю, ясно, не помню. Наверное, где-то услышал и почему-то принял за чуть ли не древнее изречение. Посмотрите на меня, мне в голову не придет проверять это определение на практике. И я понятия не имею, что вы там во дворе пытались нарисовать. Если только сами мне объясните, – я действительно плохо понимал,что он пытается изобразить. Кажется, что-то из гидродинамики, но больше в теоретическом ее аспекте, в то время как я был просто законченный практик. Нет, я сдавал когда-то эту лажу, но учил ее, чтобы тут же забыть, как кошмарный сон, даже все тетрадки в свое время с конспектами повыкидывал.

– Но… я не понимаю…

– Представляете, как мне живется? Вы только этого не понимаете, а я не понимаю почти ничего.

– Ваше высочество, этот лягушатник вам надоедает? – к нам быстрым шагом подошел Криббе.

– Нет, он уже уходит, – я вздохнул. – Как вас зовут, кто вы вообще такой?

– Жан Лерон Д, Аламбер, – он продолжал смотреть на меня. Мне же его имя почти ни о чем не говорило.

– Господин Д, Аламбер, просто считайте, что это аксиома. Для меня она не нуждается в доказательстве. Если вы хотите что-то доказать, то вперед, я вам мешать не буду. Можете даже свое имя этому открытию дать, если пожелаете, потому что я на него не претендую. А теперь извините меня, но я очень устал и хотел бы отдохнуть.

Слава Богу Корф уже снял комнаты, и слава Богу они были в наличие, поэтому я быстро поднялся к себе, чтобы снять уже тяжелый, насквозь пропитанный начавшим таять снегом плащ и сапоги, ноги в которых снова окоченели. Все эти дни я все время удивлялся тому, что все еще не заболел, даже ни одна сопля из носа не выскочила. Румберг уже без напоминания притащил горячей воды, куда я с удовольствием засунул ноги. Сидя за столом и прикрыв глаза, в ожидании уже осточертевшего бульона, испытывая полноценный кайф от того, что покалывающая боль в отходящих от холода ногах начала сменяться теплом, я думал о том, что вот оно счастье. При этом весьма саркастически усмехаясь про себя, потому что раньше для познания нирваны мне было необходимо гораздо больше, чем сунуть ноги в таз с горячей водой.

Я вообще был человеком сугубо урбанизированным. Для полноценного существования мне необходим был комфорт, который в современных мне условиях можно было создать легко, стоило лишь захотеть, да заработать на этот комфорт денег. Несмотря на то, что жил я последние годы в поселке, уровень комфортности там перевешивал городской: большие площади самого жилья, везде теплые полы, ванна с форсунками, чтобы эффект джакузи присутствовал, теплый удобный сортир с полочкой для телефона и умывальником, по полу шнырял робот-пылесос, а кофе-машина варила разные виды напитков, на выбор. И дом я рассчитывал строить себе огромный, уже даже проект готовил… М-да. Теперь вот я сижу в насквозь продуваемой комнате с горящим камином, имея ночную вазу под кроватью и верхом комфорта для меня будет являться отсутствие клопов. Все-таки человек странная скотина, ко всему приспосабливается.

Стук в дверь раздался неожиданно, я вздрогнул, выплеснув немного воды из таза на пол. Румберг, когда еду приносил не стучался, а мои спутники сейчас, скорее всего, уже ели. Это мне отдельно курицу на постоялых дворах варили, да кашу делали, плохо понимая, зачем, если есть вон какая прекрасная туша, целиком зажаренная в очаге. Корф же и Криббе не были ограничены диетой, поэтому им сильно долго ждать не приходилось. Так что я понятия не имел, кто это мог быть.

– Посмотри, кто там ломится, – сказал я негромко, и сидевший в это время у камина и чистящий мои сапоги Крамер легко поднялся и направился к двери. За дверью стоял Д, Аламбер с поднятой рукой, скорее всего, собирался опять постучаться.

– Разрешите войти? – он обратился ко мне заглядывая в комнату из-за плеча, стоявшего в дверях Крамера. – Сударь, я хотел бы поговорить.

– Господи, какой вы настойчивый сукин сын, – процедил я по-немецки, и по-французски добавил. – Заходите. Я не совсем понимаю, о чем вы хотите со мной поговорить, но ваша настойчивость делает вам честь.

– Я попытался проверить ваше утверждение, – парень сел на стул после моего кивка, и принялся сразу говорить, суетливо заламывая руки. – Конечно, полноценный эксперимент в условиях постоялого двора сделать не удастся, но кое-что все-таки сделать можно. Так вот, я попытался поставить опят и действительно на границах температур получил легок дуновение воздуха, и это… поразительно.

– Господин Д, Аламбер, вы всегда так много говорите? – довольно грубо перебил я его.

– Что? – он посмотрел на меня немного расфокусированным взглядом. – А это, да. У меня ведь степень юриста.

– Ну конечно, это многое объясняет, – я усмехнулся. – Я безумно рад за вас, господин Д, Аламбер, что вы сумели реализовать опыт пусть даже частично, но объясните мне, ради бога, я вам сейчас зачем понадобился?

– Знаете, ваше высочество, – я удивленно приподнял бровь, но Д, Аламбер лишь отмахнулся, – я спросил про вас у вашего сопровождающего барона Корфа, – добавил он, как будто это объясняло абсолютно все. – Я являюсь лиценциатом прав, но делопроизводство меня никогда не увлекало. Мне всегда была интересна математика, физика, медицина, стеклодувное дело, все, что связано с естественными процессами. Я начал писать большую энциклопедию ремесел и моими трудами уже заинтересовалась Парижская академия наук, присвоив мне звание адъюнкта. А сейчас я еду в Берлин по приглашению короля Фридриха, который также заинтересован в моей энциклопедии и пригласил меня поучаствовать в Берлинской академии.

– Я очень рад за вас, господин Д, Аламбер, честно, но, так и не понял, что вы от меня-то хотите?

– Уже много веков люди не могут сформулировать причину ветров. Даже знаменитейшие умы современности приходят в растерянность от этого вопроса. А ведь это знание очень важно. Оно важно для мореплаванья в первую очередь. Ведь зная, что такое ветер, можно рассчитать его силу, его направление, сделать множество предположений.

– Можно. Сейчас вы знаете, и вам все карты в руки, – я, если честно, уже устал от него, никогда не получал удовольствия от разговоров с задротами.

– Мне интересно, как вы, обладая таким знанием, можете так пренебрежительно к этому относиться.

– Да потому что мне плевать, как вы понять этого не можете, – я закатил глаза, пытаясь донести до него столь простую истину. – Я где-то это услышал, запомнил, но мне на самом деле все равно, как там образуется ветер. Для меня главным является, чтобы он не дул вот прямо сейчас и не заметал дорогу. Все на этом.

– Именно поэтому я и пришел к вам, – он вздохнул. – Барон Корф сообщил, что вы несколько невежественны и вам необходимо с кем-то заниматься, чтобы восполнить пробелы образования. Я готов некоторую часть этих обязанностей взять на себя. В конце концов в Петербурге тоже есть Академия наук, поэтому заниматься моими трудами можно и там.

– А зачем вам это? – я устало прикрыл глаза. – Вот вам лично зачем?

– Потому что вы мне интересны, ваше высочество, – совершенно искренне сообщил этот молодой гений. – И я хотел бы параллельно вас изучать.

– Как очередной естественный процесс, логично, – я криво усмехнулся. – Нет, я уже начинаю привыкать, что мои учителя сами меня находят и сами решают нужно ли им меня обучать, или не стоит. И знаете, я, наверное, соглашусь. Только при одном условии.

– При каком? – он улыбнулся.

– Я позволю вам меня изучать как этакое неведомое существо, но вы, как только я устроюсь наладите мне стеклодувное производство. Я тоже весьма любопытен и очень хочу посмотреть, как именно делаются бокалы и витражи.

– Хорошо, – он пожал плечами. – Полагаю, что вопрос о моем жаловании мне лучше решить с бароном Корфом.

– Да, лучше с ним, – вот ведь улетевший-то он улетевший, а о хлебе насущном не забывает. Не зря юриспруденцию изучал. Хотя, я сейчас не мог не потирать руки от злорадства от того, что мне вот таким простым способом удалось лишить Фридриха одного из ученых. Фридрих вообще стал моим камнем преткновения с этим миром. И, если для юного герцога, этот коронованный олень был кумиром, то вот во мне он вызывал совершенно противоположные чувства. Боюсь, как бы это не перешло в манию, потому что в этом случае я не успокоюсь, пока не сотру Пруссию с лица земли.

Д, Аламбер встал, коротко поклонился и вышел из комнаты, наверное, пошел с Корфом договариваться. Я же пару минут смотрел на дверь, хлопая глазами и размышляя на тему, а вот это что сейчас вообще было?

Глава 7

Совсем юный музыкант играл на клавесине, прикрыв глаза и откинув голову. В темном зале лишь он сам и его инструмент были освещены светом свечей, стоявших в высоких канделябрах вокруг исполнителя. Наверное, он действительно очень хорошо играл, во всяком случае, слушали его гораздо более внимательно, чем одного короля на примерно таком же музыкальном вечере, который мне «посчастливилось» посетить в Берлине. Шепот раздавался редко, настолько люди были увлечены игрой. Мне же звучание клавесина было чуждо, наверное, поэтому я не мог как все просто наслаждаться концертом.

– Я нахожу Гольдберга удивительно талантливым и виртуозным, ваше высочество. Знаете, я даже взял его в свой штат на жалование. Но, когда граф Брюль обратился ко мне с просьбой организовать это выступление, я с радостью согласился, – ко мне наклонился сидящий рядом Кайзерлинг, посланник Елизаветы ко двору Августа III. – А ведь только его игра спасает меня от бессонницы, которой я мучусь вот уже несколько лет, – и он выпрямился, продолжая наблюдать за юным гением, кивая головой в знак одобрения. Лично я бы назвал этот комплимент сомнительным, если честно. Когда тебе говорят, что от твоей игры, даже мучась бессонницей, засыпаешь… Ну, не знаю. Как-то это неважно звучит. Слишком скучно что ли.

Я немного поерзал на неудобном стуле, чтобы размять порядком затекшие мышцы, и украдкой огляделся вокруг. Хоть зал пребывал большей частью в полумраке, и я с трудом видел сидящих рядом со мной людей, не говоря уже о тех, кто расположился на большем отдалении, комната производила довольно странное впечатление. Броская роскошь, в которой не было ни капли строгой элегантности, наполняла все свободное пространство, и это было бы терпимо, все-таки такова была нынешняя мода, вот только здесь всего было слишком: слишком много картин на стенах, слишком роскошные рамы, слишком много лепнины, и просто чудовищно много золота. Все было покрыто золотом, все было массивное и должно было издалека показывать гостям, что хозяин этого дома очень богат. Думаю, что и этот домашний концерт был своего рода выставленной на показ безделушкой, призванной продемонстрировать лишний раз благосостояние хозяев, которые вполне могли себе позволить «одолжить» музыканта у российского посла. Как бы то ни было, но этот дом был куда роскошнее дворца короля в Берлине, хотя принадлежал он вовсе не королю, а графу Генриху фон Брюлю, любимому генералу и первому министру короля Польши Августа.

Мы оказались на этом концерте, потому что, приехав в Дрезден и встретившись с Кайзерлингом, узнали, что опять возникла какая-то проблема с подорожными, которые нам надо было сейчас расширить на двух лиц, так ловко присоединившихся к нам по дороге.

– Почему они медлят? – я посмотрел в окно, где светило солнышко и деревья стояли прямо, не сгибаясь от порывов ветра, который мне уже начал действовать на нервы. – Неужели сложно вписать в бумаги два имени? Тем более, что ни Криббе, не Д, Аламбер не являются каким-то преступниками, которых обязательно нужно задержать и не выпускать вообще никуда.

– Ваше высочество, я не могу этого знать, – пожал плечами посол. – Я могу только догадываться.

– И что говорят ваши догадки? – я побарабанил пальцами по столу, нетерпеливо поглядывая на него. Хорошо, что я избавился от свои так называемых воспитателей. Даже Бастиан, единственный из оставшихся со мной людей, который знал герцога чуть дольше, чем две недели, которые проходили в пути, отметил, что я стал гораздо резче, вспыльчивее, а самое главное, более уверенным в себе. Потому что сам герцог, похоже, не мог слова из себя выдавить, особенно, когда к нему обращались напрямую. Правда, перемены егерь списал на то, что я много времени провожу в обществе Криббе, поэтому так изменился. Остальные, если и заметили что, то списали на трудности пути. Кайзерлинг же меня вообще не знал, видел впервые, как и я его, поэтому на мои закидоны внимания старался не обращать.

– Мои догадки, как вы изволили выразиться, ваше высочество, говорят мне, что задержка может быть связана с болезнью Фредерика I Гессенского, но, чтобы точно все выяснить, я предлагаю сегодня посетить музыкальный вечер у Генриха фон Брюля, на который я приглашен, а приглашение для вас и барона Корфа я немедленно получу.

И хотя я не совсем понимал, как здоровье короля Швеции связано с моим путешествием, но решил довериться послу. Приглашения доставили с поручным, который был отправлен к фон Брюлю с письмом от Кайзерлинга. Уж не знаю, что Кайзерлинг написал фавориту Августа, но тот без всяких дурацких вопросов отправил два дополнительных приглашения. Хотя, ему-то это практически ничего не стоило. Так, два лишних стула в зал притащить. На музыкальных вечерах даже кормить гостей не надо было, они вполне были сыты духовной пищей. Да и музыкант, как оказалось, работал все-таки на Кайзерлинга, который, в случае отказа, мог его просто забрать, поставив хозяина вечера в весьма неудобную позитуру.

Чтобы уже пообщаться с хозяином и, возможно, с гостями, необходимо было дослушать концерт до конца. Что, собственно, я и делал, стараясь изображать полагающийся восторг. Но, надо сказать, играл паренек вполне прилично, и я даже получил определенное удовольствие. Когда он закончил, слуги тотчас принялись зажигать свечи в зале, а сидящие гости вежливо зааплодировали.

– Иоганн, идите к нам, – махнул рукой Кайзерлинг, раскланявшемуся парню, к которому гости уже начали терять интерес. Парень тут же двинулся на зов, низко поклонившись, подойдя к нам. – Ваше высочество, позвольте представить вам Иоганна Гольдберга. Надо сказать, что сегодня Иоганн играл вариации, которые я заказал у господина Баха, специально для Гольдберга. Но, полагаю, если у вашего высочества возникнут вопросы, то вы и сами их зададите, а я же вынужден вас покинуть, чтобы поговорить с господином фон Брюлем.

Я проводил его взглядом, отметив, что к послу присоединился Корф и они вместе насели на дородного господина, в котором я опознал хозяина дома. Еще раз окинув взглядом зал, в котором убрали стулья, а гости быстренько скучковались, вероятно решая насущные проблемы, я снова посмотрел на музыканта.

– Значит, те… хм… вариации, что вы играли, написал для вас господин Бах? – я задал вопрос, чтобы хоть чем-то себя занять.

– Совершенно верно, ваше высочество, – он кивнул. Было видно, что ему тоже скучно, но он не мог уйти без разрешения от его высочества, приходилось терпеть. Он, наверное, был ровесником герцога, и, сложись все иначе, парень получил бы весьма благодарного собеседника, который обожал музыку, но вот со мной ему не слишком повезло. – Господин Вильгельм Фридеман Бах сначала послушал, как я играю, и даже дал несколько уроков, прежде, чем доверить мне свои вариации. Я все же немного их переделал, под свою манеру игры, чтобы звучание было наиболее плавным, надеюсь, маэстро не будет слишком возражать.

Пока я пытался сообразить, почему Баха зовут не Иоганн Себастьян, а Вильгельм Фридеман, к нам осторожно подошла молоденькая девушка, лет тринадцати-четырнадцати на вид. Выезжать в свет ей было пока по всему рановато, но вот на таких вот музыкальных вечерах она уже вполне могла появляться. Смущенно улыбнувшись, она быстро проговорила.

– Я благодарю вас, господин Гольдберг, за доставленное удовольствие. Эти вариации чудесны. Вы не могли бы мне передать ноты? Я хочу попробовать их разучить.

– Конечно, ваше высочество, вы их немедленно получите, – он поклонился сначала девушке, затем мне и бегом бросился выполнять поручение дамы, пускай даже столь юной. Вот только, ваше высочество? Мы смотрели друг на друга и не знали, что делать, потому что нас должны были представить друг другу, а просто познакомиться – это было бы нарушением этикета. Вот только что делать, если все взрослые дружно на нас забили, и мы оказались в практически патовой ситуации.

– Эм… позвольте представиться, – наконец, я принял решение, чтобы не стоять, как два идиота. Ну и что, что мы нарушим какой-нибудь протокол? Вряд ли от этого кому-то станет хуже. – Карл Петер Ульрих герцог Гольштейн-Готторпский.

– О, – она наклонила голову, а ее щеки окрасил легкий румянец. – Мария Анна София Сабина Ангела Франциска Ксаверия, принцесса Польши и Саксонии, – представилась она и протянула мне руку. Я скосил глаза на стоящую неподалеку пару, и тщательно скопировал мужчину, который в этот момент поцеловал протянутую ему руку дамы.

– Ну вот и познакомились, ваше высочество, – я улыбнулся, думая про себя что не запомнил большую часть имен, которые мне перечислила принцесса. Точно помню только Мария Анна и на этом, собственно, все. Снова повисла неловкая пауза. Я понятия не имел, о чем можно говорить с этой девочкой, да и она, похоже, испытывала подобные же чувства. Ушедший за нотами Гольдберг, похоже, где-то потерялся, потому что минуты шли, а его все не было. – Вам не кажется, ваше высочество, что господина музыканта либо похитили, либо кто-то украл его ноты и он теперь пытается всеми силами их вернуть? – он прыснула, но тут же прикрыла ладошкой рот.

– Да, похоже, что вы правы, ваше высочество. Может быть, нужно его поискать? Вдруг его действительно похитили, и он нуждается в нашей помощи?

– То, что вы сейчас предлагаете, жутко безнравственно, – я понизил голос и слегка наклонился к ней. – Потому что нам никто не поверит, и все решат, что я специально все это придумал, чтобы увести вас из зала и остаться наедине.

– Зачем вам понадобилось бы уводить меня из зала? – она слегка наморщила носик, и я едва не рассмеялся, какая непосредственность.

– Как это зачем, чтобы сорвать ваш первый поцелуй, разумеется.

– Ох, – Мария Анна вспыхнула. – Да, тогда действительно нужно надеяться, что господин Гольдберг сам вскорости найдется. – На этот раз пауза не затянулась надолго. – А вы путешествуете, ваше высочество?

– Можно и так сказать, – ответил я неопределенно, заметив, что Кайзерлинг похлопал Брюля по плечу, о чем-то рассмеялся и после этого направился в мою сторону, в то время как Корф остался рядом с генералом.

– Просто путешествовать зимой, мне кажется немного… – она замолчала на секунду, видимо, подбирая подходящее слово, затем решительно закончили, – несколько опрометчиво.

– Вы очень деликатны, ваше высочество, – я улыбнулся. – Я бы сказал проще и грубее, но я все-таки мужчина. Путешествие зимой – это форменная дурость, вот что это такое. Но, похоже, что у меня нет особого выбора.

– А вы путешествуете куда-то конкретно, или просто так?

– Меня пригласила пожить у себя тетя. Мои родители умерли, знаете ли, – добавил я печально. Сказано это было намеренно, женщины, даже такие юные, любят жалеть кошечек, собачек и сироток. И на этом можно было играть, как потерявшийся виртуоз на клавесине.

– Ох, простите, я не знала, – ну вот, о чем я и говорил, в голосе принцессы послышалось сочувствие. – А где живет ваша тетя?

– В России. Моя тетя – ее величество императрица Елизавета, – добавил я несколько рассеянно, глядя на Кайзерлинга, который продвигался через толпу довольно медленно, постоянно останавливаясь, чтобы поздороваться со знакомыми. – Прошу меня извинить, ваше высочество, но мне необходимо ненадолго вас оставить. Я обещаю, что, в отличие от господина Гольдберга, не позволю себя похитить и скоро вернусь, если вы все еще будете желать, чтобы я составил вам компанию, – сказав эту длинную высокопарную фразу на одном дыхании, я отошел от Марии и направился навстречу Кайзерлингу, который, похоже, застрял возле одного из гостей – худого старика с желчным лицом, который что-тот ему выговаривал, едва слюной не брызжа. Добродушное лицо посла не изменилось ни на секунду. Он продолжал улыбаться, и делал вид, что высказывания старика ему жутко интересны.

– … и я хочу просить вас также ходатайствовать о переводе графа Чернышевского обратно в Россию. Своими сближениями с дамами, приближенными ко двору, он дискредитирует и себя, да и меня тоже перед ее величеством, для которой, как вы знаете, супружеская верность является вершиной добродетелей, – собеседник Кайзерлинга оборвал себя на полуслове, заметив меня. Кайзерлинг обернулся, чтобы посмотреть, что же так насторожило старика, и сдержанно улыбнулся.

– Позвольте представить вам, ваше высочество, пана Ланчинского, чрезвычайного посланника к Венскому двору, – он повернулся к своему собеседнику и кивнул, как бы намекая на то, что вот это и есть мое задание от Елизаветы, а ты мне тут голову задурил своим блудливым графом.

– Позвольте, пан Ланчинский, но Дрезден вроде бы не Вена, как вас далеко занесло от вашего чрезвычайного направления, – мне он почему-то не понравился, как-то слишком расчетливо смотрел этот Ланчинский на меня, словно рентгеном просвечивал. При этом никакого пиетета он явно не испытывал, скорее, в его взгляде читалось крайнее неодобрение. Ну и черт с ним, вряд ли мы где-то еще раз пересечемся.

– Я навещал родных в Варшаве, ваше высочество, – поджав губы, наконец, соизволил ответить Ланчинский, а затем словно спохватился. – О, вы знаете русский язык? – и до него и, похоже, до Кайзерлинга дошло, что я говорю по-русски. А значит, я понял, про что они только что говорили.

– Немного, – уклончиво ответил я. – А что это за граф Чернышевский, про которого пан Ланчинский просил вас? – я повернулся к Кайзерлингу, который невольно вздрогнул, словно не ожидал от меня ничего подобного.

– Это… весьма ловкий молодой человек, – наконец посол подобрал приличные слова для характеристики графа. – Я думаю, что вам не стоит озадачиваться его судьбой…

– Если его высочество едет ко двору, то, возможно, он сам составит свое мнение об этом типе? Ваше высочество, не сочтите за дерзость, но, возможно, вы имеете возможность принять графа в свой кортеж для передачи донесения ее величеству императрице Елизавете? – сейчас, когда пан Ланчинский увидел возможность сбагрить мне веселого графа, который своими лямурами, похоже, сильно подмочил репутацию чрезвычайного посланника, он стал просто само обаяние. Еще немного, и пан расплывется в рахат-лукум. Но, я что, бесплатное такси? – Со своей стороны я обещаю сделать все возможное, чтобы обеспечить вас всеми необходимыми бумагами, для скорейшего прибытия в Россию. Невозможно же задерживать в пути ни ваше высочество, ни гонца от чрезвычайного посланника к государыне? – Я открыл рот, чтобы что-то возразить и тут же захлопнул его.

– Ну, если вы примете такое участие в моей судьбе, то, почему бы и не выделить место в карете для графа, – протянул я, лихорадочно соображая, что в общем-то, какая разница кто еще поедет во второй карете, если в ближайшие дни нас обеспечат всеми необходимыми бумагами и мы не будем больше неделями торчать в каждом следующем городе.

– Это очень мудрое и взвешенное решение, ваше высочество, – пан Ланчинский даже выдохнул с облегчением. – Я немедленно займусь оформлением всех необходимых бумаг. Барон, – он обратился к Кайзерлингу, который, похоже, махнул на происходящее рукой. – Идемте же скорее со мной, нам нужно утвердить список всех лиц, путешествующих с его высочеством.

Пан Ланчинский утянул вяло сопротивляющегося посла на буксире куда-то в сторону стоящих у стены столов. Вот это хватка у пана. Судя по возрасту, он еще с Петром I начинал карьеру. Ну тогда понятно, там мог выжить только сильнейший. Слишком много возможностей открылось при Петре для всех сподряд, и многие неизвестные до этого личности зубами выгрызали себе место под солнцем. А вообще правильный подход – я тоже сторонник здоровой конкуренции. Только во главу ставлю все же не нахрапистость и наглость, а профессиональные качества. Пока я наблюдал за парочкой послов, ко мне подошел Корф.

– Вы сумели узнать в чем причина задержки, ваше высочество, – тихо сказал он.

– И в чем же? – я перевел взгляд на него.

– Задержка вовсе не связана с делами Швеции, как изначально показалось барону Кайзерлингу. Возникли какие-то проблемы с документами фон Криббе. Ничего слишком серьезного, и граф фон Брюль говорит, что завтра уже все разрешится. Но эта ничем не оправданная задержка заставляет меня выяснить всю подноготную нашего бравого капитана, которую он весьма талантливо замалчивает.

– Да, думаю, время подходящее, чтобы понять, нуждаемся мы в его услугах или же нужно расторгнуть наше соглашение, чтобы не попасть в дурацкое положение перед тетей, – я задумчиво смотрел на Корфа, параллельно думая, почему я так упорно называю Елизавету тетей? Разве мне можно делать это в отношении императрицы? Не знаю, потом у кого-нибудь уточню. – Да, с нами, похоже, поедет еще один человек. Граф Чернышевский составит нам компанию, чтобы не потеряться по дороге и передать послание пана Ланчинского тете.

– А, я наслышан про графа Чернышевского, – Корф усмехнулся. – Да, ему явно необходима компания, иначе он точно потеряется по дороге, скорее всего, в чьем-нибудь роскошном будуаре. Но, я думаю, что недолгое общение с этим повесой может пойти вам, ваше высочество, на пользу, так что я не стану возражать против его общества. К тому же граф происходит из старинного русского рода, и вы можете с ним практиковать русский язык.

– Пожалуй, – я кивнул и обернулся, почувствовав на себе чей-то взгляд. Обернувшись, я увидел Марию, которая все еще стояла в одиночестве. – Я вас оставлю, – развернувшись, я направился к принцессе, которую, похоже, все конкретно бросили.

– Я вижу, что господин Гольдберг так и не смог найти ноты, которые, я даже отсюда вижу, находятся прямо на инструменте, на котором он играл, – личико девушки вспыхнуло от радости, когда я подошел. Ей было невыносимо одиноко и скучно, что даже мое сомнительное общество доставило принцессе удовольствие.

– Да, похоже, ему нужно посоветовать пользоваться окулярами, – она тоже посмотрела в сторону импровизированной сцены. – А вы долго планируете пробыть в Дрездене, ваше высочество?

– Увы, завтра мы уезжаем, как только будут готовы подорожные, – я покачал головой.

– О, я могу в таком случае пожелать вам скорейшего прибытия на место.

– Если бы ваши слова могли повлиять на погоду, которая, похоже, что-то против меня имеет, – это легкий треп ни о чем действовал успокаивающе. Мне даже не хотелось вот прямо сейчас уйти отсюда, что было удивительно, потому что еще час назад эта кричащая безвкусная роскошь ничего, кроме раздражения, во мне не вызывала.

– Ваше высочество, нам пора удалиться, – к нам подошла высокая дама, которая посмотрела на меня сверху вниз и поджала губы, ну да, не впечатляю, ну не всем же быть графьями Чернышевскими.

– Да свиданья, ваше высочество, – Мария присела в реверансе, слегка прикусив нижнюю губу. Я поклонился, проследив взглядом, как польскую принцессу утаскивают к выходу. Еще одна мимолетная встреча на моем пути в Россию. Интересно, она на что-нибудь повлияет в будущем?

В это же время Корф и Кайзерлинг утрясли все свои дела и сообщили мне, что можно уезжать. Делать здесь было нечего, но, прежде, чем уйти, я подошел к забытому клавесину и забрал с него ноты. Вечером, упаковав листы в конверт, я попросил Кайзерлинга передать их принцессе Марии Анне, чем заслужил удивленный взгляд посла. Я же только плечами пожал. Этот подарок всего лишь жест, который лично мне ничего не стоит, зато девчонка порадуется.

Утром принесли бумаги. Как и обещал пан Ланчинский он сумел сделать все быстро и в лучшем виде. Выходя из дома Кайзерлинга, я заметил, что на крыше второй карете прибавилось сундуков. Значит, в нашем полку прибыло. Но самого графа я так и не увидел, пока усаживался в свою карету. Ничего, ехать еще долго, так что и с графом познакомлюсь и у Криббе выпытаю, что же он все-таки натворил, пока служил в Вене.

Глава 8

Открыв глаза, я уставился в нависший надо мной балдахин. В голове отдалось отзвуками недавней боли, заставив поморщиться. Протянув руку, я нащупал шишку на затылке, да, здорово меня приложили. Зато, в итоге я получил прекрасный бонус, который, если честно стоил этих неудобств.

До Варшавы доехали довольно быстро, благо погода благоприятствовала. Появилось ощущение, что больше таких критических задержек, как, например, в Берлине не случится, и я попаду в Россию до своего дня рождения, которое должно случиться уже через три недели – десятого февраля. В самой Варшаве решено было немного передохнуть, в основном для того, чтобы дать отдых лошадям, и потом, практически не останавливаясь, ехать к Риге. Ну и оттуда уже в Петербург.

Остановились мы в Варшаве в городском доме магната Станислава Понятовского. Корф с ним встречался еще когда ехал в Киль, и обговорил этот момент. Сам Понятовский с семьей не жил в Варшаве постоянно, предпочитая Краков, но слуги были предупреждены, и нас уже ждали, и комнаты приготовились почти без особых задержек в тот самый момент, когда мы заехали в довольно большой двор. Понятовский был ориентирован на пророссийский курс и считал, что помочь потенциальному наследнику российского престола – это сделать определенные инвестиции в будущее, а уж уметь просчитывать потенциальную прибыль этот товарищ умел, о чем говорит совсем не сиротское жилище, в котором мы остановились.

На входе в дом нас встретил дворецкий, очень чопорный, одетый с иголочки, который сообщил, что для него является честью принимать в доме таких высокопоставленных гостей. Правда, по его лицу было не совсем понятно, действительно ли он так рад меня видеть, или у него просто хронический запор. Но порученное ему хозяином дело он делал, а остальное мне было не слишком интересно. Меня он лично проводил в комнату, которую мне приготовили, моих спутников размещали другие слуги. Как я понял, поместили нас всех на одном этаже, практически дверь в дверь.

Наконец-то мне выдалась возможность как следует помыться. Глядя, как дюжие молодцы таскают ведрами горячую воду, набирая довольно-таки вместительную ванну, я только подпрыгивал от нетерпения. Ванна была очень современная по местным меркам целиком из чугуна. Представляю, сколько понадобилось человек, чтобы ее сюда затащить. Наполняли ее долго. Настолько, что даже не пришлось разводить кипяток холодной водой, потому что он в процессе успел немного остыть. Отмахнувшись от собирающейся мне помогать мыться служанки, я забрал у нее крошечный кусочек мыла, тряпицу, которая выполняла роль мочалки и выпроводил за дверь. Нечего у меня над душой стоять, я сам вполне в состоянии намылиться.

Раздевшись, я подошел к зеркалу. Оно было мутное, но большое, в котором отразилось практически все мое тело. Сейчас я мог, наверное, впервые с того момента, как оказался здесь, рассмотреть себя как следует. За время, проведенное в пути, я к собственному удивлению немного окреп. Выше, правда, не стал, но вот плечи слегка расширились, да и руки больше тоненькими веточками не выглядели. Мышцы еще конечно не наросли, но это вполне поправимое дело, для которого нужно только время и понимание, что и как делать. И все-таки какие-то наметки на рельеф уже начали появляться. Ну это и понятно. Все-таки еда, которую я сейчас ел, хоть и вызывала уже тошноту своим однообразием, но практически полностью усваивалась и распределялась куда надо. Да и физические упражнения такие, как занятия с Криббе, хоть и не системные, но вполне частые, да постоянное вытаскивание карет из сугробов откладывало вполне приличный отпечаток на моем общем развитии. Понятно, что фигура была далека от спортивной, но прозрачным эльфом я уже сам себе не казался.

Отмокал я в ванной до тех пор, пока вода не стала холодной. Даже умудрился ненадолго задремать. Когда сидеть в холодной воде было уже не комфортно, наскоро помылся, и вылез из ванной, завернувшись в простыню, как в тогу. В принципе, можно было и не одеваться. Мокрую простынь сниму, перед тем как ложиться буду и сойдет на сегодня. Румберг принесет мне еды, я поем и завалюсь спать. Надеюсь, клопов здесь нет, тем более, что спать я собираюсь голым.

За дверью послышался какой-то шум, вроде бы прозвучала ругань, но я не разобрался как следует, потому что она быстро стихла. Раздались звуки шагов, словно кто-то бежал, громко хлопнуло несколько дверей и снова воцарилась тишина. Я вроде бы начал прислушиваться, но звуки не повторялись и можно было снова расслабиться. Похоже, обычные звуки, какие бывают в больших домах, где проживает куча народа, в основном огромная армия слуг. Перевернув надетую на меня простынь, ощутил, что он в принципе уже почти просохла – в комнате было даже жарко из-за сильно натопленного камина, который ярко горел, потрескивая дровами, добавляя уюта полутемной комнате, полумрак которой добавлялся за счет тяжелых темных штор на окнах, и темных гобеленов, густо покрывающих стены.

Вздохнув, я побрел к кровати, чтобы немного поваляться. Делать ничего не хотелось, я чувствовал, что просто элементарно устал и мозгу требуется небольшая перезагрузка. На пол был брошен ковер и дискомфорта от того, что хожу босиком, я не испытывал. Сапоги надо бы к огню поближе поставить, а то не просохнут. Но этим должен Крамер заняться или Румберг, потому что их еще надо смягчать салом или чем они их натирают, чтобы грубая кожа не пересохла и не устроила мне веселую жизнь завтра. А вообще, тапки надо изобрести, это первое, что, вашу мать, надо здесь изобрести!

За дверью снова послышался какой-то шум. На этот раз он звучал гораздо громче и отчетливее. Вскрикнула женщина, раздались грубые мужские голоса, я не сумел их идентифицировать, но смог различить отборную немецкую ругань. Я замер и метнулся к стулу, начав лихорадочно хватать одежду. Что происходит? И тут раздался звук, казалось прямо возле двери, который я уже ни с чем не перепутаю. Звук ударяющихся друг о друга шпаг. Господи, что случилось? Снова вскрикнула женщина, и я выронил штаны, которые так и не надел, схватил лежащую на столе рапиру и бросился к двери. Рапиру я взял с собой в комнату, чтобы немного позаниматься сегодня, если лень не переборет, не думал, что она мне вот так пригодится.

Шум за дверью усиливался, а звон шпаг стал уже безостановочным. Разум твердил мне: «Не лезь, идиот!», но когда это мы слушались голоса разума? Дверь открывалась в коридор. Толкнув ее, я замер на пороге, потому что в коридоре стояла молоденькая, лет восемнадцати на вид, горничная, прижавшая руки к груди, которая, казалось вот-вот вывалится из низкого выреза. Это она кричала, больше некому, но по девице не было заметно, что она сильно испугана, скорее возбуждена. А еще она с жадным любопытством наблюдала за дерущимися мужчинами. Оба были вооружены длинными рапирами, и оба умели с этими рапирами обращаться. Что не поделили граф Чернышевский и фон Криббе гадать долго не нужно было, вон она причина стоит ждет, когда появится победитель, но вот устраивать такое в доме, в котором нас, можно сказать, приютили… С противоположного конца к дуэлянтам уже бежал барон Корф, размахивая руками и что-то грозно крича при этом. За ним неслись Румберг, Крамер и Бастиан. Какими бы не были высокими и физически сильными эти два придурка, но мои слуги явно из гренадеров отбирались. Вот только в пылу драки, они не замечали ничего вокруг. Криббе все-таки теснил Чернышевского, и тот, отступая, приблизился ко мне критично близко. Я попытался нырнуть обратно в комнату, но тут Криббе сделал длинный выпад, и Чернышевский сумел уйти от удара, но в тесном коридоре он налетел на открытую дверь, и толкнул плечом вжавшуюся в стену горничную. Девушка не удержалась на ногах, и начала заваливаться на пол, но, как-то образом ей удалось схватиться за эту проклятую дверь, которая мешала графу. Чернышевский даже рыкнул от досады, и, схватив, дверь с силой толкнул ее, вместе с цепляющейся за нее девушкой. Я все еще был недостаточно развит, проклиная свою неуклюжесть, попытался уйти от столкновения, но успел только отбросить рапиру, чтобы не прирезать служанку. А еще я успел сделать шаг назад, но, запутавшись в простыне, начал заваливаться на спину. Ускорение мне придала влетевшая в комнату девчонка, за которой проклятая дверь захлопнулась. Все случилось так быстро, что я, если честно, не успел сориентироваться. Если переложить на время, то с того момента как я открыл дверь, до того момента, как оказался на полу, ударившись затылком об эфес отброшенной рапиры, прошло секунд десять, это, если считать по максимуму. Оставалось только благодарить провидение за то, что я не напоролся на клинок.

Сознания не потерял, но следующие пять минут прошли как в тумане. Меня поднял на руки Румберг и отнес на кровать, рядом причитал Корф и заламывала руки та самая служанка. Кто-то додумался положить мне на лоб холодную мокрую тряпку, и это принесло заметное облегчение. Через пять минут перед глазами прояснилось.

– Пошли все вон, скоты, – прошипел я, отшвыривая уже бесполезную тряпку со лба и приподнялся на локтях. Чувствуя пульсирующую боль в затылке, протянул руку и коснулся больного места. Так, не слишком большая шишка, крови нет, скорее всего, ничего слишком серьезного, я надеюсь во всяком случае.

– Ваше высочество, как вы себя чувствуете? – на кровать рядом со мной сел Корф. – Как вы нас напугали. – Это я их напугал? Я чувствовал, что меня начинает потряхивать от нарастающей ярости. – Я послал за лекарем.

– Мне не нужен лекарь! – но тут к постели приблизился довольно молодой человек, темноволосый и темноглазый с небольшим сундучком в руках. Понятно, доктор уже здесь, и желания пациента учитываться не будут. И вообще, врач сказал – в морг, значит, в морг.

– А давайте я вас осмотрю, ваше высочество, и уже сам решу, нужен вам лекарь, или нет, – он говорил тихо и уверенно. Наверное, каждый день приходится иметь дело с капризными высокородными клиентами, уже научился с ними общаться, несмотря на молодость. Я сжал зубы, но кивнул, решив про себя, что пускать себе кровь не дам. Вот пускай хоть что делает, не дам и все. И так с трудом гемоглобин набираю, которого, похоже, у герцога не было никогда.

– Как вас зовут? – спросил я, глядя на него немигающим взглядом.

– Давид Флемм, – он также смотрел на меня, не отрываясь. – Ну что же, зрачки одинаковые, на свет суживаются. Пульс, – он взял меня за руку и задумался. – Пульс ускоренный, но, по-моему, ваше высочество, вы слишком возбуждены. Я сейчас прощупаю ваш череп, если будет больно, то сразу говорите мне. – Удивительно сильные пальца зарылись в мою шевелюру, тщательно прощупывая голову. Больно не было, лишь немного неприятно. Наконец, он закончил осмотр. – Полагаю, ваше высочество, вы правы, небольшой ушиб, но ничего серьезного. Однако, я попрошу остаться с вами вот, хотя бы служанку, чтобы в случае непредвиденных коллизий она смогла меня позвать. Да, вам надо сейчас поспать, я дам вам лекарство, чтобы уменьшить боль и помочь вам уснуть.

– И что вот это все? Весь осмотр? – я скептически смотрел на доктора, прекрасно понимая, что просто срываю на нем злость, и это вроде бы не совсем оправдано, но поделать с собой ничего не мог.

– Да, а вы хотите, чтобы я сделал что-то еще? – Флемм сильно удивился, если не сказать больше.

– Ну там сердце послушать, легкие… – я ладонью изобразил трубочку и прислонил ее к уху. – Вдруг там хрипы какие. Я что ли вас учить работать должен?

Флемм несколько раз моргнул, а Корф тревожно переглядывался с Бастианом.

– Простите, ваше высочество, но я не понимаю, что вы имеете в ввиду, – наконец проговорил доктор. – Откуда вы вообще взяли, что вот так можно что-то услышать в сердце или в легких? – и он повторил мой жест с трубочкой.

– Да как откуда, все же так… – и тут я прикусил язык. Дебил! Ты похоже сильнее ударился об пол, потому что опять что-то ляпнул, не подумав. Если доктор не достал хотя бы деревянный стетоскоп, но, наверное, его еще не придумали. – Просто, когда я заболел, еще в Киле, старый доктор… – думай, что он мог сделать, о, идея. – Старый доктор свернул лист, как трубу и послушал через нее мою спину. Он сказал, что так слышит нет ли процессов в легких. Слушайте, пан Флемм, я не врач, откуда мне было знать, что не все так делают?

– Но, это же можно легко проверить, – в мою комнату набилось, оказывается, куча народа. Д, Аламбер не стал исключением. Он протолкался к постели и протянул явно растерявшемуся Флемму лист бумаги. Тот посмотрел на лист, потом на меня, а затем поставил на пол свой сундучок и быстро свернул лист в трубу.

Покрутив в руке получившийся предмет, он нерешительно подошел ко мне.

– Вы позволите? – я кивнул и повернулся к нему спиной. Вообще-то тело герцога было все еще худым на мой взгляд и что-то услышать можно было и так, без трубы, но раз уж доктор решился на эксперимент, то пускай экспериментирует, может что путное из этого выйдет. Он потыкал в меня трубкой из бумаги, затем попросил повернуться и послушал сердце. После этого отложил листы и припал к моей груди ухом. Спустя полминуты он поднялся. – Я так понимаю, ваш доктор нашел способ выслушивать посторонние шумы, не травмируя стыдливости дам, которые иной раз бывают не осмотрены полноценно из-за природной скромности, которая не позволяет им дать врачу выслушать их сердце. Но легкие… Мне нужно все обдумать. И, ваше высочество, мой совет остается прежним, покой и пускай кто-то останется здесь с вами. Ах, да, вот, – Флемм достал маленький флакон и отмерил несколько капель в ложку. После этого протянул ложку мне. – Это поможет вам сейчас уснуть, – после этого он встал, забрал у меня ложку, подхватил свой чемоданчик, и направился к двери, где его тут же подхватил под руку Д, Аламбер. Вот же неугомонная натура. Снова увидел нечто, что захотел изучить и тут же принялся за дело, не отходя от кассы.

Вообще-то отдыхать я не хотел, потому что сейчас мне хотелось вытрясти душу с дуэлянтов, и выяснить, какого черта они устроили. А также прижать ловко избегающего допроса с пристрастием Криббе, чтобы больше не гадать о том, что можно от него ждать в дальнейшем. Вот только лекарство, которое мне дал доктор подействовало как-то сразу. Глаза стали сами собой закрываться, а в голове появился весьма приятный гул.

– Что мне дали? – прошептал я, откидываясь на подушку.

– Настойку опия, полагаю, – спокойно ответил Корф, которого я уже с трудом видел, потому что он начал расплываться у меня перед глазами. Что? Опия? Да они что с ума…

Я проснулся как от толчка. По телу пробегали волны истомы, а еще ячувствовал вполне такой бодрый стояк. Возбуждение накатывало, и я закусил губу, потому что понимал, что просто так оно не уйдет, придется помочь самому себе. Еще бы образ какой представить поэротичней. Кретины, додумались наркоту мне подсунуть. И тут я почувствовал, как к обнаженной груди что-то прикоснулось. Нервы были напряжены до предела, и я резко распахнул глаза, увидев давешнюю служанку, которая приложила скрученную в трубочку бумагу к моей груди и что-то пыталась расслышать.

– Ну как, стучит? – она вздрогнула и уставилась на меня круглыми голубыми глазами. Длинная белокурая прядь вырвалась из-под чепца и упала на грудь, которая сразу же приковала мой взгляд. Черт побери. Протянув руку, я дотронулся до нежной кожи, а затем потянул корсаж вниз. Грудь выскочила из платья, а я смотрел на нее не мигая. – Ну так как, стучит?

– Стучит, – она облизнула губы, а у меня гул в башке усилился. Я вообще ничего уже не соображал. – Вы когда-нибудь были с женщиной, ваше высочество? – внезапно спросила девушка. Я прикинул общую недокормленность и неуверенность герцога и медленно покачал головой.

– Нет, ни разу.

– Тогда, я сама все сделаю, не беспокойтесь, – проворковала она, а я почувствовал, как ее пальцы побежали по моей груди вниз. Закрыв глаза, я сжал простыню и тихонько застонал. Вот не таким я себе представлял первый раз в этом теле, но я и не представлял, что меня могут опием накачать.

Несмотря на возраст, довольно юный, она была достаточно опытна, чтобы мальчишеское тело не опозорило своего хозяина обычным в этом возрасте скорострелом, и когда все закончилось, я позволил ей уснуть на краю кровати, а не выпнул за дверь, как это в общем-то было принято.

Некоторое время я лежал с закрытыми глазами, чувствуя, как постепенно успокаивается сердце, а из головы выветриваются последние остатки опьянения. Если мне еще раз подсунут эту дрянь, я сотворю с доктором нечто ужасное, пообещал я себе и распахнул глаза, уставясь на нависающий над головой балдахин.

От двери раздался какой-то шорох.

– Да что там еще? – я сполз с постели поплотнее закутавшись в простыню и направился к двери. Толкнув ее, я понял, что она не открывается. – Что за… – я навалился на дверь и едва не рухнул в коридор, когда она поддалась моему напору. Не открывалась она по очень простой причине – ее подпирал спиной, сидящий на полу, Криббе.

– Я, наверное, уснул, – он поднялся, протирая лицо руками. – Могу я войти, ваше высочество?

– Зачем? – я не вольно нахмурился.

– Наверное, нам нужно поговорить, – он пожал плечами. Я же посторонился, придерживая простыню на груди. Зайдя в комнату, он улыбнулся севшей на сбитой постели служанке, которая совершенно не стеснялась своей наготы. – Иди уже к себе, милая, – он сказал это спокойно, но тоном не терпящем возражений. Девушка быстро соскочила с постели, набросила платье, и, сделав книксен, выбежала из комнаты. – Горячая девица, прямо огонь, – Гюнтер проследил, как она уходила, закрыв за ней дверь.

– Как ее хоть зовут? – я сел за стол и сложил руки на груди.

– Марта, вроде бы, но какое это имеет значение? – Криббе пожал плечами, а затем потер шею ладонью. – Я хотел бы объяснить насчет сегодняшнего происшествия, – наконец, сказал он.

– Садитесь, – я указал ему на второй стул. Криббе сел, положив руки на стол. – Из-за чего вы дрались с графом? Это из-за этой девушки, из-за Марты?

– Что? Нет, она же всего лишь служанка, – он махнул рукой. – Это тесно связано с историей, из-за которой я покинул Вену. – Он замолчал, разглядывая свои руки. – Я служил капитаном и был принят в доме одного высокопоставленного полковника. Он был близок к герцогу Савойскому и пользовался почетом и уважением при дворе. А еще он был женат на женщине, младше его на сорок лет. Так получилось, что несчастный рогоносец заподозрил жену в адюльтере, и почему-то решил, что она изменяет ему со мной.

– Но, это было не так, – я уже примерно представлял себе конец этой в общем-то банальной истории.

– Нет, я слишком уважал его, чтобы пойти на такое откровенное предательство. Но, полковник впав в ярость вызвал меня на дуэль. Спасая свою жизнь, я лишь ранил его, потому что не хотел и не хочу стать причиной его смерти. Но моя карьера была разрушена. Разумеется, меня после этого случая выгнали, и, сколько я не стремился снова поступит на службу, меня везде ждал отказ. Тем более для меня важна служба у вас, ваше высочество. Вы не побоялись меня взять к себе, несмотря на мою репутацию.

– Ваша репутация, – я хмыкнул. – Поверьте, в Петербурге вы просто затеряетесь среди весьма уважаемых придворных с репутацией куда более подмоченной, чем ваша. Вы оказались в подобном положении из-за графа Чернышевского?

– Да. Сегодня я случайно узнал, что именно ему я обязан своими злоключениями. И я не сдержался. Не знаю, что мне сделать, чтобы вы меня простили, ваше высочество. Я не умею умолять, но я постараюсь, ведь вы мой единственный шанс на нормальную жизнь.

– Оставьте это, – я махнул рукой. – Еще не хватало мне видеть ваши унижения. Просто делайте свое дело, и делайте его хорошо. Я рассчитываю, что через год после прибытия в Петербург, смогу проводить с вами бои ничуть не хуже, чем это делал сегодня граф.

– Но год, это слишком ма… – он запнулся, затем решительно закончил. – Хорошо, ваше высочество, через год вы сможете показывать весьма хорошее фехтование, но для этого вы должны будете всецело довериться мне в плане ваших занятий.

– А я разве спорю? – я зевнул. – Дьявольское зелье. Меня снова клонит ко сну.

– Спокойной ночи, ваше высочество, – Криббе быстро поднялся, поклонился и направился к двери, оставляя меня одного. Эта дорога меня скоро или доконает, или разовьет выносливость пополам со здоровым пофигизмом. Надеюсь, что это все-таки будет второе.

Глава 9

В Риге нас встречали. Видимо, Елизавета начала уже беспокоиться, раз выслала мне навстречу чуть ли не целую роту Преображенцев. Во главе встречного комитета находился двадцатилетний Захарий Чернышев, который с нами в Петербург не ехал. Представившись, поручил меня командиру присланной роты и сразу же начал прощаться. Однако один вечер, который мы проведи в доме генерал-губернатора, он мне посвятил. Чернышев должен был сменить поляка Чернышевского подле Ланчинского в Вене. Я оценил юмор того, кто произвел замену. Им оказался, как я впоследствии выяснил Бестужев.

Захарий мне признался, что ему не хотелось бы покидать Россию во время таких знаковых перемен, но с Бестужевым спорить было бесполезно. Он давил на то, что молодой человек был весьма сведущ в языках, но мне показалось, что основной причиной являлась его фамилия. Чтобы Ланчинский не путался, ему выбрали в помощники человека с фамилией, похожей на ту, что носил его предыдущий помощник. Ну, надеюсь, с Захарием у чрезвычайного посланника не будет таких проблем, какие были с его предшественником, иначе я решу, что это место проклято. Чернышевский же должен был продолжить путь вместе с нами до самого Петербурга.

Гонец, которого отправил вперед Кейзерлинг, опередил нашу кавалькаду почти на неделю, что дало время и подготовить замену в Вену и прислать встречающих.

В Риге нас пересадили, наконец-то, из холодных и вечно застревающих в снегу карет в возки, поставленные на полозья. Дорога сразу стала веселее, и, самое главное, двигаться мы стали гораздо быстрее.

За оставшуюся дорогу я так и не нашел общего языка с графом Чернышевским. Более того, мы со спесивым поляком даже ни разу не разговаривали. Да и наплевать. Мне от его присутствия было, если честно ни холодно, ни жарко. А вот с моими самоназначенными учителями я проводил много времени и не сказать, что это время было потрачено зря. Говорить-то можно было и в возках, в которых помещалось максимум два человека. Только Бастиан ходил грустный, потому что скрипку я забросил совсем, да и никакого пристрастия к музыке не выказывал. Ну вот такой я, да и в своей прошлой жизни не умел даже три блатных аккорда на гитаре изобразить, не то что на скрипке сыграть нечто, что не вызовет спазмы у окружающих.

Так что Бастиан был забыт, как были забыты Крамер и Румберг, с которыми герцог, оказывается, играл в тех самых солдатиков, которых я какой-то девчонке сплавил в Берлине. При этом он пытался в точности воспроизводить битвы своего кумира короля Фридриха. Мне вот было удивительно, зачем они вообще поощряли все эти детские выходки у подростка, который уже вполне был способен, как показала практика в виде Марты, с девушками кувыркаться. Наверное, это было сделано, чтобы отвязаться: занят герцог хер знает чем, зато никаких хлопот не доставляет. А то что это явно не вполне нормально – да пофиг, кому от невинных игрищ герцога плохо-то? Только вот я – не герцог, и мне все эти игрушки не нужны. Я прекрасно отдаю себе отчет, что, если пойду по пути наименьшего сопротивления, то закончу как настоящий Петр III в дружеских объятьях одного из братьев Орловых, хоть убей не помню какого именно, и его шелкового шарфа. А мне оно надо? Да и не привлекает меня военщина в том виде, в котором привлекала герцога. И я с удовольствием сменю осточертевший мундир на что-нибудь более штатское.

Все-таки мы успели прибыть в столицу до исполнения моего четырнадцатилетия, которое, как мне по секрету сказал перед отъездом Чернышев, Елизавета планировала отметить с невиданным размахом. Вопрос «зачем» не стоял – затем, чтобы меня увидели все те, кто пропустит долгожданную встречу тетки с племянником.

Чем ближе мы подъезжали к Петербургу, тем сильнее меня мучил вопрос, а как вообще знакомиться с Елизаветой? Чмокнуть в руку и свалить в выделенные мне апартаменты? Обнять? Поцеловать трехкратно, как папаша ее любил делать? Ну а что, она же утверждает, что продолжает дело Петра, вот и показать всем, что знаю, кто такой этот самый Петр, вплоть до привычек его. Корф помочь мне в том никак не мог, потому что не знал. Его отправили в Киль практически сразу после переворота, ничего толком не объяснив. Остается надеяться, что Елизавета сама выкрутится из положения и как-то обозначит свои намеренья. Или, что еще лучше, пришлет кого-нибудь, кто все мне объяснит, потому что выглядеть чучелом под прицелом сотен глаз, а я сомневаюсь, что их будет меньше, как-то не слишком хотелось бы. Потому что пятьдесят процентов из этих сотен будут уже на церемонии знакомства оценивать, прикидывать перспективы и определяться с дальнейшими телодвижениями в отношении меня.

Как бы то ни было, в Петербург мы въехали уже утром, переночевав в паре верст от города. На въезде нас уже ждали. Трое офицеров стояли рядом с лошадьми и переговаривались между собой, при этом двое молодых парней явно старались держаться от третьего, который был среднего возраста, подальше. Этот третий стоял возле ограждения моста и смотрел вдаль, может быть, даже на виднеющийся в морозной дымке Кронштадт, и в беседе принимал очень мало участия.

Когда мой кортеж приблизился, офицеры встрепенулись и более старший поднял руку, останавливая ехавшего впереди Преображенца, имени которого я пока не знал. Вообще, встречающий меня отряд как бы дистанцировался, словно они ехали сами по себе, а мы сами по себе, просто в одну сторону, поэтому в одной куче. С чем это было связано, я не знал, но намеривался разобраться.

Дверь возка отворилась, и офицер заглянул внутрь. Найдя меня взглядом, он кивнул и нерешительно произнес.

– Ваше высочество, генерал-поручик Алексей Данилович Татищев к вашим услугам, – он замолчал, я же понятия не имел, что ему отвечать, тогда Татищев повернулся к сидящему рядом со мной Корфу. – На каком языке мне следует обращаться к его высочеству, барон?

– Можете говорить по-русски, – медленно ответил я, даже не пытаясь скрыть акцент. – Мне нужно практиковаться в языке, поэтому здесь в Петербурге я считаю нужно и вовсе говорить только по-русски.

– Очень похвальное решение, ваше высочество, – он выдохнул с явным облегчением. – Ее величество прислала нас встретить и сопроводить вас до дворца. Там вы немного отдохнете и после будете представлены ее величеству. Корнет Панин Никита Иванович и поручик лейб-компании Воронцов Михаил Илларионович приставлены к вашей особе, пока ее величество не согласует штат особ, приближенных к вашему высочеству. Разумеется, все сопровождающие вас лица будут пока при вашей особе, и представлены ее величеству на сегодняшней церемонии, – ну слава богу, кто-то догадался придать всему действу вполне понятный официоз, и значит, меня будут направлять. Потому что, если вопросов к моему характеру, поведению, незнанию того же богословия быть не должно, ну откуда кто знает, чему учили или не учили герцога занюханного немецкого княжества, то вот элементарные правила этикета этому герцогу вбивать должны были с тех самых пор, когда он на ноги встал и первый шаг сделал. А вот с этим пока была проблема. Нет, ножом и вилкой я пользоваться умел и в шторы не сморкался, но все равно в моих знаниях присутствовали катастрофические пробелы, которые пока что заполнить было неоткуда. Кивнув, что все понял, я позволил Татищеву, которого, похоже, назначили главным распорядителем нашего с теткой знакомства, закрыть дверь, чтобы двинуться уже в путь.

В Зимнем дворце я бывал раньше только на экскурсии. Но я видел его уже в законченном виде. Сейчас же он был явно недостроен, и представлял собой какое-то хаотичное нагромождение корпусов. Виднеющееся неподалеку здание Адмиралтейства совершенно не вписывалось в получающийся дворцовый ансамбль и вызывал некое недоумение. И, тем не менее, дворец поражал монументальностью уже сейчас, но я его не узнавал. Сколько же его раз перестраивали, и есть ли в этих постоянных перестройках необходимость? Глядя на строительные леса, виднеющиеся в отдалении, я прикидывал не насколько великолепно все получается, а сколько сюда вбухано средств. Это же просто какая-то бездонная пропасть получается, а не дворец.

– Ваше высочество, – ко мне подошел один из приставленных ко мне молодых офицеров. Воронцов, кажется. Перед тем, как подойти ко мне, он радушно поздоровался с Корфом, который искренне его поздравил с женитьбой. Ах, да, Корф же говорил, что этого Воронцова, за то, что вовремя сообразил, что нужно делать во время переворота, женили на Анне Карловне Скавронской, кузине Елизаветы, и сейчас он приходится родственником и самой императрице, и Корфу, и мне, потому что мать герцога как-никак тоже приходилась Анне Карловне кузиной.

– Да, поручик, – я оторвал взгляд от набережной и посмотрел на него.

– Пройдемте за мной, я покажу вам ваши покои, – и он пошел впереди меня, ведя по запутанным коридорам дворца. Второй, Панин, кажется, про которого Корф ничего не говорил, значит, он пока ничем не отличился, кроме как поддержки Елизаветы во время переворота, пристроился сбоку от меня.

Сам же Корф куда-то свернул по дороге, побежал докладывать о выполненном поручении, наверное. Румберга, Крамера и Бастиана по дороге оттеснили в конец, правильно, нехрен обычным воякам поперек дворян переть. Криббе оттеснить себя не дал и занял место с другой стороны от меня. Д, Аламберу было плевать, где идти, он с любопытством осматривался по сторонам, а Чернышевский свалил в неизвестном направлении, ну и черт с ним.

Мне как предполагаемому наследнику престола отвели целое крыло. Ну ничего так, вполне прилично. Так я думал, пока мимо меня не пронеслась по полу мышь.

– Скажите, поручик, а здесь есть кошки? – я оторвал взгляд от наглого животного, и тут заметил, что абсолютно все смотрят на эту чертову мышь, забыв, похоже, зачем мы здесь собрались.

– Что? – Воронцов сфокусировался на мне и пару раз моргнул. – Да, я думаю, да. Вам принести кошку, ваше высочество?

– Желательно, – я задумчиво осмотрел роскошную комнату. – Да, определенно, кошка мне очень нужна. Я обожаю кошек, особенно, когда мыши по мне бегать начинают.

– Я найду вам кошку, – кивнул Воронцов и уже собирался уходить, но я его остановил.

– Коль скоро вы можете найти кошку, то, возможно, вы сможете найти для меня какую-нибудь одежду? Мы уезжали в спешке и взяли лишь немного сменного белья. Не могу же я предстать перед ее величеством грязным и ободранным? – Это было преувеличение, но не слишком большое, все-таки столько времени ходить в одном и том же мундире, да еще и спать в нем периодически – все это оставляло отпечаток.

– Эм, – Воронцов явно не ожидал такого. Я и сам такого от себя не ожидал, но чертова мышь просто выбила меня из колеи. – Я думаю, что это возможно, ваше высочество, – наконец, кивнул поручик.

– Отлично, – я потер руки, стараясь согреться. Здесь было прохладно, видимо печки лишь недавно затопили и комнаты еще не прогрелись как надо. – Кошку не забудьте, – крикнул я в спину удаляющемуся Воронцову. Он вздрогнул, а рядом со мной фыркнул Панин, не сумевший сдержать смешок. – Теперь вы, Никита Иванович, если не ошибаюсь.

– Нет, ваше высочество, не ошибаетесь, – он скрыл усмешку и поклонился.

– Пока господин Воронцов ищет мне кошку, помогите осмотреться и освоиться в этих покоях. Я полагаю, что могу распоряжаться этими комнатами по своему усмотрению, или же необходимо специальное одобрение ее величества?

– Вы можете переделывать все, как пожелаете, ваше высочество. Ее величество отдельно это уточнила, когда дала распоряжение приготовить комнаты для вас, – Панин склонил голову, обозначив еще один поклон.

– Тогда мне нужно, чтобы вы помогли мне выбрать подходящую комнату для занятий фехтованием и вообще физических упражнений и комнату, в которой я буду заниматься с учителями. Ну и помочь моим сопровождающим обустроиться. Это возможно?

– Полагаю, что да, – кивнул Панин. – Во всяком случае, это легче, чем найти кошку, уж поверьте.

Следующий час мы разбирались с комнатами. При выборе зала для фехтования Панин переругался с Криббе, причем так, что пришлось вмешиваться. Дальше шел выбор классной комнаты, и вот тут встал на дыбы Д, Аламбер, который выдвинул опешившему Панину целый ряд требований. Нет, они были вполне выполнимы и даже не стоили каких-либо серьезных затрат, но вот почему все решили, что этим должен заниматься корнет, лично для меня осталось загадкой. К счастью, Панин знал французский, иначе мне пришлось бы выступать еще и переводчиком, а делать этого дико не хотелось.

Когда наконец все было распределено, а Панину выдали целый список того, что надо было приобрести, я только качал головой приговаривая.

– Мы здесь всего три часа, а уже привнесли хаос в местную размеренную жизнь. Надеюсь, что мне это не аукнется.

Как оказалось, найти мне подходящую по размеру одежду оказалось гораздо проще, чем кошку. Я уже успел вымыться и переодеться, уже пришел Татищев и поглядывал на часы, чтобы отдать команду для выдвижения к тронной зале, а Воронцов как в воду канул. Лишь когда мы всей дружною толпой уже вышли из комнаты, в крыло зашел Воронцов. На нем был надет плащ и треуголка, запорошенные снегом. Не понял, он куда-то уходил из дворца?

– Вы где были, поручик? – я удивленно смотрел на Воронцова, который в этот момент принялся расстегивать плащ.

– Выполнял ваше поручение, ваше высочество, где я еще мог быть? – он ощерился и вытащился из-за пазухи небольшого пушистого котенка. – Анна Леопольдовна не слишком любила эту живность, поэтому коты остались лишь при кухнях, да складах, чтобы мыши и крысы продукты не попортили. Ее величество Елизавета Петровна велела увеличить поголовье кошачье, даже в Казань специальный отряд отправила, но пока он не вернулся. – Он протянул мне котенка, которого я автоматически взял на руки. Интересно, это кот или кошка? Шерстка была мягкая, очень шелковистая, руки так и тянулись погладить звереныша. – Я вспомнил, что вроде бы девки дворовые говорили, будто кошка недавно у нас окотилась. Так что пришлось ехать домой, – он снял плащ и бросил его подскочившему слуге. – Мамка у нее знатная крысоловка, так что не сомневайтесь, ваше высочество, всех мышей в ваших покоях изведет.

– Да я и не сомневаюсь, – я крикнул Бастиана и передал пищащий комок ему. – Устрой ее в моей комнате. Ну там, я не знаю, короб какой теплый, молоко опять же, короб с песком.

Бастиан взял в руки котенка с таким видом, словно я ему бомбу передал. С совершенно каменным выражением лица он направился обратно в комнату, понося, скорее всего, Воронцова про себя на чем свет стоит. Вот не мог он чуть припозднится? А теперь Бастиану за какие-то грехи предстоит возиться с котенком, вместо того, чтобы посмотреть на почти всю русскую знать, которая собралась сейчас в тронном зале для того, чтобы приветствовать внука Петра Великого. Но что я могу поделать, за кошкой кому-то надо сейчас присмотреть, а на знать он еще насмотрится, еще тошнить от всех этих дам и господ начнет.

– Ваше высочество, время, – поторопил меня Татищев. – Еще немного и мы начнем опаздывать. А ведь ее величество еще хотела благодарственный молебен отслужить, в честь вашего приезда.

– Да, я понимаю, идемте, – и мы возобновили движение к императрице.

Я покосился на Воронцова. Помнится, Корф намекал, что вокруг него начал собираться определенный пул придворных, этакий третий лагерь среди группировок придворных, еще довольно малочисленный, но имеющий своих сторонников. В чем-то Воронцов был близок к Лестоку и вообще считал, что России нужно брать курс на Францию и, как ни странно, Пруссию. Я же считал, что России вообще не нужно брать ничей курс, и пробовать развивать свой собственный, но вот то, что Воронцов поглядывал в сторону Фридриха, сразу же начало вызывать во мне отторжение. Как бы я не хотел попытаться взглянуть на молодого поручика под другим углом, у меня никак не получалось. В конце концов, решил пока не заморачиваться, и присмотреться к нему, а потом уже попытаться сделать определенные выводы, все-таки его приставили ко мне, и поручику волей-неволей придется бывать у меня очень часто, если не постоянно.

С другой стороны был Панин. Проведя с ним сегодня несколько часов, я понял только то, что он был из партии, поддерживающей Бестужева, то есть курс на Австрию и Англию. Довольно странное сочетание как по мне, но он просто слишком много общался и с теми и другими, когда служил дипломатом.

И вот сейчас у меня возникал вполне закономерный вопрос, а тетка ли назначила этих двоих в штат к наследнику престола? Или уже сейчас не успел я приехать, как началась борьба за влияние? Черт бы вас всех побрал! Да дайте мне хоть немного времени, чтобы освоиться!

Возле больших двустворчатых дверей мы остановились. Панин и Воронцов тут же куда-то испарились, а Татищев давал мне последние наставления.

– Как только полностью произнесут ваше имя, ваше высочество, вы пройдете прямо к трону, где сидит ее величество. Церемониальный поклон, – и он продемонстрировал, как нужно кланяться, и выпрямился. – После чего приветствуете ее величество. Так, теперь вы, – и он повернулся к Криббе, переходя на скверный немецкий. – Барон Корф передал, что произошло с фон Брюммером. Ее величество даже изволила вспылить и попенять барону, что он пресек дурное обращение с его высочеством так поздно, – ну-ну, если бы его высочество не озаботился своей судьбой сам, мы еще и лицезрели бы сейчас надменную морду Брюммера, потому что сам Корф вряд ли даже почесался бы. – Также барон Корф рассказал, что вы приняли самое непосредственное участие в судьбе его высочества. Поэтому вам и выпадает честь сопровождать его высочество к трону ее величества. Входите, идете, поклон, – он снова продемонстрировал как нужно кланяться, встаете и не мешаете, по ее величество к вам не обратится. – Гюнтер кивнул и стиснул рукоять своей рапиры, которую у него почему-то не отобрали. Он слегка побледнел и заметно нервничал, растратив половину своей наглости.

Гвардейцы распахнули дверь, и Татищев шагнул вперед громко объявляя.

– Карл Петер Ульрих герцог Гольштейн-Готторпский, внук Петра Великого в сопровождении капитана Гюнтера фон Криббе!

Мы вошли в огромный зал, в котором собралось, наверное, миллион человек. Ну, не миллион, конечно, но очень много, и они стояли по обе стороны, оставив для меня лишь небольшую дорожку к виднеющемуся вдалеке трону. По мере моего продвижения дамы приседали в реверансе, а мужчины кланялись. Но я видел все это лишь боковым зрением, все мое внимание сосредоточилось на сидящей на троне женщине в пышном платье. Когда я приблизился настолько, чтобы видеть более отчетливо, то не мог не отметить, что Елизавета Петровна красива. Блондинка с голубыми глазами и ослепительно белой кожей. Вокруг трона стояли несколько мужчин, первые советники, полагаю, и фавориты. Но я убей не знаю, кто из них кто. Потом разберусь, уж в неведении меня точно не оставят.

– Приветствую вас, ваше величество, – произнес я по-русски. Должен же я в конце концов произвести впечатление.

– О, мальчик мой, – вот чего я никогда не ожидал, это того, что она стремительно встанет и подойдет ко мне. Судя по округлившимся глазам мужиков возле трона, они тоже пребывали в легком шоке. А Елизавета Петровна тем временем порывисто меня обняла. – По-родственному так положено здесь в Российской империи. – Я в ответ легко ее приобнял. – Приветствую тебя в Петербурге, племянник. И можешь называть меня – тетушка.

– Хорошо… тетушка, – медленно произнес я, глядя на нее с удивлением. В этот момент в толпе мелькнуло лицо Чернышевского, который глянул на меня с нескрываемой ненавистью. Не понял, а с чего это ко мне такие интересные чувства, вроде бы ему ни разу в кашу не плевал. Тем временем Елизавета взяла меня за руку привлекая внимание. Понятно, сейчас начнется допрос с пристрастием, нужно сосредоточиться, чтобы не ударить в грязь лицом, раз уж меня так радушно приняли.

Глава 10

Звон рапир отразился от зеркал, которые по просьбе Криббе развесили в комнате, и вернулся ко мне, заглушая шум крови, раздающийся в ушах. Эта комната скоро превратится не только в мой индивидуальный спортзал, здесь меня еще будут обучать танцам. И это вообще не обсуждалось. Я обязан был при необходимости сплясать весь Марлезонский балет без перерывов на антракт, просто потому что так было положено. Я же от подобной перспективы просто бился в конвульсиях от радости великой, но поделать ничего было нельзя, не поймут-с.

Пот лил градом, попадая в глаза и оттого становилось плохо видно, что происходит вокруг, но я стиснул зубы, пытаясь удержать темп, навязанный мне Криббе, удачно отбив его выпад и контратакуя. Мне нужно было сбросить напряжение, которое преследовало меня со вчерашнего дня, с тех самых пор, как я вернулся в свои покои с ужина, устроенного Елизаветой в честь моего прибытия. Я так и не понял, осталась тетка довольна моим образованием, или все же нет. Знания математики, основ физики и других наук ее явно поразили, а вот незнанием всего остального, того, что она считала необходимым, например, истории России в подробностях, Елизавета осталась немного недовольна. Но, совсем уж убожеством она меня явно не считала, особенно ей понравилось, что я знаю русский и французские языки. Опять же латынь, на которой большинство дворян свободно изъяснялись, герцогу, похоже, не преподавали, или же преподавали, как и все остальное, спустя рукава.

Мне удалось подслушать, что Елизавета говорит Разумовскому про меня за ужином, благо я сидел рядом с ней, и при определенном напряжении органа слуха вполне мог разобрать ее слова, когда она шептала, наклонясь к своему фавориту.

– Ах, Алексей Григорьевич, я не понимаю, чему учили моего племянника в Гольштинии. В каких-то науках он чрезвычайно сведущ, что наполняет мое сердце радостью, но в каких-то вопросах знает не более дворового холопа и у меня сердце просто кровью обливается.

А вот ответ Разумовского я не расслышал, но могу предположить, что он добродушно сказал что-нибудь вроде того, что он мне найдут приличных учителей и все придет в норму, а знания выровняются, ну, или что-то в таком духе. Елизавета сразу успокоилась, и наша беседа потекла в прежнем русле.

Нет, я сам прекрасно понимаю, что для будущего управленца у меня образование не очень, но, как будто у самой тетки лучше.

От переполнявшей меня злости я сделал неправильный выпад, во время которого Криббе поймал клинком мой клинок и, завернув финт, вырвал рапиру у меня из рук. Она упала на мраморный пол, зазвенев, я же поднял руки вверх.

– Туше, – Криббе же направился ко мне, чтобы детально разобрать, что я опять сделал не так, и как в будущем можно будет избежать подобных проколов. Свою тренировочную рапиру он при этом нес с собой.

– Весьма, весьма впечатляющее зрелище. Карл Петер просто прекрасно двигается для своего возраста, разумеется, – женский голос, раздавшийся от двери, заставил нас вздрогнуть. В зеркалах отразились вошедшие в комнату люди, сидящие по углям Панин с Воронцовым вскочили и поклонились, мы же с Криббе развернулись в ту сторону, чтобы оказаться к вошедшим лицом к лицу.

– Ваше величество, – мы с Гюнтером синхронно поклонились, наблюдая, как Елизавета приближается к нам, а за ней следом тащится целая толпа мужиков, среди которых я узнал Разумовского и Татищева. Остальных мне вчера так и не представили. Может быть, представят сейчас?

– Вы очень хорошо принимает участие в обучении моего племянника, господин фон Криббе, – Елизавета с явным одобрением разглядывала подтянутую фигуру Гюнтера. Она ради того, чтобы он ее понял, говорила на немецком, правда, медленно и не очень уверенно, но это соответствовало признанию.

– Благодарю, ваше величество, – Криббе снова поклонился. – Это честь для меня являться учителем такого прекрасного ученика, каким является его высочество.

– Я собираюсь организовать «малый двор» для его высочества, после того, как мы вернемся из Москвы с моей коронации. Это так важно, чтобы его высочество возмужал в обществе близких ему по духу людей. Сама я не раз оценила то, что сделал для меня когда-то император Петр II. Думаю, что и Карл Петер однажды оценит и поблагодарит меня. Я долго думала, и пришла к выводу, что необходимо оставить в окружении его высочества людей, с которыми он приехал в Россию, чтобы тоска не отвлекала его от предстоящих свершений. Так что мне подумалось, что следует назначить вас камергером при этом малом дворе. По моему распоряжению на содержание его высочества выделяется триста тысяч рублей в год, – она протянула руку, и какой-то мужик положил в нее свернутую в трубку бумагу. – Надеюсь, что, являясь камергером, вы рассудительно распорядитесь этой суммой. Отчет о тратах будете предоставлять вице-канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину, – один из мужиков поклонился, а я принялся разглядывать одного из столпов местного общества. – Да и, господи камергер, – она протянула опешившему Криббе еще пару бумаг, наверное, назначение, – я ожидаю вас сегодня в своем рабочем кабинете в четыре часа пополудни, чтобы обсудить возможные направления дальнейшего обучения его высочества. – После этого она повернулась ко мне. – Я жду тебя к ужину, племянник. Думаю, что это прекрасное время, чтобы обсудить прошедший день, – я сдержанно кивнул, пробормотав нечто из разряда благодарности, а Елизавета в это время развернулась и направилась к выходу из зала. И тут я бросился за ней.

– Ваше величество, тетушка, – Елизавета остановилась и повернулась ко мне. Я же, переборов внезапно накатившую робость быстро заговорил, чтобы меня не перебили. – Мой наставник в науках точных господин Д, Аламбер много раз говорил, что жил у родственников, занимающихся стеклодувным делом. И он обещал показать мне, как рождается стекло из простого песка. Но для этого необходимо специальное здание, и печь и… я не знаю, что еще для этого нужно, но он знает и сумеет все объяснить.

– Ты хочешь попросить у меня создать стеклодувню, чтобы наблюдать процесс? – Я закивал, а Елизавета нахмурила гладкий лоб. – Шувалов!

– Да, ваше величество, – вперед вышел полноватый мужчина в военном мундире.

– Напомните мне, Петр Иванович, не вы ли намедни говорили что-то про того ученого, который недавно вернулся из-за границы и сейчас обретается при Академии Наук, как бишь его?

– Ломоносов, ваше величество. Полагаю, речь идет о Ломоносове.

– Да, кажется, это он и есть. Вы говорили, что этот Ломоносов просил дозволения проводить опыты со стеклом, чтобы изучать его. В своих опытах он обещал улучшить качество и проводить химические опыты с красителями, чтобы получить более насыщенные оттенки, в сравнение с теми, что мы имеем на сегодняшний день, я ничего не путаю?

– Ваша осведомленность восхищает меня, ваше величество, – Шувалов поклонился. Вот же лизоблюд хренов.

– Ну так поручите кому-нибудь, вон, Панину, к примеру, чтобы он двух этих ученых мужей свел, и они вместе уже пущай сделают, что должно, да порадуют его высочество.

– Будет исполнено, ваше величество, – и Шувалов спорить не стал, несмотря на скривившего рожу Бестужева, который явно не был в восторге от этой идеи, и сделал знак Панину, чтобы тот подошел к нему. Я же пытался сообразить, это тот самый Ломоносов или не совсем тот, а, если все же тот самый, то какого черта он за какое-то стекло просит перед императрицей похлопотать? Но, надо было что-то сказать, и я отбросил пока мысли о Ломоносове и совершенно искренне произнес.

– Благодарю вас, ваше величество, тетушка, это очень важно для меня.

– Я жду тебя на ужине, – повторила Елизавета, и улыбнулась. – Нам будет что обсудить. В том числе и это твое странное увлечение стеклом.

Она вышла, Панин ускакал за Шуваловым, Воронцов скользнул следом, а я остался в фехтовальном зале с Криббе, который, кажется, превратился в статую, держа в руках бумаги.

– Поздравляю, господин камергер малого двора, – я помахал у него перед лицом рукой, заставляя отмереть и посмотреть уже на меня.

– Я не понимаю, – Криббе помотал головой. – Я не понимаю…

– Все очень просто. Тетушка сейчас щедра ко всем, кто так или иначе помогает ей усидеть на троне. Если бы Брюммер не пошел в разнос, я, может быть, даже и не выгнал бы его, и терпел бы его выходки. И тогда бы он был удостоен звания, полагающегося к этому званию жалования, и доступу к деньгам, которые ее величество определила на мое содержание. Только вот, боюсь, что из этих денег я увидел бы очень большое ничего. Так что, лови момент, мой друг, тем более, что конкуренция за благосклонность ее величества приближается к своему пику. Правда, если ты не хочешь связать свою судьбу с Россией…

– Господи, боже мой, дай разум этому мальчишке, – Криббе возвел глаза к потолку, произнося весьма страстно эту свою фразу. – Я пойду, приготовлюсь к визиту к ее величеству, а то она застала меня в таком виде…

– В нормальном она тебя виде застала, – я не удержался и хмыкнул. – Я могу дать совет, но ты все равно не послушаешь его. Иди так. И тебе не надо будет время тратить, и даме сделаешь приятно, – Криббе выругался, и обжег меня бешенным взглядом, а затем пошел к выходу, бережно прижимая к груди бумаги, говоря на ходу.

– Думаю, что ее величество права, воспитание – это то, что вам необходимо, ваше высочество, – и он вышел, оставив меня в зале в гордом одиночестве.

– Ну, нормально, все разбежались и бросили меня одного, – я почесал висок. Белая прядь упала на лицо, и я ее раздраженно завел за ухо. Вот бы никогда не подумал, что когда-нибудь стану блондином. Но, если посмотреть на Елизавету, то у нас это, можно сказать, семейное. – Абсолютно все в этом дворце думают, что посвящают свое драгоценное время заботе о предполагаемом наследнике престола, правда, то, что наследник предоставлен самому себе, никого, похоже, не волнует. И что мне прикажите делать?

Подняв с пола рапиру, я набросил на плечи камзол, и пошел обследовать дворец, пока всем стало резко не до меня.

Эта часть дворца, недалеко от моего крыла словно вымерла. Я обнаружил нескольких гвардейцев, которые стояли у некоторых дверей, и, собственно, на этом все. Они провожали меня заинтересованными взглядами, но останавливать не собирались. Не найдя ничего интересного, я направился обратно в свое крыло. Ладно, кошку пока покормлю, а там и Криббе явится от тетки аккурат до обеда, так я из него душу вытрясу, чтобы узнать, о чем они говорили.

В зале, в которую выходили все комнаты выделенного мне крыла я неожиданно увидел двух мужчин, сидящих у противоположных стен и бросающих друг на друга взгляды, далекие от дружелюбия. Кто это еще такие? Очередные приставленные ко мне представители разных партий? В это время, увидев, как я вхожу, оба вскочили со стульев, на которых устроились и поклонились.

– Здравствуйте, ваше высочество, – один их сделал шаг вперед. – Разрешите представиться, Шувалов Александр Иванович, зачислен к вашему двору, заведовать дворовым хозяйством.

– Шувалов? А сегодня с тетушкой… – я указал на вход в крыло.

– Это мой брат, ваше высочество, – спокойно ответил заведователь моего двора, или как-правильно-то будет?

– Понятно, – я кивнул и повернулся ко второму. – А вы?

– Бехтеев Федор Дмитриевич, – представился тот. – Я приставлен временно к вашему высочеству в качестве переводчика, если, конечно, вам понадобятся мои услуги.

– В качестве переводчика? Не знаю-не знаю, – я покачал головой. – А вот помочь мне убрать акцент, думаю, вы вполне сумеете, раз вас в толмачи записали.

– Постараюсь помочь вашему высочеству, – Бахтеев кинул напряженный взгляд в сторону Шувалова. Что с этим Шуваловым такого, почему Бахтеев так напрягается, когда на него смотрит? Когда-то я сказал Корфу, что, если хочешь что-то узнать, проще всего спросить. Даже по оговоркам можно узнать гораздо больше, чем пытаясь выкружить обходными путями.

– Федор Дмитриевич, а почему вы так на Александра Ивановича всегда смотрите, словно он взял у вас в долг крупную сумму, и не отдает? – когда я задал вопрос – вот так в лоб, Бахтеев заметно растерялся, и тут же выдал.

– Сомневаюсь глубоко, что человек, приставленный к Ушакову, чтобы его знания перенимал да следил за стариком, приставлен в свою очередь к вам, ваше высочество, только для того, чтобы заведовать дворовым хозяйством, – в сердцах произнес Бахтеев.

– Ушаков? – я знал только одного Ушакова, но адмирал еще не родился, и не родится еще очень долгое время.

– Начальник Тайной канцелярии, Андрей Иванович Ушаков, – пояснил Бахтеев, на которого в этот момент яростно смотрел Шувалов. – Вот с кем сейчас работает данный господин.

– Я не выбираю где мне служить! – взвился Шувалов. – Когда мне приказывает лично ее величество, я просто иду и начинаю выполнять приказ. И, по крайней мере, я не являюсь «домашним человеком» у кого бы то ни было. Или Воронцову стало скучно выполнять свои непыльные обязанности подле его высочества, и он господина переводчика поближе к себе подтащил? Чтобы лучше понимать, о чем говорит его высочество, когда тот будет переходить на свой родной немецкий язык, в котором сам Воронцов ни черта не понимает? – похоже, что я стал невидимым, потому что эти господа меня явно не замечали, продолжая соревноваться в остроумии.

– Господа, – я попробовал их отвлечь, и, как ни странно у меня получилось. Они сразу же заткнулись и повернулись в мою сторону. – Если я вас правильно понял, то у меня появился самый настоящий шпик, из самой Тайной канцелярии, которому поручено следить за каждым моим шагом?

– Ваше высочество… – Шувалов споткнулся на полуслове, он явно не понимал, что нужно говорить.

– Ну что вы, Александр Иванович, не тушуйтесь, ваше назначение говорит только о том, что тетя весьма прозорливая женщина, раз решила, что за племянником, какие бы чувства он у нее не вызывал, необходимо присматривать, чтобы в доме всегда порядок был.

– Ваше высочество, я никогда… – я снова перебил его.

– Знаете, что вы сейчас делаете, Александр Иванович? – Шувалов покачал головой. – Вы пытаетесь за каким-то дьяволом оправдаться, и вызываете этим всего лишь отвращение во мне. Надо прямо говорить, да, я приставлен шпионить и мои отчеты о вашем поведении напрямую уходят в недра Тайной канцелярии.

– Хорошо, ваше высочество, – Шувалов махнул рукой. – Я приставлен к вашему двору, чтобы наблюдать и докладывать о крамоле Андрею Ивановичу сразу же, как только ее замечу.

– Ну вот, совсем другое дело, – я кивнул и слабо улыбнулся, а Шувалов, который в этот момент внимательно смотрел на меня, внезапно сделал шаг в мою сторону.

– Ваше высочество, не сочтите за дерзость, но я хотел бы переговорить с вами с глазу на глаз.

– Вы меня заинтриговали, пойдемте в мою спальню, покормим кошку, и вы мне скажите то, что хотели, – и я направился впереди Шувалова, оставив Бахтеева стоять с немного отпавшей челюстью.

Кошку кормить не пришлось. Она была вполне сытая, и очень воспитанная, во всяком случае, малявка поняла предназначение короба с песком гораздо лучше, чем все остальные, которые сначала недоумевали, зачем я приказал Бастиану его притащить. Правда, теперь у ого же Бастиана появилась новая обязанность – ежедневно менять этот своеобразный лоток, но что теперь поделать, мы живем в век монаршего деспотизма, поэтому подвластным этому деспотизму личностей ждут разные гадостные поручения, от которых они не смогут никак отвертеться.

В общем, кошка сытая и довольная свила гнездо в моей постели, и теперь спала, забравшись под одеяло. Я почесал ее за ухом, она зевнула, перевернулась и снова засопела. Хорошо устроилась, называется.

– Так что вы хотели мне сказать, Александр Иванович, что даже заставили меня бедного Бехтеева обделить свежей порцией хорошего рассказа его благодетелю? – Шувалов долго смотрел на меня, затем тихо проговорил.

– Вы на редкость проницательны, ваше высочество, несмотря на юный возраст. Бехтеев та еще скотина, конечно, но в одном он совершенно прав, меня приставили к вам, чтобы наблюдать, но не за вами, как вы могли бы подумать. Вы еще никого в России не знаете, ваш статус еще не объявлен, и, наконец, вы еще слишком юны, чтобы представлять реальную опасность. Не буду утверждать, что года через два ничего не изменится, но пока дело обстоит вот так.

– Весьма откровенно, Александр Иванович, весьма, – я покачал головой, честно говоря, не ожидал подобной откровенности. – И за кем же вас поставили наблюдать? Только не говорите мне, что за Бахтеевым, я этого точно не вынесу, – Шувалов шутку не оценил, а может быть и оценил, но был занят совсем другими мыслями, чтобы на нее отреагировать.

– Сегодня за ужином ее величество хочет представитьвам, ваше высочество, отца Симона, который станет вашим наставником в православии и с помощью которого вы разучите катехизис, – он задумался, а затем решительно добавил. – По рекомендации митрополита Киевского и Галицкого Рафаила Заборовского вызван именным указом Елизаветы ко двору и назначен законоучителем вашим, как превосходнейшего знатока Слова Божьего. Великой учености и набожности отец Симон. Вот только ученость свою он приобретал в Галле и там же пристрастился к лютеранскому учению пиетизму, а также перевел книгу, которую сейчас ее величество рассматривает недоуменно и думает о том, чтобы запретить ее, слишком уж она вольнодумием отдает. Поэтому-то Андрей Иванович и попросил меня присмотреться к отцу Симону, чтобы он ненароком не забылся и давал вам, ваше высочество, правильное учение, не впадая в пиетизм.

– Ого, – я сел на кровать, задумчиво гладя кошку. – А разве следить за священниками это не дело других священников, тех, кто сан имеет?

– Да, это так, вот только нет здесь подле вас других попов, так что придется мне отдуваться. – Он коротко поклонился, я же лихорадочно соображал, что делать.

Только в церковные разборки мне попасть не хватало. Потом меня еще и обвинят, что у опального попа дурных мыслей нахватался. А самое главное, и отказаться-то нельзя. Катехизис – это самое первое и важное, чему меня должны учить, чтобы затем с помпой принять православие. Без этого вообще никуда. Ладно, поживем-увидим, куда меня все это в итоге заведет. Сейчас самое главное стеклодувное производство попытаться организовать. Вот это я точно знаю, сильно не развито практически нигде. Так что именно с этого я и планирую начать хоть что-то делать. Ну и интересно проверить тот это Ломоносов, или все-таки нет? А то Бахов-то оказывается целые толпы были, я же одного Иоганна Себастьяна знаю.

– Можете идти, Александр Иванович, – я махнул рукой на дверь. мне нудно было подумать, а Шувалов мешал процессу. – Только с Бахтеевым не поубивайте друг друга ненароком.

Он вышел, оставив меня наедине с мыслями. Что же это получается? Почти все противоборствующие группы по каким-то причинам выбрали меня, точнее, мое окружение, центром каких-то сомнительных игрищ. Что я могу сделать? Да практически ничего. Если только потихоньку отсекать навязанных мне личностей, заменяя их на тех, кто верен именно мне. Только вот где мне найти тех, кого я могу назвать своими людьми? Так, хватит паниковать. Надо дождаться Криббе и узнать, что ему наговорили, может быть, я зря себя накручиваю, и на самом деле все не так уж и плохо.

Глава 11

– Мяу-у-у, – истошный кошачий вой, и последующий за ним грохот, которому вторили отборнейшие французские ругательства, перемежающиеся с немецкими проклятиями, вырвали меня из сна. Некоторое время я лежал, глядя на балдахин над головой, и пытался понять на каком я свете. Толчок в грудь, и вот уже мягкое пушистое тельце лезет ко мне под одеяло, задевая шею холодным мокрым носом.

– Ну, и что ты опять натворила? – я снова закрыл глаза, протянув руку и погладив заурчавшую кошку, которая за эти две недели обвыклась и теперь начала отличаться повышенной шкодливостью. Даже иногда было удивительно, каким образом маленький еще котенок может производить столько шума и создавать вокруг себя локальный хаос.

– Полагаю, что именно эта тварь господня только что сбила с ног господина Лоуди, который, по моему мнению, сломал ногу, когда падал на пол. Во всяком случае встать он самостоятельно не мог, прибегнув к помощи фон Криббе, – незнакомый мужской голос заставил меня распахнуть глаза, но поворачиваться к его источнику я пока не спешил. Раз говорившего пропустили гвардейцы, дежурившие возле входа в мое крыло, значит, ему можно доверить такую ценность как моя жизнь. – Но в этом происшествии, на мой взгляд, есть проявление высших сил. Уж слишком много в последнее время господин Лоуди о себе возомнил, и считает, что стоит ему продрать глаза, и притащить сюда за шкирку своего скрипача, то все тут же вскочат, включая его высочество и начнут вокруг него хороводы водить. Вот пускай теперь доскочит до дома на одной здоровой ноге с помощью фон Криббе и этого своего скрипача, как бишь его? Василий Иванович, как зовут скрипача нашего танцмейстера?

– Гийом, Андрей Иванович, скрипача зовут Гийом, – раздался еще один голос, и я сглотнул. Что это у меня в комнате за сборище такое собралось без уведомления?

– Точно, Гийом, вот ведь старость, уже и имена начал забывать. А скажи мне, любезный мой Василий Иванович, не видишь ли ты где-нибудь поблизости шельму эту Шувалова? Он же совсем разленился. И за мной следить перестал, и здесь мышей не ловит.

– Не любишь ты, Андрей Иванович, Шуваловых, – во втором голосе прозвучало легкое осуждение.

– Да зачем мне паразита этого любить-то, если он, гад такой на мое место метит? Все перед государыней пытается старым и немощным выставить. И не скажешь же, что змею такую на груди пригрел, не я его к себе приблизил, но мне его терпеть. И где его черти носят-то?

– Вот чего не могу знать, того не могу, – во втором голосе прозвучал отчетливый смешок. – Ну а ты, Сергей Васильевич, пошто молчишь, хоть бы слово какое молвил?

– Я-то жду, когда уже его высочество изволит на нас внимание свое обратить, ведь давно мы уже поняли, что не спит он, – я невольно зажмурился. Их трое, или больше? Кто они такие и почему все-таки смогли так легко пройти в мою спальню? – Ваше высочество, обратите уже на нас внимание. – После такого приглашения мне ничего не оставалось, как сесть в постели, натянув повыше одеяло, и хмуро посмотреть на незваных гостей. Их все же было трое. Один из них уже в возрасте, а вот двое других еще вряд ли переступили порог сорокалетия. Одного из них я знал – этот был князь Гагарин Сергей Васильевич, которому на моем дне рождения пожаловали звание камергера, как раз между двумя залпами роскошного фейерверка, а затем назначили к моему пока что чрезвычайно малочисленному двору. Но за прошедшее с того дня время новоиспеченный камергер ни разу у меня не появился, поэтому я, пожав плечами, принял его должность за синекуру и продолжил жить дальше, упор в своих занятиях делая на катехизисе и физических упражнений. Двое других были мне пока не известны.

– Могу я поинтересоваться, что вы делаете в моей спальне? – спросонья я часто бываю груб, и сегодняшнее утро, с такой оригинальной побудкой, исключением не было.

– Лично я ищу Шувалова и наблюдаю за этим дьявольским созданием, с которым вы, ваше высочество, явно вступили в сговор, чтобы вывести из строя вашего учителя танцев. Как мне по секрету одна птичка рассказала, у вас сложилась крайняя неприязнь не то к господину Лоуди, не то к скрипачу, как бишь его, опять забыл, не то к самим танцам. Это очень огорчает государыню, знаете ли, которая знатной танцовщицей считается, – произнес самый старший из троицы, расположившейся за столом, стоявшем недалеко от кровати.

– Мне жаль все это слышать, но я так и не понял, что произошло с Лоуди, где мой камергер и кто вы такие, – мой взгляд встретился с насмешливым взглядом старшего и я едва не проиграл, потому что у меня возникло очень сильное желание отвести глаза, насколько колючим и пронизывающим был взгляд моего собеседника. Старый и немощный, ага. Он таких как я на завтрак жрет, а на обед так двумя прикусывает.

– Так уж получилось, что я только сейчас закончил дела в поместье, чтобы приступить к службе вашему высочеству, не отвлекаясь пока на насущные дела, – заявил Гагарин. – И когда я уже шел, чтобы согласовать свои обязанности с фон Криббе, произошел небольшой инцидент, заставивший Андрея Ивановича Ушакова самому прийти сюда к вам, чтобы о нем сообщить.

– Да уж, Сергей Васильевич, не умеешь ты говорить ясно и понятно, – Ушаков покачал головой, а я невольно вздрогнул, потому что Тайная канцелярия вызывала у меня вполне определенные ассоциации, которые радость почему-то не вызывали. – Я вот с ужасом представляю, что ты однажды по дурости попадешь ко мне в застенок. – Ну, нормальное такое заявление, это он сейчас угрожает Гагарину, или действительно сожаление выказывает? – Как же я дознание буду проводить, ежели ты своим словоблудием можешь запутать кого угодно. Вот не знаю, как у его высочества и Василия Ивановича, но во мне эти твои словесные кружева вызывают стойкое желание дать тебе в ухо. Сочувствую, ваше высочество. Вам ведь придется с Сергеем Васильевичем ежедневно общаться. Но в одном он прав, случилось некое происшествие, которое, полагаю, будет требовать вашего участия. К счастью, не моего. Я лишь хотел представить вам Суворова Василия Ивановича, которому я и поручил разобраться в этом инциденте. Но это я так, брюзжу по-стариковски. Уж простите, ваше высочество, старика.

– Что за инцидент? И что произошло с Лоуди? – я перевел взгляд на Суворова, который выглядел немного поадекватнее. – Мне может кто-нибудь внятно сказать, что произошло?

– Лоуди упал, его сбила с ног ваша кошка, – посмеиваясь, сообщил Суворов. – Он сломал ногу и теперь долго не сможет ни сам танцевать, ни вас мучить. Фон Криббе его сейчас успокаивает и организует отправку из дворца восвояси. Что касается инцидента: в общем, вашего Д,Аламбера и этого Ломоносова наши люди сегодня вынуждены были препроводить в темницу. В небольшом доме, который государыня недавно по вашей просьбе приобрела, эти двое вели себя безобразно: они шумели, а потом и вовсе устроили дуэль, а в их выкриках шедшему мимо этого дома патрулю почудились недозволенные речи, поэтому-то они и оказались у нас в Тайной канцелярии. Но оба молчат и не хотят ни в чем сознаваться. Поэтому Андрей Иванович испросил разрешения у государыни, чтобы привести вас, ваше высочество в дознавательскую, может быть, в вашем присутствии они заговорят. Тем более, что лично мне не верится, будто они замешаны в чем-то серьезном. Не хотелось бы переходить на более суровые методы дознания.

– Господи, ну как кто-то мог расслышать крамолу от Д,Аламбера, если он только по-французски говорит, да латынь знает? – я протер лицо. – Если вы меня оставите, господа, то я сумею собраться гораздо быстрее.

– Разумеется, ваше высочество, – Ушаков встал первым и весьма бодро пошел к двери. – Тем более, что я миссию свою выполнил, Суворова вам представил. Теперь можно и к государыне на доклад идти, пока Бестужев опять что-нибудь про меня не ляпнул. Хочет Алексей Петрович, ой как хочет скинуть меня да Шувалова на мое место поставить, – и Ушаков, покачав головой вышел за дверь, а следом за ним потянулись и остальные.

После того, как все трое покинули меня, в комнату проскользнул Румберг, чтобы помочь мне собраться. Что тут сказать, без слуги это сделать действительно довольно затруднительно. Потому что надо и таз с водой принести, чтобы умыться, и с одеждой разобраться, и элементарно горничным на ночную вазу указать. А вообще даже странно немного было видеть в своей комнате троих мужиков вместо миловидных дворовых девок, которые должны были быстренько и с пресловутой вазой разобраться, и дров в печку подкинуть.

– Вы будете завтракать, ваше высочество? – спросил Румберг, когда я уже был одет.

– Нет, что-то у меня аппетита нет, – я покачал головой и сглотнул. Вряд ли мне сейчас кусок в горло пролезет, перед посещением Тайной канцелярии-то. – Как так получилось, что господа ждали моего пробуждения в спальне, а не в приемной, ожидая доклада?

– У господина Ушакова было распоряжение, подписанное ее величеством, и его никто не рискнул задержать, а потом случилась эта неприятность с вашей кошкой и Лоуди; все бегали, кричали, кошка пыталась попасть в вашу спальню, ей кто-то открыл дверь, зная, как вы к этому животному относитесь, наверное, в это время господа и зашли. Может быть, посчитали, что раз дверь открылась, то вы уже проснулись… А, вообще, у вас очень мало людей, ваше высочество. Мы просто не успеваем за всем усмотреть. И назначенные в вашу свиту господа офицеры появляются во дворце уже после вашего пробуждения…

– Я сам велел им приходить к полудню, – я вздохнул. Не хочу, чтобы рядом со мной постоянно крутились люди, которых я практически не знаю и которым совершенно не доверяю. – Ладно, я что-нибудь придумаю. Особенно, когда мы из Москвы вернемся.

– К кому времени готовиться к отъезду, уже решено? – деловито спросил Румберг, которому придется собирать мои вещи. А уезжать мы должны были в Москву на коронацию тетки, которая, притащив ко мне портного, заставила его, кроме всего прочего, пошить специальный праздничный наряд для этого дела. Я бы, если честно, лучше здесь остался, но Елизавета даже слышать не хотела об этом. Ну хорошо, побываю на коронации, на почетном месте, может чего полезного усмотрю. Во всяком случае, с народом пообщаюсь, ведь на такое мероприятие они должны будут собраться со всей России.

– Через неделю, точнее скоро объявят, – я покосился на дверь, идти не хотелось, а придется. Глубоко вздохнув, вышел из комнаты. Позади меня шел Румберг, держа в руках плащ, на этот раз подбитый мехом и довольно теплый, хотя я не отказался бы от дубленки, но пока приходилось довольствоваться малым. Так же он нес неизменную треуголку, от одного взгляда на которую меня уже тошнило. Неужели нельзя что-то более практичное придумать?

В приемной кроме Суворова никого уже не было. Ну да, Ушаков ушел с докладом к Елизавете, а Гагарин, наверное, Криббе поймал и теперь они пытаются вдвоем понять, что им делать и как разорваться.

– Я готов, можно ехать. Только, можно попросить хотя бы вкратце рассказать, какие именно крамольные изречения господа ученые изволили высказать в бранной манере?

– Разумеется, ваше высочество, как раз пока будем ехать до Петропавловской крепости, – а, ну да, казематы-то в основном там и располагались.

До места, где расквартировалась Тайная канцелярия, дохали быстро. Суворов успел только поведать, что толком никто ничего не слышал, но в выкриках, вроде бы, звучали оскорбления о моей персоне, и даже о государыне, но без конкретики. Что они не подели, тоже было не совсем ясно. Но так как один относится к приближенным к моему высочеству, то мне с ними и разбираться.

К счастью у Суворова или у Ушакова, хватило совести не в казематы этих двоих бросать, а в комнате, в которой дознание знатных заключенных проводили, заперли. Пока мы шли по крепости, я смотрел на Суворова и пытался сообразить, а не родственник ли он тому самому Суворову, который Александр Васильевич. Внезапно до меня дошло, Васильевич! А мой сопровождающий – Василий Иванович. Но додумать эту грандиозную мысль мне не дали, потому что мы пришли к той самой дознавательской, где два ученых остолопа сидели.

Суворов сделал знак гвардейцу, стоящему на страже, и тот загремел ключами, открывая тяжелую дверь.

Я вошел и замер на пороге, потому что Д,Аламбер и высокий здоровый мужик, в котором я узнал Ломоносова, хотя здесь еще ни разу в живую мне с ним встречаться не довелось, сидели за столом, склонив головы так, что, казалось, касались друг друга лбами и что-то писали, позаимствовав бумагу, перья и чернила у следователей, которые так небрежно оставили их на столе. На звук открывающейся двери они никак не отреагировали, продолжая увлеченно писать и переговариваясь друг с другом на латыни. О чем они говорят, я не понимал, потому что латынью со мной как никто не занимался, так и не занимается. Я уже, если честно, хочу отца Симона попросить посвящать этой науке хотя бы пару дней в неделю, а то, боюсь, пройдет она мимо меня, а ведь это универсальный пока язык. Не знаешь какой-то смело шпарь на латыни, кто-нибудь тебя в любом случае поймет.

Я кашлянул – ноль эмоций. Повернувшись к Суворову, увидел, как тот кривит губы, стараясь не заржать в голос. Нашли, понимаешь, развлечение, уроды. Разозлившись и на ученых и на сотрудников Тайной канцелярии, я осмотрелся, нашел глазами высокий, тяжелый стул, подошел к нему и с заметными усилиями, опрокинул на каменный пол. От раздавшегося грохота к открытым дверям подскочил гвардеец, а Суворов, явно не ожидавший от меня ничего подобного, вздрогнул, сразу же перестав кривиться. Д,Аламбер соизволивший поднять голову, посмотрел на меня затуманенным взглядом, и лишь секунд через десять в глазах его мелькнуло узнавание, и он поспешил вскочить из-за стола.

– Ваше высочество, какая неожиданность, – быстро проговорил он, кланяясь мне. Ломоносов же слегка затормозил, и не отреагировал на наше с Суворовым появление с должным рвением, но вскоре и до него дошло, что мальчишку сюда притащили не просто так, и он поспешил реабилитироваться, отвесив слегка неуклюжий поклон.

– Ваше высочество, – произнес он, опустив голову.

– Отлично, вы на меня, наконец-то обратили внимание, несмотря на то, что я тут прыгаю уже час, пытаясь до вас достучаться, – нагнувшись я поднял упавший стул и сел на него, сложив руки на груди. – И поверьте, я совсем не горю желанием здесь находиться. Поэтому помогите мне и господину Суворову все выяснить и убраться уже из этого мрачного здания куда подальше.

– И что же вы хотите узнать, ваше высочество? – осторожно спросил Д,Аламбер.

– Я хочу узнать из-за чего вы поссорились, – я полюбовался на то, как эти двое переглянулись и снова посмотрели в мою сторону. – Порадуйте же меня, скажите, что здесь причина кроется в прекрасной женщине.

– Женщине? Разумеется, нет, – покачал головой Ломоносов. – Просто мое виденье того, как будет выглядеть производство стекла, несколько отличается от той, которая находит поддержку в голове господина Д,Аламбера.

– Жаль, вы меня сейчас разочаровали, потому что, видя, как вы работаете над чем-то, вероятно, очень интересным, я никак не могу понять, как так получилось, что научный дискурс вышел настолько из-под контроля, что вы схватились за шпаги?

– Я попробую объяснить, ваше высочество, – сказал Д,Аламбер. Для удобства я говорил по-французски, чтобы меня все поняли. Ломоносов, судя по его виду, прекрасно понимал, о чем я говорю, а вот, если не понимал Суворов, то меня это волновало мало, потому что, как я уже говорил, самый универсальный язык пришел мимо герцога, причем по огромной дуге. Кивнув французу, я устроился на жестком стуле поудобнее, и приготовился слушать.

Если кратко, то проблема заключалась в том, что, выполняя обещание, данное мне на постоялом дворе неподалеку от Дрездена, Д,Аламбер не собирался делать что-то из ряда вон выходящее, решив применить классические методики, которыми пользовались его родственники, а еще ранее их предки. Ломоносов же в свою очередь не слишком понимал, на черта в этом случае его выдернули из Академии наук, где он проводил все свободное время за каталогизацией коллекции минералов. Его деятельная натура требовала творить, а вот Д,Аламбер процесс изготовления стекла был не интересен. В общем, они тогда вспылили и дело дошло до поножовщины, хотя, вроде бы не сначала все было вполне пристойно. Что они орали в пылу ссоры, ни один, ни второй не помнили, но оба клялись, что, если в их речах и прозвучали мое имя и имя ее величества, то это было сделано не со зла и уж тем более без всякого умысла.

– Какие конкретно вы хотели внести изменения в процесс производства, господин Ломоносов? – я перевел взгляд на него, и Михаил Васильевич вздохнул, словно сомневаясь, что я пойму, о чем он вообще сейчас будет говорить.

– Я хотел исследовать химические реакции, которые помогут стеклу менять цвет. Вы представляете, ваше высочество, как было бы удивительно, получать стекло, например, красное, или зеленое, или любого другого цвета? Ведь из такого стекла можно было бы сразу же лепить картины и даже витражи в храмах Божьих, – и он быстро и размашисто перекрестился.

– Да, представляю, а еще можно было бы выдувать сразу зеленые бутылки и хранить в них много чего полезного, начиная с вина, – я саркастически усмехнулся.

– Почему бутылки зеленые? – Ломоносов переглянулся неуверенно с Д,Аламбером.

– Чтобы не пропускали солнечный свет, который вреден для вина, конечно, – я пожал плечами и поднялся со стула, поворачиваясь к Суворову. – Ну что, Василий Иванович, что вы предлагаете делать с ними?

– Собственно, я примерно так себе все и представлял, – Суворов усмехнулся.

– Тогда, может быть, отпустим господ ученых? – спросил я, не слишком надеясь на положительный ответ. Какого было мое удивление, когда в ответ услышал.

– Полагаю, это будет вполне разумно, мы же не тати, чтобы невиновных в делах против государыни-императрицы и Российской империи в застенке держать, – я немного завис, переваривая то, что услышал, а Суворов тем временем продолжал. – Так что, конечно отпустим, но прежде, я бы хотел переговорить с вашим высочеством с глазу на глаз, – я кивнул в знак согласия, и мы вышли, оставив Д,Аламбера с Ломоносовым снова склонившимся над своими записями. Я же направился за Суворовым, про себя думая, что костьми лягу, но эти двое устроят мне самый крутой на сегодняшний день стеклодувный завод, способный, кроме всего прочего приносить прибыль, хоть вон зеленые бутылки дуть и продавать нуждающимся.

Мы не прошли далеко, завернув за угол в коридор, куда выходило несколько дверей. В крепости сама атмосфера была настолько мрачная, что я невольно поежился, настолько неприятные картины рисовало мне разыгравшееся воображение. Суворов отпер одну из дверей, и пригласил меня войти.

Это был, скорее кабинет, о чем свидетельствовал стол, заваленный различными бумагами. Суворов закрыл за нами дверь и повернулся к себе.

– Ну вот, теперь нам никто не помешает, – он на секунду замер, затем произнес. – Ваше высочество, то, что мы до сих пор не выпустили ваших провинившихся, было необходимо, чтобы создать подходящие условия для встречи. Андрей Иванович просил вас предупредить, чтобы вы, ваше высочество, не слишком доверяли Шувалову. Это, во-первых, а, во-вторых, Андрей Иванович просил показать вам, ваше высочество, чем занимается Тайная канцелярия, а также просил спросить у вас, согласны ли вы, чтобы я стал вашим наставником и разъяснил так беспристрастно, как только у меня получится, о том, что происходит в политической жизни Российской империи и в мире? – я смотрел на него и думал о том, что по какой-то неведомой мне причине Тайная канцелярия и Ушаков со своими сподвижниками решили сделать ставку на меня. И ответ на этот вопрос для меня был очевиден – их не устраивала ни одна из существующих в данный момент партия, и они хотят попробовать организовать свою вокруг предполагаемого наследника престола. Вопрос в том, а мне это надо? Надо, ответил я сам себе. Надо, потому что я до сих пор ни черта не ориентируюсь в этом болоте, а так есть шанс хотя бы узнать, кто чем дышит.

– Что я должен сделать? – наконец, спросил я у ожидающего моего ответа Суворова.

– Просто вы должны порекомендовать ее величеству назначит меня к вашему двору, потому что, если это сделаю я сам, то Бестужев сильно насторожится и нам нужно будет забыть о нашем разговоре.

– Хорошо, я попробую, – я кивнул. Все, дорогой, игры кончились. А ты думал, что кто-то будет делать скидку на возраст герцога и держать пока от политики подальше? Наивный чукотский юноша, уже должен был понять, что здесь наследник престола становится значимой фигурой, как только самостоятельно сумеет пройти пару шагов. Остается только надеяться на то, что до коронации никаких значимых событий не должно произойти.

Глава 12

За три дня до отъезда в Москву Елизавета закатила бал-маскарад. Для увеселений и поднятия духа перед предстоящей поездкой и дальнейшими приготовлениями к коронации, во время которых всем будет не до веселья. И вот тут-то мы с ней впервые довольно серьезно поцапались, да так, что я даже не присутствовал на этой дискотеке восемнадцатого века. А все потому, что понятия Елизаветы о веселом маскараде несколько отличались от моих… очень сильно они отличались! Вот только она императрица Российской империи, а я пока никто, так племянник царский, да еще и практически иноземец, потому что пока я не стал для них своим, но очень старался. Исходя из этой простой схемы, мой голос просто не был услышан, или же все сделали дружно вид, что на комариный писк внимания обращать как бы и не нужно вовсе.

И вот, когда бал-маскарад был в самом разгаре, я гулял во дворцовом парке, периодически посматривая на светящиеся окна в которых отчетливо были видны двигающиеся фигуры. Благо на улице было не слишком холодно. Ветра не было, снег не шел, небо было ясным и звездным, и стоял легкий морозец, но и он не был критичным. Очень редкая для Петербурга погода на самом деле. Гулял же я под дворцовыми окнами только для того, чтобы выпустить пар и остыть в самом прямом смысле этого слова, потому что чувствовал, что вполне могу взорваться и наделать глупостей, о которых впоследствии сильно пожалею.

Началось все сегодня утром, когда, вернувшись в спальню, чтобы переодеться после занятия фехтованием, на котором изрядно вспотел, я обнаружил на кровати женское платье. Подумав сперва, что комнатой ошибся, я пару раз вышел из спальни и заново в нее вошел. Спальня была вроде бы вполне моя, только вот платье никуда исчезать не намеривалось. Тут заглянул Панин и уверил меня, что нет, я все-таки ни дверью, ни даже крылом не ошибся, и это мой карнавальный костюм. Впав в ступор, я тупо стоял и смотрел на платье, периодически переводя взгляд на чудовищное сооружение из тонких пластинок, этакий каркас для юбки, напяленный на вполне даже приличный манекен, стоящий рядом с кроватью и пытался понять – вот это вот все – чья-то очень несмешная шутка? И если да, то, когда мне начинать смеяться? Высказав все то, что обдумывал вслух, я посмотрел на Панина, который, тяжело вздохнув, пояснил, что нет, никакая это не шутка, и что при дворе Елизаветы еще в те времена, когда она была цесаревной, маскарады проходили именно таким вот образом: женщины надевали гвардейские мундиры, а мужчины женские платья… Вот такое веселье, которое осталось весьма Елизавете по душе и отступать от своих привычек она не была намерена, в ближайшем будущем так точно.

– Ну уж нет, – пробормотал я, схватил платье, манекен с этим каркасом для юбки и вытащил все это из комнаты. – Крамер! – Густав Крамер выскочил из соседней с моей комнатки, которую делил с Румбергом, и удивленно посмотрел на вещи, которые я просто сбросил на пол.

– Да, ваше высочество, – он перевел взгляд на меня, я же процедил сквозь стиснутые зубы.

– Убери эту дрянь отсюда, – и я развернулся, чтобы направиться в свою спальню. Судьба платья меня больше не интересовала. Пускай любовнице подарит, ведь у такого видного мужика точно есть любовница, или пускай сожжет, мне все равно. Хотя, будет лучше, если у него ума хватит это проклятое платье продать, оно наверняка дорого стоит.

– Ее величество будет недовольна, – покачал головой Воронцов, сидящий в это время в приемной. Он покачивал ногой, глядя на творящийся бардак и даже не сделал попытки оторвать задницу от дивана. Вот такие «верные» и «преданные» подданные меня окружали. Да в моей кошке больше уважения ко мне, чем у приставленных Елизаветой мудаков.

– Да? Хорошо, тогда я ей сейчас сам сообщу, что ни за что не напялю на себя платье. Хочет видеть меня на балу, пускай правила переделывает. Я тогда оденусь пиратом с деревянной ногой, чтобы можно было оправдать мое неумение ловко танцевать, потому что мало кому будут интересны весьма сложные взаимоотношения танцмейстера с моей кошкой, из-за которых я остался необученным до конца, – пробурчал я, и едва ли не бегом направился к Елизавете, к которой по ее же велению меня должны были пускать в любое время дня и ночи.

Тетку я видел каждый день. Мы с ней ужинали всегда вместе, чаще всего в компании с наиболее приближенными к Елизавете людьми. Еще ни разу после того случая с помещением для стеклодувного не то завода, не то мастерской, не то лаборатории, как сейчас выяснилось, я у нее ничего не просил. Так что, надеюсь, она не сочтет, что я как-то слишком наглею со своей маленькой просьбой.

Если рассмотреть ситуацию в целом, то у нас были с теткой довольно странные отношения. Она явно благоволила ко мне, а мой изначально недокормленный инфернальный вид, и рассказы о том, что со мной дурно обращались, вызвал в Елизавете нереализованные материнские чувства. Обвинить ее в дурном обращении с племянником было невозможно, даже при очень большом желании. Не говоря уже о том, что Елизавета любила лить слезы по каждому удобному случаю: не знаю, что она пыталась этим показать, вероятно, свою чувствительную натуру, но плакала она часто и охотно. И неважно от радости, от горя или от огорчения проливала она горькие слезы. Из-за этого я старался свести общение с ней к минимуму, просто потому что не знал, как себя вести с плачущей женщиной. Никогда не знал, предпочитая в этих случаях тактику бегства. Ну и еще напрягало меня то, что Елизавета никогда не назвала меня по имени, только «племянник», словно Карл Петер ее тяготил. Она, похоже, больше меня ждала перехода в православие, чтобы называть меня уже по имени, которое она выбрала для меня – Петр. И не понять, в честь отца или в честь кого-то еще, а, может быть, мое второе имя специально хотела использовать, я не знаю, мы с ней об этом никогда не разговаривали, я вообще еще ни разу не заговорил с Елизаветой на интересующие меня темы, говорила всегда только она, я же отвечал на поставленные вопросы, и то довольно односложно.

И вот теперь я шел к ней с твердым намерением закатить скандал. Однако, скандала не получилось. Елизавета так и не поняла, почему я взбеленился и категорически отказался напяливать на себя женские шмотки, даже на маскарад. Она искренне считала, что организовывает это увеселение, дабы развлечь меня, потому что я выгляжу немного грустным. Что-то доказать тетке оказалось нереальным делом, тогда я просто сказал, что никуда не пойду, потому что у меня изжога, и вышел. Хлопнуть дверью мне дал лакей, открывший передо мной эту самую дверь и закрывший ее после моего ухода.

Весь день я сидел как на иголках, ожидая, что Елизавета предпримет хоть какие-то действия в ответ на мой демарш, но так ничего и не дождался. Никто не пришел от нее, чтобы насильно засунуть меня в это гребанное платье и потащить на начавшийся бал. И тогда я пошел гулять, кипя от необъяснимой злости.

– Ничего, я однажды нормальный маскарад велю организовать – где главным атрибутом будет маска, чтобы понадежнее лицо закрывала, – пробурчал я, останавливаясь, глядя на мелькающие в окнах силуэты.

– Зачем маски на лицо? – раздался позади меня голос, и я резко развернулся, буквально столкнувшись с мальчишкой лет четырнадцати-пятнадцати на вид. В темноте было плохо видно его лицо, но единственное, что я мог про него сказать – парень был очень красивый, прямо хоть открытки рисуй, или агит-плакаты с подобным типажом для раскрутки. – Ой, ваше высочество, – он склонился в поклоне, видимо действительно только понял, кто перед ним. – Я думал, что вы там? – и он кивнул на освещенные окна. Я же покачал головой.

– Не вижу ничего веселого в том, чтобы, щеголяя в женском платье, видеть волосатую грудь братьев Шуваловых в глубоких декольте. По-моему, это мерзко, – я скривился.

– Я того же мнения, ваше высочество, – осторожно заметил парень. – Так зачем маски?

– Чтобы делать вид, будто не узнаешь партнера по танцам, к примеру, – я хмыкнул. – А потом в полночь маски убрать, и… ах, какая неожиданность. В это-то и заключается пикантность.

– А как же голос, движения, на них тоже маску надеть? – парень скептически усмехнулся.

– Я же говорю, чтобы делать вид, будто никого не узнаешь, такая вот маленькая хитрость. А не то, что сейчас там творится, – и я кивнул на окно.

– Я даже сказался больным, чтобы не идти на бал, – внезапно признался мой случайный собеседник.

– И тем самым очень расстроил ее величество, Миша, – теперь уже подпрыгивали мы вместе с этим Мишей. Сбоку от нас стояла девушка, выглядевшая нашей ровесницей. Вот она явно не саботировала приказ Елизаветы. Одета в гвардейский мундир, который сидел на ней немного несуразно, с забранными в хвост длинными светлыми волосами и нарисованными усиками над верхней губой. – Ее величество очень огорчилась, что на празднике нет ее камер-пажа и его высочества.

– Да ладно тебе, Анечка, – махнул рукой Миша, – ее величество и без нас прекрасно веселится. Как сказал его высочество, любуясь на волосатую грудь братьев Шуваловых, – девушка прыснула.

– У них еще ничего, а вот у Алексея Григорьевича, вот там да… есть на что полюбоваться, – и они негромко рассмеялись.

– Кхм, – многозначительно произнес я, привлекая к себе внимание. И парень, и девушка встрепенулись, посмотрев на меня.

– Простите, ваше высочество, мы, наверное, слишком много себе позволили, – пробормотала девушка и присела в реверансе. Учитывая, что на ней был надет гвардейский мундир, а на плечи наброшен теплый плащ, выглядело это убойно.

– Я бы больше оскорбился позорящей мундир сценой, – задумчиво проговорив, посмотрел на девушку. – Но, так как это было распоряжение ее величества, то, кто мы такие, чтобы против него идти? И, кстати, вы не были мне представлены, с кем я вообще сейчас беседую?

– Простите ваше высочество, – парень снова поклонился. – Камер-паж ее величества Михаил Сафонов, а этот странный подпоручик – Татищева Анна Алексеевна, фрейлина ее величества Елизаветы Петровны.

– Меня же вы и так знаете, – я снова посмотрел на окна. – Кто вообще придумал этот идиотский фарс?

– Ее величество считает, что такие маскарады – это оригинально и свежо, – пробормотала Анна. – И она взапраду очень огорчилась, когда вы, ваше высочество, не оценили ее придумки. Елизавета Петровна даже слезу пустила от огорчения, после вашего ухода сегодня утром.

– Что не помешало ей принять Ботта, – скептически заметил Сафонов. – Видно же, что австрияк нисколько ее не уважает и всячески пытается насмехаться.

– Но он по крайней мере просто насмехается, а Шетарди открыто говорит, что смыслом своей жизни в России ставит свержение Бестужева, – наклоняясь к нам тихо проговорила Анна.

– Когда это он такое говорил? – Сафонов наморщил лоб, видимо, пытаясь вспомнить, о столько вопиющем факте.

– Я слышала, как они с Лестоком разговаривали, – ответила Анна слегка смущенно.

– Ты что же подслушивала? – я не смог сдержать улыбки.

– И ничего я не подслушивала, – она явно смутилась. – Просто они громко говорили, а я хорошо знаю французский язык. А вот французский посол, похоже, уверен, что здесь в России девушек учат только вышивать.

– Я не хочу вас огорчать, но и французский и австрийский посланники абсолютно уверены, что и мальчиков в России учат только… – тут я слегка завис, ну не вышивать же мальчишек учат на самом деле, хотя это было бы пикантно. – Только бражничать и по куртизанкам бегать, – выкрутился, наконец-то.

– И то, считают, что даже в этих делах могут дать нам фору, – мрачно добавил Сафонов. – Как Шетарди заявил, что привез пару тысяч бутылок шампанского, чтобы этих рюсских варваров научить благородному искусству пития благородных вин.

Мы ненадолго замолчали, думая каждый о своем. Не знаю, о чем думали мои собеседники, а вот я пытался вспомнить, как выглядят послы. Ботта д, Адорно вспомнил, я как раз столкнулся с ним, когда выбегал из тетушкиных покоев сегодня утром. А вот Шетарди почему-то не вспоминался, наверное, я еще пока француза не встречал. Что странно, ни один из посланников еще не поспешил засвидетельствовать мне свое почтение. Странно все это на самом деле.

Подул легкий ветерок, и тут я с удивлением понял, что начинаю замерзать. Нет, определенно нужно что-то с этой одеждой делать. мало того, что жутко неудобно, так еще и холодно. Неудивительно, что люди как мухи мерли от пневмоний, попробуй тут не простудись до пневмонии во всех этих входящих в моду лосинах и вырезах на женских платьях до пупа. Я, конечно, понимаю, что так удобно. На тех же балах, не на таких, как сегодняшний, а на традиционных, подобные наряды сразу показывали партнерам потенциал, так сказать, но надо же знать меру и пытаться хоть какой-то баланс выдержать. Анна чихнула, выведя меня из состояния легкой задумчивости.

– Я хочу пригласить вас в свои покои, – торжественно произнес я. Ну как бы волнительно, все-таки впервые гостей приглашаю. – Здесь очень холодно, а продолжить беседу хотелось бы.

– С радостью, ваше высочество, почтем за честь, – за них обоих почему-то ответил Михаил. Анна ограничилась кивком.

Как оказалось, меня вяло пытались искать. Точнее, активно поисками занимался Криббе и, как ни странно, Гагарин. Выглядело это довольно забавно: Гагарин в женском платье с таким количеством пудры и румян на лице, что если бы данная маска слетела с него, то совершенно точно прибила бы пробегавшую мимо кошку, и бравый капитан, который на бал не пошел, а занимался в тот момент, когда обнаружилось, что меня уже давно нет нигде во дворце, разработкой каких-то новых фехтовальных приемов, составляли пару в моих поисках. Когда я увидел этот сюр, то едва не сложился пополам от хохота, но, вовремя заметив бешенный взгляд Криббе, попытался успокоиться, чтобы в ближайшем будущем не пожалеть о столь неуместных смешках. Вяло нас искали Панин и Воронцов, которых также, как и Гагарина выдернули с бала. Но, так получилось, что в огромную приемную, где уже было наставлено куча разных кресел и диванчиков – я постепенно обживался во дворце, мы вошли все вместе. Картина трех подростков в мужских нарядах и трех «дам» у которых уже начала сквозь пудру пробиваться щетина, была настолько сильной, что я, велев гостям располагаться, выскочил из приемной, плотно закрыв за собой дверь и подбежал к ближайшему окну, закрывая рот ладонью, чтобы не заржать очень уж громко. Вот так меня и застал Суворов, когда я стоял у окна, вытаращив глаза и пытался успокоиться, представляя в красках, как снова войду в эту проклятую дверь, чтобы тут же выбежать вон, потому что менее смешно мне точно не станет.

– Ваше высочество, не обнаружив вас на балу, я так и решил, что вы будете здесь, и поспешил к вам, чтобы объявить радостную новость, меня назначили к вашему двору камер-юнкером.

– Не староваты ли вы, Василий Иванович, для камер-юнкера? – я покачал головой.

– Мне, если честно все равно, это всего лишь очередное звание, коих у меня немало, – он улыбнулся. Я же повернулся к окну, вмиг утратив все веселье. Я не просил за него, просто не возражал, когда на ужине в тот же день, когда я вытаскивал своих ученых из Петропавловской крепости, Ушаков прямо спросил о подобном назначении у Елизаветы, а она обещала подумать. Просто я не очень хорошо представлял себе работу Тайной канцелярии, и мне казалось, что эта предтеча спецслужб только ужаса на всех нагоняла. – Почему вы не были на балу, ваше высочество?

– Потому что мне не нравятся такого рода увеселения, – просто ответил я и снова развернулся, глядя на Суворова. – Зачем я вам? Почему Тайная канцелярия так сильно хочет быть ко мне поближе? Ко мне что заговорщики какие затесались?

– Насчет заговорщиков не знаю, – Суворов покачал головой. – А вы всегда так прямо задаете вопросы, ваше высочество?

– По крайней мере, стараюсь, – я внимательно смотрел на него. – Такая манера исключает увертки, только откровенную ложь.

– Весьма спорно, но имеет место быть, – Суворов задумался. – Что касается вашего вопроса… Вот вам не понравился сегодняшний бал-маскарад, нам тоже многое в нашей службе не нравится. Но никто и слышать не хочет о каких-либо изменениях. Всех устраивает, что Тайная канцелярия – это такая псарня, со сторожевыми псами, которые могут наброситься на любого, на кого ей укажут. Я не считаю подобное правильным, и Андрей Иванович меня поддерживает. Зато того же Шувалова все устраивает, и он большую часть времени проводит здесь во дворце, стараясь так или иначе угодить ее величеству, чем службой занимается. К тому же, после Бирона к нам нет большого доверия, а это приводит в свою очередь к тому, что настоящие заговоры мы не сможем предотвратить, нам просто не поверят. Вот и остается среди бабских сплетен лавировать. Вы же, ваше высочество, человек новый, поэтому сможете взглянуть на вещи непредвзято.

– Вы слишком надеетесь на меня, – ответил я медленно. – А ведь вполне может так получиться, что я ничем не смогу вам помочь. Ни вам, ни Андрею Ивановичу.

– А мы этого и не просим. Сейчас мы просим просто немного нам помочь, – Суворов улыбнулся.

– И в чем же может заключаться моя помощь?

– Например, завтра в посольстве Австрии будет званный вечер. Приглашены многие весьма знатные особы, в том числе и вы, ваше высочество. Просто присмотритесь к гостям, к самому господину послу, а послезавтра мы сможем с вами обсудить то, что вы увидели.

– Ну и наглость, – я восхищенно поцокал языком. – Вы хотите использовать меня как шпиона?

– Вам предстоит править этой страной, ваше высочество, – жестко прервал меня Суворов. – И, если вам не хочется постоянно быть предметом заговоров, которые у русского дворянства уже становится непременным атрибутом общения, как веер, что дамы носят, то вы должны прежде всего понимать, как это происходит. Потому что, если вы не будете знать основ, то ни мне, ни Андрею Ивановичу невозможно будет вас убедить в чем-то, что вы не захотите знать, а такое рано или поздно обязательно случится. У вас уже есть противники. И только слепая любовь Елизаветы Петровны к ее сестре, которую она перенесла на вас, пока что уберегает вас от этих недругов, кои уже сейчас пытаются шептать в уши ее величества различную крамолу. Но по мере вашего взросления все может сильно измениться, потому что у вас уже сейчас есть собственное мнение, отличное от мнения ее величества, а этого она никогда не признавала.

– С чего вы это взяли? – попытался я вяло отбиться, потому что прекрасно понимал, что Суворов прав.

– Вы сейчас здесь, а не на карнавале, устроенном ее величеством, – Суворов улыбнулся.

– Это было весьма откровенно, – я сглотнул. – Но я все еще не понимаю, почему вас так заботит мое будущее?

– Как я уже сказал, Тайной канцелярии нужно развиваться, но нам никто не даст этого сделать. Например, я точно знаю, что готовится высочайшее повеление о моем переводе в армейское подразделение. Как только Андрей Иванович уйдет, и его место займет Шувалов, меня сразу же отошлют со всем семейством куда подальше. У нас нет выбора, ваше высочество, – он горько усмехнулся. – Остается лишь поставить все на темную лошадку, коей являетесь вы. Если нам удастсяпомочь друг другу, то останется шанс на то, что и в дальнейшем мы сможем достичь взаимопонимания. Так что вы мне ответите, ваше высочество?

– Я думаю, что можно попробовать. Лишним это точно не будет, – задумчиво произнес я. – Ну что же, научите меня быть хорошим шпионом, я же сделаю все от меня зависящее, чтобы вас не тронули, даже, если Ушакова скоро скинут.

– Я рад, что вы понимаете суть проблемы, ваше высочество, – Суворов наклонил голову. – И я рад, что мы с Андреем Ивановичем пока в вас не ошиблись. Тогда завтра мы посетим Австрийское посольство, – и он стремительно развернулся и пошел к выходу. Я же, постояв еще немного у окна, направился уже к своим гостям. Надо как-то выпросить у тетки того же Сафонова. Все же у герцога должны быть в окружении лица его возраста, а то как-то уже неуютно становится.

Глава 13

Чтобы попасть на прием в Австрийское посольство, необходимо было пройти целый квест. Квест состоял из нескольких частей, и самая сложная, во всяком случае для меня, была первая. Нужно было пойти к Елизавете и поставить ее в известность о том, что я куда-то вообще собрался. Нет, можно было и не говорить, но лучше все же сообщить. А как это сделать, если накануне мы слегка поссорились? Да и к тому же я все еще хотел попросить у тетки в свою свиту камер-пажей, или любых других пажей одного или близкого возраста с герцогом. Я накручивал себя все утро, и, едва не сорвался на Д,Аламбера, который приперся, чтобы доложить о том, что они с господином Ломоносовым пришли к общему знаменателю и теперь им нужны деньги для того, чтобы полностью оборудовать мастерскую, нанять стеклодува, который уже приехал из Франции, и закупить все необходимое для запуска начального этапа в производстве стекла.

– Что-то с большим трудом верится, что вы все-таки нашли общий язык с господином Ломоносовым, – сообщил я французу, разглядывая основательный такой бланш, от которого левый глаз выглядел полуприкрытым. – Могу с удовольствием констатировать, что у господина Ломоносова прекрасный удар правой.

– Что? – Д,Аламбер коснулся заплывшего глаза и покачал головой. – Нет-нет, это не то, о чем вы подумали, – тут же выдал он. – Господин Ломоносов никакого отношения к данному украшению не имеет. Я его получил, можно сказать, случайно.

– А не поведаете мне, кто имеет отношение к данному случайному украшению? – я продолжал смотреть на фонарь, крутя в руках скрученную в трубочку ведомость предполагаемых расходов, которые господин математик записал со всей возможной скрупулезностью. Хотя я еще не видел, что там написано, но вполне мог предположить основные статьи расходов. – Или это великая тайна?

– Никакой тайны в этом нет, – Д,Аламбер поморщился. – Вчера мы пошли в таверну, чтобы отметить явный прорыв в нашем деле. Нам удалось вывести вещество, которое предположительно изменит цвет стекла. В лабораторных условиях даже удалось испытать действие этого вещества, сейчас необходимо проверить его действие на больших поверхностях. – Он на секунду замолчал, словно мысленно вернулся в лабораторию, затем продолжил. – Никто не мог предположить, что господин Ломоносов выберет таверну из всех возможных столь неудачно. Мы еще не выпили и по кружке пива, как разгорелась драка между посетителями за двумя соседними столами. Она сопровождалась некоторым количеством летящей посуды, которую сидящие за двумя столами господа начали швырять друг в друга. Я не сумел увернуться вовремя от летящей почему-то в моем направлении миски и… вот, – он снова указал на фингал. Я же только хмыкнул. Не верю я в подобное объяснение, вот не верю и все тут. Но колоться Д,Аламбер не стал, лишь стоял и смотрел, как я разворачиваю свиток. Ну и хрен с ним, захочет потом расскажет, вот только сдается мне, что они с Ломоносовым были не просто пассивными наблюдателями разгоревшейся в кабаке драки, безвинно пострадавшие при этом. Пробежавшись взглядом по списку, и вроде бы, не заметив ничего слишком подозрительного, принялся изучать непосредственно цифры.

– Сколько?! – я уставился на итоговую сумму, чувствуя, как начинает биться сердце, грозя выскочить из груди. – Да вы с ума сошли! Восемьсот рублей? Это… это просто невозможно, – я откинулся на стуле и запустил руку в порядком отросшие волосы. Дернув за прядь, почувствовал боль, которая немного привела меня в чувства.

– Это по очень скромным подсчетам, ваше высочество, – взвился Д,Аламбер. – Вы же не думаете, что стекло – это дешево? А в нашем случае речь идет об уникальном стекле, какое еще не делает никто в мире.

– Нет, я так не думаю, – ответил я, глядя на него не мигая. – Более того, я знаю, что оно дорого, и видит Бог, если бы я знал, что вы вместе с господином Ломоносовым действительно доведете дело до логического конца, я бы нашел эти деньги. Но, сдается мне, дражайший мой господин Д,Аламбер, что вы очень скоро потеряете к этому делу интерес, довольствуясь результатами ваших экспериментов. А потом вы пойдете изучать ветер, с господином Ломоносовым на пару, потом приливы, потом магнитные бури на Солнце…

– Что? – перебил меня Д,Аламбер. – Какие бури на Солнце?

– Забудьте, – я закрыл ладонью глаза. – Просто забудьте. Неужели вы еще не поняли, что я иногда начинаю бредить.

– Ее императорское величество… – дверь распахнулась, и кто-то начал громко предупреждать, что тетя не выдержала первой и пришла ко мне сама. А говорили мне про ее появление просто потому, чтобы я потрудился задницу от стула оторвать и поприветствовать тетю поприличнее.

Я вскочил, глядя на дверь, в которую в это время стремительно входила Елизавета.

– Ваше величество, – склонив голову я ждал, когда она начнет говорить. Но Елизавета снова, как на церемонии знакомства удивила меня. Подойдя ближе, она обхватила меня за голову руками, заставляя посмотреть на себя. А ведь мы с ней чем-то похожи, невольно промелькнула в голове мысль. Во всяком случае, оба блондины, и как все натуральные блондины слегка блеклые. Но у женщины, да еще и императрицы, в отличие от меня, все же были средства, чтобы убрать эту блеклость. Я, конечно, тоже мог воспользоваться румянами там, помадой, так многие делали, но для меня это было почти то же самое, что платье на маскарад надеть, неприемлемо. Я лучше лета дождусь и попробую загореть. А пока все равно, как я выгляжу, тем более что мой титул автоматически дает плюс сто очков к харизме.

– Тетушка, – сказала Елизавета. – Мы же договорились.

– Тетушка, – послушно повторил я. А Елизавета неожиданно поцеловала меня в лоб и отпустила, немного отойдя в сторону.

– Я волновалась за тебя, племянник. Вчера произошло какое-то дикое недоразумение и непонимание между нами. Надевать костюм было необязательно, чтобы появиться на празднике. Жесткого требования для этого не было, все-таки я не Анна Иоановна, – когда она произнесла имя покойной императрицы, ее лицо исказила гримаса ненависти. Похоже, что кузины просто обожали друг друга. – Многие гости были без костюмов, особенно те, кто постарше. Это молодежь веселилась и практически все переоделись, вот я и подумала… Ладно, оставим это. Ты готов ехать в Москву?

– Да, я готов. Я, наверное, больше, чем все остальные жду вашей коронации, тетушка, чтобы порадоваться за вас, – ну, льстить я, в общем-то, умею неплохо, я не принципиальный придурок, который ради неясных принципов может пожертвовать очень и очень многим, хотя надо то всего лишь ввернуть вовремя парочку сомнительных комплиментов, что и мне ничего не стоит сделать и женщине приятно. – Но, тетушка, раз вы сами заговорили про молодежь… Мне бы ко двору привлечь тех, кто одного со мной возраста, потому что та молодежь, о которой идет речь, все же старше меня, и мне просто не о чем с ними говорить, нечего обсудить, да и к обучению их не привлечешь, коли мне станет совсем скучно самому этот гранит грызть, как только вы с наставниками определитесь. Вот, например, во время бала я встретил камер-пажа Сафонова. Он спешил на бал, но я задержал его, потому что мне захотелось с кем-то побеседовать. Так что, из-за меня он не попал на ваш праздник, тетушка, не ругайте его за это. И мне было интересно с ним, да и фрейлина ваша Татищева Анна очень умна и остроумна скрасила нашу мужскую компанию ненадолго. Вот бы того же Сафонова к моему только-только возникающему двору привлечь, а вот того же Панина, да Воронцова можно к другой службе определить, туда, где они гораздо больше пользы принесут, нежели сидя в моей приемной по целым дням, штаны протирая.

– Это, – Елизавета внимательно на меня посмотрела, – не лишено логики. Сафонов и меня вполне устраивает в качестве камер-пажа, но, в чем-то ты прав, племянник. – Она задумалась. – Хорошо, я заменю Воронцова и Панина в твоей свите на Сафонова и, пожалуй, Александра Вяземского. Его отец Алексей Федорович, еще когда жив был, царствие ему небесное, – Елизавета перекрестилась, – просил меня поучаствовать в судьбе сына своего Александра. По-моему, он как раз твоего возраста. Завтра тебе его представят, а Сафонов прибудет к своему новому месту службы уже сегодня. Может быть, у тебя есть еще просьбы? Говори, не стесняйся, – самое забавное состояло в том, что она словно не замечала Д,Аламбера, который стоял возле стола и старательно поворачивался к императрице тем боком, со стороны которого на лице не было видно фингала.

– Да, я хотел бы посетить прием в Австрийском посольстве, который сегодня вечером состоится. Граф Суворов, которого вы ко мне приставили намедни, тетушка, передал мне вчера приглашение и сказал, что будет меня сопровождать, – я в очередной раз поклонился.

– Хорошо, – Елизавета пожала плечами, – я не против. Тем более, что там весь свет соберется. Думаю, что это будет для тебя даже полезно. А что это за бумага?

– Это расчетный лист, – быстро проговорил я, но Елизавета уже взяла в руки ведомость. – Здесь перечислено все, что требуется, чтобы стеклодувную мастерскую запустить.

– И ты во всем этом разбираешься? – она немного удивленно посмотрела на меня.

– Да, некоторые пункты требуют дополнительного объяснения, но в целом мне все понятно. И я надеюсь, что вице-канцлер не будет возражать, если я испрошу эту сумму из своего содержания? – Д,Аламбер, который почти ничего не понимал, потому что не знал русского языка, видел, что мы разговариваем про его финансовую ведомость и навострил уши, пытаясь уловить знакомы слова.

– Я распоряжусь предоставить тебе эту сумму, – Елизавета кивнула и повернулась к двери. Ага, понятно, долг любящей тетушки выполнен, совесть успокоена, можно и к брошенным делам возвращаться, хотя, возможно, я не совсем к ней справедлив.

– Не стоит, тетушка, – до меня внезапно дошло, что она просто хочет мне дать эти деньги. Нет, так нельзя, мне нужно учиться, иначе я мало в чем преуспею. – Я возьму деньги из уже выделенного на меня содержания, – добавил я твердо.

– Хорошо, как знаешь, полагаю, что ты понимаешь, что делаешь. Оплату ведь тех лиц, что будут к твоему двору приставлены, тоже из твоего содержания будут удерживать, – Елизавета кивнула, и в этот момент дверь распахнулась и в комнату влетел Криббе, застегивающий на ходу камзол. Увидев Елизавету, он тут же склонился в глубоком поклоне.

– Ваше величество, я счастлив лицезреть вас, – пробормотал он по-немецки.

– Хм, – Елизавета буквально ощупала взглядом его ладную фигуру. – Проводите меня, фон Криббе. Я хочу кое-что у вас уточнить относительно вашего воспитанника, – и она вышла из комнаты, я же не сдержался и хмыкнул.

Криббе повернулся ко мне, осуждающе покачал головой и выскочил следом за Елизаветой, которую за дверьми ждала свита. Хорошо еще, что она всю свою кодлу ко мне в спальню не притащила. Слава богу, что все то, что я планировал у нее попросить, было озвучено и не встретило препятствий. Я пока не разобрался в границах дозволенного, но вроде бы палки не перегнул. И не так все страшно оказалось, как я себя накрутил. Теперь мне предстоял вечер в Австрийском посольстве, а завтра мы отправляемся в Москву. Надеюсь, что к моему возвращению Д,Аламбер с Ломоносовым уже что-то мне смогут показать. Кстати о Д,Аламбере. Повернувшись к притихшему французу, про которого почти забыл, я указал на лист.

– Ее величество одобрила эту сумму, но попросила меня проследить, чтобы деньги не были потрачены зря. Как только фон Криббе вернется, я попрошу сразу же выдать вам вексель.

– Это очень, очень хорошая новость. Ее величество не будет разочарована, я уверен. Мы специально для нее сделаем нечто совершенно особенное, – и он, улыбнувшись, поспешил к выходу из комнаты.

К обеду пришел Сафонов, а Воронцов заглянул ко мне и сообщил, что их с Паниным отзывает ее величество, и они с сожалением оставляют свой пост подле меня. Я тоже выразил подобающее случаю сожаление. Надо же, и ведь не поспоришь, что им жалко уходить. Где еще они такую непыльную работенку найдут?

Криббе пришел чуть позже, когда эти двое уже свалили. Как оказалось, Сафонов сирота и кроме небольшого поместья где-то неподалеку от Москвы жилья у него не было. Жил он во дворце, и, раз направлен к моему высочеству, то, может быть, нужно выделить ему место где-нибудь поближе ко мне? Предложение было вполне рационально, и некоторое время мы провели в выделении ему комнаты, которую Сафонову придется делить с неким Александром Вяземским, который должен будет прибыть завтра утром непосредственно перед нашим отъездом в Москву. После того, как с комнатой было определено, Михаил убежал за своими вещами. Я же сидел на кровати, с кошкой на коленях, и мы с интересом наблюдали, как носятся Румберг и Крамер собирая вещи для завтрашней поездки, которыми я оказывается немного оброс за столь непродолжительное время, проведенное в Петербурге. Неожиданно мне пришло на ум, что я не получил подарков на день рождения от Елизаветы. Это было немного странно и совсем на нее не похоже, обычно к близким она была более чем щедра. Ну ничего, поживем, увидим, может быть, она все подарки решила на коронации раздать, чтобы попросту не запутаться.

Ровно в шесть вечера пришел Суворов, который не слишком баловал меня своим присутствием надо сказать, хоть и числился при моем дворе. А ведь мне еще ему зарплату нужно будет платить из собственного содержания.

Я уже хотел было указать ему на этот факт, но Суворов меня несколько опередил, слегка выбив из колеи.

– Добрый вечер, ваше высочество, – поздоровался он, найдя меня в приемной, где я сидел на диванчике, наблюдая за носящимися взад-вперед слугами – суета перед отъездом перешла уже сюда и, похоже, прекращаться не собиралась. – Я завтра отправляюсь в Москву с вами.

– Вот как, и что же вас сподвигло? – я перевел взгляд на Суворова, оторвав его от Крамера, который в этот момент тащил к двери какой-то огромный сундук. Не помню, чтобы в моем багаже был подобный, когда мы только-только приехали.

– Дела, что же еще, – Суворов улыбнулся. – Я все-таки состою при вашем дворе, ваше высочество.

– Только очень редко об этом вспоминаете, – я продолжал смотреть на него.

– Так уж вышло, ваше высочество. Я еду с семьей. Вы же позволите представить вам моего сына – Александра?

– Почему нет, – я даже не сразу сообразил о ком идет речь. – А сколько ему?

– Уже десять. Самый возраст для начала службы в качестве камер-пажа, не находите?

– Вам сына-то не жалко? – я встал с диванчика и потянулся.

– Это пойдет ему на пользу, – жестко ответил Суворов.

– Как знаете, я спрошу у тетушки. Кстати, а мы никуда не спешим? В Австрийское посольство, к примеру?

– Сейчас, как только ваш камергер фон Криббе соизволит… А, вот и он. Теперь мы можем отправляться, ваше высочество.

Не могу даже представить, насколько растянется императорский поезд, предполагаю, что на пару верст не меньше. Уже сегодня во дворе царила суета. Все бегали, орали друг на друга, дворовые холопы таскали какие-то бесконечные коробки, выкатывались возки и сани… в общем, было весело.

В посольстве нас встречал Антонио Отто Ботта д’Адорно посол Австрийский. Встречал меня он радушно, все время улыбался и разговаривал исключительно по-немецки. Странно, но именно сейчас, когда я смотрел в его холодные и расчетливые глаза, я поблагодарил всех богов, которые позволили мне вовремя «вспомнить» родной язык герцога, до тех пор, пока еще не была окончательно разорвана связь тела с мозгом. На Суворова посол смотрел с подозрением, Криббе и то был удостоен гораздо большего внимания.

– Ботта что стремится всех, кто когда-то говорил по-немецки привечать? – тихо спросил я у Василия Ивановича, когда мы уже зашли в дом, и теперь расположились за огромной колонной, наблюдая как люди не спеша ходят по огромному залу, сбиваясь в небольшие кучки.

– Верное замечание, – Суворов отвечал почти шепотом, не отрывая пристального взгляда от толпы. – Например, возьмем вон тех курляндцев: Бергер – вообще незнатен, сумел пробиться в офицеры лишь потому, что курляндец, других причин как-то его выделять я не вижу. Но, что он делает в обществе, например, Лилиенфельда?

– Я понятия не имею, о чем вы говорите, – сердито прошипев, я обратил внимание на высокого молодого офицера, который улыбался в это время весьма привлекательной даме, кокетливо играющей веером. – Вон тот офицер кто, например? Дама-то явно уже замужем и явно не за ним.

– Где? – Суворов посмотрел в тут сторону, в которую я указал. – А, это Иван Лопухин. А дама как раз-таки жена камергера Лилиефельда, урожденная Одоевская. Дочь князя Одоевского. Ей восемнадцать всего, а мужу ее поболее… Ох и доиграется эта статс-дама, как бы до дуэли дело не дошло. Думаю, что Ванькина мать Наталья Лопухина скоро даст им обоим укорот. Ей хватает неприятностей от государыни, – Суворов покачал головой и попытался снова вернуться к своим наблюдениям, но я решительно дернул его за рукав.

– Почему тетушка не любит мать этого самого Ивана? – Суворов посмотрел на меня, испытывая явные колебания. – Я ведь все равно узнаю, а сплетни могут исказить картину, и повлиять на мое мнение, сделав его неверным.

– Ну хорошо, это не секрет, так что вы верно сказали, что все равно узнаете. Говорят, что государыня одно время нежно посматривала на ссыльного Левинвольде, который предпочел ей Лопухину. Ну за это Наталью Федоровну многие тогда ненавидели, включая Анну Иоановну. Кроме того, эти две дамы еще в то время, когда государыня цесаревной была, за внимание мужчин вели соперничество. Один скандал с розами чего стоит.

– Какой скандал с розами? – мы смотрели друг другу в глаза, и Суворов снова покачал головой.

– На одном из балов и Елизавета Петровна, и Наталья Федоровна явились с одинаковыми розами в волосах… Елизавета Петровна прямо там на танцевальном паркете велела принести ножницы и срезала цветы из прически Лопухиной, вместе с изрядною частью волос. На глазах у двух сотен гостей. Вот тогда-то многие поняли, что нельзя идти против дщери Петровой – опасно. Она никого не пощадит, кто ее неудовольствие рискнул вызвать.

И он повернулся лицом к залу, а у меня молнией в голове пронеслись кадры из весьма популярного сериала про ребят из Навигацкой школы. Там на протяжении всего фильма шло упоминание о некоем деле, в котором были замешаны очень многие знатные господа и дамы. Дело, из-за которого Бестужев едва не лишился своего места, если не головы. Там еще звучали фамилии: Ягужинские, Бергер, Бестужевы и Лопухины. И вроде бы началось все с этого молодого офицера, который язык за зубами не умел держать, находясь в весьма сомнительной компании.

Мы находились на вечере пару часов, Криббе даже потанцевал немного, а потом пришло время уходить. Мне было еще недостаточно лет, чтобы оставаться здесь дольше. Я раскланялся с хозяином вечера, сообщив, что безумно счастлив был здесь находиться и мне все понравилось. Кажется, Ботта мне поверил, во всяком случае, вида не подал, что как-то недоволен. Напоследок сказав мне, что тоже отправляется в Москву и выразил желание увидеться уже там, он собственноручно закрыл дверь моего возка, и мы, наконец, поехали домой.

Время еще позволяло навестить тетушку с небольшой просьбой, в которой я упомянул об Александре Васильевиче Суворовом десяти лет отроду, Елизавета всегда трепетно относилась к детям, поэтому без возражений удовлетворила просьбу.

– Я бы хотел еще вас кое, о чем попросить, тетушка, – вот сейчас будет самое сложное и всего, что со мной произошло за то время, пока я здесь.

– Не бойся, – она ласково улыбнулась, видя, что я замялся.

– По некоторому размышлению, я пришел к выводу, что все-таки мне необходим гвардейский офицер, в качестве адъютанта. А то иной раз мне и с поручением послать некого, даже слуг не дозовешься. А Румберг и Крамер плохо знают русский язык, чтобы о чем-то таком кого-то из них просить. – Я попросил мысленно прощение у Румберга, который для немца очень неплохо знал русский, и улыбнулся. – Можно кого-нибудь не слишком значимого, а то и вовсе бесполезного, главное, чтобы голова на плечах имелась. Вот, например, в посольстве сегодня я некоего Ивана Лопухина встретил, так мне показалось, что даже младшие офицеры на него с высока посматривают. А для того, чтобы у меня на побегушках быть без права отлучаться домой, как раз сойдет, – и я снова заискивающе улыбнулся. Елизавета сначала слегка нахмурилась, когда я произнес имя, но потом ее лоб разгладился и она злорадно улыбнулась.

– Да, это хорошо. Значит, так тому и быть. завтра Лопухин присоединиться к твоему двору с отдельным приказом быть при тебе неотлучно, – я тихонько выдохнул. Ну что же, посмотрим. Если ты действительно причастен к заговорам, то я тебя сам сдам Ушакову лично. Но, если нет… Нельзя губить людей, только потому что роза в волосах не понравилась. Ничем хорошим такие порки обычно для правителей не заканчиваются. Но, опять-таки, я не знаю, что там на самом деле произошло, но я выясню это, и, возможно, сумею десяток жизней сохранить.

Глава 14

Кап. Кап-кап. Кап-кап-кап.

Меня разбудил настойчивый монотонный звук капающей воды, который, казалось, проник прямо в череп и там долбил по мозгам. Неохотно приоткрыв один глаз, я посмотрел на обязательный балдахин над головой, и тут же распахнул оба глаза, потому что полог надо мной как-то подозрительно прогнулся. И тут прямо мне на лицо капнула тяжелая капля.

– Какого… – ткань балдахина провисла еще больше, и, не выдержав давления, лопнула, а на меня махом вылилось о-о-очень много воды. – А-а-а, вашу мать, да через колено и восемь раз! Какого хера тут происходит? И почему на меня выплеснулось ведро воды? Откуда тут вообще вся эта вода? – дверь распахнулась, и в комнату попытался вбежать Лопухин. Бамс! Притолока была очень низкой, а Иван Лопухин наоборот, довольно высоким, и было закономерно, что, постоянно забывая про особенности дверных проемов в Кремле, он с завидной регулярностью бился лбом, да так, что уже не мог сдерживать вырывающиеся наружу матюки. Оттолкнув схватившегося за лоб Лопухина, в комнату ввалился растрепанный Криббе, и сразу стало тесно. Больше никто не смог бы сюда войти, чтобы не создавать давку. Мы с капитаном синхронно посмотрели на потолок, с которого вода уже даже не капала, а текла тонкой струйкой.

– Ну все, с меня хватит! – я протянул руку и Криббе, сразу же догадавшись, что мне сейчас нужно, протянул штаны и камзол.

Кое-как одевшись, я решительно отобрал подсвечник у капитана, который явно не понимал, куда я направляюсь, запретил себя сопровождать, и пошел искать Разумовского, надеясь, что он сейчас ночует не у Елизаветы под боком, потому что к тетке в спальню я все же не намерен был ломиться.

Мы прибыли в Москву два дня назад. Кремль не смог вместить всех желающих присутствовать на коронации и могло возникнуть некоторое напряжение, если бы у многих знатных семей здесь не было вполне приличных особняков, куда они сразу же и направились, ну а остальные как-то сумели разместиться. Немногочисленные более-менее современные апартаменты заняла Елизавета, остальные же смогли на своей шкуре оценить средневековый антураж и дикие удобства древнего Кремля. Это, если исключить многочисленные монастыри на территории Кремля и этот непрекращающийся звон по утрам реально действовал на нервы. Меня, к слову, поселили в комнатах Ивана Грозного. Я честь оценил и не рыпался, несмотря на жуткие неудобства до тех пор, пока на меня сегодня тонна воды не вылилась, что явилось последней, так сказать, каплей в моем, не то, чтобы долгом терпении.

До Москвы мы добрались довольно быстро и без приключений. Лопухин подошел утром, так же, как и молодой Вяземский, чтобы разместиться в моей части императорского поезда. Только, если Вяземский был, в общем-то, доволен назначением, то Лопухин явно не понимал, почему впал в немилость, вроде бы ничего не делал, в связях, порочащих его, замечен не был, но как только на престол взошла Елизавета Петровна, его практически сразу понизили в звании, а сейчас и вовсе определили к племяннику императрицы на побегушки. Сказать, что молодой подполковник был обижен, это ничего не говорить, но, обида-обидой, а никаких крамольных мыслей я пока за ним не замечал, а навязчивая идея тетки избавиться от Лопухиных, не давала мне покоя. Причем, Семен Лопухин, отец Ивана, такой неприязнью императрицы не пользовался, если представить на мгновение, что дело именно в Лопухиных. Нет, дело было в матери Ивана, которая вообще не была изначально Лопухиной, она была Балк и являлась племянницей небезызвестной Анны Монс. Может быть, в этом причина? Но разбираться в хитросплетениях неприязни Елизаветы Петровны к отдельным личностям я пока был не намерен. Мне главное удостовериться, что семейство Лопухиных ничего не замышляет, прежде чем двигаться дальше.

Лопухины – один их стариннейших дворянских родов. Они вышли из бояр и их девочки нередко становились царицами и княгинями, но, самое главное, они были русским стариннейшим родом, в противовес засилию иностранцев, которое все еще имело место в непосредственной близости к престолу. Некоторые из этих иностранцев даже дворянами у себя на родине не были, зато здесь получили просто небывалые преференции, только вот я никак не мог понять – за что? И ладно такие как тот же Ласси или мой Д,Аламбер, этих есть за что обласкать, можно сказать, что они уникальны и не имеют аналогов. А тот же Лесток, который считает панацеей от всех болезней кровопускание? Тот же Бергер, который вообще ничего собой не представляет, и таких я могу найти немало, приехавших в Россию искать лучшей жизни, и рассчитывающих эту лучшую жизнь получить только потому, что они не русские. И нельзя сказать, что им это в итоге не удавалось. Так что, сколотить вокруг себя группу из старых дворян – это может быть весьма полезно, и очень может быть, что весьма полезно именно для здоровья. Такое окружение вполне может не дать геморрою образоваться, или отчего там Петра братец Орлов, все еще не помню какой именно, наложением жгута на шею лечил. Но палку ни в коем случае нельзя перегибать, а для начала грамотно разбавлять эту «старую гвардию» по-настоящему стоящими представителями «новых». Здоровую конкуренцию никто не отменял, но она в том-то и дело, что должна быть здоровой, по делам воздающийся. Так что, если Ванька Лопухин ни в чем не замешан, то он мне еще спасибо скажет однажды, за то, что уберег от неминуемой гибели. Потому что я верю в то, что он мог всего лишь по пьяни высказаться нелицеприятно про Елизавету, ничего конкретно не имея ввиду, но тетке этого хватило, чтобы появился повод избавиться раз и навсегда от раздражающего ее семейства, да Бестужева к ногтю прижать, чтобы сильно не выступал.

Остановившись, я помотал головой. Рано пока об этом думать. Надо наследником престола стать, а то, может, я передумаю, да в Швецию рвану, там вроде бы тоже недобор в наследниках. И все-таки интересно, а можно ли на двух стульях усидеть, и там и тут наследником числиться? Особенно, если я ни там, ни здесь никем значимым пока не являюсь. Усмехнувшись, я снова пошел блуждать по ночному Кремлю, разыскивая хоть кого-нибудь, кто мне покажет, где обитает Разумовский.

И все-таки есть на свете высшая сила, которая называется удача, везение или как-то еще, которая лишила побыть ко мне благосклонной, потому что стоило мне завернуть за очередной угол, как я наткнул на того самого разыскиваемого мною тайного теткиного мужа. Наверное, он шел к себе, потому что полностью проводить ночи с женой не мог, по разным причинам, и я, интуитивно это чувствуя, искал его непосредственно рядом с крылом императрицы. Все-таки это большая издевка над Кремлем, в котором царицы испокон веков в женских теремах проживали – иметь свои покои, переделанные из бывших царских. Может быть, поэтому ни одна из императриц не питала большой любви к этим древним стенам – они чувствовали немое осуждение, которым был пропитан каждый кирпич, каждая доска Кремля.

Разумовский, так же, как и я, шел по коридору, держа в руке подсвечник с тремя свечами.

– Ага, – я остановился, глядя на его несколько растерянное выражение лица. – Алексей Григорьевич, вы то мне и нужны. Это иначе, чем Божьим провидением я назвать не могу, то, что вот так вот вас встретил, – я встал таким образом, что он никак не мог мимо меня пройти. Все-таки эти месяцы, проведенные здесь, я не терял времени даром, и немного возмужал.

– Что случилось, ваше высочество? Почему вы меня ищите посреди ночи? – он искренне удивился, и понятно почему, я на его месте тоже впал бы в ступор.

– Потому что мне не на чем спать, Алексей Григорьевич, – я смотрел на него, буквально видя, как работают шестеренки его мыслительного процесса. – У меня потолок протек, вода льется прямо на кровать, разве вы не видите, что я мокрый весь? – после моих слов он поднес свечи немного поближе ко мне, внимательно рассматривая мокрую голову. Вода с волос уже не капала прямиком за шиворот, и то счастье.

– Я не понимаю…

– Пойдемте, я вам все сейчас покажу, – хоть он и муж теткин, но все одно – тайный, поэтому не пойти за моим высочеством без уважительной причины не мог, так что ему только и оставалось, что, вздохнув, направиться следом за мной.

Уже через пять минут мы стояли возле моей кровати, которая медленно, но верно, превращалась в болото.

– М-да, здесь никак нельзя оставаться, – наконец, выдал Разумовский. – Потолок совсем прохудился, вон ведь как.

– Да что вы говорите? – съязвил я. – Удивительно, не находите?

– Что вы предлагаете, ваше высочество? – Разумовский прямо посмотрел на меня. Сын гетмана, он не вписывался в куртуазные игрища высшего света, и отличался иной раз обескураживающей прямотой. Этим он напоминал мне Суворова, который тоже не любил словесных кружев, и был по военному прям и зачастую резок.

– Я предлагаю перевезти меня утром в Лефортовский дворец, – теперь настала очередь вздыхать мне. – Просто не вижу другого выхода, потому что жить на конюшне категорически отказываюсь, так и знайте.

– Елизавета Петровна не любит этот дворец, – Разумовский покачал головой. – Она может воспротивиться.

– Так ведь я не ей предлагаю туда переехать, – я не выспался и чувствовал раздражение. – А почему она его не любит?

– Там была резиденция Петра II, – ответил Разумовский, словно мне это о чем-то говорило и могло все объяснить. – В общем, это как-то связано с покойным императором.

– Алексей Григорьевич, уж поспособствуйте мне, сделайте одолжение. Я-то ведь не покойный император, а вы сами видите, здесь невозможно оставаться. Выкидывать же кого бы то ни было из с таким трудом размещенных людей, чтобы мне комнаты освободить… Не по-людски это будет, – я указал рукой на продолжающийся потоп. – Ну посмотрите сами, здесь невозможно жить. А в Москве мы проведем еще несколько месяцев, тетя говорила, что, возможно, до лета.

– Ну, хорошо, – наконец, произнес Разумовский. – Я попытаюсь уговорить ее величество позволить вам, ваше высочество, переехать в Лефортовский дворец.

– Я буду вам так благодарен, – последние слова я произнес абсолютно искренне.

Разумовский ушел, а я поплелся искать себе кровать, чтобы хоть немного поспать до утра. Кровать нашлась в соседней комнате. Принадлежала она, по-моему, Румбергу, который где-то шлялся, наверняка, у какой-то веселой вдовушки. Ну, я надеюсь, что у вдовушки, и вполне живой и сильно разъяренный муж не насадит моего слугу на вертел. Не раздеваясь, я упал на нее, не обращая внимания на пытающегося что-то сказать Криббе, и уснул неспокойным сном.

– Ваше высочество, просыпайтесь, – кто-то настойчиво меня будил, хотя у меня складывалось впечатление, что я уснул буквально минуту назад. Все еще находясь в полудреме, я сел на кровати, и лишь после этого открыл глаза. Передо мной стоял Криббе. – Ваше высочество, – повторил он, тщательно проговаривая русские слова, потому что я фактически запретил всем прибывшим со мной обращаться ко мне по-немецки, закрывая на это глаза лишь в том случае, если сказать нужно было много, а словарного запаса не хватало. – Приходил граф Разумовский и сообщил, что мы можем переезжать в…

– В Лефортовский дворец? – я зевнул. Ничуть не сомневался, что Алексей Григорьевич сумеет тетку убедить в необходимости моего переезда.

– Да-да, в Лефортовский дворец. Он также велел передать вам это, – и Криббе протянул мне скрученную в трубочку бумагу, перевязанную лентой. Открыв послание, я прочитал, что там было написано, помотал головой, решив, что что-то недопонял, все-таки написано было довольно вычурно, и это мешало восприятию. Перечитав еще раз, аккуратно свернул дарственную снова в трубочку и перевязал ленточкой. Елизавета не просто разрешала мне переехать в Лефортовский дворец, она мне его дарила. Как было написано на небольшом листке, вложенном в дарственную, это был подарок на мой день рождения, во время которого она совсем запамятовала и оставила меня совсем без подарка. Что ни говори, а назвать ее скупой на подобные подношения было нельзя. Уж не знаю, что ей рассказал Разумовский, наверное, что я едва не утонул в собственной постели, и нуждаюсь в успокоении нервов. Просто классическая ситуация для известных мне по моему времени мажоров, только вот мне подобное не слишком нравится. Как бы портив себя народ не настроить, еще и месяца не прожив у Елизаветы. Что ни говори, время, может быть, и меняется, но люди остаются людьми и привычки их также никуда не деваются.

– Как скоро мы сможем выехать? – я протер лицо руками, все-таки ни черта не выспался.

– Граф сказал, что выслал человека, дабы во дворце приготовились к нашему приезду, – Криббе задумался. – Я так понимаю, что он довольно заброшен, и там не мешало бы провести ремонтные работы. Но как временное жилье подойдет. Тем более, что в вашем возрасте дозволительно не устраивать приемов и званных вечеров. Проблема в том, что во дворце слишком мало прислуги, и я хотел бы уточнить, где русская знать набирает людей, которые бы присматривали за домами?

– Полагаю, что из своих крепостных в основном, – я пожал плечами. – Ну и на самые ответственные должности, вроде дворецких, нанимают по протекциям.

– Крепостные, – Крибб смотрел мимо меня. – Для меня это все еще странно звучит.

– А чернокожие рабы, для тебя звучат нормально? – я уже давно перешел к нему на «ты», но Криббе, вроде бы, не возражал.

– Ну, они ведь чернокожие, – протянул он, затем мотнул головой. – Это совсем другое.

– Да? И почему же? – я глянул на него, не сумев сдержать насмешки. – И крепостной и раб – суть люди, и различаются лишь цветом кожи и вероисповеданием, но это уже вопрос к миссионерам.

– Это демагогия, – Криббе покачал головой, явно не соглашаясь со мной. – К тому же еще точно не доказано, что дикари являются людьми в полном смысле этого слова.

– Да, это демагогия, ты прав, – я продолжать смотреть на него, и Криббе было не по себе от моего пристального взгляда. – А как давно мы московитов считали едва ли не дикарями? Варварами, так точно. Может быть, и они не люди? А ведь во мне течет кровь императора Петра, и я не хочу, чтобы меня считали недочеловеком, – Криббе вроде бы дернулся, чтобы возразить, но я ему не дал этого сделать. – А сколько лет назад с трудом, скрипя зубами, все же признали наличие души у женщин?

– Это слишком скользкая тема, ваше высочество, – капитан выдохнул. – Возможно, вы правы, я не могу пока ответить как-то достойно, – тут я с досадой понял, что мы опять говорим по-немецки. Когда я уже начну осознанно переходить с одного языка на другой? – поклонившись, он вышел из этой маленькой комнатушки, в которой даже крохотного окна не было. Не удивлюсь, если это окажется в итоге кладовкой.

– Ты так говоришь, потому что своих крепостных у тебя нет, – поднявшись, я сделал несколько энергичных упражнений, чтобы разогнать кровь. – Вот с кем с кем, а с крестьянами я пока ничего сделать не смогу, как бы ни хотелось. Экономика страны пока не выдержит такого потрясения. Единственное, что я, наверное, смогу, это как-то облегчить их жизнь, но полностью освободить от крепости – пока я даже думать об этом не буду.

В комнату заглянул Гагарин.

– Предлагаю выдвигаться, ваше высочество. Погода сегодня прекрасная, солнечно и морозец легкий, так что можно верхом до немецкой слободы проехаться. А Крамер проследит, чтобы все вещи были уложены и доставлены следом, – судя по довольной роже Гагарина, его вполне устраивало то, что мы переезжаем из Кремля, как, впрочем, и всех остальных, включая меня. а вот идея сесть в седло мне не слишком понравилась, потому что ездил верхом я откровенно плохо. Судя по тому, что тело герцога никак мне не помогало, с самим Карлом Петером дела обстояли ничуть не лучше. С другой стороны, зимой сильно по улицам города не разгонишься, так что вполне можно было и проехаться. К седлу-то все равно надо было приучаться, чтобы на какой-нибудь охоте не опозориться. Кстати, про охоту.

– Я слышал, что тетушка, большая любительница охоты, велела зверя какого обложить, – как бы невзначай заметил я, одергивая немного помявшийся камзол.

– Да, я тоже слышал краем уха, – подтвердил ходившие при дворе слухи Гагарин. – Но дата еще не определена окончательно. – Думаю, что, когда все будет решено, ее величество вам лично сообщит, ваше высочество.

– Ну, я на это надеюсь, – я не слишком люблю охоту, и не очень хорошо понимаю ее принцип, но, все бывает в первый раз. Не исключено, что мне понравится.

К счастью, и Криббе и Румберг о моих успехах в верховой езде знали не понаслышке, поэтому выбрали для меня спокойную кобылку, которая флегматично стояла, даже не переставляя ног, в то время, когда я на нее вскарабкался.

Гагарин оказался прав, погода стояла прекрасная. Мы выехали за стены Кремля, и я вздохнул полной грудью прохладный воздух. Мимо прошла молодая девушка с большой корзиной, похоже чья-то дворовая девка на рынок бегала за свежим молочком. Ехавший рядом со мной Сафонов залихватски свистнул, а Вяземский его поддержал. Да, засиделись мои камер-пажи в Кремле. Надо бы почаще выбираться наружу.

– Ваше высочество, полагаю, что это все-таки хорошая мысль – переезд в Лефортовский дворец. Вот только возле немецкой слободы в последнее время неспокойно, – я покосился на возникшего словно из ниоткуда Суворова.

– Могу я поинтересоваться, Василий Иванович, а где вы все то время, пока мы ютились в древних палатах, которые едва мне на голову не рухнули, были?

– В Сыскной экспедиции, – Суворов еда заметно поморщился. – Бардак там творится страшный, придется некоторое время уделить, чтобы разобраться, что к чему. А то, странные вещи в Москве творятся. Да еще пожары возросли, словно кто специально красного петуха пускает. А ведь доклад я лично Андрею Ивановичу передал от сыскного протоколиста Петра Донского про то, что притон «под Каменным мостом» вместе с известным королем воров Болховитиным взяли. А все одно, как-то неспокойно. А ведь коронация скоро, как бы не вышло чего. – Тут я заметил, что Вяземский аж вперед подался, жадно ловя каждое слово Суворова о сыскарях. Вот ведь, интересно же ему, вон как глаза горят. Надо бы попросить Суворова к Александру присмотреться.

– Разберетесь, – бросил я, стараясь сосредоточиться на том, как правильно держать поводья, чтобы «рулить» лошадью.

– Разберусь, куда ж я денусь, – Суворов хмыкнул и уже собирался подъехать к сыну, который вцепился в поводья своей невысокой, немногим больше пони лошадки. Саша был предельно серьезен, и, покачав головой, не дал отцу помочь себе управляться с лошадью. Вот ведь упрямый какой. Недаром сумеет таких высот достичь, если, конечно, ничего непредвиденного не произойдет.

Подъезжая к немецкой слободе, я увидел стоящего возле какого-то дома человека. Он стоял с обнаженной головой, сминая в руке картуз. Вроде бы какой-то не слишком богатый приказчик, можно было по его виду определить. Но что-то в нем мне не нравилось, слишком самоуверенная рожа была у мужика, слишком наглый взгляд из-под черных бровей. Когда мы проезжали мимо, он поклонился в пояс, но у меня создалось впечатление, что над нами издеваются.

– А этот что здесь делает? – пробормотал Суворов. – Ой не нравится мне, что происходит. Какого лешего Ванька-Каин здесь забыл? Неужто где-то здесь его проклятый игорный дом находится? Нужно его непременно найти, не дело это, ежели притон так близко ко дворцу наследника престола развернется.

Пока он бормотал себе под нос, я даже обернулся, чтобы разглядеть этого Ваньку. Каин, это прозвище, похоже. У воров просто так прозвища не дают – значит, стучит Ванька похлеще того дятла. И, тем не менее, игорный дом организовал, надо же.

Мои мысли были прерваны, когда мы проехали в довольно узкой арке, и выехали во внутренний двор довольно приземистого здания, которое имело вид квадрата. Ну что же, добро пожаловать в ваше временное жилище, ваше высочество.

Глава 15

«Я решила написать письмо, чтобы сказать, что я так благодарна Вам, ваше высочество, за присланные ноты этого прекрасного произведения, которое звучало в тот вечер, когда мы с Вами познакомились. Но я также очень огорчена тем, что не могу поблагодарить Вас лично. И огорчение мое по силе равно тому факту, что я не могу попенять Вам за то, что не сказали Вы господину Гольдбергу о том, что его нотная тетрадь каким-то поистине мистическим образом оказалась у Вас, прежде, чем попала ко мне. Когда барон фон Кейзерлинг принес ноты, в качества подарка от Вашего высочества, я, не удержавшись, тут же решила разучить хотя бы первую часть „Вариаций“ господина Баха, которые он написал по заказу барон фонКейзерлинга. Вы бы видели удивление на лице господина Гольдберга, возникшее в тот момент, когда он услышал, как я музицирую. По-моему, он даже решил, что это я утащила его драгоценную тетрадь, но он сам виноват, не позволил бы эльфам себя похитить, не лишился бы столь важной для себя вещи.

Ну и напоследок, хочу попросить ваше высочество, рассказать мне в письме, как Вам пришлась по душе Россия. Мне всегда была интересна эта бескрайняя страна, но, наверное, посетить ее у меня не выйдет, а из ваших писем я смогу словно взглянуть на нее Вашими глазами, и словно сама все увижу, как наяву.

Искренне Ваша Мария Анна София Сабина Ангела Франциска Ксаверия, принцесса Польши и Саксонии»

– Интересно, почему у меня складывается впечатление, что Маше льстит тот факт, будто этот малахольный Гольдберг считает ее едва ли не воровкой? И почему я должен был искать этого пропавшего растяпу Гольдберга, чтобы объявить о том, что забираю ноты? – задал я вопрос сидящей на соседнем стуле и внимательно на меня смотрящей кошке. Фыркнув, она принялась умываться, словно и не слушала только что, как я вслух вполголоса зачитывал такое внезапное письмо от польской принцессы. – Молчишь? Ну молчи-молчи, желательно подольше, – я хмыкнул и еще раз пробежался взглядом по письму, написанному, видимо, для моего удобства на немецком языке. – Наверное, надо ответ написать, как думаешь, а, Груша? – я назвал кошку Груша. Очень уж она отъелась на казенных харчах и сейчас напоминала формой грушу, но не ту, которая висит на дереве, а медицинскую, предназначенную для клизмирования.

– Ваше высочество, пора на занятие, – мои размышления прервал Криббе, зашедший в комнату после моего разрешения, данного в ответ на стук. Занятия фехтованием проходило всегда в одно и тоже время, и Криббе начинал злиться, если я по каким-то причинам опаздывал или пытался увильнуть. А когда Криббе злился, то на тренировке мне могло и достаться больше обычного. Нет, намеренно он никогда не сделал бы мне больно, но увеличить интенсивность тренировок, чтобы я выползал из зала и не мог нормально поесть, так болели руки, что дрожали, ходя ходуном – вполне.

– Хорошо, сейчас, – я поднялся со стула и потянулся. Из внутреннего двора доносился приглушенный шум, сопровождаемый весьма смачной руганью. Я даже не удержался, подойдя к окну, чтобы посмотреть на происходящее. Судя по всему, выгружали архив, слишком уж ругался матом Суворов, бегая вокруг телег, периодически хватаясь за голову, когда кто-то из мужиков ронял на землю ящики. Хмыкнув, я оторвал взгляд от столь интересного зрелища, и направился за Криббе.

Дело в том, что дворец оказался слишком большим для меня и той горстки людей, которая пока составляла мой двор. Поэтому я и разрешил Суворову в восточном крыле организовать штаб-квартиру Сыскной экспедиции, до тех пор, пока не найдется для него более подходящего здания. То, что она занимало сейчас, полностью переходило сыскарям. Допросные, казематы – это все было там, естественно никто в своем уме не потащил бы висельников сюда, где в непосредственной близости наследник престола обитает, пусть даже пока предполагаемый. А вот архивы, кабинеты начальства, секретариат – все это вполне могло пока разместиться в довольно большом дворце. Кроме того, я считал, что и для меня такое соседство весьма полезно в плане общего развития, да и архивы было интересно глянуть. Всегда можно наткнуться на нечто весьма интересное, что можно как-то использовать в будущем.

Мы вошли в Малый бальный зал, который прекрасно подходил для занятий фехтованием. Достаточно большой, чтобы не стеснять нас, и позволять совершать все необходимые движения и финты. Опять же одна стена полностью уставлена зеркалами. Не скажу, что зеркала были высшего класса, но они были и отражения в них вполне узнаваемые, движения отражались полноценно, не было сильных искажений, так что для нужд обучения вполне подходили.

Вяземский и Сафонов уже были в зале, и даже уже без камзолов, так же, как и юный Саша Суворов, который обожал все эти колюще-режущие штуковины. Криббе начал активно привлекать к обучению и моих камер-пажей. Тот же Суворов начинал кое-какие упражнения выполнять. Криббе вообще считал, что даже десять лет – это уже много, почти критичный возраст, и начинать надо гораздо раньше, в данном случае хотя бы привыкать к оружию. Я стянул камзол, бросил его на кресло, стоящее возле колонны, взял со стойки тренировочную рапиру и дагу, после чего подошел к Гюнтеру.

– Сегодня, господа, будет учебный бой, закрепляем то, чему я вас научил. Господин Суворов, отрабатывает выпады со шпагой перед зеркалом. В полную силу, господин Суворов, я слежу за вами, – объявил Гюнтер и отсалютовал мне тренировочной рапирой. Ну конечно, у него-то тренировочный бой со мной, он успеет и за Суворовым проследить, и за Вяземским с Сафоновым. – Салют! Ангард!

Я встал в среднюю стойку. Из-за сравнительно невысокого роста мне было удобно работать именно из нее. Словно замершее мгновение перед тем, как соперник взорвется серией ударов, удар сердца, отозвавшийся в ушах…

Звон разбившегося стекла и ворвавшийся в комнату ветер застали врасплох, я даже не сразу понял, что произошло, и опустил рапиру, заметно тормозя, но стоять и пялиться на разбитое стекло мне позволили только на одну секунду, а во вторую уже опрокинули на пол, и сверху навалился Криббе, закрывая собой, а Вяземский и Сафонов, схватив настоящие, а не тренировочные шпаги, встали перед нами, направив чуть подрагивающие руки в сторону разбитого окна. Все стихло на время и тишина была настолько плотной, что, казалось, я слышу стук собственного сердца. Но тишина быстро отступила, а снаружи, с улицы послышались крики:

– Вон он, хватай его! Уйдет же! Да пальни уже, так тебя раз так!

Звук выстрела показался мне очень громким, словно стреляли в стремительно вымораживающейся комнате. Я вздрогнул и попытался скинуть с себя Криббе, но тот еще сильнее придавил меня к полу своей тушей, не давая подняться.

– Это камень, – раздался голос Саша. – Отец, вот, смотри, кто-то кинул камень прямо в окно.

– Да, я знаю, – раздался голос Суворова, и только после этого Гюнтер откатился в сторону, позволяя мне встать. – Его ранили, когда стреляли, но он все равно ушел. Эх, жаль, что никто не разглядел мерзавца.

– Я вынужден требовать увеличить охрану дворца, – процедил Гюнтер. – Сегодня камень, завтра бомбарда…

– Откуда такие мысли? – Суворов поморщился. – Кто будет кидать в окна бомбарды? – Ты бы удивился, узнав, сколько на самом деле подобных гениев. Ничего, раз уж Криббе пришла в голову подобная мысль, то скоро мы вполне состоявшихся бомбистов будем наблюдать.

– Да кто угодно, – я потряс головой, пытаясь вытрясти все осколки. Похоже, на лице есть порезы. Надо бы водку где-то взять, чтобы порезы обработать, а то, не дай Бог, загниют. Хотя, водка, скорее всего, еще не придумана, тогда любой первач подойдет, в нем иногда спирта больше, чем в той же водке. Убедившись, что из головы ничего не падает, а пальцы, которыми я поворошил волосы, остаются целыми и не порезанными, я снова обратил внимание на Суворова. – Кто угодно. – Повторил я, продолжая, после короткой паузы. – Соорудить и бросить бомбарду, даже круглый дурак справится, особенно с помощью того, кто сможет этих бомбард наделать, так на самом деле ничего сложного нет. Можете как-нибудь попробовать, Василий Иванович. Вполне вероятно, что вам понравится подобное решение. Вон, по приезду в Петербург попросите господина Ломоносова и господина Д,Аламбера вам более легкую взрывчатку, нежели бомбарда соорудить, да подбросьте в выгребную яму особо неблагонадежному господину… Ну а что, знаете как весело будет?

– Ну и фантазии у вас, ваше высочество, – Суворов покачал головой.

– Ага, вот такой вот я фантазер. Вместе с фон Криббе на пару фантазиям предаемся, – сказал я, хмуро поглядывая на Суворова. – Вы все же проверьте теорию господина камергера, не отбрасывайте ее, даже не убедившись, что она вполне может осуществиться.

– Я проверю, ваше высочество, можете не сомневаться, – Суворов подошел к разбитому окну, предварительно забрав у сына камень. Я же продрог уже настолько, что даже накинутый на камзол нисколько не спасал от пронизывающего ветра. – Но я все еще не до конца уверен, что эта мерзка выходка была направлена против вас. Скорее, это Сыскная экспедиция виновата, со своим переездом. Вас здесь почти никто пока не знает, ваше высочество, чтобы предупреждения подобного рода делать. Тем более, что так поступать характерно для лихих людей, и к вам точно подобное не относится.

– Дай-то Бог, Василий Иванович, что не ошиблись вы, – мне надоело мерзнуть. К тому же Саша уже начал дрожать. – Я только надеюсь, что найдете вы мерзавца, который подобное сотворил. Со мной это связано или нет, неважно. Главное, что и я и камер-пажи могли пострадать. А теперь мы уходим, и раз вы все-таки при моем дворе состоите, потрудитесь проследить, чтобы окно в ближайшее время застеклили. Господин фон Криббе выделит вам необходимые средства.

– Вам нужно лекаря позвать, ваше высочество, – серьезно предложил Суворов. – На лице много порезов, словно картечью швырнул кто-то.

– Так осколки, что полетели и есть по сути своей картечь, – не оборачиваясь ответил я. – А насчет лекаря, пока вы его найдете… Впрочем, попробуйте. Пускай глянет, может, где в ранках стеклышко какое блеснет, так вытащить его надобно будет, сам-то я точно не смогу.

Я сразу же направился в свою спальню. Там у меня всегда стояла вода, тщательно прокипяченная, и меняющаяся два раза в день. Мне наконец-то удалось приучить Румберга к этому простому ритуалу. Кликнув слугу и велев ему принести мне тряпиц чистых да бутылку крепкого алкоголя, я сел возле окна, чтобы света было больше, и принялся изучать порезы в ручном зеркале. На самом деле их было не так много, как мне сначала показалось, всего-то три, да парочка совсем мелких. Плеснув на тряпицу бренди, больше Румберг ничего не нашел, я приложил ее к мелким царапинам и зашипел от избытка чувств. Жжется, зараза, щиплется так, что в глазах темнеет. Странно, раньше я подобные повреждения вполне нормально, сейчас же с трудом сдерживаюсь, чтобы не высказаться вслух, жалуясь на несправедливость судьбы в нецензурной форме. Когда щипаться бренди прекратил, я перешел к изучению тех трех царапин, которые были немного побольше. В двух из них вроде бы ничего нигде не блестело, потому я повторил операцию с бренди, сожалея только о том, что нет какого-нибудь йода, или на худой конец пластыря, чтобы заклеить эти почти боевые ранения. А вот в третьей ранке что-то точно блеснуло. Вот ведь не было печали. Я сидел, не решаясь ничего делать с порезом, когда в дверь постучали и вошли Суворов, Гагарин и увязавшийся за ними Вяземский.

– Судя по вашему выражению лица, Василий Иванович, – я отложил зеркало и повернулся к вошедшим лицом, – вам что-то удалось выяснить.

– Донской только что прискакал, – хмуро ответил Суворов. – Говорит, что Ванька-Каин к нему прибег, как только стрельба от дворца раздалась. Сказал, что камень специально бросали в окно комнаты, в которой вы, ваше высочество, в это время дня заниматься изволите. Кидал Матвей-рыжий, его сейчас ищем, за пару дней все одно найдем, – он замолчал на мгновение, глядя почему-то на мое зеркало, а затем продолжил говорить. – Ванька говорит, что надоумил Матвея какой-то господин, по всему виду – из благородных. Донской уверяет, на кресте клянясь, что Матвей из себя былинного героя строить не будет, даже без пристрастного дознанья все как на ладони выложит. Но придется подождать, прежде чем выяснится, кто такую мелкую гнусь задумал, – и Суворов поморщился так, словно лимон только что разжевал.

– Дозвольте мне, ваше высочество, – подал голос Вяземский, – с позволения Василия Ивановича, в сыскных архивах посмотреть? Если этот господин из благородных не в первый раз к Матвею обращается, то где-нибудь должно упоминание о нем всплыть, хоть бы и просто как выглядит.

– Если Василий Иванович не против, – Суворов медленно покачал головой, заинтересованно глядя на Вяземского, – то можешь изучать архивы сколько вздумается. Только, боюсь, что это будет напрасная потеря времени. Но, зато поймешь, как не нужно вести следствие, или же, наоборот, науку ценную получишь. Сергей Иванович, что там лекарь? Все-таки в одной царапине стекло мелкое блестит, надо бы его убрать.

– В слободу послал людей. Скоро доставят, – успокоил меня Суворов. – Мы тут посовещались немного, и к выводу пришли, что пока хоть немного произошедшее не прояснится, кто-то из камергеров будет постоянно дежурить подле вас, ваше высочество. Я не могу постоянно находится рядом, потому жребий и не коснулся вашего покорного слугу, – он поклонился.

– Да, ваше высочество, мы все решили, что так будет лучше, – подтвердил Гагарин. – Первым честь дежурить выпала мне. Фон Криббе только что вызвали в Кремль. Думаю, что слухи уже достигли ушей ее величества.

– Быстро, – я даже присвистнул.

– Такие вещи долго не утаишь, – пожал плечами Гагарин. – Так же, как и вести о том, что ваше высочество письмо от Польской принцессы получили. И ее величество особенно данным обстоятельством интересовалась у меня сегодня. – Я смотрел на Гагарина. Надо же, он уже успел метнутся в Кремль и обратно.

Все-таки Елизавета не оставляет попытки узнать про меня абсолютно все, и пытаться контролировать каждый шаг. И мне это жутко не нравится. Не нравится настолько, что я уже хочу что-нибудь сделать, чтобы эти попытки контроля абсолютного и тотального, отодвинуть в сторону. Проблема заключается в том, что я пока официально не наследник престола, и это накладывает определенные ограничения на мою деятельность, сводя все пока что к пассивно-наблюдательской. Зато постепенно накапливается необходимый массив понимания происходящего и прикидок планов на ближайшее будущее. Надо бы тетке уже намекнуть, что я вполне готов принять православие, а дальше посмотреть на реакцию. Кстати, а почему бы столь значимое событие к коронации не подгадать? Сначала я, потом она. Уже будучи официально императрицей, Елизавете на останется выбора: или она официально назначает меня цесаревичем, или… Вот что я буду делать, если «или», пока думать не стоит. У меня еще запасной вариант есть – Швеция. На крайний случай герцогство, которое в любом случае моим останется. Уж за него я, пожалуй, драться буду. Должно же у меня быть что-то, по-настоящему свое.

Воцарившееся в комнате молчание затянулось уже настолько, что начинало действовать на нервы всем присутствующим. Вяземский не выдержал первым и сбежал, за ним быстренько ушел Суворов, вроде как показать юному помощнику, где находится перевезенный архив и, как и ним надо работать. Мы же с Гагариным и Грушей остались в комнате.

Положение то ли спас, то ли усугубил прибывший лекарь из немецкой слободы. Его представили, как Ганс Майера, который сходу предложил мне кровь отворить.

– На хер, вон туда, – просто ответил я, указав ему на дверь.

– Что? – переспросил лекарь, растерянно глядя на Гагарина, который лишь плечами пожал.

– Я сказал, пошел вон! Я никому не дам пускать себе кровь, это понятно? – и я схватил его за шиворот и потащил к двери. Сейчас, конечно же, пойдет слух о моем самодурстве, но мне плевать. Как оказалось, больше всего за это время я устал от местной блестящей медицины, эффекты которой в виде волшебного снотворного я уже испытал на себе. Рванув дверь на себя, я принялся энергично выпихивать лекаря, а когда мне это удалось, то, подняв глаза, я увидел стоящего перед дверью Давида Флемма. Надо же, я ведь только что вспоминал этого драгдиллера. Но он, по крайней мере мне кровь не пытался пускать. – Ага, на ловца и зверь бежит, – я ткнул пальцем в Флемма. – Идите за мной.

Лекарь недоуменно посмотрел на стоящего с невозмутимым видом перед дверью гвардейца, который, между прочим, даже не попытался мне помочь в нелегком деле изгнания этого коновала Майера. И сейчас он даже не попытался задержать Флемма. Ну и что, что я при нем позвал доктора за собой? Нет, Криббе не прав. Надо не увеличивать охрану, а менять ее на тех, кто хотя бы сделает вид, что интересуется подопечным.

– Ваше высочество, я проделал такой путь, чтобы… – начал Флемм, но я поднял руку, заставляя его заткнуться. Сев на стул возле окна, я поманил его к себе.

– Видите на моем лице царапины? В одной из них застряло стекло. Уберите его, потом поговорим, Флемм долго на меня смотрел, затем открыл свой сундучок, вытащил из него увеличительное стекло и поднес его к ране.

– Да, тут есть небольшой осколок, совсем крошечный, – он достал какой-то инструмент, больше всего похожий на ланцет и весьма ловко вытащил стекло. – Ну вот и все, ваше высочество, – он убрал ланцет в сундук, меня же передернуло от того, что Флемм даже не протер его той же тряпкой с бренди. Доктор же закрыл свой сундучок и повернулся ко мне. – Я обратился в Гольштейн с просьбой представить мне вашего старого доктора, чтобы узнать о всех его изобретениях, потому что я уверен, что трубка для выслушивания – это не единственное, что доктор, даже имени которого я не знаю, мог придумать для использования в своем нелегком труде. Но ваш дядя, ваше высочество, Адольф Фредрик, ответил мне отказом, – ну еще бы, вот он, наверное, удивился этому мифическому доктору, якобы творящего в герцогстве чудеса. – И я проделал этот путь, чтобы попытаться убедить вас в том, что для меня эта встреча будет иметь просто огромные последствия, и таким образом, добиться разрешения посетить его.

– Это невозможно, – наконец, медленно протянул я.

– Я все прекрасно понимаю, но вы все еще являетесь герцогом и сумеете приказать жителям Гольштейна оказывать мне всяческую поддержку.

– Я еще раз повторяю, это невозможно, – я плеснул бренди на тряпицу и прижал к ране. На этот раз не застонать не удалось, и когда я поднял взгляд, то увидел, как Давид наблюдает за мной, кусая губы. – Тот доктор, о котором я говорил, увы скончался. Поэтому, если только вы настолько заинтересованы в его методах, то я, как самый важный пациент могу, наверное, кое-что вспомнить. Соответственно, вам придется, господин Флемм, стать моим личным врачом.

– Ох, неужели я проделал такой пункт зря? – Флемм без моего разрешения сел и закрыл лицо руками. – Но, как же так?

– Думайте скорее, господин Флемм, – снова плеснув на тряпицу виски, я протер порезы. На этот раз было не настолько больно, как в первый, поэтому, я бросил тряпицу на подоконник, и посмотрел на Флемма, практически не мигая. – Ну же, господин Флемм, решайтесь.

– А почему вы хотите, ваше высочество, чтобы именно я стал вашим придворным врачом? – наконец, спросил он.

– Потому что вы пока единственный, кто не предложил мне сделать кровопускание, а для меня это многое значит. Как, например, для господина, эм, Брюннера, многое значило, очищать лезвия в бутылке с бренди.

– Зачем он это делал? – спросил Флемм, внимательно наблюдая, за каждым моим движением.

– Вот кто бы знал? – я развел руками. – Это и предстоит вам определить, когда приступите к своей службе. Одно могу сказать, у него очень редко развивалось заражение крови у больных. Так как, вы согласны?

– Я согласен, – обреченно кивнул Флемм.

– Отлично, – я улыбнулся. – А теперь, скажите мне, что вы знаете о вариоляции?

Глава 16

– Я-то знаю про вариоляцию, – Флемм смотрел на меня исподлобья и никуда не собирался уходить, пока не выяснит некоторые детали, которые, как ему казалось, я не мог узнать, если не интересовался специально. – Но откуда о ней знаете вы, ваше высочество? – странно, стоит людям побыть в моем обществе каких-то пару часов, и они начинают говорить прямо, во всяком случае, очень стараются. И если мою манеру речи всегда можно было списать на общую недоученность, а никто не поспорит, что герцогом почти не занимались, а также на плохое знание языка, то как все остальные попытаются выкрутиться, я бы посмотрел. Хотя велик шанс, что они скажут хором, что делают это нарочно, ну, чтобы герцог себя не слишком одиноко в своем невежестве чувствовал.

– Мне на днях в руки попала весьма любопытная книга: «Записки о Востоке», некоей Мэри Уортли Монтегю, хотя это весьма странно, что кто-то решился опубликовать труд, написанный женщиной, – я задумчиво посмотрел на Грушу, которая в этот момент решила поточить когти о дверной косяк, из весьма ценной породы дерева. – Как так получилось, что эти записки решились опубликовать?

– Откуда мне знать об этом, ваше высочество? – похоже, Флемм уже пожалел о том, что со мной связался. – Могу лишь предположить, что лорд Монтегю каким-то образом сумел повлиять на издателя, и тот вынужден был издать эти записки.

– В общем, это на самом деле это неважно, каким образом они оказались опубликованы, – я махнул рукой. – Важным является то, что из книги я узнал о том, что Порта широко использует этот метод защиты от оспы, особенно среди маленьких девочек, которых готовят для гаремов влиятельных людей. Чтобы они не были обезображены, если вдруг заболеют. Как будто у них есть шанс выжить, – я скептически хмыкнул.

– Шанс выжить даже во время заболевания оспой есть всегда, – Флемм обернулся, чтобы проследить за моим взглядом, и теперь уже мы вместе принялись наблюдать за кошкой, продолжающей со скрипом затачивать когти об дверной косяк. Есть в таких моментах нечто залипательное, во всяком случае, мы продолжили говорить, наблюдая при этом за Грушей, и даже не думали отвлекаться от столь интересного зрелища. – Но вариоляция слишком неоднозначная процедура, и от нее тоже вполне можно умереть, а то и спровоцировать самую настоящую эпидемию. Даже Ар-Рази и Ибн Сина считали, что шанс выжить больше, если гнойный субстрат из оспины заболевшего взять у того заболевшего, кто легко болеет во время проведения вариоляции.

– Господин Флемм, я в этом, если честно, мало что понимаю, я и записки-то эти читал, потому что там серали весьма… эм… в общем, весьма они описаны, – я покрутил в воздухе кистью, словно это объясняло, насколько проникновенно описаны гаремы. Поняв, что мне элементарно не хватает слов, вернулся к интересующей меня теме. – Но леди Монтегю упоминала в своих записях, что ее муж обратился по ее просьбе к османским врачам, и те провели процедуру с ее сыном. Также в книге говорится о том, что мальчик прекрасно ее перенес, а все те ужасы, что вы только что в красках описали, могут произойти из-за некомпетенции лекарей, проводящих саму процедуру.

– И все же я считаю, что это слишком опасно пересаживать заразу с больного человека на здорового..

– А почему именно с больного человека? – я наклонил голову, глядя на него с любопытством. – Почему не с коровы, например? Я помню, как один из гвардейцев моего отца как-то рассказывал о весьма веселой доярке, которая сетовала на то, что у коровы на вымени появились оспины, и ей очень сложно ее доить. Но во время очередной эпидемии, в той деревушке, в которой коров поразила болезнь прежде, чем людей, почти никто не умер. И даже обезображенных было мало, – нечто подобное я слышал еще в школе, когда нам про Пастера рассказывали. Хотя не он придумал прививать людей коровьей оспой, рассказывали эти истории почему-то исключительно на уроках, посвященных этому ученому.

– Я не… я никогда не слышал ни о чем подобном, – покачал головой Флемм. – Но я не могу исключать, что подобные случаи вполне могли быть. Это все нужно тщательно проверить. Может быть, даже в деревню съездить да с крестьянками пообщаться, чтобы выяснить все про эту коровью оспу.

– Так съездите, выясните и проверьте. А после незамедлительно приступайте к работе, – я решительно направился к Груше, которая, похоже, поставила перед собой цель перепилить косяк и оставить меня с открытой дверью. – Я спрошу у тетушки каких-нибудь висельников для опытов, вам же нужно на ком-то испытания проводить, да и о вашем вознаграждении переговорить не помешало бы.

– Меня вполне устроит среднее жалованье, которое получают придворные врачи, – быстро ответил на второй вопрос Флемм. – Я не претендую на отдельные вознаграждения, во всяком случае пока не сделал ничего выдающегося.

– Хоро-шо. Это весьма похвально, господин Флемм. Думаю, ее величество оценит вашу скромность, – я с трудом оторвал кошку от дерева, потому что Груша начала сопротивляться, вцепившись в косяк мертвой хваткой, и я даже боялся слишком сильно тянуть ее, чтобы не повредить лапки. Пришлось по одной отрывать, освобождая увязшие в дереве когти. – Иди погуляй, похоже, что ты засиделась в четырех стенах, – и я выкинул кошку за дверь, закрыв ее за собой, после чего повернулся к Давиду. – Так что вы скажите, будете проводить бесчеловечные эксперименты на заключенных, приговоренных к казни? Тем более, что я просто уверен – им ничего страшного не угрожает, ведь доярки постоянно имеют дело с коровьей оспой и я не слышал, чтобы хоть одна из них умерла от этого.

– Ну-у-у, – протянул Флемм. – Мы просто этого не знаем, ваше высочество. Никто не проводил ранее таких исследований.

– Так гордитесь, вы будете первым, – я сел за стол, глядя на него в упор.

– Если подходить к делу с этой стороны…

– Да с какой хотите стороны, с той и подходите, хоть доярок в ближайшей деревне… обследуйте, мне все равно, – откинувшись на высокую спинку стула, и, скрестив руки на груди, я продолжал разглядывать собеседника. – Для меня главное, чтобы вы получили результат, и он оказался бы весьма успешным. Ну и… если все получится, то этот способ вариоляции назовут вашим именем, потому что я буду первым, на ком вы испытаете этот метод, когда убедитесь в его эффективности, естественно.

– Хорошо, ваше высочество. Я сомневаюсь, что вам позволят испытывать что-либо на себе, ваше высочество, – Флемм сдался. Видимо, сильно хочет, чтобы что-то назвали его именем. – А теперь давайте все же вернемся к бренди.

– Ну что вам еще нужно от этого злополучного бренди? – я закатил глаза.

– Почему именно бренди? Почему не вино, например? Я видел, как вы, ваше высочество, делаете примочки, смачивая ткань бренди. И это наверняка было очень больно, мне было буквально видно, насколько вам было больно, но я все также не понимаю…

– Потому что он крепкий, что же тут непонятного? А чем крепче напиток, тем он сильнее выжигает всякую заразу, – я почувствовал, как заканчивается мое терпение. – И да, это чертовски больно, потому что выжигание идет в полном смысле этого слова.

– Это весьма странный и спорный момент, ваше высочество, – упрямо перебил меня Флемм. – Теодорих Боргоньони рекомендовал применять вино, именно вино, что действовало положительно и не вызывало столь сильных болей у больного. А Гиппократ писал, что руки должны быть чистыми, как и перевязочный материал и инструмент. Сам он, разумеется, крупных сечений не проводил, но излечил много переломов, и гнойных нарывов. Ибн Сина много сделал открытий в медицине, но использовать крепкие алкогольные напитки никто не предлагал, я, во всяком случае об этом не слышал.

– Да что вы такой упертый-то? – я потер лоб. – Отрежьте кому-нибудь ногу и поэкспериментируйте. Не думаю, что среди заключенных не найдется кого-то, кто вызовется пойти на эксперимент, хотя бы ради получения помилования. Только обезболить не забудьте перед экспериментом, а то испытуемый отойдет от боли в мир иной. Не думаю, что в этом случае результат эксперимента можно будет считать достоверным. У вас же так кстати настойка опия всегда под рукой, прекрасно можно болевые чувства уменьшить, – я даже поморщился, вспомнив свои собственные ощущения. – Только не переусердствуйте, в казематах не самые лучшие представители нашего общества находятся. Даже, если кто-то из них окочурится, пока вы проводите исследования, сомневаюсь, что по нему будут слишком рыдать. А подсадить подобные экземпляры на опий – то еще удовольствие, граничащее с самоубийством.

– Я читал статью Прингла, где он предложил использовать термин «антисептик», – Флемм просто отмахнулся от моих проблем. – Этот ушлый шотландец, связывает раневую лихорадку с процессами гниения, и считает, что необходимо влиять именно на этом процесс, чтобы при ампутациях больные не умирали так часто…

– Избавьте меня от подробностей, – я поморщился. – Я просто предложил вам попробовать крепкий алкоголь, чтобы попытаться не допустить этот самый «процесс гниения». Если вы сумеете найти что-то еще, то я только за вас порадуюсь. Но меня в каждый этап исследований посвящать не нужно. Здесь в Российской империи вы не единственный лекарь. К тому же могу вам порекомендовать химика – господин Ломоносов сейчас проводит опыты со стеклом, но скоро освободится, и можете попытаться гноить что-нибудь вместе с ним. Вдруг он заинтересуется? Ну а не заинтересуется, то вполне сможет посоветовать обратиться к кому-то еще, кому гниение интересно.

Дверь открылась без стука, и я едва успел вскочить и склонить голову, когда в комнату вошла Елизавета. Почему в последнее время все встречи происходят исключительно в моей спальне? Надо в таком случае халат велеть себе сшить и встречать всех лежа на диване.

– С тобой все в порядке? – тетка стремительно подошла ко мне, схватила за плечи и начала рассматривать лицо. – Я велела закладывать выезд, как только узнала о том, что произошло. Твой камергер уверял меня, что все обошлось, но мне нужно было удостовериться. Господи, кому в голову пришла такая дурная мысль? – она отпустила меня. – Я прикажу отслужить молебен о том, что все хорошо закончилось. А Сыскная экспедиция получила строжайший приказ – найти этих татей, и повесить их на ближайшем суку, который сумеет выдержать их вес.

– Ну будет вам, тетушка, – я смиренно склонил голову. – Мы больше переполошились, чем взаправду случилось страшное. И вы понапрасну взволновались, со мной находились в тот момент, как камень попал в окно, и фон Криббе, и Сафонов с Вяземским, которые, несмотря на возраст, проявили себя мужественно и стойко.

– И это делает им великую честь, – решительно кивнула Елизавета.

– Раз уж вы прибыли сюда ко мне, хочу представить вам доктора Давида Флемма. Он помог мне сейчас вынуть осколок из ранки, и рассказал, что хочет опробовать одну свою теорию, как предотвратить или облегчить заболевания оспой. Но для этого требуется ваше дозволение на то, чтобы он мог испытания на приговоренных к казни проводить. – Флемм, похоже, только что понял, кто прилетел сюда на всех парах и теперь старательно размышлял, ему вскочить и начать извиняться за что-нибудь, или же тихонько сползти на пол и не отсвечивать.

– Оспа, наше проклятье, посланное нам в виде испытаний свыше, – Елизавета оглядела комнату и внезапно обхватила себя за плечи. – В этой самой комнате когда-то умер император Петр второй. Его погубила эта ужасная болезнь. Он был такой молодой, чуть постарше тебя, такой красивый. Я не люблю здесь находиться, – она покачала головой. – Слишком много воспоминаний. Ежели доктор Флемм сможет сделать что-то, что остановить оспу, то так тому и быть. Завтра тебе, племянник, доставят разрешительные бумаги. – Она подошла к окну. Интересно, что она там видит? И какие демоны живут в этом дворце, который, похоже, проклял умирающий император. Ведь кроме него никто больше не мог здесь обосноваться надолго. Постоянно что-то случалось, и несколько раз дворец был почти разрушен. Никогда я не был суеверным, но сейчас почему-то даже меня пробила дрожь. Хотя, Груша вела себя во дворце нормально, быстро освоилась и не выказывала никакого беспокойства, а ведь давно известно, что именно кошки могут чувствовать разную потустороннюю жуть.

– Ваше величество, вы не представляете, как я счастлив лицезреть вас, – о, наконец-то Флемм очухался. Тормозит он конечно знатно, но вроде соображает нормально. Во всяком случае, если исключать опий, его осмотры моей персоны никакого вреда мне не наносили.

– Вы получите все, о чем просите, доктор. И я назначаю вас лейб-медиком при его высочестве, коли вы так хорошо ему помогли. Жалованье будете получать у камергера его высочества фон Криббе. – Елизавета отвернулась от окна, снова нацепив на лицо маску надменности. – Раз все обошлось, то я, пожалуй, вернусь в Кремль. Фон Криббе, проводите меня. – Она повернулась в мою сторону. – Завтра к тебе прибудет Якоб Штелин. Алексей Григорьевич предложил мне его прожект по твоему дальнейшему обучению. Я пока пребываю в раздумьях, чью кандидатуру поддержать, вот и решила познакомить вас. Если вы с ним поладите, то я высочайшим указом утвержу его прожект, и он переедет к тебе в качестве учителя и наставника. – Я пожал плечами. Мне, если честно, было наплевать, кого назначат моим учителем. Главное, чтобы он действительно меня чему-нибудь научил. Да и к тому же, если он действительно нормальным окажется, то я вполне могу показать ему ту рабочую тетрадь с проектом всеобщей грамотности в Пруссии. Может быть, вместе мы сумеем запустить его хотя бы частично: на уровне – читать-писать-считать.

– Я с превеликой радостью встречусь с господином Штелином, – ответил я, снова склоняя голову.

Ответил я правильно, потому что Елизавета улыбнулась и направилась к выходу из спальни в сопровождении Криббе. М-да, похоже Гюнтер сумел произвести на ее величество впечатление. Вот только его самого, похоже, подобная перспектива больше пугает, нежели заставляет гордиться собой. Уже подойдя к двери Елизавета снова остановилась и повернулась ко мне.

– Мне сообщили, дорогой мой племянник, что сегодня ты получил письмо от Польской принцессы, – я замер. Не ожидал, если честно подобных разговоров с теткой. То, что почта досматривалась – это не подлежало сомнению. Я бы Ушакова уважать перестал, если бы все содержимое этого письма не было аккуратно скопировано и передано Елизавете. Но вот разговаривать с императрицей о содержании письма мне совсем не хотелось. Почему-то я всегда считал личную переписку очень деликатным, почти интимным делом. И одно дело, если содержимое этой переписки тебе известно, ты можешь со временем использовать информацию себе на пользу. Совсем другое дело, начинать тыкать вполне невинными строками прямо в морду, даже не намекая на невиданное превосходство над собеседником, а демонстрируя его во всех ракурсах. У меня даже кулаки сжались, когда она выразительно приподняла бровь, предлагая поторапливаться с ответом.

– Вам же, тетушка, прекрасно известно, о чем принцесса Мария написала мне, – процедил я сквозь зубы, понимая, что зарываюсь, но также понимая, что если сейчас покажу слабину, то меня пережуют и выплюнут, и это в лучшем случае. В худшем же… Не хочу даже думать об этом. – Только не говорите, что служащие Тайной канцелярии доложили вам о письме, а вот о его содержимом не сказали ни слова, или же, Боде упаси, даже не открыли его в поисках крамолы и заговора.

– И почему ты пришел к выводу такому? – Елизавета невольно нахмурилась.

– Потому что я не считаю их дураками и не умеющими выполнять свою работу людьми, – ответил я в полной тишине. – Потому что, если о содержимом письма известно только мне, то гнать нужно Тайную канцелярию в шею и заменять более надежными и понимающими важность того, что они делают, людьми.

Елизавета на этот раз ничего не ответила, только пристально рассматривала меня, словно увидела впервые. Наконец, она проговорила.

– И как тебе Польская принцесса? Нравится?

– Вполне, – я разжал кулаки, позволяя себе немного расслабиться. – Мы с ней познакомились на званном вечере первого министра ее отца, который, похоже, все деньги, выделяемые на нужды армии, пустил на обрамление своего дома, почему-то считая, что нужды армии состоят в большей мере именно в этом.

– Август больше полагается на своих союзников. Думает, что ему и не нужна особо армия, ведь его могущественные друзья всегда придут на помощь и помогут выкинуть любого врага с территории Польского королевства. И небезосновательно, надо сказать, надеется, – Елизавета смотрела на меня теперь с некоторым любопытством. – А у тебя весьма странные мысли порой посещают голову, племянник. Как обстоят твои дела с изучением Катехизиса? – внезапная смена темы разговора слегка выбила из колеи, и я даже несколько раз мотнул головой.

– Отлично, думаю, что вполне могу посетить пару служб, чтобы на практике проверить все то, что изучил с отцом Симоном.

– Ты даже не представляешь, насколько я рада это слышать, – и Елизавета повернулась к двери слегка кивнув. Дверь перед ней распахнулась, и она вышла из комнаты, а следом за ней поспешил Криббе, успев повернуться и ободряюще посмотреть на меня.

А все-таки я правильно сделал, что настоял на переезде сюда. Лефортовский дворец Елизавета не просто недолюбливала, она его почему-то ненавидела и мне было чертовски интересно, что могло повлиять на такое сильное чувство со стороны императрицы.

– Ее величество очень беспокоится о вашем самочувствии, ваше высочество, – осторожно напомнил о себе Флемм, привлекая мое внимание.

– Да, беспокоится, – я смотрел на дверь, которая в очередной раз приоткрылась, и в образовавшуюся щель просочилась Груша. – Но больше она беспокоится о себе и своем положении, что совершенно нормально, как я считаю. Думаю, что вам следует отдохнуть. Завтра вы получите приказ о своем назначении и разрешение на исследования.

– Я прекрасно понял, о чем говорила ее величество, – с досадой поморщился Флемм. – Я поляк, и знаю русский язык.

– Тогда объясните мне, какого черта мы с вами говорим по-немецки? – я снова почувствовал, как на меня накатывает раздражение.

– Я думал, что вашему высочеству так удобнее, – Флемм даже растерялся, услышав вопрос. Я же готов был ударить сам себя за то, что даже не поинтересовался такими подробностями. Наконец, я немного успокоился.

– Ладно, идите отдыхайте. Мне тоже надо немного в себя прийти, – я взял со стола письмо и принялся его перечитывать, даже не глядя в сторону доктора. Надо ответ составить и именно сейчас, когда у меня появилось благодаря неизвестному «доброжелателю» немного свободного времени.

Глава 17

Якоб Штелин приехал в Лефортовский дворец в то самое время, когда я с отцом Симоном закончил разучивание молитв, которые мне нужны будут при принятии православия. В принципе, все уже было выучено. Вчера вечером я даже посетил храм, где вполне достойно вел себя, и все делал правильно под строгим наблюдением отца Симона. Особо набожным я никогда не был, в церкви до этого был пару раз, и понятия до вчерашнего дня не имел, где ставят свечи «Во здравие», а где «За упокой». Теперь знаю. И сотворении молитвы я также ни разу не ошибся, и отец Симон заявил, что я готов. Осталось лишь немного закрепить изученное, чтобы все прошло безукоризненно.

Когда мы с отцом Симоном пришли в общему выводу, что он ничему больше меня научить в богословии не сможет для достаточного для меня уровня, я попросил его обучить меня латыни, хотя бы на начальном уровне. Получалось у меня вроде бы неплохо, и я даже вполне сейчас могу ввернуть пару фраз на латыни, хотя сама методика обучения была для меня странновата, но просто я к таковой не привык: не было изучения изначального набора базовых понятий, сразу шло чтение текстов и заучивание слов и их значений, которые были мне неизвестны – то есть на первых порах всех слов. Грамматика шла параллельно, без изучения правил, которые, как я понял, если и были где-то сформулированы, но только не в голове отца Симона. Вообще, похоже, что правил, которыми мне выносили мозг в школе, пока разработано не было. И, как оказалось, что без правил-то как-то некомфортно. То ли дело просто заучить, и потом по мере сил и способностей применять, и совсем другое – вот так учить наобум. И вот, когда я читал очередной зубодробительный текст, прибыл Штелин, про которого мне говорила тетка. Это имя мне вообще ни о чем не говорило, а Гагарин в ответ на мои вопросы ответил, что этот самый Штелин фантастические фейерверки делает, и что ему Елизавета заказала создать коронационный альбом с гравюрами. Но на самом-то деле не могли же просто человека, разбирающегося только в фейерверках, назначить на место наставника наследника престола? Или могли? Я вообще пока ни в чем не был уверен.

Яков Яковлевич, как его называли на русский манер, мне сразу понравился: очень спокойный и рассудительный, не просто так его все же ко мне направили, не только он альбомы умеет составлять. Штелин сразу же попросил прощения за то, что прервал урок и попросил отца Симона очень вежливо, надо сказать, перенести обучение на следующий день, дабы мы с ним могли пообщаться, и он уже сумел составить определенное мнение, чтобы сделать программу обучения, ежели его все-таки утвердят на роль моего наставника, наиболее эффективной. Отец Симон только кивнул в ответ, собрал книги и бумаги, и очень быстро свалил, оставив нас наедине. Он вообще отличался деликатностью, чаще всего не свойственной священнослужителям, но, возможно, это происходило от того, что Елизавета не так давно зарубила один из его переводных текстов, запретив публиковать в российской империи, очень уж он был провокационным, вот отец Симон и решил некоторое время не отсвечивать, чтобы лишний раз не напоминать о себе ни Елизавете, ни Священному Синоду, во избежание, так сказать.

Некоторое время мы смотрели со Штелиным друг на друга, внимательно изучая, затем я медленно произнес.

– Как мне лучше обращаться к вам? Господин Штелин или все-таки Яков Яковлевич?

– Как вам будет угодно, ваше высочество, – Штелин наклонил голову, обозначая поклон, но именно что, обозначая, не кланяясь полноценно через каждое сказанное слово. Он вообще не выражал какого-то подобострастия, продолжал смотреть прямо и даже чуть-чуть покровительственно, делая скидку на мой возраст, и это мне в нем тоже нравилось.

– Хорошо, Яков Яковлевич. Все-таки мы с вами живем сейчас в России, и было бы правильно соблюдать принятые здесь нормы и правила, – я наклонил голову набок, разглядывая его. – А скажите мне, как именно и чему вы хотите меня обучать? Разве вы не представили план обучения ее величеству, благодаря чему ее выбор среди моих предполагаемых наставников пал именно на вас?

– Позвольте говорить начистоту, ваше высочество, – внезапность вопроса слегка заинтриговала, и я кивнул в знак согласия. – Когда меня попросили составить программу обучения для вас, то я сделал неверные выводы, опираясь на рассказы тех, кто, как мне казалось, должен был знать вас достаточно хорошо, чтобы не совершать такихчудовищных ошибок, которые они почему-то все-таки совершили. Почему-то мне показалось, что вы несколько не соответствуете своему истинному возрасту. Я разработал программу, которая понравилась ее величеству, и она пожелала, чтобы ваша подготовка в качестве правителя, осуществлялась именно по ней. Теперь же я вижу, что мое представление о вас катастрофически далеко от истинного, и понимаю, что тот план, который я уже подготовил, никуда не годится, – он задумался. – Поэтому я прошу неделю срока, для составления нового плана. Вот только для лучшего понимания, на что именно нужно обратить внимание в первую очередь, я хотел бы сейчас поговорить с вашим высочеством на определенные темы, чтобы понять степень вашей в них заинтересованности.

– Я не против, – я продолжал смотреть на него. – Но прежде, мне хотелось бы услышать, как именно вы планировали начать мое обучение?

– Я планировал не изучать какое-либо направление академически, как вы делаете это с отцом Симоном, и свидетеле чему я невольно стал, – Штелин задумался, затем мотнул головой, словно соглашаясь со своими собственными мыслями, и продолжил говорить. – В моих планах были заложены частые выезды в самые различные места с вашим главным камергером, безусловно, господином фон Криббе, с целью изучения в большей степени управления, чтобы максимально подготовить вас, ваше высочество, к тому, что вам предстоит делать при абсолютно любом раскладе.

– Например? – я поставил локти на тол и положил подбородок на сцепленные кисти рук.

– Например, мы посещаем мануфактуру, и вы воочию видите процесс производства тканей, от начала и до конца, а позже владелец или управляющий посвящает вас в процесс с другой стороны, от закупки хлопка до договоров продажи готовой ткани, – Штелин сказал все это на одном дыхании, набрал в грудь побольше воздуха и продолжил. – Или же возьмем квартирование инженерной роты. Там вам показали бы, как копаются окопы, и строятся защитные сооружения и возводят фортификационные сооружения. Ну, и следом интенданты показали бы вам полковые сказки, где прописано все, вплоть до копеечки.

– Это весьма впечатляюще, и меня, надо сказать, заинтересовал такой подход, – я задумчиво перевел взгляд с него на стол. Если так учили Петра III, то какого тогда гриба он вырос в итоге тем, кем вырос – инфантильным мужичком, помешанным на Фридрихе? Или как обычно, рисовали на бумаге, да забыли про овраги? Хотя, Штелин вроде говорил что-то про камергера, и если герцог привез с собой ту прусскую свинью Брюммера, то, сомневаюсь, что Штелину вообще хоть что-нибудь удалось с ним согласовать. Впрочем, сейчас ответ на данный вопрос уже неактуален. – И ее величество одобрила подобную методу обучения? Ведь именно ее вы должны были заложить в основу вашего плана, чтобы в будущем оправдать бесконечные выезды.

– Да, ваше высочество, одобрила. Более того и она сама и Алексей Григорьевич сочли подобный подход весьма познавательным, надежным и правильным. Я же не говорил ее величеству про возможное посещение смирительных домов, – не удержавшись, я хмыкнул, у мужика, как оказалось еще и чувство юмора присутствует.

– Наверное, вы поступили абсолютно правильно, не рассказав тетушке о Таких подробностях. Вряд ли в этом случае она сочла бы ваш план приемлемым. Оставьте эти занятия в своих пересматриваемых планах и рассчитывайте на то, что, кроме меня на них будут присутствовать и камер-пажи. И личная просьба уже от меня – наблюдать во время занятий, к чему именно больше склонны они будут, чтобы в дальнейшем усиливать и развивать эти склонности. Вы, Яков Яковлевич, как я посмотрю, человек весьма наблюдательный, поэтому вам не составит особых хлопот выполнить эту мою просьбу. Это было все, что вы планировали делать, или еще чем меня порадуете?

– Чисто академические науки, ваше высочество, – Штелин внимательно на меня смотрел, изучая как меня самого, так и мои реакции на его слова. – Все-таки чисто академические науки никак не представляется возможности исключить из общего обучения, особенно такие как каллиграфия, история государства Российского, на этом ее величество отдельно настаивала, совершенствование русского языка, иностранные языки, математика, и, возможно, кое-что другое, к чему вы можете проявить увлечение.

– А еще танцы, вы забыли про танцы, Яков Яковлевич, – я прикинул, чему меня хотят научить и слегка офонарел, интересно, а мне спать можно будет, я не говорю уже про развлечения. Ведь нормально учить – это не просто оттарабанить лекцию, но и удостовериться в том, что ученик все понял и запомнил, и тот объем, который для меня, приготовили немного напрягал.

– Обучение вас танцам не входят в мои обязанности, – Штелин улыбнулся кончиками губ. – Так же, как и фехтование, и воинская стратегия, этими науками вы будете заниматься с другими наставниками. Но вот искусство ведения переписки, как дипломатической, так и личной, если вы будете писать письма самостоятельно, не поручая данное занятие вашему секретарю, вам знать совершенно точно необходимо. Но, как я уже говорил, сейчас я буду переделывать план наших занятий, потому что старый совершенно не годится, он был слишком прост, теперь я вижу это куда отчетливее, – вот после этих его слов я икнул, ничего себе, он что, действительно хочет еще больше усложнить мне жизнь?

– Хорошо, полагаю, что через неделю мы приступим к занятиям? – он ответил положительно и на этот раз склонился в прощальном поклоне.

– Встретимся через неделю, ваше высочество. Тогда же и согласуем расписание наших занятий. С вашего разрешения я сейчас же переговорю с вашим камергером фон Криббе, который, насколько мне известно, учит вас еще и фехтованию, чтобы согласовать с ним порядок проведения занятий. Плохо, что у вас пока нет личного секретаря, с которым можно было более полноценно составить ваш распорядок дня. Коронация состоится через полтора месяца в конце апреля, не думаю, что надо будет ждать возвращения в Петербург, чтобы начать заниматься. Тем более, что и в Москве есть на что посмотреть и что посетить.

– Я тоже так считаю, – негромко ответив, я отпустил его. Когда дверь за Штелином закрылась, посмотрел на прошмыгнувшую в комнату Грушу, которая с разбегу запрыгнула в стоящее неподалёку кресло и принялась умываться. – Вот так, Груня, есть у меня ощущение, что меня хотят со света сжить, иначе как объяснить желание тетки загрузить меня так, чтобы я в итоге взвыл? Ладно, посмотрим, может быть, все не так уж и плохо, как мне кажется.

Снова раздался стук в дверь, кого там опять принесло? Если память мне окончательно не отшибло, я далек от принятия решений, во всяком случае на этом этапе моей жизни. Что-то у меня просить – бессмысленно, все равно я ни на что повлиять не смогу. Дверь приоткрылась и в щель протиснулась голова Ивана Лопухина.

– Ваше высочество, к вам Бецкой Иван Иванович с высочайшим повелением пожаловал.

– Кто такой Бецкой и что за высочайшее повеление? – я поморщился. Что опять Елизавете в голову взбрело? Может быть меня уже высочайше просят собрать манатки и валить в свое занюханное герцогство? – Пускай заходит, надо же узнать, что там за повеление, да еще и высочайшее. – Дверь сразу же распахнулась, и в классную комнату вошел не один неизвестный мне пока Бецкой, а целых четверо разновозрастных типа. Младший – совсем мальчишка на вид, чуть старше Саши Суворова, нервно оглядывался по сторонам, явно не совсем понимая, что он тут делает. Парень немногим старше меня, лет шестнадцати-семнадцати на вид, наоборот вел себя несколько вызывающе – он усмехался, оглядываясь по сторонам, но на меня старался лишний раз не смотреть, все-таки иногда излишняя бравада может привести к непредсказуемым последствиям. Еще один парень, лет двадцати, был абсолютно невозмутим и спокойно смотрел на меня, не проявляя беспокойства. Чем-то он напомнил мне Штелина, но, если тот был спокойно-сосредоточен, то этот парень спокойно-безмятежен, и я не понимал, как к этому относится. Самый старший из четверки, наверное, приближался к сорока годам, и именно он, скорее всего, и являлся Бецким, поскольку именно у него в руках были зажаты бумаги, которые могли быть высочайшим повелением.

– Здравствуйте, ваше высочество, – предположительно Бецкой поклонился и протянул мне те самые бумаги, которые комкал в руке. Бумаги я взял, но разворачивать не спешил, глядя на него, и ожидая, что же он мне сейчас скажет. – Ее величество Елизавета Петровна назначила меня камергером при вашей персоне, а также приказала ввести в штат этих молодых людей. Если вы позволите, ваше высочество, то я представлю вам их…

– Нет, не позволю, – я смотрел в упор и Бейкому явно было слегка не по себе. – Полагаю, что молодые люди сами в состоянии представиться, а также рассказать, за какие прегрешения их так наказали, приставив ко мне.

– Ну что вы, ваше высочество, – Бецкой улыбнулся. – Не думаю, что каждый из нас воспринимает наши назначения в качестве наказания…

– И уж точно не я, – тот, который мне показался излишне наглым и самоуверенным сделал шаг вперед, прерывая своего патрона чуть ли не на полуслове. – Петр Румянцев, ваше высочество, – он поклонился. – За меня, видимо, просил отец, потому что, когда меня вышвырнули из посольства в Берлине за «мотовство, леность и забиячество», – он поморщился, произнося последние слова, скорее всего, цитируя выписку из приказа, – я мог пойти только в одно место, в действующую армию, но отец решил, что шестнадцать лет – это все-таки недостаточно, поэтому упал в ноги ее величества, и она решила дать мне последний шанс, к исправлению, назначая в вашу свиту.

– И как, чувствуете в себе силы встать на путь исправления? – я хмыкнул, глядя на парня, который лишь пожал плечами, как бы намекая, что и хотел бы, но не уверен, что получится. – Понимаю, нужно время, чтобы это понять, – и, повернувшись к невозмутимому, насмешливо спросил. – А вы что такого натворили?

– Ничего, – парень оставался просто образцом спокойствия. – Надеюсь, что ничего. Ее величество хотела отправить меня в посольство в Париж, но внезапно передумала и приставила к вашей особе.

– И вам не обидно? – я смотрел на него с любопытством.

– Нет, почему мне должно быть обидно? Это воля ее величества ставить меня туда, где я могу принести больше пользы. Если она считает, что мое место подле вашего высочества, то я могу лишь повиноваться.

– Представьтесь, – я смотрел на его спокойное красивое лицо и пытался понять, он такой и есть, или это какая-то игра.

– Князь Дмитрий Голицын, – я задумался. Что-то было в его имени знакомое. Вроде он какое-то письмо должен был передать Екатерине от уже свергнутого мужа, но вместо этого сжег его в первом попавшемся камине и переметнулся на сторону любящей супруги. Или это был не он? Или он все это время в посольствах провел? Как же плохо быть совсем неподкованным. Совершенно автоматически я потер шею и повернулся к самому младшему.

– Ну а вас как звать-величать?

– Брюс, ваше высочество, – мальчишка собрался и отвечал четко, прямо по-военному. – Яков Брюс. – И я ничего не натворил. Мой отец хлопотал перед ее величеством о зачислении меня в Семеновский полк, но ее величество решила приставить меня к вашему высочеству.

– А в Семеновский полк-то зачислили? – спросил я, размышляя о том, а что я собственно буду с ними со всеми делать?

– Зачислили, ваше высочество, солдатом, – ответил мальчик и несколько смешался. Ну это понятно, обычно дворянских деток сразу в офицеры производят, а тут по какой-то причине – простым солдатом. Его отца я слава Богу знаю. Он был представлен мне по приезду как вице-губернатор Москвы. Тем более странно, что его сына записали всего лишь простым солдатом, а потом и вовсе направили ко мне. Но, с другой стороны, уже тогда я знал, что Брюса-старшего переводят куда-то в Финляндию, а неприязнь Елизаветы к нему могла быть связана в нездоровом пристрастии Александра Романовича к женщинам из рода Долгоруких, в том числе и к невесте бывшего хозяина этого дворца. Все это мне рассказал Корф, который отыскал меня на приветственном балу и привычно занялся любимым делом – посвящать меня в новейшие сплетни.

Вот кого мне не хватало, всезнающего Корфа. Надо выпросить его у Елизаветы. Во время коронации она должна быть наиболее милостивой и раздающей различные подарки направо-налево.

– Ну что же, – я встал из-за стола. Скоро должен состояться урок фехтования, которые решили проводить в большой бальной зале, пока в малой не застеклят разбитое окно. – Думаю, что Ивану Ивановичу нужно присоединиться к Сергею Васильевичу Гагарину. Вместе вы скорее разберетесь в ваших обязанностях. А остальные пойдут со…

– Вам не кажется, ваше высочество, что пахнет дымом? – перебил меня внезапно нахмурившийся Румянцев.

– Что? Дымом? – я прислушался к своим ощущениям. Да что-то подобное мелькнуло в воздухе. – Точно, есть какие-то наметки, – и я быстро пошел к двери. Распахнув ее, выскочил в коридор, даже не глядя, идут за мной остальные или нет. Лопухина нигде не было видно, зато по коридору бежал, придерживая рапиру у бедра Криббе.

– Пожар, ваше высочество, нужно немедленно покинуть дворец, – прокричал он по-немецки, из-за волнения даже не пытаясь вспомнить русский язык. Вместо того, чтобы тут же послушаться его, я снова метнулся в комнату, схватил Грушу и выскочил в коридор. Кошка что-то почувствовала, потому что пару раз дернулась, но потом прижалась ко мне периодически вздрагивая всем тельцем.

– Что горит? – Криббе остановился передо мной. Его грудь ходила ходуном, видимо, он долго бежал сюда.

– Архивы, которые доставили сюда. Кто-то поджег архивы. Но огонь перекидывается дальше…

– Черт, там же Вяземский!

– Нет, он уже вышел и направлялся к вам, когда полыхнуло. Ваш камер-паж что-то нашел в архивах и спешил с вами поделиться, но вынужден был вернуться, чтобы встать в цепочку…

– Держи, – я протянул кошку Брюсу. – Головой отвечаешь, – после этого повернулся с Бецкому. – Иван Иванович, найдите возьмите Брюса и найдите Александра Суворова. Ваша задача вывести младших. Остальные – за мной, в цепочке каждые руки важны.

– Но, ваше высочество… – в голос хотели возразить Криббе и Бецкой, да и Голицын дернулся, чтобы вставить свои пять копеек.

– Никаких «но», это приказ, – я впервые отдал приказ, а не озвучил просьбу. – Если увидим, что становится слишком опасно, я сразу же уйду.

И не слушая больше возражений, я бросился по коридору в сторону крыла, где так неудачно разместилась Сыскная экспедиция, потому что теперь было совершенно ясно – причиной всех происшествий являлся перевезенный в Лефортовский дворец архив. Но что там могло быть такого, кроме простой уголовки, из-за чего решились на поджог, несмотря на нахождение в здании предполагаемого наследника престола.

Глава 18

– Я надеюсь, кто-нибудь догадался перекрыть входы-выходы? – спросил я у Гагарина, которому протянул тяжеленное ведро, чувствуя, как дрожат руки, и прекрасно понимая, что надолго меня не хватит. Это понимал не только я, но и все остальные участники тушения пожара, сосредоточенно с поражающей монотонностью передающие друг другу ведра с водой, не делая никаких различий в том, кто стоит с тобой в цепочке рядом: князь или холоп. Потому что пожар – это страшно, и красный петух нередко в это время приводил к тому, что выгорали целые улицы или даже города. Меня, как самое слабое звено, не в том смысле, что я герцог и меня надо держать от эпицентра возгорания как можно дальше, а в том, что я самый слабый из присутствующих, засунули в конец, чтобы в случае чего можно было легко заменить, просто немного растянув уже имеющуюся цепь.

– Криббе и Суворов командуют, только людей мало, ваше высочество, может и не хватить, чтобы плотно дворец перекрыть, – Гагарин передал ведро с водой по цепочке дальше, и повернулся ко мне за следующим, которое я тут же сунул ему в руки. Воду подавали с кухни, расположенной где-то неподалеку и имеющей колодец прямо в одной из подсобок.

– А ведь Гюнтер настаивал на том, чтобы сюда прислали гвардейцев, – процедил я, забирая очередное ведро, немного выплескивая при этом воду. Если я все понимаю правильно, то большую часть пламени удалось сбить, и наши усилия вот-вот увенчаются успехом. – Почему не прислали? – Гагарин снова повернулся ко мне и протягивая ему ведро, я смотрел ему прямо в глаза. От дыма, который заволакивал коридор, было трудно дышать, а глаза слезились. Тем не менее я поправил на лице платок, который уже успел высохнуть, и плохо справлялся с фильтрующей функцией, и продолжил говорить, надеясь при этом, что все скоро закончится. – Не посчитали нужным? Не поверили, что дворцу и всем, кто здесь находится, угрожает опасность? Сочли эту опасность моими придумками? Только вот не я первым заговорил об увеличении охраны, а Гюнтер. И его сложно назвать нерациональным человеком, неспособным просчитать определенных последствий. Вы близки ко двору тетушки, Сергей Васильевич, так ответьте мне, почему мне прислали провинившихся сыночков высокопоставленных родителей и тех, кого просто некуда было больше пристроить, под руководством вообще не пойми кого, вместо запрашиваемой роты гвардейцев? И, видит Бог, Сергей Васильевич, я не понимаю, почему все происходит именно так, как происходит, но я клянусь, что сделаю все, чтобы это выяснить.

– Я не в курсе, ваше высочество, почему не прислали запрашиваемых фон Криббе гвардейцев. Обычно ее величество относится более насторожено к подобного рода эксцессам. К тому же, только слепой может не видеть, что она очень беспокоится о вашем благополучии.

– Тогда как это понимать? Как саб… – я не успел закончить. Меня прервали на полуслове, и от неожиданности я даже опустил руки, не приняв очередное ведро с водой.

– Сейчас рванет! Бежим! – крик, раздавшийся откуда-то с начала цепочки, где передаваемая нами вода непосредственно тушила разгорающееся пламя. И это было настолько невероятно, что произошла заминка, во время которой не только я перестал принимать и передавать ведра с водой.

Я выпрямился, старательно игнорируя гудящие мышцы и с недоумением посмотрел на Гагарина. В этот самый момент ко мне подбежал кто-то сзади, обхватил за талию и потащил к окну. Я пару раз дернулся, пытаясь вырваться, но держали меня крепко не слишком напрягаясь при этом, и я сумел лишь закрыть лицо руками, когда во все стороны брызнули осколки, впивающиеся в кожу рук, а потом я ощутил короткий полет, после чего упал в сугроб. Кто-то просто выкинул меня из ближайшего окна, благо мы находились на первом этаже. Руки горели огнем, а в снегу я увидел капли крови, все-таки кисти мне посекло знатно. Но, несмотря на боль и сразу же начавший пробираться сквозь одежду холод, стало легче дышать. Я сорвал с лица уже не нужный платок и посмотрел на руки. Постанывая, быстро вытащил несколько осколков, и отшвырнул их в сторону, наскоро проверив порезы, вроде бы стекол в ранах не осталось, но больно было так, что я, скрипя зубами от ярости поднялся из сугроба, отряхнулся и решительно направился к выбитому окну, чтобы через него проникнуть обратно во дворец и наказать, кого попало. Смысл крика, предшествовавшего моему полету через окно, я так и не уловил. Что должно рвануть? И почему в таком случае до сих пор не рвануло, если должно?

Я успел сделать всего пару-тройку шагов, когда взрыв все-таки прогремел, и взрывная волна отбросила меня обратно в сугроб, теперь уже на спину, довольно жестко приложив на этот раз. Не понимая, что происходит, я смотрел на то окно, через которое меня выкинули и видел лишь вываливающиеся через дыру клубы густого дыма. Отблесков пламени видно не было, но это вовсе не означало, что пожар потушен. Как же так? Там ведь остались все мои люди! Все те немногие, кто смирился с моим присутствием и совершенно искренне пытался мне помочь. В голове что-то щелкнуло, и я вскочил на ноги, сразу же провалившись по колено в снегу, выбрался на дорожку и бросился к этому проклятому окну, чтобы… Я сам не знал, что буду делать, но что-то делать было просто необходимо, чтобы элементарно не свихнуться. К тому же взрыв был не слишком сильный, само здание совсем не пострадало, и значит, там вполне мог остаться кто-то в живых.

– Кха-кха, давай сюда, здесь и выберемся, – приглушенный голос Гагарина, прерываемый кашлем, заставил меня остановиться рядом с окном. Когда в проеме, проделанном моим телом, показалась взлохмаченная голова Вяземского с вытаращенными глазами и полосами сажи на щеках, я просто сжал кулак и вцепился зубами в костяшки пальцев, не обращая внимание на то, что они уже были повреждены стеклом и теперь болели еще сильнее. – Саша, ну что ты застрял? Давай быстрее, а то мы, если не сгорим, то точно задохнемся.

– Александр, вы видите его высочество? – из глубины здания раздался голос Суворова.

– Вижу, – кивнул Вяземский, не сводящий с меня взгляда. – Он прямо передо мной стоит.

– Да как стоит-то? Простудится же! – Лопухин, может быть, и хотел сказать что-то еще, но закашлялся, а я опомнился, подбежал поближе и протянул руки к уже взобравшемуся на подоконник Вяземскому.

– Давай, помогу, а то остальные точно задохнутся.

После того, как Вяземский выбрался, дело пошло веселей. По раздававшимся голосам я определил, что все живы и даже не слишком пострадали. Также я понял, что взрывом завалило оба прохода и это крыло оказалось отрезанным от остальных. К тому же огонь частично завалило штукатуркой и другим строительным мусором, что дало время запертым в этой ловушке людям, чтобы выбраться наружу. Правда, что стало причиной взрыва я пока не понял, но это было не критично, потом разберусь. Выскочивший вслед за Вяземским Лопухин принялся помогать остальным, которые умудрились еще и какие-то сундуки пропихивать в окно, вместо того, чтобы самим спасаться. Я продрог и стоял чуть в стороне, обхватив себя руками, и думая о том, что, не мешало бы мне и в правду пойти в дом, чтобы окончательно не замерзнуть. Здесь уже и без меня справятся, а я никому лучше не сделаю, если с пневмонией слягу, от которой точно не смогу вылечиться или пережить ее без особых последствий.

Когда я завернул за угол, раздался очередной звон и в окно, расположенное неподалеку от того места, где я встал как вкопанный, выскочила темная фигура. Это был тот самый мудак, что разбил окно, бросив в него камень, во время моей неудавшейся вчерашней тренировки. Я узнал его по одежде, особенностям фигуры и, как бы это не звучало странным, по тем движениям, которые он совершал. Занятые другим делом люди его не замечали, да и не видно было этого места от того окна, через которое все сейчас вылезали, к тому же, прислушавшись, я понял почему никто и звука разбивающегося стекла не услышал. Огонь снова начал захватывать все больше и больше территорий, и из-за царившего вокруг треска что-то услышать было практически невозможно. Они и так орали, чтобы передать друг другу что-то весьма на их взгляд важное, неудивительно, что злоумышленник выбрал именно это время и место, чтобы смыться.

Выскочивший из окна человек сумел сгруппироваться, и быстро вскочил на ноги после неминуемого падения. Я не успел добежать до него, когда он уже был на ногах и несся к воротам со всех ног. Два гвардейца в это время охраняли главные ворота и со своего места нас пока не видели, нужно было немного свернуть вправо, чтобы попасть в зону их видимости, но, подозреваю, этот мудило не собирался через парадный выходить, что стало совсем очевидно, когда он понемногу начал забирать левее. А еще я практически сразу начал осознавать, что не смогу его догнать – этот козел был гораздо спортивнее меня, более ловкий и гораздо быстрее бегающий. Вот только мое появление стало для него как бы ни большим сюрпризом, чем его для меня, потому что он слегка замешкался, прежде чем рвануть к воротам. Мне даже показалось, что он хотел побежать туда, где все еще пытались спастись от огня мои люди, и, лишь увидев меня, рванул прочь.

Само его появление передо мной было удивительным, ведь, что говори, а такие вещи, как поджог в месте обитания даже просто знатных людей были чрезвычайно сложными и случались крайне редко, здесь же, чисто теоретически, без специальной помощи извне действовать было бы чрезвычайно сложно. Но для того, чтобы выяснить, как он сумел сработать, да еще и дважды, было необходимо его догнать, а у меня никак не получалось это сделать.

Зарычав от переполняющей меня злости, я на бегу схватил валяющийся на дорожке увесистый камень, лишь слегка припорошенный снегом. Вот такого добра как камни здесь было предостаточно, а холопы ежедневно подметали дорожку от снега, не давая ей оказаться заметенной сугробами. Схватив камень абсолютно автоматически, совершенно не надеясь на успех, я притормозил и бросил его вслед убегающему гондону. Я бросать камни, гранаты, метать ножи – умел, и весьма неплохо. Герцог – нет, вообще никак. Умение разума и абсолютная неподготовленность тела – все это в совокупности, похоже, спасло ему жизнь, потому что, обладай герцог хотя бы частью моих умений, после удара камня по затылку, куда он попал, сбив убегающего от меня татя с ног, вряд ли я получил бы ответы даже на часть своих вопросов. Ну, а так, он просто завалился, словно споткнулся по дороге, лицом вперед, нелепо взмахнув перед падением руками.

Все-таки удар был недостаточно силен, потому что он даже сознания не потерял, сразу же начав барахтаться и даже перевернувшись на спину, к тому моменту, когда я подбежал к нему, тяжело дыша и ощущая, как в голове бьется кровь в сосудах, а в боку сильно колет.

У меня на поясе висела рапира, которую Криббе сегодня утром едва ли не насильно заставил взять с собой, чтобы я мог защититься, не дав врагам меня прикончить, до того момента, когда ко мне подоспеет помощь. Во время бега она мне жутко мешала, потому что билась о бедро, и я вынужден был ее придерживать на ходу. И я, никак не думал, что рапира может мне пригодиться сегодня, да еще и в таких обстоятельствах. Подскочив к пытающемуся подняться человеку, я выхватил рапиру и приставил кончик к его шее, как раз в ямку между ключицами. Он замер, глядя на меня и пытаясь сфокусировать взгляд. Я же в свою очередь разглядывал его.

Передо мной лежал совсем молодой парень, может быть, на пару лет старше меня, да и то, не факт. Темноволосый, черноглазый, высокий, гораздо выше меня, худощавый и довольно неплохо развитый физически. Он смотрел на меня без страха, лишь с досадой, словно удивляясь тому, что его вообще поймали.

– Ба, да это же Турок. Надо же, какая встреча, – голос Суворова, раздавшийся у меня за спиной, заставил меня вздрогнуть, отчего кончик рапиры немного вошел в кожу моего пленника, оставляя кровавый след. Все-таки нашу увлекательную погоню услышали и поспешили ко мне на помощь, и это не могло не радовать. – Осторожно, ваше высочество, не надо его пока убивать, он нам еще много чего весьма интересного не поведал. – Твердая сильная рука весьма аккуратно легла на мое запястье, и отодвинула руку вместе с рапирой от Турка. – Что же ты на душегубство решился? Или время подошло? – я покосился на Суворова, который смотрел на парня насмешливо, но от этого, кажущегося спокойным взглядом, даже у меня по спине побежали полчища мурашек.

– Никто не должен был пострадать, – Турок тем временем разомкнул пересохшие губы и ответил хриплым, надтреснутым голосом.

– Так, ежели пострадать никто не должен был, отчего ты, песий сын порох-то между сундуками архивными бросил? Ведь специально, чтобы рванув, все, что в сундуках храниться, уничтожить. А людишки-то в твоем плане куда подевались?

– Какой порох? Что ты говоришь такое? – о уставился на Суворова и даже попытался подняться, но Суворов опрокинул его обратно ногой, выйдя из-за моей спины. – Никто не должен был пострадать. Все одно то, что надо было сжечь, уже сгорело, а остальное так, чтобы… – тут Турок прикусил язык, поняв, что, разволновавшись, сболтнул лишнего.

– Василий Иванович, кухонного холопа взяли, да сторожа, – к нам подбежали двое неизвестных мне господ в штатском. И один из них прямо на ходу докладывал то, что удалось сделать, пока мы пожар тушили, да от взрыва спасались. – Сбежать хотели, сволочи. Помогали они кому-т… О, никак Турок. Поздравляю, Василий Иванович, поймать его дорогого стоит, – и докладывающий широко улыбнулся, разглядывая поскучневшего пленника.

– Не меня поздравляй, – Суворов хмыкнул. – Его высочество лично этого умельца схватить изволил.

– О как, похвально, – и оба господина поклонились мне, словно только что увидели, хотя даже я заметил, что они срисовали меня еще на подходе. – В пыточную Турка, Василий Иванович? – полюбопытствовал тот, который говорил до этого, выпрямившись.

– Ну отчего же сразу в пыточную? Пока просто в допросную, – Суворов посторонился, давая господам пройти к лежащему на спине Турку. – Мы пока так побеседуем, вдруг мне повезет, и наш гость не будет запираться, да и расскажет все сразу же. А, Турок? Будешь говорить? Ведь все одно будешь, наши заплечных дел мастера быстренько из тебя всю правду вытянут. А то ты ведь почитай еще совсем нетронутый, уже шестнадцать годков, а на дыбе ни разу не висел, непорядок, Турок. Какой же ты вор после этого?

– Хороший я вор, – процедил чернявый и внезапно повернулся ко мне. – Не дай погубить, твое высочество. Я все скажу, только не дай погубить. Не хотел я ничьей гибели. И порох не я подбросил.

– Заткнись, – немного лениво проговорил один из господ, тот, который до этого момента молчал и сунул Турку кулаком в рожу. Брызнула кровь из разбитой губы, а голова парня мотнулась, но он не издал ни звука. Его тем временем подняли на ноги, и Турок умудрился вывернуть шею, когда его потащили прочь, глядя на меня.

– Не погуби! – получив тычок в живот, он согнулся пополам и не смог сдержать тихого стона. Да здесь с задержанными не миндальничают, не то время, чтобы в гуманизм играть. Я смотрел им вслед и никак не мог понять, что чувствую при этом. Почему-то мне казалось, что парень не врет, и к взрыву действительно отношения не имеет. Более того, этот взрыв застал его врасплох, и он именно поэтому в окно сиганул, что никак не предполагал подобного. Я смотрел до тех пор, пока они не скрылись из вида и лишь потом повернулся к Суворову.

– Я погляжу, вы времени зря не теряли, Василий Иванович? – я даже бровь слегка приподнял, разглядывая этого особиста восемнадцатого века. – И теперь меня терзают смутные сомнения, а не вы ли причастны к тому, что дворец практически без охраны остался?

– Ваша проницательность иной раз пугает, ваше высочество, – Суворов слегка поклонился и в его взгляде не было ерничества, лишь искреннее уважение. – Я упрашивал ее величество подождать пару дней, и не отправлять пока сюда гвардейцев, чтобы не вспугнуть супостатов. Но никак я не мог предположить, что они на такое сподобятся.

– Значит, тетушка все же пришлет мне охрану? – я задумчиво посмотрел в ту сторону, куда уволокли Турка.

– Конечно, даже не сомневайтесь в этом, ваше высочество. Более того, по приказу ее величества Елизаветы Петровны новый лейб-гвардии кирасирский полк создан, который будет при вас состоять, пока надобность в нем не отпадет. Мне даже намекнули, что ваше высочество будет в полковники этого полка назначен, дабы в верности гвардейцев не усомниться. А командиром Ласси поставили в чине подполковника.

– И откуда такой полк образовался? – я иронично хмыкнул.

– Бывший кирасирский, который под командованием Антона Брауншвейгского был, – спокойно выдержал мой взгляд Суворов. – Его вовсе расформировать хотели, но Елизавета Петровна передумала, придумав для него новую задачу.

– Поживем-увидим, насколько они эту новую задачу выполнять будут, – я снова усмехнулся. – Антону Брауншвейгскому наличие этого полка под его командованием почему-то несильно помогло. – О, да. Про малолетнего императора, который сейчас с родителями где-то в районе Риги находился в заключении, я узнал в первую очередь. Было даже странно, что Елизавета сохранила всему семейству жизнь, хотя я слышал, что она вообще обещала, что никого по своей воле жизни на эшафоте не лишит. Странное обещание, и, по-моему, очень вредное, которое ни к чему хорошему не приведет, но это ее право, пускай играется в милосердие, если возможность и желание делать это совпадают друг с другом. Лично я таких тупых обещаний никому давать не собирался.

– Я не был бы на вашем месте настолько категоричен, – Суворов покачал головой.

– А я не категоричен, я прагматичен, – по телу пробежала дрожь, и тут же на мои плечи опустилась какая-то тяжелая теплая доха, а на голову легла треуголка. Повернувшись, я увидел Криббе, стоящего рядом со мной в неизбежном плаще. – Так, господа, – я посильнее укутался в доху, – вот вам мое самодурственное поручение: хочу нечто такое же. В плаще я себя чувствую не теплее, чем вовсе без плаща, и сейчас я это на себе полноценно испытал. Так что, разрешаю растянуть портного на дыбе, но он должен мне что-то такое же теплое сделать.

– Я постараюсь правильно донести до него эту мысль, не нужно сразу на дыбу, – усмехнулся Криббе, значит, мне не показалось, и он намеренно раздел какого-то бедолагу, чтобы согреть меня. Кивнув, я снова повернулся к Суворову.

– Кто этот Турок? – спросил я у него, все еще не совсем понимая, что же произошло в Лефортовском дворце.

– Он при Ваньке-Каине состоит. Поговаривают даже, что сын он его. Может, врут, но какое это на самом деле имеет значение? – Суворов махнул рукой.

– Так, я совсем запутался, зачем этим каторжникам устраивать пожар в моем доме, да еще и камни в окно кидать? – я помотал головой.

– А вот про это я хотел вам сказать, ваше высочество, – мы все повернулись в сторону Вяземского, который протянул руку и потер лоб, еще больше размазав по нему сажу. – Я ведь нашел кое-что в архивах, только не знаю, насколько это важно.

– Говори, не томи, – я согрелся и уходить с чистого воздуха, который бодрил мозги уже не стремился.

– Я в архиве нашел допрос Ваньки-Каина, точнее, донос, который почему-то никто не принял во внимание. Просто подшили к его делу и всех делов. Но меня он почему-то задел, да еще и вы, Василий Иванович, просили обращать внимание, ежели на этих личностей, где наткнусь, – он наморщил лоб, я как бы мне не хотелось вытрясти из него информацию, приходилось сдерживаться. Наконец, Вяземский снова заговорил. – В доносе том говорилось, что в игорный дом Ваньки как-то зашли двое, и он случайно услышал отрывок их беседы. Но говорили они не на русском языке, поэтому только имя одно Ванька и разобрал – Бестужев.

– Да кто у него в притоне встречался-то? – не выдержав, поторопил я его.

– Так ведь известно кто, Антонио Отто Ботта д’Адорно и граф Сигизмунд Чернышевский, а что, я разве не сказал? – я покачал головой. Нет, не сказал. А вечер-то совсем перестает быть томным.

– Василий Иванович, – я серьезно посмотрел на Суворова. – Я хочу присутствовать на дознании Турка. Это возможно? – он кивнул в знак согласия. – Отлично, тогда, не будем терять время, – и я пошел в ту сторону, куда люди Суворова утащили пленного бандита.

Глава 19

– Господин Ботта, – я радостно улыбнулся и махнул рукой, приглашая австрийца пройти в большую бальную залу Лефортовского дворца, совершенно не пострадавшую во время пожара. Надо сказать, что переезжать обратно в Кремль, который просто ненавидел всеми фибрами души, я отказался наотрез, и вот уже целый месяц вынужден был жить в локальном хаосе, возникшем в связи с восстановлением дворцового крыла, сильно поврежденного, больше даже от взрыва, чем от огня. К счастью, повреждения обошлись исключительно тем крылом, где расположился в свое время архив Сыскной экспедиции. Большая часть архива все же сгинула в огне, но даже той малой части, что удалось спасти, хватило, чтобы раскрутить это воистину странное дело до самого конца. Наверное, это произошло благодаря тому, что тушившие огонь секретари Сыскной экспедиции каким-то шестым чувством знали, что именно нужно вытаскивать с риском для жизни из охваченной огнем комнаты, в которой и располагался в то время архив.

– Мне передали просьбу вашего высочества о том, что вы хотите меня видеть, и я сразу же помчался к вам, чтобы выполнить эту невинную просьбу, – Ботта улыбнулся кончиками тонких губ, но глаза оставались холодными и колючими. Он изучающе смотрел на меня, словно прикидывая, как именно можно меня использовать в своих далеко идущих планах. – Могу я поинтересоваться, в чем заключается причина столь странного, надо сказать желания, лицезреть меня, ваше высочество?

– О, вы, наверное, знаете, ну конечно же вы знаете, об этом все знают, даже здесь в Москве, что с придворным танцмейстером произошло небольшое несчастье, он совершенно случайно, я бы даже сказал на ровном месте, сломал ногу. Бедняга так и не оправился, знаете ли, – я сокрушенно покачал головой. – Тетушка относится к нему с определенной симпатией, и не хочет пока подбирать нового, надеясь, что господин Лоуди все-таки поправится, и сумеет вернуться к выполнению своих обязанностей. Но, проблема в том, что скоро состоится коронация, – я так тяжко вздохнул, что в мою сторону посмотрели Сафонов и Румянцев, усиленно делающие вид, что их не интересует, о чем я там говорю с послом. И даже Аня Татищева, стоящая в это время у окна рядом с Бецким, повернула голову в мою сторону.

– Я слышал об этом столь прискорбном происшествии, – Ботта продолжал улыбаться, но уже более натянуто. – Насколько я знаю, в нем как-то замешана ваша кошка, – и он кинул взгляд на Грушу, сидящую посреди зала и не собирающуюся никуда уходить. Находящиеся рядом люди ей нисколько не мешали, и она всем видом демонстрировала свое пренебрежение, глядя на всех нас, включая меня, как на свою личную прислугу.

– Нет, ну что вы, – у меня уже от улыбок скулы свело. Особенно, учитывая тот факт, что больше всего мне хотелось вмазать австрийцу по роже, но приходилось улыбаться, как бы меня это не напрягало. – Разве же такая милая кошечка может кого-нибудь довести до столь плачевного состояния, в котором оказался бедняга Лоуди? Это совершенно невозможно, особенно, учитывая разницу в размерах господина Лруди и Грушеньки, вы же согласны со мной, господин Ботта?

– Безусловно, ваше высочество, – в его взгляде промелькнуло брезгливое выражение. Кошка ему явно не нравилась, впрочем, как и всякая другая кошка, да и не только кошка, но и все остальные животные. Груша сразу же почувствовала направленную на себя неприязнь и тут же выгнула спину, зашипев на посла. – А можно убрать отсюда эту тварь, пока она снова не стала причиной чьего-нибудь неудачного падения? – Я изогнул бровь, выражая неудовольствие тем фактом, что какой-то там посол не выказывает должного восторга при виде моей кошки, но, тем не менее, повернулся к Румбергу и кивнул ему. Бывший гренадер все понял правильно, очень осторожно подхватил Грушу, и унес ее из зала. Сделать это ему было не так чтобы легко: кошка начала вырываться, выражая явное желание добраться до австрийца. Румберг держал ее крепко, но бережно, поэтому уже спустя полминуты на его руках красовались свежие царапины. Вообще Груша не была столь агрессивной кошкой, ну, то есть, она не была особо ласковой, и гладить себя позволяла только мне, да еще почему-то Крамеру, но на остальных она кидалась редко, предпочитая делать вид, что их попросту не существует. Исключение составлял Воронцов, его Груша не переваривала просто категорически, возможно, думала, что он снова ее куда-нибудь отнесет, где ей будет далеко не так комфортно, чем сейчас. Вот завидя Воронцова, она выгибала спину и шипела, и во сейчас появился второй человек, вызвавший в ней столь острую неприязнь.

Пока все были заняты процессом выдворения Груши, к нам совершенно неслышным шагом подошел Турок. Он всего лишь прошел мимо посла, но, когда я бросил на него взгляд, быстро продемонстрировал мне небольшую связку ключей, которую только что спер у австрийца с виртуозностью, достойной лучшего применения.

– Ну вот, кошки больше в зале нет, вы можете не беспокоиться, что этот страшный зверь нападет на вас, господин Ботта, и причинит какой-либо ущерб, – он повернулся ко мне, на этот раз даже не потрудившись улыбнуться. Вот ведь хам какой, на мой взгляд это была вполне удачная шутка, вон, например, Лопухин хохотнул вполне даже искренне.

– Так зачем вы просили прийти к вам, ваше высочество? – он спросил это таким тоном, что мне захотелось съездить ему по роже еще сильнее, даже не знаю, как я сумел сдержаться.

– Так я вам уже полчаса пытаюсь объяснить, – я даже глаза закатил. – Этот приду… э-э-э, танцмейстер ее величества, господин Лоуди, сломал ногу, а через неделю коронация, – тщательно проговаривая каждое слово повторил я ранее сказанное, словно пытаясь донести смысл до не слишком умного господина.

– Да, я уже это слышал, ваше высочество, но, вы уж извините, совсем не понял смысла…

– Господи, ну как же долго до вас доходит, господин Ботта, – я снова закатил глаза. – Коронация через неделю, которая завершится грандиозным балом, а я все еще не умею танцевать, так вам более понятно? – он вздрогнул и уставился на меня, а из его взгляда исчезло брезгливое выражение, сменившееся на удивленное. – Ее величество очень высокого мнения о вас, господин посол, как о танцоре, разумеется, – добавил я, полюбовавшись его вытянувшимся лицом. Ну а чего ты хотел? Ты заговоры вон устраиваешь, и хочешь, чтобы к тебе хорошо относились? – Так вот, тетушка находит вас весьма ловким танцором, а ее величеству в этом плане вполне можно доверять, ее-то отменной танцовщицей считают. Вы же не откажете мне, господин Ботта, преподать пару уроков? Ее величество ради такого случая даже свою фрейлину попросила помочь, составить мне пару на этих уроках, – и я кивнул в сторону Анны.

– Что? – Ботта часто-часто заморгал, затем помотал головой и склонился в поклоне. Я уже заметил, что многие господа, когда им нечего сказать или надо обдумать ответ, отвешивают поклоны. Чем вычурней поклон, тем больше времени требовало обдумывание ответа. Ботта явно не горел желанием долго здесь задерживаться, но отказать предполагаемому наследнику Российского престола в его невинной просьбе было не самой лучшей идеей. – Да, конечно, я с глубочайшим удовольствием помогу, вашему высочеству, – он принял наконец, решение, и именно то, которое я и хотел от него услышать. – Это будет ужасно, если вы не сможете провести в танце ее величество, ведь, насколько я знаю, вы с ее величеством как раз должныоткрыть бал. – Потрясающая осведомлённость, а ведь я сам узнал об этом буквально вчера.

– Прекрасная новость, господин Ботта, просто прекрасная, – и я пару раз хлопнул в ладоши. Из зала тут же вышел Суворов, терпеливо дожидающийся этого момента, когда путь для его орлов будет свободен на весьма продолжительное время, и эти два хлопка были неким условным знаком, что Турок сработал как надо, а я-то уж постараюсь господина посла здесь задержать настолько долго, насколько это возможно.

– Тогда, приступим, зачем терять время? – и Ботта направился к Бецкому, по какой-то причине принявший того за местного распорядителя. Внезапно он остановился. – А где музыканты? Чтобы помочь вам лучше освоить трудные па, необходима музыка!

– Ну конечно же, музыканты, – я хлопнул себя по лбу. – И как я мог забыть? И что делать? умеет кто-нибудь играть… хоть на чем-нибудь?

– Я умею играть на клавесине, ваше высочество, – Аня сделала книксен. – Вот только инструмент находится в музыкальной комнате…

– Я понимаю, Анна Алексеевна, что вы полны всяческих достоинств, и прекрасно обучены, а также я понимаю, насколько сильно повезет вашему будущему избраннику, вот только ее величество позволила мне увезти из Кремля одну фрейлину, – я поднял вверх указательный палец. – И танцевать вон с Сафоновым в отсутствии партнерши я не собираюсь, в то время, как вы будете играть, безусловно волшебно, я даже спорить об этом не буду. К тому же у меня есть весьма одаренный егерь, который даже меня как-то пытался обучить игре на скрипке. Правда, у меня ничего не вышло, но он-то от этого не разучился сам играть. Румберг, – я повернулся к уже вернувшемуся слуге. – Приведи сюда Бастиана, и пускай он захватит с собой скрипку. Нам нужен аккомпанемент.

Румберг кинул и сразу же вышел из залы, а мы принялись ждать, во внезапно наступившей тишине. Почему-то никто не стремился эту тишину прерывать, только Криббе кидал время от времени на меня напряженные взгляды, но все это время предпочитал оставаться в стороне, подпирая спиной колонну, скрестив при этом руки на груди. Он был единственный, кроме меня, из оставшихся в зале, кто был посвящен в детали происходящего, и был категорически против, говоря что-то про вероятную угрозу моей жизни, когда мы обсуждали план с Суворовым. Не то, чтобы Василий Иванович был «за», но я предложил весьма простой план без всяких наворотов, да и Турок клятвенно пообещал помочь. Так как последнее слово оказалось все же за мной, то сейчас Гюнтер стоял, хмуро осматриваясь по сторонам и всем своим видом выражая недовольство. А вот, между прочим, когда я притащил Турка обратно во дворец, заявив, что он согласился поработать на меня в течение пяти лет, чтобы отслужить и не попасть на каторгу за свои художества, Криббе ни слова не сказал. Точнее, сказал, что ничего плохого в этом нет, и что вор может в хозяйстве пригодиться.

Румберг вернулся довольно быстро, волоча за шиворот довольно бледного Бастиана, в руках которого была скрипка. Вид у обоих был довольно потрепанный, видимо, наш скрипач сильно не хотел идти сюда, но пришлось подчиниться грубой силе, которой Румберг не преминул воспользоваться, чтобы выполнить мое поручение в полной мере.

– Вам повезло, ваше высочество, – хмыкнул Ботта, указывая на Румберга. – Очень сложно в наше время найти столь преданного слугу.

– Да, вы правы, господин посол, невероятно сложно. Я бы даже сказал, что это практически невозможно сделать, – я смотрел на Румберга и мне стало почему-то тошно. Как же хорошо я жил когда-то: все было легко и просто, никаких тебе интриг, никаких заговоров, разве что забег по бабам, да еще и в надежде, что они никогда не узнают о существовании друг друга. А вот надо же, сейчас тошнит и от себя того, и от теперешней ситуации в целом. Чем-то они, эти ситуации были похожи, а может быть я просто их так воспринимаю. Мотнув головой, прогоняя неуместные сейчас мысли я повернулся к австрийцу.

– Ну вот, господин Ботта, музыкой нас сейчас обеспечат. Вы только скажите, какой танец мы будем разучивать?

– Менуэт, разумеется, – Ботта покосился на юную фрейлину, единственную девушку на этом своеобразном уроке. – Бал будет открывать менуэт, и вы, ваше высочество, вместе с ее величеством будете первой парой и некоторое время единственной, лишь спустя некоторое время к вам присоединятся другие гости. Ее величество прекрасно танцует менуэт, я редко видел такую грацию, такую плавность и одновременно точность движений. От партнера ее величества будет требоваться ей соответствовать и не приведи Господь не сбиться с такта.

– Конечно, особенно меня будет угнетать, если я все-таки собьюсь, – я устал улыбаться, и уже даже не пытался выглядеть приветливым. Пускай думает, что это я нервничаю из-за того, что несоответствую тетушке, которую с самого раннего детства только и делали, что этому проклятому менуэту учили. Правда, если я все-таки сумею договориться с портным и эпатирую публику, явившись в чем-нибудь не настолько громоздком, как мой праздничный камзол, то у меня резко появится определенное преимущество перед другими представителями мужского пола, хотя бы из-за того, что я более свободно двигаться смогу. Самое главное, что любые выходки я пока могу списать на возраст, и почему бы не воспользоваться этим для продвижения некоторых своих идей? – Бастиан, долго ты будешь стоять как столб? Давай, играй уже! Ты же слышал, что господин Ботта сказал, первым танцем пойдет менуэт…

Дальнейшее сложно было предугадать. Если честно, я даже не думал, что может произойти нечто подобное, поэтому не сумел вовремя среагировать.

Бастиан все это время смотрел на меня затравленным взглядом, и не успел я договорить, как егерь швырнул скрипку прямо в меня и бросился бежать к выходу из зала. Я легко увернулся от летящего в меня музыкального инструмента, глядя в спину убегающего Бастиана с изумлением. Он что совсем идиот? Куда, интересно, собрался, если с той стороны дверей стоят гвардейцы, которых тетя все-таки прислала. Правда не полк, но полноценную роту – это точно. Но до дверей Бастиан даже не добежал, потому что из-за колонны вышел Криббе и ловко поставил бегущему егерю подножку. Нелепо взмахнув руками, стараясь удержать равновесие, Бастиан рухнул на пол.

– Ты что же, Бастиан, совсем с ума сошел? Что это за представление? – я шагнул к нему, но егерь, которому Криббе не давал подняться с пола, завернул голову и прошипел.

– Я не знаю, что случилось в Берлине, но, когда вы вернулись с музыкального вечера его величества Фридриха, вы изменили всем своим надеждам и чаяниям. Вы выгнали истинных немцев из своего окружения, ваше высочество, и больше не хотели даже слышать о короле Фридрихе, а ведь еще накануне он был вашим героем!

– И поэтому ты решил меня предать? – смотрел на него сверху вниз. – Только потому что я перестал восхищаться этим извращенным гномом? Уволь меня от этого, и считай, что я просто прозрел. – Я говорил медленно и пафосно, думая про себя, что этот идиот сейчас все испортит.

– Ваше высочество, что происходит? – Ботта задал вопрос, и я был вынужден обернуться в его сторону. И вот что отвечать? У меня, почему-то не был заготовлен ответ на этот случай, почему-то я считал Бастиана более выдержанным.

– Да ничего особенного, господин посол, просто егерь Бастиан внезапно разочаровался во мне, как я разочаровался в свое время ф короле Фридрихе, только и всего.

– А вы разочаровались во Фридрихе? – Ботта искренне удивился. Видимо, герцог был очень плотно подсажен на обожание своего кумира, и это обожание постоянно подогревалось уже здесь в России. Интересно, какую роль в культивировании такой болезненной и нелепой любви герцога к королю, который его ни в хер не ставил, играл сам Ботта? Хотя, нет, не интересно, потому что это уже не актуально.

– А какое это имеет значение, господин посол? – я слегка наклонил голову. Жест был не мой, он принадлежал герцогу. Судя по тому, что почти на всех портретах его знаменитый дед слегка наклонял голову набок, это было их семейной фишкой, с которой я бороться не собирался, все-таки мой титул Внука Петра Великого должен быть хоть чем-то обеспечен.

– Я вас не понимаю, ваше высочество, – Ботта попятился. Он был умной и расчетливой тварью и просто пятой точкой чувствовал, что происходит что-то не то, что-то, что может поставить его жизнь и свободу под сомнения.

– Да все вы прекрасно понимаете, господин посол. – Дверь, которую я просто гипнотизировал последний час, распахнулась, застав меня вздохнуть с облегчением. – Кстати, если все-таки действительно не понимаете, то Василий Иванович вам все сейчас очень подробно объяснит. Вот только, отправляя письмо Фридриху, в котором говорите о том, что сделаете все возможное, чтобы вернуть на трон Анну и Ивана, вам было плевать на то, что вы под удар и меня подставляете и что я могу в итоге лишиться того хрупкого доверия, которое сложилось у меня с ее величеством. – Я отвернулся от него и обратился к Суворову, вошедшему в зал во главе с пятеркой гвардейцев. – Ну что, Василий Иванович, нашли доказательства?

– Нашел, – Суворов продемонстрировал мне шкатулку. – Это насколько же надо быть самоуверенным, господин Ботта, чтобы не уничтожить компрометирующие вас письма, а хранить их в этой шкатулке?

– Значит, мне не показалось, и по залу действительно слонялся тот самый вор, которого мне показывал Чернышевский, – пробормотал австриец.

– Вы ведь очень умны, господин Ботта, – теперь я смотрел на него брезгливо. – И вы совершили лишь одну ошибку – вы хотели спрятаться от возможных длинных ушей и отправились в притон, чтобы поговорить с графом Чернышевским, вашим гонцом к Фридриху, который очень сильно заинтересован в том, чтобы вернуть на престол малолетнего Ивана. Я ведь всегда был всего лишь запасным вариантом, не так ли? Или же, если ваша авантюра увенчалась успехом, меня ждала бы Швеция, полностью лояльная вашему патрону?

– В этом притоне кто-то был? Кто-то узнал нас? – Ботта все еще продолжал стоять, кривя рожу, не понимая, что на этот раз вляпался по самые гланды, и что ему очень сильно повезет, если Елизавета в честь коронации, когда она обязана быть доброй, просто выпрет его из страны с полным запретом на возвращение.

– Да, узнал, – я хмыкнул. – Вас узнал хозяин притона, Ванька-Каин, который работает на Сыскную экспедицию в качестве доносчика. Ну откуда вам было знать такие подробности, правда? Зато их знал Чернышевский, но опять же, как вы могли предположить, что жечь архив граф наймет Турка, подкупив до этого Бастиана, которые всего лишь частично справились со своим заданием: архив уничтожен, кроме всего-то пары бумаг, в которых, вот же совпадение, как раз и описывается тот самый донос, в котором Ванька весьма красочно расписал ваше посещение его заведения. Никто из воров запираться, выгораживая вас, господин посол, в жизни не будет. Турок выложил все, как на духу, даже палача не пришлось тревожить, правда, он немецкого языка не знает, вот и пришлось вас сюда вызывать, чтобы он в качестве отработки ущерба украл у вас ключи, в том числе и от этой шкатулки, которую Суворов в руках держит, и которую он сумел изъять в качестве доказательства всего того, что я вам только что наговорил.

– Ваше высочество, долго вы еще будете с ним разговаривать? – Суворов поморщился. Он явно не понимал, о чем тут вообще можно трепаться.

– Я же не виноват, что вы, Василий Иванович, так и не выучили немецкого языка, – я махнул рукой. – Можете забирать, вместе с Бастианом. Только не забудьте, что вы обещали взять меня с собой, когда найдете Чернышевского, чтобы я на задержание смог посмотреть.

– Не забуду, – Суворов подошел к австрийцу. – Ну что же, господин Ботта, прошу проследовать со мной на дознание. Вы же обещаете мне, что как истинный дворянин не предпримете попыток сбежать, чтобы я не позорил вас, связывая как обычного преступника? – Ботта кивнул, стиснув зубы, бросив на меня не слишком любящий взгляд. Да пошел он. Я смотрел, как его выводят из зала, откуда недавно утащили сопротивляющегося Бастиана, и после этого повернулся к моей свите, смотрящей на происходящее с открытыми ртами.

– Ну что, кто из вас умеет танцевать менуэт? Мне все еще предстоит бал открывать, а я не только с такта собьюсь, я вообще не знаю, что нужно делать, – и, подойдя к Анне, протянул ей руку. – Госпожа Татищева, позвольте пригласить вас на танец?

Глава 20

Якоб Штелин так и не смог приступить со мной к занятиям до коронации, хотя план составил и мы его даже согласовали. Хороший план, надо сказать, в нем много времени отводилось именно изучению различных предприятий и государственных образований, что говориться изнутри. Это было именно то, чего я хотел, потому что из академических наук, которые мне необходимы, оставалась история, современные представления о географии, чтобы никуда не встрять, геральдика, политология и иностранные языки, которые я, как потенциальный наследник обязан был знать. На самом деле та же политология называлась по-другому, но мне было удобнее именно так обзывать предмет об взаимоотношениях Российской империи с другими государствами. Но, как это и бывало: рисовали на бумаге, ну, и так далее. Все было как всегда и во все времена, ни политический строй, ни прошедшие века не в силах изменить саму природу людей. Собственно, к тому времени, как мы решили начать и даже уже запланировали мой визит на Монетный двор, Штелина отозвали от моей особы с вполне прозаичной целью – Елизавете срочно понадобился кто-то, кто сумеет сделать ей коронационный альбом. Раньше никогда и никто этим не занимался, поэтому выбор пал на Штелина, ну, просто потому что кто-то ей сказал, что он точно сможет. И что у него есть знакомый художник по гравюрам, который все выполнит в лучшем виде. И плевать на то, что племяннику грозит неучем остаться, коронационный альбом – гораздо важнее.

Так что практически на все это время я был практически предоставлен самому себе, потому что почти всех моих так называемых придворных у меня тоже забрали, они в Кремле оказались более востребованы. Со мной остались, кроме роты гвардейцев, лишь Суворов, Криббе и Румянцев: Суворову было элементарно некогда – он заговор раскручивал по полной, Криббе я просто не отдал, закатив скандал, а Румянцева не забрали из-за общего разгильдяйства, рассудив, что подле меня он точно ничего противоправного не совершит, а, если и совершит, то это будет не столь заметно. Взамен отобранным у меня людям, мне предоставили Анну Татищеву, как партнера по изучению танцев и для выполнения мелких поручений. Поступок, конечно, революционный, с точки зрения морали, но, по-моему, про нее в суете просто забыли, а она не собиралась о себе напоминать, предпочитая читать в Лифортовском дворце, нежели с утра до ночи носиться по различным поручениям статс-дамы.

Мне еще оставили Румберга и Крамера, все-таки личные слуги персоны неприкосновенные, да Турка, но про него просто не знали. Елизавета лично всего лишь один раз объявилась, чтобы рассказать о моем специальном почетном месте подле нее во время самого действа. Я должен буду подать корону митрополиту Петербургскому и Новгородскому Амвросию, который и возложит ее на голову Елизаветы. На самом деле – это была невероятная честь и фактически признание меня, как наследника престола. В связи с чем меня также нужно было увековечить в упомянутом альбоме, а для этого необходимо было немного попозировать художнику, которого тетушка притащила с собой на буксире. И из-за этого позирования я пропустил участие в судьбе Ботта и Бастиана.

Как мне стало известно из рассказов Суворова, их очень быстро осудили, и даже приговорили к казни через повешенье, но, как я и предполагал, Елизавета в последний момент его помиловала и велела вывезти из страны без права сюда возвращаться, но только после коронации. Должен же он рассказать Марии-Терезии о небывалом действие. А вот Бастиан повесился в камере, как мне сказали, не выдержал позора от предательства моего величества.

Ботта не успел ни с кем из Российских потенциальных заговорщиков пересечься, и пока что заговор представлял собой всего лишь план, который он изложил на бумаге, и отправил на утверждение Фридриху. Письмо вез Чернышевский, а вот о самом заговоре, целью которого было свержение Елизаветы и возвращение «принцессы Анны», стало известно еще одному человеку. Суворову удалось раскрутить эту нить до Лестока, который, естественно, не хотел свержения Елизаветы, но увидел в действиях Ботта возможность сбросить Бестужева. В показаниях Ботта значились Лопухины, как потенциальные заговорщики, из-за связи с Левенвольде, который являлся фаворитом Анны Леопольдовны. Почему-то австрийцу показалось, что Лопухины с радостью присоединятся к заговору. Возможно, это было и так, Елизавета ненавидела Наталью Лопухину, так что… Другое дело, что Ботта не успел даже словечком перекинуться с потенциальными союзниками, и это вывело их из-под удара. Суворов даже докладывать Елизавете об этом не стал, а сама она протоколы допросов не читала. Лесток же ждал, когда Ботта начнет развивать свою подрывную деятельность, и ничего не говорил никому о том, что стало ему известно о заговоре. Точнее, он поделился с Чернышевским своими планами, даже не подозревая, что граф – человек Фридриха. Лесток ждал, когда заговор начнет набирать обороты, чтобы вместе с Лопухиной обвинить Анну Бестужеву – жену брата вице-канцлера, которая была очень близка с Лопухиной. Большие подружки были эти две дамы, и при определённых обстоятельствах на каторгу пошли бы вместе, как пить дать. Именно этот сценарий и обыграли в том фильме про гардемаринов, который я когда-то в другом мире смотрел. Даже, если бы Лопухины отказались, и послали Ботта куда подальше, для Елизаветы это не имело значения, ей хватило бы самого факта причастности, слишком уж велика была ее неприязнь к Наталье Лопухиной. Но, не сложилось, потому что именно о разговоре с Лестоком Чернышевский поведал австрийцу в игровом доме Ваньки-Каина, из-за чего был подкуплен Бастиан и нанят Турок, чтобы уничтожить все следы этого разговора, помещенного в архив.

Вот такие пироги с котятами, как говорится. Что же касается Елизаветы, то она к этому заговору сразу же интерес потеряла, как только узнала, что никто больше не принимал в нем участие. Распорядилась лишь письмо посла к Фридриху перехватить, да Лесток впал в немилость из-за своего молчания. Ну и вместе с Лестоком отношение Елизаветы к французскому послу несколько охладело. И теперь мне нужно было тщательно следить за тем, как именно изменится внешняя политика после коронации, потому что, сдается мне, что сейчас изменились даже те исторические крохи, что я знал, и как-то предугадать события становится невозможно.

Ботта разместили под арестом в снятом им же специально на время коронации доме и с ним постоянно находилось двое гвардейцев, даже, когда он нужду справлял. Обслуживать себя он вынужден был самостоятельно, всякие контакты с внешним миром пресекались на корню. Так что оставалась крошечная надежда на то, что его подельник граф Чернышевский не знает о том, что посла разоблачили.

Вот только Тайная канцелярия все же еще только развивалась и некоторые вещи в ней происходили на уровне интуиции. К таким действам относилась филерская работа: следить как следует за подозреваемым люди Ушакова не умели, поэтому ничего странного не было в том, что они в один прекрасный момент потеряли Чернышевского. Ох, как же я позлорадствовал в тот вечер, когда узнал о том, что граф сумел уйти от слежки. А ведь именно в тот день предполагалось его брать, и я должен был принимать в аресте участие – мне обещал Суворов в обмен на обещание никуда не лезть и просто постоять в сторонке. По-моему, столько сарказма на голову Суворова не выливалось еще никогда. Василий Иванович лишь зубы стиснул, выслушивая мои насмешки, что-то говоря при этом, что он лично займется разработкой правил, именно для слежки, и жизнь положит, но доведет их до совершенства. Я лишь посоветовал ему поучиться у воров, которые что-то, а вести клиентов умели испокон веков. Уж не знаю, прислушался он к моим словам или нет, но после них, Суворов долго задумчиво смотрел на Турка, заставляя того нервничать.

Выяснять, что же на самом деле Суворов Турку предъявлял, было может и охота, вот только некогда, потому что для меня на следующий, после того, как люди Суворова потеряли Чернышевского, наступил самый настоящий ад. И не только для меня, но и для Румянцева и Татищевой. Потому что вернулся Лоуди! Вернулся он, причитая и заламывая руки, говоря миллион слов в минуту, потому что осталось слишком мало времени до предстоящего торжества, и слишком много работы. В итоге этот проклятый менуэт мне сниться начал, потому что утро сразу после завтрака начиналось с танцев и день заканчивался танцами, после которых я уже ничего не хотел, и просто падал в кровать, засыпая еще в полете, чтобы утром вставать под истошные вопли Лоуди, которому вторила Груша, решившая, что танцмейстер вместе с ней встречает весну.

Танцмейстер, слыша голос кошки, впадал в ярость, он прекрасно помнил, кто именно стал причиной его травмы. Его вопли о том, что мы ничего не успеваем и что государыня останется недовольной неуклюжестью племянника, сменялись истошными проклятьями. Груша воспринимала их как похвалу, и начинала орать еще громче. Поспать хоть еще одну дополнительную минутку в этом дурдоме становилось совершенно невозможно, поэтому приходилось вставать, чтобы они хотя бы заткнулись.

Ну и в довершение всего ко мне прислали какого-то портного, которому надлежало сшить мне нечто роскошное специально для церемонии. Как бы я не хотел начать вводить новую моду, основанную больше на минимализме и простоте, мне не удалось этого сделать, потому что я буду, мать вашу, подавать корону митрополиту Амвросию, и на меня будут смотреть сотни гостей. Я спорил недолго и предпринял тактическое отступление, потому что все-равно бы проиграл в этой воистину неравной битве. Вся моя немногочисленная свита носилась как заведенная и даже на тренировки с Криббе практически не оставалось времени, потому что очень многое в приготовлениях оставили как всегда на потом. Пару раз пришлось выехать для репетиции, а потом снова возвращаться к кружевам и менуэтам. Слава богу мне удалось отстоять возможность ходить без парика, благо, что в моду стали входить натуральные волосы, собранные у мужчин в хвост. Хоть в этом, можно сказать, повезло.

И вот, посреди этого хаоса, когда до коронации оставалось два дня, уже под вечер я внезапно понял, что остался один и никто меня никуда не тянет, не пытается одновременно что-то напялить, в процессе разучивания особо сложного па. Даже Криббе куда-то исчез, наверное, пытается в очередной раз воспитывать Румянцева, от которого сегодня в очередной раз пахнуло перегаром. Не то, чтобы я запрещал кому-то выпивать, но не каждый же день, в конце концов. В отношении Румянцева же у меня сложилось впечатление, что его нужно чем-то занять. Что вся его дурь происходит исключительно от безделья. Но пока думать про то, как именно развлечь его, мне не хотелось. Вернемся в Петербург, вот тогда я и придумаю, как лучше всех моих свитских напрячь, чтобы уже пользу начали приносить, а не просто числиться при малом дворе, как уже потихоньку начали называть мое место обитания.

Как раз закончились ремонтные работы, на сегодня сделано было достаточно, да и шуметь в то время, когда наступала темнота, во дворце не рекомендовалось, поэтому работники уже свернули свою работу, чтобы вернуться к ней завтра. Я шел по полутемным коридорам, сменяющимся анфиладами комнат, освещая себе путь зажженными свечами, вставленными в канделябр. Возле приоткрытой двери одной из комнат я остановился, заглядывая внутрь, привлеченный светом, пробивающимся сквозь щель в двери.

В маленькой уютной гостиной, забравшись с ногами в кресло, хотя я так и не понял, как ей удалось это сделать в пышном платье, сидела Анна Татищева и читала книгу, лежащую у нее на коленях. Время от времени она отрывала взгляд от страницы, и смотрела вдаль, словно пыталась увидеть то, о чем только что прочла.

– Интересно? – девушка вздрогнула и повернулась ко мне. Промелькнувший сначала на ее милом личике испуг быстро сменился узнаванием, и она попыталась было вскочить, чтобы приветствовать меня реверансом, но я поднялся руку и покачал головой, призывая ее оставаться в кресле. Поставив канделябр на стол, я подтащил второе кресло поближе, сел в него, чтобы не нависать над Аней, и снова спросил. – Что читаете?

– «Путешествия в некоторые отдалённые страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей», предположительно некоего Ричарда Симпсона, – ответила она и улыбнулась. Я протянул руку, в которую Аня тут же вложила книгу. Так и есть, написана она была на английском. Вернув книгу девушке, я задумчиво произнес.

– Ричард Симпсон? Вот как. Почему-то я думал, что эти путешествия написал Джонатан Свифт. Ну да ладно, возможно, мистер Свифт просто хотел остаться неузнанным и писал под псевдонимом. Так как, интересно? – Аня смотрела на меня странным серьезным взглядом, словно видела впервые и теперь старательно изучала.

– Да, ваше высочество, мне очень нравится, – наконец, ответила она. – Эта книга очень… едкая.

– Весьма точное определение, – я улыбнулся. – Она сатирическая. Высмеивает пороки общества, в частности власть имущих. Правда, мне кажется, что мистер Свифт зря старается.

– Почему вы так думаете, ваше высочество? – Аня продолжала оставаться серьезной.

– Да потому что люди не меняются, – я пожал плечами. – Еще в те времена, когда люди жили племенами в пещерах, существовало неравенство: у кого-то было больше мяса, шкур мамонтов и красивых женщин, а кто-то довольствовался объедками. Так было всегда и так будет, потому что люди не меняются.

– Откуда у вас такие странные идеи про людей, живущих в пещерах? – она искренне удивилась, во все глаза глядя на меня, а мне, в который раз, захотелось самого себя пнуть.

– Ну как же, это ведь описано во всех легендах о Прометее. Он принес людям огонь, а они в это время жили в пещерах, – она нахмурилась, видимо пытаясь вспомнить нечто подобное.

– У вас весьма богатое воображение, ваше высочество, – наконец, Аня слабо улыбнулась.

– А то, – я натянуто рассмеялся. – Так и вижу человека, только что лишившегося райских кущ: «обрывок шкуры мамонта, вокруг могучей талии, подмышкой каменный топор, а в руке копье», – Господи, что я несу? Немедленно заткнись, кретин, пока не наговорил себе на костер. Нужно срочно менять тему, пока меня не занесло. – А почему вы все еще здесь, Анна Алексеевна? Это как-то неправильно, не находите?

– Я думала, что вы знаете, ваше высочество, – теперь в ее взгляде ясно читалось изумление.

– Знаю, что?

– Мой отец назначен генерал-полицмейстером, и он решил лично присутствовать при восстановлении поврежденного огнем крыла. Ее величество Елизавета Петровна милостиво разрешила нам пожить в Лефортовском дворце, чтобы не тратить время на дорогу сюда каждое утро от нашего Московского дома. Ведь господин Лоуди просыпается очень рано и сразу же спешит начать занятия с вашим высочеством.

– Ух ты, как интересно получается, – я задумчиво провел пальцем по нижней губе. – Дворец мне подарен, а распоряжается им кто угодно, но только не я.

– О, мы немедленно уедем, если доставляем неудобство вашему высочеству, – Аня закусила губу, а я проследил за этим движением, остановив взгляд на ее губах. Вот черт, надо немедленно прекратить пялиться, она же девчонка еще совсем. Надо найти какую-нибудь служанку посговорчивее, пока на фоне юношеского сперматотоксикоза глупостей не наделал. И тут до меня дошел смысл ее слов.

– Не нужно впадать в крайности, Анна Алексеевна, – ответил я, переводя взгляд на дверь, которая приоткрылась еще сильнее. В общем-то смысл открытой двери стал для меня ясен, как только я увидел одиноко сидящую в кресле девичью фигуру, но отец мог бы позаботиться какую-нибудь няньку или дуэнью к девчонке приставить, все-таки здесь пока чисто мужская вотчина. – Оставайтесь, сколько пожелаете. Вы меня ничуть не стесняете. Кто там толчется? Или входите уже, или идите отсюда с богом, – немного повысив голос обратился я к двери.

На этот раз дверь открылась и в комнату стиснулся Турок, который в один момент куда-то исчез, а мне было некогда поинтересоваться у Суворова, куда именно он мог деться.

– Я его нашел, – он смотрел на меня исподлобья, а я отмечал, что, где бы он в эти дни не был, пришлось ему там несладко. Парень осунулся, темные глаза запали, а под ними на бледноватом лице выделялись синяки.

– Кого ты нашел? – чем дольше я на него смотрел, тем тверже у меня складывалось впечатление, что он попросту не спал несколько дней.

– Да пшека этого, с которым Василий Иванович всех на уши поставил, – махнул рукой Турок, показывая, как он относится к графу.

– Так, – я стиснул подлокотники кресла руками. – И где он сейчас?

– На постоялом дворе, в трех верстах от Москвы. Уже почти неделю там живет, и никто не сумел его там отыскать, – Турок поморщился.

– Просто никто не думал, что он так близко обосновался. Три версты, говоришь?

– Ага. Только он все это время ждал кого-то, а сегодня словно забеспокоился. Завтра с утра выезжать собрался, вот Василий Иванович и велел не ждать утра, а сейчас прямо туда отряду направляться. Он сам лично с этим отрядом едет, а мне велел вам передать, что, ежели, вы все еще хотите посмотреть, то прямо сейчас скакать придется. Господин фон Криббе уже предупрежден и велит лошадей седлать. Так вы едете?

– Конечно еду, разве ты сомневаешься? – я почувствовал, как меня захлестнул азарт. Повернувшись к застывшей в кресле Татищевой, я наклонил голову, обозначая поклон. – Я вынужден лишить себя вашего общества, Анна Алексеевна. Надеюсь, у нас найдется еще время обсудить капитана Гулливера, – после этого я поднялся и быстро вышел следом за Турком во двор, где уже собирался целый отряд из шести гвардейцев и Криббе с Румбергом, которые будут меня сопровождать.

Глава 21

Был поздний вечер и темнело еще довольно рано, поэтому к постоялому двору, стоящему в трех верстах от Москвы, наш довольно внушительный отряд, к которому присоединился Лопухин, приехавший в Лефортовский дворец практически перед нашим выездом и узнавший у Криббе, что мы направляемся ловить какого-то преступника. Иван тут же решил присоединиться к нам, а по его роже было видно, что ему любопытно. Ну пускай едет. Все равно одного Чернышевского на всю нашу толпу явно не хватит.

Возле постоялого двора ждал Суворов. С ним было всего два человека. Судя по тому, что мне их не представили, эти люди не стоили с точки зрения того же Суворова каких-либо церемоний.

– Добрый вечер, ваше высочество, – Суворов поклонился. – Я знал, что вы не приедете в одиночестве, поэтому не стал утруждать себя поиском гвардейцев, которые могут оказать некоторую помощь при аресте мерзавца.

– Как я понимаю, Василий Иванович, вы хотите воспользоваться в качестве поддержки моей охраной, – я хмыкнул. – Я не против, тем более, что…

– Тем более, что вы останетесь здесь, ваше высочество, – твердо перебил меня Суворов. – Вам нечего делать внутри, где вы можете подвергнуть себя совершенно ненужному риску.

– Да, но… – вот такой подставы я точно не ожидал. Ну вот нахрена я сюда приперся, если меня оставят здесь, чтобы я полюбовался, как спеленатого Чернышевского протащат вон к той карете и увезут в туман?

– Вы обещали, ваше высочество, более того, вы дали слово, – вот ведь, знает куда надо надавить, чтобы я себя последним дерьмом почувствовал, в том случае, если начну настаивать. И что делать? Ладно, постоим, все равно ведь приехали. Соскочив с лошади, точнее сползя с нее, дав себе слово обязательно заняться выездкой, я повернулся к Суворову и мрачно поинтересовался.

– И кто составит мне компанию? Криббе – не вариант. Этот гад прекрасный фехтовальщик, и может всех вас неприятно удивить.

– Я, ваше высочество, – вздохнул Лопухин и, спешившись, встал рядом. – Я, пожалуй, составлю вам компанию, пока остальные будут заняты.

Обреченно кивнув, я отошел к коновязи и сделал вид, что чрезвычайно увлечен привязыванием коня. Обидно было до слез. Я ведь реально надеялся посмотреть, как работает этакий блеклый вариант спецназа восемнадцатого века. Но, не судьба. Ничего, в следующий раз я не буду давать необдуманных обещаний.

Пока я рефлексировал, отряд вошел в здание постоялого двора. Прислушавшись и услышав лишь тишину, изредка прерываемую пьяными выкриками, я вздохнул и подошел к стоящему неподалеку Ивану.

– Думаю, вы гадаете, что могло послужить вашему такому обидному понижению в должности? – спросил я его, на что молодой офицер вздрогнул и повернулся ко мне, пристально разглядывая.

– Знаете, нет, ваше высочество, – он покачал головой. – Сначала я действительно пребывал в горьком недоумении, но за время правления ее величества меня уже трижды понижали в звании без, казалось бы, веских причин. Тем обиднее каждый раз мне становится, когда я осознаю, что вовсе не виноват в происходящем. Просто давняя неприязнь ее величества к моей матери, о которой знает, похоже, каждая собака вплоть до Уральских гор, дает о себе знать, отражаясь и на мне. Но, когда меня приставили к малому двору, я, если честно, воспрянул духом. Чем меньше я буду попадаться на глаза ее величества Елизавете Петровне, тем больше у меня будет шансов вернуть то положение, которое я уже потерял. Так что, отвечая на ваш вопрос – нет, я больше не гадаю, что могло послужить причиной моего перевода, и нет, я не считаю это понижением.

– Зато честно, – я посмотрел вокруг. – Здесь какая-то деревня?

– Да, похоже, а вон церковь, совсем недалеко отсюда, – Лопухин махнул рукой и, приглядевшись, я действительно увидел темные очертания здания, которое ничем иным, кроме как церковью, быть не могло. – Довольно большая деревня к тому же. Но я так и не понял, где мы, когда за этим парнем, Турком, сюда ехали.

Тут от постоялого двора до нас донесся приглушенный хлопок, а затем звон разбитого стекла.

– Что происходит? – мы с Лопухиным тревожно переглянулись, ведь не могло же пойти что-то не так при аресте всего лишь одного единственного Чернышевского, или могло? – Посмотри, – Иван открыл рот, чтобы мне возразить, но звон повторился, и он молча шагнул в ту сторону.

Я же остался у коновязи ждать хоть каких-то новостей.

Чернышевский выскочил из темноты совсем не с той стороны, откуда я ожидал выхода отряда с пленником. Он обхватил меня за талию сзади и одной рукой зажал рот, частично перекрыв и нос, из-за чего дышать стало несколько затруднительно.

– А сейчас мы немного прогуляемся, ваше высочество, всего-то до моей кареты, и прокатимся всего-то до Берлина. Там я передам вас в руки его величеству королю Фридриху, который вернет вас домой.

Я забился в его руках как рыба, выброшенная на берег. Здесь не было никого, кто мог бы мне помочь, а справиться с рослым поляком я самостоятельно не мог, мне элементарно не хватало сил. Но это не значило, что я не сопротивлялся. Еще как сопротивлялся, здорово мешая Чернышевскому волочь меня к карете. Он вынужден был немного отпустить руку, и я вонзил в ладонь зубы, стискивая их так сильно, как только мог, чувствуя, во рту солоноватый привкус крови.

– Гаденыш сучий, – выругался Чернышевский, выпустив меня и резко ударив по лицу. Бил он отменно, с оттяжкой, наотмашь. Я все же успел вскрикнуть, но он ударил меня еще раз, отчего зазвенело в голове, а перед глазами все поплыло. Чувствуя, что еще немного и просто лишусь чувств, я начал заваливаться прямо на него, одной рукой нащупывая на поясе длинный кинжал, который выполнял роль даги. Мне удалось вытащить его, когда от таверны раздался крик Лопухина.

– Ах ты, шельма! А ну пусти, – раздался топот ног, и откуда-то сбоку повалили люди, которые, видимо, в темноте гонялись за графом, и которым даже в голову не пришло, что он метнулся обратно к постоялому двору.

Вот только карета Чернышевского оказалась гораздо ближе, чем я думал. Понятно было так же и то, что, обзаведясь весьма ценным с точки зрения всех присутствующих здесь, заложником, Чернышевский обезопасил себя гораздо лучше, чем мог представить. Во всяком случае в него никто не стрелял, боясь попасть в темноте в меня. Но преследователи сделали весьма важное дело, они отвлекли внимание графа буквально на секунду, но мне хватило, чтобы отвести немного назад руку и всадить кинжал в ничем не защищенную грудь Чернышевского, который уже успел схватить меня за шиворот, но в суете и темноте не увидел моих манипуляций с кинжалом. Лезвие вошло в плоть очень легко, мне даже показалось, что оно не встретило никакого сопротивления. Наоборот, возникло ощущение, что тело графа втянуло кинжал в себя на всю длину, остановившись лишь когда в ребра уперлась рукоять. Секунды растянулись для меня в года. Когда мы стояли друг напротив друга, словно связанные этим кинжалом, за рукоять которого я все еще держался. Мы отпустили друг друга одновременно: его рука, держащая меня за ворот камзола, разжалась и в этот же момент я выпустил из руки рукоять кинжала.

Он упал у моих ног, когда подбежал находящийся ближе Лопухин, который сразу же ощупал меня на предмет ранений, и, убедившись, что я жив и здоров, склонился над Чернышевским.

– Отличный удар, ваше высочество, прямо в сердце, – резюмировал Иван, вытаскивая кинжал из тела графа и вытирая его о одежду убитого. – Прямо между ребер, идеально, – он поцокал языком, выражая восхищение, а я чувствовал опустошенность, да еще подкатывал тошнота, то ли от осознания того, что я совершил убийство, то ли от сотрясения, все же эта уже мертвая скотина здорово меня отоварила.

– Ваше высочество, все в порядке? – я повернулся к подбежавшему Суворову.

– Как это получилось? – тихо спросил я, чувствуя, что тошнота усиливается, и еще немного и я не смогу ее сдерживать.

– Кроме графа в его комнате находились слуга и камергер, которые прибыли в Москву следом за ним, – быстро отрапортовал Суворов, прекрасно понимая, что чуть было не потерял племянника императрицы, за что они все могли лишиться не только головы. – Перед тем, как мы прибыли, Чернышевский почувствовал беспокойство и вышел, чтобы самостоятельно приказать заложить карету и проследить за тем, чтобы кучер не уснул ненароком. Он хотел выехать, не дожидаясь рассвета. В тот момент, когда мы вошли в комнату, его там не было.

– И зачем он вернулся? Только не говорите, что Чернышевский был так сильно привязан к своему камергеру.

– Разумеется, нет, – Суворов протер лицо. – Он решил рискнуть и вернуться за письмом, потому что в спешке одел не тот камзол, в полу которого было зашито письмо, но тут он увидел вас, и решил, что захватить вас будет наилучшим выходом из положения, которое стало, мягко говоря, незавидным. – Я долго смотрел на Суворова, вдыхая полной грудью все еще морозный воздух и чувствуя, как стало понемногу проясняться в голове.

– Знаете, Василий Иванович, что я попрошу у тетушки даже не дожидаясь коронации? – он отрицательно покачал головой. – Я попрошу у нее отдать под мое начало Тайную канцелярию. Будем с вами вместе придумывать и доводить до совершенства методы слежки, сбора информации, задержания преступников, которые могут оказать сопротивление. А то, судя по тем ошибкам, что вы за столь непродолжительное время совершили, вы преуспели лишь в методах дознания, да в пытках. Только вот Тайная канцелярия – это не только пытки, это гораздо, гораздо больше. Тайная канцелярия – это основа безопасности государства. Но вот, если судить по сегодняшнему, то там у вас все еще не вышли из возраста отроков, которые только и могут, что девиц по ночам из постелей вытаскивать да на дознание увозить, так что я вполне буду к месту.

– Ваше высочество… – начал было Суворов, но я перебил его.

– Сразу же после коронации я хочу услышать от вас отчет, Василий Иванович, который мы с вами вместе разберем, на тему: что вы сделали не так в этом деле о заговоре представителей чужого государства против существующей власти. И поверьте мне, вам стоит подготовить этот отчет, потому что всем нам будет чрезвычайно сложно объяснить синяки на моем лице ее величеству, а я очень сомневаюсь, что они за полтора дня, оставшихся до церемонии, сойдут, – дождавшись кивка, я забрал у ловящего каждое мое слово Лопухина кинжал и, слегка прихрамывая, из-за боли в правой ноге, хотя я даже не помню, в какой момент борьбы с Чернышевским мог ее повредить, побрел в направлении деревенской церкви. Лопухин и Криббе тут же отделились от отряда и пошли за мной. Они молчали и не о чем не спрашивали, и я был им благодарен.

Дверь в церковь была не заперта, а возле алтаря, как раз напротив престола стоял молодой священник, который глядел на нас с некоторым беспокойством и одновременно смирением. Он был так молод, что я всерьез засомневался в его сане.

– Могу я узнать, с чем вы явились в дом Господин в сей поздний час? – голос его звучал спокойно и твердо, как и положено священнику.

– С миром, отец, – я остановился недалеко от него. – Могу я узнать, имеешь ли ты право совершать обряды Господни?

– Меня рукоположил митрополит Новгородский два года уже как. Имя мое отец Михаил, – священник сделал шаг мне навстречу. – Что тревожит тебя, чадо?

– Грешен я, отец Михаил, прощение хочу получить, – я сам не знал, зачем сюда притащился. Но в этой маленькой церквушке, мне внезапно стало покойно. Когда я изучал катехизис, то в обязательном порядке посещал храмы, но огромные, великолепные сооружения, богато украшенные и невероятно пафосные не внушали мне никаких праведных чувств, я туда ходил только потому, что так было надо. а вот здесь все стало совершенно неожиданно совсем по-другому.

– Бог простит, чадо, – и он перекрестил меня. Я же, оглянувшись по сторонам, прохромал почти до алтаря и медленно опустился на колени.

– Я хочу православие принять, отец, что для этого нужно сделать? – тихо задал я вопрос, только сейчас осознав, что ради этого и пришел в церковь. Тетка хотела превратить это таинство в шоу, роскошное и достойное наследника престола. Я же хотел унести с собой вместе с крестом нательным крупицу покоя, который ощутил здесь.

– Ты хорошо подумал, сын мой? – молодой священник стал предельно серьезен.

– Да, у меня было время, чтобы подумать.

– Тогда ты должен исповедаться, и выбратьимя. После этого можем приступать.

– И все? – я смотрел на него с недоверием, лихорадочно размышляя, как буду исповедоваться.

– Да, – отец Михаил сдержанно улыбнулся.

– Как так получилось, что вы стали священником, отец Михаил? Вы кажетесь мне слишком молодым для сана, – я все же задал этот вопрос.

– К Богу приходят разными путями. Ты ведь принял решение ночью не просто так. Да и на постоялом дворе нынче слишком шумно было, – отец Михаил снова скупо улыбнулся.

– Вы правы, отец Михаил, – я обернулся на вытаращившегося на меня Лопухина и мнущегося, явно незнающего, что делать, Криббе. – Выйдете ненадолго, тайна исповеди не просто так тайной называется.

Мои сопровождающие послушались довольно охотно, потому что, если уж мне самому происходящее казалось каким-то сюром, то что уж говорить о том же Лопухине.

– Итак, сын мой, ты выбрал себе имя? – отец Михаил подошел к алтарю и принялся что-то там переставлять, потом вытащил шкатулку и достал оттуда небольшой, но судя по цвету золотой крестик.

– Петр Федорович, – и я усмехнулся. Не будем гневить историю, иначе она меня все же похоронит, как едва не сделала сегодня во дворе какого-то паршивого постоялого двора.

– Что же, начнем, помолясь, – Отец Михаил сел рядом со мной, и набросил на меня часть епитрахильи. – Назови мне свои грехи, сын Божий, Петр, – я закрыл глаза и вспоминая, как учил совсем недавно, старательно проговорил.

– Исповедуюсь я, раб Божий Петр. За свою жизнь согрешил перед Господом как поступками, так и в мыслях. Мои прегрешения бесчисленны. Согрешил осуждением ближних, пустыми разговорами, ложью, клеветой, убийством ближнего своего…

* * *

Синяки все же проявились и к моменту коронации приобрели яркий фиолетово-зеленый оттенок. Хорошо еще, что глаза не украшали фонари, иначе совсем интересно было бы. И хотя взволнованная Елизавета и посматривала на меня с тревогой, со своей задачей я справился, и под взглядами сотен людей, поместившихся в Храме, митрополит Амвросий венчал ее на царствование. Все было невероятно красиво и торжественно. После того, как уже официально ставшая императрицей Елизавета спустилась со своего трона, специально установленного рядом с престолом Господним, под приветственные крики и здравницы, я посчитал, что мой долг пока что исполнен и намеривался ненадолго смыться, чтобы снять с себя невероятно неудобный, тяжелый, расшитый парой килограммов драгоценностей камзол, созданный специально для этого случая, Елизавета меня остановила, негромко приказав идти рядом с ней, чуть позади. Пришлось терпеть. И по городу я ехал рядом. Меня словно демонстрировали всем, кто высыпал в этот день на улицы города, встречая восторженными воплями императрицу.

– Улыбайся, что ты сидишь столбом, – не разжимая губ посоветовала мне Елизавета. – А то еще кто подумает, что я насильно подле себя тебя удерживаю. – Я старательно оскалился, с трудом сдержавшись, чтобы не помахать рукой, как это делали современные мне монаршие особы. – Я рассмотрела твою просьбу. Довольно необычно, надо сказать. Вообще, я хотела сделать тебя подполковником Преображенского полка, как деда твоего Петра Великого, но твоя просьба… Я решила ее удовлетворить. Посмотрим, что из этого может получиться, все-таки Тайная канцелярия – это очень серьезно, – а то я не знаю, я продолжал улыбаться, проезжая мимо выстроившихся вдоль улицы толп людей. Елизавета на время поездки успела переодеться и ехала на белоснежной кобыле, красивая и величественная. Почему она решила изменить протокол, никто не знает, но вот решила и все тут. – Естественно, звание статского советника я тебе не дам, это будет слишком. Я назначила тебя куратором, шефом Тайной канцелярии. И еще полковником кирасирской лейб-гвардии. Это практически новый полк, который будет базироваться там же, где будешь проживать ты, племянник. Я пока не решила, какой именно дворец больше подойдет для малого двора. По возвращению в Петербург определимся.

– Я очень рад, тетушка, – говоря это я на нее не смотрел, но мы ехали достаточно близко друг от друга, чтобы не орать, а говорить достаточно тихо, прекрасно слыша друг друга. – Почему мы сейчас едем по Москве? Этой конной прогулки не было в протоколе коронационных торжеств.

– Сама не знаю. Просто почему-то вспомнилось, как мы с императором Петром Алексеевичем неслись по этим улицам галопом, торопясь к загнанному зверю. А ведь мы с тобой так и не съездили на охоту.

– Еще съездим, тетушка, – вот сейчас я повернулся и посмотрел на нее. – Похоже, этот император был вам очень дорог. Вы часто вспоминаете его с грустью.

– Да, наверное, дорог, – она смотрела на дорогу. – Вот только понимать такие вещи мы начинаем только тогда, когда кого-то теряем. Но все, довольно, едем в Кремль. Сегодня нам с тобой предстоит открыть бал, какого еще ни разу в Российской империи не было.

Елизавета снова переоделась, уже в третий раз за сегодняшний день. Мне же снова сделать это не удалось, потому что меня перехватил Румянцев, который был сегодня, невзирая на праздник, поразительно трезв.

– Ваше высочество, я слышал, что ее величество решила пересмотреть состав вашего малого двора. Не знаю, какое решение она примет в отношении ко мне, но могу я просить вас не отсылать меня от себя? – я даже завис, не зная, что сказать. Про пересмотр я слышал, но там речь шла о расширении двора. Никого вроде бы выгонять никуда не планировалось. – Я все осознал и клянусь, больше не буду пить крепкое, без вашего на то изволения. Я ведь виноват в том, что вас так избили, – и он бросил взгляд на мои весьма впечатляющие синяки. – Если бы я поехал с вами, то, вполне мог бы помочь, и не допустить подобного.

– Хорошо, что ты это понимаешь, – я бросил взгляд на распахнувшиеся двери и застонал про себя. Елизавета уже успела переодеться, а я все еще стоял с Румянцевым, который непонятно что от меня хотел услышать. – Хорошо, я упрошу тетушку, чтобы она не выгоняла тебя, а теперь я должен бежать, чтобы быть в зале до того, как она туда войдет.

Румянцев побледнел и посмотрел на идущую к входу в зал Елизавету. В общем, мы с ним бросились к дверям наперегонки и едва успели заскочить и занять свои места в первом ряду. Недалеко от установленных тронов, для царственной семьи.

– Ее Величество Государыня Императрица Самодержица Всероссийская Елизавета Петровна! – двери распахнулись, и в зал вошла тетушка. Все находящиеся в зале склонились в поклонах, пока она шла к своему трону. Дойдя до него, Елизавета развернулась лицом к залу и махнула рукой музыкантам. Зазвучали первые аккорды ненавидимого мною менуэта. Я шагнул к подножию трона и в который раз за сегодняшний день склонился в поклоне, протянув руку, приглашая императрицу на танец.

– Ты обязательно должен принять православие, племянник, – тихо проговорила Елизавета. – Я очень волнуюсь за тебя.

– Я уже, тетушка, – протянув руку в неположенном жесте, вытащил нательный крест, продемонстрировал его и быстро убрал за ворот, делая поворот. – Я выбрал имя Петр Федорович. Понимаю, что вы хотели устроить праздник, но я подчинился душевному порыву.

Елизавета резко остановилась и музыка, повинуясь ее знаку так же резко прервалась. Она смотрела на меня с минуту, мы были практически одного роста и никому из нас не приходилось задирать голову, чтобы посмотреть друг другу в глаза. Наконец, она отмерла, схватила меня за руку и потащила к трону. Хорошо еще, что не разревелась, уж это она любит, особенно при большом скоплении народа.

– Господа, приветствуйте наследника престола Российской империи Великого князя Петра Федоровича, – в полной тишине, воцарившейся в зале, ее голос прозвучал особенно громко. Я открыл было рот, чтобы возразить, уж слишком неожиданно все произошло, впрочем, как и все, что Елизавета делала самостоятельно, но тут застывшие люди начали кланяться, а дамы приседать в реверансах. Ну что же, я почти привык быть потенциальным наследником, пришло видимо время привыкать быть наследником официальным, потому что в некоторых вопросах Елизавета была подобно танку – перла напролом, и раз она назвала тебя Великим князем Петром Федоровичем принародно, то так оно и есть.

Олеся Шеллина Проблема выбора

Глава 1

– М-да, красотища-то какая, глаз просто не оторвать, – я натянул поводья, и конь остановился прямо перед крыльцом Большого Меншиковского дворца, ведущего прямо к тяжелым входным дверям. Само здание, состоящие из трех корпусов: центральный был трехэтажный, два других, стоящие по бокам – одноэтажные, пребывало в запущенности, словно в нем не госпиталь был совсем недавно организован, а скотный двор. Зато земли вокруг дворца впечатляли. Как и остатки начатого когда-то разбиваться парка каскадного типа, но, по какой-то причине так и недостроенного, а потом и вовсе заброшенного.

Наверное, когда-то еще при Петре I этот парк производил впечатление, вот только теперь все вокруг заросло, в основном сорняками. Каменные лестницы кое-где покрылись выщерблинами, а в некоторых местах вообще начали разваливаться, и я бы не рискнул по ним пройтись, чтобы не переломать ноги, потому что падение с этих ступеней – это было всего лишь вопросом времени. Но имение все равно впечатляло, прежде всего своими размерами, хотя, чтобы заставить эту землю приносить хоть какой-то доход, необходимо было вложить в нее немало сил и средств, которых у меня пока было довольно ограниченное количество.

Елизавета себе не изменяла и одаривала близких людей ценными подарками по любому поводу, а то и вовсе без оного. Хотя мне доставалось гораздо меньше, чем тому же Разумовскому, но, скорее всего, действовала тетушка так, потому что понимала – мне в один прекрасный день может достаться все – вся Российская империя, а вот ее тайный муж может и в нищету впасть, если сумеет ее пережить. Подарок в виде целой империи, конечно, тот еще, я бы, например, подольше Великим князем пожил в свое удовольствие, но все же эта причина была очень даже понятна в плане некоторого ограничения моих хотелок, кои могли бы возникнуть в ближайшее время, потому что я вроде бы уже совсем здесь освоился. Как воспитательную меру я вполне понимал ограничение доступных мне ресурсов, чтобы в будущем уметь распорядиться тем, что имеется, не слишком рассчитывая на большее. Пока, правда, дополнительного содержания не требовалось, просто не на что было. Единственный раз, когда я попросил конкретные деньги, был еще до поездки в Москву на коронацию, и предназначались они на оборудование стекольной мастерской. Как я позже выяснил, переданные мне деньги Елизавета все же выделила не из моего содержания, а велела оплатить это начинание отдельно, ведь я не только на себя в тот момент тратиться хотел, а на общую перспективу.

Криббе вел всю мою бухгалтерию настолько скрупулезно, что от него даже Бестужев однажды взвыл, когда тот принялся в очередной раз ему отчитываться о тратах. Вообще у Гюнтера был пунктик на этот счет: он страшно боялся, что кто-то заподозрит его в том, что какая-то часть выделенных на мое содержание средств прилипнет к его рукам. Но перегибать, наверное, все же не стоило, потому что полкопейки за пирог, купленный на увеселительной ярмарке, в отчете все посчитали явным перебором, кроме, разве что меня. Я же только похвалил его за такую точность, что позволит в итоге дебет с кредитом свести, а то тут полкопейки, там полкопейки, а копейка, как говорится рубль бережет.

– Я глубоко сомневаюсь, ваше высочества, что выделенных ее величеством средств хватит на то, чтобы даже этот дворец превратить в жилой дом, не то что выполнить ее поручение по созданию в Ораниенбауме цельного ансамбля из различных строений, соединенных парком для прогулок и увеселений, – мрачно заметил, спешившийся со своего коня и вставший рядом Гагарин.

– Не думаю, Сергей Васильевич, что на эти прожекты будут изыматься средства из ежегодного содержания моего двора, – я покачал головой. – И я не понял, что тетушка говорила про какую-то крепость, когда перечисляла возможные построения?

– Потешную крепость хочет для вашего увеселения выстроить, – пожал плечами Гагарин. – Думает, что это доставит удовольствие вашему высочеству, потому что отсутствие оных, очень огорчает ее величество.

– Нет, – я покачал головой и направился к двери, чтобы посмотреть, насколько все печально в самом дворце. – Ломоносов с д, Аламбером закончили свои изыскания, эффект надо сказать превзошел все мои ожидания и я не собираюсь тратить то, что может помочь развить целую отрасль производства, какой еще нет в Российской империи, на какую-то крепость, коя никакого толка не принесет. Что скажете, Яков Яковлевич, – я повернулся к Штелину, шедшему чуть позади меня. – Как вам пришлись те вещи, что делаются в стеклянной мастерской?

– Скажу, что эти ученые мужи действительно справились очень хорошо, – Штелин обернулся вокруг и брезгливо поджал губы. Ну что так кривиться-то, не сею же минуту мы сюда переезжаем. – Особенно на меня впечатление произвело изготовление стекляруса и разноцветных смальт, ваше высочество.

– Да, на меня тоже. Настолько, что я решил большую часть этих поделок пустить на оформление этого дворца. Думаю, если привести его в должный вид, то его одного вполне хватит для нужд Великокняжеского двора. И, упаси Боже, никаких крепостей, особенно потешных. Еще одно здание, максимум два – картинная галерея и библиотека. Ну и кавалеристский корпус, вот это обязательно. И будет на этом. Не вижу пока надобности в чем-то еще, разве что парки облагородить. – Под ногой хрустнула обвалившаяся штукатурка. Нет, здесь не просто ремонт нужно проводить, здесь нужно все перестраивать с нормальной системой отопления, водоснабжения и канализацией. Благо в трубах я разбираюсь, как никто другой в этом мире. – А еще я планирую ту стеклянную мастерскую перенести в Ораниенбаум уже в качестве полноценной мануфактуры, а мастерскую оставить Академии наук, в лице ее членов, которые уже в ней обжились, оснастить ее, чем еще понадобиться, да пущай что-то еще полезное изобретут. д,Аламбер, правда, снова ветром увлекся, но, с другой стороны, и от ветра есть прок, наверное. А вот Ломоносов хочет с металлами поиграться, благо печь плавильная там уже есть. Может и ветер в этом деле подсобит, кто ж его знает? – Я переступил через валяющийся на полу канделябр. Что здесь все-таки произошло? Почему у меня складывается ощущение, что дворец штурмом брали, а потом несколько дней мародерствовали? Ладно, это, наверное, не так уж и важно, все равно все перестраивать. Немного постояв на месте, я двинулся дальше, хотя уже примерно понял, с чем мы будем иметь дело.

Мануфактуру я планирую достаточно большой сделать, настолько, чтобы вокруг нее начал городок образовываться. И вот этот городок-то я и хочу сделать своей этакой мастерской, для внедрения различных новшеств, которые здесь будут обкатываться, доводиться до совершенства, а потом внедряться в массы. Этакий своеобразный промышленный экспериментальный центр и полигон в одном лице. Но это дело будущего, мои хотелки, на которые я планирую заработать как раз-таки производством стекла во всем его разнообразии.

– С чего вы хотите начать восстанавливать дворец, ваше высочество? – Гагарин поколупал стену и отряхнул руки, затянутые в перчатки. Ну, я его понимаю, ему же со мной переезжать придется, а переезд – вот сюда, явно Сергея Васильевича не прельщает.

– С того, что приглашу инженеров и расскажу им свои задумки, – я, прищурившись, осматривал стены: достаточно толстые, чтобы не усиливать и начинать инженерные работы. – Ну что же, мы увидели здесь все, что хотели. Поехали, определим места для строения кавалерийского корпуса и мануфактуры. Все остальное меня пока мало волнует.

Развернувшись, я первым вышел из здания, которому предстояло совсем немного времени простоять в том виде, в котором оно находилось сейчас. Если у меня все получится, то прежним от этого дворца останутся только стены.

Возле крыльца меня ждали Румянцев и Лопухин, которые внутрь дворца не пошли, предпочитая оставаться снаружи, вместе с лошадьми, которых мы оставили их заботам. Иван Лопухин увязался за мной, еще в тот момент, когда я велел седлать коней, чтобы и прогуляться, и посмотреть подаренный мне тетушкой Ораниенбаум после официального объявления меня наследником престола и выпущенного по этому поводу Манифеста. Лопухин, узнав, что Криббе с нами не едет, тут же начал собираться, заявив, что, хотя бы одна шпага в умелых руках, может нам в поездке пригодиться. Своими словами он до глубины души задел Гагарина, и они всю дорогу лишь переругивались, как два кобеля, встретившихся на нейтральной территории, которые решили выяснить, кто же из них главный. Будь рядом Криббе, этих разговоров бы вообще не возникло, потому что Гюнтер был на сегодняшний день единственным моим по-настоящему доверенным лицом, который ко всему прочему прекрасно умел со шпагой обращаться. Но у него сегодня была назначена встреча с Бестужевым, очередной отчет о тратах, и я не стал его напрягать, потому что в эти дни он и так сильно нервничал.

Румянцев же отправился в эту поездку по моему приказу, в качестве наказания за то, что неуважительно отозвался о вице-канцлере в тот момент, когда Бестужев заходил в отведенное мне крыло Зимнего дворца. Приказав Петру меня сопровождать, я тем самым просто убрал этого придурка с глаз долой, чтобы он под горячую руку вице-канцлера не попался. Ну, когда же у него вся эта дурь из башки выветрится? Хотелось бы надеяться, что уже скоро и без особых потрясений.

Петька стоял, держа под уздцы моего коня и хмурился. Ничего, потерпишь без очередного свидания с очередной прелестницей, чей муж уже пересек ту самую границу своего возраста, когда удовлетворить молодую женщину в полной мере уже просто не в силах. Вот чем они думают, когда, разменяв шестой десяток, женятся на девчонках, даже двадцатилетний рубеж не переступивших? Неужели надеются без рогов остаться? Ага, счаз. Без рогов, да, когда на балах вокруг их жен вон такие умельцы, как тот же Румянцев крутятся? Вот, ежели в женских теремах продолжали красавиц прятать, то еще куда ни шло, да и то умудрялись каким-то образом прелюбодействовать, хоть и реже, чем сейчас, что верно, то верно. Это я еще своих молодцов сдерживаю, но не из человеколюбия к рогатым муженькам, а просто потому, что различного рода осложнений не хочу. У меня дел много, а времени не очень, чтобы его терять, с очередным обманутым в лучших чувствах рогоносцем объясняясь.

– Куда дальше едем, ваше высочество? – Румянцев подержал коня, пока я взбирался в седло. Хоть я уже стал довольно неплохим наездником, но легко взлетать в седло у меня пока не получалось.

– Присмотреть место для казарм, конюшен, арсенала и всех других необходимых зданий и построек, где мой полк разместится, – я забрал у него поводья и не спеша тронулся в путь, давая возможность остальным сопровождающим лицам без особых проблем меня догнать.

Полк мне тетушка все же подарила, назначив полковником Кирасирского его императорского высочества Государя Великого Князя Петра Фёдоровича полка. Вот так, не больше, не меньше. При этом полк был отборный и включал в себя пять эскадронов по две роты в каждом. Можно сказать, что это была замена моих, сгинувших где-то в Берлине, оловянных солдатиков. Ну, это Елизавета так думала. А я вот думал совсем по-другому, потому что хотел получить в итоге преданный только мне полк, а то ведь не известно, как оно в жизни может сложиться. Всегда полезно под рукой обученных всякому, и стоящих за тебя горой, офицеров иметь. А обучение будет, и я вместе с ними буду обучаться, это уже даже к бабке не ходи: мне же почти потешный полк подарили, вот я и буду развлекаться, как хочу. Кое-чему мы начали учиться еще при поезде из Москвы обратно в Петербург. И останавливаться на достигнутом я вовсе не собирался.

Подполковником Кирасирского полка, то есть офицером, находящимся непосредственно под моим началом, был назначен Ласси. Какая муха укусила Елизавету, когда она это назначение проводила – история умалчивала, потому что подобного издевательства над одним из немногих действительно хороших генералов совсем уж без причины я пока что представить себе не мог. Точнее, я не мог представить себе, чем Ласси мог провиниться, чтобы его отдали в увеселение наследника, а в том, что настоящий герцог не преминул бы воспользоваться положением и попробовать покомандовать, я был практически уверен.

Вообще, двор должен был вернуться в Петербург в декабре, ближе к Новому году, но я упросил Елизавету отпустить меня в город на Неве, чтобы начать разбираться со своим подарком. К тому же компанию мне составил тот же Ласси, ехавший на фронт, потому что русско-шведская война все еще не закончилась, и я при поездке был под надежной охраной. Так же с нами ехал вице-канцлер, потому что у него дел в столице было невпроворот, и он не хотел терять время, предаваясь увеселениям в Москве. В итоге, Елизавета согласилась отпустить меня от себя, особенно, когда на вопрос, почему я так сильно хочу уехать, вместо того, чтобы предаваться развлечениям, посвященным прошедшей коронации, я ответил, что, во-первых, мне надоело жить в доме, в котором идет ремонт, а в Кремль я не вернусь, даже, если меня за ноги к коню привяжут и потащат через весь город. Во-вторых, вместо увеселений я хочу, как можно скорее начать полноценно обучаться тому, что запланировал для меня Штелин, а великосветские развлечения будут мне в этом мешать. Ну, и, в-третьих, я так стремлюсь уехать, потому что очень хочу посмотреть на своей подарок – Ораниенбаум, и начать в нем восстановительные работы, чтобы уже через год со спокойной душой переехать туда вместе со своим Малым двором, коего у меня сейчас хорошо, если десяток человек наберется, но кто знает, что будет дальше, ведь вполне может так получиться, что я в конце концов начну стеснять вместе со своими людьми любимую тетушку, а ведь еще полк где-то надо размещать, который в срочном порядке получил звание лейб-гвардейского, то есть, мог располагаться в месте пребывания царственной семьи. Доводы были довольно разумны, так что Елизавета, скрипя зубами, согласилась с тем, что это будет весьма правильное решение. А потом еще и порадовалась тому, что у нее такой разумный наследник подрастает.

Отслужив совместную службу, во время которой Елизавета больше смотрела на меня, чтобы вовремя чем-то помочь или подсказать, чем на священника, который и вел службу, она в итоге ни разу не вмешалась, а под конец как обычно разрыдалась, и, обняв, благословила в дорогу.

Во время всего пути я ехал верхом, чтобы учиться на практике нормально держаться в седле, потому что во время пребывания в Москве в этом весьма полезном навыке я так и не преуспел. Мы возвращались в начале июня и лучшего времени, чтобы научиться как следует ездить на лошади, я даже представить себе не мог. Дороги были хорошо укатаны, еще не слишком жарко, да и гнуса пока что не слишком много: ни мы, ни кони особо не страдали, и я даже наслаждался этой поездкой, держась в седле с каждым днем все более и более уверенно, несмотря на то, что не приученные к подобным упражнениям мышцы ног и спины в первые дни немилосердно болели.

Ласси ехал рядом, и к нему все время нашего путешествия из Москвы в Петербург лип Саша Суворов, заглядывая преданно в лицо и прося поделиться воинским опытом. Сначала генерал отнекивался, затем начал понемногу рассказывать про местность, по которой мы проезжали, в красках расписывая, где и какую роту он бы поставил и как бы воспользовался ландшафтом. Мелкий Суворов слушал внимательно, впитывая все сказанное как губка. Иногда мне начинало казаться, что он в чем-то не согласен с прославленным полководцем. Мальчик пытался возразить и даже рот открывал, чтобы высказать свое мнение, но так ни разу ничего не сказал. Я тогда еще подумал, что надо будет поговорить с ним на тему того, что держать при себе свое мнение не очень разумный подход, тем более, что я прекрасно знаю, кем может в будущем стать этот пацан, и, если он начнет совершенствоваться чуть раньше, чем в той другой истории, то кому от этого станет хуже? Уж точно не мне.

– Ваше высочество, Петр Федорович, – ко мне подъехал молодой поручик с залихватски закрученными усами. – Я, кажется, нашел место для построения корпуса. – Оглянувшись и убедившись, что все те, кого я оставил у Большого дворца, меня догнали и теперь ехали чуть позади, я повернулся к поручику.

– Ну, показывай, Василий Макарыч, может, и взаправду место знатное, – и я тронул поводья, направляя коня вслед за поручиком Федотовым, который направился впереди нашего небольшого отряда, показывая дорогу.

Во время поездки из Москвы в Петербург я не только лучше узнал свою свиту, некоторых офицеров своего полка и Ласси, но и обзавелся денщиком, которым стал этот самый Федотов, скачущий сейчас впереди. Он и не стремился занять при мне какое-то место, просто на одном из привалов увидел, что Румберг занят, пытается вычистить подкову у своего коня, который что-то поймал по дороге, а до кузнеца было еще далековато, а Крамер ему помогает, держа весьма норовистого жеребца, чтобы тот сильно не вырывался. Посмотрев на занятых весьма непростым делом, надо сказать, слуг, Федотов подошел ко мне, и молча принялся обихаживать моего коня, а потом так же молча принес горячего взвару, который гвардейцы организовали, воспользовавшись передышкой.

На следующем привале я сам подозвал его к себе, чтобы выяснить, кто этот крендель. Оказалось, что мелкопоместный дворянин откуда-то из-под Новгорода. Просто ему повезло однажды: Елизавета, еще будучи в то время цесаревной, проезжала как-то мимо, и решила ненадолго остановиться в их крохотном поместье. Что было причиной остановки, сам Федотов не знал, просто не интересовался, но высокий, ладный парень, которому нередко самому и топором махать приходилось, чтобы дров нарубить, приглянулся будущей императрице и она забрала его с собой. В Петербурге определила в этот самый полк, который под командованием Антона Брауншвейгского в ту пору был, да и забыла о нем. А парень тем временем сумел до поручика дослужиться и всегда помнил, кто его из родной дыры вытащил, так что его лояльность вопросов не вызывала и при чистке полка, а она была ой какой жесткой, Василий на своем месте остался.

Немного подумав, я назначил его своим денщиком, потому что слуги слугами, а не все я могу тому же Румбергу доверить. Не то, чтобы я Федотову слепо начал верить, вовсе нет, я пока приглядывался, но он определенно меня устраивал, и убирать его с должности или менять на кого-то еще я пока не собирался, да и не было у меня никого на примете.

– Вот, ваше высочество, что скажете? – Федотов остановился посреди большой равнинной местности, я бы даже сказал, посреди луга. Неподалеку текла узкая речушка, скорее даже крупный ручей, а с другой стороны разнося повсюду запах моря, который ни с чем не перепутаешь, шел морской канал, который за каким-то хером был здесь выкопан не кем-то, а тем самым Ганнибалом, прадедом Пушкина. Он впадал в Финский залив, но его предназначения я никогда толком не понимал.

– Да, действительно прекрасное место, – я кивнул головой и повернулся к Гагарину. – Кого ее величество отрядила, чтобы начать здесь строительство?

– Сеньора Растрелли, ваше высочество, – с готовностью ответил Гагарин.

– Н-да, кавалерийский корпус с конюшнями, построенный Растрелли, – я хмыкнул, мне такое в самом странном сне не приснилось бы. – Пускай сеньор приготовит чертежи. Как только я их утвержу, начнем строительство.

– Хорошо, ваше высочество, я передам ваш приказ, – кивнул Гагарин, а я тем временем еще раз осмотрелся и повернул коня в обратную сторону.

– Ну что же, первое впечатление не слишком уж и плачевные, примерный план предстоящих работ я уже себе представил, пора и возвращаться. Место под мануфактуру в другой раз отыщем. – Практически сразу перейдя на рысь, я поскакал по тропе, ведущей к Петергофской дороге, по которой мы приехали сюда из Петербурга. Сегодня у меня еще встреча с Ушаковым, и посещение Петропавловской крепости запланированы. Я там бывал однажды, но наскоком, а сегодня пришла пора более подробно познакомиться с работой Тайной канцелярии, шефом над которой я был назначен отдельным приказом Елизаветы Петровны.

Глава 2

– Мяу-у-у-у! – Груша взлетела ко мне на руки, пролетев пулей от порога до середины комнаты, и, не останавливаясь, быстро взобралась на плечи, разлегшись на них, как воротник, оглаживая меня хвостом по шее.

– Эй, ты чего? – протянув руку, я потрепал кошку по загривку, и опустил руку, услышав стук в дверь. Смысла стучать я не видел никакого, все равно дверь была приоткрыта – в эту щель только что влетела Груша, но постучавшийся человек решил проявить немного вежливости, все-таки к Великому князю ломится, не к холопу в людскую. Дожидаться же моего позволения войти стучавшийся не стал, и дверь открылась шире, пропуская в комнату высокую худую фигуру в огромном парике.

– Это поистине дьявольское создание, ваше высочество, – человек, уже перешагнувший порог зрелости, остановился передо мной, опираясь на тяжелую трость и глядя на все еще сидевшую у меня на плечах кошку. – Оно поселилось здесь для того, чтобы сбивать с ног посетителей, и, если повезет, тем самым лишать их жизни.

– Вы слишком драматизируете, Андрей Иванович, вовсе Груша не хотела вас убивать, – я скупо улыбнулся, про себя добавив, что кошке точно нет никакого дела до Ушакова. – Вот господина Лауди она почему-то не любит, наверное, он ее сильно напугал, а то и хвост отдавил, когда падал, вот Груша и запомнила его и теперь так и норовит укусить за лодыжку.

– Какое у вас странное представление о пугливости вашей кошки, ваше высочество, Петр Федорович, – Ушаков скептически хмыкнул, и перевел взгляд с кошки на меня.

– Ну, почему же, – я задумчиво протянул руку и попытался снять Грушу с шеи, потому что она у меня уже вспотела в том месте, где разлеглась теплая, пушистая зверушка. Кошка уходить с такого удобного места не захотела и вцепилась в камзол, выпустив когти. – Ай, – острые когти добрались до кожи и весьма чувствительно оцарапали ее. – Отцепись, животное, – мне, наконец, удалось снять Грушу с плеч и опустить ее на пол. Кошка пыхтела, как закипающий чайник, раздувшись при этом как шар, став в два раза больше за счет вздыбившегося пуха. В тот момент, когда она оказалась на полу, Груша громко мявкнула и, повернувшись ко мне пушистой задницей, задрала хвост и побежала к двери. – Ну вот, обиделась, теперь задабривать придется, сметанкой свежей, а то, зараза такая, спать не даст, будет всю ночь по мне скакать, – мы с Ушаковым проводили кошку взглядами, при этом во взгляде начальника Тайной канцелярии читалось отношение к ней, написанное большими буквами, которые все были нецензурными. – Андрей Иванович, а может, вы мне поведаете, почему я почти со всеми посетителями встречаюсь в своей спальне?

– Ну как же, ваше высочество, а где же еще? Ежели вы почитай все свое время здесь проводите, словно тут у вас и кабинет рабочий, да приемная для аудиенций, – Ушаков переступил с ноги на ногу, тяжелее опершись на трость, ему явно было тяжеловато стоять передо мной, но, не слишком понимая, что делаю, сесть я ему не предложил. – Иной раз мысль крамольная мелькает, что ее величество Елизавета Петровна едва ли не в черном теле вас держит, и вовсе не любящая тетушка она вам, а злая мачеха.

– Надо же, не знал я, что так обо мне думают при дворе, – я внимательно смотрел на старого лиса, который сухо улыбался, глядя на меня. – И чем же я заслужил этот образ бедной сиротки?

– Ну, посудите сами, ваше высочество, – Ушаков снова переставил трость, а на виске у него я заметил капельку пота. Махнув рукой на стул, за столом, первым сел на соседний. Ушаков глянул с благодарностью, и с явным облегчением сел на предложенное место, вытянув вперед правую ногу, и лишь затем продолжил. – Встречаетесь вы с посетителями, как сами упомянули, в опочивальне; при этом многие думают, что не по какой-то своей причуде, а просто потому, что вам негде больше принимать посетителей. Криббе ваш за копейку удавиться готов, даже на одежде Великого князя экономит, – и он с явным неодобрением оглядел мой камзол, который не так уж сильно отличался от его, чтобы смотреть таким взглядом. Подумаешь, брюликов на нем не стало, единственные украшения – серебряные пуговицы, да у самого камзола немного крой поменялся, в нем я хотя бы двигаться мог, ведь когда на тех же поединках дуэлянты красивыми жестами сбрасывали камзолы и оставались в рубашках – это они вовсе не форсили перед зрителями, они таким образом свободу действий получали. Теперь же я мог свободно поднять руки без риска вывихнуть их из суставов, а окружающие решили, что на мне сэкономили, никогда бы не подумал.

– После ваших слов, Андрей Иванович, я могу только один вывод сделать – нужно в этой жизни что-то менять. К тетушке же в опочивальню никто вот так запросто не заходят. – пробормотал я, задумчиво посмотрев на дверь. Там за дверью должен стоять гвардеец, кто-то же кошке тяжелую створу приоткрыл, тогда почему Ушакова не тормознули? И ведь не в первый раз это уже происходит, надоело, если честно. И вот с этим-то надо что-то делать. Хотя бы на первое время гвардейца поменять. У меня свой полк имеется, зачем мне эти пришлые?

– С одной стороны я могу понять все ваше негодование, ваше высочество, но с другой… – Ушаков вздохнул. – Вы бы уже кабинет себе определили, а то и не понятно совсем, где вы встретиться желаете. Время назначено, кабинета нет, значит, хотите встретиться там, где в это время находиться будете. Ее величество никогда не назначает аудиенции на то время, когда она может в опочивальне находиться. – Ушаков покачал головой, да так интенсивно, что его высоченный парик колыхнулся. Ну что же, логично, хотя никак не объясняет того факта, почему гвардейцы беспрепятственно пропускают ко мне Ушакова. Да и в факт, что Елизавета никому в спальне встречи не назначает, верится с трудом.

– Это вы сейчас хорошо сказали, Андрей Иванович. Когда придет Криббе, я вместе с ним решу эту проблему. Действительно, коль о делах каких начал речи вести, то негоже без комнат для этих самых дел оставаться. Но, позвал я вас для того, чтобы кое-что разузнать, – Ушаков поджал и так тонкие губы и переложил с места на место трость. Не нравится ему, что кто-то в его дела лезет, но это никому бы не понравилось, вот только придется ему терпеть, потому что я кровно заинтересован, чтобы его детище цвело бурным цветом, вот только не в том виде, в каком оно пребывает сейчас. Но рубить с плеча я не собирался, тем более, что не слишком понимал всех принципов работы этих предтече чекистов. – Как вам известно, тетушка моя, ее величество Елизавета Петровна назначила меня шефом Тайной канцелярии, и наделила чрезвычайными полномочиями. Я примерно догадываюсь, о чем вы сейчас, Андрей Иванович, думаете, что недоросль решил поиграться и решили терпеть только из-за приказания государыни, – по выражению лица Ушакова что-то прочесть было сложно, но по тому, как дрогнул уголок его рта, можно было предположить, что я попал в цель своими словами. – Я хочу напомнить, что вы сами приставили ко мне Суворова и просили помогать выявлять крамолу в тех кругах, где я могу появиться. А ведь меня едва не похитил сумасшедший лях, а то и не убил, и лишь стечение обстоятельств не позволило ему это сделать.

– Что вы хотите этим сказать, ваше высочество? – Ушаков слегка побледнел. Видимо, ему самому было не по себе от того, что практически проворонили назревающий заговор и чуть не потеряли наследника. Вряд ли Елизавета Петровна им простила бы такую глупость. Она в дела канцелярии особо не вникала, но вот то, что ее положение весьма упрочнилось с моим появлением, прекрасно понимала.

– Я хочу сказать, что Тайной канцелярии, так же, как и мне, что-то в жизни нужно менять. А для этого нужно понять, что вы делаете не так. Вы же умный и опытный человек, Андрей Иванович, вы как никто должны понимать, что, рассказав вслух о чем-то, начинаешь это что-то воспринимать по другому. А там и я могу что-то такое ляпнуть, просто в силу своего отрочества, что при детальном рассмотрении можно будет и опробовать. Уж вам-то докладывали, что я знатным выдумщиком слыву, – и я улыбнулся, может быть, даже немного заискивающе, но мне было жизненно важно привлечь его на свою сторону. Когда я готовился к этой встрече, то всерьез раздумывал о том, с кем ее провести: с Ушаковым, который все еще начальник, или с Шуваловым, которого все на эту роль прочат. В итоге я выбрал Ушакова, и сейчас гадал, не ошибся ли со своим выбором.

– И что же вы поменяли бы в нашей службе в первую очередь, ваше высочество? – Ушаков горько усмехнулся, намекая на то, что моя тетка в первую очередь захотела поменять начальника.

– А я не знаю, Андрей Иванович. Мне надобно еще разобраться, что вы вообще делаете, какие пределы у «слова и дела» имеются, – сложив руки на груди, я смотрел на главного палача Российской империи, а именно так воспринимался Ушаков среди знати. Меня просветил Суворов, когда я попросил его передать приглашение Ушакову, что именно Андрей Иванович придумал сначала немного пытать подозреваемого, а потом уже следователю передавать. Он называл это: «Создание доверительных отношений». Весьма спорно на мой взгляд, но вот то, что, если подозреваемый не сознается даже под пытками, нужно с пристрастием допросить доносчика – это он хорошо в свое время придумал, мне нравится.

– Два пункта, как их по велению ее величества Анны Иоановны составили, так до сих пор остаются они неизменны. Кто, что дурное против государя или государыни, или против члена царственной семьи удумает, попадает под «слово и дело», и, ежели кто, что дурное против государства Российского измыслит, – Ушаков смотрел на меня внимательно. Он словно заново изучал меня, оглядывая медленно с ног до головы.

– А только ли от доносов исходите вы, прежде, чем «слово и дело» объявлять? – для меня это был очень важный вопрос, потому что позволял определить величину агентурной сети.

– Так ведь как еще можно крамолу распознать, ежели какой преданный государыне человек не донесет вовремя. Есть, конечно, людишки на содержании, кои по салонам шляются и слушают, что и кто говорит, но мало их, – Ушаков поморщился. – Дожился я – старый пень, уже и вас, ваше высочество, посильную помощь просил оказать.

– Плохо, – я покачал головой. – Ладно в Петербурге, но Российская империя большая, как с бунтовщиками и хулителями в провинциях справляетесь, Андрей Иванович?

– На местах губернаторы должны сие дело выполнять, как и проводить первичные дознания, мы же не можем везде успеть, – развел руками Ушаков.

Я на это ничего не ответил, просто не стал ему говорить, что проще всего в каждой губернии отделение открыть. Но что уж тут говорить, если даже в Москве Тайной канцелярии фактически не было. Сыскная экспедиция хоть и номинально подчинялась канцелярии, но все же они были заняты другими делами – более приземленными, так сказать, уголовными и околоуголовными. В политику они не лезли, и были Ушакову малоинтересны. Все-таки хорошо, что я сначала решил переговорить с Ушаковым, и лишь потом ехать в Петропавловскую крепость. Пока мне там делать особо нечего, нужно подумать, с Суворовым поговорить, может быть, он подскажет, как убедить Елизавету в том, что Тайная канцелярия должна быть повсеместно. Что она должна присутствовать в каждой дыре, нависая Дамокловым мечом над потенциальными заговорщиками. Ну, а увеличение отделений обязано будет повлечь за собой и другие изменения. Сейчас же Ушаков натолкнул меня на одну весьма любопытную на мой взгляд идею.

– Андрей Иванович, каюсь, хотел с вами напроситься в крепость Петропавловскую, чтобы своими глазами снова все увидеть, но передумал, – я улыбнулся. – Буду кабинет выбирать и обустраивать, а то, не дело это в спальне посетителей принимать. Ладно бы на вашем месте прелестница какая сидела, тогда, это имело бы смысл, ну а так… К тому же подзабыл я, что Яков Яковлевич уже скоро будет ждать меня на урок истории государства Российского.

– Я понимаю, ваше высочество, – Ушаков кивнул. – Полагаю, что на сегодня наш разговор закончен?

– Да, полагаю, что так оно и есть. Вот только, Андрей Иванович, есть у меня к вам просьба, надо сказать, весьма деликатная.

– И что же за просьба, ваше высочество? – он тяжело оперся на трость и поднялся на ноги. Смотреть на него снизу-вверх было неудобно, поэтому я тоже вскочил.

– Прислать ко мне одного из тех доносчиков, кои на службе у вас числятся. Тех самых, что по салонам шляются да разговоры разные выслушивают, – я пока не знал, как именно хочу использовать подобного рода товарищей, но полагал, что соображу по ходу разговора. – Это ведь не будет составлять для вас проблему?

– Нет, ваше высочество, какие проблемы? – отмахнулся Ушаков. – Я пришлю к вам кого-нибудь посмышленей.

Он ушел, а я остался стоять посреди комнаты, куда вышел, делая намек на то, что провожаю его. Я стоял, задумчиво глядя на дверь. Нет я не был гипермозгом и суперменом, но учеба в техническом университете в свое время дала мне одно немаловажное преимущество, я умел анализировать. И теперь самый поверхностный анализ говорил мне, что Ушакова нужно будет менять. Вот только, на кого? Я всеми силами буду настаивать на том, чтобы это не был Шувалов. Костьми лягу, но добьюсь, чтобы Елизавета не поставила во главе Тайной канцелярии свою левретку. Тем более, что она вроде бы отдала мне на откуп кое-какие решения. Понятно, что окончательное решение будет принимать даже не она, и не Разумовский, которому, похоже, вообще все пофигу, более аполитичного человека я в жизни не встречал. Решение на данном этапе будет принимать, ну, или сильно лоббировать Бестужев, а я с вице-канцлером так общего языка и не нашел, и что-то мне подсказывает, что и не найду. И что делать? Да шевелиться начинать, вот что. двор вернется в Петербург к декабрю, а значит, нужно до этого времени найти того, кто будет, если не моим единомышленникам во взглядах на канцелярию, то хотя бы отнесется с пониманием и сочувствием. А потом написать длинное письмо, в котором разрекламировать нового претендента так, что Елизавета рыдать над письмом начнет. Ну и в конце нижайше попросить попробовать сделать претендента исполняющим обязанности, а Ушакова хоть в ту же Москву отправить, своими глазами чтобы увидел, что от архивов Сыскной экспедиции осталось. А там,если проявим себя, то нам и карты в руки. Елизавета не то чтобы очень умна и образована, но она хитра и обладает просто звериным чутьем и интуицией. Она на конфронтацию не пойдет, особенно в такой организации, которая допустила ее воцарение на трон, а назвать какую-то другую причину того, что Тайная канцелярия ничего не сделала при перевороте, я не мог. Сюда же можно было отнести и то, что все занимающие хоть какие-то значимые места в данной организации люди не просто усидели на своих местах, но некоторые еще и приподнялись. Наверное, Анна Леопольдовна умудрилась и Ушакова довести до ручки, раз он такой корявый заговор «проморгал».

Кого? Кого можно представить в качестве начальника Тайной канцелярии, особенно усовершенствованной? Суворова? Не знаю. Я не знаю, черт подери! Я не успел толком ни с кем познакомиться, когда меня потащили в Москву. А там всем было настолько откровенно не до меня, что это не было даже обидно.

– Ваше высочество, – в комнату без стука ввалился Сафонов. – Там… это…

– Миша, что это? Говори понятнее, я не понимаю тебя, – нахмурившись, я скрестил руки на груди.

– Турок там, – шепотом произнес Сафонов.

– Турок? Как он сюда попал? И кто его пропустил? – я уставился на Сафонова. В голове не укладывалось, что вор мог вот так запросто проникнуть во дворец, и его никто не остановил.

– В том-то и дело, что никто. Он холопом прикинулся, дворовым. Притащил прямо в зал ожиданий охапку цветов, и давай их по вазам расставлять. Я его узнал, и сразу сюда прибежал. Что с ним делать-то? Ваше высочество, прикажете в шею гнать, или может сразу в застенки к Андрею Ивановичу определить?

– Надо сначала выяснить, зачем он вообще из Москвы сюда приехал, а затем, как во дворец проник, – я хмуро смотрел на Сафонова. К гвардейцам, осуществляющим мою охрану, у меня все больше и больше вопросов возникает. – В крепость мы его всегда успеем определить. Вяземского и Румянцева возьми в помощь, да в классную комнату Турка нашего вежливо пригласите. И, Миша, какой полк сегодня охрану дворца осуществляет?

– Ингерманландский, ваше высочество, одну роту специально оставили в Петербурге. Обычно-то охраняют Преображенцы… а это имеет какое-то отношение к Турку? – Сафонов уже подходил к двери, когда я задал ему этот вопрос.

– Нет, Миша, надеюсь, что нет, – я покачал головой. Ингерманландцы, значит, ну-ну. Что это, саботаж или просто крайняя степень разгильдяйства? Это у их командира мне предстоит выяснить. – А ведь ты сам-то из Преображенцев?

– Из них, – Сафонов улыбнулся. – Наш полк ее величество Елизавету Петровну на своих штыках на трон вознес.

– Да, я так и подумал, что ты чрезвычайно гордишься своей принадлежностью к полку. Прежде, чем вы Турка в комнату пригласите, кликни ко мне командира Ингерманландцев, у меня к нему очень важный разговор образовался, – Михаил кивнул, явно недоумевая, зачем мне понадобился командир, и выскочил за дверь.

Не прошло и пяти минут, как дверь снова открылась и в комнату зашел бравый подполковник.

– Игнат Наумов, по вашему приказанию прибыл. Вы хотели со мной поговорить, ваше высочество? – он поклонился, а после выпрямился, не мигая, глядя на меня.

– Да, хотел, – я кинул. – Скажите-ка мне, Игнат Наумов, а ваша рота, когда императорский дворец охраняет какие-то отдельные инструкции получает? Или то, что происходит – ваша личная инициатива, потому что я не могу представить себе гвардейца, который бы действовал бы вообще без каких-либо приказов.

– Я вас не понимаю, ваше высочество? – Игнат нахмурился. – О чем, вы таком говорите, ваше высочество, Петр Федорович?

– Я говорю о том, что по дворцу как в собственном дворе разгуливают посторонние. А охрана вовсе и не собирается их задерживать. Да что уже там, стоящие на посту возле дверей в мою спальню гвардейцы мало того, что даже не предупреждают меня, что в комнату, в которой я нахожусь, кто-то пытается войти, так еще и пропускают всех без разбора, словно я и не Великий князь Петр Федорович вовсе, а холоп дворовый, с которым можно и не церемониться…

– Я не могу поверить, что все именно так происходит, – начал весьма неумело пытаться оправдаться Наумов.

– А ведь все происходит именно так, – перебил я его. – Господин подполковник, не стоит даже пытаться как-то обелить действие своих подчиненных. Лучше уж проведите с ними какое-нибудь обучения, на тему, что можно, а чего не рекомендуется делать во время их дежурства.

– Я непременно выясню, почему мне в лицо летят подобные заверения из ваших уст, ваше высо… – его прервала на полуслове распахнувшаяся дверь. Наумов посмотрел на нее диким взглядом. – Да что здесь творится? – он стиснул зубы. – Разрешите удалиться, ваше высочество, что все выяснить подробнее, – я кивнул, и он вышел, столкнувшись в дверях с входящим Криббе, которой окинул его подозрительным взглядом. Ну, посмотрим, изменится что-нибудь, или все останется как прежде. Как бы я не хорохорился, а хоть как-то влиять на охрану конкретно этого дворца я не могу, но зато я могу выставить их за пределы выделенного мне крыла, что и намереваюсь сделать, озадачив этим поручением Криббе, вид у которого был, мягко говоря, странноватый. Мой учитель фехтования был взъерошен и смотрел на меня выпученными глазами, явно не зная, как озвучить новость, с которой он и пришел ко мне.

Глава 3

Криббе закрыл дверь, которая после ухода Игната Наумова, осталась открытой, и сел за стол, не дожидаясь разрешения. Посидев с минуту, глядя в одну точку, он вскочил и принялся мерять шагами комнату.

– Сядь, не мельтеши, – Криббе посмотрел на меня, и снова плюхнулся на стул, обхватив руками голову. – Что случилось? Бестужев что-то нелицеприятное обо мне сказал? Тогда плюнь, он всех ненавидит, и все его постоянно не устраивают.

– Что? Бестужев? Нет-нет, – Криббе покачал головой. – С вице-канцлером все прошло как обычно, так что на этом не стоит даже останавливаться. Правда, он передал недоумение ее величества о малых тратах на одежду…

– Оставь, зачем мне столько камзолов и штанов, которые отличаются друг от друга, хм, – я сделал вид, что задумался, – ничем. Все штаны абсолютно одинаковые, так зачем мне целый гардероб абсолютно одинаковых штанов? Просто, если дело не в Бестужеве, то что могло привести тебя в такое волнение?

– Мардефельд, – Криббе опустил руки на стол. – Когда я вышел со встречи с вице-канцлером, ко мне подошел Мардефельд.

– Так он же умер? – я смотрел на него недоуменно. О том, что в России нет прусского посла, в связи со смертью предыдущего, я узнал в первую очередь, когда обосновался в этом дворце.

– Это его племянник, Аксель. Назначен послом прусским совсем недавно, – любезно просветил меня Гюнтер. – Назначение произошло в явной спешке, и он совсем немного не застал в Петербурге ее величество, куда примчался через три дня после того, как мы отправились в Москву.

– И что послужило причиной такой спешки? – я невольно нахмурился. – Уж не я ли часом?

– Весьма косвенно, ваше высочество. Можно назвать это цепью событий, вытекающих из нескольких, совершенных вами совершенно ненамеренно, поступков, – Криббе немного успокоился и теперь сидел, откинувшись на спинку стула, скрестив руки на груди.

– Каких именно поступков? – я лихорадочно соображал, что мог сделать такого, что, по всей вероятности, изменило известную мне историческую линию.

– Вы выгнали Отто фон Брюммера, ваше высочество, – Криббе позволил себе улыбнуться. – Не без моей помощи, и я этого не отрицаю, как не буду отрицать и того, что в тот момент действовал как из соображений неприемлемости увиденного, так и повинуясь совершенно корыстным целям, которые, надо сказать, вознаградились сторицей.

– И какое отношение имеет отставка Брюммера к столь поспешному назначению посланника, когда предыдущий лишь недавно приказал нам всем долго жить и не следовать его примеру? Выбор и отправка послов – насколько я понимаю, процесс небыстрый и весьма щепетильный. Он может затянуться не на один год.

– Вы все правильно понимаете, ваше высочество, – Криббе тяжело вздохнул. – Если вы вспомните Брюммера, вспомните, как он выглядел, то сразу же поймете, что именно такой тип мужчин весьма приятен вашей тетушке, ее величеству Елизавете. Он должен был попытаться влиять на мнение ее величества в отношении политики с Пруссией. В Берлине Брюммер получил последние наставления, и должен был по приезду втереться в доверие к императрице. Сейчас чаша весов все больше склоняется в сторону Австрии и Англии, возможно, еще Франции. В сторону Пруссии ее величество направлял Лесток и, как ни странно, французский посланник. Вот только Лесток в немилости, а Бестужев ненавидит Шетарди. Вы, ваше высочество, пару раз высказались в присутствии ее величества крайне негативно о короле Фридрихе, что привело к еще большему охлаждению отношений. Теперь понятно, почему так спешно был направлен новый посланник приветствовать императрицу?

– Это мне понятно, – я махнул рукой. – Я не понимаю, почему этот посланник так встревожил тебя?

– Я к этому веду, – Криббе вздохнул и уронил руки на стол. – Извините, ваше высочество, но я не слишком силен в генеалогии, да и в хитросплетениях различного рода интриг, поэтому, прежде, чем рассказывать, мне нужно разобраться в них самому. – Он замолчал, я же сел напротив него за столом, и постарался не перебивать, в то время, как Гюнтер подбирает слова. Чтобы ему было проще, мы перешли на немецкий, на котором я старался не разговаривать, во всяком случае, не слишком часто. – Сейчас Мардефельд собирается в Москву, как я понял, чтобы представиться ее величеству, а также передать предложение от вашей двоюродной тетки Иоганны Елизавета Ангальт-Цербстской, в девичестве Гольштейн-Готторпской рассмотреть кандидатуру ее дочери в качестве вашей будущей супруги, – я икнул, вот это поворот. А оно мне вообще надо? Ладно, с невестой позже разберемся, что там дальше? – Это конечно мое личное мнение, но, я думаю, что предполагаемая помолвка – это всего лишь предлог для того, чтобы вернуть утраченное влияние на ее величество и убрать с игральной доски вице-канцлера.

– И это очень похоже на правду, – я задумался. – Не даром Ботта суетился. Хотя это и странно, почему он так сильно против своей страны выступал?

– Деньги, – пожал плечами Криббе. – Самый мощный рычаг давления в любые времена.

– Это точно, – я кивнул. – Но я никак не думал, что ты настолько симпатизируешь вице-канцлеру, что его возможная немилость так на тебя повлияла, – еще во время нашего возвращения в Петербург я начал обращаться к Гюнтеру на «ты», и он не возражал, видя в подобном обращении признак чуть ли не наивысшего доверия.

– Разумеется, нет, – Криббе фыркнул. – Вот только, когда прусский посланник в красках расписывал мне юную герцогиню Ангальт-Цербстскую, то упомянул, что в связи с некоторыми обстоятельствами, такими, как, например, ваш переход в православие, да и вообще ваш побег из родного дома, дал повод Адольфу-Фредрику совершить небольшой переворот и объявить себя уже не регентом, а герцогом Гольштейн-Готторпским, лишив тем самым вас герцогства.

– Что?! – я смотрел на Криббе, с трудом понимая, что он только что сказал. – То есть, как меня лишили герцогского титула? На каком основании?

– Я не знаю, – Криббе покачал головой. – Но, будучи князем-епископом Любека, ваш дядюшка вполне мог что-нибудь придумать достаточно правдоподобное.

Я даже материться не стал. Какой в этом смысл? Вот только что делать с тем фактом, что я вовсе не собирался отдавать никому герцогство. Вот еще. Быть наследником престола вовсе не означает, что в итоге я абсолютно точно стану императором. К тому же, владея герцогством, всегда был шанс каким-то образом присоединить родовые владения к империи, если все-таки я окажусь на троне. И вот теперь меня моего исконного лишили.

– Что нужно сделать, чтобы вернуть герцогство? – глухо спросил я Криббе, в полной мере на себе испытав его нервозность.

– Я не знаю, ваше высочество, – Гюнтер покачал головой. – Полагаю, надо сначала выяснить, правда это или Мардефельд преувеличил, а то и вовсе солгал, преследуя свои цели. Ну и тетушке отписать не помешает.

– Если все подтвердится, придется ехать в герцогство, отсюда я ничего решить все равно не смогу, – вот же не было печали, купила бабка поросят. – Постарайся выяснить, откуда Мардефельд вообще узнал о том, что творит мой слишком энергичный дядюшка. Все-таки Пруссия и Гольштиния – это далеко не одно и тоже. А я письмо пока ее величеству отпишу, в котором совета попрошу, да разрешение на поездку в Гольштинию, чтобы закрыть этот вопрос.

Криббе кивнул и встал из-за стола, направляясь к двери. Как же все не вовремя. Неужели я слишком рано сказал тетке о том, что официально являюсь православным? Ну так порадовать решил. Тетушка у меня набожная, иногда до фанатизма, что, правда, не мешает ей грешить направо и налево, зато потом есть какие грехи замаливать. А ведь Штелин мне говорил, что Адольфу-Фредрику будет предложена роль наследника Шведской короны. В этом случае, счастливый дядюшка уже не цеплялся был за паршивое герцогство, потому что до выхода Манифеста, объявляющего меня наследником Российского престола, было все еще неясно, в какую сторону может качнутся маятник. Но, так получилось, что я принял православие раньше, чем начались переговоры о мире с Швецией. И Манифест вышел соответственно намного раньше, и о нем стало известно в Европе до того момента, как Адольф, какое интересное у дядюшки имя, получил звание наследника престола. А раз так, то он решил побороться хотя бы за герцогскую корону, потому что как претендент на шведскую корону, он был все лишь один из, хоть и немногих, но все еще живых родственничков.

А вот письмо Елизавете пришлось все-таки пока отложить, потому что в соседней комнате меня уже заждался, поди, Турок, с которым я решил сначала пообщаться, а заодно собраться с мыслями, чтобы ничего лишнего в письме не написать. Приняв решение, я вышел из спальни вслед за Криббе, и прямиком направился в классную комнату. Уже отойдя на довольно приличное расстояние, остановился и, обернувшись, посмотрел на дверь в свою комнату.

– Да охренеть можно, и где хоть какая-то охрана? Куда делся тот гвардеец, который хоть и пускал всех подряд, но хотя бы мог на помощь прийти в случае самой острой необходимости? Или, кому я нужен, чтобы на меня покушаться, так что ли? – я огляделся по сторонам. В огромном зале ожиданий, куда выходили двери почти всех комнат моего крыла, не было ни души. На столике, возле большого окна уже начали подвядать без воды брошенные цветы. Их была целая охапка, и я, повинуясь какому-то странному импульсу, быстро подошел к ним, схватил, не глядя и не разбирая, и засунул в ближайшую, наполненную водой вазу.

– Ваше высочество, – я резко обернулся и увидел входящего в зал бледного Наумова. – Я попытался выяснить, почему во время дежурств вверенной мне роты происходят такие странные вещи, о которых вы мне поведали…

– И именно поэтому из моего крыла сбежал последний гвардеец, который спустя рукава, но хоть как-то выполнял свои обязанности? – я перебил его и снова повернулся к цветам, бессмысленно перебирая стебли.

– Как сбежал? Да я его… – Наумов выскочил из зала, я же направился наконец в классную комнату, где меня уже ждали утвержденные в штат Румянцев, Вяземский и Сафонов. Суворова я отпустил на побывку к матери по просьбе его отца. Кроме молодежи мне оставили Бецкого, Гагарина, Лопухина и Суворова-старшего, ну, и Штелина в качестве наставника. На этом мой скудный, действительно Малый двор пока и заканчивался. Все старшие камергеры в настоящий момент были заняты подготовкой к восстановлению Ораниенбаума, а Федотов со Штелиным, насколько я знаю, именно сейчас пытались объяснить Растрелли, что именно ему надо построить. Ну, а Криббе я сам только что отослал. Так что сейчас прекрасный момент, чтобы поговорить с Турком, без давления, которое так или иначе пытаются неосознанно оказать на меня окружающие, просто потому, что в их понимании я еще почти ребенок, отрок несмышленый. И дядька решил этим же обстоятельством воспользоваться, козел безрогий. Ну, а что, почему бы у сироты последнее не отобрать? Пускай с голода сдохнет где-нибудь в овраге, кому какое дело?

Вот так накручивая сам себя, понимая при этом, что большинство из моих мыслей не имеют под собой оснований, и тем не менее все равно лезут в голову, я и зашел в комнату, где сидел Турок, в окружении троих моих камер-пажей.

– Что ты здесь делаешь? – с порога задал я вопрос сидевшему за столом парню.

– Сижу, – нагло ответил он, глядя на меня неприязненным взглядом.

– Хватит придуриваться, ты прекрасно понял, о чем я хочу узнать, – согнав сидящего прямо на соседнем столе Румянцева, я занял его место, и в упор начал разглядывать Турка, отмечая про себя, что выглядит Московский вор плохо: он сильно осунулся, появились круги под глазами, а волосы, раньше тщательно расчесанные, торчали во все стороны как пакля. – Или ты опять хочешь меня поджечь?

– Никого я не хочу поджигать, – он опустил взгляд. – Вы меня бросили в Москве и уехали. Меня Ванька-Каин чуть не пришиб, когда я рискнул у него появиться в игорном доме. И куда мне было идти? Только сюда, чтобы в ноги упасть да просить куда-нибудь пристроить, чтобы с голодухи не помер. – Если честно, я слегка окосел от таких заявлений. Это что же получается, если следовать его логике, то я еще ему что-то должен остался?

– А ты не думал, что я тебя могу пристроить в колодки, да на каторгу в Сибирь? – наконец, сформулировал я ответ, убрав из него нецензурщину.

– Думал, поэтому-то так долго зайти не пытался, боязно было.

– И как долго ты здесь уже находишься? – я попытался представить, сколько уже времени Турок цветы перебирает, но мне больше, чем два-три часа не приходило на ум.

– Да уже три дня, почитай, – Турок поднял голову и, наконец, снова посмотрел на меня. На этот раз в его взгляде не было неприязни, только какая-то обреченность, пополам с вызовом. – Но в покои ваш только сегодня собрался духом прийти. Говорю же, боязно мне было.

– Ну, ни…чего себе, – я присвистнул. – И ты хочешь сказать, что все три дня просто ходишь, где тебе понравится, и никто тебя не пытался остановить?

– А кто на холопов смотрит? – Турок усмехнулся. – Интриги – это удел благородных, а простые смертные, что невидимки какие. В людской только спросили новенький ли я, да откуда. Я и ответил, что с Великим князем из Москвы приехал. Не побегут же к вашему высочеству выспрашивать, что да как, потревожить побоятся, вот и рассудили, что должно быть и не вру я, кому же понравится в холопах дворовых бегать?

– Душегубу, к примеру, или поджигателю какому, – я слегка наклонил голову, разглядывая его, словно в первый раз вижу. – Ты слишком хорошо говоришь, слишком правильно для простого холопа. Даже я так не всегда могу. Но со мной все просто, я только учусь по-русски говорить и думать, а вот ты словно в хоромах рос, да с учителями грамоту учил. Ты ведь грамоте разумеешь, а, Турок? – моя свита сидела где-то позади меня очень тихо, я практически позабыл, что нахожусь в комнате с Турком не наедине, но вопросы, которые я задавал, точнее ответы на них были очень важны для меня, и плевать, что кто-то из парней может оказаться дятлом, приставленным ко мне Елизаветой. – Так разумеешь ты грамоте и счету?

– Да, – неохотно ответил Турок. – Мать научила, когда еще жива была.

– Как тебя зовут? – от внезапности вопроса он опешил, а затем тихо ответил.

– Андрей Ломов, – Турок замолчал, я же прикидывал, складывая числа в уме, но не получал правильного ответа, просто потому, что не знал историю достаточно хорошо, даже в пределах пятнадцати-шестнадцати лет, прошедших в этом мире.

– Кто твой отец? – бросив бесполезные подсчеты, прямо спросил я.

– Какое это имеет значе…

– Кто твой отец? – жестко прервав его, повторил я вопрос.

– Иван Долгорукий, – он буквально выплюнул это имя. Я же слегка откинулся назад. Понятно. Бывший фаворит и любимец Петра II обрюхатил какую-то девушку Ломову, скорее всего, очень бедную дворянку. Ребенок, рожденный вне брака – позор на всю семью, но она даже пыталась сына чему-то научить, пока не умерла. Отцу же, похоже, изначально было плевать на него, а потом он попал в немилость, сразу же, после смерти своего патрона, а потом и сгинул где-то на каторге. Ну, а Андрейка попал в руки еще по малолетству Ваньке-Каину, и тот научил его тому, что сам умел. История, в общем-то, рядовая, вон Бецкой тоже чей-то бастард, но тому повезло больше, у него мать достаточно знатная и обеспеченная женщина, чтобы иметь силы и возможности рты позакрывать и не дать злым языкам трепать имя сына, здесь же такой возможности не было. И что мне с ним делать? Может, правда, на каторгу отправить? По стопам родителя, как говорится.

– Ну, и что мне с тобой делать? – я продублировал вопрос вслух.

– Он же помог нам, ваше высочество, тогда, в Москве, – неуверенно проговорил откуда-то из-за спины Румянцев.

– И что же, из-за того, что он шкуру свою тогда спасал, все ему простить? А, может, его высочество еще и должностью его одарить надобно? – впервые слышу, если честно, такие категоричные нотки в голосе Сафонова. Никогда бы не подумал, что он может быть настолько принципиальным, скорее уж Вяземский, который и вовсе промолчал, не влезая не в свое дело. – Архив Сыскной экспедиции он все же сжег, да и убег бы, ежели его высочество не поймал бы.

Мнения сторон разошлись, и я пребывал в некоторых колебаниях относительно принятия решения. Одно мне было понятно, Ушакову я Турка не отдам. В крупных заговорах воспитанник Ваньки-Каина точно не замешан, а со всем остальным я надеюсь, что справлюсь.

– К Румбергу его отведите, передайте, что Андрей Ломов моим личным слугой отныне будет. Только предупредите, что шибко ловок шельмец, чтобы глаз с него не спускали, – и я соскочил со стола, направившись к двери. – А мне пока надо Наумова убить, так что, с Ломовым заниматься более некогда.

– Э-э-э, – у двери я обернулся и увидел, что парни недоуменно переглядываются между собой, включая Турка. – Может, подсобить нужно, ваше высочество? – заметив мой взгляд тут же отреагировал Румянцев, а Сафонов закивал, соглашаясь с приятелем.

– Когда понадобится труп прятать, я кликну, – пообещав, что их энтузиазм не останется без награды, я открыл дверь.

– Почему вы решили меня при себе оставить, ваше высочество? – я снова обернулся, задумчиво разглядывая Турка. – Потому что я какой-никакой, а Долгорукий?

– Я не знаю, насколько ты Долгорукий, может быть, ты мне солгал. У Ивана сейчас не спросишь уже, а лавры покойного императора Петра мне не к чему. Я тебя при себе оставил, потому что ты вор, Андрей Ломов, и весьма удачливый вор, надо сказать, – и я, наконец, вышел из комнаты.

Возле дверей моей спальни стояли аж два гвардейца. Возле них топтался Криббе, но они ни в какую его не пускали и не говорили, на месте я вообще, или куда уйти изволил. У одного из гвардейцев на щеке наливался великолепный бланш. Похоже, воспитательная беседа командира с подчиненными прошла весьма удачно.

– Ну что же, Наумову сегодня повезло, обойдемся без сокрытия трупов, – пробормотал я себе под нос и подошел к Криббе. – Тебя не пускают, Гюнтер, по моему приказу.

Он даже не вздрогнул, заметил мое приближение. Откинув резким движением головы с лица длинные темные пряди, которые почему-то никак не хотел завязывать в хвост, Криббе неспешно повернулся ко мне лицом.

– Давно пора, ваше высочество, отдать подобное приказание.

– Пошли, поищем для меня кабинет, где я и буду принимать отныне посетителей, – и я пошел к одной из незанятых комнат. Криббе, заложив руки за спину, двинулся за мной.

Комната вполне подходила под поставленные задачи. она была просто и функционально обставлена: большой стол, несколько кресел, пара книжных полок и небольшой диванчик – этого вполне хватит, чтобы обустроить здесь кабинет, а потом у меня будет свой дворец, в котором я смогу делать, что хочу.

– Я велю принести сюда письменные принадлежности и канделябры со свечами, – кивнул Криббе, подходя к окну и трогая тяжелую зеленую портьеру.

– Тебе удалось что-то узнать? – я подошел к нему совсем близко и встал рядом.

– Да, ваше высочество. Как оказалось, вашей аудиенции хочет получить некто, называющий себя Георг Гольштейн-Готторпский. Он прибыл сюда в Петербург инкогнито, и именно он привез ошеломляющие новости.

– Рассказав их сразу же по прибытии прусскому послу, – я покачал головой. – Вот что, Гюнтер. Будет лучше, если ты поедешь в Москву к моей тетушке в качестве говорящего письма. Так будет быстрее, чем ждать ответа, в котором, скорее всего, будут требовать объяснений и уточнений. Я же хочу выехать в ближайшее время, чтобы на этот раз проехать по Европе летом, а не зимой. Потому что возвращаться все равно придется поздней осенью или зимой. Ты же все объяснишь и добьешься разрешения на поездку, и разрешение взять с собой гвардейцев. Я же пока приму родственника со всем почтением и выясню все подробности. Да и дела здесь в Петербурге надо закончить, чтобы вернуться уже тогда, когда большая часть порученного будет выполнено, – Криббе кивнул, соглашаясь с моим планом, я же старательно гнал от себя мысль, что могу и вовсе не вернуться.

Глава 4

– Что это? – я смотрел на раскатанный на столе чертеж и пытался понять, что здесь изображено. Точнее, я прекрасно понимал, что здесь изображено, все-таки чтение различных чертежей – это была моя работа. Вот только я никак не мог понять, как то, что я сейчас видел соотносилось с тем, что здесь по идее должно было быть начерчено.

– Кавалерийский корпус, как вы, ваше высочество, изволили выразиться, – Растрелли поджал губы, а я попытался абстрагироваться от происходящего, считая мысленно до десяти. Мне нужно срочно выписать из Индии какого-нибудь гуру йоги, который своими: «Оу-м-м», будет возвращать мне душевное равновесие, которое почти все пытаются так или иначе нарушить.

– Сеньор Растрелли, я просил вас построить кавалерийский корпус, – медленно произнес я, стараясь не сорваться на крик. – То есть: казармы, небольшой административный корпус, конюшни, и несколько вспомогательных зданий, таких как арсенал, склад и кузня, чтобы лошадей подковывать. Я не просил вас строить еще один дворец! Что из того, что я перечислил, здесь изображено? Может быть, конюшня?

– Но я строю дворцы, ваше высочество! – итальянец, много лет проживший в России, почему-то решил, что может повышать голос в моем присутствии. – Я строю великолепные здания, которые в веках останутся, чтобы вызывать восхищение! Я не строю казармы и… конюшни! Я…

– Вы строите то, что вам будет приказано построить! – ну вот, все же сорвался. Но я вообще в последние дни на взводе, еще и этот архитектор решил мне нерв поднять. – И если я приказываю вам строить казарму, то вы будете строить казарму! В противном случае, вы отправитесь в Сибирь, строить бараки для каторжников, я доступно объясняю перспективы, сеньор Растрелли? – произнося последние фразы я уже шипел.

– Да, ваше высочество, все предельно ясно, – он очень быстро снизил децибелы и скатал чертеж, убрав со стола. Ничего, кому-нибудь впарит. Петербург активно строится, может, кто-то захочет нечто подобное.

– Дворцы сейчас строят все, кому не лень, сеньор Растрелли, – я сверлил его взглядом, сложив руки на груди. – Кому лень, те тоже дворцы хотят. А вы попробуйте построить казарму, чтобы она была, прежде всего, функциональной, и радовала бы глаз, не без этого. А коли вы не знаете, как выглядят казармы, то начните изучать вон с казарм Ингерманландского полка. Подполковник Наумов вас проводит, все покажет и объяснит. Только, сеньор Растрелли, у меня есть несколько требований, включающих в себя водоснабжение, и канализационные сливы…

– Что? – он невольно нахмурился и потер лоб. – Я не понимаю, ваше высочество.

– Неважно, – я отмахнулся. – Просто учитывайте в будущих чертежах трубы, очень много труб. Через неделю я вас жду с новыми чертежами, – и я повернулся к Гагарину, показав таким образом Растрелли, что аудиенция закончена. Архитектор очень быстро и сноровисто убрался, я же внимательно смотрел на камергера, пытаясь понять, это он намеренно ввел Растрелли в заблуждение, или тоже не понял, что я хотел в итоге получить от этого строительства.

– Я говорил ему, и Федотов может подтвердить каждое мое слово, что приказано на выбранном месте возводить именно что корпус для размещения полка, – развел руками Гагарин. – Может быть, сеньор Растрелли рассчитывал произвести на вас впечатление, чтобы вы начертанный дворец утвердили вместо корпуса кавалеристского, ваше высочество?

– Я не знаю, о чем думал сеньор Растрелли, и мне это, если честно, не интересно, – я продолжал в упор смотреть на Гагарина. – Вот только, может так случиться, что очень скоро я вынужден буду ненадолго отлучиться. И тогда вся ответственность за строительство ляжет на вас, Сергей Васильевич и на Бецкого. И не дай Бог, вместо заявленной казармы я по возвращению обнаружу на выбранном месте очередной дворец. – В глазах Гагарина промелькнул вызов, вроде бы он спрашивал: «Ну и что ты тогда сделаешь?». И я решил ответить на этот невысказанный вопрос. – Думаю, что Андрею Ивановичу Ушакову будет интересно поработать с делом о возможной растрате казенных средств, выделенных на основание достойной резиденции нынешнего Великого князя, да и будущих Великих князей, вероятно.

Я не хотел никому угрожать, но только времени на уговоры у меня не было, поэтому приходилось действовать максимально жестко, тщательно следя за тем, чтобы палку не перегнуть. Гагарин первым отвел взгляд, что я посчитал за маленькую, но весьма важную победу. Я уже хотел отпустить его, пускай идет делами займется, тем более, что запрошенных инженеров я так и не получил, как дверь приоткрылась и зычный голос произнес.

– Иван Данилович Шумахер, Федор Иванович Миллер и Михаил Васильевич Ломоносов, просят принять их, ваше императорское высочество, – надо же, вот что пиз… тумаки животворящие и нанесенные вовремя делают. Похоже, Игнат Наумов действительно принялся наводить порядок во вверенном ему полку. А вот что здесь делают академики? И почему они притащились именно ко мне?

– Можете идти, Сергей Васильевич, и попросите господ академиков зайти, сделайте милость, – по виду Гагарина было видно, что вот сейчас он бы с большим удовольствием остался. Вот только именно сейчас мне свидетели были не нужны, потому что я просто задницей чую, что они пришли с очень серьезной темой для разговора. – Да, и пусть позовут Штелина, может быть, он, как приближенная к этому кругу персона скажет мне, что происходит.

Гагарин колебался еще секунд десять, пока медленно шел к двери, видимо, лихорадочно придумывая причину, по которой он мог остаться, но, так и не придумав ничего, вышел из комнаты, которую Криббе перед самым отъездом сделал максимально похожей на кабинет.

Как только он вышел, двери снова распахнулись и вошли ученые мужи во главе с Шумахером. Я имел несчастье познакомиться со скандальным немцем, еще до поездки в Москву, но, к счастью, дальше знакомства дело не зашло. Теперь же он почему-то решил, что в отсутствии других представителей власти, которые почитай всем составом ломанулись за Елизаветой в Москву, можно прийти к Великому князю с какой-то проблемой. Это, конечно, было лестно, вот только, не совсем понятно, потому что в Петербург вернулся вместе со мной человек, действительно могущий принять решение, и у вице-канцлера было право некоторые вопросы решать полностью автономно. Но, вместо Бестужева, Шумахер пришел ко мне, и это очень интересный момент на самом деле. В глаза бросилась немного помятая морда лица шедшего за Шумахером господина, которого я не знал, и который, методом исключения, мог являться только Миллером. За Миллером шел Ломоносов. Вид у Михайло Васильевича был, мягко говоря, недовольный, и он с мрачным видом рассматривал кулаки, которые, скорее всего, и являлись причиной некоторой помятости лицо господина Миллера. Очень интересно и опять-таки не понятно, при чем здесь я. Войдя, все трое поклонились, приветствуя меня. Ну что же, скоро выясним, зачем вы сюда пришли.

В кабинет незаметно проскользнул Штелин, глядящий заинтересованно, по всей видимости пребывающий в неведении относительно причин появления здесь непрошенных гостей.

– Здравствуйте, господа, – я не приглашал их садиться, и сам продолжал стоять, разглядывая каждого их них. – Что привело вас ко мне?

– Ваше высочество, я хочу подать жалобу от лица Академии наук, и от лица господина Миллера на господина Ломоносова. Его выходки давно уже стоят у нас как кость в горле, но сегодняшнее происшествие перечеркнуло все предыдущие.

– Я так понимаю, причиной стал личный конфликт господина Ломоносова и господина Миллера, – Шумахер ответил согласием, я же только пожал плечами. – Ну так подавайте жалобу на высочайшее лицо, коим является ее величество Елизавета Петровна, в надлежащем порядке, я-то здесь при чем?

– Нам с господином Миллером хотелось бы, чтобы вы, ваше высочество, были в курсе причин конфликта, – быстро добавил Шумахер. – И смогли дать кое-какие пояснения ее величеству, когда жалоба дойдет до ее пресветлых очей. – Ого, ну, теперь хотя бы понятно, почему Шумахер все еще держится на плаву и имеет достаточно власти, чтобы кошмарить Академию наук. Лизоблюд он реально знатный.

– Так в чем причина конфликта? – довольно равнодушно спросил я, всем своим видом давая понять, что мне это не интересно.

– Он, – Миллер весьма пафосно указал на Ломоносова указательным пальцем. – Порвал мою статью, которую я готовил уже в течение года, и которая должна предшествовать выходу моей книги…

– Это не книга! – Ломоносов просто взревел. Похоже, господа ученые забыли, что я нахожусь с ними в одной комнате. – Это ересь, как она есть! Поклеп и унижение самой истории Российской! Как он вообще посмел прикоснуться к святому, к нашей истории? Как, я вас спрашиваю?

– Так, стоп, – я поднял руку, заставляя Ломоносова замолчать. – Я не понял. Господин Миллер пишет что-то по истории России?

– Он пишет пасквиль на историю России, – мрачно ответил Ломоносов, не глядя на меня, продолжая сверлить взглядом своих оппонентов. – Вы, конечно, извините меня, ваше высочество, но я никак не сумел сдержаться.

– А мне может кто-нибудь объяснить, почему историю России пишет немец? У нас что, своих ученых не хватает, которые, кроме всего прочего, способны понять некоторые нюансы, исходя и того, что имеют с изучаемыми одни корни? – в комнате воцарилась тишина, которая прервалась неуверенным восклицанием Штелина.

– Ну как же, ваше высочество, как же так можно, ведь обучение ведется на латыни и немецком языках…

– Что-о-о? – я почувствовал, как меня начинает потихоньку заполнять ярость. – Вы хотите сказать, – начал я очень тихо, прищурившись, оглядывая всех собравшихся в комнате взглядом, который не предвещал ни одному из них ничего хорошего, – что я из кожи вон лезу, чтобы изучить русский язык, проникнуться русским духом, стать ближе к российскому народу, чтобы как будущий государь, понять все чаянья и надежды его, в то время, как все остальные ученики изучают Российскую историю на латинском языке, написанную немцем? – в конце я уже шипел, и, похоже, излучал такую волну негодования, что Штелин и Шумахер, стоящие рядом попятились. – А почему тогда господин Ломоносов в Мюнхенском университете не преподает немецкую историю на французском языке?

– Но, ваше высочество… – Штелин попытался как-то исправить положение, в которое совершенно случайно угодило абсолютно все Российское образование этого мира, о котором я имел весьма смутные представления, потому что не мог пока выбрать время, чтобы даже показать проект указа, созданного теми же немцами.

– Вот вы, Яков Яковлевич, сейчас вообще зря рот открыли, – резко и грубо прервал я его, только сейчас сообразив, что говорили мы как раз-таки по-немецки. Это почему-то окончательно вывело меня из себя. Я-то думал, что уже могу отличать переходы с одного языка на другой, но, как оказалось, что нет, не могу. События последних дней настолько выбили меня из колеи, что я начал действовать, повинуясь безусловных рефлексам. – Вот теперь я понимаю, почему вы пришли ко мне, потому что фактически я все еще немец, не так ли, господа? Так вот, вы ошиблись в своих предположениях. Я ничего не сделаю, что вам как-то помочь. Более того, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы обучение во всех русских школах проводилось исключительно на русском языке. Чтобы родные языки народностей, проживающих на территории Российской империи, остались родными, но, чтобы они достаточно овладели русским, чтобы изучать науки. Русским, а не латынью и не немецким! И уж конечно я добьюсь, чтобы история, написанная не русским ученым, или же не одобренная тремя русскими учеными, никогда не увидела свет. А то, что русские ученые – это не сказка, вон, господин Ломоносов прекрасное тому подтверждение. – Я отвернулся от них, подойдя к окну, чтобы немного успокоиться.

– Ваше высочество… – проблеял явно не ожидавший подобного напора Шумахер.

– Лучше замолчите, – предупредил я его, резко оборачиваясь. – Надеюсь, вы хорошо изучили историю государства Российского, и помните, как началось правление Романовых?

– После Смуты? – Штелин снова подал голос, на этот раз довольно неуверенно.

– Верно, – я прикрыл глаза, и сильно фальшивя негромко пропел:

Тишину, которая возникла после моего очень сомнительного исполнения, казалось, можно потрогать руками.

– Это ваши стихи, ваше высочество? – негромко кашлянув, спросил, наконец, Ломоносов.

– Нет, – я покачал головой. – Их написал человек… которого я случайно встретил, когда ехал в Петербург, – ну, пусть будет так. – Мне известно лишь имя – Олег Абрамов, и я даже не знаю, жив он еще или нет. Я прошу вас, Михаил Васильевич, лично проследить за тем, чтобы имя этого холопа не было забыто или его подвиг как-то искажен. Ведь, если разобраться, ему я обязан тем, что вообще появился на свет.

– Ваше высочество, о чем вы сейчас говорите? – я прикрыл глаза, и, когда открыл, то все то спокойствие, которое мне с большим трудом удалось обрести, испарилось, как будто его и не было.

– Господин Шумахер, вы зря сюда пришли, и зря меня разозлили, – прошипел я, глядя на проштрафившегося секретаря и казначея, лишь недавно оправданного. Его, насколько до меня дошли слухи, обвиняли в казнокрадстве, но все же оправдали. – Ее императорское величество Елизавета Петровна в доброте своей сделала мне подарок – обширные владения в конце дороги к Петергофу. И повелела обустроить эти владения, используя всех, кого я посчитаю нужным. Например, сеньор Растрелли сейчас в поте лица трудится, создавая чертежи будущих строений. А вот вам я поручаю найти инженеров и организовать подачу воды в каждое здание из единой водонапорной башни, кою вы и построите. А также отвод воды и нечистот, по примеру Большой Римской Клоаки, али еще как придумают инженеры, но прежде покажите планы мне. без моего одобрения, чтобы ни один проект запущен не был, это понятно? – Шумахер неуверенно кивнул.

– Но куда сливать нечистоты? – краем глаза я заметил, что Миллер уже топчется возле двери, не желая привлекать к себе внимания.

– Придумайте что-нибудь, хоть селитряницы организуйте и туда все дерьмо сливайте, лишь бы запахов и загрязнений не было! А теперь пошли все вон, – я милостиво отпустил этих слишком хитромудрых господ, пожелавших сыграть на том, что настоящий Петр был, похоже, немцем до мозга костей, и с ним этот спектакль, скорее всего, имел бы успех. Сюрприз, однако. – Господин Ломоносов, останьтесь.

Миллера, Шумахера и Штелина, как ветром сдуло. Когда дверь за ними закрылась, я повернулся к Ломоносову, задумчиво смотрящему на меня.

– С Шумахером нужно быть осторожней, ваше высочество, – сказал он. – Ему благоволит князь Юсупов. Вместе с Игнатьевым они уже не раз вытаскивали Шумахера из неприятностей.

– Вас это не должно касаться, – я понимаю, он хочет, как лучше, но у меня сейчас слишком мало времени, чтобы начать все задумки. – С Борисом Григорьевичем Юсуповым я встречаюсь завтра, – я задумчиво смотрел на стол. – Собственно, поэтому я и попросил вас остаться.

– Не понимаю, как я связан с вашим намерением встретиться с князем? – Ломоносов нахмурился, он действительно не понимал.

– Я хочу перенести производство из мастерской в специально созданную стекольную мануфактуру и хочу просить Бориса Григорьевича мне в этом помочь. Так что проблемы Шумахера – это последнее, что будет его волновать, если он займется этим делом.

– Да, вы упоминали об этом обстоятельстве, ваше высочество, в прошлый раз, когда посещали мастерскую, но не говорили, что перенос начнется очень скоро.

– Я об этом не знал. Так сложились обстоятельства, что мне нужно уехать, я надеюсь, что не слишком надолго, но, как получится. Это будет зависеть от многих обстоятельств, и я не хочу, чтобы мои начинания прерывались на неопределенное время. Создать стекольную мануфактуру с нуля – это дело не одного дня. К тому же необходимо отладить начало производства. И в этом-то вы и должны помочь.

– Я никогда не сомневался в том, что именно мне предстоит эта честь, – усмехнулся Ломоносов. Почтения в нем не прибавилось ни на грош, и я даже не знал. Радоваться мне или огорчаться такому положению дел. Сегодняшнее столкновение дало толчок для меня в сторону того, что иностранцев надо убирать с преподавательских должностей и как можно быстрее. Никто не запрещает пользоваться плодами их изысканий, но самим им в России делать нечего. Если только совсем улетевшим, как тот же Д,Аламбер, которому вообще на все, кроме собственных изысканий наплевать. Я смотрел так пристально, что Ломоносов начал заметно нервничать, а ухмылка пропала с его лица. – Что-то не так, ваше высочество?

– Я хочу, чтобы вы кое-что посмотрели, господин Ломоносов, и высказали мне свое мнение, когда вернусь из своей поездки. – Протянув ему рукопись, которую только что вытащил с одной из книжных полок, намгновение задумался, а потом добавил. – Также, я хочу увидеть доклад по поводу ваших измышлений о металлах и металлургии, которой вы вплотную занялись, после окончания работ со стеклом.

– Да, у меня есть идеи на сей счет, – Ломоносов поднял глаза к потолку. – Только нужно еще несколько опытов провести. Особливо с нагреванием металлов при их реакции с сильными кислотами. Никак не могу понять, откуда там воздух берется, и чем больше кислоту водой разбавляешь, тем воздуха больше выделяется… – Ясно, он ушел в свой астрал, или как там у ученых называется это состояние, когда весь мир отходит на задний план… Что он сказал? Я помотал головой. Если я еще не совсем растерял свои знания, а то, о чем он сейчас говорил все-таки касалось моей прежней работы так или иначе, то выделяется сейчас в его лаборатории совсем не воздух, а водород в чистом виде.

– Господин Ломоносов, я здесь, – он посмотрел на меня расфокусированным взглядом, и кивнул. – Отлично, вы меня видите и воспринимаете. Идите, и готовьте доклады. А еще, большая просьба к вам, не могли бы вы тот воздух, что при ваших опытах выделяется, куда-нибудь собрать?

– Собрать? – он нахмурился, не понимая, что я имею в виду.

– Ну, да. В непроницаемый кожаный мешок, например?

– Эм, можно попробовать. А вам зачем, ваше высочество? – запоздало поинтересовался он.

– Просто интересно, можно ли его куда-нибудь собрать, – я пожал плечами. – Идите, господин Ломоносов, идите. И постарайтесь больше не выражать свои протесты настолько импульсивно. Меня ведь рядом может не оказаться. А Игнатьев с Юсуповым благоволят вашим оппонентам, вы сами говорили об этом. – Ломоносов поклонился и вышел из кабинета, сжимая в руке рукопись, на которую в этот момент поглядывал с явным любопытством.

В приоткрытую дверь заглянул гвардеец, словно спрашивая, не надобно ли мне чего. Вообще-то, желательно доверенного слугу завести, но я пока не знаю, кто это будет.

– Изволите чего, ваше высочество? – спросил гвардеец вслух, чтобы убедиться в том, что мне все-таки ничего не нужно.

– Ломова приведи, – наконец, я принял решение. Гвардеец кивнул и уже через минуту в кабинет впихнули Турка.

– Скажи, выкрасть личные дневники сложно? – Турок уставился на меня, затем медленно пожал плечами.

– Смотря у кого.

– У академика Академии наук Миллера и библиотекаря Академии наук Шумахера.

– У этих? – Турок на мгновение задумался, затем покачал головой. – Не, не должно быть сложно.

– Тогда, приступай. Мне они нужны в ближайшее время. Справишься?

– Справлюсь, – он усмехнулся. – Куда же я денусь.

– Действительно, куда ты денешься, – я задумчиво смотрел, как Турок уходит. Надеюсь, интуиция меня не подвела и этим господам есть за что яйца прищемить. Почему-то в этом времени очень небрежно относились к сохранности тайн, доверяя сокровенное дневникам. Ну, раз так, то грех этим не воспользоваться. Заодно и проверить, действительно ли дела обстоят подобным образом или это все-таки выдумки.

Глава 5

Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский, мой двоюродный дядя, наконец-то, выбрал время, чтобы посетить меня и ответить на кое-какие вопросы. Это произошло на трети день после того, как уехал в Москву Криббе. Хотя Гюнтер и пригласил его «навестить» меня еще перед своим отъездом, Георг постоянно находил какие-то смехотворные отговорки, присылая мне записки с нарочными. Я уже и не надеялся, что он явится, и начал планировать день, когда сам нанесу визит в прусское посольство, где ему дали приют на это время.

Сегодня, после урока латыни, закончившегося только что, я ждал Турка, обещавшего мне принести дневники академиков, и составлял письмо Елизавете, периодически косясь на пыхтевшего Штелина, который время от времени заглядывал мне через плечо, пытаясь прочитать написанное. Вот только мой уважаемый наставник, действительно уважаемый, которого я весьма ценил, и который искренне старался сделать из меня человека, плохо знал русский, а я решил написать письмо именно на родном языке, так что, очень сомневаюсь, что Штелин понял абсолютно все из увиденного, а от этого мрачнел все больше.

Сначала писать было сложновато, но потом я плюнул на точное соблюдение правил письменной речи, принятую в этом времени, и строчил практически на современном мне русском языке, уже намеренно исключая из написанного все эти «Ѣ» – яти и уйму витиеватых выражений, делая текст письма предельно просты и доступным. В письме я откровенно давил на гниль, и моя безграмотная с точки зрения той же Елизаветы писанина была лучшей иллюстрацией существующей проблемы современного обучения. Даже до Елизаветы должно дойти, что невозможно воспитать Российского императора и его окружение пользуясь услугами иностранных учителей, если, конечно, не хочешь получить в итоге направленность на конкретное государство, стремясь походить на которое, будет забываться все русское. Напоследок я сделал ход конем, приписав, что, если так пойдет дальше, то и церковь православная попадет под удар, так как за всеми иноземцами не уследишь, и они, чего доброго, начнут неокрепшие юные умы склонять к лютеранству, и это еще не самое худшее, можно же и католиками обрасти, которые у власти будут стоять. Письмо получилось очень эмоциональное, а кляксы добавляли надрыва. Слезы и картинные закатывания глаз у тетки гарантированы, как и то, что она не сможет не отреагировать на возмущения такого хорошего мальчика, который, вот умница, старается изо всех сил стать своим в России.

– Яков Яковлевич, вы все равно на ногах скачете, будьте ласковы, кликните Федотова, я хочу ему несколько поручений дать.

– Хорошо, ваше высочество, – он сделал шаг к двери, но она сама распахнулась и в проеме показался один из гвардейцев, которые вот уже трое суток исправно несли службу по обеспечении охраны дворца. Я даже их выгонять пока передумал. Все равно скоро уезжать, незачем накануне отъезда кипишь поднимать.

– Принц Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский прибыл на аудиенцию к вашему высочеству, – громко произнес гвардеец и посмотрел на меня. в его взгляде читался вопрос, написанный большими буквами: «Впускать, или гнать в шею?».

– Ну что же, Яков Яковлевич, должно быть, наш сегодняшний урок стоит прервать, – я вздохнул и повернулся к Штелину. Никогда бы не подумал, на самом деле, что у меня внезапно образуется столько дел. Я-то по наивности своей почему-то считал, что ограничусь строительством в Ораниенбауме, да начну постепенную реорганизацию Тайной канцелярии. Вот только мы предполагаем, а жизнь в очередной раз выплывает из-за угла и на тебе с ноги, да еще и с разворотом. И вот уже никому не интересно, что тебе всего четырнадцать лет, потому что ты Великий князь, а значит, обязан принимать решения. Самое интересное заключалось в том, что в отсутствие поблизости Елизаветы, мои решения воспринимались всеми абсолютно нормально и их легитимность не подвергалась сомнению. Также, как никого не волновал вопрос, а хочу ли я сам вникать во все эти проблемы. В конечном итоге я на собственной шкуре испытал правдивость поговорки: «Кому много дано, с того и спрос больше».

– Да, ваше высочество, я понимаю, – Штелин поклонился и шагнул к двери. – А Федотов вам все еще нужен?

– Сейчас даже больше, чем минуту назад, – я послюнявил платок и попытался оттереть чернильное пятно с пальца. Куда там, чернила были свежие, дорогие и въедались в кожу, похоже, намертво.

– Так принца этого пускать? – м-да, работать с ними еще и работать. Дворецкого завести что ли?

– Пускать, – я бросил попытки оттереть пальцы. – В кабинет пускать, не сюда, – добавил я, поднимая взгляд на гвардейца. Он невольно нахмурился, а затем медленно кивнул. Ну вот и хорошо, надо уже приучать и себя, и всех остальных, что дела делаются в кабинете, а не где придется. Иначе так до старости и будут чуть ли не в отхожее место ко мне ломиться. Нечего посетителям делать в комнатах, которые жилыми являются. Да даже в учебной комнате им делать нечего. Это все интимное, несущее отпечаток владельца. А кабинет все равно будет в какой-то степени обезличен, особенно, если в нем будет пребывать походя множество людей. Гвардеец тем временем вышел и закрыл за собой дверь, а я снова обратился к Штелину. – Федотов пускай сразу в кабинет идет, я скоро буду.

– Хорошо, ваше высочество, – Штелин в этот момент наблюдал, как я, чертыхаясь, зажигаю свечу, а затем начинаю плавить сургуч, чтобы запечатать письмо. – Я могу поинтересоваться у вашего высочества, что вы написали и кому?

– Письмо я написал тетушке, ай, зараза, – горячий воск капнул на палец, и я затряс рукой. Я просто феноменальный рукожоп, даже письмо не могу нормально закрыть. – В нем я высказал свои мысли о недопустимости преподавания на неродном языке и о недопущении допуска иноземцев к архивным документам, особенно древним. Во всяком случае до тех пор, пока с ними не поработают российские ученые и не напишут приличные книги, по которым можно обучать молодое поколение.

– Вы все-таки решили сделать это, ваше высочество, – Штелин покачал головой. – Я считаю, что это неверное решение.

– А я так не считаю, – прислонив перстень с печаткой, которую мне сделали в день признания наследником и Великим князем по приказу Елизаветы, к сургучу, я, наконец-то, закрыл письмо и поднял взгляд на Штелина. – В этом вопросе нас рассудит только время, Яков Яковлевич, – мы с минуту смотрели друг на друга, а затем я медленно произнес. – Мне нужен Федотов, дела, которые я хочу ему поручить, сами собой не сделаются. Да и принц уже поди заждался, в одиночестве в кабинете сидючи.

– Да, ваше высочество, – в очередной раз поклонившись, Штелин вышел из комнаты. Я же несколько минут просто сидел за столом, глядя в одну точку, настраиваясь на предстоящую беседу.

Кто бы знал, как мне страшно. Страшно, что я обязательно напортачу, потому что меня никто никогда не учил понимать политические тонкости. Меня не учили управлению, и я никогда сам не интересовался геополитикой. А ведь сейчас начинается именно она – геополитика. Да что уж там, я вчера эту Гольштинию полчаса на карте искал, а потом читал про нее все, что сумел найти в обширной библиотеке, пробравшись в нее ночью, тайком. Единственное, что удалось узнать, что там рядышком был еще какой-то Шлезвиг, когда-то принадлежащий герцогам Гольштейн-Готторпским, но потом эта область частично ушла под крыло Дании. Какой вообще сейчас шел расклад по всем этим микроскопическим герцогствам, коих было просто немеряно, я не понимаю, и рядом нет никого, кто этот расклад бы мне объяснил. Ладно, хватит рефлексировать, надо уже с двоюродным дядюшкой поговорить.

Принц Георг оказался молодым человеком лет двадцати пяти на вид. Он был одет в военный мундир прусской армии и имел звание полковника. Он был невысокого роста, и весь какой-то невнятный. Черты его лица не отличались твердостью, да и взгляд был довольно нерешительный. Что-то мне сложно представить себе его на поле боя, а что бы я не думал о Фридрихе, он отменный полководец, и вряд ли стал держать подле себя, да еще в командном составе своей армии, такое вот безынициативное нечто. С другой стороны, может быть я слишком предвзят и просто переношу на дядюшку мою общую неприязнь, которую я испытываю к немцам, за небольшим исключением тех, которые успели мне доказать, что достойны совершенно иного к ним отношения. Он же приехал, оставив службу, чтобы предупредить о предательстве другого моего дядюшки, который для него тоже не был чужим человеком. Пока я разглядывал Георга, тот в свою очередь разглядывал меня. Рядом с дверью мялся Федотов, который явно не понимал, что он здесь делает, и так старался не привлекать внимание, что это становилось немного смешно. Я рукой указал ему на диванчик у стены, куда мой самоназначенный денщик и сел, буквально забившись в угол.

– Ваше высочество, – словно опомнившись, Георг выполнил придворный поклон, что не очень смотрелось из-за военного мундира.

– Ваше высочество, – повторил я за ним, пытаясь сообразить, кто выше по положению: Великий князь или принц.

– О, нет-нет, не высочество, нет, – Георг покачал головой и замахал руками. – У меня нет права на это обращение.

– Вот как, ну хорошо, – я прошел мимо него, подошел к столу, бросил на него письмо и указал рукой на кресло. – Присядем, полагаю, что разговор предстоит долгий.

Георг, прежде, чем сесть выразительно посмотрел в сторону Федотова.

– Я полагал, ваше высочество, что мы будем разговаривать наедине.

– Не обращайте внимания, он не знает немецкого языка, – я махнул рукой и сел за стол. Георг тут же уселся напротив и улыбнулся.

– Вы очень похожи на своего отца, ваше высочество, – понятно, начнем со светской части. Хорошо хоть погоду пропустили, чисто по-родственному, полагаю.

– Полагаю, что это комплимент, – наклонив голову набок, я продолжал его рассматривать. Если он с отцом герцога были похожи, все-таки кузены как-никак, то его высказывание все-таки можно счесть за комплимент, потому что он обладал весьма приятной внешностью и даже, несмотря на то, что являлся блондином, не был слишком блеклым. – Так почему вы сюда приехали, чтобы лично сообщить новости?

– Я посчитал это своим долгом, ваше высочество. Герцоги Гольштейн-Готторпские всегда славились своей верностью, и тем, что чтили традиции, а традиции гласят, что нельзя ни в коем случае смещать действующего главу семьи, особенно так, как это сделал Адольф. Это неправильно. Я прибыл в герцогство в отпуск, который решил провести в Киле, и там узнал новости. Адольф даже не знал, что я приехал, поэтому проблем с выездом у меня не возникло, потому что он вполне мог попытаться меня задержать.

– И с чем связано его необдуманное узурпаторство? – я смотрел на письмо. Когда же Криббе вернется. Я же здесь просто с ума уже схожу, пребывая в неизвестности.

– Я не знаю, ваше высочество. Но я мельком видел направляющегося во дворец Ото фон Брюммера, так что, возможно, все дело именно в нем.

– Да, это возможно, – я задумался. Вот ведь пакость какая. Он что так и будет мне мелко гадить всю дорогу? Как будто мне больше делать нечего, лишь гадать, что же еще за проблемы этот ублюдок мне в следующий раз подкинет. – Скажите, Георг, вы ведь не возражаете, что я вас Георг называю? – он покачал головой и я продолжил. – А сколько сейчас в настоящее время войск у герцогства?

– Ваше высочество, вы же понимаете, что регулярной армии у герцогства нет, да и не было никогда. Тот полк, что создал ваш отец, выполняет скорее церемониальные функции, да еще охраны…

– Сколько? Вы можете назвать конкретную цифру, Георг? – он бросил взгляд почему-то на Федотова и понизив голос ответил.

– Человек пятьсот – семьсот, но, Адольф по слухам хочет привлечь наемников.

– А что, в наше время где-то еще можно нанять солдат? – я удивленно посмотрел на него.

– Швейцария, ваше высочество, – пожал плечами Георг. – Разумеется, масштаб в этой торговле людьми уже не тот, что был еще пятьдесят лет назад, но полк-другой пехотинцев вполне можно пробрести. Были бы деньги.

– А у него есть деньги? – я, может быть, и ошибаюсь, но юный герцог в то время, когда я только-только попал в его тело, не выглядел как мальчик из богатой семьи. Хотя, я, возможно, и ошибаюсь. Может быть, любивший все военное, Карл Петер был просто до такой степени влюблен в свой военный мундир, что и помыслить не мог о том, чтобы надеть что-то другое.

– Ну-у-у, как вам сказать, ваше высочество, – протянул Георг. Я же еще раз внимательно посмотрел на него. Похоже, что его появление здесь не столь уж и бескорыстно. Он вынужден служить прусскому королю, вместо того, чтобы заниматься… чем там могут заниматься принцы, когда у их семей достаточно средств, чтобы их детки могли позволить себе просто жить в роскоши, не думая о хлебе насущном. Как, например, многочисленные родственнички тех же Романовых, перед самой революцией. Кстати, надо галочку себе где-нибудь поставить о том, чтобы закон какой придумать, ограничивающий права всей той шоблы. Нехрен дармоедов плодить.

– Значит, денег у него нет. А могут появиться? – он поджал губы, и я вздохнул. Пора предлагать взятку, иначе могу без неплохого источника так сильно важной мне информации остаться. Он не будет мне помогать за просто так. – Георг, давайте пока оставим моего нечистого на руку дядюшку. Поговорим о вас. Я вот, например, считаю крайне унизительным тот факт, что вы вынуждены служить королю Фридриху. Вы, принц крови. Да-да, и не спорьте. Вы знали, что после принятия мною православия, я уже не могу претендовать на корону Швеции? Только в том случае, если я откажусь от своей новой веры. Но я не откажусь, меня почти все устраивает, кроме лишения герцогства, естественно, – он медленно покачал головой, а в глазах загорелось любопытство. – А ведь Швеция все еще нуждается в наследнике. Адольф, увы, отпадает. Только не после того, что он сотворил. Остаетесь вы.

– Я? – он правда удивился. Скорее всего, Георг даже не ожидал такого предложения и надеялся, что я ограничусь чем-нибудь вроде того, что сделаю его регентом герцогства, пока сам буду пребывать в России. У меня же, глядя на него, родился план. А почему, собственно и нет? Пока мы ехали из Москвы, Ласси поделился со мной, что скоро будет заключен мир в этой нелепой войне, которая то ли идет, то ли только называется таковой. Ни Швеция, ни Россия воевать не хотели, да и не за что пока, так что мир – это вопрос времени, причем на условиях России, как выигравшей стороны. И одним из пунктов этого мирного договора будет как раз обозначение наследника Шведской короны. Георг прекрасно подходит. Оставить его здесь в России, пока король дуба не даст, на полном пансионе. А потом с помпой доставить на коронацию. И мы получим сразу же договора о дружбе и любви, а также абсолютно лояльную Швецию. Сместить его, возможно, попытаются, вот только с оглядкой, потому что придется менять династию, а это всегда сопряжено с особыми заморочками. Ведь не зря же Елизавета так рьяно напирает на то, что я прежде всего внук Петра Романова, а потом уже все остальное. Но Георг продолжал на меня смотреть с выражением полнейшего офигевания на лице, надо его дожать.

– Конечно, вы, – я так натурально удивился, что дядюшка откинулся на спинку кресла и немного расслабил ворот мундира.

– Что-то в горле пересохло. Я могу попросить попить, ваше высочество?

– Конечно-конечно, о чем речь? Федотов, – Василий вскочил и быстро подошел к столу. Значит, слушал. И я понятия не имею, знает он немецкий или нет. Даже, если знает, это будет проверка для него. Но, чтобы не нервировать Георга, я продолжил говорить с денщиком по-русски. – Принеси вина принцу.

– Слушаюсь, ваше высочество, – он вытянулся и рысью понесся к двери. Я проводил его взглядом и снова повернулся к Георгу.

– Так, на чем мы остановились? Ах, да, Адольф может где-то найти денег, чтобы нанять солдат?

– Если я правильно понял, он хочет заключить договор с Данией, – тихо проговорил Георг. Я же захотел голову руками обхватить, ой, дурак. И что ему тихо не сиделось? Подождал бы немного, королем Швеции стал бы. Но, все что не делается, делается к лучшему. Кажется, так говорится. В это время вернулся Федотов, неся бокал с вином. Я посмотрел на него, потом на вино, интересно, он специально это сделал, или правда настолько буквально понимает приказы? Но Георг не обратил на этот факт внимания, он схватил бокал и залпом выпил налитое в него вино. Поставив бокал на стол, он выпрямился, а его взгляд стал осмысленнее.

– Вы мне поможете, Георг, вернуть герцогство и наказать дядюшку Адольфа? – спросил я, дождавшись, когда он окончательно придет в себя.

– Разумеется, ведь именно для этого я и прибыл к вам, ваше высочество, – он умудрился поклониться, сидя в кресле. Я же усмехнулся про себя. Допустим, ты вовсе не за этим прибыл, но, будем дружно делать вид, что ты мой верноподданный, а не только родственник, и естественно был возмущен до глубины души таким наглы узурпаторством законного герцогства дядюшки у несчастного сироты.

– Тогда, думаю, что вам нужно отдохнуть, я пришлю за вами, когда определюсь в своих дальнейших действиях с позволения ее величества императрицы Елизаветы, – Георг понял, что аудиенция закончилась. Кроме того, я дал ему понять, что мои действия так или иначе находят поддержку у Елизаветы, а это тоже был жирнющий плюс. – Да, Георг, думаю, что вам нужно написать письмо его величеству королю Фридриху, и попросить его предоставить вам отставку. – Он на секунду замер, задумавшись, а затем кивнул, соглашаясь с моим предложением. Ну что же, вроде бы все прошло не так уж и плохо.

Когда Георг вышел, я откинулся в кресле и закрыл глаза. Почти минуту просидел так, прокручивая в голове нашу беседу, стараясь рассмотреть ее под разными углами. На первый взгляд грубых ошибок не наделал. Но, это только на первый взгляд, возможно, какие-нибудь подводные камни еще вылезут. Пока же я все равно не могу сделать большего. Надо ждать Криббе. Когда же он уже приедет? Резко открыв глаза, я посмотрел на Федотова.

– Отвечай, только честно, ты все понял, о чем мы с принцем говорили?

– Да как можно, ваше высочество… – встретившись с моим насмешливым взглядом, он вздохнул. – Да, я неплохо знаю немецкий, – он замялся, н став уточнять, почему начал учить этот язык, хотя причина была довольно прозрачна и лежала на поверхности: при дворе было столько немцев совсем недавно, да и сейчас не мало, начиная с меня, чего уж скромничать, что волей-неволей остальным приходилось учить язык, просто для того, чтобы быть в теме происходящего.

– Надеюсь, ты понимаешь, что обо всем услышанном нужно молчать? – Федотов молча кивнул. – Очень хорошо. Тогда распорядись, чтобы это письмо увезли в Москву тетушке, передали в руки или в ее присутствии. Ну а сам, вели запрячь лошадей, съездим в Ораниенбаум, посмотрим, как там мои распоряжения выполняются. А то, сдается мне, что все просто проигнорировали в который раз мои приказы, и мне надо уже что-то начинать с этим делать.

Глава 6

Уже с подъезда было видно, что вокруг Большого дворца ходят два господина: один из них был мне незнаком, а во втором я узнал суетящегося Шумахера. Незнакомец был одет в военную форму, и состоял в немалых чинах, и от того становилось еще удивительнее видеть его фактически на стройке, да еще и в сопровождении библиотекаря-казначея. Неподалеку стояла карета: простая без гербов и каких-либо опознавательных знаков, в которой по всей видимости они и приехали. Я покосился на сопровождающего меня Федотова, но на его лице не отразилось ни грамма узнавания.

– Останешься здесь. Никого к нам не подпускать, – распорядился я, продолжая разглядывать увлеченно лазающих вокруг моего будущего дома гостей. – Хочу поговорить с ними без свидетелей, да чтобы никто помешать беседе нашей не смог.

– Так тут вроде бы и нет никого, ваше высочество, – Федотов огляделся по сторонам. – Но я задержу, ежели кто появится, будьте уверены.

Тронув поводья, я направил коня прямиком к бродившим возле входа во флигель господам, которые были настолько увлечены разговором, что заметили меня только тогда, когда я уже спешивался с коня неподалеку от центрального входа во дворец.

– О, ваше высочество, Петр Федорович, – Шумахер так лучезарно улыбался, что мне в голову сразу начала закрадываться мысль о том, что он, похоже, мазохист и любит, когда его секут, особенно принародно. – А я вот Александру Романовичу показываю тут все, в надежде, что он согласится помочь выполнить ваш приказ, хотя бы дав дельный совет, которым я мог бы воспользоваться.

– Все это безусловно интересно, но я как-то пропустил тот момент, когда мне представили Александра Романовича, и потому, совершенно не зная, чем Александр Романович занимается и в чем он проявил себя весьма знающим человеком, я никак не могу сообразить, а чем он может вам помочь, достопочтимый господин Шумахер? – говоря все это, на самого Шумахера я не смотрел, изучающе разглядывая генерал-майора, стоящего передо мной. Насчет немалого чина я все-таки не ошибся, разглядывая его от начала каскадных лестниц, поднимающихся до самого дворца.

– Прошу прощения, ваше высочество, это было совершенно бестактно начинать беседу, даже не представившись, – он склонил голову, но мне понравилось, что сделал он это без подобострастия, просто поклонился, потому что так было нужно, но и вызова в его действиях я не заметил, а еще мне понравилось, что говорил он по-русски и совершенно без акцента. Вот это я слышал среди генералов не так уж и часто в последнее время. Да что уж там, я навскидку и не назову сейчас ни одного русского генерала. Они, конечно, были, но, почему-то не на слуху. А из самых-самых один даже при моем дворе находился, только вот больно зелен он еще был и ему только грозило прославиться всемирно и остаться в веках. – Граф Брюс, к вашим услугам, ваше высочество. И я все-таки был представлен вам в Москве в ходе торжеств, посвященных коронации ее величества, но, скорее всего, вы не запомнили меня в толпе среди сотен приглашенных гостей, коих представляли вам практически каждую минуту. В общем-то было немудрено запутаться. Я бы на вашем месте даже не пытался всех запоминать, уделив внимание лишь тем, кого не запомнить было невозможно, – и он улыбнулся краешками губ, но улыбка была вполне искренняя, потому что отразилась в его глазах, заставив их сверкнуть.

– Вы правы, Александр Романович, я не запомнил вас, как правы и в том, что я даже не пытался запомнить всех представленных мне гостей, – Особенно, упорно я старался это делать, услышав очередную немецкую фамилию. Вот и только расслышав его имя, я, скорее всего, потерял к нему всякий интерес, поэтому-то и не запомнил. – Гостей было слишком много, а я совсем недавно приехал в Россию, и еще не слишком хорошо ориентируюсь в обществе, чтобы совершить подвиг, сродни одному из подвигов Геракла, – я что оправдываюсь перед этим Брюсом? А ведь похоже на то, что действительно оправдываюсь. Все-таки умеет мужик произвести правильное впечатление.

– Ну, я-то родился в России, в отличие от моего знаменитого дядюшки, коему я, впрочем, обязан титулом и поместьем. Дядя был обласкан вашим дедом, Петром Алексеевичем, что не могло не отразится весьма положительным образом на всей нашей семье, – он улыбнулся, а я, полностью игнорируя пытающегося влезть в нашу беседу Шумахера, все еще смотрел на этого спокойного и явно знающего себе цену человека, с некоторым удивлением отмечая про себя, что мне он определенно нравится.

– И чем же Иван Данилович попросил вас помочь? И, самое главное, как уговорил? – я хмыкнул, увидев, как в его глазах снова мелькнул задорные искры.

– На самом деле я здесь проездом, ваше высочество. У меня назначение на Аландские острова под командование генерала Кейта, и я не знаю, как скоро попаду обратно на материк. Проезжая мимо, я решил навестить Академию Наук, в которую меня дядя постоянно таскал за собой и к которой я питаю совершенно искренние и нежные чувства. Дядя был прекрасным инженером и часто наведывался в Академию, чтобы обсудить какую-нибудь идею с величайшими умами нашего времени. Так как каплю своего таланта он передал мне, я на это надеюсь, то совсем уж бессловесным и ничего не понимающим слушателем, шарахающимся от жутковатых экспонатов Кунцкамеры, я не был, и вполне мог даже поучаствовать в дискуссиях, когда стал постарше, разумеется, – он снова улыбнулся. – Встретив Ивана Даниловича, я, разумеется поинтересовался, чем вызвана его озабоченность, и сначала даже не понял, что именно он имеет в виду, прося посмотреть ваше имение, ваше высочество, и что-нибудь порекомендовать, для решения той задачи, что вы поставили перед ним. Если быть совершенно откровенным, то я и сейчас не слишком понимаю, но, выслушав господина Шумахера, решил проехать с ним, чтобы попытаться на месте разобраться. Теперь же я могу спросить напрямую у нового хозяина дворца, что именно ваше высочество желает здесь получить?

– Вы инженер? – в лоб задал я вопрос, потому что, если граф не имеет к никакого представления о предмете, то я не вижу смысла распинаться, чтобы что-то ему объяснить. – Потому что главная моя просьба к Ивану Даниловичу, – я очень ловко заменил «просьбой» достаточно жесткий «приказ», – состояла именно в том, чтобы найти толкового инженера, способного понять, что именно я хочу здесь организовать.

– Можно сказать, что я инженер, да, – Брюс задумчиво посмотрел на здание дворца, а затем перевел взгляд на меня. – Я достаточно длительное время служил в инженерном корпусе под командованием Миниха, который славился тем, что был очень требовательным командиром. В мои обязанности входило чертить чертежи фортификационных сооружений, чтобы по ним уже могли строить эти самые сооружения.

– Ну что же, это хорошо, – я кивнул. – Значит, вы поймете, что я хочу во дворце, да и не только во дворце, но и в кавалерийском корпусе сделать, ведь отвод воды входит в самое банальное фортификационное сооружение, – на секунду задумавшись, я произнес. – Я хочу устроить водопровод, а также устройства вывода воды и нечистот за пределы зданий.

– Что-то вроде Большой Клоаки в Риме? – я кивнул, а Брюс задумчиво начал теребить подбородок. – Это возможно. Даже довольно нетрудно. Вот только встает один вопрос, точнее два: куда именно нужно отводить все это, и из чего делать трубы, по которым пойдет отвод? Если бы дело касалось только воды, никаких трудностей я бы не видел, здесь вырыт прекрасный канал, который вполне может принять в себя еще сколько-нибудь воды. Но вот все остальное… Или вы хотите все же использовать канал, ваше высочество, чтобы все нечистоты сливались в море?

В это время Шумахер открыл рот и даже произвел какой-то звук, но Брюс продолжил размышлять вслух, и он поднял вверх указательный палец и приложил к своим губам, одновременно покачав головой, так, что его высокий парик колыхнулся. Брюс тем временем повернулся к нему и вопросительно приподнял брови.

– Его высочество предложил селитряницы, – выпалил Шумахер, видя, что на него, наконец-то, обратили внимание.

– Селитряницы – это хорошо, но все равно нужно место, где будут скапливаться и осаживаться… хм… – похоже, Брюс был настолько деликатен, что при Великом князе не мог назвать дерьмо дерьмом. – Необходимо где-то собирать твердые отходы, – наконец, нашел он нужное определение.

– Да что тут думать, отстойник под землей, с системой дренажей, чтобы, как бы вы сказали, жидкие отходы частично уходили в саму землю, – я пожал плечами. Вообще не видел во всем этом проблемы. – А когда накопится достаточное количество для того, чтобы поставить селитряницу, можно все выгрести за раз. Тем более, что кавалерийский корпус будет оснащен конюшнями, в которых тоже навоза полно и который тоже надо куда-то девать.

– Ваши слова не лишены логики, ваше высочество, – Брюс поклонился. – Я, наверное, взялся бы за то, чтобы составить подробный план и проследить за строительством, вот только мое назначение никак не позволит мне задержаться в Петербурге дольше, чем на пару недель. К тому же, нужно решить из чего будут все-таки сделаны трубы? – я не знаю, пока не думал над этим и ответить графу не могу. Медь? Когда я начинал думать о меди, то меня сразу же начинала душить здоровенная жаба. Жирно слишком будет, медные трубы под канализацию пускать. У меня там где-то Ломоносов в порядок свой труд по металлургии приводит. Может быть, найдет более приемлемое решение.

– Если вы действительно согласны взяться за столь новое дело, то я с превеликим удовольствием отпишу генералу Кейту просьбу позволить вам задержаться в Петербурге. Да и ее величество поставлю в известность, – я внимательно наблюдал за Брюсом. Тот не выказал особой радости от появившейся перспективы, но и особо расстроенным тоже не выглядел. Скорее он был доволен подобным решением своей судьбы, потому что это позволяло ему заняться действительно интересным делом, которое его дюже заинтересовало. – Сколько вам понадобится времени, чтобы составить хотя бы предварительный план того, как все будет выглядеть?

– Полагаю десять дней на предварительные наброски будет достаточно. Вот только, чтобы составить окончательный план и сделать хорошие чертежи… не знаю, несколько месяцев – это точно, – прикинув масштаб предстоящих работ ответил Брюс.

– Ну что же, на меньшее я и не рассчитывал, – я кивнул и повернулся к Шумахеру. – Ну вот, Иван Данилович, теперь, когда Александру Романовичу точно известно, зачем вы столь настойчиво пытались его сюда увлечь, он готов приступить к осмотру дворца и обдумыванию различных решений и не будет праздно шататься вокруг, пытаясь из ваших пространных разглагольствований прийти к правильным выводам. Здесь, конечно, есть на что посмотреть, это воистину чудесное место, вот только лучше это делать тогда, когда все будет отремонтировано и приведено в надлежащий вид, который превратит Ораниенбаум в истинную жемчужину Петербурга. Так что займитесь уже наконец делом, а через неделю жду вас с докладом и наброском нашей будущей Клоаки. Сейчас же я вынужден откланяться, чтобы не отвлекать вас от важных дел. – Не дав ни Шумахеру, ни Брюсу хоть как-то отреагировать на мои слова, я развернулся и, подхватив коня под уздцы, направился вниз по выщербленной лестнице к ожидающему меня Федотову. Судя по его скучающем виду никого, кто посмел бы нарушить мой разговор на горизонте не наблюдалось, и денщик отчаянно скучал, выполняя мое поручение. Но с поста не ушел, и не заснул, так что потенциал и стержень в Федотове определенно был, осталось выявить его сильные стороны и можно дело каким загрузить. Не все же он будет сапоги мне чистить, с этим, если честно, Румберг гораздо лучше справляется.

– Куда теперь? – спросил он, как только я подошел поближе.

– Домой, – я вздохнул. – Не думаю, что в других местах мы увидим суету начавшегося строительства. Все равно чертежи еще ни у кого не готовы. Но хоть делают вид, что работают и то хлеб.

Меня прервал стук копыт, раздавшийся неподалеку. Мы с Федотовым переглянулись, а на его лице появилась досада. Вот что мешало всаднику появиться на десять минут раньше? Тогда Васька бы с удовольствием выполнил мою волю. Всадник появился из-за поворота и остановился с трудом удерживая разгоряченного коня. Оглядевшись по сторонам и увидев нас, он повернул коня в нашу сторону и поехал, теперь куда медленнее, не переходя даже на рысь. Я присматривался до звездочек в глазах, но широкополая шляпа закрывала лицо и понять, кто именно к нам сейчас подъезжает, было пока невозможно. Приблизившись на достаточное расстояние, Федотов даже напрягся и выдвинул своего жеребца вперед, чтобы прикрыть меня от возможного нападения, всадник остановился и, сняв шляпу умудрился поклониться, не слезая с седла.

– Ваше высочество, я уже и не надеялся вас найти, хотя во дворце мне сказали, что вы вроде бы направились именно сюда, – я наконец-то узнал его, это был польский лекарь Давид Флемм, который притащился за мной в Петербург в неуемной жажде познания. Точнее, он не за мной отправился сюда, а за моим вымышленным доктором, которого я «оставил» в Гольштинии, вот только до самого доктора ему добраться не удалось, и он решил попробовать вызнать у меня секреты старика, ну а вдруг, как говорится. Кстати, только сейчас, глядя на Флемма, я отметил то, на что не обратил внимания в то время, когда он только-только приехал. Флемм тогда сказал, что его не пустили в Киль. А не являлось ли это сообщение своеобразным намеком на то, что в герцогстве что-то затевается? Но, теперь уже сложно судить, даже, если и являлось, поезд давно ушел.

– Господин Флемм, и что же случилось такого грандиозного, что вы кинулись меня искать? – я разглядывал его, отмечая про себя, что он немного поправился и загорел. Деревня, в которой он вынужден пребывать длительное время, явно пошла ему на пользу, а вот тюрьма никак не отразилась на самочувствии.

– Я приехал, чтобы просить у вашего высочества разрешение опубликовать результаты моего исследования черной смерти в научном сообществе, – выпалил он, а я несколько раз моргнул, скрывая облегчение.

– Я так понимаю, все получилось, и теперь вы хотите поделиться радостной новостью с миром? – я не удержался и усмехнулся, намекая на то, что Флемм в своем совершенно нормальном желании прославиться уже и забыл про то, что использовать коровью оспу для нового метода вариоляции, ему как раз и подсказал тот самый выдуманный мою старикашка. Мой невидимый друг, на которого я могу свалить любое «откровение», не выглядя при этом полным придурком, а всего лишь любознательным подростком с очень буйной фантазией, каким, кстати, герцог еще до меня считался.

– Да, ваше высочество, и это так странно, так… – он замолчал, не находя слов. – Но в ту тюрьму, в которой я получил высочайшее дозволение проверять эту теорию на приговоренных к смертной казни заключенных, пришла черная смерть. Погибли все, кто не подвергся моей животной вариоляции, включая охрану. А комендант выжил, но его лицо сейчас сильно обезображено. Я и те двадцать заключенных, которых я отобрал, выжили. Пятеро вообще не заболели, а мы болели не то чтобы совсем легко, но скорее это напоминало инфлюэнцею, а не оспу, и это истинное чудо, ваше высочество. Вот, смотрите, это единственные следы, что остались в итоге у меня, – и он показал мне свой лоб, на котором обнаружилось с пяток округлых небольших шрамов. – А ведь когда я обнаружил сыпь, то подумал, что пришел мой конец. – Он замолчал, а по его выразительному лицу прошла тень, видимо, воспоминания были не из приятных. Но задумчивость Флемма длилась недолго. Уже через полминуты он встрепенулся и снова заговорил. – Потом я поехал в ту деревню, Глинки, что под Москвой. У меня было разрешение от ее величества и от владельца поместья, графа Брюса, на проведение еще нескольких опытов.

– Графа Брюса, говоришь, – я медленно повернулся в сторону Большего дворца и нашел взглядом фигуру в военном мундире, которая стояла возле каскада лестниц спиной к нам. Похоже, что «случайный» визит графа в Академию Наук вовсе и не был таким уж и случайным. Александр Романович, не слишком рвется на Аланские острова под знамена генерала Кейта. Ну, главное, чтобы польза была, тогда эту маленькую хитрость можно будет и простить, правда, небольшой узелок в памяти все равно завяжем, чтобы не удивляться в случае чего всяким неожиданностям. – Ну-ну. Продолжай. – Флемм тут же зачастил.

– В деревне все прошло очень хорошо…

– Как ты объяснил жителям, что хочешь сделать им прививку?

– Прививку? – он наморщил лоб, с удивлением глядя на меня, а затем покачал головой. – А ведь суть правильная. Благодарю вас, ваше высочество, за то, что подсказали, как мне назвать мое открытие, потому что я никак не мог уйти дальше животной вариоляции.

– Флемм! Отвечай на вопрос, – рявкнул я, возвращая его с небес на землю.

– А? – он недоуменно посмотрел на меня, сфокусировался и продолжил. – Никак. Я им не говорил. Просто под предлогом, что ранки обрабатываю помещал оспинку. – Заметив мой прищуренный взгляд, он замахал руками. – Это было безопасно, я же на уголовниках проверил все. И на себе.

– Граф Брюс тоже получил свою оспинку?

– Одним из первых, – кивнул Флемм. – Он настоящий исследователь. К тому же недавно овдовел и ему жизненно важно заняться чем-то важным, нужным и грандиозным.

– Понятно, – я кивнул. Ну, теперь хотя бы мотивы графа становятся ясны.

– Так я могу написать статью?

– Конечно, я никогда не запрещал вам, господин медикус, совершенствоваться в своих званиях перед научным сообществом. Вот только, – он замер, ожидая подвоха и я его тут же обеспечил, зачем рушить чьи-то ожидания? – По-моему, будет правильно, если охват подопытных у вас будет гораздо больше, чем тот, что уже есть. И, если среди таких подопытных найдется, ну скажем, один Великий князь, его двор и доверенный ему полк, это укоротит любые злые языки, и никто не сможет сказать вам ни слова против. Как вы думаете?

– Эм, – он растерянно посмотрел почему-то на Федотова, а потом снова на меня. – Ну, если рассматривать с этой точки зрения. Но, ваше высочество…

– Вы только что сами утверждали, что это совершенно безопасно, или мне послышалось? – он замотал головой. – Вот видите. Так что, начинайте готовить статью, да собирайте ваши материалы. На этой неделе начнем прививать оспины мне и моим подданным и подчиненным, к счастью, их пока немного, даже полк неполноценный, так что до бунта вряд ли дойдет, а найдется один-два недовольных, так мы их поймаем и все вместе будем держать, заткнув рот, чтобы вы все смогли сделать в лучшем виде.

– Вы шутите, ваше высочество? – судя по взгляду Федотова, то он вполне разделял точку зрения Флемма.

– А что, разве похоже, что я шучу? – и, развернув коня, я послал его по дороге рысью, полагая, что они меня догонят.

Во дворце я сразу же прошел в спальню, по дороге велев Румбергу приготовить мне таз с теплой водой, чтобы ополоснуться хотя бы пока до пояса.

– Мне нужны тапки, – сказал я вслух, заходя в комнату. – Мягкие пушистые тапки. Меня достало ходить постоянно в сапогах. А в туфлях с этими странными вывернутыми каблуками, я даже стою с трудом, не то что передвигаюсь.

– Впервые слышу, чтобы августейшая особа хотела чего-то подобного, – Турок сидел на низкой лавочке возле моей кровати и гладил ластившуюся к нему Грушу.

– Вот такой я оригинальный, – расстегнув камзол, хоть и немного мною усовершенствованный, но от этого не переставший быть шерстяным и от этого очень жарким, я стянул его и бросил на спинку стула. – Я был почти уверен, что ты сбежишь, – на столе лежало несколько тетрадей в кожаных переплетах открыв одну из них я прочитал на первой странице, что это дневник Миллера. Отлично, мне будет, чем заняться в ближайшие пару дней.

– Куда мне бежать, да и зачем? – Турок пожал плечами. – Это было легко, если вас, ваше высочество интересуют детали.

– Нет, мне важен только результат, во всяком случае, в этом деле, – я потянулся к пуговицам рубашки, чтобы снять уже мокрую тряпку, от прикосновения к коже которой по телу пробегала дрожь отвращения, как в дверь постучали и вошедший гвардеец молча протянул мне запечатанный конверт. По печати было видно, что письмо вскрывали, но это была всего лишь мера безопасности, поэтому я не возражал. Мгновенно забыв про рубашку, я сел за стол и открыл письмо, чтобы как можно скорее прочитать, что же мне пишет Мария Анна София Сабина Ангела Франциска Ксаверия, принцесса Польшии Саксонии.

Глава 7

«Ваше императорское высочество. Если бы Вы только знали, как неудобно обращаться к Вам подобным образом, как это непривычно. Я все же пребываю в надежде, что могу вот так запросто писать Вам, чтобы рассказать о последних новостях, которые заставляют меня беспокоиться все сильнее, и с трепетом ждать, что, возможно, Вы найдете время, чтобы ответить мне, написав в свою очередь, как у Вас дела, все ли хорошо, как живется Вам в огромной, неизвестной мне, но такой притягательной Российской империи.

При дворе моего отца все разговоры только о короле Фридрихе и его противостоянии с Австрией. Пока между ними борьба идет с переменным успехом, но отец уверен, после взятия французами Праги и сожжения австрийцами Шотузица, король Пруссии не успокоится, и вскоре мирный договор, подписанный в Бреслау, по которому Пруссии отходит вся Силезия и графство Глац, не будет стоить даже бумаги, на котором его подписали. Пока неясно, кто именно нарушит мир, наплевав на все договоренности, но отец опасается, что в этом конфликте пострадает прежде всего стоящая на пути у Пруссии Саксония. В связи с этим, к ее императорскому величеству Елизавете в скором времени прибудут послы, для того, чтобы убедить ее принять сторону Речи Посполитой и Австрии, и помочь нам силой русского оружия. Это будет обширная делегация, и Ваше императорское высочество при всем своем желании не пропустит их появление.

Я знаю, что Россия сейчас продолжает воевать со Швецией, и не стала бы на месте отца надеяться на скорейшую помощь. Нужно искать другие пути, не только надеяться на союзников уже существующих и возможных, но как убедить магнатов в том, что проще и дешевле будет защитить Саксонию, чем потом пытаться вырвать ее из цепких лап Прусского короля? Наверное, это сделать невозможно, даже, если солнце начнет падать за землю, ломая небесный свод. Полагаю, что и в этом случае магнаты будут смотреть на его падение и пытаться сосчитать выгоду, или же просчитывать возможности избежать больших убытков, только не предотвратить само падение.

Но что я все о войне и о войне, наверное, просто потому, что при дворе все только и говорят, что о сражениях и последствиях оных.

В целом же, у меня все хорошо. Вот только, боясь за Саксонию, и того, что может ее потерять, отец начал вести предварительные переговоры с императором Священной Римской империи Карлом о моем браке с его сыном Максимилианом курфюрстом Баварским. Это меня пугает, но, как и положено послушной дочери, я приму его выбор безропотно и с честью.

Вот теперь все. Ах, да, я все-таки разучила те вариации, которые Вы с таким трудом отбили у Гольдберга. Если даст Господь, однажды я Вам их сыграю, чтобы Вы знали, что Ваши старания не прошли даром.

Вот теперь точно все. С нетерпением жду Вашего ответа.

Ваша Мария, пока еще принцесса Саксонская».

Я не очень хорошо понимал смысл написанного, застревая на названиях захваченных или отданных по мирному договору городов, потому что даже не представлял, где именно это графство Глац находится. К тому же Мария преподносила все таким образом, словно мне такие подробности должны быть известны, и она просто пересказывает очередную дворцовую сплетни, призванную меня развлечь и позабавить и не обязательно в этой последовательности. Поинтересоваться же положением дел в Европе мне было в данный момент не у кого. Бестужев со мной через губу разговаривал с самого первого дня, как только я появился в Петербурге, и я всеми фибрами ощущал, что он меня терпеть не может, и что я стал Великим князем, скорее всего, вопреки его мнению, чем благодаря оному. Хотя понять причин столь странной ненависти я так и не смог, и на ум приходило лишь одно объяснение: вице-канцлер на так уж и за то, чтобы правила Елизавета, а в последствии и я. Он скорее склонялся к малолетнему Ивану и его кретинке матери. Вот только это объяснение не выдерживало никакой критики, потому что именно при Елизавете ему удалось взлететь настолько высоко. Но, тем не менее, Бестужев меня ненавидит на каком-то мистическом, интуитивном уровне, и друзьями-соратниками мы с ним точно никогда не будем.

Да что уж там говорить, мы с ним ни разу нормально не поговорили, пока ехали из Москвы. Всю дорогу Бестужев усиленно делал вид, что вообще едет один, чем вызвал немало удивленных взглядов со стороны наших сопровождающий. И, вроде бы, наплевать на мнение вице-канцлера, вот только двор сейчас в Москве с Елизаветой, а я здесь остался в своеобразном вакууме, потому что, если я был абсолютно точно уверен, что тетушка разбирается в геополитике еще хуже, чем я, и вряд ли отличит пресловутое графство от остатков какой-то Силезии, доставшейся Фридриху целиком, то вот в том, что вокруг трона стоят вполне понимающие люди – это я мог гарантировать. И мне сейчас не помешала бы парочка таких людей, которые объяснили бы мне, что к чему и чего можно от всего этого ожидать.

Хотя, я приблизительно понимаю, чего можно ожидать после прибытия посольства, которое, похоже, уже стартануло, чтобы просить военную помощь: Бестужев продавит свою любовь нескрываемую к Австрии и Август в итоге получит вожделенную помощь русского оружия. Это он, конечно, хорошо придумал – а пускай придут войска Елизаветы и вместо нас все нам отвоюют и не допустят, чтобы нас и дальше обдирали, отщипывая по кусочку. Вот только я почему-то не уверен, что в данных реалиях это решение будет правильным. Мы, конечно же, что-то себе оттяпаем, вот только не лучше ли будет закончить уже раз и навсегда со Швецией и временами теряющей берега Данией? Больше всего на свете я хотел бы размазать Фридриха тонким слоем по брусчатке, вот только привык к голосу разума иногда прислушиваться, и этот голос пока настойчиво твердит, чтобы мы никуда не лезли, пока не будут определены все устойчивые союзы и не появится уверенность, что нас не бросят один на один с Фридрихом и его сторонниками, и в спину не ударят, что в Европейских войнах вполне себе практикуется.

У Пруссии есть весьма сильный союзник – Франция. Это то, что я сумел вычленить из письма принцессы. Правда, ни условий их союзнических договоренностей, ни о чем они вообще договорились, нигде озвучено не было, а под рукой, какая жалость, нет интернета, чтобы все быстренько проверить. Что это союзничество дает Пруссии и дает ли что-то вообще? Ответов у меня на этот вопрос пока нет, и я не уверен, что он когда-либо появится.

У Австрии же – нет, похоже, никого, кроме потенциальной дружбы с Россией, кроме постоянной угрозы войны с Портой, которая от них еще долго никуда не уйдет. Можно ли считать Речь Посполитую надежным союзником? Это даже не смешно. Даже, если они и не предадут в самый неподходящий момент, что будет очень на них не похоже, то помочь в непосредственно боевых действиях смогут разве что морально. Судя по тому дому, в котором я слышал незабываемый концерт Гольдберга, большая часть средств, предназначенных армии, шла как раз на такие вот дома, а не на непосредственно армию. Так что Польша сейчас – это своеобразная разменная монета, которую все кроят, как им вздумается, принося в жертву мирным договорам части ее территорий, особо не спрашивая разрешения.

А ведь есть еще и Англия, про которую Мария ничего не упомянула. А ведь есть еще куча мелких герцогств типа той же Гольштинии, которые вполне могут назаключать союзов и прилично так вдарить совместно по врагам, если, конечно, захотят. Кто там еще захочет поучаствовать в очередной перекройке карты? Швеция? Вряд ли, у нее России как красная тряпка перед мордой постоянно стоит. А вот в который раз воспользоваться тем, что Россия ушла на другую войну и попытаться напасть – это она может, любит и практикует. Дания? Возможно. Слишком мало информации, и спросить не у кого. Может у Ушакова поинтересоваться? Только вот Тайная канцелярия под внутреннюю крамолу заточена, и внешние дела ее мало интересуют, что выглядит, по меньшей мере странно. У Российской империи вообще шпионы в других странах есть? Почему я какие-то подробности выуживаю из вполне невинного письма случайной знакомой?

Все-таки надо к Ушакову наведаться. Все равно время пока есть. Как же долго надо ждать принятия решений. Слишком большие расстояния, слишком плохие дороги, слишком медленный конный транспорт, как ни крути. Вот чем надо заниматься в первую очередь – каким-то образом сократить путь из точки А в точку Б, иначе никакие реформы никогда не будут проведены в нормальном режиме. Я уже устал как на иголках сидеть, ожидая, к какому решению придут по моему вопросу в Москве, а ведь не факт, что Криббе уже доехал до Елизаветы и успел рассказать суть проблемы. И ведь нужно время на принятие решения, а потом еще с полученным результатом вернуться обратно. В общем, жесть полная. Интересно, когда уже паровоз изобретут? Надо бы про Ползунова разузнать, может он уже родился и работоспособен?

Я снова потянулся за отложенным письмом и внимательно его перечитал. Мария ничего не упоминает про моего вороватого дядю. Не знает, что меня лишили герцогства, или это, в свете последних изменений в моем положении, для Европы не имеет значения? Вот кто бы знал-то? И прямо спросить у Марии нельзя, ее письма также, как и мои, читают, прежде, чем передать в руки адресату. Нет, мне пока что все равно, что может подумать обо мне тот же Август, но против того, что информация о моей озабоченности не дойдет до дядюшки, я бы не поставил и гроша. А если информация до него дойдет преждевременно, то он может предпринять какие-нибудь шаги, которые в итоге смогут сильно повлиять на исполнение моих планов.

А еще мне сильно не понравилось известие о возможном скором замужестве Марии. Очень сильно не понравилось, до зубовного скрежета.

– Да что у них вообще в голове творится, ей же всего четырнадцать лет, девчонка совсем. Какое может быть замужество, педофилы чертовы, – пробормотал я, перечитывая отрывок про достойного наследника Священной Римской империи. Я никогда не встречал Максимилиана, но почему-то он представлялся мне одышливым пузатым бюргером, уже переступившим сорокалетний рубеж. И этому чучелу отдать миниатюрную изящную невинную девочку?

– Что так вас раздосадовало, ваше высочество? – Турок убрал руку от Груши, которая посопела недовольно рядом, и убежала, задрав хвост, по своим кошачьим делам. Я проследил за ней взглядом. Больше всего дел у Груши образовалось под кроватью, куда она очень целеустремленно залезла.

– Марию Саксонскую хотят замуж выдать, – я отодвинул письмо и откинулся в кресле, скрестив руки на груди.

– Ну, это обычное дело среди августейших семейств. Хотя, тут, конечно, смотря за кого, – философски заметил Турок. – Кто кандидат в мужья?

– Максимилиан Баварский, – ответил я, с любопытством посматривая на вора.

– А, ну это еще ничего, – протянул он и поднялся со своей низкой скамеечки, на которой до этого сидел. – Он хоть молодой, вашего возраста будет или же на год помладше. Да и к тому же говорят красавец-писанный и умный, уже поэт, вирши пачками на бумагу кладет и на флейте играет ничуть не хуже короля Фридриха, так что принцессе, можно сказать, повезло.

– И кто так хорошо о нем говорит? – я поморщился, слушая восхваления достоинств потенциального жениха Марии, который, судя по всему, был просто идеалом среди набирающих мужественность подростков, к которым, к слову, я тоже относился.

– Да почитай все иноземцы, что в игорный дом Ваньки-Каина приходили. Я пока там ошивался много чего услышал.

– Да что ты говоришь, – я задумался, это ведь классика на самом деле: казино с Блек Джеком и шлюхами – рай для шпионов. В голове начала формироваться пока неясная мысль, которая требовала тщательного осмысления. А что если…

– Ушаков Андрей Иванович к вашему высочеству, – провозгласил зашедший в комнату гвардеец. Я махнул рукой, позволяя впустить главу Тайной канцелярии. Надо же, только что думал о том, как бы его навестить, и вот поди ж ты, сам пришел. На ловца, как говорится…

– Как у вас ловко получилось вышколить ваших охранников, ваше высочество, – с порога заявил Ушаков, заходя в комнату. – Но все одно, мы продолжаем с вами встречаться в вашей спальне.

– Еще пока не совсем перестроился, и вы являетесь одним из немногих исключений, с которыми я забываю, что у меня есть вполне приличный кабинет. Что касается вышколенности, то это заслуга их командира Игната Наумова.

– Ваши исключения чрезвычайно льстят моему старческому самолюбию, ваше высочество, – Ушаков коротко улыбнулся и осмотрелся по сторонам. – Слава Богу, что сейчас здесь нет этого вашего животного, которое на меня ужас наводит…

– Мяу, – откуда-то из-под кровати вылезла Груша, и принялась весьма демонстративно умываться, злобно поглядывая при этом на Ушакова.

– Да что же за настырная кошка, – Ушаков всплеснул руками. – Она меня точно преследует.

– Полноте, Андрей Иванович, зачем ей вас преследовать, вы же не мышь, в конце концов, – Ушаков на это лишь хмыкнул и положил передо мной кипу бумаг.

– Вот, ваше высочество, все приказы по Тайной канцелярии, все наши уставы и правила, как вы и просили, – Турок, услышав про то, откуда этот доброжелательный на вид старикан, заметно вздрогнул и отступил в тень, практически спрятавшись за кровать, чтобы на него внимания не обращали.

– Спасибо, Андрей Иванович, я их позже посмотрю, – вся кипа бумаг легла сверху на дневники, не позволяя Ушакову разглядеть, что за тетради здесь лежат. – Вы присаживайтесь, Андрей Иванович, я вам хочу про свою задумку рассказать. – Дождавшись, когда Ушаков расположится за столом, что уже становилось какой-то странноватой традицией, я неторопливо преступил к озвучиванию своей идеи. – Как вам, наверняка, известно, на Английских островах существует множество кружков, в которые собираются люди и проводят там приятно время, исходя из своих предпочтений.

– Ну еще бы, – Ушаков скривился. – Лорд Дэшвуд своими совсем не невинными проказами сумел даже здесь в Петербурге отличиться. А уж что он творит в своей родной стране, страшно подумать.

– Творит лорд Дэшвуд страшные богохульные вещи, – уж о клубе «Адского пламени», наверное, хоть раз, но слышали все. – Но мы сейчас говорим вовсе не о его бесчинствах. У нас жалко, что нет таких вот кружков, где знатные господа вместе и иностранцами могут говорить, о чем душе угодно, за бокалом вина, или за игрой в карты, или в кости, – я выразительно посмотрел на него.

– Я, кажется понимаю, к чему вы клоните, ваше высочество, – Ушаков наклонил голову. – И как именно вы хотите все организовать?

– Это будет роскошно, тайно, немного греховно и очень дорого, – Я уже прямо видел один из дворцов в котором организован мужской клуб, куда дамы допускались только в виде веселых девок. – Что бы кто не говорил, а в нас, в мужчинах есть определенная тоска по домострою, по месту, куда женщина войти не сможет. Мой дед Петр Алексеевич забил последний гвоздь в крышку гроба этому пережитку, но не побеспокоился о том, чтобы создать такого рода отдушину, приятную сердцу любого мужчины. Доходы, чтобы позволить нанять прекрасных поваров, закупить отменные вина, будут поступать в виде ежегодных взносов членов клуба. К тому же, можно ввести в правила, что любая не сыгравшая в игре ставка уходит клубу. Все предельно тайно, можно даже ввести в правила, что члены клуба обязаны находиться в клубе в масках. Новые члены клуба могут рассчитывать на членство только после того как их кандидатуру утвердит большинством голосов, так называемый, совет правления. Ну и по мелочи, несколько тайных спален, несколько постоянных шлюх в штате прислуги. Пара новых игровых забав, – вот что я за человек такой, а? Любой нормальный попаданец пытается заниматься прогрессорством, делать новые винтовки и ускорять появление тех же паровозов, а я хочу ввести в этот мир рулетку и все-таки заставить кого-нибудь сшить мне теплые домашние тапки.

Но, может быть, во мне сказывается недостаток знаний и умений, может быть надо мной все же довлеет юное тело, но ничего другого для быстрой организации полноценной слежки за всей той иноземной шоблой, что заполонила обе столицы Российской империи, я придумать так и не смог. Нет, в итоге я добьюсь и четкого разделения Тайной канцелярии на подразделения со своим функционалом и выученным штатом. Но это будет потом, потому что на такие преобразования уйдут годы, а получать информацию нужно уже сейчас. Особенно, учитывая те данные, которые мне удалось извлечь из письма Марии. А еще меня уже просто трясет от количества иностранцев, занимающих ключевые посты. При этом, я далеко не уверен, что эти господа такие уж преданные своей «новой Родине» и не стучат со скоростью звука своим настоящим повелителям. Да что далеко ходить, тот же генерал Кейт, к которому имеет предписание граф Брюс. Я в упор не помню такого генерала в Российской армии, а вот в Прусской – вполне. Так же, как и некто Кейт, находящийся в больших чинах приблизительно в этот период времени, нет-нет да мелькал в сериалах, посвященных Англии. Могу ли я с уверенностью сказать, что часть военных секретов в итоге не оседает у джентльменов и у того же Фридриха? Вот странно, почему я сейчас не могу сказать, что да, абсолютно уверен?

– Это очень интересное на самом деле предложение, ваше высочество, – Ушаков задумчиво принялся вертеть трость. – Моя отставка это вопрос скорого времени, как ни крути. И вы, ваше высочество, не сможете повлиять на это решение ее величества. Я только надеюсь, что вы сумеете убедить Елизавету Петровну в том, чтобы моя должность досталась кому-то более достойному, нежели Шувалов. Теперь вернемся к вашей идее, я думаю, что старому греховоднику вроде меня будет, чем заняться на старости лет, организовав этот притон для благородных и просто богатых промышленников. Ну и иноземцев, куда уж без них. Все одно игорные дворы будут существовать, как с ними не борись, а этот клуб, как вы его назвали, все же уменьшит их количество, потому что все будут стремиться получить заветное членство. У меня и дворец подходящий есть на примете. А про новые игровые забавы вы мне потом расскажете, ваше высочество, когда посмотрите, что получилось.

– Договорились, – я слабо улыбнулся. – Вам нужны будут деньги на первичное убранство?

– Я скажу, ежели они мне понадобятся, – Ушаков встал, тяжело опираясь на трость. – Если позволите, я, пожалуй, пойду, ваше высочество. Мне надо как следует все обдумать.

– Идите, Андрей Иванович, идите, – я проследил за ним взглядом. – Турок, выползай уже из-под кровати, нечего пол там собой вытирать, – я чуть повысил голос, когда дверь за Ушаковым закрылась. Немного сконфуженный Турок появился из-за балдахина и подошел ко мне поближе. – Садись и рассказывай подробно, что иноземцы, чьи разговоры ты слышал, говорят о России. Да, как ты их понимал? Или они специально для тебя по-русски изъяснялись?

– По-немецки они изъяснялись. А немецкий я немного знаю, так что почти все было мне понятно, – огрызнулся вор, садясь на самый краешек стула, выдвинутого из-за стола. – Те, которые не достоинства наших женщин обсуждали и не способы выкачать поболее денег из казны, говорили почти все об одном и том же, как сместить Бестужева. Видимо, вице-канцлер у многих иноземцев поперек глотки стоит.

– Да, получается, что так оно и есть, – я задумчиво побарабанил пальцами по столу. – Причем, почему-то его хотят утопить не только прусаки с французами, но и австрийцы, за которых он, вроде бы, выступает. И это совершенно не объяснимо. Хочется-не хочется, а идти к вице-канцлеру придется. – Я поднялся из-за стола. Что бы он обо мне не думал, пришла пора объясниться. Бестужев сейчас слишком мощная фигура, чтобы можно было его отбросить в сторону за ненадобностью. К тому же, мне все еще нужны были сведения о происходящем в мире, чтобы не сунуться прямо в пасть льва во время, казалось бы, практически родственного визита в Гольштинию. С этими мыслями я направился к выходу из спальни, чтобы попытаться найти Бестужева, который в это время всегда работал во дворце, где ему были выделены помещения.

Глава 8

С Бестужевым мне встретиться так и не удалось. Просто таким образом сложились обстоятельства, которые были изначально не в мою пользу. Настроен я был весьма решительно, но, когда подошел к кабинету, то остановился, с удивлением прислушиваясь, потому что за плотно закрытыми дверьми кипела ссора. Спорщики так громко орали, что их брань проникала сквозь тяжелые двери, отражаясь от стен небольшой комнаты, которая выполняла роль приемной при кабинете вице-канцлера. Стоящий на страже возле дверей гвардеец покосился на меня, но ничего не предпринял для моего удаления из приемной, чтобы я не слышал разговор, невольным свидетелем которого стал.

Судя по всему, с Бестужевым ругался Александр Иванович Румянцев, отец Петьки, которого я видел пару раз, да и то мельком. На коронации Елизавета пожаловала ему табакерку, которую мне было поручено вручить, вот и все знакомство. Но голос я его запомнил, и теперь без труда узнал.

– Нельзя во всем потакать Готторпам, пойми, Александр Иванович! Надо брать от шведов то, что они вообще могут отдать, не подавясь при этом! – за этими словами последовал гулкий звук удара, словно взбешенный вице-канцлер саданул кулаком по столу.

– Но ее величество ясно дала понять, что договор должен включать имя того наследника, которого мы сами изберем, и тебе, Алексей Петрович, более, чем кому-либо другому должно быть известно о том, как важно иметь дружественного правителя! К тому же ее величество думает, что шведы все еще имеют виды на Петра Федоровича, поэтому решила подстраховаться, включив этот пункт в договор!

– Да плевать, кто в итоге шведский трон займет! Пусть даже Великий князь в итоге передумает, вернется к кирхе и уедет в Стокгольм! Шведы никогда нам друзьями не будут! Никогда!

– А кто будет нашим другом? Кто, Алексей Петрович? Может бриты твои? Думаешь, я не знаю, что английский посол постоянно твой погребок обновляет? Так, может быть, Англию видишь ты в наших друзьях?

– А ты в мой погребок не заглядывай, лучше за сыном присмотри, чтобы он твой не осушил, – в голосе Бестужева появились рычащие нотки. – Шведов надо дожать, чтобы пикнуть не могли боле. А так придется еще Данию успокаивать заверениями, что вовсе мы не хотим замок родовой, что когда-то семье Великого князя принадлежал, возвращать. Ну а не поверят они нашим заверениям, что тогда? Войска у шведов оставлять, когда прусак вовсю уже скалится, да османы того и гляди голову поднимут? А это опять может быть война, коя ничего нам, кроме трат не принесет! Никакой выгоды!

– Не смей сына моего трогать! Твоего из притонов только и выносят, хорошо еще узнают, а то в лужу какую давно бы скинули, обобрав при этом. И думать ты можешь, что тебе душа велит, а я волю государыни Елизаветы Петровны выполню полноценно и договор составлю так, как она его хочет видеть.

– Да? Может еще за сестрой этого полоумного Фридриха съездишь в Берлин? А то он уже брак с Великим князем своей сестры считает делом решенным! Он уже в письме Анну Амалию едва ли не Великой княгиней называть посмел. Так вот, не бывать этому! А знаешь, почему? Да потому что папаша этого Фридриха слишком плодовитым был, и как только имя наследника Шведского станет известно, одна из многочисленных сестер прусака тут же в невесты ему будет предложена! И что тогда будет с того мирного договора, который ты поедешь обсуждать и заключать? В какое место его можно будет засунуть? Мы итак из-за Швеции Силезию проворонили, и я не хочу становиться свидетелем возвышения этого выскочки!

– Смотри, Алексей Петрович, твоя гордыня когда-нибудь тебя погубит…

– Ха! Да ты знаешь, почему нас вообще еще терпят? Да потому что заменить нас некем. Если только Остермана с Минихом вернуть. Нет у России верных сынов, кроме тех, кого еще Петр Алексеевич на службу призвал. Все немцы заполонили. Да и теперь, вместо того, чтобы кого учебой занять, вон твоего Петьку хотя бы, он хоть и шельма добрая, но мозговитый парень растет, продолжают тех же немцев привечать, а значит долго нам еще на службе коптить, вот помяни мое слово. Пока молодежь вроде Шувалова того же не заматереет и зубы не начнет показывать. А свое мнение я уже высказал – от шведов мы еще хлебнем полной ложкой, но это дело, я погляжу, решенное, и от моего слова ничего зависеть уже не будет. Но прусаков я сюда не допущу и точка! Вот костьми у порога лягу, пущай топчут, но свадьбе этой – не бывать!

Так, кажется, я услышал достаточно. Повернувшись, я вышел из этой маленькой приемной, обдумывая услышанное. Пока ничего путного в голову не приходило, зато становилась понятна резкая неприязнь Петра Федоровича и Бестужева. Бестужев не дал состояться браку Петра с сестрой обожаемого Фридриха, что сразу же сделало его родственником Прусского короля. Не получилось, и Бестужев сразу же стал врагом номер один для Великого князя. А вот почему сам Бестужев так меня ненавидит, я так и не понял. Вроде бы никаких предпосылок к этому не было, да и особой любви к Фридриху я, вроде бы, не демонстрирую, а вот погляди же.

Вообще же, все было именно так, как рассказывал мне еще во время моего путешествия по Европе Корф. Все министры пытаются решить, с кем Российская империя будет дружить, и с кого она будет брать пример, как я полагаю, во всем. Ни разу я еще не слышал ни от кого, что нужно свой собственный путь изобрести, ни на кого не равняясь. Но это тупиковый путь, который приведет нас, в лучшем случае к Великой октябрьской, в худшем же… Об этом вообще не стоит думать. Потому что живущие на стыке двух миров, мы никогда не станем своими ни европейцам, ни азиатам. Так зачем, черт подери из шкуры лезть, пытаясь всем этим «господам» соответствовать? Зачем, вашу мать, и раза в раз наступать на одни и те же грабли, вскакивать и снова на них лезть? Как это вообще произошло? Где мы свернули не туда?

А еще я понимал, что никто меня не будет слушать, хоть я лоб расшибу, пытаясь доказать эту истину. Никто. Потому что все для себя уже все решили и считают это решение истиной в последней инстанции. Была слабая надежда на Бестужева, но он, похоже, просто категорически против немцев настроен, хлебнул в свое время бироновщины. А вот что касается других стран, то вице-канцлер очень даже «за». Вот что мешает России с той же Австрией договор заключить о дружбе, но как-то хитро помощь во время бесконечных войн обозначить? Вроде мысленно мы с вами и все такое. А вот когда уже точно увидим, что Австрия побеждает из последних сил, вот тогда и присоединиться, чтобы к дележке не опоздать. Англо-саксы так постоянно делают, и ничего, никто ни разу их ни в чем не обвинил и ни в чем не упрекнул. Можно же чужие хитрости применять, не размениваясь на парики и вычурные реверансы.

Из этого короткого, но весьма эмоционального разговора я также понял, что мои исконные земли, те, которые должны были остаться моими, невзирая на то, как здесь все сложится – на хрен никому не упали. Россия не будет вступать за герцогство, оно ей не нужно, опять-таки по причинам того, что подобный интерес может быть неправильно истолкован потенциальными «друзьями». Вот только я так не хочу. И тут я полностью поддерживаю Бестужева – Фридриха еще можно остановить, он пока никто, всего лишь король заштатного королевства, у которого амбиции через край хлещут. Вот только как это сделать?

А может ну его? Отобрать у дядюшки герцогство, послать всех на хер и жить в свое удовольствие, не пытаясь ничего менять в мозгах людей, которые накрепко вбили себе в голову, что иноземец лучше во сто крат, просто потому, что иноземец. Самое главное, что этот выверт мозга и в мое время многие поддерживают. А чем лучше-то? Чем, например, тот же Шумарех лучше Тредиаковского? Почему должность библиотекаря при Академии наук с огромными полномочиями вдобавок отдали немцу всех достоинств которого было быстро и качественно закатить скандал? Что в Шумахере есть такого, что заставляет с завидной периодичностью вступаться за него покровителей? Сколько мы по-настоящему ценных ученых из-за этого склочного индивида потеряли, которые не захотели терпеть, и просто уехали, громко хлопнув дверью? А ведь они еще и антирекламу Российской Академии наук дали, я просто уверен в этом, и многие достойные люди вовсе не поехали, невзирая на приглашения. Потому что есть среди тех же немцев достойные, талантливые и очень нужные, есть, кто бы спорил, но не поголовно, так же, как и в Российской империи. Себя-то надо хоть маленько уважать. Например, я вот уже жалею, что не пошел, как обычно, на тот маскарад, где пресловутый лорд Дэшвуд отжег. Может, у меня с головой не все нормально, но я точно не стерпел бы, если бы он передо мной в костюме шведского генерала туда-сюда шастал. В разгар войны со Швецией! Хайпануть решил, сука. И у него получилось, потому что не произошло ровным счетом ничего, никто ему слова против не сказал, все, включая тетку, молча проглотили это намеренное оскорбление, вот он и дома решил развернуться, уверовав в свою вседозволенность.

– Ваше высочество, что-то произошло? У вас такой вид, будто за вами кто-то гонится, – я резко остановился, с удивлением оглядываясь по сторонам. Оказалось, что я умудрился выскочить на улицу во внутренний двор и даже этого не заметил. Тормознул меня Роман Воронцов, который поднимался в это время со скамьи, на которой сидел, с интересом что-то читая.

– Да, призраки мыслей, – я потер лоб. – С вами такое случается, Роман Илларионович?

– Постоянно, – он улыбнулся. – Вот, например, попали мне в руки интереснейшие записки, и я теперь не знаю, что с ними делать. Первым желанием было сжечь, но дюже уж чтиво занятное. Хотя за такое чтение я вполне могу на дыбе оказаться, и прекрасно это осознаю, но все равно читаю. Удивительно, правда?

– Что это? – я сел на ту скамью, с которой вскочил Воронцов и, протянув руку, взял один из листков, лежащих рядом. – «Набожна императрица до суеверности, так что исполняет дотошно все нелегкие и стеснительные обязанности, кои религия ее предписывает, ничем, однако же, не поступаясь из удовольствий самых чувственных, коим поклоняется с неменьшею страстью. Весьма сдержанна скорее по совету министра своего, нежели по собственной склонности. Ревнует сильно к красоте и уму особ царственных, отчего желает зла королеве венгерской, не скрывая этого, а также ревнует к сестре вашей Луизе Ульрике, о красоте которой уже начали слагать песни менестрели. В довершение всего двулична, легкомысленна и слова не держит». Что это такое? – я показал лист Воронцову.

– Это-то… – протянул он. – Это то, чем развлекает себя на досуге новый прусский посол Аксель фон Мардельф. Сам он пока еще не составил своего мнения, только сплетни здесь в Петербурге собирал, посетив с визитами, кажется, каждый дом тех дворян, кои здесь остались, или уже вернулись из Москвы. Я так понимаю, что это пока только наброски, а вот настоящие выводы он сделает уже после того, как покрутится при дворе. Вот это мое любимое, про графиню Румянцеву, что, мол, родилась и воспитывалась она за границей, потому-то резко отличается от всех остальных дам тем, что лучше воспитана и более утончена, а уж как в карты играет, загляденье просто, – он зло усмехнулся, а я пристально посмотрел на него. В отличие от брата, который слыл чуть ли абсолютно неподкупным, про Романа ходило множество весьма неприятных слухов. Но сейчас я не мог сказать, что он производит на меня отрицательное впечатление. Возможно, это происходит потому, что я вот прямо таких откровенных взяточников, как его рисует молва, ни разу не видел воочию. Кажется, именно про него пошла поговорка про широкий карман, или я что-то путаю.

– А можно поинтересоваться, Роман Илларионович, откуда у вас эти записки? Где вы могли их заполучить, чтобы вот так запросто читать, сидя прямо перед дворцом? – записи были сделаны, конечно же, не на русском языке, и степень знания Воронцовым немецкого, если честно, поражала, потому что, делая свои «записки», посол вовсе не стремился к каллиграфическому качеству письма, и я иной раз не мог разобрать написанное.

– История попадания в мои руки этих записей проста и сложна одновременно: мы вчера с господином послом играли полночи в кости. В какой-то момент я уже перестал различать окружающее, да и он был сильно выпимши. Но мне везло, и кости все время падали так, как было нужно. Хотя, не могу исключить тот факт, что у нас просто перед глазами двоилось и мы принимали выпавшие цифры за те, которые хотели видеть. Как бы там не было, посол сильно проигрался и должен был составить мне долговое обязательство, по которому я выигрыш мог получить в полном объеме. Вот только он или перепутал, или сшельмовал, но утром я обнаружил эти листы, вместо расписки. Пошел в праведном негодовании искать мерзавца, но, как оказалось, рано утром сразу из-за игрового стола он уехал в Москву. Полагаю, что все-таки перепутал он спьяну бумажки, слишком уж вызывающие записки эти, могут весьма негативно на его дальнейшей карьере отразиться. Ну, и решил я посидеть здесь в тенечке, и почитать, решив про себя, что, коли выигрыша мне не видать, то хоть развлекусь. Развлекся, теперь не знаю, что со всем этим делать.

– Отдайте мне, больно уж интересное чтиво, хочу все изучить, что тут Марфельд написал. Особенно про себя охота почитать, вряд ли господин посол обошел меня своим вниманием, и глубоко сомневаюсь, что прочту что-то более лестное, нежели о тетушке моей.

– Нет, не обошел, – Воронцов снова усмехнулся. – Только обещайте мне, что за хулительные пасквили эти Андрей Иванович Ушаков не вспомнит второй пункт указа о дозволенности обсуждения августейших особ и не вздернет меня на дыбе. Все-таки – это не я все написал, хоть и читал, весьма внимательно и тщательно, стараясь не упустить ни одной малейшей подробности.

– У Андрея Ивановича сейчас много других дел, – я тщательно собрал листы с записками, мельком увидев, что Марфельд не пропустил в своих изысканиях никого, включая камергера Чоглакова, с занятной припиской о том, что он очень красив и танцевать ловок, и понравился Елизавете, но она решила отказаться от своих притязаний, узнав, что жена Чоглакова обещала его прирезать, коли уличит в измене. – А все же, не для того, чтобы записки посла читать вы сюда явились, Роман Илларионович, – я в упор посмотрел на него. – Читать такое проще дома, в тиши кабинета, где никто не увидит и не донесет Андрею Ивановичу.

– Каюсь, грешен, не хотел говорить, только вот, ваше высочество, встреча у меня назначена с Юсуповым, который обещал человека мне представить, дабы обсудить, куда пойдут мрамор и самоцветы Уральские, кои с организованной им фабрики выходить будут вскорости.

– Юсупов владеет мраморной фабрикой? – решил уточнить я, прикидывая, по какой причине в таком случае князь ничего мне не сказал. Вообще, я не знал, что в Сибири уже развивается производство, почему-то на ум приходили только Демидовы и Строгановы, но, может быть, я ошибаюсь, и они не единственные, кто на Урале и за его пределами производство основал?

– Нет, фабрика будет нами возведена на паях. Что-то захотелось мне попробовать чего-то нового, вот и купился на сладкие речи Бориса Григорьевича. Все бросились изучать производство металлов, ну а мы решили выделиться, – он усмехнулся. – Петр Иванович Шувалов где-то специалиста раздобыл, который в мраморе понимает. В его задачу будет входить организация фабрики ее и отладка производства.

– А что Шувалов уже вернулся из Москвы? – я обернулся, словно пытаясь высмотреть этого чересчур энергичного человека.

– Вчера приехал с высочайшего соизволения. Увеселения увеселениями, но дела не ждут. Мы с ним еще хотели прожект один обсудить, касаемый создания хлебных резервных магазинов. Да я хочу предложение внести: заставить всех помещиков часть зерна сберегать и не продавать никому, как вспоможение крестьян на случай неурожая. Дабы голод не случился, – я внимательно смотрел на него. Насколько помню, хлебные магазины были только при Павле основаны, да и то так себе, спустя рукава. А не из этого ли дурная слава конкретно этого Воронцова происходит, что вместе с Шуваловым они хотели здорово так напрячь знать? Вот только не получилось. А почему не получилось? Надо выяснить. Одно ясно, Шувалова защитило личное покровительство императрицы, а вот на Воронцова все шишки в итоге посыпались. Может он и стал в конце жизни тем, кем его молва крестила, просто терпение лопнуло и он решил слухам тем соответствовать. А вот Шувалов меня удивил, если честно. Я к нему из-за того, что эта семейка мне кем-то типа братьев Орловых представлялась, предубеждение испытывал, а оно вон как происходит на самом-то деле. Надо перестать уже мыслить штампами и прежде узнавать, что у человека на уме. – Но вашему высочеству, наверное, не интересны эти мелочи.

– Отнюдь, я был бы очень признателен, ежели бы вы с Петром Ивановичем составили мне компанию за ужином, и рассказали все о своих прожектах, – Воронцов было заколебался, но подобные приглашения расценивались как приказы, игнорировать которые было нежелательно, поэтому он неохотно кивнул.

– Это большая честь, ваше высочество, – он поклонился, а когда выпрямился, то воскликнул. – А вот, кстати, и Юсупов. Во двор въехала карета, из которой выскочил князь, как только она остановилась, не доживаясь, пока ему откроют дверь. Воронцов тем временем поднялся со скамьи и шагнул вперед, широко улыбаясь. – Борис Григорьевич, я уже заждался. Хорошо еще, что его высочество Петр Федорович мне соизволил компанию составить, а то уже и не дождался бы я тебя, ушел бы, только меня и видели. – А ведь дворяне друг друга на «ты» называют, наплевав на указ, который Анна Ионовна выкатила, в котором регламентировала множество аспектов светской жизни. Правда, все дружно на этот указ забили и сделали вид, что никакого указа и не было никогда.

– Ваше высочество, – Юсупов склонился в поклоне. Мы с ним виделись лишь однажды, обсуждали стекольную фабрику, в которую он был согласен вложиться, когда прикинул вероятную прибыль. – Вы интересуетесь не только стеклянным производством, но и мраморным?

– Я всем интересуюсь, – чтобы не ставить себя еще более в невыгодное положение перед стоящими рядом со мной мужчинами, я встал, отмечая про себя, что Юсупов окинул меня немного удивленным взглядом, ах, да, я же без камзола, который как бросил в комнате, так и забыл про него. – Кстати, что там с нашей стекольной фабрикой?

– Фундамент уже возвели, скоро приступим к возведению здания. Господин Ломоносов выразил готовность проверять каждый этап строительства и производства, во всяком случае в самом начале, – нетерпеливо начал переминаться с ноги на ногу. По всей видимости торопился, наверняка они уже опаздывали, но уйти без разрешения тоже не могли. Все-таки во всех этих регламентах есть своя прелесть, которую я только-только начал осознавать.

– Это хорошо. Но, я отвлекаю вас от действительно важных дел, господа, пустой болтовней. Я вас жду сегодня вечером Роман Илларионович, – и, прижав к груди листы с записками, я повернулся в сторону входных дверей, тем самым отпуская их. Вопрос о том, почему они местом встречи выбрали дворец не стоял, наверняка кроме Шувалова необходимо было встретиться еще и с Бестужевым, и Бог знает с кем еще, и лучшего места, чем дворец, в отсутствии императрицы, для того, чтобы собрать всех в одну кучу сложно было представить.

– Ваше высочество, – от двери ко мне размашистым шагом шел Румберг. – Мы уже с ног сбились, разыскивая вас. Не надо уходить, не предупредив ваших преданных слуг о том, куда вы идете, – попенял он моей безалаберности. Я только вздохнул и направился к нему, чтобы под конвоем проследовать в свои комнаты.

Глава 9

И все же в этот раз я не ошибся в своей первоначальной оценке Шувалова. Более того, за время, пока я не имел с ним дело, он подучился и стал совершенно невыносим, особенно в больших дозах. Напыщенный и самовлюбленный, он столько раз за вечер произнес «я», что мне под конец уже стало просто смешно. Глядя на его руки, пальцы которых были украшены перстнями, я не мог теперь с уверенностью сказать, что идеи, которыми он фонтанировал на ужине, были его собственными. Потому что, когда я поднял вопрос о государственных продовольственных магазинах, и о частных хранилищах зерна, он тут же начал излагать концепцию, напрочь вычеркнув из ее создателей сидевшего тут же за столом Воронцова. Зато, становилось понятно, почему проект не начал воплощаться в жизнь – все просто, граф Шувалов при малейшем намеке на сложности, и возможное недовольство дворянства, тут же, скорее всего, сдал назад, и в итоге пострадал только Воронцов. Единственное, что делало Шувалова чрезвычайно полезным человеком, можно даже сказать, незаменимым – это его способность выискивать в толпе самородки, вытаскивать таланты и заставлять их проявлять себя на полную катушку. То, что он, скорее всего, присваивал себе и изобретения, и проекты будущих указов, возможно не все, но часть из них абсолютно точно, не подвергалось сомнению, но это была та плата, которую я на данном этапе мог себе позволить, потому что его проекты, в отличие от моих пройдут и тетушка как минимум их рассмотрит, ну, не она сама, конечно, но ее министры и парламент – точно.

А еще у Петра Ивановича была одна весьма полезная черта – он был пробивной. И при должной мотивации, при постоянном одобрении и правильной позиции в момент первого негативного отрицательного опыта в процессе этой зерновой реформы, именно он был способен ее протащить и заставить помещиков выполнить объявленные условия, а казенные хранилища заполнить зерном. Ведь сумел же он протащить несколько государственных монополий в том числе на винокурни, и «Генеральное межевание» – это то, что я, поднапрягшись, вспомнил о нем из школьной программы. И ничего, жив и здоров остался, упитан и блистателен. Не зря Ушаков боится, что именно Шувалов заберет у него бразды правления Тайной канцелярии. Собственно, а почему бы и нет?

Сейчас я думаю с позиции силы. Ему будет гораздо проще заставить тех же помещиков подчиниться, если за его спиной будет довлеть над всеми незримый образ Тайной канцелярии. Можно же ввести ответственность за невыполнение, мол, не создав хранилище, ты подрываешь безопасность государства и августейшей фамилии. Впихнуть его под нумером три в основное положение Тайной канцелярии, и в путь. Еще свежи в памяти у сторожилов, как парочка человек с немалыми титулами и реальной властью лишились не только титулов, но и головы во времена Анны Ионовны,когда решили, что могут именовать императрицу, минуя титулования, даже в частной беседе без ее присутствия. А уж про несчастного Александра Самсонова, который просто сгинул даже без объявления за что, до сих пор перешептываются, когда Ушакова видят. Собственно, из этих перешептываний, я и узнал про не него.

Вообще у бывшей герцогини Курляндской есть чему поучиться: так уж она в кулаке всех держала, что сидели как мыши под веником, боясь лишний раз вздохнув. Потому что, перспектива в Ледяном дворце свадьбу играть – это в иной раз было так, баловство. И ведь никто ей шарфик шелковый не готовил, вот ведь парадокс, хотя правила она кнутом. Пряником считалось как раз-таки отсутствие этого самого кнута. В этом аспекте Аннушка в дядю Петю пошла, не иначе.

А вот тот же Петр III дал слабину, манифест о вольности дворянской начирикал и все, тут же прихлопнули. Многие люди понимают только язык силы – это пошло еще из древности, когда вождем племен становился самый сильный и ловкий. Это инстинкт, который никогда и никому не преодолеть в полной мере. Единственное, чего нельзя делать – это палку перегибать.

– Ваше высочество, а вы что думаете о идее создания резервов как частных, так и государственных? – я вырвался из своих мыслей и сфокусировал взгляд на задавшем мне вопрос Воронцове.

– Я абсолютно «за». Собственно, за этим я и пригласил вас двоих, чтобы выслушать людей, которые думают так же как я. В конце концов, это не просто приведет к укреплению внутренней безопасности страны, но подобные вещи – обязанность каждого рачительного хозяина.

– Жаль только, не все это понимают, – досадливо поморщился Воронцов.

– А все и не поймут. Можно только обязать, и в итоге принудить, устроив показательные наказания тех, кто не выполняет указ, – я пожал плечами. – Это нормально, что сначала будут пытаться юлить, и я бы, будь кем-то вроде Калигулы, распорядился бы не оказывать поморщь таким имениям, ежели голод грянет. Но…людишек жалко. Из-за своих остолопов-хозяев помрут еще. Так что я так делать не буду, если до меня дело тянуться будет. Самое правильное, начать создавать государственные резервы, и тут же частные. Чтобы все видели, что государство тоже не сидит, лапки сложив.

– Я тоже так думаю, ваше высочество, – вмешался Шувалов. Я только глаза закатил и принялся доедать десерт. – Вот прямо вижу, что надо склады делать для зерна, и обслугу ставить, которая будет следить за сохранностью. Я даже придумал, как это будет происходить: частично зерно будет закупаться за казенный счет, надо продумать и заложить в бюджет фиксированную сумму на ежегодную скупку зерна, а часть пойдет с продаж, как половина налога. Хотя, я государыне еще в Москве предложил убрать внутренние таможенные пошлины, чтобы развить нашу исконную торговлю, и она обещала подумать, но налог-то с продаж никто в своем уме не отменит. А на вывоз за границу в виде частичной пошлины наложить, от стоимости высчитать, – он задумался. – Надо будет фиксировать пошлину в зависимости от пудов вывозимого, чтобы не запутаться. – Словно галочку в уме поставил. – И тоже для частных поместий: при учете налога на продажу зерна, часть этого налога в виде того же зерна помещики будут обязаны оставлять в хранилищах, сроком на год, из расчета годового запаса. Больше и не надо, пропадет. А на будущий год этот запас можно продать, а на его место загрузить новый. И они ничего в итоге не потеряют и стране прибыток. Да, работы только у Монетного двора и сборщиков подати прибавиться, это же надо будет долю высчитать, да проверить, чтобы не сшельмовали, но ничего, потерпят. У небольших дворов придется полностью налог в виде хранилищ делать, но на то манифест выпустим, про то, как государыня о поданных своих печется, вон даже от налогов освобождает, лишь бы смогли пережить лихую годину, ежели она еще случится, конечно. – Он на мгновение нахмурился. – Правда, придется сборщиков собрать всех в кучу и науку ту накрепко в головы вбить, но это проблема Черкасского и Бестужева уже будет, – а он молодец, все уже почти детально продумал. Необходимо лишь несколько нюансов соблюсти, и можно пробовать запускать эту реформу. – Надо только подумать, где разместить казенные хранилища будет удобнее.

– К губернским гарнизонам хранилища приставить, что тут думать? – я отложил вилку, озвучив самое простое на мой взгляд на сегодняшний день решение. – И одновременно фуражные склады создать, чтобы, коли война случится не бегать с выпученными глазами и не искать, у кого фураж закупить можно, а просто заранее держать нужно количество. Начнет время подходить, что вот-вот портиться начнут запасы, так и вовсе распродать, а новый закупить. Я бы еще кого из химиков попросил что-нибудь придумать, чтобы то же мясо можно было хранить долго, – сами не придумают ничего, я идею тушенки кому-нибудь подкину. Нитритная соль уже, оказывается, имеется в наличии, мне ее Ломоносов демонстрировал. Как и свои навыки в создании вакуума в лабораторных условиях. Почему ничего из этого до сих пор никто не применил – я не знаю, просто для меня этот вакуум стал как удар пыльным мешком по голове. А тем временем, пока я в себя приходил, Михаил Васильевич спокойно функции различных металлических сплавов в безвоздушной среде испытывал. Вот тогда до меня окончательно дошло, да почти все, кроме компьютеров, разумеется, уже давно изобретено и до нас. Никаким попаданцам просто нечему учить местных. Они все давно сами знают. Другое дело, что по каким-то неведомым мне причинам не используют, а вот с этим можно и помочь, я же много различных баек слышал, когда в Киле жил.

– Отличная идея, ваше высочество, просто отличная, – Шувалов засиял как новенький золотой. Ну, действуй, родной. Мне твоих лавров пока не нужно, ты главное задел мне сделай, чтобы я страну в более-менее приличном состоянии получил, готовой к внедрению более глубоких реформ.

В дальнейшем ужин прошел под непрекращающийся бубнеж Шувалова, который уже начал планировать осуществление такой замечательной идеи, что пришла ему в голову совсем внезапно. Когда ужин подошел к концу, я отпустил Петра, попросив Воронцова остаться, под предлогом, что мне хотелось бы обсудить с ним тут книгу, что он мне утром дал почитать. Шувалову это было не интересно, поэтому он быстренько свалил, не напросившись остаться. Надо будет поручить кому-нибудь, чтобы почаще напоминал ему о грандиозном прожекте, который пойдет на пользу всей империи. Лопухина что ли пристроить к этому делу? Он даже, если сболтнет чего личного, тут же укорот языку получит. Шувалову неприятности не нужны, он любит деньги и быть в центре внимания, а всего этого можно из-за слишком болтливого товарища лишиться, особенно, пока Ушаков Тайной канцелярией рулит и спит и видит, как Шувалова сбросить.

Пригласив Воронцова пройти в кабинет, я сразу же направился к столу, с ужасом гладя на растущую кипу бумаг, которую нужно было во чтобы то ни стало как можно быстрее разобрать, вот только времени пока недоставало. Кабинет я выбрал далеко не случайно, нужна была официальная обстановка, чтобы собеседник не чувствовал себя расслабленно.

– Вы хотели поговорить со мной о тех записках, ваше высочество? – сразу же спросил Воронцов, как только получил разрешение сесть.

– Нет, зачем мне о них с вами разговаривать? – я чуть наклонил голову набок и посмотрел на него. Эта привычка наклонять голову была не моя – я так никогда не делал. Но при изучении отвратительного качества портретов герцога, обратил внимание на то, что на них на всех его голова слегка склонена. То ли он в детстве чем-то болел и это последствие, что-то вроде нервного тика, то ли это вообще семейное. С другой стороны, узнавать о такой мелочи было лень, да и незачем. – А что, вы тоже, Роман Илларионович, считаете, что при дворе кормят отвратительно, как заметил господин посланник?

– Нет, ваше высочество, я так не считаю, – он покачал головой. – А вы?

– А мне не с чем сравнивать, потому что при дворе его господина короля Фридриха, не кормили вообще. Знаете, чего мне не хватает? – Воронцов покачал головой. – Картофеля. Весьма питательный и вкусный продукт, надо сказать, но здесь в России почему-то не использующийся. И, знаете, в чем самая большая странность, Роман Илларионович, я точно знаю, что картофель был привезен моим дедом Петром Алексеевичем вместе с табаком. Так как получилось, что табак пользуется спросом, а картофель нет?

– Может быть, потому, что табак – это некая пикантность, а картофель просто еда, которую к тому же надо выращивать?

– Ну так давайте слухи распустим, что есть картофель – жутко аморально. Что это любимая пища лорда Дэшвуда, который, обожравшись его, начинает творить всякие непотребства? Мол, это не он такой плохой, а картофель так на него воздействует.

– Боюсь, что лорд Дэшвуд начнет опровергать эти слухи, – со смешком заметил Воронцов. – Он же гордится тем, что настолько аморален сам по себе.

– Пускай опровергает, – я махнул рукой. – Чем больше опровергать начнет, тем больше все убедятся, что он именно что из-за картофеля такой, а не сам по себе.

– Вы меня пригласили о лорде Дэшвуде поговорить, ваше высочество? – Воронцов снова не сдержал смешок.

– Лорд Дэшвуд мне интересен лишь в разрезе того, почему его никто не вызвал на дуэль и не прирезал как бешенную собаку, после той отвратительной выходки на маскараде в честь коронационных увеселений, – я задумчиво смотрел на Воронцова, который перестал улыбаться, и в свою очередь внимательно смотрел на меня. – Я читал ваш доклад в «Свободное экономическое общество», где вы предлагаете то, о чем мы говорили за ужином – создание частных запасов зерна на случай неурожая и возможного голода. При этом вы настаиваете на некоторых послаблениях в сторону крестьян, и приводите в пример показатели своих земель, показавших очень хорошие итоговые результаты в следствии рачительного ведения хозяйства.

– Мне лестно слышать, ваше высочество, что вы поддерживаете мои идеи и даже нашли время с ними ознакомиться, – кивнул Воронцов.

– Я много чего понимаю, Роман Илларионович, но я никак не могу понять следующего – про вас в свете ходят слухи, как об отвратительном хозяйственнике, который едва ли не разорил свои земли, ведя беспутный образ жизни. Признаться, я нахожусь в растерянности, как эти два факта могут уживаться друг с другом? Прибавить сюда и то, что, якобы, вы выступаете за полное закабаление крестьян и допущения дворянской вольницы. Вас еще не разорвало, Роман Илларионович, на пару частей из-за всех этих несоответствий? – он молчал, разглядывая собственные ладони. – Просто ответьте мне, что правда, ваш доклад и гуляющие в свете слухи? Я не хочу начать доверять человеку, который даже в предпочтениях ведения хозяйства разобраться не может, – скрестив руки на груди, я откинулся в кресле. Ну же, ответь мне. я впервые здесь встретил человека из дворян, который действительно разбирается в экономике. Сам разбирается, без помощи тысячи управляющих, еще и статьи в разные экономические общества пишет.

– Я писал доклад, основываясь на собственном опыте, – наконец, твердо сказал Воронцов. – И да, я действительно считаю, что дальнейшее закабаление крестьян может в итоге привести к снижению экономической целесообразности, и в итоге к полнейшему краху.

– Хорошо, – я выпрямился и опустил руки на стол. – Очень хорошо. Надеюсь, вам удастся мраморную фабрику создать. И вы доложите мне о своих успехах.

– И… это все, что вы хотели у меня узнать, ваше высочество? – он выглядел растерянным.

– Да, это все. Пока все. Я не знаю, что будет в дальнейшем, но надеюсь, что слухи не станут в итоге правдой.

– Я… – он вскочил, и сглотнул. Нет, ну а чего ты ожидал, что я сейчас с тобой буду планы строить, что ли? Мало ли что ты мне сказал, я должен все проверить, прежде, чем делать тебя своим казначеем, с перспективой занять должность казначея империи. – Могу я идти, ваше высочество? – я уже открыл рот, чтобы дать согласие, как дверь отворилась и в кабинет без предварительного оповещения ввалился Криббе. Он был вымотан до предела, весь в пыли, даже на его волосах пыль лежала тонким слоем, несмотря на шляпу, прикрывающую голову. Захлопнув рот, я жестом велел Воронцову сесть, чтоб не маячить. Лишь позже до меня дошло, что надо было его не осаживать в кабинете, а вон отослать.

Криббе, подошел к столу и протянул мне письмо, сам же, после того, как я забрал письмо слегка дрожащей рукой, упал в кресло, вытянул ноги и прикрыл глаза. Воронцов переводил взгляд, в котором зажглось любопытство, с Криббе на меня и обратно, и уже не стремился куда-то уйти. Я же развернул письмо и погрузился в чтение.

Тетка писала мне собственноручно, поэтому письмо получилось излишне эмоциональным. Когда закончились все положенные охи и ахи, выписанные каллиграфическим почерком, начался текст по существу. Если быть кратким, то ее величество меня понимает и даже возмущается вместе со мной, но людей более того полка, который у меня под командованием выделить не сможет. При этом она клятвенно пообещала полк доукомплектовать. Не придумав ничего лучшего, в мой полк, точнее огрызок полка, решено было влить ингерманландский пехотный полк, точнее тоже тот остаток, что сейчас находился в Петербурге под командованием Наумова и занимался больше всего охраной дворца. Елизавета ингерманландцев терпеть не могла, они напоминали ей о Меншикове, с которым у нее, мягко говоря, не складывалось, и она нашла способ избавиться от раздражающей ее проблемы.

Во-вторых, тетка просила меня попытаться с проблемой без военного вмешательства, потому что военный конфликт напряжет Данию, а она пока с Данией воевать не хочет… да и вообще она с Данией воевать не хочет, потому что с них, если разобраться, взять нечего. Как она себе представляет решение проблемы без участия военных, лично я не понимаю. Дядя что, увидев меня расплачется и все вернет как было? Ага, херов мне тачку. Его, если повезет, и мы все же быстро встретимся, долго придется «уговаривать», и не факт, что он быстро даст себя уговорить.

В-четвертых, учитывая ситуацию, она полагает, что дядя может и не пережить встречи с племянником, и у него «станет плохо с сердцем», или «хватит удар», поэтому имя наследника в черновике мирного договора со шведами уже заменено на Георга. Я несколько раз перечитал эту строчку. Что значит, «станет плохо с сердцем»? Это мне инструкции передали, что ли? Ладно, поживем увидим, а то и правда может быть нужно будет «удар» обеспечить, табакеркой по темечку. Ну а что, это почти классика. Тем более что дядя будь он живой или «схвативший удар» вообще ни на что не повлияет.

Пятым пунктом шло пожелание беречь себя, побыстрее возвращаться, и обязательно оставить в герцогстве верного и преданного наместника.

Отложив письмо, я долго смотрел в одну точку, затем повернулся к Криббе, который почувствовал мой взгляд и сразу же распахнул глаза, выпрямляясь в своем кресле.

– Сложно было?

– Не скажу, что слишком сложно было убедить ее величество принять решение кого-то отправить в Киль, сложнее было доказать, почему там необходимо ваше личное присутствие, ваше высочество. Первые дни ее величество даже слышать ничего не хотела о том, чтобы позволить вам уехать. Она не уверена до конца, что это не ловушка, чтобы просто вернуть вас обратно. Ее величество очень переживает за вас, ваше высочество. Она говорила, что предчувствовала, что нельзя вас отпускать одного в Петербург.

– Понятно, – я покосился на письмо. – Отслужив службу, тетушка все-таки приняла правильное решение?

– Верно, а как вы узнали, что ее величество…

– Это нетрудно понять, уж поверь мне. Как мы будем добираться до Киля? Я не увидел подорожных, да и с полком, хоть и драгунским, мы завязнем в дороге до следующего лета.

– Морем, мы пойдем в Киль морем, – Криббе вздохнул. – Трехпалубный линейный корабль «Екатерина» под командованием Конона Прончищева сейчас направляется из Архангельска в Кронштадт. Команда полностью укомплектована, состоит из шестисот человек, шестьдесят шесть пушек по бортам. Советники ее величества полагают, что корабль будет дополнительным стимулом для вашего дяди вести себя хорошо. И я полностью согласен с ними в данной оценке.

– Я так понимаю, мы должны будем подойти под моим флагом и войти в порт совершенно открыто? – я хмыкнул. – Наглость города берет, вот и проверим, так ли это на самом деле, – вольно перефразировав известное изречение, я повернулся к развесившему уши Воронцову. – Петр Илларионович, а вы не хотите со мной прокатиться? Нам же практически морская прогулка предстоит, вы же слышали господина фон Криббе.

– Я не уверен, ваше высочество, что вас ожидает простая морская прогулка, как вы изволили выразиться, – покачал головой Воронцов. – Но я готов принять ваше приглашение, почему бы и нет, все равно все мои обязательства уже выполнены, и я могу жить пока в свое удовольствие.

– Ну вот и отлично, – я снова посмотрел на Криббе. – Приводи себя в порядок и отдыхай. Завтра встретишься с Наумовым и начнете объединение полков. Я тебя назначаю своим заместителем на месте командира. Если возникнут разногласия, то сразу мне доложите, будем думать, как их решить. – Я встал из-за стола. – Ну что же, остается только надеяться, что все пройдет без особых потрясений. – «Я очень на это надеюсь, вот только, боюсь, что с моим везением мне этого не грозит», – добавил я про себя.

Глава 10

Корабль пришел в Кронштадт только через две недели, хотя по данным Криббе он уже пару недель находился в пути. Если это нормальная скорость, то, когда мы в Киль такими темпами придем? Интересно, нам не придется где-нибудь в Ревеле зимовать?

Однако время ожидания повлияло на меня весьма положительно в том плане, что я внезапно заимел острую паранойю цинги. Судорожно вспоминая, что имеет большую концентрацию витамина С, я не вспомнил ничего, кроме смородины и шиповника. Лимоны – эта роскошь не про нас, а вот шиповниковый сироп я из детства помню. Его в аптеках продавали, и я пил его просто так, и по многу, хоть мать и ругалась, говоря, что надо по ложечке употреблять. Варить сиропы умели давно, я это точно знаю, на бутылке в тем же сиропом прочитал, так что оставалось найти какого-нибудь аптекаря, и заставить его наварить мне густого сиропа, который потом смешать с крепкой вытяжкой, то бишь настойкой из шиповника.

Совершенно случайно я узнал, когда искал нормального аптекаря, что Иван Лаврентьевич Блюментрост проживает сейчас в Петербурге во флигеле у Юсупова, пребывая в крайне плачевном положении. Изучив его подноготную, я задал вопрос Ушакову, почему этот весьма талантливый человек сейчас как приживалка какая по флигелям ютится, на что получил гениальный в своей простоте ответ.

– Так ведь в немилости он, еще со времен Анны Иоанновны. Ему дом оставили в Москве, остальное было конфисковано. Но дом сгорел и вот… – Андрей Иванович развел руками, и снова углубился в изучение приблизительной схемы отделов Тайной канцелярии, которую я ему притащил в Петропавловскую крепость. Вообще я искал аптеку, но, как выяснилось, она сгорела, а потом сгорела еще раз. Что аптекари в ней делали, если из раза в раз пожар возникало? Гексоген из-под полы бодяжили что ли. Тем не менее, аптека сгорела, хоть и была каменной. Сейчас ей выделили земли уже на Васильевском острове, но построена она пока не была. Лекари как могли выходили из положения, делая свои примитивные лекарства самостоятельно, частенько нанимая химиков, благо Академия наук была под боком. И вот теперь выясняется, что Аннушка одного из выдающихся аптекарей этого времени даже дома лишила. А ведь при нем, я быстро пролистал бумаги, даже деревянное здание аптеки не горело. Дом, правда, того, но это могла быть случайность. Пожарные расчеты еще не были нормально созданы и плохо функционировали, поэтому при городских пожарах иной раз выгорали целые улицы.

– А почему сейчас опалу не сняли? Ее величество Елизавета Петровна вроде бы многих помиловала, из тех, кто в немилости у Анны Иоанновны, да Анны Леопольдовны был?

– Сие мне неведомо, – Ушаков отвечал, не отрываясь от изучения схемы, хоть что там изучать-то было, все предельно просто: всего пока три одела: по внешней разведке, по внутренним делам, и контрразведка, включающая в себя внутреннюю и собственную безопасность. Конечно потому, со временем, эта организация разрастется и ее отделы будут делиться на подотделы и управления, потому что нельзя объять необъятное. Но пока и этого хватит, потому что надо с чего-то начинать уже. Ушаков сразу согласился с тем, что делать что-то надо, когда я ему записки прусского посла показал. – Блюментрост был лейб-медиком при Петре IIАлексеевиче. Он не смог его спасти, а ее величество очень переживала смерть этого императора. Не могу отрицать, что она определила для себя виновных, и одним из них оказался Иван Лаврентьевич.

– М-да, здорово, – я рефлекторно поскреб болячку, которая образовалась у меня на запястье, на том месте, куда Флемм оспину подсадил. – Ну да ладно. Андрей Иванович, не в службу, а в дружбу, вы можете привезти ко мне Блюментроста, а то мне ой как неохота по Юсуповским флигелям ошиваться.

– Как скажете, ваше высочество. Когда вам Ивана Лаврентьевича доставить?

– Да прямо сегодня. У меня через час занятие со Штелиным. Вот через три часа и подвозите. Яков Яковлевич все пытается меня латыни обучить. Даже в Киль со мной собрался ехать. Путь неблизкий, а что на корабле делать? Вот и буду латынь штудировать. Да в фехтовании практиковаться.

– И то верно, с корабля деваться некуда, да о ночлеге думать не надобно. Самое время, чтобы чему-то новому научиться, или поработать над чем иным.

– Ну вот и славно. А пока я с делами разбираюсь, вы, Андрей Иванович, обдумайте то, что я вам принес. Может быть, какие другие идеи посетят, вот по моему возвращению и обсудим и ваши и к моим вернемся, да вместе что достойное изобретем.

– Задачку вы мне задали, ваше высочество, – Ушаков потер подбородок. – Главное ведь себя сперва убедить, что все это вообще нам надо. Вот тут понимаю, что надо, – он коснулся виска, – а вот внутри все переворачивается от одной мысли, что столько менять придется, столько переделывать. Буквально с самого начала службу создавать. Опять.

– Ну уж не взыщите, Андрей Иванович, кроме вас некому, – развел руками. – Но ежели слишком тяжело, то могу Петру Шувалову поручить… – Бум! Я аж вздрогнул, посмотрев на Ушакова, который стукнул по полу тростью.

– Петьку даже близко к моей вотчине не подпускайте, ваше высочество. Он же один хрен все исказит и переиначит и по-своему сделает. А по-своему, не значит, что лучше. Я подумаю, кажется мне, что маловато отделов здесь указано, не справятся ребятушки с такой работой, нужно будет немного разделить.

– Так делите, Андрей Иванович, я разве против? Я же только что сказал, что думайте, как лучше сделать, а потом обсудим, все к одному результату сведем и ее величеству покажем. Я же ей хоть и говорил, что хочу кое-что поменять, но что именно не рассказывал. Так что, может быть, она и не одобрит изменений.

– Одобрит, – Ушаков усмехнулся. – Часть Тайной канцелярии как искала хулу в Российской империи, так и будет продолжать ее искать, а остальное… – он махнул рукой. – Решит государыня покамест потакать вашему высочеству, до первых результатов, потом же радоваться будет и награды раздавать. Тем более, что некогда государыне. Она, как узнала о поездке, так сразу другими вещами озадачилась: сегодня поездка в Киль, завтра на войну ваше высочество потянет. Ее величество гонцов по всей Европе разослала в посольства Российские, чтобы про невест будущих послы отписали, да портретиками озаботились. И уточнить ненароком, не хотели бы девушки посетить императрицу Российскую, задумавшую различные увеселения для столь благородных девиц.

– Чего? – я уставился на него. Как-будто мне мало новостей о том, что герцогиня Ангальт-Цербстская хочет, если не в этом, то в следующем году длительный визит нанести вместе с дочерью, так тетушка вообще решила ярмарку невест организовать что ли? Ну, чтобы наверняка, чтобы девушка мне понравилась, а, если понравится, то и до наследников недалеко, не то, что у истинного Петра с дочкой герцогини вышло, точнее не вышло. По-моему, в несложившейся истории такого беспредела не было. Хотя в ней и покушения психованного поляка не было, и дядя подобным образом не чудил. Так что меры Елизавета принимает в зависимости от сложившегося положения, которое такого, что наследник слишком травмоопасный попался, и может в любой момент дубу дать, оставив безутешную тетушку в весьма непростой ситуации. Ну, по крайней мере, у меня вроде бы будет выбор, если я правильно понял Ушакова. Потому что, если тетушка снова все сама решит, то наследников может и не дождаться. И не дождется, потому что, пусть меня убьют, но чужого ребенка я за своего никогда не признаю.

– Женить вас государыня хочет поскорее, – выговаривая каждое слово произнес Ушаков, продолжая посмеиваться. Наверное, у меня был вид полнейшего идиота, раз он удосужился начать объяснять очевидное.

– Так, я пошел. Меня Яков Яковлевич с латынью ждет, – резко развернувшись на каблуках осточертевших до колик сапог, я рванул к двери на малой космической. – А невесты… Да, может быть еще откажутся.

– Да-да, надейтесь, ваше высочество, – на этот раз Ушаков усмехнулся настолько мерзко, что мне захотелось его ударить. – Девиц много сейчас в Европе. Королей столько нет, чтобы каждая в итоге королевой стала. Даже наследников столько нет, чтобы каждую удачно пристроить. И придется им за герцогов маленьких герцогств выходить. А тут наследник империи. Сами будут артачиться, папаши за косы оттащут на увеселение к Елизавете Петровне. У них, у папаш этих, девчонок – не одна, и даже не две в большинстве своем. Девать всех некуда. А тут такой шанс.

– Я уже ушел, – сообщил я, выскакивая за дверь. Как и в той жизни меня накрыла иррациональная паника заядлого холостяка перед женитьбой. Вот только здесь отсидеться, или сменить аэродром не получится. Придется жениться, причем очень скоро, но года два у меня все же в запасе есть, наверное, я на это очень надеюсь. Как раз хватит, чтобы смириться. Интересно, а сестра Фридриха тоже приглашение получит? Если судить по запискам Мардефельда, то она должна быть красоткой. Или же тетушка все же проявит благоразумие, и мы обойдемся без прусской принцессы. Если только она не захочет преследовать какие-то свои цели, нежели получить мне породистую жену. Вот тогда возможны варианты.

Надо ли говорить, что я пребывал в некотором раздрае, и впервые на моей памяти не мог сосредоточиться на уроке. В конце концов Штелину надоело повторять по пять раз одно и тоже, и он, с присущей ему мягкостью, сообщил.

– Как я вижу, ваше высочество пребывает где-то не в стенах классной комнаты. Могу я узнать, что так сильно взволновало вас, что вы никак не можете проявить усердие в изучении такого непростого предмета, как латинский язык? Нужно ли мне говорить, что, зная латынь, вы всегда сможете объясниться с любы благородным господином любой из цивилизованных стран, где знание этого языка считается желательным?

– Нет, напоминать мне об этом не нужно, – я передернул плечами, сразу же отбросив мысли о предстоящей женитьбе. И вроде бы Штелин не сказал ничего необычного, что противоречило бы царящим в мире убеждениям, но его высказывание про «цивилизованный мир» внезапно вызвало во мне отторжение. – Вы правы, Яков Яковлевич, боюсь, я настолько сосредоточился на предстоящей встрече, что совсем не могу сосредоточиться на уроке.

– Так, могу я узнать, что за встреча вам предстоит? – Штелин всеми силами пытался стать ко мне ближе. И в его стремлении не было никакого стремления получить сиюминутную выгоду, только искреннее желание помочь. И я это прекрасно понимал, но почему-то не мог принять его помощь. Возможно, во время путешествия что-нибудь изменится, но пока что я все-таки не доверял ему до конца.

– С бывшем лейб-медиком Блюментростом, – весьма нехотя ответил я. – В последнее время я плохо сплю, мне постоянно снится, что все, кто поплывет на корабле в Киль, и команда, и все пассажиры, как один умирают от цинги в самом неприглядном ее проявлении – кровавые поносы, после того, как выпадут все зубы, – я рефлекторно провел языком по своим зубам, которые, как я с удивлением узнал, герцог знал, как чистить, и в его вещах даже имелся зубной порошок, скорее всего истолченный мел, но хоть так, чем вообще никак. Щетки, кстати, не было, пришлось заказывать. Зубы чистили, поэтому никакого открытия я своей просьбой не сделал. Другое дело, что делали это далеко не все и не каждый день.

– Вы слишком драматизируете, ваше высочество, – улыбнулся Штелин. – У вас, надо сказать, очень богатое воображение.

– Да, мне об этом часто говорили. Но такая опасность все существует, вы должны это признать.

– Ваше высочество, Киль находится не за океаном, наше путешествие не продлится настолько долго, чтобы случилось все то, о чем вы сейчас рассказали. Даже цинге, чтобы убить человека, нужно время.

– Мне бы вашу уверенность, Яков Яковлевич. В любом случае, лучше перебд… черт, – я вдохнул и быстро подобрал другое слово. – Лучше перестраховаться, чем потом локти кусать, из-за того, что ничего не сделал.

– Как знаете, ваше высочество. Встречайтесь с бывшим лейб-медиком, если это вас успокоит. Только, что вы хотите от него добиться? Лекарства от этой напасти нет.

– Лекарства нет от оспы, – я поднял вверх указательный палец. – А от всего остального при желании можно найти, если не панацею, то что-нибудь, что облегчит симптомы.

– Могу лишь пожелать вам удачи, ваше высочество, – Штелин снова улыбнулся. – Мне остаться при вашей встречи с господином лейб-медиком?

– Нет, в этом нет необходимости, – я встал из-за стола, который заменял мне ученическую парту. – Я вас оставлю, Яков Яковлевич, надо уже приучать окружающих, да и самого себя, что все встречи я буду проводить в кабинете. Нечего посторонним по моим покоям болтаться. – Быстро выйдя из комнаты, оставляя Штелина и не давая ему опомниться и остановить меня, я направился в свой кабинет.

В кабинете я застал Турка, который в это время вытирал пыль с полок. Вид у него был при этом, мягко говоря, недовольный.

– Почему я этим занимаюсь? – зло спросил он, поворачиваясь ко мне, потрясая при этом тряпкой.

– Потому что не хочешь уходить, все просто, – пройдя мимо него, я сел за стол. – Совсем забыл спросить у Ушакова, он привлекает тебя к созданию клуба для особо избранных особ?

– Я учу шельмовать в карты трех его человек. Нужно же не просто вытащить туза незаметно, но и убедиться, что у твоего соперника нет и одного.

– Зачем ему это? – я примерно догадывался, зачем, но мне хотелось убедиться.

– Чтобы клуб начал зарабатывать, конечно, – пожал плечами Турок. – Без денег он долго не продержится. Да и плюс долги членов клуба, непосредственно клубу… Вы представляете, что можно со всем этим делать?

– Представляю, – каюсь, про то, что Ушаков решил на этом подзаработать, я как-то не подумал. – Вот уж действительно: хочешь выиграть у казино, купи себе казино. Ну, или создай с нуля, как в нашем случае.

– Что? – Турок удивленно посмотрел на меня.

– Ничего, сделай вид, что тебе послышалось, – он скептически хмыкнул, и отвернулся, продолжая протирать полку. Я же помассировал переносицу. – У меня вообще все чаще и чаще возникает мысль, что я невольно пустил козла в огород, слишком уж большим энтузиазмом он фонтанирует, когда речь заходит о клубе. Все свободное время проводит в здании, наблюдает за перестройкой, уже даже устав набросал.

– Андрею Ивановичу точно нравится идея, а вот мне не нравится пыль вытирать и полы драить, – выдал Турок.

– Не наглей, – одернул я его. – Просто вбей себе в башку, что я не каждого пущу сюда, пыль с моих бумаг вытирать. Криббе этим точно заниматься не будет, так же, как и Федотов. А у тех немногих, кому я, кроме них, доверяю, полно своей работы. Вот и остаешься ты. Не то, чтобы я тебе доверял, но и слишком большого недоверия не испытываю. Так что не ной, и маши тряпкой интенсивнее.

– Я… – Турок внезапно осекся, а его голос сорвался. Прокашлявшись, он ответил. – В тех дневниках было что-то интересное?

– Не особо, – я поморщился. – Шумахер приворовывает, но не критично, как оказалось. А вот Миллер ничего слишком противозаконного не делал и не делает, насколько он сам может доверять своим записям, конечно. Однако, на то, чтобы он написал эту историю, ему заплатили, причем весьма кругленькую сумму. И не кто-нибудь, а Анна Леопольдовна. Зачем и почему – об этом он не писал в своем дневнике. Может быть, он и сам не знал, зачем ей это понадобилось, но взялся за дело почти как Ушаков за клуб, слишком уж тема показалась ему перспективной.

– Иван Лаврентьевич Блюментрост к вашему высочеству, – сообщил показавший в проеме открывшейся двери гвардеец.

– Ну, наконец-то, пусть войдет, – гвардеец исчез, а я повернулся к Турку. – Вот видишь, как тебе везет. Можешь идти.

– А что же, ваше высочество, уже не столь доверяете? – Турок хмыкнул и направился к двери.

– Стой! – он остановился и посмотрел на меня. – Ты сейчас пойдешь прямиком к Якову Яковлевичу Штелину и попросишь объяснит, что означает слово «конфиденциальность». Надеюсь, что после этого до тебя дойдет уже, что существуют вещи, которые к доверию или недоверию никакого отношения не имеют.

Турок ничего мне не ответил, лишь посторонился пропуская, столкнувшегося с ним в дверях, пожилого человека, который зашел в кабинет, удивленно озираясь при этом.

Дверь закрылась, а я махнул рукой, приглашая садиться.

– Добрый день, Иван Лаврентьевич, надеюсь, столь настойчивое приглашение ко мне на беседу не вывело вас из душевного равновесия?

– На самом деле, это было очень неожиданно, и заставило мое бедное сердце в очередной раз сжаться, гадая, что же еще Тайная канцелярия мне приготовить.

– А ведь я всего лишь попросил Андрея Ивановича найти вас и пригласить ко мне, – похоже, эти приколисты схватили ничего не понимающего Блюментроста, выволокли его из флигеля, сунули в карету и повезли, как он полагал в Петропавловскую крепость. Потому что ему ничего, и никто не объяснил, буркнув, что на месте все прояснится. Я бы тоже после такого напрягся, если честно.

– Так, что вы хотели выяснить, ваше высочество? – он, хоть и думал первоначально, что его за какие-то грехи, возможно, прошлые, везут на допрос, смотрел прямо, и страха во взгляде уже выцветших голубых глаз не было.

– Я хотел бы поговорить с вами, как с аптекарем, – совершенно честно признался я. – Скажите, Иван Лаврентьевич, вы сможете изготовить очень густой сахарный сироп, и смешать его с вытяжкой из шиповника так, чтобы получившаяся масса была однородной, и долго не портилась?

– Густые сиропы и так долго не портятся, – пожал плечами Блюментрост. – А могу я поинтересоваться, зачем вам это нужно?

– Прежде, чем ответить на этот вопрос, я хочу у вас спросить, а вы не хотите открыть частную аптеку? Если захотите, то я хотел бы стать вашим партнером, – он уставился на меня и вот теперь в его взгляде промелькнуло удивление, хотя до этого момента не было никаких эмоций. – Не удивляйтесь. Просто я убил день, ища аптекаря, и без Ушакова так и не нашел бы. А какого приходится захворавшим людям? А лекарям, которые людей пользуют, но никак не смогут дать лекарство, потому что не сумеют сами приготовить? Так что мое предложение – это вовсе не проявление праздного интереса, а вполне разумная заинтересованность.

– Я… мне надо подумать, ваше высочество. Создание аптеки с нуля – это чрезвычайно сложно, – он потер лоб. – А я все же уже не в том возрасте, чтобы пускаться в авантюры. Мне нужно все весьма тщательно обдумать, ваше высочество.

– Думайте, Иван Лаврентьевич, я вас не тороплю, – я кивнул и задумался на мгновение, а потом продолжил. – Теперь, что касается моей первой просьбы. Видите ли, мне предстоит небольшое морское путешествие, и я, наслушавшись и начитавшись об ужасах цинги на кораблях, хочу хоть как-то от нее защититься.

– Я прекрасно понимаю ваше желание, ваше высочество, но я никак не могу понять, как этот шиповниковый сироп поможет вам избежать цинги?

– Эм, – я посмотрел на него, почесал нос и вздохнул. Как же это жутко неудобно, когда не можешь называть вещи своими словами. Но тут уж ничего не поделаешь, и начни я втирать ему про витаминки, он сочтет меня сумасшедшим. И хотя к юродивым в целом на Руси испокон веков относились весьма неплохо, то вот подобные слухи про императора, ну, или наследника, ни к чему хорошему обычно не приводили. Придется вытаскивать старую байку, и, тщательно стряхнув с нее пыль, поведать уже Блюментросту. – Когда я жил в Киле, у нас был старик-лекарь, который однажды рассказывал, что в молодости был отчаянным сорвиголовой, и решил посетить Америки, – начал я длинный рассказ про то, как кильский старый врач спасся сам, и спас команду корабля, на котором плыл, жуя сухой шиповник. И как потом ему пришла в голову мысль, что лучше и проще сделать сироп, чем давиться невкусным и дерущим глотку сухим шиповником.

Глава 11

Открыв глаза, я долго смотрел на подушку, и лишь спустя минуту осознал, что именно я вижу.

– А-а-а, черт! – попытка соскочить с постели привела в тому, что я запутался в одеяле и едва не свалился на пол. Лишь со второй попытки мне удалось скатиться со своего ложа, вскочить на ноги, и приложить руку к груди, ощущая, как под ладонью бьется сердце.

Дверь распахнулась и в комнату ввалился Федотов.

– Ваше высочество, что случилось? – он сжимал в руке обнаженную шпагу, и осматривался по сторонам, ища взглядом потенциального врага.

– Вот что случилось, – я ткнул пальцем в направлении подушки. Федотов послушно перевел взгляд и начал кашлять, пытаясь отвернуться. – Ты не заболел, часом, Василий?

– Нет-нет, ваше высочество, я просто… что-то в нос попало, м-да, – он вытер выступившие слезы, и убрал шпагу в ножны, стараясь лишний раз не смотреть в сторону подушки, чтобы снова ничего в нос не попало. – Ваша Груша думает, что вы голодаете, ваше высочество, раз пытается снабжать вас подобным.

– Бога ради, Федотов, убери отсюда эту гадость, – я скривился, глядя, как он, уже не скрывая усмешки поднимает за хвост трупик мыши, которую удавила Груша и притащила мне, положив прямиком на подушку. – Так можно заикой остаться, – пожаловался я в пустоту комнаты, размышляя над весьма важным вопросом, вставать или завалиться в кровать, предварительно сбросив подушку, и попытаться еще поспать.

Борьба была неравной, очень хотелось спать, тем более, что лег я всего-то четыре часа назад. Все уже было готово к отплытию, оставалось лишь дождаться прибытия какого-то Бахарева Никиту, которого Роман Воронцов очень просил взять с собой. Как я понял, этот Бахарев был то ли механик, то ли изобретатель доморощенный. Жил где-то на Урале, но прибыл сюда, чтобы чему-нибудь новому научиться. Как оказалось, Воронцов не слишком доверял немцу, которого нашли, чтобы строить его камнерезную фабрику, и он просил Бахарева проследить за процессом. Но, так как Никита сейчас был здесь, то и напросился поехать с нами в Киль, посмотреть, как там налажено какое-нибудь производство. Я разрешил, одним человеком больше, одним меньше, какая разница? Единственное, велел предупредить, что это все-таки не увеселительная прогулка, и в Киле может быть опасно. И вот, когда все ценные указания были розданы, и я ждал только, когда прибудет корабль, да Блюментрост изготовит запрошенный мною сироп, Бахарева перехватил Ломоносов и утащил его на стекольную фабрику, где их обоих, похоже, зашкурило.

Корабль прибыл три дня назад, и тянуть еще больше, было уже неразумно, когда выяснилось, что Бахарев еще не вернулся. Сегодня я хотел уже лично съездить в Ораниенбаум, чтобы вытащить застрявшего изобретателя, потому что на завтра планировалось отплытие. Если Бахарева будет невозможно вырвать из лап Ломоносова, то отплываем без него, об этом я сообщил Воронцову накануне, когда мы обговаривали последние детали. Он, скрипя зубами согласился, и отправился собираться. А я с тоской подумал, что задал Блюметросту какое-то невыполнимое задание, раз в отведенное время он справится не сумел.

Вздохнув, я подошел к зеркалу и принялся разглядывать себя. Зеркальная поверхность отразила нескладного подростка, с взъерошенными волосами. За прошедшее время я вытянулся, но мышечная масса нарастала медленнее, чем мне хотелось бы. Однако ежедневные занятия фехтованием, езда верхом и постоянная беготня дали о себе знать – плечи развернулись, и я больше не выглядел, как большой кузнечик. Во всяком случае, отвращения при взгляде на себя, я больше не испытывал.

– Мяу, – дверь приоткрылась и в спальню проскользнула Груша.

– Ага, вот ты где, – я обличительно ткнул в ее сторону пальцем. Кошка, почувствовав неладное, кинулась к кровати, быстро под нее забравшись. – Ну уж нет, не уйдешь, паразитка. Ты должна понять, что не надо мне на подушки дохлых мышей кидать. А ну вылезай оттуда, – и я упал на четыре кости и попытался вытащить Грушу, которая развалилась с довольным видом и принялась умываться, изредка косясь на мои тщетные попытки дотянуться до нее. Тогда я упал на живот и принялся залазить под кровать, но кошка, увидев, что я приближаюсь, просто выскочила с другой стороны, радостно мяукнув. Похоже, она решила, что я с ней играю.

– Ваше высочество, что вы там делаете? – от неожиданности я резко приподнялся.

– Оу-у, – от удара головой о нижнюю часть кровати у меня только что искры из глаз не посыпались. Полежав немного на полу, и подождав, чтобы глаза перестали к переносице скатываться, я выполз из-под кровати. – Иван Лаврентьевич, а вам-то почему не спится?

– Да заснешь тут, – сердито произнес Блюментрост, сразу же принявшийся меня осматривать. Ощупав голову, на предмет повреждений и обнаруживший приличную шишку, он только головой покачал. – Так что вы делали под кроватью, ваше высочество?

– Проверял, есть ли пыль, – я хотел ляпнуть что-нибудь про то, что прятался от всех, особенно от кошки, но передумал. Говорить же про то, что ловил эту чертову кошку, тоже не хотелось. Вообще, как-то глупо началось это утро, совершенно по-дурацки. Еще и Блюментрост заявился в спальню, хотя я просил всех посетителей направлять в кабинет. – А как вы смогли сюда попасть без доклада? – я прищурился и смотрел на него сподозрением.

– Вы ошибаетесь, ваше высочество, – он снова покачал головой. – Ваш гвардеец объявил о моем прибытии и хотел спросить у вас, где вы меня примете. Но ответа долго не было, тогда он заглянул в комнату и увидел, как вы лежите на полу под кроватью, и разговариваете сами с собой. После этого он меня пропустил, чтобы я, как доктор мог оказать вам помощь, ежели она понадобится.

– Понятно. Какие заботливые у меня охранники, – я не сумел сдержать сарказма.

– Они просто искренне за вас переживают, ваше высочество, покажите свой язык? – я послушно высунул язык, и Блюментрост наконец отстал от меня. – Ничего страшного, всего лишь небольшая шишка. И да, горничную следует наказать, – он выразительно посмотрел на мои колени, и я, опустив взгляд выругался. Тонкие штаны, которые я со скандалом заставил себе сшить, чтобы спать в них, были в пыли. Проверил, называется, чистоту пола. – Вы не хотите одеться, ваше высочество? – я снова проследил за его взглядом, в котором промелькнуло осуждение – ну что поделать, да, я сплю только в таких вот тонких штанах. Потому что ночная сорочка до пола однажды, когда я решил попробовать, что это такое, едва меня не задушила. С тех пор я не решался экспериментировать. А вот всем, включая Турка, между прочим, моя ночная одежда казалась верхом распущенности и неприличия. Да, в бабской сорочке и в ночном колпаке же куда лучше.

– Я с удовольствием оденусь, если вы позволите мне это сделать, – наши взгляды встретились и у Блюментроста хватило совести покраснеть. – А потом вы мне расскажите, что же вызвало у вас приступ бессонницы и заставило прийти сюда в такое время. – Он поклонился и быстро вымелся из спальни, я же снова посмотрел в зеркало и сказал вслух, обращаясь к своему отражению. – Да я с удовольствием оденусь, если кто-нибудь соизволит мне помочь, хотя бы притащив одежду.

В конце концов, не прошло и часа, как я был умыт, одет, и даже немного перекусил, потому что у меня было подозрение, что завтрак пройдет мимо меня. Так начавшееся утро просто не могло ничем хорошим закончиться.

Все это время Блюментрост терпеливо ждал меня в кабинете. Когда же я вошел, он вскочил и быстрым шагом подошел к столу, вытаскивая из кармана какую-то склянку.

– Вот, у меня наконец-то получилось сделать вкус таким, как вы его описывали, ваше высочество, – сказав это, он сложил руки на груди, выжидательно глядя на меня при этом.

Я открыл склянку и понюхал. Пахло довольно приятно, а налитая в склянку смесь была густая, тягучая, насыщенного красновато-коричневого цвета. Понимая, что травить меня вот так откровенно никто не будет, я вылил немного смеси в ложку и осторожно попробовал. Вкусно, сладко, почти приторно, но присутствующая кислинка приводит сироп в весьма гармоничную форму. Отложив ложку, я подошел к двери и велел доставить сюда одного человека, чтобы начать процедуру того, для чего я вообще затеял эту проблему с сиропом, потому что плыть мне, как ни крути, не далеко, и, если паника совсем меня захлестнет с головой, то я вполне могу погрызть засахаренные лимонные цукаты, которые по моему поручению где-то нашел и купил Румянцев. После этого вернулся к столу, поднял ложку и съел еще немного получившегося вещества.

– Неплохо, именно то, что нужно, – я закрыл склянку и посмотрел на аптекаря.

– Неплохо? – он аж подскочил на месте. – Всего лишь, неплохо?

– Ну, да, а в чем возникла проблема? – осторожно спросил я у разгневанного Блюментроста.

– Проблема заключалась в том, чтобы сохранить эту кислинку, на которой вы так рьяно настаивали, заявляя, что она-то и является самым важным составляющим этого сиропа, и именно она помогает избежать цинги. Я не буду вдаваться сейчас в детали, но пришлось привлекать химиков, чтобы решить эту проблему, ваше высочество. У нас получилось, это правда, и теперь я вполне могу сделать это странное лекарство в большом объеме, но… – он на мгновение замолчал, а затем медленно произнес. – Не проще ли было просто запаривать плоды шиповника и пить отвар, если он, разумеется, помогает от цинги.

– Проще, – я кивнул, и крутанул склянку. Надо придумать какой-нибудь эксклюзивный дизайн бутылки и определиться с фасовочным весом. Ну, тут у меня буквально очень скоро стекольное производство будет налажено, так что с тарой проблем быть не должно. Главное сейчас донести мысль до Блюментроста. – Это сделать было бы гораздо проще, но существует несколько моментов, которые необходимо учитывать. Я вам сейчас их озвучу, но вы не покинете этого кабинета, пока не придет стряпчий и мы не составим с вами вменяемый договор, в котором секрет изготовления сиропа, останется секретом, под страхом смертной казни.

– Ваше высочество, – Блюментрост отшатнулся, выпучив глаза.

– Да, я в курсе, что высочество, не перебивайте меня, Иван Лаврентьевич, я еще не закончил, – он послушно заткнулся, а я продолжил. – Вы сохраняете рецепт в строжайшем секрете, а когда я уеду, вы встретитесь с моим лейб-медиком Давидом Флеммом, с которым отправитесь в военно-морской госпиталь, найдете там морячка, а то и нескольких, страдающих цингой, и начнете лечить их этим сиропом. Если у вас действительно все получилось, то они пойдут на поправку, и вот тогда вы начнете продажу этого средства. До получения результатов, я поручаю вам построить небольшую фабрику в Ораниенбауме с большой и хорошо оснащенной лабораторией. Деньги вам выделят из моих личных средств, которых на первое время должно хватить, а уж потом, когда пойдет прибыль, а она пойдет, не сомневайтесь, мы с вами какое-нибудь еще лекарство разработаем. И казне прибыток в виде налогов, и нам с вами слава немеряная. А отвар шиповника… Он будет работать, но! Его нужно будет пить ежедневно, а попробуйте заставьте моряков пить кислую гадость, которая всего лишь банальный отвар шиповника. Пройдут годы, прежде, чем эти упрямцы поймут, что в нем их спасение. Ведь половина будет этот отвар выплескивать в море и вместо него хлебать грог. А потом хором кричать, что отвар не работает. Другое дело сладкий и необычный эликсир, который точно спасает от цинги. А то, что он спасает, вы лично опишите для газеты. И проследите, чтобы имена спасенных вами моряков не были искажены.

– Это… – Блюментрост замер, затем удивленно посмотрел на меня. – Это может сработать.

– Конечно. Особенно, когда поползут слухи о том, что волшебный эликсир готовят специально для Великого князя и его людей, в его личной аптечной лаборатории, и что на рынке этого чудо-средства нет. А известно о нем стало лишь благодаря большой доброте Ивана Лаврентьевича и доктора Флемма, которые решили в отсутствии Великого князя вылечить нескольких моряков, из тех, что были обречены, потому что цинга, как и оспа – не лечатся.

– И тогда ко мне пойдут, оглядываясь по сторонам капитаны, а потом и матросы, и не только наши, но и иноземные.

– Верно, – я кивнул. – Более того, я, когда приеду, закачу истерику с топаньем ногами и битьем не особо ценной посуды, что величайшая ценность, секрет эликсира буквально из-под полы продается направо и налево. И ладно бы своим, так ведь кому попало, и запрещу вам это делать с весьма существенными и публичными угрозами.

– Послы будут писать прошения на высочайшее имя, и вы, весьма неохотно позволите Елизавете Петровне вас уговорить, чтобы делать эликсира чуть больше. И продавать за гораздо большие деньги, чем будет стоить его изготовление, – Блюментрост улыбнулся, я, глядя на него, тоже расплылся в улыбке.

– С вами чрезвычайно приятно иметь дело, Иван Лаврентьевич, вы схватываете прямо на лету. Но, продавать пустышку мы не будем. Все должно быть предельно честно. Сначала клинические испытания, затем производство по вами придуманной технологии.

– Разумеется, ваше высочество, – он поклонился. – Вопрос будет стоять только в бутылках…

– Во флаконах, Иван Лаврентьевич, – я усмехнулся. – Разве может волшебный эликсир, исцеляющий цингу, продаваться в обычных бутылках? Только во флаконах из темного стекла. У меня тут как раз стекольная фабрика должна к тому времени начать работу. Какое невероятное совпадение, правда?

– Да, просто невероятно, вы правы, ваше высочество, – тут дверь открылась и стоящий у дверей охранник объявил о приходе стряпчего.

Через полчаса мы подписали договор, и они убрались, оставив меня одного. Я поместил договор на полке и задумчиво посмотрел на него. Надо бы сейф заказать, не дело ценным бумагам вот так вот валяться. Вообще, не нужно придумывать что-то сверхтехнологичное, чтобы начать зарабатывать. Нужно тапки уже сделать! Я пошевелил пальцами в сапогах. Похоже, мягкие пушистые тапки станут в итоге моей недостижимой мечтой. А вообще, заработать на самом деле очень легко. Я, когда аптекаря искал, сразу про аптечный бизнес подумал. При этом перед глазами стояли современные мне аптеки, где не только лекарствами торгуют. Можно же женщин привлечь к этому дело. Думаю, что нормальные женские штучки и всякие там оби, могут пользоваться довольно приличным спросом. Не потому, что этим штучкам нет альтернативы, она есть, но, когда что-то существенно улучшает качество жизни, то к этому быстро привыкают, и на этих привычках можно вполне заработать. Те же зубочистки наделать и как большую ценность в аптеке продавать. Ну и разные лекарства, не без этого, конечно. Потому что аптека, любая, самая захудалая, будет пользоваться спросом. Просто из-за того, что частных аптек пока нет и в ближайшем будущем, они, похоже, не предвидятся.

Я развернул чертеж небольшого дворца, который мне хотел подсунуть Растрелли. В итоге я забрал его себе, думая, подо что можно нечто пафосное пристроить. Сейчас я знаю: под аптечный дом его императорского высочества Великого князя Петра Федоровича. Вот так и никак иначе. Почему я не могу немного позаниматься самолюбованием? При этом я планирую вот в этом флигеле сделать пункт вакцинации против оспы, где прививку будут делать всем желающим. Желающих поначалу будет мало, но потом придумаем какой-нибудь механизм воздействия на массы, вроде, ну не знаю, привившийся и продемонстрирующий оспину сможет получить кредит в императорском банке на льготных условиях. А ежели привьется все семейство, то вообще год без процентов ссуду можно будет отдавать.

А кстати, почему нет Императорского банка? Очень хорошая тема, надо будет ее с Елизаветой обговорить, когда вернусь. Правда, мне сперва уехать надо, а то, такими темпами, точно в Ревеле зимовать придется.

– Ваше высочество, Суворов Василий Иванович просит его принять, – я повернулся к двери. Надо же, как официально. Вот, задницей чую, что этот официоз неспроста.

– Пусть войдет, – я быстро отошел от шкафа и сел за стол.

Суворов вошел стремительно, и, дождавшись моего кивка, сел напротив меня в свободное кресло.

– Что случилось, Василий Иванович? – я невольно нахмурился, глядя на его сосредоточенное лицо.

– На Демидовских заводах бунт, – он устало протер лицо ладонями. – Гонец двух лошадей загнал, чтобы ее величество в известность поставить.

– Все так серьезно? По-моему, это не первый бунт и, похоже, что далеко не последний.

– На этот раз там что-то совсем жарко. Настолько, что Елизавета Петровна поручила Бутурлину Александру Борисовичу во главе двух полков на Урал выдвигаться. Андрей Иванович же поручил в свою очередь мне как представителю Тайной канцелярии с Александром Борисовичем ехать, чтобы выяснить, что там произошло на самом деле.

– Когда выезжаете? – я стиснул зубы. Суворов должен был ехать со мной. И заменить мне его некем.

– Бутурлин уже выехал. Я задержался малость, чтобы вам лично новости передать. Сейчас догонять придется.

– Берегите себя, Василий Иванович, – неожиданно для себя и для него выпалил я, лихорадочно соображая, чем для Суворова может закончится эта поездка.

– Да уж постараюсь, – он криво усмехнулся.

– Я не шучу, – покачав головой, добавил. – Толпа опасна своей непредсказуемостью и подверженностью чужому влиянию. Особенно, если толпа уже достаточно подогрета. Достаточно одного неверного шага, одного выкрика, одной малюсенькой искры, чтобы произошло совсем уж непоправимое. Так что, действуйте осмотрительно, я вас очень прошу.

– Я запомню ваш совет, ваше высочество, – Суворов встал и наклонил голову, обозначая поклон. – Хотя странно слышать подобные слова из столь юных уст… – он недоговорил то, что хотел сказать, развернулся и почти выбежал из кабинета.

– Черт подери, как же все не вовремя, – сжав кулаки, я сидел за столом, гипнотизируя взглядом дверь.

– Ваше высочество, – на этот раз посетитель ввалился без доклада. Петька Румянцев остановился возле стола. – Лопухин руку сломал. Плохо сломал, аж кость наружу вылезла. Флемм ему полфлакона опийной настойки выпоил, чтобы боль немного уменьшить и кость на место вставить. Теперь у Ваньки рука в лубках, а он сам пьяный в хлам и блюет. Ехать с нами он точно не сможет, ежели только ваше высочество не прикажет отложить поездку.

– Нет, поездку мы откладывать не будем, – я потер вспотевшую шею. А ведь никогда суеверным не был, но, похоже, что могу стать. – Как этот идиот додумался руку сломать?

– Эм, упал, – и Румянцев опустил взгляд, разглядывая мой стол. Красивое дерево, я сам знаю, вот только…

– Петька, мне из тебя клещами вытаскивать все надобно? – я привстал, и Румянцев зачастил.

– От графини Удальцовой вылезал он сегодня ночью через окно, а тут граф решил жену навестить. Вот Ванька и поторопился, упал, значит.

– Охренеть можно, – я прикрыл глаза. – Похоже, все ведет к тому, что при моем дворе будет запрет на блуд под угрозой бития кнутом, чтобы не повадно было. Зато теперь понятно, почему меня осматривать Блюментроста послали. Флемм же занят был, он Лопухина до передоза опийной настойкой поил. Вот уроды!

– Что? – Румянцев захлопал глазами. – Я не понимаю, ваше высочество.

– Пошел вон, собираться. Завтра утром уезжаем, и плевать на Бахарева!

– Ваше высочество, Никита Бахарев, – я тупо смотрел на гвардейца.

– Зачем он мне здесь нужен? – наконец сообразив, что нужно говорить, я снова провел рукой по шее.

– Так ведь вы сами приказали его доставить, как только появится.

– Я приказал? – вот в упор не помню, чтобы я что-то такое приказывал. – Петька, ты еще здесь?

– Нет, меня уже здесь нет, ваше высочество, – и Румянцев быстро ретировался к двери, я же снова посмотрел на гвардейца. – Пускай заходит, хоть посмотрю, из-за кого мы столько времени потеряли.

В кабинет, едва не столкнувшись с выходящим Румянцевым, зашел невысокий мужчина с простым и одновременно строгим лицом. Спину он держал прямо, и военная выправка была заметна от порога. Вместе с ним в кабинет, страшно смущаясь и комкая в руке шляпу, вошел подросток, примерно моего возраста.

– Здравствовать вам, ваше высочество, – Бахарев низко поклонился, и подросток с опозданием, но тоже склонился в поклоне.

– И тебе не хворать, – я продолжал смотреть то на него, то на подростка. Кто это? Сын? И нахрена он его сюда притащил?

– Я хотел бы вот прямо с порога челом бить и просить ваше высочество, чтобы позволили вы ученику моему с нами поехать. Очень толковый парень. Вдруг усмотрит что-нибудь нужное, молодой же еще, глазастый.

– А у ученика имя-то есть? – я рассматривал парня, и пытался понять, а вот за каким хером я повезу с собой всех этих товарищей?

– Иван Ползунов, ваше высочество, – тихо представил мне парня Бахарев. Кто? Ползунов? Я с трудом удержался, чтобы не протереть глаза. Уж имя изобретателя парового двигателя мне известно еще с университета было очень хорошо. Интересно, а есть способ повлиять на него и изобрести паровой двигатель пораньше? Или все-таки он должен немного повзрослеть?

– Хороший, говоришь, ученик? – Никита закивал.

– Да, ваше высочество, хороший.

– Ну раз так, то пускай едет, я не против, – а про себя подумал, что познакомиться с Ползуновым – это конечно круто, вот только он мне вряд ли заменит Суворова. – Выезжаем завтра утром до рассвета. Ежели сказать мне больше нечего, можете идти, собираться. Встретимся на корабле.

Глава 12

Боже, как же мне плохо! Еще ни разу в жизни не чувствовал себя настолько отвратительно. Я отнял от лба мокрую холодную тряпку, хотя воды вокруг хватало за глаза, и склонился над ведром. Корабль, в который раз, швырнуло в сторону, и из меня потекла желчь, сопровождаемая жуткими болезненными спазмами.

– Ваше высочество, на палубе оставаться опасно, – ко мне подошел, сильно наклоняясь вперед и придерживая шляпу, что ее не унесло в море, Криббе. Он кричал, стараясь перекричать завывание ветра, но его все равно слышно его было плохо, и я скорее догадывался, о чем он говорит, чем слышал. – Ваше высочество, пожалуйста, спуститесь в каюту. Шторм усиливается, и лучше переждать его там, – он добрался до меня, с видимым облегчением опустившись на качающуюся палубу, рядом со мной и моим ведром, в которое я вцепился бульдожьей хваткой. – Ваше высочество…

– Нет, – я покачал головой и тут же понял, что сделал это зря, потому что меня снова скрутил рвотный спазм. Когда он прошел, отдышавшись, добавил. – Если сидишь, то не так уж тут и опасно. К тому же я привязан, – я слегка отклонился, демонстрируя ему завязанную вокруг талии веревку, которая тянулась к фок-мачте. – Прончищев привязывал, хорошо, что на цепь не посадил. И ты об этом прекрасно знаешь, потому что помогал нашему дорогому капитану совершать коронное преступление. Меня утешает лишь мысль, что сейчас я подобен Одиссею. Вот только волшебное пение сирен заменил рев ветра и эти волны, которые у меня уже поперек глотки стоят. Слишком неравноценная замена на мой взгляд.

– Ваше высочество, – Криббе понял, что уговаривать меня бессмысленно, и решил зайти с другой стороны. – Но вы можете помешать морякам выполнять их работу, и подвергнете их опасности, потому что они вынуждены будут огибать вас, а палуба сейчас особенно не устойчива. Шторм усилился, если вы соизволили это заметить. Кого-нибудь может смыть с палубы в море, и помочь ему будет весьма непросто. – На совесть давит, гад. Мне действительно будет не слишком весело, если из-за меня кто-то пострадает. Причем, только из-за того, что вынужден будет сделать лишний шаг в сторону, из-за которого его может настигнуть поток воды, периодически заливающий палубу, который потащит бедолагу за собой и выбросит за борт. В этот момент корабль сильно накренился, и я увидел огромную волну, надвигающуюся на прямо на нас.

– Держись! – заорал я, отпуская злополучное ведро и хватая Криббе за камзол. Он оглянулся, выругался, и крепко обхватил меня, прижимаясь как можно теснее.

Волна обрушилась на нас, и я поздравил себя с тем, что успел набрать в легкие побольше воздуха, задержав дыхание. Удар был ужасен. Вода заливала глаза, нос, пыталась попасть в рот, сквозь стиснутые зубы. Я ничего не видел, и не представлял, что творится вокруг. Захлебываясь, почувствовал, как нас вместе с вцепившимся в меня Криббе потащило по палубе к борту. Приложив определенные усилия, я приоткрыл глаза, ч ужасом глядя на стремительно приближающийся край. Когда до него оставалось не более пары метров, я ощутил сильный рывок, выбивший из меня остатки воздуха – это натянулась удерживающая меня веревка, и сразу после этого появилось ощущение полета – корабль принялся выпрямляться. Мимо меня пронеслось ведро и исчезло за бортом. Та же участь постигла мою импровизированную кровать, которую я соорудил себе на палубе, чтобы не сидеть на жестких досках. Криббе наконец разжал руки, а я подумал, что на моих плечах, в которые он вцепился, совершенно точно останутся синяки.

Он сел, кашляя и отплевываясь, видимо, наглотаться успел воды, бедолага, а мимо пробежал боцман. На секунду притормозив возле меня, он скороговоркой проговорил, широко улыбаясь.

– Последняя была, – и побежал дальше, а я с трудом сообразил, что он говорит о волне. Как он определил, что волна последняя, и шторм заканчивается? Похоже, что у бывалых моряков какой-то специальный орган чувств появляется, которым они чуют, когда начнется шторм, когда он закончится, а когда корабль застрянет в полном штиле. Правда, последнее для Балтийского моря было из разряда фантастики, а вот штормы – вполне обычное явление.

Лежа на спине, я смотрел в свинцовое небо, сложив руки на груди и качаясь в такт качки корабля. Мысли текли вяло, сказывалось обезвоживание от такой внезапной морской болезни, которая поразила меня уже на второй день плаванья. Но, если вначале она протекала в довольно легкой форме, хотя и доставляла определенный дискомфорт, то, когда начался шторм, а случился он через неделю после выхода «Екатерины» из Кронштадта, я впервые в жизни понял, что ждет в аду грешников. Желудок не хотел задерживать в себе ничего, даже вода сразу же выливалась наружу, и я на полном серьезе думал, что могу сдохнуть элементарно от голода.

Духота, стоящая в капитанской каюте, которую отдали мне в безраздельное пользование, усугубляла мое далекое от совершенства состояние. В общем, нет ничего удивительного в том, что я в конце концов переселился на палубу, проводя на воздухе целые дни, куда велел притащить матрас, пару одеял и ведро, с которым по мере усиления шторма в последние сутки практически не расставался. Прончищев привязал меня к мачте два дня назад, когда очередная волна чуть не смыла меня с палубы, развязывая лишь в тех случаях, когда мне нужно было все-таки спустится в каюту. С этого времени рядом со мной постоянно кто-то находился. Даже не знаю, каким образом моя свита установила очередность, может быть, в кости играли на дежурства, потому что дежурили не равными промежутками времени, а как придется. И так получилось, что со мной почти все время находились: Румянцев, Криббе, Суворов, которого отец притащил прямо перед отплытием и чуть ли не силой навязал мне, а сам тут же умчался догонять уехавшего уже далеко Бутурлина, и Турок. Мне было все равно, я слишком измучился, чтобы обращать внимание на то, что кто-то сидит рядом со мной на соседнем матрасе, но наличие рядом живого существа действовало успокаивающе, и я был рад, что меня не оставляют надолго одного.

Кроме меня отвратительными моряками оказались: Штелин и Георг Гольштейн-Готторпский. Когда принц свалился с тяжелейшим приступом рвоты, я понял – вот оно самое настоящее семейное проклятье. Только вот в отличие от меня они предпочитали страдать в своей каюте, отравляя тем самым жизнь не только себе, но и трем своим вынужденным соседям. Я же уходил с палубы лишь в том случае, когда промокал настолько, что боязнь подхватить пневмонию становилась сильнее тошноты, да на ночь, потому что ночевать на палубе особенно в шторм опасно в тройне, и меня бы все равно утащили, применив силу, если бы я начал оказывать сопротивление. Никакие мои слова про то, что свежий воздух хоть немного, но облегчает жуткое состояние, в отношении страдальцев не работали. Напротив, Штелин и Георг всячески пытались уговорить меня запереться в духоте, на что были посланы так далеко, что даже боцману стало неудобно.

– И они хотят заставить моряков пить отвратительный отвар или жрать кислые лимоны? – пробормотал я, продолжая глядеть в небо, после того, как вспомнил о своих уговорах образованных людей, которые к тому же обязаны были мне подчиняться беспрекословно, хоть ненадолго покинуть офицерскую каюту, в которой уже отчетливо ощущался запах рвоты.

– О чем вы бормочите, ваше высочество? – я скосил глаза на Криббе, все еще сидевшего рядом со мной. Его голос звучал хрипло, все-таки холодной, в меру соленой воды Балтийского моря он наглотался вдоволь. Качка постепенно успокаивалась, и я рискнул сесть. Странно, но тошноты не ощущалось. Я повернул головой направо-налево, и прислушался к себе. Тошноты не было, словно эти дни, заполненные морской болезнью, мне привиделись. – Так, о чем вы бормотали, ваше высочество? – повторил вопрос Криббе, и я повернулся к нему уже более осознанно.

– Турок продал морякам эликсир? – спросил я, чувствуя, как ко мне возвращается тяга к жизни.

– Продал, – Криббе усмехнулся. – У него талант продавать то, что вы изначально и не планировали продавать. Вы ведь не планировали продавать этот эликсир? Если я правильно понял, вы хотели включить его в рацион моряков, как средство, которое может спасти от цинги?

– Хотел, и до сих пор хочу, – я кивнул и, кряхтя как столетний дед, поднялся на ноги. Качнувшись, и не потому, что палуба начала раскачиваться, а потому, что ноги не держали, поймал равновесие, и выпрямился. – Но, самое главное, я хочу, чтобы они его пить начали. Просто приказать я, конечно, могу, но какой в этом смысл? Они все равно найдут способ избавиться от навязанного. Это будет напрасная трата денег, только и всего. Другое дело, когда, воспользовавшись болезнью господина, его холоп стащил драгоценный эликсир, практически с риском для жизни, и только из уважения к команде… Странно, – я снова покрутил головой. Тошнота не возвращалась. Это ли не чудо?

– Надеюсь, что когда мы пойдем обратно, то погода будет более к нам благосклонна, и мы сможем все-таки заниматься тем, чем планировали, а не тем, чем вы были заняты. Я вижу, что вам легче, ваше высочество? Или глаза мои меня все-таки обманывают?

– Да, немного легче, – медленно произнес я, переводя взгляд на все еще бурное море, которое прямо на глазах успокаивалось. – Постой, что ты сказал, повтори, пожалуйста. Как это, когда пойдем обратно?

– Мы же поплывем обратно, когда закончим дела в Киле? – Криббе удивленно посмотрел на меня.

– Нет, – я выставил вперед руки и отрицательно помотал головой. – Нет-нет и еще раз нет. Ни за что! Да чтобы я еще хоть раз ступил на борт корабля? Ни за что! Обратно поедем по суше. Даже, если уже будет зима. Ничего, нам не привыкать. Как-нибудь доедем, благословясь.

– Ваше высочество, неужели эта ужасная качка закончилась? – на палубу выполз бледно-зеленый Георг.

– А вы все-таки решили воспользоваться моим советом, и подышать свежим воздухом? – я слабо улыбнулся. Живот громко заурчал, а в области желудка возникло сосущее чувство голода. Еще бы, я столько времени ничего не ел, просто не мог, потому что все съеденное тут же оказывалось в ведре. Только вот что-то мне подсказывало, что сейчас наедаться не стоило.

– Я уже не могу находиться в каюте, и я не могу слышать стенания Штелина, – Георг выругался, и сделал еще один шаг в направлении борта. – Сколько нам еще терпеть эту непрекращающуюся пытку?

– Вы имеете в виду шторм? – я посмотрел на небо, на котором, как по заказу, сквозь свинцовые тучи пробился ослепительный луч солнца.

– Я имею в виду это море, этот корабль, где офицеры вынуждены ютиться в жалкой каюте, без малейших удобств и без малейшего намека на роскошь, – Георг вытер вспотевший лоб. – Мы, старшие офицеры ютимся впятером в комнатенке величиной с носовой платок, это недопустимо, как мне кажется.

– Это прежде всего военный корабль, – я смотрел на него сочувственно. Галантный век, чтоб его. На битву в кружевах – это нормально. Того же Фридриха чуть ли не аскетом считают, из-за того, что его мундир отличается особой скромностью, то есть на нем не полкилограмма брюликов, а всего лишь грамм сто, с учетом пуговиц. – Лично я весьма одобряю такой подход. Чем меньше различий в быте между офицерами и простыми матросами, тем лучше для всех. Если матрос постоянно видит, как офицеры в капитанской каюте едят ужин с переменами из восьми блюд и запивают первоклассным вином, а у них самих заканчивается солонина, то это прямая дорога к бунту. Нет, дистанция и различия должны быть, иначе никак, но они не должны быть подобны пропасти. Это корабль, с него ты никуда не денешься, ты не сможешь взять сэкономленную деньгу и просадить ее в ближайшем трактире в увольнительной. И это не императорская прогулочная яхта, где все должно быть максимально роскошно. В морском бою, да и просто в походе, матросы должны всецело доверять своим офицерам и капитану. Малейшее неповиновение, малейшее искажение приказов могут привести к гибели корабля и всего экипажа. Море коварно, и может жестоко отомстить.

– Вы слишком мистифицируете обычные понятия, ваше высочество. Матросы – они чернь и должны знать свое место, – Георг скривил губу.

– Возможно, я же выдумщик и романтик, – я наклонил голову набок. Идиотская привычка, закрепленная на уровне рефлексов. Никак от нее не могу отделаться. Иногда даже не замечаю, что склоняю голову к правому плечу. – Но, я хочу верить в свою правоту.

– Это легко проверить, ваше высочество, – в наш разговор вмешался Криббе, который вызывал у Георга резкую неприязнь одним своим видом. Меня эта демонстративная гримаса, которую он корчил немного забавляла, и одергивать Гюнтера в угоду своему очередному дядюшки я не намеривался. Тем более, что он, в отличии от самого Георга часто говорил весьма разумные вещи, к которым я прислушивался. – Сейчас офицеры находятся в весьма стесненных обстоятельствах из-за присутствия на корабле августейшей особы, и гвардейских офицеров. Корабль новый, команда еще не успела оценить той пропасти, о которой говорит его светлость, так что можно в Киле оценить, насколько работает ваша теория, ваше высочество. Если матросы будут стоить за своих офицеров горой, то ваша теория верна. Если же никакой разницы в поведении матросов этого корабля по сравнению с поведением матросов с других кораблей мы не увидим, значит, его высочество ошибся в своих предположениях.

– Весьма разумно, – через силу кивнул Георг. – Тем более, что никто из нас ничем не рискует, это даже не пари.

– Действительно, это даже не пари, – я наблюдал, как Георг втянул в себя бодрящий морской воздух. Ему на глазах становилось лучше, даже намек на легкий румянец на щеках появился. Мой живот снова заурчал и сосущее чувство в желудке начало доставлять определенный дискомфорт, даже боль. – Гюнтер, я хочу есть, только боюсь, что мой желудок снова начнет избавляться от всего, что в него попадет. Но поесть все равно надо, не хватало мне помереть голодной смертью. Попроси кока сварить мне бульон. Я точно знаю, что у него есть несколько клеток с курицами.

– Хорошо, ваше высочество, – Криббе кивнул. – Вы уверены, что кроме бульона ничего не хотите?

– Нет, не уверен. Просто сейчас бульон будет самым лучшим блюдом, – Криббе поклонился, и настолько быстро, насколько позволяла все еще покачивающаяся палуба, пошел в направлении вотчины кока, дабы заставить его зарезать ни в чем не повинную курицу. Я же повернулся к Георгу. – Вы хотели поговорить со мной наедине, поэтому вышли на палубу?

– Да, ваше высочество, вы очень проницательны. Я думал, что этот негодяй, этот ваш Криббе, никогда не уйдет. Как хорошо, что вы все поняли и отослали его.

– Георг, пожалуйста, говорите по делу. Иначе скоро Криббе вернется, и вы снова будете ждать, когда же я останусь с вами почти наедине.

– Почему вы говорите, что мы остались почти наедине? Разве кто-то здесь еще есть, кроме нас с вами? – Георг огляделся по сторонам, а я с трудом удержался от того, чтобы глаза не закатить.

– Мы на корабле, здесь никто не может остаться в одиночестве, это невозможно из-за ограничения доступного нам пространства. Так что вы хотели мне сказать?

– Мы столь стремительно уехали из Петербурга, что я не успел сообщить вам о послании, полученном мною накануне отъезда. А на корабле мы с вами, ваше высочество, слегли, страдая морской болезнью, и, естественно, ни одному из нас не было дела ни до кого вокруг, потому что все мысли кружили лишь вокруг желания сохранить обед или ужин, а не выплеснуть его в ведро, вместе с половиной внутренностей. По крайней мере мне казалось, что половина внутренностей покинула свое законное место.

– И кто из нас в большей степени подвержен мистицизму? – пробормотал я, уже начиная сомневаться, что Георг сумеет добраться до сути. – От кого было послание, и что в нем содержалось? – я попытался направить его в нужное русло.

– От Фридриха Вильгельма Гольштейн-Зондербург-Бекского. Ему стало известно, как поступил с вами, ваше высочество, Адольф Фредрик, и он осуждает его, а также предлагает свою посильную помощь, – Георг замолчал, глядя на меня, а я пытался сообразить, кто такой этот Фридрих Вильгельм? Конечно же, очередной родственник, от количества которых у меня скоро крыша поедет, потому что я, хоть убей, без наглядной демонстрации в виде генеалогических таблиц, не могу запомнить, кем мы все друг другу являемся. Единственное, что я наконец запомнил: Адольфик, Георг и Иоганна – мать моей предполагаемой супруги Софии Фредерики, являются родными братьями и сестрой, и всей они кузены моего отца, а, следовательно, троюродные дяди и тетя по отношению ко мне. А вот тут появляется интересный нюанс: если София Фредерика моя четвеюродная сестра, то каким образом православная церковь разрешила этот брак? Такая степень родства считается у наших попов очень близкой. Или им никто о таких нюансах не сказал, а они и не стали интересоваться? Ну, я-то молчать точно не буду, задам простой вопрос кому-нибудь из высшего духовенства, а там посмотрим. У церкви существовали так называемые исключения из правил, но для их рассмотрения необходимо было ходатайство, в данном случае от тетушки. Было оно или нет, вот в чем вопрос. – Ваше высочество, что вы скажете на это предложение? Фридрих Вильгельм обладает определенным влиянием, особенно в войсках, его помощь может нам пригодиться, – я даже вздрогнул. Так глубоко ушел в свои мысли, что негромкий вопрос Георга меня немного взбодрил.

– Я пытаюсь понять, что он хочет за столь щедрое предложение? Деньги? Нет, это слишком вульгарно, не станет же герцог требовать такую пошлость, как деньги, за восстановление справедливости.

– Нет, разумеется, нет, – отрицательно покачал головой Георг. – Фридрих Вильгельм не отказался бы от денег, тем более, что в его карманах ветер гуляет, но на этот раз речь идет не о деньгах. Как вам известно, титул герцога Гольштейн-Зондербург-Бекский имеет титулярное значение. Он не обеспечен теми землями, которые закреплены за этим титулом. Потомки герцогов вынуждены наниматься работать к самым разным правителям, чтобы свести концы с концами. Фридрих Вильгельм хочет вам помочь, ваше высочество, и сделал бы это бескорыстно, – ню-ню, таких благородных герцогов даже в сказках не бывает, – но более всего на свете он хочет, чтобы его титул обрел определенный вес и стал чем-то более значимым, чем сейчас.

– Я не могу раздавать обещания подобного рода, – если честно, то Георг застал меня врасплох подобными откровениями. – Я могу лишь пообещать, что сделаю все от меня зависящее, чтобы эта просьба была удовлетворена.

– А ему большего и не надо, – Георг улыбнулся. – Достаточно вашего слова о том, что вы приложите максимальное количество усилий.

Корабль качнуло, и Георг закрыл ладонью рот, сглатывая тягучую слюну.

– Что с вами? – я испугался. Если с ним что-то случится, то придется искать всех родственников и определяться, кто из них готов стать герцогом Гольштенй- Готторпским. Ведь один из них в этом случае станет не только моим ставленником в Гольштинии, но и наследников шведского престола. – Вам дурно?

– Кажется, я несколько переоценил свои возможности. Разрешите мне покинуть вас, дабы своим видом не показывать, насколько гнусная все-таки эта болезнь, прозванная морской, которую Господь послал нам не иначе, как в наказание за… – он недоговорил, а метнулся к входу в каюту, откуда совсем недавно вышел, оставив меня рассуждать, как именно мне может помочь пресловутый титулярный герцог, да еще и так, чтобы хватило на полновесный титул в качестве награды.

Шторм больше не возвращался. Капитан с радостью говорил каждый день, что наш поход проходит исключительно спокойно. Тошнота возвращалась ко мне еще несколько раз, но, по крайней мере, я мог полноценно питаться. В общем, в начале сентября мы, к всеобщей радости, вошли в воды Кильской бухты. Скоро я сойду на берег и больше никогда никто не заставит меня ступить на борт корабля, разве только яхты для освежающей морской прогулки, потому что моряк из меня явно не получился.

Глава 13

– Как это понимать? – невольно прислушавшись, я остановился возле двери в одну из пяти офицерских кают. Из-за двери раздавался голос Георга, который впервые на моей памяти позволил себе повысить голос, но, с другой стороны, откуда я знаю, может быть, он с подчиненными всегда так разговаривает: одновременно сквозь зубы и на повышенных тонах. С другой стороны, не будет же он вопить при мне, Георг слишком опытный царедворец для подобной глупости. – Объяснитесь, герр Вайсман! Что значит, вы не можете принять его высочество со свитой в его собственном доме? Неужели произошло несчастье, и дворец сгорел в сильном пожаре? Какие еще могут быть препятствия для того, чтобы хозяин не сумел попасть в собственное жилище?!

– Ваше милость, но герцог Адольф запретил мне…

– Вот сейчас, герр Вайсман, вы очень зря открыли рот, – слова Георга прозвучали настолько зловеще, что, похоже, не только мне, но и неизвестному Вайсману показалось, что лучше бы он продолжал орать. – Герцог Адольф? Вы сказали, герцог Адольф? Вы что с головой перестали дружить с недавнего времени и не помните имя своего господина?

– Я помню, разумеется, помню, – промямлил Вайсман. – Но, герцог Адольф…

– Если ты еще раз назовешь моего лживого, лицемерного брата герцогом, я клянусь, что насажу тебя на вертел и буду поджаривать на медленном огне, как свежезабитую свинью! И я сделаю это, если сию минуту не услышу от тебя внятный ответ на вопрос, что может помешать законному герцогу Гольштейн-Готторпскому взять своих солдат и самому войти в родной дворец, предварительно повесив всех предателей на фонарных столбах? – прорычал он, а я внезапно осознал, что мои мысли, вместо того, чтобы обдумывать дальнейшие действия, переключились на фонарные столбы.

Надо увеличить количество фонарей в Петербурге и подать идею о том, чтобы Елизавета подумала об освещении всех городов России. В приказном порядке, иначе ничего не получится, с обязательным контролем, куда же без него. Насчет финансирования надо будет прикинуть. У меня уже мелькали мысли насчет того, чтобы роли фонарщиков и роли пожарных совместить. Полноценной структуры пожарных расчетов пока что нет, значит, нужно будет их создать. Выделить им отдельное большое здание с конюшней, и поручить создать команды, которые будут дежурить одновременно. Эти команды не будут валяться на лавках, ожидая, когда вспыхнет пожар, нет, они будут по подписанным специальным генералом графикам ездить ночью по городу, следить за фонарями, которые как ни крути представляют определенную пожарную опасность, а заодно и за тем, чтобы вовремя оказаться возле возможных источников возгорания в самом городе. И генерал будет башкой отвечать за то, чтобы его подчиненные выполняли свои обязанности как следует. Да, надо бы сало полностью убрать из фонарей. Маслом заменить, можно и отработкой, или самой мутной мутью, оставшейся после отжима. Об этом надо будет подумать.

Сейчас же меня интересует другой вопрос, какого черта дядюшка вообще поперся в Любек, а мы узнали о том, что самозваного герцога нет на месте, потому что флаги на дворце и ратуше были спущены. Этот нюанс стал нам известен сразу же, как только мы вошли в Кильскую бухту. Боевому кораблю с более чем шестьюдесятью пушек на бортах сильно много не предъявишь, особенно, если у тебя нет своего боевого корабля, или хотя бы нормальных пушек в порту, поэтому нам дали без особых проблем бросить якорь, и буквально через пару минут примчался Вайсман, с которым сейчас беседовал Георг. Вайсман и подтвердил то, о чем мы и сами догадывались – дядюшка куда-то свалил, и это было весьма странно и очень недальновидно с его стороны. Вот так, еще не окончательно укрепившись на месте герцога, взять и уехать из столицы герцогства… Ну, не знаю. Это должна быть очень веская причина, для того, чтобы поступить подобным образом.

– Так вы понимаете, герр Вайсман, что произойдет, если его высочество войдет в город во главе целого гвардейского полка? – спокойный голос Штелина вырвал меня из задумчивости. Откровенно говоря, со мной не целый гвардейский полк, но по тому, как Вайсман закатывал глаза, когда проходил через весьма значительную толпу военных, он вероятно думал, что здесь целая армия разместилась. Но, полк не полк, а экипаж «Екатерины» весьма значительный и представленный не одной сотней моряков тоже со счетов нельзя сбрасывать. И что-то мне говорит, что для Киля, да и для всего герцогства, неполного полка гвардейцев, да при поддержке пушек «Екатерины», вполне хватит, чтобы восстановить справедливость и убрать узурпатора с глаз долой, если понадобиться, то весьма радикальным способом. И вот, оказывается, что его вообще нет на месте. Мне его что по всему герцогству теперь ловить придется?

– Я не… Господи, да помогите мне уже, почему вы мне не помогаете, а только пугаете? – воскликнул Вайсман. Я же решительно распахнул дверь и вошел в каюту, не дожидаясь ответа Георга.

В помещение было невероятно душно. И все еще витал кисловатый запах блевотины, так и не выветрившейся до конца, что было вполне логично, учитывая, что каюта не проветривалась. Я поморщился, и тут мой взгляд упал на нестарого еще человека, лет сорока на вид. Для меня он был незнаком, а вот меня он, похоже, знал очень хорошо. Высокий и худой, как большинство встреченных мною немцев, герр Вайсман, увидев меня, тут же склонился в глубоком поклоне, так что не возникало никаких сомнений в том, что Карла Петера он знал не понаслышке.

– Ваше высочество, какая невероятная радость лицезреть вас в добром здравии, – скороговоркой проговорил он, не поднимая головы.

– Такая сильная радость, что вы готовы смотреть на меня, не сходя с палубы, молясь при этом, чтобы я побыстрее велел поднять якорь и уплыл в закат? Вам не кажется, герр Вайсман, что во дворце делать все вышеперечисленное будет гораздо удобнее?

– Да, Бергхольц был прав, когда говорил, что вы очень сильно изменились, ваше высочество, – пробормотал Вайсман.

– Удивительно, правда? Это так неожиданно, что человек, становясь старше, начинает меняться… Особенно для Бергхольца. Вот для него внезапно появившаяся во мне решимость была полной неожиданностью, что верно, то верно. Только не говорите мне, что я рискую встретиться с этим господином в ближайшее время. Он же не позволил себе поселиться в моем дворце? Потому что, боюсь, я к этой встрече не готов, поэтому онаможет весьма неприятно закончиться. Для него, разумеется. Мне, это, возможно, принесет немного радости, которой так не хватало, с тех самых пор, как умер отец. Так в чем причина того, что вы никак не хотите сопроводить меня и моих сопровождающих во дворец?

– Я… – он запнулся, затем выпрямился, бросил затравленный взгляд на Георга, и выдохнул. – Нет, никакой причины, чтобы вы не смогли проехать во дворец нет.

– Отлично, значит, не позже, чем через двадцать минут мы выезжаем. И еще, вы мне не ответили, какова вероятность того, что я встречу Бергхольца?

– Вы его не встретите, ваше высочество. Бергхольц уехал в Любек с герцогом… – я приподнял бровь и Вайсман тут же исправился. – С вашим дядей.

– А по какой необходимости дядя уехал в Любек? – поинтересовался я, мечтая, как можно скорее, покинуть душное помещение.

– Он уехал встречать невесту, ваше высочество. Ваш дядя весьма рассчитывает на этот брак, полагая, не без основания, что он поможет ему окончательно утвердиться в роли герцога Гольштейн-Готторпского. К тому же в Киле ведутся некие работы… В общем, он решил уехать из города до тех пор, пока они не будут закончены.

– Полагаю, что увижу те работы, которые заставили дядюшку уехать в Любек, потому что даже не могу себе представить, что же это может быть, – я повернулся, чтобы покинуть каюту. – Да, по дороге я хочу узнать увлекательную историю о том, на ком так поспешно хочет жениться дядя, что не выдержал ожидания и рванул встречать невесту, как пылкий юноша на крыльях давней страсти.

– Я могу и сейчас… – начал Вайсман, но я его перебил.

– По дороге. Вы мне все расскажите по дороге, – после чего вышел, наконец, на палубу.

В капитанской каюте меня уже ждали Наумов, Криббе, Федотов и вертевшийся тут же Турок, который с любопытством смотрел в иллюминатор, пытаясь рассмотреть хотя бы порт. На скрип открывающейся двери все четверо повернулись в мою сторону.

– Ваше высочество, удалось выяснить, почему мы до сих пор не можем спуститься на берег? – хмуро спросил меня Наумов.

– Соскучились по твердой поверхности под ногами, полковник? – спросил я его, подходя к столу. – Или ваши люди выражают недовольство?

– Да при чем здесь люди? – Наумов поморщился, словно съел лимон. – Люди потерпят, ничего страшного с ними не произойдет. Я беспокоюсь о лошадях, которые да, выказывают беспокойство. Животных нужно немедленно вывести из загонов и спустить на берег, они и так переволновались, когда был шторм. Я почти все время с ними провел: успокаивал их, разговаривал с ними. Они очень умные животные, и понимают абсолютно все, что я им говорил, – он продолжал рассказывать, как сильно беспокоится о благородных животных, и как этим самым животным тревожно находиться на корабле. Я в упор смотрел на полковника, с трудом подбирая челюсть. По-моему, ему нужно все-таки пересмотреть приоритеты.

– Игнат, остановитесь, – подняв руку, я прервал поток Наумовских откровений. – У меня только один вопрос, при вашем отношении к лошадям, как так оказалось, что вы стали командовать пехотой, а не кавалерией?

– Не я распределяю звания, – Игнат покачал головой. – Ежели ее величество назначила меня в полк к пехоте, значит, так тому и быть. Хотя, не скрою, я был несколько разочарован назначением.

– Зато теперь, доволен, – я хмыкнул. – Что касается причин, почему мы все еще находимся на борту, то они уже решены. Правда, вас это не особенно обрадует, но для вас у меня в связи с обстоятельствами, появилось задание: вместе с Гюнтером вы поедете в Любек, во главе полка, и доставите узурпатора сюда в Киль. Не получится доставить живым, ну что же, на все воля Божья.

– А как же… – начал было Криббе, но тут же осекся под моим пристальным взглядом.

– Со мной останется две роты под командованием Федотова. Более того, я считаю, что вам лучше пойти в Любек морем. Мы не знаем сколько солдат сейчас вокруг дяди Адольфа, а шестьдесят шесть пушек «Екатерины» – это шестьдесят шесть пушек.

– Я категорически против того, чтобы отправляться в Любек всем вместе, – покачал головой Криббе. – Да, я знаю, что ваше высочество хочет поставить меня во главе полка, но, положа руку на сердце – господин Наумов справится с полком куда лучше, чем ваш покорный слуга. Я же предпочту находиться рядом с вашим высочеством, чтобы защитить от возможной опасности, которая может подкараулить в любой момент, особенно в ставшем в одночасье враждебном родном городе.

– И, я хочу добавить, что мы тронемся в путь не раньше, чем удостоверимся, что вашему высочеству не грозит опасность от верных сторонников вашего дядюшки, коих он здесь оставил, ведь не может же так быть, что абсолютно все заговорщики враз покинули столицу, – добавил Наумов, глядевший на меня нахмурив брови и сложив руки на груди.

– И сколько времени вам понадобиться, чтобы убедиться, что я нахожусь в безопасности? – я вернул ему сердитый взгляд. С тем, что Криббе меня не оставит, я смирился на редкость быстро. Что ни говори, а Наумов действительно будет лучшим командиром. Криббе же я, как ни крути, привык видеть подле себя. Проблема состояла в том, что я Наумова почти не знаю и не могу доверять в полной мере. В отличие от того же Гюнтера, к которому я уже относился, как к родному.

– Когда вы поедете во дворец, конечно же, ваше высочество, – Наумов опустил руки. – Я в последнее время только и делал, что занимался охраной августейшей семьи, и многому пришлось научиться, так что по дороге к дворцу и в самом дворце я быстро смогу сориентироваться и сказать, угрожает ли вам опасность, или же с вашей охраной вполне справятся те две роты, которые вы хотите оставить с собой.

– Ну хорошо, – неохотно признал я его правоту. – В таком случае, вам лучше поторопиться, потому что мы выезжаем.

Через двадцать минут нам удалось выехать. Задержка произошла из-за того, что лошади, отвыкшие от твердой земли, вначале вели себя не совсем адекватно: они явно нервничали и не давали первые несколько минут себя оседлать, когда их свели по широкому трапу с корабля. Лишь, когда они успокоились, можно было ехать к дворцу.

Как только мы отъехали от пирса, в нос ударил резкий тошнотворный запах. Я поморщился, но ничего не сказал, решив, что в порту, в принципе, в этой эпохе и не должно розами пахнуть. Я где-то читал, что отвратно воняло во всех портах мира, и чем порт был больше, тем отвратительней запах встречал моряков, ступавших на берег. Команду капитан предусмотрительно оставил на корабле. Не так уж много времени они провели в море, чтобы сильно соскучиться по портовым кабакам и борделям. Мы уже доехали до середины портовой площади, а запах, казалось, только усиливался.

– Да чем это так омерзительно воняет? – не выдержав, я повернулся к Вайсману, который ехал рядом со мной, сохраняя на лице выражение полной невозмутимости.

– Это порт, ваше высочество, не удивительно… – начал отвечать он, но я его перебил.

– Мы практически выехали из порта, но вонь только усиливается. Не в этом ли причина того, что дядя Адольф так срочно покинул Киль, потому что он совершил тем самым феерическую глупость, и очень скоро убедится в этом.

– Возможно, запах стал одной из причин, по которой… хм… – Вайсман запнулся, покосился на меня и добавил. – По которой он уехал. Дело в том, что водостоки забились настолько, что на улицах Киля после небольшого дождя случилось настоящее наводнение. Тогда был приглашен Жан Бозир, Парижский архитектор и мостостроитель, в обязанности которого входит также следить за тем, чтобы водостоки были проходимы. Но господин Бозир не приехал. Сослался на возраст и то, что у него хватает дел в Париже, которые он никак не может оставить. Правда, себе на замену он прислал ученика и помощника, который следил за состоянием пригородных дорог и водостоков. Видимо он решил, что Киль настолько мал и незначителен, что можно и на ученика его сбросить. Совсем никого не прислать он не решился, все-таки не простой торговец его к себе пригласил. Только вот этот Перроне что-то не спешит восстанавливать проходимость водостоков. Он придумал какую-то чушь и так страстно пытался заставить поверить в нее вашего дядю, что в итоге у него все получилось. Вот только что делать с тем, что запах и лужи на тротуарах, из-за которых его и вызвали, все так же остаются на улицах Киля? Конечно, ваш дядя решил уехать и не дать своей невесте въехать в Киль, пока все не будет готово.

– И что же такое грандиозное затеял господин Перроне, что это стоит столько усилий? – мы выехали с территории порта, и я с любопытством огляделся по сторонам.

Киль, как и все городки подобного типа, был раскинут на сравнительно небольшой площади вокруг замка. Хотя замок даже издали был уже похож на обычный дворец, я не мог не увидеть, что он был огромен. Вот вокруг дворца и располагались улицы, словно лучи звезды уходя к порту и к выезду из города. Улицы были узкие, но хоть не слишком петляли, а вели ко дворцу напрямик. Мы въехали на небольшую возвышенность, с которой стало видно ту часть города, что до этого скрытого от моего взгляда. Эта часть образовывала свой круг, преимущественно расположенный вокруг городской ратуши.

– Да вы сами можете полюбоваться, ваше высочество, что творит этот лягушатник, ни слова не понимающий, когда к нему обращаешься на старом добром немецком языке, – еще больше поджав губы, ответил Вайсман.

Я проследил взглядом за его указующим перстом, и натянул поводья, потому что впервые ощутил себя полноценным идиотом, который не слишком понимает, что происходит, когда видит, как человек десять роют глубокую яму, а над ними, разглядывая план, стоит невысокий молодой человек, который попеременно, то чертыхался, то, начинал улыбаться, в то время как ничего смешного я видел.

– Ваше высочество, – шепотом позвал меня Вайсман. – Не стоит здесь останавливаться. Да и лучше всего вернуться во дворец побыстрее. – Ну надо же. А ведь еще совсем недавно он делал все, чтобы вообще меня не пустить на пушечный выстрел ко дворцу. Сделать он мог на самом деле мало чего, но нельзя упрекнуть Вайсмана в том, что он не старался.

– Если я правильно понял, этот молодой человек и есть тот самый ученик, как его, Перроне? – Вайсман кивнул, и я тронул поводья, поворачивая коня в сторону этих странных раскопок. – Господин Перроне, не объясните, что вы намереваетесь сделать?

– Эм, – француз оглядел мой кортеж с заметным уважением. К тому же, помня, что говорил о нем Вайсман, я предпочел разговаривать по-французски. – А с кем я имею честь беседовать? – он переводил взгляд с Вайсмана на меня и обратно, ожидая, что меня ему представят.

– Герцог Гольштейн-Готторпский, – я с удовольствием смотрел на то, как меняется выражение его лица, когда он пытается понять, что здесь вообще происходит.

– Да но… – Перроне заметно растерялся. – А как же… – он беспомощно посмотрел на Вайсмана, который понимал от силы пару слов. Инженер быстро понял, что с этой стороны нечего ждать помощи и снова посмотрел на меня.

– Дядя взял на себя слишком много, когда узнал о моей безвременной кончине, тоже, надо сказать, несколько преувеличенный слух. Я бы даже сказал, что слух этот был придуман самим дядей Адольфом. Сам придумал, сам в него поверил… Бывает. Так что вы пытаетесь здесь изобразить?

– Я не пытаюсь, я делаю, – француз немного отошел от первого шока, и принялся отвечать на поставленный вопрос. – Меня пригласили почистить водостоки. Но, я предложил другое решение. Хочу водные стоки погрузить глубоко под землю. И сделать это новое место проходимым. Ну… как бы вам объяснить, ваша светлость…

– Высочество, господин Перроне, – я сам поправил его, когда он неправильно ко мне обратился. Самому мне, если честно, пофигу, я сам не очень понимаю, чем отличаются друг от друга разные обращения, но на пути Перроне мог встретиться кто-нибудь, гораздо более щепетильный и инженер может пожалеть, что перепутал обращения, и всем будет плевать, что он просто ничего не знал. Незнание закона… ну, и так далее. – Я имею полное и законное право называться «ваше высочество». Но, продолжайте, господин Перроне.

– Простите, ваше высочество, – он поклонился и продолжил. – Мне кажется, что лучше всего сделать сточные воды изолированными глубоко под землей. Вот представьте, ваше высочество, вы спускаетесь под землю, и оказываетесь в туннеле, каменном и уходящем вдаль. И вот под этими каменными сводами прямо на земле, в специальном углублении течет целая река. Правда, несколько зловонная, но, только представьте, что все это зловоние уходит с поверхности.

– Только ради этого стоит попытаться построить нечто подобное, – я задумчиво смотрел на него. – А почему вы не предложили устроить нечто подобное в Париже?

– Я предложил, – Перроне вспыхнул, затем вздохнул. – Мне посоветовали попытать счастье где-нибудь в другом месте. Вот я и упросил учителя отправить меня сюда, чтобы попытаться сначала здесь в Киле построить мои подземные туннели.

– А вы никогда не думали, господин Перроне, – я смотрел на него еще более задумчиво, – о более крупном городе в качестве вашего эксперимента? Например, Петерб…

– Крупный отряд въехал в город со стороны городских ворот, – прервал меня прискакавший во весь опор гонец.

– Чей отряд? Кто в нем? Почему не слышу труб и других атрибутов отряда, – тут же завалил его вопросами немного побледневший Криббе.

– Я не знаю, – гонец развел руками. – Не могу сказать.

– Поторопимся во дворец, – коротко приказал Криббе. – Из укрепленного замка будет гораздо лучше видеть, что там за отряд сюда пожаловал.

Глава 14

Главная резиденция герцогов Гольштейн-Готторпских – дворец в Киле оказался на самом деле слегка модернизированным замком! Ключевое слово здесь «слегка». Никогда не понимал эту тягу к романтизации героического прошлого. Предками надо гордиться, надо чтить их память и передавать потомкам, но жить в насквозь продуваемом рыцарском замке, где до сих пор не каждое окно застеклено, а каменные стены никогда не знали даже штукатурки – по-моему, это слишком. Из замка следовало сделать памятник, посвященный героическим предкам, стащить туда все картины, древнюю утварь, отреставрировать гобелены… М-да. Остановившись перед одним из гобеленов, щедро развешанных по стенам, я долго пытался понять, что именно изображено на выцветшей тряпке: то ли рыцарь, убивающий демонов, то ли демон, мучающий рыцаря. Наверное, если последнее соответствует истине, то рыцаря в последующем канонизировали. По мрачному коридору, на стенах которого до сих пор сохранились крепления для факелов, прошелся ветерок, заставивший поежиться. Как здесь можно жить? Ров, правда, засыпали, и вместо поднимающегося моста насыпали подъездную дорожку. А некоторые комнаты, в основном спальни все-таки заштукатурили, повесили на стены ковры, а на пол набросали шкуры. И на этом модернизация завершилась.

По сравнению с этой дырой дворцы Петербурга очень сильно выигрывали. Неудивительно, что немцы толпами валят в Россию, правда, не забывая делать вид, что оказывают просто небывалое одолжение. Понятно также становится и то, почему будущий Петр III все-таки остановил выбор на России, которую, судя по моим скудным знаниям истории, искренне ненавидел до конца жизни. Перспектива получить дворец в Стокгольме, конечно, грела, но это было в длительной перспективе, а выбраться из замка хотелось уже сейчас. Неужели сложно было пару башен оставить, а остальное перестроить? Подозреваю, что дядюшка всю эту канитель со сточными водами придумал, чтобы уехать из Киля, просто воспользовался предлогом. В Любеке-то, судя по перешептыванию за моей спиной, весьма комфортабельный дворец, построенный итальянцами. И что взбрело в голову моему так называемому папаше осесть здесь? Не понимаю, если честно. Хотя, по лесам, возведенным во внутреннем дворе, реконструкция замка была все-таки запланирована. Вот только почему-то отложена на дальнейшую перспективу. Интересно знать, в чем причина. Может быть финансовые трудности? Надо бы управляющих собрать, выяснить, как обстоят дела. Но это когда с отрядом разберемся, да Наумова за дядей отправлю. Вот потом можно и делами заняться, чтобы ненадолго от окружающей действительности отвлечься.

Но кое-чего у замка все же не отнять, в нем действительно можно обороняться. И вполне длительное время держать оборону. Он был создан, чтобы стать последним бастионом между врагами и семьей герцога, и в этом качестве замок действительно поражал своей функциональностью. Здесь даже башенки с бойницами имеются, куда вполне можно высунуть фузею, вместо лука или арбалета. А с крыши барбакана вполне можно стрелять из пушек. Их кстати там обнаружилось аж четыре штуки, сделанных, правда, еще при моем прапрадеде, но вполне рабочие экземпляры, которые отсюда с высоты могут доставить много проблем тем, кто рискнет на нас напасть. Ядра тоже имелись, лежали весьма аккуратно в сторонке. Пушки и ядра содержались в идеальном состоянии. Видно было, что за ними тщательно ухаживали, также, как и за порохом, бочонок которого вполне оперативно выкатили по первому моему требованию.

Вот на крыше барбакана мы и расположились, ожидая въехавший в город отряд, чтобы оказать ему достойную встречу в зависимости от того, какова цель его прибытия. Отряд этот не был так уж и велик, кстати. Человек тридцать всадников, все как один офицеры прусской армии, которые ехали верхом, окружив три кареты. Все эти подробности я выяснил, разглядывая их в подзорную трубу. Не слишком на захватчиков они походили, особенно в сравнении с нами.

Подождав, когда кавалькада приблизится, и один из офицеров соскочит с лошади, весьма решительно направляясь к дверям замка, я махнул рукой, показывая, что надо, наверное, спуститься, чтобы встретить гостей, да убрать порох, который может отсыреть, оставаясь без дела на крыше. Я уже хотел уйти с крыши, чтобы спуститься вниз, как слуга, соскочив с задника одной из карет, быстро открыл дверцу, помогая выйти белокурой девушке. Отсюда рассмотреть ее было непросто, единственное, что я точно сумел разглядеть – это блондинистые локоны, выбившиеся из-под широкополой шляпы. Хотя, может быть, это парик, и мне только показалось издалека, что она локоны натуральные. Но само появление девушки было уже весьма интересным событием, который требовал моего личного присутствия.

Чтобы выяснить этот момент, не полагаясь на посредников, даже таких как преданный мне Криббе, я быстро спустился вниз и остановился посреди просторного холла, ожидая, когда Вайсман, которому я поручил выполнить роль дворецкого, встретит гостей и проведет их во дворец. Дверь распахнулась, вошел Вайсман и громко представил гостью, следующую за ним. При этом в его голосе звучала сильная растерянность. Видимо, что-то пошло не по плану.

– Ее королевское высочество Луиза Ульрика Прусская, – и он шагнул в сторону, пропуская принцессу. Нет, мне не показалось. Эта Луиза Ульрика действительно обладала блондинистой шевелюрой. А еще мне вспомнилось, что в своей характеристике писал прусский посол о Елизавете, мол, она завидует красоте этой самой Луизы. Что ни говори, а тут было, чему позавидовать. Мне даже стало любопытно, Фридрих не отличался особой привлекательностью, а вот его сестра была хороша. А еще мне было интересно, а что она вообще тут забыла?

– Ваше высочество, это большая честь для меня, видеть вас в моем доме, – произнеся стандартное приветствие, я наклонил голову, обозначая поклон. Луиза тоже кивнула. Правильно, мы на равных с ней, так что реверансы тут не уместны.

– Простите, ваше высочество, – произнесла она довольно низким для женщины голосом. – Вероятно, произошло недоразумение. Я ехала к своему жениху, герцогу Гольштейн-Готторпскому…

– Какое удивительное обстоятельство, – перебил я ее, кривя губы в ухмылке. – Герцог Гольштейн-Готторпский к вашим услугам.

– Да, но… – она замолчала, прикусив нижнюю губу и растерянно осматриваясь по сторонам. Понимаю, этот замок, словно вынырнувший из средневековья, может вызвать трепет у неподготовленных особ. Ей, наверное, никто не объяснил, что тут такая экзотика. Пока она пыталась понять, в какой век попала, я в свою очередь внимательно разглядывал ее. Луиза была старше меня. Прилично так старше. Ей на вид было лет двадцать. Даже как-то обидно, девица-то действительно очень красивая, а видневшаяся в обширном декольте грудь просто приковывала взгляд, заставляя бурлить все без исключения юношеские гормоны. Это-то как раз понятно, я ее платье имею в виду, она же к жениху ехала, хотела показать себя во всей красе. Кто же знал, что они с Адольфом так сильно разминутся. – Вы не мой жених, – Луиза перестала озираться и пристально посмотрела на меня.

– Действительно, – я развел руками. – Не помню никаких договоренностей между вашим братом и моей тетушкой.

– Но, если вы здесь, а не сгинули в той варварской стране, то где тогда Адольф Фредрик, герцог Гольштейн-Готторпский?

– Не знаю такого, – под «варварской страной» она видимо понимает Россию. Я обвел взглядом холл, от стен которого просто несло древностью и пожал плечами. Даже Кремль выглядит посовременнее, хотя он гораздо старше этой груды камней. Его-то как раз каждый правитель пытался переделать, сделав более современным. Эта череда усовершенствований прервалась на Петре Великом, который предпочитал не заморачиваться, а попросту строить новые дворцы, невзирая на существенные дыры в казне. А вспомнив запах, стоящий на улице из-за засорившихся сточных канав… Ну да, мы для них варвары, только я никак не могу взять в толк, на основании чего они пришли к такому оригинальному мнению? – Если ваше высочество имеет в виду моего дядю, то, боюсь вас огорчить, но он не является герцогом Гольштейн-Готторпским, сколько бы он не придумывал душераздирающих историй о моей скоропостижной гибели. Законным герцогом, я имею в виду. Не пойму только, чем думал ваш брат, когда соглашался на ваш союз, уж он-то точно знает, что я жив и здоров. Что касается дядюшки, то он настолько был ослеплен страстью, что бросился вас встречать, но, похоже, что вы где-то разминулись.

– Это какое-то жуткое недоразумение, – она прислонила ко лбу ладонь. – Господи, какой позор.

– Ну что вы, ваше высочество, не переживайте так сильно. Полагаю, что вы найдете этот дворец весьма… хм… интересным и романтичным, и согласитесь погостить здесь, ожидая, когда приедет мой дядя, или не приедет, это уж как повезет.

– А если я не захочу здесь оставаться и предпочту уехать моему жениху навстречу? – Луиза гордо вскинула голову, глядя на меня свысока. А чего ты хотел-то? Мальчишка, который уже запятнал себя нахождением в «варварской стране», откуда кстати приехала его мать, не пользуется большим уважением. На него и свысока можно посмотреть, проверяя глубину его слабины, словно спрашивая: «И что ты мне сделаешь, сопляк?». Вот только я не собираюсь позволять вытирать о себя ноги. И, хотя в глазах окружающих и выгляжу пока слабым, но только потому, что еще до конца не освоился с границами своих возможностей. А могу я быть очень жестким, и это еще предстоит многим узнать. Вот сюрприз-то будет для кого-то.

– Я буду настаивать, – я почувствовал, как улыбка сползает с моего лица. Никуда ты не поедешь, дорогуша. Надеюсь, что брат все-таки тепло к тебе относится, и не даст зайти этой случайности слишком далеко. Да даже, если он тебя ненавидит, то не рискнет потерять лицо и подпортить репутацию, бросив на произвол судьбы. Он еще пока не Фридрих Великий, а всего лишь просто Фридрих, амбициозный королек заштатной маленькой страны, от которой соседи покрупнее так и норовят оттяпать кусок пожирнее. Это же как мне невероятно повезло заиметь такую ценную заложницу. Вот уж действительно судьба, которая позволила нам одновременно оказаться в Киле. Ведь, если бы мы разминулись хотя бы на час, Луиза благополучно уехала бы уже в Любек. Теперь же Фридрих будет вынужден отступить в сторону и не лезть в наши семейные разборки с дядей Адольфом, в которые он, похоже, залез обоими ногами. Не удивлюсь, если узнаю, что за дядькиным демаршем притаилась Пруссия. Фридрих делает все, чтобы стать Великим, например, отдает сестру будущему королю Швецию, параллельно ведя переговоры с Елизаветой, чтобы отдать вторую сестру будущему императору Российскому. – Поверьте, здесь вы будете находиться в большей безопасности, чем, если решите продолжить ваше путешествие к… хм… жениху.

– Я вас не понимаю, ваше высочество, – Луиза вздернула подбородок еще выше. – Мне может угрожать опасность на территории герцогства?

– Ну что вы, разумеется, нет, как вы могли так подумать? – я уже не скрываясь усмехался, заставляя ее поджимать губы. – Разве что трагическая, роковая случайность. Разбойники вполне могут совсем обнаглеть, и напасть на ваш кортеж. Или же вы окажитесь в центре небольшого боевого столкновения. Знаете, как это бывает, в пылу сражения солдаты могут впасть в раж и причинить вред даже даме, и их даже нельзя будет винить за столь ужасный проступок.

– В каком сражении? О чем вы вообще говорите? – Луиза сжала пальцами виски. Она уже понимала, что попала в весьма неприятную ситуацию, и пока не понимает, как из нее выпутаться.

– Надеюсь, что никакого сражения на самом деле не будет, но, чем черт не шутит, как говорят в России. В жизни случится может много всего необычного. Вот, к примеру, как можно было предположить, что мы вот так вот встретимся, и я буду лицезреть вашу красоту, о которой уже слагают легенды?

– Мне лучше пройти в мои покои, коль скоро я буду пленницей во дворце, где надеялась встретить свою судьбу, – ой, сколько патетики, судьбу она приготовилась свою встречать, ну-ну.

– Обойдемся без фальшивых стенаний, право слово, – я поморщился. – Иначе я, не дай Бог, действительно поверю, что вам есть какое-то дело до моего дяди Адольфа, которого вы в глаза не видели. Вайсман! – бледный, оставленный на хозяйстве, Вайсман подскочил ко мне, и встал сбоку. – Отведите ее высочество в ее покои, разместите людей, им нужно отдохнуть, ведь завтра отряд сопровождения отправится обратно в Пруссию, чтобы сообщить королю Фридриху радостную новость – его сестра благополучно приехала в Киль, где принята герцогом Гольштейн-Готторпским со всем возможным почтением. Думаю, что они с радостью разделят казарму с моими офицерами. – Я не собирался довольно большой и вооруженный до зубов отряд оставлять без надзора. И хотя их экипировка и вооружение были вполне объяснимы, потому что в дороге могло произойти действительно все, что угодно, я не собирался рисковать, гадая, что могло прийти им на ум. Вдруг они решат, что я удерживаю принцессу силой и попытаются ее вырвать из моих лап? Мне сейчас только с офицерами прусской армии не хватает конфликтовать.

– Фрейлины ее высочества останутся с ней? – немного устало спросил Вайсман, прикидывая по себя, как он всех гостей разместит, чтобы они не слишком романтизмом средневековья прониклись.

– Да, как и служанки, – я совершенно не собирался упрощать Вйсману задачу. – Сомневаюсь, что мы сумеем быстро организовать ее высочеству тот уровень комфорта, какой ей безусловно положен, без посильной помощи приехавших с ней женщин, учитывая, что дворец уже долгие годы не знал хозяйки.

– Но вы отсылаете мою охрану… – Луиза смотрела на меня очень недобро, но хоть не пыталась больше изображать, как ей жаль, что она не встретилась с Адольфом.

– Мы в состоянии защитить вас, ваше высочество, от кого бы то ни было, – прервал я ее. Она сверкнула глазами – темными, словно бархатными – невероятное сочетание с белокурыми волосами и белой безупречной кожей. – Давайте поговорим начистоту, ваше высочество. – Я вздохнул. – Вам ведь должно быть абсолютно все равно, за какого именно герцога Гольштейн-Готторпского выходить замуж, признайте это. Главное, чтобы он в итоге стал наследником Шведской короны. Просто, дядюшка так неаккуратен в последнее время, так рассеян, что я переживаю, как бы по дороге в Киль из Любека, с ним не произошло какого-нибудь несчастья. Это ведь будет поистине печально. С вами же приехала старшая родственница в качестве этакой дуэньи? – Луиза покачала головой. Ну надо же, какой заботливый у нее братец, просто словами не передать. – Ну что же, в таком случае, нужно как можно скорее решить, насколько вам принципиально важно выйти замуж именно за дядю Адольфа. Вайсман, проводи ее высочество, она устала с дороги и ей необходимо отдохнуть.

Вайсман поклонился и повернулся к принцессе.

– Ваше высочество, прошу вас следовать за мной. Вам приготовлены чудесные покои, вы оцените их по достоинству, я просто уверен в этом. – Проводив взглядом небольшую толпу, состоящую из горничных и других служанок, которых до сего момента почему-то не видел, скорее всего, просто не замечал, я расхохотался: это же надо, отправил сестру Фридриха в ее комнаты с сопровождающим, а сам остался в блаженном неведении о том, где находятся мои собственные покои. Как только мы приехали, то сразу же направились на крышу барбакана, и где я буду спать, мне, естественно, показать не успели. Теперь же я отправил Вайсмана с гостьей, делая при этом вид, что все так и было задумано, а сам остался стоять в холле, совершенно не представляя, куда мне идти.

– Ваше высочество, – Криббе подошел совершенно неслышно, я даже вздрогнул, когда услышал его голос, – когда вы предположили, что принцессе Луизе все равно, за какого герцога Гольштейн-Готторпского выходить замуж, вы же не себя имели в виду?

– Если я женюсь, не согласовав кандидатуру невесты с теткой, то мне башку открутят причем очень быстро, без усилий и переживаний, – я скривился. – Хотя, если я решу остаться здесь в герцогстве, то недовольство Елизаветы Петровны будет меньшим, что меня вообще будет волновать.

– Вы что же, решили остаться в герцогстве? Вы решили отказаться от императорской короны и остаться просто герцогом Гольштей-Готторпским? – Криббе уставился на меня так, что я заерзал.

– На самом деле, это очень большое искушение, – пробормотал я, осматривая мрачный холл. – Герцог Гольштейн-Готторпрский никому до такой степени не нужен, что я вполне смогу прожить очень долгую и счастливую жизнь, параллельно выводя герцогство на совершенно другой уровень: у меня есть кое-какие идеи, которые вполне можно реализовать именно здесь, а не пытаться провернуть что-то стоящее в огромной, и от этого несколько неповоротливой стране, или сверхвозбудимой, несмотря на то, что населяют ее северяне, Швеции. И, если я приму это одновременно простое и сложное решение, то никто не сможет повлиять на мой выбор невесты, это, если отбросить в сторону все остальные преимущества.

– Это будет означать трусость и инфантильность, – Криббе поджал губы, глядя с неодобрением. – Нет никакой доблести в том, чтобы пойти путем наименьшего сопротивления. Да, вы в итоге проживете долгую и даже, возможно, счастливую жизнь, но принесет ли это вам удовлетворение?

– Не дави на меня, – я покачал головой. – Я сейчас стою на распутье, просто как легендарный рыцарь, и, поверь, собираюсь сделать выбор, который в конечном итоге станет для меня решающим. Никогда бы не подумал, что все решится именно здесь в Киле.

– Я могу как-то повлиять на ваш выбор, ваше высочество? – тихо спросил Криббе, сбавив обороты, но глядя при этом на меня с беспокойством.

– Можешь, – я еще раз задумчиво обвел взглядом холл, остановив взгляд на очередном гобелене, сохранившемся довольно неплохо. На гобелене был изображен рыцарь, стоящий у живописного пруда и внимательно что-то разглядывающего в его темной глади. Я не владею полной информацией и понятия не имею, что именно он хочет там увидеть, но почему-то ощутил родственность с этим немного растерянным мужчиной, который никак не мог найти что-то очень важное для себя, какую-то точку опоры. – Гюнтер, найди мне что-то хоть отдаленно похожее на кабинет и пригласи всех управляющих, каких сможешь найти. И найди где-нибудь юриста. Мне нужно уточнить у него кое-какой вопрос.

– Я могу узнать, какой именно вопрос вы хотите уточнить у юриста, ваше высочество? – Криббе склонил голову, показывая тем самым, что понял мои поручения.

– Я хочу узнать, можно ли сделать так, чтобы герцогство вошло в состав Российской империи, – я почти принял решение. Теперь все будет зависеть от того, что мне ответит юрист. Я пока не знаю, какой ответ хочу услышать, но зато могу отдать себе отчет в том, что приму его не колеблясь. Ну что же, посмотрим, что из этого выйдет, потому что я готовлюсь пойти ва-банк, отрезая себе все пути к отступлению.

Глава 15

Управляющие, которые были все как один члены городского совета, не принесли мне никаких позитивных вестей. Денег в казне практически не было. При этом все арендаторы заплатили налоги вовремя, да и порты принесли довольно ощутимую прибыль. Вот только что-то из полученной прибыли ушло на содержание городов, что-то на дороги, что-то на сами порты – единственный, как оказалось, реальный источник доходов. На мой вопрос, а на что живут крестьяне, герр Шейндер, бывший главой городского совета, сначала даже затруднился ответить, намекая на то, что тех крестьян… мало, в общем. Но потом подумал и сказал, что Гольштиния славится своими корзинами, даже целые артели есть, которые плетут их, причем разной сложности, и их даже покупают соседи, у которых то ли руки кривые, то ли с сырьем напряженка, но они почему-то корзины может где-то и плетут, но гораздо худшего качества, чем местные. Также он «вспомнил», что в Киле есть небольшая мастерская, где делают черепицу, хорошо делают, к слову, и материал для ее производства имеется, и мастера все просто чудесные.

Да, еще коров разводят, на территории герцогства, прекрасных коров, отдельной породы, которые дают много высококлассного молока. Ну и маслобойни, соответственно тоже имеются. Но молочные продукты шли на нужды герцогства, за пределы их не продавали, просто не знали, как сохранить и довести до места. Я тоже не знал, что можно сделать в этих условиях, потому что всегда был твердо уверен: хочешь перевезти куда-то скоропорт, бери рефрижератор, в чем проблема-то? Я был в этом уверен, так же, как моя кошка, уверена, что еда живет в крынках с молоком, а мыши – это так, игрушки. Так что я ничем не мог помочь не крестьянам, ни себе, если только сыры начать делать. А что, это мысль, причем вполне себе неплохая. Сыр в воск, и хранится он будет достаточно долго. Как раз по дороге к покупателю вызреет окончательно. Тем более, что еще одним видом производства, которое было более-менее в герцогстве налажено являлось производство меда. Вот пасек было много. Почти в каждом крестьянском хозяйстве один-два улья точно стояли. Жители герцогства пчел любили и ухаживать за ними умели, падеж семей был минимальный, так, по крайней мере Шейндер сказал, и у меня не было оснований ему в этом не верить.

Когда же я спросил, а почему в таком случае не делаются свечи, представители совета лишь плечами пожали, переглядываясь при этом. Похоже, что правильный ответ будет звучать как: «Потамуш-та».

Теперь становилось понятно, почему нет своей пусть даже мизерной армии – а на что ее содержать? А ведь еще надо было платить Священной Римской империи, в состав которой герцогство входило: налоги на всякое разное, на содержание армии отстегивать, на содержание рейхстага и еще много чего по мелочи. И вот тут-то выяснилась одна весьма любопытная деталь: оказывается, я не мог даже вассалитет организовать с сюзереном в виде Российской империи. Потому что, границы Священной Римской империи были незыблемы и отчуждению не подлежали. Однако здесь были некоторые нюансы, позволяющие подумать над лазейками. То есть в пределах империи эти границы могли меняться как угодно: кто сильнее, тот и меняет, и самое интересное, император практически никогда не приходил на помощь более слабому в этих внутренних разборках. Спрашивается, а зачем в этом случае вообще что-то платить? Но почему-то платили, правда, не все и не всегда. Так какие нюансы я выяснил в следствии, надо сказать, очень сложных переговоров с местной элитой?

Во-первых, границы Священной Римской империи уже очень существенно изменила Порта, она же Османская империя, она же Турция. Османская империя, хоть и не находилась уже на вершине своего могущества, но все еще представляла собой весьма могучую силу, с которой считалась вся Европа. При этом все попытки отбить ранее принадлежащие Священной Римской империи территории оканчивались одинаково – полным провалом. Сколько раз та же Австрия, утирая кровавые сопли вынуждена была отступить? Да еще и периодические союзнички в виде англичан потихоньку гадят, ну и Франция в стороне редко остается, стараясь еще и себе кусок урвать почаще и пожирнее. Так что границы уже давно того… изменены.

Во-вторых, после того как при заключении Вестфальского мира Священной Римской империи пришлось слегка так прогнуться перед все той же Францией, хотя и не только перед ней, ее слабость увидели прежде всего входящие в состав государства, что положило начало разброду и шатаниям внутри империи, и в свою очередь привело к сложившейся на сегодняшний день прямо-таки анекдотической ситуации. Пруссия, пока еще почти ничего собой не представляющая, первая решила взять императора на слабо. Еще папаша Фридриха откровенно забивал на свои обязанности перед империей: в рейхстаг не ездил, в советах участия не принимал, денег не давал ни в каком виде, в общем, творил много разных непотребств, в том числе не признавал решений имперского суда на территории Пруссии. Все это, конечно, можно было списать на слабость тогдашнего императора, но так ведь и сын пошел по проторенной отцом дорожке, а когда его попробовали призвать к ответу, он впервые оскалил зубы и с размаху врезал хук слева Австрии забрав себе Силезию. И в ответ – ничего. Его даже не пожурили. Колос оказался на глиняных ногах. Глядя на этот беспредел, начали поднимать головы уже и небольшие герцогства и даже просто вольные города, порой просто манкировавшие свои обязанности. Конечно, такому микроскопическому образованию как Гольштейн-Готторпское герцогство лучше сидеть и особо не рыпаться, уж на меня у Габсбургов силенок хватит, чтобы к ногтю прижать, но и тут были свои нюансы. Эти нюансы рождались из информации, доступной в данный промежуток времени только мне, и которые формировали:

В-третьих. Великая Французская революция, вот что это был за нюанс, которая, дай Бог памяти, должна будет состояться где-то через пятьдесят лет. Я просто однажды побывал в Париже на дне взятия Бастилии и весьма обогатился духовно, выслушав весьма приличную лекцию от нашего экскурсовода. А ведь, если все пойдет нормально, то я еще и не слишком старым в это время буду. Пришедший к власти в итоге Наполеон достаточно быстро убедит всех, что Священная Римская империя – всё, изжила себя окончательно и бесповоротно. То есть, существовать, во всяком случае в том виде, в котором она сейчас существует, империи осталось совсем немного. И вроде бы, ну и что с того? Сейчас-то Наполеон еще даже не родился, чтобы пробовать испытывать терпение униженного, и оттого еще более злого императора. Я и не собирался делать этого, тем более, что мне был известен еще один способ передачи территорий Елизавете так, чтобы чисто номинально они оставались в составе Священной Римской империи, а по факту принадлежала России. Этот способ был использован на моей собственной стране, и привел к отчуждению очень приличного куска территорий, гораздо более крупного, чем какое-то задрипанное герцогство, на территории которого даже ткацкой мануфактуры не было ни единой. Зато был университет. Лично я называю это снобизм в квадрате, но вслух, разумеется, не озвучиваю. Хватит с меня весьма недобро косящих в мою сторону взглядов.

Отпустив членов городского совета до завтра, велев прийти сюда же в библиотеку замка, которую вполне удалось приспособить под кабинет, прихватив с собой все бухгалтерские книги, но не отпустив юриста, который разъяснил мне во время этого первого совещания-знакомства некоторые нюансы, я вылез из-за стола и подошел к полке с книгами. Книг оказалось на удивление много. Библиотека занимала аж две комнаты, к тому же двухэтажные, связанные лестницей, расположившейся неподалеку от стола. Многие книги ни разу даже не открывали, это было хорошо видно по слипшимся листам и состоянию общей нетронутости. Зачем их собирали? Просто для коллекции? Штелин вон пришел от этих многочисленных шкафов в такой восторг, что сейчас зарылся где-то на втором этаже, а до меня порой доносились крепкие словечки на немецком, вырывающиеся у него, когда он находил ту или иную диковинку.

– Имея столь промышленно развитых соседей, герцогство осталось жить на уровне позднего средневековья. Приехавшие со мной инженеры были крайне разочарованы, мне пришлось умаслить их, выделив определенные средства для поездки во Францию и, возможно, Англию, чтобы попытаться подсмотреть некоторые новинки. Бахмеев даже не согласился на то, чтобы взять с собой солдат для охраны, хочет попытаться устроиться на несколько фабрик и мануфактур, чтобы иметь возможность изучить секреты производства изнутри, – я провел пальцем по богато украшенному переплету трудов Эвклида и повернулся к юристу, который терпеливо ждал, когда я озвучу, что мне от него еще надо, и почему я не отпустил его с остальными. – Мне вот, например, интересно, сумеет ли немец наладить производство мрамора, для чего его и наняли. Что-то мне говорит, что нет, не сможет.

– Зачем вы мне это говорите, ваше высочество? – юрист покосился на Криббе, который представился всем как представитель моего высочества, как только члены совета вошли в библиотеку, сообщив, что его полномочия подтверждены моей тетей, императрицей Российской, и сел на диванчик недалеко от стола, за которым вполне поместились все восемь членов совета, и я с юристом, и принялся полировать свою рапиру, время от времени бросая на заметно нервничающих господ подозрительные взгляды, заставляя тем самым их нервничать еще больше, а особо впечатлительных еще и потеть.

– Я хочу понять, герр Бруно, почему так получилось, что, обладая весьма неплохим потенциалом, герцогство находится в такой, простите за выражение, заднице? С чем это связано?

– Я не знаю, ваше высочество, я всего лишь юрист, мое дело правильно составить необходимые документы, я не выношу решений, – Бруно положил руки на стол, не сводя с меня пристального взгляда. Умный тип этот Бруно. Даже странно, почему он все еще здесь прозябает, а не рванул встремительно расширяющийся бюрократический аппарат Фридриха, в котором у него появился бы шанс выбиться в люди. – Я подозреваю, что вы хотите предложить мне еще один вариант, как получить протекторат Российской империи, но он несколько сомнителен, поэтому вы отослали всех остальных, – добавил он, вызвав у меня немалое уважение к своему интеллекту, который, как я и подозревал, был гораздо выше, чем оно нужно заштатному юристу занюханного герцогства.

– Что вы здесь делаете, герр Бруно? – он непонимающе вскинул брови, и я решил пояснить, что хочу от него услышать. – Здесь в Киле? Что вы делаете в Киле? Ваше место отнюдь не здесь, а в какой-нибудь королевской или императорской канцелярии.

– Вы мне льстите, ваше высочество, – он покачал головой.

– Отнюдь. Я считаю, что ваши знания и выдержка достойны всяческих похвал. Настолько, что хочу вам навязать одного, ну пусть будет ученика. Мой личный слуга Андрей Ломов составит вам компанию, если вы сейчас мне скажите, что вариант, который я предложу, вообще возможен. Он любит разные документы, прямо мимо не может пройти, чтобы не попробовать в них разобраться, к тому же я хочу попробовать дать ему шанс стать моим секретарем, все-таки роль слуги не для него, слишком он для нее шустрый. А для этого Ломов просто обязан разбираться во всякого вида договорах.

– Вы хотите приставить ко мне соглядатая? – Бруно прищурился.

– Господь с вами, какой из Андрея соглядатай? Если бы я хотел, чтобы за вашей работой наблюдал соглядатай, я бы попросил фон Криббе понаблюдать за тем, что вы делаете с бумагами на всех этапах составления документов, которых может оказаться, ну очень много. И, при большом желании, возможность напакостить есть на каждом из этапов подготовки. Поверьте, его квалификации хватит не только на то, чтобы шпагой размахивать. Но шпагой да, он владеет чрезвычайно виртуозно.

– Я… хм… верю, что герр фон Криббе и шпагой владеет просто замечательно и в документациях разбирается. Недаром же ее величество поручила ему ваше высочество, – он покосился на Гюнтера, который в этот момент особенно сильно звякнул оружием. Этого у него не отнять, Криббе мог внушить уважение одним своим видом. – Думаю, что ваш слуга сможет многому у меня научиться, я приложу к этому максимум усилий.

– Ну вот, совсем другое дело, – я улыбнулся. – Вот только вы мне так и не ответили, почему вы застряли здесь в Киле? Ведь есть же какая-то причина, чтобы человек ваших знаний и умений прозябал в глухой провинции?

– Моя матушка категорически отказалась переезжать, – нехотя ответил Бруно. – Она уже немолода и нуждается в уходе, а я не могу просто оставить ее на руках в служанки, не зная, как хорошо за ней ухаживают.

– Вот как, – я задумчиво смотрел на него. Редко можно встретить настолько преданных людей. И я ему верил, потому что история с больной матерью проверяется на раз, не думаю, что Бруно настолько идиот, чтобы лгать в подобных вещах. – Вы хороший сын, герр Бруно. А где вы учились, если не секрет?

– Я учился здесь, в Кильском университете. Как вы знаете, ваш отец учредил специальную ежегодную стипендию, чтобы один талантливый молодой человек из герцогства мог поступить в университет за счет казны. Мне повезло и однажды выбрали меня, – нет, Бруно, я не знал об этом. И сейчас даже немного жалею. Когда будет основываться Московский университет, а затем сразу же Петербургский, ну и другие учебные заведения по стране, я упрошу Елизавету выделить несколько бюджетных мест для самородков из низов, которые никогда сами не смогли бы заплатить за обучение. Скажу, что хочу почтить таким образом память отца, который, несмотря на острую нехватку средств, делал такие добрые дела, как оказалось. Все-таки не совсем он был никчемным и пропащим человеком, как я понял, скорее по недомолвкам, чем по рассказам, за то короткое время, что провел здесь.

– Завтра планирую посетить университет, – задумчиво произнеся это, я снова повернулся к книжным полкам. Похоже, я нашел ту точку, которую европейцы, все без исключения, считают отправной в своем праве думать о нас, как о варварах – университеты! Даже в этой дыре Киле есть свой университет. Пусть, скорее всего, маленький, пусть не дающих каких-то выдающихся фундаментальных знаний, но он есть, а соответственно, количество просто грамотных людей будет заметно выше, чем при равных условиях в суровой, холодной Московии, или как тут до сих пор называют Российскую империю? Почему у нас до сих пор нет университета? Даже никому не нужная Академия наук есть, где скоро все передерутся и останется один Шумахер, из которого ученый, как из меня папа Римский. М-да, никогда не думал, что это настолько больной темой для меня будет. Ломоносов будет основывать университет? Возможно. Как только поможет мне решить проблему с начальной школой. Если успеет, то пускай и в устройстве высшей школы поучаствует. Только вот, построить университет, даже найти первых преподавателей – это, конечно, проблема, но не критическая. Не настолько, как, например, найти способ обучить крестьянских детей хотя бы читать, писать и считать.

– Ваше высочество, так какой способ вы хотите рассмотреть, чтобы и целостность границ Священной Римской империи не нарушить и появилась возможность встать под руку Российской империи?

– Прежде, чем я отвечу, хочу задать встречный вопрос, а почему вы так спокойно приняли это известие? – я снова в который уже раз оторвал взгляд от книг и посмотрел на Бруно.

– А что мы в итоге потеряем? – Бруно пожал плечами. – Вы же слышали членов совета. В герцогстве почти ничего нет, мы даже для потенциальных врагов не слишком интересны, разве только территориально, да и то… – он горько усмехнулся. – Если только Дания – ей Кильский залив очень бы пригодился, они не один год уже говорят про то, что хотят канал из Северного моря в Балтийское рыть. Но на даже самую маленькую войну Дания из-за нашего залива не пойдет.

– Дотационный регион, правильно, кому он нужен? Как и остальные подобные герцогства, – пробормотал я по-русски и очень тихо, чтобы не услышали меня те, кто по-русски, в отличие от Бруно, говорят. Убедившись, что меня никто не расслышал, сказал уже более громко и по-немецки. – Ну, а Российская империя?

– А вот России нужен порт. Может быть, даже какую-то часть флота может здесь разместить, чтобы лучше море контролировать. А раз есть флот, значит, и верфи понадобятся, чтобы чинить корабли, а там и строить можно научиться. А это уже какой-никакой, а доход.

– А остальным здесь флот не нужен? – в каждом моем слове звучала ирония.

– В Киле? – Бруно пожал плечами. – Нет, не нужен. Зачем, если у всех соседей есть свои прекрасные порты, уже оборудованные и не нуждающиеся в дополнительных расходах. И самое главное, порты эти очень недалеко от Киля. Были бы нужны, герцогство давно бы полностью захватили, мы же практически беззащитны.

– Интересная теория. Спорная, но интересная, – я в упор посмотрел на него. Интересно, им действительно плевать на то, кто герцогством рулить будет? Или они очень искусно скрывают свои истинные намерения? – Но это ваша точка зрения. А что насчет членов городского совета? Мне нужно ждать неприятностей? Ведь есть еще и Любек.

– От герра Шейндера вряд ли вы увидите сильное противостояние. А уж если поможете организовать производство свечей, да и вообще что-то придумаете насчет сбыта меда и воска, то он будет поддерживать вас всецело. У него самые крупные пасеки герцогства, и, кроме его любимых пчел его мало что волнует на самом деле. Вы заметили, как члены совета расположились за столом? – внезапно задал он мне вопрос. Я покачал головой. – Они сели по четверо. Те трое, что сидели по одну сторону со Шнейдером – от них подвоха не ждите. А вот вторая четверка… Главным там считается герр Олаф, – я мгновенно вспомнил худого старика с жидкими волосами, которые висели неопрятными сальными сосульками. Он принципиально не носил парик, смотрел на всех свысока, даже на меня, и выглядел так, словно его пучит, и одновременно у него изжога. Бруно тем временем продолжал. – Он, вместе со своими соратниками страстно хотят, чтобы герцогство было присоединено к Дании. Они даже против вашего дяди категорически против настроены. Вот от них можно ждать всевозможных неприятностей, вплоть до откровенных диверсий. В Любеке же, кроме главы городского совета, преданного вашему дяде до мозга костей, все остальные не любят конфликты, и просто будут плыть по течению, независимо от принятых вами решений.

– Значит, у меня здесь уже сложившаяся оппозиция из четырех рыл, а в Любеке во главе совета человек, который в скором времени начнет меня искренне ненавидеть, – я задумался. Этого главу Любекской администрации нужно будет убрать, надо соответствующее задание Наумову дать, а вот оппозиция… Меня ждет в России клубок со змеями. Так может быть, воспользоваться подвернувшимся шансом и попрактиковаться на этой четверке противостоять тем, кто имеет реальную власть и настроен весьма решительно против любых твоих начинаний?

– Так как вы хотите передать правление России, ваше высочество? – вопрос Бруно вырвал меня из задумчивости.

– Очень просто, долгосрочная аренда, – я пожал плечами. – И император не будет слишком возражать, да и не пойдет Бавария и что там еще императору принадлежит, а позже Австрия из-за герцогства на конфликт, тем более, что формально оно все равно останется в составе империи. Ну а что случится, когда срок договора истечет, никому не известно, – я усмехнулся про себя. Обычно, это происходит так: арендатор делает вид, что не понимает, на каком основании его хотят выгнать. Мол, не было никакого договора об аренде, вы все врете и вообще все придумали. Самое главное, что действительно что-то сложно будет доказать, например, на основании того, что к концу срока аренды такого образования, как Священная Римская империя вообще уже не будет существовать. Договор-то я планирую трехсторонний замутить. Курфюст Баварский если и будет рассматривать его, то только самую малость, а потом его уйдут. Мария Терезия же не будет возражать, нахрена ей это надо? Ей надо, чтобы Россия, которая ее права на наследство признала, не отказалась от своих слов, и с Портой помогла, если возникнет необходимость, и не только с Портой, если что. Ну, а муженек ее, который и станет императором Священной Римской империи… Лучше промолчать. Мария Терезия – то умная женщина, но в кого-то дочурка, которая ляпнула про пирожные в голод, пошла. А раз не в маму, ну, тут третьего варианта все-таки нет. Так что договор будет трехсторонний. Лет этак на сто-сто пятьдесят, чтобы уж наверняка. А потом можно делать большие глаза и разводить руками: арендатора нет, значит возвращать земли некому – адьюас мучачос, ну и все остальное в том же духе. Россия таким образом в моем времени Аляску просрала, так что я примерно знаю, о чем говорю. Тут я заметил скептический взгляд Бруно. – Ах, да, самое главное-то и забыл сообщить: если мы дойдем до подписания договора, то подписывать его будет ее величество Елизавета Петровна, герцог Гольштейн-Готторпский, – я наклонил голову, показывая, какой именно герцог, – и император Карл Альбрехт, если, конечно, на момент подписания договора именно он будет императором Священной Римской империи. Все это делается для того, чтобы не было кривотолков, – я все же не удержался на этот раз от усмешки. Потому что вот это я точно помню, скоро императором станет как раз Франц, тот самый супруг Мари Терезии. Договора подобного рода очень долго составляются, постоянно подправляясь и дополняясь. Иногда подобные действия на годы растягиваются. Так что есть шанс на то, чтобы нынешний император все-таки до подписания не дошел, и вероятность этого весьма велика, учитывая, сколько времени нужно, чтобы просто бумаги из одной канцелярии в другую возить. Ну даже, если случится чудо и все решится очень быстро, в точении года, к примеру, и все тот же Карл Альберхт все еще будет числиться императором, какая мне разница по большему счету? К тому же у него скоро другие проблемы возникнут. Фридрих, например, который уже очень скоро перестанет сдерживать свои амбиции и попрет завоевывать себе титул Великого.

Бруно задумался, затем медленно кивнул.

– Этот вариант вполне может сработать. Только, боюсь, что он займет очень много времени.

– Так нам некуда торопиться, – я хмыкнул. – Начинайте готовить первый пакет документов, герр Бруно. Не забывайте, его еще нужно с ее величеством Елизаветой Петровной согласовать. Думаю, что корабль «Екатерина», на котором я сюда приехал, станет первым кораблем из будущего флота, который будет базироваться в Киле. Ну, а если ее величество не сочтет нужным оставлять здесь флот, то одному боевому кораблю здесь всегда найдется место.

Бруно, в который раз кивнул и, поднявшись из-за стола, поклонился, прежде, чем выйти. Я же потер внезапно озябшие руки. Самому интересно, что из всего этого выйдет.

– Думаю, что Карл Альбрехт может согласиться, – протянул Криббе, когда мы остались одни. – Только, с определенными условиями.

– С какими условиями? – я посмотрел наверх, улыбаясь, услышав очередное забавное ругательство.

– Скажем так: у Карла есть две дочери, Мария Антония и Тереза Бенедикта. Говорят, что девочки очаровательны и уже почти вошли в брачный возраст. И да, Карл принял приглашение ее величества, и отправит обеих девочек на торжественные увеселения, которые в следующем году хочет организовать ваша тетушка, – он так широко улыбнулся, что мне захотелось сплюнуть. Намек понятен, черт бы все подрал.

– Какие у девчонок шансы, кроме меня? – сквозь зубы спросил я у все еще ржущего Криббе.

– Максимум один из курфюрстов. Не сравнить с наследником престола громадной империи, что уж тут говорить. Ваша тетушка постаралась. Она разослала приглашение не самым востребованным невестам, откровенно говоря, но тем, союз с которыми может принести некоторые преимущества. Правда, есть и те, кто вообще никаких преимуществ России не принесет, но их минимальное количество.

– Сколько всего девушек пригласили на этот праздник жизни?

– О, это тайна, покрытая мраком, поверьте, я нисколько не преувеличиваю. И, вы должны понимать, что, ваши симпатии, безусловно, будут учитываться, но основная борьба пойдет между сопровождающими девиц. И тут вы сами предлагаете императору Карлу такой козырь. Ваше герцогство этого стоит?

– Я не знаю, Гюнтер, – я потер лоб. – Я не могу пока ответить на твой вопрос. Мне еще нужно решить, что с Луизой Прусской делать. Какого дьявола у всех этих князьков и корольков столько дочерей? – и я под здоровый смех Криббе выскочил из библиотеки. До теткиных смотрин еще дожить надо, а сейчас нужно срочно Наумова отправлять за дядюшкой, пока с этой стороны никаких неожиданностей не возникло.

Глава 16

Спустя три дня, после того, как я сошел на берег с корабля, мне, наконец-то принесли все те бухгалтерские книги, которые я запрашивал на первой своей встрече с членами городского совета, которые вдобавок являлись управляющими делами герцогства. Такое долгое выполнение приказа навевало мысль о том, что кто-то хочет подчистить историю, и что-то спрятать, например, крупные растраты. Так что нужно будет очень внимательно изучить книги.

Их принесли, когда у меня как раз только что закончился урок со Штелиным. Мы продолжили наши занятия, которые были временно прекращены из-за свалившей нас обоих морской болезни. Книг было довольно много, и это только за последние три года – я решил начать изучать положение дел в герцогстве на текущий момент, потому что он для меня был наиболее актуален. Собственно, изучение книг стало своеобразным новым уроком. Штелин довольно неплохо разбирался в них и в экономике в целом, и смог в итоге объяснить мне принцип их заполнения. Схемы были довольно запутанны, так что мне было чем заняться, ожидая возвращения из Любека Наумова.

– Что это за пункт? – я нахмурился, глядя на привлекшую мое внимание строчку. Пора было на сегодня закругляться. Проведя за изучением приходов-расходов четыре часа, я уже чувствовал, как глаза понемногу скатываются к переносице. Если честно, уже практически ничего не соображаю, в последние минут двадцать тупо глядя на открытую страницу, практически ничего в ней не видя. Строчки расплывались перед глазами, и тем удивительнее было, что я вообще увидел что-то интересное.

– Тысяча триста восемьдесят четыре талера переданы городу для устройства общественной кормильни. Через два дня на третий для раздачи обедов, состоящих из крупяных супов, наиболее бедным жителям Киля, – прочитал вслух Штелин. – Ну, это довольно частая практика. Обычно подобными вещами жены правителей занимаются.

– Я ничего не имею против подобной благотворительности, – на самом деле, я категорически против. Нельзя раздавать что-то просто так, даже эту похлебку надо заработать, хоть улицу подмести, но пока я свои мысли не озвучиваю, еще не время, и уж точно не место. – Кроме одной маленькой детали, – сонная одурь, которая навалилась на меня в последний час, разом отступила, и теперь я вполне отчетливо видел то, что только что озвучил Штелин. – Любезный мой, Яков Яковлевич, мы с вами, не далее, как вчера, объехали весь Киль вдоль и поперек, и такую достопримечательность, как общественная кормильня, я бы точно не пропустил. Да мы бы издалека ее увидели, хотя бы по толпе страждущих, из наиболее бедных, безусловно, которые жили бы поблизости от кормильни, чтобы не пропустить раздачу еды. Вот вы видели хоть что-то подобное, Яков Яковлевич?

– Нет, ваше высочество, – после минутного молчания ответил Штелин. – Я не видел никаких признаков кормильни, вы правы в этом.

– А раз так, то у меня внезапно возник вопрос: куда делась кормильня, или же, если ее так и не организовали, куда подевались тысяча триста восемьдесят четыре талера? Согласитесь, для крошечного герцогства это немалая сумма.

– Я не могу ответить на этот вопрос, ваше высочество, – покачал головой Штелин. – Но я постараюсь найти на него ответ,

– Вы лучше помогите мне найти того, кто должен был организовать это, безусловно, благое дело, Яков Яковлевич, – теперь я уже другим взглядом смотрел на бухгалтерские книги. Если я сначала думал, что ими занимался умный и знающий человек, а это означало бы, что он так качественно замел все следы, что я со своими околонулевыми знаниями бухучета ни черта бы в книгах не нашел. И вот, оказывается, что некоторые управляющие, если не все, нечисты на руку, и совершенно этого не скрывают. Они даже спрятать эту тысячу не удосужились. Что это: некомпетентность или настолько сильная наглость, основанная на том, что герцогам до меня в голову не приходило начать инспектировать огромные фолианты, в которых в Киле вели баланс средств. А если и запрашивали книги, то просматривали пару страниц, и на этом останавливались.

– Это-то как раз не сложно, ваше высочество, – Штелин подошел поближе и склонился над книгой, повернув ее к себе, чтобы не нарушить мое личное пространство. Поводив пальцем по странице, он выпрямился и повернулся ко мне. – Кормильню должен был организовать Андреас Олаф, вот посмотрите, в графе принятия средств стоит его подпись.

– Герр Олаф, значит, – я снова посмотрел на книгу. – Как интересно.

– Что вы говорите об этом желчном Олафе? – Криббе вошел в библиотеку, которую я выбрал не только в качестве кабинета, но и в качестве учебной комнаты, пару раз стукнув в дверь для приличия и не дожидаясь приглашения войти. Именно поэтому он и сумел расслышать мои последние слова.

– Пока ничего, – я закрыл книгу, заложив ее лентой, чтобы не рыться, отыскивая то место, на котором закончил это увлекательное чтиво. – У нас нет ничего конкретного, лишь некоторые подозрения. Но, делать какие-либо выводы именно сейчас, я считаю слишком рано. Нужно сначала узнать, что собой представляют члены городского совета, а потом уже кидаться обвинениями, тем более сейчас, когда большая часть полка отбыла с Наумовым. Да и корабля с его пушками и командой из шестисот человек поблизости нет. Так что, будет потихоньку разбираться. А уж когда вернутся наши доблестные гвардейцы и моряки, можно будет и чисткой этих конюшен заняться. Они далеко не Авгиевы, и много времени их чистка не займет, даже, если мне придется полностью городской совет поменять.

– Хороший план, – Криббе кивнул, подтверждая, что в чем-то разделяет мою точку зрения. – Прополку в рядах чиновников время от времени проводить полезно, и даже необходимо. Но, как вы и сказали, ваше высочество, это дело недалекого будущего. Сейчас же вам нужно решить, поедите вы сегодня на званный ужин, который члены совета устраивают в ратуше?

– Что это им взбрело в голову? – я невольно нахмурился.

– Всего лишь запоздалая реакция на ваше появление, – Криббе усмехнулся. – Вообще-то, они должны были сделать это гораздо раньше, но сказался шок от вашего такого внезапного появления. Не удивлюсь, если выяснится, что они прониклись речами вашего дяди, и считали вас мертвецом.

– Не по душе мне такие вот незапланированные ужины, – я продолжал хмуриться, пытаясь сообразить, как можно увильнуть. Ничего не придумывалось, а просто послать их, будет выглядеть как откровенное пренебрежение, хамство и неуважение к этим весьма уважаемым людям.

– Вы чего-то опасаетесь, ваше высочество? – Криббе внимательно смотрел на меня.

– Да, черт подери, я опасаюсь получить яд в свою тарелку или бокал, – встав из-за стола, я обошел стол и направился к книжным полкам.

– Не думаю, что члены совета настолько дурные, – в голосе Криббе появились сомнения. – Ведь, если с вами что-то случится на организованном ими же ужине, то они как минимум попрощаются с жизнью. Зачем же им подставлять шею под веревку?

– Как минимум распрощаться с жизнью? Я боюсь даже спрашивать, что может иметь в твоем понимании максимальный ответ на мою гибель от, ну, допустим, все-таки отравление?

– Я лучше не буду озвучивать все, что можно сделать и с самим неудачником, и с членами его семьи, – покачал головой Криббе. – И все это будет в свою очередь зависеть от того, насколько сильно развито воображение. Ведь, если оно развито достаточно сильно, но нетрудно будет себе представить, что именно сделает со мной, да и не только, ее величество, если нам хватит ума вернуться в Петербург без вас, ваше высочество.

– О каком уме вы говорите, Гюнтер, если, не приведи Господь, что-то подобное произойдет? – Штелин покачал головой и даже глаза закатил. – Но в одном ваш учитель прав, ваше высочество, вряд ли кто-то пойдет на такую вполне осознанную глупость, как попытка навредить вам в подобном случае. Но, если вас это беспокоит, вы можете принять определенные меры, чтобы избежать разного рода случайностей.

– Какие же меры вы мне посоветуете? – я с любопытством посмотрел на Штелина, на полном серьезе думая, что тот мне посоветует сейчас безоар, или что-нибудь столь же фантастичное.

– Кто-то должен пробовать все ваши блюда и отпивать из вашего бокала, – заметив мой скептический взгляд, он решил пояснить. – Это разумная предосторожность, ваше высочество. И вы, как будущий император, вовсе не должны ею пренебрегать. Елизавета Петровна, например, никогда не игнорирует подобные меры безопасности, так же, как и его величество король Фридрих. И членам совета это прекрасно известно и не вызовет с их стороны никаких неуместных вопросов.

– Я подумаю над этим, – очень уж они уверены, что мне со стороны даже той четверки оппозиционеров, хотя, скорее уж, чересчур ушлых типов, которые просто опасаются, что их делишки все-таки раскроются, ничего не грозит. Ну, хорошо, я приму это за опыт и профессионализм в деле устранения неудобных правителей. Хотя, насколько мне известно, ни Штелин, ни Криббе в подобных делах замечены не были. Ладно, они вроде бы ни разу на моей памяти не ошибались, когда давали ту или иную оценку происходящему. – А сейчас я пойду и немного отдохну перед ужином, а то у меня от этих книг голова идет кругом, и глаза, подозреваю, красные.

Поспать мне не удалось, хотя я и планировал немного подремать. Но вот просто полежать с закрытыми глазами, плавая где-то на границе полудремы и бодрствования, вполне даже получилось. Окончательно пришел в себя я за час до назначенного ужина, как раз в тот момент, когда в комнату зашел Румберг. В спальне было темно, но не мрачно, потому что, несмотря на тот, что на дворе все еще стояло лето, был разожжен камин, и от огня всполохи очень красиво накладывались на камни древнего замка. А еще в этом замке я почти прочувствовал все прелести этого времени. Нет, слишком грязно не было: мои родители, как оказалось, были людьми довольно брезгливыми, особенно отец, и в замке уборка была ежедневной, а генеральная уборка еженедельной. Просто Карл Фридрих однажды ввел определенные правила, которые никто и не подумал менять. Подозреваю, что здесь дело было в большей степени даже не его любви к чистоте, а в том, что он страдал, похоже астмой, и задыхался, если в комнате становилось слишком пыльно. К тому же покойный герцог экспериментальным путем пришел к выводу, что дышать становится легче, если часто проветривать комнаты.

Но, несмотря на предпринимаемые меры, от насекомых избавиться не удалось. Как и от мышей, которые чувствовали себя в замке вполне вольготно. Чтобы вся эта дрянь не попадала в кровать, ее ножки были опущены в специальные чаши, которые наполнялись водой. Эти чаши входили в конструкцию кроватных ножек, и были сделаны из металла. Когда я переворачивался, ножки скребли по каменному полу, издавая мерзкий звук. Зато я сразу понял, почему многих аристократов учили спать с детства, вытянувшись на спине и с руками поверх одеяла. Как при этом они трах… занимались любовью, оставалось за скобками. В той же Польше подобных извращений я что-то не припомню, так же, как и в Российской империи. Да и живности в том же Зимнем было гораздо меньше, чем здесь, если не считать тех грызунов, которых Груша таскала мне в постель.

– Ваше высочество, пора собираться, – Румберг подошел поближе, и, увидев, что я уже лежу с открытыми глазами, направился к гардеробной, чтобы вытащить очередной мой неброский наряд.

– А разве мне не положено немного опоздать? – я сел и потянулся, пытаясь размять затекшие мышцы.

– Если только вы хотите оскорбить устроителей торжества, показывая свое к ним пренебрежение, – спокойно парировал Румберг.

– Ну-да, везде нюансы, а точность – вежливость королей, – я вздохнул и принялся натягивать сапоги. Вот он – предмет моей искренней и ничем не убиваемой ненависти – хреновы, мать его, сапоги! Но туфли – это еще хуже. Так что, будем терпеть.

– Ваше высочество, я давно хотел у вас спросить, – Румберг встряхнул камзол и помог мне его надеть. К этому, кстати, быстро привыкаешь, одеваться с чужой помощью, я имею в виду. У меня есть преимущество перед некоторой частью других герцогов, королей и иже с ними – я в принципе могу одеться самостоятельно, но, учитывая микроскопичность моих исконных владений – это неудивительно, вон, говорят, что Екатерина 2, не к ночи помянута будет, вполне чулки штопает и полы моет, а что делать, если слугам платить нечем, и денег на новые чулки нет, не в драных же по грязному полу ходить.

– Спрашивай, что замолчал, – одернув полы камзола, я повернулся к Румбергу. Тот щеткой еще раз прошелся по полам камзола и отступил в сторону, оценивающе глядя на меня, неодобрительно косясь на короткий ежик блондинистых волос у меня на голове. Я пошел на этот почти революционный шаг, когда увидел пробежавшую по рукаву рубашки вошь. Одно упоминание этих тварей заставляло меня яростно чесаться, а тут такая черная, отъетая… За три дня цирюльник, обкромсавший меня почти наголо, наконец-то, успокоился, и уже не впадал в истерику, заламывая руки, а мое окружение вроде привыкло, во всяком случае, Штелин уже не вздрагивал, глядя на меня, а Криббе не ронял рапиру, как это случилось сразу же после стрижки, когда я явился к нему на урок. Только Саша Суворов, да Румянцев восприняли мой новый имидж, как нечто, достойное подражанию, и уже на следующий день на их головах красовались такие же ежики, что и у меня. Это было непривычно, но мне внезапно понравилось. Тем более, что нечто вроде этого я носил в своей прошлой жизни. Румберг же, закончил, наконец, выражать свое неодобрение, отложил щетку и снова повернулся ко мне.

– Ваше высочество, когда мы ехали в Петербург, с вами была коробка с солдатиками, это было единственное, с чем вы никак не хотели расставаться. Вот только, когда мы останавливались у русского посла в Речи Посполитой, коробки с вами уже не было. Я могу узнать, куда вы ее подевали?

– Наверное, перерос, – я пожал плечами. – Мне сейчас нужно о более серьезных вещах думать, а не в куклы играть. Я отдал коробку в Берлине какой-то девочке, с которой случайно встретился на постоялом дворе. Мы тогда в него въезжали, а она как раз уезжала. Забавная малышка. Я решил, что солдатикам будет лучше с ней, чем со мной. А почему ты спрашиваешь?

– Просто давно было интересно, куда они подевались, – слуга наклонил голову. – Я уж, грешным делом думал, что их украли.

Он пошел к двери, я же задумчиво смотрел ему вслед. Почему-то мне кажется, что этот вопрос был задан неспроста. Да и вообще, откуда такое странное увлечение герцога этими солдатиками? Наверное, это что-то значило, вот только я понятия не имел, что именно. Посмотрев на свое отражение в зеркале, я постарался выбросить странное поведение Румберга из головы, потому что мне предстояло сосредоточиться на более важных делах.

Не знаю, каким образом Криббе сумел рассчитать время, но входил я обеденный зал ратуши с последним ударом колокола, отсчитывающего время.

За столом сидело много народа, гораздо больше, чем та восьмерка, которая вот уже несколько дней подряд приходит ко мне во дворец, и пару часов мы проводим в теплой дружеской обстановке, выясняя, что происходит в герцогстве. Пока я не настаиваю на том, чтобы они ответили мне на несколько вопросов, возникших в результате нашего тесного общения, но скоро все сможет измениться.

– Ваше высочество, – из-за стола вскочил Олаф, – позвольте представить вам мою очаровательную супругу Марту. Я, не в качестве мужа, а в качестве члена городского совета, попросил ее быть на сегодняшнем вечере хозяйкой, и она любезно согласилась, – ну, еще бы фрау Марта отказалась, я с трудом сдержался, чтобы не хохотнуть. Краем глаза увидел, что Криббе и Румянцев, которые меня сопровождали, проскользнули за моей спиной и сели заняли свои места за столом. Женщин было немного, бегло осмотрев гостей, я отметил, что, кроме Марты Олаф, на ужине присутствует еще три дамы. Мой взгляд снова вернулся к Марте. Молодая, лет двадцати-двадцати пяти на вид, красивая женщина, брюнетка, что весьма нехарактерно для немки, она привлекала внимание, и практически все мужчины, присутствующие в зале, время от времени бросали на нее заинтересованные взгляды. Как хозяйка вечера, она сидела по правую руку от главы стола, за которым должен был расположиться я. Улыбнувшись так, что я мгновенно вспотел, она попыталась стать из-за стола, но я поднял руку.

– Не стоит, фрау, я вижу, что вы очень постарались, организовывая ужин, и это лучшее приветствие для меня, – ее темные глаза сверкнули, а зрачки дрогнули, расширяясь, делая взгляд еще более откровенным и глубоким.

Марта Олаф была просто воплощением сексуальности, и это при том, что обнаженными, выставленными на показ были лишь ее руки и то всего лишь до локтей. Обширное декольте фрау было задрапировано тончайшим кружевом, и оставалось лишь гадать, так ли роскошно ее тело, как рисует изрядно воспаленное воображение. Быстро подойдя к Марте, я склонился к ее руке, а затем сел на свое место и схватил бокал, в который тут же, стоящий за спиной слуга плеснул вина. Надеюсь, что они уже помолились, потому что я заниматься этой показухой точно не намерен. Сделав большой глоток, дав тем самым отмашку для сидящих за столом людей о начале банкета, я слишком поздно сообразил, что вино не было разбавленным. В голове сразу же зашумело, я почти ничего не ел в течение дня, все еще не мог полноценно восстановиться от перенесенной морской болезни. Стараясь избавиться от легкого опьянения, я буквально набросился на стоящие на столе блюда на этот раз изменяя себе и своей вынужденной диете, отдавая предпочтение довольно жирной пище.

Неудивительно, что уже посредине ужина непривыкшая к жаренной на вертеле свинине печень выдала фортель, и меня со страшной силой потянуло «носик припудрить».

Встав из-за стола, успокоив побросавших вилки с ножами на столы гостей, что скоро вернусь, я выскочил из обеденной залы. Поймав какого-то спешащего с подносом в зал слугу за шиворот, я приказал показать дорогу в комнату раздумий, или где здесь справляли естественные потребности. Облегчившись, вышел в коридор, в который раз остро пожалев, что нигде не предусмотрено умывальника, чтобы руки вымыть, и направился обратно в зал в гордом одиночестве, потому что слуги и след простыл, хотя я строго-настрого приказал его ждать меня возле двери в отхожее место.

Я довольно примерно помнил, куда надо идти. Проходя по коридору, я заметил, что одна из дверей немного приоткрыта. Любопытство сгубило не только кошку, говорил я себе, когда, обернувшись и не заметив никого в коридоре, заходил в обширный кабинет, рассчитанный, скорее всего, на нескольких человек. В большом зале в хаотичном порядке были расставлены тяжелые дубовые столы, на одном из которых лежали какие-то бумаги. Подойдя поближе, я взял одну из них. Прочитав, что там написано, невольно нахмурился и попытался сосредоточиться, что сделать было невероятно сложно, потому что легкое опьянение никак не хотело покидать мою многострадальную голову. Это была расходная смета на работы Перроне и все бы ничего, но я так и не смог обнаружить источник финансирования данного проекта. Вот сейчас я и спрошу об этом проекте у мужа очаровательной Марты. Решительно положив бумагу обратно на стол, я резко обернулся, услышав, как скрипнула дверь.

– Фрау Олаф, – Марта слегка наклонила голову, а затем повернула в замке ключ, запирая ее. – Э-э-э, – я попытался сформулировать хоть что-то, но у меня ничего не получилось, потому что она быстро подошла ко мне и, улыбнувшись, опустилась на колени. Почувствовав, как нежные руки проникают под одежду, я сумел только закатить глаза и опереться на стол руками, заведя их за спину, чтобы не свалиться на пол. – О-о-о.

Похоже, что я ничего сегодня не спрошу у членов городского совета. Мужчины существа слабые, особенно, когда это касается вот таких случаев, в которых безумно сексуальная женщина берет инициативу в свои руки. Отказаться практически невозможно, даже, если сильно захотеть. Вот только я не хотел отказываться, и мне в этот момент было плевать на то, что где-то там за дверью может рыскать муж прелестницы. Последняя здравая мысль была о том, что я теперь долго не смогу читать нудные нотации Румянцеву, потому что сам только что попался на ту же удочку. А еще в распаленном мозге промелькнуло, что тело у нее еще роскошнее, чем казалось, а искусностью в любовных развлечениях фрау Марта может дать фору опытной куртизанке. После чего мозг отключился, оставив меня наслаждаться столь внезапным пикантным приключением.

Глава 17

Румянцев стремительно вошел в библиотеку, и я отложил перо. Кажется, я выжал из бухгалтерских книг все, что мог, с печалью констатируя, что местная оппозиция была столь же убогая, как и все герцогство в целом. Единственным ярким пятном выделялась моя связь с фрау Мартой, которая длилась вот уже почти месяц. Это был фейерверк, цунами, но меня не покидала мысль о неправильности происходящего, этакий червячок сомнений, который разрастался в полноценного питона, начинающего душить меня, когда я порой замечал в ее темных глазах странный пугающий блеск. Это случалось нечасто, но все же заставило меня немного напрячься поначалу, а в последнее время у меня начало пропадать всякое желание навещать Марту, потому что наши постельные игрища стали часто выходить за рамки того, что я считал нормальным. И, если вначале мне было даже интересно, насколько далеко мы сможем зайти, то теперь я не на шутку встревожился, и эта связь стала меня тяготить. В конце концов я вот уже неделю сижу дома и до глубокой ночи занимаюсь делами, велев ее ко мне не пускать. Но дальше так продолжаться не могло, к тому же Марта вроде бы вела себя вполне достойно, лишь раз попытавшись навестить меня, и я попросил Румянцева, который от нечего делать болтался по местным подобиям салонов, выяснить, что же с моей любовницей не так. Может быть, я зря себя накручиваю, и она просто любительница жесткого секса?

– Тебе что-то удалось выяснить? – Румянцев развалился на диванчике, стоящем чуть поодаль и положил обе руки на спинку, заняв тем самым все пространство. На его лице читалось такое откровенное самодовольство, что мне стало смешно. Что же он сумел разнюхать, кроме того, что Марта Олаф оказалась нимфоманкой, помешанной на сексе, о чем я выяснил еще в первое наше, так называемое свидание.

– О, да, – протянул Петька, и мне захотелось вмазать ему по роже, чтобы стереть это самодовольное выражение. – И кто бы мог только подумать, что такой вот маленький городок может хранить столько пикантных и грязных тайн.

– Да не тяни, говори уже, – нетерпеливо воскликнул я, когда этот паршивец замолчал, задумчиво разглядывая корешки книг.

– Я просто думаю, с чего начать, ваше высочество, – он перестал ухмыляться, еще немного поглазел на книги, затем перевел взгляд на меня. – Марта Олаф, урожденная Шейн, очень любит молодых мужчин.

– Я это и без тебя понял, есть что-то еще? – перебил я Петьку, который сейчас рассказывал мне банальные вещи.

– Вы меня не поняли, ваше высочество, она очень страстно, практически безудержно любит очень молодых мужчин. Очень-очень молодых, – добавил он, я же пытался понять, что он имеет в виду. – Уже даже я для нее не представляю интереса, так как практически старик, и через год-другой к вам достопочтимая фрау утратит интерес.

– О, как, – я пару раз моргнул. – И откуда это стало известно?

– Она не скрывает ни от кого своего греховного интереса к юношам, практически мальчикам. Говорят, что эта одержимость была в ней всегда, с самого детства, когда она, едва бросив первую кровь, обольстила своего брата, который был старше Марты всего на год. К счастью, Господь покарал ее бесплодием, иначе, не удивлюсь, что она и собственного сына бы развратила. Во всяком случае, до пасынка фрау Олаф точно добралась. Очень грандиозный скандал тогда произошел, когда достопочтенный герр Олаф застал их в супружеской постели. Он был в ярости, и шум скандала привлек внимание соседей, так, собственно, они и узнали о странных пристрастиях фрау, вот только… – он замолчал, прикусив губу, затем решительно продолжил. – Я не могу давать советы, вашему высочеству, но вы должны прервать все сношения с этой женщиной. Никто из нас не сумеет защитить вас, когда вы останетесь наедине. Она воистину одержима дьяволом, возможно из-за этого настолько притягательна.

– Что произошло между супругами? – мрачно спросил я, разумно полагая, что именно тогда произошло нечто, что сейчас заставило Румянцева буквально настаивать на том, чтобы я порвал с любовницей.

– Горя праведным гневом, герр Олаф решил слегка проучить неверную супругу, вот только, когда он потребовал оставить его сына в покое и пригрозил высечь фрау кнутом, а потом выставил мальчишку из комнаты, она набросилась на него и едва не убила, вонзив ножницы в грудь. При этом она кричала, что мальчик принадлежит ей, и она сама его отпустит, когда придет время. На следующий же день фрау вела себя, словно ничего не произошло, а герр Олаф удалил сына из дома, отправив от греха подальше к брату в Любек. После у нее было еще несколько связей… Она называет себя наставницей… – Румянцев снова замолчал. – Уж не знаю, может быть, это и есть колдовство, но Марта словно цепями приковывает несчастных к себе, и когда они становятся старше, и ей не интересны, она без сожалений расстается с ними. Двое из них покончили с собой, не в силах пережить расставания, а Марта всего лишь смеялась, говоря, что таким образом они доказали вечную любовь к своей наставнице.

– Да уж, весело у них тут, – подняв перо, я принялся крутить его в руке.

– Ваше высочество, вы, я надеюсь, не пали жертвой этой ведьмы? – Румянцев пристально смотрел мне в лицо, видимо, пытаясь найти признаки одержимости.

– Что? – я сфокусировал взгляд на нем. – Не мели чушь, я всего лишь приятно провожу время, ничего большего. Сейчас же вообще считаю, что это было ошибкой, начинать какие-либо отношения. Но в ее безумии настолько сильная притягательность, что устоять было сложно, да я и не хотел, – бросив злополучное перо, передернул плечами, – просто сразу не понял, что у нее серьезные проблемы с головой. Ты прав, пора заканчивать эту связь. Будь так добр, купи какую-нибудь безделушку у местного ювелира, деньги возьми у Криббе.

Румянцев кивнул и быстро вышел из комнаты, я же потер шею, это надо же было так влипнуть. А ведь Олаф, сука, прекрасно знал, что за мания преследует его жену, и знал, что она способна в порыве ярости или ревности убить, а ее сумасшествие придавало ей силы, позволяющие справиться с взрослым мужчиной. Члены городского совета не забыли про торжественный ужин, они его и не планировали организовывать, и поняли, что лоханулись только тогда, когда я запросил книги в категоричной форме. Вот тогда и вспомнили про Марту и ее маленькую пикантную особенность. Недаром именно ей было поручено этот ужин организовать, и как хозяйке вечера вертеться возле меня. В то время, как я, на минуточку, был самым молодым на этом празднике жизни. Итог был предсказуем для всех, кроме меня, Штелина и Криббе. Недаром все так смотрели на нас весь ужин, а я, идиот, думал, что мужики просто без ума от Марты.

Ладно, это было очень жарко и страстно, во всяком случае поначалу, но с этим действительно пора заканчивать, тем более, что у меня накопилось достаточно сведений о том, что ее муж был нечист на руку, и именно сегодня Федотов с оставшимися гвардейцами должны взять их под стражу. Вот заодно и увижу, как тут судейства проходят.

– Дарить любовнице при расставании дорогой подарок – это хорошая традиция и говорит о зрелости. Так же, как и желание прервать связь, когда она становится в тягость, – Криббе вошел без стука. У него недавно появилась такая привилегия, как ивозможность сидеть в моем присутствии, не дожидаясь разрешения. – Я слышал, что не так давно вернулся гонец от его величества короля Фридриха. Могу я узнать результат его поездки?

– Он согласен, собственно, все, как я и предполагал, Фридриху плевать, за кого выдавать Луизу, лишь бы она в перспективе стала королевой Швеции. И я его просто честно оповестил, что в мирном договоре с Российской империей имя наследника будет заменено на Георга. Так что, осталось лишь саму принцессу уведомить, что она скоро выйдет замуж за моего другого дядю. Вроде бы они нашли общий язык, так что трудностей с этой стороны возникнуть не должно.

– По словам прислуги и самого Георга, они с принцессой днями напролет играют в шахматы и беседуют. Как оказалось, у них невероятная общность взглядов, – Криббе ханжески поджал губы.

– А, так вот как это сейчас называется, я и не знал, – протянул я. – Есть известия из Любека?

– Нет, пока нет, – он покачал головой. Это ожидание просто убивало меня. уже август перевалил свою половину, а еще ничего не решено. Вот что меня бесит просто до зубовного скрежета – невозможность быстро реагировать и слишком длительные периоды ожидания. Слишком долго идет информация, а события настолько растянуты во времени, что просто выть хочется. – Вы приняли окончательное решение, ваше высочество? – Криббе пристально смотрел на меня.

– Да, – я глубоко вздохнул. – Мы возвращаемся в Петербург, как только будут закончены все дела. Здесь мне слишком тесно. И слишком много безумия даже в одном небольшом городе. Да и, как не крути, не хочу отвечать подлостью на все то, что сделала для меня тетушка, пускай даже в своих действиях она всего лишь пыталась добиться каких-то своих целей.

– Я рад это слышать, ваше высочество. Полагаю, что все растратчики уже арестованы, и к моменту возвращения «Екатерины» суд уже состоится.

– Есть только одна небольшая проблема, – я посмотрел на лежащую передо мной бумагу. – В Киле всего один дознаватель…

– Ну так его никто и не заставляет проводить дознания не по очереди, – Криббе непонимающе посмотрел на меня.

– Видишь ли, Гюнтер, этим дознавателем как раз и является герр Олаф, а он сейчас арестован. Не может же он допрашивать своих подельников и самого себя, – Криббе выругался, и я был с ним в этом вполне солидарен. – Поэтому я предлагаю тебе провести первичное дознание, тем более что ты знаком с их делишками. И возьми Вяземского, он имеет склонность к подобного рода делам. Думаю, что его место будет в одном из отделов Тайной канцелярии, вот пускай сейчас опыта набирается, тем более, что дело плевое – всего лишь растрата и невыполнение обязательств.

– Хорошо, – Гюнтер не горел желанием допрашивать этих придурков, но куда деваться, придется. – Вы присоединитесь к нам, ваше высочество? – Дознания проводились здесь в подвалах замка, или дворца, как его упорно продолжали называть местные. Да и тюрьма для не совсем отмороженных, а то и благородных преступников располагалась там же в подвале, и пыточная была рядышком, так, на всякий случай. И даже палач штатный имелся, потому что не каждый дознаватель сумеет сам собственноручно провести допрос с пристрастием, на это нужно особый талант иметь. А так как адвокат растратчикам не полагался, то необходимо было просто выбить признание и выслушать рекомендации судьи по приговору. Вот, собственно, и все делопроизводство. И доказательства вины в данном случае нужны были прежде всего мне, чтобы не слишком зарвавшегося человека на виселицу не отправить, ведь он еще и послужить может, и даже весьма полезным может стать.

– Я постараюсь, – решение было тяжелым, все-таки пытки – это не мое, а без них иной раз не обойтись. Но и не присутствовать пусть даже на части дознаний я не могу, потому что это моя ответственность, и ни с кем другим я не имею права ее делить. – Только с фрау Мартой попрощаюсь.

– А вот это правильно, – Криббе поднялся и направился к двери. – Пойду приготовлюсь. Первый допрос очень важен и задает тон последующим.

Всего четверо членов городского совета тиснули шестьдесят тысяч двести восемьдесят талеров. И все бы ничего, вот только эти деньги должны были пойти на нужды города, но не пошли, осев в карманах предприимчивых чиновников и мне просто необходимо было публично наказать их, чтобы меня начали воспринимать всерьез.

Дом Олафов находился недалеко от ратуши. На этот раз я не крался на свидание под покровом ночи, а ехал в этот дом днем, практически с официальным визитом, и меня сопровождали двое гвардейцев и Петька Румянцев, сунувший мне уже во дворе бархатный мешочек с какой-то драгоценной цацкой. Я даже не открыл его, мне было все равно, какую именно драгоценность он купил. Судя по звяканью, это было не кольцо, что меня вполне устраивало.

Когда наш небольшой отряд ехал по улицам Киля, я частенько ловил на себе любопытные взгляды прохожих, но злобных или недовольных среди них вроде бы не было. Вообще арест аж четверых членов городского совета прошел в спокойной, я бы сказал дружеской обстановке. Похоже, что жителям было просто плевать на какие-либо перестановки в правящей верхушке. Им стало бы не все равно, если бы эти изменения каким-то образом коснулись их самих и привычного им уклада жизни, а пока этого не происходит, то вообще похеру, чем там паны занимаются.

У дома герра Олафа не было тихо, никто не ломился в двери по чрезвычайно важному делу, коновязь была пуста. Новости в Киле распространялись с космической скоростью, во всяком случае потенциальные посетители были прекрасно осведомлены, что дом стал радиоактивным, и не спешили к нему, боясь привлечь ненужное внимание властей. Оставив гвардейцев на улице с лошадьми, мы с Румянцевым вошли в дом. В холле нас встретила бледная перепуганная служанка, которая, сделав книксен, затравлено переводила взгляд с меня на Петьку и обратно.

– Кто там, Ханна? – сверху раздался резкий голос Марты. Она явно не ждала гостей и пребывала в некоторой растерянности.

– Его высочество с господином графом, фрау, – пролепетала девушка.

– Так что же ты дорогих гостей держишь внизу, негодная девчонка? – на вершине довольно высокой лестницы, ведущей на второй этаж прямо из холла, появилась Марта.

Как всегда прекрасная, но вот вдовий наряд она надела определенно рановато. Я еще не решил, что делать с расхитителями герцогской собственности, поэтому эта попытка манипуляции сознанием посторонних и дешевая театральность выглядела как минимум глупо и вульгарно. Глядя на женщину внизу вверх, я внезапно задал себе вопрос: а что собственно меня так привлекло в ней, кроме возможности жаркого перепиха? Но я и в той жизни особой разборчивостью не отличался, так что на первый раз простительно. Только вот, похоже, что больше у меня любовниц, которые ниже меня по происхождению, не будет, спасибо тебе, Марта, за то, что повысила мою собственную самооценку и воспитала разборчивость.

– Что же вы стоите внизу, проходите, ваше высочество, вы всегда желанный гость в моем доме, – она протянула ко мне руки, до этого прижатые у груди. На Румянцева Марта не смотрела.

– Вы позволите, поговорить с вами наедине, фрау Олаф, – я проигнорировал ее немой призыв послать Петьку подальше. – Думаю, что кабинет вашего мужа вполне подойдет для нашего разговора, – кабинет находился как раз-таки на первом этаже, и дверь его выходила как раз в холл.

Олаф сделал подобную планировку еще и для того, чтобы посетители не топтали драгоценные ковры своими грязными сапогами и не проходили дальше прихожей. Я бывал в этом кабинете, и вовсе не с фрау, все-таки есть предел сексуальных безумств, которые мы итак позволяли себе в избытке, особенно, учитывая, что за стенкой, буквально в пяти метрах от наших игрищ, храпел вполне законный муж чересчур развратной фрау. А Марта в постели была действительно вообще без тормозов, даже на мой далеко не пуританский взгляд. Так что в кабинете я бывал, навещая ее муженька, чтобы попытаться выяснить, где деньги на кормильню и на чистку сточных канав. Миром тогда договориться не удалось, клиент упорствовал, точнее, смотрел на меня, нагло усмехаясь, как бы намекая, что молокососа вроде меня ни в хер не ставит, и прекрасно знает, что этот молокосос спит с его женой, что вроде бы дает ему какие-то преимущества. Но, нет, никаких преимуществ данный факт ему не давал, и я отдал приказ об аресте еще до того, как Румянцев притащил мне весьма интересную информацию, довольно пикантного содержимого.

– Ну, зачем же кабинет, ваше высочество, ведь гостиная куда…

– В кабинет, – жестко прервал я ее, указывая рукой на дверь. – Я жду, фрау Олаф. – Служанка смотрела теперь удивленно, то, чем мы занимались с ее хозяйкой, секретом для слуг явно не было, поэтому мой тон сейчас и вызвал у нее удивление. Марта же только слегка наклонила голову набок, словно повторив зеркально мой неосознанный жест, который я никак не мог контролировать, особенно, когда пребывал в волнение. По ее губам скользнула улыбка, и, подобрав подол черной юбки, она принялась спускаться по лестнице, не сводя при этом с меня взгляда, от которого становилось не по себе. – Мой адъютант останется здесь в холле, – Румянцев глянул в мою сторону, но ничего не сказал. Адъютантом он стал вот только что, и не похоже, что ему это не понравилось.

В кабинете, как только дверь за нами закрылась, Марта развернулась и повисла у меня на шее.

– О, мой дорогой мальчик, ты решил изобразить из себя грозного герцога, пришедшего в мой дом, чтобы как следует наказать твою провинившуюся подданную? – Подняв руки, я с трудом избавился от ее хватки, с трудом удержавшись от того, чтобы не оттолкнуть Марту. Просто отошел в сторону, разглядывая ее с удивлением, словно впервые увидел.

– Нет, фрау, я не изображаю из себя грозного герцога, я и есть герцог Гольштейн-Готторпский, если вы все еще помните об этом маленьком нюансе. И наказывать вас буду не я, а суд, если сочтет вас в чем-то виновной.

– Боже, как официально, – она тряхнула головой, позволяя нескольким темным локонам выбиться из прически. – Но, как ни странно, безумно соблазнительно. У меня прямо кровь закипает, когда я вижу тебя таким.

– Фрау Олаф, Марта, собственно о закипающей крови я пришел поговорить. Думаю, нам лучше прервать всякие сношения. Их вид переходит всякие границы, к тому же, я вынужден был арестовать вашего мужа, не зря же вы надели траур. И на фоне нашей связи этот арест может вызвать кривотолки как у жителей герцогства, так и у судьи, да и у дознавателей, в том числе.

– Мне нет дела до жителей этого убогого городка, как и до всех остальных перечисленных вами, ваше высочество, – Марта побледнела, а ее губы сжались в тонкую полоску. – Назовите истинную причину вашего столь неожиданного решения.

– Хорошо, – я кивнул и вытащил из кармана мешочек с прощальным подарком. – Я скоро уезжаю обратно в Россию. Так что лучше прерваться, пока еще во мне остается больше радостных воспоминаний, чем раздражающих. Я увезу с собой образ своей наставницы, которая прекрасно научила меня познавать женское тело и столь разнообразные постельные забавы. Вот, примите от меня этот подарок, чтобы тоже иногда вспоминать обо мне. – Речь была хороша, я бы даже сам в нее поверил, если бы сумел перебороть себя и выбрать менее холодный и нейтральный тон. Вот и Марта не поверила. Схватив мешочек, она что есть силы швырнула его об стену.

– Это все чушь! И ложь до последнего слова! Я просто надоела тебе! Ты мог взять меня с собой, я смогла бы блистать при императорском дворе…

– Господи, Марта, как тебе вообще могла прийти в голову мысль, что я могу хотя бы на мгновение задуматься о том, чтобы привезти в свой дом, который примет мою супругу, и в котором родятся мои дети, такую шлюху как ты? – мне надоело с ней миндальничать. Не хочет разойтись, сохраняя остатки разорванного в клочья достоинства, это ее проблемы. Мне, как мужчине, все равно придется легче, потому что в любой пикантной и грязноватой истории еще долго будут винить исключительно женщин, а мужик, ну, он тут рядом постоял. Того же де Сада, насколько я понял, посмотрев пару фильмов и прочитав про него пару статей, судили и приговорили к казни в большинстве своем за содомию, а вовсе не за то, что он с девушками вытворял. За девушек его пару раз в тюрьму сажали ненадолго, да штраф накладывали. Вот в тюрьме он свои книги и писал, у него там время свободное появлялось. Так что моя репутация вряд ли пострадает, а гордости в наших потрахушках и вовсе не было. Я поднял с пола мешочек с подарком и сунул его в карман, нечего деньгами раскидываться почем зря. Я ведь действительно хотел расстаться по-хорошему. – В вас сейчас говорит уязвленное самолюбие. Вот только я не помню, что давал вам повод думать, что нас связывает нечто большее, чем постель. Я не собираюсь выслушивать ваши истерики, фрау. Когда вы успокоитесь, и будете мыслить рационально, пришлите мне письмо, если я все еще буду находиться в Киле, то мы сможем встретиться, делая вид, что этой сцены не было.

– Меня никто никогда не бросал! Никто не имеет права меня бросать! Я сама начинаю отношения, и только я сама знаю, когда они могут закончиться! – вот сейчас ее глаза полыхали полноценным безумием, а искаженное лицо никто в своем уме не назвал бы красивым. От неожиданности я отшатнулся и тут она бросилась на меня, занеся руку с ножом для вскрытия писем. Когда я поднимал этот проклятый мешочек, то на секунду выпустил ее из поля зрения, и в эту секунду сумасшедшая Марта схватила со стола нож. Ее движения были настолько стремительны, а удар настолько силен, что мне почудилось в этом нечто мистическое. Мы были с ней одного роста и примерно одной весовой категории, хотя, нет, я все еще слишком худой на мой взгляд, так что, пожалуй, даже изящная, но довольно фигуристая Марта, все же тяжелее меня. к тому же безумие придало ей силы. Тонкий клинок легко преодолел одежду и вошел в грудь. Единственное, что мне удалось сделать, это развернуться таким образом, чтобы удар пришелся в район плеча, не задев ни сердца, ни легких, все-таки Криббе гонял меня серьезно, и реакцию я сумел выработать вполне приличную. Зарычав от разочарования, что не удалось меня убить с первого удара, Марта выдернула нож и попыталась ударить снова, но я уже был к этому готов. Перехватив ее руку в запястье, сумел вывернуть его так, что теперь нож был направлен ей прямо в грудь. Это было больно, чертовски больно, и Марта взвыла, вот только нож из рук не выпустила, несмотря на жуткую боль, которую сейчас испытывала. Из-за ранения, я не сумел удержать ее и вырвать оружие. Она качнулась, пытаясь вывернуться из моего захвата и одновременно ударить, вот только я не был ее мужем, и меня последний год учили уходить от подобных ударов. Я качнулся вместе с ней, и почувствовал, как зажатая рука с ножом словно куда-то проваливается. Марта внезапно перестала сопротивляться и встала прямо, а искры сумасшествия исчезли из темных глаз, уступая место прямо-таки детскому удивлению. Мы вместе посмотрели вниз: под левой грудью, торчала рукоять ножа для вскрытия писем, лезвие которого вошло прямо в сердце. Я разжал сведенные судорогой пальцы, и она молча опустилась на пол. Дверь распахнулась и в кабинет ворвался бледный Румянцев, сжимающий в руке пистолет. Я посмотрел на стоящие у стены часы. Надо же, с того момента, когда Марта бросилась ко мне и до сейчас прошло чуть более минуты. Как раз столько, чтобы Румянцев, услышав крики и шум борьбы, выхватил пистолет и рванул мне на выручку. Я внимательно посмотрел на его оружие, пистолет был не заряжен.

– Ты его собирался в нее кидать что ли, – плечо пронзила острая боль и я застонал, прижав руку к ране.

– У вас кровь, ваше высочество, – прошептал Петька. – Вы ранены?

– Да, ранен, но мне всяко лучше, чем сейчас фрау Олаф. Позови кого-нибудь из совета, кто живет неподалеку.

– Вас надо перевязать…

– Мне надо оправдаться здесь и сейчас! Все в этом проклятом городе знают, что Марта Олаф невполне нормальная. Но убийство одинокой, якобы беззащитной женщины – это убийство беззащитной женщины, как его не назови, и даже герцоги не могут творить, что им заблагорассудится. Скажи, что я пришел кое-что уточнить о ее муже, но отказал фрау в ее просьбе освободить супруга. Тогда она бросилась на меня с ножом, и я вынужден был защищаться. Да и, прихватите с собой лекаря, а то, что-то мне и вправду нехорошо.

Румянцев выскочил за дверь, а вскоре послышался топот ног, видимо, прислал гвардейцев, чтобы они за мной проследили. Мне же действительно становилось все хреновее. Тяжело сев на стул, я достал платок и с силой, которой осталось не так чтобы много, прижал его к ране, чтобы хоть немного остановить кровь. Мой затуманенный взгляд остановился на лежащем на полу теле.

– Все, баста. С этого момента только супружеская постель и никаких походов налево, – пробормотал я, глядя как в комнату вбегают гвардейцы. В конце концов, ранила она меня в левую руку, а с помощью правой я вполне сумею время до женитьбы пережить. И вообще, в который раз убеждаюсь, что все беды от баб. Так что по приезду я и от тетки буду подальше держаться, а то мало ли, что ей в голову придет, ее наследственность доверия мне нисколько не внушает. Я закрыл глаза, чувствуя, что начинаю уплывать, сказывалась потеря крови. Последнее, что я помню, это чьи-то крики, резкая боль в плече, но даже она не смогла заставить меня открыть глаза, а потом чувство полета, следом за которым пришла темнота.

Глава 18

– Чем вы только думали, ваше высочество, оставаясь наедине с этой женщиной? Она же просто одержима дьяволом, вот помяните мое слово, – продолжал бубнить Федяев, помогая мне надевать осточертевшие сапоги. На последней фразе он перекрестился, я же только хмыкнул.

Рука все еще полноценно не двигалась, то есть, в седле я уже сидел вполне уверенно, шпагу правой рукой тоже мог удержать и даже довольно неплохо ей действовать, а вот в таком деле, как надевание сапог, приходилось пока прибегать к посторонней помощи.

Вообще мне повезло и узкое лезвие прошло так, что ничего слишком важного не задело. Сознание я потерял от банальной кровопотери, да еще и от того, что адреналин схлынул немного не вовремя. Оправдали меня полностью, посчитав, что мне очень повезло, что я вообще остался жив. Рана заживала хорошо, без нагноений, вот только с сапогами возникали периодические проблемы, да, как бы стыдно не было признаваться со штанами, когда в сортир ходил.

Молнию, которую можно было застегнуть и одной рукой, на сапоги, да и на брюки пока что не делали. Ее вообще пока не придумали, и я не буду придумывать, слишком сложное получится производство для современного оборудования. А это в свою очередь выльется в большие затраты.

Да, вот что-что, а деньги я считать научился. Даже и не скажешь, что наследник престола огромной империи. Впору самому брать иголку и нитки, чтобы чулки штопать начинать, как одна мне еще незнакомая немецкая принцесса делает, потому что немецкие герцогства реально были нищими. Не все, конечно, но большая часть совершенно точно.

– Я не удивляюсь тому, почему граф Румянцев поступил настолько опрометчиво, его последняя выходка наделала переполоху в Петербурге, шутка ли, в одном исподнем, босиком, от очередной пассии бежал. Точнее не от пассии, конечно, а от ее мужа. С ним понятно все. Но, ваше высочество, как вы не подумали, что эта женщина может быть опасна? – Федотов оседлал своего любимого в последние дни конька и, похоже, не собирался с него соскакивать. Я стоически молчал. Меня уже неделю воспитывают все, кому не лень, и повод у всех один – прочитать нотацию на тему: «Как я умудрился допустить собственное ранение, которого вполне можно было избежать».

Я молчал, потому что не знал, что ответить. Не себе, про себя мне все уже давно было известно, а им. Тем людям, которые окружали меня, которые искренне переживали за меня, и которым было не все равно, жив я, или уже окочурился.

Не мог же я сказать верному Федотову, что как только принял решение вернуться в Россию и постараться стать нормальным императором, я испугался. Испугался до дрожи, до медвежьей болезни, что облажаюсь, что не справлюсь. Я не управленец, не физик-ядерщик, который параллельно на оборонку полжизни корячился, не бывший спортсмен, не сыщик, не военный. Я всего лишь обычный нефтяник. Который любил хорошо покушать и покувыркаться с хорошенькой женщиной. У которого из всей семьи даже кошки никогда не было, классический бобыль, с уже начавшим образоваться пивным животиком. Кого я хочу обмануть? Я не гожусь на роль императора, никогда не годился. Но я принял решение постараться. И, черт мен подери, я буду очень сильно стараться.

Знал ли я, что Марта может напасть на меня, получив прямую отставку? Ну, точно не знал, но предполагал. Правда, надеялся, что она, как и все маньяки, любит последовательность, то есть, ежели она муженька пыталась ножницами пырнуть, то за ножницы всегда будет хвататься. И я тщательно осмотрел стол, немного успокоившись и расслабившись, не увидев там ножниц. К слову, ножей я тоже не увидел, а это говорило только о том, что она принесла нож с собой. Потом, оставшись один я вспоминал каждый шаг, каждое наше движение: нет, хоть мне и показалось тогда, что она где-то на столе нашла нож, мне именно что показалось, на столе точно его не было. На том столе вообще ничего не было, он был пуст. Эта сумасшедшая принесла с собой нож, потому что каким-то шестым чувством чувствовала, что разговор может ей не понравится. И, как оказалось, выбор оружия был для нее непринципиален.

Почему же я оставил Румянцева снаружи? Зачем испытывал судьбу? Я подошел к зеркалу. Левая рука, чтобы лишний раз ее не тревожить, покоилась на перевязи. Камзол был расстегнут и наброшен на плечи, а сквозь шелк рубашки было немного видно белые бинты повязки. Бледное лицо, острые черты, непривычный ежик на голове, в то время, как многие мужчины и женщины не расставались с белыми париками, ощущение некоей субтильности, которая стала заметно меньше, но не ушла окончательно. Вот она основная причина моей самонадеянности – я все еще не могу полноценно ощущать себя этим подростком и часто не могу рассчитать правильно силы. Тот, кем я был раньше, был в два раза больше, чем герцог, причем во всех плоскостях. Я не боялся Марты, потому что думал, что легко с ней справлюсь. Просто не учел, своих сегодняшних параметров. За что и поплатился, бывает.

А еще, я старательно гнал от себя мысль о том, что хотел, чтобы она на меня набросилась, и я был бы вынужден защищаться. В глубине души я рассчитывал проверить себя на предмет того, а смогу ли я поднять руку на женщину? Смогу ли совершить казнь, а это была именно казнь, как ее не назови, над представительницей противоположного пола? Потому что правители думают иными категориями, нежели простые смертные. Для каждого из них в Аду отдельный котел приготовлен. Но они просто не имеют права думать иначе. Иначе могут потерять страну и принести множество страданий людям, которые видят в них защиту. Ну что же, можно сказать, что тест, который сам себе назначил, я прошел. Теперь нужно учиться думать в масштабах государства, и, возможно, из этого выйдет толк. Уж хуже, чем настоящий Петр IIIя вряд ли сумею стать.

Вдалеке раздался пушечный выстрел.

– Что это может быть? – спросил я, невольно хмурясь.

– Корабль какой-то причалил, – пожав плечами, ответил Федотов и снова завел свою шарманку о том, что я должен быть более осмотрительным и осторожным, все-таки от моего благополучия зависит очень и очень многое. Как же мне хотелось съязвить, что никакая осмотрительность еще ни разу не помогла правителям избежать геморроидальных колик и апоплексических ударов табакеркой, а также тюрем, где-то под Ревелем, но сдержался. В который раз уже сдержался.

– Почему повесили только Олафа? – я повернулся, прерывая поток причитаний денщика. – Я, в связи с известными событиями не мог присутствовать ни на дознаниях, ни на суде.

– Дык, Криббе выяснил, точнее, Вяземский сумел ключик подобрать к изменникам этим, что деньги в основном у Олафа и оставались. И остальные ему все почитай отдавали.

– Я был в доме у Олафа, там не сказать, чтобы было роскошно, а деньги похищены все же немалые. Возникает в таком случае вопрос, а где золото?

– Вот в чем дело, – Федотов замялся. – Криббе выяснить удалось, что фрау Марта не гнушалась и простыми парнями, даже крестьянами. И она не просто так называла себя их наставницей, она тратила на них изрядные суммы денег: чтобы одеть как следует, обучить манерам. Парней-то она крестьянских брала, а вот дело любила иметь с дворянами, или зажиточными бюргерами. И да, Олаф специально сделал так, чтобы вы встретились. Так он думал и вас отвлечь, а то слишком уж вы, ваше высочество, по его меркам за дела взялись, и себя прикрыть, ну, получается, ежели вы с его женой спите, то мужа особо и не затронете, когда до истинны докопаетесь. Ну и сэкономить хотел, не без этого. Вас-то учить манерам не требуется. Вы итак нос рукавом не вытираете.

– Какие страсти в маленьком немецком городке могут происходить, – я покачал головой. – Никогда бы не подумал.

– Да в таких городках почитай все самое страшное и случается, – философски заметил Федотов. – И все самое мерзкое из людей может наружу вылезти.

– Это ты правильно заметил, – я направился к двери. – Но, я все еще не в курсе, что присудили тем троим, которым сохранили жизнь? – про состоявшийся суд я узнал только сегодня утром. Как заявил Федотов, Криббе готовит полноценный отчет для меня, но я хотел знать кое-какие ответы уже сейчас.

– Им присудили провести все те работы, на которые брались деньги, за свой счет. Срок дали три года. А через три года, ежели ничего не получится у них, суд может снова собраться, чтобы еще раз это дело рассмотреть. Так что работать они будут с большим усердием. Благо, не последнее у них отнимаем. Все они люди небедные. А вот дом Олафа со всем имуществом арестовали в пользу казны. Ежели вам там что-нибудь надобно, ваше высочество, может потеряли чего, то вполне можно и забрать.

– Да, хватит меня воспитывать! Я сам прекрасно знаю, что дурак и что мне еще повезло, почитай, легким испугом отделался. Но негоже постоянно мне напоминать, что именно я стал причиной гибели этой несчастной, – похоже, что все, мое терпение лопнуло. Невозможно все время выслушивать эти завуалированные намеки на мой хронический кретинизм.

Федотов вскинулся, явно желая что-то мне ответить, но раздавшийся со стороны двора замка шум прервал его попытки. Резко развернувшись, я бросился к окну, чтобы выяснить причину шума. Федотов в это время был уже возле окна.

– Кажись Наумов вернулся. Видать «Екатерине» пушка стреляла. Правда, не могу понять, кто это с ним?

– Вот сейчас и узнаем, – и я почти бегом бросился к библиотеке, которую до сих пор считал своим кабинетом и не собирался ее менять на что-то другое.

Когда Наумов вошел в сопровождении того самого господина могучего телосложения, которого я увидел рядом с ним, во время их въезда во двор. Как только они вошли Наумов тут же покосился на мою руку, лежащую в подобие косынки, привязанной к шее. Но ничего не спросил. Понятно, уже в курсе, как весело мы здесь проводим время в его отсутствие, когда полковник занят чрезвычайно важным и деликатным поручением.

– Герцог Фридрих Вильгельм Гольштейн-Зондербург-Бекский, – после обмена приветствиями представил Наумов своего спутника. Я вежливо улыбнулся, предлагая им сесть, хотя больше всего мне хотелось остаться с Игнатом наедине и вытрясти из него подробности того, что произошло в Любеке и насколько успешно он выполнил свое задание.

– Мы встретились в Любеке с полковником в горестный день, – пробасил герцог, бывший таковым только на бумажке. Он еще передавал мне привет через Георга. – С прискорбием хочу сообщить вашему высочеству о том, что ваш дядя Адольф Фредрик скончался. Его похоронили в кафедральном соборе в Любеке, учитывая сан, естественно.

– Естественно, – у меня лицо свело судорогой от прилипшей к нему улыбки. Я не сумел даже придать лицу скорбное выражение, когда Фридрих сообщил мне о смерти дяди. Теперь мне хотелось уже его схватить за грудки и начать трясти, вопя при этом: «Что, вашу мать, произошло?».

– Я хотел сразу же вернуться в Киль, воспользовавшись вашим чудесным кораблем, но пришлось ждать, когда полковник закончит инспекцию Любека, с которой вы его и послали в этот благословенный город. Но так все равно получилось гораздо быстрее, чем, если бы я пустился в путешествие в карете. Возраст у меня уже не тот, чтобы целыми днями в седле проводить. Но я хотел самолично поведать вам о той трагичной случайности, которая унесла жизнь вашего дяди, – и он так горестно вздохнул, что я даже на мгновение поверил в то, что действительно произошел незапланированный несчастный случай, в жизни всякое случается.

– Что же произошло, что так внезапно прервало жизнь такого… хм… замечательного человека, которым был мой дорогой дядюшка? И самое главное, когда случилось несчастье?

– Как я понимаю вас, ваше высочество, тяжело осознавать, что из-за нелепой случайности вы не только потеряли близкого человека, но и не смогли присутствовать при его погребении. Я клянусь вам, все было очень-очень достойно.

– Я верю вам, герцог. Вы, человек слова и, разумеется, не станете обманывать меня в таких сугубо благочестивых делах, как достойное предание родича земле. Но, не томите меня, расскажите уже, как случилось несчастье, дабы я смог… – Господи, ну что я могу сделать такого, узнав о том, что все случилось без моего участия? Джигу станцевать? Так не поймут. О, точно. – Дабы я смог ощутить тяжесть утраты в полной мере.

– Кабан, ваше высочество, – трагическим шепотом произнес Фридрих.

– Что? Простите, я не расслышал, – пару раз мигнув, я уставился на моего… а кем он мне приходится-то? Каким-то родственником, но кем именно? Черт, надо как следует родословную изучить.

– Кабан, – уже нормальным голосом ответил герцог, а я сейчас, разглядывая его лицо, отметил, что он немолод. – Я решил отдохнуть и его величество король Фридрих отпустил меня, навестить Любек. Лекари в голос утверждали, что морской воздух чрезвычайно полезен для моих легких. Когда я прибыл в Любек, туда же прибыл ваш дядя, чтобы встретить невесту, прекрасную Луизу, она, кстати, так и не приехала в Любек, вы не знаете, случайно, почему? – я кивнул, показывая, что да, знаю, и он продолжил. – Мы давно не виделись, и Адольф Фредрик решил устроить охоту в честь моего прибытия. Мы гнали кабана, когда лошадь вашего дяди оступилась и сбросила всадника. Он остался один на один с разъяренным зверем, а я был слишком далеко и не сумел вовремя прийти ему на выручку.

– Какой кошмар, – я во все глаза смотрел на одного из маршалов Фридриха, которого он, говорят, очень ценит, и который оказался к тому же отменным интриганом. Прямо то, что мне сейчас нужно. – Я обязательно помолюсь за душу дяди, – мы замолчали, вроде минутой молчания память почтили, и я сел прямо, глядя на него уже более внимательно. Настало время поговорить об оплате. Судя по довольно потрепанному военному мундиру, Фридрих не слишком балует даже своих маршалов. Это, скорее всего, и стало причиной того, что герцог решил немного помочь мне с дядей, точнее не герцог, кабан, конечно же кабан, главное не ляпнуть ничего лишнего при посторонних. – Мой дорогой герцог, как я понимаю, ваше здоровье оставляет желать лучшего, а раз лекари утверждают, что именно морской воздух станет для вас спасением, то я хочу сделать вам одно предложение. Я пойму, если вы откажитесь, все-таки, такая редкость, как высокое мнение его величества короля Фридриха ценится чрезвычайно высоко, однако, я все же рискну и предложу вам остаться в Киле.

– И в качестве кого вы мне предлагаете остаться? – герцог скупо улыбнулся.

– В качестве генерал-губернатора, конечно. Вот только есть небольшая проблема. Нужно уговорить императора Священной Римской империи дать разрешение на передачу всех земель герцогства в длительную аренду Российской империи. У меня чрезвычайно большие планы на Киль, особенно на порт, который нужно будет существенно расширить, а также поставить верфи, торговые склады…

– Верфи лучше поставить в Любеке, – он задумчиво прикидывал, что можно сделать с герцогством, чтобы оно наконец-то начало приносить прибыль. – Нет нужды мешать все в одну кучу.

– Вы правы, я в подобных вещах ничего не понимаю, – я развел руками. – Теперь вы понимаете, зачем мне нужен здесь человек опытный, хорошо знающий, что необходимо сделать. А ведь, если сделка состоится, то здесь расположится еще и гарнизон Российской армии. А также те наемники, которых, судя по бумагам все-таки успел нанять дядя, сроком на пять лет. Но здесь никогда не было большого гарнизона! Здесь ничего не готово, абсолютно ничего. А я ничего не понимаю в казармах, уж во всяком случае гораздо меньше, чем прославленный маршал. Мне вас просто Господь прислал, – и я сложил руки на груди в молитвенном жесте, надеясь, что не переборщил.

– Я так понимаю, сейчас проблема в том, что император не соглашается передать земли в аренду? – герцог задумчиво смотрел на меня.

– Ему пока никто ничего не предлагал, – я вздохнул. – Мой юрист пока что только подготовил документы, которые необходимо будет предоставить их величествам.

– Я готов побыть посредником, и после завершения сделки остаться здесь. Вы правы, ваше высочество, морской воздух может продлить мне жизнь, – похоже, что предложение ему чрезвычайно понравилось. Еще бы, герцог, лишенный герцогства, он в одночасье становился едва ли не полноправным правителем этой земли, и даже части моря, потому что Петербург далеко, и следить за ним пристально никто не будет. Я вообще думаю, что Елизавета согласится на мой план, лишь бы деточка не плакала. Хотела же она потешную крепость для меня возвести. Вот и будет потешный порт с потешным гарнизоном. А уж этот хитрован, который сидит напротив меня, лишенный малейшего намека на совесть, заставит герцогство приносить прибыль, хотя бы потому, что от этого и его собственная прибыль будет зависеть.

– Вы даже не представляете, как я рад это слышать.

– У меня есть одно условие, – он задумался, я же смотрел на него, не сводя глаз и стараясь не моргать очень уж часто. – Мой сын и наследник Фридрих Вильгельм, – что за идиотская мода всех подряд мальчиков Фридрихами Вильгельмами называть? Я скоро начну в них конкретно путаться, если при мне только имена начнут произносить, – после моей смерти наследует и генерал-губернаторство, – а вот сейчас полноценные торги пошли. Я откинулся на спинку кресла и слегка наклонил голову.

– Я не буду возражать, но, мой дорогой герцог, вы должны понимать, что я никогда не поставлю во главе провинции бездарность. Он должен будет доказать, что способен принять этот ответственный пост.

– Я понимаю, ваше высочество, это очень разумный подход. Я готов ручаться за него, но приму любое ваше предложение.

– Поставьте его в Любек. Пускай наладит беспрерывную работу верфей. Мне будет вполне достаточно этого доказательства.

– Прекрасно, – он улыбнулся. – Я могу увидеть вашего юриста?

– Конечно. Мой наставник Гюнтер фон Криббе с радостью проводит вас к нему, – Гюнтер встал с невысокого табурета, на котором сидел за моим креслом, оставаясь практически невидимым, во всяком случае, ни Наумов, ни герцог его не заметили до того момента, пока он не поднялся. Поклонившись, Криббе дождался, когда герцог поднимется со своего кресла, и только после этого направился к двери. – Да, я думаю, что вы должны знать, корабль, на котором вы приплыли сюда, остается в порте Киля. Пушки «Екатерины» способны остудить множество горячих голов. И он в вашем распоряжении, если понадобиться куда-то поехать морским путем.

– Это будет очень кстати, ваше высочество, – герцог некоторое время стоял возле стола, задумчиво глядя на меня, затем медленно произнес. – Если честно, я думал, что вы оставите управлять делами герцогства второго вашего дядю Георга.

– Ну что вы, – я жестко усмехнулся. – У него скоро состоится медовый месяц. Вы спрашивали про ее высочество принцессу Луизу. Оказывается, они с дядей Георгом просто безумно любят друг друга и теперь, когда ее жених так нелепо погиб под клыками кабана, я не вижу смысла препятствовать их счастью. Но, поскольку мы сейчас в трауре, то церемония будет скромной. Но, я предложу молодым поехать со мной в Петербург, где ее величество обязательно в их честь организует замечательный праздник.

– Меня радует такая… хм… трогательная забота о счастье Прусской принцессы… – герцог кашлянул. Ну хорошо, что не подавился. Я так и думал, что он способен оценить некоторую иронию, а именно пребывание сестры Фридриха при дворе Елизаветы.

Они вышли, и я почувствовал, как улыбка сползает с моего лица. Проведя ладонью здоровой руки по лбу, я вперил взгляд в Наумова, который за все время произнес от силы десяток слов.

– Рассказывай. – И я откинулся на спинку кресла, приготовившись слушать о том, что на самом деле произошло в Любеке.

Глава 19

Соскочив с коня, я подошел к Перроне, который в этот момент тыкал пальцем в план и пытался объяснить тупо смотрящему на него работяге, что тот должен сделать.

– Это точно сработает? – спросил я его, разглядывая самые настоящие ливневки, через которые вода, да и не только вода, должна была попасть в канал, который затем соединялся под землей в более широкий, и так до тех пор, пока не открывался через шлюзовую… даже не знаю, через шлюзовую пещеру в море. В момент отлива перекрывающие шлюз створки открывались и содержимое выплескивалось наружу.

– Должно, – молодой инженер нервно сжал план, сминая его при этом. – Хотя, если дежурный совершит ошибку и откроет створы в момент прилива, то вода вполне может рвануть обратно.

– Да это было бы вполне логичным последствием подобной безалаберности, но вы же в ней не были бы виноваты. Я вот иногда мечтаю, что однажды кто-нибудь изобретет механизм, который сам будет открывать шлюз в нужное время, тогда последствия от действий криворукого прислужника можно будет полностью исключить.

– Ну вы и сказали, ваше высочество, – Перроне улыбнулся. – Это надо же так придумать, механизм, который будет сам знать, что наступает прибой, и сам открывает створки.

– Ну вот такой я мечтатель, – подул ветер и мне пришлось одной рукой удерживать шляпу, в то время, как моя вторая рука все еще лежала в своем подобие люльки. Я уже мог ею понемногу двигать, и даже надевать камзол, а для этого пришлось распороть у парочки камзолов рукава и сделать вставки, чтобы они стали шире, потому что ждать, когда мне сошьют новый, я был не намерен. Пора уже было выезжать, если я хотел добраться до Петербурга до того момента, как дороги станут непроходимы из-за осенней слякоти. – Кстати, что вы решили насчет моего предложения?

– Я не был никогда в России и слабо представляю, с чем именно мы предлагаете мне иметь дело, – Перроне принялся распрямлять измятый план. – Однако, могу предположить, что Петербург – это город, гораздо крупнее Киля…

– Он не крупнее Парижа, а ведь вы следили за чистотой улиц Парижа, – я попытался его ободрить, но Перроне лишь вздохнул.

– Это не совсем так. Мастер поручал мне только пригороды, которые мало чем отличались от Киля. В по-настоящему большом городе я плохо представляю себе, что можно сделать. нужно учитывать абсолютно все: и свойства почвы, и глубину, и даже те же приливы-отливы…

– Не переживайте, в Петербургской Академии наук вот прямо сейчас сидит, и я подозреваю, что ни черта не делает еще один парижанин, как раз-таки помешанный на ветрах, приливах и почвах. Думаю, что вы вполне сможете составить приличный тандем для решения поставленных задач. А еще у меня есть инженер практик, которому я тоже поручил довольно непростую задачу по благоустройству поместья. Очень обширного поместья, да, очень. Вам понравится, я просто уверен в этом.

– Но, я не могу уехать отсюда, не завершив то, ради чего меня наняли, это будет не честно, по отношению к жителям города.

– Господин Перроне, я же не прошу вас все бросить и ехать со мной, – на этот раз вздохнул я. Мне вообще понравилось, что он заботится о выполнении предыдущего контракта, прежде чем хвататься за новый, который, что уж говорить гораздо выгодней нынешнего. – Более того, Киль тоже мой город, и я был бы крайне разочарован, если бы вы все здесь бросили и поехали за большей выгодой. Как только закончите, то сразу же и собирайтесь в дорогу, если конечно решитесь. Все-таки большие города, большие территории, это сложно, в конце концов, я пойму, если в итоге вы откажетесь.

Не дожидаясь ответа, я подошел к коню и Федотов помог мне взобраться в седло. Я покосился на денщика, а ведь он из дворян будет и ни словом, ни полсловом даже не намекает, что иногда выполняемая им работа как бы не слишком подходит для дворянина. Надо, значит, надо, хоть в седло закинуть, хоть сапоги начистить и обуть помочь. Хорошо еще, что воспитывать меня перестал, а то мне Криббе с Шелиным за глаза хватает.

Я только тронул поводья, как ко мне подъехал Криббе.

– Все выполнено, ваше высочество. Корабль с юристом отправился в Петербург, а герцог Бекский уехал прямиков в Мюнхен к императору Карлу. Наумов выделил ему для солидности роту гвардейцев, – он замолчал, на что я только хмыкнул. Ну конечно же для солидности ему гвардейцев выделили, конечно. А еще для того, чтобы герцога ностальгия не замучила, и он к своему бывшему уже патрону Фридриху не рванул. Слишком уж крепкие это были связи, но мы с Пруссией пока не воюем, так что измены с этой стороны ждать не приходится. Ключевое слово «пока». Вот только герцог действительно серьезно болен, а его сын не столь завязан на Фридриха. Более того, поговаривают, что тезку он своего, мягко говоря, недолюбливает. И у него есть на это все основания. Я тронул поводья и прекрасно обученный конь, тут же пошел неспешным шагом в направлении замка. Нужно еще проследить за сборами, потому что завтра утром мы уезжаем.

* * *

– Рассказывай, – приказал я, пристально глядя на Наумова.

– Да и рассказывать-то особо не о чем, – Игнат задумался. – Когда мы прибыли, все уже закончилось. Что произошло на охоте, не знаю, не видел и гадать тоже не хочется. Был ли это кабан или другой охотник, то мне неведомо. Тела дядюшки вашего я тоже не видел, уже схоронили его, когда мы в Любек вошли. Так что ничего не могу сказать про то, как он отдал Богу душу, упокой ее Господи, – и он перекрестился. В этомжесте не было ничего наигранного, он действительно просил Бога помиловать грешную душу Адольфа, хотя, если бы обстоятельства сложились несколько иначе, он сам бы ее к престолу Господню и отправил бы. Было ли это странно? Поначалу для меня, циничного обывателя своего времени, да. А потом привык, даже сам начал постепенно проникаться этой странной традицией прощать врагов своих, посмертно, правда, но все же. Для того же Криббе это было также удивительно, и мы вначале не отличались в своем немом изумлении друг от друга. Что, кстати, никак не противоречило моему здешнему происхождению, наоборот, вроде бы даже подчеркивало его.

– Что тебе удалось выяснить? – с этим вопросом все понятно, буем думать, что несчастный случай на охоте, хоть и относится к классике жанра, но в данном случае был как никогда кстати.

– Воспользовавшись случаем, я провел полноценную ревизию в Любеке, от вашего имени, ваше высочество, – тут же отрапортовал Наумов. – Вообще, злоупотреблений и различных махинаций было удивительно мало, похоже, что ваш покойный дядюшка держал всех в железном кулаке, в отличие от Киля, в котором он по не слишком понятным причинам позволил совершать различные хищения.

– Откуда ты узнал о таких подробностях про Киль, находясь в Любеке?

– Глава городского совета Любека очень любит посплетничать, вам нужно это иметь в виду, ваше высочество.

– Это очень важная информация, но, насколько я помню, мы кое-что обговаривали, как раз насчет этого самого главы городского совета Любека, или я что-то путаю? – я нахмурился, разглядывая Наумова, который спокойно выдержал мой взгляд и ответил.

– Вашего дяди уже на тот момент не было в живых, когда я познакомился с герром Нойшманом. Как бы он не уважал своего бывшего покровителя, сейчас он его лишился и просто из кожи лез, чтобы составит о себе хорошее мнение. Он же не дурак, прекрасно понимал, что все сведения о нем я тут же передам вам. От этого зависело его благосостояние в конце концов. От себя хочу добавить, ваше высочество, что герр Нойшман прекрасный управляющий. Правда, любит сплетничать, что та кумушка, поэтому лучше никаких тайн ему не доверять.

– Я учту это, продолжай, – процедил я сквозь стиснутые зубы.

– Работа в Любеке отлажена, не думаю, что это разумная мысль менять сейчас совет, особенно в преддверии тех изменений, о которых вы говорили с герцогом, – Наумов говорил спокойным негромким голосом. – Не думайте, ваше высочество, что я пытаюсь на вас давить. Всего лишь высказываю свою точку зрения, а уж какое решение вы в итоге примете, это только от вас зависит. – Наши взгляды встретились. О смотрел без вызова, просто констатировал факт того, что городской совет Любека прекрасно справлялся со своими обязанностями, в отличие от местного городского совета, который не понятно, чем был все это время занят.

– Я обдумаю этот вопрос, и твое мнение будет учтено, – Наумов кивнул, и продолжил.

– Как я уже сказал, дела в Любеке идут довольно неплохо, особенно в порту, который гораздо больше и оживленнее местного. Я так понял, что основная часть дохода герцогства идет как раз из этого порта. Воровство если и присутствует, то в малом количестве, и в книгах бухгалтерских все хорошо спрятано, я не нашел расхождения ни в одной цифре.

– Значит, Любек достаточно благополучный город, если отбросить странную гибель моего дяди, – резюмировал я, а Наумов на это сразу же ответил.

– Воистину так, ваше высочество. Я лично не совсем понимаю, почему столицей герцогства считается именно Киль. На мой взгляд Любек больше подходит для того, чтобы быть столичным городом.

– Думаю, что дело в университете, – я тоже не совсем понимал, почему взгляд моих предков пал все-таки на Киль, но из песни, как говорится, слов не выкинешь. – Да, пожалуй, в таком странном решении виновато решение одного из моих предков основать в Киле университет – культурная столица, а вот пашет и грязный порт на себе волочет пускай Любек, от него не убудет, и вообще, кто-то же должен кормить столицу и герцогскую семью, мы же не то что эти Ангальт-Цербстские герцоги, которые сами себе чулки штопают, – я усмехнулся. – Кое-что, Игнат Владимирович, никогда не меняется, ни при каких обстоятельствах. В какой бы стране мира вы не находились, даже в Америках, или на побережье Африки. Кстати об Африке, ты случайно не знаешь, голландцы продадут мне Кап? – Только, когда слово «Африка» было произнесено, меня словно осенило: вот все уважающие себя попаданцы хотят Америку колонизировать, но бодаться за землю, которая уже поделена, да еще между столькими далеко не слабыми странами, лично мне как-то не слишком хотелось. С другой стороны, то, что я знал под названием ЮАР – сейчас всего лишь крошечное голландское поселение, с тремя дворами и одной собакой на всех, очень малочисленное население которого даже не представляет, на каких богатствах живет. И еще долго представлять не будет. Плюс удобные бухты и перспективные курорты. Я как-то в порыве сам не знаю чего побывал на одном – мое кратковременное увлечение серфингом окончилось полным фиаско и сломанной рукой, зато я многое узнал про этот уголок старушки Земли. Там есть все! Вот абсолютно все. Чего-то больше, чего-то меньше. Но, самое главное, если туда первыми зайдут русские, то есть очень хорошие шансы на то, что столкновений с бушменами может и не произойти. Мы же народ не слишком воинственный, и если представится возможность договориться, то мы ею обязательно воспользуемся. Это англичане всех к ногтю испокон веков пытались прижать, а у нас, если вперед купцов посмышленей, да попов послать, и войска лишь для обеспечения безопасности, а не для экспансии, то может и выгорит чего. Так, что-то я отвлекся. Надо вернуться к реальности, но про Африку держать в уме. Она пока не исследована от слова совсем, и никому по большему счету не нужна. Так что шанс есть и не малый. А южное побережье – это еще и порты по пути к Индийскому океану.

– Ваше высочество, – я поднял взгляд на Наумова. – Вы так глубоко задумались…

– Да, со мной случается. Так как думаешь, продаст Рибек мне Кап?

– Смотря чего он сам ждет от этих земель? – пожал плечами Наумов. Вот его Африка точно никак пока не волновала.

– Ладно, я сам узнаю, еще до отъезда напишу письмо в Голландскую Ост-Индийскую кампанию и спрошу напрямую, – я кивнул собственным мыслям. – Что ты еще разузнал в Любеке, Игнат Владимирович?

– Я узнал много интересного про сына герцога Бекского Фридриха Вильгельма – младшего, – Наумов самодовольно усмехнулся. – Он, в отличие от отца, не слишком ладит с его величеством, королем Фридрихом.

– И с чем связано его недовольство его величеством? – я насторожился. Судя по всему, Наумов и вправду умудрился нарыть что-то по-настоящему интересное.

– Фридрих Вильгельм считает, что его отца изрядно обделяют на службе его величества. Что его награды и теплые слова его величества – так и остаются бесполезные в большинстве своем наградами и словами, которые не подкреплены ничем. А в последнее время тех денег, что получает фельдмаршал Прусской армии, явно не хватает на то, чтобы вести достойную жизнь. Шутка ли, семья вынуждена снимать особняк в Берлине, а его величество даже не подумал одарить верного ему офицера поместьем, которое герцог безусловно заслужил за все годы службы.

– Я сомневаюсь, что подобные претензии сына, как-то могли повлиять на позицию его отца, и тем более короля Фридриха, обычно…

– Он хотел продать титул, – выпалил Наумов, перебив мои пространные рассуждения.

– Что? – признаюсь, я сидел и глупо моргал, пытаясь осознать сказанное.

– Герцог пытался продать титул, чтобы суметь расплатиться за особняк. После этого, по слухам, последовала безобразная сцена между отцом и сыном, свидетелем которой стал ваш дядя Георг, который в растерянности пришел к герцогу Бекскому, с письмом, в котором говорилось про то, что задумал совершить ваш второй дядя Адольф.

– И они, обсудив все, пришли к решению помочь мне, тем самым обеспечив себя и свои семьи преференциями, добиться которых при Прусском дворе им было бы чрезвычайно сложно. Тем более, что герцог болен. Ему осталось совсем немного, и он захотел таким образом обезопасить семью, – я откинулся на спинку кресла и провел указательным пальцем по губам, еще одна дурацкая привычка, от которой я никак не мог отделаться. – А ведь эти двое спланировали и осуществили целый заговор.

– Да, но, так как заговор пошел вам на пользу, то, возможно, для заговорщиков не все еще потеряно?

– Ты прав, Игнат Владимирович, в данном случае заговорщикам ничего не грозит, кроме того, что Георг со своей супругой поедет со мной в Петербург, где будет гостить до тех пор, пока к нему не приедут шведы с короной под мышкой. Что касается герцога… По-моему, лучшего кандидата на роль генерал-губернатора в первый, переходный период просто не найти. К тому же, я планирую оставить здесь полк, без трех рот, которые отправятся со мной, и «Екатерину». Правда, корабль побудет пока курьерским у юриста. Нужно заверить все этапы сделки до тех пор, пока жив герцог. И, Игнат, я, пожалуй, оставлю тебя здесь. Как командира будущего гарнизона, и как человека, которому я вполне могу доверять. Кроме этого я уже втиснул Турка в местный университет, так что можешь вовсю использовать этого студента, если возникнет необходимость в его, хм, «навыках». Да, совсем забыл тебя спросить, сын герцога сейчас в Берлине? Мне необходимо с ним встретиться и, хотя бы поговорить, чтобы иметь представление, что он собой представляет. Не хотелось бы в Берлин заезжать, как-то мне в нем не по себе.

– Нет, вот это я знаю точно, потому что об этой чести с гордостью мне все уши прожужжал сам герцог за все то время, пока мы были на борту «Екатерины» и скрыться от него я не мог по вполне понятным причинам. Сын герцога сейчас уже вовсю прыть скачет к Дрездену, чтобы представлять Пруссию и ее короля Фридриха на праздновании дня рождения одной из принцесс. К своему стыду я забыл какой именно.

– Неважно, – я махнул рукой. – Мы все равно опоздаем на празднование. Главное успеть добраться до Дрездена до того момента, когда Фридрих Вильгельм оттуда уже уедет.

– Тогда я подготовлю роты вашего сопровождения, ваше высочество, – Наумов поклонился и быстро вышел из библиотеки, оставив меня наедине со своими мыслями.

* * *

– Ваше высочество, я никуда не поеду в этой карете! – посреди двора стояла новоиспеченная фрау Гольштейн-Готторпская и смотрела на меня, снизу-вверх, сверкая глазами.

– Я не понимаю, в чем проблема? Вы же на ней приехали сюда, – пожав плечами, я подождал, пока кто-нибудь из моих сопровождающих: или Федотов, или Криббе соизволит спешиться, чтобы помочь мне вылезти из седла. – Я вот тоже поеду в карете, потому что с моей рукой только всех буду задерживать.

– Вы, ваше высочество, вероятно, поедете в какой-то другой карете, отличной от этой, – Луиза насупилась.

Это все блажь, просто ты не хочешь ехать в Россию. Ну, я тебя понимаю, наверное. Ты чертовски умная и красивая женщина, и прекрасно понимаешь, что в Петербурге вы с Георгом будете просто высокопоставленными, всячески обласканными Елизаветой, но заложниками. Тебе это не нравится, но ничего другого я предложить тебе просто не могу. Я не могу оставить вас здесь. Один раз твой новоявленный муженек уже провернул небольшой заговор, а я-то думал, что он тюфяк-тюфяком. Я даже тщательно проверил, а был ли демарш со стороны дядюшки, и немного успокоился, только, когда выяснил, что да, был. И попытка захвата герцогства, и вбухивание почти всех имеющихся на тот момент денег в пятилетний найм швейцарцев. К счастью, семейство Олафов не все тратило на безумные прихоти Марты, и конфискованных денег вполне хватило, чтобы покрыть основные расходы. Да еще и, наверное, чтобы успокоить совесть, как по заказу пришло сообщение из Любека, что сын Олафа, единственный его ребенок, к слову, скончался от оспы еще в то время, когда и его отец был на свободе, а мой роман с Мартой в полном разгаре. К счастью, и гвардейцы, и морячки с «Екатерины» были уже привиты, что заставило меня выдохнуть с заметным облегчением, после прочтения письма, и облегчение это было не только от того, что я сделал все, что мог, чтобы защитить своих людей от этой жуткой болезни.

Наконец, когда молчание уже становилось неприличным, ко мне подошел Гюнтер и помог слезть с коня. Оказавшись с Луизой лицом к лицу, я медленно задал вопрос.

– Чего вы хотите от меня, ваше высочество? – она прищурилась, я же только сильнее закусил удила. – Чтобы я отложил поездку ради того, чтобы вам сделали карету, которая устроит вас со всех сторон? Лето подходит к концу, вы это понимаете? Мы поедем завтра, и это обсуждению не подлежит. И раз вам так не нравится ваша, вполне комфортабельная карета, то я, так уже и быть, одолжу вам свою. Сам же поеду в вашей. А теперь, ваше высочество, я бы на вашем месте пошел уже в спальню и проследил за служанками, которые могут так увлечься строя глазки вашему мужу, что вполне забудут что-нибудь очень важное.

– Вы просто хам, ваше высочество, – буквально выплюнула мне в лицо Луиза и, подобрав юбки, бросилась в замок.

– Ну, это ничего, подумаешь, немного хамоватый цесаревич. История и не таких видала, – пробормотал я, глядя ей вслед. – Так уж получилось, что у меня появился шанс как-то себя проявить, и я его не упущу. А то, что при этом меня будут хамом называть, так это пустяки, дело житейское, так, кажется говорил один шведский бомж, который жил на крыше. А еще я на полном серьезе завтра поменяю кареты. Ты же умная баба, Луиза, неужели не могла что-нибудь поинтереснее придумать? – и я, ухмыльнувшись, подозвал к себе старшего конюха, чтобы отдать соответствующие распоряжения.

Глава 20

Очень часто мы сталкиваемся с ситуациями, которые по прошествии времени кажутся нам курьезными и смешными, но в тот момент, когда они возникали, ничего смешного вы в них не видите. Во время поездки нашего весьма солидного, надо сказать, поезда в Дрезден как раз и произошел подобный случай, который сейчас вызывает у меня ни много, ни мало гомерический хохот, а ведь еще недели не прошло с того момента, когда мне было совершенно не смешно. Кроме всего прочего, этот случай позволил мне совершенно другим взглядом взглянуть на будущую шведскую королеву. Вот же стерва! А самое главное, как она все досконально сумела высчитать. От моей реакции до возможности самого происшествия. Недаром Луиза увлечена игрой в шахматы. Я не садился с ней за шахматную доску и теперь вряд ли сяду, потому что играть она точно умеет, а проигрывать, особенно женщине для меня то еще удовольствие.

– Как только дойдет его очередь произнести поздравление и вручить ее высочеству подарок от имени короля Фридриха, Фридрих Вильгельм сразу же после выполнения возложенной на него миссии присоединится к вам, ваше высочество, и вы сможете поговорить, – Криббе прислонился спиной к дереву, и обводил взглядом сад, в котором ради праздника уже начали зажигать сотни фонариков, чтобы гости смогли после духоты тронной залы немного освежиться, гуляя по саду.

– Ты похож на пирата, – сообщил я ему, намекая на его явную небрежность в одежде.

– Во всяком случае, я похож на пирата, а не на прекрасную принцессу, – Гюнтер хохотнул, я же только покачал головой. Меня уже не задевали эти подначки. Я и сам теперь мог посмеяться над произошедшим.

– Не переборщи с выставлением на показ своей брутальности, мы не будем тебя ждать, если ты попадешь в сети хорошенькой ундины.

– Я бы с удовольствием, даже, если бы пришлось вас догонять, ваше высочество. Прекрасная лунная ночь, праздник, лень рождения принцессы, романтика бьет из каждого фонтана, – Криббе потянулся. – Пускай придет ундина и увлечет меня в глубину этого дивного сада. Все лучше, чем сидеть здесь и ждать незнакомого человека, который ко всему прочему еще и жутко занудлив.

– Так поди прогуляйся, – я откинулся на спинку скамьи и тоже потянулся. Здесь сегодня столько охраны, что со мной даже при большом желании ничего сделать не посмеют. К тому же мало кто знает, что вообще здесь находимся.

– Не могу противиться вашему пожеланию, признаю, я слаб, – Криббе отвесил мне поклон и пошел пружинистой походкой по дорожке, насвистывая что-то бравурное. Я же смотрел ему вслед, желая удачи сегодняшней ночью. По этому парку вообще расползлась вся моя свита, кроме, разве что, Саши Суворова, который в этот самый момент играл в шахматы с так великолепно подставившей меня Луизой.

* * *

Выехали мы, как и планировали, рано утром. Было уже довольно светло, но в воздухе все еще висел предутренний туман, густоту которого усиливала близость моря. Я как и обещал, забрал карету Луизы. Не пойму, она действительно ей не нравится? Ну, все познается в сравнении, а я, пожалуй, даже попробую угадать, в какой именно таверне, в которые мы будет заезжать по дороге, прусская принцесса попросит у меня свою карету обратно.

Сиденье было мягким, обшитым мехом, на нем было так приятно развалиться. А тут еще и женский плащ, подбитый мехом чернобурой лисы, валялся. То ли его здесь забыли, когда Луиза только-только приехала в Киль, то ли начали сборы принцессы, и уже уложили плащ, но тут был отдан приказ сворачивать лавочку, в карете поедет самодурствующий герцог. А плащ, ну что плащ, плащ просто забыли, и я могу теперь укутаться в него, используя в качестве накидки, если вдруг мне станет прохладно. Что я и сделал, когда в карету начала проникать рассветная прохлада – я лег на мягкое сиденье и укрылся плащом с головой, как одеялом.

Луиза молчала три дня и никак не выказывала свое недовольство тем корытом, в котором ей приходилось ехать вместе с мужем. И нет бы мне заинтересоваться подобным поведением, потому что оно было, мягко говоря, не совсем нормальным, я упорно продолжал гнуть свою линию, делая вид, что не вижу, как она пытается растереть затекшую спину, когда мы останавливались на ночлег.

На четвертый день мы пересекли границу герцогства и взяли курс на Гамбург, чтобы оттуда уже завернуть к Дрездену в обход Берлина. Я снова завалился на подушки, и задремал. Похоже, что отосплюсь на годы вперед. Внезапный треск, крики, отборная немецкая ругань и истошное ржание лошадей вырвали меня из сна, а карета так резко остановилась, что я не удержался на сиденье и полетел на пол, окончательно запутавшись в плаще. Что это, вашу мать?! Нападение? Дверь кареты распахнулась в то время, как я все еще боролся с плащом, пытаясь одновременно вытащить из-за пояса пистолет. Никаких тебе: «Кошелек или жизнь», не было и в помине. Меня молча сгребли в охапку, выволокли из кареты, и, протащив буквально пару метров, засунули в другую карету, которая, судя по ощущениям, тут же тронулась.

Наконец, я сумел распутать завязки, чуть не задушившие меня, и уже хотел было скинул этот чертов плащ, тем более, что меня никто не ограничивал в движениях, как раздался приглушенный голос, заставивший меня замереть с поднятой рукой.

– Ваше высочество, – и такое придыхание, от которого резко захотелось блевануть. – Луиза, наконец-то мы сможем быть вместе. Я слышал, что случилось с женихом, выбранным вам братом, и я надеялся, что герцог Гольштейн-Готторпский отошлет вас обратно к брату. Так и вышло. Но, я сделал все, чтобы мы смогли быть вместе. – Я сорвал с головы чертов капюшон, не дав ему договорить.

– Да кто ты, мать твою, вообще такой? И что за инсинуации ты мне предъявляешь?! – я смотрел, лихорадочно пытаясь отстегнуть от пояса шпагу, чтобы наколоть на нее этого извращенца, молодого парня, лет восемнадцати-двадцати на вид, который уставился на меня, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. – Отвечай немедленно, кусок дерьма, куда ты меня везешь?

– Ты не Луиза, – наконец произнес парень и принялся закатывать глаза.

– Какая удивительная проницательность, – язвительно прокомментировал я его заключение, заряжая вполне ощутимую оплеуху, чтобы в чувство привести, не для чего более. – Немедленно останови карету и верни меня туда, откуда похитил.

– Кто ты? – к закатыванию глаз присоединилось заламывание рук. Господи, что это такое вообще?

– Я герцог Гольштейн-Готторпский, к вашим услугам, а вот кто ты такой, я так и не расслышал. Как не расслышал истории о том, зачем ты пытался похитить жену моего дяди Георга Гольштейн-Готторпского, наследника шведской короны.

– Боже, так ее все же выдали замуж, – и парень совсем раскис. Понятно. Прежний поклонник, у которого на фоне неразделенной страсти кукуха поехала, решился на отчаянный шаг – выкрасть сестру короля Пруссии в надежде на взаимность. Вместо этого он выкрал меня, потому что вышеупомянутая королевская сестрица ловко развела меня на обмен каретами, примерно предполагая, что может ее ожидать по дороге. Может она и не прочь до Петербурга прокатиться, просто таким вот нехитрым способом решила избавить себя и свою репутацию от назойливого поклонника. Тогда-то я и понял, что Луизой нужно держать ухо востро.

– Останови карету, морда! – раздалось снаружи, а потом прогрохотал выстрел. Но вместо того, чтобы остановиться, карета понеслась еще быстрее. Нас с неудачливым похитителем начало в ней болтать как кое-что в прорубе. Я мог только материться, уже не сдерживая выражения. Когда я почувствовал приближение приступа морской болезни и на полном серьезе на чал думать о том, как буду убивать этого козла, который, видимо, решил, что и в карете ездить для меня непозволительная роскошь, карета остановилась. Вывалившись из нее на землю, я лежал так до тех пор, пока земля не престала качаться и кружиться вокруг меня, вызывая тошноту. Только после этого я встал, выхватил наконец шпагу и зарычал, глядя, как вокруг кареты, на козлах которой трясся перепуганный кучер, гарцуют сразу с десяток гвардейцев.

– Дайте мне этого ублюдка, я сейчас синью на вертеле буду делать, – зарычал я, бросаясь к злосчастной карете, но тут на полянку, где мы сейчас находились, выехали остальные участники нашего путешествия. Ко мне подъехала герцогская развалюха, и из окна показалась смеющаяся Луиза.

– Ваше высочество, пощадите бедного виконта. Он виновен лишь в том, что имел неосторожность воспылать ко мне страстью.

– Сдается мне, что вы были в курсе того, что может произойти, мадам, – я не спешил убирать шпагу, глядя на красивое, смеющееся лицо прусской принцессы. Она ничего не ответила, лишь спряталась в карете, а до меня донесся ее смех.

* * *

– Ваше высочество, – я вздрогнул и обернулся. Оказывается, что я даже умудрился задремать, сидя на скамье в одной из беседок, которых было множество разбросанно по саду королевского дворца. Моргнув, прогоняя воспоминание, которое, как подозревал, еще долго будет аукаться мне, я посмотрел на сидящего напротив меня человека. В саду не было темно, хоть ночь и вступила уже в свои права. Из-за множества фонариков, развешанных просто в невменяемых количествах вокруг, было довольно светло, но этакий романтичный флер все же присутствовал. Думаю, что сегодня ночью беседки в этом саду будут использовать по назначению, в кто-то в свою очередь обзаведется вполне развесистыми рогами. Ну да, бог с ними. Мне только о морали польского двора заботиться не хватало.

– Вы похожи на отца, – наконец, нарушил я порядком затянувшееся молчание.

– Да, мне об этом часто говорят, – Фридрих Вильгельм сел прямо. – Надеюсь, что похож на него исключительно внешне, потому что совершенно не горю желанием становиться таким же сентиментальным идиотом, и продолжать служить неблагодарному королю, только во имя памяти своей дружбы с его отцом.

– Вы всего так прямолинейны? – я наклонил голову.

– Стараюсь, по крайней мере.

– А по-моему, вы немного не справедливы к его величеству, королю Фридриху. До меня дошли слухи, что он хочет предложить вашему отцу должность губернатора Берлина.

– О, да, небывалая щедрость, – мой собеседник откинулся на сиденье и, запрокинув голову, расхохотался. Отсмеявшись, он снова выпрямился. – Он сделал свое небывалое предложение только тогда, когда отец подал в отставку по болезни. Вот такой изящный ход: и совесть свою заткнуть, якобы одарив верного и преданного слугу, а с другой стороны, должность очень скоро освободится, также, как и дом, предназначенный для губернатора. Неужели вы хоть на мгновение подумали, ваше высочество, что король Фридрих не вышвырнет семью на улицу, как только отец нас покинет? За всю нелегкую службу, отец так и не заработал ничего, что мог бы оставить нам, своим детям. Даже титул готов был продать…

– Вы согласны переехать в Любек, чтобы основать практически с нуля ремонтные верфи, а там, кто знает, может быть и корабли начать строить, – перебил я его, пристально разглядывая. Фридрих Вильгельм был несколько озлоблен, и очень не любил Пруссию вместе с ее королем. Это мне было на руку, сейчас во всяком случае. Но мне не нравилась его импульсивность и, если можно так выразиться, показушность. Чувствовалась в его горячности какая-то фальшь. К тому же я не верил, что Фридрих послал бы дарить польской принцессе очередную финтифлюшку, человека, которому совершенно не доверяет. Это, как ни крути, была довольно почетная и ответственная миссия.

– Я уже дал предварительное согласие, ваше высочество, – Фридрих Вильгельм наклонил голову, мгновенно сбавив тон.

– Да, я вам обещаю, что при достойной службе, без крыши над головой вы не останетесь. Как только ваши дела в Дрездене закончатся, вы спокойно можете отправляться прямиком в Любек, там вас уже ждут, предупредив его величество, разумеется, чтобы он не затаил на меня обиду, – я улыбнулся. В свете фонариков лица было видно плохо, но улыбка слышалась в голосе, и я старался проявить все свое дружелюбие.

– Очень хорошо, ваше высочество. Вы совершенно не похоже на своего отца, ни внешне, ни нравом, – он поднялся на ноги и поклонился. – Разрешите покинуть вас. Мне нужно еще выполнить скучнейшие представительские задания.

– Конечно, я не собираюсь вас задерживать, – я снова улыбнулся, чувствуя, как на этот раз у меня сводит скулы. Нет, не нравится он мне, а в свете информации, что Наумов и его люди никак не могут найти Берхгольца, любая антипатия сразу же вызывала острый протест, хотя, казалось бы, при чем здесь Фридрих Вильгельм и Берхгольц, тоже, кстати, Фридрих Вильгельм. Все-таки какое-то помешательство и совершенно тупая идея называть всех Фридрихами Вильгельмами, – я покачал головой, разминая затекшую шею, не удержавшись, даже помял ее рукой. А мой будущий смотритель верфей тем временем уже покинул беседку, а вскоре и вовсе растворился в темноте сада.

– Я ему не доверяю, – Криббе перемахнул через невысокую стенку беседки, оказавшись внутри. – Какой-то он скользкий, как угорь.

– А почему ты подслушиваешь мой разговор с этим неприятным типом, а не развлекаешься в обществе очаровательной дамы? – почему-то я ждал чего-то похожего, поэтому, даже не вздрогнул, услышав голос Гюнтера.

– Потому что дам в моей жизни еще будет много, а вот служба вам, ваше высочество, у меня одна и я не собираюсь ее лишаться из-за какого-то скользкого типа.

– Я рад, что ты ставишь службу мне выше сиюминутных удовольствий. Правда, я очень ценю это, – я оторвал взгляд от виднеющейся из беседки дорожки, мне показалось, что на ней мелькнуло движение, и посмотрел на Криббе.

– Почему вы меня выбрали? – внезапно очень серьезно спросил он. – Я в момент нашей встречи выглядел как бродяга, да и ощущал себя так же. Потом я могу понять, я не дал этому ублюдку Берхгольцу поднять на вас руку. Но изначально, почему вы меня пригласили к себе?

– Потому что тебя звали не Фридрих Вильгельм, – он хмыкнул, показывая, что оценил мой «тонкий юмор», и продолжил смотреть на меня. – Чего ты хочешь от меня услышать? Я не знаю, ясно? Просто в тот момент мне показалось это правильным. Вопреки здравому смыслу, вопреки всякой логике, я просто знал, что так будет правильно. Ты доволен? – довольно резко закончил я свои путанные объяснения.

– Вполне, – он встал и склонился в глубоком поклоне, стоя при этом лицом не ко мне. я удивленно приподнял брови. – Ваше высочество, я счастлив лицезреть вас в столь значимый для вас день.

Я резко обернулся в том направлении, куда был направлен взгляд Гюнтера и почувствовал, как сердце замерло, а затем забилось очень быстро. Черт, что со мной? Я ведь даже не вспоминал о ней все это время, и на тебе, такая интересная реакция. Вскочив на ноги, я склонился перед невысокой очень тоненькой фигуркой, отмечая про себя, что она явно похорошела после нашей последней встречи: уже не была похожа на пугливого жеребенка, и начала округляться во всех положенных местах.

– Ваше высочество, – это было все, что я сумел выдавить из себя.

– Я, пожалуй, оставлю вас, – Криббе сверкнул глазами и поспешил ретироваться.

– Вы решили прогуляться в одиночестве? – спросил я у Марии, а она вошла в беседку и села, на ту скамью, где недавно сидел Фридрих Вильгельм.

– Нет, я искала вас. Посланник короля Пруссии сказал, что видел вас в саду и даже сказал, где именно, – она грустно улыбнулась. – Вы же не собирались войти во дворец, чтобы поздравить меня.

– Я… нет, я собирался, просто, никак не мог набраться смелости, – хорошо, что уже ночь и не заметно, как у меня загорелись уши, потому что Мария права, я не собирался ее поздравлять. Да я даже не знал, что день рождения именно у нее, а если быть совсем честным, то и не собирался узнавать, какая именно из многочисленных дочерей Августа сегодня появилась на свет. – Я даже, вот, подарок принес, – и я вытащил из кармана камзола тот самый бархатный мешочек, в котором лежала какая-то безделушка, которая должна была стать моим прощальным подарком Марте. Румберг, когда чистил камзол, постоянно возвращал мешочек на место, потому что я постоянно забывал его предупредить, чтобы он убрал его куда-нибудь. – Вот. Желаю многих лет жизни, здоровья и счастья.

– Так вы правда хотели меня поздравить? – даже в темноте было видно, как засверкали ее глаза, а мне внезапно стало хреново. Зачем я ее обманываю? Но Мария в этот момент развязала мешочек и на ее ладонь холодной блестящей змейкой скользнул бриллиантовый браслет. Она охнула, а мне же он показался просто верхом вульгарности.

– Нет, не хотел, – я замер, пытаясь сообразить, кто это сказал, с ужасом осознавая, что это сделал я сам. Но я просто не мог видеть искренней радости этой девочки, которая, чего уж тут скрывать, очень мне нравилась, на жест отъявленного подонка, который додумался всучить ей подарок, который предназначался убитой им же любовнице. – Я даже не знал, что день рождения у вас. А этот браслет выкиньте, или подарите какой-нибудь служанке, вы ее осчастливите этим, – добавил я жестко.

– Зачем вы так говорите? – в теплых карих глазах мелькнула обида.

– Потому что я – не хороший человек, – я выдохнул, – и да, я просто воспользовался этой беседкой, чтобы встретиться с одним человеком. В этот момент я даже не думал о вас.

Мария вскочила и ринулась к выходу, прижав руки к щекам. В одной руке она все еще зажимала злосчастный браслет, и могла поцарапаться. Я не дал ей выбежать. Перехватив на полпути, прижал к себе и быстро, словно боясь передумать, зашептал, наклоняясь все ближе и ближе.

– Я не буду просить за это прощения, и пойму, если вы больше не осчастливите меня ни строчкой письма, не говоря уже о личной встрече. Но… Мария, вы же получили приглашение на грандиозный девичник от моей тетушки? – она лишь мотнула головой, как строптивый жеребенок, а в ее глазах застыли слезы, мне же хотелось пнуть себя побольнее.

– Отпустите меня, вам что мало моего унижения? – прошептала Мария, я же только покачал головой.

– Самое последнее, что я хочу сделать в этом мире – это как-то обидеть или унизить вас. Вы – самое светлое, что со мной произошло за время, проведенное здесь. Давайте попробуем начать сначала. Меня зовут Петр, и я наследник престола Российской империи. Вы получали приглашение от моей тетушки, Мария?

– Да, но отец пока размышляет, как к нему можно отнестись.

– Приезжайте, прошу вас. В Петербурге я подарю вам настоящий подарок, и мы снова попробуем стать друзьями. – Я не мог обещать ей большее, потому что как раз-таки в этом от моего мнения зависело очень мало. – Вы же еще не помолвлены?

– Нет, помолвка, если она, конечно состоится, планируется на следующий сентябрь.

– Так вы приедете?

– Я постараюсь, – она уже не пыталась вырываться, но смотрела очень серьезно, без той восторженной теплоты, которая грела меня с нашей первой встречи. Поздравляю, Петька, ты полный кретин. Это надо же было так жидко обгадиться. Вот на хрена ты всю эту муть нес? Промолчать не мог? Нет, тут же ответил я себе. Не мог. Она заслуживает, чтобы я был с ней честен. Ага, ты ей еще про Марту расскажи, особенно про то, что вы в постели вытворяли. Ну, я все же не настолько большой идиот.

– Я буду ждать, Мария, – торжественно произнес я и отпустил ее талию, отодвигаясь на безопасное расстояние.

– Я вас провожу, ваше высочество. Во дворце уже начали проявлять некоторые признаки обеспокоенности, гадая, куда вы могли подеваться, – из темноты вынырнул вездесущий Криббе. Мария прижала руку со все еще зажатым в кулаке браслетом к груди и позволила Криббе увести себя. Гюнтер не удержался и перед уходом бросил на меня укоризненный взгляд. Не смотри на меня так, я сам знаю, что придурок. И, пожалуй, если выбор падет все-таки на Катьку, то это будет для меня лучшим наказанием. Буду жить, постоянно оглядываясь, и в конце концов дойду до того, что запрещу все шелковые шарфы, как один недалекий сказочный долбоящер, простите, король, запретил все прялки.

Я так и стоял посреди беседки, до тех пор, пока не вернулся Гюнтер.

– Пойдемте, ваше высочество, уже начали гаснуть фонарики. Праздник подходит к концу.

Карета ждала нас неподалеку от дворца, и уже спустя десять минут мы были в таверне, в которой остановились, и в которой все остальные члены нашего отряда уже, поди, срали без задних ног, ну, может, молодожены только не спали, а кое-чем поинтересней занимались.

– Ваше высочество, – возле очага в общем зале сидел какой-то человек, который поднялся, как только мы вошли. А я-то еще удивился, почему хозяин не запер дверь. а у него здесь добровольный охранник появился. Человек приблизился, и я сумел разглядеть на нем офицерскую форму Российской армии. – Я еду с поручением от ее величества Елизаветы Петровны. Поручик Голицын, к вашим услугам.

– Доброй ночи, поручик, – я нахмурился. – Что-то случилось? И откуда вы узнали, что я здесь?

– На самом деле, это случайность. Фатум, если можно так назвать нашу встречу. На самом деле я ехал в Киль, чтобы передать вам пожелание ее величества как можно скорейшего вашего возвращения.

– Да что случилось? – невольно вскричал я, чувствуя, как сердце в который раз за день падает куда-то в желудок.

– Ее величеству нездоровиться. У нее… – он кашлянул, затем оглянулся и наклонился ко мне поближе, переходя на шепот. – У нее случилась падучая, и теперь она боится, что однажды не сможет подняться.

– Ох, черт, – я взлохматил свой немного отросший ежик. Я не знал, что Елизавета унаследовала болезнь своего отца. Зато понятна ее озабоченность, у меня был друг, страдающий эпилепсией, так он говорил, что, когда начинается аура, перед приступом, внезапно появляется ничем не обоснованный страх смерти. Вот только «падучая» не лечится даже в мое время. Есть лекарства, снижающие интенсивность и частоту приступов, но не излечивающие до конца. – Что-то еще?

– Да, – Голицын снова обернулся, еще больше понизив голос. – Я знаю, что в вашей свите находится камер-паж Александр Суворов, – утвердительно кивнул и он продолжил. – Случилось несчастье. Его отца Василия Ивановича убили во время подавления восстания на одном из заводов Демидова. – Я нащупал за спиной стул и сел, ошарашенно глядя на поручика. Вот это номер. К тому же, он не сказал, кто именно убил Василия Ивановича, и не были ли в этом замешаны сами Демидовы. Может быть, сотрудник Тайной канцелярии что-то сумел нарыть на заводчиков? Это нужно непременно выяснить. Но для этого нужно как можно скорее вернуться домой. Домой? Да, теперь уже действительно, домой.

Олеся Шеллина Ярмарка невест

Глава 1

– Петр Федорович, ваше высочество! – я приставил руку в перчатке ко лбу, потому что сегодня был на редкость ясный, хоть и дюже морозный день, и посмотрел на скачущего в нашу сторону всадника, заслонив глаза от слепящего яркого солнца.

– Ну что там еще произошло? – пробормотал я и поморщился, заметив насмешливо-сочувствующий взгляд Румянцева. Вот паразит, смешно ему. Хотя, будь на моем месте кто-то еще, я бы тоже с удовольствием посмеялся бы. Ситуация-то действительно развивалась забавная, почти до истерики. К счастью мы уже ехали из Ораниенбаума обратно в Петербург, успев сделать все, что я запланировал на сегодня, иначе точно была бы истерика, вот только, похоже, что на этот раз у меня. Тем временем всадник подъехал ближе, и я узнал в нем Ивана Лопухина.

И все-таки что-то мне удалось внедрить в этом времени. Я привил своему двору любовь к теплой одежде, во всяком случае зимой. Потому что, убивайте меня, но камзол с накинутым сверху плащом, пусть он хоть трижды подбит мехом, это, сука, камзол, на который сверху накинули плащ. В свое время, живя в Сибири больше десяти лет, я освоил одну простую истину: сибиряк не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается. Правда, это не помешало мне самому замерзнуть до смерти, но это уже дела минувших дел, как говориться. А ввел я в моду свитер. Да-да, самый обычный свитер, заставив его связать плотнее, чем обычно делали, изготовляя шерстяные рубахи, и оснастить воротником. Сначала к моей новой обнове отнеслись скептически, потом распробовали. Я ни в коем случае не призывал надевать его на официальные мероприятия, там продолжал царствовать камзол, но как домашняя одежда свитера вполне подошли. Некоторые изменения претерпела и верхняя одежда. Это все еще оставались плащи, только они в обязательном порядке обзавелись рукавами, до этого рукава были далеко не на каждом плаще, и подбивка мехом шла основательная, с выходом наружу в виде оторочек и широких воротников. Нечто подобное носили, как это ни странно, в более древних временах и меня всегда не покидала мысль, что же в итоге пошло с одеждой и модой в целом не так, на какую-то кривоватую дорожку мода свернула, если честно. Так что, одним из пунктов моих планов, если им суждено будет сбыться, стояло упрощение всех форм великосветского гардероба до приемлемого уровня, и, по-моему, освободить крестьян, хоть я и не собирался пока этого делать, будет проще, чем заставить дворян стать в этом плане более аскетичными. Но ничего, поживем-увидим, я могу быть очень упрямым.

– Ее величество призывает к себе, Петр Федорович, – Лопухин поравнялся со мной и на ходу выпалил поручение. – Говорит, что умирает, и что ей надо перед смертью вам много наказов успеть дать.

Я только рыкнул, пуская коня рысью, а сзади до меня донеслись тщательно скрываемые смешки. Нечто подобное, я, конечно, предполагал, как только опознал Лопухина в несшемся ко мне всаднике, но, ей богу, это уже становится невыносимым! Вот только делать было нечего, и я понесся прямиком в Зимний едва ли не галопом. Чем быстрее я доберусь до тетушкиных покоев, тем сильнее облегчу себе жизнь, потому что в противном случае страдать мне придется долго и мучительно.

* * *

Началось все с того, что я примчался в Петербург, оставив далеко позади Георга с его хитромудрой женушкой и половиной охраны, как только узнал про то, что Елизавета не здорова. Мы ехали, почти не отдыхая, только коней меняли на почтовых станциях, довольствуясь коротким сном, после столь же редких перекусов.

В Петербург мы въехали грязные, вонючие, потому что уже пятый день не могли как следует вымыться, и осунувшиеся. Во дворце мне сообщили, что Елизавета все еще не вставала с постели и даже министров принимала в спальне, настолько ей плохо. Вот честно, я даже начал подозревать самое худшее, и ворвался в спальню к государыне даже не переодевшись. Сначала мне действительно показалось, что тетушка едва ли при смерти, но, подойдя поближе, увидел, что она не бледная, а очень обильно напудрена. Но даже рисовая пудра не смогла скрыть вполне здорового румянца. Окинув взглядом комнату, я убедился, что не все так уж и плохо, потому что, когда все действительно ужасно, не пытаются спрятать тарелку со всевозможными сладостями под одеяло.

– Петруша, душа моя, ты приехал, – проговорила Елизавета слабым, дрожащим голосом и картинно поднесла руку ко лбу. – Я-то уже и не надеялась вновь тебя когда-то увидеть, – подойдя к постели вплотную, я сел на стул, стоящий возле ложа «умирающей» императрицы, и втянул носом воздух, пропитанный терпкими духами, а отнюдь не впитывающийся даже, кажется, в стены запах присущий всем тяжело больным людям.

– Ну что вы, тетушка, как вы только могли подумать, что я могу не поспешить, узнав о вашей болезни, – похоже, что максимум, куда меня теперь отпустят, это до Москвы и обратно, возможно, с заездом в Новгород, а, может быть и без этого заезда, и то, вряд ли. Во всяком случае в ближайшее время, до того момента, пока я не женюсь и у меня сын не появится.

– Я молила Бога, чтобы он позволил нам с тобой снова встретиться, – я криво улыбнулся и похлопал ее по руке, лежащей на постели, в то время как вторую она все также прижимала ко лбу.

– И Господь услышал ваши молитвы, и я верю, что сейчас все будет хорошо. А теперь позвольте мне уже пойти переодеться, да пот с грязью с себя смыть, а то я удивляюсь, как же вы, тетушка, вообще меня узнали.

– Да, сложно это было сделать, – она покачала головой. – Ты так возмужал, уже мужчина, не мальчик. Ступай, отдыхай, думаю, что сегодня найду уже в себе силы, чтобы отужинать за столом, как и полагается. Ты же составишь мне компанию?

– Конечно, тетушка, как вы можете сомневаться. Я с удовольствием поужинаю в вашей компании, – и я быстро ретировался. Как только я вышел из спальни, слащавая улыбка сползла с моего лица. Похоже, Елизавета решила извлечь из своей болезни, весьма неприятной, это действительно так, максимум пользы. Только как бы мне самому после этого извлечения не слечь с нервным приступом, а курортов на море у нас пока нет, нервишки подлечить негде будет.

Мои самые пессимистические прогнозы сбылись на двести процентов. Похоже, что даже поездка в Москву мне вближайшей перспективе все-таки не светит. Приступы эпилепсии, или падучая, как их называли, происходили не слишком часто, не чаще раза в месяц, обычно на первый день полнолуния. Так что в другое время Елизавета начинала из симулировать. Происходило это не реже одного раза в две недели, когда она на сутки, больше сама не выдерживала, ложилась в постель «умирать» и приказывала доставить меня к своей постели, чтобы дать последние наказы.

Кроме этого, да привычки распоряжаться моими людьми, Елизавета особо в мою жизнь не лезла, лишь иногда устраивала этакие «экзамены», чтобы понять, что племянника хорошо учат. Эти, выглядевшие нелепыми, попытки экзаменовать меня оборвались где-то через пару месяцев, после моего возвращения, когда произошел один случай, во время которого я не сдержался и вспылил. Похоже, что нервы у меня постепенно все же начали сдавать.

Однажды я сильно устал и был зол, потому что при испытании рванула канализационная труба во дворце моего будущего поместья, и, пока мы с Брюсом разобрались в причинах, наступил вечер, хотя прорыв случился утром. Я ползал по специально укрупненным в полном соответствии с согласованным со мною проектом подвалам вместе с Брюсом, а когда выползли на свет Божий грязные и злые, то поняли, что можем вполне ладить друг с другом. При этом мой арсенал достаточно сильно обогатился различными заковыристыми ругательствами как на русском, так и на немецком языках, я даже парочку записал, чтобы не забыть. Брюс оказался настоящим профессионалом, и мы, наконец-то заговорили на одном языке. Инженеры всегда поймут друг друга, и мы с ним не были исключением. Хорошо еще, что отделочные работы не начались, а то все переделывать пришлось бы, и мой бюджет вылетел бы при этом в трубу. Ругаясь, как портовый грузчик, а вовсе не граф и отец весьма уважаемого семейства, Брюс умчался отворачивать головы мастеровым, которые трубы делали, я же поехал в Зимний, чтобы поужинать с теткой и избежать таким образом очередного приступа неизлечимой болезни, который непременно последует завтра, если я опоздаю или, ни дай бог, вообще не приду.

И, конечно же, по всем законам подлости Елизавета не смогла выбрать более подходящего времени, чтобы не начать задавать мне дурацкие вопросы, пытаясь таким нехитрым способом выяснить степень моей образованности. Хотя у нее самой образования не слишком доставало, Петр I не заморачивался этим, а с Екатерины что было взять? Но, даже, несмотря на тот мизер, что тетка в свое время получила, ей его хватало в первое время, чтобы чувствовать себя едва ли не ученой дамой перед совершенно деревянным племянником. Тем более, что действительно многого из того, что должен знать наследник престола я не знал, а о еще большем имел лишь смутные представления. Учил же меня Штелин просто отлично. Он во многих аспектах разбирался и делал акцент именно на том, что мне сможет пригодиться в будущем, не обходя при этом изучения настоящего искусства всех правителей и дипломатов – лицемерия. Но в тот день я действительно жутко устал, поэтому отвечал на вопросы Елизаветы, не думая.

– Чем ты сегодня занимался, Петруша? – спросила она как бы невзначай. – Я заметила Якова Яковлевича, который бродил по галерее в одиночестве и не преминула спросить, почему он гуляет в то время, как должен с тобой науки различные осваивать. На что он ответил, будто это ты отменил урок, потому что в Ораниенбауме что-то сломалось, и ты рванул туда, даже не позавтракав.

– А, да. Я полдня лазил по подвалам, а следующие полдня пытался вбить в тупорылые головы, что, когда им приносят чертеж, они должны делать все строго по этому чертежу, а не устраивать отсебятину. Что чертеж уже все необходимое учитывает, что должно запас прочности у изделия увеличить, также, как и стойкость к динамическим нагрузкам. При этом Александр Романович чуть ли не на пальцах объяснял, почему так важно соблюдать все размеры, которые он лично прорисовывал. Я конечно понимаю, что для многих мастеровых и строителей плюс-минус пробег между почтовыми станциями – это вариант нормы, но, черт подери, неужели нельзя сделать все точно?! – и я даже вилку швырнул на тарелку, ненавидящим взглядом глядя на стол, заставленный различными яствами. – Почему здесь никогда нет картохи? Одни не могут трубу сделать четко по чертежу, другие картоху сварить! Я что так много прошу?

– Э-э-э, успокойся, Петрушенька, – Елизавета тревожно переглянулась с Разумовским. – Тебе, душа моя, отдыхать побольше надо, да. А картоху тебя сварят, не волнуйся, завтра же и сварят, ежели ты так ее хочешь.

– Спасибо, тетушка, пойду я, что-то аппетит весь пропал, – уже подходя к двери я расслышал встревоженный шепот.

– Не нравится мне что-то, Алешенька, как Петруша выглядит. Слишком бледненький он, – на что Разумовский добродушно ответил.

– Ну что ты, Елизавета Петровна, нормально парень выглядит. Вытянулся, заматерел, плечи вона как развернулись. Уже не похож на немочь бледную, кою нам из Гольштинии привезли. И все благодаря тебя, твоей заботе.

Дослушивать я не стал, вышел из столовой. Зато после этой моей вспышки Елизавета меня почти на месяц оставила в покое, но через месяц все вернулось на круги своя, правда, экзамены прекратились, а на столе с завидной регулярностью стала появляться картошка. Первое время она была не проваренная и не соленая. Спорить с теткой я не мог, не слишком часто, во всяком случае, а вот пойти на кухню и ткнуть повара в его же собственное дерьмо, мне позволили и статус, и совесть. Они же позволили мне пообещать повару скормить ему его же собственные яйца, если он снова подаст подобную гадость, даже не попробовав, что же он на императорский стол притащил. С тех пор картошечка подавалась просто на загляденье, хоть какая-то радость для души.

* * *

Затормозив возле парадного входа, я соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему конюху и направился прямиком в теткину спальню, на ходу снимая свой модернизированный плащ. В будуаре императрицы сидел, вытянув ноги, Шувалов. Он откровенно скучал и вяло заигрывал с четверкой прелестных девиц – фрейлин Елизаветы, которые сидели подле спальни, занимаясь рукодельем и ожидали вызова, а вдруг императрице что-нибудь срочно понадобится.

Когда я стремительно вошел в комнату, на ходу бросая плащ в кресло, девицы вскочили и присели в глубоком реверансе, и даже Шувалов соизволил оторвать задницу от стула, и приветствовал меня не слишком глубоким поклоном. Ну да ладно, не очень-то и хотелось. Хотя острое желание послать его поднимать сельское хозяйство Гольштинии становилось в последнее время почти навязчивым.

Из спальни государыни в этот же момент вышел Лесток, на ходу пытаясь закрыть свой сундучок.

– Что с ее величеством, – я шагнул к нему.

– Мигрень, – лейб-медик, до недавнего времени пользующийся практически неограниченной властью, раздраженно захлопнул крышку сундучка, я перевел взгляд на эту «сумку лекаря», а ведь саквояж сделать не слишком сложно, надо будет с каким-нибудь мастером, который с кожей работает поговорить на этот счет. Лесток же едва ли не бросил сундучок на пол и раздраженно поправил съехавший набок парик. Он сейчас пребывал в небольшой опале, и его визиты во дворец свелись до уровня доктор-пациент. Самого Лестока такой вариант не слишком сильно радовал, и винил он во всех своих бедах прежде всего почему-то Бестужева. Мне было бы весьма интересно наблюдать за их противостоянием, вот только ни тот, ни другой меня не устраивали, и я тихонько под них копал, надеясь, что смогу в один прекрасный момент свалить обоих. Главное, что пока они друг на друга думали и подозревали во всех смертных грехах, в мою сторону ни тот, ни другой не смотрели, а Бестужев почему-то считал едва ли не деревенским дурачком. На чем был сделан такой вывод лично для меня оставалось загадкой, а сам он мне ничего не говорил и не объяснял, но в какой-то мере подобное отношение было мне пока что даже на руку, и я не спешил менять мнение Бестужева обо мне.

– И отчего же у ее величества такая мигрень разыгралась, что это уложило ее в постель, несмотря на государственные дела, которые не ждут отлагательств? – я нахмурился, а Лесток отошел немного от двери и тихо, так, чтобы его мог слышать только я, проговорил.

– Сейчас у ее императорского величества всего одно государственное дело, которое требует безотлагательных решений – это будущее престола Российской империи. И вы, ваше императорское высочество, совершенно не помогаете ей решать эту наиважнейшую проблему. Оттого у ее величества мигрени и случаются. Я сегодня отворял ей кровь, и только благодаря этому ее величество еще может сохранять бодрость духа.

– Ну да, конечно, куда бы мы без вас с вашим кровопускание делись, господин Лесток, – пробормотал я, отодвигая его в сторону и заходя к тетке в спальню, в которой я ее в последние полгода вижу чаще, чем в тронном зале.

– Петруша, подойди, пока не настал мой смертный час, – слабым голосом позвала меня Елизавета и я послушно пошел к креслу, которое уже закрепилось за мной. Я ведь хороший племянник, лечу как на крыльях при любом капризе.

– Я считаю, что кровопускания не приносят вам пользы, тетушка, уж простите за откровенность, – я взял протянутую руку и сжал в своей. – Позвольте моему доктору осмотреть вас.

– Пустое, меня вполне устраивает Иоганн Германович. К тому же, я не доверю никому, кроме него, сделать мне кровопускание.

– Тетушка, я очень за вас волнуюсь. Пожалуйста, позвольте Флемму вас осмотреть. А кровопускания он не делает, я ему запретил.

– А Флемм, это тот молодой нахал, который имел наглость предложить мне провести усовершенствованную им вариоляцию? Как он ее назвал, – Елизавета нахмурилась, но затем ее лицо разгладилось, и она улыбнулась. – Прививка. Точно, он предлагал мне прививку, говоря, что уже даже тебе ее сделал.

– Да сделал, более того, ежели вы запамятовали, то я просил, и вы милостиво разрешили провести испытания в тюрьме. Испытания те завершились вполне успешно, и прививку сделал не только я, но и все гвардейцы моего полка, моряки «Екатерины» и все мои приближенные. Я не хочу умереть или стать обезображенным оспой, меня вполне моя внешность устраивает. Но сейчас это, право, не важно. Важно лишь ваше драгоценное здоровье.

– Ах, я была бы куда спокойнее, и не так переживала бы, что могу оставить тебя в столь юном возрасте, если бы ты выбрал бы уже себе невесту, – простонала Елизавета. – Под Новый год приедут иноземные принцессы на гулянья, которые я хочу организовать, а ты ни одного портрета так и не посмотрел. А ведь я просила Румянцева лично проследить за тем, чтобы ты все их увидел.

– Вот же дятел, ну Петька, я до тебя доберусь, – пробормотал я, и тут же более громко ответил. – Я многих из них видел, так сказать, вживую.

– Что всех? – у Елизаветы даже голос окреп от удивления.

– А сколько их планирует приехать на эти ваши гулянья?

– Обещалось двенадцать и трое еще в раздумьях, – я от неожиданности крякнул.

– Сколько? Но, тетушка, хватит ли у вас здоровья, чтобы со столькими девицами наравне на балах отплясывать?

– Надеюсь, что к тому времени поправлюсь, с Божьей помощью. Так что, никто из принцесс, которых ты вживую видел, тебе не нравится? – я вздохнул. Перспектива быть привлеченным к развлекательным мероприятиям в приказном порядке маячила совсем рядом.

– Я уже говорил, что мне весьма симпатична польская принцесса Мария Анна Сабина… я не помню, как там дальше, – покаялся я, опустив голову. Елизавета поджала губы.

– Это не лучший вариант для тебя, – наконец, протянула она. – Но я послала ей приглашение. Август выразил свое согласие, так что посмотрим на эту девицу вблизи, и тогда выскажем свое мнение.

– А могу я поинтересоваться, тетушка, а сколько времени планируется отвести на этот шаба… эм, этот праздник? – у меня начали закрадываться смутные опасения, что этот спектакль с умирающей императрицей поставлен не просто так, а, чтобы подготовить меня к весьма неприятным известиям.

– Петруша, ты же не думаешь, что мы выгоним девиц, стоит им только приехать? – Елизавета вырвала свою руку из моей и села в постели.

– Тетушка, сколько по времени продлится этот верт… Господи, эта ярмарка невест?

– Петя, я знаю, что ты не любишь светские увеселения. И я клянусь тебе, что запланированный на апрель маскарад мы проведем так, как ты этого захочешь, а не в привычной нашему двору манере, – я почувствовал, как у меня дернулся глаз. На апрель? Серьезно, вашу мать? – А вообще, я считаю, что негоже будет отправлять в путь девушек, пока погода не будет способствовать длительным путешествиям. Хватит с них и зимней поездки, в которую многие уже отправились, дабы встретить Новый год уже в Петербурге, а не в убогой таверне.

– Тетушка, сколько?

– Я думаю, что сразу после Ивана Купала можно будет начинать собираться в путь. Невеста будет к тому времени определена, все договора, коли таковые будут представлены, уже заключены…

– Я, пожалуй, пойду, – я поднялся с кресла и склонился к надушенной ручке «умирающей». – Вижу, что вам уже гораздо лучше, тетушка, а у меня все еще есть дела.

– Да-да, Петенька, ступай. Я рада, что ты так же, как и я, понимаешь, что это будут не просто увеселения, от твоего выбора и скорейшего рождения у тебя сына зависит будущее Российской империи, – торжественно произнесла Елизавета. Вот все и встало на свои места, я так и думал. В остальных-то аспектах Елизавета была вполне вменяема и правила твердой рукой, опираясь на совсем неглупых советников. В стране хоть и не происходило глобальных реформ, но и потрясений сильных не наблюдалось, и даже чувствовалось некоторое процветание. Но вот мысль о моей скорой женитьбе, похоже, у нее в идефикс переросла. И неважно, что мне сейчас пятнадцать, и церковь будет коситься, если раньше семнадцати я под венец попрусь.

– Конечно, я понимаю, – я улыбнулся, чувствуя, что начинает дергаться второй глаз. – И постараюсь вас не разочаровать. Да, кстати, пользуясь случаем, хочу попросить у вас изволение заняться проектом школ для всех детей, включая крестьянских, как вольных, так и крепостных.

– Зачем? – Елизавета невольно нахмурилась. Проект этот звучал, как очень большие затраты даже на этапе подготовки.

– России нужны грамотные люди, тетушка, – я перестал улыбаться. – Разве я в чем-то не прав?

– Ну хорошо, попытай счастье, – наконец, она кивнула. – Ты прав, России нужно много своих знающих и грамотных людей, хватит уже иноземцев привечать.

– Так я скажу Давиду Флемму, чтобы он к вам заглянул? – уже отходя от постели как бы невзначай спросил я.

– Скажи, – Елизавета махнула рукой. – Но, если ты думаешь, что ему удастся меня уговорить на эти ваши дьявольские эксперименты, то вы оба ошибаетесь! – крикнула она мне вслед.

– Ага, посмотрим, – пробормотал я, закрывая за собой дверь. Оказавшись в будуаре, я, прошел прямо к столу, на котором стояли корзины с рукодельем и смахнул одну из них на пол, а потом что есть силы пнул подкатившийся под ноги клубок ниток. – Черт, черт, черт! – как ни странно, но мне немного полегчало.

– А вас Андрей Иванович искал, ваше высочество, – девушка, которая сообщила мне эту новость, смотрела недоуменно и немного испуганно.

– Он сказал, где будет меня ждать? – я схватил плащ и направился к дверям.

– Андрей Иванович сказал, что будет ждать там же, где и всегда, ваше высочество, – ответила девушка моей спине. Пока я шел к дверям, то так и не вспомнил, как ее зовут.

– Понятно, – я невольно усмехнулся. Ушаков категорически отказывался встречаться со мной в кабинете, говоря, что в моей спальне кресла удобнее для его больных ног. Ну что же, место встречи изменить, похоже, нельзя. Надеюсь, что хоть он с добрыми вестями.

Глава 2

Войдя в спальню, я бросил плащ на стул и повернулся к Ушакову, который в этом момент расположился в удобном кресле и чесал за ушком урчащую Грушу.

– Я смотрю, вы поладили, – проговорил я, окидывая выразительным взглядом открывшуюся передо мной картину. – Она больше не пытается тебя убить, Андрей Иванович, выбив из рук трость, или бросившись под ноги, чтобы злонамеренно уронить на пол?

– Господь с вами, ваше высочество, – махнул рукой Ушаков. – Ну, когда Грушенька пыталась навредить мне? Мы с кошечкой очень хорошо друг к другу относимся, правда, милая? Я даже котеночка возьму, когда она разродится, – вот еще одна моя головная боль – моя кошка решила осчастливить меня котятами. В такие моменты я по-настоящему скучал о своем оставленном в небытие мире, где проблемы кошек подобного плана решались в ветеринарной клинике за сравнительно небольшие деньги. Потому что я, хоть убей, не представляю, что буду делать с котятами. Одно знаю точно, утопить не решусь.

– Признайся, Андрей Иванович, ты сюда ходишь, чтобы с кошкой на коленях посидеть, да под ее мурчание подремать, – я протер лицо руками и сел за стол.

– Ну, а как же иначе-то, ваше высочество? Нужно же где-то старику устроиться. А сюда шельма эта, что на мое место зубы точит, Алексашка Шувалов никогда по своей воле не зайдет, ежели только, что от государыни нужно будет вашему высочеству передать. Да еще похвалиться хочу, клуб-то мой, уже почитай готов, только вот супостаты никак не уймутся, и приходится мне в сырых подвалах Петропавловского острова сидеть, а суставы-то болят уже, от сырости ноют, проклятые. И это вместо того, чтобы с мужами достойными достойным увеселениям предаваться. М-да, вот как оно в жизни-то случается, ваше высочество, – он покачал головой и продолжил рассеянно гладить Грушу. – Куда мальчонку-то Васиного определили? Что-то я его при вашем дворе давно не встречал, ваше высочество.

– Мушкетером к Семеновцам, – я поморщился. Саша Суворов довольно стойко принял известия о гибели отца, но на следующий день пришел ко мне с просьбой пристроить его на воинскую службу. Я сначала хотел его в свой полк взять, но потом передумал. Мальчик был слишком принципиальным, и вполне справедливо мог расценивать это как кумовство. Раз уж наука воинская так его увлекает, то пускай учится, шишки сам себе набивает, проходит службу почти «от и до». – Да упросил командира Сашиного отпускать отрока к кадетам в Сухопутный корпус, чтобы теорию воинскую вместе с другими постегать сумел.

– Похвально это. Мальчик всегда любил в сражения играть. Да еще Ганнибал его поощрял к тому. Большие друзья Вася-то с Ганнибалом были. Его в доме Суворовых как родного привечали. Вечно они с Сашей в саду фортификации строили, аж пруд из берегов выходил. Вот же Авдотья Феодосьевна бранилась почем зря. Было дело, – добавил Ушаков и весьма деликатно спустил с колен на пол растекшуюся по его коленям кошку. – Иди, милая, у тебя же наверняка свои кошачьи дела имеются.

– Да, свои кошачьи дела она уже сделала, – я хмыкнул. – Но сейчас хотя бы мышей дохлых мне в постель не таскает.

– Отвыкла просто, – Ушаков подвинул к себе трость. – Я вот тут поговорить хотел, а о чем, забыл совсем, отвлекся на Суворова и все мысли сбил. Старость, она такая, тут помнишь, как дворовую девку пытался в пятнадцать лет в уголке укромном зажать, а тут не помнишь, что на завтрак ел, и ел ли завтрак вообще. Так грешным делом думать начинаешь, а может, ну его? Передать дела все Шувалову, пускай он теперь в дерьмо это да с головой окунется, а потом думаешь, ну никак нельзя сейчас прямо дела-то передавать. Надобно начать хотя бы как следует переделку, что ваше высочество затеял, потому что чую, верное это дело. А Шувалов все испоганит, вот помяни мое слово.

– Рано еще о покое задумался, Андрей Иванович, – я встал и прошелся по комнате. В последнее время часто так делаю, на ходу думается лучше. – Сейчас, когда Василий Иванович погиб, тебя и заменить-то некем. Ну не Шуваловым же, право слово. Нет, я против него ничего не имею, просто не припомню, чтобы он к делу рвался. Отчего-то ни разу столкнуться нам не получилось, когда я в крепости бывал.

– Ну, а я что говорю? – Ушаков развел руками. – Я вот к государыне шел доклад сделать, но узнал, что знемогла она, а потому подумал, а не пойти ли мне к Петру Федоровичу, про клуб похвастать, да сказать, что Тайная канцелярия готова к разделению. Устав осталось подправить, командиров главных за отделами назначить, да, помолясь, сразу с Нового года по всей Российской империи начать в городах губернских управы открывать со всеми нововведениями. Уж и государыня указы все положенные подписала, похвалить вас при этом изволила, за придумку такую дельную. А сегодня доклад должен был быть очень сложный, да безотлагательный и надо же, занемогла Елизавета Петровна, горе-то какое.

– Ничего, тетушке уже лучше, можешь, Андрей Иванович, спокойно ей все докладывать идти, что собирался.

– Вот это хорошие известия, да, – Ушаков поднялся с кресла, тяжело опираясь при этом на трость. – Пойду, порадую Елизавету Петровну, жив ее Бутурлин. Ранен только был, но сейчас уже оклемался родимый. В Петербург едет, да не один. Троих Демидовых везет сюда на покаяние. А вот ежели бы успели мы задумки все исполнить, то, глядишь и Василий не погиб бы, – он махнул рукой. – Эх, что сейчас душу травить, седланного не вернуть, только вот повод поторопиться появился, да.

– А ты чего все-таки приходил, Андрей Иванович? – тихо спросил я.

– Так ведь про Бутурлина да про Демидовых-то сказать, – Ушаков направился к двери, опираясь на трость. – Вскорости их в крепость Петропавловскую доставят, вот я и пришел спросить, придете ли вы при дознании присутствовать? – Хороший вопрос. Обычно, я на дознания не хожу. Не то что в обморок падаю, как только начинается так называемый допрос с пристрастием, но мне это неприятно. Вот такой я чистоплюй, оказался. Результатами дознания я с превеликим удовольствием пользуюсь, а вот самому там сидеть, нет уж, увольте. Зачем, если существуют специально обученные люди, которые все сделают в лучшем виде? Другое дело Демидовы. Это на их предприятиях постоянно вспыхивают бунты. И в тот момент, когда даже до тетушки дошли известия о нескончаемых волнениях, весьма жестоко подавляемых, и она направила на Уральские заводы, скажем так, комиссию по расследованию данных происшествий, во главе с бывшим любовником, и Василием Суворовым, представляющим Тайную канцелярию, произошла трагедия. Что там случилось, кто виноват, и другие подобные вопросы терзали, похоже, не только меня. Ясно одно, Бутурлин никогда не сошел бы с ума настолько, чтобы схватить просто так без очень веских на то оснований самых крутых промышленников этого времени. Ему никто не позволил бы это сделать. Что-то там произошло на тех заводах, и ответ на этот вопрос могут дать только сами Демидовы. Частично, конечно, Бутурлин расскажет, но он может не знать полной картины. Нет, знает он достаточно, и этого ему хватило, чтобы произвести арест, но все подробности знают только заводчики. Вот только присутствовать на дознаниях…

– Нет, Андрей Иванович, – я покачал головой. – Я лучше сам поговорю с ними, без палача, но только тогда, когда они уже созреют и начнут говорить правду. Так что проводи дознания без моего участия, а как все будет сделано, так и оповестишь меня.

– То есть, беседу с заводчиками вы, ваше высочество, хотите провести после того, как допросы будут закончены? – уточнил Ушаков.

– Да, Андрей Иванович, именно так. Чтобы мне с моим невеликим опытом начинать беседовать с такими людьми, как Демидовы, нужно знать ответы хотя бы на часть вопросов. Уже не на все, не до хорошего, – я дошел до стены, развернулся и неспешно направился к противоположной стене. Груша села посредине комнаты, обвила себя хвостом и внимательно смотрела, как я мечусь от стены к стене, поворачивая вслед моим движениям голову, словно зритель на теннисном турнире, который неотрывно следит за летающим по корту мечом.

– И что же, думаете, ваше высочество, что не все мы сможем узнать? – Ушаков от удивления даже перестал корчить из себя столетнего деда. Правда на трость опирался тяжело, подагра разрушала его суставы и поделать с этим ничего было нельзя, я не медик и понятия не имею, чем она лечится, и какой именно травкой можно заменить специализированные лекарства. Мои познания в медицине заключалось в том, чтобы дойти до аптеки и протянуть фармацевту рецепт, так что я ничем помочь Ушакову облегчить боль не мог.

– Я почти уверен в этом, – остановившись, я посмотрел на него. – Поэтому не переусердствуйте. Все свои секреты Демидовы все равно никогда не выдадут, но нам все и не нужны. Давите конкретно на убийство Суворова. Они должны почувствовать, что мы не сомневаемся в том, что это целиком и полностью их вина. И что намереваемся доложить об их причастности государыне.

– А ведь нас не только гибель Суворова интересует, ваше высочество, – Ушаков переставил трость, и переступил с ноги на ногу. – Нам бы понять, почему у них все время неспокойно. Такие вот неспокойствия на заводах прямиком к смуте ведут, и нам важно понять, как не допустить такого развития. Ну и понять, почему убили Василия, и чуть на тот свет Бутурлина не отправили, это само собой разумеющееся, и самое главное, кто это сделал. На эти вопросы, полагаю, они ответят, тем более, что, как вы, ваше высочество, и сказали, мы знаем ответы на часть вопросов. Тем более, что Александр Борисович лично присутствовал при давешних событиях, и даже был ранен. Хотя, мутное это дело, очень мутное. Да и Александр Борисович поведал в письме, что зачинщиков именно этого бунта им выявить так и не удалось.

– Плохо, – я оперся на стол, и качнулся с пятки на носок. – Обычно зачинщики и не скрываются, наоборот, выпячивают свою особенность, то, что сумели умы людей затуманить и оболваненных грех на душу взять заставили, а то и не один. – Мы замолчали, каждый обдумывал что-то свое. Наконец, я махнул рукой. – Да что же я задерживаю тебя, Андрей Иванович, в то время, как ее величество доклада ждет. И письмо мне Бутурлиным присланное передай, будь так добр. Своими глазами его оправдания увидеть хочу.

Ушаков задумчиво посмотрел на меня, словно сказать что-то намеривался, но так ничего и не сказал, молча кивнул и за дверь вышел, оставив меня наедине со своими мыслями. Постояв немного рядом с Грушей, которая все также сидела, обвив себя хвостом, и смотрела на меня немигающими глазами, которые с возрастом стали желтыми с несколькими темными точками. Качнувшись еще раз с носков на пятки, я повернулся к стене и продолжил прерванный променад по комнате, предаваясь размышлениям.

Урал – это на сегодняшний день ключ к процветанию Российской империи. Все, что за ним нужно как можно лучше осваивать и заселять, а также начинать геологическую разведку. Нефть и газ – это, конечно, очень здорово, но в современных реалиях пока не слишком востребовано. На первом месте стоит уголь, различные руды и золото. Все это будет работать в перспективе. Урал же почти весь уже разведан и именно на нем должна быть завязана львиная доля экономики страны. Вот только в Уральских горах, богатых различными жилами, практически безраздельно царствуют Демидовы. Точнее, царствовали, а сейчас их везут как арестантов в Петропавловскую крепость. Бунты на Уральских заводах были всегда, и о большинстве из них Петербург не то что не знал, даже не догадывался. Конечно, я немного был в курсе и причин этих недовольств, и методов, с помощью которых Демидовы возвращали себе утраченный было порядок. Даже, если выяснится, что Суворов погиб не от рук самих заводчиков и их людей, и Елизавета отпустит их восвояси, с этими олигархами местного разлива нужно будет что-то делать, вот только что?

Самое оптимальное, что приходило мне на ум, это убрать с заводов крепостных, которые и были основной причиной всех этих бунтов. Демидовы иногда путали берега, вот этот факт имелся в их биографии. Они крепостных не считали за людей и думали, что эти создания могут работать за пайку жратвы круглыми сутками, двадцать четыре на семь без перекуров, невзирая на возраст. Так что, чтобы справиться с первопричиной, нужно попросту убрать ее с глаз долой. Совсем убрать, без лазеек и вариантов. Обосновать это каким-нибудь манифестом, ну не знаю, приуроченному к моей помолвке, например, меня же все хотят побыстрее женить, вот от счастья великого манифест и родится, в муках, не без этого. Объявить крестьян, находящихся в крепости неприкосновенными, в том плане, что жратву кому-то производить надо и размениваться на каких-то там Демидовых мы не намерены, пускай мышку поймают и заставят на своих заводах работать. И это будет касаться не только Демидовых, но и всех остальных промышленников. Ну, а дальше разработать и утвердить нормативный план по охране труда. Опять-таки с обоснованием, уж оно-то проще не придумаешь – если работник сыт, здоров, отдохнувший, и подучающий за свой труд хоть небольшую, но копеечку, то и развитие производства пойдет семимильными шагами. Там ведь прямая зависимость идет. Надавить на Демидовых сейчас легко и надо этим воспользоваться, потому что больше шансов может и не быть. Прости меня, Василий Иванович, прости родимый, но я воспользуюсь твоей гибелью, чтобы дожать Демидовых. А если они начнут сопротивляться, то можно ведь легко подогреть Елизавету на праведный гнев, постоянно ей бывшего любовника напоминая, который был на заводах тяжело ранен, чуть Господу душу не отдал, видишь, тетушка, до сих пор прихрамывает, да точно прихрамывает, на обе ноги, поэтому и сильно не заметно, даже танцевать отказывается. Для человека, лечащего паранойю кровопусканием такое на раз зайдет. Мне же главное градус недовольства поддерживать на достаточном уровне, и вот тогда можно Демидовым выкатить ультиматум, или они принимают мои условия, или едут чуть дальше своих вотчин, работать на благо империи на лесоповалах, попутно в молитвах молить Бога за скорейшее полноценное выздоровление Бутурлина.

Другой вопрос, а где брать рабочих на заводы, если крепостных убрать? Специально их никто пока не ростит и не учит, они практически все, кроме мастеров, из крепостных выходят. У меня были мысли по этому поводу. То, что замена должна произойти, это понятно. Я не верю в полную универсальность человека: ну, не может он качественно поле вспахать и какой-нибудь редкий сорт капустки вывести, а на завтра пойти и высококачественную сталь отлить, не может! Мне вон, вроде бы мастера, которые исключительно с железом работают, партию труб закосячили, а что взять со вчерашнего крестьянина. Я ни в коем случае не принижаю труд землепашца, потому что это правило работает в обе стороны. Но просто так взять и убрать крепостных нельзя, потому что их заменить пока некем.

Нужно будет организовать переходный период, во время которого на заводах все те же крепостные будут трудиться. Тут просто нет другого выхода. Параллельно Демидовы, у которых душа просто как солнышко, создадут за свой свет пару училищ, где будут готовить полноценных рабочих, умеющих читать и писать, ко всему прочему. В училища набирать по желанию, но с условием – десять лет обязан отработать, иначе штраф такой придет, что проще самому в долговой яме закопаться. Постепенно выпускники этих училищ крепостных на заводах заменят. Обязательно кинуть клич среди тех, кто уже трудится на заводах, может кто из них категорически не захочет к земле возвращаться. Этим день рабочий сократить, сменность создать, обучать в вечернее время, но в обязательном порядке, по упрощенной программе, все-таки какой-никакой у них имеется. Ну и в этот переходный период новые условия труда выкатить с главным и обязательным условием – нормирование рабочего времени и оплата труда. Я даже название переделывать не буду «Трудовой кодекс» и никак иначе. Обкатать его на Демидовых, подправить, ежели какие-то погрешности допущу, и по России запустить, как документ государственного образца. Будет ли трудно? Еще как будет. Будут ли верещать все, кому ни лень? Да хоть хор собирай. Но я верю, что мы способны все эти трудности преодолеть. Самое главное, нужно доподлинно выяснить, что же на заводах произошло, из-за чего погиб Суворов и да, как бы цинично это не звучало, использовать полученные данные для дальнейшей работы.

Да и проскальзывают порой мысли нечто подобное с крестьянством сделать. Это будет гораздо сложнее, но вполне выполнимо. Полного закабаления пока нет, его Катька, которой, я надеюсь, у меня не будет, окончательно введет. Так что нужно в первую очередь донести до самых упоротых, что крепостной крестьянин – это не собственность барина. Что он привязан к земле, а не к семье, которой эта земля принадлежит. Вроде бы отличия практически невидные, но на самом деле, они огромные. Привлечь газеты нужно, может быть, свою выпустить, это надо как следует обдумать и обкатать на своих землях. Ввести крестьян в Трудовой кодекс и назначить за их труд оплату. Пусть небольшую, но обязательную. Опять же донести до самых упоротых, что крестьянин не обязан отрабатывать барщину. Барщиной он как бы аренду выделенного ему надела отрабатывает, но ее вполне можно заменить фиксированной оплатой. Не хочет на барском поле спину рвать, есть возможность свою землю оплатить, в путь. Но должен быть заключен отдельный договор по этому поводу, а для этого крестьянин должен уметь как минимум его прочитать и подпись поставить. Откажутся все крестьяне барщину отрабатывать, будь добр – заинтересуй. Для тебя копейка – тьфу, ты на парики больше иной раз тратишь, а тому же крестьянину это целое богатство, и за него он гораздо охотнее будет работать. Но это пока что мысли, поток сознания, который может принести огромные дивиденды, если все правильно сделать, но в будущем. Пока же, все, что я могу, это фиксировать этот поток сознания в виде тезисов в специально заведенной книге, наподобие тех же бухгалтерских. Ну и начать подготовительную работу, например, реформу образования полноценную провести.

Вот с плохо развитой промышленностью можно сейчас уже начать работать, она в зачаточном состоянии, а ее, как ни крути надо развивать едва ли не с нуля. На контроль моей самой первой реформы, которая пойдет, если все звезды правильно сойдутся, именно с промышленности, будет поставлен один из отделов, практически завершившей собственную реформу и реконструкцию, Тайной канцелярии. Еще, конечно, многое предстоит сделать, потому что мы стоим на самой первой ступени этой лестницы, но на эту самую первую, самую сложную ступень мы уже вскарабкались – создано пока что на бумаге принципиально новое правозащитное образование, состоящее из множества отделов и подотделов, пока их было всего пять, но, скоро командиры этих подразделений сами поймут, что не смогут вывезти. И все эти подразделения в конечном счете будут находиться в подчинении у одного центра, во главе которого стоит пока Ушаков.

Чтобы пропихнуть эти изменения мне пришлось очень сильно подыграть тетушке. Она хоть и старательно изображала при мне умирающую, дела страны из своих цепких рук не выпускала. Просто она не знала, как сможет заставить меня постоянно находиться при своей особе. Убить – не вариант, я еще не женился и наследника на свет не произвел. Остается ломать комедию.

На днях Ушаков обещал представить мне предполагаемых командиров отделов. Елизавета же, скрипнув зубами, пошла мне на значительные уступки и разрешила не просто курировать Тайную канцелярию, но и принимать по ней все решения, кроме тех, которые никак не могли без одобрения императрицы обойтись. Но, чего в ней было не отнять, указы она, не глядя, никогда не подписывала. Иногда приходилось досконально все разжевывать, чтобы она поняла задумку. В такие моменты Елизавета даже тяжелобольную прекращала изображать, а была полностью сосредоточена на процессе. Но до того, как дело доходило до подписи, я проделывал просто чудовищную подготовительную работу. Все-таки дела здесь делались неспешно, я же привык совсем к другому ритму и ломать себя не собирался, даже в угоду Елизавете. Другое дело, что наше с ней видение ситуации могло кардинально отличаться, но пока, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, особых проблем не возникало. Да и не так уж и часто я ей проекты на подпись притаскивал, чаще всего посылая того же Ушакова, который умел с ней разговаривать так, чтобы она пошла нам навстречу.

– Ваше высочество, – в комнату заглянул Румянцев.

– Чего тебе? – вроде бы ничего сегодня больше запланировано не было, поэтому появление Петьки Румянцева в спальне было для меня весьма удивительно. Но, с другой стороны, а кого я мог видеть, кроме него? Мой двор, который официально уже начал называться «Молодым» в который раз был переформирован. Собственно, от того двора мне оставили лишь Криббе, Румянцева, Вяземского да Ваньку Лопухина. Ну, и Штелин как наставник. Федотова я не считаю, потому что он пока числится за гвардейским полком, добрая половина которого осталась в Гольштинии за порядком следить. И все. Остальных же, кого куда забрали. Да Саша Суворов ушел, но в этом случае причина ухода была вполне уважительная.

– Ее величество Елизавета Петровна велела передать на словах, что подумала, и поняла, что правы вы, настаивая на том, чтобы свой Молодой двор полностью формировать самостоятельно. Единственное, вы должны будете, ваше высочество, лично ей на подпись передавать указы о назначении на должности. Но с сего дня ее величество более не будет влиять на назначения. Если только замечен кто из Молодого двора будет в крамоле, она оставляет за собой право распоряжаться его судьбой, – высокопарно проговорил Румянцев, я же на секунду прикрыл глаза. Это была моя первая полноценная победа. Даже дела с Тайной канцелярией долго обсасывались и пересматривались с советниками и доверенными приближенными, и лишь потом, весьма неохотно тетушка шла мне на уступки. Фраза: «Ну зачем, Петрушенька, всегда же так делали, зачем что-то менять?» – набила мне такую оскомину, что я готов был иной раз переходить в конфронтацию. Спасибо Штелину, незаменимый человек, который научил меня прежде всего принимать такие выпады с улыбками, вбив в мою бедовую голову, что просто так принято, что это что-то типа китайских церемоний, поэтому надо терпеть и улыбаться. Сейчас же только я сам буду решать, кто будет находится возле меня, а не пытаться подстроиться под постоянно меняющийся хоровод теткиных назначенцев.

– Тащи бумагу, буду первый указ писать, – открыв глаза, приказал я Румянцеву.

– Какой указ? – вместо того, чтобы выполнить распоряжение, Петька принялся выведывать подробности. Вот что должно произойти, чтобы он стал уже серьезнее?

– О твоем переводе в Сибирь! – не выдержав, рявкнул я, но быстро поправился, а то еще действительно решит, что я его в Сибирь отправляю. – Хочу Федотова из денщиков в адъютанты перевести. Слуг у меня, дай бог, хватает, а вот помощников толковых маловато будет. Слышишь, Петька, мало у меня настоящих помощников, – но этот паразит уже скрылся, побежал за бумагой значит, но это ничего, этого-то как раз подождать можно было, в отличие от возможности самому решения принимать. Ну, раз дело с мертвой точки сдвинулось, может, мне позволят самому себе невесту выбрать?

Глава 3

Я склонился над картой, разглядывая западный берег Африки. Чертовы голландцы опередили меня буквально ненамного и основали свой Капстад, который я знал, как Кейптаун. Хочу южную Африку, вот хочу. У каждого человека должна быть своя идефикс, и у меня вот эта. Там еще ни черта не нашли, да и не пытаются этого делать, такое вот проявление превосходства белого бваны над черными, населяющими этот непростой, но охренительно богатый континент. Капстад нужен голландцам в качестве базы для своих кораблей, мне, как отправная точка вглубь на северо-восток к несметным богатствам. И дело тут даже не в золоте и алмазах, хотя и в них тоже, но проще и безопаснее Сибирь разрабатывать, тем более, что я знаю совершенно точно, где и что находится, не зря же на нефтянке столько лет протрубил. Дело в других металлов, с которыми у России почти полный облом, а вот там его хоть жо… хм, хоть ложкой ешь. Ну и база для кораблей, конечно. И теперь передо мной стоит вопрос, как отжать Капстад у голландцев? Мне просто нечем их шантажировать. Просить, чтобы продали? Не продадут. И это дело принципа, а не какого-то сверхинтересного положения городишки, в который и денег-то особо не вкладывают. Так, стоянка, чтобы воды морякам в бочки налить, жратвой загрузить, да по бабам пустить, пока они друг на дружку полностью не переключились. Так даже нет верфей, и корабли, если и чинят, то силами команды. И принадлежит поселение даже не Голландии, а непосредственно Ост-Индийской компании.

– Чуть не забыл передать, – я оторвал взгляд от карты и посмотрел на сидящего напротив Румянцева.

– Который из них?

– Петр Иванович. Сказал, что почти разработал правовой проект, как лучше продовольственные склады на случай неурожая возвести и заставить людишек их заполнить. И теперь ему не терпится обсудить с вашим высочеством проект, прежде, чем показывать его ее величеству Елизавете Петровне.

– Это действительно очень важно, – я потер переносицу. – Как увидишь его, передай, что я сегодня буду.

– Хорошо, передам. «Гордость океана» вовремя не вернулась из поездки в Индию, – очень резко сменив тему разговора, сообщил Румянцев, откладывая в сторону листок голландской газеты, которую я заставил его изучать. Оказалось, что Петька знал голландский язык. И вообще он был очень эрудирован, еще бы дурака перестал включать по поводу и без, вообще бы цены ему не было. А еще, я узнал, что он помогает Саше Суворову разбираться в некоторых аспектах военной тактики, которая пока последнему не давалась, а вот Румянцев в ней разбирался. Просто ему было лень переключиться с увеселений и женщин на настоящие дела, вот и весь ответ на вопрос о его раздолбайстве, по причине которого этого недоросля выперли, по-моему, из каждого еще пока уважающего больше себя и свое честное имя, а не деньги, учебного заведения Европы. – Теперь у Оста-Индийской компании появился приличный долг перед акционерами, на деньги которых был оснащен корабль.

– Ну и что, – я отмахнулся от этой новости. – Это рядовое происшествие, и в стоимость товаров изначально заложена доля за подобные риски.

– Да не скажи, – Румянцев задумчиво посмотрел на листок, а затем расправил его рукой. – У хозяина корабля какие-то проблемы с владельцами Амстердамского банка и биржи оказались. Собственно, он и хотел бы вернуть людям потерянные деньги, человек он довольно богатый, но так получилось, что практически все средства вложены банком в оборот, а извлекать их или давать кредит они отказались. Предложили самизаплатить, а вот платежное обязательство собираются продать. Как будто оно кому-то нужно.

– Кто владелец затонувшего судна? – у меня аж руки вспотели, и я их вытер как можно незаметнее о штаны.

– Абрахам ван Рибек – младший. Прямой потомок основателя того самого Капстада, которую вы, ваше высочество, уже пять дней как разглядываете. В настоящее время находится как раз в той самой Капе, и никак не может повлиять на решение банка и биржи. Но это внутренние проблемы, как мне кажется. И, как здесь написано, это уже пятый по счету не вернувшийся корабль.

– Похоже, что Ост-Индийскую компанию решили немного прижать, – я задумчиво посмотрел на карту. – Слишком много начала на себя брать. Или республика решила попробовать провести рейдерский захват. Это ведь акционерное общество? – Румянцев неуверенно кивнул, для него все эти термины были пока незнакомы. – Значит, раз в газетах начали такую кампанию до дискредитации, то акции скоро поползут вниз. Вот что, где Криббе?

– У Бестужева, – Румянцев поморщился. То ли он от меня заразился антипатией к вице-канцлеру, то ли сам его недолюбливал, но факт оставался фактом, Бестужева Петька не слишком жаловал. – Сказать, чтобы к вам зашел, когда вернется?

– Да, – я кивнул, прикидывая, хватит ли у нас денег на эту авантюру. Если мне память, которую я в последнее время напрягал до предела, не изменяет, всего было выпущено примерно две тысячи акций, и львиная доля находилась как раз в руках ван Рибеков.

Я так задумался, что даже не заметил, как Румянцев вышел из кабинета. Если у меня все получится, то я испорчу отношения с англичанами. Ну и хрен с ними. Было бы что сохранять, так это отношения с ними.

Криббе как обычно вошел без стука.

– Ваше высочество, вы хотели меня видеть? – мой учитель фехтования и на сегодняшний день единственный человек, которому я доверял, выглядел осунувшимся. Доклады Бестужеву всегда весьма дорого ему обходятся. Этот упырь высасывает из Гюнтера все соки.

– Да, – я кивнул, вышел из-за стола, и прошелся по комнате. – У тебя есть хорошие знакомы в Голландии?

– Найдется парочка, – Криббе нахмурился и посмотрел на меня с подозрением.

– Хорошо, – я развернулся и пошел в обратную сторону. Возле усевшегося за стол Криббе я остановился. – Ты не хочешь съездить к своим друзьям, чтобы проведать их? Заодно узнать, как можно потихоньку с помощью подставных лиц малыми партиями купить акции Ост-Индийской компании. Очень небольшими партиями, чтобы не привлечь ненужное внимание.

– И сколько вы хотите приобрести этих акций, ваше высочество? – Криббе продолжал сверлить меня тяжелым взглядом.

– Несколько. Сот. Несколько сот акций, – я улыбнулся, стараясь, чтобы моя улыбка не выглядела жалкой.

– Господи, зачем они вам нужны? – Криббе откинулся на спинку стула, хватаясь за голову. – Это как-то связано с Капстадом? Вы в курсе, что у них там людей не хватает, и они пригласили присоединиться к поселению всех гугенотов?

– Я знаю, Гюнтер, что Капстад не государственное образование. Его на ничейной, с точки зрения среднего европейца конечно, потому что местные жители там безусловно есть, построила Голландская Ост-Индийская компания под собственные нужды. Собственно, это что-то типа торговой фактории, и для чего она предназначена, вполне понятно. И пока это место принадлежит компании, мы можем его как-то забрать себе. Но под много о себе возомнивших олигархов начала планомерно копать республика. Поверь, Голландской Ост-Индейской компании недолго осталось. А когда ее имущество национализируют, будет гораздо сложнее посягнуть на него. Войны из-за меньшего случались. И меня никто не поймет, если я предложу повоевать за Капстад. Там по побережью полно бухт, где можно устроить форт и гавань для кораблей, если уж на то пошло.

– Тогда зачем вам нужна эта дыра? – Криббе запустил руку в свои длинные волосы и несильно дернул. За волосами он следил, следов вшей я у него не замечал, иначе лично побрил бы наголо, потому что от оспы мы все привились, а от тифа даже в моем времени прививки были редкостью.

Я давно подготовился к этому вопросу и был рад, что он прозвучал из уст Криббе. Можно было проверить ту сказку, которую я приготовил на нем. Если поверит Гюнтер, который знает меня как облупленного, значит, поверят все остальные. Я подошел к столу, открыл маленьким ключиком потайной ящик и вытащил мешочек, из которого достал сравнительно небольшой камень. Желтые алмазы были редкостью, пришлось повозиться, чтобы его найти и купить. Я просто положил его перед приоткрывшим рот Криббе. Необработанный камень был мало похож на сверкающих друзей всех поголовно девушек, и незнающий человек вполне мог его спутать с чем-то еще, с чем он у него больше ассоциировался. Тем более, что камни с различными оттенками встречались крайне редко.

– Ты не был первым, кого я встретил во время своего первого путешествия сюда в Петербург. Однажды в одной гостинице я столкнулся с голландским моряком. У него не было одной ноги, а так как его корабль затонул, то Ост-Индийская компания просто выбросила его на улицу, выделив какую-то мизерную пенсию, на которую тот едва сводил концы с концами. Скитаясь по Европе, он сумел, наконец, найти приют в этой гостинице, где помогал на кухне. Застав меня одного, это порой случалось, он предложил купить этот камень за пару десятков гульденов. Сам он принимал его за кварц и поэтому даже не совался к ювелирам. Вот он-то мне и рассказал, как нашел камень в реке неподалеку от Капстада. Как я уже сказал, он принял его за кварц и держал при себе, чтобы что-нибудь смастерить. Я пообещал отдать ему деньги утром, но, когда спустился вниз, то узнал, что его ночью зарезали в пьяной драке. Я взял названную сумму у Корфа, сказав тому, что хотел бы иметь при себе пару гульденов, чтобы не чувствовать себя совсем уж нищим. Гостиница была паршивая, благородные люди в ней останавливались редко, а тому же Корфу бедолага не посмел предложить камень. В мальчишке же он не увидел угрозы, и решил привлечь внимание, как ему казалось, безделушкой.

– Матерь Божья, ели кто-то об этом узнает, – Криббе помотал головой, с трудом отрывая взгляд от камня. Я купил его в Киле, точнее выменял на тот злополучный браслет, который едва не подарил Марии. В Варшаве взял денег у Гюнтера и пошел к ближайшему ювелиру, который в этот момент как раз получил несколько необработанных камней. Я, как только увидел желтоватый оттенок, сразу же стойку сделал. Про подарок, который обещал Марии, благополучно забыл, а потом пообещал, что засяду в Петербурге с ювелиром и он сделает под моим чутким руководством гарнитур, который я ей и вручу, поздравляя с Новым годом и прошедшим днем рождения. Тогда в парке она ушла с браслетом, но утром его притащил посыльный в гостиницу, откуда мы спешно собирались выехать, с запиской, что она возвращает то, что должно принадлежать другой женщине, и ждет нечто необычное.

– Вот поэтому я хочу, чтобы ты делал все в тайне. Мне больше некого послать в Голландию. Да и, кто знает, может тот моряк солгал, и прост ограбил какого-то бедолагу.

– Я понимаю, ваше высочество, – Криббе наморщил лоб. – Полагаю, что сэкономленных денег, также, как и прибыль, которую приносит ваш стеклянный завод должно хватить. В крайнем случае, я что-нибудь придумаю, нужно сначала узнать, есть ли акции вообще в продаже.

– Тогда собирайся, и, Гюнтер, это авантюра в чистом виде, я даже не знаю, сработает или нет, – я потер шею. Про рейдерские захваты здесь еще не слышали. Вот какой я молодец, не то что те попаданцы, про которых иногда читал, я на разную херню типа паровых машин не размениваюсь, только лучшее несу в этот мир – казино, захваты компаний. Давай, Петруха, жги напалмом. И что дальше, чем еще удивишь? – И нет, тебе не хватит того, что у нас имеется. По моим прикидкам нужно где-то три миллиона. Вот только, полагаю, что эти деньги не сразу все понадобятся. Действовать нужно будет крайне осторожно. Полагаю, что несколько лет эта наша задумка точно займет. А там что-нибудь придумаем. В крайнем случае, пойду к тетушке на поклон, не для себя же пытаюсь все это провернуть. – Я не стал говорить, что при поглощении вся компания переходит во владение нового собственника. А у Голландской Ост-Индийской компании далеко не одна фактория по миру разбросана. Ладно, поживем-увидим, как говориться. Нечего пока шкуру неубитого медведя пытаться распилить. По Криббе же видно, что он видом алмаза проникся, а вот за каким чертом мне понадобились сотни акций, он так и не понял, ну это ничего, поймет позже.

Криббе поднялся из-за стола и направился к двери, которая распахнулась прямо перед ним. Молоденький гвардеец уставился на него, и лишь спустя почти минуту додумался, что надо бы пропустить человека. Когда же Гюнтер вышел, он растерянно посмотрел на меня.

– Чего тебе? – я слегка наклонил голову набок, внимательно разглядывая бедолагу.

– Тут, ваше высочество, письмо из Швеции привезли, – наконец, гвардеец догадался, что нужно говорить, а не просто стоять и пялиться на меня.

– Кто привез? – мы стояли друг напротив друга, и я в это время пытался понять, кто из нас дурнее.

– Олсуфьев Адам Васильевич, – гвардеец пару раз моргнул и покраснел. Откуда его выкопали вообще?

– Ну, так пускай Олсуфьев Адам Васильевич заходит, коли письмо привез, да еще и из самой Швеции, – я решил подбодрить его, но, похоже, только еще больше испугал. Тем не менее, парень справился с волнением и подался назад, пытаясь закрыть за собой двери, чтобы уже через пару секунд снова их открыть.

В кабинет вошел молодой человек в дорожном плаще и зимней треуголке. Поклонившись, он молча протянул мне письмо, и остался стоят, ожидая, что я скажу. Я же вскрыл послание и тут же вернул его Олсуфьеву.

– Ваше высочество? – он недоуменно приподнял бровь. Парень был молод, лет двадцати, и было в нем что-то весьма располагающее к себе. Скорее всего, дело было в открытом лице, на котором блуждала очень славная улыбка. Правда, эта улыбка сама сползла, как только я протянул ему письмо. – Вы не будете читать?

– Нет, – я покачал головой. – А не буду я читать по одной весьма простой причине, я не знаю шведского языка.

– Но, как же так, ведь письмо… – курьер явно растерялся, глядя то не меня, то на зажатое в руке письмо.

– Вот что, вы же знаете язык, на котором это письмо написано? – Олсуфьев, помедлив, кивнул. – Очень хорошо. Располагайтесь, – я указал ему на стул для посетителей у стола. Если хотите, то снимите плащ и треуголку, – мне до сих пор была не слишком понятно, почему для посланников и курьеров было вполне нормально вот так вот взять и ввалиться хоть даже к королю, про наследников вообще можно промолчать. А самый шик, чтобы с плаща вода капала прямо на ковер.

– Ваше высочество, я не понимаю… – он стянул треуголку, и я отметил, что парика он не носит. Хотя, может быть в дороге было неудобно, я впервые видел этого молодого офицера, и поэтому понятия не имел, что ему удобно, а что нет.

– Адам Васильевич, – я только что глаза не закатил, глядя на его переминания с ноги на ногу. – Вы шведский знаете?

– Да, конечно, я же приписан к Российскому посольству в Стокгольме, – он кивнул, явно обрадовавшись, что наконец-то может ответить хотя бы на один мой вопрос.

– Ну и отлично. В теперь садитесь и читайте, или вы предпочитаете делать это стоя?

– Я? Читать письмо, адресованное вам? – нет, ну что за тормоз, на меня накатило раздражение.

– Адам Васильевич, из нас двоих только вы знает шведский язык. А мне, чтобы узнать содержимое письма, хотя я догадываюсь, о чем оно, все равно нужно кого-то просить мне его прочитать. Зачем же мне тратить время и кого-то искать, если прямо передо мной стоите вы, знающий шведский?

– Но, вы не боитесь, ваше высочество, что содержимое может быть мною рассказано в каждом салоне, куда меня, дай Бог, пригласят в те дни, что я пробуду в Петербурге?

– Да кому надо, тот итак уже знает, что мне написал какой-то швед от лица своего короля, – я пожал плечами. – Уж во всяком случае, ее величеству точно доложили.

– И вы так спокойно к этому относитесь? – Адам покачал головой и принялся разворачивать письмо.

– А как мне еще к этому относиться, если я считаю такое положение дел вполне естественным и дюже важным. Более того, Андрей Иванович Ушаков по моей просьбе усилил эту службу, выделил специальное небольшое подразделение, которое уже начало заниматься исключительно чужой перепиской, включая расшифровку. Ну и знания языков у его сотрудников должно быть не уровне, естественно. Так же, как и способность не просто расшифровывать чужие шифры, но и разрабатывать свои. А вы удивляетесь, почему я к таким действиям отношусь нормально, – я не удержался и хмыкнул. – Так вы будете читать, или мне поискать другого полиглота?

Олсуфьев вздохнул, согнул руку, пристроил на сгибе свою треуголку и развернул, наконец-то письмо. На предложенный стул он так и не сел. Я тоже стоял, правда опиравшись на стол, внимательно слушая, как он читает. Получалось у Адама очень хорошо. Он прочитывал про себя, затем про себя переводил и выдавал мне уже переведенную версию. Он изначально взял определенный темп, и читал хоть и медленно, но создавалось впечатление, что он не занимается сложным переводом, а просто читает вслух написанное.

Если кратко, то после витиеватых приветствий на полстраницы, в письме было сказано, что Швеция принимает Георга в качестве наследника, и что уважает мой собственный выбор. Надеется дружить семьями… тьфу… надеется на добрососедские отношения и так далее и тому подобное. Ничего, о чем бы я не догадывался в письме не было, всего лишь положенная по протоколу отписка. Единственное, что немного выбивалось из колеи, это просьба сразу же сообщить в Стокгольм о рождении моего сына и наследника. Я с трудом удержался, чтобы не покрутить пальцем у виска. Они вообще соображают, что пятнадцатилетнему парню это написали? Почти пятнадцатилетнему. Потому что пятнадцать мне исполнится очень скоро, но пока не исполнилось. Ладно, скорее всего, писал секретарь по шаблону, и о таких нюансах даже не задумывался.

Олсуфьев закончил и вопросительно посмотрел на меня. Я даже сначала не понял, что он хочет этим своим взглядом мне сказать.

– Все? Постскриптумы все прочли? – я решил уточнить, что же он хочет от меня.

– Да, ваше высочество, – кивнув, теперь уже я вопросительно посмотрел на него.

– Прекрасно, можете быть свободны.

– Но, вы не будете писать ответ? – он снова удивленно уставился на меня, я же вздохнул.

– Конечно, нет. Вот когда наследником обзаведусь, то сразу же восторженным эпосом разрожусь, листа на три не меньше. А пока мне нечего сказать его величеству.

На этот раз Олсуфьев не стал ничего переспрашивать. Он аккуратно положил письмо на стол, поклонился и направился к выходу. Дверь за ним закрылась, и я потер шею и негромко рассмеялся. Бывают же такие кадры. Мне сегодня везет. То недотепа охранник у дверей, но очень старательный, то вот этот посланник из Стокгольма. Рутинное, на самом деле ничего не значащее происшествие.

Тут за дверями раздался какой-то плохо дифференцированный шум. Я невольно прислушался.

– А я настаиваю, чтобы его высочество принял меня незамедлительно! – О, кажется, я знаю, кто это визжит, как боров недокастрированный. Лесток приперся отношения выяснять. Ну пусть попробует войти, я ему махом парик плоским сделаю, вот, например, эта штуковина прекрасно подойдет. Я поднял со стола небольшой, но вполне тяжелый пресс, и приготовился встречать бывшего лейб-медика императрицы.

– Я никак не могу пропустить вас к его высочеству, – от удивления у меня брови поползли вверх, потому что отвечал Лестоку сейчас тот самый Олсуфьев. Отвечал предельно вежливо и не менее твердо. – Если бы его высочество назначил вам встречу, то наверняка предупредил бы этого бравого гвардейца.

– Но я жажду увидеться с его высочеством! – Лесток продолжал визжать, а его акцент усилился. Я так и не понял акцент у него больше немецкий или все-таки французский.

– Милостивый государь, я вот, например, жажду увидеть дочь китайского императора. Но, вы же понимаете, что, это наши желания, и они тихо умрут в нас, так никогда и не исполнившись. Поэтому, прошу вас уйти, иначе я вынужден буду с помощью гвардии, ежели один не справлюсь, выкинуть вас отсюда, а это не придаст чести ни мне, ни вам.

По мере того, как он говорил, его голос становился тише, словно в этот момент он удалялся от двери, ведущей в мой кабинет. Когда ни Олсуфьева, ни Лестока не стало слышно, я поставил пресс на стол и сам выглянул из кабинета. У дверей стоял только тот самый гвардеец, который не сумел пару слов связать. На стоящем неподалеку столике я заметил оставленную треуголку. Видимо, бешенный француз немецкого происхождения прервал процесс сборов восвояси, которые и проводил посланник из Швеции.

– Вы все слышали, ваше высочество? – Олсуфьев появился быстрее, чем я думал.

– Да, слышал. Почему вам пришло в голову выставить вон господина Лестока?

– Господин Лесток находился в чрезвычайно возбужденном состоянии и мог наделать или наговорить много такого, за что потом долго бы раскаивался. А что на него могло повлиять?

– Я слишком обеспокоен состоянием здоровья ее величества, и однажды мне показалось, что все старания господина Лестока не приносят ощутимого улучшения самочувствия Елизаветы Петровны. Поэтому я настоятельно рекомендовал ей воспользоваться услугами моего личного врача. Методы господина Флемма очень сильно отличаются от методов господина Лестока и в целом пришлись ее величеству по душе. А теперь господин Лесток склонен обвинять меня за то, что впал в немилость и что это из-за меня ему порекомендовали вернуться на родину, весьма щедро одарив при этом, к слову.

– С одной стороны его можно понять, но с другой, это недопустимо, так себя вести, – покачал головой Олсуфьев. Я же внимательно смотрел на него, затем медленно проговорил.

– Вы же не заняты вечером, Адам Васильевич? Видите ли, мой друг и наставник Гюнтер фон Криббе срочно уезжает по делам, а на сегодняшний вечер у меня запланирован весьма важный ужин. Не хотите составить мне компанию? – надо у тетушки поинтересоваться, Олсуфьев ей очень сильно нужен, или посольство в Швеции переживет, если я его к себе перетащу, потому что мне нужен секретарь, просто позарез нужен.

Глава 4

На вчерашнем ужине Петр Шувалов вывалил на меня столько различной информации, в которой перемешивались его задумки, уже предпринятые шаги и практически готовые проекты, которые он составил, что у меня голова пошла кругом в попытке уложить все это в одну кучу. А уж если добавить к этому тот факт, что Шувалов все, что мне выдал с пулеметной скоростью, еще и было изложено на бумаге… Оставалось только гадать, сколько времени он спит, и спит ли вообще. Очень гиперактивный человек, ну просто очень, настолько, что я с самого раннего утра заперся в своем кабинете, отменив занятия со Штелиным, и принялся разбираться с тем ворохом бумаг, которые свалил на меня Шувалов уже в конце ужина. Благо Олсуфьев согласился мне помочь, когда мы вместе с ним перетаскивали бумаги на мою половину дворца, когда я объяснил, что из этого вороха нужно выбрать самое значимое, что может лечь в проект нового указа.

Как обычно за ужином, прошедшем в теплой дружеской обстановке, говорил в основном хозяин, оставляя нам роль статистов. Но, надо отдать ему должное, сам ужин был отменного качества. Пока Шувалов распинался о проделанной им работе, мы с Олсуфьевым и захваченным с собой по дороге Румянцевым неплохо так подкрепились. И, надо сказать, Шувалов сделал действительно немало. Ему удалось создать практически с нуля план развертывания военных складов продовольствия. Не остановившись на этом, он сам решил расширить эту задумку. Теперь по его планам можно было разворачивать этакие военные складские городки, расположенные в самом центре гарнизона, под надежной охраной, и включающие в себя не только продовольственные склады, но и склады с одеждой, арсенал и склады с другой полковой рухлядью.

И самое главное, что заслуживало отдельного внимания, для того, чтобы все это нормально функционировало, необходимо было закрепить за гарнизонами постоянное место дислокации. А то до сих пор те же Семеновцы болтаются как неприкаянные, то одно место для своих казарм найдут, то другое. А самое гениальное состояло в том, что все договора на приобретение или аренду подписывались полковыми юристами, и деньги выделялись на то дело из полковой казны. Лично для меня совсем неудивительно, почему гвардейцы так много себе позволяют и так много на себя берут, это же сила, которая подконтрольна тому, кого сама себе выбирает. Вот с этим я абсолютно точно решил покончить, и проект Шувалова был лучшим для меня поводом для полного упразднения временного расквартирования гарнизонов. В конце концов, это не цирк Шапито, это армия. А то бывает, как цыгане табором из одного города в другой болтаются. Да квартируют в этих городах, что мне совсем не нравилось. Не все, конечно, далеко не все, но примерно половина – это к бабке не ходи.

Военные городки – наше все. А также дороги, которые будут их соединять между собой для переброски войск, фуража и боеприпасов с одного места к другому, но уже не стесняя местных жителей, которые могут быть не слишком рады подобным соседям. А вот стоящая неподалеку, может быть даже в пределах города, но полностью изолированная воинская часть – это нормально. И дисциплину легче держать и разных провокаторов вычислять, да и охрану опять-таки улучшить. Должность комендантов, учрежденную Петром I пока оставить, а вот выполнение полицейских функций вовсе убрать. Пора отделять мух от котлет. Каждый должен выполнять свою функцию. Может быть, я ошибаюсь, время меня рассудит. Но хуже я точно не сделаю.

– И все же я не совсем понимаю, – Олсуфьев потер уставшие глаза. И отложил изученную им бумагу в одну из стопок, в которые он раскладывал их по одной лишь ему известной системе. – Почему вы решили озаботиться именно вот всем этим? Чтобы проводить какие-то реформы в армии, нужно, по всеобщему мнению, улучшить процесс рекрутирования. Составить законодательные условия, чтобы те крестьяне, кому не повезло стать солдатом, шли на службу с большим желанием, чтобы они знали, что у них есть будущее, – с жаром закончил он. М-да, вот только юного романтика мне не хватало. Ну ничего, пообтешется, более прагматичным станет.

– Правда? А что еще так много и здорово говорят те самые «все»? – Олсуфьев сердито глянул на меня и ответил уже с меньшим пылом.

– Оружие. Нужно много оружие и нужно его усовершенствовать. Вон, Петр Иванович вчера на ужине говорил, что сто рублей премии положит тому, кто гаубицу сделает лучше. Разве ваше высочество не может чего-нибудь такого же сделать?

– Что я могу сделать? гаубицу усовершенствовать, чтобы с Петра Шувалова сотню стрясти? – я насмешливо посмотрел на него. – По-моему, Адам Васильевич, вы переоцениваете мои таланты.

– Вы прекрасно поняли, что я хотел сказать, ваше высочество, – Олсуфьев раздраженно схватил очередную бумагу, исписанную мелким почерком.

– Да понял я вас, понял, не злитесь, – все еще посмеиваясь, я последовал его примеру, то есть поднял новую бумагу. – А на ваш вопрос, я отвечу так. Да, все это безусловно нужно, даже необходимо. И реформа солдатская, и оружие, и… да много чего нужно, на самом деле. Только вот, ответьте теперь вы мне, дорогой мой, Адам Васильевич. Вот, ежели все это сбудется. И реформу придумаем и проведем, да пройдет она без сучка, без задоринки. Сомнительно, конечно, но вдруг, – я поднял вверх указательный палец. – И оружие Петру Ивановичу натащат столько, что он разорится каждому по ста рублей отваливать. Очень маловероятно, но чем черт не шутит. Вот все это случилось, и? Куда вы полагаете бывших крестьян селить? Где плацы устраивать новые, потому что ветеранам с новичками возиться будет не с руки. Где обучение проводить, да хотя бы, как тем оружием, которое Петра Ивановича разорило, пользоваться? А само оружие где предлагаете хранить, чтобы оно и под надежной охраной находилось и, чтобы его быстро достать и применить войскам можно было? А где лучше кухни утроить и склады те же продовольственные? По всему городу разбросать, где часть будет квартировать? Или народ пойти обдирать, ежели касса полковая пуста, или же в лучшем случае за ту же обдираловку деньгами отдавать? Нет, Адам Васильевич, прежде, чем все реформы вообще затевать, нужно подготовить места, куда плоды тех реформ пойдут. Казармы нужно возвести, чтобы тепло там было, чтобы солдат после тяжелой службы знал, что, когда вернется, то отогреется, помоется и голодным не останется. Вот с этого-то я и хочу начать. С этого, да еще с новой формы для наших бравых воинов. Я лично плохо представляю, как в форменном камзоле те же солдаты вообще двигаться могут, да еще и стрелять при этом и строй держать. И в саму структуру армейскую не мне пока лезть. Да и как-то нехорошо на душе, как будто витает в воздухе какой-то намек на грозу. Боюсь, война скоро случится. Так что лучше складами и гарнизонами займемся. А гаубицы новые появятся, не беспокойтесь, земля русская полна самородков, которые из Петра Ивановича обещанное вытрясут. – Теперь уже я говорил горячо, яростно жестикулируя при этом. Олсуфьев ничего не ответил, лишь пробурчал что-то неразборчивое. Я так и не понял, он меня осуждает или наоборот поддерживает.

В кабинете воцарилось молчание, прерываемое лишь шуршанием бумаг, за которые мы снова взялись, пытаясь отдельные тезисы свести к заготовке единого указа, который можно будет показать Елизавете.

– Аксель фон Мардефельд, ваше высочество, – Олсуфьев поднял голову от бумаг, которые мы в этот момент штудировали и посмотрел на меня слегка недоуменно. Дверь открылась без предварительного стука, и это обстоятельство было для нас полнейшей неожиданностью.

– Вы все-таки решили с ним встретиться, ваше высочество? – тот самый молоденький гвардеец, который, похоже, становился бессменным охранником моего кабинета, мялся у порога, поглядывая то на меня, то на Олсуфьева, который еще не был назначен моим секретарем, но это было дело поправимое. Во всяком случае, я уже спросил у тетушки, сильно ли он нужен послу в Швеции.

– Он был исключительно настойчив, – я развел руками. – С таким пылом даже Петька Румянцев очередную хорошенькую барышню не преследует, с коим Мардефельд преследовал меня в последние дни.

– Ваше высочество, так что мне Акселю фон Мардефельду сказать? – гвардейца звали Петр Измайлов. Когда видишь одного и того же человека так часто, как я видел его, что порой кажется, будто он всегда находился рядом, но я по какой-то странной причине его не замечал. В этом случае просто грех именем не поинтересоваться.

– Ему когда назначено? – я свел брови, выказывая недовольство. – В полдень, ни раньше, ни позже. А сейчас сколько? Половина одиннадцать тридцать. Так что пускай посланник подождет, ничего с ним не случится. У меня в коридорах очень удобные кресла стоят, вот посланник пусть и заценит, как в них хорошо и комфортно сидится. Глядишь, и вставать не захочет, так и не надо его в том случае тревожить, пускай отдохнет человек от беготни своей. Ну, а ежели не понравится ему в кресле-то сидеть, то тогда и войдет, но не раньше, чем ровно в полдень, – и я снова уткнулся в очередную бумагу. Так, а вот это откровенный бред, я отложил ее в стопку ей подобный. Все-таки Шувалова частенько заносило на поворотах, и все его проекты необходимо было тщательно проверять.

Измайлов коротко поклонился и вышел из кабинета. За то время, что он провел в качестве охранника на моей половине дворца, я его немного уже изучил, чтобы с уверенностью сказать, прусский посол раньше полудня сюда не зайдет, даже, если в конвульсиях начет прямо у дверей биться, или же угрожать молодому гвардейцу вздумает. Правда, в последнем случае, он, скорее всего, никогда сюда не войдет.

– Так почему вы все-таки решили его принять, ваше высочество? – Олсуфьев отложил в сторону лист, который внимательно изучал до этого. – Насколько я понял, посланника его величества короля Пруссии вы не слишком жалуете.

– Это еще мягко сказано, – я встал, решительно сгреб со стола все забракованные мною бумаги и подошел к обогревающей комнате печке. Такие вещи лучше уничтожать полностью, чтобы у какого-нибудь шустрого типа вроде того же Мардефельда хватит ума понять, о чем идет речь, по небольшому клочку бумаги, на которой сохранилось немного текста. – Просто я в последнюю неделю сталкиваюсь с ним настолько часто, что боюсь скоро увидеть его, выглядывающим из отхожего места, куда захочу справить нужду. Поэтому я решил выделить ему некоторое время, просто, чтобы отвязаться.

– Как вам кажется, ваше высочество, о чем он так настойчиво желает с вами поговорить? – Олсуфьев в то время, пока я тщательно сжигал все, что не пойдет в работу, но что могло недоброжелателей навести на разные неприятные мысли, убирал со стола все остальное, весьма сноровисто убирая бумаги с глаз долой, оставляя стол девственно чистым. Прямо-таки профессионально он это делал, словно всю жизнь занимался подобными делами. При этом он часть бумаги их одной из своих стопок протянул мне. Полагаю, что в эту стопку он складывал те идеи, которые показались и ему чересчур бредовыми. Мельком просмотрев парочку, я понял, что не ошибся. Тезис, в котором Шувалов рассуждал о том, сколько надо маркитанток на каждый полк, я точно не представлю в проекте указа, предназначенного для Елизаветы.

– Понятия не имею, – я пожал плечами, встал и тщательно закрыл дверцу печки, возвращаясь к столу. – Кстати, я почти упросил ее величество назначить вас к моему двору, в качестве моего секретаря.

– Меня? – Олсуфьев удивленно моргнул пару раз. – Но разве на эту должность не назначаются люди, гораздо опытнее меня? – у него порозовели скулы, а кулаки непроизвольно сжались. Вообще-то должность личного секретаря Великого князя была гораздо престижнее и интереснее, чем должность третьего помощника посла в занюханном посольстве в Швеции, или кем там он служил, так что незачем так яростно сопротивляться. Если только у него зазноба в Стокгольме на осталась.

– Вы против этого назначения? – я приподнял бровь.

– Нет, то есть, да, то есть… Господи! – он протер лицо. – Это очень большая ответственность и я очень боюсь, что не справлюсь, наломаю дров, и что-нибудь испорчу.

– А вы не бойтесь. В крайнем случае, будет портить вместе. Потому что для меня тоже все это в новинку. А сейчас давайте уже выясним, что пруссаку надобно.

– А почему бы вам, ваше высочество, не попробовать привлечь кого-нибудь другого на это столь высокое место?

– Кого, например? – я хмыкнул, разглядывая покрасневшего Адама.

– Петра Румянцева, чем он не подходит на эту должность?

– Боже упаси, – я даже глаза закатил. – Он прекрасный, преданный друг, и я почти уверен, что он меня не предаст, сейчас, по крайней мере, но поручать ему такие серьезные дела, как те, что положены для поручения личному помощнику? Я пока не сошел с ума.

Дверь приоткрылась и я бросил взгляд на часы. Ровно полдень. Измайлов весьма скрупулезно выполнял порученные ему задания подобного плана. А вот посланнику, похоже, кресла для посетителей не показались слишком удобными, раз он не остался в одном из них, позабыв про назначенную аудиенцию.

Я кивнул Олсуфьеву на кресло напротив моего, а сам устремил взгляд на дверь. Выходить из-за стола и идти встречать посланника я не собирался, много чести. Хватит и того, что мы еще не успели сесть и встречаем его стоя, а не развалившись в креслах. Хотя у меня мелькала подленькая мыслишка еще и кальян где-нибудь раздобыть и встречать прусского посланника держа мундштук в руках, да еще и полулежа в разбросанных по полу подушках. Но в самый последний момент я отказался от эпатажа, и теперь, глядя в чуть выпученные хитрые глаза посла, впервые пожалел о том, что не послушал внутренний голос и не поверг в шок Мардефельда. Я бы потом с удовольствием почитал, что он обо мне написал бы своему королю.

– Господин посол, прошу, присаживайтесь, – я широким жестом указал ему на кресло, стоящее рядом с тем, которое я отдал Олсуфьеву.

– Ваше императорское высочество, для меня большая честь наконец-то встретиться с вами в более приватной обстановке нежели на ассамблеях и императорских балах.

– Надо сказать, вы были чрезвычайно настойчивы в этом вашем желании получить аудиенцию, – я скептически хмыкнул. – Так что же вас все-таки сподвигло, на столь решительные действия?

– Всего лишь некоторое беспокойство, вызванное тем, что, хотя весь двор только и говорит о предстоящих увеселениях для юных знатных особ, ваше высочество не выказывает ни малейшего интереса к предстоящим действам. И тем самым расстраивает ее величество, – начал издалека и весьма витиевато прусский посол.

– Уверяю вас, я всерьез обеспокоен судьбой тетушки. Настолько, что даже обратил ее внимание на то, что кровопускания, кои она считает панацеей от всех болезней, совсем ей не помогают, хоть и делались они куда чаще, чем это вообще разумно, – я внимательно посмотрел на него, пытаясь оценить, как он отнесся к опале Лестока. Но Мардефельд был прожженный лис, и по его физиономии ничего нельзя было понять. А ведь кроме изоляции Лестока мои действия принесли очень существенную пользу, которая, надеюсь, даст пинок к развитию медицинской науки в Российской империи. А ведь все дело было в том, что я поставил Елизавету перед выбором: или признать, что кровопускания – это полная лажа, и ни о чего они не помогают, или же, прекратить ломать передо мной комедию, и, после очередного визита Лестока сказать, что совсем-совсем выздоровела. Пойти по второму пути она пока не могла, ей надо было закрепить достигнутый эффект, значит, пришлось жертвовать Лестоком. А на Флемма и наорать в случае чего можно, что, мол, этот костоправ ни черта не понимает и дает ужасные настои, от которых легче совсем не становится.

Хотя, тот же Флемм сообщил мне после первого же осмотра Елизаветы, что считает ее вполне здоровой и цветущей женщиной и что падучая – это единственный ее недуг, но тут, как говорится, ничего не попишешь. И дает он ей всего-навсего укрепляющий настой из зверобоя, белоголовника и чуточку мяты, в который для сладости добавляет немного меда. Я бы и сам не отказался от такого лекарства, на что я ему вполне непрозрачно намекнул. Как бы то ни было, а Мардефельд намек понял и в его взгляде даже промелькнула искра уважения. Правда, она быстро погасла, и он снова принялся улыбаться слащавой улыбкой, с некоторой брезгливостью и недоумением разглядывая мой пушистый свитер из ангорской шерсти, отбеленной до молочного цвета.

– Я нисколько не сомневаюсь, что ваше высочество искренне озабочены судьбой ее величества, – он наклонил голову, а затем снова поднял ее. – Но, тем не менее, ваш отказ даже взглянуть на присланные портреты очаровательных юных созданий больно бьет прямо в девичьи сердечки.

– Интересно, и кто же им рассказывает про то, что мне слишком некогда заниматься любованием картин, когда очень скоро я увижу всех вживую? – мы мило улыбнулись друг другу. – Мне нужно свою резиденцию восстанавливать, плюс мои занятия с учителем, да за делами на стекольном заводе следует приглядывать. Поверьте, у меня действительно совсем нет времени. – И я постучал пальцами по столу, намекая, что и для него я буквально выкроил пару минут.

– Да-да, я знаю, вы всегда в делах, – козел, он имеет наглость показывать всем своим видом, что весьма невысокого мнения о моих каких-то там делах, которые остро отдают плебейством. Еще бы, Великий князь открыто говорит о том, что сам контролирует все этапы ремонта, да еще и завод открыл. Кошмар и ужас. Вот только делать нечего, придется с таким вот… общаться. И даже улыбаться вот так тонко и снисходительно.

– Так зачем вы искали со мной встречи, господин посол?

– Не так давно я получил письмо от его величества короля Фридриха. В этом письме он просит меня оказать содействие в судьбе двух дам, которые направляются сюда в Россию, по приглашению ее величества. Они совсем одни бедняжки, с минимальной охраной. Разумеется, я поспешил заверить его величество, что сделаю все, что в моих силах, чтоб помочь бедняжкам. Например, прямо сегодня, после окончания аудиенции у вашего высочества, я еду встречать их в Риге, – я чуть было не ляпнул: «Скатертью дорожка», но вовремя сдержался. Чуть наклонив голову, сцепил руки в замок и теперь наблюдал за послом с полуулыбкой на лице. – Но, я хотел бы получить хоть какие-то заверения от вашего высочества в том, что вы окажите участие в их судьбе. Тем более, что они являются вашими дальними родственницами.

– И речь идет…

– О Иоганне-Елизавете Ангальт-Цербстской, в девичестве принцессы Гольштейн-Готторпской, которая скоро уже прибудет в Петербург со своей старшей дочерью Софией Фредерикой, – у меня в груди екнуло. Надо же, София Фредерика скоро будет здесь. Что-то как-то мне резко заплохело. Я гнал от себя эту мысль, но она не хотела меня отпускать, а что если все остальные только для отвода глаз и Елизавета уже все за меня сама решила, выбрав будущую Екатерину? Перспектива шарфа на шею все еще вырисовывалась и была отнюдь не радужной. Понятно также, почему он топит за Катьку, ее маман пользуется благосклонностью Фридриха, и она, получается единственная из девиц, почти прусского двора. За кого еще должен впрягаться прусский посол, как не за нее. Пока я пытался перевести дыхание, Мардефельд продолжал заливаться соловьем. – Ее высочество послала вам несколько писем, но так и не получила ответа, что чрезмерно ее расстроило.

– Я не получал никаких писем от ее высочества, – я их действительно не получал. Уж такое, я бы точно запомнил. – Вероятно в тот момент, когда они дошли до Петербурга, я находился в Киле. Такой вот неожиданный выверт судьбы.

– О, я нисколько не сомневаюсь, ваше высочество, что вы не оставили бы писем от вашей родственницы без ответа, получи вы их. Поэтому-то я и хотел с вами встретиться, чтобы лично передать письмо ее высочества. Полагаю, что принцесса желает посредством этого письма напомнить вам, что вы однажды встречались в замке вашего дяди, и что семейные узы, даже настолько дальние, заслуживают некоторого снисхождения.

Он приподнял задницу из кресла, положил передо мной надушенное каким-то слишком уж насыщенными сладкими духами письмо, после чего раскланялся и удалился, пока я сидел, глядя на сургучную печать, как на змею. Рассмотреть, что было изображено на печати я не сумел, более того, даже не пытался. И что же мне сейчас делать? Как обезопасить себя? За окном раздался глухой звон колоколов. Так, кажется у меня появилась идея. Не столь уж и новая, но заслуживающая рассмотрения.

– Адам Васильевич, прошу вас найти Ушакова Андрея Ивановича и передать на словах, что я хочу, чтобы он установил слежку за прусским послом, а также за герцогиней Иоганной-Елизаветой Ангальт-Цербстской и ее дочерью Софией Фредерикой, – я решительно поднялся из-за стола и схватил злополучное письмо.

– Вы куда-то направляетесь, ваше высочество? – Олсуфьев с тревогой посмотрел на меня. он чувствовал какое-то напряжение, но никак не мог понять, с чем оно связано.

– Я хочу повидать отца Симона не навещал, да и он забыл совсем раба Божьего Петра, – процедил я уже на полпути к двери. – Думаю, что настало время исповедаться, да совета у спросить.

Глава 5

– Что это? – я с удивлением посмотрел на пачку бумаг, которую положил передо мной на стол Олсуфьев прямо поверх проекта указа о гарнизонной службе, который рождался в муках в самом прямом смысле этого слова. Адама еще не утвердили в качестве моего секретаря, но Елизавета уверила, что приказ подписан и остались соблюсти какие-то формальности. Поэтому Адам решил приступить к выполнению своих обязанностей, которых по сути не знали ни он, ни я. Заодно и круг этих обязанностей определим, потому что в задачи секретаря сейчас входило письма писать за патронов и на этом в общем-то и все. Но мне пишущая машина «Адам» была не нужна, мне нужен был помощник, который как минимум будет держать в памяти куда и зачем я должен пойти, и кому назначил очередную встречу, потому что, чем больше я погружался в дела, прекрасно отдавая себе отчет, что это пока что так, не дела, делишки, тем больше начинал скучать по электронному секретарю в телефоне и других видах склерозников. Сейчас же Олсуфьев притащил мне какую-то гору бумаг, в то время, как мы еще бумаги Шувалова в божеский вид не привели и составили проект указа, дай бог, если на половину.

– Не знаю, я не смотрел, – честно признался Олсуфьев. – Эти бумаги притащил Флемм, ваш лейб-медик. Я его не пустил к вам, ваше высочество. Вы же приказали вас не беспокоить по пустякам. А какие могут быть важные дела у лейб-медика, если вы с утра на здоровье не жаловались и за ним не посылали? Забрал я у него все, что он хотел принести и собственноручно на стол перед вами свалить, и сказал, чтобы он приходил послезавтра в полдень, вы как раз успеете с его писаниной ознакомиться и говорить уже будете исключительно по делу.

– Ну, молодец, конечно, – я почесал бровь. – Только в следующий раз будь так добр сам просмотри подобного рода записи, чтобы доложить мне хотя бы самую суть того, что здесь представлено. Тогда у меня будет двойная экономия времени, и я сразу решу, стоит тратить время на изучение, или сразу в печку отправить.

– Хорошо, ваше высочество, – немного подумав, кивнул Олсуфьев. – Думаю, что вы правы. Мне надо было самому сначала ознакомиться с документами, прежде, чем нести их вам, – я с тоской посмотрел на ворох бумаг. Похоже, моя послеобеденная тренировка в фехтовании, которую я хотел провести с Румянцевым, накрывается медным тазом, потому что завтра просмотреть все это времени у меня может и не оказаться. Флемма же обижать не хотелось, тем более, что он не так уж и часто что-то у меня просил. Так что придется ознакомиться, и весьма подробно, чтобы уже послезавтра время зазря не терять. А Олсуфьев тем временем продолжал стоять у стола в явной нерешительности. – У тебя есть что-то еще для меня?

– Алексей Григорьевич заходил, велел передать послание ее величества о том, что сегодня в три часа пополудни приедет ее высочество Бернардина Кристиана София Саксен-Веймар-Эйзенахская, и вам надлежит быть во главе встречающей процессии, а потом присутствовать на торжественном представлении еевысочества ко двору и на ужине в кругу ее величества, – выпалил Адам на одном дыхании.

– Я помню. Как об этом можно забыть, если тетушка сегодня даже ко мне в спальню пришла, и в сотый раз мне напомнила, хотя я еще даже глаза не до конца продрал, – взлохматив свои короткие волосы, бросил взгляд в сторону окна. Погода была как назло просто волшебная, мороз и солнце, день чудесный, чтоб его. Вот была бы пурга, что света белого не видно, послали бы почетный караул, а встречали первую гостью уже во дворце. Поймав одну из прядок светлых волос, я прикинул ее длину, вроде бы еще не пора стричься. Волосы я держал короткими и не давал им отрастать, хотя каждый раз выдерживал настоящую битву с цирюльником, который категорически не хотел меня стричь, и только при угрозе, что я сейчас возьму бритву и сам побреюсь наголо, брался за ножницы. Поскольку парики я не носил, просто принципиально, перспектива оказаться виноватым перед Елизаветой за голый череп племянника маячила перед господином Месси нешуточная, поэтому он, после получасовых стенаний делал мне нужную прическу, которая, если сначала и вызывала у тетушки резкое отрицание, то сейчас она уже к ней, похоже, привыкла. – Ты узнал, что это вообще за принцесса?

– Дочь герцога Эрнста Августа I Саксен-Веймарского, – Олсуфьев пренебрежительно хмыкнул. – Сам герцог ничем не примечательная личность. Промотал все состояние, и теперь занимается тем, что обдирает богатых граждан своего герцогства. Из-за этого они постоянно подают на него в суд Священной Римской империи и, как ни странно, суд полностью удовлетворяет их притязания. Из-за этого долги герцога только вырастают. Раз принцесса прибыла раньше других, значит, ее отец, как только получил письмо от ее величества, что несколько воспрянул духом и тут же отправил дочь в путь. Возможно, хочет с ее помощью поправить свои финансовые дела. Обожает охоту, и по слухам, собаки у него устроены как бы не лучше родных детей.

– Какой заботливый папаша, я просто в восторге, – я усмехнулся и взял первую бумагу из принесенного Олсуфьевым вороха. – Ладно, посмотрим, что там за принцесса такая, а пока попробую разобраться, чего хочет Флемм.

Хотел Флемм госпиталь. И не просто какой-то там госпиталь, а нечто огромное и многопрофильное, с различными отделениями, включая акушерское и прививочное. А также лабораториями, в которых… я не знаю, что они вместе с Кондоиди и примкнувшим к ним Блюментростом хотели там изучать. Сомневаюсь, что медицинская наука сейчас дошла до того уровня, при котором необходимы лаборатории, если характеристику мочи на глаз проводят, а иногда и на вкус. Также отдельно стояла графа прозекторская, аптека и ученические комнаты. Ага, похоже, Флемм решил пойти в пику немцам, которые ревностно берегли медицину от пришествия в нее русских, решил создать основу медицинского университета с госпитальными клиниками. И просили они для этого дела какую-нибудь часть Ораниенбаума, какую не жалко, или прилегающую к нему территорию.

Вот тут я призадумался. Иметь под боком самый лучший медицинский корпус – это было хорошо и даже с какой-то стороны вовсе замечательно. А вот с другой стороны, иметь опять же под боком клинику, где доктора, которых гиперактивный Флемм соберет под сенью клиник, а он соберет достаточно докторов, в этом можно даже не сомневаться, привлечет в Ораниенбаум уйму совершенно ненужного мне люда. Да еще и оголтелых студентов сюда добавить, которые во все времена в любой стране вечно чем-то недовольны и так и норовят пореволюционировать.

Я перевел взгляд на уже начавший формироваться указ по гарнизонам. А что, если их совместить? Создать такой вот небольшой городок с отличной инфраструктурой в виде изначально заложенной канализации, уличным освещением и нормальными дорогами, и сделать его исключительно наполовину военным, наполовину научным? Если туда и зайдут посторонние в виде тех же лавочников и рестораторов, то только для того, чтобы обеспечивать нужды этих товарищей. А самое главное, студенты не дадут расслабиться военных, и они всегда будут на вассере, да и студенты слишком барагозить не рискнут, их тут же войска прижмут, которым они после тяжелой дневной работы будут спать мешать. А если не только медицинский, если и другой университет туда воткнуть? Это надо как следует обдумать. В Академию наук наведаться и с учеными поговорить. Ломоносов-то занят, зато там другие непонятно чем занимаются. Вот пускай делом и займутся. Полигон опять же один на всех организовать: военным под стрельбы, ученым под испытания и эксперименты, и не известно, что из этого будет опасней. Что касается финансирования, я поворошил бумаги, ага, Куракин, Роман Воронцов и несколько купцов хотят вписаться. Не прибыли для, а, чтобы иметь доступ к клиникам. Хотя, если разобраться, то та же аптека очень даже неплохую прибыль в итоге принесет, очень потому что востребованное заведение, очень. Вот и отлично. А если все пойдет как надо, то обкатаем все процессы на этом экспериментальном городке и будем нечто подобное в каждой губернии устраивать. Пока в каждой губернии, а там уже посмотрим, что из этого выйдет.

Олсуфьев снова вошел в кабинет, оторвав меня от размышлений.

– Андрей Иванович Ушаков хочет с вами переговорить, ваше высочество. Говорит, что времени это много не займет, и он только поэтому просит от дел оторваться и ему пару минут посвятить.

– Хорошо, пускай заходит, – я протер лицо. Скоро нужно собираться идти, чтобы выезжать для встречи первой гостьи на Елизаветинском девичнике. Тетушка мне никогда в жизни не простит, если я в данном случае что-то сделаю ни так, как запланировано. – Да, вели кофе сделать, а то у меня уже глаза в кучу скатываются, надо бы взбодриться.

Олсуфьев кивнул и вышел, а в кабинет тут же зашел Ушаков. Сегодня он хромал больше обычного. Я же только головой покачал, глядя, как он мужественно пытается не показывать боль.

– Присаживайся, Андрей Иванович, – я встал и радушным жестом указал на кресло.

– Покорно благодарю, ваше высочество, но я ненадолго, я ежели рассаживаться буду, то и вовсе потом встать не смогу. Одолела совсем проклятая, – он погрозил кулаком, намекая на свою разыгравшуюся не на шутку подагру. – Но ничего, этот ваш Флемм обещал примочки сделать, он мне их уже делал, действительно помогают, так что потерплю немного. Я чего пришел-то, – он задумчиво коснулся пальцами нижней губы. – Демидовы совсем не хотят ничего рассказывать. Все твердят, что неведомо им ничего, да карами мне грозят, думают, что ее величество Елизавета Петровна и не в курсе совсем, что их как татей каких в колодках Бутурлин привез. Как они себе это даже представить могут, особливо, ежели вся Российская империя в курсе, что Бутурлин до всего нутра предан государыне нашей Елизавете Петровне.

– И что я могу сделать? Андрей Иванович, давай начистоту, ты же не просто так пришел, ногу больную размять, да Флемма с его примочками найти. Говори без обиняков, что от меня требуется? – я нахмурился. Иногда меня забавляла подобная манера Ушакова разговаривать со мной, но иногда бесила, особенно, когда я был на взводе, да еще и сильно уставал при этом.

– Да вот слова ваши, ваше высочество, про то, что к таким людям следует идти уже наполовину зная их грязные секреты надобно, – он задумчиво повертел переставил трость, и посмотрел на меня. – Татищева вызвать надобно. Уж кто-кто, а Василий Никитич многое сможет о Демидовых поведать, как и о делишках, которые они проворачивали, именем августейшим прикрываясь, да что на заводах их творится, он тоже знать должен, и не понаслышке, а лично наблюдения делая.

– Так об этом не у меня дозволение нужно спрашивать, я никак не могу приказать Татищеву в Петербург пожаловать, да место свое оставить. Такие вещи с тетушкой моей Елизаветой Петровной надобно обсуждать, – я недоуменно наклонил голову набок. Проклятая привычка похоже до конца жизни меня не оставит.

– Я уже подал прошение, и ее величество так быстро, как только могла подпись свою поставила. Как объяснил ей, на чем дело застопорилось, и что желательно Василия Никитича поспрошать, чтобы этим проходимцам крыть больше нечем было, так государыня сама и предложила отозвать его на побывку, да для беседы. Гонец уже в пути, – Ушаков махнул рукой. – Дело не в этом. мы с Василием Никитичем, как бы так помягче выразиться, не слишком жалуем друг друга. А ежели по чести говорить, то он и вовсе ненавидит меня, считает, что я не долг свой выполнял при его аресте, а падле этой Бирону подыгрывал. Так ведь и наветы на него были серьезные, и разобраться мне надобно было, что это именно что наветы, а не правда. И ведь разобрался же. Выпустили Василия Никитича, и даже не пострадал он, потому как не увидел я надобности пристрастные беседы с ним вести, а вот надо же, обиделся все равно жутко, здороваться даже не считает нужным, что уж тут про беседу доверительную говорить?

– Хочешь ты, Андрей Иванович, чтобы я сам с Татищевым побеседовал о Демидовых, когда приедет Василий Никитич, – догадался я, потому что понятия не имел, что Ушаков когда-то Татищева арестовывал, и уж, понятно дело, не знаю за что. я и про самого-то Татищева знаю плохо, вроде бы экономист, много сил, времени и здоровья угрохал на освоении Сибири и Урала, и организацию в этих регионах мощной промышленной базы.

– Истину глаголете, ваше высочество, – Ушаков улыбнулся. – Ну, раз все всем рассказал, да поддержкой заручился, пойду Флемма вашего ловить, пока он вокруг ваших покоев аки стервятник кружит, – и, дождавшись моего разрешающего кивка, Ушаков похромал к двери. При этом, невзирая на боль в ноге, спину он держал прямо, многие молодые позавидовали бы.

Не успел я отхлебнуть принесенный Олсуфьевым кофе, как дверь распахнулась и в кабинет ворвался надушенный вихрь в пышных юбках и кружевах. Сзади задержать этот вихрь безуспешно пытался секретарь. Куда там. Как может человек задержать ураган, торнадо? Влетевшая же в мой кабинет молодая женщина, как и братец ее, была стихийным бедствием, которое мало кто мог на самом деле остановить.

– О мой Бог! – русский она не знала, да и не утруждала себя в его изучении. Зачем, если ей предстоит стать королевой Швеции, а вовсе не варварской России. Вообще, после ее дурацкой выходки со мной и бывшим женихом, мои отношения с Луизой Ульрикой, женой моего, то ли кузена, то ли двоюродного дядюшки, я, если честно, так и не разобрался до конца, были в лучшем случае натянуто-нейтральными. Откровенной неприязни я к ней не испытывал, чего уж там, тем более, что Луиза была на редкость красива, но и каких-то восторженных чувств она во мне не вызывала. И вот теперь этот ураган в юбке ворвался ко мне с воплями.

– Можно просто, ваше высочество, – я снисходительно улыбнулся, глядя, как в области скул у нее образовалось два красных пятна, а темные глаза сузились.

– Иногда, вы бываете просто невыносимы, ваше высочество, – выпалила она.

– Бросьте, Луиза, мы же уже давно выяснили, что невыносимых людей не бывает, только узкие дверные проемы. Давайте уже не будем возвращаться к этой теме. А вернемся к той, в которой вы врываетесь в мой кабинет, несмотря на настойчивые попытки моего секретаря вас задержать, – я откинулся в кресле и спокойно выдержал ее яростный взгляд. Если она такая же горячая в постели… Кажется, я начинаю немного завидовать Георгу.

– Ее величество попросила меня заняться организацией досуга, а также встречей и размещением девушек. Многие из них не знают русского языка, и им будет удобнее с ними общаться. Я прекрасно помню, какой ужас испытывала в то время, когда брат послал меня к жениху, так что я могу оказать реальную помощь и благодарна ее величеству за то, что она это понимает, и что поручила мне заняться таким нужным и важным делом. И вот теперь, когда нужно ехать, чтобы встретить первую гостью, я нахожу вас здесь за делами, а не в вашей спальне за сборами, – выпалив все это на одной ноте, Луиза осеклась. До нее дошло, как многозначительно прозвучала ее последняя фраза.

– Эм-м-м, значит ли это, что вы вот так же ворвались и в мою спальню, думая застать меня там за сборами, то есть находясь в определенной степени раздетости? – я подался вперед, медленно обводя довольно соблазнительную фигуру откровенным взглядом. – Ах, дорогая Луиза, если это намек, то…

– Я ни на что не намекаю, ваше высочество. А прошу серьезнее отнестись к своим обязанностям, – она подняла вверх указательный палец.

– Ах, Луиза, вы даже не представляете, какой удар сейчас нанесли прямо мне в сердце, – я картинно прижал обе руки к груди. – Красивая властная женщина, это безумно обольстительно.

– О, да, я наслышана о ваших увлечениях именно такими женщинами, – она внезапно успокоилась и ответ буквально промурлыкала. Вот же с…терва. Но как же это действительно соблазнительно. И, кстати, она должна прекрасно понимать, какое производит впечатление. Означает ли это, что Луиза Ульрика делает это намеренно? Неужели Георг настолько же плох в любовных играх, как и нуден и скучен в обычной жизни? Бедный, бедный Георг. Быть ему обладателем развесистых рогов, это уж как пить дать. – Так вы будете собираться к выезду, ваше высочество?

– А вы будете при этом присутствовать? Если да, то я прямо сейчас бегу в спальню, ну, а, если вы всего лишь дразнитесь, то, боюсь, вам нужно будет подождать, пока я выпью кофе, – и, отсалютовав ей чашкой, я сделал еще один глоток, про себя отмечая, что кофе успел безнадежно остыть.

– И все же вы невыносимы, ваше высочество, – фыркнула Луиза, напомнив в это время Грушу, когда та за что-то на меня злилась. – Я буду ждать вас возле крыльца. Надеюсь, что вы не опоздаете и не заставите меня мерзнуть на морозе.

Она ушла, резко развернувшись, отчего ее пышные юбки взлетели красивым полукругом. Я задумчиво проводил ее взглядом. Неужели ей настолько тоскливо и скучно, что она решила со мной позаигрывать? Конечно, такой вариант событий маловероятен, но кто их знает этих европейских принцесс, при дворах которых царит иной раз просто вакханалия. Ладно, сочтем на этот раз, что это буйство юношеских гормонов во мне говорит, раз я в каждом жесте и слове женщин вижу сексуальные намеки.

Посмеиваясь над собственными мыслями, я допил кофе и не спеша направился в свою комнату, чтобы переодеться, надеюсь, что все-таки в обществе одного лишь Румберга.

Примерно через полчаса я выходил на крыльцо, натягивая теплые перчатки. Получается, что вместо послеобеденной тренировки, у меня послеобеденная прогулка состоится. Правда, обеда в моем желудке нет, я просто не успел ничего перехватить, а Олсуфьев не догадался принести мне кусок какого-нибудь пирога вместе с кофе.

Ко мне подвели коня, и я вскочил в седло, с гордостью отмечая, что с каждым разом у меня это выходит все лучше и лучше. Только поле того, как забрал поводья, я оглядел встречающую процессию, которая была достаточно внушительной. Луиза решила шикануть, иначе не назовешь ее странное желание проехаться в санях, прекрасных на самом деле, оббитых внутри ценными мехами, запряженных тройкой. Кроме нее женщин в нашем комитете по торжественной встрече не было. Всадников, вместе со мной, было десять. Я мельком увидел Румянцева и Лопухина. Присутствовал также Панин и Вяземский. Остальные офицеры были мне незнакомы.

Ну что же двинулись. Наша кавалькада сорвалась с места и понеслась к Южным воротам, через которые должная была въезжать Бернардина Кристиана София Саксен-Веймар-Эйзенахская, чей отец, судя по непроверенным слухам был мот и занимался чуть ли не гоп-стопом в надежде поправить финансовое положение.

Нам пришлось немного подождать, потому что возок с принцессой, носившей непроизносимый титул почему-то задержался. Но вот он появился, в сопровождении четверых гвардейцев. Да, не густо. Когда в Киль приехала Луиза, мы ее сопровождение за боевой отряд приняли, чуть пушками обстреливать не начали. Ту же…

Возок был достаточно приличным, как и соболиные шубы на вышедших дамах. Понятно, Елизавета проявляет щедрость, одаривая девушек с самой границы.

– Ваше высочество, добро пожаловать в Петербург, – я соскочил с коня и подошел к зардевшейся девушке. Припав к ручке, выпрямился. – Позвольте представиться, Великий князь и наследник престола Российской империи Петр Федорович… – на секунду я заколебался, но затем твердо закончил. – Романов. Надеюсь, путь был не слишком тягостный, и вам понравится в наших просторах. А теперь, давайте проедем во дворец, все-таки сегодня мороз решил показать, что зимой именно он хозяин этой земли.

Глава 6

Груша не нашла более подходящего время и места, чем ночь и моя постель, чтобы начать рожать свой выводок. Кошка была еще молодая, неопытная, с ней это происходило впервые, ей было больно и страшно, вот она и решила попросить помощи у хозяина. в общем, разбудил меня ее страдальческий крик, и в эту ночь я уже не смог сомкнуть глаз, сидя возле Груши, гладя ее и что-то бормоча успокаивающее. Больше я ничем помочь страдающей кошке ничем не мог. Из постели, правда, убрал, перенеся в большую корзину, приготовленную специально для нее.

Котят родилось пятеро. Все они пошли в мамашу, понять, с кем кошка погуляла, не представлялось возможным, потому что котята были одного окраса, и почти ничем не выделялись на фоне друг друга. Несмотря на страх перед непонятной ситуацией, Грушины инстинкты включились и заработали на полную катушку, как только первый комочек запищал и принялся слепо тыкаться носом в мать, ища тепла и еды. Вот только хватило глупой кошки только на то, чтобы начать из вылизывать, так что пришлось помогать понять, что соски у нее на животе не просто для красоты имеются.

Вместе со мной не спал Румянцев, которому сегодня не повезло дежурить у моих покоев. В отсутствии полноценного штата Молодого двора, тем немногим, кто все же входил в него, приходилось совмещать обязанности. Не то, чтобы эти обязанности хоть как-то их напрягали, разве что Олсуфьев пахал как пчелка на плантациях возле хижины старины Тома. Но, вроде бы не стенал пока и пощады не просил. А раз так, то… про то, что кто тянет, на том и пашут, не в мое время было придумано. Румянцев же исполнял при мне в основном представительские функции, да еще выполнял небольшие, но в основном довольно пикантные поручения. У нас сложились с ним странные отношения, но, можно сказать, что Петька Румянцев был одним из очень немногих людей, которым я полностью доверял, вот еще бы его раздолбайство куда-нибудь ушло уже, потому что из-за него я никак не мог решиться и доверить ему по-настоящему серьезные дела.

Не спали также Румберг и Федотов. При этом никто из этих троих не понимал, почему я так вожусь с простой кошкой, которая итак уже была на особом привилегированном положении. Но, если остальные могли ворчать, выражая тем самым свое недовольство, то Румбергу надлежало делать вид, что все нормально, хорошо, и вообще, так и должно быть.

– У нас в деревне бабы в таких условиях не рожают, как эта мявкалка, – пробурчал Федотов, устанавливая рядом с уставшей, но не выглядевшей несчастной Грушей чашку с подогретым молоком, которое я приказал притащить новоявленной мамочке.

– Бабы в твоей деревне не приносят мне столько радости, не успокаивают, когда мне хреново и не ловят мышей, как делает эта мявкалка, – парировал я, почесывая урчащую Грушу за ушком, и разглядывая маленькие шевелящиеся комочки, которые дружно присосались к соскам на мягком материнском животе. Правда, перед этим пришлось их туда подкладывать и помогать найти необходимый источник питания, потому что сама Груша была на это явно неспособна, она просто не знала, что делать, и только вылизывала котят, жалобно подвывая им в такт.

– Это смотря какие бабы, – Румянцев, развалившийся в кресле, широко зевнул, чуть челюсть не вывихнув. – Бывает, таких затейниц встретишь, просто…ух-х.

– Не прикидывайся, что спать хочешь, – я саркастически хмыкнул, с трудом подавив желание зевнуть так же широко, да еще и потянуться при этом. Спать хотелось, как из ружья, глаза слипались, хоть спички вставляй, и приходилось совершать над собой определенные усилия, чтобы не плюнуть на все и не отправиться в кровать, досматривать интересный сон, из которого меня вырвала заметавшаяся кошка. Я не помню, что именно мне снилось, но точно не кошмар. – Обычно ты, Петька, по ночам редко храпишь, предпочитая другими делами заниматься. С Лопухиным на пару.

– Вот те крест, ваше высочество, в последнее время никуда не хожу, – Румянцев выпрямился в кресле и действительно перекрестился.

– Чего так? Уж не заболел ли часом, – я картинно всплеснул руками и поднялся с пола, оставив Грушу отдыхать с ее выводком, который мне теперь надо было куда-то день. Одного котенка вроде бы берет Ушаков, а вот остальных необходимо пристроить.

– Так ведь не хочу, – Румянцев вздохнул и снова развалился, прикрыв глаза. – Вот не тянет уже и все тут. Чего-то другого охота, а чего, сам не знаю.

– Жениться вам надо, Петр Александрович, тогда поди вся дурь их головы бедовой и выветрится, – Федотов потянулся и хрустнул шеей, пытаясь прогнать накатывающую на него сонливость.

– Вот еще, мне и так неплохо холостым. Успею еще. Батюшка пока не настаивает, вот когда начнет наказывать к той или иной девице присмотреться, вот тогда и пойму, что все, дни безмятежные Петрушеньки и закончились. Ну, а пока погуляю еще, – заявил Румянцев, а мне его стукнуть захотелось чем-нибудь тяжелым да прямо по башке. Меня значит скоро со всех сторон обложат, как волка того, а он как стрекозел порхать с цветка на цветок собирается. Хрен ему! Тоже будет в женихах ходить, чтобы неповадно над Великим князем издеваться было.

– А что там Андрей Иванович давеча говорил на обеде в честь прибытия герцога Эрнста Людвига Гессен-Дармштадтского и принца Максимилиана Гессен-Кассельского, которые внучку и, соответственно дочь принцессу Вильгельмину на увеселения государыни привезли, про забаву новую, которую вы вместе с ним решили организовать? Что мол девицы в отсутствии балов, коих не будет, пока все не приглашенные не соберутся, сами себя развлечь чем-нибудь своим девичьим смогут, а вот сопровождающие их мужчины и заскучать ненароком могут? – Румянцев внимательно смотрел на меня. В его глазах читалось такое любопытство и предвкушение чего-то необычного, что мне даже стало смешно. – И еще, свои слова Андрей Иванович всем сидящим за столом мужчинам адресовал, или лишь этим старым пердунам, которым в их глуши почему-то не сидится?

– Поаккуратнее со словами, Петька, – погрозил я, на что этот паразит лишь плечами пожал. А, ну да, его же из всех существующих университетов выперли, в том числе и за дерзость. Решив не обращать на дурака внимания, потому что уже совсем не знаю, что должно произойти, чтобы Румянцев хоть немного исправился, я решил ответить насчет Ушакова и его приглашения посетить новый храм порока. – Да, Андрей Иванович все в отставку собирается, вот только лежать на диване в имении никак не в его деятельной натуре, вот и придумал он клуб создать, для самых избранных членов, чтобы и поговорить там можно было, темы злободневные обсудив, да и еще каким образом разлечься… – я хмыкнул, прикидывая, нужно ли Румянцева посвящать в рыцари придуманного нами с Ушаковым весьма сомнительного, надо сказать, ордена. Немного подумав, решил, что возьму его с собой на парочку вечеров, посмотрю, как он себя там проявит, а после уже решу окончательно, давать Петьке членство клуба, или же нет.

Как только я узнал, что принцессу Вильгельмину Гессен-Кассельскую сопровождают аж два тела: отец и дед, то слегка так охренел. Но потом, разузнав про это семейство получше, в принципе понял, в чем тут дело. И принц, и его тесть очень любили кутнуть на широкую ногу, вот только такие забавы часто очень дорого стоили. Настолько дорого, что Советы управления их микроскопических герцогств начали предпринимать определенные меры для ограничения затратных развлечений своих правителей. Дедушке потенциальной невесты даже псовую охоту запретили, наложив какую-то жуткую епитимию. Вот совсем воздух перекрыли, гады. Не удивлюсь, если узнаю, что пригрозили и вовсе организовать независимую республику, если господин не угомонится. И вот, когда они сидели и скучали, поливая помоями Совет, пришло приглашение от Елизаветы. Оба весьма уважаемых и жутко родовитых отца семейств ухватились за это приглашение хваткой бультерьера, и так и не смогли решить, кто же поедет сопровождать принцессу в далекую и такую загадочную Россию. В итоге поехали вместе, благополучно наплевав на оставшиеся дома семейства и кучу долгов.

Если Максимилиана еще можно было заподозрить в том, что он приехал шпионить для императора Священной Римской империи, у которого числился фельдмаршалом, то вот веселый дед приехал с явным намерением хорошенько погулять. Кроме всего прочего, он еще и свою дочь от морганатического брака сюда притащил, якобы для того, чтобы она составила компанию внучке, которая была старше своей… а кем интересно Луиза Шарлотта приходилась внучке своего отца? Хотя, несмотря на веселых родичей обе девушки произвели на меня весьма приятное впечатление. Они были довольно тихие, спокойные и права не спешили качать. Особенно Луиза Шарлотта, которую, похоже, дома зашпыняли до состояния, в котором она решила, что обязана всем угождать и практически быть служанкой своей… черт, кем же они все-таки друг другу приходятся?

Встретив это благородное семейство как полагается и проводив его во дворец, я бегом бросился к Штелину и заставил его провести незапланированной урок по углубленной генеалогии немецких герцогов и принцев. Сделал я это зря, потому что запутался в хитросплетениях семейных связей всех этих герцогств окончательно. Санта-Барбара какая-то, основанная на… да ни на чем она не основана, на самом деле. Самым смешным мне показался тот факт, что даже те микроскопические образования, которые именовались «герцогства», могли еще и делиться. Собственно, тогда я даже немного понял Фридриха, который стремился объединить всю эту кодлу в одну самодостаточную страну пол общим названием и руководством, в общем, он стремился создать Пруссию без этих образований, которые еще и воевать друг с другом умудрялись всю дорогу, и плевать им было по большому счету на Священную Римскую империю и ее императора в том числе.

Но факт оставался фактом, все эти микроправители носили громкие титулы герцогов и принцев, и с этим нужно было считаться, хотя бы в пределах, которые были отмеряны этикетом. И все-таки прибытие хотя бы двоих представителей этой братии ненадолго выбило нас всех из колеи. Мы были готовы и даже ожидали прибытия полных амбиций мамаш, многим из которых их родовитость частенько ударяла в голову, и они начинали совершать вещи, которые, мягко говоря, не должны были совершать. Вот только справляться с дамами я не собирался, потому что существует Елизавета, которая не слишком-то благоволит к тем, кто красивее, чем она, пользуется большей популярностью у мужчин, да и вообще, ставит собственные интересы превыше интересов государыни. Так что она сама прекрасно справится с мамашками, главное не мешать ей. Другое дело мужики, которые, как оказалось, вовсе не горят желанием остаться на обочине этого праздника жизни.

Посовещавшись с Ушаковым, мы приняли решение об открытии клуба. Готово-не готово, готово, но не совсем – это все отошло на второй план перед необходимостью собрать всех гостей мужского пола в одну кучу, чтобы они не расползлись по всему Петербургу со своей национальной забавой – устроить парочку интриг. Уж лучше они будут напиваться и тискать проституток в одном месте. Так за ними будет легче присматривать, слушать разговоры, и подсаживать на азартные игры. В большинстве своем гости были бедны, и одновременно с этим полны нездорового авантюризма. Играть они будут, еще как. Одни из желания повысить свое благосостояние в карты и кости. Вторые – потому что просто любят играть и за карточными столами, где и просадили в свое время состояние.

Сначала на довольно небрежное предложение Ушакова, высказанное уже после того, как Елизавета удалилась, иноземные гости ответили согласием, но в нем было полно скепсиса. Андрей Иванович дал им пережить с этой мыслью ночь и весь следующий день, проведенный в ничегонеделанье, и вечером они уже сами подошли к Ушакову, с вопросом, а, собственно, когда обещанное веселье состоится?

Пообещали сегодня вечером устроить первое заседание клуба. Народ Андрей Иванович обещал подогнать, точнее, дать отмашку уже подготовленным и подогретым заранее аристократам. Форма одежды была пока обычная, единственное условие – черная маска на лице, ну, типа, все анонимно, и мы понятия не имеем кто есть кто.

Сегодня утром мне предстояло приветствовать очередную претендентку на пост будущей императрицы, затем было запланированное съездить в клуб и все проверить, к тому же я не был там уже давно, в последний раз перед поездкой, и понятия не имею, как там Ушаков все обустроил. Ну и наконец вечером само заседание, которое определит нашу будущую работу в этом направлении.

И вот Груша, перед таким напряженным днем не дала мне как следует выспаться. Я понимаю, что кошка не виновата, но легче от этого не становилось.

Уже под утро мне удалось немного подремать. Уснул я прямо в кресле, а в соседнем похрапывал Румянцев, запрокинувший голову и перекинувший ногу через подлокотник.

– Ваше высочество, пора вставать, – кто-то дотронулся до моего плеча, и я встрепенулся.

– Ах-ра, – хлопая глазами и непонимающе глядя на стоящего передо мной Олсуфьева, я вытер скопившуюся в уголке рта слюну и помотал головой. Писк и шебуршание из стоящей неподалеку корзины привлекли мое внимание, и я начал осознавать, на какой планете вообще нахожусь. – Черт, – интенсивно протерев лицо руками, я посмотрел на секретаря уже более осмысленно. – Уже выезжать нужно?

– Нет, сегодня просто жуткая погода, метель с утра завывает, – покачал головой Олсуфьев. – Нужно привести себя в порядок, чтобы встретить гостью уже здесь во дворце. Ее высочество Гольштейн-Готторпская уже вовсю готовит холл для встречи и велела вам передать, что… – он замялся. – Можно я не буду передавать вашему высочеству ее слова.

– Можно, – я махнул рукой, выполз из кресла и начал делать интенсивные упражнения, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. – Луиза меня тайно обожает, и таким нехитрым способом пытается всех убедить, что на самом деле испытывает ко мне неприязнь.

– Правда? – Я покосился на соседнее кресло. Румянцев уже не спал и всем своим видом демонстрировал, что жаждет услышать сенсацию.

– Нет, и, если ляпнешь нечто подобное, я тебе язык вырву, – пригрозил я Петьке, за что тот обиделся и демонстративно надулся. – Я не пойму, а что ты расселся? Иди уже в порядок себя приведи, чтобы не опозориться перед гостьей, кстати, а кто на сей раз прибыл? – это уже было адресовано Олсуфьеву.

– София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, в сопровождении матери, – ответил Олсуфьев без запинки. Он вообще все эти зубодробительные имена, фамилии и титулы запоминал с первого раза и никогда на моей памяти не ошибался, их произнося. И тут до меня дошло, кого именно мне предстоит встретить.

Пока я умывался и переодевался, то обдумывал, как себя буду вести именно с это принцессой. Беседа с отцом Симоном особой ясности не принесла. Вроде бы с точки зрения церковников мы с Софией достаточно близкие родственники, чтобы подобный брак считался неприемлемым. С другой стороны, если Елизавете запотемит женить меня именно на ней, то у нее есть рычаги, с помощью которых она может надавить на церковь и выбить разрешение на брак у Священного Синода.

Как бы то ни было, но общаться нам все равно придется. Уже лучше немного потерпеть, чем настроить против себя тетушку и Луизу, которая просто расцвела на этом задании Елизаветы и теперь распоряжалась всем с видом генерала на поле боя. Ей вся эта суматоха определенно нравилась, а также в мою голову начали закрадываться подозрения в том, что ей также и наши пикировки приносят определенное удовлетворение.

Вот и сейчас, стоило мне только появиться в холле, как она стремительно подошла ко мне, шурша новым роскошным платьем и обдавая запахом своих любимых терпких и весьма экзотичных духов.

– Вы почти опоздали, ваше высочество, – прошипела Луиза очень тихо, чтобы нас не смогли расслышать посторонние.

– Конечно, опоздал, – я ухмыльнулся, и поцеловал протянутую руку. – Как же еще я мог доставить вам удовольствие разозлиться на меня? Признайтесь, Луиза, вы просто обожаете на меня злиться.

– О, нет, выше высочество, это вы чрезвычайно любите надо мной насмехаться. Что вызывает во мне исключительно беспокойство, потому что я никак не могу понять, что же такого вас сделала?

– Хм, дайте-ка вспомнить, – я демонстративно задумался. – О, кажется, что-то припоминается. Некая карета и якобы забытое манто… А еще какой-то инфантильный неудачник, всего лишь один раз в своей никчемной жизни осмелившийся на поступок, достойный мужчины, и то, умудрившийся так сильно все испортить.

– Вы его совершенно не знаете, чтобы так говорить, – Луиза покачала головой.

– Мне и не надо его знать, благодарю покорно. Хватило того времени, что я вынужден был терпеть его присутствие, – я говорил тихо, стоя рядом с ней, насколько позволяли пышные юбки и неотрывно смотрел на дверь. Если честно, не представляю Екатерину, точнее Софию, будет ли она Екатериной – это еще большой вопрос, юной девушкой. Сколько видел ее портретов, впечатлен я не был. Но, стоит признаться, что видел я ее на этих портретах лишь в зрелом возрасте. Луиза попыталась что-то ответить, но тут дверь начала открываться, и она замолчала, слегка подавшись вперед.

Мело на улице прилично. Офицер, который сопровождал гостей от последнего придорожного трактира до Петербурга, с трудом удерживал тяжелую дверь, которую у него из рук вырывал ветер, пытаясь одновременно удержать на голове шляпу. Не дожидаясь, когда дверь полноценно распахнется, в холл проскользнули две женские фигурки в обязательных, подаренных Елизаветой всем прибывшим женщинам, соболях.

– Какая жуткая погода, просто жуткая, – по-немецки воскликнула одна из женщин, скидывая с головы капюшон. Она еще была не старая, но и четырнадцатилетней девочкой не выглядела. Вероятно, это и есть мои дальняя родственница, урождённая Иоганна Елизавета Гольштейн-Готторпская, а ныне герцогиня Ангальт-Цербская. Определив, кто есть кто, я устремил взгляд на тоненькую фигурку, девичей стройности которой не могла скрыть богатая соболиная шуба. Видя, что я на нее смотрю, девушка так же, как и мать откинула капюшон, и сделав шаг в мою сторону, присела в глубоком реверансе. Старательно проговаривая каждое слово, она медленно проговорила по-русски.

– Доброго утра, ваше высочество.

– Добро пожаловать в Петербург. Надеюсь, ваше пребывание здесь будет ярким и запоминающимся, – на автомате я произнес в ответ, а София внезапно нахмурилась, откидывая со лба непослушные светлые кудряшки.

У меня же перед глазами в это время проносилось воспоминание.

– Bonjour, мonsieur… на улице погода была ничуть не лучше, чем сейчас, и мы ждали, когда разъедутся наши кареты. Светлые кудряшки, выбивающиеся из-под капора и искренняя улыбка… – J’apprends le français et j’ai besoin de pratiquer… – она изучала французский язык и была рада, что может попрактиковаться, пусть даже в компании случайного незнакомца…

Я подарил ей солдатиков, и, пребывая в прострации от того, что только-только начал осознавать, что конкретно попал, то есть, стал попаданцем, потому что та девчушка, Фике, ее называли тогда Фике, никак не хотела ассоциировать с образом бездушной интриганки, который я нарисовал в своем мозге. Господи, и как мне быть, что теперь делать?

Луиза, видя, что я завис, и по какой-то непонятной причине выпал из реальности, решительно вышла вперед, предварительно ткнув меня острым локотком между ребер, прошипев при этом нечто нецензурное. Я охнул и пришел в себя, в то время, как Луиза приветствовала Иоганну. И чего я так разволновался? Какая разница, что собой представляет на самом деле София? Пока ни одна из прибывших девушек, включая и ее, не вызывали у меня желание утащить их куда-нибудь в закрытую нишу, чтобы потискать. Я потряс головой, прогоняя странные мысли, которые постоянно лезли в это утро в мою многострадальную голову. Это от недосыпа, я уверен. Нужно сосредоточиться, сегодня меня ждет весьма интересный вечер. Сквозь силу улыбнувшись, я еще раз поприветствовал дам, отмечая про себя, что сама София, кажется, меня не узнала, во всяком случае вида не подала, и просто влилась в поток тех девушек, которые уже гостили во дворце.

Глава 7

– Ваше высочество, ваше высочество, – тяжелая рука опустилась мне на плечо, и я, вырванный из сна таким варварским методом, подскочил, вертя головой и пытаясь сообразить, в какой вселенной нахожусь.

– Что? Где пожар? Надо бежать? – я наконец-то узнал Федотова, который стоял возле моей кровати, и упал на подушки, интенсивно растирая при этом лицо. – Чтоб тебя. Который час?

– Девять утра, ваше высочество, – ответил мой теперь уже адъютант, подошел к окну и резким движением открыл шторы.

– Боже, ну и гад же ты, – простонал я, закрывая глаза. – Я же только в шесть лег. Неужели нельзя было дать мне еще хотя бы пару часов поспать? – полежав так с минуту и не дождавшись ответа, я раздраженно отбросил в сторону одеяло и сел, глядя на Федотова, который с невозмутимым видом смотрел в этот момент на то, как Румберг готовит для меня одежду и одновременно устанавливает умывальные принадлежности. К тому, что я каждое утро умываюсь и зубы чищу, вроде бы все уже привыкли, а некоторые и переняли эту привычку. Я никого не заставлял, просто на вопрос, зачем я этим занимаюсь, ответил, что подобные процедуры меня бодрят.

– Вы будете сегодня надевать камзол, ваше высочество? – спросил Румберг. Спрашивать, что я буду надевать, тоже вошло уже у него в привычку, потому что лучше один раз спросить, чем быть посланным. Однако в последнее время мне не нравилось его настроение. Казалось, что все в Петербурге раздражает Румберга и многие мои поручения он выполняет через силу. Нет, до открытого демарша пока не доходило, но все чаще и чаще я задумывался над тем, чтобы заменить слугу, а Румберга вместе с Крамером отправить в Киль. Пусть они там займутся… ну, к примеру… О, они там займутся охраной лесов от браконьеров. Поручу им создать специальную службу, с выделением определенной сумму из дохода герцогства. И периодически буду запрашивать аудиторские проверки, чтобы жизнь медом не казалась. Все, решено. Как только найду подходящего слугу, сразу же и напишу указ. Слава Богу, на него мне никаких разрешений ни от кого не требуется, потому что я все еще герцог, а герцогство все еще якобы независимо от воли других стран. – Ваше высочество, – я вздрогнул и уставился на Румберга. Надо же, настолько задумался, что не заметил, как задремал.

– Нет, не буду. Точнее, я одену камзол только на ужин. К счастью, сегодня никто вроде бы не приезжает, встречать никого не надо и присутствовать на обеде в честь новой гостьи тоже не требуется, – я снова протер лицо, пытаясь таким образом заставить открыться постоянно закрывающиеся глаза. Посмотрел на подушку, затем перевел взгляд на Федотова. – И что у нас случилось плохого, Василий Макарыч? Наверняка нечто из ряда вон выходящее, что ты поднял меня, не дав отдохнуть как следует, – я даже не скрывал сарказм, сползая с постели и направляясь в уборную. Когда я вышел из комнаты раздумий, то увидел, как девица из дворовых, ловко меняет на постели белье, которое я приказал менять ежедневно, и заправляет кровать, набрасывая сверху бархатное покрывало. – Подозреваю, что скоро менять белье будут независимо от того, нахожусь я в постели, или уже нет.

– Ваш день должен был начаться уже два часа назад, ваше высочество, – спокойно ответил Федотов. – Девка всего лишь пришла в обычное для этой своей работы время. Она же не виновата, что вы уже две ночи подряд не спите, а занимаетесь черт знает чем. Иди, милая, его высочество не выспался и оттого не в духе. На самом деле он на тебя не сердится, он кивнул девушке, которая стояла, прижав к груди охапку белья и испуганно смотрела на меня голубыми глазищами. После слов Федотова, она стремительно сорвалась с места и унеслась прочь, выскользнув из комнаты через такую узкую щелку в дверях, что мне захотелось протереть глаза, чтобы проверить, может она мне привиделась? С трудом оторвав взгляд от двери, я повернулся к Федотову.

– Так что произошло? – задав вопрос, я направился к тазу, возле которого уже стоял Румберг, держащий здоровенный чайник с теплой водой, чтобы лить из него воду мне в руки, в то время как я буду умываться. Еще Наумов, оставленный в Киле следить за порядком, распорядился, чтобы этот чайник приносили в голой, ничем не защищенной руке, дабы избежать неприятностей в виде кипятка мне на голову. Не могу сказать, что данная мера помогла бы мне избежать покушения, если бы, например, Румберг, захотел меня укокошить, но вот от разгильдяйства она вполне могла защитить, так что я был за это ему премного благодарен.

– В западной части дворца в Ораниенбауме возникли некоторые сложности, и решить их без вашего участия, ваше высочество, никак не получится, – наконец, ответил на вопрос Федотов. Я же раздраженно сплюнул зубной порошок, и, схватив полотенце, принялся интенсивно вытирать лицо и шею. Подозреваю, натер их так, что морда стала красной, но на эти мелочи мне было наплевать. Главное, что спать резко расхотелось. Сейчас еще кофе глотну, и совсем бодрячком стану.

Реставрация дворца была для меня больной темой. Чем больше я хотел, чтобы ремонт побыстрее закончился, дабы уже переехать в свой собственный дом и заняться уже теми задумками, коих в голове вертелось очень даже много, тем больше различного рода препятствий вставало у меня на пути. И вот опять какие-то проблемы.

– Что там опять произошло? – зло прошипел я, вырывая из рук Румберга штаны.

– Я точно не понял, – покачал головой Федотов. – Лучше вам, ваше высочество, самим посмотреть. Велеть седлать коней?

– Вели, – я махнул рукой. Раз Федотов сам не разобрался, то дело действительно серьезное. Очень часто он даже не беспокоил меня, решая какие-то мелкие проблемы самостоятельно, о многих из которых я узнавал уже постфактум, когда все было сделано и отлажено. Исключением были такие форс-мажоры, как прорыв некачественных труб будущей канализации.Поэтому сейчас я даже не предполагал, что меня может ожидать на месте.

Уже через полчаса я был в седле и мчался в Ораниенбаум в сопровождении Федотова, Олсуфьева и до сих пор окончательно не проснувшегося Румянцева. Чтобы хоть как-то отвлечь себя от ненужного накручивания, принялся вспоминать предыдущий вечер и ночь.

* * *

Дворец, принадлежащий раньше кому-то из временщиков, кому именно я так и не понял, слишком уж путанная у него было судьба до того момента, пока он не попал в руки Ушакова, который купил его, после того, как мы обсудили идею клуба, который в будущем, если все пойдет нормально, сумеет составить конкуренцию масонам. Нет, меня само движение этих каменщиков не напрягало, меня напрягало то, что все кураторы данного общества сидели на Английском острове, и очень скоро будут сидеть еще и за океаном. Так что, чем больше молодых людей обратит свои взоры на родное братство, тем меньше заговоров Тайной канцелярии нужно будет раскрывать. Дворец покупали вскладчину, да еще и не поставив в известность Елизавету. Незачем ей знать о таких вот чисто мужских проказах, веселее будет, да нервы сбережет. Понятно, что шила в мешке не утаишь, и что как только начнутся гулянки и тайные заседания клуба молва пойдет гулять по империи, и в тоге дойдет до императрицы, но пока лучше ничего не афишировать, дабы не получить палку в колеса, а то мало ли что в теткину блондинистую голову придет. Перед открытием нашего клуба, я побывал там днем, полюбовался колоннами, сделанными в греческом стиле, и посмотрел, как снуют слуги, расставляя столы и втаскивая в огромный зал, бочки с вином. Зал этот занимал добрую половину первого этажа, и являлся объединением бального зала с холлом.

На мой вопрос, что приготовил Ушаков для наших иноземных принцев и герцогов, старый пройдоха лишь улыбнулся и уверил, что все будет в лучшем виде, и чтобы я не беспокоился, а вообще, сам все увижу. Единственное, что мы оговорили, что речи ни о каком членстве в новом клубе для иноземцев не идет. Они могут, конечно, в итоге получить заветный перстень, вот только тут нужно будет постараться, двух покровителей из членов клуба завести, которые за тебя поручатся, ля наших достаточно будет одного, ну и так, по мелочи, типа приличных взносов в кассу клуба. Сегодняшний же прием был просто приемом, бесплатным – этакая замануха, и я честно терялся в догадках весь день, что же придумал Ушаков, чтобы заинтересовать в большинстве своем довольно пресыщенных иностранцев, особенно из французского посольства.

И уж тем более, я не думал, что меня можно чем-то удивить. Поэтому ехал я на этот праздник жизни, полный здорового скепсиса. Судя по ухмылкам встреченных мною в зале гостей, не я один ждал чего-то вполне банального. Когда вошел последний гость, двери клуба захлопнулись и раздался резкий звук фанфар. Все как по команде повернулись к центральной лестнице, на самом верху которой стоял Ушаков.

Увидев Андрея Ивановича, я почувствовал, как челюсть постепенно опускается вниз, а глаза принимают форму блюдца. Потому что Ушаков был облачен в древнегреческую тогу. Хорошую такую, правда, в зимний ее вариант. Если, конечно, в Древней Греции был этот самый зимний вариант, конечно. Тем не менее, тога была из тяжелой парчи, подбитая соболями. На лице Ушакова, как и у всех нас красовалась маска, в руке был зажат посох, а по бокам шли две полуобнаженные девушки. Когда он сумел так вымуштровать гулящих девок, так и осталось для меня неизвестно, но у него получилось, это факт, не подлежащий сомнению. Фанфары смолкли, и Андрей Иванович звучно произнес речь, которая, если из нее убрать все лишнее, сводилась к следующему:

Ушаков Андрей Иванович спешил присоединиться к гостям этого замечательного клуба, дабы пообщаться с умными людьми за чаркой доброго вина. Но вот незадача, по дороге его буквально взяли в плен вакханки, которые всю дорогу пытались сломить его веру и переманить на сторону нечестивого божка. И сейчас Андрей Иванович надеется, что общими усилиями нам удастся спасти заблудшие души красавиц, и обратить их к свету истинной веры. Красавиц на самом деле было не две, а пара дюжин, а эти две просто самые упорствующие в своем грехе.

Надо ли говорить, что помочь девам захотели практически все? Тем более, что «вакханки» усиленно сопротивлялись своему спасению, подливая гостям вино, и весело что-то щебеча. Веселуха набирала обороты, то тут, то там даже начали вспыхивать вполне так себе теологические споры, и дело едва до драки не дошло, но тут подвыпившим гостям предложили сыграть в новую игру, а более консервативным – в уже давно известные, с некоторыми крохотными изменениями в виде крупье и участия клуба во всех играх.

Несколько стоящих возле стен столов были закрыты покрывалами. К ним подошли, судя по выправке гвардейцы, и открыли столы взорам гостей. Столы были для карт, для костей, а в центре стояла рулетка. Сам механизм по моему приказу разработали в Академии наук. Это была почти известная мне рулетка, только из доступных материалов.

В общем, вечер удался на славу. Когда гостей около четырех часов развезли кого куда, чаще всего в посольства, потому что Ушаков в последний момент передумал и открытие клуба состоялось в присутствии исключительно иностранцев, мы сели подводить итоги, и я немного охренел, если честно. Нет, я знал, что за моим плечом стоял черт, который и заставил меня внести в этот мир рулетку гораздо раньше, чем она появилась на самом деле, и также я знал, что люди этого времени очень азартные и часто увлекающиеся, но, чтобы настолько? Так, например, Жак-Жоакен Тротти, маркиз де ла Шетарди, казалось бы, один из наиболее осторожных людей, присутствующих здесь, умудрился проиграть клубу всю свою коллекцию вин, а он только шампанского припер в Россию больше шестнадцати тысяч бутылок, а также замок Четарди, что располагался где-то в провинции Лимузен, и это был далеко не самый крупный проигрыш.

К утру Румянцев, который был трезв и от того пребывал в прескверном расположении духа, заявил.

– Зачем нам вообще воевать, если мы можем просто выиграть полмира? – по распоряжению Ушакова нас обслуживали отдельно, и наливали в кубки обычную воду, отсюда и недовольство собственной трезвостью у Петьки и образовалось.

– Не льстите себе в своих оценках, Петр Александрович, – усмехнулся Ушаков. – Такие вещи лишь однажды и случаются. – Я в этот момент лишь покосился на него, и не стал говорить, что он даже не представляет, насколько могут быть безумны люди в своих попытках отыграться.

Как бы то ни было, но открытие клуба можно считать успешным, и сейчас важно посмотреть на реакцию протрезвевших гостей. Мы же, вернувшись уже под утро, были разбужены Федотовым, чтобы ехать в Ораниенбаум.

* * *

Несмотря на то, что мой небольшой отряд стремился попасть в Большой дворец, как я его по себя окрестил, как можно быстрее, уже при подъезде к Ораниенбауму я встретил неожиданное препятствие в виде перегородившего дорогу возка, из которого выскочили два человека, которые громко о чем-то спорили, стоя прямо на узкой расчищенной дорожке, объехать которых не было никакой возможности. При этом, даже заметив кавалькаду, они не прекратили своих споров, а наоборот развернулись в мою сторону, явно ожидая, когда мы подъедем поближе. В одном из спорщиков я узнал Ломоносова, второй был мне неизвестен. Остановившись, я спешился. Нельзя сказать, что я был доволен остановкой, и всем своим видом выражал недовольство.

– Михаил Васильевич, я вижу, вам совершенно заняться нечем, раз вы так далеко от Академии наук базары разводить вздумали, – поприветствовал я Ломоносова.

– Ваше высочество, я как раз еду в мануфактуру, вместе с господином Эйлером, чтобы доказать ему, что мы здесь вполне сможем изготовить необходимые для его исследований оптические приборы, – Ломоносов поклонился и, бросив яростный взгляд на Эйлера, который смотрел на меня, нахмурив лоб, продолжал. – Но, похоже, господин Леонард всерьез вознамерился сбежать, как та крыса, лишь почувствовав тень трудностей.

– Я уже два года как просил об отставке! – взвился Эйлер. – Меня ждет пост при Берлинском университете. Король Фридрих дает мне уникальную возможность основать кафедру математики, чтобы обучать молодое поколение ученых! Но, полагаю, венценосным особам совсем уже стало не до Академии наук, раз мои прошения где-то в очередной раз затерялись!

– И это не повод, чтобы заявлять о том, что я ничего не смыслю в изготовлении стекла и не смогу эти знания перенести на создание оптических приборов! – я помотал головой. Похоже, что спорщики уже забыли, что я стою тут перед ними и вернулись к прерванному спору.

– Да кто вы вообще такой, чтобы указывать мне, что делать и как дальше строить свою жизнь? Выскочка!

– Хватит! Баста! – заорал я, привлекая тем самым к себе внимание. – Вы, Михаил Васильевич, сейчас заткнетесь и проводите господина Эйлера на мануфактуру. Молча. А вы, господин Эйлер, составите мне список ваших претензий, из-за которых планируете покинуть Российскую империю. Полагаю, что кое-что я смогу изменить уже на своем уровне. Кроме того, вы оба остынете, соберете всех господ ученых Академии наук в одном зале и совместно составите на бумаге список необходимого для создания большого многопрофильного университета. На все про все даю вам три дня. Через три дня жду вас в десять утра в своем кабинете. Вас двоих от имени всех. Не надо ко мне всей вашей развеселой компанией заваливаться. – Я бросил взгляд на Олсуфьева, который кивнул, показывая, что все запомнил и исполнит в лучшем виде. И мне напомнит, если я вдруг забуду, а вероятность этого была довольно большая, потому что двое суток почти без сна давали о себе знать – в голове стоял гул, и мысли никак не могли прийти к общему знаменателю. Хотя сейчас у нас были деньги, клуб внезапно уже с первого дня начал приносить очень нехилый доход, часть которого вполне можно было потратить на спонсорство. – А теперь, пошли вон, вы мне дорогу перегородили, – процедил я, после чего развернулся, направляясь к своему коню.

Наверное, я сейчас говорил излишне резко и эмоционально, но, черт подери, я никогда не страдал излишним терпением, а в последние дни его пытались испытывать все, кому не лень.

К дворцу я подъехал в самом скверном расположении духа, которое только можно себе вообразить. Бросив поводья подбежавшему парню, судя по всему мастеровому, я быстро взбежал по ступеням и, войдя внутрь огромного здания, сразу же направился к западному крылу. Сопровождающие едва поспевали за мной, потому что все, чего я сейчас хотел, это разобраться с внезапной проблемой и поехать уже досыпать.

Возле самого входа в крыло, перекрытого массивной дверью, я встретил Брюса, бросившегося ко мне, как только я показался в начале длинного коридора.

– Ваше высочество, слава Богу, вы приехали, – он сложил руки в молитвенном жесте на груди. – Сделайте уже что-нибудь, ради всего святого, а то работники скоро не выдержат и грех на душу возьмут, вот помяните мое слово.

– Я смогу что-нибудь сделать, Александр Романович, только в том случае, если вы мне скажите уже, наконец, что, вашу мать, тут стряслось! – Брюс не успел ответить, потому что в тот момент, когда он рот открыл дверь приоткрылась и из образовавшейся щели высунулось дуло древней пищали.

– Не пущу. Убивайте меня, но не пущу. Варвары! Сатрапы! – взвыл из-за двери старческий голос, а дуло, заставившее нас с Брюсом прижаться спинами к стене, заходило ходуном.

– Кто это? – почему-то шепотом спросил я у Александра Романовича.

– Смотритель галереи, – также шепотом ответил Брюс. – Когда Меншикова… того… про дворец и галерею все забыли, да и не было среди правителей более ценителей искусства, каким себя его величество Петр Алексеевич считал. Меншиков же для него старался, коллекцию свою собирая, сам-то он с трудом картину от гравюры отличал.

– И он живет здесь столько лет один, среди картин, или что там у Меншикова было? – я выпрямился и уставился на дрожащее дуло, которое и не думало прятаться.

– Да, одичал совсем, – в голосе Брюса появилось сочувствие. – Думает, что мы хотим галерею разрушить, а картины чуть ли не сжечь.

– А почему такая мысль пришла в голову этому достойному человеку? – я прищурился и перевел взгляд на Брюса.

– Ну-у-у… – он замялся, но потом осторожно добавил. – Возможно, кто-то из работников не сдержался… Мы же попасть туда уже три дня никак не можем. Чтобы за отделку браться, нужно все инженерные работы сначала провести. В основном здании уже хоть сейчас можно начинать отделывать комнаты, а вот оба крыла пока не готовы.

– Ясно, – я покачал головой и крикнул. – Эй, кем бы ты не был, позволь мне зайти! Я внук Петра Великого, Великий князь Петр Федорович, и это для меня и моей будущей семьи дворец восстанавливают! Я не трону картины, клянусь, – ну конечно не трону, я же не идиот, это же будущее достояние семьи, которое через какие-то лет двести, двести пятьдесят будет стоить миллионы. У меня вообще в планах имеется все, что гвоздями не приколочено по миру скупать, но это так, перспективное направление.

– Точно с картинами ничего не случится? – голос задрожал еще больше, но дуло втянулось в щель.

– Да, точно. Или тебе моего слова мало будет? – помимо воли в моем голосе прозвучала ирония. На его месте я бы точно не поверил. Принцы и короли обычно врут, как дышат. Их этому учат с рождения. Штелин, умница, тоже не упускает искусства лицемерия в нашей программе обучения. Но вот именно сейчас я говорил абсолютно искренне. Дверь тем временем открылась пошире, и Брюс, совершенно инстинктивным движением выдвинулся вперед, закрыв меня от возможного покушения. В это время в коридор зашли мои сопровождающие, которые где-то задержались, а в дверном проеме показался старик в потертом камзоле, огромном парике и с пищалью в руках. Характерного дымка я не увидел и в который раз покачал головой. – Что же ты, отец, даже ружбайку не зарядил-то?

– Да как же ее заряжать, это же огонь, а тут картины, – вздохнул старик, а Брюс в этот момент с чувством сплюнул на пол. Я вышел из-за его спины, и направился к старику. – Показывай свое хозяйство.

Каким бы профаном я в живописи не был, но «Ночной дозор» только полный идиот не узнает. Его я в первой же комнате, увидел, он первым на стене висел. Не припомню, чтобы эта картина была в России когда-то. Хотя, кто его знает. Меншиков же тащил все, что плохо лежит. Может и был «Дозор» когда-то на стене в его дворце, вот только пропал потом, так тоже иногда случалось. Само крыло было представлено анфиладой комнат. Дальше первой я не проходил, но здесь стены все были увешаны шедеврами. А вон и «Даная» разлеглась.

– Все крыло такое же? – спросил я, с трудом оторвав взгляд от картины. На репродукции и картинке с экрана монитора она не впечатляла, а вот сейчас, когда я видел ее воочию и так близко… Все-таки художники обладают даром передавать свою энергию картинам.

– Нет, ваша милость, только две комнаты и успел Александр Данилыч заполнить, – вздохнул старик, видя мою заинтересованность.

– Здесь только голландцы? – я указал на «Дозор».

– Да, его величество Петр Алексеевич питал определенную слабость ко всему голландскому.

– Это заметно, – пробормотал я. – Вот что, я, пожалуй, оставлю галерею в этом крыле, более того, буду продолжать собирать коллекцию. Тебя как звать-то?

– Матвей – я, ваша милость. Холоп царский, специально за картинами присматривать поставленный еще Александром Данилычем. Так правда картины не тронешь? – его голос снова задрожал, а по морщинистой щеке скатилась слеза.

– Нет, не трону. Но ремонт здесь сделать надобно. Картинам определенные условия положены, чтобы хранились лучше. А здесь сыро и холодно. Если этим криворуким болванам не доверяешь, сам пока сними полотна, да прибереги где-нибудь. Если места нет, то в Петербург в Зимний дворец тебя вместе с картинами доставим, потом назад вернем. Да, Матвей, помощников себе подбери посмышленей из дворни. Слышал же, все комнаты я хочу картинами завесить, один не справишься. И котов тебе сюда нужно будет определить. Да, троих, как минимум, – я усмехнулся. Ну вот, четверых котят уже пристроил считай, еще одного определить нужно будет. Я повернулся к сопящим за моей спиной Брюсу и Олсуфьеву. – Все понятно? – они дружно кивнули. – И стоило здесь трагедию разводить. Всего-то надо было Матвею пообещать, что не тронете картины.

– Так как пообещать, если он нас не пускал сюда? – проворчал Брюс.

– А кто пообещал всю эту мазню вместе со мной спалить к чертовой бабушке? – вскинулся старик, потрясая сухим кулаком.

– Как же мне надоело все эти склоки разбирать, кто бы знал, – я двинулся к выходу. – Как дети малые, ей богу. Олсуфьев! Пошли сразу восточное крыло посмотрим, чтобы там никаких препон не оказалось.

В восточном крыле царило еще большее запустение. Если за западным Матвей хоть как-то ухаживал, то здесь все пришло в полнейший упадок. Дверь покосилась, и висела на одном гвозде, но через здоровенную щель в коридорчик, ведущий к крылу падал сноп яркого света. Уже подходя поближе я услышал женские голоса, отраженные многократным эхом и тем самым искаженные до неузнаваемости. Единственное, говорили женщины на немецком языке.

– Посмотри, Гертруда, какая удивительная прелесть. Оно выжило, представляешь? Смотри, даже листики зеленые! – восторженный голос раздался совсем близко, и мы, переглянувшись с Олсуфьевым, ломанулись в проход, чтобы уже увидеть незваных гостей и самое главное узнать, как они сюда вообще попали.

Глава 8

Я замер в дверях, увидев, кто стоит передо мной. Девушка выглядела сконфуженной и немного испуганной, но мое появление все же не было для нее такой же неожиданностью, как ее появление для меня.

– Ваше высочество, доброго вам дня, – я поздравил себя с тем, что сумел выдавить из себя такую сложную для меня в этот момент фразу. Бессонные ночи дали о себе знать, гул в голове не давал как следует сосредоточиться, и, ясно понимая, что сейчас буду пороть чушь, я, тем не менее, не мог остановиться. – А… как вы тут оказались? Что вы здесь делаете?

– Я приехала по приглашению ее величества, – Мария присела в реверансе. Сопровождающая ее девушка поклонилась гораздо ниже. Странно, но раньше, если я и замечал подобные нюансы, то не придавал им большого значения. Сейчас же почему-то акцентировал на них внимание.

– Я не… Господи, Мария, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, – я потер виски, пытаясь разогнать начинающуюся мигрень. – Что вы делаете в Ораниенбауме? И почему я ничего не знал о том, что вы сегодня приезжаете? Простите, что говорю сумбурно, но я двое суток не спал, поэтому прошу вас отвечать предельно ясно без каких-либо намеков.

– О, я уже стала забывать, что вы можете быть настолько откровенны, – Мария на секунду задумалась. – А кто вас должен был предупредить о моем приезде? Вроде бы мы только на последнем постоялом дворе встретили того учтивого офицера, Сергея Салтыкова, который и сопровождал нас в Петербург. Он и рассказал про это место, и, когда я проявила заинтересованность, приказал кучеру свернуть. Он сказал, что вас здесь быть не должно и мы никому не помешаем. Простите, если нарушили какие-то ваши планы, ваше высочество, но я правда не знала…

– Ваше высочество, Мария, не оправдывайтесь, а то я подумаю, что вы совершили какое-то преступление. Например, Салтыков начал некорректно себя вести, и вы его случайно забили веером до смерти, а сейчас пытаетесь здесь спрятать труп, – Гертруда прыснула, но тут же отвернулась, зажав рот рукой и изображая приступ кашля. – Меня волнует другой вопрос, вы как сюда доехали? Потому что в Риге вас ждет целая рота сопровождения, – я окинул взглядом ее фигурку, одетую весьма неплохо, но вот соболей, которых раздавали каждой приехавшей девушке, на польской принцессе почему-то не оказалось.

– В Риге? – вот сейчас она действительно удивилась. – Но мы не ехали через Ригу.

– Простите, ваше высочество, Мария, но вы несколько раз уже повторили «мы». Вы не похожи на одержимую гордыней девицу, которая привыкла к королевскому «мы», – я нахмурился. Какая-то мутная история вырисовывается. Зачем кому-то вести одну из принцесс по маршруту, который был не запланирован заранее? Да еще Салтыков этот. Почему мне его имя кажется знакомым? Вроде бы в свите мой никогда Сергея Салтыкова не было. С чем-то оно связано, с чем-то потенциально для меня неприятным и даже опасным. Нет, не могу вспомнить, проклятый гул в башке не дает сосредоточиться. – Мария, кто с вами приехал? И кто планировал маршрут движения?

– О, это барон Фридрих фон Берхгольц, – она всплеснула руками. – Его порекомендовал отцу его величество король Фридрих, как отличного сопровождающего для меня. Барон начинал служить еще вашему деду, императору Петру, и прекрасно знает Россию, что существенно облегчило нашу дорогу. Это он посоветовал более короткий путь и моя кузина герцогиня Кристиана София Вильгельмина Бранденбург-Байрейтская, которая сопровождает меня в этой поездке как старшая родственница, согласилась с его доводами. По-моему, она совершенно очарована бароном, – и Мария улыбнулась.

– Барон Бергхольц, значит, ну-ну, – я невольно положил руку на эфес шпаги, которая стала уже неотъемлемой частью туалета. – И когда же он умудрился стать бароном? Уж не тогда ли, когда его величеству Фридриху понадобился свой человек поближе к императорскому трону Российской империи?

– Что вы такое говорите, ваше высочество? – Мария слегка побледнела, а ее улыбка стала натянутой.

– Я просто действительно очень устал и несу чушь, – так и хотелось добавить, что я в присутствии этой девочки вообще почти всегда несу чушь, но я сдержался. – Так что вы здесь делаете, ваше высочество? Вот именно здесь в этом… Кстати, что это? – я огляделся по сторонам. Огромное, уходящее вдаль помещение было непривычно светлым. Так много окон, которые тянулись от пола до высоченного потолка, я не видел еще ни разу. Невдалеке от того места, где мы стояли, росло самое настоящее дерево. При этом росло он не в кадке, а словно бы прямо из пола.

– Здесь когда-то была оранжерея, – Мария тоже огляделась. – Господин Салтыков сказал, что здесь еще князь Меншиков пытался вырастить целую апельсиновую рощу, чтобы оправдать название поместья «Ораниенбаум». В этой оранжереи росло сто одно дерево, и они даже плодоносили. Как жаль, что все пришло в упадок, – добавила она печально. – Но эта оранжерея выстроена просто уникально. Ни у кого такой огромной нет. А ведь здесь можно выращивать не только деревья. Можно экспериментировать с разными культурами, чтобы вывести сорта, которые хорошо бы росли на этой суровой земле. Да и просто цветущие круглый год цветы, это же прекрасно. Вы правда не знали, что располагалось в этом крыле?

– Правда, не знал, – я задумчиво смотрел на нее, отмечая тот пыл, с которым она говорила о растениях. – Вы так хвалите идею подобной оранжереи, что я, пожалуй, оставлю ее, будет чем удивить гостей, особенно, если ничего подобного и в самом деле ни у кого нет.

– Только не идите на поводу у моих глупых мечтаний, ваше высочество, – в теплых карих глазах промелькнул испуг, да что же ты всего боишься? Похоже, что эту принцессу слишком часто били по рукам, за ненужную инициативу, и теперь она всеми силами пытается подавить свои порывы.

– А я и не иду. Я не слепой и прекрасно вижу, что здесь все построено так, что иного предназначения данному крылу сложно придумать. Просто я здесь впервые, как-то не было необходимости заглядывать сюда, – я вообще не горел желанием это делать до инцидента с картинной галереей. Думал, что снесу все к чертовой бабушке, что бы здесь раньше не располагалось, а потом начну отделывать уже пустую коробку на свой вкус. Но жизнь в очередной раз показала, что нельзя недооценивать мелочи, и, прежде чем переть напролом, необходимо разобраться во всех нюансах.

– Ваше высочество, прошу прощения, что перебиваю, но лучше будет, если ее высочество сейчас вернутся к своему поезду и отправится во дворец, – меня перебил хмурый Олсуфьев. Пару секунд я молча смотрел на него, затем нехотя кивнул.

– Ты прав. Мария, вам лучше последовать совету Адама Васильевича. Думаю, что будет даже лучше, если вы приедете раньше, чем я вернусь во дворец.

– Боже, о чем я только думала, – Мария приложила тыльную сторону ладони ко лбу. – Вы правы, ваше высочество, мне лучше удалиться. Гертруда, идем уже, не стоит задерживать его высочество, – она присела в реверансе и выпорхнула из оранжереи, даже не дав мне попрощаться. Служанка бросилась за своей госпожой, бросив при этом на меня заинтересованный взгляд. Да уж, похоже, это моя судьба, вызывать интерес у служанок и маньячек с сомнительными пристрастиями. Посмотрев на покосившуюся дверь, я подошел к ней и несильно стукнулся лбом о все еще твердое дерево.

– Господи, какой же идиот, веду себя как сопливый мальчишка, – выпрямившись, поймал недоуменный взгляд Олсуфьева. – Я уже успел отличиться, пока ездил в Киль, – криво улыбнувшись, потер ушибленный лоб. Все-таки ударился я несколько сильнее, чем рассчитывал. – Там у меня была любовница, которая уже долгое время сходила с ума, но меня никто об этом не предупредил. В итоге, она пыталась меня убить, но я ее опередил. И не делай такое лицо, словно я тебе поведал тайны мироздания. Скандал был знатный, странно, что до России до сих пор отголоски не дошли. При желании узнать подробности может каждый. – Олсуфьев продолжал смотреть на меня глазами полярной совы. – Адам Васильевич, я не невинное дитя, я герцог и наследник престола Российской империи. Поверь, имея такие данные, сложно оставаться белым и пушистым. К тому же у меня наследственность плохая. Петр Великий, мой дед, был настолько далек от права называться святым, насколько это вообще возможно, а кровь, как ты знаешь, не водица. Тем удивительнее то, что я теряюсь в присутствии этой пигалицы, которая меня на голову ниже, хотя я далеко не гренадер.

– Это-то как раз не слишком удивительно, – наконец, Олсуфьев отмер и быстро заговорил. – Но мне не слишком нравится вся эта ситуация с изменением маршрута следования, навязывания прусским королем принцессе польской сопровождения. Странно все это, и не слишком понятно.

– Что-то происходит, что-то, в чем основное место занимает именно Пруссия. Но я не слишком понимаю, какую роль при этом отводят России.

– Готовится большая война? – высказал предположение Олсуфьев.

– С Пруссией? – я хмыкнул. – Нет, Фридрих пока не потянет. И основное слово здесь «пока». Если только в союзе с кем-то. Но, опять-таки, против России? А зачем? У него здесь нет никаких интересов.

– Если только нас не хотят втянуть в ненужную нам войну, – Олсуфьев поморщился.

– Конечно, хотят, – я пожал плечами и принялся застегивать расстегнутый плащ. – Всегда хотели, так что сейчас вряд ли что-то могло измениться. Но гадать мы можем до бесконечности, а можем кое-кого прижать к стенке и выпытать подробности того, где одна семейная пара так долго ехала, что умудрилась отстать от меня почти на две недели. Хоть я и уехал вперед, но сомневаюсь, что отставание могло быть таким критическим. Если только у них падеж лошадей не случился, и они не вынуждены были покупать новых.

– О ком вы говорите, ваше высочество? – Олсуфьев невольно нахмурился, пытаясь понять, о ком вообще может идти речь.

– Неважно, – я похлопал его по плечу. – Главное, что мне есть кому задать пару вопросов, – и я быстрым шагом направился к выходу.

Вот только уехать у меня быстро не получилось. В холле, из которого уже убрали весь мусор и который ждал, когда же мастера приступят к отделке, появилось новое действующее лицо, довольно прилично одетый, бородатый, что было немного непривычно видеть, мужик, который нетерпеливо мерил шагами расстояние от одной колонны до другой, время от времени бросая быстрые взгляды в сторону западного крыла, куда я уходил изначально. Он явно кого-то ждал, проявляя при этом заметное нетерпение. За ним наблюдал, подперев спиной одну из колонн, Федотов. Если бы у него в руках был зажат кулек с семками, то образ был бы полный. А так, чувствовалась какая-то незавершенность в его ленивом наблюдении за метаниями мужика. Когда я подошел поближе, то мужик не обратил на меня внимания, просто скользнул взглядом и развернулся, чтобы продолжить свой забег. Я недоуменно пожал плечами и двинулся мимо него к выходу. За мной почти бежал Олсуфьев, а Федотов, оторвался от колонны и сделал шаг в мою сторону, закрывая при этом от нервного мужика. Вот тут-то мужик понял, что я не просто так мимо пробегал, а именно тот, кто ему, по всей видимости нужен.

– Ваше высочество, Петр Федорович, прости, Христа ради, что не признал, – он попытался ломануться ко мне, но на его пути все также стоял Федотов, который весьма демонстративно положил руку на эфес шпаги, и сделал шаг в его сторону. Мужик намек понял и остановился. Я, как бы не спешил, но вынужден был затормозить, разглядывая бородача.

– И ты меня прости, добрый человек, но я совсем тебя не признаю, – наконец, сказал я. – Ты кто?

– Я-то? – мужик несколько раз хлопнул глазами. – Кузьма Матвеев, управляющий стеклодувной мануфактуры Эльмзеля, – он замолчал, а затем снова зачастил. – Бывшей мануфактуры Эльмзеля, конечно же. Сейчас это казенная мануфактура.

– И? Какое отношение я имею к стекольной мануфактуре, будь она казенная или Эльмзеля? У меня своя в наличии имеется, – я нетерпеливо стукнул перчаткой по ладони. – К тому же, насколько я знаю, мануфактура Эльмзеля, бывшая, разумеется, специализируется на изготовление в основном бокалом и ваз. Вы делаете настоящие произведения искусства, у вас прекрасные граверы и художники заняты в производстве. Я же делаю востребованную, но недорогую продукцию: бутылки, стекла для окон, цветные стекла для витражей.

– Да, вот именно, – мужик потер лоб, а потом плюхнулся передо мной на колени. – Ваше высочество, Петр Федорович, выслушайте меня. Не за себя прошу, за мастеров. Руки же у них золотые. Трое так вообще за границу по велению еще Анна Иоанновны ездили, дабы искусству росписи бокалов учиться у иноземных мастеров.

– Это все просто чудесно, но я не совсем понимаю…

– Наши бокалы делаются долго. Над каждым работает несколько мастеров. И они чрезвычайно дороги, ваше высочество.

– Это понятно, – я махнул рукой. – Да встань уже. – Матвеев быстро поднялся на ноги.

– Мало, кто может позволить себе купить такой бокальчик, что вышел из мануфактуры. Мы почти что только Императорский двор и снабжаем, по мере сил. Но это не приносит прибыли, и мастера едва концы с концами сводят. Неправильно это, ваше высочество.

– Неправильно, – эхом повторил я, в принципе, соглашаясь с его словами. – И чего же ты все-таки хочешь от меня?

– Я подал прошение ее величеству, государыне Елизавете Петровне, но до сих пор не получил ответа. Не нужно меня упрекать в дурости, ваше высочество, – он замахал руками. – Я прекрасно понимаю, что ее величество понятия не имеет, что я вообще существую. Но ее советники, видимо, посчитали мою просьбу чрезмерно дерзкой, или же наоборот ничтожной… в общем, я увидел, что вы сюда выехали и поспешил за вами, чтобы попробовать хоть так просьбу донести. Быть может вас она заинтересует, и вы расскажите ее величеству.

– Короче, – прервал я его словоизлияния.

– Что если объединить вашу мануфактуру и казенную? Мы будем продолжать делать бокалы для двора ее величества, но мастера-стеклодувы и граверы могут и для ваших вещичек что-нибудь полезное сделать, – я смотрел на него достаточно долго, чтобы Матвеев занервничал. Я понимаю, что плевать он хотел на мастеров, он делец, и после смерти хозяина на своем кармане ощутил, что такое числиться в казне предприятием, на которое всем глубоко начхать. Ну еще бы, саксонские бокалы – они же круче в разы, просто потому что не наши. Вот только я так не думаю. И первая идея, которая стукнула только что мне в голову – флаконы для духов. Здесь в Российской империи они не пользовались такой бешенной популярностью, как в Европе, но тоже не на задворках топтались. А еще бижутерия. Недорогие стеклянные украшения, почему бы и нет? Драгоценности не все дворяне могут себе позволить, а красивыми женщинам хочется быть всегда и во все времена, независимо от страны, эпохи и материального положения. Все это кроме основной продукции, которую пора уже купцам пристраивать.

– Считай, что я заинтересовался, – ответил я, когда Матвеев уже потеть начал. – Я передам ее величеству твое предложение, а также выскажу свою заинтересованность. Думаю, если у ее величества нет других планов на казенную мануфактуру, то это дело вполне осуществимо. Я сам привезу ответ, заодно посмотрю, как обстоят дела, да какие диковинки вы производите.

– Премного благодарен, ваше высочество, Петр Федорович.

– Да рано благодаришь, Кузьма Матвеев. Вот ежели вести добрые принесу, вот тогда и будет время для благодарности. Да и то, ты не работал со мной, не знаешь, может все еще хуже окажется, – и я направился к двери, на ходу надевая треуголку, и натягивая перчатки.

– Так ведь я, батюшка, вначале на мануфактуре вашей побывал, – я резко обернулся, и увидел, как Кузьма хитро улыбнулся. – Сам посмотрел, как работают мастера, порасспрашивал. А потом уже сюда пошел. Еле как уломал вашего адъютанта позволить мне парой словечек с вами перекинуться.

– Угу, я понял, – и я снова направился к двери, на ходу прорычав. – Федотов!

– Да, ваше высочество, – он вытянулся передо мной на крыльце, обогнав уже в дверях.

– Может быть, ты мне объяснишь, почему на мануфактуре нет охраны? Кто угодно, как выяснилось, пришел, что ему надобно вынюхал.

– Так ведь, ваше высочество, вы не давали распоряжения, – Федотов даже растерялся. – Сторожа-то есть, куда без них…

– Так, вот сейчас лучше помолчи, – я поднял вверх указательный палец. – Моя мануфактура будет первой, где пропускная система заработает. А что это такое, я тебе во дворце расскажу. Да ответственным назначу, чтобы через месяц все уже как часы заработало. И, кстати, а как ты вообще додумался, допустить его ко мне?

– Так он мне рассказал про то, что просить у вас хочет, – виноватым Федотов не выглядел. Более того, он искренне не понимал, почему я разозлился. – Я и подумал, что задумка неплохая. Тем более, что дела у мануфактуры казенной плохо идут, а вот фужер, который его мастерами сделан, я видел. Очень красиво. Так по стеклу уметь надо работать. Руки-то у них из того места, из которого положено растут. Жаль будет, если так и сгинут в безвестности. – Я бы мог его успокоить, что не сгинут, и через каких-то лет тридцать все у них наладится, но не стал. Зачем, если возможность появилась мастеров практически на халяву к рукам прибрать?

– А где черти Петьку носят? – я перевел разговор в другое русло, краем глаза увидев, что Федотов выдохнул с облегчением.

– Здесь я, Петр Федорович, – я повернулся в ту сторону, откуда голос раздался. Румянцев стоял неподалеку, держа под уздцы лошадей. По его помятой роже было видно, что этот паразит успел где-то прикорнуть. Не удивлюсь, если на конюшне, которую отремонтировали и обустроили первой. Лошадей сейчас, в связи с ремонтом, было много, а им не объяснишь, что нужно на улице ждать, пока там хозяева свои дела сделают. Так что конюшня была теплая с огромной кучей сена, вовремя притащенной туда. Вот, похоже, в этом небольшом стогу Румянцев и умудрился поспать. Бросив на него яростный взгляд, я вскочил в седло, сразу с места рванув рысью.

До Петербурга добрались быстро. Я даже опасался, что мы можем догнать и перегнать поезд Марии. Но нет, когда я взбежал на крыльцо, то со двора уже убирали кареты, а из приехавших на улице оставались лишь слуги да кучера.

В холле было людно, но придворные, согнанные в срочном порядке встречать последнюю из прибывших принцесс, уже начали расходиться. Никого постороннего я не заметил, значит, гостей уже развели по комнатам. И слава Богу. Изображать сейчас положенные эмоции я бы не смог, тем более, встретившись лицом к лицу с новоявленным бароном. Вообще, желательно было сейчас пойти в спальню и уже наконец выспаться, но я хотел завершить одно дело, которое, по-моему, должно было решиться безотлагательно.

– Ваше высочество, вы сегодня просто само очарование, – я ухватил Луизу за руку в районе локтя. Она сердито посмотрела на меня, и попыталась высвободиться, но я держал крепко, стараясь, однако, лишний раз не делать больно, хотя от желания сжать пальцы посильнее, просто скулы сводило. – Кого же вы встретили сегодня без меня?

– Дочь короля Польши, – она снова дернулась, с тем же результатом. – Очень хорошая, скромная девочка.

– Да что вы говорите, как же жаль, что я был в отъезде. Но, с другой стороны, у меня же есть вы, ваше высочество, и я просто жажду услышать от вас все подробности этой встречи. Думаю, что ваш будуар вполне подойдет для наших сугубо дружеских посиделок, – и я пошел, все еще держа ее за локоть, стараясь изо всех сил делать это незаметно. Пришла пора выяснить, какие именно поручения ей дал брат, король Пруссии Фридрих, потому что я почти не сомневался в том, что они так задержались, потому что заезжали в Берлин. И, если раньше мне было почти все равно, то в свете последних событий, это равнодушие растворилось без остатка, потому что я был уверен – Фридрих хочет втянуть Россию в войну, оставалось выяснить на чьей стороне и против кого. А также, я был уверен, что Август решил предаться любимому развлечению поляков, хоть сам поляком и не являлся, а именно, он готовился предать Российскую империю и прежде всего Елизавету, и Луиза, если не знала всех подробностей, то точно догадывалась, а уж ее способность к анализу я успел оценить на собственной шкуре.

Глава 9

– Как ты смотришь на то, чтобы устроить потешную битву снежками, где могут принять участие и наши гостьи, облачившиеся в гвардейские наряды? – я поднял взгляд с тарелки, на которой лежал кусок рыбы, которую я в этот момент рассматривал, осознавая, что аппетита совсем нет, и посмотрел на Елизавету. Сегодняшний ужин мы проводили втроем: тетка, Разумовский и я. Елизавета приняла решение предоставить возможность юным гостьям поужинать вместе без ее присутствия, чтобы, как она выразилась «девицы почувствовали себя более раскованными и смогли как следует познакомиться и, возможно, наладить дружеские связи, которые им безусловно пригодятся в будущем». Разумеется девушки будут ужинать не одни. Компанию им составят их сопровождающие, а также несколько человек, особо приближенных к трону, типа тех же братьев Шуваловых. По мне так подобная расстановка была глупостью несусветной, и, к счастью, так думал не только я один. Андрей Иванович Ушаков отрядил нескольких своих людей, также составить компанию принцессам и остальным участникам ужина. Посмотреть, послушать, о чем говорят, а потом, хоть даже ночью, подробно все описать в рапорте. Ночью, чтобы ничего до утра не забыть и не упустить. – Петруша, так что ты думаешь о такой моей задумке?

– Э-м-м, – промычал я, лихорадочно соображая, как бы поделикатнее сообщить тетке, что ее тяга к переодеваниям в мужские костюмы выглядит по меньшей мере странно. Так же, как и постоянное желание запихнуть мужчин в женские платья. – Я не думаю, что будет слишком хорошо, если одной или нескольким гостьям снежок прилетит прямо в лицо, и девушка будет вынуждена встречать Новый год с огромным кровоподтеком на лице.

– Ну что ты, Петруша, не думаю, что все может зайти так далеко, – Елизавета улыбнулась. – Хотя, в пылу веселья чего только не произойдет, – добавила она задумчиво.

– И как же вы предлагаете провести этот праздник жизни? – я вымученно улыбнулся.

– Как это обычно и происходит, поставим две крепости ледяные, а дальше разделимся на две армии. Пусть в одной армии командиром будет, да хотя бы Алексей Григорьевич выступать, а другую, если хочешь, ты возглавь. Крепости уже почти построены, осталось лишь правила утвердить, – добавила она поспешно. Ну конечно же, все уже в общем-то решено, хорошо хоть меня сейчас поставили в известность, а не в день, когда веселье запланировано. Не понятно только зачем она спрашивать у меня согласие взялась. Ну да ладно, может быть, действительно будет весело.

– Радует то, что вы, тетушка, похоже, совсем оправились, раз сможете принять участие в таком активном увеселенье, – хмыкнул я, а Елизавета поджала губы, соображая, как бы поделикатнее послать меня сейчас на хер с моими провокациями. Решив, что хорошего понемножку, я добавил тяжело вздохнув. – И радует, что меня пожалели, поставив против меня Алексея Григорьевича. Мы с ним оба в войнах не участвовали, поэтому примерно в равном положении находимся, – я решился отломить кусок рыбы и отправил ее в рот, осторожно пережевывая, чтобы кость не пропустить.

– Это да, Елизавета Петровна всегда отличалась редкой тягой к справедливым решениям, – добродушно произнес обычно молчаливый Разумовский.

– Это значит только, что всем нам чрезвычайно повезло, – ответил я и отложил вилку. Есть не хотелось совершенно, и проглоченный кусок вовсе не увеличил аппетита. Я прекрасно осознавал, что именно сейчас самый удачный момент, чтобы рассказать тетке о том, что мне удалось узнать у Луизы, но никак не мог настроиться, потому что велика вероятность того, что мне просто не поверят и сочтут мои опасения выдумкой, хотя они легко проверялись. Но пока раскачаются, пока соизволят проверить, время может уйти безвозвратно, и тогда при принятии решения, сделанного впопыхах, можно конкретно так встрять в последующие за этим скоропалительным решением неприятности. – И когда же вы планируете устроить это увеселение?

– Все же думаю, что сразу после Новогодних празднеств. Чтобы полностью избежать тех недоразумений, что ты предположил. Да и к тому же, Новый год уже через неделю. Думаю, что девицам есть чем заняться, все-таки подготовка к Новогоднему балу, который у некоторых из них будет первым, это очень большая ответственность, – Елизавета ответила после короткой паузы, предварительно выразительно посмотрев на меня. А я-то что? Готовить бал – удел женщин. Мое дело прийти, желательно вовремя, и желательно не в трениках, да потанцевать со всеми принцессами по очереди. Очередь обеспечит тетка, а мое дело изображать дрессированного пуделя, который будет бросаться на указанный объект. Мою танцевальную пригодность должен обеспечить Франсуа, другой француз, приглашенный теткой вместополомавшего ноги моего первого учителя, как бишь, его, не помню, да и плевать. Другое дело, что Ушаков в ночь с первого на второе января запланировал какое-то очередной мероприятие в клубе. Причем, сказал, что мероприятие будет проходить в два этапа, и что он мне пока ничего не скажет, потому что – это сюрприз. Я такие сюрпризы не слишком люблю, но решил сделать старику новогодний подарок и не интересоваться до объявленной даты, что он на этот раз придумал.

Некоторое время ели молча. Я так и не придумал, как сказать тетке о готовящихся неприятностях, которые Российскую империю напрямую не должны вроде коснуться, но договор с Австрией не даст ей остаться в стороне. И что в таком случае делать с Августом?

– Петруша, ты же съездишь посмотреть на крепости, которые строят в Петергофе? – в конце ужина Елизавета решила нарушить затянувшееся молчание.

– Конечно, тетушка, буду только рад, – на этот раз я улыбнулся вполне искренне. К счастью с прибытием претенденток, смертельная болезнь отступила, и Елизавета была полна сил, бодрости, а ее лицо светилось вполне здоровым румянцем. – А теперь разрешите мне удалиться, чтобы начать продумывать тактику предстоящего сражения? – она рассеянно кивнула, отпуская меня, чем я сразу же и воспользовался, чтобы уйти.

Мне нужно было подумать, поэтому я сразу не пошел в свое крыло, а свернул в небольшую галерею, которую начали превращать в некое подобие картинной. Но это было лишь некое подобие, даже в Ораниенбауме собрание картин было гораздо большим. Елизавета не слишком увлекалась живописью, и, хоть и пыталась создавать образ «просвещенной» императрицы, но даже в этом случае ее старания не заходили настолько далеко. Это дело мог бы исправить тот же Разумовский, но ему вообще, похоже, все было пофигу.

Остановившись у одного из портретов Елизаветы, я принялся вспоминать свой разговор с Луизой. Нужно было все тщательно взвесить и обдумать, а также понять, с кем мне нужно связаться, чтобы поделиться полученной информацией. А поделиться нужно было, потому что информация была важной.

* * *

– Рассказывай, душа моя, что именно произошло по дороге в Петербург, что заставило тебя так задержаться? – я почти силой усадил прусскую принцессу на небольшой диванчик, рядом с собой.

– Я послушная жена и ехала туда, куда меня вез мой супруг…

– Не звезди, радость моя, – грубо прервал я ее лепет. – Твой муж просто идеальный во всех отношениях классический подкаблучник. Тряпка, не имеющая своего мнения. Как он вообще решился на свою поездку сюда, чтобы предупредить меня о предательстве дяди… Так, это не может быть простым совпадением. Он служил у твоего братца. Узнав, якобы случайно, приехав в отпуск, что Адольф готовит полномасштабный переворот, он прет сюда на всех парах, но почему-то во время нашего прибытия в Киль, не ориентируется в сложившейся обстановке. Совпадение? Ой, не думаю. Так же как совпадением не является то, что ты все же прибыла к жениху именно в Киль, хотя он ждал тебя совсем в другом месте. Опять же этот несчастный случай на охоте во время страстного ожидания… – я окинул ее откровенным взглядом, задержав его на обширном вырезе. – Хотя, нет. Несчастный случай – действительно несчастный и полностью неожиданный и для вас с братцем. Но Адольфа можно понять, да. Такую невесту я бы тоже с нетерпением ждал, – она вспыхнула и сжала зубы. При этом Луиза не попыталась прикрыть грудь, практически полностью выставленную напоказ, наоборот, она выпрямилась, сделав обзор еще более доступным.

– Вы можете думать так, как вам угодно, ваше высочество. И отвечая на ваш вопрос, да, мы заезжали в Берлин. Я хотела увидеть брата, а Георг собирал оставленные там вещи, среди которых было немало памятных предметов. Но мы все же подчинились вашей воле, и приехали в Петербург.

– Да, вы приехали. И я сейчас очень сожалею, что отправил сразу же ваш конвой обратно в Гольшнию, под командование Наумова, не догадавшись расспросить их о том, где вы болтались все это время. Но вот навести справки об одной юной прекрасной принцессе мне все же хватило ума. Кто бы знал, как бывают болтливы горничные, особенно, если ты Великий князь и приглашаешь их на прогулку по зимнему парку, подарив при этом небольшую безделицу. Подкупать горничных, как оказалось, весьма ненакладно, не так накладно, как иметь шпиона из знати, а вот известно им обычно, гораздо больше многих.

– Вы шпионили за мной? – на щеках Луизы появились красные пятна.

– Конечно. И за Георгом тоже. Но, за ним шпионить не интересно, совершенно занудный и безвольный тип. А вот ты, Луиза. Я уже говорил, что пару раз пожалел о том, что сам не женился на умной образованной девушке, любимице отца, которая выказывала к его восторгу куда больший талант в военном деле, особенно в стратегиях и тактиках, чем даже ее брат Фридрих?

– Чего вы хотите от меня, ваше высочество? – я резко встал и теперь смотрел на нее с высоты своего роста, сложив руки на груди.

– Отсюда некоторые виды открываются особенно волнительные, даже с мысли сбивают, – мой взгляд снова уперся в декольте ее платья. – Никогда не понимал, а какой вообще смысл в таких пышных платьях, если они все равно не скрывают то, что следовало бы скрывать от нескромных взглядов. Кстати, что это ты, Луиза читаешь длинными зимними вечерами? Подозреваю, что тебе нужно много книг, Георг не производит впечатление человека, слишком часто посещающего спальню жены, – я поднял книгу и тут же весьма аккуратно положил ее на столик, с которого только что поднял. – Понятно. Адам Олеарий «Путешествия в Московию». Весьма интересный выбор, и даже оправданный в какой-то степени, потому что ты находишься сейчас не в самом сердце этой самой Московии, но где-то чертовски близко. Судя по закладкам, эта книга у тебя идет за настольную? И, явно веря в то, что написано здесь, – я брезгливо поморщился, – ты, тем не менее, пытаешься вести такую чертовски опасную игру.

– Вы слишком часто богохульствуете, ваше высочество, – а ведь уверенности в ее голосе заметно поубавилось.

– А еще я, если верить достопочтимому Олеарию, насильник и содомит, о, еще зоофил. Ты не боишься, что я сейчас тебя обесчещу? Прежде, чем займусь твоим мужем, конем и комнатной собачкой? – лично мне хватило всего перечисленного, чтобы бросить свой экземпляр этой книжонки в топку. А ведь я и половины тогда не осилил. Но книга была весьма популярна в Европе уже столько времени, и, что самое страшное, несмотря на то, что иностранцы постоянно тусовались в империи, а также ошивались при дворе, даже они продолжали считать Олеария экспертом и на вопросы в России советовали почитать этого… у меня слов нет, чтобы охарактеризовать его. Впрочем, для меня отношение европейцев к варварской России откровением не было, вот только… – Только вот сдается мне, что Олеарий слегка перепутал, называя Россией то, что обычно, еще с древних времен и очень часто совершают именно европейцы. Причем, совершают со всей страстью. Любовь по-итальянски, кажется, так это у вас называется, или я что-то путаю? Отсылка еще к древнему Риму, между прочем. Но, о чем это я, как можно так говорить о Филипе Орлеанском, брате короля Солнца, с детства обожающего в женские платья наряжаться, правда? – спасибо тебе Штелин, большое и человеческое, учитель ты великолепный. И такие вот пикантные подробности он рассказывал весьма сочно, смакуя грязные подробности. – Или… как там насчет твоего родного брата, короля Фридриха, и его любви к игре на барабане, или… к барабанщикам? – я перехватил ее руку, когда она вскочила, чтобы залепить мне пощечину. Завернув ее к спине, я прижал вскрикнувшую будущую королеву Швеции к себе. – Зачем ты ездила в Берлин? Какова роль Августа польского в том, что затевает твой брат? Отвечай!

– Август с Фридрихом заключили союз! Август пропустит войско Фридриха через Саксонию, чтобы тот смог беспрепятственно напасть на Богемию и Моравию, – выпалила Луиза, я же прижал ее еще крепче, сильнее выворачивая руку.

– Ты лжешь, – уж о том, что семилетняя война началась с захвата именно Саксонии знает любой школьник моего времени, так же, как и том, что начаться она должна гораздо позже. Что изменилось? Что, вашу мать изменилось?

– Нет, я не лгу, это правда! Фридрих заключил договор с англичанами и португальцами. Для англичан главным является сохранить Ганновер. Но для этого придется обезопаситься от Саксонии и ее союзников. Он попытался заключить союз с Августом, и тот, как ни странно, согласился.

– Почему Фридрих не пошел на союз с Австрией, Россией и Францией? – я уже говорил, касаясь губами ее уха.

– Потому что Фридрих никогда не будет союзничать с бабами! Он сказал, что ни за что не заключит договор ни с Марией Терезией, ни с императрицей Елизаветой, ни с мадам де Помпадур, которая сейчас правит Францией через своего любовника.

– И это возвращает нас к барабанщикам, – я прикрыл глаза. – Что здесь делает новоявленный баран, ой, простите, барон Бергхольц, и зачем было подобное публичное унижение Марии Саксонской?

– Россия не должна вмешаться. Барон и я в разное время должны сообщить ее величеству о предательстве Августа. Я клянусь, что не имела цели навредить России. Наоборот, я пыталась не дать ей вступить в войну!

– Которую она бы имела неплохие шансы выиграть и прирасти территориями. Отличный план, просто великолепный. И судьба колоний в Америке была бы решена гораздо раньше, а это в свою очередь могло бы задержать… – я прикусил язык. Это могло бы задержать или вообще отменить войну за независимость, ведь Канаду еще нужно было переварить, тут отцам-основателям, как пафосно они себя очень скоро назовут, будет не до войны с метрополией. Или все это ни на что не повлияет? Господи, дай мне памяти, ну что тебе стоит? Потому что я даже в армии не служил, был военно-отмазанным из-за плоскостопия. А теперь мне предстояло решить такую непосильную для моего разума задачу. Но решать надо было, иначе все это могло чрезвычайно плохо закончиться.

– Отпустите, ваше высочество, вы делаете мне больно, – дыхание Луизы обожгло щеку. Черт подери, а ведь я совсем забыл о том, что стою, прижимая к себе очень даже соблазнительное тело.

– Но ведь это, если судить по вашей книге, самое меньшее, что я должен с тобой сделать, – я усмехнулся и отпустил ее руку, легко оттолкнув от себя. Луиза явно не ожидала такого, потому что подалась назад и упала на диван, откуда не так давно вскочила.

Я же пошел к двери, не оглядываясь. Она не лгала, в этом я был уверен, потому что проверить ее слова было легко, учитывая прибывшую польскую делегацию. Сейчас, когда я знаю, про что вообще идет речь, очень легко можно вызвать представителей этой самой делегации на откровенный разговор. Да, нужно сказать Ушакову, чтобы тот придумал, как барана, то есть барона изолировать от Марии. Нечего девчонке голову морочить. А то еще придумает книжонки разные подсовывать, чтобы смятение в голове вызвать.

– И все же вы варвар, способный поднять руку на женщину, – я уже стоял у двери, кода услышал этот выпад в свою сторону. Обернувшись, я увидел, как Луиза гладит пальцами наливающийся на запястье синяк.

– Я что-то не пойму, ты меня в чем-то обвиняешь, или ты недовольна, что я не довел дело до конца, и не поступил с тобой так, как предписывает Олеарий? – я усмехнулся, глядя, как сверкнули ее глаза. – Но, дорогая, тебе стоит только попросить. Я никогда не откажу такой очаровательной женщине в ее небольшом затруднение. Я же беспринципный, подлый, варвар, одним словом. Вот только, душа моя, ты, кидаясь обвинениями и пытаясь примерить ко мне эту отвратительную книжонку, забыла одну очень важную вещь, я не только Великий князь Петр Федорович Романов, я урожденный Карл Петр Ульрих герцог Гольштейн-Готторпский, и по рождению – немец. А русский я только год, и еще не успел проникнуться этими варварскими обычаями, – я указал на книгу. – А теперь живи с этим, – и с этими словами я вышел из будуара, провожаемый несколько недоуменными взглядами охраны, несущей свою вахту снаружи.

* * *

– Ваше высочество, добрый день, не знала, что смогу вас здесь встретить, – я резко развернулся, выныривая из своих мыслей. Вот же осел, даже не услышал, как она подошла ко мне. Она немного повзрослела с того раза, как я ее видел в первый и последний раз. Уже не тот непосредственный ребенок, а немного нескладный подросток, который, как и все девушки ее возраста очень переживает, что с ее внешностью что-то не так. И грудь слишком плоская, и ноги слишком голенастые, и прыщи, с которыми просто невозможно бороться. Это было заметно по тем, немного дерганным движениям, которыми она пыталась поплотнее закутаться в шаль, чтобы скрыть все недостатки своего юного тела. Говорила она, кстати, по-русски. Очень медленно, тщательно проговаривая каждое слово. Русский очень сложен для иностранцев, но она очень старалась, и это тоже было заметно невооруженным взглядом.

– Добрый день, София, – я улыбнулся, пристально разглядывая ту, которая вполне могла стать причиной моей преждевременной кончины. – Вы меня искали?

– Я не… – она запнулась, покраснела, затем вскинула голову. – Да, я вас искала, ваше высочество.

– И зачем же? – голова сама собой склонилась немного набок. Чертов рефлекс.

– Я хотела сказать, что вспомнила вас, ваше высочество. Вы тот самый господин, который позволил мне немного попрактиковать мой французский у постоялого двора в Берлине. А потом подарили солдатиков.

– Да, точно, я вас тоже практически сразу узнал. И какова же судьба солдатиков?

– О, я подарила их моему младшему брату на день рождения. У нас не было… Не важно, – она помотала головой. Да ладно, как будто кто-то не знает, что у вас не было денег иногда на жратву, не то что на подарок мальчишке.

– Ну что же, вполне достойное применение этих старых игрушек. София, я все хотел вас спросить, а почему вы остановились тогда в таверне, а не во дворце? Ведь ваш отец, насколько я знаю, занимает немалый пост при дворе его величества короля Фридриха?

– У отца нет дома в городе, а его величество не любит, когда во дворце остаются люди, не состоящие при дворе, даже, если они являются членами семьи его генерала. Но, в последнее время его величество немного изменил отношение, во всяком случае, к нам. Мы с мамой провели почти неделю во дворце, во время нашего путешествия сюда в Россию. Мама было в восторге.

– Да что вы говорите, София, – я снова улыбнулся. – Вы хорошо говорите по-русски, мои комплименты.

– Я начала учить язык еще дома, когда только-только пришло приглашение от ее величества. А вы не знаете, в чем причина столь щедрого предложения?

– Кроме той, что тетушка решила таким вот хитрым способом выбрать для меня лучшую в мире невесту? – она снова вспыхнула. Ну конечно же абсолютно все девушки прекрасно знали, зачем сюда едут. – Думаю, что она решила побыть патронессой и вывести в свет как можно больше молодых особ, для вас же, София, новогодний бал тоже будет первым?

– Да, ваше высочество, – она присела в реверансе. – Спасибо за откровенность.

– Не за что. Надеюсь, вы танцуете лучше меня и тем самым избежите травм, которые точно нанесет вам неуклюжий медведь в моем лице.

– О, вы собираетесь со мной танцевать? – она снова вспыхнула. Ну не тянет она на злостную интриганку, вот, хоть убей, не тянет.

– Конечно. Должен же я задобрить вам, чтобы точно знать о том, что моим солдатикам ничего не угрожает, – она улыбнулась, сверкнув ямочками, снова присела в реверансе и, попрощавшись, ушла быстрым летящим шагом, практически убежала.

Я же некоторое время смотрел ей вслед. По-моему, мы с Ушаковым забыли нечто очень важное. Мы забыли, что приглядывать нужно как следует не только за сопровождением мужского пола, среди свит прибывших принцесс, но и за их дуэньями. То есть, за матерью Фике Ушаков приказал присматривать, потому что я на это указал, как только узнал, что они вот-вот прибудут. А другие у нас безнадзорные остались, и с этим срочно нужно что-то решать.

Глава 10

– Я хочу понять, каким именно образом вы умудрились потерять доверие, которое выказывал вам герцог, будучи еще ребенком, заглядывающим вам в рот и с упоением слушающим истории о великом короле, который решил бросить вызов тем, кто на сегодняшний день гораздо сильнее, чем он и его небольшая страна, которая обязательно станет величайшей, если бог будет благосклонен к нам, – невысокий сухощавый с желчным лицом мужчина в огромном парике оперся на стол руками и подался вперед, прожигая взглядом стоявшего перед ним новоиспеченного барона Берхгольца, который совершенно не знал, как правильно отвечать на поставленные вопросы. Мужчина имел полное право давить на барона, потому что тому было приказано королем Фридрихом во всем подчиняться ему и делать все, что он прикажет.

Сам же Берхгольц, который совсем недавно стал бароном и еще не сумел привыкнуть к новому титулу, стоял перед столом, как нашкодивший мальчишка, и изучал взглядом пол, на котором был расстелен превосходный ковер. Что тут можно ответить, если он сделал все, чтобы отвернуть от себя юного принца еще в то время, когда они находились в Киле, и он был назначен быть наставником для мальчика его дядей, который в итоге так бездарно погиб, оставив его Берхгольца в полнейшей растерянности от невозможности понять, что же делать дальше. Что касается самого принца, то, кроме раздражения он никаких других чувств у Берхгольца никогда не вызывал. Ему не нравилось, что тот постоянно тащил его к себе в комнату, чтобы показать очередную атаку своими оловянными солдатиками, которая повторяет ту, что провел король Пруссии. При этом мальчик всегда выспрашивал, правильно ли он все представляет, заглядывая в лицо своему наставнику. Да еще и этот вечно просящий взгляд. Как объяснить стоящему перед ним человеку, пребывающему не в лучшем расположении духа, что его просто передергивало каждый раз от отвращения.

Но однажды все это закончилось. Взгляд мальчишки в одночасье изменился, стал не извиняющимся и просящим, а злым и требовательным, с проскальзывающими в глубине искрами цинизма, которые странно было видеть на лице столь юного существа.

Берхгольц мог бы назвать день и даже час, когда все изменилось. Они в тот день прибыли в Берлин, и среди вещей герцога он не заметил этих дурацких солдатиков. Потом был визит во дворец, во время которого было заметно, что герцог явно не в восторге от всего происходящего. Он выразил свое недовольство еще в карете, в которой они ехали во дворец, и продолжил его выражать и в дальнейшем. Концерт он смотрел со скукой на лице, сам Фридрих его не интересовал ни в каком виде. А ведь до тех пор, пока они не приехали в Берлин, на каждой стоянке герцога было не заткнуть, он выспрашивал у того же Корфа мельчайшие подробности, которые барон сумел заметить, находясь очень короткий промежуток времени при дворе Фридриха. Герцог постоянно говорил о своем кумире, и даже часто выражал сожаления о том, что придется ехать дальше в Петербург, и никто не позволит ему остаться при прусском дворе.

Возможно, нехотя признал Берхгольц, он все же где-то и перегнул палку. Вот только окончательно герцог вышел из-под его контроля, когда притащил этого патлатого Криббе. Вот кто действительно был виноват в том, что мальчишка и слышать ничего больше не хотел про Фридриха. Точно. Если бы не Криббе, то и проблем бы никаких не было.

– Вот что, этот старик, Ушаков, решил устроить очередное празднование в своем клубе, как он называет этот дворец порока, созданный им для различного рода веселья и утех. Попасть туда будет сложно, слишком многие из весьма почтенных господ захотят отыграться. Наследник тоже будет присутствовать, так что делай что хочешь, но сейчас, когда рядом с ним нет этого Криббе…

– О, вы тоже поняли, что все проблемы из-за этого никчемного капитана, господин Мардефельд? – Берхгольц выдохнул с облегчением, все-таки он совершенно правильно расставил приоритеты и вычислил виновного в потери лояльности к прусскому двору наследника Российской империи.

– А что, разве это не очевидно? – прусский посол поморщился. Ну что за тупой ублюдок. Он мог так втереться в доверие к герцогу, что сейчас был бы на полшага к трону. Вместо тог, чтобы холить и лелеять мальчишку, потакая каждому его капризу, этот кретин мог даже поднять на него руку, если верить тому же Крамеру. Неудивительно, что, когда появился Криббе, который как уж пробрался в душу к мальчишке, начав с того, что просто защитил того от этого недоумка. Вот кто может полноценно влиять на наследника. Но чертов капитан не идет не на какие компромиссы. Особых слабостей не выказывает, подкупить его прусскому послу во всяком случае не удалось. Оставалось надеяться, что сейчас, когда Криббе услали куда-то по делам, к наследнику можно будет попробовать приблизиться и вернуть утраченные позиции короля Фридриха. – Сумейте попасть на праздник к Ушакову и сблизиться с наследником.

– А что делать с Марией Саксонской? – Берхгольц внезапно понял, что это его последний шанс, больше не будет. Если он не справится, то страшно представить, что с ним сделает Мардефельд, у которого только одна задача – из кожи выпрыгнуть, но обеспечить лояльность России к Пруссии, и при ее осуществлении он пожертвует им Берхгольцем и не поморщится. Вот только что делать с тем, что он прибыл сюда именно с польской делегацией?

– Ничего. Девчонка не представляет никакой опасности. За все время ее пребывания здесь, наследник едва ли парой слов перебросился с данной девицей. Так что, вы привезли ее сюда, и на этом вашу миссию можно считать выполненной. Можете идти, барон, и помните, что его величество король Фридрих более не потерпит неудач.

Как только дверь за Бергхольцем закрылась, Мардефельд упал в кресло и закрыл лицо руками. В этот же момент тяжелая штора, закрывающая скрытую нишу, отодвинулась, и в комнату проскользнула женская фигура. Шурша юбками, женщина подошла к послу, встала у него за спиной и положила руки ему на плечи, разминая затекшие мышцы.

– Видишь, с кем мне приходится работать, – перехватив тонкое запястье, Мардефельд наклонил голову и приник к нежной коже губами. – Это невыносимо.

– Наследник часто говорит, что невыносимых людей не существует, лишь узкие дверные проемы, – женщина отняла руку из руки Мардефельда и, обойдя стол, села напротив него в кресло для посетителей.

– Забавно, и я даже с радостью посмеюсь, особенно, когда буду сидеть в своем Берлинском доме перед камином с бокалом шампанского. Но я нахожусь здесь в этой жуткой стране, где не выпить этого божественного напитка, потому что Шетарди умудрился проиграть все свои запасы, все шестнадцать тысяч бутылок клубу этому старому лису Ушакову, – Мардефельд снов ощутил прилив ярости. Как же ему все здесь надоело. – Ну хоть ты порадуй меня, любовь моя.

– Императрица Елисавета относится к нам вполне благосклонно, – герцогиня Ангальт-Цербская посмотрела на любовника и поморщилась. И дернул же ее черт завести с ним интрижку. И это в то самое время, когда Елизавета окружила себя просто великолепными образчиками мужественности. – Но наследник никого из благородных девиц особо не выделяет, так что у Софии есть все шансы на то, чтобы остаться здесь в качестве невесты. К тому же на ее величество произвело впечатление то, что София усердно учится говорить на русском языке и даже при первой встрече смогла поприветствовать ее по-русски.

– Я рад это слышать, но не забывай, твоя главная цель – это Бестужев, который уже сейчас пытается воспротивиться браку твоей дочери и наследника.

– Я никогда об этом не забываю, – Иоганна-Елизавета встала и не попрощавшись, направилась к выходу. Уже подходя к двери, она обернулась. – А почему ты сам не хочешь предпринять попытку сблизиться с моим племянником?

– Похоже, что, в конце концов, мне придется этим заняться, – процедил сквозь зубы Мардефельд, наблюдая, как Иоганна выходит из комнаты. Вот только сказать об этом было куда проще, чем сделать, потому что сам наследник прямо указал ему однажды на дверь, ясно дав понять, что общество Мардефельда его не устраивает, и сам посол до сих пор не мог понять, что же вызвало подобное неудовольствие.

* * *

– Давай, подай жару! – заорал я, и прислушался, пытаясь уловить журчание воды по трубам. Ничего не услышав, чуть слышно выматерился сквозь зубы. Да что же это такое? Ведь вроде бы все уже предусмотрел, а все равно что-то да не получается. Вот, например, мои попытки создать во Ораниенбауме элементарное отопление, уже несколько дней никак не могут завершиться даже на начальном этапе. И я даже знаю, где основной косяк, но мое знание ничего не стоит в том плане, что я практически ничего не могу изменить. Помогало мне при создании проекта то, что дворец был построен таким образом, что практически все комнаты шли анфиладой, и практически не было коридоров, лишь те, что соединяли разные крылья огромного здания, но то, что хорошо выглядело на бумаге никак не хотело работать на практике. – Черт подери! Так, надо срочно изобрести ватерпас, иначе ни хрена у меня не получится, – пробормотал я.

– Петр Федорович, ну что вы, право слово, – Петька Румянцев чуть не зевал, глядя, как я вожусь с трубами. – Зачем вам это надо-то? Чем вам печи не угодили? Вот деду вашему Петру Алексеевичу русские печи поперек седла встали, всех заставлял голландские ставить, вы вот вообще, что-то… эм… Ну хотите новинку какую экзотическую, так пускай вам каминов здесь по всему дворцу наладят, делов-то.

– Я, Петька, в отличие от деда своего Петра Алексеевича, никого делать также как я не заставляю, и не буду заставлять. Просто печку ту же натопят с вечера, а утром я на себя матрас натягивать начну. Плавали, знаем, – пробурчал я, и поднялся с колен на ноги. – Так, значит, ватерпас, в общем-то ничего особо сложного, надо только дать задание стеклодувам колбу правильной формы и размера выдуть, мне же не надо волосинки ловить, так, на полстакана чтобы уровень шел.

– Ваше высочество, Петр Федорович, вы просили напомнить, что сегодня назначили встречу ювелиру, – Олсуфьев вышел вперед и поклонился. Иногда он начинал меня бесить своей правильностью и деликатностью. В этом плане мне был ближе неугомонный Румянцев, если честно.

Но я действительно просил Олсуфьева предупредить меня, чтобы успеть вернуться, ведь я так и не подарил Марии обещанный подарок. По правде сказать, я с ней и словом больше не перекинулся, хотя тетка заставляла меня присутствовать практически на всех обедах-ужинах, где собирался этот цветник. И я все еще никак не мог рассказать Елизавете о том, что мне удалось узнать про планы Фридриха и скользкую политику Августа Польского. Все ждал подходящего момента и никак не находил, а время шло, и нужно было уже принять какое-то решение. Я уже даже начал раздумывать над тем, чтобы с Бестужевым поговорить, тем более, что он Фридриха, мягко говоря, недолюбливает. Останавливало меня то, что сам Бестужев относился ко мне ненамного лучше, чем к тому же Фридриху. А уж как ему понравилась идея женить меня на ком-нибудь из приглашенных принцесс, учитывая то, что практически все они были немками… Он аж зубами скрежетал от радости великой, не иначе, я сам слышал, когда довелось мне мимо вице-канцлера пройти не так давно. В общем, как ни крути, а Бестужев был так себе вариантом, нужно было дождаться более подходящего случая.

– Спасибо, Адам Васильевич, я ведь и правда забыл уже. Сейчас поедем, все равно возвращаться нужно, а то так и на ужин можно опоздать, не то что к назначенной встречи, а тогда мне тетушка точно голову оторвет, и соломой через шею тело набьет, чтобы чучело сделать.

– Кха-кха, – я посмотрел на Олсуфьева, затем перевел взгляд на покрасневшего Румянцева.

– Что с вами? Вы не заболели часом? – Петька отвернулся и старательно пытался здоровый ржачь замаскировать приступом кашля. Олсуфьев же, похоже, просто подавился. Замотав головами оба выскочили из комнатки, где я распорядился установить нагревательный бак. Я же, хмыкнув подошел к столу, на котором был разложен чертеж. Воплотить в жизнь я планировал обычную однотрубную «ленинградку». На что-то более сложное не хватило бы ни ресурсов, ни технологий. Да даже здесь какие-то проблемы нежданно-негаданно появились. В чем я ошибся? Еще раз внимательно посмотрел на чертеж. Вроде бы все верно. Тогда в чем проблема? Неужели действительно в углах наклона и уровнях? Ладно, дам задание приготовить для меня нехитрые инструменты, а там посмотрим. Все равно до Нового года я сюда уже точно не вернусь. Чучело не чучело, но Елизавета меня живьем сожрет, если я посмею нарушить ее планы. И, кстати, не так уж я и преувеличивал, когда говорил про чучело, сам видел, как она еще в Москве выстригла прямо посреди бала из волос одной дама бутоньерку, которая была похожа на ту, которой сама императрица украсила свою прическу. Выстригла она этот паршивый букетик прямо с огромным клоком волос, отчего бедняжка чувств лишилась. А тетка только плечами пожала и снова веселиться пошла.

Скатав чертеж, я сунул его в тубу, чтобы не запачкался, все-таки капитальный ремонт здания был в полном разгаре, и вышел из комнатки. Пора было возвращаться в Зимний.

Как только мы подъехали к крыльцу, я соскочил с коня и сразу же направился в свое крыло почти бегом, чтобы никто не сумел меня тормознуть по дороге. И мне почти это удалось. Почти, потому что у самого входа в мое крыло мерил шагами коридор Шетарди. Он был небрит, глаза красные и воспаленные, а парик съехал набок. У дверей сидела, обвив себя хвостом Груша, как раз между двумя гвардейцами и внимательно наблюдала за тем, как француз носится по коридору. Может быть, она принимала его за здоровенную мышь? Иначе с чего бы ей так пристально наблюдать за мечущимся человеком?

– Ваше императорское высочество, – взвыл Шетарди и бросился ко мне, как только увидел. На его пути тут же выросли Федотов и Румянцев, слишком уж у француза вид был бешенный: руки дрожали, как у похмельного, а красные глаза блестели и вспыхивали поистине дьявольским огнем.

– Э-э-э, я тоже вас безумно рад видеть, месье, но остановитесь и стойте вон там, да здесь, если не хотите вляпаться в неприятности, – я тормознул его на полпути. Как ни странно, но он меня послушался и замер посреди коридора, комкая в руках шляпу. – Что привело вас сюда? – с опаской глядя на француза поинтересовался я все еще стоя за широкими спинами моих приближенных, которые никак не хотели меня выпускать вперед, как бы я не пихал их.

– Мой дом, ваше высочество. Мой замок, единственное, что я могу оставить своим детям, – Шетарди сложил руки в молитвенном жесте.

– А у вас что, есть дети? – я чуть не пнул себя за столь неуместный вопрос, но он был уже задан, поэтому оставалось делать морду тяпкой и делать вид, что так и было задумано.

– Нет, но они обязательно будут, – он на секунду задумался. – Возможно будут, поправил Шетарди сам себя. – Это неважно. А важно то, что я хочу его выкупить. Ну зачем он вам, ваше высочество? Вы ведь смутно представляете, где он находится.

– Уже много столетий прошло с тех пор, как человечество изобрело карты, – возразил я ему, лихорадочно раздумывая над тем, а что, собственно, делать? – К тому же, вас, похоже, дезинформировали. Насколько я помню, вы проиграли дом клубу Андрея Ивановича Ушакова. Я не имею права им распоряжаться.

– Господин Ушаков заверил меня, что подарит вам этот дом на Рождество Христово. И вы проявите воистину христианское милосердие, если позволите мне выкупить его обратно, – Шетарди сделал было шаг в мою сторону, но, столкнувшись с нахмуренным взглядом Федотова, остановился.

– Какой щедрый подарок со стороны Андрея Ивановича, – я поцокал языком. – Ну коль скоро вы знаете о моих подарках лучше, чем я сам, а для меня подобное было и остается сюрпризом, то я подумаю над тем, чтобы обменять ваш замок. Да-да, вы не ослышались, месье Шетарди, я сказал не продать, а обменять. Скажем, десять акций голландской Ост-Индийской компании вполне достойная цена обмена.

– Да, но… – француз лихорадочно соображал, потом медленно кивнул. – Думаю, что это справедливо. Итак, после Православного Рождества, когда господин Ушаков передаст вам право на замок, вы в свою очередь отдадите эти права мне, за десять акций. Я все правильно понял?

– Да, вы просто схватываете на лету, месье. А пока, дайте мне уже пройти, я и так на встречу опаздываю, – Шетарди отступил к стене и снова отвесил вполне светский поклон. я же кивнул ему головой и вошел уже в свои покои.

– Ройзенберг прибыл? – с порога задал я вопрос Измайлову, который, похоже, уже просто поселился у меня. А может быть я чего-то не знаю? А вдруг он точно поселился здесь, а делает вид, что несет службу, в отсутствие, «сменных работников». Служба же не ведется, потому что очередной командир попросту забыл про меня, как это поначалу даже у Наумова случалось. Теперь же он втерся в доверие и так старательно изображает службы мне, что я уже сам уверился в его незаменимости. Тряхнув головой, я отогнал престранные мысли, которые сами собой сегодня полдня гуляли по мозгу. И что интересно могло на них так повлиять? Вроде бы я мухоморов с утра не употреблял, мой лейб-медик мне ничего не обезболивал, чтобы на опийную настойку подобный хоровод мыслей списывать.

– Да, ваше высочество, – Измайлов вытянулся во фрунт. – Я его в кабинет ваш определил, как вы и приказали, со всеми его пожитками. – Вот как теперь удержать на месте разыгравшееся воображение, которое рисовало мне пейсатого еврея, которую тот нежно прижимал к тощей груди?

– Очень хорошо, – поблагодарил я его и направился к кабинету. Как только я вошел, мне навстречу поднялся с диванчика, на который Измайлов его «определил» высокий, здоровенный мужик. Пудовые кулачища и общий вид статной фигуры ну никак, по-моему, не соответствовали еврею-ювелиру, приглашенному мною для того, чтобы заказать Марии подарок.

– Ваше императорское высочество, вы приказали мне явиться, и я тут же примчался, – мужик отвесил поклон и вытащил из-за диванчика небольшой сундук, в котором находились его инструменты и драгоценный материл, который он будет использовать.

– Арон Моисеевич? – я решил уточнить, а то, мало ли, может быть кто-то на каком-то уровне перепутал и пригласил ко мне вовсе не ювелира, а кузнеца. Этакого Вакулу, которому и черту рога обломать – лишь развлечься.

– Да, ваше высочество. Именно что Арон Моисеевич, – кивнул мужик. Я же с трудом удержался от того, чтобы глаза протереть. Чтобы скрыть неловкость, указал ему уже на стол.

– Присаживайтесь, я сейчас покажу, что именно хочу, чтобы вы сделали, – я пошел вперед и вытащил эскиз сережек, которые я хотел подарить Марии. Сами сережки ничего особенного собой не представляли, дело было в застежке, потому что такого чуда, как «английский замок» на серьгах, мир пока что не знал. На следующем листе был нарисован механизм застежки во всех подробностях. Ройзенберг внимательно изучал механизм, затем поднял на меня недоуменный взгляд, я же опередил его вопрос. – Справитесь?

– Хм, – он снова начал разглядывать замок, затем медленно кивнул. – Это интересная задача, ваше высочество. Я ничего не обещаю, но постараюсь выполнить все в точности, как вами задумано. А теперь давайте камни подберем какие украшать ушки вашей избранницы будут, – и он хитро улыбнулся, всем своим видом показывая, что, оказывается, не только тетка ждет, когда вопрос с невестой разрешится к нашему общему удовлетворению.

Глава 11

– Ваше высочество, – спокойный голос Олсуфьева заставил меня оторваться от письма Криббе, в котором он уведомлял меня о том, что благополучно прибыл на место, устроился в доме своего приятеля и начал потихоньку прощупывать почву под Голландской Ост-Индийской компанией. Гюнтер писал увлекательно, с присущей ему иронией и изрядной долей юмора. Когда курьер передал мне письмо, я внезапно осознал, насколько соскучился по своему учителю фехтования. Он сумел стать для меня не просто наставником, а больше старшим другом. И, хоть я прекрасно осознавал, что у меня, скорее всего, развился «синдром утенка» к первому человеку, отнесшемуся ко мне по-доброму в этом отчасти чрезвычайно суровом мире, и Криббе имеет на меня просто колоссальное влияние, ничего менять в подобном положении дел я не собирался. Тем более, что сам Гюнтер всегда подходил к вопросам давления очень деликатно, словно сам боялся разрушить образовавшееся между нами доверие.

– Да, Адам Васильевич, – аккуратно сложив письмо, я поднял взгляд на Олсуфьева, выглядевшего, как всегда, безупречно. Не пойму, он что, какой-то секрет знает, что ли.

– Господин Д,Аламбер весьма настойчиво просит принять его, вместе с другом, приехавшим недавно из Парижа, – Олсуфьев, говоря это, положил передо мной несколько бумаг от Ушакова. В последнюю неделю мне удалось добиться у тетки полного контроля над Тайной канцелярией. Она утвердила все наши совместные с Ушаковым изменения и передала все бразды правления в мои руки, велев докладывать обо всех важных делах канцелярии. Ну и смертные приговоры, которые она поклялась не исполнять, передавались ей на утверждение. Чаще всего они все же отменялись и заменялись каторгой. Такой вот мораторий. Правда, иной раз было не совсем ясно, что лучше: быть казненным или без языка с кровоточащей раной во рту отправляться на прииски с остальными каторжниками, ну да, если у нее такое понятия о милосердии, а Елизавета, несмотря ни на что, была очень религиозной, иной раз до фанатизма, то не мне ей указывать. Собственно, именно поэтому Рождественские увеселения были плавно перенесены в Новогоднюю ночь. Рождество-то мы с ней вместе проведем в церкви, и это не обсуждалось.

– Ну что же, у меня как раз есть время, чтобы принять его, – я кивнул и отодвинул в сторону свитки, перевязанные лентами, такой вот была привычка у Ушакова именно таким образом оформлять свои доклады.

Олсуфьев молча кивнул и вышел, чтобы буквально через несколько секунд дверь распахнулась и в кабинет вошел Д,Аламбер, в сопровождении такого же молодого человека, как и он сам. Они поклонились, и я отметил, что париков оба не носят, предпочитая заплетать собственные волосы в небольшую косу, перевязанную черными лентами. Я невольно провел рукой по своим коротким для современной моды и длинным, по сравнению с тем ежиком, который я носил в другом мире, волосам, которые были предметом постоянных истерик моего цирюльника. Я скоро буду бояться его к себе подпускать, особенно, когда он с опасной бритвой в руке. Может тоже модный хвост отрастить? Надо подумать, прикинуть, как мне больше подойдет.

– Доброго дня, господа, чем обязан вашему визиту? – я выразительно посмотрел на Д,Аламбера, который тут же выпрямился и начал говорить. Хоть он и выучил уж русский, ради его приятеля я начал говорить по-французски, чем сразу же, судя по брошенному на меня взгляду, приобрел кучу очков у этого самого приятеля.

– Позвольте мне представить вам, ваше высочество, моего доброго друга, с которым мы вместе учились в юридическом колледже, Дени Дидро, – я посмотрел на этого Дидро. Слишком мало мне было известно про это время, но имя Дидро было мне известно. Он был одним из тех вольнодумцев, работы которых в итоге легли в основу доктрины и едва ли не стали причиной Великой Французской революции. И вот теперь внимание, вопрос: а нужны ли мне здесь в России такие вот подогреватели различных революционных движений?

– Прежде, чем вы поведаете мне, чем же занимается господин Дидро, и что привело его в Российскую империю, кроме того, что здесь его друг и бывший однокашник сейчас проживает, я хочу поздравить вас, господин Д,Аламбер с завершением «Трактата о динамике». Он прекрасен, я просто в восторге, и приказал выделить вам премию в размере двухсот рублей.

– О, вы слишком добры, ваше высочество к моим скромным заслугам, – Д,Аламбер просто аки красное солнышко засиял.

– Вовсе нет, – я покачал головой. – Именно ваш принцип решения дифференциальных уравнений позволил Эйлеру и Брюсу рассчитать структуру будущей клоаки того города для ученых, который я планирую создать на территории Ораниенбаума, так что никакой переоценки ваших заслуг в этом нет, уж поверьте. Ну, а теперь вернемся к господину Дидро. Вы прибыли просто погостить, или по делу?

– Я приехал, чтобы некоторое время погостить с моей молодой супругой у моего друга, – кивок в сторону Д,Аламбера. – В одном из разговоров с ним, Жан упомянул о том, что ваше высочество очень бережно относится к книгам и предметам искусства, и даже выделили средства для восстановления галереи, создавая в ней особые условия, чтобы картины сохранялись в полном порядке. Видите ли, ваше высочество, одно время мне покровительствовал маркиз дю Шатель, бывший большим ценителем предметов искусства. В свое время он собрал уникальную коллекцию, больше четырех сот полотен, скульптуры, рисунки и гравюры известнейших художников как прошлого, так и настоящего и библиотеку в двадцать тысяч томов. Но самую большую ценность, безусловно, представляет коллекция резных камней. Среди них есть и очень древние, пришедшие к нам от эллинов. Так получилось, что мой патрон умер два года назад, и теперь на части его коллекции претендуют герцог Орлеанский и сам король Франции, а также шведский престол.

– Это все безумно интересно, но, зачем вы мне все это рассказываете? – я откинулся в своем кресле, сложив руки на груди.

– Племянник маркиза, унаследовавший от дяди как титул, так и все имущество, как раз перед моим отъездом в Петербург вернулся из Пруссии, где находился с миссией его величества и вынужден был задержаться. Какие-то непредвиденные обстоятельства, не иначе. Он хотел сразу же продать с аукциона коллекцию дяди, но так как его не было в то время в Париже, решил воздержаться до личного присутствия. Теперь же, он говорит, что остро нуждается в деньгах, – и я его отлично понимаю. Кто в наше время не нуждается в деньгах? – Маркиз готов продать всю коллекцию целиком за четыреста тысяч ливров.

Нет, хорошо, что я сидел в это время. Потому что от озвученной суммы точно свалился бы на пол. Сколько он хочет за коллекцию? По-моему, все, что я подумал, отразилось на моем лице, потому что вперед вышел Д,Аламбер, и быстро проговорил.

– Поверьте, ваше высочество, это чрезвычайно дешево. Я видел коллекцию Пьера Кроза, это поистине уникальное зрелище. Насколько я помню, Мариетт оценил как-то коллекцию в один миллион ливров. Видимо, маркиз действительно остро нуждается в деньгах, раз согласен на такуюневыгодную для него сделку.

– Он готов ждать до марта, ваше высочество. Если я не привезу ответ, желательно, вместе с деньгами, то в середине марта состоится аукцион, где большая часть коллекции будет просто распродано. То, что с таким трудом собиралось столько лет, просто разлетится по всему миру.

Да знаю я, что они по своему правы. Знаю я также и то, что подобные вложения – это вложения в века. Уж мне-то известно, что через каких-то двести лет, каждое полотно будет стоить столько, что эти четыреста тысяч покажутся совсем уж смешной суммой. Проблема в том, что у меня нет этих денег. Я конечно могу обратиться к тетке, но Елизавета равнодушна к искусству, сомневаюсь, что она оценит перспективы. Мой мозг начал работать на полную мощность. Надо переговорить с Ушаковым. Думаю, если его новогодняя затея увенчается успехом, то часть денег можно забрать из клуба. Кстати, сам клуб может стать прекрасным местом, для хранения всех этих коллекций. Дворец огромный, в нем никто не живет, и очень много комнат стоит просто так. Переезд знаменитой коллекции в клуб, может сыграть на пользу имиджу, хотим же мы составить идеологическую конкуренцию масонам?

– Я дам ответ после Нового года, – наконец, я принял решение. – И, может так оказаться, что сделка произойдет раньше марта. Но что хотите вы, господин Дидро, за посредничество?

– Я хотел бы остаться смотрителем коллекции и каталогизировать ее. Также мне будет нужен постоянный допуск к книгам, – он покраснел, но договорил до конца.

– Вы в курсе, что коллекцию перевезут в Россию? – я посмотрел на него несколько скептически. Насколько я знаю, очень мало кто из иностранцев могли полностью освоиться на наших просторах, предпочитая возвращаться в свои курятники. Слишком различный образ жизни, который они никогда не понимали и вряд ли когда-нибудь поймут.

– Да, ваше высочество, – он кивнул.

– Тогда в чем истинная причина ваших намерений? – я смотрел исподлобья, и Дидро явно нервничал от моего взгляда.

– Мой отец категорически против моей жены, – выпалил он, сжимая кулаки. – Настолько, что пообещал выгнать нас из дома и лишить меня наследства.

– Вы настолько ее любите? – я склонил голову и теперь смотрел с любопытством.

– Да, – ответил Дидро твердо. – Вы так говорите, ваше высочество, будто не верите в существование любви.

– Ну, почему же. Наверное, она существует, только пока обходит меня стороной, – пожав плечами, я опустил руки на стол. – Господин Дидро, ваши мотивы мне понятны. Если сделка в итоге будет заключена, то я выполню ваши требования. Кроме того, я положу вам жалованье, достаточное, чтобы вы с супругой ни в чем не нуждались. Но у меня есть одно условие.

– Какое условие, ваше высочество? – он слегка побледнел, но продолжал смотреть прямо.

– Однажды, может быть, даже не скоро, мне понадобится философское и идеологическое обоснование некоего закона. И вы мне эти обоснования подготовите.

– Я? – он удивленно уставился на меня.

– Вы, – я кивнул. Если уж этот крендель сумел подвести идеологию к революции, то вполне способен найти объяснения и оправдания неким моим задумкам, еще невнятным, но уже настойчиво забредающим в голову. – Так что, договорились?

– Я, конечно, попробую и, клянусь, что буду стараться, но, боюсь, это не слишком выгодная для вас сделка, ваше высочество, – покачал головой Дидро.

– А вот об этом позвольте судить мне самому, – и я потянулся к Ушаковским докладам, давая понять тем самым, что аудиенция закончена. Мои посетители были людьми умными и намеки прекрасно понимали, поэтому, отвесив прощальные поклоны, дружно убрались из кабинета.

Я же действительно открыл доклады и углубился в чтение. Ничего нового и интересного не происходило. Никаких новых заговоров не намечалось, агенты, забрасываемые по салонам, скучали и отчеты их были лишены огонька и задора. Эти агенты – тоже мое изобретение. Раньше Тайная канцелярия действовала исключительно по доносам и крамоле, обнаруженной в письмах, сейчас же Ушаков под моим началом выходил на новый уровень, так сказать. Также я ему посоветовал использовать в темную болтливых провокаторов, типа Ваньки Лопухина, который в подпитии может такое выдать… Только предупредил, чтобы его агенты не забывали о том, что конкретный Ванька вовсе не заговорщик, а просто дурак, и не стремились хватать его и волочить в застенки Петропавловской крепости. Также проводились полевые учения агентов с кодовым названием «горничные». Ну, тут мы не первопроходцы, как бы приятно мне не было думать об этом, тут впереди нас кардинал Ришелье отметился. Мне об этом Ушаков рассказал, когда пришел с предложением попробовать таких вот агентов, которых на большом количестве прибывших делегаций с девицами можно было вполне обкатать. Моего тут само название «агент», на котором я настоял, потому что агент – это звучит гордо и круто во все времена.

Реконструкция Тайной канцелярии шла полным ходом и уже в Петербурге и в Москве функционировали полноценные отделения с головным отделением в Петербурге. В остальных губерниях только-только начали разворачиваться вообще отделения Тайной канцелярии, и у заместителя Ушакова, так нелюбимого им Шувалова, внезапно появилась огромная куча дел. Именно ему было поручено развернуть отделения Тайной канцелярии по всей Российской империи. Андрей Иванович даже признался мне, что ежели у Алексашки все получится, то, так уж и быть, он подумает над тем, чтобы дела ему передать. Ну, а ежели нет… тут он развел руками.

Демидовы продолжали молчать, а Татищев все еще не приехал. Вот и все новости, которые я вычитал из докладов Ушакова.

Внезапно мои мысли перекинулись на Шуваловых. Я ведь изначально ошибался, думаю, что Петр Шувалов был любовником Елизаветы. Нет, как меня просветил все тот же вездесущий Ушаков – Шуваловы в спальне государыни не отмечались. Но ведь был же кто-то, точно был! И тут на меня, как гром среди ясного неба, упала информация в виде Ивана Шувалова, кузена этих двоих, которые мне уже оскомину набили, постоянно попадаясь на глаза. Так вот, Ванечку попросила меня пристроить к себе сама тетушка по просьбе его матушки, переданной Александром, который как раз на Смоленщине в поте лица возводил фундамент будущих спецслужб. Я только плечами пожал в ответ на столь невинную просьбу. Похоже, что я нашел будущего фаворита. Но, когда этот фаворит вошел ко мне для знакомства, я почувствовал, будто меня под дых долбанули: Ванька был моим, сука, ровесником! У меня до сих пор глаз дергается, когда я думаю об этом. Это, конечно, тетка дает, в прямом смысле этого слова. Она бы еще со мной замутить умудрилась. Скрипя зубами, я взял его в камер-пажи, внимательно наблюдая за ним. Ну, что могу сказать, он постоянно что-то читал. В основном на французском языке. Пока я ничего не мог сказать о нем ни плохого, ни хорошего. Он был молод, и у меня просто в голове не укладывалась его связь с Елизаветой. А ведь меня еще очень попросили присмотреться к Сергею Салтыкову про которого мне рассказала Мария.

– Ваше высочество, – Олсуфьев как обычно зашел неслышно.

– Что еще? – я бросил бумагу от Ушакова на стол. Никого я вроде бы видеть больше сегодня не планировал. Собственно, я и Дидро видеть не планировал, а в итоге даже о чем-то договориться успел.

– Генерал-фельдмаршал Ласси, прибыл по приказу ее величества Елизаветы Петровны для консультаций вашего высочества в предстоящем увеселении по взятию потешных крепостей, – отрапортовал Олсуфьев.

– Вот даже как. А тетушка серьезно относится к этому увеселению, – протянул я, думая, что вот он подходящий шанс и подходящий человек, которому можно поведать о планах Фридриха и Августа. – Раз для ее величества это столь важно, что она готова побеспокоить такого занятого человека, как генерал-фельдмаршал, то конечно пусть заходит, и, Адам Васильевич, что-то я кофейку захотел, организуй нам горяченького, сделай милость.

Уже через минуту мы сидели с Ласси за столом, и он раскатывал передо мной карту. Видимо, не только Елизавета отнеслась к этой забаве очень серьезно.

– Насколько мне известно, ваше высочество, вы ранее увлекались играми в солдатики, которые копировали битвы короля Фридриха Прусского, – начал он, я же только неопределенно пожал плечами.

– Это было давно и уже пару лет не представляет для меня интереса, – осторожно ответил я. – А, если не секрет, кто вам так много и подробно об этом рассказал?

– Ваш слуга, Румберг, если не ошибаюсь, – любезно ответил Ласси. Все, это последняя капля. Завтра же Румберг и Крамер возвращаются в Киль. Надоело, право слово. Ни одному, ни второму Россия не по душе, и они выражали желание остаться в Гольштинии, вот пускай и уматывают. Замок там хоть и мало приспособлен к нормальной жизни, зато большой, работы всем хватит. Те же выгребные ямы давно никто не чистил.

– Судя по выражению вашего лица, данного слугу ждет далеко незавидная судьба, – ирландец улыбнулся краешком губ, я же прищурился, глядя на него.

– Ой, сдается мне, Петр Петрович, что вы об этом инциденте не просто так упомянули, – протянул я, внимательно отслеживая его реакцию.

– Вы очень проницательны, ваше высочество, – Ласси поклонился. – Мое личное мнение – раз ты не можешь хранить тайны, да и вообще личную жизнь хозяина под замком, значит, ты не можешь на него работать.

– Вас любят в войсках, – неожиданно перебил я его, кивая с благодарностью Олсуфьеву, который в этот момент внес поднос с кофейными принадлежностями. – Кофе?

– С превеликим удовольствием, – Ласси просто кипел нереализованной энергией. Мне он нравился, если честно. Понравился еще во время нашего путешествия из Москвы в Петербург, когда он не отмахивался от бесконечного потока вопросов Саши Суворова, а очень обстоятельно отвечал на каждый из них. – К чему была ваша реплика о войсках, ваше высочество?

– Я хочу провести некую реформу, в первую очередь испытать ее действие на подшефном мне драгунском полке, расквартированном сейчас частично в Гольштинии, частично в Ораниенбауме. И я бы очень хотел, чтобы вы приняли в этой реформе самое непосредственное участие.

– Только, если мне придутся по душе те преобразования, которые вы хотите реализовать, ваше высочество, – он смотрел прямо и во взгляде его читалось несгибаемая твердость. Мне Ласси определенно нравился и как военачальник, и как дипломат, вон он как ловко шведину развел, и просто как человек. Жаль, что его сын покинул Россию еще до того момента, как я вернулся из Киля.

– Вашему сыну чем-то не понравилась жизнь в Петербурге, – как бы невзначай спросил я, вытаскивая из сейфа целую кипу бумаг, на которых я старательно описал свое виденье будущих армейских реформ.

– Я не настаивал на том, что Мориц остался здесь со мной, – ровно проговорил Ласси. – У него довольно большие проблемы… с дисциплиной.

– Понятно, – я задумался, потом тряхнул головой и положил перед генералом свои наброски. – Вот, здесь все то, что я хочу изменить и ввести в войска. Я никому еще этого не показывал, так что ознакомьтесь и, если вас нечто подобное заинтересует, то можете прийти ко мне с сообщением в любое время дня и ночи.

– Я ознакомлюсь, ваше высочество, – Ласси коротко поклонился и придвинул к себе довольно внушительную стопку. – А теперь давайте вернемся к поручению ее величества…

– Бросьте, Петр Петрович, ну какой из меня генерал? – я махнул рукой. – К тому же вряд ли я что-то усвою за те пятнадцать минут, которые вы уделите моему обучению. Я планирую поставить во главе моей маленькой армии Петра Румянцева, вот с ним вы и можете обсудить тактику, которую он хочет использовать. – Петька, которого я, честно говоря, ошарашил данным известием, целый день сегодня не вылезал из обеих крепостей, что-то обследуя и хмурясь при этом. Утром я поехал с ним, но вернулся во дворец уже без Румянцева, поняв, что это надолго, и просто махнув рукой, наказав лишь, чтобы он не отморозил себе чего-нибудь особо ценного.

– Это весьма ответственное поручение, а Петр Румянцев не производит впечатление серьезного человека, – покачал головой Ласси.

– Ну вот и посмотрим в потешном бою, чего он стоит на самом деле, – я невольно улыбнулся. – Ежели воинская стезя совсем не его, то зачем мучить парня, когда можно найти дело по его способностям, а не пытаться натянуть на него мундир.

– Тогда, ваше высочество, позвольте откланяться. Лучше я действительно поговорю с Петром Румянцевым, чем буду отвлекать вас от дел своим стариковским брюзжанием.

– Нет, – я покачал головой и резко выпрямился в кресле, в котором до этого мгновения сидел расслабившись. – Мне нужно с вами серьезно поговорить и попросить проверить ту информацию, которую я сейчас передам, только очень осторожно, не привлекая внимания, а затем побыть посредником между мною и ее величеством, которая иной раз все еще меня за ребенка держит неразумного, – перед глазами всплыл образ Ванечки Шувалова, и кулаки снова сжались. Вот он-то не кажется ей младенцем почему-то, в отличие от меня. Ну, тетушка… Выдохнув, я приказал себе успокоиться и принялся выкладывать ставшему мгновенно серьезным Ласси то, что мне рассказала Мария.

Глава 12

– Очень красиво, – Тереза Бенедикта Баварская подошла к сестре и заглянула ей через плечо на мольберт, на котором уже начали проступать весьма узнаваемые очертания заснеженной Невы. – А что это за здание? – Она указала рукой на появляющееся на картине монументальное строение. – Похоже на крепость. Но, кто строит крепости в наше время? – она смешно наморщила носик. – Этот очень современен, у него нет даже городской стены.

– Городская стена не является преградой для пушек, – наставительно проговорила Мария Антония, тщательно вытирая кисть, чтобы на ней не осталось ни крупинки предыдущей краски. – К тому же разрушение стены может вызвать ненужные жертвы среди жителей и солдат. И какой тогда смысл тратить на ее возведение и содержание такие огромные деньги? К тому же, в Российской империи есть и старинные города, которые раньше были обнесены стенами, правда, сейчас эти стены чуть ли не в центрах этих городов расположены. Это был совсем иной тип строений, не такой, как, например, у нас, как это, – она щелкнула пальцами, вспоминая название. – Кремль. Это называется Кремль.

– Ты так много узнаешь об архитектуре, – Тереза отошла от Марии и села на небольшую оттоманку, расправляя складки на платье. – Лично для меня все это слишком скучно.

– А лично для меня – нет, – резко прервала ее Мария.

– Так что за крепость ты рисуешь? – примирительным тоном произнесла Тереза.

– Это действительно крепость, – Мария задумалась, а затем, старательно проговаривая непривычное слово добавила. – Петропавловская. В ней жуткая Тайная канцелярия расположилась. Говорят, – она оглянулась, чтобы убедиться в том, что их никто не подслушивает, и не обнаружив никого, кроме приставленный к ним дворовой девки Наташки, которая ни слова не понимала по-немецки, а потому ее не стоило остерегаться, начала тихо говорить, порой срываясь на шепот. – Говорят, что, если подойти к крепости с подветренной стороны, то можно услышать жуткие крики, которые издаются несчастные, кому не повезло очутиться в тех мрачных стенах. Пытки и самые изощренные палачи… – она передернула плечами. – Только вот считаю, что слава крепости изрядно преувеличена.

– Почему? – Тереза наклонила голову, вопросительно глядя на сестру.

– Ее величество императрица Елисавета не производит впечатление выжившей из ума сумасшедшей. Напротив, я увидела в ней достаточно мудрую правительницу, а, будучи таковой, она не стала бы поощрять своего племянника и наследника Российского престола к участию в подобных мерзостях. А ведь он там часто бывает.

– Что ты вообще думаешь о наследнике? – Тереза отвернулась от сестры и бросила взгляд в сторону окна.

– Он милый. Странный, но милый, и порой забавный, – Мария улыбнулась. Они обе были ненамного старше Петра и посматривали в его сторону иной раз снисходительно. – Правда, не похоже, чтобы он кого-то выделял из нас. У меня вообще складывается ощущение, что его заставляют иной раз проводить время в нашем обществе, но он тщательно это скрывает за милой улыбкой.

– Отец сказал, что, если он хочет сохранить власть над герцогством, то выберет одну из нас.

– Брось, Тереза, неужели ты еще не поняла, что от его выбора и предпочтений ничего не зависит, главное – это произвести впечатление на ее величество. Некоторые, вон как стараются услужить ее величеству. Нужно же хоть немного гордости иметь, – Мария скривилась. – Полагаю, если бы его высочество внезапно объявил о том, что уходит в османскую веру и создает гарем, она бы первой вызвалась стать его наложницей, лишь бы не возвращаться в свой занюханный Штеттин.

– Ты несправедлива к бедняжке, – Тереза закатила глаза. – У нас у всех здесь одна цель – удачно выйти замуж. Ну и кто-то просто чрезмерно усердствует.

– Слишком сильно, – Тереза вернулась к прерванной работе. Рисование ее успокаивало и настраивало на позитивный лад. – Вот помяни мое слово, София Ангальт-Цербская еще заявит о себе и сделает это весьма скоро.

* * *

– Не горбись, Фитхен, – София быстро взглянула на мать и отвела взгляд. – Если ты будешь горбиться, то его высочество никогда не обратит на тебя внимания.

– Он и так не обращает на меня внимания, – пробормотала девушка, но послушно приподняла подбородок, потому что прекрасно знала, что сидит прямо, затянутый так сильно, что было трудно дышать, корсет не давал согнуть спину. – Точнее, не больше, чем на всех остальных.

– Тогда нужно чем-то привлечь его внимание. Его или ее величества, императрицы Елисаветы. Пока что у нас с тобой особое положение, благодаря тому, что у нее остались еще сентиментальные воспоминания о моем бедном брате, который умер практически накануне свадьбы, – Иоганна подняла оставленные на мгновение пяльцы и с силой воткнула иглу посредине неоконченной вышивки. – Это все просто невыносимо. Ты же о чем-то разговаривала с его высочеством. Фитхен! Не молчи. О чем вы разговаривали?

– Только о том, что его высочество намерен пригласить меня на танец во время праздничного бала.

– Но, это же прекрасно, ты движешься в правильном направлении, дитя мое, – Иоганна немого успокоилась. Это уже было хоть что-то. Остальные, насколько ей было известно, не удостоились даже этого.

– Вы же прекрасно знаете, мама, что основными претендентками на замужество за его высочество являются Баварские принцессы. Остальным остается или довольствоваться более скромной целью, или же вовсе отбросить все мысли о несбыточном и просто хорошо развлечься, и повеселиться, – София слабо улыбнулась.

– Меня это обстоятельство доводит до мигрени, – Иоганна поднесла руку ко лбу. – Сегодня запланированы какие-нибудь увеселения, на которых наследник обязан присутствовать?

– Вы лучше меня знаете, что сегодня с утра чистят лед на реке, потому что ее величество решила вспомнить о забаве, что ее отец, император Петр привез из Голландии. Металлические коньки, на которых нужно прогуливаться по льду, скользя. Ее величество сегодня утверждала, что эта забава невероятно полезна для легких, а также представляет уникальный шанс для кавалеров, подхватить даму, если она не удержится и начнет падать.

– Обеды ее величество проводит исключительно в обществе юных дев. Даже наследник приглашается туда лишь изредка, – Иоганна выглядела чрезвычайно раздосадованной подобным положением дел.

– Он выглядел необычно оживленным, когда ее величество объявила о сегодняшнем гулянье. Сказал, что с удовольствием составит нам компанию и будет пользоваться любым удобным случаем, чтобы ловить падающих красавиц. На что ему ее величество лишь мягко попеняла. Вот только я не умею кататься. Как и многие другие девушки, и нам эта затея не показалась слишком привлекательной.

– Ерунда, – махнула рукой Иоганна. – Не думаю, что это сколько-нибудь сложно. Ты всегда любила подвижные игры, так что справишься.

В это время раздался стук в дверь. Молчаливая горничная, выделенная гостьям Елизаветой, открыла дверь и приняла из рук стоящего за дверью офицера сверток с теми самыми коньками: металлическими приспособлениями с кожаными ремешками. Пока София, наморщив лоб, вертела их в руках, пытаясь сообразить, как именно надевать это чудо человечества на сапожки, и, как на них скользить, Иоганна задумчиво переводила взгляд на дочь. Иной раз необходимо вмешательство самой судьбы, чтобы события начали развиваться таким образом, как хотелось бы. Но, иногда судьба начинает медлить, и тогда ей необходимо совсем немножко помочь, подтолкнуть в нужную сторону.

* * *

Катание на коньках – это тетка хорошо придумала. Я даже оставил мысль о том, чтобы свалить куда подальше, каким-то образом открутившись от мероприятия, запланированного на сегодня, как делал уже не раз прежде. Дала делами, но отвлекаться и отдыхать тоже иногда нужно.

Модель коньков меня позабавила, до хоккейных, на которых я когда-то немного освоил лед, им было еще ой как далеко. Но, с другой сторону, состоящий, в общем-то из одного лезвия, с продернутыми крепежными ремешками, они оказались даже более устойчивы, потому что само лезвие было толще и массивнее, следовательно, площадь его соприкосновения со льдом больше. Вот только практически все из присутствующих за столом девушек выглядели настолько сконфуженными и испуганными, что тут даже к гадалке ходить не надо, чтобы понять, они никогда не катались на коньках, да и вообще, очень слабо себе представляют, а собственно, что это вообще такое.

День был на редкость ясный и солнечный, и оттого морозный. Изо рта вырывался пар, и настроение быстро улучшалось. До расчищенного участка реки шли пешком, благо идти было недалеко. Нашу толпу, а она была совсем не маленькая, охранял взвод гвардейцев, которые не слишком жестко, но довольно решительно оттесняли зевак, быстро собирающихся посмотреть на редкое зрелище – двор на прогулке. Опередив неспешно идущих дам, глядя на пышные юбки которых, я невольно задавал себе вопрос, а как они собираются в них кататься?

Возле расчищенного и оцепленного участка Невы все уже было готово. Стояли лавочки, на которые нужно было садиться, чтобы надеть и снять коньки, были разожжены наскоро выложенные небольшие очаги, на которых готовился и поддерживался в горячем состоянии сбитень. Даже шатры стояли по типу эм и жо. По всему видно, Елизавета весьма ответственно подошла к организации этого праздника жизни.

В связи с предстоящими упражнениями, длинный плащ сменился на короткий, до середины бедра, который больше напоминал сейчас привычную мне куртку или дубленку. Какую битву мне пришлось при этом выдержать с портным, который вопил, что я просто задался целью довести его до удара, и опозорить не только перед своими, но и перед иностранцами, ведь столь непрезентабельно выглядевшего наследника, впору было принять за беспризорника. Я тогда поклялся, что, если он не успокоится, то узнает, что такое истинный позор, когда я выйду голым и буду всем говорить о том, что он уверил меня, будто сшил невидимое платье, которое может видеть лишь очень благородный человек. Портной быстро заткнулся, обдумывая перспективу, потом пробурчал что-то про то, что из-за подобной безобразной выходки Великого князя он вовсе не хочет болтаться на виселице, потому что Елизавета Петровна в этом случае сделает исключение из своих правил о казнях. Так что очень скоро у меня появилась вполне приличная куртка, которую, правда, сегодня я надел впервые.

– Ваше высочество, вы вправду умеете на этом ездить? – рядом со мной плюхнулся на длинную скамью Румянцев, вертевший в руках конек.

– Когда-то умел, – я пожал плечами. – Сегодня подвернулся случай проверить, умею ли до сих пор. Я сам! – гаркнул я, заставляя отскочить в сторону паренька, который уже опустился на колени, чтобы надеть на меня коньки. Я посмотрел на него. – Тебя как зовут?

– Ванька, – пробормотал он.

– Крепостной? – он кивнул и шмыгнул носом.

– Да, государь, из дворни дворцовой.

– Я не государь. Государыня наша – Елизавета Петровна, запомни это, – говоря все это, я весьма ловко, прикручивал конек к сапогу, ну не даром же почти час тренировался в спальне. Зато теперь могу блеснуть. – Пойдешь со мной, Иван. Мой слуга Румберг завтра уезжает из страны, и мне понадобится замена. – Правда, Румберг пока об этом своем отъезде не знал, но я решил, весьма спонтанно, надо сказать, найти слугу вот так, благодаря случайности, чтобы исключить внедрения в мое окружение какого-нибудь засланного казачка. Если вдруг узнаю, что Ваньку кто-то ко мне специально подослал, то просто сниму шляпу перед его гением, потому что предугадать цепочку развития сегодняшних событий попросту невозможно, слишком уж внезапно Елизавете взбрело в голову устроить катанье на коньках. – Все понял? – Ванька смотрел на меня, часто моргая и приоткрыв рот. – Ясно. Но, ничего, как отойдешь, так сразу въедешь, что здесь к чему.

Хмыкнув, я стал и вышел на лед. Первые пару минут нужно было привыкнуть к непривычным конькам, и немного покачаться, размахивая руками, улавливая равновесие. Но вскоре довольно прочно встал на ноги, и заскользил по отлично вычищенной и отполированной глади вполне уверенно. В это же самое время Румянцев, сопя, явно подражая мне, сам надел коньки, отгоняя пытавшегося помочь Ваньку. На лед Петька вышел вместе с Иваном Шуваловым, который пришел на реку вместе со мной, Румянцевым и Лопухиным, в кои-то веки ничего не сломавшего и не съевшего ничего непотребного, и не страдающего с похмелья, и оттого пребывающего в прекрасном расположении духа.

Тут-то и выяснилась прелюбопытная вещь – ни один из них не умел кататься. Более того, все трое стояли на льду, как пресловутые коровы, браво выехавшие чуть ли не на середину Невы и теперь стоящие, не решающиеся на дальнейшие действия.

– Ты только глянь, Александр Иванович, это же насколько беспомощны нынешние отроки, – я повернулся и невольно улыбнулся, глядя, как Ушаков и Румянцев-старший лихо рассекают по поверхности весьма скользкого льда. – А там кто раскорячился, словно пучит его, не твой ли Петька?

– Мой, вот точно мой, глаза твои тебя вовсе не обманывают, Андрей Иванович. Только, сдается мне, что как-то не так воспитание отроков у нас происходит. Чего-то явно не хватает, – вторил ему Румянцев. И эти пожилых му… жчины, весело заражали, разглядывая вольную композицию из трех придурков, которые укатились зачем-то так далеко от берега, а вот толком ездить так и не получилось.

– Так я скажу тебе, любезный мой Александр Иванович, муштры армейской им недостает, – любезно предположил Ушаков, делая вполне ловкий поворот. – Да мне вот почему-то прямо видится, как Петр Алексеевич, упаси господи, что вслух подумал, трость бы на всех троих точно сломал бы, так сильно лупцевал бы вдоль хребтов. А сейчас стоят вот, словно не про них говорят.

– Петька! – гаркнул Румянцев – Хватит уже позорить мои седины. Ежели не можешь ехать, то давай прямо на задницу плюхайся да снимай коньки. А потом на четвереньки вставай да ползи прямиков в берегу, пока ее величество государыня Елизавета Петровна не соизволит тебя оттуда помиловать.

– А сам-то, Андрей Иванович, где так лихо ездить научился? – я прикусил губу, чтобы не прыснуть, потому что вид у троицы был просто донельзя комичным.

– Так ведь Петр Алексеевич шибко любил вот так кататься. Ну и мы все как один должны были, если не любить эту забаву, то уж принимать участие надо было обязательно, иначе Петр Алексеевич не понял бы, а в этом случае кто-то мог пострадать, бай бог, если не до смерти.

– Сурово, – я кивнул своим мыслям.

– Сурово, – ответил Ушаков. – Зато справедливо. Если уж притащился, то будь добр соответствовать или гнать тебя надо как шельму, оставляя на память затрещины. О, какой цветник, и где мои шестнадцать лет? – Ушков остановился, глядя куда-то мне за спину. Я резко развернулся, едва не упав, но все же сумев сохранить равновесие и увидел, как к реке спускаются девушки по вполне удобной, специально протоптанной тропинке.

Зрелище действительно было достойно восхищения. Впереди шла Елизавета, как флагман, в окружении с полдюжины кавалеров, сзади, перешептываясь и время от времени негромко смеясь располагались прибывшие принцессы, а уже за ними шли представители их делегаций.

Позади меня послышались переругивания и какое-то шевеление. Повернувшись таким образом, чтобы видеть и тетку с невестами, и мою свиту. Зрелище девиц, укутанных в меха, которые в это время садились на лавки, а слуги быстро и сноровисто завязывали на их сапожки коньки, было очень даже ничего, и Румянцев с Лопухиным решили, что не дело это вот так стоять, а вдруг кто-то из дам, желательно тех, что постарше и уже замужних, начнет падать, а рядом не будет никого, кто сможет поддержать и оказать посильную помощь. Собрав в кулаки все свое мужество и смекалку, они принялись смотреть, как двигается, легко нарезающий вокруг них круги Ушаков, а после принялись тщательно копировать увиденные движения. Так как в катании на коньках ничего сверхсложного не было, очень скоро они уже приблизились ко мне, держась прямо вполне уверенно. И тут все мое внимание переключилось на лед возле берега, куда осторожно ступая вышла Мария. На ней были такие же соболя, как и на всех остальных, Елизавета была в этом случае верна своему слову. Держалась она как бы особняком от других девушек. Почему-то раньше я не обращал на этот нюанс внимания, но теперь, вспоминая все те вечера и обеды, которые провел в этом девичьем обществе, я мог припомнить, что Мария всегда была одна. Ее тетка, которая привезла ее, где-то конкретно зависла, потому что я вообще перестал наблюдать ее поблизости от племянницы. Как впрочем я не видел и новоиспеченного барона. Куда он подевался, скорее всего, знал Ушаков, которому было поручено организовать за Берхгольцем, но вот конкретно сейчас мне было это не интересно.

Мария довольно неуверенно постояла, затем, прикусив нижнюю губу, оттолкнулась и заскользила, прислушиваясь к своим впечатлениям. Она была очень серьезна и сосредоточена, но, тем не менее, на губах у нее то и дело проскальзывала улыбка.

Я, плюнул на условности и направился к ней. Мы же так нормально больше и не поговорили. При этом я ничего и никого не видел уже вокруг, но, как оказалось, сделал я это зря.

Громкий вскрик вывел меня из полустрансового состояния, в которое я провалился, направляясь к Марии. Не успев как следует прийти в себя и оценить обстановку, я только успел заметить, да и то краем глаза, как рядом со мной кто-то упал. Скрипнув зубами от досады, я повернулся и направился упавшей девушке, лица которой пока не видел. Так уж получилось, что поблизости мужчин не оказалось, кроме меня, и показывать сейчас снобизм, оставив ее вот так валяться, пока кто-нибудь не доберется к нам – это демонстрировать себя далеко не в лучшем свете, а в это время антиреклама не работала еще так как надо. Точнее работала, но не для тебя, а для повышения шансов тех же заговорщиков на удачный заговор. Подойдя поближе, увидел, что это была София Фредерика Ангальт-Цербская. Попытавшись подняться, она снова вскрикнула, и повалилась на лед. М-да, ситуация.

– Что с вами? – я остановился рядом с нею и наклонился, как можно ниже. – София, помогите же мне ради бога, не молчите!

– Нога, мне больно ногу, – прошептал она, даже не скрывая слез.

– Постарайтесь не шевелиться, я сейчас посмотрю нет ли перелома, – опустившись на колени, я уставился на ворох разметавшихся юбок, прикидывая, как именно буду осматривать ее ногу? В конце концов, плюнув на условности, запустил руки под юбки, нашел девичьи ножки и принялся осторожно их прощупывать. Вроде бы перелома не было, но при попытке встать, София снова упала и разревелась. До лодыжек я добраться не мог, но при осторожном надавливании на сапог в районе лодыжки на правой ноге, София вздрагивала и еле слышно всхлипывала. Похоже – вывих или растяжение, в любом случае, сама она до берега точно не дойдет. – Обхватите меня за шею, я сейчас вас подниму и отнесу на берег. – Положение было аховым. Лед слишком скользкий, и на нем стоять без коньков было довольно сложно, не говоря уже о том, что, кроме меня уверенно держались на льду только Ушаков со старшим Румянцевым. Выход же слуг и гвардейцев у которых не было коньков на расчищенный скользкий лед могло привести к массовым падениям и еще большим травмам. Решив не маяться дурью, я приступил к эвакуации самостоятельно, тем более, что все и так видели, как я девчонке под юбки залез.

Когда я под прицелом едва ли не сотен любопытных глаз с в общем-то довольно легкой ношей на руках добрался до берега и передал девушку на руки подбежавшим дворовым мужикам, то успел заметить, как глаза Иоганны торжествующе вспыхнули. У нее на ногах были надеты коньки, и, могу поклясться, что она как-то поспособствовала падению дочери. Может быть, даже толкнула посильней, придав той направление в мою сторону. А еще я успел заметить разочарование и обиду в теплых карих глазах стоящей недалеко Марии, и вот с этим точно надо было что-то делать, иначе все закончиться тем, что меня просто женят на Софии. Нет, против самой девчонки я уже ничего не имел, но она меня не привлекала от слова совсем, а как ни крути, но приносить себя на алтарь этому нелепому браку, в котором я не получу ровным счетом ничего, ну это такое себе удовольствие. Уж лучше на одной из девочек императора Священной Римской империи жениться, там хоть связи получше, да приданое побогаче.

С этими мыслями, отмахнувшись от подскочившего ко мне Румянцева, который толь-только добрался до берега, совершив подвиг, ни разу не упав при этом, я кивнул Ваньке, чтобы тот помог мне снять коньки, и быстрым шагом направился во дворец. Настроение было испорчено, и я понятия не имел, как сократить ущерб от произошедшего инцидента, на который в мое время никто бы даже внимания не обратил, зато здесь и сейчас… М-да, поводом для сплетен мы с Софией всех на пару дней обеспечили это точно, и теперь я должен быстро придумать, как исправить ситуацию хотя бы в личностном плане.

Глава 13

– Твой воспитанник, Гюнтер, начал проявлять на редкость иезуитские качества, прямо диву даешься, откуда такое могло вылезти в мальчишке, который до того момента, как с тобой связался, судя по словам его окружения, мог только в солдатики играть и с восхищением внимать о короле Фридрихе Прусском, чтобы о нем не говорили, даже, если просто породу его собак в беседе обсуждали, – высокий, жилистый мужчина залпом опрокинул в себя целый бокал прекрасного французского вина, которое только вчера привезли на его склады. Поморщившись, он посмотрел на бутылку. Вино было слишком слабым для его восприятия, особенно сейчас, когда хотелось продрать глотку чем-нибудь покрепче. Закатанные рукава рубашки демонстрировали сильные, перевитые жилами руки, совместно с которыми, парик, немного съехавший набекрень, смотрелся немного нелепо.

– Вот как? – Криббе поднял свой бокал и посмотрел, как при свете свечей вино переливается в хрустальных гранях. Он, в отличие от хозяина дома совершенно не собирался напиваться, более того, прилагал все усилия к тому, чтобы сохранить голову ясной. – И в чем же проявились эти качества? – лениво добавил он, делая из бокала крошечный глоток, который только язык смочил, оставляя приятное послевкусие.

– Я не знаю каким образом, но он сумел убедить императрицу Елисавету, что будет лучше третью часть его содержания отдать ему в виде пятой части объемов поставляемой за границу пеньки и десятой части дегтя, мотивировав это тем, что обременение казны здесь и сейчас будет гораздо меньше, тем более, что торговля дело хоть и предсказуемое, но не лишено различных трагедий. А ему уже нужно учиться управлению, которое включает в себя и торговлю с другими странами.

– Я так понимаю, твой агент тут же, как только ее величество подписала разрешение, побежал добиваться аудиенции у Великого князя, чтобы собрать сливки, даже не дождавшись, пока высохнут чернила? – Криббе усмехнулся и снова сделал крошечный глоток, в то время, как его собеседник налил себе еще один бокал, лихо опрокинув его в пересохшую глотку. При этом парик съехал еще больше, а глаза маслянно заблестели, остановившись на служанке, которая в это время выгребала золу из печи, чтобы побыстрее заполнить ее новыми дровами, потому что в комнате становилось довольно прохладно. И все равно, хоть в голове хозяина наконец-то приятно зашумело, состояние было далеко от того, на которое он рассчитывал.

– Конечно. Все побежали, не только мой агент. Почему-то все решили, что это будет самая выгодная сделка в их жизни. Думали, что наследник еще совсем неопытный мальчишка, который буквально подарит нам такую необходимую пеньку. Деготь шел в нагрузку. Без него твой выкормыш даже говорить отказывался, – один из успешнейших голландских дельцов посмотрел на старого друга и, попытавшись поправить съехавший парик, сдвинул его еще сильнее, отчего его вид стал еще комичнее, особенно, если добавить к этому изрядно покрасневший нос. – А уж выставленные им условия сделки… Как ты умудрился подпустить к нему еврея-католика, который явно пристрастил наследника к своей вере?

– К папским догматам? Не припомню, чтобы Великий князь испытывал потребность в католическом священнике, а латынь он хоть и изучает, вызывает у него лишь зевоту, – Криббе внимательно наблюдал за Кристианом Ван Веном и прикидывал, как получше подойти к своей проблеме. Но и новости о царевиче Гюнтер выслушивал очень внимательно, потому что то, что говорят о князе в подобных кругах, на самом деле было чрезвычайно важно. Потому что именно такие люди формируют мнение о будущем правители и определяют дальнейшую тактику ведения с ним дел: или нужно где-то притормозить и начать усиленно договариваться, или же можно попробовать пощипать неудачника, направив к нему в гости войска.

– Да причем здесь папские догматы? В прибыль! Веру в большую прибыль, как в последнюю истину. В том числе и долгосрочную, – отмахнулся от нелепого предположения Гюнтера Кристиан.

– И каковы же условия сделки, раз ты уже со второй бутылкой расправляешься, а сейчас пока что только обед? Неужели Петр запросил слишком много денег? – Криббе задумался. Деньги Петру были ой как нужны, остается надеяться, что он не продешевил.

– В том-то и дело, что он совсем денег не запросил, – Ван Вен поморщился. – Он запросил годовой договор на фиксированную поставку пеньки и дегтя. В нем он гарантировал доставку товара любым для него способом. Даже, если вдруг случится неурожай, то по данному договору меня не должно волновать, где он искомое добудет, главное, что все отгрузится точно в условленные сроки. А теперь цена. На первый взгляд мне показалось, что цена довольно приемлемая, я даже остаюсь в плюсе, но, дьявол бы его побрал, я же теперь ночей не сплю, пытаясь понять, почему он запросил именно это?! – Кристиан хлопнул рукой по столу. – В чем его цель? Зачем ему понадобилось все, что он запросил? Ведь это не имеет на первый взгляд никакого смысла. Нет, если по отдельности, то да, какая-то логика в этом есть, но не всё вместе! – и Кристиан стукнул кулаком по столу так, что служанка вздрогнула и уронила полено, которое уже запихивала в печь, а бутылки на столе дружно звякнули.

– Да что же он такого у тебя запросил? – Криббе даже вперед подался. Вот теперь ему стало любопытно. Петр не поставил его в известность о своих намерениях, вероятно, думал, что он сам все сможет выяснить, вот как примерно в этот момент.

– Два торговых судна, способные нести большие грузы, – загнул один палец Ван Вен. – Акции Голландской Ост-Индийской компании в количестве ста пятидесяти штук, и клочок земли на юге Африки. Вот последнее мне совсем не понятно. Я эту землю-то взял, только потому, что Ван Дерн объявил о разорении, потому что потерял подряд три корабля. Он таким образом предложил погасить свой долг, и я согласился, чтобы совсем не остаться на бобах. Но я не понимаю, зачем наследнику эта земля? В ней нет ничего примечательного! Она даже не на побережье расположена, населяют ее воинственные дикари, с вождями которых так и не удалось договориться, что перекрыло возможную торговлю рабами, а осваивать эту землю слишком дорого, и перспективы не слишком понятные, – Кристиан посмотрел на бокал. Пожалуй, на сегодня хватит, – решил он, и тут же снова наполнил его вином, противореча самому себе. – Да, я обязан взять людей, численностью в треть команды, чтобы показать им путь до его новых земель и обучить такому длительному плаванью.

– И что тебя смущает? – Криббе быстро в уме прикинул стоимость предложенного товара и стоимость оплаты. – По-моему, если подсчитать все, то ты действительно остаешься в плюсе, по крайней мере, с теми ценами, за которые пенька идет сейчас.

– Так я и не спорю, кроме того, выкатив все эти требования, князь просто посмотрел на часы и предупредил моего агента, что он не торгуется, и что те пять минут, которые были выделены для аудиенции уже закончились. Подумав, я, конечно же, заключил эту сделку, она выгодна для меня, как ни крути. Даже в том плане, что я целый год не буду платить тети команд своих кораблей. Вот только… – он замолчал и снова залпом выпил вино.

– Что только? – нетерпеливо подогнал его Криббе. – Я давно не был в Петербурге и не знаю, что там происходит, а ты тянешь кота за яйца.

– Какое интересное выражение, надо запомнить, – прохрипел Ван Вен. Вино не брало, и он потянулся за старым добрым грогом. Почему-то ему казалось, что что-то в этой довольно выгодной на первый взгляд сделке не так. Но он не мог понять, что именно. Вот только чутье, которое никогда его не обманывало раньше, просто вопило о том, что он еще много раз пожалеет, что подался порыву и все-таки заключил такой выгодный на первый взгляд договор. Глотнув грог прямо из бутылки, Кристиан стянул с головы парик и занюхал им. В глазах появились слезы, и он крякнул от удовольствия. – Вот, настоящая выпивка для настоящих мужчин, не то, что эта моча лягушатников.

– Мне тебя пытать начинать? – Криббе нахмурился и поставил свой бокал на стол. – Ты же прекрасно знаешь, что я сильнее и скручу тебя в один миг. Мы это еще тогда выяснили, когда продавали свои шпаги австрийцам.

– Ты постоянно мне угрожаешь, – пожаловался в пустоту Ван Вен. – Теперь понятно, у кого Петр научился руки выкручивать.Ладно-ладно, – он примиряюще поднял руки, видя, как Гюнтер начал вставать из своего кресла. – Князь заключил такие же сделки еще с тремя магнатами. При этом он даже не рассматривал предложения тех, у кого не было земли в Африке. Откуда он узнал вообще о том, что у нас есть эта земля, до сих пор остается загадкой, но дело обстоит именно так, – он развел руками, а Гюнтер сел обратно в кресло. О том, что данные господа владеют земельными наделами на Черном континенте именно он доложил Петру. Так же, как и тот факт, что сами владельцы совершенно не ценят данные владения, доставшиеся им по случаю.

– И как отреагировала ее величество Елизавета? – он уже научился не коверкать имя императрицы, и произносил его именно не русский манер. Вопрос же он задал настолько будничным тоном, что Кристиан даже не заподозрил его заинтересованности. Словно бы Криббе просто таким образом решил поддержать разговор.

– Она рыдала и заказала молебен. Говорила о том, что счастлива, и что ее золотой мальчик становится мужчиной, способным позаботиться о себе и своей стране. И что она очень гордится им, – Ван Вен поморщился. – Обычный бабий треп. Что она думает на самом деле, наверное, только Разумовский знает, но не скажет. Одно ясно точно, мешать племяннику она не собирается, даже, если думает, что тот совершает глупость. Неплохое воспитание на мой взгляд: пускай лучше сейчас шишки себе набьет и научится не допускать подобных ошибок в будущем, чем будет заниматься невесть чем, когда корону наденет, – и Кристиан снова глотнул грога. – Я все забываю тебя спросить, Гюнтер, а ты чего здесь-то, а не со своим воспитанником?

– Монаршая милость бывает весьма переменчива, – неопределенно ответил Криббе, позволяя думать приятелю, что находится в опале. – И когда она на миг затухает, лучше держаться от двора подальше, чтобы его высочество побыстрее забыл причины, и начал скучать по моему обществу. Так что, я решил пока здесь отсидеться. Заодно старых друзей навестив. Да вот, начал подумывать о будущем. Может тоже немного акций прикупить, как думаешь? Окупятся они и не оставят меня с голым задом на старости лет?

– Окупятся, даже не сомневайся, – махнул рукой Ван Вен. – Я же тоже с акций начинал, когда решил, что хватит с меня армии. Все мечтал какой-нибудь трактир купить, да на вдовушке веселой жениться, а теперь посмотри на меня – владею пятью кораблями и верфями, прибыль на зависть многим… А сколько тебе акций надо? Они дорогие, учти, и у тебя нет пятой части запасов пеньки Российской империи, – Кристиан хохотнул. – Ладно, шутки в сторону. Свободных акций, как ты понимаешь, мало, но я могу помочь тебе приобрести их, насколько денег хватит. Чего не сделаешь ради старого друга.

– Не бойся, деньги будут, – Криббе улыбнулся и сделал большой глоток вина. Кажется, начало складываться в выполнении возложенной на него Петром миссии. Это, конечно, был только первый шаг, к тому же он плохо понимал, зачем все это нужно самому Петру, но дело сдвинулось с мертвой точки.

* * *

– Батман тандю, и поворот, смена позиций… – мой новый учитель танцев замахал руками. – Нет! Нет-нет-нет! Месье Румянцев, вы сейчас дама, когда вы это уже запомните? Да-ма! Куда вы претесь, как, пардон, бык на случке? Мне упросить ее величество одеть вас в платье, чтобы вы наконец запомнили? – какие они все-таки нервные, эти учителя танцев. Ну подумаешь Петька пошел на смену стороны не с той ноги. Так ведь ему еще и с настоящими дамами танцевать на балу придется. – Заново, господа, извольте встать в позицию! – он махнул рукой и по огромному бальному залу понеслась немного торжественная, но не лишенная очарования музыка менуэта, которым я буду открывать бал с тетушкой. Вот тут главное было не опозориться, потому что Елизавета считалась лучшей танцовщицей Российской империи, и не зря, надо сказать. Поэтому мне и отдали мне для тренировок, или как это в танцах называется, я запамятовал, этот бальный зал, чтобы я прямо на месте тренировался. Начиная от прохода от двери. – С момента скольжения, и… деми ронд, батман тандю, по-во-рот, смена позиции и… поклон. Браво! Вот, теперь получилось все просто прекрасно. А теперь немного поговорим о бальном этикете. Ее величество с сожалением вынуждена была признать, что ваше высочество крайне редко посещал придворные увеселения, а, если и посещал, то совсем не танцевал. Это печально, это так печально, – и этот обрусевший, но все же не до конца, француз промокнул платком абсолютно сухие глаза, показывая, как сильно он переживает за мое невежественное высочество. Пока он изображал скорбь, Румянцев наклонился ко мне и зашептал на ухо.

– Можно, я его вызову на дуэль?

– Дуэли запрещены, – наставительным тоном прошептал я в ответ, с трудом сдерживая смех.

– Тогда я его просто убью, сам, никого не заставлю грех такой на душу взять, – прошипел Петька, сжимая и разжимая кулаки. Его скулы все еще алели, после истеричных выкриков учителя танцев.

– Нет, нельзя, он дорог тетушке, и она нас с тобой за него сварит в кипящем масле. Тебя – за то, что убил, меня – за то, что не предупредил столь вопиющее преступление. – Румянцев не выдержал и прыснул в кулак, маскируя смех покашливанием. Тем временем месье Бове перестал страдать и обратился к нам, наставительно подняв вверх указательный палец.

– Вы, господа, должны запомнить всего несколько правил. Первое правило: танцевать с одной партнершей два танца подряд равносильно объявлению о помолвке. Танцевать с одной партнершей четыре раза за вечер, даже не идущие подряд танцы – объявление о помолвке. Эти правила не относятся к белым танцам, когда дамы приглашают кавалеров. Отказываться нельзя ни в коем случае, – он закатил глаза, намекая, что в этом случае лучше самим застрелиться. – И эти танцы, а их будет на Новогоднем празднике два, не идут в счет тех четырех танцев, что считаются объявлением о помолвке. Тоже касается и случая, если белый танец будет объявлен и ваша партнерша по предыдущему танцу пригласит вас на него.

– Да кто будет считать все эти танцы? – вспылил взрывной Петька.

– Уж поверьте, за этим будут следить гораздо пристальнее, чем даже за выходом ее величества, – Бове поджал губы. – Так что будьте предельно осторожны.

– Хорошо, месье Бове, мы постараемся учесть все нюансы, но, я все же попрошу вас присутствовать и наблюдать, чтобы уберечь от ошибок, – я примирительно улыбнулся. Не хватало мне еще раз опростоволоситься. Итак, меня даже тетка уже про Софию спрашивала, намекая на то, что, возможно, я подумаю о ней, как о невесте, если уж она оказалась единственной девушкой, с которой я столько времени любезничаю. Что-то доказывать было бесполезно и бесперспективно. Поэтому я попросту игнорировал все сплетни, тем более, что мне было чем заняться, кроме моих обязательных занятий со Штелином, которые никто не отменял.

В тот же злополучный вечер, когда произошел инцидент на катке, посыльный привез подписанные договоры и документы на землю. Я даже карту себе завел специальную, чтобы отмечать на ней свои владения. Получалось, что мне принадлежали теперь земли на севере, севере-востоке от Кейптауна и южная часть будущей Намибии, но Намибией она станет, если я лоханусь и профукаю свои достижения. Европейцы пока тусили на севере, за экватором. Побережье Южной Африки их не интересовало, потому что ничего примечательного они в ней не видели, даже рабы из местных племен так себе, средней паршивости. А все потому, что местным хватило ума, или чего-то еще, не обвешиваться алмазами и золотом, поэтому-то их пока особо не трогали. Да и я трогать не собираюсь. Если сами не полезут. А они полезут, как чукчи сейчас вовсе не герои анекдотов, а очень воинственный и агрессивный народ. Но, в итоге-то даже чукчей ассимилировали и под руку императора взяли, так что с бушменами, готтентотами и, кто там еще сейчас бродит, как-нибудь разберемся. Русские довольно терпеливый в этом плане народ, так что прорвемся, где наша не пропадала.

– Всенепременно, ваше высочество, – голос учителя танцев вырвал меня из собственных мыслей, в которые я на мгновение погрузился. Бове изобразил идеальный придворный поклон. – Тем более, ее величество назначила своего скромного слугу распорядителем торжества. Так что, я безусловно буду рядом и уберегу вас от ошибки.

– Я рад это слышать, – дождавшись, когда Бове с музыкантом уйдет, я повернулся к Румянцеву. – Что ты надулся? Смотри лопнешь.

– Кто вообще придумал столько разных нюансов? И, скажите мне как на духу, Петр Федорович, зачем мне все это запоминать?

– Чтобы не оказаться случайно женатым, зачем же еще, – я пожал плечами. – Ты принимаешь все близко к сердцу, расслабься. Запомни одну простую вещь, у дам, там, где брошка, там перед, а больше от тебя ничего и не требуется, – я хохотнул, вспомнив эту довольно хулиганскую песню.

– Ну у вас и шуточки, Петр Федорович, – насупился Петька, а потом встрепенулся и посмотрел на меня с любопытством. – Так что, прусская принцесса вам точно не нравится?

– Точно, я примерно догадываюсь о какой именно прусской принцессе идет речь, и, если ты еще раз про нее спросишь, то получишь в рыло, – я уже говорил ему об этом, но, если уж Румянцев, который всегда рядом со мной, не может поверить, то что говорить об остальных? Да, тут уж точно, как бы не запутаться и не пригласить Софию на танцы больше, чем положено. – Давай-ка лучше пофехтуем, а то жирком совсем зарастем, Криббе, когда вернется от удара, не приведи Господь, помрет, стоит ему только заметить в какой форме находятся его ученики.

Фехтовали мы сейчас действительно не часто. Поэтому к окончанию тренировки, теперь-то точно тренировки, мы оба были мокрые от пота, и тяжело дышали.

– Это надо устраивать почаще, – переводя дыхание, высказался на этот счет Румянцев.

– Это точно, – я вытер лицо платком и протянул тренировочную рапиру невозмутимому Федотову, который присутствовал на тренировке.

– Ваше высочество, – я оглянулся. Олсуфьев вошел в зал и почтительно замер почти возле двери.

– Подойди ближе, я точно тебе говорю, что не кусаюсь, – иногда меня его деликатность просто бесила. – Иначе вам, Адам Васильевич, придется кричать, чтобы я вас услышал, и в этом случае, вас услышу не только я, но и добрая половина дворца. – Он кивнул, признавая мою правоту по обоим пунктам и подошел ближе.

– Пришел Кузьма Матвеев, говорит, что вы ему назначали, – доложил Олсуфьев.

– А, да, точно, я и подзабыть уже успел, – хлопнув себя по лбу, еще раз протер лицо платком.

– А кто это? – Румянцев подошел, натягивая камзол, который скинул, так же, как и я, перед началом тренировки.

– Управляющий моим стекольным заводом, – я не стал застегивать камзол на все пуговицы, просто набросил его на плечи. Все равно после встречи с Матвеевым мыться пойду, а то юношеский пот далеко не розами воняет. Направляясь к выходу, я поднял руку вверх, словно дирижируя сам себе и пропел, сильно фальшивя, несколько строчек из застрявшей в голове песни.

Говорят, что назойливую пеню достаточно пропеть вслух, чтобы избавиться от нее, вот и проверим сейчас, работает это правило, или нет.

Глава 14

– Вы прекрасно выглядите, ваше высочество, – Гертруда поправила складку бального платья, в котором Мария будет присутствовать на Новогоднем балу, устраиваемом императрицей Елизаветой. Посмотрев на себя в зеркале, девушка покачала головой. Тугой блестящий локон тут же выбился из сложной прически и упал на грудь, привлекая к ней внимание, точнее, к ее почти полному отсутствию. Маленькая, тощая, плоская, ее родные братья и сестры называли всегда мышкой. Да что там говорить, даже сестры выглядели куда лучше, чем она, во всяком случае, им было что выставить напоказ в глубоких, согласно моде, декольте. Единственная ее гордость – густые золотистые волосы, блестящей волной падающие на спину, когда она позволяла им такую вольность, перед тем, как заплести на ночь косу. Да и то, таким волосам, согласно всем канонам, должны соответствовать светлые голубые глаза, а у нее они карие, почти черные, и с этим ничего нельзя было поделать. А капать в глаза разную дрянь, вроде той же белладонны, как подсказывала мать, Мария отказывалась наотрез, потому что где-то в глубине души чувствовала, что это далеко не полезно.

– Я слишком тщеславна, – пробормотала она, наматывая выпавшую из прически прядь на палец. – Не могу не показать свое единственное достоинство. Только прическа плохо держится.

– А я говорила, что не надо голову каждый вечер мыть, – проворчала Гертруда. – Да и пивом не даете мне смачивать локоны.

– Они потом слипаются, их трудно расчесывать, – Мария еще раз глубоко вздохнула. Все у нее ни как у людей.

– А зачем их каждый вечер начесывать по часу? – снова проворчала доверенная служанка. – Никто так не делает. Многие дамы спят, укладывая головы на специальных подставках. И чем плох парик? А пудра? Вы же даже пудрой запрещаете мне свои локоны посыпать.

– Его высочество не любит все эти ухищрения, – вспыхнув, пробормотала Мария. Ну вот, она, наконец, призналась вслух, что с самого начала отказалась от всего, что перечислила Гертруда, когда заметила, что у Петра волосы свои, и что он никогда их ничем не смазывает и не посыпает. В порыве чувств, она приказала сделать что-нибудь у себя на голове, не прибегая к модным, проверенным методам. Намучившись, за полдня они с Гертрудой сумели соорудить нечто приличное, потому что цирюльник категорически отказался работать с ее прической, коли ему кроме лент и шпилек ничего нельзя было применять. И хотя в тот вечер Петра на ужине не было, он не каждый день появлялся, куда-то порой уезжая, а присутствующие поглядывали в ее сторону с недоумением, Мария с горечью отметила, что наконец-то оказалась в центре внимания, сомнительного, конечно, но все же. Зато вечером разбирать прическу было гораздо легче, да и голова так сильно не болела. Плюнув на условности, Мария решила, что пускай все косятся, ей не привыкать, а здоровье превыше всего, и на следующий день снова уложила волосы именно таким образом. А потом снова. Постепенно к ней привыкли, хоть и прозвали за глаза чудачкой. Вот только своей первоначальной цели она так и не достигла, Петр словно не замечал ее. – Зачем я приехала? – спросила она у своего отражения. – Надо было выходить замуж за Баварского курфюрста. Зачем я себя мучаю?

– Неужели в этой поездке нет никаких плюсов, ваше высочество? – Гертруда сочувственно посмотрела на свою молодую госпожу. Она прекрасно знала, что наследник Российского престола понравился Марии еще в то время, когда она его знала, как герцога Гольштейн-Готторпского. Уж она-то прекрасно помнила, как Мария, долго ходя вокруг стола, внезапно садилась и начинала писать какое-то бесконечное письмо, время от времени прерываясь, глядя задумчиво в окно. В такие моменты ее скулы слегка розовели и Мария казалась почти красавицей. Служанка покачала головой. Мало кто верил, что у юной польской принцессы есть хотя бы один призрачный шанс привлечь внимание наследника. Она не обладала броской красотой некоторых претенденток, и не умела хитрить, как… некоторые, – подумав об этом Гертруда поджала губы. Бедная ее госпожа.

– С политической точки зрения визит проходит весьма успешно, – уклончиво ответила Мария. – Особенно после того, как от переговоров отстранили барона Берхгольца. Я не знаю подробностей, но вроде бы идет усиленная подготовка разрыва договоренности отца с Фридрихом. На этом настаивает Бестужев, и ее величество склонна согласиться с вице-канцлером.

– Но тогда Фридрих может пойти на нас войной, – Гертруда прижала руку ко рту.

– И скорее всего пойдет, – Мария перестала теребить локон, решив, что, пускай он вот так и будет висеть, выбившийся из прически. – Но в этом случае Россия обещает помочь. И я считаю, что это правильное решение. Не думаю, что Фридрих способен выполнять все договоренности в точности. К тому же, сомневаюсь, что он способен нас защитить, в том случае, если Елизавета решит, будто бы именно отец предал ее и захочет его проучить.

– И охота вам голову всем этим забивать, лучше бы думали, как взгляд наследника на себя вернуть, – Гертруда быстро потеряла интерес к тому, что говорила Мария. Ее больше заботил тот статус, который ее юная госпожа может получить. Конечно, кюрфурстина Баварская – это лучше, чем ничего, но императрица Российская звучит гораздо интереснее. Да и Великая княгиня, тоже имеет определенный вес.

Гертруда нагнулась и поправила складку на подоле платья Марии. Этот фасон явно не идет девочке. Такой тоненькой, как тростинка, принцессе больше подошло бы что-нибудь без всех этих многочисленных юбок и фижм. Надо бы предложить ей как-нибудь изменить моде. И пускай это вызовет злословия, но зато такой, почти деревенский крой подчеркнет ее бедра, довольно широкие для роста и общей хрупкости принцессы. То, что нужно для того, чтобы у ее величества появилась уверенность в том, что девочка спокойно разродится, когда придет время. Да грудь спрятать. Ничего, это не повредит. Все равно дитя вскармливать будет кормилица. Да и фурор так можно произвести. Гертруда задумалась. Ей пришла в голову замечательная идея. Нужно дождаться маскарада. Уж она-то с белошвейкой Кристиной, которую принцесса Мария привезла с собой, сумеют сделать наряд, как у весталки. Тогда наследник точно обратит на нее внимание, она, Гертруда просто уверена в этом. другое дело, что Мария может отказаться надевать такой костюм. Но тут уж Гертруда постарается убедить госпожу, что ничего позорного в нем нет, грудь закрыта, юбка в пол, а то, что руки обнажены, ну так у современных платьев они как будто закрыты.

– Ваше высочество, здесь слуга чей-то стоит, говорит, что принес подарок госпоже, – дверь приоткрылась, и в спальню заглянула та самая белошвейка Кристина, о которой только что думала Гертруда. Она ждала в маленькой гостиной, вдруг принцессе срочно понадобятся ее услуги.

– Подарок? – брови Марии взлетели вверх. – От кого?

– Не знаю, ваше высочество, я плохо по-русски говорю, а он меня не понимает, – пожала плечами Кристина. – Так что, отослать его, забрать подарок, или…

– Я приму его, – Мария решительно вздернула подбородок и вышла из спальни.

Каждой гостье были предоставлены небольшие, но вполне уютные апартаменты, включающие гостиную, небольшую гардеробную, отхожее место, расположенное отдельно, и спальню. Дома не каждая из претенденток могла бы похвастаться чем-то подобным. Посреди гостиной стоял вихрастый мальчишка, который держал в руках довольно объемную корзинку и поглядывал на вошедшую Марию со смесью любопытства и настороженности.

– Вот, – мальчишка протянул ей корзинку с поклоном, а затем, когда Мария приняла подарок, вытащил из-за пазухи запечатанное письмо, сунул ей в руки и сбежал, не дожидаясь, пока Мария сумеет выдавить из себя хоть одно слово.

– Какого дьявола? – прошептала девушка по-русски. Она усиленно занималась этим сложным языком. Даже осмелилась подойти к учителю Петра Штелину, чтобы он дал ей несколько уроков. Сейчас же она совсем не понимала, что произошло.

– Мяу, – корзина в ее руках зашевелилась, и из-под накрывавшего его платка показался маленький, пушистый котенок.

– Ой, – от неожиданности Мария едва не уронила корзину, но быстро взяла себя в руки, и осторожно поставила ее на пол, вытаскивая маленького обитателя. – Какой же ты красивый, – девушка невольно улыбнулась, прижимая к себе крохотное теплое тельце, не заботясь о том, что на ее роскошном платье остаются кошачьи волоски. Сев с котенком на диван, Мария посадила его к себе на колени, и он тут же начал играть со свисающем, сплетенным из золотых нитей шнуром, который стягивал лиф платья. Сама же девушка открыла письмо.

«Я долго думал, что же Вам подарить. Каюсь, сначала хотел обойтись какой-нибудь драгоценной безделушкой, и лишь не так давно понял, насколько это пошло и глупо. А потом я вспомнил, как Вы вели себя в погибшей оранжерее, и решил, что Вам совершенно необходим котенок. Я не знаю, как его зовут, так что, придется Вам самой придумать ему имя. Меня уверили, что это точно кот, вот и все, что я могу сказать об этом комке пуха. Надеюсь, общение с ним, доставит Вам столько же удовольствия, сколько доставляет мне общение с Вами.

Ваш Петр»

Мария прочла письмо, затем перечитала его еще раз, а потом прижала к груди вместе с пискнувшим котенком.

– Пожалуй, я назову тебя Цезарь, – она погладила шелковистую шерстку. – А сейчас, будь хорошим мальчиком и отпусти меня на бал, а то я точно привлеку внимание, если заявлюсь позже ее величества. Только, боюсь, после этого нам придется отправляться в путь, а это далеко и холодно. Гертруда! – служанка, которая вышла следом за ней, тут же подбежала к своей госпоже. – Позаботься о малыше Цезаре, пока меня не будет, – она протянула пискнувшего котенка Гертруде, встала, смахнула несколько налипших на платье волосинок и решительно направилась к двери. Может быть, она все же не зря приехала?

* * *

– Время, ваше величество, ваше высочество, – учитель танцев и сегодняшний распорядитель бала возник передо мной и Елизаветой, как черт из табакерки. Мы стояли за дверями и ждали, когда через другой вход зайдет последний приглашенный гость. После того, как мы войдем, никто уже заходить в зал не должен будет. Нет, опоздавшие, естественно, притащатся, но они уже в разгар танцев незаметно проскользнут в зал, потому что начнется шатание туда-сюда, а запомнить, кто был при входе августейших особ невозможно, слишком много народа набилось сейчас в далеко не маленький бальный зал.

Раздался резкий звук, двери перед нами распахнулись. Доносившийся до нас гул сотен голосов постепенно смолк. Я протянул согнутую в локте руку, на которую легла рука императрицы.

– Божиею поспешествующею милостию, Елизавета Первая, Императрица и Самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, Царица Казанская, Царица Астраханская, Царица Сибирская, Государыня Псковская и Великая Княгиня Смоленская, Княгиня Эстляндская, Лифляндская, Корельская, Тверская, Югорская, Пермская, Вятская, Болгарская и иных, Государыня и Великая Княгиня Новагорода Низовския земли, Черниговская, Рязанская, Ростовская, Ярославская, Белоозерская, Удорская. Обдорская, Кондийская и всея Северныя страны Повелительница и Государыня Иверския земли, Карталинских и Грузинских Царей, и Кабардинския земли. Черкасских и Горских Князей и иных наследная Государыня и Обладательница. Великий князь и наследник трона Российской империи, владетельный Герцог Шлезвиг-Гольштинский, Стормарнский, и Дитмарсенский, внук Петра Великого Петр Федорович! – проорал чей-то зычный голос, и мы с теткой вошли в зал. Тут же раздался шелест многочисленных юбок и шарканье не менее многочисленных ног. Подданные и гости Елизаветы приветствовали государыню и ее племянника поклонами и реверансами. Я же на мгновение задумался над тем, почему мне в титул впихнули Шлезвиг, хотя, чисто теоретически, я, наверное, и правда являлся владельцем данной земли, и вот это уже было интересно. Но тут заиграл менуэт, и я, проведя Елизавету до центра зала, сосредоточился на танце, первую половину которого нам предстояло танцевать в одиночестве, под пристальными взглядами собравшихся.

Наконец, танец завершился. Вся собравшаяся дворянская братия разразилась аплодисментами, а я поцеловал тетушке руку, как бы благодаря ее за доставленное удовольствие. Она уже хотела было двинуть к трону, стоящему чуть поодаль, но я задержал ее руку, не давая уйти, чем заслужил изумленный взгляд. Устраивать скандал на людях Елизавета не захотела, поэтому просто осталась стоять, ожидая, что же я предприму в дальнейшем. Музыка смолкла все с интересом смотрели на явное нарушение протокола. Я же кашлянул в сторону и начал говорить, благодаря про себя весьма продуманную акустику бальной залы, которая позволяла мне не слишком напрягаться, чтобы мою маленькую речь услышали все присутствующие.

– Ваше величество, тетушка, я денно и нощно не забываю благодарить Господа нашего за то, что он пожалел сироту и привел его в новую, любящую семью, – не знаю, насколько Елизавета меня любит, но относится однозначно неплохо. Я прекрасно понимаю, что это пока, потому что чека не дремлет и злопыхатели, например, тот же Бестужев, уже очень скоро начнут лить ей в уши про то, что я мечтаю занять трон и скинуть с него тетку. Вот поэтому сейчас надо делать так, чтобы она как минимум сомневалась в подобных инсинуациях и проверяла мою благонадежность, а не рубила с плеча. Глаза Елизаветы повлажнели, но это нормально, она постоянно выражает свои эмоции слезами. Я же продолжил. – Традиции дарить подарки в Новогоднюю ночь пришли к нам из Древнего Рима, и я хочу сейчас последовать примеру римлян и подарить подарки женщине, которая всеми силами пытается заменить мне мать, которую я, к моему величайшему сожалению, так и не смог узнать, – так, главное, не переборщить. Махнув рукой, я призвал ожидающих этой минуты Лопухина и Румянцева, которые тащили два футляра с подарками. – И в благодарность, с наилучшими пожеланиями, я хочу преподнести вашему величеству эти скромные подарки, – первым вышел вперед Румянцев и открыл футляр. На черном бархате лежали на первый взгляд довольно скромные украшения, но выполненные настолько филигранно, что Елизавета прижала руку к груди. За основу я взял сапфиры, синева которых должна была подчеркнуть голубые глаза императрицы. – У этих украшений есть одно преимущество, они более легкие, чем те, что предписывает носить дамам мода, и от этого ваши ушки, тетушка не будут столь безжалостно оттянуты, и в них используются замки моего изобретения. – Ну, что сказать, я не помню, кто именно английские замки изобрел, судя по названию, какой-то англичанин, но теперь они будут замками Петра. Ничего личного, как говориться. Тем временем, вперед вышел Лопухин, который открыл второй футляр. На бархате лежал, переливаясь гранями, высокий бокал с именем Елизаветы, выполненными искрящейся золотой краской. Эскиз новый управляющий объединенного завода, который разросся довольно прилично, согласовал со мной. В этом бокале было представлено почти все, на что способны мастера моего завода, включая вставки из цветного стекла, а также хрусталя, который совсем недавно получился у одного из мастеров. Я поощрял умеренные эксперименты, и они это знали, не боясь предоставлять мне свои находки. Следующей стадией было внедрение отдельного цеха для изготовления оптических стекол и сборки оптических приборов, включая, кстати, очки, которые были известны уже давно, но еще пока не столь сильно распространены.

– О, Петруша, – Елизавета смахнула несколько слезинок. – Я так расчувствовалась. Прости, но у меня просто слов нет. Иди, веселись, а я пока рассмотрю твои подарки поближе.

Вот и ладушки. Я проводил ее к трону, туда же Румянцев с Лопухиным притащили футляры, за что заслужили благосклонные кивки от государыни, взгляд которой на мгновение задержался на побагровевшем Петьке. Но его спас Разумовский, который подошел к своей тайной супруге, сразу же переключив все внимание на себя. Я же огляделся по сторонам и целенаправленно направился к Марии, и пускай говорят, что хотят, мне уже плевать.

– Позвольте пригасить вас на танец, – я поклонился, а когда выпрямился, то подхватил тонкую ручку слегка побледневшей девушки и повел ее в круг. Мимо меня пронесся француз выразительным взглядом напомнив про два подряд танца. Да помню я, не надо мне напоминать. Заиграл полонез. Елизавета специально ввела его вторым танцем, который она не танцевала. Пары проходили мимо трона, и она могла рассмотреть гостей во всей красе. И хотя я должен был сидеть во время второго танца рядом с теткой, но она во всеуслышание разрешила мне валить на дискотеку, чем я сразу же воспользовался. Рука Марии заметно подрагивала, и я в то время, когда мы стояли друг напротив друга, внимательно рассматривал ее бледное личико. – Что с вами? Вам холодно?

– Нет, ваше высочество, напротив, здесь даже жарко. Просто я не привыкла, что на меня все смотрят, – тихо ответила она, я же зацепился взглядом за светлый локон, выбившийся из прически. Не удержавшись, во время одного из движений, потрогал его, ощутив под пальцами шелковистость волос, с удивлением осознав, что на ней нет парика, и эта блондинистая шевелюра ее собственная. – Что вы делаете, ваше высочество? – Мария перестала дрожать, а мои неадекватные действия ее слегка взбодрили, разозлив. Ну еще бы, ей ведь казалось, что от нас не отрывает взгляд сотня людей как минимум, и что я выставляю ее на посмешище.

– Я сейчас старательно гоню от себя виденье, в котором распускаю вашу прическу и запускаю обе руки в эту роскошную гриву, – на мгновение прикрыв глаза, я как наяву представил себе эту сцену. Так, успокойся, козел озабоченный, ты пугаешь неопытную девочку. – Простите, не смог удержаться, – я ободряюще ей улыбнулся, а Мария, когда до нее дошло, что я только что сказал, мучительно покраснела. Попытавшись сгладить неловкость, я быстро сменил тему. – Вы получили мой подарок? – теперь я смотрел еще пристальнее, пытаясь определить реакцию.

– Да, ваше высочество, я назвала его Цезарь, – все так же тихо ответила Мария.

– Не слишком ли грозное имя, для этого комка пуха? – я приподнял бровь. Как же мне нравится, что она такая маленькая. При своем невысоком росте, я умудряюсь нависать над ней, в то время, как всем остальным барышням приходился практически вровень.

– Он вырастит, и станет грозным котом, – возразила Мария.

– Если вы в этом уверены, – протянул я, и улыбнулся.

– Я абсолютно уверена, ваше высочество, – теперь она вела себя более раскрепощенно, примерно, как на том домашнем концерте, где мы познакомились. И все же я чувствовал ее напряжение, которое никак не мог себе объяснить. Почему-то мне эта скованность не понравилась, но что я мог сделать вот здесь, на балу, под прицелом пристальных взглядов? Окончание танца проходило в молчании. Как и Елизавете я поцеловал холодные пальчики, прежде, чем вернуть ее на то место, откуда утащил. Больше пока танцевать мне не хотелось, и, я отошел чуть в сторону, делая вид, что не замечаю пробивающегося ко мне распорядителя бала, который должен был мне указать следующую партнершу.

– Ваше высочество, Андрей Иванович велел вам передать, – передо мной словно вырос слуга, в котором я узнал одного из крупье клуба Ушакова. Я даже не понял, каким образом в меня в руке появилась сложенная во много раз бумага, а когда я перевел взгляд на передавшего мне ее слугу, то увидел, что тот словно испарился.

Усмехнувшись, я зашел за колонну и развернул листок. Быстро пробежавшись по нему глазами, сложил и сунул во внутренний карман камзола, поближе к телу. Этот карман мне удалось с боем вырвать у своего портного, но теперь я понимал, что не зря старался. Ушков велел мне передать, письмо Бестужева англичанину, который исполнял обязанности временного консула. У кого «крупье» его увел, непосредственно у Бестужева или же у англичанина, мне неизвестно, вот только ни Ушакову, ни мне пока не доводилось держать в руках подобных доказательств его сильной любви к Туманному Альбиону. Похоже, Андрей Иванович внял моим увещеваниям и начал привлекать к работе на таких вот сборищах специалистов, подобных тому, кто принес мне письмо. На самом деле именно балы были практически идеальным местом, где в окружении огромного количества народа в основном и проворачивались разного рода делишки, товарищи, подобные нашему вице-канцлеру. Елизавета ревнива, она никогда не простит Бестужеву столь явного выражения любви к государю другой страны, так что, похоже, Бестужев попался.

Я обвел взглядом зал, остановив его на Иване Шувалове. Я все равно не смогу заставить Елизавету отступить, если он ей понадобится в постели. Значит, нужно сделать так, чтобы мы с ним стали лучшими друзьями, и чтобы он всячески поддерживал меня перед императрицей. Придя к этому мнению, я уже сделал шаг в его сторону, как мне дорогу перегородил Ушаков, который тащил на буксире какого-то мужика, лет пятидесяти на вид, в огромном парике.

– Ваше высочество, позвольте вам представить Татищева Василия Никитича, – торжественно объявил Ушаков, а я замер на месте, разглядывая наш ключ к взлому Демидовых. Сердце сделало кульбит, и забилось в ускоренном ритме, словно от предвкушения настоящей работы, которую я могу сделать без оглядки на Елизавету.

– Доброй ночи, Василий Никитич, вы даже не предполагаете, как сильно мы вас ждали.

Глава 15

– Я хочу поприветствовать всех вас, братья мои! – Ушаков в длинном темном плаще с глубоким капюшоном воздел руки вверх. Все-таки в нем пропал великий актер, как мне кажется.

Я стоял рядом с ним, в таком же плаще с натянутом на брови капюшоне и выполнял роль статиста. Мы стояли посреди довольно большой комнаты в подвале клуба, выделенного Ушаковым под священное место нового ордена. Даже здесь шеф Тайной канцелярии расстарался, я, когда увидел помещение, чуть не навернулся, споткнувшись о собственную ногу. Стены были облицованы крупными камнями и кое-где задрапированы кроваво-красной тканью. Свет давали факелы, но их было слишком мало, чтобы до конца разрушить мрачную атмосферу, которую Андрею Ивановичу удалось создать. Где он видел нечто подобное, откуда черпал идеи – вот это было мне неведомо, но получилось очень даже эффективно. А также эффектно, особенно, если учитывать, что стоящих вокруг нашего возвышения в большинстве своем молодых людей, которые пришли только потому что им стало любопытно, да и пылкая юность требовала нечто таинственного и запретного, были оставлены в абсолютной темноте. А потом, через неприметную боковую дверь, когда градус напряжения достиг своего апогея, появились мы, шестеро действующих членов нового ордена, точнее, магистр и пять мастеров, несущие в руках факелы, дающие такой долгожданный свет, как Прометеи, спустившиеся к людям с небес с огнем под мышкой.

Все было рассчитано до мелочей, настолько, что еще молодая, только-только набирающая первых адептов, масонская ложа, сразу же лишилась своих потенциальных членов, настолько мощное выступление подготовил Ушаков. Сейчас же он толкал приветственную речь, в которой акцент делался на том, что мы тоже не пальцем деланные и вполне можем составить конкуренцию иноземцам, надо только захотеть. Ну и провокационные вопросики не забывал в толпу кидать, вроде, вы же хотите, чтобы Отечество возвысилось? Мне вот интересно, кто сказал бы в такой обстановке «нет»? В общем, расписав орден Орла так, что вся сотня приглашенных была готова тут же в него вступить, принеся самые страшные клятвы, наш магистр с ходу всех их обломил, заявив, что членство в ордене еще заслужить надобно. А потом добавил, что мастера, то есть: я, Румянцев, Федотов, Олсуфьев и Брюс, которого он сам порекомендовал мне в качестве мастера, будут за всеми ими наблюдать и через месяц самые достойные получат некое вещественное послание, значение которого без проблем поймет даже… хм… очень неумный человек, в общем. И тогда счастливчик может незамедлительно ехать в клуб, чтобы в этой самой комнате пройти обряд посвящения. Самое забавное заключалось в том, что никто из присутствующих понятия не имел, кто скрывается под нашими плащами. Капюшон и полумрак надежно скрывали лица, а произносить хоть слово мастерам было запрещено, чтобы никто не смог опознать голос. Все прекрасно знали лишь магистра, да Андрей Иванович и не скрывался, буквально упиваясь своей ролью.

Таким образом достигалось сразу несколько целей: мы смогли заинтересовать молодых дворян, да еще как заинтересовали, показали, что это не шарашкина контора и кого попало с улицы в Орлы не возьмут, а также намекнули, что отныне все они находятся под пристальным наблюдением мастеров, которые могут оказаться вообще кем угодно. Посмотрим, что будет через месяц. Да и атрибуты ордена как раз будут готовы, я не стал заморачиваться и слизал идею с «Лиги плюща», заказав кольца с вензелем в виде взлетающего орла. Кольца будут золотые и должны будут носиться на мизинце, чтобы не мешать в повседневной жизни. Когда-нибудь, это будет отличительным знаком, этаким признаком того, что обладатель кольца находится в высшей лиге. И я верю, что так и будет.

– А что мы должны делать, чтобы доказать мастерам, что достойны? – Ушаков сделал небольшую паузу, чтобы народ проникся еще больше, и тут же раздался этот нерешительный голос. Я присмотрелся и улыбнулся, благо мою улыбку никто не заметит. Спрашивал Иван Шувалов. Он выглядел сосредоточенным, но глаза его горели, а от волнения парень кусал губы. Капюшон его темного плаща съехал в сторону, и мне не составило труда его узнать.

– Если вы думаете, что я сейчас выдам вам каждому по заданию, то вы ошибаетесь, мы здесь не в фанты играем, а выбираем тех достойнейших из мужей, кто поведет Отчизну нашу к величию и процветанию, назло всем врагам нашим, – зловеще прошипел Ушаков. – Потому каждый, кто хочет быть частью этого величайшего плана, тот будет делать все, на что способен, дабы не посрамить и жить не только для собственной утехи, а и для родной земли нашей. И делать это со всем старанием. А уж мастера оценят, насколько старателен был каждый из вас. – Черт, даже меня до печенок пробрало, не говоря уже о тех, кто не был подготовлен к подобному. К тому же Ушаков поднял голову и теперь тени от факелов рисовали странные изломанные линии на его лице, усиливая напряжение, царящее в этой комнате, до жути напоминающую какую-то пещеру, а то и капище древних богов. – Я сегодня призвал вас подумать и определиться. Через месяц не все из вас снова соберутся здесь и тогда я спрошу, готовы ли они стать Орлами, и только те, кто твердо ответит «да», узнают, что же будет дальше. А теперь я прошу всех вас стать гостями в моем клубе, и праздновать наступивший Новый год, воздавая ему должное.

На этих словах наша пятерка развернулась и направилась к стенам, чтобы забрать факелы и удалиться, снова погрузив комнату во тьму. Этакий аллегорический намек на то, что с нами свет, а кто ни с нами, тот погрязнет в темноте, да и вообще лох, каких поискать.

Уже через несколько минут после того, как мы покинули подвал, я стоял в обязательной полумаске в огромном зале клуба, подперев собой колонну и смотрел на развлекающихся мужиков. Дамам вход в клуб был запрещен, и это правило осталось неизменным. А так как девушки с низкой социальной ответственностью дамами как бы не считались, то и допуск им был открыт. Вино лилось рекой, и многие гости, в большинстве своем иностранцы, были уже изрядно навеселе.

– Ее величество не будет злиться, что вы покинули ее вечер до его окончания, ваше высочество? – я покосился на прусского посланника, который подпер колонну, у которой я стоял, с другой стороны.

– Это будет моя печаль, господин посол, которая ни в коем случае вас не касается, – я отвечал, не глядя на него, продолжая смотреть на то, что творится в зале.

– Я конечно же ни в коем случае не хотел вам что-то пенять, ваше высочество, – быстро сдал назад прусский посол. – Всего лишь хотел передать поздравления и приветы от моего короля, его величества Фридриха.

– Я просто счастлив, господин Мардефельд, что его величество не забывает обо мне, – ответил я рассеянно, наблюдая за тем, как вроде бы счастливый муж, подвергшийся из-за своей женитьбы нападкам со стороны отца, Дени Дидро пытается усадить себе на колени хихикающую девицу в весьма фривольном одеянии. – Передавайте и ему мои самые горячие приветы.

– А его окружение? Могу ли я передать герцогу Ангальт-Цербстскому, генералу армии его величества Фридриха, что вы подружились с его дочерью? София необыкновенно хороша, вы не находите, ваше высочество? – я резко развернулся, разглядывая его в упор, чувствуя, как сужаются глаза.

– Да, господин Мардефельд, вы правы, принцесса София выдающихся качеств девица. Она не просто красива, но и умна, и отличается приятной во всех отношениях живостью. Как легко она разгадывала шарады, которыми постаралась развлечь гостей ее величество. Полагаю, герцогу есть, чем гордиться, – Мардефельд при моих словах наклонил голову в знак согласия, и благосклонно улыбнулся. В его взгляде прямо-таки читалось открытое превосходство надо мной, да и над всеми, присутствующими в зале людьми. Исключение составлял разве что Ушаков, его прусский посол побаивался, но эта боязнь была связана скорее всего с репутацией главного инквизитора, которую Андрей Иванович далеко не на пустом месте приобрел.

– Я очень рад это слышать, ваше высочество. У девочки так мало было радостей дома, я просто счастлив видеть, как ей хорошо здесь в России, – я вернул ему широкую и абсолютно неискреннюю улыбку, которая сползла с моего лица, как только он отошел от меня, поклонившись на прощанье.

– Вот же козел, – негромко высказался я вслед прусаку, провожая того тяжелым взглядом. – А ведь, похоже, идея выдать за меня Софию принадлежит не сколько тетке, сколько кое-кому другому.

– Что? вы хотите жениться на принцессе Софии? – ко мне подошел Петька. судя по его довольной роже, время он провел с пользой. Хорошо хоть от него перегаром не воняло. Вообще, я заметил, что как только он принялся обдумывать тактику предстоящего потешного сражения, то практически полностью исключил из своего расписания кутеж, что не могло ни радовать меня, а также его отца, который намедни искренне поблагодарил меня за то, что я сумел сына на путь истинный наставить. – Об этом, конечно, шептались по углам, да по салонам, но сегодня на балу, вроде бы, даже разочаровались все те, кто на прусскую принцессу ставил. Вы, Петр Федорович, с этой мышкой, Марией Саксонской больше танцев станцевали, пока нам время уходить не пришло. А вы, значит, все-таки, принцессу Софию выделяете из всех девиц?

– Вот так и рождаются сплетни, – я провел ладонью по лицу. – И заметь, Петька, мужчины любят почесать языками не меньше кумушек, а иной раз и больше. А потом, сам же сказал, что с Марией Саксонской я танцевал на один танец больше, чем со всеми остальными девицами. Но про нее никаких слухов и сплетен не ходит.

– Ну так ведь она, – Петька задумался, а затем махнул рукой. – Мышка, одним словом. Никому и в голову прийти не может, что вы с ней о нежных чувствах шептаться во время танцев будете.

– Потрясающе, логика простоубийственная, – мне бы впору расхохотаться, только почему-то было не до смеха. Кто-то упорно распускал слухи обо мне и Софии, которые я на злосчастном катке только подтвердил. У меня складывается ощущение, что о том, что «мышка» не оставляет меня равнодушным только тетка и знает, и то, потому что я ей сам об этом сказал. Похоже, если бы я прямо посреди танца начал целовать Марию у всех на глазах, сплетники нашли бы и этому оправдание, что-нибудь из серии про жалость к несчастной девочке. А с другой стороны, чем меньше будут Машке досаждать, тем лучше. До Ивана Купала еще полгода, за это время многое может произойти.

– Так с принцессой Софией… – я поднес палец к его лицу.

– Лучше заткнись, – спокойно предупредил я Румянцева. – Вот тебе задание, отмечать всех, кто каким-либо образом поддерживает сплетни обо мне и принцессе Софии. А еще лучше, записывай. Через неделю отчитаешься. Все понятно? – Петька насупился и кивнул. – Очень хорошо. – Я повернулся в сторону Дидро, который уже настойчиво лез шлюхе под юбку. – А как соловьем заливался о неземной любви к жене, – я поморщился.

– Ну так ведь жена на сносях, а кровь кипит молодая, – пожал плечами Румянцев.

– Это не повод для такого откровенного блядства, – я снова поморщился. Нет, я все понимаю, жена беременная, кровь горячая, но рисковать принести в дом дурную болезнь, в то время как я бы на его месте прекрасно обошелся бы уединением с мисс июль… Так, я, кажется, знаю, на чем заработаю первый капитал. Да на срамных рисунках. А там и до фотографии потихоньку доберемся. Порнуха, она во все времена деньги немалые приносила, надо же приучать аборигенов к прекрасному. Господи, я в очередной раз провел ладонью по лицу. Нет бы что-нибудь действительно стоящее в этот мир привнести, так ведь нет, кроме казино с весьма дорогим борделем в одном флаконе, я еще и «Плейбой» собираюсь освоить. И ведь чувствую, мысль эта меня просто так не оставит, что же я за человек такой?

– Это оно да, – внезапно со мной согласился Румянцев, и я с удивлением увидел, что он смотрит на Дидро с неодобрением. – Да вы еще и всячески ему потакаете, Петр Федорович.

– И буду потакать, – я кивнул, переводя взгляд на стол с рулеткой, за которым наблюдалось самое большое скопление народа.

– Может быть вы не слышали, что этот франк намедни про наших солдат сказал? – нахмурился еще больше Румянцев.

– Слышал, – я посмотрел на него. – Видишь ли, Петька, человек он так себе, с гнильцой изрядной, вот только мне нужен именно такой. – Я отступил за колонну, и огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что никто уши на нашем разговоре не греет. – Однажды я сделаю нечто, что может всколыхнуть всю страну. Конечно, я сделаю все, чтобы подготовиться, и чтобы особых волнений не произошло, но может так оказаться, что без них не обойтись. И вот тогда мне и понадобится Дидро, который одну часть моих подданных морально подготовит к неизбежности перемен, а таких, кто разделяет его взгляды, увы, хоть лопатой греби. Тем самым он сделает доброе дело и поможет нам выявить всех этих «вольнодумцев», что поможет избежать много чего плохого в будущем. Ну и для более здравомыслящих Дени Дидро станет прекрасным козлом отпущения. Кого-то же я должен буду наказать, – я развел руками, и тихо засмеялся, увидев тень брезгливого недоумения на лице Румянцева. – Вот уж не думал, Петька, что ты такой благородный и правильный. Запомни этот момент и постарайся сильно не меняться. Отвечая же на твой вопрос, я скажу, что как тот крестьянин сани с лета готовлю, да солому таскаю, чтобы подстелить на то место, куда могу упасть.

– Да уж, Петр Федорович, надеюсь, вы меня козлом отпущения никогда не надумаете сделать, – проворчал Петька.

– А ты мне повод не давай, – парировал я, разглядывая теперь девицу, которую Дидро скоро прямо на полу разложит. Словно услышав мои мысли, к нему подошли два рослых лакея в ливреях и париках и твердо указали на лестницу, ведущую на второй этаж, где были как раз комнаты для утех приготовлены. Спорить Дидро не стал, и позволил утащить себя вместе с уже полуголой девицей наверх. – А хороша девка, все при ней, – я поцокал языком, выражая тем самым, что оценил персонал клуба.

– Да, хороша. Даже жаль такую в лапы лягушатника отдавать, – Румянцев вздохнул.

– Ее никто не заставлял, – я пожал плечами. – Это мое условие было, чтобы только тех брать, кто сам проситься будет. Андрей Иванович сказал, что таких было даже больше, чем он рассчитывал, так что пришлось даже отбор делать, покрасивши, да пофигуристее выбирать. – И посмышленей, добавил я про себя. Потому что все эти девицы так называемые «постельные агенты», только вот гостям знать об этом не нужно, а то еще настроение испортится. Сюда они приглашены жизнью наслаждаться, вот и пускай наслаждаются, разве ж мы против?

– Ваше высочество, – к нам подошел Ушаков, и поклонился. – Как вам праздник?

– Очень оживленный. Даже странно, что у всех этих людей хватает сил так веселиться после празднования у ее величества, – я отвечал достаточно громко, чтобы все заинтересованные люди услышали. При этом никто не высказал удивления из-за того, что хозяин «узнал» меня, невзирая на маску. Но на эти маски давно уже перестали обращать внимание, надевая их лишь как дань правилам клуба.

– В вашем голосе чувствуется усталость, позвольте проводить вас, ваше высочество, в тихое место, где вы сможете немного отдохнуть, посидев в тишине, – я внимательно посмотрел на Ушакова. Вроде бы мы не планировали никаких посиделок.

– Разве в вашем замечательном клубе возможно отыскать место, в котором будет тихо? По-моему, шум праздника слышен даже во дворце, – ответил я, вглядываясь в его лицо, и пытаясь понять, что же ему от меня надо. Но по физиономии Ушакова ничего нельзя было прочесть, словно он действительно хочет провести меня в тихое местечко, где я могу отдохнуть от этого бесконечного шума, который преследовал меня уже без малого сутки, и от которого я чувствовал подступающую мигрень.

– Поверьте, ваше высочество, нет ничего невозможного и при определенном старании можно добиться и тишины посреди базара. Пройдемте за мной, ваше высочество, я обещаю, вы будете удивлены.

Пройдя за Ушаковым на второй этаж, миновав ряд комнат, в которых гости развлекались в другой, так сказать, плоскости, мы зашли в небольшую комнату, оказавшуюся кабинетом. Дверь за моей спиной закрылась и все звуки словно отрезало. Я недоуменно покосился на дверь, здесь действительно было тихо, настолько, что в ушах, отвыкших от тишины, зазвенело. За массивным столом сидел Татищев, и просматривал при свете нескольких свечей какие-то бумаги. На звук открывшейся двери он обернулся и тут же вскочил, поклонившись в знак приветствия.

– Видимо Андрей Иванович полагает, что рассказать вы, Василий Никитич, можете столько всего интересного, что это может насторожить кого-нибудь, кто и вовсе не должен знать о нашем разговоре, – я говорил в то время, как шел к столу, за которым сидел Татищев. Комната была настолько маленькой, что кроме стола и стоящего в углу дивана, ничего в ней больше не поместилось бы.

– Мне Андрей Иванович почти этими же словами объяснял необходимость встретиться именно здесь в этом царстве порока, в этом вертепе, который этот старый пень решил на старости лет создать, – Татищев поджал губы. Надо же, кому-то, как оказалось, не нравился клуб. Чудеса просто.

– А вы, я погляжу, не в восторге от детища Андрея Ивановича, – усмехнувшись, я сел напротив него, сложив руки на столе.

– Нет, не в восторге, ни в малейшей степени, – Татищев сложил бумаги, которые до момента моего появления тщательно изучал, и подвинул довольно внушительную стопку мне. – Андрей Иванович ввел меня в курс дела. Не понимаю, к чему такие предосторожности, никакими особыми секретами я не владею, но, раз уж сам Ушаков настаивает на том, чтобы провести наш разговор именно здесь, то я не буду спорить с ним из-за пустяков, – махнул он рукой. – Если я все правильно понял, речь пойдет о Демидовых?

– О них, родимых, – я кивнул, подтверждая его слова. – Они уже поди засиделись в Петропавловской крепости. Сколько же можно их за казенный счет кормить? Пора уже и допросить, но для этого мне нужно знать о них как можно больше.

– О самих Демидовых я знаю мало, – предупредил Татищев. – Лишь о том, что скрывают в себе Уральские горы.

– Хорошо, давайте так, среди ваших знаний есть такие, которые могут, к примеру, вызвать бунт, приведший к убийству посланника ее величества? – спросил я, тщательно подбирая слова. Татищев глубоко задумался, а затем поднял на меня глаза и кивнул.

– А ведь, ваше высочество, пожалуй, я действительно знаю нечто, способное или окончательно похоронить Демидовых, или предоставить им шанс на спасение, – Татищев обхватил подбородок рукой и сделался еще задумчивей. – Если позволите, ваше высочество, я, пожалуй, начну, а то мы здесь вечность проведем.

Вышел я из кабинета и присоединился к Румянцеву спустя час. Петька все это время простоял, подпирая колонну, и весь этот час всем старательно отвечал, интересующимся, что у меня живот прихватило, и я сижу в месте раздумий, но скоро, дай бог, выйду, чтобы провести окончание вечера в обществе таких милых людей.

– Ну что, удачно? – спросил Петька, и уже по его тону я определил, что он в курсе того, с кем я встречался, и что это вовсе не юная прелестница, прибежавшая сюда ко мне на свиданку.

– Как ни странно, но, да, – я встал на свое место, опираясь спиной на мрамор, чья прохлада чувствовалась даже через камзол. – Я бы прямо сейчас побежал арестантов будить, чтобы мы уже смогли познакомиться. Но, по здравому размышлению пришел к выводу, что полученной информации следует как следует улечься. Поэтому мы сейчас уйдем по-английски, чтобы хоть немного выспаться, и после обеда ты поведешь нас на штурм ледяной цитадели, – я пафосно поднял руку, и Петька хохотнул, но сразу же заткнулся, продолжая зорко осматривать пространство вокруг нас. Решено, уже сегодня потешный бой, а завтра я поеду в Петропавловскую крепость. Надеюсь, Демидовы не откажутся со мной побеседовать.

Глава 16

– Уже второй вечер я удивляюсь, как можно так сильно увлечься игрой, чтобы забыть все взятые на себя обязательства? – покачал головой Ушаков. – Скоро мне совесть уже не позволит устраивать подобные вечера.

– С совестью мы как-нибудь договоримся, – пробормотал я, просматривая бумаги, которые постельные агенты притащили утром Ушакову, а он в свою очередь принес мне. Это были не оригиналы, а копии, которые быстро снимали клерки, а девушки затем снова подсовывали вынутое содержимое карманов на место. В основном там был мусор, но на несколько любовных записок стоило обратить внимание, чтобы вовремя кое-кому хвост придавить. Отбросив очередную бумажку с записанными на ней виршами собственного сочинения секретаря английского посольства, я потянулся. Скоро идти сражение, придуманное Елизаветой устраивать, а как неохота, просто сил нет. Я шмыгнул носом. Вдобавок ко всему, похоже, что простудился. Тело ломило, а щеки горели. Потрогав лоб, я определил его как умеренно горячий. Скорее всего, небольшая температура поднимается.

– Наличные средства, как мы и договаривались, переправить фон Криббе? – деловито уточнил Ушаков.

– Да, – я кивнул. – Ну и налоги не забудьте, Андрей Иванович.

– Налоги с чего? – хмыкнув, уточнил он. – Никому не запрещено устраивать в своем доме такие вот развлечения. Никто же не виноват, что господ гостей словно кто-то проклинает на азарт и они готовы собственную одежду на кон поставить, лишь бы отыграться.

– Жаль, что Фридрих не настолько азартен, можно было бы за войну вообще не беспокоиться, – пробормотал я, чувствуя, что из-за температуры не могу мыслить рационально.

– У короля Фридриха другие увлечения, ваше высочество, – Ушаков взглянул на меня и нахмурился. – Вы хорошо себя чувствуете?

– Нормально, – я пожал плечами. – Небольшая простуда, ничего более.

– Я прикажу чайку запарить, да меду принести с малиной, – Ушаков быстро вышел из кабинета, в котором мы расположились, а я потянулся за очередным донесением, если можно эти записки так назвать.

– Так, а вот это уже интересно, – пробормотал я, и принялся более внимательно читать написанное. – Ах, ты жук, – откинувшись на спинку кресло я покачал головой. – Ну, по крайней мере, я не разочарован.

– В чем вы не разочарованы, ваше высочество? – Ушаков собственноручно притащил мне чай из трав, в также две плошки с медом и вареньем. Расставив все на столе, он чуть ли не насильно всучил мне в руки ложку и кивнул на дымящийся в чашке напиток.

– В том, что наши иноземные гости считают нас полными идиотами, – я отхлебнул лечебный отвар и прикрыл глаза. – Вы читали все записки, что девицы передали?

– Нет, ваше высочество, времени не было, глянул несколько, – Ушаков поморщился и сел, наконец, в кресло, поставив рядом с собой трость. – Ничего примечательного не увидел, да и кто в своем уме возьмет в вертеп что-то важное?

– Ну, есть такие деятели, Дидро, например, – и я придвинул ему бумагу. – Вот, полюбуйтесь. А я-то все думал, отчего он прямиком сюда приехал, посредник хренов.

– Хм, – Ушаков прочитал написанное и потер гладко выбритый подбородок, что еще Петром Первым было приказано. – А ведь этот де Шантоне вчера проиграл клубу один из своих домов во Франции, кажется летнюю резиденцию в пригороде Парижа. Очень уж убивался, хотел отыграться, поставив городской дом, но я его пожалел дурака французского, не позволил больше ставить.

– Если хочешь выиграть у казино, купи себе казино, – проговорил я, отхлебывая уже немного остывший отвар.

– Что? – Ушаков удивленно посмотрел на меня.

– Ничего, Андрей Иванович, это я так, вслух размышляю. Надо бы верхнюю планку проигрыша ввести, чтобы гости не раздумывали приходить, – я озабочено посмотрел на вторую кучу бумаг, лежащую на столе – вчерашний проигрыш помимо денег. И ведь они не только клубу проигрывали. Например, вчера тот же прусский посланник, которого я с удовольствием в гробу увидел, ушел весьма радостный и довольный, став обладателем небольшого загородного дома на берегу Гаронны. А посланник из Будапешта выиграл трех прекрасных коней. Я порылся в долговых обязательствах и дарственных и вытащил ту самую на загородный дом первого помощника Шетарди. – Будь добр, Андрей Иванович, предложи обмен досточтимому помощнику: его дом взамен на долговые обязательства маркиза де Шателя, на сумму, – я посмотрел в записку Дидро, – четыреста двадцать пять тысяч ливров. Нужно послать кого-нибудь посмышленей в Париж, чтобы обменять эти долговые расписки на коллекцию Кроза.

– Взвод гвардейцев в помощь? – деловито предположил Ушаков.

– После согласования с ее величеством, разумеется, – горло запершило, и я несколько раз кашлянул, чем заслужил обеспокоенный взгляд Ушакова. – Коллекция весьма ценная, а страны, через которые ее повезут, не всегда дружественны нам. Да Дидро должен пребывать в полной уверенности, что мы коллекцию именно что покупаем. Предложите ему оставить жену с неродившимся ребенком здесь в Петербурге. Думаю, им нужно небольшой, но уютный дом приобрести.

– Вы будете поощрять Дидро после того, как он бросился искать покупателя для своего патрона, учитывая, что Шантоне наотрез отказался брать коллекцию взамен долга?

– Ну конечно, – я всплеснул руками. – Уж не вам мне объяснять такие решения. Да, приставьте к нему Бергера.

– Кого? – Ушаков возвел очи к потолку, видимо, пытался вспомнить этого самого Бергера.

– Якова Бергера, – терпеливо пояснил я. – Офицер, звания, правда, не помню. Отличается повышенной наблюдательностью и склонностью к доносам. Насколько я знаю его положение оставляет желать лучшего, но на родине он вообще впадет в нищету. Но, чтобы его наблюдательность выросла в разы, предлагаю взять его на службу с жалованием, которого хватит, чтобы начать уже достойно жить. Полагаю, агент из него получится куда лучший, чем офицер действующей армии.

– Я наведу справки, ваши высочество, по этому Бергеру, и приму решение, – высказался Ушаков, я же только пожал плечами. Это его дело, кого брать, а кого не брать в Тайную канцелярию. – Да, все отделы образованы, из главы приступили к разбору тех вопросов, которые им предстоит решить. На первое февраля запланировано первое заседание, на котором они предоставят свои первые доклады и поделятся впечатлениями. Вы будете присутствовать?

– С удовольствием, – я кивнул, залпом допив отвар. – Так, пожалуй, пора собираться, а то Петька буйствовать начнет, что чревато непредсказуемыми последствиями.

Я поднялся и поплелся к двери. По-хорошему, следовало отлежаться, а не идти на улицу, где придется в снежки играть. Но, я вроде не при смерти, и Елизавета, как и все, кто примет участие в забаве, просто не поймут моего отсутствия.

* * *

Петр Румянцев с утра чувствовал небывалый подъем, наряду с небывалым волнением. Все-таки это будет его первая битва. И пускай она потешная, и вообще организованная ради забавы, готовился он к ней с небывалым энтузиазмом. И вот теперь, когда настал день императорской забавы, он ощутил, как внутри все переворачивается от волнения.

– Ну что, Петр Александрович, готов ли ты к нашему противостоянию? – добродушно пробасил, подошедший к нему Разумовский. – Я, положа руку на сердце, думал, что Великий князь Петр Федорович сам битву возглавит, а он тебя главным своим генералом назначил.

– На то, Алексей Григорьевич, его высочайшая воля была, – Петька незаметно вытер вспотевшие руки о штаны.

– Да я и не спорю, – Разумовский снова усмехнулся. – Правда, сдается мне, что над тобой мне куда легче будет победу одержать, не зря же тебя из всех воинских школ повыгоняли, – Петька на этот выпад ничего не ответил, лишь сжал кулаки.

День стоял просто превосходный. Погода радовала жителей столицы, как никогда прежде. Столько ясных солнечных дней уроженцы Петербурга еще ни разу не видели, как в эту зиму, когда столица была просто переполнена иноземными гостями.

Все, желающие участвовать в предстоящей потехе, собрались на расчищенном от снега месте, как раз посредине двух ледяных крепостей. Над каждой из крепостей развивался флаг – гербы родов главнокомандующих на синем фоне. Точно такие же флаги вручили Румянцеву и Разумовскому подошедшие к ним под звуки фанфар, прервавших их пикировку, пажи.

Елизавета поднялась со специально установленного для нее кресла, с которого императрица собиралась наблюдать за ходом сражения. Рядом с креслом уже установили небольшие печки, которые должны будут обогревать Елизавету, если та начнет замерзать во время битвы.

– Сейчас к каждому участнику потехи подойдет мальчик с мешком и проведет жребий. Запускать в мешок дозволено лишь руку и вытаскивать платок. Ежели синий с золотом платок вытащит кто, то под знамя Алексея Григорьевича пойдет. Ну а ежели синий с серебром, то под знамена Петра Александровича пожалует. Задача будет простая, занять крепость соперника и, сбросив его флаг, заменить своим. Ваши боеприпасы, – и Елизавета уже не сдерживая смешка указала рукой на сложенные горками снежки, которые накануне дворовые мальчишки полдня лепили и складывали возле крепостей и по всему «полю боя» делали такие вот горки. – С богом, родные мои, – и Елизавета махнула платком, усаживаясь в кресло.

Тут же к улыбающимся мужчинам и хихикающим благородным девицам, стоящим строем, как на плацу, подбежали двое пажей, тех самых, которые знамена притащили. Началась жеребьевка, сопровождающаяся громкими взрывами смеха. Елизавета внимательно смотрела на потенциальных невест. Племянника все еще не было видно, но незаметно было, чтобы девушки как-то скучали в его отсутствие. Только две их целого цветника невест постоянно оглядывались, словно кого-то искали взглядами.

– Тетушка, извини, я задержался, много дел накопилось, что с Андреем Ивановичем пришлось решать, – Петр возник перед ней так неожиданно, что Елизавета вздрогнула. Он припал к ее руке и обжег горячим дыханием. Она внимательно посмотрела на племянника: возмужал, говорил практически без акцента, похорошел. Ей стоило ощущать беспокойство, находясь рядом с ним, но почему-то беспокойства не было. Ей не дали блестящего образования, отец не считал, что это ей в жизни пригодится, но она все-таки за столько лет жизни при различных дворах, научилась разбираться в людях и каким-то седьмым чувством ощущала, что с этой стороны угрозы ей и ее трону нет.

– Поберег бы ты себя, Петрушенька, надо же и отдыхать иной раз.

– Ничего, успеется, – он махнул рукой. – Я пойду к своему генералу? – он усмехнулся, и Елизавете в который раз уже почудилось, что он гораздо старше своего истинного возраста, но она отогнала от себя такие странные мысли, и вновь сосредоточила внимание на двух девицах, чье внимание тут же устремилось на ее племянника, как только он появился в поле их зрения. И, если личико Марии Саксонской словно лучиком солнца осветилось, то на лице Софии Ангальт-Цербстской были более противоречивые чувства написаны, однако вскоре преобладающим стало разочарование, когда она поняла, что Петр не собирается тянуть жребий и его присутствие в армии Румянцева было обговорено заранее. Ее же саму слепой жребий закинул в армию Разумовского. К Софии подошел Сергей Салтыков и что-то ей сказал. Девушка заметно повеселела и подала ему руку.

– Как интересно, – прошептала Елизавета. – Позови завтра на аудиенцию посланников из Речи Посполитой, Пруссии и от императора Священно Римской империи. Я говорить с ними желаю, – стоящий подле ее кресла Бестужев скривился, словно лимон надкусил, но поклонился, не решаясь идти на открытую конфронтацию. Позиция Петра рядом с Елизаветой оставалась пока незыблемой. Более того, как только прошлись слухи по столице, что мальчишка не намерен возвращаться, государыня сразу же больной сказалась, чтобы попробовать таким вот способом вернуть племянника под свое крыло.

Тем временем жеребьевка окончилась и армии разошлись по своим сторонам, чтобы выслушать наставления своих генералов. Елизавета отбросила раздумья и погрузилась в созерцание разворачивающегося действа.

* * *

– Мне нужно два добровольца, которые останутся охранять крепость, – сказал Румянцев, когда мы отошли на достаточное расстояние о армии Разумовского. – Если все пойдет, как я задумал, то двоих защитников вполне хватит. А если меня разобьют, то и от больше количества людей толку не будет.

– Наверное, меня следует оставить, – я почувствовал, что меня начинает потряхивать. Скорее всего, температура повышается. – Я немного простыл, и толку от меня на поле боя точно не будет, а усугублять недомогание что-то не хочется.

– Разумеется, ваше высочество. Что же вы сразу не сказали, что больны? – Румянцев нахмурился и в его взгляде появилось беспокойство. Как бы то ни было, а подобное внимание со стороны не чужих мне людей было весьма приятно.

– Ерунда, – я махнул рукой. – Просто простуда. Я постою в карауле, а потом быстро вернусь во дворец и покажусь Флемму. Обещаю.

– Крепость построена со всем возможным искусством, ваше высочество, – тут же вылез в наш разговор Лопухин. – Там есть даже каминный зал с настоящим камином, возле которого вы можете согреться.

– Это просто замечательно и как нельзя кстати, потому что я что-то замерз, – и я потер плечи, пытаясь разогнать кровь. – Кого ты мне дашь в пару?

– Полагаю… – Петька медленно обвел взглядом стоящи полукругом новобранцев, – ваше высочество, не сочтите за грубость, но вы настолько миниатюрная, что лучше будет, если вы составите его высочеству компанию, – обратился он к Марии. Девушка вздрогнула и слегка покраснела. Я же внимательно посмотрел на невозмутимого Румянцева. Нисколько не сомневаюсь, что он сделал это намеренно. И что даже, если бы я не заболел, он все равно нашел бы способ засунуть меня в крепость и поставить ко мне в пару Марию, чтобы мы побыли наедине. Вот же сукин сын. Камер пока нет и еще долго не будет, оттого понять, что происходит в ледяной крепости практически невозможно, если только не послать кого-нибудь следить, но это не одобрялось бы, все-таки мы не просто так вдвоем постарались остаться, а по приказу командира во время забавы. Да и кто мог знать, что Мария в моей команде окажется? Вон Софии не повезло, как и половине других девушек, и они в команде ночного императора оказались, и Машка туда же могла попасть, если бы не случайность.

– Ну что, ваше высочество, проявим стойкость и мужество, и будем защищать нашу крепость до последней сосульки! – пафосно провозгласил я, протягивая руку, сжатую в кулак Марии. Она слабо улыбнулась и положила свою маленькую ручку на мой кулак.

Мы направились к крепости, под одобрительные выкрики остальных защитников. У самого входа в крепость я остановился, обернулся и поднял руку вверх, приветствуя своих соратников. Они весьма слаженно ответили какой-то кричалкой, в которой я не разобрал ни единого слова, зато ясно услышал женские голоса, присоединившиеся к мужскому хору.

– Прошу, – я галантно пропустил Марию вперед, хотя по элементарной технике безопасности должен был зайти туда первым и обследовать каждый уголок, чтобы убедиться в том, что моей принцессе ничего не грозит. Но я понадеялся на то, что крепость уже облазили вдоль и поперек, и даже камин затопили. Я быстро вошел вслед за Марией, потому что реально замерз, меня нещадно колотила лихорадка, да и посмотреть на это чудо – камин в ледяной избушке, хотелось просто нестерпимо.

– А здесь на самом деле не слишком холодно, – послышался удивленный голос Марии.

– Почему здесь должно быть слишком холодно? – я прошелся по довольно большой зале и остановился перед камином, ловя исходящее от него тепло.

– Все-таки лед вокруг, – Мария подошла к столу, стоящему посреди залы.

– Далеко на севере живут люди, которые и лета-то толком никогда не видели. Они делают свои жилища из льда, правда, они отличаются от этой крепости тем, что меньше по размерам, и имеют другой вход… Это неважно, – я махнул рукой, заставляя себя отойти от камина, и подойти к окну, на котором с удивлением обнаружил самое настоящее стекло, через которое было хорошо видно каждую деталь уже начавшейся битвы. – Эти северные люди называют свои жилища иглу и прекрасно готовят в них еду, да и, пардон, детишек делают, – я с удовольствием наблюдал, как Мария густо покраснела. – Вы хотите понаблюдать за ходом битвы? – она кивнула, и я немного отодвинулся от окна, предоставляя ей место для обзора. Когда Мария встала рядом, я внезапно очень остро ощутил ее присутствие. Нужно было отодвинуться, пока она не заметила, что что-то не так, но я не стал этого делать, постаравшись сосредоточиться на веселье за окном, набирающем обороты.

Так называемые армии шли друг навстречу другу в классической шеренге, только барабанного боя не хватало, чтобы полностью соответствовать канонам. Вот они сблизились друг с другом настолько, что снежки вполне могли долететь до противника. Но команды пока не поступало ни с одной ни с другой стороны, и поэтому в сторону условного врага летели только одиночные комки снега, словно у того, кто его держал, не выдержали нервы, или же стороны просто прощупывали слабые стороны друг друга.

– Огонь! – это заорал Разумовский, да так, что даже мы услышали.

– В рассыпную! – вторил ему Румянцев. Строй распался и войско под командованием Петьки распалось на отдельных бойцов, которые перешли на бег, огибая строй противника, заходя ему в тыл и атакуя сбоку.

От такого неожиданного действия Разумовский сначала на секунду растерялся, но затем приказал перестроиться и перестал нести тяжелые потери, вот только его оборона была частично разбита, а несколько особо прытких бойцов Петьки неслись на всех парах к крепости, которую, похоже, вообще никто не охранял. Но дело было даже не в этом, обойдя Разумовского с тыла, Петька приказал сомкнуть ряды и таким образом отрезал армию Разумовского от его крепости. Я невольно улыбнулся. Все-таки я не ошибся и вовремя вспомнил, что этот самый раздолбай Петька должен стать одним из самых гениальных военачальников.

Внезапно на периферии зрения промелькнула тень, и я понял, что недооценил Разумовского.

– У нас гости, – я быстро подошел к стене и набрал снежков, лежащих у стены.

– Что? Какие гости? – Машка выглядела так, словно только что очнулась от каких-то мечтаний, забыв, где находится и что ей было поручено делать.

– Вот сейчас и увидим, – я быстро пробежал по залу и встал так, чтобы оказаться за дверью.

Разумовский послал двоих диверсантов, которые должны были под шумок захватить крепость и водрузить на нее флаг.

Дверь, которая была самая обычная, деревянная, начала открываться, и я крикнул Машке.

– Пригнись! – то ли девчонку в детстве муштровали, заставляя ходить по плацу и выполнять команды, то ли он от неожиданности пригнулась, но два снежка, запущенные в залу, пролетели поверх ее головы и врезались в ледяную стену. И тут же стоящие за дверью запустили в залу по еще одному снежку, видимо контрольные. Но Мария уже не просто пригнулась, она распласталась на полу, и снежки снова пролетели мимо. За дверью раздались приглушенные смешки, и тут я выскочил и запустил пару своих снежков, практически в упор, попав точно в грудь Шувалову, который Александр, и Панину, который уже просто давился от разбирающего его смеха.

– Ну все, господа, вы убиты, – радостно сообщил я немного сконфуженному Шувалову, сделал еще один шаг и вырвал флаг из рук Панина, а потом резко захлопнул дверь прямо перед их носами.

– Смотрите, знамя! – в это время Мария уже поднялась и теперь смотрела с восторгом в окно, хлопая в ладоши. Я отшвырнул вражеский стяг, и быстро подошел к ней, успев заметить, как на крепости противника развивается знамя с гербом Румянцевых посредине. – Победа! Мы победили! – она повернулась ко мне, глаза сияли, а на личике застыл восторг.

Я не выдержал. Я честно все время уговаривал самого себя, что это не совсем правильно, что надо подождать… Что толку, если девушка, которая не оставляла меня равнодушным с самой первой встречи, сейчас была так близко и ее глаза сияли, а я только что победил двоих диверсантов… обхватив ее за талию, я рывком притянул несопротивляющуюся Марию к себе и поцеловал. Она сначала замерла, а потом обхватила меня за шею, словно притягивая ближе, и крышу почти совсем сорвало, тем более что ее и так заметно припекло нарастающей лихорадкой. Не знаю сколько мы так простояли, целуясь, в сознании остался лишь последний несгоревший предохранитель, который убеждал меня остановиться, хотя бы потому что мы зимой находимся в ледяной крепости, где нет ничего, кроме пустого стола и камина, и это как-никак не самый лучший первый раз для молоденькой девочки.

Я нашел в себе силы отстраниться, тяжело дыша. Мария же смотрела на меня широко распахнутыми глазами, поднеся руку ко рту. Чтобы окончательно прийти в себя, я отошел к стене, и прислонился к ледяной поверхности на мгновение горчим лбом. Именно в таком положении нас и застал ввалившийся в залу радостный Румянцев, что-то говоривший на ходу про победу и про то, как все прошло замечательно.

– Ваше высочество, – он нахмурился, улыбка сползла с его лица, когда Петька очутился рядом со мной. Видимо я выглядел не очень хорошо, потому что Румянцев поднырнул мне под руку, заставляя таким образом опереться на свои плечи. – Что с вами?

– Что-то мне хреново, Петя, пошли во дворец, и пошли кого-нибудь за Флеммом, – проговорив это, я тяжело навались на Румянцева, отмечая, что в том месте, где я коснулся стены лбом, лед поплыл под воздействием жара моего горячего лба. Похоже, я все-таки переоценил свои силы и вот-вот отключусь из-за нереальной лихорадки. Петька все понял и побрел к выходу, волоча меня за собой, на ходу выкрикивая приказы, облегчающие нам движение к дому.

Глава 17

Болеть в восемнадцатом веке – это то еще удовольствие. Хорошо еще, что у меня был личный, хорошо выдрессированный лекарь, который знал одну важную вещь – никогда нельзя даже заикаться в моем присутствии о кровопускании. Нет, я не против самого кровопускания в целом и в отсутствии таблеточек от давления, это весьма действенная профилактика удара. Но лечить таким образом сопли, я никогда не позволю, и сломаю руку любому, кто подойдет ко мне с ланцетом.

Узнав, что я слег с лихорадкой, ко мне примчалась Елизавета и полчаса рыдала, сидя на полу возле моей кровати, уронив голову рядом с моей рукой. Ну, ее понять можно, еще не женат, детей нет, а ведь она только под гарантию внука Петра престол захапать смогла. А вдруг ничего не поменялось и гарантии все еще требуются? Ну и личную привязанность тоже нельзя было исключать. Поговаривали, будто между сестрами была очень большая и нежная дружба, и Елизавета искренне любила Анну и переживала ее смерть. Так что какая-то часть этой привязанности чисто психологически не могла не перенестись на племянника. Но такое проявление чувств не выдерживало критики. Особенно, когда она велела показать ей мое тело. Я сильно возмутился тогда, но мое возмущение подавилось кашлем, и во время приступа тетка выяснила все, что ей было нужно. После осмотра она немного успокоилась и умчалась в церковь, чтобы поставить свечу во здравие и молиться о моем скорейшем выздоровлении.

– Петр второй умер от оспы, – задумчиво проговорил Штелин, находящийся в этот момент возле меня. – Государыня тогда была еще юной девушкой и это произвело на нее впечатление. Да и относилась она к государю очень странно. М-да, странно.

– Вы его знали? – горло саднило, и я старался говорить, как можно меньше.

– Лично – нет, – Штелин покачал головой. – Его вообще, похоже, никто толком не знал, разве только Иван Долгорукий. Да и то вряд ли. Тот император был замкнутый, себе на уме. Более всего любил он охоту, и опять же, как мне кажется, лишь как способ уйти ненадолго от ненавистной действительности. Государыня однажды призналась, еще в то время, как была лишь цесаревной при Анне Ионовне, что он приходил к ней незадолго до болезни, и говорил про то, что чувствует приближение смерти, что знает, будто скоро умрет.

– Ну и разговоры у него были с девушкой, которую он якобы любил, – я снова закашлялся и с трудом проглотил вязкую слюну. – Подайте мне зеркало, – Штелин, если и удивился моей просьбе, то вида не подал, а просто протянул мне зеркало на ручке. Я высунул язык и как мог рассмотрел свое горло. Красное, воспаленное, а белые точки – это похоже гной. Вот белых пленок, покрывающих гланды и уходящих дальше в глотку я не увидел и с облегчением выдохнул. Врач из меня тот еще, но, похоже, что у меня ангина. Если честно, то больше всего, я боялся увидеть нечто, похожее на дифтерию, в тот момент, когда стало больно глотать. – Так, это уже хорошо. По правде говоря, ничего хорошего, но все же лучше, чем могло бы быть. Яков Яковлевич, будь другом, принеси таз, теплой воды и соли, – я откинулся на подушки, поправив на голове мокрый холодный компресс. Уж что-что, а как горло полоскать, я помню.

– Я-то принесу, ваше высочество, все, что вы просите, если вы мне поясните, где вашего лейб-медика черти носят? – сердито проворчал учитель и направился доставлять запрашиваемое.

Я покосился на дверь, куда он вышел, и вздохнул. Флемм сейчас находился у Машки, которую я, идиот, мог заразить, когда поддался лихорадочному порыву и поцеловал ее. Я велел Давиду оставаться при польской принцессе все время, пока не станет ясно, заболела она, или болезнь миновала.

– Надо как-то намекнуть ему про микробов и антибиотики, – прошептал я, переворачивая полотенце на голове. – А еще надо, пожалуй, начинать закаляться да витамины жрать. Вон, оранжерею восстановить и выращивать их и зимой, и летом.

– Я встретил господина Штелина по дороге сюда, – я вздрогнул и покосился на Флемма, который поставил на столик свой лекарский сундучок и принялся в нем рыться. – И я не понимаю, зачем вам соль, ваше высочество?

– Буду делать соленый раствор, вымачивать в нем розги и с порога хлестать всех, кто задает дурацкие вопросы, – нахмурившись ответил я, и закашлялся. Когда приступ прошел, повернулся к лекарю. – Что с принцессой?

– Я отвечу, когда вы скажете, зачем вам соль, – упрямо повторил Давид, сложив руки на груди, зажав в одной прообраз стетоскопа.

– Горло буду полоскать, и не спрашивайте, как это работает, я знаю просто, что помогает и мне этого достаточно, – я посмотрел на него и нахмурился. – Что с Марией Саксонской?

– Пока ничего, – Флемм пожал плечами. – Вы так и не сказали, почему думаете, что она может заболеть. Только потому, что постояла рядом с вами? Вы же понимаете, ваше высочество, что это абсурдное заявление?

– Господин Флемм, напомните мне, когда я вам предоставил должность в обязанности которой входит разыскивать абсурдность в моих заявлениях? – я повторил его жест, скрестив руки на груди. – Вы сделает то, что вам велено, и будете наблюдать за здоровьем Марии Саксонской еще неделю, это вам понятно?

– Понятно, – буркнул Давид. – Позвольте осмотреть вас, ваше высочество, – и он наклонился ко мне, вертя в руке свой примитивный, но от этого не становящийся совсем уж бесполезным, фонендоскоп.

Я задрал рубаху и нагнулся, позволяя ему прослушать мои легкие. Я даже дышал так, как просил меня дышать когда-то терапевт на приеме, когда я пришел примерно с такими же проблемами. Вот только тогда меня вылечили за три дня, и еще три или четыре, не помню уже, ушли на реабилитацию. Сколько я буду болеть сейчас и выздоровею ли вообще, одному Господу богу известно. Наконец, Флемм перестал тыкать мне в спину трубкой, и я смог снова откинуться на подушки. Отсутствие жаропонижающих сказывалось на состоянии. Лихорадка, казалось высасывает из меня все соки.

– Ну, что скажите, господин Флемм? – я стянул со лба уже бесполезное полотенце.

– Я не слышу в легких посторонних звуков, – он потер лоб. – Я ведь много практиковался, и часто слышал скрипы, бульканья и другие странные звуки…

– Хрипы. Кильский старик-медик называл все эти бульканья хрипами, – я кашлянул. – Но откуда тогда кашель?

– Полагаю, что из горла, – твердо сказал Флемм. – А хрипы весьма подходящее название, да. Надо запомнить и начать применять.

– Вы еще классификацию составьте, – я усмехнулся. – Ну там влажные, когда булькает, сухие, когда скрипит, и соотнесите с разными заболеваниями. Тогда вообще сильно думать над болезнью не надо будет. Послушаете, ага, вот здесь булькает, значит в легких жидкость и надо так-то лечить, и вообще, это не в легких дело, а сердце не справляется, потому что булькает не только в легких, но и ноги отекли как бревна, и вообще все отекло. – Моя бабушка страдала сердечной недостаточностью, и я точно помню, как приходящий участковый терапевт ругала ее за то, что та мочегонные пить прекратила. Тогда-то я и услышал про воду в легких при этой самой недостаточности, и, надо же, запомнил, точнее вспомнил сейчас, хотя никаких предпосылок к этому вроде бы не было.

– Вы иногда говорите странно правильные вещи, ваше высочество, – Флемм потеребил губу. – Ведь и правда, булькает, когда сердце не справляется. Не только тогда, конечно, но в других случаях и бульканье другое. Я действительно начну составлять таблицу дыхательных хрипов, спасибо за подсказку.

– Вы мне лучше что-нибудь от лихорадки дайте, – процедил я, проводя сухим языком по растрескавшимся губам.

– Отвар ивы, – Флемм кивнул каким-то своим мыслям. – Сейчас вам его приготовят. Только, он очень горький, ваше высочество, придется потерпеть.

– Не ребенок, потерплю, – жар все нарастал, мне начало казаться, что я скоро дышать огнем начну.

Искомый отвар притащили вместе с водой и солью, которую я запросил у Штелина. Сначала я ополовинил кувшин, так сильно хотелось пить. Затем тщательно прополоскал горло, а потом уже морально подготовил себя к отвару. Рядом с бокалом предусмотрительно поставили чашку с медом, чтобы подсластить горечь. Так началась моя долгая дорога к выздоровлению.

* * *

– Праздник в честь дня рождения наследника отменяется, вместо этого императрица Елисавета предложила провести молебен в честь того, что он пошел на поправку, – маркиз де ля Шетарди раздраженно расстегнул последнюю пуговицу камзола и швырнул его в кресло, оставшись в шелковой рубашке. – Руже! Вина, – схватив услужливо протянутый бокал, он жадно сделал сразу несколько глотков и закрыл глаза. – Вот истинное вино, с виноградников Бордо, а не та кислятина, которую подают в императорском дворце. Лесток обещал мне место в первых рядах, рядом с императрицей, когда начнутся поздравления этого мальчишки. Помяните мое слово, наследник не так прост, как может показаться на первый взгляд. Его сразу же взял в оборот этот старый лис Ушаков, и, помяните мое слово, щенок вполне способен ударить в спину, за минуту до этого улыбаясь вам в лицо.

– Вы слишком драматизируете, маркиз, – первый помощник посла Рауль де Шантоне посмотрел на свое вино сквозь пламя свечи, подивившись его глубокому рубиновому оттенку. Действительно прекрасное вино. У маркиза отменный вкус. – Я уверен, что в том увеселительном клубе, устроенном Ушаковым, наследник занимает не последнее место. Вот только он совершает иногда довольно странные на первый взгляд поступки. Например, он вернул мне дом в обмен на долговое обязательство, которое, если честно, я уже считал пропавшим. Понятия не имею, зачем ему вся эта рухлядь, которую предлагает мой кредитор взамен реальных денег, но я рад, что сделка состоялась.

– И все же мальчишка не так прост. Да и эти заигрывания императрицы с прусским королем мне не нравятся. Хорошо в этой ситуации только то, что Бестужев не может уже так нагло подыгрывать англичанам. Но… Я вообще перестал понимать, куда направляется политика Елисаветы. На какую европейскую страну эта императрица ориентируется?

– Если следовать вашей логике, то к любимой наследником Пруссии.

– Если бы, – Шетарди сделал еще один глоток. – Мардефельд вчера жаловался, что князь его за человека не воспринимает.

– Ну, хорошо. Кого ласково встречает Ушаков? Раз уж вы уверены, маркиз, что все беды идут из этой жуткой Тайной канцелярии?

– Я не знаю! – вскричал Шетарди и вскочил из кресла, в котором совсем недавно разместился. – Руже! Где тебя носит дьявол? Вина! – пока слуга наполнял бокал, Шетарди немногоуспокоился. – Ушаков как-то заявил, что служит не императорам и императрицам, а России. Он просто выживший из ума старик.

– Но клуб он организовал на зависть многим, – хохотнул Шантоне.

– Да, дорогой мой, с этим не поспоришь. Кого из невест наследник выделяет особенно? – тихо спросил посол, словно бы обращаясь к самому себе.

– Поговаривают, что больше всего знаков внимания получает принцесса Ангальт-Цербстская, – ответил Шантоне и одним глотком допил свое вино.

– Какое убожество, – Шетарди приложил ладонь к лицу. На его пальцах сверкнули камни, вставленные в тяжелые перстни. – Завтра, если мне память не изменяет, гостьи будут предоставлены сами себе. Позаботьтесь о том, чтобы принцесса Ангальт-Цербстская приняла меня.

– Хорошо, маркиз, я вас уведомлю, когда ее высочество будет готова вас принять, – и Шантоне поставил пустой бокал на стол и слегка склонив голову, обозначив поклон, вышел из комнаты. Шетарди же опустился в кресло.

– Что же я упускаю из вида? Что? Почему мне все время кажется, будто я плетусь позади всех остальных? Что-то назревает. Какая-то буря и ее отголоски уже слышны, но я никак не могу понять, с какой стороны дует ветер. Надо еще раз попытаться встретиться с наследником. Он сейчас болен, а отсюда уязвим. Может быть, сейчас все прояснится, и я хотя бы буду знать, на что мне нужно обратить внимание.

* * *

– Как вы себя чувствуете, ваше высочество? – Мария подняла взгляд на доктора Флемма и поджала губы.

– Я прекрасно себя чувствую. Сколько можно вот так бесцеремонно врываться в мои апартаменты? – она сжала кулачки. – Почему вы к другим не ходите и не надоедаете им своими странными просьбами?

– Потому что его высочество не давал мне таких указаний, а в вашем случае он почему-то уверен, что вы могли заразиться. Так как ваше самочувствие? – и он действительно довольно бесцеремонно приложил ладонь ко лбу Марии, а потом поднял ее руку и принялся считать пульс. – Покажите мне язык, ваше высочество, не упрямьтесь, мы с вами оба знаем, что его высочество только с вида производит впечатление мягкого и сговорчивого человека, а на самом деле ему не чужда определенная жестокость. Сейчас, когда болезнь обнажила все самые худшие черты его характера, лично я не хочу давать ему повод для раздражения тем, что не выполнил приказ, выполнить который не представляется большего труда.

– Я могу его увидеть? – Мария показала язык и раздраженно вырвала руку из руки Флемма.

– Нет, – доктор покачал головой.

– Почему? – принцесса нахмурилась.

– Потому что это был отдельный приказ никого не впускать, кроме ее величества, приказывать которой его высочество естественно не может, – Флемм поклонился и, подхватив свой сундучок, направился к выходу. – Думаю, что больше я вас не побеспокою. Вы действительно здоровы, и его высочество зря беспокоился. Хотя, как вы могли заразиться, если просто стояли рядом? – Флемм остановился, изобразив на лице задумчивость, краем глаза отмечая, что при его словах польская принцесса вспыхнула до корней своих светлых волос. – Вот оно что, – пробормотал он еде слышно, поклонился, и вышел за дверь, улыбаясь. – Пока весь двор гадает и делает ставки, я, кажется, знаю, кому Великий князь отдал предпочтение. Довольно странный выбор, если честно, – Флемм остановился, задумчиво посмотрев в окно. – Ладно, это не мое дело, просто приятно быть первым, из непосвященных, кто узнал о сердечных предпочтениях наследника.

* * *

Я просматривал макет будущего журнала для мужчин. Идея сделать нечто подобное меня никак не оставляла, а во время болезни, которая порядком затянулась, приобрела черты мании. Я даже заставил Румянцева найти ту девушку, работающую на Ушакова, и художника, способного вырезать картинку на деревянной дощечке, чтобы она пошла в печать. Достоверность портрета меня не слишком волновала, главное было показать, хм, формы, да пороскошнее, и довольно фривольную позу. Ну и, таких картинок должно было быть несколько.

Газеты уже были в ходу, а вот журналов еще не было, так что я готов был стать первооткрывателем. Отдельно я поручил Олсуфьеву и Лопухину, который был просто мастером собирать разные сплетни, подготовить мне кучу всякой ерунды по типу, как ухаживать за усами, чтобы они не уступали усам Петра Великого, и как правильно завязывать ленту, чтобы треуголкой ее не сбивало. Это только кажется, что подобные вещи интересны исключительно женщинам. Ничего подобного. Многие мужички гораздо тщеславнее представительниц прекрасной половины человечества. Пара статей была посвящена новым ружьям, а также обещанию Шувалова заплатить двести рублей тому, кто изобретет и в ближайшее время предоставит новый улучшенный вариант гаубицы. Все это перемежалось фривольными картинками, с подписями: «Богиня весны», «Королева вьюги» и тому подобными пошлостями. И наконец, в центре, между обсуждением лучших видов седел для охоты и новой придумки императорского портного по части использования драгоценных камней в качестве пуговиц на камзолах Великого князя, помещалось пара статей, ради которых все и затевалось.

Одна статья посвящалась Сухопутному шляхетскому кадетскому корпусу. Объяснялась его значимость для Российской империи, и значимость общего патриотического воспитания молодых людей, дабы никто из них ни в будущем, ни в настоящем не посрамил славу русского оружия. И что очень важно расширить корпус, сделать его доступным для обучения большего количества мальчишек. Но для этого нужны деньги, которых пока нет, но вот Великий князь предложил временный выход из положения – создание общего попечительского совета, курирующего именно военно-морские учебные заведения, состоящий из истинных патриотов своей страны, которые по-настоящему хотят помочь в столь богоугодном деле.

Совет действительно создавался, и я даже определенный процент от доходов стекольной фабрики, определил на это дело. Офицеров, самое главное, грамотных офицеров в стране не хватало, и это было проблемой, потому что я не верил в то, что воевать ни разу не придется. Еще как придется. Да тот же Крым пора бы уже сделать частью империи. да еще и наличие Фридриха под боком никак не давало спокойно вздохнуть. Он-то точно не успокоится, пока свою карликовую страну не превратит в нечто, способное диктовать условия, и, черт подери, я хочу ему в этом помешать. Так же как хочу помешать европейцам колонизировать Африку. Ну в последнем другой принцип действует – кто первым встал, того и тапки. А пока нужно было офицеров воспитывать в промышленных масштабах, в последствии сделав различные учреждения подобного типа обязательными для обучения дворянских деток. И для девчонок что-нибудь придумаем. Вы же элита страны, так будьте добры соответствовать. Потому что просто хорошенькой фигурки и милого личика для этого недостаточно. Так же, как и дорогого камзола и родословной, уходящей к Рюрику. Хорошенькую фигурку, вон в журнале можно во всех подробностях рассмотреть, только вот «Богиня весны» элитой общества никогда не будет, ни при мне, это точно.

Вторая статья посвящалась, как это ни странно, посевной. Точнее популяризации других видов продуктов, не только зерновых, но и картошки, к примеру.

За дверью раздался шум, и в комнату ворвалась будущая королева Швеции, а ныне герцогиня Гольштейн-Готторпская Луиза Ульрика.

– Вы всегда так бесцеремонны? – я приподнял бровь, разглядывая свою как бы родственницу. – Хотя, о чем это я, конечно, вы всегда так бесцеремонны.

– Неужели я не могу проведать больного родича, почти брата? – Луиза улыбнулась улыбкой Медузы и села прямо ко мне на кровать.

– Вы в курсе, что я не одет? – я отодвинул почти готовый макет первого номера журнала и в упор посмотрел на Луизу. – Вам слова «порядочность и стыдливость» вообще знакомы?

– Бросьте, я замужняя женщина, – она махнула рукой.

– Я понимаю, что это ответ из темы «что я там не видела», но мне, если честно, как-то неудобно. Хотя, если это приглашение, причем довольно решительное к более интересным действиям, то я весь в вашем распоряжении, дорогая. Видите ли, я немного ослаб, после лихорадки, но, как вы сами сообщили, вы женщина опытная, поэтому я вам доверюсь и просто буду лежать, и получать удовольствие, в то время, как вы все сделаете сами.

– Вы иногда меня чудовищно раздражаете вашей способностью абсолютно все перевести в горизонтальную плоскость, – Луиза раздосадовано поморщилась, но с кровати не слезла, оставшись сидеть там, куда села.

– Заметьте, это происходит исключительно в вашем присутствие. Видите, как вы на меня влияете, весьма положительно, надо сказать, – и я весьма откровенно заглянул в ее декольте, а потом перевел взгляд в область собственного паха.

– Ах, будьте хоть раз серьезным, – она всплеснула руками. – Я хочу поговорить с вами на весьма серьезную тему. Ваше заинтересованность этой невзрачной мышкой Марией Саксонской имеет место быть, или она на уровне сплетен?

– А почему вас это так интересует? – я мигом прекратил дурачиться и стал предельно серьезным.

– Потому что мой брат заключил определенного рода договор с ее отцом. Но, если вы рассматриваете ее как кандидатку на роль вашей супруги… Если бы вы были простым герцогом одного из немецких княжеств, то ничего фатального не случилось бы, в крайнем случае, Август просто вам отказал бы. Но, наследник огромной империи… В общем, в этом случае, Август будет вынужден разорвать соглашение с моим братом, потому что у империи есть определенные обязательства перед Австрией. Фридрих будет в бешенстве, понимаете?

– И что? мне какое должно быть дело до его плохого настроения? – я пожал плечами.

– Да как вы не понимаете, он начнет войну раньше, чем планировал, и я не смогу предугадать направление его удара. В любом случае, Россия должна будет вмешаться. И, в зависимости от того, куда брат нанесет удар… Вас могут послать на этот участок фронта, а я не хочу, чтобы вы принимали участие в войне, – выпалила она и осеклась, словно сморозила в сердцах какую-то глупость, о которой вовсе не собиралась говорить. Вскочив, Луиза бросилась к двери, а я смотрел ей вслед глупо моргая. Вот это что сейчас было и как мне к этому теперь относиться?

Глава 18

– Друг мой, мне сквозь сон почудилось, что к тебе прибыл курьер с посланием, вероятно из Петербурга, – Кристиан степенно вошел в комнату, на ходу застегивая камзол. В дверях гостиной он остановился, глядя как Криббе читает вероятно то самое послание, которое и привез курьер. При этом старый друг хмурился и периодически закусывал костяшку указательного пальца. – Что-то случилось? – тут же спросил он, понимая, что нервозность Гюнтера передается ему.

– Великий князь заболел, – коротко ответил Криббе, еще раз пробегая по письму глазами. – Когда отправлялось послание, он уже две недели никак не мог справиться с кашлем.

– Да, неприятное известие, – Ван Вен задумался, быстро прикидывая, как могут измениться торговые отношения с Петербургом, если наследник отдаст Богу душу. Ведь именно он выступал гарантом, заключенной между голландцами и представителями Великого князя, сделки. – Надо молиться за то, чтобы он выжил, – наконец, торжественно произнес купец, полагая, что те гарантии, которые Петр определил все равно должны действовать, ведь сделка была заключена на пять лет и первые партии пеньки и дегтя уже начали поступать на его склады.

– Да, ты прав, старый друг, – Криббе снова взял в руки письмо. – Нам остается только молиться.

– Ты не вернешься? – Кристиан приподнял бровь и вытянул вперед руку, полюбовавшись блеском камней в перстнях на крупной руке.

– Меня пока не призывали, – Криббе покачал головой. – Я не буду навязываться, у меня все еще есть гордость. А куда ты так вырядился? Никак фрау Бригитта уступила твоим дремучим ухаживаниям и решила пригласить тебя отведать ее знаменитого фазана, с прекрасным французским вином? – Гюнтер скептически хмыкнул. – Не будет ли фрау разочарована?

– И не надейся, уж ты-то никогда не займешь моего места за столом прекрасной Бригитты, – хохотнул Кристиан. – Довольствуйся служанками, уж они тебе никогда не откажут.

– Иные служанки стоят того, чтобы обратить на них более пристальное внимание, чем многие досточтимые фрау. Лично я предпочту провести вечерок с горячей служанкой в постели, чем выслушивать нравоучения от женщины, пусть и прехорошенькой, но знаменитой не только своими фазанами, но и чрезмерным благочестием. Вот помяни мое слово, пока я буду развлекаться, ты в итоге вернешься домой, и максимум, что тебе перепадет – это припасть к ручке на прощанье.

– Вот умеешь ты сбить настрой, – Ван Вен поморщился. – Будь уверен, я вернусь только утром. – И он поднял вверх указательный палец.

– Только не останься на улице ожидать рассвет, лишь бы утереть мне нос, – Криббе заложил руки за голову и потянулся. – Лучше уж иди в бордель. А для этого не забудь кошель с парой звонких монет.

– Да падет чума на эту голову, – патетически произнес Кристиан, но, как заметил Криббе, постарался как можно незаметнее стянуть лежащий на каминной полке кошель, чтобы, выйдя из комнаты прикрепить его к ремню на поясе, куда уже была приторочена шпага в дорогих ножных.

– Иди уже, иначе тебе никогда не простят остывшего фазана и даже к ручке не допустят.

Кристиан скривившись, вышел из комнаты, а уже через пару минут, сидевший в кресле с задумчивым видом Криббе, услышал шум отъезжающего экипажа. Выждав еще несколько минут, он вскочил на ноги и быстрым шагом направился к своей комнате, чтобы одеться. В длинном узком коридоре ему навстречу попалась крутобедрая Берта, которая наигранно взвизгнула в тот момент, когда Гюнтер обхватил ее за плечи и отодвинул с дороги.

– Не сейчас, милая, – усмехнулся он, наткнувшись на призывный взгляд голубых глаз. – У меня внезапно появилось очень неотложное дело. Вот когда я вернусь, можно будет и покувыркаться.

– Тогда возвращайтесь скорее, господин Криббе, – и она улыбнулась, направившись по коридору, уже и забыв, как совсем недавно взвизгивала от неожиданности.

Гюнтер уже не слушал ее, он сосредоточенно шел к своей комнате. Одевшись и прицепив к поясу свою любимую рапиру, Криббе выскочил из дома и тут же завернулся в плащ, потому что ему в лицо ударил холодный ветер, поднявший взметнувшийся снег.

До банка Амстердама было недалеко, и Криббе решил пройтись пешком. Ветер усиливался, и в ратушу, в охраняемых помещениях которой располагался банк, Гюнтер ввалился вместе с приличной порцией снега, которую внес внутрь порыв ветра, захлопнувший за ним дверь.

– Ну и погодка, и не скажешь, что уже март скоро, – услышал он, когда снимал шляпу и оттряхивал ее. Подняв голову, Криббе увидел скучающего за своей конторкой клерка, который смотрел на него, навалившись на эту самую конторку. – Доброго вам дня, господин. Вы в банк, или вам назначено у бургомистра? – спросил он у посетителя, не сомневаясь, что тот может ответить, что он вообще-то просто забежал погреться, из-за такой жуткой погоды.

– В банк, – ответил посетитель, глядя на него в упор темными пронзительным глазами.

– О, тогда вам ко мне, – клерк даже обрадовался возможности немного развлечься, занявшись работой. Сегодня была его очередь встречать потенциальных клиентов, и это было невыносимо скучно, потому что клиентов у их банка было немного, тем более, что они практически не ссужали деньги. – Только мы денег в долг не даем, – добавил он, разглядывая не слишком дорогой наряд Криббе.

– Мне не нужны деньги в долг, – Гюнтер покачал головой. – Я наоборот пришел за своим. Мне наследство привалило от двоюродного дядюшки, вот, посмотрите, – и он вытащил из рукава тщательно свернутый и перевязанный лентой лист.

– Хм, – клерк даже поскреб ногтем сургучную печать, в подлинности которой у него не возникло никаких сомнений. – Ваш дядюшка был необыкновенной щедрости человек, упокой Господь его душу, – и клерк положил лист с векселем на предъявителя перед собой. – Что вы хотите сделать с такими деньгами? – он в упор посмотрел на Криббе.

– А вы что-то можете мне предложить? – Криббе прекрасно знал, что Ост-Индийская компания продает свои акции исключительно через этот банк, который является гарантом выплат по процентам держателям акций.

– Ну-у-у, – протянул клерк, и почесал висок. Он был молод и являлся сыном одного из основателей банка. В самом банке он бывал едва ли не с рождения, но большим опытом работы с достаточно крупными сделками похвастаться не мог. И вот сейчас перед ним стоял мужик, видно, что потрепанный войной, а может и чем-то еще, и, кажется, понятия не имел, что ему делать с внезапно свалившимся на него богатством. – Ост-Индийская компания сегодня привезла семьсот акций…

– Ого, – Криббе даже несколько раз моргнул. – Почему так много? – этого не могло быть, потому что в этом случае владельцы лишались основного капитала, и любой, владеющий большим количеством акций мог просто прийти и попросить их освободить место, потому что они просто не смогли бы выплатить дивиденды по всем этим акциям, такими деньгами редко владели и не совсем уж нищие короли. И тут он внезапно понял, чего добивался Петр, также, как и понял, что, что-то здесь не так. Что-то этот парень путает. Ну не могли владельцы компании так рисковать. – Вы ничего не путаете? – осторожно спросил он, невольно оглядываясь по сторонам. В обширном холле было пусто, и непогода уже погружала комнату в полумрак.

– Нет, не путаю, – клерк не удержался и зевнул. – Какие-то проблемы с выплатами. Сразу четыре корабля не вернулись. А мы предупреждали, чтобы начали военные конвои нанимать, раз своих хватает лишь для того, чтобы Яву удержать, да Новый Амстердам в Новом свете, – Криббе с трудом сдерживался, чтобы не заржать. Это надо же быть таким олухом. Ведь, если бы он не был заинтересован в этих акциях, при такой подаче никто не заставил бы его их приобрести. – Ну так что, прикупите парочку? Рискнете? Ведь, если корабль все-таки прибудет в порт, то даже ваше наследство не будет казаться таким уж грандиозным.

– Звучит заманчиво, – Криббе задумался над тем, хватит ли у него денег. – Так, значит, говорите, чем больше акций я приобрету, тем больший куш смогу сорвать, при удаче?

– Именно об этом, я и говорил, – клерк чуть глаза не закатил. Все этому солдафону объяснять нужно на пальцах. – Так будете брать?

– Буду, – кивнул Криббе и наклонился к клерку, но, увидев, как по довольно жидкому хвостику светлых волос, перехваченных черной лентой, как и предписано было последней модой, пробежала жирная вошь, отпрянул и натянуто улыбнулся. Он как-то отвык за время пребывания в Петербурге, где его малолетний подопечный испытывал к подобным существам такую брезгливость, что как-то незаметно весь молодой двор стал морщиться, особенно при появлении иноземных послов. Кристиан же, побывав однажды в Порте по делам, пристрастился к османским омовениям, утверждая, что после них лучше думается, поэтому его дом был очень нетипично чистым по сравнению с большинством других домов. Вот и сейчас, подавив настойчивое желание почесать голову, Гюнтер быстро проговорил. – Вы правы, я совершенно не знаю, что делать с наследством. Поэтому хочу купить акций на все деньги, – и он с показной бравадой махнул рукой.

– Эм, – клерк изобразил задумчивость. – Сейчас, после кризиса, ухода тюльпанной лихорадки, не вернувшихся подряд четырех кораблей, цена упала до четырехсот флоринов за акцию. Так что… вы можете на те деньги, что оставил вам дядюшка, приобрести все семьсот акций.

– Беру, – Криббе чувствовал, как колотится его сердце.

– Тогда я сейчас вынесу вам ваше приобретение. – И клерк ушел, унося с собой вексель. Прошло двадцать минут, Гюнтер специально засек время на больших часах, стоящих в углу холла, пока парень вернулся, неся довольно внушительную пачку уже порядком замызганных листов, настолько часто они переходили из рук в руки. – Вот здесь семьдесят десятичных акций, – провозгласил он, протягивая бумаги Криббе.

Гюнтер забрал свое приобретение, сунул за пазуху и быстро вышел из ратуши, пока кретин, только что совершивший какую-то ошибку, не одумался.

Буря немного утихла, и он привалился спиной к двери, прислонившись затылком, и переводя дыхание, словно пробежал несколько миль. Порыв холодного ветра заставил его вспомнить, что треуголка все еще у него в руке, а не на голове. Гюнтер уже хотел было надеть ее, как остановился, потому что за дверью раздался рев, сравнимый с ревом зубра с брачный период.

– Что ты натворил, идиот?! Мы эти проклятые акции скупали везде, где только можно, даже в Англии, а ты взял и отдал из все!

– Я думал, отец, что из-за падения цены, от них хотят избавиться…

– Их наоборот пыталась собрать компания, чтобы не плодить долги, потому что самим себе не надо выплачивать дивидендов. Ты вообще в курсе, сколько долгов у Голландской Ост-Индийской компании? Уже половина капитанов продали свои акции и вышли из ее рядов. Где теперь искать этого вояку? Как его вообще зовут? – продолжал реветь отец дурака сына, который, как и понял Криббе, совершил огромную ошибку. Но, с другой стороны, папаша сам виноват, надо было сразу все объяснить скучающему отпрыску, и тогда не возникло бы проблем. Вексель был на предъявителя, поэтому исключалась возможность узнать, кто он такой.

– Похоже, пора возвращаться, – прошептал Криббе, напяливая на голову шляпу.

Он сумел пройти без происшествий одну улицу, но, когда свернул в небольшой переулок, чтобы сократить дорогу до дома Кристиана, то у него на пути выросли две тени, с весьма характерно блеснувшими в руках ножами.

– Мы видели, как ты выходишь из ратуши со стороны банка, – прижавшись спиной к стене, Гюнтер увидел, как третий участник банды закрыл ему отход. – В этот банк не ходят просто так, а с ближними Господь повелел делиться, – в голосе этого третьего, который, похоже, шел за ним от самого банка, появились ёрничающие нотки. Из-за не утихающей бури Криббе не заметил, что за ним так пристально следят.

– Дьявол бы вас всех побрал, – Криббе зло сплюнул и выхватил рапиру, в тот самый миг, когда двое, стоящих впереди, бросились на него, размахивая ножами.

Узкая подворотня сыграла с грабителями на этот раз злую шутку. Они привыкли, что жертвы, если и сопротивлялись, то все же недостаточно успешно, потому что те, кто мог позволить себе с детства обучаться фехтованию, редко ходили пешком. Сейчас же они скорее мешали друг другу, чем и воспользовался Криббе, не особенно рассуждая, просто наколов подбежавшего к нему первым бандита на свою рапиру. Ударом ноги отправив уже труп на землю, и одновременно таким образом вытаскивая длинное лезвие из тела, Гюнтер тут же развернулся и, сделав глубокий выпад, самым кончиком сильно полоснул третьего, который тоже был уже близко по, на мгновение открывшемуся горлу. Говорливому уроду тут же стало не до его несостоявшейся жертвы. Он захрипел и, пытаясь зажать горло, из которого хлестала кровь, руками, повалился на землю. Второй бандит затормозил, видя с какой легкостью мужик расправился с его товарищами, и, повернувшись, побежал было из подворотни, но Гюнтер прыгнул в его сторону и ударил бандита в спину, да так сильно, что лезвие рапиры вышло из грудной клетки. Мгновение бандит, превратившийся в жертву, смотрел на торчащий из груди клинок, а потом начал оседать, закатывая глаза. Из уголка рта у него потекла кровь, смешиваясь со снегом. Чтобы освободить рапиру, не сломав лезвие, Криббе снова пришлось, ругаясь сквозь зубы, воспользоваться ногой, как рычагом, придав тем самым ускорение падающему телу.

После этого он тщательно вытер лезвие сначала снегом, а потом одеждой одного из нападавших и сунул рапиру в ножны.

– Да, точно, пора уходить, – прошептал он, выбегая из подворотни. – Только разбирательств с властями мне и не хватает сейчас.

Заскочив в дом Кристиана буквально на пару минут, быстро собрав свои немногочисленные вещи и набросав другу пространное письмо с извинениями, что уезжает вот так, не попрощавшись, он забрал коня, которого в это время седлал слуга и, не теряя больше ни минуты, направился к русскому посольству, где известий от него должен был ждать, специально приехавший в Амстердам из Гааги русский посол Александр Гаврилович Головкин. Об этом говорилось в послании Петра и Криббе не видел причин не доверять посланию цесаревича.

* * *

– Сколько можно уже держать меня здесь? Я абсолютно здоров! – увы, как только я повысил голос, и мой собственный организм предал меня самым циничным образом – я закашлялся, и кашлял до тех пор, пока не отхаркнулся кусок вязкой мокроты.

– Ну вот, а говорите, что здоровы, ваше высочество, – немного злорадно сообщил Флемм.

– А я вам говорю, что мне надо дышать над горячей картошкой, и запарьте уже мне солодку, вашу мать. – Я перечислял все, что помнил из своего детства и чем меня лечила бабушка в то время, когда острый период заболевания проходил и нужно было восстанавливаться, прямо, как сейчас.

– Я не понимаю, каким образом… – упрямо начал твердить Флемм, который в общем-то был согласен насчет солодки, но вот картофель вызывал у него подозрение.

– А я не прошу тебя понимать, я приказываю тебе это сделать! – моему терпению пришел конец. Видит бог, я старался быть терпеливым, но перспектива провести еще одну неделю взаперти, никак не улучшала моего и так невеселого настроения.

Всего неделю назад я оправил под причитание Штелина и проклятья Ушакова просто невероятную сумму Криббе, которую нужно было прогнать через Голландский банк и получить на выходе вексель на предъявителя, чтобы никто не смог бы отследить получателя. Нет, схема с парой переводов довольна примитивна, и в мое время над ней только посмеялись бы, но в этом плане я могу только порадоваться за этот век, где, чтобы каждый этап проверить, нужно явиться в банк лично, а это подразумевает многодневный переезд на лошадях или в каретах. Конечно, если задаться целью, то можно и до меня отследить путь этих денег, но это займет у проверяющего, где-то с год, и к тому времени, когда он это выяснит, информация уже станет неактуальна.

Денег катастрофически не хватало на все те проекты, которые я запланировал, даже на этапе подготовки и разработки достойного плана реализации. Да еще и Ломоносов, наконец-то сподобился принести мне вполне реализуемый план всеобщего начального образования. Вот только денег не было от слова совсем. И те два источника, в которые я мог попробовать заглянуть, из-за чертовой болезни стали для меня недоступны еще черт знает насколько. И, если Елизавета каждый день приходила проведать меня и справиться о моем здоровье, то вот посещение Петропавловской крепости, где до сих пор сидели упрямые Демидовы было пока по мнению не только Флемма, но и Ушакова, преждевременным.

Дверь открылась и в спальню, которая в последние недели превратилась для меня практически в тюрьму, проскользнул Румянцев. Судя по его глазам, он только что принес свежую сплетню, да еще очень пикантную и важную, раз ворвался ко мне не постучавшись.

– Что бы ты сейчас не хотел сказать, лучше придержи при себе, если только это не касается непосредственно меня, – я поднял вверх указательный палец.

– Ваше высочество, это еще как касается вас, – заверил меня Румянцев и плюхнулся рядом со мной на соседний стул, так как лежать в постели настолько осточертело, что я сидел за столом со своим гроссбухом, куда вписывал свои идеи. – Одна и предполагаемых невест, к которой более всего склонялась ее величество, из-за какой-то личной сентиментальности, которую мать данной принцессы весьма талантливо подогревала, была застукана ее величеством лично в весьма пикантной ситуации.

– Та-а-а-к, – я забарабанил по столу. – Рассказывай.

– Как вам известно, вместе с Марией Саксонской прибыла ее тетка, этот прусский барон, которого вы намедни предложили сжечь, а также молодой подкормий надворный коронный Речи Посполитой Казимир Понятовский. Вы же в курсе, что он родич Чарторыйских? – я покачал головой. Вообще никого из этих поляков не знаю, да и знать, если честно, не хочу. Вот Понятовские мне известны, да и то, по той причине, что я в доме этого магната формально потерял девственность, и приобрел Флемма. – Не важно, у Трубецкого поинтересуетесь, ежели интересно будет, – Петька махнул рукой. – Так вот, когда вы заболели, всем было некоторое время не до гостей. И между Понятовским и этой прусской принцессой разгорелся интерес, который и привел их в ту злополучную нишу, где ее величество и застала пшека, целующего данную принцессу. Надо ли говорить, что ее величество пришла в ярость?

– Пожалуй, нет, – я покачал головой. Елизавета чрезмерно вспыльчива, так что это было даже, наверное, кому-то больно. – Избавь меня от подробностей.

– Мать данной принцессы была выслана с позором и запретом пересекать границу Российской империи, за то, что за дочерью уследить не в состоянии. Ну, а принцессу Софию срочно выдают замуж за этого Понятовского, чтобы избежать скандала. При этом ее величество велела как можно быстрее дожать Августа Польского и назначить Казимира Понятовского своим преемником.

– О, Боже, – я зажал рот рукой. – Но как сама София это допустила? Она ведь так сильно хотела остаться.

– Нежные чувства такой молоденькой девушки следует как следует удобрять и поощрять, вы же, ваше высочество, такое чувство, делали все, чтобы оттолкнуть ее от себя, – Румянцев покачал головой. Надо же, знаток женских сердец нашелся, мать его. – Нет ничего удивительного в том, что она поддалась мгновенному порыву. Вот только на ее беду данный порыв стал достоянием общества. Сами понимаете, вряд ли между ними все зашло бы дальше этого поцелуя, вот только для того, чтобы похоронить саму идею стать императрицей Российской, этого хватило.

– Как же много я пропустил с этой болезнью, – я кашлянул, к счастью, не закашлявшись на этот раз почти до рвоты.

– Да, вместе с герцогиней выслали прусского посла, – Румянцев попытался меня добить. – За то, что тот имел наглость примчаться ко двору и просить пощадить репутацию и чувства несчастной девочки.

– И самое смешное, не за шпионаж, не за то, что они пытались пролоббировать сближение с Пруссией и полную поддержку политики Фридриха, а за то, что за девчонкой уследить не смогли. Как-то даже обидно получилось, – я встал из-за стола и прошелся по комнате. Кошка, вылезшая из своей корзины, пошла за мной, пытаясь ухватить за ногу.

Дверь в очередной раз отворилась, и Румянцев вскочил со стула, склонившись в глубоком поклоне.

– Ваше императорское величество…

– Оставьте нас, – Елизавета взмахом руки отослала Петьку и вошедших вслед за ней Штелина, Разумовского и Ивана Шумилова. Когда все убрались, недоуменно переглядываясь, Елизавета подошла ко мне. – Полагаю, Румянцев уже рассказал тебе все новости, – я осторожно кивнул. – Не скрою, я весьма благоволила этой девочке. Сделать окончательный выбор в ее пользу мне мешала твоя возможная реакция. К тому же время до назначенного срока еще есть. Но, в связи в произошедшими событиями, к которым еще и твоя болезнь присоединилась, я, наконец-то, определилась. Точнее, я, наконец-то, приняла твои симпатии. И гонец к Августу несет не только настойчивую просьбу сделать мерзавца Понятовского предполагаемым приемником на польском троне, но и объявление о помолвке и начале переговоров о приданом, – я долго смотрел на тетку, затем осторожно кивнул. – Полагаю, что остальные девицы вздохнут с облегчением и начнут по-настоящему развлекаться, без оглядки на меня или тебя. Да и, Петруша, подумай, что бы ты хотел получить в подарок на свою помолвку?

– Вот это, – и я взял со стола и протянул Елизавете проект развития в Российской империи всеобщего начального образования. – Я хочу получить вот это.

Глава 19

Грохот, раздавшийся из коридора, заставил меня поднять голову с подушки и посмотреть в ту сторону. Сегодня я впервые выспался, потому что меня, наконец-то, перестал мучить кашель, никак не хотевший полностью проходить. На свободу меня выпустили уже две недели назад, и прошло уже десять дней, после того, как объявили о моей помолвке, и ровно неделя с тех пор, как Понятовский увез Софию в Польшу. Я при отъезде не присутствовал, но, благодаря Румянцеву знаю, что выглядела несостоявшаяся Екатерина очень расстроенной. А вот что думает по поводу всего этого Мария, мне узнать также не удалось. Потому что наедине мы с ней больше ни разу не оставались. При этом караулили нас почище государственной казны. Моя первая, она же последняя вылазка на территорию, отведенную польской делегации, встретила препятствие в виде здоровенного гвардейца, который стоял на страже возле входа в небольшое крыло. По всей видимости у него был приказ, не позволяющий пропускать на вверенную ему территорию никого мужского пола. Посмотрев на часы, убедился, что пора вставать, чтобы предпринять очередную попытку встретиться с Марией.

– Вы куда-то направляетесь, ваше высочество? – добродушно поинтересовался у меня, все тот же гвардеец, похоже бессменно дежуривший здесь, перегородив дорогу.

– Так, – я остановился. – Пройти я не смогу? – он только покачал головой, а я с трудом удержался, чтобы не сплюнуть. – Отлично, – и, развернувшись, я направился восвояси.

– А зачем приходили-то, ваше высочество?

– Кошку выгуливал, – сквозь зубы процедил я, подхватывая на руки как по заказу вышедшую и-за угла Грушу.

– Зачем кому-то может понадобиться выгуливать кошку? – гвардеец нахмурился, а в его голосе звучало искреннее недоумение.

– О-о-о, тебе не понять, – протянул я, направляясь обратно к своим апартаментам, неся под мышкой вырывающуюся Грушу.

Обязаны мы были такими драконовскими мерами еще одной гостье Елизаветы, которая решила поддаться коллективному бессознательному и отмочила фокус похлеще Софии. Вообще, близость весны срывала головы в полет, а объявленная помолвка перечеркивала все далекоидущие планы девушек, а также их родителей, даря взамен относительную свободу, которой некоторые из них не преминули воспользоваться. Так, например, Каролина Генриетта Кристина Филиппина Луиза Пфальц-Цвейбрюккенская не нашла ничего умнее, как сбежать из дворца, тайно обвенчаться и явиться обратно, будучи уже княгиней Волконской. Как впоследствии оказалось ее избранник Михаил Никитич Волконский был одно время посланником Августа Польского в Пфальц, с какими-то переговорами, которые положили конец очередной немецкой разборке, кои происходили с завидным постоянством: то сосед участок реки оттяпает незаконно, то чья-то корова на территорию соседнего ландграфства забредет, то еще какие-нибудь страшно важные причины рассориться с ближайшими соседями. Вот князь Волконский одно время эти проблемы и решал. Вот при решении одной из подобных проблем, он и встретил юную Каролину Гентриету. И хотя он был ее старше почти на двадцать лет, между ними, как это говорится, «искра пробежала». Но князь уехал, и, казалось бы, все осталось далеко в прошлом, но нет, это только казалось. Похоже, Волконские все двинутые на голову вольнодумцы и этот исключением не являлся, делал то, что хотел, что в башку взбредет.

Разумеется, Елизавета от такого финта пребывала в полном экстазе, и то, что Волконский был все еще жив и на свободе, говорило лишь о том, что тетка до сих пор не может без мата сформулировать объем наказания.

Нет, я понимаю, у них любовь, или какое другое помутнение, но я-то почему должен страдать? Трудности, конечно, закаляют характер, но только, если они не настолько тупые, и в большинстве своем надуманные. И так уж получилось, что я понятия не имею, как относится сама Машка к своей так внезапно изменившейся жизни. Попытался было прижать к стене архиепископа Симона, просвещающего невесту наследника в православии, но был послан подальше с пожеланием не заблудиться по дороге. В общем, стало весело. Настолько, что вот уже две недели никаких балов не было, кроме того, который помолвке был посвящен. Но и там с невестой мне пообщаться так и не удалось.

– Дикость какая-то, – я потер лоб. – Не понимаю, почему не могу встретиться со своей нареченной и просто, мать вашу поговорить?! – выпустив Грушу, которая шмякнулась на пол с недовольным мявком, я саданул в стену кулаком.

– Ее величество определенно пришла к выводу, что с нее хватит скандалов, – философски заметил сопровождающий меня Олсуфьев. – К тому же… – он резко осекся и замолчал, но я уже развернулся к нему с видом коршуна, настигающего добычу.

– Договаривай, Адам Васильевич, чего уж там? Раз начал говорить, то договаривай. Что еще произошло, пока я в лихорадке провалялся?

– Да пока что ничего особенного, – он задумался, глядя в ту самую точку, куда я ударил не так давно кулаком. – Просто, с того времени, как изгнали прусского посла, до нас доходят весьма неприятные слухи.

– Фридрих решил пойти войной против Российской империи? – я приподнял бровь.

– Его величество король Фридрих пока в своем уме, – поджал губы Олсуфьев. – Вряд ли он когда-нибудь сойдет с ума настолько, чтобы попытаться напасть на нас, да еще и через территорию Речи Посполитой, с которой нас именно сейчас связывает гораздо больше, чем когда-либо прежде. Но вот сотворить что-нибудь другое он вполне по силам.

– А что обо всем этом думает Кайзерлинг? – я пытался сообразить, чем все эти изменения могли закончиться, и как отразиться на планах Фридриха.

– Понятия не имею, – Олсуфьев пожал плечами. – Вестей от барона Кайзерлинга пока не поступало. Как, впрочем и от Августа. Слишком мало времени прошло, – от его слов мне захотелось головой обо что-нибудь удариться. Тут полжизни можно ждать ответов на запросы. Черт подери, с этим нужно что-то делать. Вот только что? Пока не знаю, да и после болезни голова не слишком варит, так что с проблемой связи будем позже разбираться, тем более, что эта проблема у каждой стороны имеется, не мы одни сидим локти кусаем в ожидании. – У вас сегодня встреча с Вилимом Ивановичем де Геннином назначена, через полчаса уже должна состоятся.

– Да, хорошо, – я потер лоб. – Я помню. – Из-за того, что визит к Демидовым снова откладывался, я решил поговорить с де Геннином, который все предприятия Демидовых вдоль и поперек облазил в свое время, а также составил геологические карты Урала и той части Алтая, которая была нам в это время доступна. – Пойдем, встретимся с господином Геннином, раз уж я с собственной невестой встретиться не могу.

Де Геннин был человеком среднего возраста и как все люди, перешагнувшие порог пятидесятилетия, оставался верным кудрявым парикам и румянам, которыми они покрывали уже дряхлеющие щеки. Но этот почти обрусевший то ли немец, то ли голландец имел все еще неплохую выправку, и производил впечатление вполне здорового человека. Должно быть, лазанье по горам благотворно сказалось на его здоровье и общей жизнедеятельности.

– Ваше императорское высочество, – заслуженный металлург и почетный директор всех металлургических заводов Российской империи, фактически основавший Пермь и Екатеринбург, смешно подпрыгнул на месте и отвесил глубокий поклон, так, что его уши его парика коснулись пола. – Чем имею честь лицезреть вас?

– И вам доброго утра, Вилим Иванович, присаживайтесь, – я указал ему на кресло, стоящее чуть в стороне от стола. Рядом было расположено еще одно, а между ними стоял небольшой столик, нечто вроде журнального, который я попросил сделать по собственному эскизу. Это была так называемая зона для доверительных бесед. – Я еще не совсем отошел от болезни и мне, как бы неловко не было в этом признаваться, не хотелось бы во время нашей беседы стоять.

– Какая может быть неловкость, ваше высочество, – замахал рукой Геннин. – Мы все молились за ваше скорейшее выздоровление, – он удобно расположился в кресле, после того, как я сел в свое. – Так, о чем вы хотели со мной поговорить?

– Вы не поверите, как мне нравится вот такой прямой подход к делу. Я тоже не люблю разглагольствований о погоде и тому подобную чепуху. А поговорить я хотел бы о Уральских горах, точнее о заводах, принадлежащих Демидовым и приисках, которые ими же разрабатываются.

– И что же вы хотите узнать, ваше высочество? – Геннин стал очень серьезным, даже взгляд его посуровел.

– Я хотел бы знать, правду ли говорят о том, будто Акинфий Никитич чеканит собственную монету, не чинясь и не оглядываясь на Монетный двор?

– Нет, – медленно проговорил Геннин. – Я не знаю наверняка, но такое дело, как производство монет, которые будут соответствовать заявленным государством, нуждается и в специальных помещениях, чтобы пресс поставить для чеканки, и в химиках, кои будут серебро и золото вымерять так, чтобы разница не была с монетами Монетного двора заметна. Темной конуры с двумя кузнецами, которые будут молотами плющить драгоценный металл, может быть, и хватило бы в стародавние времена, но сейчас, в наше просвещенное время это уже никак не будет возможным. Я ничего подобного не видел, хотя Акинфий Никитич никуда мне доступ не закрывал, знал, что я перед самой государыней буду ответ держать.

– Понятно, – я задумчиво барабанил пальцами по подлокотнику. – Хорошо, а само золото и серебро Демидовы добывают?

– А вот это возможно, – кивнул Геннин. – Я сам находил весьма перспективные участки, где можно было бы начать разработку. И не только в Уральских горах, но и в Алтайских.

– И куда они в этом случае их сбывают? – я перестал барабанить и в упор посмотрел на металлурга. – Они ведь не в Российской империи обогащаться удумали, иначе, все бы знали о том.

– Вот тут я точно не могу вам помочь ни в чем, ваше высочество, потому как, не знаю, – Геннин развел руками. – Могу, конечно, предположить, что куда-то за границу тайком золото и серебро вывозят, но, опять-таки, об этом было бы давно всем известно. Одно могу предположить, складывают они слитки где-нибудь в подвале. Вот для этого дела ничего, кроме плавильни и самого подвала и не надобно.

– Учитывая, что их можно совместить, – я откинулся на спинку стула. – А почему мы решили, что они на Запад могут серебро волочь? Господи, какой же я идиот, – я закрыл лицо руками и глухо засмеялся, даже всхлипнув при этом. – Это надо же, как в меня вбили и там, и здесь, что полноценная торговля возможна только с Западом.

– Ваше высочество? – Геннин выглядел обеспокоенным. – Что с вами?

– Не обращайте внимания, ВилимИванович, это я самобичеванием решил в вашем присутствии позаниматься. – Я отнял руки от лица. – А теперь я хочу узнать самое главное, как обстоят дела на самих заводах. Почему там все время бунты вспыхивают? Вот этот вопрос вы должны были всесторонне изучить.

– Причин много, – Геннин задумался. – У Демидовых на заводах работникам приходится несладко, это верно. Но большая заслуга в этом в том состоит, что почти все они из крестьян вышли, который впервые плавильные печи только на заводе и увидели. Работа тяжелая, спору нет, но по-другому металла никто получить не сможет. Что касается слухов про то, что бесчеловечные условия и что день и ночь свист хлыстов и стоны несчастных там стоят… Неправда это, – Геннин покачал головой. – Сами посудите, ваше высочество, ежели бы так дела обстояли, то какова бы смертность на заводах была бы? Так никаких людишек не хватит, да и огромное количество смертей невозможно утаить.

– Тоже верно, – я кивнул. – Вообще, чем дольше я пытаюсь в это дело вникнуть, тем более жгучее желание меня посещает – наведаться на Урал и самому посмотреть, что же там происходит.

– Полагаю, это было бы разумно, ваше высочество, – неожиданно заявил Геннин. – Только видя что-то своими глазами, можно составить полноценное впечатление.

– Вы мне очень помогли, Вилим Иванович, – я совершенно искренне поднес руку к сердцу и обозначил поклон. – Думаю, что без вас я бы еще долго разбирался.

– Чем же я помог вам, ваше высочество? – удивленно посмотрел на меня Геннин.

– Вы навели меня на мысль, а это дорогого стоит, – я поднялся из кресла, показывая, что аудиенция окончена. Геннин был достаточно опытным царедворцем и прекрасно понимал такие нюансы. Он тут же вскочил на ноги и снова рассыпался в поклонах. – Да, Вилим Иванович, я хотел бы, чтобы вы прислали мне свои труды по геологии Уральских и Алтайских гор, которые сумели исследовать. Надеюсь, это возможно будет сделать?

– Разумеется, ваше высочество. Я пришлю и то, что стало всеобщим достоянием и собственные выводы, а также рассуждения, которые никто, кроме меня еще не видел, – Геннин улыбнулся. Видимо, он никак не ожидал, что наследник может проявить интерес к подобным вещам. Но, будучи инженером, я-то как раз мог понять его рассуждения и оценить возможность использования их в будущем.

Геннин ушел, я же сел за стол и написал записку Ушакову, в которой настаивал на встрече с Демидовыми завтра. Хватит уже тянуть кота за яйца, еще не известно, что нам ждать от сверхактивного Фридриха, который явно задался целью сделать Пруссию из чуть ли не заштатного герцогства, которых на данный момент столько, что, я, если честно сбился, когда попытался их посчитать, в большую державу, с которой начнут считаться на мировой политической арене. И, чтобы добиться этого, он не побрезгует ничем. А это означало одно – скоро война. А из-за того, что новости доходят до Петербурга со скоростью черепахи, совершенно не понятно, в какую сторону он ударит, также, как не понятно, кто на этот момент у него в союзниках. Англичане? А чего тогда Бестужев бесится, когда меня видит? Ведь всем давно известно, что я боготворю Фридриха, значит, и к его друзьям лаймам буду относится с должным уважением. Правда, они пока не были лаймами, потому что лимоны во время плаванья мало жрали, но это всего лишь вопрос времени.

Отправив постоянно теперь дежурившего возле моего кабинета посыльного с запиской к Ушакову, я задумался над тем, чем бы мне заняться, чтобы не перегореть к завтрашней очень нелегкой встречи.

В итоге, я пришел к выводу, что лучше, чем я могу занять свою голову, будет пересмотр моей проектной книги, куда был внесен тот проект, который принес Ломоносов, и на который Елизавета согласилась выделить средства, правда, не понимая, зачем все это нужно. Но, едва я устроился за столом, придвинув чернильницу и разложив перья, как дверь приоткрылась и в щель заглянул растерянный Олсуфьев.

– Ваше высочество, к вам ее высочество принцесса Мария Саксонская. Примете? – я думал, что запущу ему чернильницу прямо в лоб, когда услышал вопрос. А куда я, по мнению Олсуфьева сегодня таскался? Действительно кошку выгуливал, которая привыкла шляться по дворцу сама по себе и где ей вздумается? С трудом сдержавшись и опустив руку под стол, сжав ее предварительно в кулак, чтобы действительно не запустить чем-нибудь в растерянную морду, я, как можно спокойнее, ответил.

– Конечно, зачем спрашивать? – он кивнул и втянулся в щель, из которой выглядывал, а я встал, вышел из-за стола, зачем-то одернул камзол и замер в ожидании.

Мария вошла не одна, а в сопровождении своей тетки, которая выглядела при этом не слишком довольной. Похоже, что ее оторвали от какого-то важного дела, например, от очередного любовника, количеством которых она уже успела прославиться на весь Петербург. Это не считая Берхгольца, с которым она уже давно порвала, и который почему-то, видимо, по недосмотру, все еще находился в Петербурге, потому что высылка всех и вся его по какой-то причине не затронула. Возможно, потому, что он прибыл с польской делегацией и как бы числился за ней.

Мария остановилась посреди кабинета. Она была бледна, и это бросалось в глаза, а еще она похудела так, что на личике остались одни глаза. Я выдохнул и шагнул к ней.

– Что-то случилось? Вы выглядите нездорово, – начал я вместо приветствия. – Может быть, наша помолвка вас угнетает, и вы на самом деле хотели бы оказаться от меня и Росси как можно дальше?

– Что вы такое говорите, Петр Федорович? – она совершенно неожиданно ответила мне по-русски. С акцентом, но совершенно правильно. – Если бы я в глубине души не надеялась, то никогда не приехала бы сюда, и отец встал бы на мою сторону, что бы не говорила при этом моя мать.

– Значит, вы не против того, что станете моей женой? – я решил все же уточнить этот принципиально важный для меня момент.

– Нет, не против, – она покачала головой. – Просто… это все так неожиданно. Наше дежурство в ледяной крепости, – она слегка вспыхнула, видимо, вспомнив, чем это дежурство закончилось. – Потом ваша болезнь. Я так испугалась, когда сказали, что у вас жестокая лихорадка. А когда ваш лекарь начал меня каждый день осматривать… Я думала, что у вас оспа, – и она приложила руки к уже горящим щекам.

– Вы боялись, что я буду обезображен? – я не удержался и криво усмехнулся.

– Да какое это имеет значение? – она махнула рукой, а тетка покосилась на нее, поморщившись, видимо, для принцессы такие проявления чувств были не позволительны. – Я думала, что вы можете умереть!

– О, – я задумался. – Нет, не от оспы, только не от нее. Мой лейб-медик изобрел новую версию вариоляции. Я и все мое окружение прошло данную процедуру. Так что… Но я действительно мог вас заразить болезнью, когда мы… хм… дежурили. И я очень рад, что вы оказались покрепче меня, что удивительно для такой хрупкой девушки. – Мы замолчали, а потом я добавил. – Мне хотелось с вами увидеться, но из-за весьма необдуманных поступков некоторых особ, тетушка запретила. Полагаю, что вам удалось смягчить ее?

– Лишь для того, чтобы с вами попрощаться, – выпалила Мария, а я почувствовал, как у меня расширяются глаза. Что?

– Что? – озвучил я свои мысли. – Вы все-таки передумали выходить за меня и решили вернуться в Дрезден?

– Нет, конечно, нет, – она покачала головой. – Я неправильно выразилась. Со мной сейчас занимается богословием отец Симон, – я кивнул. Я знаю, черт подери. – Он рассказал мне о давней традиции – царские невесты другой веры отправлялись на полгода в отдаленный монастырь, где могли лучше прочувствовать православие, а также понять русских людей, ведь им предстояло среди них жить и помогать в правлении мужу своему.

– Это необязательно, – быстро проговорил я. – У нас не средневековье, как мне неоднократно напоминали. До свадьбы все равно еще не меньше полутора лет ждать, пока мы не войдем в возраст, так что времени для того, чтобы проникнуться православием и русским духом, у вас будет предостаточно.

– Отец Симон мне все это объяснил, – кивнула Мария. – Но я сама этого хочу. Это мое желание, и он уже передал его ее величеству, которая восприняла данную весть весьма благосклонно. Это всего полгода, – она слабо улыбнулась.

– Мне иногда кажется, – медленно протянул я, не сводя с нее тяжелого взгляда, – что сама Вселенная встает между нами. Постоянно какие-то преграды. Это ненормально, вы не находите? – она отрицательно покачала головой.

– Нет, мне наоборот кажется, что постоянные мелкие случайности, которые не зависят от нас, постоянно нас с вами сталкивают, – ответила она улыбнувшись. – Отец Симон однажды сказал, что невероятно удивлен тем, как быстро вы стали русским. Как-будто что-то пробудилось в вас и заявило свои права. Он считает, что это кровь вашего деда проснулась в вас.

– Нет, и никогда больше не смейте меня сравнивать с Петром Алексеевичем, потому что последнее, что он хотел, это даже внешне походить на исконно русского человека. Вы правы, это очень хорошо, что вы хотите получше познать ту страну, в которой вам предстоит жить, и я принимаю ваш выбор, – ответил я, приглушив ту яростную злость, которая на меня накатила при очередном сравнении меня с дедом. – Надеюсь, что за это время никаких катаклизмов больше не случится и вы не пропустите самые смачные скандалы этого века, закончившиеся самыми грандиозными свадьбами.

Глава 20

– Что, у государыни совсем худо с верными людьми, раз она отроков неразумных посылает с заарестованными разговоры разговаривать? – я слегка наклонил голову набок и внимательно посмотрел на сидящего напротив меня мужчину.

Акинфий Демидов только что высказал вслух мысль, которая витала в воздухе и так и норовила сорваться с языков у двух третей министров или чиновников, стоило мне лишь заикнуться о каких-либо изменениях. Ну-да, ну-да, мы не в средневековье живем, когда пятнадцатилетний парень вполне мог армией командовать. Здесь и сейчас я отрок неразумный, дитё еще, которое только от нянькиных юбок оторвалось и априори не может произносить что-то внятное. Правда дитё это – Великий князь и наследник, и надо его выслушать, а вот выполнять что-то из его лепета – необязательно. Да что там говорить, когда мне каждое даже самое малое усовершенствование Ораниенбаума нужно едва ли не зубами выгрызать. Ну, ничего, юность – это дело быстропроходящее, самое главное, нужно подготовиться получше, людьми верными окружить себя, а там уж и пободаться можно будет.

Хорошо еще, что существует одна треть, которая уже поняла, что мой рот способен выдавать нечто достойное внимания, которое вполне можно попробовать реализовать. Как тот же Ушаков, к примеру. Вот только его ежедневные доклады мне многие воспринимают как стариковское чудачество. Вроде как, что старый, что малый… А самое смешное, сегодня я услышал удивительную новость о том, что, оказывается, все те изменения, которые претерпевает Тайная канцелярия – дело рук Шувалова. Ушаков от злости чуть парик свой не сожрал, когда это услышал. Хорошо еще, что сам Шувалов в это время был где-то в районе Риги, постепенно налаживая новую систему по всей империи, а то, даже не знаю, что было бы. До дуэли вряд ли бы дошло, но скандал был бы знатный.

Так что Демидов не озвучил для меня ничего нового, я и так прекрасно знаю, как ко мне относятся при дворе. Поиграв с ним в гляделки еще некоторое время, а потом я вынул кинжал, наклонился и одним движением отхватил пуговицу с его камзола, уже изрядно потасканного, но в котором все еще угадывалась роскошная вещь. Он даже не вздрогнул, когда увидел клинок, молодец, что тут сказать. Лишь, когда я откинулся обратно на стул, держа в руке пуговицу, недоуменно приподнял бровь.

– Какой интересный выбор, – я вертел в руке пуговицу, разглядывая ее со всех сторон. – Не золото, не серебро, даже не самоцветы с Уральских рудников. Нефрит, который и не сказать, что ценится у нас слишком. Почему нефрит, Акинфий Никитич?

– Ну так, сами же сказали, неброский, не слишком дорогой, – Демидов развел руками. – Отец мой, Никита Демидович, человеком был богобоязненным, сам проповедовал умеренность во всем, и нас, детей своих приучил к тому же.

– Тогда было бы роще речных камешков набрать, да к камзолу приторочить, – я улыбнулся краешком губ, – да и шелк, из которого ваша рубашка сшита, стоило на рубище заменить. Куда уж проще было бы? Но вы почему-то решили использовать нефрит, не слишком дорогой камень, это верно, вот только встречается он у нас редко, настолько редко, что впору заподозрить вас в смертном грехе тщеславии, нежели поверить в скромность натуры, папенькой вашим взращенной. Ну же, удовлетворите мое любопытство, будьте любезны, почему все-таки нефрит и где вы его достали?

– Понравился он мне, вот я и прикупил пару камешков, – пожал плечами Демидов.

– И где же продается это чудо? Я вот, глядючи на ваш камзол, тоже захотел себе такие пуговицы заказать, – я продолжать улыбаться, все еще наклонив голову, отчего казалось, словно я смотрю искоса, и это отнюдь не предавало собеседнику, точнее допрашиваемому, уверенности в себе.

– Да какое это имеет значение? – я с удивлением заметил, что, кажущийся таким выдержанным, Демидов начал нервничать, а ведь ничего слишком провокационного я пока не спросил. – Коробейники шли, я увидел на лотке и купил.

– Надо же, – протянул я, не переставая крутить злополучную пуговицу. – Какие богатые у нас коробейники, вот уж не знал. Нефрит для нас с вами не слишком дорог, а вот для тех, кто обычно покупает товары коробейников, однозначно не по карману. Подумайте еще раз, Акинфий Никитич, где вы взяли нефрит, чтобы сделать эти замечательные пуговицы?

– Послушай, сынок, ты пришел сюда, чтобы меня о пуговицах спрашивать? – он внезапно успокоился. Я же с нескрываемым любопытством смотрел на него. Меня не представили Демидовым, полагаю, сделали это не специально, а просто потому, что никому, включая Ушакова, в голову не могло прийти, что они меня не знают. А ведь, если подумать хорошенько, откуда им меня знать-то? И теперь я откровенно наслаждался ситуацией, получив ответ на еще один свой вопрос, если Демидов не распознал во мне немца, значит, мне удалось искоренить тяжелый немецкий акцент. – Ну какая кому разница, откуда у меня взялся кусок нефрита, из которого эти проклятые пуговицы изготовили?

– А ведь на самом деле разница огромная. – Я чуть подался вперед и зашептал доверительным шепотом. – Подумайте сами, Акинфий Никитич, есть ли разница в том, купили вы кусок нефрита у внезапно разбогатевшего коробейника, или приобрели его у китайца, прибывшего к вам тайно, чтобы выкупить добытое вами золото и серебро? Ведь есть разница, правда? – я широко улыбнулся, а Демидов слегка побледнел и откинулся назад. – И разница даже не в том, что коробейник не выкупал золото и серебро, которое по законам Российской империи, ежели будет найдено, должно полностью до крупинки переходить в казну, за вознаграждение, естественно, а китайцам их можно продать существенно дороже. Разница в том, что коробейнику никогда не придет в голову убить Василия Ивановича Суворова, приехавшего с инспекцией от Тайной канцелярии. А вот китайскому посреднику, а может и не китайскому, это я так вслух размышляю, вполне может такая мысль показаться разумной. – Демидов побледнел, и я понял, что попал в точку. Оставалось дожать промышленника. – А тут еще генерала Бутурлина на вашем заводе ранили бунтовщики, нехорошо, Акинфий Никитич, – я покачал головой. – Вам не кажется, что что-то в вашей жизни придется менять?

– Господи, да кто ты такой? Почему такие вопросы мне задает отрок?

– Ваше высочество, ну что здесь? Начал говорить, окаянный? – дверь открылась и в темное, холодное помещение вошел Ушаков, мельком взглянув на отодвинувшегося от двери гвардейца, который изображал статую, практически не реагируя на происходящее в допросной.

– Ваше высочество? – Демидов растерянно переводил взгляд с меня на Ушакова и обратно. Я развел руками, показывая, что сам дурак, а наследника надо знать в лицо.

– Ну вот так получилось, – добавил я. – Куда идет золото и серебро? – резкая смена тона допроса с приторной, даже, можно сказать, дружеской, на резкую и холодно-равнодушную, застала Демидова врасплох, он вздрогнул, но промолчал. Ладно, я и не думал, что будет легко. – Очень хорошо. Андрей Иванович, приготовь-ка Григория Акинфиевича к дознанию, – на секунду задумался, а затем медленно добавил, – пожалуй, с пристрастием.

– Зачем вам это? – нахмурившись тут же выдал Демидов. – Вы ведь итак все знаете.

– Мы знаем далеко не все, – я покачал головой. – В какой-то степени я вас понимаю, немного оступившись, вы боитесь усугубить положение свое и своего весьма достойного семейства. Но, Акинфий Никитич, золота в Российской империи еще никогда не находили, и законы, карающие вас, как преступника, не прописаны как следует. Если мы поймем, что вы не виновны в гибели Суворова, ранении Бутурлина, а также разберемся с чем связаны бесконечные бунты на ваших заводах, то с остальным попробуем разобраться полюбовно, к всеобщему удовольствию, разумеется с позволения ее величества и определенных уступках с вашей стороны. Но для этого я должен знать, если не все, то очень многое. И да, я уверен, что ваши сыновья прекрасно обо всем осведомлены, так что мне все равно, кто именно поведает мне о случившемся. И, я надеюсь, вы понимаете, Акинфий Никитич, что в последнем случае ни о какой сделке не может быть и речи.

– Я понимаю, – медленно проговорил Демидов и повернулся к Ушакову. – Я хочу вас поздравить, Андрей Иванович, похоже, ваш ученик превзошел своего учителя. – Ушаков скривился, как будто лимон заглотил и иронично поклонился. – Обещайте мне, государь, что вы сумеете сделать так, что ни я, ни члены моей семьи не пострадают.

– Я не государь, – устало откинувшись на спинку стула, поправил я промышленника. – И я даю слово, что сделаю все возможное, чтобы убедить государыню в выгодности нашего сотрудничества.

Из крепости я вышел уже под вечер. Меня знобило, и снова появился кашель. Боясь снова разболеться, я велел затопить баню, и, сидя в парной, обдумывал ситуацию.

Напрямую Демидовы с покупателем связаны не были, только с посредником, имевшим внешность вполне европеоидную и говорившим по-русски с едва заметным акцентом. Сам Демидов не был точно уверен, что золото попадает в Китай, вполне возможно, что и в какую-нибудь западную страну, вот только частенько посредник предлагал бартер, взамен золоту отдавая именно китайские товары: шелк, чай, тушь, тот же нефрит и разные безделушки, такие как веера и прочие дамские штучки. Серебро Демидовы не продавали. Его было немного, и по приказу Акинфия все серебро переплавлялось в слитки и складировалось в специальном складе.

Всего приисков было открыто три: два золотых и один серебряный. Откуда посредник узнал об этом, Демидов не представлял, но уже на следующий день, как они получили первую партию слитков, он пришел с чрезвычайно выгодным предложением, на которое Акинфий после недолгого раздумья согласился.

Суворов столкнулся с посредником случайно. Попытался что-то выяснить, слово за слово, и мужчины схватились за оружие… Результат этих переговоров нам был известен.

Что касается бунтов, то да, они часто вспыхивали, но Демидовым удавалось подавить их своими силами. Этот, на котором ранили Бутурлина, отличался от всех остальных. Во-первых, он начался аккурат после того, как приехали проверяющие, а, во-вторых, никому так и не удалось выявить организатора. Словно работники просто работали-работали, да и решили взбунтоваться. Сами, без подогрева со стороны. На этом месте мы с Ушаковым тревожно переглянулись. Так не бывает, просто потому, что быть не может.

Создавалось впечатление, что на этом злополучном заводе кто-то потренировался организовать нечто вроде миниатюрной революции. Этакая тренировка перед чем-то несоизмеримо большим. Я знаю такие технологии, хоть в теории, но они мне известны. Здесь же все только начинается. Очень скоро полыхнет Франция и августейшая семейка познакомится с гильотиной получше. Да и прикинувшийся, мною, кстати, Емелька вполне неплохо вписывается в эту картину. Конечно, им далеко до виртуозов, отточивших навыки за века, но переживать какую-нибудь, даже мизерную и в итоге не приведшую ни к чему, кроме неоправданных расходов революцию, которую потом пафосно назовут каким-нибудь восстанием под предводительством некоего хердрына, мне совершенно не хочется. С другой стороны, а что я могу сделать? Расстояния и невозможность быстрого получения и передачи информации, ставят меня в очень неприятную позитуру. Да еще и возраст, при котором проще найти себе какую-нибудь влиятельную говорящую голову, которая будет выполнять мои задумки, чем самому пытаться всем доказать, что ты не сдинувшийся на осознании собственной крутости малолетка, а действительно представляешь, о чем говоришь.

– Ваше высочество, позвольте старику погреть старые косточки, а то в крепости прохладно нынче, – я потянулся к холодной воде и протер потное лицо, махнув заглянувшему в приоткрытую дверь Ушакову, чтобы тот проходил и не выстужал парилку. Ушаков сел на верхнюю полку и вдохнул ароматный горячий воздух. – Эх, кваску бы еще на каменку плеснуть, чтобы хлебным духом пахло, – протянул Андрей Иванович. Двигаться не хотелось, но я выполнил его просьбу. Ушаков часто в бане сидел, грел свою больную ногу, которая после этих процедур, вроде не так сильно его доставала. – Хорошо, – он даже зажмурился, как кот перед крынкой сметаны. – Тут по случаю выяснилось, что ее высочество принцесса Гольштейн-Готторпская письмами зашифрованными с братом своим обменивается. Про настроения при дворе ему докладывает. Он же в свою очередь кое-чем с ней тоже в последнем письме поделился. Слишком расстроен король Фридрих, что с послом так получилось, да и с герцогиней Ангальт-Цербстской, вот и сгоряча добавил пару лишних строк.

– И что пишет? – я снова плеснул на лицо холодную воду. Так, Луизу надо убирать куда-нибудь, пока она братцу о чем-нибудь важном не стуканула. Да и ее присутствие всегда слишком сильно меня раздражало, чтобы это можно было списать на простую неприязнь. Мы с ней как две кобры в брачный период себя ведем, на такие вот веселые ассоциации наши стычки меня в последнее время наталкивают.

– Хочет войной пойти, только сроков не называет. И первым, кого хочет наказать – Августа Польского, за нарушение их договора.

– Пф-ф, а чего он хотел-то? Знал поди с кем связывается? – я даже удивился тому, что Фридриха так задела новость о том, что, когда появился выбор, Август рванул в сторону, сулящую большую выгоду, на всех парусах.

– Знать-то знал, вот только как-то все одновременно на него навалилось, – Ушаков закрыл глаза глубоко вдыхая горячий пар. – Я отправил нарочного в Екатеринбург. Супостата, который Василия Суворова порешил, найдем, дай только время.

– Время. Вот ключевое слово во всех наших делах. Время, которое тянется со скоростью улитки, и оттого мы ничего не успеваем, постоянно тянемся позади и опаздываем. Только, сдается мне, нет уже его не только в Екатеринбурге, но и в Российской империи, – я соскочил с полка. – Так куда именно планирует напасть Фридрих?

– На Саксонию, куда же еще, – Ушаков пожал плечами, словно это было само собой разумеющееся.

– Логично, – я мрачно согласился с ним. – И никаких вестей из Польши как назло нет.

– Так ведь времени-то сколько прошло? Тьфу. Гонец не успел еще вернуться.

– Вот об этом я и говорю, – раздражение накатывало, пытаясь захлестнуть меня с головой. – Ладно, пойду я. Надо еще к тетушке на ужин успеть, да про Демидова поговорить. И с Луизой что-то сделать надобно. Не дело это, чтобы она все сплетни собирала, да брату передавала.

– Не дело, это точно, – сонно поддакнул Ушаков.

– Ты не сидел бы здесь долго, Андрей Иванович, не ровен час удар от жара приключится.

– Да разве же это жар? – он даже удивленно приоткрыл один глаз, но, видя мою встревоженную морду, неохотно кивнул. – Не буду задерживаться, воля ваша, ваше высочество. Он говорил что-то еще, но я уж не слышал, выходя из парной.

Убедить Елизавету разрешить мне сотрудничество с Демидовыми на моих условиях, получилось очень даже просто. Ее так обрадовала новость о том, что в Российской империи теперь есть собственные золотые месторождения, что согласилась простить промышленникам их оплошность, я не стал вдаваться в подробности, объяснив лишь, что Демидовы поступили неправильно, сразу не известив ее величество, а также допустив на свою территорию типа, который пытался перекупить у них золото, и на этой почве столкнулся с Суворовым. Даже, если Елизавета не всему поверила, то предпочла не слишком вникать в детали, на фоне радости от наличия приисков. За этим же ужином мы с ней обсудили ситуацию с Саксонией.

– У меня нет пока известий от Августа Польского, поэтому мне не известны подробности. Но к нему не просто гонец отправился, а уполномоченный посол. Я Панина послала, он языкатый, пущай поучится переговоры вести там, где все стороны заинтересованы в скорейшем подписании договора. – Тетка ласково улыбнулась Разумовскому. Она вообще после новости о приисках пребывала в отличном расположении духа. – Не переживай, Петруша, все в итоге проясниться. Да, насчет решения Марии посетить один из монастырей, это древняя традиция, ее сейчас необязательно соблюдать, но мне очень понравилась такое желание получше узнать веру, которая скоро станет ее верой. Однако, даже я считаю, что полгода – это очень большой срок, и отправила письмо матери игумене, что жду будущую Великую княгиню к июню, сразу после того, как она примет православие. Перед самым отъездом наших, хм, оставшихся гостей, мы, я думаю, уже договоримся с Августом по всем позициям, включая и вопроса с Саксонией и нашей возможной помощью. Также я хочу тебе сообщить радостное известие, нам удалось убедить императора Священной Римской империи в том, что взятие в аренду земель Гольштинии – это очень хорошая идея. На днях состоится подписание договора, в котором ты и твои потомки сохраняете за собой герцогское достоинство и остаетесь фактическими хозяевами этих земель. Так что нам остается только дождаться договоренностей с Августом, и справить торжественное обручение по всем правилам. Ну и через два года, полагаю, состоится ваше венчание. Незачем ждать дольше.

– Спасибо, тетушка, – совершенно искренне поблагодарив Елизавету, я поднялся, чтобы уже покинуть столовую. – Да, у меня есть еще одна просьба. Екатерининский дворец ведь пустует? – вместо Елизаветы утвердительно кивнул Разумовский. – Тогда могу я поселить туда на время одних моих гостей. Под охраной, разумеется. А то они совсем недавно поженились, но так и не смогли провести наедине достаточно времени.

– Разумеется, – Елизавета пожала плечами. Ей было плевать, кого я куда распихаю, если мне придет такая мысль в голову.

Из столовой я направился не к себе, а прямиком в апартаменты, выделенные будущим правителям Швеции.

– Георг, мы так давно не виделись, – я чуть ли ногой открыл дверь. Луиза вскочила из-за стола, за которым вышивала, пока ее муж на диване что-то читал вслух заунывным голосом.

– Ваше высочество, это такая честь… – Луиза склонилась в реверансе, продемонстрировав чудесную грудь в декольте. Определенно нас больше нельзя оставлять наедине, никогда. Иначе это плохо закончится. Мы или убьем друг друга, или же совершим нечто более пикантное, но оттого не менее нехорошее.

– Оставьте, Луиза, – я шагнул к вскочившему Георгу. – Я давно хотел у вас спросить, в чем причина того, что я ни разу не видел Луизу беременной? Меня это беспокоит, знаете ли. Я долго думал и понял, вы просто никак не можете полноценно насладиться друг другом. Поэтому с разрешения ее величество, вас прямо завтра с утра перевезут в один чудесный загородный дворец, где вы сможете пробыть все время, пока Луиза не понесет. Здорово я придумал, правда? – я обернулся и натолкнулся на пылающий ничем неприкрытой ненавистью взгляд голубых глаз. – Какой огонь, какая страсть, надеюсь, ты будешь думать обо мне, исполняя супружеский долг, – прошептал я так, чтобы меня расслышать могла только она, подхватывая ее ручку и поднося к губам. – Желаю вам приятно провести время.

Я вышел из комнаты, не дав им опомниться. Теперь нужно было только ждать. Ничего, ждать я умею, и пока длится ожидание, займусь уже вплотную своим имением, к тому же мое присутствие здесь для развлечения гостей больше не требуется.

Олеся Шеллина Великокняжеский вояж

Глава 1

— Как вы смотрите на то, тетушка, чтобы я посетил заводы Демидова да вообще посмотрел, как на Урале дела ведутся? — ну вот, я справился, спросил и достаточно небрежно это сделал, можно гордиться собой.

Блямс! Вилка Елизаветы упала прямо на тарелку, причем бросили ее с такой силой, что хрупкий фарфор только чудом выдержал и не разлетелся на куски.

— Почему тебя так заинтересовали эти заводы, Петруша? Неужели ты сможешь понять, как там все устроено, лучше, чем это сделает доверенный человек? Я могу попросить Алексея Григорьевича все выяснить, да ты своего Гюнтера с ним можешь направить, — я поднял глаза и встретил пристальный взгляд тетки, которым она буквально прожигала меня насквозь, в то время, как ее голос звучал абсолютно спокойно. Молодец, наконец-то, научилась держать себя в руках и не выставлять на посмешище. Я покосился на вилку, лежащую на тарелке. Почти научилась. Но уже куда лучше, чем в первый год нашего знакомства, когда она совершенно не скрывала эмоций. Что только ее больничные дни стоили. Хотя, для меня было весьма странно наблюдать такую эмоциональность, учитывая, что Елизавета все-таки не малолетняя дурочка и всю жизнь провела в гадюшнике, под названием императорский двор, называя его своим домом.

— Потому что я хочу провести там определенные преобразования, но не смогу этого сделать правильно, если не буду видеть все воочию. И да, я вполне могу разобраться как работает там все, включая работу механизмов. Вы же сами признали, тетушка, что за свои художества Демидовы достойны любого наказания, а также заверили меня, что это наказание я определю сам. Демидовы же в свою очередь согласились с вашим решением, и обещали хорошо себя вести и не возражать. К тому же все преобразования будут проводиться за их счет. Казна от этого только выиграет.

— Я прекрасно помню, какое решение я приняла, и не собираюсь от него отказываться, потому что не считаю его неправильным, — Елизавета подняла злополучную вилку и принялась вертеть ее в руке. — Но я не понимаю, зачем тебе самому туда ехать, подвергая свою жизнь и здоровье совершенно ненужной опасности.

— То есть, вы хотите сказать, что, путешествуя по Российской империи я могу подвергаться опасности? — я прищурился, продолжая свою игру в гляделки с теткой. Сегодня мы ужинали наедине, потому что Разумовский куда-то уехал по делам, а какого-то нового фаворита у Елизаветы пока не наблюдалось.

— Разумеется, я не хочу этого сказать, — она тут же дала заднюю. — Хорошо, я подумаю над твоим предложением. В любом случае, эта поездка состоится не ранее, чем пройдет твое обручение, и при условии, что не случится каких-нибудь сдвигов в делах с этим выскочкой королем Фридрихом, — она поджала губы и, не глядя, протянула руку с бокалом назад. Подбежавший слуга тут же щедро плеснул в него вина, а подоспевший бледный юноша с возвышенным лицом поэта, припал к бокалу, делая из него крохотный глоток. Меня передернуло. Пусть уж лучше траванут, чем за спиной будет стоять вот такой вот анализатор ядов.

— Кстати, что там насчет Саксонии? Есть какие-то подвижки? — я вернулся к прерванному ужину, потому что действительно жрать хотел. Не так давно вернулся из Ораниенбаума, где все подготовительные работы, наконец-то, завершились и оставалось лишь провести непосредственно ремонт, но с этим справится и бурчащий Растрелли, которого я за шкирку притащил на мою стройку и приказал что-нибудь с этим сделать, учитывая наличие множества разных новых элементов в виде труб разного диаметра, которыми дворец был буквально напичкан.

— Пока нет, — Елизавета отпила вина и слегка наклонилась, чтобы положить себе мяса с горошком. Когда мы ужинали наедине, она предпочитала ограничивать количество слуг. С одной стороны, это заставляло совершать некоторые самостоятельные действия, например, самой накладывать себе еду. С другой же... Я с трудом оторвал взгляд от груди, которая, казалось вывалится из декольте, когда императрица слегка наклонилась. Что ни говори, а формы у тетки охренительные. Вот только зачем так демонстрировать их родному племяннику? Этот вопрос у меня, похоже, навсегда останется без ответа. — Фридрих успокоился, захватив Саксонию, и теперь они видите ли не знают, что делать, — она фыркнула, напомнив мне мою кошку. — Август, скотина, открестился от проблемы, отдав эту завоеванную область в качестве приданного Мари. Но, ваша свадьба еще не состоялась, так что считать Саксонию захваченной территорией Российской империи преждевременно. Но тогда вроде бы Австрия должна уже вмешаться. Но Мария-Терезия тянет, потому что свадьба все равно состоится, как только вам исполнится семнадцать и наши попы перестанут изображать из себя праведников и уже поженят вас, наконец, — Елизавета раздраженно скомкала салфетку, которую в этот момент подносила ко рту. Это было для нее больной темой, потому что Синод уперся и не в какую не желал ради нас с Марией пойти на исключение и сыграть свадьбу пораньше. — А в этом случае можно и в дипломатию поиграть.

— А разве Австрия не должна и нам всячески содействовать, согласно договоренностям? — я, подумав, тоже положил себе мяса.

— Австрия должна оказывать нам всяческое содействие в том случае, если на нас нападут! А Фридрих на нас не нападет. Он хоть авантюрист и выскочка, но не идиот, — и Елизавета швырнула салфетку на стол.

Вообще, похоже, что Фридрих сам офигел от такой подставы со стороны Августа, только этим можно объяснить тот факт, что, захватив Саксонию и оставив там армию, сам он свалил в Берлин и теперь не отсвечивал. Ситуация сложилась та еще: мы не могли наехать на Пруссию и потребовать отдать свое добро, потому что, чисто номинально это еще не наше добро. Австрия мяла титьки, пытаясь всеми силами избежать нового столкновения с Фридрихом, который уже оттяпал у Марии-Терезии часть территорий. Император же Священной Римской империи смотрел на всех нас выпученными глазами и пытался понять, что вообще происходит. К тому же на него наседал один из Шумиловых, требуя немедленно подписать документы по Гольштинии. В общем, весело было абсолютно всем. Всем, кроме меня, потому что меня это бесконечное ожидание задолбало до такой степени, что я однажды утром отбросил все свои попытки подстроиться под местных и полностью им соответствовать. Хватит. Баста. Хоть моему телу и шестнадцатый год пошел, разуму-то уже тридцать семь стукнуло, если учитывать те годы, что я провел здесь.

Так что, после очередной тягомотной и напыщенной беседы с теткой, которая тоже титьки мяла и никак не могла решить, что делать с Демидовыми, потому что, вроде бы с ними нельзя ничего делать, ибо их заводы очень важны для России, я не сдержался, и у нас произошла впервые очень бурная дискуссия. Ох, и наговорили же мы друг другу гадостей в тот раз, мама дорогая. Хорошо еще ума хватило выпереть всех слуг и орать друг на друга в ламповой интимной обстановке. А вообще тетушка у меня огонь! Она, кстати, после этого случая изменила свою манеру поведения окончательно, становясь реально довольно жесткой императрицей, на радость мне, честно говоря. Потому что жесткий правитель в это время — это хороший правитель, а я, как ни крути, на роль правителя пока вообще никак не тяну, ни как почти шестнадцатилетний, ни как почти сорокалетний, потому что все еще не разбираюсь в миллионе нюансов, вроде этой дикой ситуации с Саксонией. Саксонцы, кстати, тоже немного охренели от подобных заскоков. Но у них проблема другого плана, они вообще не могут разобраться, кто у них главный, и кому они налоги должны платить.

— Скажите, тетушка, а девушки вообще домой собираются? Или их папаши уже смирились с мыслью, что императрицами им в итоге не стать, поэтому отдали приказ найти здесь у нас женихов породовитие? — после недолгого перерыва, во время которого мы доели мясо и теперь я накладывал себе картошки, которая в обязательном порядке стояла на столе.

— Это тебе лучше знать, — чопорно ответила Елизавета, поджимая губы. — Тайная канцелярия в твоем ведомстве.

— Да, надо бы Воронцова загрузить, а то похоже, все расслабились больно, пока я последние технические детали в Ораниенбауме доделывал, — Воронцов отвечал за внешнюю разведку. Я уже успел оценить его ум и амбициозность, также, как и то, что он ненавидел Бестужева, с которым у меня ну вообще не сложилось, от слова «совсем». Да и вообще, нужно было сделать первый срез в работе обновленной Тайной канцелярии, как раз первый квартал подходит к концу.

— Эти твои словечки, Петруша, часто ставят меня в тупик, — Елизавета дотронулась до моей руки и слегка наклонилась в мою сторону. А судя по непонятному выражению, застывшему в ее глазах, я бы сказал... черт, я бы сказал, что сейчас, когда я практически перестал фильтровать свою речь, и у меня часто вырывались вроде бы и знакомые, но не применяемые к тем или иным процессам и событиям слова... я протер внезапно вспотевший лоб. У меня сложилось стойкое ощущение, что ее это заводит. Стараясь не глазеть в декольте, глубже которого я еще не видел ни разу, и стараясь не вспоминать про Ваньку Шувалова, являющегося моим ровесником, который как раз в этот момент помогал Криббе свести дебет с кредитом по акциям, а также напомнив себе, что слово «инцест» звучит наиболее отвратительно, когда его начинаешь рассматривать применительно к себе, я, улыбнувшись, ответил.

— Вы просто начали забывать, тетушка, что я родился не в России. И хоть я полностью осознаю себя русским, и всем сердцем полюбил эту необыкновенную страну, с языком у меня иногда возникают определенные проблемы, и я пытаюсь подобрать слова, наиболее подходящие, если какое-то выпало из моей памяти, — к счастью, эта отмазка всегда прокатывала. Особенно, учитывая тот факт, что мне, наконец-то, удалось практически полностью избавиться от немецкого акцента. Но мои новоделы все равно ее заводят, надо бы снова начать контролировать себя, от греха подальше.

— А скажи, Петрушенька, зачем тебе были такие сложности со всеми этими трубами в Ораниенбауме? — Елизавета выпрямилась и ужин продолжился. Я же сжал в руке вилку. Чисто рефлекторный жест, который у меня, похоже, никуда не денется пока мне будут напоминать эти проклятые трубы, которые были одной из первопричин моего «резкого взросления». Даже вспоминать не хочется, сколько нервов я убил, но, в результате мне удалось наладить в поместье неплохую систему канализации, с отстойником, заложенными рядышком селитряницами и системой отопления.

— Я хочу, чтобы в моих комнатах если и был камин, то большой и для красоты, а не для тепла. Потому что мне до смерти надоело, когда ко мне могут и посредине ночи вломиться, чтобы поверить печь. А если я буду в этот момент с женой? Лично я не хочу, чтобы у меня пропал настрой, и Российская империя еще долго оставалась без наследника. — В ответ Елизавета только хмыкнула. — Так как, девушки еще долго будут гостить, вместе со своими не в меру резвыми родственниками?

— Ну, я же не могу их выгнать, — она улыбнулась. — Это будет конфуз и совсем не вежливо. Кстати, а Георг Гольштейн-Готторпский со своей очаровательной супругой еще долго будут в ссылке пребывать? — как бы невзначай добавила она.

— Пока Луиза-Ульрика не объявит, что они скоро стану счастливыми родителями. Хочу, чтобы между мною и Шведским троном стояло как можно больше прелестных карапузов, ведь такая очаровательная дама, как Луиза-Ульрика не может произвести на свет не очаровательных карапузов, верно? — я старательно растянул губы в улыбке, хотя, если бы я точно знал, что мне ничего за это не будет, то предпочел бы придушить очаровательную Луизу, с которой, я просто чувствовал, мне еще предстоит хлебнуть геморроя. — Ничего не поменялось? Завтра мне вернут Марию? — я в упор посмотрел на Елизавету.

— А ты действительно заинтересован в этой девочке, — задумчиво проговорила тетка. — Хотя я бы предпочла видеть рядом с тобой кого-то более сильного, ту же Луизу-Ульрику.

— Мари гораздо сильнее, чем вы думаете, тетушка. Просто она прекрасно воспитана, чем... некоторые. И да, я в ней заинтересован. Кстати, прекратите интересоваться у слуг моими предполагаемыми любовницами.

— Откуда ты...

— Я фактически шеф Тайной канцелярии, — я вернул ей улыбку. — К тому же по состоянию моих простыней, вам любая прачка скажет, что я себе скоро обе руки сотру в кровь, но постараюсь сохранить верность, — последнюю фразу я пробурчал малоразборчиво, и очень тихо, чтобы тетка не смогла ее разобрать.

— Что ты сказал, Петруша? Я не расслышала, — Елизавета нахмурилась.

— Я говорю, — проглотив кусок, который в этот момент пережевывал, я начал говорить более внятно, — что Мари стоит того, чтобы не размениваться на кого-то другого.

— Я понимаю, и весьма хвалю. Вот только, Петр, а хватит ли тебе сил сдержаться и не соблазнить девочку до свадьбы? — она поджала губы. Охренительно доверительный между нами разговор. Я в шоке. По-моему, наши отношения вышли на новый уровень.

— Ну вот и увидим, — скомкав салфетку, я поднялся. — Прошу меня простить, тетушка, но меня ждут дела, которые я хотел бы доделать именно сегодня, чтобы завтра полностью посвятить себя своей невесте. — Она подала мне руку, которую я поцеловал, прикоснувшись губами к пальчикам. После этого поклонился и быстро вышел из малой столовой.

— Ваше высочество, — ко мне подошел Румянцев. — Криббе закончил. Хотел уже Шувалова послать, то я его предупредил, что Ваньку по вашему приказу к государыне без весомой причины не подпускать, и вызвался сам сбегать.

— Ну, на слишком спешащего ты вроде бы не похож, — я медленно оглядел его, стараясь немного успокоиться.

— Что, так плохо? — Петька, гад так сочувственно на меня посмотрел, что захотелось грязно выругаться.

— Когда Разумовский приедет? Без него эти ужины похожи на беготню по полю брани, когда по тебе пушки стреляют, — я вздохнул. — Когда-нибудь это не доведет до добра, вот, помяни моеслово.

— Ничего, завтра ее высочество приедет, и, скорее всего, ужинать вы станете втроем или вчетвером, — успокоил меня Румянцев. Я покосился на него, продолжая идти к своему крылу. — Ломоносов с Эйлером приходили, кучу чертежей притащили, просили посмотреть, проекты будущего университетского городка.

— Они учли наличие воинского подразделения? — помассировал висок. Все-таки ужины с Елизаветой меня напрягали. Она как энергетический вампир тянула из меня энергию. После них я часто сваливался с мигренью. А может быть дело в духоте, кондиционеров пока не придумали, а окна открывали для проветривания крайне редко.

— Говорят, учли, а планы я не смотрел, — Румянцев пожал плечами. — Вообще, по-моему, университеты в каждом крупном городе должны быть. А то, вон, даже в Киле есть, а у нас? И преподавать там должны на русском языке. — Я с удивлением посмотрел на Петьку, который не ждал ответа, просто высказывал свое мнение. Не ожидал от него, только не от него, которого выгнали из всех более-менее приличных заведений Европы, да и России тоже. — Ненавижу латынь. Почему я должен что-то учить на латыни?

— Полагаю, это был риторический вопрос, — пробормотал я, заходя в кабинет. Петька за мной не пошел, оставшись в небольшой комнатке перед кабинетом. Краем глаза я увидел, как он заваливается на диванчик и берет со столика нечто, напоминающее карту, которую, похоже, изучал, прежде чем «побежать» ко мне.

Криббе сидел за моим столом, но со стороны посетителей, а Шувалов мялся рядом. Олсуфьев в это время занимал кресло и просматривал какие-то бумаги. Идиллия просто.

— Ну, что получилось? — когда Криббе вернулся и рассказал про свои приключения, я запретил ему пока отлучаться от моей персоны, во избежание. Как оказалось, потерять Гюнтера я все еще пока был не готов. Сам Криббе принял мой приказ философски, просто пожав плечами.

— Получилось, что на сегодняшний день ваше высочество владеет двумя тысячами двадцатью семью акциями Голландской Ост-Индской компании, — отрапортовал Шувалов, с любопытством поглядывая на меня. Никто из присутствующих пока не мог точно сказать, что я собираюсь с ними делать, поэтому все трое изнывали от любопытства. — Оставшиеся сто акций принадлежат Гудзонам, а вы запретили что-то покупать и даже намекать на возможность подобной покупки, если она касается одного из владельцев.

— Отлично, — я потер руки. — Гюнтер, кто-нибудь может связать все эти акции с тобой или мной?

— Нет, — Криббе покачал головой. — Тем более, что я покупал не все, не сразу и не у всех. Я только предоставлял имена в посольство, как вы и просили, ваше высочество. Но многие владельцы кораблей, с которыми вы заключили договора на поставку пеньки и дегтя, знают, что у вас осело не слишком впечатляюще количество акций.

— Это нормально, — я кивнул. — Насчет той оставшейся сотни, забудьте. Даже, если они у Гудзонов, свою знаменитую сделку этот ушлый парень заключил явно от имени компании, а значит, Нью-Амстердам — это всего лишь торговая фактория, по крайней мере, пока, — я нахмурился, пытаясь вспомнить, когда этот остров захапают англичане. Вспоминалось плохо, поэтому я махнул рукой. Ладно, если еще не захапали, пойдет как бонус. — Условия не изменились? Дивиденды с пришедших с грузом кораблей выплачивают исключительно деньгами? — Криббе кивнул.

— Да, но там условия имеются, что держатель акций должен еще как-то финансировать или каким-то другим способом помогать оснастить корабль, только в этом случае с данного корабля он получит дивиденды, — Криббе невольно нахмурился.

— А сама компания, как и Банк Амстердама выступают гарантом? — Криббе снова кивнул, я же потер руки. Интересно, а, если сработает, я смогу воспользоваться подобной схемой для чего-то еще? Вряд ли, такие штуки только раз прокатывают, но, ладно, в самом паршивом случае деньги вложенные отобью с процентами.

— Но как же озвученное мною условие, ваше высочество? — все нахмурившись, спросил Криббе.

— Гюнтер, если половина команды на пяти вышедших недавно из портов кораблей и направляющиеся к разным факториям это малый вклад, который я вложил в оснащение, то я даже не знаю, что можно назвать большим, — я развел руками и улыбнулся.

— О-о-о, — только и протянул Криббе, уставясь на своего молодого господина, которого все еще считал подопечным. До него начал доходить весь смысл этой... этого... Криббе даже не мог слова подобрать, чтобы как-то обозначить всю суть того, что начало закручиваться на его глазах. Ван Вен чувствует, что что-то со сделкой между владельцами акций и русским Великим князем — не то. Очень сильно не то. Но, он не может понять, потому что не видит картины в целом. Ведь, если не брать в расчет две тысячи акций, моряков, смешные цены, выставленные Петром, это был один расклад, а вот если к этому присовокупить эти чертовы акции, то расклад очень сильно меняется, практически кардинально. Но, опять же не совсем понятно, откуда ждать следующего удара.

— А теперь начинается этап, который я ненавижу всеми фибрами души, — я скривился. — Сейчас мы будем ждать, когда корабли вернутся с товаром в Амстердам. Полагаю, что это произойдет не раньше, чем полтора-два года?

— Да, приблизительно так, — кивнул Криббе.

— Надеюсь, что к тому времени что-нибудь уже решат с Саксонией, — насколько я понял, основная проблема заключалась в том, что Август не просил нас как-то помочь с пока что его захваченным регионом, потому что мирный договор не был заключен и Саксония официально все еще принадлежала ему. А также он не позволял армии Российской империи пройти через Польшу и расположиться поближе к границе до того момента, как священник объявить Марию моей женой. Вот тогда опять чисто на бумаге Саксония уйдет в качестве приданного Российской империи, и мы сможем с чистой совестью атаковать. Вот только сдается мне почему-то, что именно проблема с переброской армии, вот что будет перед нами маячить на постоянной основе, неважно в каком статусе будет пребывать эта чертова Саксония Шредингера.

— Ваше высочество, — Олсуфьев поднялся из своего кресла, в которое он снова упал, после того, как приветствовал мое появление. — Вы будете просматривать планы, принесенные господами Ломоносовым и Эйлером?

— Конечно буду, — я расстегнул камзол, подумал и вовсе снял. Хотя с него уже срезали и убрали все лишние и он даже снабдился несколькими карманами, работать в нем все еще было сложно. Повесив камзол на спинку кресла, я сел за стол, приготовившись к кропотливой работе. Уж в чем-чем, а в чертежах, планах и разных схемах я разбирался, даже, если это были не планы прохождения труб. — Никто не знает, чем Петька Румянцев занимается, валяясь на диване, прямо перед этой дверью, — я кивнул на входную дверь.

— Он изучает карты Саксонии, ваше высочество, — быстро ответил Шувалов.

— Зачем? — я даже отложил в сторону первый план, удивленно посмотрев на Ваньку.

— Говорит, что просто так, на всякий случай, — развел руками Шувалов.

— Я с него дурею иногда, — махнув рукой, я схватил отложенный в сторонку план и приступил к его детальному изучению. Надо сегодня обязательно закончить текучку, чтобы завтрашний день действительно посвятить Марии. Прислушавшись к себе, я хмыкнул, никогда бы не подумал, что могу так сильно по ней соскучиться.

Глава 2

— Я так волнуюсь, — Мария откинулась на спинку сиденья кареты и посмотрела на сидящую напротив нее служанку, слабо улыбнувшись.

— А вам-то чего волноваться, ваше высочество, — Гертруда вздохнула. Пока они жили в монастыре, она приняла православие вслед за своей госпожой. Почему-то в тот момент это показалось ей правильным. — Пускай его высочество волнуется. Он вас уже несколько месяцев не видел, так что вот у кого руки должны дрожать.

— Не говори глупостей, я вообще не помню, чтобы у Петра дрожали руки когда-нибудь. Наоборот, когда он чем-то взволнован, то ведет себя скверно, очень зло и расчетливо одновременно, — Мария вздохнула и тут же поморщилась. В монастыре она привыкла носить менее вызывающие платья и сейчас вырез, который, к слову, при дворе посчитали бы вполне себе скромным, вызывал у нее легкое раздражение.

— Вы просто ослеплены, ваше высочество. Признайтесь, вам весьма симпатичен ваш жених, — Гертруда улыбнулась.

— Я этого никогда не скрывала, — Мария пожала плечами, отчего грудь слегка приподнялась и декольте как будто углубилось. — Ну почему нельзя закрыть уже грудь? — раздраженно бросила она. На что получила странный взгляд от служанки и шелковый шарф, который она тут же набросила себе на плечи. — Я обязательно что-нибудь сделаю с платьями, обязательно.

— Хотите подражать жениху, который скоро последние серебряные нити с камзола велит спороть? — проворчала Гертруда, которая никак не могла понять, почему эти двое, еще даже не поженившись, почти спелись. Во всяком случае ни цесаревича, ни принцессу явно не устраивала теперешняя мода. Ну-ну, хотят составить конкуренцию французам, которые эту самую моду задавали? Посмотрим, что у голубков получится.

— А почему бы и нет? Терпеть не могу фижмы, ощущаю себя в них неуклюжей коровой. И не могу понять, зачем столько верст ткани на одно единственное платье тратить, которое, к тому же больше пяти раз все равно никогда не оденешь. Да и неудобные они.

— Вы еще скажите, что корсет хотите выкинуть, — хмыкнула Гертруда.

— Нет, не хочу, — после небольшой паузы сказала Мария. — Но я слышала, что мадам Помпадур придумала носить кальцоне Екатерины Медичи под юбкой, чтобы не оконфузиться. Она же очень подвижная, игривая, любит различные подвижные игры в саду. Я тут подумала...

— И даже не думайте на такую срамоту, — замахала руками Гертруда. — Она может их носить как угодно, но вот то, что переняла она такую моду у куртизанок, чтобы поддерживать похоть короля, это знают даже необразованные служанки, вроде меня. порядочная женщина никогда подобную гадость не наденет, никогда.

— И все же, если все продумать, то таким образом вполне можно убрать нижние юбки и фижмы и... — Мария приложила к горящим щекам ладони. — Господи, о чем я думаю?

— О том, чтобы стать соблазнительной для собственного жениха, о чем же еще, — Гертруда внимательно посмотрела на свою юную госпожу. — Но, ваше высочество, я видела, как он на вас сморит. Вам не нужно беспокоиться об этом, уж поверьте. Пока, во всяком случае, — прошептала она последнюю фразу, повернувшись к окну кареты. Уж она-то знала, что сильные мира сего не ограничивают себя одними женами. Да и сами жены от них не отстают.

— Я все же обдумаю этот вопрос, — закусив губу, тихо произнесла Мария. В голове промелькнула мысль, что, когда ее отношения с Петром станут максимально доверительные, можно попробовать поделиться с ним своими мыслями. Она тут же бросила быстрый взгляд на Гертруду, и закусила губу. Ни дай Бог доверенная служанка узнает, о чем она сейчас подумала, потому что она сама испугалась, что вообще рассматривает подобную идею.

Внезапно карету сильно тряхнуло. Мария вскрикнула, поняв, что начинает медленно заваливаться на бок, а Гертруда и вовсе завизжала. Снаружи послышался какой-то шум, а затем дверь кареты распахнулась, и принцесса увидела князя Лопухина, которого Петр отправил сопровождать свою невесту в Петербург.

— Ваше высочество, случилась дикая неприятность. Ось вашей кареты лопнула. Нужно будет остановиться. Я уже послал гонца, который предупредит его высочество, что вы, скорее всего сегодня не приедете. К счастью, здесь неподалеку Екатерининский дворец, в котором можно удобно расположиться на все время, пока чинят карету. Разрешите вам помочь выйти, — и Иван протянул ей руку, матеря про себя того криворукого болвана, который делал эту злополучную карету. Ему совершенно не хотелось оправдываться перед Петром Федоровичем, потому что тот так мог на него посмотреть, что самого Ваньку будет еще долго преследовать виденье, будто это он эту чертову ось сломал. Всю ночь пилил сидел не иначе.

— А мы не причиним неудобств хозяевам? — спросила Мария, опираясь на сильную руку князя, когда вылезала из завалившейся на один бок кареты. Сказала, и тут же прикусила язык. Какое ей должно быть дело до комфорта хозяев, если она в скором времени станет Великой княгиней, будущей императрицей? Они рады должны быть, что она решила у них погостить. Вот только привыкнуть к подобному положению дел было все же сложновато. Ее ведь не готовили быть императрицей, да даже королевой не готовили. Она всю жизнь знала, что когда-нибудь выйдет замуж за одного из герцогов или курфюрстов и это был максимум, выше которого ей никогда не подняться.

А потом она встретила Петра. Нет, Мария ни на что не рассчитывала, но он был забавен и умел рассмешить ее. А когда они встретились снова, уже немного повзрослевшие, то она с ужасом поняла, что он ей нравится именно как представитель противоположного пола. И, тем не менее, ехать в Петербург и рвать душу ей не хотелось, и она в тайне надеялась, что отец на даст разрешение и ответит на письмо Елизаветы вежливым отказом, тем более, что ей уже нашли жениха. Но отец не посмел возражать, и она поехала, опять же ни на что не надеясь. Вначале казалось, что ее опасения оправдывались, а потом он ее поцеловал, и все встало с ног на голову, а в она позволила себе, наконец-то, на что-то надеяться. Правда, после помолвки сразу же сбежала, якобы для того, чтобы понять православие, нет, для этого тоже, но, самое главное, ей нужно было хорошо подумать в тишине выделенной ей кельи. Подумала. И пришла к неутешительным выводам, что попала в тот малый процент женщин, которые зачем-то влюблены в собственных мужей. Ни к чему хорошему это обычно не приводило, Мария не в сказке жила, и прекрасно видела всю развращенность современных европейских дворов, но поделать она с собой тоже ничего не могла. И сейчас она была даже рада, что эта проклятая карета сломалась, потому что она так чуть дольше его не увидит, и не наделает чуть больше глупостей, которые вполне может сотворить.

— Нет, ваше высочество, никто возражать не будет, — Лопухин ответил только после того, как подхватил тоненькую, как статуэтка, девушку и вытащил ее из кареты, поставив на землю. — Это императорская резиденция. Да, даже, если бы это было не так, кто посмел бы возражать? — добавил он немного удивленно. После этого Ванька повернулся и протянул руку Гертруде, помогая ей спуститься. Служанка посмотрела на него с удивлением, но ничего не сказала, принимая помощь. Лопухин же, отпустил руку, даже не глядя на женщину, словно помог ей автоматически, снова обратился к Марии. — Ваше высочество, нам следует поторопиться. Что-то мне погода не слишком нравится, как бы дождь не хлынул. Вы не будете возражать, если я вас к себе в седло возьму? Здесь недалеко, а нам надо поспешить. — Отчитываться еще и за то, что принцесса может промокнуть и простудиться, Лопухин точно не желал. Потому что в этом случае ему придется отчитываться не только перед Петром, но и перед государыней, для которой здоровье невесты племянника было самым важным на сегодняшний день. А в этом случае с него точно шкуру снимут, а он ею все-таки дорожил.

Мария закусила губу и напряженно кивнула, потому что с одной стороны ей совершенно не хотелось находиться так близко к другому мужчине, не к Петру, а с другой стороны, это была уникальная возможность провести своеобразный эксперимент. Ведь вполне может оказаться, что она придумала себе свою глупую влюбленность. Просто Петр был единственным мужчиной, который ее вообще обнимал и поцеловал, так может быть она поэтому столько себе навоображала?

Эксперимент оказался удачным, мрачно размышляла она, когда ее Лопухин осторожно вынимал из седла. У нее затекла шея, болела поясница, к тому же, как оказалось, соседство Лопухина только дико раздражало, а не вызывало непонятное томление, как было тогда в ледяной крепости. Так что эксперимент явно удался. Она поздравила себя с тем, что ей удалось правильно понять свое отношение к жениху, и, вскинув голову, пошла к входу в небольшой двухэтажный дом, который-то и дворцом можно было назвать с большим трудом. Когда она уже подходила к двери, она распахнулась, и Мария практически столкнулась нос к носу с Луизой-Ульрикой герцогиней Гольштейн-Готторпской.

— Ваше высочество, — проворковала Луиза, когда они синхронно сделали весьма неглубокий реверанс и так же синхронно выпрямились. — Какая чудесная неожиданность. Пройдемте в дом, а то, что-то мне погода не нравится, вот-вот дождь начнется. А там и ваш жених составит вам компанию. Уж ему-то я буду так рада, что просто словами не передать, — и она так улыбнулась, что Мария невольно вздрогнула, посмотрев на сестру короля Фридриха, которая по праву считалась красивейшей женщиной Европы с удивлением. Не успели они войти в дом, как послышались первые раскаты грома, а Лопухин перевел дух. Ну, они хотя бы сейчас не промокнут. Развернувшись, Иван пошел отдавать приказы и обустраивать своих людей, потому что, что-то ему подсказывало, что они здесь немного задержатся.

***

— Как это не приедут? — я оторвался от письма, которое составлял в Киль, требуя предоставить мне всесторонний отчет. Письмо адресовалось Наумову. Кроме него я никому не доверял полностью в том гадюшнике.

— У кареты лопнула ось, если я правильно понял, — невозмутимо ответил Олсуфьев. — Не известно, сколько будут делать карету, да и погода оставляет желать лучшего, поэтому Лопухин принял вполне разумное решение переждать в Екатерининском дворце.

Я посмотрел на него в упор и несколько раз моргнул.

— Что? Где они будут кузнеца ждать? — почему-то перед моими глазами как наяву встала Луиза, которая как в известном фильме пытает кузнеца, намекая ему, что карету лучше делать как можно дольше.

— В Екатерининском дворце, — недоуменно посмотрел на меня Олсуфьев. Ах, ну да, он не понимает, и дай Бог, никогда не поймет. О нашем небольшом междоусобчике между мною и одной весьма горячей красоткой знаем только мы с ней. И я просто уверен, что она не сможет удержаться и не отыграется, выставив меня в не лучшем свете перед невинной девочкой. Нет, самой Марии она никакого вреда не причинит, я в этом могу поклясться, но вот накидать намеков, чтобы моя принцесса начала сомневаться, вот тут даже к бабке ходить не нужно будет. А, если учитывать то, что рассказать этой стерве есть что... Я даже зарычал, представив перспективу, чем заслужил еще один странный взгляд от Олсуфьева.

— Понятно, — я постарался успокоиться. Вдох-выдох, ты все равно ничего уже изменить не сможешь, так что лучше не позориться. — Прикажи заложить карету и отправь ее уж за моей невестой. Здесь не так уж далеко, чтобы прерывать путешествие из-за сломанной оси.

— Хорошо, ваше высочество, я все сделаю, — Олсуфьев поклонился и вышел из кабинета, чтобы отдать распоряжения. Я же схватил стоящий на столе бокал и швырнул его в стену, глядя, как он разлетается тысячами стеклянных брызг.

— Я надеюсь, что вам полегчало, — такой знакомый, но уже начинающийся забываться голос заставил меня резко развернуться. Я смотрел, как Турок входит в кабинет, и не мог не признать, что рад его видеть. — Так красивый бокал. Жаль его.

— Да, мне действительно полегчало, — я кивнул. — Что ты здесь делаешь, и кто тебя впустил?

— Надо сказать, что сейчас пройти к вам незамеченным гораздо сложнее, нежели раньше, все-таки Наумов сумел здесь все наладить. А впустил меня Криббе. А раз уж сам Криббе разрешил мне пройти, то никто из гвардейцев и не подумал возражать. Потому что даже я уверен в том, что, если Гюнтер Криббе вас предаст — то это будет ознаменовать начало Апокалипсиса, и нам всем уже будет на все плевать.

— Ты не ответил, что здесь делаешь, — я продолжал его разглядывать. Выглядел Турок хорошо. Он повзрослел что ли, превратился в статного красивого дворянина среднего достатка. Наверное, мы все повзрослели, да и в этом времени дети взрослеют гораздо быстрее, чем там, откуда я пришел.

— Вы не поверите, Петр Федорович, но я соскучился. Настолько, что однажды встал, посмотрел на книги, большинство из которых уже прочитал, и тут на меня такая тоска навалилась, что я бросился собираться в дорогу, — Турок себе не изменял. Он нагло улыбнулся и, протерев лицо руками, сел на диванчик. — Устал, как собака, практически не останавливаясь ехал. — Он оторвал руки от лица и ухмыльнулся. — И, нет, я ни от кого не убегаю, ни от кого не прячусь. Я никого не убил и не обесчестил, мне действительно до смерти надоел Киль.

— Я тебе верю, Андрей, — тихо ответил я, с чувством глубокого удовлетворения глядя, как Турок свалился с дивана, когда услышал, как я его по имени назвал. — Ну, и чего ты там разлегся? Вставай, и раз приехал без моего на то дозволения, рассказывай, что там в Гольштинии творится.

Как оказалось, рассказывать ему было особо нечего. Те реформы, что я велел произвести, постепенно осуществлялись, но тут все понятно, немцы — это особая нация, они сильно не возражают на нововведения, даже, если эти нововведения будут касаться их жизни. Дядюшка же правил весьма разумно и довольно осторожно, не лез на рожон, и, прежде чем принять какое-то важное решение долго обдумывал все возможные последствия. Но, тем не менее, дело сдвинулось с мертвой точки, во всяком случае, керамическое производство было вновь запущено, благо глины вокруг Киля было навалом.

Пока мы с Турком беседовали, к нам успели присоединиться Криббе и Румянцев, которых я позвал на эти посиделки. Черт возьми, я действительно рад видеть этого ворюгу, вот бы никогда не подумал. Прервал нас Олсуфьев, заглянувший в кабинет.

— Ее высочество Мария Алексеевна прибыла, — и тут же вышел. Я постарался взять себя в руки, уверяя, что ничего сильно катастрофического не произошло. Ну, подумаешь, на девчонку вывалили ведро помоев. Я все равно не ждал от этого брака ничего слишком романтичного. Да кого я обманываю, может, я и не ждал романтики, это было бы для меня слишком, но на какие-то человеческие отношения все же рассчитывал. Чтобы не получить на выходе Орлова с шелковым шарфиком и табакеркой в сильной руке.

Когда я дошел до холла, чтобы встретить Марию, то почти успокоился.

— Ваше высочество, — она присела, в реверансе, а когда поднялась, то я подхватил тонкую холодную руку и поднес к губам, даже не целуя, а согревая дыханием ледяные пальцы. — Я не буду спрашивать, как вы доехали, потому что знаю, что приключения не обошли вас стороной. Вы решили взять имя Мария Алексеевна?

— Да, ваше высочество, Петр Федорович, это показалось мне уместным, — она уже очень хорошо говорила по-русски. Вообще, как ни странно, монастырь пошел ей на пользу. Она повзрослела и теперь была еще привлекательней.

— Я не хочу вмешиваться, ваше высочество, — я закрыл глаза, потом открыл и улыбнулся, поворачиваясь на печально знакомый женский голос, — но ее высочеству сейчас меньше всего хочется стоять здесь в этом холле. У нее позади довольно неприятная дорога, и она хочет немного отдохнуть и освежиться.

— Вы правы, Луиза, — я намеренно опустил ее титулярные обращения. Но Луиза даже бровью не повела. — Думаю, что пока ее высочество отдыхает, вы поведаете мне, как здесь оказались, в то время, как должны были все время находиться рядом с супругом.

— Не беспокойтесь, ваше высочество, уже завтра я паду в объятья своего Георга, а пока решила немного развеяться и проводить принцессу Марию к ее жениху. Вы не проводите меня в мою комнату, и по дороге я вам расскажу все, что вы хотите от меня услышать. — А вот Луиза даже не старалась выучить русский. Разговаривали мы с ней всегда исключительно на немецком языке, отчего казалось, что, даже когда мы говорили спокойно, то все равно ругаемся. К счастью Марии в холле уже не было, а рядом со мной стояли ухмыляющийся Турок и Криббе.

Я согнул локоть, на которые легли тонкие пальцы Луизы. Все-таки она очень красивая. Стерва.

— Я думала, вы примчитесь, особенно, когда услышите, что ваша невеста была вынуждена остановиться в моем временном доме, — наконец, она нарушила порядком затянувшееся молчание.

— Вы меня плохо знаете, Луиза, — ответил я, стараясь на нее не смотреть.

— Я могу сказать так про всех, никто не знает вас достаточно хорошо, чтобы попытаться спрогнозировать ваши действия. Мой брат уже ошибся однажды, приняв тоску сироты за восторг юноши. Все мы порой ошибаемся.

— Туше, — тихо произнес я.

— Вы не спросите, что я рассказала вашей милой невесте про вас? — я резко остановился и посмотрел на нее, чувствуя, как дернулись на лице желваки. — А ведь одна история с Мартой Олаф стоит написания трагедии. О, не сам факт того, что вы с ней спали, ну спали и спали, с кем не бывает, а в том, что вы ее убили.

— Это была самооборона, — процедил я.

— Да какая разница? — промурлыкала Луиза. — Никто не будет вдаваться в такие подробности. Никто. Для все будет существовать лишь несчастная женщина, которую вы использовали, а когда насытились, то казнили и ее мужа-рогоносца и ее саму.

— М-да, вот так и рождаются легенды о Синей бороде, — я возобновил движение. — И как, вы рассказали столь вопиющую историю Марии?

— Нет, — она передернула плечами. — Пускай это остается нашей маленькой тайной.

— О, дожился. Теперь у меня с вами есть маленькие грязные тайны.

— Почему вы не приехали? — теперь остановилась Луиза.

— Потому что вы ждали от меня именно этого, — спокойно ответил я.

— Я такая предсказуемая? — она немного наклонила голову, привлекая мой взгляд к изгибу шеи и ниже, ниже, туда, где в глубоком декольте вздымалась прекрасная грудь. Надо запретить эти декольте к чертовой матери, промелькнувшая мысль быстро ретировалась под насмешкой, мелькнувшей в глазах Луизы.

— Просто я вас лучше знаю, чем вы меня.

— И это пугает, если честно, — Луиза пошла по коридору, и я вынужден был двинуться следом. — Но ждала вас не для того, чтобы позлорадствовать, не только для этого, — тут же поправилась она, заметив мою усмешку. — Я получила письмо от Софии Каролины Бранденбург-Кульмбахской. Мы давно знакомы, а Софии так одиноко... Я дала ей понять, что роль дружеского плеча мне вполне удается, — если бы я сейчас что-то ел или пил, то точно бы подавился. Ну да ладно, если кто-то воспринимает ее за белую зайку, то это исключительно их сексуальные трудности. — Она рассказывала про свою жизнь при датском дворе, где она гостит у своей сестры.

— Вы не удивитесь, если я скажу, что читал копию этого письма, — она улыбнулась на этот раз искренне.

— Я догадывалась, и, знаете, совершенно не разочарована. Но, вряд ли вы узнали из светских сплетен то, что сумела найти я, — я приподнял бровь в немом вопросе. — Казна Копенгагена пуста, как грудь старухи. Король Кристиан отчаянно нуждается в деньгах, но его супруга, которую он обожает, не слишком это понимает.

— И? Зачем мне знать о бедственном положении датского двора? — я недоуменно посмотрел на нее.

— Петр, я скоро стану королевой Швеции, и сильная Дании мне не нужна, — она остановилась и придвинулась ко мне просто неприлично близко. Криббе кашлянул и встал перед нами, приняв весьма вольную позу, скрыв от посторонних глаз, но я отметил это только как факт, потому что в этот момент был поглощен тем, что говорит эта белокурая бестия, которая похоже совершенно отбросила всякие церемонии. — Казна Дании настолько пуста, что отсюда можно услышать ее стоны. К тому же то, что позволяется королеве, запрещено кронпринцу. А он такой горячий мальчик, ему так трудно с таким отцом, как Кристиан, который даже театр закрыл, как обитель всех пороков, — она провела ладонью по моей груди.

— Луиза, держи себя в руках, я понимаю, что неотразим, но оставь свой пыл для Георга, — перехватив тонкое запястье, я отвел ее руку от своей груди. — Зачем ты мне все это рассказываешь?

— А ты как думаешь? — она жестко усмехнулась. — Фредерик развратник и пьяница, Кристиан — ханжа, а София Магдалина просто дура. Я предлагаю тебе небольшой временный союз. Давай отбросим былые обиды, ты не меньше насолил мне, чем я тебе. Мы всего лишь наследники, но и у тебя, и у меня есть преданные нам люди. Сейчас идеальные условия, чтобы попытаться очень-очень сильно ослабить Данию, сделав это изнутри. А нам понадобится всего лишь еще больше вогнать в долги Кристиана, еще больше развратить Фредерика и подкинуть денег его мамаше на очередной дворец. Неужели ты не думал никогда о том, чтобы попытаться вернуть Шлезвиг? Это ведь можно делать и не объявляя войны.

— Ты страшная женщина, — совершенно искренне сказал я, снова начиная движение по коридору.

— Я знаю, — она казалась польщенной. Я же думал о том, что я действительно готов попробовать. Начать с разведки, а там... Я покосился на Луизу, слышала бы нас Елизавета, которая до сих пор думает, что Машка мне не походит, сейчас, мигом бы пересмотрела свои взгляды на мою женитьбу.

Глава 3

Ба-бах! За окном разорвалась петарда, и я подскочил на постели, суматошно размахивая руками. Когда сонная одурь немного сошла на нет, я посмотрел в окно, которое было открыто, пропуская в комнату легкий летний ветерок. А ведь я выдержал целую битву, отстаивая свое право на то, чтобы окно оставалось именно открытым, потому что закрыть его очень сильно хотели все, кому не лень, да и не просто закрыть, а еще и завесить плотной портьерой. Бах! За окном разлилась вспышка, озарив комнату. Дверь приоткрылась, и внутрь вбежал Румянцев без камзола, зато с пистолетом в руке.

— Петька, ты никак душегубство задумал? — я задумчиво смотрел на него, а он в это время суетливо убирал оружие.

— Да что вы такое говорите, Петр Федорович? Я же тут...

— Да, кстати, а что ты тут делаешь? — за окном послышался шум, и я вылез из постели, чтобы посмотреть, что же так все-таки произошло.

— Я всегда здесь, — пожал плечами Румянцев. Я же лишь внимательно посмотрел на него.

— А что твой отец говорит? — спросил я тихо, но в наступившей темноте мои слова прозвучали набатом. А еще я заметил, что Петька ненавязчиво оттесняет меня от открытого окна, не давая высунуться.

— А что он может сказать? Говорит, что рад видеть во мне, наконец-то, подобное рвение к службе, — он оттеснил меня еще немного, но тут я уже не выдержал.

— Петька! Пусти посмотреть! Ничего мне не грозит. Не в этот раз.

— Да и не думаю я, Петр Федорович, что кто-то лапу свою поднять на вас хочет, да вот только вы-то в исподнем одном, а там, — он махнул в сторону окна, — уже кого только не вынесло, разузнать, что происходит. И девицы почитай все, кто еще гостит у государыни. А вы в окне, как на ладони будете. Вот накиньте на себя что-нибудь, хоть вон халат, и тогда я сразу же уйду с дороги. Или же вы, Петр Федорович, специально стать показать хотите, словно бы незнаючи, что при лунном свете шелк вашей сорочки как будто исчезнет, оставив вас... — он неопределенно поводил рукой со все еще зажатым в ней пистолетом в воздухе. У меня хватило совести слегка покраснеть. Я совсем забыл, что настоящий китайский шелк, из которого была сшита эта сорочка, имел такие вот интересные особенности.

Схватив брошенный на кресло парчовый халат, я быстро его надел, и выразительно посмотрел на хмыкнувшего Петьку. Тот лишь широко улыбнулся и сделал шаг в сторону, пропуская меня к окну. А ведь он действительно за мою нравственность переживает больше, чем за жизнь.

Подойдя к окну, я начал всматриваться в темноту, в которой мелькали огни фонарей, освещавшие дорогу бегущим к месту происшествия людям. Закутавшись в халат, я задумчиво перевел взгляд на ноги и пошевелил голыми пальцами. Пушистый ковер, лежащий на полу, не позволял ногам замерзнуть, потому что тапки я так и не сшил. Не сам, конечно, но никого так и не заставил. То времени нет, то еще что-то мешает.

Я улыбнулся, как отстоял свое право спать в штанах, обычных пижамных штанах и сорочке, не длинной в пол, в которых спали и мужики, и женщины, а самой обычной, которую я под камзолом ношу. Единственное отличие состояло в том, что ночная сорочка в меня лишилась малейших шнурков, лент и бантов на горловине, не надо провоцировать судьбу, не стоит этого делать, а также вообще всех кружев. Мой французский портной чуть не зарезался своими ножницами, вопя что-то о том, что любой аскетизм хорош в меру, и что это рубище не наденет ни один уважающий себя крестьянин. Я молча выслушал его истерику и пообещал спать голяком, если господин Фурье не заткнется и не начнет молча выполнять то, что от него требуется. Но, я никак не мог представить, что мою пижаму ввалившиеся вместе с Елизаветой господа, которая, как это бывало частенько до нашей эпичной ругани, частенько приходила вот так пожелать мне доброго утра, сочтут крайне непристойной. Нет, в бабской хламиде до пят и с колпаком на башке спать — это нормально, а в пижаме — непристойно, видите ли. Я тогда в первый раз послал их всех в весьма экспрессивной форме, посоветовав не смотреть, если что-то не устраивает.

— Данилов, мать твою! Ты какого хера творишь, мать твою раз так! — зычный голос прозвучал совсем близко, и я вздрогнул, выныривая из своих мыслей. — А ну слазь оттуда, кому говорят!

— Я не могу, я высоты боюсь, — я поднял взгляд вверх и чуть не заржал, потому что напротив моего окна на раскидистой березе сидел молодой совсем фурьер, цепляясь за ствол руками и ногами.

— А как ты вообще туда залез-то? — я никак не мог распознать обладателя зычного голоса, он отводил от своего лица фонарь, чтобы тот не слепил его и не обжигал.

— Да не знаю я. Петарды устанавливал к завтрашнему торжеству, да фонарь уронил. Огонек сразу на шутихи накинулся. Я как мог убрал почти все, но с парочкой не успел. Одна как засвистела, да ка-а-а-к рванула, морду мне вон как обожгло. Ну я сам и не понял, как на дереве оказался. А теперь слезть боюсь, — трагичным голосом ответил Данилов.

— Тьфу, зараза, — стоящий под моим окном сплюнул на землю. — Или сам слезешь, или тебя оттуда сымут. И одно дело, плетей ты получишь, слышишь, Данилов? Ты же болван криворукий умудрился государыню разбудить, да и не только ее. Вон, гляди, что творится, — пробормотал он себе под нос.

И в самом деле, в этот участок парка постепенно начали стягиваться люди разной степени раздетости и недоуменности. Благо лето, хоть и только-только началось, и еще не вступило окончательно в свои права, было довольно теплым, чтобы позволить себе выскочить на улицу, кутаясь в халат, не, ну а вдруг пожар? Уж лучше пять минут позора, чем погибнуть далеко не самой простой смертью. Я отступил вглубь комнаты, встав так, чтобы меня не было видно с улицы. Зато сам я мог видеть собирающихся под злосчастной березой людей. Речь звучала иностранная, в основном немецкая, и меня это, если честно, покоробило. Так ведь не должно быть. Это же резиденция Российских императоров, тогда почему я сейчас почти не слышу русских?

— Эй, как там тебя, Данилов, тебе помочь спуститься-то? — Румянцев был уже на улице, и не один, а с Турком и Криббе. — А то я слышал, как Панин послал уже за дровосеками, березу эту рубить.

— Да как вы мне поможете? — то ли всхлипнул, то ли выдохнул бедолага, который, похоже, уже не мог сидеть на дереве, потому что у него затекли руки-ноги, и он начал сползать вниз по стволу, это было уже заметно даже мне.

— Ну, можно попробовать сапогом сбить, — предложил Турок, которого тут же поддержал Петька. — Все лучше, чем то, что Панин предлагает сделать — березку-то жалко.

— Господи, что я доложу государыне? — к сидящему на березе Данилову бежал, заламывая руки давешний мой учитель танцев, которому было поручено в максимально сжатые сроки устроить праздник, посвященный моему обручению. — Что я ей скажу? Что на столь грандиозном празднике не будет ни петард, ни шутих?

— Да целое почти все, две всего взорвались, — огрызнулся Данилов. — Нашли за что переживать. Будут завтра и шутихи, и фейерверк такой, что все гости обзавидуются. Но только тогда все это будет, если вы меня с этой проклятущей березы снимите, и не дадите сбить меня сапогом или срубить березу, чтобы я вместе с ней свалился.

— Ишь, как заговорил, — Румянцев всем своим видом изображал восхищение. — А когда фонари ронял, да рядом с порохом, наверное, так не верещал.

— Если по вашим словам судить, Петр Александрович, то мнение можно сложить, будто я нарочно это сделал.

— А я не знаю, — развел руками Румянцев. — Может и нарочно. Сюда как раз окна спальни его высочества выходят, так что, может, ты дурное какое дело задумал?

— Да окститесь, Петр Александрович, что вы вообще такое говорите? — похоже, что этот Данилов обиделся. — Как вы вообще даже подумать могли о таком?

— Господа, что здесь произошло? Я слышал выстрелы? — ненавидевший иностранные языки Петька только фыркнул, услышав французскую речь, и демонстративно отошел в сторону, предоставляя Гюнтеру вести переговоры к подходящему к их развеселой компании французом. Этот француз прибыл сегодня, практически сразу, за Марией и отвлек часть внимания двора на себя, что позволило мне, наконец-то, поговорить с невестой.

***

— Что это интересно за крендель? — тихо проговорил я, после того как меня притащили в тронный зал, даже не объяснив, что происходит, и вежливо попросили сильно не артачиться, а составить тетке компанию, развалившись на втором троне. Притащил меня Штелин, догнав по дороге к комнатам Марии, куда я шел, чтобы уже поговорить, потому что ее слегка пришибленный вид мне не слишком понравился.

Штелину позволялось куда больше, чем многим другим, поэтому я и не возражал слишком уж сильно. Одно меня удивляло, а не много ли чести какому-то посланнику?

— Месье Грибоваль является уполномоченным посланником ее величества Марии Терезии, — шепотом объяснила мне Мария, которая обнаружилась здесь же в тронной зале, куда ее приволокли даже раньше меня. теперь она стояла строго за моим малым троном, а ее невысокий рост позволял нам обмениваться ремарками, не привлекая особого внимания.

— Ну и что? — я даже удивился. — И что, что он является чьим-то посланником? У нас таких посланников — дагестанскую свадьбу можно организовать, почему все так напряглись и засуетились?

— Я не знаю, ваше высочество, я недавно приехала, — в голосе Марии прозвучал еле сдерживаемый смех. Я покосился на нее и увидел, что хоть личико остается невозмутимым, в глазах то и дело проскальзывают искорки, делая их еще выразительнее. — Но, думаю, что дело все же серьезное, иначе мне позволили бы хотя бы переодеться. — Она действительно все еще была в своем дорожном платье, но, так как ей было положено прятаться за троном жениха, это была не самая большая проблема.

А проблема действительно была серьезная — Саксония. Фридрих настаивал на переговорах, которые положили бы конец владениям Августа раз и навсегда, потому что в этом случае Саксония отошла бы Пруссии — как, собственно, и произошло в моей истории, правда, не таким способом. При этом Фридрих настаивал, угрожая всем и вся, а особенно он угрожал императору Священной Римской империи, примериваясь к Баварии. Император пока пытался выкручиваться, мотивируя нежелание встречаться тем, что его девочки являются почти заложницами при Российском дворе, и что Фридрих должен понимать, что он не может рисковать своими чадами. Фридрих понимал, но продолжал настаивать. Кстати, я прочитал письмо девчонкам, которое папаша бросился писать, как только прочел послание прусака. В этом письме он даже не намекал, он напрямую приказывал не высовываться и сидеть в Петербурге, пока не выгонят. Поняв, что Карл Альбрехт будет юлить до последнего, Фридрих пошел другим путем, он предложил союз Марии Терезии, намекнув на Верхнюю Австрию, которую Карл умудрился оттяпать, и которую он Фридрих вполне может помочь вернуть под руку Австрийской короны с помощью своих друзей с Туманного Альбиона в ответ на такую малость — полное открепление Саксонии от предателя Августа.

Мария Терезия дурой никогда не была, и слегка растерялась, потому что предложение было заманчивое, но, с другой стороны, оно подразумевало разрыв с таким трудом заключенных договоренностей с Российской империей.

В общем, козел Август подложил всем такую свинью, что правители всех маломальских европейских государств за голову хватались, совершенно не представляя, что им делать. Самое простое решение из тех, что приходили на ум — разорвать мою помолвку с Машкой, но тут уж я закусил удила, вот уж хрен им всем.

А проблема тем не менее требовала какого-то решения, которое могло бы последовать, если бы упертые попы разрешили нас обвенчать, не дожидаясь семнадцатилетия, а они никак не хотели идти на уступки.

Все это, конечно, озвучено французу, присланному Марией Терезией для консультаций, естественно, озвучено не было, но буквально витало в воздухе.

Как я понял, всех нас вытащили в тронный зал для того, чтобы расставить все положенные точки в предстоящих долгих и нудных переговорах, сразу обозначив позицию Российской империи. Тем более, что ни от моего слова, ни от слова Марии ничего не зависело.

— А почему француз? Почему именно француз представляет Австрию? У ее величества внезапно умные подданные закончились? — шепотом задал я очередной риторический вопрос, на что Мария тут же ответила.

— Ее величество благоволит господину Грибовалю.

— И что же он сделал такого, что заслужил подобное доверие? — я слегка наклонил голову, чтобы видеть ее. — Великий дипломат?

— Насколько мне известно — великий артиллерист. Отец, еще до того момента, как я поехала сюда, очень хотел, чтобы господин Грибоваль приехал в Саксонию и помог настроить защиту с помощью артиллерии. Но господин Грибоваль в тот раз отказал ему, утверждая, что подучил гораздо более выгодное предложение.

— И что он действительно настолько хорош? — я задумчиво смотрел на довольно смазливого французика. — И почему его тогда послали сюда, а не берегли как зеницу ока?

— Я не знаю, — Мария опять с трудом сдержалась, на этот раз, чтобы не закатить глаза. — Меня по вполне понятным причинам не просвещали в том, кого именно хотят отправить для выяснения ситуации.

Больше я ничего не говорил, потому что на меня в этот момент весьма выразительно посмотрела Елизавета, которой, похоже, наша бубнежка мешала сосредоточиться.

Я не вникал в то, что говорит этот артиллерист, которого не понятно из-за чего подписали за дипломата, и что ему отвечала в этот момент тетка. Хотя она говорила мало, отвечали по очереди Румянцев — отец Петьки, Бестужев и Разумовский. По их ответам было заметно, что они их заранее не согласовали, и вообще, тоже не понимают, что делать. Так что я выключился из происходящего и обдумывал предстоящую поездку.

— Ваше высочество, Петр Федорович, вы так и будете здесь сидеть? — ятряхнул головой и огляделся по сторонам: так и есть, первичная аудиенция закончилась и все начали расходиться по своим делам. По крайней мере ни Елизаветы, ни Разумовского уже в зале не было, как и Бестужева. Румянцев-старший что-то выговаривал Петьке, но они стояли слишком далеко, и я не мог расслышать, о чем идет речь. К господину артиллеристу подошел Панин и со всем почтением пригласил следовать за собой, комнату показывать, куда посла определили. Это, кстати, большая честь, обычно посланники не удостаиваются даже конуры в парке, и селятся в консульствах, ежели таковые имеются, а то и вовсе жилье снимают поблизости от дворца. Обратилась же ко мне Мария, которая вышла из-за моей спины и теперь стояла лицом ко мне. Я поспешил подняться.

— Тебя никогда не задевало, что мужики, вроде меня, сидят, в то время как ты вынуждена стоять на всем протяжении приема? — он пару раз моргнула. Вопрос явно поставил ее в тупик.

— Но, это предписывает этикет, — она нахмурилась. — Я, кажется, догадываюсь, вы имеете в виду, не думаю ли я, что это положение вещей несправедливо? — я кивнул, нахмурившись. Мария упорно продолжала мне «выкать», а это существенно снижало мои оценки ее эмоционального состояния. — Нет, я не нахожу данное положение несправедливым, — она покачала головой. — К тому же, я привыкла. Я же с двенадцати лет стояла за троном отца.

— Я скоро уезжаю, — поворот в разговоре на сто восемьдесят градусов снова заставил ее несколько опешить.

— Как уезжаете? Надолго? — она слегка прикусила нижнюю губу, а я слегка улыбнулся. Ей это известие явно не понравилось.

— На заводы Демидовых, что на Урале. А надолго ли? Я рассчитываю на годовую поездку. Но, это дорога, поэтому могу и задержаться.

— Год? Тебя не будет целый год? — на бледных скулах Марии появился легкий румянец. — Но что я буду делать здесь без тебя целый год? — я молчал, а она подхватила юбки и побежала к выходу из зала. Вот и поговорили, твою мать.

***

— Данилов, слезай оттуда, — попытался еще раз докричаться до все еще сидевшего на березе Румянцев.

— А это я голос месье Грибоваля слышал? — неожиданно ответил Данилов.

— И что это известие как-то тебе поможет спуститься?

— Вряд ли, просто я бы хотел ему сказать, — Данилов перешел на французский язык, которым, оказывается, владел вполне сносно, — что ему надо попробовать форму каморы на пушках изменить, тогда баллистика точно улучшится. Я ведь читал и труды Робинса, да и труды месье Грибоваля, знаю, о чем говорю.

— Что? Что говорит этот молодой человек? — на дороге у Грибоваля встал Гюнтер и принялся его теснить от несчастной березы.

— Ничего, он просто напуган и несет чушь. Вам послышалось, что Данилов сказал что-то действительно познавательное. Возвращайтесь в свои покои, месье Грибоваль, мы здесь и без вашей помощи сумеем управиться, — Гюнтер мягко, но настойчиво схватил посланника за локоть и поволок прочь. А Румянцев тем временем практически зарычал.

— Если ты, Данилов, еще раз пасть разинешь, чтобы что-то рассказать ему про пушки, то можешь лучше на этой березе сдохнуть. А теперь слезай немедля, пойдем в мою комнату и там ты очень подробно расскажешь о том, что пытался сейчас донести до французика. А если не слезешь, то я не сапогом тебя сброшу, а пулей! — И Петька очень демонстративно вытащил пистолет из-за пояса и направил его на Данилова.

Не став дожидаться, чем закончится снятие этого неудачника, который, похоже, когда что-то ляпнул про пушки очень интересное, раз это что-то заставило самых ближайших моих людей засуетиться, чтобы уволочь его из сада и не дать встретиться в Грибовалем.

— Я должен нормально поговорить с Марией. Мы должны объясниться, и решить, что же действительно с моей поездкой делать, — пробормотал я, оправдывая своим жалким бормотанием то, что собирался сейчас сделать. А ведь я собирался вот прямо сейчас пойти к ней в комнату. Вот и проверили предел моей выдержки, а ведь Елизавета меня предупреждала. Отмахнувшись от посторонних мыслей, я поплотнее запахнул халат и направился к невесте, напрочь игнорируя тот факт, что вообще-то ночь на дворе, она девица, и мы еще не женаты.

По дороге мне никто не встретился. Ах, да, все, кто не спал сейчас в саду пытаются выяснить, что же их разбудило. Даже гвардеец, который должен был охранять вход в крыло, отданное Машке, пытался у окна рассмотреть хоть что-нибудь, и не заметил, как я проскользнул в дверь, оставленного им поста. Я не стал его тревожить, пускай еще посмотрит, но сделал себе зарубку в памяти, настучать на охранничка его непосредственному командиру, а то как-то нехорошо получается. Его поставили охранять фактически самое ценное, а он ворон считает.

Мария не спала. Она сидела возле зеркала и расчесывала белокурые волосы. длинная белая сорочка, весьма целомудренная в свете горящей свечи становилась полупрозрачной. Я навалился спиной на дверь и сглотнул. Отложив щетку, она смотрела на меня в зеркале, а по шальному взгляду и легкому румянцу, который заливал личико, было видно, что она знает, зачем я к ней пришел. Вот только парадокс заключался в том, что, она-то знает, а я, похоже, нет.

«Выгони меня, пожалуйста, — обратился я к ней мысленно. — Швырни в меня щеткой, залепи пощечину, сделай хоть что-то, мать твою! Потому что я уже почти сорокалетний мужик, настолько закоренелый холостяк, что даже не могу себе представить, что это значит постоянно засыпать с одной и той же женщиной, просыпаться с ней, и знать, что и завтра это будет она же. И мне страшно. Гораздо страшнее, чем тебе в твои неполные шестнадцать. Мне страшно так, что я даже не понимаю, зачем сюда приперся»

Но она не услышала мой молчаливый призыв. Она просто продолжала смотреть на меня в зеркале и молчала. Когда наше молчание стало уже совершенно неприличным, я протянул руку к двери, чтобы открыть ее и уйти, но тут Мария встала и повернулась ко мне лицом.

— У меня никого никогда не было, — медленно проговорила она. — Я даже узнала, что такое поцелуй только тогда в ледяной крепости. Ты же меня научишь? — я кивнул, плохо понимая, о чем она вообще говорит. Чему я должен ее научить?

Сам не понял, как мы оказались в постели. Я постоянно пытался понять, чему я должен ее научить, но вскоре бросил эти попытки разобраться. Единственное, что меня беспокоило, я никак не мог определить, какого цвета у нее глаза. Каждый раз, когда я ловил их затуманенный взгляд, то видел в них только свое отражения, а вот цвет не мог разобрать. Лишь позже, уже лежа рядом с ней, подперев голову рукой и разглядывая юное тело, я с некоторой досадой понял, что первый раз у нее получился не так чтобы очень. Все произошло торопливо, хотя я должен был, помня, что Маша девственница, подготовить ее, шептать на ушко милые глупости, долго подводить к самому главному... Я же про все забыл, даже про то, какого цвета у нее глаза. Идиот.

— Я не сделал тебе больно? — спросил я это довольно равнодушно.

— Нет, то есть, немного, но потом все быстро прошло. А вообще, это было не так. Совсем не так, как я себе представляла, — она задумчиво разглядывала меня. — А что это такое взрывалось на улице?

— Надо же, а я-то уже подумал, что тебе не интересно, раз ты осталась в своей комнате, а не выскочила вслед за всеми в парк, — я улыбнулся, почувствовав, что страх, который почти парализовал меня в тот момент, когда я вошел в эту комнату, начал отступать. А еще я почувствовал, что вполне могу привыкнуть к тому, что всегда будет одна единственная женщина, вот эта, которая сейчас, лежа рядом совершенно обнаженная, спокойно говорит на обычные не постельные темы.

— Раз ко мне никто не ворвался, не схватил за руку и не потащил из дворца, значит, ничего страшного там не происходит, — она лукаво улыбнулась. — Но мне все равно интересно, что же на самом деле произошло.

— Петарда взорвалась, — просто ответил я, обхватил ее за талию и перевернулся так, что она оказалась на мне сверху.

— Что ты делаешь? — она смотрела немного удивленно, но протеста в глазах я не увидел, хотя опять не понял какого они цвета.

— Хочу показать, что то, чем мы занимались все-таки не «не так», но и местами даже довольно хорошо, к тому же... Ты сама просила меня всему научить, — повернув голову я задул наконец-то мешающую мне свечу, и только когда комната погрузилась в темноту втянул свою невесту в эту древнюю как мир игру, наконец-то поняв, чему она просила ее научить.

Глава 4

— Как ты смотришь на то, чтобы вместо обручения прошло полноценное венчание? — я поднял взгляд на Елизавету, которая вошла в кабинет, где я пытался упорядочить структуру будущего городка, опираясь на планы, переданные мне Ломоносовым, который, похоже, помогал Эйлеру их составлять. — Я подала очередное прошение в Синод, и они на этот раз ответили согласием.

— Правда? С чего такая милость? — положив перо на стол, я встал, потому что тетка, похоже, садиться не собиралась.

— Полагаю, что виной тому послужили сведения, полученные одним из членов Священного Синода при исповеди одной из доверенных служанок Марии, — уклончиво ответила Елизавета и, прищурившись, посмотрела на меня.

Я сжал зубы и скрестил руки на груди. Никаких последствий наших с Машкой игрищ быть не должно было, вот об этом я позаботился, несмотря на весь тот сумбур, что творился тогда в моей голове. Но вот простыни я никак не мог быстренько утащить, постирать и снова застелить постель. Собственно, про то, что кто-то из слуг все узнает, я догадывался, но вот это...

— А как же тайна исповеди? — я наклонил голову набок, проклиная этот доставшийся мне от бывшего владельца тела жест.

— А что тайна исповеди? Она не была нарушена, всего лишь полунамек, что это могло повлиять на окончательное решение, — Елизавета насмешливо посмотрела на меня, намекая на наш разговор про то, что я сам не смогу утерпеть. — Все уже готово, и свадьба лишь ненамного уступает в пышности тем торжествам, что предусмотрены на ваше обручения.

— Это завтра, — напомнил я тетке, но та только кивнула. — Я лично не против. Но в таком случае вам придется что-то решать с Саксонией.

— Не напоминай мне про Саксонию, — поморщилась Елизавета. — Я, когда о ней думаю, у меня голова начинает болеть. Все равно переговоры сейчас затянутся. Полагаю, что год. Год нам понадобится, чтобы все со всеми определить. С другой стороны, это просто прекрасная проверка прежних связей и, возможно, налаживание новых. Так что Саксония — это прекрасная встряска для всех нас. Но я не исключаю вариант, что нам придется начинать войну с Фридрихом, — и она прямо посмотрела на меня. Думает, что я все еще от него фанатею? Сомневается, что я смогу оставаться объективным в предстоящей войне?

— Что поделать, в такие времена мы живем, — я пожал плечами. — Если это будет необходимо, я сам приму участие в этой кампании.

— Не раньше, чем твоя жена родит мальчика, — перебила меня Елизавета. — Думаю, что с этим у вас проблем не должно возникнуть.

— Ну, как сказать, — прошептал я, стараясь, чтобы она меня не расслышала. Я буду делать все от меня зависящее, чтобы беременность произошла не раньше, чем Машке хотя бы те же семнадцать исполнится. Не собираюсь рисковать ни ей, ни будущим ребенком. — Если мы все же женимся, то Мария едет на Урал со мной.

— Что?! — я думал, что ее удар хватит, так сильно она покраснела. — Ты с ума сошел!

— Ну что вы, тетушка, — я примирительно улыбнулся. — Я знаю, вы замужем не были, но, думаю, даже вам известно, что для рождения ребенка необходимо применять определенные усилия. А это очень сложно будет сделать, если я буду находиться на Урале, а Мария здесь.

— Значит, ты не оставил свою идею путешествия? — Елизавета стиснула в руке веер так, что тот хрустнул.

— Нет, — я покачал головой. — Вот что, тетушка, давайте прямо сейчас раз и навсегда определимся, что вам хочется более всего. Или вы хотите получить послушную собачку в моем лице, которая будет выполнять все ваши команды, а в остальное время сидеть в своей будке и не высовываться. Или же вы хотите в будущем видеть Российскую империю в надежных руках того, кто сможет с нею справиться, а также преумножить ее богатства и сделать так, чтобы с нами считались. Такого правителя, кто преумножит то, что начал отец ваш Петр Великий? Если вам по душе больше первый вариант, то вопросов больше нет. Ораниенбаум скоро будет приведен в нормальное состояние, мы с молодой женой туда съедем и будем проживать там безмятежную жизнь рантье, предаваясь излишествам и различным празднованиям. Если же вы хотите, чтобы дело Петра Великого жило, а не подохло в муках в ближайшем овраге, то вы сделаете все, чтобы помочь мне в моих начинаниях, которые пока сводятся к оценке обстановки. Я должен сам увидеть, что творится в Российской империи, сам, понимаете? Только в этом случае я смогу не наворотить дел и не совершить множества фатальных ошибок. Так что вы хотите от меня, тетушка?

— Петруша, я не понимаю, что тебя заставило вообще так ставить вопросы? — Елизавета внезапно поднесла руку к голове. — Я конечно не хочу оставлять страну тому, кто ее ослабит и... Что-то мне нехорошо, — простонала она, и вдруг начала заваливаться на пол.

— Господи, тетушка, что с вами? — я так перепугался, что слова застряли у меня где-то в горле. — Медикуса сюда, живо! — заорал я, успевая перепрыгнуть через стол и подхватить падающее тело. Когда начались первые сокращения, я успел стянуть камзол, свернуть его и подложить ей под голову, которую осторожно повернул на бок. Вроде бы больше ничего делать было нельзя, хотя я не слишком в этом уверен.

Флемм, который как-то незаметно для себя стал лейб-медиком еще и Елизаветы, ворвался в кабинет в тот самый момент, когда произошла последняя судорога.

— Ваше высочество, как вы? — я от удивления чуть не подавился, глядя на столпившихся вокруг нас с теткой людей.

— Я? Я в полном порядке, нужно помочь государыне, — встав на ноги, я уступил место перед Елизаветой, которая начала приходить в себя, Флемму.

— Падучая весьма неприятная болезнь, ваше высочество, и, когда ее видишь впервые, производит гнетущее впечатление, — мрачно произнес Разумовский, поднимая Елизавету на руки.

— Что со мной, Алёшенька? — слабым голосом спросила Елизавета, когда Разумовский донес ее до дивана, бережно устраивая на нем. — О, нет, опять падучая? Петр, Петруша, — позвала она, и я быстро подошел к дивану, опускаясь перед ним на колени. Она заметила, что я стою в одной сорочке, протянула руку и провела по моей щеке. — Ты прав, ты во всем прав, и Господь, в который раз, наказал меня за то, что я усомнилась, — из уголка глаза по щеке потекла одинокая слезинка. — Плохо, что ты это видел, Петрушенька, но на все воля Господа нашего. Может быть, он хотел, чтобы ты увидел, как он меня наказывает за маловерие.

— Вы ни в чем не виноваты, тетушка, это всего лишь болезнь, — я попытался ее ободрить. Мне уже было известно, что Елизавета склонна к религиозному психозу, но никогда не думал, что она подведет его под обоснование своей эпилепсии, которая ей от отца досталась. Хорошо хоть кровь перестала пускать по поводу и без.

— Это мое наказание за гордыню, — она покачала головой. — Ты прав, Российской империи нужен будет сильный правитель, когда Господь призовет меня к себе окончательно. Если тебе нужно все посмотреть, то ты поедешь, скажешь, сколько людей тебе понадобится, я велю указ подготовить. И все же, почему ты не веришь тем бумагам, что мы получаем с мест? Зачем тебе так важно все посмотреть самому?

— Потому что люди лгут, тетушка. Они лгут всегда, особенно, когда знают, что их сложно проверить. Вам нужно отдыхать, завтра моя свадьба, и я ни за что не буду ее праздновать без вас.

Когда Елизавету утащили из моего кабинета, я снова сел за стол, достал чистый лист бумаги и принялся набрасывать, что мне может понадобиться в поездке.

Дверь отворилась, я, не поднимая головы, произнес.

— Нас с тобой раскрыли, так что завтра у нас не обручение, а свадьба, — поставив точку, я посыпал на лист песок, чтобы чернила быстрее высохли. Только после этого поднял взгляд на зардевшуюся Марию. — И вот зачем я уходил под утро, да еще и через окно, изображая из себя казака-пластуна, чтобы меня никто не увидел? Хорошо еще, что окно в моей спальне открыто, и я сумел проскользнуть незамеченным.

— Как ты понял, что это я? — Мария пристально смотрела на меня, приложив руки к красным щекам.

— По духам, — я пожал плечами. — Ты, конечно не душишься так, что глаза на лоб лезут, но они у тебя очень сложные и словно флер разносится. А может быть, я просто сейчас их так чувствую. Так что ты думаешь про предстоящую свадьбу?

— Я рада, — она улыбнулась. — К тому же я всего лишь невеста наследника престола, а не императора, поэтому платье, которое мне приготовили к обручению, вполне подойдет. На самом деле я все утро думала про то, что могла понести, и приходила в ужас от того, что придется оправдываться.

— Хм, ну да, — я не стал ее разочаровывать, указывая на то, что беременность не может наступить, если семя не попадает туда, куда надо, а именно в женщину. Пускай все так пока остается. — Я поговорил с тетушкой. Наша свадьба не отменяет мою поездку. Поэтому мы, вместе с государыней, пришли к выводу, что для скорейшего рождения наследника жена должна находиться рядом с мужем. Очень близко, — я ухмыльнулся, а Маша снова покраснела. — Так что, ты едешь со мной.

— Я? О, Боже, — и Маша перекрестилась. Это было для меня, если честно, совершенной неожиданностью. — Мне нужно... Мне нужно приготовиться к путешествию, — она сделал что-то вроде книксена и выбежала из кабинета, оставив меня задумчиво смотреть ей вслед.

Свадьба не была чем-то грандиозным. Мария была права, свадьба наследника — это совсем не то же самое, что свадьба императора. Все было предельно торжественно в церкви, а само празднество, длящееся три дня, мне совершенно не запомнилось, сливаясь в одну сплошную череду званных обедов-ужинов, переходящих в балы. Мы с Марией посетили, наверное, половину Петербурга. Все самые знатные семьи устраивали торжества в честь молодоженов. Это все было чертовски утомительно. Дошло до того, что в первую же ночь, после венчания, мы даже не занимались любовью, настолько были вымотаны, а просто заснули в объятьях друг друга. Просто отличная первая брачная ночь, нечего сказать. Вторая и третья ничуть не отличалась от первой. А на пятый день началась суматоха. Все куда-то носились, что-то утверждали, где-то подписывали, отдавали и принимали распоряжения, в общем, всем стало весело.

— По сути нормально, не хорошо, а нормально охраняется только это крыло, — заявил Турок, который развалился в кресле, в моем кабинете в то время как мы с Олсуфьевым в последний раз просматривали план продвижения моего поезда по Российской империи. Не по всей, только до Урала. Пока до Урала. Я не собирался по прямой пронестись до заводов Демидовых, а потом пулей обратно. Изначально предполагалось, что я заеду во все значимые губернии, побываю на всех значимых предприятиях, таких, как Тульский оружейный завод, к примеру. Мне нужно было составить собственное впечатление, потому что, когда я думал о нововведениях, то просто подвисал, абсолютно не представляя, как подходить к тому или иному делу. Казалось бы, ну куда проще, швырнул чертежи и приказал, делай вот так. Ага, так может думать только тот, кто завис в астрале гипотез и теории, и совершенно не представляет, что теория и практика — это две большие разницы. Как говорится: «Рисовали на бумаге, да забыли про овраги. Вот-вот, вон товарищ в дальнем ряду подсказывает, что тут еще и вые...ли кого-то». Нет, по тому, скольких нервов и времени мне стоило добиться определенного комфорта в моем будущем жилище, надо думать, что ни одно мое нововведение не заработает, если я не учту кучу нюансов. А люди чаще всего лгут, поэтому простыми докладами дело точно не обойдется. Реплика Турка застала меня врасплох. Я поднял взгляд от бумаг и переспросил.

— Что? О чем ты говоришь?

— Я говорю, что охрана организована из рук вон плохо, — Турок покачал головой. — В целом, наверное, мне было бы сложновато проникнуть только в ваши комнаты, Петр Федорович. Даже к государыне при желании можно так или иначе пройти.

— И зачем ты мне это говоришь? — я внимательно посмотрел на бывшего вора, раздумывая параллельно, куда бы его специфические навыки применить.

— Наверное, нужно что-то с этим делать, — Турок выпрямился в кресле и в его взгляде мелькнуло возмущение.

— Наверное, надо, — я пожал плечами и снова уткнулся в бумаги.

— То есть, вы ничего делать не собираетесь? — это было скорее утверждение, чем вопрос. Я вздохнул и отбросил перо.

— Нет. И знаешь, почему? Потому что я ничего сделать не смогу. Не сейчас. Я всего лишь наследник престола, которого по существующим законам можно поменять в любой момент, причем, на кого угодно, кто больше императрице приглянется. И вот это, — я обвел пером, которое все еще держал в руках, пространство вокруг себя, — не мой дворец. Уже то, что мне позволяется делать и то, что мне позволяется решать, можно считать чудом. И, поверь, я не собираюсь нарушать это хрупкое равновесие, которое возникло между мною и государыней, которая, благодаря своей страшной болезни, очень мнительна. Мне гражданская война и разборки за корону не нужны. Мне нужно страну подготовить к тому, что я планирую начать делать, когда придет время. Потому что рубить бороды — это, наверное, действенно, но только в первый раз, и это уже однажды сделали. И поэтому я буду терпеть плохую охрану, плохую кухню, все эти бесконечные празднества и балы, и ничего не буду делать, чтобы изменить существующий порядок. Мне хватает поставленных перед самим собой задач. И кстати, для себя и своего двора я все же выбил, с боем, не без этого, и нормальную пищу, и нормальную охрану. Не зря же Наумов у меня как ужаленный носился, когда я был здесь один и никто не мог мне помешать и оспорить мои решения. Чтоб ты знал, даже на нашем ежедневном совместном ужине с государыней, для меня готовят отдельные блюда, а спорить по любому поводу и навлекать на себя совершенно ненужный гнев, я не собираюсь. Все закрыли тему. Ты зачем вообще пришел и мешаешь мне работать? — говорил я все это не Турку. Говорил я это все Олсуфьеву и совершенно незаметному секретарю, которого приставила ко мне тетка на время сборов. Он, скорее, выполнял роль говорящего письма, мечась между мной и Елизаветой, ну и дятлом подрабатывал, куда уж без этого.

— Я всю прошлую ночь выпивал за здоровье великокняжеской четы, — размеренно произнес Турок. — Устал немного. Это, как оказалось, довольно утомительно на самом деле. — И он очень выразительно покосился на секретаря. Я его взгляд перехватил и потянулся.

— Да, это бывает утомительно. Вот что, Адам Васильевич, давай уже прервемся. Оформляй то, что уже готово, ознакомь командиров с маршрутом, ну, не тебя мне учить.

— Вы все же оставляете Лопухина за главного в поезде? — уточнил Олсуфьев.

— Да, и это уже не обсуждается. Иван Лопухин обладает, на мой взгляд, очень ценным качеством, позволяющим проводить подобные путешествия с наилучшим комфортом, он умеет ориентироваться и принимать быстрые решения в нестандартных ситуациях. Так что, да, именно он в поезде будет, считай, что фельдмаршалом. Все, иди. И вели кофе мне приготовить, — пока говорил, я рассматривал лежащее на столе перо. Ненавижу перья. Ничего, металлическое перо, надевающееся на деревянную основу у меня уже почти готово. Я прекрасно помню, как оно выглядит, у мамы еще со времен ее учебы в начальной школе советского образца осталась целая коробка. Я вот вообще часто думаю, что зря их убрали из обихода. Этими перьями почерк практически каллиграфический могли ставить, не даром же чистописание аж в целый предмет было выделено. Мне так вообще не до жиру. Гусиные перья, которыми писали сейчас — это просто отстой. Так что, я еще, гляди и наварюсь на своей поделке, которую делаю потихоньку вот уже почти месяц, добиваясь максимального сходства с тем, что осталось в памяти. Размышляя о перьях, я смотрел, как собирается Олсуфьев, невзрачная личность уже выскользнула за дверь. Когда же мой слишком педантичный помощник, наконец, убрался, я повернулся к Турку. — Говори.

— Как я уже сказал, я всю ночь выпивал, в компании иноземных гостей, среди которых присутствовал и господин Грибоваль. Не буду утомлять ваше высочество всеми тостами и пожеланиями скорейшего рождения наследника, которые звучали в эту ночь. Потом мы играли в кости, к слову, господа совершенно не умеют играть, — Турок ухмыльнулся. — Я даже вам подарок выиграл, а то подарить-то мне на свадьбу нечего, нехорошо получается.

— И что же ты мне выиграл в качество подарка? — я даже вперед подался, чтобы увидеть то, что притащил Турок, который, посмеиваясь, вытаскивал из-за спины коробку. Открыв коробку, я ахнул. — Господи, это же... — в обтянутом бархатом нутре лежал прообраз револьвера Кольта. Я слышал, что вроде бы модель такого оружия была где-то в Британии изготовлена, но не думал, что когда-нибудь увижу воочию. Я закрыл коробку. Возьму с собой, покажу тульским мастерам, может, что дельное сообразят. — Спасибо, уважил. Но, ты что-то говорил про Грибоваля.

— Да, Грибоваль, — Турок на мгновение задумался. — Что вы думаете, ваше высочество, если господин Грибоваль поедет с нами в путешествие по Российской империи?

— Зачем он мне нужен? — я даже нахмурился. — К тому же у него есть определенные обязанности, он же вроде бы послан, чтобы обсудить ситуацию вокруг Саксонии, вот пускай и обсуждает.

— Сейчас ситуация изменилась. Вы женились на ее высочестве и все положенные договора подписаны. Вот именно сейчас начнутся переговоры с Фридрихом, и от позиции Австрии мало что будет зависеть. Только это долго все, полгода как минимум, чтобы вообще позиции сторон определить, — я аж зубами заскрипел. Больше всего меня бесила именно вот эта неторопливость этого времени. Но сделать пока с этим ничего нельзя было, оставалось скрипеть зубами и ждать, постоянно чего-то ждать. — Так что господин Гибоваль принял решение попутешествовать и вернуться в Петербург как раз к принятию хоть какого-то решения.

— Похоже, бессвязные выкрики Данилова произвели на него очень большое впечатление, — я задумчиво посмотрел на Турка.

— Да, похоже, на то, — он снова улыбнулся. — Не знаю, так ли уж ему интересны красоты нашей матушки России, как возможность где-то пересечься с Даниловым и выспросить у него все то, что этот дурачок наговорил, на березке сидючи.

Я встал из-за стола и подошел к окну. Так, что мы можем в данном случае предпринять? Мария мне подробно рассказала про этого Грибоваля. Он специалист по артиллеристской защите, в частности городов и различных крепостей. Нам нужен подобный специалист? Конечно нужен, что вообще за вопросы? Вот только работать на меня он не будет, потому что связан договоренностями определенного характера с Австрией. Мне нужно понять, что именно ему предлагал изменить Данилов, из-за чего француз так возбудился. Когда я это пойму, то можно будет попробовать на этих данных сыграть. Пока же мне нечего ему предложить. И пускать его на наши заводы я тоже не собираюсь. Но его желание исходит из того, что Румянцев с Криббе хотят потащить Данилова с нами, иначе, это никак невозможно объяснить. Я повернулся к Турку.

— Скажи ему, что я не против того, чтобы он путешествовал вместе с великокняжеским поездом, — Турок кивнул. — Да, Андрей, на тебе лежит ответственное задание: ты должен стать данному господину лучшим другом. Сопровождать его везде, куда бы он не подался. А также запоминать все, что данный господин будет говорить, бормотать себе под нос и пытаться записывать. И самое главное, ни под каким предлогом не подпускать его к Данилову. Все понял? — Турок кивнул, мгновенно став серьезным. — Иди, начинай втираться в доверие. — Он снова кивнул и вышел из кабинета, столкнувшись в дверях с Луизой Ульрикой.

— Ваше высочество, — она присела в реверансе.

— Ваше высочество, — я поклонился, отметив про себя, что Луиза выглядит бледнее, чем обычно. — Что привело вас ко мне? — Из-за торжеств, связанных со свадьбой им с Георгом было разрешено вернуться в Петербург, поэтому ее появление не слишком меня удивило.

— Георг получил послание из Швеции. Король очень болен, мы можем получить приглашение в любой момент. И, скорее всего, это произойдет раньше, чем вы вернетесь из своего путешествия, ваше высочество. Так что, я пришла попрощаться.

— Прощайте, Луиза, — просто сказал я.

— Прощайте, Петр, — когда мы снова перешли на официальный тон общения? — Я знаю, что вы отдали несколько поручений для вашего человека в Дании. Я со своей стороны также приложу определенные усилия в этом направлении. Давайте сделаем так, мне будет легче воздействовать на кронпринца и его мамашу, а вам на самого Кристиана. Действуя раздельно, но в одном направлении, нам будет легче не привлечь внимания.

— Да, это будет оптимальный вариант, — я кивнул.

— Я напишу вам, — она присела в реверансе и стремительно вышла из кабинета, не дожидаясь от меня ответа. Я же мог только задумчиво смотреть ей вслед. Эта женщина всегда ставила меня в тупик. Вот и сейчас, я совершенно не понимал, зачем она вообще приходила, ну не попрощаться же, на самом деле.

А еще через неделю великокняжеский поезд, растянувшийся на пару верст, выехал из Петербурга, чтобы начать свое занимательное путешествие.

Глава 5

Погода нас баловала. Стояли теплые, сухие дни. Не жаркие, а именно теплые, а легкий ветерок усиливал прохладу, позволяя нам наслаждаться поездкой. Практически весь путь до нашей первой довольно длительной остановки мы с Машкой проехали верхом. Она оказалась прекрасной наездницей, и легко посылала свою белоснежную кобылку в галоп, в то время, как я размышлял о том, как вообще можно нормально держаться в дамском седле. Тут, когда нормально сидишь есть большая вероятность падения, что уж говорить о езде боком? Я даже вначале немного отстал, наблюдая за своей юной женой, и только убедившись, что она держатся в седле уверенно и правит лошадью твердой рукой, догнал ее, и дальше мы ехали бок о бок. Ехали мы в середине строя, на некотором отдалении от головного отряда, состоящего исключительно из драгун моего полка. По бокам и сзади также скакали драгуны, ненавязчиво нас опекая, и даже отрезая от основного состава великокняжеского поезда, представляющего собой огромную вереницу телег и карет, растянувшуюся на несколько верст.

Ванька Лопухин оказался на редкость грамотным распорядителем. Он умудрялся пускать впереди головное отряда разведку, а также вперед уезжали квартирмейстеры, в чью задачу входило найти нам приличную постель, чтобы великокняжеская четы не осталась ночевать в ближайшей конюшне. Мы ехали далеко не медленно, но я даже не пытался высчитать скорость передвижения разведотряда квартирмейстеров, которые оставляли нас далеко позади.

Так что поездкой я наслаждался. Единственное, что меня порядком доставало — это состояние дорог. Нам повезло, что ничего сверху не капало, иначе дороги быстро превратились бы в непролазное месиво. Одна мысль о подобной перспективе заставляла болеть голову. И ведь у меня был опыт путешествия и по дорогам Европы. Они практически ничем не отличались от российских. Строительство дорог я знал лишь в теории, на нефтегазовом, на котором я учился, все эти дороги и мосты изучались поверхностно, для общего развития. Я вообще считаю до сих пор, что это форменное издевательство то, что именно меня засунули в первую половину восемнадцатого века, где о нефти и газе даже ученые имели лишь смутные представления. Нет, я, конечно, собирался использовать свои знания потом, в будущем, когда руки дойдут и, хотя бы, эти чертовы дороги будут до приличного состояния доведены. А ведь надо еще промежуточную стадию угля проскочить, чтобы до моих добраться. Или не проскакивать? Уж чего-чего, а угля в Российской империи завались, надо лишь указать, что вот этой штукой можно печи топить и не только для обогрева жилья, что температура выше получится, чем при переводе дров, а это благоприятно сказалось бы на металлургии. Ведь уголь же известен, почему его не ищут и не добывают?

— Адам Васильевич? — крикнул я, призывая к себе секретаря. Олсуфьев тут же направил коня в мою сторону.

— Да, ваше высочество, — он наклонил голову, обозначая поклон. Сидя верхом довольно сложно кланяться, только поэтому мой безупречный секретарь позволил себе столь вопиющее нарушение.

— А почему не разведают и добывают те же Демидовы, да Строгоновы каменный уголь? Не все же на заводах деревья жечь.

— Каменный уголь? — Олсуфьев нахмурился, что-то просчитал про себя, перевел с великокняжеского на русский и осторожно уточнил. — Вы, наверное, имеете ввиду горючий уголь, Петр Федорович?

— Да-да, горючий, — я махнул рукой, показывая, что он прав и именно этот уголь я и имею в виду. — Англичане вон уже его вовсю пользуют, а мы чем хуже? — на самом деле я не был уверен насчет англичан, что они уже начали свою промышленную революцию, но, черт его знает, может и начали. Скоро по моим прикидкам должны два кренделя вернуться, которые к Туманному Альбиону подались, вот они точно расскажут, что и как используют англичане.

— Ничем, — Олсуфьев снова нахмурился. — Дед ваш Петр Алексеевич даже указ издал, чтобы горючий уголь искали по всей стране, да металлургам его предлагали, пробовать с его помощью металл лить. Гора Атач, что граничит с поселениями башкир дюже богата на руды разные, но их не добывают, потому что леса вокруг мало и древесного угля не наделать в достаточном количестве. А вот нашелся бы поблизости горючий уголь, другое дело бы было, да.

— И? — я испытывающе посмотрел на него. — Указ был, и дальше, что?

— Ничего, — у Олсуфьева скулы порозовели, словно он лично нарушил приказ Петра Алексеевича. — Полагаю, что его саботировали, а пришедшим на смену Петру Великому императоры и императрицы не уделяли этому вопросу должного внимания.

— А кто должен был отвечать за исполнение данного указа? — я даже чуть натянул поводья, притормаживая коня, чтобы было удобнее переговариваться.

— Берг-коллегия, полагаю, — Олсуфьев обернулся на виднеющийся далеко позади поезд. — Антон Федорович Томилов едет с нами, чтобы лично посмотреть за делами, подконтрольными Берг-коллегии. — Мой секретарь быстренько сдал президента этой самой Берг-коллегии, про которого я и не знал, что он тоже меня сопровождает. Да и немудрено, народу ехало столько, что я просто физически не мог знать, кто еще решил посетить демидовские и не только демидовские заводы, чтобы составить свое о них представления. Доподлинно мне было известно лишь о Романе Воронцове, у которого был в этой поездке свой интерес. Теперь вот, оказывается, и президент Берг-коллегии Томилов в какой-то из многочисленных карет спрятался.

— Адам Васильевич, позаботься о том, чтобы за ужином, который уже, наверное, в Новгороде Великом состоится, Антон Федорович непременно сидел рядом со мной. Я хочу ему пару вопросов задать, — я улыбнулся, но от моей улыбки, которая, как я подозреваю, больше оскал напоминала, Олсуфьев шарахнулся в сторону. После я дал шпоры коню и поскакал, все больше наращивая скорость.

Я снизил скорость, когда впереди меня показался головной отряд, который я догнал в этой бешенной скачке. Перейдя на рысь, я увидел, как ко мне скачет всадница на белой лошадке. Красная амазонка ярким, почти кровавым пятном выделялась на общем белом фоне. Я еще больше снизил скорость, позволяя Машке без проблем приблизиться.

— Вы специально делаете такое лицо, Петр Федорович, чтобы к вам никто не осмеливался приблизиться? — Маше улыбнулась и на порозовевших щеках заиграли ямочки.

— Ну а тебя они ушлые ребята послали ко мне, чтобы ты послужила громоотводом? — я иронично приподнял бровь.

— Ну что вы, никто меня не посылал, я вызвалась узнать все про ваше настроение самостоятельно.

— Маша-Маша, — я покачал головой. — Ты видела меня голым, и все равно продолжаешь обращаться на «вы». Меня это немного напрягает, знаешь ли.

— Но, это не моя прихоть, Петр Федорович, — она снова улыбнулась. — Существуют определенные правила...

— К черту правила, — я махнул рукой. — Не навсегда, а только на время, когда мы наедине, и все боятся ко мне подойти, опасаясь, что я кого-нибудь покусаю. Все, кроме моей мужественной жены. Так что, договорились? Иначе мы с тобой дойдем до того, что и в постели ты будешь меня Петром Федоровичем называть, а это не будет слишком способствовать моему настрою, как раз наоборот. И вот тогда я точно кого-нибудь покусаю. — Она запрокинула голову и рассмеялась.

— Ты всегда меня смешил. Еще в тот раз, когда мы в первый раз встретились.

— Да, вот такой я веселый парень, — я неопределенно хмыкнул. — О чем тебе так старательно нашептывал Румянцев? Мне уже нужно начинать беспокоиться и ревновать?

— О, только не к Петру, — Маша посмотрела на этот раз серьезно. — Он скорее руку даст себе отрезать, чем посмеет тебя опозорить.

— Как у него все серьезно, — я обернулся и посмотрел на скачущего в отдалении Петьку.

— Ты зря иронизируешь. На самом деле у тебя есть очень верные и преданные друзья. Не каждый правитель может похвастаться подобным. Но что же все-таки тебя так разозлило? — она смотрела внимательно, и в ее глазах я видел страстное желание помочь, в крайнем случае поддержать.

— Да так получилось, что я случайно узнал о саботировании одного очень грамотного указа моего деда Петра Алексеевича. А ведь, если бы его выполнили, то Российская империя уже ушла бы далеко-далеко вперед во всяком случае в металлургии — это точно. Кроме того, выполнение данного указа позволило бы экспериментировать с составом металла, искать и получать лучшие варианты. Но, как я и сказал, указ саботировали, и теперь мы опять оказались в отстающих и догоняющих, — я зло стиснул зубы. Сколько еще довольно грамотных приказов не было исполнено? Сколько нарушений и злоупотреблений мы выявим во время этой поездки?

— Может быть, для нарушения существовала объективная причина? — Маша нахмурилась.

— Никакой объективной причины нет, — я покачал головой. — Ну какая может быть объективная причина в том, чтобы не искать замену древесному углю, когда такая замена известна? Нужно только как следует копнуть. Но копать почему-то не захотели. Почему? У меня только один вариант ответа, производители древесного угля дали на лапу тем, кто должен был копать, чтобы их не лишили заработка. Ведь, когда каменный, тьфу ты, горючий уголь будет найден в пережигании такого количества деревьев пропадет надобность, и это хорошо, древесина нам еще пригодится. Корабли надо строить, бумагу делать, много для чего дерево нужно, чтобы жечь его в угли, когда есть другое решение. Что мне делать, Маша? Что мне делать, если выяснится, что я прав?

— Ты найдешь выход. Я верю, что ты все сделаешь правильно, — она произнесла это очень серьезно, так, что я сразу понял, она именно так и думает. М-да, никогда не думал в этом ключе, но, похоже, что только ради этого стоило жениться, чтобы рядом находился кто-то, кто всегда будет говорить: «Я в тебя верю, ты все делаешь правильно»

Весь дальнейший путь прошел в молчании, но не напряженном, а вполне уютном, создающим умиротворение. Так что к тому моменту, как мы подъехали к Новгороду, мое настроение было вполне благожелательное, тем более, что я примерно догадывался, что нас будет ждать при въезде в город и морально готовился не ржать, во всяком случае, не слишком громко.

Нас встречали. Слава Богу до каравая с солонкой посредине не додумались, но, полагаю, только потому, что им не хватило времени.

Встречали нас лучшие представители Великого Новгорода: Адодуров и братья Строгоновы. И все бы ничего, если бы не одно маленькое «но». Ни Адодуров, ни Строгоновы в Новгороде не проживали, и в последний раз навещали родной город лет этак дцать назад. Представляю, с какой скоростью они неслись на перекладных, чтобы обогнать меня и успеть из Петербурга прибыть в город раньше, причем настолько, чтобы успеть приготовиться к торжественной встрече. И ладно бы Строгоновы, бароны недавноиспеченные действительно были заняты делами и довольно редко появлялись при дворе, так что с натяжкой можно было сказать, что они действительно находились в Новгороде, когда я туда приперся. Но как кто-то мог представить себе, что я приму за местного жителя личного секретаря Разумовского? Ладно, я махнул на эти нелепицы рукой и позволил «лучшим людям» старинного города толкать приветственные речи, а затем, после того как были отданы распоряжения устраивать всех приехавших со мной людей, меня самого, Машку и мой внутренний круг, куда входили Румянцев, Криббе, Лопухин, Штелин, Олсуфьев, Федотов, Турок и непонятно каким образом затесавшийся к нам Ванька Шувалов, потащили показывать достопримечательности. Город был древним, и достопримечательностей было много, но я почти все это видел еще там в прошлой жизни, поэтому пропускал речь Адодурова мимо ушей, сконцентрировавшись на изучении жизни города, потому что к достопримечательностям мы не телепортировались, а ехали по довольно узким улицам.

Возле Рюрикова Городища я остановился, и вся наша кавалькады вынуждена была последовать моему примеру. В моем времени от этого памятника дней минувших практически ничего не осталось, но сейчас не все постройки были разрушены, вот только памятником они не считались. Просто развалины, которые по какой-то причине не решались трогать.

— Говорят, что он где-то здесь похоронен, — негромко произнес я. И вроде бы не упоминал имени, но меня все прекрасно поняли. — Интересно, какой он был?

— Рюрик был великим человеком, — осторожно произнес Адодуров.

— Нет, я не спрашиваю про это, — я повернулся к нему. — То, что он был великим — это не обсуждается. Я хочу знать, каким он был человеком? Любил ли своих жен, детей? Были ли у него друзья? Каким именно богам он поклонялся? Вы ведь не будете оспаривать, что Рюрик был язычником? — Адодуров покачал головой.

— О нем очень мало известно. Даже «Повести временных лет» не дают полных ответов, — он отвечал, а вокруг нас стояла тишина. Все навострив уши слушали наш разговор.

— Да, о нем практически ничего не известно. Такое ощущение, что его и не было никогда. Что новгородцы вместе с Олегом его придумали, — Адодуров уставился на меня. — Новгородцы же очень любят что-то придумывать, правда? Чаще всего преследуя свои собственные цели.

— О чем вы говорите, ваше высочество Петр Федорович? — секретарь Разумовского опешил от такой резкой смены риторики, а один из Строгоновых, по-моему, не слишкомконфликтный Сергей попытался свалить в туман. Ну уж нет, дорогие мои, не уйдете. Мы пока здесь стоим в узком, почти интимном кругу, пожалуй, побеседуем.

— Что вы здесь делаете, Василий Евдокимович? Почему оставили свой пост у Алексея Григорьевича? Для чего все это представление?

— Ваше высочество, Петр Федорович...

— Николай Григорьевич, поведайте мне неразумному, почему во всем Новгороде, в Великом городе, древнем городе нет ни одной мало-мальской мануфактуры? Ладно, я могу это понять, скорее всего, это ужасно невыгодно, но Новгород славился своими складами, где они? Я ехал сюда, чтобы увидеть великий город, подаривший Руси множество великих князей, и что я увидел? А ведь, согласно рапортам, все в Новгороде хорошо, даже гимназия имеется. Покажите мне ее? Или она как Рюрик всего лишь одна из городских легенд?

— Ваше высочество, Петр Федорович... — начал было Адодуров, но я перебил его.

— Помолчите, я сейчас не с вами разговариваю. Николай Григорьевич, я не буду разбираться, почему даже Тайная канцелярия, которая обязана была установить здесь свой отдел, как во всяком губернском городе, не соизволила выполнить мое поручение, казалось бы, такое простое. Насчет этого у меня есть с кого спросить. Я спрашиваю у вас, что происходит?

— Ваше высочество... — начал было Строганов, но замолчал. Я смотрел на него в упор, не мигая.

— Я предложил государыне, и она приняла мое начинание о том, что будут организованы специальные складские магазины, в которых будет храниться неприкосновенный казенный запас зерна на случай неурожая и голода. Таких магазинов будет достаточно, чтобы в случае чего не оставить народ без хлеба и семян на следующую посевную. И ваша задача будет заключаться в том, чтобы восстановить знаменитые склады и приспособить их под эти магазины. Надеюсь, вам не надо говорить, что восстановление будет проводиться за ваш счет? За глупость надо платить, а за ложь так вдвойне, — Строганов открыл было рот, но тут же закрыл его. — Гимназия. На нее были выделены деньги еще Анной Иоановной. Где деньги?

— Не знаю, — чуть хриплым голосом ответил Строганов. — Они до нас так и не дошли.

— Понятно, — действительно понятно, что тут может быть непонятного. Василий Евдокимович, деньги на строительство гимназии, а также нескольких школ и училищ будут выделены, как только я вернусь из путешествия. Думаю, что вы прекрасно справитесь с устройством учебных заведений в своем родном городе. Раз уж промышленность здесь невыгодно развивать, будем делать из Новгорода научную Мекку. Что-то типа русской Сорбонны, почему нет? Во всяком случае, попытаемся. И да, город надо в порядок приводить. Чтобы он соответствовал своей истории. Да, чуть не забыл, здесь будет расположен гарнизон. Думаю, Великий Новгород идеально подойдет под место постоянной дислокации Ингерманландской дивизии. И отсюда ее будет легче перекинуть в другие места, где она больше всего понадобиться. Ну а теперь, давайте уже пройдем туда, куда вы хотите меня и Марию Алексеевну поселить. Княгиня устала с дороги, да и всем нам не мешало бы отдохнуть.

С этими словами я развернул коня, чтобы ехать к месту нашего ночлега.

— Ваше высочество, — Адодуров остановил меня, тихо спросив. — А как же мое место возле Алексея Григорьевича?

— Алексей Григорьевич не помрет без вас, уверяю, — я хмыкнул. — А вот более грамотного, образованного и, что уж тут, ответственного человека мне будет сложно найти для тех задач, которые я озвучил. Единственное требование: обучение должно вестись на русском языке, это осуществимо?

— Эм, — Адодуров задумался. — Я не уверен, но, нужно пробовать, сейчас сложно что-то сказать. Да, ваше высочество, я видел проект господина Ломоносова по начальному всеобщему обучению грамоте. Весьма толковый проект, надо сказать. Вы не будете возражать, если я его попробую применить здесь в Новгородской губернии?

— Нет, я даже хотел попросить вас об этом. Проект нужно сначала испытать, опробовать, выявить все его недостатки и изменить тут же на месте, и лишь потом внедрять повсеместно. Так что, думаю, Новгородская губерния подойдет как нельзя лучше.

— А государыня все это санкционировала? — недоверчиво спросил Сергей Строганов, рискнувший вылезти из тени брата.

— Она мне все это в качестве свадебного подарка подарила, — сухо ответил я, на что братья переглянулись и кивнули.

Через пару часов я сидел в комнате, которую приготовили мне в качестве кабинета, а напротив меня расположился Томилов.

— Антон Федорович, что вы можете мне сказать по этим вопросам? — я озвучил ему свои вопросы, касающиеся поисков месторождений каменного угля.

— Ничего, ваше высочество. Более того, я еду, чтобы на месте в Екатеринбурге попытаться разобраться, почему указ Петра Алексеевича был проигнорирован и игнорируется до сих пор. Кроме того, Роман Илларионович попросил меня проверить работу Рейнера, которого наняли, чтобы он построил и наладил работу на камнерезной фабрике. Его посещают определенные сомнения в том, что его детище вообще начало работать. Собственно, для того, чтобы собственными глазами все увидеть, он и едет с нами.

— Очень хорошо, — я сложил руки на груди. — Есть еще что-то?

— Да, ваше высочество. Школа. В Екатеринбурге должна была открыться по настоянию Татищева школа ремесленных искусств, с большим перечнем дисциплин, которые должны там преподаваться. Но те же Демидовы и Строгановы, да и управляющие казенных заводов утверждают в голос, что мастеров как не было, так и нет. Не верить Татищеву я не могу. Он очень многое сделал в качестве президента Берг-коллегии, и вообще является одним из самых порядочных и честных людей из всех, кого я знаю, но деньги были из казны выделены и немалые, так что... — мы замолчали. Опять эта отдаленность и невозможность быстро получить информацию делали вполне жизнеспособные и здравые проекты бездонной бочкой, в которую утекали казенные деньги.

Я помассировал виски, голова трещала немилосердно от всей этой информации, которая обрушивалась на меня лавиной, стоило выйти из зоны комфорта императорского дворца.

— Вот что, я подумаю об этом завтра, — сказал я словами одной известной героини. — А пока я пойду и отдамся в нежные ручки моей жены, может быть ей удастся успокоить мою мигрень. Все-таки у нас свадебное путешествие как-никак, — и под понимающий смешок президента Берг-коллегии я вышел из кабинета и направился в комнаты, выделенные нам с Машкой в качестве спальни.

Глава 6

Мы провели в Новгороде три дня. Вообще-то, я не планировал задерживаться здесь даже на один день, но так уж сложились обстоятельства, что нам пришлось на некоторое время погостить в большом доме Строгановых, наверное, единственном каменном доме во всем городе.

Задержались мы так надолго, потому что оставляемый на хозяйстве Адодуров немного пришел в себя и завалил меня различными консультациями по самым разным вопросам. К середине второго дня к нему присоединился Николай Строганов, который тоже оставался в родном городе, чтобы в первое время следить за выполнением моих поручений, среди которых была и постепенная замена деревянных, часто вросших в землю домов на каменные. А также нормальные дороги и тротуары. Коль скоро здесь планируется сделать студенческий город, то тротуары были просто необходимы, уж студенты-то точно не отличаются друг от друга, независимо от страны пребывания и времени.

Строганов так рьяно взялся за дело, и даже пообещал вложиться в развитие складов и продовольственных магазинов, только потому, что я, весьма вежливо, к слову, пригласил его брата Сергея сопровождать меня в поездке вместе с сыном Александром на их Таманский завод. Из каких предпосылок Николай пришел к выводу, что я буквально беру его брата и племянника в заложники, и что с ними может произойти нечто малоприятное, если остальные Строгановы начнут выступать слишком уж сильно.

Выслушав Петьку Румянцева, который с невозмутимым видом рассказал мне про этот странный заскок Николая Григорьевича, я только пожал плечами. Пусть думает, что хочет, главное, чтобы дело двигалось.

Еще одной причиной нашей задержки в городе, в котором пока не было ничего достойного моего внимания, и все только-только начали бегать, как наскипидаренные, готовя проекты и чертежи для большой стройки, стало известие о том, что Никита Бахарев вернулся из своего шпионского похода в Англию, и вместе со своим учеником Ползуновым должен был присоединиться к нашему поезду. Воронцов попросил меня немного подождать, и я милостиво согласился, тем более, что мне самому было интересно, что же они привезли в плане освоения новых технологий.

Так что из Новгорода мы выехали лишь спустя три дня, и в тот самый момент, когда я хотел пересесть в карету и пригласить туда Бахарева с Ползуновым, ко мне подъехал Воронцов. Посылать его лесом было неудобно, и я заставил себя сосредоточиться на том, что он мне собирался сказать.

— Ваше высочество, Петр Федорович, я хотел бы поговорить о заводе Строгановых, — начал он очень издалека.

— И что не так с заводом Строгановых, Роман Илларионович? — вздохнув, спросил я.

— Да все дело в том, что он скоро станет убыточным. Больно уж руда худая на медь на него идет, — после минутного молчания ответил Воронцов, тщательно обдумывая каждое слово.

— Не думаю, что сами Строгановы не в курсе подобного положения дел, — я обернулся и посмотрел на едущего немного позади Сергея. Александр, которому только-только исполнилось двенадцать лет, верхом долго ехать не мог, поэтому отец велел ему пересесть в карету, несмотря на сопротивление мальчишки.

— И все же я убежден, что они ни черта не понимают в металлургии. Непонятно, зачем вообще взялись и разрешение выпросили у Берг-коллегии, — Воронцов скривился.

— Вот что, Роман Илларионович, Сергей Григорьевич вон он, так что давай подзовем его к себе и зададим все эти вопросы напрямую, нечего злословить у него за спиной. Федотов! — заорал я, подзывая адъютанта, который ехал рядом, ненавязчиво меня опекая.

— Да, ваше высочество, — он материализовался рядом со мной так быстро, что мы с конем вздрогнули.

— Позови сюда Сергея Григорьевича, мы с Романом Илларионовичем ему пару вопросов по его Таманскому заводу задать хотим, — Федотов кивнул и, развернув коня, помчался к Строганову, который, видимо, что-то заподозрил, потому что посматривал в нашу сторону с подозрением.

Федотов снизил скорость, и его конь подошел к напрягшемуся Строганову шагом. О чем они говорили, расслышать я, к сожалению, не мог, но вот видеть, как Сергей побледнел и кивнул, а после чуть пришпорил своего коня, чтобы нагнать нас с Воронцовым, я мог, что и сделал, поворачивая голову вместе с его приближением.

— Ваше высочество, вы хотели со мной побеседовать? — я внимательно разглядывал Сергея Строганова. Вообще об этом семействе ходили весьма неоднозначные слухи, но вот конкретно этот Строганов производил впечатление довольно миролюбивого и не склонного к конфликтам человека. Однако, эти качества не делали его, упаси Господи, глупым или плохим дельцом, отнюдь. Под моим пристальным взглядом Строганов заметно нервничал, хотя я так и не смог понять причины этой нервозности.

— Да вот, Сергей Григорьевич, — наконец, я начал отвечать, в то время как Воронцов уже начал недоуменно на меня коситься, — разрешите наш с Романом Илларионовичем спор. Он говорит, что ваш Таманский завод скоро убыточным станет, что медь, кою вы плавите, может в ближайшее время закончится, что руда худая, да и вообще, что завод вы неправильно поставили, и ничего не понимаете в металлургии. Я же говорю, что не может быть все так плохо. Просто не может быть, иначе вы бы давно запрос сделали в Берг-коллегию с просьбой убрать этот ваш завод из налоговых сказок. Так рассуди нас, сделай милость, — Строганов уставился на меня так, что я невольно принялся оглядывать себя, ища беспорядок в одежде.

— Ваше высочество, Петр Федорович, я не понимаю вас. Медь плавится отлично, больше тысячи пудов в год выдаем. Вот что заводик неудачно поставили, вот тут прав Роман Илларионович, водный напор маловат, приходится только в половодье все печи запускать, а в другое время три работать могут, а остальные приходится останавливать, — Строганов развел руками, но тут же снова перехватил поводья. Он вообще не слишком уверенно держался в седле, как я заметил.

— И кто же вам посоветовал ставить завод в столь невыгодном месте? — я бросил быстрый взгляд на Воронцова, но тот лишь губы поджал, сверля Строганова неприязненным взглядом.

— Не знаю, — Сергей по-настоящему растерялся. У него даже складки на лбу образовались, когда он пытался вспомнить, кто же именно ему так удружил.

— Вот лучше бы солью занимались, — не выдержал Воронцов, и все-таки вставил свои пять копеек. — Что делать будете, когда руда иссякнет?

— Я не думал об этом, но что-нибудь будем, — вспылил Строганов. — Что вы вообще, Роман Илларионович, ко мне привязались, прямо как репей к собаке? Или вам наш завод жить спокойно не дает? Что вам от мен нужно?

— Так, господа, голос будете друг на друга в борделе повышать, а не в присутствии его высочества, — с двух сторон подъехали Румянцев с Турком и Олсуфьев с Федотовым. Речь начал толкать Олсуфьев, невольно хмурясь, разглядывая спорщиков.

— Да пускай продолжают, Адам Васильевич, — я хмыкнул. Вы уж проследите здесь, чтобы они ненароком драку, или же дуэль не устроили, а я, пожалуй, в карету пересяду. Да, Петька, будь ласков, найди Бахарева с его учеником и пригласи их ко мне, я как раз выяснить хочу, как там Англия поживает.

Бахарев присоединился ко мне довольно быстро, тем более, что из-за моей смены средства передвижения весь поезд был вынужден ненадолго остановиться. Я только-только успел устроиться на подушках, как ко мне присоединился механик, а после и его ученик. За Ползуновым захлопнулась дверь кареты, и кучер в это самое время начал движение. Мальчишка едва не завалился, потому что не успел усесться. Бахарев успел схватить его за руку, удерживая, и помогая сесть рядом с собой. Некоторое время я молча рассматривал сидящих напротив меня людей, которые начали заметно нервничать от такого пристального внимания к своей персоне.

— Ваше высочество, о чем вы хотели поговорить? — наконец, Бахарев не выдержал и задал вопрос прямо мне в лоб.

— О вашей поездке, о чем же еще, — я наклонил голову, глядя на него. Чертова привычка, похоже, навсегда останется со мной. — Что нового на туманном острове?

— Эм, я не слишком понимаю, что именно вы хотите узнать, ваше высочество, — Бахареа заерзал на своем сиденье.

— Как это что, конечно же секрет производства козьего сыра, — я с трудом удержался, чтобы не закатить глаза. — Вы же вызнали этот секрет?

— Нет, — Бахарев медленно покачал головой. — А что мне нужно было его узнать? — в голосе механика звучала явная растерянность.

— Господи, конечно же нет, — я откинулся на подушки. — В конце концов вы совершенно не за секретом сыра ездили и даже, не побоюсь этого слова, рисковали жизнью. Но я все же думал, что вы пробудете в Англии немного дольше. Что вас вынудило уехать?

— Вы были правы, ваше высочество, когда сказали, что я, возможно, рисковал жизнью, пытаясь разгадать секреты англичан. К счастью, тот завод, куда мы в итоге с Ванькой пристроились, не пользуется особой популярностью, точнее, не пользуется популярностью его продукт, — он на некоторое время замолчал, затем продолжил. — Но мне показалось, что в этой задумке есть рациональное зерно. К тому же они там опираются в своей работе на некоторые механизмы, довольно любопытные, надо сказать...

— Это я виноват, — Ползунов шмыгнул носом, перебивая своего мастера. — Я случайно проболтался, что хочу поскорее домой попасть, а управляющий услышал... Мы с Никитой Андреевичем едва ноги унесли, — он тяжело вздохнул. — Но там уже нечего было узнавать, мы все, слава Богу, вызнали.

— Где вы в итоге обосновались? — мне жутко надоело ходить вокруг да около.

— В Хендсфорде на железнодельной мануфактуре Бенжамина Хантсмана, — я прищурился. Если я ничего не путаю, то это был в свое время весьма оригинальный персонаж, который заставлял работать своих рабочих по ночам, чтобы сохранить в секрете изобретенный им способ выплавки стали. При этом он был первым, кто вообще начал выплавлять сталь. Опять же, если я ничего не путаю.

— И как же вы проникли на мануфактуру господина Хантсмана? — помимо моей воли в голосе прозвучало нетерпение. — Насколько я знаю, именно данный господин слышать ничего не хочет о патенте, и никого постороннего на свое предприятие не пускает.

— У него машина паровая сломалась, он ее из Франции привез, куда всю свою сталь продает, — снова перебил Бахарева Ползунов. — А механикуса-то и нет, чтобы починить. А мы вовсе в этом городишке оставаться не хотели, только немного передохнуть и сообразить куда дальше двигаться. Никита Андреевич упомянул при Хантсмане, что механикус. Ну упомянул и упомянул, а вот Хантсман запомнил, и прибежал с просьбой машину помочь починить. Вот так мы на мануфактуре и оказались.

— Почему-то же Ханстман все продавал во Францию? — я задумался. Может, я все же ошибся, и это не он сталь делал?

— Потому что англичане отказываются ее покупать. Кузнецы говорят, что с ней сложно работать, — коротко ответил Бахарев, отвесив подзатыльник ученику, чтобы тот больше его не перебивал.

— И вы вызнали секрет изготовления стали? — я был предельно серьезен.

— Да, тем более, что, когда мы попали внутрь мануфактуры, уже никто ничего от нас не скрывал. Но мне тоже не слишком понравился результат, и я хотел бы поработать с теми веществами, которые Ханстман добавляет в руду при плавке. Ну и тигель — вот это точно стоит воспроизвести, — начал перечислять Бахарев то, что успел подсмотреть в Англии. Понятое дело, что его, кроме механизмов и металлов ничего больше не волновало, но, так как их опыт промышленного шпионажа оказался, как по мне, вполне успешным, то в скором времени нужно будет еще кого-нибудь послать, уже на другие мануфактуры. — Так мне позволено будет воссоздать тигель и попробовать поэкспериментировать с чугуном?

— Да, иначе зачем я вас вообще куда-то разрешал вам ехать? — я посмотрел на сидящих напротив механиков: один уже в возрасте, второй как бы не мой ровесник. Бахарев смотрел твердо и спокойно, а вот Ползунов весь искрутился. Видно было, что парень хочет что-то сказать или спросить, но по какой-то причине не может этого сделать. То ли боится получить категорический отказ, то ли опасается, что его высмеют, и, сдается мне, что все-таки дело во втором. Я снова перевел взгляд на Бахареве. — Я подумаю, на каком именно заводе вы начнете проводить работы и эксперименты. Когда приму решение, я вам сразу же скажу. Если это будет один из казенных заводов, то мне не нужно будет ничего ни с кем согласовывать, но, если мой выбор падет на завод, имеющий хозяев, то придется немного подождать, пока я не обговорю с этими хозяевами ряд условий.

— Благодарю, ваше высочество, — Бахарев совершенно успокоился и поклонился степенно, с чувством собственного достоинства. — Я буду с нетерпением ждать вашего решения, и надеюсь, что оно последует раньше, чем мы доберемся до конечной точки нашего путешествия.

— Я постараюсь, чтобы так оно и произошло, — кивнув Бахареву, я повернулся к Ползунову. — Ну что ты вертишься? Говори уже, что тебя до такой степени тревожит. — Ванька вздрогнул, вжал голову в плечи, посмотрел немного испуганно. Но вскоре пересилил неуверенность и боязнь и медленно произнес.

— Мы, когда ту паровую машину чинили... Я уверен, что можно поставить цилиндры таким образом, чтобы работа механизма не зависела от подачи воды, — выпалив это, он густо покраснел.

— Вот как, — я задумчиво посмотрел на него. — И как же она без пара будет работать эта твоя машина?

— Почему без пара? С паром, — Ползунов покраснел еще больше. — Только воду не надо подавать постоянно. И водяное колесо не нужно будет для нее. Это даже скорее огненная машина получится. И работать она сможет там, где нет возможности воду постоянно получать.

— Глупости не говори, — перебил ученика Бахарев. — Как ты вообще сможешь поршень подниматься без воды?

— Я уже делал, — Ванька насупился. — И у меня получилось.

— И почему же я не видел, что там у тебя получилось? — сварливо спросил Бахарев, нахмурившись и скрестив руки на груди. — Ты только говорил, что такое возможно, но даже чертежей не показал.

— Я хотел сначала все проверить, — Ползунов опустил глаза и говорил, разглядывая пол кареты. — И чертеж начисто нарисовал, и модельку собрал. И она работала! — он вскинул голову. — А потом мы убегать начали, и я сжег и чертеж и модель. То есть сначала разломал, а потом сжег.

— Так, стоп, — я остановил словесный поток, готовый вырваться изо рта Бахарева, поднял руку, словно бы блокировав любые его намерения дальше говорить и очень серьезно спросил Ползунова. — А воссоздать сможешь? И чертеж, и саму машину?

— Наверное, — ответил он, неуверенно пожав плечами. — Да нет, смогу, точно смогу.

— И, если получишь опять действующий образец, сумеешь проследить, чтобы настоящую машину сделали по твоим чертежам? — я прищурился. А Ванька снова пожал плечами и кивнул еще более неуверенно.

— Очень хорошо. Значит, поедешь на завод, который я выберу для твоего учителя. Будете вместе экспериментировать. Никита, вам обоим выделятся деньги. Много не обещаю, но на создание тигля и машины, про которую Ванька говорит, должно хватить. На тебя же возлагается ответственность проследить, чтобы Иван сделал все-то, что я только что перечислил: чертеж, работающий образец и полноценную машину, — Бахарев попытался что-то мяукнуть, но я снова жестом остановил его. — Никаких возражений. Ни-как-ких. — после этого я с силой стукнул пару раз в крышу кареты. Кучер, услышав стук тотчас остановился, и я выпрыгнул наружу, не дожидаясь, пока мне откроют дверь.

Ко мне тут же подскочил Федотов.

— Коня, — коротко приказал я, а когда ко мне подвели моего коня, который не был еще расседлан, я вскочил на него и, повертевшись в седле, нашел взглядом Строганова и Воронцова, которые в это время продолжали спорить. За их спором с постными рожами наблюдали Петька, Турок и Олсуфьев.

— Ваше высочество, — дверь кареты открылась и оттуда высунулся Бахарев. — Мы не знаем, где наши лошади и...

— Да езжайте в карете, — я махнул рукой. — Кстати, а почему Ханстман не запатентовал свое изобретение? И почему он так странно пытался сохранить тайну? Ведь на мануфактуре все работы велись по ночам?

— Да, по ночам, — кивнул Бахарев. — А вот насчет всего остального... он квакер, — наконец, ответил Бахарев. — Я точно не понял, что они проповедуют, но там много запретов: нельзя портреты рисовать, нельзя клятвы давать, креститься. Я вот думаю, что патент — это что-то вроде обязательства или клятвы, а их квакерам никак нельзя.

— Угу, — я ненадолго задумался, затем тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли. — Садитесь в карету. Вам никто не скажет спасибо, если вы задержите поезд, и мы будем вынуждены ночевать в чистом поле.

Развернув коня, я направил его прямиком к Румянцеву. Когда я подъехал, спорщики не обратили на меня внимания, увлеченно продолжая что-то выяснять между собою.

— И что же, они еще не подрались? — тихо спросил я у Петьки, который в этот момент покосился на меня.

— Не-а, — Румянцев покачал головой. — Какие-то они нерешительные. Я лично давно бы не выдержал и на дуэль вызвал бы.

— Кого? — я хмыкнул.

— Да кого угодно, — махнул рукой Румянцев. — Они оба мне уже надоели, хуже горькой редьки.

— А что все-таки не поделили? — я бросил взгляд на спорщиков: у Строганова лицо пошло красными пятнами, а Воронцов был просто красным, а ноздри у его довольно внушительного носа раздувались, как у быка, доведенного до крайней степени бешенства.

— Да я так и не понял. То ли завод этот трижды проклятый, то ли месторождение соли новое, которое Строгановы опять нашли. Хотя, все-таки завод. Роман Илларионович шибко недоволен, что Строгановы все месторождения соли умудрились забрать себе, так еще и завод медноплавильный поставили, хотя сами, вот тут я с Воронцовым полностью согласен, ничего не понимают в металлургии.

— Я так понимаю, Воронцов сам хотел этот Таманский завод организовать, но не успел, и его отдали Строгановым, вместе с месторождениями медной руды, — спорщики меня соизволили заметить и замолчали, неловко поклонившись.

— Похоже, что так оно и есть. Вот поэтому Роман Илларионович и злится, — философски ответил Румянцев, я же тронул пятками лоснящиеся бока коня и подъехал к спорщикам поближе.

— Ну что, выяснили, кто из вас прав, а кто не слишком? — громко спросил я, вклинившись между Строгановым и Воронцовым. Они громко сопели, но предпочитали не отвечать. — Понятно. Вот что, мне абсолютно не понятно, что с этим вашим заводом не так, Сергей Григорьевич. Но я очень хочу это выяснить, — он вздрогнул и быстро взглянул на меня, а потом отвел взгляд в сторону. — Да, мне очень хочется это выяснить. И поэтому я, пожалуй, попрошу Никиту Бахарева как следует изучить все, начиная от добычи руды, и заканчивая погрузкой меди на телеги, чтобы везти в Екатеринбург. Вам это понятно? — я приподнял бровь, глядя на него, не отрывая взгляда. Строганов медленно кивнул. — Отлично. Тогда еще одно. Так как завод не работает на полную силу практически никогда, я поручаю Бахареву построить тигель, с помощью которого руду плавят англичане, ну и поэкспериментировать, не без этого. А его ученик попробует построить механизм, который решит вашу проблему с нехваткой воды.

— Но, ваше высочество, — Воронцов воспользовался короткой паузой и буквально вклинился в разговор. — А как же камнерезная мануфактура? Если немец действительно ни черта не понимает, как о нем и говорили, то я хотел именно Никиту Бахарева поставить налаживать там дела.

— Роман Илларионович, чтобы резать камни, много ума не надо, найди кого-нибудь другого не столь мозговитого, — я почувствовал раздражение. — Мне нужно, чтобы и Бахарев и Ползунов находились сейчас на Таманском заводе, пока там все не заработает как часы.

— Какой механизм? — перебил меня, подозрительно глядя в упор, Строганов. Надо же, все-таки он немного тугодум, промелькнуло в голове.

— Увидите, — я махнул рукой. — Не переживайте, вас платить за все никто не заставит. Вы только обеспечите необходимые материалы и поможете с людьми.

— И все же, я не понимаю... — начал Строганов.

— Сергей Григорьевич, Российской империи нужна медь. Очень нужна. Ваш завод один из немногих, кто эту самую медь плавит. И тут, еще не доехав до завода, я выясняю, что он работает в треть силы, потому что кто-то сильно промахнулся с его расположением. Поэтому, у вас сейчас два выхода из сложившейся ситуации: сделать так, чтобы завод заработал на полную мощность, или же начать производить что-то, кроме меди. Иначе, я отпишусь государыне, и у вас тут же появится третий выход, будьте уверены, и вам очень сильно повезет, если вам предложат просто продать завод тому, кто сумеет реализовать один из первых двух выходов, а то и оба вместе. Я очень надеюсь, что вы меня понимаете. Что касается вас, Роман Илларионович, вот уж не ожидал, что вы будет вести себя как плебей, — я поджал губы, и, не глядя больше на спорщиков, послал коня быстрой рысью. Я уже давно понял, что когда я скачу очень быстро, то в мозгах проясняется, и я начинаю хорошо соображать, и этот раз вовсе не был исключением.

Глава 7

— Кто-нибудь может мне объяснить, почему во всех провинциальных городах, которые мы уже проехали, нет мануфактур? — я оглядел присутствующих на этом импровизированном совещании людей, включая и номинальное главу Тверского дворянства Прохора Суворова, родственника Сашки, который сейчас со всем усердием постигал воинскую науку в Петербурге. На мой вопрос ответом было молчание. — Хорошо, тогда, может быть, кто-нибудь мне назовет причины, по котором начинание деда моего Петра Алексеевича от 1714 года, о создании цифирных школ было загублено на корню? — я обвел тяжелым взглядом присутствующих, которые начали возиться на своих стульях.

***

Настроение было у меня наипоршивейшее. Недалеко от Твери нас догнал императорский поезд — Елизавета ехала в Москву с разборками. На нее очень повлияли мои слова о том, что дело ее отца, которого она очень любила и уважала, уже практически похоронено под огромным валом взятничества, кумовства и общего наплевательства на какие-то там императорские указы. Рассуждали эти долбодятлы таким образом: Петербург с государыней далеко, о наших шалостях все равно не прознают, а прознают, так пока дойдет информация, всякое может за это время случиться. Вопрос о быстрой связи, похоже, становится ребром.

Разбираться Елизавета решила самостоятельно с представителями Коммерц-коллегии и Мануфактур-коллегии, которые забили большой и толстый, хм, гвоздь на выполнение своих непосредственных обязанностей. По сообщениям Трубецкого, возглавлявшего Сенат, было направлено каждому члену коллегий уведомление, о явке в Петербург. В ответ был получен шиш. Они настолько обнаглели, что даже не соизволили отписаться и сослаться на болезнь. А ведь по докладам из-за чудесной работы этих ведомств казна почти миллион рублей налогов недосчиталась. Когда мне все это Елизавета рассказывала, то разорвала три платка и сломала веер.

Так что я, если и имел вначале некоторые сомнения по поводу этой своей поездки, то сейчас все они окончательно развеялись.

А вот когда мы приехали в Тверь, то ту меня успешно вывели на новую орбиту бешенства. Проезжая по совершенно непроходимой улице, прошел дождь, и я увидел глубину непроходимости воочию, мой конь слегка завяз возле одного деревянного покосившегося здания. Из здания выскочил худой, нескладный, но довольно молодой человек, прижимающий к груди какую-то книгу.

— Ваше императорское высочество, выслушайте меня, ради Бога, — он кинулся мне наперерез, а Федотов и Румянцев, нахмурившись, выдвинулись вперед, закрывая меня собой. — Ваше императорское высочество, я вас умоляю, — он сложил руки в молитвенном жесте, едва не выронив при этом книги.

— О чем вы хотите со мной поговорить, — я поднял руку, останавливая Федотова, готового уже применить силу к парню, который пытался прорваться мимо него ко мне.

— Не дайте загубить такое прекрасное начинание деда вашего Петра Великого, — парень продолжал заламывать руки. — Не дайте упразднить цифирные школы.

— Какие школы? — я невольно нахмурился. — О чем ты вообще говоришь?

В общем, этого молодого человека, которого звали Семен Якубин, притащили ко мне в дом, куда нас определили элиты города. Вот тогда-то я и узнал, что существует указ, который предписывает основать начальные школы во всех более-менее больших городах, и даже селах. В этих школах необходимо было учить основам грамотности детей мужского пола всех сословий, кроме крепостных. Вот только, как с тем углем, указ был и даже школы открыли, и на этом все. А ведь, согласно тому же указу, ежегодно на данные школы выделялись из казны довольно существенные деньги. На эти деньги губернии обязаны были содержать эти школы: обустраивать здания, нанимать учителей, закупать учебники и писчие принадлежности. Я почувствовал, как в голове у меня что-то пульсирует, и серьезно испугался заполучить инсульт в столь нежном возрасте, когда до меня начал доходить весь кабздец ситуации. Ведь, получается, что тетка вообще ни сном ни духом ни о каком отцовском указе, потому что мы с ней детально обсуждали проблему начального образования. Ведь, по сути, я предлагал сделать то же самое, что и мой знаменитый дед, лишь с небольшими дополнениями в виде обучения еще и крепостных. Куда при этом девались выделяемые деньги, большие, надо сказать, деньги, был вопросом риторическим.

— Андрей Иванович, — по тому, как шарахнулся от меня Семен, я понял, что моя улыбка в тот момент начала напоминать оскал, — на пару слов. — Олсуфьев понял меня прекрасно и вежливо, но достаточно твердо, вывел Якубина из кабинета, оставив меня наедине с Ушаковым, который сопровождал Елизавету, но потом пересел в мой поезд и продолжал поездку уже со мной. — Полагаю, что пришла пора основывать подразделение собственной безопасности, — говоря это, я скривился. Терпеть не могу это гестапо, но у меня просто не осталось аргументов, как пришло понимание того, что эту службу всеми дружно ненавидимых ребят, основали не просто так. Не на пустом месте она появилась и без нее навести порядок в стране в сжатые сроки вряд ли получится.

— Я примерно понимаю, о чем вы пытаетесь мне сказать, ваше высочество, — Ушаков вздохнул. — Вы понимаете, что нас потомки обвинят в опричнине?

— Плевать, — сказал я мрачно. — Ты же сам видишь, Андрей Иванович, что с этим надо что-то делать. Если уж указы деда моего засовывались в топку, да в нужнике использовались, то, о чем вообще можно говорить? И самое главное, эти уроды продолжают хапать деньги казенные как ни в чем не бывало, потому как знают, что за руку их поймать сложно будет. Вот подразделение собственной безопасности этим-то и займется, будет ручки на липкость проверят едва ли не в ежедневном режиме.

— Куда вы их хотите изначально поставить? — деловито произнес Ушаков, которого, как только и чем только уже не обвиняли, и которому точно было начхать на то, что его опричником назовут.

— Сенат, коллегии, к губернаторам и его служащим, — я посмотрел в окно.

— Хм, я займусь разработкой соответствующих указов, но, ваше высочество, вы должны понимать, что я могу пустить их в дело только после того, как их утвердит государыня Елизавета Петровна.

— Я понимаю, — кивнув, я отошел от окна. Я все понимаю. Я также понимаю, что Елизавета может начать сомневаться, но в сложившихся обстоятельствах у меня есть немаловажный аргумент — деньги. Деньги, которые, как оказалось выделялись непонятно на что в ахулиардных размерах и даже не возвращались в казну в качестве налогов. — Я также понимаю, что нужно по прибытию как следует потрясти Казначейство. Какого хрена они мышей не ловят? Ну конечно же, проще новых безумных налогов насочинять, чем в уже существующих выплатах разобраться. Мне же нужна реформа, прежде всего в армии, на флоте, в коллегиях и в образовании. Скоро, года через полтора, нам нужно будет новые земли осваивать, а как их осваивать, ежели на родной земле такой бедлам творится? Где на все реформы денег взять? А может быть, нужно всего лишь расходы и отчеты в единое целое свести? Да у парочки особо зарвавшихся все имущество конфисковать для возмещения ущерба казны, чтобы другим неповадно было? Андрей Иванович, сделай милость, подготовь мне расчетные сказки по налогам из питейных заведений, да и вообще по Тверской губернии. Да и сделай так, чтобы все должники присутствовали на совещании, которое я хочу через три дня провести. Справишься? Дело-то это как раз для Тайной канцелярии. Вот — настоящее предательство и хула родины и царственного дома, а не бабская болтовня в салонах.

— Я понял, что вы хотите сказать, ваше высочество, — Ушаков кивнул. — Разрешите мне привлечь Турка. Чтобы быстро все добыть иной раз нужно действовать и подло.

— Бери что хочешь и кого хочешь, — я с мрачной решимостью посмотрел на старого интригана, в глазах которого промелькнуло беспокойство. — Не бойся, я не собираюсь лезть на рожон. Полноценно возьмем всех этих му... мужчин за вымя только после того, как ты подразделение новое утвердишь и в каждой губернии такие подразделения появятся.

— Тут самое главное, чью сторону армия займет, — Ушаков потер гладко выбритый подбородок.

— О, это не проблема, — на этот раз я улыбнулся вполне искренне. — Армия ведь тоже страдает от подобных экземпляров. Сколько можно было бы сделать для армии хотя бы на те деньги, что на цифирные школы ушли, без создания и развития этих самых школ. Самое главное, правильно почву подготовить, — я задумался. — Вот что, расскажи-ка это вопиющее нарушение, подлость, обман и откровенное воровство Ивану Лопухину. И сделай это в разрезе именно недополучения армией запланированных мною гарнизонов, где все будет у полков свое и под собственной охраной. Да за одно только, что им квартиры для размещения искать каждый раз приходится, офицеры этих слишком умных господ на вилы поднимут. И я уже молчу насчет оружия и новой более удобной форме, так и о плацах и полигонах, для обучения солдат.

— А почему все-таки Ваньке? — Ушаков скупо улыбнулся.

— Потому что то, что знает Ванька, обычно знают все, кто рядом с ним в каком-нибудь борделе в этот день окажется, — я хмыкнул. Вот уж у кого теплая водичка нигде не держится. Если бы я постоянно не обращал внимание Тайной канцелярии на то, что Лопухин страдает словесным поносом, то его бы уже давно скрутили и в застенки бросили, а там дело бы и до бабьего бунта дошло бы. Но сейчас Елизавете было некогда. Она решила не только изображать из себе императрицу, но и быть ею, и у нее резко сократилось время на каждую херню внимание обращать.

— Я подумаю над этим, ваше высочество, — Ушаков степенно поклонился и ушел выполнять не самое легкое задание.

***

Молчание затягивалось. Я поднял несколько бумаг, лежащих передо мной, пробежал по ним глазами и бросил на стол.

— Вы все примерно догадываетесь, что это. Каждый из вас уже имел счастье пообщаться с Андреем Ивановичем Ушаковым, который пришел в такой ужас от сумм недимок, что едва удар не получил. А в его возрасте так волноваться нельзя, чревато, понимаете ли, тем же ударом, али грудной жабой, что также нехорошо, — я внимательно осмотрел каждого из присутствующих здесь: в основном это были купцы и владельцы многочисленных питейных заведений. А также Суворов, к которому я хоть и испытывал некую сентиментальность, связанную с Сашкой и покойным Василием Ивановичем, вот только спуску я никому не намерен был давать. Сейчас главное нужно было показать им, что все жалобы государыне, которые от купцов рассматривались как приоритетные, никакого эффекта вот в конкретно этот момент не возымеют. И самым лучшим способом это показать, было обозначение, что дело ушло в производство в Тайную канцелярию, к которой большинство подданных Российской империи испытывали особое уважение.

Непонятно каким ветром занесенный в Тверь Ефим Болотин переглянулся с Алексеем Арефьевым, открыл рот, видимо, что-то хотел сказать, но промолчал, только заерзал на лавке. Для того, чтобы вместить всех, кого удалось выловить Ушакову за столь короткое время, пришлось в кабинет натащить лавок, потому что стульев явно было недостаточно. Я только крякнул, когда увидел, сколько мне притащил Андрей Иванович бумаг, каждая из которых посвящалась одному человеку. И это нисколько меня не успокаивало, потому что происходило практически под носом у властей — не так уж далеко располагалась Тверь от Москвы и от Петербурга. Мне стало страшно на мгновение от того, что я могу увидеть в более отдаленных от столицы районах.

— И что же увидел в этих записках уважаемый Андрей Иванович? — Болотин, как представитель Московского купечества справедливо рассуждал о том, что не имеет к Тверским никакого отношения, поэтому может себе позволить некоторые вольности.

— Он увидел там чудовищные долги. Настолько чудовищные, что сравнивал их с Библейским Левиафаном, крестясь при этом, и утверждая, что не могли России верные сыны так поступить со своей матерью. Что это точно бес попутал, и что без попов здесь не обойтись. Стоявший за моей спиной Румянцев внезапно раскашлялся. Петька присутствовал при передаче мне Ушаковым документов, и прекрасно слышал, что эпитеты Андрей Иванович использовал совершенно другие, более красочные, я бы сказал. Я повернулся к Петьке и ласково произнес. — С тобой все в порядке? Ты не заболел?

— Нет-нет, ваше высочество, — Румянцев уже взял себя в руки и сумел ответить. — Я в полном порядке.

— Хорошо, потому что, если ты не побережешься, и мы вынуждены будем из-за тебя задержаться... — я не договорил, чего Петьке в этом случае придется ожидать, оставляя это на его фантазию. Повернувшись к сидящим напротив меня людям, которые, может быть, и хотели бы начать права качать, вот только стоящие вдоль стены гвардейцы, да шныряющие по комнате агенты Тайной канцелярии, мигом гасили столь глупые мысли в их бестолковых головах. — Я же сначала решил отписать все как есть государыне, но потом вспомнил, что о здоровье ее величества необходимо заботиться более, чем о своем собственном, потому решил, что сам способен провести экзорцизм, избавив вас частично от диавольских силков, хотя бы частично. В общем так, господа мои хорошие. Судиться да рядиться я не собираюсь, это пускай Сенат заседания проводит раз за разом, а мне некогда ваши жалобы на несчастную судьбину выслушивать. Раз все еще остаетесь при делах, значит, далеко не в убыток себе работаете. Поэтому вы вернете казне то, что задолжали. Но вернете не деньгами, которые еще попробуй с вас получи. Вернете вы все это приведя в порядок ваш город, с древней и прекрасной историей, который выглядит сейчас... У свиней в хлеву при рачительном хозяине лучше и чище. У вас здесь прекрасный известняк, отличный песок, глина, камни такие, что хоть камнетесный завод устанавливай. Я только одного не пойму, почему вы всем этим даже не пытаетесь пользоваться? — я покачал головой. — Город сделать каменным. Построить ливневки и сделать хорошие дороги. Восстановить цифирную школу. К ученикам других сословий присовокупить крепостных ребятишек. И все это сделать за свой счет, естественно.

— Вы не понимаете... — попытался мяукнуть кто-то из сидящих ближе ко мне купцов.

— Да, нет, я все прекрасно понимаю, — я пригвоздил его к месту взглядом. — Я также прекрасно понимаю, что даже все то, что я перечислил, не покроет совокупных недоимок, которые вы годами скрывали. Так что, все это касается все губернии.

— Мы поняли, — снова открыл рот тот купец, которого я перебил. — Вина наша в какой-то мере есть, но, черт попутал, Андрей Иванович прав был. Я пытаюсь про школы рассказать, ваше высочество.

— И что не так со школами? — я наклонил голову на бок, сцепив пальцы рук, что не начать стучать ими по столу, показывая, как сильно я нервничаю.

— Отроки не желают посещать сие школы. Разбегаются кто куда, окаянные, — всплеснул руками купец. — Как можно заставить их науку постигать? Да и родители в большинстве своем против. А уж крепостные... Тут даже мечтать нельзя, что их отпустят и родители, и баре.

— Адам Григорьевич, напомните, пожалуйста, господину Суворовупро указ деда моего Петра Алексеевича, что тому, кто препятствие будет чинить отрокам, посещающим цифирную школу, штраф платить до десяти рублей и быть битым плетьми до двенадцати ударов. Этот указ никто не отменял, он все еще действует. Единственное, я его немного расширил, велев включить в число обучающихся крепостных, — я насмешливо осмотрел вытянувшиеся морды собравшихся. Что, думали наследничек приехал и решил посвоевольничать? Хрен вам, господа хорошие, я в таких делах предпочитаю подстраховываться. Даже заставив вас мошну распахнуть на благо родного города, я всего лишь предоставил вам выбор: вы или все делаете в лучшем виде, или очень близко знакомитесь с Елизаветинским палачом. Да у меня почти демократия получается, цените, пока это еще возможно.

— А с самими отроками, что делать? — вздохнув спросил Арефьев, богатейший купец не только Твери, но и всей Российской империи.

— Вот тут я вам не советчик. Что хотите, то и делайте. Учредите какую-нибудь премию в конце года. Десятку самых усидчивых и в науке преуспевших по рублю в награду. Придумаете что-нибудь, я в вас верю. Да, вашу работу будет курировать губернский отдел Тайной канцелярии, и об избавлении от чертового проклятия докладывать Андрею Ивановичу лично. Когда я поеду обратно в Петербург этой же дорогой, то надеюсь увидеть здесь достойные изменения, — повернувшись к Олсуфьеву, кивнул. Тот все прекрасно понял и принялся выпроваживать моих гостей, прямо показывая, что встреча завершилась.

— Господ Болотина, Арефьева и вас, господин барон, — обратился я к Строганову, который вздрогнул и пристально посмотрел на меня, — я попрошу задержаться.

— Ваше высочество, — Строганов, старающийся в последнее время не привлекать излишнего внимания, посмотрел на меня вопросительно. — Вы что-то хотели нам сообщить?

— Да, хотел, — я задумчиво смотрел, как выходит последний купец, и гвардеец закрывает за ним двери. — Объясните мне, как так получилось, что на ваших мануфактурах, да еще на заводах Демидовых постоянно происходит нечто, выходящее за рамки нормального? И все это чаще всего связано с беспорядками, устраиваемыми рабочими. Не поймите меня неправильно, мне жутко интересно, что же такого делаете со своими рабочими, что, например, у вас, господин барон, их постоянно не хватает? Ваш брат снова прислал государыне письмо, в котором он нижайше просит дополнительные рабочие руки, в противном случае грозится задержать поставку соли. Что с вами не так? То вы меднеплавильный завод ставите в худшем месте из всех возможных, то куда-то тысячи душ деваете. Ее величество попросила меня разобраться в этом странном исчезновении, как раз при встрече наших с ней поездов. Теперь из-за этого странного, я бы даже сказал мистического происшествия нам придется навестить не только медноплавильный завод, но и солеваренный, — Строганов закатывал глаза, пока я говорил. Я не понимаю, почему проверок-то никогда не было? А если и были, то очень редко, крайне редко и проверяемые всегда могли подготовиться. — Болотов, я направил утром человека на вашу мануфактуру. Он там быстрее разберется во всем. А потом он нас нагонит и все подробно мне расскажет, — я полюбовался на его зеленое лицо. Вот так, дорогой. Ты здесь, а Турок там. Потому что я именно Андрея попросил все как следует разнюхать, тем более что, по твоему же заявлению, рабочие бежали от тебя, но не куда-то в неизвестном направлении, а к небезызвестному Ваньке-Каину. И тут Турок был самой лучшей кандидатурой. Хоть и был он с Ванькой на ножах, но все понять и проверить вполне мог на недосягаемом для того же Ушакову уровне.

— Проверяющий? — лицо Болотова покраснело, и мне показалось, что ему трудно дышать.

— Проверяющий, — я кивнул. — Вы же сами просили прислать управляющего. Князь Юсупов показал мне ваше прошение, я принял решение, как куратор Тайной канцелярии. Государыня Елизавета Петровна одобрила мои действия. Так что очень скоро я все узнаю и по мере своих скромных сил постараюсь разобраться.

— Но...

— Потом поблагодарите, — я махнул рукой, затыкая Болотова и перевел взгляд на задумчиво смотрящего на меня Арефьева.

— Ваше высочество, — он заметил, что я переключил внимание на него и решил задать вопрос. — А зачем я здесь остался? У меня нет мануфактур, да и прошение на высочайшее имя я не подавал.

— Да, точно. Кроме не слишком впечатляющих долгов перед казной, совсем незначительных, словно не бес, а бесенок неразумный попутал, у вас и грехов-то особо не наблюдается, если только глубоко скрытые, но это дело уже ваше и вашего исповедника, — я посмотрел на развесивших уши Строганова и Болотова. — Господа, вы можете быть свободны. Я вас задержал, чтобы сообщить, что ваши прошения о проверке удовлетворены, — при этом я настолько гадко усмехнулся, что стало прекрасно понятно всем, что результаты этой проверке могут промышленникам не понравиться.

Арефьев проводило недоуменным взглядом своих коллег, а затем посмотрел на меня. он был уже в возрасте. Открывал он свое дело еще при Петре I. Перед его взглядом прошло уже столько правителей и каждый был со своими тараканами, но подобных моим, судя по его взгляду, он еще не встречал.

— Так если у вашего высочества нет особых ко мне нареканий, акромя долга, который я, разумеется погашу... Вам что-то от меня требуется? — он пришел к довольно правильному выводу, вот только предпосылки были не слишком верными.

— Моя жена, Великая княгиня Мария сегодня оправилась на встречу с женами и дочерями купцов и мелкопоместных дворян Тверской губернии, — я смотрел на него в упор. — При этом приглашение было написано от имени их всех вашей женой Ксенией Дмитриевной. Я хочу знать, зачем дамы ее пригласили, чтобы эта новость не оказалась для меня большим сюрпризом. Ведь вы знаете, не можете не знать.

— Но я действительно не знаю, — купец развел руками. — Ксюша спросила позволение собрать дам в нашем доме и пригласить Великую княгиню. Мне казалось, чтобы просто посплетничать, новости обсудить, да попросить через Великую княгиню у вашего высочества что-то. Но вот что именно, этого Ксюша мне не сказала. Так что, для меня эти посиделки тоже могут закончиться большим сюрпризом.

Я взмахом руки отпустил его. Ладно, подождем. Не думаю, что Машку втравят в какую-нибудь авантюру. Но как же я ненавижу ждать, кто бы знал, и я раздраженно схватил ту часть отчета Ушакова, которую еще не успел досконально изучить, чтобы хоть чем-то занять время ожидания.

Глава 8

Внуков Борис Егорович протер глаза, болевшие после бессонной ночи и неудержимо закрывающиеся. Встал, пошатываясь, дошел до стула, на котором стоял таз и кувшин с холодной водой. Плеснул себе на лицо, чтобы хоть немного взбодриться. Сильно хотелось спать, но нужно было доделать работу, порученную ему Ушаковым. Андрей Иванович весьма жестко донес до своих подчиненных, которые составляли отделение Тайной канцелярии здесь в Тверской губернии, что спать они будут после того, как Великий князь со свитой уедут из Твери, продолжив свое путешествие.

Их было так мало, всего сотня человек, да и отделение открылось совсем недавно. Внуков еще толком не освоился на новой должности, еще не вник во все дела, творящиеся в губернии, еще даже не познакомился со всеми значимыми людьми, и тут этот визит. Как снег на голову. И самое паршивое заключалось в том, что спрашивали с него так, будто это он виноват во всех тех нарушениях, которые привели Великого князя в ярость. Ну, что тут поделать, сам виноват, надо было лучше подготовиться, тогда бы не мямлил под пристальным немигающим взглядом этого мальчишки, который его до печенок пробирал. Нехороший этот взгляд был, тяжелый. Под этим взглядом даже забывалось, что его обладателю еще нет шестнадцати лет.

Внуков вернулся к столу и принялся разбирать полученные с утра бумаги, которые притащил его помощник. Бумаги эти Макару передал учитель, которого сам Внуков считал источников всех их бед. Этот учитель скрупулезно записывал всех ребятишек от семи до тринадцати лет, указывая их сословную принадлежность и имена родителей. Сейчас же, когда Великий князь расширил список подлежащих обязательному обучению, этот фанатик, а по-другому Семена Павловича Якубина назвать просто язык не поворачивался, в течение двух дней умудрился составить список крепостных мальчишек в той же возрастной категории, да еще и имена владельцев обозначил.

С утра, вооружившись этими списками и копиями Петровского еще указа от 1714 года, с незначительным дополнением Великого князя, почитай вся сотня служащих Тайной канцелярии пошла по домам, чтобы поставить родителей и хозяев крепостными в известность, что вольная жизнь кончилась. И что штрафы в казну за неисполнение указа будут взиматься незамедлительно, а уж Якубин сей же час доложит, ежели кто из отроков на урок не пришел. Великий князь выдвинул было предложение, чтобы родители роспись ставили, что с указом ознакомлены, но тут возникла другая проблема, многие из них не умели писать и читать. Так что ограничились отметками в списках самими служащими. Внуков даже разрешил упоминать высказанное в сердцах Великим князем рассуждение о том, что ему и казне будет только лучше от того, чтобы отроки никуда не ходили, мол, только на штрафах государыня сможет гарнизон Тверской губернии содержать. С помещиками и купцами, которым еще при Анне Ионовне разрешено было крепостных содержать, Внуков сам разговаривал, разводя руками и повторяя, что все понимает, и не знает, какие именно черти притащили в их захолустье Великого князя, но что теперь поделать? Будут все вместе выкручиваться.

Внуков сложил бумаги в одну стопку и задумался, надо бы как-то придумать, чтобы по одному делу они в одном месте лежали. Сшить что ли.

Дверь отворилась, и вошли Ушаков с Арефьевым, который посматривал с разумной опаской на своего сопровождающего.

— Ну что, Борис Егорович, задали мы тебе задачку? — по Ушакову нельзя было сказать, что он чем-то недоволен. Скорее выглядел Андрей Иванович как кот, упавший в бочку со сметаной.

— Да уж, Андрей Иванович, задачка так задачка, — Внуков потер затекшую шею. — А ты что Алексей Григорьевич, по делу, али так просто заглянул?

— Да кто же по своей воле к тебе, Борис Егорыч, просто так заглядывать будет? — купец вздохнул. — Вот, мы тут работы будущие распределили, что кто делать будет, да ответ с кого будешь требовать.

— Что так? Вроде бы Великий князь не требовал с вас бумаг, — Внуков снова протер шею. — Говорил, что со всех спросит, ежели результата не увидит, когда мимо поедет на обратном пути.

— Так-то оно так, — Арефьев нахмурился. — Вот только я не собираюсь отвечать перед Велики князем за всех. Должен я казне меньше, чем все остальные, просто болел в прошлом году шибко, запамятовал сказки налоговые подать, дурак старый. Вот я на себя школы цифирные, что в губернии нашей имеются, и взял на себя. Пожалел идиотов, которые век не расплатятся. А в остальном увольте. Я попросил Строгонова Сергея Григорьевича подсобить, письмецо хорошему архитектору написать, да к нам пригласить. И будет с меня. Думать надо было, прежде, чем такие коленца выписывать, — Арефьев покачал головой. — Так что вот тебе еще работа, не заскучаешь, — и купец не выдержал и хохотнул. — Только вот, кто крамолу искать будет, ежели ты, Борис Егорыч, будешь, что ястреб тот над слугами нерадивыми государыни нашей парить?

— Так ведь, то, что казна неполная из-за таких вот нерадивых, и есть самая большая крамола, — внезапно в разговор вмешался Ушаков, который в это время перебирал лежащие на столе у своего подчиненного бумаги. — Так что, Борис Егорыч не переживай шибко, своим делом ты занят, как есть своим. А тебя коли все, Алексей Григорьевич, то мы тебя не удерживаем боле, в колодки не суем, на плаху не тащим... пока не тащим, — Арефьев вздрогнул и посмотрел прямо в холодные глаза шефа Тайной канцелярии. Не зря, ох не зря его именем пугают непослушных детишек, промелькнуло у купца в голове, и он быстренько откланялся.

Дверь за Арефьевым закрылась, и Внуков вопросительно посмотрел на Ушакова.

— Что-то еще случилось, Андрей Иванович? — наконец, нарушил он молчание, во время которого Ушаков продолжал увлеченно перебирать бумаги, не обращая на подчиненного внимания.

— Нет, не случилось, — ответил Ушаков и оторвал взгляд от бумаг. — Но может случиться. Его высочество справедливо опасается за жизнь Якубина. Слишком прыткий молодой человек, слишком увлеченный. Вот только многие жители Тверской губернии могут все свои беды настоящие и мнимые связать с ним, а также решиться на всякое. Лихих людей полно в России, за всеми не уследишь.

— И, что же мне делать? — Внуков вздохнул. Если уж он считает этого Якубина виновным в том шорохе, который произошел в их тихом болоте, то что с других взять?

— Охранять, по мере сил. А также донести до особо горячих голов, что Великий князь весьма заинтересован в этом человеке. Намедни его высочество сам мне говорил о том, что посмотрит на обратном пути, как поставлена работа, да, пожалуй, и заберет Якубина с собой. Ему же государыня на свадьбу подарок сделал, полностью наладить такое вот цифирное образование по всей Российской империи. Только как это сделать, его высочество пока не представляет. Нет, прожекты разные у него есть, включая и указ еще дедовский, который, как оказалось никто и не думал отменять, а вот человека, который за дело возьмется, нет. И тут такой подарок в виде этого Якубина. Так что, сам понимаешь, с тебя с первого башку снимут, ежели с Семеном что-то непоправимое произойдет, — Ушаков подошел к Внукову, похлопал его по плечу и вышел из кабинета, оставив Тверское подразделение Тайной канцелярии наслаждаться упавшей на нее грудой серьезной и ответственной работы.

***

Андреян Семенов, Семен Петров и Фома Козин сидели в питейном доме последнего за столом и мрачно разглядывали стоящие перед ними кружки с пивом.

— Ну не мог мальчишка сам до такого додуматься, просто не мог, вот, помяните мое слово, кто-то из свиты его науськал, — Петров ударил ладонью по столу так, что кружки подпрыгнули и немного пива выплеснулось на деревянную столешницу.

— Конечно, не мог, — поддержал его Семенов, а Козин лишь укоризненно посмотрел на приятелей, которые не следили за тем, что они делали и проливали отличное пиво. — Так у него в свите вон какие волкодавы отираются, один Ушаков чего стоит, — при произнесении имени главы Тайной канцелярии все трое невольно поежились. — Только кум давеча писал, что в Новгороде так же было, да не так. Особенно школ касаемо. Про указ этот уже и не помнил никто, это Якубин, сукин сын, откуда-то выполз. Он же все ходил, просил школу не закрывать и отроков в обучение к нему присылать, что даже денег брать не хотел за то, что детей учит.

— Это точно, мы-то его все блаженным считали, а он вон оно как оказалось. Пробиться к Великому князю сумел, кума бает, что почти под брюхом коня графа Румянцева пролез, окаянный. Да и давай Петру Федоровичу в уши заливать. А тот-то сам еще отрок несмышленый, вот и повелся на указ, что дед его собственноручно писал, — Козин отхлебнул пива.

— Так то школа, ее вон Арефьев на поруки взял. А остальное? Нет, это другой кто-то постарался, — протянул Семенов. — Ушаков, или Воронцов, а может быть этот учитель княжий, как там его... о, Штелин. То-то мне его рожа не понравилась, Остермана напоминает, — и купец сплюнул. — Так что делать-то будем?

— А что нам остается? — Петров вздохнул. — Не сами же они придумали в нашем грязном белье копаться. Ясно же, что государыня их в свиту великокняжескую определила. Все-таки отцовская кровь взыграла, да и Великого князя как того кутенка натаскивать вздумала. Как бы беды не случилось.

— Сплюнь, не каркай, — Козин перекрестился. — А то накличешь еще чего-нибудь.

— Да, поговаривают люди, — Семенов наклонился так, чтобы его слов, кроме приятелей никто больше не расслышал. Хоть и в пустом зале они сидели, закрыл питейную Козин на сегодня, а все равно боязно. Не зря же Ушаков здесь в Твери Тайную канцелярию организовал, совсем как в столице. — Говорят, что Иван Антонович жив еще и только и ждет горемычный, когда люди верные придут и освободят его, да на престол заново вознесут.

Трое злостных неплательщика налогов переглянулись между собой и принялись усиленно пить пиво, задумавшись каждый о своем.

***

Я поднял голову и посмотрел на входящую в комнату Машку. Сидел я на диване с очередной кипой бумаг, и с тоской думал о том, что это еще даже не начало и куда я вообще ввязался. Мария стремительно подошла ко мне и опустилась на маленькую скамеечку для ног. Я невольно нахмурился, это что еще за фокусы? А она тем временем положила руки мне на колени, а потом и вовсе оперлась на них подбородком, глядя при этом снизу-вверх.

— Я ненавижу фижмы, — заявила она, и я от неожиданности темы удивленно приподнял брови.

— Не носи, если они тебе не нравятся, — отложив в сторону бумаги, я скрестил руки на груди, только потому что не знал, куда их пристроить.

— Но мода и правила приличия указывают на то, чтобы они были, — она говорила, не поднимая головы, и мне приходилось общаться больше с ее затылком, изучая при этом сложную прическу.

— Я просто дурею с этих правил, — не удержавшись, я потрогал один из завитков, и дотронулся до крошечной жемчужины, украшавшей гребни. — Ты ходишь, едва ли полуголая сверху и каждый желающий может во всей красе разглядеть твою грудь, но вот снизу одеяние должно напоминать капусту. Надо сказать, что мне это очень не нравится.

— Что именно не нравится? — она запрокинула голову и теперь я хотя бы смог увидеть ее лицо.

— Не нравится, что все могут пялиться на тебя. Я считаю это неправильным, — признался я своей юной жене.

— А как бы ты хотел, чтобы я была одета? — она лукаво улыбнулась.

— Да не знаю, — я закатил глаза. — Что-нибудь не такое пышное, это да. Грудь чтобы закрыта была. — Я на мгновение задумался. Наверное, мне нравилось нечто среднее, между длинными юбками в пол начала двадцатого века и платьями пятидесятых. Во всяком случае теми, что я видел в кино. Но я даже не представляю, как в нечто подобное можно одеть мою жену и рассчитывать, чтобы те, кто ее увидел, не валялись в обмороке до конца своих дней.

— Я слышала, — Мария запнулась, затем быстро заговорила. — Я слышала, что мадам Помпадур, чтобы во время подвижных игр в саду, когда ее юбки могут... хм... подняться, начала носить кальцоне Марии Медичи...

— Эм, — я прищурился. — Если это то, о чем я подумал, то, знаешь, я не против. Уж лучше кокетливые, как ты сказала, кальцоне, чем эти фижмы, и сотня юбок которые, по правде говоря и меня с ума сводят, — я усмехнулся. — Никогда бы не подумал, что буду говорить о чем-то похожем с собственной женой.

— Тебя это угнетает? — Машка нахмурилась и слегка поникла. — Я больше никогда не буду...

— Хватит. Что на тебя нашло? — обхватив за плечи, я заставил ее встать, и силой усадил к себе на колени. Диван был слишком маленький, чтобы вместить нас двоих вместе со всеми ее фижмами. Машка еще пару раз дернулась, а затем обмякла и привалилась к моей груди, удобно устроив голову на плече. — Ты можешь говорить со мной, о чем хочешь, главное, что ты вообще со мной разговариваешь. — Мы ненадолго замолчали, а потом я решил спросить. — Как твоя поездка? — мне можно было себя поздравить с тем, что вопрос прозвучал вполне буднично.

— О, об этом я тоже хотела с тобой поговорить, — и Мария вскочила с моих колен и принялась мерять шагами комнату. — Знаешь, я просто поражена смелостью этих дам.

— И что же такие смелые дамы тебе сказали? Ведь они не просто так собрались, чтобы последние новинки моды, которую мадам Помпадур несет в массы обсуждать? — я скептически хмыкнул, когда она быстро взглянула на меня и снова принялась мерить шагами комнату.

— Я тебя иногда не понимаю, — призналась Маша, останавливаясь напротив меня.

— Тебе повезло, я себя почти всегда не понимаю, — пожав плечами, я поторопил ее с ответом. — Так, о чем вы разговаривали?

— Я не знаю, как ты отнесешься к тому, что я тебе сейчас скажу, — она закусила губу, вдохнула, как перед прыжком в воду и быстро произнесла. — В общем, когда я приехала, меня встретили дамы, в основном из купеческого сословия и мелкопоместных дворян. Ксения Арефьева хозяйка дома и ее дочь Марфа вначале очень сердечно приняли всех гостей, а потом попросили выслушать их. В прошлом году Алексей Арефьев очень сильно болел, у многих мелькали даже мысли о том, что он отдаст Господу душу. Он и сам так думал, потому составил завещание. И в этом завещании он отдавал им половину пахотных земель, которыми владеет. И во время его болезни они вынуждены были принимать участие в обработке этой земли, но, Петр, Ксения призналась, что ничего не понимала в том, что вообще можно делать с этим наследством. И они постоянно боялись ошибиться и даже несколько раз все-таки ошиблись, принимая неверные решения.

— Ну, этого стоило ожидать, — протянул я, все еще не понимая, куда она клонит. — В конце концов, их никто не учил ни заводом управлять, ни землю обихаживать, ни мануфактуру держать.

— Вот! — Мария подняла вверх палец. — Их этому никто не учил. Меня тоже не учили много чему, но хоть чему-то обучали. А все потому, что они и я — женщины. Но ведь в жизни может произойти всякое. И может так оказаться, что рядом с женщиной не окажется мужчины. И что тогда делать?

— Маш, не ходи вкруг да около, скажи прямо, чего ты хочешь от меня услышать? Это же не я придумал, чтобы дамы сидели дома, вели переписку, изредка вышивали и устраивали балы, — я улыбнулся, чтобы подбодрить ее.

— Да, но в твоих силах хоть немного изменить данный порядок вещей, — она снова глубоко вздохнула, и приложила руки к животу, видимо, корсет был затянут слишком сильно, а она слишком переволновалась.

— Каким образом я могу его изменить?

— Если мне память не изменяет, то ты Великий князь и наследник престола, или, пока меня не было, что-то изменилось? — я с удивлением посмотрел на раскрасневшуюся супругу. Она еще никогда не показывала, что умеет язвить. — Прости, — Машка поднесла руку к лбу. — Я волнуюсь и несу чушь. Но, Петр, ты действительно можешь помочь этим женщинам, да и не только этим, но и всем другим, которые могут попасть в эту неприятную ситуацию. Они попросили меня, чтобы я попросила тебя, чтобы ты поговорил с государыней, и она разрешила основывать училища для женщин именно купеческих сословий и мелкопоместных дворян. Именно они чаще всего остаются без помощи мужчин, и не знают, что делать со своим наследством.

— Училища? — я удивленно посмотрел на нее. — Я подозреваю, что дамы хотят, чтобы их там не читать и писать учили, а считать, причем считать деньги. А также учили делать так, чтобы эти деньги преумножались.

— Да, — Мария несколько раз хлопнула в ладоши. — Вот видишь, ты правильно во всем разобрался. Так ты попросишь государыню? Когда мы вернемся, разумеется.

— За чей счет планируется содержание училища, найм преподавателей, учебники опять же, — я перестал улыбаться и теперь говорил предельно серьезно.

— Ксения Арефьева сказала, что у нее есть немного личных средств. Да и другие дамы тоже не против того, чтобы вложиться. Они вообще предлагают сделать обучение за плату, и тогда много денежных вопросов сами собой уйдут. Это же только по желанию. Не всем купеческим женам и дочерям это понадобиться. Так же, как и женам и дочерям мелкопоместных дворян, — Машка смотрела на меня умоляюще. — Как мне Марфа сказала, она с удовольствием курс по финансам и в университете прослушала бы, но проблема заключается в том, что в университет женщин не принимают. А ведь это действительно страшно остаться один на один с управляющими. Ведь так и получается, что дела ведут управляющие, но они больше работают на свой карман, и им все равно, что произойдет в итоге с мануфактурой или заводом.

— Приказчики, — я откинулся на спинку дивана и потянулся, разминая немного затекшие мышцы.

— Что? — Маша пару раз моргнула, непонимающе глядя на меня.

— Управляющих лучше называть приказчиками, мы живем в России, дорогая, — она медленно кивнула и снова закусила губу, а я задумался. Чуть позже можно продавить идею создания института благородных девиц и женских гимназий, может быть, тетке такие идеи и понравятся. Что касается училища, о котором идет речь... — Я отпишу государыне Елизавете Петровне и попрошу ее рассмотреть эту просьбу. Но, это все, что я в данный момент могу сделать.

— Спасибо, — Машка подлетела к дивану, обхватила мое лицо и поцеловала. — Спасибо, спасибо, спасибо.

— За что? — я даже удивился. — Мы же не получили еще положительного ответа.

— За то, что вообще решил попробовать, — Маша смотрела серьезно. — Я просто пытаюсь поставить на твое место моего отца. Он бы даже слушать меня до конца не стал, сочтя мои просьбы бабьей придурью.

— Я не твой отец, — покачав головой, я встал и подошел к окну. — Нет, я совсем не твой отец.

— Да, я знаю, — она подошла ко мне и встала рядом. Некоторое время мы молчали, а затем она выпалила. — Что было между тобой и Луизой Ульрикой Прусской?

— Что? — я уставился на нее, часто моргая и не понимая, что она вообще имела в виду. — Почему ты об этом вообще спрашиваешь, да еще и сейчас?

— Мне, да и не только мне, всегда казалось, что между вами искры летят. Любая ваша встреча, даже, если вы просто сталкивались в коридоре — это был ураган, какая-то огненная страсть, — Маша выпалила это и покраснела.

— Посмотри на меня, — она отрицательно покачала головой, еще ниже опустив ее. — Машка, посмотри на меня, — обхватив ее лицо ладонями, я поднял ее голову заставляя посмотреть мне в глаза. — У меня никогда и ничего не было с Луизой Ульрикой, я клянусь тебе, никогда. Более того, у меня был вполне реальный шанс самому на ней жениться, но я предпочел выдать ее за Георга. Даже, если, как ты говоришь, между нами искры летели, то мне этих страстей было не нужно ни тогда, ни сейчас. Поверь, если бы между нами что-то все-таки было, то это закончилось бы плохо, очень плохо. — И я поцеловал ее. Когда она закрыла глаза, я отстранился. — Тебе кто-то что-то сказал? — она покачала головой и снова покраснела. — Маш, кто тебе сказал такую глупость? — но она молчала, а я не настаивал. — Ну, хорошо, думаю, что тебе лучше пойти отдохнуть. И, Маш, если у тебя, совершенно случайно завалялись кальцоне, надень их, я хочу заценить, — она слабо улыбнулась, сделала реверанс и выскочила из комнаты. Я же минут пять после ее ухода смотрел в окно, абсолютно не видя, что творится за стеклом. Наконец, встряхнувшись, словно попавший под дождь кот, я подошел к двери и открыл ее едва ли не пинком. — Румянцева ко мне, живо!

Петька появился через минуту. Он с тревогой смотрел на меня, а его рука сама собой опустилась на эфес шпаги.

— Что случилось? Ваше высочество, Петр Федорович, что произошло? — спросил он, оглядывая комнату.

— Петька, узнай, кто распускает сплетни обо мне и Луизе Ульрике, — помимо воли в моем голосе прозвучали рычащие нотки.

— Так между вами ничего не было, — Румянцев недоуменно нахмурился, и попытался еще что-то добавить, но я так на него посмотрел, что он поклонился и попятился к двери. — Я сейчас же приступлю, ваше высочество, — он вышел, а я смотрел на закрывшуюся дверь, пытаясь понять, кому вообще могло понадобиться марать наши с Луизой имена, и самое главное, зачем?

Глава 9

— Месье Грибоваль, а куда это вы собрались, да еще и такой поздний час, — Турок подошел к французу, улыбаясь во весь рот.

— Месье Лобов, — Грибоваль вымученно улыбнулся. — Вы меня просто преследуете.

— Ну что вы, и в мыслях не было. Поверьте, месье Грибоваль, если бы я вас преследовал, то вы бы об этом точно знали. Вы бы в отхожее место не смогли бы пойти, не натыкаясь на меня при этом, — у Турка скулы свело от постоянных улыбок.

— По-моему, я и в отхожем месте вас пару раз видел, — пробормотал француз, насупившись, а затем громко произнес. — Скажите, месье Лобов, вам его высочество приказал за мной следить? Или кто-то, кто имеет на него большое влияние?

— И кто же по-вашему имеет на Великого князя влияние? — Турок усмехнулся, но смотрел цепко, и от этого взгляда французу становилось не по себе. Он уже давно заметил, все-таки путешествие длилось не один день, что вокруг Великого князя собрались в основном молодые, наглые и пробивные парни, исключением разве что был Иван Шувалов, тот словно в облаках частенько витал. Даже его безупречный секретарь казался Грибовалю волком в овечьей шкуре. Отдельно же шла троица людей постарше, каждый из которых вызывал определенные опасения в плане того, что именно они влияют на все решения наследника: Ушаков, Штелин и этот, непонятно из какой дыры выползший фон Криббе. Сейчас же Грибоваль стоял рядом с одним из молодых волчат, и никак не мог от него отделаться, чтобы поговорить уже с тем молоденьким офицером, который, сидя на дереве, говорил странные вещи, не дающие его пытливому уму уснуть по ночам.

— Вы прекрасно знаете, кто, — снова буркнул он. — Я хочу поговорить с Даниловым, — он, наконец, принял решение. Сказал, как в холодную воду прыгнул.

— И что же вам мешает? — на лице мальчишки отразилось искреннее удивление.

— Вы! Мне мешаете вы! — не выдержал Грибоваль. — Как только я собираюсь удовлетворить свое любопытство, как появляетесь вы, как чертик из табакерки и не даете мне шагу лишнего сделать, — пожаловался он вслух на несправедливость судьбы.

— Ой, простите, месье, что я нарушаю, неосознанно, заметьте, ваши планы, — Турок снова усмехнулся. — А вы не хотели обратиться к Петру Федоровичу и испросить у него разрешения поговорить с этим, как его, с Даниловым? Я не думаю, что его высочество вам откажет в такой малости. И все, никто не будет вам ни в чем мешать, раз уж вы настолько мнительны и вообразили, будто его высочество назначил вас своим врагом, раз приказал следить за каждым вашим шагом и днем, и ночью.

— А я пойду, — Грибоваль одернул камзол. — Вот прямо сейчас пойду, — и он решительно развернулся и направился в сторону дома, где поселили Великого князя. Они прибыли в Тулу лишь пару часов назад, и большое сопровождение великокняжеской четы только-только распределили по отведенным им помещениям. Было уже темно и время приближалось к десяти часам, когда француз решил попробовать сделать очередную вылазку и найти интересующего его Данилова. Он был в ярости и уже плохо соображал, что вообще делает.

— Куда? — Турок встрепенулся и бросился за Грибовалем, когда до него с некоторым запозданием дошло, что француз-то, похоже, не шутит и действительно хочет пойти прямиком к Петру, невзирая на то, что уже ночь, да и на то, что к наследникам престола без назначения встреч заявляться, как минимум, не принято. — Стой, дурак! — он не успел на каких-то пять секунд, потому что ввалились они в дом одновременно. Турок еще пребывал в надежде, что Грибоваля остановит охрана, состоящая из гвардейцев, а Олсуфьев объяснит, в чем же он не прав, но его чаянья пошли прахом, когда прямо у порога они столкнулись с Великим князем, который в этот момент что-то обсуждал с Гюнтером Криббе. Стоящие по бокам от входной двери гвардейцы встрепенулись, и успели перегородить проход французу, но тот уже увидел Петра и завопил.

— Ваше высочество, ваше высочество! Обратите на меня внимания, умоляю! — говорил он по-французски, который в этой комнате мало был кому известен, в отличие от того же немецкого. К Грибовалю шагнул нахмурившийся Федотов, а Петр поднял голову и удивленно посмотрел на француза, затем перевел вопросительный взгляд на Турка, который только и сумел, как развести руками. — Ваше высочество, прошу, выслушайте меня, — уже более спокойно проговорил Грибоваль, до которого тоже, похоже, дошло, что он возможно слегка нарвался на неприятности.

— Что вам нужно, месье Грибоваль, да еще в такой час? — Петр взмахом руки остановил Федотова, намеревающегося вышвырнуть француза за пределы дома. — Что-то случилось?

— Я... — Грибоваль запнулся, внезапно осознав, что весьма эмоционально отреагировал на подначки Лобова и теперь выставляет себя неуравновешенным идиотом, заявившись в столь поздний час к наследнику с такой незначительной просьбой.

— Ну что же вы замолчали, месье Грибоваль? — Петр пристально посмотрел на француза. — Вы так настойчиво стремились меня увидеть, что даже не посмотрели на часы, а теперь почему-то застыли, как жена Лота. Так что вы хотели до меня донести? — Грибоваль решился. Почему-то ему уже не первый день казалось, что его намеренно ограждают от Данилова, словно специально не дают с ним остаться наедине и поговорить. А ведь это единственное, что было необходимо французу.

— Я бы хотел испросить у вас дозволение переговорить с Михаилом Даниловым, ваше высочество, — быстро, чтобы не передумать, отрапортовал француз.

— С кем? — Петр удивленно посмотрел на Грибоваля.

— С Михаилом Даниловым, тем самым офицером, который ночной фейерверк устроил в парке, когда мы еще в Петербурге были, — пояснил Грибоваль. — Я знаю, что он находится в сопровождении вашего высочества.

— Ах с этим Даниловым, — протянул Петр. — Так говорите, зачем вам нужно на сие действие мое позволение? Или, — он насмешливо посмотрел на француза, — вам, месье Грибоваль, принципиально важно разговаривать с данным офицером именно ночью? Это имеет какое-то мистическое значение?

— Вы же знаете, ваше высочество, что нет, — француз вспыхнул и впервые в его голове промелькнула глупая мысль о том, что, возможно, на этого мальчишку никто и не влияет, что он сам самостоятельно принимает иной раз весьма странные решения. Решительно отбросив эту нелепую мысль в сторону, Грибоваль выдохнул и посмотрел на Петра, который в этот момент сделал знак рослому офицеру подойти к нему.

— Василий Макарович, а где сейчас находится офицер Данилов? — спросил Петр у гвардейского офицера.

— Не могу знать, ваше высочество, мне его отыскать? — Федотов вытянулся перед Великим князем явно играя на публику.

— Сделай милость, да приведи его сюда, полагаю, месье Грибоваль не будет возражать, если при вашей беседе я тоже буду присутствовать? — и он снова посмотрел на француза.

— Но... — он даже сначала растерялся, а затем медленно произнес. — Но, ваше высочество, зачем вам это?

— Мне любопытно, — ответил Петр. — Вы так рветесь побеседовать с этим Даниловым, да еще и ночью, мне просто интересно, с чем подобное желание может быть связано. Да и мой кабинет, должен быть гораздо удобней, чем... где вы там хотели с Даниловым разговаривать.

Федотов в это время прошел мимо остолбеневшего француза, и гвардейцы снова скрестили перед ним свои фузеи. Грибоваль словно опомнился.

— Нет-нет, ваше высочество, не стоит так утруждаться ради меня, — он замахал руками. — Я вполне могу подождать, вы правы, этот разговор не срочный, — и он жалко улыбнулся.

— Ну, как хотите, — Петр пожал плечами. — Я ведь совершенно искренне хотел вам помочь, но, если вы настаиваете, — в его глазах снова сверкнула жесткая усмешка и мысль о том, что мальчишка не такой уж и ведомый, как кто-то раструбил по всей Европе, снова промелькнула у француза в голове. Что кто-то ошибся, полагаясь на весьма небольшой возраст наследника и упустил нечто, очень важное. Петр тем временем наклонил голову чуть набок и спокойно сказал. — Если это все, что вы хотели мне сказать, то я вас больше не задерживаю, месье Грибоваль.

Повторять французу дважды было не нужно. Отвесив положенный поклон и пробормотав нечто малопонятное, ретировался из дома. Петр же задумчиво посмотрел на стоящего у стены Турка.

— Мне нужно знать о нем все, Андрей. Чем занимается, у кого служит, к кому намеривается пойти служить, с кем спит, что есть предпочитает, все, что только возможно о нем узнать, не прибегая к вивисекции. Ты понял меня? — Турок медленно кивнул, выдохнув сквозь стиснутые зубы. Вроде бы буря миновала, задев его лишь самым краем. — И, постарайся в этот раз не облажаться. — Турок кивнул, коснулся пальцами шляпы и быстро вышел вслед за французом, чтобы тот не успел убежать слишком далеко.

***

Я смотрел, как Турок столкнулся в дверях с Федотовым, который тащил на буксире нервничающего Данилова.

— Гюнтер, хоть и месье Грибоваль отказался принять мою помощь в организации разговора с этим молодым и перспективным взрывателем, думаю, что мы все же с ним побеседуем, не зря же он сюда шел посреди ночи, — я бросил быстрый взгляд на Криббе, который кивнул о чем-то напряженно раздумывая и хмурясь при этом. — Если мне сейчас кто-нибудь покажет, где здесь находится кабинет, это будет вообще выше всех похвал.

Уже через две минуты мы находились в комнате, которая была переделана под кабинет, похоже, что в последний момент. Что тут располагалось ранее, сказать было сложно. Сейчас же посреди пустой комнаты стоял массивный стол, пара кресел и три стула. Два канделябра с тремя свечами очень плохо освещали довольно большое помещение, создавая множество изломанных теней на стенах, полу, потолке. Когда я вошел в эту комнату, то поежился, настолько мрачноватая была здесь обстановка.

— Интересно, здесь никакая паночка не помирала? — пробормотал я, глядя на съежившегося Данилова, который вцепился с сиденье стула, на который ему указал Криббе, и сидел напряженный, как сжатая пружина, с опаской поглядывая по сторонам.

— Что? — Гюнтер несколько раз моргнул, с удивлением глядя на меня. сам он устроился в кресле, в то время, когда я уже привычно для себя расположился за столом, неосознанно оставляя между собой и всеми остальными своеобразный барьер, словно выдерживая расстояние, не дающее посетителям вторгнуться в мое личное пространство. Внезапно в голове появилась назойливая мысль о том, что я по сути только Луизе позволял в это самое пространство вторгаться. Но, когда это происходило, мы вообще готовы были убить друг друга, так что, возможно, это не является показателем.

— Паночка здесь никакая не умирала? А то, как-то мрачноватенько. Так рука и тянется мел схватить да круг защитный от нечисти начать вокруг стола рисовать, — доверительным тоном сообщил я. Криббе прикусил нижнюю губу, чтобы сдержать смешок. Он достаточно хорошо изучил меня, поэтому на подобные выходки редко обращал внимание. А вот Данилов не знал меня вообще. Поэтому он уставился на меня, а в его глазах я прочитал зарождающийся страх. Поставив локти на стол, я немного сократил расстояние между нами и тихонько спросил. — Данилов, ты экзорцизмы какие-нибудь знаешь? А то, мало ли. Я пока что не слишком в себе уверен, а Гюнтер вообще лютеранин.

— О чем вы говорите, ваше высочество, Петр Федорович? — Данилов бросил взгляд на Криббе и нахмурился. Похоже, до него начало доходить, что над ним банально издеваются.

— Да ни о чем, просто думаю вслух о том, что для Великого князя могли бы и лучше постараться, хотя бы в плане света. А то создается впечатление, что у бедолаг канделябры закончились, или свечи, или все сразу, — я продолжал сидеть, подперев голову. — Что ты сказал Грибовалю, что бедняга, все бросив, поехал за тобой почти в Сибирь? — резко отклонившись назад, я сменил тему нашего разговора. Наверное, это было сделано слишком резко, потому что Данилов снова сжался и уставился на меня.

— Ничего я ему такого не сказал, ваше высочество, — пролепетал мальчишка, который был старше меня года на три от силы. — Ничего такого, до чего не дошел бы каждый, обладающий умом и думающий над этими проблемами.

— Данилов, я не думаю каждый день, как и кого можно половчее взорвать, — перебил я этого умника. — Поэтому я не смогу при всем желании сам додуматься до того, что для тебя очевидно. Да что там я, вот Криббе тоже вряд ли понимает, о чем конкретно идет речь, да и месье Грибоваль выглядит заинтересованным. Так что, давай с самого начала, что ты ему сказал? На что пытался обратить его внимание?

— Ну-у-у, — Данилов побледнел. — Господин Грибоваль занимается защитой, в основном защитой, основанной на применении артиллерии. Он даже изобрел собственную систему расположения пушек, чтобы все было эффективно. Но он предпочитает использовать гаубицы, а они, хоть бомбами и стреляют, все одно не слишком точные, да и заряжать их долго. — Он замолчал, а я нетерпеливо его поторопил.

— И? Ну пользуется данный господин гаубицами, и что с того?

— Я долго думал над этой проблемой. На самом деле можно сделать пушку, даже не совсем пушку, и не гаубицу, что-то между ними, чтобы и ядрами стрелять и бомбами, и даже картечи можно засыпать. Да и ствол у этого оружия будет немного длиннее, чем у гаубицы, но меньше, чем у пушки. Да и легче орудие станет по сравнению с пушками. Ну и я подсчитал, что можно заряд большой мощности использовать, и нужно особую зарядную камеру установить, и так еще кое-что, — он выдохнул, а я перевел взгляд на нахмурившегося Криббе.

— Все, что Данилов сейчас перечислил, возможно? — тихо спросил я Гюнтера, потому что, в отличие от меня он был боевым офицером и разбирался в артиллерии.

— До сегодняшнего дня это считалось невозможным, ваше высочество. Но я еще тогда попросил Данилова показать мне свои расчеты. В общем, над этим можно подумать, — наконец, проговорил Криббе.

— Отлично, — я задумался. — Вот только думать об этом будет профессионалы своего дела. У тебя твои наработки с собой? — спросил я у Данилова.

— Да, ваше высочество, — он кивнул и покраснел. — Я и так хотел их вам показать. Воспользоваться моментом и показать. А оно вон как вышло, — добавил он тихо.

— Ты пробовал кому-то показывать свои расчеты, кроме Криббе? — продолжал я пытать этого взрывотехника.

— Да, я много кому хотел показать, но от меня просто отмахивались. Говорили, что я чушь порю, что нельзя сделать ствол, который будет и бомбами, и ядрами стрелять, да еще и заряжаться быстрее, чем обычная пушка, — вздохнул Данилов, отпустил, наконец, сиденье, в которое вцепился, и немного расслабился, разглядывая свои ладони.

— Понятно, — ну, а что тут может быть непонятного? У меня вообще складывается ощущение, что, если копнуть поглубже, то вполне можно где-нибудь в глубинке примитивный трактор отыскать, который тоже кому-то показывали, но он не приглянулся. — Данилов, посмотри на меня, — то ли попросил, то ли приказал я. Он вскинул на меня глаза, а я тем временем продолжал. — Мы сейчас в Туле, и здесь располагается оружейный завод, ты знаешь о этом? — он удивленно кивнул. — Хорошо. Тогда вот что, возьмешь завтра все свои бумаги и подойдешь сюда к десяти утра. Я планирую посетить завод. Ты будешь меня сопровождать. Только скажи вот прямо сейчас: если я предоставлю тебе условия и дам хорошего оружейника, ты сможешь сделать эту свою толи пушку, то ли гаубицу?

— Да, наверное, — ответил он неуверенно, но, заметив мой взгляд, быстро добавил. — Точно смогу, безусловно.

— Тогда завтра в десять. Не опаздывай, — Данилов вскочил со своего стула, суетливо поклонился и бросился бежать, чуть ли не бегом, словно боялся, что я могу передумать и, как и все прочие до меня сказать, что его идея мало осуществима, поэтому я передумал его брать с собой на завод.

— Что скажешь? — Криббе повел плечами, и обернулся к двери, за которой исчез Данилов.

— Это возможно, — наконец, сказал он. — И еще, нельзя, чтобы француз успел поговорить с мальчишкой. Грибоваль умен, он даже из тех обрывков фраз, сказанных, когда Данилов на березе сидел, сумел многое для себя вынести. Тот, кто получит это орудие первым, тот получит очень большие преимущества на поле боя.

— Это понятно, — я махнул рукой. — В любом случае, Данилов остается здесь в Туле. Долго я останавливаться здесь не хочу. Ты ничего не заметил, когда мы въезжали в город? — я усмехнулся.

— То, что снята вся немногочисленная брусчатка, и идут лихорадочные работы по улучшению дороги, наверное, не заметил разве что слепой, — Криббе закатил глаза. — Откуда только узнали?

— Да из Твери. У кого-то брат, у кого-то сват. А такая вот почта почему-то работает гораздо быстрее, чем даже курьер скачет. Так что завтра направим такую кипучую энергию в правильное русло, посетим завод да дальше поедем, а то до зимы до Екатеринбурга не доберемся. Все оно на Урале задержаться придется, пока дороги снежные не встанут окончательно. Так что, вот кому переживать надо начинать, — я даже хохотнул. — У меня там мно-о-о-го свободного времени появится.

— Ваше высочество... — но что мне хотел сказать Криббе, так и осталось неозвученным, потому что дверь без стука распахнулась, и в комнату ввалился Румянцев.

— Петька, ты время видел? — я потер глаза, которые уже начинали слипаться. Кроме того, давал полумрак, создавая очень даже сонную атмосферу. — Если никто не умирает, давай уже завтра расскажешь, что там у тебя.

— Я нашел того, кто ее высочеству про вас и Луизу Ульрику сплетню передал. Уж не знаю, почему Ушаков ничего вам не сообщил, ведь вскрывать иноземные письма в его черных кабинетах ой как здорово научились, — выпалил Румянцев и упал на стул, с которого недавно встал Данилов. Я же тут же выпрямился и перестал тереть глаза. Сон сняло как рукой. Нетерпеливо протянув руку к Румянцеву, быстро произнес.

— Письмо, живо, — свернутое письмо тут же оказалось у меня в руке. Открыв его, я подвинул поближе свечи и принялся читать. Прочитав один раз, поднял голову, оглядел своих самых близких людей, и начал читать сначала. Очень аккуратно сложив его, я подтолкнул письмо Криббе, который вопросительно смотрел на меня, но ничего не спрашивал. — Как оно к тебе попало?

— Турок мне несколько фокусов показал, — Румянцев протер лицо. Видно было, что он очень устал, и сейчас не отказался бы от того, чтобы завалиться спать. — Так почему Андрей Иванович вам его не показал? — спросил он, с трудом сдерживая зевоту.

— Потому что он о нем не знал, — я, как и Петька протер лицо. — Это письмо кто-то привез и передал Марии. Причем это сделал тот, кто имеет к ней доступ и не вызвал бы никаких подозрений.

— Ваше высочество, а за родственниками ее высочества ведется наблюдение? — Криббе передал письмо Румянцеву. — Насколько я знаю, ее тетка и брат все еще гостят при дворе ее величества. К тому же, здесь нет даты. Это письмо могло быть написано уже давно.

— Это, если не Бергхольца, барона Бергхольца, который постоянно трется возле тетки Марии, — мрачно добавил я. — Но зачем Софии Фредерике очернять меня перед женой? Неужели она не понимает, что это ни на что в итоге не повлияет?

— Это, если письмо не было написано и переправлено, минуя черный кабинет, до того момента, как вы обвенчались, — Петька выпрямился. — Никто ведь не думал, что состоится венчание, все гости были настроены на обручение.

— А теперешняя жена Понятовского всегда была и остается верноподданной короля Фридриха, — продолжил мысль Криббе. — Понятно, что сам факт интрижки ни на что не повлияет, мало ли их было в августейших семьях, но может создать определенное напряжение...

— Так, стоп, — я остановил Гюнтера. — Фридрих тоже не предполагал, что состоится венчание, а не обручение. Надавить на разобиженную Софию, которая наверняка считает, что с ней несправедливо обошлись, и что на месте Марии должна была быть именно она, не составило большого труда. Бергхольц притащил письмо и передал его тетке Марии, ну и та, соответственно адресату. Фридрих думал, что у него будет еще как минимум год, чтобы что-то решить с Саксонией. Теперь у него этого года нет, обручение не состоялось, года, во время которого невеста накручивала бы себя, постоянно видя Луизу, тоже нет... Полагаю, нас все же ждет война, в том случае, если ее величество решит воевать, а она решит, потому что не отдаст Фридриху просто так и гнилого полена. Вот ведь тварь, даже сестру не пожалел, бросил на алтарь своих амбиций. Мария Терезия не вмешается, ей вообще по барабану вся эта борьба за приданное польской принцессы, при своих бы остаться. С какой-то стороны ей будет даже выгодно, если мы сцепимся с Фридрихом. Елизавета ей не простит предательства и договор будет расторгнут. Бестужев топит что есть сил за договор с Англией, но Фридрих такой договор уже заключил, а значит Бестужев может пойти пастись, козел доморощенный, — Криббе переглянулся с Петькой и поморщился, когда слышал незнакомые ему словечки, сыплющиеся порой из меня. а тем временем продолжал. — Если только Англия не захочет попытаться на двух стульях усидеть. Так что, скорее всего, мы останемся с Фридрихом один на один, а это не слишком на самом деле хорошо, но куда деваться. Главное, чтобы тесть не подвел и пропустил наши войска через Польшу без возражений. А вот если возникнет определенное напряжение... папаша может и взбрыкнуть, он уже пару раз показывал, что вполне может идти на поводу у эмоций, вопреки здравому смыслу и политической необходимости. Он вполне может либо вообще запретить переброску войск через Польшу, либо так затянуть решение, что наши войска потеряют вообще любые преимущества, — добавил я мрачно. — Ладно, сейчас рано пока рассуждать. Мы может только гадать. Петька, ты сможешь незаметно вернуть письмо? — Румянцев кивнул. — Тогда вернешь. Поездку я не отменяю, все равно время еще немного есть. Так что поживем-увидим, все равно нам не понять, что задумал Фридрих, пока события не начнут хоть как-то проявляться, — и я откинулся на спинку кресла, гипнотизируя пламя зажженной свечи.

Как же все не вовремя, кто бы знал. Я даже не заметил, как остался один, лишь встрепенулся, когда пламя свечи качнулось, потревоженное порывом ветра из-за приоткрытой спички. Пару раз моргнув, я понял, что засыпаю, поэтому встал, и решительно погасил половину горящих свечей и пошел в спальню, где меня уже заждалась юная жена.

Глава 10

— Мадам, вы сегодня выглядите просто волшебно, если бы я не знал, что передо мной земная женщина, то решил бы, что ангел решил посетить нас.

— О, месье, вы мне льстите, — Ксения Алексеева прикрыла лицо веером, но по глазам было видно, что она улыбается. — И что-то мне говорит, что вы просто дамский угодник, и хотите, чтобы я стала очередной вашей победой, — она тихо рассмеялась, стрельнула глазами в склонившегося к ее ручке мужчину и снова повернулась к карточному столу, за которым послышалось весьма выразительное покашливание.

— Месье Грибоваль, и после того, что мы столкнулись с вами вот уже в седьмой раз за этот день, и при этом я совершенно не искал с вами встречи, вы будете утверждать, что это я вас преследую? — француз, до этого момента не отводивший восторженного взгляда с женщины, которая вот уже неделю будоражила его воображение, резко повернулся в сторону говорившего, даже не скрывая насмешки, Турка. Он уже собирался ответить что-нибудь резкое, но, сказавший в очередной раз гадость, любимчик наследника нахмурился, окинул стол недовольным взглядом и бросил карты на стол. — Моя дорогая Ксения, вам сегодня просто невероятно везет. Я пас, — и он поднял руки вверх.

— Мне можно вас поздравить с тем, что вы оставили этого пройдоху без гроша? — услышав этот веселый голос все, сидевшие за столом, люди вскочили со своих мест и склонились в глубоких поклонах.

— Ваше высочество, — пролепетала Ксения, которая, несмотря на то, что была немного старше Великой княгини, да еще и успевшая побывать замужем и похоронить мужа, тем не менее Марию побаивалась. Больше нее она боялась только Ушакова и Великого князя. Наверное, на первое место в иерархии ее страхов в конце концов вышла бы все-таки государыня, вот только она Елизавете Петровне даже не была представлена, слишком уж маленькой сошкой считалась ее семья — Уваровы, да и ее муж никогда не был замечен при дворе.

— Ксения, составьте мне компанию, — Мария сделала приглашающий жест рукой. — Мне сегодня удивительно скучно. Его высочество, похоже, решил поселиться на этом заводе, — она скорчила очаровательную гримаску, — и наш отъезд из Тулы откладывается еще на один день. Давайте пройдемся по комнате, немного разомнемся.

— Да, ваше высочество, я с радостью, — Ксения снова присела в реверансе, и они вместе с Великой княгиней неторопливо пошли вдоль огромной бальной залы, которую скучающие дворяне, сопровождающие великокняжескую чету, использовали вот уже второй день вместо салона. У Петра не получилось сразу же уехать после посещения оружейного завода из-за внезапных некритичных осложнений, как озвучил он Марии причину задержки. Она хотела знать подробности, но Петр ловко ушел от ответа, пообещав, что скоро все расскажет.

— Ну вот, нас лишили общества самой прелестной женщины в этом поезде, — Лопухин бросил карты на стол. — Кстати, — он схватил карты, которые бросил Турок и перевернул их. — Однако, — протянул Иван. — Лобов, ты так дремуче пытаешься ухаживать за очаровательной Ксенией? — и он показал расклад сидящим за столом мужчинам.

— Брось, — Турок отмахнулся. — Я не обеднею, и в моей попытке искренне помочь бедняжке, которой муж оставил полуразвалившийся дом да пару крепостных, не нужно искать нечто порочащее и ее, и меня.

— Неужели фрейлина Великой княжны находится в столь бедственном положении? — Лопухин бросил взгляд на двух очень молодых женщин, которые остановились возле окна. Мария принялась смотреть на улицу, а Ксении ничего не оставалось, как присоединиться к своей госпоже в ее занятии.

— А зачем еще молодой привлекательной вдовушке становиться фрейлиной, хотя по ее статусу можно уже претендовать на более высокую должность, — Турок усмехнулся. — Спасибо за игру, я, пожалуй, пойду. Вот-вот должен вернуться его высочество, и я могу ему понадобиться, — он встал, поклонился и стремительно вышел из залы, но не пошел к предназначенным Петру покоям, а чуть ли не бегом направился к выходу, ведущему в сад, в котором уже начала проявлять себя ранняя осень. Он подпер спиной стену дома и приготовился ждать столько, сколько было необходимо.

— Ксения, почему ты снова не вышла замуж, ведь со смерти твоего супруга прошло уже, если не ошибаюсь, два года? — Мария продолжала смотреть в окно. Наступающая осень вгоняла ее в тоску. Ей хотелось помочь Петру, но он, похоже, в ее помощи не слишком нуждался.

— Я... я никогда не думала об этом, ваше высочество, — пробормотала Ксения.

Это была ложь, уж самой себе можно было сознаться. Она думала о новом замужестве, но ее останавливало то, что бесприданнице трудно будет найти пару, которая бы ее полностью устроила. Ей просто нечего было принести мужу, кроме молодости и красоты, но в этом случае, где гарантия того, что на столь сомнительные приобретения не польстится кто-нибудь, вроде Алексеева? Муж был ее старше на сорок лет, и, естественно, ни о какой любви речь не шла. Ко всему прочему, Ксения весьма скоро распробовала то, что происходит между супругами в спальне, вот только супруг навещал ее так редко, что она однажды ответила на ухаживания молодого офицера, навещавшего ее супруга, а в последствии и ее саму. Сколько у нее с тех пор было любовников? Она уже сама потеряла счет.

Однажды она забеременела, но произошел выкидыш, и с тех пор Ксения ни разу больше не понесла. Действовала она крайне осторожно, и, несмотря на многочисленные интрижки, быстро прослыла при дворе скромницей и благочестивой вдовой, все еще скорбящей по почившему мужу.

Фрейлинами обычно становились незамужние девушки, но молодость Ксении позволила ей попросить помощи у дальней родственницы Натальи Лопухиной, сын которой состоял при молодом дворе. Иван переговорил с Великим князем, тот пожал плечами и позволил самой княгине решать, нужна ей такая фрейлина или нет. Мария, в тот момент всецело поглощенная мужем, мельком взглянула на нее, и позволила собираться вместе с ними в дорогу. Сам же Петр, похоже, уже и забыл о ее существовании.

Всю дорогу Ксения купалась в тех потоках восхищения, которые изливали на нее мужчины, ведь женщин в поезде было как бы не в четыре раза меньше, чем мужчин, да и то, половина из них была представлена служанками и дворовыми девками, которых взяли с собой для обеспечения великокняжеской чете максимум комфорта.

И вдруг, ни с того, ни с сего, Мария Алексеевна задалась таким странным на взгляд Ксении вопросом. Княгиня, тем временем, вздохнула и повернулась к ней.

— Ничего, прости, если невольно чем-то оскорбила, — она слабо улыбнулась. — Наверное, просто... — она не договорила, и взмахом руки отпустила свою фрейлину. — Ступай, не буду тебя более задерживать.

Ксения сделала реверанс и быстро отошла в сторону, оставив Марию возле окна. В комнате было душно, и она решила прогуляться, чтобы хоть немного привести мысли в порядок, ведь не просто же так княгиня заговорила о ее замужестве.

— Этот парк просто жалок, не находите, Ксения Митрофановна? — Ксения резко развернулась и столкнулась с Андреем Лобовым, одним из фаворитов Великого князя.

— Тула маленький город, Андрей Иванович, откуда здесь взяться паркам, сравнимым с парками Петербурга или Москвы? — она улыбнулась ему и уже собиралась было пройти мимо, когда он ее остановил.

— А давайте немного пройдемся, Ксения Митрофановна, — Турок приподнял бровь, и она поняла, что спорить бесполезно, с него станется потащить ее гулять силой, а ведь у нее нет никого, кто за нее заступился бы. Он согнул руку в локте, и Ксения положила на сгиб подрагивающие пальцы. — Не переживайте так сильно, я вас не покусаю, что вы дрожите, как птичка?

— Ваше приглашение было для меня слишком большой неожиданностью, — полепетала она, глядя перед собой.

— Правда? — Турок насмешливо посмотрел на идущую рядом с ним женщину. — А вот я, признаюсь, ждал вас совершенно целенаправленно.

— И зачем же вы меня ждали? — она резко остановилась, глядя снизу-вверх на высокого, красивого молодого мужчину.

— Чтобы сделать вам предложение. Оно не совсем приличное, и мы с Андреем Ивановичем Ушаковым долго думали, и даже составили список всех ваших любовников, чтобы понять, подходите вы нам, или все же нет.

— Что вы такое говорите? — Ксения вспыхнула и резко отвесила наглецу пощечину. Точнее, она попыталась ее отвесить. Но Турок перехватил ее руку, и держал теперь крепко, но все же стараясь не причинять боли. — Как вы смеете меня оскорблять?

— Поверьте, я вас не оскорбляю, — он улыбнулся, перевернул ее руку и дотронулся холодными губами до обнажившейся кожи запястья. Ксения вздрогнула и попыталась отнять руку, но Турок ее не отпустил. — Нам нужно, чтобы вы стали немного поласковее с месье Грибовалем. — Он наконец отпустил ее руку, и Ксения сразу же закуталась в плащ. — Тем более, что он вам и так не противен. Поверьте, сделав то, что вы хотите сделать, вы обеспечите себе в итоге благодарность его высочества, — голос Турка словно обволакивал ее, заставлял стоять и слушать, вместо того, чтобы бежать отсюда с воплями.

— И что я должна делать? — спросила Ксения, облизав губы, которые по какой-то неведомой ей причине пересохли.

— Просто сделать так, чтобы он и думать забыл о том, чтобы вернуться на родину. Поверьте, Ксения Митрофановна, это вполне по вашим силам. Мы же в свою очередь предоставим вас всю доступную поддержку.

— И все? Я не должна шпионить за ним, передавать какие-то секретные сведения? — Ксения снова облизала губы.

— И все, — улыбнулся Турок. — Хотя, нет, я едва вас не обманул. Если месье начнет задумываться о том, чтобы покинуть Россию, вы должны будете мне об этот тотчас сообщить, — он снова подхватил ее руку и поднес к губам. — Подумайте, Ксения Митрофановна, только недолго. Завтра вечером вы должны дать мне ответ.

***

Я приехал с завода в тот дом, который нам выделили, когда на улице уже смеркалось, вымотанный, как собака. Почему-то я не ждал проблем от мастеров-оружейников, но, как же я ошибался.

Данилова с его проектом совершенно новой то ли пушки, то ли гаубицы удалось пристроить к мастеру Потапову практически сразу. Огромный, медведеподобный, полностью оправдывающий внешностью свою фамилию, Арсений Потапов быстро просмотрел записи кусающего губы Данилова. При просмотре он то и дело бросал взгляды на парня, который от этого начинал нервничать еще больше. После того, как Потапов перевернул последний лист, он почти на минуту задумался, а затем произнес густым басом.

— Ну что же, может и получиться. Пошли, объяснишь пару непонятных моментов и будем приступать.

— Что, прямо сейчас? — Данилов уставился на Потапова, забыв, что должен волноваться, и вообще, что его никто никогда не слушал. Может быть, он просто ни к тем людям пытался обращаться?

— А чего тянуть? — пожав богатырскими плечами, ответил Потапов и кивнул в сторону неприметной двери, за которой располагалась его мастерская. Когда они исчезли за этой дверью, я повернулся к старшему мастеру Алексею Зайцеву, который все это время терпеливо ждал, пока я закончу с Даниловым, а теперь проявлял нетерпение, торопясь мне что-то показать.

— Ну что, твое высочество, пошли, жаловаться буду, — увидев, что я обратил на него внимание, заявил Зайцев.

— Ну пошли, мастер, покажешь, пожалуешься, — я только вздохнул. Это редкость на самом деле, когда кто-то на что-то при проверках жалуется, и такая встреча, если честно слегка выбила меня из колеи. К тому же я сделал все, чтобы сюда не примчался управляющий Тульской оружейной конторы. Мне хотелось именно с мастерами поговорить, да увидеть то, что я хочу увидеть, а не то, что мне подсунуть, предварительно вылизав до блеска котовых яиц.

Главная проблема состояла в том, что мастеров не устраивало качество поставляемого чугуна.

— Вот какую дрянь нам в последний раз доставили! — Зайцев показал мне слиток, который тут же швырнул обратно в ту кучу, откуда он его взял. — Вся последняя партия с браком оказалась. Стволы пушек и полуторный заряд не выдерживают, все на переплавку ушло, — и он сплюнул.

Я смотрел на Зайцева и мрачно думал о том, что нет у нас сейчас возможности для того, чтобы что-то улучшить в этом плане. Одна надежда на Бахарева и на то, что он на заводе Строганова сумеет наладить тигельный способ производства стали, что его ученик сумеет построить свою огненную машину, что найдется умелец, который додумается присадки использовать, если я дожму этих козлов, которые положили с прибором на добычу угля, и уголь начнут все-таки добывать, а уж способ примитивного коксования я им так уж и быть подскажу, тем более, что кучи в Англии уже вовсю используют. Тяжелую нефть тоже иногда коксуют, поэтому я вынужден знать подобные процессы как отче наш. Если, если, если... этих «если» было столько на самом деле. Я не мог пообещать Зайцеву, что в самое ближайшее время все наладится. К тому же, у меня нет на примете хорошего металлурга, которому бы я под каким-нибудь предлогом впарил чертеж чего-то, напоминающего мартеновскую печь, чтобы хотя бы качество того же чугуна улучшить. Я за этим и еду на Урал, но получится у меня что-нибудь или нет, я не знаю. Зайцев понял все, прочитал в моих глазах, и только покачал головой, тяжело вздохнув.

Вторая проблема оказалась сродни Даниловской. Как оказалось, мастера на Тульском заводе не лаптем щи хлебают, а соображают в том, что делают, и имеют множество различных задумок для преобразования существующего оружия, не только пушек, а вообще всего оружия. Вот только никто из них не может добиться, чтобы хотя бы опытные образцы делать, испытывать, собираться вместе, обсуждать новинку, и как следствие, внедрять в производство. В большинстве случаев все остается исключительно на бумаге или вообще в голове у мастера.

Вот с этой бедой я мог помочь. Тем более, что очухавшийся Беэр — управляющий Тульской оружейной конторой, прискакал на завод и, как доложил мне на ухо вездесущий Румянцев, мчится бегом в эту мастерскую, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Он ворвался в мастерскую в тот самый момент, когда я направлялся к выходу.

— Ваше высочество, — он отдышался и вошел в полутемную мастерскую, только после этого поклонился. — Вы решили посетить завод, даже не предупредив.

— И вам доброго дня, Андреас Бенедиктович, — я смотрел на него, слегка наклонив голову. — Да вот, так уж получилось, ехал я мимо, прогуливаясь, да и решил на завод заехать, посмотреть, что здесь да как. Ну не дергать же вас по такому поводу. Вы человек безусловно занятой, целыми днями аки пчелка в делах, да заботах, — добавил я насмешливо.

В последнее время я стал несколько терпимее относиться к иностранцам, занимающим высокие посты в Российской империи, но все равно, один факт, что они все еще есть и все еще занимают эти самые посты, вызывал во мне стойкое отторжение. Ну, ладно, допустим, в самом начале это было необходимо, выписывать из-за границы специалистов. Но времени-то прошло уже сколько с той надобности? Что мешало сразу заключить временный договор до того момента, как свои отучатся, даже там же за границей. По-моему, Петр так и хотел в свое время, вот только что-то опять пошло не так. Да и сам император был весьма увлеченной натурой, только вот, как оказалось, очень много дел элементарно не довел до конца. Указ издал, да и все на этом. Ну не мог же он на самом деле предположить, что многие из его указов просто проигнорируются, или мог, но ничего, чтобы это положение исправить не сделал? Я не знаю, а Петр уже давно мертв, чтобы можно было у него спросить.

— Вы могли, ваше высочество, оторвать меня от сотни дел, — порывисто сказал Беэр.

— Я знаю, — я все же пошел к выходу из мастерской. — Знаю, что мог бы.

Со мной, кроме охраны, которую возглавлял тот мальчишка, который одно время безотлучно у моих покоев находился, Петр Измайлов, на завод поехали Криббе и Румянцев. Штелина я отправил проверять, что делает местная элита, кроме того, что судорожно пытается привести в порядок дороги в городе. Данилова я оставлял здесь в Туле, о чем тот же Беэр был уведомлен рано утром письмом, которое было отправлено курьером.

Все сопровождающие потянулись за мной, включая Зайцева. Выйдя на улицу из душного, пропахшего металлом, порохом, потом и чем-то еще помещений, я остановился и повернулся теперь уже к управляющему.

— Ну вот, Андреас Бенедиктович, показывайте мне производственные мастерские, что делается, как делается, где порох хранится, где испытание проводятся, — я улыбнулся, а у Беэра дернулась щека. — Как идет финансирование, достаточное ли оно?

— Я писал доклад, где четко указал, что можно содержать и даже увеличить выпуск орудий, которые делают заводы, без увеличения субсидий, — вздернул подбородок Беэр и направился в сторону отдельно стоящего здания, сделанного из камня.

— И я даже прочитал этот доклад, это просто шедевр, а не доклад, — я не переставал улыбаться. У меня уже скулы свело от этих постоянных улыбок. — Вот только я не увидел в этом докладе ни слова о том, что какая-то часть бюджета заложена на лаборатории и эксперименты, а также на изобретение усовершенствований в поставляемом в армию оружие, — Беэр резко остановился и обернулся ко мне. При этом в его глазах я увидел такое удивление, что даже изумился. Но, тем не менее, решил дожать управляющего. — Или, вы настолько великодушны, что все это проводите за свой собственный счет? Тогда почему я не видел ни одной новинки? Англичане, шведы, прусаки, французы землю носом роют, чтобы усовершенствовать то, что является в нашем несовершенном мире единственным аргументом для того, чтобы тебе дали существовать, не оглядываясь на чужое мнение, он совершенствуют оружие, — я перестал улыбаться и теперь говорил, и смотрел жестко. — А что делаем мы? Правильно, мы не делаем ни-че-го. Работаем по старинке. Хорошо еще, что фузеи делаем, а не пищали, а то с нас стало бы, — добавил я презрительно. Беэр молчал, продолжая глядеть на меня круглыми глазами. — Почему вы не ведете работу в этом направление?

— Я никогда не думал... — наконец, начал отвечать управляющий, но я его перебил.

— Вот больше никогда и не думайте. И будьте так любезны, уже завтра начните делать хоть что-то в этом направлении. Ну, а так как дополнительных денег в этом году вы не получите, благодаря вашим же стараниям, уж придумайте, как именно вы все организуете. И да, постарайтесь не саботировать мое пожелание, потому что я в этом случае вполне могу подумать, что вы действуете вопреки интересов Российской империи, и даже хотите сделать одолжение вашей давней родине.

— Да я... — Беэр покраснел, его глаза засверкали праведным гневом, но мне было плевать на то, что я обидел неплохого в общем-то человека, потому что я устал уже от этого постоянного пробивания головой каких-то бесконечных стен, которых по всем канонам быть не могло. Поэтому я его грубо прервал.

— Дорогой мой Андреас Бенедиктович, чтобы у вас не возникало ненужных иллюзий, будьте уверены, что сегодня же изложу свою точку зрения в письме государыне. И у меня есть все основания полагать, что она прочтет это письмо лично. А сейчас, показывайте мне производство. Государыня Елизавета Петровна обязана знать, как действительно происходит обеспечение безопасности Отечества, в плане изготовления оружия.

Войдя в спальню, я разулся, стянул осточертевший камзол, и рухнул на кровать дальше не раздеваясь. Заложив руки за голову, стал рассматривать потолок. Балдахина, или чего-то похожего у этой кровати не было, как не было клопов и других насекомых. Доски пола были выскоблены набело, а сам пол застелен ковром. Вот мыши да, мыши были, я каждую слышал их шуршание в стенах, хотя и они не кишели, три довольно упитанных кошки строго следили за местной популяцией грызунов.

— Как прошел твой день? — я скосил глаза в сторону туалетного столика, за которым сидела Машка и расчесывала еще влажные после купания волосы.

— Это было грубо, порой мерзко, но у меня просто нет выбора, — я снова начал разглядывать потолок. — Что с тобой? — задал я вопрос своей юной жене, даже не поворачиваясь в ее сторону. Когда она спрашивала о том, как прошел мой день, мне почудилось, что ее голос звучит глухо.

— Ничего...

— Ты врешь. Маша, не делай этого, — спокойно проговорил я, поворачиваясь в ее сторону.

— Я себе места не нахожу, когда ты уезжаешь, — она положила щетку на столик и жалобно посмотрела на меня. — Это ужасно, я знаю, но ничего не могу с собой поделать. И я хочу тебе помочь. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Ну, если ты ничего не знаешь о том, как сделать чугун более высокого качества, и не умеешь делать пушки, то вряд ли ты можешь мне чем-то помочь, — я покачал головой. — Хотя, — я внимательно посмотрел на нее. — Маш, а ты не могла бы продумать систему обучения девочек? Я дам тебе просмотреть заметки Ломоносова, так что тебе будет от чего отталкиваться. Те дамы, жены купцов, подали на самом деле замечательную идею. Но ведь можно же сделать женское образование повсеместным. Что думаешь? Если проработаешь общую концепцию, то в Екатеринбурге мы сможем ее начать реализовывать. Это молодой город, да и условия жизни там более суровые. Так что люди, хоть и гораздо консервативнее местных, но все же не настолько закостенели в своих маленьких мирках, и не отнесутся к идее обучения девочек, как к самой жуткой ереси. Нам все равно придется там задержаться, пока дороги как следует морозом не подкует, — я поморщился. Дороги — это проблема под номером один, которую я намерен решать, только пока не знаю, каким образом. Посмотрев на Машку, я ждал ответ. И он не заставил себя долго ждать. Она буквально налетела на меня, принявшись целовать, куда могла дотянуться, приговаривая.

— Спасибо-спасибо-спасибо, — как оказывается просто стать для нее лучшим мужем на свете, нужно просто работу, которая ни черта не легкая, подкинуть. Прижав к себе теплое тело, я перевернулся вместе с ней, прижав к кровати.

— Мне нужно смыть мое посещение завода с себя, а потом я вернусь, и мы продолжим, ты только запомни, на чем мы остановились, ладно? — и я, посмеиваясь, легко вскочил с постели, направляясь мыться, и думая про себя, что, может быть, все не так уж и плохо?

Глава 11

— Вот скажите мне, Василий Никитич, как более знакомый с Великим князем человек, почему он изначально ехал едва шевелясь, да подолгу останавливаясь где-нибудь в Твери, или в Туле, а потом словно шлея под хвост попала, понесся так, что мы его догнать не можем? А ведь едем мы налегке, тогда как Петр Федорович бабами да каретами отягощен? — Татищев покосился на человека, с которым делил карету в этом путешествии и вздохнул.

— Полагаю, Иван Онуфриевич, что Петр Федорович пытается как можно быстрее достичь Екатеринбурга, чтобы уже обосноваться там до того времени, как дороги не замерзнут и по ним можно будет ездить без опасений, — ответил он Брылкину и вздохнул. — Что касается меня, Иван Онуфриевич, то мне спешить некуда. Чем дольше мы кружными путями будем до Астрахани добираться, тем лучше для меня.

— И чем же лучше для тебя, Василий Никитич, это положение будет? — Брылкин усмехнулся, отчего его изъеденное оспой лицо причудливо искривилось и стало напоминать безобразную маску. Татищев, глядя на обер-прокурора, только скривился.

— А то я не знаю, Иван Онуфриевич, что ты на короткой ноге с мерзавцем Иноземцевым, который только и делает, что строчит на меня доносы, не прерываясь на сон и приемы пищи, — Татищев поджал губы. — И стоит ли мне рассчитывать на то, что судить ты меня будишь, руководствуясь исключительно здравому смыслу и законам?

— Брось, Василий Никитич, — махнул рукой Брылкин. — Никто на тебя напраслину наводить не будет. Сенат, да и государыня долго и подробно кляузы рассматривали, прежде чем решение принять, чтобы меня с тобой отправить. И не только Изоземцева, заметь. Да и то в последний момент все передумалось. Ежели сумеем перехватить Великого князя, да поможем ему по мере сил своих, то все кляузы я сожгу в твоем присутствии.

— Чем мы можем ему помочь, ежели я вообще не понимаю, о чем он думает и что хочет сделать. Ты же видел Тулу. Там все шуршат, как мыши в подполье. А на вопросы лишь посылают и по матушке, и по батюшке. А Беэр носится так, словно ему кочергу раскаленную в задницу засунули. А из воплей его только и понятно, что железо худое поставляется, а виноват во всем он оказался. И что заводы надобно перестраивать, лаборатории добавлять да стрельбища на городском пустыре рыть, и когда это вообще кто делал? И почему именно на его долю все нововведения выпали? Я так и не понял, что там за нововведения такие.

— Так, Василий Никитич, нам и следует понять это. И вникнуть, — Брылкин поднял указательный палец вверх. — Государыня только за сердце хватается, когда ей планы перестройки городов подвозят на подпись, да со изволением высочайшим. И самое невероятное, денег из казны на все мизер требуют, в основном на начало строительства дороги. Все купцы, да заводчики, да другие торговцы на себя готовы взвалить, это ли не удивительно?

— Удивительно другое, Иван Онуфриевич, — мрачно усмехнулся Татищев. — Удивительно то, что в каждом мало-мальски большом городке, в котором более пяти сотен домов насчитывается, дом стоит, который Ушаков за своим богопротивным ведомством застолбил. И людишек туда поселил, которые только и шныряют везде как те крысы, что-то вынюхивают, что-то проверяют. Бумаги от высочайшего имени у каждого имеются. Да и сами каждый вечер строчат доклады и по стопочкам раскладывают. А Андрей Иванович-то козлом заскакал, и про подагру свою забыл, старый хрен. Греховные празднества в своем клубе проводит. Вот уж действительно, седина в бороду, да бес в ребро, — Татищев головой покачал. — Так где ты надеешься Петра Федоровича перехватить?

— Где-нибудь рядом с Уфой, или в самой Уфе, сдается мне, что там великокняжеский поезд остановится, аккурат в Кремле Уфимском, — Брылкин задумался. — Кто сейчас в Уфе-то находится, из тех, кто сможет достойно Великого князя встретить и разместить?

— Тевкелева, вроде бы предупредили, чтобы неотступно в Уфе находился, — Татищев нахмурился, что-то просчитывая про себя. — Только его среди башкир не слишком любят, дюже он сурово восстания подавлял. Как бы не случилось чего.

— Ну, ты, Василий Никитич, тоже не чай с плюшками с башкирами распивал. А Тевкелев прежде всего офицер, а потом уже мурза татарский, и долг он свой выполняет с честью. Но вот отправить в Уфу именно его... — Брылкин невольно нахмурился. — Как бы злого умысла в этом не было.

— Почему тебе мысли в голову о злом умысле пришли? — Татищеву быстро передалась тревога его заклятого приятеля.

— Да слушок до ушей моих дошел, что тархан Таймас Шаимов хочет Уфу посетить по какой-то великой на то надобности. А может быть и Великого князя жаждет повидать, рассказать об успехах своих в жузах казахских...

— И тут Тевкелев, — Татищев обхватил голову руками. — Прав ты, Иван Онуфриевич, ох как прав, как бы чьего-то злого умысла не было в этом деле. башкиры народ горячий, да и татары им под стать. Как бы не случилось чего. Надо до Уфы великокняжеский поезд перехватить, чтобы предупредить Петра Федоровича, да лиса этого старого Ушакова. Вот кто сумеет заставить этих двоих себя в руках держать, и пока Великий князь изволит в Уфе гостить, норов свой запрятать куда подальше и не показывать, чтобы потом больно не было. И не только им, но и нам с тобой, за то, что не уследили. Елизавету Петровну особо волновать не будет, что мы не успели нагнать Петра Федоровича. Обязаны были успеть!

— Дай Бог успеем, — и немолодые уже люди, сидевшие в несущейся по дороге карете, перекрестились. После недолгого молчания Брылкин снова заговорил. — А что де Василий Никитич, успел ли ты вручить Дондук-Даши бумаги на признание его наместником Калмыцкого ханства?

— Вручил, — кивнул Татищев. — Незадолго до того, как в Петербург по приглашению Петра Федоровича приехал. И сына его старшего, как положено, на воспитание забрал. Неспокойно мне только. Ассарай хилый мальчонка больно, вся зараза к нему так и липнет, а в Астрахани сам знаешь, Иван Онуфриевич, чем только не болеют. Как бы опять волнения среди калмыков не начались. Там ещё Джан воду все мутит. С Асланбеком связь держит, все норовит брата с мужем свести, чтобы на татар они пошли.

— А что же в этом плохого? — Брылкин удивленно посмотрел на Татищева. — Все одно Крым надо забирать под свою руку, да и Кубань тоже.

— Плохо во всем этом то, что не смогли мы Кабарду в свое время от крымчаков защитить, — Татищев передернулся. — А договор от 1739? Нам наш же Азов вернули, без права строить крепости в преазовье! Только за это австриякам надо было шиш показать. Да что уж теперь кулаками махать, — он махнул рукой. — Миних тоже хорош, как телок повелся. Тьфу. Такого постыдного договора мы еще ни разу в жизни не заключали. А сейчас этот напыщенный хлыщ Бестужев пытается Елизавету Петровну в какую-то авантюру втянуть с иноземцами.

— Не горячись, Василий Никитич, лучше объясни мне человеку столичному, что плохого в том, ежели Асланбек с Дондук-Даши пойдут на кубанских татар?

— Да берега они путают, — Татищев снова поморщился. — Там же и наши крепости по пути будут стоять. Как сделать так, чтобы они не заигрались и нас не пожгли, вот в чем вся соль.

— Поди не заиграются, — обер-прокурор откинулся на спинку и, подложив под голову парик, закрыл глаза. — А там что-нибудь придумают.

***

— Алексей Иванович, я прошение в Сенат подал, чтобы твою Челябинскую крепость сделали главным центром Исетской провинции, да ярморочным центром тоже, — Иван Иванович Неплюев, бывший проездом в Уфе и заставший здесь весьма уважаемого им Тевкелева, поднял бокал и посмотрел на переливающееся в нем вино сквозь свет свечи, в стоящем неподалеку канделябре.

— Достойное дело, — никто никогда не спутал бы полковника Тевкелева со славянином. Его внешность носила настолько выраженные татарские черты, что расшитый камзол смотрелся на нем чужеродно. — А ты говорил, Иван Иванович, будто не выйдет из этого ничего путного. А ты все никак мечтаешь в провинции заводов открыть плавильных?

— Мечтаю, еще как мечтаю, Алексей Иванович, — Неплюев скупо улыбнулся. — И сделаю, вот помяни мое слово.

— Верю, ты всегда добиваешься той цели, что ставишь перед собой, а не этим ли должен быть славен любой мужчина, — и Тевкелев отсалютовал ему бокалом и пригубил вина. — Эх, неправильно я живу, а что поделать? Я ведь прежде всего офицер, а потом уже... всё остальное. — Он поставил бокал на стол. — А ты, Иван Иванович, я погляжу, сына меньшого с собой взял?

— Да, Николай со мной решил путешествовать. Адриан-то сейчас с Ласси последние штрихи договора со Швецией наносит на договора. А вот Коленька еще не дорос до службы. Что поделать, пришлось с собой взять. Да, я все спросить хотел, а что ты здесь делаешь, Алексей Иванович? — Неплюев посмотрел на своего собеседника слегка прищурившись. — Не помню, чтобы ты с башкирами был в хороших отношениях. Они, я слышал, даже песню тебе посвятили, не так чтобы восхваляющую.

— Я там, где мне приказано быть, — пожал плечами Тевкелев. — Раз государыне было нужно, чтобы я здесь в Уфе наследника престола с женой и сопровождением встречал, то я буду готовить Уфимский Кремль к приему дорогих гостей.

— Вот как, значит, Петр Федорович решил Уфу посетить? Как интересно. А ведь он, насколько мне известно, навел уже шороха в нескольких городах. Не боишься?

— А мне-то чего бояться? Это пускай городской глава, да купцы бояться начинают. А я к Уфе никакого отношения не имею, так-то, — Тевкелев усмехнулся и снова поднял со стола бокал, но только посмотрел на вино, и снова поставил бокал на место.

— И когда ожидается высочайший визит? — Неплюев перед тем как поставить бокал, сделал из него глоток.

— Скоро, но точные сроки не известны. Все от погоды будет зависеть. Ежели дожди не зарядят, то день-два не больше, и поезд великокняжеской четы будет уже на подъезде.

— Эх, хотел уже завтра двинуться в путь, но, задержусь, — решительно произнес Неплюев. — Очень уж охота с Петром Федоровичем побеседовать. Поговаривают, что он крайне интересный молодой человек, вот и хочется убедиться.

— Тоже верно. Лучше уж один раз самому побеседовать, да мнение составить, чем домыслы чужие выслушивать, — кивнул Тевкелев. С улицы послышался какой-то шум, и полковник поморщился. — Вот поэтому я и не люблю башкир, да и казахов, что уж тут говорить. — Крикливые, взрывные, ненадежные. Слово не держат, даже, если своим его дают. Как с такими можно какие-то союзы заключать?

— Это уже не нам с тобой решать, об этом пускай у государыни голова болит. А мы будем делать то, что нам приказано делать, сам же сказал, и правильно сказал, ни прибавить, ни отнять. — Шум за окном повторился. — Да что там у тебя происходит?

— Абулхаир решил посетить Уфу, чтобы здесь встретиться со своим, ну не другом, но соратником, с которым вместе на джунгар ходил с Таймасом Шаимовым. А тут Миллер не нашел ничего более умного, чем Абылая, которого из плена вызволил, сюда притащить. А у Абулхаира очень большие сложности со Средним журом, если не сказать больше, — Тевкелев хмыкнул. — Бии обманули его, обещали после победы над джунгарами сделать ханом всех трех жуз, но...

— Средний не явился на курултай? — Неплюев усмехнулся.

— Да, точно, не явился. Да еще какие-то проблемы с младшей женой Абулхаира и султаном Бараком из Среднего жуза. — Тевкелев задумчиво смотрел на вино. — Не ко времени его высочество решил сюда приехать, ох не ко времени. Хоть не езжай на встречу и не провожай мимо Уфы.

— Да уж, как бы не случилось чего, — Неплюеву передалось встревоженное настроение полковника. — Надо бы казахов выпроводить отсюда, пока Великий князь не приехал. И что их сюда принесло, ей Богу? Никогда же они сами не приезжали к нам, а тут на тебе.

— Не знаю, Иван Иванович, — Тевкелев снова покачал головой. — Мне башкиры уже вот где стоят, — и он провел рукой по горлу. — Теперь еще и казахи.

— Так что делать будем? — Неплюев бросил взгляд на окно, за которым вроде бы воцарилась тишина.

— А что мы сделать можем? Ничего. Будем Кремль готовить, да так, чтобы он осаду смог выдержать, мало ли что может случиться.

***

Из Тулы я уезжал, когда точно уточнил, что Беэр меня понял, и притащил первые чертежи планируемого полигона и расположения лабораторий, в которых мастера смогли бы заниматься своими изысканиями, а также горячими заверениями, что любая новинка будет передаваться мне для оценки, а дальше будет решаться ее судьба. Одно я мог пообещать самому себе, уж у меня случайно изобретенный миномет не останется в истории, а то и вовсе будет вычеркнут из нее.

Пока я проводил на заводах свою спонтанную инспекцию, в одном из складов, произошел взрыв. Сказалось то, о чем я предупреждал — для пороха должно быть организованно отдельное помещение, и желательно сделать его не просто изолированным, но и чтобы в нем соблюдались определенные условия: проветриваемость, регулируемая влажность и температура, и даже показал, как это сделать — форточки, и отопление не в самом помещении, а за стеной. Уж трубы по периметру комнаты, наполненные водой, которая будет греться от печки, расположенной в другой комнате, и обезьяна бросить сможет. Они тут стволы делают, так что трубы проблемы не доставят.

Когда у Беэра начал дергаться глаз, а у меня самого создалось ощущение, что башка лопнет от количества новой информации, я успокоился. Хорошего, как говориться, понемножку.

Машка с головой ушла в изучение уже существующих наработок и указов Петра Великого, которые все же никак не касались девочек, но все же можно в какой-то мере использовать и для слабого пола. Конечно,никто в своем уме не станет сейчас пытаться научить девчонок строить фортификационные сооружения, да и не подпустят женщину и близко к подобным штуковинам, но элементарная грамотность, это, я считаю, не будет лишним.

Перед отъездом из Тулы я подарил ей ручку с пером, которое у меня получилось-таки сделать. Она сначала долго вертела ручку в руке, недоуменно посматривая на меня, а затем попробовала что-то написать. Для упражнений в каллиграфии, как я считаю, нет ничего лучше. Все эти линии разной толщины... Машка с изумлением посмотрела на ровную строчку, взвизгнула и повисла у меня на шее. Все-таки она совсем еще девчонка, хоть и Великая княгиня.

Вот только саму ручку, увидел Строганов, когда я проверял в последний раз, что получилось. Увидел и заинтересовался. Естественно, перо у меня было не в единственном экземпляре, а Сергей Строганов умел, как оказалось, просто виртуозно выпрашивать то, что его ну очень сильно заинтересовало. Я даже сам не понял, каким образом подарил ему один экземпляр. Единственное, ума мне хватило составить бумагу, согласно которой я буду иметь тридцать процентов от прибыли, если он решит пустить ручки в массы, как изобретатель столь интересной штуковины.

Ну да Господь с ним со Строгоновым. Я с неудовольствием отмечал, что в Туле мы задержались непозволительно долго. Больше я не мог позволить себе столь значительных остановок, и мы поехали к Уралу, практически нигде не задерживаясь. К счастью, погода продолжала нам благоволить. Дождь, если и шел, то очень быстро прекращался, не успев превратить дороги в непролазное болото.

Тем не менее, наша слава бежала впереди нас, и в тех городах, где мы останавливались на короткий отдых, таких как Самара, к примеру, уже знали про мои заскоки, и отделения Тайной канцелярии практически сразу притаскивали мне бумаги на должников из торгового люда, а на улицах города вовсю стучали молотками, и таскали камни, чтобы приводить их в подобие порядка. Я всех предупреждал, что обратно поеду здесь же, ну, вы понимаете, и уходил отдыхать, оставаясь в уверенности, что какие-то минимальные изменения все-таки увижу, когда поеду обратно, если, конечно, поеду этим же маршрутом, как и обещал. Ведь может так оказаться, что я выберу какой-то другой путь.

Чем ближе мы подъезжали к Уфе, тем сильнее чувствовалось некоторое напряжение. Не выдержав его, я подозвал к себе Румянцева.

— Петька, что происходит? — снизив скорость настолько, чтобы можно было переговариваться, я кивнул на Лопухина, который отдавал резкие команды, а вокруг меня и кареты, в которой ехала Мария, отказавшаяся на некоторое время от езды верхом, чтобы не терять время и не отвлекаться от увлекшей ее идеи. В это время к Лопухину подъехал Федотов, и они начали о чем-то переговариваться, бросая напряженные взгляды вокруг. — Чего они опасаются?

— Не то чтобы сильно опасаются, скорее, перестраховываются, — начал юлить этот проходимец.

— Петька, не зли меня, — я бросил на него яростный взгляд. — Что, вашу мать, происходит?

— Да башкир они опасаются. Нет, таких, которые совсем уж попутавшие, Тевкелев вырезал подчистую, но все равно встречаются улусы, которые могут наш поезд за караван принять и попробовать напасть, — вздохнув, ответил Петька.

— Так, это совсем нехорошо, — я перевел взгляд с него на Лопухина. — Постой, что ты сказал про то, что башкир вырезали? Что это значит?

— Ну-у-у, — протянул Петька. — То и значит. А вы думали, ваше высочество, Петр Федорович, что башкир за мятежи златом одаривают? Вот при последнем много крови пролилось с обеих сторон. Тевкелев моему отцу отчитывался, которого назначили за подавлением следить. Да и Татищев много и смертных приговоров вынес, и на каторгу кучу народа угнали, — Румянцев пожал плечами. — Да и они не так чтобы наших щадили, — добавил он неуверенно. — Но Тевкелев, по-моему, все же перегибал кое-где. Хотя, нас-то там не было. Может у него и выбора-то не оставалось другого.

— Может и не оставалось, — я задумчиво смотрел на него. — Из-за чего восстания?

— Из-за земли, из-за чего же еще, — Петька по моему примеру бросил взгляд на Федотова. — Указ вроде подписали, что не будут больше межевать земли башкир, вот только... Да что вы, Петр Федорович, наших заводчиков не знаете? Не за тем ли едем, чтобы перегибы и нарушения выявить?

— А что твой отец говорил? — я не мог сразу согласиться с Петькой. Просто не знал ни предпосылок, да и с ситуацией не был знаком.

— Мой отец осуждал Тевкелева и даже открыто говорил, что это его жестокость растянула восстание на годы, и сделало его настолько кровавым. Да еще и долго снова к присяге привести не могли башкир после этого. А если учесть то, что калмыки уже целыми улусами уходят к джунгарам, то мы скоро вообще без легкой конницы останемся, — и Петька поджал губы.

— Не останемся, — я покачал головой. — Им, к сожалению, а может быть и к счастью, деваться некуда. Не выживут они без покровительства Российской империи. Ты же не думаешь, что они просто так решили под руку России пойти? — Петька покачал головой подтверждая мои слова. — Нужно просто попытаться найти ту точку равновесия, которая устроит нас всех. Но, это же искать надо. Это надо пожить с ними, разговаривать, узнавать обычаи, устои. Это дело не одного года. Вот только, кому охота этим всем заниматься? Да никому. Проще приехать бумагу в рожу ткнуть малограмотному башкиру, который, если и умеет читать, то исключительно на арабском, чтобы Коран суметь прочесть, и все дела. Школы надо организовывать. Не насаждать православие и не смущать их церквями, а делать это как бы невзначай, просто рассказывая. Им же некуда идти, вот реально некуда. Поэтому и устраивают бунты. Если калмыки еще могут к тем же джунгарам попроситься, то башкирам, похоже, нигде не будут рады.

— Так-то оно так, вот только с землями что делать? Промышленникам они тоже нужны. Без земли-то где завод можно поставить? А заводу река поблизости нужна. А башкиры на реках на этих рыбу ловят. И как быть?

— А что заводчики тоже рыбу ловят на реках? — я вздохнул. — Что им мешает завод на суше ставить, а башкиры пущай свою рыбу ловят, еще и снабжать едой будут. Или рабочие на заводах святым духом питаются? Хотя знаешь, не отвечай. Судя по количеству бунтов и на заводах, то именно что святым духом они и питаются. Я не знаю, Петька. Не могу тебе что-то вот прямо сейчас ответить. Мне посмотреть надо. С теми же башкирами поговорить. Я-башкира-то в глаза не видел, как я судить могу?

— Уфа! — раздался возглас Федотова, который подскакал ко мне. Пропуская моего адъютанта строй охраны распался, открыв для него своеобразное окно, которое сразу же закрылось, стоило Федотову пересечь незримую черту. — Будем заезжать, Петр Федорович?

— Конечно, будем. Все как и обговаривали. Коням отдых нужен, да и мы уже еле в седлах держимся, — я посмотрел вперед, даже руку ко лбу подставил, загораживаясь от солнца, чтобы лучше все рассмотреть. Ну что же, хоть на башкир посмотрю, — усмехнувшись собственным мыслям, я чуть прибавил скорость. Никогда в Уфе не был, вот и довелось любопытство удовлетворить.

Глава 12

Уфимский Кремль был деревянный. Не отдельные его строения, а весь целиком до последнего запора на последних воротах. Да и в самой Уфе каменных домой почитай и не было вовсе.

Встречать великокняжеский поезд выбежал невысокий офицер с явными азиатскими чертами, придерживающий на боку саблю. Расположение строений в городе было таково, что въезжали мы фактически в Кремль, за стенами которого уже раскинулся сам город.

— Полковник Тевкелев, ваше императорское высочество, — офицер придержал за уздцы моего коня, чтобы я сумел без проблем спуститься. Хотя у меня вроде бы никаких проблем в последнее время в плане поездки на лошадях не было, но да Бог с ним, хочет именно так выразить свое уважение, пускай подержит лошадь, я не против. — Кремль готов принять высоких гостей. Ваши покои, и покои Великой княгини готовы, — отрапортовал Тевкелев, а я уставился на него так, что просто физически чувствовал, как расширяются глаза.

— Простите, полковник, вы сказали, Кремль? Мы с супругой будем жить в Кремле? — и я, задрав голову, принялся осматривать это сооружение, хоть и не такое древнее, как Московский Кремль, но тоже весьма впечатляющее. — То есть, вы хотите разместить нас вот прямо здесь, считай, что на пороге? Полковник, кто вам отдал такой приказ? Я очень сильно хочу посмотреть в глаза этому человеку.

— Но, ваше высочество, в Уфе только и исключительно в Кремле есть покои, достойные вашего высочества, — Тевкелев явно растерялся, я же с трудом удержался, чтобы не закатить глаза.

— Полковник, я сейчас не о комфорте беспокоюсь, а о безопасности, прежде всего Великой княгини. Этот Кремль первым примет на себя возможную атаку, если на город нападут извне. А если случится пожар? Мы же здесь все окажемся запертыми в одну огромную ловушку.

— Ваше высочество, ну откуда здесь может случиться нападение или пожар? — запротестовал Тевкелев.

— Я не могу рассчитывать на снисхождение судьбы, особенно, если речь идет о моей семье. А в нашем случае, не стоит недооценивать различные случайности, которые на самом деле очень редко бывают случайными, — перебил я полковника. — Показывайте, какие именно покои приготовили для нас, и будьте готовы к тому, что я что-то поменяю в расположении комнат.

Все время, пока мы ходили с Тевкелевым и присоединившимися к нам Румянцевым, Криббе и Штелиным, весь остальной поезд ждал, кое-как поместившись на самом большом дворе Кремля. Это был даже не двор, а небольшая площадь, абсолютно пустое пространство между чем-то, напоминающим терем, и кремлевской стеной, точнее ее частью, ограниченной двумя башнями.

В конце концов хмурый Криббе ткнул пальцем в тот самый терем, во дворе которого расположился поезд.

— Их высочества и особы к ним приближенные, расположатся здесь, — проговорил он тоном, не терпящем возражений.

— Но... — попытался что-то возразить Тевкелев, жестикулируя и пытаясь таким образом показать, что это явно не то место, куда можно поместить великокняжескую чету.

— Алексей Иванович, — закипающего Гюнтера оттеснил в сторону Штелин. — Вы же понимаете, что для нас безопасность их высочеств является самым важным в данной поездке. Здесь царит страшная скученность. Его высочество был абсолютно прав, предполагая, что, не дай Бог, конечно, случится пожар, то сгорит все, абсолютно все. Но это здание является исключением. Во-первых, оно достаточно просторно, чтобы вместить и их высочеств и всю их свиту. Во-вторых, пространство перед ним пустое, то есть легко разместить охрану, которая заметит любое неположенное шевеление. Ну, и, в-третьих, только у этого здания я увидел признаки наличия подземного хода, ведущего за пределы городской стены. Он функционирует?

— Я не знаю! Уфа даже не мой родной город, и у меня было чрезвычайно ограничено время, чтобы хотя бы привести Кремль в порядок, — Тевкелев махнул рукой. — Мне проверить ход?

— Конечно, это первое, что вы должны были сделать, — Криббе провел ладонью по лицу и повернулся в мою сторону. В то время, когда у них шли разборки, я делал вид, что любуюсь охренительной шлифовкой дерева. Все действительно было сделано на совесть, только это не помешало мне засадить в палец занозу. Теперь она мне мешала, кололась и доставляла кучу неудобств. Охота было засунув палец в рот, но я, проклиная себя за глупость, повернулся к Криббе, который вот уже полминуты смотрел на меня, ожидая, что я обращу на него внимания.

— Да, Гюнтер, ты что-то хотел мне сказать?

— Ваше высочество, вы же не будете против, если вас и ее высочество Марию Алексеевну разместят именно здесь? — и он указал рукой на терем, словно я не присутствовал при их споре с Тевкелевым и понятия не имею, о чем, собственно, может идти речь.

— Нет, Гюнтер, я вовсе не буду против, — и, повернувшись к полковнику, сжавшему тонкие губы так, что они превратились в одну тонкую линию, я спокойно произнес. — Господин полковник, это возможно? — он кивнул, и я продолжил. — Тогда, может быть не будем медлить, а то Великая княгиня уже порядком утомилась, сидя в карете с невозможностью выйти и размять ноги.

— Как вам будет угодно, ваше высочество, — Тевкелев поклонился и направился обследовать подземный проход, кивнув одному из солдат, охранявших Кремль, чтобы тот следовал за ним.

Я направился к Машкиной карете, чтобы подать ей руку, когда она будет вылезать из кареты, но тут ко мне подошел невысокий сухощавый уже немолодой человек, держащий в руке трость. Я не заметил в нем потребность опираться на эту самую трость, вероятно, он носил ее как предмет гардероба. Так как мы стояли между поездом и домом, в котором мне предстояло жить в течение нескольких ближайших дней, то задержать данного господина никто не успел. К тому же он уже находился на территории Кремля, а значит был проверен и перепроверен. К тому же тот же Петька Румянцев, да и Штелин явно его узнали и обменялись кивками. Да и Лопухин, обычно отслеживающий подобные приближения к моей персоне, потому что он чрезвычайно серьезно отнесся к своему назначению, не проявил никакого волнения.

— Позвольте представиться, ваше высочество, Иван Неплюев, — он поклонился, подойдя еще ближе. — Не сочтите за дерзость, но я счел момент весьма подходящим, чтобы представиться и попросить вас принять меня, дабы обсудить насущные проблемы.

— И чьи же насущные проблемы вы хотите со мной обсудить, господин Неплюев? — я смотрел на него наклонив голову набок. — Неужто свои проблемы решили обсудить? Вы же не будете разочарованы, если я вам напомню, что личные проблемы подданных Российской империи не находятся в моем ведении?

— Свои проблемы я предпочитаю решать сам, ваше высочество, — спокойно и с достоинством опытного дипломата ответил Неплюев. — Более того, я очень не люблю, когда кто-то пытается их за меня решить. Но у меня много нерешенных вопросов, связанных с доверенным мне краем, к которому с недавних пор, благодаря нашему славному полковнику Тевкелеву, который куда-то так спешно направился, даже не поприветствовав меня, присоединился Малый жуз.

— А о каком крае идет речь? — я сразу же перестал ерничать и внимательно посмотрел на этого человека с обветренным, словном выдубленным ветрами лицом.

— Полагаю, что впоследствии он будет называться Оренбургская губерния, тем более, что ее величество государыня Елизавета Петровна очень высоко оценила значение в защите от набегов недавно созданного города Оренбург, но пока нет официального статуса, мы называем его просто край, ваше высочество, — Неплюев в очередной раз склонил голову в поклоне.

— Вот как, — я задумчивым взглядом проводил двух дюжих мужиков, пронесших мимо меня большой сундук с моими вещами, и обернулся на карету жены. — Петька, позаботься, — Румянцеву не нужно было разжевывать. Он все прекрасно понял, и, кивнув, поспешил к Машкиной карете, чтобы помочь ей выйти. Я же вновь посмотрел на Неплюева. — Вот что, а давайте мы с вами не будем тянуть с обсуждением этой действительно важной темы. Надеюсь, нам помогут найти коморку, в которой мы с вами и Олсуфьевым, если он, конечно, во всей этой суете найдется, а также с господами Криббе и Штелином, можем расположиться.

Олсуфьев нашелся быстро. Точнее, он подскочил ко мне в тот самый момент, когда Неплюев вместе с Криббе и Штелиным зашли в терем, чтобы стребовать нечто вроде кабинета у перепуганного парнишки, который долго не мог понять, что от него вообще нужно. Парнишка был из башкир, и совершенно точно не мог быть дворовым холопом. По-моему, он вообще здесь жил по каким-то неведомым мне причинам. Но объяснить его статус ни мне, ни моему сопровождению было попросту некому. Тевкелев похоже пошел в подземелье, а попал в Нарнию, а градоначальник вообще не появился. Я даже не знал, кто именно в Уфе сейчас является градоначальником.

Похоже, что этот вопрос задавал себе не только я, но и Ушаков, который только что уехал с Кремлевского подворья, бормоча себе под нос что-то про отрезанные яйца и отвороченные головы, но, может быть, мне это просто показалось. Как я понял, или здесь отделение Тайной канцелярии не было создано, или же сотрудники данного отделения занимались не пойми чем, а вовсе не тем, чем должны были заниматься, если отделение Тайной канцелярии всего же существовало. Андрей Иванович очень остро реагировал на любые нарушения в реформации Тайной канцелярии. Он и свой пост-то оставил в Петербурге, чтобы лично убедиться в том, что все в полном порядке и работает как часы. Слухи летели исправно впереди нас, и в каждом следующем городе нас встречали все более и более подготовленные к великокняжескому визиту главы, купцы, старосты общин и все мало-мальски значимые люди, потому что спрогнозировать, куда меня понесет нелегкая, было чрезвычайно сложно. И вот мы приехали в Уфу, где нас как будто вовсе не ждали. Поручили полковнику Тевкелеву, который вообще к данному городу не имел отношения, побыть главным распорядителем и самоликвидировались. И вот теперь Андрей Иванович, горя праведным гневом хотел выяснить, а, собственно, почему так произошло. Я его не задерживал, мне тоже было интересно узнать, что же здесь происходит.

Олсуфьев быстро выяснил все у того же мальчишки-башкира, где расположились господа, и куда нам с ним нужно пройти. Парень, похоже, уже смирился с тем, что его назначили таким вот негласным распорядителем великокняжеских покоев, и просто пошел впереди, показывая дорогу. Пока мы шли, Олсуфьев быстро и кратко дал мне характеристику на Неплюева: кто, чем занимается, выдающиеся дела, семья — все очень сухо, сжато, но мне хватило, чтобы составить первое впечатление.

Мы с моим секретарем зашли в комнату, она располагалась на первом этаже и кабинет напоминала мало, но в ней был стол, несколько кресел и достаточное количество свечей, чтобы разогнать царивший полумрак. Тем более, что окон здесь как раз-таки не было.

Криббе стоял, скрестив руки на груди за одним из кресел, оно, скорее всего, было предназначено именно мне, а Штелин и Неплюев расположились в двух других, стоящих напротив массивного стола. Когда я вошел, они быстро вскочили на ноги и синхронно поклонились. Я стремительно прошел к предназначенному мне креслу и взмахом руки предложил им садиться. Олсуфьев расположился чуть в сторонке за небольшим столиком, на котором расположил несколько чистых листов, чернильницу, презентованное мною перо и коробочку с песком, чтобы посыпать им написанное.

— Ну что же, Иван Иванович, — я пристально посмотрел на сидящего напротив меня Неплюева. — И о чем же вы так хотели поговорить со мной, что рискнули ради этого нарушить все мыслимые и немыслимые правила?

— Я хотел поговорить, ваше высочество, о Оренбургской комиссии, которая уже давно перестала быть тем, чем она представлялась ее создателю Ивану Кирилловичу Кирилову. Из торговой комиссии, действия которой были бы основаны на дипломатических отношениях, она превратилась в карательный орган, а также на ее плечи легла задача строительства крепостей и всяческое укрепление наших рубежей, — горячо воскликнул Неплюев.

— И вы считаете, что подобное положение дел неверное? — я приподнял бровь. Если честно, то именно сейчас я почти полностью потерялся в определениях, потому что понятия не имел ни о какой Оренбургской комиссии.

— Конечно, — Неплюев кивнул. — Я понимаю, когда комиссию возглавил Урусов Василий Алексеевич, начались все эти бунты, которые, похоже, никогда полностью не прекратятся. Урусов был военным офицером, он привык решать проблемы силовыми методами и, возможно, в то время это работало, но сейчас, когда бунты чуть-чуть приутихли, задачи комиссии по сути не изменились.

— И что вы предлагаете, Иван Иванович? — я поставил локти на стол и соединил пальцы рук домиком, поглядывая на Неплюева поверх своих рук. — Я все равно не смогу изменить ни статус, ни поставить новые задачи перед комиссией. Это может сделать только государыня наша Елизавета Петровна.

— Я это понимаю, ваше высочество, правда, понимаю, — Неплюев выдержал небольшую паузу и продолжил. — Но вы вполне сможете отписать государыне о существующем положении дел. И есть большая вероятность того, что она вас послушает. Все-таки военными делами должны заниматься военные.

— Насколько я знаю, у вас самого звание адмирала Российского флота, Иван Иванович, — перебил я его.

— Да, это так. И я считаю, что вполне разумею в строительстве кораблей, и даже Петр Алексеевич весьма высоко оценил мои старания, но все же большую часть времени я был дипломатом и решал различные вопросы, сидя за столом переговоров, а не на поле боя, — Неплюев снова вздохнул. — Ваше высочество, я считаю, что необходимо продолжить изучение Аральского моря и продолжить попытки найти выход к империи Великого могола. Мы должны начать торговать с Индией. Это будет весьма выгодно для всей Российской империи.

— Так я и не спорю, — я расцепил пальцы и откинулся на спинку кресла. — Вот только я считаю, что именно сейчас пытаться найти сухопутные торговые пути в Индию — преждевременно.

— Но, ваше высочество...

— Не перебивайте меня, Иван Иванович, — я поднял руку. Неплюев замолчал, но его взгляд просто излучал недовольство. Хреновый из тебя дипломат, если не умеешь с каменной физиономией сидеть и слушать оппонента. С минуту мы боролись взглядами, и только когда он отвел взгляд, я понял, что одержал маленькую победу, а намек на бунт подавлен в зародыше. — Да, я считаю преждевременным лезть в Индию через все жузы, Джунгарское ханство, Бухару и другие столь же дружелюбные к нам страны. Океаны, вот в какую сторону необходимо работать. Нам нужен выход в Черное море. В идеале все проливы. Оставьте пока эту лужу — Арал батырам. Мы должны выйти в океан и лишить Англию и Голландию права диктовать всем там свои условия.

— Это будет сделать непросто...

— Уж не сложнее, чем пробиться через все те страны, о которых я только что упомянул к Индии, — я усмехнулся. — У нашей империи есть для этого много задатков, но у нее нет самого главного — кораблей. Нет кораблей и хороших морских школ. А человек, способный все это создать, наладить по всей стране кузнецу этих ресурсов, мечтает о том, чтобы через степи пешком уйти в Индию. Это ли не дурость, Иван Иванович?

За моей спиной дернулся Криббе, который более других был посвящен в мои планы, но даже для него кое-что из моей речи стало откровенностью.

— Вы сейчас говорите прямо как Рычков Петр Иванович, ваше высочество, — проворчал Неплюев, глубоко задумавшись.

— Кто такой этот Рычков? — я смотрел с любопытством.

— Мой помощник. Прекрасный топограф и переводчик, знает больше семи языков и вдобавок различные диалекты в основном восточных народов. Просто идеальный помощник, но такой же романтик, каким предстали передо мной вы сейчас, ваше высочество.

— Вот как, — я прищурился. — И в чем же заключается наш с этим Рычковым романтизм?

— Вы всерьез считаете, что мы сможем дать укорот в море англичанам и голландцам. И португальцам до кучи, — в голосе Неплюева прозвучало сожаление.

— То есть, вы считаете, что мы можем вполне себе легко одолеть казахов, джунгаров, персов, может быть, даже османов, а также полчища Великого могола, но по какой-то необъяснимой причине спасуем перед теми же англичанами?

— Ну вы и сравнили, ваше высочество, — протянул Неплюев. Штелин выглядел как филин, переводя взгляд с меня на него и обратно, даже Олсуфьев выражал всем своим видом растерянность. — Как вы можете сравнивать кочевников с высокоразвитыми нациями?

— Вы правы, их невозможно сравнить, кочевников гораздо больше, — жестко прервал я Неплюева. — Вам напомнить, как орды под предводительством Тамерлана и Чингисхана фактически мир завоевали? Их больше, чем даже нас, но вы абсолютно уверены в нашей победе. Почему?

— Ну, у нас много огнестрельного оружия, тактика...

— Бросьте, — я махнул рукой. — Если сейчас дверь откроется, и сюда войдет джунгар с сундуком, полным алмазов и попросит продать ему пушек, знаете, что я сделаю? — я насмешливо смотрел на их вытянувшиеся лица. — Правильно, тоже, что и вы, я продам ему столько, сколько он захочет купить. Все, проблема оружия решена.

— Да, но... — Неплюев наморщил лоб, пытаясь придумать еще какие-нибудь аргументы, но они не придумывались. К тому же, даже дед сидящего перед ним сейчас юноши в свое время говорил, что нет непобедимого врага, любого можно победить, было бы на то желание.

— А ведь когда-то шведы считались гораздо опаснее тех же англичан, вот только деду моему позарез нужен был выход в Балтийское море. И где сейчас те шведы? — я не отрываясь смотрел на Неплюева, в котором бурлили сомнения. — Этот ваш Рычков сейчас здесь, в Уфе?

— Да, он же мой помощник.

— Отлично, — я задумался, затем резко встал из-за стола, заставив тем самым сидящих людей подскочить со своих мест. — Вот что, мне нужно многое обдумать. Через три дня приходите к полудню сюда вместе с Рычковым. Очень может быть, что я действительно буду ходатайствовать перед государыней о вашем новом назначении, вот только не на пути к Индии.

— Я благодарю вас, ваше высочество, за удостоенную меня беседу, — пробормотал Неплюев. — И конечно же прибуду в назначенный час.

Поклонившись, бывший адмирал, бывший дипломат, а сейчас кто-то вроде губернатора, выскочил из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь.

— Да садитесь вы уже, не стойте над душой, — я обхватил себя за плечи и прошелся по комнате. Самое интересное, что сейчас, говоря все это Неплюеву, я говорил прежде всего самому себе. Я действительно хочу выкинуть Англию и Голландию с морей-океанов. Чтобы связь между метрополией и их колониями была максимально нарушена. Без получения ресурсов с материка, прежде всего в виде мозгов, у Америки есть все шансы остаться заштатной колонией, которую просто раздербанят и приберут по частям к рукам более сильные и наглые. Я ведь не благородный герой, и не собираюсь с ними честно драться. В клубе Ушакова на меня уже куча лучших шулеров работает. Тот же Андрей Иванович с удовольствием принял новые правила игры, и другие примут. Такие, как Турок. Честные и благородные мужчины, вроде Румянцева, Лопухина, Саши Суворова — они будут цветом нации, а мы потихоньку подготовим им место на пьедестале убрав конкурентов. Луиза Ульрика меня понимает, как никто другой. Мы с ней в этом похожи. Кстати, надо бы узнать, как моральное уничтожение датской августейшей семьи происходит? Ушаков пару парней выделил, и они даже успели к наследнику внедриться в ближайшее окружение, чтобы еще больше разлагать его изнутри. Правда, судя по докладу, который догнал нас где-то неподалеку от Самары, разлагать там уже практически нечего, но парни стараются. Да и королева начала корки мочить — это уже работа Лизоньки. Толи еще будет.

— Ваше высочество, — подал голос Криббе. — Я примерно понимаю, что вы собираетесь сделать с Голландской Ост-Индийской компанией, но...

— Я на полном серьезе хочу лишить их флота, — развернувшись и посмотрев на серьезные лица своего ближайшего окружения, я улыбнулся. — Их проблема состоит в том, что флот у них весь, в полном составе находится в частных руках. И в данном случае именно я буду тем самым джунгаром с сундуком алмазов под мышкой. — Помолчав, я задумался, затем тряхнул головой. — Нужно только, чтобы корабли вернулись в целости и сохранности. Ну а теперь, пойдемте уже посмотрим, куда нас поселили. Надеюсь, я не буду как сказочный царевич в светлицу к жене через окно лазить.

Глава 13

— Где ты так долго был, Алексей Иванович? — Неплюев мерил шагами комнату, которую снял Тевкелев на единственном постоялом дворе, располагавшимся совсем недалеко от Кремля. Комната была достаточно большая, и они по здравому размышлению решили делить ее, тем более, что кроватей здесь стояло две. Все остальные комнаты были заняты, как и более-менее приличные дома, куда на короткий постой разместили гвардейцев из свиты Великого князя. В целом же Уфа еще никогда не знала такого нашествия гостей. Городок был маленьким и не мог обеспечить комфорт всей свите Великокняжеской четы, присутствующих в поезде.

— Я-то? — раздраженный Тевкелев, грязный, весь в пыли и ошметках паутины, вошел в комнату, снял камзол и швырнул его в кресло. — Я проверял подземный ход, ведущий из Кремля за пределы городских стен.

— Ну и как, проверил? — Неплюев остановился, осмотрев полковника с ног до головы.

— О, да. И теперь единственное, чего я хочу — смыть с себя всю эту грязь и переодеться, — Тевкелев скривился, когда его взгляд упал на лежащий в кресле камзол. — Вот что я хочу тебе сказать, любезный мой, Иван Иванович, сдается мне, что эти заговоры башкирские никогда не закончатся. Они всегда будут мутить воду, вот помяни мое слово, и тебе придется подавлять восстание, если где-нибудь в этих краях задержишься.

— Мне хотелось бы поспорить, но, скорее всего, ты прав, Алексей Иванович, — Неплюев только головой покачал. — Нам нужна их земля, и соль, которую можно на ней добыть. К несчастью, башкирам нужно тоже самое.

— Да соль стала просто камнем преткновения. Точнее не сама соль, а пошлины, которые с добычи этой соли башкиры ни в какую не хотят платить, — Тевкелев рывком открыл дверь и заорал. — Васильев! В этом захолустье можно уже смыть с себя всю эту паутину, или мне нужно для этого кого-нибудь убить?

— Успокойся, Алексей Иванович, — Неплюев долго смотрел в стену, а затем повернулся к Тевкелеву. — Кстати, Великому князю известны эти проблемы с башкирами и солью, мне об этом Штелин рассказал, когда выскочил из кабинета вслед за мной. в его возрасте проявлять такую прыть даже не солидно как-то, но это подтверждает мою теорию о том, что Петр Федорович себе на уме, и никто из его ближнего окружения на самом деле не имеет на него большого влияния.

— Что, и даже Великая княгиня? — Тевкелев усмехнулся.

— Петр Федорович испытывает определенную нежность к своей молодой супруге, но вряд ли он позволит ей диктовать ему условия, — Неплюев усмехнулся. — По слухам, которые даже в мое захолустье докатились, единственная женщина, которая как-то пыталась влиять на мнение его высочества, была Луиза Ульрика Прусская. Так там дым стоял до потолка. Слуги попрятались, думали, что до обоюдного смертоубийства дойдет.

— Что и государыня не пытается? — Тевкелев смирился с тем, что его горячая вода где-то потерялась по дороге и рухнул в кресло, прикрыв ладонью лоб.

— Она безусловно направляет племянника, но, вот у меня складывается впечатление, что он вежливо кивает, а выйдя от тетушки тут же забывает практически материнские наставления, — Неплюев оглянулся, словно проверяя, не прячется ли где-то за спиной вездесущий Ушаков, который и за меньшее обсуждение августейшей семьи тащил провинившихся в пыточные.

— Так что Штелин сказал про соль и башкир? — Тевкелев действительно выглядел заинтересованным.

— Великий князь выслушал величину проблемы и заявил, что давно пора государству становиться единственным продавцом соли. Мол, добывает пусть кто хочет, но сдает ее только в государственные пункты приема. И тогда тем же башкирам, да и не только башкирам объявить, что никакой пошлины они не платят, а просто величину этой пошлины включить в стоимость продаваемой соли. Наценка будет незначительная, и не будет практически ощущаться, зато все останутся довольны.

— А соляных бунтов не возникнет? — Тевкелев привстал, задумчиво глядя на старого друга.

— В том-то и дело, что нет. Ведь налога на соль как такового не будет вовсе. Она может быть даже упадет в цене по сравнению с той, что сейчас. Максимум кто может остаться недоволен — это купцы, сколотившие состояние на соли, и при этом Петр Федорович пристально на Строганова посмотрел. Но это дело перспективы, добавил он тогда, хотя лично он сам так и поступил бы. Соляных копей в стране не так уж и много, а найти укорот на промышленников и купцов не в пример легче, чем раз за разом подавлять восстания тех же башкир. Тут, конечно, надо все обдумать и не повторять ошибок Петра Алексеевича, но выход из подобной ситуации найти можно. Сначала на какой-нибудь одной губернии все варианты попробовать и, выбрав наиболее действенный, утвердить в форме высочайшего указа.

— Думаю, что толк из него будет, если крылья на взлете не обломают, — Тевкелев только головой покачал.

— Не должны. Во-первых, напролом Великий князь не лезет, осторожничает. То, что купцов заставил города обустраивать, так ведь им выбор предложили, или в острог за то, что фактически казну разоряли, а за это Елизавета Петровна не только язык прикажет вырвать, но еще чего похлеще, или же все украденные деньги в те же дороги вложить. Не трудно догадаться, что предпочли многие сделать. Ну, и, во-вторых, он очень быстро с Ушаковым спелся, да так, что вся Тайная канцелярия сейчас под патронажем Петра Федоровича находится, изменений вон сколько затеяли. А это, дорогой мой, Алексей Иванович, значит очень много.

— А что с землями?

— А вот с землями сложнее, — Неплюев вздохнул и сел в другое кресло. — Они же не просто так нужны, в бирюльки играть на них, а промышленные мануфактуры устанавливать. Стране они нужны, что воздух, или всегда в догоняющих останемся. Самый простой способ избежать конфликтов, это сделать так, чтобы сами башкиры мануфактуры начали открывать, но...

— Это практически невыполнимо, — Тевкелев покачал головой.

— Вот и я о том же. Так что проблема землицы пока никак неразрешима.

— Алексей Иванович, можешь мыться идти, — дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась голова солдата. Тевкелев вскочил.

— Ну, наконец-то, — и выбежал из комнаты, оставив Неплюева сидеть в кресле, пребывая в глубочайшей задумчивости.

***

— Ксения Митрофановна, вы сегодня само очарование, — Ксения вздрогнула и подняла взгляд на возвышающегося над ней Турка, который подхватил тонкую ручку и поднес ее к губам.

— Доброго вам дня, Андрей Иванович, — ровно ответила Ксения, попытавшись высвободить руку, но Турок не дал ей этого сделать. — Что вам еще от меня надобно? Я все сделала, как вы просили, и Жан Грибоваль...

— Целиком и полностью у ваших ног. И настолько он плотно увяз, бедолага, что даже не заметил отсутствие в поезде Данилова, из-за которого, собственно и проделал весь этот путь, — Турок улыбнулся, ловко переложил руку Ксении себе на согнутый локоть. — Прогуляемся?

— А у меня есть выбор? — в голосе молодой женщины прозвучала горечь.

— На самом деле выбор есть всегда, — мягко прервал ее Турок. — Но свой выбор вы уже сделали. К тому же, признайтесь, месье Грибоваль такой красивый и обходительный молодой мужчина, что вы не принесли себя в жертву, отнюдь.

— Чего вы хотите? — повторила свой вопрос Ксения, задав его несколько по-другому.

— О, я так много чего хочу, — протянул Турок. — Но, боюсь, все это маловыполнимые желания. А вот вы можете кое-что сделать. На самом деле, я всего лишь пришел вас пригласить к его высочеству, который хочет с вами побеседовать с глазу на глаз.

— Его высочество хочет со мной побеседовать? — Ксения внезапно почувствовала, что у нее пересохло во рту.

— Я именно так и сказал, — Турок ослепительно улыбнулся.

— Когда? — Ксения изо всех сил старалась успокоить бешено колотившееся сердце. Она боялась Петра Федоровича. Это был совершенно иррациональный страх, который никак не был связан с каким-либо объективными причинами. Петр никогда не делал ей ничего плохого, он не ругал ее, не, упаси Господи, поднимал руку, да она даже ни разу и словечком с ним не перекинулась. Более того, Ксения была абсолютно уверена, что он и не знает о ее существовании. И это ее вполне устраивало, потому что совсем молодой еще мужчина, даже можно сказать юноша, одним своим видом внушал ей трепет. Ксения всегда знала, что нравится мужчинам, но в этом случае она все еще продолжала молиться, чтобы взгляд Великого князя не упал в ее сторону, потому что в этом случае она понятия не имела, что будет делать.

— Сейчас, — Турок одним словом разрушил все ее надежды на то, что она успеет взять себя в руки и подготовиться к этой встречи.

— Но я не одета подобающе, и...

— Его высочеству не важны подобные вещи. Если вы заметили, то сам он предпочитает простоту и скромность в одежде, — чопорно произнес Турок, увлекая ее к тому самому терему, который выбрали приближенные к Великому князю люди для проживания великокняжеской четы в Уфе. Ксения и пискнуть не успела, как оказалась в небольшой комнате без окон, темноту которого превращали в полумрак горящие в канделябрах свечи. — Ксения Митрофановна Алексеева по вашему приказу прибыла, ваше высочество, Петр Федорович, — Турок уже представлял ее стоящему в тени Великому князю, которого Ксения вообще не видела, только невысокий силуэт в глубине комнаты.

— Ну ты и скажешь, Андрей, приказу, — раздавшийся голос заставил Ксению вздрогнуть, а Великий князь тем временем вышел на свет и указал рукой в кресло, стоящее рядом с небольшим столиком. — Просьбой, всего лишь просьбой. Я чрезвычайно рад, Ксения Митрофановна, что вы нашли время и ответить на мою просьбу положительным образом. Прошу вас, присаживайтесь. Может быть велеть принести чай, или же вы кофей предпочитаете?

— Нет-нет, благодарю вас, ваше высочество, но я совершенно не хочу пить, — хотя именно сейчас Ксения и от вина не отказалась бы.

— Как пожелаете, — Турок тем временем подвел Ксению к указанному креслу и помог в нем устроиться. Как только молодая женщина села и расправила пышные юбки, Турок поклонился Петру и вышел, прикрыв за собой дверь. Одна свеча в этот момент затрепетала и погасла, а комната еще больше погрузилась в полумрак. В этой комнате было очень душно, и Ксения спустила с плеч кружевную шаль, которую набросила перед тем как выйти прогуляться, спасаясь от осенней прохлады. По виску пробежала противная капля пота, и Ксения никак не могла понять то ли испарина на лбу выступила из-за духоты, то ли от волнения. Молчание тем временем затягивалось. У нее очень быстро затекла спина, захотелось расслабиться и откинуться на спинку кресла, но Ксения никак не могла себе этого позволить.

— Вы очень красивы, вы знаете это? — голос Петра раздался за спиной, и Ксения вздрогнула, почувствовав, как он дотронулся до ее шеи, а затем провел пальцами по плечу, переходя со спины на грудь. Но дойдя до ключицы и обведя ее, пальцы исчезли, а Петр вышел у нее из-за спины и сел в кресло, стоящее напротив ее. — Расслабьтесь. Я не причиню вам вреда. Почему вы меня так боитесь?

— Я не... — во рту пересохло и голос прозвучал глухо.

— Умоляю вас, не лгите мне, — он слегка наклонил голову набок. — Так почему вы меня боитесь?

— Я не знаю, ваше высочество, — совершенно искренне ответила Ксения, гадая, зачем он вообще ее позвал.

— Вы теряетесь в догадках и мысленно перебираете все свои грехи и грешки мнимые и настоящие, пытаясь вычислить тот, из-за которого я вас пригласил на беседу, — он усмехнулся, а Ксения почувствовала, как краска залила скулы. К счастью в комнате было темно, и увидеть, как она покраснела, было невозможно. — А ведь я всего лишь хочу поговорить с вами о нашем общем друге, месье Грибовале.

***

Я сидел в кресле и задумчиво разглядывал Ксению Алексееву, которая так ловко окрутила Грибоваля, что тот даже дернуться не мог. Она так старательно меня боялась, хотя я мог бы поклясться, что никогда с ней не сталкивался настолько близко, чтобы начать вызывать столь противоречивые чувства, которые сейчас были написаны у нее на лице большими буквами. Когда я произнес имя Грибоваля, она распахнула глаза и посмотрела на меня так удивленно, что на мгновение даже забыла о том, что должна меня бояться.

— Простите, ваше высочество, вы хотите поговорить со мной о Жане? Но... господин Лобов заверил меня, что мне не придется шпионить за ним. Жан очень хороший человек и я не хочу предавать его доверие.

— Весьма похвально, — я улыбнулся. — Но мне неинтересны его маленькие секреты. И Андрей Лобов был прав, когда говорил вам, что вы не будете шпионить за человеком, к которому явно неравнодушны. Мне интересно только одно, он сделал вам предложение?

— Он намекал о такой возможности, — уклончиво ответила после секундного замешательства Ксения.

— Отлично, просто отлично, — я только что руки не потер. — Ксения, прекрасная и умная женщина обычно беспощадна, и я говорю это не для красного словца. Грибоваль когда-нибудь излагал желание поработать на Фридриха Прусского в вашем присутствии?

— Да, он говорил, что хотел бы послужить этому безусловно талантливому полководцу, — уклончиво ответила Ксения.

— Вы обязательно должны уговорить его сделать это. Боле того, вы должны будете убедить Грибоваля, что службу у прусского короля лучше всего проходить в Дрездене и Лейпциге.

— Что? — она удивленно моргнула. — Но каким образом я сумею сделать это?

— Скажите, что всю жизнь мечтали посетить именно эти города, — я пожал плечами. — Неужели вы думаете, что месье Грибоваль не уступит в такой малости любимой женщине, особенно, если его желание совпадает с его?

— Я не понимаю...

— А вам и не нужно, — я улыбнулся. — Вы должны убедить его, что ехать дальше не можете и попросите увезти вас в Дрезден, и поступить на службу к Фридриху. Все, большего от вас никто не требует, кроме одной малости, принять на службу весьма расторопного малого, который поедет с вами в Саксонию. Ну а ежели случится так, что не сложится у вас с месье Грибовалем, то вы всегда сможете вернуться домой. Думаю, небольшая деревенька в границах Ораниенбаума станет для вас достойным утешением и, разумеется ваше место в свите Великой княгине всегда будет ждать вас. Мария Алексеевна очень ценит ваше присутствие и будет скучать.

— Вы так говорите, ваше высочество, будто точно знаете, что король Фридрих прибудет скоро в Дрезден, и месье Грибоваль сумеет обратиться к нему, чтобы поступить на службу, — Ксения видимо устала бояться меня и теперь решила, что ей не мешало бы узнать подробности. Вот только я не собирался посвящать ее в такие деликатные дела как слежка за строящейся обороной городов.

— Скажем так, я подозреваю, что он скоро посетит Дрезден и останется в нем на некоторое время, — уклончиво ответил я.

— Может быть, мне и его требуется соблазнить, коль скоро месье Грибоваль поступит к его величеству на службу? — она иронично изогнула бровь.

— Вы не сможете этого сделать, — я усмехнулся. — У его величества весьма, хм, интересные предпочтения. Скажем так, вы не сможете этого сделать, потому что не умеете играть на барабане.

— Набарабане? — она несколько раз моргнула.

— Да, именно. Вы должны уехать пока мы остановились здесь в Уфе, — мы обменялись взглядами, и я поднялся, протянув ей руку. — Не смею вас дольше задерживать, Ксения Митрофановна.

— И все же, как я объясню месье Грибовал. Мое так внезапно появившееся желание покинуть молодой двор и сбежать с ним, да еще и в Саксонию?

— Да как угодно. Можете сказать, что я скотина этакая осмелился приставать, лапы распускал и вообще склонял к весьма сомнительным забавам, — я пожал плечами. — А Саксония сейчас как раз захвачена Фридрихом и из-за нее Российская империя ведет некоторые территориальные споры с Пруссией, так что спрятаться от похотливого цесаревича именно там — очень хорошая идея.

— Да, такая версия подошла бы, если бы не одно «но», с чего бы мне отказывать вашему высочеству, ежели бы вы действительно захотели предаться со мной разным интересным забавам? — она лукаво улыбнулась, совершенно перестав меня бояться.

— Осторожно, Ксения Митрофановна, а то я вполне могу воспользоваться столь откровенным приглашением, — я улыбнулся и подвел ее к двери. Турок словно ждал этого момента, потому что дверь распахнулась, и он принял руку Ксении из моей. — Благодарю за приятную беседу, Ксения Митрофановна, — обозначив поцелуй на тыле ее кисти, я вручил нашу Елену, которая притащит с собой Троянского коня прямиком на место, Турку и кивнул Олсуфьеву, который выдернул меня от осмотра светлицы, куда посели Машку, сообщением, что башкирский старшина хочет поговорить со мной.

Турок ушел, а Олсуфьев вошел в кабинет с немолодым уже башкиром.

— Таймас Шаимов, тархан и старшина Кара-Табынской волости Сибирской даруги Уфимского уезда, — представил его секретарь. Я плохо представлял себе обычаи башкир, поэтому просто указал на кресло.

— Приветствую тебя, Таймас-батыр. Увы, предложить присесть могу лишь в кресло. Извини, ежели что не так.

— Это большая честь для меня, ваше высочество, — я мог бы и не выделываться, Таймас прекрасно говорил по-русски и знал, как себя вести перед титулованной особой. — И я с удовольствием посидел бы с вами, выпил чая, но заботы требуют от меня грубо нарушить все законы гостеприимства. К тому же, я пришел сюда просить, а просителю негоже рассиживаться, отнимая ваше драгоценное время.

— И чего же ты хочешь просить у меня, Таймас-батыр? — тихо спросил я. — Я ведь мало что могу сделать без оглядки на государыню Елизавету Петровну да на Сенат.

— Я знаю, но, может быть, вы как-то сумеете повлиять на людей, — и он вытащил из-за пазухи сложенный лист бумаги. — Это постановление Сената. Здесь сказано, что необходимо провести межевание и огородить землю под крепостями и выделенную каждой крепости полоску земли городьбой, дабы исключить вторжение на земли башкир. Постановление-то есть, вот оно, и даже межевание было проведено по всем правилам, но только приказ этот никто соблюдать не собирается, вот в чем дело.

— Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы подобное больше не повторялось, — я наклонил голову, с трудом сдерживая рвущиеся с языка проклятье. Еще одно доказательство того, что половина указов просто шла на растопку. Подобное положение дел уже конкретно так начало надоедать. Настолько, что я готов был прямо сейчас вызвать всех причастных и устроить им допрос с пристрастием, просто для того, чтобы полюбоваться, как они крутиться начнут.

— Я верю, что вам удастся как-то обуздать людей, иначе и до беды недалеко.

— Какова же твоя вторая просьба, Таймас-батыр?

— Хочу просить, чтобы взяли вы с собой в ваше путешествие юношу. Он потомственный тархан рода Шайтан-Кудей и вскоре предстоит ему вести за собой людей. Вот только горяч Юлай без меры, если нрав свой не обуздает, то приведет свой народ не к процветанию, а прямиком в остроги. Вот я и хочу, чтобы при вас, ваше высочество, Юлай Азналин побыл, хотя бы некоторое время, — пока я размышлял, на кой хрен мне уперся башкирский парень в свите, Таймас продолжил. — Я могу его позвать, чтобы представить вашему высочеству? — я только кивнул, а что еще делать, к тому же просьба не то чтобы слишком уж невыполнимой была. Таймас тем временем быстро вышел и зашел обратно в комнату с тем самым пареньком, которого за распределителя местных хором подписали, когда на подворье въехали и пребывали в растерянности. — Вот этот юноша, о котором я говорил, — я лишь махнул рукой, подтверждая, что Таймас спокойно может заводить в кабинет башкирского парня.

— Адам Васильевич, будь другом, устрой юношу, — Олсуфьев был как всегда безукоризненным, а Таймас тут же начал откланиваться. Ладно, завтра посмотрим, что к чему, тем более, что быть нянькой я не устраивался.

Глава 14

— Как ты думаешь, Василий Никитич, Великий князь все еще в Уфе находится, или же уже несется сломя голову к Екатеринбургу? — Брылкин выглянул в окошко быстро ехавшей дороге, внимательно разглядывая пыльное облако, появившееся в поле его зрения, когда карета чуть наклонилась на повороте. — Мы никак не можем его догнать, а это, знаете ли, можно за знак Свыше принять, может быть, нам и не следует его догонять?

— Это в тебе, Иван Онуфриевич, старческое брюзжание знак подает, что такие путешествия уже не для таких старых перешников, как мы с тобой. Да что ты там такого углядел, просто не отлипнешь от окна? — Татищев раздраженно посмотрел на своего спутника. За эти дни они настолько надоели друг другу, что с трудом держались себя в рамках приличий не начиная ссориться по пустякам.

— Да сдается мне, что кто-то нас нагоняет, не щадя коня, — задумчиво ответил Брылкин, не отреагировав на подначку Татищева про старых перешников. — И дай-то бог, что это не разбойники какие. Вот что, Василий Никитич, давай-ка вооружимся, чтобы в случае нападения преподать этим татям хороший урок, такой, чтобы до конца жизни запомнили.

— Это ты, Иван Онуфриевич хорошо подметил, уж позволить себя грабить безнаказанно — это совсем последнее дело, — и Татищев вытащил из-под сиденья коробку, в бархатном нутре которой хранился прекрасный пистолет вместе со всеми принадлежностями для заряжения. Руки помнили, как это делается, и Татищев принялся оснащать пистолет, практически не глядя на то, что он делает. Брылкин, сидящий напротив, деловито снаряжал уже второй пистолет, первый, заряженный, лежал рядом с ним на сиденье.

Облако пыли приближалось к карете. Возница, увидев то же, что и Брылкин, решил уйти от явной погони, и хлестнул лошадей, которые понеслись с удвоенной силой. Пассажиров в карете начало болтать, как на корабле в шторм.

— А ну не гони, окаянный! — заорал Брылкин, умудрившись несколько раз стукнуть кулаком в стенку кареты, чтобы возница его услышал. — Запорю, сволочь!

Если возница и услышал его окрик и стук, то предпочел сделать вид, что все потонуло в грохоте копыт. Ситуация стала абсурдной в том плане, что пассажиры рисковали не дожить до встречи с предполагаемыми бандитами и свернуть шеи, находясь в карете.

Татищев сумел открыть окно, высунуть в него руку с зажатым пистолетом и выстрелить в воздух. Вот этот звук возница прекрасно услышал. Как услышали его кони, которые, хоть и испугались, но, вместо того, чтобы нестись еще быстрее, внезапно сами без понуканий замедлили шаг, а затем встали, слегка подрагивая от усталости и пережитого страха.

— Вот паразит какой, — Татищев помог сесть на сиденье упавшему на пол Брылкину и выпрыгнул из кареты на улицу, прихватив с собой один из заряженных пистолетов обер-прокурора. — Ты что козел безрогий, угробить нас с Иваном Онуфриевичем захотел? Да и лошадей едва не загнал! Самого в оглоблю впрягу, будешь тянуть карету до самой Уфы, паскудник!

Крича, Татищев размахивал пистолетом, и не давал вознице оправдаться. Наконец, возница сплюнул и ткнул пальцем куда-то за спину брызжущему слюной Татищеву. Только тогда Василий Никитич услышал топот копыт. Судя по звуку к нему приближалась одна лошадь, а так как разбойники предпочитали не нападать в одиночку, то Татищев почти не опасаясь повернулся к остановившемуся коню и спрыгнувшему на землю всаднику, который быстрым шагом подошел к нему, удерживая на голове треуголку, которая так и норовила слететь из-за внезапного порыва ветра. Увидев, что Татищев держит в руке пистолет, всадник остановился и поднял голову, чтобы Василий Никитич смог его рассмотреть.

— Ты бы пистоль опустил, Василий Никитич, — приятный баритон показался Татищеву знакомым. Прищурившись, он внимательно оглядел мужчину с ног до головы и опустил оружие.

— Петр Иванович, ты ли это? — из кареты вылез Брылкин, тоже держащий в руке пистолет, перевел взгляд на Татищева, и негромко выругался.

— Вот же, Панин, сукин сын, из-за твоей торопливости, мы тебя приняли за лихого человека, а наш возница и вовсе решил нас угробить, когда пыль тобою поднимаемую углядел, — с этими словами Брылкин отошел подальше от кареты и разрядил пистолет, выстрелив в воздух. Его примеру последовал Татищев. Возница, быстро поняв, что они собираются сделать, заранее принялся успокаивать лошадей. Его примеру последовал Панин, но, несмотря на их усилия лошади все равно вздрогнули и переступили с ноги на ногу. Когда же оружие было разряжено, Татище с Брылкиным вернулись, и обер-прокурор вперил в Панина суровый взор. — И куда же ты так несся, Петр Иванович, что нас так перепугать сумел?

— Несся я потому что подумалось мне, будто кони ваши понесли, слишком уж резво вы от меня убегать начали, — хмыкнул молодой офицер. — Только вот едва пулю не получил за доброту свою, и желание помочь ближнему, оказавшемуся в беде.

— Ой, ли, — насмешливо перебил его Татищев. — А не с тем ли прыть такая у тебя открылась, Петр Иванович, что думал ты, будто прелестницу какую спасать будешь, а не двух ворчливых государевых слуг? Да не смущайся так, о твоих лямурах уже не то что весь Петербург шепчется, уже вся Российская империя обсуждает. Уже даже брату приходится оправдываться перед государыней, когда самые изощренные слухи до нее доходят.

— Наветы это все, Василий Никитич, — насупился Панин.

— Конечно, Петенька, наветы, а как же, — хмыкнул Брылкин. — Так что тебя занесло так далеко от салонов? Почитай до Уфы уже доскакал. Небось, скоро увидим разгневанного мужа-рогоносца, от которого наш возница тоже станет убегать, за татя страшного приняв?

— Иван Онуфриевич, ну что вы, право, — Панин уже красный как свекла пытался оправдаться от насмешек двух уже немолодых мужчин, которые насели на него с двух сторон. Даже его лошадь успокоилась, и, как ему показалось, с интересом прислушивалась к разговору. — Никто за мной не гонится. Послание я везу Великому князю, ответ на его прошение Сенату и ее величеству, государыне Елизавете Петровне.

— И о каком прошении идет речь? — Брылкин тут же перестал ерничать и пристально посмотрел на Панина. — Ежели это секретная информация, то лучше не говори, ну, а если ничего секретного нет, то уважь стариков.

— Да какие вы старики? Нашли стариков, — Панин сдвинул треуголку со лба и протер испарину. Осень стояла на редкость теплая и сухая, словно сама погода благоволила путешественникам. — И нет никакого секрета в том, что его высочество еще из Тулы послал прошение о том, чтобы производить временную ротацию, как он назвал весьма емко смену губернаторов и градоправителей. Что мол, ему виднее будет со стороны, кто больше подходит куда, но так как такие решения один он принимать не уполномочен, да и не пойдет на такое, то просит дать ему полномочия временно менять людишек, а то и вовсе временно назначать на должности, ежели Андрей Иванович, который с ним поехал, чтобы хозяйство свое проверить, крамолу какую обнаружит и арест провинившегося произведет. Ну и бумаги направит к государыне на рассмотрение, или она утвердит его назначения, или не утвердит, тогда грамоты соответственные отошлет, да ему экземпляр для ознакомления. Вот утвержденные полномочия и везу.

— Надо же, умно поступает, осторожничает Великий князь, — задумчиво проговорил Брылкин. — На пролом не прет. Интересно, он сам свои мысли озвучивает, или же все-таки этот лис Штелин, да прибившийся откуда-то Криббе его устами говорят?

— Я разговаривал с его высочеством, — Татищев поморщился, вспомнив этот разговор и насмешливый, совсем не юношеский взгляд Петра Федоровича, — и вот что я могу тебе сказать, Иван Онуфриевич, Петр Федорович, естественно прислушивается к мнению своего окружения, но все его решения иной раз и вразрез могут идти с их мнением. Но они только зубы сжимают, и не противятся его воле. Да что уж там, если волчара этот Ушаков из его рук едва ли не ест, то что о других говорить? А уж Ушаков еще при Петре Алексеевиче начинал, и редко, когда не ту сторону выбирал. Да и то, умудрялся быстро доверие вернуть. У Андрея Ивановича нюх на это дело, так что делай выводы сам, а я-то свои уже сделал. Не просто же так мы с тобой в Уфу поехали.

— Ладно, отдохнули и будет, — нарушил воцарившееся молчание Брылкин. — Полезай в карету, Василий Никитич, а то мы никогда до Уфы не доедем, а доедем, так окажется, что Петра Федоровича и нет там уже.

***

— Что со мной, Гертруда, что со мной не так? — Мария упала на разобранную постель и уткнулась в подушку, которая все еще хранила запах ее мужа. Петр уже покинул ее, а она сама долго не могла встать, потому что чувствовала недомогание. Когда же Гертруда пришла, чтобы сменить простыни, как она делала это каждое утро, то обнаружилось, что причина недомогания Великой княгини в женских днях, которые она уже ненавидела лютой ненавистью, потому что они означали, что она снова не смогла понести ребенка.

— Может быть, вы еще слишком молоды, чтобы забеременеть? — Гертруда прекрасно понимала причину расстройства своей молодой госпожи, но, тем не менее, благодарила Богородицу за то, что та отодвигает момент зачатия, потому что не все женщины выживали при родах, а с недавних пор у нее грудь сжимало от плохих предчувствий. Хотя, скорее всего, она себя накручивала, и сама понимала это, но справиться со своим чувством не могла.

— Молодость никогда не была отговоркой для неспособности обеспечить трон наследником, — Мария подняла бледное лицо от подушки. — Я не могу так навредить Петру.

— А что вы можете сделать, ваше высочество? Что? Если Господь не дает пока вам ребенка, значит, так надо. И потом, вы подумали, что в этой поездке может случиться много всякого. Будет лучше, если вы скинете дитя? — Гертруда раздраженно встряхнула платье.

— Нет, не лучше, — Мария встала с отвращением глядя на кровавое пятно. — С этим надо что-то делать. Я не могу все время сидеть в своих комнатах, и носа не показывать наружу.

— Но так делают все знатные дамы, — Гертруда сочувственно посмотрела на Марию.

— А что делают не знатные дамы? Ведь та ж служанка не может не пойти работать из-за женских недомоганий.

— Ваше высочество, ну зачем вам знать это? — Гертруда сложила руки в молитвенном жесте. Ну что за неугомонная девчонка. Да еще и Великий князь только и делает, что поощряет жену, а не велит, как многие мужчины его положения не лезть в мужские дела.

— Что значит, зачем? Чтобы не стать затворницей собственного тела. Раз я не в состоянии зачать дитя, то должна как-то по-другому помогать моему супругу, а не сидеть в четырех стенах, стеная о тяготах женской доли, — Мария решительно накинула на себя тяжелый парчовый халат и подошла к двери. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь передал его высочеству, что я хочу с ним поговорить, — обратилась она к гвардейцу, охранявшему дверь в ее временные покои.

— Как прикажите, ваше высочество, — и гвардеец кивнул второму, стоящему вместе с ним на часах. Второй гвардеец подвинулся так, что перекрыл полностью проход к двери, в то время как тот, к кому обратилась Мария, быстро пошел искать его высочество, чтобы передать слова княгини.

— Вы хотите говорить о таких вещах с мужем? — Гертруда прижала руки ко рту. — Вы с ума сошли, ваше высочество.

— А с кем мне еще говорить, если ты со мной говорить отказываешься? — парировала Мария, меряя шагами комнату.

— Но вы понимаете, что говорить о таких вещах с мужчинами — это просто немыслимо, просто немыслимо!

— О чем говорить с мужчинами немыслимо? — дверь открылась неслышно, и голос Петра стал для обеих женщин полной неожиданностью.

— Гертруда, выйди, — глядя на мужа, тихо приказала Мария.

— Но, ваше высочество...

— Вон поди! — Мария даже слегка повысила голос, все еще глядя на мужа, и не обращая на бледную Гертруду, которая сделала книксен перед Петром и выскочила из спальни.

— Что случилось? — Петр нахмурился и смотрел на нее с беспокойством. Мария не знала с чего начать, внезапно осознав, что ее бравурная смелость куда-то делась, и сейчас Мария испытывала неловкость. Почти минуту она молчала, затем подошла к кровати и откинула одеяло, продемонстрировав простынь, которую Гертруда так и не успела сменить.

— Вот, — она указала на простыни рукой.

— Понятно, — Петр продолжал хмуриться. — Так что нельзя со мной обсуждать?

***

С утра у меня снова состоялся непростой разговор с Таймасом Шаимовым, которому я пытался внушить мысль, что, если башкиры будут не просто кого-то пасти на обширных пастбищах, которые подвергаются постоянным нападкам со стороны разных личностей, а конкретно разведут тонкорунных овец и баранов, да еще и в идеале поставят несколько мануфактур, на которых шерсть будут перерабатывать в отличного качества сукно, то никто их с земель сгонять не будет, если они сами не начнут лошарить и продавать их каждому, кто красиво говорить начнет. К концу визита башкирского тархана я пообещал за свой счет отправить парочку самых умных и ответственных башкир в Англия, чтобы они посмотрели, как все должно быть устроено, и принять уже решение о том, а кто они такие: кочевой народ без особых обязательств, или полноправные члены российского общества. А в ответ на его бурчание я указал на Тевкелева и спросил, а чем, собственно, башкиры от татар отличаются? На этот вопрос он ничего не смог мне ответить. Я добавил, что, если они согласятся попробовать, то Уфа превратится в центр земель башкир, а в перспективе центром губернии, и что здесь будут сформированы воинские части, возможно, что и из башкир, которые себя не увидят в роли заводчиков скота, в роли заводчиков лошадей для кавалерии, и в роли работников мануфактур. Тогда он попросил время, чтобы все обдумать. Я ему дал сутки, потому что дольше торчать в Уфе я был не намерен.

Как только Шаимов убрался, пришел Неплюев и нудно начал спрашивать о том, что я собираюсь с ним делать. Я его послал, потому что ничего я пока не решил, слишком много вопросов скопилось. И флот надо все-таки поднимать, и здесь обустраиваться. Все зависело теперь от ответа башкир. Если они согласятся и согласятся полностью соблюдать российское законодательство, то у меня высвободятся нереализованные промышленники для освоения Африки, от там им будет где развернуться. Надо бы Флемма напрячь, чтобы не расслаблялся и ускорился в изучении различных заболеваний и мер борьбы с ними. Особенно меня интересовали: чума, малярия и холера. Когда мы уезжали, я дал ему строгий наказ к моему возвращению разработать адекватные меры профилактики от завоза и распространения этой заразы. Антибиотики пока не придумали, и еще долго не придумают, просто нет таких возможностей пока. Хотя нужно подтолкнуть химиков, чтобы они совместно с физиками о новом оборудовании подумали. Но это в перспективе, а пока мы можем только не допустить эти бичи всех народов. С оспой все более-менее нормально идет, Флемм даже уговорил нескольких гостящих у Елизаветы принцесс прививку сделать. Как уж он их уговаривал, я не в курсе, но дело он свое сделал. А в Росси, после того как он все-таки упросил Елизавету привиться, это становилось модным трендом, тем более, что слухи о тюрьме, где он проводил испытания, просочились в массы, но тут я помог, каюсь. Сам статейку в газету тиснул под псевдонимом Карл Бахман. Ну и провокационные вопросики в конце, по типу, а что это мы хуже каких-то зеков? Почему их новой штукой обезопасили от страшной оспы, а народу даже не предложили? Такое всегда работает, во все времена и в любой стране мира.

Я открыл свою амбарную книгу, которую таскал с собой и сделал пометку о расширении периодических изданий включая различные «Губернские новости» куда будут обязаны впихивать нужную нам информацию.

Но что мне сделать со связью-то? Кто у нас со всякими волнами работает? Д,Аламбер? Вот пускай звуковые волны изучает, нехрен просто так зарплату совсем немаленькую проедать, может что у него и выйдет. Тем более, что у него над плечом постоянно торчат Ломоносов с Эйлером, а это реально напрягает и заставляет собраться.

Не успел я закрыть книгу, куда сделал пометку насчет ученых, как в дверь постучали и заглянул Олсуфьев, сообщивший, что приходил гвардеец, стоящий на страже покоев Марии, и что Великая княгиня желает поговорить со мной.

Я, если честно, сначала растерялся, а затем забеспокоился, все-таки Машка, отличающаяся деликатностью, могла себе позволить такое, если действительно что-то случилось.

Поэтому до спальни жены я добежал едва ли не бегом. Ну а там я застал Машу, которая о чем-то спорила со своей верной и преданной Гертрудой. Служанка действительно могла за свою птичку перегрызть горло кому угодно, и могла себе позволить немного побузить и поспорить с госпожой.

А вот когда я увидел простыни и до меня дошло, что разговор будет сейчас на очень интимную и очень далекую от любого мужика тему, то на меня накатила паника. Захотелось сбежать и не появляться у жены, ну, пару дней, как минимум.

Я даже сначала не заметил, что мы остались одни, и Машка просто вышвырнула Гертруду из спальни. А вот когда все же заметил, то почувствовал, как паника захлестывает меня с головой.

— Я понимаю, что говорить о таких проблемах с мужчинами — это как минимум странно, — Машка сжала ручки в кулаки и наступала на меня, буквально загоняя в угол. — Но это ужасно несправедливо, почему мы должны выкидывать несколько дней из своей жизни, да еще и ежемесячно, чтобы не смущать взгляды мужчин?

— Э-э-э, ну-у-у... — это было все, что я сумел из себя выдавить.

— Я понимаю, что мужчины правят этим миром, и меня это полностью устраивает, но, Петр, у меня же тоже есть определенные обязанности, которые я вынуждена бросать, только вот из-за этого! — и она указала рукой в сторону постели.

— Маш, я правда не знаю, что тебе на это сказать, — мне удалось жалко промямлить ответ. В моем мире у женщин таких проблем не было, у них была куча средств, но даже в моем мире такие темы были под запретом. — И я думаю, что Гертруда права, со мной разговаривать о таком — это последнее дело.

— Но ведь можно что-то сделать? — Машка заломила руки, чуть не плача.

— Я правда не знаю, как тебе помочь, — я посмотрел на жену сочувственно. — Ну, не знаю, воспользуйся моделью тех же кальцоне. Сделать их короче, убрать лишние разрезы, сделать завязки как-то поудобнее. Ну и использовать средства, которые можно в них вложить, чтобы они не выпадали, поддерживаемые этими кальцоне, — говоря это, я почувствовал, что у меня даже уши покраснели. А уж от лица можно было прикуривать. — Маш, почитай про Грецию, которая Древняя, про Рим. Насколько я помню, барышни, которые весталки, как-то выходили из подобного положения. По-моему, можно использовать хлопок, только его нужно очень хорошо очистить, шерсть тонкорунных овец, хлопковые ткани, да бумагу, можно вощение какое придумать, чтобы влагу не пропускали... Боже, давай остановимся, а то у меня сейчас ранний удар наступит.

— Петя, ты такой умный, — она повисла у меня на шее и принялась целовать куда попало. — Я обязательно сейчас займусь этой проблемой, потому что, если я ее не решу, то нам придется здесь задержаться, — меня передернуло от подобной перспективы, и я кивнул. — Но, если у меня получится, то как я смогу до остальных дам донести, что есть такой выход?

— Господи, да сделай дамский журнал, в котором будут подобные темы обсуждаться, — я закатил глаза. — Поверь, душа моя, ни одному мужику, если он не извращенец, не придет в голову читать ничего подобного. Ну а если у тебя получится, то запатентуем, и усовершенствуем и сделаем на этих женских штучках миллионы, поверь, вот это истинная правда.

— То есть, ты меня полностью поддерживаешь? — Маша внимательно смотрела на меня, словно ждала, что я сейчас расхохочусь и прикажу дома сидеть и не выделываться.

— Конечно, поддерживаю. Более того, полагаю, что и государыня оценить, если у тебя все получится, ведь она сейчас тоже вынуждена терять эти дни, прячась от всех в своих комнатах, — я улыбнулся и чмокнул ее в нос. — Если у тебя все, то я, пожалуй, пойду, — выскочив за дверь, я перевел дыхание и рассмеялся, затем взлохматил волосы. — Черт, вот черт. Ладно, я выжил, а теперь пойду зальюсь кофе, чтобы все это переварить.

— Ваше высочество? — я покосился на вопросительно смотрящих на меня гвардейцев.

— Ничего, все нормально, благодарю за службу, орлы, — они вытянулись, а, все еще посмеиваясь, пошел искать Олсуфьева, чтобы стребовать с него кофе.

Глава 15

— Что, Иван Иванович, не ожидали подобного? — Прошло всего два дня, после того как они прибыли в Уфу, и вот снова в дороге, теперь уже по пути своего первоначального следования в Астрахань. Брылкин потер уже порядком затекшую спину, и бросил быстрый взгляд на сидевшего напротив него в карете Неплюева. Эта ротация, проведенная Великим князем, была неожиданностью не только для Неплюева, но и для него самого и для Татищева, который вообще не мог понять, что это вообще произошло. Также новое «временное» назначение ударом обуха по голове настигло Тевкелева, который совершенно точно не хотел оставаться в Уфе дольше необходимого, и который, похоже, застрял в ней на весьма неопределенное время.

— Я только надеюсь, что Панин быстро доскачет до Москвы, где сейчас по слухам находится государыня, и это недоразумение окончательно разрешится, — Неплюев прикрыл глаза. Он понятия не имел, с чего начинать вести дела в Астрахани, просто не знал, чем живет этот регион, и на что нужно в первую очередь обратить внимание. Прикрыв глаза, он вспомнил то, что сказал ему Петр.

— Иван Иванович, я прекрасно понимаю, что вы всем сердцем приросли к этому краю, но ваши таланты я все же хочу применить там, где пока никто их толком не применял. И то, что вы столько лет служили послом в Порте, делает вас просто незаменимым человеком именно там. Нам нужен выход в Черное море, просто позарез нужен. А для этого нам нужен человек, способный понять, как крымчан, так и османов. Ну и параллельно необходимо развивать регион. Там по берегам рек просто огромное количество праздношатающихся казаков и остатков калмыков бродит. А также там просто нереально плодородная земля, способная в самую суровую годину вытащить страну из голода. Вот и покажите, на что вы способны и как талантливый администратор, и как не менее талантливый дипломат. Привлеките этих праздношатающихся к службе Российской империи, причем, в каком именно качестве вы это сделаете, мне наплевать, главное — это результат, и чтобы все были довольны, то есть никаких мятежей. Ну и плюс верфи. Нам в скором времени понадобятся большие корабли, способные пересекать океаны, и приспособленные больше к покорению именно южных морей. А чтобы вам скучно не было, пожалуй, Иван Онуфриевич Брылкин составит вам компанию. Его сейчас Андрей Иванович проинструктирует, и можете выдвигаться, путь-то неблизкий предстоит.

Неплюев встрепенулся и посмотрел на внимательно смотрящего на него Брылкина.

— Что тебе, Иван Онуфриевич, Ушаков-то сказал?

— Дело то сугубо секретное, так что не проси, Иван Иванович, не скажу. Скажу только, что как ехал я с проверкой в Астрахань, так и еду теперь и с той же самой проверкой, да еще Андрей Иванович свое дело подкинул. Эх, дела наши тяжкие, — он вздохнул и посмотрел в окно. — Я же прямо спросил у Великого князя, не кажется ли ему, что грешно вот так немолодых уже людей гонять туда-сюда? — Брылкин уставился в окно и замолчал, погрузившись в какие-то свои мысли.

— Ну, и что на это Петр Федорович ответил? — нетерпеливо поторопил его с ответом Неплюев.

— Он ответил, что ему совершенно не стыдно, что ему нельзя иметь стыд, а совесть желательно усыпить, потому что это крайне вредные образования, которые никак не нужны будущему правителю. И вообще, он советует мне думать, что таким образом заботится о нашем здоровье, мол, ежели будем не у дел по дворцам углы старческим песком метить, то очень скоро все болячки на нас свалятся и мы умрем.

— Так и сказал? — ахнул Неплюев.

— Так и сказал, потом правда хохотнул и добавил, что на самом деле из молодежи некого на такие ответственные должности ставить, что у молодежи еще ветер в голове, а вот, ежели я знаю парочку толковых отроков, то почему бы мне их в помощники не взять и заодно замену себе достойную не подготовить? И вот спрашиваю я себя, Иван Иванович, а когда он говорил серьезно, в первый раз, или во второй?

— А, по-моему, он все это серьезно сказал, хотя я, положа руку на сердце, не понимаю иной раз Петра Федоровича, — Неплюев покачал головой. — Вот тебе и опыт дипломата. А ведь я был уверен в том, что могу вести переговоры с любым человеком, и чаще всего, если и не развернуть его мнение в свою пользу, то хотя бы при своих остаться. Тут же... Вот с чего мне начать работу в Астрахани?

— А начни как с того, что у тебя, как ты сам говоришь, Иван Иванович, получается лучше всего, с переговоров. Переговариваться там, поверь мне, есть с кем. Тем более, что в средствах ты, как я понимаю, не ограничен.

— Почему я, а, Иван Онуфриевич? Почему выбор Петра Федоровича пал именно на меня? —тоскливо проговорил Неплюев.

— В тех местах почти нет крепостных, — задумчиво проговорил Брылкин. — Там почти нет крепостных, зато полно вольных людишек, которых ты и должен привлечь каким-то образом к работам. Ко всем вида работ, понимаешь? Ты должен будешь забыть про то, что половина из них беглые, и привлечь к работе, лаской ли, уговорами ли... Петр Федорович просто сказал — дай им денег и они сами прибегут, еще и отбирать лучших придется. Это мои девочки по пяти рублев на платья могут потратить, чтобы на балу блеснуть. А вот для многих те пять целковых — это то, на что семья может год жить, да еще и нищей не считаться. Тебе не кажется, что Петр Федорович хочет, чтобы ты, Иван Иванович, выстроил целую науку по тому, как можно обойтись без крепостных, и в тоже время сделать губернию богатой и процветающей?

— Но, тогда это может означать лишь одно, Петр Федорович хочет в будущем освободить крестьян из крепости? — Неплюев выглядел удивленным.

— Полагаю, что так оно и есть. Он же из своего герцогства прибыл, где крепостных уже давно в помине нет. Все за свой труд, каким бы он не являлся, получают плату. Мы ведь с тобой, вроде и государевы люди, а плату нам выделяют, да еще и раз в месяц, — Брылкин поднял палец вверх. — Ну и плюс военные городки ты должен будешь организовать, но по ним тебе инструкции придут, ежели государыня тебя оставит в Астрахани. Так что не переживай, может быть, ничего страшного и не произойдет, и вернешься ты в свой Оренбург, и забудешь ту жару Астраханскую как страшный сон.

— Петр Федорович еще предупредил, что в Астрахань его лейб-медик скоро приедет. Будет болотную лихорадку изучать. Чтобы начать уже бороться с ней, да кордоны санитарные ставить пробовать, чтобы чуму в Россию не пустить. Мне велено было не чинить никаких препятствий, даже, ежели чудачеством какие-то дела Флемма мне покажутся.

— Ну так и не препятствуй, — Брылкин пожал плечами. — Один хрен мы с тобой ни черта не понимаем во всех этих премудростях, а Флемм умный чертяка, авось и взаправду придумает, как с болотной лихорадкой бороться.

Он замолчал и оба путника принялись смотреть в окно мчащейся кареты, возница которой что есть сил хотел успеть проехать как можно больше верст, пока не начнутся дожди. Каждый думал о своем, и все чаще их мысли останавливались на Великом князе, а также на обдумывании того, что же Петр хочет в итоге получить из своих пока что немногочисленных придумок.

***

Василий Никитич Татищев пребывал в определенном шоковом состоянии, когда садился в карету, любезно предоставленную ему Романом Илларионовичем Воронцовым. Они прибыли в Уфу, чтобы помочь Великому князю во всем разобраться, но и его самого и обер-прокурора практически сразу же, после того, как Петр Федорович почитал депешу, привезенную Паниным, развели по разным углам: Брылкина забрал к себе Ушаков, пребывающий в настроении, очень далеком от значения «хорошее», а его позвал с собой Роман Воронцов, сказавший, что его высочеству сейчас некогда, и что он поручил ему Роману донести до Василия Никитича, что он едет с ними в Екатеринбург. А так как Брылкин через пару дней уезжает в Астрахань, куда он изначально и отправлялся, только не в компании Татищева, а в совершенно другой компании, то Василий Никитич остается без средства передвижения, и Воронцов с радостью приглашает его в свою карету.

И вот сейчас, так и не переговорив с Петром Федоровичем, пережив довольно вялый скандал, связанный с побегом одной из фрейлин Марии Алексеевны с прибившимся к поезду французом, он усаживался в карету, чтобы отправляться в им же основанный Екатеринбург. Скандал был единственным развлечением откровенно скучающей знати, но, так как фрейлина была молодой вдовой, к тому же не отличающейся ни знатностью, ни богатством, то в течении суток сбежавшей парочке перемыли кости, да на этом и все.

Больший ажиотаж у дам вызвало внезапное появление Марии Алексеевны. По определенным причинам она не должна была, вроде бы, появляться, но вышла, и даже приняла участие в обсуждении скандала, и сыграла пару партий за карточным столом. После этого ее окружили дамы, и они, шепчась и хихикая, удалились в подобие будуара, чтобы продолжить посиделки уже вдали от мужчин. Что они обсуждали для Татищева осталось загадкой, которую он и не стремился разгадывать, у него были другие проблемы. а вот Петр Федорович за эти дни так ни разу не появился среди Молодого двора, как их поезд называли, хотя многие из присутствующих никакого отношения к двору Великих князей не имели.

— И все же я не понимаю, зачем я еду с великокняжеским поездом? — устроившись на подушках кареты, которая по комфортабельности на порядок превышала ту, в которой он сюда приехал, спросил Татищев у устроившегося напротив него Воронцова.

— Как я понял, Петр Федорович устал во всем разбираться, буквально гоняясь за ответственными лицами, а ты, Василий Никитич, все-таки не самый последний человек на Урале, поэтому-то ты едешь с нами, чтобы все показать, про все рассказать, указать на нужных людей, ну и заодно проверить, как исполняются твои наставления, данные перед отъездом.

— Я и тут человек не пришлый, — Татищев пожал плечами, намекая, что в Уфе все его знания никак не понадобились Великому князю.

— Василий Никитич, — протянул Воронцов, — я же не приближенная к Петру Федоровичу особа, мне подобные вопросы задавать бессмысленно. Я же точно все равно не знаю, а быть как бабка-угадка, ну это... сам понимаешь. Ежели тебя действительно интересует, почему Петр Федорович тебя вот так резко с собой забирает, то о том у Штелина спроси, хотя нет, Штелин вряд ли в курсе, — добавил он, ненадолго замолчав. — Лучше у Криббе или Олсуфьева. С последним Великий князь редко что обсуждает, но, как секретарь он же готовит бумаги различные, так что обязан знать.

— Олсуфьев не скажет, — поморщившись, ответил Татищев. Сразу же стало понятно, что он пытался уже подойти к решению своей проблемы именно с этой стороны и потерпел неудачу. — А с Криббе я не знаком настолько, чтобы по-дружески спросить совета. Петьку же Румянцева, похоже, в подобный расклад не посвящали.

— Про Петьку я бы не был уверен, — хмыкнул Воронцов. — Этот шалопут где-то выучился глаза как у совы делать и рожу удивленную. На самом же деле он во многие дела Петра Федоровича посвящен. У Великого князя вообще не так чтобы много людей во внутреннем круге, по-моему, даже Мария Алексеевна в него не очень-то и входит. Нет, его высочество относится к жене с нежностью и всем возможным почтением, но страсти, такой, чтобы круги перед глазами, я не слишком-то замечаю. Не знаю, возможно, я просто слеп. Никто же не знает, что у них в опочивальне творится. Но на людях великокняжеская чета ведет себя довольно сдержано, — Воронцов замолчал, а затем, покосившись на Татищева, словно неохотно добавил. — Я бы сказал, что Петр Федорович просто сам по себе очень сдержан, вот только однажды я стал невольным свидетелем его ссоры с прусской принцессой Луизой Ульрикой. Смысла ссоры я не понял, они говорили, точнее, кричали так, что слуги попрятались, на немецком, да еще и слова глотали, но... как бы помягче сказать, вот там была страсть. Глаза у обоих горели, щеки раскраснелись, и было не слишком понятно, они сейчас до смертоубийства дойдут, или же... — Воронцов хмыкнул и удержал готовую сорваться с языка пошлость. — Только такие страсти плохо на государство влияют, и, надо отдать его высочеству должное, он сделал в свое время правильный выбор, а Луизу отослав подальше от себя, выдав замуж за своего двоюродного дядьку.

— Я такие тонкости не знал, — покачал головой Татищев.

— О них мало кто был в курсе, такие вещи обычно не выносят из избы. Только несколько случайных свидетелей. Хоть Федотов и весьма грамотно перекрыл тот коридор, где их высочества изволили выяснить отношения, но крики-то не заглушишь... Вот, кстати, Федотов, еще один из немногих приближенных к Петру Федоровичу лицо. Хотя, этот точно не скажет. Включит тупого солдафона и будет только улыбаться и руками разводить. А остаются только Ушаков, да выкормыш его, этот не понятно откуда выползший Лобанов. Но с этими говорить себе дороже, того и гляди в застенках Петропавловской крепости окажешься. Остальных Петр Федорович держит на довольно приличной дистанции. Так что, почему он решил взять тебя с собой, ты, Василий Никитич, только от него самого и услышишь, когда время придет. Но пока, мой тебе совет, вспоминай все то, что делал на Урале, чтобы на каждый вопрос, иной раз такой внезапный, что только крякнешь, был готов ответ. Вот это его высочество очень ценит, это уже многие на себе испытали.

Он замолчал, а карета в это время выехала за пределы городских стен. Где-то неподалеку были слышны окрики возниц, да всадников, среди которых находился и сам Великий князь, предпочитающий путешествовать пока именно верхом.

Татищев честно пытался вспомнить все нюансы своей службы на Урале, но вспоминалось плохо, постоянно всплывали в памяти лишь страшные вещи, которые они делали, которые обязаны были делать, говорил он себе, успокаивая совесть так не вовремя напомнившую о себе. Не заметно для самого себя, Василий Никитич задремал, а потом и вовсе провалился в сон, в котором не было ни сновидений, ни каких-либо душевных волнений.

***

С утра перед выездом я зашел к Машке. В дни своих женских недомоганий она категорически не пускала меня к себе. Я честно не понимал такого подхода, можно же просто лежать рядом обнявшись, получая таким образом свою долю умиротворения и успокоения. Но с ее стороны это был какой-то пунктик, к которому я решил относится с определенной долей понимания. Хотя именно сейчас, когда у нее что-то явно получилось в плане этих женских штучек, можно было бы и пересмотреть свой нелепый запрет, ан нет, все оставалось в силе.

Машка сидела перед зеркалом, расчесывала волосы, и явно хандрила.

— Что с тобой? — я слегка сжал ее плечо, встав за спиной. — Тебе больно? Я могу тебе чем-то помочь?

— Да, черт тебя подери, — она скинула мою руку и резко развернулась, глядя на меня снизу-вверх горящими темными глазами, которые в этот момент молнии метали. — Ты можешь отлично мне помочь, если уже наконец избавишь от этой наглядной демонстрации моей женской несостоятельности! — нет, я понимаю, ПМС и все такое, но не тяжелыми же щетками швыряться?

Я умудрился увернуться от летящего в меня предмета, а вот за каким-то хреном сунувшийся в приоткрытую дверь Олсуфьев, нет. Щетка попала ему прямиком в лоб, он на секунду свел взгляд к переносице и исчез из дверного проема. Вот что меня несказанно бесит в этом времени — это бесцеремонность, с которой к тебе в спальню, даже, если ты сейчас очень занят, трудясь над наследником, может завалиться кто угодно из твоего так называемого внутреннего круга, а про простых слуг, да, проверенных и перепроверенных и абсолютно преданных, лучше вообще промолчать. Вот так и Олсуфьев. Вот зачем он заглянул в спальню Великой княгини? Ну и что, что я дверь плотно не закрыл. Думал, что быстренько поздороваюсь, да скажу, что скоро выезжаем, а тут вон как получилось. Но это не повод, чтобы врываться! С другой стороны, я понимаю, что им этого сделать не запретишь, чтобы не остаться однажды со своим предполагаемым убийцей наедине, но... Короче, я сам запутался, да и Машка зверем смотрит, а я не знаю, как ее успокоить.

— О какой несостоятельности ты говоришь? — близко я больше не подходил, отмечая, что на столике перед ней стоит еще много неупакованных и весьма тяжелых предметов. Хорошо еще, что пистолета среди них не было.

— Ребенок, Петр. Мы столько времени уже делим постель, но у меня нет даже намека на то, что в скором времени может родится наследник! Что со мной не так? Я бесплодна?

— Почему ты о себе так плохо думаешь? — пробормотал я, лихорадочно соображая, что говорить. Никогда не думал, что мое бережное отношение к ее здоровью может дать такие вот проблемы.

— Потому что так оно и есть, — и Машка, закрыв лицо руками, зарыдала. Да чтоб тебя. я прекрасно знаю, что к женщинам в такие дни желательно вообще не подходить, а в щелку заглядывать, спрашивая: «Ну как, милая, у тебя все уже хорошо?», — если не услышишь в ответ: «Съ...ся, тварь», — то значит можно заходить и нормально разговаривать. Ну, тут, как повезет. Здесь же к самому процессу добавились переживания, что эти дни снова отсрочивали известие о зачатии. Я вдохнул, сел перед ней на пол на колени и отвел ее руки от лица, заставляя посмотреть на меня.

— Маш, наверное, это я виноват, — наконец, выдавил я из себя. — Существуют методы, когда беременность можно отсрочить. Я решил, что сейчас не лучший момент для вынашивание нашего малыша. Мы все время в пути, тебя может растрясти, ты можешь, в конце концов потерять наше дитя. Поэтому я...

— И ты мне ничего не сказал? — перебила меня Машка, отпрянув и вырывая руки из моих рук. — Ты позволил мне невесть что о себе думать?

— Но, я не знал, что ты так отреагируешь, — я прекрасно понимал, что закапываю себя еще глубже, но остановить этот бред внезапного косноязычая никак не получалось.

— Лучше не трогай меня, — Машка отпрянула. — Не подходи, и вообще, пока даже не разговаривай со мной.

— Да что не так-то? — я вскочил на ноги, уговаривая себя не орать. Вот честно не понимаю, в чем проблема. Насколько я знаю из реальной истории, Катька понесла непонятно от кого вообще через много лет после неудачного замужества за Петром. И ничего, никто не помер и трагедии не разводил.

— Петр, пожалуйста, просто уйди. Я буду готова к отъезду, но пока я не хочу тебя видеть, — спокойно, слишком на мой взгляд спокойно, произнесла Мария, и, повернувшись к столику, начала перебирать стоящие на нем предметы. Я только покачал головой и вышел, подавив желание хлопнуть дверью так, чтобы все эти предметы звякнули. Да, я скотина и идиот, но я же извинился! Добро пожаловать в нашу первую настоящую ссору, Петруха, похоже, медовый месяц плавно подходит к концу.

Раздражение просто захлестывало. Еще и башкиры... Никогда не думал, что они окажутся настолько неповоротливыми и еще более подверженными старому, чем русскому. Шаимов настолько переволновался, что едва удар не получил. Мое же предложение полностью перечеркивало их привычный уклад жизни, это же ломать себя придется... Тьфу, я даже сплюнул, когда шел к своему оседланному коню. Я дал им время. Год, и если они через год так ничего и не решат, и только будут продолжать мычать что-то невразумительное, наряду с нашими крестьянами, то я себя знаю, могу и вспылить. Как же мне уже надоело всех уговаривать и упрашивать, как дети малые, ей богу. Неужели нельзя просто молча попробовать? Ну, не пойдет нововведение, всегда можно откатить обратно и попробовать другой вариант. Сейчас же ничего еще не налажено и не закреплено законодательно, так что простор для социальных экспериментов просто огромный. Нет, надо упереться в то, как твои предки в каменном веке жили, и так же продолжать. Я понимаю, что страшно, что неизвестно и от того еще страшнее, но что, кровавые бунты и не менее кровавыми подавлениями — это лучше? Потому что никто не даст им просто так лошадей пасти, никто. Это слишком расточительно, и, или ты вписываешься и занимаешь достойное место, или погибаешь как мамонт, который тоже, похоже, не сумел себя перебороть и попробовать что-то новенькое.

— Ваше высочество, — голос был мальчишеский, ломающийся, и говорящий с явным акцентом. Посмотрев в ту сторону, откуда он раздавался, я увидел Юлая, который все эти дни благополучно прятался от меня, как черт от ладана. Теперь вот появился, но, скорее всего, от неизбежности. Ему старший сказал ехать со страшным царевичем, который, похоже, по слухам, такими вот Юлаями питается за ужином, и приходится что-то уточнять.

— Что тебе? — ответил я довольно грубо, еще не отойдя до конца от ссоры с женой.

— Где мне ехать? — тихо спросил он.

— Да хоть где, хочешь, так со мной рядом поезжай, — я махнул рукой пробегающему мимо Лопухину и велел включить мальчишку в круг допущенных лиц, которых пропускала ко мне охрана во время поездки. Ванька кивнул и побежал дальше, а я вскочил на коня. — Пошевеливайся, а то без тебя уедем, будешь потом от Шаимова прятаться, чтобы не объясняться, каким образом в Уфе потерялся и не успел присоединиться к поезду, — не глядя больше на него, я тронул поводья и подъехал к Румянцеву. Нужно было успокоиться и подумать, как жить дальше, но пока не получалось. Надеюсь, скачка меня успокоит, и я приду к правильным выводам.

Глава 16

Чем ближе великокняжеский поезд приближался к Екатеринбургу, тем все больше карет да всадников отделялись от него, чтобы разъехаться по всем важным предприятиям, коих уже сейчас в Уральских горах было большое количество. Великий князь подходил к делу инспекции весьма ответственно, но все прекрасно понимали, что он не сможет посетить всех промышленников с их вотчинами, ему на это несколько лет точно понадобится, а этих лет ни у кого не было, потому что перешептывания то утихающие, то набирающие силу, снова и снова возвращались к одному и тому же вопросу: случится ли война с королем Фридрихом, и будет ли Петр Федорович принимать в ней участие лично, потому что все-таки драка в кои-то веки на территории Европы пойдет не за чужие интересы, согласно различным договорам, а за свое, полученное в качестве приданного. Самое главное, никто не знал, как сам Петр Федорович относится ко всем этим слухам, потому что ни разу за всю поездку эта тема не была поднята, во всяком случае не принародно.

А в последние дни все обсуждали только одно, заметно охладевшие отношения между августейшими супругами. С чем это было связано, знал, похоже, только Олсуфьев, великолепный синяк на лбу которого не могла скрыть даже шляпа. Но спрашивать что-то у Олсуфьева — это был дохлый номер, потому что секретарь Петра Федоровича уже давно ясно дал понять, что от него никто и ничего про частную жизнь великокняжеской четы не узнает.

Обо всем этом думал Сергей Строганов, задумчиво поглядывая в окно своей кареты, в которой он все дальше и дальше уезжал в сторону своего Таманского завода, в сопровождении Бахарева и Штелина. У последнего было задание: все разузнать, как следует изучить и составить письменный отчет. Бахареву же поручили раскурочить завод так, как ему захотелось бы, да еще мальчишке этому, ученику Никиты, Ивану Ползунову, Петр Федорович лично приказал костьми лечь, но воссоздать ту машину, о которой тот ему поведал. Сам Строганов считал, что все это блажь и придумки слишком молодого Великого князя, но завод многих прибылей не приносил, и сам Строганов не считал все эти нововведения большой потерей.

Он не знал, что у Штелина было еще одно задание, если потенциал Бахарев сочтет удовлетворительным, да еще и найдется какая-нибудь другая руда, а не только скудные запасы меди, и производство можно будет ловко переделать, то необходимо будет начать переговоры о выкупе Таманских вотчин в частное владение самого Великого князя, потому что он не видел у Строгановых вообще никакого желание заниматься сталью, а эти заводы можно будет использовать как прекрасную площадку для различных экспериментов, как социальных, так и промышленных.

У самого же Сергея Григорьевича Петр Федорович с кроткой улыбкой поинтересовался, не будет ли слишком большой наглостью с его стороны вот так вмешиваться в дела его вотчин. На что Строганов заверил Великого князя, что все нормально и он не в претензии. Еще бы он так не сказал, ведь его Саша оставался в лучших традициях практики заложников с Петром Федоровичем, которого тот приблизил к себе. Восторгу сына не было границ, но вот Сергей Григорьевич места себе с той поры не находил. Его волновало лишь одно, зачем Петр разделил его с единственным сыном, не для того ли, чтобы Сергей Григорьевич стал посговорчивей? Теперь Строганов жалел только о том, что не успел Сашу отправить на учебу за границу. А также он размышлял о том, как так получилось, что могущественный род попал в такую глубокую опалу, ведь Петр каким-то образом сумел настроить и государыню против них. Еще в Уфе он получил письмо от брата, в котором оставшиеся Строгановы жаловались на какие-то несуразные и очень глубокие проверки, которые по приказу Елизаветы Петровны начались на всех их предприятиях, раскиданных до Урала.

Сергей Григорьевич пребывал в полнейшем недоумении, что не так они сделали? Ведь не хуже и не лучше других на предприятиях Строгановых все устроено. Все всегда так работали, зачем что-то менять?

— О чем задумался, Сергей Григорьевич? — Строганов покосился на сидящего напротив Штелина, который оторвался от изучения каких-то бумаг, выданных ему перед отъездом Петром Федоровичем, и посмотрел на хозяина кареты. Нет, его собственная карета ехала где-то позади, но вдвоем и веселее, да и по комфорту кареты некоторых участников путешествия были как бы не лучше, чем у Великой княгини. Их делали в Англии, и покупались они за очень большие деньги. Только вот сам Петр Федорович, когда бросал на них неприязненный взгляд только кривился и говорил, что неужели на каретном дворе не могут сделать что-то похожее? Что в стране резкий дефицит тканей, который используют англичане? Ну так он дал задание Неплюеву, кроме всего прочего, определиться, можно ли на юге выращивать хлопок, потому что в основном Россия славилась своим льном. Штелин же уже ни раз и не два спрашивал себя, как так получается, что они все пляшут под дудку Петра. И ведь ничего он прямо не приказывает. Вроде бы только разговоры разговаривает, да вопросы иной раз задает. А вон как уже и бумаги изучает о деле, о котором лишь смутные представления имеет. Но ничего, дорога дальняя, изучит все как следует. Строганов же тем временем оторвался от созерцания пейзажа за окном и посмотрел на него.

— Да вот думаю, Яков Яковлевич, зачем его высочество Сашку моего с башкиром этим сводит, с мальчишкой, которого ему Шаимов навязал, — Сергей Григорьевич поморщился. Мальчишки как-то быстро нашли общий язык, все-таки они среди поезда большинство людей было гораздо старше их, даже великокняжеская чета, которая казалась с первого глаза очень юной, десятилетнему пацану казалась едва ли не стариками. А когда появился Юлай, уже порядком заскучавший ребенок нашел себе кого-то близкого по возрасту. Растерянный Юлай, которого словно в пасть к волку кинули в гордом одиночестве, сначала не подпускал к себе русского мальчишку, но потом возраст и чувство страха, а также дикое одиночество заставили его принять Сашу. Теперь же мальчишки не разлей вода были, и уже несколько раз огребли за непослушания и баловство. Юлая, кстати, еще больше начало тянуть к Саше, когда он понял, что наказывать будут не только его одного, но и сыну графа достанется. Уже дошло до того, что они начали часть вины другого брать на себя. Строганов был категорически против этой зарождающейся такой странной дружбы, но Петр, когда он попытался вмешаться категорически приказал заткнуться и готовиться к отъезду... без сына.

— Юлай Азналин потомственный тархан, так что ничего предосудительного и ущемляющего графское достоинство Александра не произошло. Уж не думаешь же ты, Сергей Григорьевич, что его высочеству какого-то безродного парня подсунут?

— Я вообще не думаю в этом ключе, мне достаточно того, что Саша сейчас едет не понятно куда в сомнительной компании... — как только последние слова вылетели у него изо рта, он тут же понял, что ляпнул не подумав. Прикусить бы язык вовремя, ан нет, да и весь вид Штелина, напоминающего доброго дядюшку, позволил несколько расслабиться. Вот слова и вылетели, а слово, оно, как известно, что тот воробей, если вылетит, то поймать его очень сложно.

— Вот значит, как, — протянул Штелин, откладывая в сторону бумаги. — И с каких это пор компания наследника престола стала считаться весьма сомнительной? И скажи мне, Сергей Григорьевич, ты один так думаешь, или это на вашем семейном совете постановили, и потому вы начали в пику ставить вполне разумные замечания его высочества? А может быть то, что вы не выполняете указов и еще бесконечно жалобы на все подряд на высочайшее имя пишите, это вовсе не дурость, а самое настоящее вредительство и Строгановы все как есть просто тати, вышедшие с большой дороги?

— Э-э-э, Яков Яковлевич, вы меня неправильно поняли, — они еще слишком недалеко отъехали от великокняжеского поезда, чтобы Строганов не опасался того, что Штелин сейчас велит поворачивать и нагонять карету Ушакова, которому и отдаст слишком много о себе вообразившего Строгонова, а в таком ключе никакие связи его семьи не помогут. Очень уж не любила Елизавета заговорщиков, и везде они ей виделись, чтобы не опасаться за такие слова поехать заново в Сибирь, только вот в совершенно другом качестве, а не в карете, комфорт которой мирил с другими тяготами пути.

— Ну что ты, Сергей Григорьевич, я тебя прекрасно понял, — взгляд Штелина посуровел. Он уже не напоминал доброго дядюшку, который приезжал на святки, громко хохотал, непрерывно курил трубку и перещупал всех крепостных девок, что попадались ему на глаза. Нет, на этот раз Строганов отлично видел, что перед ним действительно государственный деятель, совершенно не случайно попавший в учителя и воспитатели Великого князя. Штелин еще некоторое время молча изучал Строганова суровым взглядом, а затем снова вернулся к своим бумагам, более не обращая на Сергея Григорьевича никакого внимания. Строганов тихонько перевел дух. Вроде бы буря обошла его стороной, но впредь нужно более тщательно следить за своими речами. Все же Штелин не Ушаков, может и без последствий все пройдет, хотя сам Сергей Григорьевич со всей ясностью понимал, что на такой поворот событий не стоит сильно рассчитывать.

***

Саша Строганов сильно устал. Он не привык так долго ездить верхом, но перед своим новым приятелем, который, казалось родился верхом на лошади, не хотелось показывать слабость. Лошади шли шагом, накрапывал небольшой дождик, который зарядил с самого раннего утра медленно, но верно превращая дороги в нечто осклизлое, но пока еще не в непроходимое болото. Подул ветер, и Саша поежился, потому что ему показалось, что ветер добрался даже до костей.

Рядом прогрохотала карета, которая внезапно начала останавливаться. Шторка откинулась от окна, и на них весело посмотрел молодой совсем еще парень, который, тем не менее заробевшим мальчикам показался очень взрослым.

— Чего вы мерзнете? Айда ко мне в карету, — Саша вспомнил, что этого парня звали Андрей Иванович Лобов, и что он был приближен к Великому князю и пользовался определенным доверием Петра Федоровича. Саша посмотрел на упрямо сжавшего губы Юлая, и уже хотел было покачать головой, чтобы ответить отказом, но тут дверь кареты распахнулась, и Лобов повторил. — Давайте в карету, живо. И да, это приказ.

— А почему вы нам приказываете? — тихо проговорил Саша, поглядывая на Лобова из-под полы шляпы.

— Как это почему? Потому что могу, — Турок даже удивился такой недогадливостью мальчика. Он не сюсюкался с ними, как это делали большинство взрослых, говорил так, словно они как минимум ровесники и это подкупало детей. Переглянувшись, они синхронно вздохнули и с деланной неохотой принялись спешиваться. Рядом тут же появился свободный возница, готовый принять лошадей, чтобы перевести в заводные. Турок же выскочил из кареты, и, широко улыбнувшись, сделал приглашающий жест рукой. Убедившись, что мальчишки начали устраиваться на одном сиденье, он повернулся в сторону подъезжающему к нему Федотову. Разглядев его нахмуренное лицо, он тут же перестал улыбаться, прикрыл дверь кареты, что встревоженно спросил.

— Ну что, ты проверил?

— Да, это был барон Берхгольц, Фридрих Вильгельм на постоялом дворе в Уфе, ты не ошибся, — Турок стиснул зубы. Криббе рассказал ему, почему Петр не любит конкретно этого немца, который, похоже, затаил на него нешуточную обиду. Сам же Турок только зубами скрипнул, когда Гюнтер мрачно за кружкой пива поведал ему про инцидент по пути в Петербург, после которого Петр сумел избавиться от бывшего воспитателя. Они тогда зашли на этот постоялый двор, чтобы отдать распоряжения Неплюеву и Тевкелеву, и узнали в сидящем за столом иностранце новоявленного барона.

— Что ему тут надо-то? — процедил Турок, глядя мимо Федотова. — И ведь он винит Петра в том, что не оказался на сладком месте, практически у подножия трона. Его и Гюнтера. Словно его собственной вины тут нет, и это не он вздумал руку поднять на наследника Российского престола.

— Да что ты? — тихо ахнул Федотов. — Так ведь когда Петр Федорович только приехал, то весил как среднеупитанная кошка, не больше.

— И сдается мне, что тот же Бергхольц был одной из причин этого. Сейчас-то Велики князь очень даже хорошо выглядит, вон придворные шлюхи уже начали заглядываться. Особенно сейчас, когда он с Марией Алексеевной в ссоре. Ты, случайно не знаешь, что между ними произошло?

— Случайно знаю, — Федотов хмыкнул. Он как раз был вместе с Олсуфьевым у двери, когда секретарю тяжелой щеткой прямо в лоб прилетело. Только ему хватило ума не пытаться узнать в чем дело, когда за дверью раздались крики. — Не бери в голову, милые бранятся, только тешатся, а здесь дело такое, молодое. Сами разберутся, тем слаще примирение будет. Ты лучше скажи, ты уверен, что Бергхольц поедет за нами?

— Ну сам подумай, не просто же так эта скотина в Уфу пожаловала. Что ему там делать-то? хозяин постоялого двора сказал, что он ни с кем не встречался и ни с кем особо не общался. Смотрел на всех, словно они — мусор под ногами, а ведь там, кроме Шаимова еще и представители малого и среднего жуза появлялись. Его высочество даже хотел встретиться с ними, но передумал, сказал, что пускай сначала собственные противоречия решат, а уж потом разговоры разговаривать будем.

Они отошли от кареты, а мальчишки, сидящие внутри переглянулись и зашептались.

— Этот Бергхольц худое дело задумал, может и жизни хочет Петра Федоровича лишить, — зашептал Саша, а Юлай, нахмурившись, смотрел в сторону двери, за которой голоса уже едва различались. Подумав, он пришел к выводу, что не хочет, чтобы молодого князя убивали. Как Шаимов ему сказал, когда чуть ли не насильно в великокняжеский поезд определял, он должен смотреть во все глаза и учиться у Великого князя, потому что он дело башкирам предложил. Предложил просто так, чтобы закончить эту бесконечную резню, уносящую так много жизней с обоих сторон, тогда как каждая из этих жизней может пригодиться. А ведь мог просто выгнать их всех с исконных земель. И теперь только от здоровья и благополучия Петра зависело, смогут ли башкиры свой шанс не упустить, или так и будут за каждую пядь земли биться. Осталось только самих башкир убедить, вздыхал, когда это говорил, Шаимов. И вот теперь кто-то хочет у них этот шанс отнять.

— Я знаю, как этот немец выглядит, — тщательно выговаривая непривычные русские слова прошептал Юлай, отметив, что у его нового друга глаза загорелись. — Я смогу его узнать, если увижу.

— Тогда надо ухо востро держать, а ежели увидим этого немчуру, то проследим, и ежели узнаем, что худое он точно задумал, то сумеем предупредить Петра Федоровича... — Юлай не успел ответить, потому что дверь в карету открылась и внутрь легко запрыгнул Турок.

— О чем шепчитесь? Явно что-то замышляете, по глазам вижу, — он усмехнулся, глядя как покраснели пацаны, которые точно какое-то баловство замышляли. Карета тронулась, а он, прищурившись, смотрел на них. Он уже давно понял, что любое знание может пригодиться в любой момент, поэтому решил со скуки чему-нибудь полезному научить мальчишек, за которыми Петр попросил его присмотреть. — А давайте я вас в карты научу играть? Ну и парочку невинных фокусов покажу, не без этого. — У мальчишек загорелись глаза, даже у башкира, который изо всех сил пытался показать, какой он уже взрослый, но мальчишка есть мальчишка, и, когда Турок достал колоду, жадно и с явным восхищением уставился на карты, замелькавшие в опытных руках профессионального шулера.

***

Мы с Машкой не разговариваем. Наша ссора, похоже, вышла из-под контроля, потому что уже весь поезд был в курсе, что сплю я в гордом одиночестве. Дошло до того, что парочка особо разбитных дам весьма искусно пытались меня соблазнить, когда в каком-то городке, я уж и не помню, где именно, мы играли в карты. Оказывается, когда сидишь за игральным столом открываются такие виды... Уф, я от одного воспоминания вспотел. Проведя пальцем по шее и расстегнув одну пуговицу на камзоле, я снял шляпу и стряхнул с нее капли. Дождь зараза такая был мелкий, но весьма надоедливый. Пора, похоже, перебираться в карету. И в какой попало карете я точно не поеду.

Лопухин прокричал недолгий привал, из серии девочки направо, мальчики налево, и я решительно соскочил с лошади, кивком головы подозвав одного из гвардейцев, передавая ему поводья. Справив то, для чего и был организован привал, я решительно направился в сторону кареты, куда уже усаживалась Гертруда.

— Вон, — коротко приказал я умудрившейся поклониться прямо в карете горничной, и, когда ту как ветром сдуло, заскочил внутрь. Сопровождающий меня гвардеец тут же захлопнул за мной дверцу. Я посмотрел на нахмурившуюся Машку. — Ну, так и будем молчать или все-таки попытаемся объясниться?

— Что я должна объяснять, если итак все понятно? — равнодушно проговорила она. Карету качнуло и она покатилась по дороге, а я поморщился. Ненавижу эти трясучие гробы на колесах. Где мой комфортный японский внедорожник с кондиционером, магнитолой и ортопедическим креслом с подогревом и массажем?

— Я заботился прежде всего о твоем здоровье, — процедил я сквозь зубы.

— Ты должен был спросить у меня, или, хотя бы поставить меня в известность, — парировала Машка, но в ее голосе появились шипящие нотки, что могла меня только порадовать, ведь в последнее время она говорила холодным, равнодушным тоном, от которого мне хотелось кого-нибудь пристрелить.

— Ну прости, что не поставил тебя в известность, — я развел руками. — Я действительно думал, что поступаю, как лучше.

— Лучше для кого? — понимая, что хоть за стоящим грохотом колес и топотом копыт нас никто не услышит, мы с женой все равно предпочитали орать друг на друга шепотом. И так привлекли своими проблемами кучу совершенно ненужного внимания. — Я так понимаю, что лучше для тебя, потому что обо мне ты думал в последнюю очередь, ведь в этом случае мы бы с тобой все обсудили и приняли общее решение!

— Хватит. Я извинился. Хочешь, на колени сейчас встану, просто прекращай меня игнорировать и ненавидеть, — прошипел я, чувствуя, что скоро взорвусь. Почему-то я понятия не имел, что Машка может быть настолько упряма. Это было удивительным открытием, и, положа руку на сердце, вовсе не плохим. Ведь, надо признаться самому себе, я получал удовольствие от моих вечных пикировок с Луизой. Вот и сейчас, когда она, прищурившись, окинула меня презрительным взглядом, кровь быстрее побежала по жилам, в большей степени устремляясь к одному органу. Все-таки я извращенец.

— Прекрати надо мной издеваться и ерничать, — она уже шипела как рассерженная кошка. — Ты просишь прощение так, словно это я во всем виновата. Тебе не кажется, что это уже слишком?

— Слишком? Слишком то, что ты выставляешь меня на посмешище. Ты Великая княгиня, а не девка с улицы, которой клиент не запла... — прекрасно понимая, что конкретно так перегибаю палку, я уже не мог остановиться, потому что мне реально нравилось ее злить. Я такого возбуждения не ощущал уже давно. У нас все было прекрасно, но нежно и трепетно, если можно так сказать. А вот пощечину я хоть и ждал, но все же пропустил. Ничего, сам виноват. А то, что у нее рука тяжелая, я мог и догадаться по синяку на лбу Олсуфьева. Она снова замахнулась, но я перехватил ее руку и легко перетащил сопротивляющуюся жену к себе на колени. Некоторое время мы боролись, причем делали это молча, но действительно яростно. В пылу борьбы я повредил ее платье, обнажив грудь. Вот это стало последней каплей. Кровь зашумела в ушах, и я, перевернувшись так, что оказался на полу кареты на коленях, просто задрал ее юбки, с восторгом отметив, что на ней юбок меньше, зато присутствуют те самые прообразы кружевных пантолончиков. Она еще пару мгновений сопротивлялась, а потом обмякла, застонала и, запустив руки мне в волосы, притянула голову к своей груди.

Мы подъезжали к месту нашего отдыха и Машка, сидящая у меня на коленях, сонно потянулась.

— Помоги мне платье в порядок привести.

— Угу, — я как мог попытался исправить беспорядок, но затем плюнул и просто набросил ей на плечи свой плащ, укутав в него с ног до головы. — Так я прощен?

— Возможно, — протянула жена, уткнувшись в воротник плаща носом. — Но, Петр, больше никогда не принимай таких решений самостоятельно, хорошо?

— А иначе? — я криво усмехнулся.

— А иначе я тебя убью, — спокойно ответила моя тихая и неконфликтная Машка. Пару раз я мигнул, осознавая, что она сейчас не шутит. — Как я выгляжу?

— Как будто трах... эм, занималась любовью в карете, — честно ответил я, а карета начала замедлять в этот момент ход.

— Мне срочно нужно попасть в мою комнату, чтобы как следует рассмотреть, как выглядит женщина, занимавшаяся любовью в карете, — и она выскочила, лишь слегка коснувшись руки Румянцева, который и открыл дверцу, предварительно заглянув внутрь. Я последовал за ней, предварительно сунув кулак под нос Петьки, который откровенно усмехался, глядя на меня. Похоже, этот оболтус что-то заподозрил, потому что был мокрый, как будто всю дорогу ехал верхом, хотя все самые стойкие, даже Криббе, сбежали по каретам. Румянцев же сделал так, чтобы нас никто не потревожил. Перед тем как войти в приготовленный для нас дом, я с благодарностью кивнул Петьке, а тот только рукой махнул и проводил взглядом пробежавшую по двору служанку, насвистывая нечто бравурное. Я же поспешил за Машкой, пока она ничего себе снова не надумала, а то с нее станется какой-нибудь аналог пургена мне в кофе подсыпать. Странно, что я не замечал этого раньше, но эта черта ее характера мне точно нравится.

Глава 17

Акинфий Никитич с утра неважно себя чувствовал. У него болела голова, прихватило спину, а суставы на ногах воспалились и нещадно болели.

— Чертова погода, — проворчал Демидов, поправляя на голове мокрое холодное полотенце, которым замотал голову, чтобы хоть немного уменьшить головную боль. — Вот странность-то какая, когда в застенках у Ушакова в Петропавловской крепости сидел, ничего не болело, особливо суставы не ломило, а сейчас гляди как разбухли.

— А я всегда говорил, и не устану повторять, что все боли в суставах и в спине от чрезмерного эпикурейства, — поднял вверх палец медикус. Лекарь был из местных. Василий Семенович Грозин, которого Демидов посылал учиться за границу за свой счет, с условием, что сын разорившегося купца, показавшийся Акинфию Никитичу довольно разумным малым, вернется к нему и станет его как бы лейб-медиком, без приставки «лейб» естественно. — А Ушаков вас с сыновьями вряд ли потчевал изысками. Вот ничего и не болело.

— Ага, все бы от еды так мучились, — отмахнулся рукой Демидов от доводов своего врача. — Скажешь тоже.

— А вот и скажу, потому что считаю, что так оно и есть. И хватит уже кофий пить без меры. Неужто не замечаете, Акинфий Никитич, что как только кофейник заглотнете, так голова раскалываться начинает?

— Да ты просто изверг какой-то! Это не ешь, то не пей, а что мне от голоду подыхать что ли? Хочу и ем! И ты мне не указ!

— Ну, как знаете, хотите мучиться продолжать, дело ваше, только на том свете не жалуйтесь потом на меня, потому что я вас предупредил! — Грозин захлопнул свой лекарский сундучок, и пошел к выходу из комнаты. — И, Акинфий Никитич, прошу больше не отвлекать меня от пациентов, которые действительно нуждаются в моей помощи и поддержке, и не оспаривают мои советы, поступая так, как им вздумается.

— Ну и иди, сукин кот, еще учить меня удумал, — пробурчал Акинфий, стаскивая с головы свой тюрбан, чтобы намочить заново полотенце, из которого уже ушла успокаивающая прохлада. — Еще и болезнь эта сучья, именно сейчас привязалась. Как же не вовремя все, а? Неужто слишком много грешил я, что Господь меня так наказывает?

Дверь в комнату открылась и внутрь проскользнула фигура Гришки, среднего его сына, на которого Акинфий Никитич возлагал самые большие свои надежды. Прокофий слишком чудил в последнее время, и, если пребывание в Петропавловской крепости поначалу его немного охолонуло, и он присмирел, то уже сейчас от его смирения не осталось и следа. А уж то, что он и в присутствии Великого князя способен ядреные словечки в разговор вставить, ни для кого секретом не было. На семейном совете решили Прокофия к Петру не допускать, потому что Акинифию в Петропавловской крепости дюже не понравилось и повторять этот опыт он не хотел. Никита же был еще слишком молод на взгляд Акинифия, хотя сам он в его возрасте, а Никите недавно исполнилось девятнадцать, уже здесь в Невьянске старался наладить самое первое свое производство. И хотя пока они втроем «гостили» у Ушакова, Никита сумел и бунт додавить и восстановить порядок, к Петру и самое главное к Ушакову Акинфий решил его не подпускать.

Когда их забирал Бутурлин он так сильно вопил про малолетство Никиты, что младшего сына оставили, не проверяя, что позволило Демидовым навести хотя бы видимость порядка до того момента, пока старшие Демидовы не вернулись в свое, можно сказать, родовое гнездо.

Вообще в то время, когда эта неприятность с Невьянским заводом произошла, Демидовых не было дома. Узнав о проводимой инспекции, они мчались домой со всей возможной скоростью, но опоздали. Следователь от Тайной канцелярии был убит, а Бутурлин ранен. Посредник же, заявившийся так не вовремя, успел сбежать. Больше, кстати, он не приезжал, да и бунты, если на заводах и вспыхивали, то вялые какие-то без огонька, так, побузят немного да успокоятся.

— Как вы себя чувствуете? — Григорий подошел к дивану, на котором лежал отец и с тревогой посмотрел на него. Он приехал из Соликамска в то злополучное время, чтобы повидать вернувшегося как раз из Гамбурга брата Прокофия, который в последние годы чаще бывал за границей, чем в Российской империи. Вот только сейчас они вряд ли сумеют так запросто поехать жить или даже учиться за пределы России. Великий князь очень ясно дал понять, что пока они не придут к взаимопониманию, их статус будет не определен.

— Ужасно, — признался Акинфий Никитич. — Да еще Грозин, зараза такая, вместо того, чтобы лечить, все норовит меня голодом уморить. — Он схватил полотенце и швырнул его на пол, после чего сел прямо и посмотрел на сына. — Какие новости, Гриша?

— Великокняжеский поезд прибыл в Екатеринбург. Харчевников там перед их высочествами козлом скачет, расселением занимается, — Григорий подошел к окну, вид из которого открывался прямо на заводской двор. По двору прошел высокий господин, которого Демидов явно не знал. — Великий князь изъявил желание сразу же поехать сюда к нам в Невьянск. Завтра к обеду он будет здесь. Да, люди бают, что поезд раза в два стал меньше, чем в то время, когда выехал из Петербурга. Половина двора отослана по различным поручениям и с разными полномочиями. Не только по Уралу и Алтаю, но и дальше в Сибирь.

— Возможно, они получили назначения, и просто добирались вместе с их высочествами? — насторожено спросил Акинфий.

— Возможно, — задумчиво проговорил Григорий, продолжая наблюдать за незнакомым мужчиной, который подошел к одному из мастеров, вышедшего из цеха и о чем-то начал его расспрашивать. Мастер развел руками, и незнакомец тут же пошел к воротам на выход. — Отец, а мы никого из иноземцев в гости не звали?

— Нет, не припомню, — Акинфий на мгновение задумался, но затем покачал головой. — Нет, точно нет. А что?

— Просто странно, — Григорий решительно распахнул окно. — Мишка, поди сюда! — закричал он, рукой подзывая мастера. Когда довольно молодой еще мастер подошел поближе и, стянув с головы шапку, неуклюже поклонился, Демидов спросил. — Кто это только что подходил к тебе, да спрашивал о чем?

— Не знаю я его, по-русски с трудом говорит, спросил только, как скоро мы гостей ожидаем, я и ответил, что никаких гостей мы не ждем. Али я нечто не так ответил? — Мастер теребил в руках шапку, и Григорий поспешил его успокоить.

— Все так, Мишка. Все правильно. А гости... Ну на то они и гости, чтобы как следует принять, коли они все же приедут, — он уже потянул на себя раму оконную, но остановился и задал еще один вопрос. — Не скажешь, какой именно иноземец это был? Француз, немец, или кто-то еще?

— Так ведь, откуда мне знать-то? — мастер пожал плечами, но затем задумался, и через некоторое время ответил. — Немец это был. Точно немец. Только они говорят, славно лают.

— Ага, немец значит, — Григорий бездумно смотрел на Михаила, все еще мнущегося перед ним. — Хорошо, это ты молодец, что заметил, а теперь ступай, у тебя дел, наверняка много. — И он, наконец-то, закрыл окно.

— И что какому-то немцу за дело, когда мы будем встречать Петра Федоровича? — Акинфий нахмурился. Он слышал весь разговор сына с мастером, и сейчас испытывал некоторое беспокойство. Не совсем были понятны намерения этого, вроде бы немца, зачем ему знать, когда приедет Великий князь и приедет ли он вообще. В последнее время Демидов очень сильно не любил такие вот неясности. — Вот, что, Гриша. Вели закладывать карету и выезжай Петру Федоровичу навстречу. С ним явно Ушаков поедет, или этот его немец, а то и оба сразу. Вот им и сообщи о подозрительном иноземце, что по заводскому двору ошивается. Да и вообще, надо бы охрану какую придумать, а то шляются здесь всякие, как у себя дома. Не дело это, что на завод любой зайти может. Собак что ли во двор пускать? — Акинфий подошел к окну, возле которого не так давно стоял его сын и посмотрел на двор.

Он так много работал, когда все только начиналось, что построил дом прямо на территории завода. Такой подход не слишком приветствовался его знатными знакомыми, поэтому домов сейчас у Демидовых было много. И даже в Италии, и в Гамбурге по особняку стояло. Прокофий там даже императора Священной Римской империи как-то принимал. Вроде бы все у него было на мази. И дворянство он ждал обещанного, и дети у него были отличные... Принесли же черти сюда этого Суворова. Но, сам дурак. Знал же, что с золотом не стоит связываться. Нет же, польстился на блеск слитков золотых. И сам едва не сгинул, и сыновей чуть за собой не потащил. Да еще цесаревич. Акинфий был опытным дельцом. В свое время он имел дело со всякими людьми, и с лихими тоже приходилось дело иметь. От улыбающегося и говорящего исключительно мягко и вежливо цесаревича у него волосы на затылке дыбом вставали. Если намерения Ушакова были ясны, то чего добивался Петр Демидов так тогда и не понял. Вот только ощущения от той встречи остались поганые, словно Петр весь вечер ножик бандитский в пальцах крутил, и только и ждал, когда Демидов отвернется, чтобы в спину всадить.

Акинфий передернулся. Да, от мальчишки у него мурашки по коже до сих пор бегают. Этот даже задумываться не будет и в добренького царя играть, как тетка его наловчилась, фактически смертную казнь чуть ли не отменив вовсе. Этот вот так улыбаясь будет смотреть, как кто-то из его подручных удавку на шею набросит, да и придушит к такой-то матери. И именно поэтому он сейчас и сидел здесь в Невьянске и сыновьям запретил уезжать, во избежание еще больших неприятностей.

Демидов снова осмотрел двор. Да, надо бы кобелей пустить. А пока хоть как-то к высочайшему визиту приготовиться. Хотя он уже получил весточку о том, как подобный визит в Туле проходил, так что, лучше, наверное, и не готовиться вовсе, перед смертью-то не надышишься.

Акинфий Никитич отвернулся от окна, и уже хотел выйти из комнаты, чтобы все-таки обойти завод, как ощутил, что голова почти не болит, да и суставы на ногах меньше ломят и уже не так распирают в туфлях, принося просто адскую боль. Одновременно с этим заурчал живот, в котором сегодня не было ни крошки. Даже от опийной настойки он отказался, чтобы голова была ясной.

— Неужто прав Грозин, чтобы подагру в узде держать, надо есть меньше и лучше всего похлебку, которую Ушаков от щедрот отваливал? — Демидов покачал головой. — Да какая может быть связь между куском мяса, запитым вином, и ногами, прости Господи? — он даже перекрестился. — Да, нет, бред это все, как есть бред, — бормотал он себе под нос, однако решил пару дней все же попоститься. Авось лекаришка все же прав, чем черт не шутит?

***

Сашу и Юлая поселили в Екатеринбурге в большом доме, в том же, где разместили Петра Федоровича и Марию Алексеевну. Дом принадлежал Ивану Даниловичу Харчевникову, одному из самых знатных купцов Екатеринбурга. Огромный, бородатый, он напоминал медведя, а его громогласному голосу мог позавидовать архимандрит. Половина лавок Екатеринбургского гостевого двора принадлежало именно ему, а еще, как оказалось, Иван Данилович был в весьма непростых и явно недружеских отношениях с Татищевым.

Но мальчишек возникшее напряжение волновало мало, потому что когда они проезжали мимо гостевого дома, то глазастый Юлай заметил, как из остановившейся возле него кареты вылезает тот самый Бергхольц, и заходит внутрь для того, чтобы снять комнаты.

Как только увели их лошадей, а оставленный отцом подле Саши денщик Никон отвернулся, чтобы вещи мальчишек внести в комнату, оба юных искателя приключений рванули прямиком к гостевому дому, чтобы устроить там засаду, благо на улице было еще относительно тепло, и можно было наблюдать, не подвергаясь опасности что-нибудь себе отморозить.

— Вон он, — за время путешествия Юлай, вынужденный постоянно общаться с Сашкой, говорить по-русски стал гораздо лучше, что удивляло прежде всего его самого.

— Ты уверен? — почему-то шепотом спросил Сашка исподтишка разглядывая худощавого немца в огромном парике и с таким постным выражением, застывшем на лице, будто он только что половину лимона сожрал.

— Да, уверен. Он на нас смотрит, что делать будем? — прошептал Юлай, почувствовав подступающую панику.

— Да ничего, он же нас не знает. Мало ли, зачем мы здесь бродим, ждем кого-то, — ответил ему шепотом Саша. — И вообще...

Тут оба мальчишки почувствовали, как чьи-то сильные руки ухватили обоих за уши и приподняли, заставляя подниматься и поворачиваться к напавшему на них человеку.

— Что это вы тут забыли? — Турок говорил беззлобно, но уши выкручивал профессионально. Саша уже просто видел, как они будут ходить несколько дней с опухшим покрасневшим ухом. От этого стало не сколько больно, сколько обидно. Вскрикнули они оба, очень синхронно, и Турок, наконец, отпустил их. — Что вы здесь потеряли, и почему никого не предупредили, что куда-то собрались?

— Да мы просто прогуляться вышли, — зачастил Саша, растирая горящее ухо. Юлай ничего не говорил, он насуплено молчал, прекрасно осознавая, что за такое самоуправство по голове их точно не погладят.

— Погуляли? Тогда марш отсюда. Никон, нашлась твоя пропажа, забирай, — позвал Турок денщика, а совсем сникшие мальчишки, разглядывали грязь у себя под ногами. Подбежавший Никон только руками всплеснул.

— Ну что с вами делать-то? — спросил он, благодарно кивая Турку.

— Я бы на твоем месте выпорол бы неслухов, — дал совершенно ненужный и с точки зрения, как Саши, так и Юлая, совет Турок. — Но я к счастью не на твоем месте, поэтому делай с ними что хочешь. Но я бы все-таки выпорол.

— Пошли уже, как можно вот так вот убегать? Даже не пообедав? Я, пожалуй, письмо батюшке отпишу, что его наследник так себя ведет, — покачал головой Никон. — Спасибо вам, ваша милость, — он повернулся к Турку, но тот лишь кивнул, искоса поглядывая на Бергхольца. Ему нужно было сейчас принять сложное решение, и нужно было принять его прямо сейчас, потому что времени на то, чтобы к Андрею Ивановичу сбегать за советом, уже не было.

Никон уже увел мальчишек с собой, когда Турок принял решение. Он действительно оказался здесь случайно, встретив мечущегося Никона, потерявшего своих подопечных, и решив помочь ему отыскать юных негодяев. Тем более, что присматривать за мальчишками его самого попросил Петр, значит и искать их являлось его обязанностью.

Нашлись мальчики возле гостевого дома, где они совершенно не скрываясь наблюдали за Бергхольцем. Зачем им это вообще понадобилось, сказать было сложно, но выяснять, с чем связан подобный интерес именно сейчас Турку было не с руки. Чуть позже, когда он вернется в тот дом, куда и его как представителя внутреннего круга Великого князя поселили. Сейчас же...

Турок вышел из тени дерева, куда шагнул, чтобы не привлекать много внимания немца, за каким-то хреном потащившимся за великокняжеским поездом. Распахнув объятья, он сделал еще один шаг в сторону заметившего его и опешившего Бергхольца.

— Господин барон, какая совершенно неожиданная неожиданность — вот так увидеть вас в этом Богом забытом месте, — завопил Турок, стискивая Бергхольца в объятьях, которые больше напоминали захват и удержание, чем проявление добрых чувств. — Вы меня не узнаете? Это же я Андрей Лобов. Пошлите, я вас угощу пивом, и вы мне расскажите, что вы такого натворили, что его величество решил отправить вас сюда.

***

— Я могу поехать с тобой? — Машка прошлась по комнате, которую приготовили специально для нее и резко развернулась. Юбки взлетели, но уже не только я начал замечать, что с каждым днем их становилось все меньше и меньше, отчего наброшенный на плачи плащ уже не смотрелся несуразным, топорщась, пытаясь обтянуть фижмы, а спадал красивыми складками, подчеркивая тонкую талию и как бы намекая на обрисовку бедер. Очень соблазнительно на самом деле, куда более сексуально, чем практически обнаженная плоть, выставленная напоказ в тех платьях, которые были сейчас в моде. Вот где не было совершенно никакого простора для воображения. Пока я осматривал новый наряд жены, обдумывая ее предложение, ей, видимо, надоело ждать, и она повторила. — Так можно мне поехать с тобой?

— Нет, — я принял решение, покачав головой. — Там может быть опасно. Лучше бери за кадык Татищева и тащи его по тем школам и другим учебным заведениям, которые он вроде бы здесь пооткрывал, но которые по какой-то причине не работают, я этот момент уже выяснил у Харчевникова. Вот твое задание — выяснить, поему они не работают. Подозреваю, что причина на самом деле не единственная. А также составить на бумаги твои собственные соображения по поводу того, как заставить их работать.

— Ваше высочество, Петр Федорович, все готово, можем выезжать, — в дверь просунулась голова Румянцева. Олсуфьев еще до конца не залечил свою шишку и не рисковал больше заглядывать с наши спальни. Вообще, это мысль — кидать, что потяжелее, в головы, которые вот так в дверные щели просовываются, глядишь и отучим с Машкой от такой вредной для здоровья привычки вламываться в наши покои, предварительно не постучавшись.

— Иду, — коротко ответил я, подошел к Машке и поцеловал ее в лоб. — Пожелай мне удачи.

— Нет, — она покачала головой. — Желать удачи — плохая примета. Я буду молиться за тебя. — Еще раз чмокнув ее в лоб, я поспешил за Румянцевым, чтобы ехать в святая святых — в вотчину Демидовых, которую вполне можно назвать родовой.

— Турок прислал сообщение, — пока мы шли по коридору, отрапортовал Петька. — Сказал, что у него внезапно появилось дело, которое не терпит отлагательств, поэтому он присоединится к нам чуть позже, скорее всего, когда мы уже будем на заводе.

— Ачто за дело, Турок не уточнил? — я поморщился. В каких-то моментах Лобов был непробиваем. Он творил то, что хотел, то, что считал нужным. Единственное, что не вызывало сомнений — это его абсолютная преданность мне. он сумел меня убедить в своей полезности. Сумел прогрызть себе дорогу наверх, и совершенно не горел желанием все это потерять, ввязавшись в совсем уж сомнительную авантюру. Правда, боюсь, если его попробуют втянуть в какой-нибудь заговор, он просто где-нибудь втихушку прикопает неудачника, и никто никогда не узнает, что такой-то заговор пытался состоятся. А так как я в общем и целом приветствую умеренную инициативу, то меня почти все в нем пока устраивало. Надо только момент не упустить, когда этот долблдятел не начнет откровенно борзеть, чтобы поводок натянуть потуже. Мы уже вышли на улицу и направились к приготовленной карете, когда Румянцев все же ответил.

— Нет, Петр Федорович, — и поморщился. — Вы же знаете, Турок любит вокруг своих дел таинственность разводить, — и он развел руками.

— К сожалению, знаю. Но, с другой стороны, у него работа такая. Новая и совершенно не изведанная, пока во всяком случае. Когда мы вернемся в Петербург, я поговорю с Ушаковым, чтобы назначить Турка ответственным за создание секретной службы таких вот отмороженных на голову типов, которые будут выполнять чрезвычайно деликатные задания, — я проговорил это тихонько вслух, но Петька расслышал абсолютно все.

— А почему вы меня никогда к подобным делам не привлекаете? — в голосе прозвучала нешуточная обида. Я удивленно посмотрел на парня, которого вполне мог назвать своим едва ли не единственным другом.

— Потому что твоя участь быть героем. Ты прекрасный стратег и я не собираюсь тебя ставить на полку. Скоро будет война с опытным и талантливым воином, а как бы я не относился к Фридриху, это не умоляет того, что он действительно сильный, умный, расчетливый и талантливый воин. Вот там-то ты покажешь, на что способен и не ошибся ли я, предположив, что ты вполне можешь его переиграть, — Румянцев вспыхнул как девица, которую первый раз чмокнули в щечку. — А ту грязь, в которой барахтается Турок и периодически я сам, оставь тем, кто ее не замечает. Кто понимает, что это неприятная, но работа, которую кому-то надо выполнять, — я ему улыбнулся и потрепал по плечу, глядя, как обида проходит, сменяясь знакомой безбашенностью. — Ну, а теперь, с Богом. И кто бы что не говорил, а на своей территории Демидовы сильны, очень сильны. Вот и посмотрим, так ли я хорош на этом поле. — Дверь кареты захлопнулась, Румянцев вскочил на коня, и наш небольшой отряд двинулся туда, где будет решаться судьба Урала, Алтая и, возможно, Сибири.

Глава 18

Мы подъехали к заводу в обед на следующий день, после того, как выехали из Екатеринбурга.

Как оказалось, нас уже ждали, ну, это и не удивительно, сомневаюсь, что Демидовы не готовились к встрече. Перед самой поездкой я хорошо все обдумал и пришел к выводу, что не стоит брать с собой слишком большой отряд, нужно же показать элемент доверия к истинным хозяевам Урала и большей части Алтая. Но и слишком маленьким отряд быть не должен, все-таки статусность никто не отменял, всегда необходимо пыль в глаза пустить, иначе уважать перестанут.

Первое, что бросилось в глаза, когда наш небольшой, не больше двух десятков рыл, отряд въехал в гостеприимно распахнутые ворота, это расположение основных зданий. Самым удивительным на мой взгляд было то, что и господский дом, и какая-то странная башня находились прямо на территории завода. Так же, как и начавшаяся строиться часовня. Что тут сказать, о душе рабочих, да и о своей душе, если подумать, Демидовы заботились очень хорошо. Интересно, что можно сказать про заботу о теле? Вот это мы тоже выясним, в ходе, так называемой, проверки.

Карета остановилась возле входа в дом, откуда сразу же выскочил сам Акинфий Никитич, и подбежал к карете, отталкивая какого-то дворового, который попытался открыть дверь.

— Ваше высочество, какая радость видеть вас в добром здравии, — раскланялся Демидов в поклонах, да таких интенсивных, что я усмехнулся.

— А уж как я рад видеть вас, Акинфий Никитич, вы даже не представляете. Особенно мне отрадно видеть, что не память ни рассудок вас не подводят и вы меня на этот раз узнали, — и мы улыбнулись друг другу широкими и совершенно неискренними улыбками. Что характерно, старый лис не задавал вопросов про Машку, наверняка понимал, что я ее сюда под угрозой смерти не повезу. Да и в общем-то других дурацких вопросов он также не задавал. Просто выпрямился и сделал приглашающий взмах в сторону дома.

— Прошу вас, ваше высочество, отобедаем, чем Бог послал. Стряпухи еще до петухов поднялись, чтобы расстараться и стол, достойный вашего высочества организовать.

— Ой, что-то я рано за вашу память порадовался, Акинфий Никитич, — я продолжал широко улыбаться, и шутливо погрозил ему пальцем. — Вы совсем забыли, что у вас служит месье Ленуар, прекрасный повар из самого Парижа. Или вы решили меня удивить, и порадовать исключительно русскими блюдами, потому кухарок работать заставили? — вот по мне, так лучше бы действительно кухарок заставил, потому что то, что готовят разные французские повара для русских варваров, лично я есть не могу. В Петербурге об этом прекрасно знают, и даже на обязательные ужины с теткой для меня готовят отдельно. Так что здесь я, скорее всего, останусь голодным.

— И все-то вы знаете, ваше высочество, — Демидов, как и я, продолжал улыбаться, вот только взгляд его улыбки не отражал, был холодным и сосредоточенным.

— Так ведь и положение у меня такое, я обязан все знать, — разговор продолжался во дворе, потому что в дом я пока не собирался заходить. — Но, время обеда еще не пришло, так что предлагаю, начать знакомиться с заводом прямо сейчас.

— Как вам будет угодно, ваше высочество, — тут же отреагировал Демидов. Значит, предполагал, что я могу вот так с колес начать с его детищем знакомиться. Тем лучше, меньше недомолвок будет. — Я готов сопровождать вас куда вы пожелаете.

— Не думаю, что это будет хороший вариант. Предлагаю, чтобы сэкономить время, и, чтобы у нас было много разнообразных тем для разговоров за предстоящим грандиозным обедом, который, я просто уверен в этом, будет восхитительным, разделиться. Вы пойдете с Романом Илларионовичем, — я махнул рукой, призывая к себе Воронцова, которого специально забрал с собой, — в кабинет, и там вы ознакомите его со всеми книгами и бумагами, которые расскажут Роману Илларионовичу о том, как именно вы ведете дела. Я же вижу, что вас мучат боли, и вы не сможете долго ходить, зачем же себя мучить? А мне компанию составят ваши сыновья, все трое, если это возможно. Не думаю, что они не смогут мне ничего показать. Не так ли? — лицо Демидова слегка вытянулось, вот такого пассажа он точно не ожидал, но Акинфий Никитич быстро взял себя в руки, тем более, что десяток гвардейцев, под командованием Лопухина, ясно давали понять на чьей стороне сейчас сила.

— Конечно, ваше высочество, как вам будет угодно, — в течение пяти минут была произведена небольшая рокировка и я в сопровождении Румянцева, Криббе, Федотова с тремя гвардейцами и трех братьев Демидовых, направились к входу на завод.

***

С самого раннего утра Санька был как на иголках. Он уже десять раз пожалел, что согласился исполнить просьбу незнакомого иностранца, который подошел к нему еще вчера вечером, когда он бежал из башни, куда его послал с поручением мастер, в барак, где жил уже пару лет, с тех самых пор, как его забрали из деревни на заводы. И вроде бы и дело-то было плевое, больше на баловство похожее, и боязно было, просто спасу нет.

Но, рассуждал Санька, если его поймают, то за такое высекут, так не впервой, а рубль, отданный иноземцем, вот он, в сапог спрятан. Но все равно боязно.

Дело близилось уже к обеду, и Санька, который извелся совсем, хотел уже найти того иноземца, и отдать ему рубль, сказав, что передумал. Хоть рубль и жалко было, но страх был сильнее, а вдруг не просто выпорют, а что посерьезнее за свою шалость он получит? К тому же он не знал, над кем именно нужно было подшутить. Вроде бы и гости важные, но, с другой стороны, перед особо важными гостями Акинфий Никитич всегда куда-как расстараться пытался. Здесь же, просто прошелся по заводу, да и махнул рукой, пробормотав что-то про то, что бесполезно. Что было бесполезно Санька не понял, да и не спешил понять, потому что занят был: образец получившейся стали надо было в башню отнести. Но такое отношение позволило думать, что гости не слишком важные приезжают.

Из кареты выскочил молодой совсем вельможа, надевающий на ходу шляпу. И хоть дверь кареты перед ним сам Акинфий Никитич, выглядел вельможа не слишком значительно. Темный камзол, какие-то странные прямые брюки, совсем мало вышивки, еле видно серебряные нити, даже парика и того нет, шляпу он на свои светлые и очень коротко остриженные волосы надел. Не то что тот второй, с которым Акинфий Никитич ушел, важный такой, но тоже не слишком пышно одетый, да и парик маловат будет. С этим же молодым из кареты сыновья Демидовские двинулись в сторону завода, даже в дом не пройдя и не отобедав. Санька не помнил, чтобы кто-то от обедов в доме Демидова отказывался, значит, Акинфий Никитич сам не предложил гостям перекусить с дороги.

Придя к таким выводам, которые следовали из всех предпосылок, Санька окончательно успокоился. Ничего ему не будет за шалость, может быть, даже и не побьют сильно, так что можно рискнуть и не отдавать заветный рубль. Такого богатства он и не видел никогда, а теперь он у него и вовсе останется.

Вместе с сыновьями Демидова, среди которых только младший Никита Акинфиевич принимал участие в делах завода, гостей сопровождали приехавшие с ними гвардейцы. Их было четверо, но один, скорее всего старший, держался поближе к молодому вельможе, который внимательно слушал, о чем говорит ему Никита Акинфиевич, в то время, когда они пересекли двор и зашли в полутемное здание завода.

В горячий цех, где располагались печи, Никита Акинфиевич сразу их не повел, повернув направо, туда, где была комната совещаний, как называл ее сам Акинфий Никитич. В этой комнате стоял большой стол, было расставлено множество стульев, и даже в углу притаился самовар. Вот только окон в комнате не было, не нужны они там были, и Демидов не захотел тратиться на дорогое стекло, когда можно и свечами обойтись, тем более, что комнатой этой пользовались крайне редко.

Санька крался за гостями, молясь про себя, чтобы мастер не позвал его. Но из-за этой проверки сегодня все были словно не в себе, как на иголках, словно чего-то ждали, какого-то сигнала, и работали спустя рукава.

Никита Акинфиевич открыл тяжелую, дубовую, оббитую железом дверь, оставив по давней традиции ключ в двери снаружи и пригласил гостей войти.

Тут случилось то, чего ждал Санька, и, как оказалось впоследствии, все остальные работники завода. Из тени двери выскочил тот самый иноземец и проскользнул в дверь, оттолкнув замешкавшегося Григория Акинфиевича. И тогда он, Санька подбежал к опешившему Никите Акинфиевичу и, поднырнув у него под рукой захлопнул тяжелую дверь и повернул ключ. Это было все, что от него требовалось сделать. И теперь он задал стрекача, надеясь на то, что в полумраке Никита Акинфиевич его не разглядел. Вот только то, что в коридоре останутся все четверо офицеров, Никита и Григорий Демидовы, а также молодой щеголь, который посторонился, чтобы дать пройти Прокофию, зубоскаля при этом, никто явно не ожидал.

Как оказалось, часть рабочих ждали как раз этого сигнала — закрытия двери, вот только, Санька все перепутал и закрыл дверь до того момента, как все проверяющие окажутся внутри комнаты без окон. И когда первый из них, что-то прокричал, кинувшись на Никиту Демидова, размахивая при этом киркой, раздался выстрел и, пролетевшая рядом с ним пуля заставила зачинщика очередного бунта присесть.

— А ну побросали все свое дубье, а то следующая пуля аккурат в лобешник бестолковый придется, — весело заявил щеголь, доставая из-за пояса второй пистолет, а первый передавая одному из гвардейцев, который тут же сноровисто его зарядил. — Никита Акинфиевич, открой уже, будь так добр эту проклятую дверь, а то, его высочество разозлится, а когда он злится, становится невесело даже мне.

— Да-да, конечно, Петр Александрович, — пролепетал Никита и потянулся к ключу, который успел повернуть какой-то мальчишка, которого он не успел как следует рассмотреть. Всё происходящее выбило его из колеи. На звук выстрела к месту происшествия сбегались люди, а тот десяток идиотов, решивших именно в этот момент побузить, внезапно осознал, кто именно зашел в ту проклятую комнату, и, как и предсказал щеголь, смешно не было от этого никому.

Демидов самый младший не успел повернуть ключ в замке, он даже не успел дотронуться до него, как из-за двери раздался выстрел, а затем еще один. Дверь содрогнулась от удара, а ключ выпал наружу, упав на пол. Щеголь побледнел и бросился к двери, а Григорий Демидов схватил ключ и попытался вставить его в замок, но, оказалось, что кто-то невероятно меткий там за дверью выстрелил настолько точно, что пуля попала прямиком в замок, раскурочив механизм.

— Ломайте эту чертову дверь, — заорал старший офицер и схватил Григория Демидова за шиворот. — Если с Петром Федоровичем что-то случилось, я сожгу весь ваш поганый завод к чертовой бабушке!

***

Когда дверь захлопнулась, я даже не сразу понял, что произошло. Прокофий успел зажечь несколько свечей, и темнота сменилась полумраком, когда я услышал звук захлопнувшейся двери, раздался приглушенный полувздох, и звук падающего на пол тела, а затем знакомый голос, который я предпочел бы никогда в жизни больше не слышать, произнес.

— Ну вот мы и снова встретились, ваша светлость, — я медленно повернулся к Брюммеру, который смотрел на меня с нескрываемой ненавистью. Я даже удивился тому, как сильно он меня ненавидит. Криббе лежал на полу, но по вздымающейся грудной клетке было видно, что он жив, только находится в отключке. Демидов замер у стены с канделябром в руке, я же перевел взгляд на своего бывшего не то слугу, не то надзирателя.

— Лично я не видел бы тебя еще лет сто пятьдесят, обер-гофмаршал, — самое удивительное для меня был тот факт, что мы говорили по-русски. — И что же привело тебя сюда, — я сделал шаг, потом другой, — можешь не отвечать, я знаю, что. захотелось попрактиковаться в устраивании мятежей? Это ведь так эпично, мятеж, в то самое время, когда на заводе находится наследник престола. Демидовым после этого точно придет конец, и Российская империя недополучит огромную кучу металла, я прав? — Брюммер поворачивался вслед за мной, нахмурившись, но, когда я уже стоял спиной к злополучной двери, а он переместился на мое место, раздался приглушенный выстрел за дверью. Бывший обер-гофмаршал, услышав столь характерный звук, выхватил пистолет и навел его на меня.

— Вы почти не ошиблись, ваша светлость, — он намеренно коверкал обращение ко мне, как бы подчеркивая тот факт, что ему нет дела до того, что я являюсь Великим князем, а не просто герцогом занюханного герцогства. — Вот только мятеж, чтобы он наверняка уничтожил Демидовых, должен включать в себя такой маленький штришок в виде трупа одного, слишком много вообразившего о себе герцога.

— А что, по-другому тебя Фридрих на службу не берет? Нужно мой скальп в виде ценного подношения преподнести? Ты не обидишься, если я скажу, что ты, урод, вообще никому не нужен, и держался у меня, творя, что хотел, только потому, что меня, еще ребенка некому было от тебя защитить. От тебя и твоего дружка. И когда этот кто-то в моей жизни появился, ты получил то, что заслуживаешь, и сдохнешь на помойке, подбирая объедки...

— Stirb, du biest! *— заорал взбешенный Брюммер, и спустил курок. Я закрыл глаза, мысленно приготовившись к тому, что пуля сейчас войдет в мое тело. Одновременно из-за моей спины прозвучал еще один выстрел.

— Dubist das ding, du bastard,** — глухо, я с большим трудом его расслышал, проговорил Гюнтер, и я приоткрыл глаза. Брюммер в этот момент отнял ладонь от груди, с удивлением посмотрел на кровь и рухнул на пол.

От двойного выстрела я, кажется, оглох. В закрытом помещении это звук едва не довел до контузии. Лишь когда в ушах перестало звенеть, и я начал слышать более-менее нормально, решил сдвинуться с места и осмотреть все получше.

Рядом с телом Брюммера стоял Прокофий, все еще сжимающий в руке канделябр, понятно откуда столь фантастический результат стрельбы у покойника, похоже, подкравшись к неадеквату, Демидов саданул его этим самым канделябром по руке, отправив пулю куда-то мимо моего тела.

— Вот же тварь, точно подмечено. И как так умудриться промахнуться-то можно? — пока я помогал подняться с пола Гюнтеру, держащемуся за затылок, по которому пришелся удар Брюммера, Демидов подошел к двери и посмотрел на замок. — Как так получилось-то?

Я помог Криббе сесть, внимательно посмотрел на него, посветив в глаза и отметив, что зрачки одинаковы. На этом мои познания в медицине закончились.

— Как ты? — я не сумел скрыть тревогу, прозвучавшую в голосе.

— Нормально. Этот ублюдок не задел вас? — а вот Гюнтер тревоги не скрывал, осматривая меня.

— Нет, и тут надо благодарить Прокофия Акинфиевича, — тут Демидов снова охнул, а в дверь начали долбить, с явным намерением ее вышибить. — Да что там происходит? — я подошел к двери, в которую с той стороны снова сильно ударили. Демидов посветил мне свечой в районе замка. Наклонившись, и осмотрев повреждения, я только присвистнул. — Не слабо. Все-таки талантливый человек был покойный обер-гофмаршал Брюммер. Это надо же так промахнуться?

— Я так понимаю, в настоящий момент на заводе проходит бунт? — Прокофий поправил на голове тюрбан, и выпрямился, подходя к столу и ставя на него канделябр, который тут же принялся начинать свечами.

— Полагаю, что нет, — я покачал головой. — Скорее всего, наличие трех гвардейцев, Федотова и Румянцева за пределами этой комнаты стало для бунтовщиков неожиданностью. Хотя меня удивляет логика покойного: каким образом он хотел меня застрелить, если бы мы все сюда набились, как селедки в бочку?

— Думаю, это, конечно же исключительно мое мнение, наличие перечисленных вашим высочеством господ, для него стало такой же неожиданностью, — Прокофий сел за стол, а я посмотрел на него с любопытством.

— Скажите, Прокофий Акинфиевич, вы специально эпатируете меня? Тюрбан этот, такое нарочитое несоблюдение этикета?

— Так ведь мы не из графьев, политесов не изучали, — он пожал плечами и с вызовом посмотрел на меня. — Что с нас с лапотных взять?

— Хм, а давайте подумаем, что я могу с вас взять? — я демонстративно потер подбородок. — Кроме всех прегрешений как ваших лично, так и вашего отца, включая сегодняшний бунт, между прочим, на котором я едва не погиб, думаю, что вполне могу с вас, с такого лапотного мужика, потребовать ваш дом в Гамбурге, который весьма оценил император Священной Римской империи. как вам такой вариант?

— Вы сами слышали, что бунт от нас не зависел, — буркнул Демидов, но ерничать перестал.

— Но вы его допустили. Мало того, что по вашему заводу может болтаться кто угодно в любое время дня и ночи, так еще и ваши работники очень охотно ведутся на такие вот сомнительные предложения, а значит, что на ваших заводах что-то все-таки не так.

— Ваше высочество, давайте начистоту, что вам нужно? — Прокофий пристально посмотрел на меня, куда только его игра в простолюдина на приеме у аристократа делась. Он прекрасно понимал, что судьба всей его семьи и дела всей их жизни висит на волоске, и сейчас, когда представилась такая возможность, пытался разобраться, как им обойтись малой кровью.

— Мне? Весь мир, разумеется. Ах, да, и пару коньков в придачу, — я криво улыбнулся и закашлялся, потому что в этой долбанной комнате не было окон, дверь никак не хотела поддаваться напору с той стороны, а пороховые газы, заполнившие комнату, медленно, но верно заполняли наши легкие, а также казалось, что кислород скоро закончится, и мы задохнемся.

— Что? — Прокофий удивленно захлопал глазами. — Каких коньков?

— На которых зимой по льду ездят, — доверительно пояснил я. — А насчет всего мира, вы получается, согласны.

— Ваше высочество, я пытаюсь понять, что нас всех ожидает, а вы надо мной смеетесь, — вздохнул Прокофий.

— Ну так не все же вам над всеми нами смеяться, я вот тоже хочу почувствовать, какого это, — Прокофия уже прозвали при дворе крайне непочтительным типом, который кичился своим простым происхождением. Я с ним до этого момента не встречался, но слышал, что тетка очень недовольна его эксцентричным поведением. — Но вы правы, давайте начистоту. Ваши заводы — это великолепная веха в развитие промышленности Российской империи, и ее обороны от недругов. И я хочу, чтобы они только ширились и процветали, — Прокофий поморщился. Да знаю я, что ты спишь и видишь, как сваливаешь отсюда, а когда пройдет время продаешь все свои заводы не глядя, кому именно продаешь. Меня Ушаков весьма хорошо подготовил в плане информации по вашей веселой семейке. — Но, я также хочу, чтобы эти заводы стали лучшими в Европе. Лучшими во всех планах, и раз вы так сильно проштрафились, то, чтобы избежать последствий, вам придется мне помочь сделать ваши заводы лучшими. И начнем мы, пожалуй, с ваших сегодняшних бунтовщиков. Что-то же погнало людей на воображённых гвардейцев, и вот это тело, — я кивнул на Брюммера здесь почти не при чем. Я снова закашлялся и просипел. — Да, когда уже эти криворукие дятлы дверь разломают, мать их?

Словно в ответ на мои слова дверь зашаталась и упала в комнату, подняв кучу пыли.

— Ваше высочество, с вами все в порядке? — в комнату первым заскочил Федотов, схватил меня за руку и выволок на свежий воздух. Я кивнул ему с благодарностью, откашлялся, и только тогда обратил внимание на стоящих на коленях в подобие круга десяток человек.

— Никто не пострадал? — откашлявшись, спросил я.

— Нет, так с вами все в порядке? — повторил вопрос Федотов.

— В полном. А вот Гюнтер слегка ранен, — Федотов кивнул одному из гвардейцев и тот вломился в комнату, чтобы помочь Криббе. — Это бунтовщики?

— А откуда вы...

— С телом что делать? — хмуро спросил Прокофий, выходя из комнаты последним, видимо, все это время обдумывая мои слова.

— Да что хотите, но, я бы на вашем месте все же похоронил, — равнодушно бросил я ему, на вопросительный взгляд Румянцева отвечая одними губами, — потом. — После этого подошел к бунтовщикам. Осмотрев их, отметил, что с одеждой у них все в порядке, Демидовы на тех же сапогах, получается, не экономят. Но вот явно нездоровый блеск у некоторых в глазах, говорил о том, что люди нездоровы, и тем не менее, находятся на заводе. — Кто главный?

— Я, — сравнительно молодой, хотя по его заросшей роже нельзя было с уверенностью сказать, сколько ему лет даже приблизительно, поднял голову и с вызовом посмотрел на меня.

— Имя, — коротко бросил я ему.

— Илья Данилов.

— И что же тебя, Илья Данилов, толкнуло с этим уродом связаться? — я покачал головой. — Он пойдет с нами, будем выяснять, что же здесь не так. Остальных пока под замок, их судьба будет зависеть от него, — я указал на Илью. И найдите уже того, кто запер эту проклятущую дверь, — с этими словами я развернулся и направился к выходу с завода на настоящий свежий воздух, даже не проверяя, идет ли за мной кто-нибудь, или все решили остаться здесь.

Глава 19

— Ну что, Акинфий Никитич, и как вы докатились до жизни такой? — я откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на Демидова, сидящего напротив.

— Так, наверное, не все неправильно делаю, коли сам Фридрих решил меня извести, — Демидов устал, это было видно по запавшим глазам, и еле заметной гримасе на лице, когда он пытался скрыть терзающие его боли. По Ушакову знаю, что подагра — это неприятно, а вот нехер жрать что попало. Вот Андрей Иванович у меня на «поповской» диете сидит, которую я в приказном порядке велел ему соблюдать, а также его повару пригрозил, что кастрирую, ежели он ветчину с сыром да с вином продолжит на стол Ушакову подавать. И результат, как говориться, на лицо: он даже трость сейчас носить просто потому что привык. Правда, ходит с постной, как его еда, рожей и ненавидит лютой, просто классовой ненавистью всех, кто при нем жрать жаркое начинает, просто убить готов, судя по взгляду, но ничего, я имею право на небольшие самодурства, например, такие, как сохранение жизни Ушакова как можно дольше. А вот с Демидовым я пока в раздумьях, все-таки он немного закостенелый, по-моему, проще с Никитой дело иметь, и частично с Григорием. А вот Прокофий совершенно под то, чтобы промышленником быть не заточен. Другие у него интересы, и ломать этот весьма удивительный экземпляр — только хуже сделать. — Почему вы молчите, ваше высочество?

— Потому что думаю, как мне с вами быть, Акинфий Никитич. Я вот, намедни, с врачом вашим поговорил. Весьма толковый малый, чтоб вы знали. Только скучает дюже, пользуя практически только вашу семью, пациенты из которой весьма неблагодарны. Но ничего, я ему занятие придумал, он пока в шоке сидит, так что не мешайте человеку в себя приходить. — Демидов едва не поперхнулся от моих слов, и отставил чашку с чаем, в который доктор при мне накапал несколько капель опиумной настойки. В его случае боль гораздо больше по мозгам бьет, чем обезболивающее. Скорее, за проходящей болью он его даже не почувствует. — Так вот, Акинфий Никитич, доктор ваш сетует на то, что не выполняете вы его требования и советы, что он прямо говорит — поститься вам надо ежечасно и тогда Господь сподобится и уберет опухоль и боль из суставов. А вы его не слушаете, по батюшке кроете, да по матушке. Я вот точно говорю, ваш доктор прав, посмотрите на Андрея Ивановича — вот вам прекрасный пример, как пост животворящий работает.

В ответ на мои слова сам Ушаков скривился, а вот Демидов посмотрел на него с заметный любопытством и прищурился. Ну, я сделал для него все, что смог. Внемлет совету доброму, проживет еще какое-то время, а нет, боюсь, недолго ему в этом случае осталось.

— Ты вот лучше скажи, Акинфий Никитич, у тебя такой бардак на всех заводах? Почто ничего не охраняется? — включился в нашу беседу по подведению итогов Ушаков, приехавший в Невьянск еще неделю назад. Вместе в выпучившим глаза Турком, который, оказывается, вышел на Бергхольца и сумел дожать этого заносчивого немца, который выложил ему все подробности плана моего устранения. Бергхольца в живых не оставили, я не тетка, играть в добренького барина не намерен, а будь суд его бы точно максимум высекли да в Сибирь отправили, а как люди с деньгами в ссылке отдыхают, по-моему, ни для кого не секрет. Так что у Андрея Ивановича еще одна головная боль — наладить приличное ведомство за контролем и исполнением наказаний, а то, сдается мне, те же декабристы, что на не очень дорогом курорте отдохнули, так звезды две-три максимум, но особых лишений вряд ли почувствовали. Так что Бергхольца удавили потихоньку, но и широкой огласки не делали. В лес пошел немчура, да заблудился. А здесь почти тайга, где, как говорится, медведь все спишет, бывает, дело-то житейское. Смотреть надо, куда прешь.

— Так нигде никакой охраны нет, — развел руками Демидов. — Только люди специальные, что за работниками присматривают.

— Это, чтобы не разбежались, — деловито уточнил я. Демидов только зыркнул в мою сторону, но ничего не сказал.

— Ты хоть понимаешь, Акинфий Никитич, что с тобой государыня сделает, когда узнает, что ты едва наследника престола не угробил? — Ушаков даже покачал головой, показывая, как ему жалко этого неудачника.

— А как она узнает? — очень тихо спросил Демидов, уставившись в скатерть, украшавшую стол. Ох ты ж, ничего себе, он что же пытается взятку всучить, мне? М-да, все-таки, Акинфия на покой пора, вон Никита даже глаза закатил, и протер лицо руками, поражаясь папашиной дурости. Все, Акела, кажется выходит в тираж, но тут ничего уж не поделаешь, время, к сожалению, никого не щадит.

— Так ведь я ей расскажу, — радостно ответил я, как именно Елизавета узнает про то, что недавно произошло на заводе. — У нас с тетушкой порой вполне доверительные отношения возникают, — да, если она мне на растерзание сейчас Урал, Алтай и Сибирь отдаст, которые я хочу хорошенько тряхануть и привести к порядку и процветанию, каких они заслуживают, я ей Ваньку Шувалова подарю, которого специально изолировал от государыни подальше, ибо не хрен. Ленточкой перевяжу, и заставлю арию какую спеть, предварительно уроки пения взяв у какого-нибудь маэстро. Есть у Елизаветы такое вот мелкое извращение, скорее даже фетиш, сильные мужские голоса. Ну, кроме непонятной тяги к совсем молодым мужчинам, даже, если эти мужчины ее родственники.

— Хватит рыть себе могилу, — прервал нас Ушаков. — Акинфий Никитич, я вижу, его высочество видит, все вокруг видят, как вы мучитесь от болей, кои не позволяют вам ясно мыслить, поэтому, первое, что вы сделаете в качестве жеста доброй воли — это передадите все нити правления вашей империи Никите Акинфиевичу.

— Но, Никита еще так молод, может быть, Гриша...

— Нет, Никите Акинфиевичу, — жестко прервал я его, а Олсуфьев тут же подсунул Демидову уже наполовину заполненные бумаги о передачи прав младшему сыну. — И еще, я крайне заинтересован, чтобы все ваши заводы, и все те, что еще будут, оставались в одних руках. Я долго беседовал с вашими сыновьями, так уж получилось, что только Никита Акинфиевич, желает продолжить ваше дело. Ни Прокофий, ни Григорий связывать свою жизнь с заводами не намерены, поэтому, как только они получат полагающуюся им долю наследства, то сразу же продадут заводы тому, кто даст большую цену. Еще раз повторяю, я не хочу, чтобы это произошло, поэтому предлагаю уже сейчас заняться завещанием и долю ваших старших сыновей определить им в денежном выражении, или в виде недвижимости и драгоценностей, которых у вас много скопилось. Даже, если Никита останется без дома, он себе купит или построит, а в первое время можно и здесь жить, все равно этот дом не отделим от завода.

Акинфий вздохнул и взял в руки перо. Рука дрожала, но он был очень умным и опытным, чтобы не понимать, таким образом он отводит удар от сыновей, да и вообще род Демидовых отделается легкими потрясениями. К тому же, когда мы уберемся всем своим табором отсюда, никто не помешает ему номинально главному Никите помогать отческими советами, не так ли? Когда бумаги были подписаны, я попросил всех удалиться, кроме Никиты Демидова, и мы, наконец, приступили к обсуждению тех преобразований, которые необходимо будет произвести на заводах в первую очередь. И самое первое — это организация охранной системы, включающую аналоги пропусков, чтобы никто не сумел пройти в цеха просто так. И ведь в Туле было то же самое, а ведь там оружие делается для Российской армии, которое повредить ничего не стоит. Так что откатаем систему охраны здесь в Невьянске и запустим по всей стране, если нужно, то добровольно-принудительно. А то живут как цари горы в своей глуши, еще и условия пытаются ставить и права качать. Козлы охамевшие.

Когда все лишние вышли, и Акинфий отдал распоряжение принести нам кофе, чай, перекус, двадцатилетнее дитятко, которое волокло на себе уж три года всю империю Демидовых, да еще и вынужденное подстраиваться под прихоти отца и старших братьев протерло лицо ладонями, словно сбрасывая остатки напряжения и прямо посмотрел на меня.

— Я не знаю, что сказать, ваше высочество, Петр Федорович, — наконец, выдавил Никита из себя.

— Ничего не говори, просто сделай так, чтобы англичане от зависти повесились, — я хмыкнул, видя его напряженное серьезное лицо.

— Ваше высочество, вы уверены, что с Даниловым ничего не хотите делать?

— Нет, не хочу, я поступлю подло, он даже не ожидает от меня такого коварства, я наделю его некоторыми полномочиями. Сейчас благополучие рабочих будет находиться в его руках, и он будет перед ними отчитываться о проделанной работе, — я снова хмыкнул.

Условия труда надо пересматривать, это факт, как и начинать внедрение обучение и удаление с промышленных предприятий крестьянства. Никита был со мной, вопреки мнению отца, полностью согласен. Процессы производства усложнялись, уже начали появляться механизмы, от которых у вчерашних крестьян глаза на лоб лезли, и они только креститься и молиться могли. Отдачи от того, что выгребают с полей крепостных — вообще никакой не было. Лучше уж один обученный мастер, чем два десятка безграмотных крестьян, толку всяко поболе будет. Школы, училища при заводах, чтобы сразу же все на практике изучать — это Никита берет на себя, так же, как и обязательные осмотры помощниками врача рабочих перед непосредственно рабочим днем.

В этом-то и состоит мой подарок, показавшемуся мне недостаточно загруженным Грозину, он должен организовать при заводе медицинскую школу, где будет готовить фельдшеров. Практики здесь навалом, и травмы всех видов, и болячки и даже роды. Я пока не могу обеспечить всех врачами, а вот фельдшерами вполне. Правда слова такого «фельдшер» нет, но мы его запатентуем, так же как диплом легализуем, но начинать Грощину придется с нуля. Учебным материалом Никита тоже обещал обеспечить эту первую фельдшерскую школу, сказал, что братьев загрузит, нечего им штаны по заграничным, да столичным салонам протирать, пускай делом займутся, а то хвастают только, что со всякими великими умами Европы переписываются, вот пускай и напрягут эти умы насчет инструментов, да учебников. Переводчиков найдем — у нас на каторгах кого только нет, а инструменты, их бы только увидеть одним глазком, там уж наши мастера расстараются, в башне, которая по сути была лабораторией, и создадут нечто подобное. Ну, а если все получится, то подобные школы создадим по всей империи, это пока проще, дешевле и востребованнее, чем докторов учить, насчет которых тоже что-то нужно решать. И что меня особенно нравилось, что все эти нововведения не в столицах произойдут, куда попробуй еще доберись, а за Уралом. Столицы итак будут развиваться, это неизбежный процесс, а вот про глубинку все всегда забывали.

Ну, а вот всякие такие вещи, как продолжительность рабочего дня, отпуска, больничные, декретные и другие социальные гарантии, включая гарантированную оплату труда, вот этим пускай Данилов и занимается, доказывая, прежде всего Никите Демидову, что это важно и что, если сделать вот так, то прибыль подскочит до небес. Я же уже достаточно изучил Никиту за эти недели, чтобы понять — у него просто так снега зимой не выпросишь, он ни фига не меценат и не пацифист, в отличие от старших братьев. Но, если он поймет обоснованность, то костьми ляжет, но нововведение будет внедрено, особенно теперь, когда все карты у парня на руках.

— Я хочу поблагодарить ваше высочество за то, что разобрались с реками, — внезапно поднял голову от бумаги, где был нарисован план перестройки основных помещений заводов с условием внедрения новых входящих в обиход мартеновских печей. Но для них нужен был кокс, и это было отдельное задание для Никиты, найти уголь и построить перерабатывающее предприятие с лабораторией, в которой мастера, совместно с химиками, которых я предупредил еще до отъезда, что будут выеживаться и не выполнять заказы мастеров с присланными образцами и пожеланиями что бы они хотели получить, лишу своей личной премии, к которой они уже привыкли и расставаться, в общем-то, не собирались. А уж как Демидовы могут искать новые месторождения, это уже притча во языцех. Умудрились же они золото и серебро найти.

— За что? — я потянулся, и взял чашку с кофе. То ли переработался, но я никак не мог врубиться, за что он меня благодарит.

— Участки реки, по которой переправляется наш товар, да и не только наш, которые принадлежать помещикам, это же был какой-то кошмар. Не пройти без дополнительных поборов, не выгрузить товар, если непогода застала, на зиму не разгрузить баржи. Про поборы вообще говорить нечего. А ведь это все потом в цену падает, — все-таки, несмотря на свою хватку, Никита был еще молод, вон как горячится. Ну ничего, где нужно Акинфий поможет сыну, не даст упасть, подставит плечо.

— А, ты про это, — я задумался, потом тряхнул головой.

— Все купцы, которые прошли по рекам без дополнительных расходов сейчас чешут репу, они же эти деньги специально откладывали, а теперь они остались на руках. Теперь думают сложить их в сундук и вам подарить, — Никита покрутил в руке перо. — Я тоже свою лепту внес.

— Вот что, — я поставил чашку на стол. — Давай так, все эти деньги вы соберете со всех причастных, за, ну скажем, год, никогда не поверю, что у вас нет какой-то системы экстренной связи и все общество купцов и промышленников никак друг с другом не связаны, — Никита кивнул, подтверждая мои слова. — Так вот вы собираете эти деньги в одну кубышку, выбираете самого честного, и вот так сообща делаете уже нормальные дороги. Хорошие качественные, мать вашу, дороги, с насыпями, стоками для воды, подложками из песка и толстым слоем гравия, который будете обновлять, ну скажем, раз в три года. Вот это будет волшебный подарок мне на все возможные праздники. А вообще, ты только представь, были бы нормальные дороги, я не застрял бы здесь так надолго, и вы скорее от меня избавились бы, — я хохотнул, видя растерянность на лице Никиты. Ну и какое-то замещение водного пути. Кстати, все берега всех рек на расстояние четырех верст теперь принадлежат казне, так что дарю бесплатно идею для дополнительного заработка — нормальные, добротные, охраняемые склады, куда все, кто заплатит, естественно, смогут сгружать товары на зиму, плюс тут же стоянка для барж и картель грузчиков-бурлаков, которые будут сгружать-загружать баржи и сталкивать их в воду. А тебе надо будет всего-то взять эти участки в аренду у казны на заявленные цели.

— А что сами не хотите этим заняться? — скептически проговорил Демидов, но задумался.

— Масштаб не тот, это придется все реки окучивать, что непременно приведет к злоупотреблениям, да и не смогу я контролировать все участки, а вот ты сможешь. А потом и другие подтянутся. Кто-то может вообще для себя аренду заключит и собственные склады поставит. Главное, чтобы это был именно склад, а не веселый дом для сомнительных развлечений.

— А, собственно, почему? — усмехнулся Никита.

— Потому что налоговая база разная, — и я снова уткнулся в бумаги, которые уже он мне предоставил, для ознакомления.

С реками смешно, кстати, получилось. Мы переправлялись, через какую-то, я уже и не помню какую, и там один из совершенно оборзевших владельцев конкретно так попутал берега и попытался содрать с нас не только плату за проезд, но и так называемый налог, который они с купцов стригут.

Когда ему деликатно намекнули, что он не прав, не ставя пока в известность меня, он начал права качать. Не узнал потому что. Гербы на каретах грязью были заляпаны, я верхом, а меня самого те, кто был не в курсе, иной раз за мелкопоместного дворянина принимали, этакого Д’Артаньяна, едущего покорять просторы Руси, чье богатство исчислялось породистым скакуном, ну, видимо, на королевского жеребца денег хватило, а вот на камзол подороже — нет. В общем, слово за слово и до меня дошел смысл нашей задержки. Сказать, что я взбесился, это просто промолчать. Впервые я поступил как Великий князь, просто выкинув зажравшуюся скотину из дома вместе с семьей, а во всех направлениях понеслись гонцы с забрызганными чернилами письмами. Я даже писать нормально от злости не мог, почему-то эту проблему до меня никто вовремя не донес.

Вооружившись счетами и перепуганным бухгалтером, я вывел в итоге сумму, которую хапнули все эти прибрежные князьки. Итог заставил схватиться за сердце и воздать хвалу Господу за свой молодой возраст и относительно здоровый образ жизни. В общем был составлен общий ультиматум, или вы, твари, передаете хапнутое в казну, или отдаете в казну те самые четыре версты берега, потому что в вашем случае принципы гуманизма Елизаветы вряд ли сработают, так ка убивали и за гораздо меньшее.

Елизавета, не разобравшись, попыталась вступиться за козлов, которые не придумали ничего лучшего, чем завалить ее жалобами. На что получила от меня объемный пакет с вычислениями, бухгалтера, который все расшифровал и по полочкам разложил, так, что даже она с первого раза поняла, а также письмо, в котором говорилось, что, если она до такой степени себя не уважает, что позволит всяким собирать свои собственные «налоги», хотя это была прерогатива государства и только государства, то я умываю руки. Тем более, что со времен Алексея Михайловича каждый правитель издавал указ, в котором запрещал высочайшим повелением взимать плату за переправку барж с товарами по рукам, потому что нормальных, сука, дорог не было. Исключения составляли те участки, на которых необходимо было пользоваться услугами бурлаков. Но там своя плата была установлена. И уж тем более запрещалось взимать «налоги» и не платить за это взимание уже конкретный налог на прибыль в казну.

Нет и никогда не было более страшного преступления во всех странах мира и все времена — это уклонение от налогов. Елизавета тоже прониклась суммой, недополученной казной. Говорят, что даже капли успокаивающие пила. Затем попыталась выяснить подробности. В итоге, охамевшие до не могу помещики попытались как это было всегда качать права. В ответ, Елизавета ввела войска к первой же судоходной реке. Переобулись они прямо в воздухе, заявив, что мы с государыней не так их поняли, и что четыре мили от рек и признание самих рек государственной территорией, без каких-либо оговорок и права продаж — это замечательный закон и давно бы уже ввели конкретику, тогда не было бы недоразумений. Сгоряча Елизавета велела проверить состояние рек и уточнить, а так ли необходимы услуги бурлаков, или можно провести расчистку и углубление дна, сделав эти места проходимыми и без перетаскиваний.

Понятия не имею, что сделали с этим неудачником, до самого снега прожившего в какой-то крестьянской избе, ведь, если бы не он, то я бы оставался в неведении о творящихся делах, купцы бы продолжали платить, периодически вяло жалуясь, а Елизавета написала бы свой указ, которым опять бы все подтерлись. А самое волшебное заключалось в том, что эти прибрежные князьки не нашли поддержки и понимания у своих собратьев — сухопутных земледельцев, которые тоже страдали от их наглости. Вовсю звучали лозунги «Давно бы так», и Сенат, практически все члены которого так или иначе сталкивались с этими поборами, с превеликим удовольствием утвердили указ, послав к особо непонимающим отряды гвардии,которые предельно ясно обосновали, почему они не правы.

И вот теперь меня благодарили за решение этой, казалось бы, вечной проблемы. А ведь надо было всего-ничего, подсчитать упущенную прибыль и дать посмотреть государыне, у которой поди до сих пор глаз дергается, когда она вспоминает сумму. Почему никто этого раньше не сделал, вот это для меня оставалось загадкой. Наверное, не понимали волшебную цену денег. А вот я иллюзий не питаю, и прежде, чем пойду брать какой-нибудь город, а мне придется это сделать, выделю энную сумму на подкуп для предателей, которые всегда и везде найдутся, главное не продешевить.

За окном резко потемнело и пошел снег. Я протер глаза. Ничего, скоро поедем в Петербург, и я, наконец-то, доделаю свой дом. А потом придут корабли, да и война с Фридрихом не за горами, в которой мне придется принимать непосредственное участие, все-таки мои земли на кону лежат. Ну, а пока нужно продолжать работу, которой так много, что реально не знаешь, за что в первую очередь схватиться. А вообще, это очень удачно Бергхольц решил совместить приятное с полезным, и меня убрать и Демидова подставить. В итоге ему удалось подставить Демидова, и это сыграло мне на руку. Все-таки никакие случайности никогда не бывают случайными, и моя встреча в книжном магазине с потрепанным солдатом удачи и последующего изгнания моих так называемых воспитателей в итоге привели нас всех сюда, где решается сейчас будущее развитие Российской империи. Наверное, это все-таки судьба, вот только как долго она будет мне благоволить, и не случится ли так, что в ближайшее время у меня потребуют оплату этой милости?

Глава 20

Было морозное солнечное утро, когда наш очень сильно поредевший поезд въехал в Петербург. Всего пять карет, включая великокняжескую прибыли обратно. Все остальные увезли своих пассажиров по всей империи со всевозможными поручениями. Ну не зря же я всех таких разных людей с собой тащил? Мне такая свита и ни к чему была, тем более, что почти никто из них не составлял молодой двор. Хотя слишком маленьким растянувшийся поезд назвать тоже было нельзя, все-таки гвардейцы охраны под руководством Лопухина никуда не делись и сопровождали, взяв в плотное кольцо наш кареты. Из-за мороза я не рисковал долго ехать верхом, и большую часть пути продрых в карете под боком у Машки.

Выглянув в окно, я даже удивился, редко можно увидеть настолько ясное небо в Петербурге, да еще и солнце на полнеба, так, что искрящийся снег ослепляет, если долго не него глядеть.

Дел было переделано столько, что на обратном пути я почти неделю продрых, просыпаясь только чтобы оправиться и пожрать. Машка тоже устала, а в последнее время начала жаловаться на усталость. Я даже забеспокоился, но она меня успокоила тем, что когда вернемся в Петербург, то она покажется доктору. Пока же не умирает она, так что нечего волноваться. Кареты сняли с колес и поставили на полозья. Путешествие стало заметно быстрее и веселее, тем более, что реки встали и, чтобы переправиться, не нужно было ждать, иной раз часами, когда нас соизволят перевезти.

То расстояние, что летом и осенью заняло у нас почти пять месяцев пути, мы прокатились с ветерком за какой-то месяц.

Так что до Петербурга долетели относительно быстро, практически не задерживаясь по дороге. Выехали сразу после Нового года, который в честь нас в Екатеринбурге праздновали весело и очень ярко. На празднование скидывались всем городом и окрестностями. Видимо речные пираты действительно всех очень сильно в свое время достали.

Проверять все равно было пока нечего, к тому же проверяющие были уже назначены, и в определенное время они должны будут поехать по городам и весям с проверками того, что было сделано из обещанного и что еще предстояло сделать. Так что в значимых городах остановки были короткие, так, нагнать ужаса для порядка, чтобы не расслаблялись, на дать отдых коням. Без тряски, практически в санях сами мы уставали мало, но вот кони да, им отдых был необходим, а заводными, да подменными я пользоваться не любил, не понятно в каком состоянии животные, тогда как за своих я вполне шкуру могу кое с кого спустить, если вдруг что-то пойдет не так.

Как оказалось, в Екатеринбурге Татищев в свое время сделал просто колоссально много, там даже несколько рабочих школ было открыто. Но, как только он уехал, в общем, все как обычно, на все указы забили и все позакрывалось к хренам собачьим. А некоторые школы, на которые он с таким трудом доставал необходимые учебные пособия, а многие сам переводил и закупал за свой счет, так в итоге и не открылись. Здания трогать не посмели, и они теперь стояли и ветшали, так и не приняв учеников.

Вообще я заметил, что чем дальше от столиц, тем на указы чаще и глубже забивали, а иной раз интерпретировали их так, как им хотелось. И все чиновники такие глаза делали, мол как так, неужели государыня вот это имела ввиду? Да, представьте себе, это, а еще вот это и вот то. И я так до сих пор не понял, они просто идиоты, или хитромудрые козлины, которые специально все саботировали?

Так что Татищеву пришлось впрягаться и заново налаживать все то, что было похерено. Он, когда увидел, во что его детище превратили схватился за голову, а потом Румянцев долго пытался отобрать у него пистолет. Было, правда, неясно, что он хотел сделать: кого-то убить, или самому застрелиться, но оружие у него удалось из рук вырвать не сразу.

Пережив истерику, я коротко приказал.

— Иди, и исправляй. Не уследил, надежных товарищей не поставил следить, сам виноват. И не надо передо мной сопли размазывать, у всех бывают проколы, но твое преимущество в том, что еще можно что-то исправить.

Машка взялась за работу с Татищевым с нездоровым энтузиазмом. Никто так и не понял, включая старовера Харчевникова, каким образом даже купцы включились в работу по реорганизации и улучшению города, а также возрождению школ в том числе одной женской, которую Машка успела открыть до нашего отъезда. Здание нашлось, учебные материалы тоже, а в качестве учителей согласились поработать несколько грамотных барышень, которым сидеть в такой далекой провинции было невыносимо скучно, а тут хоть какое-то развлечение. Они сами не заметили, как втянулись, и вот за женскую школу я теперь был спокоен, у этих барышень оказалась хватка сильно голодной акулы. Своего они точно не упустят.

Отдельной строкой стояли башкиры. Мрачный и торжественный Шаимов приехал сам в Екатеринбург. Разодетый и с дарами, он весьма официально заявил, что ему удалось убедить башкир и они решили попробовать. Я предупредил, что с ними постоянно будут находиться назначенные ответственные лица, он ответил, что все понимает. С собой, кроме подарков, в основном пушнины, Шаимов привез десять юношей из потомственных тарханов. Они должны буду ехать за границу, чтобы изучать все те премудрости, которые им предстоит использовать в будущем. К этому десятку я присоединил Сашу Строгонова, и Юлая. Саша неплохо сошелся с Юлаем, ему будет достаточно просто наладить контакт с башкирами, вот пускай и начинает помаленьку, потому что, сдается мне, это теперь его судьба, стать одним из основателей Башкирской губернии. В итоге, маявшийся Григорий Демидов решил сам отвезти отроков по заграницам и побыть при них нянькой. Он даже согласился часть расходов взять на себя. Поживем-увидим, что из этого получится.

— Что-то мне нехорошо, — я повернулся к Машке, которая была очень бледна, а на лбу у нее выступила испарина.

— Что с тобой? — нахмурившись, я протянул руку и дотронулся до холодного влажного лба. Всяческих болезней я боялся больше всего. Здесь и сейчас умереть от банальной простуды можно было запросто, даже усилий прилагать не нужно.

— Не знаю, может быть, съела что-то не то? — она поднесла руку ко рту. — Когда мы уже приедем? Мы жутко укачивает.

— Скоро, — я выглянул в окно, и карета в этот самый момент остановилась.

Выскочив наружу, не дожидаясь, пока кто-нибудь откроет дверь, я буквально вытащил Машку на морозный свежий воздух. Она глубоко вдохнула и вроде бы чуть порозовела. Может быть, и вправду ее просто укачало, хотя до этого почему-то не укачивало.

Двери распахнулись и нам навстречу вывалилась толпа придворных во главе с Елизаветой.

— Дети, как я счастлива, что вы, наконец-то, вернулись, — она обняла меня и несколько раз чмокнула, а затем повернулась к Машке. — Как похорошела, прямо расцвела, — и она притиснула мою жену к своей пышной груди. Я же скептически смотрел на бледно-зеленую княгиню и думал, что пора бы тетушке очки заказывать.

Внезапно Машка оттолкнула Елизавету, склонилась и ее вырвало прямо у ног государыни.

Поднялась суматоха, все заголосили, забегали, я же подхватил явно пребывающую в полубессознательном состоянии жену на руки и быстро понес во дворец.

Флемм был отослан, и я, скрипя сердце призвал какого-то молодого лекаря, которого завела себе Елизавета, осмотреть супругу. Проходил осмотр за закрытой дверью. я мерил шагами будуар, в то время как из спальни, где находилась сейчас Машка, не доносилось ни звука.

— Что с ней? — я развернулся на резкий голос Елизаветы, стремительно вошедшей в будуар. — Мария больна?

— А что тебя конкретно волнует, то, что она, возможно, заболела, или что-то еще? — я ответил довольно агрессивно. Тревога за жену вырвалась наружу в виде совершенно немотивированной агрессии.

— Меня волнует, сумеет ли твоя жена в ближайшем будущем обеспечить нас наследником, особенно, учитывая твои совершенно ненормальные склонности к самоубийственным приключениям, — мы мерились взглядами почти минуту, через которую Елизавета немного смягчилась. — Петр, я тебя очень люблю, и мне очень нравится твоя жена. И очень хорошо, что она тебе тоже небезразлична. Но, ты должен понимать, что я забочусь о нашем будущем, о будущем династии. Не последнюю роль в том, что мой выбор остановился на Марии в выборе твоей супруги, сыграл о то, что ее мать чрезвычайно плодовита, впрочем, как и слишком хитрый отец, — добавила тетка уже суше. Да, тестя моего она, мягко говоря, недолюбливала. Поэтому, да, меня чрезвычайно волнует состояние Марии. И я не скрываю этого.

Мы замолчали, с тревогой глядя на дверь. минуты текли медленно, казалось, что они постепенно начали трансформироваться в часы.

— Ну все, я иду туда, — мое терпение лопнуло, и я сделал шаг к двери, не встретив ни слова против со стороны Елизаветы. Я не дошел до входа в спальню, потому что дверь распахнулась и оттуда вышел доктор. — Что с моей женой? — я с трудом удержался, чтобы не схватить его за грудки и не начать трясти. Этот же мудак даже не смотрел на меня. все его внимание было приковано к застывшей Елизавете.

— Ваше величество, я хочу вас поздравить, приблизительно через семь месяцев у вас родится наследник, — и он низко поклонился. Нормально так, это у тетки родится наследник, а я, как отец здесь вообще, похоже, так, мимопрох...

И тут я замер. Что? через семь месяцев у меня родится ребенок? Но... Я помотал головой. Мы очень уставали. Урал — это не комфорт Петербурга, и приходилось пахать как тем лошадям. Должно быть в один прекрасный момент мы просто потеряли счет времени, и не обратили внимания на то, что уже три месяца Машка не выгоняет меня из спальни в положенное время. Теперь становились понятны улыбки Гертруды, когда она смотрела на нас. Но, я же хотел подождать... У меня будет ребенок!

Мысли метались загнанными белками, и в себя я пришел, когда Елизавета опустилась на колени, крестясь.

— Слава Господу, дождались, — я хотел было заикнуться, что ждать-то ей не пришлось долго, во всяком случае, не столько лет, сколько ее Петр с Катькой мурыжили, но ничего не сказал, лишь шагнул к спальне. — Я закажу молебен. И, Петр, ты никуда больше не поедешь, пока не родится твой сын! — я только рукой махнул. Это вполне может быть дочка, но это неважно. Важно то, что я и не собираюсь никуда уезжать, пока этот маленький человечек не родится, и с этими мыслями я зашел все-таки в спальню к сияющей Марии.

Олеся Шеллина Последний бой

Глава 1

Мучительный стон пробился даже через плотно закрытые двери. Я обхватил себя руками за голову и пробормотал.

— Господи, почему так долго?

— Рождение — это не быстрый процесс, — Елизавета сидела со мной рядом, бросая мрачные взгляды на дверь спальни, из-за которой раздался очередной мученический стон. Это продолжалось уже почти семь часов, во время которых я места себе не находил. Вон уже и Елизавета успела прилететь сюда в Ораниенбаум, который вот уже два месяца как был полностью отремонтирован, включая оранжерею и картинную галерею, в которую привезли часть выигранных и перекупленных предметов искусств. Ее пришлось сильно для этого расширить и даже сделать пристройку, зато как был рад смотритель, словами не описать.

Оранжерея была еще пока практически пуста, это было Машкино детище, в котором она практически поселилась, доводя ее до совершенства. Из-за беременности ей было не рекомендовано появляться на людях, поэтому она выбрала себе в качестве развлечения эту самую оранжерею, в которой я ее встретил, когда она приехала в Петербург.

Как только основные помещения были готовы, мы переехали из Петербурга сюда. Брюс довел мои начинания до логического конца, проведя и водопровод, и канализацию, и отопление, и даже успев выписать из Англии настоящие ватерклозеты, которые были там изобретены уже давно, только почему-то не пользовались спросом. Так что, когда мы вернулись из своего путешествия, оставалось только лоск навести.

Строение городка шло полным ходом, и уже начали вырисовываться его будущие очертания. В черту будущего города был перенесен мой стекольный завод, который разросся уже до неприличных размеров и требовал размаха. И, еще раз все решительно обдумав, мой драгунский полк вместе с конюшнями также начал обустраиваться в уже готовых казармах и офицерских квартирах, а лошади оценили удобства новых конюшен. Возле дворца расположились казармы, в которых размещались две полные роты гвардейцев, осуществляющих охрану. Как-то так незаметно получилось, что остатки Ингерманландского пехотного полка, половина которого осталась в Киле под командованием Назарова, был полностью восстановлен, и перешел под мое подчинение. Он был расположен в городке, у которого еще не было названия, рядом с драгунами, и специально для обучения с тренировок было отведено место под полигон. Плац был общий. А тут еще из Тулы приехал неприлично довольный Данилов и привез свою усовершенствованную гаубицу, точнее десяток гаубиц, которые необходимо было изучить и опробовать. Вот этим они и займутся на досуге, тем более, что я выпросил у Елизаветы позволение включить в состав полка три артиллеристские роты.

Создание новой модели города спорилось еще и потому, что целая банда именитых ученых получила карт-бланш на исследование и внедрение различных новинок, способных облегчить жизнь городских обывателей, и теперь с радостью предавалась этому интереснейшему делу. Я только предупредил, что, если что-то взорвут, то восстанавливать будут за свой счет, на что Ломоносов лишь отмахнулся, заявив, что он не без понятия же. Я махнул рукой и позволил им творить все, что захотят. Им же там жить, не мне. Вот как построят, так и будет.

— Ты не передумал насчет переезда в Петербург? — я вынырнул из мыслей, в которых хотел спрятаться на все то время, пока Машка мучилась, и холодно посмотрел на Елизавету.

— Нет, мы то уже обсуждали, тетушка, причем не раз и не два. Я с семьей буду жить здесь, хотите вы этого или не хотите.

— Дерзкий мальчишка, — процедила Елизавета, бросив взгляд на дверь спальни.

Вообще, это была вялотекущая война. Тетка вбила себе в голову, что мой ребенок должен воспитываться под ее присмотром, я же так не считал. Выдержав битву, достойную того, чтобы занести ее в анналы героических сражений, я отстоял свое право на личную жизнь, вместе с моей женой и ребенком. В последнее время у меня складывалось ощущение, что Елизавета с нетерпением ждала, когда Машка разрешится от бремени. Тогда я вполне мог куда-нибудь опять рвануть, причем один, потому что тащить с собой не отошедшую от родов женщину и грудничка может только полный идиот. И что-то мне говорило, что, когда я все-таки уеду, а это только дело времени, потому что скоро должны прийти корабли и я рвану с низкого старта в Голландию, Машка с ребенком тут же передут в Зимний. Если я еще мог противостоять Елизавете, ловко маневрируя и стараясь при этом не перегнуть палку, то вот с Великой княгиней тетка точно не будет церемониться. Так что, мне, похоже, после каждого возвращения из поездок, придется с боем вырывать жену с ребенком из лап Елизаветы. Точнее, ребенка, на Машку ей по большему счету наплевать.

Все эти месяцы, во время которых я сидел в Петербурге, были посвящены подведению итогов, составлению на основании этих итогов планов, и долгому и нудному убеждению тетки и Сената в том, что некоторые меры нужно приминать безотлагательно, а с некоторыми можно и подождать.

Далеко не все мои задумки находили отклик в голове Елизаветы, но кое-что она стала делать и без моего напоминания, например, началась масштабная чистка водоемов, прежде всего рек. Если она поначалу думала всего лишь оценить перспективы, и в будущем когда-нибудь начать расчистку, по правде говоря, я думал, что в итоге этим как бы не мне пришлось заниматься, то бурлаки умудрились внести свою лепту в ускорение этого процесса. Эти...хм, не совсем умные люди не додумались ни до чего лучшего, как накатать кучу жалоб, когда увидели представителей комиссии, оценивающей проходимость того или иного участка реки. Завязалась переписка, правда, не знаю, кто за нее отвечал со стороны Сената. В итоге разрастающийся скандал достиг ушей Елизаветы. Она по обыкновению попробовала влезть, но так завязла, что в конце концов взбесилась и составила такой указ, что я крякнул, читая его. От души тетка написала, с огоньком.

В общем, чистка русел рек уже началась. Достали много чего интересного. Сначала долго думали, куда свозить ил, но потом додумались, что это прекрасное удобрение, так что его даже не хватало. Также нашли залежи гравия и песка. Началось практически безотходное производство, песок и гравий шли на строительство дорог, которое финансировало благодарное купечество, причем отдавались они дорожным рабочим бесплатно, но с пересчетом, будут воровать, возмещать недостачу кому-то придется, особенно, если какой-то большой участок дороги останется без материала. Дело спорилось, все-таки, деньги — вот лучший стимул для работяг. Они сами будут вкалывать тридцать шесть часов в сутки, без перерыва, если точно будут уверены, что им за это заплатят. Тут уж наоборот следить нужно, чтобы отдыхали достаточно, а не падали замертво.

Бурлаки, кстати, классический пример такой вот работы не за страх, а за совесть. Когда-то, когда я еще учился в школе, я искренне сочувствовал этим несчастным, которые тягали тяжеленые груженые баржи. И продолжалось это ровно до тех пор, пока я не узнал, сколько за сезон зарабатывали артели. И то, что это произошло уже здесь, не умоляет моего возмущения. Уж кто никогда не бедствовал на Руси, так это вот эти сирые и убогие. И самое смешное, все так привыкли к безнаказанности, то ли про них все всегда забывали, то ли чиновники, отвечающие за их деятельность так много на лапу получали, что не считали зазорным лоббировать их интересы, не знаю, не могу сказать, меня к этим разборкам близко не подпускали, но факт остается фактом — зашибали они гораздо больше, чем об этом принято думать, да еще и права привыкли качать так, что, мама не горюй.

В результате они доп... договорились. Как показала проверка больше восьмидесяти процентов рек можно было сделать проходимыми, остальное же падало на пороги, с которыми увы ничего сделать было нельзя, и там оставили немногочисленные артели, у представителей которых хватило ума вовремя заткнуться.

— И все-таки, я не понимаю, почему не могу присутствовать при рождении наследника, — Елизавета снова на меня недовольно посмотрела.

— Мы это уже обсуждали, тетушка, — я ответил ей таким же раздраженным взглядом. — Начать с того, что Мария сейчас производит на свет, прежде всего, моего наследника, и чем быстрее вы с этим смиритесь, тем будет лучше для нас обоих. Я не позволю использовать собственное дитя, как предмет манипуляций. И, да, я все еще герцог Гольштейн-Готторпский, поэтому мне есть, что передать моему ребенку, если вдруг случится нечто непредвиденное и малопрогнозируемое, — а вот я вполне мог все еще шантажировать тетку тем, что в самом крайнем случае заберу жену с ребенком и свалю в Кельн, пусть где-нибудь в другом месте наследников поищет. Елизавета только губы поджала, она не любила возвращаться к этой теме, но она постоянно сама собой возникала в наших разговорах, когда мы ссорились. К счастью, это происходило нечасто.

— Я уже говорила, что не претендую на то, чтобы отнять у вас дитя, — тетка резко сдала назад. Вот теперь она уже откровенно мечтает, чтобы я куда-нибудь свалил, желательно на подольше. Самое главное, она вовсе не думает про то, чтобы сменить цесаревича, просто она бездетна, а я уже не похож на ребенка от слова совсем. Я ее понимаю, но ребенка не отдам. Хочет принимать участие в его жизни, Ораниенбаум большой, вполне сможет вместить и ее с небольшой свитой. Но тогда придется от балов, маскарадов да других увеселений отказаться, потому что я специально сделал свой дворец максимально непригодным к слишком массовым и шумным мероприятиям. А на это она точно не пойдет. Это было видно по поджатым губам. Ничего, смирится с мыслью, что она всего лишь тетушка, а не мать.

— Я и не спорю, более того, я уверен, что вы не собираетесь отнять у нас дитя, — ответил я примирительным тоном. — Но туда, пока все не закончится, ни одна посторонняя нога не попадет.

— Почему? — она упрямо посмотрела на меня, а я лишь вздохнул. Ну как ей объяснить все эти элементарные правила антисептики? Ведь, когда начались схватки, я сидел здесь, укачивая страдающую жену, пока спальню в спешном порядке мыли, причем таким жестким щелоком, какой вообще смогли найти, а потом перемывали уже простой водой.

— Потому что ребенок, как и мать во время родов очень уязвимы, а на нас можно столько грязи с собой принести, что мало никому не покажется. И не надо мне говорит про баб, которые в поле рожают, — я поднял руку. — Если она дура поперлась в поле во время схваток, это ее проблема, а у нас, к счастью, хватает возможностей нормальные роды организовать. Поэтому, когда я говорил о том, что войти через эту дверь можно будет только переступив через мой труп, я нисколько не преувеличивал.

Мы опять замолчали, думая каждый о своем.

Самым своим большим достижением я считаю организацию этакой свободной экономической зоны в Астраханской губернии. Неплюеву удалось каким-то явно волшебным образом договориться практически со всеми казаками и просто старостами стихийно организованных деревень, которых оказалось до неприличия много, и в которых селились беглые крестьяне. Он действительно оказался просто непревзойденным дипломатом, и я погладил себя по голове за то, что догадался оправить туда именно его. Татищев тоже был хорош, но он привык многие проблемы решать кардинально, и в условиях сурового Урала, за которым его ждала не менее, а то и более суровая Сибирь, это, возможно, было правильно. Слишком далеко от центра, слишком сильна вольница, слишком много каторжников, много всего «слишком». В Астрахани нужен был другой подход. Там нужно было именно что договариваться, и у Неплюева, который большую часть жизни договаривался с алчным, беспринципным и могущим предасть в любой момент турецким диваном, это получалось лучше всего.

Когда я получил от него известия, то сразу же поспешил договариваться о создании экспериментальной экономической и политической зоны в границах отдельной губернии, чтобы ответить на его вопросы: а дальше-то что? Какие гарантии он может предоставить людям? Что ему вообще делать-то? Добился я этого с трудом и то, пойдя на определенные уступки в виде обещания, что не буду таскать с собой жену с детьми, когда мне шлея под хвост попадет, и я куда-то засобираюсь.

Так что сейчас Неплюев пытался вникнуть в новую систему деловых отношений: не барин — крепостной крестьянин, а хозяин — наемный работник. Но уже сейчас изменения были на лицо, в первую очередь потому, что засеяли в этом году почти в три раза больше площадей, чем в прошлые годы. До этого плодороднейшая почва использовалась как попало, и чаще всего в качестве пастбищ для потравы скотом, которого тоже было не так чтобы много. Казаки в большинстве своем пытались обеспечить только себя, на все остальное им было наплевать, а крестьяне, которых просто до неприличия много нашлось, сильно не высовывались, чтобы внимания не привлекать. А так как Неплюев по моему совету путешествовал с минимальной охраной, чтобы не напоминать издалека команду поимки беглых, то они и не разбегались, чтобы где-нибудь схорониться до поры до времени, и он нашел действительно много вполне добротных деревень. Оставались калмыки, но, я думаю, что с ними он тоже как-нибудь сумеет договориться. Работа там еще только началась, будем по ходу смотреть и корректировать. А, учитывая, что эти земли вообще очень мало чего приносили до сих пор, выгода была очевидна.

— Что слышно от Фридриха? — нарушил я молчание, прерываемое стонами из-за двери, чтобы хоть немного разрушить охватившую меня панику.

— А что ты от этого солдафона хочешь услышать? — Елизавета поджала губы. — Он пока молчит, время тянет, но, по докладам, которые мне Бестужев приносит, начал укреплять Дрезден, даже какого-то очень умелого инженера нанял. Француза, как бишь его? — она щелкнула пальцами, совершенно по-плебейски, вспоминая имя.

— Жан Батист Бакет де Грибоваль? — я попытался ей помочь вспомнить.

— Да, точно, де Грибоваль. Он, кажется приезжал к нам, чтобы передать послание этой коровы Марии Терезии. Которая, кстати, тоже мне не ответила насчет своей позиции в отношении этого мерзкого захватчика, покусившегося на чужие территории.

— Она и не ответит, пока он за нее саму не возьмется, — я пожал плечами. — Вот пойдет Фридрих остатки Силезии захватывать, то сразу зашевелится и про старые договора вспомнит.

— Я тогда ей все припомню, — кивнула Елизавета. — Похоже, придется драться. Ласси уже получил приказ готовить армию и выдвигаться в сторону Саксонии, когда этот... — она попыталась найти подходящие слова, но так и не нашла, поэтому просто махнула рукой, словно что-то разрубила в воздухе. — Августа скоро дожмем и Ласси выдвинется, наконец, к границам. Боюсь только, тебе тоже необходимо будет выехать, как придет время.

— Да я догадываюсь, — кивнув, я прислушался к тому, что происходит в спальне. Почему-то стало слишком тихо и это напрягало. Но тут раздался уже не стон, а полноценный крик, и я с трудом заставил себя сидеть на месте, даже в сиденье вцепился обеими руками, чтобы удержать себя на месте.

— А вот были бы там, не подпрыгивал бы сейчас, — наставительно произнесла Елизавета, но по тому, как она промокнула вспотевший лоб кружевным платочком, было заметно, что она нервничает.

— Нет, и мы не будем возвращаться к этой теме, — мы снова замолчали, а потом я снова вернулся к нашему разговору. — Я думаю, что нужно послать кого-нибудь к Кристиану Людвигу Мекленбургскому.

— Зачем? — Елизавета удивленно приподняла бровь.

— Полагаю, что будет лучше, если я со своей армией переправлюсь по морю в Киль, а оттуда, пройдя через Мекленбург, войду на территорию Пруссии со стороны Берлина. Так как Фридрих в это время будет в Саксонии, то мы сумеем отвлечь его внимание на себя, не оставит же он такую угрозу своей столицы без внимания, — осторожно начал я прощупывать почву.

— Ему могут помочь союзники, — Елизавета нахмурилась.

— Вот только он умудрился рассориться со всеми, кроме англичан. А англичане не успеют подойти, им для этого нужно сначала договориться с Францией, а это сделать будет ой как непросто, и с Австрией. Нет, в итоге они, конечно, договорятся, но будет уже поздно. Не удивлюсь, что в этом случае Мария Терезия очень быстро переменит свое решение и выдвинет нам навстречу союзные войска, чтобы как следует пощипать Фридриха с трех сторон и вернуть то, что тот у нее отнял.

— Чтобы подобный план сработал, нужно все проделывать в условиях секретности, — Елизавета наморщила лоб. Она не была сильна в тактике, и ей необходимо было с кем-то посоветоваться.

— Скажем так, я знаю, как обеспечить лояльность Кристиана Людвига. У него большие проблемы с братом по поводу одного вопроса, который ни к России, ни к предстоящим событиям не имеет никакого отношения. Если я сумею ему помочь эту проблему разрешить, то лояльность Мекленбурга будет нам обеспечена, — Елизавета задумалась, я ей не мешал, пускай все обдумает, обсудит со своими советниками и примет решение. Сейчас речь идет о действительно большой политике, и я туда самостоятельно лезть не рискну.

Про этого Кристиана и его братишку, который в который раз пытался вернуться на родину из изгнания и занять место, которое занял младший брат, пытаясь хоть немного исправить плачевное положение в стране и в семье. Сор из избы не выносили, и в мире было об этом известно мало, зато по каким-то своим каналам от этом узнала Луиза Ульрика, которая уже была Шведской королевой полгода как. Не удивлюсь, если когда-нибудь станет известно, что она просто устала ждать и приблизила время кончины короля. Писала она мне много и часто, словно у нее была к этому определенная потребность. В очередном письме она и сообщила, что Карл Леопольд снова чудит и рушит своими чудачествами только-только настроенные и еще хрупкие и ненадежные дела Мекленбурга.

Так же она отчиталась о делах в Дании. Король уже совсем того, окончательно свихнулся на религии. Его супружница почти полностью выпотрошила казну и мой небольшой презент в пару тысяч гульденов пришелся как нельзя кстати, ну а наследничка весьма крепко взяла в оборот довольно энергичная особа, для которой не существовало запретов ни в чем, а также ее брат, прибывшие в Данию совсем недавно из Пруссии. Они так активно морально разлагали парня, что Луиза даже удивилась такой податливости и сухо заметила, что, скорее всего, там по большему счету нечего сильно разлагать. Так что дела в Дании шли по плану, и это не могло не радовать.

Очередной протяжный крик Марии заставил меня все-таки вскочить на ноги, и тут раздался крик ребенка.

Я замер на месте, тупо глядя на дверь и часто моргая. Рядом поднялась Елизавета. Она прижала руки к своей пышной груди и бормотала молитву, не сводя пристального взгляда с двери, которая буквально через секунду открылась и оттуда выпорхнула девушка, прижимающая к груди пищащий комочек, завернутый в одеяло.

— Ваше величество, — она присела перед Елизаветой и протянула сверток ей. — Это мальчик. Здоровый и красивый мальчик.

— Благодарю тебя, Отец наш всемогущий, — тетка осторожно приняла ребенка и коснулась губами крошечного лобика. Затем резко повернулась с толпящимся у дверей придворным. — Вознесите хвалу Господу, у нас родился наследник Павел Петрович. — Мне это сразу напомнило сцену из красивого мультика про то, как родился львенок. Подойдя к тетке, я настойчиво протянул к свертку руки. Насчет имени мы уже все обговорили. Пускай будет Пашка, не худшее имя, надо сказать.

— Ваше величество, обратите на меня внимание, — она перевела на меня слегка затуманенный взгляд. — Думаю Павлу Петровичу самое время познакомиться с родителями. — Она чуть крепче сжала руки, но, встретив мой упрямы взгляд и обратив внимание на плотно сжатые губы, весьма неохотно протянула мне сверток, который я принял так осторожно, словно мои действия могли причинить ему боль.

— Держи крепче, не вздумай уронить, иначе я точно останусь без наследника и ни на минуту не пожалею об этом, — я улыбнулся и кивнул, осторожно прижимая к груди сына, все еще пытаясь понять, что вот этот маленький кряхтящий человечек — мой сын.

— Ну что, пошли, сынок, познакомимся с нашей мамочкой, — и я улыбаясь зашел в спальню, чтобы показать сына Машке, про которую похоже уже все, кроме меня забыли.

Глава 2

— После того, как ты бессовестно уехал в прошлый раз, даже не попрощавшись, Гюнтер, я даже подумывал не пускать тебя больше на порог моего дома, — Кристиан Ван Вен отсалютовал Криббе бокалом, наполненным вином.

— Не слишком ли рано? — Криббе кивнул на бокал, но Кристиан покачал головой и опрокинул вино себе в глотку.

— В самый раз, — он поставил бокал на стол и затянулся трубкой. — Не поведаешь, что такого случилось серьезного, что ты так поступил со старым другом?

— Когда к тебе приезжает нарочный с письмом от Великого князя, в котором тот уведомляет тебя о прощении и призывает немедленно отправляться в путь, обычно ты немедленно оправляешься в путь, даже не попрощавшись с хозяином дома. Ты в тот вечер сладко проводил время у какой-то вдовушки, так что нечего пенять мне в том, что я тебя не дождался. — Криббе вытянул длинные ноги и задумчиво посмотрел на потухший камин. Сейчас в середине лета надобность в том, чтобы отапливать дом исчезла, но комната без живого огня стала выглядеть не такой уютной, какой Гюнтер ее помнил.

— Так ты опять в фаворе? — решил уточнить Кристиан, поглядывая на стоящую на столе бутылку. В последнее время дела шли не очень, все владельцы кораблей, что ушли почти два года назад ждали их возвращения, как манны небесной, но, когда они начали возвращаться, выяснилась одна неприятная подробность, которая вызывала множественные опасения прежде всего в Голландской Ост-Индийской компании, вызывая странную панику у руководства, которая в итоге начала передаваться судовладельцам и купцам. — Ты случайно не в курсе, кто владеет практически всеми акциями компании?

— А что случилось? — Криббе принял самый незаинтересованный вид из всех возможных.

— Вернулось пять кораблей, пять, Гюнтер! Невероятный результат. А шестой видели возле Глазго. Правда, команда всех кораблей состоит практически полностью из русских, кроме моей «Легенды океана». Цинга, чтоб ее.

— И как твоя команда уцелела? — Криббе продолжал смотреть в потухший камин.

— Капитан Джеймсон крепко подружился со своим старшим помощником, которого, согласно подписанному договору прислал твой патрон. Однажды он увидел, что русские ежедневно пьют отвары из сушеных ягод, бочки с которыми грузили в трюм, и обязательно едят кислую капусту, в которую кто-то наложил много кислых ягод. Когда капитан поинтересовался у своего старпома, зачем он так измывается над матросами и офицерами, а также над собой, то услышал, что Великий князь приказал Ушакову проследить, чтобы все это было доставлено и употреблялось в пищу, иначе, тем, кто выживет и не сдохнет от цинги, лучше было бы от нее сдохнуть, потому что Ушаков ими займется лично. Кто такой Ушаков, и почему его так боятся даже офицеры, не говоря уже о простых матросах? — Кристиан даже вперед подался, чтобы не пропустить не слова.

— О, угроза действительно серьезная, — кивнул Криббе. — Андрей Ушаков — глава Тайной канцелярии. Да еще и слухи ходят, что он в каждую команду засунул до пяти своих людей, а кто они — это тайна, покрытая мраком, может быть, даже старпом один из них, но вот с получением подробной информации о том, кто именно саботировал приказ его высочества проблем не будет. И все знают, что Ушаков не занимается никем, кроме заговорщиков, теми, кто составляет и участвует в заговорах против императорской фамилии. А что делают с такими личностями, лучше не испытывать на себе никому.

— Да уж, это точно, — Ван Вен покачал головой и решительно потянулся за бутылкой.

— Так ведь ты должен радоваться, что твой корабль не пострадал, вернулся с товаром, а команда почти вся цела, — весьма рационально заметил Криббе.

— Я радуюсь, и буду радоваться еще больше, когда уже наконец смогу распаковать товары и начать их реализацию! — Кристиан злобно посмотрел на вино, словно это оно виновато во всех его бедах. — Проблема в том, что тот, кто скупил почти все акции, прислал письмо с нарочным в Голландскую Ост-Индийскую компанию и запретил трогать корабли, пока он лично не прибудет и не убедится в наличие груза его сохранности, и возможности получения прибыли со всех шести кораблей. Немедленно. А, учитывая, что в противном случае корабли он просто утопит вместе со всем добром, дает повод думать, что владелец — это твой патрон. Ведь топить корабли будут команды, так и не сошедшие на берег, из которых, повторюсь, большинство составляют русские. Но и это еще не все. — Он залпом выпил вино. — Все корабли останавливались в Капстаде на обратном пути, и там их уже ждали люди, которые должны были осмотреть и начать обустраиваться на землях, которые уже сейчас принадлежат этому мальчишке. — Он не стал уточнять, какому именно мальчишке, что принадлежит, это итак было понятно. — Они доставили на борта небольшой груз, который кто-то, полагаю, что агенты этого вашего Ушакова внес в перечень товаров, приготовленных для реализации.

— Ну и что? — пожал плечами Криббе. — Ведь, чем больше редких товаров, тем лучше, или я чего-то не понимаю? — он нахмурился.

— В целом, ты, конечно, прав, вот только, — Кристиан сунул руку в карман и бросил на стол небольшой необработанный тусклый камень. — Капитану Джейсону удалось утащить один и передать его мне, до того момента, пока бывший таким хорошим другом старпом не запер его в каюте, угрожая оружием. Да и это бы все ничего, это просто невероятные деньги, учитывая, что таких вот необработанных алмазов на кораблях сотни, вот только, когда Великий князь приедет и потребует рассчитаться, у компании не будет на это наличных средств, потому что, повторяю, они не могут продать все то, что находится на кораблях.

— И? Отдадут ему товар, да и все дела, — пожал плечами Криббе.

— То есть, компания должна отдать мой корабль с моим товаром, чтобы покрыть свой долг? — Кристиан насмешливо посмотрел на друга. — Нет, друг мой, не получится, потому что я в этом случае сам его скорее на дно пущу. Среди прибывших кораблей и того, который еще в пути, нет ни одного корабля Голландской Ост-Индийской компании, вот в чем дело. Тот, кто придумывал эту схему — чертов гений. Им придется отдать все, все свои оставшиеся корабли, все свои земли по всему миру, все свои города, включая злосчастный Капстад и Новый Амстердам в Новом Свете. А также свой роскошный дом здесь в Амстердаме и камзолы с париками. И будут радоваться, что останутся в штанах. Сейчас они мечутся как курицы с отрубленными головами и просят помочь республику, но, шутка в том, что такие деньги конечно же есть, но они все вложены в дела, а Петр дал понять, что ждать не собирается. Кроме того, русский посол умудрился купить бухгалтера компании, который выложил ему все бумаги по каждой сделке, в которых перечислены приобретения компании в денежном эквиваленте, а тебе сказать, сколько Генри Гудзону стоила та земля в Новом Свете? А ведь при перерасчете будут учитывать именно эту сумму! — Кристиан схватил со стола бутылку и швырнул ее в камин. — Я пью, мой друг, потому что не знаю, что мне делать дальше. Если не будет компании, кто нас защитит от англичан? И да, я просто уверен, что твой ушлый воспитанник отдаст нам корабли, а потом потребует свою долю. Лично я сам так и сделал бы. Он уже вложил в акции, в оснащение этих экспедиций и даже в эти проклятые алмазы, которые я сам и еще с десяток таких же идиотов сами отдали ему в руки, еще и посмеивались над венценосным дурачком, который решил проиграть в дельца и в итоге заключил столько невыгодных сделок. И вообще, если смотреть с этой точки зрения, то он даже в сами корабли вложился своими дегтем и пенькой, да еще и денег с нас взял. — Ван Вен повернулся к Криббе. — Я только одного не могу никак понять, зачем? Зачем наследнику Российского престола нужно было разорять голландскую компанию?

— Думаю, что вопрос о разорении не стоит. Его высочество хочет взять Голландскую Ост-Индийскую компанию под свой контроль, а это совершенно другой расклад. А вот зачем? Я не знаю, он передо мной не отчитывается в мотивах своих поступков. — Криббе задумался. Он знал ответ на вопрос «зачем». Земли и фактории принадлежащие Ост-Индийской компании, а также уже проторенные маршруты и известные контакты. Петр просто то, что обычно те же англичане получали военным путем, заполучил вот так. Да, потратив колоссальную сумму, такую, что последнее серебро с камзолов спорол, но все равно сэкономил, ведь, случись ему воевать, затраты были бы гораздо больше, и в будущем, да уже в настоящем станет получать колоссальные прибыли. Плюс обзавелся людьми, которые смогут сейчас вести корабли по тем самым маршрутам. Как-то он усмехаясь назвал этот план при Гюнтере рейдерским захватом. Термин был Криббе не знаком, скорее всего, Петр сам его придумал. А уж защитить и преумножить уже находящиеся в собственности владения Российская империя сумеет, Гюнтер в этом нисколько не сомневался. Англичанам точно придется потесниться в морях. Интересно, а сумеет ли Петр провернуть нечто подобное еще раз? Или все быстро научатся и не допустят этого?

— А ты зачем приехал? Наблюдать, чтобы мы не наломали дров? — Кристиан вытер вспотевший лоб платком.

— Нет, успокойся, — Криббе покачал головой. — Для этого у его высочества найдутся другие люди. Но приехал я по поручению его высочества, это так. Ему нужны его корабли, которые вы должны были построить по договору. И нужны они ему немедленно. Все сроки уже вышли Кристиан, — он пристально посмотрел на друга, который заерзал на своем стуле. Его высочество приедет к тому моменту, как придет шестой корабль и к этому моменту корабли должны стоять в гавани, готовые к приемке под парусами. Как я понял, та часть команд, которые пока что сидят на ваших кораблях, перейдет на корабли Петра Федоровича. Оставшиеся части команд приедут с ним. Пока что Петр Федорович требует пятнадцать кораблей. Остальные он милостиво решил подождать. Пока он будет разбираться с Ост-Индийской компанией команды осмотрят корабли и проведут пробный ход, чтобы убедиться в том, что все в порядке, ведь отсюда Великий князь по морю отправится в Киль, а они никогда не станут рисковать его жизнью. И вот за тем, чтобы все было готово, я и должен проследить. Так что, мой тебе совет, если у тебя нет в наличие готовых кораблей, лучше купи. Сам понимаешь, сделка есть сделка, а для вас протестантов за соблюдением сделок наблюдает сам Господь.

* * *

Кормилица принесла Павла, и передала в руки Марии, сидящей на диване, в то время, как я расположился за столом, читая письмо от Луизы Шведской, в который раз удивляясь, откуда она все знает, и как широко развита ее сеть шпионов.

— Что пишет прекрасная Луиза? — спросила Машка, поглядывая на меня с явным неудовольствием.

— В данный момент она находится совершенно обнаженная на шелковых простынях и ласкает себя, думая при этом обо мне, — я отложил листок в сторону и посмотрел на вспыхнувшую Машку. — Не ревнуй, тебе не идет. У нас с Луизой чисто деловые отношения, и к малым шалостям, о которых я только что поведал эта переписка не имеет никакого отношения. И, нет, Маша, я не скажу тебе, о чем она пишет. Сведения, которые знают двое уже не слишком надежны, а учитывая, что содержимое этих писем известно Ушакову и ее величеству, итак собирается толпа, а вокруг тебя и Пашки сейчас слишком много разного сброда крутится. Ну, не обижайся, — я встал из-за стола и присел перед ней на корточки. — Вы для меня самое дорогое, что у меня есть. И я знаю, что ты хочешь помочь, но, Маш, есть вещи, в которых ты помочь мне ничем не сможешь. Это не упрек, просто так оно и есть на самом деле.

— Могу я хотя бы узнать, куда ты отослал Петра Румянцева? — я протянул руки и она передала мне сына. Поднявшись, с ворохом одел в руках, в которых ворочался и пытался размахивать руками.

— Путешествовать, а то он совсем от рук отбился, пускай европейских барышень соблазняет, а нашим мужчинам нечего развесистые рога наставлять, — я подошел к окну. — Тебе не кажется, что Павел слишком укутан? Сейчас лето, и я настаиваю на том, чтобы ребенок больше времени проводил на воздухе. Или с этим какие-то проблемы?

— Нет, но... — Мария встала и подошла к нам. — Так не принято.

— Ты же знаешь, что, если кто-то хочет меня разозлить, то ему только стоит упомянуть про то, что «так не принято», «и все время делали вот так и ничего», — я говорил мягко, но Машка вздрогнула и даже слегка отпрянула от меня. — Поэтому, если еще раз эти непонятные эти что-то подобное начнут говорить, пускай лучше потом не обижаются. Идемте в сад, день чудесный, а Павлу нужен воздух и солнце, работать же я смогу и на улице. — Забрав со стола письмо, я сунул его в карман, и пошел к двери, открывая ее ногой. — Эй, там, соберите князю пеленки, и что там еще нужно, и за нами в сад.

Я стремительно вышел на улицу, все еще неся в руках сына. Им дай волю, они ребенка угробят. Всех мамок-нянек, которых мне пыталась навязать Елизавета, я послал лесом. Голландские девицы, которые чем-то Машке приглянулись, пошли за ними следом. Кормилицу я выбрал сам, и в этом качестве мне приглянулась внучка нашего смотрителя картинной галереи. Анюта недавно родила здоровенькую девочку, отличалась отменной чистоплотностью, матом не разговаривала, и молока у нее вполне хватало для двоих. Знатные дамы детей сами не вскармливали, но, если учитывать то, что они ели, так, наверное, даже лучше. Я же оговорил с Анютой условия при которых она будет сохранять эту почетную должность, а кормилица будущего наследника престола — это очень почетная должность, среди этих условий была специальная диета, включающая фрукты и овощи, и всего остального в меру. И да, Пост был для нее теперь под запретом, а на робкое возражение я ответил, что Господь простит, ведь она не ради себя так грешила, а ради двух ангелочков, детей то бишь.

Также Флемм прислал мне одного из своих учеников, а он взял учеников, просто потому что захотелось. Это был весьма умелый молодой человек. Звезд с неба не хватал, но за ребенком ухаживал вполне успешно. Ну и пару нянек все же пришлось взять, но они прошли серьезный прессинг у меня, прежде, чем я допустил их к ребенку.

У всего этого было два отрицательных момента: мы начали часто ссориться как с Елизаветой, так и с Машкой. И, если честно, я уже сам ждал, когда же уеду, потому что жене точно надо немного от меня отдохнуть. Но уезжать я просто так не собирался, а поручил наблюдать за соблюдением моих нехитрых и несложных правил Ушакова, который одним своим появлением мог направить мозги в нужную сторону.

Андрей Иванович был занят, он тщательно изучал всех послов и их свиту, чаще всего делая это в своем клубе, в котором уже собрана самая потрясающая коллекция произведений искусства. Тем более, что Ушаков любил сам устраивать вечера, чаще всего тематические. Да и вдобавок ко всему он вернулся к брошенной на какое-то время ложе нашего отечественного аналога масонства. Проверил всех магистров, провел идеологию. Оказывается, пока нас не было, наша ложа расцвела бурным цветом. Даже Панин, который сначала как шпион от масонов к нам проник, мы знали, что он именно в таком качестве приперся, но не мешали человеку трудится, внезапно проникся, признался во всем Ушакову и был допущен в качестве кандидата, которому еще предстояло доказать свою лояльность. Я пока слегка от всего этого отстранился, мне было некогда, но я знал, что все находится в надежных руках, и не волновался. Тем более, что все больше и больше молодых и не очень молодых людей я видел на балах с одинаковыми перстнями на пальцах. В этом направлении все идет по плану. Правильно, не можешь противостоять бардаку, возглавь его.

Когда мы вернулись, то оказалось, что мой мужской журнал внезапно стал дико популярным. Полуголые девицы заставляли мужичков покупать их украдкой от жен, и с упоением читать, прикрывая амбарными книгами в кабинетах. Они уже начали расползаться по России. До Урала пока не дошли, но это было дело времени. Руководство журналом я поручил отцу Петькиному, который увидел у меня макет и проникся, так сказать. Александр Румянцев, вот же седина в бороду, сумел сделать его еще более интересным и откровенным. Я-то осторожничал, потому что не знал, где нужно будет остановиться, чтобы воспитание и мораль не вошли в конфликт с пикантностью и любовью к клубничке. А вот Румянцев-старший в силу возраста эти границы знал и ни разу через них не переступил. Сейчас же в журнале между статей «Как ухаживать за усами, чтобы пользоваться успехом у дам» начали появляться нужные нам статьи. Их было немного, они были ненавязчивы, но откладывались в головах, и настраивали мысли на нужный лад. Да и в добавок ко всему, это оказалось весьма выгодно.

Петьку же Румянцева я отправил в Мекленбург, налаживать дипломатические отношения. Он был со мной в Киле и успел изучить местных, чьи стремления и убеждения мало отличались от жителей Мекленбурга и их герцога.

Устроившись в живописной и достаточно большой беседке, способной вместить весь наш табор, я снова погрузился в письмо.

Так, надо бы премию Флемму выписать. Он каким-то образом умудрился уговорить дочерей императора Священной Римской империи привиться от оспы. Поговаривали, что с Терезой Бенедиктой Давид часто разговаривал об искусстве и даже позировал ей для картины. Картины я не видел, поэтому мог руководствоваться только слухами, и письмами Луизы, которая знала все и обо всех. Так вот, каким-то образом он умудрился уговорить девушек на прививку. Их отец, когда об этом узнал, сильно гневался, рассказали-то ему не вернувшиеся из загула девчонки, а доброхоты, которых везде хватало. Но, этой весной Тереза Бенедикта заболела. Что характерно — оспой. И тут бы с гарантией восемьдесят процентов девица откинула бы тапки, но нет, выкарабкалась и даже прелестная мордашка не была испорчена страшной болезнью.

Карл Альбрехт почесал тыкву, сложил два и два, получил, как ни странно, четыре и сделал неприличное предложение Елизавете о том, что страстно хочет припасть к ее мудрости, позволившей начать такое богоугодное дело. Елизавета не сплоховала, и одолжила ему одного из лекарей, занятых в вакцинации, которая медленно, но верно шла по России. Очень много статей уже было написано, очень много слухов распространено, но лучшей рекламой оставалась та злосчастная тюрьма, в которой Флемм ставил свои эксперименты.

Зато сейчас, спасение любимой дочурке, и, значит, возможность ее использовать на брачном рынке, обеспечила нам лояльность Священной Римской империи. Карл не придет, и все такое. Нет, откровенно он Фридриха не пошлет, но можно ведь так затянуть процесс, что уже страны не будет, когда какие-то решения на свет народятся. Это была хорошая новость для меня и не очень для Фридриха. А у Луизы точно зуб на брата, наверное, все-таки поругались насмерть. Так ругаться, чтобы вообще в клочья могут лишь близкие родственники. Может быть, он хотел заставить ее оставить Данию в покое, я не знаю, она мне в этом никогда не признается.

Также весьма интересной для меня новостью стало известие о том, что София Фредерика родила от Понятовского мальчика. Родила она его на полгода раньше, чем родился Пашка. Новость безусловно интересная, но не совсем понятно, почему она заинтересовала Луизу, которая и Софию, и ее мать на дух не переносила.

Когда я закончил чтение, раздался топот копыт и невдалеке от беседки спешился офицер в форме польского кавалериста. Он подбежал к стоящему у входных дверей гвардейцу и что-то быстро заговорил. Машка напряженно смотрела на него, да и я почувствовал какое-то беспокойство. Что-то определенно случилось,

Гвардеец взмахом руки подозвал к себе гуляющего неподалеку Федотова. Он вполне мог себе это позволить, чтобы не покидать пост, и это было оговорено со стоящими в карауле отдельно. Федотов подошел к уже порядком раздраженному поляку. Ничего, потерпит. А-то привык, похоже, что все по его первому требованию выполняется. Он начал что-то доказывать Федотову, размахивая при этом письмом. Мой адъютант требовательно протянул руку и, похоже, велел заткнуться. Вскрыв письмо, он осмотрел его на предмет посторонних предметов, понюхал, потер в пальцах бумагу, чуть ли не лизнул, и только после этого кивнул поляку, чтобы тот следовал за ним.

Удивлению посланника не было предела, когда, вместо того, чтобы провести его во дворец, Федотов направился в сторону нашей беседки. Я встал, и словно ненароком заслонил собой и Машку, и держащую в это время заворочавшегося Павла няньку.

— Станислав Сикорский, ваше высочество, — он неплохо говорил по-русски, и поклон его был выше всяких похвал. У меня срочные новости из Варшавы для ее высочества.

— Говорите, пан Сикорский, — я тем временем протянул руку, куда Федотов тут же вложил письмо.

— Ваше высочество, я со скорбью вынужден вам сообщить о гибели вашего отца, его величества короля Августа.

— Что? — Машка побледнела. Не то, чтобы с отцом у нее были слишком теплые отношения, но такая новость кого угодно выбьет из колеи. — Как это произошло? Когда?

— Четыре недели назад, ваше высочество, его величество упал с коня на охоте и свернул шею, несчастный случай, — и он сочувственно вздохнул.

Я же начал быстро читать письмо. Так, охота, падение с лошади, королем выбран, согласно ранним договоренностям, Понятовский. София, значит, у нас сейчас королева Польши. А так ли случайно было это падение и не откинется ли пан Паниковский в скором времени от геморроя или чирия на заднице?

Луиза прекрасно знает Софию, все-таки они были подданными Прусских королей. И теперь становится понятно, зачем она писала мне о рождении маленького Понятовского. Только вот теперь мне интересно, это предупреждение, или просто информация к размышлению? А еще это значит, что путь к Саксонии открыт. Понятовский слова против не скажет. К тому же у него скоро будут другие заботы, как бы выжить под лавиной заботы любящей супруги.

Глава 3

— Ну что, где они? — на пристань быстрым шагом, почти бегом взбежал молодой еще человек, на ходу придерживающий шляпу. Криббе поднял немного затуманенный взгляд от бумаги, которую в это время изучал, посмотрел на молодого человека, затем его взгляд переместился на шедших за ним трех мужчин, которые не торопились, стараясь выглядеть степенными. Особенности походки все равно выдавали в них моряков, и Гюнтер вздохнул с облегчением.

— Ну, наконец-то, — молодого, подбежавшего к нему первым, он не знал, поэтому обратился к мужчине, лет пятидесяти на вид, шедшему в середине степенной троицы. — Федор Иванович, я очень рад вас видеть. Я совершенно не разбираюсь в кораблях, и не могу понять, мне стоящие посудины дают, которые действительно способны пересечь океаны и вернуться в порт невредимыми, или это просто корыта, которые даже из гавани не смогут выйти, затонув невдалеке от пирса. — Стоявший рядом с ним медведеподобный мордоворот, одетый в роскошные одежды, гораздо богаче, чем следовавший привычкам своего воспитанника Криббе, кашлянул, привлекая внимание Гюнтера, и спросил его по-немецки.

— Я рад слышать, что ты прекрасно говоришь по-русски, друг мой, но почему мне кажется, что ты сейчас как-то уничижительно отзывался об этих прекрасных кораблях, — Ван Вен, а это был именно он, прищурился, гладя на подходивших к ним людей. — И означает ли это, что мы сможем, наконец-то начать разгрузку? Ведь ты говорил, что твой кронпринц привезет с собой моряков.

— Кристиан, ну откуда я знаю? Я все время провел здесь, при этом ты, по какой-то причине все время проводил рядом со мной, даже, когда возникли эти неприятности с тремя должниками, — Криббе скатал бумагу в трубочку и шагнул навстречу Соймонову, к которому только что обращался.

— О, я отлично знаю, как ты можешь выбивать долги, даже в том случае, если с тобой нет десятка гвардейцев, — пробормотал Кристиан и шагнул следом за приятелем. — Мне просто было любопытно, утратил ты навык, или все-таки нет. Оказалось, что нет, и это радует, знаешь ли.

— Я уже отсюда вижу, Гюнтер Яковлевич, что вон те три корабля не слишком хорошо выглядят. Осадка низкая, мачты потрепаны, да и вообще весь вид не слишком презентабельный, — Соймонов указал тростью, на которую опирался при ходьбе, на три корабля, стоявшие отдельно от десятка линейных двухпалубников, оснащенных на вскидку от пятидесяти шести до шестидесяти пушками.

— Это компенсация за невыполнение контракта, — жестко усмехнулся Криббе. Ему самому было странно, но он все время ждал, когда его попросят остановиться из правительства, но, ничего подобного не произошло, потому что он действовал в рамках подписанного договора. Если он раньше знал лишь в теории о том, что заключенные договоры, соблюдения условий этих договоров и получаемая прибыль для протестантов были возведены в культ, то сейчас у него был отличный шанс в этом убедиться. А еще он понял, что Петру никто не помешает курочить Голландскую Ост-Индийскую как ему вздумается. Потому что он имел на это право, и право это ему давал контрольный пакет акций, сделавший его фактически единственным акционером, перед которым должны отчитываться все остальные. Даже владельцы пришедших кораблей умудрились продать ему и другим подставным лицам все свои акции, а за глупость, надо платить. Три корабля, отличавшиеся о остальных были из пришедших шести, которые владельцы отдали вместе с товаром в счет погашения обязательств по договору, но их тоже пока не разгружали, чтобы не создавать напряженности, отогнав к отдельному пирсу, принадлежащему компании и в тот момент пустовавшему.

— Ловко, — одобрительно кивнул Ларионов, еще один из подошедших к Криббе мужчин. — Елманов! Прояви уже терпение. Мы все равно на каждый корабль взойдем, что ты бегаешь, как таракан по кухне? — Все это время Ван Вен напряженно вслушивался в русскую речь, но в конце концов плюнул, и повернулся к Криббе.

— Гюнтер, ты меня представишь уже этим замечательным господам, которые наверняка знают, приехал ли в Амстердам его высочество и когда нам можно будет разгружаться, — процедил он, прожигая взглядом приятеля.

— Если ты настаиваешь, — Криббе вздохнул. Он как мог старался отделаться от Кристиана, но получалось плохо. Тем более, что он не мог разрушить старую дружбу, к тому же Петра планировалось поселить именно в доме Ван Вена во время его визита, и портить отношения с хозяином не слишком-то и хотелось. Да и кроме того он был единственным, кто в полной мере выполнил все договоренности с Великим князем, а это тоже много значило. — Господа, позвольте вам представить Кристиана Ван Вена, купца, одного из тех, кто предоставил его высочеству эти прекрасные корабли, на один из которых ваш спутник, кажется, хочет вплавь добраться, — Гюнтер даже шею вытянул, чтобы посмотреть на то, что делает в этот момент молодой человек.

— Елманов, твою мать! Ну-ка быстро сюда, рысью! — рявкнул Ларионов, и молодой человек тут же подскочил к нему, преданно заглядывая в глаза. Покачав головой, Ларионов повернулся к Ван Вену и сказал на безупречном немецком. — Простите нашего мичмана, господин Ван Вен. Его высочество в странном порыве пообещал ему командование кораблем, если Андрей Власьевич отличится в этой кампании. — Кристиан что-то промычал нечленораздельное, а Криббе продолжил представление, от которого его отвлек бедовый мичман.

— Контр-адмирал Ларионов Василий Иванович, капитан Мордвинов Семен Иванович, адмирал Соймонов Федор Иванович, — Кристиан наклонял голову каждый раз, когда Криббе произносил очередное имя. Гюнтер, скорее всего, сознательно опускал титулы моряков, но любому кретину было понятно, что стать адмиралом, не имея титула хотя бы графа, весьма проблематично. Нужно действительно обладать невероятными талантами, чтобы даже из мелкопоместного дворянства подняться до адмирала. — Ну что, пройдем на первый корабль? Не думаю, что мы сумеем осмотреть все за один день.

— Минуточку, — остановил Криббе Кристиан. — Мне не ответили на вопрос: его высочество приехал? Мне нужно его разместить, чтобы все было идеально, а также понять, когда я смогу заняться разгрузкой корабля.

— Нет, — покачал головой Соймонов. — Его высочество еще в пути. Нас послали вперед за тем, чтобы осмотреть корабли, распределить на них частично тех людей, которые все еще заперты на пришедших из дальнего плаванья кораблей, и уже установить порядок схода на берег. Парни сколько уже недель на твердой почве не стояли, да шлюх не тискали? Нельзя так над людьми издеваться. — Он покачал головой, а Кристиан с удивлением посмотрел на этого странного адмирала. Ну да не ему судить, пускай как хочет, так и командует своими людьми. — Ну и надо получить разрешение у властей на то, что через город к кораблям пройдет довольно большое количество людей. — На это Кристиан все-таки не удержался и хмыкнул, но не стал говорить уважаемому адмиралу, что для фактического владельца Голландской Ост-Индийской компании спрашивать о чем-то разрешения в Амстердаме нужно только в том случае, если он хочет проявить видимость вежливости. Здесь действовали другие правила, и он точно знал, что сюда в срочном порядке мчатся командиры военных подразделений компании и все владельцы кораблей, участвующие в экспедициях компании. Из купцов не был приглашен даже он, потому что они по дурости перестали быть акционерами, и все равно не имели никакого права голоса. А он все бы отдал, как Петр будет вырывать из глоток этих пираний свою фактическую собственность. Внезапно до него дошло.

— Простите, а как много людей должно пройти на корабли? — тихо спросил он у Соймонова, с которым так получилось, что шел бок обок, направляясь к «Гордости океана», этот корабль ему пришлось тоже отдать, потому что он, видит Бог, забыл про этот пункт договора с российским наследником престола.

— Моряки, чтобы укомплектовать команды кораблей, — начал перечислять Соймонов, — свита его высочества, и три полка с артиллерийскими расчетами. Предварительная договоренность уже достигнута, но необходимо ее подтвердить, потому что его высочество не хочет терять время, а сразу же из порта Амстердама отправиться в путь.

— А куда, если не секрет?

— А вот то, что это секрет, вы правы. Я вам количество-то озвучил, чтобы вы помогли мне провести все необходимые замеры и доставить на корабли все необходимое, для размещения всех людей, — Соймонов подошел к сходням, задумчиво разглядывая великолепный корабль. — Если он также хорош, как выглядит, то, скорее всего, это будущий флагман. — Ну что же, господа, приступим, помолясь. Василий Иванович, не в службу, а в дружбу, навести пока команды, и пускай они распределяют вахты и начинают перебираться на те корабли, кои мы осмотрим и сочтем пригодными, — к Ларионову адмирал обращался по-русски, что заставило Кристиана просто зубами заскрипеть, но он благоразумно промолчал, напряженно пытаясь понять, с кем собирается воевать Великий князь, куда он решил направиться с целой армией из их благословенного города? А еще, он не мог не усмехаться злорадно: три полка и полноценные команды для десятка линейных кораблей — у зарвавшихся управляющих Голландской Ост-Индийской компании и владельцев нет ни малейшего шанса. Еще бы знать, что Россия пообещала республиканскому правительству, за подорожные такой прорве людей. Он бы даже не был удивлен, что договоренности были достигнуты практически мгновенно, когда русский посол пришел в ратушу и перед всеми власть имущими поставил на стол один из сундучков, доверху набитый необработанными алмазами, которые ему передали с одного из кораблей, которые уже принадлежали Петру. Да он бы сам за такой куш, что угодно подписал бы.

Федор Иванович Соймонов же все то время, пока поднимался на палубу, да спускался в артиллерийский отсек, с которого решили начать инспекцию, вспоминал о том, что привело его сюда в Амстердам. Но вспоминал он не просто так, а в разрезе того, что же в итоге ждет российский флот и как не сглазить робкие мечты на возрождение детища Петра Великого.

* * *

Он уже три года жил в Волосово, с тех самых пор, как милостью Елизаветы Петровны его оправдали и вернули с каторги в Охотске. Помиловать-то помиловали, но вот чинов и званий так и не вернули. Все-таки хорошо он копнул в свое время, так разворошил это осиное гнездо в Адмиралтействе, да в морском хозяйстве, что даже самого Бирона сумел обвинить в растратах. А растраты там были, мама дорогая. Да ежели бы половина тех денег уходила на нужды именно флота, они бы уже начали англичан потихоньку теснить, да земли новые открывать, да осваивать. Слишком многим он тогда на хвост наступил, слишком. До самых истоков сумел все вызнать. Вот только, его, как оказалось, не просили этим заниматься, его поставили на должность, чтобы он сумел из тех крох, что оставались от выделенных денег, хоть какую-то видимость проводимых на флоте работ показывать.

Соймонов не захотел в этом участвовать, он требовал справедливости, и его, весьма справедливо лишили сначала офицерского кортика, а потом и дворянской шпаги, ну а после и вовсе в Сибирь сослали, после публичной экзекуции.

Когда пришло известие о помиловании, он думал, что вернутся к любимому делу, вернутся в море, но, ничего подобного не произошло.

— Отец, тут к тебе из Петербурга, — в кабинет, где он читал книгу, заглянул сын Михаил, которого отпустили на каникулы из Московской артиллерийской школы, в которой учился не по настоянию отца, а по личному убеждению.

— Так пускай проходит, — Федор Иванович отложил книгу и посмотрел на входящего в кабинет молодого человека, которого не знал, и в то время, пока бывал при дворе, не видел.

— Здравствуйте, Федор Иванович, меня зовут Андрей Ломов, и я ваш большой поклонник, — молодой человек сложил руки на груди. — А также его высочество Петр Федорович так проникся вашей историей, что сумел убедить ее величество дать ему самому решить вашу судьбу. Но вам нужно будет немедленно поехать со мной в Петербург.

Федор Иванович удивился. С Великим князем он знаком не был, но слышал, что тот иной раз отличается эксцентричностью. А еще поговаривали, что он является одним из магистров какой-то тайной ложи, а также то, что его Михаил буквально бредит этой ложей, вот только у него самого нет никаких способов, проверить, что это за ложа такая, и не грозит ли Мише, что-то страшное. Зато у него появился способ познакомиться с Петром Федоровичем, а это в свою очередь может ему многое рассказать, и, в случае чего, уберечь сына от ошибки. В общем, в тот же день Соймонов выехал в Петербург в компании этого странного Ломова.

Первое удивление наступило, когда они поехали не в сам Петербург, а в резиденцию Великого князя в Ораниенбаум. Это могло говорить только о том, что Елизавета действительно позволила племяннику решать его судьбу.

Не дав ему прийти в себя, Ломов сразу же повел его в кабинет его высочества.

Следующее удивление постигло Соймонова в тот момент, когда он вошел в кабинет, и увидел, что сам Великий князь стоит у окна, держа на руках ребенка и что-то тому нашептывает. Он слышал, что у великокняжеской четы родился наследник, но никак не ожидал увидеть этого наследника вот так на руках у отца.

— Ваше высочество, Федор Иванович Соймонов прибыл, — от дверей сообщил Ломов.

— Хорошо, — его высочество обернулся, и тут Соймонов увидел, что короткие очень светлые волосы, это его собственные волосы, не парик, — проходите, Федор Иванович, присаживайтесь, а я пока Павла Петровича в надежные руки передам, ему пока рановато при таких разговорах присутствовать. — И он протянул ребенка молодой женщине, сидящей на низкой софе. — Андрей, помоги ее высочеству, — он кивнул Ломову и направился к столу, из-за которого вскочил Соймонов, как только понял, что молодая женщина — Великая княгиня Мария Алексеевна. Ломов, который пользовался очень большим доверием Петра Федоровича, потому что забрал ребенка и бережно прижал его к груди, пока княгиня собственноручно собирала корзину со всеми теми вещами, которые необходимы младенцу. Когда дверь за ними закрылась, Соймонов снова устроился за столом, напротив Великого князя. — У Марии Алексеевны траур, недавно погиб ее отец, — сказал он, и Соймонов кивнул, он никак не мог понять, почему она одета в темные одежды. А Петр тем временем продолжил. — Вы наверняка удивлены, застав такую картину? Но тут все просто, я скоро уезжаю, и довольно долго не увижу сына. Прекрасно понимаю, что перед смертью не надышишься, но стараюсь все же как можно больше времени проводить с семьей, пока есть такая возможность.

— Я понимаю, ваше высочество, — согласно наклонил голову Соймонов. Он все еще не понимал, зачем его выдернули из поместья, и терялся в догадках.

— Давайте перейдем к делу, а то, зная Ломова, могу предположить, что он вам не дал даже до отхожего места сходить, когда вы приехали, — Петр слегка наклонил голову набок, из-за чего появилось ощущение, что он смотрит исподлобья. — У меня скоро появится флот. Я рассчитываю не менее, чем на десять вымпелов, а при хорошем раскладе и чуть больше. А так как скоро у нас намечается небольшая война, то мне необходим адмирал. Я хорошо изучил вашу биографию... — он на секунду замолчал, а потом добавил. — Кого вы еще нашли среди казнокрадов? Кого-то из Шуваловых?

— Бутурлина, — вздохнул Соймонов. Они прекрасно поняли оба, что имел ввиду Петр, задавая этот вопрос. И ответ на него как раз являлся ответом на вопрос о том, почему его никак не вернут на службу.

— Понятно, — Петр кивнул. — Так что, вы готовы вернуться в море? — Соймонов осторожно кивнул, боясь спугнуть удачу. — Отлично. Тогда, давайте обговорим детали.

* * *

Как и ожидалось, Понятовский сразу же дал разрешение на прохождение через территорию Польши армии Ласси. Как только приехал гонец с этим разрешением, все сразу завертелось. При этом ждать, что поляки сохранят решение этого вопроса в тайне, не приходилось. Фридрих узнал об этой новости едва ли не первым, и рванул в Дрезден так, что только копыта засверкали. Я успел достаточно его изучить, чтобы понять — он будет все это время с армией, в то время как столица Пруссии осталась практически беззащитной. Теперь все решало время. Исход только что начавшегося очередного дележа Европы зависел теперь от того, как быстро я сумею оказаться возле Берлина.

— Тебе обязательно ехать? — я обернулся к Марии. Она стояла в дверях моего кабинета, а это дурацкого темное платье делало ее личико еще бледнее. Я же ждал, когда подведут ко входу оседланного коня. Погода была отличная, лето хоть и подходило к концу, но осень еще даже не ощущалась, и поэтому было принято решение карет вообще с собой не брать. Чем быстрее мы доскачем до Амстердама, тем лучше. Полки, морячки и комиссия по приемке кораблей выдвинулись уже давно, я же немного задержался, во-первых, нужно было доделать дела и отдать последние распоряжения, во-вторых, дать возможность полкам уйти достаточно далеко, чтобы не подпрыгивать и не раздражаться из-за низкой скорости.

— Мы это уже обсуждали, — я подошел к ней, обхватил голову руками и поцеловал в лоб. — На тебе контроль внедрения начального образования и попытки реализовать образование девочек, так что ты даже соскучиться не успеешь, как я вернусь.

— Почему я не могу поехать с тобой? — она сложила руки на груди.

— Мари, я еду не на увеселительную прогулку, — я нахмурился, а она вздохнула.

— Я знаю, война не женское дело, просто мы впервые расстаемся на неизвестное время, и мне не по себе. К тому же, нам с Павлом придется переехать в Петербург?

— Ее величество будет на этом настаивать, — уклончиво подтвердил я ее опасения. — Она будет очень сильно настаивать. Я могу ей противостоять, ты — мы оба этого не знаем. Еще ни разу не было ситуации, когда ты осталась бы с ней один на один. Давай так, если почувствуешь, что вот вообще никак, лучше остановись и изобрази смирение. Ее величество в состоянии доставить тебе очень много неприятностей, если задастся такой целью. Так что просто переезжай и все тут. Главное, чтобы ты была с Павлом, иначе мне потом будет сложно забрать его у нее, если Елизавета Петровна почувствует слабину.

— Ваше высочество, письмо от Петра Румянцева, только что привез нарочный, — в кабинет заглянул Олсуфьев, и я буквально вырвал у него из рук послание, которое я ждал едва ли не больше, чем разрешения от Понятовского.

Мария поняла, что на этом наше прощание завершено, поцеловала меня в щеку и вышла из кабинета, оставив меня наедине с письмом. Олсуфьев остался в коридоре.

В письме Петька писал, что герцог прекрасный человек, но его никто не понимает, а он нуждается хотя бы в том, кто его выслушает, не являясь при этом священником.

Они неплохо поладили, особенно их взгляды совпали на шампанское, и прекрасных женщин. К тому же Петька разделил негодование герцога поступками брата, который сам профукал герцогскую корону, сам сбежал, оставив страну в разоренном состоянии, а сейчас, когда только-только все начинает налаживаться, он раз за разом предпринимает попытки вернуться и занять то место, которое так бездарно прос... покинул, в общем.

Если отбросить все описания, включая описание прекрасных фрау, с которыми Румянцева свела жизнь, то выходило следующее: герцог Мекленбурга согласен пропустить войска при нескольких условиях: мы помогаем ему с братом, как именно, ему безразлично, главное, чтобы он перестал его третировать. Эту часть условий сделки я передал Ушакову, тут же набросав ему послание. Пускай начинает учиться работать за границей. Вторым условием было то, что я ни при каких условиях, никогда не допущу, чтобы военные действия снова проходили на территории Мекленбурга. Каким образом я буду соблюдать это условие мне было не слишком понятно, но время до нашей очной встречи еще было, так же, как и возможность придумать что-нибудь приличное.

Я зажег свечу и сжег послание, а пепел потом тщательно растер в камине, который оставил в комнатах для красоты и создания уюта, потому что чисто для обогрева они здесь были не нужны, но как дополнительный источник тепла вполне подходили.

И только после этого вышел из кабинета и быстро направился к выходу. Олсуфьев поспешил за мной. уже через пару минут я был в седле. Скоро мне предстоит пройти самое первое мое по-настоящему суровое испытание — мне предстоит забрать у голландцев их гордость Ост-Индийскую компанию. А уж это было то еще испытание. Вот и посмотрим, чего я все-таки стою, тем более, что вся подготовительная работа уже давно была проведена. Так что, Амстердам, готовься, я еду, и да поможет мне Бог.

Глава 4

— То есть как вы складываете с себя полномочия? Пускай даже и временно? — Эрик Ван Хайден, который занимал должность президента совета директоров вытер лоб платком и с яростью посмотрел на возвышающегося над ним адмирала Хьюго Джексона, который руководил флотом компании.

— Сейчас, когда сложилась эта путаница, невозможно представить, что нас ждет дальше, — невозмутимо ответил англичанин, практически всю свою жизнь проживший в Голландии. — Если и раньше было сложно разобраться, кто имеет ответственность принятия решений, кто их не имеет, то было хотя бы ясно, что у всего совета директоров — ответственных участников, у всех шестидесяти почтенных джентльменов, имеется по одному проценту акций. Это много, учитывая, что остальные акционеры могли похвастаться одной-тремя штуками. Сейчас же сложилась такая ситуация, что практически все акции, кроме тех, в которые вцепился мертвой хваткой мистер Гудзон, принадлежат одному человеку. Скажите мне, кто из вас был настолько умным, что предложил собрать все ваши акции и поместить их в этот чертов банк? — на последнем слове адмирал не сдержался и повысил голос.

— Когда до нас дошли слухи, что кто-то скупает акции, причем, дошли от немцев — почти триста акций хранились у них, мы решили, что это будет самый надежный способ, чтобы не возник соблазн продать их, ведь в последнее время компанию преследуют неудачи. Сколько кораблей не вернулось в Амстердам, а, мистер Джексон? А сколько из них вяли в качестве приза ваши соотечественники, получившие каперские свидетельства?

— Если рассуждать таким образом, то вы, гер Ван Линдан, должны радоваться тому, что проблема с английскими каперами теперь не ваша проблема и головная боль. А я так и не получил внятный ответ, когда акционеры получают долю ответственности?

— Когда у одного из них находится больше пятидесяти процентов акций, а мы не можем заплатить ему дивиденды вдобавок к его доле от стоимости товаров вернувшихся кораблей. Вот тогда акционер имеет право потребовать от нас все, что ему угодно, — сварливо ответил на вопрос адмирала еще один член совета директоров Питер ван Олаф. — В пределах полномочий компании, разумеется. И у нас есть крошечный шанс не объявлять о банкротстве из-за акций Гудзона. Но шанс этот крайне мал.

— Вот поэтому я пока складываю с себя полномочия, — мрачно заявил Джексон. — Я не знаю, что именно потребует у вас принц Петер. И, похоже, вы сами этого не знаете. У вас что, нет шпионов при русском дворе? Никогда не поверю в это.

— У нас есть шпионы при русском дворе! У нас нет шпионов при так называемом «молодом дворе», — Ван Хайден снова протер лоб платком. — Петер отличается некоей эксцентричностью, и я не берусь предсказать, какую именно стратегию он выберет. Так же как не понимаю, зачем ему вообще все это надо. Он же должен понимать, что в том случае, если он захочет возглавить компанию, она лишится многих привилегий, которые нам были предоставлены на правах фрахта: осуществление судебной деятельности, чеканка монет, представление в палатах наших делегатов...

— Эрик, неужели ты думаешь, что для русского престола это вообще важно? — перебил председателя ван Олаф. — Принц Петер — наследник Российского престола, у него и так будет право деньги печатать, когда он корону у этой вертихвостки Елисаветы примет. А свои люди в правительстве у русских царей, подозреваю, итак есть.

— Ну не флот же наш ему понадобился, в конце концов! — вскричал молодой Хармсен.

— А, может быть, и флот.

— У нас не военные корабли, — мрачно ответил Джексон. — Хотя, если судить по состоянию русского флота, то и наши корабли им сгодятся, — и он презрительно скривил губу.

— А я говорил, что нужно что-то решать с Батавией! — снова взвился Хармсен. — Мы фактически из-за бесконечных беспорядков, которые там происходят, вынуждены были дополнительный объем акций на биржу выкинуть.

— А где сейчас генерал-губернатор Батавии? — тихо спросил председатель.

— Под арестом. Во время бунта там погибло так много дикарей, что мы не смогли закрыть на это глаза... — начал отвечать озадаченный ван Олаф. — Петеру не нужен сахарный тростник, русские делают сахар из свеклы. Но зато в Индонезии можно выращивать без разрушения почвы кофе, какао, рис, в конце концов. В России нет настолько теплых земель.

— И Петер нашел, где их взять, не объявляя никому войны, — ван Хайден расхохотался. — Вы вообще в курсе, что мы сами, своими руками отдали русским Индию!

— Возьмите себя в руки, Эрик, — поджал губы ван Олаф. — Все может быть не так уж и плачевно. В конце концов, Петер, может быть, все-таки больше немецкий герцог, чем русский князь. Пока он не приедет и не выскажет свое видение ситуации, гадать мы можем до бесконечности.

— А когда принц приедет? — Джексон думал о том, то, скорее всего, нужно будет переезжать в Англию, хотя, после последних слов Олафа, шевельнулась надежда на то, что не придется оставлять такое прибыльное место.

— Да кто же его знает, — пожал плечами ван Хайден, и Джексон, кивнув, что понял, вышел из комнаты совещаний. — Боюсь, что мы увидим еще не один подобный рапорт. — Он замолчал, а остальные из пятнадцати директоров, из тех, кто действительно принимал решения, молча с ним согласились.

* * *

— Господин Гудзон, я так рада с вами встретится, — Генри Гудзон, потомок знаменитого первооткрывателя склонился в глубоком поклоне, замерев от восхищения. Не зря, ой не зря королева Швеции считалась одной из красивейших женщин в Европе. — Я жажду услышать правдивые истории о жизни в колониях.

— Ваше величество, так добры, я чрезвычайно польщен таким интересом с вашей стороны, — Генри заметно оробел. Ему едва исполнилось двадцать лет, прошло уже полтора года с смерти его отца, и он наконец-то, вопреки предостережениям Джеймса Минневита, сына Петера Минневита, решил посетить Европу. — Боюсь, я не могу надолго остаться в Стокгольме, мне необходимо предоставить отчет о текущем положении дел Вест-Индийской компании совету директоров.

— Как интересно, — Луиза Ульрика стремительно прошла к небольшому диванчику и указала рукой на кресло, стоящее напротив. — Разве Ост-Индийская компания и Вест-Индийская компания — это не две разные компании?

— По названию да, ваше величество, но это номинальное разделение, чтобы не возникло путаницы с монопольным правом на торговлю. Восток-Запад, территорий слишком много. Но совет директоров, нормативная база и уставной капитал, а также флот и воинские подразделения у нас единые, — Генри смущало такое близкое соседство с Луизой, и он снова покраснел.

«А вот Петр никогда не краснел в моем присутствии. Напротив, своими шуточками, порой выходящими за грань приличий, он мог вогнать в краску меня», — Луиза старательно улыбалась, но вид краснеющего юноши ее почему-то раздражал.

— Господин Гудзон, скажите, вам нравится все время проводить за океаном? — он вздрогнул и посмотрел в холодные голубые глаза, смотрящей на него красавицы.

— Нет, ваше величество, — решительно ответил он. — Но, так уж получилось, что мне некуда возвращаться. Мой прадед Генри продал абсолютно все, когда отправился в Новый свет. Я не жалуюсь, и не могу назвать себя нищим человеком, но, боюсь, моих активов не хватило бы, чтобы купить небольшое поместье в какой-нибудь Европейской стране и подать прошение о присвоении мне дворянского звания.

— Ах, да, истинные республиканцы редко могут похвастаться титулами, хотя в благородстве их происхождения никто не сомневается, — Луиза стала серьезной и оценивающе оглядела сидящего перед ней юношу. Она не просто так позвала его к себе. В свое время она неплохо прикормила одного из пажей Елизаветы, который до сих пор исправно передавал ей в письмах о всех слухах и сплетнях, гуляющих по двору императрицы. И одной из сплетен была про неподдельный интерес наследника престола к Голландской Ост-Индийской компании, точнее, к акциям этой компании, да такой, что он даже купцов, с которыми заключил, кажущиеся не слишком выгодные сделки, он выбирал по наличию этих акций, да еще земель в Африке. Как-будто кому-то та земля была нужна.

— Что поделать, ваше величество, нам остается лишь смириться с подобным положением, — Генри склонил голову в поклоне, но сделал он это лишь затем, чтобы королева не увидела промелькнувшую у него на лице горечь.

— Ах, вот в этом вы не правы, — воскликнула королева, и Генри почувствовал, что эта прекрасная женщина к нему почему-то расположена. — Не так давно, я слышала от его величества, что снова начались свары вокруг баронства Скалби. Мой Георг так сожалел о том, что не может отдать титул и поместье, которое находится, если честно, просто в ужасном состоянии, достойному человеку, который с гордостью пронесет титул барона Скалби по жизни, и передаст его своим потомкам. Вот только, есть небольшое препятствие, которое корона Швеции уже пятьдесят лет не может разрешить.

— И что же это за препятствие? — Генри поднял голову, демонстрируя сильную заинтересованность.

— На титул претендуют сразу двое потомков графа Дугласа. И оба они сами имеют титулы графа. Так что, дело здесь даже не в самом титуле, а в земле, сами понимаете. Но эта тяжба уже всех утомила, к тому же они оба имеют равные права на Скалби. При этом оба претендента уже даже готовы отдать свои права, но не просто так, а за определенную компенсацию. Корона не может вмешиваться, так мы нарушим свою беспристрастность, но это ужасно утомляет, — Луиза поднесла ладонь ко лбу, показывая, как сильно ее утомил этот конфликт, который на самом деле уже давно перешел в вялотекущую стадию, его участники просто ждали, когда один из них умрет, и второй таким образом получит ненужное ему по большему счету поместье, которое даже продать нельзя. Но попробуй король забрать его, визгов бы было столько, что уже третий король пришел к выводу — оно того не стоит.

— И сколько же они хотят в качестве компенсации? — Генри облизнул ставшие внезапно сухими губы. Неужели ему представился шанс остаться здесь и не возвращаться в ненавистную колонию?

— Много, в этом-то и проблема, — всплеснула руками Луиза. На самом деле не так уж и много, но граф Дуглас уперся рогами, а говорят его супруга постаралась сделать их чудовищной величины, и ни в какую не хочет уступать права королю. Можно было, конечно, настоять, да даже арестовать упрямца по какому-нибудь надуманному поводу, но, во-первых, Георг был очень миролюбив и не любил конфликтов, а, во-вторых, они совсем недавнокороновались, чтобы вот так, из-за пустяка настраивать против себя шведскую знать. — Если брать стоимость акций Голландской Ост-индийской компании, то, приблизительно, сто акций. Я по вашим глазам вижу, что вы готовы рискнуть переговорить с графом Дугласом, этим мерзким старикашкой, ведь именно он решает, кому продаст права. Второму претенденту все равно, а вот второе препятствие как раз заключается в этом, нужно понравиться графу. Если вы немного задержитесь в Стокгольме, то я переговорю с его величеством, чтобы стать посредником. Меня граф Дуглас все-таки хоть немножко, но выносит.

— Не думаю, что найдется хоть один мужчина в мире, кто не восхищался бы вашей красотой и умом, ваше высочество, — пылко воскликнул юноша.

— Ну, как минимум один все же нашелся, — пробормотала Луиза, а вслух сказала. — Прекрасно, я пришлю вам ответ как можно скорее, а пока я все же хочу услышать про Новый Свет. Вы встречали дикарей? Расскажите мне о них, я жутко любопытна до различных диковинок.

* * *

Мы были в трех днях от Амстердама, когда меня перехватил посланник шведской королевы. Его проверяли долго и тщательно, прежде, чем пропустить ко мне, поэтому, когда он вошел ко мне в комнату в какой-то придорожной таверне, где мы вынуждены были остановиться, на ходу поправляя мундир, вид его был не очень доволен. Хотя, мне на тонкую душевную организацию какого-то там шведа, которого я впервые видел, было наплевать.

Комнаты в придорожном таверне, мимо которой мы совсем недавно проехали, мы обосновались, потому что конь Олсуфьева захромал, а при этой ней, я видел небольшую кузнецу. Уже неделю назад мы обогнали мою небольшую армию, а два дня назад в ту сторону, уехал присланный Соймоновым гонец, везший разрешение на перемещение полков по территории Голландии. Этот же гонец передал мне послание от Криббе, в котором Гюнтер отчитывался о проделанный работе. А также о том, что шестой корабль прибыл, но, был один небольшой нюанс: капитан этого корабля, голландская часть команды, а также треть моих людей погибли в основном от дизентерии, те, которые пережили цингу. Случилось это невдалеке от берегов Англии, и Василий Гнедов, поставленный старшим помощником капитана по договоренности с купцом, который оснащал корабль, и оставшийся единственным старшим офицером, принял решение нанять часть команды из англичан, чтобы довести судно до Амстердама.

Теперь же нанятые моряки сидели на корабле и терпеливо ждали, когда я приеду, чтобы решить их судьбу, в том плане, что хотели остаться. Откуда у них появилось такое желание, лично мне было не слишком понятно, и я решил хотя бы с ними пообщаться, благо английский я знал. Худо-бедно из своего времени, лучше все-таки французский, да и тут подучил на всякий случай. Англичане считались чуть ли не лучшими моряками этого времени, и мне вдвойне непонятно, почему они захотели остаться на русском корабле, а этот корабль тоже был моим, потому что его хозяин, видимо, решил меня напарить и оставить без частичной оплаты по договору.

Я также терялся в догадках насчет тех трех деятелей, которые почему-то решили, что меня так просто можно напарить и зажать часть оплаты по договору. Или привыкли, что, заключая сделку с аристократами, могут себе позволить небольшие шалости? Что, мол, это выше достоинства Великого князя бегать за ними и вытрясать долги, так что ли? Похоже, что они сами не ожидали, что я окажусь далеко не пацифистом, и что у меня хватает людей, чтобы бегать за должниками вместо меня. Мне самому даже знать необязательно, как именно Криббе выбивал из них недоимки. К тому же, так уж получилось, что один из тех, кто заключил со мной сделку, действительно испытывал определенные трудности, и рассчитывал заложить корабли, как только сумеет реализовать товары, прибывшие в Амстердам. Гюнтер все тщательно проверил, пришел к выводу, что купец не врет, и от моего имени предоставил ему отсрочку, предупредив, что, если в дальнейшем возникнут какие-то трудности, то, желательно, предупреждать заранее. Уж на бумагу и чернила денег должно хватить.

Так что я не могу сказать, что Криббе пятки прижигает, отнимая последнее, он действует достаточно профессионально и в то же время сравнительно деликатно. Делает он совершенно правильно, мне еще с этими людьми работать, и надо сразу же поставить все точки в положенных местах.

— Свен Нильсон, ваше высочество, — я поднял взгляд на ввалившегося в мою комнату шведа, одергивающего на ходу камзол и поправляющего шляпу. Комнату я все-таки решил снять, чтобы без помех письма Гюнтера и Соймонова прочитать, пока моя не слишком многочисленная команда обедает в общем зале. Кузнец, осмотрев копыта лошади Олсуфьева посоветовал все подковы поменять, потому что остальные тоже на ладан дышали. Мы согласились, и таким образом у всех появился незапланированный отдых, который каждый решил использовать по-своему. — Я привез послание от ее величества королевы Луизы Ульрики.

— Давайте ваше послание, господин Нильсон, — я немного удивленно посмотрел на молодого, высокого, красивого офицера, который вытащил довольно увесистый пакет, положил его на стол вместе с надушенным письмом, запах духов от которого заполнил комнату, но уходить не спешил. — Господин Нильсон, у вас для меня есть что-то еще?

— Да, ваше высочество, — он немного замялся, а потом выпалил. — На словах ее величество велела передать: «Считай, что это запоздалый подарок на рождение твоего сына». И еще, она просила не доверять всецело Макленбургскому семейству, потому что они вполне способны на предательство и удар в спину. — Я даже не заметил, как смял в руке письмо Соймонова, в котором тот подробнейшим образом описывал состояния кораблей, и что необходимо сделать с теми, которые вернулись из плаванья, чтобы они снова встали в строй. Откуда Луиза все про всех знает, черт бы ее подрал. И ведь нужно учитывать тот факт, что эта ведьма была родной сестрой Фридриха. Она дает совет не доверять Макленбургу, а ей самой я могу доверять?

— Ее величество еще что-то велела мне передать? — я положил письмо на стол, чтобы не измять его еще больше, потому что еще не дочитал до конца.

— Да, ваше высочество, — Нильсон склонил голову. — Ее величество велела мне не ждать ответа. А велела передать, что, когда все закончится, она ждет подробнейшего отчета со всеми грязными подробностями. — Он кашлянул. — Это не мои слова, это ее величество велела передать.

— Я верю, господин Нильсон, — я задумчиво смотрел на посланника. — Думаю, что обед за мой счет и эта комната, так же за мой счет, это то малое, чем я могу сейчас, практически в полевых условиях, вас отблагодарить. Адам Васильевич, — Олсуфьев стоял возле двери так тихо, что Нильсон вздрогнул, когда обернувшись, увидел секретаря за своей спиной, — проследите, пожалуйста, чтобы господин Нильсон был хорошо накормлен и передайте хозяину вместе с оплатой, что он остановится в этой комнате, когда мы уедем.

— Будет исполнено, ваше высочество, — он посторонился, пропуская Нильсона перед собой.

Я смотрел на пакет так, словно точно был уверен, что там парочка ядовитых змей, как минимум. Наконец, решив тренировать волю, я дочитал письмо Соймонова, и взял письмо, в котором должны были быть объяснения, что находится в пакете, как минимум.

"Дорогой Петр, вот видишь, я научилась произносить и писать твое имя на русский манер. Больше, чем уверена, что на тебя моя маленькая победа над собой не произведет никакого впечатления, но сама-то я за себя могу порадоваться, не так ли?

Прежде всего хочу поздравить тебя с рождением наследника. Даже не представляю, кто этому рад больше: твоя мышка-жена, или царственная тетушка, но, неважно. Рождение сына, это действительно большое событие, особенно для человека твоего положения.

Теперь к делу. Одна птичка на хвосте мне принесла, что ты интересуешь акциями Голландской Ост-Индийской компании. Оказалось, они такие дорогие, прямо-таки жуть берет. Надеюсь, что они нужны тебе для дела, а не просто для того, чтобы потешить свое самолюбие, иначе получится, что ты просто выбрасываешь деньги на ветер, и это меня разочарует, а я пока не готова в тебе разочаровываться.

Так уж получилось, что в Стокгольме гостил молодой Генри Гудзон. Весьма приятный и симпатичный молодой человек, очень образованный и вполне умный. А как он рассказывает про жизнь в Новом Свете... В общем, мои восторги я оставляю при себе, и сообщаю следующее. Этот молодой человек так сильно хотел остаться в Европе, желательно, получив какой-нибудь титул, что даже не пожалел своей сотни акций, чтобы заткнуть ими рот одному мерзкому старику, и получить небольшое, но вполне крепкое баронство. Точнее, он передал акции мне, как посреднику, а я постаралась расплатиться с графом Дугласом простым золотом и парой весьма неприятных минут, во время которых этот старик в мыслях меня раздел догола и бросил на кровать. Мне даже захотелось помыться после этого визита, но цель была достигнута, и юноша стал бароном. Таким образом, акции остались у меня.

Я долго думала, что же преподнести на рождение его высочества Павла, и пришла к выводу, что девять десятков акций Голландской Ост-Индийской компании вполне королевский подарок. Десять я оставила себе, и в качестве компенсации за потраченные деньги и очень неприятные минуты, а также из любопытства, хочется проверить, какую прибыль они принесут мне в будущем.

Как всегда не твоя Луиза.

P . s . Чтобы не наломать дров, разберись с тем, чем Ост-Индийская компания отличается от Вест-Индийской компании, потому что мне намекнули, что между ними так много общего"

Я отложил письмо и осторожно вскрыл пакет. Так и есть, недостающие акции. Луиза-Луиза, я никогда не понимал тебя до конца и никогда не пойму. Что тобой движет? Какие у тебя цели?

Убрав акции обратно в пакет и запечатав его, растопив сургуч и скрепив печатью, я встал, набросил снятый камзол, и вышел из комнаты. Надеюсь, кузнец уже справился со своей задачей, и мы можем продолжать путь. Теперь у меня есть еще больше аргументов для встречи с советом директоров. И да, нужно выяснить, что это еще за Вест-Индийская компания?

Глава 5

— Господин Бестужев, в последнее время пробиться к вам еще сложнее, чем к ее величеству императрице, — Алексей Петрович повернулся к вошедшему в кабинет английскому послу, и сардонически улыбнулся.

— Времена нынче не простые, господин Кармайкл. Война намечается с Фридрихом, но вам ли об этом не знать, ведь именно вы закрепили связи Фридриха с королем Георгом, — Джон Кармайкл замахал было руками, но Бестужев прервал начавшиеся было протесты. — Не спорьте, я отлично знаю, что так и было. А ведь мне когда-то клятвенно обещали, что никаких общих дел с Фридрихом у Англии не будет.

— Ах, господин Бестужев, все течет и все изменяется. Ведь и вы обещали, что сумеете повлиять, если не на ее величество Елисавету, то по крайней мере сумеете найти подход к молодому двору. Насколько мне известно, наследник весьма благоволит королю Фридриху...

— У вас чрезвычайно устаревшие данные, господин Кармайкл. Если когда-то Петр и испытывал благоговение перед его величеством Фридрихом, то сейчас откровенно мечтает выкинуть того из Саксонии, а желательно и из Пруссии.

— Да, но Пруссия... — Кармайкл нахмурил лоб, пытаясь представить, каким образом Петр хочет выкинуть Фридриха из его собственной страны.

— Вот именно, господин Кармайкл, вот именно. Я пытался не допустить этой войны, видит Бог, я пытался. Но ее величество под напором Шуваловых, Разумовского и Румянцева решила воевать. И даже Дубянский — духовник императрицы, положительно повлиял на Священный Синод в этом вопросе.

— А молодой двор? — Кармайкл судорожно соображал, что ему отвечать королю Георгу, который задал вопрос в полученном не так давно письме о творящихся непонятных пертурбациях в Речи посполитой.

— Петр Федорович куда-то уехал вслед за выдвинувшейся небольшой армией из трех полков. А к Марии Алексеевне у меня нет подхода, она отвергает всех, в ком чувствует негативное отношение к своему мужу. Конечно, она еще молода, и сейчас, когда муж уехал неизвестно куда и неизвестно на какое время, на нее вполне можно попробовать повлиять. Тем более, что ее с Павлом Петровичем намедни перевезли сюда в Петербург, а ее величество окружила себя самыми блестящими кавалерами.

— Да, так оно и есть, — Кармайкл прищурился и улыбнулся. — Вот взять хотя бы Сергея Салтыкова. Такой красавец, даже моя жена от него немножко без ума. Даже жаль, что молодой человек не так богат. Если бы у него были средства, то он вполне мог бы затмить самых знаменитых соблазнителей.

— Боже мой, избавьте меня от столь гнусных подробностей. К тому же, я ни разу не видел, чтобы Салтыков проявлял какой-то интерес к Великой княгине, а она нежно поглядывала бы в его сторону. Я имел в виду совсем не то, что вы предлагаете мне своими намеками, — Бестужев брезгливо поморщился. — Я думаю, что, попав в столь блестящее общество, Мария Алексеевна слегка выйдет из-под беспрекословного влияния мужа, и тогда можно подумать, как именно использовать это в своих целях. Но пока рано думать о чем-то подобном, тем более, что Петр, прежде чем уехать, настоял на том, чтобы армию возглавил не мой протеже граф Апраксин, а этот старый пердун Ласси.

— Думаю, что пока не стоит волноваться, армия Ласси пока еще находится на территории Польши, в то время как, оставив Левальда в Берлине, мчится со всей возможной скоростью к Дрездену. Похоже, что судьба Саксонии решится в битве за Дрезден. Хотя, законных прав на Саксонию у ее величества Елисаветы, все же больше, тут уж не поспоришь. — Кармайкл и Бестужев замолчали, каждый думая о своем. Наконец, английский посол поднялся из своего кресла, в которое сел к неудовольствию Бестужева слишком уж по-хозяйски. Вице-канцлер хоть и был недоволен, но Кармайкла не одернул, лишь где-то глубоко внутри вяло возмутился. — И все же лорд Картерет весьма недоволен сложившимся положением. Ему кажется и не без оснований, что отношения между нашими странами, которые вроде бы начали налаживаться, снова охладели. Опять французы? Или появился кто-то еще, кто настраивает ее величество против Англии? — Бестужев лишь пожал плечами. Вроде бы французов он сильно не замечал, хотя кто их знает, некоторые вещи начали доходить до него только в качестве слухов, как например слух про его скорую отставку. Алексей Петрович не знал, во что верить, но то, что Елизавета заметно к нему охладела, уже замечали даже посторонние. — Господин Бестужев, вы могли бы мне организовать встречу с Великой княгиней Марией?

— Думаю, что это возможно, — осторожно ответил Алексей Петрович.

— Тогда я буду ждать от вас записку с датой и временем. И, может быть вы знаете, что любит ее высочество?

— Мужа и сына, — Бестужев усмехнулся, глядя на промелькнувшее на лице посла недовольство. — Она любит фрукты и сдержанную благотворительность, в основном направленную на получение образования неимущими. Но, повторяю, она еще слишком молода и на нее пока еще возможно повлиять, особенно сейчас, когда рядом с ней нет церберов: ее мужа и его окружения. Именно сейчас Мария Алексеевна весьма уязвима.

— О, я это прекрасно понял, благодарю вас, господин Бестужев. — Посол отвесил неглубокий поклон и направился к двери.

— Я передам записку с нарочным, — сухо сказал ему вслед Алексей Петрович. В голове промелькнула подленькая мыслишка о том, что перед Петром все склонялись в полной мере, этот мальчишка умел так зыркнуть, что спина сама собой в поклон сворачивалась. Хотя, насколько знал Бестужев, Кармайкл с Петром никогда не встречался, а то бы вице-канцлер ни за что не пропустил бы такого представления.

* * *

— Господин фельдмаршал, разрешите? — в шатер, в котором расположился Ласси и где сейчас проводилось совещание со старшими офицерами, заглянул молодой офицер в звании майора. Напрягая память, Ласси сам вспомнил, как зовут этого майора — Олег Груздев.

— Да, майор, заходи, — фельдмаршал махнул рукой, призывая его войти в шатер. — Помниться, я отправлял тебя за фуражом для лошадей в ближайшую деревню, потому что наш обоз где-то, видимо, застрял на просторах Речи посполитой, — Ласси не устраивало такое положение дел, и он по примеру Великого князя завел себе книгу, в которой писал, что именно в каких родах войск его не устраивает. Так он не забывал в горячке боя, что конкретно его не устроило, и мог уже в перерыве между боями начать решать эту проблему.

— Все верно, господин фельдмаршал, — Груздев явно колебался. Что-то произошло, но он почему-то не мог сказать, что было на него совершенно не похоже. Ласси и выбрал-то майора, потому что тот был настолько обаятельный сукин сын, что мог выпросить что угодно у кого угодно. А уж при наличии денег, которыми его обеспечил фельдмаршал, и уж подавно фураж для лошадей должен был быть закуплен.

— Майор, не тяни кота за причинное место, говори прямо, что произошло? — Груздев глянул на смотрящих на него генералов и смутился еще больше, но потом вскинул голову и протянул фельдмаршалу пару листов.

— Мы объехали три деревни и только в последней нашли людей. Староста там оказался бывшим военным, который и поведал мне, почему перед нашей армией народ разбегается, в леса подается. Вот из-за этого, — и он кивнул на листы, которые в это время рассматривал хмурый фельдмаршал. Ласси грязно выругался на ирландском наречии, которое, надо признать, начал уже забывать, столько лет прошло, как они вынуждены были бежать во Францию с родной земли. швырнув листы на стол, над которыми тут же склонились офицеры, он вскочил на ноги, с небывалой для его возраста прытью, и начал мерить шатер шагами.

— Что за мерзость, — вскричал казачий атаман Кочевой, отбрасывая в сторону листы. — Нет, я понимаю, всяко моет случиться, это война, мать ее ити, но, чтобы православный воин... Кто это придумал?

— Англичане, — устало проговорил Ласси потирая лоб из-за внезапно разболевшейся головы. — Они так уже делали... в Ирландии, полагаю, что не только там.

— Русские солдаты едят детей? Что за бред? — генерал-майор Зиновьев поворачивал картинку и так, и этак, чтобы рассмотреть подробности. — Ну, изобразить государыню в виде медведицы не самая умная идея, она ведь может обидеться, а Елизавета Петровна известна тем, что не прощает обиды, и тогда полетят головы, и прежде всего голова Бестужева, который очень хочет, чтобы Российская империя в союз с этими шутниками вступила. — Он поднял голову и посмотрел на Груздева. — И что, эти люди в это верят? Они же ни разу русских в глаза не видели.

— Верят, — Груздев задумался, вспоминая, как в одном из дворов в той третьей деревне, где староста поумнее оказался, какая-то баба падала перед ним на колени и умоляла не трогать ее дитя. Он долго тогда удивлялся, с чего она вообще взяла, что ему на кой-то ляд ее ребенок понадобился.

— И что будем делать, господа? — Ласси справился с волнением и повернулся к своим офицерам. Ситуация на самом деле была нехорошая. Если местные жители не будут к ним хотя бы нейтрально относиться, сложность задачи увеличится в разы.

— А его высочество предупреждал, что так оно и будет, — вздохнул Иван Лопухин, который в чине полковника сам напросился к Ласси, чтобы опыта поднабраться. — Просто я не поверил, слишком невероятно все это звучало.

— И что же, его высочество что-то посоветовал предпринять? — Зиновьев внимательно посмотрел на Лопухина.

— Вообще-то, да, — Иван замолчал, а затем добавил. — Его высочество сказал, чтобы мы ни в коем случае не пытались переубедить жителей в обратном. Во-первых, это бесполезно, во-вторых, мы только зря потеряем время. Он велел нам действовать как обычно, ни лучше, но и, не приведи Господь, ни хуже. Да, как всем известно, у его высочества издается журнал, ну тот, где срамные гравюры отпечатаны, — практически все мужчины, сидящие в комнате, разом принялись смотреть по сторонам, потому что у каждого из них парочка была припасена в седельных сумках. — Его высочество поручил художнику нарисовать несколько картинок вот таких вот, — он кивнул на стол, только там в прусские солдаты должны быть изображены и король Фридрих. Я так понимаю, что их вырезают на дереве, как буквы для газет и потом... вот, — и он вытащил из-за пазухи несколько листов. — Таких картинок много напечатано. Его высочество велел пустить впереди войска небольшой конный отряд, и чтобы они разбрасывали их во всех деревнях, кои на пути встретятся. Прусаки здесь тоже пришлые, поэтому картинкам поверят.

— Ну-у-у, — протянул Ласси, разглядывая картинку. — Художник явно привык полуголых девиц рисовать, здесь тоже все весьма... да... весьма. А вот эта, где король Фридрих верхом на барабане с, пардон, голым задом... Это что-то должно значить?

— Его высочество часто отмечал не слишком здоровое влечение его величества к барабанам, но прямо на этот вопрос не отвечал, хотя слухи ходят... — Лопухин замолчал, и Ласси постарался быстро свернуть скользкую тему в сторону. — Но, это будет не слишком? Вот это разбрасывать?

— Не слишком, — отрезал Ласси. — Если враг дошел до таких подлостей, то надо ждать от него не меньших подлостей в бою, а раз так, то нужно показать, что мы тоже можем ответить такими же подлостями и Фридрих не должен нас недооценивать. Что касается самого Фридриха — это всего лишь слухи, поэтому мы не буем их здесь озвучивать и распространять. Но картинка забавная, — Ласси аккуратно свернул образцы и аккуратно положил на стол. — Думаю, мы так и поступим. Разбросаем пасквили по улицам поселений. Люди будут растеряны и не будут понимать, во что верить. Или начнут бояться обе армии, что тоже не исключено, но нам в какой-то мере на руку. А теперь вернемся к нашему плану. — Ласси развернул на столе карту. — Его высочество отдельно настаивал на том, чтобы мы вышли к Дрездену раньше Фридриха. Чтобы остановились у города и ждали сигнал. Какой именно сигнал нам следует ожидать? Никто не знает. И я тоже не знаю. Петр Федорович лишь сказал, что мы сами поймем. Только вот неувязка какая — мы не можем подойти к городу первыми, вот хоть тресни, не можем. Фридрих со своей двадцатитысячной армией уже на полпути, а мы, хорошо, если на треть.

— Ну это же очевидно, Петр Петрович, — поднялся Кочевой и взял слово. — Как скоро башкиры подойдут?

— Дня через три должны догнать.

— Вот тогда мы с ними о двуконях и пойдем пруссакам навстречу. Пощипать прямо на марше — уж кто-то, а башкиры любят подобные забавы. Так что мы сумеем их основательно задержать, — Ласси задумался, затем кивнул.

— Да, так и поступим, а пока ждем башкирскую конницу, не сочти за труд передавай своим парням эти пасквили, пускай с разведкой едут, да по деревням проезжаются. На такую... хм... жертву прусаков много кто сбежится посмотреть. Эти картинки еще и вырывать друг у друга будут. Да, майор, а фураж лошадям ты купил?

— Конечно, господин фельдмаршал, — Груздев пожал плечами и ослепительно улыбнулся.

— Отлично. Тогда, думаю, нам нужно продолжить наш марш, — офицеры поднялись со своих мест и потянулись к выходу, негромко переговариваясь между собой.

— Как ты думаешь, Петр Петрович, дойдем ли мы до Дрездена ни разу с прусаками не повстречавшись? — оставшийся в шатре фельдмаршала Петр Семенович Салтыков со своего места изучал карту местности.

— Вот уж вряд ли, — Ласси вздохнул. — Я точно знаю, что нам навстречу Курт фон Шверин с двенадцатью тысячами прет. Нам остается лишь выбрать наиболее подходящее место, чтобы бой принять, имея хоть небольшие преимущества.

— Преимущества мы уже имеем, главное, чтобы покрепче Данилова к телеге привязать, чтобы он своими гаубицами не хвастал направо-налево. Молод еще шибко, все хочет славы, да почета.

— А кто их не хочет? — Ласси провел пальцем по карте. — Это правда, что его гаубицы поверх голов солдат могут стрелять?

— Да, я присутствовал при их испытаниях, — кивнул Салтыков. — А еще я был в Туле. — Он задумчиво посмотрел на Ласси. — Ты же слышал, какого шороху навел Великий князь, когда путешествовал до Урала?

— Об этом путешествии вся Российская империя знает, — хмыкнул Ласси.

— А ты знаешь, что он готов дать послабление Туле и увеличить срок долговых работ для торгового люда, ежели они поспособствуют работе химиков и оружейных мастеровых, чтобы они сумели такой состав изобрести и применить его в оружие, которые позволят порох на полку не насыпать?

— Это невозможно, — неуверенно проговорил Ласси. — А как тогда его поджигать?

— Загадка, которую сразу два мастера обещали ему решить, как только найдут вещество, способное от удара порох воспламенять, — Салтыков вздохнул. — Сказки это, конечно, но только представь себе, как бы изменился характер боя в таком случае.

— Даже представлять не хочу, зачем голову несуществующими мечтами забивать, когда у нас скоро бой предстоит? Фон Шверин серьезный противник, его никак нельзя недооценивать.

— Тогда ищи место, где на подходе пруссаки будут ниже нас, — посоветовал Салтыков. — Тогда и солдат сбережем и гаубицы к радости Данилова испытаем. — Он встал и пошел к выходу из шатра, бросив по дороге взгляд на картинки, представляющие русскую армию в омерзительном свете. Детей жрем, надо же. А евреи кровью младенцев причащаются. И что еще, господа из Ганновера, вы сможете придумать?

* * *

К Амстердаму подъезжали уже поздно вечером, но решили не останавливаться и заночевать уже в доме, приготовленном для меня и моей немногочисленной свиты, с которой я прибыл сюда почти инкогнито.

Возле городских ворот нас встречал Криббе, чтобы проводить в дом своего друга, у которого, собственно, и решено было остановиться.

Ночной Амстердам хоть и не жил той немного странной ночной жизнью, которую я видел в той своей жизни, посетив этот город, но и не засыпал, как небольшие городки, мимо которых мне суждено было проехать. Повсюду горели огни, то и дело слышались музыка, взрывы смеха, ржание лошадей, запряженных в кареты, ожидающие своих господ, которые в это время веселились на званных приемах.

— Здесь всегда так? — спросил я, кивая на дом, больше похожий на дворец, из дверей которого в это время вышли мужчина и пышно одетая дама, а к ним тут же подкатил экипаж.

— Сезон начался, — ответил Гюнтер. — Летом как-то поспокойнее, все в загородных домах от светских развлечений отдыхают.

— А мне казалось, что Голландия — это республика, — я оглянулся на расцвеченный огнями дворец.

— Это не мешает ей быть населенной аристократией, в основном немецкой, — Криббе тоже обернулся на дворец. — Вы скоро тоже получите пару приглашений, это неизбежно, особенно после того, как вы разберетесь с Голландской Ост-Индийской компанией. Мы приехали, — Гюнтер кивнул на большой дом, мало чем уступающий тому дворцу, мимо которого мы только что проехали.

— А неплохо здесь живут купцы, — я присвистнул, разглядывая двухэтажное строение, построенное в форме подковы, видимо, чтобы пол-улицы не занимать.

— Здесь так живут все, у кого есть деньги, чтобы так жить, — пожал плечами Криббе соскакивая с лошади и хватая моего жеребца за узду, чтобы я смог спокойно спешиться. — У Кристиана Ван Вена деньги есть, так что... — его прервал этот самый Кристиан, выбежавший на крыльцо, чтобы встретить дорогих гостей, которых, подозреваю, он бы еще лет сто не видел.

— Ваше высочество, я так рад приветствовать вас в моем скромном жилище, — он был высок и крепок, и напоминал своими габаритами медведя средней упитанности, поэтому его поклон выглядел несколько нелепо, но я промолчал и кивнул в ответ.

— А уж как я рад знакомству, — рядом со мной встали Олсуфьев и Федотов, а также Ванька Шувалов, которого я забрал с собой.

— Пройдемте в дом, ваше высочество, — засуетился Ван Вен. — Я велел приготовить ванну, чтобы вы смогли освежиться, а затем подадут ужин в столовой. Я вам сейчас покажу ваши комнаты.

— Не нужно, господин Ван Вен, Гюнтер проводит меня, не беспокойтесь, — я прервал поток слов, которые могли нас всех утопить. — Встретимся за ужином.

Дом был вполне уютным, но все же чувствовалось, что здесь нет хозяйки. Отсутствие женской руки ощущалось на таких мелочах, как отсутствие штор на некоторых окнах, или в пустых вазах, стоящих на многочисленных столиках, да много в чем еще.

Комнаты, выделенные мне, поражали сдержанной роскошью и вполне современными удобствами, вроде туалета. Сам дом был расположен рядом с каналом, так что, думаю, проблема канализации решалась просто. Вот только воду из этого канала я не рискнул бы брать.

— Он что сам переселился куда-то на чердак, а мне предоставил свои комнаты? — спросил я Гюнтера, который расположился в кресле, вытянув свои длинные ноги и закрыл глаза. По его слегка землистому лицу было видно, как он устал.

— Не исключено, — ответил Криббе, не открывая глаз. — Ваши морские волки, которых вы мне прислали, старше меня и намного, особенно адмирал Соймонов. Но, Петр Федорович, в то время как я хочу упасть на кровать и проспать пару суток, они выглядят и чувствуют себя как двадцатилетние юнцы, радующиеся, что могут посещать бордель без всяких ограничений. Откуда такая прыть?

— Они очень давно были лишены моря. А для настоящего моряка — это не просто трагедия, это гораздо больше. И теперь им вернули море и корабли, конечно, они счастливы.

— Никогда не понимал моряков, — проворчал Криббе.

— Ну, это люди совершенно иного склада, нежели мы, сухопутные, — пришедшую помочь мне вымыться служанку развернули, я чуть не рассмеялся, разглядев ее по-настоящему расстроенную хорошенькую мордашку. Наскоро ополоснувшись в уже успевшей остыть воде, я вернулся в спальню, тщательно вытирая свои короткие волосы полотенцем, чтобы побыстрее высохли. — Например, возьмем меня. Мне уже плохо от того, что скоро мы сядем на корабль, чтобы двинуться на нем в Киль, а ведь я еще даже не видел моря, не разглядел его в темноте.

— Не все могут переносить морские путешествия стойко, — Криббе открыл глаза и посмотрел на меня сочувственно. — Просто вам не повезло родиться среди тех, кто страдает морской болезнью.

— Это ужасное чувство, просто ужасное, — пожаловался я, и отбросил в сторону полотенце. Подойдя к зеркалу, я увидел чучело с вставшими дыбом волосами. Покачав головой, я взял в руки щетку для волос, чтобы не вводить в моду прическу а-ля взрыв на макаронной фабрике. — Вы уведомили совет директоров о завтрашней встрече?

— Да, я лично развез пятнадцать приглашений, остальных уведомили с нарочными.

— И как, они меня ждут? — я усмехнулся.

— Еще как, — Криббе потянулся. — На вашем месте я не стал бы ничего пить и есть на завтрашней встрече.

— Все так плохо? — я отложил щетку и накинул камзол. Жрать хочу и спать и не понятно, чего больше.

— Это не передать словами, Петр Федорович. — Криббе встал. — Пойдемте отдадим должное кухне Кристиана. Его повар сейчас будет подсматривать в щелку, и получит удар, если увидит на вашем лице недовольство. Так что прошу держать себя в руках, будет аль потерять маэстро. Ведь он действительно отличный повар.

— Я постараюсь не лишить господина Ван Вена его служащего, — я улыбнулся на этот раз вполне искренне. — Да, Гюнтер, может быть, ты знаешь, чем Ост-Индийская компания отличается от Вест-Индийской компании?

— Ни разу не слышал о Вест-Индийской компании, — Криббе выглядел удивленным. — Спросим у Кристиана, он точно должен знать.

— Тогда не будем задерживать ни повара, ни хозяина, — и я решительно направился к выходу из спальни.

Глава 6

Петр Семенович Салтыков еще раз оглядел с холма расстилающуюся перед ним картину. Внизу прямо под холмом раскинулось поле, по краям которого располагались небольшие рощи, которые в иное время можно было использовать, чтобы разместить в них фланги, но сейчас этого преимущества у него не было, потому что деревья уже скинули практически всю листву и теперь рощи просматривались насквозь, лишая возможности спрятать там хоть какие войска.

Подувший ветер заставил генерала поежиться и поднять воротник. Он уже видел, как Ласси сделал пометку в своей книге про то, что форму в войсках нужно менять. Причем, менять кардинально, потому что та, что была сейчас не отличалась удобством и была слишком жаркой в летнее время и слишком холодной сейчас в преддверии зимы, когда погода была особенно мерзкой: дули пронизывающие ветра, а среди постоянных дождей то и дело пролетали снежинки. Им совсем немного оставалось пройти до Дрездена, в котором Ласси намеривался остаться зимовать. Это при условии, что они его возьмут, конечно. Но фельдмаршал был в этом уверен. Намеки его высочества на то, что им, скорее всего, помогут изнутри, влияли на Ласси весьма положительно, и он был абсолютно уверен в победе.

— Идут, Петр Семенович, — к Салтыкову подъехал Кочевой, спешился и махнул рукой, показывая куда-то вдаль. — Шалимов только что передал, что армия в двух часах отсюда.

— Хорошо, Лопухин! — к генералу и стоявшему возле него казачьему атаману подбежал Иван. — Выводи полки, нужно приготовить горячую встречу борону фон Шверину.

— Слушаюсь, господин генерал, — и Лопухин побежал выполнять приказ, в то время как Салтыков обернулся к Кочевому.

— Сергей Иванович, ваши казаки все вернулись? — он испытывающе посмотрел на атамана.

— Так точно, Петр Семенович, вернулись. Как и башкиры Шалимова. Мы пруссаков на марше хорошо пощипали, — он скупо улыбнулся. — Правда, я даже отсюда слышал вопли прусских генералов о том, что так нечестно. Что мы ведем подлую войну.

— Ну, это они будут в своих мемуарах писать, ежели победят, что победили, несмотря на то, что мы подло с ними воевали, не по правилам, к которым они привыкли. А вот когда мы победим, то непременно отпишем, что изматывали армию под руководство фон Шверина, совершая на нее нападения на марше малыми конными группами. Все-таки Петр Петрович оставил нас здесь десятью тысячами с армией Шверина разбираться, а это как ни крути меньше, чем у прусского генерала. У нас по сути одна надежда на то, что Данилов не подведет и его гаубицы отработают, как и было задумано.

— По сути, мы напишем одно и тоже, — усмехнулся Кочевой.

— Нет, не одно и тоже. Одними и теми же будут цифры, Сергей Иванович, только сухие цифры: такого-то числа состоялось сражение возле деревни... — Салтыков замолчал, вспоминая название деревни с непроизносимым названием, так и не вспомнив, махнул рукой. — Такой-то деревни. Двенадцатитысячная армия Фридриха под командованием барона фон Шверина, и десятитысячная армия Елизаветы Петровны под командованием вашего покорного слуги, — Салтыков картинно поклонился. — Скорее всего, еще Данилова упомянут с его новинкой. И на этом все, Сергей Иванович. Больше вы ничего общего нигде не увидите и не узнаете, и если сами не позаботитесь о мемуарах, то и вас забудут упомянуть наши историки, а их, — он махнул рукой в ту сторону, откуда должна была появиться армия Фридриха, — и вовсе знать о вас не будут. Вы для них подлость во плоти. Народ местный против нас настраивать — вот это не подлость, это военная хитрость и тактика, а то, что вы их с башкирами Шалимова слегка пощипали — вот это подлость, да еще какая. Так что, подлый ты человек, Сергей Иванович, запомни на будущее. И иди уже своих подлых вояк готовь, они нашими флангами будут, пока я не пойму, что от Шверина ждать можно.

— То, что ты говоришь, это очень неправильно, Петр Семенович, — Кочевой нахмурился и вскочил на лошадь. — Не может быть такого.

— Может, еще как может, Сергей Иванович. Я вот к примеру, в своих мемуарах так и напишу, что Кочевой опоздал к началу сражения, потому что бражничал в... да как эта чертова деревня называется? — вернувшийся Лопухин пожал плечами, внимательно прислушиваясь к разговору. — Неважно, историки потом разберутся. Так вот, бражничал, значит, Кочевой в этой деревне и соблазнил дочку старосты местного, а потом рванул на сражение, и получил за храбрость потомственное дворянство. А девка та понесла, да в положенный срок сына родила. Вот так, Сергей Иванович, и возникнут однажды у твоих потомков проблемы с наследством, потому что потомок уже девки этой будут у них свою долю требовать, — Салтыков опустил руку с трубой, через которую он смотрел в этот момент вдаль и насмешливо взглянул на Кочевого.

— А что, правда, Сергей Иванович, ты старостину дочку, того... — Лопухин даже глаз скосил, показывая, что Кочевой с девушкой сделал.

— Да не было такого, — казак побагровел. — Это Петр Семенович сейчас только небылицу сочинил.

— Ну как же не было, как же не было, ежели историки это в моих мемуарах найдут? — всплеснул руками Салтыков. — Все в точности так и было, и во всех книгах про эту войну так и напишут. Где им еще такие сведения брать, как не в мемуарах старых генералов?

— У старосты этой деревни нет дочки, у него сын, — влез в столь занимательный разговор подошедший Груздев. — Это по церковным книгам проверяется очень даже хорошо.

— Так не внесли, — пожал плечами Салтыков. — Подумаешь, невидаль какая. Девку же не внесли, не сына, кто их вообще в таких вот деревеньках считает? А ты что прибежал? — спросил он у Груздева.

— Дозор Шалимова, который он назад послал, чтобы мы неприятностей никаких не поимели, вроде удара в тыл, обоз заприметили, господин генерал, — доложил Груздев.

— Обоз, говоришь? — Салтыков нахмурился. — И не наш обоз?

— Никак нет, — Груздев для надежности головой отрицательно покрутил. — Не наш.

— А откуда у нас в тылу не наш обоз? — Салтыков обвел взглядом собравшихся вокруг него офицеров.

— Так ведь, если только пшеки собрали, в помощь Фридриху, — негромко предположил Лопухин. — Король-то польский не в курсе, что часть армии здесь остановилась, ежели бы мы все вперед пошли, то...

— То фон Шверин точно в тыл бы нам ударил, при помощи польского обоза, в котором и оружие может везтись, — мрачно закончил за него Салтыков. — Лопухин, а напомни мне, откуда мы вообще об этих двенадцати тысячах узнали?

— Так его высочество письмо с нарочным шифрованное фельдмаршалу прислал. Шифр еще они с Ушаковым разрабатывали, так что в них и с шифровальной книгой путаемся. Он в письме и отписал, что получил такие сведения, — Лопухин пару раз моргнул. — Вот только, я при его высочестве столько лет состоял, ни с кем он при дворе Фридриха дружбу не поддерживает. Ни разу из Пруссии он ни одного письма не получил. А получается, что шпион у него есть в Берлине. Да не простой, а приближенный к королю.

Все присутствующие разом вспомнили, что слухи ходили по Петербургу, будто бы Петр, в бытность свою Карлом Петером Ульрихом, сильно обожал короля Фридриха. Но, когда он приехал в Россию, даже слегка невнимательный в этом плане Лопухин заметил, что одно имя прусского короля вызывает у Великого князя нервный тик, и нелюбовь его настолько сильна, что даже с сестрой Фридриха его мир никак не брал, это же надо прямо посреди коридора ругались они так, что только перья в разные стороны летели. Но ведь мог с того времени остаться кто-то, кто сочувствовал тогда юному герцогу, а сейчас сочувствует цесаревичу.

— Ладно, не будем гадать, — вывел офицеров из задумчивости Салтыков. — Нам все равно никто не доложит, откуда у его высочества подобная информация, и Ушаков не скажет, даже, если мы его все вместе в углу зажмем и будем пытать, поедая у него на глазах жаренного поросенка. Но пшеки курвы, и вашим, и нашим, тьфу, — он сплюнул на землю.

— А чего вы хотели-то, Петр Семенович, разве же их мотивы хоть когда-нибудь отличались? Хорошо хоть кочевряжиться перестали, да нас через свои границы пропустили, — Лопухин скривился.

— Вот что, Иван, — принял решение Салтыков. — Поезжай-ка ты назад в Петербург, и доложи, как полагается Ушакову и ее величеству Елизавете Петровне. Нас здесь мало, союзников у нас нет, все пока колеблются, ждут, кто начнет побеждать. А получить удар в спину я никогда не желал. Тем более, что зимой в Дрездене мы будем отрезаны от России, и не сможем получить помощь, даже, если сумеем с просьбой о этой помощи прорваться. Так что поезжай. Груздев!

— Да, ваше сиятельство, — майор вытянулся перед Салтыковым.

— Возьмешь полсотни казаков, — он кивнул Кочевому, — и полсотни башкир Шалимова. На тебе обоз, и охрана Лопухина. Он обязан проехать опасный участок живым и невредимым. Как обоз захватите, катите его сюда, но сильно не приближайтесь, есть у меня задумка одна, каким образом его в наших целях использовать. Кочевой, — Салтыков снова посмотрел на атамана. — Выдели пару десятков казаков Лопухину. Он должен добраться до Петербурга, слышишь? — Кочевой кивнул. И тут до стоящих на холме офицеров, где уже выстроились русские полки, донесся приглушенный бой барабанов. — С Богом, ребятушки. — Коня! — ему нужно было еще напутствовать солдат перед боем и убедиться, что все офицеры все поняли правильно и ничего не перепутают.

Офицеры бросились выполнять приказы командующего, а Салтыков, пока ему вели коня, напряженно смотрел в трубу, на только-только появившуюся армию.

— Главное, не дать им строй верный сформировать, прямо с марша пущай в бой вступают, а я потом в своих мемуарах все правильно опишу, как оно на самом деле было.

* * *

— Я не понимаю, зачем вы так настойчиво пытались со мной встретиться, господин Кармайкл, — Мария отложила в сторону вышивание и пристально посмотрела на английского посла. — Вы были так настойчивы, что мне даже стало немного любопытно, что такая скромная персона, как я, может сделать для такого важного и занятого человека, как вы, — она улыбнулась, а присутствующие при этой встрече Бестужев и Штелин сжали с силой губы, чтобы не усмехнуться. У обоих в головах промелькнула мысль о том, что, похоже, Великая княгиня слишком усердно пыталась раствориться в муже, настолько, что даже слегка издевательскую манеру общения Петра пыталась перенять.

— Ну что, вы, ваше высочество, — Кармайкл склонился перед ней в поклоне. — Кто я такой, в сравнении с вами? Всего лишь преданный слуга своего короля и страны. А встретиться я хотел, чтобы выразить свое восхищение и поздравить, хоть и запоздало с рождением сына и наследника. А также передать поздравление его величество короля Георга.

— Передайте его величеству, что я благодарю его за теплые слова, — Мария улыбнулась. — вас я также благодарю, господин Кармайкл, рада, что вы проявили настойчивость, потому что ваши слова пришлись мне по душе.

— В таком случае, ваше высочество окажет мне честь и посетит небольшой прием, который я устраиваю через две недели в честь Великого князя Павла? — Мария слегка нахмурилась, и Кармайкл тут же принялся быстрообъясняться. — Всего лишь небольшой прием, ничего грандиозного. Всего сотня гостей не больше. В основном послы, их супруги и помощники. Мы все желаем этой стране лишь процветания, поэтому не можем не радоваться тому, что династия находится под защитой таких очаровательных женщин.

— Я подумаю, в любом случае, пришлю вам ответ с нарочным, — Мария потянулась было за рукодельем, давая понять, что аудиенция окончена. Кармайкл выругался про себя, но решил, что для первого раза достаточно, и княгине не следует сильно надоедать.

— Я так рассчитываю на то, что вы ответите согласием, — он поклонился, пятясь к выходу. — Надеюсь, что нам удастся поговорить. Ее величество хочет подготовить грандиозную охоту, приуроченную в дню рождения его высочества, особенно, когда ваша армия одержит, я просто в этом не сомневаюсь, грандиозную победу. Время, конечно, еще есть, все-таки празднование запланировано уже после Нового года. Но, я ничего не знаю о том, как проводится подобная охота, и боюсь выставить себя перед ее величеством в неприглядном свете, — он улыбнулся, и эта улыбка на его простовато лице выглядела жалко. Никто из присутствующих в комнате людей не знали, что английский посол очень долго тренировался вот так улыбаться перед зеркалом, чтобы уметь вызвать чувство жалости, особенно у женщин. Ведь тот, кого ты жалеешь, не вызывает у тебя опасения.

— Вряд ли я сумею вам помочь, я сама не слишком много знаю о подобных увеселениях, — в голосе Марии появилось сомнение, и англичанин про себя улыбнулся. У него появилось найти точку соприкосновения с молодой женщиной, хотя бы на общих незнаниях чего-то. — Я пришлю вам ответ, — добавила Мария. — Если я решу посетить ваш прием, то посмотрю что-нибудь, связанное с охотничьими традициями, принятыми при Петре II. Ее величество часто вспоминает этого императора с потайной грустью. Он ей приходился племянником, и они часто охотились вместе. Не думаю, что ее величество решит отступить от тех традиций, ведь так она может почтить его память.

— Вы не только очаровательны, но еще и мудры не по годам, — появившееся во взгляде Кармайкла восхищение не могло не льстить совсем еще юной княгине, тем более, что она видела такое восхищение не часто.

Мария милостиво кивнула ему, про себя решив, что, вероятнее всего, посетит этот прием и действительно поищет что-нибудь про охоту Петра II. Это для мужчины времени до празднования было достаточно, а вот для нее вполне возможно, что этого времени и не хватит, ведь необходимо учесть столько нюансов. И прежде всего, эта охота является прекрасным шансом для того, чтобы наладить отношения с Елизаветой, которая, как только Петр уехал, а Павла перевезли сюда в Петербург, словно потеряла к ней малейший интерес. Если она хотела жить при дворе, а не прозябать, то, пожалуй, пора прекращать себя жалеть и начинать действовать.

Бестужев направился провожать английского посла, чтобы тот случайно дверью не ошибся и направился прямиком к выходу, а вот Штелин внимательно посмотрел на свою подопечную, которую ему доверил Петр. Хоть поведение посла было предельно корректным, что-то бывшего наставника Великого князя настораживало. Подумав, Штелин решил, что Марию кто-то должен будет сопровождать на прием в английское посольство и этим кем-то непременно будет он. Необходимо держать руку на пульсе и вовремя предупредить Петра Федоровича, если что-то пойдет не так. А прежде, нужно поставить в известность Ушакова. А то, Андрей Иванович, похоже, решил развлекаться в своем клубе, параллельно наставляя членов ордена на путь истинный, а вот на молодую княгиню совсем внимания не обращает, не к добру все это, ой не к добру. И Штелин, раскланявшись с Марией поспешил на выход. У него было много дел и, как оказалось, очень мало времени.

* * *

Прежде, чем отправиться в штаб-квартиру Голландской Ост-Индийской компании, я попросил Криббе отвезти меня к ратуше. Гюнтер лишь понимающе хмыкнул, а вот его друг Ван Вен, у которого мы остановились, смотрел с явным удивлением.

Как оказалось, меня в ратуше уже ждали. Невысокий плотный человек нервно ходил по холлу, периодически поглядывая на дверь. Я это понял потому, что он застывал на месте в тот самый момент, когда я вошел внутрь административного здания. Даже не поздоровавшись, он бросился распахивать передо мной и моей небольшой свитой двери, приглашая в зал, где сейчас за столом сидели пять человек, реально принимающих решения в республике.

— Господа, рад приветствовать вас лично, — они встали и поклонились мне, но с некоторым запозданием. То ли специально, то ли ненамеренно, по их лицам невозможно было определить. Сев на предложенное мне место во главе стола, я пришел к выводу, что они сделали это все-таки специально, чтобы показать, насколько сильно они республика, и как им по сути наплевать на все титулы. Ну-ну, а ведь скоро вы станете королевством и думать забудете обо всех этих глупостях. Хотя, вас все равно будет волновать только одно — прибыль, и желательно, личная.

— Ваше высочество, мы также очень рады познакомиться лично, — слово взял ван Хейм, председательствующий на этом маленьком собрании. — Надеюсь, вы добрались хорошо?

— Да, благодарю вас, — я старательно улыбался этим господам, оказавшимися настолько предсказуемыми, что было даже скучно. — Вас удовлетворили те тридцать серебряников по современному курсу, что вы получили от меня в знак признательности за наше столь плодотворное сотрудничество? — они растерянно переглянулись, но затем ван Хейм рассмеялся и погрозил мне пальцем.

— А вы шутник, ваше высочество, — я тоже громко засмеялся вместе со всеми. Да, я такой. Мне бы в цирке выступать, так сильно я люблю пошутить. Отсмеявшись, я бросил на стол пачку бумаг.

— Я хочу поздравить вас, господа, с наследственным дворянством Гольштинии. Император Священной Римской империи и императрица Российской империи, которая эти земли арендовала, выступили гарантами и свидетелями законности назначений. Еще раз поздравляю вас. Надеюсь, что теперь мы будем сотрудничать по вопросам Ост-Индийской и Вест-Индийской компаниям более тесно. Все-таки я, как действующий герцог Гольштейн-Готторпский хочу, чтобы мои подданные процветали вместе со мной.

— Благодарим вас, ваше высочество, — голландцы смотрели на заветные свитки как завороженные. Вот тебе и республика, мать вашу. — И мы надеемся, что вы не будете полностью отстранять голландцев от дел компаний.

— Я обещал этого не делать, — я поднялся и перестал улыбаться. — А я всегда держу слово. Все они останутся, кроме руководства, естественно, на своих местах, если принесут мне присягу с перспективой стать гражданами Российской империи, если ее величество заинтересуют данные земли. Как вы знаете, мы не настаиваем на том, чтобы они принимали православие. Вопросы веры остаются личными для каждого. Но терять стольких прекрасных работников, способных обучить большое количество русских, это расточительно, слишком расточительно.

— Обучать? — ван Хейм переглянулся с остальными.

— Конечно, я хочу развиваться. У Российской империи есть для этого ресурсы, которые я планирую использовать. Надеюсь, вы не будете мне в этом мешать, — обведя собравшихся холодным взглядом я снова улыбнулся. — Доброго вам дня, господа дворяне. Надеюсь, вы с достоинством будете нести это бремя.

Не дожидаясь ответа, я вышел из зала. Улыбка тут же слетела с моего лица, и сильно захотелось помыться. Ну ничего, ты знал, что политика — это грязь и невозможно ею заниматься, оставаясь чистеньким, привыкнешь, Петька, никуда не денешься. Другое дело, что так не хочется к этому привыкать.

— Откуда вы знали, что они согласятся? — тихо спросил Гюнтер, когда мы сели в карету, предоставленную на Ван Веном.

— Потому что это гребанная республика, — я протер лицо. — Это гребанная республика, где царит засилье немецкой аристократии. Бароны и герцоги Священной римской империи голландцев за людей не считают, и они вынуждены так править и так расставлять приоритеты, чтобы учитывать желания этих самых аристократов, для которых никогда не будут ровней. Они пыжатся, пытаются показать, что такие прямо республиканцы, но сами испытывают благоговение перед титулами. И так было всегда и во всех республиках, всегда и во всех. Их было легко купить, но, Гюнтер, предавший однажды, предаст и второй раз, так что от этих господ нужно будет потихоньку избавиться. Те же, кто придет на их место, не удивлюсь, если это будут их дети, постепенно привыкнут к тому положению вещей, при котором Ост-Индийская компания принадлежит русским, управляется русскими, и фактории фактически являются русскими территориями. Это дело не одного года, и я вовсе не собираюсь пилить сук, на котором сижу, поэтому большинство контрактов будет разорванно и снова заключено с теми же людьми. Все просто.

— Вы таким образом, Петр Федорович, постепенно Голландию в Российскую провинцию превратите, — проворчал Криббе.

— Вряд ли, мне не позволят этого сделать, — я покачал головой, хотя, видит Бог, сначала даже на мгновение задумался над этой перспективой. — Нет, мне не позволят.

— Поживем, увидим, — и Гюнтер посмотрел в окно. Снова накрапывал дождь и нужно было быстрее уходить из Амстердама, пока еще было возможно.

В Амстердамской палате компании было людно. Сотрудники, клерки всех мастей, военные, купцы, капитаны кораблей — всех их беспокоил только один вопрос, что им делать дальше. Верхушка из шестидесяти членов правления компании собрались в отдельном зале. Многие прибыли издалека и да, половина из присутствующих были теми самыми немецкими аристократами, про которых я говорил Криббе. И, пожалуй, имперские амбиции именно они проецировали на деятельность всей компании.

Я вошел в зал стремительно в окружении преданных мне людей, в ряды которых как-то незаметно проскользнул Ван Вен. Похоже, кто-то хочет выслужиться. Хотя я не против здоровой амбициозности.

Дверь закрылась, но я не стал садиться, а обвел всю эту честную компанию пристальным взглядом. Мне нужны были пятнадцать из них. Вообще-то семнадцать, но двоих я пока не могу достать по вполне объективным причинам, они находятся в Батавии.

— Господа, — вперед вышел Криббе, вытащил список и принялся зачитывать те самые пятнадцать фамилий. — Встаньте. — Они, недоуменно переглядываясь, поднялись, и Гюнтер отступил в сторону, давая мне слово.

— Вы уволены, прошу покинуть зал заседаний, — ровно проговорил я, и направился во главу стола.

— Да как вы смее...

— Я смею, а вы, покиньте зал заседаний, — скоро их всех арестуют по подозрению в расхищении средств республики, выделенных на подавление беспорядков в Батавии. Это входило в нашу сделку с новоявленными дворянами. Переговоры велись почти год, за время которого небольшой корабль «Стремительный» настолько часто ходил в Амстердам и обратно, что команда уже с закрытыми глазами могла пройти любой фарватер на этом пути.

— Ах ты, щенок, — один из пятнадцати больших шишек компании, которые с моей точки зрения Великого князя и герцога были всего лишь купцами, то есть торгашами, и чьи имена я принципиально не собирался запоминать, выхватил пистолет. Нет, все-таки с охраной подобных объектов надо что-то делать, это точно.

Раздался выстрел и вмиг потерявший очень и очень многое купец упал на пол, а бледный Ван Вен опускал дымящийся пистолет.

— Какое глупое самоубийство, ну не разорился же он подчистую в конце концов, зачем было стреляться? — и я отвернулся от тела, которое уже сноровисто вытаскивали из зала, а за дверьми, наконец-то воцарилась тишина. Дождавшись, когда четырнадцать уволенных бывших директоров выйдут из зала, чтобы сразу попасть в распростертые объятья шефа полиции, который их почему-то недолюбливал и с радостью осуществил арест на глазах у изумленной публики, я повернулся к оставшимся директорам, сидящим за столом. — Надеюсь, никто не будет больше у меня на глазах самоубиваться? Я так и думал. Господин Ван Вен, — похоже, что выслужиться ему все же удалось. Хотя я не думаю, что мне позволили бы вот так нелепо умереть, но он все же оказался быстрее даже Криббе, который посматривал на друга со смесью благодарности и раздражения. Кристиан встрепенулся, и слабо улыбаясь посмотрел на меня. — Присаживайтесь. Здесь пятнадцать свободных мест, одно из них вы определенно заслужили. — После этого я повернулся к все еще молчавшим бледным директорам. — Ну что же, господа, приступим. Нам предстоит много вопросов решить, так что нам предстоят весьма напряженные дни, пока готовят мои корабли.

Глава 7

— Чего мы ждем, ваше величество? — резкий тон старого дессауца, как прозвали в войсках герцога Леопольда Ангальт-Дессауского, заставил Фридриха поморщиться.

С каким удовольствием он избавился бы от этой отрыжки его отца, так же, как он избавился от его сыночка Фридриха, осмелившегося спорить с ним. Но нельзя. Герцога пользуется небывалым авторитетом в армии, и вполне способен напоследок организовать волнения, если не бунт, который сейчас был бы очень некстати, все-таки он вступил в войну с Россией, и на таких условиях, на которых никто никогда не вступал. Ни с той, ни с другой стороны не было союзников, которые позволили бы открыть второй, а то и третий фронт. Случилось небывалое, все соседи просто заняли выжидательную позицию, и только Ганновер передал, что Англия предпринимает некоторые шаги в Петербурге, чтобы в итоге переломить ход войны в его пользу. Пока же состоялась всего одна битва, которая закончилась разгромом прусской армии. Салтыков сразу же навязал фон Шверину свой рисунок боя, даже не дав барону выстроить армию как надо. Да еще и эти странные орудия, и не гаубицы, и не пушки, нечто среднее, и оттого эффективное. И вот теперь эта старая плесень, смеет ему указывать, как вести эту странную войну.

— Потому что я никак не могу понять, куда направляются те русские полки, пропустить которые получили приказ от императора Священной римской империи больше половины немецких герцогств, — Фридрих посмотрел на старого фельдмаршала, ближайшего друга своего отца, с открытой неприязнью. — Я, кстати, забыл у вас спросить, вы тоже получили такой приказ?

— Нет, ваше величество, через Дессау никто не проходил, — Леопольд сжал губы. Он недолюбливал Фридриха, ему передалась нелюбовь отца к собственному сыну, которую испытывал его друг Фридрих Вильгельм к старшему сыну. Но все же он не мог отрицать военного гения Фридриха, как бы ему не хотелось сказать обратное. — И те войска уже прошли. Не задерживаясь нигде, и не выказывая никаких намерений начать военные действия.

— И меня волнует только один вопрос, куда они направлялись? — Фридрих вскочил на ноги из кресла, в котором сидел до этого, и принялся мерять шагами комнату. — Кто-нибудь из вас может мне ответить?

— В Голландию, — пожал плечами Леопольд Максимилиан еще один сын и наследник герцога Ангальт-Дессауского, которому Фридрих недавно лично присвоил звание генерала-фельдмаршала. — Судя по последним известиям, они направлялись в Голландию. — Ему было плевать на этих русские части. Ну как им могли помешать какие-то три полка? Беспокойство Фридриха по этому поводу, похоже, никто не испытывал, и его генералы пребывали в недоумении, относительно этой задержки.

— А зачем они туда идут? Какие дела могут быть у них в Голландии? Или вы хотите мне сказать, что русская императрица уподобилась Швейцарии и продает своих солдат? — Фридрих смотрел на них почти с ненавистью. Он не понимал этих движений, шпионы молчали, так же, как и он теряясь в догадках, и от этого у прусского короля начиналась изжога. Он терпеть не мог такие моменты. Чертова баба! С приходом к власти Елисаветы, которую он по глупости считал всего лишь раскрашенной куклой, начались какие-то странные изменения на политической карте Европы, но никто толком не понимает, чем им всем это может грозить. — Почему я уже несколько лет не получал известий от наследника Елисаветы? Ему запрещают мне писать? Что происходит? Пока он жил в Гольштинии, не проходило и недели, чтобы я не получал восторженного письма, а что сейчас произошло? и где Бергхольц? Почему от него нет известий? С ним что-то случилось? Если случилось, то почему меня не поставили в известность? Ну почему вы все молчите? — Фридрих развернулся, глядя холодным пристальным взглядом на собравшихся. В этом взгляде вовсе не было той нервозности, которая прослеживалась в каждом его жесте.

— А вам не кажется, ваше величество, что о наследнике Российского трона вы могли бы спросить у своей сестры. Вся Европа обсуждает слухи, по которым они стали очень дружны, если не сказать большего, — вновь дребезжащим голосом обратился к королю герцог Ангальт-Дессауский. — Те девушки, которые вернулись с того своеобразного смотра невест, устроенных русской императрицей, утверждали, что его высочество всегда выделял Луизу Ульрику среди других женщин и девиц, находящихся при дворе. Они даже могли позволить себе перейти на личности, а одну их ссору, которая состоялась прямо посреди коридора, смакуют в подробностях все, кто ее наблюдал. А наблюдали ее многие, уж поверьте. Правда, вернулось девиц не так чтобы много, две трети нашли счастье в России, выйдя замуж за представителей тамошней аристократии, и это тоже играет весьма существенную роль в предоставлении прохода через территории для тех полков, которые не дают вам покоя, ваше величество. Они уже прошли, не останавливаясь, и я от лица не только ваших генералов, но и от лица солдат спрашиваю, чего мы ждем? После позорного поражения фон Шверина, его пленения, мы все еще продолжаем ждать чего-то. Чтобы фельдмаршал Ласси вошел на территорию Пруссии? Если вас так волнует герцог Гольштейн-Готторпский, то напишите уже письмо вашей сестре, и сделайте что-нибудь, чтобы остановить Ласси!

— Хорошо, — Фридрих неохотно согласился с доводами Леопольда. Ждать дальше не имело смысла. — Выдвигаемся к Дрездену. Даже, если Ласси подойдет к городу первым, то ему придется начать осаду. Город прекрасно защищен. Месье Грибоваль отлично знает свое дело. Просто войти в Дрезден у этого старого ирландца не получится. А там и мы подойдем. Воевать и с защитниками города и с нами у него явно не получится, и мы одержим замечательную победу. В Дрездене и остановимся на зимних квартирах.

Вопреки опасениям Ласси, армия Фридриха хоть и покинула Берлин, но границ Пруссии пока не пересекла. Король затормозил продвижение вперед, из-за предчувствий, которые даже сам не мог объяснить самому себе. Но он привык доверять своей интуиции, которая на этот раз просто криком кричала о том, чтобы король не спешил покидать свою страну. И вот теперь Фридрих отдал приказ продолжить движение к Дрездену.

Также он не стал обострять внимание прежде всего герцога Ангальт-Дессауского на том, что не собирается писать Луизе. Они не слишком хорошо ладили, будучи детьми, любимица отца не вызывала теплых чувств у старшего брата, который был гораздо ее старше, да и к тому же особой любовью Фридриха Вильгельма не пользовался. Эта неприязнь сохранялась между ними до сих пор и сам Фридрих совсем не горел желанием как-то менять подобное положение дел.

— Слава Богу, — воскликнул герцог Ангальт-Дессауский, и остальные генералы поддержали его одобрительным гулом. Вот только сам Фридрих не горел большим энтузиазмом. Что-то не давало ему покоя, что-то он упускал из вида, и это сулило в будущем большие неприятности. Но он никак не мог ухватиться за кончик ниточки своих неясных пока предчувствий, которые настойчиво советовали ему остаться в Пруссии, забыть пока про Саксонию. И как бы Фридрих не гнал из головы этот настойчивый голос, он все никак не замолкал, и это тревожило прусского короля. Приняв решение, он так же приказал самому себе связаться с союзниками в Ганновере, чтобы те поторопились в своем влиянии на Елисавету, коль скоро они с такой уверенностью обещали ему помочь.

— Да, господа, польский король прислал мне с нарочным письмо, в котором указал на то, что в знак глубочайшего уважения собрал для нашей замечательной армии обоз, в котором, кроме всего прочего, имеется образец того орудия, которое применили в бою с фон Швериным русские, — Фридрих задумался. судьба этого обоза оставалась неизвестной, но он все-таки надеялся на то, что полякам хватило ума уйти с траектории движения русской армии и двигаться как можно незаметнее, иначе может получиться большой конфуз, последствия которого весьма непросто предугадать.

— Думаю, что по дороге мы с ним встретимся, ваше величество, — на этот раз весьма учтиво ответил ему Леопольд, и даже поклонился. Фридрих только рукой взмахнул, показывая, что понял старого генерала. После чего быстро покинул комнату совещаний. Ему тоже нужно было подготовиться, потому что он решил лично сопровождать армию, про себя наконец придумав оправдание своим неясным метаниям тем, что без его руководства с армией точно что-то произойдет, если он сам не возглавить битву.

* * *

Молодая весьма привлекательная женщина сидела перед зеркалом и примеряла ожерелье, разглядывая, насколько подходят сапфиры к ее глазам. На сегодняшнем приеме у бургомистра она хотела блистать, как и на многих предыдущих.

Дверь в ее спальню отворилась, и в комнату зашел невысокий красивый мужчина, который сразу же подошел к ней, встал за спиной и положил руки на ее обнаженные плечи.

— Дорогая, мне весьма неприятно это тебе говорить, но сегодняшний прием отменяется, — наклонившись, он поцеловал ее в шею.

— Что? Почему? — женщина нахмурилась, глядя на любовника, отмечая про себя, что он ей все еще не надоел. Она наконец-то нашла мужчину, который прекрасно подходил ей по темпераменту, к тому же был красив, богат и весьма щедр. С ним легко было забыть про то, что на самом деле она уступила его ухаживаниям вовсе не по своей воле, а по приказу могущественного Ушакова.

— Кажется, нам предстоит пережить осаду, — Грибоваль выпрямился и посмотрел на любовницу в зеркале. — Твои соотечественники решили попробовать мой гений на прочность, — он усмехнулся, и провел ладонью по ее лицу, заметив на нем легкую тень испуга. — Не бойся, я никому не позволю отнять тебя у меня. К тому же, сомневаюсь, что эта война началась из-за твоих прекрасных глаз. Но, даже, если это так, я все равно не отдам тебя этим варварам, которые подошли сейчас к городу.

— Варвары? — Ксения резко повела плечом, скидывая его руку. — А меня ты тоже считаешь дикаркой? — ее глаза опасно сузились. — Может быть, после того, как я тебе надоем, ты возведешь меня в ранг рабыни в твоем доме?

— Ксения, я вовсе не то...

— Нет, Жан, ты именно это хотел сказать, — она сорвала с шеи ожерелье и бросила его в шкатулку. — Уйди, я не хочу тебя сейчас видеть.

— Но... — мужчина растерялся. Она впервые настолько вышла из себя, что выгоняла его. Внезапно он понял, что не хочет уходить. Но голубые глаза метали молнии, и Грибоваль решил, что раздражать ее еще больше будет чревато. Ксения вполне может уйти, уехать обратно в Россию, и он ее больше никогда не увидит. Она была вдовой и ее побег с ним двор, скорее всего счел пикантной шалостью. — Хорошо, я уйду, но прежде, ответь мне на вопрос, ты выйдешь за меня замуж? — Ксения растерялась. Она никак не ожидала, что он сделает ей предложение. Она никогда не рассматривала Грибоваля в качестве мужа, он вполне устраивал ее как любовник. К тому же, она все еще никак не могла понять, что же хотел от нее Великий князь. В тот вечер, когда они остались наедине... Ксения почувствовала, как по коже побежали полчища мурашек, словно холодный ветерок прошелся по комнате. Она его до сих пор боялась, каким-то безотчетным страхом, но и понимала, что выполнит все, что он у нее попросит. Вот только он ничего не просил. И вообще считал ее пребывание возле Жана и в его постели своего рода жертвой, которая достойна вознаграждения. И вот теперь Грибоваль сделал ей предложение. Тут спору рассмеяться или разрыдаться. И совершенно непонятно, что же ей делать. — Ксения...

— Я не могу тебе ответить, пока не могу, — она закрыла лицо руками. — Уйди, пожалуйста. Мне надо подумать, — на этот раз он не стал ее огорошивать, а вышел. Выглядел Грибоваль при этом несчастным.

Ксения сидела, бездумно глядя в зеркало и размышляя о превратностях судьбы.

— Ксения Алексеевна, — она не повернулась и смотрела через зеркальную поверхность на зашедшего в комнату Михаила, которого она представила Жану как личного слугу.

— Что я должна сделать? — тихо спросила она у приставленного к ней Тайной канцелярией человека.

— Ничего, — он улыбнулся и покачал головой. — Я зашел к вам, чтобы попрощаться. Вынужден вас покинуть, а зашел, чтобы вы меня не обыскались.

— Кто вы на самом деле? — все еще тихо спросила Ксения. Но Михаил только покачал головой. Понятно, она вряд ли когда-нибудь узнает, кого именно привезла с собой в Дрезден. — Так что, его высочество совсем ничего не поручил мне передать?

— Его высочество велел передать вам это, — и он протянул ей дарственную на деревеньку, как и обещал. — Вы все сделали блестяще, и он очень вами доволен. Да, его высочество просил передать, когда все закончится, если вы сможете повлиять на месье Грибоваля, чтобы он переехал в Россию, то его высочество будет вам очень благодарен. Потому что система обороны, которую создал ваш возлюбленный, на самом деле просто чудесна.

Он ушел, а Ксения еще долго смотрела в зеркало, потом ее взгляд упал на дарственную.

— Ну что же, посмотрим, насколько благодарным может быть его высочество, — и она встала, заперла дарственную в шкатулку с драгоценностями и пошла искать Жана.

Грибоваль обнаружился в гостиной, где он сидел в темноте, глядя в огонь камина.

— Ксения, ты пришла сказать, что бросаешь меня? — вот значит, о чем он думал. Внезапно она вспомнила слова Петра: «Красивые и умные женщины обычно беспощадны, Ксения Алексеевна». Видя, в каком раздрае находился блестящий француз, она впервые осознала, что, возможно, в этих словах есть доля истины.

— А ты этого хочешь? — он вскинулся было, но Ксения приложила палец к его губам, сев на пол на колени так, что ее пышная юбка, лишенная кринолина, расплескалась по полу, как шелковое озеро. Все-таки Марии удалось стать законодательницей мод, правда, от нижних юбок избавились лишь самые смелые дамы, например, мадам Помпадур, которая, как слышала Ксения, даже начала переписку с юной княгиней. — Жан, я согласна стать твоей женой, но только при одном условии, — она сложила руки домиком у него на коленях и положила подбородок на скрещенные кисти. — Боюсь, тебе оно не понравится, так что это ты сейчас должен будешь все обдумать и решить, хочешь ли ты все еще на мне жениться.

* * *

— Мне нужен бухгалтер, — я захлопнул огромную расчетную книгу, или как называется правильно этот талмуд. — Мне нужен самый лучший бухгалтер. Герр Ван Вен, вы знаете хорошего бухгалтера? — Кристиан в это время проходил мимо собственного кабинета, в своем собственном доме, откуда я его попросту выжил. Он услышал, что я к нему обращаюсь и быстро зашел в комнату.

— Ваше высочество? — поклонившись Ван Вен уставился на меня преданным взглядом. Он получил все, о чем только мог мечтать, даже наследственное дворянство, и теперь готов был устилать мой путь лепестками роз, ну, или скорее тюльпанов, учитывая, что мы в се-таки в Амстердаме сейчас находились.

— Вы сами все это считаете, или у вас есть грамотный бухгалтер? — я ткнул пальцем в гроссбух.

— Эм, — он замялся. — Видите ли, ваше высочество, у меня есть бухгалтер, но вам может не понравиться...

— Да не тяните кота за яйца, мне уезжать скоро, а я еще не во всем разобрался, — поторопил я его с ответом.

— Дело в том, что мой бухгалтер — женщина, — сообщил он шепотом. Причем, сказано это было таким тоном, будто он как минимум демона вызвал, чтобы тот ему дебет с кредитом сводил.

— И что? — я посмотрел на него с удивлением. Сколько себя помню, всегда имел дела исключительно с бухгалтерами, даже старшими, исключительно женского пола. И у некоторых была такая хватка, бультерьер от зависти удавиться может. Как в старом анекдоте про то, что у хорошего бухгалтера может не сходиться только юбка.

— Ну, как же... — Ван Вен явно растерялся и не знал, что мне ответить.

— Герр Ван Вен, у вас странная логика, вы не находите? — я бросил свое перо, которое Кристиан проводил задумчивым взглядом на стол и скрестил руки на груди. — Вы совершенно спокойно относитесь к правительницам женщинам: королевам и даже императрицам, и одновременно опасаетесь, что кто-то узнает о вашей пикантной тайне. То есть, по-вашему, править она может, а считать — нет?

— Вы утрируете, ваше высочество, — Ван Вен поджал губы.

— Разве? А вот мне так не кажется. Зовите вашего бухгалтера. Как вы это делаете, надеюсь не проводите темномагический ритуал в ночь полнолуния?

— Ваше высочество, ваши шутки иногда... — он не договорил, и быстро вышел из кабинета. Все-таки с ним бывает сложно. Хотя, с любым человеком может быть сложно.

Пока хозяин дома бегал за своим бухгалтером, я задумчиво посмотрел в окно. Время поджимало, скоро уже будет невозможно переправляться по морю, так что нужно было поторопиться. Корабли уже полностью обследованы и облизаны, и признаны достойными и готовыми к плаванью. Команды с торговых судов наконец-то смогли сойти на берег и отдохнуть. Правда, долгого отдыха им было не видать, скоро они снова займутся своими непосредственными делами, доукомплектовывая команды кораблей. Полки уже погрузились на корабли. В целом переход прошел без осложнений. Все было договорено и обговорено с правителями земель, через которые они шли. Даже все пошлины уже были заплачены на момент перехода.

Что касается компании, то тут все было гораздо интересней. Со мной согласились работать сорок три директора. Двое весьма демонстративно встали, и собирались уйти, но я с гнусной улыбочкой порекомендовал не торопиться и прямо сейчас вернуть доступы ко всем активам компании, которыми товарищи распоряжались. В итоге, один передумал и теперь очень рьяно готовился к предстоящему аудиту, а вот второго я тут же сдал капитану полиции, по подозрению в крупной растрате. Похоже, этот товарищ перепутал счет компании со своим собственным и весьма активно его использовал, в основном для оплаты услуг дорогих содержанок. Главный полицейский от такого праздника на его улице чуть ли не в экстазе пребывал. Мне даже интересно стало, что же такого сделали ему господа из Ост-Индийской компании, что он готов их развесить на фонарях без суда и следствия.

Владельцы кораблей, которые были купцами, и владельцы-капитаны внимательно выслушали меня, поняли, что для них ничего принципиально не меняется, кроме одного, гарантии. Я предоставлял гарантии, грубо говоря страховку на тот случай, если произойдет несчастье с кораблем. Я был готов компенсировать его стоимость. Только корабля, о команде и их родственниках они должны будут заботиться сами, так как не являются служащими компании. А еще, корабли буквально с этого дня не будут ходить в одиночку. Только караванами и под охраной военных кораблей. В конце концов российских морякам необходимо осваиваться в океанах. Вот эта новость была принята на ура, и даже сомневающиеся перезаключили контракты. И никого даже не смутил тот факт, что эти дополнительные услуги будут предоставляться не бесплатно. Я запросил два процента от стоимости груза по прибытию, и они согласились, придя к выводу, что это не такая уж большая плата за безопасность и гарантии возвращения стоимости корабля, если вдруг что.

С сотрудниками компании было сложнее. Я просто физически не мог беседовать с каждым. Поэтому поговорив лишь с, грубо говоря начальниками отделов, утвердил в бывших должностях где-то половину. Остальные не соответствовали моим представлениям о профессионалах. У них же было всего два вопроса: разрешается ли им сохранить их веру и каков будет их заработок. Насчет веры я подтвердил то, что уже говорил, мне плевать, пусть хоть в макаронного бога веруют, но только дома под одеялом. Никаких проповедей, профессиональное отношение к работе и преданность, исключающая предательство, и вы приняты. Набор штата я поручил этим утвержденным начальникам, а ответственным назначил Ван Вена. Так же я предупредил про то, что очень скоро начнут приезжать целые группы обучающихся потому что главную палату я переношу в Петербург, но здесь остается филиал, так что увольнение сотрудникам не грозит, если сами не накосячат. Нововведением становится собственная служба безопасности. Когда это было озвучено, примерно треть сотрудников тихонько ушли. Понятно, или приворовывали, или торговали информацией, скорее всего, снабжали сведеньями Англию. Но без данных кадров мы уж как-нибудь обойдемся. Другое дело, что среди оставшихся точно найдутся такие же, только более наглые и уверенные в себе. Ну ничего, заодно проверим новую службу в деле.

В кабинет вошла миловидная и довольно молодая женщина, которую Ван Вен пропустил мимо себя.

— Ваше высочество, — она присела в реверансе. — Хельга Хофф.

— Присаживайтесь, фрау Хофф, давайте будем считать, что о погоде мы уже поговорили. Где вы научились вести бухгалтерию?

— Мой отец служил аудитором при Первом банке Амстердама. Но он очень рано начал слепнуть, и, чтобы не потерять работу, был вынужден выучить меня разбираться в счетах и искать малейшие неточности в бухгалтерских книгах. А когда он умер, господин Ван Вен предложил мне стать его бухгалтером. Он однажды стал свидетелем, что я делаю практически всю работу по аудиту, которую он заказал у банка, когда заподозрил, что его партнер его обманывает.

— Вы представляете объем работы бухгалтера Ост-Индийской компании? — она вздрогнула и вскинула голову.

— Да, ваше высочество, и я уже говорила господину Ван Вену, что не справлюсь. Там нужен целый штат, человек двадцать, как минимум.

— У вас есть эти двадцать человек на примете? — я смотрел на нее, наклонив голову. — При условии, что все они будут слушать вас, как мать родную?

— Я... — она растерянно посмотрела на меня. — Да, я смогу таких предоставить вам. Вы хотите сами с ними разговаривать?

— Зачем мне с ними вообще разговаривать? — я удивленно посмотрел на нее. — Ван Вен передаст вам назначение в бухгалтерию, когда подготовит бумаги о создании данного отделения. Если вашим людям так удобно, пускай называются клерками, мне все равно. Вот вы отчитываться будете непосредственно передо мной. Каждый месяц — предоставлять большой доклад, а раз в год в приватной беседе. Вам необходимо будет приезжать в Петербург для этого. Ответственным я назначаю господина Ван Вена.

— Я не понимаю, ваше высочество, вы хотите сделать меня старшим бухгалтером Голландской Ост-Индийской компании? — я никогда не думал, что глаза человека могут так расширяться.

— Да, а что, с этим есть какие-то проблемы? Муж запрещает?

— Я не замужем, — тихо ответила она.

— Тогда готовьтесь принять все вот это и начинайте готовить отчет. Боюсь, работы вам предстоит... — я глаза закатил. — Да, не удивляйтесь, если найдете кучу злоупотреблений. Просто зафиксируйте каждое отдельными пунктами. Я сам буду решать, что делать с этими шалунами. Задачи бухгалтера мне объяснять вам не надо? — она молча покачала головой, все еще глядя на меня огромными глазами. — Отлично. Тогда, до свиданья. Это вам, — и я протянул ей ручку с металлическим пером. — Она автоматически зажала ее в руке и вышла, даже не сделав реверанс на прощанье. Я понимаю, шок, надеюсь, при нашей следующей встречи фрау или скорее фройлейн, исправится.

Отодвинув гроссбух в сторону, я вышел из-за стола и потянулся. Первичная работа сделана. Завтра в путь, а то я могу здесь до весны застрять.

Глава 8

— Ваше высочество, вы просто очаровательны сегодня, — Мария обернулась и слегка натянуто улыбнулась Джону Кармайклу, с которым сегодня не планировала встречаться. В последнее время англичанина было слишком много. Да еще и Бестужев начал оказывать ей знаки внимания, даже в разговорах игнорируя само существование Петра. После приема в английском посольстве, откуда Мария уехала рано, сославшись на головную боль, она сообщила Бестужеву, что до Нового года не намерена встречаться с английским послом. И вот сейчас эта встреча, в то время, когда у нее было запланировано такое важное мероприятие.

— Господин Кармайкл, какая неожиданная встреча, — протянула Мария, неосознанно подражая мужу, который мог одной интонацией показать, что человек ему неприятен, и долго беседовать с ним он не намерен. — Могу я поинтересоваться, как вы здесь оказались?

— О-о-о, — протянул Кармайкл. — О том, что вы, ваше высочество, сегодня лично открываете школу для девушек из небогатого дворянства и купеческих дочек, знает каждый житель и гость Петербурга. Все только об этом и говорят. — Мария обернулась, она приехала немного раньше, чем сама же назначила, и теперь зайти внутрь означало поставить Ольгу Касьянову, которую она выбрала в качестве начальницы гимназии, в неловкое положение. Сама Мария прекрасно знала, как это, пытаться судорожно доделать то, что казалось недоделанным, перед высочайшим визитом. — Со всем уважением, ваше высочество, хочу сказать — многие злые языки утверждают, что вы пытаетесь заниматься совсем не женским делом, да еще и девушек сбиваете со стези, которую им сам Господь определил.

— Ну что вы, разве заботиться и пытаться как-то облегчить жизнь детей — это не является богоугодным делом? А также самым что ни на есть женским делом, которое поручил ей Господь? — Мария почувствовала начинающуюся мигрень. В последнее время вокруг нее начали происходить какие-то нездоровые шевеления. Все более-менее значимые персоны пытались с ней встретиться, поговорить, чем-то помочь и дать совет, как же без этого. Юную княгиню все это безумно раздражало. К тому же она никак не могла понять, что всем этим людям от нее надо. Она не считала себя какой-то значимой персоной, влияния на императрицу у нее не было абсолютно никакого, а самое главное, рядом не было мужа, способного ее от всего защитить. Только сейчас она начала понимать, насколько сильно Петр огораживал ее, иной раз заслоняя собой от всех этих людей, вроде английского посла, который в последнее время ей шагу не дает ступить, чтобы не оказаться где-нибудь поблизости.

— Забота о детях? Вы так, ваше высочество, представляете себе заботу о этих несчастных девочках? — посол иронично улыбнулся, глядя на нее с отческой теплотой. Но как же фальшиво все это выглядело. Мария с трудом сдержалась, чтобы не поморщиться.

— Конечно, разве забота о их будущем не является заботой о их благосостоянии в целом? — ну почему рядом нет никого, кто мог бы помочь ей осадить этого слизняка? Нет ни Петра, который бы даже разговаривать с ним не стал, нет Олсуфьева, который бы очень вежливо и безупречно увел бы его от нее, и с кроткой улыбкой великомученика посоветовал бы дождаться аудиенции Великого князя, прежде, чем приставать к его жене. Нет Петьки Румянцева, который нашел бы причину отвадить англичанина от нее, и Криббе находится рядом с Петром, но он даже не посмотрел бы на англичанина, потому что англичане в сферу интересов Петра не попадали, а Гюнтер, похоже, жил интересами своего молодого господина. И даже Штелин сказал, что не может ее сопровождать и присоединится позже. Неподалеку стоял Бестужев, которого Елизавета отрядила в качестве своего представителя, и охрана пребывала в растерянности, потому что могущественный вице-канцлер милостиво пропустил английского посла к княгине, и они не могли теперь вмешаться.

— И каким же образом вы заботитесь о их благосостоянии? — Кармайкл продолжал улыбаться.

Он никак не мог подобрать ключик к строптивой девчонке, которая все его попытки приблизиться и стать, если незаменимым, то, по крайней мере, кем-то, к чьим советам Мария прислушалась бы, старательно игнорировала, выказывая при этом к нему полнейшее пренебрежение. Сказать, что англичанин не привык к тому, что его игнорировали, ничего не сказать. Он привык к тому, что к его мнению прислушивались, и что сам вице-канцлер делал все, чтобы не потерять его расположение. А ему нужно было сделать все, чтобы попробовать на Великого князя, когда он вернется, и княгиня была вполне подходящим инструментом. Кармайкл не был знаком с Петром, но все, что он о нем слышал, еще с того времени, когда тот жил в Гольштинии, говорило о крайней податливости молодого князя, которую Англия вполне могла использовать в своих целях. И плевать, что кто-то пытался заикаться об обратном. Кармайкл был уверен, как и направляющий его лорд государственный секретарь Джон Картерет. Ведь всем было известно, что устами Картерета говорил его величество Георг, а его величество не мог ошибаться, не ошибся же он в своих оценках Елизаветы, которые сделал по докладам этого неудачника Мардефельда.

Плохо только, что Елизавета окружила себя советниками, которые относились к союзу с его страной довольно скептически, за исключением разве что Бестужева и преданных ему людей. Сейчас же у английского посла было очень ограничено время, во время которого он обязан был что-то сделать, прежде чем ирландское отродье Ласси с этим улыбчивым дьяволом Салтыковым не наворотили дел в Саксонии, да и в Пруссии, если уж быть совсем откровенным. Почему-то наличие в тех местах самого Петра никто не брал в расчет, считая, что мальчишка не действует самостоятельно.

— Разве умная и образованная женщина, способная помочь своему супругу справляться с его заботами, не является весьма ценным приобретением, что, естественно увеличивает ее шансы? — Кармайкл встрепенулся от тяжких дум и посмотрел на решительно настроенную Марию. — Да и возможность работать в случае жизненных невзгод, чтобы не чувствовать себя обременительной приживалкой, сидящей на шее у родственников, не является проявлением заботы, которую они получили в юности?

— И кем же, позвольте спросить, ваше высочество, могут работать ваши подопечные? — англичанин сделал акцент на слове «работать», как бы намекая на то, что сама мысль о подобных делах ему противна.

— Например, секретарем у знатной дамы, — сухо ответила Мария, намереваясь прервать этот разговор весьма радикально, попросту уйдя от Кармайкла, который, разумеется, не решиться ее преследовать. — Я была бы весьма рада, если бы моим секретарем была женщина, которая хорошо знает, в чем заключаются ее обязанности. Иногда весьма сложно работать с мужчиной, который может просто не понимать моих потребностей.

— Ну что же, вы правы, ваше высочество, это весьмапохвальное начинание, — Кармайкл покачал головой, считая, что это всего лишь прихоть скучающей княгини. — Но, не думаю, что когда ваш супруг прибудет с победой, ему понравится то, чем занята его жена.

— Его высочество сам позволил мне заняться этим делом, и даже помогал на первых этапах планирования. Не думаю, что он будет настроен против того, чтобы я продолжала, — англичанин почувствовал, что начинает терять последний контакт с Марией, и заторопился, уже просто действуя наугад, пытаясь пробить в ее защите хоть маленькую брешь, которая позволит ее со временем расширить.

— Ваше высочество, вы же прекрасно понимаете, что влюбленный мужчина может многое позволить любимой, — англичанин снова отчески улыбнулся. — Но, когда острота новизны и пыл страсти уходят, он может и по-другому смотреть на вещи, которые ранее казались ему невинными шалостями. А его высочество никогда не обходил своим вниманием прекрасных дам, о его весьма импульсивных беседах с ее величеством Луизой Ульрикой Шведской до сих пор множество слухов гуляет по Петербургу. Но, разумеется, он будет верен вам, в этом никто не сомневается.

— Я больше не намерена выслушивать эти гнусные сплетни, — Мария поджала губы. — Что касается отношений его высочества с другими женщинами, то я знаю о них. Петр Федорович честно рассказал мне о них, чтобы между нами не осталось недосказанности. И, да, господин посол, я вам это говорю, чтобы вы передали о моих словах всем любителям позлословить, ведь, как я вижу, у посольств больше нет занятий, только собирать и распространять сплетни о жизни Молодого двора.

— Ваше высочество, ну что же вы задерживаетесь, — Мария резко развернулась и чуть не заплакала от облегчения, увидев Турка, который, похоже, бежал сюда, потому что украдкой переводил дух. Так же она заметила, как один из охранников встал в строй, значит, командир принял решение позвать того, кто может вмешаться и увести Великую княгиню от англичанина, да и от вице-канцлера, если понадобится. — Все уже собрались, а наставницы и сами ученицы скоро сознание потеряют от естественного волнения. И вам придется не наставление им давать и проверять как воспитанницы устроены, а приводить их всех в чувства. — Вопрос откуда Турок мог узнать про теряющих сознание девушек повис в воздухе, потому что бежал он к княгине явно не из гимназии, основанной и созданной Марией, а откуда-то со стороны клуба Ушакова, расположенного не так и далеко от этого места. Сам Петр смеялся до колик в боку, когда узнал, какое здание Мария выбрала для гимназии, и посоветовал обязательно организовывать девушкам экскурсии в самое злачное место Петербурга, чтобы они понимали, что такое настоящая жизнь. Девушек туда предлагалось водить, естественно, инкогнито, и в плотных масках, чтобы никто не узнал в них воспитанниц добропорядочного заведения.

— Да-да, Андрей Иванович, я уже иду, — и Мария, кивнув Кармайклу, поспешила к входу в гимназию. Посол почувствовал, что краснеет от злости. Он даже не обратил внимания на предостерегающий взгляд, который бросил на него Бестужев, вынужденный идти за княгиней.

— Мы не были друг другу представлены, господин... — посол прищурился, обводя взглядом наглеца, рискнувшего прервать его беседу с Марией.

— Ломов, — подсказал скучающим голосом Турок. — Андрей Иванович. Вам, господин Кармайкл, нет нужды представляться, я знаю, кто вы такой. Также, как и мой тезка и начальник Андрей Иванович Ушаков наслышан про вас. Кстати, Андрей Иванович просил поинтересоваться у вас при встрече, когда вы намереваетесь отдать долг, в три тысячи золотых, которые вы задолжали клубу? Он просил напомнить вам, что это самый дорогой и респектабельный клуб в восточной Европе, и что он является частным заведением, и вовсе не благотворительным. Вы рискуете лишиться членского билета, если будете продолжать в этом духе. Подумайте, что о вас будут думать даже дома?

— Интересно, откуда кто-то узнает про такую малость, как лишение меня клубной карты в клубе Ушакова? — презрительно бросил Кармайкл.

— Так я напишу об этом статью и передам Румянцеву. Вы же знаете, то наш чрезвычайно вызывающий журнал специально по просьбе его величества короля Георга начали выпускать на английском языке, а также на французском и немецком, — Турок говорил так радостно, что его белозубую улыбку хотелось стереть с молодого и красивого лица. — Мужчины всего мира жаждут приобщиться к прекрасному, ну и почитать свежие сплетни не без этого, разумеется. Так что, подумайте, нужно ли вам, чтобы у кого-то зародились мысли о вас, как о человеке, не держащем слово, который к тому же настолько бесчестен, что может позволить себе наплевать на карточный долг. Хоть в журнале сведения об именах не афишируются, для вас я сделаю исключение, а Александр Иванович даже испросит на это высочайшее соизволение. — Турок перестал улыбаться, а в его глазах сверкнула неприкрытая угроза. Посол почувствовал, как по спине пробежал холодок, но тут же сделал непроницаемое лицо. Он понимал, что ему угрожают и не только позором, но и, возможно, чем-то более существенным вовсе не из-за долга. Но он также думал, что ничего Ушаков со своими волкодавами, а то что Турок был именно волкодавом, а не простым клерком, он уже понял, с ним не сделает. Максимум его попросят покинуть эту варварскую страну, с которой он сам не желал иметь ничего общего.

— Можете передать Ушакову, что я верну долг, как можно скорее, — он коротко поклонился и направился к ожидающей его неподалеку карете.

— Не нравится мне его поведение, — задумчиво проговорил Турок, глядя вслед уходящему англичанину. — Словно он куда-то торопится. Как бы ничего не натворил. Надо Андрею Ивановичу доложить, чтобы за посольством пристальней наблюдали. Не приведи Господи, что случится.

* * *

Как же я ненавижу море, — в последние пару недель я мог думать только об этом, и другие мысли меня совершенно не посещали. А ведь, когда-то у меня было другое тело, которое совершенно не страдало ни от какой морской болезни, и я искренне наслаждался морскими вояжами. Даже серфингу пытался обучиться. А уж о том, что каждое лето, да и не только лето, а в то время, когда наступал долгожданный отпуск, я стремился именно на море, чтобы отдохнуть душой и телом, потратив кровно заработанное, благо на Земле много мест, где можно загореть, прежде чем вернуться в заснеженную Сибирь. А теперь я могу прямо сказать, что ненавижу море!

Весь путь в Киль для меня слился в бесконечное страдание, когда уже болели даже ребра, от спазмов, когда организм пытался выжать из себя содержимое желудка, которого там не было и в помине. Мне специально варили бульон, чтобы я не сдох с голодухи. Наученный горьким опытом, я приказал купить много кур, которые квохтали все наше не самое длинное надо сказать путешествие. Но зато, когда сегодня зарубили последнюю курицу, Гюнтер, наконец-то, принес долгожданную новость о том, что мы почти прибыли на место, и через какие-то пару часов войдем в порт.

После этого известия нужно было во что бы то ни стало соскребать себя с койки, как-нибудь приводить в порядок, хотя бы побриться, и наскоро вымыться, да и одеться не помешало бы, потому что сдается мне, что одежда, как и в прошлый раз стала мне большой.

Грохот пушки с пристани заставил поморщиться, что за дурацкая привычка, палить в приближающийся корабль. И ведь знаю, что стреляют холостыми, а все равно определенная тревога присутствует, а вдруг будет не холостой? Вдруг заговорщик какой проберется, или не один заговорщик. Революция, мать вашу. И так удачно можно избавиться от нужной персоны, просто утопив ее прямо рядом с пирсом.

— Смотрите, ваше высочество, «Екатерина» здесь, — ко мне подошел Вяземский, которого я выпросил у Елизаветы. Александр Алексеевич меня полностью устраивал со всех сторон как мой представитель здесь в Гольштинии. Очень скоро нужно будет особо тщательно следить за своими тылами, и Вяземский, который весьма умело вел дела в Киле в прошлый раз, и уже знакомый с местными обычаями, вполне подходил на эту роль. Сам же Александр Алексеевич не был против подобного назначения. Я могу ошибаться, но у него в прошлый раз завязался весьма приятный во всех отношениях роман, и он, похоже, рассчитывал на его продолжение. Вот у меня роман как-то не сложился, но, не буду вспоминать о грустном.

— Интересно, кто на ней сюда прибыл? — Криббе стоял рядом со мной, словно боялся, что я завалюсь на палубу от истощения, вызванного этой проклятой морской болезнью.

— Наумов, кто же еще? — ему ответил Федоров, с любопытством смотрящий на корабль, мимо которого мы проплывали. — Наверное, ждут, ваше высочество.

На пристани действительно столпились встречающие, хотя послание было передано одному Наумову. Передал его гонец, отправившийся с Румянцевым. Пока Петька бражничал в Мекленбурге, гонец благополучно достиг Любека, где и передал послание расквартированному там вместе со своим полком Игнату Наумову. В послании не было ничего особенного, никакой конкретики, просто то, что я собираюсь приехать, даже предполагаемой даты не было указанно, потому что я сам понятия не имел, когда именно прибуду в Киль. Но Игнат решил меня подождать и пригнал сюда «Екатерину», которая была отдана в его распоряжение, после того, как договор об аренде герцогства подписали в трехстороннем порядке: я, Елизавета и император Священной Римской империи.

Вообще я получал крайне скудные данные о моей вотчине. Всего пара ежегодных отчета от герцога Фридриха Вильгельма Гольштейн-Зондербург-Бекского, выполняющего роль этакого генерал-губернатора, да пара отчетов от его сына тоже Фридриха Вильгельма. В последнем сынок сообщал, что ему удалось решить все проблемы и на верфях Любека был заложен первый корабль.

Сейчас же мы подошли уже достаточно близко, чтобы я сумел рассмотреть стоящих на берегу людей. Фридриха Вильгельма младшего я узнал сразу, также, как и Наумова. Остальные господа знакомы мне не были. А еще я не увидел Фридриха Вильгельма старшего, хотя, очень может быть, что дела призвали его в противоположный конец герцогства. Но в это верилось с трудом, потому что никто в своем уме не попрется куда-то, если будет точно знать о приезде начальства. Даже, если там ну вообще никак и все вот-вот рухнет без мудрого руководства.

Пока я вяло размышлял о том, что же могло заставить герцога не прийти на пристань для встречи, корабль причалил и наконец-то установили трап.

Сойдя на землю, я повернулся к Криббе.

— Скажи, Гюнтер, это будет выглядеть совсем нездорово, если я сейчас упаду на землю и начну ее целовать, воздевая руки к небесам?

— Эм, советую вашему высочеству так не делать, — после глубокомысленного молчания ответил Криббе.

— Значит, совсем нездорово, — я вздохнул. — Собственно, я так и думал.

Тем временем, группа встречающих вышла ко мне навстречу.

— Ваше высочество, такая радость, видеть вас здесь, — я все-таки узнал этого коротышку. Он один из членов городского совета. Во всяком случае, был им, когда я уезжал. Теперь же, похоже, ему удалось дослужиться до лидера совета. Как же его зовут? Нет, не помню. Ну и ладно, все равно кто-то к нему обратится, тогда и узнаю, а нет, так вон Наумов стоит, в крайнем случае, у него спрошу.

— А уж как я рад, просто словами не передать, — я улыбнулся ему и тут же посмотрел на Фридриха Вильгельма. — Что-то случилось? Я не вижу здесь вашего отца.

— О, до вашего высочества еще не дошли печальные известия, — Фридрих Вильгельм грустно хлюпнул носом, показывая, насколько сильное горе поразило нас всех. — Мой отец две недели назад скончался. Увы.

— Мои соболезнования, — я успел перехватить быстрый взгляд, который бросил Наумов на сына покойного. Что у них тут происходит? — Я помню, его терзала серьезная болезнь, да и ваш отец был не молод. На все воля Божья, но нам его безусловно будет не хватать, — так и кого мне поставить на его место, вот в чем первейший вопрос, к тому же, наверное, безутешного сыночка, другой кандидатуры у меня под рукой нет. Да и обещал я ему эту должность, когда отца настигнет весьма закономерный исход.

— Благодарю, ваше высочество, — Фридрих Вильгельм опустил голову и тяжело вздохнул. Хорошо еще слезу не пустил, а то ведь я все ждал, когда он это сделает. Но подобный жест был бы настолько явным перебором, что ему не поверил бы и новый глава городского совета Киля, как же его все-таки зовут? Да и я прекрасно помню, как Фридрих Вильгельм отзывался об отце в нашу первую с ним встречу. Он только смерти ему скорейшей не желал, а, может быть, и желал, я уже не помню дословно, о чем мы говорили. Тут скорбящий поднял голову и сказал. — Хоть отец и страдал от ряда тяжелых заболеваний, но он мог бы еще пару лет точно протянуть, ему хорошо было у моря. Он погиб в результате несчастного случая.

Та-а-ак, надеюсь его не кабан растерзал. Здесь точно что-то творится, и что-то чрезвычайно странное, потому что Наумов молчит, не пытаясь что-то сказать, хотя точно что-то знает.

— Ваше высочество, — о, вот и командир полка, оставленного мною здесь решил со мной пообщаться. — Разрешите представить вам Герхарда фон Дюваля, посланника к вам от его величества короля Фридриха Прусского, — и он указал на того самого типа, которого я не мог вспомнить, несмотря на прикладываемые усилия.

— Вот как, — я заговорил, растягивая слова. Сам не понимаю, что заставляет меня так делать, но каждый раз начинаю растягивать гласные. Учитывая, что мы говорили сейчас по-немецки, это звучало как минимум странно. — И что же делает здесь посланник его величества в то время, как его страна ведет войну с моей?

— Полагаю, ваше высочество, вы согласны с его величеством, что на разговор всегда можно найти время? — я сдержанно кивнул. — Его величество весьма обеспокоен тем, что происходит между вами. Он пребывает в замешательстве и не может объяснить себе, с чем же связано охлаждение ваших отношений. — «С тем, что я не барабанщик, мать твою», как бы мне не хотелось вот так ответить, я сумел сдержать язык за зубами и просто промолчать. — Узнав, что вы намеренны посетить Киль, он отправил меня к вашему высочеству, чтобы мы смогли выяснить те проблемы, из-за которых вы оба лишены весьма приятного общения.

— Извините, но я устал с дороги, — я его перебил на полуслове. — Завтра с утра, я думаю можно будет встретиться и поговорить. А пока прошу меня простить, но я вынужден откланяться. Наумов, герцог, следуйте за мной, — и оставив пруссака стоят и смотреть мне в след, приоткрыв рот, я так быстро, как позволяло мне не очень хорошее самочувствие, направился к карете, ожидающей меня неподалеку. Вопрос о «несчастном случае», приключившемся с моим генерал-губернатором, стоял для меня на первом месте, и, как мне казалось, в причинах «несчастного случая» скрывался ответ на вопрос, откуда Фридрих вообще узнал о том, что буду примерно в это время в Киле. И лучше бы безутешному сыну рассказать мне все без утайки, потому что я вполне способен на осознанную жестокость и сейчас вплотную подошел к той черте, переступив которую, точно смогу в этом убедиться.

Глава 9

Петр Семенович Салтыков считал сам себя сибаритом, любящим хорошо и вкусно покушать, запить отменную еду отличным вином, и все это желательно проделать в приятном обществе, среди остроумных собеседников и хорошеньких женщин. Он терпеть не мог любой дискомфорт, и путешествовать предпочитал в карете, утверждая, что не с его статью по седлам, словно отроку неразумному скакать.

Но, как только он попадал на поле брани, то брезгливо морщившийся при виде большой лужи Салтыков мгновенно преображался, становясь отличным офицером, прекрасным стратегом и любимым солдатами генералом. Он сразу же забывал, что надо махать перед носом надушенным платочком, когда близко от него проходила лошадь, и взлетал в седло как заправский кавалерист, не слезая с него, пока битва не заканчивалась.

Он оставался доблестным генералом все то время, пока армия, понесшая потери, хоть и не такие разгромные, как армия прусаков, догоняла Ласси, спешащего достичь Дрездена быстрее Фридриха. Догнать не получилось. Армии соединились уже возле города, к которому Ласси успел подойти, и даже уже одержал уверенную победу с вышедшими из города полками, оставленными Фридрихом в качестве городского гарнизона.

После того, как остатки разгромленного гарнизона ретировались под защиту городских стен, всякие боевые действия прекратились. Город ощетинился превосходной линией обороны, через которую Ласси не рискнул ломиться напролом. Тем более, что приказ Великого князя был весьма недвусмысленнен — ждать определенного сигнала. Сколько ждать, Ласси понятия не имел, так же, как не знал ничего про сам сигнал, поэтому решил на всякий случай разработать план взятия города, чтобы не остаться в чистом поле накануне зимы против сорокатысячной армии Фридриха, спешащей к Дрездену.

Как только Петр Семенович разместил своих солдат и лично убедился, что они устроились нормально, что все накормлены, одеты, обуты и не больны, он прошел в свой шатер, чтобы хотя бы на время вернуть себе столь любимое и родное сибаритское состояние, по которому успел соскучиться. И только после того, как облачился в свой тщательно оберегаемый от всех невзгод камзол, расшитый золотом и тончайшим кружевом, Салтыков отправился разыскивать Ласси, чтобы доложить о своих успехах и узнать последние новости.

— Петр Петрович, никак ты решил применить к Дрездену самую что ни на есть осаду? — спросил он фельдмаршала, как только подошел к нему поближе.

Ласси стоял на не слишком высоком холме и разглядывал город, раскинувшийся прямо перед ним.

— С теми силами, что у нас имеются, мы сможем взять его, понеся чудовищные потери. Да и осада, боюсь не сможет стать полноценной, потому что нам не удастся окружить город плотным кольцом. Я вообще не понимаю, чего мы можем здесь ждать? И как Фридрих сумел завоевать Дрезден?

— На поле боя, как же еще, — пожал плечами Салтыков. — Чья армия будет способна контролировать возможные беспорядки после одержанной победы, тот и станет победителем.

— Это лишь возможный исход, — Ласси покачал головой. — Есть еще один вариант развития событий, при котором прямо перед носом у победителя захлопнут ворота. И это тогда, когда ему очень нужно будет зализать раны и прийти в себя. Тогда что делать, а, Петр Семенович, не подскажешь?

— Уж не пораженческие ли ноты я слышу в твоем голосе, Петр Петрович? — Салтыков последовал примеру фельдмаршала и принялся разглядывать город в захваченную с собой трубу.

— Всего лишь брюзжание старого солдата, который вовсе не хочет, чтобы его победа оказалась в итоге Пирровой. Я возьму этот город, но какая в итоге будет цена? — Ласси отнял трубу от глаза и посмотрел на Салтыкова. — Что имел в виду его высочество, когда наказал нам ждать сигнала? Какого сигнала?

— Я не знаю, — Салтыков развел руками. — Петр Петрович, сколько можно об одном и том же? Я точно так же, как и ты присутствовал на этом последнем заседании перед тем, как мы выдвинулись. Петр Федорович не выделял меня ни чем, не отводил в сторонку, нашептывая различные секреты, откуда мне знать, что он на самом деле имел в виду? Подождем, если, как он говорил, сигнал будет настолько явный, то мы его поймем, а пока, пойдем уже отобед... — он не закончил, потому что со стороны города раздался грохот взрыва, потом еще один, и еще, а следом раздалась беспорядочная стрельба, вовсе не похожая на отлаженный залп сотен фузей, который оба полководца привыкли слышать на поле боя. — Что у них там происходит? — пробормотал Салтыков, приникая к трубе, и стараясь разглядеть, что могло вызвать подобный грохот. — За этим проклятым дымом ничего не разглядеть, — пожаловался он Ласси, который в этот же момент, когда фельдмаршал опустил трубу, так же, как сделал он сам. — Петр Петрович, что это все может значить?

— Может быть, это тот самый пресловутый знак? — неуверенно произнес Ласси, но новые звуки стрельбы прервали его размышления. — Да, черт подери, что происходит? — рявкнул он, приникая к трубе. Они смотрели на город, отмечая про себя, что все больше и больше солдат подходят ближе, напряженно всматриваясь в сторону Дрездена. Многие сжимали в руках оружие. Никто не понимал, что случилось, и ждали приказов командиров, которые все не поступали. Вскоре канонада затихла и воцарилось напряженное молчание. Что бы не происходило за городскими стенами, все уже прекратилось, оставляя людям, стоящим перед городом и смотрящим на заполнивший обзор дым, гадать, что же все-таки произошло внутри.

— Смотрите, Петр Петрович, — внезапно оживился Салтыков. — Вон там, чуть в стороне, видите? Трое всадников, и, что там у одного в руке? Я не разберу.

— Белый платок, — Ласси снова опустил трубу. — У одного из них в руке белый платок. Вот это точно тот самый знак, про который говорил Великий князь, только я не понимаю...

Тем временем всадники приблизились настолько, что и без трубы можно было увидеть зажатый в руке одного из них белый платок, которым тот время от времени махал.

Всадники подъехали еще ближе и остановились. Тот, в руке которого был зажат платок, соскочил с лошади и сделал пару шагов в сторону вставшего у него на пути часового. Ласси уже хотел сам спуститься со своего пригорка, и подойти к подъехавшей троице, когда Лопухин, которого позвал командир выставленной охраны, повернулся и едва ли не бегом побежал на доклад к фельдмаршалу.

Салтыков весь извелся, пока Ласси о чем-то вполголоса разговаривал с Лопухиным.

— Я просто не могу поверить! — воскликнул наконец фельдмаршал, и Петр Семенович встрепенулся, подойдя чуть ближе к Ласси. — Зови его сюда, немедленно.

Лопухин склонил голову в коротком поклоне и побежал к терпеливо ожидающему всаднику.

Уже через пару минут всадник, оказавшийся рослым молодым человеком с простоватыми чертами лица, кланялся перед Ласси.

— Михаил Давыдов, сотрудник шестого внешнего отдела Тайной канцелярии, направленный с секретной миссией в Дрезден Андреем Ивановичем Ушаковым под непосредственным курированием его высочества Петра Федоровича. — Окружающие Ласси офицеры переглянулись.

К этому времени их уже набралось с десяток, хоть никто никаких сборов и совещаний не объявлял. На Давыдова посматривали с опаской, Тайную канцелярию присутствующие недолюбливали. Но среди неприязни проскальзывали искры любопытства, потому что ни один из офицеров, включая Ласси и Салтыкова, даже и не слышали ни про какой шестой внешний отдел. Все только знали, что там за стенами Петропавловской крепости идет какая-то перестройка, но что именно делают с самым зловещим государственным учреждением, не знал по сути никто, кроме тех, кто непосредственно принимал в этой перестройке участие.

— И что же вы хотите мне сообщить, господин Давыдов? — Ласси нервничал, а когда он нервничал, его акцент звучал более выраженно. От этого он злился еще больше, забывал, как правильно произносятся русские слова, превращая свое косноязычие в замкнутый круг.

— Я хочу представить вам моих спутников, прежде всего, господин фельдмаршал, — не моргнув глазом и сделав вид, что вовсе не замечает трудностей Ласси, ответил Давыдов. — Они члены городского совета и прибыли сюда, чтобы приветствовать армию истинных господ Дрездена, коими являются, благодаря заключенному брачному контракту, ее величество Елизавета Петровна и его высочество Петр Федорович.

— Эм, — Ласси закусил губу, и бросил взгляд на Салтыкова, который решил прийти старому приятелю на помощь.

— А где же бургомистр? И неужели король Фридрих никого не оставил из преданных ему людей, чтобы охранять столицу Саксонии от посягательств? — быстро задал Петр Семенович интересующие всех присутствующих вопросы.

— Ну, почему не оставил, конечно же оставил, — Давыдов скорчил скорбную мину. — Сегодня казармы подорвались, представляете? Такая трагедия, — и он покачал головой. — Кто-то из солдат додумался трубку раскурить рядом со складом пороха. А бургомистр, назначенный королем Фридрихом, он же командующий гарнизоном, крупно проигрался в карты. Настолько крупно, что, когда осознал невозможность вернуть долго, застрелился.

— Да уж, прямо жуткая череда неудач, — всплеснул руками Салтыков.

— И не говорите, Петр Семенович, рок и фатум, по-другому и не скажешь, — закивал головой Давыдов. — Так мне позвать господ из городского совета?

— Конечно, зови, а то мы тут до подхода Фридриха проторчим, — процедил Ласси сквозь зубы. В данный момент он думал только о том, что Великий князь каким-то образом сумел предугадать развитие событий. Ведь не может же быть, что он вместе с этим старым лисом Ушаковым вовсе не предугадывал, а спланировал подобную развязку данной кампании. — О чем ты думаешь, Петр Семенович? — грубовато спросил он Салтыкова, пытаясь справиться с охватившим его волнением. Ведь теперь ему предстояла задача как бы не посложнее, чем та, которая стояла перед ним ранее. Теперь им нужно было удержать сдавшийся город, и это могло оказаться ой как не просто.

— Да что-то вспомнилось именно сейчас, — Салтыков встрепенулся. — Интересно, мой подарочек дошел до Фридриха? И как он его воспринял? Скорее бы ребятушки вернулись, коих я с обозом отправил. И дай Бог с ними ничего не случилось.

* * *

Олег Груздев привстал в стременах, вглядываясь вперед.

— Кажись, вон они, — негромко произнес Олег, поднимая руку вверх, останавливая обоз. Поправив яркий камзол польского улана, Груздев быстро перекрестился и повернулся к солдатам, которые вместе с ним сопровождали обоз. Их заметили, и от строя отделился десяток всадников, которые начали быстро приближаться.

— Кто такие, куда идете? — рявкнул прусский офицер с трудом сдерживая разгоряченную лошадь, которая словно танцевала под ним.

— Из Варшавы, — Олег неплохо говорил по-польски. В свое время он куролесил с Трубецким, который его весьма неплохо обучил, особенно в польских ругательствах Трубецкой научил его разбираться, но и общие знания подтянул. — Капитан коронной кавалерии Борис Шиманский. Имею поручение их величеств: короля Станислава и королевы Софии Августы к его величеству Фридриху, — Олег даже не поклонился, глядя свысока на прусского офицера.

Вот чего-чего, а надменности ляхов он насмотрелся, когда все тот же Станислав посещал Петербург, нанося визит ее величеству Елизавете Петровне. Они со всеми через губу разговаривали. Его высочество даже весьма громко вслух на одном из балов, посвященном гостям, изволил предположить, что у поляков запор, и надо бы их подлечить горемычных, и даже предложил применить клистирную трубку. Сам Олег же неоднократно задумывался над тем, а не являлось ли это издевательское предложение той вожжей, что попала под хвост Понятовскому, когда тот решил соблазнить предполагаемую невесту цесаревича. Но, в любом случае узнать, так ли это, было совершенно невозможно, оставалось лишь гадать.

— И какое же дело у их величеств может быть к его величеству? — от офицера не укрылось истинно польское чванство, с которым разговаривал этот напыщенный индюк, как он сразу же назвал про себя Шиманского.

— Я скажу об этом только его величеству, — оттопырив нижнюю губу, заявил Олег. — Могу лишь намекнуть, что ее величеству Софии Августе удалось, приложив нечеловеческие усилия, чтобы достать этот подарок его величеству в знак своего глубочайшего уважения и вечной преданности.

— Вот как, — офицер бросил заинтересованный взгляд на обоз, с ближайшей телеги которого в этот момент как бы невзначай сползла прикрывающая его рогожа. В свете необычайно яркого для этого времени года солнца блеснул ствол Даниловской гаубицы, которую у него отбирали действительно едва ли не с риском для жизни. Но генерал Салтыков был непреклонен — лучший способ развеять подозрения Фридриха по поводу обоза — это вот это новое орудие, иначе слишком уж осторожного полководца может что-нибудь обязательно насторожить.

Рогожу быстро вернули на место, закрыв содержимое телеги, но и того, что было, хватило офицеру, чтобы понять, что это какое-то новое орудие, может быть, даже то, о котором рассказывают немногочисленные остатки армии фон Шверина. Прищурившись, офицер снова посмотрел на поляка.

— Как же вам удалось проскользнуть мимо сражения? — задал он, наверное, самый главный вопрос.

— Так мы впереди шли, почти за армией Ласси, — ответил Олег поморщившись. — Ну а потом нас очень быстро обгоняли бежавшие во всю прыть ваши воины. Если вся ваша армия состоит из подобных вояк, неудивительно, что фон Шверин проиграл этому франту Салтыкову, который даже на поле боя выходит в кружевах. — Офицер вспыхнул от гнева, и Груздев понял, что начал перегибать палку, поэтому быстро исправился, — Но, вполне возможно, что, несмотря на личное мужество на исход битвы повлияли как раз эти самые подарочки, которые я везу его величеству. И вместо того, чтобы передать уже их в его мудрое владение, мы с вами стоим здесь и рассуждаем о чем-то постороннем.

— Вы правы, господин Шиманский, — офицер принял решение. — Но и вы должны меня понять. Я не могу просто так провести вас к его величеству, необходимо сначала доложить.

— Так может быть, вы поедете и доложите? — Олег почувствовал, что снова начинает раздражаться, и это раздражение послышалось в голосе.

— Имейте терпение, господин Шиманский. Его величество не любит настолько нетерпеливых господ, — пруссак фыркнул, развернул коня и помчался обратно к оставленному строю. Сопровождающие его солдаты тем не менее остались на своих местах, беря обоз в кольцо и весьма демонстративно кладя руки на рукояти оружия.

— Курва, — прошептал ему вслед Олег, краем глаза заметив, что его выпад вызвал намек на усмешку у окруживших их солдат.

Ждать пришлось не долго. Ровные ряды идущих по дороге полков еще не успели приблизиться достаточно близко, чтобы можно было разглядеть их достаточно подробно, как офицер, который так и не представился, подъехал к Олегу, коню под которым уже надоело стоять, и он начал проявлять нетерпение, пытаясь идти, несмотря на сдерживающую его узду, зажатую сильной рукой.

— Его величество пожелал лично убедиться, что ее величество София Августа не забыла его хорошего к ней расположения и прислала именно то, о чем он вот уже много дней и ночей непрерывно думает, — офицер сделал приглашающий жест рукой. — Прошу, господин Шиманский, с одной телегой, — сразу же остудил он пыл остальных. — А вы, господа, отойдите к лагерю, который его величество велел здесь разбить. Наши бравые солдаты помогут вам расположиться, в ожидании вашего капитана, — он натянуто улыбнулся, а Олег тронул поводья, направляя жеребца за ним. Следом заскрипела телега, и то, что Фридрих велел прикатить к нему только одну, вселяло в Груздева надежду, что та миссия, с которой его послал генерал Салтыков, может исполнится вполне благополучно.

* * *

— Его высочество принц Карл Александр Лотарингский, — в меру торжественно произнес Олсуфьев, пропуская в кабинет высокого мордатого принца, вошедшего в комнату стремительно, но не пытаясь давить на меня собственной значимостью. То, что он брат, скорее всего будущего императора Священной римской империи здесь и сейчас не имело особого значения, потому что мне было по сути плевать на все его звания и регалии. У меня они не меньше, и это ставит нас как минимум на одну социальную ступень. А уж учитывая то, что я все-таки будущий император, а он всего лишь младший брат, то и вовсе поднимает меня чуть выше.

— Ваше высочество, я хотел бы обсудить с вами условия нашей дальнейшей кампании, — сразу же после приветствий принц взял быка за рога. Мне, кстати, его откровенная манера даже понравилась. Терпеть не могу, когда начинают титьки мять, и выражать неопределенность. Карл Александр же точно знал, что ему нужно, и теперь не желал терять ни минуты из того времени, которого у нас осталось не так уж и много.

Про то, что австрийцы решили вступить в войну на нашей стороне против Фридриха мне стало известно неделю назад, когда принесся взмыленный гонец, притащивший мне объемное письмо от Елизаветы. Точнее, конечно, конь был взмылен, но и сам гонец ничуть не уступал своему животному. Как только я махнул рукой, отпуская его, парень завалился прямо на оттоманку, стоящую в коридоре, и забылся долгим тревожным сном. Я велел его не трогать, пускай выспится, а потом уж и кровать можно будет показать. После того, как оставил гонца храпеть в коридоре, я поспешил вскрыть письмо, чтобы понять, что же заставило его едва не загнать себя и лошадь.

Елизавета проявила вполне разумные опасения, и письмо было зашифровано. А может быть это Ушаков настоял, не знаю, как увижу, спрошу, если не забуду, конечно. На расшифровку ушло некоторое время, зато я был почти уверен, что, попади письмо в руки Фридриха, он получил бы набор слов, не связанных между собой.

В письме говорилось о том, что Мария Терезия посмотрев на успехи Салтыкова, весть о которых расползлась по Европе гораздо быстрее, чем мог бы донести самый быстрый гонец, решила рискнуть и вернуть свои территории, которые захапал Фридрих. До нее, наконец-то, дошло, что даже Фридриха гуртом бить сподручней, и прислала кого-то к Елизавете, договариваться об условиях. Перед этим она посетовала, что Грибоваль, скотина такая, фактически переметнулся к врагу, но, с другой стороны, его договор у нее на службе уже закончился, а так как он был подданным французской короны, которая в этой драке решила соблюдать нейтралитет, то и получалось, что наш инженер никого не предавал, а просто искал себя, как свободный художник. Надеюсь, что прекрасная Ксения в итоге будет значить для него куда больше, нежели любые другие посулы и соблазны, и Грибоваль вскоре приступит к созданию обороны Российских крупных городов.

А австриячка хороша, я ею прямо восхищаюсь. Ей удалось выбрать тот самый момент, для создания союзных войск, когда и победы уже вроде бы начали обозначаться, но еще не настолько сильно, чтобы можно было ее ткнуть носом в то, что она пришла на все готовенькое. Молодец. Надо будет ей какой-нибудь подарок заслать, особенно, когда мы победим, чтобы отпраздновать, так сказать. Армию Австрия собрала довольно внушительную. Во главе поставили вот этого самого Карла Александра Лотарингского, который должен будет присоединиться к своему войску после переговоров со мной. естественно, он не тащил тридцатитысячное войско, которое выделила Мария Терезия, сюда в Гольштинию. Крыша у фельдмаршала отличалась особой крепостью, поэтому он во всем действовал весьма трезво, и не допускал грубых промахов, только из-за того, что ему так захотелось. И это давало надежду на то, что мы войдем в Пруссию с двух сторон, без различных накладок, застав Фридриха тем самым слегка поседеть.

Но пауза начала затягиваться, и это вызвало у принца недоумение. Он приподнял бровь, глядя на меня вопросительно. А ведь поначалу Карл Александр оглядывался по сторонам, ища тех или того, кто руководит этим мальчишкой, потому что все еще не верил тому, что, я вполне способен принимать решения самостоятельно. Никого так и не увидев, кроме Олсуфьева, который, примостился в уголке, став при этом максимально незаметным, принц посмотрел на меня, ожидая хоть какой-то реакции. Я же шагнул ему навстречу, на ходу произнося.

— Прошу, ваше высочество, — я указал рукой на кресло, стоящее перед столом, на котором была развернута карта. — Если быть откровенным, то вы меня застали в Киле, потому что я ожидал вашего приезда. Так что давайте не будем терять еще больше времени. Лично я хочу встретить Новый год в Берлине, и, надеюсь, вы не будете против этого возражать?

Глава 10

Шверинский замок располагался на острове, посреди живописного озера, занимая практически всю его площадь, что приводило к периодическим затоплениям подвалов и подземелий. Зимой же здесь было очень холодно, потому что сквозняки, прилетающие с ветрами не сдерживаемые ничем из-за скованной льдом глади озера, невозможно было ничем заткнуть, они все равно находили лазейки в древних стенах замка, весело врываясь внутрь и выстужая комнаты. Герцоги Мекленбургские уже на протяжении нескольких поколений пытались сменить свою официальную резиденцию, даже несколько раз переносили столицу, но каждый раз возвращались обратно в Шверин и продолжали жить в этом замке, который ненавидели всем сердцем.

Никто так и не дал ответ на вопрос, чем именно руководствовались предки герцогов, построивших замок именно здесь. Да, его трудно взять в осаду, но и убраться с острова, в случае оной, также не представляется возможным. И подземных ходов сделать нельзя, да и просто выскользнуть через черный ход, прикинувшись прислугой.

Обо всем этом думал лежащий на кровати под балдахином Петр Румянцев, тупо разглядывая нависшую над ним ткань. За все время, которое он провел в этих стенах, он так и не смог приучить себя к тому, чтобы снять рубаху, отправляясь в опочивальню. Более того, на второй день, он велел своему денщику вытащить из багажа своего три комплекта одежды, которую приказал сжечь в тот момент, когда они будут отсюда выезжать. Более того, зная, что ему предстоит иметь дело с насекомыми, коих было в замке великое множество, потому что из-за вечной сырости избавиться от них не представлялось никакой возможности, Петр стал носить парики, которых уже очень давно не было в его гардеробе. Он вынужден был купить несколько, чтобы скрыть под ними свою почти лысую голову, потому что постриг волосы настолько коротко, насколько только сумел, а внезапно приобретенная брезгливость заставляла его стать очень придирчивым к выбору дам сердца, чему его отнюдь не пуританская натура вначале очень противилась, но которую он сумел в конце концов обуздать.

В дверь его комнаты постучали. Петр покосился на дверь, но не стал разрешать входить, снова переведя взгляд на складки поднятого балдахина.

Стук повторился, и, не дождавшись ответа, стучавший приоткрыл дверь. румянцев уже хотел было выпроводить наглеца вон, но, увидев, что в комнату заглянула молодая девушка, решил посмотреть, чем эта довольно пикантная история может закончится.

— Господин Румянцев, вы здесь? — девушка явно не была служанкой, ее речь была правильной, но не слишком изысканная прическа, довольно простое платье и практически полное отсутствие украшений указывали, что она не принадлежит слишком знатному роду, скорее всего, новая фрейлина герцогини. Придя к такому выводу Петр улыбнулся. Он любил подразнивать новые мордашки, прекрасно отдавая себе отчет, что именно с ними нужно держать ухо востро, чтобы не проснуться однажды женатым человеком.

— Да, милая барышня, я здесь и страдаю, — он картинно поднес руку ко лбу. Башка и вправду трещала, после вчерашних излияний, и он уже подумывал о том, чтобы как-то помягче начать уклоняться от них, чтобы и герцога не обидеть, и мысли привести в порядок, а то в последнее время он уже замечал, что в голове практически постоянно присутствует легкая дымка, которая при очередном бокале вина превращается в полноценный туман. Мыслить из-за этого тумана становилось все труднее, и это начало Петра пугать. Он ждал уже с нетерпением того момента, когда можно будет уехать отсюда, чтобы присоединиться к Великому князю и забыть Мекленбург, как страшный сон.

— Вы не похожи на страдальца, — девушка не заходила в комнату, скептически рассматривая Петра из-за двери.

— А вы зайдите сюда и посмотрите поближе, — Петр откинулся на подушку. — И сразу же убедитесь в том, что я говорю истинную правду.

— Это было бы не слишком уместно, — она фыркнула, как кошка. — Тем более, что вы уже заслужили репутацию распутника, чтобы я рисковала своей репутацией. Подозреваю, что хватит и того, что я вообще с вами разговариваю.

— Я — распутник? — Румянцев приподнялся на локтях. — Это наглая ложь. Не надо мне приписывать славу дона Хуана. — Он задумчиво посмотрел на девушку. Хорошенькая. А искорки, проскальзывающие время от времени в карих глазах, намекают на то, что она просто смеется над ним. — Так что же вы здесь делаете, подвергая риску свою репутацию? И, кстати, как вас зовут? А то мы в странной ситуации оказались, вы знаете, кто я, даже то, что я, возможно, распутник, а вот я не помню, чтобы нас представляли друг другу.

— Меня зовут... София, — Петру показалось на мгновение, что она слегка запнулась на собственном имени.

— Просто София? — он приподнял вопросительно бровь.

— Да, просто София. Я... — она закусила губу, а потом решительно продолжила. — Мне предстоит принять постриг, и я должна привыкать.

— Постриг? — Румянцев с изумлением еще раз посмотрел на девушку. — Вы не похожи на монахиню. Вас не примут в невесты Христовы, — уверенно добавил он, увидев искру непокорности в ее глазах.

— Ни у меня, ни у сестер нет выбора, — София печально улыбнулась. — Я смирюсь. Меня с самого детства к этому готовили. Собственно, я только сегодня утром прибыла из монастыря, где прохожу обучение, поэтому не была вам представлена.

— Но тогда, вернемся к моему первому вопросу, что вы здесь делаете?

— Ах, да, — она поднесла руку ко лбу. — Вы меня совсем запутали, я даже забыла, зачем пришла. У въезда на мост, ведущий к замку, я встретила гонца. Пока он проходит формальности с въездом, и попросил меня передать вам, если мне не будет трудно, что его высочество выехал из Киля и скоро подъедет к границам нашего герцогства. Мне не было трудно, и я, выяснив у прислуги, где вас поселили, пришла передать сообщение.

— Что?! — одеяло мгновенно оказалось на полу, а Петька подорвался с кровати, словно она внезапно занялась пламенем. — Прохор! Прохор, где ты, сукин сын! — все то время, пока он метался по комнате, стараясь одновременно стянуть через голову рубаху и налить в таз воды, чтобы привести себя хотя бы в относительный порядок, с отвращением разглядывая в зеркале свою опухшую рожу, София стояла в дверях, с интересом прислушиваясь к русской речи, и сквозь полуопущенные ресницы наблюдая за полуголым молодым мужчиной, чувствуя, как краска заливает ее лицо. И тут он заметил ее. — Господи, что вы еще здесь? Фройляйн София, вы хотя бы понимаете, насколько ваше присутствие здесь неуместно? В конце концов, это просто неприлично. — В этот момент к комнате подбежал денщик Прохор, держащий в руках вычищенные сапоги. Он недоуменно покосился на пунцовое личико девушки и вопросительно посмотрел на графа. — Фройляйн уже практически ушла, Прохор. — Румянцев с каменным выражением на лице подошел к денщику и забрал сапоги. — Вели карету закладывать, мы выезжаем навстречу его высочеству Петру Федоровичу.

—Слава тебе, Господи, — Прохор перекрестился и побежал к конюшне, чтобы затем вернуться, чтобы часть вещей уложить. Им еще придется вернуться вместе с Петром Федоровичем, но, как подозревал Прохор ненадолго, да и пить в присутствии Великого князя барин поостережется, потому что цесаревич весьма недолюбливал разгульный образ жизни, и об этом знал каждый, кто хоть немного времени провел в его обществе.

София же быстрым шагом направилась в свою комнату, приложив руки к пылающим щекам. Забежав в спальню и захлопнув дверь, она прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. Русский был прав, она не сможет стать хорошей невестой Христовой, слишком уж греховные мысли пронеслись в ее голове, когда она увидела его обнаженный торс.

Ее никто здесь не ждал. Все уже смирились с тем, что она потеряна для этого мира. Мать уехала навестить бабушку, а отец с братьями умчались на герцогскую охоту, от которой русский отказался, сославшись на плохо самочувствие. Никто, кроме пары слуг даже не знал о том, что она приехала в Шверин. София резко открыла глаза. Она ни разу в жизни не совершала опрометчивых поступков и была хорошей дочерью. Но в последнее время все чаще ловила себя на мысли, что уготованная ей почти с рождения судьба — ей категорически не нравится. Она любили искусство, ей нравилось читать и переводить на немецкий язык пьесы, она выучила много языков, специально для того, чтобы читать любимых драматургов. Особенно ей нравился месье Мольер, и упоминание графом Румянцевым Дон Жуана всколыхнуло в Софии неведомое раньше чувство протеста. Захотелось сделать что-то безумное настолько, чтобы об этом скандале говорили годами. Все равно ее судьба предрешена, так какое ей должно быть дело до того, кто и о чем будет потом болтать? Решительно тряхнув головой, она, мрачно улыбнувшись, приняла решение, которое тут же принялась выполнять.

* * *

— Ваше высочество, Мария Алексеевна, — Великая княгиня обернулась к спешащей к ней молодой женщине, в которой узнала Анну Татищеву, фрейлину императрицы Елизаветы Петровны.

— Да, Анна Алексеевна, что вам угодно? — холодный тон Марии мог остудить кого угодно, но только не Татищеву, которая с раннего детства обитала при дворе и успела побывать фрейлиной у трех императриц: Анны Иоанновны, Анны Леопольдовны и теперь находилась при Елизавете Петровне. Все три императрицы отличались тяжелым, вздорным характером, и Анна за столько лет настолько привыкла к проявлению монаршего гнева, что порой просто не обращала на него внимания.

— У меня поручение от ее величества к вам, ваше высочество, — и Татищева присела в реверансе.

— И что же за поручение хочет мне передать ее величество? — Мария сжала веер, который в этот момент держала в руке так, что тонкие пластины с характерным звуком треснули. Елизавета словно задалась целью сделать ее жизнь просто невыносимой. Как предполагала сама Мария, это было сделано для того, чтобы она убралась в Ораниенбаум, оставив Павла здесь под присмотром Елизаветы. Императрица полагала, что ребенка содержат не так, как это было необходимо: она была противницей почти всего, что делала Мария, которая четко следовала определенным указаниям Петра, отмечая, что Павел действительно растет более здоровым и развитым ребенком, чем другие мальчики его возраста. Возможно, длительные прогулки, купания и тертые овощи и фрукты действительно идут ему на пользу. Ослушаться в этом плане мужа она никогда бы не решилась, тем более, что проведывать маленького князя ежедневно приходили Турок и Ушаков. Мария готова была поклясться, что делают они это исключительно по приказу Петра, и, хотя подобное недоверие вызывало у нее мигрень, она была ему по-своему рада, потому что Елизавета, видя подобное пристальное внимание преданных племяннику людей, не стремилась слишком уж сильно пытаться влезть к нему со своим уставом.

Нет, императрица не боялась бунта с этой стороны. За столько лет она усвоила четко, Петр никогда не полезет на трон и будет приставлять к ней лучших врачей и телохранителей, лишь бы сия чаша как можно дольше обходила его стороной. Но вот собрать семью и уехать в Киль, он вполне мог, и рисковать сразу двумя наследниками Елизавета ни за что бы не согласилась. А вот Мария для нее особой ценности не представляла, и на ней вполне можно было отыграться, пока племянник далеко и не может вмешаться.

Молчание между тем затягивалось, и Мария нетерпеливо хлопнула сломанным веером по раскрытой ладони. Татищева вздохнула и подняла на нее взгляд, полный сочувствия.

— Ее величество настаивает на том, чтобы вы присутствовали на завтрашнем маскараде, ваше высочество, — ей было безумно жаль княгиню, которая, по ее мнению, делала очень важные вещи, но не могла ничего поделать с самодурством Елизаветы, которая могла отличаться особой изощренностью к особам, которые ее по каким-то причинам не устраивали. — Вы знаете условия этих маскарадов, ваше высочество? — Мария медленно покачала головой. Был уже поздний вечер, она очень устала за день, во время которого посетила недавно открывшийся приют для осиротевших детей мелкого дворянства, купечества и духовенства, от которых отказались родственники. Ей в открытие этого заведения весьма активно помогал Ломов, который, казалось, был кровно заинтересован в том, чтобы эти дети ни в чем не нуждались и получили приличное образование. Пока что приют был открыт исключительно для мальчиков, и его взяла под свой патронаж Тайная канцелярия, как подозревала Мария исключительно для того, чтобы за счет этих детей в будущем пополнить свой штат. Она не была против, ведь без этого у сирот вообще никакого будущего могло не оказаться. Вскоре такой же приют должен был открыться для девочек. И опять патронаж над ним заявила Тайная канцелярия. Зачем Ушакову могли понадобиться девушки, Мария могла лишь гадать, и старательно гнала от себя совсем уж гадкие мысли. Сейчас ей хотелось лишь повидаться с сыном и упасть в кровать, чтобы уснуть до утра.

— Нет, Анна Алексеевна, Петр Федорович не любил этих маскарадов, и мы никогда не принимали в них участия.

— Я знаю, что он их не любил, — Татищева улыбнулась. — Мы с его высочеством познакомились, когда он сбежал с одного такого почти сразу после приезда в Россию. Но вам там быть необходимо, так что запоминайте: на этих маскарадах женщины одеваются в мужскую одежду, чаще всего в военные мундиры, а мужчины в женские платья. И постарайтесь не опоздать, ее величество не любит, когда кто-то приходит после нее и отвлекает от нее внимание всех присутствующих.

— Хорошо, я буду на этом увеселении, — обреченно ответила Мария и, отвернувшись, поспешила к комнатам сына. Там она, уткнувшись лицом в белокурую макушку сына, позволила нескольким слезинкам скатиться из глаз. — Петр, ну где же ты? Почему ты не смог, или не захотел защитить меня от нее?

Этот вопрос так и остался без ответа, и Мария, быстро вытерев слезы, передала Павла няньке и пошла в свою комнату. Нужно было ложиться спать, чтобы с утра начать искать подходящий ей костюм.

* * *

Карл Александр Лотарингский решил не ехать на встречу со своей армией в обратном направлении, а присоединился ко мне, решив, что вполне может предоставить своим генералам провести войска до границы с Пруссией, где он их и встретит.

Мы как раз подъезжали к границе моего герцогства, когда принц решил присоединиться ко мне в моей карете.

С наступлением холодов и частых дождей вся романтика езды верхом сошла на нет. Скорость передвижения армии заметно снизилась, что заставляло меня скрипеть зубами и мечтать о вездеходах. К счастью я успел эти три полка хотя бы одеть в более удобную и теплую форму, да в приказном порядке внедрить в полки несколько штатных единиц — военных медиков, которые были обязаны следить, чтобы солдаты руки мыли, после того, как задницы подотрут, проводили бракераж, а именно — снимали пробу с еды, поэтому были кровно заинтересованы в том, чтобы к солдатам не попала отрава, следили, чтобы у солдат всегда была чистая, желательно кипяченая вода, а также осматривать и изолировать на специальные крытые телеги солдат с признаки простудных или кишечных заболеваний. Вроде нехитрые правила, а падеж от болезней в моих полках резко сократился по сравнению с другими. Командиры мрачно переглядывались и делали соответствующие записи в своих книгах, которые многие начали заводить, глядя на меня.

Я же, раздумывал над тем, как бы половчее начать производство автоматических ручек и ежедневников. Вот где золотая жила. И ведь производство этих безусловно нужных вещей — не такое уж и сверхсложное. И я точно помню, что первую автоматическую ручку лет через пятьдесят всего запатентуют, правда не воспользуются этим патентом, значит попытки создать нечто подобное уже ведутся. А знаю я это потому что, однажды меня заставили выбирать подарок для шефа на какой-то юбилей. Выбор тогда пал на универсальный презент — дорогой паркер с золотым пером. Вот выбирая его, я и углубился слегка в историю создания этих самых ручек, не зря же меня слегка на них заклинило. К тому же — это будет предприятие на века, статусные вещи есть статусные вещи и это практически никогда не потеряет актуальности.

— О чем вы так напряженно думаете, ваше высочество? — я отвлекся от представления ручки, усыпанной бриллиантами, которую можно вместо ордена каким-нибудь особо отличившимся чиновникам давать, и посмотрел на принца, который до этого момента дремал, привалившись к стене кареты.

— Пытаюсь понять одну вещь, — я потер шею. Мы ехали уже несколько часов и тело порядком затекло, но на привал решили не останавливаться, опередив полки примерно на день пути. Дожидаться их подхода было решено на самой границе. Как раз должны будут вернуться разведчики, посланные убедиться, что нас не ждут впереди неприятные неожиданности.

— И какую же вещь вы пытаетесь понять, ваше высочество? — Карл Александр повел плечами, тоже чувствуя определенный дискомфорт.

— Один умелец, а в Российской империи можно такие самородки откопать, что просто диву даешься, предложил мне создать перо, которое будет иметь небольшой резервуар, и подавать чернила при письме на самый кончик. Таким образом его не надо постоянно макать в чернильницу, что весьма удобно, особенно, если находишься в пути и тебе нужно что-то записать. Да и клякс будет гораздо меньше. Вот я и думаю, если я построю мануфактуру, которая будет мне эти перья изготовлять, они будут пользоваться успехом? Вот вы бы, ваше высочество, приобрели бы такое перо?

— Конечно, — он усмехнулся, поглядывая на меня несколько покровительственно. — Но, полагаю, что ваш самородок вас попросту обманул, ваше высочество. Нет таких перьев, и вряд ли кто-то сумеет когда-нибудь их изготовить.

— Ну да, ну да, — я потер подбородок, поморщившись, когда пальцы кольнула щетина. Она была у меня светлая, все-таки у блондинов волосы почти везде светлые, и не так бросалась в глаза, но это не отменяло того факта, что она все-таки присутствовала на лице. — Но, допустим, что все-таки кто-то сумел сделать нечто подобное, эта ручка стала бы пользоваться определенным успехом?

— Ручка? — переспросил Карл.

— Да, ручка, — я утвердительно кивнул. Вообще в эти дни я старался не думать о предстоящих битвах. Настолько далеко я был всегда от поля боя, что сейчас испытывал самый настоящий мандраж.

— Почему ручка? — Карл пытался понять, почему я назвал ручку ручкой, а мне внезапно стало смешно. Я понимаю, что это, скорее всего, нервное, но поделать ничего с собой не мог.

— А почему бы и нет? — я пожал плечами и прикусил нижнюю губу, чтобы не заржать.

— Действительно, почему бы и нет, — кивнул принц и задумался. — Знаете, ваше высочество, если ваш умелец все же сумеет создать эту ручку, то я первый заплачу за нее достойную цену.

— Отлично, — я скрестил руки на груди. — Пожалуй, я пришлю вам ее в подарок, потому что верю в то, что ее все-таки сумеют сделать.

— Вот что, ваше высочество, — Карл Александр так же, как и я скрестил руки на груди и насмешливо посмотрел на меня. Он все еще не воспринимал меня всерьез, полагая, что моими устами говорит какой-то приближенный мне фаворит, Гюнтер фон Криббе, к примеру, или не он один. — Я планирую, как только мы войдем в Берлин, забрать в качестве трофея любимую флейту короля Фридриха. Если вы мне пришлете это чудо, о котором говорите, то я, пожалуй, пришлю вам ответный подарок — эту самую флейту.

— Ваше предложение больше похоже на пари, которое я, конечно же, приму, — отодвинув шторку с окна я посмотрел на стремительно опускающиеся сумерки. — Вот только, сдается мне, что свою самую любимую флейту король Фридрих возит с собой. И вам придется постараться, чтобы завладеть ею.

— Так ведь мы на Берлине и не остановимся, — и Карл Александр улыбнулся, продемонстрировав мне странно здоровые для этого времени зубы, которые буквально блеснули в темноте кареты. — Так что, думаю, любимую флейту короля Фридриха я все же получу.

— Дай-то Бог, — я вернулся на место, а карета начала сбавлять ход. — Вы уверены, что мы сумеем взять Берлин без особых потерь, чтобы продолжить кампанию?

— Я в этом практически уверен. Главное, чтобы сработал ваш план, и Фридриха в столице не было. Тогда наши войска войдут в Берлин, не прилагая больших усилий. — Я лишь поморщился. Мне так и не удалось его убедить в том, что город может оказаться не столь уж беззащитным, как представляется командующему австрийской армией. Мне вот почему-то казалось, что повоевать все же придется. И тут главным было взять Берлин до того момента, когда разъяренный Фридрих вернется вместе с армией и обрушит на нас весь свой военный гений.

На наше счастье выкрутасы прусского короля надоели императору Священной Римской империи до такой степени, что он решил наложить на него имперскую экзекуцию. А может быть, ему просто надоело решать ставшие уже постоянными территориальные претензии всех и вся, потому что Фридрих на Силезии и Саксонии явно ненамерен был останавливаться. Император был болен, он мучился от болей, и выслушивать претензии ему быстро надоело. Так что какая-то поддержка у нашего похода была. Но, с другой стороны, Фридрих заключил договор с Ганновером. И Англия автоматически встала на его сторону. А уж как может гадить владычица морей, знают даже дети во всех мирах. Ладно, нечего вперед забегать. Поживем-увидим, может быть Ганновер останется в стороне. Можно ведь так стремиться оказать помощь, так стремиться... Вот только внутренний голос говорил мне, что это пустые надежды, и от этого мне становилось сильно не по себе.

Глава 11

— Очень интересно, — король Фридрих еще раз обошел телегу, разглядывая установленное на ней для перевозки орудие. — Никогда ничего подобного я не встречал ранее. Даже не верится, что такое сочетание, казалось бы, несочетаемых деталей, могло прийти в голову русскому юнцу.

— Вы считаете, ваше величество, что русские не могут придумать ничего похожего самостоятельно? — фон Винтерфельдт, которого Фридрих называл своим ближайшим другом мог позволить себе высказываться в присутствии своего короля.

— Ганс, вы же были в России, и вам, как никому другому известно, что я не имел в виду неспособность русских построить эту гаубицу вообще, — Фридрих посмотрел на Винтерфельдта и поморщился. Его в последнее время все раздражало, даже хорошие друзья, которые позволяли себе подобные глупые высказывания. — Вы были с дипломатической миссией в Петербурге и не вы ли призвали меня относится к русским с некоторой долей настороженности?

— Я просто уточнил, ваше величество, — Винтерфельдт тут же поклонился, пытаясь как-то смягчить свой промах. — Не совсем понятно, что именно вы имели ввиду.

— Я имел ввиду молодость этого, — он щелкнул пальцами, — как зовут изобретателя?

— Данилов, ваше величество. Пан Шиманский сообщил, что его зовут Данилов.

— Этот Данилов по моим данным не так давно учился в школе, и тут на тебе, новое орудие, — на самом деле Фридрих отлично помнил имя мальчишки, умудрившегося создать нечто, что дало такое преимущество Салтыкову над Швериным. — По-моему, тут что-то не так. Или же имя этого Данилова используют, чтобы скрыть истинного создателя гаубицы, да и для того, чтобы ввести нас всех в заблуждение. И мне становится интересно, кто же все-таки ее на самом деле изобрел. Так же, как мне интересно, кто на самом деле говорит устами наследника Российского престола. Вам не кажется, господа, что вокруг Молодого двора слишком много недоговаривают? И самое главное, почему у нас там все еще нет ни одного шпиона? И не надо мне говорить, что у наследника на самом деле слишком мало людей и любой, кто не прошел проверку на преданность, сразу же начнет бросаться в глаза, тем самым теряя все преимущества! — Фридрих позволил себе повысить голос. — Я это и так прекрасно знаю. Но я все еще не знаю, кто сумел так настроить князя против меня! И вот это, господа, мне совершенно не нравится.

— Но зачем вашему величеству знать, кто именно стоит за спиной молодого князя? — этого Винтерфельдт действительно не понимал, искренне полагая, что Фридриху нужно перебороть себя и начать уже дипломатическое общение с императрицей Елизаветой. Может быть, удастся договориться о том, чтобы закончить эту войну полюбовно, ведь Елизавете по сути было на Саксонию наплевать.

— Мне пришли вести от наших друзей из Ганновера, — Фридрих остановился, глядя перед собой. — Вполне возможно, что скоро нам предстоит договариваться. И я хочу знать, с кем именно я или мои послы должны говорить, чтобы эти слова дошли до назначения. Сейчас же я ощущаю себя бредущим впотьмах. Что слышно от Австриячки?

— Мария Терезия готовит армию к походу. Похоже, что она собирается оказать помощь своей царственной сестре, как и было прописано в заключенном когда-то договоре.

— По этому договору они должны друг другу помогать только в случае нападения на их территории, — Фридрих, как только проговорил последнюю фразу, сразу же понял, что он сказал. — Молчите, Ганс, — он поднял руку. — Я прекрасно знаю, что Елизавета считает Саксонию своей, потому что она была передана ее племяннику в качестве приданного принцессы Марии. Так, я хочу поговорить с этим Шиманским. Он же наверняка присутствовал при проходе Ласси через территорию Речи Посполитой. Где он?

— Пана Шиманского с его людьми и оставшейся частью обоза разместили посреди лагеря, под наблюдением наших бравых солдат. Поляки никогда не казались мне слишком надежными союзниками, и я принял решение не оставлять ни их самих, ни их обоз без должного наблюдения, — осторожно добавил Винтерфельдт, который не знал, как отреагирует на его слова король, пребывающий в последнее время не в духе. Фридриха явно что-то тяготило, и он срывался даже на верных ему офицерах, за совсем уж несущественные провинности. — Приказать привести сюда пана Шиманского? — Фридрих остановился возле него и некоторое время молчал, а затем задал очередной вопрос.

— Сколько телег в этом обозе?

— Двенадцать, сир, — тут же ответил Винтерфельдт. — Но Шиманский предупредил, что подобные орудия еще в трех. Больше полякам не удалось добыть, чтобы не привлекать излишнего внимания Ласси, который всегда был излишне подозрительным.

— Он же ирландец, что с него взять, — Фридрих скривился, словно раскусил лимон. — А в остальных телегах что?

— Все, что может пригодиться для нужд нашей армии, ваше величество: порох, пули, фузеи. Ласси еще перед выходом по приказу наследника, которому позволили провести некоторые нововведения, оснастил всех солдат фузеями единого образца. И последняя процедура перевооружения проходила где-то под Варшавой, так что наши гости сумели под шумок увести те фузеи, которые уже считались списанными из армии, но все еще вполне пригодными к использованию.

— Хм, — Фридрих задумался. — И для чего это было сделано? Ведь наверняка осталось еще много фузей, вполне пригодных к использованию? Куда больше, чем прибрали к рукам наши польские друзья.

— Его высочество сказал, что это сделано, потому что обеспечить всех бойцов пулями также единого образца будет куда проще и дешевле, чем постоянно путаться в калибрах. И самое главное, солдаты в бою могут не беспокоиться, что какая-то пуля может не подойти и просто не пролезть в ствол. А все старое оружие было реквизировано в пользу Тайной канцелярии и начавшего полную реформу полицейского управления. Там скорость боя не так важна, можно и подобрать, не суетясь, подходящий боезапас. Кстати, название «Полицейское управление» императрице посоветовал наследник, и она его утвердила.

— Об этом я знаю, — Фридрих задумчиво смотрел на гаубицу. Что-то в последнее время не давало ему покоя. Интуиция настойчиво советовала оставить пока Саксонию и вернуться в Берлин. Но он уже так близко подошел к Дрездену... Про то, что в Российской империи идет реформа Тайной канцелярии и полиции ему писали, как послы, так и многочисленные шпионы и просто доброжелатели, обожавшие прусского короля, при дворе Елизаветы. Но реформы эти велись довольно медленно, постепенно, не вызывая переполоха в обществе и не заставляя людей испытывать какие-то жуткие потрясения, что интереса, во всяком случае его интереса, не вызывали. Про перевооружение и введение новой формы он тоже слышал, но счел блажью. Опять же, те же фузеи, они же были не новыми образцами, так что и внимания на такие детали обращать не следовало. И было не слишком понятно, зачем об этом говорит ему сейчас его друг и советник. — Вот что, Ганс. Не стоит приглашать сюда Шиманского. Я, пожалуй, пройдусь по лагерю. Ничто так сильно не призывает к порядку, чем внезапные проверки. Заодно сам осмотрю телеги с подаренным нам вооружением, и поговорю с этим поляком, который уже почти нарвался на пару дуэлей, выводя из себя своей чванливостью моих офицеров.

— Но, ваше величество... — Винтерфельдт попытался остановить Фридриха, но тот уже махнул рукой и направился в самую гущу раскинутого для отдыха лагеря.

Старый, уже кое-где потертый мундир короля, который тот носил во время походов с каким-то нездоровым упрямством, настолько резко выделялся среди мундиров генералов, не отличавшихся аскетизмом, что обращал на себя внимание. Солдаты сразу же узнавали своего короля и вскакивали, стараясь таким образом выказывать свое почтение. На самом деле Фридрих частенько проделывал подобные маневры, инспектируя свои войска, не сообщая предварительно о проверках, да и во время марша его вызывающе выглядящий старый мундир мог появиться в любой части лагеря совершенно неожиданно. В этом король был прав, постоянное ожидание проверки заставляло подчиненных пребывать в рабочем напряжении, не давая никому расслабляться.

Фридрих не шел к польскому обозу целенаправленно. Он часто останавливался, обращался к солдатам, многих из которых помнил по именам. Заодно осматривал лагерь, отмечая мелкие недочеты и делая зарубки в памяти, чтобы позже попытаться эти недочеты исправить.

До телег, стоящих полукругом в самом центре лагеря оставалось пройти еще с четверть мили, когда раздался мощнейший взрыв. Телеги подпрыгнули, разбрасывая вокруг себя летящую во все стороны шрапнель. Вокруг быстро распространялось вырвавшееся на свободу пламя разгорающегося пожара. Крики, ржание коней потонули в очередном грохоте. Хоть Фридрих и находился довольно далеко от эпицентра, волна, покатившаяся по земле, сбила его с ног, а резкие, бьющие по ушам звуки на мгновение оглушили, не удержавшегося на ногах короля. К нему тут же бросились генералы, и уже через мгновение Винтерфельдт поднимал его, пытаясь отряхнуть с мундира грязь. Фридрих отмахнулся от него, с ужасом глядя на то, как весьма существенная часть его армии просто прекратила свое существование, даже не вступив в честный бой.

Вокруг уже вовсю суетились прибежавшие к месту трагедии другие полки, пытающиеся помочь раненным и найти выживших, а Фридрих все еще стоял, глядя в одну точку немигающим взглядом. Наконец, встряхнув головой, он сорвал с головы набитую землей треуголку и повернулся к Винтерфельдту.

— Ганс, пошли гонца в Ганновер, — буквально пролаял задыхающийся от ярости король. — Пускай передаст, что я согласен со всеми последствиями. И найдите мне этих поляков, или лжеполяков, кем бы эти твари не являлись! Я лично с них живьем шкуру снимать буду!

* * *

— Ну где же они? — Олег Груздев осадил нетерпеливо перебирающего под ним ногами жеребца. Когда раздался взрыв, привыкший к подобному на поле боя конь только уши прижал, больше ничем не выдавая своего беспокойства. Но сидящий на нес всадник нервничал и постепенно это чувство смутной тревоги начало передаваться верному коню. Олег же привстал на стременах, оглядывая доступное его взгляду пространство.

Он с большей частью своего небольшого отряда покинул расположение лагеря пруссаков уже несколько часов назад. Уходили по одному, стараясь не привлекать внимания. Сам же Груздев вел себя просто отвратительно вызывающе, отвлекая все внимание на себя, как солдат, так и офицеров. В последний же час он очень громко возмущался тем, что его держат, как какого-то преступника и наверняка не сообщили о благородном пане королю Фридриху, иначе чем можно объяснить то, что он так долго ждет встречи с королем, чтобы передать ему уже подарок польской августейшей семьи.

Его вопли так всех утомили, что пара офицеров отправилась спросить про скандального поляка, да так и не вернулась. И когда пан Шиманский сам изъявил желание найти ставку короля, чтобы испросить аудиенцию самостоятельно, окружающие его люди, смертельно уставшие за долгий и тяжелый переход, вздохнули с облегчением и даже не попытались его как-то задержать. Надо ли говорить, что ни в какую ставку Груздев не поехал, а изрядно попетляв по лагерю, уехал прочь, чтобы присоединиться к ожидающему его отряду. В лагере возле телег остались четверо солдат, которым предстояло сделать самое сложное.

Идея подорвать обоз, сделать из него огромную мину с чудовищным поражающим действием, родилась у Салтыкова в тот самый момент, когда он узнал о предательстве поляков. Все высшие офицеры прекрасно помнили, как на том поле, которое Великий князь назвал полигоном, где они испытывали новую гаубицу Данилова, этот самый Данилов на спор взорвал небольшой бочонок с порохом на расстоянии, подтянув к нему вымоченный в жиру шнур. Взрыв тогда произошел не слишком далеко от места, где располагался Петр Федорович, за что шутнику едва головенку не открутили, но сам принцип из-за этого конфуза прочно засел в памяти у принимавших участие в испытаниях офицеров.

И здесь им предстояло сделать нечто похожее. Самым трудным было проникнуть с заполненными шрапнелью телегами в лагерь прусской армии. Да впечатление у пруссаков оставить, что это поляки так сильно их пощипали и унизили, несмотря на все договоренности, которые существовали между королем Фридрихом и королевой Софией Августой. Не зря же Груздев горло рвал, все польские ругательства вспомнив, чтобы у последнего рядового все сомнения пропали.

— Где же они? — Олег поднес руку ко рту и вцепился в тыльную часть ладони зубами. Боль слегка отрезвила молодого офицера, который никак не мог заставить себя признать, что оставил людей в лагере врага на верную гибель.

— Бегут! — крик раздался совсем с другой стороны, не с той, с которой Груздев ожидал подрывников. Резко развернувшись в седле, из-за чего конь недовольно заржал и тряхнул головой, Олег увидел, как к ним бегут трое солдат в польской форме. Поравнявшись с ним, один из них, держась за бок и переводя дыхание через слово отрапортовал.

— Васильев подорвался. Слишком близко к телеге подошел. У него постоянно шнур гас, уже и пруссаки начали внимание на его метания обращать, так что он сделал вид, что что-то поправляет под рогожей, да и... — он махнул рукой, а потом размашисто перекрестился. — Упокой Господь душу его грешную. — Его примеру последовали все остальные. Немного помолчав, почтив память погибшего солдата, Груздев коротко приказал.

— По коням. Нас сейчас будут со всеми собаками искать, так что поспешим, ребятушки, авось сумеем уйти. — Пока к вернувшимся подводили коней, он негромко спросил. — Как все прошло?

— Хорошо пруссаков положило, много полегло, да еще больше раненных. Иной раз гаубицы такого урона не наносят.

— Вот только такие фокусы не чаще, чем раз в тысячу лет получаются, — невесело хмыкнул Груздев. — Был когда-то Троянский конь. Ну а мы польскую свинью подложили. И армии урон, да и короли между собой переругаются, пока истину выяснят. А чтобы как следует переругались, надо сделать так, чтобы нас не поймали, и продолжали на ясновельможных панов напраслину наводить.

И небольшой отряд под предводительством Олега Груздева, блестяще справившийся с возложенной на него миссией, поскакал в ту сторону, откуда шел навстречу прусской армии. Им предстоял сейчас длинный путь до Дрездена, который осложнялся еще и тем, что за ними вскоре будет вестись самая настоящая охота.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — процедил про себя Груздев, переходя в галоп, что еще позволяла сделать не слишком раскисшая дорога.

* * *

Карета качнулась в очередной раз и остановилась. Именно отсутствие покачивания, к которому я уже начал привыкать, вырвало меня из сна, в который я погрузился, судя по потому, что день уже начал клониться к закату, несколько часов назад. Рядом всхрапнул Карл Александр Лотарингский, и сел прямо, протирая кулаками заспанные глаза.

— Где мы? — со сна его голос звучал хрипло.

— Понятия не имею, — я выглянул из окна кареты. — И потому, что я не вижу вокруг никакого намека на жилье, остановились мы просто посреди поля. Сейчас выясним, — и я несколько раз сильно стукнул кулаком по стенке, отделяющей нутро кареты от козел, на которых сидел кучер. — Эй, что происходит?

Дверь кареты тут же распахнулась, словно открывший ее Михайлов ждал, когда же я заору, оповещая всех на пару верст вокруг, что мы с его высочеством изволили проснуться.

— Ваше высочество, — Михайлова отодвинул Олсуфьев и принялся докладывать обстановку. — Ваше высочество, — он наклонил голову, приветствуя моего спутника, а затем снова повернулся ко мне. — Мы находимся неподалеку от Гадебуша. Если погода не испортится, то через пару дней достигнем Шверина.

— Я помню, что мы планировали остановиться в Гадебуше, — я невольно нахмурился. — Объясни нам, вот это точно Гадебуш? — и я ткнул в направлении окружающего нас поля.

— Нет, мы немного не доехали, — невозмутимо ответил Олсуфьев. — Нам навстречу движется карета в сопровождении троих всадников. Михайлову это показалось немного подозрительно, и он велел остановиться. Тем более, что мы обогнали ваши полки уже на трое суток и с вами не слишком много охраны.

— Господи, — я протер лицо. Спросонья соображалось плохо. — Так остановите эту карету, выясните все, и поедем уже туда, где мы сможем нормально поесть, освежиться и поспать на кровати.

— Михайлов именно этим сейчас и занят, ваше высочество.

— Отойди, я хочу ноги размять, да посмотреть, какого несчастного путника собирается кошмарить Михайлов только за то, что тот решил поехать этой дорогой, — мой секретарь посторонился и я выпрыгнул из кареты, сразу же поежившись от холода. Выдохнув, посмотрел на идущий изо рта пар. Да скоро зима, и нам надо кровь из носа взять Берлин до ее начала. Потому что зимой здесь не воюют, ну, практически, оставаясь на так называемых зимних квартирах.

— Да пропустите меня, — невдалеке раздался знакомый голос. — Михайлов, тебе что уже пора окуляры носить, ежели ты меня узнавать не хочешь?

— А, это ты, Петр Александрович, — протянул Михайлов, словно действительно только что узнать Петьку Румянцева. — Так ведь, доложить сперва требуется, а то, вдруг в немилости ты у его высочества Петра Федоровича. Тебя же давненько при дворе Молодом никто не видывал.

— Да я по поручению его высочества здесь уже столько времени торчу, — злобно пыхтя парировал Петька.

— А мне откуда знать такие подробности? — похоже, Михайлов решил над Румянцевым как следует поизмываться. — Вот доложу его высочеству, а там, как он решит с тобой поступить, так и будет.

— Похоже, пора вмешиваться, — процедил я, направляясь в ту сторону, откуда раздавались голоса, обладатели которых были скрыты от меня каретой. — Иначе, мы здесь заночуем, а этого мне очень сильно не хотелось бы.

Румянцеву все-таки удалось приблизиться, так как он довольно успешно теснил Михайлова, строившего из себя тупого служаку, на потеху себе и окружающим. Со стороны их противостояние действительно выглядело забавным, и даже Олсуфьев просто стоял и смотрел не собираясь, похоже, вмешиваться.

— Пропусти его, — тихо проговорил я, и Михайлов сразу же отступил в сторону, а Румянцев, который до этого так рьяно рвался мне навстречу, внезапно замер, не решаясь подойти. Тогда я сам сделал шаг вперед и обнял друга, похлопывая его по спине. — Ну здравствуй, чертяка. Как прошла твоя миссия?

— Довольно успешно, Петр Федорович, я отписывался вроде, — ответил он, растянув улыбку на поллица. — Я остановился в Гадебуше, когда на единственный постоялый двор заехал Криббе. Как я понял он постой в этой дыре обеспечить должен, — я кивнул, а Румянцев продолжил. — Мы там у владельца весь постоялый двор в итоге арендовали, только для нас, для остальных посетителей он его до завтра закрыл. Пока Криббе там обустраивает все, я и выехал навстречу.

— Молодец, — я еще раз хлопнул его по спине. — Поехали быстрее, посмотрим, что за постоялый двор вы с Гюнтером штурмом взяли.

— Да, надеюсь, там найдется парочка смазливых служанок, — добавил Карл Александр, который тоже решил вылезти из кареты. Русского языка он не знал, но мы говорили громко, и он попросил Олсуфьева хотя бы в общих чертах перевести ему наш разговор.

— Да, парочку я видел, — внезапно Румянцев замялся. — Даже не знаю, как сказать, но, у меня небольшой конфуз приключился.

— Что случилось? — я приподнял бровь, глядя на него.

— Эм, в Шверине я встретил девушку, мимолетом, между нами ничего не было, — замахал он руками. — Как я понял, ее с детства готовят запереть в монастыре, и София, увидев, что я ненадолго уезжаю, решила перед постригом отхватить свою порцию скандала. Я выехал верхом, и обнаружил ее в своей карете, когда мы уже были достаточно далеко от Шверина, чтобы вернуться без того самого скандала, о котором я упомянул.

— Господи, Петька, вот это только ты сумел так подставиться, — я покачал головой, прикидывая, как можно минимизировать ущерб. — Кто хоть ее родители?

— А вот в этом и кроется интрига, потому что она только смеется, и говорит, что так даже интереснее, и что я все узнаю в свое время.

— Ну, надеюсь, что я сумею разговорить девицу, — я внимательно посмотрел на Петьку. — Я надеюсь, что она все еще девица?

— Ну конечно, Петр Федорович, что я совсем без мозгов что ли, соблазнять девушку, находясь в такой пикантной ситуации, — Румянцев так искренне возмутился, что я сразу понял, будь его воля, обязательно соблазнил бы. Значит, девица ему приглянулась. Может и не придется слишком напрягаться, чтобы заменить монастырь на вполне родовитого и состоятельного русского графа.

— Ладно, поехали, посмотрим на твою монашку.

Глава 12

В красивейшем дворце Козеля все еще в некоторых комнатах и галереях пахло краской, но это не мешало Ласси расположиться именно в нем, вместе со своими генералами, избрав его в качестве своей зимней квартиры и одновременно штаба российской армии, которая заняла столицу Саксонии без единого выстрела.

Ласси с утра был как на иголках. Уже прошло достаточно времени, чтобы посланные Салтыковым диверсанты с захваченным польским обозом в качестве горячего привета королю Фридриха, должны были вернуться. Но, видимо, что-то произошло, раз о них до сих пор не было ни каких вестей.

Да и армия самого Фридриха с королем во главе где-то загуляла. По всем прогнозам, Фридрих должен был уже с неделю как выйти к Дрездену, но до сих пор прусская армия не появилась на расстоянии трех дней пути, о чем Ласси постоянно докладывали.

За дорогами следили башкиры с казаками, которые в кое-то веки сумели найти общий язык. Во всяком случае, ни о каких крупных стычках фельдмаршалу не докладывали.

А зима приближалась все ближе и ближе. Дни просто летели для отсчитывающего их в нетерпеливом ожидании Ласси. Дошло до того, что фельдмаршал начал замечать, как к нему вернулась старая дурная привычка — грызть ногти, отчего на его пальцах уже не осталось ни одного, которым можно было бы понюшку табака подцепить. Настроение фельдмаршала быстро передалось остальным генералам, и лишь Салтыков не выказывал нервозности, развлекая всех веселыми байками за обедами и ужинами, и напропалую флиртуя с хорошенькими дамами.

Дверь кабинета, в котором Ласси стоял у окна, разглядывая навевающий тоску пейзаж осеннего сада, открылась.

— Прости великодушно, Петр Петрович, но я стучал, да так и не дождался ответа, вот и решил проявить инициативу, так сказать, — в кабинет вплыл Салтыков. Ласси покосился на него и не сумел сдержать неопределенного хмыканья. Он никак не мог понять, каким образом этот франт сумел протащить на фронт все свои камзолы, в которых и на императорском вечере на стыдно было бы появиться. Вроде огромных сундуков никто на отдельных телегах за Салтыковым не тащил. Да, это была та еще загадка, которую безуспешно пытались разгадать все офицеры штаба, но еще ни один даже близко не сумел приблизиться к истинной отгадке.

— Входи, Петр Семенович, чего уж там, — Ласси махнул рукой. — Наверное, я слишком глубоко задумался, и не слышал, как ты стучал. Есть известия?

— От Груздева никаких, как и от пруссака. Зато прибыл граф де Лалли, с бумагами от ее величества Елизаветы Петровны и от маркиза де Стейнвиля. Но ты, Петр Петрович, действительно очень уж плотно в свои мысли погрузился, что даже не услышал, как граф сетовал на дороги и погоду, обвиняя во всем этом, конечно же, англичан.

— Граф де Лалли? — Ласси с удивлением посмотрел на Салтыкова. — Неужели французы очнулись и решили вступить в эту войну? Странно. Вроде бы мы не собираемся нечто грандиозное развязывать, только забрать свое. Или я чего-то не знаю? Может быть, его высочество поделился с тобой своими мыслями по этому поводу?

— Нет, — покачал головой Салтыков. — Его высочество ничего мне не говорил. Может быть, не успел, может быть, и не знал, что события начнут развиваться настолько стремительно. Ведь в тот момент, когда мы только собирались встать на марш, никаких известий ни от французов, ни от австрияков не было. И вот, на тебе, не прошло и полгода, как все внезапно изменилось. Как думаешь, что затребует Лалли за свою помощь?

— Ганновер, — Ласси пожал плечами. Тут даже гадать нечего было. Он прекрасно знал своего соотечественника, нашедшего приют во Франции, так же как он когда-то нашел приют в России. И он знал, что тот будет биться до последней капли крови, если кто-то пообещает ему, что в итоге он сумеет насолить англичанам. — Кстати, граф приехал один? Без своей Ирландской бригады?

— В карете, запряженной четверкой прекрасных скакунов, граф безусловно сумел обогнать свою бригаду, направляющуюся в нашу сторону, — желчно произнес Салтыков и поморщился. — Я не хочу пускать ирландцев в Дрезден. Более того, я вообще никого не хочу пускать из наших возможных союзничков на территорию Саксонии. Мы неплохо здесь разместились, и наши солдаты проявляют прекрасную выдержку и относятся к местным жителям в рамках приличий, особенно это касается женщин. Но пускать сюда орду оголтелых ирландцев... Прости, Петр Петрович, ежели обидел чем, но мы не сможем их держать в узде. Не тот народ, слишком горячая кровь у кельтов. Тем более, что местные жители все-таки больше склоняются именно к нам, как к солдатам ее высочества Великой княгини Марии Алексеевны, которую они знали еще крошкой. То, что Саксония перешла в руки его высочества в качества приданного — ну что же, в жизни случаются и не такие казусы. Но вот войск союзников вряд ли будут терпеть. Именно сейчас, когда армия Фридриха на подходе, нам только народных волнений и бунтов не хватает. Как будто мало тех мерзких картинок, которые пруссаки разбрасывают по селам, где дремучие пейзане верят во что угодно, особенно, если это что-то так талантливо нарисовано.

— А, так ты за тем пришел, чтобы высказаться, — Ласси задумался. — Ну, что я могу сказать, прав ты, Петр Семенович, от первого до последнего слова. И я также, как и ты не хочу усугублять обстановку. Нам еще здесь зиму пережидать потребуется. Не выделять же специальных людей, которые будут следить за местными, чтобы избежать недоразумений. Только вот, что ты предлагаешь сделать?

— Не знаю, — Салтыков нахмурился. — В Пруссию отправить. Вон, пускай к Берлину двигают. Заодно его высочеству подспорье. Мы-то не сможем ему в ближайшее время ничем помочь, нам еще Фридриха сдерживать, как можно дольше.

— Давай не будем забегать вперед, — вздохнул Ласси. — Мы не знаем, какое повеление от ее величества граф де Лалли привез. Вполне возможно, что нам и не придется идти ни на какие ухищрения. Но для того, чтобы все как следует разузнать, нужно с ним встретиться. Где он?

— Я велел разместить графа, затем поспешил сюда, чтобы спросить, когда у господина фельдмаршала появится время, чтобы его принять, — поджал губы Салтыков. Он недолюбливал французов. Пусть это даже был француз ирландского происхождения. Нелюбовь эта пошла еще с Шетарди и Лестока, с которыми у Салтыкова никак не складывалось нормальных отношений. Англичан он недолюбливал из-за Бестужева, с которым находился, нет, не на ножах, но их недовольство друг другом с трудом заставляло держать себя в руках и вести прилично, не опускаясь до оскорблений, хотя бы на публике. К тому же ему жутко не нравился английский посол. Если рассудить, то Петр Семенович довольно терпимо относился лишь к немцам, и произошло это во время затянувшейся ярмарки невест цесаревича, когда он завел много полезных и приятных знакомств с сопровождением благородных девиц.

— Если граф не устал с дороги, то, думаю, что мы с тобой, Петр Семенович, вполне сможем принять его прямо сейчас. Просто первая встреча, обмен первичными любезностями, ничего большего, — примирительно произнес Ласси, видя, что Салтыков пребывал в отвратительном настроении. Получается, что Петр Семенович тоже переживает, только пытается делать вид, что ничего, кроме чисто светских забав его не волнует. Ну не мог же, право слово, приезд графа деЛалли так сильно повлиять на настроение генерала. Тем более, что про цель визита не было ничего пока доподлинно известно, лишь догадки, которые вполне могли оказаться неверными.

Салтыков уже открыл было рот, чтобы выразить свое согласие в своем присутствие при встрече фельдмаршала с графом, как дверь приоткрылась, и внутрь заглянул стоящий на часах гвардеец.

— Господин фельдмаршал, здесь господин де Грибоваль сильно желает, чтобы вы его приняли.

— И что от меня нужно господину де Грибовалю? — Ласси удивленно переглянулся с Салтыковым. Он не ограничивал свободу инженера, который устроил действительно прекрасную линию городской обороны, которая вполне могла бы принести ему много головной боли, если бы пришлось брать Дрезден штурмом. Да и далеко не факт, что ему удалось бы с ней разобраться вообще. Грибоваль сам по себе не представлял угрозы, и нужды определять его в тюрьму, пусть даже вполне комфортную, предназначенную для знатных заговорщиков, фельдмаршал не ощущал.

— Не могу знать, господин фельдмаршал, — гвардеец смотрел на Ласси, ожидая ответа, а Салтыков внезапно с раздражением подумал, что пришла пора придумать какие-то правила общения в армии, чтобы все говорили так, как положено по уставу, а не так, как каждому солдату, да и офицеру хочется. Отсутствие известий от Груздева в последнее время так сильно на него давило, что он начал замечать, что его раздражает абсолютно все вокруг. Иной раз даже пробежавшая по полу мышь топала слишком, на взгляд генерала, громко, о чем он уже не раз высказывался, сопровождая свои высказывания нецензурной бранью. — Так примете, или в шею его гнать?

— Пускай заходит, — кивнул Ласси, которому уже самому стало любопытно, чего же хочет от него этот безусловно чертовски талантливый инженер.

Салтыков в это время удобно устроился в кресле, переплетя пальцы рук, и приготовился наблюдать. Ласси только покосился на него, но приказа покинуть кабинета не отдал.

Дверь распахнулась по всю ширину, и в кабинет зашел одетый, словно собрался на прием к королю, гладко выбритый и чрезвычайно бледный Грибоваль, глубокие мешки под глазами которого говорили о том, что он долго и беспробудно пил, при этом начал он пить задолго до того момента, как войска Ласси вошли в Дрезден.

* * *

Грибоваль плохо помнил те дни, когда армия Ласси подола к Дрездену, он вообще не помнил, что городской совет во главе с бургомистром решили не доводить до разворачивания военных действий на улицах города и просто открыли Дрезден для русских. Их можно было понять. Те части, которые оставил здесь Фридрих, доблестно проиграли превосходящим силам противника, а остатки солдат, вернувшись, начали требовать особого отношения, а также формирования отрядов городской обороны. Вот на это жителям славного города Дрезден было вообще наплевать, ведь и офицеры Фридриха, и стоящая за воротами армия были для них захватчиками. Но даже здесь было одно маленькое «но». Армия Ласси все-таки представляла права мужа их принцессы Марии, а значит, они были немного более близкие, чем оккупанты Фридриха.

Чего Грибоваль не знал, так это того, что и совет, и бургомистра долго и весьма продуктивно обрабатывал парень, которого он сам привез сюда, думая, что тот является слугой его любовницы.

Но ему было простительно всего этого не знать, потому что Грибоваль пил. Он напился в тот самый вечер, когда Ксения уехала. Его честь, своеобразная порядочность и верность Фридриху, которому он не присягал, но с которым у него был заключен договор, вступили в схватку со страстью, которую он, несмотря на прошедшее время, все еще испытывал к этой женщине, и выиграли с минимальным преимуществом. Самое смешное состояло в том, что Ксения поняла его решение остаться в Дрездене, даже, если он в итоге ее потеряет. Поцеловав его в лоб на прощанье, она сообщила, что он знает, где ее найти, и в тот же вечер уехала в Россию. А он запил, и пил до сегодняшнего утра.

Утром ему было уже привычно плохо. Но, протянув руку, чтобы поднять с пола очередную бутылку, Грибоваль внезапно осознал, что больше этого делать нельзя. После чего трясущейся рукой вылили содержимое бутылки прямо в окно, едва не облив какого-то не слишком расторопного прохожего, призвал верного слугу Жерома, велел побрить его, и вообще притащить воды побольше, чтобы привести себя в порядок, а заодно рассказать все новости, которые он благополучно пропустил, находясь в алкогольном тумане.

Жером вознес хвалу Господу, и уже через пару часов Грибоваль сидел с открытым ртом, пытаясь осознать одну вещь: весь его гений оказался совершенно не востребован. А еще закралось подозрение, что Ксения изначально знала, что так и будет. Более того, в его голову внезапно закралось подозрение, что она специально поехала с ним, чтобы убедиться, что он примется строить оборону именно Дрездена, а не Берлин, как изначально планировал, заключая договор с королем Фридрихом.

В похмельную голову Грибоваля ничего больше не приходило, кроме острого желания сомкнуть руки на шейки Ксении, ну, или хотя бы посмотреть ей в глаза. Он прекрасно понимал иррациональность этого желания, тем более, что сомневался, что ему удастся выйти из города, не то, чтобы поехать в Россию. Но, как выяснилось через несколько минут, его никто не охранял, и он мог идти, куда ему заблагорассудится.

Грибоваль тут же велел собрать вещи и заложить карету, но тут снова подняла голову своеобразная порядочность, к которой еще и присоединилась гордость. Он понял, что не может вот так все бросить и направиться в Россию, чтобы придушить Ксению. И тогда в гениальную голову военного инженера, из которой еще не до конца выветрились винные пары, пришла, как ему показалось, гениальная идея.

Войдя в кабинет русского фельдмаршала, он остановился, в нерешительности переводя взгляд с сидящего в кресле господина на второго, стоящего у окна. Он пробыл при дворе Елизаветы не слишком много времени и поэтому понятия не имел, как выглядит Ласси, и кем может быть второй господин. Да и кто этот второй Грибовалю тоже было неизвестно. Решив выйти из положения проверенным способом, он отвесил придворный поклон и произнес.

— Жан Батист Викет де Грибовлаль, к вашим услугам.

— Петр Петрович, скажи, мне одному очень внезапно захотелось огурчиком солененьким захрустеть? — сидящий в кресле господин помахал перед лицом рукой, намекая на густой перегар, который распространял француз. — Что же ты, господин хороший, в таком состоянии перед Петром Петровичем Ласси предстать захотел, да еще и настаивал? — Грибоваль тут же сориентировался и повернулся в сторону того, кто стоял у окна.

— Господин фельдмаршал, как вам наверняка известно, именно я устанавливал линию обороны Дрездена.

— Да, я в курсе, — Ласси кивнул, и Грибоваль поздравил себя, что не ошибся. — Прекрасная система, просто прекрасная. Я, надо сказать, счастлив, что мне не пришлось проверять ее на прочность. Но я, как и граф Салтыков, очень хочу услышать, зачем вы так настойчиво пытались до меня добраться, при это явно пребывая... хм... в расстроенных чувствах?

— Я хочу, чтобы вы взяли меня в плен и отправили в Россию, как своего личного пленника, — выпалил Грибоваль.

— Э-э-э, — только и сумел произнести Ласси, и переглянулся с Салтыковым, выглядевшим столь же потрясенным. — Вы с ума сошли, господин Грибоваль? — решил уточнить он осторожно. Иметь дело с безумцем не хотелось, но Грибоваль был настроен весьма решительно.

— Поймите, господин фельдмаршал, это для меня чрезвычайно много значит, — и Грибоваль отстегнул от пояса шпагу и протянул ее Ласси. Фельдмаршал снова переглянулся с Салтыковым, прося помощи, но тот лишь пожал плечами и развел руками, предлагая старому другу самому решить эту так внезапно свалившуюся на него проблему. — Я прошу вас, господин фельдмаршал, как прославленного воина и дворянина.

— Я не удивлюсь, Петр Петрович, — задумчиво произнес Салтыков по-русски, подозревая, что француз, если и знает язык, то чрезвычайно неважно, — если в итоге выясниться, что виной такому поведению чья-нибудь пара прекрасных глаз. И что господину Грибовалю очень нужно попасть в Петербург. Мы же не знаем, вдруг он получил послание, что любимую замуж насильно выдают?

— Да, я припоминаю какой-то светский скандал при Молодом дворе с участием этого господина, — Ласси внимательно смотрел на француза, который нахмурившись следил и пытался переводить то, о чем они негромко переговаривались. — Но подробностей не помню, увы. Дело было во время путешествия по Российской империи их высочеств. Мда. И что же мне делать? — он отчасти понимал стремление инженера, особенно сейчас, когда город захвачен, но его контракт с Фридрихом все еще не давал ему просто сорваться с места и уехать. В этом плане такое древнее понятие, как личный плен, действительно было выходом. В плену был, что здесь непонятного? За него даже можно выкуп будет запросить. Или же он сам в итоге откупиться. Но выделять людей для сопровождения этого безумца? — Вот что, господин Грибоваль, я могу сейчас объявить вас своим пленником, но вы должны будете дать мне клятву дворянина, что сами прибудете в Петербург, и будете там находиться, ожидая моего возвращения, после чего я и решу вашу судьбу. — Глубоко вздохнув, произнес Ласси. — Только на этих условиях я могу выполнить вашу нелепую просьбу. И да, оставьте шпагу при себе. Она может вам пригодиться в дороге. Идет война, и на дорогах неспокойно.

— Я даю слово дворянина, — Грибоваль повесил оружие снова на пояс и глубоко поклонился. Все формальности были улажены, и он теперь со спокойной совестью мог помчаться за Ксенией, чтобы призвать мерзавку к ответу.

Когда он вышел чуть пошатывающейся походкой, Ласси переглянулся с Салтыковым и она расхохотались.

— Господи, неужели и мы в возрасте этого юнца были такими же идиотами? — вытерев слезы, задал вопрос Салтыков.

— Поверь, Петр Семенович, мы были гораздо хуже, — Ласси был почти на двадцать лет старше графа, но это все же не мешало им дружить и понимать друг друга. — Смех смехом, но теперь нужно выяснить, зачем граф де Лалли продел столь дальний путь, — добавил фельдмаршал разом посерьёзневшему Салтыкову, который вскочил из кресла и направился к дверям, чтобы приказать позвать сюда нежданного гостя.

* * *

На постоялый двор, который Криббе при содействии Румянцева полностью выкупил на сегодняшнюю ночь, мы прибыли уже затемно. По дороге поговорить с Петькой мне не представилось никакой возможности, потому что Карл Александр Лотарингский оказался весьма любопытным типом, который не хотел упускать ни слова. Именно поэтому я снова ехал в карете с герцогом, отослав Петьку, который вернулся в свою колымагу.

— Я краем уха слышал про некое пикантное происшествие, которое произошло с вашим... — Карл Александр замялся, прикидывая, как может обозвать Румянцева. Ничего толком не придумав, потому что не знал истинного Петькиного положения при дворе, закончил как можно нейтральнее. — С вашим офицером. Это может быть довольно хлопотно, на самом деле. была бы это женщина, успевшая к этому времени сочетаться законным браком, никто бы слова ни сказал, и последствия зависели бы лишь от того, насколько муж привязан к паршивке. Но, речь идет о девице благородного происхождения.

— Уверяю вас, ваше высочество, я понимаю, что возможны трудности, — прервал я его разглагольствования.

— Тогда, я надеюсь, вы знаете также, как и разрешить данное недоразумение, чтобы оно никоем образом не повредило нашей общей цели, — хмыкнул герцог. Понятно, для него это лишь забавная сплетня, анекдот, который он будет смаковать в гостиных, когда вернется на родину. А вот для меня — тот еще геморрой. Потому что он прав, была бы это обычная великосветская блядь, которой симпатичная морда Румянцева приглянулась — это был бы один расклад, но, предположительно, девственница, которую ко всему прочему готовят к постригу — это совсем другое дело. Но пока я точно не узнаю всю ее подноготную, особенно, имена ее родителей или опекунов, я ничего не смогу сделать.

— Ваше высочество, я очень прощу вас не нагнетать панику на меня раньше времени. Вдруг все не так ужасно, как мы уже навоображали.

— Да, обычно, в таких случаях, все в итоге становится еще хуже, — кивнул герцог и мы замолчали, погрузившись каждый в свои мысли.

Криббе встречал меня на улице. Когда я выскочил из кареты, по почувствовал, как ледяной ветер бросил мне в лицо горсть ледяной крупы. Вот только такого стремного изменения погоды нам не хватает для полного счастья.

— Ваше высочество, скорее сюда, — придерживая на голове шляпу крикнул Криббе, распахивая передо мной и заодно перед герцогом Лотарингским дверь постоялого двора.

Мы вошли в теплый зал под завывание ветра.

— Боже, ну что за погодка, — прошипел я, с остервенением стряхивая со шляпы успевший налететь на нее снег.

— К утру она смениться, ваша милость, — я обернулся, посмотрев на угодливо склонившегося передо мной хозяина.

— Откуда ты это знаешь? — я стянул плащ, бросил его в руки Федора, моего личного слуги, который, почти, как и все мое окружение, сам назначил себе эту должность и тут же принялся ее выполнять. Я даже не помню, на каком этапе моей жизни появился этот здоровый угрюмый мужик. Он просто появился и постоянно был рядом, несмотря на свои размеры умудряясь оставаться настолько незаметным, что я порой даже забывал о его присутствии.

— Так старые кости Ганса Фишера никогда его не обманывают, — хозяин улыбнулся и демонстративно потер спину, намекая на свой жуткий радикулит.

— Хорошо бы они и в этот раз тебя не обманули, — я подошел к огромному очагу и протянул руки к огню. В очаге на вертеле жарилась туша поросенка, глядя на которую я почувствовал голод. Надеюсь у него найдется что-то кроме этой туши и обязательной для подобного рода заведений кислой тушеной капусты. Ко мне подошел Петька, молча становясь рядом. — Как ты решил проблему со служанкой для своей монашки?

— Нанял девицу порасторопней, — пожал плечами Петька. — Вы к ней подниметесь, ваше высочество?

— Ты совсем дурак? — я повернулся к нему. — А может мы вдвоем с тобой в спальню к девице завалимся и устроим весьма пикантные игрища втроем?

— Но мы же не будем ничего подобного делать, — буркнул Петька, у которого, похоже, это непростое, не могу поспорить задание, все мозги съело.

— Пра-а-в-да? — протянул я. — А ты докажи.

— Но... — он осекся и хлопнул себя по лбу ладонью. Наконец-то, до этого убогого дошло. — Я не буду бегать, если придется жениться, — он сильно побледнел, но говорил твердо.

— Просто позови ее. Через дверь и очень вежливо. Возможно, тебе не нужно будет идти на подобные жертвы.

Я отвернулся от него и снова уставился на огонь. Все-таки те, кто говорит, что на огонь можно смотреть бесконечно, пытаясь уловить все изменения, которые происходят в поленьях, как меняется на них рисунок, как разлетаются искры, когда полено падает, перегрызенное юркой саламандрой... Во всем этом есть нечто гипнотическое, настолько залипательное, что порой теряется само понятие времени.

— Ваше высочество, позвольте представить вам мою случайную спутницу, — я вздрогнул и мне пришлось даже мотнуть головой, чтобы прийти в себя. Поворачивался я медленно, старательно моргая, чтобы прогнать отблески пламени из глаз.

Господи, Боже мой, Петька, уж лучше бы ты действительно ввалился в какой-нибудь монастырь и умыкнул монашку или послушницу. Я прикрыл глаза. Ее не было на ярмарке невест по вполне понятным причинам, но вот портер я все-таки получил и даже признал нарисованную на нем девушку довольно милой.

— Ради своего святого, ваше высочество, что или кто надоумил вас поставить нас всех в столь жуткое положение? — рявкнул я, когда открыл глаза, яростно глядя на потупившуюся Ульрику Софию Мекленбургскую, дочь действующего герцога Мекленбургского, которой кто-то умный в наследство оставил Рюнский женский монастырь, а ее родичи не придумали ничего другого, как запечь ее туда как управительницу, монашку и будущую аббатису. Я не помню, точнее не знаю, стала ли эта кукла действительно монашкой в той, другой истории, но вот то, что брак с каким-то там графом в данном случае не был вариантом, вот это я сейчас осознавал совершенно точно. И самое главное, я понятия не имею, что сейчас делать.

Глава 13

— Ваше высочество, вы изумительно выглядите, — Мария обернулась и прикусила нижнюю губу, очень сильно пожалев в этот момент, что у нее в руках не было веера. Да и не могло быть его у поручика Преображенского полка, чья форма сейчас красовалась на Великой княгине. А ведь за веером так удобно было бы спрятать смех, который буквально раздирал юную княгиню изнутри. Она была маленькой ростом, поэтому поручик в ее лице выглядел скорее щуплым подростком, а тщательно нарисованные углем усы над верхней губой лишь усиливали этот эффект. И как противоположность ей — высоченный и мощный граф Чернышев в дамском платье. Был уже поздний вечер и, несмотря на обилие белил, на лице «дамы» начала пробиваться щетина, и это выглядело настолько смешно, что Мария не удержалась и все же хихикнула, прикрыв рот ладонью, затянутою в белую перчатку.

— Боже мой, граф, вы не правы, мы все ужасны, — наконец, справившись с собой, ответила Мария. — Вас с женщиной может перепутать разве что столб, и именно этот стол сможет ее величество принять за мужчину.

Они вместе повернулись в ту сторону, где стояла Елизавета. Действительно, никакие ухищрения не сумели скрыть под мужским платьем в высшей степени выдающихся форм императрицы, а ее пышная грудь того и гляди грозила прорвать мундир, так сильно натянув в общем-то прочную ткань.

— А ведь эти жуткие маскарады продолжают устраивать только потому, что кто-то внушил ее величеству, что ей очень идет мундир, — у Чернышева веер был, и граф весьма ловко спрятал под ним промелькнувшее на лице раздражение. — Но, я вовсе не пытаюсь льстить вам, ваше высочество. Вы действительно чудесно выглядите.

— Если бы не вы, граф, боюсь, я не смогла бы вообще посетить этот вечер, — вздохнула Мария, украдкой бросив взгляд на Захара.

Он вернулся из Вены и зашел к ней, чтобы передать письма от сестер, которые не содержали никаких секретных сведений, и их можно было передать и с графом, а не по обычным каналам, которыми, надо сказать, многочисленные родственники Марии не воспользовались еще ни разу. Пребывавшая в панике Великая княгиня, посмотрев на мужчину, склонившегося перед ней, сама не зная почему, вывалила на него свою проблему, заключающуюся в неспособности подобрать карнавальный костюм, шить который просто не было уже времени. Чернышев тогда лишь удивился скудности Молодого двора, и тому обстоятельству, что княгине не к кому больше обратиться, но просьбу выполнил, взяв костюм у приятеля, сестра которого имела схожие с княгиней формы и множество подобных вещей.

— Ну что вы, ваше высочество, это честь для меня помочь вам в такой малости, — и он поклонился, что, учитывая его одеяние, выглядело еще смешнее, чем было до этого. — Но, могу я поинтересоваться, почему у вас так мало придворных?

— Большинство наших людей уехали с его высочеством, — Марии сразу же расхотелось веселиться, и она отвечала ровным, ничего не выражающим голосом. Захар чертыхнулся про себя. Ему же так нравилось смотреть на ее заразительную улыбку, лукавый блеск теплых карих глаз... «Остановись, кретин, что ты делаешь? Найди себе предмет для восхищения попроще», — зло отдернул себя граф, когда осознал, что ему жутко не понравилась смена ее настроения.

— Но, разве у вас не должно быть своей свиты? — задал он, казалось бы вполне разумный вопрос.

— Так уж получилось, что людей к нашему двору принимал его высочество, даже ее величество не имела в этом большой власти. Но вы всегда можете предложить ее величеству утвердить свою кандидатуру в качестве моего камергера, — она снова лукаво улыбнулась и тут же улыбка пропала с ее личика. Мария в мгновение ока превратилась именно в Великую княгиню, мать будущего наследника престола и жену настоящего. Захар обернулся, проследив за ее надменным взглядом и увидел, как в их сторону движется английский посол, который пренебрег правилами сегодняшнего вечера явившись на него в мужской одежде.

— Ваше высочество, — Джон Кармайкл поклонился и уже хотел потянуться к ручке Великой княгини, но вовремя спохватился. — Вы выглядите очень... — он обвел стройную фигурку весьма фривольным взглядом, словно специально останавливая его на обтянутых штанами бедрах. Мария скрипнула зубами и покраснела от ярости, в ответ на такое проявление неуважения к ее положению и титулу. — Вы восхитительно выглядите, просто восхитительно, — наконец, англичанин перестал разглядывать княгиню и нагло улыбнулся ей насквозь фальшивой улыбкой.

— А вот вы, господин Кармайкл, кажется, решили проявить неуважение к ее величеству, раз так демонстративно нарушили ее пожелание видеть всех гостей на карнавале одетыми определенным образом, дабы позабавить ее и друг друга, — процедила Мария. — И я думаю, что вам стоит удалиться, и не продолжать вызывать недовольство ее величества Елизаветы Петровны.

— В моем приглашении на этот праздник пожелание видеть всех гостей в карнавальных костюмах, было представлено именно как пожелание, а не категоричный приказ, ваше высочество. И я решил, что вправе...

— А с каких это пор пожелание венценосной особы перестало приравниваться к приказам? — Мария прищурилась, разглядывая сжавшего зубы посла.

— Я не стану позорить себя бабскими тряпками, — Кармайкл вспылил, но тут же пожалел об этом, потому что в его сторону сразу же повернулось пара десятков голов, включая голову Елизаветы в треуголке с огромным плюмажем. По лицу императрицы пробежала тень, и англичанин понял, что в этот раз все-таки перегнул палку.

— В таком случае, вам лучше удалиться, господин Кармайкл, — Мария вскинула голову, умудряясь смотреть на высокого англичанина сверху-вниз.

— Полагаю, что могу помочь господину послу найти выход, — включился в разговор Захар, подхватив опешившего посла под руку. — Идемте, господин посол, вам определенно нужно глотнуть свежего воздуха, а то, винные пары, похоже, слишком сильно ударили вам в голову.

— Да что вы себе позволяете? — англичанин попытался вырвать руку, но хватка графа Чернышева была поистине стальной.

— Как вам не стыдно, господин посол, противиться воле дамы, — кривляясь, сильным фальцетом пропищал Чернышев, уверенно таща Кармайкла к выходу. При этом он обернулся к Марии и улыбнулся ей так задорно, что княгиня снова ощутила, как кровь прилила к ее щекам, только на этот раз далеко не от ярости.

— Осторожней, ваше высочество, — Мария резко развернулась и столкнулась с вице-канцлером, который сумел подойти к ней настолько близко. Ее покоробила такая вольность, но, если английского посла она еще худо-бедно могла поставить на место, то вот могущественный вице-канцлер был ей пока не по зубам.

— Что вы имеете в виду, Алексей Петрович? — проговорила она ровно, мечтая в этот момент обрести способность своего мужа выводить из себя собеседников, одним своим присутствием.

— Вы можете нажить весьма могущественного врага в лице английского посла, — Бестужев кротко улыбнулся и прямо-таки отческим жестом похлопал Марию по тылу ладони. — Не следует отталкивать его, все-таки я уверен, что Кармайкл хочет вам только добра.

— И почему я в этом сомневаюсь? — Мария высвободила свою руку из рук Бестужева. — Как он может желать кому-то из нас добра, если пришло сообщение об официальном союзе короля Георга с королем Фридрихом? Или мы уже не воюем с Фридрихом?

— Ну, полноте, разве можно назвать эту стычку, в которой ваш супруг хочет отобрать у короля Фридриха ваше приданное, полноценной войной? Думаю, что в скором времени это мелкое недоразумение разрешится к всеобщему удовольствию.

— Я так не считаю, Алексей Петрович, — Мария покачала головой. — Король Фридрих уже доказал, что ни за что не отдаст ни пяди захваченных территорий к всеобщему удовольствию. И господа из Ганновера будут ему в этом всецело помогать. К тому же, кто он такой, чтобы возомнить себе, что может стать личным врагом принцессе Саксонской и Польской, Великой княгине Российской, супруге наследника Российского престола? Или он не просто посол, но еще и кровный родственник короля Георга?

— И все же, ваше высочество, вы должны признать, что Российская империя здесь практически ни при чем. Все видят, что происходит борьба все еще немецкого герцога с прусским королем. Уж извините меня, ваше высочество, но Великому князю пока не удается стать русским по духу, какие бы усилия не прилагала ее величество Елизавета Петровна...

— Это вы меня простите, но я вынуждена буду сообщить ее величеству о том, что вы думаете и какие сплетни распространяете о его высочестве, — Мария сверкнула глазами. — И да, как я посмотрю, вы так же, как и ваш друг из английского посольства решили не выполнять волю ее величества.

— Мне было разрешено ее величеством лично одеваться на маскарады так, как я посчитаю нужным, — Бестужев, казалось, вовсе не разозлился на порывистые слова, вырвавшиеся у Марии. Наоборот, он продолжал улыбаться кроткой улыбкой отца, чье дитя пытается устроить бунт и вырваться из-под отческой опеки. — Что касается вашего желания рассказать о нашем разговоре ее величеству, я думаю, что не слишком вас огорчу, если сообщу, что ее величество прекрасно знает, как именно я отношусь к его высочеству. Я ведь искренне считаю, что, чем скорее в нем проявится кровь его великого деда, тем лучше станет всем нам. Но пока, увы, я этого не наблюдаю. Всего хорошего, ваше высочество, — Бестужев поклонился. — Надеюсь, вы прислушаетесь к моим искренним советам.

— А уж как я надеюсь, что вы никогда больше не будете меня ими облагодетельствовать, — Мария обвела взглядом большой бальный зал. Посредине танцевали несколько пар, и это выглядело очень нелепо, потому что танцоры постоянно путали фигуры, и из-за этого сталкивались друг с другом. Но многим подобное казалось смешным, и очередная «дама» сквозь белила на лице которой уже пробивалась щетина, иной раз делала столкновения специально, чем вызывала дружный смех не только танцующих, но и зрителей. Но Мария не видела в этом ничего смешного. Она отвела взгляд от танцующих и практически сразу нашла ту, которую и выискивала, оглядывая толпу.

Одернув мундир, Великая княгиня решительно направилась к колонне, за которой стояла облаченная в похожий мундир офицера Преображенского полка Анна Татищева.

— Я вас искала, — сразу же сообщила Мария Анне, как только поравнялась с последней.

— Ваше высочество, — Анна начала приседать в реверансе, но тут же спохватилась, уж слишком глупо смотрелось бы сейчас подобное приветствие. — Вы меня искали? Но, зачем?

— Я хочу предложить вам присоединиться к моему двору в качестве моего личного секретаря, — Мария прямо смотрела на зардевшуюся девушку. — Мне надоел тот факт, что вокруг меня находятся преимущественно мужчины и нет даже не единой фрейлины. И, если полноценный двор я не могу сформировать, потому что ее величество обещала его высочеству, что будет утверждать исключительно те кандидатуры, которые он сам выберет, то личного секретаря я вполне могу выбрать самостоятельно. Надеюсь, ее величество проявит снисходительность и отпустит вас ко мне.

— Я буду счастлива, если это произойдет, ваше высочество, — Анна улыбалась совершенно искренне, и Мария, в который раз подумала о том, что это будет правильный выбор.

— Обычно кавалеры приносят освежающие напитки дамам, но, так уж и быть, на этот раз я сделаю исключение, — к княгине и ее будущему секретарю подошла очень рослая дама, держащая в пуках два бокала с легким вином.

Мария посмотрела на графа Чернышева с благодарностью, принимая из его рук бокал. В который раз за вечер пожалев, что у нее нет веера, за которым можно было спрятать покрасневшее лицо.

Волнение юной княгини не ускользнуло от внимательных глаз стоящего у другой колонны Ушакова, который смотрел на нее невольно нахмурившись. Не ускользнуло оно и от пристального взгляда Елизаветы.

— Тебе не кажется, Алешенька, — она повернулась к Разумовскому, который в этот момент пытался открыть веер, что для его огромных ладоней оказалось весьма проблематичной задачей, — что граф Чернышев слишком быстро начал сближаться с Марией?

— Он совсем недавно вернулся из Вены, где до этого благословенного дня о ее высочестве всего лишь слышал, — Разумовскому удалось открыть эту дамскую штучку, но в его огромных руках тут же с хрустом сломалась одна из пластинок. — Вот черт подери, — выругался он, раздраженно бросая веер на стоящий неподалеку столик. — И как вы со всем этим управляетесь?

— Здесь главное практика, Алешенька, и нежность ручек, — Елизавета лукаво посмотрела на своего тайного супруга. — И все-таки, я считаю, что Захар Чернышев непозволительно сблизился с княгиней за столь короткий срок.

— И что вы предлагаете, душа моя? — очень тихо, чтобы его никто не расслышал, спросил Разумовский. — Снова отправить его в Вену? Или куда-нибудь еще?

— Я полагаю, что он показал себя как искусный дипломат, вот пускай покажет себя как искусный воин, — Елизавета, не отрывая взгляда, смотрела на смеющуюся троицу молодых людей возле колонны.

— Вы хотите отправить его на войну? — Разумовский приподнял бровь и принялся разглядывать высоченного, стройного Чернышева. — Говорят, в Вене от разбил немало женских сердец.

— Вот и пускай продолжает разбивать женские сердца подальше от Петербурга, — жестко ответила Елизавета.

— Вы отправите его к Ласси?

— В этом нет ни малейшей необходимости. С Ласси сейчас много надежных офицеров и талантливых генералов. А вот мой племянник находится в весьма спорном положении. Так что, я, пожалуй, доверю ему полк. Нет, три полка. Завтра же передай графу Чернышеву мое высочайшее повеление, принять звание генерала и отправиться с тремя полками к Берлину, навстречу армии Великого князя.

— Он не успеет дойти, — с сомнением проговорил Разумовский и перевел взгляд на Елизавету.

— Это будут его трудности, каким именно образом он сумеет выполнить повеление.

— Как прикажете, ваше величество, — Разумовский склонил голову. — Думаю, что выбор полков все же отложим на завтра, сегодня все-таки праздник, на котором положено веселиться и на время забыть о государственных делах.

— Та прав, Алешенька, — Елизавета похлопала Разумовского по руке. — А не присоединиться ли нам к веселью, что танцующие творят?

— Я только за, — Разумовский хохотнул и положил пальцы на согнутую руку Елизаветы. Но когда они шли к центру бальной залы, он бросил быстрый, задумчивый взгляд на Чернышева, но тут же выбросил его из головы, когда зазвучала музыка и они начали двигаться, стараясь не путать движения, и удавалось это далеко не всегда, что только усиливало состояния безудержного веселья, охватившего и его, и Елизавету.

* * *

— Вот значит каким образом вы, граф, отплатили нам за наше гостеприимство, — звенящий мужской голос вырвал меня из сна, в который я провалился совсем недавно. — Вы не только сбежали, не попрощавшись, но и решили увезти мою сестру для своих низменных утех, невзирая на тот позор, что падет на ее голову!

— Начинается, — пробормотал я, роняя голову обратно на подушку. — Судя по содержанию истерики, это или Фридрих, или Людвиг, один из братанов нашей искательницы приключений на свои девяносто. И хорошо, что не папаша, собственной персоной. С ним было бы сложнее договориться на начальном этапе.

В соседней комнате послышалась какая-то возня, что-тот с грохотом упало на пол, и разобрать слова в невнятном бормотании стало невозможно.

Дверь в мою комнату приоткрылась, и зашел Криббе. Он старался не слишком топать, но, увидев, что я уже не сплю, прекратил осторожничать.

— Ну что там, Петьку уже расчленили, или он еще трепыхается? — поняв, что поспать больше не удастся, я сел, а затем спустил ноги с кровати, принявшись натягивать ненавистные сапоги, которые я считал своим личным наказанием за все свои прегрешения.

— Граф Румянцев сдерживает юного сына герцога, стараясь не причинить ему особого вреда. Вместе с тем, он пытается объяснить принцу Мекленбургскому, что с его сестрой ничего непоправимого не произошло и что ее честь не пострадала, во всяком случае от его рук. — невозмутимо произнес Криббе. Я даже обуваться перестал, глядя на него.

— Как тебе удается строить такие словесные конструкции? — не удержавшись, спросил я, в ответ Криббе только пожал плечами. — И с каких пор то, чем можно совершить непоправимое навсегда опорочив невинную девушку, стало называться руками? — Криббе в этот момент решил попить водички. А я специально выбрал момент, когда он глотнет. Пока подавившийся Гюнтер пытался прокашляться, я окончательно проснулся и теперь плескал себе на лицо водой из таза, раздраженно отмечая наличие щетины. Но бриться сейчас было некогда, надо Румянцева спасать. Петька, конечно, сам виноват, что в подобной ситуации оказался, но у меня не так уж и много друзей, чтобы терять хотя бы одного из них по такому смешному поводу.

— Я могу не отвечать на ваши вопросы, ваше высочество? — Криббе вытер рот рукой и мрачно посмотрел на меня. Я же лишь пожал плечами. — Полагаю, слуг можно не звать, — я лишь неопределенно хмыкнул, продолжая застегивать камзол. Моя одежда постепенно лишалась всего на мой взгляд лишнего, и ее вполне можно было уже надевать самостоятельно, не прибегая к помощи слуг.

— Кого там Петька слегка придушил, что тот даже орать прекратил? — я кивнул на стену, за которой располагалась комната Румянцева.

— Принц Людвиг Мекленбургский, — Криббе вздохнул и протянул мне перевязь со шпагой. — Что вы предлагаете делать, ваше высочество?

— Торговаться, что же еще, — я надел перевязь и поправил шпагу. Ну все, можно и в люди идти. Еще раз провел ладонью по волосам, таким нехитрым образом пытаясь их пригладить, но, плюнув на это гиблое дело, пошел в двери как есть. Все равно зеркала в комнате нет, и оценить результаты своих трудов я не смогу, так чего выеживаться? В конце концов, это принц меня с постели поднял своими визгами, так что пускай теперь на мою растрепанную голову смотрит. — Нам на самом деле очень сильно повезло, что за сестрой и ее коварным соблазнителем отправили младшего брата. Кстати, это дает надежду на то, что сам герцог сделал это намеренно, надеясь на то, что недалекого из-за молодости младшего сына удастся уболтать и как-то выкрутиться из ситуации при полнейшем одобрении принца. Таким образом всем удастся сохранить лицо и сделать вид, что так и было задумано. А раз так, то у меня появляется странная мысль на тему того, что герцог Мекленбургский совсем не будет против мезальянса.

— Какого мезальянса? — Криббе мотнул головой, пытаясь уследить за ходом моих мыслей, которые я спросонья, возможно, доносил не слишком внятно.

— Женитьба графа Румянцева на принцессе Мекленбургской не может быть ничем иным, как мезальянс, — я остановился перед дверью Румянцева и решительно постучал в нее ногой.

— Как вы вообще ее узнали? — буркнул Криббе становясь у меня за спиной.

— Я долго пытался понять, почему такую симпатичную девушку хотят упечь в монастырь, — признался я Гюнтеру. — Но так ничего и не понял про нее. Ведь из всех сведений у меня был всего лишь ее портрет и знание уготованной ей судьбы. В любом случае, девица, похоже, до конца так и не смирилась, иначе, как еще можно объяснить ее выходку?

Ответить мне Гюнтер не успел, потому что дверь в этот момент приоткрылась и в нее высунулась голова Петьки. Увидев, кто стоит перед ним, Румянцев охнул и посторонился, пропуская меня в комнату.

Людвиг Мекленбургский был на вид приблизительно моего возраста, как и большинство немцев он был блондином, и, как и многие блондины обладал довольно невыразительной внешностью. Когда я зашел в комнату, он стоял возле окна и судорожно пытался выдернуть из ножен шпагу.

— Кто вы? — спросил он громко, не оставляя попыток освободить клинок, который почему-то никак не хотел покидать ножен.

— Я, Великий князь Петр Федорович Романов, герцог Гольштейн-Готторпский, — вежливо представился я Людвигу. — Ваше высочество, могу я дать вам небольшой совет? Отстегните ремешок, который удерживает эфес, — Людвиг бросил взгляд на ножны и густо покраснел. После чего и вовсе убрал руку от оружия, уже не пытаясь его достать. — Полагаю, немедленная расправа над мерзавцем Румянцевым ненадолго откладывается? — Людвиг напряженно кивнул, не сводя с меня пристального взгляда. — Отлично. Тогда я спрошу прямо. Что вы хотите за то, чтобы двое влюбленных обвенчались как можно быстрее? Такого, что позволит вашему благороднейшему семейству забыть о всего лишь графском титуле коварного соблазнителя?

— Отказ от прав на монастырь без предъявления компенсации, с получением пятой части стоимости в виде приданного, — выпалил принц Людвиг. По мере того, как он говорил, я чувствовал, как медленно падает на пол моя челюсть. С трудом вернув ее на место, я с изумлением произнес.

— И все?

— Рюнский монастырь очень много значит для нашего герцогства. Поверьте, отец всеми силами старался найти лазейку, которая позволила бы вернуть его в состав герцогства, которое этим безумным поступком бабушки было буквально разорвано, — серьезно провозгласил принц. — Ульрика все равно была для нас потеряна, с тех пор, как ей исполнилось пять лет, так что семья хоть и не с одобрением, но достаточно спокойно примет зятя — графа. Тем более, что граф русский и он увезет Ульрику достаточно далеко, чтобы о ее безрассудном поступке скоро перестали вспоминать.

— Речь не мальчика, но мужа, — я поднял вверх указательный палец. — Гюнтер, найди священника. Граф, пойдите уже разбудите невесту, приступим к исправлению ваших ошибок, а то мы из-за вас итак задержались в этой дыре больше, чем это было необходимо.

Глава 14

Вахмистр Розничий привстал в стременах и внимательно посмотрел вдаль на дорогу, по которой вот уже час не спеша ехал их небольшой отряд. Он был назначен командиром дальнего разведывательного отряда, куда помимо казаков входили еще и башкиры. Они находились в трех днях езды от Дрездена, и в их задачу входило вовремя засечь появление армии Фридриха или дозорных отрядов и немедля сообщить о них вышестоящему начальству. Вступать в схватку, если противник был изначально сильнее, разведывательным отрядам категорически запрещалось. Щипать противника во время марша или даже во время отдыха, когда он разбивал лагерь, было дозволено летучим отрядам тех же башкир, совместно с казаками.

Сначала, услышав такой приказ еще до того, как была пересечена граница Речи Посполитой, ребята зароптали, но их быстро привели к дисциплине. Сделал это сам цесаревич, который тогда приезжал, чтобы провести инспекцию войска. Он велел их всех собрать и построить, а затем выдал на-гора, что они сейчас не за зипунами намылились, что это регулярная армия, и хотят они, или не хотят, а обязаны выполнять приказы, особенно вот такие. Что они, в конце концов, не дети малые, которых только от сиськи оторвали, и за каждым бегать с платочком он не намерен. И что, если он узнает, что по вине кого-то, кто не выполнил приказ, касающийся распределения обязанностей, образовались лишние жертвы в армии Российской империи, то разбираться кто прав, а кто не очень, он не будет, просто повесит всех на ближайшей осине, аки Иуд. И плевать ему будет в этот момент, кто именно перед ним: казак ли, али башкир, да хоть китаец как-то в войсках окажется. Говорил он это все спокойно, ни разу не сорвавшись на крик, да так, что до самого последнего казака дошло, а ведь действительно повесит, чтоб другим неповадно было.

Ну а после, Петр сказал все положенные в таких случаях слова и пожелания, после чего уехал. А чего приезжал, никто так и не понял. Потому что почти бегом пробежался по расположениям частей, по обозам, выслушал доклад Ласси, покивал и уехал. Правда, как говорил потом урядник Поддубный, которому выпало коней для его высочества готовить, шибко хмурился чему-то цесаревич, да размашисто что-то в книгу свою писал, в которой задачи для себя ставил.

Но, как бы то ни было, а душа иной раз требовала размаха. Только приходилось терпеть, с дороги съезжать, лишь кого подозрительного углядишь, да прятаться, так, что не каждый тать сумеет.

Всего было развернуто три линии разведывательных отрядов: в трех днях пути, в двух днях и на расстоянии дневного перехода. И если им, дальним, хоть какое-то разнообразие попадалось, то те, что за ними были, вообще от скуки уже начали с ума сходить.

— Ты тоже что-то заметил, Аким? — к Розничему подъехал башкир и, прищурив свои и так узкие глаза, посмотрел в том же направлении, куда сейчас всматривался казак.

— Да, какое-то движение показалось, — Розничий приложил руку ко лбу, чтобы неяркое солнце не мешало обозревать окрестности. — Ежели ты тоже что-то видишь, то лучше с дороги уйти, да подождать, пока поближе подъедут.

— Земля замерзла уже, пыли нет, плохо видно, — покачал головой башкир и уже собрался отъехать к своим, чтобы отдать соответствующий приказ, как его остановил голос Розничего.

— Айдар, а там, похоже, погоня идет. Шибко быстро скачут, две группы, и одна явно старается в отрыв уйти, но догоняют тоже не отроки, — и тут, словно в подтверждение его слов, вдалеке раздался выстрел. — Что же делать-то? Айдар, что делать будем? — в такой ситуации они оказались впервые. Вмешаться — намеренно нарушить весьма четкий приказ. А ежели там свои сейчас пытаются из ловушки вырваться? Ничего не делать и позволить им погибнуть, или в плен попасть? Потом же даже умыться не сможешь, чтобы морды своей паскудной не видеть.

Айдар Башметов закусил губу. Он уже привык к тому, что все, кто сейчас с ним служит плечом к плечу — это свои. Неважно, какого они роду племени: казаки ли, бывшие крестьяне от сохи, или вообще немцы, коих в армии Российской империи хватало. Тем более, что цесаревич, не делал между ними различий, во сяком случае, между теми, кто воевать за него пошел. А Великого князя башкиры очень уважали, ведь он единственный не просто им что-то обещал, а делал, да со своих ставленников строго спрашивал за каждый сделанный или не сделанный шаг. Он вспомнил, как какой-то ответственный за обеспечение строящихся мануфактур генерал не смог в срок станки завезти. Что-то там англичане, у которых купить их договорились, мутить начали. Так бегал онпотом как ужаленный, все ответ Великому князю сочинял, чтобы того он устроил.

И ведь молод еще князь, да только глаза у него старика. Порой казалось, что эти светлые глаза настолько холодные, будто там смертельный лед поселился. Лишь когда взгляд этих глаз падал на юную жену, в них появлялись огоньки тепла. Айдар тогда только головой качал, ох и не повезет врагам князя, если они у него жену отнимут. Почему-то, когда он в Уфе смотрел на молодого цесаревича, то вспоминал башкирскую легенду о Кук-Буре, белом волке, который олицетворял собой холод, метель, ужас и смерть. Вот только смерть не всем, а лишь своим врагам. Тех же, кто доверится ему, Кук-Буре обязательно выведет к земле обетованной, в новую, гораздо лучшую жизнь. Нужно только потерпеть, собрать все свое мужество и шагнуть за ним в круговерть метели. Другие батыры потом говорили, что им на ум тоже белый волк все время приходил, когда они с князем встречались. Айдар точно знал, что женщины уже и подарок готовят князю: ковер на стену, с Кук-Буре посредине, самоцветами выложенным.

— Эй, Айдар, что делать-то будем? — повторил Розничий. Всадники были уже близко и нужно было принимать решение, а башкир словно уснул, зараза.

— Давай с дороги съедем, Аким. Да посмотрим, кто от кого убегает. И, ежели наши это, то помощь окажем, и шайтан с ним, с наказанием. Главное, чтобы собственная совесть чиста была, — тихо проговорил Башметов.

— Дело говоришь, Айдар, — кивнул вахмистр и махнул рукой, давно уже отработанным жестом, означающем, что все должны сей же миг в кустах придорожных укрыться.

И казаки, и башкиры знатными наездниками были. Ни в чем не уступали друг другу, а на коней детей садили прежде, чем те ходить начинали. Так что уговорить своего верного коня лечь на землю и затаиться ни для кого в отряде проблему не составляло. Да и кони уже натренированы были этому фокусу, так что в тот момент, когда в этом месте показался первый всадник, ничто не указывало на то, что здесь вообще был какой-то отряд.

* * *

Олег Груздев пришпорил коня, чувствуя, что тот уже на пределе.

— Потерпи, родной, давай еще немного, — шептал он в прижатое лошадиное ухо. — Они тоже не двужильные, обязательно устанут и оставят погоню. Нам надо только потерпеть немного и оторваться.

Из его отряда в живых осталось четверо, включая и его самого. И он не видел ни малейшего шанса, чтобы уйти. У них даже форы не было никакой, разъяренный Фридрих практически сразу пустил за ними погоню, у которой были вполне четкие указания, живыми гадом, погубивших столько прусских солдат, не брать.

Единственное, что все еще приносило Олегу мрачное удовлетворение — пруссаки так и не смогли распознать в них не поляков. Любым хорошим отношениям Пруссии с Речью Посполитой пришел конец, и это в его авантюрной вылазке было главное. Он вообще не думал, что им удастся покинуть лагерь прусской армии. А ведь у четверых почти получилось добраться до Дрездена. Его побелевшие, потрескавшиеся губы сами собой расползлись в зловещей улыбке.

Позади снова раздался выстрел, и Груздев уже привычно пригнул голову, пропуская над собой пулю. На скаку стрельба у пруссаков не слишком получалась, к тому же они вынуждены были сбавлять скорость, чтобы перезарядиться, и это давало крохотный шанс на возможность оторваться.

Конь начал хрипеть, и Груздев понял, что это конец. Дальше скакать не было никакого смысла, только угробить животное, которое итак много для него сделало. Олег принялся сбавлять скорость, одной рукой вытаскивая пистолет. Просто так он не сдастся и хоть одного, да заберет с собой. Трое казаков, оставшихся от его отряда, мгновенно поняли, что он хочет предпринять и также начали останавливать коней.

Тяжело дыша, словно это они бежали с дикой скоростью, а не лошади, диверсанты переглянулись и кивнули друг другу, прощаясь. Казаки же перекрестились, а один умудрился вытащить крест нательный из-под польского мундира и поцеловать его, чтобы спокойнее на душе было.

Погоня между тем приближалась, уже даже можно было расслышать немецкую ругань. Олег прикрыл глаза и пробормотал короткую молитву, после чего поднял кажущийся таким тяжелым пистолет.

— А я говорю, что это Мишка Зубов, — внезапно раздался приглушенный вскрик из кустов. — Вон смотри, шрам у него на щеке, даже усы не отрастить, чтобы девки не засмеяли. Вот и бриться приходиться так, что за немчуру принимают постоянно.

Один из спутников Груздева повернул голову в сторону голоса.

— Это кто тут меня поминает? Судя по шепелявости... Косой, ты что ли? И еще язык поганый твой никто не вырвал? — он настолько растерялся, что на мгновение забыл про погоню, которую уже было видно невооруженным взглядом.

— Ну точно, Зубов. Аким Васильевич, это точно свои.

— Ну, слава Богу, по коням!

Дальнейшее до уставшего мозга Груздева доносилось с рудом. Словно он спал и видел сон, как из придорожных кустов, на которых уже и листвы не было, поднялся целый отряд всадников, хотя он мог поклясться всем самым дорогим, что, если люди еще с грехом пополам и могли укрыться, то лошади абсолютно точно — нет.

Эти всадники вмиг взяли их в кольцо и оттеснили с дороги, практически сразу же открыв огонь по приблизившимся на расстояние выстрела пруссакам, для которых такое вот практически из воздуха появление неучтенного отряда, оказалось полнейшей неожиданностью.

Через пару минут все было кончено. К Груздеву подъехал молодой вахмистр, и, пристально глядя ему в глаза медленно произнес.

— Вы бы пистолетик-то разрядили, господин хороший. А то ручка дрогнет ненароком, и кого из своих же подстрелите. — Груздев моргнул и перевел взгляд на пистолет, который все еще держал в напряженной руке.

— Вот черт, спасибо, вахмистр, — он благодарил Розничего сразу за все, и за их такое чудесное спасение, да и за пистолет это проклятый. Подняв руку вверх, Груздев выстрелил, разрядив оружие, после чего повернулся к казаку. — Майор Груздев Олег Никитич. Мы выполняли задание генерала Салтыкова. И нам нужно как можно быстрее попасть в Дрезден.

— Раз надо, значит, попадете. Господин майор, а что это на вас за мундир? Больно он на тот, что ляхи на себя надевают, похож, — Розничий прищурился.

— Потому и похож, что польский это мундир, — Олег тряхнул головой. Сейчас, после того, как все почти закончилось, накатила какая-то тоска. Захотелось выпить чего-нибудь крепкого и завалиться спасть, на сутки, не меньше. — Говорю же, мы выполняли секретное поручение генерала Салтыкова.

Розничий, внимательно смотревший на майора, который по возрасту был не старше его самого, кивнул. Ему было знакомо это чувство, которое сейчас испытывал Груздев.

— Вот что, сейчас вы только к лешему на болото сможете уехать. Сколько вас гнали-то?

— Трое суток, или четверо? — Олег протер лицо руками. — Я не помню, мы урывками спали, и ели, только чтобы лошадей накормить и дать им немного отдохнуть.

— Здесь неподалеку село довольно крупное имеется. Даже постоялый двор есть. Косой! — рядом с ними тут же материализовался довольно щуплый казак с роскошными усами и двумя выбитыми зубами, образующими большую щербину, видимую даже, когда тот говорил. Да и говорил он с посвистом, сильно шепелявя при этом. — Проводи майора и его людей в село. Постоялый двор покажи, да дождись, когда они смогут дальше ехать. Дорогу покороче до Дрездена покажешь.

— Слушаюсь, — казак даже привстал в стременах, изображая служебное рвение. Розничий только усмехнулся, наблюдая за ним.

Когда Груздев с остатками своего отряда скрылись из вида, вахмистр спешился. Его примеру тут же последовали остальные члены отряда.

— Давайте-ка пруссаков с дороги утянем, да похороним по-человечески, — и он первым ухватил рослого солдата за ноги, оттаскивая к кустам. Вскоре его примеру последовали и остальные.

Спустя пару часов отряд снова ехал по дороге, а Розничий негромко переговаривался с Башметовым.

— Вот жизнь у людей, не то что наша, — он покачал головой.

— Ты быстро поверил, Аким в слова майора, — башкир покачал головой.

— Да как тут не поверить, ежели я сам ему обозы те грузил, которые они пруссаку прикатили, — Розничий хохотнул. — Да по деревням вот такие срамные картинки мы с ним на пару разбрасывали. Он-то меня с устатку не узнал, но его так шатало, что он и жену бы родную не признал в этот момент. Надо же, а все были уверены, что никто из них не вернется. Везучий майор. Помяни мое слово, еще генералом станет.

— А что за картинки? — башкиры прибыли в войска чуть позже, и поэтому операция с этими картинками прошла мимо него. Розничий, ухмыляясь, сунул ему несколько листов, оставшихся у него. Айдар посмотрел и почувствовал, как его глаза начинают округляться. — Ого, — только и смог он сказать. — А при чем тут барабан? И что здесь написано? — в ответ казак лишь пожал плечами.

— Да кто бы знал? Хотя, его высочество наверняка знает. А я по-немецки не говорю. Зря, наверное.

— Зря, — кивнул Башметов и сунул картинки за пазуху. Очень уж ему хотелось узнать, что на них написано, а для этого нужно было найти того, кто по-немецки понимает. — Получается, армия Фридриха где-то в трех-четырех днях пути отсюда, — проговорил он задумчиво, бросая взгляд на дорогу. — надо бы Кочевому эту новость передать. Пускай летучих поднимает, нечего штаны просиживать. А то на лошадях так ездить разучатся, — Розничий кивнул в знак согласия, и они продолжили объезд своего участка на этот раз без каких-либо происшествий.

* * *

— Ах, ваше высочество, все это так ужасно. Но, кто бы мог подумать, что девочка решится на столь отчаянный шаг, — я гулял по оранжерее с Густавой Каролиной Мекленбург-Стрелицкой вот уже битый час, и все это время она заламывала руки, убеждая, что они вообще ни сном, ни духом. Мол, они даже не знали, что дочурка решила навестить родные пенаты, и... в общем, так получилось.

Я же с тоской думал о том, что еще нескоро попаду к Берлину. А все из-за этой проклятой свадьбы, с подписанием в экстренном порядке наскоро разрабатывающегося договора, в котором Ульрика София отказывается от этого проклятого монастыря в пользу герцогства, и получает взамен в качестве приданного десять тысяч золотом. К счастью, моя армия слабо зависела от всех этих брачных игр и бравым маршем в настоящее время уже пересекала герцогство, имея все шансы успеть к столице Фридриха раньше, чем туда доберутся австрийцы.

Похоже, речь уже не шла о том, чтобы прийти туда вперед законного владельца. Мы и так успеваем. Сейчас нужно было сделать это раньше, или, в крайнем случае, одновременно с союзничками. Тем более, что принц Карл Александр Лотарингский свинтил к своей армии прежде, чем я сумел его остановить, витиевато рассыпавшись в заверениях дружбы и всего самого-самого.

Да еще и перед тем, как мы заехали в Шверин, меня догнал гонец, посланный Фридрихом Вильгельмом, и передал послание от наместника в моем герцогстве. В послании было сказано, что Фридрих Вильгельм не сумел более удерживать посланника короля Фридриха ко мне, и однажды слегка отвлекся на текущие дела герцогства. В это время Герхард фон Дюваль протрезвел и сбежал, о чем безутешный сын, потерявший недавно отца, меня и извещает. Это было нехорошо. Настолько нехорошо, что я аж вспотел. Тем более, что Дюваля, в отличие от меня ничего по дороге не сдерживало, и он мог мчаться к своему господину, подняв все паруса. Ему ведь не надо было женить так некстати подставившегося Румянцева.

Вообще сложилась интересная ситуация. Будь Фридрих Вильгельм-старший жив, тому же Дювалю было бы гораздо проще с ним договориться, чем младшенькому. Потому что, в отличие от отца, теперешний наместник никакого ностальгического пиетета к королю Фридриха не питал, напротив, обвиняя того во всех своих горестях, как истинных, так и мнимых. И, что немаловажно, именно сейчас он мог вполне достойно выдать замуж свою сестру, и дать образование младшему брату, да и самому выгодно жениться, если уж на то пошло. Всего этого они были лишены, служа королю Пруссии. И Фридрих Вильгельм категорически отказывался терять свое теперешнее положение. Более того, он мне признался, что, если бы до этого дошло, то его отец, скорее всего, действительно стал жертвой кабана, или заяц бы на охоте отчаянно отстреливался. Вариантов было бы много. Да, он, как любящий сын потом рыдал бы и рвал на заднице волосы, но не позволил бы папанделю разрушить то, что они вместе с таким трудом в итоге создали.

К счастью, идти на такой грех, как отцеубийство, Фридриху Вильгельму не пришлось. Его отец очень сильно болел. Он знал, что дни его сочтены еще в то время, когда они лишились дома в Берлине. Именно поэтому он пошел на сделку со мной, тем более, что в тот момент герцог совсем не предавал своего сюзерена короля Фридриха. Он просто обеспечивал будущее своей семьи. Умер герцог в своей постели за три дня до того момента, как в Гольштинию приперся Дюваль. Умер не страдая, пройдя все положенные процедуры, в окружении родных и близких.

Так что посланник Фридриха опоздал, и теперь только Богу известно, куда он рванет жаловаться на мальчишку, который так виртуозно ушел от возможных переговоров. Точнее, на миньонов этого мальчишки, которые, безусловно, все и провернули. О том, что в Европе, да и частично в России до сих пор считают, что я играю под дудку Криббе, Румянцева, Ушакова, и черт его знает, кого еще, было мне известно, и я не собирался бегать и разубеждать в данной теории всех и каждого. Вот еще. Пускай мышку сами ловят и разбираются, что и как в моем окружении происходит.

— Ваше высочество, ну скажите хоть слово, — снова заломила руки Густава Каролина.

— Мне абсолютно нечего добавить, ваше высочество, — я постарался улыбнуться как можно мягче. Чтобы моя улыбка была именно улыбкой, а не оскалом. — Я все прекрасно понимаю. И то, что Ульрика София внезапно осознала, что жизнь в монастыре ей не подходит, кстати, мои комплименты вашему художнику, портрет оказался весьма похожим на оригинал, — я ведь тогда запомнил ее, потому что художник сумел передать огонек страсти и намека на бунт в глазах юной герцогини, которой была уготована такая незавидная участь. Помниться, я еще подумал, что сочувствую ей, потому что девочка явно не смирилась и вполне способна выкинуть что-нибудь этакое, что точно вгонит в ступор все ее семейство. Вот только я не ожидал, что сам окажусь в эпи центре ее выходки. — Я все понимаю, правда. — Я остановился, и улыбка сошла с моего лица, словно ее смыли. — Я только одного никак не могу понять. Где ваш муж, ваше высочество?

— Что? — она явно не ожидала, что разговор свернет в эту сторону.

— Где его высочество Кристиан Людовик? Почему я постоянно встречаюсь с вами, с вашими сыновьями, но еще ни разу мне не удалось переговорить с самим герцогом? — герцогиня нервно облизала губы и раскрыла веер, чтобы спрятать за ним свою растерянность. — Поймите меня правильно, ваше высочество, мне чрезвычайно приятно ваше общество, и я действительно наслаждаюсь вашей компанией. Но мне сейчас нужно очень сильно спешить, а его высочество, словно специально, делает все, чтобы задержать меня в Штелине.

— Его высочество на охоте, — пролепетала герцогиня. Спорить с человеком, войска которого именно в этот момент находятся на территории твоего герцогства, по меньшей мере, глупо, и она прекрасно это понимала. Тем более, что само Мекленбургское герцогство не могло похвастать хоть какой-нибудь достойной армией. — Наверное, слишком много дичи вскружило его голову.

— Прекрасно, — я кивнул. — Надеюсь, ваш сын Фридрих знает, где именно предпочитает охотиться его отец, и составит мне завтра компанию в нелегком деле его поиска?

— Да-да, конечно, ваше высочество. Это будет честью для Фридриха.

— Вот и отлично. Тогда разрешите мне лишить себя вашего прекрасного общества, мне нужно приготовиться к охоте, — поклонившись герцогине и обозначив поцелуй на ее ручке, я развернулся и вышел из оранжереи.

Возле дверей, подперев спиной стену и сложив руки на груди, ждал Гюнтер.

— Что-нибудь удалось выяснить? — он оторвался от стены и пошел рядом со мной. при этом Криббе хмурился, что-то обдумывая. — Почему они так все затягивают?

— Потому что Дюваль нас опередил. Как я понял, он просил у герцога дать ему время на то, чтобы получить дополнительные инструкции от Фридриха, — как обычно Криббе говорил коротко и по существу. Я чуть слышно выругался. Только этого мне не хватало. — Вы не могли бы куда-нибудь завтра уехать ненадолго? — от внезапности вопроса я даже споткнулся.

— Я завтра как-раз еду на охоту в компании наследника искать его неуловимого отца, — медленно ответил я Криббе. — А почему ты вообще про это заговорил?

— Потому что я вызвал Дюваля на дуэль, — просто ответил он. — Дуэли запрещены. Но, если поблизости не будет никого, кто мог бы нам ее запретить, то вполне даже разрешена, — Криббе скупо улыбнулся.

Я долго смотрел на него не мигая, затем медленно кивнул.

— Хорошо, что ты меня предупредил, и этот финт не стал для меня огромным сюрпризом, — он снова криво улыбнулся, а в его глазах я прочитал смертный приговор прусскому посланнику. Вот только, не слишком ли Криббе самоуверен? Нет, я знаю, что он потрясающий фехтовальщик, но я ничего не знаю о Дювале. Вдруг он не хуже? — Гюнтер, будь, пожалуйста осторожен, и, удачи. — После этого мы пошли к выделенным моей свите и мне апартаментам молча, потому что пока не о чем было говорить.

Глава 15

— Вице-канцлер к ее императорскому величеству, — лакей пропустил Бестужева в малую гостиную, в которой расположилась в это утро Елизавета, и закрыл за ним двери.

Елизавета поморщилась. Где только набирают прислугу, которая не может даже правильно доложить о прибытии?

— Напомни мне, Алексей Григорьевич, спросить Шепелева, где он слуг набирает, — Елизавета повернулась к сидевшему после нее и державшему моток шерсти Разумовскому. Сама императрица изволила заняться рукоделием, и сматывала тончайшую шерсть в клубок. Обычно на таких вот клубках ее попытки заняться самым женским делом в мире заканчивались. Никто из тех, кто знал Елизавету Петровну, не смог бы припомнить, когда она сделала хотя бы один стежок. Вставленная в пяльцы материя долгое время оставалась девственно чистой, пока ее не заменяли на новую, которую ждала та же участь.

— А что не так в слугах? — Разумовский таких нюансов не понимал, или делал вид, что не понимал. Раньше Елизавету это смешило и даже умиляло, но все чаще она замечала, что такие вот, казалось бы, мелочи со стороны ее тайного мужа, начали ее раздражать.

— Неужели сложно запомнить, как нужно представлять посетителя? — Елизавета раздраженно швырнула клубок в корзину. — Он бы еще просто втолкнул Алексея Петровича сюда, чтобы тот сам себя представил. — Разумовский ничего не ответил, лишь снял с рук шерсть и аккуратно уложил ее к клубку.

Он сомневался, что тот же обер-гофмаршал Шепелев знал всех слуг и тем более сам их подбирал. В последнее время Алексей Григорьевич начал замечать, что Елизавета часто злится без причины, становясь раздражительной и нервной. Понять причину такого ее настроения он не мог, и, соответственно, никак не мог помочь ей, что очень его напрягало. Он не стал ей напоминать, что она сама год назад отменила все полагающиеся церемонии, сократив представление до минимума, когда дело касалось не увеселения, а государственных дел. Молча встав, он отошел за кресло Елизаветы, где занял место, которое занимал уже столько лет, предоставив императрице обрести иллюзию, что она разговаривает с вице-канцлером тет-а-тет.

— Я не припомню, что мы должны были сегодня встретиться, Алексей Петрович, — Елизавета наконец обратила внимание на Бестужева, который терпеливо дожидался, когда же до него дойдет очередь. — Какие вопросы мы с тобой забыли обсудить не далее третьего дня?

— О, ваше величество, сегодня я пришел вовсе не дела обсуждать, а по просьбе старого друга. Английский посол лорд Кармайкл крайне обеспокоен тем обстоятельством, что его аудиенция с вашим величеством уже трижды откладывалась. Он находится в недоумении и горести. Кроме того, он очень обеспокоен состоянием здоровья вашего величества, и был очень удивлен, когда я заверил его, что вы просто пышете здоровьем и красотой, — Бестужев глубоко поклонился, а, когда выпрямился, то приложил руки к сердцу, подтверждая свои слова. Елизавета же поджала губы в ответ на его ничем неприкрытую лесть.

Она переносила даты аудиенции, ссылаясь на плохое самочувствие. Теперь надо было объяснять, что она не хочет с ним встречаться. Просто не хочет и все тут. Да и доклады Ушакова про роль Ганновера в войне, которую сейчас вела Российская империя с Пруссией, делали свое дело. Елизавета просто пока не могла четко ответить, какой именно политики она собирается придерживаться с Англией в будущем. И до тех пор, пока это не произойдет, с послом Кармайклом она встречаться не собирается. Разве что в неофициальной обстановке. А это было возможно только на Новогодних гуляниях, когда была запланирована Большая охота. Да еще и Бестужев, который решился спрашивать у нее что-то по этому поводу. Как он вообще посмел пытаться решать за нее, с кем ей встречаться и когда. Она почти всю свою жизнь провела в условиях, когда ею вертели как куклой, кто во что горазд. И сейчас она не позволит собой командовать никому, тем более вице-канцлеру, который и так умудрился почти впасть в немилость.

— Алексей Петрович, меня весьма впечатляет ваша преданность дружбе, но высочайшие переговоры с иноземными послами вас ни в коем случае не должны беспокоить, — медленно произнесла Елизавета ледяным тоном, от которого в обоих присутствующих в комнате мужчин по спине пробежали полчища мурашек. Уж лучше бы она просто накричала на Бестужева. Тогда был бы шанс на то, что императрица скоро отойдет и все будет как прежде. Такой же тон надежду на подобный исход не давал. — Однако ты можешь передать, как друг, что Кармайкл может увидеть меня на охоте. И, ежели звезды будут ему благоволить, мы перекинемся с ним парой словечек, вот так запросто, как бывалые охотники. А теперь ступай, Алексей Петрович, ступай. Ты человек занятой, как ни крути, а дел много тебе Отчизна поручила. Не смею боле задерживать. — Бестужев выскочил из гостиной сразу же, как только Елизавета взмахнула рукой.

В соседней комнате было более многолюдно. Фрейлины, кавалеры, практически весь двор был предоставлен самому себе. Но никто и не думал расходиться по своим делам, потому что каждый мог совершенно внезапно понадобиться Елизавете.

Бестужев остановился рядом с упомянутым Елизаветой обер-гофмаршалом Шепелевым.

— Скажи мне, Дмитрий Андреевич, что в последнее время происходит с ее величеством Елизаветой Петровной? — спросил Бестужев у Шепелева.

— Хандра, Алексей Петрович. Ее величество изволит хандре предаваться. Уж не знаю, что тому виной, но настроение Елизаветы Петровны не поднялось даже тогда, когда ей вести о взятии Дрездена гонец доставил, — Шепелев с философским видом поправил парик. При дворе Елизаветы парики все еще были в ходу, не то что при Молодом дворе. Бестужев привычно скривился вспомнив наследника. Вот где ни стыда, ни совести. Кавалеров, да и самого Великого князя скоро будут с прислугой путать. Какой позор перед иностранными послами.

— И в чем причина такой хандры? — Бестужев буквально кожей чувствовал, что его время проходит. Что еще совсем немного, и его попросят посетить дальнее поместье, в котором, вроде бы, дела не слишком хорошо идут. И это будет в лучшем случае. В худшем же, Ушаков с радостью возьмется за него, а очутиться в застенках Петропавловской крепости вице-канцлеру очень не хотелось. И ведь он даже не знал причин недовольства им Елизаветой Петровной, вот что было самое обидное. В его противостоянии Лестоку и Шетарди была хоть какая-то видимость благородных интриг, хитросплетения которых доставляли ему удовольствие. Что происходило сейчас, он никак не мог понять и это его беспокоило. А ведь дошло до того, что извечный противник Бестужева — Александр Румянцев с головой ушел в этот, прости Господи, срамной журнал, и на него вовсе перестал обращать внимание. Да еще и какое-то тайное общество объявилось. Вон сколько мужчин кольцами особенными светят. И вроде бы и не делает это общество ничего особенного, даже часто не собирается, а недавно сиротский дом был открыт, под патронажем Ушакова. Якобы на пожертвования открыт, только вот почему-то никто не помнит, когда пожертвования эти собирали. Да и других странностей полным-полно будет.

— Не знаю, Алексей Петрович, вот те крест, не знаю. Говорят, что нездоровится матушке Елизавете Петровне. Просто она крепится, вида на людях не подает. Как бы чего не случилось, упаси Господи, — и Шепелев перекрестился, поглядывая на дверь в гостиную, где Елизавета хандрила в одиночестве. Ну не считать же полноценной компанией одного-единственного Разумовского.

— Да, похоже, что так оно и есть, — кивнул Бестужев и направился к выходу. Ему предстоял непростой разговор с чересчур обидчивым англичанином, которому нужно будет объявить, что никаких встреч с английским посольством у императрицы до Нового года не запланировано.

* * *

Турок зашел на постоялый двор и принялся отряхивать со шляпы снег.

— Что за погодка, просто жуть несусветная, — он бросил шляпу на стол. — Эй, хозяин! Ты вообще жив? — Ему никто не ответил, и Турок обернулся к угрюмому немцу, сидящему за столом в углу.

Немец с мрачным видом пил пиво, поглядывая в окно. Ему нужно было ехать, чтобы передать срочную депешу лорду Кармайклу, но проклятая погода спутала все его планы. И ехать-то было уже недолго, меньше дневного перехода осталось до Петербурга, и тут такая неприятность. Он уже успел много раз проклясть и Россию, и погоду, и самого английского посла, к которому король Фридрих велел нестись так, словно дьявол на пятки наступает. Да еще и нужно было депешу тайно передать. Депеша была зашита за подкладку его камзола и называлась депешей для пущей важности. Это был крошечный листок бумаги, настолько маленький, что его не смогли бы найти все агенты Тайной канцелярии, если бы решили его обыскать.

В этой таверне кроме скучающего хозяина не было ни души. Гонец был единственным посетителем, которого пурга застала в пути. Он проехал путь от Саксонии почти до Петербурга и как только пересек границу с Россией, погода начала резко портиться. Фриц фон Майер счел бы это дурным знаком, но, к счастью, он уже пару раз побывал в этой варварской стране, чтобы уже ничему не удивляться.

— Вечер добрый, господин хороший, — Майер поднял голову на молодого русского, сразу же опознавшего в нем немца и заговорившего на его родном языке. — Вы случайно не знаете, хозяин этой дыры не пошел кончать жизнь самоубийством?

— Эм, насколько я знаю, нет. Он сейчас на кухне, готовит что-нибудь съедобное, — Майеру было скучно, и он решил, что ничего криминального не случится, если он немного поболтает с незнакомцем.

— Сам? А куда дворовые делись? — Турок удивленно огляделся по сторонам.

— Насколько я понял, они с утра в церковь уехали в ближайшую деревню, но эта жуть на улице застала и их врасплох, поэтому хозяину приходится все делать самому, пока они не вернуться.

— А, ну разве что так, — Турок хмыкнул про себя и указал рукой на стул, стоящий напротив Майера. — Вы позволите?

— Почему бы и нет, — пожал плечами Майер. — Господин...

— Ломов, — Турок сел за стол и вытянул в проход свои длинные ноги. — Андрей Ломов.

— Франц фон Майер, — представился немец в ответ. — Господин Ломов, вас, я полагаю метель тоже застала врасплох?

— Не то слово, — Турок махнул рукой. — А я еще и как назло верхом решил поехать. Думал, что меня с седла сдует. Пришлось помогать мальчишке-конюху коня в конюшню увести. Эй, хозяин, мать твою! — заорал он уже по-русски и стукнул кулаком по столешнице.

— Тутучки я, ваша милость, — в зал выскочил невысокий плотный мужик, обильно присыпанный мукой. Даже в бороде была мука, а на щеках белые следы выпачканных в муке пальцев. — Скоро все будет готово.

— А ты что же, решил морду с волосьями напудрить, да слегка переборщил? — Турок удивленно разглядывал хозяина.

— Да что вы, ваша милость, как можно? Это от великого рвения запылился, не иначе.

— А куда же ты повариху дел? — Турок не мог сдержать ухмылки.

— Так ведь вся прислуга — родственники. Отпросились в церковь, бабка у них померла, проводить, значица. Ну как тут не отпустить, что я зверь что ли? Да и посетителей не было вовсе. А тут пурга налетела. Ведь с утра в небе ни облачка, и раз — светопреставление целое, — хозяин попытался вытереть руки о штаны, но только еще больше замарался. — А вы что-то хотели, ваша милость? А то мне за горшками следить надобно.

— Вина тащи. Только хорошего, — Турок подбросил вверх серебряную монету, которая как по волшебству исчезла в руке хозяина. — Смотри у меня, не вздумай кислятину какую подсунуть.

— Как можно, ваша милость, — хозяин так достоверно изобразил оскорбленную невинность, что Турок не выдержал и захохотал.

Майер понимал через слово, о чем говорил его случайный знакомый с хозяином и оттого хмурился все сильнее.

— Сейчас принесут вино, — Турок потянулся и посмотрел на немца. — Составите мне компанию?

— Я бы хотел сохранять ясную голову, чтобы продолжить путь, как только метель успокоится.

— Боюсь, что это произойдет не скоро, — покачал головой Турок. — До утра точно погода не восстановится. А мы с вами оказались, похоже, единственными неудачниками, попавшими в сети стихии.

— Да, похоже на то, — Майер отодвинул в сторону кружку со скверным пивом. — Вы правы, господин Ломов. Раз уж выпал случай отдохнуть, хоть и такой непредвиденный, то, почему бы им не воспользоваться. Тем более, что вы угощаете, — он хохотнул и непроизвольно дотронулся до того места на камзоле, где под подкладкой находился весьма ценный клочок бумаги. Турок проследил за этим движением быстрым взглядом и отвел глаза до того момента, как Майер увидел его заинтересованность.

— Да, я угощаю, — Турок широко улыбнулся. С этой метелью ему просто несказанно повезло. Потому что это был тот самый шанс выяснить, что же везет гонец Фридриха англичанину, не привлекая внимания.

* * *

Только когда мы пересекли границу Пруссии, я выдохнул с облегчением. Честно говоря, мне уже начало казаться, что мы никогда не покинем Мекленбург. Что мы застряли в герцогстве навечно, во всяком случае до Нового года.

Все дело в том, что герцог решил уйти от всех возможных проблем, связанных как со мной, так и с королем Фридрихом, очень банальным способом — он спрятался. Спрятался Кристиан Людвиг очень качественно и, как оказалось, надежно. Во всяком случае, искали мы его вместе с обеспокоенным сыночком двое суток. Зато я сумел оценить комфорт герцогского охотничьего домика, в котором мы с Фридрихом были вынуждены заночевать. Искали мы его совсем не в том месте, где герцог спрятался. Его дети, жена и почти вся челядь твердо были уверены, что он уехал поохотиться, чтобы нервы успокоить. Наверное, это все-таки соответствовало действительности. Вот только уехал он охотиться совсем не на ту дичь, что водилась в лесах герцогства.

Нашли мы его в итоге у любовницы, весьма привлекательной и соблазнительной девицы на окраине Шверина, где было целое любовное гнездышко свито. Глядя на фройлян Хельгу, я в чем-то понимал герцога, потому что одетая полупрозрачных пеньюар нимфа на пару мгновений заставила меня забыть обо всем на свете, и думать только о том, как бы половчее семейство Мекленбургов выпроводить отсюда, чтобы остаться с ней наедине.

Но приволочь достопочтенного отца семейства домой — это было еще полбеды. Самой настоящей проблемой стало то, что нам с трудом удалось найти священника, который согласился обвенчать Петьку с Софией. А все потому, что они, к разным конфессиям принадлежали. Вот никогда это особой проблемой не было, а в этом мерзком герцогстве вдруг поднялось во весь рост. Дело сдвинулось с мертвой точки, когда я, доведенный до белого каления, заявил, что немедленно возвращаю сюда в Шверин полки, и объявляю захват герцогства. А потом, пользуясь произволом захватчика, попросту запрещаю лютеранство на территории конкретно этого гадюшника. Вот тогда все, наконец-то, зашевелились.

На этом фоне дуэль, на которой убили посланника Фридриха, попросту забылась. Зато я начал искренне сочувствовать новоявленной графине Румянцевой. Как же я ее понимаю. Тут не просто в карету к симпатичному русскому парню залезешь, тут и в кровать запрыгнешь, лишь бы свалить из этого дурдома, желательно подальше и навсегда.

Мы настолько задержались в Шверине, что никак не могли догнать мою армию, которая, по моим расчетам уже должна была подходить к Берлину. Невольно вспоминалось письмо Луизы Ульрики, в котором она предупреждала меня о привычке Кристиана Людвига менять решения по несколько раз на дню. Кстати, давненько я от нее не получал писем. Но, наверное, это к лучшему. Все-таки Фридрих ее брат, а это что-то, да значит.

— Ваше высочество, впереди конный отряд, — я моргнул, прогоняя сонную одурь. Проснулся от того, что карета остановилась, но в себя окончательно так и не пришел.

— Что за отряд? — я вышел из кареты и теперь сам видел приближающихся всадников. Их было меньше, чем нас, но небольшое количество не исключало диверсий, поэтому Михайлов очень ненавязчиво оттеснил меня в сторону, закрывая своим мощным телом.

— Вроде наши, но мундиры-то можно любые нацепить, — проговорил Михайлов, слегка напрягшись и положив руку на рукоять пистолета, который был у него за поясом.

— Эй, остановитесь и представьтесь! — раздался голос Наумова, который непонятно каким образом очутился в моей свите. Вроде я его из Киля не отзывал, и его полномочия другому не передавал. Хотя, может и отзывал. Я в Киле много чего в горячке наговорил, а, зная Наумова, легко можно предположить, что некоторые мои слова он воспринял как приказ, который поспешил исполнить, пока я не опомнился и не вернул все как было. Теперь-то поздно что-то менять, и можно уже не шухариться.

— Полковник Чернышев Захар Григорьевич, — всадники остановились и теперь один из них объяснял, какого черта они скакали практически нам наперерез. — Прибыл по приказу ее величества Елизаветы Петровны с подкреплением.

— То есть, ее величество считает, что такого подкрепления вполне достаточно в войне с Фридрихом Прусским? — я вышел из-за спины Михайлова и удивленно рассматривал четырех офицеров во главе с тем самым Чернышевым. Я его, кстати, узнал. Он меня встречал в Риге, когда меня везли в качестве подарка тетке. — Однако. Я, конечно, был уверен, что ее величество очень неординарный человек, но почему-то не думал, что до такой степени.

— Нет, ваше высочество, вы не так поняли, — Чернышев спешился, поклонился и принялся объяснять. — Наши полки благополучно соединились на подступах к Берлину, а я поехал вам навстречу, чтобы внезапное пополнение не вызывало вопросов.

— Вот это как-то больше похоже на правду, — я разглядывал высокого с хорошей фигурой бойца красивого Чернышева. — Вы быстро приехали. Как вам это удалось?

— Кавалерия обычно быстрее передвигается, нежели пехота, — просто ответил он. — К тому же нас очень быстро попросили покинуть территорию Польши. Я, если честно, в растерянности, что послужило тому причиной. — Я прикусил язык, чтобы не ляпнуть что-то типа: «Ты послужил причиной. Понятовский, как только тебя увидел, а особенно увидел, как на тебя смотрит его женушка, скорее всего, был готов изобрести паровоз, чтобы выбросить тебя побыстрее из Варшавы». Ничего подобного я, разумеется, не озвучил.

— Понятия не имею, что могло послужить причиной такого вопиющего отсутствия хоть какого-то гостеприимства. А, если учитывать откровенную помощь нашим врагам, боюсь, что Речь Посполитая готовит нам подложить огромную свинью, в виде предательства.

— Вот как, — Захар только покачал головой. — Думаю, что этот момент лучше держать в голове, дабы потом не удивляться, если Понятовский все-таки захочет всадить нам нож в спину.

— Надо сказать, очень верное замечание, — я кивнул и сунул руки в карманы. — Холодно, черт подери.

— Зима близко, — он сказал это так, что я едва сдержался, чтобы не заржать. Слишком уж много ассоциаций из моей прежней жизни вызывает данная фраза.

— Так говорите, полковник, армия уже на подступах к Берлину? — он кивнул. — И скоро мы ее все-таки нагоним?

— Да, ваше высочество, именно так, — Чернышев замолчал, я же на пару минут выпал из реальности, обдумывая сложившуюся ситуацию. Когда я снова включился в разговор, все мои офицеры смотрели на меня, ожидая, что я скажу.

— Хорошо. Тогда у меня только один вопрос, мы будем ждать австрийцев, или попытаемся взять Берлин своими силами?

Глава 16

Станислав Август Понятовский король Польши и Великий князь Литовский с раздражением смотрел на своего собеседника. Карл Фридрих фон Шольц сидел в кресле напротив короля и чувствовал себя вполне вольготно. Молодой и наглый он был выбран королем Фридрихом в качестве посланника к Понятовскому именно за молодость и наглость.

Пруссия не вела с Польшей переговоры, она пыталась диктовать условия, и у Шольца прекрасно получалось передать настрой своего господина, до крайней степени взбешенного терактом, устроенным непонятыми поляками. В том теракте погибло много славных прусских солдат. К тому же при мощном взрыве полегло множество лошадей и орудий, которые хранили в центре лагеря, именно из соображений безопасности. Фридрих был настолько взбешен, что готов был плюнуть на Саксонию и развернуть армию в сторону подконтрольной ему Силезии, чтобы вторгнуться в конечном счете в Польшу. И лишь совместные усилия четырех генералов помогли Фридриху успокоиться и продолжить поход на захваченный Ласси Дрезден. Все это Щольц с непередаваемым энтузиазмом озвучил польскому королю, к которому не испытывал ничего, кроме презрения.

— Я не понимаю, что вы от меня хотите, барон, — сухо проронил Понятовский, в который раз удивляясь самому себе. Что заставляло его сидеть здесь и выслушивать завуалированные оскорбления этого заносчивого пруссака? Он сам не понимал, что же им двигало. Зачем он поддался на уговоры жены и послал этот злосчастный обоз Фридриху? Чего он хотел этим добиться? Обезопасить Польшу? От кого? Ведь сейчас Елизавета уже наверняка знала о его маленькой шалости, и последствия, которые ждали его самого и его страну, совсем не впечатляли внука Казимира Чарторыйского. Теперь еще и это недоразумение с обозом, которое поставило его невольно в пику еще и с Фридрихом Прусским. Да, не слишком хорошо он начал свое правление, и уже выслушал много лестного и хорошего от тех же Чарторыйских, с которыми считаться приходилось каждому польскому королю.

— Я всего лишь хочу, чтобы ваше величество разъяснил, почему в присланному вами обозе оказались те бомбы, которые так нехорошо взорвались, — Шольц скупо улыбнулся. — Также я, по настоянию его величества короля Фридриха, прошу предоставить нам капитана коронной кавалерии Бориса Шиманского, над которым его величество хочет устроить суд, и сделать это самолично.

— А я в который раз повторяю вам, господин барон, что никакого Бориса Шиманского не состоит на службе в коронной кавалерии, я не знаю, кто представился вам подобным образом, но в польской армии такого человека не существует! — Станислав слегка повысил голос, и даже привстал в кресле, борясь с желанием пристрелить наглого немца. — Почему я вообще вынужден выслушивать ваши нелепые обвинения?

— Потому что обоз был ваш, и взрыв был произведен, к тому же я не уверен, что вы просто сейчас не покрываете этого капитана... ваше величество, — Шольц даже не шевельнулся в своем кресле.

— У меня только один вопрос, — Понятовский внезапно успокоился и сел, сложив руки на груди. — Зачем вы вообще потащили в принципе заурядный обоз в самый центр вашего лагеря? Неужели дела в прусской армии идут настолько плохо, что вы рады любому даже самому скромному обозу? Слухи о прекрасном оснащении и полностью законченных реформах сильно преувеличены?

— А куда, по-вашему, мы могли бы деть обоз, в который вы, не скупясь, положили новые гаубицы русских? — зло парировал Шольц. — Это слишком ценный подарок с вашей стороны, чтобы вот так просто взять и оставить его где-нибудь в стороне.

— Какие гаубицы? Вы вообще в своем уме? — Понятовский внезапно пришел к выводу, что разговаривает с безумцем, и окончательно успокоился. Что еще можно взять с сумасшедшего? — Да я даже не видел, как они выглядят. Ласси вместе с этим мальчишкой Даниловым, следят за этими гаубицами зорче, чем за собственными женами. Как, ради всех святых, я сумел бы их выкрасть и при этом остаться в живых и не быть захваченным тем же Ласси?

— Но, позвольте, я же сам видел... — Понятовский смотрел на Шольца сочувственно.

— Я полагаю, что эту злую шутку сыграл с вами даже не Ласси. Он вояка, практически лишен тяги к подобного рода игрищам, — Станислав задумался. — Если бы с армией находился Великий князь Петр, я бы сказал, что это его рук дело. Очень уж подобное в его стиле. Но Петра с армией не было, это точно. Так что, остается лишь генерал Салтыков. А уж кто прикинулся капитаном моей армии, выясняйте сами, и не впутывайте меня в отвратительную работу вашей разведки. — Собеседники посмотрели друг другу в глаза, а затем Понятовский медленно, растягивая слова, добавил. — Не смею вас больше задерживать, барон.

У Шольца дернулась щека, но ослушаться прямого приказа короля, даже такого короля как Понятовский, он не рискнул, поэтому поднялся и, поклонившись, направился к выходу, гордо задрав подбородок.

— Да, барон, не так давно через территорию Польши проехал граф Чернышев во главе кавалерийского полка, примерно в три тысячи всадников. Если вас, конечно, интересует данное обстоятельство, — ровным тоном добавил Понятовский, гладя на огонь, весело поедающий дрова в камине.

— Ласси затребовал подкрепление? — Шольц остановился, анализируя полученную информацию. — Означает ли это, что у него недостаточно людей, чтобы удержать город?

— Меня, знаете ли не посвящали в подробности, — сардонически усмехнулся Понятовский. — Вот только, сдается мне, что направляется Чернышев вовсе не к Дрездену. Судя по обсуждаемому продовольственному маршруту, который совершенно случайно прошел в пределах моего слуха, он рассчитывался вплоть до Берлина.

— Что?! Как до Берлина?! — Шольц потерял всю свою спесь буквально за пару секунд, которые прошли стого момента, как он осознал то, что сказал ему поляк.

Барон Шольц выскочил из кабинета, в котором проходила аудиенция с королем, и бегом побежал к выходу из дворца. Он не заметил, как один из придворных, мимо которых он прошел, проводил его пристальным взглядом, а затем, любезно раскланявшись с кокетничавшей с ним дамой, направился в противоположном направлении.

Пройдя через часть дворца, он выскользнул из боковой двери и быстрым шагом направился к конюшне.

— Прохор, — позвал он, приоткрыв дверь, и вглядываясь в полумрак, наполненный лошадиным фырканьем, и запахами, которые могли быть только на конюшне.

— Да, ваша милость, — к нему подскочил мужичок, юркий сухощавый с невыразительным лицом.

— Гость его величества короля Станислава из Пруссии получил, видимо, сегодня очень интересные новости про графа Чернышева, — задумчиво проговорил придворный. — Ты же помнишь приказ Андрея Ивановича, касаемый таких вот гостей?

— А как же, Иван Францович, конечно, помню, — кивнул мужичок и ощерился. — Не переживайте, все будет сделано в лучшем виде.

— Пускай все выглядит, как ограбление, — придворный оглянулся и зло улыбнулся. — В Польше сейчас неспокойно, столько сброда разного на трактах появилось, жуть просто. Доброму господину и не проехать уже. И куда король только смотрит? — и он развернулся и поспешил в сторону дворца, на ходу дыша на руки. — Холодно, черт бы все подрал. Скоро Новый год, а снега тут почитай и нет. Нехорошо это, непривычно.

* * *

София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, а ныне ее величество королева Польши и Великая княгиня Литовская бросила карты на стол.

— Мне сегодня не слишком везет, — пожаловалась она вслух, обращаясь к столпившимся вокруг стола придворным. Ее чрезвычайно раздражало, что здесь в Варшаве женщины имели еще меньше прав и веса в обществе, чем дома. То ли дело в Российской империи. Уже третья императрица на троне, а, если считать эту неудачницу Елизавету Катарину Кристину, принцессу Мекленбург-Шверинскую, которую в России назвали Анна Леопольдовна, то и все четверо императриц правили в последнее время в Петербурге.

Нет, она не могла сказать, что совершенно недовольна своей участью. Сейчас ее положение было гораздо лучше того, что было, но и одновременно с этим гораздо хуже, чем могло бы быть. И она, мягко говоря, недолюбливала Петра за то пренебрежение, которое он ей высказал, женившись в итоге на этой саксонской швабре. И все же София была достаточно умна, чтобы понять: лучше с Фридрихом не связываться, даже в пику Петру. Ни к чему хорошему это в итоге не приведет.

— Ваше величество, неужели вы заканчиваете игру? — она подняла взгляд и улыбнулась стоящему перед ней мужчине. — А я так надеялся, что мне удастся провести пару часов за игрой с самой очаровательной женщиной Варшавы.

— Слишком много лести, маркиз, — София милостиво кивнула и приглашающим жестом указала на стул напротив нее за игральным столом.

— Слишком много лести для прекрасной женщины не существует, — уверенно проговорил Шетарди, садясь за стол.

— Боюсь, что все же не смогу сыграть, у меня совсем закончились деньги на подобные забавы, — София наклонила голову и улыбнулась.

— О, это совсем не проблема. Ради удовольствия видеть вас так близко, я с удовольствием подарю вам некоторую сумму...

— Ссудите, маркиз, — София погрозила ему пальчиком. — Нельзя говорить о деньгах, как о подарках.

— Разумеется, ваше величество, — даже сидя Шетарди умудрился изящно поклониться. Они оба прекрасно понимали, что этих денег французский посол уже никогда не вернет обратно, но нужно было придерживаться правилам игры. — Как вы думаете, Петр заявит права на Саксонию?

— Думаю, что да, — София приступила к раздаче. — Он очень целеустремлен, а Саксония для него такой же приз, как и его жена, за которой отдали эти земли.

— Король Август совершил в тот момент великолепную сделку, — Шетарди усмехнулся. — отдать в качестве приданного дочери земли, которые ему уже на тот момент фактически не принадлежали... Это сильный ход. Меня удивляет, как ее величество Елизавета вообще пошла на такую сделку.

— Думаю, что в данном вопросе последнее слово было все-таки за Петром. Он захотел Марию, и тетушка решила побаловать племянника, — Шетарди бросил быстрый взгляд на сосредоточенную Софию. — К тому же, вариант с возвращением земель военным путем все-таки рассматривался изначально. Но, господин маркиз, полагаю, что все это вы знали и без меня.

— Вернуть земли — то естественное желание любого правителя. Это совершенно нормально, как я считаю. Вот к примеру, ее величество Мария Терезия тоже мечтает вернуть отнятую у нее Силезию. Я пас, совершенно отвратительные карты, — Шетарди бросил карты на стол рубашкой наружу. И протянул руку к колоде, чтобы на этот раз самому раздавать. София довольно улыбнулась и подвинула кучку монет к себе. Француз же смешал карты и принялся тасовать. — Мне кажется, что именно вы, ваше величество, можете посочувствовать несчастной королеве и подбодрить в ее начинаниях, хотя бы письмом.

— Почему-то мне кажется, что ее величеству не будет никакого дела до моего сочувствия, — пробормотала София, глядя в свои карты.

— Поверьте, она оценит, — улыбнулся француз. — Ведь слова поддержки всегда могут стать основой прекрасной дружбы. А Мария Терезия весьма щедрый друг, в отличие от короля Фридриха, который считает, что всех необходимо держать в черном теле.

— Я подумаю над вашим предложением, — София снова улыбнулась маркизу.

— Подумайте, ваше величество. Надеюсь, вы придете к верному решению. О, да что же мне так не везет-то сегодня? — Шетарди картинно схватился за сердце. — Вы снова выиграли, ваше величество. А я вынужден откланяться, внезапно вспомнил, что у меня еще куча дел. Вот же бедовая голова, — и он легонько стукнул себя по лбу. — Но это вы виноваты, ваше величество. В вашем присутствии забываешь о всяких делах, хорошо еще, что имя свое помнишь.

София с довольным видом сгребла выигрыш, а также кучку «одолженных» монет в кошель, и поднялась из-за стола вслед за французом.

— Скоро ужин, господа, предлагаю немного отдохнуть и переодеться, — с этими словами она вышла из комнаты, раздумывая над тем, нужно ли ей начинать общение с Австрией или все же не стоит. Вслед за ней потянулись придворные.

Тот самый господин, который дал наказ живущему на конюшне Прохору, подошел к столу и быстро перевернул брошенные французом карты. Четыре туза подмигнули ему, а сам придворный задумчиво посмотрел на дверь.

— Интересно. Франция хочет втянуть Польшу в войну на стороне Австрии? И зачем Парижу это нужно? Захотели бы помочь, сами помогли бы. — Он бросил карты на стол. — Так, нужно уже подробный доклад составить Андрею Ивановичу. Он умный, вот пускай и думает, что все это может значить.

* * *

— Сколько войск сейчас находится в городе? — я смотрел на Берлин с пригорка, в подзорную трубу, очень слабо представляя, что на самом деле делаю. Война — это не моя стихия. Я в ней понимаю чуть больше, чем ничего. — У нас же есть шпионы в Берлине?

— Есть, — кивнул подошедший ко мне Петька. Он единственный мог сейчас давать мне объяснения, потому что все высшие офицеры в данный момент обсуждали, как именно нужно расположить артиллерию, с залпов которой начнется штурм. Только проверив врага на крепость можно было понять, продолжать штурмовать город, или же лучше использовать осаду, дожидаясь подхода австрийцев.

— И? Что нам поведали наши шпионы? — Петька оторвался от трубы и посмотрел на меня затуманенным взглядом. Он видел гораздо больше моего, это было заметно по его напряженному лицу. Но мне не говорил, гад, потому что свято верил в то, что я в ратном деле могу дать ему фору. Ага, как же. Нет, Петька, не могу. Более того, плохо понимаю, что вообще предлагают сделать Наумов с Чернышевым и примкнувшим к ним Паниным. И ведь же так получиться, что командиры все как на подбор молодые собрались. Самым опытным был Наумов. Так что было вполне естественно, что я слегка опасался за итоговый результат. — Петька, мать твою! Тебя что молодая жена так измотала, что ты мне ответить не можешь быстро и четко? Так я махом тебе подсоблю в этом нелегком деле, просто отошлю ее к твоему отцу. Пускай его каплями отпаивает, после известия о женитьбе сына.

— Какими каплями? — Румянцев сфокусировал на мне взгляд.

— Датского короля! — рявкнул я. — Хотя, судя по тому, что писала мне королева Швеции... Нет, не стоит кому бы то ни было пить то, что пьет и жрет наследник датской короны. Это может весьма плохо сказать на здоровье, особенно на умственном. — Я почесал нос, вспомнив про отчет Луизы про финальную стадию полнейшего развращения наследничка. Скоро Данию можно будет брать тепленькой, если никто из знати не подсуетиться заранее. Но знать не подсуетится, Луиза прекрасно знала свое дело. Так что в ближайшую десятилетку нам предстоит первый бескровный раздел Дании. Главное, чтобы Луиза во вкус не вошла. Мне так-то тоже не выгодно Швецию сильно усиливать. — Петька, не нервируй меня.

— Три батальона пехоты и четыре эскадрона конницы, — наконец, отрапортовал Румянцев.

— Что-то до хрена, — пробормотал я, снова приникая к трубе. — А почему Фридрих их с собой не забрал? Считает, что с Ласси тем, что имеется справится?

— Я-то откуда знаю, о чем думает Фридрих и почему от в своей столице довольно внушительное войско оставил, — проворчал Петька. — Наверное, для того, чтобы столицу Пруссии защитить в случае чего.

— Не пытайся язвить, тебе это не идет, — посоветовал я Румянцеву, который только покосился в мою сторону, но ничего не сказал. Просто поднял трубу и принялся разглядывать окрестности.

Постояв еще немного на холме, я спустился к шатру, в котором проходило обсуждение предстоящей кампании.

— Да что тут думать, надо пробовать, — с порога оглушил меня голос Чернышева. — У нас все равно численное превосходство. Генерал-губернатором назначен Рохов, а он не любит рисковать. К тому же, он любит Берлин и постарается избежать больших разрушений.

— Боюсь, что здесь опыт Дрездена не пройдет, — покачал головой Наумов. — Там пруссаков, мягко говоря, не слишком любили. И предпочли сдать город посланникам своей принцессы, как они называют армию Ласси. Здесь же речь идет о защите своей столицы.

— И что ты предлагаешь, вообще не пытаться? Нет уж, такой шанс, когда Берлин почти беззащитен, выпадает раз в жизни. Англичане еще не успели прислать помощь Фридриху, а австрийцы, похоже, пойдут сразу в двух направлениях, и к нам в подкрепление, и на Силезию. Фридриху в любом случае придется дробить силы. А делать это, когда у тебя в тылу армия Ласси? Ну, не знаю, я бы как минимум растерялся. — Ответил ему Чернышев.

— Откуда ты знаешь о планах австрияков? — встрял в разговор Панин.

— Я только что вернулся из Австрии, дурья твоя башка, а там даже шпионов не нужно, чтобы планы Марии Терезии узнать. Тем более, что император Священной Римской империи совсем плох, говорят, ему недолго осталось. И, угадай, кто будет следующим?

— Полагаю, что супруг Марии Терезии имеет весьма неплохие шансы занять эту синекуру, — я подошел к столу, на котором была расстелена карта.

— Ваше высочество, — они вскочили и склонили головы.

— Что мы имеем? — я смотрел на карту и пытался представить, что это такое — взять город. А ведь, если эта авантюра нам удастся, то в учебниках и энциклопедиях в будущем напишут, что именно я взял Берлин. Вот такой я молодец.

— Гарнизон весьма невелик, ваше высочество, — тут же принялся докладывать Чернышев. — Но мы не знаем его настроя на победу. Самим городом руководит генерал-губернатор Рохов, а про него можно сказать, что он крайне осторожен.

— А почему Рохов? — я нахмурился. — Вроде бы Фридрих хотел оставить в Берлине кого-то другого, или я ошибаюсь?

— Рохов упал с лошади и повредил ногу, поэтому король Фридрих в последний момент произвел замену.

— Вот оно что. А кто командует гарнизоном? — я всматривался в город и пытался понять, что меня в нем напрягает.

— Номинально гарнизон подчиняется генерал-губернатору, — отвечал мне все тот же Чернышев, как человек, лучше всех знакомый со структурой немецких городов. — Но, на практике солдаты и офицеры гарнизона охотнее подчиняются старшему офицеру. Обычно, генерал-губернатор берет командование на себя, если видит, что выбора другого просто не осталось.

— Что-то демократией пахнуло, — я поморщился. — Кто старший офицер гарнизона?

— Майор Фридрих Вильгельм фон Зейдлиц-Курцбах, — Чернышев замолчал, а потом быстро заговорил. — Он крайне молод, ваше высочество. Вот здесь я совсем не понимаю, чем именно руководствовался король Фридрих, делая это назначение.

— Боюсь, что логику Фридриха никто из нас никогда не поймет. Он принимает порой настолько противоречивые решения, что лично я теряюсь в догадках, как их вообще воспринимать. И тут, боюсь, что назначение этого очень молодого барона на столь значительную должность, было не просто так сделано. Знаете, чем настолько молодые люди отличаются от умудренных опытом генералов? — они дружно покачали головой. Я смотрел на них и думал. Это насколько же молод майор Зейдлиц-Курцбах, если эти молодые люди считают его юнцом? — Молодые люди достаточно безголовые, чтобы сделать все от них зависящее, но выполнить возложенную задачу. Например, защитить Берлин любой ценой. Молодость и фанатизм часто идут рука об руку.

— Но вы, ваше высочество...

— Вот поэтому я, и не пытаюсь командовать, потому что тоже пока к таким вот безголовым отношусь, — я усмехнулся, глядя на их вытянувшиеся лица. — И в ваших совещаниях принимаю участие только в качестве наблюдателя. Но я вполне способен оценить степень сумасбродности того или иного плана. Так сказать, взгляд со стороны. Так каков ваш план? Что вы планируете делать? — И я сел чуть в стороне, внимательно следя за ходом их мыслей. Вскоре к нам присоединился Румянцев. Петька в обсуждение не лез, только хмурился, и время от времени проводил пальцем по карте. Что он там, мать его видит, что доступно только ему?

В конце концов бы принято решение попробовать город на прочность завтра с утра. Начать должна была артиллерия, а затем в дело вступали кавалеристы, которых было в моей армии подавляющее большинство. Но тут был вопрос скорее не тактики, а скорости передвижения армии, и для меня последнее стало решающим пунктом. А так как артиллеристы свои орудия тоже не на руках несли, то и получилось, что мы дошли до Берлина до Нового года, как и планировали. Если командиры увидят, что их слишком уж теснят, то отступят на позиции, и начнется новый мозговой штурм с учетом полученных данных о противнике.

Приняв их план, я вышел из шатра, и направился в свой. Нужно выспаться перед завтрашним днем, потому что для меня предстоит первая в моей жизни битва.

Глава 17

— Ваше величество, — Фридрих оторвался от подзорной трубы, через которую рассматривал Дрезден, и посмотрел на фон Винтерфельдта, который склонился перед ним в поклоне.

Да, не думал он, давая задание Грибовалю соорудить линию обороны города, что придется самому пытаться ее преодолеть. А ведь получается, что чертов француз поработал на совесть. И что же теперь делать? Тем более, что моральный дух его армии после этого кошмарного перехода был далеко не на высоте.

Мало ему той диверсии, которую совершили поляки, или кто-то, кто изображал из себя поляков, а от этой версии король Пруссии не отказывался, отдавая должное выдумки Ласси с Салтыковым, которые вполне могли додуматься до подобного.

Мало ему постоянных налетов казаков и башкир, которые совершенно не соблюдали никаких правил ведения войн и совершали нападения, когда им вздумается: и на марше, и на отдыхе. Нельзя было предугадать, когда снова на его полки налетят всадники, появляющиеся, казалось из ниоткуда и, собрав кровавую жатву, растворятся на горизонте.

А в одной из деревень ему на глаза попалась отвратительная картинка, на которой он сам был изображен... То, что картинка была сделана профессионально и не лишена художественного вкуса говорило лишь о том, что ее не сделали быстро на очередном привале, а, скорее всего, привезли из Петербурга. А значит, этот сопляк, или тот, кто так ловко прикрывается его именем, заранее знал, что будут разбрасывать эту мерзость. При этом сам он благополучно упустил из вида, что и его люди проделывали нечто подобное в адрес русской армии и императрицы Елизаветы.

— Что еще? — сухо задал он вопрос своему любимцу, выждав некоторое время, во время которого сверлил фон Винтерфельдта напряженным взглядом.

— Ваше величество, разведчики доложили, что на границе Саксонии появилась ирландская бригада, во главе с этим напыщенным ублюдком де Лалли, — имя ирландца фон Винтерфельдт практически выплюнул.

— Вот как, — задумчиво произнес Фридрих. — Они направляются сюда? Елизавета умудрилась заключить договор с Людовиком?

— Я не знаю ваше величество, — фон Винтерфельдт покачал головой. — Слухи ходили, что де Лалли мчался в Петербург словно ему сам дьявол пятки поджаривал, и пробыл в России недолго, стремясь вернуться к своей бригаде. Вполне возможно, что он привозил краткосрочный договор. Чтобы заключить что-то более внушительное, ни Людовику, ни Елизавете просто не хватило бы времени. Да и отношения между Францией и Россией довольно напряженные. Так что не думаю, что это нечто грандиозное.

— Вот и не думай, — отрезал Фридрих, прикрыв глаза. — Ты вообще понимаешь, что значит даже малюсенькое соглашение между Людовиком и Елизаветой? — Он швырнул на землю подзорную трубу, с трудом удержавшись, чтобы не наступить на нее.

— Что отношения между Францией и Россией не настолько ужасные, как все говорят?

— Что партия Бестужева начинает сдавать позиции, а, следовательно, никаких договоренностей с Англией Россия заключать не будет! Да еще и непонятные шевеления вокруг Голландии. И я понятия не имею, что там происходит, — пожаловался он в пустоту. — Как же медленно до нас доходит необходимая информация. Как же это частенько меня раздражает. Вот увидишь, мой дорогой Винтерфельдт, тот, кто первым научится получать сообщения из других стран раньше всех остальных, будет править миром. В одной Данни все прекрасно. Королева выдаивает казну, в которой уже видно дно, король потихоньку сходит с ума, а наследник... Вот уж правду говорят, лучше пусть династия прервется, чем это ничтожество займет трон. — Фон Винтерфельдт внимательно слушал Фридриха, не перебивая, но, как только он замолчал, тут же заговорил, боясь, что король снова его перебьет, и то дело, ради которого он сюда спешил, так и останется не решенным.

— Ваше величество, как быть с де Лалли и его дикой бригадой?

— Он направляется сюда? — Фридрих задумался, напряженно прикидывая, сколько времени у займет у Лалли, чтобы достигнуть Дрездена.

— В том-то и дело, что, нет, ваше величество, — фон Винтерфельдт на секунду замолчал, чтобы пауза выглядела наиболее драматично, а потом добавил. — Судя по докладам, они направлялись сюда, но вскоре вернулся оставивший бригаду на время де Лалли, и они развернулись, — он снова замолчал, и закончил совсем уж замогильным голосом, — в сторону Берлина.

Фридрих молча смотрел на него, пытаясь осознать, что фон Винтерфельдт только что сказал. Получалось неважно. Мысль о том, что только что сообщил ему приближенный, постоянно ускользала, как только он пытался ее обдумать. Наконец, он моргнул, и проговорил, точнее, выдохнул:

— Что? Повтори, что ты сказал только что?

— Ирландская бригада де Лалли повернула в сторону Берлина, — послушно повторил фон Винтерфельдт, приготовившись к взрыву, которыми славился король Фридрих. Он ожидал чего угодно, но только не спокойного.

— Продолжаем готовиться к штурму, — он нагнулся и самолично поднял подзорную трубу, благодаря про себя природу за то, что, хоть и было довольно морозно, но хотя бы не было вокруг грязи, в которой труба могла утонуть. Заметив недоуменный взгляд фон Винтерфельдта, Фридрих горько усмехнулся. — Если мы сейчас сорвемся с места, то можем и к Берлину не успеть, и Дрезден будет для нас окончательно потерян, а вслед за ним и вся Саксония. Поэтому мы остаемся здесь и пытаемся взять город. Но... — он замолчал и приник к трубе, снова в который раз рассматривая перспективу, про себя ругая последними словами Грибоваля, который оказался на редкость талантливым инженером, и соорудил прекрасную линию обороны, используя в качестве основы гаубицы, которые расположил весьма хитрым образом. Фридрих не видел орудия, но он видел планы, которые ему предоставлял Грибоваль, и примерно представлял, где и что находится.

— Ваше величество? — фон Винтерфельдт не дождался, когда король договорит то, что начал. Ему не улыбалось оставаться здесь перед очень сложным для штурма городом, в то время, как кто-то угрожает столице Пруссии. — Вы что-то хотели сказать?

— Да, хотел, — Фридрих оторвался от трубы и посмотрел на фаворита. — Позови маркграфа Бранденбург-Шведтского, мне нужно с ним кое-что осудить, — и он снова повернулся в сторону города, поднося к глазу трубу.

* * *

Ласси стремительно вошел в кабинет, в котором в этот момент сидел Салтыков, изучающий карту города и окрестностей, расставляя на ней оловянных солдатиков, хмурясь и что-то записывая на лежащий перед ним лист бумаги.

— Ты что это, Петр Семенович, в солдатиков в детстве не наигрался? — спросил фельдмаршал резко у своего генерала, глядя на его манипуляции.

— Представь себе, Петр Петрович, я вообще в подобные игрушки не играл, некогда было. Его величество Петр Алексеевич в свое время более интересные игрушки для дворянских отроков приготовил. А тут я ломаю голову и пытаюсь представить, как Фридрих будет город штурмовать, — немного рассеянно ответил Салтыков, переставляя фигурки на карте по-новому и любуясь получившимся результатом.

— И как, получается? — Ласси подошел к столу и принялся разглядывать расстановку сил, как ее представлял Салтыков.

— Я уже около десятка разных положений изобразил, и по всему выходит, что, ежели нигде сильно дурака не сваляем, то Фридриху только одно остается — осада. — Салтыков вздохнул и принялся заново переставлять фигурки. — Я тут намедни с городским Советом пообщался за ужином. Вино было прекрасно, а запеченная говядина с травами и пивом выше всяких похвал, — он даже глаза закатил, показывая, насколько фантастический был тот ужин, на который Ласси не пошел, сославшись на недомогание.

— Ты, Петр Семенович, еще Андрею Ивановичу Ушакову распиши во всех подробностях, как ты вкушал запеченную говядину да с прекрасным вином. Не знаю, как насчет того, чтобы порадоваться за тебя, а вот злейшего врага ты наживешь мгновенно, это уж, как пить дать, — Ласси хохотнул, вспомнив лицо Ушакова, который уже не оставался на званные обеды, даже, если их устраивала сама императрица, потому что сам он жевал капустку, в то время, как остальные вкушали изысканные блюда. Елизавета перестала настаивать на его присутствии, когда он признался ей, бросив в сердцах, что более изощренной пытки она не может и вообразить, и что него на этих обедах начинает греховное желание одолевать — схватить большой нож, и начать резню, чтобы хоть немного зависть побороть, ибо слаба плоть человеческая. Салтыков тоже пару раз хохотнул, поддерживая старого друга, но практически сразу стал серьезным.

— Смех смехом, Петр Петрович, но Совет в полном составе уверил меня, что запасов провизии в городе и боеприпасов хватит примерно на три-четыре месяца. Но, не думаю, что Фридрих решится на столь долгую осаду зимой. Лично я бы отвел войска, время от времени навещая Дрезден, чтобы пощекотать врага с помощью артиллерии.

— Может быть, он так и поступит, — Ласси с задумчивым видом переставил несколько фигурок на карте. — У нас есть существенный плюс в виде башкир и казаков, которые вполне могут доставить пруссакам много неприятных минут.

— А разве они не уйдут на зимние квартиры? — Салтыков с удивлением посмотрел на Ласси. — Людей беречь надобно, тогда и они начнут к тебе бережно относиться.

— Им неудобно будет в городах, — Ласси снова переставил фигурки, рассматривая то, что получилось. А получалось, что Салтыков прав, Фридриху только осада остается. — Я с атаманом Кочевым намедни разговаривал. Как раз, когда ты себе злейшего врага в лице Ушакова наживал, поедая прекрасную говядину, — он не выдержал и хмыкнул. — Атаман сказал, что они сумели наладить отношения с башкирами и обосновали лагерь, в котором и в лютые морозы будут себя комфортно чувствовать. Хотя, здесь лютых морозов не бывает. И даже о фураже позаботились, сумев договориться с множеством деревень о продаже им всего необходимого.

— И как местные казаков-то к себе подпускают? — Салтыков смотрел на карту, и осознавал, что больше придумать ничего не может, почти все комбинации из солдатиков уже проверил.

— А они туда и не ходят. Как картинки те увидели, на которых здоровенный казак, очень уж на Кочевого похожий, девицу лапает, и дитя сожрать пытается, то плевались долго. Пообещали тому, кто их делает, ноги вырвать.

— Эти вырвут. Если первыми до этих художников доберутся, — Салтыков закрыл чернильницу и принялся тщательно вытирать наконечник стального пера — подарок цесаревича. — Так как они проблему с фуражом решили?

— Башкир отправили, — Ласси в который раз за вечер хохотнул. — Шалимов, смеха ради, халат на себя шелковый натянул и цинцем представился. А крестьяне, представь себе, Петр Семенович, поверили. Про башкир никто не знал, вовремя их в картинках не малевали. А для местных, что китаец, что башкир, что ханец — все на одно лицо, как оказалось. Вот с таинственными «китайцами» они очень охотно торгуют. Шалимов даже в Дрезден наведывался. В местных лавках все, что на китайские безделушки похоже, скупил, полковую казну немного облегчив. Но все одно выгодно это оказалось. Крестьяне-то с удовольствием продукты да овес для лошадей обменивают на подобные безделушки. Для них это слишком дорогие вещи, да и непрактичные, чтобы на них талеры тратить, которых и так немного. А тут по вполне удобной для обоих цене договариваются.

— Да-а-а, — протянул Салтыков. — Чудны дела твои, Господи. Да, а ты, Петр Петрович, чего здесь делаешь? Вроде собирался за Фридрихом приглядеть, вдруг тот действовать начнет совершенно внезапно.

— Груздева оставил. Он в лагере Фридриха какое-то время провел, лучше нас знает, как там все устроено. — Ласси поморщился. Сидение в осаде претило его деятельной натуре. Он уже чувствовал, что начинает заболевать, представляя, что придется вот так вот сидеть безвылазно в течение нескольких месяцев, если Фридрих все-таки решит дожать их здесь. Но это могло произойти только в том случае, если король Пруссии будет полностью уверен в том, что Берлин в безопасности. Хотя они сделали все, чтобы он почувствовал беспокойство, как минимум. Одно торжественное убытие де Лалли из Дрездена, чуть ли не с фанфарами чего стоит. А его бригаду на границе не смог бы засечь разве что слепой. Но Фридрих все равно планирует штурм, значит, имеет какой-то козырь в рукаве.

Салтыков не успел ничего сказать фельдмаршалу, как дверь приоткрылась и стоящий на страже гвардеец просунул внутрь голову.

— Господин фельдмаршал, майор Груздев просит принять.

— Пускай заходит, — кивнул Ласси, чувствуя, что Олег пришел сюда не просто так. Что-то видимо разглядел, и спешит сообщить.

Олег Груздев, уже оправившийся после своего приключения, а по-другому он свою вылазку назвать не мог, вошел в кабинет, печатая шаг.

— Господин фельдмаршал, господин генерал, — он приветствовал обоих высших офицеров, прежде, чем начать доклад. — В лагере пруссаков началось движение. Похоже, король Фридрих решил отправить часть кавалерии под предводительством принца Карла Альбрехта, маркграфа Бранденбург-Шведтского, если не наперерез ирландцам, то, совершенно точно, к Берлину, возможно в надежде опередить их и присоединиться к обороне города.

В кабинете воцарилось молчание. Оно становилось все более напряженным, когда его решил прервать Ласси.

— С учетом ирландцев каков перевес сил будет со стороны пруссаков над его высочеством?

— Достаточный, чтобы начать волноваться, — Салтыков резко встал, едва не опрокинув стол с картой и солдатиками. Никто из них не знал о подкреплении, прибывшем под командованием графа Чернышева. И о австрийцах они тоже не были в курсе, иначе бы так сильно не переполошились.

— Полагаю, нам нужно будет разделиться, — Ласси подошел к окну. — Петр Семенович, ты сможешь защитить город, если я уведу эскадрон кавалеристов?

— Я приложу все усилия, Петр Петрович, — Салтыков слегка побледнел, но все же твердо посмотрел в глаза фельдмаршала. — Полагаю, тебе нужно будет взять с собой часть казаков Кочевого.

— Да, я тоже так думаю, — Ласси кивнул. — Выдвинемся ночью. Весьма осторожно. Если сумеем быстро зайти с фланга, то Фридрих примет нас за летучие отряды Кочубея. И это позволит нам быстро скрыться. Не думаю, что он организует погоню, не накануне штурма. Да и большинство всадников он с маркграфом Бранденбург-Шведтским на помощь Берлину отправил.

— Я вот что думаю, Петр Петрович, — задумчиво проговорил Салтыков. — А ведь хорошо, что эта война началась именно сейчас. Еще не успели образоваться прочные альянсы Фридриха с кем бы то ни было. Он может рассчитывать только на себя, да частично на немецких герцогов и маркграфов, которые признали его вассалитет. Так что, у нас есть все шансы на победу.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, — Ласси подхватил шляпу, которую бросил на кресло, когда вошел в кабинет и, раскланявшись с Салтыковым, вышел, чтобы начать подготовку к довольно сложному маневру. Салтыков же опустился в свое кресло и посмотрел на карту, затем перевел взгляд на Груздева.

— А вы что же здесь все еще стоите, майор? — спросил он у переминающегося с ноги на ногу Олега. — Идите, собирайтесь, составите фельдмаршалу компанию. Вы были в лагере Фридриха, а он, как и все остальные немцы, очень неохотно меняет привычный порядок вещей. Так что ваши знания вполне могут пригодиться при прорыве из города.

Груздев молча поклонился и вышел из кабинета, думая про себя, что в этот раз с удовольствием остался бы в Дрездене и пережил осаду, чем снова куда-то мчаться верхом в мороз. Но приказ есть приказ, к тому же Груздев прекрасно осознавал, что генерал прав, и у Ласси больше шансов безболезненно покинуть Дрезден, если он будет находиться в его отряде.

* * *

Я наблюдал с высоты напротив Галльских ворот за тем, как разворачивается первая попытка штурма Берлина. Никто из моих офицеров, да и я сам не ждали, что город падет, стоит нам показать дула своих пушек. Что бы о пруссаках кто не говорил, но я не верил, что они просто возьмут и сдадут город. С другой стороны, мы не могли рассчитывать на длительную осаду, потому что, стоило Фридриху прислать кого-то на защиту города, и на этом можно было ставить точку в нашей авантюре.

Австрийцы тоже были малочисленны. Как я понял, участие во взятии Берлина и для них так же, как и для нас, было скорее отвлекающем маневром. Основные силы сейчас бравым маршем двигаются вопреки все канонам ведения войны к Силезии, чтобы попробовать взять реванш за свое поражение, и вернуть под руку Австрии эти земли.

Берлин располагался на двух островах и как таковых фортификационных сооружений не имел. Эту роль выполняли рукава реки Шпрее. Земляной вал опоясывал предместья лишь с одной стороны. Вторую сторону прикрывала каменная стена, но почему-то мне казалось, что толку от нее не слишком много.

Вернулся посланник, с ответом на требования капитуляции. Ответ можно было уложить в три коротких слова, но генерал Рохов высказался более изящно. Хотя суть от этого не изменилась. Но, это тоже было довольно предсказуемо.

К Котбусским воротам подкатили пушки на расстояние выстрела, и начался обмен выстрелами. Ни наши ядра, ни снаряды защитников не долетали до цели, а переставлять артиллерию ближе повышало риск остаться вообще без нее. На это мы естественно пойти не могли.

Когда и нам и защитникам надоело обмениваться ударами, Чернышев отдал приказ на штурм. Пруссаки не собирались сдаваться, тем более, что ворота остались не повреждены и ворваться в предместья Берлина наскоком у Чернышева не было шансов. Но ему удалось приблизиться довольно близко, когда пруссаки опомнились и ответили огнем из пушек. Рисковать людьми еще больше граф не стал, и скомандовал отступление.

И тут ворота распахнулись, и из них выскочила конница, которая припустила вслед за конницей Чернышева.

— Они что, идиоты? — я недоуменно повернулся к Петьке, который стоял рядом со мной, жадно глядя на разворачивающееся действо.

— Не знаю, — он пожал плечами. — Возможно. Вот так переть, когда наши пушки не подавлены... Да, наверное, вы правы, ваше высочество, они идиоты. — Словно в ответ на его слова в гонящуюся за нашими конницу полетели снаряды, в том числе и зажигательные. Началась паника. Лошади явно не ожидали подобной подставы, и принялись вытворять черт знает что. Они были вымуштрованы, не боялись звуков выстрелов, но вот когда у тебя перед ногами что-то падает с неба, да еще и взрывается, ту и у самого флегматичного животного нервишки бы сдали, это точно.

Я уже хотел влезть в командование боем и приказать добить этих недоумков, но они сумели справиться с лошадьми и понеслись обратно к городу, только копыта засверкали.

— Зейдлиц-Курцбах ранен, — уверенно проговорил Петька и я внимательно посмотрел на него. Надо же, он не только в том мельтешении сумел разглядеть майора, но и определить, что того ранили.

— Не удивлюсь, если узнаю, что это именно он отдал этот полный самого отборного кретинизма приказ, — я сплюнул тягучую слюну, слегка нагнувшись в седле. — Удивительно, что его свои же не приговорили, потому что даже мне захотелось свернуть отдавшему приказ на преследование шею.

— Вам стало жаль пруссаков, ваше высочество? — Румянцев удивленно стрельнул в мою сторону глазами.

— Нет, мне стало жалко лошадок. Они же не виноваты, что у них такие убогие на мозги хозяева. Кстати, я тут кое-что заметил, пока Чернышев развлекался, катая ядра, а ты высматривал Зейдлиц-Курцбаха на предмет ранений, — я поднял палец вверх.

— И что же вы заметили, ваше высочество? — послушно спросил Петька, улыбнувшись краешком губ.

— Я заметил, что у них недалеко отворот расположен склад, из которого уже пруссаки выкатывали снаряды и бочки с порохом. И у меня возник вопрос, а нельзя ли как-то незаметно туда ночью пробраться? Во всем темном и облегающем, естественно.

— Зачем? — Петька нахмурил лоб. Ну что с них взять, они ведь такие благородные, все должно быть честь по чести, чтоб их. А вот я — истинный принц крови. Порода так и прет из всех щелей, Луиза Ульрика не даст соврать. Она такая же. И мы прекрасно себя чувствуем, намеренно ослабляя целое государство. А я прекрасно буду себя чувствовать, совершив диверсию. Тем более, что ее вполне можно военной хитростью обозвать.

— Чтобы взорвать, разумеется.

— Это я понял, — махнул рукой Румянцев. — Странно, что мне такое простое решение в голову не пришло. Зачем в темном и обтягивающем? — Настала моя очередь разглядывать Петьку как неизвестное существо. Вот тебе и честные, и благородные.

— Чтобы никто не догадался, — я тронул поводья, разворачивая коня и съезжая с высоты, направляясь обратно в лагерь. — Если мы сумеем провести диверсию, то завтра повторим штурм, причем попробуем штурмовать с двух сторон. Тем более, что самый основной генератор для залупани выведен из строя, — последнее предложение я проговорил про себя, потому что у меня не было никакого желания объяснять Румянцев, что такое генератор.

Глава 18

— Ваше высочество, посланник короля Георга чрезвычайно опечален тем обстоятельством, что по какому-то дикому недоразумению сумел вызвать ваше неудовольствие, — Мария подняла взгляд на склонившегося перед ней в поклоне Бестужева.

— Ну что вы, Алексей Петрович, господину Кармайклу вовсе не стоит думать, что он вызвал мое неудовольствие своим наглым поведением и совершеннейшим неуважением, которое он высказал в мою сторону, так и в сторону Петра Федоровича. Особенно, ему не нужно так думать во время отсутствия его высочества, — ядовито ответила Мария, с тоской думая о том, что было бы неплохо вернуться в Ораниенбаум, куда даже всесильный вице-канцлер не сможет зайти вот так запросто, как он заходит в ее апартаменты здесь в Петербурге.

— Но, тем не менее, лорд Кармайкл искренне переживает и, чтобы загладить перед вами свою вину, попросил меня передать вам этот скромный подарок в знак глубочайшего уважения, — и Бестужев протянул Марии резную шкатулку, инкрустированную драгоценными камнями, которую до этого момента держал в руках. Увидев красивую блестящую игрушку к шкатулке тут же потянулся находящийся рядом с матерью Павел.

— Поставьте ее, вон туда на стол, — Мария указала на столик, стоящий неподалеку. Одновременно с этим няня Павла подняла ребенка и унесла подальше от привлекшей его вещи. Павел тут же принялся хныкать, но няня принялась что-то ему нашептывать на ухо, а после дала в руки привычную игрушку, лишенную острых краев, о которые ребенок мог порезаться. Мария бросила неприязненный взгляд на няню, рослая немногословная немка, которую перед отъездом выбрал Петр и долго инструктировал на тему, что можно делать с его сыном, а чего нельзя, вплоть до того, как его кормить, не слишком ей нравилась, но поделать с выбором мужа она ничего не могла. Зато она могла ответить Бестужеву, что и сделала. — Можете передать лорду Кармайклу, что его извинения приняты, но о своем окончательном решении я сообщу позже.

— Можно дать вам, ваше высочество, небольшой совет, — Бестужев поставил шкатулку на столик и повернулся к Марии. Она напряженно кивнула, прекрасно понимая, что он все равно скажет то, что хотел сказать. Если же она сейчас закатит скандал с выставлением вице-канцлера за дверь, то это негативно отразится исключительно на ней самой, и практически не затронет Бестужева. — Не стоит воспринимать каждое слово послов в штыки. Вы еще слишком молоды и даже не пытаетесь различать малейшие оттенки цветов, деля мир на черное и белое. В политике так нельзя. Вам предстоит стать императрицей, и, чем раньше вы поймете, что необходимо учитывать малейшие нюансы, тем легче вам будет жить и править.

— Я разумеется воспользуюсь вашим советом, — Мария милостиво улыбнулась, и Бестужев вышел из будуара, где Великая княгиня занималась изучением каких-то бумаг вместе со своими немногочисленными приближенными. Только за вице-канцлером закрылась дверь, как улыбка сползла с ее лица. — Господи, как же я его ненавижу.

— Вы сейчас о вице-канцлере, или о Кармайкле говорите, ваше высочество? — Анна Татищева, которую Елизавета отпустила от себя, после недолгих совместных уговоров, была совершенно счастлива. Она, наконец-то, занималась настоящей работой, а не доматывала нитки в клубки, после попыток Елизаветы показать себя в рукоделии.

— Похоже, что об обоих, — Мария встала, подошла к сыну и поцеловала его в лоб. — Думаю, Хельга, Павла пора кормить и укладывать для обеденного сна.

— Вы правы, ваше высочество, — Хельга подняла мальчика на руки и направилась к дверям. Следом за ней тут же выдвинулся рослый гвардеец, который тащил корзинку со всем необходимым для ребенка. Этому гвардейцу предстояло стать дядькой его высочества Павла Петровича, и он чрезвычайно гордился тем, что Петр выбрал именно его из сотен других ветеранов. Дверь за ними закрылась, и Мария вернулась за стол, поднимая очередную бумагу, на которой был расписан проект начальной школы при церковных приходах, для детей крестьян. Над этим проектом она весьма плотно работала с Ломоносовым, пытаясь собрать разрозненные положения в одну кучу.

— Самое главное в этой реформе, заставить самих крестьян отдавать своих детей в классы, — рассудительно сказала Татищева, укладывая те листы, с которыми было принято решение начать работу в отдельную стопку.

— Я не понимаю, почему эти люди противятся, — Мария покачала головой. — Ведь и я, и его высочество Петр Федорович хотим им добра.

— Потому что это новое, и оттого очень страшное, — Анна подошла к окну, и посмотрела на заснеженную улицу. — К тому же, я не уверена, что Петр Федорович именно желая людям добра все это делает, а не преследует какие-то свои цели, которые нам не говорил. — Последние фразы она пробормотала совсем тихо, чтобы Мария не расслышала.

Дверь с грохотом распахнулась и Анна, резко развернувшись, сразу же склонилась в глубоком реверансе. Мария повторила ее маневр с некоторым запозданием, и ее реверанс не был настолько глубоким, все-таки она была Великой княгиней, а не фрейлиной.

— Ваше величество, такая радость видеть вас здесь, — пробормотала Мария, когда выпрямилась, посмотрев Елизавете в глаза.

— Да, я представляю себе, как ты меня костеришь про себя, от радости великой, — Елизавета усмехнулась, осматривая уютный будуар. — Не дело в будуарах делами заниматься. Дмитрий Андреевич, — она повернулась к идущему за ней Шепелеву.

— Да, ваше величество, — обер-гофмаршал склонился в поклоне.

— Подберите для Великой княгини приличный кабинет. Сами видите, в каких условиях ее высочество бумаги разбирает. Это не делает чести ни вам, ни мне, — Елизавета отвернулась от Шепелева и продолжила осматривать комнату. Ее взгляд остановился на шкатулке, подаренной английским послом.

— Будет исполнено, ваше величество, — Шепелев снова поклонился и отступил на свое место за спиной императрицы. Из-за свиты, сопровождавшей Елизавету, в сравнительно небольшой комнате сразу стало тесно и Марии даже показалось, что ей перестало хватать воздуха.

— А где Павел? — Елизавета снова посмотрела на нее в упор. — Я знаю, что он практически всегда по утрам находится с тобой.

— У Павла Петровича особый распорядок дня, придуманный его высочеством. И я не рискнула бы нарушить его, и вызвать тем самым шквал негодования со стороны Великого князя. Вы же знаете, ваше величество, что его высочество способен быть особенно гадким, если нарушают его тщательно выверенные планы и приказы, — Елизавета поморщилась. Она это знала. Знала, что племянник не гнушается ничем, включая откровенный шантаж, когда дело доходит до того, что ему действительно необходимо. И хотя она в такие минуты практически ненавидела Петра, но не моглане отметить, что подобные замашки весьма неплохо могут сказаться на его дальнейшем правлении. А на что он будет способен, когда у него полностью развяжутся руки, императрица старалась пока не думать. Во всяком случае такие понятия, как совесть, и временами даже честь, ее племянником не воспринимались, и вытаскивал он их на свет Божий только в то время, когда в них возникала необходимость.

— Хорошо, — Елизавета решила про себя, что навестит Павла чуть позже уже в его комнатах. Хотя она каждый раз зарекалась это делать, потому что ей постоянно казалось, что Петр приказал держать сына чуть ли не в черном теле. Ни тебе мамок, которые прекрасно справились бы с дитем. А уж про простоту одеяний Павла она предпочитала молчать, чтобы в очередной раз не сорваться и не поссориться с Петром уже окончательно. — Что это, я не припомню подобных безделиц, — она указала на шкатулку.

— Вице-канцлер принес незадолго до вашего визита, ваше величество, — Мария продолжала стоять перед императрицей. — В качестве извинения за свое высокомерное поведение лорд Кармайкл просил передать эту шкатулку. Правда, я совсем не знаю, что находится внутри, не открывала еще. — Елизавета сделала знак и тут же перед ней возник гвардеец, охраняющий покои Великой княгини.

— Подарок английского посла проверили? — спросила она, глядя, как переливаются драгоценные камни на шкатулке, когда лучик солнца из окна падал на них.

— В шкатулке ожерелье, ваше величество, — тут же доложил гвардеец. — Более ничего не под подкладкой, ни в самой шкатулке не обнаружено.

— Вы считаете, что я способна на заговор при участии английского посла? — Мария сжала побелевшие губы. — Я никогда не предала бы ни вас, ваше величество, ни тем более Петра.

— Доверяй, но проверяй, — ничуть не смутившись наставительно проговорила Елизавета, подняв палец вверх. — Не обижайся, дорогая моя. Все эти проверки проводятся для вычисления врагов отчизны нашей. И, кстати, если бы ты больше интересовалась делами мужа своего, то знала бы, что мой племянник сам настоял на том, чтобы проверки велись как можно тщательнее. И ни слова не говорил, когда проверяли его самого, считая, что подобные меры необходимы, — с этими словами Елизавета открыла шкатулку. — Какая красота, — она вынула ожерелье, состоящее из одного ряда сапфиров, с вставками из бриллиантов. — Ты обязательно должна примерить. — Императрица подошла к Марии и надела на нее ожерелье, застегнув застежку. — М-да, для этой красоты вырез должен быть поглубже, — задумчиво сказала она, разглядывая Марию. — Я распоряжусь сшить тебе платье, подходящие для этого ожерелья, чтобы на балу, встречая Петра с победой, ты затмила своей красотой всех придворных дам.

— Да, ваше величество, благодарю за отческую заботу, — Мария опустила голову и сделала книксен.

— Третьего дня я планирую поохотиться. Полагаю, что тебе обязательно надо присутствовать. То чувство, которое возникает, когда загоняешь своего первого зайца, не сравнить ни с чем. Да, насчет после. Не решай пока ничего. Я подумаю, как с ним говорить в дальнейшем и озвучу тебе свою волю, — и она направилась прочь из комнаты, оставив Марию в некотором недоумении.

Через три дня, выходя на крыльцо, чтобы принять участие в охоте, Мария внезапно поняла, что не видит предметов перед собой четко. Щеки ее пылали, но по телу пробежал озноб. Ухватившись за луку седла, она попыталась с помощью подоспевшего Сергея Салтыкова взобраться на лошадь, но ее руки разжались, и она упала прямо ему в руки.

— Господи, да вы просто горите, ваше высочество, — пробормотал он, отвечая одновременно на недоуменный взгляд Елизаветы.

— Это просто простуда, — прошептала Мария закрывая глаза. — Мне с утра нехорошо, в горле скребет, и то в холод, то в жар бросает.

— Немедленно унесите княгиню в ее покои и позовите лекаря, — распорядилась Елизавета, и поднесла руку ко лбу. — Что-то я тоже неважно себя чувствую, пожалуй, господа, мы поохотимся в следующий раз.

* * *

— Это просто уму не постижимо, — Станислав Понятовский вскочил из кресла и принялся бегать по комнату, размахивая письмом, которое привез совсем недавно немногословный гонец.

— Что случилось? — София подняла голову от книги и посмотрела на мужа. Все эти дни она обдумывала предложение Шетарди, но никак не могла прийти к какому-либо решению. С одной стороны, предложение было интересное, но с другой... Её очень многое связывало с Пруссией и прусским королем. Её отец всю жизнь состоял на службе у прусского двора, а заветной мечтой матери было поселиться в Берлине. Кроме того, она не могла не понимать, что сравнительно небольшая Пруссия не сможет устоять перед тройным ударом Франции, России и Австрии. Фридрих в итоге проиграет, а Польше что? Снова останется в стороне и даже не попытается отщипнуть кусок добычи? А ведь можно же не совать голову в пасть ко львам, а лишь немного помочь Австрии, и не помочь в определенный момент Пруссии, вот в общем-то и все. Станислав в это время, пока София смотрела на него в ожидании ответа, прекратил метаться по комнате и остановился перед женой.

— Король Фридрих одновременно пытается меня едва ли не обвинить не только в гибели своих людей из-за того проклятого обоза, но еще и пытается меня обвинить в том, что я задерживаю сверх всякой меры этого заносчивого осла фон Шольца! — Понятовский швырнул письмо на стол. — И это при том, что я лично проводил посланника Фридриха, снабдив того не только деньгами, но и весьма полезной информацией. И вот она благодарность! — Понятовский поднял руки вверх и патетично взвыл. — Но, это еще не все, любовь моя, — София слегка поморщилась, услышав, как он ее назвал. Если любовь между супругами и была когда-то, то ее остатки сошли на нет, после рождения сына. И если раньше София была буквально ослеплена одним из богатейших польских магнатов, и воспринимала его недостатки, например, в виде излишней театральности, в качестве милых изюминок, то сейчас они её начали сильно раздражать. А если прибавить к этому любовниц, которых Станислав даже не пытается скрывать...

— Да говорите уже, ваше величество, я полностью прониклась трагичностью ситуации, — проговорила она, прямо глядя на мужа. Тот глянул не неё с немым укором и продолжил свою полную дешевого пафоса речь.

— Так вот, Фике, вылив сначала на меня ведро помоев, король Пруссии, как ни в чем не бывало, запрашивает у меня фуражные обозы. И провизией для армии, и для лошадей. Вы можете представить себе еще что-то столь же возмутительное?

— Это вполне в характере Фридриха, — пожала плечами София. — Он никогда не признавал своих ошибок, и никогда не понимал, что его слова могут сделать людям больно.

— Вот только, любовь моя, я — король Польши и герцог Литовский, а не один из его пейзан, — на это раз Понятовский выглядел на редкость серьезным. — И я не позволю какому-то пруссаку вытирать о себя ноги.

— Означает ли это, что вы приняли какое-то решение, ваше величество, — София отложила книгу, подумав, что сейчас от решения ее мужа будет зависеть и ее собственное решение.

— Да, я решительно откажу королю Фридриху, — кивнул головой Станислав. — Да, решительно.

— А Ганновер? — тихо спросила София.

— А что Ганновер? — Понятовский пожал плечами. — Сам Ганновер ничего собой не представляет. А Англия далеко. К тому же, чтобы пробиться к нам, Ганноверу придется пройти через русских и австрийцев, который весьма быстро двигаются к Силезии.

— А еще Австрии помогает Франция.

— Да? — Понятовский удивленно посмотрел на жену. — Мария Терезия разругалась с Георгом? Ну, это и понятно. Георг сам виноват. Невозможно поддерживать двоих непримиримых врагов и ожидать, что один из них в итоге тебя не предаст.

— Может быть, в таком случае есть необходимость связаться с Марией Терезией и предложить ей помощь? Исключительно в её стремлении вернуть Силезию? — как бы невзначай спросила София. Ведь и австрийцам, так же, как и пруссакам, требуются припасы, и от военной помощи они вряд ли откажутся. В разумных пределах, разумеется.

— Разумеется, — задумчиво кивнул Понятовский. — Я рад, что мне досталась такая проницательная жена, — и он направился в свои покои, чтобы собственноручно написать несколько писем, одно из которых было адресовано Марии Терезии. Письмо же короля Фридриха Станислав решил оставить и вовсе без ответа.

* * *

Штурм был отбит, но Фридрих и не надеялся на то, что сумеет с ходу взять Дрезден. Он и штурм-то этот затеял, чтобы выяснить, как же все-таки работает линия обороны Грибоваля. Выяснил. Ничем хорошим для штурмующих эта линия не являлась.

— Сукин сын, лучше бы ты пропил мои деньги, или на девок гулящих спустил, — процедил Фридрих опуская трубу и командуя отбой.

Салтыков в отличие от защитников Берлина отличался большей выдержкой, и открывать ворота, посылая на верную смерть остатки кавалерии, не стал, хотя сам Фридрих рассчитывал именно на этот исход. Бахнув напоследок пару раз из гаубиц, Салтыков затаился, как и весь город, ожидая следующего шага прусского короля.

Выход пока был только один — осада. И этот выход совершенно не нравился Фридриху. На сердце было неспокойно, он постоянно ждал какую-то каверзу со стороны русских.

Он уже поднял руку, чтобы приказать отходить на прежние позиции, как прямиком к нему не холм, с которого король наблюдал за происходящим возле ворот Дрездена, взбежал гонец, на ходу протягивая ему депешу.

Фридрих открыл письмо и прочитал то, что там написано. Затем перечитал еще раз, потому что смысл ускользал от его разума. Он никак не мог понять, как это произошло и почему ни он сам, ни его генералы не подумали о таком развитии событий.

— Чертов мальчишка! Кто его надоумил так поступить? И почему Мекленбург принял его сторону? — Фридрих резко разорвал депешу и швырнул ее на землю. Фон Винтерфельдт быстро подобрал с земли письмо и, сложив его, пробежал глазами по написанному.

— Что же теперь делать, ваше величество? — он сжал кулаки. Вот прямо сейчас, когда они разговаривают, Великий князь Петр возможно уже штурмует Берлин. И скоро к нему на подмогу прибегут бешенные кельты де Лалли. Маркграф Бранденбург-Шведтский еще слишком далеко, а оставшихся в Берлине войск может не хватить, чтобы защитить столицу. Тем более, что Берлин лишен линий обороны, хотя, ему не помешала бы такая, как в этом проклятом Дрездене, из которого Ласси с Салтыковым носа не кажут и все равно остаются в выигрыше.

— Сворачиваемся, — коротко приказал Фридрих. — В Саксонию я еще вернусь, помяни мое слово. А сейчас нам необходимо спасти Берлин.

— Если уже не слишком поздно, — процедил Фон Винтерфельдт.

— Если город уже захвачен, то нам предстоит его отбить, — прервал его Фридрих. — Где мой конь, черт вас всех раздери?

* * *

— Что они собираются делать, Петр Семенович? — Лопухин опустил подзорную трубу и вопросительно посмотрел на Салтыкова. — Судя по всему, Фридрих собирается драпать? Но почему?

— Нет, вряд ли он испугался, не из такого теста сделан Фридрих, чтобы пасовать перед каждой трудностью. — Покачал головой Салтыков, нахмурившись, разглядывая, как сворачивает лагерь прусская армия и готовится встать на марш. — Похоже, прусский король так спешно собирается, чтобы вернуться в Пруссию. А это может означать лишь одно, ему доложили о Берлине и о том, что его высочество приступил, или вот-вот приступит к штурму.

— Но, если Фридрих дойдет по Берлина, его высочество не сможет его удержать. Даже при наличие французской бригады графа де Лалли, — Лопухин пристально смотрел на Салтыкова. — Что мы можем сделать, Петр Семенович?

— А что мы можем сделать? — Салтыков раздраженно бросил трубу на стол. — Мы не можем уйти из Дрездена. Сюда вполне могут нагрянуть союзники Фридриха из Ганновера. А как защищают Дрезден местные, ты уже видел.

— А если не всем? — Лопухин продолжал смотреть на Салтыкова. — Здесь очень мощная линия обороны, и можно с довольно малыми силами сидеть в осаде столько, на сколько хватит запасов.

— Так, не дергай меня, — Салтыков поднял палец вверх. — Мне надо подумать. — Лопухин отступил, чтобы не мозолить генералу глаза и не мешать ему думать. Наконец, Салтыков отмер и перевел взгляд на Ивана. — Ну что же, раз ты предложил, то тебе и карты в руки. Бери три полка и двигайся за Фридрихом. Только фору ему дня в три-четыре дай, а за это время как следует приготовься. Твоя задача ударить по Фридриху с тыла. Как ты сумеешь с его высочеством связаться и о своем присутствии доложить, лично для меня остается загадкой, но уж постарайся. Путь неблизкий, как раз хватит времени, чтобы тактику обдумать. Да не забывай, полковник, что сейчас зима, а то мы все из-за отсутствия снега об этом начали забывать.

— Будет исполнено, господин генерал, — Лопухин поклонился и вышел, чтобы писаря найти и приказ как следует оформить. Салтыков же несколько минут смотре на закрывшуюся за Лопухиным дверь. Затем тряхнул головой и пробормотал.

— Нужно разработать систему приветствий и команд, общую для всех родов войск, а то не армия, а светский раут. Тфу, — и первый франт при дворе императрицы Елизаветы вытащил свою книгу, и принялся записывать в нее свои мысли насчет системы общения в полках. Лишь бы не думать о его высочестве, об успешно прорвавшемся Ласси, и готовящемся к походу Лопухине. — Эта чертова Священная Римская империя поглощает нас, пытаясь разделить на такую же тьму мелких отрядов, как сама разделена на всех эти герцогства, маркграфства и другие баронства. — Проговорил он в наступающую темноту, не спеша зажигать свечи. — Так, приступим, — и Салтыков окунул перо в чернильницу, приготовившись писать.

* * *

Бах! Зарево от взрыва и разгорающегося пожара озарило ночное небо. Одновременно с этим начали работать пушки, которые под покровом ночи подтащили гораздо ближе к воротам и теперь они вполне долетали до своей цели. С другой стороны города послышалась аналогичная стрельба артиллерии.

Пока шел обстрел, Чернышев не спешил выводить основные силы на штурм, давая пруссакам прочувствовать всю прелесть ночного пробуждения от таких весьма неприятных причин, как обстрел города.

За воротами слышалась суета. Кто-то бегал, кто-то беспрерывно орал, кто-то матерился. Но факт оставался фактом, они проср... пропустили десяток диверсантов, которые проникли в город с восточной стороны и пробрались к своей цели удачно прячась от патрулей, которые вовсе не стремились прочесывать самые злачные закоулки Берлина.

В общем, наши бравые молодцы достигли цели, успев даже пару раз схлестнуться с каким-то отребьем, выползшим из местного Двора Чудес, в свое законное время суток на улицы спящего города.

Остальное было делом техники. Из города наши диверсанты не ушли, а незаметно растворились в его улицах. Во всяком случае, так было задумано изначально.

Я снова стоял на том же самом пригорке, и наблюдал за происходящим. Подзорная труба мало чем могла мне сейчас помочь, и я вглядывался до кругов в глазах, пытаясь понять, что происходит. На восточной стороне пушки смолкли. Наверное, Наумов решил, что этого достаточно и повел людей на штурм. Здесь же Чернышев все еще медлил, продолжая стрелять из гаубиц, в том числе и Даниловских. Я в руководство боем не лез, справедливо рассудив, что спешка в этом деле не нужна.

Наконец, Захар отдал приказ и на поле перед основательно поврежденными воротами выехали эскадроны, которым предстояло штурмовать Берлин. Чернышев поднял руку, но так и застал на месте, потому что над воротами взмыл белый флаг, а спустя пару минут ворота приоткрылись, и оттуда выехали четверо всадников, отчетливо видимых на фоне все еще полыхающего пожара.

Берлину в этом плане повезло. Этот склад, который взорвали наши ребята, находился на значительном отдалении от остальных построек и огонь с него не мог перекинуться на соседние дома, иначе, город ждала бы незавидная участь.

Тем временем парламентеры приблизились, и я тронул поводья, спускаясь с холма, который выбрал в качестве своего наблюдательного пункта.

Когда я подъехал, переговоры уже начались.

— Позвольте представить вам, ваше высочество, генерал-губернатора Берлина, — Чернышев указал на подтянутого старика, в пышном парике. Я уже заметил, что люди, переступившие рубеж шести десятков, крайне трудно отказываются от этих громоздких сооружений, которые они с упорством, достойным лучшего применения, носят, практически не снимая.

— Генерал Рохов, если я правильно все понимаю, вы выехали за стены города, чтобы обсудить капитуляция? — задал я очень важный для всех нас вопрос.

— Да, ваше высочество. Мы согласны сдаться в плен, при условии достойного содержания. Мы отдаем вам все свое оружие и город, но взамен, вы должны будете выполнить несколько условий, — вздохнул Рохов. Было видно, как сложно ему говорить подобные вещи.

— И на каких же условиях вы можете сдаться? — я слегка наклонил голову набок, глядя исподлобья и проклиная в этот момент дурацкую привычку, доставшуюся мне от настоящего Петра. Эта привычка выдавала мое волнение, но поделать я с собой ничего не мог, в минуты волнения голова сама собой опускалась набок.

— Город не будет разрушен. Его жители не пострадают без причины, — я кивнул. Требования были, в общем-то разумные. — Вы можете гарантировать, что ваши солдаты не предадутся вакханалии?

— Конечно, — я внимательно смотрел на него. — Не стоит сравнивать российских солдат со своим, или с солдатами какой-нибудь другой армии. — Он попытался хмыкнуть, но наткнулся на мой слегка презрительный взгляд и замолчал. — Это все требования?

— Нет, не все, — Рохов покачал головой и замолчал. Видно было, что он никак не может сформулировать очередное требование. — В городе находится ее величество Елизавета Кристина, королева-консорт Пруссии, и ее величество София Доротея, королева-мать. Я прошу у вашего высочества позволения от их имени покинуть город утром вместе с двором...

— Нет, — это я удачно зашел. Уж не знаю, как Фридрих относится к жене, но мать вроде как любит и уважает. — Они не покинут город. Это просто счастье для меня, быть представленным этим несомненно прекрасным дамам и провести некоторое время в их обществе. — Я смотрел на Рохова теперь насмешливо. — Уж не думаете же вы, господин генерал-губернатор, что я настолько злобный и бесчестный тип, чтобы выкинуть женщин прямо на улицу?

— Но...

— Этот вопрос не обсуждается, господин Рохов, — перебил я его. — Вам придется довольствоваться выполнением мною двух ваших условий, даже трех, если учитывать достойное содержание пленных. Или так, или мы продолжим штурм.

— Я вынужден согласиться, ваше высочество, — Рохов наклонил голову. — Я не могу рисковать жизнями королев, и вы это прекрасно понимаете. Город ваш. Помните, что вы мне обещали.

— Я помню, и всегда стараюсь держать слово, — повернувшись к Чернышеву, я тихо проговорил по-русски. — Останови Наумова и готовься входить в город. Предупреди всех, если что, я башку лично отпилю тупой пилой. И да, я не тетушка, в последний момент приговор не отменю. Мы должны оставить о себе только благоприятные ощущения. Вдруг нам предстоит еще вернуться, или вовсе не уходить?

Утром мы вошли в Берлин. Ну что же, осталось дождаться Фридриха, и уже тогда решить, что делать дальше.

Глава 19

Карл Александр Лотарингский поднял бокал и посмотрел на вино, которое выглядело при данном освещении кроваво-красным.

— И все же, я хочу попенять вашему высочеству, что вы не дождались ваших союзников, взяв Берлин самостоятельно, — он покачал головой и выпил содержимое бокала.

— Ваше высочество, вы же понимаете, что я просто не мог ждать, лучше встречать брошенные на подмогу части армии Фридриха, а потом и самого Фридриха, сидя в городе, чем в чистом поле, где мы я гарантированно потерпел бы поражение, только потому, что у короля Пруссии армия раз в пять больше, чем та, что на тот момент была в моем распоряжении, — я улыбнулся и отсалютовал ему бокалом воды, чуть подкрашенной вином. Вообще, я прекрасно понимал герцога, еще бы, мчаться на всех парах к богатому Берлину и приехать в тот момент, когда основные сливки были уже сняты.

Появление ирландцев стало для меня полной неожиданностью. Вот об этих товарищах во главе с графом де Лалли нас почему-то забыли предупредить. Возможно, это получилось потому, что изначально они должны были присоединиться к Ласси в Дрездене? Не знаю, не могу сказать. Но их появление было внезапным, и не только для меня. Хотя в итоге граф оказался вполне интересным человеком, а как он ненавидел англичан... Вот у кого ни одного приличного слова для лаймов не находилось. Впрочем, англичане пока не были лаймами, и, если я заставлю этих упрямых моряков жрать те же лимоны, которые увы, долго не хранятся, а затем и сиропы из целебных ягод, то англичане не приобретут такого оригинального прозвища.

Обе бригады вышли к Берлину с двух сторон, практически одновременно. И пока герцог Лотарингский тупил на пару с де Лалли, подоспел посланный Фридрихом на помощь столице отряд. Ирландцам вместе с австрийцами пришлось вступить в бой. При этом никакой подготовительной работы проведено не было. Артиллерия не была закреплена, войска не были расставлены в должной последовательности. Да даже командующие не успели между собой все обсудить и составить более-менее приемлемый план действий. Получилось довольно эпично, прямо средневековая свалка, вот только из-за отсутствия тактического преимущества, обе стороны положили кучу народа, и так и разошлись бы, объявив ничью, если бы в этот момент не показался на горизонте Ласси. Сразу же поняв, что происходит, он с ходу направил свою кавалерию прямиком в тыл и с флангов прошляпившему его появление маркграфу Бранденбург-Шведтскому.

Победа осталась за нами. Враг был полностью разгромлен. Кроме того, союзников так потрепали, что ни о каких безобразиях ни австрийцы, ни ирландцы даже думать не могли: их разместили по казармам, где они могли прийти в себя, и оказали всю возможную помощь.

Ну а Чернышев отправил похоронную команду, она же трофейная на поле боя. Поживиться там было чем, и это снова прошло мимо союзников. А что они хотели? В большой семье еб... эм, ртом не щелкают, махом без обеда остаться можно. Вообще, у меня появилось стойкое ощущение, что я как-то весьма странно влияю на своих приближенных. Но, возможно, мне это только показалось.

Когда француз ирландского происхождения и немецкий герцог пришли в себя, то они параллельно пришли ко мне с предъявами, мол, как так, настоящая братва, тьфу ты, настоящие союзники так не поступают и дают шанс друг другу пограбить побежденного врага. Я только успел развести руками, и заявить, что нечего было так долго добираться до цели, как подошел Фридрих собственной персоной.

Фридрих был хорош, черт бы его подрал. Казалось, он видит любые малейшие изменения на поле боя, малейшие нюансы, тасуя свои полки как колоду карт.

Мы бы проиграли, тут к гадалке не ходи, если бы не несколько обстоятельств: у меня в плену, не в плену, конечно же, в гостях, находились жена и мать Фридриха. И, если на жену ему было плевать, то самолично взорвать мать, месторасположение которой не было ему известно, король Пруссии не хотел. Поэтому его артиллерия била по Берлину вполсилы, не причиняя практически никакого вреда городу. Но он все равно был хорош.

И, когда казалось, что он вот-вот сомнет ирландцев и австрийцев, параллельно удерживая Чернышева, чтобы заняться им чуть позже, пруссакам в тыл ударил Иван Лопухин, все-таки успевший к битве. Одновременно с ним, с флангов зашли стоящие в резерве Наумов и Румянцев, которого поставили во главе полка, просто потому, что некого было больше ставить.

Петька показал себя отлично. Он не сделал ни единой серьезной ошибки, отбросив левый фланг вглубь и заставив его вступить в бой раньше времени.

В итоге Фридрих принял тяжелое для себя решение — отступить. Собрав остатки войска, он начал отступление в сторону Силезии, где у него были оставлены резервы. Плюс ко всему, Фридрих, по-видимому, решил дождаться там союзников из Ганновера, чтобы снова попытаться отбить свою столицу.

Это были вполне логичные шаги. Вот только спокойно помереть ему точно не светит. Карл Александр Лотарингский седел сейчас у меня и пил вино, как говорится, на посошок. Остатки его полков уже выдвинулись вслед за Фридрихом. Потому что, как ни крути, а именно Силезия была в приоритете у Марии Терезии, а Берлин всего лишь отвлекающим маневром. Где-то в середине пути герцог должен будет соединиться с основными частями и встать где-нибудь до весны. И так эта кампания слишком уж затянулась, благо погода благоволила — я так толком и не увидел снега, за все то время, пока мы здесь болтаемся.

Де Лалли же, услышав про господ из Ганновера выразил горячее желание присоединиться к герцогу, на что получил милостивое согласие.

Чтобы хоть как-то оправдать союзнические отношения, я, посоветовавшись с Ласси, отправил полк Лопухина. Иван, конечно, был рад этому, примерно, как свеженамотанному триперу. Но куда деваться, приказ есть приказ.

В Берлине, кстати, мы ограбили только дворцы, причем те, что принадлежали королевской семье и тех генералов, которые сейчас были с Фридрихом. Сильно не борзели, местных не трогали, в общем, вели себя как ангелы. Знать настолько страдала под оккупацией, что даже начала потихоньку приемы давать, куда с удовольствием приглашали наших офицеров.

— Ну что же, ваше высочество, прощайте, надеюсь, что мы еще увидимся, и вы уже начнете пить настоящее вино, а не эту, с вашего позволения, ослиную мочу, — герцог встал, я тоже выполз из кресла, хотя сильно не хотелось. Мы отвесили друг другу поклоны, и он свалил, оставив меня одного.

— А вот теперь можно подумать о том, чтобы домой вернуться, — я подошел к окну и потянулся. День был на редкость ясный. На небе ни облачка. Щебетали птицы, и вообще никакого ощущения, что сейчас уже зима не было и в помине.

По брусчатке простучали копыта, и я увидел, как гонец выпрыгнул из седла и бегом направился ко входу, кинув поводья подошедшему конюху. Ну что еще могло случиться, если он так несется? Я даже раздражение почувствовал от того, что мои планы могут как-то нарушиться.

Некоторое время ничего не происходило, а затем дверь этого кабинета, принадлежащего, как я подозреваю, Фридриху, открылась, и вошел бледный Олсуфьев. Вслед за ним в комнату проскользнули Румянцев, Криббе, Чернышев, Ласси, Наумов, а также вошел Турок. Как только я его увидел, у меня сердце оборвалось и рухнуло куда-то вниз. Он не мог приехать просто так, потому что соскучился.

— Государь, — начал Олсуфьев, а я поднял руку, останавливая его, чтобы переварить то, что он только что сказал. Олсуфьев не мог ошибиться, вот в чем дело. Кто угодно, но только не Адам Васильевич. Я нередко одергивал слишком уж разошедшихся приближенных, когда они, забываясь, называли меня так. Но Олсуфьев ошибиться не мог. Ни за что и никогда.

— Что случилось? — в горле пересохло, и я сглотнул тягучую слюну.

— Ее величество, Елизавета Петровна преставилась, — тихо проговорил секретарь. Я же на него не смотрел. Мой взгляд был направлен на Турка.

— Что случилось, Андрей? — повторил я вопрос, уточняя на этот раз, к кому он относился.

— Во дворце началась вспышка инфлюэнции. Какая-то особенно мерзкая. Елизавета Петровна не смогла ее побороть, — Турок говорил, глядя прямо на меня так, что сложилось впечатление, будто кроме нас никого вокруг не было.

— Во дворце? Что значит, во дворце? Такие болезни не начинаются во дворцах и ими не заканчиваются.

— Андрей Иванович думает, что кого-то специально заразили, чтобы он принес болезнь во дворец, — тихо ответил Турок. — Мы нашли записку у гонца из Ганновера к английскому послу, где было всего одно слово: «Начинайте». Сначала мы не поняли, что он значит. Ждали попытки отравления. Тут еще вице-канцлер ожерелье драгоценное притащил её высочеству, якобы в качестве извинения за ужасное поведение. Но ожерелье и сама шкатулка были чистыми, просто ожерелье и шкатулка.

— Моя жена и сын? — я боялся услышать ответ, но знать было необходимо.

— Они живы, ваше величество. Когда все началось, Павла Петровича, вопреки приказам Елизаветы Петровны вывезли из дворца в Ораниенбаум. Он не заболел и у него все хорошо. А вот Мария Алексеевна пала жертвой заразы. Но она молодая и здоровая, ей удалось победить болезнь, хотя, когда я уезжал, выглядела она все еще ужасно, — я закрыл глаза. Они живы и это главное.

— Кто отдал распоряжение вывезти моего сына? — надо будет наградить этого человека. сначала наказать, для порядка, а потом втихушку наградить.

— Давид Флемм. Он как раз вернулся, чтобы показать вам результаты своих исследований... Ваше величество, доктор Флемм тоже умер. Он оставался с больными во дворце до последнего и не дал вырваться заразе за пределы, но самому она оказалась не по зубам.

— Господи, — я протер лицо руками. — Перечисли, кто еще умер.

— Яков Штелин, Флемм, обер-гофмаршал Шепелев, Разумовский, — ну с последним понятно, его, скорее всего, никто не смог оттащить от Елизаветы. — Воронцов, почти все Шуваловы, кроме Ивана. Я его отрядил сопровождать Великого князя в Ораниенбаум, — Турок выдохнул. — Много челяди.

— Ушаков, Румянцев? — я покосился на бледного Петьку.

— Живы. Их не пустили во дворец, — я почувствовал, как у меня дернулся глаз.

— Что? Как это не пустили во дворец?

— Флемм распорядился. Я уже говорил, что он сделал все, чтобы болезнь в город не ушла.

— Кто заболел первым? — я пытался мыслить рационально, но получалось плохо. Вообще все плохо, но, благодаря Флемму не стало еще хуже.

— Кто-то из дворовых. Вроде с кухни. Андрею Ивановичу сложно было установить за пределами более точно. Мне удалось, хм, позаимствовать некую бумагу в английском посольстве, — Турок слегка замялся, а потом протянул мне конверт. Да ладно не тушуйся, тут только Чернышев с Ласси не знают, что ты бывший вор. Я взял протянутый конверт, но не стал его разворачивать, продолжая пристально смотреть на Турка.

— Почему вообще всплыли англичане? — задал я очередной вопрос.

— Они слишком активизировались. Визиты лорда Кармайкла превысили все разумные пределы. Да и вице-канцлер, несмотря на то, что все ему предрекали опалу, не выглядел слишком встревоженным, — Турок выдохнул. Он очень устал, скакал, похоже, на перекладных, и спал урывками, но ничего, сейчас, ответишь на все вопросы и пойдешь отдыхать. — Но больше всего Андрея Ивановича, да и меня, насторожило то, что слишком сильно возросла их активность вокруг Марии Алексеевны. А потом умер конюх в английском посольстве, но где он был до столь печального события никто их нас так и не прознал.

— Понятно, — я задумчиво вертел в руке письмо. — Значит, господа из Ганновера решили помочь Фридриху вот таким вот образом. Твари!

— Ваше величество... — начал Петька. Надо же, как быстро все сориентировались. Ну тут все просто, король умер, и так далее.

— Помолчи, — прервал я его и вскрыл конверт. К счастью, записка была на немецком, а то пришлось бы искать толмача, что было бы очень затруднительно. По мере чтения я чувствовал, как дыхание начало перехватывать от холодной ярости. Но, когда я дочитал до конца, то на меня снизошло спокойствие. А чего я, собственно, ждал? Ничего не меняется в веках. И методы, кстати, тоже. Только пока еще они у них более топорные, более грубые, а значит, у меня есть шанс их переиграть, потому что я воспитан уже на более изощренных технологиях. Надо только все хорошо обдумать и подготовить почву.

— Ваше величество... — на этот раз попытался встрять Ласси. Я поднял на него взгляд.

— Вот что, Петр Петрович, если раньше я обдумывал вариант сдачи Берлина, вероятнее всего законному владельцу, получив солидные контрибуции, естественно, то сейчас, учитывая открывшиеся обстоятельства, я не буду этого делать. Вы со всеми войсками остаетесь в Берлине. Сегодня же будет подготовлен указ о назначении вас генерал-губернатором со всеми вытекающими последствиями. Граф Чернышев, на вас будет Польша. Мне плевать, как вы это сделаете, хоть королеву соблазните, но она не должна влезть в эту войну ни на чьей стороне. Как только я вернусь в Петербург, вам будет направлено солидное подкрепление. Пора кончать с этим сборищем под названием Священная Римская Империя, — я зло оскалился. — Конечно, Австрия будет против, а вот Франция волне даже «за». Наумов, возвращаешься в Киль. Там тоже скоро может начаться веселье. — Названные офицеры поклонились, принимая приказы. — Адам Васильевич, оформи все в надлежащем виде и мне на подпись, как можно скорее. Петька, ты с супругой составишь компанию Чернышеву. Еще раз, Польша не должна вмешиваться. Вообще никак, ни в каком виде. — Если все понятно, идите, готовьтесь.

Они вышли, оставив меня с Криббе и Турком.

— Что там было написано? — Гюнтер хмуро кивнул на конверт.

— Подтверждение того, что именно англичане стоят за этой трагедией. Они не хотели, чтобы все так закончилось, думали, что Елизавета покрепче окажется. Этим козлам никто не доложил, что она ослаблена падучей, в общем... Английский посол запустил болезнь вместе со своим конюхом. Ведь конюхи, которые привозят гостей, ждут вместе со всеми на конюшне, — я зло пнул подвернувшийся под ногу пуфик и посмотрел в окно. Надо же, там все еще ясный, солнечный день, хотя, должны быть тучи, заполнившие небо. — План был простой, как топор: болезнь начинает поражать весь дворец, а затем вырывается в город. Начинается эпидемия. Среди простых людей смертей будет гораздо больше из-за того, что доктора для них недоступны. В то же время по городу начнут разбрасывать пасквили, в которых прямо укажут на виновников — на дворец и правящую семью. Пока Елизавета будет разбираться со свалившимся на нее кризисом, она забудет про Фридриха и Пруссию, и Саксонию, а когда вспомнит, будет уже поздно что-то делать. Таков был план, но он не удался, вот в чем дело. Елизавета погибла, Флемм ценой своей жизни не дал болезни проникнуть в город. Да еще Австрия вместе с Францией неожиданно решили поучаствовать в этом веселье. И пока они в раздумьях, а что же делать дальше.

— Вам нужно вернуться, ваше величество, — серьезно сказал Турок, когда я выдохся. — Удался план Кармайкла или нет, но Бестужев развернул бурную деятельность, плетя заговор против вас и настаивая на том, чтобы на трон возвели Павла Петровича. А Марию Алексеевну сделали королевой-консортом. Но, если она будет против, то и отравить недолго.

— Перетопчется, хрен старый, — я сжал кулаки. — Я завтра утром уезжаю. Но, прежде, чем попасть в Петербург, мне нужно посетить Париж. Вот просто позарез нужно. А вот ты, Андрей, возвращаешься, это не обсуждается. У тебя будет задание — сделать жизнь вице-канцлера максимально некомфортной.

— Каким образом? — Турок нахмурился.

— Во-первых, ты заберешь Марию и отвезешь ее в Ораниенбаум. Нечего заговорщикам глаза мозолить на самом деле. Во-вторых, найдешь Дидро. В конце концов, я за что ему плачу? За его прогрессивные и, надо прямо сказать, революционные идеи, или за то, чем он там занимается, я даже не знаю, чем именно. К англичанам не лезьте, ни ты, ни Андрей Петрович. От этих тварей не известно, что можно ожидать, а вы мне пока нужны живыми и здоровыми.

— Но, что я должен делать? — Турок нахмурился.

— Сам сообразишь. Как Дидро послушаешь, так и сообразишь. Можешь кого-нибудь из старых знакомых привлечь, тех, что с Ванькой Каином ошивались. Ну, а Андрей Иванович должен по мере сил сдерживать заговорщиков.

— Тех, которые с вице-канцлером, — уточнил Турок.

— Естественно. Вас он трогать не должен. Вы должны будете раствориться в тумане, когда я приеду. А пока... Они хотели кризис устроить, они получать кризис. И Бестужев пускай попробует этот кризис остановить, — я зло оскалился.

— Что-нибудь еще, ваше величество? — Турок поклонился. Раньше он этого практически никогда не делал. Тоже проникся, видимо. Они все прониклись, кроме меня самого. Я пока нахожусь в какой-то прострации, из которой отдаю приказы. И не осознаю себя императором. Может быть, позже, но не сейчас.

— Да, — я долго обдумывал этот нюанс, но только сейчас пришел к решению, которое уже нельзя было откладывать. Бунты мне точно не нужны, не тогда, когда я с Георгом сцеплюсь. — В Шлиссельбурге находится некий высокопоставленный пленник, — я остановился. Все-таки, это очень непросто, отдавать такие приказы. — Его жизненный путь должен прерваться. Так же, как и жизненный путь его братьев и сестер. — Мы с Турком долго смотрели друг другу в глаза, и, наконец, он медленно кивнул.

— Я понимаю, ваше величество. Все будет выполнено в точности, как вы приказали.

— Иди, отдыхай. Тебе нужно, как минимум выспаться и наесться. Приняв перед этим горячую ванну. И лишь потом отправляться в обратный путь. — Турок снова кивнул и на этот раз молча вышел из кабинета. Мы остались с Криббе одни.

— Зачем вам в Париж? — спросил он, вопросительно посмотрев на меня и переведя взгляд на злополучный конверт.

— Поговорить с очаровательной женщиной, и встретиться с несколькими весьма интересными людьми. Можешь прочитать, что планировали сотворить с Петербургом, — я отошел, наконец, от окна и подошел к камину, поворошив пышущие жаром угли.

— Ваше величество, — в кабинет заглянул Олсуфьев. Да, этот никогда не ошибается в подобных вещах. — Нашли ту типографию, где печатались срамные картинки, которые на армию и на ее величество поклеп возводили.

— Повесить, — равнодушно бросил я. Олсуфьев кивнул и закрыл дверь.

— Может быть, следовало их сначала допросить, да использовать как специалистов в подобного рода делах? — Криббе подошел ко мне и бросил конверт в огонь. По его сжатым и побелевшим губам было видно, что он в ярости.

— Зачем? — я пожал плечами. — Специалисты у нас подобного рода и свои имеются, Александр Румянцев не даст соврать. Вот сама типография, вот это да, тут стоит покопаться.

— Вы решили мстить, ваше величество? — Криббе смотрел, как догорает последний клочок бумаги.

— А что мне еще остается? — помимо воли в голосе прозвучала горечь. — Они ведь не считают нас людьми. Мы для них дикари, может быть, чуть поцивилизованнее, чем индейцы. А значит нам можно оспинные одеяла подкинуть. Это ведь даже и не грех получается, — я поворошил угли. — Я их уничтожу, Гюнтер, или сам сдохну, третьего тут не дано. Я искренне пытался играть честно, и свой последний бой проиграл. Пора начинать использовать их же методы, — выпрямившись, я направился к двери. — Вели карету закладывать, завтра утром мы с тобой в Париж едем.

Олеся шеллина Вендетта

Глава 1

Ушаков остановился напротив дверей, ведущих в кабинет вице-канцлера, и внезапно поймал себя на мысли, что его рука ищет эфес шпаги, которую он уже несколько лет как не носил. Стоящий у дверей гвардеец покосился на главу Тайной канцелярии, заметив его жест, но ничего не сказал, вообще никак не отреагировал на него.

— Похоже, Алексей Петрович успел вызвать изжогу у многих славных сынов нашей Отчизны, — прошептал Ушаков, в свою очередь покосившись на гвардейца, затянутого кроваво-красный мундир английской армии. Сделав еще один шаг к дверям, он громко произнес. — Если господин вице-канцлер занят, то я подойду позже.

— Нет-нет, Андрей Иванович, Алексей Петрович строго-настрого приказал, как только вы явитесь, проводить вас в кабинет, — откуда-то сбоку выскочил молодой совсем парень, не старше Петра Федоровича, и принялся настойчиво приглашать Ушакова войти. Андрей Иванович напряг память и припомнил, что видел его в Коллегии иностранных дел. Вроде бы его хотели отправить в Вену на замену Захару Чернышеву. Кажется, Дмитрий Волков его зовут, а отчество Ушаков не мог вспомнить. Он тогда зарубил его кандидатуру, слишком уж часто вице-канцлер привлекал молодого прапорщика к своим делам. Теперь, видимо, и вовсе приблизил к себе. Ушаков почувствовал, как у него дернулся уголок глаза. Раздраженно хлопнув себя по бедру, так и не найдя шпаги, он решительно пошел к двери, которая тут же перед ним распахнулась.

В кабинете Бестужев был не один. Напротив вице-канцлера сидел лорд Кармайкл, и держал в руке бокал с вином.

— Андрей Иванович, что-то долго ты собирался, чтобы навестить меня, — Бестужев приподнялся в своем кресле, отмечая, что Ушаков не соизволил даже поклониться, так пренебрежительно кивнул, словно кому-то из своих служащих.

— Да возраст, Алексей Петрович. Возраст, будь он неладен. Тебе бы тоже уже пора задуматься о том, что не вечны мы, со дня на день Господь может призвать нас к своему престолу. — Ответил Ушаков и без разрешения хозяина кабинета сел в третье кресло, выставив перед собой свою знаменитую трость, которую теперь носил чисто по привычке. — Смотрю я на тебя, Алексей Петрович, никак ты решил на себя взвалить тяжкую долю управления государством, пока его величество Петр Федорович воюет с королем Фридрихом?

— Тяжела ноша сия, но, если ни я, то кто? Павел Петрович слишком мал, Мария Алексеевна еще от болезни не оправилась, половина парламента или преставилась, или все еще от лихоманки этой отойти не может. И их, по заветам покойного Флемма в их же собственных домах заперли, да охрану приставили. А страной нужно ежедневно управлять, иначе все может прахом пойти, — Бестужев улыбнулся краешками губ и наставительно поднял вверх указательный палец. Вот только глаза у него оставались холодными и цепкими. Словно кожу снимали, чтобы нутро вывернуть и посмотреть, чем живет собеседник. Вот только Ушаков тоже был не робкого десятка. И при дворе ни один десяток лет уже состоял. Да и Тайную канцелярию ему не просто так доверили. Так что, если хотел Бестужев запугать его, то зря только щеки надувал, все его слова не произвели на Ушакова ни малейшего впечатления. Андрей Иванович сплел пальцы между собой и сложил руки на животе, скорчив мину, которую всегда у любого старого брюзги можно наблюдать.

— Не жалеешь ты себя, Алексей Петрович, совсем не бережешь. Отдохнуть бы от трудов праведных, так ведь нет, весь в делах, весь в заботах. Одного не могу никак понять, а чего ты меня к себе позвал? Неужто хочешь, чтобы пожалел я тебя, да еще в обществе после английского?

— Хватит шута из себя корчить! — Бестужев стукнул кулаком по столу.

— Отчего же не покорчить? Всегда нужно шутовской колпак на себя примерить. Жизнь-то она такая, дюже непредсказуемая, уж Никита Федорович Волконский много об этом рассказать бы нам мог. Или же Михаил Алексеевич Голицын. Ты тогда, Алексей Петровичвсе по заграницам мотался, на свадьбе этой позорной в ледяном дворце участия не принимал. А зря. Тогда бы ты все знал про то, что в России не только от сумы и от тюрьмы зарекаться не стоит, но и от шутовского колпака. Хотя, зная Петра Федоровича, думаю, что минет нас чаша сия. — Ушаков не сменил позу, продолжая сидеть с видом доброго дядюшки, который приехал к родственникам погостить. — Так зачем ты позвал меня к себе, Алексей Петрович? Уж не для того, чтобы о былых временах поговорить, это я по роже твоей бесстыдной вижу.

— Ну, раз на оскорбления перешел, значит, понимаешь, или же шпионы твои тебе уже донесли, что распустить я хочу Тайную канцелярию...

— А вот шиш тебе, — Ушаков приподнялся в кресле, сложил фигуру из трех пальцев и сунул ее прямо под нос Бестужеву, который даже глаза свел к переносице, чтобы лучше ушаковский шиш рассмотреть. — Никто не может упразднить Тайную канцелярию, кроме государя законного. Даже Сенат и тот не может с детищем Петра Федоровича ничего сделать. Как и меня снять и отправить в мое поместье отдыхом заслуженным наслаждаться, тоже никто не может, кроме самого Петра Федоровича. Вот ежели он самолично призовет меня к себе и скажет, что стар я стал и пора бы уже на покой, вот тогда я без колебаний приму свою отставку. А пока, выкуси, Алексей Петрович, — покрутив шишом перед носом Бестужева еще некоторое время, Ушаков встал и, опираясь на трость, направился к двери. Уже подойдя к ней и даже взявшись за ручку, он развернулся и посмотрел на Бестужева тяжелым взглядом, напрочь игнорируя при этом англичанина, словно Кармайкла в кабинете и вовсе не было. — На твоем месте, Алексей Петрович, я был бы более разборчив в выборе друзей. Война закончится рано или поздно, и государь вернется, и со всей строгостью спросит со всех нас, как в его отсутствие мы дела вели. И, боюсь, кто-то может серьезно пострадать. Потому что Петр Федорович не Елизавета Петровна и никому он не клялся, что никаких казней в его правление не произойдет. — С этими словами Ушаков вышел из кабинета, оставив Бестужева с ненавистью смотреть на закрывшуюся за ним дверь.

— Он что мне сейчас угрожал? — вице-канцлер сел и протер лоб под париком, после чего бросил платок на стол. — Ничего с ним нельзя сделать, господин Кармайкл. Этот старый лис еще долго нам все будет портить.

— Ну, я так не думаю. Господин Ушаков сам сказал, где нужно искать — в указе о создании Тайной канцелярии и назначении ее главы. Кроме того, господин Ушаков человек в возрасте, мало ли что с ним может произойти. Его клуб весьма злачное место, туда могут и весьма вспыльчивые люди попасть, — и англичанин улыбнулся, после чего пригубил вино. Бестужев же долго смотрел на него, прежде, чем кивнуть в знак согласия.

Ушаков, вернувшись в Петропавловскую крепость, которая за это время перестроилась и теперь взмывала ввысь, возвышаясь над всеми другими зданиями Петербурга, иначе она не вмешала все отделы, созданные во время реорганизации, зашел в свой кабинет, расположенный в центре массивного здания, которое, несмотря на высоту, казалось приземистым. К нему тут же заскочил адъютант, подхватив тяжелый плащ и шляпу, на которых лежал снег.

— Ломова найди, быстро, — прошипел Ушаков, окончательно утративший облик доброго дядюшки.

— Так он отбыл с секретным заданием от его величества, — напомнил Ушакову адъютант, которого иногда удивляло, каким образом Андрей Ломов сумел так высоко и быстро взлететь.

— Да, точно. Вот дурья башка, как я мог забыть? — Ушаков потер лоб. — Тогда позови сюда Оленьева. И прикажи карету заложить. До Ораниенбаума. Мне нужно с Марией Алексеевной поговорить. Настроение ее увидеть, да предупредить. И желательно все это сделать лично. — Адъютант наклонил голову и вышел из кабинета, унося с собой плащ и шляпу. Через десять минут, во время которых Ушаков стоял у окна, глядя на то, как падает снег, в кабинет вошел настоящий щеголь Александр Оленьев.

— По вашему приказанию прибыл, Андрей Иванович, — он отвесил четкий придворный поклон, умеренной глубины, соответствующий положению Ушакова. Глава Тайной канцелярии только хмыкнул, когда увидел это и оценил.

— Саша, Кармайкл выезжает на охоту? — Оленьев долго смотрел на своего шефа, а затем кивнул. — Он тебя ни в чем не подозревает?

— Нет. Я беру взятки, гуляю на широкую ногу, и вообще сижу у посла на коротком поводке, — Оленьев улыбнулся. Он все еще не мог себе простить, что пропустил диверсию во дворце. С другой стороны, это было не его дело, обо всех подозрительных вещах он сообщал Ломову, а что уж тот делал с этой информацией, его не слишком волновало.

— Думаю, лорду Кармайклу очень нужно поехать на охоту на медведя. Просто необходимо. Настоящая первобытная битва: разбуженное чудовище против варваров, которые зачем-то надели на себя кружева.

— И очень опасное зрелище, — Оленьев тонко улыбнулся. — Весьма опасное. Неопытный охотник может и пострадать.

— Неопытный охотник может даже погибнуть, — Ушаков вернул ему улыбку. — Такая трагедия. Я даже пущу слезу.

— Я обязательно организую охоту для лорда Кармайкла как можно быстрее, — отвесив прощальный поклон, Оленьев выскользнул из кабинета. Ушаков же подошел к окну, снова глядя на снежинки.

— Ну где черти носят этого мальчишку, когда здесь все так сложно и запутанно?

* * *

— Вы приглашены на вечер к прекрасной Жанне? — Вольтер стоял, облокотившись на каминную полку и смотрел на своего младшего коллегу по ремеслу, который только-только начал что-то собой представлять, благодаря его покровительству и покровительству Монтескьё.

— Да, и я просто не знаю, как к этому относиться, — Мирабо потер руки и протянул их к огню, внезапно ощутив озноб.

— Идите, мой друг, обязательно идите, там непременно будет король, так что у вас вполне есть шанс понравиться его величеству и пробиться к самым вершинам. Да, еще я слышал, что Жанна принимает каких-то русских, а в связи с последними данными о поражении короля Пруссии и захвате его столицы, это становится весьма модным, заполучить к себе на вечер кого-то из России и не посла. Похоже, что Жанне снова удалось стать первой в этом нелегком деле. — Монтескьё закашлял и потянулся за чашкой горячего глинтвейна. — Жаль, что моя простуда, будь она неладна, не даст мне присутствовать на этом приеме. Жанна туда даже героя нынешней войны, виконта де Крюшо умудрилась вытащить.

— Так ведь граф де Лалли все еще находится на территории Священной Римской империи, — Вальтер переменил позу. Он уже устал вот так стоять, но сесть тоже не мог, ему не позволял тот образ, над которым он трудился столь продолжительное время.

— Насколько мне известно, виконт был ранен и отправлен для долечивания на родину, — Монтескьё задумался. — Король дал Жанне титул маркизы, он впервые настолько высоко оценивает женщину в своей постели. У нее сейчас появилась реальная власть, так что, дорогой мой Виктор, вы теперь с этой дамой на равных, — наконец, выдал он. А маркиз Мирабо нахмурился. Слухи про то, что Людовик подарил Жанне поместье Помпадур, распространялись уже давно, но то, что к поместью прилагался титул маркизы, он как-то упустил, занимаясь научными изысканиями и философскими измышлениями.

— Вот как, — Вольтер поджал губы. — Последние поколения монархов, с легкостью торгующих титулами и должностями, с такой же легкостью раздающих их своим шлюхам и ублюдкам, обесценивают само понятие дворянства.

— Поосторожней с такими словами, друг мой, — Монтескьё снова отхлебнул глинтвейна. — У стен тоже, случается, есть уши. А дворец правосудия работает без выходных.

— А почему, собственно, мы должны молчать? Лично я считаю, что пора бы снова собраться Генеральным штатам, — запальчиво произнес Вольтер. — Король должен выслушать чаянья представителей всех сословий. Иначе, я просто не представляю, в какую пропасть в итоге скатиться наше великое, я не побоюсь этого слова государство.

— То, что вы нередко высказывались в пользу конституционной монархии, еще ни разу не пошло вам на пользу, мой друг, — покачал головой Монтескьё. — Сколько раз вас помещали в Бастилию, а то и вовсе выдворяли из страны?

— Боже, мне нравоучения читает тот, чей трактат «О духе закона» запретили во всех странах Европе. Кстати, что там произошло с издателем, несчастным швейцарцем, который рискнул опубликовать сей труд? Его всего лишь арестовали, или все-таки казнили в назидание остальным?

— Ваша желчь, в которую постепенно превращается ваше блестящее остроумие, однажды вас погубит, вот, помяните мое слово, — Монтескьё поднял вверх указательный палец.

— Господа, не нужно ссориться, — Мирабо постарался сгладить назревающий конфликт между двумя весьма уважаемыми им людьми.

— Это не ссора, любезный маркиз, это всего лишь спор двух умов, со схожими взглядами, — Вольтер улыбнулся молодому ученому. — А в споре, как известно, рождается истина. Но, наверное, мы действительно слегка разошлись. Так вы идете завтра к маркизе де Помпадур на ее вечер?

— Да, по глубокому измышлению я решал все-таки посетить этот вечер. К тому же мне интересно из первых уст услышать все подробности про эту странную войну, — Мирабо вздохнул с облегчением, услышав, что никакой ссоры нет. Он пришел в этот дом, чтобы посоветоваться с Монтескьё, и вовсе не ожидал увидеть здесь Вольтера, которого в очередной раз простили и даже даровали какую-то придворную должность. Не то, что он не был рад встречи с Вольтером, но все же мог не признать, что порой его язвительные замечания приносили больше вреда, чем пользы и самому Вольтеру и тех людей, что его окружали.

Мантескьё снова закашлялся, и его собеседники замолчали, думая каждый о своем. Под оком парижского дома Монтескьё прогрохотала карета, и остановилась. Этот звук не был неожиданным, поэтому находящиеся в комнате люда не обратили на него никакого внимания. Но вот стук в дверь заставил насторожиться. Оставалась, правда, надежда на то, что стучат в дом по соседству, но прошедший в прихожую лакей развеял эту надежду.

— Вы еще кого-то ждете? — Вольтер посмотрел на хозяина дома, который в это время подносил ко рту бокал с уже остывшим глинтвейном. Монтескьё покачал головой.

— Но, я и вас не ждал, друзья мои, хоть вы и доставили мне невероятный сюрприз, скрасив своим присутствием мои тягостные будни. — Сказав это, хозяин дома замолчал, и все трое прислушались в тому, что происходит на первом этаже, где и был расположен вход в дом. Спустя довольно непродолжительное время, раздался звук шагов на лестнице, и дверь в комнату, которую сам Монтескьё называл гостиной, отворилась.

— Граф Романов, господин барон, — сказал лакей и быстро вышел, пропуская в комнату гостя. «Хорошо еще этот болван догадался у гостя забрать плащ и шляпу», — раздраженно подумал про себя Монтескьё, разглядывая вошедшего.

Незваным гостем оказался юноша лет восемнадцати на вид, с белокурыми волосами, коротко постриженными, что смотрелось очень необычно, особенно на фоне того, что юноша не носил парик. Как и все блондины юноша мог бы выглядеть невзрачным, если бы не загар, накрепко прилипший к коже лица, который оттенял светлые глаза, делая их более выразительными. А когда он только вошел, хозяина дома поразило суровое, можно сказать жесткое выражение, застывшее на этом юном лице, которое никак не вязалось с его возрастом. Но это выражение настолько быстро сменилось восторженным, что Монтескьё решил, что ему показалось, и это игра света из камина сыграла с ним злую шутку. Юноша тем временем сложил руки на груди и на отличном французском языке произнес.

— Господин барон, как я счастлив находиться здесь и лицезреть вас воочию. Вы даже не представляете, насколько преданным вашим поклонником я являюсь.

* * *

Пока мы ехали через миллион различных герцогств, княжеств и маркграфств, я окончательно запутался в них, особенно в их названиях. Все эти образования, являющиеся отдельными государствами и обладающие видимостью суверенитета, были настолько нелепы, настолько убоги, что я даже не пытался в них разобраться и тем более запомнить. Видя их бедность, когда из самого ценного владельцы полуразрушенных замков обладали лишь именем и огромным гонором, я вполне мог предположить, что польская королева в девичестве действительно сама себе чулки штопала. Хотя в этом предложении от каждого слова несет какой-то неправильностью. По сравнению с этими герцогствами моя Гольштиния выглядит ого-го какой охренительно большой и серьезной. А уж когда Дания вернет мне Шлезвиг, то и вовсе будет вполне себе неплохая губерния.

— О чем вы думаете, ваше величество? — прервал мои размышления напряженный Гюнтер. Которому не нравилось, что мы поперлись куда-то, и поперлись куда-то практически без сопровождения. Сорок гвардейцев, не считая Лопухина, назначенного командиром, по его мнению, было чертовски мало.

— Я думаю о том, что убрать Ганновер с карты мира можно лишь в одном случае, если исчезнет такое образование, как Священная Римская империя. Тогда он станет всего лишь одним из этих ста тысяч герцогств, которые мы уже проехали, — я посмотрел на него, отметив, насколько он напряжен. — Расслабься. Мы всего лишь путешествуем. И к его императорскому величеству не имеем никакого отношения.

— Почему вы решили назваться графом?

— Вообще-то, я хотел назваться князем, но ваши общие вопли, наверное, услышали в Париже, так что пришлось остановиться на графе, — я отодвинул штору с окна кареты, чтобы посмотреть, где мы вообще едем.

— Я имею в виду, почему вы не взяли себе другое имя? — Гюнтер сложил руки на груди. — Вы хоть понимаете, насколько это опасно?

— Для меня опаснее сейчас было бы в Петербурге, как это ни странно, — я вздохнул. — А имя... Гюнтер, для господ из Парижа, все русские имена — это производные от одного — варвар. Даже, если кто-то и заметит, что оно вроде бы похоже на то, что должно быть у русского царя, то всегда можно сказать, что мы однофамильцы. Но, уверяю тебя, таких будет немного. — Я снова посмотрел в окно. Мы уже подъезжаем к Парижу, и никто даже не почесался.

— Но зачем мы едем в Париж? — всегда сдержанный Гюнтер только за грудки меня не схватил и не начал трясти.

— Как это, зачем? Нам нужен союзник в борьбе в Англией, а у французов как раз какие-то непонятные шевеления насчет колоний, да и старая неприязнь должна о себе дать знать. Франция хорошо подойдет для такого союза. — Я с задумчивым видом задернул штору на окне и повернулся к Криббе. — Они ведь мне даже попрощаться не дали, сволочи. Я им того, что они сделали никогда не прощу.

— Почему-то мне кажется, что это еще не все, — Гюнтер покачал головой. — Вы не просто хотите союз с Францией заключить против англичан, иначе, зачем вы поехали туда лично?

— Я хочу прощупать почву... Неважно, это всего лишь предположение, — Робеспьер и иже с ним еще даже не родились, вот в чем дело. И могу пока действительно только посмотреть на родоначальников идей революции, чтобы потом решить, стоит ли подтолкнуть ее свершение, или наоборот задавить в зародыше, сконцентрировавшись на бесконечных мятежах в колониях. Ведь там есть кому устраивать мятежи: от местных жителей до колонистов. Можно же вообще пойти на социальный эксперимент и каким-то образом помирить аборигенов с колонистами, чтобы они конкретную бучу против метрополии развязали, хотя, такое даже чисто теоретически невозможно. Надо думать. Это все дело будущего, но прикинуть что к чему нужно именно сейчас. — Дело в том, что, когда все закончится, раздутая от самомнения Франция мне тоже не слишком нужна, потому что месье не упустят возможности попытаться диктовать нам, как жить дальше. А для того, чтобы они не отвлекались на Российскую империю, надо будет их делом занять, чтобы не до того им было, совсем не до того. — Криббе недоверчиво посмотрел на меня, но ничего не сказал, потому что после Голландии, он уже ни в чем не был уверен.

В Париже мы сняли дом, неподалеку от городского дома мадам де Помпадур. Этот особняк принадлежал принцу Конде, но тот не любил именно его, видимо с ним была связана какая-то неприятная принцу история, поэтому, чтобы снять особняк, особенно, когда у тебя есть деньги, не представляло проблемы. Деньги у нас были. Нам их любезно одолжил король Фридрих, когда мы выносили из его дворцов все самое ценное и отправляли в Петербург под хорошей охраной.

Дальше было самое сложное, нужно было столкнуться с очаровательной Жанной, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что это произошло случайно. Для этой цели я использовал сад Тюильри, где она любила прогуливаться. В посольство мы не обращались, потому что уж кого-кого, а посла сложновато было бы убедить в том, что я некий граф Романов.

Зачем нужны были такие сложности? Да все просто: мне нужно было увидеть почти искренние реакции Людовика, Жанны, которая прекрасно может на него давить, да и всех ближайших придворных и советников. Эта самая реакция в обстановке обычного вечера у фаворитки Людовика скажет гораздо больше, чем тонна писем, которыми мы обменяемся. Ведь вполне может так случиться, что я, потеряв несколько недель не совершу самую большую ошибку в своей жизни, подставив под удар всю страну. И это знание сторицей компенсирует потерянное время.

Так что я весьма скоро напросился к Жанне в гости — это стоило мне букета цветов, ожерелья, опять же из дворца Фридриха, и взглядов страдающего бассета, который влюблен до конца жизни. Ну, и после того как я получил приглашение посетить мадам, разузнав адрес Монтескьё, я отправился к нему. Времени на посещение Парижа я отвел себе немного, поэтому не хотел терять ни минуты.

Глава 2

Великая княгиня Мария Алексеевна с остервенением вырвала сорняк и бросила его в стоящую рядом корзину. В последнее время она много времени проводила в оранжерее, ухаживая за растениями, замечая, что ей становится лучше, когда она не сидит в душной комнате, а гуляет на улице или приводит в порядок оранжерею, которую в ее отсутствие слегка запустили.

— Это просто невыносимо! Вокруг что-то происходит, но мне ничего никто не говорит! Теперь и вовсе заперли в Ораниенбауме, по приказу Петра, но, Аня, я не видела даже огрызка бумаги, на котором было бы написано повеление, — очередной сорняк полетел в корзину. — Ломов сбежал, как только мы его немного приперли к стенке, да так быстро, будто я воплощение самого дьявола, а ты его ближайший слуга. Это заговор? Но почему мне не известны подробности? Я не могу помочь Петру, сидя здесь! — Мария резко поднялась, и у нее на мгновение закружилась голова. Проклятая болезнь все еще давала о себе знать. Анна Татищева бросилась было, чтобы поддержать ее, но Мария самостоятельно справилась с головокружением и встала прямо, глядя на своего секретаря. — Нам нужно выяснить, что происходит. Я вовсе не бесполезное создание, предназначение которого рожать детей и сидеть улыбаясь, как кукла. Во мне течет кровь германских воинов, и я совсем не хуже этой банной мочалки Луизы Ульрики! — Анна молчала, про себя лишь отмечая, что между Луизой Шведской и практически императрицей Российской империи никогда не будет мирных и дружеских отношений. Но так оно всегда бывает, когда две женщины неравнодушны к одному мужчине. А Мария тем временем продолжала выговариваться, чтобы хоть маленько сбросить всю ту меланхолию, которая напала на нее после долгой и тяжелой болезни. — Ладно, вы хотите, чтобы я рожала детей. Но вот вопрос, от кого я должна рожать детей, если моего законного супруга где-то черти вот уже какой месяц носят? Почему-то женщины еще не научились в отсутствии мужчины беременеть. Аня, я знаю, что у тебя нежные чувства к Ломову. Может быть, он тебе что-то говорил?

— Нет, ваше величество, Андрей ничего мне не говорил, — покачала головой Анна. — Он только сказал, чтобы мы все время находились здесь, потому что это безопасно.

— У меня голова скоро лопнет, — пожаловалась Мария. — Ушаков, да тот же Ломов постоянно говорят про какую-то опасность, но никто не объясняет, что именно они имеют в виду. Как я могу чего-то опасаться, если не знаю, чего именно мне опасаться?

— Думаю, что дело в лорде Кармайкле, — задумчиво произнесла Анна.

— А мне кажется, что не только в нем. — Мария задумчиво осмотрела оранжерею. — Вот что. Я так давно не получала писем от своих дорогих сестер, наверное, пора бы мне уже им написать.

— И кому же именно вы хотите написать, ваше величество? — Анна сняла перчатки, в которых она помогала Марии в её непростой борьбе с сорняками.

— Марии Амалии, королеве Неаполя и Сицилии. А также Марии Жозефине. В последнем письме от моей матери проскользнули интересные намеки на то, что Марию Жозефину хотят выдать замуж за дофина, якобы в этом случае Франция станет претендовать на Саксонию. Но ведь это невозможно! Потому что Российская империя претендует на Саксонию. В конце концов, я старше Марии Жозефины. С другой стороны, зная своего отца, я могу предположить все, что угодно, — добавила Мария мрачно. — Он вполне мог обещать уже проигранные земли хоть двум претендентам, хоть трем.

— Простите, ваше величество, но во сколько лет ваша сестра вышла замуж? — Анна недоверчиво покачала головой. Она знала, что разница между сестрами не слишком большая. Слышала она и о том, что в Европе девушек могут выдавать замуж очень рано, вот только насколько рано, она пока не представляла.

— Марии Амалии исполнилось четырнадцать, когда ее выдали за Карла. Марии Жозефине столько же. Я была практически перестарком, когда Петр, наконец, решил связать наши судьбы браком. Мама уже плакала, и говорила, что меня ждет монастырь, потому что синие чулки никому не нужны, — Мария усмехнулась, и ее усмешка в этот момент стала просто чудовищно похожей на усмешку Петра.

— Насколько мне известно, Петр Федорович наоборот ждал, когда вы войдете в разрешенный церковью для венчания возраст, и то, для вас сделали исключение, — Анна забрала грязные перчатки у Марии и бросила их в корзину с сорняками.

— Я знаю об этом, — Мария вздохнула.

— Я вам понадоблюсь в ближайшее время, ваше величество?

— Пока нет, — Мария покачала головой, направляясь к выходу из оранжереи, уже обдумывая в голове, что напишет сестрам.

Анна Татищева же поспешила к галерее, где её ждал Турок. Они очень сблизились в то время, когда практически выкрали из Петербургского дворца Великого князя Павла Петровича, а затем и Марию Алексеевну. Бестужев категорически не хотел отпускать пока еще Великую княгиню, а сама Мария была в тот момент слишком слаба, чтобы сопротивляться.

— Андрей, — Анна подошла к нему, стараясь заглянуть в глаза. — Надо что-то делать. Мария Алексеевна окончательно поправилась, но, её деятельная натура не позволяет ей оставаться долго на одном месте. Она уже придумывает себе различные заговоры и пытается найти какое-то разрешение оных.

— Ничего, не волнуйся, скоро Андрей Иванович приедет и поговорит с ней. Думаю, что он сумеет образумить её величество. Если уж с Елизаветой Петровной получалось, то и здесь получится. — Он улыбнулся. — Аня, я уезжаю. Его величество поручил мне чрезвычайно важное задание, так что... — он развел руками. — Когда я приеду, то планирую поговорить с твоим отцом. Надеюсь, что его величество окажет мне в этом поддержку. — Он поднял ее руки и поцеловал пальцы.

— Ты только вернись, а папеньку я сама уговорю, — Анна теперь очень хорошо понимала Марию, которая места себе не находил в отсутствие мужа. — Это самое ужасное, ждать.

— Ничего, прорвемся, я тебе еще успею надоесть, — и Турок отпустил девушку, направляясь к выходу, где уже стоял оседланный конь. В последнее время Турку начало казаться, что он сросся с седлом, так часто приходилось ездить по делам.

* * *

Андрей Иванович Ушаков приехал в Ораниенбаум как раз в то время, когда Мария закончила писать второе письмо, и запечатала его печатью. Он прошел прямиком к кабинету Великой княгини, возле которого на страже стояли два гвардейца.

— Извините, Андрей Иванович, но без доклада никак нельзя вас впустить, — один из них перегородил путь Ушакову, а второй тем временем исчез в кабинете. Охрану в поместье несли те, кто в свое время начинал охранять Великого князя вместе с Назаровым. Точнее, Назаров тогда постигал эту нелегкую науку набивая шишки и вразумляя своих подчиненных. Но в тот раз что-то получилось, и теперь остатки того полка составляли дворцовую гвардию, как назвал их Петр Федорович, вот только дворцовой эта гвардия оставалась лишь на территории бывшего Молодого двора. Зато здесь охрана была поставлена на приличном уровне. По приказу Петра многие моменты помогал решать Турок, который указывал уязвимые места, требующие особого контроля.

Все это Ушаков отметил, когда шел к Марии. Его несколько раз останавливали, да и на всем протяжении своего движения Андрей Иванович ощущал, словно чье-то незримое присутствие сопровождает его, отслеживая каждый шаг. Ощущение было неприятное, но, в то же время Ушаков испытывал удовлетворение. Здесь действительно лихим людям было бы сложно прорваться к августейшей семье.

— Можете пройти, Андрей Иванович, только трость придется здесь оставить, — заявил второй гвардеец, вернувшись из кабинета.

— Вот даже как, — Ушаков протянул ему трость и нарочито хромая пошел к открывшейся двери.

— Времена нынче такие, Андрей Иванович, уж не обессудьте, — попытался сгладить впечатление гвардеец.

— Да я не в претензии. И это хорошо, что государь дворцовую гвардию велел вывести из-под надзора Тайной канцелярии, а то как бы вы у своего начальника сейчас трость забирали? — и Ушаков зашел в кабинет. Дверь за ним закрылась, но не плотно, что тоже не ускользнуло от его взгляда. — Доброго здоровьишка, ваше величество, Мария Алексеевна.

— И вам не хворать, Андрей Иванович, — Мария пристально смотрела на Ушакова и сейчас перед ней стоял только один вопрос, стоит ли доверять начальнику Тайной канцелярии, или он каким-то образом причастен к заговору, который она ощущала всеми внутренностями. — С чем вы пожаловали ко мне?

— Позволите ли сесть старику, ваше величество? Тем более, что мордовороты у ваших дверей трость у меня отобрали. — Ушаков готовился к этому разговору, но сейчас не знал с чего начать.

— Я немедленно прикажу вам ее вернуть, — Мария встала и уже сделала шаг к двери, как Ушаков ее остановил.

— Не стоит, ваше величество. Так вы обесцените все то, чего добивался Петр Федорович. Он вам точно не скажет за это спасибо, когда вернется.

— Тогда садитесь, Андрей Иванович. Насколько мне известно, вы имели полное право сидеть в присутствии Елизаветы Петровны. Не будем нарушать традиции, — и Мария указала на кресло, сама же села в то, с которого недавно вскочила. — Вы ведь не просто так проделали этот путь, чтобы проверить как обстоит дело с охраной?

— Вы удивительно проницательны, ваше величество, — Ушаков сел, остро сожалея, что у него нет трости, которой он привык манипулировать, как дамы веером. — Скажите, ваше величество, вас не посещал Алексей Петрович Бестужев? Может быть, хотел выразить свои соболезнования в связи с утратой Елизаветы Петровны? Или же еще какие пожелания высказывал?

— Почему у меня появилось ощущение, что вы меня допрашиваете, Андрей Иванович? — Мария обхватила себя за плечи, словно на мгновение ощутив холод Петропавловских казематов. — Нет, вице-канцлер не почтил меня своим визитом. Ни сейчас, ни в то время, когда я болела, и думала, что пришел мой последний час. Меня, кстати, никто тогда не навещал. И вы в том числе, — в её голосе прозвучали явные упрек и обида.

— На то были весомые причины, ваше величество. Вы должно быть не в курсе, потому что лежали в полузабытье, но Давид Флемм, царствие ему небесное, сумел убедит Елизавету Петровну подписать ее последний указ, в котором четко было сказано, что никто не может покинуть дворец, и никто не может в него войти, пока признаки болезни не пойдут на спад. Ломову с Анной Татищевой с трудом удалось вынести наследника до того момента, как Павел Петрович мог захворать.

— Нужно их наградить, — Мария приложила руку к животу, ощутив внезапную изжогу. Как бы она жила сейчас, если бы с ее сыном что-то случилось?

— О, нет. Пускай радуются, что их не наказали, — Ушаков покачал головой. — Как бы то ни было, они нарушили приказ императрицы, пускай даже действовали из лучших побуждений. Так значит, Бестужев вас не посещал, и никто из преданных ему людей не сделал этого?

— И у меня снова появилось ощущение, что вы меня допрашиваете, — Мария слабо улыбнулась.

— Я предан всей душой Петру Федоровичу, а его жизнь и будущее правление сейчас находятся под угрозой, — Ушаков продолжал пристально смотреть на Марию. — Я нисколько не сомневаюсь в вашей верности, ваше величество, но моя служба обязывает меня видеть везде ростки сомнений.

— Вы зря пытаетесь разглядеть эти ростки во мне, Андрей Иванович, — Мария покачала головой, словно открещиваясь от подозрений Ушакова. — Хотя, я вас понимаю, правда, понимаю. Учитывая, чьей дочерью я являюсь, трудно заставить себя верить мне безоговорочно. Сейчас наступили сложные времена, как нам не допустить, чтобы снова наступила смута?

— Если я скажу вам, что вице-канцлер пытался распустить Тайную канцелярию, а меня самого выгнать на улицу, и, скорее всего, попытается убить, вы мне станете больше доверять? — Ушаков откинулся в кресле, сложив сцепленные руки на животе.

— Ваш человек не дал погибнуть моему сыну, и меня саму вывез ночью из Петербурга, — Мария приложила ладонь к пылающему лбу. — Мне и этого хватит, чтобы не заподозрить вас в измене. — Она решительно протянула ему письма. — Вот, у вас лучше получится отослать эти письма, чтобы они попали адресатам, и привезти ответы. Я по мере своих сил пытаюсь помочь найти корни заговора не в России. Я только одного не понимаю, почему вы не арестуете вице-канцлера и не бросите его в казематы, чтобы он там дожидался возвращения Петра?

— Потому что я не знаю всех, кто в этом замешан, — Ушаков провел рукой по лицу. — Боюсь, эта зараза далеко проникла, и у нас нет Флемма, который бы сумел ее изолировать. Скоро к вам придут, ваше величество. Не отказывайтесь сразу от их предложений, возьмите паузу, скажите, что вам надо все тщательно обдумать. Нам нужно постараться выявить всех заговорщиков до того момента, как вернется государь.

— Почему так, Андрей Иванович? Почему на него кто-то так обозлился? Ведь Петр ничего плохого никому не делал, — Мария заломила руки. Впервые с того момента, как она оказалась в России, ей было настолько страшно. Еще совсем недавно она сетовала на то, что её держат в неведение. Сейчас бы она многое отдала за возможность в этом неведение оставаться.

— Один его проект манифеста о службе Отечеству может многим показаться несправедливым, — Ушаков поднялся из кресла. Ему предстояло очень много работы. Да еще и работать нужно было почти вслепую. Он не был даже уверен в том, что и в Тайной канцелярии нет никого из заговорщиков.

— Какой манифест? — Мария непонимающе посмотрела на него.

— О, вы не видели его? Я пришлю вам, почитаете. Но, если вкратце, в этом манифесте, Петр Федорович упраздняет любую причину, по которой дворянин может не служить своей стране. Даже увечье или болезнь не принимаются в расчет. Не можешь проходить службу на поле брани — подерем то, что по силам. И если дед его Петр Алексеевич оставлял некоторые исключения, то Петр Федорович убрал последние. Служба солдат до пятнадцати обязательных лет сокращается, и, угадайте, ваше величество, сколько лет должен посвятить Отечеству человек, чтобы иметь право и дальше называть себя дворянином?

— Пятнадцать? — Мария сильно захотела увидеть эту бумагу. Действительно, за такое вполне могли убить. — А он женщинам не придумал службу организовать?

— Хм, — Ушаков только многозначительно хмыкнул. — Проблема в том, что он думал, будто у него есть время, чтобы все подготовить для принятия этого манифеста, который Петр Федорович готовил к своей коронации. Что лет пятнадцать, а может быть и все двадцать у него есть в запасе. Этого времени хватило бы, чтобы плавно подвести дворян к подобной мысли. Вот только это время у него отняли. А проект манифеста остался. Как и другие наработки, которые тоже ничуть не понравятся нашим помещикам, коим в последнее время постепенно ослабляли удила.

— Но откуда те, кто пошел за Бестужевым вообще о них узнали? Если это только проекты, то, есть большая вероятность, что они никогда не станут указами.

— А вот это-то нам и предстоит выяснить, — Ушаков пошел к двери, чувствуя, что у него от переживаний разболелась давно не беспокоящая его нога. — Старайтесь не покидать поместье. Здесь у вас очень хорошая охрана. Боюсь, она может вам пригодиться. За письма не беспокойтесь, они попадут к адресатам. — Ушаков вышел за дверь, а Мария достала скверно нарисованную миниатюру, на которой был изображен портрет Петра. Обращаться к изображению было проще, так она сама себя не воспринимала, как сумасшедшую.

— Где же ты? Тут такое начинает затеваться, а тебя все нет и нет.

* * *

— Господин граф, почему вы не танцуете? — я обернулся к подошедшей ко мне маркизе де Помпадур.

— Потому что, мадам, я так скверно танцую, что все присутствующие здесь дамы будут желать мне смерти, за свои истоптанные ножки. А я еще слишком молод, чтобы оставлять этот мир, — я старательно улыбнулся и прикоснулся губами к пальцам маркизы, едва сдержавшись, чтобы не сплюнуть на пол, настолько руки у нее были надушены. Похоже, что таким образом мадам метит свою территорию.

— А вы шутник, дорогой мой граф, — она рассмеялась.

— Да вот такой я веселый человек, — я развел руками.

— Но, что же нам делать? Я не могу допустить, чтобы кто-то на моем вечере скучал. Это, мой милый граф, может нанести удар по моей репутации. — Похоже, маркиза забыла мое имя. Хорошо еще, что титул легко запоминался, и знание его, было выходом почти из всех ситуаций.

— Я ничуть не скучаю, — запротестовал я вполне искренне. Мне некогда было скучать, я переваривал то, что мне удалось узнать у Монтескьё.

А узнать мне удалось следующее: несмотря на определенный рост недовольства правительством, больше в кругах буржуазии, что интересно, ничего никто пока поднимать не стал бы. Нет, при определенном подогреве и вливании определенного количества средств, можно было бы что-то замутить, например, все-таки заставать Генеральные штаты собрать, а там бы слово за слово, и покатилось бы. Но пока это было не ко времени. И если в той же Америке бунт уже в принципе созрел, и его можно было всего лишь чуть-чуть подтолкнуть, то во Франции еще лет двадцать будут одной болтологией заниматься. Я так понимаю, до революции дойдет лишь следующее поколение. Те же сыновья маркиза Мирабо, с которым мы к моему удивлению вполне сумели найти общий язык.

Что касается Америки, то там знаменитая война за независимость вспыхнула бы гораздо раньше, если бы не одно обстоятельство, а именно, война с Францией из-за колоний. Эта война должна оттянуть много сил на американский континент. И вот этот конфликт вполне можно будет подпалить чуть раньше, чем он возник в моей истории. И, разумеется, помочь в нем Франции. Америка способна поглотить много солдат с любой стороны. Эх, договориться бы еще с индейцами. Прививки им от оспы поставить, да огнестрелом снабдить. Хорошо снабдить, чтобы всем хватило. Но для этого их нужно как-то примерить друг с другом, а это, вроде бы невозможно просто априори.

— После Фонтенака никто не может приручить этих дикарей, — раздавшийся рядом голос словно отвечал на мои вопросы. — Боюсь, если так пойдет, то мы лишимся поддержки последнего лояльного к нам племени. И тогда мы проиграем англичанам.

— Тогда, может быть, нам хватит уже непонятно чем заниматься на континенте, и пора пересекать океан, чтобы усилить гарнизон Квебека?

— Не нам с тобой принимать такие решения, мой друг, нам остается лишь ждать, что, возможно, его величество и отдаст этот приказ. — Голоса удалились. Что же. Начало этой войны просто витает в воздухе. Военные не могут о ней не думать. Я же, только представил, что нужно пересекать океан, как мне сразу же стало дурно. К горлу подступила тошнота, а голова закружилась.

— Ваше величество, вам дурно? — рядом тут же очутился Криббе.

— Слишком душно, и слишком много духов, надо бы выйти, свежего воздуха глотнуть.

Такая функция радушной хозяйкой была предусмотрена. Видимо, надоело от блевотины ковры вычищать. Мы с Гюнтером вышли в сад через дверь, которая спряталась тут же в углу большой залы, и я сплюнул тягучую слюну, вдыхая морозный воздух полной грудью.

— Король здесь? — спросил я через пару минут, когда окончательно пришел в себя.

— Здесь, и вовсю идет обсуждение новой жены для дофина, — Криббе облокотился на какой-то забор, глядя вдаль. — В том числе в качестве кандидаток рассматривается Мария Жозефина Саксонская.

— Значит, Людовик хочет заполучить Саксонию, как интересно, — я огляделся по сторонам. — Почему здесь нет снега? Уже середина зимы, а все еще нет снега? — я зло пнул пожухлую траву. — Все хотят Саксонию. Дрезден на сегодняшний день является этаким призом.

— Я скажу больше, Брауншвейг-Люнебург захочет присоединить к себе земли южной Саксонии. После того, как в его состав вошли Бремен и Верден, осталось совсем немного, чтобы претендовать на звание королевства, — добавил Криббе.

— Они как пауки в банке, так и норовят сожрать друг друга, — я поморщился. — И снова Ганновер. Без него, похоже, эта война все-таки не освятится. Самое главное и Август не был виноват. Захват Саксонии и ее раздел был всего лишь вопросом времени. Вот только из-за его многочисленных отпрысков сейчас начнутся проблемы. Ладно, я понял, что нужно будет в данный момент предложить Людовику, чтобы он ввязался по полной. А там, глядишь, и с индейцами придумаем, что сделать.

Не успели мы зайти обратно в комнату, как ко мне прихрамывая подошел молодой офицер.

— Господин граф, разрешите представиться, виконт де Крюшо, — он пристально смотрел на меня. — Скажите, мы не могли встречаться в Берлине, после его взятия войсками Великого князя?

— Эм-м-м, — вот черт возьми, и принесло же этого офицера сюда прямо из Пруссии. — Вряд ли, виконт. Я никогда не был в Берлине.

— Но я готов поклясться, — и он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, кого же я ему напоминаю.

— Каждому может что-то привидеться, — я похлопал виконта по плечу, и быстро отошел в сторону. — Черт подери. Я планировал немного задержаться в Париже, но, похоже, придется уезжать.

— И что мы узнали, пока находились здесь меньше недели? — пробурчал Криббе.

— На самом деле очень многое. Но самое главное, Людовик и его правительство очень сильно не любит англичан. Гораздо сильнее, чем хочет заполучить Саксонию. И это для нас в настоящий момент самое главное. А теперь пойдем отсюда, пока это слишком наблюдательный виконт не сложил все как надо и не раскрыл мое инкогнито.

Глава 3

— Миша, как я рад тебя видеть, — Алексей Петрович Бестужев выскочил из-за стола и бросился навстречу брату. Схватив Михаила за руки, он потащил его вглубь кабинета, в котором в последние недели проводил больше времени, чем дома. Михаил же, увидев красные, воспаленные глаза брата, только покачал головой.

— Не бережешь ты себя, Алеша, совсем не бережешь. Отдохнуть тебе надобно. За этим я и приехал. Аннушка в гости зовет, говорит, что мельком увидела тебя в церкви, и в ужас пришла. — Михаил продолжал разглядывать младшего брата, испытывая к тому жалость, столь нехарактерное для их семейства чувство.

— Некогда отдыхать, Миша, когда такие дела вокруг творятся, — вице-канцлер намочил платок в стоящей тут же на столе вазе, протер им лицо и бросил платок на стол. — Воронцов вон гоголем ходит, словно уже все в его пользу решено, а меня будто уже из дворца погнали. А все потому, что мальчишка этот гольштинский с братом его Романом какие-то дела ведет.

— Зря ты, Алеша, даже не попытался с наследником общий язык найти, — Михаил покачал головой. — Я бы на твоем месте со двора Молодого не вылезал, пока взаимопонимания не получится.

— Да хотел я. Столько раз пытался, — Бестужев махнул рукой. — Он как глянет на меня своими глазищами, так сразу прибить охота, так руки и чешутся. Не знаю почему, Миша, только чувство у меня завсегда складывалось, что не наш он, чужой совсем, пришлый.

— Тебя вовсю западником кличут, а мальчишка чужой, ну ты даешь, Алеша, — Михаил покачал головой. — Так нельзя, пора уже определиться.

— Я уже давно определился, Миша, — вице-канцлер покачал головой. — Нам надо союзы заключать с европейскими странами, перенимать у них многое, чтобы уже перестать мужиками лапотными быть, чтобы нас со всей душой в салонах заграничных принимали.

— Говоришь, будто бумагу тебе кто-то написал и выучить заставил, — Михаил встал с кресла, в котором сидел. — Слишком долго ты за границей пробыл, вот что я тебе скажу. Поговори с Воронцовым, может он что-то дельное скажет. Ведь можно же совместить ваши идеи да нечто новое придумать. А насчет отдыха, я не шутил, завсегда мы с Аннушкой рады будем тебя видеть.

И Михаил исчез, словно хлопушка шутовская хлопнула, осыпав комнату резанной бумагой.

Вице-канцлер вздрогнул и... проснулся. Подняв голову со стола, куда уронил ее прямо на бумагу, оставшуюся недописанной. Буквы все смазались, и превратились в сплошной ком. Бестужев провел пальцами по щеке, так и есть, вся рожа в чернилах. И надо же было вот та отвалиться. Да и сон чудной какой приснился. Будто они с Мишей вот так запросто разговаривают. Подойдя к зеркалу, висящему на стене, вице-канцлер попытался оттереть со щеки чернила, въевшиеся в кожу, смачивая платок слюной.

— Надо бы и взаправду вазу с водой завести. — Пробормотал он, раздраженно натирая кожу, которая уже становилась под чернилами ярко-красной. — А Михаил меня даже во сне поучать пытается. — Он раздраженно бросил на столик грязный платок, практически ничего так и не оттерев. Представить себе подобную ситуацию наяву было практически невозможно, братья вот уже несколько лет не разговаривали друг с другом. Но кое-что Миша все же сказал правильно, чтоб ему до конца жизни икалось, надо было поговорить с Воронцовым.

Дверь открылась, и в кабинет заглянул гвардеец.

— Тут Апраксин Степан Федорович, примете, али как? — Бестужев поморщился. До охраны Ораниенбаума местным гвардейцам было далеко. Да и докладывал о чьем-то прибытии Петру всегда Олсуфьев, который предварительно душу вытрясет из человека, а потом уж соизволит сообщить. Но от Волкова пока такого ждать неприходилось, дай Бог научится как-нибудь в будущем.

— Зови, — Бестужев посмотрел в зеркало. Да, нужно пораньше сегодня до дому уйти, да ванну велеть приготовить. Вернувшись за стол, Алексей Петрович сгреб испорченную бумагу, но прежде, чем под стол на пол бросить, попытался прочесть, что же он пытался написать. Ничего так и не прочитав, только зубами скрипнул, потому что совсем не помнил, что именно писал, когда сон так коварно его накрыл с головой.

Апраксин вошел в кабинет, и сразу же заметил беспорядок на столе у вице-канцлера. Да и во внешнем виде были изъяны. И это один из братьев Бестужевых, которые иначе, чем франты и не назывались. И даже покойного Ягужинского могли за пояс заткнуть. Степан Федорович только губы поджал, да кресло, предложенное, осмотрел, перед тем, как сесть в него, а то вдруг там чернила пролитые, как по дворцу идти, когда у тебя вся задница испачкана будет?

— Неважно выглядишь, Алексей Петрович, ой как неважно, — он покачал головой, и сел, по примеру Ушакова выставив перед собой трость.

— Не буду благодарить за добрые слова, Степан Федорович, — ядовито отреагировал Бестужев. — Хватит с меня Ушакова, который прямо перед носом у меня шиши крутил.

— Ну, Ушаков и не то сможет. Слыхал, сейчас из-за траура по усопшим, прими Господь их души грешные, — и Апраксин и Бестужев перекрестились, а затем Апраксин продолжил. — Так вот, из-за траура, все веселье в клубе свернулось. Остались лишь игровые забавы. Да и то, столы Андрей Иванович велел черным бархатом укутать. Но вот в качестве торжества на коронацию, планирует он нечто грандиозное. Уже сейчас места раскупают все те, кто здесь в Петербурге останутся. А останутся все, у кого должности в местных коллегиях. Как обычно Ушаков все в тайне держит, но, поговаривают, что хочет он все в виде сценок из «Декамерона» представлять.

— Тьфу, срамота какая, — но хоть и плевался Бестужев, а в глазах мелькнула заинтересованность.

— Еще какая, — Апраксин закатил глаза. — Я вот пока не знаю, здесь ли остаюсь, или же в Москву поеду. А ты как, решил уже?

— Смотря кого короновать будем, смотря кого, Степан Федорович. Самому поди обидно, что в последний момент тебя в войске Ласси на выскочку этого Салтыкова променяли? — Бестужев пристально смотрел на Апраксина.

— Это смотря с какой стороны глядеть, — Апраксин пожал плечами. — Вот не тянет меня отношения с Фридрихом портить. Так что вовсе не опечален я тем, что меня вот так подло заменили. Но, я ведь не про то, что Салтыков сейчас пытается Дрезден удержать. Я про другое пришел поговорить.

— И про что же? — Бестужеву надоели уже эти словесные кружева. Вот в чем наследник его всегда устраивал, так это в том, что сразу в разговоре брал быка за рога. Не отплясывая вокруг до около.

— А что это на щеке у тебя, Алексей Петрович? — Апраксин, вместо того, чтобы выложить, зачем он сюда пришел, принялся разглядывать выпачканную чернилами щеку Бестужева.

— Степан Федорович, дорогой ты мой, — вице-канцлер весьма демонстративно глаза закатил. — Прекрасно видишь, что это чернила, говори уже что хотел сказать.

— Я прекрасно вижу, что слово прямо под глазом отпечаталось, «с любовью». — Апраксин хохотнул. — Впечатление складывается, будто зазноба твоя тебя письмом по роже наглой возила, али супруг её припечатал с наказом, что ежели еще раз, и даже должность вице-канцлера не сбережет голову на плечах.

— Я не знаю, что там и где отпечаталось, — Бестужев скрипнул зубами. Зеркало было плохого качества, и он действительно не разглядел, что на лице отпечаталось. И хорошо еще, что Степан Апраксин увидел, а не кто другой. В этом Бестужев был уверен, как можно было быть уверенным в другом человеке. Вот был бы конфуз, если бы он вот так через весь дворец под любопытными, а часто неприязненными взглядами домой пошел. — Я уснул... Да черт с ней со щекой. Ты зачем сюда пришел, скажешь уже?

— Да вот, пришел узнать, что ты знаешь о заговоре и что хочешь в этом плане предпринять, — когда Апраксин это выдал, Бестужев едва не подавился слюной.

— Что ты хочешь сказать, есть еще один заговор? — Апраксин на «еще один» не отреагировал. Открыто он Бестужева не поддерживал, но его взгляды разделял. Хотя, в случае прямого столкновения наследника и вице-канцлера, скорее всего, остался бы в стороне. Многие называли такое поведение трусостью, а сам Степан Федорович разумной осторожностью.

— Ты вот погряз в бумагах, носа не кажешь никуда, а тем не менее, салоны словно развороченные ульи жужжат. Больше, конечно, тех, кто Петра Федоровича поддерживает, но есть и те, что против подобных манифестов, который Петр Федорович для своей коронации поберег. И даже, ходят слухи, что собираются заговорщики на площадь выйти с оружием в руках и потребовать убрать эту бумажку гнусную или передать власть кому-нибудь другому.

— У кого они собрались что-то требовать, если Петра даже в Берлине нет. И в Дрездене его тоже нет, и в Варшаве. И уже тем более в Петербурге! — Бестужев рывком сорвал с головы парик и запустил руки в волосы. — Они что все от безделья с ума посходили?

— За что купил, за то и продаю, — Апраксин развел руками. — Может быть, в связи с подобными обстоятельствами, манифест и пригодился бы. И-то правду говоришь, все из-за безделья.

— Господи, что же мне делать-то? — Бестужев вскочил и заметался по комнате. Чуть раньше он поручил бы Ушакову вычислить всех заговорщиков и в Петропавловской крепости запереть, чтобы остыли. Но сейчас их отношения вряд ли можно было назвать безоблачными. И Андрей Иванович вряд ли пойдет ему навстречу, даже, если сам уже давно всех вычислил.

— Не знаю, Алексей Петрович, тебе решать, я тебя предупредил, дальше сам, голубчик, своими силами справляйся, — и Апраксин поднялся из кресла и направился к двери, держа в руке трость так, что становилось непонятно, зачем он вообще ее носит.

* * *

— Ваше императорское величество, — мадам Помпадур присела в глубоком реверансе, таком же глубоком, что и вырез на ее платье. Я мог спокойно любоваться поистине прекрасной грудью женщины, которая, не обладая сногсшибательной красотой, тем не менее, умудрялась удерживать столько лет Людовика в своей постели. Да и после того, как страсть остынет, она сохранит свое влияние на него и реальную власть при дворе. — Это было очень, очень нечестно с вашей стороны скрыть от меня, кто вы на самом деле.

Ну вот, уехали из Парижа, сохранив свое инкогнито. А все тот Крюшо, который таким глазастым оказался. Вспомнил меня, мерзавец. И растрепал своей покровительнице. Которая тут же села в карету и помчалась в наш снятый особняк, чтобы выразить свое почтение.

— Ну что вы, мадам, встаньте, — я подскочил к ней и, как галантный кавалер, поддерживая за локоток, помог подняться. — Я всего лишь гость здесь. К тому же коронации пока не было, и, можно считать, что я всего лишь наследник, который решил посмотреть на красоты Парижа.

— Выше величество, давайте говорить откровенно, — внезапная смена тона весьма меня удивила.

— Я всегда выступаю за откровенность, мадам, — я указал ей на диванчик, сам же сел в кресло, глядя, как Жанна садится, что было очень сложно сделать в таких пышных юбках.

— Ненавижу кринолин, — пожаловалась она, лукаво посмотрев на меня.

— Зачем же вы его носите? Моя жена, например, взяла пример именно с вас, отказываясь от этой обузы. — Я не отводил с нее взгляда с тоской думая о том, что мне именно сегодня за каким-то хреном стукнуло в голову отправить Гюнтера в Голландию. А точнее, в Австрийскую ее часть. Узнать, чем и как они дышать, прощупать настроения, в общем оценить обстановку.

— Я не ношу кринолин только тогда, когда хочу эпатировать окружающих. Как так получилось, что ваши дамы легче отказываются от всего этого?

— Наверное, все дело в том, что они совсем недавно надели кринолин. А сарафаны не подразумевали ничего подобного. Хотя, не могу сказать, что одежда была слишком простой, вовсе нет. — Мы сидим во дворце Конде с мадам Помпадур и говорим про моду, это как-то плохо помещается в моем сознании.

— Вы обязательно должны прислать мне комплект той одежды, которую носили русские женщины. Я плохо понимаю, о чем вы говорите, — призналась Жанна.

— Обязательно. Как только окажусь в Петербурге, то сразу же велю собрать для вас комплект, — я улыбнулся. — Вы сказали, что хотите говорить со мной откровенно, мадам, — напомнил я о ее собственных словах.

— Да, — она задумалась. — Я могу предположить, зачем вы здесь, ваше величество. На самом деле причин две: вы хотите узнать из первых уст про брак дофина, и узнать отношение его величества к англичанам, я права? — вообще-то причин, посетить Париж у меня было гораздо больше, но да, эти две основные, она все правильно сказала. Поэтому я просто кивнул, подтверждая ее слова. — Я так понимаю, что все ваши предложения его величеству будут зависеть от выбора невесты для дофина? — я снова кивнул.

— Вы весьма проницательны, мадам.

— Когда-то давно, я еще была ребенком, гадалка нагадала мне, что однажды я стану фавориткой короля. Поймите меня правильно, на тот момент у мен не было ни имени, ни какого-либо состояния, ни внешности, способной пленить мужчину с первого взгляда, ни даже достойного образования. Но слова гадалки запали мне в душу. Я сделал все, чтобы в итоге её предсказание сбылось. Не судьба, ваше величество, но упорная работа над собой, над обстоятельствами, даже над случайностями. А ведь, сейчас вспоминая тот случай, я понимаю, что, если бы мне не предсказали этой судьбы, я никогда не стала бы той, кем стала.

— Зачем вы мне это говорите, мадам? — я слегка нагнулся, глядя на нее в упор.

— Нужно просто верить, ваше величество, и трудиться, тогда все получится. Что касается вашей позиции, я ненавижу англичан. Они постоянно пытаются заменить меня в сердце его величества кем-нибудь более управляемым. Нам не стоит больше вести разговоры в подобных дворцах. Здесь и у стен есть уши. Приходите сегодня вечером в Тюильри, там я вам дам точный ответ, стоит ли вам тратить время, или лучше найти другого союзника.

Она встала, я тоже неохотно поднялся, выказывая этой женщине уважение. В общем то, я ничего не теряю, если дождусь ее ответа. Болтаться вечером в Тюильри в одиночестве я не собираюсь. У меня с собой достаточно гвардейцев, чтобы десяток взять с собой. Ну вот такой я извращенец, люблю миловаться с дамой в окружении охраны, и чтобы они обязательно смотрели.

— Иван, — Лопухин тут же материализовался возле меня. — Вот что. Езжай сейчас со всеми нашими вещами. За городом где-нибудь снимешь комнаты на постоялом дворе. Затем пошлешь кого-нибудь встретить нас возле ворот, ближайших к Тюильри. Со мной оставь десяток гвардейцев, под началом Федотова.

— Ну да, куда уж без Федотова деваться, — Лопухин покачал головой. — Василий, его величество хочет с тобой переговорить. Хватит лямуры с горничными крутить.

Вот про это и говорила Жанна. Дворец достался мне вместе с прислугой, и проще было сказать, кто из них не стучит тому же Конде. Остаток дня прошел в суматохе. Вот вроде бы и вещей немного, все-таки на войне были, а не великосветские визиты наносили, да и одежда у меня отличалась самым настоящим аскетизмом, но все равно вещей оказалось прилично. Нагрузив карету, отряд из двадцати пяти гвардейцев отправился в путь, я же остался ждать вечера, хотя вечер — это было весьма расплывчатое понятие. Криббе я в этот раз одного не отпустил. С ним уехали еще пятеро гвардейцев, которые и подстраховать Гюнтера могли, и в качестве гонцов могли выступить, если срочно нужно было что-то доставить мне. Но это весьма относительная быстрота. Нужно было срочно изобретать нечто действительно быстрое. Кто там у нас волнами заминается? Д’Аламбер, насколько мне известно от них фанатеет. Вот и пускай занимается только по-взрослому.

И вообще, там у меня университет должен уже в следующем году учеников принимать, ломоносов докладывал в письме, что увеличительные стекла на поток поставил, можно реально качественную оптику начинать мутить, чтобы никакие Никоны и носа показать не смели, а я сижу в Париже и жду непонятно чего. А еще где-то там моя жена наверняка сходит с ума, и сын, которых я уже охренительно долго не видел. Жизнь — боль, вашу мать. Но эти суки за Елизавету, которая вовсе неплохой теткой для меня была, да за Штелина, и Флемма, должны ответить, иначе я сам себя уважать перестану.

За окном стемнело. Ну, наверное, это и есть вечер с точки зрения маркизы де Помпадур? Будем считать, что так оно и есть, тем более, до Тюильри еще нужно добраться.

Ночной Париж не впечатлял. Вот абсолютно. Он и при дневном-то свете не произвел на меня впечатления, ну не понимаю я красоты старых европейских городов, вот хоть убей меня. Фонарей мало, улицы в большинстве своем узкие, одно хорошо, что почти везде брусчаткой застелены. О, крыса пробежала. А вон там обратно в темный переулок пара личностей нырнула. Увидели, что всадник не один, да все при оружии, и вообще не пацифисты, да дали деру. Правильно сделали, кстати. Потому что минимум, чтобы они получили, если бы начали выпрашивать, это с ноги в рожу, даже не слезая с седла. Про максимум думать не слишком хотелось.

Где именно ждать мадам, она мне тоже не сказала. Наверное, думает, что я эмпирическим путем догадаюсь. Соскочив с коня, я приказал Федотову идти за мной на расстоянии, и принялся обходить парк.

Недалеко от грота Палисси я увидел одинокую женскую фигурку в длинном плаще в наброшенном на голову капюшоне. Она или не она, вот в чем вопрос? Да, ладно, если не она, то извинюсь.

— Мадам, — подойдя ближе я дотронулся до её руки. Женщина вздрогнула и резко обернулась. На меня при свете фонаря, зажженного возле грота, смотрели прекрасные темные глаза, а из-под капюшона выбилась прядь белокурых волос. В полутьме, она так сильно напомнила мне мою Машку, что я расплылся в идиотской улыбке, продолжая держать ее за руку.

— Сузанна, что происходит, дьявол вас раздери? — рев раненного медведя, вот что напомнил мне крик разгневанного месье, с которым с хотела здесь встретиться эта нимфа.

— Упс, как неудобно вышло, — почему-то по-немецки произнес я, отпуская руку девушки. — Прошу прощения, мадам, месье, я обознался.

— И это все? Ты хватал Сузанну за руки и вот так просто хочешь уйти? — вопил мужик, как раненный бык.

— Но, Жан, юноша обознался, он же объяснился, — попыталась достучаться до разума спутника Сузанна. Но тут это было делать бесполезно. У Жана упала броня, и ему непременно нужно было выплеснуть куда-нибудь тестостерон, заодно показав Сузанне, какой он мужественный и сильный. В темноте блеснула шпага.

— Я вызываю вас, месье! Здесь и сейчас, если вы не трус и истинный дворянин.

— Да что б тебя, — Федотов, ты где? Тут твоего сюзерена убить пытаются. Мысленно я призвал свою охрану, которой похоже больше повезло, и девушки им достались без озверелых Жанов в нагрузку. Но нужно было что-то делать, и бежать — не вариант, он меня просто в спину ткнет, с него станется.

Сняв перевязь со шпагой, я вынул её из ножен, и отбросил перевязь, чтобы не мешала.

— Ан гард, — он атаковал как-то сразу, просто бросившись в атаку, как бык на арене корриды. Я отпрыгнул в сторону и контратаковал. И вот здесь выяснились весьма интересные подробности. Фехтовать Жан не умел, пользовался шпагой, как смесью дубины с вертелом. Зато силища у нем была богатырская. Меня учил один из лучших фехтовальщиков Европы. И, хоть я и был не самым лучшим учеником, но худшим меня тоже назвать было сложно. Несмотря на его силу, я планомерно загонял его к гроту.

— А ну парень, брось железку, — ну, наконец-то, я вовсе не хотел его убивать, а ведь дело шло именно к этому. Жан посмотрел на направленный на него ствол пистолета сплюнул и сунул шпагу в ножны. — Как вы, ваше... — Федотов на секунду замялся, а потом вышел из положения. — ваше высочество?

— Нормально, — я нашел перевязь, уже надел ее и теперь засовывал в ножны шпагу. После этого подошел к смотрящей на нас с ужасом Сузанне. — Мой вам совет, бросайте его. Ничего хорошего из ваших отношений не получится.

После этого пошел вокруг грота, матеря про себя и Федотова, который так поздно появился, и Жанну, которая неизвестно где меня ждет, и эту Сузанну, которая так похожа на Марию.

— Браво, ваше величество, вы прекрасно фехтуете. Не одно сердечко екает, видя, как вы двигаетесь, составляя единое целое со смертоносной сталью. — Идти далеко не пришлось. Все-таки Жанна выбрала самое примечательное место парка. Она не виновата, что кто-то пришел сюда раньше. На ней был точно такой же плащ, что и на Сузанне, не удивительно, что кавалеры постоянно путают своих дам.

— Спокойно, мадам, вы стремились стать фавориткой его величества Людовика, а не моей, — я поцеловал ей руку, и тут же отпустил ее.

— Странно, но, когда вы говорите гадости, то становитесь еще соблазнительней, — она улыбнулась. — Но, к делу. У меня чрезвычайно мало времени. Мария Жозефина Саксонская уже не рассматривается в качестве невесты дофина. Думаю, это будет одна из девочек австриячки. Говорят, они очаровательны.

— Ага, еще бы кто-нибудь им мозгов матери отсыпал, хоть чуть-чуть, — пробормотал я, снова целуя руку мадам де Помпадур. Вслух же произнес. — Я ваш должник, мадам.

— Вы обещали мне полный наряд русской дамы, — она улыбнулась и, набросив капюшон, растворилась в темноте. А через несколько минут наш небольшой отряд уже направлялся в сторону выезда из Парижа.

Глава 4

Ушаков сидел в своем кабинете и старательно рисовал схему на развернутом перед ним листе. Схема никак не складывалась, постоянно прерывалась в самых неожиданных местах, а то и вовсе стопорилось на одном единственном имени.

— Ничего не понимаю, — он, наконец, сдался и бросил подаренное Петром Федоровичем перо на стол. — Я ничего не понимаю. Если с Бестужевым все ясно и понятно, и количество причастных будет измеряться только тем, с какой силой они будут указывать друг на друга. Так оно всегда бывало, когда дело до допросов доходило. Даже, когда просто, без пристрастия по душам беседовать заходил. Словно ему, Ушакову Андрею Ивановичу, только это и нужно было услышать от арестантов. А ведь, он, может быть, действительно расчувствовался и поговорить зашел. Потому что горько было ему видеть, как кто-то, знакомый до самой макушки, вроде того же Голицына, который в такую компанию попал. Вот кто его тянул к Бестужеву под крыло? Неужто так хотелось все, что еще осталось русского погубить, да заменить на иноземное? Так ведь и не лишал его того, к чему он привык. Вон, разве тот же Воронцов что-то плохое предлагает? Так нет же, презрительное «земельник» как приклеилось к Михаилу Илларионовичу. Ну ничего, Петр Федорович приедет и рассудит, кому куда: кому реформами заниматься, а кому в Сибирь, её родимую тоже поднимать кому-то надобно.

Так что с Бестужевым и его партией было все понятно, и к каждому его члену уже приставлен был человек, который аккуратно все записывал и напрямую ему самому передавал. Потому что заговорщиков Андрей Иванович никому пока доверить не мог, сам каждым занимался лично.

А вот второе дело было какое-то тухлое. И хоть и говорили о нем разве что ни на каждой кухне, а кончик этой ниточки Ушаков никак ухватить не мог, все эти разговоры словно из ниоткуда сами собой образовались.

В кабинет заглянул адъютант. Он словно всегда чувствовал, когда нужен своему шефу.

— Олег, Ломова мне найди, — попросил Ушаков.

— Это не представляется возможным, Андрей Иванович, — Олег Егоров, сын мелкопоместного дворянина, который в жизни не думал, что может взлететь так высоко, и потому держался за свою службу зубами, готовый выполнить любой каприз сурового начальства. А ведь так получилось, что он просто однажды попался на глаза Ушакову, который был сильно раздражен, после очередной встречи с вице-канцлером. Так сильно он злился, что уронил трость, которую Олег ему подал. Ушаков долго смотрел на него, а затем кивнул, и приказал идти за собой. Но, Егоров покачал головой, отказываясь. Его в этот день поставили в охрану дворца, и он не мог покинуть свой пост, как бы ему не хотелось. Ушаков тогда хмыкнул, а на следующий день командир протянул ему бумаги о переводе из гвардии в личные адъютанты всесильного начальника Тайной канцелярии.

— Это еще почему? — Ушаков нахмурился. Этот мальчишка всегда слишком много себе позволял, но сейчас просто выпрягся. Андрей Иванович сам не знал за каким лешим возится с Турком. Его никто не обязывал, а Турка к нему никто не посылал. Просто так получилось, что в тот день, когда Турок помогал налаживать игорный дом, показывая приемы шулерства, и как оные распознать, они словно нашли друг друга. А еще Ушаков знал, что Турок был одним из очень немногих людей, которым Петр Федорович абсолютно доверял.

— Ломов заявил, что выполняет секретное поручение его величества, поэтому очень сильно сожалеет, но никак не может виться к вам, Андрей Иванович, — отрапортовал Егоров.

— Но он хотя бы здесь в Петербурге? — уточнил Ушаков.

— Уже здесь, до этого был в отъезде, — кивнул адъютант.

— Ладно, пускай ему станет стыдно за то, что заставляет пожилого человека за собой бегать, — проворчал Ушаков.

— Здесь Оленьев, Андрей Иванович, спрашивает, сможете ли вы его принять, — объявил Олег.

— Что же ты молчал? — Ушаков даже приподнялся в кресле. — Зови.

Оленьев выглядел как всегда безупречно. Если в самом начале в этот образ вкладывалась Тайная канцелярия, то сейчас Ушаков старался не спрашивать, откуда у молодого франта столько денег для поддержания выбранного ему образа.

— Вчера в знак скорби о почившей Елизавете Петровне княгиня Волконская приказала организовать охоту на медведя, — молодой человек прямо смотрел на Ушакова, который отвечал ему столь же прямым взглядом.

— В знак скорби? — Андрей Иванович приподнял бровь.

— Елизавета Петровна обожала подобные развлечения. И да, все одежды охотников были траурными, а на ружьях и ошейниках собак были привязаны траурные ленты, — Ушаков с трудом удержался, чтобы не закатить глаза. Скорее бы уже Петр Федорович вернулся, а то эти бездельники скоро до чего-нибудь еще столь же скорбного додумаются.

— Продолжай, — Ушаков заметил, что молодой человек колеблется.

— Лорд Кармайкл выразил желание попытаться взять бурого на рогатину, — Оленьев принялся рассматривать свои ногти.

— Сам выразил такое желание? Никто его к этому не подталкивал? — насмешливо задал вопрос Ушаков.

— Что вы, Андрей Иванович, как можно. Как можно было кому-то вслух в присутствии княгини усомниться в мужественности лорда, и в его умении охотиться как подобает настоящему мужчине.

— Та-а-к, и что, лорд Кармайкл решил показать, что его зря кто-то заподозрил в отсутствии мужественности?

— Конечно, вот только в Англии с рогатиной не охотятся. Он так долго приноравливался, что егеря уже устали свору удерживать, да и потом сплоховал, знаете ли. А медведь здоровенный попался и очень разъяренный.

— И что же старший егерь не помог лорду? — Ушаков уже даже не скрывал самодовольства.

— Сначала его отвлекли, а потом ружье не выстрелило, порох отсырел, представляете?

— Ужас какой. Вот так и езди на охоту, — Ушаков кивнул.

— Охотники, увидев такое безобразие, конечно помогли лорду Кармайклу и пристрелили медведя, но было уже поздно, бурый успел помять посла. Сегодня утром он скончался. А егеря наказали, да. Княгиня определила ему пять ударов плетью за подобное разгильдяйство.

— Да, воистину жуткая история, но... Такое случается и не так уж и редко. Просто Кармайклу не повезло, бывает. Полагаю, её величество Мария Алексеевна напишет собственноручно письмо Георгу с соболезнованиями. Ну а так как сейчас зима, то вполне возможно вернуть тело безутешным родственникам. — Ушаков придвинул к себе чернильницу и принялся писать распоряжение. — Вот, распоряжение для плотников, чтобы не поскупились и роскошную домовину послу обеспечили. Ты будешь сопровождать посла и передашь письмо с соболезнованиями.

— Слушаюсь, Андрей Иванович, — Оленьев коротко поклонился.

— Да и еще. В прошлом году Петр Федорович распорядился купить в Венеции палаццо. На обратном пути остановишься в нем. Необходимо узнать, чем живет этот город вечного праздника и повального греха, а лучшей кандидатуры у меня нет. Бумаги на палаццо и записку в казначейство получишь у Егорова. А сейчас поедешь в Ораниенбаум и передашь эту записку её величеству. От неё же получишь письмо с соболезнованиями. Убедись, что там именно соболезнования написаны. У её величества были, хм, непростые отношения с лордом Кармайклом.

— Слушаюсь, Андрей Иванович, — на этот раз поклон был ниже.

— Если все понял, то иди с Богом, Илья, — Ушаков заложил руки за спину, чтобы не перекрестить Илью Оленьева, мелкопоместного дворянина, в собственности которого был небольшой дом с одним дедом-крепостным и двумя курицами. Чем промышлял парень, пока не попал к нему, Ушаков старался не думать. Просто однажды его притащил к нему Турок, сказав, что тот сможет вписаться в роль богатого бездельника, который был так нужен Ушакову, чтобы сойти за своего в любом салоне. Турок оказался прав. И Ушакову очень не хотелось отпускать в такой опасный вояж своего лучшего агента, но замены ему пока не было.

* * *

Мы уже подъезжали к Варшаве, когда пришло объемное письмо от Турка. В нем он извещал меня о выполнении всех поручений. Я в это время сидел в обеденной зале постоялого двора и ждал, когда в моей карете сменят лошадей. До Варшавы оставалось проехать совсем немного, день был еще в разгаре, и я решил не терять время, и ночевать уже в королевском замке. Надеюсь, мне не откажут в приюте. Когда замерзший гвардеец протянул мне письмо, я невольно удивился, как они вообще находят адресата в таких условиях? У них компас особый куда-то встроен, что ли. Там ведь реально «На деревню дедушке» посылают, типа, езжай вот по этой дороге, может где-то Петра встретишь, вот ему письмо и передай. Спрашивать я не стал, просто открыл письмо и принялся читать. Составлено оно было — не подкопаешься. Даже, попади это письмо в чужие руки, ничего, кроме описания новостей, в нем не нашли бы. Я же видел гораздо больше.

— Что-то плохое пишут, ваше величество? — Вот взять, например, Олсуфьева, которого я отправил вместе с четой Румянцевых и Чернышевым в Варшаву, чтобы он стал эдаким сдерживающим фактором. Откуда он мог узнать, что я вот-вот уже приеду? Но откуда-то узнал, и приехал встречать. И сейчас сидит и дуется, что я сам письмо распечатал, не дал ему выполнить его непосредственные обязанности.

— Скажем так, ничего хорошего, — я проанализировал ситуацию, похоже, что Брауншвейгское семейство действительно пало жертвой обстоятельств, потому что, когда Турок прибыл в Холмогоры, все было уже кончено. Ну и хорошо, все меньше грехов на душу взял. — Семейство Анны Леопольдовны пало жертвой оспы. В монастыре случилась эпидемия, кто-то из паломников принес с собой черную смерть, и вот. В Шлиссельбургской крепости произошло такое же несчастье. Один из охранников был болен... Нужно немедленно по прибытию устанавливать санитарные коридоры. Что касаемо оспы — пиши сейчас указ, про то, что никто не может осуществлять службу где бы то ни было, ежели привит не будет по методу Флемма. Что касаемо семейства Анны Леопольдовны — похоронить со всеми почестями. Дать статью в газету про то, что удалившаяся в монастырь с семейством внучка Ивана пятого пала жертвой этой жуткой болезни. И Румянцеву передай, чтобы в журнал куда-нибудь заметку воткнул в траурной рамке. В государстве итак траур, так что пускай и их присоединят, пускай и за их души молебны идут, все как полагается. Данию я сам предупрежу, — в Дании некого особо предупреждать, там все идет по коварному плану Луизы, а вот ей написать, как можно скорее, не помешает. Все равно будут пытаться двойников подсунуть, но идиотов, которые в это поверят, все одно меньше найдется, после такой большой огласки.

Олсуфьев кивнул, и принялся записывать выданные ему задания. Надо же. А раньше никогда не писал, все на память свою надеялся. Кордоны давно пора устанавливать. Только Елизавета была против, а спорить с ней по этому вопросу я не стал. Теперь уже поздно. Надо записи Флемма поднять, да учеников его тряхнуть как следует. Не может такого быть, чтобы он ни с кем данную тему не обсуждал. Да и приехал он в Петербург не просто так. Скорее всего, нашел он хину, и малярию научился лечить, да ограждаться от чумы. А раз так, то после Европы, можно начинать Крымом заниматься, и вообще ту область осваивать. Много нужно будет сделать, так много, что голова кругом идет. Но прежде всего необходимо убрать тех, кто сто процентов начнут палки в колеса вставлять всеми возможными способами.

А способов у них много. Чем дальше я думаю, тем сильнее убеждаюсь, что один из самых известных бунтов под предводительством Емельяна Пугачева, не на пустом месте возник. Ну не мог простой казак до такого сам додуматься, не мог. А даже если и смог, то где он деньги взял? Я принимал участие в снаряжении относительно небольшой кампании, так у меня чуть глаз не выпал, когда я суммы итоговые увидел. А тут на пустом месте, просто на волне амбиций, да еще и каторжник беглый, поднимает целую армию? Оснащенную даже пушками, раз города мог занимать? Угу, это по ушам кому-нибудь другому ездите. Деньги в этого «Пера третьего» были вложены и немалые.

И ведь это восстание здорово затормозило... Так, стоп. Это чертово восстание проходило на Урале, в Западной Сибири, в Поволжье — там, где в то время могли родиться и паровые машины, и сталь нормальная, и оружие, и хорошие урожаи зерна. Все это было похерено, отброшено на десятилетия назад. И это, не говоря про чисто человеческие жизни. Вот правда, нахрена устраивать нечто подобное в Центральной части, если там почти ничего нет, кроме мануфактур, которые тоже на сырье из вышеперечисленных регионов работают. А ведь в это дело даже Башкирию, где я с таким трудом порядок кое-какой навел, втянули, и Младший и Средний жуз. Может быть, я паранойю и меня на теории заговоров заклинило, но, где-то тут торчат уши кого-то из наших заклятых друганов.

Так что я все правильно решил со Шлиссельбургским пленником. Все равно кто-то его карту попытается разыграть, но, во-первых, я буду готов, а, во-вторых, таких масштабов эта вакханалия в любом случае не достигнет. А ведь получился проект «Пугачев» с таким размахлм у тех, кто его затеял, только потому, что Катерина не могла все по-человечески оформить. Вот что ей помешало устроить приличные похороны мужа, рыдая во весь голос и падая на грудь лежащему в гробу Петру? Никто бы не поверил? Да плевать, главное, что приличия соблюдены.

Интересно, а как мои новые голландские капитаны относятся к каперству? А если их усилить русскими военными кораблями, которые еще Елизавета начала усиленно строить? Самому сейчас вряд ли удастся в Голландию попасть, надо кого-то подготовить, как своего представителя. Мой взгляд упал на Олсуфьева, нет, этот товарищ слишком правильный, а там много врать придется, да и вообще изворачиваться, как ужу на сковородке. Румянцева что ли протестировать. Он со своей ушлой женушкой вполне могут подойти. Ладно, подумаем. До коронации время еще есть. Может и сам успею еще раз туда смотаться.

— Ваше величество, ведь в письме было что-то еще, не только печальные известия? — вот настырный какой. Я покосился на Олсуфьева. Нет, это не отстанет. Может и правда его в Голландию отправить? У Адама Васильевича же хватка бультерьера, если вцепится, то уже не отпустит.

— А еще, Адам Васильевич, Ломов сообщает, что в столице даже не один заговор против меня организовался, а целых два, представляете? Мне вот только интересно, как заговорщики между собой поладят. Не передерутся ли, родимые.

— Какие странные вопросы вас беспокоят, ваше величество. А то, что вообще эти заговоры имеются, вас не слишком волнует? — Олсуфьев смотрел на меня с нескрываемым интересом.

— Да нет, не особо, — я пожал плечами. — Если только Ушаков сидит на одном месте и штаны протирает, вот тогда да, тогда стоит волноваться. Но, сдается мне, что Андрей Иванович, все же не просто так свою должность занимает, и сумеет разобраться к нашему приезду.

— А ежели... — но договорить он не успел, потому что во дворе раздался стук копыт и в зал ворвался Румянцев.

— Так, а скажи-ка мне, Адам Васильевич, откуда все в этой дыре, под названием Варшава, знают, что я еду и что сейчас я сижу на этом, богом забытом, постоялом дворе? — я спрашивал Олсуфьева, при этом не отводя взгляда с Петьки.

— Так еще с прошлого постоялого двора приехал гонец, который и сообщил, что вы вот-вот приедете, — Олсуфьев позволил себе улыбнуться. Затем он оглянулся и смерил взглядом Румянцева. — Вот только паломничества не предполагалось.

— Значит, случилось нечто незапланированное, — я невольно нахмурился. Ненавижу сюрпризы. — Петька, что стоишь как неродной? Что у нас еще случилось плохого?

— Да я даже не знаю, как это назвать... — Румянцев замялся. — Дело в том, что вы, ваше величество, скоро можете быть втянуты в очень веселую семейную ссору. Более того, я могу с уверенностью сказать, что королева София вот-вот приедет сюда, просить у вас понимания и защиты от деспотичного мужа.

— Это Понятовский деспотичный муж? — в моем разуме Понятовский и деспот никак не хотели ложиться в одну плоскость.

— Ну-у-у, смотря в каком свете на все это посмотреть. Хотя, вот лично моё мнение, когда находишь нечто, похожее, вот на это, прекрасно зная, что оно адресовано не тебе, то поневоле можешь стать таким деспотичным, — и Румянцев протянул мне клочок бумаги. Это было не письмо, а скорее записка. Я посмотрел на Петьку, который кивнул, приглашая меня ознакомиться с содержимым, только после этого я развернул бумажку. Написано было по-французски. Уж не знаю, почему она выбрала именно этот язык. Граф Чернышев, насколько мне известно, прекрасно знал немецкий.

«Первый день, как будто ждала вас, так вы приучили меня видеть вас; на другой находилась в задумчивости и избегала общества; на третий смертельно скучала; на четвёртый аппетит и сон покинули меня; всё мне стало противно: народ и прочее... на пятый полились слёзы... Надо ли после того называть вещи по имени? Ну вот: я вас люблю!» * (По мнению П.И.Бертенева настоящая записка еще княгини Екатерины к одному из братьев Чернышевых).

— Господи, что это? — я уронил записку на стол.

— Ну вот оно и есть, — Румянцев философски поднял глаза к потолку. — Вообще, Захара Григорьевича нельзя никуда послом засылать, чтобы подобных конфузов не происходило. Но, это лично моё мнение, ваше величество. Зато задание ваше выполнено в полной мере, ваше величество, Польша не будет вмешиваться в войну, ни с той, ни с другой стороны. Ей просто некогда будет войнами там всякими заниматься, сами понимаете, ваше величество, — и этот паразит придвинул ко мне бумажку, которую мне просто сжечь хотелось.

— В данном вопросе есть лишь одно решение, ваше величество, — Олсуфьев аккуратно сложил записку, после того, как прочитал ее, хотя никто ему не поручал этого делать. Но, это же Олсуфьев. — Вы должны женить графа Чернышева здесь в Варшаве. Выбрать девушку познатнее, а ее величество может сказать, что писала эту записку от ее имени, чтобы не навлечь гнев родителей на несчастную влюбленную дурочку.

— Выставив дурой себя? — Я скептически приподнял бровь. — Ну, хотя, ей не привыкать, учитывая, при каких обстоятельствах она сама выходила замуж. — Я обернулся к Петьке. —А скажи-ка мне, друг мой, откуда у тебя взялось это прямое доказательство супружеской измены?

— Так ведь у Андрея Ивановича при каждом королевском дворе свой человек имеется. Да еще какой ловкий, я просто диву даюсь. Только, уж простите меня, ваше величество, но имени его я не назову. Ведь за вами будут наблюдать не одна пара глаз. И любое неловкое движение может быть неверно расценено, и его смогут вычислить. А зачем из-за пустяка терять такого полезного малого? Ведь он так ловко успел бумажку эту утащить, когда Понятовский орал и думал, что в камин её забросил.

— Да ты прав, незачем подставлять такого хорошего человека. — Я задумался. — Хорошо, значит, будем исходить из того, что королева так хотела помочь влюбленным, что выставила себя идиоткой. И я даже знаю одну такую знатную девицу, которую вполне можно отдать за русского графа, учитывая, сколько всего интересного успел при жизни наворотить ее папаша. Кстати, Адам Васильевич, Виттены проживают здесь?

— Да, ваше величество, — Олсуфьев кивнул. — Им выделен дворец и довольно крупная сумма для обеспечения всех их нужд. Мария Жозефа даже содержит небольшой двор. Они ни в чем не нуждаются.

— Отлично. Я поговорю с Софией. В её же интересах уговорить вдовствующую королеву отдать Марию Жозефину за Чернышева. Тем более, что брак девочки с дофином откладывается до его следующего вдовства, ежели такое в ближайшее время произойдет.

— Осталось только Захара Григорьевича предупредить о том, какой он на самом деле влюбленный, да указать девицу, которая его сердце украла, — заявил Олсуфьев.

— Вот ты, Адам Васильевич, и займись этим богоугодным делом, чтобы два любящих сердца смогли соединиться. А я тем временем хотел бы побеседовать с Фридрихом Кристианом. Мне он показался очень достойным молодым человеком, хотя я и видел его, можно сказать, мельком. Да и Мария Алексеевна очень хорошо отзывается о брате. И, кто-нибудь мне скажет, почему здесь каждого второго мужчину зовут Фридрих? — и Петька, и Олсуфьев молча пожали плечами. — Понятно, это был риторический вопрос.

Глава 5

Мария вылезла из кареты, опираясь на руку Ломоносова и с любопытством осмотрелась по сторонам.

— Как здесь необычно все устроено, — наконец, произнесла она. — Я никогда не видела, чтобы города строились подобным образом.

— Ну какой же это город, ваше величество, — улыбнулся ученый. — Так, небольшой городок, поместившийся на территории хоть и обширного, но все же поместья. Однако, как своего рода эксперимент, вполне подходящий.

— Как эксперимент? — Мария повернулась к Михаилу и пристально начала его разглядывать, словно увидела впервые, хотя именно с Михаилом Ломоносовым она претворяла в жизнь свои прожекты об образовании. — Я не знала, что Петр Федорович придает этому городу именно такое значение.

— Странно, что не знали, ваше величество, — Ломоносов спокойно выдержал её взгляд. — Его величество никогда не скрывал своего намеренья проводить на Ораниенбауме различные социальные, да и не только социальные эксперименты, а потом внедрять в массы.

— Это звучит как-то... неправильно, — наконец подобрала подходящее слово Мария.

— Почему? — совершенно искренне удивился Ломоносов. — По мне так, как раз очень нужное дело Петр Федорович организовал. Вот те же продовольственные склады он здесь первыми поставил, и постоянный гарнизон разместил, не где придется, а в строго отведенном для него месте. Теперь же эту идею во всех губернских городах внедряют. Да и не только в губернских, во всех крупных, Часть налога же идет как раз на заполнение этого склада, иной раз самим продовольствием. Все одно будут стараться хитрить и налоги утаивать, а так, вроде и не со своими кровными расстаются купцы. Не золото в казну отдать, а пару мешков муки, да еще чего, съедобного, что еще продать нужно суметь.

— А что там за строение? — Мария указала на приземистый дом, стоящий как раз у ворот, которые в гарнизон вели.

— Это магазин гарнизонный, там прошлогодний запас продают, да подешевле, чем у купцов в лавках. А на вырученные деньги новое закупят, ну и, как я уже говорил, в виде налогов притащат, — Ломоносов задумался, а затем повернулся к Марии. — Ваше величество, а как вы думаете, для чего эти склады?

— Чтобы в голодный год населению еду раздавать, — говоря это, Мария, тем не менее сомневалась, потому что знала мужа и не думала, что все так просто, как кажется.

— Так-то оно так, да не совсем, — Ломоносов хитро улыбнулся. — Петр Федорович сказал, что лично руки тому отрубит, кто попытается дать в лихую годину хоть плошку муки просто так. Он говорит, что то, что достается бесплатно, не ценится никем. Так что также продавать будут. Но на то она и лихая година, что не все смогут купить, поэтому будет введен расчет отработкой. Уж работы в городе всем хватит. Да и не только в городе, а и во всем поместье. Хоть улицы мести, а то, не все горожане приказы выполняют и следят за тем что у их домов творится.

— Петр Федорович говорил, что введет должность такую, дворник. Именно, чтобы и улицы мел и за порядком следил, не только за чистотой. Самым младшим полицейским чином хочет он этих дворников сделать, — Мария вздохнула. Идея казалась ей чудной, но она поклялась во всем поддерживать мужа, и не собиралась от своей клятвы отступать. — Он хочет жалованье им положить, и именно на этой почве никак не мог с Елизаветой Петровной прийти к общему окончательному решению. — Ни она, ни Ломоносов не были до такой степени набожны, чтобы начать креститься, но молчанием они память покойной императрицы почтили.

— Я считаю, что идея хорошая, надо только её хорошенько обдумать, — наконец, произнес Ломоносов, распахивая перед Марией дверь большего, высотного здания. — Прошу, ваше величество, вы обязательно должны оценить нашу будущую гордость, наш университет.

Мария прошла по мраморным плитам пола, и невольно задержала дыхание, запрокинув голову, разглядывая теряющийся в высоте потолок. Выложенная на потолке картина звездного неба переливалась, когда на нее падал свет, словно звезду и в самом деле смотрели на них с небес, складываясь в созвездия.

— Как красиво, — прошептала Мария. — И как необычно. Фрески обычно рисуют, а здесь я не могу понять, как сотворена эта впечатляющая картина.

— Её сложили из стекла, разного окраса, — Ломоносов так же, как и она поднял взгляд к потолку. — И, заметьте, все стекло было сделано на фабрике его величества, Петра Федоровича. Мне совсем недавно удалось достичь такой насыщенной синей окраски стекла.

— А вы не лишены тщеславия, господин Ломоносов, — Мария улыбнулась, и принялась рассматривать стены, с вылепленными из белой глины узорами.

— Так разве же это плохо, ваше величество? — Ломоносов удивленно взглянул на неё. — Как по мне, а в ученом обязательно должны расти побеги тщеславия, ведь каждый из нас надеется остаться в веках, в своих открытиях, в своих статьях, а то и многотомных трудах.

— Или же в прекрасной картине, которую выложили из изобретенного вами стекла. Что бы еще не сделали, а я верю, господин Ломоносов,что вас ждет блестящее будущее, вы уже сохранитесь в веках, — Мария снова улыбнулась, а Михаил Васильевич расправил плечи, и поклонился.

— Спасибо на добром слове, ваше величество, — сказал он, когда распрямился. — Не хотите посмотреть галерею? К сожалению, она одна, кроме холла, уже отделана достаточно хорошо. В остальных помещениях: и в лекционных аудиториях, и в лабораториях, и в классных комнатах, пока идет отделка.

— Думаю, Михаил Васильевич, я покажу её величеству галерею, тем более, что я подарил для неё несколько картин из коллекции клуба, — к ним подошел Ушаков и, поклонившись, галантно выставил локоть, на который Мария, немного поколебавшись, положила пальчики.

— Я слышала, что коллекции вашего клуба могут позавидовать многие истинные коллекционеры, — сказала она, когда вместе с Ушаковым поднималась по широкой мраморной лестнице к галерее, которая огибала практически весь холл и делала волшебный потолок ближе, увеличивая возможность рассмотреть его во всех подробностях.

— О, я совершенно не стремлюсь к этому, ваше величество, — Андрей Иванович лишь мельком взглянул на потолок. Его красота совершенно не волновала главу Тайной канцелярии. — Входя в раж, люди способны проиграть многое, на кон ставят даже картины, в своем желании отыграться.

— Азарт часто приводит к неожиданным последствиям, — согласно кивнула головой Мария. — Почему вы решили встретиться со мной именно здесь, Андрей Иванович? Более странного места для приватного разговора сложно представить.

— Потому что, ваше величество, я даже уже казематам Петропавловской крепости не доверяю, — мрачно сообщил ей Ушаков. — С этим заговором какая-то нелепая бессмыслица происходит, и это меня, если честно, приводит в ярость.

— С каким заговором? Который вице-канцлер решил организовать? — Мария почувствовала приближающуюся мигрень. Все эти разговоры про заговоры её чрезвычайно нервировали, она просто болеть начинала, когда представляла себе, что Петр может вернутся в самый разгар попытки переворота. И, как бы сильно она не хотела его видеть, сейчас она надеялась на то, что его непременно задержат какие-нибудь неотложные дела, и он сможет выбраться лишь тогда, когда все мятежники уже будут сидеть в пресловутых казематах Петропавловской крепости.

— С заговором нашего драгоценного вице-канцлера все понятно и просто, можно даже сказать, что скучно. Тем более, что с тех пор, как лорд Кармайкл так опрометчиво решил поохотится на медведя, господин Бестужев несколько дезориентирован и не знает, что нужно делать. Я же его совсем не тороплю, пускай подумает и решит, что в итоге ему важнее, — Ушаков оперся на трость, а Мария отпустила его руку и подошла к картине, совершенно не видя и не понимая, что же на ней нарисовано.

— Тогда, речь идет о том другом заговоре, о котором вы мне намекали, — так и не поняв, что перед ней за картина, Мария резко повернулась в Ушакову. — Это из-за него вы предложили встретиться здесь? — Когда она получила послание от Ушакова утром, то долго не могла понять, зачем ему такие сложности, а оказывается, Андрей Иванович подозревал, что кто-то из её двора замешан в заговоре против Петра.

— Видите ли, ваше величество, трудность заключается в том, что заговор вроде бы и есть, а заговорщиков нет, — он развел руками. — С другой стороны, все это жутко злит не только меня, но и нашего вице-канцлера, который так же, как и я, не может понять, что творится в Петербурге. — Он замолчал, разглядывая стену, но также, как и Мария не видя картины. — Я решил поговорить с вами, ваше величество, именно здесь, чтобы просить об одном весьма деликатном деле. посматривайте, ради всего святого, по сторонам, и, если поведение кого-то из ваших приближенных, будет вас настораживать, сразу же передайте об этом вашему покорному слуге, — и Ушаков поклонился. — Даже, если просто кто-то из вашего, надо сказать, пока весьма малочисленного двора, будет вести себя не так, как обычно, об этом тоже отпишите мне.

— А если кто-то начнет вести себя необычно не потому что погряз в заговорах, а по велению сердца? — Мария внезапно услышала какой-то шум внизу и невольно нахмурилась.

— Я разберусь, какие там веления сердца, — Ушаков проследил за её взглядом, направленным на холл, который был едва виден сквозь перила. — Что это за шум?

Не успел он произнести последнее слово, как в холл, выехало какое-то рычащее устройство, исторгающее пар, и громыхающее по драгоценному мрамору. Навстречу устройству выбежал, маша руками Ломоносов.

— Вы что, сукины дети, устроили? Вы что хотите холл разворотить? — заорал он, а устройство, напоминающее странного вида повозку, остановилось и откуда-то из его глубины выскочил Эйлер.

— Вы видите, мой неверующий друг, она поехала, и поехала довольно шустро!

— А что, испытывать эту махину на улице вам кто-то запретил? — зло высказывал Ломоносов знаменитому ученому, который не обращал никакого внимания на его неуважительный тон.

— Там зима и снег, — поджал губы Эйлер. — Да и вообще, вы первый говорили, что у меня ничего не получится!

— Боже, вы видели? — Мария, пребывая в сильном волнении схватила Ушакова за руку. Как и ученые, от избытка чувств она перешла на свой родной немецкий язык. — Андрей Иванович, вы видели? Эта повозка сама ехала, её никто не толкал, и в нее не запряжены лошади.

— Я все видел, ваше величество, — Ушаков похлопал по руке Марии, которой она все еще держалась за его руку. — Если вы позволите, мы можем спуститься и узнать, каким образом у господина Эйлера получилось это сделать.

Они спустились вниз как раз в тот момент, когда Ломоносов начал тыкать пальцем в пол и орать, что Эйлер едва не уничтожил пол, и от его стараний могло получиться лишь хуже, потому что открытие университета откладывалось бы, и его величество вряд ли был доволен подобным положением дел.

— Михайло Васильевич, прекрати на время пенять уважаемому Эйлеру, а лучше поведайте нам с её величеством, как у нас получилось это диво, — пока Мария собиралась с мыслями, чтобы правильно сформулировать вопрос, потому что мысли её в этот момент путались, Ушаков уже задал необходимые вопросы.

— О, ваше величество, вы видели, как под действием силы пара двигается эта повозка? — тут же устремился к Марии Эйлер, которого тоже переполняли чувства, и он никак не мог сосредоточиться и все рассказать так, чтобы не слишком сведущая в силе пара Мария, а точнее вовсе не сведущая, поняла.

— Тьфу, ты, — Ломоносов сплюнул так, что плевок попал точно на колесо повозки. — Вот что, Леонард Паулевич, ступай себе, да механизм свой забери, а я все подробно её величеству и Андрею Ивановичу расскажу. И нет, не ехать, а работников кликнуть и утащить это чудо в мастерскую.

— Вот теперь ты веришь, — Эйлер ткнул пальцем Ломоносова в грудь и поспешил искать работников, которые помогут ему утащить машину, чтобы начать над ней более плотную работу.

— Рассказывайте, Михаил Васильевич, не томите, — Мария проводила взглядом повозку, вокруг которой хлопотал Эйлер и посмотрела на Ломоносова.

— Так, ваше величество, Петр Федорович, отдал распоряжение, что все задумки мастеровых и инженеров мы должны проверять и по их чертежам пытаться сделать то, что они там изобразили. — Мария кивнула. Это распоряжение Петр отдал во время их поездки по России. — Дело чаще всего касалось разного усовершенствованного инструмента, а тут Ползунов Иван Иванович прислал чертежи механизма, цельной машины, для плавильных печей. Работающую под действием пара. Мы с Эйлером начали в ней разбираться, очень толковая вещь получалась. И вот, вместо того, чтобы машину до ума довести, да, опробовав, Ползунову отправить, чтобы он уже испытания полноценные проводил, Эйлер зажегся мыслью использовать часть механизма, соединить с изобретением Ньютона и Папи, и создать повозку, которая под действием силы пара будет передвигаться. Как вы видели, ему удалось, но зачем только что уложенный мрамор портить? — и Ломоносов злобно посмотрел в ту сторону, где скрылся Эйлер. Мария же, внимательно слушавшая его, задумчиво посмотрела в ту же сторону.

— Андрей Иванович, а не могли бы вы приставить у будущему университету своего человека? — Ушаков кивнул, но не преминул удивленно посмотреть на неё. — Чтобы никто, ни одна живая душа не смогла разболтать об этой чудо-повозке, по крайней мере, пока Петр Федорович не вернется?

— Хорошо, ваше величество, я сделаю все, как вы пожелаете, — и он развернулся и пошел куда-то вглубь здания, где и так слонялось несколько соглядатаев из Тайной канцелярии, которые ничего по мнению начальства не делали. Мария же посмотрела на Ломоносова.

— Отведите меня к карете, господин Ломоносов, мне нужно вернуться домой.

* * *

У меня сложилось, возможно, неверное мнение о том, что я застрял в Польше. Точнее, я застрял конкретно в Варшаве. Сначала я долго решал проблему Чернышева, который, похоже, принял мое пожелание соблазнить польскую королеву как призыв к действию. При этом он был настолько хорош, что я очень долго убеждал Софию оставить эти бредовые идеи и начать уже выпутываться из сложившейся весьма некрасивой ситуации. Потом пришлось долго уламывать Марию Жозефу, которая оказалась весьма упертой женщиной, и ни в какую не желала выдавать дочурку за какого-то графа. Только намек на то, что с таким отношением она вообще ни за кого своих дочерей больше не выдаст, дал определенный результат. Особенно после того, как она получила официальный отказ от французского двора. Подумав, она очень неохотно дала согласие на этот брак. Марию Жозефину никто не спрашивал, так что с этой стороны проблем не предвиделось.

Чернышевскому я приказал, прошипев сквозь зубы, что в противном случае, он поедет Амур исследовать, без права возвращения.

Проблема пришла откуда не ждали. Всегда покладистый Понятовский внезапно показал зубы. Он наотрез отказался верить в сказку, которую ему пытались скормить. Он настолько был уверен в неверности супруги, что я заподозрил Софию в том, что это был не первый случай, и мужу просто уже надоело терпеть. А может быть наоборот все это было впервые, и, ощутив, как рога пробивают череп, Понятовский взбеленился. Я не знаю, могу только гадать, а от него мне ничего толком добиться не удалось.

В итоге, разрулить удалось все Олсуфьеву, который с просто феноменальной ловкостью сновал между всеми участниками этой трагикомедии, приводя постепенно к единому знаменателю. В общем, когда через две недели все благополучно разрешилось, и после скоротечной помолвки Марию Жозефину выдали за графа Чернышева, я, наконец-то, вздохнул с облегчением. К слову, недовольной новоявленная графиня отнюдь не выглядела, с нескрываемым восторгом глядя на мужа. На меня так никто никогда не смотрел, я ростом не вышел, да и не красавец, чего уж там. Но, когда дамы узнавали, что я целый император огромной Российской империи, недавно завоевавший Берлин и Дрезден, то это заметно прибавляло с десяток сантиметров в моем росте и прибавляло плюс сто к харизме. Ну, то, что именно мне припишут заслуги моих генералов, я знал, так же, как и знал волшебную силу титула и денег делать любого мужчину предметом девичьих грез. Как говорится, самое сексуальное в мужчине, это его кошелек. И это правило работало всегда, во все времена и во всех странах мира.

Вздохнув с облегчением, я засобирался домой, но, перед отъездом все-таки встретился со старшим братом моей жены, с которым у меня был весьма серьезный разговор.

Фридрих Кристиан вошел в комнату, где я его ждал, немного хромая. Как мне объяснила Мария Жозефина, это была, похоже, родовая травма, и хромал брат с самого детства, потому что нога была частично парализована. Мать настаивала, чтобы он принял постриг и освободил место Францу Ксаверу в качестве наследника, но парень отбивал все нападки матери, категорически отказываясь от монашеской жизни. Держался он прямо, с достоинством и без малейшей паники смотрел прямо на меня.

— Ваше величество, вы хотели меня видеть? — я молчал, разглядывая его. У Фридриха дернулась щека, но больше ничем он своего волнения не выдал. Наконец, я махнул рукой на кресло, стоящее напротив моего.

— Садитесь, ваше высочество, не нужно ради меня терпеть боль и стоять, когда рядом находится прекрасное кресло, — Фридрих взглянул на кресло, перевел взгляд на меня, что-то решил про себя и сел, с явным облегчением вытянув больную ногу. — Скажите, есть какая-то традиция называть сыновей Фридрихом?

— Что? — он моргнул и уставился на меня, явно не понимая, что я от него хочу.

— Фридрих, — терпеливо повторил я. — Каждого третьего мужчину Священной Римской Империи зовут Фридрих. Я, если честно, уже запутался во всех этих бесконечных Фридрихах.

— Я не знаю, ваше величество, — он снова моргнул. — Возможно, и есть такая традиция.

— Хм, — я провел пальцем по губам. — Признайтесь, ваше высочество, как вы назовете своего первенца, когда женитесь?

— Фридрих Ав... — начал он довольно уверенно, но прервал сам себя и негромко рассмеялся. У него был приятный смех, не вызывающий, а именно приятный. Фридрих абсолютно не был похож на своего отца, который кроме изжоги во мне ничего не вызывал. — Вы правы, ваше величество, это довольно странно, но имя Фридрих словно само вырывается изо рта.

— Наверное, в нем есть какое-то мистическое значение. Но, довольно о Фридрихах. Что вы думаете делать дальше?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Кто бы из вас не победил в итоге, вы или король Фридрих, Саксонии мне не видать, ведь так? — я кивнул. Нет, не видать, ты прав. — Вы хотите, чтобы я отрекся от прав на Саксонию?

— На черта мне это нужно? Мне проще собрать толпу очень важных мужчин, объявить о началах переговоров и заставить вас подписать договор, в котором вы не имеете претензий в том, что данная территория отошла, ну, скажем, к Гольштинии, это, чтобы лишний раз не беспокоить императора, а то, он, бедняга плохо себя чувствует, сами понимаете, ему нельзя волноваться, подписывая договор об отчуждении земли Империи. Кстати, Фридрих, другой Фридрих, не вы, ваше высочество, в случае победы сделает тоже самое. Он уже провернул такой трюк с Силезией. И ему глубоко наплевать, кто там на что претендует. Так что, это даже проще, чем организовать несчастный случай в вашем доме, в следствии которого внезапно погибнут все наследники. Скажем, пожар, это так жутко, не находите?

— Зачем вы мне угрожаете, ваше величество? — устало спросил он.

— Я просто обрисовываю перспективы, — слегка наклонив голову набок, уже смирившись с этим жестом, сказал я. — И, да, скорее всего, я пойду по стопам того другого Фридриха, и вы подпишите мирный договор. Вы должны понимать, ваше высочество, что я сделаю это только для того, чтобы визги миллиона герцогов не слышать. И только потому, что мне предстоит весьма нелегким делом заниматься, так что будет совершенно не до них. Пока не до них, — он вздрогнул, внимательно посмотрев на меня. — В каком-то плане я человек весьма ленивый, и не люблю лишних трудностей, особенно, когда можно их избежать, — продолжил я. — Чтобы не ходить вокруг да около, я предлагаю вам занять должность генерал-губернатора Саксонии, когда я её полностью освобожу от присутствия другого Фридриха, естественно. Народ, городские советы и прочая вас прекрасно знают, и воспримут ваше правление весьма положительно.

— Вы не боитесь, что я могу попытаться захватить власть? — тихо спросил он.

— Нет, не боюсь, — я поднялся из кресла и направился к двери. — Потому что в этом случае мне станет совершенно наплевать на визги всех герцогов и курфюрстов вместе взятых. Подумайте, у вас есть время до окончания войны. В любом случае пришлите мне ответ с гонцом, — и я вышел из комнаты оставив Фридриха глубоко задумавшимся. Все, пора уже наконец-то домой.

Глава 6

Хельга Хофф откинулась на спинку кресла и потерла поясницу. Она заканчивала свой первый большой доклад для теперь уже императора Петра, который он позволил отложить на некоторое время, чтобы внести в него все те нарушения, которые она смогла обнаружить. Доклад получился действительно объемный, просто книга, а не бухгалтерский доклад.

Хельга повертела в руке перо, которое подарил ей Петр. Надо же, она столько исписала, а заменила всего два наконечника. Надо бы сделать расчет, сколько производство таких перьев сможет принести дохода. Она посмотрела на свой труд. Как бы это не было удивительно, но с точки зрения именно бухгалтерии, особых ошибок не нашлось. Были злоупотребления, порой даже очень существенные, но ошибок как таковых не было.

Петр, как и обещал, перенес основное здание компании в Петербург, но в Голландском филиале осталось работать все-таки много сотрудников. Но, так было даже проще, все-таки бывшее руководство вообще хотело штаб-квартиру перенести куда-то на острова. С тактической точки зрения Хельга не могла отрицать, что так будет даже лучше, все-таки лучше все возникающие проблемы сразу на местах, но, положа руку на сердце, сама фройляйн Хофф ни за что на свете не рискнула бы поехать туда, даже, если бы это стоило ей работы. А вот в Петербург она вполне могла рискнуть переехать и перетащить туда весь свой штат клерков. Ей же не с людьми по большему счету нужно работать, а с бумагами, да цифрами. Вот съездит с ежегодным докладом к его величеству и тогда определится, где в итоге лучше будет организовать бухгалтерию. Она же еще нигде никогда не была, кроме Амстердама, даже замуж не вышла, когда поняла, что отец без ее помощи не справится.

В помещении, которое она занимала было душно, окно не открывалось, а так хотелось впустить хоть немного морозного зимнего воздуха. Да еще корсет, который хоть и помогал делать её осанку поистине королевской, но вот дышать в нем было трудновато.

Подумав, она аккуратно свернула свой доклад, и написала адрес, где в качестве получателя указала канцелярию его величества, потому что глубоко сомневалась в том, что Петр будет читать ее труд лично. Не для того император держит на службе столько бездельников, чтобы еще и с такими вещами разбираться, как доклад какого-то бухгалтера из Амстердама. С такой хваткой, какую она смогла разглядеть в Петре, Хельга сомневалась, что он остановится на крупной, но все же не единственной организации, какой была Голландская Ост-Индийская. Стряхнув со свертка песок, фройляйн Хофф убедилась, что чернила высохли. Еще раз оглядевшись по сторонам, молодая женщина скрепила получившийся сверток большой сургучной печатью.

Вот и все, можно отправлять. Завтра же с утра, как только ей удастся поймать незанятого курьера. Все-таки тяжело быть женщиной, когда вокруг одни мужчины, и даже твои подчиненные посматривают на тебе слегка высокомерно. Хельга уже не раз слышала шепот за своей спиной, где тупоголовые ослы пытались угадать, какие именно услуги она оказывала или самому Петру, или одному из его фаворитов, чтобы получить это место и эту должность. Хельга старалась не обращать на перешептывания внимания, но порой получалось плохо, именно поэтому она предпочитала приходить на службу попозже и засиживаться допоздна, чтобы спокойно поработать.

Встав, и смахнув со лба тяжелую от пота прядь золотистых волос, фройляйн сняла с вешалки плащ и муфту, которую сейчас с получением работы смогла наконец себе позволить, и принялась одеваться, чтобы пойти домой. Её дом располагался совсем недалеко от штаб-квартиры компании, поэтому после службы она предпочитала пройтись пешком, а не проделывать этот путь в экипаже, который, чисто теоретически, компания была обязана предоставить одному из своих ведущих служащих.

Задув свечи и взяв в руку канделябр, чтобы дойти до выхода, не натыкаясь на посторонние предметы, Хельга уже потянулась было к двери, но тут в коридоре послышался какой-то шум, и незнакомые мужские голоса. Вздрогнув, Хельга отпрянула от двери, пытаясь нашарить на поясе ключ, чтобы запереть дверь, потому что она твердо знала, что в здании сейчас нет никого, кроме швейцара, который исполнял роль также ночного сторожа. Она знала, что Петр приказал начать основывать службу охраны, но пока это нововведение коснулось только внутренней собственной безопасности, чтобы это не значило. Хельга прекрасно понимала, что не все сразу должно выполняться, на это необходимо время, вот только так хотелось, чтобы именно для охраны время пришло вот прямо сейчас. Ключ все никак не находился, а голоса становились все громче. Мужчины говорили громко, и шли по пустым коридорам совершенно не скрываясь, и оставалось только гадать, каким образом сторож их вообще впустил.

В отчаянье, Хельга задула свечи в канделябре, который держала в руке, уронила на пол муфту и ухватила свое нехитрое оружие двумя руками. Почему-то она была уверена, что они идут к ней. Уже почти весь город знал, что она может задерживаться в конторе едва ли не до полуночи, а свечи она погасила совсем недавно.

Дверь открылась неожиданно, хоть Хельга и ждала этого. Она едва смогла удержать крик, отступив в темноту. Один из мужчин зажег стоящий в коридоре высокий канделябр, и теперь от его света часть комнаты была освещена. Но пока только сама Хельга видела застывшую в дверях фигуру, в то время как мужчины ее не замечали.

— Ну, и где она? — грубый голос раздался настолько близко, что Хельге показалось, будто его обладатель уже стоит рядом с ней.

— Была здесь, ты же видел свет в окне, — и второй толкнул своего приятеля в спину, чтобы самому увидеть комнату. В дверях произошло небольшое замешательство, а когда они разобрались, то тут же увидели прижавшуюся к конторке Хельгу. — Ну вот, а ты, Ганс, думал, что фройляйн уже успела уйти. — И он, плотоядно улыбнувшись так, что Хельга ясно увидела провалы на месте зубов у него во рту, шагнул к ней. Вот тут девушка не выдержала и сто есть силы ударила его канделябром. — О-у-у-у, — взвыл мужчина и, схватившись за голову, нагнулся. Был бы он один, Хельге удалось бы вырваться, вот только тот, кого она только что ударила, не пришел к ней в одиночестве.

Она метнулась к двери, но второй был быстрее. Он перехватил ее за талию, когда она уже почти сумела выбраться.

— Не так быстро, фройляйн, — прошипел мужчина, втаскивая ее обратно в комнату, обдавая дурнопахнущим дыханием и одновременно закрывая дверь. — Густав, хватит стонать, не так сильно она тебя и ударила.

Густав сразу же выпрямился, подошел к Хельге и резко без замаха ударил ее по лицу так, что голова мотнулась, а капюшон плаща откинулся с головы.

— Ну вот, фройляйн, позабавилась? Теперь наша очередь, не находишь? — и он, гнусно расхохотавшись, рванул лиф платья у нее на груди. — А она красотка.

— Конечно, красотка. Думаешь, русский император так одарил бы дурнушку? — Хельга, едва не теряя сознание от омерзения почувствовала, как его рука принялась лапать ее за обнажившуюся грудь, в то время как Густав принялся задирать ее юбки. — Нам дали задание тебя прикончить, дорогуша, но никто не говорил, чтобы мы не смогли перед этим насладиться шлюшкой самого императора.

— Фройляйн Хофф, вы здесь? — голос, раздавшийся из коридора, оказался совершеннейшей неожиданностью как для Хельги, так и для ее насильников и предполагаемых убийц. — Фройляйн Хофф! — голос, звучавший так близко начал удаляться, и Хельга поняла, что может упустить свой единственный шанс на спасение.

— А-а-а, помоги... — закричала она, но не успела договорить, потому что грубая рука закрыла ей рот. При этом Ганс не заботился о том, что он перекрыл еще и нос девушки, лишив ее возможности дышать.

В коридоре наступила тишина. Было не слишком понятно, услышал ее незнакомый мужчина или ушел, унося надежду на спасение.

* * *

Гюнтер Криббе пребывал в отвратительном настроении. Мало того, что его внезапно сняли с задания, заменив на Олсуфьева, который сказал об этом с ехидной ухмылочкой, когда протягивал конверт от его величества, так еще и эта бабенка, которую Петр зачем-то назначил бухгалтером, куда-то подевалась.

В письме Петр приказывал ему завершить организацию службы безопасности, потому что местным он в этом вопросе не доверял, а после этого забрать у Хельги доклад и ехать в Петербург, потому что он ему нужен рядом с собой, а не где-то, непонятно где.

Ван Вена дома не оказалось. Хорошо еще, что прислуга прекрасно знала Криббе и впустила его, тут же проводив в закрепленные за ним комнаты. Побродив по дому, Криббе решил нанести визит бухгалтерше, надеясь, что она еще не спит и не принимает любовника, хотя на последний пункт ему было наплевать, он на просто так приперся, а по поручению императора.

Дома Хельги не оказалось, но пожилая горничная сообщила, что хозяйка, скорее всего на службе, потому что она часто задерживается в своей конторе. Удивившись подобному обстоятельству, Криббе пошел пешком в штаб-квартиру компании, благо идти было недалеко.

Странности начались уже на подходе. Во-первых, входная дверь была открыта, и никакого следа сторожа Криббе не заметил. Нахмурившись, Гюнтер поднялся на второй этаж, где по его данным располагались конторы бухгалтерии, пометив себе в памяти, что службу охраны необходимо, похоже, создавать с нуля. Во-вторых, в коридоре второго этажа горели свечи, и это сразу же наводило мысли о большом пожаре. Уже понимая, что фройляйн придется отвечать за его плохое настроение, Криббе прокричал.

— Фройляйн Хофф, вы здесь? Фройляйн Хофф! — он уже хотел потушить свечи и уйти, чтобы вернуться в дом Хельги и подождать ее там, потому что, похоже, она вовсе не на службе задерживалась, а где-то в другом месте, как дальше по коридору из-за одной из закрытых дверей раздалась какая-то возня и громкий крик, который быстро оборвался, как будто кричавшей женщине закрыли рот.

Гюнтер молча и как можно тише вытащил из ножен рапиру. В другой руке тут же оказался кинжал. После этого он почти неслышно приблизился к той двери, из-за которой раздавался крик. Про себя подумав, что это очень хорошо, что дверь открывается внутрь, Криббе пнул ее, сделав шаг в сторону, чтобы свет от стоящего за спиной канделябра не слепил его, и осветил комнату. Весьма интересную и пикантную картину он увидел сразу, но и его, оказывается, уже ждали. Не успел Гюнтер переступить порог, как на него, скалясь щербатой улыбкой от отсутствующих зубов, шагнул мужик, внешне напоминающий хорька. А руках у него сверкнул нож, но Гюнтер даже не стал слишком обращать на него внимания, метнув тяжелый кинжал, попавший ублюдку прямо в горло. Все это время он не сводил взгляда с извивающейся в лапах второго девушки.

Ганс с нескрываемым страхом смотрел на этого чертового щеголя, который так легко расправился с Густавом, и теперь шел прямо на него, что ослабил внимание, и Хельга умудрилась укусить его за ладонь. У нее не было цели выбраться, она понимала, что это практически невозможно, но от недостатка кислорода она уже плохо понимала, что происходит и практически не видела приближающегося к ним Гюнтера. От неожиданности Ганс вздрогнул и отпустил девушку, которая тут же принялась оседать на пол, а Криббе в два прыжка оказался рядом с ее несостоявшимся убийцей. Он хотел просто проткнуть его, но разум возобладал над чувствами, да еще и голосом императора с присущими ему ехидными нотками, напомнил, что в этом случае, максимум, что ему поручат в следующий раз, это найти новых хозяев для котят императорский коши Груши, поэтому, Криббе, развернув рапиру, ударил Ганса в висок эфесом. О комфорте падающего подонка Гюнтер думал в последнюю очередь, а вот Хельга явно нуждалась в помощи. Подхватив ее на руки, он устроил девушку в кресле, после чего вложил рапиру в ножны, выдернул кинжал из шеи хорька и подошел к уже начавшему шевелиться Гансу.

— Только не говори, что это была твоя идея, — прошептал Криббе, наклоняясь к Гансу. — Как вы зашли?

— Представились именем нанимателя, я сказал, что забыл в конторе часы, старик-сторож и открыл, — промямлил Ганс, не сводивший взгляда с выпачканного кровью кинжала.

— Вы его убили? — Гюнтер приблизил кинжал к правому глазу Ганса и кончиком сделал небольшой разрез, прямо под нижним веком.

— Да! А тело выволокли на задний двор и бросили там. Не убивай меня!

— Что-то мне подсказывает, что с ней и со стариком охранником ты был куда смелее. — Гюнтер сделал еще один небольшой разрез, чуть ниже. — Кто ваш наниматель? Быстро, говори, мое терпение не безгранично. — Он буквально проворковал последнюю фразу.

— Ван Эйрл! — Хельга вздрогнула, услышав, что с ней так ужасно хотел поступить ее первый помощник. Она как завороженная смотрела на гибкую фигуру фаворита Петра, которого видела один раз и то мельком. Вопрос о том, что он вообще здесь делает, даже не приходила ей в голову, она в этот момент понимала только то, что этот человек с длинными завязанными в хвост, вопреки моде, темными волосами только что ее спас.

— Так, так, — Криббе легко поднялся на ноги. — Встал, быстро. — Ганс кряхтя начал подниматься. А Гюнтер в это время обратился к Хельге. — Мне нужно уйти ненадолго. Я обещаю, что скоро вернусь. — Увидев в ее глазах протест, он добавил. — Я клянусь честью, что вернусь очень быстро. — Повернувшись к Гансу, он кивнул на мертвого приятеля последнего. — Бери своего дружка и пошли.

Выйдя на улицу, Криббе тут же наткнулся на проходивший мимо патруль. Окликнув их, он указал кинжалом на Ганса.

— Уведите этого ублюдка в полицейское управление, в тюрьму, куда угодно, главное, чтобы он утром был на месте, когда я приду его навестить. Да, на заднем дворе тело сторожа, нужно о нем позаботиться, — патрульные кивнули, и, вздохнув пошли выполнять поручение, про себя костеря почем зря все этих проклятых немецких аристократов, которые в Амстердаме распоряжаются как у себя на родине. Гюнтер же вернулся почти бегом к все еще находящейся в прострации Хельге.

— Я подумала, что нахожусь в предсмертном бреду и вы мне привиделись, — сказала она, как только он опустился перед ней на одно колено. Её обнаженная грудь постоянно привлекала его внимание, но Криббе стоически отводил от нее взгляд, а Хельга, как назло, даже не стремилась прикрыться.

— Фройляйн Хофф, вставайте, я отведу вас домой, — мягко проговорил Криббе, беря ее за руки и заставляя подняться из кресла, одновременно запахивая плащ, который скрыл от его взгляда ее наготу. — Нам завтра предстоит очень непростой день, вы же понимаете? — Хельга кивнула и даже самостоятельно накинула капюшон, но, когда сделала несколько шагов, то внезапно упала на колени перед куском меха, который Гюнтер даже сначала и не заметил.

— Моя муфта, Господи, моя муфта, — и, закрыв лицо, Хельга зарыдала.

— Фройляйн Хофф, пойдемте, черт подери, я куплю вам завтра три таких же, только пойдемте уже, — Криббе не знал, как себя вести в таких случаях и злился большим образом на себя.

— Вы не понимаете...

— Я обещаю, что попытаюсь понять, как только мы окажемся в другом месте, например, у вас дома, — чтобы не терять больше времени, он рывком поднял Хельгу, и повел, поддерживая, потому что она постоянно спотыкалась и так норовила упасть.

Кое-как дойдя до дома Хельги, Криббе обнаружил, что дверь заперта, а на его стук никто не отзывается.

— Не старайтесь, нужно открыть дверь, — найти нужный ключ на этот раз оказалось гораздо легче.

— Ваша прислуга что, спит? — раздраженно бросил Гюнтер, буквально втаскивая Хельгу в дом.

— У меня нет постоянно прислуги, только приходящая, — Хельга вздохнула, стянула плащ и бросила его на пол. Чем дольше она смотрела на Криббе, тем больше убеждала себя в том, что пришедший ей в голову план просто идеален. — Заприте дверь, пожалуйста.

— А вы не могли бы сделать это са... Господи, женщина, неужели вам так сложно понять, что ваши прелести очень даже действуют на меня, пожалуйста, прикройтесь, — простонал Криббе, когда его взгляд снова уперся в ее грудь. В ответ Хельга только покачала головой.

— Не уходите. Мне будет страшно оставаться одной, — она передернулась, вспомнив потные руки, лапающие её. — Герр Криббе, останьтесь.

— Вы вообще понимаете, о чем меня просите? — Гюнтер провел ладонью по вспотевшему лбу. Слишком долго у него никого не было, слишком долго. Вот и получи за свой добровольный целибат, несчастный ублюдок, промелькнуло в него в голове.

— Да, понимаю, — Хельга решительно кивнула. — Но и вы поймите меня правильно. Я не замужем, и за мной даже никто толком не ухаживал. Все мое время было посвящено сначала отцу, а потом попыткам свести концы с концами. Мне уже двадцать шесть лет, и я ни разу не знала мужчины, — Криббе икнул, с тоской гадая, за каким чертом она все это ему говорит? — Герр Криббе, я отдаю себе отчет, что зашла слишком далеко, что этот мир принадлежит мужчинам, но, с другой стороны, я не просила этой должности. Его высочество сам мне ее предложил. И я стараюсь все делать идеально. Но я понимаю, что подобное сегодняшнему вполне может повториться. И я не хочу, чтобы моим первым мужчиной стал кто-то наподобие этих... упырей, — наконец, закончила она, затем повела плечами так, что остатки платья повисли, обнажая ее по пояс. — Или я вам совершенно не нравлюсь? Я понимаю, при дворе императора вы вольны выбирать из самых прекрасных женщин...

— Когда вы попадете ко двору императора, то поймете, что его величество относится к адюльтеру еще более неодобрительно, чем Папа Римский, — пробормотал Криббе, делая шаг к двери. В глазах Хельги промелькнуло такое жгучее разочарование, что он тут же отбросил остатки сомнений и повернул в замке ключ, дополнительно набрасывая на дверь довольно тяжелый засов. — Надеюсь, вы не пожалеете. И, где тут спальня? Я не собираюсь вас просвещать на коврике возле двери.

* * *

Фридрих Кристиан Леопольд Иоганн Георг Франц Ксавер Саксонский догнал мой отряд, который назвать кортежем не повернулся бы язык ни у одного самого заядлого скептика, когда мы уже подъезжали к Петербургу. Он ввалился на станцию, где я сидел, прихлебывая отличный горячий взвар, ожидая, когда произойдет смена лошадей, последняя за эту, кажущуюся мне бесконечной, дорогу.

— Ваше величество, — он зашел, прихрамывая и тяжело дыша так, будто сам тащил карету, а не лошади.

— Присядьте, ваше высочество, а то вас того и гляди хватит удар, что очень плохо в столь молодом возрасте, — я махнул рукой на соседний стул, одновременно отпуская Федотова, который вошел следом за принцем, не спуская с того напряженного взгляда. Иногда мне кажется, что у Федотова паранойя, но, скорее всего, она обоснована. — Вы решили навестить сестру и племянника? — Фридрих покачал головой. — Тогда что же?

— Я приехал сказать, что не могу... — он отвел взгляд. Было видно, что слова дались ему тяжело.

— Причина, — я откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, делая очередной глоток.

— Я не могу...

— Еще как можете, — прервал я его. — Дело в принципе, не так ли? Вы принц и все такое. Бог мой, да половина принцев в вашем положении несет службу где угодно, лишь бы концы с концами свести. Вон, в качестве примера, отец королевы Польши королю Фридриху до сих пор тапочки подносит, — я поморщился. — А уж сколько моих родственников стали свидетелями гибели других моих родственников на охоте, о-у, — я закатил глаза. — Кабан весьма жуткий зверь, весьма. Вы же понимаете, что также будете тапочки подносить тому же Фридриху, ну, на худой конец королю Священной Римской империи, если в вас действительно столько гордости, сколько вы пытаетесь мне сейчас показать. Я же предлагаю вам практически неограниченную власть на территориях, которые, если быть совсем честным, я планирую увеличить, прежде всего за счет Пруссии, точнее, ее части, какой, я пока не знаю. Хотелось бы всей, но мне австриячка с Людовиком, не помню какой он по номеру, не позволят, а на троих любое государство Европы вполне даже делится, абсолютно любое, особенно Польша, м-да, — я снова сделал глоток. — Что касается Пруссии, то это государство должно быть упразднено. Слишком много от него неприятностей всегда было и будет, слишком много.

— Ваше величество... — Фридрих выглядел по настоящему несчастным.

— Господи, вы хотите весомый повод, но сами не можете его найти? — я снова закатил глаза. — Ну давайте назовем эту должность вице-король, или вообще король, мне наср... плевать, — поправил я себя, прекрасно помня, как один невысокий корсиканец этих королей понаделал, отличнейшем образом перекраивая карту Европы под себя любимого. Этих королей было, хоть задницей ешь, но все они были под одной метрополией — его. Не зря же он себя императором обозвал. А мне даже ничего придумывать не надо, я и есть император. — Выпейте взвара, он здесь чудесен, тем более, что я настаиваю на том, чтобы вы все-таки навестили сестру и племянника.

— Но, ваше величество...

— Я буду вас ждать в своей карете, — и я поднялся из-за стола и вышел из комнаты. Как же они мне надоели, кто бы знал. Нет, со Священной Римской империей пора кончать. Извини, Мария Терезия, но побывать тебе императрицей не придется, мне еще о Черном море надо задуматься, а не в этих вечных склоках погрязать.

Прибывший от Ушакова гонец сообщил, что моя семья находится в Ораниенбауме, так что я приказал гнать туда, минуя Петербург.

Когда мой, ну ладно, пусть будет кортеж, подъехал прямиком к главному входу во дворец, я заметил, что в саду находится несколько человек, среди которых барахтается в снегу хорошо упакованный малыш. Сердце екнуло, и я, оставив Фридриха пялится по сторонам, стремглав направился к ним. Нянька, которую я сам отобрал для Павла присела в низком реверансе испуганно глянув в сторону покрытого снегом как тот снеговик наследника, я же, махнув рукой, подхватил этот комок снега на руки. Из мехов на меня смотрела красная мордаха.

— Как же давно я тебя не видел, как ты вырос-то, скоро меня догонишь, — пробормотал я, немного теряясь под внимательным взглядом ребенка. Но тут он улыбнулся, продемонстрировав все свои восемь зубов и тщательно проговорил.

— Па-па, — я же рассмеявшись чмокнул его в холодную щеку.

— Ваше величество, его высочество пора уводить, а то он замерзнет, — пробормотала няня. Судя по тому, где они находились, увести Павла домой пытались уже давно, но он ни в какую не хотел уходить. Я же, все еще улыбаясь протянул ей сына и обернулся, словно почувствовав чей-то взгляд.

Машка неслась ко мне бегом, раздетая, размазывая на ходу слезы. Несколько прядей вырвалось из её бывшей когда-то безукоризненной прически. Я успел ее подхватить за секунду до того мгновения, как она налетела на меня.

— Живой, вернулся, — бормотала она, уткнувшись мне куда-то в шею.

— Ну-ну, маленькая, конечно, живой, что мне сделается, — я гладил ее по вздрагивающим плечам, по голове. — Ну что ты раздетая выскочила, замерзнешь же. — Поняв, что толку от нее мало, и что мы так можем простоять до морковного заговенья, я подхватил ее на руки и быстро пошел в сторону входа. Начавший было буянить Павел, видя, что родители идут домой, все-таки позволил себя утащить в тепло. Подходя к порогу, я прошептал все еще рыдающей жене на ухо. — Есть такая традиция — молодую жену через порог дома переносить. Мы почему-то ее проигнорировали, но ничего, сейчас наверстаем. — И я зашел с Марией на руках в огромный холл дворца, который делал в большей степени для нее. Наконец-то я дома.

Глава 7

Семен Иванович Мордвинов поднес к глазу трубу и негромко выругался. Три английских линкора неспешно приближались к бухте на полуспущенных парусах.

— Какого черта, Семен Иванович, — Ермолов повернулся к Мордвинову. — Они что, собираются атаковать?

— Они за этим сюда пришли, проделав длинный и трудный путь, — Мордвинов сплюнул, и снова приник к трубе.

— Но Российская империя не находится в состоянии войны с бритами, — возмущенно прервал Ермолов его созерцание.

— Да когда это бритов останавливало? — ему ответил капитан Вихров, один из первых русских офицеров, обосновавшихся на этой горячей земле. Он был также одним из тех, кто по наводке его высочества нашел выход алмазов, совсем недалеко от Капстада. Сейчас это место начало понемногу осваиваться и налаживаться добыча.

Его высочество рекомендовал также организовать экспедицию на северо-восток, намекая, что там можно наткнуться на золото. Золота они пока не нашли, зато нашли местных жителей, которые с упрямой сосредоточенностью топали к Капстаду, чтобы жить и даже служить белым господам. На вопрос, а на хрена им такой геморрой, тем более, что племена в этом регионе находились в состоянии вечной войны, младший вождь, так этого странного чернокожего туземца обозвал переводчик, по имени Мгвамба объяснил, что они услышали от... тут переводчик запнулся и не сумел ничего нормально перевести, в общем, от кого-то, что новые белые не забирают их народ в рабство, и даже разрешают жить на своих территориях, при нескольких условиях: они не будут воевать против них, будут воевать против их врагов, начнут учить их язык и возьмут их религию.

Вихров почесал тогда макушку, возведя глаза к небесам. Он, хоть убей, не помнил, чтобы чего-то кому-то обещал, да еще и такие вот правила составил. Подумав с минуту, проклиная всех, кто пришел ему на ум, начиная с его высочества за то, что заставил его, простого капитана брать на себя груз такой ответственности, Вихров решил вернуться в поселение вместе с туземцами, и составить что-то типа указа, с этими нехитрыми правилами. Ну, почему бы и нет, так он рассудил тогда.

Когда же прибыли первые корабли под российскими флагами, он уже устал вертеться между туземцами и протестантами, населявшими Капстад. Вихров готов был упасть на землю и целовать ноги Саймонову, выскочившего из лодки на берег. Саймонов, который забыл уже про свои боли, и светил загорелым лицом, нося трость только потому, что привык к ней.

Адмирал весьма популярно объяснил местным жителям, мрачно смотрящих на него исподлобья, что эта земля теперь принадлежит Российской империи, и что они должны выполнять определенные правила, чтобы остаться жить в Кастаде. Во-первых, присягнуть ее величеству императрице Елизавете, во-вторых, жить по законам Российской империи, в-третьих, жить слободой и не сметь задирать как местных, так и прибывших сюда русских. Работать можно будет продолжать на Ост-Индийскую компанию, но перезаключив договор. Религии никакие правила не коснутся, костел никто сносить не собирается, и пастора сжигать тоже не будут. Что-то не нравится? У вас есть ровно двадцать четыре часа, чтобы собрать вещички. А так как русские все же не звери, как о них любят говорить, то вон там стоит корабль, да не тот большой, тот флагман флота «Гордость океана», рядышком торговый фрегат видите, так вот на нем вы и можете уйти. Куда? А я, Саймонов ФедорИванович, откуда знаю? Куда душа попросит. Команда вся сплошь из голландцев, нам их почти не жалко, куда скажете, туда и отвезут.

В итоге все остались, и фрегат ушел в сопровождении двух линкоров с грузом алмазов и все-таки найденного золота. Правда, о том, что он везет, нигде не упоминалось. Даже в накладных было сказано: «Образцы камней и пород для императорской кунцкамеры». Даже матросы не ведали, что не простые камни, которые в бочки сверху насыпали для вида везут. Одну такую бочку прямо на палубу специально перевернули, и Вихров, изрядно матерясь, заставлял криворукого казака всю эту грязь обратно в бочку смести и заколотить.

В его правила, которые туземцы сами себе придумали, все же приняли, добавив туда пункт о найме рабочих их числа местных жителей. К счастью с флотом приехали несколько попов, которые, чуть ли не сходя с кораблей, приняли свою новую паству просвещать. Так что в итоге Вихров вздохнул с облегчением, передав все дела Мордвинову, и принявшись готовить новую экспедицию, еще чуть дальше на север. Слишком уж эти земли жирные на разные полезности оказались, а вдруг еще что найти смогут? О том, откуда его высочество знает про золото и про алмазы, он вопроса себе не задавал. На то он и цесаревич, чтобы такие вещи знать. Его команда, наполовину состоящая из местных, сносно говорящих по-русски, уже готова была выступать, и тут черт принес англичан, чтоб им пусто было.

— Да как такое может их не остановить? — продолжал горячиться Ермолов. Вихров же только глаза закатил. Вот как такого наивного и все еще верящего в чудеса юношу сюда в новые земли русские-то занесло?

— Ермолов, ну что ты как маленький? — Мордвинов отнял трубу от глаза. — Прикроются каперским свидетельством и каким-нибудь указом, который сами для себя и приняли, может совместно с какой-нибудь Испанией, что мир пополам поделили, и дело с концом. И мнение всего остального мира, который они поделили, их не волнует. Они же короли морей, мать их, — и он снова сплюнул тягучую слюну. — Вихров, что у нас с линией обороны?

— Так готова, Семен Иванович. На первой наши проверенные люди сидят. Все сплошь ветераны. Да и гаубицы, которые ты привез, просто чудо, а не гаубицы. Сыров к ним вообще никого не подпускает, пылинки сдувает. На второй местные — мы их год почитай учили, самых смышленых взяли, да которые крестились недавно. Они-то очень серьезно к православию отнеслись, все попов слушали, едва в рот не заглядывали, так что не посрамят. Вон, видишь, белые рубахи все надели, как положено, чтобы перед апостолом Петром предстать не опозорившись. Ну и мы.

— Разворачиваются, Семен Иванович, — прошептал Ермолов.

— Ну, с Богом, ребятушки, — Мордвинов перекрестился. На первой линии опытный Сыров сидит, этого учить, только портить. Он сам знает, когда начинать стрельбу, и когда нужно будет отступить, пустив вперед солдат, которые спрятались за бруствером на их линии, в ожидании десанта с кораблей. Ко второй линии тут же побежал Вихров, все-таки местные под его ответственностью. Сам же Семен Иванович будет контролировать бой отсюда, да Господь, смогут отбиться.

* * *

Флагман флота его королевского величества короля Георга девяносто-пушечный «Принц Георг» шел посредине, а шестидесяти четырех-пушечные «Кент» и «Эдинбург» пристроились по бокам и чуть отстав от своего более внушительного ведущего. Вообще по правилам любого боя флагман должен был держаться в стороне от сражения, вступив в бой только в том случае, если уже совсем не остается другого выхода, но, приближаясь к Кастаду англичане вполне справедливо рассудили, а чего им, собственно, бояться?

В бухте не было не одного корабля, пристани Капстада стояли пустые. Новая крепость, которая совсем недавно возникла на берегу не казалась ни капитанам кораблей, ни адмиралу Уэнстеду сколько-то опасной, да и что могли эти русские тут такого отстроить? Уэнстед вообще сильно удивился, когда ему доставили приказ его величества, срочно выдвигаться к Капстаду и захватить это, никому не нужное до сего времени поселение, которое совершенно непонятным образом перешло во владение русских. Он так и не понял из путанных объяснений своего казначея, который, закатывая глаза пытался объяснить, как русский принц приобрел его, частично выкупив у купцов-владельцев, частично забрав с акциями Ост-Индийской компании. Адмиралу все это казалось диким. Как можно забрать огромную территорию, а русским принадлежала просто огромная территория Африки не военным путем, не в следствие подписания мирного договора, а всего лишь что-то проделав с какими-то бумажками? Это совершенно не укладывалось у него в голове, и он с радостью принялся выполнять поставленную перед ним задачу его величеством, а именно — отвоевать как минимум Капстад и прилегающую территорию и установить в поселении британский флаг, выполняя временно обязанности генерал-губернатора до тех пор, пока его величество или не пришлет ему замену, или не утвердит на этой должности.

— Господин адмирал, мы вышли на расстояние выстрела, — к Уэнстеду подошел капитан флагмана Джон Винчайлд. Уэнстед, который рассматривал в это время крепость стоя на мостике, повернулся к капитану и хмуро посмотрел на него.

— Что-то здесь не то, Винчайлд, мне определенно не нравится эта крепость. Ее раньше здесь не было. К тому же, эти странные сооружения на берегу весьма напоминают линию обороны. Ты когда-нибудь сталкивался в бою с русскими?

— А что русские начали выходить в море? — капитан улыбнулся, продемонстрировав на редкость хорошие зубы.

— Я бы не стал недооценивать противника, — проговорил Уэнстед поднося трубу к глазу. Этот переход был на редкость отвратителен, да они еще и почти треть команды и пехоты потеряли от этой проклятой Богом цинги.

— Господин адмирал, если подойдем ближе, то придется делать круг, — предупредил капитан.

— Ладно, они не выглядят сколько-нибудь опасными. Командуй атаку.

— Лево на борт! Орудия к бою! — заорал капитан и его команда начала дублироваться, чтобы в конце концов дойти до других линкоров. Которые, видя, что флагман начал маневр, уже принялись его повторять, даже не дожидаясь команды.

Первые выстрелы традиционно не долетели до цели, и были пристрелочными. Следующий залп немного не достал до цели. С берега не отвечали, и тогда капитаны приняли решение спустить десант, справедливо рассудив, что, раз крепость молчит, то, значит, ей и отвечать особо нечем. Лодки должны были плыть к берегу под прикрытием залпов орудий кораблей, чтобы люди в крепости не смели поднять головы, хотя уже даже самому последнему юнге стало понятно, что до самой крепости снаряды не долетят.

Когда лодки были уже на полпути к берегу, прямо с берега, совсем недалеко от того места, куда падали ядра орудий линкоров, появился белый дым, и только затем до кораблей донесся звук сильнейшего залпа. Лодки с солдатами его величества попали в ловушку, из которой выбраться было чрезвычайно сложно, и командиры приняли решение под огнем прорываться к берегу.

Дальше начался форменный ад. Пушки с берега стреляли, не прекращая ни на минуту, выкашивая десант, а некоторые особо точные выстрелы достигали и кораблей. У «Кента» были разбиты две мачты, и повреждены почти две трети орудий, флагман и «Эдинбург» еще держались, но это потому, что артиллеристы больше внимания уделяли все же десанту, но то, что они скоро пристреляются, это был всего лишь вопрос времени. Адмирал Уэнстед в бешенстве разорвал свой кружевной платок, и приказал подходить ближе, чтобы стереть с лица земли эту линию обороны, которая оказалась для них полнейшей неожиданностью.

Когда корабли уже завершали маневр, остатки десанта высадились на берег, благо, в последние минуты обстрела не было.

Линии обороны были пусты. Лишь убитые солдаты, все как один почему-то в белоснежных рубахах, словно на прием к королю собрались, а не на поле боя. Даже местные черные были облачены в это странное для битвы одеяние. Мундиров по причине жары никто из солдат не носил, и это тоже выглядело для затянутых в мундиры англичан как минимум странно.

Они прошли вторую линию, когда из-за невидимых с моря блиндажей высыпали русские. Англичане, хоть и шли неким подобием строя, но построиться для открытия огня не успевали, а вот русские успели и подготовиться, и сделать два залпа, прежде, чем столкнуться с англичанами в ближнем бою. Зачем они вообще вышли из-за своих укрытий стало ясно, когда за спинами защитников заговорили пушки, которые начали стрелять по еще не завершившим маневр линкорам, на свою беду подошедшим к берегу на максимально возможное расстояние. Десант не должен был прорваться к третьей линии обороны, чтобы таким образом защитить линкоры и позволить им начать стрельбу.

Уэнстед был достаточно опытен, чтобы понять — дело приняло совершенно непредсказуемый оборот.

— Отходим, — сквозь зубы процедил он, глядя, как гибнут его солдаты, дорого платя за свои жизни, но все равно погибая.

— Но, господин адмирал, там наши ребята...

— А ты хочешь составить им компанию? — адмирал зло посмотрел на капитана. — А я говорил, что здесь что-то не так. Отходим.

Но уйти они не успели. Они даже не успели совершить разворот, как в бухту, со стороны мыса Доброй Надежды ворвался флот из шести кораблей во главе с линкором «Гордость океана». Адмирал Уэнстед прикрыл глаза. Это был конец. Так позорно еще никто из адмиралов королевского флота не проигрывал битв. Ему сейчас лучше вообще домой не возвращаться, да он и не сможет, потому что еще два корабля заблокировали выход из бухты.

А в это время Мордвинов привалился к стене блиндажа и перекрестился. Господь услышал их молитвы, раз Саймонов вернулся из своего разведывательного плаванья почти на неделю раньше оговоренного срока.

* * *

Ушаков нервно мерил шагами кабинет императора в Ораниенбауме, ожидая встречи с его величеством, который, похоже, все от жены не мог оторваться. Наконец, раздались шаги и в кабинет вошел император, который скупо улыбнулся и даже приобнял старого служаку.

— Я вижу, Андрей Иванович, ты почти и не хромаешь уже, — Петр не стал садиться за стол, а указал на стоящие у стены кресла.

— С такими делами не до хромоты, ваше величество, — махнул рукой Ушаков.

— Рассказывай, — Петр сел в кресло, дождался, когда напротив уместится Ушаков, и лишь затем задал свой вопрос, изрядно нахмурившись при этом.

Андрей Иванович долго смотрел в одну точку, затем принялся докладывать, стараясь ничего не упустить. Он так торопился попасть в Ораниенбаум, что даже все свои бумаги оставил в Петербурге и теперь приходилось довериться памяти. Внимательно выслушав его доклад, Петр встал и подошел к окну, сцепив сзади пальцы рук.

— И что же, Андрей Иванович, много ли человек связаны с заговором Бестужева? — спросил он, не глядя на главу Тайной канцелярии.

— Мне удалось обнаружить сто шестнадцать, при этом я самое мелкое сито взял, просеивая всех и каждого, — Ушаков вздохнул. — И даже несколько студентов морской академии в этот список входит. По идее, половину можно убрать из этого списка, так мелкая сошка, просто поддавшиеся на модное течение идиоты. Меня больше второй заговор заботит, который, то ли есть, то ли нет его, просто колдовство какое-то.

— Колдовство, значит, — Петр повернулся к Ушакову. — Вот что, Андрей Иванович, а пускай этот заговор на плечи вице-канцлера ляжет целиком и полностью. Сдается мне, что такие дела просто так не происходят, и скоро начнется так называемая острая фаза. Вот и пускай Бестужев себя покажет. Может быть, мы зря на человека напраслину возводим. И он, покаявшись, продолжит делами государственными заниматься. Так что, Андрей Иванович, не спеши в Петербург возвращаться, лучше здесь погости, про город мне все расскажешь, картины, кои университету подарил покажешь, а я Федотова предупрежу, чтобы полк в ружье подготовил, да неподалеку от Петербурга держал, на случай, если вице-канцлер все же не справится. А теперь, поведай-ка мне, Андрей Иванович, что вы безобразники такие с английским послом учудили?

* * *

Когда Ушаков ушел отдыхать, я настоял на этом категорическим образом, я долго смотрел в стену, а потом расхохотался гомерическим хохотом. М-да, шутники, мать их. Почему-то мне в голову не приходило, что мое окружение способно на нечто подобное. Даже не представляю, кто офигел больше: англичанин, когда его к медведю вытолкали, или медведь, когда к нему обмочившийся от страха и верещавший как свин англичанин выскочил. Но не прикопаешься, классический несчастный случай на охоте. У нас просто кабаны очень редки, вот и приходится косолапых будить, чтобы удаль иноземного гостя проверить.

В кабинет просочился Турок и полминуты недоуменно смотрел на меня.

— Вам плохо, ваше величество?

— Нет, мне замечательно, — я попытался выпрямиться, но снова рассмеялся. Наконец, я успокоился. — Ты знал, что планировали с Кармайклом сделать?

— Нет, я в этом участия не принимал, — покачал головой Турок. — Насколько мне известно, исполнение целиком и полностью лежало на Оленьеве.

— У него весьма странное и, надо сказать, извращенное чувство юмора. Куда его Андрей Иванович отослал? — я окончательно успокоился и кивнул на кресло, в котором совсем недавно сидел Ушаков.

— После того, как он отвезет тело лорда Кармайкла в Англию, Оленьев должен обосноваться в Венеции, у нас там просто нет никого.

— Надо ему письмо написать, пускай найдет Джакомо Казанову, хорошему шпиону будет чему у этого перца поучиться, — задумчиво проговорил я. Перед Турком можно было не стесняться, он давно привык к то и дело вырывающимся у меня словечкам, да некоторому, скажем так, пророческому дару.

— Я даже не буду спрашивать, кто это, — проворчал Турок.

— Вот и не спрашивай, просто письмо напишу, и имя упомяни. Кстати, что у тебя с Анной Татищевой? — я внимательно смотрел, как Турок вздрогнул, но взгляда не отвел.

— Я понимаю, что не пара ей, но... Как оказалось, правы были предки наши, когда говорили, что сердцу не прикажешь, — он взлохматил волосы и покачал головой.

— А вот это мне судить, кто из моих подданных кому подходит. Доделывай начатое, а я пока ее отцу отпишу, что хочу его дочь за тобой замужем видеть. Да, вот, — я поднял со стола заранее подготовленный указ и протянул его Турку. — Надеюсь, ты не посрамишь мое доверие и отечество, — Ломов дрожащими руками открыл указ, прочитал, непонимающе посмотрел на меня и прочитал еще раз.

— Я не понимаю, это кому? — вот тут пришла моя очередь глаза закатывать.

— Ну, если ты с утра не перестал быть Ломовым Андреем Ивановичем, то, наверное, тебе. Не только девки должны приданное собирать. А с этим Татищев не станет возражать, — этим указом я посвящал его в наследственное дворянство, и даровал две деревни неподалеку от Ораниенбаума, с титулом барона. Что ни говори, а Турок это точно заслужил. — Так, потом налюбуешься, да с невестой съездишь посмотреть на деревни свои, пока же меня интересует заговор. Как так получилось, что даже Андрей Иванович репу чешет и никак не может найти виноватых и причастных?

— Да все как-то сразу пошло наперекосяк, — пожал плечами Турок. — Так уж получилось, что никто на данном этапе не желал принимать участие в заговоре. Я имею в виду тех, кто не поддерживает вице-канцлера. У меня все силы только и уходили на то, чтобы атмосферу поддерживать да слухи распускать.

— Ты сможешь организовать небольшую бучу, специально для нашего любимого вице-канцлера? — спросил я у него. — Обещаю, что продержу Ушакова здесь до тех пор, пока ты отмашку не дашь.

— Смогу, вот это смогу, — усмехнулся Турок. — А насчет Андрея Ивановича, это хорошо, а то он меня пару раз чуть не сцапал, еле успел следы замести.

— Да, хватка у него бульдожья, что ни говори. Федотова предупреди, чтобы его люди шибко не старались утихомиривать, без убийств и членовредительства, так бока намять для порядка и все дела, — кивнул я, отпуская Турка. Предстояло еще много дел, итак с Марией да Пашкой почти до обеда пробыл.

— С Федотовым я уже все обсудил, только... Петр Федорович, ваше величество, зачем это все было вообще нужно?

— Чтобы дети грома не боялись, — я усмехнулся, но, видя, что он не понимает, коротко объяснил. — Чтобы они дел не наворотили. Ни Ушаков, ни Бестужев, ни кто-нибудь еще. Пока рядом непонятные заговорщики бродят, лучше перестраховаться десять раз и подождать активничать. Вдруг там военные замешаны, которые тут же из заговорщиков жертв заговора сделают? А там и я подъехал, чтобы кому-то всю малину испортить. Теперь понятно?

— Теперь понятно, — Турок улыбнулся и вышел, оставив меня наедине со всей моей кучей дел и отсутствием Олсуфьева. И вот кого теперь заставить помогать мне с бумагами? Да не подумавши отправил Олсуфьева в Голландию, и я с кислой миной на лице сел за стол и развернул первую бумагу в стопке, приготовленной мне для изучения в императорской канцелярии.

Глава 8

Фридрих Прусский подошел к камину практически строевым шагом и швырнул письмо, которое только что читал в огонь. Затем, схватив кочергу яростно пошевелил угли, чтобы проклятая бумага полностью была поглощена яркими обжигающими языками.

Фон Винтерфельд покосился на взбешенного короля, но ничего не сказал. Фридрих вот уже несколько месяцев пребывал в подобном настроении, и никто не мог его хоть как-то улучшить.

— Моя мать и жена все еще в Берлине, и нет никаких признаков того, что Ласси собирается оттуда уходить. Салтыков оккупировал Дрезден, при этом больше своими званными обедами и балами, нежели военным путем. А что собирается делать император Петр — тайна, покрытая мраком. Да еще и войска австриячки встали в Тешине. Странно, что прямо с похода не решились нас атаковать, — Фридрих бросил кочергу, оперся на каминную полку и закусил сустав на указательном пальце. — Что я сделал не так? Что? Может быть, ты мне объяснишь, мой верный Винтерфельд?

— Нет, ваше величество, я не могу ответить, — покачал головой фон Винтерфельд. — Возможно, все дело в Дрездене, а может быть и в вашем союзе с Ганновером, который перекинулся на Англию. Поговаривают, что император Петр просто ненавидит англичан. Во всяком случае, при Елизавете так с послами не поступали.

— Господи, да что они ему сделали-то? — Фридрих помассировал ноющие виски. — Наоборот, открыли дорогу к трону.

— А что ему сделали вы, ваше величество? — фон Винтерфельд стянул парик, который был простым, по сравнению с теми, что еще двадцать лет назад носили, в виде небольшой косы, и вытер вспотевший лоб. В комнате было очень душно, но Фридрих, который часто мерз, велел еще подбросить в камин дров. — Вы ведь всегда были расположены к бедному сироте, всегда проявляли в нему участие, откуда такая неприязнь? Ведь эту мерзость, как слышал, делали по его эскизам, — и он бросил на стол стопку тех памфлетов, которые прусским офицерам удалось изъять в одной из деревень, когда они проезжали мимо.

— Я не знаю, в письмах он продолжал быть любезен...

— А вы уверены, ваше величество, что эти письма писал сам Петр? Ведь может так статься, что его ближайшее окружение: Ушаков и этот фон Криббе, да и Румянцев через своего сына, который считается первым фаворитом Петра, могли просто не передавать ему ваши ответы, внушая тогда еще юному князю, что вы оставили его, перестали интересоваться его судьбой. А много ли надо юноше, чтобы на остатках былого обожания взрастить самую настоящую ненависть?

— Я сам об этом думал. Ну почему почти все наши недруги остались в итоге живы? Почему? — Вскричал Фридрих и стукнул кулаком по каминной полке.

— Все дело в этом враче Флемме, который, хвала Господу, больше не будет вставлять нам палки в колеса, — мрачно ответил фон Винтерфельд.

— Только вот этот старый лис Ушаков тоже будет начеку. Я понимаю, что, скорее всего, Петр санкционировал эту жуткую «охоту» на которой погиб Кармайкл, вот только, реализация целиком и полностью лежала на Ушакове. Он даже умудрился княгиню привлечь к этому делу, которая чрезвычайно нежно относится к моей супруге и даже ведет с ней сердечную переписку. Представляю, что сейчас на душе у бедной женщины, — Фридрих посмотрел на то, что осталось от письма, которое с великой осторожностью доставили ему из Ганновера.

— Да, бедняжка, — кивнул фон Винтерфельд, про себя соображая какую именно женщину Фридрих имел в виду. — Но, вы должны признать, ваше величество, что самым большим вашим достижением можно считать то, что Зильберберг был достроен вовремя. Вы не думаете, ваше величество, что именно крепость можно считать тем самым препятствием, которое не позволило Карлу Александру Лотарингскому напасть на нас? Я просто снимаю шляпу перед вашим гением, но крепость получилась поистине неприступной.

— Не могу сказать, возможно, ты прав. Лично я бы взял Зильберберг. — Ханжески поджав губы, ответил Фридрих.

— Нисколько не сомневаюсь в вашем полководческом гении, ваше величество, — рассыпался в лести Винтерфельд, уловив в голосе короля опасные для себя нотки. — Но, Карл Александр — это далеко не вы.

— Да, ты прав, как и всегда, мой верный Винтерфельд. Пока мы находимся в крепости, нас никто не сможет тронуть. Но, мы не можем сидеть здесь вечно. Поэтому необходимо продумать во всех деталях кампанию против австрийцев. Именно сейчас Карл Александр не ждет нашей атаки. Думаю, что мы возьмем Тешин, чтобы обезопасить себя от австриячки. А там уже будет думать, что мы сможем предпринять дальше. Кстати, где мой брат? Вы, мой дорогой Винтефельд, каким-то непостижимым образом умеете быть в курсе всех значимых событий, впрочем, как и не слишком значимых.

— Насколько мне известно, его высочество Август Вильгельм не покидал своего дворца Ораниенбурга в Бранденбурге, ваше величество.

— Нам остается только молиться, чтобы никому не пришла в голову мысль, навестить его там. Надеюсь, моему брату-идиоту хватит ума сидеть в Бранденбурге и не высовывать оттуда свой нос? Будет куда как лучше, если о нем просто забудут, как, впрочем, всегда.

В ответ Винтерфильд лишь натянуто улыбнулся. Что-то ему подсказывало, что Ласси не забудет ни одного из детей Фридриха Вильгельма первого. Тем более, что ему особенно-то и напрягаться не нужно будет, ведь практически все братья и сестры короля Фридриха, кроме Августа Вильгельма и тех принцесс, которые были замужем, находились в Берлине.

— Может быть, стоит организовать переезд его высочества с сыном и супругой в Ганновер, ваше величество, — наконец, решился высказаться Винтерфильд. Фридрих задумался, помолчал, глядя на огонь, затем медленно кивнул.

— Да, полагаю, что так будет лучше. Я поручаю тебе лично заняться столь нелегким делом, Винтерфильд. Собирай отряд. Вам необходимо как можно незаметнее проникнуть в Бранденбург и вывезти из Ораниенбурга Августа Вильгельма с семьей, — взвешивая каждое слово ответил Фридрих. — Пока в Ганновер, но лучше всего в Англию. Все-таки мы не чужие друг другу люди с королем Георгом, даже, если не учитывать наше соглашение.

Фон Винтефильд коротко кивнул, а затем, отвесив уже полноценный поклон, вышел из комнаты, чтобы собрать отряд и выехать в Бранденбург. Для себе он решил, что побудет с братом короля, который являлся его наследником. К Фридриху в настоящий момент он возвращаться не собирался, Август Вильгельм же нуждается в защите, и он и его молодая жена и малолетний сын.

* * *

София Доротея Ганноверская королева-консорт Пруссии, королева-мать короля Фридриха неприязненно посмотрела на сидящего напротив нее за огромным обеденным столом Ласси. Как может этот выскочка вообще сидеть во главе стола, на месте, которое по праву принадлежит ее сыну Фридриху? По бокам сидели ее сыновья и дочери, а между ними высшие офицеры армии Ласси. Какое унижение. Быть пленницей в собственном доме. Да еще и Ласси притащил сюда Елизавету Кристину, ее нелюбимую невестку, которая раньше жила в более скромном дворце и даже не думала претендовать на ее Софии Доротеи вотчину. Как обычно, обед проходил в полном молчании, которое прервется, стоит королевской семье покинуть обеденную залу. Вот тогда русские расслабятся и начнут шутить и разговаривать на этом своем варварском языке, который она сколько не пыталась, так и не смогла выучить.

— Почему мы не можем уехать в Ганновер? — София Доротея даже не пыталась быть вежливой с этим ирландским выскочкой.

— Потому что таков приказ его величества Петра. Никто не покинет этот город без его на то отдельного разрешения. Это касается вашего величество и ваших высочеств, разумеется. Остальные жители вполне могут поехать по делам, но только получив специальную подорожную во временном штабе нашей армии. — Ответил Ласси,

— Это... просто возмутительно. Я не желаю более оставаться в Берлине, — королева отложила столовые приборы, прожигая взглядом Ласси. Из-за длины стола ей приходилось постоянно повышать голос, чтобы ее хотя бы услышали.

— А вот это не нам с вами решать, ваше величество, — Ласси почувствовал, что у него пропал аппетит. Как же ему надоели все эти герцоги и короли с королевами. Он теперь прекрасно понимал его величество, который так морщился, когда речь о ком-то из них заходила, что создавалось впечатление, будто он лимон целиком засунул в рот и разжевал.

— Я не понимаю, чего добивается ваш господин, — София Доротея схватила бокал и сделала из него глоток. — У меня создается впечатление, будто он нас всех уничтожить хочет.

— И что? — Ласси пожал плечами. — Он победитель, имеет право.

— Он не имеет никаких прав так с нами обращаться! — голосу матери вторили голоса ее детей.

— Пра-а-а-вда? — Протянул Ласси. — А, собственно, почему?

— Потому что мы не просто...

— А у ваших любимых господ из Англии есть все права обращаться подобным образом с ирландцами? — Ласси почувствовал, как у него дернулся глаз. — А ведь среди нас тоже есть потомки королей. А тем же англичанам, французам, голландцам кто дал право приезжать на Черный континент и сгребать местных жителей, угоняя в рабство? Там ведь тоже, возможно, местные короли и принцы имеются. А с Портой что кто-то перестал разговаривать, а ведь они до сих пор рабов среди всех, до кого доберутся, набирают, или вы думаете, что в гаремах нет принцесс и герцогинь? Кто дал вам право и отнял его у его величества, может быть, объясните старому солдату, вынужденному бежать, чтобы господа из Англии его попросту не вздернули на ближайшем дереве, как какого-то воришку!

— Господин Ласси, вы сейчас утрируете, — королева Пруссии побледнела. Этот мужлан посмел сравнить ее с какими-то дикарями из Африки. — Вы сейчас говорите совершенно неприемлемые вещи.

— Почему? — искренне удивился фельдмаршал. — Что вам не нравится, ваше величество, в том, что я сейчас сказал? Или вы уверены, что какие-то права есть только у избранных, а остальным никаких прав не положено? Так я вас разочарую, ваше величество. Если его величество решит, что весь ваш курятник ему только грудную жабу обеспечит, то пройдет совсем немного времени и появится кто-то еще. Тот, кто всех вас объединит, завоевав, а потом поделит так, как ему будет выгодно, назначив королями и королевами своих родичей. Вот сколько родичей, столько государств в итоге и получится. Ну а вас всех заставят подписать отречения, или просто убьют, потому что этому человек будет все равно, о чем там кудахчет ваш курятник. Он все ваши законы просто свернет и бросит в камин, а вам подарит свои, какие его больше всего устраивают. И так оно и будет, помяните мое слово.

— Я не могу с вами разговаривать, — королева встала и вышла из зала, а вслед за ней потянулась вереница ее многочисленного потомства.

Когда за ними закрылись двери, офицеры снова сели за стол.

— Что на вас нашло, Петр Петрович? — тихо спросил его Лопухин.

— Сам не знаю, — Ласси протер лицо руками. — Просто я уже устал ждать решений. А его величество все никак не присылает гонца. Я солдат, и далек от всех этих интриг, да еще граф Салтыков, похоже, решил поселится в Дрездене.

— Петру Семеновичу там нравится, — Лопухин улыбнулся. — Но, мне все равно не понятно... Если такой приказ, о котором вы намекали все-таки придет, что мы будем делать?

— Какой приказ? Продать Гогенцоллернов Порте? — Ласси усмехнулся, увидев, как вытянулось лицо у Лопухина. — Успокойся. Они Порте не нужны, разве что совсем молоденькие принцессы. Ну а если его величество примет такой жуткий приказ, то мы о нем Ваня точно не узнаем, — он задумался, затем пригубил вино. — Вот что, собирайся-ка ты в Бранденбург, Ваня. И привези сюда наследника с семьей, а то, как-то нехорошо получается, все здесь, почитай под крылом у матери, а он один где-то вдалеке. Так быть не должно. Зачем короля Фридриха вводить в искушение? Вдруг он решит, что, ежели Август Вильгельм в относительной безопасности, то остальными, включая мать и жену можно пожертвовать? Сделает из них потом мучениц, вся Европа слезами захлебнется.

— Ну вы и скажете, Петр Петрович, — Лопухин встал из-за стола. — У вас фантазия, что у того сказочника.

— Да нет, Ваня, я просто давно уже живу на этом свете, — Ласси посмотрел на свет сквозь вино. — Я начинал служить России еще при Петре Великомом. Тот, кто сравнивает его внука с ним — не правы. Петр Алексеевич много сделал, очень много, но он так боялся потерять тот разговор, что шел у него с большинством европейских господарей, что даже не замечал, как те говорят с ним через губу. Предпочитал откупиться в тех случаях, когда мог просто взять. А вот Петр Федорович не такой. Он хоть еще и молод, но вот разговаривать ни с кем просто не намерен. Только на своих условиях. Вполне возможно, что он сам долгое время немецким герцогом был, да вместо российской короны на шведскую претендовал. Он умеет с ними разговаривать, вот в чем дело. Если шею не свернет, далеко пойдет. Ну а наше дело помочь ему, плечо подставить в случае чего. Да Тайная канцелярия где надо подсобит.

— Правы вы, Петр Петрович, мы солдаты, а все эти интриги, и не мое тоже. Я вон, лучше наследника с семейством со всем почтением сюда доставлю.

— Полк возьми, Бранденбург может сопротивление оказать, — проговорил Ласси, все еще разглядывая вино сквозь свет. Лопухин кивнул и вышел, а вслед за ним потянулись несколько офицеров его полка. Наконец, Ласси поставил бокал на стол. — А что если, господа офицеры, мы, по примеру графа Салтыкова устроим званный ужин. Пригласим влиятельных жителей Берлина. Августейшее семейство продемонстрируем, что живы-здоровы и вполне упитаны?

— Почему бы и нет, господин фельдмаршал, — послышался голос с середины стола. — Что мы потеряем? Ничего. Ну, не придет кто, так ведь насильно мил не будешь. Но, сдается мне, что все придут. Это же так любопытно и так страшно, с русскими отужинать. Потом будут детям хвастливые истории рассказывать, что кушали за одним столом с самим Ласси и живыми ушли.

— Решено, займитесь кто-нибудь, хоть в фанты разыграйте, кто будет за ужин и приглашения ответственен, а мне потом доложите, — и Ласси приступил наконец к обеду, чувствуя, как к нему возвращается аппетит.

* * *

— Ваше величество, ваше величество, — я оторвался от созерцания паровой машины, про которую мне Машка все уши прожужжала, и повернулся к вбежавшему в холл будущего университета офицеру. За офицером тенью следовал Михайлов, но он не обращал на него внимания.

— Что вам, капитан...

— Голицын, ваше величество, — представился он, а я в который раз подумал, что армия уже дозрела до единых речевых модулей. Иначе какая-то чехарда происходит. Каждый разговаривает кто на что горазд, а системы жестов так и вовсе не существует.

— Капитан Голицын, отдышитесь. Вас что, лошадь сбросила на полдороге из Петербурга, и вы оставшийся путь бегом бежали?

— Нет, ваше величество, просто... волнуюсь, — я посмотрел на молодого офицера более внимательно. Надо же и не побоялся признаться. Это дорогого стоит.

— Говорите, капитан, и успокойтесь, я каннибализм отрицаю категорически, так что не съем вас и даже не покусаю, — если я хотел успокоить Голицына, то, похоже, сделал только хуже. Капитан покраснел и заволновался еще сильнее.

— Ваше величество, в Петербурге волнения начались. Чернь вышла на улицы...

— И что, сильные волнения? Черни-то много? — я начал задавать наводящие вопросы, чтобы парень совсем в обморок не грохнулся.

— Не так уж и много, ваше величество, просто войск в городе мало, а те, кто есть... — он замялся.

— Говорите, капитан, все как есть. Всю горькую правду, поверьте, я постараюсь ее выдержать, — я похлопал его по плечу.

— Войска отказываются выходить на улицы по приказу вице-канцлера Бестужева, ваше величество, — Голицын сжал кулаки.

— А что бунтовщики делают? — мне было любопытно, что же придумал Турок.

— Бегают по улицам и честных людей смущают речами непотребными. Две лавки попытались под шумок ограбить, но купцы отбились. Дрекольями вооружили всех своих людей, да сами схватили и давай охаживать негодяев.

— Это хорошо, это они молодцы, — похвалил я неизвестных купцов, поставив себе заметку в памяти спросить у Турка, что это за дела были.

— В клубе Андрея Ивановича Ушакова три окна разбили, камни кинув, — продолжал перечислять Голицын.

— Ай-ай-ай, как это нехорошо, — я покачал головой. — Андрей Иванович обязательно расстроится.

— Чему Андрей Иванович расстроится? — пресловутый Ушаков показался из бокового прохода.

— Как ты и предполагал, Андрей Иванович, в Петербурге какие-то мелкие беспорядки начались. В общем, больше всех, я так понимаю, пострадал твой клуб, в нем несколько окон выстеклили. А в основном все довольно мирно, только вот вице-канцлер, похоже, не справляется с ситуацией.

— Кто бы сомневался, — желчно процедил Ушаков. — Наверное, мне стоит поехать в Петербург, ваше величество?

— Зачем? Туда Ломов отправился, да Федотов с полком рядышком, только и ждут отмашку. Ничего, справятся. А не справятся, тебе придется перетрясать свою службу, зачем тебе неумехи? А за стекла не переживай, мне давеча Михайло Васильевич с гордостью сообщил, что катать большие стекла на окна мы теперь можем в больших объемах.

— Но, заговорщики... — начал было Ушаков, но я перебил его.

— А что заговорщики, Ломов вернется и все нам о них расскажет. И если вице-канцлер все же не справится, то... — сам понимаешь. — А пока, вон капитан Голицын. Очень волнуется, что странно. Ему обязательно нужно слегка подучиться у настоящего профессионала своего дела. Займись им, Андрей Иванович, заодно вы пытаешь то, что он от волнения при виде моей персоны не смог сказать, а мне нужно сейчас с Эйлером пообщаться. — Ушаков поджал губы, но ничего не ответил, лишь кивнул явно растерянному капитану, чтобы тот следовал за ним.

Ко мне тут же подошел Эйлер, как только увидел, что я освободился.

— Что скажите, ваше величество? — он спросил с таким нетерпением, и с такой надеждой, что мне даже прикалываться над ни расхотелось. Сколько таких вот машин уже изобретали и сколько еще изобретут, но все они останутся на помойке истории, потому что их разработка требует денег, а кто тогда будет дорогущие балы-маскарады устраивать? К счастью в империи траур поэтому в течение года никаких увеселений не будет, во всяком случае с моей стороны, что в общем-то прекрасная отмазка, если не брать во внимание повод. Я молчал, а Эйлер смотрел на меня уже с тревогой, и тогда я, чтобы не мучить его больше, ответил.

— Где вы видите применение своей машине, господин Эйлер?

— Да где угодно, ведь сам принцип, ваше величество, эти машины вполне могут заменить лошадей...

— Не нужно столько восторгов, господин Эйлер. Чтобы заменить лошадей, нужно дороги приличные построить по всей стране. Не думаете же вы, что позади этой машины будут бежать заводные кони? И как только дороги станут для машины вообще непроходимы, тут же пересаживаемся на коня и едем дальше? Так вы себе это представляете? — Эйлер тут же скис. — Вы, как и многие другие ученые не просчитываете то, что может быть после, хотя, как математик, вы должны были прежде всего подумать об этом.

— Так мое изобретение бесполезно? — он заметно расстроился. — Всего лишь балаган, которому место на ярмарке? Ломоносов был прав, называя меня заносчивым дурнем.

— Я этого не говорил, — покачав головой, я снова посмотрел на машину. Эйлер даже колеса сделал металлическими. — Увеличьте машину, сделайте ее такой, чтобы она могла тянуть за собой множество крытых повозок. И еще, сделайте так, чтобы машина передвигалась не по земле, а по специальным приспособлениям, например, в виде двух параллельных палок. Понимаете? Чтобы палки были уложены таким образам, чтобы колеса всегда были на них, как и колеса повозок, которые машина будет за собой тащить.

— Зачем такие трудности, ваше величество? — тихо спросил Эйлер.

— Потому что построить такую дорогу будет немного проще, чем те, по которым кареты ездят, как и ухаживать за ней. Да и провоз сразу одномоментно огромного количества грузов это тоже многое значит.

— Откуда вы вообще такую модель увидели, ваше величество? — прищурившись спросил Эйлер. Я закатил глаза и вытащил на свет божий свою старую легенду.

— Когда я в Киле жил, у меня был старый слуга, вот он мне однажды такую повозку сделал, и я смог катать ее по рельсам, правда не на пару, а просто рукой, но идея-то правильная, — объяснил я свои познания.

— А почему рельсы? — Эйлер нахмурил лоб, видимо уже пытаясь решить заданную мною задачу.

— А почему бы и нет, — я пожал плечами, — Я вас не ограничиваю во времени, но, желательно поторопиться. — Эйлер кивнул и, нахмурив лоб задумчиво пошел в направлении своей лаборатории. — Господин Эйлер, удачи. Она вам сильно понадобится. — Я смотрел, как он уходит и не мог думать ни о чем другом, только о том, что у меня, кажется, вполне может появиться поезд. Надеюсь Эйлера бурлаки не убьют, если кто-нибудь из них чисто случайно узнает про мои планы.

Глава 9

Прокофий Акинфиевич Демидов не любил в своей жизни всего несколько вещей, среди которых первое место занимал теперь уже император Российской империи Петр Федорович. Кроме него Прокофий Акинфиевич не любил Урал и заводы отца, впрочем, весьма уважая прибыль, которую от с этих заводов получает. А еще, как выяснилось, он просто ненавидит Эссекс, да и вся остальная часть Британских островов вызывает в нем дикое раздражение. Прокофий Акинфиевич любил Италию, обожал Венецию и слыл истинным сибаритом и ценителем хороших вин, произведений искусства и хорошеньких женщин. Деньги, которые приносили заводы его отца, и которые отец не скупясь выделял на содержание отпрысков, позволяли ему не просто пускать пыль в глаза, но действительно быть тем, кем он казался.

Отец же его Акинифий Никитич давно уже плюнул на старшего сына и сосредоточил все свое внимание на Григории и Никите, которых натаскивал как тех щенят на управление огромной империей Демидовых.

Уже очень давно Прокофий не привык себе ни в чем отказывать. Исключением являлись те страшные месяцы, которые он провел в застенках Петропавловской крепости. Тогда-то он и невзлюбил Петра Федоровича. Утвердился же Прокофий в своей неприязни во время визита цесаревича на Урал. Они тогда всей фамилией по лезвию ходили. Акинифий Никитич тогда сказал, что они легко отделались, и, в общем-то, Прокофий был согласен с оценкой отца. Но любви к Петру он все равно не испытывал. Странно, но к Ушакову Андрею Ивановичу Прокофий никакой неприязни не испытывал. Считал, что человек просто хорошо несет свою службу. Более того, он планировал по прибытию в Петербург добиться приглашения в клуб Ушакова, чтобы стать его постоянным членом.

На родине он не был уже давно, но собирался уезжать в скором времени, те более, что его миссия подходила к концу. Когда в Уфе собрали тридцать отроков, часть которых была из башкир, именно ему Прокофию выпал жребий везти их в Англию для обучения различным премудростям, связанным с производством. Расчет был на то, что от пацанов не будут ничего утаивать, попросту решив, что они слишком тупые, чтобы что-то понять. Возможно, так оно и было, вот только сопровождающие их люди тупыми точно не были, и тщательно записывали все, что мальчишки за день узнавали на заводах и в мастерских.

Изначально планировалось, что Григорий увезет ребят, но Петр весьма ловко заставил Акинифия отойти от дел, а на его место поставил младшего сына — Никиту, что все они поначалу даже растерялись. На семейном совете было решено, что Григорий остается помогать Никите, а за границу отроков повезет самый бесполезный на заводах человек — Прокофий.

Вот когда они приехали в Англию, к неприязням Прокофия и прибавилась эта его нелюбовь к Англии.

Сейчас же он полулежал на диване в своем большом доме, который купил, как только прибыл в Эссекс, и наслаждался пением певчих птиц, к которым имел особую слабость, и коих обнаружил превеликое множество на этом туманном острове. Наверное, только это и мирило его с окружающей действительностью. Стуку копыт за окном он не придал поначалу большого значения, в доме весте с ним проживало достаточное количество народа, кто-то мог и приехать, однако вскоре он изменил свое мнение, когда в комнату зашел приобретенный вместе с домом дворецкий и доложил о прибытии гонца.

— Какой гонец, откуда? — Прокофий Акинифиевич приподнялся с дивана и посмотрел на дворецкого. Они с этим напыщенным индюком дружно ненавидели друг друга, но предпочитали придерживаться хотя бы видимости приличий.

— Как я полагаю, гонец прибыл из России, — дворецкий скривился. Он терпеть не мог этих русских, искренне не понимая, как это король Георг вообще пускает их на благословенную землю Британии.

— Так чего ты ждешь? Зови его немедля! — Прокофий Акинифиевич вскочил с дивана и принялся поправлять немного помявшуюся одежду. Дворецкий лишь покачал головой и пошел звать этого свалившегося им на головы еще одного гостя, которых итак в бывшем когда-то респектабельным доме, было на его взгляд очень много.

Гонец вошел в гостиную как раз в тот момент, когда Прокофий Акинифиевич поправил на голове парик и сел за стол.

— Вам послание от его величества Петра Федоровича, — и молодцеватый офицер протянул Демидову плотный пакет.

— Его величество ничего не велел передать на словах? — взяв объемное послание, Прокофий пару минут крутил его в руке.

— Никак нет, Прокофий Акинифиевич, только этот пакет.

— Что там такое? Как-будто бы книга какая-то, — Демидов вопросительно посмотрел на офицера.

— Не знаю, при мне пакет не открывали.

— Думаю, вам следует отдохнуть с дороги, — Прокофийсмотрел на пакет так, словно там точно была ядовитая змея, и он был абсолютно точно в этом уверен.

— Да не помешало бы, — кивнул гонец, направляясь за слугой, которого уже вызвал Демидов, чтобы тот показал комнату, в которой молодой офицер мог отдохнуть после дальней дороги.

После того, как он остался один, Демидов долгое время смотрел на пакет не решаясь его открыть. У него было богатое воображение, и он тут же начал представлять различные вещи, которые император мог заставить его исполнять. При этом самым страшным для него являлся бы приказ остаться в Британии еще на год, если не навсегда. Наконец, измучившись так, что уже чувствовал приближающийся удар, Прокофий Акинифиевич вскрыл пакет и вытащил действительно книгу, написанную на французском языке, который он знал неважно, и письмо, которое было написано на немецком, который Демидов знал прекрасно, недаром его обучение в Гамбургском университете проходило.

Почему Петр написал письмо на немецком, Демидов так и не понял, ведь, попади оно в чужие руки, недругам даже переводчика искать бы не пришлось. Покачав головой, Прокофий Акинифиевич принялся читать, что поручил ему выполнить император.

Почитал, помотал головой и принялся читать повторно.

— Ничего не понимаю, — наконец, пробормотал он, взял книгу и повертел ее в руках. — Дени Дидро, — прочитал он имя автора. — И что же ты такого написал, Дени Дидро, что Петр Федорович поручика своей гвардии послал, дабы тот передал эту книгу мне? — он открыл книгу и попытался прочитать, но французский язык никогда не был тем языком, который он изучал, поэтому опыт оказался неудачным. — Ну что же, мне не сложно выполнить поручение его величества, просто, странно все это, — с этими словами Демидов встал из-за стола и направился отдавать распоряжение для приготовление званого ужина, на который должен был пригласить молодых офицеров в скором времени отбывающих в Новый свет. Он мог приурочить их отбытие со своим, Петр Федорович не ограничивал его в выборе средств. Главное, что он должен был сделать — это подарить им эту книгу, дабы скрасить длительное путешествие по океану. И самое главное, Демидов должен был убедиться, что среди приглашенных будет присутствовать юный майор Гораций Гейтс. Вот именно ему он и должен был передать книгу, лично в руки.

* * *

Кристиан Ван Вен приехавший в Мадрид в качестве представителя Новой Ост-Индийской компании поднялся, когда в комнату, где его оставили ждать результатов его прошения, вошел король Фердинанд и Хосе де Карвахаль, министр финансов при дворе испанского короля. Испания переживала не самые лучшие времена, поэтому голландец вовсе не был удивлен, что сам король пожаловал его своим вниманием. К тому же он уже как-то привык общаться с монаршими особами, учитывая, что у него в доме проживал теперь уже император Российской империи Петр.

— И что же Ост-Индийская компания хочет предложить Испании? — сразу же с порога бросил Фердинанд все еще кланяющемуся Ван Вену.

— Сотрудничество, ваше величество. Тесное и взаимовыгодное сотрудничество. Господа из Британии уже несколько раз нарушали ими же потребованный Вестминстерский договор, при этом делая вид, что ничего не происходит. Компания начала получать убытки, это, если не брать стычки с английскими кораблями в морях. Новый владелец решил, что нам необходимы более надежные партнеры. — Ван Вен в точности повторил то, что было написано в пространном письме от Петра, которое он получил в Амстердаме, и которое заставило его тут же велеть запрягать карету, и, несмотря на зиму, рвануть с Испанию, чтобы провести переговоры от его имени с Фердинандом.

— Насколько я помню, Ост-Индийская компания каким-то волшебным образом перешла в собственность Российской империи? — задумчиво проговорил Фердинанд.

— Нет, ваше величество, не Российской империи, а в руки императора Петра, как к частному лицу, — поправил короля Ван Вен. — И его величество велел напомнить вашему величеству, что сейчас, когда Российскую империю и Францию связывают добрососедские отношения, вполне возможно, что и ваша славная страна присоединится к этому союзу? — Фердинанд переглянулся со своим советником.

— Думаю, что этот вариант мы обсудим позже, — наконец проговорил король. Его страна находилась в плачевном состоянии. Флот нуждался в реформации, армия, промышленность все это нужно было поднимать из руин или создавать заново, а золото, привезенное из Нового света, закончилось еще в прошлом веке. Казна была пуста, и это приводило его в уныние. Он уже объявил всем своим союзникам, что выбирает политику терпимости и склонности к миру. Объяснил он это своей сверхнабожностью, что не соответствовало на самом деле действительности. Просто Испании не на что было воевать. Фердинанд надеялся, что, хотя бы несколько лет передышки позволят им хотя бы приподнять голову, не говоря уж о том, чтобы вновь подняться, но подозревал, что ему не дадут этих нескольких лет. И вот перед ним стоит человек, который предлагает ему в кратчайшие сроки начать налаживать дела. Фердинанд знал, что согласится. Но сейчас ему нужно было услышать условия. — Что вы хотите за столь щедрое предложение? Вы же знаете, что нам почти нечего вам предложить.

— Ну почему же? Ваши войска все еще смертоносны, а ваши корабли все еще способны дать отпор британцам. Ваше усиление наших конвоев и частичный вклад в товары, это все будет вполне достойной платой. Вот, его величество Петр предлагает вам договор, в котором вы включите определенное количество кораблей конвоя в, скажем, вновь созданное подразделение Новой Ост-Индийской компании — Испанское подразделение. Все честно и прозрачно. Ваши торговые корабли также могут входить в состав караванов, под усиленной защитой. Не думаю, что британцы настолько сумасшедшие, что им придет в голову атаковать конвой, состоящий из голландских, испанских и русских кораблей. — Ван Вен протянул стопку бумаг, на которых юристами компании был предоставлен план сотрудничества, одобренный Петром, который уже поставил на всех экземплярах свою заковыристую подпись. Фердинанд взял бумаги и не глядя передал их Хоссе.

— Я так и не услышал, что Петр и Ост-Индийская компания хочет получить взамен? — он пристально глядел на Кристиана.

— Все очень просто, так как Вест-Индийская компания лишилась Нового Амстердама, то нам необходима удобная база в Новом свете. Вот эти два полуострова вполне подойдут, — и Ван Вен расстелил на столе карту, отметив на ней Флориду и Калифорнию. — Его величество Петр предлагает продать их Новой Ост-Индийской компании. Все равно из-за этих полуостровов вы постоянно воюете с британцами и не можете продолжить экспансию дальше. Эта война вас истощает. А ведь на этих полуостровах нет по сути ничего ценного, кроме удобных бухт, вот только у вас уже есть бухты куда удобнее у берегов Мексики. И к тому же, берега Мексики меньше трясет во время землетрясений и их не заливают большие волны. Также его величество намекал, что вам очень по нраву Луизиана, и лишь добрососедские отношения с королем Людовиком не дают вам ее забрать себе. Но вдруг случится так, что британцы захватят этот благословенный край, где так прекрасно растет хлопок. Тут вам все карты и высвободившиеся солдаты в помощь. — Ван Вен улыбнулся краешком губ. Он многому научился у своего молодого патрона, хоть и не осознавал этого. — К тому же, его величество Петр просил передать, что готов обсудить вариант добрососедской помощи вам на Новой земле, если, конечно, отношения между вами будут восстановлены.

Фердинанд почувствовал, как у него дернулась щека. Он был почти уверен, что в итоге потеряет эти полуострова, потому что не может обеспечивать защиту всех своих владений одновременно. Ему в любом случае нужно будет чем-то жертвовать. И лучше уж пожертвовать ими, тем более продав их за кругленькую сумму, чем потеряв в войне. А это уже будет проблема русских и голландцев, как они защитят свои владения от напирающих со всех сторон британцев.

— Я подумаю, вам передадут наше решение в течение десяти дней. — Ван Вен тут же начал откланиваться. Он видел, что король почти созрел, но настаивать на немедленно ответе не стал. Это могло погубить все его миссию и разочаровать Петра. А разочаровывать Петра ему почему-то не хотелось.

* * *

— А вы все что-то пишите, Христофор Антонович, — Матвей, единственный слуга, которого было позволено взять Миниху с собой в ссылку свалил охапку дров на пол и принялся подкидывать в печку прямиком на полыхающие жаром угли. Посмотрев на стол, покачал головой. Опять ничего не ел. Так ведь уморит себя, бедолага.

— Да вот, пишу, все пытаюсь понять, где я совершил ошибку в Крыму. Что нужно было предусмотреть, чтобы этой катастрофы не случилось? А что, Настасья уже ушла? — Миних встрепенулся и обвел крохотную комнату, большую часть которой занимала печь, затуманенным взглядом. — Надо же, старею, однако, уж такой невнимательный стал.

— Угу, старость — она такая, особенно в неполных пятьдесят лет. — Буркнул Матвей. — Есть-то будете? А то Настасья опять наготовила, как на свадьбу, нам неделю не переесть всего этого.

— Давай, поедим, — Миних встал, помассировал затекшую спину и принялся убирать бумагу и чернила с перьями на подоконник, потому что больше места для них в комнатке не было.

Но Матвей не успел даже за миской потянуться, с горькой усмешкой вспоминая, как еще совсем недавно его барин только из тончайшего фарфора кушать изволил, как дверь без стука распахнулась, впустив в комнату морозный зимний воздух, а вместе с ним господина в теплой меховой шубе.

— Приветствую тебя, Христофор Антонович, — господин расстегнул шубу и снял подбитую мехом треуголку, после чего и Миних и Матвей признали в нем Романа Илларионовича Воронцова.

— И тебе не хворать, Роман Илларионович, — Миних, нахмурившись, смотрел на гостя. — С чем пожаловал?

— Да просто, мимо проезжал, вот решил поинтересоваться, не прокис ты тут уже? Пора на службу возвращаться, Христофор Антонович, нечего штаны просиживать. — Воронцов хохотнул и протянул бумагу. — Помилование и возвращение всех званий и достоинств. Ты вот тут в дыре этой живешь и не знаешь, что нет больше с нами Елизаветы Петровны, а Петр Федорович, решил тебя снова к делу пристроить. Вот так-то.

— К какому делу? — Миних сел на табурет, с которого не так давно поднялся, не прикасаясь к протянутым ему бумагам.

— Я точно не знаю, но вроде бы Петр Федорович хочет немного землицы прикупить в Новом свете у испанца.

— Не продаст, — покачал головой Миних.

— Ну, тут от цены все будет зависеть, на самом деле. В любом случае, это не наше с тобой дело, во сколько Петру Федоровичу землица та обойдется. Нам с тобой нужно будет там порты хорошие построить, форты укрепленные, местных туземцев обласкать, чтобы они никуда не сдернули и постепенно подданными Российской империи стали. Жарко там будет. Британцы, воинственные дикари, да и колонисты не простые, много каторжников: лихих людей и воров. Так что, ежели не справишься, то лучше сразу скажи, чтобы зря не баламутиться.

— Казаки нужны, а еще, тех же каторжников можно привлечь. Не всех сподряд, естественно, но, я тут со многими общался, кое-кого можно, да. — Мозг Миниха тут же включился в работу, начиная просчитывать варианты.

— А вот сейчас узнаю Христофора Антоновича, — Воронцов хлопнул себя по ляжкам. — Чаем-то хоть напоишь, али так поедем, не жрамши?

— Матвей, давай сюда еду, а сам собирайся, мы в Петербург возвращаемся, — крикнул Миних, а Матвей с чувством перекрестился.

— Ну, слава тебе Господи, услышал ты наши молитвы. А то уж думал, что помирать здесь придется, — и слуга принялся накрывать на стол, одновременно пытаясь засунуть в раскрытый сундук все немногочисленные вещи, которые Миниху разрешили взять с собой в ссылку.

* * *

Я тщательно изучал Вестминстерский договор. Параллельно я изучал бумаги, прихваченные с собой из бывшей штаб-квартиры Голландской Ост-Индийской компании. Мне нужны были факты нарушения этого поганого договора, который обдирал Голландию как липку, но и то немногое, что англичане обещали соблюдать, они как обычно послали лесом. Вот же суки, — я даже восхитился их просто непробиваемой наглостью. Вообще, складывалось такое ощущение, что никакие договоры для них ни черта не значат. Вроде того, что вы нам по договору должны все отдать, и не рыпаться, а мы вовсе не обязаны вас не грабить, не нападать на другие ваши форты и поселения, и так далее по списку. Ничего, на каждый хитрозакрученный болт, обязательно винт с левой резьбой найдется.

Я отложил бумаги. В общем-то, того, что я уже нашел, хватит для того, чтобы пустить этот договор по назначению, а именно — подтереться им. И начать можно с того, что британские корольки от имени Карла II обещали стать ревностными католиками. М-м-м, по-моему, кто-то кого-то напарил. И это только первая строчка договора.

Так, надо отдать это юристам, пусть красиво оформят. Я же не варвар какой, и ревностный христианин, в отличие от некоторых. Мне, чтобы без объявления войны напасть на кого-то, хоть какие-то обоснования нужны. Вроде как не иди бить ближнего своего, совсем уж без причины.

Все это мне нужно было только для одного — вернуть Нью-Йорк под сень родной Ост-Индийской компании, а затем плавно передать Российской империи за символичный один талер.

Я потер переносицу. Что-то глаза устали, все-таки почти шесть часов кряду за этими бумагами провел. И все это при том, что я не хотел лезть в Америку. Можно как угодно говорить, что они меня вынудили, но на самом деле, я просто хочу отомстить. Жестко, по крупному. Чтобы Англия надолго, если не навсегда превратилась в захудалое королевство, которое не то что владычицей морей больше не будет, а в принципе перестанет играть хоть какую-то заметную роль.

Что касается остальных — пусть помогут мне Европу перекроить, а я так и быть, французским революционерам с удовольствием помогу. Всем, чем могу, деньгами, оружием. Парочку идиологов им пришлю. А то Дидро вон как разожрался на казенных харчах, и даже никакой богемы ему не надо, гад такой. пинками заставил родить нечто революционное и славно бьющее по мозгам, особенно мозгам неокрепшим, полных юношеского максимализма, как, например, у Гейтса. Он и в более зрелом возрасте на всю эту херню про свободу и равенство повелся, что уж про сейчас говорить? Пускай среди колонистов проповедует. А то, ждать, пока малолетний Вашингтон вырастит до хотя бы осознанного состояния — мне некогда, мне хаос в одной конкретной стране нужен. Желательно контролируемый. Недаром же с Воронцовым и Минихом, если он согласится, отправятся целые отряды из Тайной канцелярии. Вроде бы налаживать на новых землях свои подразделения, ну, заодно и хаос контролировать. Мексику заодно подогреть. Там и подогревать-то особо не надо никого, так немного подтолкнуть, благо деньги теперь у нас будут. Не в невменяемых количествах, конечно, но на то, чем эти товарищи чуть позже у нас начали бы шатать, хватит.

Дверь приоткрылась и заглянул Турок.

— Заходи, — кивнул я ему. — Ну что, Бестужев справился с карманным бунтом?

— Нет, не справился, — Турок, улыбнувшись, покачал головой. — Его и всех его подельников Андрей Иванович уже взял, теперь душу отводит. — Я хохотнул. Мне не удалось все-таки удержать Ушакова. Он на полном серьезе заявил мне, что его долг состоит в том, чтобы охранять меня и Отечество от всяких там, и ускакал, я даже пискнуть не успел.

— Тебе-то поди досталось, — я потянулся. Пожалуй, сегодня хватит работать.

— Еще как, я еле убежал, — Турок потер шею, ага, все-таки своей тростью пару раз Ушаков его все же перетянул.

— Иди отдыхай, завтра развернутый доклад напишешь, что и как делал, в какой последовательности с мельчайшими подробностями. Нам скоро такая методика пригодится, — он поклонился и вышел из кабинета. Я же подошел к окну. Я ведь ва-банк пошел. Тут одно из двух: или я останусь в истории как победитель, или история похоронит меня.

Глава 10

Андрей Иванович Ушаков стоял, заложив руки в галерее своего клуба и внимательнейшим образом рассматривал картины, ценность которых была порой слишком велика для какого-то игорного дома. А ведь все те иноземные гости, которые так рвались стать членами клуба видели в нем только игорный дом, этакое лекарство от скуки, которая постоянно посещала их в Российской империи, особенно в последнее время. При Елизавете Петровне хотя бы балы, да различные маскарады забавы ради постоянно устраивали. А новый император, казалось, вообще не умеет веселиться. Да и в Петербурге редко появляется. Так еще и двор к себе не перетащил. Объясняет все эти, неподобающие просвещенному монарху дела трауром, но... когда траур кого останавливал в желании развеять скуку? Тем более, чтить память такой веселой императрицы, как Елизавета, не посвятив ее памяти ни одного бала, это вообще уже считали кощунством.

Ушаков знал, что говорят про Петра. Знал он и то, что многим послам он не нравится. Не нравился он и некоторым представителям российской знати, которая так и не приняла его за своего. Но последние хотя бы молчали, или же перешептывались, постоянно оглядываясь, особенно после многочисленных арестов, которые завершились лишь третьего дня. Пока шли дознания, для определения доли вины в заговоре против государя-императора, но у многих не было сомнений в том, что, если на сей раз будет вынесен смертный приговор, то никто его на ссылку в Сибирь с мизерной вероятностью вернуться, не изменит. Вот это про Петра Федоровича все уже давно поняли, как и про то, что суд будет все же справедливый, даже над теми, кто императору дюже не по душе был. Как говорил сам Петр: «Главное, чтобы Отчизну свою любил. А мне его любовь без надобности. У меня жена есть, чтобы любить меня и всяческими ласками одаривать».

И все же Ушакову было неспокойно на душе. Слишком высоко Петр замахнулся, как бы крылья на подлете не обрубили. И хоть он и пытается действовать так, как завещал Макиавелли, в свою очередь почерпнувший эти познания из летописей Древнего Рима, особенно постулатом: «Divide et impera» — разделяй и властвуй, но где гарантия, что те его союзники, которых он весьма виртуозно пытается стравить друг с другом однажды не повернутся против него самого.

Особенно его тревожило то, что нет никакого ответа от Англии. Ни гневного письма с обвинениями, ни нового посла с верительными грамотами, ничего. Словно и не случилось того несчастного случая с бедолагой послом. И Ганновер не поддерживает Фридриха, а через него и сама Англия. Это было так подозрительно, что Ушаков уже несколько дней мучился головными болями, пытаясь дать всему происходящему хоть какое-то объяснение.

— Слава Богу, что хоть масонам не дали разгуляться, — пробормотал Ушаков, обращаясь к висящей на стене картине. На ней была какая-то баба нарисована, не так чтобы красавица, но что-то в ней этакое все же было, чему он не мог дать определение. В живописи он плохо разбирался, и картины обычно делил на две части: вот эта нравится, а вот эта что-то не очень. — Прав был Петр Федорович, надо просто наши молодежь от безделья отвлечь, тогда и в каменщики подаваться не будут.

— И часто ты так сам с собой разговариваешь, Андрей Иванович? — его приближение Ушаков услышал издалека, но вот то, что гость подошел так близко, как-то пропустил.

— Старею, Михаил Петрович. Ты, кстати, тоже моложе не становишься, — Ушаков даже не повернулся к нему, чтобы поприветствовать. Этот нюанс был прекрасно понят Бестужевым, и заставил поморщиться. Интересно, когда бредовый заговор брата перестанет преследовать его самого? — Скажи мне, она красива, или все-таки нет? — Ушаков указал на картину, и на этот раз повернулся к Бестужеву.

— Бог мой, откуда у тебя, старый лис, полотно великого Леонардо? — в отличие от Ушакова Бестужев точно знал, что за картина сейчас перед ним.

— Не была бы она написана кистью Великого художника, вряд ли Чарторыйский сумел покрыть свой долг перед моим клубом. Как и все ляхи, он совершенно не умеет останавливаться, — Ушаков снова повернулся к картине. — Так она красива, или как? Вот зверек на ее руках поистине прелестен.

— Нужно оценивать не красоту дамы, а красоту картины в целом, — подняв вверх указательный палец, менторским тоном заявил Бестужев. — Но ты прав, Андрей Иванович, горностай прелестен.

Они замолчали и некоторое время продолжали рассматривать полотно. Наконец, Бестужев огляделся по сторонам.

— Это ненормально, Андрей Иванович, столько прекрасных картин висят вот так на стене клуба для мужчин, это в высшей степени неправильно. — И он покачал головой. — Как только Петр Федорович позволяет этому бесчинству твориться.

— Его величество планирует строительство большой галереи искусств. Вот там для всех этих картин и других произведений искусств найдется достойное место. А пока пускай тут повесит, у меня бывает такие суммы за вечер по столам проходят, что без хорошей охраны никуда. Так что в моем клубе они в большей сохранности будут. — Ушаков в последней раз окинул картину взглядом. — И все-таки она ничего себе. На жену твою Анну Гавриловну в юности похожа. А ведь у меня тайный приказ был, арестовать ее, под надуманным предлогом. Слишком уж она дружна с Натальей Лопухиной. Елизавета Петровна дюже Лопухину недолюбливала, ревновала слишком к ее красоте да к успеху у мужчин. Через Ваньку Лопухина Лесток придумал действовать, только вот Петр Федорович забрал Ваньку к себе, а вскоре и Лестока утопил в его же собственных испражнениях. А после и мое детище вместе со мной под свое крыло забрал, не позволил грех на душу взять, да к остальным добавить. Словно знал чего, — Ушаков покачал головой. — Хотя, не могу не сказать, что я сам не подсказал наследнику обратить внимание на Тайную канцелярию. Он мне сразу смышленым парнишкой показался. Мы с Румянцевым на него ставку сделали, как только он приехал, и не прогадали. Не зря мой клуб процветает, не находишь, а, Михаил Петрович?

— Зачем ты мне все это говоришь? — сквозь зубы процедил Бестужев.

— Миша, вспомни, мы же вместе еще совсем щеглами при Петре Алексеевиче службу начинали, — Ушаков понизил голос, почти шептал. — Мало нас уже от старой гвардии осталось. Слишком мало тех, кто помнит, как мы заставили всех этих надутых индюков с Россий, наконец, считаться. Много мы грешили, много ошибок совершили, так давай не будем гневить Господа нашего, давай перед смертью дело, начатое при Петре, до конца доведем. Петру Федоровичу очень нужна сейчас наша помощь, как никогда нужна.

— Я думал, ты за Лешку меня пенять позвал, — также тихо ответил Бестужев.

— Да сдался мне твой Лешка, он уже все, считай, что пройденный этап. Гад он и сволочь, так и знай, хоть ты и никогда такого за младшим своим братишкой не признаешь. — Ушаков пристально смотрел на Бестужева. — Скажи, как на духу, ты сможешь вернуться в Лондон и попытаться снова при дворе устроиться?

— Послом? — Уточнил Бестужев деловито.

— В том-то и дело, что не послом. А несправедливо обвиненным нашей властью и императором лично. За делишки брата обвиненным. Речи дозволительно при этом разные говорить, и обвинять всех подряд. И даже про меня всем рассказывать, что Ушаков-де, скотина старая, молодому императору воду в уши заливает, а сам тем временем все время в клубе своем просиживает, да шпиков в салоны засылает, видимость службы создает. Да я Румянцевым, старым греховодником, девок за вымя тискает и срамные рисунки в журнал Румянцева отбирает. Да про все ты слезы пускать можешь, только хулу на Петра Федоровича не возводи. Наоборот, пытайся англичанам внушить, что все бедного императора обманывают, его молодостью и наивностью пользуясь, и что государя спасать надобно, но некому, что Ушаков со своей бандой и приставленным к императору Криббе власть сумели все-таки захватить. Чисто Верховный Тайный совет устроили, Долгоруким на зависть.

— Хм, — Бестужев задумался. — Деньги нужны и немалые.

— Деньгами тебя Прокофий Демидов обеспечит, он как раз где-то в Англии грехи пытается замаливать. — Махнул рукой Ушаков.

— И что мне при дворе делать, кроме того, что слезы про несчастную судьбу лить?

— Как это что, деньги просить, оружие, корабли. Мол, почти все готово, осталось совсем чуть-чуть, чтобы императора от вражин избавить, и тогда он упадет в объятья избавителей вместе с империей своей. Да что угодно делать, только отвлечь ненадолго внимание Георга от Фридриха, чтобы помощь он ему или не прислал, или прислал, но не ко времени. А получится стрясти с Англии того, что просишь, так это вообще прекрасно будет. Нам флот ой как нужно восстанавливать, да увеличивать. — И они понимающе переглянулись.

— Не поверят мне, Андрюша, помнишь же, как выперли, чуть не заарестовав, — покачал головой Бестужев.

— Поверят. Ты же сейчас не с официальной миссией поедешь, а с личной. Да и не верят они, что Петр Федорович на что-то способен. Все в его окружении ищут тех, кто им руководит. Думаешь, Штелин случайно этой заразой заразился? Ну а для особо подозрительных и, не приведи Господь, честных, вот письмецо, собственной ручкой королевы Швеции Луизы Ульрики написанное. Всем давно известно, что она к его величеству неравнодушна, так что ее участию в его судьбе поверят безоговорочно.

— Андрей, скажи мне, только честно, его величество в курсе вот этой авантюры? — Бестужев прищурился, а Ушаков замялся.

— Как тебе сказать, Миша, — он замолчал, а затем покачал головой. — Нет, не в курсе. Да и не одобрил бы такого. Не позволил бы всем нам головами рисковать. Для него я арест твой готовлю, проверить насчет Лешки. Хотя Петр Федорович уже бумаги приготовил, чтобы тебя полномочным послом к австриячке направить. Но Мария Терезия подождет, ничего с ней от твоего отсутствия не случится. Нам главное войну сейчас выиграть, да Фридриха в той же Англии запереть намертво. Пускай родственникам жалуется на русских свиней.

— И долго ты свой почти заговорщицкий план продумывал? — Бестужев уже просчитывал варианты и даже наметил кому первому начнет взятки раздавать.

— Достаточно долго, чтобы понять — надо что-то делать, иначе сомнут нас, чует мое сердце сомнут. Ляхов купят, этим-то предательство не ново, легко в спину ударят.

— А ты подумай, как в Рече Посполитой наследственное право на престол вернуть, — задумчиво произнес Бестужев. — София Августа может быть нам лояльна, а уж, если узнает, что со смертью мужа сможет править, то ее Понятовский и пары месяцев не проживет. Я ее немного изучил, пока она здесь гостила. Все-таки основной претенденткой на роль жены Петра Федоровича являлась. Эта по головам пойдет, по трупам, если надо, лишь бы никогда больше нищенское детство не вспоминать. Ведь не один же Чарторыйский тебе задолжал, никогда в это не поверю. Сам сказал, ляхи не умеют останавливаться.

И два прожженных интригана, сумевших удержаться на плаву при всей той чехарде власти, что прошла до момента воцарения на троне Петра Федоровича, кивнули друг другу и разошлись, продумывая навязываемые им самой судьбой роли.

* * *

Я сидел в кабинете и пытался вникнуть в то, что пишет мне Салтыков Владимир Семенович, младший брат Петра Семеновича, который сейчас соблазняет добропорядочных фрау в Дрездене. У московского вице-губернатора сейчас прибавилось забот, связанных с предстоящей коронацией, и он, похоже, находился на грани срыва, искренне считая, что год, положенный на траур, слишком маленький срок на подготовку к такому торжеству, как коронация. Вот только сейчас обращался он ко мне не по поводу будущих торжеств, с которыми я его всегда посылал к Машке. Она лучше во всех этих премудростях разбирается, вот пусть и консультирует всех заинтересованных.

Я еще раз перечитал письмо. Дурость какая. Что-то я не помню, чтобы в восемнадцатом веке было нечто подобное. Или было, просто нам в школе про это не говорили?

— Статский советник Зиновьев к вашему величеству, — в кабинет заглянул Бехтеев, которого я, скрипя сердце, назначил своим секретарем, вместо отсутствующего Олсуфьева. Он был начитан и довольно неглуп, достаточно расторопен, чтобы не вызывать во мне раздражения, но все же не Олсуфьев. Кроме того, Федор Дмитриевич знал много языков, вполне мог считаться полиглотом, и это сыграло решающую роль в моем решении о его назначении.

— Зови, — я поднял взгляд, но увидел только закрывающуюся дверь. Ладно, зададим вопрос на сегодняшний день главному специалисту по гражданским делам. Он точно должен знать, что вообще происходит.

Зиновьев был высок и несколько грузен, но держался с чувством собственного достоинства. Его поклон мне был достаточно глубок, чтобы нельзя было придраться, но все же не позволял заподозрить его в выслуживании. Вообще, пока я искал того, кто помог бы мне расшифровать письмо Салтыкова, чуть не свихнулся, окончательно и бесповоротно запутавшись во всех этих коллегиях. Эту идиотскую систему надо было менять, вот только когда? Дел было настолько много, что руки не до всего доходили.

— Ваше императорское величество, — четко проговорил Зиновьев под моим пристальным взглядом.

— Присаживайтесь, Степан Степанович, — я указал ему на стул за столом напротив меня. — Разговор долгий предстоит и сложный, чтобы все это время стояли. — Как только он устроился на стуле, я протянул ему другой документ, который Салтыков приложил к своему письму. — Может быть, вы объясните мне, что это такое?

Статский советник развернул документ и принялся читать. Я же в это время внимательно его разглядывал. Когда он закончил, то отложил его в сторону и поднял на меня недоумевающий взгляд.

— Ваше величество, я не знаю, на моей памяти такое впервые произошло. Обычно владельцы мануфактур как-то сами справляются с подобными проблемами. — В его голосе слышалась явная растерянность.

— Здесь сказано, что братья Болотины обращаются непосредственно к вице-губернатору, с просьбой оказать влияние на их работников, которые все в полном составе отказались выходить на работу, — любезно напомнил я ему только что прочитанное. — Какой мануфактурой владеют Болотины?

— Суконной, — машинально ответил Зиновьев, нахмурив лоб. Ну что же, в этом он действительно подкован.

— Так вот, мне очень интересно, что же такого произошло в суконной мануфактуре, что работники, которые, если мне память не изменяет, в большинстве своем состоят из крепостных крестьян, отказались, а я уверен, что на них воздействовали, в том числе и силой, выходить на работу? — Зиновьев развел руками. Я же продолжал прожигать его взглядом.

— Я не знаю, ваше величество, — растерянности в голосе прибавилось.

— А должны знать, господин пока еще статский советник, — придвинул ему отложенный в сторону документ. — Вы должны знать все, что творится на каждой мануфактуре, и делать так, чтобы не допускать такого! Вы вообще понимаете, насколько это ненормально, когда владельцы мануфактуры обращаются с просьбой к вице-губернатору о выделении им солдат для подавления этого молчаливого бунта! И что они просят затем к каждому работнику применить кнут в качестве наказания, допуска смену кнута на розги для детей! Я так полагаю, что наказанию подвергнуться должны выжившие?

— Ваше величество...

— Господин Зиновьев, как вы думаете, я вообще должен знать о подобных вещах? — он медленно покачал головой. — Почему московский вице-губернатор не придумал ничего более умного, чем написать мне письмо, спрашивая совета, а глава магистрата статский советник Зиновьев вообще ни сном, ни духом о том, что в Москве творится что-то в высшей степени странное?

— Я не знаю, ваше величество, — в который раз повторил Зиновьев. Вот теперь он потерял заметную часть своего апломба и чувства собственного достоинства. Теперь он сидел на стуле съежившись, глядя на письмо Салтыкова так, словно это гадюка, которая случайно заползла в мой кабинет, чтобы сожрать статского советника, который весьма комфортно до этого времени чувствовал себя в должности главы магистрата.

— В общем так, господин Зиновьев. Вы сейчас велите закладывать карету и отправляетесь в Москву, выяснить, что у них там происходит. Более того, вы мне через два месяца положите на стол доклад про каждую мануфактуру, фабрику или завод в Российской империи. Сколько там работников, какого возраста, каковы условия труда и как часто там происходят несчастные случаи, бунты и другие неприемлемые вещи. По каждой, господин Зиновьев, включая даже те мануфактуры, которые принадлежат непосредственно Романовым. Это понятно? — Он только моргал и не мог выдавить из себя ни слова. Ну, я понимаю, что это колоссальная работа, но, черт подери, где-то же такие данные должны быть, вот и потрудись найти, а если не найдешь, то, что поделать, придется как-то изворачиваться. — Кивните, если вам понятно. — Зиновьев медленно кивнул. — А теперь, пошел вон. И молись, чтобы лишиться только должности и званий, если ответы на мои вопросы меня не устроят.

Он вымелся из кабинета, а я устало провел рукой по лицу.

— Разрешите, ваше величество, — я поднял взгляд на Бехтеева и кивнул. — Перед тем, как вызвать господина Зиновьева, я узнал кое-что про его делишки.

— И что же ты узнал? — я откинулся на спинку кресла.

— Вы, скорее всего, не знаете, вас не было тогда в России, но в прошлом году разразился небывалый скандал. Брат Зиновьева — Иван выкрал прямо из лавки брянского купца Кольцова, и держал его подвале своего дома, периодически прижигая пятки раскаленными углями.

— Э-э-э, — я даже растерялся. На меня как-то внезапно родными девяностыми пахнуло. — Зачем он это сделал?

— Чтобы Кольцов передал ему кубышку, конечно, — Бехтеев даже удивился моей недогадливости.

— Отдал? — я прищурился.

— Отдал, — кивнул Бехтеев. — И сразу же начал жаловаться, надеясь добиться справедливости.

— Дай догадаюсь, никто не мог понять, кто же должен заниматься подобными делами и направили в магистрат, — мрачно предсказал я дальнейшее развитие событий.

— Верно подмечено, ваше величество, — Бехтеев сдержанно улыбнулся. — Как нетрудно предугадать, именно Зиновьева назначили разбираться с этим делом. И он так его запутал, что брата даже не арестовали. Теперь же Ванька-злодей ходит гоголем по Брянску, а купцы боятся, что их ждет та же участь, что и несчастного Кольцова. А если он в следующий раз не самого купца умыкнет, а его дочку, которая еще в девка ходит? Кто знает, как он будет измываться над бедняжкой, вымогая у отца деньги.

— Ну, почему же, понятно, как, — я потер виски. И почему я всегда думал, что вот это все плод больного воображения нашего в высшей степени развращенного общества, которое было в состоянии додуматься до похищений и пыток паяльниками? — Спасибо тебе, Федор Дмитриевич, что на многое открыл глаза. Даже в моем путешествии я такого не замечал, а надо было бы заметить.

— Да кто же вам показал бы самые помои, ваше величество? Вы и так много чего увидеть успели, и многое сделать. Вон в той же Туле на вас разве что не молятся ежечасно. — Бехтеев смотрел серьезно. — И доклады подобного рода до августейшей семьи редко доходят, разве что вице-губернатор в связи в предстоящей коронацией настолько растеряется, что по недоразумению великому в письме отпишет.

Я встал и прошелся по комнате. Ну что за дебильная привычка носиться по периметру, когда подумать надо? Такая же неискоренимая, как голову набок клонить, когда нервничаю. Так, как бы я не был занят нашими любимыми англичанами и другими немцами, кое-какие проблемы внутри страны назрели настолько, что тянуть дальше — это подвергать страну глобальному заражению. Демидовы отчитались недавно, что тот эксперимент с крестьянами и рабочими, точнее с их разделением прошел, в общем-то, успешно. Так что нужно немедленно готовить проект для постепенного внедрения подобной практики по всей стране. Также нужно постепенно готовиться к отмене крепостного права, начать с того законопроекта, который я подготовил. Который прежде всего закрепляет крестьян за землей, а не за помещиком, что исключает их продажу и самовольный перевод на другие виды работ по желанию владельца земли и без желания самого крестьянина. Ну и полицейская реформа. То, чего мне удалось добиться при Елизавете, конечно, хорошо, но теперь нужно расширять реформу. Особенно в плане классификации преступлений и выделения следственных отделов. Составим конкуренцию тем же англичанам, которые кичатся тем, что сыщики у них первых появились?

— Федор Дмитриевич, пригласи ко мне Ушакова, Татищева и Воронцова. Они завтра смогут приехать? — похоже, пора перебираться в Петербург, а то я вообще пропущу все на свете. Бехтеев кивнул, быстро записывая поручение на бумаге. Эту привычку он у меня сразу же подхватил и одобрил, потому что она позволяла не надеяться на память, часто дырявую, и точно не забыть запланированное. — Очень хорошо. Тогда на завтра, всех троих. И начинайте готовиться к переезду в Петербург, — Бехтеев бросил на меня быстрый взгляд и встал, отправляясь выполнять поручения. Я же посмотрел на стол и на гору еще не разобранных бумаг, ну их к лешему. Я уже два дня сына с женой набегами вижу. Императорам тоже нужно иногда отдыхать. И я вышел из кабинета, чтобы вернуться сюда только завтра.

Глава 11

— В Миделбурге и Гусе городские восстания, — Олсуфьев поднял голову от доклада, который составлял для его величества и пристально посмотрел на Ван Виста, преданного поклонника Петра Федоровича, буквально боготворившего русского императора, почти так же, как сам Петр по младости лет боготворил короля Фридриха. Адаму Васильевичу стоило некоторых трудов, чтобы отыскать этого восторженного юношу, который, как оказалось являлся одним из директоров бывшей Голландской Ост-Индийской компании. Они присутствовал при том феерическом знакомстве совета директоров с новым фактическим владельцем компании, и ему необычайно понравились методы Петра. Он использовал его в качестве источника информации, но в последнее время начал замечать, что Ван Вист его утомляет.

— Вы уверены? — Олсуфьев как обычно был безупречен. Аккуратно отложив перо в сторону, Адам Васильевич задумался. Провинцию Зеландия словно пожар охватывали восстания и бунты. А в Велюве население отказывается платить налоги. Приходили не слишком хорошие новости из Гааги и Амстердама. Но в Амстердаме сейчас находился Криббе, который был занят тщательной прополкой в рядах Ост-Индийской компании, но такие вещи, как бунты черни не должны были пройти мимо его внимания.

— Конечно, трудно не стать уверенным, когда едва ноги унес от обезумевшей толпы, и то, если бы не был верхом... — Ван Вист поджал губы, глядя на Олсуфьева, который по какой-то причине усомнился в его правоте.

— Что случилось поводом? Вы же понимаете, что подобные волнения не происходят сами собой, что-то их спровоцировало, — спокойно ответил Адам, лихорадочно прикидывая, как этой информацией можно распорядиться.

— Кажется какой-то инцидент то ли на верфях, то ли на ткацкой мануфактуре, — Ван Вист пожал плечами. Ему было не особо интересно, что там не понравилось черни. Его интересовал один вопрос, когда эти бунты подавят и все вернется на круги своя. — Кажется, какой-то отрок умер, — добавил он равнодушно. А Олсуфьев взял со стола колокольчик и несколько раз звякнул. Заглянувший в комнату лакей наткнулся на задумчивый взгляд этого русского, который все его представления о русских перечеркивал напрочь. Откуда ему было знать, что и в России Адама Васильевича считают немного не от мира сего.

— Принеси мне свежие газеты, — отдал приказ Олсуфьев, нахмурившись глядя на свое донесение. Когда он начинал писать, таких подробностей известно не было. Лакей вернулся быстро. Он уже уяснил, что, лучше не задерживаясь принести то, что Олсуфьев просит, иначе могут возникнуть проблемы.

Адам Васильевич взял газеты и журнал, принявшись их пролистывать. Но в газетах еще пока о бунтах написано не было, а в журнале промелькнула крошечная заметка о полыхающих в стране беспорядках в целом.

«Простой рабочий люд, гибнет от нужды и горя. Работные дома набиты битком. Упадок производства вынуждает владельцев выгонять работников на улицу»

Прочитав заметку, Олсуфьев прищурился. Получается, что эти люди бунтуют вовсе не потому, что с ними плохо обращаются владельцы производств, а потому что для них вовсе нет никакой работы. Это меняло дело. Он поднял перо и принялся описывать ситуацию, которая разворачивалась в Голландии.

— И что, вы не отдадите приказ, чтобы солдаты или те, которые прибыли с вами, или же те, которые заключили с компанией договор, подавили бунт? — его прервал возмущенный голос Ван Виста.

— Нет, я не уполномочен это делать, — ответил Адам, не отрываясь от своего донесения. — Я могу приказать солдатам действовать, если самой компании будет угрожать опасность от опьяненной кровью и жаждой насилия толпы.

— А вот его величество сумел бы справиться с ситуацией, — запальчиво произнес Ван Вист.

— Сомневаюсь, — покачал головой Олсуфьев. — Точнее, Петр Федорович, разумеется, сумел бы справиться, но не стал бы этого делать, все-таки Голландия не является ни частью Российской империи, ни принадлежит Гольштинскому герцогству, чтобы он мог вот так запросто распоряжаться на ее территории своими солдатами.

— Но немцы и австрийцы могут, — запальчиво воскликнул Ван Вист и тут же прикусил язык. Он не хотел говорить так много, просто так вот вышло.

— Как интересно получается, — Олсуфьев откинулся на спинку высокого кресла, в котором сидел. — Значит, вы не распоряжаетесь своими судьбами? Хочу вас огорчить. Вот прямо сейчас между немцами и австрийцами идет война. Так что, это очень большой вопрос, смогут ли они прислать сюда солдат для подавления мятежей. Разрешите задать вам вопрос, а где ваша армия?

— Эм, — Ван Вист закатил глаза к потолку, размышляя над этим вроде бы простым вопросом. — Во Фландрии. Под командованием Людвига Эрнста Брауншвейгского, пытается совладать с французами и выдавить отсюда этого выскочку Морица Саксонского. Но, даже, если бы она была здесь... Мятежи начались во всех провинциях, понимаете? Во всех! — Ван Вист заломил руки, а затем вытер лоб кружевным платком, внезапно успокоившись. — Такими делами занимается милиция, — осторожно начал он. — Из нее же формируются добровольческие отряды... Проблема в том, что они встали на стороны черни. Эти скоты недовольны, видите ли, высокими налогами и общим обнищанием страны. Как будто в том есть наша вина, что производство находится в упадке.

— Простите, а чья вина в том, чтопроизводство переживает спад? — Олсуфьев помотал головой. — Я не пойму вашу логику, господин Ван Вист. И кстати, его величество не любит, когда происходят подобные потрясения. Боюсь, что он прикажет закрыть здесь представительство компании и всех сотрудников пригласит в Петербург. Или в страны Ост-Индии, как вариант.

— То, что вы сейчас говорите, противоречит здравому смыслу, господин Олсуфьев, — насупился Ван Вист.

— Нет, здравому смыслу противоречит само устройство ваших Объединенных провинций, которые не понятно с кем объединены, и кто в итоге всеми этими провинциями управляет. Лично у меня голова идет кругом, когда я пытаюсь разобраться. — И Олсуфьев снова устремил взгляд в доклад, пытаясь вспомнить, что же хотел написать, потому что потерял нить своих рассуждений. Швырнув перо на стол, чего с ним никогда раньше не случалось, Адам Васильевич порвал так и недописанный доклад, и сунул обрывки в печь. — Мне нужно в Амстердам. Я должен с кем-то посоветоваться, потому что просто ума не дам, что нам со всем этим делать. — Он схватил колокольчик, а когда лакей заглянул, рявкнул. — Заложить карету, немедля. И вещи мои собрать. Я в Амстердам отправляюсь!

Ван Вист смотрел на него с задумчивым видом, что-то мучительно обдумывая, а затем осторожно спросил.

— Вы же не будете возражать, если я составлю вам компанию? — он чувствовал, что скоро здесь будет небезопасно, и семьи олигархов, которые и входили большей частью в совет директоров, могут подвергнуться нешуточной опасности, поэтому страстно хотел оказаться как можно дальше от провинции Зеландия.

* * *

— Господи, что же это творится? — Хельга с ужасом смотрела, как разгорается пламя, поглощающее ее дом. К счастью для соседей, он был каменный, и стоял особняком, поэтому практически не угрожал городу, так что мог спокойно себе выгорать внутри, бегущей по улицам Амстердама не было до него никакого дела.

— Что ты здесь делаешь? — услышав знакомый голос, Хельга едва не разрыдалась от облегчения. — Я же сказал, чтобы никто сегодня не смел выходить из здания компании! — Криббе выскочил сбоку из переулка, а с его любимой рапиры на землю упало несколько капель крови. Он где-то потерял плащ, а его камзол был разрезан в нескольких местах. Ленточка, обычно стягивающая его длинные темные волосы, пропала где-то на улицах Амстердама, и теперь темные пряди беспорядочно лежали на плечах, а при порывах ветра падали на лицо. Сейчас Гюнтер как никогда прежде был похож на удалого пирата. Хельга на мгновение залюбовалась им, но Криббе схватил ее за руку и слегка встряхнул. — Хельга! Пошли отсюда, быстро!

— Мой дом, Гюнтер, мой дом, — на нее нашло понимание того, что ей внезапно стало негде жить.

— Он тебе все равно не понадобится. Как только придут указания от его величества, я отправлю тебя в Петербург, — и Криббе потащил ее по проулку из которого выскочил, в направлении хорошо укрепленного здания компании.

Им навстречу выскочил какой-то тип с ножом в руке. Увидев Хельгу, он ощерился и рванул к ней, совершенно игнорируя при этом Криббе. То ли в запале не увидел его темную фигуру, то ли не обратил внимания. Но самому Гюнтеру тип был прекрасно виден. Он даже не останавливался, когда на ходу насадил типа на рапиру. Тип упал, тоненько завыв, а Криббе просто отпихнул его ногой с дороги и продолжил бежать к надежному укрытию. Когда они заскочили в приоткрытую дверь черного хода, которую открыл русский гвардеец, когда в окно увидел бегущего командира, дверь тут же захлопнулась и на нее лег тяжелый засов.

Как только они оказались в относительной безопасности, Криббе повернулся к Хельге.

— Ради всего святого, что тебя понесло домой? — набросился он на любовницу.

— Мне нужно было забрать кое-какие вещи, — она, всхлипнув, показала небольшой сундучок, который, оказывается не выпустила из рук, когда они бежали, а он даже не заметил, что у нее что-то находится в другой руке. — Я как знала, что так получится, — Хельга вздрогнула, вспомнив, как в дом ввалились какие-то мужчины, как они схватили ее приходящую служанку и потащили в гостиную, а она сама сумела выбраться через окно, привязав к подоконнику простынь в то время, как они с гоготом пытались взломать дверь в ее спальню.

— Запомни, ни одна побрякушка не стоит твоей жизни. Боже мой, женщина, я думал, что поседею, когда вернулся, а тебя здесь нет, — Криббе на секунду прижал ее к себе и оттолкнул. — Петров, Головкин Александр Гаврилович прибыл? — спросил он у гвардейца.

— Никак нет, ваша милость, мы вот здесь с Шишкиным стоим, а Березин с Овчаровым у главного входа, значит, караулят. Токмо не приехал еще никто, — отчитался гвардеец.

Хельга с любопытством прислушалась к русской речи. Сразу после встречи с Петром, она старательно изучала этот, оказавшийся таким сложным, язык, но особыми успехами похвастаться не могла. Все-таки для полноценного понимания ей необходим был учитель, желательно русский. Но кое в каких нюансах она разбиралась. Например, с каким-то веселым изумлением Хельга поняла, что Криббе говорит по-русски практически без акцента, тогда как у Петра легкий, едва заметный акцент все-таки иной раз проскальзывал.

Криббе выругался и повернулся к Хельге.

— Мне нужно снова выйти, я должен доставить сюда русского посла и... — тут в тесный коридор, в который вел черный ход, вбежал еще один гвардеец.

— Приехали, ваша милость. На трех каретах. С Александром Гаврилычем еще кто-то присоседился. У них своя рота была, охрана посольства, значит, мы помогли, толпу оттеснили и во внутренний двор кареты загнали. Ворота наглухо закрыты, и дозоры возле каждого входа изнутри выставлены. — Отчитался гвардеец. — Ничо, пересидим. Они там тоже не совсем дураки, которые по городу шастают. Супротив пушек точно не попрут. Ну а попрут уж парой холостых завсегда сумеем чистоту их штанов проверить.

— Благодарю за службу, — кивнул Криббе. — Ступай на пост. — Тут одна из темных прядей снова упала ему на лицо. Он раздраженно отбросил ее рукой. — У кого-нибудь есть лента? Да хоть тряпица какая?

— Зачем вам лента, да еще и тряпица, друг мой? — к Криббе быстрым шагом приближался Головкин. — Господи, оставьте. С растрепанной шевелюрой, да окровавленной шпагой, вы всем своим видом напоминаете разбойника.

— О, да, к тому же именно так меня видят при его величестве, — Криббе усмехнулся, а в его словах прозвучала горечь. — Разбойник, нашедший путь к его сердцу, и теперь фактически управляющий молодым императором.

— А и пускай считают, — махнул рукой Головкин. — Чем дольше наши недруги будут так считать, тем дольше государь будет в безопасности находится, да больше сделать успеет. А потом пускай хоть локти себе кусают, хоть пятки, никто не сможет Петра Федоровича сковырнуть. Что касается вашего вида — не приводите себя в порядок до самого позднего вечера, пока спать не пойдете. Поверьте, сегодня все женщины, засыпая, будут видеть вас в своих сокровенных снах, — он хохотнул, но тут же принял серьезный вид. — Нам нужно поговорить, желательно наедине.

— Как скажите, Александр Гаврилович, — Криббе кивнул Хельге и повел посла в кабинет, который стал уже считать своим. Вообще-то, это был кабинет Ван Вена, но Кристиан находился до сих пор в Испании, поэтому его вотчину нагло оккупировал Гюнтер.

— А вы я вижу успели тут все организовать, — пока они шли, Головкин успел заглянуть в несколько комнат наскоро переделанных под спальни.

— Как только начались волнения, я распорядился укрепить здание, Усилить охрану и насколько можно устроить здесь все. Одному Богу известно, сколько мы здесь можем просидеть, — Гюнтер покачал головой. — Самое главное, я никак не пойму, отчего все так полыхнуло? И чем дальше, тем хуже. Народ-то явно во вкус вошел.

— Вот об этом я и хотел поговорить с вами, — Головкин выглядел на редкость серьезным. — Когда его величество, будучи еще Великим князем, навестил меня здесь в Амстердаме. Он как раз в то время, компанию Ост-Индийскую себе забирал, буквально вырвав ее в последний момент из рук Вильгельма Оранского. Так вот, именно тогда состоялся у нас с ним разговор. Серьезный разговор, но, буду совершенно откровенен, я не поверил в то, о чем он тогда мне говорил. А сейчас вот вспомнил, и спешу с ближайшим соратником государя поделиться. — Головкин на мгновение замолчал, а потом в который раз махнул рукой и заговорил. — Петр Федорович тога очень четко сказал, что мятеж случится. И случится он в то время, когда австрийская армия с помощью армии независимых Нидерландов, Зеландии и Утрехта начнут Морица Саксонского из Фландрии выдавливать. Как в воду глядел, — Головкин покачал головой. — Только вот дальше он строго настрого наказал не вмешиваться в подавление мятежа. Запереться где-нибудь и пересидеть бурю. А вам велел письмо передать, ежели вы в это время здесь окажетесь, — он протянул нахмурившемуся Криббе запечатанный конверт. — Мне же еще поручено ни в коем случае не спасать штатгельтера намеренно, но, ежели так все-таки получится, то сопроводить его в Петербург, как в безопасное место.

— Я так понимаю, Вильгельм Оранский приехал с вами, — медленно проговорил Криббе.

— Да, так уж получилось, что он как лис, почуяв опасность, рванул ко мне в посольство, которое пока чернь обходило стороной. С женой и детьми. — Головкин не отрываясь смотрел на письмо, которое передал Криббе. Он бы очень многое отдал за то, чтобы узнать, что же в нем написано. — Моя Екатерина сейчас Анну успокаивает, которая льет слезы и не понимает, что происходит.

— Если память мне не изменяет, женой Вильгельма Оранского является Анна Ганноверская, дочь Георга Второго, — Криббе сжал кулаки. Снова Ганновер. Почти в каждой стране старушки Европы так или иначе присутствует Ганновер. А так как Криббе никогда не верил в подобные совпадения, то одно упоминание Ганновера начало вызывать у него отторжение.

— Нет, память вас не подводит, вот только все эти беспорядки никак не связаны с Англией. Ну, право слово, вряд ли Георг решился таким образом убить свою дочь и внуков и потерять те крохи влияния, которые имеет в Нидерландах благодаря зятю. — Сказал Головкин, и мужчины задумались. Это действительно никак не сходилось. Сходилось лишь желание Петра не спасать Вильгельма с семьей. Но, высказавшись вслух сгоряча, он все же велел их спасти, если так распорядится судьба. Ведь понятно же даже дитю малому, что русские не побежали бы спасать штатгельтера, забросив все свои дела.

— Нет, не сходится, — наконец, после продолжительного молчания повторил за Головкиным Криббе и решительно принялся взламывать печать на письме. Скорее всего там содержатся инструкции к его дальнейшим действиям, которые помогли бы разобраться в самом главном вопросе, зачем Петру Федоровичу в частности и Российской империи в целом нужно, чтобы огонь мятежа и повальных бунтов продолжал полыхать.

* * *

Бах! Грохот, раздавшийся с улицы, заставил меня подскочить на месте. Надо же читал длинный и довольно нудный отчет Ушакова по первичным дознаниям замешанных в заговоре Бестужева и задремал. А заговорщики хороши, решили пойти проверенным путем: поставить во главе государства Пашку, который еще даже собственное имя выговорить не в состоянии, регентом при нем Машку, которую всегда можно дожать, все-таки, как бы я не любил жену, она у меня далеко не кремень. Маша нежная, теплая и мягкая. Очень уютная и желанная. А с железными леди пускай другие мучатся. Вот уж где квест — проснешься ты утром в своей постели, или уже на небесах. Я двоих таких знаю: Софию Августу и Луизу Ульрику. Мне же адреналина по жизни хватает, и работа не дай Бог никому, и вон, заговоры постоянные, да еще и война у меня все еще идет и просто громадная куча проблем, нуждающихся в решении. Так что в спальне и в детской пусть меня ждет моя Маша, и я буду уверен, что она меня ждет.

Так что ее бы дожали. Может даже жизнью Пашкиной припугнули и организовали какой-нибудь очередной Верховный Тайный совет при ее персоне. Вот ничего нового. Ничего своего придумать не могут, даже обидно за наших заговорщиков становится, честное слово.

Сейчас меня волновала больше всего рабоче-крестьянская реформа, полицейская реформа и что там творится в Москве. Как бы ехать не пришлось в первопрестольную. Война пока замерла. Все чего-то ждали, но мне это ожидание, во время которого мои войска обживаются в Дрездене и Берлине, только на руку. Да и время есть внутренними делами заняться более плотно. А заговорщики, да пошли они, пускай Ушаков ими занимается.

Приняв решение, я отодвинул в сторону бумаги и встал из-за стола, потягиваясь. Все-таки хорошо задремал, вон, уже и затечь успел.

Ба-Бах! Да что там происходит? На нас напали, и я не в курсе? Все сбежали, бросив своего императора на произвол судьбы?

— А я говорю, что это совершенно неприемлемо! — из коридора раздался возмущенный не слишком знакомый голос, быстро тараторящий по-французски. — Это, в конце концов, все же не Венеция. И я не вижу надобности делать из этого города Венецию!

— Но император Петр Великий, закладывая Петербург... — так, а это говорит Брюс, занятый на разработке проекта канализации на примере Петербурга. Я выбрал столицу не случайно — она еще строилась и вполне подходила под хозяйственные эксперименты.

Пример Ораниенбаума показал, что люди к хорошему быстро привыкают. А унитаз, который смывает воду мне на прошлой неделе доработали, честно сперев изначальную модель у англичан. Доработали и притащили, суки, прямо сюда, водрузив позолоченного друга прямо мне на стол. Ох, как же я этих подмастерьев Эйлера благословлял, и по матушке, и по батюшке. Потом, правда, немного остыл, выдал им премию в размере ста рублей, и выгнал вон. А потом пригласил своего управляющего стекольным заводом и спросил, смогут ли они пристроить еще пару цехов — керамических. И показал на чудо, стоящее у меня на столе, с наказом заняться производством вот такого. Про механизм узнать у козлов, которые сейчас, скорее всего, первую премию в первом же кабаке обмывают. Так что, первый шаг к устройству канализаций в городах был сделан. Про села пока даже не заикаюсь, но, хотя, если дворяне привыкнут к нормальному сортиру, живя в городе, то уже вряд ли смогут в родном гнезде снова вазу ночную использовать. Так что, посмотрим, может и за свой счет кое-где облагородят.

Разговоры в коридоре перешли в бубнеж, затем стихли. Я даже поближе подошел, прислушиваясь. За что едва не поплатился, потому что в дверь приоткрылась, едва не заехав мне в лоб, и в кабинет заглянул Бехтеев.

— Что там у тебя происходит, Федор Дмитриевич? — спросил я, отходя от злополучной двери. Бехтеев же, едва не столкнувшись со мной нос в нос, слегка опешил и растерялся, но быстро собрался и отчеканил.

— Д’Аламбер, Брюс и Перроне о чем-то спорят и никак не могут прийти к единому решению. А вы говорили, ваше величество, что они могут прийти к вам с проблемой, ежели в том слишком большая потребность возникнет.

— И что же такого срочного им потребовалось от меня? — я посмотрел на дверь, затем на стол, где, как ни странно закончились все насущные бумаги, а доклад Ушакова я и сам отказался читать. — Ну что же, зови. Приму, коль обещал.

Перечисленные господа долго мялись у порога под моим пристальным взглядом, затем Перроне, а это был его голос в самом начале, заявил.

— Ваше величество, я пришел сообщить, что кое-что в расположении улиц города придется менять. Почва плохая, болотистая. Если мы начнем копать подземную клоаку, то можем получить конфуз. Это очень-очень плохая идея.

— Я не совсем согласен, ваше величество, но кое в чем мы пришли к единому мнению. — Вперед вышел Брюс. — Если сразу все как следует укрепить, а подземные воды отвести в сторону Невы, то может и получится. Вот только острова... Какая необходимость застраивать все эти острова, если мы действительно не Венеция и землицей, слава Богу не обделены. Прочную единую сеть построить не получится. К тому же многочисленные мосты сожрут все деньги, которые можно использовать для чего-то более полезного.

Я задумался. С одной стороны, я привык видеть Питер именно таким — на многочисленных островах с мостами разных форм, размеров и с разными львами в качестве охранников. А с другой стороны, Брюс в какой-то мере прав. На хрена я буду вкладывать деньги непонятно во что, когда их всегда не хватает на более насущные нужды. Потомки захотят выеб... впечатление произвести, флаг им в руки.

— Ну, хорошо, — наконец, протянул я. — Сейчас строительство практически не ведется, зима чтоб ее. Бахтеев, пиши указ о заморозке всех будущих проектов. Отзови разрешения на строительства у всех, даже у тех, кто уже приступил. А у вас есть два месяца, чтобы предоставить мне реальный план нормального города. Да, чтобы он все же оставался красивым, привлеките Растрелли. У него красота даже на конюшнях получается.

Глава 12

Линкор показался в пределах досягаемости пушек Кронштадта, когда стоящий на вахте Никита Ильин потянулся и посмотрел на солнце, стремящееся к закату. Весна в этом году пришла ранняя, воды Балтийского моря уже в конце марта стали проходимы, что было совершенно невероятным явлением, во всяком случае в этой части Балтийского моря.

— Эх, нам бы незамерзающие порты, как у шведины, — протянул он, наблюдая, как к нему приближается смена. Дежурный офицер вместе со сменщиками обходил все вахты, а потом еще и сам форт инспектировал. Это не было каким-то нововведением, в уставе такой распорядок и ранее был прописан, просто редко соблюдался. Что давало сменщикам немного постоять вместе, поговорить, сплетни новые обсудить. А то стоишь тут весь день, ничего не знаешь, что в городе творится, а то и во всем мире.

Сейчас же терпеть до казармы надобно было, потому как и офицера могли в любую секунду проверить, как службу несет, не злоупотребляет ли, прописанное в уставе соблюдает али пытается увернуть. Да еще и моду взяли, у императора молодого переняв, не объявлять о своих проверках.

Никита покачал головой. Не солидно это, неправильно. И ладно еще можно понять императора, молод он шибко, горяч, как шлея под хвост попадет, так и вскакивает на коня и несется, куда ему вздумается. Но генералы-то куда за ним гнаться собрались? Да и как это, не предупредив? Это же ни встречу приготовить как следует не сумеют, ни даже перекусить с дороги, чем бог послал, не смогут достойно накрыть. Эх, вот еще полгода назад все было степенно: присылался нарочный за три дня, а то и за неделю, что проверка собирается, вот офицеры и старались, во главе с комендантом. А уж форму начищали так, что от блеска сапог ослепнуть можно было. Не то что теперь. Ну не сумеет он, Ильин, что-то там начистить, потому как на посту стоит, а потому в случае чего так и опозориться недолго.

Подошел сменщик — Андрюха Дубов, из одной деревни их с Никитой забрили в солдаты, уже десять лет назад. Правда, слухи ходили странные, что император какую-то реформу готовит, чтобы защитников Отечества награждать за службу верную, не взирая на звания и чины. Сказочно, конечно, это звучало, но, чем черт не шутит, жизнь-то солдат и впрямь меняться начала. В какой-то мере труднее стала, но с другой стороны и офицеры начали как-то по-другому относиться, уже не ждал Никита, что за неверное слово может в рыло получить, да так, что в голове еще пару дней звенит. Да и форму потихоньку менять начали. Правда как-то странно. То одно с них снимут, дадут замену, то другое. Да и замену тех же штанов несколько раз меняли. Кто это делал и зачем, Никите не понятно было, но он не мог не признать, что из раза в раз форма становилась все более удобной. И в быту удобной и на поле боя в случае чего в ней было проще и упасть, пропуская пули над головой, да вскочить, чтобы в бой ринуться. Повернуться и присесть, не боясь, что вот сейчас непременно на заднице по шву начнут штаны те же расползаться.

Никита отвернулся от идущего к нему с офицером сменщика, чтобы в последний раз посмотреть на море, и тут-то и увидел линкор. Он протянул руку, и обернувшись к офицеру, крикнул:

— Корабль! Корабль на горизонте! — вот тут-то офицер и Андрюха рысью к нему понеслись. Молодой подпоручик на ходу доставал свою трубу, чтобы как следует рассмотреть линкор. — Странно как-то идет, словно бы его на бок слегка кренит. — Тихо отметил Никита, который и без трубы многое мог увидеть. Да на эти вахты их самых глазастых и ставили, специально заставляя всех солдат смотреть на отодвигаемые все дальше и дальше предметы. Вот кто дальше всех их еще рассмотреть мог, того и брали за морем наблюдать.

— Вон еще один — закричал Андрюха, протягивая руку. Этот корабль шел еще хуже, а появившийся за ним третий и вовсе еле передвигался на единственном парусе. — Что это за корабли? Почему они такие потрепанные? Неужто в шторм такой жесткий попали?

Подпоручик Андрей Николаевич Давыдов двадцати лет отроду в растерянности смотрел на море и на корабли и не знал, что предпринять. Вроде бы корабли не выглядели опасными, но кто же его знало, может быть, это какая-то хитрая ловушка неприятеля? Флаги-то опущены, а с такого расстояния название да носовую фигуру и не разглядеть вовсе. По инструкции, которую он выучил до слез, тронь его ночью за плечо, вскочит и как есть наизусть ее выдаст, следовало готовить пушки, чтобы возможное нападение отразить. Да как-то боязно. А вдруг эти корабли наши? А он их пушками, дружескими ядрами встретит, чтобы морячки вплавь к родным берегам добирались. Тем не менее, нужно было принимать решение, потому что, несмотря на тихий ход, корабли подходили все ближе и ближе. Махнув рукой на свою неуверенность, Андрей Николаевич громко и внятно произнес.

— Готовь пушки! — и обернулся на звук шагов, раздавшихся с той стороны, с которой они недавно подошли к этому посту. — Господин полковник, — подпоручик склонил голову. Олин из его подчиненных же уже разворачивал пушку, второй же готовился бежать, чтобы передать приказ на другие посты.

— Пушки готовите к теплой встрече? — не так давно назначенный комендантом Михаил Никитович Аверьянов посмотрел на суетящегося Ильина. — Хорошо, очень хорошо, подпоручик. Сколько кораблей?

— Три, господин поручик. Правда, идут они странно, словно в шторме их здорово помотало, — немного смутившись, ответил Давыдов.

— Три, значит, — Аверьянов покачал головой. — Ох и зол будет его величество, ох и зол. Вот что, голубчик. Давай-ка со всей мочи мчись во дворец и передай Петру Федоровичу, что группа Кондратьева вернулась. Кораблей всего три и те знатно потрепанные. Мы их здесь в Кронштадте примем. Люди, похоже, совсем измучены, лишь вид родной землицы силы придают, чтобы еще хоть как-то кораблями управлять. Да, передай, чтобы лекарей государь прислал, боюсь, при смерти многие сейчас лежат, дай бог спасем хоть кого-то.

— Так пушки готовить, али как, ваше высокоблагородие? — к офицерам подошел Ильин.

— Али как, — передразнил его полковник. — Пушки не надобно, а вот приготовиться принимать моряков обессиленных, вот тут готовься, а ты беги в казармы, нам скоро все свободные руки понадобятся.

Он проводил взглядом Давыдова и отосланного бойца, вытащил свою трубу и приник к ней глазом. Так уж получилось, что он знал эти корабли и сразу опознал их, несмотря на отсутствие флага. Теперь же, когда они подошли ближе, можно было убедиться в том, что он ничего не напутал. Да, это точно «Стремительный» — флагман небольшого флота из семи кораблей, которые почти два года назад вышли из Ревельского порта, чтобы самостоятельно по картам, которые Криббе привез из Голландии, попытаться до Индии дойти. Сейчас-то куда проще это сделать, форты по Западному побережью Африки как грибы росли после дождя. На их заселение, укрепление и защиту государь средств не жалел. До того дошло, что облавы повальные устраивать начали полицейские, недавно реформированного полицейского управления. Сгребали всех, и женщин падших, и всех мелких воришек, беспризорников опять же. Тем, кто не был в тяжких лиходействах замечен выбор давали: уехать из России на постоянное поселение в страны дальние, где им и землицу подкинут, и возможность честно жить, а женщинам семьи праведные завести, или же в Сибирь родную, снег разгребать. Многие выбирали переезд. Потому что не все из пойманных с рождения в бандах городских ошивались, были и те, кто не от веселой жизни на улице оказались. Так что форты строились, людишками пополнялись. И кораблям российским сейчас было куда как комфортнее в Индию и Китай по морям ходить. Еще бы в Черном море порты были. И Кондратьев, держа обратный путь, должен был вполне себе без проблем до дома дойти. Вот только явно что-то пошло не так. Корабли были в ужасном состоянии. Как вообще сумели дотянуть, вот в чем вопрос. То ли действительно в такой суровый шторм попали, то ли... еще чего приключилось. И вот этого «еще чего» Аверьянов боялся, как огня, почти так же, как и непредсказуемую реакцию Петра Федоровича, которая непременно последует, как только ему станут известны подробности.

— Так, надо бы к высочайшему визиту приготовиться. Приедет же. Сам примчится, не сможет усидеть, — пробормотал комендант и быстрым шагом направился с поста, чтобы хотя бы попытаться в условиях скорой неразберихи и хаоса подготовиться к встрече императора.

* * *

Я в кое-то веки решил устроить расширенное заседание глав ключевых образований, которые в скором времени хочу снести к чертовой матери, чтобы учредить привычные мне министерства с четкой вертикалью подчинения.

Новостей из Москвы пока что не было, а вот полицейские быстро отреагировали на реформу. Словно ждали ее и, в общем-то, были готовы, а то и сами подумывали о создании чего-то подобного. Значит я все правильно делаю, пока что.

Главой полицейских я поставил Татищева. Дядька он жесткий, порой даже жестокий, но на период становления другого ставить и нельзя, иначе на затее можно сразу крест ставить.

Сейчас, кроме сыскного отдела, в подчинение у Татищева находились младшие чины — к ним как раз дворников отнесли, как по моей памяти и было когда-то устроено. Они же, что вездесущие бабки, все знают, все видят, да и мужики не из робкого десятка в случае чего и скрутить могут. Собственно, такие функции у них и до этого были, но сейчас приобрели официальный вид.

Отдельно шел отдел по расследованиям финансовых преступлений, тут должны быть специфические навыки, которых у простого опера может и не оказаться. Отдельно шел отдел, занимающийся бандами и связанными с ними преступлениями. Я прекрасно понимаю, что полностью избавиться от этой напасти невозможно, но можно сделать их максимальную управляемость. А пример использования в случае нужды, Турок всем прекрасно продемонстрировал во время своего вяленького, но вполне запоминающегося бунта, который позволил Ушакову выявить все ошибки, которые он допустил на своем уровне, а также заняться их своевременным устранением. Теперь очередь дошла разбирать все детали Татищеву. Учить будущих специалистов было некому, не было еще пока подобных знаний, накопленных и систематизированных. Полицейская академия — это то, что нам предстоит создать. Так что учиться придется нам всем вместе, потому что я тоже в этой кухне не так чтобы ориентируюсь.

Были также отделы общественных нужд, это прообраз знакомых мне участковых и патрульно-постовых служб, и отдел собственной безопасности, ну куда уж без нее. Эту службу все всегда и во все времена, как только она была придумана, ненавидели лютой ненавистью, но ничего пускать на самотек я не был намерен, поэтому этот одел стоял в моем списке отдельной строчкой. Зато теперь было хотя бы приблизительно понятно, кто должен был заниматься Московскими событиями — а Ушаковское ведомство, которое тоже в спешном порядке создавало следственное подразделения, выделяя его в отдельную структуру. Потому что там реально дело касалось внутренней безопасности.

Еще один отдел занимался беспризорниками. Вот они-то меня сейчас и интересовали. Я находился в состоянии ожидания, которое меня уже вымотало до состояния нервного срыва, поэтому я решил заняться делом, которым, по правде говоря, готовился заниматься позже, в идеале, после окончания войны.

— По вашему приказу, ваше величество, уже много таких детей поймано. Мы их разделили: мальчиков и девочек отдельно. Все они до двенадцати лет включительно. Что нам теперь с ними делать? — Татищев посмотрел на меня. Я только вздохнул. Нет, конечно, все это для всех в новинку, но, мать вашу за ногу, неужели так сложно подумать самим?

— Полагаю, детей нужно осмотреть лекарям, — я повернулся Ивану Фролову, ученику и ближайшему помощнику Флемма. Эх, Давид-Давид, как же ты не сумел уберечься-то? Как мне порой не хватает твоих сумасбродных идей. — Выявить всех больных и изолировать. Всем здоровым поставить прививки. Ну а далее приступить к обучению. Отец Викентий, у вас все готово? — молодой священник вздрогнул и кивнул. Он откровенно терялся в столь блестящем обществе, которое собралось в специальном зале заседаний в Петропавловской крепости. Но, когда я искал того, кто будет учить этих детей, то мне он показался самой подходящей кандидатурой. Конечно, не Макаренко, но где, вашу мать, я здесь Макаренко возьму?

— Могу я полюбопытствовать, а чему вы собираетесь учить этих безродных детей, да еще и за казенный счет, ваше величество? — Я пока что, скрепя сердце, назначил Воронцова вице-канцлером, но это только до тех пор, пока не найду ему адекватную замену. После ареста Бестужева, он начал высказывать совершенно не понятные мне мнения, и у нас даже начали возникать разногласия по поводу некоторых политических аспектов. Например, он начал настаивать на более тесном сотрудничестве с Францией и Австрией. И вообще выступал за скорейшее завершение войны с Фридрихом. При этом он разругался со своим братом Романом, который готовился к тому, чтобы отплыть в Новый свет с Минихом и начать осваивать Калифорнию. Флориду испанцы мне не уступили, хотя я почему-то думал, что будет наоборот. Ну да ладно, главное, что сработало правило, работающее всегда и при любых обстоятельствах — проси много, как можно больше и в итоге получишь то, что хотел без особых напрягов. — Ваше величество? — я с раздражением посмотрел на Воронцова. Неужели у него мозгов совсем нет? Вон, другие сидят, головами кивают, давно все поняли.

— Михаил Илларионович, могу я полюбопытствовать, а вы кого хотите посылать на освоение тех территорий, которые поедет совсем скоро осваивать ваш брат? А также тех, которые я все же намереваюсь забрать в Новом свете, под шумок, так сказать, потому что нашему царственному брату Георгу станет резко не до того, чтобы защищать территории, которые совсем недавно отнял у голландцев.

— Крестьян, казаков... — Воронцов пожал плечами. — Да какая разница, кого именно?

— Потому что разница есть, и она огромна! Мы можем лишних крестьян, например, ваших, раз вы так настаиваете, отправить покорять Сибирь, или же Астрахань и близкие к ней районы. Как только с лихорадкой окончательно разберемся и санитарные кордоны начнем устанавливать. А вот за океан я никогда не пошлю настолько ненадежных людей. Это должны быть специально обученные, умелые, хорошо мотивированные и глубоко религиозные люди. И детей в том числе и девочек, будут учить различным языкам, потому что там кишмя кишат иноземцы. — Я перевел дыхание, а затем продолжил. — Этих детей будут учить доить коров, выращивать животных и выращивать хлеб и овощи. Они уже к пятнадцати годам должны уметь заколоть и освежевать свинью или бычка. И их будут учить стрелять, и по потребности организовывать оборону и даже планировать атаки. В том числе и девочек!

— Но, зачем? — Воронцов огляделся, но не нашел поддержки, лишь только осуждение в глазах сидящих на совещании людей.

— Потому что это чужой край, населенный местными жителями, чьи традиции и взгляды нам непонятны, потому что мы никогда не сталкивались с подобными им. Там полно англичан, французов, испанцев и уже даже креолы начали заявлять о себе. Чтобы там выжить, удержать доверенную им Отечеством землю и приумножить ее, просто крестьян будет мало, они не смогут быстро приспособиться, вот и вся недолга. Отправлять же людей на убой, я не собираюсь. А войск в достаточном количестве, чтобы и здесь поддерживать нашу безопасность и воевать с Европой и, возможно, с Турцией, а потом удержать завоеванные территории, где постоянно должны будут стоять наши армии, пока не сменятся хотя бы три-четыре поколения, у меня нет. Потому что нужно еще возрождать флот, и я понятия не имею, что может понадобиться еще в ближайшее время. Поэтому поселенцы должны будут какое-то время способны сами себя защитить, и выжить, потому что постоянно держать в Новом свете армию мы не можем. Потом, это будет. Но пока мне проще беспризорных детей выучить и мотивировать, чем сражаться на всех фронтах одновременно.

— А почему Георгу скоро будет не до его завоеваний в Новом свете? Разве есть что-то, что будет способно его от этого отвлечь? — это подал голос Миних, который присутствовал на совещании, внимательно слушая каждого из присутствующих.

— Гражданская война — это всегда неприятно, особенно, когда ты не можешь посылать для подавления бунтовщиков войска на постоянной основе, все-таки, чтобы пересечь океан, нужно время, которого может и не быть, — ответил я с философским видом.

— Хм, именно поэтому туда еду я? Как раз с армией и отъявленными головорезами? — Миних усмехнулся. — Ваше величество не переоценивает мой военный гений?

— Нет, отнюдь. Для всего остального у нас есть Роман Илларионович. А вот оставить бунтовщикам только те четыре штата, которые сейчас у них имеются, вот ваша задача. Да, попытайтесь договориться с индейцами. Используйте казаков — эти со всеми, по-моему, могут договориться, лишь бы им позволили жить, как они хотят, и особо не трогали. Иван Васильевич, у вас все готово для отправки в Новый свет? — я снова повернулся к Фролову. Индейцы могут быть серьезной силой, если их привлечь на свою сторону и снабдить оружием. Уж пользоваться-то они им вполне умеют, чтобы там не думали те же англичане. Там вообще есть только одна проблема — их фантастическая разрозненность. А вот каким образом заставить племена замириться, лично я понятия не имею. Единственное, что приходит на ум, это включить в армию Миниха роты, состоящие из самых разнообразных народов. Кроме казаков, включить туда башкир и татар, а командовать всем этим будет немец. Не самый плохой вариант, кстати.

— Да, ваше величество. Четырнадцать молодых лекарей готовы ехать в Новый свет. Более того, они преисполнены энтузиазма.

— И, видит Господь, им понадобятся все их силы, потому что это путешествие не будет легкой и непринужденной прогулкой. Так, а сейчас нужно обсудить мою поездку в Москву, а то складывается у меня странное ощущение, что Салтыков не доживет до коронации, его просто хватит удар. Поэтому, боюсь, нужно уже сейчас планировать переезжать в первопрестольную. Кто-то безусловно останется в Петербурге и нужно определиться кто это бу...

Дверь приоткрылась, прервав меня на полуслове. Бехтеев вскочил со своего места и ринулся узнать в чем дело. Вернулся от буквально через несколько секунд.

— Ваше величество, сразу два гонца с чрезвычайно важными донесениями, — отрапортовал он.

— И что же это за поручения? — я бросил быстрый взгляд на дверь. неужели это болото ожидания наконец-то закончилось и начинается движуха?

— Один прибыл от фон Криббе. В Голландии начались волнения черни, которые власти не могут ни сдержать, ни контролировать. Эти волнения как пожар охватывают все провинции, одну за другой и уже начинают тлеть на австрийской части Нидерландов. Доклады фон Криббе и Олсуфьева, который срочно прибыл в Амстердам. На момент послания сообщения они скрывались в штаб-квартире Ост-Индийской компании. Там хорошая защита, и бунтовщики пока опасаются приближаться к зданию, где имеются даже пушки. Но фон Криббе просит помощи, а также приказаний. Они теряются в догадках и не знают, что им делать дальше. — Он вложил мне конверты в протянутую руку. Конверты были вскрыты, он сломал печати только что, таковы были правила безопасности.

— Так, совещание закончилось, все могут быть свободны, — коротко приказал я. — Остаются граф Ушаков, граф Румянцев и граф Миних. Что там за второй гонец?

— Вам лучше выслушать его, ваше величество, — тихо произнес Бехтеев.

— Ну, хорошо, давай послушаем, что он нам скажет, — практически все собравшиеся, кроме названных мною человек очень быстро выскочили из зала и поспешили к выходу. Все-таки сами стены крепости давили, заставляли думать о том, а не совершил ли я что-нибудь, что позволит Ушакову оставить меня здесь.

В зал вошел совсем молодой подпоручик и поклонился.

— Ваше величество, подпоручик Давыдов. Я прибыл по распоряжению коменданта Кронштадта. Вчера вечером в порт Кронштадта вошли три корабля, один из них линкор. Полковник Аверьянов велел передать вашему величеству, что вернулась экспедиция Кондратьева.

— Так, стоп, — я поднял руку. — Ты сказал, три корабля?

— Да, ваше величество. Три. Они в очень плохом состоянии, даже удивительно, как сумели дойти. Я сначала думал, что их потрепал шторм, но потом, уже перед тем, как поехать сюда сумел разглядеть несколько пробоин на борту флагмана. Это пробоины от пушечных ядер. На корабли экспедиции напали, и этим троим удалось вырваться и уйти. — Давыдов замолчал, а я почувствовал, что от ярости мне не хватает воздуха.

— Немедленно выдвигаемся в Кронштадт, — процедил я.

— А что будем делать с Голландией? — спросил Ушаков, поднимаясь со своего места.

— Вот по дороге и решим. А сейчас мне просто необходимо узнать все самые грязные подробности о тех шалунах, которые решили поиграться с нашим флотом.

Глава 13

— Мне нужно средство связи, — заявил я, выходя на крепостную стену на тот самый пост в Кронштадте, откуда заметили корабли. — Мне просто позарез нужно средство связи. Я просто с ума схожу, когда ожидаю каких-либо известий. Кто там у нас волнами и теориями струн занимается?

— Д’Аламбер, ваше величество, — сопровождающий меня Ушаков столько времени провел в строящемся университете, что прекрасно был осведомлен, кто из ученых чем занимается. — Теорией струн занимается Д’Аламбер. Правда, в последнее время он увлекся составлением какой-то энциклопедии...

— К черту его энциклопедию, ни к чему она нам. Бехтеев, — я повернулся к секретарю, который тут же вырос появился передо мной. — Завтра утром Д’Аламбер должен быть у меня. Ученые весьма увлекающиеся люди, их постоянно необходим в нужную сторону разворачивать. Мы слышим звуки, мы слышим разные звуки, некоторые, конечно, нам лучше бы и не слышать вовсе, но мы их все равно слышим. А вот, к примеру, кошка моя, Груша, слышит и то, что мы не расслышали бы, как не прислушивались. Вот и пущай Д’Аламбер сделает прибор, который позволит нам слышать звуки из очень далекого расстояния. Или хоть какие-то волны воспринимать, видеть, я не знаю, хоть постукивания чернилами отбивать, мне плевать, что это будет. Главное, чтобы до меня необходимая информация не месяцами доходила, а в течении максимум нескольких часов, в идеале, конечно, минут.

— Я не хочу тебя расстраивать, государь, — после долгого молчания ответил мне Ушаков, — но то, о чем ты говоришь, невозможно. Не может звук или свет, или что-то еще преодолевать большие расстояния за короткое время. Это просто невозможно.

— Я готов поспорить, что возможно, — остановившись возле одной из пушек, рядом с солдатом, который уставился на меня, словно привидение увидел, и огляделся по сторонам. — А если мне кто-нибудь объяснит, что я здесь делаю, то тому я тотчас же рубль подарю.

— Так, вы же сами сказали, ваше величество, что все хотите осмотреть, — подал голос Аверьянов. Я пристально посмотрел на него.

— Тьфу, — сплюнул и развернулся в сторону выхода. — На корабли пошли, начиная с флагмана. Потом к выжившим ребятам. Бехтеев, не забудь про Д’Аламбера.

— Я помню, ваше величество, — секретарь едва удержался, чтобы глаза к небесам не поднять. Я это по его морде вычислил. А еще я заметил, как Ушаков с Аверьяновым переглянулись и головами покачали. Ну да, я нервничаю, и меня просто трясет всего от ярости, но это не повод еще больше мне нерв поднимать.

— Я все же хочу вернуться к нашему разговору, Петр Федорович, — рядом со мной шел Ушаков. — Разумно ли было Петьку Румянцева во главе трех полков в Голландию отправлять?

— С ним Иван Максимович Шувалов, — ответил я рассеянно. — У него богатый опыт именно подавления народных волнений в иноземных провинциях. В зверствах замечен не был, службу нес на отлично. Мне его Миних посоветовал, я подумал и принял решение.

— Ах вот оно что, — Ушаков поджал губы. — Мне не сообщили об этом назначении. — Вот теперь нахмурился я. Решение принималось буквально на ходу, пока мы ехали в Кронштадт, и уж передать едущему в другой карете Ушакову все мои распоряжения были обязаны.

— Вот что, Андрей Иванович, разберись с этим. Лучше сам разберись. Я не потерплю подковерной борьбы. У нас слишком шаткое сейчас положение, чтобы еще и между собой грызться. Не разберешься, всех сниму с должностей к чертовой матери. Будете потом в твоем клубе выяснять, кто прав был, а кто не очень. — Я перевел взгляд на стоящий у пристани корабль. Это был не флагман. Корабль был меньше, но настолько погружен в воду, что я даже понять не мог, где его ватерлиния расположена.

— Михаил Никитович, что это с ним? Настолько поврежден, что все трюмы затопило? — я повернулся к Аверьянову, но в этот момент раздался крик.

— Поберегись! — по трапу бежал мужик который волок здоровенный сундук. Он так низко нагнулся, что не видел ничего вокруг, кроме своей шаткой дороги. Качать права в подобной ситуации было глупо, и я без лишних слов отошел с его дороги. За мной последовали остальные.

— Груженый он так, что еле двигался, — запоздало ответил Аверьянов. — Как я понял, флагман и два корабля из охранения бой завязали, а с поврежденных торговых судов за это время успели груз на эти два судна переправить, прежде, чем затопить окончательно. Потому так медленно и шли они. Как вообще с таким перегрузом на дно не отправились рыб кормить, вот в чем вопрос. Правда, пристать куда-то боялись, потому сожрали все продукты, которые купцам везли, экзотические.

— Выжили все? — резко спросил я у коменданта.

— С этих кораблей все. Флагман принял на борт тех, кто с жив остался с погибших кораблей. Раненных многих, но Кондратьев всех довезти сумел. Сейчас с ними лекари возятся, коих вы с собой привезли. Один шустрый такойФролов все выспрашивает у моряков, какие именно продукты те сожрали, и на бумажку записывает. — Пожаловался снова Аверьянов на нерадивых моряков и скотину Кондратьева, которые съели то, что им не принадлежало.

— Хрен с ними с продуктами. Бехтеев! — крикнул я.

— Да, ваше величество, — секретарь тут же материализовался возле меня. Наверное, я к нему придираюсь, хороший он на самом деле секретарь.

— Федор Дмитриевич, выясни, что именно съели наши люди, кому из купцов принадлежали эти товары, и сколько все это стоит. А затем напиши указ Воронцову, чтобы возместил немедля. Будет кочевряжиться, вон Андрею Ивановичу дай отмашку. Он на Михаила Илларионовича давно зуб точит. У тебя ведь день рождения скоро, Андрей Иванович? — я повернулся к Ушакову.

— Не так чтобы скоро... — протянул он.

— Да, неважно. Воронцова в качестве подарка я тебе, пожалуй, подарю. Только замену ему нормальную найду, — пробормотал я так тихо, что меня услышал только стоящий совсем близко Ушаков.

— Будет исполнено, ваше величество, — немного подумав, Бехтеев вытащил бумаги малого формата и первую ручку, заправленную чернилами и принялся быстро записывать мои распоряжения, чтобы ничего не забыть. Ручку сделал Ломоносов вместе с Эйлером, буквально на коленке, когда я после пары месяцев ожидания буквально припер их к стенке. Сделали они ее буквально за неделю, принцип-то там не сложный, чтобы уже отвязаться от меня. И сейчас как раз управляющий моего личного заводика организовывал цех для производства, во-первых, перьевых ручек, а, во-вторых, вот таких автоматических. Все это было штучное и дорогое. Позволить себе даже простую перьевую ручку мог не каждый. Тот, кто не мог ее себе позволить, до сих пор гусей ощипывал.

То, с какой быстротой мои гении сделали запрашиваемое, наталкивало на мысль, что подобной «ерундой» им просто некогда заниматься. Философские труды и энциклопедии ремесел сами собой не напишутся. Мне же, как человеку глубоко практичному, а от того приземленному и не понимающему ценности рассуждений о природе человека, было глубоко плевать на философские труды. Ими вполне можно заниматься на пенсии, да в свободное время. Потому, выкатив им целый список мелочей, которые могут облегчить жизнь, пригрозил, что в случае отказа заниматься делом, отправлю домой, где сейчас идет война, и они получат хрен без соли, а не гранты на свои труды. Тем более, что все эти штуковины, типа усовершенствованного микроскопа, лабораторной посуды, прибора для сверления, им же и пригодятся в научной деятельности, тем более, что денег я на науку не жалел.

Мужик тем временем сбежал по трапу и свалил сундук на землю. Я посмотрел на суетящихся людей, вовсю идущую разгрузку, потом перевел взгляд на флагман, стоящий на якоре неподалеку и развернулся к Аверьянову.

— Ну что же, не будем мешать людям работать. Нет ничего хуже, чем болтающегося под ногами начальства: ни работу качественно не сделать, постоянно надо на эти рожи оглядываться, ни слова лишнего не скажи, чтобы Андрей Иванович тут же не схватил, заподозрив хулу, — Ушаков только поморщился, но ничего не сказал в ответ. Я же продолжил. — Пошли к морякам, солдатам, всем тем, кто выжил, а потом к Кондратьеву.

Аверьянов, уже жутко уставший от моих закидонов, с обреченным видом развернулся и пошел с пристани, к поселку, раскинувшемуся возле крепости. Ничего, потерпит. Я же терплю. И хожу кругами, чтобы успокоиться и прийти к адмиралу со светлой головой. Чтобы не наворотить таких дел, от которых всем тошно станет.

Для раненных выделили один из оружейных складов, в экстренном порядке перетащив оттуда боеприпасы и расставив койки, отгороженные друг от друга чем-то вроде занавесок. Склад выбрали потому что помещение могло отапливаться, и в нем были окна.

— Почему вот это склад? — я повернулся к Аверьянову. — Вы бы еще в бальной зале дворца ядро и бочки с порохом разместили.

— Приказано тут все складировать, — комендант развел руками. — Это еще при моем предшественнике было сделано.

— И кто такой умный додумался? — я осмотрелся по сторонам. Это явно предназначалось под жилое помещение. Может и взаправду бальная зала должна была быть. потом строительство дворца забросили, и... В общем, получили то, что получили.

— Разумовский Алексей Григорьевич, — вместо коменданта ответил Ушаков. Я закрыл глаза и досчитал до десяти. В целом, тетушка довольно грамотных типов на места расставляла, но иногда... Алексей Григорьевич пел хорошо, на кой хрен было его нагружать тем, в чем он ни хера не понимал?

— Свет как убирали? — я не сводил тяжелого взгляда с Аверьянова.

— Ставни глухие делали. Хуже с влагой было. Топить надобно. А как, ежели порох вокруг? Вот и таскали взад-вперед. Я раненных-то здесь разместил на свой страх и риск. — Он вопросительно посмотрел на меня, я же махнул рукой.

— Все ты правильно сделал. Раненные не порох, при них топить можно. Да и свет солнечный им нужен, и окна большие, открывать можно, чтобы воздух запустить. Гангрена-то жуть как воздуха боится. — Я еще раз осмотрел помещение, где уже сейчас стоял стойкий запах болезни. — Вот что, достройте это здание. Основа для госпиталя прекрасная. Фролов, на тебя возлагается особая ответственность. Бехтеев, пускай смету в счетной палате рассчитают. И поставьте уже на территории крепости нормальный склад.

Бехтеев снова вытащил свои принадлежности для письма и принялся набрасывать очередные поручения. Пока он писал, остальные на сводили с него пристального взгляда. Я же смотрел на Фролова.

— Иван Васильевич, какие в основном ранения и болезни у моряков? — задал я вопрос, от которого зависело очень многое. В частности, сколько еще людей мы потеряем.

— В основном резанные раны, много огнестрельных. Ампутации пока не делали, посмотрим, трое на особом учете, остальные могут выздороветь, не потеряв конечности, — отчитался он.

— Вы что, волшебник? Как вы этого добились? — я удивленно посмотрел на него.

— Не я, — он покачал головой. — Когда повязки открыли, то даже я едва не расстался с ужином, но когда присмотрелся, то увидел, что раны у многих чистые. Не у всех, но у многих. Потом узнал подробности. Думаю, что начнем этот метод изучать, пока ничего другого не придумано.

— Да не тяни ты, — поторопил я лекаря.

— В команде два грека находятся, в общем, они... хм... они сказали, что это древнейшие способы, что они в «Житии святых» описаны. Кондратьев разрешил. Он на что угодно бы пошел, только бы сохранить своих людей. И то, что они почти все находятся здесь, говорит о том, что способы, как минимум достойны изучения. — То как он мялся натолкнуло меня на мысль.

— Личинки мух и плесневелый хлеб? — спросил я, а Фролов медленно кивнул.

— А откуда вы знаете, ваше величество, — ты, твою мать, еще рот открой. Я передернулся. Понимаю, что метод жуткий, но сейчас других нет, поэтому нужно этот как можно шире распространять, особенно в армии.

— Я читать, Фролов, умею. В частности, «Жития святых», — рявкнул я так, что он заткнулся, переваривая новость. — Как сами люди относятся к такому лечению?

— Те пятнадцать, что отказались, умерли в жутких мучениях. Остальным их вида хватило, чтобы довериться грекам. Как они сказали, вся тонкость в том, чтобы вовремя убирать личинки. Тогда раны начнут быстрее затягиваться. Ну и смотреть, если снова гниль начнет появляться, то опять подсаживать, и обязательно раствором из плесневелого хлеба раны протирать. Только проблема у нас с огнестрельными ранами. Туда личинки не хотят заползать. — Пока Фролов говорил, а мое сопровождение боролось с тошнотой, я молча разглядывал его. Флемм нашел себе достойную замену. А я просто предвзято к нему относился, потому что еще не привык, так же, как и к Бехтееву. За то время, пока мы здесь, он все это успел разузнать, оббежать всех раненных, а их здесь около сотни не меньше, да еще и составить свое мнение о проводимом лечении.

— Продолжай, Иван Васильевич, у тебя все отлично получается. Эм, — я посмотрел на него. Прости меня, Пирогов, но мне твои познания здесь и сейчас куда важнее. — Иван Васильевич, я тут подумал, а почему бы вам этакие ряды раненных не делать. Все-таки война идет, и каждый боец на счету.

— Какие ряды, ваше величество, — Фролов нахмурился.

— По степени нуждаемости воинов наших в помощи. Ведь невозможно всем сразу помочь, и можно упустить того, кто действительно нуждается в ней здесь и сейчас, а есть те, кто и подождать может. Вот и делить всех раненных на группы: вот этих прямо сейчас пользовать, а вот эти пущай и подождут немного.

— Мне надо обдумать эту мысль, — наконец, выдал Фролов.

— Обдумывай, а пока обдумываешь, эти тряпки убери, и ширмы нормальные по образу китайских поставь. Чтобы их мыть можно было и чтобы не висели, как в таборе цыганском каком. Кузнеца или столяра проси, если надо, обеспечим. — И я двинулся прямиком к первому раненному. Сопровождающие меня снова переглянулись. Вот такое финта они от императора точно не ожидали. Да я сам от себя этого не ожидал. Просто понимал, что так будет правильно. Что это надо сделать.

Придвинув расшатанный стул, с которого едва не свалился, но сумел удержать равновесие, к кровати раненного, который смотрел на меня так, что глаза чуть из орбит не полезли. Заставив себя не морщиться от запаха гнили, который все же присутствовал, несмотря на «прогрессивные» методы лечения, я протянул руку и потрепал его по плечу, стараясь не сделать больно.

— Ну как оно? — я не знал, что говорить, да и что тут скажешь, поэтому ляпнул то, что первым в голову пришло.

— Все отлично, ваше величество, — голос моряка звучал хрипло, а он сам лежал и боялся шевельнуться.

— Ты молодец, герой. На таких как ты наше Отечество только и держится. Давай, поправляйся скорей. Нужно в строй возвращаться. Кто, если не мы? — у меня с собой был кошель. В нем было где-то сто пятьдесят серебряных рублей. Привычка таскать с собой деньги появилась после всех моих мытарств по Европе. И вот сейчас я протянул ему монету, ругая себя последними словами, что не додумался до чего-то большего заранее. — Держи, боец, поправляйся. — Он автоматически взял серебро, продолжая смотреть на меня вытаращив глаза, а я снова похлопал его по плечу и поднялся. Мне предстояло обойти еще около сотни его товарищей.

Гораздо позже я узнаю, что все они выжили и ни один из них тот несчастный рубль не истратил. Они просверлили в нем дырку, и рядом с крестом православным на теле носили, как оберег.

Посещение этой огромной палаты оставило во мне тягостное ощущение. Мое сопровождение молчало, словно воды в рот набрало. Фролов ходил задумчивый. Он словно и не здесь был, а витал в каких-то только ему доступных сферах. Я же ни о чем не думал, пока мы были там, только о лежащих на ветхих кроватях людях. И они это чувствовали. Я видел по их лицам, что они чувствуют, что каждое слово я говорю именно ему, а не повторяю заученный заранее текст.

— Иван Васильевич, — выйдя из госпиталя, я вернул витающего в облаках лекаря на грешную землю. — Нам нужны лекари. Нам позарез нужны лекари, в том числе и военный лекари. Много лекарей, много повитух, которые имеют представление о том, что они делают, и сиделки. Много сиделок. Нам нужны реформы. Основательные и глобальные. Думай, собирай людей, у которых есть понимание вопроса. Через месяц жду от вас вменяемый план, с чего мы должны начать. Бехтеев, проследи, — Бехтеев посмотрел на икнувшего Фролова, подмигнул ему и очень демонстративно записал задание в свой склерозник. — А теперь к Кондратьеву.

Кондратьев Василий Фролович лежал на диване, отвернувшись к стене, когда мы зашли всей дружною толпою в гостиную выделенного ему небольшого дома. Услышав шум, он повернулся в нашу сторону и тут же вскочил, пытаясь одновременно застегнуть мундир и пригладить волосы, торчащие в разные стороны.

— Ваше величество, — тихо произнес он, явно не зная, как реагировать на мое появление. Судя по его виду, он ожидал кого угодно, но только не меня. — Я арестован?

— С чего ты взял? — Я даже удивился. Обведя взглядом комнату, увидел, что стульев, кресел и диванчиков здесь в принципе всем хватит, и махнул рукой, приглашая рассаживаться. Сам же выбрал кресло, стоящее возле окна. — Ты бы обулся Василий Фролович, наши умельцы еще не научились пол делать такой, чтобы обогревался и теплый был в любую стужу. — Ушаков хохотнул, остальные тоже сдержанно засмеялись, приняв мои слова за удачную шутку. Эх, знали бы вы, что это вовсе не так смешно, как кажется. Кондратьев же скупо улыбнулся и ловко натянул ботфорты, валяющиеся рядом с диваном, после чего сел на соседний от меня стул. — Рассказывай. — Твердо произнес я, не сводя взгляда с адмирала.

— Мы прошли мимо Гибралтарского пролива, когда на горизонте появилась эскадра из восьми кораблей. Все при пушках. А у нас только три военных корабля и было. Четыре торговых судна. Скорости, понятное дело, не хватило бы, чтобы уйти. Тогда я приказал построиться в боевой порядок, тем более, что эскадра готовилась атаковать. Мы потеряли два фрегата и два торговых судна. Правда, успели товары перенести да потопить корабли, чтобы этим сволочам не достались. Пираты, истинные пираты, — он покачал головой. — Но у них тоже потери немалые, — и Кондратьев зло усмехнулся. — Двоих в честной битве потопили. А потом, когда «Аврора» уже начала тонуть, боцман Иванов предложил сделать из нее брандер. Они даже не поняли сначала, что происходит, думали, поди, что мы команду вытаскиваем, а это мы взрывчатку таскали. Почти все на красавицу перенесли, сами голые остались. Ну а дальше, подпалили порох, заклинили руль, да и пустили на всех парусах прямо в их порядок. Полыхнуло знатно. Двое сразу на крен легли, еще у двух пожар на палубе начался, да мачты переломало. А мы под это дело смогли уйти.

— Молодцы, — я кивнул. — Боцман жив?

— Да, что ему сделается, — Кондратьев расслабился. Почему-то он решил, что я лично с Ушаковым под мышкой приперся, чтобы его арестовать. Правда, за что, придумать пока не сумел. — Живой. Разгрузкой руководит.

— Кто придумал к раненным греков с их мухами допустить, да товары редкие в пищу пустить? — деловито спросил я.

— Я. Хоть казни, государь, но и в другой раз так же поступил бы.

— Да чего ты орешь, — я демонстративно поковырял в ухе. — Сказал же, молодец. Как в себя придете, с боцманом во дворец подъезжайте. Награды заслуженные получать. Правда, бал не обещаю, не до балов мне сейчас. Траур, сам понимаешь. Но, какой-то полупраздничный ужин гарантирую. Да, самое главное ты мне и не сказал, кто на вас напал, под чьим флагом эти твари шли?

— Британский флаг на флагмане был, — твердо сказал Кондратьев.

— Я так и подумал, — встав с кресла я направился к двери, а когда все остальные потянулись за мной, оставив Кондратьева чесать макушку, размышляя, а что это вообще было, я повернулся к нему. — Да, Василий Фролович, есть такое выражение, что за хорошо выполненную работу обычно в награду дают еще более сложную. Так что не расслабляйся, а готовься вместе со своим боцманом, скоро тебе представится возможность отомстить этим тварям, которые поживиться за наш счет хотели. — И после этих слов я вышел из комнаты.

Глава 14

Ласси вылез из кареты и огляделся по сторонам. Зима подходила к концу, и совсем скоро должна будет возобновиться эта странная кампания, сути которой, похоже, не понимал никто из ее участников. Весна уже чувствовалась во всем, Ласси поднял голову, глядя на щебечущих птиц, радующихся яркому солнцу, греющему уже по-настоящему.

— Довольно живописное местечко, — произнес фельдмаршал, направляясь прямиком к каретам, которые были приготовлены к отъезду.

Он едва успел сюда, оставив часть армии в Берлине, после того как лишь часть посланных в Бранденбург гвардейцев вернулось назад. Лопухин был ранен, но сумел вырваться и сообщил ему, что пробиться к принцу не удалось. Оставленный в Бранденбурге Фридрихом полк выполнял роль то ли охраны, то ли надсмотрщиков за братом беглого короля и его семьей. Командир этого полка ждал приказа, чтобы отвезти наследника престола туда, куда будет угодно его королю. В общем, посланной Ласси роте там делать было нечего, они едва смогли ноги унести, чтобы все новости фельдмаршалу передать. Ждать приказов из Петербурга было некогда, можно было за время ожидания опоздать ко всему на свете, и Ласси принял решение о захвате Бранденбурга. Эта задача не представлялась ему чем-то сверхординарным, тем более, что почти вся основная армия сейчас находилась с Фридрихом. Собственно, все так и произошло, как он планировал. Хотя прусский полк и оказал яростное сопротивление, но его быстро подавили.

И вот сейчас Ласси стоял во внутреннем дворе Ораниенбурга и смотрел, как из дворца ему навстречу вышел весьма возмущенный молодой человек.

— Как это все понимать? — в отличие от Фридриха, Август Вильгельм отличался более немецкой, что ли, внешностью. Слегка наклонив голову, Ласси разглядывал не слишком высокого блондина, обладающего, как и все натуральные блондины несколько блеклыми и не слишком выразительными чертами лица. Эта же участь не обошла стороной и Петра Федоровича, но тот за счет своей неугомонной натуры и словно застывшей в голубых глазах насмешке вовсе не выглядел блеклым, напротив, его лицо порой казалось слишком выразительным. Август Вильгельм не мог похвастаться ни харизмой брата, ни эмоциональностью Петра, и оттого терялся в толпе окружающих его придворных. Хорошо хоть сейчас он был один, и Ласси не отвлекался от него на кого-то другого.

— Эм, война и захват города вражескими войсками? — подсказал принцу ответ на его же вопрос Ласси. — А я вижу, что ваше высочество собрались к отъезду? Не подскажите старому вояке, куда именно вы собрались?

— Да кто вы вообще такой? — вспылил Август Вильгельм, а Ласси только вздохнул. Ну как у короля Фридриха мог оказаться столь невежественный наследник? Не удивительно, что, судя по слухам, король делал ставку на племенника и в скором времени планировал забрать мальчика у недалеких родителей, чтобы воспитывать, как полагается будущему королю.

— Простите, ваше высочество, что забыл представиться, — Ласси сдержанно поклонился. — Фельдмаршал армии его императорского величества Петра Федоровича, граф Ласси. Так куда вы собрались уезжать, ваше высочество? Надеюсь, что в Берлин, проведать вашу матушку. Она чрезвычайно скучает по внуку, да и сына не прочь увидеть.

— Эм, ну... — до Августа Вильгельма, похоже, начало доходить, что что-то здесь не так, и что в Ганновер он не поедет.

— Я не смею вас задерживать в вашем желании увидеть матушку, ваше высочество. Подобное желание сына может вызвать лишь похвалу. Думаю, что три роты гвардейцев сделают ваше небольшое путешествие вполне приятным и безопасным, — и Ласси указал на уже готовые к путешествию кареты. Их приказал заложить капитан Вольфган, получивший накануне послание от барона фон Винтерфельда, который ехал сюда в Ораниенбург, чтобы сопроводить наследника с семьей в Ганновер.

— Я с удовольствием навещу ее величество, — Август Вильгельм вздохнул и пошел обратно во дворец, чтобы приготовиться к поездке.

— Еще один момент, ваше высочество, — остановил его Ласси. — Кто-то же должен был сопровождать вас в вашем путешествии? Вы кого-то ждали?

— Фон Винтерфельд должен был приехать не позднее завтрашнего утра, — махнул рукой принц.

— Надо же, Фридрих решил послать сюда своего любимца? — Ласси потер подбородок. — Ну что ж, наверное, это все-таки повод для того, чтобы дождаться его появления. Полагаю, что Винтерфельд может нам поведать очень много интересного.

* * *

Барон фон Винтерфельд злился. Он злился: на себя, за то, что долго собирался, прежде, чем выехать в Бранденбург; на весну, которая, похоже, в этом году решила прийти слишком рано и уже сделала дороги плохо-проходимыми; на капитана выделенной королем Фридрихом роты солдат, который умудрился отравиться по дороге и остался в придорожной таверне, поближе к ночной вазе, с которой в последний день перед отъездом барона не расставался; на самого короля Фридриха, но больше с оглядкой, не слышит ли кто случайно вырывающиеся у него ругательства, связанные с его величеством.

По его подсчетам, они с наследником уже должны были находиться в Ганновере, а то и на Британских островах, но на деле он никак не мог приехать Ораниенбург, чтобы оттуда уже продолжить путь к цели. Но ему все-таки удалось послать к принцу гонца, чтобы тот был готов к немедленному выдвижению, и это позволяло ему надеяться на то, что долго задерживаться в Бранденбурге не придется.

Что-то насторожило Винтерфельда, когда его карета въехала в город. Вроде бы все было как обычно: городская суета, спешащие по делам служанки, прогуливающиеся родовитые фрау, всадники, то и дело проносящиеся на большой скорости и заставляющие взвизгивать красоток, мимо которых они проносились... Что-то было не так. Винтерфельд чувствовал это. Что-то заставляло все волосы на теле вставать дыбом, и только многолетняя выдержка не позволила ему развернуть карету и мчаться отсюда прямиком в Ганновер.

Замок же поражал своим спокойствием. Некоторое затишье было, впрочем, характерно для Ораниенбурга, и Винтерфельд немного успокоился, списав свою нервозность на разыгравшееся воображение.

Странно было только, что у входа его никто не встречал, но по периметру ходили прусские солдаты, и слышались немецкие команды их офицеров. Отбросив сомнения, барон вошел внутрь. Прибывшие с ним гвардейцы напряженно оглядывались по сторонам, а четверо зашли вместе с ним во дворец.

— Сюда, пожалуйста, господин барон, — перед Винтерфельдом появилось сразу трое офицеров, один из которых весьма ловко разоружил его, вытащив пистолеты и сняв с пояса шпагу. — Только без глупостей. Вы даете слово дворянина, что у вас где-нибудь в сапоге не припрятан неприятный сюрприз?

— Я даю слово, — процедил Винтерфильд сквозь зубы. Все-таки предчувствия его не подвели. — Могу я узнать ваше имя? Вы-то вполне знаете кто я, а вот мне неизвестно с кем я имею честь разговаривать. — Он не смотрел на своих людей, которых тоже разоружили и куда-то увели. Из-за двери раздался одиночный выстрел, видимо, кто-то из его сопровождения не захотел сдаваться без боя. Послышались крики, звуки ударов, а потом все стихло. «Заехали прямо в расставленную мышеловку. Кретины», — промелькнула у барона в голове горькая мысль.

— Иван Степанович Лопухин, к вашим услугам, сударь, — Винтерфельд пристально оглядел его и кивнул.

— Так куда мне проходить, господин полковник? — Ровным голосом спросил он, хотя еще пару минут назад Лопухин показывал ему, куда направляться. Для себя он решил, что, даже, если его поведут на казнь, он покажет этим восточным варварам, как встречает смерть настоящий прусский дворянин. А ведь совсем недавно он совсем не хотел умирать, и даже думал, что ему удалось сбежать от войны. Теперь же подняла голову гордость, чего сам Винтерфельд от себя не ожидал.

— Сюда, — Лопухин сделал вид, что ничего не говорил барону и указал на дверь, ведущую в библиотеку. Барон бывал в этом дворце и знал расположение большинства комнат. Одернув камзол, он направился вслед за Лопухиным, гадая про себя, что же его ждет за дверью, кроме довольно большой коллекции книг.

— Господин барон, наслышан о вас, наслышан, — он узнал Ласси сразу, как только увидел. — Проходите, что же вы в дверях застыли? — Фельдмаршал снял окуляры с глаз и отложил их в сторону. — Совсем уже не могу буквы разглядеть. Хорошо еще Ломоносову не надоело со стеклом да оптикой время от времени баловаться. Вот окуляры мне изготовил. А оправу такую, чтобы за уши цеплялись — это сам император Петр Федорович подсказал. Я считаю, что просто необыкновенно получилось, а вы как думаете? — Виндельфельд никак не думал. Вот именно сейчас ему было глубоко наплевать на очки, и кто их сделал такими вот, цепляющимися за уши. Имело значение лишь то, что Ласси здесь в Бранденбурге, а это означает, что город захвачен. И ведь никто ни сном ни духом. Даже в придорожной таверне, где он в последний раз ночевал, никто не слышал про какие-либо битвы. И, что самое главное, он не имел никакой возможности предупредить своего короля.

— Что вам нужно от меня, господин Ласси? — глухим голосом спросил Виндельфельд.

— Поговорить, — Ласси развел руками и улыбнулся. — У меня, знаете ли, возникает иной раз потребность поболтать по-стариковски. А если еще и умный собеседник отыщется... Иван, не стой в дверях, проходи. Сразу с двумя молодыми людьми разговаривать куда как интересно.

— И о чем вы хотите со мной поговорить? — барон нахмурился.

— О совершенно разных вещах. Например, где сейчас находится ваш господин, король Фридрих я в общих чертах знаю. Об этом все знают, потому что он не скрывается. А вот о численности армии, что находится с ним, знаю очень немногие, но, так уж получилось, что вы входите в их число. Удовлетворите любопытство старика, расскажите мне про знаменитую прусскую армию. — И Ласси снова улыбнулся, но на этот раз в его глазах сверкнул стальной отблеск.

* * *

Румянцев нашел меня в картиной галерее перед портретом Петра Первого. Я смотрел на своего знаменитого деда и пытался найти хоть какое-то сходство. Но, сколько бы я на него не смотрел, ничего общего между нами никак не находилось.

— Мы с ним не похожи, — заявил я, даже не повернувшись к Румянцеву. — А ты что скажешь?

— Я не могу судить, Петр Федорович, — Петька подошел совсем близко и встал рядом со мной. — Но, по-моему, нос и подбородок похожи. И разрез глаз, да, определенно, если бы у вас глаза были карие, то, я бы сказал, что точно похожи. Мы постояли еще некоторое время, разглядывая портрет, а затем Петька добавил. — Полки выдвинулись. Завтра утром и мы с Иваном Максимовичем двинем к Амстердаму.

— Это хорошо, — ответил я рассеянно. — Дай бог, Криббе продержится до вашего прихода.

— Еще раз объясните мне, Петр Федорович, — что мы должны будем делать? — Петька потер лоб. Он еще ни разу не получал настолько сложное и ответственное задание. Даже то, которое он выполнял в Магдебурге, по его собственному мнению, он едва не завалил. Хорошо хоть, что закончилось все относительно нормально. Да и с женой у него вроде бы хорошие отношения. Не всем так везет. Мне вот повезло, ему повезло, а остальным — как-то не очень. — Мы должны будем усмирить толпу? Прекратить беспорядки?

— Да, и это тоже, но не сразу. Ваша первоначальная задача — защита Криббе и бывшую штаб-квартиру Ост-Индийской компании. Что касается разгона бунтов и призыв к ответу главарей, то это не наше дело. Мы, как абсолютно добропорядочные люди, в дела других стран не лезем, — я усмехнулся.

— Да, но... — Петька снова потер лоб. — Зачем тогда в Голландию практически целая армия направляется?

— Криббе очень нуждается в защите, очень. Там вообще собрались такие беззащитные овечки, что и армии будет мало, чтобы их защитить, — я снова повернулся к портрету Петра. Ты так яростно и страстно пытался натянуть на Россию голландские тряпки, что до конца жизни так и не понял — они не подходят, ни по размеру, ни по фасону, да и стиль не тот. А еще ты искренне любил Голландию, пардон, Нидерланды, и никогда не устроил бы там такого побоища. А вот я — дитя своего времени отлично знаю, что все «народные» восстания не начинаются на пустом месте. На пустом месте, когда терпеть уже сил нет, они могут вон, как с Москве молчаливую стачку устроить, но никак не пойти громить города. Для этого всегда нужно управление, желательно извне, которое почву подготовит, всех, кого надо по своим местам расставит, и подкупит остальных. Я все это сделал через доверенных людей, того же Гюнтера, еще в то время, когда за компанию бился. Оставалось только поджечь фитиль. Главное, сделать это вовремя.

— Петр Федорович, объясните уже своему тупому слуге все как есть, — взмолился Петька.

— Ох, Румянцев, — я покачал головой. — А ведь не хотел я тебя в подобные игрища втягивать. Но, после того, что ты в Магдебурге вытворял, стало мне понятно, что тип ты тот еще. И чистым, и безгрешным вряд ли жизнь проживешь, тебе твоя внутренняя суть не позволит. Как ты думаешь, власти побегут к тебе с просьбой о помощи?

— Конечно побегут, — Петька пожал плечами. — Раньше они могли на помощь Пруссии рассчитывать, да Австрии, только вот им сейчас не до Голландии, между собой бы разобраться. Особенно, это Пруссии касается, Фридрих-то до сих пор столицу не вернул себе. К англичанам обратиться? Ну, это даже не смешно. А с Францией у них совсем недавно стычка закончилась. Остаемся только мы. Особенно, когда целая армия будет, хм, Ост-Индийскую компанию, да посольство охранять.

— Верно мыслишь, Петя, верно, — я внимательно смотрел на него, пытаясь увидеть сильное волнение. Нет, ничего подобного не было, только непонимание общего смысла поездки. — Они прибегут, но ты им откажешь. Они взятку притащат. Притащат-притащат, даже не морщись. Они протестанты, для них деньги — вот главный царь и бог, и других по своему подобию мерить пытаются. Так что взятку они тебе притащат, а ты с большой неохотой, но пошлешь их на хер. Это недалеко, дорогу сами найдут. Там сейчас горячо, как в аду на сковородке. Они потом снова придут, когда у них уже парики будут подгорать, и прямо спросят, что тебе надо, чтобы ты слегка так расширил охраняемую зону. Ну, мало ли, вдруг послу срочно нужно будет Зеландию посетить, а там тоже беспорядки, да еще и доехать туда надобно. Вот тогда ты с неохотой скажешь, что рад бы помочь таким честным и отзывчивым людям, но от государя по шее получишь, ежели тот узнает о подобном самоуправстве. Так как нельзя вам лезть в дела чужих государств. Вот ежели бы Голландия, тьфу ты, Нидерланды, имели внешнее управление из Российской империи, ну, на худой конец, из Гольштинского герцогства, как австрийская часть имеет внешнее управление из Австрии, вот тогда можно будет разговаривать, тогда бы император, возможно, и помог бы им с бунтами.

— Не согласятся, — уверенно покачал головой Петька.

— Согласятся, — я усмехнулся. — Еще и торговаться начнут, чтобы места в правительстве сохранить. Им терять-то нечего. Они скоро не просто свои места, они головы потеряют. И это не шутка. При любых революциях, революционеры всегда показательно казнят предыдущую власть. Вспомни Кромвеля и несчастного Карла. А французская Фронда? Людовику тогда чудом удалось спастись. Сценарий этой драмы всегда и везде одинаков. Он придуман давно и не нами. Мы только им пользуемся и пожинаем плоды. Да что далеко ходить, не так давно у нас Смутное время закончилось. Так что в итоге голландцы прогнутся, особенно, если кого-нибудь из их Совета, или как там у них законодательный орган называется, парочку депутатов повесят, или еще как жизни лишат, это уж на что фантазии у бунтовщиков хватит.

— Вы иногда говорите страшные вещи, Петр Федорович, — Петька передернулся.

— Что же в них страшного? — я даже удивился. — Если бы в свое время я не подсуетился и не создал обновленную Тайную канцелярию, то, меня, скорее всего, вот тут сейчас не было. Заговор Бестужева бы удался и к коронации готовился бы Пашка, точнее Мария Алексеевна, как регент малолетнего императора. Сохранили бы мне при этом раскладе жизнь? Очень маловероятно. Так что, то, о чем я говорю, всего лишь правда жизни. И вообще, не наша же вина в том, что у них там чернь взбунтовалась, — я развел руками. — Надо было лучше следить за волнениями, которые в стране происходят, ты же понимаешь, что такие вещи просто так не происходят, и не за один день вспыхивает эта бочка с порохом.

— Я понял, что от меня требуется, — Румянцев внезапно жестко усмехнулся. Да, я был прав, из этого прекрасный помощник для меня в итоге получится. — Кто будет выступать временным представителем внешнего управления, если голландцы все-таки согласятся?

— Ты. У Шувалова другие задачи, — я снова повернулся к портрету.

— На обеде, где вы Кондратьева и этого боцмана награждали, адмирал все-таки был в своей одежде. Сумел добраться до собственного гардероба, — Петька начал говорить, чтобы чем-то заполнить возникшую паузу. Он явно хотел что-то еще сказать, но пока не решался.

— Да, похоже на то, — я в это время изучал глаза Петра на портрете. По-моему, не похожи. Хотя, большинство художников рисуют портреты абсолютно неузнаваемо. На моей памяти только новоявленной графине Румянцевой в этом плане повезло. Но так, художник, похоже, не старался. Нарисовал как есть, зачем что-то приукрашать, если девица в монастырь готовится на ПМЖ? И получилось удивительно узнаваемо. Остальные же, пытаясь как-то приукрасить, зачем-то делают из портретов какие-то натюрморты. Надо собственных художников выращивать. Кому бы поручить институт изящных искусств создать, или что-то вроде него? Кто у нас во всем этом разбирается? А ведь, Ванька Шувалов, кто же еще. Сейчас, когда прошла опасность увидеть своего ровесника в любовниках у тетки, Шувалов уже не вызывал во мне былого отвращения. И в искусстве он точно хорошо разбирается. Молод, правда, ну так и я не старик. Прорвемся.

— А почему он вас встречал в рубашке, которая едва брюхо прикрывала? — Петька продолжал мусолить эту тему, по которой уже анекдоты по двору ходили.

— Он меня не ждал, а для Ушакова думал, что и так сойдет. Ну не было ни у кого из них смены одежды. Ты же видел, с каким они перегрузом шли. Чтобы всех людей принять, да товары, все лишнее повыкидывали за борт, включая сундуки с личными носимыми вещами, — я вздохнул. Кондратьев, когда его награждали так смущался. Он реально винил себя в гибели кораблей и людей. Ну ничего, злее будет. А то, англичане в море совсем уже распоясались. Думают, что океаны принадлежат только им одним, а все, кто осмелился туда выйти не под их флагом являются их законной добычей.

Мы снова замолчали. Петька мялся, не зная, как что-то спросить, и меня это просто дико раздражало.

— Спрашивай, а то ты лопнешь скоро, — сказал я, когда мне его потуги надоели.

— Что происходит, Петр Федорович? Вы какой-то не такой уже несколько дней. Я, и не только я, уже переживать начинаем. — О, понятно, его послали выспросить все, раз уж все равно ко мне собрался. У него же особое положение, может быть, и не прибью сразу. — Что-то случилось? — Я провел по голове рукой и потер шею. Отвечать придется, хоть и слово дал постараться все пока в тайне держать.

— Мария беременна, — Петька вскинул брови и расплылся в улыбке. — Петька, пожалуйста, передай это только тем, особо обеспокоенным, которые болтать по всем углам не будут. Срок еще маленький, и ее величество переживает. Ты же ее знаешь, она постоянно переживает, когда дело наших детей касается. Только вот, я, скорее всего, не дождусь твоего возвращения. Нам, учитывая ситуацию, придется в Москву пораньше выдвигаться.

— Это... — он задохнулся, но потом взял себя в руки. — Это очень хорошая новость. А в Москву я, дай бог, и сам доеду, ежели поручение ваше в полной мере выполню. Да, я никому ничего не скажу. Пущай сами пытаются вызнать, — и он поклонившись, быстро пошел из галереи. Только вот не сможет он удержаться и никому ничего не сказать, а значит мне стоит приготовиться к поздравлениям и к Машкиной реакции.

Глава 15

— Господин Бестужев, как только я узнала, что вы приехали в благословенный Лондон, то сразу же испросила разрешение лорда Картерета навестить вас, — жена пресловутого лорда Картерета весьма благосклонно посмотрела на бывшего посла, который все еще был подтянут и красив. В свое время этот красавец приводил в бешенство многих мужей одним своим видом. — Тот человек, господин Оленьев, который привез тело несчастного Кармайкла, рассказал, что произошло с вашей семьей. Этот ужасный-ужасный Ушаков...

— Да, леди София, мне с трудом удалось унести ноги, и теперь я всего лишь бедный изгнанник, преследуемый всеми, от которого отказалась даже жена, — Михаил Петрович мысленно попросил прощение у Анны, и, подхватив холеную ручку леди Картерет приник у ней долгим поцелуем. — А вы все столь же прекрасны. Будь я на месте вашего мужа, ни за что не отпустил бы вас с визитом к мужчине.

— Ну что вы такое говорите, граф, — и она улыбнулась, спрятав улыбку за веером. — У вас здесь ужасно душно. — Бестужев неопределенно хмыкнул. Вообще-то, во всем его доме, который ему помог купить Демидов, совсем недавно проветривали все комнаты. К этому он как-то незаметно пристрастился, оглядываясь на молодого императора, которому постоянно словно воздуха не хватало. — Знаете, а ведь вы правы, лорд Картерет весьма занят, и позволил мне прибыть сюда в обмен на небольшое поручение, которое я и сама бы выполнила с удовольствием. Сегодня мы ждем вас на ужин.

— Право слово, чем я заслужил такое, что очаровательнейшая женщина сама прибыла в мое холостяцкое жилище с приглашением на ужин, а не прислала слугу, — Бестужев старательно улыбался, демонстрируя вполне крепкие зубы.

— Мне это было не сложно, — леди Картерет поднялась с диванчика, на который ее усадил Бестужев. Он вскочил вслед за ней. — К сожалению, мне пора, а то пойдут слухи, а мы этого не хотим, не так ли?

— Конечно, я никогда не позволил бы себе очернить имя прекрасной женщины, — с готовностью подхватил Бестужев, провожая ее к выходу. Услышав его реплику, София слегка поморщилась, но тут же взяла себя в руки.

— Я с нетерпением жду вам к ужину, граф, — и Бестужев снова припал к ее руке, задержав ее в своих руках чуть дольше, чем было положено.

— Я буду считать минуты до нашей встречи, — дверь за леди закрылась, и улыбка тут же сползла с лица Михаила Петровича.

— Мне поначалу показалось, что дамочка набросится на вас, Михаил Петрович, — Бестужев оглянулся к вышедшему в холл Демидову. — Что ей было нужно?

— Пригласила на ужин, Прокофий Акинифиевич, — Бестужев провел по лицу рукой. — На тот самый ужин, на который не так давно пригласили и вас, только лишь прислав лакея.

— С чего бы такая милость? — фыркнул Демидов.

— Сезон в самом разгаре, и дамы пытаются перещеголять друг друга, например, приглашая экзотичных гостей. А мы очень даже экзотичны: сказочно богатый барон, да еще и промышленник, что само по себе для пэров Англии не слишком приемлемо. И прогневавший императора граф-изгнанник, что может быть экзотичней? — Бестужев осмотрел Прокофия с ног до головы. — Я надеюсь, вы помните, что, ежели позволите своим проказам проявиться на этом ужине, то Андрей Иванович очень быстро предоставит вам для длительного проживания ту самую камеру, в которой вы те так уж и давно сидели.

— Я все помню, — огрызнулся Демидов. — Я распорядился выделить миллион рублей на основание коммерческого училища в Москве и столько же для строящегося Петербургского университета, — нерешительно добавил он.

— И его величество очень благосклонно оценил этот жест, просив вас уверить, что все деньги до копейки пойдут именно туда, куда предназначены, — Бестужев направился в гостиную, откуда недавно вышла леди Картерет. Демидов пошел за ним.

— Долго я еще тут буду торчать? — раздраженно спросил он.

— Как только ваши подопечные закончат обучение, вы вернетесь в Россию. Когда вы уезжаете обратно в Эссекс?

— Завтра поутру, — Демидов посмотрел на него раздраженно. Его сорвал с места гонец, привезший предписание ехать в Лондон, купить дом поприличней и ждать приезда Бестужева. — В банке я положил на ваше имя сто тысяч, как и было предписано. Я мог знать, зачем все это понадобилось?

— Нет, — Бестужев покачал головой. — Но я могу подсластить вам горькую пилюлю. Я слышал, случайно, что, если вы продадите его величеству свое наследство, выраженное в заводах и других производствах, денег и ценностей это касаться не будет, не переживайте, то вам позволят уехать в любимую вами Италию. И даже дадут добро на то, что вы купите там титул и будете жить так, как вам захочется. Не за просто так, естественно.

— И что я для этого должен буду сделать? — Прокофий жадно подался вперед.

— Помочь Ушакову с финансированием приютов, которые организовывает Тайная канцелярия и его величество по всей Российской империи, помочь с финансированием дорог, его величество, опять же по слухам, новое ведомство хочет организовать, которое за дороги будет отвечать. Ну и помогать в тех случаях, если у Российской империи возникнут дела в Италии.

— И все? — Демидов даже ушам своим не поверил.

— Да, и все, — Бестужев пожал плечами. Лично он даже приюты бы не потянул. А этот деньгами сорит как будто это мусор. А ведь он ничего не сделал, чтобы отцу и братьям помочь, которые эти деньги вовсе не из воздуха добывали.

Но, Бестужев нисколько не завидовал Демидовым. Они крепко попались, куда крепче, чем даже Алексей, и теперь будут искупать свою вину вечно. Мало того, что отдали часть предприятий под различные эксперименты Петра Федоровича, так еще и обязаны скрупулезно выполнять все его наказы. Но пока им везло. Ни одно из нововведений не пошло во вред, даже подходящий к концу эксперимент отделения рабочих, обученных по специальной науке от крестьян крепостных.

Результат стал заметен сразу. В начале прибыль заметно просела, потому что рабочих рук не хватало, но затем возросла, потому что, оказалось, что обученный работник все делает быстрее и качественнее, чем даже десяток крестьян, которые только мешают друг другу. А стимуляция в виде заработной платы так вообще увеличивает выработку в разы. И черт с ним, что за всеми этапами процесса следят специально поставленные люди из Тайной канцелярии. Демидовы уже и сами поняли всю выгоду.

Как знал Бестужев из последнего отчета, они уже даже на академию замахнулись. Хотят в Екатеринбурге построить. Уже Григорий готовится к поездке по Европе для найма учителей, что сейчас во время войны вполне реально осуществить. А готовить они хотят не много ни мало, а инженеров. Своих собственных, доморощенных, потому как к иноземцам относятся с подозрением. И мраморный завод Воронцова очень хороший для всех промышленников показатель. Его величество прыть братьев одобрил. Так же как и строительство школ и ремесленных училищ. И даже приказал денег выделить, чтобы государство поучаствовало. Единственное требование у него было — все это должно не на запад распространяться, а на восток, все дальше и дальше в Сибирь, вплоть до Дальнего востока.

А еще все тем же Демидовым велено было построить медицинские школы, опять-таки за Уралом. Мол, до Урала он и сам справится, а вот дальше пока туговато реформы государственные проводить. Людей не хватало, и, хотя бы развитием медицины, нужно было уменьшить смертность и увеличить рождаемость. У Демидовых, да попавших под раздачу Строгановых выбора не было,только увеличивать объем добрых дел во благо государства. Строгановы как раз до Урала и трудились. Причем поощрялись добрые дела исключительно в провинции, в губернских городах, уездных городах, городках и даже в крупных селах. На добрые дела в Петербурге и Москве Петр Федорович смотрел, морщась при этом. Нет, не отказывался, естественно, но был не слишком доволен.

Купечество, кстати, которое долги по налогам отрабатывало, начало отчитываться в проделанной работе, которая увеличилась из-за того, что прошлая не была сделана в срок. Города стали меняться, как внешне, так и внутренне, и Бестужев не мог не отметить, что идут все эти изменения во благо.

— О чем задумался, Михаил Петрович, — заметно повеселевший Демидов оторвал Бестужева от раздумий.

— Да так, о будущем думаю. Просто я понять не могу, к чему мы в итоге придем. Петр Федорович вроде и реформ особых не проводит, все как будто исподтишка, нет того размаха, что при деде его Петре Великом, а, глядишь ты, уже и сделано как много и сколько еще будет сделано, даже удивительно, — Бестужев покачал головой.

— Его величество далеко пойдет, если шею себе не свернет в ближайшее время, — Демидов встал. — Нужно к ужину готовиться, на котором нас как зверушек демонстрировать будут. Хоть и обещал я тебе, Михаил Петрович, что буду себя хорошо вести, но позволь душу отвести. Хотят же они безграмотного русского мужика видеть, так зачем всех этих лордов разочаровывать? — Он посмотрел просительно, и Бестужев начал колебаться.

— А почему бы и нет, — наконец выдал он. — В конце концов, уважать они нас все равно не будут, так хоть удовольствие получим на их вытянутые лица глядя.

— Матвей! — заорал Демидов, вскакивая из кресла. — Матвей, мать твою, где мои лапти? Да шевелись же, а то мы еще и опоздать вдобавок ко всему умудримся.

* * *

Луиза Ульрика отшвырнула очередное письмо из России.

— Эта курица опять беременная, — прошипела она и провела рукой по своему плоскому животу. — Эльза!

— Ваше величество, — доверенная фрейлина королевы Эльза фон Багговут тут же зашла в комнату. До этого она сидела в будуаре, в ожидании, когда может понадобиться Луизе.

— У его величества новая фаворитка, — Луиза села перед зеркалом, и служанка тотчас принялась расчесывать длинные золотистые волосы, чтобы уложить их в сложную прическу.

— Да, ваша величество, Хельга фон Руут. На самом деле, вам нечего опасаться, ваше величество, — и Эльза скорчила гримаску, показывая свое отношение к фаворитке короля.

— Я не опасаюсь, — раздраженно ответила Луиза, и дернулась, отчего служанка невольно потянула длинную прядь. — Осторожно, дура криворукая, — рявкнула она и внезапно замолчала, потому что этот нечаянный жест внезапно напомнил ей, как Петр однажды схватил ее за волосы, грубо, властно, запрокидывая голову. Она практически сразу пришла в себя, и больше старалась не вертеть головой, чтобы не провоцировать совершенно ненужные мысли. — Я сама ее подобрала для его величества. Эта дурочка весьма соблазнительна и плодовита. У нее уже трое детей и по слухам только один от мужа. Я хочу знать, она понесла от короля?

— Эм, судя по всему, нет, ваше величество, — Эльза, закусив губу, покачала головой.

— Уже третья девка не может забеременеть от Георга, — королева смотрела на себя в зеркале, отмечая, что ничуть не изменилась с того времени, как в Киле встретилась с юным принцем. Тогда его было так легко соблазнить, почему она этого не сделала? Идиотка. А вот в том, что у нее до сих пор нет детей виноват король. — Что же мне делать, Господи, мне нужно что-то сделать, пока не поздно.

За дверью спальни послышалась какая-то возня и Эльза выскочила, чтобы узнать, в чем дело. Когда она вернулась, то держала в руках два конверта.

— Ваше величество. Вам послания: одно от вашего брата его величества короля Фридриха, а второе из Дании. Судя по траурным лентам, его величество король Кристиан скончался. — Эльза протянула письма королеве. Луиза взяла конверты и задумалась.

— Да здравствует король Фредерик, — она скупо улыбнулась. — Его шлюшка жена больше не родила ни одного сына на стороне?

— В живых у королевской четы остались только две дочери, — ответила ей Эльза.

— Ни одна из которых к Фредерику отношения не имеет, что, возможно и к счастью, ну кто у этой вечно пьяной скотины, который собрал уже все дурные заболевания, какие только известны человечеству, может родиться? — Луиза снова задумалась. — Мне нужно написать два письма. Одно с выражением сочувствия бедняге Фредерику, а второе фон Мольтке. Этот проходимец, насколько мне известно, все еще является главным фаворитом короля и участником всех его забав. А еще он очень сластолюбив, его несчастная жена постоянно ходит на сносях, как какая-то крестьянка. А сластолюбие стоит денег. Нет, мне нужно написать три письма. Нужно затребовать у Петра еще денег, и предупредить, что еще три-четыре года и обескровленная Дания будет отдавать части своих территорий, на которых жители уже не просто бедные, а погрязли в нищете, в качестве оплаты гигантских долгов. — И Луиза хищно улыбнулась своему отражению. — Нам есть, кого опасаться в свите Фредерика? — она повернулась к Эльзе.

— Если только Йохан Бернстроф вернется из Парижа, где сейчас находится в качестве посла. Он славится своим хладнокровием и любовью к родине и людям, ее населяющим. Его выслали из страны назначив послом сначала в Вену, а потом в Париж по настоятельной просьбе королевы, очень уж граф мешал ей разбазаривать казну на свои прихоти. Бернстроф, наверное, единственный, кто сумеет противостоять Фредерику и вытащить Данию из той ямы куда ее загнала королевская семья. И у нас никого нет в Париже, ваше величество, кто мог бы помочь справиться с этой угрозой. — Добавила Эльза.

— Зато у Петра есть. Мадам Помпадур на последнем балу весьма лестно отозвалась о молодом императоре. Уж не знаю, где они пересеклись и когда, но факт остается фактом. Так что Бернстроф — это проблема Петра. Надеюсь, он сумеет ее решить.

* * *

Мы готовились переезжать в Москву. Тянуть дальше я просто побоялся, мне не нравилось состояние Марии. Она как-то очень тяжело переносила беременность. Если, в то время, когда она вынашивала Пашку, ее только рвало по началу, то сейчас Маша часто жаловалась на боли в спине, и на отеки на ногах. Это меня тревожило. Хоть из меня акушер, как из Ушакова танцовщица стриптиза, но даже я со своими скудными познаниями понимал, что так быть не должно.

Возле Марии постоянно находились Фролов и Павел Захарович Кондоиди. Последний оказался рьяным почитателем Флемма. Он использовал его наработки в сочетании с личными наблюдениями и активно внедрял в практику гигиенические мероприятия как в госпиталях для раненных и персонала, так и в действующей армии.

Поставив их двоих возле жены, я поручил ее жизнь лучшим на этот момент лекарям Российской империи. Вдобавок ко всему, начал часто замечать, что они разрабатывали черновик новой медицинской реформы уже вдвоем. Когда Мария не нуждалась в их присутствии, они сидели за столом голова к голове, обложившись книгами и свертками и писали. Стопка исписанной бумаги начала меня ужасать. Надеюсь, они не переусердствуют и выберут наиболее важные пункты из того миллиона, что уже накропали, а не свалят все это мне, мол, читай, государь и выбирай, вон у тебя какой выбор.

В кабинет, где я уже час медитировал, не прикасаясь к бумагам, неслышно вошел Бехтеев.

— Ваше величество, донесение от Ласси, — и он протянул мне вскрытый пакет.

— Ну, наконец-то, — буквально выхватив у него из рук пакет, я вытащил листы донесения и погрузился в чтение. Через пятнадцать минут, продравшись через не самый лучший почерк ирландца, я задумчиво посмотрел на Бехтеева. — Что они сделали? — и снова схватился за бумаги. Когда же закончил чтение, долго смотрел на секретаря. — Ты читал? — он неуверенно кивнул. — На хрена они поперлись всю Пруссию захватывать, поселение за поселением?

— Мне кажется, чтобы выманить Фридриха из той дыры, в которой тот засел, ожидая подкрепление, — неуверенно предположил Бехтеев.

— Да эти придурки таким образом скорее выманят австриячку! Мария Терезия лично явиться к Ласси, чтобы узнать, что это за нахер, и почему он так вольно союзников через одно место кидает! — я схватился за голову лихорадочно соображая, что же делать. Из донесения было ясно, что Ласси, то ли от скуки, то ли от того, что волнение не давало спокойно сидеть на жопе ровно, пошел захватывать Пруссию. Благо, сопротивление мало кто мог в этот момент ему оказать. Вот только, мало захватить, надо же еще и удержать, а вот с этим могут возникнуть проблемы — людей не хватает, так что он просит прислать армию в помощь. Но принижать достижения армии сейчас было нельзя. Ни в коем случае нельзя. Они же только вкус побед почувствовали. А с Ласси я потом шкуру спущу. Как одни останемся, так я его и освежую. Козел кельтский. Кровь предков, видимо, взыграла и жить спокойно не дает. Так, спокойно. Вдох-выдох. У тебя скоро коронация, можно на это списать, мол, подчиненные своим рвением подарок решили преподнести. Все равно раздел территорий по мирному договору будут учитываться. — Так, немедленно, пиши приказ Салтыкову — пусть оставляет в Дрездене достаточное для охраны города количество солдат и прет на всех парусах в Берлин. Так, у нас в доступной близости имеются полки?

— Семеновский и Преображенский совсем поблизости, два в Ревеле, остальные немного дальше, — четко отчитался Бехтеев.

— Значит, Семеновский с Преображенским посылаем к Ласси. Один полк снимаем из Ревеля. Он становится в Польше в качестве резерва. Если Понятовский вякнет что-нибудь против, то я брошу Пруссию и возьмусь за Речь Посполитую всерьез. Они нам еще за Смуту не полностью ответили. Так, выполняй, а мне нужно письмо одной красотке написать, поинтересоваться ее здоровьем да про здоровье брата спросить, как он там, не кашляет ненароком? — я схватил ручку, выдернул лист и принялся сочинять письмо Луизе Ульрике. Где-то в середине вынужден был прерваться, потому что зашел Бехтеев, неся пакет, перевитый черными лентами. — Это еще что?

— Король Дании умер, ваше величество, — сообщил он, протягивая мне письмо. Я медленно опустил ручку.

— Вот оно что. Как интересно, но как совершенно не вовремя. Неужели не мог подольше потерпеть? — я задумчиво посмотрел на недописанное письмо. Если все пойдет, как планировала Луиза, то одного она точно не учла, Георга Английского. Уж кто-то, а этот не упустить шанса кусок пожирнее отщипнуть, чисто по-родственному. Как-то все сразу навалилось. Но это закон подлости в действии. Его еще законом Мерфи особо образованные люди зачем-то называют.

— Ваше величество, — из раздумий меня вырвал немного обеспокоенный Бехтеев.

— Ничего, — я улыбнулся одними кончиками губ и снова поднял ручку. — Сначала Пруссия. Все остальное может подождать. Да, пускай еще один гонец готовится теперь уже в Голландию. Пора бы австриячке нервы слегка пощекотать. А то, как-то несправедливо получается: вся Голландия полыхает в бунте черни, одни Австрийские Нидерланды стоят в сторонке. Не по-людски это, надо бы поправить положение.

— А не получится так, что Австрия пошлет на усмирение голландцев как раз ту армию, которая возле Силезии Фридриха караулит? — Бехтеев умел задавать очень здравые вопросы.

— На то и расчет. Если Мария Терезия именно эту армию сразу пошлет в Нидерланды, и Фридрих, воспользовавшись ситуацией, выскочит, чтобы попытаться без потерь на первоначальном этапе вернуть себе Берлин, то так тому и быть. Ну а там все будет зависеть от Ласси. Дай бог он сумеет одержать победу в одиночку, без союзников, тогда и разговор при заключении мирного договора совсем другой пойдет. Самое главное, чтобы австрийцы карты Румянцеву не смешали. Ну, поди, Петька сумеет разобраться, что к чему.

— В Зеландии австрийцев не слишком любят, там они только хуже могут сделать, — напомнил мне Бехтеев то, о чем я и так знал.

— Да, это тоже верно, — я кивнул и склонился над бумагой, давая понять секретарю, что он мне слегка мешает. Тот понятливо кивнул, и быстро подался на выход. Я же, подняв голову, его остановил. — Подожди, — Бехтеев обернулся. — Когда приказы закончишь оформлять, принесешь мне их на подпись. И, пока я их читать буду, найдешь Ломова, у меня для него отдельное задание будет.

Глава 16

Где-то вдалеке раздался взрыв, потом ещё один. Открыв глаза, я посмотрел на стоящие в углу часы, которые в этот же момент принялись отбивать семь утра. Снова раздался взрыв, и я окончательно сбросил с себя остатки сна. Что где взрывается?

В спальню заглянул дежурный гвардеец, и, увидев, что я не сплю, спросил с вопросительной интонацией в голосе.

— Вы слышали, ваше величество? Что-то громыхнуло. Кажись, где-то в городе. Разузнать?

— Да, разузнать, и желательно побыстрее, — гвардеец скрылся за дверью, а я соскочил с постели и принялся одеваться, не дожидаясь, когда прибежит Никита, мой личный лакей. Никита был уже третьим, и я никак не мог до конца определиться, кто же меня полностью устраивает. С денщиками та же проблема. Они как-то стремительно шли на повышение, и я оставался без оного. Надо к какому-нибудь солдату присмотреться, который уже службу заканчивает. Из таких вроде как раз хорошие денщики выходят.

В коридоре раздался топот ног и в дверь одновременно ввалились Никита и заспанный Бехтеев.

— Что ж вы, ваше величество, не дождавшись-то меня, — ага, давай еще всплакни. Я не просто так запретил в гардеробной ночевать. Нечего там делать посторонним. Из кресла соскочила Груша и потерлась о мои ноги. Я почесал кошку за ушком и продолжил одеваться, не обращая внимание на суетящегося лакея.

Встав, перекатился с носка на пятки. Красота. Я же совершил главный на мой взгляд прорыв с тех пор, как нахожусь здесь, сумел сапожников начать делать мне ту обувь, которую я считаю удобной и для себя оптимальной. Ох и стонов было... Ещё хуже, чем у моего портного, который со мной по сей день не разговаривает. Это как же так, туфли вообще без украшений, абсолютно! Только кожа и хорошая подошва, с которой, к слову возникла проблема, каучук ещё освоен не был, хотя я дал задание своим мореплавателям узнать насчет этого прекрасного во всех смыслах материала. Но две пары сапог, туфли, почти похожие на те, которые я когда-то носил, и три пары ботинок мне для начала стачали. А на следующую зиму я заказал унты. Единственное, про тапочки опять забыл. А ведь они мне как-то даже снились. Но, ничего, и до тапочек руки дойдут, я надеюсь.

Бехтеев встал в сторонке, пытаясь отдышаться, пока Никита помог мне умыться, побриться и расчесаться. Тут, правда, был нюанс: мои волосы, как и камзолы становились короче и проще. Камзол же уже стал больше походить на удлиненный сюртук, обычного темного цвета с единственными украшениями в виде пуговиц. И да, у меня, наконец-то, появились карманы. Штаны же, наоборот, уже достигли той длины, к которой я опять-таки привык. Вот такой я был совершенно не модный, зато оригинальный. И да, обтягивающие лосины, которые скоро должны будут появиться на мужиках, у нас, дай бог, не появятся, смогут натянуть разве что на мой труп.

Никита собрал все мыльно-рыльные принадлежности и свалил.

— Вы вводите своим видом иностранных послов в заблуждение, ваше величество, — Бехтеев окинул меня придирчивым взглядом. — Они пребывают в твердой уверенности, что казна настолько пуста, что император не может себе позволить нормально одеваться.

— Пускай думают, — я подошел к окну. Весной светать стало гораздо раньше, и сейчас за окном вовсю заливалась какая-то птица, приветствуя наступившую пору своих брачных игр. — Я не собираюсь их переубеждать и пыль в глаза пускать. К тому же в стране траур. Скромнее нужно быть. Кстати, этот вой на болотах стих? Али еще визжат, словно им причинное место в дверях прищемили?

Уже неделю я никого не принимал, официально завершив дела и отправившись в Москву на коронацию. А с послами пускай вон, вновь созданное на замену Коллегии иностранных дел Министерство разбирается. Я реально на все дела не разорвусь. Тем более, что те дела, за которыми я слежу орлиным взглядом, снова вступили в фазу ожидания, от которой я скоро сдохну, так и не дождавшись очередного донесения. Вот только то, что официально я дела завершил, вовсе не значит, что не получал никаких известий от того же Бехтеева.

— Верещат, — Бехтеев пожал плечами. — Кричат, что это нарушает все традиции.

— Какая жалость, — ответил я равнодушно. — Ничего, повизжат и успокоятся. А о законе этом я давно мечтал. Еще когда цесаревичем ходил. — Вдалеке снова что-то бахнуло. — Что там происходит?

— Я не знаю, ваше величество. Прикажете разузнать? — Бехтеев уже сделал шаг к двери.

— Нет, я уже приказал, — заложив руки за спину, я смотрел в окно. — Интересно получается, но, что бы не случилось, выслушивать первые донесения в спальни, похоже, останется со мной до конца жизни.

Бехтеев благоразумно промолчал, позволяя мне насладиться этим коротким промежутком покоя перед наполненным суетой и множеством дел днем.

На самом деле законов было два. И второй закон должен будут обнародован в день коронации. Это закон о престолонаследии, исключающий прямые перевороты без плясок с бубном вокруг наследника, которые легко отследить. Он был, в общем-то, похож на Павловский из моего времени, но с небольшими доработками. Во-первых, я не исключил женщин из престолонаследования, точнее, не засунул их в самый дальний угол. В моем законе право на престол имели лица мужского пола по прямой линии согласно старшинству, если же мужики закончатся, то в дело вступали женщины. А потом уже потомки вторых сыновей и прочие четвероюродные. На разрешения жениться мне было плевать, это только наследников первой линии касалось. Но морганатические браки я все же запретил. Хочешь шлюхю в финской таверне подобрать — будь добр заранее помни, что трона тебе при любых раскладах не видать. Ну и православие, это основа основ. Также я ограничил количество Великих князей и княжон до прямой линии. Уже дети второго и далее по нисходящей сыновей Великим князьями не будут. А то сколько их в начале двадцатого века было, я, если честно и сам не знаю. Много. А зачем? Вот и мне не понятно.

Наряду с этим указом на коронацию будет обнародован манифест, в котором я моей дорогой знати сюрприз устраиваю. Ни какой вольности дворянства. Обойдутся. Все в семье должны пройти службу, включая женщин. Мужики в различных родах войск, тут я никого не ограничиваю. Я же не зверь. Если душа к морю лежит, зачем парня в кавалерию определять? Ну а совсем здоровьем не вышел, зато голову светлую имеешь, добро пожаловать в любое Министерство на выбор. Работа всем найдется. И, если срок солдатской службы я до десяти лет хотел сократить, а дальше запас, то есть в случае большой войны могут и вернуть в полк, то вот срок дворянской службы — двадцать лет от звонка до звонка и ни днем меньше.

Что касается женщин. Каждая обязана отслужить в совокупности пять лет. Выбор опять-таки большой. Или учительницей-наставницей в многочисленных открывающихся учебных заведениях, или сестрой милосердия. Или библиотекарем в строящейся первой публичной библиотеке, да хоть кем. Придумает кем-то еще, придет на аудиенцию, и, если докажет, что по делу отвлекла, то флаг в руки. И никаких «но». Ты дворянка? Дворянка. Значит, дорогая, соответствуй. Ты элита, и на тебя ребятня должна ровняться не за прическу новомодную или килограмм брюликов, а за вот такие дела, какие я только что перечислил.

А исходя из этого родители в каждой дворянской семье обязаны будут дать детям хорошее образование. Тут без вариантов. Если же семья небогата, то уже разработана система прошений, и строятся дворянские школы для мальчиков и для девочек. Ими Машка занималась, пока могла.

С одной стороны, могло показаться, что я перегибаю, но мне так не казалось. У меня просто физически не было учителей, наставников, чиновников, сестер милосердия тех же. Зато дворян была большая куча, шестьдесят процентов которых любили заниматься большим ничем. А из тех, кто, вроде бы служил, больше тридцати процентов занимали должности, которые иначе, чем синекура я назвать не мог. Вот нахера мне все эти камер-юнкеры? Что они делают? Сплетни при дворе собирают да заговоры со скуки устраивают? Пускай делом займутся, сразу не до заговоров будет.

Сейчас самое время подобные реформы проводить. Только что накрыли заговор Бестужева. И приговоры будут озвучены после коронации, когда мы вернемся в Петербург. А среди приговоров и смертные казни будут, я не тетка, языки рвать не намерен. Хватит Сибирь этим дерьмом заполнять. Потом греха не оберешься. Всех каторжников ждет пока Америка и Африка, ну а потом видно будет. Там, в конце концов, тоже не помойка, чтобы всю плесень туда ссылать. Так что смертные приговоры будут. И новые потенциальные заговорщики пока поостерегутся пасти раскрывать. К тому же идет война, и совсем недавно сплавил самых смутьянов Преображенцев и Семеновцев в Европу. Вон, пускай в Польше переворот устраивают, если душа просит. Тем более, для Софии. Им как бы не привыкать. Так что сожрут и манифест, и указ. Бухтеть будут, это факт, но в открытую не попрут.

А чтобы иностранные послы по привычке не засунули свои длинные носы в дела чужого государства и не стали настраивать бухтящее дворянства против законной власти, я придумал для них новую забаву в виде уже изданного указа, от которого они уже неделю верещат как монахини в борделе. А в указе этом всего-то русский язык утверждается в Российской империи в качестве государственного, и все официальные бумаги, кроме всего прочего, должны быть оформлены на русском языке. Собственно, на нас это никак не повлияет, все равно все указы по-русски пишем, а засилья французской и немецкой речи при дворе и в салонах еще нет, а с введением этого указа, и не будет. И слава богу. А вот нашим драгоценным иноземцам придется попотеть. Потому что больше прокатит записульки свои подсовывать. Ничего, привыкнут. А то, нашим-то послам никаких поблажек нет, хочешь дела в Австрии, к примеру, вести, будь добр немецкий знай в совершенстве. А эти расслабились на дармовом укропе. Нет, мы не изверги, на первых порах толмачей предоставим, вот только, это то же самое, что собственноручно шпиона в дом привести. Потому что о том, где толмач служит, будет знать только он сам, да Ушаков Андрей Иванович.

Так что они пока воют и обвиняют меня во всех смертных грехах. И это так привычно, что вызывает только смех. Ничего в этом мире не меняется. Ни-че-го. Единственное, что до них никак дойти не может, я не мой дед, и не все те, кто перед иностранцами выстилался, начиная с самого Петра, кончая бабьем на троне. Прости тетя, но и ты тоже замаралась. Закончилось время для посольств, когда они сюда как на курорт приезжали, и творили, что вздумается. Вон, лорд Кармайкл не даст соврать. И пока охота на медведей остается нашей национальной забавой, опальные послы будут в ней участвовать, хотят они этого или не хотят. Ну а медведей у нас на всех хватит, пускай не переживают.

— Ваше величество, выяснили, где шумят, — давешний гвардеец снова заглянул, чтобы передать новости.

— И где же? — поторопил я его, отвернувшись от окна. Мои несколько минут полного покоя прошли, пора включаться в работу.

— На поле, которое гвардейскому гарнизону отдано, чтобы маневры устраивать и стрельбы разные, — выпалил гвардеец. Я невольно нахмурился. Уже почти неделю мы находимся в Ораниенбауме. Сюда захотела поехать Маша перед отправкой в Москву, потому что здесь ей «даже дышалось легче». И командир гарнизона не согласовывал со мной никаких учений. Город и университет строились очень быстро, да и на гарнизоне ставили всякие эксперименты, пытаясь выявить оптимум. Опять же арсенал и хлебные магазины, которые были расположены на территории гарнизона, нужно было довести до совершенства. В общем, пока не до маневров. — Только это не гвардия, это ученые мужи поле попросили. Им какую-то каверзу Тульские мастера подогнали, а они решать эту задачу начали, да и чего-то ещё наворотили. Сейчас опыты на поле проводят.

— Вели лошадь седлать, — процедил я сквозь зубы. Что бы они не придумали, тот же Ломоносов обязан был меня предупредить, что взрывы на рассвете планируются. Что за люди, вот уж действительно, без звездюлей, как без пряников. И каждый раз нужно напоминать. Потому что память у них очень странно и весьма избирательно работает.

— Мне с вами ехать? — тут же спросил Бехтеев.

— Да, давай прокатимся, Фёдор Дмитриевич, — я подумал, и добавил. — Думаю пары гвардейцев сопровождения хватит. Большая толпа, да ещё на фоне взрывов может вызвать немотивированную панику. Вы пока готовьтесь, а я Марию Алексеевну навещу, она в последнее время сильно переживает, когда я уезжаю, не предупредив её.

Выйдя из спальни, я направился к покоям жены. В последнее время мы спали раздельно, потому что Машу все раздражало. И как я пахну, и как Груша топает. Хотя ещё совсем недавно она не могла нормально уснуть, пока мне в шею не уткнется, а бедную кошку затискала так, что Груша стала трусливо прятаться под кровать, стоило ей почуять Марию.

Она не спала. Сидела на кровати, пожав ноги. Пока ещё могла так делать.

— Ты похожа на нахохлившегося воробья, — я подошел к крови и сел рядом с ней в кресло. Достаточно далеко, чтобы ничего во мне не раздражало неустойчивую психику жены, и в то же время достаточно близко, чтобы не было видимости отчужденности.

— Я себя ненавижу, — внезапно произнесла Маша, а я нахмурился. — Какое-то бесполезное создание. Ничего не могу сделать хорошо, даже ребенка выносить. Кому я вообще такая нужна? — Самое страшное было то, что её глаза были сухие, в них не сверкали уже привычные слезы.

— Так, — я, плюнув на то, что её может стошнить, пересел на кровать и притянул её к себе. — Не вздумай не только говорить подобное, а даже думать. Ты мне нужна, Пашке нужна, и это я не говорю про всех тех, кто, благодаря тебе могут получить шанс на лучшую жизнь. Так что, не смей.

— Это приказ, — она попыталась вырваться, но я только крепче прижал её к себе.

— Если тебе нужна дремучая мотивация, то да. Это приказ. Я твой господин и повелитель, а ты женщина обязана меня во всем слушаться и повиноваться. Всё с сегодняшнего дня у нас домострой. Будешь выходить к гостям в традиционной одежде, подавать хлеб-соль и в терем, вышивать. Если у тебя от венца голова не отвалится.

— А в терем зачем? — Машка устроилась у меня под мышкой и не пыталась больше вырываться.

— Чтобы тебя не украли. Зачем ещё красавиц так высоко запирали вдали от чужих глаз? — я даже удивился её недогадливости.

— Зачем я тебе? — серьезно спросила она, а я поцеловал немного заострившийся от болезни нос, так же серьезно ответил.

— Потому что я люблю тебя. Тебя и Пашку. И того или ту, кто так мамку мучит. Я просто уверен, что это девочка. Вы самое дорогое, что у меня есть в этой жизни.

— Ты никогда мне этого не говорил, — и Машка, всхлипнув, разрыдалась.

— Ну-ну, маленькая, я дурак, но ты же знала, что за придурка замуж выходишь. Не могла не знать. — Я тихонько начал её укачивать.

— Все до сих пор про Луизу Ульрику говорят. Некоторые даже перешептываются, что из вас такая красивая пара бы вышла.

— Да сколько уже можно? — я разозлился. Надо Ушакову передать, чтобы все эти слухи пресекал в зародыше. Находятся же доброхоты. Все никак не заткнутся. — Маша, посмотри на меня. Давай уже раз и навсегда закроем этот вопрос, хорошо? — она вытерла слезы, шмыгнула носом и неуверенно кивнула. — Ты же помнишь, как мы познакомились?

— Да, мы слушали домашний концерт. Я тебя сразу тогда заметила, все смотрела, и так растерялась, когда ты подошел ко мне, — она слегка покраснела, словно говорила о чем-то постыдном.

— Я тогда спер для тебя ноты, потому что ты хотела выучиться играть эту партию, — я смотрел ей в глаза. — Я не боялся выставить себя еще большим придурком, чем являюсь, просто мне позарез нужно было подарить тебе эти чертовы ноты. А знаешь, что я сделал, когда встретил Луизу? — она покачала головой. — Я выдал её замуж. И поверь, я очень этого хотел. Так что вытирай слёзы и запоминай, мне никогда не нужна была Луиза и всегда нужна была ты. — Снова раздался взрыв. Отсюда он был слышен глуше, но все же слышен.

— Что там происходит? — она окончательно успокоилась, и теперь прислушивалась.

— Вот это я и хочу выяснить. Что там наши химику-физики намешали. Ненадолго уеду, так что оставайся в тереме и жди своего господина, — я снова чмокнул её в нос и поднялся с кровати.

— Я не хочу есть, а ты не завтракал, я знаю, — Мария откинулась на подушку. — Я буду готова, когда ты приедешь. Позавтракаем вместе?

— Конечно, если ты хочешь, — я вышел из спальни и столкнулся с Кондоиди.

— Ваше величество, доброе утро, — лекарь поклонился, я же кивнул в ответ.

— Павел Захарович, как дела у её величества? — я закрыл дверь, чтобы Машка не подслушивала и отвел лекаря в сторону.

— Уже лучше, — лекарь покосился на мою руку, которой я крепко держал его за плечо. — Мы разработали для её величества специальную диету и режим дня.

— Она сможет без особых трудностей перенести дорогу? — хмуро спросил я Кондоиди.

— Думаю, да. Если делать не слишком длинные переходы и останавливаться на полноценный отдых, а не просто для того, чтобы переночевать.

— Ладно, тогда через три дня выезжаем, — я вздохнул и отпустил руку лекаря. — Если что-то пойдет не так, хоть что-то, сразу же мне сообщайте.

Бехтеев ждал меня рядом с оседланными лошадьми. Два гвардейца сопровождения были уже в седлах. Вдалеке снова прогремел взрыв. На улице его было слышно довольно отчетливо.

— Да чем они там громыхают? — недоуменно пробормотал Бехтеев.

— Адронный коллайдер изобрести умудрились по приколу и теперь пытаются антиматерию получить, — процедил я себе под нос, вслух же произнес. — Не знаю, кто им чем не угодил, но кого-то они очень сильно пытаются взорвать. Надо хотя бы попытаться помешать им сделать их черное дело.

Мы тронулись в путь. Ехать было не слишком далеко, поэтому то я и выбрал поездку верхом. И прогуляюсь, и выясню в чём дело.

Когда мы подъехали к тому самому полю, которое было отдано под полигон, взрывы уже прекратились. Во всяком случае, за время нашей поездки не прозвучало ни одного. Выехав на специальную смотровую площадку, я спешился, оглядываясь по сторонам. Поле было словно перекопано. По нему ходил Ломоносов и палкой измерял глубину рытвин. За ним почти бежал какой-то мужик, которого я не помнил. Но, у Эйлера был карт-бланш в привлечении кадров, так что он мог кого-то уже заманить в свой университет. А вот и сам Эйлер, что-то сосредоточенно записывающий сидя за установленном на краю поля столом.

— Оставайтесь здесь, — приказал я Бехтееву и гвардейцам и отправился прямиком к Эйлеру.

Он был очень увлекающейся натурой и его нужно было порой слегка поворачивать на правильную дорогу. Но, наверное, это была характерная черта любого гения, а в том, что Эйлер был гением, никто не сомневался. Подойдя поближе, с слегка нагнулся к нему и сильно понизив голос, почти шепотом спросил:

— Ну как, получилось? — Эйлер в это время смотрел на поле, и практически не обращал на меня внимания.

— Да, — ответил он рассеянно. — Но вещество получилось неустойчивое. Не думаю, что его можно применить в ударных запалах, хотя, если придумать, как его стабилизировать... — и тут он повернул голову в мою сторону. Пару раз моргнув, Эйлер вскочил. — Ваше величество.

— Доброе утро, — я улыбнулся. — Оно у всех началось сегодня очень рано, благодаря вам.

— Эм, — Эйлер задумался. — Наш небольшой эксперимент вас разбудил, ваше величество?

— Небольшой эксперимент? — я выглянул из-за его плеча. Как же это стремно не обладать ростом моего деда. Почти все мужчины или моего роста, или выше. — Если это небольшой эксперимент, то какой тогда большой? Можете не отвечать, это был риторический вопрос. А вот на этот вопрос потрудитесь ответить. Почему никто не предупредил меня и охрану дворца, что здесь небольшой эксперимент готовится?

— Мы не подумали, — Эйлер заметно сконфузился. — Просто не терпелось провести испытания...

— Что хотя бы испытывали? — я вздохнул. Няньку к ним что ли приставить какую.

— Вот, случайно удалось синтезировать это вещество, — и Эйлер осторожно высыпал на стол немного белых кристаллов с редкими серыми вкраплениями. — И сейчас мы проверяем, можно ли передать его в мастерские Тульского завода, или все-таки лучше поискать что-то другое...

Он продолжал говорить, а у меня перед глазами встала картинка: класс химии, немного таких кристаллов под каждой ножкой стула. Толька Иванов плюхается на стул, легкий взрыв, скорее просто треск с дымом, и он падает на пол, больше от неожиданности, а мы малолетние кретины ржем, потому что нам это кажется дико смешным. Эти кристаллы никогда не назовутся уже бертоллетовой солью. Потому что её синтезировал и испытал не тот человек, что в моем времени. Неужели они действительно способны сделать патрон и винтовку, которая будет этим патроном стрелять, или какие-то очень близкие аналоги? Но это невозможно! Или все-таки возможно?

— Вот что, продолжайте, — я кашлянул, пытаясь скрыть охватившее меня волнение. — Только в следующий раз, господин Эйлер, если не согласуете такие эксперименты, не обижайтесь.

— Конечно, ваше величество. Я все понимаю, этого больше не повториться.

— Да, гремучую ртуть попробуйте. А от этого не отказывайтесь. Эта штука тоже может найти применение, — и я пошел к ожидающему меня Бехтееву, стараясь не сглазить промелькнувшую безумную мысль.

Глава 17

Турок не любил бывать за границей. Он не любил Варшаву, недолюбливал Париж и просто ненавидел Киль, Берлин и все остальные немецкие города. Турок прекрасно знал несколько языков, включая зубодробительную латынь, попытки изучить которую даже Пётр Федорович в свое время оставил, но всё равно, как только он попадал туда, где вокруг все говорили не на родном русском, сразу же включалось то, что Пётр Фёдорович называл «защитная реакция». Хотя от чего эта реакция защищала, Турок так и не понял.

Париж же вызывал у него двоякое чувство. С одной стороны, город казался ему в чём-то более неустроенным, чем другие европейские города, а с другой — его полностью устраивали люди, со многими из которых было довольно легко договориться. Не со всеми, понятное дело, но со многими. Да что далеко ходить, если уж сама королева, как и маркиза де Помпадур весьма охотно принимали драгоценные подарки в обмен на небольшие услуги, то что про других говорить?

Турок подошел к окну и посмотрел на улицу. Да, были среди окружения короля и порядочные люди, которые радели за своё Отечество, вот только долго они там не задерживались, уходя на второстепенные должности. К счастью, поручение Петра Фёдоровича не включало в себя попыток контактов именно с этими твердолобыми господами. Те, которые ему были нужны, очень охотно брали взятки, тем более, что Турок не просил у них ничего сверхъестественного, наоборот, его просьба могла принести в стремительно пустеющую казну немалые барыши, поэтому его миссия и заняла и должна была завершиться сегодня, хотя со дня его приезда в Париж прошло всего-ничего две недели.

Почти в каждой европейской столице и более-менее значимых городах Пётр Фёдорович велел купить дом, где поселились доверенные люди в основном выкормыши Ушакова с незначительным штатом прислуги. Деньгами не сорили и вели довольно скромную жизнь рантье, доход которых не поражал воображения. Кроме оценки общей обстановки в городах, о чём каждый из них делал обстоятельный ежемесячный отчёт Ушакову, который передавался в посольство, а далее посольской почтой в Петербург, в задачи этих «рантье» входило встречать вот таких вот гостей, как Турок и помогать им в их миссиях по мере своих возможностей.

— Как сильно всё меняется, даже и глазом не успеваешь моргнуть, а ведь ещё года не прошло, как государыня Елизавета Петровна преставилась, — в комнату, в которой Турок ждал своего гостя, вошел Калинин Пёрт Ильич, мелкопоместный дворянин из Твери, двадцати трех лет отроду. — Никогда бы не подумал ранее, что в такой интересной ситуации окажусь. И шпион — не шпион. Разве же так шпионят, сплетни по паркам прогулочным да по салонам средней паршивости собирая?

— Пётр Фёдорович любит оценивать информацию, которая поступает к нему из многих источников, — Турок продолжал смотреть в окно. — Он говорит, что только таким образом может получить истинную картину происходящего.

— А не испить ли нам чайку, Андрей Иванович? — Калинин понятия не имел, что за задание выполнял Турок. На этот раз всё проходило в строжайшей тайне, даже от него. Не то, чтобы он сильно расстраивался из-за этого, Ушаков хорошо своих птенцов воспитывал, и они прекрасно знали, что за понятие такое «секретно». Но любопытство полностью подавить не удавалось, тем более, что в последнюю неделю ничего не происходило.

— Почему бы и нет, — Турок повернулся к Калинину и усмехнулся. Любопытство последнего было такими большими буквами на лбу написано, что даже особо напрягаться не пришлось, чтобы это любопытство выявить. — Тем более, что господин Фуше должен подойти немного позже.

— Господин Фуше? — Калинин позвонил в серебряный колокольчик и отдал приказ вошедшему слуге. — Кстати, я заметил, что подобными штучками редко пользуются у нас на родине, — и он указал на колокольчик.

— Возможно, в этом есть какой-то смысл, — пожал плечами Турок, проигнорировав вопрос про Фуше. — Не знаю, с чем это связано, но даже Пётр Фёдорович предпочитает пройтись до двери и приказать гвардейцу или своему секретарю найти нужную ему персону.

Ответить Калинин не успел, потому что дверь распахнулась и вошел слуга с чайником, и всеми чайными принадлежностями.

— Король Фридрих очень любит чай, — внезапно произнес Калинин, глядя на плавающие в чашке чайные листья. — Даже не знаю, как он обходится без него.

— Откуда ты это занешь, Пётр Ильич? — Турок поддерживал беседу только чтобы убить время, и не подпрыгивать на звук колес каждой кареты, который раздавался с улицы, проникая в комнату через окно. Чай он не любил ещё больше Парижа, предпочитая сбитень. Да и французы не слишком почитали этот отдающий распаренным веником напиток, отдавая предпочтение шоколаду и кофе.

— Я бывал в Берлине по поручению Андрея Ивановича, — Калинин сделал глоток и закрыл глаза по-настоящему наслаждаясь вкусом напитка. — А также в Потсдаме. Посчастливилось мне увидеть и Сан-Суси. Фридрих сотворил, наверное, самую роскошную чайную в мире. Позолоченные колонны, в китайском колорите... Я, признаться, даже не думал, что у этого солдафона может образоваться такой изысканный вкус.

— Король Фридрих прекрасно играет на флейте и слывет весьма искусным музыкантом, — Турок протер лицо руками. Почему-то эта, вроде бы брошенная вскользь фраза про то, что Фридрих любит чай, засела в разуме занозой и никак не хотела покидать его. — Так что, думаю, вкус у него есть. А уж изысканный он или нет, это не нам судить.

— Да, скорее всего, так оно и есть, — Калинин отставил чашку, а Турок, в один глоток осушил свою, чтобы уже избавить себя от этой пытки. — Андрей Иванович, не в службу, а в дружбу, выручай, родимый.

— Чем же я могу тебе помочь, Пётр Ильич? Сделаю всё, что в моих силах, — говорил при этом Турок совершенно искренне. Калинин очень помог ему освоиться, и во многом благодаря ему и тем связям, которыми он успел обзавестись, он сумел выполнить своё поручение относительно легко и быстро.

— Отвези мой доклад Ушакову, — Калинин развалился в кресле, совершенно умиротворенно разглядывая собеседника. — Надоело уже в посольство мотаться, да и внимание лишний раз привлекать к тому факту, что я зачастил к русским послам, не хотелось бы.

— Да, для твой службы это не слишком хорошо, — задумчиво проговорил Турок. — Я доклад-то отвезу, не сомневайся, да Андрею Ивановичу доложу, что не дело это, по посольствам лазить, где тебя много кто увидеть может.

Они замолчали, думая каждый о своём. Это довольно уютное молчание прервал звук остановившейся возле двери кареты. Турок встрепенулся, а Калинин вскочил с кресла и принялся трясти колокольчик. Один из слуг пошел открывать дверь, в которую ударили дверным молотком, а второй в это время убирал чайные принадлежности.

— Ладно, Андрей Иванович, не буду тебе мешать, да смущать своим присутствием. Пойду-ка я кутить к мадам де Лозье. Она меня, помниться, как раз на сегодняшний вечер приглашала, столько духов извела на приглашение, — Калинин закатил глаза, а Турок не выдержал и хохотнул. Дверь тем временем распахнулась и вошел очень чопорный слуга в парике, обсыпанным рисовой мукой.

— Господин Фуше к господину Матвееву, — произнес он и отступил в сторону. В комнату вошел высокий худой господин, в черной одежде.

— Господин Фуше, — жизнерадостно воскликнул Калинин. — Давненько мы с вами не встречались. Как жаль, что у меня совсем нет времени на то, чтобы поболтать с вами. — Он говорил всё то время, пока шел к двери.

— Вы уже уходите, господин фон Шварц? — Фуше даже не пытался скрывать удовлетворение от такого положения дел.

— Увы, дела, — развел руками Калинин, которого в Париже, да и не только в Париже, знали под именем Карл Кристиан фон Шварц, дворянин из Швабии. — Но, я обязательно найду время, чтобы сыграть с вами партию в карты.

— Я буду ждать этого с нетерпением, — они очень синхронно раскланялись. Все условности были соблюдены, и Калинин ушёл, закрыв за собой дверь.

— Присаживайтесь, господин Фуше, — с видом радушного хозяина Турок мазнул рукой в сторону кресла, из которого совсем недавно поднялся Калинин. — Не хотите чаю?

— Нет, спасибо, — Фуше сморщил нос. — Это проклятые англичане могут эту дрянь с утра до вечера хлебать. К счастью, я к ним не отношусь. К тому же, мне хотелось бы закончить наши дела побыстрее. Как это ни прискорбно, но я, как и господин фон Шварц, спешу.

— Да, я понимаю, — Турок снял с каминной полки тяжелую шкатулку и перенёс её на столик, с которого совсем недавно убрали чайник. Он намеренно предложил Фуше именно чай, в глубине души надеясь, что тот откажется, что и произошло к его большому удовольствию. — Надеюсь, вам удалось достать то, что я просил?

— Да, удалось, иначе меня бы здесь сегодня не было, — Фуше сунул руку за пазуху и вытащил стопку бумаг, которые были уже скреплены королевской печатью. Кроме того, на каждой бумаге стояла размашистая подпись короляЛюдовика, хотя сами бумаги заполнены не были. — Прежде, чем я их отдам, мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, господин Матвеев.

— Конечно, я понимаю ваши опасения, поэтому отвечу на любой вопрос со всей искренностью, которая только мне доступно, — Турок приложил сомкнутые руки к груди. — Вы можете мне полностью доверять, господин Фуше. И к тому же, я не хочу ничего плохого ни его величеству, ни вам. Вы сами могли предположить, какую пользу получит казна, иначе... — он сделал паузу, а затем с тонкой ироничной улыбкой закончил. — Иначе вас бы здесь не было. Ведь я не знаю большего патриота своей страны, чем вы, господин Фуше. — И в это фразе была частица истины. Если бы Фуше изначально заподозрил подвох, то никогда не согласился бы на эту авантюру. Но где-то в глубине души в него всё равно скреблись кошки. Что-то было неправильно, но он никак не мог понять, что именно.

— Почему вы вообще взялись за это дело, господин Матвеев? — сверля Турка напряженным взглядом задал свой первый вопрос Фуше.

— Чтобы помочь друзьям, разумеется, — снова улыбнулся Турок. — Сам-то я далек от моря, по правде говоря, я вообще не любитель морских путешествий.

— Я вот только одного не могу понять, а почему вы не обратились за патентами в канцелярию вашего императора? — Фуше покачал головой. — Или ваши друзья почему этого не сделали?

— Моим друзьям было бы довольно проблематично это сделать, я же вам говорил уже, господин Фуше, они нарушили приказ его величества, и теперь вынуждены скрываться, тщательно делая вид, что их корабли вместе с ними и всей командой пошли на дно. Что касается меня, то я бы, конечно, мог попытать счастье в императорской канцелярии, если бы не одно маленькое «но», в Российской империи запрещено каперство. — Турок развел руками. — Господин Фуше, здесь нет никаких подвохов. Просто лихие парни под французским флагом немного пощиплют англичан. Разумеется, все налоги будут выплачены казне Франции в полной мере.

— Ну, хорошо, держите, — после непродолжительной паузы произнес Фуше и протянул Турку каперские свидетельства. — Имена капитанов и название кораблей впишите сами.

— С вами невероятно приятно иметь дело, — Турок двинул в его сторону шкатулку. — Примите это от меня в знак наивысшей признательности. В шкатулке были деньги. Конкретная сумма оговорена не была, но Турок посчитал, что тысячи луидоров будет вполне достаточно, чтобы «отблагодарить» Фуше. Все-таки человек старался. К тому же, он не был уверен в том, что на уме у Петра Фёдоровича было просто получить эти каперские свидетельства. Тут дело было в чём-то совсем другом, но в чём, Турок пока не мог понять. Как бы Фуше не пришлось из-за этой тысячи держать ответ перед королем Людовиком.

* * *

— Ты как? — я подъехал к карете, в приоткрытое окно которой выглядывала Мария. Вот уже неделю мы ехали из Петербурга в Москву. Земля уже лишилась снега, а грязь подсохла настолько, чтобы можно было путешествовать с комфортом, и в то же время она ещё не стала настолько сухой, чтобы пыль столбом поднималась из-под копыт.

— Мне гораздо лучше. И хотелось бы проехаться верхом, — ответила Мария, но я только покачал головой.

— Нет. Ты же слышала, Кондоиди чётко сказал, никаких прогулок верхом. Только в карете, в окружении мягких подушек, и только на очень короткие расстояния.

— О, это просто невыносимо, — и Мария скрылась в карете. Ну всё, будет злиться теперь пару часов совершенно точно.

Наш сегодняшний переход близился к завершению, скоро надо будет останавливаться на ночлег. Хотя какой может быть ночлег, если ещё до ужина далеко. Иногда меня эти короткие переходы тоже бесили, ещё больше, чем Машку, но рисковать ею или нашим ребёнком я не собирался.

— Вышиний Волочёк, вше величество, — ко мне подъехал Бехтеев и указал рукоятью плетки куда-то вперед. — Сердюков предупрежден и ожидает вашего прибытия.

Я привстал на стременах, но ничего, напоминающего мне город, не увидел. Тогда я оглянулся назад на растянувшийся почти на километр императорский поезд. И это, несмотря на то, что уже многие чины перебрались в Москву, не дожидаясь меня, а то и по моему прямому приказу. А ведь, когда я вернусь, то очень здорово прорежу этот цветник. Нет, я никого не прибью ненароком, хотя порой руки так и чесались. Просто я не вижу большой надобности в таком огромном дворе. Тем более, что я постоянно работаю, и у меня нет склонности к разного рода развлечениям. Да и за Машей я такого не наблюдал. Ей вообще дай только волю, она из своих комнат и носа не покажет, полностью посвятив себя своим школам и детям.

А чтобы на какой-нибудь бал всех согнать, то тут и напрягаться не надо, достаточно несколько приглашений зажать, чтобы остальные между собой передрались за возможность покрасоваться на императорском балу. А можно вообще приглашениями как билетами на какую-нибудь звезду из-под полы банчить. Вроде как Турок сумел достать подписанные приглашения без имен на них, и согласен уступить за чисто символическую плату, только таким приятным людям, заветную бумажку, которая будет означать для знати очень и очень много. Да это же будет статусным событием. Не то что совсем недавно при тетке — все воспринимали эти увеселения как нечто само собой разумеющееся.

— Ваше величество, Сердюков, — снова сказал Бехтеев, и вот теперь я увидел быстро приближающегося к нам всадника. — Не выдержал, навстречу скачет.

Сердюков быстро приблизился, и я сумел, наконец, как следует разглядеть этого доморощенного гения, разработавшего и построившего Вышневолоцкую водную систему. Кроме того, что Сердюков был гением построении гидросооружений, он ещё и достаточно успешным купцом был. А ещё он был монголом. Не человеком, похожим на монголов в других китайцев, а очень даже чистокровным монголом. А может быть Сердюков был калмыком — эта версия тоже имела место на существование. Мне, если честно, по большему счету было наплевать на его происхождение, тем более, что он, похоже, уже и в самом деле забыл, кем является на самом деле.

— Ваше величество, — всадник приблизился к нам. — Это такая великая честь для нас, — заорал он.

— Для меня тоже честь не малая, Михаил Иванович, — мы поклонились друг другу, а сделать это, сидя верхом на лошади, было довольно проблематично. — Я рад, что сумел добраться, наконец, до вашего чуда мысли человеческой. Что ж, показывай, что тебе удалось здесь сотворить.

— Ваше величество мне льстит, — Сердюков расплылся в улыбке. — Мы так ждали, что вы посетите Вышневолоцкую водную систему и увидите всё своими собственными глазами. В прошлую вашу поездку вы обошли нас стороной, но, я понимаю, Российская империя большая страна, на всех не поспеешь. И тут такой подарок.

— Михаил Иванович, ты здоров? — осторожно спросил я этого то ли монгола, то ли калмыка.

— Конечно, я здоров, ваше величество, а почему вы спрашиваете? — Сердюков прекратил скалиться теперь посматривал с подозрением.

— Да как-то странно видеть человека, который так сильно желает, чтобы я осмотрел его работу. Согласись, это всё крайне подозрительно и наталкивает на мысль, что с человеком что-то не в порядке, скорее всего, он болен, возможно даже смертельно. — Пояснил я, свои рассуждения.

Сердюков слегка завис, и за это время мы успели доехать до городка, который впрочем давно разросся и тянул на полноценный город. Жаль моя книга далеко, где-то в багаже, потому что, если я сейчас не запищу это, то попросту забуду.

Дождавшись, когда расположат Машу, со всеми возможными почестями, я вновь вернулся к теме обсуждения водохранилища и водных путей. То, что двор всё ещё тянулся и кареты подъезжали одна за одной, мне было параллельно. Пускай едут, располагаются, да отдыхают, ежели так сильно устали. Естественно, каким бы большим дом Сердюкова не был, но вместить всю нашу свору он не смог бы, при всем своём желании, поэтому частично поезд был расформирован по близлежащим домам, принадлежащим в основном местному купечеству.

Справедливо решив, что и без меня здесь всё освятится, я поехал осматривать шлюзы и Цнинский канал в сопровождении Сердюкова, Бехтеева и пятерки гвардейцев.

Я здесь бывал там в моем мире, но всё, что я помню — это огромное водохранилище, напоминающее морские просторы, потому что противоположного берега я так и не смог увидеть. Помнится, что ни само водохранилище, ни постройки, многие из которых сохранились в рабочем состоянии и до моих дней, не произвели на меня какого-то особого впечатления. Я просто тогда не понимал, насколько важным был просто титанический труд, затраченный на постройку всего этого великолепия. Насколько было непросто этому то ли монголу, то ли калмыку, не имея мощного компьютера и хоть каких-то примитивных измерительных приборов, умудриться построить такую махину, которая простоит века. Единственное, что я помню, это гранит. Все было выложено гранитом. Вроде бы Катерина, которая сейчас борется за польскую корону со своим наглым мужем, который почему-то не хочет ей уступать по-хорошему, отдала распоряжение насчет гранита. Без гранита вид был слишком непривычен, и я сам не понял, как проговорил.

— Надобно все гранитом облицевать. Фёдор Дмитриевич, запиши, потому что я точно забуду, — Бехтеев кивнул и принялся набрасывать в свой, хм, ну пусть будет ежедневник, что нужно будет сделать. Я же повернулся к Сердюкову. — А скажи, Михаил Иванович, ты только в водных сооружениях силен? Или можно тебе поручить чем-то ещё заняться?

— Смотря что вы имеете ввиду, ваше величество, — осторожно проговорил Сердитов.

— Да вот, едем мы с Марией Алексеевной и только что Господу нашему не молимся, чтобы дождь не наслал на наши головы грешные, иначе мы уже вынужденно будем через каждую версту останавливаться, чтобы карету очередную вытащить. Понимаешь, на что я так вольно намекаю? — Сердюков неуверенно покачал головой, а потом кивнул.

— Ваше величество хочет, чтобы я занялся постройкой каналов? Чтобы на яхтах доходить куда вам вздумается по Российской империи, — спросил он, молясь про себя, чтобы это оказалось правдой, потому что думать о чём-то другом просто не хотелось.

— Нет, Михаил Иванович, — теперь пришла моя очередь качать головой. — Я про обычные дороги. Наверное, построить нормальную дорогу не сложнее, чем нечто подобное соорудить, — я обвел рукой вокруг себя обозначая таким образом Вышневолоцкую водную систему. — Да, в какой-то мере, это сложнее и более трудоёмко, я уж не говорю о том, какие траты казне предстоят, но оно того стоит. Ты, Михаил Иванович, давай, прикинь, что да как, сколько чего потребуется, откуда начнешь, да как вообще дорогу будешь делать, чтобы она стояла и наши потомки нас с тобой добрым словом вспоминали. Да, чуть не забыл, дороги по всей Российской империи должны появиться. Ну, кроме тех мест, где в принципе невозможно их сделать. Время у тебя есть с запасом. В Москву на коронацию приедешь с фамилией, и обсудим на досуге, что ты напридумывал. Фёдор Дмитриевич, потрудись приглашение Михаилу Ивановичу выслать, — и я, не давая Сердюкову опомнится, развернул коня и поехал назад, чтобы уже на самом деле отдохнуть.

Глава 18

Кристиан Ван Вен соскочил с коня и взбежал на крыльцо своего дома. Точнее того, что от этого дома осталось. Внутри царила разруха. Создавалось ощущение, что через дом пронеслась толпа, сметая все на своем пути. И то, что нельзя было схватить и унести, просто разломали и бросили тут же в доме, превратив его в огромную выгребную яму.

— Интересно, а почему не начался пожар? — растерянно пробормотал Кристиан, оглядываясь по сторонам. — И что со слугами?

Ответ на оба вопроса он нашел в гостиной, в которой любил проводить время Криббе, когда останавливался у него, во врем своих приездов в Амстердам. Камин потух уже слишком давно, гораздо раньше, судя по его содержимому, чем в дом ворвалась чернь. А тайник, в котором Ван Вен оставлял деньги Марте на хозяйство, был пуст. Похоже, что его слуг тоже захватила эта зараза, и они, сперев все самое на их взгляд ценное, подались в стан к восставшим. Иначе пропажу ценностей из тайников никак нельзя было объяснить. Тайников было много, и их не так легко было найти и уж точно не ворвавшимся в дом, опьяненным кровью и вседозволенностью людям. Пошевелив ногой осколки ценной вазы, валяющиеся на полу, Ван Вен прошел в кабинет. Там у него находился сейф, месторасположение которого не знал ни один из обитателей дома, кроме него самого. О сейфе знал еще и император Петр, который по каким-то ему одному известным ориентирам умудрился его найти, но представить себе, что Петр вдруг начал показывать место, где находится сейф, всем подряд, Ван Вен просто не мог.

Немногочисленные войска республики сначала растерялись, не понимая, каким из истеричных приказов слушаться, но потом произошло и вовсе странное: солдаты внезапно взбунтовались, вздернули своих командиров и присоединились, как и полицейские к толпам черни, которая никак не хотела успокаиваться. Ван Вен не понимал, что происходит. Почему-то он был уверен, что понимает Криббе, и что этот проходимец находится где-то в центре разворачивающихся событий.

Кристиан уже давно заметил, что, когда старый друг переступал порог его дома, город начинало трясти, как в лихорадке, но такого он точно предположить не мог.

Всю республику словно безумие охватило, и этот пожар даже на Австрийскую часть Нидерландов перекинулся. Полицейские, которые по идее должны были разогнать толпу, внезапно присоединились к ней, словно в них сам дьявол вселился. Вчерашние правители бежали, кто куда. Немецкая и австрийская знать в срочном порядке вывозили семьи из ставших такими опасными Нидерландов. Казалось бы, один из немногих островков стабильности — Российское посольство, было подвергнуто нападению. В итоге охрана посольства вместе с немногочисленной челядью была вынуждена отступить, оставить здание, которое в конечном итоге сожгли нападавшие. К счастью, посол с семьей и помощниками в это время уже выехал, правда, никто не знает куда.

Сейф остался нетронутым. Его просто не нашли. Кристиан опустился на колени, сдвинул фальшивую стенку с массивного стола и открыл сейф, встроенный прямо в стол. Этот стол был единственным, оставшимся целым предметом, который из-за веса не смогли сдвинуть с места, хоть и старались. Не смогли его также и разбить, хотя порезы и сколы виднелись на крышке и боковых поверхностях. Долго с ним не возились, не сочли нужным, за что Ван Вен сейчас благодарил судьбу.

Вытащив из сейфа пару мешочков с золотом, один мешочек с драгоценными камнями и кучу бумаг, Кристиан быстро спрятал все это в дорожную сумку и поднялся. Сейчас перед ним стоял один вопрос, куда податься?

Он уже подходил к двери, возле которой привязал своего коня, с каретой пришлось расстаться где-то неподалеку от Зеландии, когда на улице раздался сильный шум. Рывком распахнув дверь, Кристиан замер на месте, наблюдая, как по улице, полностью перекрыв ее в ширину, шагали едва ли не печатая шаг солдаты в форме Российской армии. Эта форма настолько отличалась от формы всех других армий, и не только цветом, что перепутать было практически невозможно. Рядом с солдатами шел молодой офицер, в котором Ван Вен с трудом узнал лощеного Петра Румянцева, которого видел однажды в свите императора Петра, когда тот еще был Великим князем.

— Господь всемогущий, благодарю тебя, — прошептал Кристиан и рванул к Румянцеву, но тут же был остановлен двумя дюжими солдатами, перегородившему ему дорогу.

— Куда прешь? — ласково поинтересовался один из солдат.

— Я к вашему офицеру, — Ван Вен, прослуживший в свое время пятнадцать лет ощерился. — Господин Румянцев, да посмотрите на меня! — крикнул он, махнул рукой и тут же отскочил в сторону. Надо сказать, сделал он это вовремя, потому что в противном случае не избежать ему затрещины. Но и цель была достигнута. Румянцев оглянулся, нахмурившись и тут увидел Кристиана. Лоб у Петра разгладился, и он отошел от строя.

— Пропустить, — голос звучал глухо, словно он его не так давно сорвал. Солдаты, повинуясь приказу своего командира, отошли в сторону и вскоре присоединились к идущим шеренгам. — Господин Ван Вен, если не ошибаюсь, — Кристиан кивнул, подтверждая его слова, и Румянцев продолжил. — Разве вы не должны находиться в Испании?

— Все договоренности достигнуты, господин Румянцев. Я как раз возвращался домой, когда попал во все это, — Ван Вен сделал неопределенный жест рукой, показывая, во что именно он попал.

— Да, не слишком удачное время вы выбрали, чтобы вернуться домой, — Петька покачал головой.

— Это еще мягко сказано, — Кристиан поморщился. — А могу я поинтересоваться, куда вы направляетесь? Если это не великий секрет.

— Да какой секрет? Его величество направил нас на охрану посольства и подворья Ост-Индийской кампании. Если дела совсем плохо пойдут, то вывезти всех туда, где сейчас безопасно. Да хоть на территорию Российской империи, если уж на то пошло.

— Посольство спалили на днях, я то, что от него осталось видел, печальное зрелище, — Кристиан внимательно смотрел на Румянцева. В какой-то момент ему показалось, что молодой человек усмехнулся, в ответ на его заявление. Но на лице у Петьки тотчас появилось скорбное выражение, которое заставило Ван Ване прийти к мнению, что просто показалось.

— Да что вы говорите? Вот беда-то. Пришла туда, куда ее и не звали вовсе. Ну тогда нам один путь к представительству Ост-Индийской кампании.

— Разрешите присоединиться? — Ван Вен пристально смотрел на Румянцева.

— Ну конечно, какой разговор, — Румянцев кивнул ему и отошел от него, снова встав сбоку от своих солдат. Кристиан отвязал своего коня, и повел его на поводу, быстро догнав Румянцева, пошел рядом с ним.

— А почему вы не верхом? — спросил он, чтобы продолжить разговор.

— Да как-то неправильно это, ехать, когда остальные идут. Да и Петр Федорович посоветовал слишком над солдатами не возвышаться, — просто ответил Петька.

— Я слышал в ваших войсках реформы весьма странные идут, — осторожно, взвешивая каждое слово сказал Ван Вен.

— Пока нет, так понемногу что-то внедряется. Например, унижать солдата нельзя ни словом, ни делом. Но вот слушаться приказов он должен беспрекословно, а не послушается, то может такого отхватить, что сам наперед, как Христос наш, щеку для кулака подставит. Деньги опять же на каждый полк справедливо начали выделять. Гарнизоны строятся по всей Российской империи. Но все это давно началось, просто Петр Федорович не хочет через колено ломать. Постепенно приучает то к одному, то ко второму. А потом сами затылки чесать начинаем, а как-раньше-то без обязательного умывания и кипячения воды обходились? Или, почему отхожие места не обустраивали на стоянках? Да и уследить легче, чем, когда скопом все наваливается, в чем и офицеры не успевают разобраться. — Петька хмыкнул и развел руками. — А настоящая реформа, если и будет, то не ранее, чем коронация пройдет, да война с Фридрихом завершится, чтобы разом все ошибки учесть и не допускать их более. О, кажется, прибыли на место.

Первые ряды солдат уже действительно входили на территорию Ост-Индийской кампании, когда признали в подошедшем полку своих.

Из распахнутых ворот вышел осунувшийся и давно небритый Криббе.

— Ну, слава богу, — произнес он с облегчением. — Я уже думал, что не дождемся. Вчера так даже пришлось пару раз выстрелить в толпу. Но я видел солдат среди черни и начал думать, что день-два и нас возьмут штурмом.

— Чего они хотя бы требуют? — Румянцев протер лицо. Он сильно устал. Последняя неделя вообще далась ему с трудом. Петька буквально заставлял себя каждое утро открывать глаза, чтобы начать очередной бесконечный день.

— Сначала повысить заработок, и не такого скотского обращения, — Криббе с удовольствием смотрел на входящих и входящих во двор солдат. — Сейчас — не знаю. Похоже, что они и сами не понимают, что же им надо, и зачем все это продолжается.

— Гм, — Румянцев проследил за взглядом Гюнтера. — А мы все поместимся там? Со мной хоть и не весь полк, но тоже прилично человек, да еще и обоз.

— Поместимся, — утвердительно кивнул Криббе. — Там сейчас целый постоялый двор для особых персон, которые сумели пробиться к нам. Это какое-то безумие. И самое главное, никто не понимает, с чего все началось.

— Так не бывает, — покачал головой Ван Вен. — Чтобы костер разгорелся, нужно добыть хотя бы пару искр.

— Так поди найди сейчас того, кто эти искры высек, — Румянцев вытащил из-за пазухи объемный пакет и протянул его Криббе. — Письмо от его величества. Сказал, передать лично в руки. Не получится, перед смертью — сожрать, главное, не допустить, чтобы оно попало в чужие руки. — В это время последний солдат зашел в ворота, которые, казалось, поглотили всех пришедших в Амстердам солдат.

— Петр Александрович, тут с вами какие-то важные господа говорить изволют, — к Румянцеву подбежал его денщик, уже поживший на этом свете ветеран Василий.

— Передай господам, что говорить я буду с ними завтра. Мы совершили большой переход, и прежде, чем лясы точить, я хочу как следует отоспаться, — рыкнул Румянцев. — Мне же найдется здесь лишняя кровать? — он повернулся к Криббе, который рассеянно кивнул. Ему не терпелось вскрыть письмо, а тут его отвлекают на какие-то совершенно приземленные материи.

— Что? Да, конечно, идите, где найдете свободную комнату, там и располагайтесь, — и, не отвлекаясь больше ни на Кристиана, ни на Румянцева, Гюнтер зашел внутрь подворья. За ним поспешили оставшиеся на улице в одиночестве Петька и Ван Вен. Как только они зашли внутрь, ворота за ними захлопнулись и в пазы опустились тяжелые засовы.

— Вы сказали, что с вами не весь полк, а где остальные? Или вы с несколькими ротами пришли сюда? — спросил Кристиан у Румянцева, только сейчас почувствовав, как сильно он устал.

— То тут, то там, — ответил Румянцев уклончиво. — Там, где людей приказал оставить Петр Федорович, там они и встали на постой. Пойдемте уже, найдем кровать, а то я прямо посреди двора как та лошадь стоя усну. В любом случае, у меня есть приказ и я буду ему следовать. А в письме к Криббе наверняка есть указания, что делать дальше. Так что, не будем вперед забегать, пойдемте лучше спать, завтра совещание созовем и все обсудим, — и Румянцев вошел в здание, поделенное на крошечные комнатки, искать себе свободную, при этом полностью игнорируя вышедших ему навстречу «серьезных господ» из правительства республики.

Ван Вен шел за ним, но слегка отстал, потому что его окликнул женский голос, а когда он оглянулся, то у него на шее повисла, заливая слезами, белокурая Марта.

— Я думала, что уже никогда вас не увижу, герр Ван Вен, — удалось разобрать ему сквозь рыдания. — Когда в доме пошли разговоры, что пора бы присоединиться к бунту, потому что в чем-то протестующие правы, я ночью вскрыла все мне известные тайники, вытащила все ценности и побежала сюда. Меня чуть не схватили какие-то голодранцы, но я была уже близко от ворот и мои крики услышали солдаты, стоящие на страже. Они меня спасли, а герр фон Криббе меня узнал и позволил остаться здесь, дожидаться вас.

— Откуда ты знала, что я направлюсь именно сюда? — Кристиан обнял ее за талию и позволил себе слегка расслабиться, когда понял, что не все его предали.

— Герр фон Криббе сказал, что вам некуда будет больше идти, — Марта всхлипнула. — И он оказался прав, вы пришли.

— Да, в этом, охваченном безумием городе, идти просто некуда. Марта, дорогая, покажи мне, где можно отдохнуть. Я ехал почти сутки с небольшими остановками, и устал, как собака, — Кристиан улыбнулся. Как бы то ни было, а жизнь не закончилась, главное, не упустить свой шанс. Однажды он его уже не упустил, вовремя выхватив пистолет, кто знает, может быть, судьба готовит ему еще что-то похожее?

* * *

Московский градоначальник Салтыков Владимир Семенович сидел на стуле с высокой спинкой и в упор разглядывал стоящего перед ним статского советника Зиновьева. Он уже добрых пять минут вот так молча разглядывал статского советника, размышляя при этом, на кой черт его сюда определили? Ведь мог бы сейчас в Пруссии или в Дрездене пусть даже под началом брата воинской доблестью славу себе зарабатывать. И ведь все вместе на его голову свалилось: и коронация, и окончательно зарвавшийся Ванька Каин, теперь вот это. Чем он таким Господа прогневил? Так и получится, заработает он себе здесь только геморрой размером с кулак, и хорошо еще, если головы не лишится. Одно радовало, судя по слухам Андрей Иванович Ушаков остается в Петербурге, и только от этого многие московские чиновники испытывали облегчение.

Молчание затягивалось. Зиновьев переступил с ноги на ногу. Он не понимал, за что на него взъелся государь, а теперь еще и Салтыков решил норов показать. Всегда же так работали, что за шлея им под хвост попала? Салтыков тем временем скрестил руки на груди, и прервал эту гнетущую тишину.

— Вот объясни мне, Степан Степанович, что я должен буду доложить государю, когда он приедет? А приедет он скоро, со дня на день ожидаем императорский поезд.

— Я же передал вам, Владимир Семенович, все результаты расследования как они есть: вот, тут же все написано, — Зиновьев указал на стопку бумаг, лежащих перед Салтыковым. — И кто первым начал бузить, и кто остальных подбил на то, чтобы от работы отлынивать, и...

— Хватит! — Салтыков стукнул кулаком по столу. — В указе Петра Федоровича ясно было указано, что первым пунктом ты расследовал, кроме того, «кто» начал бунт на мануфактуре, еще и «почему» он все это затеял. Ведь не мог же этот, — Салтыков порылся в бумагах, нашел нужное имя, и продолжил, — Иван Семя, встать с утреца, почесать пузо и подумать: «А не устроить ли мне бунт сегодня?»

— Да какая разница, что этому смерду в голову ударило? — вспылил Зиновьев. — Важно только то, что именно он начал бунт, в ходе которого весьма уважаемые промышленники, братья Болотины вынуждены были лично к вам обратиться за помощью.

— Ты понимаешь, сучий потрох, что государю начхать на все уважение к братьям Болотиным, а также на то, что ты там об этом деле думаешь! — взревел Салтыков раненным медведем. — Его величество Петр Федорович весьма ясно и четко указал, что именно ты должен разузнать. А также то, что до его приезда ничего с бунтовщиками, чтобы не сделалось! Он сам определит их судьбу. И нашу с тобой, заодно. А я не горю желанием вместо грандиозных празднеств, посвященных коронации, отправиться прямиком в застенки к Ушакову! А к этому все и идет, потому что ты, идиот, умудрился на свой лад переврать императорский указ, который не имеет другого толкования, чем то, которое в нем прописано! — на крики в кабинет градоначальника заглянул гвардеец. — Уведи господина Зиновьева. Он задержан. Государь решит его судьбу, как приедет. И еще, как с этим справишься, доставь мне сюда Болотиных. Не хочу слишком уж бледный вид перед государем иметь, хоть, вроде бы и не я должен был расследование вести, а спрос с меня тот еще будет.

Гвардеец кивнул и вскоре из кабинета Салтыкова уже выволокли отчаянно сопротивляющегося и что-то верещавшего Зиновьева. А через минуту в кабинет заглянул еще один гвардеец и скороговоркой произнес, выпучив при этом глаза.

— Едут, Владимир Семенович, уже первые кареты начали в Москву въезжать!

— Как это — едут? А как же встреча? Еще же ничего не готово! Мы же только послезавтра ждали! — Салтыков схватился за голову и выскочил из кабинета, чтобы хоть у Лефортовского дворца, где пожелал остановиться император, успеть приличную встречу организовать.

* * *

Мы должны были въехать в древнюю столицу гораздо позже, но Маша чувствовала себя сравнительно нормально, и я приказал не сворачивать к Шереметьевым, где надо было дождаться, когда нам по улицам лепестки роз раскидают, да толпу побольше пригонят, приветствовать императора. Это не протокольное мероприятие, а обычные понты, на которые мне было откровенно говоря наплевать. Здоровье жены позволяло, не останавливаясь, довезти ее до комфортных условий, и я решил, что так будет лучше.

Заодно на московскую жизнь без прикрас посмотрю. Что тоже порой бывает весьма полезно.

В Москву я въехал верхом. Пыльный, грязный, в своем простом, немного даже аскетичном дорожном костюме. На моем фоне последний придворный казался франтом. Но мне нравилось. К тому же я искренне не понимал, зачем выряжаться в дороге. Как обычно без парика с короткими светлыми волосами я сам себя принял бы за какого-нибудь камер-пажа. Который в немилости и оттого не может себе позволить ничего более пышного, соответствующего рангу. Нет, если бы мы въезжали как положено, то меня бы нарядили, причесали, разукрасили бы обязательно белую лошадь, а остальных пересадили на вороных. Ну, чтобы никто точно не перепутал императора с кем-бы то ни было. Да и Машку заставили бы ехать, наполовину высунувшись в окно кареты, или вообще в открытом экипаже, чтобы все могли лицезреть императрицу. Ничего налюбуются еще. Нам нужно отмыться и отдохнуть как следует, потому что даже меня эта дорога просто доконала, не говоря уже о моей беременной жене.

Со мной поравнялся всадник. Охрана его пропустила, значит, кто-то свой. Я повернулся и узнал князя Волконского. Странно, вроде бы его не было в нашем поезде.

— Как это ты тут оказался, Михаил Никитич? — я не смог сдержать удивления.

— Догонял поезд, ваше величество, — честно ответил князь. — Вот, только сейчас удалось нагнать.

— Неужто дело настолько важное, что никак не может подождать хотя бы до вечера? — спросил я, искренне не понимая, с чем может быть связана подобная спешка.

— Это как подумать, ваше величество, — пробормотал князь. Я же продолжал недоумевать. Ну что могло случиться в Польше? Да еще такого, что требовало бы нашего пристального внимания? — Речь Посполитая вот-вот взорвется братоубийственной войной. Такая вот новость. — Я выпрямился на своем коне и непроизвольно расправил плечи. Что?

— Что? — повторил я стучащий в голове вопрос. — Как это? — мы ничего в Польше не планировали. Откуда там может начаться междоусобица?

— Магнаты не сошлись во мнении при очередном разбирательстве вопроса о престолонаследовании, — радостно заявил Волконский, который практически не вылезал из Варшавы, постоянно крутясь среди магнатов, и стараясь каждого настроить на сотрудничество с Российской империей. Там в ход шло все: подкуп, шантаж, разумное сочетание и того и другого, в общем, все как обычно. Но я никакого глобального кипиша в Польше пока не планировал, откуда тогда...

— А кто конкретно начал возню? — прищурившись, спросил я князя.

— Чарторыйские, которые сейчас у себя в гостях принимают какую-то родню из Ганновера. Они настаивают на том, чтобы никакого наследования не было, чтобы король так и становился при выборе большинства, при этом, чтобы законодательно прописали, что никто из поляков не может стать королем.

— Ага, если такой закон примут, то Понятовский уйдет не попрощавшись, — пробормотал я.

— Да, поэтому остальные разделились на две группы: одна говорит, что пусть все остается как было, а вторая, что вообще пора со всей этой чехардой заканчивать и возрождать одну постоянную династию, а то над Варшавой уже вся Европа ржет не останавливаясь. Слово за слово и все три стороны подняли свои личные армии. Понятовский пока воздерживается и не спешит принять ни одну из сторон. Но это дело просто так не кончится, — закончил князь.

— Это точно, — я задумался. Надо кому-нибудь из сторон помочь, непременно помочь, но кому? Что мне выгоднее? Но, каковы Ганноверские сволочи, а. Я так и знал, что они свои делишки уже давным-давно в странах проворачивают. Опыт у них уже сейчас ого-го. Ладно, думать на ходу вредно, да и к тому же у меня есть отличный эксперт по Польше, с которым я и проконсультируюсь, тем более, что меня уже стали переносить, и время от времени разрешают спать в супружеской постели.

Наш поезд начал привлекать внимание. Все больше и больше москвичей останавливались, провожая нас взглядами. Многие на всякий случай кланялись. Некоторые так и вовсе становились на колени и лбом касались земли. Отвратительная традиция. Вот ее я прямо завтра приказом отменю.

Ехали мы шагом, впереди чуть быстрее несколько кавалеристов разгоняли перед нами зевак, чтобы никто из них не попал под копыта лошадей и колеса карет. Как-то так получилось, что я снова, как и при въезде в город, остался один.

— Ой, так ведь это ампиратор Петр Федорович, — внезапно донеслось до меня. Я повернулся и увидел, как сразу с десяток кумушек с корзинами, начали кланяться.

— Который? — негромко спросила другая. Впереди образовался небольшой затор, и мне пришлось остановиться. К счастью, уже был виден Лефортовский дворец. Нам повезло миновать город без суеты.

— Вон тот, в черном, молоденький такой, беленький.

— Что же он такой бледненький и худенький? Да и одет бедно?

— Так ведь траур у него, дура! Вишь как по тетке покойной убивается.

— Бедненький. А-то, кажись, не кормют его совсем, ироды иноземные.

Я почувствовал, как у меня краснеют уши. Но тут дорогу расчистили, и я пустил коня рысью. Это они еще Машку не видели. Ее даже мне постоянно накормить охота.

— Ваше величество, добро пожаловать в Москву! — перед моим конем возник Салтыков, который каким-то образом успел не только собрать в кучу всех более-менее знатных москвичей, так еще и музыкантов подогнал. Так что в сам дворец я въезжал уже с помпой, вымученно улыбаясь встречающим.

Глава 19

Кондратьев отнял от глаза подзорную трубу и повернулся к лейтенанту, стоящему рядом. Лейтенант этот получил звание совсем недавно и очень гордился им. Получил он приказ о производстве в офицеры из рук его величества лично на торжественном ужине, а до этого он всего лишь боцманом был, которого вот так внезапно повысили. При этом сам Иванов так до сих пор и не понял, что же он сделал такого, что заслужило такой высокой награды.

Экипажи их судов, с таким трудом вернувшиеся в родную гавань, в полном составе были приглашены на коронацию, на которой, как им шепотом сказал генерал-лейтенант Рамбург Иван Степанович, вручивший приглашение от имени Адмиралтейства, будет произведена награда всем, кто выжил. Какая награда, про это не знали даже в Адмиралтействе.

— Ну что, Василий Фролович, видно кто там идет? — Иванов сунул в рот трубку, затем вынул ее, потом снова сунул, а после, хлопнув себя по лбу, сунул ее за пояс своей свеженькой формы.

— Эскадра. Три купца в середине, под охраной четырех линкоров. Флаг пока не могу разглядеть, — признался Кондратьев. Бывший боцман же, махнул рукой и вытер внезапно вспотевший лоб.

— Не наши это. У наших по два линкора сзади и спереди, чтобы не запирать купцов. Научены уже, — сказал он, и потянулся за трубой, лежащей на столе, чтобы попробовать самому разглядеть флаг, под которым идет эскадра.

Когда впередсмотрящий закричал про паруса на горизонте, Кондратьев ощутил, как заколотилось сердце. Он впервые вышел в море после того памятного обеда, да ещё и с такой миссией. Он снова поднес трубу к глазу и сейчас уже смог рассмотреть развевающийся флаг идущего впереди эскадры корабля.

— Англичане, — он опустил трубу, пару секунд стараясь угомонить разогнавшиеся сердце, а потом заорал. — Поднять франкский флаг! Всем! Говорить только тем, кто французский знает, хоть одно слово. Остальным заткнуть пасть и даже не материться!

— Это у нас команда из немых матросов получится, — усмехнулся Иванов, отложил трубу и всё-таки закурил трубку.

— Ничего, потерпят.

— Иноземцам-то можно по-своему балакать? — Иванов выпустил ароматный дым, поглядывая при этом на своего командира.

— Иноземцы могут хоть... — Кондратьев осёкся и снова посмотрел в трубу. — Точно Савельев передал, что здесь пойдут, а купцы то еле барахтаются. И кто догадался их так загрузить?

— Так жадность людская, знамо дело. Савельев сказал, что адмирал дюже удивился, когда обогнул мыс Доброй Надежды и вместо привета встретил дружеский салют из всех пушек форта, — Иванов чувствовал себя странно спокойным. До этого думал, что от переживаний руки начнут трястись, а тут вон как получается. — Мне только интересно, как он умудрился так сильно обогнать англичашек?

— Так он же налегке пёр под всеми парусами, а тут как только воду бортами не черпают. Вот уж действительно — каракатицы беременные, — Кондратьев не отрываясь смотрел в трубу. — Так, купцов отодвигаем, чтобы не повредить. Команду в шлюпки, меняем на нашу. Флагман должен уйти, — он словно повторял многократно заученный урок, который сейчас придётся отвечать перед требовательным учителем. — Разгружаем купцов. Всё самое ценное переносим на свои корабли. Всё ватерлиния повыше окажется. А французам и части с того, что останется хватит. А то слишком многого хотят, чтобы просто их флагом у носа англичан помахали. — Он пригладил волосы и перекрестился. — Ну, с Богом. Иванов, помнишь, что флагман должен уйти?

— Помню, не суетитесь раньше времени, Василий Фролович, — он с легкой отеческой усмешкой посмотрел на самого молодого адмирала Российского флота, который существенно расширился за счёт каких-то странных манипуляций государя с голландцами. — Только, как бы у английского адмирала голова не сломалась, думать, отчего это французы на голландские фрегаты пересели.

— Это дело его и его головы, — пробормотал Кондратьев. — Командуй бой.

— Лево руля! Пушки на левый борт, приготовиться! Стрелять по команде! — Иванов заорал команды, которые тут же начали дублироваться среди экипажа флагмана и передаваться с помощью фонариков на другие корабли. Он ещё не привык к тому, что каждая команда была строго прописана, как на человеческом языке, так и для фонариков, которыми подавались сигналы.

Фонарики были разноцветные, и перед каждым капитаном в рубке лежала пока их расшифровка, потому что тренировок перед отправлением было мало, не все всё сумели запомнить. Пётр Фёдорович тогда сказал, что на них, кроме всего прочего, лежит почётная миссия все эти команды протестировать в боевой обстановке. Что на флоте это сделать проще, чем среди сухопутных войск. Но, если при возвращении они скажут, что это удобно, то и пехота скоро перейдет на закрепленные команды, прописанные в уставы, потому что государь уже устал слышать, как все командуют, кто на что горазд. И, как ни странно, это оказалось удобным, было чётко и понятно, не имело двояких толкований и к этому быстро привыкали. Так же, как быстро привыкли лимоны с капустой жрать, а как они заканчивались, то компоты пить. А уж к лекарю с утра очередь выстраивалась, чтобы свою ложку сладенького и вкусного сиропа получить. Даже до самых тупых быстро дошло, что Пётр Фёдорович не просто так под страхом сурового наказания всё это жрать и пить заставил.

Когда ни одного случая цинги уже на российских кораблях в течение года не наблюдалось, списать на что-то другое такое положение дел уже не получалось. Прививку от оспы, правда, пока иной раз силой ставить приходилось, но ничего, всяких бывшему боцману обламывать доводилось, зато дохнуть от разных болезней морячки стали куда реже. Бесконечной сменяемости экипажей стало меньше, некого было сильно менять, что вело к накоплению опыта, и в свою очередь превращало медленно, но верно, флот Российской империи в одно из самых боеспособных боевых флотов в мире. Ещё бы корабли начали поболее сами строить. Но тут только от времени всё зависело, пока же верфи все и так были забиты и расписаны на годы вперед. А к специальным словам скоро все привыкнут, главное, что нововведение в прок пошло.

Корабли подошли ещё ближе, и Иванов неторопливо затушил трубку. После чего посмотрел на Кондратьева и тот кивнул. Новоиспеченный лейтенант поднял руку.

— «Стремительному», залп по левому борту! Остальным — ждать! — он махнул рукой, наблюдая, как шедший впереди их флагмана корабль вздыбился от выстрела, а когда выпрямился, то начал быстро отходить в сторону, чтобы развернуться, вставая к противнику другим бортом. Повторив жест адмирала, Иванов перекрестился. — Ну, давайте, ребятушки. Отомстим за наших парней погибших. Пушки флагмана к бою!

* * *

Джордан Флеминг в ярости разорвал кружевной платок, наблюдая, как эти проклятые французы вклиниваются в их строй и оттесняют тяжелые, неповоротливые словно баржи купеческие суда от защищающих их линкоров.

Когда на них напала вражеская эскадра, он поджал губу и презрительно принялся рассматривать в подзорную трубу развевающийся на ветру французский флаг. Почему-то ему казалось, что он и его капитаны легко справятся с этими лягушатниками. Сейчас же, когда он потерял уже два корабля охранения, а потопить сумел лишь один, его самоуверенности слегка поубавилось.

— Проклятье, почему они постоянно двигаются? — пробормотал он, пытаясь понять логику боя, который навязали ему французы. — Неужели нельзя, как порядочным кораблям держать строй? Я могу только понять, что вон тот — флагман, и то, только потому, что движется чуть поодаль от остальных и почти не вступает в бой.

— Господи адмирал, — к нему подбежал молодой офицер. Он был взволнован, и постоянно протирал лоб, то ли пот вытирал, то ли на него действительно вода попадала. Всё-таки ядра изрядную волну уже подняли. — Тот фрегат, который начал тонуть, с ним... С ним что-то не так.

— Что с ним может быть не так? — заорал Флеминг, уже не сдерживая себя. он схватил трубу и посмотрел в ту сторону, где дрейфовал тонущий корабль, который до этого момента не представлял для него интереса. Корабль все также медленно погружался в воду, вот только он уже не стоял на месте. Каким-то образом остаткам команды удалось поставить некое подобие мачты и натянуть паруса. На палубе не было видно ни одного живого человека, а в отдалении виднелись шлюпки, которые с отчаянной скоростью улепётывали от обреченного судна в сторону флагмана, который выдвинулся к ним навстречу, чтобы подобрать оставшихся в живых моряков. Что-то привлекло внимание адмирала, и он снова посмотрел на палубу, погибшего корабля. — Матерь Божья, эти твари сделали из судна брандер.

Словно в ответ на его слова, из завесы плотного дыма выскользнул хищный силуэт небольшого, пятидесятипушечный фрегат четвертого ранга. Он приблизился к брандеру, и принялся разворачиваться таким образом, чтобы встать точно по курсу этой жуткой бомбы, в которую превратилось почти мертвое судно.

— Что он делает? — тихо прошептал принесший дурную весть офицер, забыв про царящую вокруг кровавую вакханалию боя, смотрящий на брандер.

— Он хочет его подтолкнуть в нашу сторону,чтобы задать курс, — прошипел Флеминг, опуская трубу. Секунду он молчал, а потом заорал: — Отходим, на всех парусах!

Они почти успели. Был бы их флагманский корабль не таким тяжелым и неповоротливым, то им удалось бы выскочить без особых повреждений, но, не получилось. брандер взорвался неподалеку и остаток мачты пробил борт флагмана английской эскадры. Корабль тряхнуло с такой силой, что Флеминг полетел на палубу, ударился головой и на минуту потерял сознание. Когда он очнулся, вокруг уже суетился корабельный лекарь.

— Мы на плаву? — прошипел адмирал, отмахиваясь от лекаря, который всё старался перебинтовать ему голову.

— Да, ваша светлость, — лекарь придавил его к палубе и сумел завершить перевязку. — Сейчас собираем спасшихся. Их не так уж и много выжило. Когда взорвался тот корабль из ада, и флагман получил пробоину, капитаны на миг растерялись, что привело к поражению. Что странно, французы не тронули экипажи торговых судов, взяли их на абордаж, высадили десант и расцепились. Команду выкинули за борт, правда, дали шлюпки, и сами уже отогнали корабли к своим поближе. — Всё это лекарь говорил, продолжая осматривать Флеминга.

— Это точно французы? — адмирал с трудом встал, поддерживаемый лекарем. Голова болела, а от ярости он чувствовал приближение удара. Надо было взять себя в руки. Ситуация была слишком нехорошей, чтобы свалиться сейчас с ударом.

— Да, ваша светлость. По крайней мере, говорили они по-французски. Большинство вообще молча выполняли свою работу. Но, проскальзывала и немецкая речь, и голландская.

— Французы заключили договор с Голландией? Как так получилось? — соображалось плохо, но от него ждали принятия решений. — Почему нас не добили?

— Не знаю, может быть, решили, что брандер с нами покончил? Дым до сих пор не развеялся. Видно нас плохо, — выдал предположение лекарь.

— Да, скорее всего, так оно и есть, — Флеминг схватился за голову. — Собираем уцелевших и уходим, быстро, как только сможем. Его величество должен знать, что эти твари натворили. Король Людовик ответит за своё коварство, я клянусь всем, что у меня есть ценного во всей моей жизни!

* * *

Я смотрел на стоящего передо мной Зиновьева и думал о том, что будет, если я сейчас встану и заряжу ему с ноги. Можно объяснить потом эту несдержанность тем, что, как только я очутился в первопрестольной, так сразу во мне кровь деда вскипела и начала требовать выхода путём кулака в рыло этой гниды, которая русского языка, как оказалось не понимает.

— Степан Степанович, объясни мне, а то я никак не могу в толк взять, что же всё-таки произошло на Болотинских мануфактурах? — я улыбался, что было сил сдерживая себя.

— Так ведь бунт, ваше величество, — проблеял Зиновьев, а я прикрыл глаза рукой. — Вы же сами наказали, чтобы я выявил причастных и...

— Как же мне сейчас хочется кого-нибудь наказать, кто бы знал. — Перебил я этого козла безрогого. Хотя, может и рогатого, я его жену ни разу не видел и не интересовался её жизнью. — Бехтеев, убери этого придурка отсюда. А еще лучше, отправь его, пожалуй, к Ушакову. Он во мне будит всё самое отвратительное. Если я ещё немного с ним пообщаюсь, то точно захочу взять в руки прибор с непроизносимым немецким названием и показать всем, что я могу быть та-а-ким нехорошим.

— Какой прибор? — Бехтеев посмотрел на меня с любопытством. Я, если честно, не ожидал подобного вопроса и подавился кофе, который решил в этот момент выпить, пока он совсем не остыл. Вполне ожидаемым стало то, что я подавился. Откашлявшись, я махнул рукой.

— Иди, не доводи до греха, — он понимающе кивнул, и, передав Зиновьева гвардейцам, вопросительно посмотрел на меня. — Салтыков чем занимается?

— В основном наводит суету. Но братьев Болотниковых по вашему приказанию доставил сюда, ваше величество. Также, как и Ваську Фролова, который вроде бы причастен к бунту на мануфактуре.

— Давай сюда Фролова, а сам займись судьбой Зиновьева, надо сказать, незавидной, — я допил всё-таки остывший кофе, и отставил чашку в сторону.

На этого самого Фролова, вышел Салтыков, когда понял всю бесперспективность расследования Зиновьева. Причём, сделал он это в день нашего приезда. Встретив и разместив нас в Лифортовском дворце, отреставрированном и максимально улучшенном, так, что ничто уже не напоминало о диверсии Турка, он поохал, поахал, проследил, что мы действительно начали усиленно отдыхать после дальней дороги, да и умчался снова к себе, где его уже ждали на всякий случай арестованные братья Болотниковы. Там он проявил чудеса гуттаперчивости и буквально за пару минут стал опытнейшим дознавателем, который сумел сделать то, чего за всё это время не сумел или не захотел расследовать Зиновьев. В ходе своего собственного следствия Владимир Семёнович и вышел на Фролова, который и так был арестован вместе со всеми остальными работниками мануфактуры. Все результаты Салтыков успел изложить на бумаге и утром предоставить мне.

И вот теперь уже я сам думал, что же мне со всем этим делать.

Пара гвардейцев ввели молодого, крепкого мужика за свалявшейся светлой бородой которого угадывался совсем ещё молодой человек, не старше двадцати пяти лет от роду.

— Странно, что не в солдатах, — задумчиво проговорил я, разглядывая Фролова. Встретил я его стоя, опершись задницей о крышку стола. — Грамоте обучен? — внезапно спросил я, и он вздрогнул и уставился на меня, хотя до этого на его изможденном лице змеилась сардоническая ухмылка.

— Немного, государь, — говорил он довольно тихо, что никак не вязалось со всем его остальным обликом.

— Михайло Васильевич Ломоносов, вы, кстати, чем-то похожи меж собой, однажды рассказывал в приступе самобичевания, ну, и чтобы вызвать жалость и внеплановые дотации для университета, как его за рост и силушку богатырскую однажды в пехоту забрали. Он тогда, то ли в Пруссии обучение проходил, то ли в Голландии, я, если честно, запамятовал. — Я задумался, на полном серьезе вспоминая, где же в тот печальный миг своей биографии находился Ломоносов.

— Зачем ты это мне говоришь, государь? — один из гвардейцев недовольно заворчал и уже хотел дать Ваське в ухо за дерзость, но я поднял руку, останавливая его. Не люблю жестокость ради жестокости. Вот Зиновьеву я бы врезал, он просто нарывался на зуботычину, а здесь не за что. Простой мужик не обязан знать политесы.

— Да просто, как-то к слову пришлось, — я развел руками. — Это ты бунт начал?

— Я, — он не стал отпираться, только плечами как-то неловко повел.

— Руки ему освободите, да спину покажите, — распорядился я, нахмурившись и скрестив руки на груди. Гвардейцы переглянулись, и синхронно вздохнули. Синхронисты, мать их. Один принялся кандалы снимать, а второй в то же время ещё парочку кликнул, а то вдруг этот монстр, который едва на ногах стоит, бросится на меня.

Спина была вся в шрамах. Некоторые из них воспалились, но свежими не выглядели. Похоже, что Салтыков правильно расшифровал мой наказ не чинить без меня расправы, если не хочет вместо того, чтобы руководить коронацией, ехать в Сибирь, облагораживанием Иркутска заниматься. Ну а что, может он с детства мечтает Томский университет организовать. Кто я такой, чтобы детскую мечту губить? Правда, похоже, что градоначальника вполне устраивала Москва, а про Иркутск он что-то вроде слышал и даже где тот находится, представляет себе с трудом.

— Кто это сделал? — я задал вопрос нарочито скучным тоном, и дотронулся до горящей кожи. Сколько он уже с лихорадкой борется? Удивительно крепкий малый.

— Болотниковы. Старший Владимир — лично кнут в руки взял. Облаготельствовал, отец-родной, — Фролов говорил это оскалясь, но дышал всё чаще, да и вообще, держался, похоже, на одном упрямстве.

— Полагаю, это ему не помогло, — я зло усмехнулся. Вообще, такая практика, как показывала история, не помогала вообще никогда и никому. Но многие не слишком далекие товарищи всё равно продолжали её с тупым упрямством использовать.

И тут силы покинули арестованного холопа, и он начал заваливаться на пол. При этом Фролов попытался удержаться на ногах, уцепившись за единственную стоящую перед ним опору — за меня.

Его повалили на пол и пару раз пнули, не сильно, так для острастки. Но Фролов этого уже не чувствовал, потому что потерял сознание.

— Вот же свинья, новый камзол умудрился порвать, — я поднял оторванный карман и снова швырнул его на пол. — Бехтеев!

— Да, ваше величество, — гвардейцы стояли возле тела Фролова и не понимали, что же им делать, поглядывая на меня. Бехтеев же недоуменно оглядел лежащего на полу бунтаря, переступил через него и вытянулся передо мной.

— Вот так и рождаются слухи про царя, который лично запорол кого-то чуть ли не до смерти, — я покачал головой. — Готовь указ. — Объявил я, повернувшись к секретарю. — Мануфактура Болотниковых мне так понравилась, что я выкупаю её вместе с людьми за две тысячи рублей. Делаю себе подарок на коронацию, так сказать. А самих добрых молодцев вместе с семьями отправляю в Томск, они там должны будут мануфактуру поставить, чтобы не хуже той, которая здесь у них была. Целых пять тысяч рублей даю, и наказ, эксперимента ради, не брать крепостных на производство, а нанять с оплатой людишек. Хоть местных пускай набирают, мне плевать, но платить они им обязаны, и через два года обязаны обоз с рухлядью прислать, в доказательство, что указы мои впредь выполняются. Ну и что-нибудь про наказание за невыполнение от себя добавь. Я уже убедился, что твоей кровожадной натуре в этом плане можно доверять.

— Что с этим делать? — Бехтеев деловито указал на Фролова.

— Этого подлечить и на ноги поставить. Спешить не нужно, мне пока не до него. Потом я решу, что с этим скотом, испортившим мой камзол делать. Остальных отпустить, пускай на работу возвращаются. Пока. Объявишь, что прощение получили в честь коронации. — Я задумался. Какая удобная штуковина — эта коронация. На неё под шумок вообще любую дичь можно будет списать. — Пускай пока работают как раньше. Просто предупреди, что я не уеду из Москвы, пока не устрою там всё на свой лад. Раз уж у меня так неожиданно мануфактура появилась, то, почему бы на ней не поэкспериментировать? Мне же не надо для самого себя норму гнать.

— Хорошо, ваше величество, будет исполнено, — Бехтеев поклонился. Проследив вместе со мной, как гвардейцы выволакивают всё ещё бессознательное тело из моего кабинета, секретарь спрятал ручку и прямо посмотрел на меня.

— Что ещё? — я ответил на его взгляд.

— Ваше величество, сейчас я прошу дозволение обратиться к вам от лица многих ваших верноподданных. Позвольте нам настаивать на скорейшей коронации. Нам не нравится, что творится вокруг Российской империи. И ваш статус в такой обстановке не должен подвергаться сомнению. — Он говорил предельно серьезно. — Елизавету Петровну уже не вернуть, но Отечество в опасности, и она не будет в обиде, если траурные церемонии завершаться раньше положенного года. У Салтыкова всё готово, осталось лишь получить ваше согласие. Да, большинство ваших вернейших соратников нет сейчас, у них свои наказы, но, думаю, что все они только порадуются за ваше величество и не преминут об этом сообщить в письмах и посланиях. — Он замолчал, пристально глядя на меня.

— Я подумаю, Федор Дмитриевич, — тихо ответил я, продолжая глядеть на него. Глаза в глаза, ни разу не мигнув. — Я дам вам ответ завтра утром. А пока надо найти моего портного, наверное, этот камзол ещё можно будет спасти, — и я сбежал от него, пытаясь привести мысли в порядок.

Глава 20

Коронация состоялась через три недели после разговора с Бехтеевым. Как я узнал чуть позже, он тогда действительно говорил от имени большинства приближенных ко мне дворян, которых беспокоило всё то, что творилось вокруг меня. Таким вот нехитрым образом они хотели меня немного обезопасить, хотя бы от своих, которые уже привыкли решать проблемы переворотами. Думал Я тогда недолго и, посоветовавшись с взволнованной Марией, дал согласие от своего и от её имени.

Этим утром я волновался, как школьник перед выпускным. На этот раз торжественный выезд к Успенскому собору проходил по улицам, запруженным народом. Никто никого не выгонял, всё были нарядно одеты, словно это у каждого жителя столицы праздник, а не у конкретной императорской семьи. Погода стояла прекрасная. Я ехал на великолепном вороном жеребце, а Машка в пышном платье, которое прекрасно скрывало её беременность, в открытом экипаже. За нами тянулась череда всадников, и открытых колясок со знатнейшими представительницами лучшей половины нашего человечества. Это был парад драгоценностей. Модный показ специально сшитых для коронации нарядов, каждый из которых был уже тщательно срисован с подписью, кто именно в подобном платье щеголял. Я всё ещё не оставлял намерений сделать журнал для женщин, создание которого постоянно то из-за того, то из-за другого откладывалось. И выпуск, посвященный коронации с полным текстом Манифеста будет распечатан и в нём, и в журнале Румянцева, в котором тот уже не стесняясь, между фривольными грудастыми моделями на весьма реалистичных рисунках, вставлял статьи сугубо политические, но правильные, согласованные со мной и Ушаковым.

Крики приветствий оглушали, лошадь подо мной нервно вздрагивала, и я всё время боялся, что упаду. Покосившись на Марию, увидел, как она широко улыбается и машет рукой. Как бы она сегодня себя не чувствовала, никто не увидит её мук. Она до ночи будет улыбаться и милостиво протягивать руку для поцелуев. «Королева в восхищении», — мать вашу, ноги бы вырвать тому, кто эту светскую пытку придумал.

В первом ряду непосредственно возле Успенского собора я увидел множество иностранных делегаций. Это с какой скоростью они неслись, чтобы успеть? Я прямо восхищен их упорством. Приглашения-то мы всем разослали, уже давно, а вот новую дату торжества совсем недавно, и надо же, всё равно успели.

Въехал я в Собор почти в полуобморочном состоянии. Практически не помню, как проходила служба. Немного пришел в себя, когда мне в руки вложили скипетр и державу, надели мантию, а голову водрузили корону. Это была корона Российской империи, которую делали по моим эскизам. Я же никогда не видел её вживую, так сказать, и полагался на память, которая подсовывала мне картинки из «Неуловимых». Особенно часто почему-то вспоминалась не сама корона, а растащенная на цитаты: «Всё, Гриня, отработался, ку-ку».

Пришла моя очередь надевать корону на склоненную голову Марии. Эту корону тоже делали по тому же эскизу, она была почти такая же, как моя, отличалась лишь размером. Страшно представить, сколько они стоят, эти, усыпанные бриллиантами разных размеров, короны, которые мы, вероятно, больше никогда в жизни не наденем. К счастью сами бриллианты покупать не пришлось, перед ювелирами высыпали горку Африканских алмазов с наказанием: «Работайте».

Дальше мы посетили могилы предков. Наверное, ко мне все эти умершие люди и имели какое-то отношение, но копаться в собственной родословной мне было лень, и я всего лишь следовал положенному церемониалу.

На обратном пути к Кремлю, где я должен был взойти на красное крыльцо и обратиться к народу, ко мне протиснулся новый английский посланник. Он ещё не успел вручить мне грамоты, но то, что на этот рад ко мне прислали целого герцога, заставляло немного напрячься. Роджер Грей, герцог Кент приходился каким-то родственникам Ганноверскому семейству и пользовался безоговорочным доверием Георга. Или со мной начали считаться, или же задумали какую-то фантастическую гадость. Он сумел пробиться ко мне всего на полминуты, пока я входил в Кремль. На крыльцо я выйти должен буду из помещения, а не карабкаться на него на виду у сотен и даже тысяч глаз, которые собрались в ожидании моей речи.

— Ваше величество, — тихо произнес англичанин. — Мы получили вашу немую просьбу о помощи, и его величество, король Георг, с болью в сердце стремиться всеми силами вам помочь. Ваш посланник выслушан и сейчас делается всё возможное, чтобы полностью обеспечить все ваши нужды. Крепитесь, помощь близка, — и герцог Кент растворился в напирающей толпе, которую с трудом сдерживали гвардейцы.

— Чего? — я обернулся и несколько раз моргнул. Помотав головой, заскочил в небольшую прихожую, из которой и должен буду выйти на красное крыльцо. — Это что только что было, мне кто-нибудь может объяснить? Наверное, у меня глюки от перенапряжения, да и корона надавила на мозжечок. Тяжелая, зараза, — я снял корону, пытаясь немного остудить голову. Даже мои короткие волосы слиплись от пота, и я вытер лоб рукой, прежде, чем снова надеть корону.

— Ваше величество, я понимаю, что это нарушение протокола, но вы должны это видеть, и не выставлять на показ, особенно иноземцам, — ко мне решительно вошел Бехтеев и протянул листы с Манифестом. Полностью я его читать не собирался, потому что помню почти всё наизусть, но вполне могу и подзабыть, всё-таки обстановка сейчас напряжённая и дюже нервная. Но этот момент как раз-то обговаривался и не раз. И то, что Бехтеев притащил мне текст Манифеста вовсе не противоречило протоколу. Говорил он сейчас совсем о другом.

— И что же ты имеешь в виду? Говори быстрее, мне уже выходить пора. — Поторопил я секретаря.

— Сейчас, — Бехтеев выскочил из комнатки и практически сразу вернулся, таща за собой постоянно оглядывающегося мужика, одетого в праздничную рубаху, который тащил длинную коробку. Мужик выглядел, мягко говоря, испуганным, но, как только он увидел меня, то, заметно расслабился. — Всё, видишь, я привёл тебя к государю, а не на плаху, так что, можешь подарить свой подарок и быть уверенным, что государь его точно увидит, и он не потеряется в сотнях других, которые императорской чете предстоит ещё принять.

— Подарок? Бехтеев, ты с ума сошел? Какой подарок в такой момент? — я зло посмотрел на секретаря, но тот только покачал головой.

— Это очень важно, ваше величество, чтобы вы увидели его, сохраняя секретность хоть ненадолго. Собственно, это я настоял, когда на проверке его увидел. — Ответил Бехтеев, выдержав мой недовольный взгляд. Вообще, он редко, когда позволял себе подобные выходки, значит, дело того стоило.

— Хорошо, только быстро, — Бехтеев подтолкнул мужика, который неловко водрузил коробку на стол и низко в пояс поклонился.

— Долгих лет тебе править, государь. Вот, меня отрядили от Тульских мастеров подарок тебе на венчание с Россией нашей принести, — и он начал открывать коробку. Только услышав, что это из Тулы, я сразу же сообразил, что там находится оружие. Интересно, что же в этом оружие так взволновало Бехтеева, что тот утащил мастера и нарушил протокол самым что ни на есть варварским методом.

Мастер открыл коробку и я тут же склонился над её содержимым. Долго пялился, не в состоянии поверить в то, что этот ствол настоящий. Зачем-то потрогал его, и выпрямился, глядя на Бехтеева.

— Она стреляет? — спросил я, чувствуя, что ко мне приближается семимильными шагами самая настоящая истерика.

— Да, ваше величество, — спокойно ответил секретарь. — Она стреляет, я проверил.

— Чтобы она стреляла, нужно и затворный механизм переделать и боевой, — я растерянно посмотрел на мастера.

— Всё переделано, государь. Всё, до последнего винтика. Ваши механики и математики дюже помогли. И металл они подбирали, Михайло Васильевич, если быть точным, — мастер понял, что его подарок произвёл должное впечатление и отвечал всё более и более уверено.

— Завтра поедем куда-нибудь и постреляем. Если всё работает, сколько сможете выдать в ближайшее время?

— Так заготовок уже немного наделали, а так, подумать, конечно надо, — он почесал затылок.

— Думай. Потому что завтра поедешь со мной. Если всё работает, то каждый, кто участие в разработке принимал, по ста рублей получит. А ежели нет, то получишь ты и в рыло, за крушение моих надежд, — я провел пальцем по стволу и вытащил патрон. Самый настоящий патрон в медной гильзе. Конечно, он ещё пока был далек от того, к которому я привык в том мире, но, черт подери, это был патрон! И винтовка была переделана так, что стреляла этим патроном! А всякие усовершенствования — это всего лишь вопрос времени. Господи, да эта винтовка наряду с новыми гаубицами сами по себе способны выиграть ближайшую войну. Но не с Фридрихом. Этому и того, что есть хватит. Нет, следующий по расписанию у меня Крым. Надо только эту войну выиграть и армейские реформы завершить. И что там бормотал англичанин? Какая помощь от Георга мне? Что этот напыщенный осёл подразумевал под своими словами?

Пока я занимался моральной мастурбацией, наглаживая ствол своей новой винтовки, Бехтеев аккуратно, но довольно настойчиво выдворил мастера, и вернулся к столу.

— Я так понимаю, что вы одобряете моё самоуправство, ваше величество, — он поклонился, я же, очнувшись, закрыл коробку с оружием.

— Да, молодец, вовремя сообразил, — поблагодарил я его. Но тут заметил его напряженный взгляд. — Ну и что у нас ещё случилось по шкале от плохого, до отвратительного?

— Только что приехал гонец, так как новость важная, то его провели прямиком ко мне. Я сомневался, нужно ли говорить вам, ваше величество, о том, что произошло, сейчас... Подумав, я решил, что да, стоит.

— Ну так говори, — я нетерпеливо схватил свою речь, думая о том, почему не вышел, пока Бехтеев провожал тульского мастера.

— Ваше величество, король Фридрих вышел с территории Силезии. При этом он разгромил австрийскую армию. Принцу Александру удалось сбежать. Теперь же Фридрих быстро движется к Берлину, — Бехтеев замолчал, но по его виду было видно, что это ещё не всё.

— Говори, — просто сказал я, чувствуя, как пальцы сами собой комкают бумагу с Манифестом.

— Большая армия начала движение ему навстречу со стороны Ганновера. — Добил меня Бехтеев.

Я положил Манифест на стол и тщательно его разгладил.

— Ну что же, чему быть, того не миновать. Остается надеяться на Ласси и на то, что Польша не ударит в спину, как она не раз проделывала. А сейчас мне нужно выйти к народу.

И я взял со стола Манифест и направился к выходу на крыльцо. Я подумаю об этом завтра, а сейчас я буду толкать речь, за которую меня вполне возможно скоро убьют. А может быть, наоборот, обзовут, в конце концов, великим императором.

Олеся Шеллина Вендетта. Том 2

Глава 1

Ласси вернулся в Берлин с небольшой армией аккурат в то самое время, когда туда прискакал гонец, с известием о скорой коронации Петра Фёдоровича.

— Слава Богу, — с облегчением произнёс старый ирландец, и перечитал послание. Кроме новости о коронации, в письме говорилось о том, что ему на подмогу идут три полка, два бывших потешных, а также Рижский драгунский под командованием полковника Олица. Он даже не знал, чему больше радоваться: новости о том, что Пётр стал императором, или о такой нужной ему подмоге. — Ну что же, это хорошо, а то у меня какие-то жалкие огрызки армии остались, — пробормотал Ласси.

Колеся по Пруссии, он оставлял то тут, то там боеспособные части, призванные сохранять порядок на захваченных территориях. Не то, что намечались какие-то беспорядки, просто старый ирландец привык действовать на опережение, не дожидаясь, пока действительно полыхнёт.

Фридрих чего-то ждал и носа не казал из Силезии, его караулили австрийцы, а французы в это время пытались весьма активно оттяпать Минорку у Англии. На кой черт этот остров, который было так легко блокировать силами Английского флота, вообще понадобился Франции оставалось загадкой, похоже, и для самой Франции, но факт оставался фактом. В этом вопросе Ласси был солидарен с Салтыковым, который снова засел в полюбившемся ему Дрездене: французы, вероятно, хотели захватить Менорку, чтобы поменять её, например, на землю Огайо, что в Америке. Людовик долго хотел заполучить эту землю, но, как полагал Ласси, ему не удастся и Квебек удержать. Слишком уж тенденции нехорошие шли во всех стороны и от Англии, которая всё больше и больше наглела, так и от Франции, которая порядком поиздержалась, а войны дело, конечно, прибыльное, но не в самом их начале. Нет, далеко не в самом начале. Не то что ему было не наплевать, но в этом споре он болел за франков, просто потому что те хотели пощипать англичан, которых он ненавидел всем сердцем.

— Это совершенно невыносимо, — он поморщился и повернулся к ворвавшейся к нему в кабинет женщине. — Сколько вы будете удерживать нас здесь? — возмущению её не было предела. — Мы не можем покинуть этот замок уже столько месяцев. При этом вы не позволяете мне написать письмо императору Петру. Он, конечно же приказал бы вам немедленно отпустить нас, выделив кареты и охрану.

— Ваше величество, — Ласси тяжело вздохнул. Ему было тяжело разговаривать с Софией Доротеей исключительно потому, что она не слушала никого, кроме себя. К тому же эта женщина очень быстро забывала то, о чём ей повторяли и не раз, постоянно пытаясь гнуть свою линию. — Ваше величество, я вам уже говорил, ваш отъезд — это совершенно невозможное событие. Вы останетесь в Берлине и будете оставаться здесь столько, сколько будет необходимо. И писать о чём-то его величеству я вам не дам, чтобы не отвлекать его от более важных дел, например, от коронации и ожидания рождения его второго дитя. — Он не стал упоминать, что Пётр никогда не позволил бы ей уехать, потому что пока семья Фридриха оставалась в Берлине в заложниках, он вряд ли решится атаковать город. Тем более, что здесь теперь «гостит» не только его мать и супруга, но и брат с женой и сыном, которые были чрезвычайно важны для престолонаследия.

— Тогда, может быть, вас и ваших грубых солдафонов сменит по этом посту коменданта дворца моего сына граф Салтыков? Он хотя бы обходительный и галантный кавалер, с которым я не чувствую себя узницей в собственном замке. — София Доротея никак не хотела униматься. Ей было невыносимо чувствовать себя пленницей в собственном доме, и она старалась выплеснуть своё плохое настроение на Ласси, которого терпеть не могла.

— Граф Салтыков безусловно признанный дамский угодник, но он нужен его величеству в Дрездене, — Ласси с надеждой посмотрел на дверь. Хоть бы кто-то пришел и избавил его от этой мегеры, которую он скоро собственноручно задушит, а труп выбросит с самой высокой башни. А что, весьма красивая история получится: мать, не пережила разлуки с любимым сыном и решила покончить жизнь самоубийством. Жаль, что в это никто не поверит, особенно сам Фридрих. Уж кто-кто, а он точно знает, что его мать не способна на самопожертвование.

— Вы прекрасно можете сменить его в Дрездене, а… — королеву прервал звук открываемой двери, а Ласси чуть ли не бегом бросился навстречу гонцу. У него было отличное настроение, и он не хотел его портить в очередной раз поругавшись с прусской королевой.

— Извините, ваше величество, но дела, сами видите, — королева смяла платок, который до этого просто держала в руке. Только этот безродный ирландец смел вышвырнуть её вон, как какую-то трактирную девку. Ну ничего, её сын войдёт в Берлин бравым маршем, и она собственноручно будет руководить палачом, который повесит это ирландское отродье. София Доротея вышла из кабинета, гордо поняв голову, заставив при этом гонца отскочить в сторону. Покачав головой, он пропустил её, не забыв поклониться и только тогда вошёл к Ласси, плотно закрыв за собой дверь.

— Поручик Сомов, господин фельдмаршал. Адъютант полковника Олица, — он поклонился. — В связи с довольно сложной обстановкой, никаких документов с собой не везу, все сведенья поручено передать на словах.

— Не томи, поручик, что произошло? Какие сложности в обстановке? — Ласси с нескрываемым волнением посмотрел на Сомова.

— Принц Карл Александр Лотарингский разбит при Зильберберге. Сам он жив и не пленен. Ему с ротой солдат удалось вырваться из окружение. Вскоре он присоединился к нашему полку и теперь на всех порах мчится к Берлину, чтобы уже отсюда попытаться прорваться в Вену.

— Прорваться в Вену? — Ласси нахмурился. — За каким чертом в Вену пробиваться?

— Из-за Ганновера. Армия Ганновера выехала навстречу королю Фридриху, который по нашим данным уже покинул Силезию и движется к Дрездену.

— Это логично, я бы так же поступил, — Ласси принялся измерять шагами комнату. — Дрезден прекрасно укреплен. Саксония богатое герцогство, там есть, чем поживиться и восполнить запасы. Да и армию усилить саксонскими рекрутами. Где же австриячка? Почему она сама первой заговорила о союзе, а теперь от неё ни слуху, ни духу. — Он развернулся и пошёл в другую сторону. — Что же делать? Салтыков не сможет удержать город, не с тем количеством войск, какое у него сейчас в подчинении. Так стоп, — Ласси остановился, глядя на Сомова, но не видя его. — А где сейчас знаменитая бранденбургская гвардия?

— Наверное, в Бранденбурге, — предположил поручик, хотя Ласси у него об этом не спрашивал.

— Нет-нет, я говорю о наёмниках, о целой армии наёмников, которых выгнал со службы король Фридрих, отец нынешнего короля Фридриха. Сомневаюсь, что они не затаили обиду на Гогенцоллернов. — Ласси так быстро, как позволяли ему уже немолодые ноги, направился к двери. — А его величество Пётр Фёдорович говорил мне, что я могу запустить руки в остатки прусской казны, часть которой он специально оставил мне на нужды армии. Сейчас как раз возникла нужда в этих деньгах. Главное, надо найти этих бравых ребят и заключить с ними краткосрочный договор, на одну кампанию против Фридриха. А куда деваться? Трудные времена требуют принятия трудных решений. Да, поручик, — фельдмаршал остановился у дверей и повернулся к Сомову, про которого, как оказалось вовсе не забыл. — Атаман казачьего войска Кочевой со своими казаками и башкирами сейчас неподалеку от Магдебурга расположились. Отдохнешь и давай к ним. Зачем нам давать Ганноверу, который усилен англичанами, я готов поспорить на это, спокойным маршем идти? Правильно, незачем. Да и Фридрих давненько с башкирами не встречался. Соскучился, небось? Надо бы ему напомнить о себе. — Он замолчал, а потом добавил более жёстко. — Мне нужно время, чтобы приготовиться. Дай мне это время, поручик. Век благодарен буду. — И фельдмаршал вышел, оставив Сомова в раздумьях на тему, а так ли нужен ему отдых, ведь, если много отдыхать, можно везде, где только можно опоздать.

* * *

— Ну что, Христофор Антонович, готов ехать в неизвестность? — Воронцов посмотрел на попа, который в это время посредине палубы «Великой княгини» разговаривал с бывшими каторжниками, которых отобрали в этот поход.

— Сильно сомнительно, что к таким путешествиям вообще можно подготовиться, — Миних поежился. — Слишком далеко. Сколько мы в пути будем? Год?

— Ничего, вон Саймонов как козлом заскакал, когда куда-то в Африку и дальше по океанам подался. — Воронцов тоже ощущал внутреннее волнение, но больше от масштабности и важности предстоящей миссии, чем от страха. Но тот же страх всё же был, никуда не девался, не моряки они с Минихом, чтобы десяток лет с себя скинуть, как упомянутый адмирал.

— Куда нам до Саймонова, Роман Илларионович, — Миних хмыкнул. Пётр совсем недавно изменил решение и всё же приказал ему отправляться в экспедицию к купленным у испанцев землям. Он долго думал и колебался, но, в конце концов, принял именно это решение, посчитав его для себя более приемлемым. — Ну да, мы тоже можем себя показать, дай бог до места без эксцессов доберёмся. А там покажем, что есть ещё порох в пороховницах.

Их разговор прервал адмирал Вяземский, который будет командовать их довольно внушительной эскадрой. Одних фрегатов в охранении Пётр Фёдорович выделил четыре штуки, да и их корабли вовсе не торговыми судами были, и сами могли пушками огрызнуться, в случае чего. Вот только груженные все были настолько, что Миних только головой качал. Надо было учесть миллион нюансов, и, слава богу, что Воронцов взял на себя часть хлопот. Но они справились, во всяком случае, Миних очень на это надеялся. Всё-таки опыт хозяйственный у обоих был. Но каждый день нет-нет, да и проскальзывала мыслишка о том, что что-то они точно забыли.

Вяземский подошел к двум шефам этой экспедиции.

— Пришёл высочайший приказ немного задержаться. Нам должны будут доставить важный груз, надо его обязательно дождаться. — Заявил он. — Так что можете на берег спуститься, пока возможность такая имеется.

— Я, пожалуй, останусь, — Миних задумчиво потеребил губу. — Лучше ещё раз по спискам всё проверю, ежели забыли чего, то лучше уж сейчас об этом узнать, когда возможность имеется исправить положение.

— А я пойду, в салон напоследок загляну, сколько нам надушенных ручек лобзать не придётся? — Воронцов хохотнул и направился к трапу, ведущему на пристань. Вяземский быстро догнал его, обговорив с Минихом его небольшую ревизию, чтобы всех боцманов предупредить, да в помощь графу отрядить. — А чего мы ждём, не подскажешь, любезный Константин Романович?

— Нет, Роман Илларионович, не подскажу, не знаю, — развёл руками Вяземский. — Секрет какой-то. Ничего, привезут — узнаем. Какие в море могут быть секреты?

— Откуда везут-то? — Воронцов задумчиво посмотрел на адмирала. Они стояли на пристани, и даже отсюда были видны дворцы Петербурга. Сколько он не увидит столицу, и увидит ли её вообще? Роман Илларионович старался не думать об этом. Он сам вызвался возглавить эту миссию и не сожалел ни минуты о принятом решении. Единственное, коронацию пришлось пропустить, но тут уж простив обстоятельств не попрешь. Однако за здоровье императора они выпили всё честь по чести. И вот теперь очередная задержка.

— Вроде из Тулы. Да ещё кто-то из Тайной канцелярии. Груз сопровождает, и до конца пути сопровождать будет. Думаю, что он-то и расскажет подробности. — Вяземский оглянулся, словно их разговор здесь шпион иноземный подслушать мог. Из Тулы им могли везти только оружие, и теперь им оставалось гадать, что это за оружие такое, из-за которого задержали выход в море их эскадры.

* * *

Москва гудела как потревоженный улей. Все от мала до велика обсуждали мой Манифест. Ну, про мальцов — это я, конечно, утрирую, но все, кто уже более-менее соображал пытался понять смысл сказанного, а также напечатанного везде, где только можно. Не знаю, что происходило в других городах, у меня быстрой связи с ними не было, но, подозреваю, что тоже самое.

Для меня было самым странным, что это не указ о всенепременной службе, как мужчин, так и женщин вызвал такой переполох. Об этом посудили, да пожали плечами. Всё равно многие и так служили так или иначе, так что непринципиально. Для женщин же сразу был оговорена совершенно не напряжная, не отнимащая время от мужей и балов служба. Уж пару часов в день каждая сможет найти, чтобы в больницах помочь, или ребятишек чему-то научить. А уж совсем буки — вон, пускай общественными библиотеками занимаются. Так что этот указ хоть и вызвал перешептывания, но не более.

Также не вызвало недовольство определение новых правил службы для солдат — пятнадцать лет и в запас с пенсией и наделом на Урале, за Уралом, и в новых землях на выбор. Хочешь поближе к столице — то без надела, но с пенсией. Не слишком большой, но даже это было впервые. Наоборот, этот указ был принят на ура и с большим энтузиазмом.

И даже изменения в работе промышленного сектора не вызвали шквала эмоций и постоянный бубнёж. Там тоже были впервые определены и регламентированы правила для работ на мануфактурах и других предприятиях. Этакий трудовой Кодекс, который будет определять жизнь как рабочих, так и хозяев мануфактур в ближайшее время. Конечно, он будет постепенно меняться. Но сейчас там было строго определено, что рабочий — это лицо мужского пола, прошедшее специальную рабочую школу или закончившее реальное училище. Определено понятие смена — не более восьми часов в сутки. Не хочешь прерываться — вот тебе три смены, ночная оплачивается дороже. Что-то не нравится, специальная комиссия много нарушений выявила, можешь и лишиться своего производства в пользу государства.

Да что уж там, если даже упоминание начала крестьянской реформы вроде поначалу подняло волну, но потом всё успокоилось, потому что начало — это не вся реформа, которая будет идти постепенно в течение многих лет и в итоге приведет к отказу от крепостного права. Всё это, конечно обсуждалось, но не вызвало желания немедленно устроить бунт.

Нет, самым возмутительным посчитали пункт Манифеста, посвященный всеобщему образованию. Причём тут возмущение настигло как верхи, так и низы. Никогда ещё народ Российский не был настолько един в своём мнении, которое можно было выразить парой слов: «На хрена». Объяснять я ничего не стал, если не понимают, то и не поймут, а некоторые вещи проще один раз приказом утвердить, чем бегать за каждым и пытаться донести, казалось бы, элементарную истину. Тем более, что реакция была такой, словно я не писать и читать учиться заставляю, а как минимум ежегодный шабаш на Лысой горе устраивать с оргиями и приношением в жертву дьяволу девственниц и младенцев. Это было настолько выше моего собственного понимания, и настолько вывело из себя, что я пребывал в последние пару дней в состоянии перманентного бешенства. Так что подходить ко мне с каким-нибудь идиотским вопросом категорически не рекомендовалось.

— У тебя такой вид, будто ты сейчас возьмешь своё замечательное ружьё, которое ты обнимаешь и гладишь нежнее, чем меня, и пойдешь убивать, — Мария обошла стол, за которым я работал, погрузившись в бумаги, и положила руку мне на плечо. Я потёрся щекой о тыл её ладони и прикрыл глаза.

— И они ещё чуть ли не бунтуют, когда я заставляю их сделать элементарную вещь: научиться самим и обучить своих детей грамоте. Я же не заставляю каждого крестьянина вместе с Д’Аламбером длины волн высчитывать, — слегка успокоившись, я протянул ей бумагу, которую сейчас изучал. — Вот что помешало этому Тяпкину прочесть Манифест и идущие за ним указы? Может быть, я над душой стоял. Ну ясно же сказано, не пущать на мануфактуру детей моложе тринадцати лет, которые не умеют работать со станками! Вот, полюбуйся, двенадцатилетнему мальчишке палец оторвало, потому что сунул его к новому челноку по незнанию. Уэсли Гибсоном, наверное, себя вообразил. Идиоты!

— Кем он себя вообразил? — Мария в голосе Марии прозвучало такое удивление, что я даже обернулся, посмотрев на осунувшееся личико.

— Да был такой крендель в Англии, челноки пальцами в станке умел выхватывать, — я потёр шею, сколько лет здесь, а всё не могу как следует базар фильтровать, то и дело словечки разные проскакивают. Когда только попал, и то лучше было. Но там у меня другая проблема была, я никак не мог понять поначалу, на каком языке вообще говорю. — Ты лучше скажи мне, как вы? — я ещё больше развернулся и положил руку на живот, почти невидимый за пышными одеждами.

— Сегодня хорошо, — Мария слабо улыбнулась. — Мне вообще здесь в Москве как-то лучше дышится.

— Может столицу сюда перенесём? — спросил я.

— В этом нет особого смысла, — она снова улыбнулась. — Я же только во время беременности неважно себя у моря чувствую. А в остальном мне очень нравится Петербург.

— Он серый, он всегда серый и почти всегда облачный. Ну и туманы. Не такие, как в Лондоне, но всё же. — Я внимательно смотрел на неё.

— Туман — это романтично, — Мария вздохнула, а затем решительно добавила. — Если столицу и переносить, то так, чтобы она хоть немного ближе к отдаленным землям находилась. Чтобы за всеми приглядывать можно было одинаково пристально.

— Например? — я думал о переносе столицы. Мне нравился Петербург, всегда нравился и в той жизни, да и в этой, если разобраться. Но. Если я хотел дорожный бум устроить, и поторопить Эйлера с созданием железной дороги, то лучше столицу вообще куда-нибудь в район несуществующего пока Новосибирска перенести. Но на такой экстрим я пока точно не пойду.

Так что, похоже, никуда переносить мы столицу не будем. А с дорогами нужно что-то делать, это факт. Мне же не нужны автомагистрали пятиполосные. Мне бы хорошие грунтовки на нормальной подложке и с хорошими обочинами организовать. На северах-то точно пока делать с этой идеей нечего. Там и в мои времена только зимники выживали. Но тут реки, пока шикарные и полноводные, вам в помощь, дорогие товарищи.

Мария же, которая всё это время обдумывала мой вопрос покачала головой.

— Не знаю. Я никогда не задумывалась над этим, — она быстро пробежала глазами по тексту бумаги, которую всё ещё держала в руке. — Это ужасно, Пётр, с этим надо что-то делать.

— Надо, я разве спорю? Вот только что?

— А почему бы не создать по маленькой школе ремесла при каждой мануфактуре? — теперь уже я вздохнул.

— Не получится, некоторые сами очень маленькие, и не сказать, что слишком рентабельные. Да и, чтобы что-то вроде таких школ создавать, надо, мать их, заставить народ читать выучиться и считать. Чтобы пальцы куда попало не совали, — я снова почувствовал, что закипаю.

Надо производство расширять, причём конкретно так. Нужно технологии внедрять. А они мне такое устраивают. И самое главное, я знаю, почему они это делают. Боятся, что не у дел останутся, вот почему. Прогресс тормозится всегда только одним — страхом. Как крестьяне категорически были настроены против тракторов, даже диверсии совершали, выводящие машины из строя. И только потому, что боялись остаться со своими лошаденками остаться на задворках истории. И с места сняться на новую землю с тем же, мать его трактором, переехать боязно. Ну не насильно же переселение устраивать, в конце концов. Вот так и получается, что где-то чуть ли не головах друг у друга живут, причём в нищете, а где-то полтора человека на тысячу километров. И так по всей нашей необъятной империи.

— Мне надоело считать непонятно чем, — внезапно сказал я, зацепившись в мыслях за этот несчастный километр. — У нас десять пальцев. Ту же грамоту на пальцах проще объяснять, чем пытаться словами в тупые головы вбить, в которых только ветер гудит.

— Я тебя не понимаю, — Мария выглядела удивленно.

— Я хочу всё считать десятками. Это удобно. Вот хочу и всё тут. Могу я чего-то хотеть?

— Конечно, можешь, ты же самодержец. — Машка ответила мне,но сути так и не уловила.

— Я ещё и самодур, и хочу самодурить, — я схватил ручку и принялся писать письмо Эйлеру по-немецки, а Ломоносову по-русски. Чтобы систему метрическую начали разрабатывать. Эталоны веса и длины создавать, и чтобы сделали это быстрее, чем англичане со всякими французами. Потому что мне действительно надоело считать верстами и пудами. — Вот, будет метр, как эталон, и килограмм. — Сказал я удовлетворённо, ставя точку и посыпая бумагу песком.

— Почему метр? — Мария нахмурилась.

— А почему бы и нет? — я пожал плечами.

— Действительно, — она рассмеялась. Уже привыкла к этой моей манере. И тут побледнела и положила руку на живот. А потом слегка согнулась и застонала. Я вскочил и поддержал жену за спину.

— Что с тобой? — она не ответила, лишь глубоко задышала, а потом выпрямилась.

— Я не знаю, похоже на схватку, — и снова тихонько застонала.

— Что? Но ведь ещё рано! Черт бы вас всех подрал. Бехтеев! — я так заорал, что Мария даже выпрямилась, но потом её так скрутило, что я подхватил довольно легкое, несмотря на беременность, тело и потащил к выходу. Дверь открылась, когда я уже к ней подбежал. — Лекарей в спальню её величество. Живо! Не прибудут через пять минут, поедут в Иркутск белок лечить.

Уже когда я подходил с тихонько плачущей Марией на руках к её спальне, в голове мелькнула суматошная мысль о том, что письма я так и не отправил.

Глава 2

Пётр Румянцев отодвинул штору и посмотрел на улицу. прямо перед окнами пробежали четверо каки-то оборванцев. Наверняка мародёры, спешащие вынести из спешно покидаемых богатых домов то, что до них не успели вынести более удачливые парни.

Беспорядки, казалось, не закончатся никогда. А эти упрямые бараны из правительства республики всё никак не могут принять правильного решения. Ну, видят же, что толпа обходит штаб-квартиру Ост-Индийской компании по широкой дуге. И ведь понимают, что обходят, потому что боятся: раз попали под раздачу, и пока больше не хотят. И всё равно, вцепились в свои кресла, как вошь в волосы, и никак не хотят на попятную идти. Нет, чтобы людишек пожалеть, как дети малые, ей богу. Неужели им плевать и на простых голландцев, и на собственные жизни? Ну так хоть бы детей собственных пожалели. Ведь, когда озверевшая толпа врывается в дом, особенно тех, кого считает виноватым в собственных бедах, то никого не щадит. И особенно сильно тогда достаётся именно тем, кто не в состоянии защититься: женщинам и детям.

В комнату, бывшую когда-то кабинетом казначея компании, вошёл Криббе. Увидев стоящего у окна Румянцева, он кивнул и закрыл за собой дверь, чтобы лишние уши попотели, подслушивая их разговор. Они сделали это довольно просторное помещение чем-то вроде штаба, когда ещё не знали о подходе войска Румянцева. Оно было самым просторным, и из него было удачно видно и то, что происходило на улице, и то, что творилось на заднем дворе. Сейчас, кроме того, что в комнате проходили совещания, в ней принимали гостей, в основном бьющихся в приступе истерики и умоляющих сделать хоть что-то, чтобы прекратить это безумие. Из тех, кто внял голосу разума и всё-таки добрался до защищенного со всех сторон подворья, а не сидел дома, вцепившись в нажитое добро.

— Сколько нам ещё ждать момента, когда у Вильгельма Оранского хватит ума обратиться к нам за помощью, он ведь видит, что происходит, — раздраженно проговорил Румянцев, глядя на Криббе исподлобья.

— Конечно видит, не слепой же, — усмехнулся Гюнтер. — С тех пор, как его притащил сюда Головкин, он только и делает, что заламывает руки и причитает. Даже его жена ведёт себя более достойно и старается вместе с другими женщинами устроить наш быт.

— Насколько мне известно, она просила Вильгельма отправить её с детьми в Лондон, но он сумел только до русского посольства добраться, когда начался бунт. Может быть, он не обращается к нам с просьбой, потому что надеется на помощь Англии? — предположил Румянцев.

— Англичане помогающие голландцам? Это звучит как анекдот, — покачал головой Криббе. — Но, с другой стороны, это шанс для Георга покончить раз и навсегда с войнами и полностью подчинить себе Северные провинции. Но для этого ему тоже необходимо знать, что в его помощи нуждаются и её примут. К тому же он сейчас очень занят. Ему не до Голландии.

— И что же делать? — Румянцев сжал кулаки. — Мы можем сидеть здесь до бесконечности, потому что не можем пойти подавлять бунт без всех обговоренных условий. Пётр Фёдорович нас просто не поймёт, если мы так поступим.

— Вот так и получается, что мы его выкурить отсюда не можем, и одновременно, он сам ничего не предпринимает, малодушная сволочь, — ругнулся Криббе.

— Да ещё и коронацию пропустили. — Мрачно вторил ему Румянцев. — О, Александр Гаврилович, а мы только с Гюнтером о тебе говорили. Всё нам было интересно, как это ты умудрился штатгальтера сюда приволочь, а беседу о том, что такие славные воины, как мы, вполне можем избавить все четыре провинции от этой напасти, но не бесплатно, нет, не бесплатно, — Румянцев сделал шаг навстречу зашедшему в комнату Головкину.

— А я, собственно, по этому поводу сюда и пришёл, — Головкин коротко поклонился, приветствуя двух самых доверенных помощников, и даже друзей императора. — Анна Ганноверская сделала всю работу за нас. Ей так сильно надоело здесь сидеть, не имея возможности выехать, да просто выйти, чтобы прогуляться, что она надавила на мужа. В общем, Вильгельм просит графа Румянцева о помощи в подавлении бунта и хочет обсудить условия.

— Ну, наконец-то, — Румянцев закатил глаза и истово перекрестился. — И где он?

— Подойдёт с минуты на минуту, — Головкин немного замялся, а потом добавил. — Вы же не будете возражать, если я составлю вам компанию? Может быть, мой обширный опыт поможет получить больше, чем штатгальтер хочет отдать сейчас.

— Ну, конечно же, Александр Гаврилович, я и сам хотел попросить тебя присутствовать, чтобы мы с Гюнтером по неопытности в подобных делах такого не наделали, что сами в итоге должны не остались. — Радушно закивал Румянцев.

Головкин прошёл по штабу и сел за стол, задумчиво глядя на Румянцева. Как же быстро молодежь переняла привычку Петра Фёдоровича так коротко волосы стричь. Даже уши с шеей не прикрывает причёска. Сам-то он до сих пор оставался верен пышным парикам. Ладно ещё Криббе, который свои длинные темные волосы лентой перевязывал, а тут… И Головкин неодобрительно покачал головой. Никогда он не поймёт этого аскетизма, который проповедовал Пётр Фёдорович, и который с такой охотой подхватывали его молодые подданные.

Но рассуждать про нравы молодежи ему не дал штатгальтер, который вошёл, в сопровождении своего советника и секретаря, и сразу же прошёл к столу, расположившись напротив Головкина. Александр Гаврилович поджал губы. Сколько нужно было ещё раз сказать этому болвану, чтобы тот понял — переговоры он будет вести с графом Румянцевым. Именно Пётр Александрович будет определять, какая плата будет достойна за спасения республики. Переубеждать он никого не стал, просто поднялся со своего места и пересел на соседний стул, предоставляя возможность Румянцеву расположиться напротив Вильгельма и начать переговоры.

— Что вы хотите, граф, за помощь в усмирении толпы? — устало проговорил Вильгельм. Он впервые оказался наедине с подобными трудностями и совершенно не знал, что нужно предпринять. Надежды на милицию, которая должна была охранять прежде всего его самого и олигархов разбились вдребезги, когда прямо на его глазах стражи порядка перешли на сторону бунтующих.

— Вы слишком откровенны, вам не кажется, ваше высочество? — Румянцев слишком много времени провёл с Петром, чтобы не перенять манеру императора разговаривать с собеседником.

— Я не вижу смысла тянуть ещё дальше. И так понятно, что наши союзники не придут, и не помогут нам. А если мы ничего не предпримем еще пару недель, то в итоге получим только пепелище на месте некогда богатой и процветающей сраны. Олигархи взывают меня о помощи. Власти провинций каждый день шлют гонцов, из которых до меня добирается едва ли каждый шестой. По всей стране рыщут озверевшие банды. А тех же олигархов и провинциальных властей с каждым днем становится всё меньше. практически никто сразу не сбежал, просто не верили, что эти выступления могут вылиться вот в такое. А теперь уже поздно. — И он закрыл лицо руками.

— Ваше высочество, а почему вы вообще столько терпели, прежде, чем насмелиться и подойти ко мне со своей небольшой просьбой? Чего вы ждали? — Румянцев прямо смотрел на него. — Я вам сам отвечу. Вы думали, что мы поможем вам просто так. От всей широты русской души. И даже не попросим сказать «спасибо» за помощь. — По тому, как потупился Вильгельм, Румянцев понял, что не ошибся. Он только головой покачал. — Пётр Фёдорович предупреждал, что так и будет. Поэтому я тоже не буду ходить вокруг да около. Нам нужен протекторат над всеми четырьмя провинциями.

— Вы хотите, чтобы республика вошла в состав Российской империи? — Вильгельм уставился на Румянцева, но тот отрицательно покачал головой.

— Нет, разумеется. Я же сказал, протекторат. Вы не будете принимать ни одного решения без согласования с Петербургом и любое предложение Петербурга будете рассматривать в приоритете над всеми остальными. Не так уж и много за возможность вообще сохранить страну, не так ли? — Головкин посмотрел на молодого графа с удивлением, а Криббе отвернулся, чтобы спрятать ухмылку. Сейчас Румянцев как никогда напоминал Петра Фёдоровича. Головкин же с Петром общался мало, и просто поражался наглости Румянцева. Граф практически припирал штатгальтера к стенке, не давая возможности для того, чтобы защититься.

— Это совершенно невозможно, — Вильгельм вытер пот со лба. — Олигархи никогда не пойдут на подобный шаг.

— Хорошо, — Румянцев откинулся на спинку стула. — Если всё дело в олигархах, то давайте просто подождём, когда их количество сократится до договороспособного минимума.

— Что вы такое говорите? — Вильгельм смотрел на графа и быстро моргал. — Как вообще можно о таком говорить?

— Достаточно непринужденно. Я никуда не тороплюсь. Припасов нам хватит, чтобы ещё год как минимум здесь осаду держать. Вас я ни в коем случае не удерживаю, можете прямо сейчас уезжать вместе с семьей. Я всё равно возьму Голландию и установлю здесь протекторат Российской империи, даже, если вообще ни одного олигарха или представителя власти не останется в живых, — Румянцев слегка наклонился, став к штатгальтеру гораздо ближе. — Вам-то какая разница, кому подчиняться? Или вашему тестю его величеству Георгу, или же его величеству Петру Фёдоровичу. Но сейчас я предлагаю вам сохранить ту власть, которая у вас имеется. Пока предлагаю. Следующее моё предложение будет куда болезненнее.

— Мне нужно всё хорошо обдумать и написать заинтересованным лицам, — немного помолчав, ответил Вильгельм.

— Прекрасно, — Румянцев улыбнулся. — Тогда встретимся ровно через неделю. Полагаю, вы уже сможете получить ответы. Предупреждаю сразу, та встреча будет последней. Я понимаю, вам предстоит принять тяжелое решение, но в этих обстоятельствах хорошего решения просто нет.

Штатгальтер вышел, за ним выскочили помощники, которые ни слова не сумели добавить в этих переговорах, которые звучали скорее, как ультиматум.

— Хм, — Головкин задумчиво смотрел на Румянцева. — Это было очень странно, Пётр Александрович. Получается, что мы не вели переговоры, мы угрожали, пользуясь безвыходным положением властей Северных провинций. Как-то это, не слишком благородно, не находишь?

— Нет, не нахожу, — Румянцев встал и снова подошёл к окну. Мимо штаб-квартиры куда-то шла толпа, выкрикивая требования. Правда, похоже, они уже и сами не понимали, чего хотят, насколько их выкрики были бессвязными. — И я в точности выполняю указания его величества. Я только не пойму, как он вообще мог сюда прийти с уверенностью, что мы согласимся на меньшее? И это после того, что Пётр Фёдорович сделал с Ост-Индийской компанией. Наверное, я никогда их не пойму. — И Румянцев вышел из комнаты, оставив Криббе наедине с Головкиным.

— Криббе, а ты почему молчишь. Этот мальчишка сейчас переступает через все каноны дипломатии, а мы молчим, — Головкин повернулся к Гюнтеру.

— Всё правильно он сказал. Пусть олигархи потом разнесут благую весть о том, что Российская империя больше даже не почешется за просто так. — И Криббе вышел вслед за Румянцевым. Остановившись возле закрывшейся у него за спиной двери, он прошептал. — А ещё я всё больше и больше уверен в том, что Пётр каким-то образом причастен к этим беспорядкам. Но как он это сумел провернуть? — И он направился к Хельге, чтобы уточнить несколько вопросов, связанных с экономической обстановкой Голландской республики. Ему важно было понять, что же произошло на самом деле, и тогда он сумеет разобраться в мотивах, которые двигали Петром.

* * *

Настроение у меня было самое скверное. И оно оставалось таковым уже в течение месяца. Все это прекрасно понимали, потому старались ходить на цыпочках, чтобы ни дай бог, не привлечь ненужного внимания императора.

Началось всё с того, что у Марии в тот день, когда ей стало нехорошо в моём кабинете, случились преждевременные роды. Родилась девочка. Она была живая, но такая слабенькая, что вышедший из спальни императрицы Кондоиди обратился ко мне с совершенно серьезным видом.

— Ваше величество, дитя нужно как можно быстрее крестить.

— Всё так плохо? — я стиснул зубы, чтобы не заорать от бессилия. Самое главное, сам лекарь говорил о возможной смерти моего ребенка с таким откровенным равнодушием, что мне захотелось ему врезать. Понятно, что младенческая смертность здесь была чуть ли не нормой, а в деревнях даже имен детям не давали до определенного срока, но, чёрт бы вас подрал, мне, как императору может быть сделана скидка и проявлено хоть немного больше участия?

— Её высочество очень слабенькая, но, на всё воля божья.

— Так, ты врач, или священник? — я прижал его к стенке. Кондоиди даже слегка опешил. — Так вот, ты сделаешь всё, чтобы она выжила, понятно? Всё. С ежедневным отчётом, что и как делалось. — Кондоиди кивнул. Тогда я продолжил. — Что с её величеством?

— Боюсь, что у её величества может развиться родовая горячка…

— Так сделай так, чтобы не развилась. Разрешаю эксперименты типа отвара из плесени и тому подобное, — прошипел я, а у Кондоиди взгляд стал задумчивый. Есть у него наработки, не может не быть. И я даю ему карт-бланш.

С этого момента прошёл месяц. Состояние Марии было ещё неважное, но, похоже, умирать она уже не собиралась, а моя дочь всё ещё была жива, и даже прибавила в весе, но опять-таки никто не мог ничего сказать определенного. И я так её и не крестил. В глубине души я признаюсь сам себе, что боюсь. Боюсь до колик, что, если пройдёт крещение, то я её потеряю. Понятия не имею, с чем именно связанна эта боязнь, но она не давала мне покоя.

Так что говорить хоть слово против, мне никто не решался.

За это время пришло несколько донесений с фронта. Салтыков сумел каким-то невероятным образом отстоять Дрезден, армия Фридриха откатилась, и он остановил пока наступление, пытаясь хозяйничать в Саксонии. Чего он ждал и почему не двигался к Берлину, лично для меня оставалось загадкой. Так же как и то, почему не выходила на связь Мария Терезия. Что у них за подковёрные игрища? Но в отсутствии быстрой связи мне оставалось только гадать, что там происходит.

От Румянцева тоже не было известий. Но бунты пока продолжались, поэтому можно было сделать вывод, что он всё ещё не вступил в игру. Чего он ждал мне было неведомо, но и Петьке и Гюнтеру с места виднее. Мне же оставалось только локти кусать в ожидании.

Зато просто невероятно быстро прошла полицейская реформа здесь в Москве. Я вообще ни с кем не церемонился. Татищев, просто крутился, и по-моему, не спал по ночам, но меня его комфорт не заботил от слова совсем. Одно посещение разбойного приказа так вывело меня из себя, что я приказал гвардии пройтись огнем и мечом по злачным местам Москвы. В результате этого рейда четыре сотни воров, мошенников и профессиональных нищих отправились покорять Аляску.

Детвору, в основном беспризорников сгребли в школы будущих колонизаторов. Их оказалось почему-то не слишком много. То ли в это время ещё мало кто выживал, то ли успели попрятаться. Но выяснить, что является причиной — это было делом полиции.

А вот почти две сотни душегубов во главе всё с тем же таким полезным для бывшего начальника разбойного приказа Ванькой Каином были казнены. Я не против казней. И пребываю в глубочайшем убеждении, что подобных товарищей не изменить. Так что каторгу в моё правление, похоже, нужно будет ещё заслужить. На время ночная жизнь в Москве становилась более-менее безопасной. Понятно, что только на время, но дальнейший контроль популяции негодяев опять-таки ложиться на полицию. И отвечать они будут за это передо мной.

Сегодняшнее утро было на редкость хорошо. Тепло, но не жарко. Легкий ветерок разгонял гнус, красота. Надо бросать на сегодня работать и лучше погулять в парке с детьми. Да с Машей посидеть. Поболтать, Пашку привести, да дочку показать. Решено. Так и сделаю.

Первым, куда я заглянул, была спальня сына. Каково было моё удивление, когда я никого в комнате не обнаружил. Ладно, возможно, нянька с воспитателем уже увели его в сад. Там и встретимся. И я пошёл в спальню дочери. В спальне тоже никого не было. Я нахмурился и прошёл прямиком к колыбели. Она была пуста. И тут скрипнула дверь, я обернулся и увидел входящую няньку, которая тащила корзину с бельем.

— Где княжна? — прошипел я. Нянька же уставилась на меня и не могла вымолвить ни слова. — Где моя дочь⁈ — заорал я на неё. — Как ты могла оставить её одну⁈

Не дожидаясь ответа, я выскочил из комнаты и заметался по дворцу. Вскоре на уши были подняты все. Я даже заглянул к Марии, но ничего ей не сказал, только криво улыбнулся и, чмокнув в лоб, выскочил из спальни. И тут я в толпе бестолково мечущихся придворных, которые вместе со слугами пытались найти младенца, я увидел няньку и воспитателя Павла.

— Господи, где мои дети? Если с ними что-то случилось… — я сжал кулаки и заскочил в комнату дочери. И тут моё внимание привлекло приоткрытое французское окно, которое установили во время ремонта по моему приказу. Я ломанулся к нему, как молодой лось и выскочил в сад.

Мой четырехлетний сын сидел на лавочке неподалеку от окна, а на коленях у него лежал кряхтящий кулек. При этом Пашка что-то серьезно говорил, склонившись к сестренке. Я, стараясь не делать резких движений, чтобы не испугать сына приблизился к ним.

— Вон бабочка видишь? Она красивая, смотри. Когда мама перестанет болеть, мы вместе пойдем гулять. А отец часто занят. Но он тоже с нами пойдёт.

Я очень аккуратно обошел лавочку и опустился перед детьми на колени. Пашка вздрогнул, но кулёк не выпустил, держал крепко, молодец.

— Ты решил погулять с сестрёнкой? — мягко спросил я, пытаясь успокоить разогнавшееся сердце.

— Хельга ушла, а мне было скучно. И я пошёл посмотреть на Лизу. Она плакала, и никого не было. Тогда я её взял и вынес сюда. Я хотел ей бабочку показать, чтобы она не плакала.

— И как, получилось? — я смотрел на сына и одновременно пытался следить за ворочающейся у него на коленях дочерью.

— Ну да, Лиза же не плачет. Мне же можно её держать?

— Можно, но, Паша, только под присмотром, хорошо? Ты можешь её уронить, и тогда ей станет очень больно.

— Я крепко держал, чтобы не уронить, — заверил меня ребёнок.

— Я вижу, вы поладили. Но в следующий раз только когда кто-то из взрослых рядом будет. А теперь, давай я покажу, как держать сестрёнку правильно. Она же маленькая совсем головку сама пока ещё плохо удерживает. — Я поменял положение его руки, чтобы она легла под крохотную головку.

— Что, Лиза, так лучше? — Пашка снова наклонился над маленьким личиком, с которого на него серьезно смотрели голубые глаза.

— Лиза? Ты думаешь, что её зовут Лиза? — Я рывком сел на корточки, чтобы удобнее было подниматься.

— Да, ей нравится быть Лизой. А ты не так хотел, чтобы её звали?

— Ну почему, Лиза очень хорошее имя, так твою двоюродную бабушку звали Елизавета. А теперь давай уже пойдем домой. А потом ещё погуляем, — я поднялся на ноги и прошептал почти про себя. — Когда я выпью все капли и кого-нибудь убью. — Видя, что сын пытается встать с Лизой на руках, я снова присел рядом с ним на корточки. — А давай я Лизу возьму. А то ты её уже держал сегодня, а я нет, мне тоже охота. А ты меня за руку возьмешь.

Взяв дочку на руки, я встал и протянул свободную руку сыну. Развернувшись, я увидел, что возле французского окна стоит Мария и, приложив руку к сердцу, смотрит на нас широко открытыми глазами.

— Ты как? — я подошёл к ней.

— Я думала, что у меня сердце остановится, когда узнала, что дети пропали, — простонала она. Я осмотрел её. Она была бледна, но на ногах стояла крепко и умирающей не выглядела. Тогда я решительно протянул ей дочь. — Познакомься с Лизой.

— С Лизой? — Мария взяла её на руки, прижала к себе, а я в это время подхватил на руки Пашку.

— Да, мама, с Лизой. Ей нравится, вот сама посмотри, — наставительно проговорил сын.

— Да, точно, нравится, — Мария слабо улыбнулась.

— А мы пойдем сегодня все вместе гулять? Я Лизе обещал, когда бабочку показывал.

— Да, только сначала вы поедите. Маму и Лизу осмотрит Кондоиди, а я переоденусь, — поведя плечами, я ощутил, что рубашка насквозь мокрая от пота. — Ты справишься? — спросил я тихо, а Мария решительно кивнула.

— Мне помогут. Иди, переодевайся. Мы с детьми здесь поедим, а потом пойдём гулять.

У меня словно камень с души свалился. Именно в этот момент я понял, что всё будет хорошо. Иначе и быть не может.

Я вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Ко мне подбежал бледный Бехтеев.

— Фёдор Дмитриевич, если я кого-то из них увижу, то, клянусь, возьму грех на душу. — Уточнять, кого я имел в виду, было не обязательно, Бехтеев сразу всё понял. — Сегодня я отдыхаю с семьей. А к завтрашнему дню подготовь всё, что я недоделал, у меня очень уж много долгов накопилось.

Глава 3

Карета остановилась возле крыльца, длинного одноэтажного дома. Из-за отсутствия второго этажа, дом казался приземистым, словно стремился врасти в землю, на которой стоял. Сидящая в карете молодая женщина вздрогнула и открыла глаза. Она уже и не помнила, когда могла нормально выспаться в последнее время. Ей всюду мерещилась погоня, а ночью снились кошмары. Рядом с ней зашевелился худенький мальчик и, подняв белокурую растрепанную голову, посмотрел на мать заспанными глазами. Он к счастью не видел того, что произошло во дворце, и мог спать спокойно, за что София ежедневно благодарила Господа.

— Почему мы остановились, мама? Мы уже приехали? — мальчик говорил по-немецки.

— Я не знаю, родной. Сейчас всё прояснится. Граф сейчас придёт и всё нам расскажет, — ответила София и в тот же момент дверь кареты распахнулась, словно тот, кто это сделал, ждал именно этих её слов.

— Ваше величество, — высокий прекрасно сложенный красавец склонился в поклоне и протянул руку, чтобы помочь женщине и ребенку выйти из кареты.

— Где мы, граф? — София принялась осматриваться по сторонам. Вокруг все утопало в зелени, а дом был хоть и одноэтажным, но большим, с множеством пристроек в виде флигелей.

— Мы с моём поместье, ваше величество, недалеко от Москвы. — Захар Чернышев повёл плечами, пытаясь разогнать поселившуюся в них боль. Еще бы, столько времени провести в седле, странно, что он вообще стоит на ногах. — Предлагаю вам остаться пока здесь. Тут очень красиво и полно слуг, вы как следует отдохнёте, да и его высочеству это пойдёт на пользу. А я пока доеду до Москвы и всё расскажу его величеству.

— Нет, — София приложила много усилий, чтобы не вскрикнуть. Она представить себе не могла, что может остаться одна, пусть даже в защищённом месте. — Простите, граф. Вы, конечно же правы, я не могу явиться ко двору императора вот так, даже не предупредив его, но хотя бы сегодня останьтесь с нами. Мне очень страшно, как вы не понимаете. К тому же, вам тоже надо отдохнуть.

— Хорошо, ваше величество, сегодня я останусь дома. Вы правы, мне необходим отдых. А теперь пойдемте, я провожу вас и его высочество в ваши комнаты. — Он снова протянул её руку и повёл в дом, чтобы представить слугам и показать её комнаты.

Захар просто чудовищно устал. Никто не ожидал, что Варшава полыхнёт, да ещё так сильно. Словно кто-то плеснул масла на тлеющие угли. Неразбериха была страшной. По все Речи Поспалитой вспыхивали бунты, при этом мало кто мог сказать, как всё началось и из-за чего. Все противоборствующие партии сцепились друг с другом как дворовые псы за кость, и очень скоро ситуация перестала быть контролируемой.

Хотя сам Чернышев мог сказать, что начало активному противостоянию положил уход из Польши двух героических полков, бывших потешных, которые спешили прийти на помощь Ласси у которого начались первые серьезные стычки с войском Фридриха. Хаос набрал обороты меньше, чем за неделю, когда каждый магнат почти в каждом воеводстве начал объявлять себя королем Польским и Литовским. Русское посольство наблюдало за побоищем с всё возрастающим беспокойством, а в один из вечеров к Захару пришёл Ломов.

— Мне доподлинно известно, что уже сегодня поздно вечером на Понятовского будет совершено покушение, которое вполне может увенчаться успехом. Ну, а так как это всё-таки ляхи, а они в пылу битв просто звереют от вида крови, — при этом Турок поморщился, выражая тем самым своё отношение к полякам, — то вполне могут попытаться заодно убить всю семьи. И их при этом мало будет волновать, что Варшавский трон не переходит от отца к сыну, и польский король выбирается магнатами.

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил Чернышев нахмурившись.

— Мне не было приказано спасать семью, если ей будет угрожать опасность, — уклончиво ответил Ломов. — Но я решил, что это неправильно, не по-людски получается. Мальчонка-то уж точно не виноват ни в чём. А у тебя, Захар Григорьевич, поговаривают, неплохие отношения с королевой случились.

— Тебе виднее, Андрей Иванович, — хмуро ответил тогда Захар. — Ты вообще, лучше всех нас осведомлён о том, что происходит.

— Нет, не осведомлён и это вызывает у меня мигрень. — Признался Ломов. — Одно могу сказать, Пётр Фёдорович при любом раскладе будет недоволен. В Речи Посполитой такое безобразие точно не планировалось. Как теперь всё это остановить, ежели у каждого магната своя армия имеется? У кого больше у кого меньше, — он покачал головой. — Не знаю, в общем. Так что думай, решай. Ну а ежели решишься, то вам придётся из страны так быстро убегать, как только кони выдержат. Вот, это мой отчёт, передашь Петру Фёдоровичу, может быть, он поймёт, что здесь творится и как нам быть дальше. — Турок протёр лицо, а Захар только сейчас разглядел, как сильно осунулось его молодое лицо с вечной наглой улыбкой.

Андрей устал, как никогда ещё не уставал, он буквально носом землю рыл, но никак не мог понять, где полыхнуло в первую очередь. У него складывалось ощущение, что всё недовольство друг другом и всеми вместе возникло одновременно во всех местах. Вот только, так не бывает, уж это Турок усвоил уже давно и знал, как «Отче наш».

Ломов ушёл, а Захар остался думать, что делать дальше. Спасти королеву Софию с наследником? Как-никак принц наследник, если и не польского трона, то магнатов Понятовских, так точно. Но ему не поступало никаких бумаг от государя. Так может он проявить инициативу в таком весьма сложном вопросе, или нет? Нужно ли государю, чтобы королева с сыном остались живы и не сгинули во время покушения? Захар долго ломал голову, проклиная про себя этого преданного пса Петра Ломова. Вот зачем он пришёл и всё это на него вывалил? Сам Чернышев утром уже уехал бы, ни о чём не подозревая, теперь же он вынужден мучиться сомнениями.

Наконец, вытащив крест, Захар поцеловал его и пробормотал.

— Ежели Господь допустил, чтобы эта сволочь Ломов до меня добрался, и я узнал об опасности, которая грозит им, значит, хочет он дать Софии шанс на спасение. — Он даже испытал некоторое облегчение, когда принял наконец такое непростое решение.

И, несмотря на то, что у него уже всё было готово к отбытию, Захар едва не опоздал. Первым он вынес проснувшегося, но плохо понимающего, что происходит Станислова, а когда вернулся за Софией, то прорываться к выходу пришлось уже с боем. Сначала у графа мелькнула мысль попытаться спасти короля, но, когда на него насели сразу трое шляхтичей, он оставил эту затею, и вытащил из дворца только Софию.

А дальше началась эта сумасшедшая гонка, которая закончилась сегодня у поместья Чернышева близ Москвы, где сейчас находился государь с двором.

Приведя себя как следует в порядок, впервые с тех пор, как они покинули Варшаву, Чернышев и польская королева вместе отужинали и разошлись по своим комнатам. За весь вечер они и двух слов друг другу не сказали.

Станислав уже давно спал. Он не понимал по-русски и не мог бы общаться с дворней, если бы его воспитатель пан Ковальский не проявил прозорливость и не сбежал вместе со своим воспитанником. Он и помог юному Понятовскому принять ванну, поесть, и пораньше уложил спать измученного дорогой ребенка.

Такую же прозорливость проявила горничная Софии Агнесса. Которая не просто сумела выбраться вместе с госпожой, но и каким-то невероятным образом умудрилась забрать некоторые вещи и все драгоценности королевы. За всё это София была ей благодарна, как и пану Ковальскому, который взвалил на себя основную заботу о её сыне.

София посмотрела на себя в зеркале, возле которого сидела, расчесывая волосы перед сном, и грустно усмехнулась.

— Всего двое слуг, и весьма туманное будущее, вот что осталось тебе, Фике, — прошептала она, обращаясь к своему отражению. — А ведь, если бы ты не была такой дурой, то сейчас могла бы стать Российской императрицей. — Она глухо рассмеялась, и снова посмотрела на себя. — Но ведь можешь же ты хотя бы сейчас урвать кусочек чисто женских радостей? — Решительно отложив щетку, она встала и, запахнув халат пеньюара, направилась к выходу из спальни.

Захар уже задремал, когда дверь его спальни приоткрылась и внутрь скользнула женская фигурка. Он приподнялся на локтях, глядя как она приближается к его постели.

— Ваше величество, что-то случилось? — Он не стал заводить их отношения дальше легкого флирта в Варшаве. А вот сейчас ему надо было снова решить, что делать: отправить её со всем почтением обратно в выделенную её спальню, или же…

София видела его колебания и сбросила на пол халат, оставшись в полупрозрачном пеньюаре. Граф судорожно вдохнул, и, вместо того, чтобы проводить её из своей комнаты, отбросил в сторону одеяло. Он так долго был без женской ласки, так что послал все предостережения разума подальше. Будь, что будет. Больше, чем он уже рискнул, рисковать просто невозможно.

* * *

Двор готовился к возвращению в Петербург. Дел было слишком много, а практически все государственные структуры остались именно в столице. Маша и Лиза окрепли настолько, что вполне могли перенести путешествие, так что, предоставив жене руководить сборами, я сам заперся в кабинете с пачкой донесений, которые только сегодня утром привёз курьер.

Мысли постоянно соскальзывали на Марию. Чтобы я ещё раз прошел вместе с ней через такую беременность? Да ни за что. Я в медицине разбираюсь херово, но даже мне понятно, что это всё было не нормально. Да ещё и разная дичь в голову лезет вроде таких матерных для меня выражений, вроде «резус-конфликт». Где гарантия того, что это не был тот самый конфликт? Ни группу крови, ни резус-фактор ещё очень долго определять не смогут, даже при довольно бодро развивающейся науки за такие вещи могут сжечь, стоит начать про них даже намекать. Ты ещё про гены всякие вспомни, Пётр Фёдорович, и прочих Чебурашек. Про это пока рано даже заикаться. Так что смирись и просто не допускай беременности жены. Справишься? Постараюсь, и буду стараться изо всех сил.

Приведя мысли в относительный порядок, я вернулся к докладам. Так что тут у нас.

Доклад был от Румянцева. Петька сообщил, что договоренность с Вильгельмом Оранским достигнута и он приступил к подавлению бунта. Начал с Амстердама, и вполне успешно. Оставив город под управлением Криббе и Головкина, он двинулся в сторону Зеландии, где беспорядки были как бы не больше, чем в Амстердаме.

Я отложил письмо в сторону и усмехнулся. Естественно в Зеландии до сих пор всё бурлит, с этой же провинции началось это светопреставление, которое закончится внешним управлением Голландией моими людьми. А там, люди попривыкнут и можно потихоньку и о присоединении подумать. К чему присоединить, к тому времени найдём.

Снова подняв письмо, я прочитал традиционное уже нытьё Петьки на тему: «Верните меня обратно, заменив кем-нибудь, я к жене молодой под бочок хочу, а то уже скоро от святости светиться начну».

— Ничего, потерпишь, — ответил я ему вполголоса, словно Петька мог меня услышать. Покачав головой, снова поднял письмо.

В конце Румянцев решил за что-то отомстить Гюнтеру и сдал того с потрохами, написав про весьма нежную дружбу Криббе с моим главным бухгалтером. Настолько нежную и настолько тесную, что эти грешники уже даже никого не смущаясь живут в одной комнате, а вторую отдали для нуждающихся. Отдали и перестали скрывать отношения, потому что комнат для нуждающихся в превращенной в казарму или общагу, что ближе к истине, штаб-квартире Ост-Индийской компании катастрофически не хватало.

— Надо бы намекнуть Гюнтеру, чтобы не выеживался и женился, раз уж пошла такая пьянка. Да и Хельге будет проще. Мало кто пасть посмеет на жену Гюнтера Криббе открыть, — я достал бумагу и принялся писать ответ. — Плохо, что Вильгельм умудрился выжить, но ничего, мы просто не будем спускать с него глаз, — пробормотал я. Новых вводных пока не давал, пусть закончат то, что уже начато, но небольшую коррекцию провести стоило, с учётом открывшихся фактов, таких как жизнь Вильгельма Оранского и его Ганноверской жены. Вот ведь жук какой, сообразил, что надо в русское посольство бежать. А мне теперь из-за него планы нужно корректировать.

Написав письмо в Голландию, я открыл следующий доклад. На этот раз от Салтыкова. Пётр Семенович писал, что Дрезден сумел отбить два штурма, и всё благодаря изобретённой системе артиллерийской обороны Грибоваля. Если бы не это, то вряд ли они сумели бы отстоять город под бешенным натиском пруссаков до подхода Преображенцев. К тому времени, как полк подоспел на помощь, Фридрих уже отошёл, оставив пару полков, которые должны были продолжать осаду.

Преображенцы прямо с марша ударили осаждавшим в тыл, а сам Салтыков вовремя сориентировался и добавил соей артиллерией, а потом вывел за стены свой полк, для того, чтобы помочь добить противника. Так что Саксонию Фридрих пока не смог взять. Пётр Семёнович с удовольствием оставил бы у себя Преображенцев, но Ласси они требовались гораздо больше, потому что противостоять в одиночку армии Пруссии и Ганновера — это то ещё удовольствие. Сам же Салтыков сейчас активно скупает припасы, заполняя склады и армейские магазины, чтобы в случае повторной осады можно было продержаться как можно дольше.

Третий пакет был как раз от Ласси. Он заперся в Берлине, под защитой весьма важных заложников, и докладывал, что казаки и башкиры потихоньку кошмарят армию Фридриха на марше, да и на привалах тоже. А ещё Ласси признался, что потратил часть доставшейся нам прусской казны на то, чтобы нанять швейцарцев. То есть, там не только швейцарцы, конечно, но суть от этого не меняется. Собственно, на этом донесение и заканчивалось. Вскользь было упомянуто, что швейцарцы уже провели первые бои с армией Ганновера, которая дошла до Пруссии почему-то быстрее, чем сам прусский король, который, похоже, где-то потерялся по дороге.

— Вот поэтому мне и нужна качественна связь, а то моя врала, а твоя не разобрала получается. Кто-то говорит, что Ласси уже вступил в бой, а сам Ласси утверждает, что у него пока всё тихо. — Я встал и потянулся. Этим ничего писать не надо. Хотя, нет, надо. Похвалить за работу. Снова сев за стол я быстро набросал слова благодарности за службу и пожелание продолжать в том же духе. Вот теперь, кажется, всё.

Подойдя к окну, посмотрел на улицу. Погода отличная, погулять что ли? Всё равно скоро уезжаем, поэтому неотложные дела уже сделаны, а другие слегка заморожены, так что у меня совершенно неожиданно появилось свободное время, которое можно провести с семьей.

— Ваше величество, — в кабинет заглянул Бехтеев. — Прибыл Захар Чернышев и просит принять его.

— А он-то тут какого лешего забыл? — я невольно нахмурился. — В Польше вроде какие-то нездоровые шевеления начались, а он домой вернулся, да ещё и без приказа.

— Так, может быть, он сумеет объяснить, если вы его примете, ваше величество, — Бехтеев быстро подошёл к столу и собрал письма с уже высохшими чернилами, чтобы отправить их адресатам.

— Хорошо, зови, послушаем, что он нам скажет. — Я вернулся за стол. Только устроился поудобнее, как зашел Чернышев.

— Ваше величество, — он поклонился.

— Здравствуй, Захар Григорьевич. А теперь объясняй, что ты тут делаешь, когда должен находиться в Варшаве подле королевы Софии. — Вопрос я задал довольно резко, но граф почти никак не отреагировал на резкость тона.

— Дело в том, что я и нахожусь подле её величества, потому что она сейчас находится в Воронцово. Вместе с сыном. — Ответил Чернышев, а я почти минуту переваривал новость.

— О, как. — наконец, удалось выдавить мне из себя. — И как же так произошло? Только не говори мне, что ты так очаровал Софию, что она решила бросить ради тебя своего венценосного мужа и сбежала.

— Нет ваше величество, разумеется, нет. Но, можно сказать, что её величество всё-таки сбежала со мной, что верно, то верно. — Он задумался и продолжил. — Так уж поучилось, что я узнал о готовящемся покушении на её мужа, Станислова Понятовского, и принял решение попытаться спасти августейшую семью. Но я опоздал, и мне удалось спасти только её величество и его высочество.

— Ты что же хочешь сказать, что Понятовский не пережил покушения?

— Да, вероятно, это так. То есть, я не видел его тела, но, судя по всему, это именно так. — Подтвердил Чернышев.

Я молча смотрел на него. Долго смотрел. Так долго, что высоченный Чернышев начал заметно нервничать.

— Что происходит в Польше? — наконец, тихо спросил я.

— Я не знаю. Это даже не бунт, — ответил Чернышов. — Просто такое ощущение, что все магнаты разом сошли с ума и решили, что чем их меньше, тем лучше, а победитель в итоге получит всё.

— И что послужило причиной столь странного желания? — я продолжал в упор смотреть на графа.

— Не знаю, никто не знает. Вот, Андрей Ломов просил передать вашему величеству, — и Чернышев достал из-за пазухи объемный пакет. Бехтеев сделал быстрый шаг вперед и перехватил этот пакет, смерив меня укоризненным взглядом, потому что я едва через стол не перевалился, пытаясь схватить то, что может мне хоть что-то прояснить.

Проведя стандартную проверку, секретарь отдал мне донесение Турка, в которое я вцепился, как клещ, пытаясь отыскать рациональное зерно в происходящем.

Турок не писал ничего конкретного. Ему удалось лишь узнать, что на последнем сейме, все магнаты и воеводы переругались в хлам. Решался всё то же вопрос о престолонаследии. Никто не мог продвинуть свою идею, потому что другие блокировали их на подлёте. А так как право вето было у каждого члена сейма, то в итоге полемика едва не переросла в мордобитие. В общем, собрались все впустую, и разъехались крайне недовольные друг другом. Да тут еще и Понятовский подлил масла в огонь, заявив, что все сейчас наглядно видят, что их сейм устарел и надо пересматривать регламент. Например, чтобы решение принимались большинством голосов, и чтобы право вето было не у всех и каждого, а, к примеру, у воеводств. Что там началось при этом, словами не описать, вот Турок, например, не смог. Дальше началась серая зона, где Андрей даже не пытался что-то предполагать. Просто однажды Мальборкское воеводство собрало ополчение и двинуло на Плоцкое воеводство. Причины? А хрен его знает. Наверное, какие-то были. И началась веселуха и вакханалия. Как следствие погиб Понятовский. И теперь в Речи Посполитой правит анархия, к которой на удивление не присоединилось княжество Литовское. Поставило войско на границе и с тревогой посматривает на потерявших берега соседей.

Я встал и подошёл к окну. Похоже, что англичане, которые что-то начали мутить в Польше слегка перестарались. Ну, бывает, еще не слишком опытные они в этом деле, еще только руку набивают. Меня, кстати, посол английский несколько раз пытался посетить, настаивая на аудиенции. Но я пока его лесом отсылал. Жена с дочкой у меня болеют, не до послов мне, что в этом непонятного? Пока Ушаков мне полный расклад не даст, я его не приму, чтобы дров не ломать. Но, вернемся к Польше. Что будем делать?

— Вы отправите в Варшаву войска, ваше величество? — Чернышев тоже этим вопросом мучится.

— Нет, — у меня мало данных, и там, где-то за границей Польши, войска пытаются сломать амбиции Фридриха, который, если всё пойдёт как надо, никогда не будет называться Великим. И сейчас Речь Посполитая слегка занята и уже не ударит моим ребятам в спину.

— Но, почему?

Я повернулся к Чернышеву и решил немного прояснить свою позицию.

— Потому что я не миротворец. Хватит с меня Голландии. На всех бунтующих Российской империи явно не хватит. Хотят паныразвлекаться таким сомнительным способом, кто я такой, чтобы им мешать? Вот, если они приедут и попросят, тогда я ещё подумаю. А пока, — я повернулся к Бехтееву. — Фёдор Дмитриевич, готовь указ об усилении границ с Речью Посполитой. А то любит шляхта под шумок на чужую территорию залезть, чтобы пограбить, голодранцы чертовы. И поторопи сборы. Нам нужно как можно скорее вернуться в Петербург.

— А её величество? — тихо спросил Чернышев.

— А её величество, я надеюсь, примет наше приглашение и погостит у нас в Петербурге вместе с юным сыном. Ну, а ты будешь её сопровождать в нашем поезде, коль скоро взял под свою опеку.

— Я передам её величеству ваше приглашение, — Чернышев поклонился и направился к выходу.

— Захар Григорьевич, — он остановился и обернулся. — Ты всё правильно сделал. В экстремальных условиях выбрал наилучшее решение из всех. Хотя хороших там не было. Благодарю за службу.

На этот раз Чернышев уходил уже не такой напряженный. Бехтеев одобрительно кивнул и пошёл выполнять мои поручения. Я же снова подошёл у окну. Мне уже даже самому становится интересно, во что всё это выльется.

Глава 4

— Ваше величество, граф Бернсторф погиб на дуэли за день до запланированного отъезда на родину. — Перед Луизой Ульрикой склонился граф Майденг, её доверенное лицо, которому было поручено отслеживать датский вопрос.

— Вот как, — Луиза поднялась с диванчика, на котором полулежала, читая письма и подошла к окну. В стекле отразилась не слишком высокая, изящная красавица, чью талию можно было, наверное, обхватить пальцами. — Я хочу, чтобы вы поздравили Мольтке с вступлением в должность обер-гофмаршала. Передавайте ему от меня самые наилучшие пожелания.

— Непременно, ваше величество, — Майденг снова склонился в поклоне. — У вас будут ещё ко мне поручения?

— Напомни мне, сколько Фредерик задолжал Швеции и императору Петру? За все годы, естественно. И за своего скрягу папашу, и слишком расточительную мамашу?

— Почти пятнадцать миллионов гульденов, если оценивать общий долг. — Не задумываясь, ответил Майденг. — Точнее, четырнадцать миллионов семьсот тысяч. И это, учитывая тот факт, что император Пётр простил ему два миллиона в честь коронации.

— Пётр бывает слишком великодушен, иногда без всякой меры, — Луиза Ульрика продолжала рассматривать себя в этом странном аналоге зеркала. Что с ней не так? Почему среди всех мужчин, она хочет того, кто ею никогда не интересовался? — Давайте доведём сумму до красивого целого числа. Тем более Фредерик слезно умолял меня выделить ему еще немного денег, чтобы открыть Академию изящных искусств. — Королева слегка повернулась, разглядывая свою фигуру, задержав взгляд на высокой груди, виднеющейся в обширном вырезе. — Скоро мы предъявим ему этот долг. У Петра идёт война, да и колонии, как я слышала, расширяются. Ему нужнее эти деньги. Академия изящный искусств — это, конечно, хорошо, но, думаю, что она лучше будет смотреться на набережной Петербурга. И начинайте понемногу готовиться к высочайшему визиту. Думаю, что следующим летом мы вместе с Фредериком навестим императора Петра, и подпишем все необходимые документы. То, в каком состоянии сейчас находится Дания, добрая половина её не стоит тех денег, которые так бездарно спустили её короли.

— Вы думаете, Фредерик согласится? — Майденг преданно смотрел на свою королеву.

— Да кто его спрашивать будет? — фыркнула Луиза. — Тайный совет во главе с этим изящным ничтожеством Мольтке перевяжет его бантами и отправит в Петербург почтовой каретой. Потом, конечно, его отравят и примутся усиленно зализывать раны. Возможно даже, попробуют отбить то, что отдадут за долги военным путем, но время, чтобы укрепить наши новые границы, у нас с Петром будет.

— Но какой резон Тайному совету идти на уступки? Они могут сейчас отравить Фредерика и попытаться договориться насчет выплаты долга по частям? — Майденг сделал шаг к Луизе, которая в этот же момент повернулась к нему лицом.

— Вот поэтому следующим твоим зданием будет разузнать всё про состояние датской армии. Войны начинали и за меньшее. А сейчас, когда Ласси сидит и выслушивает вопли моей матушки в Берлине, который Петру ничего не должен, кроме Дрездена, который он уже отвоевал, Копенгагену нужно будет иметь очень боеспособную армию, чтобы даже начать рассматривать этот сценарий. — Луиза была истинной дочерью своего воинственного отца, который не зря выделял её среди всех своих детей за стратегический ум, который своей изощренностью иной раз превосходил разум Фридриха. — А напомни мне еще раз, Майденг, сколько нам должна Дания? Где они найдут деньги, чтобы хотя бы противостоять этим новым мортирам Петра? Кстати, не удалось договориться о их покупке? — Майденг отрицательно покачал головой.

— Думаю, ваше величество, вам лучше самой просить его величество Петра. Его представители даже слышать не хотят про это.

— Я обожаю эти мортиры. Они чем-то похожи на него самого. Вроде бы и небольшие и не создают впечатление чего-то выдающегося, но такие смертоносные. — Луиза смотрела на графа затуманенным взглядом и, казалось, видела перед собой кого-то другого. Граф сделал ещё один шаг в её сторону, но тут королева словно очнулась, и посмотрела на рослого темноволосого мужчину, поднеся руку ко лбу. — Да, ты прав, мой верный Майденг, я, пожалуй, напишу письмо Петру. Если кроме нашего договора с Данией, мы с ним подпишем ещё и договор на закупку мортир, я буду считать, что поездка удалась.

— Вы, похоже, твердо намерены ехать в Петербург, ваше величество, — Майденг разочаровано сжал и разжал кулаки, молва предписывала королеве Луизе толпы любовников, но он-то знал, что у неё нет ни одного. Она не хотела связываться с мужчинами, пока не родит наследника или наследницу, чтобы не было никаких кривотолков, если дитя родится не похожим на короля. Вот только король совсем потерял интерес к королеве, и по слухам уже несколько месяцев не посещал её спальню.

— Я надеюсь, что его величество доверит мне такую миссию, как подписание договора, — она скромно опустила глаза и улыбнулась. — Разумеется, визиты подобного уровня готовятся очень заранее, поэтому я сегодня же напишу Петру, и мы начнем обговаривать условия.

И она, подхватив юбки, вышла из комнаты, оставив графа стоять посредине, задумчиво глядя ей вслед.

— Как же хорошо, что она не смогла в свое время соблазнить этого Гольштинского змееныша, — наконец, прошептал Майденг, продолжая смотреть вслед уже покинувшей комнату королеве восхищенным взглядом. Ведь там такая ситуация была: или он на ней женится, или его дядя. Если бы Пётр не нашел тогда выхода и решил пожертвовать собой, но спасти репутацию герцогства, всплакнул бы весь мир. Ну, или они убили бы друг друга, что тоже возможно. Нет уж, пусть всё будет так как есть. Но раскромсать Данию на куски и забрать за долги — это какой-то поистине дьявольский план. Говорят, Пётр неплохо потренировался на Голландской Ост-Индийской компании. Но ей это пошло только на пользу. Во всяком случае, главный держатель акций и фактически владелец компании не разорился, загоняя Данию в долги. — В странные времена мы живем. — Прошептал Майденг и вышел из комнаты, чтобы начать выполнять поручения своей королевы.

* * *

— Ну что, Прокофий Акинифиевич, уезжаешь? — Михаил Петрович Бестужев вышел провожать фактического хозяина этого особняка, который в Лондоне навел так много шороха. Его манера эпатировать публику приобрела здесь совершенно нездоровые формы. Казалось, Демидов наслаждается тем эффектом, который производит на изумленную публику, разыскивая все новые и новые способы развеселить самого себя. Но, пока его выходки не слишком выходили за рамки приличий, Бестужев не предпринимал никаких мер, хотя мог бы уже давно отписать Ушакову, чтобы тот передал весточку государю. Вот уж кто мог найти укорот на всех Демидовых, так это Петр. Если уж Прокофий Акинифиевич от одного упоминания имя государя всуе бледнел и призывался к порядку, то даже интересно, как на него подействовало бы собственноручно написанное письмо?

— Да, уезжаю, Михаил Петрович. Государь Пётр Фёдорович отписался, желает, чтобы я в благословенную Италию перебирался и начинал там обустраиваться. — Без всякого ёрничества ответил Демидов. Дом этот, да и тот, что в Уэссексе казне отписаны. Для наших людей. Чтобы было где перебиваться, когда в Лондон будут наведываться. — Мальчишки обучение закончили, и я их с дядьками обратно отправил уже.

— А в телегах под двойным дном станки разобранные? — Бестужев усмехнулся, а Демидов неопределенно пожал плечами. — Англичане же не продают их, пуще сокровищ каких стерегут.

— Фи, — Демидов даже скривился. — Михаил Петрович, ты как ребёнок, право слово. Нет такой вещи, которую нельзя было бы купить за деньги. А англичане столь отзывчивые люди на самом деле, — Прокофий Акинифиевич возвёл взгляд к потолку. — Они никак не могли пройти мимо моего желания приобрести эти станочки исключительно для собственных нужд. А то, что это мое желание не могло осуществиться из-за какого-то дурацкого указа, вызывало во мне столь сильные муки и страдания, что нашлись добрые люди, которые меня от этих мук избавили.

— Ну и жук ты, Прокофий Акинифиевич, — покачал головой Бестужев. — Но, дай Бог, станки приедут в целости в Петербург.

— Да, сначала в Ораниенбаум, там у государя какие-то специальные мануфактуры строятся, где будут обучаться на этих станках, сначала мастера, которые станки делать потом будут, ну а потом все остальные, которые будут на них работать. Может быть, даже что-нибудь новое придумают, пока собирать будут. Мне то уже неведомо и знать мне про то не хочется. — Прокофий Акинифиевич поправил парик, который в глубине души ненавидел, и от которого мечтал избавиться, как только достигнет благословенной Флоренции. — Ну а вы, когда на родину хотите, Михаил Петрович?

— Как только пойму, мои цели здесь все выполнены, — Бестужев скупо улыбнулся. — Картерет что-то колеблется. Никак не может поверить в мою искренность. — Он даже зубами скрипнул от досады.

К тому же за Бестужевым очень плотно следили, и он только недавно сумел передать письмо незаметно с нарочным, которого послал Демидов. Демидов просил готовить место под станки, а Бестужев просто предупреждал государя, о том, что они затеяли такую вот игру с Ушаковым и что к нему может рваться английский посол, чтобы проверить правдивость слов Бестужева. В этом письме Михаил Петрович умолял государя не реагировать на посла, отправить того прочь и предоставить герцогу Кенту самому догадаться про истинное положение дел в Российской империи. Сам факт того, что обычным послом в Россию отправили Роджера Грея, говорило о сильной заинтересованности Георга, а точнее Картерета тем, что им наплёл Бестужев. Но, стоит Кенту заметить, что государь фигура вполне самостоятельная, то весь план полетит к чертям. Всё держалось на волоске. Когда они с Ушаковым разрабатывали этот план, как связать Георга интригами и затормозить помощь Фридриху, да внимание на других направлениях, куда смотрит взгляд Петра Фёдоровича, ослабить, они не учли, что их могут проверять. Как-то раньше это было не принято. Вот только, Пётр всю информацию проверять заставляет, а недруги его как оказалось вниманием не обделены и тоже умеют обучаться.

— Мой тебе совет, Михаил Петрович, — Прокофий Акинифиевич стал натягивать перчатки, чтобы уже покинуть этот город, да и сам остров, который ненавидел всеми фибрами своей души. — Ублажи уже леди Картерет. Бабёнка она в самом что ни на есть соку. Да мужской лаской дюже обделенная. Муж-то такой большой человек, такой занятой, аж страшно становится до дрожи в поджилках. Только вот на то, чтобы хоть изредка жену навещать в её опочивальне, сил-то поди уже и не достаёт. А на тебя она смотрит так, что даже у меня, отпетого богохульника и грешника пар из ушей так и прёт. Так что не будь дураком, и сам потешься и женщину счастливой сделай. А уж она за тебя мужу-рогоносцу словечко замолвит.

— Или он меня на дуэль вызовет, — усмехнулся Бестужев.

— Не вызовет. Куда он против такого красавца статного со своим пузом? — уверенно возразил Прокофий Акинифиевич. — Да и стыдно ему должно быть, за то, что жена его мужским вниманием обделённая ходит, это же и на него самого тень бросает. А неудовлетворенную женщину за версту видать. Так что, он послушает её, да бросит недоверием мучится. Какое уж тут недоверие, вы же почти братьями станете, — Демидов хохотнул и похлопал задумавшегося Бестужева по плечу. — Ну всё, прощай, Михаил Петрович, ни пуха тебе ни пера в твоих нелегких начинаниях.

— К черту, Прокофий Акинифиевич, — пробормотал Бестужев.

Демидов вышел из дома, а он так и остался стоять в холле, пытаясь найти в плане Демидова изъян. Но никакой веской причины, кроме отговорок: «Я не хочу. А как же Анна? Это вообще грех», — у Михаила Петровича не находилось.

— О, леди Картерет какая просто изумительная встреча, — раздалось из-за двери. — А я уезжаю. Какая жалость. И ведь ехать придется на корабле через пролив, а то я послал бы эту поездку к чертям, чтобы насладиться вашим прелестным обществом.

— О, господин Демидов, а как мне жаль, что вы уезжаете, — никакой жалости в голосе не было слышно, и практически сразу раздался стук дверного молотка в дверь.

Бестужев сделал знак выскочившему на стук лакею, что сам откроет, и что тот может убираться подальше и пошел открывать.

— Леди София, вы пришли навестить меня? — он помог ей войти и запер дверь.

— Я прогуливалась, и решила передать вам лично приглашение на завтрашний ужин. Мы вынуждены оставаться в Лондоне, из-за службы лорда Картерета, а сезон начнется ещё не скоро. Это всё просто ужасно.

— Да, вы правы. Сезон закончился, бедной женщине нечем себя занять, — пробормотал Бестужев по-русски, принимая решение. На что только не пойдешь ради Отчизны, сказал он себе и потянул шелковую ленту, развязывая капор, которым были закрыты волосы леди Картерет.

— Что вы говорите, и что вы делаете? — её возмущение было столь искренним, что Михаил Бестужев даже сначала подумал, что они с Демидовым ошиблись в своих предположениях.

— Я говорю, что, наконец-то, мы остались наедине, — он отшвырнул капор в сторону и притянул к себе слабо сопротивляющуюся женщину.

— Меня ждет карета, кучер, моя служанка…

— Да плевать, скажете, что лента на капоре порвалась, пришлось ждать, когда её зашьют, — и Бестужев решительно её поцеловал, а когда не получил пощечины, зато почувствовал, как она ему, надо сказать не слишком умело отвечает, то понял, что движется в верном направлении. Сейчас главное, чтобы сам государь Пётр Фёдорович не испортил их интриги.

* * *

Уже полчаса я орал на Ушакова. Орал самозабвенно и ни разу не повторяясь. Андрей Иванович же с философским видом рассматривал рукоять своей трости, всем своим видом намекая, что ору я в пустоту, и никакого раскаянья от него не добьюсь. Нет, я догадывался, что они с Бестужевым, который Михаил что-то замыслили, но размах от меня, если честно ускользал. Демидову было велено помогать Михаилу Петровичу, чем возможно, но в подробности я не вдавался, полагая, что и Ушаков, да и сам Бестужев опытные интриганы и вполне осознают последствия своих интриг. Вот только зря в подробности не вдавался, как оказалось.

* * *

Прошла неделя с тех пор, как мы вернулись в Петербург. Погода нам благоволила, поэтому добрались быстро и без дождей. Пашка постоянно просил взять его в седло, и я не отказывал. Казалось, что за эти дни мы с сыном стали еще ближе. Здесь же в Петербурге мы с ним заключили соглашение: я разрешил ему сидеть тихонько со мной в кабинете, когда я работаю. В это время он тоже был занят «работой», в основном рисовал, а также разучивал буквы и цифири. Но это можно было делать, только, когда я там один или с Бехтеевым. Если у меня были посетители, то Великий князь тут же выдворялся в детскую. То же касалось часов, когда он должен был заниматься с учителями, а также во время обеденного сна. Я, если честно поначалу слегка охеревал, когда узнал, что моего ребенка планируется начинать учить с четырех лет. Вот только мне весьма доходчиво пояснили, что даже это уже поздно. Наследник престола должен быть хорошо образован. А как успеть вбить в его голову несколько языков, и кучу наук, ежели не начать изучать основы с раннего детства?

В итоге я с Машкиными доводами согласился, но поставил условие, что планы учебной программы будут проходить через меня.

Учителем я утвердил Ломоносова. Так как в некоторых моментах я сам называл себя самодуром, то и самодурствовал по полной. То есть, Михайло Васильевича никто не спрашивал, хочет он или нет, заниматься наследником. Его просто перед фактом поставили.

В общем, мы прибыли, утрясли какие-то совсем уж неотложные дела, утвердили программу обучения Пашки и тут нагрянул герцог Кент. Продолжать его игнорировать у меня не было никакого приемлемого повода, поэтому я вынужден был его принять. Переговорить с Ушаковым о странном поведении англичанина я не успел, потому что Андрея Ивановича в Петербурге не оказалось. Он уехал по делам в Пермь, что-то у него там произошло по его ведомству, не критичное, но понадобилось личное присутствие. Поэтому Кента я принимал, слабо представляя, как себя вести.

— Ваше величество, позвольте ещё раз поздравить вас с прекрасной коронацией. Правда, я многого не понял из вашего Манифеста…

— О, не берите в голову герцог, я тоже мало что в нём понял, — хотел пошутить, но по тому, как сверкнули его глаза, внезапно понял, что попал в точку. Так, Петруха, осторожно, ты сейчас идешь по охеренно тонкому льду, как любил говорить один известный персонаж не менее известного фильма.

— Я вижу, что ваши церберы на короткое время оставили вас в покое, и без своего пристального присмотра, ваше величество, — проговорил Кент кланяясь. Какие церберы, о чем он вообще говорит?

— Да, конечно, церберы. Очень емко. Емко и отражает суть, да. И вот, я, наконец, один, и мы можем поговорить. — Господи, что я несу? — И её величество так кстати уехала в Ораниенбаум с детьми.

— А что и её величество тоже? — кажется, у герцога от восторга дыхание перехватило.

— Ну конечно, — что тоже, объясни мне, чуть не взмолился я. — Это всё поляки замыслили. Представляете? Вот прямо всё до последней ноты расписали. И её величество тоже, ага. Мария же принцессой Польской была, улавливаете?

— О, да, — Кент задумался. — И почему я раньше об этом не подумал?

— Вот уж не знаю, — я развел руками. — Ведь всё лежит на поверхности.

— Мне нужно написать письма его величеству, — англичанин наконец-то решил убраться. Похоже, что из моего бреда и набора бессмысленных фраз, он вычленил нечто для себя очень важное. — Вашему посланнику будет оказана вся необходимая поддержка, ваше величество.

— Я на вас надеюсь, — после того, как он ушел, я продолжил сидеть в кресле и со своего места смотреть в окно. Что это сейчас было? Под чем я только что подписался? Кто такой посланник? Судя по всему, Бестужев.

И тут прибыл нарочный с письмом как раз от этого самого Бестужева. Очень вовремя, мать вашу. Прочитав письмо я задумчиво смотрел на ровные строчки с завитушками. Перечитал ещё раз, бросил письмо на стол и расхохотался, закрыв лицо руками, до слез. Хотя ситуация складывалась совсем не смешная.

Как оказалось, эти истинные патриоты своей Отчизны решили меня продать англичанам. И не просто продать, а за очень большие средства. Суть аферы, а это афера, как не крути, заключалась в следующем: живёт в Петербурге император Пётр. Вот только император он исключительно на бумажке. А на самом деле правит страной, в пользу страны, к слову, игнорируя ближайших соседей и соседей подальше, некая коалиция, возглавляемая ни кем иным, как Ушаковым. Там и Криббе в качестве упомянутого цербера выступает и оба Румянцева, и много кого ещё. Включая Ласси и Салтыкова. Но. Существуют и, якобы преданные императору и Отчизне люди, в лице Бестужева, которые упали в ноги англичанам, и умоляют Георга помочь им освободить от угнетателей царственного собрата, меня то бишь. Естественно, если всё выгорит, то Англия получит всё, к чему так давно стремилась, и Россия ляжет у ног Георга как покорная куртизанка. Но это стоит денег. Больших денег и ресурсов. И пока Георг думает, что же делать, и наступило это странное затишье по всем фронтам. Вообще по всем. Ганновер, спешащий на помощь Фридриху не в счёт, похоже, это была частная инициатива нынешнего герцога.

Нет, придумано хорошо, тем более, что Георг не может не заглотить такую наживку. Давно уже эти ребята грезят о Российской империи, чтобы чувствовать себя здесь вольготно и как дома, и чтобы все ресурсы наши, включая, кстати, людские в виде армии, были в их распоряжении. И, похоже, Картерет и сам Георг созрели. Долго думали, надо сказать. А я-то всё идиот пытался понять, почему они активнее с Фридрихом не контачат, почему Петька уже почти всю Голландию к присяге привел, а они даже не почесались. И вот он ответ. Я постучал пальцем по письму Бестужева. Как же сильно они меня хотят, я аж польщен, мать их за ногу.

Требовалось всего-ничего, подтверждение от самого несчастного угнетённого императора. Что странно. Раньше они как истинные джентльмены на слово заговорщикам и разным интриганам верили. Но тут видимо куш слишком велик, как бы поперек глотки не встал, вот и решили подстраховаться. И отправили герцога Кента за подтверждением. И я сегодня его Кенту дал. Мало того, и Машку втянул, как чуть ли не главную угнетательницу, и Польшу подтянул, вообще не понятно зачем, но пусть будет.

— Ваше величество, Андрей Иванович Ушаков прибыл, вы просили сразу же его к вам доставить, — в кабинет заглянул Бехтеев. Я встрепенулся и кивнул.

— Давай его сюда, голубчика. Я ему сейчас покажу и Кузькину мать и где раки зазимовали. — Рыкнул я, поднимаясь из кресла.

* * *

Наконец, я выдохся, прошел к двери и крикнул Бехтеева. Ушаков всё так же сидел с безучастным видом, а я принялся диктовать секретарю приказы.

— В связи с изменившейся ситуацией, приказы Ласси и Салтыкову — выступать и прижать Фридриха к ногтю. Англичане не придут, они сильно заняты.

— Чем? — Бехтеев поднял на меня глаза.

— Российскую империю делят между собой в палате лордов, — ядовито произнёс я, поглядывая при этом на Ушакова. М-да, заварили кашу, старики-разбойники, мать их. — Мордвинову — путь на Индию частично открыт. Англичане увязли на Мальте и опять же у них дела, чтобы отреагировать вовремя. Выслать на подмогу Мордвинову эскадру. Цейлон сделать неприступной крепостью, пусть используют голландцев. Они как раз внешнее управление получают от графа Румянцева. Письмо Ван Вену — пускай отправляется в Португалию. Обещает, что хочет, хоть жениться, мне плевать, но мне нужна земля на территории Бразилии. Сколько продадут, столько и забрать. Видишь, какие мы мирные? Земли покупаем, а не завоевываем.

— Кстати, почему? — Ушаков впервые подал голос.

— Потому что так дешевле. — Довольно резко ответив, я повернулся к Бехтееву. — Записал? — Бехтеев кивнул. — Да и ещё. Усилить охрану её величества. Доставить из Ораниенбаума. Все поездки только с моего согласования или с моим участием. Иди выполнять, — я проводил Бехтеева долгим внимательным взглядом, а затем перевел его на Ушакова. — Ну, а мы с тобой, Андрей Иванович, сейчас сядем и начнем думать, что же с Георга запросить. Потому что задешево я не продаюсь, я не девка портовая. И заодно надо подумать, как во всю эту схему вплести Польшу. — Я сел за стол и подвинул себе и ему бумагу и протянул ручку. — Итак, среди моих угнетателей есть продажные шкуры? Может её величество у нас алчная змея? И за хорошую мзду её сумеем вывести из игры и из-под удара? А может кто-то из вас, тварей ненасытных землями взятки берет? Мне бы Новый Амстердам вернуть, желательно без военных действий. Конечно, не получиться, но помечтать-то мы можем? — Переглянувшись, мы рассмеялись. Я немного отошел от гнева, и Ушаков это с точностью до секунды уловил. Он взял ручку в руку, и мы приступили к детальному обсуждению их хорошей, чего уж там, но не продуманной до малейших деталей аферы.

Глава 5

— Ваше величество, к вам господин Эйлер и господин Даниил Бернулли, — Бехтеев заглянул ко мне в кабинет, спрашивая разрешения впустить упомянутых господ.

Я же внимательнейшим образом изучал отчеты комиссии, которая проводила инспекцию в тех местах, где, ещё будучи Великим князем, я наложил взыскания на проштрафившихся купчин. Они должны были свои недоимки пустить на развитие благосостояния городов. Когда я вернулся в Россию после смерти тетки, то уже через месяц отправил комиссию с наказом сделать подробные отчёты о проделанной работе. И вот они вернулись и вывалили на меня ворох бумаг с подробным описанием. Уж не знаю, то ли штрафники действительно меня испугались, то ли то, как я на Демидовых наехал, их впечатлило, но работу они выполнили. Кто лучше, кто хуже, но откровенных сачков вроде не было. Работать, конечно, было ещё над чем, но, самое главное состояло в том, что начало положено. Сейчас самое главное довести до конца, а потом ни в коем случае не запускать. Потому что стоит раз слабину дать, и снова всё через одно интересное место пойдёт.

Но, работа была начата, в то ведь я понятия не имел, с чего начать приводить города, а там и села в порядок. По крайней мере во всех городах улицы засыпали щебенкой и выделили тротуары, выложенные каменной плиткой, для пешеходов. Не асфальт, конечно, но начало положено. Так же в каждом городе были примитивные канализации сделаны с кирпичными коллекторами, которые впадали в систему селитряниц. А вот Тверь додумалась до отстойника. Молодцы, что тут сказать. Если их опыт с течением времени покажет хорошие результаты, будем внедрять повсеместно.

Также в городах и весях появились водонапорные башни и аналоги центрального водоснабжения. Воду, правда, из них поставляли только к обеспеченным гражданам, а большая часть населения продолжала брать воду из колодцев, и с этим надо было что-то решать. Уж про болезни и отравления через колодцы еще в раннем средневековье было известно. Рек у нас, поди в достатке, да и колодца не самые глубокие роют. Так что, думаю, водоснабжение — это вопрос времени и денег, конечно.

Ну и напоследок школы. Со скрипом, но поднятые указы Петра Алексеевича к которым присоединили указы из моего манифеста, начали понемногу исполняться. Но медленно, как же всё медленно. Спокойно, Петька, это время просто такое неторопливое. Вот уже лет через пятьдесят, всё понесётся галопом. И твоя задача сделать так, чтобы этот галоп здесь у нас в Российской империи образовался. Не где-то там, кого мы всю дорогу будем пытаться догнать и перегнать, а здесь у нас. Чтобы они все пытались догнать, но перегнать уже никогда бы не получилось. Вот тогда можно будет сказать, что всё было не зря.

— Ваше величество? — Бехтеев кашлянул, а я посмотрел на него и моргнул. Совершенно не обратил внимание ни на секретаря, ни на то, что он, оказывается, ко мне обращался.

— Да, Фёдор Дмитриевич, вы что-то говорили? — спросил я, пытаясь сосредоточиться.

— Господин Эйлер и господин Даниил Бернулли нижайше просят вас их принять, — повторил Бехтеев.

— А что Бернулли разве здесь, а не в Петербурге? — я протёр глаза. Был уже вечер и пора было прекращать работать. Я и так здесь полдня просидел, разбирая отчёты.

— Наверное, — Бехтеев закусил губу, видимо, чтобы не улыбнуться. — Раз он просит его принять, то, наверное, от в Петербурге. — Шутник, мать твою. Видишь же, что устал государь, нет, обязательно надо сострить.

— Что-то я совсем ничего не соображаю. Принеси мне кофе, сейчас я взбодрюсь и тогда приму этих уважаемых господ.

Бехтеев поклонился и вышел, я же придвинул бумаги и рассортировал на кучки: к кому нет претензий и надо поблагодарить за работу; к кому есть минимальные замечания, этим дать срок на исправление; ну и кому пистон вставить. Последних было меньше, чем остальных, всего трое. Среди пострадавших оказалась Пермь, Новгород и, как ни странно, Тула. Вот здесь надо будет разбираться, причём серьезнейшим образам. Тула у меня сейчас на особом счету. Я уже отдал распоряжение поставить там усиленный гарнизон, а то мысль дурная ещё прилетела, вообще закрыть город, въезд по особым пропускам и так далее. Но я быстро выкинул её из головы. Тогда нужно будет его полностью на государственное обеспечение переводить, а я, хоть и не бедствую, очень уж вовремя с Ост-Индийской компанией да африканскими алмазами провернул, дело, но деньги мне ещё понадобятся. Потому что проектов, в которых не будет прибыли в денежном эквиваленте много, а вот финансовых кормушек пока маловато.

Бехтеев принёс кофе. Я его поблагодарил и с кружкой в руках подошел к карте. Мне нужны Кубань и южная часть Донбасса. И даже не из-за выхода к Черному морю, хотя это тоже важно, а из-за богатых посевных земель. Ну нет у меня пока хорошо родящей земли. пока всё, что есть в зоне рискованного земледелия находится, мать их. Я вообще не понимаю, зачем на данном этапе нам столько крестьян? Один хер выхлоп мизерный. Только себе хватает, да и то с трудом. Хорошо ещё, что картошку начали сажать, правда не везде и пока немного, но это начало. Тем более, что в отличие от всех остальных, солдат не спрашивают, хотят они что-то там сажать или нет. При каждом гарнизоне сейчас были подсобные хозяйства. Потому что мясо и молочка солдату нужна, а вот консервы ещё пока не придумали. Так что мясо они сами у меня начали выращивать, и картошку начали сажать. Часть полигонов под выпас и картошечку были выделены. Мера временная, конечно, и не везде, но позволяющая не держать армию в черном теле — это раз, ну и популяризация той же картошки — это два.

Так что мне нужны земли, которые будут хлеб давать, без вечных угроз голода. А те, что сейчас возделывают, получая иной раз столько же, сколько посадили, под мануфактуры пускать. Мне дороги нужно прежде всего строить, а в перспективе железнодорожные пути прокладывать. И промышленность развивать. На одной пеньке далеко не уедешь.

Вот только вопрос, а смогу я сейчас сцепиться с турками? Вопрос риторический и я даже ответ на него знаю — нет. Нет, не смогу. Кишка пока тонка.

Тем более, что у меня есть программа минимум. Надо Фридриха из Европы выбить и не дать сформироваться сильному Прусскому королевству. Надо англичан прижать так, чтобы они хотя бы лет двадцать нам передышки дали. Пока бошки будут чесать, пока разбор полетов устраивать, у нас появится время армию сделать очень мощной и флот подтянуть. Вот тогда и поговорим, с позиции силы, если потребуется.

Данию Лизка похоже дожимает, скоро явятся на переговоры и подписание отступных вместе с этим ничтожеством в датской короне. Да, похоже, закончились викинги. Последних дед мой под Полтавой положил. Ну, туда им и дорога.

И последнее, что сидит как заноза и свербит — Польша и огрызки Великого княжества Литовского. Вот с ними точно надо что-то делать, причём не в долгосрочной перспективе, а в ближайшее время. Шляхта сейчас развлекается, я же приложил свои скромные усилия, плеснув в огонь чуток керосина, сдав англичанам Чарторыйских с их Фамилиями. Конечно, же я приукрасил то, за что бьются паны. Ну, например, никто из них не претендовал никогда на Священную Римскую империю в составе Речи Посполитой. Ну кто там в Лондоне будет сильно разбираться? И потом джентльмены верят друг другу на слово, особенно, угнетенному сверх меры Российскому императору. А уж если до Георга дойдёт, что немного был неправ, так, кто у меня во внешней разведке? Правильно, Ушаков, это он такое надокладывал. Сами же знаете, ваше величество, что он тот ещё гад. А у костра польского я ещё долго с ведром керосина буду стоять. Турка вот в последнее турне отправил, княжество Литовское изо всех сил втянуть в развлечение панов. Если Андрей справится, то это будет его последнее задание. Андрей Иванович Ушаков уже не молод, ему нужно замену готовить, а я никого, кроме Турка на его месте не вижу. Он умен, кухню эту изучил вдоль и поперёк, многое сам делал с нуля, а самое главное, он предан именно мне. И ему плевать на то, что его уже псом государевым окрестили. Пёс так Пёс, и что? Зато это я его из дерьма вытащил, в которое его жизнь загнала.

Татищеву надо намекнуть, чтобы, когда Андрей к дочке его свататься пойдёт, сильно не выделывался. Всё-таки будущий начальник Тайной канцелярии в перспективе.

Кстати, о Донбассе. Мне тут уголь, кажется, нашли, надо уже добычу налаживать и прямо там завод ставить, кокс делать. Металлургию надо развивать, а то англичане уже нас обскакали на повороте. Как кокс научили применять, так и пошли родимые.

Я отошёл от карты и, поставив чашку на стол, взял в руки колокольчик. Он появился у меня, когда надоело орать, чтобы хоть кого-то дозваться. Ну а что, пол Европы уже звонит не прекращая, а я чем хуже? Тем более, что колокольчик был отлит из меди. Из той самой меди, которой в нашей многострадальной империи кот наплакал, зато в Африке завались, и которую я приказал искать наравне с золотом и алмазами. Потому что золото и тем более алмазы — это очень хорошо, вот только медь иной раз гораздо ценнее. Медь нашли, колокольчик мне отлили и целый корабль из каравана ею загрузили. Я на радостях даже бутылку шампанского выпил в одно лицо. Болел, правда, с утра, но ничего, ради такого можно и пострадать.

— Ваше величество, — зашел Бехтеев и принялся убирать кофейные принадлежности. Он прекрасно знал, что я терпеть не могу, когда в кабинет заходят лакеи и горничные в то время, когда я работаю, поэтому всегда убирал на столе самостоятельно. — Приглашать господ ученых?

— Да, приглашай, — я кивнул и подошёл снова к карте. Эйлер знал, что науке было отдано приоритетное направление в моей политике. Поэтому он никогда не опускался для просьб об аудиенции. Все остальные товарищи, кроме довольно узкого круга допущенных всегда ждали, когда государь-император сможет выделить на них немного драгоценного времени.

Эйлер вошел в кабинет первым и поклонился, а следом появился довольно грузный субъект в таком огромном парике, что я даже уважительно поцокал языком.

— Ваше императорское величество, — он степенно поклонился. Я удивленно приподнял брови. Это был первый на моей памяти учёный, который старательно выговорил приветствие по-русски.

— Господин Бернулли, мои комплименты, — как это бывало всегда, немецкие слова легко сорвались с губ. За столько лет я уже научился не обращать на это внимания. Как и на легкий, едва заметный акцент, с которым я говорил, и который был слышен, если хорошо прислушаться. — Даже столь незначительную фразу на русском языке выучить довольно сложно.

— Да, ваше величество, — Бернулли с облегчением перешёл не немецкий, — русский язык очень сложен. Но, как сказал мой дорогой друг Эйлер, — он кивнул на Эйлера, — я не смогу преподавать в университете, не зная этого языка. Потому что преподавание будет вестись исключительно на нём. Так что я стараюсь, как только позволяет мне мой мозг.

— Вы ведь уже жили в Петербурге, господин Бернулли? — задал я вопрос, ответ на который в принципе уже знал.

Когда Академию наук превращали по моей указке в высший орган научной мысли, я видел список тех ученых, которые работали здесь когда-то, но уехали, в частности, не выдержав дрязг с Шумахером, который сейчас закладывал Томский университет на сто пятьдесят лет раньше, чем тот должен был появиться. Ну, пока он его достроит, как раз заработает вовсю Петербургский университет и подготовит первых преподавателей для периферии, потому что основная его задача на сегодняшний момент заключается именно в этом.

— Да, но потом здесь стало весьма неуютно работать и я уехал. А сейчас, ведя активную переписку с моим другом, я узнал о массе весьма привлекательных проектов, которые вы одобрили и не скупитесь на их финансирование, что я решил попытать судьбу ещё раз. К тому же в Европе сейчас неспокойно.

— Да, в Европе сейчас стреляют, — кивнул я. — Ну что же, давайте попробуем поработать. Чем вы занимаетесь?

— В настоящий момент изучаю свойства газов и жидкостей. Меня очень привлекла та машина, которую построил Эйлер и…

— У меня есть приоритеты, и господин Эйлер знает об этом. Прежде всего, меня интересует создание единой системы мер с эталонами. Во-вторых, та самая паровая машина, которую надо поставить на рельсы, думаю, господин Эйлер вам все объяснит. И да, я видел ваш труд по гидродинамике и даже частично его понял, — Бернулли улыбнулся, а я продолжал. — Итак, система мер. У вас есть предложения?

— Ещё Джон Уилкинс предложил использовать абсолютный вес объёма чистой воды, равного кубу (со стороной) в сотую часть метра, и при температуре тающего льда, но лично я считаю, что это не совсем верно, — начал Эйлер, я де тяжело вздохнул.

— Леонард Паульсович, я вас не спрашиваю, как именно вы будете высчитывать килограмм. Мне это не интересно. Я хочу, чтобы вы вывели формулу, и по ней отлили эталон. Всё. Потом мы поместим эталон под защиту, наделаем с него копий и разошлем нашим купцам, к которым будут заявляться проверяющие с разной периодичностью. И с той же периодичностью будут проводиться проверки гирь, чтобы никто не шельмовал. Ну а мне вы принесете свой труд, я его прочту, и даже, возможно, что-то в нём пойму. Но и до этого, как только эталон будет сделан, вы получите очень серьезную награду. Я же вас ни в чём не ограничиваю, занимайтесь хоть чем, хоть изучением семейства бобров в долине Луары. Главное, это выполнять заказы моих оружейников, и, несмотря на другую работу, ставить мои заказы в приоритет. Поймите, наконец, единая система, это не только очень удобно, это ещё и очень важно в первую очередь для экономики, которая приносит деньги, часть которых, в частности, уходит на ваши нужды и прожекты.

— Понятно, ваше величество, — они оба поклонились, а Бернулли добавил. — Мне весьма импонирует то, что вы не боитесь показать, если чего-то не знаете.

— Невозможно знать всё, — я покачал головой. — А выставлять себя всезнающем, это прямой способ нарваться в итоге на насмешки.

— В мере расстояния мы можем использовать длину меридиана? Просто в этом направлении есть наработки. Анна Иоанновна ещё в своё правление отдала нам тот же приказ, что и вы, ваше величество. Мы были близки к успеху, но сменилась власть и все наши труды стали не нужны, — в голосе Эйлера прозвучала горечь.

— Хоть длину моржового члена, — я закатил глаза. — Мне плевать. Я хочу максимум через два года составить указ, и внедрить эти меры повсеместно в Российской империи, запретив пользоваться другими, так что, пожалуйста, не подведите меня. И еще, единственное условие: все меры вес должны быть кратны десяти.

— Почему десяти? — Эйлер слегка нахмурился.

— Потому что пальцев десять на руках. Больше или меньше бывает крайне редко. И крестьянину будет так проще посчитать, чтобы его не обманули и последнюю копеечку не отняли. — На этот раз они смотрели на меня долго и пристально. Я уже даже начал нервничать, но тут оба синхронно опустили взгляд.

— Можно задать вам ещё один вопрос, ваше величество, — глаза Бернулли блеснули. — Говорят, что в вашем поместье в Ораниенбауме просто уникальная система труб, которая позволяет и поставлять воду во все комнаты дворца и отапливать помещения пользуясь одной печью.

— Да, можно сказать, что она уникальная, — я задумался. А ведь я его законы использовал, когда всё налаживал. Интересно, увидев применение их на практике, он поймёт? — Но я планирую и здесь сделать нечто подобное в ближайшее время. Вы можете заехать в Ораниенбаум и посмотреть своим глазами. Только возьмите разрешение у Бехтеева.

Они ушли, я же снова посмотрел на карту. Надо же, оказывается, Анна Иоанновна отдала приказ разработать единую систему мер. Не сама, конечно, придумала. У самой мозгов бы не хватило. Но кто-то умный в её окружении определённо был, кто об этом подумал и даже продавил самодурствующую императрицу.

А в Европе сейчас да, не спокойно. Может листовки очередные разработать, что-нибудь, вроде: «Ученые мужи, не подвергайте себя, свои семьи и свои труды опасности. Переезжайте в Петербург. Вас тут ждет работа, признание и шоколадка». Ну, листовки, не листовки, а вот агентов заслать по городам, где есть университеты, можно. Меня в первую очередь интересуют врачи и инженеры, математики, физики, химики и изобретатели. Надо Ушакова озадачить. Пусть подготовит людей и найдёт высококлассного юриста, который сделает такой контракт, что любое дерганье на сторону просто разорит до трусов. Ну, а если будешь честно условия договора соблюдать, то получишь весьма достойное содержание.

— Ваше величество, — Бехтеев открыл дверь и просунул голову внутрь кабинета. При этом остальное тело осталось за пределами комнаты. — Андрей Иванович Ушаков…

— Да пропусти ты меня, мальчишка, — Ушаков оттолкнул Бехтеева и ворвался внутрь. — Послание от Бестужева только что получил, — сказал он, и рухнул в кресло, подтягивая поближе трость. — Уж не знаю, как ему это удалось, но наше послание до него только-только должно дойти, значит, он сумел без него каким-то образом втереться в доверие лорда Картерета. Ему уже на борьбу с негодяями, пытающимися узурпировать власть, выделили десять тысяч фунтов.

— Фи, как мало меня лорд Картерет ценит. Или вас не уважает, думает, что вас можно скинуть за какие-то паршивые десять тысяч. — Я скривился.

— Думаю, что послание Кента и наше послание Бестужеву, придут практически одновременно. Так что сейчас что-то писать нет смысла, — резонно заметил Ушаков. — Нужно ждать, как на эти послания отреагируют Картерет и Георг.

— Ненавижу ждать, какже я ненавижу ждать, — я снова повернулся к карте.

— Этого никто не любит, ваше величество, — Ушаков переставил трость, и взял её в другую руку. — Ко мне пришёл этот ненормальный Грибоваль и спросил, когда ему предоставят требование как пленнику.

— Чего? — я посмотрел на него.

— Грибоваль, приехал за своей Ксюхой, уже… я даже не помню, когда, — терпеливо объяснил мне Ушаков. — Чтобы успокоить свою совесть, он сдался в плен Ласси и прибыл сюда, как его личный пленник. По-моему, он даже женился на ней. И вот теперь, у него засвербело в одном месте, и он спрашивает, доколе столь странная ситуация будет продолжаться. Как личный пленник Ласси, он честно ждал его возвращения, но фельдмаршал возвращаться почему-то не желает.

— Какая интересная история, — я закусил губу, чтобы не заржать. — А тебе не кажется, Андрей Иванович, что у Грибоваля просто-напросто закончились деньги. Насколько я помню, Ксения Алексеевна дама весьма требовательна к различным тратам. Но, она молодец. Да, молодец. Не зря я ей кое-какое содержание по возвращению устроил. — Я всё-таки не удержался и хохотнул. — А Грибоваль хорош. Вот он истинный французский дворянин неподкупный и держащийся за свою честь. Учись, Андрей Иванович, а то ты любишь императоров угнетать.

— Мне уже поздно таким неестественным вещам учиться, — Ушаков оперся на свою трость, и посмотрел на меня в упор. — Я понимаю, ваше величество, вам смешно, но мне-то что с бедолагой делать?

— Да пускай работает по назначению, — я махнул рукой. — Он инженер, кроме того, он военный инженер, вот и пускай укрепляет Петербург. Начнёт с Петропавловской крепости, чтобы на виду был у тебя, потом пускай в Кронштадт перебазируется. Скажи ему, что все важные пленные, а он как-никак личный пленный фельдмаршала, обязаны работать. Ещё попеняй, что так долго шёл за своим нарядом на отработку.

— На отработку чего? — уточнил Ушаков.

— Да какая разница? На отработку штрафа, который ему по-хорошему надо было выписать, за то, что сразу не явился. А отработка — это вовсе не за еду, а за вполне приличное жалование, чтобы… Черт, — я провел рукой по своим коротким волосам. — Чтобы он смог себе на выкуп накопить. Да придумай что-нибудь, я что всё за вас должен придумывать? Я вон даже ваши взятки сам расписывал, которые вы взять готовы, чтобы от императора отступить.

— Я понял, ваше величество, — Ушаков хмыкнул и поднялся, опираясь на трость. Ой, что-то не нравится мне, что он снова начал трость по назначению использовать. Что-то у него со здоровьем явно происходит. — Жалование-то большое положить?

— Обычное инженерское, — он кивнул и вышел, тяжело опираясь на трость.

Твою мать. Надо мне поберечь тебя, Андрей Иванович. Турка отозвать? Или ещё немного подождём, посмотрим, как дела дальше пойдут? Решив, немного подождать, я всё равно послал Турку депешу, в которой говорилось, чтобы он был готов вернуться по первому требованию.

Глава 6

Пётр Семёнович Салтыков подошёл к Ласси, который неважно себя чувствовал, и большую часть времени сидел на табурете, чем стоял, обозревая перспективу. Возраст давал о себе знать, но ирландец всё ещё обладал цепким умом и большим опытом, чтобы заменить его в этой кампании на кого-то другого. Да и в других предстоящих компаниях не на кого было фельдмаршала заменить. Был, ещё, правда, Миних. Но на Христофора Антоновича у Петра Фёдоровича были совершенно другие планы.

— Что-то Пётр Петрович, неважно выглядишь, голубчик, — Пётр Семёнович посмотрел вдаль, туда, где выстраивались ряды прусской армией.

— Да и чувствую себя так же, как и выгляжу. — Ласси смотрел в ту же сторону, что и Салтыков.

— Не дело это, ой не дело, — покачал головой Салтыков. — Поберечь тебе себя надобно. Ты ещё слишком сильно нужен государю, чтобы раньше времени в утиль себя списывать.

— Брось, Пётр Семёнович. Если бы от старости было волшебное лекарство, о нём хоть в сказках, но было известно. Ничего, это я брюзжу по стариковски, голова еще, слава богу, работает. — Ответил Ласси и снова посмотрел на пруссаков. — Ну что же, всё решится именно здесь. Мы обязательно победим, и королевство Пруссия перестанет существовать. А что дальше?

— Думаю, Пётр Фёдорович установит над этими землями протекторат, как он сделал с Голландией. — Салтыков опустил трубу. Он нигде не видел короля Фридриха, и это его безумно нервировало.

— Почему сразу не объявить захваченные земли своими? — Ласси раздраженно стукнул по земле палкой.

— Полагаю, что проблема в Польше и Австрии. Австрийцы очень сильно захотят вернуть Силезию. А Пётр Фёдорович им её не отдаст. Вот ещё. Кроме Речи Посполитой ещё один участок вражеский возле своих границ получить? Зачем ему это надо? — Салтыков говорил рассеянно, всё ещё пытаясь найти Фридриха. — Кстати, а чего мы ждём? Почему не наступаем? Преимущества в силе у них нет, при отсутствии достойного финансирования и помощи союзников можно сказать, что положение Фридриха плачевно. Эта битва больше напоминает мне жест отчаянья.

— Или они что-то хотят спрятать. Отнять у нас время, связать битвой, что…

— А где король Фридрих, я его не вижу, — Салтыков отнял трубу от глаза, и они с Ласси посмотрели друг на друга. — Лопухин!

Иван Лопухин подбежал к генералу и фельдмаршалу. Их было двое, и к кому обратиться, он не знал, с досадой подумав про себя, скорей бы уже был готов тот новый Устав, который регламентировал приветствия, в том числе и в подобных случаях. Всё-таки они на войне, а не в модном салоне, чтобы расшаркиваться, когда каждая секунда дорога.

— Ваня, найди Груздева. Возьмите роту казаков и скачите, Ваня. Скачите по всей округе, но найдите следы короля Фридриха, который, похоже, захотел сбежать. — Салтыков говорил быстро и временами бессвязно, но, как ни странно, Лопухин всё понял правильно.

— Вы полагаете, Пётр Семёнович, что король Фридрих попытается сбежать? — переспросил он.

— Лопухин, ты чем слушаешь? — Перебил его Ласси раздраженно. — Он уже сбежал, а битву нам дают, чтобы дать время королю убраться подальше. Ну и, всегда есть шанс, что пруссаки победят. Ведель, которого, похоже, оставили здесь за главного, весьма попортил нам кровь на марше. Силы у нас примерно равны, да плюс к этому пруссаки будут обороняться, а это, как известно, всегда проще.

Салтыков проглотил крепкое словцо, которое готово было сорваться с его языка. Карл Генрих фон Ведель был весьма неудобным противником. А ещё весьма хорошо обучаемым. Он быстро подхватил идею постоянных нападений из засад, или просто легкой кавалерией на находящуюся на марше армию. Такого урона, какой наносили башкиры с казаками, эти нападения не несли, но нервов на них было потрачено очень много, и их было жаль, как и потерянного времени.

— Скачи, Ваня, найди короля Фридриха живым или мертвым. — Напутственно произнёс Салтыков. — Живым, конечно, предпочтительней, но, если уж совсем ничего не получится…

— Я вас понял, Пётр Семёнович, — Лопухин коротко поклонился и пошёл быстрым шагом искать Груздева, который уже становился непревзойденным мастером подобных поисков, работы с населением создания различных ловушек.

— Груздева, кстати, велено после того, как войск Фридриха разгромим, в Петербург послать, — как бы невзначай сказал Ласси. — Пётр Фёдорович лично хочет его видеть.

— О, как. — Салтыков даже удивился. — Повышение никак Олежку ждет, али награда какая.

— Ничего не могу сказать, не ведомо мне это. Но, вроде бы, если верить слухам, Ушаков плох шибко. А Пётр Фёдорович дюже дорожит этим старым хрычом. Хочет небось отдохнуть ему дать напоследок. А то дела государственные Андрея Ивановича точно в могилу прежде срока сведут. — Ласси поднял трубу к глазу. С этого пригорка ему и с табурета всё было прекрасно видно. — Точно Ведель, сукин сын. Вон он козлом скачет, команды раздаёт, уже третий раз строй меняет.

— А при чём здесь Груздев? — Салтыкова в данный момент Ведель не интересовал. Он даже полки пока не выстраивал, всё приказа ждал. — Если Ушаков уйдет на покой, то Груздев тут при чём? Тайную канцелярию, наверняка, Ломов возглавит. Пёс преданный и верный императора.

— Я не знаю, Пётр Семёнович, его величество мне не докладывает о своих задумках. — Ласси задумался. — Я просил Петра Фёдоровича отозвать меня. Стар я стал, не справляюсь уже. Вот, допустил, чтобы эта собака шелудивая — Ведель так нам напаскудил.

— И что его величество? — Салтыков посмотрел на него с толикой жалости. Так вот она причина плохого самочувствия фельдмаршала, помниться, такое уже было, в Крымскую кампанию. На этого ирландца частенько находили приступы самоуничижения, во время которых от чувствовал себя больным и раздраженным без всякой меры.

— Его величество пока мне ничего не ответил. Надеюсь получить ответ сегодня. Как только эта рыжая шотландская лиса соизволит прибыть.

— Кого мы ждём, Пётр Петрович? — с нажимом спросил Салтыков, едва себя сдерживая, чтобы не схватить фельдмаршала за грудки и не начать трясти. — Мы ведь стоим здесь уже несколько часов без малого и ни одного порядка я ещё не выстроил.

— Фермора мы ждём. — Ответил Ласси.

— В Польше нынче не спокойно, — покачал головой Салтыков. — Прошёл ли?

— Прошёл, потому и ждём его с часу на час. А в Польше не пойми что творится, а ещё больше мне не понятно, почему молчит его величество. Ничего не предпринимает. Чарторыйских выслал вон, когда те на поклон прибыли.

— Чарторыйские и на поклон? — Салтыков хохотнул. — Да быть того не может. Со своей шляхетской спесью, даже с императором, поди, через губу разговаривали. И не просили, а чуть ли не требовали помочь им с соседями. Правильно их Пётр Фёдорович до себя не допустил. Пускай этикету подучатся, да правильно просить начнут.

— А правильно, это как? — Ласси снова поднёс к глазу трубу.

— С почтением предложение впереди себя выкатят, что Пётр Фёдорович с них получит, ежели помочь решит. Во сколько шляхта жизни наших солдат оценивает?

— Эти-то? Не вынуждай меня грех на душу брать за сквернословие, — Ласси опустил трубу. — И всё же не понятно, чего Пётр Фёдорович ждёт.

И тут сзади послышалось ржание и шум колес, к ним подъезжала карета, из которой едва ли не на ходу выскочил высокий грузный человек. Рыжий он был или нет, Салтыков не видел из-за парика, которому граф Фермор был предан, как и большинство иностранцев, которые пришли служить России ещё при Петре Алексеевиче.

— Заждались меня поди, — радостно гаркнул он, становясь возле Салтыкова. — Держи, господин фельдмаршал, послание от его императорского величества.

Ласси едва не вырвал из рук Фермора послание, взломал личную печать государя и принялся читать. Пока фельдмаршал был погружён в чтение, Салтыков наклонился к шотландцу.

— Как вы через Польшу прошли? — тихо спросил он, поглядывая при этом на Ласси.

— Буром пёрли, всеми стволами ощетинившись. Никто не посмел задержать. Так сейчас такое творится, вообще не понять кто за кого воюет. Словно стая псов за течную суку сцепились. Тьфу, — и он сплюнул, выразив тем самым своё презрение.

— Ты знаешь, что нам предстоит? — так же тихо спрашивал Салтыков, которому уже надоело ждать. Он рвался в бой, пока Ведель не нашёл самое удачное построение для своих войск.

— В общих чертах. Со мной полки, которые обучались стрелять из новых винтовок. Его величество долго думал, а потом решил обкатать новое оружие в бою, прежде, чем планировать его дальнейшее использование. Так что можешь начинать выстраивать из своих полков фланги и резерв, мы всё одно вперед пойдём. — Сказал Фермор.

— Да, ваше величество, за доверие такое, буду служить до самой смерти, до самого последнего вздоха. — И Ласси подозрительно всхлипнул, а потом показал Салтыкову и Фермору грамоту на получение ордена Святой Елизаветы. Новый орден, утверждённый императором, за боевые заслуги. И Ласси становился первым его кавалером. Орден этот помимо всего прочего подразумевал десять тысяч рублей, да и сам он был выполнен из драгоценных металлов и усыпан африканскими алмазами. — Так, господа, начинаем нашу последнюю битву с пруссаками. Граф Фермор вы со своими полками и новыми винтовками будете выступать сразу за артиллерией, я прикрываю фланги, граф Салтыков в резерве. Кавалерии — попытаться зайти с тыла, но пущай на рожон не лезут, видят, что никак не прорваться, лишь с великими потерями, сразу отступают и усиливают фланги. Как там эта деревня называется?

— Лейтен, Пётр Петрович, — Салтыков улыбнулся, он в жизни бы не поверил, что Ласси забыл, как называется деревня.

— Да, точно, Лейтен. Здесь Фридрих Карла Лотарингского разбил, тут мы разобьём остатки его армии. С Богом, ребятушки, — и Ласси пнул табурет, и направился строевым шагом, в котором не чувствовалось ни возраста, ни болезни к своим солдатам, чтобы сказать им напутственные слова.

* * *

Юзеф Скумин-Тышкевич гетман Великого княжества Литовского играл свадьбу с Анной Поцей, дочерью воеводы трокского Александра Поцея. И это невзирая на те беспорядки, которые творились в Речи посполитой. Магнаты Литовского княжества пока умудрялись оставаться в стороне от этих дрязг. А так как короля у польского королевства на сегодняшний день не было, то и снять Юзефа с места гетмана никто не мог.

Свадьбу гуляли в Бердичеве, славном тесными связями с семейством Тышкевичей.

— Довольно странный выбор места бракосочетания, — произнёс стоявший у стены Турок, скрестив руки и глядя на невесту, которая совсем не выглядела счастливой.

— Выбор места не случаен, Андрей Иванович, — граф фон Кайзерлинг покосился на молодого барона, которого недолюбливал, как и другого любимца императора Гюнтера Криббе.

— И чем же это место примечательно? — Турок перехватил взгляд невесты, и мягко улыбнулся.

— Тем, что сейчас Бердичев практически принадлежит магнатам Радзивиллам. И, ходят слухи, что Анна Поцей и младший сын Николая Фаустина Радзивилла, Станислав, вон он, напротив нас стену подпирает, испытывают друг к другу весьма романтические чувства. — Ответил Кайзерлинг на вопрос Турка.

— Да что вы говорите, как интересно, — Андрей прищурился и посмотрел на бледного молодого человека, который явно не веселился на этом празднике жизни.

— При этом, самому Станиславу обещана Каролина Поцей, младшая сестра Анны. Их брак должен был состояться ещё два года назад, но по каким-то причинам он был отложен.

— Может быть, потому что эта девушка два года назад была и вовсе ребенком? — Турок кивнул на невысокую блеклую девицу, которая украдкой посматривала на своего будущего мужа. Вот она точно была не против выйти замуж за Станислава.

— Ей было столько же, сколько её величеству императрице Марии, когда она выходила замуж за его величество. — Возразил Кайзерлинг.

— Это да, только вот, проблема в том, что их величества ровесники, а Станислав старше эту куколку лет на десять. Хотя, когда это было препятствием для заключения выгодного брака? — добавил Турок, подумав.

— Вот именно, — кивнул Кайзерлинг. — Тем не менее, свадьбу отложили. Сегодня е было объявлено, что они сочетаются законным браком через месяц.

— Я этого не слышал, — Турок теперь внимательно смотрел за Юзефом, который опрокидывал в себя один бокал вина за другим. — Он вообще в курсе, что у него брачная ночь, и женщину лучше не оставить неудовлетворенной, иначе рискуешь получить в кашу приличную порцию крысиного яда?

— По-моему, ему всё равно, вздохнул Кайзерилнг.

— Это заметно невооруженным взглядом. — Турок прищурился и снова посмотрел на Станислава. Затем подхватил два бокала с вином, со столика, стоящего рядом с ним у стены. — Пойду, поддержу Станислава в его утрате. Ведь нет ничего более печального, чем быть приглашенным на свадьбу любимой с другим мужчиной, не так ли?

* * *

— Папа, смотри что у меня получилось, — Пашка бежал ко мне по длинному коридору, а за ним гнался Ломоносов, от которого непоседливый наследник, похоже, умудрился удрать.

Я присел на корточки и расставил руки, чтобы поймать разогнавшегося сына. Подхватив его, я встал, я Пашка удобно устроился у меня на руках.

— И что тут у тебя, показывай, — он развернул лист, и я честно попытался угадать, что там нарисовано. Поняв, что проигрываю, я повернулся к ребенку. — Показывай, что тут к чему.

— Вот, видишь, это человек под водой, вот рыбки плавают, а он идёт по дну и на них смотрит. — Сын тыкал пальчиком, перепачканном в чернилах то в одну кляксу, то в другую, я же только кивал, поражаясь про себя его фантазии.

— А как он дышит? Ведь человек не может дышать под водой, у него нет жабр, как у этих рыб? — я запомнил, где здесь рыбы и ткнул пальцем, судя по реакции ребенка, угадав правильно.

— Так ведь он через эту трубку дышит, видишь, — от кляксы, обозначающей человека куда-то вверх действительно тянулась полоса. Я-то сначала подумал, что это чернила размазались. — А там лодка, и в лодке сидит человек, и качает воздух, как мехами в кузне.

— Так трубка у человека, который под водой, не в рот вставлена?

— Нет, — Пашка покачал головой. — Она в шлем вставлена.

— А скажи, мне, сын мой, откуда ты вообще всё это взял? Про трубки, про меха? — я задумчиво покрутил лист.

— Мне Михаил Васильевич рассказал.

— А Михаил Васильевич не рассказал тебе, он сам это придумал, или подсмотрел где? — при этом я смотрел на самого Ломоносова, который остановился чуть в стороне, перевёл дыхание и теперь слушал каждое слово.

— Такие костюмы многие пытались разработать, включая прославленного Леонардо да Винчи, — ответил Ломоносов. — Наверное, многим удавалось.

— Ты можешь сделать такой? Рабочий подводный костюм?

— Сделать его не проблема. Проблема будет заключаться в трубке. Я не представляю, из чего её можно сделать, чтобы она и гнулась, но не ломалась.

— Так подумай, — резко ответил я. — Как придумаешь, сообщишь. — Теперь ты, молодой человек. Нельзя убегать от учителя во время занятий. Ты вот убежал, а Михаилу Васильевичу тебя ловить пришлось. Но, за это время он мог уже закончить урок, и начать думать над трубкой, которая очень сильно нужна папе.

— Я больше не буду, — тут же ответил ребёнок.

— Конечно, не будешь, потому что, если будешь, то мы не пойдём вечером гулять с Лизой. Точнее мы с мамой и Лизой пойдём, а ты будешь в это время сидеть на уроке, с которого сбежал.

— Я больше не буду, — Пашка насупился.

Я же поцеловал его в белобрысую макушку, покрытую мягкими, вьющимися волосами и опустил на пол. Сын глубоко вздохнул и подошёл к Ломоносову.

— Пошли на урок, — он протянул ему ручку, которая утонула в огромной лапе учителя, и они пошли по коридору, возвращаясь в класс.

Я проводил их взглядом, а затем повернулся к стоящим за моей спиной людям, с которыми я и шёл по коридору, направляясь к выходу из дворца.

— Господа и дамы, прошу меня извинить, но семья для меня — это святое. — Сейчас я говорил по-немецки, про себя благодаря бога за то, что никто из присутствующих в моей свите четырех мужчин и трех женщин, за исключением Бехтеева, не поняли ни слова из того, что было сказано в моей беседе с сыном и Ломоносовым.

— Да, ваше величество, это так чудесно, и так редко можно встретить отца, который бы так радовался успехам сына. — Графиня фон Эйдер даже промокнула платочком абсолютно сухие глаза. — Но, вам не кажется, ваше величество, что вы слишком его балуете?

Первым моим порывом было послать графиню на хер. Да и всю остальную кодлу, которая припёрлась, для согласования визита с Лизой и этим придурком датским корольком. Интересно, а он на наркоту ещё не подсел? Надо бы уточнить. А то где я ему раскумарку возьму, чтобы он от ломки ласты у меня во дворце не задвинул? Идиот, что с него взять.

Но первый порыв прошёл, тем более, что встреча действительно готовилась очень важная. Первый на моей памяти отъем территорий за долги на межгосударственном уровне. Так что мне нужно быть с этими товарищами, от которых меня тошнит, предельно приветливым и любезным.

А вообще шикарно получается. Сколько потрясающего я принес в этот мир. Вот попаданцы из книг, которые я в своё время читал, приносили в мир пулеметы, усовершенствованное сельское хозяйство, башенки на танки и многое другое очень полезное. Я же принёс эротику в журналы, казино и рейдерские захваты. Красавец, чего уж там.

Но на меня смотрела сейчас не только графиня. Я улыбнулся. Этим пираньям нельзя даже мизинца подставлять, по плечо руку обкусают.

— Да, графиня, вы правы, я балую Павла. А как же иначе? Детей следует баловать, тогда из них вырастают настоящие разбойники, — ответил я ей фразой из известной мне сказки.

— Простите, ваше величество, — она улыбалась уже более натянуто. — Я правильно поняла, вы хотите, чтобы ваш сын вырос настоящим разбойником?

— Ну, конечно, — я всплеснул руками и оскалился. — Павлу предстоит стать императором. И это очень важно, чтобы он не только стал разбойником, но и чтобы все соседи об этом знали. Тогда ему будет уютно и комфортно править, потому что настоящего разбойника остерегутся трогать. Это ведь может выйти боком, а то и ещё печальнее закончиться.

— Вы говорите ужасные вещи, ваше величество, — графиня поднесла платочек ко рту. — Вы ведь так шутите?

— Возможно, — я продолжил прерванный путь. — Я ещё сам не понял, шучу я, или нет.

Оставшийся путь до выхода мы прошли молча. Программа минимум на сегодня была выполнена. Я их лично встретил, лично провел по дворцу, лично показал комнаты, которые будут выделены для её величества королевы Швеции с ближайшим окружением, а какие будут выделены этому датскому ничтожеству, который в угоду своим прихотям умудрился продать страну с молотка. Но тут справедливости ради, надо ответить, что начало положил его скряга отец, и не в меру расточительная матушка. И хотя я предлагал поселить Фредерика где-нибудь поближе с винной бочкой, моё предложение отвергли мои же люди.

Мы вышли на улицу, и гости принялись рассаживаться по каретам. Всё, моя миссия на этом закончена, дальше я присоединюсь к этому делу, только когда буду встречать дорогих гостей. Итак, была проявлена немыслимая щедрость — сам император провел экскурсию.

Дальше с приехавшими делегациями будут общаться исключительно распорядители.

Поселили их в один из домов Меншикова. Они стояли пока пустыми. Я проявил милость и вернул пару домов, один в Петербурге, один в Москве князю Александру Александровичу. Да довольно приличную усадьбу под Москвой с деревенькой на пару сотен душ. Но возвращать всё не стал. Александр мне нравился. Очень неглупый, весьма образованный и храбрый, сейчас он служил под командованием Ласси. Посмотрим, что о нём мне скажет фельдмаршал, когда вернётся в Петербург.

Так вот в один из домов я поселил делегации, приехавшие готовить встречу на высшем уровне. Ну не в своем же дворце их селить, в конце концов.

Я не стал дожидаться, когда все рассядутся в кареты, а просто ушел во дворец. Идя по коридорам к своему кабинету, задумался. Хочу ли я снова увидеть Луизу? Не знаю. Мы ни одной встречи мирно не провели. Ни единой. И наши письма друг другу были насквозь пропитаны ядом. Тягучим, как самая жгучая страсть. Хотел ли я её когда-то? Да, уж себе-то можно признаться в этом. А сейчас? Я не знаю. И не хочу знать. Вот только избежать этой встречи я не могу. Какого хрена её муженек такой бесхребетный? Не мог кулаком по столу стукнуть и сказать: «Женщина, сиди дома. Kinder, Küche, Kirche, мать твою».

Я вошел в кабинет, и сел за стол. Так, надо выбросить эту змею из головы и делом заняться, я ещё Пашке обещал погулять, а для меня это важнее, чем Луиза Ульрика Шведская.

Глава 7

Иван Лопухин приостановил коня, чтобы трясти так сильно перестало, прицелился из пистолета и выстрелил. Пуля прошла мимо всадника, скачущего впереди, не задев его. Всадник при этом лишь слегка пригнулся, продолжая нестись вперед, не снизив скорость и не изменив своего движения. А лошадь была настолько хорошо вышколена, что даже не обратила на этот выстрел никакого внимания. Как не сбросили скорость и другие члены этого небольшого отряда, которых преследующие их русские почти сумели догнать. Им не хватило совсем чуть-чуть, совсем немного… И стрелял Лопухин скорее от бессильной злости, чем от желания действительно в кого-то попасть.

И вот всадники на полном скаку подъехали к холму, из-за которого показался большой отряд, который тут же пропустил беглецов в середину и сомкнул за ними ряды.

— Ушёл, гад, — Лопухин повернул коня к подъехавшем у к нему Груздеву. — Ушёл!

— Я вижу, Ваня, не надо так кричать. — Груздев в этот момент убирал подзорную трубу. — Не могу понять, кто их встречал?

— Французы, — к ним подъехал казачий подъесаул Воронин. — Их встречали французы, Вон Соловей успел рассмотреть форму, когда пруссаков в кольцо взяли.

— Ты уверен? — Лопухин с Груздевым переглянулись. Это была не та новость, которую им хотелось бы услышать. Потому что другого толкования, кроме предательства у неё не было.

— Да че мы франков от немчуры не отличим что ли? — подъесаул даже немного обиделся. — Форма разная у них, да и манера держать себя дюже отличается.

— Никто не сомневается в твоих умениях Кондрат, — прервал его возмущения Груздев. — Просто французы вроде бы наши союзники, или я чего-то не понимаю?

— Дык, может всё-таки «вроде»? — Воронин придержал коня, который гарцевал на месте, так и норовя пуститься вскачь. — Союзнички, мать их ити, — и он сплюнул на землю.

— Разворачиваемся, — сжав зубы скомандовал Лопухин. — На постоялом дворе решим, что делать дальше будем.

Они уже почти неделю гонялись за сбежавшим королём Фридрихом. Они практически не вылезали из седла, спали, где придется: в лесу, на обочинах дорог и очень редко в кроватях на постоялых домах. Все были заросшие и грязные. Недельная щетина уже начала казаться чуть ли не бородой у привыкших бриться ежедневно офицеров.

Они ведь почти догнали небольшой отряд прусских офицеров во главе с самим Фридрихом недалеко от Праги, когда и появился этот отряд, состоящий почти из трех десятков всадников. Тут и гадать не надо было, что это конец их миссии, хорошо ещё, что французы не послали за ними погони. Может быть, испугались, что небольшой отряд это всего лишь разведчики, или вырвавшиеся вперед торопыги, и за ними следуют куда большие силы. А может быть, какая-то другая причина стала основной. Лопухин с Груздевым могли только гадать, почему их не приказали уничтожить или в плен взять.

Казакам же на такие нюансы было вообще начхать. Они проверили, что погони нет, сделав круг в обратном направлении, и успокоились. А почему её нет, Воронина и его подчинённых мало интересовало.

Уже позже, в обеденном зале придорожно таверны Лопухин и Груздев сидели за столом и могли без суеты обсудить сложившуюся ситуацию.

— Странно не то, что такой отряд французов появился возле Праги, австриячка вроде тоже наша союзница. Странно то, что французы прислали за Фридрихом такой большой отряд, и ни одного солдата нам в помощь, — Иван смотрел на кружку с пивом так пристально, словно заметил в пене муху.

— В баню хочу, — ответил ему Груздев. — В парную. Да с веничком. У нас знаешь какая баня в Еловом? Не могу больше мыться в лохани.

— Да сходишь ты в баню, не гунди, — отмахнулся Лопухин. — Скажи лучше, почему французы помогли пруссаку с попустительства Австрии?

— Да что тут гадать, предали нас союзнички, договорились о чём-то за спиной Петра Фёдоровича. — Зашептал Груздев, наклоняясь к Лопухину.

— Это-то понятно, — Иван, наконец, сделал глоток и поморщился. — Не понятно, известно об этом его величеству, вот в чём вопрос.

— Не знаю. Вроде бы, фельдмаршал как-то обмолвился, что у его величества почти при каждом дворе есть шпионы, но так оно или нет, нам-то точно никто не расскажет. — Груздев повел болевшими плечами, которые буквально заставлял себя держать расправленными.

— Тебе, когда велено явиться к его величеству? — как бы невзначай спросил Лопухин, допив пиво до дна и поставив кружку на стол.

— Да сроков не было указано в послании. Сказано лишь, что по возможности должен явиться. — Груздев поковырялся в тарелке и бросил ложку на стол. Есть не хотелось. Хотелось спать, потому что голова от недосыпа уже плохо соображала.

— Я сейчас твой командир, Олег, — протянул Лопухин. — Так что, слушай приказ. Как выспишься, сразу же поедешь в Петербург. Возможность совпала с приказом, что может быть лучше? Мы не будем гадать, донесли шпионы до Пера Фёдоровича вести о предательстве, или нет. Мы увидели всё собственными глазами, и обязаны передать государю про такое предательство.

— Зато теперь понятно, почему сбежал Фридрих. — Олег начал подниматься. — Он потерял армию, Англия вовремя не пришла, Берлин захвачен, и там находятся весьма ценные заложники, которых из-за волнений в Польше не вывезти в Петербург, если только морем, через Гольштинию. Впору только застрелиться, или яда какого выпить, потому что плен — это еще хуже смерти. И тут у него появился шанс всё исправить. Как исправить, каким способом, нам не известно, но есть в Петербурге люди, которые получше нас с тобой во всём разберутся. Да, Пётр Фёдорович должен об этом знать. Хотя бы затем, чтобы принять правильное решение.

* * *

Пётр Румянцев прочитал доставленную ему от Петра Фёдоровича бумагу и издал вопль, который больше подошёл бы какому-нибудь древнему татарину из Великой Орды, чем русскому графу, галантного века.

— Хочешь оправдать своё прозвище русского варвара? — в кабинет в доме Ван Вена, который сам хозяин успел привести в порядок, прежде, чем уехал по очередному секретному поручению Петра Фёдоровича, вошёл Гюнтер с полуулыбкой наблюдая за Румянцевым.

— Да плевать я хотел с колокольни Исаакия, как меня назовут эти отсталые люди, самое главное, Гюнтер, заключается в том, что Петр Фёдорович велит нам с тобой возвращаться домой! Сдать все дела Олсуфьеву, и прибывшему сюда в Амстердам Волконскому Михаилу. А после того, как всё сдадим, нужно ехать прямиком в Петербург с докладами.

— Слава богу, — весьма искренне произнес Криббе, который уже порядком устал от Голландии, и всё чаще ловил себя на мысли, что скучает по императору и его семейству. Ведь сын у Петра подрастает. Пора бы уже шпагу в его ручку вложить. А кто, кроме него Гюнтера Криббе сможет достойно обучить наследника фехтованию? — А Пётр Фёдорович знает про меня и Хельгу? — он немного замялся.

— Конечно, я же ему отписал, — Румянцев посмотрел на прищурившегося Криббе удивленно, словно не понимая, почему Гюнтер вообще такие странные вопросы задаёт. — Да, тут про тебя тоже есть. На коронации нас не было, где положено награды разные раздавать, но там насчёт наград не густо было. Ломов, по-моему, только баронство получил, но тот заслужил, и даже большего. А так, офицерам может быть звание повысили, и то малой части. Моряков чествовали, тех да, которые англичанам по суслам настучали. Сейчас-то тот же Кондратьев им спуску на море не дает, но то, что сумел и людей многих сохранить и товары, дорогого стоит. Его сразу адмиралом сделали. Главное, чтобы не загордился.

— Слишком долгое вступление, граф, — Криббе молча разглядывал Румянцева, не зная, то ли ему по морде дать, то ли на дуэль вызвать. Пока он раздумывал, Петька продолжил.

— Так это я к чему говорю, это я к тому, что тебя, да и меня награды ждут. Вот только тебе они будут полагаться, если ты выполнишь одно условие.

— Какое? — стиснув зубы процедил Криббе.

— Женишься на Хельге как полагается. — Спокойно ответил Румянцев.

— И, это всё? — Гюнтер ушам своим не поверил.

— Да, всё. Только лучше тебе, друг мой, уже женатым вернуться к Петру Фёдоровичу, иначе нравоучения замучаешься выслушивать. Это я тебе из личного опыта советую. Поверь, так оно и будет, — добавил он мрачно.

— Если это единственное условие для моего спокойного возвращения, то я попытаюсь выполнить его прямо сейчас. Вот только, я не знаю, как отреагирует Хельга. Она привыкла к определенной самостоятельности…

— Брось. Она умная женщина и не может не понимать, что как графиня фон Криббе будет более защищена, чем простая фройляйн. К тому же после указа его величества о служении, в котором женщины дворянского происхождения тоже обязаны сжить Отечеству, никто и слова не скажет, если она продолжит заниматься своей любимой бухгалтерией.

— Какая ещё графиня… — Криббе замер, уставившись на Петьку.

— Вот такая. С земельным наделом неподалеку от Ораниенбаума. Там, правда, ещё несколько условий по наделу будет, но об этом вы с Петром Фёдоровичем сами потом договоритесь. — Сказал Петька, и аккуратно сложил письмо, спрятав его в рукав. — Ладно, пошел я дела сдавать, а ты лучше ступай свои дела семейные реши, чтобы потом локти себе не пытаться кусать, сетуя, что никак не достанешь.

Криббе кивнул, так и не придумав, как отплатить Петьке за такое мелкое вредительство, как донос государю про его не слишком правильное поведение. Немного постояв, раздумывая, что и как будет говорить, он пошёл искать Хельгу, чтобы сделать ей уже, наконец, предложение и покончить с этой греховной историей.

Так как дом у главного бухгалтера Голландской Ост-Индийской компании, сгорел, то ей, после устранения беспорядков в Амстердаме, предложили поселиться в доме Ван Вена, разумеется, временно. Тем более, что скоро ей необходимо будет ехать на доклад Петру Фёдоровичу в Петербург. Доклад из-за беспорядков и так уже порядком подзадержался, и тянуть дальше, испытывая терпение императора, не было никакого смысла.

А ведь работа только увеличивалась в компании, которая начала переживать второй расцвет, в основном из-за военной поддержки караванов судов флотом Российской империи. Уже давно каперы, да и просто пираты старательно обходили стороной суда, шедшие в охранном порядке под защитой кораблей с Андреевским флагом, развевающимся на ветру. И от этого прибыль только росла.

И купцам было плевать, что они фактически частично содержат Российский военный флот. Главное, что они постоянно получают огромные прибыли, небольшую часть которых не грех и отдать на защищающий их интересы флот. Тем более, что Голландия перешла под внешнее управление Российской империи, и никто не пришёл, и не остановил Петра, который филигранно рассчитал момент. Самое главное, Голландия вроде бы и осталась Голландией, вот только фактически стала очередной губернией Российской империи.

И ведь никто не возразил, когда подписывал бумаги. Многие олигархи вообще ни о чём не думали, лишь бы этот кошмар с обозленной чернью закончился. Когда же бунты подавили, в некоторых района республики довольно жестко, кто-то попытался возмутиться, но император Пётр устами своего верного слуги Румянцева заявил, что, какая им разница, под чьим внешним управлением находиться, немцев или русских? В их-то жизни мало что изменится, во всяком случае, пока. А недовольных никто не держит. Вон, у прусского короля как раз проблемы на франтах, он только будет рад новым рекрутам. Только всё добро придётся оставить, да и зачем оно потенциальным покойникам?

Олигархи прониклись, и перестали бузить, а те, кто был поумнее, быстренько присягнули лично императору, и уже красовались с дворянскими грамотами, правда, безземельных дворян, но, какая разница, главное, потомственных. Таких было немного, десятка полтора всего. А вот остальные тут же перешли в ряды не слишком благонадежных, и за ними было установлено наблюдение представителями Тайной канцелярии, которая начала обосновываться в городах, еще когда и бунты-то не везде Румянцев подавил.

Криббе постучал и вошёл в комнату любовницы, которая сидела на диванчике с таким растерянным видом, что Гюнтер сразу понял, что-то случилось.

— Мы очень скоро уезжаем в Петербург, тебе нужно начинать собираться, — сказал он, не дождавшись от Хельги ни слова.

— Я не… — она замолчала, а затем быстро проговорила. — Я, наверное, не смогу поехать. Попрошу тебя передать его величеству мой доклад, и прошение об отставке, — голос Хельги задрожал, ей очень нелегко далось это решение.

— Что ты такое говоришь? Конечно ты поедешь, — Криббе нахмурился.

— Я не могу, — она заломила руки. — Как я смогу предстать перед его величеством, если я беременна?

— Что? — Криббе моргнул.

— Я жду ребенка, — она испуганно посмотрела на него.

— И ты молчала? — он невольно подался вперед, а Хельга отшатнулась. — Господи, женщина, я так могу подумать, что ты меня боишься.

— Я не знаю, как ты это воспримешь? — пробормотала она.

— Конечно, я весьма положительно это восприму, — он шагнул к ней, рывком поднял на ноги, а потом подхватил на руки. — Я и так шёл, чтобы сделать тебе предложение, теперь же всё стало куда проще.

— Ты мне делаешь предложение? — Хельга почувствовала, как по щеке побежала слезинка. С её настроением творилось что-то странное, но она не могла этому сопротивляться.

— Нет, конечно, — Криббе усмехнулся. — Время для предложений прошло, мы с тобой просто сейчас поженимся. Найдем священника посговорчивее и вступим в законный брак. Наверное, ты хотела другую свадьбу, но тут уж ничего не поделать. — Он медленно опустил её на пол. — Мне тут птичка на хвосте принесла весть, что, возможно, если ничего не измениться, по возвращению в Петербург, меня ждёт титул. И, значит, тебя тоже. А по Российским законам дворянка должна поступить на службу. Понимаешь, что я имею в виду?

— Я никогда даже не думала о свадьбе, — Хельга в упор смотрела на Гюнтера. — Но, черт подери, я всё же надеялась, что получу однажды нормальное предложение.

— Хорошо, — и Криббе опустился на одно колено. — Ты окажешь мне честь и станешь моей женой?

— Да, — и Хельга разревелась, спрятав лицо в ладонях.

— И из-за этого столько переживаний, — Криббе поднялся на ноги. — Раз сейчас мы всё прояснили, значит, пойдём, найдём священника, чтобы время зря не терять.

* * *

Я отшвырнул зашифрованное донесение от моего шпиона в Париже, и в ярости саданул по столу.

— Суки! — схватив стоящий передо мной стакан с водой, швырнул его в стену. Во все стороны полетели осколки, а я почувствовал небольшое облегчение. Но, когда мой взгляд упал на письмо, я снова почувствовал подступающий к горлу комок. — Твари!

— Ваше величество, — дверь приоткрылась и в кабинет заглянул Бехтеев.

— Прикажи тут всё прибрать, — я указал на осколки и рухнул в кресло.

— Что случилось? — Бехтеев зашёл в кабинет, глядя на меня с беспокойством. Он проверял письмо, но прочитать его не успел, тем более, что оно нуждалось в расшифровке.

— Этот озабоченный мудак Луи заключил договор с Фридрихом и австриячкой против меня. Более того, эти твари ещё и Порту в свой заговор втянули. Как же я не хотел сейчас с турками воевать, но, похоже, придется. Да ещё и против французов и, наверное, австрийцев. Дранг нах Остен очередной задумали, сволочи. И, самое главное, мне ни слова не передали о том, что наши отношения несколько изменились. И мои ребята всё также под французскими флагами… Так, стоп. Я вам устрою кузькину мать. Пиши приказ Кондратьеву, пускай нападает на всех англичан без разбора. Можно даже не ввязываться в затяжные бои, напакостить и быстро уйти. Главное, флаг французский чтобы получше англичане рассмотрели. Сюда же пусть идут испанские и португальские корыта. Олсуфьеву, пускай все верфи в округе выпотрошит, но мне нужны ещё корабли. Сколько найдёт, пускай оснастит командами. Преимущество отдавать немцам и французам. Они пойдут навстречу флоту Кондратьева. Шифром в конце приказа Кондратьеву, этих первыми пускать в бой. Чтобы их речь была жертвам хорошо слышна.

— Что вы задумали, ваше величество? — спросил Бехтеев слегка побледнев.

— Ничего такого, что эти сволочи никогда сами не проделывали. — Мрачно ответил я. — Витус Беринг открыл путь к Америкам. Северный путь. И я даже знаю, что, если двигаться по этой открытой земле на юг, то можно быстро достигнуть Канады. Отправить туда войска в помощь нашим отважным исследователям. Оснастить их новыми винтовками и мортирами. Пускай движутся к границам Канады. В бои не вступают, но прямо на границе закладывают крепости. Я пока много людей не могу туда послать, мне с турками воевать скоро придется. Помощи я не смогу долго прислать. Так что, на рожон пущай не лезут.

— Готовить армию к войне с Портой? — деловито уточнил Бехтеев.

— Пускай гарнизоны в готовности пребывают, но пока ничего конкретного никому не говори, узнаю, что кто-то болтает про Порту, башку отверчу. Потому что кроме нас двоих про это никто пока не знает. И верните Ласси. Салтыков остаётся командовать армией Берлине. Пока никаких телодвижений пущай не делает. Посмотрим, как себя немцы поведут. — Бехтеев поклонился и вышел из кабинета, я же заметался по комнате, как зверь по слишком тесной клетке. — Как же всё не вовремя.

Дверь снова приоткрылась и в кабинет протиснулся лакей, который принялся убирать осколки стакана. Я несколько минут смотрел на него, затем сел за стол и вытащил ручку. Подумав ещё немного, я принялся писать письмо Луизе, в котором весьма пространно сообщал, что обстоятельства вынуждают меня поторопиться, и что ждать до следующего лета нет никакого смысла. В общем, пускай хватает этого слизняка Фредерика и едет в Петербург вот прямо сейчас, когда в Европе стало чуть-чуть поспокойнее. Закончил я письмо пожеланием, что увижу её вживую в ближайшие пару месяцев. Мол, она лучше, чем кто-либо другой знает своего брата, и что он никогда не смирится с поражением, и сделает всё, чтобы отыграться. Сделать это ему без посторонней помощи будет слегка проблематично, потому что он в первую очередь отрезан от казны, именно поэтому я жопу рвал,спеша попасть в Берлин первым. Но, это не значит, что Фридрих не будет пытаться. Будет, ещё как, правда, ему понадобиться для того, чтобы подготовиться, время. И мы как раз успеем всё подписать, пока я снова не буду связан с ним войной. В самом конце традиционно написал, что целую ручки. Всё, а теперь запечатать и послать гонца, но этим Бехтеев пускай занимается. Вызвав его колокольчиком, я вручил письмо с наказом отправить как можно быстрее.

Зная турок, я не сомневаюсь, что приготовления и различные церемонии у них на год, как минимум, затянутся. То есть, немного времени у меня есть. Надо в Грецию кого посмышленей послать. Греки уже давно созрели к бунту, их нужно слегка ускорить. Оружие подкинуть, деньжат опять же. Нужно же проявить христианскую солидарность, тем более, что греки в большинстве своём православные.

И что там, мать их, в Польше и Литовском княжестве творится? Это самые слабые звенья в моем плане. Но тут уж ничего не попишешь, надо ждать послания от Турка, или же его самого с новостями.

А вот Мария Терезия меня весьма неприятно удивила. Ведь умная же баба, какого черта она на поводу у Луи пошла? Я ведь ей честно хотел Силезию вернуть. Ну, значит, не судьба.

Но как же всё не вовремя! Ладно, волосы на башке буду позже рвать. А пока надо Машу предупредить, что гости нас гораздо раньше посетят. Это пока что всё, что я могу сделать. Вот ведь твари. Я ещё ни одной реформы не закончил, до ума не довел. Ну, ничего, нужно просто немного ускориться. А что-то долгоиграющее заморозить. Ничего, прорвёмся. Я во всяком случае, на это очень надеюсь.

Глава 8

Луиза Ульрика остановилась возле дверей в тронную залу, Георг снова опаздывал, и она раздраженно похлопала сложенным веером по ладони. Бал должен был уже начаться, но его величество изволил задерживаться. Она стояла перед дверью и чувствовала себя идиоткой. А когда из бокового коридора послышался смех, и король вывалился оттуда с какой-то девицей, которую он обнимал за талию, Луиза ощутила такую ярость, что она не удержалась внутри и сверкнула в её голубых глазах, направленных на мужа.

— Ваше величество, вы опоздали, — сухо проговорила она, а Георг нехотя отпустила девицу, в которой Луиза узнала графиню Броудштейнскую. Приложив руку к груди, которая была хороша видна в глубоком декольте, она постаралась успокоиться. Так далеко Георг ещё ни разу не заходил в своих игрищах. — Гости ждут.

— Ну так пойдём, порадуем гостей, моя королева, — он усмехнулся и протянул её руку. — Не нужно на меня смотреть так, словно сжечь готова. Иначе, я рискну предположить, что ты меня в потьмах с Карлом Петером Ульриком перепутала. Насколько я помню, только на этого мальчишку были столь страстные взгляды твоих прекрасных глаз направлены.

Двери открылись, и королевская чета вошла в зал. Придворные и гости дружно начали отвешивать реверансы. Луиза Ульрика натянула на лицо улыбку и прошептала так, чтобы её мог слышать только король.

— Вам, ваше величество, никогда не было дело до того, на кого я какие взгляду бросаю. Вам даже моя спальня никогда сильно не была интересна.

— Не устраивайте сцен, ваше величество, вы не в Петербурге находитесь, — Георг вывел Луизу Ульрику в центр залы.

Им предстояло открыть бал в честь прибытия к ним короля Фредерика Датского, который был уже в полубессознательном состоянии от выпитого вина, и его поддерживали с двух сторон верные ему приближенные. Такие, как оказалось, при датском дворе тоже нашлись. Их было немного, но она были. Вот только большое количество английских советников, прибывших вместе с королём, которые намеривались ехать с их великолепным поездом в Петербург, сильно не нравилось королеве Швеции. Сделать она с этим ничего не могла, они находились в свите Фредерика, но Луиза Ульрика чувствовала, что они что-то затевают. И всё, что ей оставалось, и в письме предупредить Петра о том, каких гостей ему следует ожидать.

Заиграла музыка и Георг повёл её в танце, открывающем бал. Она улыбалась и танцевала, и, несмотря на то, что очень любила танцы, Луизе Ульрике хотелось только одного, чтобы этот танец, наконец-то, закончился. Как только прозвучали последние аккорды, Георг любезно проводил её к трону, поцеловав руку.

Вокруг неё тут же столпилось множество молодых придворных. Луиза раскрыла веер и принялась им обмахиваться.

— Ах, господа, здесь так душно. Вот если бы кто-то принёс мне лимонада…

— Ваше величество, прошу, — она машинально взяла протянутый бокал, даже не глядя на того, кто ей его подал.

Луиза Ульрика уже поднесла бокал к губам, но тут мерзкая собака Георга, с которой у Луизы никогда не было особой любви, и которую Георг по примеру её братца Фридриха притащил в бальную залу, бросилась к ней, расталкивая и распугивая всех кавалеров. Она толкнула трон, и Луиза вскочила, выронив бокал с лимонадом из рук. И тут она увидела, что стало причиной нападения собаки. По полу бежала крыса, за которой любимица Георга и погналась, едва не уронив Луизу Ульрику на пол. Крыса остановилась, привлеченная запахом меда, который добавляли в лимонад, она потопталась по разлившейся жидкости, и даже пару раз её лизнула. Луиза вскрикнула и отскочила в сторону, а крыса сделала несколько неуверенных шагов, затряслась и упала на бок, а из её рта полилась на пол пена.

— Уберите Герду, чтобы она не схватила эту дрянь, — заорал Георг, с трудом пробившийся к жене, через плотную толпу придворных, которые в ужасе смотрели на труп крысы, которую всё пыталась схватить собака.

— Кто подал мне бокал, — в этот момент Луиза подняла голову и обвела яростным взглядом всех стоявших рядом с ней людей. — Клянусь богом, когда я узнаю, кто хотел лишить меня жизни, как эту несчастную крысу, то убийце не поздоровиться. Я лично буду спускать с него или с неё шкуру маленькими лоскутами!

— Ваше величество, вас немедленно должен осмотреть доктор, — прервал её угрозы Георг.

— Да, вы правы, ваше величество, я, пожалуй, удалюсь в свои покои, чтобы доктор мог меня лучше осмотреть.

Луиза Ульрика сделала неглубокий реверанс перед Георгом и быстрым шагом вышла из бальной залы в сопровождении своей свиты.

— Так дальше не может продолжаться, — Луиза влетела в будуар, схватила стоящую на столе вазу, и швырнула её в стену. Затем принялась сдирать с себя платье, сбросив параллельно шелковые туфельки, на которые попал отравленный лимонад. Две горничные помогали ей раздеваться, плохо понимая, почему королева делает это едва ли не прилюдно. Когда Луиза осталась лишь в шелковой сорочке, она указала на дверь. — Все вон! А это сжечь! — Когда горничные и фрейлины выскочили из будуара, она упала на диван и зарыдала. — Я не могу чувствовать себя в безопасности в собственном доме. И Георг совершенно не может меня защитить. И я не могу быть уверена, что все это не подстроил он сам.

Выплакавшись, она поднялась и подошла к зеркалу, и посмотрела на себя.

— Хельга! — дверь тут же открылась, и в будуар проскользнула горничная. — У нас всё готово. Мы уезжаем утром. Фредерика пускай кто-нибудь в его карету загрузит с десятком бутылок вина.

— Но, ваше величество…

— Не спорь со мной, и позови Вольфганга. — Луиза взглянула на себя. — Постой, принеси мне халат.

— Может быть, платье…

— Хельга, почему ты решила со мной сегодня спорить? — Луиза прищурилась. — Наверное, я слишком мягка с тобой, тебе так не кажется?

— Ваше величество, я даже в мыслях не осмелилась бы вам дерзить, — служанка сделала глубокий книксен, опустив голову. — Я уже мчусь, чтобы выполнить все ваши приказы.

Она помогла надеть королеве тяжелый парчовый халат, который упал с плеч на пол, как роскошная мантия, скрыв от нескромных глаз стройное тело и грудь, которая была едва прикрыта шелком сорочки.

Вольфганг фон Юнг — секретарь, которого она подобрала себе сама, и который отличался преданностью именно ей одной, получил задание, проверить наличие всех необходимых разрешений и бумаг. Он уже услышал, что произошло на балу, и не задавал глупых вопросов, прекрасно понимая, что его королеве сейчас будет гораздо безопаснее в Петербурге, чем в Стокгольме. Поэтому, выслушав поручения Луизы Ульрики, он умчался их выполнять, попутно отдавая распоряжения готовиться к утреннему выезду.

Луиза же уже хотела пойти и лечь спать, чтобы завтра побыстрее настало, но тут дверь открылась, и в будуар заглянул Вольфганг, который уже успел притащить весь приготовленный ворох бумаг и теперь разбирал их на своём постоянном месте, в небольшой комнатке перед входом в покои королевы, где ему часто приходилось коротать время с фрейлинами, которых Луиза редко пускала в свои покои. Туда вообще был вход для многих заказан, лишь очень немногие люди могли похвастаться тем, что побывали в будуаре королевы.

— Ваше величество, маркиз Дернский умоляет о небольшой аудиенции, — немного растерянно проговорил секретарь.

— И что же нужно Дерну от меня, да ещё в такой час? — Луиза нахмурилась. — Пусть войдёт. И, Вольфганг, дверь не должна быть закрыта плотно. Пускай она будет чуть приоткрыта.

— Ах, ваше величество, — высокий темноволосый красавец ворвался в будуар и, упав на одно колено, подхватил руку Луизы. — Вы не представляете, как сильно я испугался после этого жуткого происшествия на балу. Его величество был обескуражен. Он вынужден был приказать закончить бал в кратчайшие сроки. А капитан гвардейцев допрашивал всех присутствующих, может кто-то видел того негодяя, который передал вам бокал с ядом.

— О, бедняжки. Наверное, они так страдали. Но, его величеству, право, не стоило так беспокоиться, и из-за этого несчастного случая прерывать бал. — Улыбаясь ядовито ответила Луиза. — И, маркиз, ваше волнение — это не повод для того, чтобы сейчас находиться в моих покоях.

— Разумеется, ваше величество. Я просто хотел вам предложить свою шпагу во время путешествия в эту варварскую страну…

— Вы будете сопровождать его величество короля Фредерика? — Это была плохая новость. Дерн, помимо того, что был хорош собой, женщины так и липли к нему, не был обделён умом. Луизе Ульрике всё больше и больше не нравилось сопровождение датского короля.

— Нет, ваше величество, я буду сопровождать вас. Его величество король Георг дал свое августейшее разрешение. После того, как стало известно, что ваш брат был вынужден бежать в Порту, чтобы остановить этих чудовищ, Ласси и Салтыкова, вашей драгоценной жизни стала угрожать опасность. И сегодняшний инцидент тому подтверждение, — горячо воскликнул маркиз. Поэтому я и говорю, что моя шпага будет всю дорогу к вашим услугам.

— Уверяю вас, маркиз, я найду вашей шпаге достойное применение, — Луиза скромно потупилась, не забыв при этом обольстительно улыбнуться. — А теперь, ступайте, будет очень неловко, если его величество застанет в моём будуаре мужчину.

Он вскочил на ноги, поклонился, и вышел из комнаты. Внутри у Луизы Ульрики всё клокотало. Да как они смеют так нагло намекать, что почти контролируют её мужа-тряпку, а через него и её саму? Луиза резко развернулась и подошла к столу. Нужно срочно написать письмо Петру, потому что англичане явно что-то замышляют.

* * *

— Ваше величество, майор Олег Груздев к вам со срочным поручением, — я кабинет заглянул Бехтеев. Я сидел за столом, развалившись в кресле и играл в бирюльки. Оказалось, что эта старинная русская игра совсем не легкая, как мне казалось раньше. Занялся я этим делом вовсе не потому, что мне было нечем заняться. Совсем наоборот, дел была такая куча, которая даже при наличии многочисленных помощников, грозила завалить меня по маковку. Просто я ждал герцога Кента, и старательно готовил себя к этой встрече.

— Это тот самый Груздев, который наши срамные листовки с весьма впечатляющим барабаном распространял? — Я подцепил петлёй маленькую фигурку и вытащил её из кучи, положив рядом с собой.

— Да, вы ещё велели ему прибыть, ваше величество, как только подходящее время появится. — Напомнил мне Бехтеев.

— Ну, значит, подходящее время наступило. Пускай заходит, раз срочно прискакал. Он, наверное, на ногах не стоит, ему бы в баню, да спать на сутки завалиться на чистые простыни, — я вытащил ещё одну фигурку и начал присматриваться в третей. — Так что, зови. А если Кент завалится, то помаринуй его в коридоре, а то, совсем стыд потерял, к императору на аудиенцию опаздывать изволит.

Бехтеев вышел, я начал вытягивать фигурку, но тут рука дрогнула, и я задел сразу две соседние.

— Ах ты, зараза такая, — ругнувшись, я поднял голову и встретился с недоуменным взглядом стоящего напротив офицера. Моя бровь слегка изогнулась, а офицер, словно опомнившись, поклонился и сделал шаг вперед, снимая треуголку. — Майор Груздев, я ничего не путаю?

— Нет, ваше величество, не путаете. Майор Груздев к вашим услугам. Меня послал с поручением полковник Лопухин. — Он говорил довольно тихо, а по серому оттенку лица было заметно, что он безумно устал.

— И что же Иван Лопухин велел мне передать, что послал для этих целей целого майора? Неужто у него никого званием поменьше не нашлось, чтобы как гонца отправить? — Я крутил в руке петлю, внимательно глядя при этом на Груздева.

— В том-то и дело, что не нашлось. Да ещё и вспомнил полковник, что вы велели мне к нему явиться, и решил, что таким образом сразу двух зайцев убьёт.

— Ты же понимаешь, майор, что всё будет зависеть от того, что именно ты мне сейчас передашь. — Я бросил петлю на стол.

— Нас с Иваном Лопухиным и казаками отрядил фельдмаршал Ласси в погоню за бежавшим королём Фридрихом. Королю удалось уйти, но были свидетелями, как ему пришел на помощь отряд французских драгун. Собственно, поэтому мы прекратили преследование. — Словно оправдываясь, ответил Лопухин.

— Где произошла встреча? — про предательство Луи я в курсе, и в отличие от майора даже знаю, куда Фридрих отправился. Но один вопрос меня все же интересовал.

— Возле Праги. — Ответил Груздев, а я откинулся на спинку кресла и поднес палец к губам. Вот теперь все вопросы отпали сами собой. Значит, Мария Терезия точно с ними. Ну что же, все точки над I расставлены, как любят говорить земляки Кента, который уже непозволительно опоздал. Тварь паскудная. Хочет показать, что при должном везении именно он будет здесь хозяином? А вот хрен ему. Но, об этом пока рано думать.

— Ладно, оставим Прагу. И Фридриха тоже пока оставим. Садись майор, — он недоуменно посмотрел на меня и осторожно сел, на самый краешек кресла, стоящего напротив моего. — Ты умеешь играть в бирюльки? Я вот недавно понял, что это невероятно полезная игра, помогающая развиваться как умственно, так и физически.

— Это детская забава, ваше величество, — решил напомнить мне Груздев.

— Да не скажи, майор. Вот, смотри, лежит фигурка, вроде бы одна, но, вытащить её практически невозможно. Мешает вот эта, — и я петлей указал на мешающуюся фигурку. — Мне вот кажется, что она сильно на короля Франции похожа, — внезапно поделился я с Груздевым, который не смотрел на стол, а смотрел на меня. Видимо, не таким он себе меня представлял. Ну что же поделать, я ради него меняться не собираюсь.

— Не знаю, возможно, и похожа эта фигурка на короля Франции, — осторожно проговорил он.

— И вот, представляешь, чтобы добраться вот до этой одинокой почти всеми покинутой фигурки, надо убрать именно нашего Луи. — проговорил я задумчиво. — Здесь, конечно так всё навалено, но попытаться можно. Нужно только грамотно завести вот эту петлю. Оп, — и фигурка, которую я обозвал Людовиком, заняла своё место рядом с остальными. — Ну вот, теперь эту фигурку взять легко. Вот эти, что вокруг навалены, их весьма легко можно обойти. — Я протянул руку и аккуратно вытащил фигурку без помощи петли. — Вот так.

— Это всё что-то значит, ваше величество? — спросил Груздев, переводя взгляд с бирюлек на меня.

— Да, скорее всего, что-то значит. Главное, петлю использовать правильно, а это очень тонкая работа, очень.

Я бросил петлю на стол, и принялся разглядывать майора. Почему-то я его себе тоже другим представлял: этакой смесью Дениса Давыдова и поручика Ржевского. С обязательными усами. Олег Груздев же был не слишком высок, стан его был гибок, а лицо, хоть и скверно, но выбрито. Особенно выделялись на лице темные глаза, с такими ресницами, что любая девка многое отдала бы за такие.

Майор заерзал под моим пристальным взглядом. Ему было неудобно сидеть на краешке, но тут сам виноват, никто его не заставлял. Сел бы нормально, сейчас не пытался бы поудобнее седалище устроить на тех пяти сантиметрах, которые сам себе выделил. Кстати, о сантиметрах, интересно, как скоро я буду их не только про себя упоминать?

— Ваше величество, могу я узнать, зачем вы меня в Петербург звали? Неужто чтобы просто посмотреть на меня? — он не выдержал и прервал молчание первым.

— И это тоже, — я кинул. — Но больше, чтобы поговорить. Как ты относишься к идее тез листков, которые раздавал людям?

— Они очень… хм… противоречивы, ваше величество. Но, не могу не признать, что подобный ход работает. Особенно, после, — он замялся, а затем выпалил. — После смерти Елизаветы Петровны, картинки те новый смысл приобрели. Фридриху-то негде было новых наделать, а измываться над погибшей от страшной болезни женщиной, ну, это не многие приветствуют. Так что сработал обратный эффект, люди стали отворачиваться от солдат и офицеров Фридриха, из тех, которых он посылал по деревням.

— А откуда у солдат Фридриха те срамные картинки про тетушку нашу Елизавету Петровну, если ты сам сказал, что негде ему было запас пополнить? — я продолжал пристально смотреть. Ну же, ответь. Позволь мне убедиться, что я в тебе не ошибся.

— Так, я их отбирал по первости, а потом мы их сами и раскидывали, чтобы этот обратный эффект произвести. Я потом ещё одну сделал, и пока ненадолго в Берлин заезжал велел напечатать. Я за свой счёт печатал, — добавил он быстро, я же протянул руку и взял протянутую мне уже помятую бумажку. На ней, на хорошем немецком было написано, что императрица преставилась, и как можно хулить почти святую женщину, не укладывается в головах всех святых, и самой Девы Марии. Я отложил бумажку в сторону и теперь смотрел на Груздева с любопытством.

— А чего не продавал те срамные картинки? — от внезапности вопроса, бедный майор едва не свалился с кресла.

— Что? — он уставился на меня, я же только усмехнулся.

— Сядь нормально, мне на тебя смотреть больно. Разговор долгий предстоит, нехорошо получится, если ты половину пропустишь, потому что из-под стола вылезать в это время будешь.

Груздев послушно устроился в кресле, всё равно стараясь держать спину прямо.

— О чем вы хотите поговорить со мной, ваше величество?

— Вот об этом, — я снова взял в руки петлю и дотронулся заостренным концом до бумажки. — Это был очень мудрый ход, очень. И я приказал явиться, когда о нём узнал. Мне и нашей многострадальной империи очень нужен человек, который будет всякий срам против меня, моей семьи и всего, чем богата Россия, пресекать, и не давать распространяться в империи. Также этот человек должен всячески обливать самыми отборными помоями остальных европейский и не только европейских правителей, как у нас, так и у них. Работы много предстоит. Жалованьем не обижу. Да и в Тайной канцелярии целый отдел под это дело нелегкое создадим, с личной типографией. А ты начальником пойдешь, на должность полковничью. Разумеется, в звании полковника.

— Что? — Повторил Груздев. Я же только рукой махнул.

— Вот что, пока ещё майор, с тобой сейчас точно каши не сваришь. Иди-ка ты отсыпайся. Да подумай, пока отмываться будешь да ко сну готовиться. Может что и путное в голову придёт. Завтра в это же время жду тебя здесь, с ясной головой, которая будет именно той самой головой, которая эту схему придумала. — Я схватил колокольчик и позвонил. В кабинет тут же зашел Бехтеев. — А вот Фёдор Дмитриевич проследит, чтобы ты ничего не забыл и не перепутал.

И я вкратце рассказал секретарю, про завтрашнюю встречу с Груздевым. Он кивнул и указал майору, который до сих пор в каком-то ступоре сидел, на дверь. Груздев встал, и они уже пошли прочь из кабинета, когда за дверь раздался громкий вопль.

— Мы дома, господи, радость-то какая. Гюнтер! Мы дома! — дверь распахнулась и в кабинет ворвался Петька Румянцев, а за ним зашёл Криббе. Как же давно я их не видел.

Резко встал из-за стола, краем глаза заметил любопытный взгляд, который бросил на меня мой будущий министр пропаганды, как бы гнусно это не звучало, но подобные методы работают во все времена, и почему я должен от них отказываться, мне не очень понятно.

Петька не добежал да стола каких-то пару шагов и нерешительно замер. Он заметно похудел, стал гораздо стройнее, но и одновременно крепче физически. А лицо приобрело строгость и чуть заострилось, утратив все следы разгульной жизни. Только глаза блестели так знакомо. А Криббе — это был Криббе, который нисколько не изменился, но тоже, словно заробев, остановился неподалеку.

— Петька, суки ты сын, — я выскочил из-за стола и крепко обнял его. Румянцев отмер и так крепко сжал меня, что я почувствовал, как ребра затрещали. — Пусти, боров такой, раздавишь.

А потом так же крепко обнял Криббе. В это время Бехтеев пытался утащить из кабинета Груздева, который, похоже, как истинный художник что-то разглядел в моей встрече со старыми друзьями. Наконец, Бехтееву удалось выпихнуть Груздева за дверь, но он тут же вернулся. Закрыв её за собой, секретарь негромко произнёс.

— Герцог Кент изволил явиться.

— Гони его в шею. — я махнул рукой.

— Да, но…

— Эта сволочь в следующий раз бегом прибежит. А сейчас нечего было клювом щелкать. Так и скажи, Криббе из Голландии вернулся, и теперь вовсю императора обрабатывает. Вместе со злокозненным Румянцевым. Ему было назначено время, он решил показать собственную… в общем, собственную. — Я не стал озвучивать матерное слово. — И кто ему виноват? У императора каждая минута на счету. Не будет же он время разбазаривать, какого-то там английского герцога ожидаючи? Так что пущай ступает пока с Богом. А то, Румянцев тут охоту на медведя предложить хочет. Соскучился говорит шибко на чужбине по забаве русской. Большой выезд, говорит, хочу устроить, да послов всех пригласить, включая герцога Кента.

Бехтеев хмыкнул, кивнул и направился исполнять указание, я же махнул на кресла рукой.

— Садитесь и рассказывайте. Мне тоже есть чем вас порадовать, — добавил я мрачно, да так, что даже Петька стал предельно серьезным, садясь на своё место. А обсудить нам предстояло действительно много. Надо наверное, приказать, чтобы ужин прямо сюда подали, подумал я, и стал внимательно слушать Криббе, который первым взял слово.

Глава 9

Ласси вышел из кареты, и с трудом подавил желание потянуться, чтобы размять затекшие мышцы.

— Ты не знаешь, к чему такая спешка? — спросил он у сопровождавшего его Михаила Волконского.

— Нет, — князь покачал головой. — Знаю только, что многие назначения сняты и некоторые прожекты заморожены, но не все, нет, не все. В Петербург отозвано много народу, но поручения Пётр Фёдорович даёт каждому отдельно, и беседует с каждым почти наедине. Я знаю лишь, что к Азову выдвинулись дополнительные войска. Туда же казаков стягивают и калмыков. Калмыкам послабления дали, как и башкирам. Примерно те же условия, что и казачеству. Но, Пётр Фёдорович говорит, что указы наспех готовились, и будут потом, когда всё закончится, пересматриваться и уже в полном соответствие составляться.

— Да что закончится-то? Война в Европе уже называется странной, но Пруссию, Силезию и Саксонию мы полностью захватили, и сейчас там временное военное присутствие формируется. А Салтыков генерал-губернатором назначен. Правда, пришлось ему любимый Дрезден на Берлин променять. Зато его бабы любят, даже мать Фридриха притихла и не бузит сверх меры. — Ласси все-таки расправил плечи. В последнее время он всё острее ощущал возраст, а с ним и досаду, что это именно сейчас произошло, когда мир на гране перемен стоит, и столь много нужно успеть сделать.

— Если кто и знает, то только государь. Ну, еще, скорее всего, Криббе, Румянцев и Ушаков. — С легкой досадой в голосе произнёс Волконский.

— Ну куда уж без старого лиса, — Ласси усмехнулся. — Ещё бы Ушаков чего-то не знал. Да только давно я в Петербурге не был, не знаю, что творится.

— Про клуб сынов Отечества слыхал? — задумчиво спросил Волконский Ласси.

— Слышать-то слышал, но вот не вникал. Не молод я уже, по тайным встречам с магистрами бегать. — Он покачал головой. — Слухи ходят, что сам государь в этом клубе состоит.

— Состоит, — кивнул Волконский. — Мы друг друга по кольцам узнаем, — и он указал на перстень, красовавшийся на безымянном пальце левой руке. — Только по условиям клуба, не должны даже вида подавать, что узнали. У Петра Фёдоровича тоже такое колечко имеется. Но это я так к слову. А вот что важно, от магистра поступило задание вычислять представителей массонов и, если они иноземцы, рапорт Ушакову подавать, ну, а ежели свои олухи, то пытаться вразумлять до посинения.

— А ежели не поймут добрых слов? — Ласси прищурился.

— Тогда так же Андрею Ивановичу особо непонятливых сдавать. Он поди быстро ключик к каждому подберет. А нет, так государь часто говорит, что земель у Российской империи много, а людишек маловато, так что самым несговорчивым быстро место в Сибири найдется. Дорогу строить будут, али ещё что. Там сейчас развитие прёт понемногу, Шумахеру, говорят, удалось университет в Томске заложить. Уже и профессуру начали подбирать. Так что и всем семейством особливо упорствующих будут отправлять.

— Сдается мне, что, раз так круто взялись, то предательство какое-то большое обнаружили, — Ласси покачал головой. — Не к добру всё это, ой не к добру.

— Да ещё и визит высочайший королевы шведской и короля датского никто не отменял. — Хмуро добавил Волконский. — Вся Тайная канцелярия как на иголках сидит.

— Ну, у этих служба такая, подвох постоянно ждать, да врага в собственной тени видеть. — Ласси тяжело опёрся на трость. — Пошли уже, Миша, время назначенное подходит, негоже заставлять ждать государя.

В приемной, специальной комнате перед кабинетом, в котором проходили аудиенции расположился Бехтеев — секретарь Петра Фёдоровича, а у дверей стояли два гвардейца. Сама комната появилась недавно: по приказу государя попросту взяли и отгородили часть коридора перед кабинетом. Поставили двери и натаскали мебель. А сделали это из-за того, что императору до смерти надоело, что посетители «болтаются» по коридорам в ожидании назначенного времени, да и сам Бехтеев, как бедный родственник у дверей ютится.

Получилось удобно, и сейчас Ласси в полной мере это удобство оценил. На удобном диванчике напротив двери в кабинет, расположился Бутурлин.

— О, господин фельдмаршал, — он вскочил и сдержанно поклонился. — А хоть ты-то знаешь, зачем нас здесь собрали?

— А я хотел о том же у тебя спросить, Александр Борисович, — ответил Ласси. Он посмотрел на диванчик и задумался, садиться, чтобы подождать сидя, или не стоит, потому что вставать в последнее время стало шибко тяжко.

Дверь в приемную отворилась, и в нее вошли двое молодых людей, в одном из которых Ласси узнал зятя Миниха — Максима Берга, а вот второй не был ему знаком. Дверь ещё не успела закрыться, как вошёл ещё один офицер, на этот раз морской. Это был адмирал Алексей Наумович Синявин.

Бехтеев поднялся из своего стола, стоящего в углу комнаты, пересчитал присутствующий, и направился к кабинету императора. Вышел он оттуда буквально через несколько секунд.

— Прошу, господа, проходите, его величество ждёт вас. — Провозгласил он, приоткрывая дверь в кабинет.

— Всем вместе? — недоверчиво уточнил Ласси.

— Да, всем вместе, — подтвердил Бехтеев. — А вас что-то смущает, Пётр Петрович?

— Нет, если такова воля его величества, — он растерянно переглянулся с Бутурлиным и Волконским. Они выглядели растерянными, так же, как и он сам. А вот на лицах молодых людей отразилось такое изумление, граничащее с паникой. Лишь один Синявин выглядел спокойным, но, как подозревал Ласси, в силу своего спокойного нрава, который, казалось, ничто не может заставить его проявить.

Молодой император стоял у карты, занимающей практически всю стену, и пристально рассматривал её.

— Ваше величество, — нестройный хор голосов приветствовал Петра, который обернулся и наклонил голову, коротким поклоном приветствуя всех собравшихся по его приказу.

— Проходите, господа, рассаживайтесь, — он указал на стол, стоящий чуть в отдаление от массивного стола, стоящего прямо напротив двери.

Они сели за стол, при этом молодые люди старались держаться от основного костяка приглашенных как можно дальше. Пётр отошёл от стены с картой, оглядел присутствующих и, усмехнувшись, сел во главе стола.

— Наверное, вы гадаете, зачем я вас всех здесь собрал? Да ещё в таком составе? — спросил он, оглядывая каждого из них пристальным взглядом.

— Ваше величество, это нетрудно просчитать, — за всех ответил Ласси. — Командующий Азовским флотом, и я, уже весьма жирный намёк на то, что вы снова хотите попытаться взять Очаков. Я прав?

— Да, — просто ответил молодой император и слегка наклонил голову набок. — Но, это ещё не всё. Я хочу, чтобы вы все сообща не просто взяли Очаков. У нас очень мало времени на самом деле, но оно пока есть. И за это время я хочу, чтобы Азов, а потом и взятый Очаков были превращены в неприступные крепости. А ещё я хочу, чтобы Таманский полуостров вошёл уже полностью в состав Российской империи. И на нём мне нужна крепость, хорошо укрепленная с видом на пролив.

— Вы хотите перекрыть Керченский пролив, ваше величество? — Синявин, который в этот момент разглядывал свои ладони поднял голову и недоуменно посмотрел на государя. — Но, как же договоренности с османами?

— Все договоренности полетели в трубу в тот самый момент, когда почти вся Европа объединилась с турками против нас. — Жестко ответил Пётр. — Они наши договоренности в нужнике использовали, и требовать от нас их соблюдения больше не имеют никакого права. Видит бог, не мы это начали. Я не хотел пока задирать осман, хотел на ноги покрепче встать, но, мне не дали. Нам не дали как следует подготовиться. И что нам остается делать?

— Воевать, — решительно ответил князь Волконский. — Что нам ещё остаётся?

— А есть ли страны, которые всё-таки не ополчились против нас? — задумчиво спросил Бутурлин, которого перспектива воевать на всех фронтах совершенно не радовала.

— Есть, — кивнул Пётр. — Голландия под нашим внешним управлением. Швеция пока соблюдает нейтралитет, ей совместно с нами ещё сделку с Данией заключать, сама Дания — ну тут понятно, она пока ничего не может предпринять, её король гулять изволит, и, как ни странно, Англия, которая сейчас сидит в полнейшем ох… хм… недоумении, и чешет репу, задавая себе один единственный вопрос: «А какого чёрта происходит?». Пожалуй, можно ещё Мекленбург отнести к дружественным или нейтральным странам. И всё благодаря женитьбе Петра Румянцева на принцессе Ульрике. Если поначалу я считал эту женитьбу дуростью несусветною, то сейчас, пожалуй, могу изменить решение. Это была весьма прозорливая и дальновидная политика, как оказалось.

— В прошлый раз мы оставили Очаков из-за постоянных болезней, — медленно проговорил Ласси.

— Сейчас эта проблема будет решаться. — Пётр перевёл взгляд на него. — С вами отправятся достаточно много полковых врачей, которые уже предоставили мне несколько способов избежать эпидемий. В частности, воду они будут выдавать бойцам сами. Кто ослушается, будет бит нещадно, потому что не только свою голову в петлю засовывает, но и товарищей может в итоге заразить. Нужники будут только организованные, кордоны санитарные будете учиться развертывать, помимо всего прочего. Много чего будет сделано, я сейчас рассказывать много не буду, отдельно встретитесь с Томилиным, который у докторов за главного назначен, он подробно всё объяснит и непонятные моменты на пальцах обрисует. Проблема не решена полностью, тем более, что многие моменты спорны и нуждаются в проверках, и вам, как мне не прискорбно это говорить, придется не только воевать, но и теории Томилина проверять на практике, выбирая наилучшие, чтобы потом полноценно ввести повсеместно в каждом полку, какой только сыщется на территории Российской империи.

— Я пока не знаю, хорошо то, что вы говорите, ваше величество, или плохо, но, если эти меры помогут избежать жутких болезней и страданий для наших солдат, я полностью поддержу подобные начинания, как только мы убедимся в их эффективности.

— Отлично. — Пётр кивнул. — Тогда, последнее, что я хочу вам сказать. Как вы знаете, в армии идёт реформа, которую я не хочу останавливать на время войны. Более того, я считаю, что это время как раз подходит для того, чтобы кое какие реформы ускорить. Например, одним из пунктов идёт снижения времени службы до пятнадцати лет. Более того, всем тем солдатам, кто выслужит положенный срок во время этой кампании, будет выделен участок земли на вновь завоеванных территориях. Там они могут поселиться общиной. Земли выделиться прилично, на добротную деревню точно хватит. Бывшие солдаты, да которые пороху нюхнули прекрасный форт-пост организуют. От налогов они будут освобождены на первые десять лет. Каждому будет вручено по пяти рублей и рухлядь разная, чтобы на голом месте смогли начать обустраиваться. Да инструмента вдоволь.

— Да как же они бобылями-то жить станут? — подал голос незнакомый Ласси молодой человек и тут же язык прикусил.

— Это очень хороший вопрос, Саша, — одобрительно кивнул государь. — Мало кто знает, что под покровительством её величества и Андрея Ивановича Ушакова лично, организованы специальные школы, в которых собирают со всех улиц Российской империи девочек-сироток, которым участь одна предрешена, или в девки гулящие идти, или в могилу. В этих школах девочек обучают именно этому: стать женами и достойными подругами бывших солдат в таких вот поселениях, да женами колонистов, которые совсем новые земли едут осваивать, за морями-океанами, да дальше по Амуру. Вот когда солдатики ваши дома поставят, в которые можно жену молодую привести, вот тогда мы смотрины и устроим.

— Интересная идея, — задумчиво проговорил Волконский.

— Не моя, увы, — государь развел руками. — Ещё Людовик, который четырнадцатый, корабли с невестами в Новый свет посылал. Правда, я довёл это дело до совершенства, они не просто подобранные с улиц, да с монастырей собраны, а обучены грамоте, ведению хозяйства, обращению с оружием, всё-таки в суровые места едут, надо и за себя уметь постоять. Да ещё и повивальному делу девочек учат специально приходящие доктора, и кое-каким медицинским премудростям. — Он задумался. — В любом случае, у Людовика получилось, не думаю, что у нас получится хуже.

— Да, думаю, что получиться должно неплохо, — теперь уже задумались все. — И у солдат появится стимул, чтобы не просто воевать, живота не жалея, а с головой воевать, чтобы живыми остаться. Тут и правила докторские будут выполняться охотнее. Кому обезображенным болячками перед девками предстать охота? Солдатам же стать нужно будет показать, а не скрюченное тело. — За всех резюмировал Бутурлин.

— Я рад, что не ошибся в выборе тех, кому предстоит не просто завоевать, но и удержать Крым, а может быть, и дальше пойти, тут как карта ляжет. — Пётр улыбнулся кончиками губ. — А теперь я хочу представить вам этих двух молодых людей. Александр Суворов, — тот самый молодой офицер, который перебил императора, поднялся из-за стола, чтобы все могли увидеть, кто он такой. Пётр Петрович, тебе я поручаю этого безусловно талантливого молодца. В качестве ординарца будет при тебе неотлучно он находится. Гоняй его в хвост и в гриву, поручай всё, что только возможно, вплоть до небольших сражений, уверяю, он справится. А себя пожалей, богом прошу. Не так ты молод, как твой ординарец, а мне ещё ой как нужен. — Ласси от этих слов даже слегка покраснел, и степенно кивнул, принявшись разглядывать Суворова. Пётр тем временем продолжил. — А Максима Берга, за тобой Михаил Никитич закрепляю. Христофор Антонович о нём дюже хорошо отзывался. Вот и поглядим, действительно по делам оценивал, или кумовством занимался наш граф Миних. — Волконский в свою очередь принялся рассматривать своего ординарца. — Ну, а теперь, я хочу услышать ваши предложения и пожелания.

— Галерный флот нужен, — подал голос, молчавший до этого времени Синявин. — Они маневреннее, и ими проще и лучше пролив контролировать, да и занять его можно быстрее.

— Ну вот, первое дельное предложение уже поступило, — и император принялся записывать то, что ему начали говорить опытные полководцы и хозяйственники в свою знаменитую книгу.

* * *

Мой костяк завоевания Крыма и в перспективе Балкан разошёлся через несколько часов. Я сам не думал, что мы можем настолько задержаться. Даже приказал еды и напитков подать, когда уже живот заурчал от голода. Хорошо уборная в кабинете была предусмотрена, построенная по всем правилам, со смывом и подачей воды.

Всё-таки в трубах я разбираюсь лучше всего остального. В трубах и в Сибири. Но Сибирь была пока недостижимой мечтой, пока что по окрайкам приходилось размещаться и в глубь лезть весьма аккуратно. Это не к спеху. Эти земли, пока главное защитить от посягательств, да потихоньку осваивать, а гробить людей в болотах — ну его. Дороги один хер там ещё не скоро появятся. Нет пока таких технологий, который позволят грунт укрепить. Да что уж там, даже в моё время шестьдесят процентов дорог — это зимники были. Про здесь и сейчас лучше промолчать.

Да и хватит туда каторжников посылать. Пускай солдаты отслужившие едут. Им несколько будет мест для расселения предложено, включая Америки, к слову. Каторжников же будем во всем местам размазывать. Нечего крупные очаги напряженности создавать. Уж чего-чего, а дорог на всех хватит. Потому что моим отдельным приказом было снятие всех осужденных с производств. Там должны работать исключительно обученные люди. Что со скрипом, но делалось. Демидовы были хорошим примером для подражания. Не сильно я их и щемил, просто, чтобы в пределах нужных берегов держались.

Прокофий вон вообще в свою любимую Италию уехал и такую бурную деятельность там развернул… Вот что значит, когда потребности совпадают с возможностями. Пускай развлекается. Всё казне прибыток, да деликатесы на столе, которые он начал по всей Европе поставлять. Я ему слегка подсказал, и он теперь осваивает приготовление консервов. Ну да денег много, может себе позволить различные эксперименты. Если получится, то я даже у него закупать их начну в промышленных масштабах для армии и флота. Самому-то пока некогда, да и казна не резиновая.

Дверь открылась, и вошел человек в пыльном плаще и сапогах. Список из тех, кто мог вот так ворваться ко мне без доклада, был чертовски мал, и из него только один человек до этого момента находился не в Петербурге.

— Как наши дела? — спросил я до того, как Турок снял шляпу и поклонился.

— Всё идёт по плану. — Ответил он устало. — Литовское княжество присоединилось к веселью. Если такими темпами пойдёт, то они скоро сами друг друга вырежут. Шляхта уже собирает посольство, чтобы в ноги тебе упасть, государь. Готовы пойти на многое.

— Пока они не будут готовы добровольно со всеми своими тараканами пойти под мою руку, да ещё и сами не начнут упрашивать меня взять их, как продажную девку, ни о каких посольствах не может быть речи. Пущай как пауки в банке ещё повоюют. — Я зло усмехнулся.

Польша и Великое княжество Литовское оказались впервые в полной изоляции, когда никто не мог к ним пробиться на помощь из-за вяло текущей войны на территории Европы и блокировки границ, моими войсками. И теперь они не знали, что им делать, потому что не привыкли сами замиряться. Не умели они этого, вот в чём проблема ляхов. Их постоянно на протяжении всей их немаленькой истории кто-то по углам разводил. И теперь они просто не могли остановиться. И я тоже не собирался их по примеру предков мирить, вот ещё. Мне есть чем заняться и без ополоумевшей от безнаказанности шляхты.

— Садись, Андрей, видно же, что на ногах не стоишь, — Турок упал с благодарностью на стул, и схватил чистую чашку, стоящую на столе. Чашек этих принесли с запасом, как и напитков. Турок плеснул себе уже немного остывшего взвара и блаженно закрыл глаза, делая глоток. Я наблюдал за ним с полуулыбкой. Вот кто бы мог подумать, что бастард Долгорукого, ставший татем, в итоге окажется одним из моих самых доверенных лиц. Всё-таки судьба существует. И это она дала Ломову попасться, когда тот пытался меня в Лефортово поджечь.

— У нас проблема, ваше величество, — Андрей поставил чашку на стол и, открыв глаза, посмотрел на меня. — Мария Жозефа с семейством просила слезно помочь ей переехать на время беспорядков в Петербург. У меня не было возможности с вами связаться, но, всё-таки она мать её величества…

— Не страшно, я, к счастью, император, и могу с тещей и остатками её семейства не встречаться…

— С ней едет Мария Жозефина, — перебил меня Турок. Я непонимающе смотрел на него, а потом закрыл глаза и выругался.

— Вот черт, — протянул я, и провёл ладонью по лицу. — Они что, жили отдельно?

— Конечно, — Турок усмехнулся. — Когда беспорядки только-только начались, ещё даже первых столкновений не было и в помине, граф Чернышев отправил молодую жену к маме, дабы она была там в безопасности, сам же остался при дворе Понятовского. А потом он так героически бросился спасать королеву Софию, что совсем забыл про то, что, оказывается, женат. Вот ведь какая коллизия получилась.Я не ошибусь, если предположу, что он продолжает спасать королеву прямо в её постели?

— Нет, ты в этих вещах редко ошибаешься. — Процедил я, думая, что же делать. — Вот что, скоро прибудет поезд королевы Швеции и прихваченного ею по дороге Фредерика. Отправляй-ка этого блядуна Захара встречать Луизу Ульрику. Чем черт не шутит, может, этот красавец ещё одной королеве приглянется. Вот тогда будет весело. Пока женщины будут делить графа, я успею все дела поделать.

— Я бы не был уверен насчёт её величества королевы Луизы, — и Турок насмешливо глянул на меня, поклонился и вышел из кабинета.

Я же долго смотрел ему вслед. Вот же, ворон, мать его, всё накаркать норовит. Хотя, я сам только что сказал, что он в подобных вещах редко ошибается. Ну, дай мне господь сил, что я ещё могу сказать. Налив себе уже окончательно остывший кофе из стоящего на столе кофейника, подошёл к карте и принялся её разглядывать. Как нехорошо пока всё для меня выходит. Но ничего, мои генералы в панику не впадают, значит, шансы есть, а значит, прорвемся.

Глава 10

Луиза Ульрика вышла из кареты, чтобы пройтись и размять ноги, затёкшие от длительного сидения. Чем дальше они уезжали от Стокгольма, тем уверенней она себя чувствовала. Пошёл пушистый снег, и она подняла лицо к небу, которое вовсе не было слишком серым, откуда тогда снег? Хотя в начале зимы снег идёт всегда, уж ей ли не знать об этом.

Уже совсем скоро они приедут в Петербург. Насколько она знала, сначала им дадут немного отдохнуть, потом подпишут все положенные договора, а уж потом начнется веселье: несколько балов, включая маскарад, охота… Это только то, что она знала. У неё внезапно вспотели руки, несмотря на то, что на улице было холодно.

— Ваше величество, — к ней подошёл маркиз Дернский и поклонился. — Вы сегодня просто волшебно выглядите, прямо фея из древних сказок, что почтила простых смертных своим присутствием.

— Вы просто блестящий льстец, Дерн, — она милостиво улыбнулась, но руки для поцелуя не подала. Англичанин мгновенно нахмурился, оценив этот выпад.

— Ну что вы, я искренен, как слеза младенца. — Он сухо улыбнулся. — Как вы думаете, насколько Пётр несамостоятельная фигура?

— Простите, что? — если бы она в это время пила или ела, то, конечно же, подавилась бы.

— О, вы так умело изображаете изумление, — маркиз уже не стеснялся, показывая, насколько не считает Луизу Ульрику значимой фигурой. — Всем давно известно, что император Российской империи — марионетка в руках весьма умелых авантюристов. И мне важно понять, что будет, если трон займёт его малолетний сын, или очаровательное дитя — крошка Елизавета.

— Вы сейчас говорите неприемлемые вещи, маркиз, — Луиза сделал шаг в сторону. — Абсолютно неприемлемые.

— Прошу простить меня, ваше величество, если я как-то оскорбил вас. Я всего лишь рассуждаю вслух о странных превратностях судьбы. Ведь, согласитесь, случиться может всё, что угодно. Мы все под богом ходим, и лишь Он знает, сколько нам осталось. — Улыбнулся маркиз.

— Вы правы, Дерн, только Господь знает, сколько кому осталось, и не нам судить, что может быть, а чего быть не может, в случае чьей-то скоропостижной гибели. Ведь случится может всё, что угодно, даже с вами, маркиз, — её голубые глаза сверкнули, и она отошла от него, направляясь к карете.

В карете сидела Хельга, которая тут же принялась устраивать свою королеву поудобнее.

— Что хотел от вас этот англичанин, ваше величество? — спросила служанка, выглядывая в окно.

— Угрожал, пытался понять, как я отношусь к Петру. Похоже, что Георг сумел подобраться близко к его величеству, моему супругу, и теперь он пляшет под их дудку. Но об этом я буду думать по возвращению. Сейчас главное, это заключить все положенные договора, и, может быть, мне удастся сделать ещё кое-что, не зря же я этого болвана своего муженька последнюю неделю в свою постель приглашала. — Прошептала Луиза.

— Что-то мне тревожно, ваше величество, — внезапно сказала Хельга. — Маркиз Дернский вроде бы вас сопровождает, а сам не вылезает из кареты его величества Фредерика.

— Мне тоже кажется, что он что-то замышляет. — Луиза невольно нахмурилась, но тут же приказала себе прекратить это делать, проведя пальцем по переносице. Ещё не хватало, чтобы морщинки появились. — Я попытаюсь сразу же добиться аудиенции его величества Петра, чтобы предупредить его. Чтобы он был настороже, и его Тайная канцелярия тоже.

Карета тронулась, и Луиза Ульрика откинулась на сиденье. Интересно, насколько он изменился за то время, пока она его не видела? Почему-то ей казалось, что не слишком сильно, но, скорее всего, это не так. Прошло ведь достаточно лет, чтобы он стал настоящим мужчиной, переступив порог отрочества. Ничего, скоро она удовлетворит своё любопытство, главное, чтобы всё прошло хорошо.

* * *

— Ну что, Христофор Антонович, похоже, что эта гавань нам подойдёт лучше всех остальных, — на палубу вышел Воронцов, остановился возле Миниха и принялся осматривать песчаный пляж. Небо было ясным, океан спокойным, и представшая перед ними бухта, закрытая почти со всех сторон от возможного шторма, показалась вполне перспективной.

— Да, Роман Илларионович. Вид просто чудесный. — Миних убрал от глаза трубу и повернулся к Воронцову. — Я уже просто не верю, что мы всё-таки сможем почувствовать ногами твердую землю.

— А там что такое? — Воронцов указал трубой на берег. — Никак форт стоит.

— Так испанцы поставили, знамо дело, — Миних посмотрел в трубу на виднеющиеся стены форта. — Неплохо укреплен. Прекрасная основа для будущего поселения. Теперь надо только донести до них простую истину — эти земли больше не принадлежат Испанской короне.

— У них нет пушек, — ответил Воронцов. — И флага я не вижу. Словно кто-то попытался заселиться здесь, не получив на то высочайшего позволения.

— Или же даже не испрашивая его. — Миних задумался. — В любом случае, это земли Российской империи, и только его величество Пётр Фёдорович может решать, кто здесь может селиться. А пушек-то и вправду нет, — Миних опустил трубу. — Вот что, дай знак Кондратьеву, чтобы тот шмальнул разок в сторону форта. Если не дурни там обосновались, то выйдут, чтобы посмотреть, кто здесь шумит.

— Как думаешь, правильно ли было треть поселенцев оставлять на тех островах, мимо которых мы шли по океану? — спросил Воронцов, переводя взгляд на корабли, вошедшие в бухту.

— Так приказ прямой был от государя, ежели наткнемся, то должны занять, начать осваивать, знакомиться с местными, прививку от оспы предложить, не озорничать сверх меры, и, самое главное, порты начать строить, дабы от англичан защитить эти приобретения. Гавани там хорошие, земли вполне плодородные, кофий растёт на ура, фруктовые сады можно разбивать, чтобы империю нашу суровую баловать. Да и народ довольно дружелюбный. Жить можно, и даже нужно, — Миних снова посмотрел в сторону форта. — Откуда только государь узнал, что они там находятся?

— Так старинные карты смотрел, знамо откуда, — махнул рукой Воронцов. — Велел Гавайи назвать, вроде это старое название островов. Кондратьев всё руками махал, что так от курса отклонились, но, долготу надо знать, чтобы прямо как по линии идти. Вот чем Эйлеру надо заниматься, а не в игрушки какие-то играть.

— Эти игрушки, как ты их называешь, помогли ружья новые сделать с патроном, — Миних любовно погладил цевье. Он практически сразу залез в ящики, чтобы посмотреть, из-за чего их так с выездом задержали, и с тех пор не расставался с одним из ружей. Чуть ли не спал с ним. — А вот насчет долготы, я тут узнал, почти перед самым отъездом, что Прокофий Демидов, перед тем, как в Италию рвануть, в Англии какого-то часовщика заманил в Петербург по велению Петра Фёдоровича. Денег ему отсыпал и встречу с императором пообещал. Вроде бы всем семейством должны его уже перевезти. Какой-то Джон Гаррисон. Демидов прослышал, что английский парламент премию пообещал за часы, которые могут долготу считать, и что этот Гаррисон ради таких барышей уже почти их сделал, оставалось только с городом определиться, чтобы за нуль принять. Откуда отсчёт пойдёт. Демидов не будь дураком, отписал государю, и тот велел этого Гаррисона перекупить. Говорят, что именно после этого откуп он дал Демидову, позволил в любимую Италию мчаться на всех парусах. Вот Прокофий и расстарался. В два раза больше, чем парламент дал и не в перспективе, а прямо сейчас. Да ещё обещание государя передал, что дворянством удостоится, когда все испытания успешно пройдут. Так что Гаррисон не долго думал, семью собрал, вещички упаковал и рванул впереди Демидова на свою новую родину.

— Я слышал. Там, правда, условие было, детей сразу же по приезду в специальные школы отдать, которых государь уже где только не понастроил. Шутка ли седьмая часть бюджета на эти школы и разные университеты уходит. А ещё же помощь идёт знатная от тех же Демидовых, да Тайная канцелярия вкладывается. — Воронцов покачал головой. Они с Минихом почти не разговаривали на протяжении всего путешествия, на разных кораблях находились. А теперь вот добрались друг до друга и всё никак наговориться не могли.

— Указ видел, по школам на новых территориях? — спросил Миних. В этом указе четко было прописано: прежде всего строить церковь, а при ней школу и госпиталь. И местных не шпынять, а всячески туда заманивать.

— Я тебе больше скажу. По Голландии много церквей и русских школ приказано открыть. Также, как и в Гольштинии. Государь решил в мудрости своей не взрослых через колено ломать, а детишек потихоньку готовить к тому, что они часть Российской империи. ребятишки же они такие, больше учителей да наставников будут слушать, нежели родителей. — Воронцов перевел трубу на флагман, где Кондратьев принял приказ Миниха, который автоматически стал главным, как только корабли бросили якоря. На флагмане готовили пушки, чтобы выстрелить для острастки в сторону форта.

— Так государь сам не так давно из отрочества вышел, ещё прекрасно помнит, души юношеской порывы. Вот и использует память стране во благо. Как он в сердцах кричал, аккурат перед нашим отбытием, что все, кому меньше двадцати лет внушаемые идиоты, и он тоже в их числе. Мол, мозгов ни у кого нет, только ветер в башке и похоть. — Ответил Миних.

— Это он по какому поводу разорялся?

— Да письмо очередное от королевы Шведской получил. Что-то там англичане мутить начали, или датский король что-то опять учудил. Я и не знаю толком, он же скрытный как незнамо кто. Никогда всей правды от Петра Фёдоровича никто не добьется, даже Криббе с Румянцевым, дружки закадычные, не все планы государя знают.

— Ежели бы не расстояние между ними, я бы точно решил, что у государя интрижка с Луизой Ульрикой, — Воронцов покачал головой.

— Не только у тебя такие мысли бродят в голове. Но государь искренне привязан к супруге и детям. Видно же, что любовь у них с Марией Алексеевной.

— Так любовь это одно, а похоть — совсем другое. Может и намечалось что, да только быстренько он эту Луизу от себя спровадил, от греха подальше, дабы не поддаться искушению. — Его речь прервал залп с флагмана. Ядра зашлепали по воде, а парочка и на берег залетела.

И Миних, и Воронцов тут же приникли к трубам. Форт некоторое время молчал, словно там и не было никого живого, а потом над ним взвился белый флаг и тяжелые ворота открылись, выпуская небольшую группу парламентеров.

— Ну вот, я же говорил, что пушек у них нет, — довольно сказал Миних. — Пошли готовиться к встрече, Роман Илларионович. А потом и высадку можно начинать. Не моряк, ну совсем не моряк, сыт уже морем-океаном по горло.

Воронцов кивнул и приказал встречать лодку на которой к ним вот-вот должны буду подплыть парламентёры. Осмотрев себя, он нашёл свой вид вполне достойным. Парика только не было. Во время одного из штормов последний парик сорвало с его головы и унесло в море. Тогда Роман Илларионович решил перенять привычку Криббе и начал завязывать быстро отрастающие волосы в хвост. К тому же он сильно похудел во время путешествия, а лицо его загорело. Волосы же наоборот выгорели и стали почти русыми. Воронцову нравилось то, что он видит в зеркале. Этакий бравый мореплаватель, гроза морей.

Тихонько рассмеявшись, он направился вслед за Минихом встречать гостей на ходу размышляя о том, как успешно прошло плаванье. Они потеряли только сорок три человека. И это была просто громадная удача. При этом семерых смыло за борт во время штормов. А остальные были из колонистов, которые проигнорировали строжайшие приказы государя есть то, что дают доктора, отправившиеся с ними и готовят коки.

Матросы то вышколенные в этом плане были, потому что ни за что так сурово не наказывали, как за нарушение приказов государя, которых не так уж и много было. Ну не устраивать же бунт посреди океана, в котором русские совсем недавно стали ходить, только из-за нежелания раз в день съесть лимон или сладенький сироп выпить. Лимонами они в голландских факториях, которые принадлежали Петру Фёдоровичу лично, как и вся Голландская Ост-Индийская компания, запаслись. До этого приходилось без них обходиться. Ну не растут лимоны в России, хоть ты тресни. Холодно для них слишком. Зато, соблюдая нехитрые правила, которые во флоте уже несколько лет внедряются повсеместно, и почти без потерь доплыли, и зубы сохранили в целости.

Форт действительно принадлежал испанцам. Сеньор Фернандес, глава этого небольшого поселения был потомственным идальго, и попросту сбежал из родной страны, когда Бурбоны начали понемногу ущемлять в правах старую аристократию. Лишить его дворянства они не могли, зато могли по новым законам лишить земли и накопленных капиталов, что практически и сделали. Поняв, что скоро начнёт побираться, гордый сеньор на остатки фамильных богатств купил корабль, оснастил его как следует, собрал всё ещё остававшихся ему верными людей и поплыл в Новый свет, чтобы попытаться устроить жизнь здесь.

— А где ваш корабль? — спросил Миних. Говорили они на французском, который знали обе переговаривающиеся стороны.

— Мы высадились на берег немного южнее, — ответил Фернандес. — Там не было такой удобной бухты, но люди были измучены, цинга и другие болезни унесли многих из нас. Ночью пришла большая волна и корабль был разрушен. Мы собрали всё, что смогли и пошли на север. Вскоре вышли к этой бухте и решили основать форт именно здесь. — Он помолчал, а потом осторожно добавил. — Значит его величество продал эти земли русскому императору?

— Да, вот все положенные бумаги, — кивнул Миних.

— Это позор, — идальго закрыл глаза рукой. — Не думал, что доживу до такого позора, когда Испания начнёт торговать территориями. — Он снова замолчал, а потом с отчаяньем в голосе спросил. — И что нам делать? Вы нас прогоните?

— Эм, — Миних дотронулся пальцем до нижней губы. — Как говорит мой государь: «Купить и договориться, гораздо дешевле, чем воевать. Не всегда возможно, но, если возможно, то надо так и поступать». Если вы присягнёте его величеству и Российской империи, то, думаю, проблема с вашим поселением будет решена. Единственное, мы в любом случае будем использовать ваш форт в качестве отправной точки для строительства поселения. Так что, вам в этом случае придётся смириться.

— Я уж давно потерял свою родину, как и все мои люди. Но, проблема в вере, вы же понимаете?

— Понимаю, — кивнул Миних. — Пётр Фёдорович довольно лояльно относится к этому вопросу. Он сам принял православие будучи уже юношей, принял его искренне, придя к этому выбору самостоятельно. Да, его готовили, но решение он принял сам. До этого его церковь была лютеранской, также, как и моя по сей день, — Миних снова улыбнулся. — Это не проблема, пока вы не навязываете правильность своего вероисповедания другим людям. А ведь среди нас есть и мусульмане. Так что, если вы готовы мириться и не создавать проблем, то лично я буду только рад такому прибавлению к нашей миссии.

— Мне нужно подумать. Обговорить всё с остальными, — наконец, сказал Фернандес.

— Я могу дать вам время до рассвета. Потому что на рассвете мы начнём выгружаться, и только от вас зависит, будете ли вы нас встречать и помогать с расселением, или мы возьмём форт силой и всё равно начнём расселение. — Чётко обозначил свою позицию Миних.

— На рассвете вы получите ответ.

Когда Фернандес со своим сопровождением сошёл на берег, Воронцов повернулся к Миниху.

— Как думаешь, Христофор Антонович, согласятся?

— А хрен их знает. Это же испанцы. Но, можно с уверенностью говорить, что если примут присягу, то предадут только в исключительном случае. Так что, будем ждать, что в них возобладает: их знаменитый гонор, или всё же победит здравый смысл. А пока передай-ка на корабли, чтобы готовились к высадке. Порта здесь нет, так что придётся все на баркасах перевозить. И так с рассвета до ночи, дай бог, управимся.

— Кондратьев сразу же уйдёт?

— Денька два отдохнут и к Мордвинову отправится. Государь отмашку дал англичан в хвост и в гриву гонять, подальше от Индии держать. А у Кондратьева с англичанами свои счёты. Наши же корабли патрулировать побережье будут, и по очереди бухту охранять.

— Ну, дай-то бог, дадут нам обустроиться и закрепиться, — Воронцов перекрестился и пошёл готовиться к высадке, надо было вещи, что в каюте были расставлены, в сундук убрать. Самому придется этим заниматься с помощью денщика. Ну а что поделать, нелегка доля переселенца.

Утром, едва рассвело, прибыл Фернандес вместе с членами так называемого Совета. Они решили принять предложение Миниха и попробовать сосуществовать с русскими, а не подвергаться уничтожению. Миних только вздохнул с облегчением, принял все положенные клятвы и присяги и дал отмашку на разгрузку. Их первый день в Новом свете начался.

* * *

Я с замиранием сердца смотрел, как первый образец паровоза встаёт на примитивные рельсы, чтобы начать свой путь от городка Ораниенбаум до моего поместья. Да, путь не большой, но этот только прототип. И, если всё пройдёт хорошо, и паровоз, за который зацепили один вагон, точнее телегу даже без бортов, но на специальных колесах, вернётся в точку начала испытаний, то можно задумываться о железных дорогах по России. Вот что я буду делать очень быстро, даже, если придётся денег занимать. Потому что для меня сейчас было самым важным, это быстрая доставка войск на места, и быстрая доставка сообщений.

Паровоз выдал сноп дыма из трубы и медленно пошёл по рельсам, постепенно набирая ход. Машинистом выступал сам Эйлер, который просто раздувался от гордости. Ещё бы, если всё будет хорошо, то эту штуку назовут паровоз Эйлера и железная дорога Эйлера, а десять тысяч рублей премии будут приятно греть душу. Ведь для ученого очень важно, чтобы его труд остался в веках. Да его именем могут назвать сотни формул, вот только девяносто процентов населения знать об этом не будут никогда. А вот, если его машины начнут перевозить грузы и людей, то имя Эйлера станет на слуху у каждого, кто вообще мыслить умеет. Я ему самовыражаться не мешал, только вовремя направил эту безумную энергию в то русло, которое мне пока нужно. Всё-таки железку построить проще, чем опутать страну автомобильными трассами. Вот к последнему мы точно пока не готовы.

Вокруг меня запрыгал Пашка.

— Папа, папа, а мы поедем на этой штуковине? — его мордашка горела, темные Машкины глазенки сияли, а светлые волосы, по-моему, шапку приподняли, потому что дыбом встали.

— Поедем, если всё пройдёт успешно, а ты успокоишься, и станешь вести себя как наследник престола, а не как детёныш бабуина, — сказал я, улыбаясь при этом и крепко беря сына за руку.

— Ваше величество, простите, ради всего святого, что я вот так решила к вам подойти, но ждать аудиенции слишком долго, и я упросила мужа провести меня сюда к вам, — сбоку раздался приятный женский голос.

Я повернулся и окинул Хельгу фон Криббе внимательным взглядом. Её беременность была уже заметна даже сквозь пышные юбки, но она продолжала работать, наплевав на мнение окружающих о том, что пора бы уже скрыться от посторонних глаз.

— Хельга, я вам давно уже сказал, что вы можете проходить ко мне, не ожидая аудиенции, — ответил я ей, поцеловав холодную ручку, которую она вытащила из меховой муфты, когда обращалась ко мне.

— Да, но дело не касается Ост-Индийской компании, вот я и решила… — она встретила мой ироничный взгляд, вспыхнула и тяжело вздохнула. Ей почему-то было труднее всего привыкнуть к тому, что её муж имел ко мне неограниченный доступ, который, собственно, в какой-то мере распространился и на неё саму. — Ох.

— Говорите, Хельга. Чем быстрее мы разберемся с вашей проблемой, тем быстрее вы пойдете в тепло. Стоять на морозе — это не то, что сейчас нужно вам и ребёнку Гюнтера.

— Да, конечно, ваше величество. — Хельга сунула замерзшую руку обратно в муфту. — Я бы хотела вам представить одного молодого человека. Он занимался агрономией в Голландии, и приехал сюда вместе с нами. Ганс очень талантливый, он, буквально чувствует землю. И он был очень удивлён тому, что в России не используют систему четырехполья. Ведь эта система позволит заметно сократить неурожаи. Да и урожай будет лучше…

— Где он? — перебил я Хельгу. Она медленно, насколько позволяло ей её положение повернулась и махнула рукой, приглашая подойти молодого человека, стоящего за ограждением из гвардейцев. Гюнтер увидел её жест и кивнул капитану гвардейцев, позволяя пропустить парня.

— Ганс Хайм, — представила Хельга молодого человека, я же внимательно на него смотрел. Это было то, что нужно. Он был молод и заражен той идеей юности, которая не чувствует перед собой преград. Всё-таки начальные реформы — это дело молодых. А вот доведение их до ума — этим уже опытные люди должны заниматься.

— Значит, четырехполье, — произнёс я задумчиво.

— Да, ваше величество, — Ганс неуклюже поклонился и покраснел. Да, не привык он разговаривать на таком уровне. А ведь, так хорохорился, скорее всего. Главное, чтобы сейчас язык в задницу не засунул. — Это такая система использования земли…

— Я знаю, — перебил я Ганса.

— Тогда, почему вы её не использовали, ваше величество?

— Ты считаешь, что я сам должен что-то сажать на полях, а в перерывах между делами пасти скотину? — я удивлённо посмотрел на него.

— Нет, конечно, нет, ваше величество, я не это имел в виду, — парень сдулся, и я понял, что его надо вытаскивать, пока он сам себя не засадил по самые гланды.

— Я понял, что ты имел в виду. Я вообще понятливый малый. — Я скупо улыбнулся. Пашка прижался к моему бедру и смотрел на нас с любопытством. — У меня не было толкового агронома, который внедрил бы подобное новшество. Теперь есть. Начинай готовиться прямо сейчас, чтобы к весне уже преступить. Начнешь с военных гарнизонов, где у солдат имеются небольшие наделы, с моих земель и с церковных. С попами я договорюсь. Финансирование рассмотрим на неделе. Во вторник жду с подробным планом в Петербурге. — Я кивнул Бехтееву, который тут же сделал запись и отвёл Ганса в сторону, чтобы записать детали.

— А почему вы хотите привлечь церковников? — с любопытством спросила Хельга.

— Потому что им будет проще достучаться до простых людей и на своём примере показать, что это действительно выгодно и хорошо. А мне проще их продавить, чем весь народ российский. В конце концов, закон о налогах на церковные земли подвешен Дамокловым мечом над чьими-то патлатыми головами. Так что, за отсрочку, а то и отмену, они быстро согласятся. Попы, они тоже деньги умеют и любят считать, так же, как и ксёндзы, — я подмигнул ей, и направился к стоявшей чуть в стороне с дочкой на руках Машке.

Забрав у жены Елизавету, я с усмешкой слушал, как Пашка начал пытать мать на тему того, почему попы любят считать деньги, кто такие ксёндзы и понятливый ли он малый. В этот момент я чувствовал себя по-настоящему счастливым и беззаботным. Жаль только, что такие моменты удавалось вырывать у жизни так редко.

Глава 11

Луиза Ульрика швырнула щетку на туалетный столик и повернулась спиной к верной Хельге, чтобы та потуже затянула корсет. Она хотела выглядеть сногсшибательно, чтобы все взгляды мужчин были прикованы к ней.

— Он меня избегает, — зло прошипела королева. — Мы уже почти два дня в Петербурге, а я видела Петра лишь однажды, когда он нас встретил.

— Но, его величество болен, — попробовала успокоить свою королеву горничная. — Он вас не игнорирует, ваше величество, этот его… Бех-те-ев, — проговорила она по слогам, — извинился перед гостями, и сказал, что у его величества простуда.

— Хельга, я не медикус, но даже мне понятно, что простуда так быстро не проходит! — Луиза даже ножкой топнула. — Если бы он был болен, то перенёс бы подписание договоров о передачи Данией нам части земель. Но нет, прислал этого графа Чернышева, словно тот может компенсировать его собственное отсутствие.

— Но, он такой красивый, этот граф. Такой высокий, такой сильный, — Хельга мечтательно улыбнулась и даже выпустила из рук шнуры корсета.

— Хельга! Хватит грезить. Затягивай сильнее! — нахмурившись, приказала королева, ухватившись для устойчивости за спинку кровати.

Хельга дернула шнуры, и Луиза Ульрика поморщилась, потому что корсет уже так сильно стягивал её тело, что становилось трудно дышать. Но это были такие пустяки. Главное, что сегодня Пётр не сможет прислать вместо себя какого-то другого, слишком высоки ставки. Он обязан поставить подпись собственноручно. Как и она, и это ничтожество Фредерик.

Это он, конечно, хорошо придумал, отправить им навстречу графа Чернышева, который встретил их поезд как раз под Ревелем. Луиза не знала, какие именно приказы отдал Пётр своему посланнику, но она была ему безумно благодарна за то, что граф быстро дал укорот маркизу Дернскому, который совсем перестал донимать её жуткими намёками и непристойными предложениями, которые начали проскальзывать в его речах при встречах с ней. Вместо этого Дерн ехал молча, только время от времени бросая злобные взгляды на могучую фигуру графа.

Нужно ли говорить, что почти все женщины в поезде нет-нет, да и бросали на статного красавца призывные взгляды. И только поглощенная в свои мысли королева оставалась равнодушной к Чернышеву. Не слишком понятно, кто был удивлён больше: участники поездки или сам граф, который настолько привык быть обласканным женщинами, что даже принял холодность королевы за вызов. Но, быстро поняв, что это не кокетство, он переключился на более доступные объекты, оставив Луизу наедине со своими мечтами.

Луиза попробовала выдохнуть. Получилось с трудом, зато талия казалась тоненькой-тоненькой, как у молоденькой девушки, а грудь, вот-вот должная была выскочить из корсажа.

— Отлично, давай платье. — И королева подняла руки, позволяя горничной облачить её в платье, которое она специально сшила для Петербурга. Мария была известна своими довольно экстравагантными нарядами, ношение которых поощрялось молодым императором, поэтому Луиза оставила идею широких фижм и кринолинов. Её платье чем-то напоминало средневековое. Оно как перчатка облегало верхнюю половину тела, а обширный вырез почти не оставлял простора для воображения. Юбка же падала на пол, собираясь в продольные складки, а шелк, из которого она была сделана при ходьбе облегал ноги. Пикантности добавлял тот момент, что нижнюю юбку Луиза решила вовсе не надевать. — У меня будет не много шансов обратить на себя его внимание, — пробормотала она. — И я должна использовать каждый из них.

В дверь постучали. Хельга, повинуясь жесту Луизы Ульрики приоткрыла тяжелую дверь спальни и о чём-то тихонько начала переговариваться со стоящим за дверью офицером. После чего закрыла дверь и повернулась к своей госпоже.

— Ваше величество, граф Пётр Румянцев здесь, чтобы сопроводить вас в зал для переговоров и подписания договора. — Быстро проговорила Хельга.

— Ну что же, не будем заставлять графа ждать, — она ещё раз критически посмотрела на себя в зеркале.

— Ваше величество, но, вы же не надели драгоценности, — всплеснула руками Хельга.

— Верно, — Луиза Ульрика снова повернулась к зеркалу. — Принеси топазовое ожерелье.

— Но, оно же очень скромное и…

— Хельга, дорогая, я не прошу тебя давать оценку моим драгоценностям, я прошу тебя принести их, — ласково проговорила королева, и так улыбнулась, что горничную как ветром сдуло.

Вскоре Хельга вернулась, неся в руках то самое ожерелье их бледно-голубых топазов, про которое говорила Луиза Ульрика. Эти невзрачные камни очень шли к её глазам, и притягивали взгляды, но не к себе, а к великолепной женской плоти, щедро выставленной на обозрение.

— Да, вот так будет просто идеально, — она ловко отделила локон из прически и позволила ему упасть на грудь. От парика она отказалась сразу. При русском дворе он давно уже вышел из моды, как и пудра на волосы. Только самые закостенелые старики продолжали носить накладные букли.

Хельга неодобрительно покачала головой, но тут же низко её склонила и сделал книксен. Луиза же быстрым шагом направилась к двери спальни.

В будуаре её ждал друг и соратник Петра граф Румянцев. Он стоял, прислонившись плечом к стене и вяло заигрывал с немногочисленными хихикающими фрейлинами Луизы Ульрики. Когда дверь открылась, и в будуар вошла королева, все вскочили и склонились в поклоне.

Румянцев выпрямился и с рудом сдержался, чтобы не икнуть, потому что зрелище, которое предстало перед его взглядом было слишком… волнующим.

— Бедный мой государь, — пробормотал он очень тихо и по-русски, чтобы, даже, если Луиза Ульрика его расслышала, то не поняла, что он сказал. А более громко произнёс. — Ваше величество, вы настолько ослепительны, что я даже забыл, как нужно правильно произносить слова.

Она скупо улыбнулась и положила пальчики на его предплечье, явно оставшись довольной его реакцией.

Под зал для переговоров и подписания документов была переделана бальная зала на первом этаже Зимнего дворца.

Почти все действующие лица уже собрались. Ушаков и Татищев стояли у торца массивного стола, Фредерик бледный и на редкость трезвый совершал какие-то странные движения по залу, нервно касаясь камзола, словно что-то пытаясь нащупать, что-то вшитое в подкладку или же просто пришитое к камзолу изнутри. Луиза не удивилась бы, если бы это была фляжка с чем-то покрепче разбавленного водой вина, и что король Датский только и ждёт удобного момента, чтобы приникнуть к живительному источнику.

Почти у стены стояла императрица Мария, которая так посмотрела на Луизу, что та не могла не усмехнуться про себя. И именно этот, наполненный ненавистью и ревностью взгляд, сказал королеве Швеции, что шансов устоять у Петра сегодня маловато.

Вошёл распорядитель и громко объявил о приходе императора Петра и Великого князя Павла. Луиза раздраженно повела плечом. Пётр притащил с собой ребёнка, снизив эффект от её появления как минимум втрое.

Вперёд вышел Юсупов Борис Григорьевич, которого Пётр назначил не так давно генерал-губернатором Петербурга и главным церемониймейстером на торжества, подобные этому. Одновременно в зал вошёл император, ведя за руку своего малолетнего наследника. Борис Григорьевич дал сигнал, Ушаков и король Фредерик шагнули вперёд, а императрица и шведская королева, с сопровождающим её Румянцевым, отошли ближе к двери, согласно протокола. Очередь Луизы придёт, когда выступающий здесь больше в качестве посредника Пётр подпишет договор о возврате герцогской короне Гольштейн-Готторпских Шлезвига. А затем уже Луиза начнет церемонию подписания о передачи Швеции тех земель, принадлежащих Дании, на которых ещё раньше сошлись проводящие настоящие переговоры дипломаты.

* * *

Несколько дней мне удавалось избегать встречи со своими гостями, сказавшись больным. И дело было не в старине Фредерике, а в Луизе Ульрике, которая, похоже, всерьез решила меня соблазнить. Странно, что раньше ей подобное в её хорошенькую головку не приходило. Когда я зависал в Киле, у неё вполне могло всё получиться, тем более, что тогда никаких устоявшихся предпочтений у меня не было. Машка злилась и, хоть и старалась этого не показывать, но скрывать получалось плохо. Они и во время отбора невест не слишком ладили, хотя, вроде бы, уже в то время Луиза Ульрика была замужем за Георгом. Сейчас же, хорошо, если парой слов перекинулись.

С того самого момента, когда поезд королевы Швеции пересек границу Петербурга, я мечтал только об одном, чтобы они поскорее отсюда уехали. Я не слишком любил разные увеселения, но поклялся себе, что устрою и бал, и маскарад, и что угодно, только подряд, чтобы под конец засунуть вдрызг пьяного Фредерика в карету и отправить с богом восвояси, вместе с Луизой. Правда, Луиза вряд ли будет узюзюканная, но, надеюсь, не удовлетворенная.

За день о предполагаемого торжественного отъема земель у Дании по самой банальной причине — за долги, ко мне пришёл Ушаков. Так как я был «чудовищно болен простудой», ко мне никого постороннего не пускали, а сам я носа не показывал из спальни, Андрей Иванович пришёл прямо ко мне в опочивальню.

— Бестужев прислал сообщение, — заявил он, как когда-то давным-давно усаживаясь за стол, стоящий напротив моей кровати.

Правда, на этот раз он не застал меня под одеялом, потому что я как раз решил воспользоваться удобным моментом и работал над окончательным проектом обращений и приветствий, которые собирался внедрить в армии, а то, пока офицеры расшаркаются друг перед другом в реверансах, можно и битву продуть. Сюда же входили те минимальные сигнальные световые обозначения, которые сейчас использовал флот, чтобы во флотилии не тратить время на спускание шлюпок и доставки между кораблями гонцов. Пока что никакой другой системы связи у меня не было, и мои учёные мужи всё чаще начали испытывать на себе моё недовольство по этому поводу.

— Ваше величество, вы меня слышите? — нетерпеливо обратился ко мне Ушаков, заметив, что я практически не реагирую на его замечание.

— Ш-ш-ш, — прошипел я, ставя точку на листе и посыпая его песком. Сдув песок, я скатал бумагу и уже небрежно бросил её на стол. Проект готов, скоро будем хором разучивать «Здравия желаю!». Теперь можно и поговорить. — Я тебя слышу, Андрей Иванович, просто с мысли боялся сбиться. Так что пишет Бестужев?

— При дворе Георга шевеления не слишком обнадеживающие начались. Многих пэров чрезвычайно задело приобретение вами земель в Америках, а также наше внешнее управление Голландией. Ну и заключительной точкой стал союз Фридриха Прусского и Людовика Французского. И это они ещё не успели про нашу посильную помощь индусам не знают. — Начал Ушаков.

А с индийцами хорошо получилось. Мы им со всем уважением оружие и боеприпасы, а также офицеров, для обучения их солдат, как надо правильно бить морды англичанам, а они нам пряности за полцены, драгоценности и вообще торговлю. Их правители очень быстро смекнули, что с нами хорошо дела вести, потому что нам их земля даром не нужна. Мне бы то что уже есть освоить, а ведь я планирую в Европе на Пруссии не останавливаться. Я не успокоюсь, пока не нахлобучу французов и австрийцев, и пока Священная Римская империя не прекратит своего существования. С англичанами-то у меня вендетта, там другие условия, примерно, как у одного известного в моём мире пацана со шрамом на лбу и его безносого визави.

— И что же пэры предлагают? — спросил я, хотя примерно уже знал ответ.

— Они предлагают вас убить, ваше величество. Нет, они также, как и противники этой идеи не верят в вашу независимость и способность принятия самостоятельных решений, и вы сами и Бестужев были очень убедительны, когда внушали англичанам подобное положение дел, но эта группа палаты лордов считает, что так будет гораздо лучше и удобнее захватить власть в Российской империи. Приставить «правильных» учителей к вашим детям и окружить своими людьми Марию Алексеевну. — Ушаков стукнул по полу тростью и замолчал. — Я не знаю, к какой группе принадлежит герцог Кент, который до сих пор посла здесь в Петербурге изображает, но вот то, что прибывший с шведской королевой марких Дернский всецело придерживается взглядов этой новоявленной партии, которая уже объявила себя партией «Новой жизни».

— Что и когда они могут предпринять? — я быстро соображал, что же мне сделать, чтобы обезопасить прежде всего семью. Отправить их в Ораниенбаум, это получить смертельную обиду от Маши, которая и так места себе не находит с тех самых пор, как Луиза Ульрика вышла из кареты.

— Мы думаем, что самое подходящее время, чтобы совершить покушение представится заговорщикам на маскараде. Слишком сложно будет отследить гостей под масками, — ответил Ушаков, и я кивнул, потому что первая моя мысль была о том же. — Я пытаюсь понять, замешан ли кто-то из придворных, а также из челяди.

— То есть, ты не сомневаешься, Андрей Иванович, что покушение состоится? — Спросил я, мрачнея с каждой минутой всё больше.

— Нет, ваше величество, не сомневаюсь. Вот только, у них мало времени, и потому они могут совершить множество ошибок. — Он на секунду замолчал, а потом снова стукнул тростью по полу. — Я не знаю, за кого Кент, мать его за ногу, да об порог! — выругался он. — Я могу присутствовать на подписании документов? Всё-таки и англичане там будут присутствовать, может быть, что-то прояснится.

— Да мог бы и не спрашивать, Юсупова только в известность поставь, — я взял ручку и принялся бездумно вертеть её в руке. — Если что-то конкретное выяснится, то сразу же отправляем Марию Алексеевну и Великого князя с Великой княжной в Ораниенбаум, несмотря на протесты её величества. Ещё не хватало их под удар подставлять.

— Хорошо, ваше величество. Пойду я тогда, приготовиться на всякий случай необходимо. Людей опять же верных во дворце расставить. Сейчас, когда гостей столько, на пару новых лиц никто внимания не обратит, а мне спокойнее будет.

И он ушёл, я же завалился на кровать и так провалялся весь день, периодически засыпая. Наверное, впервые у меня появился совершенно свободный день, во время которого я отдохнул за все прошедшие годы.

Утром мне «полегчало» и я принялся одеваться для церемонии. Надел я армейскую форму. Пусть говорят, что я снова пытаюсь подражать Фридриху, плевать. Главное, что парадная форма самого замухрышку превращала в видного мужчину. Замухрышкой я не был, и форма была мне к лицу. Павел был одет почти в такую же, тоже без знаков различия, а его глаза горели таким восторгом, что я ни на секунду не пожалел о том, что он будет присутствовать на подписании. Собственно, он был вроде бы обязан присутствовать, как герцог Гольштейн-Готторпский. Присутствие чисто номинальное, но свою роль сыграло: во-первых, Пашка получил определенный опыт, а, во-вторых, его присутствие слегка охладило Луизу Ульрику, которая была так одета…

Я, когда её увидел, тут же воротник слегка ослабил, а то мне как-то сразу воздуха стало не хватать. Тем более, что эта змея с того момента, как мы с Пашкой вошли в зал, не сводила с меня взгляда. Вот чего она добивается?

— Папа, а здесь что, так сильно жарко? — Пашка дернул меня за сюртук, и я нагнулся, чтобы расслышать его шепот.

— Да, нет, с чего ты взял? — ответил я тоже шепотом.

— А почему тогда та дама голая? — я проследил за его взглядом и сильно до крови закусил губу, чтобы не заржать, потому что «голая дама» была как раз Луиза Ульрика. Слово «дама» звучало из уст ребенка настолько смешно, что в сочетании с самой ситуацией, обнулило ведьмины чары. Нет, не зря я Павла с собой на церемонию взял.

— Наверное, ей, как раз жарко. — Ответил я. — Не нужно так смотреть на её величество королеву Луизу Ульрику, это неприлично, — я взлохматил его волосы, и пошёл к столу, крепко держа сына за руку.

Подписав все положенные документы, уже хотел отойти в сторону, и тут заметил, как Фредерик ведёт себя как-то на редкость нервно. Он то отходил от стола, то снова подходил к нему, а когда взял в руки перо, ручки я ему не предложил, вот ещё, сопрёт ведь, с него станется, то я увидел, как перо ходит ходуном, так сильно у него дрожали руки. Как бы он белку прямо тут не поймал. Надо было этому корольку дать опохмелиться что ли…

Я не успел додумать, потому что Фредерик с трудом поставив подписи, внезапно рванул в сторону Ушакова, хватая свечу со стола, и на ходу распахивая камзол, что-то выдергивая из-под него, а потом раздался взрыв.

* * *

Когда Фредерик побежал в сторону от Петра, вырывая пришитую к подкладке бомбарду и подпаливая очень короткий фитиль огнем свечи, никто не понял, что происходит. Даже когда раздался сильный резкий звук взрыва, никто сразу не сообразил, что происходит нечто страшное. И лишь когда начал рушиться потолок, стоящие ближе к выходу люди ломанулись к двери, закрывая головы руками.

Петька Румянцев соображал быстро. Он первым сообразил, что этот коронованный придурок сумел по дурости своей повредить несущую колонну, иначе от одной бомбарды таких разрушений не последовало бы. Петька стоял сразу возле выхода, поэтому подхватил под руки двух венценосных женщин, выволок их в коридор, и хриплым голосом рявкнул гвардейцам, чтобы они схватили всех англичан, которые успели выбраться и Фредерика, который умудрился выскочить из залы одним из первых. Всех арестованных, включая датского короля заперли в его покоях и поставили у дверей и внутри помещений дополнительную охрану. Криббе и Татищев, которые выбрались из зала последними, когда обвалилась вторая несущая колонна, уже собрали людей, чтобы начать расчищать наполовину заваленную бальную залу, как только сверху прекратили сыпаться камни.

Расчистку начли практически сразу, с двух сторон. И, хотя надежды на то, что они смогут кого-то найти под камнями живыми былонемного, люди работали, как проклятые, в кровь разбивая руки об острые края камней, кашляя от ещё не улегшейся пыли. Потому что где-то там под завалом оказались два самых важных человека: император и его сын, являющийся наследником престола.

Луизу Ульрику Криббе удалось утащить в её комнату, когда он прервался на секунду и оглянувшись увидел двух смертельно бледных женщин, про которых в этот момент все просто забыли. Королева сопротивлялась, как дикая кошка, но Гюнтер в итоге плюнул на уговоры, перекинул её через плечо и как самый настоящий варвар утащил прочь от опасного места.

С Марией было сложнее. Она так отчаянно сопротивлялась, что спасатели в итоге оставили императрицу в покое, принявшись разгребать завал с удвоенной силой.

Где-то через час Румянцев, который в этот момент уже присоединился к остальным работникам, наткнулся на изувеченное тело Андрея Ивановича Ушакова. А рядом с ним обнаружился Юсупов.

Когда тела извлекли из-под обломков, Мария посмотрела в мёртвые глаза Ушакова, которые уже подернулись смертельной дымкой, и рухнула в спасительный обморок. Стоящий рядом с ней в этот момент Румянцев успел подхватить государыню и унести в её покои, чтобы поручить заботам лекаря.

Вернувшись бегом к месту трагедии, он посмотрел на Криббе, в этот момент переводящего дыхание, но тот лишь отрицательно покачал головой.

Они всё ещё продолжали растаскивать тяжелые камни, но надежда гасла в их сердцах с каждой минутой, пока её и вовсе не осталось. Но работающие люди продолжали, стиснув зубы трудиться, а Румянцев старался не думать о том, что он сделает с окончательно потерявшим разум Фредериком, когда они всё-таки найдут тела.

Глава 12

Темно. Темно и невыносимо страшно. Так страшно, как не было ещё никогда в жизни. И этот страх перекрывает даже резкую боль в ноге, которую, похоже сломал упавший на неё фрагмент потолка.

Кислорода не хватает, приходится с усилием проталкивать спертый воздух в горящие огнем легкие. Невозможно пошевелиться, чтобы принять более удобное положение, из-за завала, а также из-за боли в ноге. А от того, что уже не слышно прерывистого дыхания, находящегося рядом самого дорогого на свете человечка, страх только усиливается, практически сводя с ума, и невозможно уже остановить катившуюся по щеке слезинку, а от перехватившего горло кома дышать становится практически невозможно.

— Прости меня, мальчик мой, — не знаю как, но мне удалось перевернуться, и я прижал к себе обмякшее тело потерявшего сознание сына.

Никогда в самых страшных кошмарах мне не привиделось бы, что жизнь может закончиться вот так — на полу одной из комнат Зимнего дворца, где мы очутились по воле случая от действий безумца, которого, похоже, нашим общим друзьям с островов удалось обработать так, что он решил за них выполнить грязную работу по моему устранению. Никогда я не мог представить себе, что закончу вот так, задыхаясь от недостатка кислорода и невозможности хоть что-то сделать, чтобы хотя бы спасти своего ребенка.

Когда потолок начал рушиться, я успел схватить Пашку, упасть вместе с ним на пол и откатиться под защиту массивного стола, который выдержал основной удар, но в конце концов ножки которого подломились, и он рухнул, оставив тем не менее небольшую нишу, в которой мы с Павлом и сумели схорониться.

А потом я услышал, даже сквозь грохот, который казался бесконечным, свист, и мне по голове прилетел камень, ненадолго выключив из жуткой действительности. Когда же я очнулся, то услышал тихие всхлипывания и бормотания моего ребёнка.

— Папа, папа, проснись, ну проснись же, — в ответ я тихонько простонал.

— Тише, маленький, я не сплю, — мне удалось высвободить руку, и Пашка привалился к моему боку, свернувшись, как котёнок, вздрагивая всем своим маленьким тельцем.

— Папа, мы умрем? — как ни странно, но в его шепоте не было слышно паники или обреченности. Он просто спрашивал меня, и от этого хотелось забиться в истерике, потому что на меня после этих слов сына накатила безнадежность.

— Я не знаю, сынок, — я не мог его обманывать, почему-то сейчас мне показалось это неуместным, слишком жестоким. — Но ты лучше не говори, так больше воздуха останется.

Почувствовав, как мой мальчик кивнул, я снова закрыл глаза. Я редко молился, попав сюда, но сейчас слова сами собой всплывали в голове, и впервые я начал взывать к богу, чтобы он не оставил нас.

Распахнув глаза, я приказывал себе не закрывать их, приказывал себе не спать, параллельно тормоша Пашку, чтобы не дать ему заснуть. А ещё на меня напала зевота. Паникующий мозг пытался таким образом компенсировать недостаток живительного компонента.

В конце концов Пашка перестал реагировать на мои действия и попытки его разбудить. Его хриплое дыхание становилось все тише, а грудь поднималась все реже. Уже находясь в полузабытьи, мне удалось перевернуться и прижать к себе сына, укачивая его. Он почувствовал и на несколько секунд пришел в себя, пробормотав, что ему не страшно, ведь папочка рядом, он обязательно что-нибудь придумает, чтобы спасти его.

Я почувствовал, как тело Пашки обмякло. Он потеряла сознание, и теперь каждый редкий вздох мог стать для моего мальчика последним.

— Нет! — внезапно в груди вспыхнула ярость. Я ведь мужчина, мать вашу! Я взрослый, сильный и тренированный мужик! А значит, у меня хватит сил, чтобы хотя бы пробить небольшую дырку в завале, убрать хотя бы немного завалившего нас строительного мусора, чтобы можно было дышать.

И, собрав последние силы, я схватил ближайший камень, который нависал над практически придавившим меня столом и рванул его в сторону. Прикрыв глаза, я переждал, когда перестанут сыпаться более мелкие камни и разный мусор, и повторил свой манёвр, а потом ещё раз и ещё, захлёбываясь в бессильном отчаянье, продолжая прижимать к себе тело сына. В какой-то момент мои руки, а от сыпавшейся практически непрерывно трухи я почти ничего не видел, наткнулись на обломок какого-то бревна. Рванув его в сторону, почувствовал, как ладони и запястья стал мокрыми, по рукам уже не останавливаясь текла кровь. Но мне удалось сдвинуть это бревно, я так и не понял что это, колонна или потолочное перекрытие. Приоткрыв один глаз, мне показалось, что блеснул свет, и тогда я заорал, тратя на это усилие последние крохи кислорода.

* * *

Они почти добрались до того места, где стоял стол. Криббе устало сел прямо на пол и вытянул вперед руку. Кисть ходила ходуном, но, нужно было потратить ещё немного усилий, чтобы уже точно убедиться, что всё кончено, что их больше нет.

— Не время раскисать, — пробормотал он, и сильно ударил сам себя по щеке. — Как бы то ни было, но нельзя оставлять Марию и маленькую Елизавету на растерзание стервятникам, которые слетятся, как только мы извлечем тела. — И он поднялся, сразу же навалившись на развалившуюся колонну.

Практически сразу к нему присоединился Румянцев, который бросался на самую тяжелую работу, лишь бы скрыть охватившее его отчаянье.

— Смотри, тут прямо труха, там где должно быть добротное дерево, — он отряхнул руки, содранные в кровь с набитыми занозами от деревянной трухи. — Неужто короед какой завелся?

— Это, собственно и объясняет, почему такой малый заряд сумел столько бед натворить, — Криббе выпрямился, отшвыривая кусок дерева в сторону. — Я только не пойму, зачем Фредерик вообще это сделал? Ведь то, что потом произошло, это чудовищное стечение обстоятельств.

— Поди спроси у сумасшедшего, — зло сплюнул Петька. — Науськал его — это точно, просто, не здесь это должно было случиться. Похоже, англичане не успели ещё толком подготовиться. А с Фредериком — это они хорошо придумали. Кто будет обыскивать величество? Да никто не посмеет прикоснуться к нему, он же, вроде, не враг. И не надо никого подкупать, и соблазнять, этот юродивый сам всё сделает. Вот только сделал не ко времени.

— Вот только цели они своей добились, — мрачно добавил Криббе в ярости отшвыривая очередной камень.

— Я в это не поверю, пока не увижу их тела, — процедил Петька сквозь зубы оттаскивая очередной камень. — Не поверю, кто бы что не говорил, слышишь?

— Я хочу в это верить! — внезапно заорал, сорвавшись, обычно спокойный и сдержанный Криббе. — Я очень хочу в это верить, может быть, ты поделишься своей верой со мной? — и он, напрягая мышцы так, что вздулись жилы на шее, отшвыривая обломок колонны. — Я…

— Тише, — внезапно Румянцев замер, прислушиваясь до звона в ушах. — Ты слышишь?

Криббе наклонился к тому месту, которое он только что освободил, и увидел, что там образовалась пустота, в которую понемногу начал сыпаться мелкий мусор. А потом услышал хриплый голос, откуда-то из этой пустоты.

Он выпрямился и посмотрел на Петьку, а потом почувствовал, будто открылось второе дыхание. Когда он начал всё быстрее и быстрее освобождать пространство в том месте, где ему послышался голос.

— Все сюда! — заорал Петька, присоединяясь к нему, торопясь, буквально кожей чувствуя, как утекают драгоценные минуты.

Уже очень скоро они наткнулись на стол, наполовину упавший на подломившихся ножках. Пятеро мужиков ухватили его за крышку и рванули в сторону. Румянцев и Криббе сразу де бросились к лежащим на полу людям. Они так боялись, что опоздали. Что приняли предсмертный хрип и агонию за зов, но тут император закашлялся, и открыл глаза. Румянцев остановился, чувствуя, что сейчас сам свалится в обморок от нахлынувшего облегчения. Пётр же указал на свернувшуюся у него под боком фигурку сына, и прохрипел.

— На улицу, быстро. На воздух. — Тут только Петька заметил, что маленькая грудь Павла вздымалась, как кузнечные мехи, а сам цесаревич находится в бессознательном состоянии.

Стянув с себя сюртук, он схватил ребенка на руки, укутав, чтобы Павел не промёрз, всё-таки на улице была зима, и побежал прямиком к окну, благо этаж был первым. Криббе же принялся помогать Петру подняться. Сначала он хотел кликнуть носилки, но Петр помотал головой.

— Воздуха, мне к окну надо, — просипел он, и попробовал встать, но тут же рухнул обратно. — Нога, — простонал император, цепляясь за Гюнтера, начиная подниматься. — Я её, кажется сломал.

— Ничего, ваше величество, нога — это ерунда, главное, что жив остался, — бормотал Криббе, закидывая руку императора себе на плечо. Поддерживая его за талию, чтобы Пётр не касался больной ногой пола, он подтащил его к открытому окну, в которое выпрыгнул Румянцев с Павлом на руках, и только после этого обернулся к крестящемуся гвардейцу, который помогал им оттаскивать стол с наполовину подломившимися ножками. Гвардеец стоял и, глядя на императора крестился, не скрывая громадного облегчения, которое они все испытали, когда поняли, что император с сыном живы. — Лекаря сюда, быстро!

Сам же он поудобнее обхватил Петра, заставляя того сильнее привалиться к себе, используя его плечи как опору.

* * *

Я хватал ртом холодный воздух и никак не мог надышаться. Прямо перед окном Петька Румянцев, опустившись одним коленом в снег, тормошил Пашку, а потом набрал в горсть немного снега и принялся растирать его бледные щечки. Наконец, мой сын очнулся, пару раз глубоко вдохнул, закашлялся, и поймав полный облегчения взгляд Петьки, сморщил мордашку и заревел, обхватив Румянцева ручонками за шею. А Петька крепко прижал к себе маленькое тело и, кажется, всхлипнул, уткнувшись в светловолосую макушку.

От нахлынувшего облегчения закружилась голова, и я чуть не завалился, но Криббе надежно подпирал меня, не позволяя упасть.

Румянцев поднялся и побежал к входу во дворец, и то правильно, ещё простыть не хватало.

— Ваше величество, — ко мне подскочил Кондоиди. — Благодарение Господу, вы живы!

— У меня сломана нога, — сообщил я ему, и с помощью Гюнтера развернулся в ту сторону, где всё ещё сохранялся завал, правда не очень большой.

Похоже, что, когда нас с Пашкой вытащили, то все работы бросили. Значит, по головам посчитали, и там под завалом больше никого быть не может. Я бросил взгляд на стол. Вот в чём дело. Тяжелая махина с честью выдержала, сохранив нам с Павлом жизни, но одна ножка подломилась полностью, и он упал на один бок, ребром тяжелой крышки и сломав мне кость на ноге, которая, получается торчала из-под стола.

Кондоиди заставил меня сесть на принесенный стул, практически возле распахнуто двери, чтобы, в случае чего сразу выволочь отсюда, вместе со стулом. Штанину и сапог аккуратно разрезали, чтобы не шевелить отломки кости. Я и оглянуться не успел, как ногу замотали в лубки, стянув поврежденную кость.

— Государь, ваше величество, может быть, всё-таки носилки? Вас нужно доставить в вашу спальню…

— Нет, — я покачал головой, ещё раз оглядев полуразрушенный зал. — Опечатать это крыло. Мою семью немедленно подготовить к переезду в Ораниенбаум. Кондоиди, осмотрите Павла. Я не хочу, чтобы были пропущены какие-нибудь скрытые повреждения.

Проговорив последнее слово, я закашлялся. Хоть пыль и улеглась, но, похоже, что я сорвал голос, когда пытался докричаться до спасателей. У меня в руках оказался бокал с водой, который я залпом выпил. Горло стало саднить чуть меньше, и я сделал Криббе знак, повторить. Пока он сам бегал мне за водой, я внимательно смотрел на гвардейцев. Многие отводили глаза, когда я останавливал на них свой взгляд. Или я ничего не понимаю в людях, или…

— Кто погиб? — на этот раз голос перехватило из-за осознания, что я, скорее всего, оказался прав, задав этот непростой вопрос.

— Юсупов и Ушаков, — Криббе вернулся и протянул мне бокал. Когда я взял его, то чуть не вылил половину на пол, так сильно у меня затряслась рука.

— Господи, — прошептал я, на мгновение закрыв глаза. Если Юсупова было жаль, то Ушаков… Я чувствовал приближающийся с неотвратимостью прибоя откат, в который начали вплетаться нити скорби и ярости. — Бехтеев, отзывай Ломова. Пускай принимает Тайную канцелярию. Его первое задание — выявить всех этих тварей из партии «Новая жизнь». Я хочу видеть все имена до единого. — Дзынь! Я тупо перевёл взгляд на руку, и на осколки бокала, который я сдавил так сильно, что тот лопнул. К счастью, обошлось без новых порезов: раны на руках мне обработали и наложили толстые повязки, которые не позволили мне ещё больше ранить себя.

— Пётр! — с меня успели смести все осколки, когда Мария, растрепанная с опухшим от слёз лицом, налетела на меня, едва не опрокинув вместе со стулом.

— Осторожнее, душа моя, если не хочешь доделать то, что этот хорёк не доделал. — Проворчал я, ловко ловя её за талию и усаживая на колени так, чтобы она не смогла навредить моей ноге, которая покоилась на стуле.

— Вы живы, я чуть с ума не сошла. И подумала, что всё-таки сошла, когда граф Румянцев мне в спальню Павла принёс. — Лепетала она.

— Как он? — я поцеловал её в макушку, пока окружившие меня преданные люди деликатно отворачивались.

— Граф Румянцев? Он шёл за мной, скоро сам сможет тебе всё сказать…

— Маша, я знаю, что Петька в порядке, как Павел?

— С ним всё хорошо. Его осмотрели трое лекарей, сказали, что всё прошло почти без последствий, но Кондоиди посоветовал пока спать с чуть приоткрытым окном, закутывать только, чтобы не замёрз. — Она говорила и говорила вперемешку со слезами. Наконец, оба потока иссякли, и Мария тяжело привалилась ко мне, опустив голову на плечо.

— Вы должны будете утром уехать, — я снова поцеловал её, на этот раз в висок. — Мне предстоит принять много очень серьезных решений, и я не хочу переживать за вашу безопасность.

— Да, я понимаю, — она серьезно кивнула. — Я пойду распоряжусь насчет вещей.

Мария встала, и даже рукой поправила причёску. Во всяком случае, выглядела она уже более уверенно, чем несколько минут назад. Повинуясь моему кивку, один из гвардейцев направился следом за императрицей, контролируя каждый её шаг.

— Почему вы всё ещё здесь? — судя по блеску в глазах, Петька накатил вина для успокоения нервов. Пьяным он не выглядел, но кое-какие признаки присутствовали.

— Думаю, что пора дворец перестраивать. Как я уже сказал, это крыло опечатать и пригласить архитекторов. Пускай планы рисуют. Чей приму, тот и будет весь дворец переделывать. — Я снова с мрачным видом осмотрел руины залы. — Почему удалось столько всего разрушить?

— В дерево жучки смогли проникнуть, — ответил один из гвардейцев. — Не было бы бомбы, лет через десять она сама бы обвалилась на головы присутствующих.

— Понятно. Значит, мне действительно нужен новый дворец. — Я опустил ногу со стула. Похоже, что мне нужны костыли, или что-то похожее, чтобы передвигаться, а то я себя инвалидом чувствую. — Пётр, похороны нужно организовать, всё должно быть очень достойно. Я сам… — Криббе понял моё желание подняться и снова подставил плечо. М-да, сегодня я точно в качестве костыля буду Гюнтера использовать. — Я не смогу сам, просто не смогу…

— Я понимаю, Пётр Фёдорович, — серьезно ответил Румянцев. — Ну, теперь-то в постель?

— Да, но, по дороге я должен ещё кое-что сделать. Я правильно понял, эта гнида Фредирик жив?

— Жив и даже, по-моему, не совсем понял, что натворил, — ответил Криббе.

— Ну и хорошо, ну и отлично. Пошли. Я скоро отключусь, чувствую это, поэтому надо поспешить, чтобы на глаза этим тварям показаться да пару ласковых сказать.

Румянцев поспешил меня подхватить с другой стороны. И мы двинулись в сторону выделенных датчанам апартаментов. Несколько раз Румянцев с Криббе по очереди пытались настаивать на носилках, но я упорно отмахивался от их совета. Если сейчас лягу, то уже не смогу подняться. А мне во что бы то ни стало нужно закончить то дело, которое я запланировал.

Комнаты датского короля и прибывшей с ним свиты, в которой оказалось слишком много на мой взгляд англичан, охранялись так, что нам пришлось буквально проталкиваться через ряды гвардейцев, охраняющих каждую комнату и снаружи, и изнутри.

Нашу небольшую делегацию провожали взглядами, наполненными неприязнью и страхом. Что, суки, уже и похоронить меня успели?

Фредерик в своей спальне оказался не один. Он сидел, забившись в кресло, в то время, как маркиз Дернский мерил шагами совсем немаленькое пространство комнаты. Обернувшись на звук открывающейся двери, он с трудом подавил разочарование, увидев меня живым и почти невредимым. Но, вместо того, чтобы отступить, маркиз наоборот сделал шаг в мою сторону.

— Ваше величество, долго меня будут здесь держать, как какого-то преступника? — раздраженно спросил он, совершенно не отдавая себе отчёт в том, что говорит, вообще-то с императором.

— Ровно столько, сколько потребуется новому начальнику Тайной канцелярии, — сухо обронил я.

— Это произвол, я так этого не остав…

— Сядьте, — спокойно произнёс я, и, двое гвардейцев сделали шаг вперёд и насильно усадили Дерна в кресло, рядом с Фредериком. — Вот, другое дело. Я теперь, послушайте меня. только очень внимательно. У меня есть одно любимое выражение: «Акелла промахнулся». Надо сказать, его произнёс однажды ваш соотечественник, и оно очень хорошо объясняет суть многих вещей. Вы промахнулись, маркиз. Говоря понятным вам языком — поставили не на ту лошадь. Вы не выйдете из этой комнаты, пока вам не позволят этого сделать. очень может так случится, что вы не выйдете из неё никогда.

— Я буду…

— Ничего вы не будете. Разве вы не слышали, король Дании сошёл с ума и взорвал зал переговоров. Там погиб начальник Тайной канцелярии, Андрей Иванович Ушаков, и распорядитель вечера Борис Григорьевич Юсупов. Там чуть не погиб я и мой сын. А ещё, там мог погибнуть маркиз Дернский… Такое горе. Я пошлю вашей супруге бриллиантовое ожерелье в знак великой скорби. — Наши взгляды встретились и скрестились. Внезапно в его серых каких-то водянистых глазах мелькнуло понимание, и тогда я улыбнулся. До одного из англичан внезапно дошло, что мною никто не управляет, что я вполне самодостаточен, и всё, что делается в Российской империи, делается под моим присмотром.

— Да как ты выжил⁈ — я медленно повернулся к очнувшемуся Фредерику, на моем лице блуждала улыбка, которая, как я подозревал, больше напоминала оскал.

— С Божьей помощью. А вот тебе, гнида, придётся хорошо помолиться, чтобы случайно в той зале не составить компанию человеку, которого я очень любил и уважал. Но, кроме того, что ты убил Ушакова, ты чуть не убил меня, и я бы тебя простил, мало ли в жизни происходит неприятностей, вот только, ты едва не убил моего сына. Так что забудь обо всех наших первоначальных договоренностях. Тем более, что они сгинули под завалом. Ты должен осознать, сука, что теперь ты отдашь мне всё до последнего клочка земли, которая когда-то принадлежала такому мифическому королевству, как Дания.

И я вышел из комнаты, оставив их переваривать такую внезапно свалившуюся на них радость.

Глава 13

— Я не хочу уезжать, слышишь, не хочу, — горячо шептала Мария, вцепившись в мою шубу.

— Маш, не устраивай сцен, люди смотрят, — ответил я очень тихо ей на ушко. — Ты же прекрасно всё понимаешь: в Ораниенбауме вы с детьми будете в безопасности. Драгунский корпус, который там расположен, уже поднят в ружье и охрана усилена просто до неприличия. Я не собираюсь рисковать ни тобой, ни детьми.

— Я всё это понимаю, Петенька, — продолжала шептать жена. — Я понимаю, и сейчас сяду в эти проклятые сани. Но я не хочу этого делать, и, Петя, понимать и хотеть — это совершенно разные вещи.

— Папа, зачем мы уезжаем? — из саней выбрался Пашка, которого туда уже усадили. — Я же не испугался, правда?

— Нет, ты был очень храбрым, как медведь — хозяин тайги, — я подхватил его на руки и чуть не упал. Благо рядом стояли наготове Федотов и Румянцев, которые поддержали своего императора с двух сторон.

Проклятая нога в лубках болела, но воспаления Кондоиди не отмечал. Но передвигался я все-ещё плохо, только с помощью костылей, которые мне сделали по собственноручно начертанному чертежу. Это было первым нововведением, в создание которого я влез самостоятельно, а не мелкими подсказками. Вот только деваться особо было некуда, не оставаться же недвижимым, в конце концов. Был, конечно, ещё один вариант — использовать живые костыли, и мои приближенные отнеслись бы к подобному с пониманием. Вот только мне самому этого не хотелось. А трость пока помогала мало. Нога, чтобы срасталась хорошо, должна была оставаться неподвижной, значит, надо было прыгать на одной. Проклятый Фредерик!

— Павел, ты был очень храбр. И кто, кроме тебя защитит Елизавету? — Мария со вздохом отошла от меня, а я передал Пашку Румянцеву. Петька подхватил его и снова усадил в сани. После чего подал руку Марии, которая на этот раз заняла свое место. Их тут же почти по брови завалили мехами, а на место кучера вскочил граф Румянцев, славящийся своими умениями править лошадьми.

Сани я выбрал из-за того, что они по зимней дороге понесутся намного быстрее кареты. Вокруг саней тут же заняли свои места драгуны сопровождения. Сзади должен был растянуться приличный поезд, почти весь двор перебирался пока в Ораниенбаум, тем более, что я собирался начать большой ремонт Зимнего. Точнее, дворец будут строить заново, с нуля. И я присоединюсь к семье, как только разберусь с гостями.

— А ну, пошли, родимые, — Петька свистнул и приподнялся на козлах. Лошади двинулись и полозьями заскользили по утоптанному снегу. Я постоял ещё немного, затем подал знак, и мне принесли мои костыли, на которых я поковырял во дворец.

— Её величество, королева Луиза Ульрика хочет поговорить с вашим величеством в выделенных ей апартаментах, — ко мне подошёл Бехтеев. — Сегодня вечером. Она сказала, что хочет обсудить ввод войск на территорию Дании.

— Что, прямо так и сказала? — я остановился, глядя на Бехтеева в упор. К счастью, он был не слишком высоким, и мне удалось это сделать, не задирая голову, как с тем же Федотовым, или с Чернышевым. Сам же секретарь поддержал меня за руку, и мы медленно двинулись по коридору в сторону кабинета, негромко переговариваясь на ходу.

— Да, слово в слово. И выглядела при этом очень решительно. Я даже грешным делом хотел от вашего имени приказать не пускать её в комнаты, выделенные королю Дании. Ходят слухи, что накануне отъезда, её величество хотели отравить, и после произошедшего, она, кажется, нашла для себя виновного.

— А её величество не объяснила, почему она хочет встретиться именно в своих покоях, а не, например, в моём кабинете? — спросил я, отводя взгляд от секретаря и разглядывая стену. Мало мне сплетен про наши возможные отношения, конечно же Луиза не придумала ничего лучшего, чем подлить масла в огонь.

— Объяснила. И сделал это весьма громко и эмоционально. — Бехтеев распахнул передо мной дверь. Я проковылял в кабинете к дивану и со стоном опустился на него. Мой помощник тут же притащил мягкий табурет и помог мне водрузить на него больную ногу.

— Так что же орала Луиза Ульрика, полагаю, на весь коридор? — поинтересовался я, растирая бедро, которое затекло и начало болеть, хотя, вроде бы и не было сломано.

— Она говорила, что ей страшно, и что только на условно своей территории может чувствовать себя в относительной безопасности, и что ваше величество прежде всего мужчина и обязан принимать страхи беззащитной женщины к сведению. В конце этой пламенной речи её свидетели уже смотрели на меня так, словно это я прилагаю все усилия к тому, чтобы отговорить ваше величество от встречи с её величеством так, где она не будет бояться и чувствовать себя наиболее защищенной. — Бехтеев закончил говорить и отошел от меня, убедившись, что я не собираюсь свалиться с дивана, сломав при этом вторую ногу.

— Это Луиза Ульрика-то беззащитная и запуганная женщина? — Я даже боль в ноге перестал ощущать. А ведь она была порой настолько сильной, что я еле сдерживался, чтобы не попросить того же Кондоиди дать мне немного опия. Но, нет, нельзя. Именно сейчас мой разум не должен быть затуманен.

— Она так говорит, и многие в это верят, — пожал плечами Бехтеев.

— Ломов прибыл? — прошло уже четыре дня после этого гнусного нападения на меня в моём же собственном доме. Изначально я хотел отправить Машку с детьми сразу же из дворца, но и она сама и окружающие убедили меня, чтобы я подождал хотя бы до похорон Ушакова и Юсупова. Им нужно было отдать дань уважения, и я быстро понял, что это важно даже не для них, а для меня.

Прощание с Ушаковым прошло тяжело. Юсупова я почти не знал, но всё равно заставил себя сказать несколько хороших слов. А вот Андрей Иванович… Я буквально заставил себя прийти на похороны. Долго стоял перед открытым гробом, а потом прошептал:

— Что же ты, старый пень, не поберегся? Как же я теперь без тебя? — помимо воли слова прозвучали горько. После этого я отошёл от гроба, и больше не проронил ни слова.

Меня поняли, как поняли, что горе моё совершенно искреннее. Об этом писали газеты и даже Румянцев посвятил целую статью в своём журнале. Во время моей пасквильной войны с Фридрихом я, благодаря гению Груздева, уловившего саму суть этой новинки, выиграл с разгромным счетом. И мои люди, имеющие хоть какое-то отношение к печатному слову, быстро поняли, что надо делать, чтобы преподносить информацию в нужном для меня и всей империи свете. Они все молодцы, а многое было придумано задолго до моего появления здесь. Нужно всего лишь не бить изобретателей по рукам, а всячески их поощрять. Так и получилось, что из всех изобретений, ведущих к прогрессу, конкретно мне принадлежали ручка, потому что я так и не смог научиться как следует писать перьями, и костыли, без которых я не мог ходить.

— Так где Ломов? — повторил я вопрос, потому что Бехтеев не спешил мне отвечать.

— Я не знаю, ваше величество. Гонец был послан сразу же, как только вы приказали его вернуть сюда. Но, пока что ни гонца, ни Андрея Ивановича я не видел.

— Дьявол, — ругнулся я, стукнув кулаком по бедру и чуть не взвыв от пронзившей ногу боли. Вот же кретин! — Почему так долго? — процедил я сквозь зубы.

— Ваше величество, прошло всего четыре дня. Разве ж это долго? — Бехтеев удивился, а мне захотелось побиться головой обо что-то твёрдое. Если целый университет ученых разной степени учености не придумает мне быстрый способ связи, я скоро начну буйствовать и всем демонстрировать, какой я самодур.

— Заткнись, — я поднял палец вверх. — Вот лучше о том, что долго, а что нет, мне не напоминай.

— От того, что я не буду об этом говорить, ничего на самом деле не изменится. И Ломов не получит сообщение быстрее, чем сможет доставить гонец, и приехать он быстрее, чем его несёт верный конь, тоже не сможет. — Ответил Бехтеев.

— Вот об этом мне и не нужно напоминать, — произнёс я с нажимом. Бехтеев склонил голову, показывая, что понял моё требование, каким бы нелепым оно ни было.

Дверь распахнулась и в кабинет вошёл тот самый Ломов, о котором мы только что говорили. Он был одним из немногих, у кого было право входить ко мне без доклада. Его плащ был запорошен снегом, ресницы покрыты инеем, а с полей шляпы свисала сосулька.

— Ваше величество, я спешил, как только мог, когда узнал про то, что случилось. Так уж получилось, что я уже направлялся домой. Мне сказали, что за мной направили гонца, но, похоже, мы с ним разминулись. — Его голос звучал глухо от усталости и холода.

— Слава богу, — я закрыл глаза и перекрестился. Никогда не был набожным человеком, но сейчас Турка явно вело ко мне провидение. — А теперь иди и отдыхай. В бане обязательно попарься. Не хватало ещё, чтобы заболел.

— Я так рад, что с вами и его высочеством всё обошлось, — выпалил Турок, поклонился и вышел из кабинета, а на его лице застыло чувство облегчения. Словно он бежал сюда и сам не верил, что найдёт в кабинете живого и относительно здорового императора. И теперь, когда убедился, то можно со спокойной душой и в баньку пойти.

— Фёдор Дмитриевич, будь другом, придвинь ко мне стол и подай чистые листы. Письмо мне надобно написать. Как подашь всё, можешь пока быть свободным, понадобишься, позову.

Бехтеев понимающе хмыкнул. Он догадывался, кому именно я буду писать письмо, и что в этом письме будет написано. Я прекрасно мог бы и ему поручить это дело, вот только такие письма нужно было писать всё-таки собственноручно. Чтобы показать личное отношение. И хотя моё истинное личное отношение можно было охарактеризовать пятью словами, из которых приличными и не матерными были только предлоги, писать придётся совершенно обратное. Увы, но таковы были правила игры, и не мне эти правила менять.

Учитывая ганноверские корни Георга, письмо я писал на немецком языке.

«Мой дорогой царственный брат, я пишу тебе, чтобы сообщить страшные и печальные новости. Наверняка до тебя уж дошли слухи о ужасном покушении на меня, на королеву Швеции Лузу Ульрику и, самое главное, на моего сына и наследника Павла. К счастью для всех нас это покушение закончилось почти неудачно. Но я всё же потерял несколько очень близких мне людей, и с прискорбием хочу сообщить тебе о гибели твоего верного подданного маркиза Дернского, который проявил истинно английскую мужественность, пытаясь спасти этого гнусного предателя Фредерика Датского из-под завалов. Я не знаю его мотивов, но могу предположить, что сделал он это исключительно потому, что не разобрался в ситуации…»

Я отложил ручку и задумался. Этот козёл Дерн так привык к обожанию, или в крайнем случае настороженному опасению, что не внял моим вполне определенным угрозам и попытался быковать. В итоге он я взбесился, а завести меня и сейчас пока можно с полтолчка, и приказал провести допрос с пристрастием, используя все доступные следователю методы. При этом я лично присутствовал на допросе.

Это был первый и, я надеюсь, последний раз, когда при мне пытают человека. Не могу не признавать ценность этих методов, по-другому иной раз невозможно получить нужную информацию, хотя я сам считаю пытки малоэффективным методом. Но, положа руку на сердце — в случае с Дерном в них особой нужды не было. Я и так знал всю подноготную, Фредерик играть в героя наотрез отказался и очень быстро сдал всю контору, схватив ходящими ходуном руками бокал с вином.

Маркиз Дернский опроверг мифы о невероятной стойкости англичан. Если сначала он крепился, но, когда ему начали спицы по ногти загонять, сдулся, как воздушный шарик и начал говорить. Правда, всю дорогу он не переставал кричать, что я отвечу, и за него жутко отомстят. Я открыл рот во время допроса всего один раз, когда мне надоело слушать эти ничем не подкреплённые угрозы, и заявил ему, что на самом деле, такого товарища, как маркиз Дернский уже давно списали, никто за него мстить не будут и прекрасно переварят моё письмо о героической гибели маркиза, п родственники уже делят наследство, растаскивая исподтишка пододеяльники и простыни из Лондонского особняка. После моих слов он ненадолго задумался, насколько ему позволяла думать боль, но потом гонор возобладал над разумом, и он снова начал нести ахинею про собственную исключительность.

Умер он, к слову, не под пытками. На нём даже особо следов применяемого воздействия не было. Хороших мастеров воспитал Ушаков. Как же мне его не хватает. Погиб он так, чтобы всё было достоверно: на маркиза сбросили прилично так бревен и камней и дали под завалом полежать, если вдруг его не убила какая-нибудь каменюка. Я даже надеялся на то, что эта мразь будет умирать долго, чтобы он хотя в конце сумел прочувствовать всё то, что чувствовал я: беспомощность, страх, обреченность, правда, в моём случае, в большей степени всё это я ощущал из-за невозможности хоть как-то помочь своему ребёнку. Так что ему в любом случае будет легче. Хотя, тут как посмотреть, возможно, его собственная жизнь для него гораздо дороже, чем для меня жизнь моих детей.

Тряхнув головой, я снова взял в руку ручку, так, на чём я остановился?

«К моему величайшему сожалению Дерн погиб. Сейчас зима, и я с превеликой скорбью могу доставить тело героического маркиза, дабы его родственники смогли похоронить его достойно, с полным соответствием его веры и титулам…»

Сейчас-то это тело валялось в каком-то сарае. Правда, я всё же не изверг какой, и приказал засунуть его в гроб, да веревки снять с рук и ног, которыми его связали во время казни. Чтобы крысы не обглодали, а то, перед Георгом неудобно получится.

'Надеюсь, мой царственный брат, ты понимаешь всю глубину моей ярости, а также всю глубину ярости моих подданных. Если я сейчас спущу такое, то что дальше? Меня в моей же собственной спальне шелковым шарфиком задушат? Да и Швеция никогда не простит покушения сошедшего с ума Фредерика, который, тем не менее, всё ещё остаётся королём Дании, на свою королеву.

Более того, я думаю, что и мои соседи и даже ты, мой царственный собрат, не простят мне, если я промолчу и никак не отвечу на это покушение.

Я не прошу твоей помощи, я всего лишь выражаю скорбь и уверяю, что с Данией мы справимся сами.

С величайшим уважением, Пётр'

Так, теперь надо побольше таких писем написать. Всем правителям, кого я только смогу вспомнить, включая турецкого султана. Пусть думают, что Петруха ноет и плачется в жилетку, надеясь получить порцию любви и ласки. Мне плевать, что они обо мне подумали. Пусть только не лезут. Ведь в этих письмах я не собираюсь выставлять Дерна героем. Отнюдь. Я всячески буду намекать на то, что именно он подбил Фредерика на такой самоубийственный поступок. И что это может ждать каждого, потому что всегда Георга любил и уважал, почти как Фридриха, а в итоге получил только черную неблагодарность.

Закончил я писать, когда на улице уже совсем стемнело. Ну что же, пора выдвигаться к Луизе. И почему я уверен, что эта стерва будет пытаться меня соблазнить? Что она вообще во мне нашла? Красотой я, мягко говоря, не блещу. Вокруг неё такие мужики, как Чернышев вьются постоянно. Нет же, она вбила в свою хорошенькую голову, что ей обязательно нужно меня попробовать и со временем эта блажь, похоже, никуда не делась. Вообще, если хорошо разобраться, в этом мире меня по-настоящему хотели всего две женщины, несмотря на моё императорское величество: моя жена и Луиза Ульрика. Мои весьма немногочисленные связи не в счёт, там клиника в основном была, да служанки, которых обычно не спрашивают, чего они хотят. Вот такой я неправильный попаданец.

Пока в башку лезли странные мысли, я даже не заметил, как допрыгал до выделенных комнат королевы Швеции, а моё сопровождение осталось где-то за углом. Вход в апартаменты никем не охранялся, и это заставило меня нахмуриться.

Стучать в двери было не с руки, и я просто толкнул створку костылём.

— Ваше величество, вы всё-таки пришли, я так рада, — Луиза сложила руки на практически обнаженной груди.

— Где охрана? — спросил я, не спеша заходить в комнату.

— Я попросила её убрать на сегодня от дверей. Если вы заметили, ваше величество, гвардейцы перекрыли вход в крыло, и мимо них даже мышка не проскочит, — ответила Луиза довольно спокойно. — Я и прислугу отослала. Наши дискуссии порой бывают настолько… хм… жаркими, что не стоит посторонним их выслушивать, тем более, что при вашем дворе слишком много людей знают немецкий язык.

— А вам не кажется, Луиза, что это всё было лишним? — я всё ещё стоял в дверях. У меня было ощущение, что, войдя в эту комнату, я войду в логово ведьмы.

— Мы снова на «вы»? — она приподняла бровь и улыбнулась.

— Полагаю, нам необходима дистанция, о нас с вами и так ходит просто неприличное количество слухов, — ответил я на её вопрос.

— Слухи всегда будут ходить, — Луиза пожала обнажёнными плечами. — Я вам больше скажу, многие утверждают, что мы на протяжении всех этих лет были любовниками.

— Каким образом нам это удавалось, интересно мне знать? — я позволил себе усмехнуться.

— Волшебная сила любви, не иначе, — фыркнула Луиза, напомнив мне породистую кошечку. — Вы так и будете там стоять? Ваше величество, вы что меня боитесь?

— Да, Луиза, я вас боюсь до колик. — Не стал скрывать очевидного.

— Бросьте, больше чем сейчас о нас всё равно говорить уже не будут. Больше просто некуда. Давайте, я помогу вам справиться с этими подпорками.

Она буквально затащила меня в комнату, усадила в кресло, забрав костыли. Но поставила так, что я в любой момент мог до них дотянуться. И на том, спасибо, как говорится. А потом она присела, чтобы помочь устроить ногу на табурете. При этом ракурсе её грудь обнажилась так, что я мог видеть возбужденные соски. Подняв взгляд к потолку, я попросил Господа дать мне силы, чтобы справиться с искушением. К счастью, у меня была сломана нога, и на активные действия я был в этот момент не способен.

— Я не собираюсь оставлять это происшествие просто так. — Луиза встала, и напряжение немного меня отпустило. — Но, я уверенна в том, что Швеция не справится с Данией. Мало захватить, нужно ещё и удержать. Ты же на примере Голландии и парочки колоний уже показал, что вполне можешь справляться с местными, не прибегая к массовым казням. Люди это ценят. Слухи ходят не только о нашей мнимой интрижке, но и о вполне реальных действиях с твоей стороны.

— Мы снова на «ты»? — спросил я, не отводя взгляда от её женственного тела.

— В данном случае формальности не нужны. Я хочу предложить сделку. Мне нужна абсолютная власть на Швецией. И ты можешь мне помочь её заполучить. В этом случае я отдаю тебе Данию, всю без остатка, и помогаю войсками, чтобы её захватить. Повод я надеюсь, у тебя будет достойный, так что соседи Дании на помощь не придут. Я так понимаю, что это мерзкое ничтожество ты убивать не собираешься? — то, что она имела в виду Фредерика даже можно было не уточнять.

— Нет, конечно, — я фыркнул. — Мне нужен будет король на троне. А войска необходимы, чтобы убрать из-под ног Парламент. Они нам будут не нужны, будут мешать ассимилировать Данию с последующим вхождением в состав Российской империи.

— Какое благородство. Пощадить врага, который пытался тебя убить. — Луиза повернулась ко мне спиной и принялась разливать вино по бокалам. — И даже вернуть ему трон. Вся Европа будет тебе аплодировать, как дурачку.

— Да пускай, — я махнул рукой. — Когда придет время, они начнут шевелиться, но будет поздно. Мне не нужна полноценная война. Я её сейчас не потяну. А насчёт войск… Мне они будут нужны не только против Дании, но и в Европе. У меня предстоит война с Портой, и часть войск из Европы я уберу, сама понимаешь.

— Идёт, как только результат будет достигнут, я отдам тебе свою армию. Не всю разумеется, но ты останешься доволен. — Она протянула мне бокал с рубиновой жидкостью. Я его взял, но в глубине души снова начал шевелиться червячок сомнений. — Ах, твоя боязнь меня просто смешна, — Луиза запрокинула голову и рассмеялась. — Если я отдам тебе свой бокал, ты успокоишься? Смотри, я даже немного отопью из него.

Она сделала небольшой глоток и поменяла наши бокалы. Я поднёс его к губам. Эта была очень странная пародия на поцелуй, потому что мои губы точно легли на то место, где стекла касались её губы, там был виден след от помады, которой Луиза активно пользовалась.

Мне хватило сделать два глотка, чтобы понять — она всё-таки что-то подлила в вино.

— Что ты сделала? — сумел прошептать я, выронив из руки бокал с недопитым вином. Она что-то отвечала, но я не слышал, потому что глаза закрылись, и комната погрузилась во мрак.

Глава 14

— Ваше величество, — знакомый голос донесся до меня как сквозь вату. Да, забористую дурь мне Луиза подсыпала. На что только рассчитывала — не понятно. К койке привязать хотела и зверски изнасиловать что ли? — Ваше величество, очнитесь! — меня несильно ударили по щеке, потом по другой.

— Гюнтер, ты сейчас нагло совершаешь коронное преступление, между прочим. Прекращай меня бить, — во рту было сухо, языкеле шевелился. — Чёрт подери, как голова болит. Помоги мне встать.

Криббе тут же подставил плечо, обхватив за талию, помог подняться из кресла, в котором я и отрубился.

— Вы нас всех очень напугали, ваше величество, — начал он мне выговаривать. — Когда мы вошли и увидели вас с откинутой головой и бокал с вином возле кресла… Я думал, что Федотов меня убьёт.

— А ты-то тут при чём? — я заметил, как Гюнтер коснулся рукой шеи. Похоже, Федотов, бессменный начальник моей охраны, попробовал его задушить в избытке чувств. — Это я приказал держаться в начале нашей встречи подальше от покоев королевы. Где она, кстати?

— Вещи пакует, — хмуро сообщил Гюнтер. — В расстроенных чувствах. Сейчас вы мне расскажете, почему отказали красивой женщине в её маленькой просьбе, да ещё и таким жестоким образом?

— Ей нельзя править. Сейчас я просто окончательно в этом убедился. Ничего личного, как говориться. К тому же она предложила мне то, в чём я не нуждаюсь. Давай дойдём до моей спальни, и я с тобой поделюсь, коль хочешь знать подробности.

С помощью Криббе я дошёл до спальни и упал на кровать. Гюнтер помог мне снять сапог и раздеться, прогнав сунувшегося слугу.

— Я тут намедни освежил историю Ганзы. Новгород так долго хотел вступить в этот Евросоюз на минималках, что…

— Куда вступить? — Гюнтер нахмурился, видимо его внутренний переводчик зашкалил, не найдя правильного перевода непонятного русского слова.

— Союз Европейских городов, или как правильно эта банда себя называла, — я махнул рукой, мол, не обращай внимания я ещё не отошёл от того, чем меня опоили, и поэтому несу чушь. — Так вот, Новгород сильно и страстно хотел в него попасть. Просто жилы рвал. В итоге, его приняли. Вот только счастье было недолгим: очень скоро новгородцам запретили торговать зерном со странами Союза. Точнее, торговать-то они вроде бы могли, да вывозить это зерно можно было лишь на кораблях соседей. Собственно, частично из-за этой истории Новгород в итоге оказался под крылом у Москвы. Не без казусов, естественно, но на всё воля Божья.

— Зачем вы мне эту замшелую историю рассказываете, ваше величество? — Криббе сел в кресло рядом с моей кроватью.

— Затем, чтобы напомнить, нужно знать историю, хотя бы поверхностно, иначе эта стерва может нас всех поиметь, — я зло усмехнулся. — Она циклична, и в определенный момент начинает повторяться. В этой истории с Луизой прекрасно всё. Она чертовски умная баба и умеет просчитывать варианты. Слухи про нас поползли по всей Европе, когда, будучи ещё Великим князем, я довольно эмоционально поговорил с ней в коридоре. Так что она просто решила повторить этот момент. А чего стесняться, всё равно о нас болтают. А с её Георгом мы похожи, дьявол его раздери, так что, если будет ребенок, то хрен бы его разобрал, кто является настоящим отцом. Вот только я парень вполне обучаемый и тоже прекрасно помню, с чего всё началось.

— Вы вообще думали, что эта женщина может быть опасна? Чем она вас опоила?

— Понятия не имею, скорее всего какое-то снотворное. Чтобы я особо не возмущался. Какая уже была бы разница, если бы я полночи в её спальне проспал? — нога снова заболела, и я поморщился. Когда она уже прекратит болеть? — На самом деле я думал, что она будет меня мягко соблазнять. И не факт, что я устоял бы. Она сама виновата, решила, что это её последний шанс, и упустила его, бывает.

— В чём она ошиблась? — задумчиво спросил Гюнтер.

— Она предложила мне Данию, вот только Дания мне не нужна. Мне нужен Шлезвиг, некоторые острова и, может быть, Норвегия. Зато Дания нужна Швеции, по зарез нужна, чтобы вернуть хоть немного былой славы.

— Вы предложили Данию Георгу, — Криббе не спрашивал, он просто констатировал факт.

— Георг по-родственному написал мне письмо, в котором излил душу о проблемах с женой. Я пообещал не наставлять ему рога и помочь приструнить их слишком много о себе возомнивший о себе парламент. А тут Фредерик так неаккуратно подставился… В общем, Данию мы честно поделим, точнее, я отдам её Швеции, пускай пытаются удержать и военные ресурсы туда вбухивает, зато очередной Северной войны мы пока избежим. Взамен, Георг помогает нам приструнить англичан на море, и отдает Финляндию. Мне нужен буфер между нами и этими последними викингами. По-моему, очень даже нормальная сделка. — Гюнтер кивнул, обдумав её со всех сторон. — Над Норвегией я пока думаю, это от многих факторов зависит. А вообще, у меня есть конкретная цель — не дать родиться очередной Ганзе. А то у них, как только какой-то маломальский союз создается единственная мысль свербеть начинает: как бы очередной Дранг нах Остен устроить. Скоты ущербные.

— Есть ведь что-то ещё, ваше величество? — Гюнтер пристально смотрел на меня.

— Конечно, — я кивнул. — Георг смирился со своей бездетностью. И готов признать своей законной наследницей Елизавету. Я даже сумел его убедить, что его честь гораздо важнее, чем вероисповедание будущей королевы. Надо только Лизе подходящего принца найти, который будет удобным и неконфликтным консортом, полностью под каблучком у моей дочери. Но, это не к спеху. Лет пятнадцать Лизе исполнится, вот тогда женихом и озаботимся.

Глаза сами собой начали закрываться, Криббе не стал меня больше тормошить. Я лишь сквозь сон почувствовал, как меня накрывают легким одеялом.

Утро началось с визита готовящейся к отбытию королевы Швеции. Я только нужду справил, умылся, да штаны успел надеть с помощью слуги, что для меня было в моём теперешнем состоянии равносильно подвигу.

— Ты посмеешь задержать меня? — голос Луизы Ульрики за дверью, заставил напрячься.

— Приказ его величества… — проговорил растерянно гвардеец, которому не повезло стоять сегодня в карауле возле дверей моей спальни.

— Иди, — я кивнул слуге и набросил на обнаженное до пояса тело шелковую рубашку. — Вели пропустить её величество, а то она доведёт моего стража до греха, или до батогов, если он её вопреки приказу сюда пропустит.

Луиза ворвалась в мою спальню ровно через три секунды, после того, как отсюда вышел лакей. Она плотно закрыла за собой дверь и подошла ко мне вплотную. Я стоял возле кровати, опираясь на костыль, и смотрел на за её приближением весьма настороженно.

Луиза Ульрика была одета в дорожное платье. Надо сказать, я впервые за последнее время видел её настолько плотно упакованной, что мне это показалось даже немного эротичным.

— Ты доволен собой? — спросила Луиза, приподняв бровь.

— В основном, да, — я кивнул. — Или ты что-то конкретное имеешь ввиду?

— Ты знал, чем закончится вчерашний вечер. Знал, но всё равно пришёл, чтобы выставить меня дурой? — она приблизилась вплотную. Теперь, чтобы смотреть на меня, Луизе пришлось запрокинуть голову.

— Я догадывался. Вообще-то, сложно было не догадаться. Зачем тебе понадобилось меня опаивать?

— Чтобы задержать, зачем же ещё? Кроме того, после того легкого снотворного человек чувствует себя весьма странно, ты не смог бы устоять, если бы я появилась в тот момент перед тобой в обнаженном виде.

— Зачем тебе так сильно нужно было меня соблазнять? — всё-таки она чертовски красива.

— Мне нужен наследник или наследница. Ты же уже доказал, что способен зачать прекрасных детей. К тому же, ты Гольштейн-Готторпский, как и Георг. Ни у одного человека не возникло бы сомнений в отцовстве.

— Ну ещё бы, — я криво усмехнулся. — Именно, что каждая собака в Европе была бы абсолютно уверена в том, что это мой ребёнок. Ты упустила свой шанс Луиза. И не вчера, а несколько лет назад. В Киле, стоило тебе приложить совсем немного усилий, и я бы потерял голову. Сейчас — нет, уже нет. Уезжай.

— Что тебе пообещал Георг? — выплюнула она мне в лицо. Да, Луиза неглупа. Умная и красивая женщина — безумное сочетание. Нет, тебе ни за что на свете нельзя дать править. Никогда.

— То, чего ты мне никогда не могла бы мне дать. Когда ты делала мне своё непристойное предложение, то хотела отдать мне Данию. Вот только я пока в ней не нуждаюсь. К тому же, Георг предложил мне всё.

Если честно, я думал, что она меня или поцелует, или попытается глаза выцарапать. Луиза долго смотрела на меня. Я видел, что она всё прекрасно поняла, и теперь ждал развязки. Королева отступила от меня на шаг и ослепительно улыбнулась.

— Не подавись, дорогой, — после чего протянула руку и провела ею по моей щеке. — Я тебе обещаю, что доживу до того момента, как ты придешь в Швецию и не сможешь её переварить. Этот кусок у тебя поперёк горла встанет. Вот это я могу тебе гарантировать.

Развернувшись, она стремительно вышла из спальни. Я же тихонько выдохнул. Похоже, эта ведьма меня только что прокляла. Надо бы поосторожнее быть, с неё станет начать мстить за разрушенные надежды. Всё-таки Луиза Ульрика сестра Фридриха, который ещё попортит мне крови, я просто уверен в этом.

— Чего хотела королева? — в спальню зашёл Криббе, оглядываясь назад, словно провожая её взглядом.

— Прокляла напоследок, — я провёл рукой по лбу. — Всё, нам здесь нечего больше делать. Вели подавать сани. Фредерик поедет со мной. Так оно надежнее будет.

— Я всё сделаю, ваше величество, — Гюнтер наклонил голову. Ему тоже не терпелось уехать в Ораниенбаум, к жене и новорожденному сыну. — Бехтеева позвать?

— Да, и кого-нибудь, кто мне поможет одеться кликни. Чертова нога, я с ней себя совершенно беспомощным чувствую. — Ругнувшись, и отставив костыль, я принялся заправлять рубашку в штаны.

Бехтеев пришёл раньше слуги и принялся помогать мне одеваться. Хорошо ещё, что я в порыве вдохновения велел наделать себе брюк, пусть пока не с полноценной ширинкой, зато с длинными штанинами, которые позволяли не изгаляться с чулками.

— Ваше величество явно не в духе, — заметил Бехтеев, протягивая мне мой сюртук.

Простой, темный, с серебряной нитью по кромке и серебряными же пуговицами, немного удлиненный сюртук, глядя на который мой портной каждый раз грозит совершит самоубийство, мне очень нравился. И мне было плевать, что многие считали его спартанским и вообще чуть ли не чьими-то обносками. Самое главное этот сюртук был удобный, и сейчас, когда мои движения были ограничены из-за травмы, я в полной мере оценил удобство любой одежды.

— Не то слово, — я застегнул сюртук и одернул полы. — Скажи, я чего-то не знаю? У нас совершенно случайно произошёл мор, и все слуги вымерли?

— Ваше величество? — Бехтеев даже опешил.

— Это был риторический вопрос, — холодно ответив, я проковылял к столу и взял в руки шляпу и перчатки. — Приготовь приказ снести здание.

— Что? — Бехтеев уставился на меня.

— Снести дворец, что здесь непонятного? Я почти ничего не делал для себя за всё время правления. И вот теперь хочу нормальный дворец. И ведь, заметь, даже не для себя, точнее, не только для себя. Пускай архитекторы приготовят проекты и привезут в Ораниенбаум. Я выберу тот, по которому и начнём строительство. Да, новый дворец будет не здесь. С местом я потом определюсь. Единственное требование, которое ни в коем случае нельзя нарушать — дворец должен быть выполнен из камня.

— Хорошо, я распоряжусь, — кивнул Бехтеев.

— Карета готова?

— Разумеется, — он поклонился. — Фредерик уже сидит в ней, мёрзнет и стенает.

— Ну, пущай постенает, ему это может на пользу пойти, — и я, напялив шляпу, подхватил костыли и поковылял к двери. — Когда же уже нога заживёт?

— Может быть, когда ваше величество даст ей уже покоя? — язвительно ответил вопросом на вопрос Бехтеев, и ломанулся следом, чтобы успеть поддержать, ежели что. — Тогда нога быстрее и заживёт.

— Вот приедем в Ораниенбаум, и буду неделю валяться и ничего не делать, только ногу залечивать, — вяло огрызнулся я, прекрасно понимая, что Бехтеев прав, и ноге нужно дать уж покой. — Эх, надо было позволить Луизе Ульрике меня к койке привязать, тога бы точно нога моя отдохнула.

— Так ещё не поздно вернуть её величество. И, государь, ежели это поможет вас в постели удержать, то я даже ей помогу чем смогу. И даже подержу вас, чтобы не сопротивлялись. — Добавил он таким тоном, что я не понял, это он прикалывается, или и впрямь способен такое непотребство со своим императором сотворить.

Фредерик действительно сидел в карете, нахохлившись и кутаясь в меха. Он исподлобья смотрел, как меня усаживают напротив него и укладывают ногу на сиденье, где датчанин сидел, подкладывая под неё разных подушек, чтобы было удобно.

Когда карета тронулась, Фредерик решил, что теперь можно и поговорить. Ну что же, поговорим. Он, наверное, впервые за всю свою осознанную жизнь протрезвел, а вдруг что умное скажет? Надежда, правда, не очень, скорее призрачная, но вдруг? Чем черт не шутит.

— Почему вы меня не казнили, как этого несчастного Дерна? — спросил Фредерик. Вроде бы и говорил он спокойно, но в голосе всё равно прослеживались истеричные нотки.

— О, мне очень хотелось этого, — медленно, растягивая слова, ответил я. Говорили мы на немецком языке, потому что русского Фредерик вообще не знал, ни одного слова. Скорее всего, маты-то он уже выучил, потому что приставленные к его особе люди и этим корольком особо не церемонились, но вот говорить по-русски, даже в заточении так и не научился.

— Так почему не выполнили веление своей души? — истеричности в голосе прибавилось.

— Потому что это принесло бы мне лишь незначительное удовлетворение. Сиюминутное. Мы же с тобой венценосные особы и оба понимаем, что короли и принцы крови ради будущих дивидендов для своей страны способны пожертвовать очень многим. В том числе и честью. Кстати, забавный факт, ты знал, что из правящих особ никогда не получалось зерцала рыцарства? Никогда. — Я наклонил голову набок и пристально посмотрел на него.

— Зачем вы мне это говорите? — буркнул Фредерик.

— Чтобы ты понял, что я вполне могу поступиться своими сиюминутными желаниями. Я уже потешил свою жажду мести, как ты правильно заметил, казнив маркиза Дернского. Но, тс-с, это только между нами. На самом деле, маркиз погиб во время устроенного тобой несчастья. Такое горе. Я уже послал соболезнование нашему царственному собрату Георгу. — Я скорчил скорбную гримасу.

— Если я когда-то обрету свободу, то весь свет узнает, что маркиз был подло убит вами…

— Валяй, тебе всё равно никто не поверит, — я ухмыльнулся. — Ты же всего лишь пьяница, а чего только с пьяных глаз не привидится. Даже черти, говорят мерещатся особо усердствующим в питие. Вот, взять, например, меня. Ведь могло же так получиться, что тебе привиделось, что я сам дьявол во плоти. И только поэтому ты задумал своё злодеяние. Вообразив своей пропитанной парами алкоголя головой, что являешься мечом Господним, решил лишить жизни, да не только меня, но и моего сына. В итоге, лишил жизни двух близких мне людей и маркиза Дернского.

— Я не хотел, чтобы кто-то погиб, кроме тебя. Даже твоего щенка я не хотел задеть! — он попытался вскочить, но я не позволил, просто и без затей зарядив кулаком в челюсть.

— Пасть закрой. Ещё одно слово про моего сына, и я даже поступлюсь своим долгом, ради сиюминутного удовольствия, — прошипел я, подтягивая поближе костыль. Я его сам лично отхожу, как Петр Первый нередко делал, если он позволит себе ещё раз нечто подобное вякнуть.

В карете воцарилось молчание. Я уже думал, что прижавший кружевной платок к разбитым губам Фредерик, решил отмолчаться, но он внезапно отнял от губ кровавую тряпку, глянул с ненавистью и процедил.

— Так почему я всё ещё жив?

— А я думал, что протрезвев, ты хоть немного поумнеешь. Зря надеялся, — я покачал головой. — Как думаешь, твой парламент согласится на все условия, которые я со своим двоюродным дядькой — королем Швеции ему выкатим?

— Нет, конечно, — Фредерик фыркнул. — Они на эту-то поездку согласились, чтобы время выиграть и потом, хорошо подготовиться и отбить наши земли.

— Идиоты, — я пожал плечами. — Вы вместе бухали что ли? — мне было плевать, что он не мог понять неизвестное слово, переводить его я не намеривался, тем более, что его и так можно понять из контекста.

— Я не понимаю…

— Да ты в любом случае не вернулся бы пока на родину, — я снова улыбнулся. — Пока бы они ершиться не закончили. То, что произошло в переговорном зале всего лишь ускорило то, что планировалось. И это просчитывается на раз. Поэтому я и спрашиваю, каких кретинов ты набрал в свой парламент? Или их не ты набирал? Понимаешь, в чём дело, Фредди, — я намеренно сократил его имя. Король Дании даже дернулся от такого обращения, но промолчал. Похоже, правду говорят, что хорошая зуботычина способна вернуть разум даже самым заблудшим. — Так вот, понимаешь, в чем дело? Я прекрасно знаю, что парламент отвергнет все наши предложения, даже подписанные тобой лично. Наотрез откажется их выполнять. Но, для этого им придется отречься от тебя и посадить на трон нового короля. Неважно, кто это будет. Главное другое. Они могут кого угодно короновать, но ты-то законный богоданный король Дании — вот он, жив и почти здоров, и даже полностью трезв. Ну, а мы с королем Швеции настолько богобоязненные личности, что просто не сможем пройти мимо такой жуткой несправедливости, и всячески попытаемся вернуть трон его законному владельцу.

— Но это будет означать войну!

— Да, и что? — я насмешливо смотрел на него. — Вот, положа руку на сердце, твоя страна способна сейчас что-то противопоставить шведской армии? А если ей еще и русская армия поможет? Как тебе такой расклад? И, согласись, разве то, что я тебя якобы простил, сохранив жизнь, хотя, видит Господь, мне было чрезвычайно трудно это сделать, да ещё и помогу вернуть трон, не характеризует меня как самого кроткого сына Божьего?

— Ты — сам дьявол! — Фредерик указал на меня трясущимся перстом.

— Тебе виднее, это ты у нас с чертями на короткой ноге, — я замолчал. Он же снова прижал платок к вновь закровившей губе.

Дальше до самого Ораниенбаума проехали молча. Я даже смог задремать по дороге. Фредерик больше тупых попыток на меня напасть не делал, всё-таки зуботычина слегка прочистила ему мозги, и до места мы доехали относительно спокойно.

Был уже поздний вечер, когда меня вытащили из кареты и сопроводили в мои комнаты.

— Я не думала, что ты вернешься ко мне так быстро, — обернувшись, я посмотрел на Марию.

— Почему? — она промолчала, я же снял перевязь и положил её на столик. — Я знаю, можешь не отвечать. Побудешь послушной женой, а не императрицей?

— И что я должна сделать, муж мой? — она слабо улыбнулась.

— Для начала помоги мне раздеться, не зовя слуг, и помыться. Учитывая мою ногу тебе придется меня вымыть, поливая водой, сама понимаешь.

— Для начала? — она подошла ко мне и принялась расстегивать пуговицы на сюртуке.

— Да, для начала. Потому что меня в твоё отсутствие пытались соблазнить и даже опоить, но я держался, собрав всю свою волю в кулак. Только вот плоть слаба, и мне теперь за проявленную стойкость требуется компенсация. — Я обхватил её лицо руками и прошептал в губы. — Бо-о-ль-шая компенсация, чтобы я понял, что не зря страдал. — В ответ она тихонько рассмеялась и стянула сюртук, швырнув его куда-то на пол, в очередной раз поверив в меня.

Глава 15

Мордвинов схватил лежащую на столе бумагу, свернул как бабий веер и принялся обмахивать мокрое от пота лицо. Лицо было не только мокрое, но и настолько загорелое, и он боялся, что даже Сибирские снега не смогут эту черноту с кожи убрать.

— Как же я завидую тебе, просто белой завистью, Фёдор, что поедешь с очередным грузом домой. Ты уж за всех нас Петербургские салоны обойди. — Мордвинов снова обмахнулся веером. — Думаю, твой загар и рассказы об Африке сведут барышень с ума. — Вихров не ответил, только зубами сверкнул, расплывшись в довольной улыбке.

— Не завидуй так громко, Семён Иванович. Сам поди уже несколько раз так точно дома побывал за эти годы. А я впервые еду, после того, как пристал к этому берегу, — и бывший капитан, а ныне уже полковник снова улыбнулся. Но вскоре стал серьезным и, наклонившись к Мордвинову проговорил, понизив голос. — Что-то неспокойно мне. Как англичане эти в Капстад заявились, так и мутят воду среди местных.

— Это понятно, — Мордвинов задумался.

Бунт подавлять ему никак не хотелось. Тем более, что нет никакой гарантии в том, что бриты не попытаются снова кораблями напасть на Алмазный, разросшийся уже в полноценный город. Форт стоящий максимально близко к береговой линии стоял на защите, ну, а вдруг Капстад полыхнёт и в спину ударит? Тогда у бритов будут все шансы взять город, потому что часть кораблей уйдёт в сопровождении. Шутка ли, целых пять кораблей с золотом медью и алмазами пойдет в далекую Россию. За такой барыш и флотилию организовать не зазорно. А Саймонов на пару с Кондратьевым так увлеклись освоением Индийского океана и пощипыванием англичан, что уже и дорогу поди сюда забыли, черти окаянные. И ладно Кондратьев, молод он ещё, а Саймонов-то куда лезет? Волк морской плешивый, так и помрёт, видать, старик за штурвалом своего флагмана. Но разумом ещё не оскудел, и руки да ноги крепки, авось, повоюет.

— На севере какие-то непонятные шевеления начались, — как бы невзначай отметил Вихров. — То ли племена кочевать удумали, а может бегут от кого… Говорят людоеды встречаются.

— Ну, ты с местными на короткой ноге. Пока конвой полноценный не подошёл, будь другом уточни, — Мордвинов в упор посмотрел на полковника. — Бриты-то моменты умеют угадывать, а как нападут на нас с трех сторон? Приедешь к руинам догорающим. А ведь среди нас и женщин уж много, да ребятишек полно. Вот кто жару эту переносит как родную.

— Я узнаю, — кивнул Вихров. — Но, что же это получается, Семён Иванович, дюже это место нужно англичанам. А что, если… — он замолчал, закусив губу, прищурившись, глядя на генерал-губернатора Южно-Африканской губернии, которая разрослась и окрепла. И ведь всё равно, англичане как коршуны вокруг вьются. Не по нутру им, что русские так далеко от дома забрались, да ещё и на них внимания почитай не обращают. — А насчет ребятишек, так ведь родились они здесь. Домом своим считают эти жаркие земли. Для них Петербург будет таким же чудом чудным, как для тамошних жителей наш Алмазный.

— Ты что-то говорить начал, Федя. — Мордвинов уже не спускал с него глаз. — Вижу, придумал ты что-то.

— Придумал, Семён Иванович, ой придумал. Только боязно, дюже, но, если сработает… — Вихров задумался, а потом заговорил ещё тише, почти шёпотом. — Англичан же Саймонов и Кондратьев совсем от рук отбившиеся почём зря бьют. Уже с двух сторон повадились на флотилии нападать. А те, кто вырваться от индийских берегов может, так домой на всех парусах прут, ни в жизнь не догонишь. Уже даже приказ пришёл, половину груза брать, чтобы осадка не проседала, скорость чтобы не потерять. А тут у нас такой куш. Да любой адмирал за такой удавится. А ведь, если к нему то присоединить, что безбожники эти, морскому дьяволу поклоняющиеся, припрут, так и вовсе несметными сокровищами может кому-то показаться. У бритов колонии, говорят чудить начали, вякать на метрополию. Им сейчас сильно и корабли нужны, да и солдаты их красномундирные, чтобы все колонии к порядку призвать.

— Не тяни кота за причинное место, — поторопил его Мордвинов.

— Давай соберем все добро здесь, под охраной пушек форма. И пустим слух про то, что Кондратьев и Саймонов в раж вошли, выгрузили добро и снова ушли на восток. А конвой ещё не скоро подойдёт. Ну не поверю я, что неподалеку пара флотилий английских не кружит. Ждут удобного момента, сволочи. А чем момент не удобный? Да они по всей округе соберутся, со всех фортов своих снимутся и пушки поснимают, чтобы усилиться…

— Вихров, ты что же хочешь не просто попытаться их отсюда выбить в ловушку заманив, но и форты пожечь? — ахнул Мордвинов. — Не идиоты английские адмиралы, ой, не идиоты. Сразу поймут, что ловушку готовим.

— Конечно, поймут, мы же скрываться сильно не будем. — Вихров ухмыльнулся. — Риск будет великий, но и добыча какова?

— А ежели проиграем? И город пропадёт, и флот… Хотя, мы всё одно под Дамокловым мечом ходим. Однажды они и без такой славной добычи решаться ещё раз попробовать нас взять. И тогда помощи флота мы тоже не дождёмся. Черт подери, — Мордвинов отбросил свой бумажный веер и закусил сустав указательного пальца. — Такие авантюры только с высочайшего позволения делаются.

— Так, государь далеко, пока до него вести дойдут, пока он решение примет, точно всех здесь положим. И так с каждым новым открытием новых копий поджилки трястись начинают. А так, может, и государь о нас вспомнит, и пару полков пришлёт, да оружием подсобит. И потом мы сами такую оборону отгрохаем, ни одна падла не сможет к нам сунуться. Стыдно сказать, уже и продвигаться на север бросили, от дома отойти боимся.

— А давай, только продумаем всё как следует, да при любом раскладе отписаться Петру Фёдоровичу. И ты, Федя, коль жив останешься, сам на доклад поедешь. Стар я уже по шее получать. Да, надо один корабль держать в отдалении и временный лагерь соорудить для баб с ребятишками. Как только этих стервятников разглядим, так их туда и свезём, а там, в случае поражения — на корабль и на всех парусах в Петербург. И всё время молиться будем, чтобы пронесла нелегкая.

* * *

— Фрау фон Криббе, — Хельга подняла глаза от огромного гроссбуха, в котором сводила счета компании за последний месяц и посмотрела на стоящего перед нею Хайма.

— Да, Ганс, ты что-то хотел мне сообщить? — Хельга отложила ручку и посмотрела на застывшего перед ней юношу.

— Я готов предоставить доклад его величеству, — юный агроном слегка покраснел. — Я долго изучал структуру почв, климатические условия, мы долго беседовали с господином Ломоносовым, и… в общем, я составил доклад, который его величество попросил меня составить, как я вижу систему четырехполья, применительно в каждой отдельной губернии.

— Это очень хорошо, Ганс, но я не уверена, что вы должны говорить об этом мне, — Хельга улыбнулась. Она до сих пор не могла понять, почему Хайм выбрал именно её своей покровительницей. Она не могла сказать, что имела большой вес при дворе, и уж тем более не могла влиять на императора Петра. — Его величество, насколько мне известно, давно ждёт от вас этот доклад.

— Его величество в последнее время пребывает в жутком настроении. Его сложно в этом винить, но, я не думаю, что мои проекты сейчас уместны. — Пролепетал Ганс.

— Не нам с вами судить, что сейчас уместно, а что нет, — Хельга нахмурилась. — Не далее, чем вчера он спрашивал у его светлости графа Криббе о вас, и Гюнтер не мог ответить его величеству, с чем связана такая задержка обещанного проекта. Вряд ли мой супруг мог предположить, что вы просто боитесь принести государю давно обещанные бумаги.

— Его величество спрашивал обо мне? — Хельге на мгновение показалось, что Ганс сейчас потеряет сознание.

— Господи, Ганс, возьмите себя в руки и завтра же ступайте к его величеству, — Хельга взяла ручку и снова склонилась над своим гроссбухом.

— Но, я всё же опасаюсь, фрау Хельга, — Хайм вздохнул. — Идёт война, и ходят слухи, что его величество будет скоро воевать на несколько фронтов.

— Тем более нужно немедленно предоставить проект его величеству. Или вы думаете, что во время войны остальная жизнь останавливается? А чем вы думаете государь будет кормить своих славных солдат? — Хельга снова отложила ручку. — Ну хотите, я обращусь к мужу, и завтра граф сопроводит вас к его величеству?

— Да, это было бы просто чудесно, как мне вас отблагодарить? — Хайм сложил руки на груди.

— Ганс, просто делайте свою работу и не расстраивайте его величество, ради бога. — Хельга закатила глаза, и в который раз за сегодняшний день взяла в руки ручку. Эту ручку когда-то подарил ей Пётр. Она предпочла бросить в горящем доме вещи и кое-какие драгоценности, но эту ручку никто не сумел бы у неё отнять.

— Благодарю вас, фрау фон Криббе, благодарю. — И Хайм, наконец, убрался, а Хельга вернулась к прерванной работе.

— Дверь что ли закрыть, — пробормотала она, и тут же сама себе ответила. — Нет. А вдруг с Петером что-нибудь случится, и нянька не сможет до меня достучаться. — И она взяла в руки очередную сказку с прибывших в Кронштадт последних в этом сезоне кораблей Ост-Индийской компании. — Так, что тут у нас? Чай, индиго, рис, — она тщательно переписывала позиции в свой гроссбух, но внезапно её рука замерла над очередной строчкой. — А почему такая цена? Как будто… — она зашуршала свитками, пытаясь найти информацию, которая её на данный момент очень сильно интересовала. — Они покупали их непосредственно в Индии. Неужели флоту его величества удалось выбить англичан, хотя бы частично? Но, я даже не представляю, какой величины флот сейчас будет собран взбешенным Георгом. Господи защити нас всех, — и Хельга закрыла гроссбух и бросилась прочь из конторы, чтобы добраться до своего поместья, и поговорить с мужем, если он, конечно, уже вернулся от государя.

* * *

— Что за суета? — Михаил Бестужев довольно легко выскочил из кареты и обратился к первому же знакомому придворному. — Лорд Велиар, я не понимаю, во всём Лондоне твориться черт знает что.

— Ах, граф, его величество получил жуткие вести. И не далее, как вчера и палата лордов, и палата общин проголосовали за то, чтобы послать к берегам Индии огромную флотилию из пяти десятков вымпелов. — Велиар с удовольствием решил посплетничать с русским графом, посматривая на царящую вокруг суету с видимым удовольствием.

— И против кого собрали такую силу? — осторожно спросил Бестужев, хотя уже и сам догадался, кого хотят наказать англичане.

— Против вашего бывшего сюзерена, императора Петра, — Велиар широко улыбнулся. — Видит Господь, граф, его величество вложил в молодого императора достаточно средств, и не получил взамен ничего, кроме постоянных обещаний. В то время, как корабли Российской империи вместе с каперами-лягушатниками нанесли казне просто чудовищный ущерб.

— Но, лорд Велиар, значит ли, что этот благословенный остров останется совершенно беззащитен? Ведь корабли не успеют вернуться, в случае беды. — Бестужев лихорадочно соображал, что ему делать. Эту новость нельзя было доверять курьеру. Да и не знал Михаил Петрович никого больше в Лондоне. А после того, как уехал Демидов, он один проживал в доме, который Прокофий Акинфиевич приобрел для нужд короны.

Велиар хотел было опровергнуть дерзкое замечание Бестужева, но тут его кто-то окликнул и он, коротко поклонившись, скорее даже просто кивнув, поспешил на зов, оставляя графа одного. Бестужев некоторое время постоял в коридоре дворца, глядя Велиару вслед, но уже через минуту повернулся и быстро пошёл к выходу.

Бегом забежав в дом, он крикнул.

— Никита! — перед ним тут же материализовался личный слуга. — Немедленно собирайтесь, мы сегодня же уезжаем. Нужно успеть в Дувр пока выход в море не перекрыли. Быстрее, песий сын, быстрее.

— Слава тебе, Господи, — Никита перекрестился. — Домой едем. Прошка! Прошка! Собирайтесь, мы домой едем, прямо сейчас!

Слуги забегали по дому как те мураши, а Михаил Петрович стоял посреди холла и пытался понять, правильно ли он поступает, и как отреагирует на всё это государь? Наконец, мотнув головой, он выпрямился. Как бы то ни было, но государь должен знать, что король Георг решил оставить Российскую империю без океанского флота. Может быть, если он успеет вернуться вовремя, то Пётр Фёдорович успеет что-нибудь предпринять. Главное с острова успеть уплыть, иначе неизвестно, на какой срок он может здесь застрять.

* * *

Я стоял у карты, занимающей практически всю стену.

— О чем думаешь, государь? — Румянцев вошёл неслышно, и остановился у меня за спиной. Всего пять человек могли называть меня так, точнее, уже четверо, потому что пятым был Ушаков.

— Нам не нужно столько посевных, сколько пытаемся освоить сейчас. Один хер земля через раз родит. — Задумчиво произнёс я. — Ломов там не помер, принимая наследство Андрея Ивановича? А то я его женить ещё хочу успеть. Девушку порадовать.

— Татищева? — Румянцев улыбнулся.

— Татищева, — я кивнул. — Они вроде нежно друг на друга смотрели, не должны слишком сопротивляться. Он ведь даже мне про Литовское княжество не всё рассказал. Кстати, вестей нет из Речи посполитой? Шляхта там друг друга ещё не поубивала к чертям собачьим?

— Не слышал. Но мне интересно другое, почему они просто не могут остановиться и сесть за стол переговоров? — Румянцев принялся разглядывать карту вместе со мной.

— Они не умеют, Петя. Их на протяжении всей истории кто-то постоянно принуждал к миру. Я почти уверен, что они в тайне ждут этого кого-то. Только некому им на помощь прийти, я не пропущу через границы даже блох верхом на собаках.

— А сам? — Петька встал вполоборота, чтобы видеть меня, и одновременно смотреть на карту.

— Мне что, по-твоему, заняться больше нечем? — я быстро глянул на него, усмехнулся и снова посмотрел на карту. — Я не могу заниматься полноценно реформами, пока идёт эта война. Пока нас пытаются обложить со всех сторон. — Не выдержав, стукнул кулаком по карте.

— Софья беременна, — выпалил Петька, а я развернулся и пристально посмотрел на него.

— Поздравляю, бродяга, — и я обнял его, похлопывая по спине. — Постой, Софья? Она приняла православие? Почему я об этом не слышал?

— Когда я был в Голландии, ей было невыносимо меня ждать, а та вера, в которой её готовили сан принять, не приносила облегчения. Вот тогда Ульрика София и решила принять православие. Она считает, что поступила правильно, потому что как только она это сделала, я почти сразу вернулся, а теперь и беременность долгожданная наступила.

— Поосторожней, так и становятся фанатиками, — я продолжал улыбаться, искренне радуясь за Петьку.

— Не бойся, государь, у Софьи к любым церковным перегибам отвращение, привитое с самого раннего детства. — Ответил абсолютно серьезный Петька. Новость о том, что он вскоре станет отцом заметно выбила его с колеи.

— Дай-то Бог, — я снова повернулся к карте. — Вот смотрю и думаю, как границы губерний половчее провести. Может быть, ты чего посоветуешь? Надо ещё и наши дальние земли учитывать.

— Ты хочешь, государь, земли в Африке отдельной губернией сделать? — спросил Петька удивленно.

— Конечно, это наша земля, и чем, если не губернией Российской империи она является? Всё должно быть перенесено от нас туда: и законы, и те учреждения, кто эти законы выполнять будет и следить за их выполнением. — Я провёл пальцем по границе моих Африканских земель. Точнее по той границе, которая мне в последнем донесении представлена. Но она могла уже измениться. Новости доходят сюда с большим опозданием, и это не прекращает меня бесить до невменяемого состояния. — Ну так что, возьмешься порядок с границами губерний навести? Одно условие: никаких делений по народностям. Это всё — Российская империя. Поэтому губернии должны включать в себя всех, а не одних и тех же.

— То есть, Казань и вокруг неё фактически принадлежит татарам…

— Правильно мыслишь, Петька, никакого кучкования. Ежели те же казанские чего-то не поймут, то Сибирь большая, каждому местечко найдётся, отдельное. — Говорил я достаточно жёстко, и Петька почти сразу проникся. — Я-немец по этносу. Но, черт бы вас всех подрал, я приехал сюда, принял православие и выучил русский язык. А ведь я, на минутку, император. Мог бы вас всех заставить приспосабливаться под мои хотелки. Так почему император смог, а какой-нибудь казанец нос воротит? Я же не заставляю православие всех принимать. Но язык у нас государственный, указом утвержденный, русский! Даже иностранные послы не имеют право мне грамоты верительные совать на своём языке прописанные.

— Что-то ты государь разошёлся, — хмыкнул Румянцев. — Я-то думал, что указ этот твой только иноземцев касается.

— Я разошёлся? — подойдя к столу, я взял челобитную, которую мне передал сегодня, пряча глаза, Бехтеев. — Вот, полюбуйся.

Петька взял бумагу и развернул её. Я наблюдал за ним, не скрывая злорадства.

— Э-э-э, — проблеял Румянцев. — Что это, государь, Пётр Фёдорович?

— Челобитная. — Честно ответил я. — От казанского, кстати, мурзы.

— Я не понимаю татарский, — и Петька осторожно, словно ядовитую змею, отложил бумагу в сторону.

— Это не татарский, Петя, это арабский. К слову, сам мурза говорит по-русски, но вот читать-писать не умеет. И когда я у него спросил, что, возможно, генерал-губернатор никак не реагирует на его жалобы, потому что тоже не знает арабский и просто не может прочитать, что уважаемый мурза ему пишет, он мне ничего не ответил. — Я бросил челобитную на стол. — А генерал-губернатор, и вообще все люди государевы не обязаны ради мурзы, проживающего в Российской империи, учить арабский язык. Тем более, что в моем указе черным по белому написано, что язык делопроизводства — русский. Я же не запрещаю, мать их за ногу, их родной язык. Общайтесь, ради всех святых, и друг с другом переписывайтесь хоть на мертвом птичьем языке, мне плевать. Но знать русский — вы обязаны. Я же его знаю, в конце концов, хотя, я немец по рождению и воспитанию.

— А зачем ты мне это, государь, говоришь? — осторожно спросил Петька.

— Хочу тебя службой наградить, в честь радости твоей великой, — я протёр лицо. — Когда закончится война, а она закончится рано или поздно, ты займешься школами. Точнее, я поручу тебе их курировать. А то, складывается у меня ощущение, что ни мои указы, ни указы деда моего Петра Великого так и не выполняются в полную силу. Нет, там, где я сам могу на коня вскочить и проверить, всё как часы работает, а вот где-нибудь в глубинке… М-да. Вот и займешься. Или предложишь достойную замену себе, на место министра образования. — Петька закивал, как петрушка. Вот теперь расшибётся, а достойную кандидатуру подберёт. Собственно, за этим я его и застращал. Самому уже сил нет что-то придумывать и изворачиваться.

— Я подберу самого лучшего кандидата, не беспокойся, государь, — заверил меня Петька. Замялся немного, а потом спросил. — Как мы на несколько фронтов биться будем, без союзников, государь?

— Ну как это без союзников. Швеция всеми руками за нас. Датский король опять же гостит у нас. Ничего, Петька, прорвемся. — Он посверлил меня недоверчивым взглядом и в который раз повернулся к карте.

Я же смотрел на два океана: Атлантический и Индийский. Основные битвы будут там, в этих океанах. Именно там решиться судьба двух империй, которые сейчас ведут войну, уже названную «Странной», чаще всего чужими руками. Как только в этих океанах всё решится, все страны, которые сейчас на низком старте сидят, кинутся в объятья победителя и как шакалы набросятся на поверженного врага, разрывая его на куски. Недолго осталось ждать. Скоро узнаем, как кто ты войдешь в историю Пётр Фёдорович, победителем, или просравшим всё на свете императором, для которого даже шелкового шарфика будет жалко.

Глава 16

Пётр Семёнович Салтыков ещё раз перечитал письмо, адресованное ему государем Петром Фёдоровичем.

— Ничего не понимаю. Зачем мы должны отпустить семью короля Фридриха и ни куда-нибудь, а в Англию? Разве Англия не является союзником Фридриха?

— Я не знаю, — Груздев, привезший это письмо, посмотрел в окно.

Скоро весна, а за ней начнут движения полки. В этом году начнётся война, или её начало удастся оттянуть по времени и успеть лучше подготовиться? Он не знал, наверное, этого никто не знал, даже государь. Олег плохо понимал, что делает Пётр Фёдорович, потому что со стороны выглядело так, словно государь ничего не делает. Он только письма писал. Да полки вдоль границ двигал. А так в основном внутренними делами занимался. Много времени и денег уделялось строительству школ и обучению ребятишек в этих русских школах на присоединенных территориях. Даже, если они присоединены чисто формально, как, Голландия, например.

Много школ было запланировано на Африку и Америку. Там, где другие страны возводили миссии, Пётр велел ставить школы. Попы — это само собой. Проповедовать ехали толпами. Особенно те попы, которые усомнились в том, что государь ещё и отец, и глава Православной церкви в Российской империи. Груздев об этом знал, потому что много времени уделялось изучению учебников именно его отделом. Сейчас же его отправили в качестве простого гонца письма развозить. Но вовсе не потому, что он впал в немилость, а, чтобы познакомился с духом и нравами, царящими в Европе. Приказ государя был таков: очернение врага не должно содержать лжи. Ложь — это обоюдоострое оружие, и в один момент может ударить по нам самим. Нет, в листовках, и в газетах должна быть только правда, только выставленная в весьма неприглядном свете.

— Ничего даже в голову не приходит, зачем это нужно государю, — пожаловался Салтыков, заново читая письмо. — Я считал себя неплохим стратегом, но здесь я не вижу особых выгод.

— Это нам не ведомо, но, думаю, что государь всем и каждому не докладывает о своих задумках. Лично я знаю, что Бестужев приехал намедни. Дюже новости он худые принёс. Государь даже… — Груздев облизнул губы, но потом вспомнил, что об этом происшествии знали весь двор и половина Петербурга, решил рассказать. — Государь заперся в своем кабинете и выпил всё вино, которое там хранилось. А ему ещё Шетарди много шампанского натаскал, с наилучшими пожеланиями.

— Так ведь Пётр Фёдорович не пьёт почитай, пара бокалов вина не в счёт, — ахнул Салтыков.

— Вот то-то и оно. Бехтеев так сильно испугался, когда дверь государь ему не открыл, а пьяным матом обласкал. Румянцева свистнул, да Криббе. Тех Пётр Фёдорович не тронул бы ни при каких раскладах. — Груздев замолчал. Он тогда был в Ораниенбауме, и всё, о чём он рассказывал сейчас произошло на его глазах. —С Румянцевым Ломов как раз сидел, третий любимец государя. Вот втроём они заполошно дверь и выламывали.

— Любимцы-то любимцы, но нельзя сказать, что государь не пашет на них, что на лошадях ломовых, — заметил Салтыков. — Ни тебе особых привилегий, от которых дух захватывает. А ежели набедокуришь, то ещё жестче ответишь, чтобы государя своим поведением не позорил. Вот, Олег, положа руку на сердце, не хотел бы я ходить в любимцах у государя. — Салтыков усмехнулся. — И не сказать, что государь щедр сверх меры. Ломов титул барона получил и пару деревень, Криббе графом стал, и то, подозреваю, только потому, что дворянское достоинство имел. И это за столько лет безупречной службы.

— Не нам судить в том государя. — Поджал губы Груздев.

— Ты прав, не нам судить. — Быстро согласился Салтыков. — Так что там дальше было, когда три любимца государевых дверь в кабинет выломали?

— Дальше кто-то, возможно и государь выкинул стул в окно, — Груздев замолчал. Никто и никогда не заставит его рассказать о том, как Пётр вырывался из лапищ Криббе и лил пьяные слёзы, повторяя, что он погубил Россию. Они с Бехтеевым были единственными свидетелями этой минутной слабости. А уж та троица, что в чувства государя приводила и подавно. — Ну, а после. Румянцев усадил Петра Фёдоровича рядом с собой и Криббе, и они напоили его просто до изумления. Сами, правда, тоже еле на ногах держались, но успели передать государя Ломову. Сами же на полу в кабинете уснули. А до этого матерные частушки пели на четырех языках. Да на лету перевод делали и ржали, аки кони молодые. — Он снова задумался. — Многие молодые офицеры остановились возле выбитого окна и записывали. — В том, что он сам тоже начал записывать, как и Бехтеев, Груздев тоже никогда и никому не признается.

— Надо бы у кого-нибудь листочки эти выпросить. — Задумчиво сообщил Салтыков. — Интересно, что же весть такую Бестужев привёз, что англичанам такой подарок его величество выкатить захотел?

— Говорю же, не знаю. А уж ежели мне ничего не сказали, значит, всё совсем секретно, и лучше не выяснять, что там за сообщение было. — Груздев для уверенности кивнул. — Вот помяни моё слово, Семён Петрович, все мы вспомнить Ушакова Андрея Ивановича, упокой Господь его душу грешную, как доброго и ласкового человека. Я с Ломовым немного знаком, к тому же он сейчас моим непосредственным начальством станет. Этот истинный волкодав. Ушаков был тоньше. Говорят, — Груздев оглянулся, словно опасался, что их могут подслушать, хотя они говорили по-русски, и их потенциальные шпионы семьи короля Фридриха, вряд ли поняли бы. — Говорят, что беспорядки в Речи Посполитой и присоединение к всеобщему безумию Литовского княжества — дело рук как раз Ломова.

— Не представляю, что можно сделать, чтобы так всех стравить друг с другом, — покачал головой Салтыков. — Если только Ломов не земное воплощение самого дьявола.

— Да и пусть его. Главное, чтобы предан он оставался, как сейчас Петру Фёдоровичу. А предан он, что тот же волкодав. Но про Речь Посполитую я пример привёл, чтобы напомнить, мы не всё знаем. И, возможно, семью Фридриха в Англию переправляем, вовсе не для того, чтобы англичанам подарок сделать. Может так случиться, что и свинью подложить таким вот подарочком. — Груздев снова задумчиво посмотрел в окно.

— А ведь прав ты, Олег, прав. Ведь приказ однозначный — не просто отпустить на все четыре стороны с благословением, а сопроводить всё семейство до Англии, чтобы никто не заблудился ненароком.

— Ты пока делом занимайся, Семён Петрович, а я дальше поеду. У меня на очереди Вена, а потом Париж. И нужно успеть вернуть до того, как дороги в непроходимое болото превратятся.

— Да, все мы верные слуги его величества, и будем следовать его воле. Пока что, тьфу-тьфу, что не сглазить, все его задумки к интересам результатам приводили. — Салтыков и Груздев раскланялись, и разошлись каждый по своим делам.

* * *

Прошло уже больше двух недель с того дня, как я нажрался до состояния «лежа покачивает». Случилось это после того, как Бестужев привез мне новости про флот из пятидесяти вымпелов, который готовят против нас.

— А нас уважают, черт возьми, — проговорил я, когда Михаил Петрович отправился отдыхать с дороги, передав мне такое важное сообщение. — И что будешь делать, Петруха? — задал я сам себе вопрос. — Ничего. Я не смогу сделать ничего! При таком раскладе легче сразу сдаться, и людей сохранить. — Господи, как до этого дошло?

Мой взгляд упал на целую коллекцию разных вин, которые мне поставлял Шетарди. Его отозвали, я уже и не помню, когда именно. Учитывая, что я практически не пью, вин скопилось много. Я даже специальный шкаф велел для них поставить. Постепенно сложилось мнение, что я коллекционирую вина, и мне посланники старались их дарить по каждому самому ничтожному поводу. Так что коллекция была внушительная. Я её даже по годам расставил и таблички повесил. Отдельно стояло шампанское. Протянув руку, вытащил наугад шампанское. Всё-таки его много, и оно почти всё одного года выделки.

— Интересно, пузырьки в вино смогли запихать, а вот дирижабль создать — нет. Люди странные создания, — открыв первую бутылку я еще наливал её содержимое в бокал.

Посмотрев на дверь, решительно запер её на ключ. Там в приемной сидели Бехтеев и ожидающий назначенного часа Груздев. Можно было его, конечно, сейчас принять, но… К черту всё. Подойдя к стеклянной дверце шкафа посмотрел на свое отражение. Оно было не такое чёткое, как если бы я смотрел на себя в зеркале, но, и так сойдёт.

— Ну что, Пётр Фёдорович, твоё здоровье. Не чокаясь!

Первый бокал пошёл легко. Как и вся бутылка. Вторую я в себя запихивал, борясь с тошнотой и напавшей на меня икотой. Третья уже пилась нормально. Четвертую я помню с трудом. В кабинет ворвались Криббе, Румянцев и Турок. Воспитатели-моралисты хреновы, на себя бы посмотрели.

Зачем я разбил стулом окно — я никогда не вспомню, но, если учесть общую картину, то, скорее всего, решил от них сбежать.

Меня от окна оттащили, накинули на плечи подбитую мехом длинную куртку, которую я с трудом отвоевал себе, и посадили за стол. По-моему, я плакал на плече у Криббе. Потом мы пили и пели частушки. Был весело переводить их на немецкий, французский и польский языки. Других никто из нас не знал, а в английском я не был так силён, чтобы сделать хороший перевод отборнейшей похабщины.

Как я оказался в своей постели не помню вообще. Утром было, как в том анекдоте: «Лучше бы я вчера сдох». Как мне сообщил опухший и воняющий перегаром Румянцев, пили мы исключительно шампусик, моя коллекция вин не пострадала. Зато шипучку вылакали всю до последней капли. Впору теперь где-то бутылку для коллекции брать. А с французами у меня отношения не очень, поэтому, даже не знаю, кого раскрутить на презент. Но, вино хорошее, что ни говори. Вот только утром от него хоть вешайся. Похоже, что свою знаменитую гильотину они как раз с утреннего похмелья придумали, чтобы чик, и не мучишься больше.

Весь следующий день я провёл в постели страдая демонстративно со стонами и полотенцем на голове. Но жалость ко мне испытывал только Румянцев, страдая рядом с моей кроватью в кресле. Криббе, похоже, переживал сеанс воспитательных пизд… Хельга его воспитывала, в общем. Петька же отмазался тем, что нужно поддержать государя и сбежал из дома.

Турок заглянул в спальню, посмотрел на нас, громко хмыкнул и исчез за дверьми, так и не зайдя ко мне.

— Сволочь, — констатировал я подобное поведение.

— Ещё какая, — Петька смочил полотенца моё и своё в стоящем рядом с ним тазике, куда были брошены куски льда, благо этого добра полно на улице. Протянув мне полотенце, он напялил второе на голову и закрыл глаза. Переносил он похмелье лучше, чем я, но тут сыграл свою роль тот факт, что Петька был более привычен к подобным состояниям. В последнее время, правда, он не пил. Но тут долг его призвал, и никак по-другому.

Забежал Пашка, обеспокоенный тем, что папа не работает в кабинете в это время, как обычно, а лежит в постели.

— Папа, что с тобой, — в глазах ребенка плескался страх за меня и это грело душу. Но вот сын подбежал поближе и наморщил носик. — Фу, чем тут так воняет?

— Петька, не дыши на ребёнка, — тут же сориентировался я, за что получил возмущенный взгляд от Румянцева.

— Мама, а папе плохо? — громким шепотом спросил Пашка у вошедшей в спальню Марии.

— Полагаю, что, да. Но вчера ему было очень хорошо. Пошли, Павел, не будем мешать отцу преодолевать болезнь, — она протянула руку, за которую сын ухватился.

— Бессердечная женщина, — резюмировал я, когда дверь за ними закрылась.

— Это точно, — поддакнул Петька, снова забирая у меня уже потеплевшее полотенце и намачивая его холодной водой.

Так мы и провели весь день. Думать и о чём-то говорить было неохота, поэтому мы большую часть времени дремали, перебрасываясь короткими фразами.

На следующий день я собрал всех троих моих самых близких помощников и друзей на мозговой штурм. При этом мне не нужно было, чтобы они подробно расписывали решение проблемы, это был классический мозговой штурм, когда выдаются кучи идей, включая самые безумные, и, возможно, среди них я в конце концов найду тот самый важный, который позволит нам выбраться из этой ловушки с минимальными потерями.

Но первым вопросом, который я задал был следующий:

— Вы почему меня не остановили? — хмуро спросил я, оглядывая всех троих по очереди.

— Да как же вас остановишь, Пётр Фёдорович? — за всех ответил Криббе. — В той ситуации надо было только напоить, как следует, чтобы сам выключился.

— Что вы и сделали, — я задумчиво повертел в руке ручку. — Не хотите узнать, что произошло, и почему я так неаккуратно подарок Шетарди распробовал?

— Да мы знаем уже, — на этот раз отвечал Турок, подтверждая свою квалификацию на новой должности. — Флот в пятьдесят вымпелов — это достойный повод надраться, ваше величество.

— Хорошо, раз вы в курсе того, что происходит, предлагайте варианты. — Я обвёл их испытывающим взглядом. — Давайте, не стесняйтесь.

— Прежде, чем что-то предлагать, я хочу, чтобы ваше величество снял с меня ответственность за школы и образование в целом, — Румянцев даже встал со своего места и говорил стоя. — Это не моё. Я лучше и больше пользы принесу вам в Крыму.

— Я тебе уже говорил, дашь мне достойную замену, и я подумаю о твоём назначении под командование Ласси.

— Да что тут думать, Ванька Шувалов, — Петька махнул рукой. — Он же вечно с книжкой у твоих комнат вахту нёс. Как в небесах летал. А сейчас с Ломоносовым шибко сдружился. В университете днём и ночью пропадает.

Я задумался. Сейчас, когда Елизаветы нет, можно рассматривать Ивана Шувалова под другим углом. Мы с ним ровесники, и, можно сказать, что Ванька ещё молод, но, глядя на меня, ни у кого язык не повернется как-то его молодость упомянуть. Кроме того, молодость несёт гибкость, которой уже нет в закостенелых умах более старшего поколения. А мы как раз встаем на очень скользкую дорожку, когда придется многое на ходу изобретать. Да, Иван Шувалов подойдёт. И как я раньше сам о нём не подумал? Да потому что старался вычеркнуть из памяти, вот почему не вспомнил.

— Хорошо, можешь считать, что назначение при Ласси твоё. — Нехотя ответил я Петьке и тот, выдохнув с облегчением, сел на своё место. — А теперь вернемся к нашим баранам на пяти десятках кораблях.

— Мы не сможем победить, — выдохнул Криббе.

— Ясен пень, не сможем. И мало кто сможет в одиночку… — Я замер, а потом быстро добавил. — Кого мы сможем подбить вместе с нами разбить уже флот этого поганого острова и скинуть его вниз пищевой цепочки? И самое главное, кто захочет связаться с нами против англичан?

— Голландию отметаем, их корабли итак уже почти что наши, — проговорил Петька. — А вот шведов можно заманить. Они же на Данию нацелены. А в Дании большое влияние англичане имеют, особенно на островах. Вот и пообещать одному Георгу эти острова взамен на совместный рейд против другого Георга, на этот раз английского.

— Португалия и Испания. — Выпалил Криббе. — Время у нас есть, пять десятков вымпелов собрать и оснастить — это не по щелчку пальцев делается. Вот только, каким образом их смертельно рассорить?

— О, за это не беспокойся, этим сейчас Миних в Америках очень плотно занимается. Там есть весьма напряженная обстановка на границах. Её-то всего лишь нужно слегка подпалить. — Я улыбнулся, а Турок одобрительно кивнул. — А мы наоборот к Испании всем сердцем, торгуем, столько денег уже в казну Испанскую принесли… Португалия… Вот там нам нечего предложить. Можно просто наобум сунуться, а вдруг, но рассчитывать на них не приходится. Кто ещё?

— Хорошо бы Франция, но, маловероятно, — протянул Румянцев.

— Ну, почему же, — я задумался. — Если мы убедим Людовика, что Фридрих виртуозно, как на своей флейте играет с партнёрами… Король Франции довольно ведомая личность. Вот что, отправим письмо мадам Помпадур. Я сам его напишу. И одновременно отправим семью Фридриха к родственникам вдовствующей королевы в Лондон. Кроме того… Петька, как здоровье твоего отца?

— Прекрасное, — Петька улыбнулся. — Бодр и полон сил. Он вообще оживился с этим мужским журналом.

— Это хорошо. Потому что я хочу послать его прямиком с миссией к турецкому дивану. У турок хороший флот и они никогда не упустят возможность потрепать Англию. Они пока колеблются, не слишком хотят на нас нападать. И Франция это видит и тоже делает выводы. И одним из этих выводов может стать тот, в котором говориться: «А не погорячились ли мы?» Тем более, что сами французы с нами воевать не намерены. Они даже каперское свидетельство у Кондратьева не отозвали.

— Но турки не ходят по океанам…

— А кто сказал, что я предложу им ходить по океанам? Точнее предложу, но совсем недалеко, всего-то к не слишком большим островам прокатиться. Как думаете, Лондон стоит Крыма, который мы все равно возьмём?

— Турки не возьмут Лондон, — уверенно заявил Криббе и его поддержал Румянцев.

— Не возьмут, — я кивнул. — Но пощиплют они Англию хорошо. К тому же я им помогу. Я им десять, нет двадцать орудий Данилова подарю. Почти весь английский флот уйдет в сторону мыса Доброй надежды. Острова почти некому будет охранять. Турки не откажутся, особенно, если мне удастся одну весьма амбициозную женщину убедить, что со мной ей выгоднее дружить. К тому я обещал ей наряд русской красавицы подарить. Если французы поверят, что Фридрих пытается на трех стульях усидеть, они могут сдвинуть вектор с нас на своего давнего врага. Мы-то для них почти никто. Людовик поди и не знает, как меня зовут. А самое главное, они все могут на нас напасть только со стороны новых земель. Наши старые границы очень серьезно защищены. Так что напасть на нас в привычном смысле никто из них попросту не сможет.

— И как границы защищены? Я что-то не припомню… — начал Петька, но его перебил Турок.

— Да Речь Посполитая бузит не прекращая. А сейчас ещё Литовское княжество забулькало. Через эти земли армию вести? Ну, если только одновременно панов к порядку призывать. Завязнут, да ещё и потеряют половину. Поляки дурные на всю голову, но они не трусы. В отсутствии мужества в битвах их очень сложно обвинить.

— Кстати, о поляках. Им оружия хватает? Пуль, пороха, пушек? — спросил я, а Петька с Криббе уставились на меня. Ну что, как бы я не хотел вас сохранить в относительной чистоте, но у меня не получится. Потому что вас всего трое, кому я могу доверять почти как себе.

— По-моему, они на последнем издыхании, — ответил Андрей. — Я уточню.

— Уточни. И ещё, если беднягам уже нечем друг с другом воевать, организуй тайный канал продажи оружия. Контрабанда всегда была очень прибыльным делом. Особенно, контрабанда оружия.

— Сделаю, — кивнул Турок и сделал пометку в свою небольшую книжечку, которую сам из листов сделал, не надеясь на память.

Надо себе отметку в памяти поставить — наладить выпуск дешевых блокнотов. Не дорогущих дневников, в кожаных переплетах и самой дорогой бумагой внутри, а маленьких, плохоньких, дешевых и исполняющих только одну функцию — записывать в них краткосрочные задачи, чтобы из головы не вылетели.

— Гюнтер, на тебе Георг Шведский. Петька, собирайся, выезжаешь к Ласси немедленно. Андрей, у тебя есть кто-нибудь в Португалии? Если мы быстро накопаем какую-нибудь откровенную грязь и можем пустить её в дело — это будет отлично. Потому что, видит Господь, мне нечего им предложить.

Все трое встали, коротко поклонились и вышли из комнаты. Я же сел за стол, достал пачку бумаг и приготовился писать письма. Много-много писем. Если хотя бы часть из того, что мы сегодня наговорили, сработает, у меня и у моих людей в Африке появится шанс. И, будь я проклят, если этим шансом не воспользуюсь.

Глава 17

В роскошном будуаре привлекательная молодая женщина полулежала на диване и читала письмо, написанное острым летящим почерком.

— Он очень хорошо знает французский, — задумчиво проговорила женщина, проведя пальцем по ровным строчкам. — Интересно, он страстный любовник? Его манера письма говорит о том, что очень страстный. Почему же он до сих пор довольствуется всего одной женщиной, которая к тому же его жена?

— Ходили слухи про интрижку с королевой Швеции, но, это было давно, ещё до того, как император женился. — Мужчина в белом парике и с мушкой на скуле подошёл к даме, которая даже не привстала, чтобы его поприветствовать. — Прекрасная Жанна, какое вам дело до этого русского варвара?

— Ах, маркиз, вы же знаете, я обожаю сильных мужчин. А император Пётр, несмотря на возраст, сильный мужчина. И мне действительно любопытно, почему подле него нет женщин, кроме жены. Неужели императрица Мария так вульгарно ревнива? — Жанна сморщила носик. — Это ужасно неприлично, — она покачала головой.

— Бросьте, Жанна. Вы не были при русском дворе, я был. Там вообще очень мало дам и совсем нет развлечений. А уж после того, как император заставил всех женщин проходить службу…

— Вы меня разыгрываете, маркиз, — Жанна погрозила мужчине пальчиком. — Как женщины могут проходить службу?

— Вот так, — маркиз развёл руками. — Это обязательное условие для сохранение дворянского звания.

— Какая чушь. Разве дворяне не владеют титулами по праву рождения? — Жанна даже приподнялась на диване и слегка нахмурилась, но быстро сменилась выражение лица. Ещё не хватало, чтобы морщинки появились. У неё и так в последнее время складывалось ощущение, что король к ней несколько охладел.

— Император Пётр так не считает. Он утверждает, что титулы должны подтверждаться, иначе, они обесцениваются. При этом он приводит в пример себя, утверждая, что раз он, ежедневно работает на благо страны, иной раз до самой ночи, то и остальным нужно на своего императора равняться. Но вы правы, Российский двор — крайне унылое место. Да и император очень негативно относится к адюльтеру. Так что из развлечений осталась лишь служба. Подданным он не запрещает устраивать балы, но сам там появляется крайне редко.

— Бедняжка, наверняка ему скучно, — Жанна снова взяла в руки письмо.

Маркиз же остался гадать, кого она сейчас пожалела. Императора Петра, что ли? Ну так Пётр несчастным не выглядел, во всяком случае, когда он его в последний раз видел. Более того, императора полностью устраивало сложившееся положение, ведь это он его создал! При Елизавете двор был гуда пышнее и ярче. А развлечения ежедневно, а не раз в год по большим праздникам. Конечно, маркиз утрировал. Правила приличия обязывали Петра устраивать балы. Но, он делал это настолько редко, насколько вообще позволял этикет. А вот отсутствие любовницы — да это было верх неприличия. Любовь и верность в собственном доме, маркиз покачал головой. Это отдавало мещанством.

— Боюсь, что сильный, молодой мужчина в этот раз свернёт себе шею. — Маркиз напряженно улыбнулся.

Он пришёл сюда, чтобы кое о чём посоветоваться. Жанна иногда проявляла себя совсем не с женской стороны, не стесняясь показывать зубки и демонстрировать острый ум. И застал фаворитку короля за чтением писанины этого пуританина? Хотя, даже в пуританах было больше страсти. Такое ощущение, что эта северная страна, которой он правил, выстудила в нём довольно покладистый нрав и кардинально изменил увлекающуюся натуру. Хотя, дети всегда меняются и порой не в лучшую сторону. Всё зависит от учителей. Но, за столько лет Шетарди так и не смог вычислить истинных учителей Петра. Сколько бы он не общался с императором, ни разу не получил ни одного прямого ответа на свои вопросы. Всё-таки истинно лютеранскую изворотливость из герцога Гольштейн-Готторпского вытравить не удалось. И получившаяся в итоге смесь приводила его — маркиза де Шетарди в ужас.

— Я не так не думаю, — задумчивый голос Жанны вырвал Шетарди из размышлений. Он даже не сразу сообразил, что она отвечала на его вопрос. — Император Пётр искренне сожалеет, что между нашими странами произошло недопонимание. И предлагает совместно ударить по англичанам. Чтобы вырвать эту постоянную угрозу с корнем. Пожалуй, мне нужно встретиться с его величеством, — маркиза де Помпадур поднялась с диванчика и разгладила складки на платье. — Победа над английским флотом конечно важнее для Франции, чем помощь какому-то неудачнику, умудрившемуся отдать сопернику свою столицу. Да и с самим Фридрихом не слишком понятно. Император Пётр откровенно издевается над нами, намекая, что мы всего лишь вторая жена у прусского короля, и далеко не любимая. Его метафоры меня убивают, — добавила она жалобно. — Но о них обязан знать король.

— Возникает вопрос, почему он не послал послание его величеству, а адресовал его вам? — Шетарди не нравилось то, что происходит. Он чуял подвох, но никак не мог понять, где именно он кроется.

— Потому что он умён, маркиз, — Жанна перестала изображать из себя хорошенькую дурочку и жестко усмехнулась. — Он знает, как сделать так, чтобы его письмо дошло до его величества раньше и нашло отклик в душе короля. Этот мальчик далеко пойдёт, особенно, если поможет нам скинут англичан с той вершины, на которую они забрались.

— Да, только, вам не кажется, дорогая Жанна, что этот гадешыш не упустит случая и нас подтолкнуть к той яме, куда загоняет Георга? — прямо спросил Шетарди, раз пошли такие разговоры.

— Я знаю это. Ещё раз повторяю, он умён, но у него нет опыта. Мы же не отвергаем Фридриха, а всего лишь слегка отсрочиваем помощь ему. А вот когда Пётр ослабнет…

— Боюсь, вы не понимаете, Жанна, — покачал головой Шетарди. — Я сомневаюсь, что император Пётр не учитывает риски. Стойте, Жанна, я буду просить его величество выслушать меня и отказаться от этой авантюры. Я просто чувствую, что нас затягивают в какую-то хитроумную ловушку, я чувствую это.

* * *

Пётр Семёнович Салтыков снова читал послание государя. Наморщив лоб, он пытался понять, что от него требуется.

— Володя, я не понимаю, чего хочет от меня государь? — он повернулся к младшему брату, который и привёз это послание.

— Петя, в письме всё чётко расписано, — Владимир Семёнович вздохнул. — Все завоёванные территории собрать под юрисдикцию Российской империи, присвоить название Немецкой губернии, и начинать формировать властные структуры, как в любой другой губернии Российской империи.

— А не слишком ли торопится государь? — Пётр Семёнович посмотрел на письмо недоверчиво.

— Я задал такой же вопрос Петру Фёдоровичу, — ответил Владимир. — И он мне сказал, что уже даже поздновато. Что бывшие хозяева земель не спешат проводить мирные переговоры и пытаться отбить свои вотчины, значит, они им не нужны. Почему бы уже не навести порядок на никому не нужных территориях?

— А народец не начнёт бузить? — Пётр Семёнович задумался. Даже начинать было боязно. Не говоря уже о том, что в условиях реформ воевать — последнее дело. — Сейчас-то другое дело. Ведём себя хорошо, сильно не бедокурим. И немцы знают, что мы здесь как бы временно.

— Ты прямо моими словами говоришь, Петя, — Владимир отпил кофе, который стоял перед ними на столе. — А вот Пётр Фёдорович ответил мне, и я тебе его же словами сейчас скажу. — Немцы очень любят порядок. А любое безвластие ведёт к хаосу. Поэтому они воспримут начинания спокойно. Тем более, что терпеливее немцев народа нет. Они практически никогда не бунтуют, только если уж совсем руки вывернут бедолагам. А теперь представь себе, до какой степени им нужно дверью причинное место придавить, чтобы они бузить начали, если они этих ублюдков Крамера и Шпренгера безропотно терпели? — Владимир Семёнович поставил чашку на стол. — Это не мои слова Петя, а государя.

— Он на словах что-нибудь передавал? — Пётр Семёнович плеснул себе кофе и ещё раз перечитал письмо.

— Сказал, что Олежка Груздев на обратном пути заедет, начнет помогать правильно информировать население. Да Ломова ребятишки подтянутся. Чиновников опять же пришлёт государь. Через Киль. Поедут, когда можно будет, Речь Посполитая-то никак угомониться не может. После того, как закончим чиновников по своим местам расставлять, школы нужно будет начинать возводить и церкви православные ставить. — Владимир заглянул в пустую чашку, на дне которой кофейная гуща узор нарисовала. — Не представляю, как мы справимся?

— Ничего, справимся поди. Вот в Африке справляются, а мы что здесь хуже Мордвинова что ли? — Пётр Семёнович поежился, словно холодно ему стало. — Из-за этих ляхов бешенных мы как отрезаны от государя. Ни сам он приехать не сможет, ни мы быстро за разъяснениями съездить в Петербург не сумеем.

— Справимся, — кивнул Владимир. — Государь нам в помощь прислал шурина своего Фридриха Кристиана Саксонского. Сказал, что в его присутствии немцы ещё спокойнее станут. Вот только… — он замялся, и брат его поторопил.

— Да не тяни, Володя, — Пётр Семёнович глотнул уже остывший кофе и поморщился. — Гадость какая.

— Петя, государь приказал Фридриха Кристиана в Берлине оставить. Сказал, что нечего ему пока в Дрездене делать. Пусть, мол, в Берлине покажет, чего стоит, а уж потом в родную Саксонию вернётся.

— М-да, не хочет государь шурина-то в искушение вводить. А то укорот давать придётся, а ведь родня какая-никакая. — Пётр Семёнович поднялся из-за стола и прошёлся по комнате. — Сроки выполнения высочайших повелений указаны?

— До сентября должны быть границы укреплены и готовы к возможному отражению нападения.

— То есть, государь уверен, что в ближайшее время никто на нас не нападёт, — Пётр Салтыков задумался. — Ну что же, государь поболе нас знает, и, не думаю, что стал бы так рисковать, если бы не был уверен в том, что никто не попытается нас отсюда выкурить. А не для того ли он семью Фридриха отсюда вышвырнуть велел, чтобы под ногами не болтались?

— Всё может быть, Петя, наше дело с тобой не гадать на кофейной гуще, а приказы его величества выполнять.

— А тебя-то за что сюда послали? — Пётр внезапно подозрительно посмотрел на брата.

— Петр Фёдорович сказал, что, раз я с коронацией справился и всё на высшем уровне прошло, то здесь и подавно справлюсь. А вообще, я думаю, меня сюда направили, потому что братья мы с тобой. Потом, ясно дело, разведут по углам, как курфюрста Саксонского в Саксонию не пущают, так и меня близко к управлению делами пускать не будут, где мой старший брат заправляет. А чтобы настроить всё, вот тут можно: мы с тобой быстрее общий язык найдём, да я и в рыло не побрезгую объяснить. Как, впрочем, и ты мне.

— Это точно, — кивнул Пётр Семёнович. — Ну, что же, давай уже Фридриха Кристиана найдём и приступим, помолясь. Работы-то много предстоит. Это шутка ли все законы переделать и до людей донести.

И Пётр Семёнович подошёл к двери, кликнул одного из лакеев, велел убрать всё со стола, и найти Фридриха Саксонского. Работы много предстояло, а он не знал даже, с какой стороны к ней приступить.

* * *

Эйлер вошел в просторный кабинет и остановился в дверях, не зная, что же ему дальше делать. Возле большого переговорного стола, как называл его император, стоял сам Пётр Фёдорович и ещё один молодой человек, которого Эйлер не знал.

На звук открываемой двери император поднял голову и жестом пригласил Эйлера приблизиться.

— Леонард Паулевич, подходите сюда к нам. И помогите уже разрешить наши затруднения.

Эйлер подошёл ближе и увидел, что по всему столу расставлены какие-то фигурки, а между ними проложены соломинки.

— Что вы делаете, ваше величество? — осторожно спросил он.

— Играю, Леонард Паулевич, — император передвинул пару фигурок. — Вот смотрите, это примерная копия основного заводского комплекса на Урале, принадлежащего уважаемому мною лично семейству Демидовых. — При этих словах молодой человек, стоящий рядом с императором скептически хмыкнул, и Эйлер заострил на этом факте внимание.

— Не нужно хмыкать Никита Акинфиевич, — укоризненно произнёс император. — Я действительно очень уважаю ваше семейство. Но, как любой строгий родитель вынужден немного наказывать за шалости.

Ага, судя по всему, этот молодой человек является сыном Акинфия Демидова. Эйлер присмотрелся к нему более внимательно. Видимо, Никита любил простоту во всём, включая одежду, потому что сразу по нему нельзя было сказать, что он владелец заводов и миллионов. А, если верить слухам, Демидовы были богаче самого императора. Но, если судить по его величеству, точнее по тому, как тот одевается и как выглядит, то создавалось впечатление, что ему вообще надеть нечего, и на простой странного фасона камзол ему приходится добывать деньги, подрабатывая по ночам грузчиком у того же Демидова. Эйлер мотнул головой, отгоняя странные мысли, которые всегда лезли ему в голову при виде молодого императора.

— В чём смысл вашей «игры», ваше величество? — спросил он, подходя поближе и разглядывая стол. — Что означают эти соломинки?

— О-о-о, — протянул император, — это самый важный элемент. Без него вся игра полетит прямиком к чертовой бабушке. Вы можете представить расстояния между всеми этими строениями?

— Оно большое, ваше величество. — Ответил Никита Демидов.

— Да, оно действительно большое, — император поднял взгляд на Эйлера. — Моя игра заключается в том, что я решил помечтать: а вот ежели бы взять ваши рельсы, что вы для машины паровой поставили, да сделать их уже. И на них водрузить не машину, а телегу на таких вот колесах. Это же быстрее и лучше будет, даже, если всё те же тяжеловозы потянут. Легче им будет такие телеги тянуть. А вот Никита Акинфиевич считает, что слишком сильно я заигрался, и ничего путного из моих придумок не получится. Вот я и позвал вас, чтобы рассудили вы наш спор.

— Эм, — Эйлер напряжённо думал. — Вообще-то, вы правы, ваше величество. Это может сработать. Нужно ещё пару расчётов сделать…

— Отлично, Леонард Паулевич! — император даже в ладоши хлопнул. — А вот ежели вы какой механизм сможете сюда прицепить, чтобы лошадёнок не насиловать, то и вовсе поможете мне спор с этим Фомой неверующим выиграть. А как доказать сможете, так мы и испробуем прямо на настоящих заводах. Благо часть из них мне принадлежит. А Никита Акинфиевич свой проигрыш в пятьсот рублей не мне отдаст, а вам.

Эйлер снова перехватил странный взгляд, брошенный Демидовым на императора, но уже не акцентировался на нём, потому что его захватила новая идея.

— Идемте со мной, господин Демидов. Возле университета поставлен прекрасный постоялый двор. На нём вы можете расположиться со всеми удобствами. А я пока проведу некоторые расчеты. — Проговорил Эйлер и направился к двери, но, опомнившись, обернулся к императору. — Ваше величество?

— Идите, — махнул рукой государь, отпуская обоих. — Развлекайтесь. Ну, и о результатах доложите. Если не получится, мне ещё на пятьсот рублей раскошеливаться придётся, так что, Леонард Паулевич, вы уж расстарайтесь.

* * *

Когда дверь за Эйлером и Демидовым закрылась, радушная улыбка сползла с моего лица. Ну что же, я их занял делом, предварительно закинув удочку насчёт узкоколейки и, возможно, дрезины. Это же элементарные изобретения. Вот только, как я понял, для ученых этого времени слово «простой» являлось этаким стоп-словом. Им нужно мир познавать, философские трактаты писать, а вы какими-то велосипедами голову им морочите. Но, ничего, я же не зверь, не запрещаю о высоком думать. Ночью, если совсем не спится. А вот днём будьте любезны что-то полезное и практичное предоставьте.

Да ещё и Демидов аж с Урала притащился. Что-то со Строгановым не поделил. Козлы. У меня война все на одного. Я только с инопланетянами не воюю, а они мне в такое непростое время свинью подкладывать вздумали в виде своих разборок, а отсюда торможение поставок так нужной мне стали.

Дверь снова открылась. Я посмотрел на вошедшего человека, одного из очень немногих, кто может входить ко мне без доклада. Кивнул на стул рядом с моим и быстро сдвинул в угол фигурки, призванные обозначать заводы Демидовых.

— Ласси прислал письмо, в котором просит дозволение атаковать Перекоп. И одновременно начать осаду Очакова. — Сказал я, и принялся расставлять солдатиков на столе. Не понимаю тех, кто против подобных наглядных демонстраций. Ведь на пальцах пока объяснишь что-то, а так всё сразу видно. Румянцев внимательно смотрел как я пытаюсь изобразить Днепр, Черное море, тот самый Очаков…

— Зимой? — зачем-то решил уточнить Петька, забрал у меня несколько фигурок и переставил их местами.

— Не спрашивай, — я протёр лицо руками. — Я в этом разбираюсь очень плохо. Но даже я понимаю, что Очаков надо брать только тогда, когда турки снимут большинство кораблей с этого участка и побегут к практически незащищённому Лондону. У нас нет ресурсов сейчас делать что-то подобное. У меня сейчас каждая вёсельная лодка на счету.

— Про Перекоп надо подумать, — Петька потёр подбородок. — Скорее всего, Пётр Петрович прав. Если мы сейчас его возьмём, то сумеем укрепиться, и когда крымчаки опомнятся встретим их как подобает. Лекари же решили проблемы с болезнями живота и малярией?

— Малярии зимой не бывает, — машинально проговорил я. — А насчет холеры и других хворей — да, решили. Но здесь нужна железная дисциплина. Чтобы жопы вытирали именно бумажками, выгребные ямы обустраивали лучше, чем блиндажи жилые, руки постоянно мыли и воду только кипяченую пили. Ну и лекарства, которые каждое утро лекари раздавать будут, чтобы пили, а не выбрасывали и не выплёвывали. В принципе, солдаты у нас не тупее лопаты, и пока в гарнизонах стояли грамоте все выучились. Так что понять, что я над ними не издеваюсь, такие правила устанавливая, им вполне по силам. К тому же слухами земля полнится, и эти слухи все, как один говорят, что в нашей армии самые низкие небоевые потери.

— Так с малярией решили? — Петька терпеливо выслушал мою сбивчивую речь и задал интересующий его вопрос.

— Да, решили. Правда, от лекарства кожа желтеет, и его надо пить постоянно, чтобы не заразиться. — Я вздохнул.

— Ничего, потерпим, главное в лихорадке не гореть. — Ответил Румянцев, пристально глядя на меня и ожидая ответ на невысказанный вопрос.

— Собирайся, я назначаю тебя помощником фельдмаршала. Приказ о твоём производстве в полковники заберёшь у Бехтеева. Отвезёшь Петру Петровичу приказ о своём назначении, а также моё решение насчёт Перекопа и Очакова. — Я не хотел его отпускать, но, с другой стороны, прекрасно понимал, что не могу держать его подле себя и тем самым зарубить талант.

— Ваше величество… — Петька даже забыл, как дышать. Хоть мы и обсуждали его назначение в армию под командованием Ласси, Румянцев как будто не верил, что я сдержу обещание. — Пётр Фёдорович… Не посрамлю!

И он выбежал из кабинета, а я посмотрел на стол и расставленных на нём солдатиков. Выбрав одного, стоящего с краю, переместил его ближе к центру. Надо бы вернуть Пашке его игрушки, которые я одолжил на время. Посмотрев на то, что получилось, переставил местами ещё пару фигур, а потом одним движением смахнул их на пол.

Теперь от меня почти ничего уже не зависит. Я могу только ждать, кусая ногти, и вон, узкоколейками заниматься.

Кажется, время ожидания вышло. Я поставил на карту всё, пошёл ва-банк. Ну что же первый ход сделан. Всё решится так или иначе в течение года. Я или выиграю эту партию и войду в историю, как победитель, или проиграю, и тогда история похоронит меня.

Глава 18

Кристиан Ван-Вен уже собирался выходить из дома, чтобы поехать на ужин к Олсуфьеву, которого здесь в Голландии оставил император Пётр, как доверенное лицо. Он протянул руку к ручке входной двери, но тут дверь распахнулась и в дом ввалился старый друг, знакомство с которым позволило Ван Вену так высоко прыгнуть. Должность одного из членов совета директоров Голландской Ост-Индийской компании — это было гораздо выше того, о чём Кристиан когда-либо мечтал. Вот только работать на этой должности приходилось как проклятому, но, оно того стоило.

— Гюнтер, что тебя привело в мой дом, как обычно без приглашения, да ещё и в такое время? — спросил Ван Вен, невольно нахмурившись.

— Поручение его величества, что же ещё, — Криббе снял тяжелый, промокший плащ и бросил его в руки подскочившему слуге. — Да, Кристиан, у меня есть поручение также и для тебя.

— Куда я должен ехать на этот раз? — скептически спросил Ван Вен.

— Снова в Португалию. — Гюнтер полюбовался вытянувшимся лицом приятеля.

— Я совсем недавно оттуда вернулся, — медленно произнёс Кристиан.

— На этот раз дело гораздо серьезнее. — Даже без намека на улыбку сказал Криббе. — Ты шёл куда-то ужинать? Так иди, мой друг. Я немного отдохну и смою дорожный пот. А когда ты вернёшься, то мы спокойно поговорим.

Выходя из дома, Ван Вен уже не был так спокоен, как до того момента, как приехал Криббе. Он и так хотел кое-что уточнить у Олсуфьева о тех неясных слухах, что витали в воздухе, ставя под угрозу их упорядочившуюся жизнь, которая, благодаря новому рождению Ост-Индийской компании, стала куда приятнее и сытнее. И терять всё это не только Кристиану не хотелось ни при каких обстоятельствах. Тем более, из-за трижды проклятых англичан, с которыми у голландцев никогда не было мира.

Олсуфьев прямо ничего не подтвердил, но и не опроверг гуляющие слухи об огромном флоте в пятьдесят вымпелов, который собирают англичане против флота Петра, в котором сейчас находится львиная доля кораблей голландских купцов и капитанов-владельцев.

Во время ужина мысли Кристиана всё время возвращались к Гюнтеру Криббе, который приехал так внезапно по поручению императора Петра. Почему-то Кристиану казалось, что этот приезд и поручение его величества ему напрямую связаны с этими слухами. Тогда становится понятным, почему Пётр хочет, чтобы он снова поехал в Португалию. У Кристиана там уже образовались кое-какие знакомства, и это увеличивает его шансы выполнить поручение императора, каким бы сложным оно не было.

Из дома Олсуфьева Кристиан вышел в глубочайшей задумчивости. И когда приехал домой, то сразу же пошёл быстрым шагом в комнаты, выделенные когда-то очень давно Криббе.

— Гюнтер, даже, если ты сейчас не один, выпроваживай свою любовницу, — закричал он с порога.

— Что ты орешь? — спросил Криббе, поднимая голову от бумаг, которые изучал при свете свечей. — Я женатый человек и не так давно стал отцом. Пока что любовница — это последнее, что занимает мои мысли. Не могу сказать, что такое положение дел навсегда, но пока что оно меня полностью устраивает.

— То, что ты сейчас говоришь — просто кощунство, запомни мои слова. — Ван Вен прошел по комнате и рухнул в кресло. — Рассказывай. Что за поручение велел передать мне его величество, и не связано ли это поручение с будущим разгромом нашего флота англичанами?

— Ты очень умен, Кристиан, — Гюнтер потянулся. — Именно поэтому его величество решил поручить тебе самое сложное дело.

— Португалия никогда не согласиться на то, чтобы выступить против Англии. Слишком уж они завязли в грабительской торговле с этими чертовыми островами. — Кристиан потёр подбородок. — Я даже не знаю, что можно ей предложить, чтобы она наконец прозрела и сбросила с себя эту грабительскую торговлю.

— Его величество посоветовал обращаться не к королю напрямую, а к народу. Он попросил изучить договор Мэтуэна и воспользоваться тем, что сами англичане не стыдясь применяют уже очень давно, — и Гютен протянул приятелю листок, на которой был изображен Педру II верхом на бочке с вином, въезжающий в ворота ада. — Памфлеты, листовки. Поверь, Португалия сейчас настолько жалкое зрелище, что я просто уверен с том, что там найдётся много недовольных подобной политикой граждан и среди высших военных чинов, и среди дворян, не говоря уже про простой люд, которому до смерти надоело подобное положение дел. Так же, как им до смерти надоел король Жуан с его безумными проектами. Один крестовый поход против Порты чего стоит.

— То-то османы удивились, увидев этих безумцев. — машинально ответил Ван Вен, разглядывая одновременно смешной и безобразный рисунок. — Не понимаю, при чем здесь бочка вина?

— Изучи Лиссабонский договор и его дополнение Метуэнскмий и тебе сразу станет многое понятно. Даже то, почему эта нищая страна так быстро согласилась продать часть территорий. Пусть у португальцев и существуют территориальные притязания, но вот что делать с колониями в Америках, они понятия не имеют. Им просто не хватает ресурсов. Но, при дворе Жуана разгорелся грандиозный скандал. Английский посол в открытую угрожал его величеству и назвал его старым дураком, за то, что тот пошёл на эту сделку без одобрения короля Георга и английских палат.

— Он совсем потерял берега? — Кристиан уставился на Гюнтера. — Как он посмел такое заявлять королю? Даже, еслиЖуан дурак, а он, видит бог, дурак, нельзя так потерять лицо перед венценосной особой.

— На этом тоже предлагаю сыграть, пока воспоминание об унижении всё ещё свежи. — Добавил Гюнтер.

— Откуда вы об том узнали? — тихо спросил Кристиан.

— Когда его величество что-то поручает Турку лично, то он выполняет эту работу так, словно договор с самим дьяволом в этом момент заключает, — усмехнулся Гюнтер.

— Кого просит его величество? — в голосе Ван Вена послышалось сильное удивление.

Криббе протёр лицо. Он так устал, что назвал Андрея старым прозвищем, как его частенько называл сам Пётр Фёдорович.

— Барон Андрей Ломов. Он возглавил Тайную канцелярию после гибели Ушакова Андрея Ивановича. — Терпеливо пояснил Гюнтер. — Когда он познакомился с его величеством, тот был ещё только Великим князем, и они оба так неприлично молоды… — Он тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Тогда он сам только-только переступил порог двадцатипятилетния, но воспринимал себя по сравнению с этими детьми, коими были и Петька Румянцев, и Турок, и сам государь, чуть ли не Мафусаилом. — Турок — это детское прозвище Ломова. Порой государь забывается и называет его именно так. Ну и все мы подхватываем.

— Называть эту гиену детским прозвищем… — Кристианм покачал головой. — Вот от всего сердца признаюсь, Гюнтер, я боюсь этого типа гораздо больше, чем когда-то боялся Ушакова.

— Ты не одинок в этом чувстве, — ответил Гюнтер. — Кстати, у меня тут копии договоров, о которых говорил его величество, совершенно случайно оказались.

— Как ты предусмотрителен, друг мой, — Ван Вен взял бумаги и принялся их читать, не обращая на погрузившегося в работу Криббе.

Довольно долгое время они шуршали бумагами. Наконец, Кристиан оторвался от увлекательного чтива, положил копии важнейших документов на стол и зачем-то принялся их разглаживать. Спрашивать, откуда эти копии вообще взялись, было глупо, ну, конечно, милый мужчина с трогательным детским прозвищем предоставил. Ван Вен протёр шею. Он даже начал грешным делом подозревать, что беспорядки в Речи Посполитой и Литовском княжестве, которые так удачно отрезали Российскую империю от любых поползновений со стороны врагов, это тоже дело рук Ломова. И что на их многострадальной Голландии этот монстр в своё время неплохо потренировался. Кристиан постарался выбросить эти мысли из головы. Да, нет, быть того не может, что один человек, пусть даже с помощниками, способен сотворить нечто подобное. Но тут его взгляд упал на памфлет. А ведь ему самому предлагают проделать то же самое.

— Зато сейчас понятно, почему бочка с вином, — резюмировал Ван Вен свои размышления. — У меня только два вопроса. Если я правильно понял намёк его величества, нужно не столько привлечь флот Португалии на нашу сторону, сколько сделать так, чтобы порты этой бедной страны перестали быть безопасным прибежищем для англичан.

— В идеале и то, и другое, — Криббе отложил в сторону свои бумаги. — Но, если ты решишь вопрос портов и присутствия в них военных кораблей англичан, то его величество тебя щедро наградит. Это, кстати, он просил передать тебе.

— Надеюсь, что с нашей посильной помощью он выиграет эту войну, и тогда мы все будем вознаграждены, — серьезно ответил Кристиан.

— Ты хотел задать два вопроса, — напомнил Криббе.

— Ах, да, второй вопрос. Я многое могу понять, даже то, что Педру выжил из ума, когда заключал этот договор. Я могу понять, что за гарантии безопасности он отдал свои порты англичанам в пользование. Они ему, кстати, хоть раз помогли? Нет? Я так и думал. — Кристаин на мгновение задумался, а потом продолжил. — Но я не могу понять, как можно было отменить ввозную пошлину на английскую шерсть всего лишь на снижение пошлины на треть на вино? Мне одному это кажется несколько странным?

— Нет, не одному. Именно поэтому его величество прислал тебе копи договора для осмысления всей глубины падения некогда великой страны.

— Мне нужно подумать, — Ван Вен в который раз потёр подбородок.

— Только думай не слишком долго. У нас практически не осталось времени, Кристиан, — Гюнтер посмотрел на хозяина дома, который утвердительно кивнул.

— Я понимаю, друг мой. Когда вернусь, мне нужно будет где-нибудь отсидеться, — внезапно добавил он.

— Я с удовольствием дам тебе приют в своем имении под Петербургом. Да и его величество вряд ли откажет тебе в поддержке.

Ван Вен встал, передёрнул плечами, словно его пробрал озноб и вышел из комнаты, оставив Гюнтера в одиночестве.

* * *

Михаил Фредерик Чарторыйский — державца на Клевани и Старожукове. Владелец Голубого дворца в Варшаве. Подстолий великий литовский, каштелян Виленский, подканцлер Литовский, староста Гомельского староства и всего лишь скромный магнат Речи Посполитой стоял у окна и смотрел на улицу. День был хмурый. Солнце ни разу не выглянуло, дул сильный ветер и время от времени пролетал мокрый снег.

— Погода полностью разделяет то безумие, что творится в нашей бедной, потерявшей разум стране, — горестно сообщил он, обращаясь к пяти влиятельнейших магнатам, собравшихся в его доме, чтобы уже попробовать затушить охвативший страну пожар. — Словно сама Пресвятая Дева Мария льёт слёзы по детям Господа и сына своего. Что мы творим? Скоро ведь наступит самый настоящий голод. Уже сейчас нашу страну можно голыми руками брать. И единственное, что удерживает желающих, это войска этого мальчишки Петра, которые обложили наши границы, словно границы чумного квартала, не пропуская никого ни в ту, ни в другую сторону.

— Я не понимаю другого, — его речь прервал довольно молодой магнат, Михаил Радзивилл. — Почему Пётр даже не пытается войти в Варшаву и взять нас под свою руку.

— Всё очень просто, Михаил, — Ян Бжостовский, представляющий на этом спонтанном собрании некоторых магнатов Великого княжества Литовского, решил ответить Радзивуллу. — Он не входит победным маршом в Варшаву, потому что она ему не нужна. Пётр не собирается разгребать эти Авгиевы конюшни, а которые превратилась Речь Посполитая. Более того, вы разве не заметили, что император Пётр скорее мечтает о том, чтобы мы поскорее перерезали друг друга. Ведь, как ещё объяснить его помощь оружием всем нам вместе и по отдельности?

— Вы считаете, что он оказывает нам помощь? За такие деньги? — возмутился Радзивилл.

— А вы что же считаете, что император чем-то нам обязан и будет предоставлять пушки безвозмездно? Вы в своём уме, Михаил? — Бжостовский поморщился. Кто внушил этому молодому глупцу такую чушь? — Вот только истинна заключается в том, что Пётр не хочет Речь Посполитую ни в каком виде. И он очень чётко дал нам это понять, выпроводив наших послов вон, даже не дав им объясняться.

— Но что-то же он им сказал. Не просто же их развернули на границе, — Радзвилл всё никак не унимался.

— Нет, не просто так, — ему ответил Чарторыйский. — Император Пётр сказал, что будет разговаривать только с магнатами, обладающими реальной властью.

— Так значит, мы здесь собрались, чтобы…

— Чтобы решить, кто из нас поедет в Петербург и что будет говорить Петру, чтобы он принял наше предложение. — Прервал его Чарторыйский.

— Да что тут думать, все мы и поедем, — Бжостовский очень устал. Ему хотелось, чтобы всё поскорее закончилось. Нужно было заняться изрядно пошатнувшимися делами, а конца беспорядкам не было видно. Куда с большим удовольствием он обратился бы за помощью к прусскому королю, в крайнем случае к императору Священной Римской империи, но Фридрих проиграл Петру и сбежал, чтобы строить планы на реванш, а до императора попробуй доберись. Да, даже, если доберешься, вряд ли он рванет Речи Посполитой на помощь. Слишком уж у многих заносчивая шляхта поперёк глотки стоит. Вот и оставался только Пётр. Который недвусмысленно давал понять, что ему есть чем заняться и без Польши.

— На что будем давить? — Чарторыйский как обычно спрашивал исключительно по делу.

— На то, что между границами Российской империи и новыми территориями лежит крупное бесконтрольное государство, — вздохнул Бжостовский.

— Ты хочешь, чтобы мы стали частью Российской империи, — ахнули присутствующие.

— Неважно, что хочу я, — Бжостовский достал платок и вытер лоб. Под париком голове было жарко. Может, раз такое дело, перенять моду российского двора и снять уже осточертевший парик? — Важно то, чего хочет или не хочет император Пётр. А он не хочет Польшу. Всё, точка.

— Да почему вы решили, что Пётр не захочет забрать себе всю Речь Постолитую вместе с Великим Литовским княжеством? — воскликнул Радзвилл.

— Да потому что в противном случае он не держал бы подле себя наследника Понятовского вместе с его развратной мамашей! — Бжостовский повысил голос. Его ужасно утомила откровенная чванливая тупость молодого Радзвелла. Кажется, его отец подобным скудоумием не страдал.

— Хватит лаяться! — теперь повысил голос Чарторыйский. — Если мы между собой договориться не можем, то чего нам требовать с остальных? Предлагаю разъехаться по своим вотчинам и начать сборы для поездки в Петербург. И подумайте на досуге, чем мы можем заинтересовать императора Петра, чтобы тот ввел войска в тот момент, когда у него и так война в самом разгаре.

* * *

Сегодняшний день я собирался посвятить семье. Румянцев уже умчался в ставку к Ласси, где уже обосновался Александр Суворов. Им обоим это на пользу пойдёт. Ласси не вечен, хоть поучатся у лучшего на данный момент фельдмаршала российских войск.

Расположились мы с Машкой в детской. Лиза забралась ко мне на колени и старательно обслюнявливала. Пашка носился вокруг нас, раскрасневшийся и возбужденный. Слишком уж редко я мог урвать вот такие дни у своей тяжелой и ненормированной работы.

Маша села на пол возле меня и оперлась спиной на моё плечо. Она читала какую-то книгу, наслаждаясь этими минутами покоя.

— Папа, — Пашке надоело носиться, и он упал на мягкий пушистый ковёр, подкатившись мне под бок. — А правда, что индейцы в Америках носят перья на голове?

— Правда, — я приобнял его, потрепав по голове. — Я отпишу Христофору Антоновичу, чтобы он прислал тебе с оказией головной убор из перьев.

— А мы поедем когда-нибудь в Америки? — когда Павел начинал что-то спрашивать, то остановить его было совершенно не реально.

— Не знаю, — я покачал головой. — Не хочу тебе врать. Вдруг я скажу, что мы никогда туда не поедем, а на следующий день раз, и бегом на корабль.

— Я не думаю, что мы когда-нибудь поедем в Америки. — Покачала головой Маша. — Это слишком далеко и слишком опасно.

— Но, мама, я же должен знать, какими землями буду управлять? — Павел высунул мордашку из-под моей руки и посмотрел на мать.

— Павел, ты будешь управлять множеством земель. Когда подрастешь, я думаю, твой отец с удовольствием отправит тебя Сибирь осматривать. — Ровно ответила Мария.

— Нет, я не хочу в Сибирь, там постоянно холодно, — сморщил носик Павел.

— Кто тебе сказал такую глупость? — я удивленно посмотрел на него. — Летом в Сибири может стоять просто удивительная жара. И не говори, что тебе рассказал такие сказки Михаил Васильевич, никогда не поверю.

— Я поговорю с Ломоносовым, — Мария нахмурилась. — Михаил Васильевич должен более тщательно приглядывать за Павлом.

— Я думаю, что нужно Павлу подобрать компанию. Знатных мальчиков, которые будут обучаться вместе с ним. — Я задумчиво посмотрел на насупленную мордашку. — А вообще, я задумываюсь над тем, чтобы открыть школу или пару школ для особо знатных детей. Чтобы из них там ковали настоящую правящую элиту. Что-то вроде английских Итона или Кембриджа.

— То есть, там не будут обучаться просто талантливые мальчики? — спросила Мария.

— Нет. В этой школе не нужны будут таланты. Там будут парням прививать совершенно другие идеалы, нежели любовь к прекрасному. Маш, ты же дочь правителя и жена правителя. Уж тебе не надо объяснять, какими сволочами мы должны быть, чтобы не потерять своё, да ещё лучше преумножить. И команда должна быть под стать. Чтобы не увязнуть в ворохе дел, которые сваливаются на мою бедную голову почти ежедневно.

— Ты наговариваешь на себя, — укоризненно покачала головой Мария.

— Нисколько, — я поднялся, чтобы передать уснувшую у меня на рука Лизу подошедшей няньке. — И, если я отличаюсь от описанных мною образов, то это вовсе не красит меня. А говорит о том, что я отвратительный правитель. Но, у меня есть оправдание — я не учился в подобной школе, и вообще, жил в Киле первые тринадцать лет моей жизни.

— А не проще посылать детей в Итон или Кембридж? — улыбнувшись спросила Маша, гладя Павла по голове, потому что сын переполз к ней и положил голову матери на колеи.

— Нет, не проще, — я прищурился, глядя на дверь. Из-за неё до меня донеслись знакомые голоса, обладателей которых я видеть сегодня не хотел. — В Итоне Павла очень качественно научили бы любить Англию, а не нашу родину. Так что он будет учиться только дома. Я его даже в Киль не пошлю. Университет под боком, и преподают в нём величайшие умы нашего времени. Пускай грызёт гранит науки под присмотром родителей.

Дверь открылась, и я тут же вскочил на ноги.

— Ваше величество, ваше высочество, — перед Машей и Пашкой склонился Турок. После он повернулся ко мне. — Ваше величество, пришел доклад от Христофора Антоновича.

— О чём там говорится? — резко спросил я, чувствуя, как мой день, без забот и хлопот, стремительно заканчивается, ещё толком не начавшись.

— Практически всё идёт по плану, и с каждым пунктом вы можете ознакомиться в докладе. Вот только Миних спрашивает, а что делать с французами, которые пришли с намерением купить у наших переселенцев огнестрельное оружие. И Христофор Антонович сообщает, что у него сложилось неприятное впечатление, что это не представители власти, а бунтовщики, которые планируют использовать наши ружья по назначению и против властей. Плюс ко всему, я получил сообщение от Груздева. Мадам Помпадур просила его передать вам, ваше величество, что Франция согласна протянуть руку помощи, и снова присылает Шетарди, чтобы возобновить дипломатические отношения. И с ним вы сможете заключить договор о дружбе, сотрудничестве и оказании помощи в войне с англичанами.

Какой бунт французов в Америке? Я не помню никакого бунта в Канаде. Так, похоже, мой запланированный выходной действительно подошёл к концу.

— Прости, — я повернулся к Маше. Она улыбнулась и протянула мне руку, которую я нежно поцеловал.

— Ты не принадлежишь нам. Более того, ты не принадлежишь себе. Я не вправе тебя задерживать, тем более в такое время.

— Как же мне повезло, что ты захотела какие-то дурацкие ноты и я их спёр, чтобы тебя порадовать, — я отпустил её руку, потрепал Пашку по голове и вышел из детской. Следом за мной шёл Турок. Неужели у нас появился какой-то просвет? Если это так, то не стоит упускать своего шанса.

Глава 19

Софья Мордвинова с тревогой всматривалась в море, пытаясь с берега хоть что-то разглядеть. Неподалёку в бухте покачивались на якорях целых три линейных корабля, которые были приготовлены для того, чтобы в разгар обречённой битвы вывезти женщин, детей и добытые сокровища, которые тщательно хранились на складах Алмазного. Свою роль они сыграли — определили место будущего сражения. Теперь англичане будут лететь сюда на всех парусах, нигде не задерживаясь по пути.

Сокровища же тайно перевезли по ночам на корабли, чтобы, как только мужчины вступят в бой, эти корабли ушли с самым ценным, что у них здесь было. А уж мужчины постараются задержать англичан как можно дольше, прекрасно понимая, что с каждой минутой корабли с их семьями будут всё дальше и дальше уходить от этого места, которое скоро превратится в ад.

— Что же нам делать, Софья Петровна? — к ней подошла молоденькая Анна Ермолова. Они недавно поженились с молодым капитаном и вот теперь молодая женщина вынуждена уезжать от него, да ещё и не одна, а нося под сердцем его ребёнка.

— Я не знаю, Анюта, не знаю, — Софья покачала головой.

И тут с одного из кораблей отделилась шлюпка и быстро поплыла к берегу.

— Господи, — Анна без слов поняла, что это значит.

— Иди, оповести всех, чтобы собирались, — убитым голосом проговорила Софья Петровна.

Сама же она не отрываясь смотрела на море. Их корабли были очень хорошо спрятаны в бухте. Из открытого океана их было не видно. Зато с того места, где стояла Мордвинова, был виден океан. Она подняла руку и в который раз посмотрела в трубу на то, что там творится. Из-за мыса показался корабль, затем ещё один и ещё, и ещё. Софья сначала считала, но потом бросила, и опустилась на песок, закрыв рукой рот.

— Они все погибнут. Им никогда не справиться с такой армадой. Никогда. И Саймонов на пару с Кодратьевым никак не смогут помочь, только сами полягут. — Прошептала она, глядя остановившимся взглядом на океан.

В это время к берегу причалила первая шлюпка и из неё выскочил Елисеев, назначенный Мордвиновым командующим этого крошечного флота. Подбежав к упавшей на песок женщине, он проговорил.

— Пора, Софья Петровна. Нельзя терять не минуты. — При этом он постоянно поворачивался к выходу из бухты мимо которой в этот момент нёсся флот англичан. Всем сердцем он хотел был быть там со своими товарищами, которые скоро начнут умирать, не имея ни малейшего шанса победить такого грозного врага. Но он прекрасно осознавал важность возложенной на него миссии.

— Да, ты прав, Саша. Нельзя терять ни минуты. — Она поднялась с земли и повернулась к собравшимся вокруг неё женщинам. — Там сейчас будут умирать наши мужья, отцы и братья. У них каждый корабль на счету. Вы все видели, какие против нас это Ганноверское чудовище Георг собрал силы. Здесь в бухте стоят три прекрасных линейных корабля. Их пушки вполне могут стать той самой соломинкой, которая сломает хребет верблюду. К тому же у нас есть преимущество — мы можем напасть на них с тыла. И под «мы» я подразумеваю себя и всех тех дам, кто умеет держать в руках ружья, чтобы бить врага. Одного корабля, чтобы увезти самое ценное — золото, алмазы и детей с беременными женщинами будет вполне достаточно. К тому же, наши три корабля могут и не успеть уйти от жаждущих крови и добычи дьяволов. И все мы прекрасно знаем, что с нами сделают англичане, если захватят в плен. Лично я предпочту погибнуть.

— Вы правы, Софья Петровна, — Анна сжала руки в кулачки. Срок её беременности был ещё слишком мал, чтобы это было заметно, и она не собиралась признаваться, чтобы её не отправили на корабль спасения, как назвали их корабли. — Я с вами.

Раздался шум. Все собравшиеся женщины, когда сюда ехали, прекрасно знали, что легко не будет. Это не были обморочные барышни Петербургских салонов и запугать их чем-то было сложно. И все они умели обращаться с оружием. По распоряжению императора Петра Фёдоровича ни одну не выпускали из Российской империи, пока они не сдавали нечто вроде небольшого экзамена на преодоление трудностей и лишений.

— Саша, разгружай два корабля. — Непререкаемым тоном сообщила Мордвинова.

— Нет, Софья Петровна, не могу. У меня приказ. — Бледный Елисеев покачал головой.

— У тебя приказ отвезти прежде всего всех нас. А мы не позволим тебе этого сделать. Будешь силой нас на борт затаскивать?

— Софья Петровна, меня повесят…

— Не повесят, Саша. Мы или все там погибнем, или сумеем вырвать победу из лап этой кошки помойной. Тогда мы грудью встанем, но не дадим тебя тронуть. Я лично у государя в ногах буду валяться и умолять. К тому же, у тебя нет выбора, Саша. Считай, что это бунт, и мы захватили корабли.

— Софья Петровна…

— Сашенька, — дородная графиня Островская подошла к затравленно озирающемуся Елисееву. — Не сопротивляйся, душа моя. Подумай, возможно, мы действительно сумеем помочь.

Вдалеке раздался страшный грохот, и Елисеев решился.

— Хорошо, но я не пойду сразу в бой. Подам сигнал адмиралу Саймонову. Если он подтвердит наше участие, значит будет слушать его команды. Ну, а ежели нет…Тогда я быстро разворачиваю корабли, и мы на всех парусах уходим в сторону Петербурга.

— Это справедливо, — кивнули женщины, и началась суматошная и быстрая подготовка к предстоящей авантюре.

Елисеев сумел подойти к огромному скопищу кораблей незаметно, и спрятать оба корабля за риф. Он очень хорошо знал эти воды, и мог ходить в них без кормчего. Именно поэтому именно ему доверили отвезти в столицу такой ценный груз.

Никто из них ни разу не упомянул слово «родина» относительно Петербурга. Потому что отдельным указом Петра Фёдоровича шло очень строгое правило: все новоприобретённые земли — часть Российской империи. Никакие ни колонии, а равноправные губернии, со всем вытекающим. И для многих из них эти жаркие земли уже стали этой самой родиной без каких-либо ограничений.

Флагман Саймонова стоял довольно далеко от начавшегося сражения. Он не принимал в нём участия, и, Елисеев вообще не мог понять, что происходит. Кондратьева с его «Стремительным» вообще нигде не было видно. С кем тогда воюют англичане?

Сигнальщик на «Императрице Елизавете» подбежал к Саймонову.

— Господин адмирал. Получен сигнал с «Владычицы океана». «Женщины сошли с ума, требуют два линкора присоединить к вашей эскадре».

— Что? — Саймонов, полностью сосредоточившийся на бое, моргнул, пытаясь понять смысл сообщения. В кармане у него лежало зачитанное до дыр всеми ими собственноручно написанное письмо императора, и он протянул руку, чтобы коснуться его, как своеобразного талисмана. — Вот ведьмино племя! — Рявкнул он. — Командуй Елисееву, чтобы не дурил и развора… стоп. — Он снова коснулся письма. — Командуй, чтобы спрятался как следует. Он это умеет. Тщательно следил за сигналами. Вступит в бой только по сигналам. Высунется раньше, я его лично на рее вздёрну. — Со стороны форта дали залп. Ядра не долетели до вражеских кораблей, но заставили их напрячься. — Господи, помоги нам грешным. — прошептал Саймонов и поцеловал крест. После чего приник к трубе, снова погружаясь в круговорот уже начавшегося боя.

* * *

— Крымчаки, крымчаки скачут! — в ставку взятого в который уже раз Перекопа влетел один из дозорных.

— Далеко? — Румянцев, который был сейчас дежурным адъютантом фельдмаршала, вскочил с походного стула, на котором задремал в этот самый волчий час.

— В четырех часах. Идут ходко о двуконь, похоже, сразу хотят на нас полезть.

— Жди, сейчас доложу фельдмаршалу. — Петька вошёл в коридор и потянулся, разгоняя сонную одурь.

Они уже столько времени сидели в Перекопе, что хоть волком вой. Но государь строго настрого приказал не соваться пока в Крым. До особого распоряжения. Вот и ждали они распоряжения, но, казалось, Пётр Фёдорович уже просто забыл про них. Петька уже и в отпуск успел съездить, и с дочкой, которая у него родилась понянькаться да второго ребенка Софье заделать. А они всё дальше Перекопа не ушли. Зато здесь лекари полковые настоящие лаборатории развернули, всё новые и новые правила вводя. Но, потерь от болезней практически не было, так что это была вынужденная мера и даже самые тупые солдаты начали это понимать.

Он зашёл в комнату, выполняющую роль кабинета, из которой сразу же можно было попасть в спальню. Перед дверью в спальню дежурил Александр Суворов. Услышав, как скрипнула дверь, он встрепенулся и протёр лицо.

— Что случилось? — спросил он, пытаясь проснуться.

— Крымчаки жаждут реванша, — ответил Румянцев. — Буди Петра Петровича.

Суворов скрылся в спальне и, буквально через полминуты выскочил с выпученными глазами.

— Пётр Александрович, там… — он указал рукой в сторону спальни и упал на стул, закрыв руками лицо. — Господи, что нам сейчас делать?

Румянцев его уже не слышал, вбегая в спальню. Ласси лежал в своей кровати. Его тело уже успело остыть. На лице блуждала улыбка, оставшаяся там навек. Он умер во сне, не мучась, и в тот момент ему явно снилось что-то приятное. Сначала Румянцев оторопел, затем прислонился затылком к стене и несильно стукнулся о неё. Захотелось, как Саше Суворову упасть на стул и причитать, но в приемной штаба ждал гонец, и нужно было что-то решать. Хотя бы офицеров собрать.

Он выскочил из спальни и побежал в приемную.

— Петр Петрович преставился, — выпалил он с порога.

— Прими Господь душу его грешную, — тут же выпалил казак, бывший гонцом и перекрестился. А потом осторожно спросил. — А нам-то что делать, ваше благородие?

Петька смотрел на него как баран на новые ворота. Что им делать? А он откуда знает? Он же всего лишь… Полковник, мать твою, Петька. Полковник ты, и один из старших офицеров. Генералов мало. Они сейчас в Пруссии оборону держат, да возле границы Речи Посполитой стоят, чтобы эта зараза через границу Российской империи не хлынула. И так получилось, что армия-то у них есть, и даже фельдмаршал был. А вот генералов — нет. И что сейчас делать? Что-что, к бою готовиться.

— Готовиться к обороне. — Тихо проговорил он. — Звать как?

— Архип Терентьев, подъесаул.

— Вот что, подъесаул Терентьев. Пока в моё распоряжение поступаешь. Приказ в полки передать — готовиться к обороне, а затем всех офицеров здесь собрать. Если всё понятно, выполнять.

Тереньев выскочил из приемной, разминувшись в дверях с Суворовым.

— Что с телом Петра Петровича делать, Пётр Александрович? — тихо спросил он.

Румянцев потёр лоб. Свалившиеся на него проблемы начинали множиться, словно грибы расти после теплого дождя.

— Саша, полкового священника кликни, пускай всё положенное сделает. Да и пускай побудет пока с ним. А нам пока оборону нужно держать. — Суворов кивнул и выскочил следом за Терентьевым.

Тут начали подтягиваться взволнованные офицеры. Когда собрались все, то сгрудились вокруг стола с расстеленной на нём картой. Все взгляды обратились на Румянцева. Петька в этот момент захотел забиться под стол и начать оттуда поскуливать. Он не был готов к тому, чтобы взять на себя командование. А с другой стороны, государь был готов принять на себя империю? А ведь принял, и волочёт этот груз, который раздавить его может, ежели вы верные соратники вовремя плечи не подставите. Так что не ной, Петька, подбери сопли и вспоминай, чему ты так долго учился, в том числе и у Ласси.

— Саша, — обратился Румянцев к вернувшемуся Суворову. — Подготовь гонца к государю. Нужно сообщить ему о смерти Петра Петровича. Да просить, чтобы командующего к нам направил. — Суворов кивнул и в который уже раз выскочил из комнаты. — А мы с вами, господа, давайте подумаем, что будем делать с крымчаками, которые здесь с минуты на минуту будут.

* * *

Воронцов Роман Илларионович соскочил с причала на берег и обнял ожидающего его Миниха.

— Вот, привёз подарки, Христофор Антонович. Государь велел ещё три завода в Туле заложить, чтобы то количество оружия делали, кое потребно на благо государства. Так что и нам здесь хватит, да и бедолагам, кои стонут под пятой, вышибая слезу у нашего жалостливого государя, есть, что продать. — Сразу же заговорил Воронцов, осматривая как обустраивается берег. — А ты, я погляжу, прежде всего порт решил выстроить. Как положено, на сваях и со складами?

— Об этом в первую очередь думать надо. Да ещё и укреплять их как следует. Здесь, говорят, редко, но случаются жуткие бури, ураганы. Вот сейчас с Петром Силычем думаем, как всё укрепить, чтобы труды наши в океан не унесло. — Миних тяжело вздохнул. — А жалобщики совсем замучили. И не только франки повадились шастать, а ещё и из английских колоний. Те под покровами ночи больше. Как тати какие. А намедни испанцы заявились. Тьфу на них на всех.

— Со мной Ломовские волкодавы прибыли. Сказано было государем, чтобы сперва они всё разнюхали и только потом, когда вердикт свой вынесут, можно будет действовать. Они с собой ещё и печатный станок притащили. Что-то печатать будут. Опять какие-то срамные картинки, не иначе. — Воронцов покачал головой. — Кто бы мог подумать, что Андрюшка Ломов, вечно скромно возле порога государева сидящий, аки пёс верный, такой гнидой вырастет. Уж этот на голову учителя своего превзошёл Ушакова Андрея Ивановича, упокой Господь душу его грешную, — он автоматически перекрестился.

— Вот так оно и бывает, да. — Миних посмотрел, как молодые совсем люди, одетые в штатское, не в мундиры, начинают разгружать свои секретные пожитки, упакованные так, что даже по форме не было понятно, что это такое. Затем он перевёл взгляд на океан. — Гляжу кораблей охранения совсем почти нет. — Он вопросительно посмотрел на Воронцова, а тот лишь горестно покачал головой.

— Все к Алмазному ушли. Там светопреставление готовится. Англичане флот из пяти десятков вымпелов послали, чтобы Кондартьева и Саймонова раздавить как блох. Слишком уж они крови Георгу попортили. Ну, отсюда и разбойников на морях-океанах резко меньше стало, мы вообще ни одного паруса на горизонте не увидели, когда сюда шли. А ведь когда мы вышли, только слухи блуждали, что англичане флот такой собирают. Потеряем мы Африканскую губернию, вот как пить дать, потеряем. Ежели только Пётр Фёдорович хитрость какую не придумает.

— М-да, дела. А ведь, сдается мне, Роман Илларионович, что на Алмазном эти стервятники не остановятся. Передохн у т немного и сюда рванут. Надо бы нам к встрече горячей приготовиться. Может, на нас лев английский клыки-то пообломает. Ну не верю я, что Мордвинов боя не даст. Даже, если проиграют они, то потреплют флот английский так, что тот враз непобедимым перестанет считаться.

— Так-то оно так, вот только Российская империя вовсе флот потеряет, который государь с таким трудом собирал. — Они посмотрели на океан и вздрогнули. — Нельзя нам оставаться без флота, Христофор Антонович, никак нельзя. Нельзя губернии новые бросать без поддержки.

— Да знаю я, — отмахнулся Миних, и пошёл знакомиться с Ломовскими людьми.

Почему-то ему казалось, что доблесть русского оружия на этой войне, когда государь вертится как уж один чуть ли не против всех, не является главным. Настоящие сражения вовсе не на поле брани происходят. И на этих сражениях-то основные бойцы — вот эти неприметные парни, во главе которых стоит уже всеми недолюбливаемый Андрей Ломов. А значит, ему как генерал-губернатору этой новой губернии шибко нужно с ними считаться.

* * *

— Государь, Чарторыйский, Радзвилл и Бжотовский нижайше просят принять их, — я посмотрел на Бехтеева затуманенным взглядом и перевёл его на Турка.

— Радзвилл — это тот самый молокосос, который кричал на пиру у Бжотовского пьяный в дым, что, скорее сдохнет, чем под ваше величество ляжет, — тут же отозвался Ломов.

— Он меня за кого принимает? За мужеложца? Можешь передать этому Радзвиллу, что я изящные женские ножки люблю, меня его волосатые ляжки не интересуют, — и я снова уткнулся в бумаги.

Всё было уже сделано. Но я пересматривал их снова и снова, стараясь найти хоть малейший подвох, который заставит вой на болотах подняться. А в том, что он поднимется, я нисколько не сомневаюсь. Ну да и черт с ними, пусть воют, как хотят. Главное, чтобы всё у моих ребят получилось, иначе на мне и на Российской империи можно поставить крест. Я ведь ва-банк пошел. Как узнал, что Мордвинов с Вихревым решили стянуть в Алмазный весь золотой и не только золотой запас, чтобы у англичан крышу сорвало, и они рванули туда к мысу Доброй Надежды. Всё решится именно там, в одной единственной битве. Всё остальное будет просто добиванием выживших. Кажется, я учёл всё. Но вот теперь, когда по моим расчётам вот-вот должна начаться мясорубка, нервно перебирал бумаги и не давал спать ни себе, ни Ломову, ни Бехтееву. Ещё поляков на ночь глядя принесло. Что, совсем панам невмоготу что ли стало? И вот ведь знаменитый польский гонор: припёрлись уже под вечер и сразу с дороги к императору, прими, мол, а то мы же ехали к тебе, старались. Тьфу, на них.

— Так что с магнатами польскими делать? — снова встрял Бехтеев. Ну что тебе, окаянному надо от меня? Ты не видишь, что я как на иголках в последнее время сижу?

— Грамоты забрать и на хер, — коротко ответил я, не отрывая взгляда от подписанного с Францией договора. Грабительского, как считает тот же Ломов. Я же считаю его самым лучшим, что получилось в итоге почти года различных тайных переписок, встреч и обещаний, которые никто из нас не собирался выполнять.

У меня от постоянных улыбок и заигрываний уже лицо перекосило. Я даже на балы разорился. На целых три. И один маскарад. Весь свет, уже привыкший к некоторому аскетизму и начавший получать от него удовольствие, был в шоке.

— В каком смысле «на хер»? — что-то Бехтеев сегодня тупит. Понимаю, мы все устали. Ничего, в гробу отоспимся. В такое время живём, во время перемен и глобального распила мировой карты. Вот победим, тогда и отдохнём как следует. Я даже бал закачу, да такой, что французскую шлюшку, которая явно себя переоценивает, перекосит. С обязательным освещением каждого действия в журналах и газетах. Ну, а если мы проиграем… Вот про это думать не хотелось.

— В прямом! — рявкнул я. — Они зачем притащились? Чтобы под руку мою проситься? Так вот им мой ответ, — и я показал Бехтееву дулю. — Пора от мамкиной сиськи панам отрываться. Чай, не маленькие. У меня своих проблем хватает, чтобы ещё их болото на себя взваливать. Мне эта Речь Посполитая на хрен не упала. От неё всё одно никакой прибыли, одни убытки. Да ещё Ломову распыляться придётся, постоянно заговоры отслеживая на этом блядском пятачке. Напомни мне просто, в каком веку шляхта не предавала, не продавала, а то и вовсе не хотела на костях поплясать у постоянно кормившей и жалеющей её Руси? Что-то я такого не припомню. Вот пускай в собственном говне и варятся, пока демиглас не получится. Всё, убирайся, и панов не забудь с собой прихватить.

— Но, ваше величество…

— Бехтеев, напоминаю тебе, чтобы ты передал потом панам: я — русский немец. И почти до четырнадцати лет был лютеранином, что почти равно протестантом. Поэтому чисто православное милосердие, если оно в итоге прибыли или какой-то отдачи не принесёт — это не ко мне. Так что пускай идут туда, куда я их только что послал, и постараются получить удовольствие. Всё, вопрос закрыт!

— Эм, блядский пятачок? — Ломов закрыл маленькую книжицу, куда периодически самые мои изощренные выражения записывал.

— Не спрашивай, — я покачал головой.

— Хорошо, не буду, — Турок убрал книжицу. — Это было правильно отдавать Людовику почти всю Европу? Кроме Саксонии и Пруссии, которую мы и так захватили.

— И Мекленбурга на условиях, если они сами согласятся стать независимым герцогством под патронажем Российской империи. А они согласятся, когда с севера попрут шведы, с запада французы, а с юго-востока Австриячка из сна выйдет, — я протёр лицо. — В договоре ясно же сказано, я хочу спрямить границы, мне многого не надо. У меня Гольштейн-Готторпское герцогство слишком отделено от всех остальных земель. А за Священную Римскую империю пускай Луи с Австриячкой сцепятся. Я даже помогу кому-нибудь почти из самого настоящего милосердия. Некоторым герцогствам, к примеру. В память о том, каких прелестных роз они когда-то на смотрины присылали, и которые в больше половины случаев наших графов с князьями расхватали. Бесстыдницы.

Ломов протёр глаза.

— Что-то устал я, государь, — признался он. Впервые признался. А я посмотрел на его почерневшее лицо, впалые глаза и покачал головой. Сдаётся мне, что я сам выгляжу не лучше.

— Иди, Андрей. Тебе действительно надо отдохнуть. На три дня тебя отпускаю. Порадуй жену. А то она на меня и так волчицей поглядывает. А тут, поди, подобреет, — он слабо улыбнулся, поклонился и вышел из кабинета. Я же тупо смотрел на бумаги, потом сгреб их все в одну стопку и сунул в папку под названием «Алмазный». Среди них затерялась справка Ломова о том, что на самом деле задумали провернуть эти твари-лягушатники возле мыса Доброй Надежды. Похоже, новость о несметных богатствах Алмазного всех акул в одно место собрала. Своим «гениальным» решением Мордвинов такую погань со всех глубин поднял, что, поди, сам теперь капли пьёт. Ничего, в эти игры, господа, можно играть и вдвоём. А историю потом напишут победители. — Надеюсь, мои послания дошли до Саймонова и Мордвинова, иначе всё пойдет почти туда, куда я шляхту недавно послал.

Подхватив со стола свечу, я вышел из кабинета, но пошёл не в свои комнаты, а в часовню, в которую, положа руку на сердце, практически никогда не входил. Там, поставил свечу на столик перед входом и под грозными взглядами православных святых подошел к иконостасу. Медленно опустился на колени и перекрестился.

— Господи, услышь раба своего грешного. Не за себя прошу. За сынов твоих, кои лучше меня во сто крат…

В этот самый момент флагман отдал сигнал и линкор Елисеева содрогнулся, когда все его пушки разом ударили по врагу. А, когда выпрямился, рванул на всех парусах прямо на рифы. Елисеев отлично знал эти воды, в отличие от капитанов тех трех судов, что бросились за ним в погоню, даже не подозревая, что, казалось бы, огромный линкор просто в силу своих размеров не сможет завести их в смертельную рифовую ловушку. Но он смог, и молодой капитан, который всё это время сам стоял за штурвалом, вырвался из этой ловушки, оставив за собой три поверженных корабля.

— Защити их, покрой покровами Богородицы, как это всегда делал, чтобы не отдать эту землю на поругание…

Форт Алмазного в который раз рявкнул пушками, а затем оттуда вырвались защитники, чтобы встретить первую волну десанта, высадившегося с английских кораблей.

— В окопы! Под пули не лезть зря! — кричал уже раненный в плечо Вихров, который командовал обороной Алмазного на суше. Потому что опытнейшего адмирала Мордвинова забрал Саймонов, но не на флагман, а на линкор «Витязь», который ещё не вступил в бой. У этого линкора и пяти кораблей, что стояли с ним, не вступая пока в бой, была совершенно другая миссия.

— Впервые молю тебя, Господи, спаси и сохрани, как на всех православных крестах начертано…

Крымчаки откатились от укреплений Перекопа и теперь кружили невдалеке.

— Выйти бы, ваше благородие, да вдарить по ним, — Румянцев покосился на Терентьева.

— Нет, рано ещё. Ждём, — ответил Петька, вытирая лоб и размазывая по нему сажу. — Ждём, Тереньев. Столько времени ждали, чтобы в один миг всё испохабить?

Словно услышав его слова, крымчаки развернули коней и снова поскакали прямо на них.

— Пушки, заряжай! — заорал Румянцев. А его приказ передавался по цепочке. — Стрелять по команде! Залп!

Он закрыл руки ушами, чтобы не оглохнуть от грохота, а когда на него перестала сверху сыпаться земля, выглянул из окопа. Залп был страшен, но он ждал не его. Раздался свист, и с флангов на крымчаков начали накатывать конные отряды калмыков. Петька получил депешу, что ждут как раз их, и что государю удалось раз и навсегда договориться с этим непростым народом.

— А вот теперь в атаку, — прошептал Петька, закрывая глаза от облегчения. Дождались. Осталось лишь дождаться командующего и можно будет брать Крым.

— Аминь, — прошептал я, вставая с колен.

Когда выходил из часовни, задул свечку. Теперь мне оставалось только ждать.

Эпилог

— Равняйсь! Смирно! — всё-таки чёткие и лаконичные команды, отданные лужёными глотками командиров — это прекрасно. Все всё отлично понимают, никто не пытается бежать ни в ту сторону и хватать то, что хватать не положено. А вбиваемая в крестьян, иногда в прямом смысле слова грамотность дала свои плоды куда быстрее. И дело тут не «сено-солома». Дело в том, чтобы вышедший из крестьян солдат был способен прочесть что-то, что очень нужно передать командиру, если уж так обстоятельства сложились. И один случай помог не только убедить солдат в пользе грамотности, но и крестьян подстегнул не выёживаться, а начинать учиться с большим усердием.

Прошло уже почти четыре года с того момента, когда я молился в часовне в Ораниенбауме, как не молился никогда в жизни, ни в той, ни в этой. Не знаю, что помогло: блестяще проделанная предварительная работа, от которой мы с Ломовым, Криббе и Кристианом Ван Веном чуть не окочурились, мужество и цепкий ум моих офицеров, стойкость и героизм солдат и матросов или же эта горячая молитва. Скорее всего, всё вместе. И теперь пришло наше время почивать на лаврах. И этот грандиозный парад является апофеозом нашей общей победы.

Конь переступил с ноги на ногу. Ничего, потерпи, скоро наш выход, а пока просто посмотрим, как выстраиваются ряды героев, которых сегодня будут чествовать. Как формируется первый ряд тех, кто получит награды из моих рук. Я скуп на раздачу слонов, но, видит бог, те, кто сейчас пытается сохранить протокольное спокойствие, периодически всё же улыбаясь, заслужили эти награды и даже более того.

Движение на площади, которую переименовали в Церемониальную, располагающуюся на месте бывшего Зимнего дворца, продолжилось. Я же в этот момент мог подумать, смакуя те события, которые привели всех нас сегодня на эту площадь. Зимний дворец, кстати, я приказал снести целиком и полностью к чертовой матери. Достойное место для нового вроде бы нашли, но я пока не утвердил план и строительство ещё не началось. Хоть деньги были уже выделены.

* * *

Так вот та история, которая резко повысила престиж образования произошла, когда смертельные карусели завертелись на всех фронтах. Ко мне прибыл гонец, привезший депешу о смерти Ласси. Каюсь, я порвал эту бумажку на много кусочков, от охватившей меня в тот момент безнадеги. Думать долго было нельзя. Да и не было у меня генералов, чтобы послать на помощь Петьке. Поэтому, немного придя в себя, я сел за стол и собственноручно написал приказ о производстве Румянцевав генералы и дал отмашку на Крым. Сейчас, если верить бумаги, которую мне привёз гонец, крымчаки кинулись на прорыв Перекопа. А так как эти парни полумер не приемлют, то полуостров остался почти беззащитен. Главное, чтобы сумел натиск крымчан отразить. А там… Да и Суворова пускай к делу привлекает. Они же талантливые оба, поди, справятся.

Мне, если честно, было не до Крыма. С калмыками, наконец-то, удалось полюбовно договориться, и то хлеб. Условия у них были общие. Но, так как они не хотели пока уходить от кочевья, как те же башкиры, уже прилично так Уфу отбахавшие, я им предложил Америку. Там степей много, обстановка напряженная, и, если у меня всё выйдет, то вполне можно ковбоям будущим конкуренцию составить. Потому что просто так я болтаться по степям тем же калмыкам не дам. Хотят государственную поддержку — животноводство на них. Мне страну кормить надо. Вот пускай и занимаются тем, что у них хорошо получается — скот выращивают. И кочуют от пастбищ к местам забоя. Не только в Америке, естественно. Казаков к ногтю в очередной раз прижал и выделил для калмыков пастбища. С наказом атаманам: сунетесь — поедете пампасы осваивать. А ещё, я послал к ним голландца, который объяснил, что для того, чтобы с других выпасов на прежние вернуться, нужно это место подготовить. Банально легко вспахать вытоптанную скотом землю и травку посеять. Визг стоял такой, до сих пор в ушах звенит, что они не крестьяне, что это противоречит… И всё в том же духе. Я тогда ухо прочистил, плечами пожал и ответил, что, я не неволю. Не хотите, флаг вам в руки. Только других пастбищ, кроме тех, которые вы, драгоценные в первые пять-семь лет убьете, вам никто не даст. Так что думайте, в конце концов, вам там жить.

Калмыки поворчали, поворчали, но, решили попробовать. Потому что других пастбищ, кроме перечисленных, я им не выделял. Попробовали. Пришлись их снабжать плугами и семенами. Но у нас была договоренность — они мне списки, как положено, на русском языке, на единственном на котором можно эти списки подать с перечнем того, что калмыкам нужно. Ворчат, но признают — условия терпимые. Так что, может, и выйдет толк.

В общем, направил я гонца обратно с благословением генералу Румянцеву взять мне Крым. Если ещё чего по дороге возьмёт, я ругаться не буду. Гонец забрал указ и поскакал обратно к Перекопу. А по дороге его убили. Тати какие-то засаду на дороге организовали. С гонцом ехали пара солдат и взвод казаков. Точнее, они ехали позади, и не успели на помощь. Сумку тати успели выпотрошить, как и самого бедолагу раздеть. Читать они не умели, и приказ попросту сжечь попытались. К счастью, один из солдат читать умел и успел прочесть то что осталось про назначение и разрешение на Крым. По то, что Петька уже генерал — не прочёл, эта часть успела сгореть. Привёз он эти вести на Перекоп и передал Румянцеву. Тот слегка охренел. Но, приказ есть приказ, и не верить солдату он не мог, потому что тому такое придумывать просто не за чем. Вот так Петька до самого конца в полковничьих погонах и проходил. И это надо сказать вызывало недоумение и даже недовольство среди других офицеров. Недовольство на меня, естественно, за то, что друга лучшего в чёрном теле держу.

* * *

— Равнение на середину! — снова раздался голос Захара Чернышева, которому сегодня доверили вести парад.

Так, нужно сосредоточиться. Мимо шеренги шел мальчик, приложивший руку к виску. Он шёл очень сосредоточенно. Но его темные мамины глаза сияли, когда он смотрел на всех этих людей. Они были для него героями, в последние годы столько раз ему рассказывали о каждом из них. А сколько раз он сам просил о ком-то рассказать отдельно, и не сосчитать. Подойдя к концу шеренги, туда, где стоял Румянцев, Пашка не выдержал и улыбнулся. А Петька ещё и подмигнул ему, гад такой.

А солдат тот молодец, до прапорщика дослужился под Петькиным командованием. Вон он, ближе к концу шеренги стоит, во весь рот улыбается.

Пашка тем временем подошел ко мне. Я продолжал восседать на коне, изображая из себя статую.

— Ваше императорское величество, курсант Академии имени Петра Ласси Павел Романов прибыл по вашему приказанию. — В тишине звонкий мальчишеский голос звучал особенно звонко.

— Вольно, курсант, — я позволил себе немного расслабиться. — Иди сюда, — нагнувшись, я подхватил Пашку и закинул его к себе в седло.

Он с таким облегчением привалился спиной к моей груди, словно ища опору и зная, что вот эта — самая лучшая, что у меня на мгновение перехватило дыхание. Выпрямившись, и одной рукой придерживая одновременно поводья и сына, я поднял другую руку в воинском приветствии и двинул лошадь шагом вдоль ряда пожирающих меня взглядом людей. Не только тех, кого я буду сейчас награждать, но и тех, кто столпился по периметру площади. А народу здесь собралось, мама не горюй. Как и на улочках, что к площади прилегали. Все фонарные столбы были забиты парнями, которые передавали, что в данный момент происходило на самой площади.

Проезжая мимо иностранных делегаций, я заметил, что здесь не хватает французской. У остальных же гостей, которых сюда добровольно-принудительно пригласили, были довольно кислые мины. Они в большим удовольствием не поехали бы созерцать мой триумф, но их согласия никто не спрашивал. К тому же, эти идиоты сами загнали себя в ловушку. Отчего-то они вбили себе в головы, что я честный и ведомый малый. Каково же было удивление того же Шетарди, когда, внезапно, оказалось, что этот молодой ещё Петька вполне спокойненько может ударить в спину и вообще договориться со всеми подряд, вот только не об одном и том же.

* * *

Он ворвался в мой кабинет в прямом смысле этого слова, оставив в руках у охраны несколько частей своего сюртука. Его не убили только потому, что предвидел подобную реакцию и предупредил охрану, что у человека может жёстко подгореть седалище.

— Вы обманули нас, ваше величество! — заорал Шетарди, выдергивая рукав сюртука, державшийся на паре ниток, из рук вбежавшего следом за ним гвардейца.

Я сделал знак, и гвардеец вышел из кабинета. Зато Александр Румянцев, Кристиан Ван Вен и Турок с которыми я сейчас работал, переместились таким образом, чтобы суметь вскочить, если в голову Шетарди совсем уж дурные мысли полезут. Криббе же вовсе встал возле моего кресла, даже слегка оперся на спинку, демонстративно положив руку на эфес шпаги. Но француз их не замечал. Для него мир сузился до меня одного.

— С чего вы взяли, что я вас обманул? — я смотрел на него, даже не пытаясь скрыть издевательскую усмешку.

— Вы ударили нам в спину в тот самый момент, когда англичане вырвались из этой проклятой бухты, — яростно проговорил Шетарди.

— Не мы, а испанцы, не наговаривайте на меня, — я продолжал смотреть усмехаясь. — И потом, а не то ли хотели сделать вы сами, господин посол, только ударить по нам, чтобы беспрепятственно зайти в обескровленный и лежащий перед победителями Алмазный?

В этом сражении было прекрасно всё. Когда я узнал, что задумал сделать Мордвинов и неизвестный мне тогда Вихров вместе с Саймоновым, то сгоряча чуть корабль за ними не послал, чтобы арест произвести. Но тут мне Турок принёс две бумаги: одну от испанцев, вторую ту самую записку, от французов. Я никогда не буду спрашивать, каким образом ему удалось снять копию с короткого приказа, который шел под грифом «перед прочтением сжечь». Сумел как-то, на то он и начальник Тайной канцелярии.

В записке было приказано Рене Дюге-Туэну, назначенному в этой битве адмиралом, чтобы в то время, когда англичане прорываться к отступлению, позволить потрепанному, но, скорее всего, не побеждённому до конца флоту уйти, а потом ударить остатки русского флота в спину.

Наверное, я бы после этого послал французов и, не слишком понятно, на что надеялся, но тут мой взгляд упал на письмо испанца. Король Испании натерпевшийся в своё время от англичан, при условии участия в этой заварухе Франции. Они как раз очередной Фамильный пакт вроде бы подписали.

В план был посвящён только Турок. Его проверенный и перепроверенный человек вёз зашифрованное послание, не зная, что он везёт. С небольшого корабля были сняты почти все пушки, чтобы сделать его ещё легче. Важна была только скорость.

Гонец успел передать послание Саймонову и Мордвинову. А эти старые просоленные морские волки, которые росли как моряки во времена бесконечных дворцовых переворотов и ворвавшихся в Российскую империю поистине европейских интриг. Им не нужно было трижды рассказывать, что небольшое вероломство в войне — это не предательство, а военная хитрость.

Ну а дальше было делом техники. Саймонов под видом глуховатого неумехи никак не мог распознать сигналы с флагмана французов. А до световых, какие вовсю уже не таясь использовали на моих кораблях, они пока не додумались. Ну, действительно, что там эти варвары могут придумать, которые в своей луже Балтийском море могут трепыхаться, могут придумать? Собственно, я никогда и не разубеждал никого в обратном. Французы презрительно скривились. Испанцы тоже губы поджали. Их драгоценные союзники не предупредили о замышляемом предательстве. Скорее всего, немногочисленным испанцам приготовили ту же участь, что и нам. Ну, не делиться же с ними, в конце концов. Они же с французами американским золотом не делились. Саймонову, к слову, всё же пришлось вступить в бой. Деваться было некуда. Мы потеряли восемь кораблей, совершенно невосполнимая в плане людских ресурсов потеря.

Подстроить так, словно в испанский корабль прилетела бомбарда с французского корабля было не сложно. Как и провести обратный манёвр. Саймонов успел отвести остатки наших кораблей из зоны боевого столкновения и теперь все с удивлением наблюдали, с каким остервенением недавние союзники рвут друг друга на части. Четырем фрегатам французов, включая флагман, и одному кораблю испанцев удалось вырваться. Остатки добил Саймонов, забыв про такие вредные понятия, как милосердия, своими глазами увидев, что готовили ему.

Три корабля французов на рифы загнал Елисеев, молодой капитан, вначале ослушавшийся приказа под напором весьма энергичных дам, но теперь тоже стоящий в переднем ряду, чтобы получить свою заслуженную награду. Своим манёвром он освободил Мордвинова, оставленного в тени именно для это цели.

Когда остатки английской армады вырвались в океан, им на перерез устремился Кондратьев, к которому присоединился Мордвинов. Адмирал Кэмпебел, только что вырвавшийся из тяжелого боя, хотел немного отдохнуть и снова ринуться к Алмазному, потому что половину флота он все же сохранил, и вполне мог попробовать повторить попытку. Он не сразу понял, что тот десяток кораблей, который держался от его эскадры на определенном расстоянии, тем не менее, задают ему определённое направление. А когда понял, было поздно.

Идею морских мин знали уже давно, и лишь недавно оружейники из мастерских Тулы смогли получить нечто реально работающее и страшное. Как показала практика, химики Эйлера очень любят что-то взрывать. И иногда при этом получаются удивительные вещи. Тот корабль, который несся как птица на всех парусах, привезший письма государя о предстоящем предательстве французов, привёз ещё и мины. И работу этих мин английский флот имел честь проверить на себе.

Вырвались двенадцать кораблей. Пять из них взяли на абордаж. Но и остальные не дошли до родных доков. Ван Вен прекрасно поработал в Португалии. Просто прекрасно. Он даже не подумал обращаться к правительству и королю. Он использовал тактику Груздева и Ломова. В итоге порты заполыхали. Там сгорели жалкие остатки английского флота, склады, включая артиллерийские, и Кэмпебелу просто некуда было пристать, чтобы перевести дух перед последним рывком. А потом его встретил наш Северный флот, ради них покинувший Балтику. Ну, там в это время было не безопасно, там Георг Шведский с упоением громил датчан, под предлогом возвращения трона законному королю, которого я дяде с бантиком на шее передал. И уже даже ежам стало понятно, что англичане на помощь не придут.

Это была моя вендетта. И она была полностью исполнена. Английский флот перестал существовать в том виде, в каком он был так опасен для меня. А то, что при этом пострадали французы и испанцы — ну, это всего лишь приятный бонус. К тому же я красиво упаковал записку франков и отправил её Испанцу с потекшими от моих слюней чернилами в обвинении Испании. Да, я обвинил Испанию в нарушении договоренностей, сговоре с Францией и гибели трех моих боевых кораблей. Хотел все предъявить, но меня Турок удержал, потому что в этом случае получалось, что мы не пострадали от англичан. А это было немного неправильно. Сейчас же я вовсю бодался с Испанией за некоторые её колонии, которые требовал в качестве компенсации ущерба. И, разумеется, никакой помощи моими людьми в бунтующих провинциях. У меня же доказательство есть — письмо, написанное королём Испании, в котором прямо написано, мои корабли пойдут только с кораблями Луи. Чем не доказательство вины?

Правда, гнев и ярость мне не нужно было изображать. Несмотря на блестящую со всех точек зрения победу, мы потеряли слишком много людей. Хорошо ещё, что младенческая смертность снизилась, благодаря просто нереальным деньгам, которые я вливал в медицину. Но тут я деньги не считал. Империи нужны были люди, а где их взять, если младенчикам даже имена до года не давали, так велика была их смертность.

У нас ещё, к слову две тысячи брошенных английских десантников на благо моей африканской губернии трудятся. Их спустили в шлюпках, а потом просто кинули. Они и на берег не могли выйти, и до своих кораблей добраться. Точнее, один маячил вдалеке, и к нему они гребли, что есть силы, но у них на пути выросла громада линкора, с которого дородная дама, одетая в офицерский костюм недвусмысленно на прекрасном английском посоветовала не дрыгаться, иначе лично им все по одному яйца отстрелит, пока остальные будут ей ружья заряжать и подавать.

— Мы потеряли весь наш флот! — брызгал слюной Шетарди.

— Вы даже не представляете, как мне жаль, что всё-таки не весь, — жестко ответил я. — Договоренности по границам остаются в силе, или вы и с ними хотели меня обмануть?

— Франция этого так не оставит, — и Шетарди, вскинув голову, удалился.

— Это он ещё про беспорядки в колониях не знает, — меланхолично заявил Турок, возвращаясь к прерванной работе.

— Пусть это будет сюрпризом, — так же ответил я.

Румянцеву удалось добиться от турок нейтралитета. Собственно, это значило очень много для нас. А ещё, видя, что твориться вокруг, и понимая, что Австрия нарушила наш с ней договор, то есть помощь ей не придёт, Порта решила пощипать Вену. Что меня, в принципе, устраивало. А ведь я все лишь применил их собственный принцип: «Разделяй и властвуй». Как они, интересно, на него попались? Наверное, все-таки моя молитва, такая неумелая, но искренняя дошла до адресата. Ну не до такой степени они все самонадеянны, что думали, будто подобный номер нельзя провернуть и с ними.

* * *

Я вернулся к той точке, откуда начал своё шествие. Соскочил с коня и снял с него сына, который занял место рядом с матерью и сестрой. Маша всё это время стояла. Лиза в силу возраста могла посидеть у кого-то из ближников на руках. Если бы Румянцева сейчас не награждали, то, скорее всего, это был бы он. Дети Петьку обожали. Особенно Пашка, который чётко помнил, кто вынес его из-под обломков в тот страшный день.

— Генерал Румянцев Пётр Александрович, за взятие полуострова Крым, Очакова, и удержание Перекопа получает фельдмаршальский жезл и награждается орденом святой Елизаветы первой степени! — сейчас я награждал только тех, кого удостоил высших наград. Остальные уже свои награды получили, и стояли в задних рядах, с трудом сохраняя положенное спокойствие.

Сияющий Петька вышел вперёд и наклонил голову. Я принял у ассистировавшему мне Криббе орден на ленте и надел его поверх мундира, поправив крест ордена на груди.

— За особые заслуги перед Отечеством Криастиан Ван Вен производится в потомственное дворянское достоинство, титул барона, и награждается орденом святой Анны второй степени. — Ван Вен скоро лопнет от гордости, так сильно он надулся.

В Португалии бунты с его подачи стали скорее закономерностью. Да и Турок периодически туда дровишек подкидывает. Чтобы дети грома не боялись, как он говорит.

Церемония награждения шла своим чередом. Вирхов получил баронство и землю в своей любимой Африке. Ну и орден, куда без него. Мордвинов и Саймонов ордена и большое человеческое спасибо, да я скуп на подарки, но оттого они и настолько ценные.

— Мордвинова Софья Петровна за беспрецедентное мужество награждается орденом святой Елизаветы первой степени!

Морвинова в шеренге с мужчинами, естественно, не стояла. У неё было место на трибуне с особо именитыми гостями. Пока она под ахи и охи спустилась, я с трудом сохранил улыбку на лице, потому что мой взгляд упал на Фике. Похоже, Софии Захар уже слегка надоел, да и законная жена недобро смотрит, как бы не траванула соперницу. И Фике начала постепенно оглядываться в поисках новой добычи. К несчастью, её взгляд всё чаще и чаще начал останавливаться на мне. Но, с Польшей пора что-то решать. Её сын подрос, а паны уже всё, почти не барахтаются. И даже пинки Турка поднять их не в силах. Ну и ладушки. Пора законному королю возвращаться на трон. С матерью в качестве регента. София баба умная, она найдёт способ обезопасить себя и сына, сохранить власть и постепенно передать мне Речь Посполитую по частям мне. а чего она хотела. За удовольствие надо платить. Я столько времени её содержал, и даже двор у неё какой-никакой имеется.

Морвинова между тем спустилась с трибуны с присела передо мной в реверансе. Я надел орден и тут произошёл конфуз: лента слегка закрутилась с крест оказался прямиком в обширном декольте бального платья. Надо ли говорить, что все женщины были одеты подобным образом. Праздник, как-никак. По всем правилам этикета я должен был лично вытащить крест ордена и расположить на груди как полагается. И как это сделать на глазах у сотен, если не тысяч людей.

Закатив глаза к небу, я осторожно потянул за ленту и вытащил злополучный орден.

— Смелее, ваше величество, я клянусь, что не буду обвинять вас в домогательствах, — я опустил глаза и поймал насмешливый взгляд черных глаз этой чертовки.

Плюнув на все, я взял орден и пристроил его на корсаже, и тут же отступил в сторону. Вокруг уже слышались смешки, а уже сегодня вечером я, похоже, стану героем анекдота, гуляющего по салонам.

Но, церемония награждения была завершена, и я поцеловал руку Мордвиновой, благодаря её за мужество и стойкость вот в такой, доступной мне форме.

После этого я повернулся к стройным рядам тех, кто бы удостоен чести присутствовать на сегодняшнем мероприятии.

— Мы все вместе прошли очень длинный и тернистый путь. Но это только первые шаги, ничем не отличающиеся от первых шагов ребенка. Наши враги суровые и коварные. А на свете ещё столько свершений, которые нам всем предстоит сделать и столько дорог исходить, что и не счесть. Так пройдём же эти дороги вместе и с честью, дабы не посрамить ни её, ни память, которую оставим за собой!

Выкрикнув последнее слово, я, чеканя шаг, вернулся туда, где стояла моя семья. Подхватив на руки наследную принцессу Швеции Елизавету, я ощутил легкое касание тонкой женской ручки. Мария нашла мою ладонь и тихонько её пожала. Я же смотрел, как мимо нас проходит колонна за колонной. И думал, что подпишусь под каждым словом, сказанным только что.

Вот только, это будет уже совсем другая история.

Игорь Недозор Плацдарм

ПЛАЦДАРМ

Пролог

Горная гряда в Таджикистане. 198… год

С высоты двухсот с лишним метров дно котлована казалось зеркалом, отлитым из холодного серебра. Стоявшая высоко в зените осенняя азиатская луна и в самом деле, как пишут в романах, придавала всему, на что изливала свои холодные лучи, оттенок нереальности.

«Ну вот, опять лезут эти книжные мысли».

Впрочем, чувство это было неудивительным, если учесть то, чем они сейчас занимаются. Что должно совсем скоро произойти тут.

Генерал-лейтенант Антон Карлович Мезенцев вздохнул.

Такое же пресловутое чувство нереальности окружающего он ощутил, когда впервые, а было это полгода назад, ознакомился с документами по проекту.

То, чем ему предстояло заниматься, выглядело настолько диким и нелепым, что только присутствие посторонних (а именно таковыми он считал всех околачивавшихся на полигоне штатских) удержало генерала от того, чтобы высказаться в соответствующих выражениях. Это, да еще осознание того, что люди, чьи подписи стояли на бумагах, которые запрещалось даже выносить из кабинета, не стали бы заниматься… ахинеей.

Впрочем, завтра… нет, уже сегодня утром, он лично убедится в правоте или неправоте заваривших кашу ученых.

Генерал с некоторым неудовольствием (признаться, неожиданным) посмотрел на стоявшего неподалеку Байдакова.

У всех шишек дети как дети — шалопаи и карьеристы с прокисшими мозгами, а этот нате вам — великий физик! Другим детишкам папаши покупают за кордоном дорогие игрушки — видаки, гарнитуры, «мерседесы». Этому же родитель обеспечил игрушку супердорогую. Да что там говорить — даже какой-нибудь Рокфеллер не смог бы за все свои миллиарды дать сынку возможность развлекаться с такими штуками.

Да, вот чья судьба уж точно решится в это утро.

Если не заладится, то ему, генерал-лейтенанту Мезенцеву, не грозит ничего, кроме нового назначения. А вот профессора не возьмут даже физику в школе преподавать. Да и батьке его тоже будет кисло.

Антон Карлович еще раз взглянул вниз, в провал.

Стены, образовывавшие не круг, как могло показаться издали, но что-то вроде половинки многогранника, закопанного в землю, сверкали белизной фарфоровой облицовки. Первоначально вообще собирались использовать на это дело сталь, отполированную до зеркального блеска, но пришлось отказаться от этой мысли — металл испарился бы прежде чем следовало.

Облицовка далась им труднее всего. Они еле-еле соблюли сроки, спущенные сверху. Последний раз задержка произошла неделю назад — одна из плит вдруг отвалилась и рухнула с высоты в полсотни метров, по дороге разбив и испортив еще чуть ли не дюжину таких же. Но теперь все вроде позади.

В геометрическом центре котловины, на привязных аэростатах покачивался ослепительно-белый в лунных лучах неправильный шар диаметром пятьдесят метров. Хрупкое сооружение, собранное из фарфоровых лепестков длиной два метра каждый.

Эта сфера, проходящая по документам как изделие «Одуванчик», должна будет сфокусировать электромагнитные, рентгеновские и прочие излучения, возникшие при взрыве. Пусть лишь на краткие доли секунды, пока ударная волна не разнесет керамику в пыль, но этих долей секунды должно хватить. Потом в дело вступят купол и стены провала, но первый импульс должна дать именно эта белоснежная громадина.

Пару раз в эти недели Мезенцева преследовал кошмарный сон — в момент, когда уже все готово, налетает внезапный ураган, смерч срывает «Одуванчик» с якорей и изо всех сил бьет о дно…

Три инженерных батальона, один военно-строительный отряд, специализирующийся на сооружении дорог в горных условиях, пять разведбатов, собранных от Дальнего Востока до ГСВГ.^[1] Один артиллерийский полк. Незнамо зачем пригнанные ЗПУ-23. Это старье выкопали вообще неизвестно где. По воронам стрелять, что ли, собрались?

Все это лишь передовой отряд. В тысяче километров к югу, под Алма-Атой, стоит целая железнодорожная дивизия со всей своей строительной техникой — она прибыла туда якобы на учения.

Еще в десятке дивизий сейчас проводились как бы учения. Люди были готовы погрузиться в эшелоны и грузовики и отправиться на юг. На маневры.

Если все пройдет, как запланировано…

Стоп, началось!

Над каменным цирком медленно поднялся, ослепительно сияя на солнце, огромный купол.

Наклеенная на крупноячеистую сеть алюминиевая фольга и станиоль, подвешенные к десятку аэростатов, пролежавших где-то на складах с самой той войны. Тоже должно дать свой эффект — пусть и на ничтожную долю мига.

Беззвучно вспыхнул и растаял серебряный купол, и уже ничто не мешало свету. Слепящему, жгучему, яростному и вместе с тем какому-то мертвому.

Ровно шесть секунд происходит реакция. Ровно шесть секунд длилась вспышка.

А когда она погасла, реле замкнули контакты, и электроток вонзился в сотни детонаторов, разбросанных в толще почти тысячи тонн старых боеприпасов, замурованных в обступивших цирк штольнях и шурфах. Синхронизированные взрывы раскололи казавшуюся монолитной скалу и обрушили еще исходящие жаром каменные глыбы вниз, на дно провала…

Москва. Старая площадь.

За год с небольшим до вышеописанного

Сергей Сергеевич Байдаков, доктор наук, профессор, заведующий отделением перспективных проблем физики филиала МИФИ, нервничал.

И было отчего, именно сейчас решалось дело его жизни. То, чему он посвятил три последних года и почти пятнадцать лет до этого.

Перед ним сидели три человека — довольно-таки немолодые и не слишком похожие на свои портреты, которые висят почти в каждом учреждении. Двое в строгих темных костюмах, один — в мундире с маршальскими звездами. Три члена высшего руководства страны, которые должны будут определить — дать добро на проект «Порог» или нет.

— Время не абсолютно, а относительно. В геометрии Лобачевского и Римана, в отличие от той, что изучают в школе, две параллельные прямые пересекаются и через две точки можно провести сколько угодно прямых. По одной из гипотез, время имеет три координаты — протяженность, кривизну и плоскость иного времени. Именно при помощи этой координаты мы и рассчитываем осуществить задуманное. Как известно, в современной кристаллографии оперируют теорией одиннадцатимерной вселенной. В своих работах наша группа исходила из того, что…

Он старался говорить как привык на ученых советах. Плавно, неторопливо, уверенно, твердо, а главное — непрерывно. Насыщать речь научными терминами, но в меру, чтобы у слушателей не возникло впечатления, что их водят за нос или того хуже — издеваются.

— Скажите… — перебил его один из присутствующих. — Я вот хочу спросить… В смысле, как бы это сказать… Короче, если мы попадем в прошлое, это не изменит наш с вами мир? Не случится ли чего нехорошего с нами, с нашим временем?

— Ничего подобного просто не может случиться, — поспешил успокоить его Байдаков. — В противном случае нарушился бы закон причинной связи, что невозможно. Просто возникнет еще один мир, похожий в мельчайших деталях на наше прошлое. А путешествие в свое прошлое — это плохая фантастика.

— Вот так просто — возникнет? — В голосе ответственного за науку слышалось явное недоверие.

— Так точно! — по-военному отрапортовал Сергей Сергеевич. — И это легко объяснить. В научном мире существуют две гипотезы. Первая — это гипотеза Эверетта, заключающаяся в квантовании континуума в ходе хронального развития…

(Вообще-то Байдаков мог бы рассказать, как именно он дошел до этого факта, если бы присутствующие хоть немного разбирались в квантовой физике.)

— Иными словами, число Вселенных конечно, но стремится к бесконечности…

— Позвольте, вы вот говорите, что перемещения в собственное прошлое невозможны? — спросил вдруг министр обороны.

— Именно так, ибо это противоречит закону причинности, — с готовностью кивнул ученый.

— Но как тогда вы объясните эти… мм… события в нашем прошлом?

«Что значит старое инженерное образование — не упустил!» — подумал Байдаков про себя.

— Тут есть два объяснения. Первое, которое я не разделяю, состоит в том, что есть некий нижний предел, когда трансхрональное воздействие не вызывает расщепления реальности, а все же как-то проявляется. И второе, полностью укладывающееся в мою гипотезу…

— И какое же?

— Видите ли, Дмитрий Федорович, это были… скажем так, не наши взрывы…

Горная гряда в Таджикистане. 198… год

…Сергей Байдаков нервно похлопал по кожаной офицерской планшетке, в которой лежали старые школьные тетради — его талисман на счастье.

Когда-то, два с лишним десятка лет назад, все началось с одной из них.

Вырезки из газет и журналов, фотоснимки и ксерокопии, заметки на многих языках, с датами и названиями местностей. Официальные бумаги с лаконичными печатями «ДСП». Он помнил все чуть ли не наизусть.

Именно эти тетрадки стали вратами к его недалекому, хочется верить, триумфу.

К цели пришлось идти кружным путем, не открывая никому, даже ближайшим сотрудникам своей лаборатории, подлинных задач работы.

Сначала, как водится, пришлось пробивать тему в верхах.

Конечно, любой бы поднял его на смех, предложи он искать способ пройти границу между мирами. Но зато слова о повышении мощности ядерных боеприпасов подействовали на всех прямо-таки магически.

Затем появилась новая тема внутри старой. Сугубо научная, строго вписывающаяся в существующую картину мира: «Субквантовые эффекты в физическом вакууме и пространстве при выделении энергий большой мощности в малом объеме».

Долгие расчеты. Замеры при ядерных испытаниях. Сверхсложные приборы, собранные институтскими слесарями и наладчиками буквально на коленке — ведь тех агрегатов, что были ему нужны, не было нигде в мире.

Первые осторожные намеки немногим из сотрудников.

Разосланные в солидные академические институты результаты поисков, как бы на рецензию, и положительные ответы.

Разговор с отцом, к которому он готовился два месяца.

И наконец тот самый доклад, к провалу которого он себя заранее готовил, но который был поддержан и утвержден. Старый маршал выручил, долгих лет ему и крепкого здоровья.

И вот скоро все решится. Главные полигонные испытания по проекту «Порог» завершатся ровно в 12.00 по местному времени. Уже через пять минут…

На экранах дисплеев на схематичной многоцветной картинке (цвета были нарочито резкие и грубоватые) появилось темное пятно весьма правильной овальной формы. Оно слегка пульсировало.

— Поздравляю, товарищи… — вдруг севшим голосом произнес академик Кара-Мурзаев.

Мезенцев недовольно зыркнул на историка. Вечно эти гражданские торопятся. Штафирка!

Через две минуты из-за гряды холмов километрах в пяти от дымящегося провала показался черный силуэт, оставляющий за собой дымно-огненный хвост.

Приземлившись и пропахав брюхом песок, самолет-разведчик замер. Затем в носовой части — там, где у обычного самолета положено быть кабине, раскрылся лючок, и что-то с хлопком вылетело оттуда.

Капсула с камерой для аэрофотосъемки.

«Только бы получилось!»

Сжав кулаки на счастье, Байдаков с тревогой наблюдал за тем, как офицер в специальном противорадиационном комбинезоне извлекает из капсулы камеру.

«Только бы получилось, Господи!»

— И что это означает, по-вашему? — угрюмо набычился генерал-лейтенант.

На свежеотпечатанных снимках было такое же плоскогорье, как и то, откуда стартовал разведчик.

Такое же, да не то же самое.

Там, как и за их окнами, возвышалась цепочка Памирских отрогов, хотя кое-какие различия в силуэтах были видны даже невооруженным глазом. Но вот за ними в небо поднималась стена исполинского горного хребта, даже на этих не слишком хороших снимках поражавшего своей мощью и высотой.

Метрах в пятистах (специальная техника услужливо изобразила координатные линейки на полях фото) плато резко обрывалось уступом вниз.

И там возвышались стены и башни какого-то не очень большого, хотя и не маленького, города.

— М-да, — тяжело вздохнул Кара-Мурзаев. — Похоже, тамошним аборигенам мы здорово напакостили. Сколько должно было уйти на ту сторону, вы говорили? Тридцать процентов продуктов реакции?

Он постучал пальцем по одной из фотографий, на которой был запечатлен городской квартал, явно подвергшийся ядерной бомбардировке.

— Стало быть, пробили дырку в наше прошлое? — желчно спросил генерал у Байдакова. — И где же, позвольте спросить, вы здесь такое видели? На Душанбе вроде не похоже. Даже на Самарканд с Бухарой не тянет.

— Может быть, это более давнее время, — неуверенно предположил, защищая физика, Кара-Мурзаев. — Скажем, эпоха Ахеменидов^[2] или даже еще раньше…

— Ага, Атлантиды с Лемурией! Но тогда скажите, товарищи ученые, вот те горы куда провалились? — едко осведомился Мезенцев, махнув рукой в сторону Гиссарского хребта. — Или, может, их мыши с тушканчиками изгрызли?!

(Не следует думать, что генерал КГБ был столь образованным в оккультных материях человеком — об Атлантиде и Лемурии он имел самое смутное представление и был вообще-то убежден, что Лемурия — это выдуманная американцами страна разумных лемуров.)

Ученые переглянулись. Ответить генералу было нечего.

Да, это была явно не Средняя Азия конца XIX века, куда, как планировалось проектом «Порог», они должны были пробить межвременной канал.

Заранее сотрудниками КГБ была отобрана группа из четырех сотен московских и ленинградских специалистов по истории Российской империи второй половины века. Уже были заготовлены командировочные предписания, подготовлены убедительные легенды и после успешного пробоя канала в прошлое по месту работы каждого должен был быть отправлен срочный вызов. Максимум через сутки все они были бы доставлены на объект. И лишь после этого их ввели бы в курс дела.

Одновременно из Ташкента и Душанбе должна была вылететь вторая группа знатоков, на этот раз уже местной истории, в составе четырех с лишним десятков человек.

И вот теперь все оказалось напрасным.

Фотоснимки зафиксировали такое, что, мягко говоря, не вписывалось в историю местной цивилизации.

Почти правильное кольцо стен, опоясывавшее поселение.

Караван-сараи (?!) и постоялые дворы (?!) у ворот.

Девять башен, и отдаленно не напоминавших привычные мусульманские минареты. Три «предположительно храма» с колоннами и куполами.

Несколько явственно выделяющихся кварталов с домами, не похожими на глинобитные мазанки среднеазиатских дехкан дореволюционного периода.

Двухэтажный дом в форме подковы — резиденция местной власти, а может, дворец правителя. Еще один похожий дворец, только раза в два меньше.

Это был совсем другой мир, и что с этим делать, ни Байдаков, ни Кара-Мурзаев пока не представляли.

Оставалось ждать данных войсковой разведки.

ИЗ ТЕТРАДЕЙ СЕРГЕЯ БАЙДАКОВА

Испанец Антонио де ля Рош сообщил, что в 1675 году на 45° южной широты ему встретился «очень большой и приятный остров с гаванью на восточной стороне». Он назвал его остров Гранд.

В 1670 году капитан Линдерманн обнаружил в Южной Атлантике на широте Северной Бразилии остров с высоким пиком, «похожим на колдовской колпак», и назвал его Саксемберг.

В следующий раз его видели в 1804 году. С американского брига «Фанни» остров наблюдали в течение четырех часов.

Следующим его увидел в 1816 году британец Хэд.

1800 год — капитан китобоя Свейн в районе Огненной Земли замечает высокий остров, покрытый снегом, со множеством морских птиц и тюленей. Он точно указал его местонахождение и координаты, о чем есть запись в судовом журнале.

Вторично остров наблюдался в 1841 году капитаном английского китобоя Дауэрти. По его словам, длина — пять-шесть миль, с низинами и скалами.

В следующий раз остров был обнаружен судном «Луиза» в 1860 и в 1886 годах китобоем «Сингалайз». Остров был зафиксирован на официальных картах, включая карты британского Адмиралтейства.

Как иронически отметил Сергей в комментарии на полях: «Данные о его наличии весьма убедительны, но тем не менее остров отсутствует».

Англия. Некий Питер Уильямс во время грозы попал в непонятное место. После близкого удара молнии он на некоторое время отключился, а придя в себя, понял, что заблудился. Пройдя по узкой длинной дороге в каком-то незнакомом саду, он наконец остановил автомобиль и попросил помощи. Водитель доставил раненого в больницу, где Уильямс отлежался два дня и лишь затем смог встать с кровати, чтобы прогуляться на воздухе. Его собственные штаны оказались порванными и обгорели, и сосед по палате одолжил ему свои, новые коричневые вельветовые брюки. Питер вышел погулять в больничный двор и вдруг оказался в том саду, где его застала недавняя гроза. Как добропорядочный британский джентльмен Уильямс решил вернуть брюки и поблагодарить медперсонал. Знакомую больницу он отыскал без труда, но оказалось, что хотя в больнице те же самые врачи и медсестры, которые его лечили, но выглядели эти люди намного старше. Записей в регистрационной книге о приеме Уильямса не оказалось, сердобольного соседа по палате — тоже. Ни о каких пропавших брюках никто также не вспомнил, когда же Питер показал их, в ответ услышал, что подобная одежда давно вышла из моды и не выпускается серийно. Уильямс не успокоился и побывал на лондонской фабрике, где, как он узнал по этикетке, пошили брюки. Там он выяснил, что совершенно новые брюки не выпускались уже более двадцати лет!

А это уже не газета — это из архивов, допуск в которые он получил не без труда, даже несмотря на помощь отца.

В июле 1941 года под Оршей во время разведки боем рядового Терехова оглушило взрывом мины. Пришел в себя он уже в немецком блиндаже. Увидев вражеского пулеметчика, солдат сразу на него набросился. Озлобленные поступком пленного, немцы решили его расстрелять. Когда рядового Терехова повели к ближайшему лесу, неожиданно небо озарилось ослепительным светом — и раздался пронзительный свист… Открыв глаза, советский боец обнаружил, что лежит на зеленой траве среди деревьев, а рядом без сознания — его конвоиры. Он быстро собрал их автоматы, растолкал и, приказав поднять руки вверх, повел немцев в том направлении, где предположительно находилась его часть. Вскоре, к изумлению Терехова, лес кончился, а на дороге он увидел приближающуюся телегу, в которой сидели старик и девочка… Девочка сообщила, что он вместе с пленными немцами находится на Дальнем Востоке, а на дворе — лето 1948 года…

МВД, подозревая какую-то провокацию, довольно долго мурыжило несчастного солдата, в течение нескольких месяцев тщательно изучив его показания и опросив его бывших сослуживцев, но установили только, что рядовой пропал без вести под Оршей. Во Владивосток были вызваны несколько бойцов из части, в которой служил Терехов. Они опознали своего сослуживца и с удивлением отметили, что за семь прошедших лет он не изменился и выглядел будто «заспиртованный». Неутомимые чекисты в одном из лагерей для военнопленных на Волге разыскали командира роты, в которой в 1942 году служили плененные Тереховым солдаты. Он подтвердил их показания.

27 июля 1724 года рядом с городом Гаммельн (Германия) изловили мальчика приблизительно 12-летнего возраста. Позже мальчик получил имя Дикий Петер. Он не говорил, хлеб не ел, питался только травой и овощами, сосал зеленые стебли. Слухи о «диком ребенке» достигли английского короля Георга I, бывшего также брауншвейгским курфюрстом, и в феврале 1726 года за мальчиком послали гонца. Достаточно быстро Петер сделался придворным фаворитом, но так и не научился говорить членораздельно…

Впоследствии немецкие натуралисты и ученые изучили все документы, относящиеся к этому случаю, и отмели прежние версии о том, что Петера воспитывали в зверином обществе. Они пришли к выводу, что незадолго до поимки Дикий Петер жил среди людей (поскольку шея его была повязана лоскутом, а нижняя часть тела бледнее верхней, по-видимому, он некоторое время носил бриджи)… Но откуда он попал в Германию XVIII века?

Испания. В августе 1887 года из пещеры, недалеко от Баньи вышли двое детей с зеленоватой кожей, восточного типа глазами, в одежде, сшитой из непонятного материала. Мальчик вскоре умер, а Девочка выжила, выучила испанский язык и позже рассказала, что они прибыли из «страны, где не бывает солнца», но однажды невидимый ураган подхватил их и перенес в эту пещеру.

В мае 1875 года группа студентов городка Виксберг решила устроить пикник. Но их уединение вскоре нарушили полные ужаса крики, идущие со стороны реки. Кричала, по-видимому, женщина. Но в том-то и дело, что никто над водой не появлялся! Один из студентов утверждал, что кричат по-французски. Позже крики стихли. Полиция тщательно прочесала участок реки, но ничего не обнаружила. Однако через две недели вопли ужаса снова разнеслись над рекой. На этот раз люди вытащили из воды весьма изысканно одетую темнокожую женщину. Оказавшийся здесь виксбергский лоцман заявил, что это креолка с парохода «Айрон Хилл». Этот пароходик отправился из Виксберга в Новый Орлеан в 1874 году. С тех пор как он скрылся за излучиной реки, его никто не видел. К причалу корабль так и не пришел. Берега и речное дно подробно обследовали, но не обнаружили ни одного тела, ни одного обломка. А в списке пассажиров значилось несколько креолок.

1898 год, Тульская губерния. Земский учитель, мучимый зубной болью, решил обратиться к знахарю из соседнего села. Знахарь, несмотря на сомнительную репутацию чернокнижника, с сочувствием отнесся к беде скромного служителя народного образования и за небольшую плату вручил визитеру пару мешочков с сушеной травой и банку жидкого снадобья. Учитель, довольный, отправился домой и уже на окраине своего села повстречался с соседом и рассказал, у кого был. Сосед-мужик перекрестился: «Это вы на кладбище к нему ходили, что ли, поминали?» Учитель остолбенел: «Как — на кладбище? Я у него дома был». Мужик, уже со страхом, молвил: «Да ведь он помер неделю назад! Аккурат я тогда дрова вез, его на погост несли…» Учитель, не поверив мужику, повернул обратно, но, подойдя к уже знакомому дому, где он был всего пару часов назад, застал егозаколоченным и явно нежилым с виду. О том, что знахаря уже нет в живых, ему рассказали и другие соседи, и учитель уже был готов поверить в то, что ему все привиделось, но вот как быть с подарками знахаря — мешочками и банкой?

Из письма Абу Али ибн Сины, знаменитого Авиценны, к другой восточной знаменитости — Бируни:

Возможно, что существует множество других обитаемых миров над этим миром… Возможное же в применении к вещам вечным становится обязательным. Поэтому существование множества миров помимо нашего становится обязательным.

Но восточные мудрецы и не на это были горазды. Сергей удивился до глубины души, узнав, что средневековые схоласты — те самые, которых в институтском курсе философии осмеивали как дурачков, споривших о том, сколько чертей поместится на кончике иглы, — спорили также и о множественности миров, причем не об обитаемых планетах в космосе, а именно о других вселенных.

1934 год. Англичанин Виктор Гуддард на своем истребителе попал над Шотландией в жестокий шторм и потерял ориентацию. Внезапно впереди в облаках увидел разрыв. Гуддард рассмотрел внизу на земле только ярко освещенный, словно солнцем, аэродром, странного вида ангары и окрашенные в желтый цвет самолеты. Ничего подобного в Шотландии, как он достоверно знал, не было. Спустя четыре года Гуддард попал на этот аэродром и увидел окрашенные в желтое самолеты — как раз тогда их начали так красить.

Случай этот Гуддард привел в своих мемуарах, уже будучи маршалом Британских королевских ВВС…

Часть первая ОГОНЬ, ПРОКЛАДЫВАЮЩИЙ ПУТЬ

Не боги запускают ракеты,

Не боги побеждают врагов,

Не боги утверждают диеты —

Мы кое в чем сильнее богов.

Группа «Мифы»

Покинутый город

Цепочка людей в форме песочного цвета, напряженно поводя из стороны в сторону стволами автоматов, шла по городу — первому городу чужого мира.

Шаги гулко разносились по мертвым улицам. Эхо отражалось от глиняных дувалов, которые были раза в полтора выше, чем знакомые по Средней Азии.

Они шли молча, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь свистом ветра и их шагами. Иногда что-то негромко шуршало за старыми стенами, и люди синхронно вздрагивали, беря на изготовку оружие. Но, похоже, в городе больше никого не было. Может быть, даже сейчас во всем этом мире (кто знает?) не было ни одного человека, кроме них да еще двух разведгрупп, что осматривали ближайшие окрестности городка.

Выйдя на небольшую площадь, они оказались перед сооружением, помеченным на плане как «храм». Храм этот, правда, ничем не напоминал мечеть или минарет, точно так же как и церковь, костел или иную базилику. Но Капустин почему-то назвал его храмом — и, похоже, не ошибся. Три коротких и толстых приземистых башни, выраставших из круглого здания с конической невысокой крышей. Ни окна, ни вентиляционных проемов — глухие стены и выглядящие особенно маленькими ворота. И две статуи крылатых леопардов (или еще каких-то «кошек») по обе стороны от этих ворот. Преодолевая непонятную робость, временами переходящую в страх (испытали ее, надо сказать, почти все, включая и командира спецназовцев), разведчики проникли внутрь, но ничего особенного не заметили.

Разве что старший группы обратил внимание, что между двумя большими алтарями из песчаника виднелся след еще одного — поменьше, когда-то замурованного в пол, но потом тщательно извлеченного.

Следов пожаров, уличных боев, штурма и вообще военных действий обнаружить не удалось. Было похоже, что город оставили организованно и без особой спешки.

— Продолжить разведку! — приказал командир отряда майор Капустин.

При выборочном осмотре домов не нашли ничего существенного.

Битые горшки и амфоры (размерами от «мерзавчика» до человеческого роста) с простеньким орнаментом, обломки деревянной мебели, какое-то бесформенное тряпье.

В куче строительного мусора случайно откопали сплющенный медный кувшин с ручками в виде бараньих голов, а на чердаке кузницы — завернутые в истлевшую кожу два кинжала без рукояток (не иначе спрятанные вороватым подмастерьем).

То ли жители унесли с собой все, что представляло хоть какую-то ценность, то ли позже безымянный город тщательно обшарили любители поживиться чужим добром, а скорее и то и другое.

К полному разочарованию прикомандированного к отряду археолога, не было найдено надписей — ни на русском, ни на арабском, ни на древнехорезмийском. Впрочем, как и на любом другом языке.

Зато были обнаружены целых две тюрьмы. Первая в подвале одной из башен, другая на окраине города — обнесенная валом площадка, где было вырыто несколько глубоких широких ям, прикрытых сверху рассохшимися деревянными решетками и обложенных изнутри валунами.

Неприятные предчувствия не оставляли майора Капустина. Подобно тому как не бывает полностью бесшумных засад (если верить классикам), не бывает и полностью безлюдных пустынь. Где-то есть охотники, где-то — оазисы с земледельцами, где-то — караванщики и караван-сараи. Тут же, насколько они успели осмотреть окрестности, признаков человеческого обитания не имелось.

Вернее, признаки-то имелись — пара разрушенных «кишлаков», заброшенные каналы, межевые камни на бывших полях, заросших редкой, чахлой колючкой. Причем кишлаки не были, насколько можно понять, разрушены войной или иным бедствием. Глинобитные стены носили лишь следы времени.

И нигде ни одного скелета.

Кстати, археолог пожаловался, что и кладбищ у кишлаков вроде тоже не наблюдается — как и в городе. Черт, съедали они своих мертвецов, что ли?

Придет же такое в голову…

Захрипела, забулькала рация.

— Первый слушает! — встрепенулся майор.

— Это лейтенант Борисов! — донеслось из динамика. — Мы нашли местного жителя!

— О черт! То есть я хочу сказать, отлично… Тащите его сюда живей.

— Не получится, — последовал ответ. — Он… нетранспортабельный. Лучше подойдите посмотрите…

Скелет лежал тут, среди валунов и осыпи щебня, довольно давно — год или два.

Представители местной фауны давно очистили его, что называется, добела.

Несколько клочьев истлевшей ткани — все, что осталось от одежды, — давали понять, что при жизни покойник был облачен в шаровары и халат.

Еще уцелели сапоги, широкий кожаный пояс с зеленой медной пряжкой, на котором болтался деревянный футляр с несколькими стрелами. Вокруг костяного запястья темнел серебряный браслет в виде змейки. Рядом валялся тронутый ржавчиной кривой клинок.

Белые зубы, скалившиеся на черепе, давали понять, что умерший был еще молод, а потемневшее древко стрелы, торчавшее меж ребер, — что умер он не своей смертью.

— Должно быть, он заполз сюда. И только после этого умер. Может быть, даже шел довольно долго, — прокомментировал Борисов.

— Почему вы так решили? — поинтересовался майор.

— Если бы его убили тут, то забрали бы оружие и сапоги, — пояснил лейтенант. — Эти вещи дорого стоили в те времена.

— Возможно, — вздохнул Капустин. — Но как бы узнать поточнее время его гибели? И примерный регион проживания. Придется искать экспертов…

— Постойте! — вдруг встрепенулся Борисов. — А зачем нам эксперты? Давайте поищем какого-нибудь солдатика из местных, который на сапожника учился или там еще что.

И тут же звонко хлопнул себя рукой по лбу:

— Есть такой, елки-палки! Сержант Байсаров из второго отделения…

Мирза Байсаров так и этак повертел сапог, осмотрел его внимательно, только что не понюхал.

— Ну что сказать, товарищ командир, хорошая работа, — выдал он наконец свое заключение. — Хороший мастер шил, однако. Теперь так не шьют.

— А еще что можете сказать, товарищ сержант? Ну там фасон, материал…

— Хороший материал, товарищ командир, дратва какой толщины, вы поглядите! У, да еще и на деревянных гвоздях! — восхитился парень. — А вот еще, смотрите, подошва подшита кожей похуже. Как она сотрется, новую подошьют. А вот это, — указал он на канавку, — наверно, от стремян. У нашего соседа, он лесником был, точно такие же полоски были.

— А где похожие сапоги могут шить — не в курсе?

— Не знаю, — помотал головой таджик. — На наши непохожи. Носы квадратные и подъем гармошкой. Нет…

Подпустил тумана и спец по прошлому.

— Выковано самым простым способом — сначала пруток согнули в холодном виде, а потом уже разогрели и расковали — горячая вытяжка с изгибом появилась относительно недавно. Так ковали сабли в Тюркском каганате и у гуннов, — уточнил археолог. — Ну что еще по материалу… Клинок из рудного железа, не из болотного — почти не заржавел. Сталь по тем временам, — он не уточнил, каким именно, — довольно хорошая. Оружие воина-профессионала. Но вот форма клинка, честно говоря, не вполне характерна. С одной стороны, явно похоже на ятаган или, скорее, на скимитар.^[3] Вот посмотрите: изгиб несколько больше сабельного, а внизу клинка утолщение, позволяющее усиливать удар. Видите, эти две приваренные сбоку пластины. И заточка с обеих сторон — не как на саблях. С другой стороны, для классического ятагана он слишком узок. И изгиб одинарный — опять-таки скорее как на скимитаре.

Ученый пожал плечами.

— Честно говоря, не могу подобрать аналогов, кроме, может, китайских мечей ци. Кроме того — рукоять. Совершенно нехарактерна для данного региона. Скорее напоминает эфес самурайского меча. А орнамент так вообще ставит меня в тупик: эти узоры явно смахивают на что-то из доколумбовой Америки.

— Ладно, ятаган так ятаган, — неопределенно хмыкнул Капустин. — Может, турки проезжали мимо, да и потеряли.

«Может, турки, а может, и орки…» — непонятно почему, археолог вспомнил детскую книжку, года три назад купленную им в Ленинграде, куда он ездил на очередную конференцию. Книжку эту очень полюбили его сын и дочка, и рассказывалось в ней про приключения смешных карликов, живущих в каком-то Средиземье.

— А что вы скажете на это? — Майор указал на стрелы.

— Тут все проще.

Историк нервно усмехнулся, прогоняя посторонние мысли.

— Наконечники — почти точная копия массагетских третьего века до нашей эры. Литая оружейная бронза. Только вот сделаны явно недавно.

Судя по выражению лица ученого, он бы, несомненно, предпочел, чтобы наконечники, которыми был убит неизвестный воин, были извлечены из раскопанного грабителями кургана.

Капустин озадаченно почесал темя:

— Вот задачка. Представляю, что скажет генерал…

— Ну что ж… — констатировал Мезенцев, осмотрев город и находки. — По крайней мере, теперь отпала проблема, где будет стоять гарнизон. Ты, Капустин, назначаешься военным комендантом.

— Товарищ генерал! — взвился майор. — Да какой из меня комендант?! Я же разведчик!

— Разговорчики в строю! — рявкнуло начальство. — Ладно, давайте обустраивайтесь, готовьтесь принимать грузы, гостей. А я на ту сторону. Мне еще объясняться с Москвой, рассказывать… про параллельный мир. Даже не знаю, как отреагирует Юрий Владимирович.

При упоминании имени грозного генсека люди, собравшиеся во «дворце» на военный совет, притихли. Товарищ Андропов не любил неожиданностей. Все должно делаться и идти в соответствии с линией партии.

— Кстати, — спохватился генерал-лейтенант, — этот ваш город надо как-то назвать.

— Давайте — Новая Москва, — предложил Капустин.

— Новая Москва? — нахмурился Антон Карлович. — Ты еще скажи — Новые Васюки.

Недавно генерал прочел знаменитый роман Ильфа и Петрова и теперь при всяком удобном случае не упускал возможности щегольнуть эрудицией.

— А почему не Новый Краснодар?

— А при чем тут Краснодар?

— Так я из Краснодара!

— А при чем тут ты? Можно подумать, ты его открыл!

— Может, Андропов? — решил прогнуться перед начальством Борисов.

— Нет, — покачал головой Мезенцев. — Нельзя. Так называют только после смерти вождей.

Все тут же вспомнили недавнее переименование Набережных Челнов в Брежнев.

— Предлагаю — Октябрьск, — веско припечатал генерал. — Просто и со вкусом.

— Так ведь до праздников вроде еще далеко… — заикнулся археолог.

— Зато сейчас ведь у нас там, — кивнул куда-то в сторону Антон Карлович, — октябрь месяц.

Октябрьск так Октябрьск. Не лучше других названий, но и не хуже.

Проводив генерала, майор Капустин пошел осмотреть ветряк, который уже скоро будет готов дать ток.

Электрики разматывали провода, подвешивая их на вбитые в мазаные, потрескавшиеся стены гвозди, вполголоса матеря неудобные стремянки и зло дергая запутавшиеся бухты.

— Поосторожней там, — бросил, проходя мимо, Капустин. — Отгорит конец — сами же будете потом чинить.

Державший лестницу лопоухий боец захихикал.

— Чего ржешь? — осведомился воюющий с непослушным щитком другой воин, стоявший на этой лестнице.

— Как это он сказал, ха-ха?! Отгорит конец!

— Балда, это не про то, что ты подумал. Это у электриков так говорят, когда при замыкании провод перегорает — отгорел конец.

— А у нас в Кинешме было дело — алкаш один залез в трансформаторную будку поссать. Ну и у него тоже отгорел конец, — и солдатик вновь захихикал, — с концами.

Майор улыбнулся грубой солдатской шутке. Пусть себе балагурят. Значит, психологический климат во вверенном ему подразделении в норме.

Итак, с электричеством особых проблем не предвидится.

Но вот с вещами вроде водопровода и канализации он не знал, что и делать. Черт бы побрал этого генерала с новым назначением!

Предположим, для солдат можно выкопать сортиры, а умываться они будут из колодца. Но вряд ли это понравится офицерам, особенно старшим (одних полковников набралось уже с десяток). Да и гражданские специалисты и всякое штатское начальство… Оно, как показывал его опыт, куда скандальнее военного…

Кстати, а куда местные жители свое дерьмо девали? Может, тут осталась какая-нибудь древняя канализация? Майор обвел взглядом ветхие дувалы.

Да нет, вряд ли тут имело место что-то такое — махровое Средневековье с восточным уклоном.

— Товарищ майор, разрешите обратиться?

Перед ним стоял невысокий, худощавый солдат с лычками ефрейтора.

Артем Серегин, командир отделения каменщиков, отличник боевой и политической, и к тому же выпускник строительного техникума. В общем, ценный кадр в их непростых условиях.

— Обращайтесь, — позволил комендант.

Несколько секунд ефрейтор молчал, и на лице его появилось даже выражение легкой растерянности (впрочем, нет, наверняка это показалось Капустину, не тот парень).

— Товарищ майор, — наконец начал Серегин, — я вот подумал: это же вроде как крепость была? Ну вот, а я где-то читал, что в крепостях всегда были подземные ходы…

— И что? — с легким раздражением бросил Капустин. — Ну допустим, были, нам что с того?

— Так ведь… — быстро ответил боец. — Ведь о нем может знать и… Ну тот, кому не надо. Пролезет еще за стены…

Комендант задумался. Солдат не так уж и неправ. Черт его знает, что тут за местное население и чего от него можно ожидать? Конечно, это похоже на паранойю, но… Лучше, как говорится, перебдеть, чем недобдеть.

— Ладно, — принял решение. — Закончите здесь работу, возьмешь двух или трех солдат и поищите.

Ефрейтор как в воду глядел.

— Молодец, Серегин, — похлопал его по плечу комендант, рассматривая лаз, обнаруженный в подвале одного из неприметных на первый взгляд сооружений. — Ну у тебя и нюх. Разведчик от Бога. Моя школа. Объявляю благодарность!

— Служу Советскому Союзу! — рявкнул боец.

— Вызови ребят из комендантского взвода, — велел майор Борисову. — Пусть пройдут эту кишку насквозь, выяснят, куда она идет. Поставим пост у входа. Мало ли… Пригодится, одним словом…

Вернувшись в палатку, Серегин завалился на кровать и глубоко задумался. Было ему как-то муторно, несмотря даже на командирскую благодарность.

Ну ладно, про тайные ходы он действительно читал, и догадаться, что такой может быть и в этой крепости, не бог весть что. Но вот почему он решил, что нужно осмотреть в первую очередь именно этот неприметный флигелек у стены? Словно кто-то толкнул под руку…

Совпадение? Удача? Не бывает таких удач. Ну что хотите делайте — не бывает!

Так или иначе, но уже на шестой день место базирования гарнизона было более-менее оборудовано.

В арке надвратной башни навесили привезенные с той стороны ворота — только что сваренные, сияющие свежей зеленой краской, и всенепременно с ярко-красными звездами на каждой створке.

В малом «дворце», ставшем комендатурой и одновременно казармой, появились застекленные рамы, койки и даже запирающаяся оружейная, вдоль стен выстроились железные двухъярусные койки.

А в нишах стен, там, где когда-то дежурили стражники (в сапогах с квадратными носами, с луками и ятаганами, украшенными индейскими орнаментами), заняли пост часовые в форме цвета хаки.

Все было готово.

Только вот к чему?..

Гахна. Примерно две тысячи километров к северо-востоку от предыдущего места действия

Алтен проснулась оттого, что ей на лицо упал солнечный зайчик.

Вскочив, она оглядела свое жилище.

Старинный идрисский ковер на полу — настоящий, не дешевая подделка; поверх него — туго набитые атласные и бархатные подушки, с потолка свисали изящной работы золотые светильники. Обстановка может показаться роскошной, и даже слишком, — но зачем еще деньги, если не тратить их на красивые вещи, которые так украшают жизнь?

По комнате расставлены низкие столики с остатками легкой закуски и разноцветными досками для игры в х'хо — этой ночью у нее были друзья, и этой же ночью у нее состоялось неприятное объяснение.

Алтен тряхнула головой.

Пусть она чародейка не из самого сильного ковена, но тем не менее чародейка, причем не какой-нибудь — шестой ступени.

Если этот надутый придворный сопляк считает себя выше ее только потому, что у него тройное имя, а у нее лишь двойное, то пусть ему будет хуже! В конце концов, ее род не менее древен и почитаем. Да и вообще, как сказал пророк Сей: «Нет раба, не имевшего предком царя, и царя, не имевшего предком раба».

Она выглянула в окно, полюбовалась вздымающимися над башнями и крышами Гахны синими отрогами Уйгола.

Потом, сбросив ночное покрывало, забралась в стоявшую в углу большую бронзовую лохань в форме раковины из южных морей. Фыркая, начала обливаться холодной водой, прогоняя остатки сна.

Можно было позвать служанку, но за три года в чародейской школе Алтен привыкла обходиться без посторонней помощи.

Обтершись куском грубого полотна, она, как была нагая, уселась на ковер и стала есть.

Перекусив кистью винограда и двумя хлебцами, девушка принялась обдумывать свой сегодняшний день.

Важных дел вроде нет.

Завтра ей предстоит сложное гадание об успехе важной сделки — для почтенного Сиркэ, главы купеческой гильдии города. И еще молодая богатая вдова хочет узнать, следует ли ей взять в мужья своего дальнего родича? Второе, конечно, проще, но в гадании на счастье и любовь вероятность ошибки велика, а репутация мага стоит дорого, но теряется легко.

Может, если бы вдова не обещала пятьдесят золотых, чародейка бы отказалась. Но ведь нужно же оплачивать столь любимую ею роскошь?

Но это завтра.

А что ей делать сегодня?

Может, отдохнуть перед предстоящим действом? Или заняться тренировками — покидать, например, игральную кость, добиваясь выпадения нужного результата? А то плюнуть на все и съездить в горы?

Прикрыла глаза, представив чистейшую прохладную воду озер и мягкую траву высокогорных лугов.

Нет, пожалуй, можно не успеть обернуться до завтра. Поэтому придется заняться костями.

Алтен вытащила из ниши шкатулку, где хранила чародейские предметы, — все, что собрала за три года своей практики. У шкатулки не было запора, но тот, кто попытался бы ее открыть без разрешения хозяйки (пусть бы это был и куда более сильный маг), рисковал получить крупные неприятности.

Подняла крышку… да так и замерла.

Вокруг неприметного куска мутноватого кварца в простой деревянной оправе мерцало розоватое сияние — невидимое для непосвященных, но заметное даже для начинающего чародея.

Камень Судьбы давал ей знак.

Следующие несколько минут Алтен провела в напряженной активности.

Содержимое ящичка было небрежно вывалено прямо на пол, и девушка погрузила руки в россыпь флаконов и амулетов.

Несколько бутылочек с эликсирами были отложены в сторону, а две — тут же откупорены и выпиты (стены комнаты услышали произносимые сдавленным шепотом неблагозвучные слова — зелья не отличались тонким вкусом). Оранжевым мелом она очертила круг, в центр которого положила камень Судьбы — его аура виделась ей теперь густо-малиновой. Вокруг разложила несколько замысловатых вещиц, а потом сбрызнула талисман жидкостью еще из двух флаконов.

Несколько капель попало ей на руки, и Алтен зашипела от боли, но отвлекаться было некогда.

Когда все было готово, она мысленно воззвала к Могущественным и к духам предков, прося помочь правильно истолковать Весть.

Затем сосредоточилась на амулете, впиваясь взором в его глубину. И чуть не вскрикнула от изумления — в багряном отблеске проскальзывали лиловые искры. Это значило, что Весть Судьбы касается не только ее, но и других.

О, да их целый рой! И быстрое мерцание — значит, ей предстоит узнать нечто очень важное. Что же это такое?

Видение пришло неожиданно и сильно — как это и бывало.

Что-то изо всех сил толкнуло ее в позвоночник, окружающий мир свернулся в точку, а потом глазам ее предстало зрелище — полуразвалившийся старинный город на фоне горного хребта. Потом она увидела его уже сверху, как будто глазами птицы, и убедилась, что на улицах этого вроде бы давно умершего города присутствует жизнь — множество людей в светло-зеленой одежде и какие-то странные повозки. Затем город резко ушел вниз, в глаза ударило выгоревшее небо — и перед глазами явилось лицо человека: в той самой странной одежде, невиданной ею раньше.

Все пропало — болезненным толчком Алтен вышвырнуло обратно в реальный мир. Камень стал прежним мертвым осколком кварца — Весть была передана.

Пошатываясь, девушка поднялась на ноги, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Пожалуй, с эликсирами она перемудрила. И неудивительно — такое было с ней третий раз в жизни.

Ну как бы там ни было, сообщение получено, и нужно действовать. Взяв со стола тоненькую флейту, Алтен дважды дунула в нее.

Через полминуты на лестнице загремели шаги.

Тут Алтен вспомнила, что до сих пор нагая.

Одеваться уже не было времени, и девушка просто подхватила лежащую на ковре скатерть и небрежно прикрылась ею, прижав одной рукой к груди. Хотя она, как и всякий маг, была лишена ложной стыдливости, но ей было бы неприятно при мысли, что кто-то будет мысленно проделывать с ней всякие вещи, которые она по доброй воле с ним делать бы не стала.

Вошел, тяжело переваливаясь, муж ее домоправительницы.

— Вот что, Стокк, — распорядилась она, стоя как ни в чем не бывало напротив окна, освещенная восходящим светилом.

Судя по взгляду Стокка, скатерть оказалась весьма коротка.

— Сегодня же, в крайнем случае завтра продай моих коней. Всех троих, кроме Паруса. Потом пойдешь к колесничному мастеру и скажешь, что заказ я отменяю, а задаток он может оставить себе. После этого отправь сообщение главе ковена Таркосу, что на окраине плоскогорья Тара-Хуту наблюдаются странные явления. Это место неподалеку от Тхан-Такх.

— Тхан-Такх? — удивился старик. — Один из покинутых в последнюю магическую войну городов?

Девушка кивнула.

— Город, с которым связано одно старое пророчество, что именно в нем будут жить демоны, кои захотят властвовать над миром? Любопытно, любопытно…

Окрестности покинутого города Тхан-Такх (он же Октябрьск)

Учителя Кетрера вещали, что там, в Тхан-Такх, среди древних развалин стоит статуя из черного камня, изображающая мужчину с воздетыми над головой руками. Несмотря на то что она была в рост человека, сдвинуть ее не мог ни человек, ни животное, ни маг. Всякая попытка подвинуть ее и разбить заканчивалась тем, что затеявший это оказывался поверженным и мертвым — с переломанными костями.

Причем что интересно, если кто-то пытался использовать животных или нетварей, то кара обрушивалась не только на бессловесных созданий, но и на того, кто их использовал.

Но вот группа разведчиков Крехсорского ковена оказалась на гребне скальной стены.

И не требовалось даже слабеньких чародейских способностей Кетрера, чтобы понять, что именно открылось его взору. Сердце его замерло, и целую минуту он не мог не только говорить, но даже толком думать.

Про такое им не говорили наставники и жрецы, о таком молчали немногие известные ему книги, об этом почти ничего не упоминали легенды.

Но чутьем и рассудком молодой маг понял, что перед ним не что иное, как проход в потусторонний мир. Ибо ничего другого висящий над пропастью и уходящий в почти невидимый обычным зрением радужный шар мост, по которому двигались еле различимые повозки без коней, означать не мог.

Впрочем, слишком долго думать об этом Кетрер не стал, ибо куда ближе моста имелся другой объект для наблюдения. Прямо под ними, внизу, вокруг белого тонкого остроконечного столба с красной полоской суетились крошечные, как муравьи, люди в красной и зеленой одежде. Там же ползали две непонятные, ранее не виданные им нетвари. Вокруг сооружения были еще всякие непонятные штуки.

— Что они делают? — спросил подползший слева Аор.

— Должно быть, строят храм или обелиск, — выразил свое мнение Кетрер. — Почем я знаю?

Внезапно что-то случилось, и люди вокруг обелиска начали шустро отбегать. Чутье опытного разведчика заставило Кетрера напрячься. Нетвари тоже отползли прочь.

А затем… башенка окуталась белыми клубами, у основания ее блеснул огонь…

И она поднялась в воздух. Медленно, затем быстрее и быстрее… И вдруг понеслась вверх, поравнявшись на мгновение с карнизом, где сидели они, и устремилась ввысь, оставляя дымный след. Рев и гром заставили их вжаться в камни.

— Оборони, оборони Дарга и Диония!! — в ужасе завизжал Тернет. — Оборони-и-и!!

— Заткнись!! — навалился на него Кетрер.

Хотя видят Неведомые, он и сам готов был бежать прочь со всех ног.

Колдуны запустили в небо огненную стрелу! Воистину жуткая магия, должно быть, у этих пришельцев! В какую цель могла быть направлена такая стрела?! В кого? Даже помыслить об этом было страшно.

— Быстро уходим!! — скомандовал он, все еще прижимая к земле хнычущего Тернета. — Всем все собрать и чтобы ни одного следа! Ну, скорее! Не зевать!

Он вскочил, подняв за шиворот подчиненного, и, пригибаясь, трусцой побежал к тропинке среди скал, за напряженной сосредоточенностью стараясь скрыть страх — вполне понятный и простительный.

За ним, вздрагивая и оглядываясь, поспешили его спутники.

Октябрьск

Совещание тянулось уже более трех часов, а туман все не хотел проясняться. У Мезенцева от всей этой говорильни, обилия научной терминологии даже стал покалывать левый висок — явный признак начинающейся мигрени.

До чего же любят поговорить эти штатские. Хлебом их не корми, только дай показать свою эрудицию. Нет бы говорить попроще, чтобы всем понятно было. И все чего-то требуют, требуют, требуют.

Вот и этот, «народный академик», эвон какую реляцию накатал.

— Слушайте, товарищ Кара-Мурзаев, да ведь тут у вас список на сто с лишним человек! — недовольно повел носом генерал. Историк кивнул. — Ну вы бы сразу затребовали себе целиком Институт всемирной истории!

— А вы не иронизируйте, Антон Карлович. Идеально было бы и в самом деле организовать институт по изучению этого мира.

— Хорошо, это само собой. Но определитесь, кто вам нужен в первую очередь. Мы ведь и в самом деле не можем вывезти сюда вам Академию наук в полном составе.

— Нужны лингвисты, причем лингвисты-практики, имеющие опыт полевой работы, нужны специалисты по разработке методов преподавания языка, которые смогут в сжатые сроки разработать хотя бы нормальные разговорники и учебники, — начал загибать пальцы академик. — В идеале группа из одаренных ребят, имеющих способности к языкам. Это, кстати, можно сделать прямо сейчас, прошерстив наш воинский контингент. Дальше, нужны специалисты по сравнительной этнопсихологии и истории культур, чтобы можно было прикинуть хотя бы вчерне, что собой представляют местные государства и чего можно от них ожидать? И желательно хотя бы пару-тройку биологов, если можно.

— Вы бы хоть подождали до тех пор, пока мы выясним, кто тут живет, — развел руками Мезенцев.

— Некогда ждать! — окрысился Кара-Мурзаев и под бурные аплодисменты присутствующих покинул трибуну.

Страдальческий взгляд генерала принялся бродить по залу и вдруг наткнулся на знакомое лицо. Хм, вот кто ему сейчас нужен. Толковый малый и наверняка сможет доходчиво объяснить что к чему.

— Товарищ Каиров, доложите, что у вас имеется на данный момент.

На трибуну поднялся смуглый, горбоносый человек с легкой сединой на висках, в форме капитана второго ранга.

Кавторанг прокашлялся, стараясь сосредоточиться. Он все еще не вполне отошел от невероятной ситуации. Двое суток назад мирно явился на службу в штурманскую часть штаба Каспийской пограничной флотилии, в положенные 8.30. А спустя пятнадцать минут за ним пришли двое в штатском и, ничего не объясняя, отконвоировали, иного слова не подберешь, на аэродром, где посадили в транспортник, идущий на Душанбе. Потом он часа три тащился в раскаленном КУНГе^[4] грузовика, из которого вышел только в этом вот странном полуразвалившемся городе. И только там ему объяснили, что он на другой планете и от него требуется выяснить все, что касается местных светил и астрономии.

— Ну что же вы, товарищ капитан? — нетерпеливо подбодрил его Мезенцев.

— Итак, — еще раз кашлянул Каиров, вернувшись в действительность, — вот что у нас получилось. Судя по астрономическим вычислениям по двадцати главным звездам, эпоха примерно соответствует концу двадцатого века…

— Прошу прощения, а что значит: «примерно соответствует»? — подал голос человек в штатском. — Я всегда, грешным делом, считал, что астрономия — наука точная.

— Понимаете, — замялся Каиров, — дело в том, что обнаружились некоторые странности — несколько важнейших звезд находятся не совсем там, где им следовало бы, а движение планет Солнечной системы вообще весьма заметно отличается от того, что мы наблюдаем у нас. Видите ли, изменилось не только расчетное местоположение всех восьми наблюдаемых планет относительно здешней Земли, но и, кажется, орбиты некоторых… И кое-какие звезды тоже, повторюсь, как будто не на месте.

— Нич-чего себе! — крякнул генерал. — Звезды у них, выходит, не на месте. Этак, чего доброго…

Мезенцев не стал уточнять, к чему может привести самовольство небесных светил.

— А Земля тут у вас, надеюсь, на месте?

— Нет, орбита Земли, слава богу, не изменилась, — без тени улыбки ответил моряк. — Но вот угол наклона оси градусов на двадцать больше, чем в нашем мире. А с магнитными полюсами вообще жуткая картина — Северный приблизительно где-то в районе Мурманска, а Южный — в Тихом океане неподалеку от Новой Зеландии, если только…

— Если только — что? — цепко впился в него взглядом штатский при последней оговорке.

— Если только и Тихий океан, и Новая Зеландия тут наличествуют, — буркнул кавторанг. — И наконец еще одно. Здешняя Луна, как бы это сказать, не совсем в порядке.

— То есть? Надеюсь, нам на голову она не свалится?

— Нет, до этого, конечно, не дойдет, но факт есть факт. Орбита Луны без изменений, однако ось вращения самого спутника, как и ось вращения Земли, сильно наклонена. Фактически наша бедная старушка Луна лежит на боку, повернувшись к нам южным полушарием. Да и магнитное поле тут ровно в один и восемь десятых раза больше, чем у нас.

— Это все, что ваша наука может сказать по поводу здешнего мира? — поинтересовался Антон Карлович.

Его мигрень не только не прошла, а, наоборот, все усиливалась. Еще полчаса этого словоблудия — и голова взорвется, словно осколочная граната.

— Что еще? Очертания морей и берегов, гор и рек хотя и имеют сходство с Землей, но выглядят так, как будто их сначала смяла какая-то сверхсила, а затем, вдоволь помесив и перекрутив, вновь разгладила. Ни Аральского моря, ни Каспия в наличии не имеется. Несколько стекающих с гор рек и множество речушек вливаются притоками в одну большую реку, текущую к северо-западу и исчезающую за пределами карты где-то в районе земной Астрахани. Еще одна большая река течет с гор куда-то к северу. На востоке вздымаются горы, закрытые облаками. С юга — там, где расположился вход в наш мир, — тоже горы, не хуже Гималаев. А между горами и степью лежит какая-то огромная страна. Багряные и серо-желтые полотнища пустынь, бледные изумруды оазисов, яркая зелень речных долин. И либо ровные круги, либо прямоугольники то тут, то там, скорее всего города. Это все, что удалось разузнать за столь короткое время, — закончил доклад кавторанг. — Извините, если мое сообщение было несколько сумбурным. Я знаю мореходную астрономию и знаком в общих чертах с астрофизикой, на уровне журналов нашего Астрономического общества. Но что касается космогонических проблем и свойств Вселенной, еще раз говорю, это не по моей части.

— Лет тридцать назад, товарищ подполковник, — погрозил моряку пальцем генерал, — вас за подобные разговорчики и халатность отдали бы под трибунал. Но сейчас другие времена, а потому приказываю…

Окрестности Октябрьска

Колонна разведчиков уверенно продвигалась вперед. По старому тракту, пролегавшему между двух скальных уступов.

Три «коробочки» БРДМ, позади них на дистанции сто метров двигались шесть бэтээров. Последними шли грузовики с пехотой и минометчики, прикрываемые двумя бронемашинами.

Не проехали они и километра, как передовой БРДМ стал. Поперек дороги лежал полусгоревший труп.

Оглядываясь и поводя автоматами туда-сюда, майор Макеев и капитан Анохин вместе с полудюжиной разведчиков спрыгнули с брони.

Труп тянул к ним скрюченные, почерневшие руки, напомнив майору ожившую мумию из какого-то американского фильма (в его родном Выборге финское телевидение ловилось временами не хуже нашего).

Пахло подгоревшими котлетами, и Макеев едва сдержал позыв сблевануть.

При жизни это было воином старого времени — рядом лежал обугленный щит и почерневший меч. Остатки доспеха были буквально вплавлены в почерневшую плоть.

— Ты это видел, Саня?! — с лихорадочным блеском в глазах почти выкрикивал Анохин. — Нет, ты это видел?! Ну консультанты! Ну блин, гнилые интеллигенты! Тут, е-мое, примитивная цивилизация!

Над несчастным явно поработал огнемет, да еще заряженный какой-то особенно жгучей дрянью, — иначе бы камень вокруг него не оплавился.

— Ну ученые мудилы! Ну …!!!

Майор вполне понимал ярость приятеля. Одно дело — чудики с луками или копьями. И совсем другое дело, если тут все же имеется что-то посерьезнее. Пусть даже у них огнеметы вроде византийских — с ручными мехами, плюющиеся струей метров на двадцать-тридцать, то и тогда им будет элементарно спалить броник из засады. Особенно учитывая, какого качества тут огнесмесь: почище напалма будет!

— Двигаться с максимальной осторожностью! — отдал приказ Макеев.

Однако добежать до своего БРДМ успели не все. Внезапно разведчиков накрыла волна неизвестно откуда выпущенных стрел. Две стрелы прошли мимо майора, хотя и, что называется, в опасной близости. Третья попала в магазин автомата бежавшего рядом ефрейтора Коркина. Четвертая скользнула по ноге, распоров кожу бедра и заставив ефрейтора заорать от неожиданно сильной боли. И в тот самый момент, когда он широко раскрыл рот в крике, арбалетный болт, нацеленный точно в горло, ударил ему в нижнюю челюсть, глубоко уйдя в кость. Багровая вспышка затопила окружающий мир, а затем подступивший шок милосердно погасил боль, буквально выжигающую мозги.

Но в эти мгновения бессознательно Коркин сделал то, что должен был сделать, и выпущенная вслепую автоматная очередь смахнула с гребня и стрелков, и еще с полдюжины выскочивших из-за скал разбойников.

Когда по тебе стреляют с явным намерением прикончить, все посторонние мысли уходят куда-то прочь и включаются древние как мир инстинкты. Тем более когда речь идет о солдатах, прошедших соответствующую дрессировку не где-нибудь, а в Афгане. Бойцы мгновенно залегли и открыли огонь, следом за ними начали палить выскочившие из грузовиков их товарищи.

Солдаты вразнобой выпустили дюжину очередей, молотя по всему, что шевелится.

Однако они не заметили, вернее, не обратили внимания еще на одного противника — высокого, грузного и краснолицего немолодого мужика в длинном, шитом золотом кафтане. Может быть потому, что тот был безоружным.

Он медленно брел в их сторону, и взявшие его на мушку бойцы опустили автоматы, шаря глазами в поисках других целей. И напрасно, как оказалось.

Мужик приблизился настолько, что им хорошо стало видно его отекшее, багровое лицо, искаженное судорогой.

Затем произошло следующее.

Вытянув перед собой руки, как слепец, он сделал неуверенный шаг по направлению к ним. Внезапно вокруг кистей рук бородача возникло лиловато-багровое свечение, он свел их вместе… И его сжатые кулаки извергли сдвоенную почти прямую молнию, соединившую его с ближайшей бронемашиной. Тут же из люков вырвались искры и дым, посыпались вопящие фигурки, отчаянно сбивающие пламя с маскхалатов. Затем плюнуло рыжим и черным, и на месте бэтээра заполыхал костер. Человек торжествующе захохотал, воздев по-прежнему сведенные руки высоко над головой…

Так он и умер, с торжествующей усмешкой на губах, разрубленный почти пополам очередью из ручного пулемета, выпущенной с двух десятков метров. Оказавшийся сбоку от него рядовой Кириллов был одним из лучших пулеметчиков своего полка.

На этом первая стычка с противником закончилась. Как всегда после интенсивного боя, наступила бьющая по ушам тишина. Выждав с полчаса, разведчики принялись считать потери и наводить порядок.

Макеев же решил поближе рассмотреть странного мужика.

Уже издали глазам майора предстало довольно необычное зрелище: Анохин, стоявший на коленях и настойчиво что-то ищущий в траве рядом с трупом краснолицего толстяка. Капитан не побрезговал даже несколько раз перевернуть окровавленные куски плоти.

Макеев тоже машинально принялся ворошить носком сапога редкую сухую траву горного склона.

Через минуту Георгий закончил поиски и остервенело сплюнул:

— Ну и где же она?!

— Что? — не понял комроты.

— «Что-что»! Та …, которой этот урод спалил машину, что ж еще?! Тот первый трупяк не иначе из такой же хрени поджарили.

Еще какое-то время они оба обшаривали все в радиусе метров пяти от трупа, заглядывая под каждый камешек, под каждый кустик. Но ничего похожего на оружие (да и вообще ничего) не нашли.

— Что же это могло быть, Санек? — произнес, вновь сплюнув под ноги, Анохин, признав наконец свое поражение. — Да что же это может быть? Ведь саданет из такого в упор — и хоронить не надо будет!

Александра мороз по коже подрал при мысли о том, что это могло быть… Разнообразные бластеры, лазеры, лайтнинги и скорчеры, о которых он прочитал в книгах или которые видел в кино, пронеслись перед его мысленным взором.

Тем не менее он взял себя в руки.

— У меня есть идея, — заявил он. — Когда-то здесь была высокоразвитая цивилизация вроде нашей. Затем она погибла — в атомной войне или еще как-нибудь, но кое-какие запасы с тех времен сохранились.

— Ты поменьше фантастику читай, командир! — раздраженно бросил капитан Анохин.

— Товарищ майор! — браво отрапортовал подлетевший к офицерам рядовой Чуб. — Там это… языков взяли.

— Да ты что?! — обрадовался Макеев. — Ну-ка, ну-ка!

Пленники покорно сбились в кучу, подняв руки в, наверное, универсальном для всех миров и времен жесте, означающем безоговорочную сдачу в плен.

Зрелище они представляли сейчас очень странное.

Пожалуй, Макеев затруднился бы даже определить чувство, которое испытывал, глядя на них.

Чувство некой странности и… неправильности, что ли… Как будто перед ним были ожившие сказочные персонажи. Али-Баба и сорок разбойников.

Картинка и вправду была колоритней некуда.

Выстроенные шеренгой мужики — всего с полсотни. Все смуглые и обветренные, у многих хищноклювые носы вполне кавказского вида хотя хватало и людей среднеевропейской внешности: встретишь на улице — и не обернешься.

Правда, имелись и более экзотические личности.

Один был темный, почти черный, но вместе с тем на негра явно непохожий. Со слегка вьющимися рыжеватыми волосами, прямым носом тонкими губами и глазами блекло-желтого оттенка. Другой — с серой кожей, но при этом светловолосый и зеленоглазый. Еще один — медово-желтый, но крупный и вроде как с арабскими чертами лица.

Все, как на подбор, заросшие косматыми бородами. У некоторых они даже были выкрашены в синий и темно-красный цвета (правда, изрядно вылинявшие). Только трое или четверо сводили растительность на лице, а еще у одного борода была выбрита только с одной стороны.

Косматые сальные гривы соседствовали с более-менее аккуратными косичками (иногда по два десятка на голову) или даже узлами на темени — как у женщин в их мире. (Или у японских самураев — припомнил майор картинки из старой книги.) Некоторые заплели в косы даже бороды, украсив их игривого вида бантиками.

На щеках и лбах и даже на шеях и ладонях у многих были выжжены клейма, иногда не одно.

Одежда их вполне соответствовала тому, что писали о «работниках ножа и топора» в старых романах. По большей части на вид добротная и, должно быть, дорогая, но явно знавшая лучшие времена, грязная и рваная.

На грязных мозолистых лапищах блестели перстни и браслеты — золота, правда, было маловато: все больше серебро и бронза с мелкимиаметистами и бледной бирюзой. Причем про кое-какие изделия можно было твердо сказать, что предназначались они для женщин. Вот взять хоть ту тонкую цепочку с фигурными висюльками, что в несколько рядов обвивается вокруг бычьей шеи «серого».

У некоторых в ушах были серьги — иногда по две и даже по три в каждом ухе, а у одного — Макеев сперва даже не поверил глазам — в носу было продето кольцо литого золота. Что любопытно, на вид то был не какой-нибудь папуас, а тип вполне нордического вида с русой бородой и синими глазами.

В общем, пленники, несмотря на как будто грозный вид, не производили впечатления по-настоящему опасных. Скорее уж лесных разбойников.

Взгляд майора невольно перешел на разложенные в ряд трупы, выглядевшие как… как попавшие под артобстрел артисты бродячего цирка.

И тут только он понял — как же их много, этих павших.

Не далее как час назад его разведчики отправили на тот свет больше полусотни живых душ. И это несмотря на строгий приказ начальства «без надобности не проливать лишней крови местного населения». А кто определит грань «надобности»?

— Ты посмотри, это же целая Третьяковская галантерея на мужике! — Чуб с интересом разглядывал татуировку на разбойнике.

Огромный, заросший диким волосом буквально до глаз — даже из ушей и носа торчали пучки волос, он смотрелся рядом с Чубом (кстати, тоже не самым низкорослым) как медведь рядом с человеком. Лоб украшал выжженный каленым железом прямоугольник с вписанным в него луком и стрелой. На левом виске — готовая к броску змея.

Руки его смахивали каждая на добрый свиной окорок. Да что там говорить, даже толщина запястий просто поражала всякое воображение. Густая шерсть на этих ручищах не мешала разглядеть плохо зажившие широкие шрамы, браслетом опоясавшие запястья. Происхождение их не требовало пояснений.

— Да, браток, и как для тебя кандалы-то подходящие подобрали? — бормотал прямо-таки восхищенно изучавший аборигена Чуб. — Этакого кабана надо на цепь бугаев сажать. У нас точно таких наручников не делают. Ну разбойничья рожа, ну бандюган! Такого в темном переулке встретишь — помрешь со страху.

— Погоди! — встрял кто-то из солдат. — А может, это Робин Гуд местный?

— Да ладно, с такой харей робингудов не бывает, — хмыкнул Чуб. — Кстати, дядя, а что это ты там прячешь?

Он подскочил к громиле и извлек откуда-то из складок кожаного кафтана короткий узкий нож.

— Ну жук, — недобро осклабился парень.

Он пнул сапогом по голени амбала, тот только скривился да что-то жалобно пискнул.

— Рядовой Чуб, как вы себя ведете?! — счел нужным вмешаться Макеев.

— А что такого, товарищ майор, — послушно вытянулся по стойке «смирно» солдат. — Вот, сами видите, изъял «перо» у гражданина душмана.

Надо было бы приструнить разошедшегося подчиненного, но тут комроты подумал, что, пожалуй, Чуб сделал доброе дело и пленных следовало бы обыскать еще раз.

Результатом повторного обыска стали полдюжины ножей, спрятанных в голенищах, рукавах и даже в специальных ножнах, привязанных в паху («Чуть мимо сунешь — и уже можно в гареме евнухом работать», — прокомментировал какой-то остроумный боец).

Кроме этого были обнаружены две длинные и острые иглы, спрятанные в прическе одного из пленников, вполне боеспособный медный кастет, висевший на шее на кожаном ремешке у темнокожего (видно, принятый в первый раз за амулет). И набор отмычек, которые хранил в поясе «серый».

Все это было свалено туда же, куда и остальное оружие.

Допросить пленных оказалось делом практически невозможным. Они не реагировали на слова ни одного из распространенных европейских языков. Макеев с Анохиным, напрягши извилины, выдали на-гора по паре фраз на английском, немецком, французском, испанском и итальянском. Безрезультатно. То же произошло и с латынью. Припомненная майором поговорка о том, что, если хочешь мира, следует готовиться к войне, прогремела холостым залпом.

Привлекли многонациональный воинский контингент. Узбекский, татарский, казахский, грузинский, армянский, азербайджанский и даже чукотский — аналогичный результат.

Макеев даже заподозрил, что все «душманы» немые. Но нет.

Один из них, «негр», вдруг показал пальцем на один из БРДМ и несколько раз повторил слово «кукх» — то ли вопросительно, то ли утвердительно.

Майор виновато развел руками: мол, не понимаю. Но про себя отметил это, встревожившись. Неужели же этот тип видел что-то подобное?

Аор покачал головой.

Не понимает пришелец нормальную человеческую речь. А ведь он заговорил с ним на общеимперском. Ладно, надо осмотреться, пока все не прояснится окончательно.

То, что пришлецы кое-что умеют, Аор Тахрис Мак Арс понял уже с первых мгновений боя, когда «зелено-пятнистые» сумели отбить атаку «бешеных», а затем уничтожили Кетрера — не самого слабого мага в Крехсорском ковене.

Поэтому, когда над его жизнью нависла угроза в лице ражего парня с железной палкой, плюющейся огнем, Аор не стал долго раздумывать и предпочел сдаться в плен. Хотя, конечно, мог бы попытаться применить пару приемчиков из своего магического арсенала. Но зачем? По-настоящему мудрый кудесник никогда не торопится. Как видно, наставники Кетрера так и не смогли вбить ему в голову эту простую истину.

Мак Арс стал внимательно наблюдать за «зелеными», анализируя их поведение.

Он видел, как двое воинов, судя по тому, как к ним обращались, офицеры, о чем-то долго друг с другом препирались на повышенных тонах над трупом Кетрера, тыча пальцами то в него, то вокруг. Потом что-то искали.

Неужели их удивила в общем-то несложная манипуляция с магическим огнем? Так это любой сельский колдун умеет.

Заметил, как несколько раз солдаты незаметно снимали с убитых перстни или броши и украдкой засовывали в странные мешочки, нашитые прямо на одежду. Что ж, выходит, ничто человеческое «пятнистым» не чуждо, а дисциплина в их отряде явно хромает. Ведь всем известно, что нельзя брать что-либо на поле брани до тех пор, пока боевой маг не проведет соответствующие ритуалы. Ибо можно наткнуться на зловредную волшбу и погибнуть.

Но больше всего заинтересовали Аора странные нетвари в железном панцире, верхом на которых передвигались пришельцы.

Даже осмелился спросить о них у старшего из офицеров. Однако тот не понял.

Тогда Мак Арс напряг свои способности и принялся прощупывать удивительное создание. Минуты ему хватило, чтобы определить — это вовсе не живое существо, но и не простая повозка.

Он ощутил силу огня, бьющуюся за стальными стенами, ощутил силу молнии, текущую по странным жилам, и еще одну огненную силу — но не живую, а как бы спящую, которая была заперта в стальные кувшины. (Могущественные, сколько превосходной стали потрачено!)

И еще — внутри сидели люди, которые заставляли это мертвое, но вместе с тем не совсем мертвое существо двигаться. И был там еще кто-то или, скорее, что-то — тоже не совсем мертвый и способный как бы думать, хотя и с умом куда меньшим, чем у ящерицы или землеройки.

Маг даже сжал ладонями голову — настолько непонятным и удивительным было то, что он увидел.

Нет, это нужно было обдумать, а сначала хотя бы понять.

Анохин устало оперся на броню головного броника. Сказывалось ли схлынувшее боевое напряжение или еще что, но силы покинули его. Отрешенно он слушал разговор командира с базой: радист, еще вздрагивающий от пережитого, не без труда наладил связь.

— Так точно, товарищ полковник… Как дела? У нас тут произошло боестолкновение… Похоже, разбойники, грабившие местных. Пусть пришлют врача… Потери? Так точно, один… Раненые? Несколько легких и один средней тяжести… И пусть еще прилетит кто-нибудь из артиллеристов или инженеров — у нас уничтожили бронетранспортер непонятно чем. Никак нет, не из задницы подбили, товарищ полковник. Я действительно не знаю, что это за оружие, должен посмотреть специалист… Да никак не выглядит, мы его еще не нашли… Я не пил… Хорошо, по прибытии представлю подробный рапорт, хотя… Так точно, представлю и без всяких «хотя»… Я повторяю, товарищ полковник тут действительно ситуация непонятная, и по радио не объяснишь.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться?

Анохин поднял глаза.

Это был командир отделения из третьего взвода — грузин Автандил Джикия. Рядом с ним стоял, о чем-то умоляюще лопоча, парень, смахивающий на негра. Кто-то из пленных.

— В чем дело, товарищ сержант? — напустив на себя строгий вид, спросил капитан.

— Вот, — виновато бросил боец, — он не дает хоронить убитых. Прямо-таки в ноги кидается.

— Ну и не надо, нам меньше работы, — буркнул Георгий. — Может, у них принято покойников бросать прямо где померли, почем знать?

— Да нет. — Солдат выглядел сконфуженным. — Он хочет, чтобы мы их взяли с собой.

Человек вновь что-то залопотал, умоляюще прижимая руки к груди, а потом подбежал к Анохину и потащил к покойникам, указывая в их сторону и что-то втолковывая капитану. Остановившись у одного из неподвижных тел, он несколько секунд внимательно смотрел на труп, а потом опустился на колени, приложил ладони к холодному лбу мертвеца и что-то пробормотал…

И покойник… зашевелился. Затем жалобно застонал, приподнялся — и ту же вновь замер, недвижим.

Стоявший рядом Джикия вздрогнул, и рука его сделала какое-то движение, как будто он хотел перекреститься.

Но капитан не испугался (или, если уж по-честному, почти не испугался). Наверное, сказывалась усталость и нервное истощение.

— И что? — хмуро спросил он. — Ты любого так можешь оживить?

Темнокожий напряженно вслушивался в его слова, но ничегошеньки не понял. Потряс головой и развел руками.

Тогда уж Анохин взял его за руку и потащил туда, где лежало тело ефрейтора Коркина.

До лекаря, наверное, дошло, чего от него хотят.

Склонившись над мертвецом, он принялся внимательно изучать характер полученных Коркиным повреждений. Дотронулся рукой до развороченной арбалетным болтом нижней челюсти. Затем поднялся на ноги и уныло развел руками. Дескать, медицина тут бессильна.

— Что же ты тут из себя Иисуса Христа корчишь?! — гневно вспыхнул капитан и повернулся к «негру» спиной, показывая, что разговор закончен.

Но местный лекарь, видимо, так не считал. Похлопав Анохина по плечу, указал на группу раненых.

— Хочешь помочь? — догадался Георгий и скептически разрешил: — Ну попробуй.

К счастью, особо серьезных увечий разведчики не получили. Легкие ожоги да царапины. Тут и йодом обойтись можно.

А вот рядового Смагина, кажется, зацепило всерьез.

Он тихо шипел сквозь зубы, не в силах раздвинуть заплывшие красные веки с начисто сгоревшими ресницами. Вся верхняя часть лица приобрела цвет, неприятно напоминающий свежеободранную тушу. Из трещин лопнувшей кожи сочилась белесая сукровица. Кажется, Макеев поторопился сказать, что тяжелых у них нет. Как бы не пришлось отправлять парня на Землю.

— Ну как? — кивнул темнокожему.

Тот скользнул легким взглядом по Смагину и кивнул. Потом присел на корточки рядом с увечным, положил ладони ему на щеки — и багряный, налитый кровью ожог начал бледнеть буквально на глазах.

Все присутствующие с открытыми ртами наблюдали за происходящим.

— Джуна Давиташвили! — только и вымолвил Анохин.

— Электросекс! — восхищенно подхватил стоявший рядом Чуб.

— Кто? — переспросил капитан.

— Электросекс, товарищ командир, — смущенно повторил боец. — Или электросенс? Ну так вроде называют тех, кто может всякую такую… ну кто, в общем, без лекарств лечит. Вроде как лечебный гипноз: человеку внушают, что он здоров, и он выздоравливает. Даже паралитиков так можно на ноги поднять, говорят.

— Что тут у вас? — полюбопытствовал незаметно подошедший Макеев.

— Да вот, цирк бесплатный, — отозвался Георгий. — Местный экстрасенс проводит сеанс исцеления руками.

— Ну-ну, — заинтересовался майор. — И успешно?

— Да вроде как отпала необходимость в нашей медицине.

— Молодец! Чуб, поставь-ка его на довольствие. И сто грамм боевых налей. Не видишь, человек умаялся.

Лекарь и впрямь выглядел нелучшим образом. Весь осунулся. Кожа из темной стала какой-то серой.

Вдруг, растолкав товарищей, вперед пробился Серегин, подсел к эскулапу и протянул ему обе руки. Тот отрицательно покачал головой, отводя мягким движением ладони солдата. Но парень настойчиво протянул их вновь, при этом указав на вполне пришедшего в себя Смагина.

Целитель еще секунду поколебался, но все же взял Артема за запястья и прикрыл глаза.

Через минуту-другую его глаза живо заблестели.

А Серегин, напротив, почти мгновенно побледнел и осунулся, по его телу несколько раз пробежала легкая судорога.

После того как «донора» передернуло в третий раз, местный экстрасенс решительно отпустил ладони Артема, затем несколько раз надавил пальцами на какие-то ведомые одному ему точки на запястьях ефрейтора и пошел к раненым.

— Вот так, подзарядил человека, — хрипло бросил Серегин Макееву.

— И зачем? — бросил тот.

— Надо было, — не по-уставному ответил ефрейтор. — Он нашему помог…

— А ты как узнал? — недоумевающе спросил его Анохин.

— Догадался, — устало бросил Серегин и, опустив веки, замер.

Выглядел он, что называется, краше в гроб кладут.

— Наверное, теперь и врачи будут не нужны, — тихо пробормотал он, расслабленно вытягиваясь на земле.

Глядя на парня, Макеев тяжело вздохнул.

Да, отчего-то ему становилось все тревожнее. Экстрасенсы, способные не только лечить, но и выпить из человека всю силу. Непонятно чем и как уничтоженная бронеединица.

Вообще-то некие догадки насчет последнего у майора уже появились. Но, с одной стороны, выглядели они уж совсем бредово — даже на фоне всего того, что он увидел и узнал в последние дни и часы. А с другой — если они и впрямь имели хоть какое-то отношение к действительности, то не лучше ли им будет быстренько смыться обратно в свой мир и плотно-плотно закрыть за собой двери?

Тут ему в голову пришла мысль совсем уж неуместная: а что, если эти самые двери закрыть уже не получится?..

— Товарищ майор! — Позади Макеева стоял связист с наушниками. — Есть связь с вертолетом!

Вначале комроты ничего не услышал — эфир был девственно чист. Но потом сквозь шорох далеких грозовых разрядов пробился хриплый, надтреснутый звон, который обычно издают скверно налаженные ларингофоны.

— Борт один — ноль на связи, как слышите меня, прием. «Кентавр», ответьте «Стрекозе», как слышите меня?

— Здесь Макеев! — радостно рявкнул в микрофон майор. — Слышу вас хорошо, «Стрекоза».

— Идем точно на двуглавую гору, вас пока не видим. Подожгите дымарь или дайте ракету.

— Лады. Только… «Стрекоза», а вы бы подальше от нас сесть не могли? А то тут у нас полсотни аборигенов, как бы они в штаны не наделали, глядя на вас.

В наушниках несколько секунд слышалось лишь гудение ларингофона и треск помех.

— Ну уж нет, — наконец ответила «Стрекоза». — Воздушный цирк в этих горах я устраивать не буду. А местные пусть привыкают.

Аор наконец понял, что его беспокоило больше всего.

На «зеленых» почти не было оберегов. Кое у кого имелись слабенькие амулеты на шеях, но и только.

С неприятным холодком он подумал, что вполне может усыпить любого из них в пять минут или даже, при удаче, остановить сердце.

Странно… Впрочем, если при войске есть в достаточном числе могучие чародеи, а военачальники не берегут воинов (тем более, кажется, тут в основном необученная молодежь), то такое вполне возможно.

Тем временем один из солдат вытащил из зеленого ящика какую-то палку или жезл и дернул торчавший из него короткий хвостик. Из жезла донеслось короткое рассерженное шипение, словно внутри сидело полдюжины змей, а затем вырвался столб дыма — хотя и не колдовского, но какого-то диковинного.

Пару минут ничего не происходило, а потом из-за гребня горы донесся непонятный стрекот — словно там подала голос большая саранча.

Шум нарастал с каждым ударом сердца. Вот уже в нем слышится грохот железных шривиджайских барабанов и свист воздуха, рассекаемого исполинскими крыльями. Умножаемый эхом, звук этот невольно вызывал желание броситься на камни и распластаться на них, вжаться изо всех сил, чтобы оно не заметило жалкого человечишку.

Но солдаты не проявляли никакого беспокойства, и это заставило замершую было душу Аора немного размякнуть. Кого бы они ни вызвали неведомым колдовством, вряд ли это было опасным для жизни.

Мак Арс даже подумал, что это может быть какая-то нетварь, вроде тех железных черепах, на которых приехали «зелено-пятнистые».

И все равно, когда это показалось, он еле-еле удержался от крика.

В небе над невысокой седловиной появилось исполинское насекомое мутно-зеленого окраса, крылья которого образовывали правильный круг на его спине.

Оно стремительно приблизилось, словно и в самом деле собиралось кого-то из них поймать и унести.

Ветер от его крыльев пригибал редкую траву и сдувал каменную крошку. Испуганно заржали кони, взревел верблюд.

Про себя маг решил, что насекомое и в самом деле приходится родней огненным черепахам. Во всяком случае, цвет его шкуры был такой же, как у них.

Октябрьск.

Четыре дня спустя

— Ну что, товарищи офицеры, успехи есть? — спросил Мезенцев, войдя в комнату, на двери которой, рассохшейся и украшенной грубой резьбой, свежей масляной краской был выведен номер «14». — Как, товарищ подполковник, узнали, что тут за язык и с чем его, так сказать, едят?

— Пока не совсем, товарищ генерал-лейтенант, — доложил начальник лингвистов подполковник Илья Табунов. — Если вкратце, то язык не похож ни на один из ныне существующих на Земле.

— Ну хоть что-то общее улавливается?

— Улавливается… — Табунов хмыкнул. — Капитан Жалынов…

При этих словах непроизвольно встал и вытянулся перед генералом широкоплечий, бронзоволицый крепыш.

— …считает, что есть сходство с тюркскими языками. Майор Антонян находит нечто общее с праиндоевропейским: что-то близкое к скифской или сарматской группе. А вот лейтенант Дубарев уловил определенные элементы языков дравидийской группы. Наш же уважаемый доцент Григорьев… — кивок в сторону штатского в очках, — так вообще полагает, что язык этот происходит от схожих с суахили или фульбе.

— Напомните, это что такое.

— Это языки негров.

— М-да, интересно, нечего сказать, — только и нашелся Антон Карлович, с грехом пополам знавший со времен Великой Отечественной немецкий. — Ну хотя бы узнали, как по-здешнему будет «хенде хох» или «кура-млеко-яйки»?

Присутствующие сдержанно заулыбались.

В этой комнате с облупившейся штукатуркой за канцелярскими столами сидело больше десятка человек в самых разных званиях — от майора до капитан-лейтенанта, представлявшие все рода войск, кроме разве что РВСН.^[5]

Это была специальная лингвистическая группа, сформированная буквально позавчера. Десяток военных переводчиков, лучших, каких только смогли найти, спешно собранных по всем военным округам и группам войск и переброшенных сюда, все еще не переваривших известие о том, где им предстоит работать. Двоих отозвали из Западной группы войск в Германии, одного буквально сняли с самолета, на котором он должен был вылететь в Аддис-Абебу. (Кстати, официально он в оной Аддис-Абебе и пребывает, а по месту службы ему идет положенное жалованье с командировочными.)

Все это время дня языковеды работали по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Разбившись на пары, они допрашивали пленных и, скажем так, гостей военной базы.

Два лингафонных комплекса, специально привезенных с Большой земли, буквально раскалились от работы.

Но не могли же они двое суток работать впустую?

— Так что, есть какие-то результаты? — повторил Мезенцев уже более настойчиво, подпустив в голос начальственного металла. — Что мне доложить Юрию Владимировичу?

Упоминание Андропова, как всегда, сработало. В войсках, как и везде по стране, стала усиливаться борьба «за трудовую дисциплину».

— Вот, товарищ генерал, — упитанный майор-пограничник протянул ему толстую пачку рукописных листков. — Это, так сказать, первый том русско-аргуэрлайлского словаря.

— Как? — переспросил Антон Карлович.

— Русско-аргуэрлайлского, — повторил майор.

— Это что, так здешняя страна называется?

— Не совсем, — пояснил пограничник. — Похоже, так по-здешнему именуется весь этот мир. Аргуэрлайл. Вроде как Земля или там Марс.

— Ладно, мне пора к вашим соседям, — важно кивнул Мезенцев. — Немедленно отдайте это в штаб, пусть распечатают и отдают размножать. Скажите, я распорядился. Пусть всякие приказы с циркулярами отложат и начинают штамповать разговорники. Да не забудьте напомнить, чтобы поставили грифы «совершенно секретно» и «для служебного пользования». Ну не мне вас учить. В одном ведомстве служим.

Когда за Мезенцевым и пограничником закрылась дверь, собравшиеся вернулись к прерванному разговору.

— Нет, как хотите, а язык тут довольно странный, — сообщил доцент, уже вполне освоившийся с положением единственного штатского в этой компании — хоть и интеллигентов, но военных. — Ведь вроде бы он один для многих народов, но с такими различиями, что и не сразу поймешь.

— Ничего странного, — вступил в беседу один из лейтенантов-«немцев». — Как в Европе языки от латыни произошли…

— Да нет, тут не совсем так, вернее, совсем не так. А уж письменность… Тут есть, оказывается, три вида графики: слоговое письмо, иероглифы (впрочем, их мало где применяют, только вроде как в священных текстах и в переписке между царями) и еще один алфавит. Даже не алфавит, а что-то типа древнего узелкового письма — знаки-идеограммы, которые используют в торговле там, в ремесле, когда нужно что-то подсчитать… Для житейских нужд. Есть еще какие-то руны, но это что-то вообще древнее, и, похоже, оно только для амулетов и используется.

— Что интересно, — поддержал науку флотский старлей, — тут в слоговом письме в разных странах одни и те же знаки означают другие слоги, хотя алфавит один на всех.

— Подожди, Борис, ты говоришь: слоговое письмо? — вмешался капитан лейтенант.

— Ну да, каждый знак обозначает не букву, а слог — сразу две-три буквы.

— Да знаю я, все-таки в МГУ учился. Как у критян. Но это ж дико неудобно! Сколько их должно быть?

— В местном слоговом письме около полутора тысяч знаков, — сообщил доцент. — Я узнал от Арса, что обучение грамоте тут длится три-четыре года. Только одной грамоте!

— Гениально! — вдруг хлопнул в ладоши капитан Жалынов.

— Что? — недоуменно уставились на него товарищи.

— Да вот это самое! Вы вспомните, во всех таких-сяких древних царствах правители смерть как боялись, чтобы простонародье не стало слишком умным. Казнить грамотеев — это ж было их любимое занятие. Да что говорить, еще в девятнадцатом веке в Америке, в южных штатах, существовал закон, по которому человека, обучившего грамоте раба, могли элементарно повесить. А тут ничего такого и не потребовалось. Зачем запрещать книги и рубить кому-то головы, когда можно создать письменность, которой почти невозможно научиться?!

— Странно, что при такой письменности здешнюю цивилизацию вряд ли можно считать высокотехнологичной, — вздохнул Григорьев. — Рисунки паровоза, автомобиля, завода с дымящейся трубой и ружья оставили Арса равнодушным. «Хвах» — что-то вроде «не знаю» или «не понимаю» — вот и все, что он изрекал по этому поводу. А вот изображение дракона вызывало у него некоторое беспокойство, но с трудом сформулированный вопрос, встречаются ли на Аргуэрлайле такие твари и где они живут, вызывал лишь неопределенный жест рукой куда-то в сторону востока.

— А его постоянные упоминания о магии и каких-то «ковенах»?

— Наверное, атавизмы первобытного строя, — развел руками доцент.

Больше ему на ум ничего не приходило. Не верить же, в самом деле, что в здешнем мире сказки и впрямь стали былью.

В это время в соседнем кабинете, имевшем красноречивый номер «13», шел допрос свидетелей весьма любопытного эпизода.

Вот как все произошло.

Два отделения разведчиков во главе с прапорщиком Вороватым выдвинулись в охранение в район Дальних утесов (так за неимением местного названия обозначили это место).

Шестеро солдат из отделения сержанта Клыкова занялись разведкой местности, в то время как прочие, во главе с прапорщиком, остались на месте возле «урала».

Возвращаясь и, кстати, не обнаружив ничего подозрительного, на подходе к машине они увидели следующую картину.

К их мирно отдыхающим товарищам крадучись, но вроде как и не особо прячась, двигалась цепочка людей с явно нехорошими намерениями, о чем свидетельствовали как обнаженные клинки в руках, так и свернутые сети через плечо. Среди них было двое или трое одетых не так, как остальные, — во все черное. Почему-то Клыков сразу обратил на них внимание, хотя толком и не понял почему.

Солдаты принялись кричать, предупреждая друзей об опасности, но те словно не слышали, а может, крики отнесло ветром… Зато их заметили враги и, не теряя времени, буквально кинулись на ничего не подозревающих бойцов.

Тогда Клыков, отняв у одного из своих пулемет, открыл стрельбу. За ним другие… Только тут безмятежно отдыхающие у «урала» солдаты всполошились и, словно впервые увидев врагов, подошедших уже вплотную, схватились за оружие.

Но было уже поздно.

Нападавшие швырнули в солдат какие-то коробочки, в момент окутавшие место схватки рыжей и густой (как выяснилось, весьма едкой) пылью, и прекрасно тренированные разведчики оказались беспомощными, несмотря на свои автоматы.

Клыкову пришлось прекратить стрельбу очередями, чтобы не задеть своих.

Перешли на одиночный огонь. Но чужаки, которых не остановила пальба из автоматов, тем более не испугались одиноко свистящих пуль.

Затем кто-то из оставшихся у машины начал палить из автомата, и атакующие обратились в бегство, таща с собой кого-то из солдат (как потом оказалось, прапорщика).

При этом один из людей в черном на бегу что-то делал руками, отчего у стрелявших, по их словам, как будто двоилось в глазах и прицел никак не хотел совмещаться с целью. Лишь после того как неизвестный упал, срезанный выпущенной по широкой дуге очередью, ребята Клыкова перещелкали оставшихся в минуту.

Но, увы, несколько человек и вместе с ними прапорщик Вороватый бесследно исчезли.

Спустя какое-то время издалека до них донеслось несколько выстрелов, но гулявшее в здешнем скальном хаосе эхо не позволило определить, где это случилось.

Некоторое время принявший командование Клыков лихорадочно обдумывал ситуацию. Организовать преследование противника возможности не было. Без карт в этой чертовой мешанине камней они скорее бы заблудились, не говоря уже о том, что можно было запросто нарваться на засаду.

Он захотел связаться с Октябрьском, но оказалось, что шальная пуля расколошматила передатчик.

Ничего не оставалось, как собрать убитых, своих и чужих, да раненых (только своих) и отправиться обратно.

Дежуривший в этот день по гарнизону офицер сообщил, что на свой страх и риск послал на прочесывание взвод десантников. Но единственное, что они отыскали, — это обнаруженный в полутора километрах от места этого странного боя сорвавшийся в расщелину труп человека в черном облегающем одеянии, несколько пистолетных гильз и обильные лужи крови на камнях на скальной площадке метрах в десяти выше.

Видимо, тут прапорщик Вороватый принял свой последний бой.

Опрос (или, скорее, уж допрос) тех, кто был вместе с прапорщиком, дал интересную (и очень неприятную) информацию.

По словам солдат, они спокойно сидели у грузовика и ничего не замечали буквально до последних секунд — до того самого момента, как группа Клыкова открыла по нападавшим огонь. Хотя некоторые говорили, что их слегка клонило в сон («Клонило?! — рычал Мезенцев. — Наверняка дрыхли, как бобики, без задних ног!»), но большая часть вместе с прапорщиком была как будто в здравом уме и твердой памяти. Нападавшие появились словно из воздуха, на том месте, где их секунду назад еще не было.

Затем площадку с грузовиком окутало рыжее облако из лопнувших коробочек, и они уже ничего не могли сделать — только отчаянно терли руками терзаемые дикой резью слезящиеся глаза да задыхались, тщетно пытаясь протолкнуть воздух в разрываемые спазмами легкие. А в это время на них накидывали сети и сбивали наземь.

Лишь рядовому Лямину, уже опутанному сеткой наподобие римского гладиатора, удалось каким-то чудом снять автомат с предохранителя и вслепую дать очередь, испугавшую неведомых врагов. Они бросили свежепойманных пленников (кроме Вороватого) и бежали прочь.

Еще солдаты, бывшие с Клыковым, отмечали какую-то необыкновенную быстроту и силу нападавших. Двигались те в момент атаки с дикой скоростью, а спеленатого сетью прапора тащил на спине один человек, и непохоже было, чтобы нагрузка в восемьдесят семь кэгэ живого веса ему сильно мешала.

Собранный на месте боя медно-красный порошок был отдан на анализ начхиму. Повозившись пару часов, он сказал, пожав плечами, что это смесь пыльцы каких-то растений еще с чем-то.

Был проведен опыт с сусликом, как раз кстати пойманным учеными из биологической группы в окрестностях гарнизона. Вдохнув щепотку порошка, зверек, заверещав, начал чихать и кататься по клетке, но затем успокоился и уже через полчаса как ни в чем не бывало принялся грызть сухую перловку, насыпанную ему в кормушку.

Видимо, это был местный аналог химического оружия — хорошо, хоть не иприт, а «черемуха».

Из всего этого можно было сделать вывод — таинственные нападавшие хотели взять как можно больше народу живьем. Для чего — ясно: для допроса и выяснения, кто именно к ним пожаловал.

И, судя по тому, как подготовились к операции похитители — и сколько их было, противостоит землянам противник достаточно мощный — двадцать пять-тридцать воинов, по меркам Средневековья (если, конечно, они правильно оценивают мир, куда попали) это немалая сила. Тем более эти странные типы в черном. Если это маги (черт, надо же такому быть — маги!), то…

Хреновое дело.

Похоже, маги тут умеют не только жечь бронетехнику, но и достаточно ловко отводить глаза — причем в самом прямом смысле.

И тогда как прикажете с ними бороться?

«Стоп, — приказал себе генерал Мезенцев, — не поддаваться панике. Безвыходных положений не бывает. Колдуны и магия? Ну что ж, магия так магия. В конце концов, не страшней же атомной войны?»

Ученые в изумлении, а политработники, кажется, в натуральном шоке.

Но генерал и его коллеги ни удивляться, ни шокироваться права не имеют.

Они обязаны действовать, обязаны найти способ решения данной проблемы. Долг требует и служба обязывает. Неслучайно же в их ведомстве еще до Великой Отечественной был создан отдел под «нехорошим» номером, написанным и на двери этого помещения. Как раз магией и подобными штуками и занимались его специалисты.

Для начала нужно тщательно обо всем расспросить этого Мак Арса и через него, если будет возможно, установить плотный контакт с кем-то из местных магов.

Он вроде бы что-то говорил насчет того, что услуги чародеев можно купить.

Вот этим и займемся для начала. Потом… Потом будет видно.

Ведь как бы то ни было маги тоже люди. А значит, среди них могут быть изгнанники, искатели приключений, обиженные жизнью, есть более слабые, которым не нравится власть более сильных, есть невезучие и неудачники и просто завистливые и жадные.

Есть, видимо, и те, кому в принципе не нравится сложившийся порядок вещей, какой бы он ни был. Ведь такие люди есть всегда и везде.

Даже, наверное, в ЦК…

Великая Степь, подножие священной горы Кесрет-Нур

Среди степей, днях в трех пути от отрогов Сейхетана, возвышалась почти на три тысячи локтей одинокая гора, получившая еще в незапамятные времена имя Кесрет-Нур — Страж Пустыни. Это было священное для каждого степняка место. Предания гласили, что именно гора Кесрет-Нур была тем первым камнем, который был положен Высочайшими в основание Аргуэрлайла.

Каждый год в положенное время у ее подножия собирался Великий курултай — собрание вождей всех племен и кланов Степи. Решали здесь дела важные, которые в одиночку не развяжешь. Как правило, касалось это отношений с соседями. Пойти ли войной на Сарнагарасахал, стоит ли заключать торговое соглашение с Крехсором, выдавать ли дочку вождя племени Волка за младшего сына правителя Гахны… Да мало ль дел за год накопилось. Обо всем надо поговорить.

Нынешний курултай стал неожиданностью для вождей племен и кланов, потому как был созван великим шаманом Айг-Серинго, хозяином капища у Красной гряды, в спешном порядке и в неположенный час. До традиционного дня сборов оставалось еще три луны. Зачем понадобилось тревожить почтенных людей, да еще приглашать на совет племенных шаманов? Для этого у Айг-Серинго должны быть веские основания. Иначе накличет на свою голову гнев богов и людей.

Едва хозяин Красной гряды начал говорить, как достопочтенные поняли, что собираться-таки надо было. Уж больно важными были новости, принесенные разведчиками из покинутого города Тхан-Такх. Появление неизвестно откуда взявшихся чужеродцев грозило потрясением основ мироздания. На Аргуэрлайле появилась новая сила, и следовало определиться, как себя вести в отношении ее.

— Они отвергают наших богов — Священную Луну и Вечное Небо — великого отца ее! — верещал Хаар Айсах, шаман племени Волка. — Поклоняются Огненной Звезде, знаку Шеонакаллу! Союз с ними невозможен для детей Степи!

Некоторые из присутствующих были с ним согласны. Конечно, никак нельзя дружить со слугами Проклятого. Так повелось с начала времен, что Луна и Звезда враждуют.

— Я не знаю, кто из Высочайших или Могущественных привел их сюда, — заметив колебания среди степняков, молвил Айг-Серинго, — но, наверное, он был к нам благорасположен. Огненная Звезда чужаков — это не отметина Шеонакаллу, а что-то другое. Ибо рядом с ней изображены скрещенные знаки Священной Луны и Вечного Неба. Чужеродцы поклоняются этим символам с равным рвением. Так что сами Высочайшие указывают нам возможных союзников в борьбе с врагами.

— А почему ты решил, что чужаки будут сражаться за нас? — недовольно бросил сын вождя Хала.

Он носил пояс из стальных позолоченных пластин, что означало предводителя дружины лучших воинов племени.

— И вообще, вдруг они окажутся еще хуже, чем поклонники Неназываемого. Те берут с нас только дань, эти же могут вообще превратить нас в своих холопов.

— Конечно, всего лишь дань! — не сдержавшись, выкрикнул угрюмый старец в шапке, украшенной перьями орла, — вождь племени Птиц. — Это ведь не твои сыновья умерли на алтаре Проклятого!

— Успокойтесь, успокойтесь, почтенные! — Айг-Серинго испугался, что спор пойдет по новому кругу и курултай закончится ничем. — Кстати, как показали наблюдения, у чужаков вроде нет холопов. Они все равны, как братья. Есть начальники, как и у всех, но власть их не зиждется на страхе и насилии.

— Если так, может быть, стать их подданными не так уж плохо? — вдруг изрек Хеол Тун, на которого многие смотрели с осуждением.

Впрочем, чего ожидать от вождя, чье племя жило больше торговлей, чем скотоводством и набегами, и даже пробовало вопреки обычаям сеять злаки.

— Те, кто слышит меня в небе, подсказали, что вреда людям Степи ждать от пришедших извне не приходится, — успокоил собравшихся Тен-Тахри — самый старый и самый уважаемый среди шаманов Степи. — Во всяком случае — обычного вреда.

Слова старца произвели на вождей и старейшин большое впечатление. Хозяин Красной гряды заметил это и похвалил себя за то, что не был скуп. Табун лошадей, подаренный им вчера Тен-Тахри, не пропал зря.

— А они не сговорятся с Сарнагарасахалом? — спросил Мэо, самый молодой из вождей, которому только стукнуло двадцать пять лет.

— Разве можно сговориться с ними? — усмехнулся шаман. — И потом, тем, кто мечет в небеса огненные стрелы, ни к чему союз с отвратительными пожирателями человечины.

Вдруг великий шаман спохватился:

— Кстати, чего это мы с вами разговариваем на пустой желудок?! Не по закону!

По его знаку слуги стали обносить гостей тарелками с мясом и чашами с пенящимся хмельным.

К утру курултай вынес решение начать с чужеродцами переговоры о вечном союзе.

Город-государство Крехсор. Протекторат Сарнагарасахала.

В двухстах пятидесяти километрах к западу от Тхан-Такх

— Я слушаю тебя, владыка, — повторил начальник стражи.

— У…ве…ве… — Веерен заикался, чего с ним прежде не случалось. Наконец он справился с собой. — Уведи его. — Князь-маг махнул рукой в сторону пленника.

Схватив спутанного прапорщика Вороватого за ошейник, Грас Касар поволок его вон из покоев. Тот не сопротивлялся.

Оставшись один, Веерен тихонько застонал. Жутко болела голова — снадобья плюс заклятия, позволяющие быстро выучить чужой язык, как и все в этом мире, имеют свою темную цену. Таковы безжалостные законы жизни — за все надо платить.

Можно было, конечно, взвалить изучение языка этого чужеродца на кого-то другого, но он не решился — слишком важным и тайным было дело.

Из рассказа этого воина из другого мира Веерен Тогу уяснил не больше половины, но понял главное. И, как это ни покажется странным и удивительным, князь поверил тому, что услышал от пленника.

Он знать не знал ни про какие физические теории или пресловутую «научную картину мира», никто на его памяти не высмеивал гипотезу о множестве пространственно-временных континуумов. Зато в его мире почти у каждого народа и племени было множество легенд и сказок о потустороннем мире и даже мирах, куда уходят после смерти и где обитают духи и боги. Не раз и не два говорилось в них о неведомых царствах, где странствовали великие герои в поисках возлюбленных и исполняя волю своих владык, о землях, куда путь открыт не всем и куда нельзя попасть, двигаясь по земле и воде.

Властитель слышал их еще в детстве и теперь, когда вдруг получил неопровержимое доказательство, что они не лгут, не был слишком растерян или потрясен.

Тем более сейчас перед ним сидел не демон или оживший покойник, а человек из плоти и крови — солдат (вернее, полусотник) пришедшего из-за пределов Аргуэрлайла войска. Надо отдать должное — хороший солдат. В меру туповатый, в меру ограниченный, в меру храбрый, привыкший не обдумывать приказы, а думать, как их лучше исполнить. И что, пожалуй, самое неприятное для тех, кому придется биться с ему подобными, — уверенный в правоте дела, за которое воюет.

Зачем сюда пришло чужеземное войско в общем ясно. Хотя пленник наговорил немало непонятных вещей, которые, похоже, сам не слишком понимал, суть была проста. Повелители прислали их сюда, чтобы завоевать здешний мир и распространить тут их веру. Последнее было тоже не очень понятно, ну да ладно — есть же слуги Шеонакаллу.

Чужеродцы обладают непонятным оружием, смахивающим на огненный метатель, но стреляющим много дальше. И убедительное доказательство превосходных качеств этого оружия тоже имелось — именно из него положили семерых воинов, из них — одного ньинь-ча и одного боевого мага первой ступени. (Второго, похоже, убили товарищи пленника.)

Кроме того, в войске пришлецов имелись также самодвижущиеся боевые повозки и даже что-то летающее и, насколько смог понять князь, смертоносное.

Теперь осталось понять, что со всем этим делать.

И хотя думать было тяжело, но маг третьей ступени и правитель вольного города Крехсора Веерен Тогу уже знал, что предпримет. Он маленький человек, и ему нужно быть особенно осторожным и внимательным.

Он, безусловно, отправит сообщение в Сарнагарасахал, как велит его долг вассала.

Но одновременно он оповестит еще кое-кого, кого это тоже должно весьма заинтересовать. А пока суд да дело, Веерен постарается найти способ повернуть все так, чтобы остаться при своих, кто бы ни победил.

Окрестности Октябрьска

— Как ты сказал? — Макеев весь напрягся.

— Идут, товарищ майор, — вновь повторил Чуб. — Прямо на нас! Тысяча, а может быть, и больше. Люди верхом на конях, колонной по пять, по шесть. В седлах, — почему-то добавил рядовой, может, потому, что кавалерию доселе видел лишь в кино. — Еще со знаменами и всякими штуками.

— Я понимаю, что люди верхом на конях, а не кони верхом на людях, — ответил Александр. — Лучше скажи, как у них насчет оружия? Как едут — вопят, горячат коней?

— Вроде нет, товарищ майор. Оружие — луки за спинами…

— Что будем делать, капитан? — связался Макеев по рации с Анохиным, едущим в БРДМ во главе колонны разведчиков.

Георгий и прислал вестового с потрясающей новостью.

— Давай, тихим ходом… Пристраивайся рядышком, слева. Сам все увидишь.

Машина комроты проделала несложный маневр и, тихо урча, заняла предложенную Анохиным позицию.

Макеев глянул в бинокль и обмер. Для верности протер глаза и снова навел тубы прибора.

Однако!

Подобную картину он видел только в кино. Последний раз пару месяцев назад, когда в их часть привезли полтора десятка коробок с вестернами совместного югославско-немецкого производства. Макеев сам и настоял на этом, мотивируя свой запрос тем, что солдатам-разведчикам будет полезно понаблюдать за тактикой боя индейцев. Начальство хоть и удивилось, но особенно возражать не стало. Продукция товарищей из ГДР и СФРЮ отличалась идеологической выдержанностью, а потому вмешательство военной цензуры и особого отдела не требовалось. Это же не буржуазный «Золотой каньон» или там «Золото Маккены».

Вот и глядели его парни в жарком афганском Кандагаре ленты, где полуобнаженный, накачанный югославский «индеец» Гойко Митич ловко расправлялся в одиночку с десятками бледнолицых врагов. Смотрели и посмеивались, подмечая ошибки киношников. Но в общем кино было зрелищное, яркое и захватывающее. Не раз и не два подходили бойцы к своему командиру, благодаря за «царский подарок».

И вот теперь те же индейцы. Но не на белой простыне экрана, а вживую. В паре сотен метров от их БРДМ. Что называется лоб в лоб.

— Красиво идут! — невольно восхитился майор.

Ровные ряды, кони движутсянос к носу. Люди в седлах не шелохнутся. Такое дается либо многолетними тренировками, либо впитывается вместе с молоком матери.

«Индейцы» приблизились еще метров на пять и вдруг встали как вкопанные. Кони всхрапнули, заволновались, но всадники рывками узды успокоили скакунов. По-прежнему степняки держались с почти скульптурным достоинством, и руки их демонстративно находились далеко от оружия — на виду.

Больше всего Макеев сейчас боялся, что у кого-то из его солдат взыграет дурь и он решит пострелять пришельцев. Всем разведчикам еще памятна была недавняя стычка в межгорье. И вообще, лучший способ обороны — нападение.

— Не стрелять! — на всякий случай скомандовал майор.

От стана кочевников отделилась группа в шесть всадников. Впереди на белом коне ехал величественный мужчина лет пятидесяти, одетый в звериные шкуры. «Наверняка вождь, — подумал комроты. — Вон какой на нем чудной головной убор из черепа какого-то местного хищника, похожего на леопарда. И перья, как же без них взаправдашнему индейцу?»

— Наши действия, Санек? — раздался в наушниках голос Анохина.

— Готовь толмача, будем принимать парламентеров, — решил майор и, откинув люк, полез наружу.

— …Товарищ генерал-лейтенант? — спросил знакомый голос. — Это майор Макеев. У нас тут ЧП наметилось.

— Знаешь, Макеев, — съязвил Антон Карлович, которого оторвали от обеда, — я почему-то не сомневался, что твое дежурство пройдет не без происшествий. Хоть не посылай тебя на рекогносцировку! Что такое? Снова нападение? Сколько жертв, сколько пленных?

— Никак нет, товарищ генерал! — Мезенцеву показалось, что наглый «афганец» на том конце хихикает (совсем оборзела разведка, мать их). — К нам тут явилось посольство от целой Степи. Ни много ни мало двадцать два народа! Союз вот предлагают…

— Что?! — не поверил услышанному генерал. — Ты уверен? Ничего не напутал по незнанию языка?

— Сами убедитесь, — предложил нахал. — Я отправил группу парламентеров к вам в город.

— Да ты… — не нашелся Мезенцев. — Как посмел?! Кто тебя уполномочил принимать столь ответственные решения?! Мне надо связаться с Большой землей, с Москвой, с…

— Вас плохо слышно, — донеслось из рации. — Вас плохо слышно!

Сеанс связи внезапно прекратился. У генерала создалось впечатление, что разведчик попросту вырубил связь.

Им предстояло воевать. И война эта началась не тогда, когда они запланировали. Собственно, они уже воевали.

Сарнагар. Запретный город.

Покои Сына Бездны

Ксанх, член Вышнего круга вернейших рабов того, чье истинное имя недостоин произносить смертный (а попросту верховный жрец-колдун империи Сарнагарасахал), совершал очистительное моление прежде чем войти в императорские покои. Как всегда, тщательно и неторопливо. Закончив и пропев последнюю ритуальную фразу, он распрямился, ощутив боль в затекшей спине. Обряд поклонения божеству должен быть соблюден как должно, несмотря ни на что, но в последнее время жрец стал все чаще чувствовать, что установленная согбенная поза все сильнее утомляет его.

Он бы, пожалуй, пренебрег малым поклонением, тем более вряд ли кто упрекнул бы его. Но оное полагалось совершать всегда при посещении Сына Бездны, и могли пойти слухи, что положение стало опасным, раз уж сам верховный жрец пренебрег должными церемониями. Впрочем, это недалеко от истины.

За распахнувшимися дверьми взору Ксанха предстали небольшие покои (всего тридцать на двадцать шагов).

На низком столике в нефритовых чашах стояли золотое вино и легкая закуска — спелые яблоки, залитые медом.

На огромном пушистом ковре — плечо к плечу, бедро к бедру — неподвижно, молча лежали на спине в два ряда десятка три полностью обнаженных девушек.

А сверху возлежала еще одна — вовсе не молчавшая, а тихо стонавшая.

На нее взгромоздился еще молодой, но уже с изрядным животиком мужчина в приспущенных шароварах.

На вошедшего он не обратил никакого внимания.

— Ничтожный позволит себе потревожить Сына Бездны, — вкрадчиво изрек первый слуга, с непонятным раздражением созерцая бледный, вялый зад императора, ходящий вверх-вниз.

Тот по-прежнему как будто не обратил внимания на посетителя.

Жрец с некоторой иронией подумал, что дело совсем не обязательно в охватившей владыку страсти. Сын Бездны лишний раз показывал, что сила не иссякла в его чреслах. Ведь угасни телесная сила и мощь, — значит, пора Сыну уходить к прародителю.

Причем, так сказать, индикатором немощи служила неспособность государя удовлетворять своих жен и наложниц.

Иногда, правда, императора приносили в жертву вне очереди.

Распластавшиеся на ковре девицы хранили неподвижность, словно спали.

Живое ложе было удовольствием изысканным и очень дорогим. Собственно, в империи Черных Солнц оно было доступно лишь императору и наследным принцам. От дев, составлявших его, требовалось два качества — дородность, дабы пользующийся ложем не ощущал костей под собой, и умение долго сохранять неподвижность. (Последнее, пожалуй, было главным.) Лишь когда владыка соизволял отойти, девушки быстро вскакивали и убегали, уступая место новой партии, так что когда тот возвращался, то зачастую даже не замечал подмены. Кормили их лучше, чем даже гаремных наложниц, а позже находили им достойных мужей.

Впрочем, и порядки были строгими.

Девушка, подающая признаки жизни во время несения службы, могла быть наказана. А после третьего такого случая провинившуюся изгоняли из числа приближенных прислужниц, и дальнейшая ее судьба уже никого не волновала.

Нет, ее не посылали на алтарь, как думали некоторые. В жертву владыке приносились лучшие — кровь никчемной девки только оскорбила бы святилище. Ее могли послать развлекать солдат дворцовой стражи или даже куда-нибудь в гарнизон, выдать замуж за трубочиста или уборщика, ну сослать в храмовые деревни или отдать сельским рабам на развод. В самом худшем случае — приковать в подземелье и оставить умирать от голода и жажды или отдать мастеру победной церемонии, чтобы не утратил навыков, тому ведь требовалось время от времени практиковаться в своем искусстве.

Тем временем кое-что изменилось.

Легонько хлопнув ладонью наложницу — та, став на четвереньки, проворно убежала за занавесь в углу, император сел на пятки, как был — не подтянув легкие шаровары, и уставился на гостя. Жрец заметил, как болезненно дрогнуло лицо одной из девушек, на живот которой оперлись колени толстяка. Самую чуточку. Но все равно непорядок. Впрочем, возможно, Ксанха просто подвело зрение? Да и вообще, ему сейчас не до нарушений этикета.

— Подойди, — расслабленно бросил владыка.

Жрец приблизился, равнодушно ощущая под ногами живую девичью плоть, — к Сыну Бездны даже он должен был входить не иначе как босиком и опустив глаза.

— Тревожные вести с границ, величайший, — доложил он.

— Что такое? — На жирном лице владыки появилось скучающе-брезгливое выражение.

— Я уже докладывал Сыну Бездны о появлении в Аргуэрлайле чужеродцев…

Повелитель кивнул.

— Теперь они заключили союз со Степью. Вслед за этим великий шаман степняков Айг-Серинго вместе со своим войском и новыми союзниками совершил набег на область Тросс, разгромил храмы Шеонакаллу, владыки нашего, повесил жрецов и служек на воротах, а на холмах восстановил капища. Трое суток длились пляски вокруг идолов и поругание имени нашего владыки.

— Ну что же, — надменно изрек император. — Ты должен действовать со всей надлежащей суровостью и прилежанием. Распорядись передать мою волю воеводам и всем, кому надо, — наглые кочевники и пришельцы должны быть наказаны. Ступай.

Ксанх вышел, как и положено, не поднимая глаз.

Хотя император не решает, по сути, ничего, но таков закон.

Отпрыски царского рода не могут занимать жреческие должности, и власть Сына Бездны заканчивается за порогом даже самого захудалого сельского храма. Однако именно он, владыка земной, что лишь царствует, но не правит, есть носитель высшей благодати, единственный, кто имеет право властвовать над всем Аргуэрлайлом, от северной вершины круглого мира, до южной вершины, всеми землями ведомыми и неведомыми. Ибо он прямой потомок аватары самого господина Шеонакаллу — высочайшего из Высочайших и, как гласили тайные книги, единственного истинного божества.

Октябрьск

— Ты хотел узнать о том, что было здесь раньше, брат мой по Силе? — Фраза прозвучала в устах Аора Тахриса Мак Арса не как вопрос, а как утверждение.

Артем кивнул.

За неделю, прошедшую со дня их первого знакомства, молодые люди успели подружиться. Как выяснилось, Мак Арс был всего на пять лет старше Серегина. К тому же, до того как пойти в учение к чародеям, он немного промышлял мастерством каменщика, помогая отцу. Так что общих тем для разговоров было немало.

Маг неплохо поднаторел в русской речи. Сказались и природные способности, и навыки кудесника помогли. Он потихоньку и Артема обучал местному языку.

— Каково прошлое Аргуэрлайла? Не знаю, зачем тебе, воину, это знать, но я исполню твою просьбу… — Вдохнув несколько раз, Аор начал распевным речитативом: — Прежде, тысячи лет назад, этого мира не было, а был иной мир. И мир тот был благ и добр, и свет Высочайших озарял его. И благость истинная пребывала на всем и на всех людях, до самых сильных властителей. Маги искусно управляли погодой, и не было засух и неурожаев.

Ветра дули, как это было угодно мореходам, и корабли быстро пересекали океаны. Летающие колесницы не только использовались в войнах и не только доставляли гонцов, но и перевозили людей, естественно, тех, кто мог заплатить.

Горящие вечно светильники освещали улицы городов и дома, превращая день в ночь, и неугасимые маяки указывали судам безопасный путь.

Незримые пути позволяли всякому, кто обладал даже небольшим даром, перемещаться по древним дорогам.

Были бедняки и богатые, но не было нищих и голодных.

Войны велись, но без излишней жестокости, и победитель щадил побежденного.

Да и большие войны давно прекратились, вспыхивали только мелкие стычки да еще схватки с еще не покоренными племенами и мелкими царствами на границах великих держав.

В блеске и величии возвышался Туллан, что лежал на сотнях островов в Дальнем океане. Процветало царство Сай на месте Сарнагарасахала. Древней мудростью, бывшей древней уже тогда, переполнялась Шривиджайя, в храмы которой приходили паломники со всего света, дабы приобщиться к великой благости этой земли, где, по преданию, были созданы первые люди.

И были еще многие иные царства, величием превосходившие самые сильные из нынешних, но даже имена их забыты теперь.

Но все в этом мире конечно, и даже боги могут стареть и умирать. Начал стареть и болеть и этот мир, хотя это мало кто заметил.

Цари и знать стали предаваться распутству и безделью, и дошло до того, что извращения и безумные развлечения стали обыденными, а простые человеческие страсти и дела — презренными в их глазах.

Воины развратились и разленились, не хотели воевать, но желали властвовать. Маги взалкали могущества ничем не связанного, перестали почитать Высочайших и в безумии гордыни своей принялись искать пути к Темным Владыкам. Другие нестерпимо возжелали власти земной, говоря, что-де все люди низки перед ними, взысканными мудростью и силой.

А жрецы больше не служили богам и не носили в себе благодати ни на мышиный коготь. Тоже возмечтали они о власти и тоже искали путей обрести чуждую силу. А пуще того — проводили жизнь в увеселениях, беря во всем пример с благорожденных.

Глядя на них, и простой народ начал роптать и думать не о должном пути, но о том, как бы повеселей и полегче прожить земную жизнь. Многие не заводили детей, чтобы не тратить сил на них, рассуждая, зачем, что нам до тех, кто будет жить после нашей смерти?

Труду предпочитали безделье, и когда правители на праздниках устраивали угощение, тысячи и тысячи нищих учиняли побоища ради того, чтобы завладеть дармовой едой.

Торговцы старались обмануть друг друга, а неправедное богатство промотать в распутстве и увеселениях.

Настали времена, и пали древние династии тех, в ком текла божественная кровь Высочайших. Луна затмевала Солнце чуть ли не каждую четверть. Земля тряслась, сбрасывая со своего тела города, как лошадь стряхивает севших на нее мух. Пересыхали реки, выходили из берегов моря, степи покрывал пепел горящих лесов.

И в трепете был мир, и хотели уже многие страны обрушиться на безумцев, пока те не погубили Аргуэрлайл, но тут оказалось вдруг и сразу, что нет ни воюющих царств и войск, ни даже народов, живших там, а только руины и жалкие остатки живших там прежде, почти лишившиеся разума от пережитого ужаса.

И самая первая из Великих Войн завершилась тем, что не стало тех, которые затеяли ее.

Но оставались другие страны — царство Хуптар, что было на месте Шривиджайи и Магуррана, три царства, что находились на огромном острове или материке, что лежит в южном море, и страна Тикал: на ее месте ныне пустыня, а столица, Ирем, стала обиталищем демонов. Бедствия затронули их не так сильно, и они устояли. И тогда решили их цари, вельможи и маги: дескать, беды пришли с севера и погубили тех, кто их вызвал. Значит, нужно пойти на север и взять себе опустошенные земли и все, что там еще осталось, чтобы возместить понесенный ущерб. Это казалось им справедливым и правильным.

Но тогда владыки страны Мирс, и Танитии, и Таршеша, и иных, что лежали на южном берегу Великого моря и были вассалами Туллана, вдруг спохватились. «А почему это чужаки хотят присвоить себе павшее царство дома Горрала? — вопросили они. — Разве не платили мы веками дань ему? Разве не посылали своих солдат на их войны? Разве, наконец, не породнились мы с потомками Высочайшего владыки моря, отдавая им в гаремы своих дочерей?»

И вновь вспыхнула война. Теперь уже не сильнейших против сильнейших, а многих сильных против многих сильных. Сталь и бронза ударялась о сталь и бронзу, и магия отражала магию. И тогда стронулись с мест сами основы мира, расшатанные неразумными людьми, и рухнул он. Так окончилась вторая Великая Война и началась Эпоха Кары…

Одновременно пробудились вулканы — десятки, сотни, иные из которых молчали с незапамятных времен. Землетрясения превращали в руины города… Воды моря соединялись с подземным огнем, порождали ужасные взрывы, сокрушавшие целые острова, так что обломки скал взлетали к самому полярному сиянию. Волны, высотой сравнимые с горами, обрушились на берега, смывая все, даже почву, оставляя лишь голый камень и мертвую глину.

Но все это было лишь началом.

Выпадали ядовитые дожди, от которых умирали деревья и травы, а у людей слезала кожа. Земная твердь раскалывалась, и из трещин изливались, подобно рекам, потоки кипящей лавы…

Аор говорил нараспев, ровным, без выражения, голосом, словно повторял заученный когда-то наизусть древний текст. Да, наверное, так и было.

— Море кипело от подводных вулканов, и облака горячего пара сжигали все живое. Тучи раскаленного пепла и камней вырвались из недр гор и испепеляли все вокруг. Гигантские волны и потоки вод, несшие целые скалы, заливали равнины.

Вспыхивали пожары, опустошавшие обширные области. Горели нивы и сады, бешеный огонь выжигал леса. Пламя столь стремительно распространялось, что даже быстроногие зайцы и дикие быки не успевали спастись бегством. Пожары испепеляли поля и деревни. За ними приходили исполинские смерчи и стирали с лица земли то, что оставляли пожары. Дымы застилали небо, превращая дневной свет в ночной сумрак. Вода рек и озер становилась горькой. Жуткие видения начинали терзать испивших этой воды, и они умоляли окружающих спасти их от преследующих их призраков.

Подводные извержения и взрывы, — монотонно продолжал молодой чародей, — порождали все новые и новые цунами, обрушивавшиеся на пощаженные первой гигантской волной берега, топя корабли, на которых люди пытались бежать в безопасные места. И все это, говорят легенды, случилось всего-то за несколько недель, даже солнечный свет еще не успел померкнуть от туч вулканического пепла, пыли и дыма громадных лесных пожарищ. Не только земля, но и небо испытало на себе ярость разрушения. Бег светил изменился на глазах.

Неподвижные звезды сошли со своих мест. Небесная сфера поколебалась, и светила изменили путь, и Луна прыгала по небу, как мяч в руках Высочайших. Казалось, гигантские демоны бьются со звездами, и гром этой битвы сотрясал мир.

Людям чудилось, что небо падает на землю, и в преданиях иных народов это время называется Эра Рухнувшего Неба. Сильнейшие ветра дули много дней, унося людей и валя леса. Выпадали дожди из горячего пепла и раскаленных камней. Моря отступали далеко к горизонту от берегов, обнажая дно, а затем приходили волны, достигавшие небес. Земля трескалась, и из трещин вырывались тучи раскаленного газа. От подводных извержений кипели моря.

Города рушились, становясь грудой камня. Мощные ветры, бешеные шквалы, волны, вздымающиеся на высоту гор, опустошали берега морей и океанов.

Люди метались как безумные, тщетно ища спасения. Иные пытались спрятаться внутри самых прочных строений, но те разваливались, как будто были слеплены из грязи. Другие пробовали укрыться в пещерах, но рушились скалы, замуровывая их навсегда в глубине тверди. Прочие бежали в леса, но и там не было им пощады.

И еще великое бедствие пришло — не с земли, но свыше, будто разъяренные небожители решили покарать обезумевших смертных. С неба упали огромные скалы. Гром от удара прокатился по Аргуэрлайлу несколько раз, и от эха его содрогались горы.

Моря взорвались исполинскими цунами высотой выше иных гор и ушли, смыв целые страны, оставив после себя гигантские болота — целые океаны грязи.

Во многих местах наступила ночь, длившаяся целые годы, в других — лишь сумрак и холод. Прежде плодородные области превращались в пустыни, и лишь один из ста выживал в еще недавно цветущих странах. Толпы живых скелетов пожирали друг друга.

Страх и отчаяние подвигли многих отказаться от почитания прежних богов, которых обвиняли во всем случившемся. Люди обратились к самым древним и диким верованиям, пытаясь заключить союзы с силами тьмы и зла в надежде, что они избавят их от бед, смилостивившись над своими слугами. Неведомым и Темным приносились обильные человеческие жертвы, сопровождавшиеся мучениями несчастных.

Жестокие культы множились, и случалось, в жертву приносили каждого третьего, чтобы спастись оставшимся двоим.

Вырождалась и магия. Носители знаний были освобождены от надзора, от обязательств, которые налагались на них древними кодексами, властью, старейшинами. Страх смерти и желание защитить соплеменников оказывались сильнее всех других чувств. Прежде запрещенное становилось разрешенным. Черное служение, допускавшееся ранее лишь в самых тяжелых случаях, теперь делалось обыденным. Расцвели некромантия и наведение порчи.

Иные чародеи, казалось, сошли с ума вместе с миром и творили такое, о чем страшатся говорить древние легенды. Ибо даже знание этого способно осквернить человеческую душу. И когда бедствия ослабили хватку на горле мира, оказалось, что лишь каждый двадцатый уцелел из тех, кто жил прежде.

Так прекратилось прежнее время и настало новое. Сгинуло былое величие и благо без следа. Исчезло все — слава, мудрость, могущество, память, имена царей, мудрецов и героев, и даже тех, кому они молились, и, быть может, не зря в иных легендах говорится о том, что падение прежнего мира было отражением великой битвы между древними богами и теми, кого потом стали именовать Высочайшими.

Мак Арс, сглотнув, облизал пересохшие губы.

— Ты позволишь, друг, чтобы на сегодня я закончил свой рассказ? Нам пора заняться уроком. Твоя Сила требует огранки, как драгоценный камень.

Гахна. Дворец Девяти Столпов

Известно всем и давно: хороший маг не всегда бывает хорошим повелителем.

Чем выше способности, талант и сила, тем меньше человеку хочется заниматься чем-то, кроме своего искусства. Нет, редко кто отдает себя чародейству без остатка — есть и у чародеев, как и у всех людей, свои слабости и страстишки.

Кто-то коллекционирует красавиц, кто-то драгоценные камни и украшения, кто-то — старинные монеты; кто-то любит вкусно поесть или вырезать из дерева забавные фигурки…

Но маги, увлекающиеся мирской властью, встречаются реже, чем белые драконы.

Правда, слишком плохой маг тоже мало пригоден, чтобы возглавлять себе подобных: не секрет, что мастера уважают лишь мастеров.

Поэтому и говорят еще, что маг низких ступеней — плохой повелевающий. Но говорят также, что маг высших ступеней — повелевающий никакой.

А в мире Аргуэрлайл лучше иметь плохого вождя, чем вождя никакого.

Эйгахал Коцу, первый кормчий ковена Холми из Конгрегации ковенов Севера, был как раз тем, кого, выражаясь официальным языком, можно было назвать идеальным руководителем магического ордена. Он вполне разбирался в тонкостях искусства, и даже седобородые маги-наставники не назвали бы его невеждой. Он умел достаточно много — шестой ступени в управлении погодой добиться непросто.

Но в то же время мэтр Эйгахал вполне разбирался и в хозяйственных делах ковена (не все же целиком сваливать на управляющих и приказчиков), и богатство его магической семьи прирастало во многом благодаря его советам.

Но куда важнее было то, что он также разбирался в тонкостях внутримагических отношений, точно определяя, куда и кого поставить, кому что поручить и какие направления избрать.

А это было самое важное.

И в самом деле, что толку в маге пятнадцатой или даже двадцатой ступени, если на поле битвы его скрутят два десятка вражеских магов, должным образом организованных? Какая польза в самом лучшем наставнике, если он ошибется и подготовит самых хороших магов, но не тех, что нужны ковену и его пути? И так далее, и тому подобное.

И вот сейчас, готовясь к совещанию Конгрегации, маг напрягал все свои умственные и логические способности. Уже семь лет он вел ковен — один из сильнейших в Конгрегации, но ни разу не встречалась ему задача такой сложности. И быть может, никто из всех его предшественников за все пять веков существования ковена не сталкивался с подобным.

Размышления его нарушило появление в дверях двух его ближайших советников — Фесо Торка и Егиры Дзе.

— Во имя Холми и пути его! — приветствовал их маг.

— Во имя, — коротко бросили младшие кормчие.

— Нам пора, братья мои по Силе.

— Да, первый, мы готовы.

Они покинули покои, закрепленные за их ковеном во дворце Девяти Столпов, и направились в главный зал — не очень большое подземелье, лежавшее глубже всех прочих подземных сооружений дворца и освещенное исполинским камнем вечного света, водруженным на невысокой колонне.

В середине стоял огромный круглый стол, столь искусно составленный мастерами из идеально подогнанных деревянных деталей, что казался выточенным из гигантского комля исполинского древа. Подобные деревья и в самом деле можно было бы еще отыскать в лесах, но чтобы втащить такой стол сюда, требовалось разрушить стены подземелья.

Молча рассаживались за этим столом появившиеся из проходов люди — как и Эйгахал, высшие чины девяти ковенов.

— Я созвал вас здесь, братья по Силе, по праву, дарованному обычаем, установлением предков и договором, что заключили наши предшественники, дабы обсудить странные и неприятные известия, что пришли с юга, — сообщил уже не один сезон возглавлявший Конгрегацию седобородый Георран, первый кормчий ковена Белых Птиц, когда все заняли свои места. — Известия о чужих людях, которые пришли неизвестно откуда, из-за пределов Аргуэрлайла, из мест, что лежат вне пределов знакомого нам мира. До всех ли дошли эти слухи?

Согласные кивки были ему ответом.

— Тогда сообщу еще одно: от имени властителя Шеонакаллу вчера к нам доставили послание, где он просит помощи против них, вторгшихся в его владения и применивших неведомое оружие.

Собравшиеся вновь промолчали, но выражение лиц кое-кого говорило, что и сие уже не тайна, хотя в разосланном письме с повесткой дня заседания совета Конгрегации об этом, разумеется, не было ни слова.

— Хорошо, — произнес старец, взмахивая жезлом. — Прежде чем мы обсудим письмо Сына Бездны и вообще все это, пусть свое слово скажут служители памяти.

За спиной у каждой тройки появились летописцы с одинаковыми свитками под мышкой. Все как на подбор — почтенные, седобородые старцы. Только у Синих Звезд главный хронограф был моложавый мужчина лет тридцати пяти.

По традиции, на этот раз говорить начинал самый молодой, и именно он, одетый в плащ с индиговыми многоугольниками, развернул свой свиток.

— По воле моего ковена и во имя его пути мне было велено провести изыскания о пришельцах из-за края нашего мира, которые когда-либо на памяти прежних поколений являлись в его пределы, — почтительно начал он.

Его архаичная, замысловато текущая речь в этом подземелье приобретала, казалось, особый смысл и значимость.

— В легендах Туманных островов Дальнего океана говорится о жителях стран внутри холмов, которые иногда приходят к людям…

— Дальше, — резко махнул рукой кормчий Хранителей Равновесия. — Это мы знаем.

— У жителей Хэлии есть предание о стране Аннако, куда уходят мертвые и живые и где обитают Ушедшие племена… Кроме того, вера стран дальнего восхода гласит, что во Вселенной не один наш мир и не несколько миров, но миллионы и миллионы и подсчитать их немыслимо.

— Я думаю, — решительно оборвал молодого человека Увай Аят из ковена Стерегущих, — что мы тут не для того, чтобы выслушивать рассказы о верованиях дальних земель. Могут ли мудрецы сказать что-то определенное?

Летописцы пошушукались, собравшись в кружок, пошелестели свитками.

— В книге Дзиан говорится, что Высочайшие не раз призывали силы из иных миров и иногда это были существа, похожие на людей, — изрек Курус Тей — старший историограф ковена Двух Сердец. — А в хронике последней из Войн Безумных Магов, мудрейшего Кускана Молчаливого говорится о том, что чародей Мурасстор призвал неизвестно откуда целое войско демонов, оружие которых могло метать молнии и пламя. Но все оно погибло, когда на Генитарские острова обрушилось цунами от Великого майского землетрясения.

Эйгахал Коцу еле заметным движением пальцев отдал команду своим подчиненным.

— Один из основателей нашего ковена, великий Нгай Ти, — тут же ровным голосом вступил в разговор Фесо Торка, — в своих записях поведал, что однажды он купил у бродячего колдуна гадальный кристалл, будто бы выброшенный на берег штормом в Захерасском море. Когда Нгай Ти активировал кристалл, в нем появился неведомый демон и сказал, что маг с помощью этого кристалла сможет видеть другие миры и говорить с их обитателями. Он записывал беседы с ними, и от него остались книги с этими записями — всего восемь. Нгай Ти узнал там секрет эликсира, размягчающего кость и камень, способ изготовлять серебристую керамику и небьющееся стекло, метод успешного лечения болезни сердца. Он получил несколько новых заклинаний. Там остались также записи на неведомых языках, непохожих на известные наречия Аргуэрлайла. Но знатоки чужих языков говорят, что это именно неведомые наречия, а не бессмысленный набор звуков. К сожалению, кристалл погиб при пожаре в заклинательном покое, — уточнил летописец. — Вот и все, что я смог отыскать, не считая легенд.

— Я сверился с погодными записями, хранящимися в наших скрипториях, — вступил в разговор следующий, хронист Белых Птиц. — В девятьсот восьмой год от падения Мегиддо была сделана запись, что купцы, тогда еще плававшие через Дальний океан, донесли весть, что в Туллане появился летучий корабль, способный лить с небес огонь. Говорят, сделанный не в нашем мире. Но это лишь передано с чужих слов, да и было на другой стороне Аргуэрлайла. И минуло уже целых семь сотен лет…

— Всего лишь семь сотен лет назад, — брюзгливо поправил Георран. — Впрочем, я думаю, все ясно и так. В наших архивах есть еще записи, правда странные и смутные, но думаю, на этом можно закончить. То, о чем сообщают наши прознатчики, и то, о чем говорит послание императора, не ложь и не безумный морок. В наш мир явились неведомые чужинцы, сила которых велика, цели неясны, а путь темен. Я думаю, нам нужно подготовиться к возможной битве с ними…

— Прежде чем они достигнут наших границ, им придется сначала пройти империю Неназываемого, — вступил в разговор Тархан, кормчий Стерегущих. — А это не так просто, как мы все знаем. На своей шкуре, — добавил он, прямо и по-солдатски выразив военно-стратегическое соотношение между Конгрегацией и воинственным соседом.

— И если хотите знать мои мысли по этому поводу… — вслед за ним продолжил кормчий Холми. — Если эти неведомые чужаки сомнут слуг Шеонакаллу, то нам останется только поблагодарить Неведомых, приведших их сюда.

— Мой брат глубоко неправ, — изрек кормчий Двух Сердец. — Случись чужинцам победить империю, они наверняка не остановятся на ее рубежах. Разумно ли радоваться бедам старого врага, не зная, каким будет новый?

— Кроме того, — подхватил глава Хранителей Равновесия, — держава поклоняющихся неназываемому божеству хотя и не слишком любезна сердцам многих наших братьев, но занимает свое место в мире сем. Рухни она, и как знать, что последует за этим? Тем более под ударами чужих Аргуэрлайлу сил.

— Иными словами, мой уважаемый брат склоняется к тому, чтобы выполнить просьбу Сына Бездны? — В голосе Эйгахала Коцу сквозила еле уловимая ирония. — Может быть, не будем тратить время, а проголосуем за это предложение?

— Я против, — порывисто вскочил кормчий Пяти Звезд. — Нельзя доверять поклонникам бога-людоеда! Они постараются выставить наших чародеев в первые шеренги, максимально сохранив свои силы, как это случилось уже с магами южных королевств во время последней войны со Эуденоскарриандом. В результате теперь от этих некогда могущественных и процветающих государств осталось лишь несколько уделов, платящих Шеонакаллу непомерную дань.

— Война Черных Солнц с чужаками — это не наша война, — поддержал коллегу кормчий Двух Сердец. — Было бы глупо помогать тому, кто не сделал нам и нашему пути ничего, кроме зла. Но и становиться на сторону пришельцев, как это сделали степняки, нам ни к чему. Переждем, посмотрим.

— То есть, — иронически молвил Эйгахал, — ни мира, ни войны?

— Именно! — подтвердил Хранитель Равновесия. — И я прошу главу Конгрегации поставить на голосование именно это предложение.

— Что ж, — встал со своего места Георран. — Прошу высказываться, братья по Силе. Кто за то, чтобы в конфликте между Сарнагарасахалом и чужеродцами придерживаться политики вооруженного нейтралитета? Ковен Двух Сердец?

— За!

— Ковен Пяти Звезд?

— За!

— Ковен Хранителей Равновесия?

— За!

— Ковен Стерегущих?

— За!

— Ковен Холми?

— Воздерживаемся!

Брови Георрана удивленно поползли вверх. Кормчие остальных магических ковенов переглянулись между собой, обменявшись многозначительными взглядами.

— Вы уверены, брат мой по Силе Эйгахал Коцу?

— Да, достопочтенный глава Конгрегации.

— Ваше право. Ковен Синих Звезд?

— Мы? — переспросил кормчий названного ковена, и в его голосе было слышно колебание. — За!..

— Уверены ли вы в том, что задумали, экселенц? — осторожно спросил кормчего Егира Дзе, когда они вернулись в свои покои.

— Убежден, — подтвердил Коцу. — Сама Великая Судьба, что превыше Высочайших, послала нам этот шанс. Кто мы будем, если упустим его?

— А если… Если они проиграют и будут изгнаны за грань мира? — спросил немного погодя Фесо Торка.

— Ну тогда все пойдет как шло, и говорить тем более не о чем. А пока вызови Алтен. Пора ей отправляться в путь-дорогу. Ведь, по сути, она и заварила всю эту кашу…

Урочище Трех скал. Нейтральные земли

— Значит, наступают, говоришь? — спросил майор у растерянно хлопающего ресницами старшего сержанта.

— Ага, — кивнул он.

— И пули, говоришь, не берут?

— Ну стреляли, а падало мало, словно мазали сплошь, — с той же оторопью сообщил командир поста передового охранения.

Майор мысленно выругался.

Трое суток назад его сводный дивизион разместился тут, на ничейной земле, в трех сотнях километров от границ империи Сарнагарасахал — на самом удобном направлении удара, аккурат поперек влажной, идеальной для конницы долины. Дивизион и по своим боевым качествам, прямо скажем, так себе.

Один усиленный батальон мотострелков. Один танковый. Тоже усиленный.

Отдельная авторота, предназначенная единственно для перевозки союзников.

Один минометно-артиллерийский дивизион.

«Авиация» — три Ми-24.

И еще пусть не тяжелая артиллерия, но что-то вроде нее. Чародеи в количестве трех единиц. Два мага (вернее, маг и магичка, а может, лучше сказать, магиня?) и шаман из степняков. Три колдуна на небольшое войско, а именно войском считалась эта незначительная по земным меркам часть, — это немного. Но с учетом, что всего знатоков «неспецифических способов воздействия» в их распоряжении было чуть больше сотни, — совсем немало.

А с другой стороны…

Честно говоря, Макеев рассчитывал, что имперцы если и раскачаются прощупать первыми нежданных соседей, то пройдет немало времени.

И вот не успели они толком разместиться, как враги пожаловали.

И враг этот, как кажется, не так прост — целое стадо пехоты. Интересно, как они ухитрились сюда добраться так быстро?

Им же идти дней пять самое меньшее? Притом что разведка у союзников поставлена так себе, а авиапатрулирование так и не налажено — неужто никто не заметил такую толпищу?

Макеев глянул в стереотрубу и не смог сдержать тяжелого вздоха. Это ж надо. Доселе он даже не представлял, что такое «тьма-тьмущая» неприятеля. Теперь вот довелось увидеть напоследок…

Отогнал мрачные мысли. Чего это он себя раньше времени хоронить вздумал? Только потому, что противника «чуть больше», чем майор привык наблюдать до этого? Да хрен ему в глотку. И мы не лыком шиты и щи не лаптем хлебаем. Каждый из его ребят стоит целого отделения, а то и взвода. Анохин, Марков, Чуб, Серегин… Всех не перечесть.

В конце концов в этой ситуации главный вопрос: хватит ли боеприпасов перебить их всех, вернее, столько, чтобы оставшиеся бросились прочь, смазав пятки салом…

Должно хватить. С другой стороны, там наверняка есть маги. Но ведь и у них они есть. Вон сколько Аор уже помог Особой группе войск (ОГВ). Да и Кросс-хван — ученик самого Айг-Серинго, верховного шамана степняков, уже не раз показывал, на что способен.

Вот насчет этой девушки Алтен, недавно появившейся в ОГВ, сомнения есть — она себя еще никак не успела проявить. Однако если Мак Арс поручился, что дама сия весьма способная магиха, тьфу, магичка и в деле не подведет, то надо доверять мнению специалиста.

Ага, началось. У неприятеля первого сдали нервы. Что ж, давайте, примем как родных.

Первая шеренга войск Сарнагарасахала пошла в наступление. Впереди воинов были выставлены большие щиты, сколоченные из деревянных досок. Мантелеты^[6] — так эти штуки называются. Вернее, назывались на Земле — вспомнил Макеев розданную накануне инструкцию по средневековому вооружению.

Может, поэтому солдатики из передового охранения решили, что мажут? Но все равно что-то тут неладно — пули пять пятьдесят шесть, конечно, слабее старых, но чтобы их остановить, нужно солидное бревно не абы какого дерева. Ладно там, стрелы или какие-нибудь копья. Но огнестрельное оружие не шутка. Это уже из со-овсем другой эпохи.

Трассеры прочертили пунктиры к атакующему строю, помогая корректировать огонь. И — ничего. Кто-то покачнулся и упал, но вновь поднялся.

В голове Макеева запульсировала тревожная мысль. Наверное, треклятые маги применили некий амулет, отклоняющий пули. Но ведь и Арс, и шаманы, сразу после того как увидели огнестрелы в действии, единодушно твердили, что отбить одиночную пулю можно исхитриться, но уже короткая очередь станет смертельной даже для архимага.

А потом окуляры стереотрубы приблизили лицо одного из толкающих щиты.

И вот тут майор ощутил, как подкашиваются ноги.

Он отвел глаза от стереотрубы, крепко зажмурился и, надеясь, что ошибся, вновь посмотрел.

Лицо человека (?!), выглядывавшего из-за щита, было серо-зеленым, со свисающими, отслоившимися клочьями плоти, из-под которой виднелась кость и что-то сочилось.

И человек этот размеренно двигался вперед.

Александр обреченно повернул стереотрубу, разглядывая жутко скалящиеся мертвые рты, ввалившиеся, полузакрытые глаза, старые, почерневшие раны.

Вот одного «удавленника» с высунутым языком клюнула в бок пуля, но он только споткнулся и спустя мгновение поднялся вновь.

Долетевшие до него из траншей возгласы оповестили, что не один он понял, с кем им предстоит сразиться…

«Чертовы колдуны! Почему не предупредили?!» — была последняя внятная мысль.

Бойцам ОГВ в определенном смысле повезло. Будь на их месте, допустим, американцы, хорошо знакомые с фильмами ужасов, или, скажем, обычные русские парни, но только из другого времени и другого мира, они наверняка в панике бросились бы наутек.

Но сейчас позиции занимали бывшие пионеры и нынешние комсомольцы, не верившие по большей части ни в Бога, ни в черта. А слова вроде «зомби» и «некромант» так вообще были для них пустым набором звуков. (Самые продвинутые разве что сочли бы последнего какой-нибудь помесью некрофила и наркомана.)

Именно поэтому, даже сообразив, что за противник сейчас перед ними, советские воины растерялись, оробели, но не испугались в полном смысле слова. Они просто не знали, что оживших мертвецов следует очень бояться. И уж подавно не имели представления, что воинские уставы и обычаи этого мира прямо предписывают войску при нападении «неупокоенных» спасаться бегством, предоставляя магам делать свое дело.

После минутной растерянности и матерной брани по адресу этого мира и магов бойцы принялись с удвоенной силой палить по атакующим.

И побежало по траншеям оказавшееся спасительным слово «биороботы»: именно так объяснили для себя солдаты происходящее. И подступавший испуг пропал — хотя и «био», но все же роботы. То есть нечто все же сделанное людьми.

Солдатская смекалка подсказала, что того, кого нельзя убить как живого человека, можно испортить. Стрелки начали брать прицел пониже, стараясь перебить «роботам» ноги. Или наоборот — целились тщательнее, чтобы разнести башку, выглядывавшую из-за щита.

Снайперы как бешеные загоняли обоймы в магазины «драгуновок», и вот уже позади наступавших остались первые поверженные. Растоптанные ногами «товарищей», с перебитыми конечностями, они все еще шевелились, хотя и были уже неопасны.

Заработала артиллерия.

Мины и снаряды рвались среди атакующих мертвецов, валя их наземь как кегли, пронзая тела роем осколков и разрывая в клочья самых неудачливых.

Но сбитые вставали, пронзенные насквозь не умирали и продолжали идти.

Взревели моторы танков и бэтээров — командир бронедивизиона, не дожидаясь команды, рванул в атаку.

Машины снесли первые ряды наступавших, а затем танкисты инстинктивно догадались, как нужно действовать. Проложив широкие просеки в толпе мертвецов (солдатам еще предстояло осознать всю нелепость этого словосочетания), машины дружно, по команде развернулись и вновь врубились с тыла в идущую неровным квадратом неживую силу противника. После чего двинулись параллельно фронту атаки, отсекая врага от уже недалеких позиций.

Стереотруба услужливо приближала все происходящее на поле боя, давая все еще не стряхнувшему оторопь Макееву возможность наблюдать жуткие противоестественные картины.

Вот огромный Т-72, вращаясь на месте, словно исполняя какой-то дикий танец, превращает штурмующих его зомби в смердящую кашу…

Вот медленно катится облепленный мертвецами, как муравьями, БТР, на крыше которого сидит невообразимая тварь с четырьмя руками — словно слепленная каким-то безумным могильщиком из кусков давно сгнивших трупов. Барабаня кулаками в броню, она отчаянно пытается перекусить пулеметный ствол…

Вот орда покойников окружает маленькую БРДМ (мать твою, да ведь это же машина Георгия!) и, вцепившись костлявыми пальцами в днище, опрокидывает ее будто фанерную игрушку. Девятимиллиметровые пули пулемета Воеводина, выпущенные в упор, буквально рубили мертвяков на куски или, попав в кость, просто сносили жертву наземь. Но на месте сбитых и порубленных возникали новые — двое вместо одного.

Выручил подоспевший Т-62.

У этих старых танков в боекомплекте еще сохранились картечные заряды. Всего лишь жестянки, набитые стальными шариками, вырывавшиеся из распоротой нарезами ствола оболочки, когда вылетал снаряд. Но действие их было просто убийственным, если так можно выразиться применительно к сражению с покойниками.

Вихрь металла буквально смёл шевелящуюся мертвую плоть с броника. Затем танк подъехал вплотную к машине Анохина и резко боднул ее, выпихивая из канавы…

Несмотря на всю мощь, немногочисленная бронетехника не могла полностью истребить всю орду воинственных трупов. Но благодаря ее появлению на поле боя нежить получила новую цель, которую атаковала со всем пылом, присущим поднятым из могил тварям, когда те сталкиваются с живыми.

Поэтому пехота получила возможность без помех отступить за загодя подготовленные укрепления.

На какое-то время войско мертвецов отползло обратно к горизонту, за холмы. Только кучки серого тряпья да долетавший с порывами ветра смрад тления говорил о недавно произошедшем бое.

Бронетехника, пофыркивая, вернулась на позиции. Морщась и закрывая лица, советские солдаты торопливо принялись грузить расстрелянный боезапас. Кое-кого вывернуло наизнанку — колеса и гусеницы машин все были в гнусной бурой кашице.

Майор, слушая вполуха, принял доклады подчиненных: потерь нет, нападение успешно отбито. Но облегчения не испытал. Ясно, что это была лишь проба сил и мертвецы могут вернуться в любой момент.

Именно об этом он и думал, механически выслушивая доклады командиров подразделений.

Нападение отбито, потерьнет, расход боезапаса… Да, расход боезапаса волновал его сейчас больше всего. Откровенно говоря, он бы наплевал на приказ и отступил с позиций. Тем более что «оборонять» тут было, собственно, нечего, кроме деревянной крепостцы и пустых холмов. Оборонять, мать их! От живых мертвецов, двигаемых самой черной магией, о которой, как выясняется, даже союзники имеют слабое представление и вообще-то считали ее невозможной.

«Это хуже Афгана! Мы не сможем…» — обреченно подумал Макеев. Видать, зря они пришли в этот долбаный мир с его магами, кровавыми культами непонятных богов, древней жуткой историей и чудищами-мутантами. «Зачем нам, поручик, чужая земля?» — пронеслась в голове строка из полузапретной эмигрантской песни.

Да, надо отходить. Пусть выговор, пусть разжалуют, пусть выгонят из армии, к чертовой матери, — он, в конце концов, не обучался войне с ходячими покойниками! Доложить все командованию, пусть Мезенцев запрашивает Москву, а та присылает побольше патронов и огнеметов (если они еще остались на складах). И «шмелей» — вот самое оно. А еще лучше — те страшилища, которые он видел на Реутовском полигоне, выжигавшие за один залп полгектара. Как их, «буратино», что ли? (Надо же выдумать такое название!) Пусть пригонят сюда еще тысячу танков — давить нечисть, пусть выжгут все топливными бомбами, пусть, если этот Аргуэрлайл так важен, везут сюда боеприпасы особого назначения и жарят зомби с их хозяевами атомным огнем. Но без него!

С трудом майор взял себя в руки.

Похоже, отступать все-таки придется. Другого выхода не было. Еще одна — от силы две атаки, и придется отступать. Или принимать героический конец. Устав и традиции велели умереть на отстаиваемой позиции. Но позади не было ни Москвы, ни даже тех пыльных афганских кишлаков, из которых его сюда выдернули.

Как он уже успел понять, мертвеца нужно было буквально начинить свинцом, чтобы тот не смог двигаться. А боезапас был расстрелян почти наполовину. Не рассчитали в штабе, прикидывая, сколько и чего потребуется для марш-броска. Тамошние умники уже успели просчитать, что одна пуля пробивает двух-трех одоспешенных. Ошиблись, выходит… Тут помогли бы огнеметы, но оружие это в последние годы не было в почете в Советской армии.

Тем более сочли ненужным выдавать их тем, кто должен сражаться в мире, где три четверти построек и половина крепостей из дерева. Начальство можно понять, ведь у землян и без того хватало средств для превращения дел рук людских в руины, чтобы еще оставлять за собой и пепел.

И вот теперь за эту ошибку предстояло, похоже, расплатиться его сводному дивизиону.

Но вот как отступишь? Его солдат привезли на грузовиках и высадили в голой степи. Даже если он соберет все машины, если бросит тут артиллерию и посадит солдат на сколоченные из подручных средств волокуши, даже если разместит людей на броне — столько, сколько поместится, все равно больше половины ему не увезти.

Остальным придется уходить пешком, на своих двоих, — как его отцу в сорок первом.

С какой скоростью могут бегать мертвяки, Макеев не знал, но подозрения на этот счет были самые печальные.

— Товарищ командир, — послышалось за спиной.

Обернувшись, Макеев увидел молоденького (видно, еще первого года) бойца, на бледном лице которого выделялись детские веснушки.

— Товарищ командир… тут… тут священника надо… Передайте, пусть батюшку пришлют, со святой водой… И икону… чудотворную…

Боец явно был не в себе.

— Святой воды надо…

Солдат перекрестился.

Вспыхнула было злость на перетрусившего пацана, захотелось изо всех сил ударить по этому белому лицу с огромными наполненными страхом глазами. Но тут майор словно увидел все со стороны — измученный, потрясенный мальчишка лет восемнадцати, пришедший к командиру, потому что больше не к кому было. К тому, кто для него сейчас второй после Бога.

— Ну что ты, сынок, — почти ласково встряхнул он подчиненного за плечи, — что ты… Не бойся, главное. Они ведь чуют страх! И не поможет тут святая вода — это черти не нашего Бога. Тут здешние разве что помогут.

Так, а ведь и в самом деле нужно потрясти «союзничков».

Оставив потрясенного бойца, Макеев побежал к шатру, где обретались приданные его части волшебники.

Первым, кого он увидел, был растянувшийся ничком у шатра шаман, тело его раздирал кашель. Когда Кросс-хван встал на четвереньки, Александр увидел, что лицо и борода степняка залиты кровью.

Напоследок прокашлявшись и выплюнув последние сгустки крови, шаман принялся что-то кричать, указывая то в ту сторону, куда ушло войско покойников, то назад. Понять его можно было и без переводчика. Дескать, кирдык пришел, надо поскорей уносить ноги.

Сунувшись в палатку, Макеев увидел магичку, бестолково, как ему показалось, размахивавшую руками над бьющимся в начертанной на земле гексограмме синеватым светом.

— Ну сделай что-нибудь …ная ведьма! — взвыл майор.

Происходящее все же доконало его.

— Не могу!! — истерически закричала в ответ Алтен, сжав голову руками. — Там пятеро семиступенчатых, один — десятой ступени и… кажется, кто-то… из Теней.

Если бы Макеев знал, кто такие Тени, то, вполне возможно, вынул бы табельный «Макаров» и пустил себе пулю в лоб. Или, что вернее, подорвал бы себя гранатой, чтобы избежать участи пополнить мертвое войско.

— Тьфу на вас! — только и нашелся Александр и, сплюнув, вышел вон.

Вокруг Кросс-хвана столпилось четверо бойцов, среди которых был и давешний богобоязненный солдатик. Сердобольные парни, как видно, хотели помочь ослабевшему от кровопотери шаману. На ходу кивнув солдатам, одобряя их действия, Макеев направился в сторону дислокации бронетехники, решив посоветоваться с офицерами и в случае чего таки связаться со штабом и запросить подкрепления. Хотя бы парочку вертолетов.

Однако что-то словно пригвоздило майора к земле. Он почувствовал, что не может сделать и шагу.

— Что за х…? — выматерился смачно и громко.

И тут же бросил быстрый взгляд на подчиненных. Не слышали ль? Да и распахнул глаза и рот от удивления. Ребятня вповалку лежала у ног степного колдуна, а тот, поставив ногу на грудь богомольного солдатика, протянул руки вперед и в упор глядел на Макеева.

— Ты чего, придурок, со страху умом тронулся? — покрутил пальцем у виска Александр. — Прекрати свои штучки-дрючки. Лучше делом займись, помоги коллегам.

В ответ раздался жуткий замогильный хохот.

Рука майора непроизвольно потянулась к оружию.

Проклятье!! Его пальцы, ставшие вдруг какими-то неживыми, соскальзывают с такой привычной рукояти «Макарова». Ну еще, ну…

— Что же ты? — с издевкой молвил шаман, пощелкивая пальцами. — Почему ты не стреляешь в меня из этого своего пи-сто-лета?

Странно, говорит по-русски совсем без акцента. А ведь недавно приданный его подразделению Кросс-хван без переводчика двух слов связать не мог на земном наречии. Да и голос не его, а какой-то зловещий, похожий на шипение змеи.

— Кстати, эти ваши штучки намного слабей наших метателей, — сказал чародей, ткнув пальцем в макеевское оружие. — Но, впрочем, скоро те из вас, кто останется жив, будут делать их для нас. Мы не будем всех убивать — рабы никогда не бывают лишними…

Майору все-таки удалось совладать с непослушным «макаровым» и произвести выстрел. Хотя отдача выбила тяжелый ствол из руки, но пуля почти достигла цели, оцарапав колдуну висок.

— Да, из тебя получится плохой раб, — констатировал колдун, даже не изменившись в лице. — Слишком горячий и непокорный. Да и вообще ты меня рассердил. Так бы я, может, подарил вам легкую смерть, а теперь…

Он вновь защелкал пальцами.

Словно мягкая, но тяжелая лапа навалилась на плечи Александра — так исполинская кошка придавливает к земле жалкую мышь — не убить, а поиграть… Перехватило дыхание, и мир вокруг поплыл. Макеев инстинктивно зажмурился, и в закрытых глазах заплясали оранжевые блики. Тяжесть собралась внизу живота, а потом ринулась вверх. Горячими струйками хлынула кровь из носа и рта. Каким-то чудом удержавшись на ногах, майор захрипел. Дальше не было уже ничего.

Ничего, ничего, кроме боли и мучений, выжигающих дотла саму душу.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!

Ничего, кроме огня, пожирающего каждый атом тела.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Боль внезапно отпустила, словно вытекла, да, именно вытекла, куда-то через его руки. Потихоньку начало возвращаться и зрение.

Все было видно сквозь багровую дымку — шагов на пять-шесть, не больше.

Но ублюдка в черном балахоне Макеев различал хорошо.

Тот больше не ухмылялся. Беззвучно вопил, извиваясь, а пульсирующая огненная змея сдавливала его в своих объятиях. Он уже не щелкал перстами — его пальцы на глазах превращались в обугленные костяшки. Вылезшие из орбит глаза смотрели в сторону.

Теперь и Макеев видел, на кого уставился чародей.

Артем Серегин.

Бледный как полотно парень тряс выставленными вперед руками, с которых стекали оранжевые огненные змейки и ползли, ползли к Кросс-хвану, оплетая его смертоносной сетью.

Шаман кричал. И в его крике были различимы только слова — «смерть», «вечность» и «раб».

Майор догадывается, что кудесник просит пощадить его, соглашаясь быть его, Серегина, вечным рабом.

— Держись, брат по Силе, мы идем на помощь!

Рядом с бойцом появились две фигуры в темном. Аор и Алтен. Они также делали пассы руками, рождавшими огненных змей. Только у Мак Арса они получались алого цвета, а у девушки — темно-синего.

— А-а-а-а!!! — вопил теперь уже шаман. — А-а-а-а!!!

Вот он, связанный огненными лентами по рукам и ногам, повалился на землю и стал кататься по ней, точно припадочный. Пара конвульсий — и его тело вспыхнуло черным, чадящим и зловонным пламенем, всего за пару мгновений превратившим плоть Кросс-хвана в кучку золы…

Странная скованность тела тут же пропала, и Макеев в изнеможении опустился на пятую точку.

Рядом уселся Серегин.

— Спасибо! — только и смог выдавить ефрейтор, обращаясь к магу и магичке.

— Не за что, брат по Силе! — улыбнулась Алтен. — Ты славно сражался. Не думала, что среди вас есть способные на такое.

— У меня был хороший наставник, — кивнул Артем в сторону Мак Арса.

Между тем Аор принялся хлопотать вокруг четверки бойцов, сраженных шаманом.

— Живы? — встревожился майор.

— Да, — успокоил его маг. — Он не успел выпить их жизненные соки.

— А чего он вдруг взбесился? — поинтересовался Александр. — Или казачок был засланным?

Последнюю фразу Аор не совсем понял, но общий смысл до него дошел.

— Это не Кросс-хван. Вернее, уже не Кросс-хван. В его тело вселился более могущественный маг.

— Да, — подтвердила Алтен. — Это тот самый, десятиступенчатый. Они и не на такое способны…

«Что же тогда собой представляют пресловутые Тени?» — подумал Макеев.

— Ладно, кудесники, — махнул рукой. — Вы тут разбирайтесь, а я свяжусь со ставкой. Надо просить подкрепления. Пусть пришлют всех магов, каких смогут, побольше боеприпасов со всеми имеющимися бортами, а еще лучше: команду на отход. Правда, даже в этом случае вертолеты на прикрытие лишними не будут.

— Погоди, — остановил его Мак Арс.

— Что-нибудь можно сделать? — живо осведомился Александр.

— Чтобы быстро упокоить столько поднятых, сардар, даже истинному некроманту высших степеней потребовалось бы не менее двух десятков помощников и не менее двух тысяч жертвенных людей, — отстраненно констатировал старший маг ОГВ. — Хотел бы я знать, как они так быстро подняли столько навья?

Макеев с каким-то холодком в сердце понял, что чародею и в самом деле интересно.

— Можно было бы сотворить Эфирный Меч и разрубить связь между ними и некромантами. Но я придумал кое-что получше. Мне потребуется три летающие машины… и полное повиновение их всадников! — сказал, как припечатал, чародей.

Через две минуты он уже был на импровизированной вертолетной площадке, где сидели готовые к вылету пилоты Ми-24 дежурного звена. Еще через пару минут начали раскручиваться винты рыже-пятнистых — пустынного камуфляжа — «крокодилов», а Мак Арс, устроившись в кресле штурмана, неловко примерял шлем, осваиваясь с ларингофоном.

— Слушай меня, летчик, — изрек Аор, когда земля уже привычно ушла вниз.

Капитан Демьянов молча кивнул.

— Возьми вот это, — протянул маг небольшое кольцо, — надень на средний палец правой руки. Передай своим, пусть стреляют без команды — туда, куда пустишь свои стрелы ты. И ничего не бойся, не обращай внимания, если почувствуешь что-то странное, — так надо…

Пилот молча надел кольцо и передал приказ на подчиненные машины.

А Мак Арс уже начал молча, даже не шевеля губами, творить чары, ибо чутье подсказывало ему, что враг уже недалеко. Осторожно активировав свое кольцо, точнее, амулет Звена Повиновения, он вошел в сознание капитана.

На миг маг ощутил то, что чувствовал, может, даже не осознавая этого, пилот.

И на это самое мгновение чародей задохнулся от восторга.

Его руки уверенно держали штурвал стремительно несущегося в пустоте воздушного корабля, его глаза были устремлены к сапфирно-синему горизонту, его пальцам повиновались десятки готовых к неотразимому удару рукотворных молний…

Не без труда Аор ввел себя в должное состояние, ибо невозможно повелевать магической стихией, не повелевая собой!

Он закрыл глаза, произнес несколько коротких слов — и опять увидел мир.

Привычный магу мир, видимый сверху. Зелено-синие тона жизни, серебристые потоки аэра-воздуха, нутряная тяжелая, темная сила земли далеко внизу, огонь, бьющийся над головой в коконе из металла, эфир, текущий по медным жилам, искристые проблески маны…

И среди всего этого колышущееся, слизистое, серое марево нежизни. Пронзенное бурыми тяжами сил, управляющих мертвой армией и стягивающихся к центру.

Странно, неужели слуги Танцующей Смерти действительно думали справиться с пришельцами таким жутким, но в общем-то не очень надежным способом?

Впрочем, сейчас не до праздных мыслей.

Еще заклинание — и картина, видимая сейчас Демьяновым, наложилась на магическую, — серая масса на рыжем, выгоревшем покрывале степи, даже на вид весьма неприятная.

Теперь осталось лишь навести пилота и машину на цель.

— Левее… левее… Прямо… Насчет пять… Раз… два… три… четыре…

И в этот момент произошло нечто страшное, что заставило Аора забыть обо всем.

Он ощутил направленный на него конус смерть-чар.

Как он мог про это забыть?!

Мак Арс колебался ровно миг — пока не понял, что не успевает в любом случае. И мгновенным рывком разорвал связь с пилотом. Вовремя — даже по остаточной Нити Единства в его мозги ворвалась леденящая судорога жуткой магии, не просто убивающей, а выпивающей жизнь. Коротким изумрудным пламенем засияли и рассыпались в пыль три талисмана на поясе мага. И Аор лишний раз успел благословить своего учителя, старого Ксанха, внушившего ему склонность таскать на себе как можно больше магических инструментов.

Себя он спас, а это главное. Теперь нужно позаботиться о некромантах. Не хотелось, но придется ударить по ним их же оружием.

В бинокль Александр хорошо различил, как плавно заходящие на цель «вертушки» вдруг завиляли из стороны в сторону, разворачиваясь на месте, словно пьяные.

Вот одна машина, неловко завалившись на бок, опрокинулась и стремительно понеслась к земле; вот взбрыкнула вторая, став на попа, и нелепо закувыркалась на месте… А затем обе машины разом врезались в землю. Рванулось к небу белесое пламя, вздрогнула земля, взмыли вверх куски гниющей плоти и комья земли.

— Эх-х-х!! — горько и зло выдохнул майор…

Но что это? Последний вертолет, уже начавший уходить в пике, вдруг резко выпрямился и вернулся на боевой курс.

Действовал Мак Арс, как сказали бы его нынешние соратники из ОГВ, на автомате — жизнь изрядно потрепала вольного мага, кидая его в самые разные переделки — и некромантия тоже была ему неплохо знакома.

Нашарив в кармане пояса Ключ Могилы («Не ждали, господа слуги Сына Бездны?! То ли еще будет!»), он раздавил амулет в обретшей железную силу ладони и изогнулся в мучительных корчах.

А затем обвисший в кресле командир машины вдруг поднялся, уставив остекленевшие глаза в приближающуюся землю, и положил еще секунду назад мертвые руки на штурвал…

Хотя то, что составляет суть каждого человека, уже покинуло бренное тело пилота, но клетки мозга еще жили и химические соединения, слагающие память, еще не распались обрывками молекул.

И сейчас магия пробуждала их.

Человек был полностью и безнадежно мертв, но пилота и воина еще можно было вернуть с того света.

Воля чародея сейчас направляла машину и наполняла Силой остывающее тело. И пусть сердце не билось, однако мертвый командир мертвого экипажа сделал то, что был должен. Палец нажал на гашетку, и два десятка огненных стрел унеслись вниз, к холмам, где таились невидимые поводыри войска неупокоенных.

Мертвец схватился с хозяевами мертвецов — и победил.

На краю сознания Аора вспыхнул и опал блик черного пламени самых изысканных оттенков мрака.

Дело сделано.

Он послал пару мысленных команд пилоту («Бр-р, и как некроманты могут спокойно общаться с поднятыми?!»), и тот направил машину обратно.

Макеев первым подбежал к тяжело плюхнувшемуся наземь вертолету и, глядя на выбирающегося из кабины Мак Арса, почему-то сразу понял, что больше никого в живых не осталось — даже до того как увидел обвисшего за рычагами пилота.

Вдруг сквозь свист останавливающихся винтов до майора донесся жуткий вой.

Мак Арс усмехнулся:

— Слышишь, сардар? Так воют неупокоенные, когда пропадает воля, поднявшая их. Теперь они безопасны. Если не подходить к ним близко, конечно. День-два — и они вновь упокоятся. Кстати, мертвецов можно больше не страшиться. Судя по всему, там были самые сильные некроманты страны Шеонакаллу. Не нужно, — остановил он подбежавших к вертолету санитаров с брезентовыми носилками.

— Ну не оставлять же их гнить прямо тут?! — глядя ему в глаза, процедил Макеев.

— Не злись, сардар. Я не смог их спасти, да никто не смог бы. Это война…

Александр молча обнажил голову, когда из вертолета вынесли первое тело, и, развернувшись, пошел прочь.

Перед его внутренним взором стояли леденяще спокойные глаза Мак Арса.

«Это война, сардар, — говорили они. — Здесь она именно такая. Привыкай, потому что теперь это твоя война!»

Сарнагар. Запретный город

— Этого не может быть! — строго произнес верховный имперский жрец-маг. — Среди пришельцев неоткуда взяться чародею. Во всяком случае, такой силы, чтобы повергнуть мага десятой ступени.

— Может быть, это был кто-то из примкнувших к ним колдунов, переодетый в платье чужого воина? — вкрадчиво предположил секретарь Сульху.

— Маг не станет рядиться в одежду воина, — раздраженно бросил Ксанх. — Кроме того, среди вольных магов редко встретишь даже четвертую ступень. А тут не ниже девятой! Выясни все и не являйся, пока не сделаешь этого!

Оставшись один, потомок Змеи бессильно откинулся на спинку кресла.

Если бы кто увидел сейчас его лицо, то понял бы — один из главных чародеев Сарнагарасахала напуган. И неспроста. Ибо то, что он услышал только что, было не просто плохо. Это было очень плохо. Отвратительно.

Значит, в мире, откуда пришли эти странные воины, также распространена магия. И никто не помешает чужакам нагнать сюда столько людей, владеющих Силой, сколько потребуется для завоевания Аргуэрлайла.

Выходит, изгнать их вон нужно как можно быстрее.

Тяжелые думы одолели Ксанха. Неподвижно сидел жрец-чародей в древнем кресле из каменного дуба, украшенном инкрустацией.

Бледный лунный свет скупо проникал в окно, еле освещая изогнутый нос и пергаментное безбородое лицо.

Дым курильницы, лениво клубясь, поднимался к сводам палаты.

Судя по бойницам и амбразурам, помещение это когда-то было казематом или боевым постом. А может, святилищем или часовней: на стенах еще видны следы выцветших фресок. Крылатые твари сцепились в схватке. Хвостатые грифоны с задранными кверху крыльями, у одного торчит изо клюва человечья нога. Всадники на косматых, клыкастых чудовищах пронзают копьями друг друга.

На полках в нишах стен валялись в беспорядке толстые пергаментные свитки, стояли сосуды из черной керамики и серебра, таинственно поблескивали какие-то амулеты.

Обычный кабинет чародея, хотя Ксанх уже давно не практикующий маг, а повелитель других — иногда более способных, но менее опытных и удачливых.

И вот теперь ничто помочь ему не могло. Все низшие сейчас ждут от него мудрого приказа, ждут, что Ксанх все исправит. А он не знает, как быть. И больше всего боится, чтобы этого не поняли подчиненные…

Первая попытка открытого боя с чужаками успехом не увенчалась.

Они не побежали, как рассчитывал Ксанх, при встрече с ожившими трупами (чего стоило поднять столько неупокоенных, ведомо теперь лишь Неназываемому).

К тому же имперцы потеряли лучшего некроманта Сарнагарасахала, мага десятой (!) ступени Галуана. Который один стоил десятка своих учеников.

То есть ни зомби, ни даже качественных нетварей в большом количестве им теперь не получить.

А император уже выразил Ксанху неудовольствие… Да Враг с ним, с этой марионеткой, с этим жирным распутником!

На него стали смотреть косо соратники по Вышнему кругу! Дескать, Ксанх ослаб, Ксанх уже ничего не может…

Многие хотели бы видеть, как он уйдет…

Но нет, его дела на Аргуэрлайле еще не завершены!

Однако ж он и в самом деле не знает, как быть.

Да, есть только один человек, который может ему помочь. Если, конечно, захочет.

Октябрьск. Штаб ОГВ

— Значит, мне предстоит идти в одиночку? — Вопрос задал стройный, худощавый шатен с открытым, располагающим к себе лицом, которое почти не портил узкий шрам на переносице.

— Да, именно так, Алексей Петрович, — подтвердил полковник Рябко.

Кабинет, где они беседовали, выглядел довольно странно. С наскоро побеленного потолка свисала электрическая лампочка в помятом жестяном абажуре. Со стен скалились вытертые барельефы, изображавшие, видимо, «хтонических чудовищ» (всплыло в голове у Алексея читанное когда-то определение). Рама в стрельчатом окне стояла как-то косо, и в щели ветер задувал пыль.

Чуть ли не треть кабинета занимал квадратный стол, украшенный довольно грубой резьбой. Именно за этим столом и сидел его собеседник — полковник КГБ Василий Рябко (так значилось в предъявленном им документе).

— Но почему именно я? — только и пожал плечами Алексей.

— Объясню, Алексей Петрович, — с готовностью кивнул полковник. — Видите ли, среди наших сотрудников, чьи кандидатуры мы рассматривали, у вас, пожалуй, лучшие способности к овладению чужими языками. К тому же вы отличаетесь тем, что, так сказать, не замыкаетесь в своей профессии и обладаете, не сочтите за лесть, весьма широким кругозором. Ваша работа по сравнительной мифологии заслужила самую высокую оценку специалистов, причем надо учесть, что образование у вас непрофильное, скажем так. А тот эпизод, когда вы нашли неизвестный город совершенно неизвестной цивилизации в Бразилии, тем самым подтвердив кое-какие гипотезы? Жаль, что пока мы не можем…

— Я не уверен, — поправил Костюк. — Меня тогда зверски трясла лихорадка, а кроме того, я был обколот промедолом из-за раны в плече. Возможно, это мне привиделось в бреду.

— Не скромничайте, товарищ капитан. Наконец, ваша работа на Багамских островах, в археологической экспедиции профессора Джонсона просто выше всяческих похвал…

— Как археолога или по основной специальности? — с улыбкой осведомился Алексей.

— И в том и в другом качестве, — улыбнулся в ответ Рябко. — Ведь где искать основные руины, вычислили именно вы, в то время как все, включая профессора, упорно ныряли на Бимини.

— Но задание-то я не выполнил…

— Ну это не ваша вина. Кто ж знал, что ваш шеф, эта сволочь Сорокин, сдаст в ЦРУ всех, с кем был на связи? Но ваше исчезновение было великолепно организовано. Между прочим, Джонсон до сих пор скорбит о гибели Драгутина Джукановича, считая, что в его, то есть в вашем, лице наука потеряла будущего великого археолога. Кстати, а как вы считаете, они действительно нашли остатки Атлантиды? Ну я имею в виду эти руины?

— Сложно сказать, — пожал плечами капитан, и лицо его неуловимо изменилось, как будто он подумал о чем-то, что доставило ему затаенную радость. — До конца неясно, город ли это вообще.

— Ну не скромничайте, — повторил Рябко. — Вы один из лучших специалистов, а в этом деле как раз и нужны самые лучшие. В конце концов, ведь ничего особенно сложного нет в предлагаемом вам одиночном рейде по вражеской территории.

Священная дубовая роща. Сорок километров к северу от Сарнагара

Этот человек был столь же стар и сед, как и решивший навестить его жрец. И так же согбен годами.

И в то же время как непохожи они были, как далеки друг от друга!

Гость был одет в роскошную хламиду, и драгоценности, украшавшие его, стоили дороже иного имперского городка; с ним были воины и свита, но он выглядел лишь высохшим, дряхлым старцем.

Чародей носил простую домотканую одежду и был один, но в его облике сквозила величавость — как у древнего, уже клонящегося к закату, но еще крепкого дуба. Такого, как те, что возвышались вокруг.

Некоторое время он молчал, глядя на пришельцев, потом, не дрогнув лицом, направился навстречу им.

Еще несколько минут старики изучали друг друга.

Когда-то они учились вместе. Неважно уже, где именно. А потом прошли рука об руку немало дорог. Затем пути их резко разошлись, приведя одного в число служителей Неназываемого бога, а другого — в этот лес.

— Ты, наверное, не ждал меня, брат мой по Силе Эйхал Гирру? — первым нарушил молчание Ксанх.

— Я знал, что ты придешь, — просто ответил старец, опустив ритуальные слова братания.

— Ты не удивлен?

— Нет. Что удивительного в том, что служитель столь грозного бога ищет помощи у жалкого лесного колдуна? — саркастически усмехнулся лесной старик.

Со стороны это выглядело так, словно они возобновили некий спор, прерванный не десятилетия, а несколько дней или часов назад.

— Знаешь ли ты, что происходит в мире? — Ксанх начал издалека.

— Да, знаю, — кивнул Гирру. — Новости сейчас таковы, что доходят даже до моих диких лесов…

— Чужаки пришли к нам из иной Вселенной, — резко бросил жрец. — Станешь ли ты ждать, пока они доберутся и до твоих священных дубрав и сожгут их, ибо что им святыни чужого для них мира?

— Чужаки… — как бы раздумывая, произнес кудесник. — А ты не подумал, что вы могли чем-то разгневать своего хозяина, и это он наслал на вас чужих демонов? Или он отступился от вас, потому что вы ему попросту надоели?

Сказал и ощутил глубокое удовлетворение, увидев, как изменились лица младших жрецов и как дрогнуло что-то в лице собеседника.

— С чего ты решил, что властелин способен отступиться от нас, для которых служение ему — смысл существования? — повысив голос, спросил Ксанх.

Столь явное богохульство заставило его, похоже, на миг забыть о цели приезда.

— А ты вспомни, что у твоего бога есть титулы, которые вы не употребляете, но которые знают все, кто хоть раз слышал или прочел любую из древних священных книг, — насмешливо и вместе с тем спокойно изрек Эйхал.

— И какие же?

— Отец лжи, например, — вновь улыбнулся старик.

Прошло несколько секунд, прежде чем верховный жрец пришел в себя.

— Послушай, Гирру, — начал он спокойным и даже как будто доброжелательным тоном. — Не будем хулить веру друг друга или возвращаться к нашим старым спорам. У каждого свой путь. Твой привел тебя в этот лес, мой — в чертоги моего божества. Мы были товарищами, даже друзьями. Зачем нам ссориться теперь, когда мы скоро покинем этот мир? Почему бы, в конце концов, одному старому другу просто не помочь иному?

— И какая помощь тебе нужна?

— Ты ведь великий провидец… — начал было Ксанх.

— Да? И что же, все ваши храмовые предсказатели вдруг ослепли и разучились глядеть в будущее? Или ты сам забыл, как надо смотреть в кристалл?

Тут ледяное спокойствие изменило верховному жрецу-чародею.

— Я не разучился, друг. — Голос его чуть дрогнул. — Я смотрю — и ничего не вижу. Пламя, пламя, одно только пламя — яркое и всепобеждающее — яркостью в тысячи солнц.

— Ну хорошо, — смягчился Эйхал. — Скажи, что ты хочешь узнать.

— Я хочу изведать, можно ли победить чужих и можно ли закрыть ворота, через которые они сюда пришли? — торопливо произнес жрец.

— На первый вопрос я дам тебе ответ сразу. Их можно победить, потому что непобедимых сил не существует. Ты забыл, что для провидца главное — правильно сформулировать вопрос, на который хочешь получить ответ.

— Хорошо, — нетерпеливо пробормотал Ксанх. — Давай не будем играть словами. Тебе лучше знать. Готовь же все, что нужно для твоего чародейства.

— Я давно готов, — сообщил старик. — Я ведь знал, что ты попросишь меня об этом.

По его знаку откуда-то из-за деревьев вышла девушка, молча подошла к Эйхалу и протянула завернутый в выцветшую тряпицу предмет. Неторопливо развернув ее, он взял в руку маленькое каменное зеркальце. Затем девушка протянула чародею извлеченный из-под заштопанного одеяния флакон, но старец с улыбкой отстранил ее маленькую, крепкую ладонь.

Вглядываясь в зеркало, он принялся что-то бормотать, потом замолк, при этом словно прислушиваясь к неслышимому другим голосу — или голосам?

Он и в самом деле прислушивался. Вернее, вслушивался в голоса тех, с кем научился общаться в этом лесу.

Голоса бормотали, шептали, угрожали, требовали, рассказывали обо всем на свете, издевались и давали советы — и это все сразу. Нужно было лишь сосредоточиться, просто сосредоточиться на том, что хочешь узнать. Маг это и сделал. И хотя язык был ему непонятен, Эйхал разбирал смысл сказанного, вернее, догадывался, что хотят ему сообщить невидимые духи священной дубравы.

Глубоко вдохнув, он открыл глаза, несколько мгновений постоял, возвращаясь окончательно сюда, в свое тело, на эту лесную опушку.

— Я, наверное, огорчу тебя, мой старый друг, но изволь уж выслушать то, что я узнал.

Ксанх напрягся.

— Если ничего не изменится и все будет идти как шло, то спустя луну или полторы стяги пришельцев и бунчуки их степных друзей будут развеваться на стенах Сарнагара и других городов вашей земли. А что до второго вопроса, то, дабы закрыть эти врата, не хватит никакой силы.

— Но почему? — не испуганно даже, а как-то недоумевающе спросил жрец-чародей.

— Потому что проход в наш мир прожгли с помощью Первичного Огня, — спокойно констатировал Эйхал Гирру, сложив руки на груди.

Воцарилось долгое молчание.

— Что будет с нами? — только и спросил слуга Неназываемого.

— Подумай сам, мудрейший, или обратись к мудрости того, кому ты служишь. Что перед ней мудрость жалкого слуги трав и деревьев?

— Собирайтесь, — резко бросил Ксанх, не оборачиваясь. — Мы уходим. Скоро нашему господину потребуется каждый обладающий силой и каждый клинок.

Торопливо они покидали это место, стараясь не оборачиваться. Впереди с каменным лицом ехал верховный жрец.

Старец остался стоять, провожая взглядом кавалькаду, скрывшуюся за холмами. Затем вдруг резко развернулся на месте, и метнувшийся в его сторону бледно-синий туман замер, остановившись. Потом из кустов, из неприметного укрытия, поднялся молодой человек в одеянии служителя Шеонакаллу не самого последнего ранга. Поднялся явно не по своей воле, — во всяком случае, об этом говорили его неестественные ломаные движения.

— Выходит, Ксанх решил закончить наш спор именно так… — улыбнулся старик. — Ну что ж…

Туман собрался в шар и поплыл к несостоявшемуся убийце.

— Пощади, мудрый, — жалобно захрипел жрец. — Я лишь выполнял приказ…

Гирру с улыбкой покачал головой:

— Ты сам выбрал свой путь…

Шар стремительно метнулся к жрецу, и это было последнее, что тот увидел в своей жизни.

Через несколько минут ничего на опушке не напоминало о том, что случилось тут совсем недавно. Лишь поднималась примятая копытами трава да чуть шевелилась земля, поглотившая тело того, кто пытался нарушить законы этого места.

Сарнагар

Стремительность, с которой двигались танки и грузовики, была свыше понимания местных обитателей — даже магов. Поэтому, когда ударная группа Советской армии, сопровождаемая ордами своих союзников-степняков, оказалась у стен столицы Неназываемого, перед ней не было никакого войска.

Шестидесятитысячная армия под началом наместника северо-востока империи находилась в десяти днях перехода и никак не успевала на помощь.

Первые несколько дней Сын Бездны и его наместники были буквально парализованы.

И больше чем даже страшное дальномечущее оружие чужаков и неуязвимые боевые машины, поражала именно та скорость, с какой враг преодолевал расстояния, которые войска империи проходили за недели и даже месяцы.

Огненные птицы, почти неуязвимые для колдунов, и громовые стрелы, с воем падающие из-за горизонта на головы ничего не подозревающих воинов, были хотя и страшны, но все же не выходили за пределы понимания. Магия также была способна на многое.

Но то, что бронированные колонны чужих оказались в пределах Сарнагарасахала уже через трое суток после победы над войском некромантов, казалось воистину невероятным и чудовищным.

Да, случалось империи терпеть поражения, да, семьдесят лет назад степная конница великого каана-шамана Ул-Уледды была остановлена уже в виду стен столицы.

Но тогда война длилась два года и врагу потребовалось почти шесть месяцев, чтобы пройти от хребта Хео до Сарнагара.

А теперь противник появился в сердцевине державы, едва ли не опередив известие о поражении имперцев у урочища Трех скал.

Командующий войском, защищавшим столицу, меч Шеонакаллу, благородный Гессарх Схо, обозревал окрестности с главной башни оборонительных бастионов.

Главный лагерь степняки разбили, словно бросая вызов, прямо напротив Ворот бога.

Специально обученные воины, наблюдавшие со стен за обложившим столицу войском, сочли, что там не меньше пяти тысяч степняков и примерно три-четыре тысячи пеших воинов из окраинных княжеств — вассалов империи (ну с ними еще предстоит рассчитаться!). Что касается пришельцев, то сказать что-то определенное было весьма затруднительно. Их железные повозки сновали туда-сюда, исторгая дым и оглашая окрестности мерзостным железным ревом, словно бы чудища угрожали кому-то. Все же наблюдатели согласились, что пришлецов не меньше десяти тысяч, и с ними почти тысяча машин.

Разведчики, спускавшиеся со стен в ночь, сообщили, что немалое число чужеродцев расположилось в нескольких десятках полетов стрел от города, и занимаются они непонятными делами. Там же крутились шаманы и некоторое число магов, причем, что особенно печально, среди них замечены как минимум двое из числа самих чужаков (во всяком случае, были они в черных одеяниях кудесников).

Именно там, должно быть, установлены эти жуткие огненные катапульты, решившие исход боя у Трех скал.

Лазутчики попробовали выкрасть кого-нибудь из пришельцев. Но тут вездесущие шаманы подняли тревогу, и людям меча Шеонакаллу пришлось спасаться бегством.

Увы, спаслись не все. Троих прикончили пришельцы из своих метателей, двоих нашпиговали стрелами кочевники, мага поджарили шаманы, а старшего из воинов, доблестного Кейса Сио, взяли живым. Как говорят уцелевшие, какой-то хилый на вид чужак поверг его наземь хитрым ударом ноги. (Черные Солнца, драться ногами?! Лишь за одно это они недостойны именоваться воинами!) Может, разведчику впоследствии удалось бы сбежать, но, на беду, рядом оказался вождь клана Дураб Серукар, семья которого была уничтожена в прошлый поход имперцев на кочевников именно Кейсом. Всю ночь со стороны лагеря степняков слышался рев труб, грохот барабанов, визг варварских флейт — так праздновали дикари свершившуюся месть.

Единственным успехом этих двух дней было то, что магам удалось подстрелить какого-то важного чина пришельцев, опрометчиво сунувшегося без сопровождения шаманов к стенам.

Но один убитый военачальник не мог ничем улучшить положение осажденных, а Тень, пославший молнию на расстояние немыслимое для обычного мага, испустил дух к вечеру — видать, надорвался.

Наверняка в ближайшие дни следовало ждать штурма — об этом говорили и провидцы храмов, и гадатели, а прежде всего воинский опыт самого Гессарха Схо.

По единодушному мнению военных специалистов, Сарнагар был крепостью почти неприступной. Стены его превосходили высотой все, что только ни возводилось в оборонительных целях на Аргуэрлайле, не исключая далекой и загадочной Шривиджайи. Стены, сложенные из титанических базальтовых блоков, как гласят предания, были воздвигнуты еще до тех времен, что завершились падением небес.

В городе было достаточно продовольствия — и царские склады, и храмовые закрома, и зернохранилища купцов (ибо по давнему указу именно столица была центром хлебной торговли). Множество колодцев снабжали город водой.

Гессарх обернулся, глядя на свой родной город.

Черные с золотом купола храмов, зелень садов, багряные и синие крыши Запретного города, дворцы вельмож и купцов, дома предместий.

Неужели и в самом деле над ними будут развеваться алые стяги пришельцев и бунчуки мерзких степняков?

Оставалось надеяться на то, что древние стены выдержат удары летучего огня. Что уцелевшие чародеи превозмогут силу шаманов и вражеских магов. Что сила и мужество осажденных помогут продержаться хотя бы до прихода северной армии (а там посмотрим: не может ведь чужинцам везти вечно).

Наконец, на то, что жрецы все-таки вымолят у Неназываемого бога помощь. Ведь денно и нощно совершают ритуалы поклонения, прося у Повелителя избавления от огня, прокладывающего путь врагу.

Во дворе небольшого храма было многолюдно.

Мужчины — от немолодых бородачей до юношей, женщины — и сгорбленные старухи, и только-только вошедшие в женский возраст девушки, дети всех возрастов. У стены рядком, словно поленья, были разложены голенькие младенцы — иные лишь считаные дни назад появились на свет. Они тоже не кричали и даже не шевелили ручками и ножками — словно спали.

Богатые одежды собравшихся (правда, несколько женщин были лишь в ночных покрывалах) никак не гармонировали с этим тесным двориком и грубой каменной кладкой неказистого храма.

Храма, равных которому древностью немного бы сыскалось во всем Аргуэрлайле.

На небольшом алтаре — глыбе ноздреватого, опаленного давним огнем камня — стояли неуклюжие статуэтки. Каменные, глиняные, костяные… И хотя сделаны они были грубо и неумело, но даже в таком виде внушали безотчетный страх непосвященному.

Это были ипостаси Шеонакаллу, в которых он являлся на Аргуэрлайл.

Безумный Скорпион, Танцующая Смерть, Владыка Костей, Отец Уничтожения…

Самые древние изображения, которые только были в царстве Черных Солнц.

А в центре — статуэтка человека с мощными мускулами и плечами шириной чуть ли не в его рост, воздевшего над головой толстенный меч.

Слуга Пустоты — последняя ипостась-аватара, в которой бог сходил в подлунный мир, и прямыми потомками которой являлись все мужчины, женщины и дети, собранные тут нынче по воле верховного жреца Ксанха.

Эордас Ратми, мастер крови, оглядел сгрудившихся у алтаря жрецов-резников, сжимавших в руках свое оружие. В его душе гордость боролась с огорчением.

Ему, сыну землепашца из убогой горной деревни, не просто предстоит отправить к Шеонакаллу самого Сына Бездны. На алтарь будут положены все, в ком течет кровь их владыки. Деяние это останется в веках, а значит, останется и он, и в чертогах Черных Солнц ему будет отведено не последнее место.

Но ему, одному из высших жрецов Неназываемого, придется нарушить порядок великого поклонения, сделав все слишком торопливо и даже без надлежащих инструментов. Лишь у половины резников были нефритовые мечи, какими только и можно проливать святую кровь на алтарь, какие делаются только в одной мастерской при Серебряном храме и каждый из которых рабы вытачивают год, а то и два, под страхом смерти за порчу заготовки. У остальных были обычные обсидиановые ножи, употреблявшиеся для ягнят и быков и для младенцев простолюдинов.

И это при том, что сейчас предстоит уйти в мир иной династии правителей, владычествовавшей в земном царстве Отца Бездны без малого одиннадцать сотен лет! Если Сарнагарасахал выстоит, Вышний круг отыщет других потомков бога и возведет их на престол, пусть даже они будут последними рабами. Если же нет — с этими мечами жрецы Шеонакаллу пойдут в свой последний бой.

Так надо же, чтобы с самого начала ритуал подвергся осквернению. И все из-за прихоти Ксанха, поглоти его Бездна.

Примчался откуда-то весь в мыле, собрал Вышний круг и объявил, что надобно срочно проводить обряд Слияния Черных Солнц.

Никто ж не имеет возражений. Нужно так нужно. Однако есть веками отточенная процедура. Кто ответит перед Неназываемым за отступления от ритуала? Ксанх? Ага, как же! Он и на храмовое подворье не явился, чтобы если вдруг что…

Однако пора было приступать.

— Повелитель темных небес, владыка над владыками, высочайший среди Высочайших, владетель мира, чьи крылья простираются от Солнца до Луны, идущий по бесконечной мертвой дороге, господин звезд, вспенивающий водяную бездну, сын Вечности и Отец Уничтожения, снизойди до нас!! — хриплым басом возгласил мастер крови, занося меч над головой.

Служка почтительно, но деловито подтолкнул к алтарю беспомощного императора и поставил его на колени…

Город протянулся вдоль реки километров на десять. И даже отсюда невооруженным глазом были видны огромные дворцовые комплексы — настоящий город в городе.

— Их Запретный город побольше Кремля будет, — вполголоса прокомментировал кто-то из штабистов.

— Отставить посторонние темы, — скомандовал вполголоса Тихомиров.

Генерал нервничал.

Дело в том, что сейчас тайная мечта всей его жизни была близка к осуществлению. Ибо он получил шанс одержать настоящую победу.

Тихомиров поступил в военное училище в 1949 году, спустя четыре года после войны. И все годы службы его терзало чувство зависти к старшим, всего-то на несколько лет, товарищам по службе. Тем, кто сражался на настоящей Великой войне. Это чувство заставляло писать рапорта с просьбой направить его в любую горячую точку, куда только посылали Советскую армию. Тихомиров прослыл отчаянным храбрецом, но в основе его отваги лежала все та же зависть. Это чувство заставляло его, когда он уже достиг высоких чинов, быть нарочито строгим к тем фронтовикам, которые оказались по капризу судьбы ниже его в звании.

Его мечтой была настоящая война и настоящая победа.

Победа не на учениях, над условным противником (он почти ненавидел это привычное, но, по сути, такое идиотское словосочетание). Не над обезумевшими, не ведающими, что творят, повстанцами с охотничьими ружьями и старыми автоматами.

А над настоящим врагом, многочисленным и вооруженным страшным оружием, которого у них нет или почти нет.

Собственно, сейчас только одно его и беспокоило. Только магия (о черт, настоящая магия!) могла бы помешать Тихомирову осуществить заветную мечту. И не колдуны, пуляющие молниями, пугали его. На каждого такого будет по десятку стволов.

Как он успел узнать, в арсеналах сарнагарских чародеев найдется и кое-что посильнее, о чем даже немногие знатоки не могли толком ничего рассказать.

Наверняка прижатые к стенке аборигены пустят в ход все, что только смогут.

Интересно, чего ему ожидать?

Может быть, в бой будут брошены стада сотворенных врагом чудовищ, против которых бессильны пули и снаряды? (Как, например, те нелюди, с которыми пришлось столкнуться у Трех скал отряду Макеева.) Или титаническое землетрясение заставит землю расступиться и поглотить их армию, а заодно и этот треклятый город? Или с небес упадет метеорит, после которого останется только кратер от горизонта до горизонта?

А может быть, будет применено более тонкое колдовство, от которого и в самом деле начнет распадаться печень, а мозг станет вытекать из ушей?

Впервые за всю свою карьеру Тихомиров пожалел, что в его распоряжении нет атомного оружия. И не гаубичных снарядов, а нормальной тактической ракеты с боеголовкой в сорок полновесных килотонн.

Вчера с ним говорил Аор, этот странный тип, ставший в аргуэрлайлской ОГВ чем-то вроде главного консультанта по магии, и генерал, выслушав, поверил и позволил ему сделать то, о чем тот поведал. Ибо только Мак Арс мог дать гарантию, что главный магический удар нанесен не будет.

Если его отряд сумеет выполнить задуманное этим странным человеком, то по крайней мере магии, настоящей магии, опасаться не придется.

Если же нет…

Тогда только здешним богам известно, чем все завершится…

Катакомбы эти простирались на десятки километров.

Одни построили люди, вырубая известняк для своих жилищ, храмов и крепостей. Другие создала природа. Третьи — люди, но для иных целей, нежели прозаическая добыча камня.

В народе ходили легенды о подземных чудовищах, о превращенных в упырей-стражей заблудившихся там путниках.

Всего этого не знали бойцы ОГВ, выстроенные в одну шеренгу по просьбе Аора. Иначе ни за что не вызвались бы добровольцами.

Маг шел вдоль строя, иногда проходил, не останавливаясь, иногда задерживался на миг и, ткнув пальцем в грудь очередного избранного, сухо бросал:

— Ты… ты… ты… ты… Пожалуй, ты…

Возле белобрысого, веснушчатого паренька он задержался несколько дольше, внимательно и испытующе вглядываясь. Узнал своего «крестника», спасенного у Трех скал от чар мага десятого уровня, вселившегося в тело шамана Кросс-хвана.

— Нет, — так же сухо процедил и двинулся дальше.

— Постойте! — вдруг вскрикнул солдатик, выскакивая из строя и загораживая ему путь. — Возьмите меня… товарищ… товарищ маг. Я справлюсь, обещаю…

Мак Арс как-то странно ухмыльнулся.

— Ты хочешь пойти туда, воин, тебе интересно, да? Нет, это не ты хочешь! Тебя туда тянет сила посильней твоей! Если даже тут ты слышишь зов глубины, то что же с тобой будет там?! Возвращайся на место, мальчик, и молись своему богу.

Из сотни бойцов чародей отобрал менее трети. Среди них, разумеется, и своего ученика — ефрейтора Серегина.

Подземный ход открылся темной, зияющей дырой, откуда потянуло сыростью, холодом и еще чем-то…

Некоторое время они стояли недвижно, пока командир сборного взвода, полковник Сентябрьский, пробормотав в усы что-то вроде: «Чему быть, того не миновать», — включил фонарь, посветил вниз, а потом сделал первый шаг на истертые ступени. В тоннеле ни шороха, ни огонька.

— Не вздумайте свернуть, — прошипел Аор. — Только Неназываемый знает, куда ведут эти штольни. Если знает…

Они спустились еще ниже и оказались в широком низком коридоре, на полу которого мерцающими бликами дрожала темная вода.

Не изменившись в лице, маг вошел в эту воду и как ни в чем не бывало двинулся дальше.

Сначала воды было по щиколотку, потом по колено, потом по пояс…

Со всех сторон их обступил мрак, только впереди, где уверенно шел чародей, мерцал багряный ровный свет.

— Говорят, эти подземелья существовали уже тогда, когда тут жили люди, не знавшие металла и истинной магии, — сообщил проводник, не оборачиваясь. — Но еще в те времена шаманы знали о силе этого места.

Лестница привела их к небольшой металлической двери, покрытой грубыми, на вид очень древними барельефами.

— Взгляни, брат по Силе, — прошелестел над ухом Серегина шепот чародея. — Эти изображения сделала рука человека пятнадцать тысячелетий назад, не меньше!

Он положил руки на дверь и потянул на себя. И она, словно его ладони были магнитами, медленно распахнулась.

— Теперь слушайте меня. — Голос Аора вдруг стал сух и тверд. — Отныне вы должны будете делать только то, что я говорю, и именно так, как я говорю. Наказание за… Наказания просто не будет. Некого станет наказывать. — Воины переглянулись. — По сторонам не смотреть, если что-то померещится, внимания не обращать. Ничего по-настоящему страшного тут сейчас нет.

Слова падали как камни, заставляя всякого проникнуться важностью сказанного. Могло показаться, что некая высшая сила говорит сейчас с землянами устами молодого мага.

Несколько часов назад вертолетом из Октябрьска была доставлена большая фотокарта Сарнагара. Присланный вчера беспилотный разведчик трижды прошел над вражеской столицей, засняв с пяти километров все, что было возможно.

Союзники с охотой взялись сориентировать землян, что и где находится в осажденном городе и куда следует направить огонь в первую очередь. Сейчас трое из них, лучшие «чуйные», какие только нашлись среди степняков, расположились у стола и указывали время от времени места, где творились опасные чары.

После чего артиллеристы быстро вычисляли координаты, и капитан-чеченец передавал их на батареи. Те же выпускали десяток или полсотни снарядов по вражеской столице — городу Того, Чье Имя Не Смеют Осквернить Уста Смертного.

Одно из преимуществ артиллериста на войне (если вообще на войне можно говорить о том, что кому-то бывает здесь лучше) является то, что он не видит тех, кого убивает. Для него война в идеале сводится к математическим расчетам и ряду операций с механизмами.

И вот сейчас старший лейтенант Сергей Михнов лишился этого преимущества.

Он уже достаточно знал о местных магии и колдовстве и не должен был бы удивляться вдруг обретенным способностям. Сергей и не удивлялся, ибо то, что представлялось его внутреннему взору, напрочь отбивало все посторонние мысли. Он механически отдавал команды и выполнял распоряжения, еще ухитрялся покрикивать на подчиненных, но картины ужаса и смерти все больше заполняли его мозг.

— Цель номер двенадцать. Дистанция четыре двести, взрыватель на касание, беглым…

Одна за другой падают в стволы мины — шестнадцать килограммов четыреста граммов, семь двести взрывчатки…

…Выстроившиеся на площади перед храмом вольные маги, выслушивающие одного из жрецов, успевают почувствовать летящую с неба смерть, но вот помешать…

На площади — кровь, вопли, посеченные осколками тела, дергающиеся в агонии.

Крупный план: совсем юная девушка в смешном уборе с зелеными ленточками целительницы, пытающаяся вдохнуть воздух разрубленным горлом.

Жрецы, кстати, совсем не пострадали…

…Вот по улице бежит человек в плаще чародея, тащит за собой плачущую женщину и нескольких ребятишек. Этому человеку явно нет дела до войны, он всего лишь пытается спрятать своих близких в надежном месте. Никто не стал бы целиться в него специально.

Но, увы, есть такая штука, как эллипс рассеивания.

Из-за нее одна из мин, выпущенных по группе жрецов, отчаянно пытающихся в двух улицах южнее смастерить дальнобойные смерть-чары, должна упасть именно там, где остановились передохнуть чародей и его семья. Мужчина пытается остановить летящую мину, скрестив над головой руки, и падает мертвым с хлынувшей изо рта и ушей кровью. Оно и к лучшему. Чародей не видит, как спустя мгновение взрыв обращает в фарш всю его семью…

…Вот беспорядочная толпа вооруженных людей собралась на бывшей базарной площади (еще кое-где стоят покинутые дощатые прилавки и навесы). Это городские ополченцы. Вид их, неуклюже сжимающих в руках оружие, в неказистых, старых доспехах, не подогнанных по фигуре, в разномастной одежонке, вызвал бы улыбку. Если только не знать (как откуда-то знал Михнов), что перед тобой вчерашние лавочники и ремесленники, огородники и ткачи, каменотесы и учителя. Жители страны, на земле которой уже век не было войн, взявшие оружие лишь несколько дней назад.

Пожалуй, их можно было бы оставить в покое, но на суконном языке уставов это называется «скопление противника» и подлежит обработке артиллерией. На всякий случай. Что с того, что их оружие кажется смешным человеку эры реактивных самолетов и межконтинентальных ракет? В уличных боях копье и арбалет иногда немногим безопаснее автомата. А значит — огонь!

Очень хороший результат — почти все мины легли в заданном квадрате, убив две трети из собравшегося на бывшем овощном базаре отряда. Несколько мин, правда, улетели черт-те куда, прикончив десяток коз и отчаянно старающегося загнать их в хлев подпаска, но это уже мелочи. Остатки отряда разбегаются в разные стороны, затоптав нескольких пытавшихся их остановить командиров…

…Еще одно скопление противника. А вот это уже серьезнее. В толпе кроме копейщиков и пращников стоят аж двадцать магов, в руках у которых огненные метатели. Раза в два побольше того, что доводилось видеть старлею раньше…

— Цель номер тридцать восемь… Беглым — огонь!..

…Лишь полдюжины мин падает рядом с отрядом, а все остальные вываливаются на дома и сады. Ни одного стрелка из колдовской огнестрелки, кстати, даже не задело…

— Цель номер…

…Обломки камня и глины взлетают ввысь, и среди них несется тельце новорожденного младенца…

— Цель номер…

…Девочка лет десяти пытается запихнуть обратно внутренности, вывалившиеся из разорванного живота…

— Цель…

Михнов не стал биться в истерике, кричать или пытаться остановить стрельбу. Он просто нашарил кобуру на поясе, вытащил показавшийся легче пушинки «Макаров». Спокойно поднес к подбородку, сдвигая предохранитель, и так же спокойно нажал на спуск.

Артподготовка еще продолжалась, а к стенам Сарнагара, повинуясь отданной по радио команде, двинулись три извивающиеся стальные колонны. И в каждой среди бэтээров и танков выделялась ярким канареечным цветом одна машина, которой было явно не место среди них, ибо предназначалась она не для разрушения, а для созидания.

К стенам двигались краны японской фирмы «КАТО»: вылет стрелы 47 метров, максимальная высота подъема груза — 36 метров, мощность — пятнадцать тонн. Во всем Союзе их было три штуки. Именно эти три боевые единицы и шли сейчас в атаку. Со стороны это выглядело, наверное, так же нелепо, как, например, клоуны, строем марширующие по плацу под военный оркестр.

Идея эта пришла генералу Тихомирову сразу, как только он увидел снимки Сарнагара, оценил высоту его стен и ширину пробитого в камне рва.

Он тут же потребовал эти машины, заставив Мезенцева послать запрос прямо в Москву. Поскольку проект «Порог» все еще имел высший приоритет, краны выделили, хотя Тихомиров и опасался, что не успеют утрясти это дело до начала штурма.

У каждого «КАТО» на крюк подъемника была подвешена наскоро сваренная из стальных балок рама, с которой свисали тросы с крючьями поменьше.

И когда атакующие приблизились вплотную к стенам, стало ясно, зачем.

Два бэтээра стали вплотную аккурат под раму, затем крючья зацепили за скобы на броне, и две стальные коробки быстро, хотя и с натугой, поползли вверх.

Вот первый кран пронес их над стеной и начал опускать вниз. Бэтээры уже наполовину скрылись за гребнем, когда из-за стены ударила молния и пережгла трос.

Бронетранспортеры, коротко лязгнув железом, рухнули вниз, на городские улицы.

На минуту и наблюдавшее за происходящим начальство, и солдаты штурмовой колонны замерли в растерянности. Затем за стеной раздалась длинная пулеметная очередь, потом что-то блеснуло и с грохотом выплюнуло сдвоенное дымное облако. Еще несколько секунд трещали рвущиеся боеприпасы, потом все стихло.

— Продолжать! — рявкнул Тихомиров, уверенный в своей правоте.

Кран подцепил следующий объект.

На этот раз все прошло гладко.

Идущая во главе колонны тройка Т-54 беспощадно крушила лепившиеся у городских стен глинобитные домики бедняков. (Сколько раз столичный векил мыслил вообще вышвырнуть всякую рвань за пределы Сарнагара, да все никак и не собрался.)

За ними, перемалывая колесами побеленные обломки, иногда окрашенные кровью, ползли бронемашины.

Один раз дорогу стальной змее преградила фаланга копейщиков, слаженно выставившая вперед острия закаленных в магической воде и масле лезвий. Надо отдать должное их отваге. С пути гусеничных машин не ушел никто, и до самого последнего мига сарнагарцы стояли твердо. Но лишь несколько секунд потребовалось, чтобы стена копьеносцев была сметена.

Маги пробовали плеваться огнем, но амулеты и знаки, выведенные шаманами на броне, пока помогали превосходно.

Вот наконец и цель — одна из надвратных башен города.

Разметав пулеметными очередями сгрудившихся у башни вояк, штурмующие вплотную придвинулись к подножию еще огрызавшейся стрелами твердыни. В амбразуры полетели гранаты. Но не обычные, а дымовые, вперемешку с картонными гильзами «черемухи».

Минуту спустя из машин выскочила дюжина людей в противогазах и устремилась к дверям. Заготовленные заряды пластита не понадобились — двери башни распахнулись, и из проема, вместе с густыми клубами дыма вылетели трое воинов Шеонакаллу, чтобы рухнуть под пулями.

Еще секунда — и советские бойцы рванулись вверх, снося с лестницы автоматными очередями беспомощно толкущихся и трущих слезящиеся глаза вражеских воинов.

Парни успели подняться на третий уровень, когда погиб первый из них. Какой-то гигант в серебряных доспехах, захлебывающийся хриплым кашлем, выскочил из темного перехода и столкнул вниз, в пролет, одного из спецназовцев, рухнув вместе с ним на заботливо, на случай прорыва конницы, уложенные зубьями вверх бороны.

Еще один этаж — и бледный огненный сгусток поразил идущего впереди старшину Петренко. Тот, вспыхнув факелом, в несколько мгновений превратился в сморщенную, обугленную куклу.

Сразу следом такой же шарик ударил в грудь другого бойца, но тут же отлетел прочь, в темноту. В отличие от однополчанина, рядовой Чуб не пренебрег защитным амулетом, которые раздавали шаманы союзников. Вопль пожираемого собственной магией человека слился с грохотом автоматов. Падает еще один боец — случайный рикошет угодил в щель между каской и бронежилетом — такое тоже бывает.

Вот и главный каземат — святая святых башни.

Подъемный механизм заперт на огромный замок. Причем синеватые отблески, вырывавшиеся из скважины с частотой человеческого сердцебиения, свидетельствовали, что замок этот защищала весьма опасная магия.

Но никто не попытался даже приблизиться к ловушке. Где пасует сила, помогает хитрость плюс спецсредства.

Термитная шашка пережгла стальной тяж, удерживавший надежно запертый противовес, и тот неторопливо сполз вниз.

Медленно разошлись створки ворот, и столь же медленно опустился мост.

И именно в этот момент судьба забрала еще одну жертву: исполинские зубчатые колеса, вращаясь, втянули оказавшегося рядом человека в маскхалате и перемололи его. Слишком быстро, чтобы можно было спасти бедолагу, вытащив из гибельного захвата, но не слишком быстро, чтобы жертва не успела осознать происходящее с ней и сполна испытать все муки, отпущенные для умирающего такой смертью. Вопль его слышали только замершие в ужасе товарищи — грохот боя заглушил бы его в любом случае, да и трехметровой толщины стены не выпустили наружу ни одного звука.

Механизм выплюнул разодранное в клочья тело вместе со сплющенным в лепешку автоматом и растерзанным бронежилетом.

Бойцы по-прежнему стояли, замерев и глядя на то, что минуту назад еще было их товарищем.

Спустя минуту или около того башня содрогнулась от грохота колес и гусениц — в открытые ворота пошла бронетехника…

Когда, поддавшись ловким рукам Аора, дверь распахнулась, перед бойцами сборного взвода открылась удивительная картина. Большое помещение, по виду напоминающее типичную для Земли христианскую церковь, скорее католическую, чем православную. С высоким стрельчатым потолком, скамьями для верующих и чем-то похожим на орган. Под его нестройные звуки перед неким подобием алтаря выплясывали два десятка человек, одетых в черные рясы.

Даже непосвященному наблюдателю становилось ясно, что каждое движение, каждый такт ритма, каждый вдох танцующих были отточены даже не веками — тысячелетиями, ибо обряд этот пришел из прежнего мира.

Монотонно гудели гигантские трубы, наполнявшиеся воздухом, который нагнетали в мехи механические лапки, ударяли в литавры управляемые движением грузиков молотки. И каждый удар отзывался во внешнем мире.

А потом старший из танцующих, тощий и седой, как лунь, начал выкрикивать непонятные слова, а все остальные хором их повторяли:

— Опэймоп! Лоудхафх! Ссэйфф! Дикбраффз фубз? Дживджуб йуфт? Кхрейб дхувджь каззфт!!! Джуфбс хверидж!! Ол сонуф ваджарс гохо йада ссаар! Содрагн зул гохоерртт…

— Ксааф, неркеу террс кла, квек апас! — торжествующе рявкнул маг, приведший их сюда.

И тут же добавил по-русски:

— Огонь!!!

Слаженно ударили двадцать шесть автоматов Калашникова. Их поддержали четыре офицерских «Макарова».

Когда брякнули о камни последние гильзы, живых врагов в храме не было. На камнях лежали тела в длинных черных хламидах, под которыми растекались черные лужи.

Обнажив длинный волнистый кинжал, Мак Арс подошел к мертвецам. Напрягся. Но добивать никого не пришлось.

Удовлетворенно кивнув, он повернулся к странному инструменту и что-то сделал с ним, так что «орган» замолчал.

Потом словно дуновение прошло по лицам замерших солдат и офицеров.

Но не ветра…

Откуда-то до них донесся слабый крик. Или эхо слабого крика?

— Ну вот и все, — бросил Аор и указал на уходящий в темноту проход. — Все, кто остался там, сколько бы их ни было, мертвы. Невозможно творить чары в Лабиринте, если снаружи кто-то не держит Струну.

— Туда можно войти? — спросил Артем Серегин.

— Тебе — нет, брат мой по Силе. Пока нет. Мне можно — я успел пройти второе посвящение. Вот им, — взмах рукой в сторону военных, топтавшихся возле трупов, — тоже можно. Ни в одном из них нет ни крупицы дара. А тебя там сожжет. И хорошо, если обычным огнем.

— А я могу войти в этот ваш Лабиринт? — подал вдруг голос замполит из роты Макеева старший лейтенант Лыков.

— Можешь… пожалуй, хотя в Лабиринте ни в чем нельзя быть уверенным.

— Тогда я пошел, — решительно поднялся замполит и вытащил из рюкзака солидно выглядящую фотокамеру. — Если что…

— Если что, я вынесу оттуда твой труп, — совершенно серьезно закончил фразу Мак Арс.

— Ничего, я ненадолго, — бодро усмехнулся замполит.

— Как знать, — пожал плечами маг. — Там время течет совсем по-другому. Ты можешь войти туда вечером и пробродить до времени рассвета. А когда вернешься, окажется, что уже вечер следующего дня… или еще вечер этого. В зеркалах иногда видишь странные места или небо с чужими созвездиями. Или с созвездиями, которые знакомы, но изменили свой рисунок. А однажды я видел там наше обычное небо с двумя лунами.

— Ты…

— Да, приходилось, — кивнул Аор, явственно давая понять, что продолжать эту тему он не собирается.

— Ну я пошел, — бросил Лыков и решительно зашагал к тоннелю.

И полковник не стал его останавливать. Честно говоря, ему стало вдруг все равно. А отчего так, Сентябрьский не мог бы объяснить вразумительно.

Встряхнувшись, командир особого взвода изо всех сил принялся изгонять эту апатию, и она его отпустила. Мельком оглядев лица бойцов, полковник понял, что с подчиненными происходит то же самое, что и с ним. Наверное, последствия психической атаки.

Зато Мак Арс выглядел бодрым и довольным, как кот, слопавший хозяйскую сметану, закусивший жирной вкусной рыбой и при этом избежавший порки. Гоголем прохаживался над трупами поверженных врагов и, вглядываясь в их лица, покряхтывал. Остановившись у тела седовласого предводителя жрецов, он и вовсе захихикал:

— Вот где привелось свидеться, Ксанх!

Подавляя неприязнь и невольный страх, полковник встал и подошел к музыкальной хреновине, напоминавшей гибрид ударной установки с шарманкой.

— Похоже на музыкальную шкатулку, — произнес он вслух.

Аор пнул установку ногой.

— Тот, кто играет заложенную сюда литанию,^[7] еще может уцелеть, но тот, кто слышит, — обречен. А ведь до нас из прошлого дошли только ее обрывки, которые подслушали давным-давно те, кто умел выходить в миры Неведомых и Могущественных, и оставаться там подолгу… незамеченным. Теперь этого не умеют.

— И слава богу, — вдруг выдохнул Сентябрьский.

Маг внимательно посмотрел на него.

— Пожалуй, ты прав. — И добавил: — Говорят, именно ее играли, когда призывали скалу из внешней пустоты…

Стрелы и осколки стучали по броне. Один раз корпус лязгнул, словно силач обрушил молот на машину, и прямо напротив Дашутина на металле вспух раскаленный волдырь. В машине стало вмиг жарко, как в духовке.

Прапор повернулся к Анохину:

— Жора! Надо вылезать, сгинем в этом гробу на колесиках!

— Куда? — попытался задержать прапорщика капитан. — Команды не было!

— Какая, на …, команда? — взвыл прапор. — Сейчас еще один выстрел, и мы все покойники, а так мы еще чего-то сможем сделать.

Его убило в первую секунду, когда он пытался вылезти из машины через верхний люк.

Вслед за этим в БМП попала вторая шаровая молния.

— Уходим!! — сквозь кашель, захлебываясь дымом, выкрикнул Анохин.

Едва он выскочил, в машину угодил третий магический заряд.

Из люка с воем выбросилось, как подброшенное пружиной, тело и, конвульсивно дергаясь, рухнуло рядом с капитаном. У стрелка была снесена челюсть, в животе зияла страшная рана, словно кто-то вырвал ему всю брюшную стенку.

В машине начали рваться снаряды.

Георгий кинулся куда-то в сторону, его бросило на землю, ударило головой и всем телом. Из ушей и носа пошла кровь, и Анохин почувствовал ее солоноватый привкус на губах.

Лежа он увидел, как рядовой Кириллов вскочил на парапет, поливая врага из пулемета. Вдруг прозвучал еле слышный щелчок, и парень рухнул на камни. В затылке аккурат под обрезом каски торчал арбалетный болт.

Из окон близлежащих домов почти непрерывно летели молнии.

Атака грозила захлебнуться.

Рядом, отгораживая Анохина от плюющихся огнем построек, притормозила БРДМ.

— Жив, Георгий?! — Из машины, словно чертик из табакерки, выскочил Макеев.

— Что мне сделается, — простонал капитан, вставая с помощью друга на ноги. — До свадьбы как на собаке заживет. Что там?..

— Нормалек. Ура, мы ломим, гнутся маги!

Расстегнув на всякий случай кобуру, Лыков вошел под стрельчатую арку и начал подъем по лестнице, тускло освещенной самосветящимися кристаллами.

Подъем длился минут пять или десять, а затем замполит оказался в коридоре, выложенном многоцветными радужно блестящими плитками самой разной формы и размера, словно складывающимися в какой-то непонятный узор или невероятной сложности идеограмму.

Старлей прошел метров семьсот или даже километр, почему-то стараясь не приглядываться к узорам, когда коридор резко свернул и сменился узким проходом, озаренным мелкими синими светильниками, свет которых неприятно напоминал синий блеск малозаметных маскировочных ламп.

Потом вдоль стен протянулся ряд прозрачных дверей — стекло толщиной в руку, металлическая рама вполне современного вида с заклепками и, кажется, следами сварки, с изогнутыми ручками и головками непонятных запоров.

За дверями был лишь мрак, и только за двумя вдали сияли какие-то огни, складывавшиеся в геометрически правильные очертания. Если бы это было не столь невероятно, Лыков бы решил, что так могут сиять индикаторы пульта управления ЭВМ. На некоторых дверях были начертаны непонятные письмена, на одной имелся отпечатанный или скорее даже выжженный силуэт человека с поднятыми в знакомом чародейном жесте руками. Не иначе наглядное напоминание посетителям о судьбе всякого, кто попытается взломать эти двери.

Затем как-то незаметно для себя замполит оказался в коридоре, по обе стороны которого выстроились идеально отполированные зеркала из обсидиана. Но не параллельные друг другу, а как-то хитро скошенные.

Потом обнаружился зал, выложенный такими же зеркалами.

За ним — крипта, напоминающая фантазию сумасшедшего архитектора. Настолько были вывернуты и изломаны ее стены, сплошь выложенные идеально ограненными самоцветами.

Впрочем, попадались ему вещи куда как менее понятные.

Например, сверкающие синими искрами кристаллы, на глазах вдруг таявшие, как глыбы льда, и обращавшиеся в прозрачную жидкость.

Потом он какое-то время шел дорожкой, вымощенной пурпурными многоугольниками металлически звенящего под сапогами камня. Справа было окно (или не окно?) из огромного прозрачного куска стекла, за которым чудились серые плоскогорья, кое-где поросшие травой с черными цветами, и зеленоватое небо с яркими крупными звездами да лиловатой луной.

И снова пустые комнаты, освещенные идущим ниоткуда светом, помещения с самыми невероятными углами и очертаниями, анфилады арок, непонятным образом выводящие в то место, откуда капитан начал свой путь, извилистые коридорчики…

Дальше его воспоминания окончательно стали путаными и невнятными.

А то, как он вышел, Лыков не помнил совершенно. Ибо ясность сознания вернулась к нему лишь тогда, когда замполит обнаружил, что вновь сидит на каменной лавке в «органном» зале, словно и не уходил никуда, и о чем-то беседует с чародеем.

Арс как раз отвечал на вопрос, которого старлей не помнил.

— Нет, это не иллюзия. И на самом деле Лабиринт куда больше, чем его границы в пространстве. Всей его длины не знает никто.

Затем вновь навалилось чувство отстраненности от окружающего мира. Будто со стороны Лыков видел, как колдун что-то говорил Серегину, тот — Сентябрьскому, а полковник в свою очередь отдавал распоряжения солдатам, затем тряс за шкирку какого-то горбоносого крепыша с лычками ефрейтора, поднося к его физиономии кулак с зажатым в нем перстнем с крупным зеленым камнем.

Потом солдаты стали закладывать под расставленные базальтовые зеркала и каменные плиты тротиловые шашки. Иногда им мешали трупы сарнагарских жрецов, и тогда бойцы раздраженно отпихивали их сапогами.

— Пошли, — дернул его за руку Сентябрьский. — Сейчас будем взрывать.

Словно во сне Лыков поднялся и побрел вместе со всеми, отрешенно глядя, как ползет огонек по бикфордову шнуру.

Взрыв донесся до них, когда они отошли на полкилометра от каменных дверей.

И сразу же странное чувство отпустило замполита.

— Конец Лабиринту, — довольно фыркнул Аор и вдруг залился тихим счастливым смехом.

— Что, там все рухнуло? — ощутив внезапную жалость, уточнил Лыков.

— Нет, конечно, но теперь он безопасен. Всякий, кто попытается всерьез колдовать внутри, будет уничтожен. Даже если снаружи его будет держать табун десятиуровневых магов… Ну пошли, что ли? Дело сделано, а наверху уже должны бы тоже все закончить. Не хотите же вы опоздать на пир по случаю победы?

Первое, что увидел Тихомиров, когда его БРДМ въехала под арку дворцовых ворот, был бледный парень с сержантскими лычками и остановившимися глазами, блюющий прямо на раздавленный танком труп в черной хламиде жреца Шеонакаллу.

Генерал подумал мельком, что этот психологический аспект проекта «Порог» они как-то упустили. Надо бы потолковать со спецами из политотдела. Пусть возьмут на заметку. Не всё же материалы очередного Пленума ЦК КПСС солдатам растолковывать, надо и о душе подумать.

Впрочем, дело по-любому уже шло к концу. Там, чай, легче будет.

Дружины землевладельцев пытались защитить дворцы своих господ, кое-где в храмах дрались остатки войск во главе со жрецами — там свистели стрелы и магия сталкивалась с шаманскими заклятиями, высекая искры из стен.

В нескольких городских кварталах слугам Неназываемого удалось отбиться, положив немалую часть атакующих, и Тихомирову пришлось бросить туда танки. Особо отличился майор Макеев со своими бойцами. Надо будет представить ребят к награде. Тем более что, как слышал генерал, неугомонного «афганца» отчего-то невзлюбил Мезенцев. Насолить же старому мудозвону из КГБ, кичащемуся своим боевым прошлым, Тихомиров считал долгом чести.

Хотя степные вожаки по требованию генерала запретили своим воинам поджигать город, а артиллерийский огонь прекратился, когда передовые части ворвались в Сарнагар, все равно во многих местах вспыхнули пожары.

Со стороны западных кварталов тянуло особенно едким дымом — там ворвавшиеся в город степняки все-таки дали волю мести, выжигая Серебряный храм и окрестности.

Разгорался огонь — и на месте артиллерийских ударов от опрокинутых в панике светильников и брошенных очагов занимались дома и харчевни.

Улицы затягивал сизый дым, так что временами слезы застили глаза.

Надо было срочно тушить пламя — поднимать победный алый стяг на пепелище генералу не очень улыбалось.

Он отдал приказ привлечь местных жителей на борьбу с огнем.

Не тут-то было!

Люди не хотели гасить пожары, не подчинялись приказам, даже переданным через переводчика, кидались в ноги, распростершись ниц, или даже покорно падали на колени, подставляя горло под удар стали. Они явно уже смирились со смертью и не были склонны делать что-то еще.

На выручку пришли степняки. Плетьми и зуботычинами они выгоняли людей из домов и сыпали при этом непонятными (но, видимо, не слишком пристойными) словами, сбивали одуревших от страха обывателей в отряды, заставляли ломать дома на пути огня, сбивать пламя халатами и обломанными ветками, заливать пожары вычерпываемой из канав вонючей жижей.

Весьма кстати пришлись обнаруженные неподалеку винные погреба (как потом выяснилось, лучшие в городе). Дубовые двери с могучими замками были высажены парой гранат, и, повинуясь грозным южным воинам и пришельцам, люди споро разбирали кувшины, не пытаясь даже приложиться к ним, и тут же опорожняли их в огонь. Драгоценный напиток шипел и пенился на углях, пыхая синеватыми огоньками спиртовых паров.

Сопровождаемый старшими офицерами и гомонящими степняками, Тихомиров вошел во дворец, размером больше любого из кремлевских (как выяснилось позже, это был один из пяти малых дворцов Сына Бездны — самый маленький).

Увиденная роскошь, пышная, хотя и варварская, на секунду лишила генерала дара речи. Зато кочевники совсем не растерялись, а тут же принялись саблями соскребать с мебели золотые инкрустации и дубасить кулаками в стены в поисках тайников.

Тихомиров тревожно огляделся. Дикие вояки явно теряли над собой контроль.

«Ладно, — подумал он, — черт с ними! Победителей не судят».

— Скажи… — бросил он переводчику, — пусть берут все что захотят, но только ничего не поджигать и не разрушать!

Степняки согласно закивали. Конечно же великий рассардар пришельцев обязательно захочет остановиться в этом каменном шатре, как же можно его портить?

В помещениях дворца их глазам предстали золотые настенные панно с изображением битвы тигров с драконами, крылатых хищников кошачьей породы, стаями летевших в небесах.

Навстречу победителям выкатился толстенький и круглый, как колобок, мужичонка.

— Это третий хранитель сокровищ Сына Бездны, — перевел его скороговорку толмач.

— Да, это так, повелитель, — подобострастно склонился перед Тихомировым коротышка. — Знаю, судьба опрокинула Неназываемое божество, и вы превозмогли его силу. Дни державы Сарнагарасахал сочтены, и я ищу милости победителей!

— Где спрятана казна? — важно осведомился генерал. — Или в твоих владениях мыши повесились?

— Как можно, великий рассардар?! — ужаснулся колобок. — Она в одном из тайников Запретного города. Только трое во всей империи имеют к ней доступ. Никто, кроме нас, не вправе войти в сокровищницу. Никто, кроме нас троих… И никто не знает пути туда! Только я и еще два человека имеют доступ к ней.

Тихомиров бросил удивленно-вопросительный взгляд на мага.

— Да, он не лжет, — подтвердил тот. — Помимо хранителей, даже Сын Бездны и меч Шеонакаллу не могут взять ничего из имперской казны.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался герой Сарнагара. — Проводи, третий хранитель…

— Товарищ генерал, — обратился к нему взволнованный Сентябрьский, — нам ведь некогда. Нужно готовиться к торжественному подписанию акта о капитуляции! Местное руководство уже собрано для консультаций в тронном зале.

— Собрано? — вздел левую бровь генерал.

— Так точно. Маршал, или как там его, меч Шеонакаллу Гессарх Схо, генералитет, высшее жречество…

— Подождут! — оборвав полковника на полуслове, твердо припечатал Тихомиров. — Вот пусть с ними пока наши союзники встретятся. А нам надо принять материальные ценности, чтоб втихаря не разворовали. Кстати, тебе и принимать, Иван Степаныч. Назначаю тебя военным комендантом Сарнагара!

— Есть, товарищ генерал-майор! — без особой радости козырнул Сентябрьский.

Степнякам, по всей видимости, тоже хотелось поучаствовать в столь познавательной экскурсии, однако спорить с генералом они не стали и удалились во дворец.

Проводив советских офицеров во внутренний дворик, толстячок извлек из-за пояса какую-то короткую палку и коснулся ею одной из колонн.

Неслышно поднялась плита в центре двора, и коротышка угодливо поклонился генералу:

— Вот, это ход к сокровищнице.

Спустившись вниз, они не увидели ничего особенного. Выложенные кирпичом стены и своды и небольшие сундучки в нишах — вот и все.

— Это золотые кладовые, — пояснил казначей. — Тут обычные слитки, а еще дальше — украшения.

Удивленно озираясь, победители двигались подземельем.

Глиняные кувшины-амфоры с серебряными монетами, шкатулки, полные неотшлифованных самоцветов, похожих на куски мутного цветного стекла, и они же — уже ограненные, радужно сверкающие, аккуратно разложенные на мягкой ткани в открытых пеналах благородного дерева. Разнообразная утварь — блюда, кубки, бокалы, кумганы,^[8] изящные столовые ножи, которыми полагалось резать еду на пирах, и большие ложки.

Хранитель казны, семеня то впереди, то сбоку, время от времени принимался давать пространные пояснения. Может, чтобы лишний раз подчеркнуть свою значимость, может, просто потому, что ему прежде было не с кем обсудить эту тему.

— Вот золотые княжества Тоусан, — тыкал коротышка в узкогорлый сосуд, набитый неровными тусклыми овальными пластинками. — Скверное золото, с примесями, из речных россыпей… Взято в Пятом Северном походе, кажется, при отце нынешнего… простите, тысячники, бывшего Сына Бездны… Это из серимской казны, — журчал он через пару минут, когда победители перешагивали через невысокие каменные сундуки, где переливались мелкие желтые чешуйки. — Дань позапрошлого царствования, должно быть.

Вот глазам их предстали небольшие серебряные чаши ажурной работы, наполненные серебряными же брусочками.

— Это выкуп за князя Кеосса — превосходное серебро из горных рудников, выплавлено на лучшем древесном угле. А вот чеканка плоховата — там бьют монету как в старину, уже с полтысячи лет без изменений… А вот, — восхищенно вздохнул вельможа, когда они миновали кладовую, где в нишах были уложены штабеля массивных квадратных монет, отливающих красным, — это большая редкость: священные деньги Идарского царства. Ими может расплачиваться только царь или богатейшие вельможи, и намывается оно из морского песка, поднятого с глубины…

Они шли, а хранитель сокровищ сыпал названиями.

Монеты и украшения всех эпох рухнувшей только что страны злобного бога. Серебро черное от времени и сияющее свежим блеском, золото всех оттенков.

Кладовым, казалось, не было конца. Это был целый дворец — дворец золота, серебра и драгоценностей. Все собиралось больше тысячи лет — с тех самых пор, как поклонники Черных Солнц нашли Лабиринт и научились его использовать. И вот теперь должно было стать собственностью Госбанка, а то и украсить Алмазный фонд. Ну и, разумеется, пойти на установление в Сарнагарасахале дружественного Советскому Союзу народно-демократического режима.

Военачальники невольно замерли, глядя на установленную на особый постамент пирамидальную шапку из золота, низ которой был сплошь выложен аметистами. Выше шел рубиновый ярус, еще выше — бриллиантовый. Сверху же сиял звездчатый сапфир размером с небольшое яблоко.

— Корона Российской империи! — восхищенно произнес Тихомиров, вспомнив детский фильм о приключениях четверки неуловимых мстителей.

— Это венец владыки царства Кур, — поправил хранитель. — Там где-то должна храниться еще и засушенная голова последнего царя… А вот, — с другого постамента он поднял шкатулку размером с небольшой чемоданчик, — это тоже занимательно.

Что-то проделав, он поднял крышку, и все невольно охнули.

Шкатулка была доверху набита золотыми дисками, усыпанными крупными изумрудами чистейшей воды и великолепной огранки.

— Высшие ордена империи! — молитвенно сложил пухлые ладони хранитель сокровищ.

Генерал с любопытством глянул на побрякушки и пожалел, что уже умер товарищ Леонид Ильич Брежнев, который был большим охотником до разного рода государственных наград. За такое вот украшение, поднесенное престарелому генсеку, можно было бы получить внеочередное воинское звание или еще что-нибудь в этом роде.

— А вот это что? — указал он на большую черную глыбу, матово поблескивавшую при свете факелов и фонаря.

— Это? — передернул плечами колобок. — Это странный камень, который привезли из одной долины в северных отрогах гор Летящего Льва. Старые маги говорили, что в нем содержится частица Первичного Огня, но толком никто ничего не смог сказать. Он тут просто на всякий случай.

— Не стал бы я брать в руки этот камень, — вполголоса фыркнул под нос Сентябрьский. — Что-то от него исходит такое.

Первичный Огонь?! Кажется, Тихомиров уже знал, что именно здесь называли этим высокопарным словосочетанием.

— Хорошо, — кивнул генерал. — Иван Степанович, все это переходит в ваше распоряжение. Кроме булыжника.

Он с опаской протянул ладонь к черному камню.

— На всякий случай вызови группу для проведения обеззараживания.

— Вы думаете?.. — хлопнул себя рукой по лбу полковник.

— Тихо, тихо! — зыркнул на местных Тихомиров. — Давайте-ка выбираться отсюда, товарищи. И впрямь дел невпроворот…

Макеев свернул за угол да так и замер.

— Ого! — только и смог сказать он, подавив желание зажмуриться и ущипнуть себя.

— Ты чего? Ой… — Возникший за его спиной Анохин присвистнул. — Вот это да!

— Вы только посмотрите на это! — восхитился Артем Серегин, поблескивая новенькими погонами младшего лейтенанта. — Слушайте, это же те твари, которых в книжках про первобытных людей рисуют!

Забыв обо всем, бойцы, вызванные во дворец для участия в церемонии подписания акта о капитуляции, приблизились к обширному каменному загону.

Сооружение напоминало стадион или цирковую арену шириной метров сто, и было заглублено в землю метров на пять. Откосы, выложенные неровными валунами, ограждение из потемневших основательных брусьев.

А внизу на истоптанной травке паслось стадо голов в пятнадцать коренастых, мощных зверей высотой где-то по грудь взрослому человеку. Косматые, длинношерстые (мех на брюхе почти касался вялой травы), с огромными неуклюжими головами, маленькими подслеповатыми глазками и длинным рогом на носу.

Запинаясь, переводчик спросил у быстро отысканного смотрителя, что это за животные и откуда они тут?

Смотритель зверинца — немолодой жилистый мужичок с редкой бороденкой — охотно объяснил, при этом часто кланяясь, что эти твари именуются «ксоо» и предназначались для праздников, во время которых их стравливали с дикими быками и опоенными дурманным зельем медведями.

Артем поинтересовался, не устраивались ли сражения людей с носорогими зверьми?

На что смотритель радостно закивал, сказав, что сардар весьма проницателен и что когда-то так и делали, но давно уже прекратили — ибо победить этих чудовищ человеку почти невозможно, и те просто убивали выпущенных против них бойцов-смертников. При этом он не забыл выразить удивление тому, как хорошо молодой военачальник из иного мира знает здешний язык.

Макеев, удовлетворяя любопытство военного разведчика, справился, откуда берутся такие твари.

Последовал весьма подробный ответ, — видно, польщенный интересом к любимому предмету,смотритель забыл о страхе перед чужинцами.

Как выяснилось, носорогов привозили с севера, доставляя по одной из рек. А ловят их на большом острове на море Гореиз. Дикие племена, что живут на его берегах, промышляют этим.

Сетями поймать животных было невозможно, потому как ни одна сеть не выдержит рывок косматого силача. Ловушки или разносились ими, или калечили. По словам старика, носорогов отлавливали близ солонцов, до которых те были большие охотники — крепкой рукой, на которой не хватало двух пальцев, он махнул в сторону дальнего угла арены, где лежали грязно-серые ноздреватые глыбы соли.

Охотники рыли на солонцах ямы, подводя к ним воду от ручья или болотца, и обильно приправляли ее снотворным настоем. Наевшиеся соли звери пили без меры, засыпая, и уже сонного носорога быстро заковывали в специальные кандалы и грузили на платформу с катками, на которой и доставляли к реке. Затем, погрузив на баржу, поднимали вверх по течению, через земли Конгрегации, до Имуранга, где опять перегружали на платформу и в запряжке из десяти верблюдов везли в столицу.

Сам смотритель участвовал в таких экспедициях трижды.

Анохин тут же высказался в том смысле, что биологи наверняка потребуют отправить за живыми ископаемыми экспедицию. А Макеев, кроме всего прочего, отметил упоминание насчет моря Гореиз, островов на нем и некой неизвестной Конгрегации.

Задав как бы между прочим вопрос, долго ли длится подобный поход, майор услышал, что Гореиз лежит меньше чем в двадцати днях плавания по реке вниз, за землями Конгрегации, проход через которые свободен для судов великого Сарнагарасахала после двух поражений, понесенных заносчивыми магами.

— То есть, — словно спохватившись, поправился смотритель, — теперь он будет свободен и для вас, ибо вы теперь будете править империей.

Александр прикинул, что море лежит никак не дальше двух тысяч километров.

— Товарищи офицеры! — К ним, запыхавшись, подбежал генеральский адъютант. — Вот вы где! Еле вас нашел! Словно дети малые, на зверушек глазеете! Вас же уже все ждут!

— Слушайте, слушайте и не говорите потом, что вы не слышали!

Голос исходил не от человека, а из небольшого серебряного кувшина на крыше выкрашенной в зелено-желтый цвет повозки, что катилась по улицам сама, без коней.

И вещал он удивительное и непонятное:

— Сегодня в двенадцать часов дня в церемониальном зале Малого Зеленого дворца был подписан акт о безоговорочной капитуляции империи Сарнагарасахал. Таким образом, пала преступная тирания так называемого Сына Бездны. Власть в стране отныне навсегда передана народу. В ближайшее время будет сформировано народно-демократическое правительство, куда войдут лучшие представители трудового народа, военных и интеллигенции. Страну ожидают крупные реформы.

Первым шагом на пути демократизации должна стать отмена рабства. Всем, кто бы они ни были — купцы, воины, земледельцы, люди ремесла или иные, — предписывается! Все, кто имеет рабов или рабынь, должны немедленно освободить их под страхом отправки в каменоломни и отнятия всего, чем владеют! Пусть никто не держит себе подобного в неволе, ибо это противно воле высших сил, истине и справедливости!

Отныне всякий, кто продаст в рабство свободного человека, будет предан смерти!

Слушайте, слушайте и не говорите, что вы не слышали…

Внимая этим словам, горожане, только-только выползшие на улицы, поражались.

Это что же делается?

Это как может быть?

Как это — не держать рабов?

А как же…

— Я лично приготовил сто семьдесят девять женщин и еще в полутора сотнях церемоний принял участие. Мною даже написана книга об искусстве победной церемонии…

Тихомиров никак не мог взять в толк, чего от него добиваются. Неужели так принципиально, как будет проходить праздничный обед по случаю победы? У него и без того столько дел, что забивать себе голову всякими глупостями просто преступление.

— Я помню, — с придыханием говорил мерзкий старикашка, — прощальный пир предпоследнего Сына Бездны, который он дал перед тем, как возлечь на алтарь… На нем к столу были поданы в жареном виде две самые прекрасные наложницы из его гарема — дочери одного из владык Шривиджайи. Мне удалось столь искусно снять с них кожу, а после вновь надеть, что они выглядели на пиршественном столе как живые…

Позади генерала послышались сдавленные булькающие звуки. Он обернулся.

В углу, перегнувшись пополам, стоял и блевал переводчик. Не землянин, а из местных.

— Я провел за свою жизнь двести семьдесят девять таких церемоний и еще в тридцати участвовал, будучи учеником, и еще… Скажи обо мне, воевода, своему царю — он оценит мое искусство, вознаградив тебя за…

Старик запнулся, ожидая, когда переводчик придет в норму. С его физиономии не сходило выражение собственной значимости.

Потом оно улетучилось, едва мастер праздничных церемоний увидел лицо генерала — с горящими глазами, не сулившее ничего доброго.

О чем-то догадавшись, старикашка сжался, что-то бормоча.

— Позови Гуранну или кого-нибудь из кочевников, кого встретишь, — скомандовал Тихомиров адъютанту.

Через пару минут в кабинет явились степняки в количестве шести человек.

— Звали, рассардар? — спросил возглавлявший их сотник.

Генерал мельком вспомнил его — это был какой-то троюродный брат Айг-Серинго.

— Да, звал, — отчеканил Тихомиров. — Видишь этого ублюдка? Так вот, оттащи его на кухню, растопи там печь подходящего размера и зажарь его живьем. Потом выбросите собакам.

Не изменившись в лице, сотник кивнул.

— Будет сделано, рассардар!

Конгрегация. Резиденция ковена Холми

Они пришли сюда из другого мира — непонятно как.

Они были не демонами, но людьми из плоти и крови.

Они не владели магией, но зато имели оружие, посылавшее смерть за десятки лиг.

И войско жуткой империи Черных Солнц с ее лучшими жрецами-колдунами они разбили в открытом бою лицом к лицу, лоб в лоб. Да так, что от тех буквально ничего не осталось.

Пусть им помогали шаманы степняков и кое-кто из вольных чародеев, но кому, как не Эйгахалу Коцу, знать, что даже собранные воедино маги двух-трех ковенов, сведя бой с армией поклонников Неназываемого вничью, могли бы считать себя любимцами судьбы.

Но вот армия эта разбита, а владеющие магией Шеонакаллу истреблены и рассеяны.

Далее.

Захватив столицу Черных Солнц, чужинцы не сделали ничего, что обычно делали завоеватели. Они не подожгли город с четырех сторон. Не учинили резню, длящуюся по обычаю три дня и три ночи. Не согнали всех жителей на главную площадь и не раздавили своими железными ящерами. Не устроили дикую оргию, приказав горожанам привести в их лагерь своих дочерей, чтобы, натешившись, перерезать несчастным горло или скормить боевым чудовищам (впрочем, кажется, в их войске нет нетварей). Даже просто не разграбили город. И, что вообще неслыханно, не дали этого сделать своим союзникам-степнякам.

Единственным, кого казнили после победы (не считая жрецов-колдунов, разумеется), был главный императорский повар — мастер победной церемонии, которого воевода пришельцев приказал зажарить живьем прямо на дворцовой кухне, а потом выбросить труп на помойку.

Признаться, именно этот поступок занимал архимага чем дальше, тем больше. Потому что из всех совершенных вторженцами деяний это было едва ли не самым непонятным.

Впрочем, это все мелочи. В конце концов, может быть, тут какой-то старый обычай — жарить придворных поваров: мало ли каких непонятных обычаев не бывает?

Другое беспокоило главу ковена Холми. Пусть их оружие сильно, может быть, даже не уступает в силе магии, но тем не менее их можно побеждать. Не раз и не два чужинцы терпели поражения.

Но было еще нечто.

Как говорил кое-кто из этих трусов, что перебежали в земли ковенов из разгромленной империи, пришельцев ведет воля некоего умершего обожествленного вождя, который правил их страной еще полвека с небольшим назад. Изображения этого лысоватого человека с усиками и бородкой украшали апартаменты каждого военачальника чужаков, а с недавнего времени стали появляться и на улицах Сарнагара. Это, конечно, чушь.

Куда важнее, что, по словам того же беглого жреца, пришельцы владели Первичным Огнем и именно с его помощью пришли в Аргуэрлайл.

Кто, кроме божества, мог дать им его?

Разве что они каким-то образом нашли нечто оставшееся от богов и сумели использовать? Хотелось бы, чтобы жрец ошибался.

Мысль о божественном вмешательстве кормчему ковена Холми не нравилась — очень не нравилась.

От тех времен, когда Высочайшие спускались на землю и выказывали смертным явные знаки своего бытия, остались лишь много раз переписанные древние летописи да легенды. Но даже этого было достаточно, чтобы понять — если за чужинцами стоит божественная сила, то лучше сдаться сразу.

Ибо надеяться на помощь давным-давно ушедших небожителей Аргуэрлайла было бы верхом глупости.

Горное селение в Трессерской гряде

Был вечер, и солнце клонилось к закату, когда стало ясно, что лошади уже не могут идти и нужно сделать привал.

Как ни странно, за дни и недели пути к Алексею особо никто не приставал с расспросами. Версия, что он торговый агент серимского купца, ищущий возможности торговли в дальних странах, удовлетворяла всех.

Костюк с вздохом оглядел открывшееся его взору поселение. Первое человеческое поселение, которое встретилось им за много дней пути в горах.

Значит, горы все-таки обитаемы.

Все эти дни по пути попадались лишь выбитые на скалах знаки, неуклюжие рисунки и даже какие-то надписи. Как пояснил толмач, сделанные в честь тех, кто погиб тут, снесенный лавиной или камнепадом в пропасть.

Но вот с местными жителями им предстоит встретиться впервые.

Дома были сложены из камней, кое-как скрепленных глиной. Из этого Алексей заключил, что село живет довольно зажиточно — прежде ему встречались только глинобитные жилища.

На улице и в огороженных хилыми плетнями дворах ни души. Наконец путники набрели на мальчугана лет десяти, испуганно смотревшего черными глазенками на пришельцев.

— Эй, малец, тут что, никого нет? — окликнул его капитан.

Алексей постучал в массивную деревянную дверь. Ответа не было.

— Есть кто-нибудь в доме?! — рявкнул Костюк.

Молчание.

Плюнув, путники сели на валявшееся у дома бревно.

Спустя минут пять дверь открылась, и в щель высунулось худое женское лицо.

— Нельзя ли нам переночевать у вас, добрая женщина? — спросил Турс.

— Вряд ли, — высокомерно заявила хозяйка.

— А если подумать? — Капитан выразительно тряхнул кошельком.

Спустя полчаса они уже сидели, уплетая горячую яичницу, в то время как хозяйка суетилась возле закопченного очага, соображая что-то более солидное.

Ее муж-охотник тем временем отдавал должное принесенному гостями вину.

Потом по каменистой тропе, круто поднимавшейся в гору, хозяин провел их к месту ночлега — на сеновал, далеко выдающийся над обрывистым склоном.

— Поосторожней, почтенные гости, — предупредил он, становясь на шаткие, редко расставленные балки, покрытые ветхим настилом. — Осторожно ступайте, а еще лучше — сразу ложитесь. Понадобится отлить или там еще чего — прямо в дырки делайте все дела.

Подтверждение его совету они получили почти сразу — выходя, охотник случайно сбил корявым чувяком одну из досок. Шорох рассекаемого воздуха, секунда, другая, третья… наконец где-то внизу слабый звонкий удар о камни.

Однако усталость взяла свое, и Алексей задремал, забыв о пустоте внизу.

Утром его разбудило цоканье множества копыт и гортанные выкрики — повелительные, хотя и незлые.

Он осторожно переполз через еще дремлющего спутника — на твердой земле капитан чувствовал себя как-то увереннее.

— Ой, беда! — бросил выскочивший из утреннего тумана хозяин. — Сохский цан явился дань требовать! Ох, только в следующую луну ждали!

Из-за спины охотника показался всадник.

— Это кто? — ткнул он плетью в Костюка.

— Это… гость, — невпопад ответил кланяющийся охотник.

Воин рассматривал Алексея долго и внимательно.

— Гость, говоришь? Хорошо… пусть будет нашим гостем…

Часть вторая СТИХИЯ ЖИЗНИ

Он до цели доберется,

По своей пройдет стезе,

Он дотронется до солнца,

Сокрушит преграды все.

М. Пушкина

Октябрьск. Махаловка, она же Четвертый квартал

— Ну стало быть, товарищ Серегин, тут и обмоем твои звездочки! — бросил невысокий горбоносый капитан-чеченец с петлицами артиллериста, отодвигая ветхую парчовую занавеску. — Здесь как раз стол подходящий.

Следом за ним ввалились остальные — люди в стандартной пятнистой форме, ставшей уже привычной в здешнем мире. Лишь разноцветные петлицы с эмблемами указывали на род войск: военврач, двое общевойсковиков, танкист.

Заведения эти с некоторых пор в изобилии появились у стен бывшего проклятого города — ныне столицы территории в три с лишним миллиона квадратных километров.

Кое-как подновленные стены и навешанные двери, а то и войлочный или кожаный занавес, подлатанный очаг или сложенная во внутреннем дворике каменка, стойка или три-четыре столика из горбыля — для пришельцев (местные давно обходятся принесенной с собой кошмой или без затей устраиваются на полу).

Нехитрая закуска вроде похлебки из бараньих голов или провяленной сухими степными ветрами конской колбасы и много хмельных напитков — эля, молочной араки, кумыса или вина.

Кто-то из военных переводчиков по своей образованности дал таким заведениям прозвище — «кантина», и оно прижилось, хотя официальным так и не стало.

Говорили, что комендант Капустин собрался было издать приказ о строгом запрещении солдатам и офицерам посещать подобные места, но поскольку было неизвестно, как их назвать, то приказ так и остался ненаписанным: уставная прямолинейность капитулировала перед филологией.

Но и без солдат хватало там гостей, и гости эти говорили на десятке наречий. Ибо так получилось, что прежде мертвый город быстро и незаметно стал солидным перекрестком караванных путей. Хотя пути эти были и не самые короткие, тем не менее многие купцы и караванщики предпочитали спрямить путь на несколько сот верст, но при этом не страшиться нападения разбойников, поддержанных магами-изгоями. Ибо всех лихих людей пришельцы разогнали аж на расстоянии трех переходов от границ бывших земель поклонников Шеонакаллу.

Приходили сюда и степняки — обменяться товаром да выпросить подарков у пришельцев. А раз пришли, почему бы не поторговать с купчинами иноземными? Не продать им отличную сталь, какой чужинцы одаривают своих союзников, или еще какие редкости, например чудесные амулеты, указывающие время (такие сильные, но глупые гости отдают всего за три-четыре ночи с жаркой степной девой).

Может быть, с точки зрения безопасности следовало бы уговорить кочевников собираться где-нибудь в другом месте и запретить караванам ходить через Октябрьск или хотя бы брать пошлину с них. Но запрещать не хотелось, поскольку все директивы предписывали поддерживать с аборигенами максимально дружественные отношения, а что до взимания пошлины, то решительно непонятно было, кому этим заниматься?

Мельвийцы было предложили взять это дело на откуп, но административный отдел штаба не согласился, дальновидно предположив, что деловитые вассалы обдерут торговый люд как липку, а виноватыми окажутся земляне.

Официально бывшее предместье именовалось Четвертым кварталом, хотя мало кто, включая и аборигенов, иначе как Махаловкой его не именовал. Откуда пошло название, было непонятно. То ли от сочетания извечного названия таких гнилых слободок — Нахаловка, известного нынешнему поколению, слава богу, лишь из книг, с названием видного хулиганского московского района — Малаховки. То ли причиной стали выставленные номадами в большом количестве шесты с длинными лентами и пучками конского волоса, которыми день-деньской размахивал прилетающий с гор ветер.

Но так или иначе, название это прижилось.

Первыми жителями Махаловки стали именно степняки, по разным делам зачастившие в Октябрьск. Не то чтобы их не пускали внутрь, упаси Боже, просто обычай запрещал вольным пастухам пребывать за стенами дольше одного дня и одной ночи.

Затем потянулись купцы. А как же купцу и прочему проезжему люду без постоялого двора да корчмы при нем?

Благо старых ничейных домов было в избытке — занимай любой и обустраивайся.

Очень быстро непонятно откуда (и в самом деле непонятно) заброшенные сады и виноградники в окрестностях заселили земледельцы, и на возникшем тут же базарчике появились вино, изюм, а также мутный крепкий фруктовый самогон. (Насчет того, кто налаживал самогонные аппараты, у особистов подозрения были самые недвусмысленные, но, само собой, концов было не найти.)

Одним словом, в Махаловке возникла своя не очень понятная жизнь, глядя на которую отцам-командирам оставалось лишь пожимать плечами да еще выражаться непечатно и недвусмысленно, что надо бы весь этот бардак снести машинами разграждения.

Но даже они не могли втайне не признать пользы, которую приносил гарнизону этот оазис аргуэрлайлских нравов. Ибо развлечений в Октябрьске особых не водилось, а человеку ведь нужно когда-никогда и отдохнуть. Тем более человеку, живущему и несущему службу далеко, очень далеко от родины.

Библиотек в частях, идущих в поход, ясное дело, с собой не захватили, все притащенные с собой книги были давно прочитаны не по одному разу, до полного залохмачивания, и обменяны. Редкие журналы с той стороны зачитывались тоже в самом прямом смысле до дыр и полной неразборчивости. Фильмы прежде всего отправлялись в гарнизоны, а те упорно, всеми правдами и неправдами старались их не возвращать.

Ни концертов заезжих артистов, какими балуют на Большой земле даже самые дальние гарнизоны, ни последнего утешения — телевизора. Даже радиопередачи никак не могли наладить. Так что единственным видом развлечения являлись, по большому счету, лекции «пропагандонов» о международной ситуации и сводки новостей, зачитываемые в казармах по субботам.

Не зря обитатели Октябрьска уже ехидно шутили, что ясно почему отсюда ушли люди: от невыносимой скуки. Да и демоны, если вдруг явятся сюда, как предсказано древними, тоже вряд ли задержатся — просто передохнут от тоски.

Вот и оставалось из развлечений — выпивка, карты с шахматами да еще полутемные кантины, в которых продавали дешевый кумыс и дорогое вино и иногда выступали полуголые танцовщицы.

Поэтому пятеро офицеров, решивших обмыть звание своего товарища и ради этого посетивших заведение, которое держал одноглазый мельвиец, прозванный Пиратом, не привлекли ничьего особого внимания.

Тем более что из посетителей там в этот час сидел лишь один немолодой пастух, судя по расцветке чапана,^[9] человек из племени сариров, клана Волка (рода и семьи пришельцы еще различать не научились). Оторвавшись от бурдючка с араком,^[10] он кивком поприветствовал сардаров и вновь вернулся к поглощению хмельного.

А к занятому офицерами столу уже спешил угодливо улыбающийся хозяин.

Три смятых рублевых бумажки и несколько медных монет произвели магическое действие: на столе оказался кувшин с вином, соленая осетрина, здоровенная яичница с горной черемшой и вяленая оленья колбаса. Компанию им составили вынутые из сумки буханка черного хлеба и бычки в томате — в этом мире еще не додумались до запрета приносить еду и выпивку с собой.

Что местные делали с рублями и копейками, было неизвестно. Может, прятали в кубышки, может, продавали проезжим купцам как редкости. Впрочем, скорее всего, как-то ухитрялись пускать в оборот — иначе бы октябрьский военторг не выполнил план на пару лет вперед, распродав все неликвиды.

Еще раз добродушно улыбнувшись (неподготовленного человека эта ухмылка могла бы вогнать в ступор), Пират махнул рукой высунувшейся было танцовщице: мол, не лезь, господа не для этого пришли — и исчез.

После третьего тоста — разумеется, за прекрасных дам — ход веселья несколько нарушился. Ибо в кантине появился еще один гость — вернее сказать, гостья. Причем та, которую мало кто бы хотел видеть.

Черная шаманка.

Каким ветром занесло сюда служительницу капища Подземного хана, было непонятно, но факт есть факт — она бесцеремонно уселась за соседний столик, уставившись на гостей.

И гостям это не понравилось.

И не потому, что от старухи попахивало, как и почти от каждого кочевника. Известное дело, в степи с водой не так чтобы. Да и, надо сказать, с мытьем и в Октябрьске проблемы — старые колодцы были полны, но на десять тысяч голов их явно было маловато. Инженерная служба обещала проложить водопровод от горных родников, но, судя по всему, как шутили обитатели, откроют его разве что к десятой годовщине взятия Сарнагара. А попытки саперов добуриться до водоносного слоя кончились тремя поломками бурстанка, бессильного против каменного щита осадочных пород. После чего начальство плюнуло на затею и послало машину в степь — дырявить новые колодцы для кочевников.

Причина была в дурной славе черных шаманов.

— Наджи-Мартан, — вдруг произнесла старуха, ткнув скрюченным пальцем в сторону капитана.

— Ну да, — кивнул тот. — Наджи-Мартан, там мой двоюродный брат живет.

— Зачем пьешь вино, зачем нарушаешь обычай предков? — спросила вдруг старуха.

— Иди-ка ты, бабушка, отдохни, — буркнул в ответ чеченец.

— Что сказали бы предки, глядя на тебя? — не унималась черная шаманка.

— Какое тебе дело до моих предков? — чуть заплетающимся языком произнес капитан, не скрывая раздражения. — Вы тут со своими разберитесь, а то ведь происходите вообще непонятно от кого — от кобылы, покрытой богом, ха-ха! Бедная лошадка!

Соседи недовольно покосились на набравшегося приятеля — начальство и замполиты при каждом удобном случае вдалбливали им, что к аборигенам следует относиться с максимальным уважением, не задевая их чувства. К тому же шаман есть шаман — припечатает чем-нибудь таким, потом ходи лечись к колдунам!

— Вы все умрете, — вдруг изрекла шаманка. — Все умрете.

Сидевшие за столом напряглись, хотя особо и не испугались.

— Все там будем, бабушка, — белозубо улыбнулся скуластый невысокий крепыш с погонами пограничника. — Все в свой черед… Ежели чего, позвони с того света: как там дела.

Наверное, говорить этого не следовало — служительницы Подземного хана пользовались дурной славой злопамятных и обидчивых, чему способствовало то, что в них отбирали почти исключительно уродливых и некрасивых девушек — горбуний, колченогих, бельмастых — каких даже за стариков выдать проблематично.

Но вино уже успело растечься по жилам, так что их можно было понять.

— Все вы умрете, и куда скорее, чем думаете! — Она рассмеялась каркающим смехом. — Вы принесли смерть сюда, но смерть ждет вас всех там — смерть ваша, смерть многих и многих! И счастливы будут те, кто умрет раньше, чем то, чему они служат и что любят! Герат, Кандагар, Фергана, Сумгаит, Сухуми, Буденновск, Москва, Наджи-Мартан!

— Вижу! — Она вдруг надвинулась на капитана, обдав его запахом полыни, старого, немытого тела, давним дымом костров и душными курениями. — Вижу тебя! Ты переживешь всех, ты умрешь последним!

Краем глаза чеченец увидел, как, ощутимо побледнев, бочком-бочком продвигается к выходу табунщик, не желая присутствовать при жутком действе предсказаний служительницы Подземного.

— Вижу! — заклекотала старуха. — Вижу все! Вижу звезды на твоих плечах, но не те, о которых ты мечтаешь! Вижу город с суровым именем, город во власти огня и льда, разрушаемый небесными молотами! Вижу железных зверей на его улицах, беспомощных людей в каменных теснинах, избиваемых огненными стрелами, что мечут твои слуги! Вижу их погонщиков, окровавленных и обгоревших, которых убивают по твоему приказу! Вижу тебя обрекающим на смерть невинных, вижу, как ты предаешь и убиваешь! Вижу тебя победителем в той войне — и вижу, как не приносит счастья тебе твоя победа… Вижу, как его огненная стрела убьет твоего сына!! — На этот раз палец старой шаманки уперся в грудь танкиста.

— Да что ты несешь, проклятая карга! — заорал побледневший артиллерист, хватаясь за кобуру.

На него кинулись с двух сторон военврач Симонян и танкист. Все трое, не удержав равновесия, рухнули на глинобитный пол.

Когда, отпихнув товарищей, капитан поднялся, сжимая в руке ПМ, старуха с неожиданной прытью вылетела вон из харчевни.

Чеченец кинулся было за ней, но некстати споткнулся о брошенный пастухом полупустой бурдюк и шмякнулся на пол, расквасив физиономию. Пока жалобно пищащий извинения хозяин по указанию военврача бегал за водой, пока прикладывали тряпки к наливающемуся синим носу и разбитой брови, само собой, шаманки и след простыл.

— Да успокойся ты, Аслан, мало ли что эта чертова ведьма плела?! — успокаивал капитана майор Макеев. — Вспомни, что про них Алтен рассказывала — их пророчества сбываются одно на пять, да и то не так, как было сказано.

— Притом еще неизвестно, кто ее подослал! — поддержал разведчика Артем Серегин. — Тут у Сарнагара в Степи агентура тоже имелась! Или вы испугались, что мы ей поверили?

«Смех смехом, но что она про Герат с Кандагаром молола? — озабоченно подумал Анохин. — Нас же с Макеевым как раз из Афгана дернули?! Бред, конечно, однако ж…»

«Невозможно… Немыслимо…» — бормотал про себя капитан-артиллерист, когда тащился домой по улице Горького — главной улице Октябрьска.

Невозможно, немыслимо.

Что она там про город с суровым именем?! Неужели это… Нет! Невозможно, немыслимо! Этого просто быть не может!

Не может, повторял он про себя, и словно воочию видел ухмылку степной демоницы: мол, не сомневайся, все так и будет. Потому что последние слова шаманка выкрикнула на его родном языке, который он уже стал забывать.

И что с этим делать, капитан не знал. Хотя кобура уж слишком настойчиво оттягивала портупею.

Архипелаг посреди Бурого океана

Волны вяло плескались о доски бортов, деревянный резной ахтерштевень гордо возвышался над мелкой зыбью… Небольшая яркая морская птица вроде чайки попугайского окраса присела на воду рядом с кораблем, недоуменно повертела головой (что за странное явление?) и тут же упорхнула.

Капитан второго ранга Тамерлан Ахмедович Каиров оглядел открывающийся с мостика «Неустрашимого» вид.

Флотилия лежала в дрейфе — семнадцать местных трехмачтовых баиттов и еще два корабля землян.

Собственно, те же самые тысячетонные деревянные лоханки, разве что чуть с другим рангоутом и бело-синим флагом на верхушке мачт. Сейчас, когда остановлены дизеля и зачехлены пушки, их было и не отличить от обычных океанских кораблей с Западного берега — дальней родни сгинувших уже не первый век тому галеонов и каррак.

Что и говорить, картина чудесная! Зеленые острова на горизонте, нежно-голубое небо и искристо-синий под тропическим солнцем океан вокруг.

Каиров довольно потер руки. Его давняя мечта исполнилась, да еще как!

Думается, любой из моряков планеты Земля, без разницы, под каким флагом он ходит, с радостью оказался бы на его месте. Еще бы, ведь он ведет сейчас настоящую флотилию по морям, которые до него не видел ни один человек его планеты.

А ведь еще не так давно кавторанг почти проклинал судьбу, забросившую его в этот мир!

После первых дней суматохи Каиров не был отправлен обратно на Каспий, его оставили в пыльном городе, которому название Октябрьск подходило как ишаку — ботинки. Сначала «до особого распоряжения», потом в качестве «заведующего морской частью специальной экспедиции Академии наук СССР».

Прочтя приказ, он только усмехнулся. Все было понятно и даже правильно — секретность есть секретность. Но от понимания легче не становилось.

Тем не менее Тамерлан Ахмедович подошел к делу с той же серьезностью и обстоятельностью, с какими привык выполнять прочие служебные обязанности.

Он старательно набрасывал будущие планы морских походов, пытался разобраться в результатах аэрофотосъемок и в местных картах, даже легенды, связанные с морем и заморскими странами, попробовал собирать.

Так дело шло ни шатко ни валко, пока не рухнул Сарнагар и в зоне контроля ОГВ не оказалось среднее течение реки Ис-Зенны — единственной, что текла с севера на юг, проходя между двумя исполинскими хребтами Кадар-Сафу и Кадар-Чинг — Восточным Валом и Западным Валом, и впадала в Южный океан.

После чего командованию, не иначе по старой памяти, взбрело в голову, что нужно обеспечить себе выход к морю, в связи с чем для начала надлежало спуститься вниз по этой реке.

Кавторанг только почесал в затылке. Легко сказать, спуститься по реке. Как он успел узнать, на Ис-Зенне только больших волоков три, не считая стремнин и порогов помельче. Проще и, пожалуй, быстрее было бы спуститься вниз по суше вдоль реки, пройдя пару тысяч километров за несколько дней на грузовиках.

Об этом он и доложил по команде, на что ему раздраженно посоветовали не умничать и не учить ученых, а заниматься своим делом.

Начинать пришлось буквально с нуля, ибо, кроме него, в составе «морской части» экспедиции не было даже адъютанта или секретаря.

Впрочем, нет — был один аспирант-ихтиолог, который год пишущий диссертацию о языке дельфинов. Претенциозный неудачник, непонятно зачем присланный сюда и, как понял Каиров, из всех видов водной фауны предпочитавший осетров — да и то в виде балыка и икры.

Однако толку от него, ясное дело, не было, и кавторанг принялся за работу.

Он в очередной раз прошерстил контингент ОГВ, набрав с полсотни парней, бывших на гражданке матросами, рыбаками, судоремонтниками. Нашлось даже несколько выпускников морских техникумов, очевидно, посылая ребят в сухопутные войска, военкоматы проявили свое специфическое чувство юмора.

Откликнувшись на рапорта, которыми Каиров бомбардировал штаб, ему все же прислали с Большой земли с десяток штурманов и механиков и дюжину нормальных матросов.

А под конец вообще удружили — пригнали взвод морской пехоты во главе со старшим лейтенантом и старшим прапорщиком.

Как выяснилось, этот коллектив какой-то… м… очень умный штабной тип решил «обкатать» в Афганистане. Ребят завернули уже в Термезе, а потом сидевший в штабе Среднеазиатского округа генерал Михрин, ответственный за обеспечение проекта «Порог», перебросил их прямо в Аргуэрлайл.

Оглядев присланных молодцов и выслушав обычное: «Здра-жел-гав-гав-гав!» — кавторанг мысленно выругался. Морскую пехоту Тамерлан Ахмедович не то чтобы недолюбливал, но… В общем, при всем уважении к их мастерству, разбивание кирпичей о голову в ракетно-ядерный век, по его мнению, больше проходило по части фокусов и показухи — тем паче что голова даже военному не для этого дана.

Сюрпризы на этом не кончились.

Когда привезли плавсредства, Каиров выругался — уже вслух, хотя обычно избегал публичной брани. Во всем СССР не нашлось для них ничего лучше, чем три старые и проржавевшие немецкие танкодесантные трофейные баржи, неведомо как сохранившиеся в разобранном виде на складе Черноморского флота.

Правда, единственный плюс, корабли были довольно приличной вместимости и к тому же состояли из разборных секций, которые на месте собирались на болтах.

Но заклепки, наскоро забитые на давным-давно снесенных бомбами заводах, подразболтались и пропускали воду, соединения текли, ржавчина изрядно проела не столь качественный металл. Да и орлы со свастикой в когтях, которые то и дело встречались на деталях конструкции, требовали изрядной работы напильником и кистью.

Каиров все же набрался смелости и попросил у Мезенцева затребовать более современные плавсредства.

— А атомный крейсер вам не дать, Тамерлан Ахмедович? — буркнул раздраженный командующий и на этом разговор был закончен.

Так или иначе, но спустя еще три недели, когда немецкое старье было кое-как освоено, баржи отчалили от дощатых, наскоро сбитых пристаней рыбацкой деревушки Ирс-Альт и отправились вниз по течению.

Они плыли мимо городков и селений, жители которых, может быть, еще не знали о пришельцах из другого мира, мимо лугов с флегматичными рыжими коровами, уступая дорогу рыбачьим лодкам и паромам и распугивая мелких речных ящеров, напоминавших оживших игрушечных крокодильчиков.

На порогах и волоках они развинчивали болты и перевозили свои корабли на машинах, которые для этого везли в трюмах, потом собирали прямо на берегу и плыли дальше.

Иногда останавливались в попутных городках и селениях, обменивались новостями или покупали снедь — всякий раз платили не торгуясь.

Как-то проплывали мимо маленького городка, где у реки стояла общественная баня. При их появлении оттуда без всякого стеснения, не пытаясь даже прикрыться, выбежали любопытные женщины, наверное, сотня с небольшим, и, оживленно галдя, смотрели на проплывающие мимо пыхтящие чудовища.

Раз десять они садились на отмели, не замеченные лоцманами, и тяжело, с натугой разрывая буксирные тросы, стаскивали баржи в воду.

На двадцать второй день плавания берега обступили изломанные каменные распадки, поросшие кривыми соснами, а потом вдруг река потекла вспять, и баржи с трудом пробирались сквозь бурлящий водный простор — это недалекий уже океан давал о себе знать мощным приливом.

А на следующий день берега вдруг резко раздвинулись, и взору их предстали стены и башни города — они добрались до Оиссы.

Так закончился их путь. Здесь предполагалось сделать временную главную морскую базу ОГВ.

Город этот с первого же взгляда понравился Каирову. Чем-то он отличался и от Октябрьска, так и оставшегося городом-призраком, и от Сарнагара с его давящей, мрачной помпезностью.

Белый, чистенький, какой-то очень живой, изменчивый в своей лукавости.

Стоящий на пологих склонах предгорий, так что из любой его точки были видны и высокая лесистая Уна-Го, украшенная снежной шапкой, и дымящаяся вулканическими кальдерами ее сестра по Восточному Валу — Тосса.

В тихие дни обе горы отражались в зеркале океана, наполняя не очень сентиментальную душу каким-то удивительным покоем. Потом часто будет он вспоминать дни, проведенные в Оиссе, в старом, просторном, хотя и обветшавшем, доме на берегу, отведенном местной властью им для проживания.

Красный песок пляжей, простор океанской синевы — и над ним голубой белоснежный абрис гор. Сосны, вперемежку с пальмами растущие на горных слонах.

Храмы и сады, отражающиеся, как в зеркале, в сини залива.

Небольшие бухточки-фьорды по берегам, похожие на дворцовые залы с высокими базальтовыми стенами и синими зеркальными полами.

А выше Оисса.

Здания, кладбища, узкие проулки, маленькие чистенькие гостиницы и харчевни с очаровательными служанками, кварталы бедных, но опрятных лачуг рыбаков и ремесленников. Множество рыбацких суденышек и купеческих шхун у причалов, сложенных из огромных блоков — не иначе в забытую ныне эру предшествующей цивилизации. Дома богатых людей, отделенные канавами и живыми изгородями от улиц. Роскошные сады у самых важных храмов. Рынки и ремесленные ряды.

Город, принявший их — то ли из-за своей торговой сущности, то ли еще почему-то — не как грозных пришельцев или опасных чужаков, но как гостей, прибывших сюда по своим делам. Странных, необычных, пусть даже из другого мира. Ну так что, мало ли каких гостей повидала прекрасная Оисса за две тысячи лет лишь писаной истории? (Не случайно же первым вопросом, заданным им, когда они причалили, был: «Сколько стоят ваши корабли?»)

Правил городом, как оказалось, не царь или князь, а царица. Да не простая, а царица-жрица местного морского бога. Редкостной красоты молодая женщина, зеленоглазая и золотоволосая, при этом умная и знающая весьма много.

Как сообщили купцы с долей благоговения, раз в год, в дни летнего солнцестояния, она, полностью обнаженная, при огромном стечении народа спускалась от дворца по мраморной лестнице к морю, входила в выдолбленную служителями храма из священного кедра ладью, выплывала в бухту и ныряла. Тем самым она и люди этой земли вступали в брак с морским богом. Возможно, поэтому их и звали сынами Океана?

Посему замуж за земного человека ей выходить не полагалось, однако династия священных цариц не прерывалась уже не первый век…

Почему — стало понятно при первой же аудиенции, на которой с ним был его флаг-штурман — старший лейтенант Иван Семенов, высокий, двухметрового роста, блондин из Архангельска, который сразу приглянулся красавице.

И после аудиенции, когда были вручены дары — шкатулка, полная сарнагарских трофеев, — царица попросила Каирова позволить своему подчиненному остаться с ней наедине и рассказать о стране, откуда они пришли, и чудесах его мира.

Каиров все понял, не дурак же был.

Больше в отведенный морякам старый особняк Иван не вернулся, днюя и ночуя в царских покоях. Так стало ясно, кого именно лучше оставить тут в качестве посланника.

— Не осуждаешь, Федор Иванович? — осведомился он у замполита.

— Завидую! — бросил с улыбкой старый моряк, один из троих уцелевших, как знал Каиров, после взрыва торпеды на новейшей дизельной подлодке.

А затем произошло событие, в корне поменявшее их дальнейшие планы.

Первоначально предполагалось после краткой рекогносцировки, оставив тут человек пять с рацией, отправиться обратно тем же путем, каким пришли.

Но как раз в эту пору купцы Горного берега начали собирать большой морской караван в Шривиджайю — такие ходили в заморскую страну раз в десять-пятнадцать лет. Плавания эти были тяжелым и небезопасным занятием — иногда домой возвращалась лишь половина судов. Причем страдали они как от стихии, так и от пиратов с южных островов, на службе у которых имелись весьма сильные шаманы, способные без труда отразить самые мощные атакующие заклятия морских колдунов.

Зная о попавших в фавор к местной правительнице пришельцах, купцы направили к Каирову депутацию с просьбой продать им немного чудесного оружия пришельцев. И тут кавторангу пришла в голову мысль, как они смогут быстро и без помех добраться до Шривиджайи.

Попросив двое суток на размышление, он отправил радиограмму в Октябрьск, в штаб ОГВ. И назавтра получил короткий ответ: «Ваше предложение принимается. Приступайте к подготовке».

А еще через день сообщил изумленным купцам, что хотя продать оружие и не вправе, зато может сам вместе со своими бойцами и оружием отправиться с эскадрой через океан.

Вновь потянулись дни, наполненные хлопотами и радостным ожиданием. Шутка сказать — ему предстоит поход, каких не было на Земле, наверное, со времен Магеллана!

Он исполнит наконец свою давнюю мечту, приведшую его когда-то на флот, да так, поманив, и ускользнувшую.

С детства его, родившегося и выросшего на берегу большого соленого озера, манили океанские просторы, белоснежные корабли, идущие напролом сквозь десятибалльные шторма, острова под тропическим солнцем с зелеными пальмами…

Но судьба решила иначе.

Из мореходки его призвали на флот, и за два года бывший «пиджак» решил, что от добра добра не ищут, тем более что и военные корабли под красным флагом все чаще выходили в океан.

Но служить его определили поближе к родине — на Каспийскую флотилию, и пока его однокашники водили корабли от Мадагаскара до Хайфона, Каиров занимался картами и лоциями берегов Мангышлака и Дагестана.

Потом как-то представилась возможность перевестись на Тихий океан, но Гаянэ как раз ждала второго ребенка.

Затем его перевели из ВМФ в морскую пограничную охрану, и мечта окончательно ушла за горизонт, чтобы вот теперь неожиданно воскреснуть.

Подготовка уже шла к концу, когда кавторанга ожидал первый неприятный сюрприз. Из Октябрьска вместе с заказанными им радарами прибыл новый командующий экспедицией. Какой-то вытащенный из отставки адмирал — седой, краснолицый толстяк, единственное достоинство которого заключалось в том, что он был заядлым любителем яхтинга и великим знатоком парусного флота. Да еще в том, что он на свете один как перст.

К чести его, Яков Борисович Козлов, так звали старика, не пытался ставить на место своего заместителя и лишний раз утверждать свою власть, но все равно было обидно.

Однако буквально за неделю до отплытия адмирал, уже успевший выучить местных союзников всем ругательствам, которые знал, внезапно умер — отказало сердце, близ которого уже долгие годы сидела финская пуля.

Так Каиров вновь оказался заведующим морской частью «особой экспедиции Минобороны и Академии наук».

И вновь работа, работа, работа.

Они монтировали на двух выделенных им трехмачтовиках радары и эхолоты, пытались приспособить к отлитым в местных кузнях гребным винтам снятые с бронемашин двигатели и обучали обращаться с рациями своих будущих товарищей по великому походу — на это не без скрипа согласилось руководство. Помог аргумент, что от этого зависит успех плавания и миссии.

С последним рейсом баржи привезли дипмиссию в Шривиджайю — пять неулыбчивых личностей, представившихся этнографами, хотя от них за десять метров попахивало родной конторой. С ними были еще два радиста, тащившие сверхмощный передатчик, и один чародей гарнизонного разлива — лопоухий двадцатилетний младший лейтенант, при взгляде на которого местные его коллеги почти в открытую ухмылялись.

В день отплытия небеса потемнели; над морем собрались темные тучи, с гор подул промозглый ветер, раздувая палатки торговцев на пышных, шумных рынках Оиссы. В криках чаек слышалась тревога…

И с особой остротой вспомнилась Каирову мудрость древних: «Жить не обязательно. Плыть — обязательно».

Удача благоприятствовала им.

Ни штормов, ни шквалов. Пираты тоже не попадались. Единственное — барахлила связь с берегом. Как говорили физики, на Аргуэрлайле что-то неладное было со слоем Хевисайда^[11] — ионосфера гасила короткие волны, и хорошо, если удавался один сеанс связи из пяти. А в остальном что можетсравниться с красотой океана, атоллов и синего неба, подводных рощ голубых кораллов и лунного света над бескрайней гладью?

Флотилия все дальше уходила на юг. Сначала по Лиловому морю с его редкими зелеными атоллами, где иногда стояли кумирни в честь Ори — морского владыки. Затем по многоцветному морю Саф, с его коралловыми отмелями и несметными стадами самых разнообразных морских тварей, лишь десятая часть которых была похожа на земных.

Ночью, когда корабли оставляли в мрачно-прекрасном океане голубоватый светящийся след, а рифы и атоллы можно было разглядеть без всякого радара в фосфоресцирующей пене прибоя, в глубине происходили удивительные и непонятные события. Внизу в черной прозрачной воде плавали фантастические зеленые, красные и желтые шары, гибкие змеи, крылатые и многолучевые силуэты.

Однажды глубоко под кораблями промелькнул чуть переливающийся силуэт, похожий на ширококрылого ската с длинными усами.

Посмотрев на показания сонара, Каиров только крякнул — или техника выдала ошибочные данные, или неведомого пловца можно было запрягать в танкер средних размеров.

Бывало, ночами кавторанг сидел в принесенном на мостик кресле и любовался звездами. Словно огромная медуза, в небесах плыла незнакомая луна, окруженная незнакомыми созвездиями.

Ночные бризы доносили зовущие запахи земли, рокот разбивающихся на рифах волн…

Взятый в экспедицию лысоватый мэнээс-биолог просто млел, фотографируя и торопливо описывая попадавшихся тварей, видя себя не иначе как доктором наук без защиты диссертации и директором местного океанологического института. Он уже не обращал внимания на мелких созданий, по его мнению, будущего академика недостойных. С гордостью показывал Каирову список морских чудовищ, встреченных им и описанных со слов спутников.

Лебединошеие макко длиной пятнадцать метров — исполинские ящеры, способные дышать под водой. Они быстро плавают, но предпочитают жить на больших глубинах. Морской конь — млекопитающее, не похожее, однако, ни на китов, ни на тюленей, но обладающее гривой, подобной даже не конской, а львиной. Многогорбый — создание длиной тридцать метров, толщиной с железнодорожную цистерну. Плывет очень быстро и мог бы представлять изрядную опасность, но, завидев рядом с собой суда, тут же исчезает под водой. Змеерыба — в ней их Дарвин опознал исполинского угря, живущего на глубине и нападающего даже на кашалотов. Наконец, вызывающий самый большой ужас — дракон моря, животное, напоминающее гигантского крокодила. Хотя встречается он редко и на корабли обычно не нападает, но если уж атакует, то спасти может лишь огненная магия.

Когда суперкрокодил им все-таки попался, Каирову даже на минутку стало не по себе — уж очень грозно выглядело гребнистое буро-зеленое тело, закованное в прочную чешую, и больно неподдельный испуг был на лицах аборигенов-моряков. Конечно, артиллерия была изготовлена к бою, но, видимо, дракон был сыт, а может, просто в благодушном настроении и флотилию проигнорировал — к радости всех, кроме биолога. Тот очень огорчился мирным исходом встречи, ибо рассчитывал стать первым в мире ученым, кто препарировал настоящего живого динозавра. Но кавторанг, откровенно говоря, был рад, что удалось избежать боя, и цыкнул на умника, пытавшегося подбить канониров на открытие огня…

В остальном же…

Тут случилось нечто заставившее командира флотилии забыть о всяких крокодилах и ящерах.

На палубу вышла выделенная царицей Оиссы для их экспедиции ветродуйка — морская колдунья седьмой ступени Крайя Сак, сопровождаемая негритянкой-прислугой.

Облачена она была в свой любимый костюм — одеяние праматери Евы. На глазах у всех чародейка сладко потянулась, после чего солдатиком нырнула прямо с борта. Поплескавшись минут пять, она, фыркая не хуже того самого морского коня, выбралась обратно.

Горничная ополоснула ее из бадьи пресной водой, после чего с нежностью обернула в белое полотнище.

На месте чернокожей девицы, пожалуй, с радостью оказался бы любой из участников плавания — независимо от того, родился он в этом мире или в ином.

Но ничего такого случиться не могло. И причиной тому была именно служанка.

Почтенная Крайя имела склонность к своему полу.

Обтершись, девушка как ни в чем не бывало направилась прямиком на мостик.

Капитан смутился. Вроде и пора бы привыкнуть, но… Он же все-таки мужчина, черт возьми!

— Реис, к нам плывут с того острова, — буркнула Крайя. — Три больших каноэ, два шамана. Надо бы зарядить метатели…

— Пираты? — напрягся Каиров, уже не спрашивая, откуда она взяла, ибо уже знал стандартный ответ: «Рыбы нашептали».

— Непохоже, — передернула она плечами (ах, какими плечами!). — Но на всякий случай… Ты же знаешь, что это за воды!

Тамерлан Ахмедович лишь кивнул, поднося к губам свисток, чтобы вызвать боцмана.

И в самом деле — воды не такие уж простые.

Вот уже три дня они шли в водах Архипелага — именно так, с большой буквы, и никак иначе.

Эта часть Бурого океана была наполнена тысячами, а скорее уж десятками тысяч островов, островков и островочков, а также атоллов и скал — не говоря уже об отмелях и рифах. Сунуться туда человеку непосвященному, будь он хоть даже магом, — верная могила.

Впрочем, купцы, ходившие мимо островов, туда и не совались — торговля с Архипелагом осуществлялась через несколько окраинных островов, куда товар — от золота и рабов до невесть как и откуда добытых древних украшений и редкостных лекарственных трав — привозили на небольших парусниках и каноэ. На них же везли выменянный или купленный товар вглубь.

Формально Архипелаг принадлежал мелкому прибрежному царству Риссиноа, которое просто объявило его своей землей. На паре островков торчали крошечные царские гарнизоны, и этим вся власть метрополии и исчерпывалась. В этом исполинском лабиринте плавать было совершенно невозможно. Что собой представляют его внутренние области — неизвестно. Говорили о странных племенах, вплоть до людей-рыб и людей-ящеров, о каких-то затонувших дворцах и храмах, шпили которых выступают во время отлива, ну и прочее в том же духе. Архипелаг был прибежищем пиратов, грабивших суда, идущие в Шривиджайю, но пиратов самих по себе как раз Каиров не боялся.

Хуже, что пираты имели неплохую магическую поддержку.

Если на то пошло, планировалось, что караван проскочит милях в двухстах восточнее, но сначала переменившийся ветер отжал их прямиком в эти воды, а потом штиль уже сутки задержал на границе Архипелага.

И вот, похоже, встречи с аборигенами не миновать.

Когда каноэ появились ввиду дрейфующей армады, все девять пушек были заряжены, пулеметчики сидели в своих пулеметных гнездах на мачтах, а дюжина магов приготовилась действовать.

Но, кажется, гости не имели никаких зловредных намерений — на носу всех трех каноэ стояли почти нагие девушки, украшенные гирляндами розовых цветов — принятый в Южном океане знак мирных намерений.

Каиров поморщился. Аборигены наверняка явились поторговать — как это было на нескольких островках, куда они заглядывали прежде. Будут предлагать свежие орехи хасс, жемчуг, роскошные раковины и прочую дребедень. А может, невесть какими путями выменянное золото или самоцветы с других островов бесконечного Архипелага, который мудрецы Аргуэрлайла считали останками какого-то древнего континента, погибшего на заре местного человечества в битвах живших тут богов.

И, разумеется, своих женщин: вон уже набежали, вылупив глаза на прелести нагих красоток, моряки — и местные, и земляне.

Жители этого острова сильно отличались от ранее встреченных ими островитян — оливково-смуглых, курчавых, горбоносых здоровяков.

Сероватая кожа с оттенком старой полированной бронзы, прямые тонкие волосы, глаза темного янтаря.

Не зря, выходит, болтают, что на Архипелаге живет несметное количество разных племен, и на двух соседних островах люди могут отличаться как небо от земли.

«Впрочем, — подумал кавторанг, — тут, на этой невероятной планете, с населением творится невесть что». Как он, помнится, удивился, узнав, что, оказывается, на далеком севере, в лесотундрах и тундростепях, где пасутся стада шерстистых носорогов и исполинских мохнатых быков, живут самые настоящие негры! (Местные китайцы, видимо, живут в здешней Антарктиде!) «Кстати, главный маг-консультант землян Аор Мак Арс сильно смахивает на островитян», — подумал мельком Тамерлан Ахмедович, когда гости поднялись на палубу.

Предводитель их, пожилой туземец с рыжеватыми волосами, заговорил на скверном всеобщем, который Каиров научился понимать с пятого на десятое.

— Они рады гостям и просят отважных мореходов погостить у них и отдохнуть на твердой земле! — сообщил переводчик то, что капитан и так понял.

— Переведи ему, что мы согласны, — бросил кавторанг, видя довольное лицо Ита-Сего, старшего торгового мастера, номинального главы экспедиции.

Вот что называется торгаш и есть торгаш: в трюмах товаров на миллионы золотых, а он готов терять время в надежде выторговать тут несколько ящиков дурацких раковин да еще потешить свой кусс с местными красотками!

— Мы рады, на острове Карихо-Таоми пересекающие волны найдут все, что им нужно, — заверил вождь.

— Реис, — неслышно подошла сзади Крайя, уже успевшая облачиться в короткий сарафанчик. — Знаешь, я кое-что слышала про этот остров… Это не слишком хорошее место…

— Что? — развернулся Каиров. — Это может быть опасно?

— Нет, — молвила магичка. — Просто тут есть старые руины, оставшиеся от неведомо каких времен. Разное говорят.

— Реис, — вкрадчиво вступил в беседу торговый мастер, — не нужно слушать старые сказки. Нам нужно обсудить, сколько мы тут простоим и какой будет порядок схода людей на берег…

— Потом, — буркнул офицер, задетый за живое напором Ита-Сего. — Не раньше, чем я лично сплаваю на этот остров и лично удостоверюсь, что никакой опасности нет.

В конце концов, нужно показать торгашу, что реис землян не слуга ему!

Пять минут спустя на борту мотобота, который был едва ли не больше туземных каноэ, они отправились к острову. С собой кроме дежурного отделения и полудюжины торговцев Каиров прихватил переводчика и Крайю.

На берегу (коралловый песок с буйной растительностью) их ждала целая делегация местной знати.

После обмена приветствиями смуглокожим аборигенам был вручен целый ящик ножей и рыболовных крючков.

Затем они направились в обширный дом под кровлей из пальмовых листьев, где за трапезой из свежезажаренной рыбы и фруктов кавторанг вкратце поведал, кто они такие, не скрыв и того, что сам является пришельцем из другого мира. Не зря один из законов дипломатии гласит, что лгать без нужды так же глупо, как говорить одну только правду.

Тем более что сильный маг или шаман запросто может отличить землянина от туземца.

Давно уже с любопытством смотревший на него местный жрец или шаман одобрительно закивал и что-то зачирикал.

— Он говорит, что ты рассказал удивительную историю, но и в ней нет ничего совсем нового, — несколько обескураженно перевел Ино Кау. — В наших самых старых легендах говорится, что всемогущий Тан-но, бог лесов, людей и акул, создавший женщину из капель своей крови и ставший прародителем людей, принудил других богов после большой войны на небесах избрать своим домом другие миры и жить там, не вмешиваясь в дела этого мира.

— Попроси, пусть почтеннейший расскажет, что за земли лежат в океане, — попросил толмача Каиров. — Нам, пришельцам издалека, это интересно.

(Выслушивать очередную легенду о происхождении местных жителей от очередного бога и местной акулы его не тянуло.)

— О, океан Камо велик! — нараспев произнес жрец. — На землях и водах живут народы, о которых тут даже и не слышали. На восход от Тысячи островов, за поясом бурь обитают таинственные народы с желтой кожей и раскосыми глазами! Столица их — великий город Уржах-Сан…

— А поподробнее? — прищурился Тамерлан Ахмедович.

— Я там не был, — развел руками жрец. — Отец моего отца плавал на юго-запад и нашел там второй Архипелаг, бывший словно отражение первого, но испугался великанов, стоявших на берегу на страже. Я могу указать дорогу туда. Нужно пройти вдоль Мертвой реки, потом дождаться восточного ветра и плыть с ним девяносто дней. Но никто не осилит такое плавание, даже ты! А если плыть отсюда на запад, то, перебираясь от одного острова к другому восемьдесят или сто двадцать дней, ты подойдешь к земле людей с кожей цвета красной меди. Что там дальше — никто не знает, ибо горы заоблачной высоты подступают к самому берегу. Но там были лишь деды наших дедов. Доблесть и мужество, увы, не те ныне — кровь богов слабеет…

— А можно ли нам посмотреть на руины, которые есть у вас на острове? — справился Каиров.

Старец думал секунду или две.

— Кто же запретит сынам братьев Тан-но посмотреть на руины, оставленные другими его детьми? — вычурно и непонятно высказался шаман.

И, поднявшись, они направились вдоль берега.

Полчаса спустя кавторанг стоял с открытым в изумлении ртом, а перед ним простирались десятки великолепных зданий — храмы, крепости, дворцы и такие, назначение которых было непонятно.

Видя удивление гостей, жрец заговорил, размахивая руками.

— Место это они называют Город Солнечного Царя, — перевел его слова Ино Кау. — Единственное, что они знают, город был воздвигнут в незапамятные времена двумя братьями, приплывшими на огромном каноэ. Братья эти могли творить чудеса, например успокаивать штормовое море, и создали обширную империю, включавшую окрестные острова и множество иных земель. Их потомки звались Солнечными Царями.

Ино Кау что-то прочирикал, и старец подвел их к косо торчавшей из песка базальтовой стеле, на которой были выбиты выеденные временем, но все же явственные письмена.

— Он говорит, здесь начертаны законы Солнечных Царей… Теперь никто не может их прочесть.

— Мне кажется, — присмотрелся к иероглифам толмач, — эти знаки похожи на те, что начертаны на древних золотых табличках, которые хранились в нашей библиотеке. Мой наставник говорил, что это письменность народа, жившего задолго до Великих Войн. Неужели в те времена жители этих мест плавали к нам?

Старец вновь заговорил. Молодой маг, запинаясь, переводил:

— Это лишь крошечная часть прежнего города. Шестнадцать поколений назад неподалеку отсюда в море возвышалась целая гора, сплошь покрытая руинами, превосходящими эти так же, как каноэ божественных братьев превосходило наши лодки. Тут была только окраина древней страны. Но потом боги моря опустили скалу под воду, породив волны высотой с эти стены. Но он с легкостью может показать тебе место, где она стояла.

— Послушайте, товарищ капитан второго ранга, — вдруг встрепенулся один из штурманов. — Я вспомнил — похожее место есть у нас на Земле. Где-то в Тихом океане, кажется. Вроде бы называется Нан-Мандол или Нан-Марки…

При последних словах старый служитель местных божков вдруг как-то странно задергался, зафыркал, тревожно озираясь. Затем что-то затараторил, указывая то на эрудированного штурмана, то на руины, то куда-то вниз.

— Наамархи — это Страна мертвых, страна по ту сторону мира, куда плавали предки их предков. Имя это запретно, и произносить его в этом месте не надо.

Каиров мельком удивился совпадению, продолжая рассматривать город.

Каналы, ямы, туннели и стены высотой с десяток метров.

Вокруг главного здания, гигантской террасы из множества базальтовых блоков и колонн, находились более мелкие строения числом около сотни. Тут не имелось никаких барельефов, скульптур, фресок. Холодная архитектура, голая и суровая. Хотя нижний город был изобильно украшен резьбой по камню.

Тамерлан Ахмедович глядел на порталы, на каменных стражников, чьи бесстрастные лица, казалось, смотрели на него с легкой презрительной усмешкой, на усыпанный обломками двор, лежавший за воротами.

И все сильнее было странное ощущение, что ему, да и всем им здесь не место. Не то чтобы опасно или запрещено — а именно не пристало быть. Однако почему-то не решался отдать приказ поворачивать. Кроме того, уж слишком ярко горели глаза у спутников, даже у Кау.

Они шли мимо длинных галерей, в которых создания жуткого вида поддерживали лапами и щупальцами балки и архитравы. Проходили по улицам, уставленным изображениями когтистых и зубастых демонов.

Тяжелая аура невероятной, бесконечной древности исходила от этих камней. Почему-то Каиров, атеист до мозга костей, ощутил приступ суеверного напряжения.

«Возможно, — подумал он, — так мог бы выглядеть некрополь древних богов, которые все-таки умерли. Кем были те, кто построил этот огромный город? Зачем? Куда исчезли?»

Между тем за его спиной начался спор. Морская колдунья о чем-то говорила с шаманом.

— Да нет же, там сказано: «И вот, червь больше не будет рыть ходов, не будет сверлить дыр в плоти мира, не будет являться больше в сновидениях посвященным, не станет поглощать время, извергая миры. А значит, пробудятся спящие прародители, суть которых — рождение и смерть всего сущего. И тогда все сущее соединится с ним и положит начало новой поре, где время кончится!» — дребезжащим старческим тенорком изрек шаман.

— Твой разум помутился! — высокомерно ответила Крайя. — Ваши легенды искажены, а истинный и первоначальный вариант хранит наша книга Эно. «И явится роющий и разрушающий, чтобы вступить в сражение с богами мира. Великий род небожителей погибнет, и весь Аргуэрлайл познает муки и смерть. И тогда предстанут из тьмы вышние боги, дабы отразить прорвавшихся из нижнего мира! И от таранов их рухнут звезды и утонут в колодцах тьмы… И, победив, воздвигнут из праха погибшего мира новый мир, новое небо и новую землю…»

— А ты, наверное, забыла, что ваша книга Эно прямо говорит, что роющий и червь — это не одно и то же? Иначе бы почему ваш роющий в одном из воплощений носил имя «слепая обезьяна»?

— Не хочешь ли ты сказать, что древние пророки были безмозглыми тупицами? — саркастически расхохоталась Крайя.

Каиров мысленно выругался и отвернулся — спор двоих мракобесов непонятно о чем нагонял на него тоску.

Он принялся смотреть на море и колыхающийся на мелкой волне флот.

Дуэт голосов — громкий, хрипловатый Крайи и надтреснутое дребезжание шамана напоминал птичью свару.

Вдруг взгляд капитана зацепился за что-то…

Примерно кабельтовых в пяти от берега волны стали другими — появились какие-то неестественные всплески, образующие сходящиеся концентрическими кольцами ряды кругов.

«Какая странная зыбь, — промелькнуло у него в голове. — Никогда такой не видел».

И вдруг Тамерлану стало страшно. Не просто страшно, а ОЧЕНЬ страшно. Он посмотрел на своего спутника-шамана. Тот тоже что-то почуял, вцепившись в резное дерево жезла, и было в его напряженной позе нечто такое, от чего среди тропического дня кавторангу сразу стало холодно и невыносимо тоскливо. Замолк и переводчик — видать, ощущения шамана передались и ему. Лишь Крайя самозабвенно продолжала чирикать, забравшись совсем уж в дикие дебри древних преданий.

Волна жути накатила на Каирова, в общем-то человека неробкого десятка. И не было уже удивления перед древними тайнами и красотами моря и суши — только беспричинный ледяной ужас, перехвативший горло, и стук крови в висках. Судорожно сглотнув, кавторанг медленно повернул голову в ту сторону, куда смотрел оцепеневший маг. И от того, ЧТО он увидел, ему стало так плохо, что, моряк лишь чудом сдержал вопль.

Прочь, прочь от этого кошмара!!!

Волны стали приближаться, а всплески — становиться все чаще. Каиров отчего-то понял — пришла смерть.

Из воды стали появляться огромные щупальца, а затем еще всплыл бледно-серый чешуйчатый холм, на вершине которого открылись глаза, жуткие и страшные, как и он сам.

Спрут целенаправленно двинулся вперед — туда, где дрейфовала флотилия.

Стоявший рядом с Каировым жрец упал на землю, онемев от страха. Рядом рухнул кто-то из спутников кавторанга, кажется лейтенант Еремеев. Пискнув, как прибитая мышь, замолкла Крайя.

А сам Тамерлан Ахмедович стоял и смотрел, как на фоне синего неба и сверкающих бликов солнца возвышался чудовищный противоестественный живой колосс, чудовище из неведомых океанских бездн, бесспорный их властелин.

Оно было больше любого корабля на этой планете, и больше, много больше, тех пограничных посудин, на которых Каиров служил на Земле. Превосходило размерами сухогрузы и танкеры, ходившие по его родному Каспию. Да что говорить, даже авианосец показался бы рядом с ним небольшим суденышком!

И медленно, но неотвратимо двинулась эта живая громадина на их флотилию, на ходу выпуская длинные щупальца и отростки, казавшиеся на фоне скалоподобной туши тонкими, как соломинки. Но пенные следы, оставляемые ими, говорили, что за исполинская мощь сейчас противостоит судам.

С кораблей до берега донеслась отчаянная пальба.

Однако жалкие безоткатки, вгоняющие в зверя снаряды, выглядели так же смешно, как баллисты и катапульты, обстреливающие Луну. Пожалуй, даже пушки эсминца и земного сторожевика были бы бессильны перед этим исполином.

Тут помог бы разве что главный калибр какого-нибудь дредноута, из реликтов минувшей войны, что еще бороздят земные моря. А лучше — пресловутое торпедное оружие специального назначения.

Чудище подалось вперед. На первый взгляд медленно, но наметанный глаз моряка дал Каирову понять, как быстро движется этот исполин.

И в самом деле, какие-то секунды — и вот оно уже совсем рядом с флотилией. Его флотилией.

Из воды выныривали все новые щупальца и опрокидывали корабли.

Но это было не все.

В бинокль кавторанг явственно видел, как море вокруг живого острова из сине-сапфирового становится мутно-серым, как облако мерзкого цвета расплывается во все стороны. Как на пути этого пятна всплывают серебристые тушки рыб. Как вцепившиеся в обломки и плотики люди, которых оно достигло, разжимают руки и погружаются в воду, чтобы больше не всплыть.

Один из отростков продвинулся далеко к берегу, в их сторону, словно… словно чуял столпившихся на краю утеса людей. Но, не дойдя кабельтова три до кромки прибоя, втянулся обратно.

А затем исполин, погубивший полторы тысячи человек и целую флотилию, скрылся в глубине — плавно и беззвучно. И лишь несколько водоворотов еще некоторое время крутили в мутно-серых волнах щепки и доски.

Каиров сделал еще пару шагов, переступая через упавшего ниц Еремеева.

Потом сознание милосердно погасло…

Октябрьск. Застава Ильича

Дарика заметила пост еще издали.

Двое молодых мужчин в зеленых с желтыми пятнами облачениях и со шлемами на головах.

Один из них направил на нее оружие, слегка похожее на арбалет, — девушка никогда прежде не видела такого, но поняла, что это те самые метатели пришельцев, о которых говорила вся Степь. Впрочем, парень тут же опустил оружие.

— Чего хочешь? — поинтересовался настороженно, однако ж без видимой злобы.

— К вам в войско наняться, — просто ответила Дарика. — Говорят, вам шаманы нужны.

Юноша недоверчиво оглядел ее с головы до ног. Хмыкнул и взял черную коробку, зашипевшую, как вода на углях, и что-то сказал туда — степнячка догадалась, что он вызывает кого-то из старших.

Вскоре те появились.

Первый — в такой же зелено-желтой одежде и без шлема, но с маленькими звездочками на плечах, второй — в темном плаще с красным подбоем.

Пришелец и местный маг.

Чародей внимательно изучил гостью, испытывая эмоций не больше, чем покупатель, осматривающий приглянувшуюся овцу или гусыню.

— Хм, как будто… магичка… Хотя даже на первую ступень не потянет. Так, амулеты неплохие, добрыми шаманами деланные. Немало, но все больше не привязанные, не под девку деланные. Ни чумы, ни гнойной лихорадки, ни огненной язвы нет.

— Как зовут? — справился чужанин.

— Дарика.

— И зачем ты пришла, милая? — продолжил опрос пришелец.

— Тут собралась хорошая дружина, и вами совершены славные дела… Я бы хотела быть с вами.

— Хорошо, — непроницаемо изрек сардар. — Подожди минутку.

Они с магом отошли в сторону.

— И что с ней делать? — спросил Лыков.

— Прирезать — и в яму на всякий случай, — прокомментировал Аор. — Можно перед этим солдатам отдать для развлечения. Но лучше — сразу: может, какая зараза на нее все-таки подсажена. Если хороший маг поработает, то болезнь не видна. Я ж все-таки всего пятиступенчатый. Против, к примеру, двадцатника, сам понимаешь…

— Ну и юмор у вас, гражданин консультант, — нервно усмехнулся замполит. — Вы ведь, надеюсь, шутите?

— Шучу, — произнес Мак Арс, и внимательный взгляд уловил бы на его лице и в ауре тень легкого презрения.

— А что, если и в самом деле взять ее на службу?

— Зачем? — осведомился чародей.

— Ну нам ведь нужны люди, которые разбираются в здешней обстановке? И потом, в конце концов, с кого-то же надо начинать? Когда-нибудь здешних начнут призывать в армию. Тем более что у союзников женщины воюют вовсю. Да и у нас найдутся. Взять ту же Алтен…

И в самом деле, женщины, вернее, незамужние и вдовые степнячки воевали наравне с мужчинами. Одну — спасшую зазевавшегося инженерного майора, которого совсем было утащили в плен, — генерал Мезенцев даже представил к медали «За отвагу».

Но собеседник явно не разделял энтузиазма старлея.

— И все-таки я доложу по начальству, — упрямо выдохнул Лыков. — Мало ли что. Вдруг пригодится…

Октябрьск. Казармы имени Дзержинского

Нельзя сказать, что майор Макеев слишком уж обрадовался необычному пополнению.

Его рота, названная экспериментальной, доукомплектованная новобранцами из местных жителей, сразу же стала объектом насмешек и иронии.

Когда командование затеяло сформировать воинскую часть из землян и уроженцев Аргуэрлайла, генералу Мезенцеву тут же пришла в голову идея, кого назначить командиром необычного подразделения. За Макеева вступился Тихомиров, прося откомандировать разведчика в его распоряжение, однако кагэбэшник был непреклонен. Дело важное, партийное. Кому же его поручить, как не бравому вояке, уже имеющему опыт сотрудничества с туземным контингентом?

Александр покряхтел чуток, да и взялся за дело с искренним энтузиазмом. Хотя его и предупреждали имеющие аналогичный опыт (по Африке и Азии) товарищи, каково делать из аборигенов солдат.

Но дело оказалось даже сложнее, чем представлялось скептикам.

Основную массу полусотни отобранных добровольцев составили освобожденные сарнагарасахальские рабы.

Уже через пару дней Макеев понял: что-что, а появление своего Спартака местным рабовладельцам, похоже, не грозило.

Бывшие рабы при докладе вжимали голову в плечи и непроизвольно опускали глаза, при этом так и норовя облобызать его руку. Стоило кому-то провиниться, он тут же начинал плакать и падать на колени. Последней каплей стал случай, когда один из новобранцев, у которого заклинило автомат, распластался перед комротой на земле и принялся целовать ему сапоги, умоляя не отправлять в рудники за порчу оружия.

Это не считая того, что несколько раз за этот месяц подчиненные предлагали ему себя в полное распоряжение на ночь, а один даже пообещал, если будет на то желание сардара, привести ему своего младшего брата, который еще не бреет бороду. В тот раз он первый раз в жизни ударил своего подчиненного. И напился до поросячьего визга.

Позже он узнал, что в похожих случаях его земляки из числа офицеров и обычных солдат пускали кулаки в ход куда чаще.

Именно после этого случая майор явился к Мезенцеву и высказал все, что об этом думает.

Как ни странно, его слова возымели действие, и треть его новых подчиненных раскидали по подразделениям в качестве поваров, дневальных-уборщиков, грузчиков. Надо сказать, тут они принесли куда больше пользы — один Сиргин Син, умевший варить кашу пятнадцатью способами и даже из тушенки с гречкой умудрявшийся сделать весьма вкусное блюдо, чего стоил!

Но задание командования надо было выполнять.

Тогда, отказавшись от мысли сделать из них нормальных солдат, Александр предложил создать что-то вроде «дикой дивизии» в миниатюре. «В конце концов, — рассуждал он, — разведке как воздух нужны диверсанты, которые будут в этом мире как у себя дома. А эти будут не „как“, а просто дома».

Сейчас в его подчинении было три десятка бывших рабов — тех, кто оказался годен на что-то, включая одного бывшего пленного разбойника. Не считая двух неполных взводов старых, обстрелянных бойцов из землян.

И вот теперь новое пополнение.

Нет, он, конечно, понимал, что девушка — бывалый воин, несмотря на пол и возраст. Аор говорил, что клан Воительниц, к которому она имеет отношение, тут в немалом авторитете.

Но куда ее можно приспособить? Для начала придется обучить стрельбе из автоматического оружия.

А кто за это возьмется? В чье подчинение ее определить?

Местные отпали сразу. Вряд ли кто из них, получив под командование женщину, не попробует воспользоваться своим положением. Стоило же только посмотреть в глаза этой красотки, и становилось ясно, что это вполне может кончиться вспоротым животом.

В конце концов, Макеев вспомнил о младшем лейтенанте Серегине. Пусть парень оттачивает свое мастерство.

Первое, что поразило Дарику, когда она оказалась в казармах, что среди чужинских воинов почти нет зрелых, умудренных опытом людей — тех самых седоусых, покрытых шрамами ратников, на которых и держится любая армия. Не только солдаты, но даже десятники и, страх сказать, сотники и полутысячники были совсем молодыми людьми. Старые солдаты встречались один на сотню, да и те почему-то в основном занимались выдачей штанов и провианта.

Больше того, как она узнала, до появления на Аргуэрлайле по-настоящему воевали только четыре десятка человек из без малого трех тысяч. Причем командующий кавалерией сотник был призван из отставки, потому что конницы в армии землян не было уже почти три десятка лет (что непонятно) и никто не умел водить ее в бой (что в данном случае вполне понятно).

Женщин-воинов не было вовсе. Правда, несколько женщин все же служило в этом войске, но то были лекари, носившие такую же форму, как и обычные солдаты и командиры. Это удивляло Дарику — ведь в бою могут не разобраться, кто перед тобой, и случайно убить целителя!

«Учуяла» Дарика и десятка три воинов, в которых даже ее крошечное магическое чутье определяло людей, отправивших на тот свет немало врагов. Но то были не настоящие солдаты, а мастера тайных убийств, поджогов, скрадывания и ночных атак — молчаливых и беспощадных. Иными словами, кто-то вроде ньинь-ча — вестников смерти, людей, которых любой нормальный человек сторонится, а истинный воин презирает. В глазах их нет-нет да и мелькало то жестокое самодовольство, что отличает подобных людей. А между собой они, как и истинные ньинь-ча, поддерживали отношения темного братства. При этом, как и лекари, носили обычные зелено-желтые одеяния (но с темно-синими метками), и никто тут не возмущался этим. Больше того, настоящие воины даже отдавали им честь.

Всякий раз при виде их Дарика старалась уйти подальше.

Сотня, в которую определили девушку, отчего-то сразу пришлась ей по сердцу. И сардар, как раз один из тех четырех десятков, которым уже довелось побывать в пекле боев, и его помощник. (Как выяснилось потом, оба командира прежде сражались в одной тысяче в каком-то Афгане). Но больше всего, конечно, приглянулся Дарике молоденький сотник, под чье начало отдали девушку.

Ар-тем.

В этом имени слышался стук лошадиных копыт и шум падающей воды, вой ветра и трепетанье полога кибитки — все, что так мило душе каждого истинного степняка.

Тоненький и стройный, как тростинка, желтоволосый, словно цветок багульника.

Когда сардар Мак-кев торжественно вложил руку Дарики в небольшую, но крепкую длань сотника, по телу девушки прошла странная волна. Юная шаманка сперва даже не поверила своим ощущениям. Ибо подобное, как слыхала она от своих наставников, случается либо тогда, когда встречаешь истинного Учителя, либо…

Заставила замолчать затрепетавшее робкой птахой сердце.

Поживем — увидим.

В инструкции сказано: осуществляя власть на присоединенных к СССР территориях, руководствоваться советскими законами и социалистической моралью, при этом в обязательном порядке с уважением относясь к местным традициям, обычаям, хозяйственному укладу и особенно к религиозным чувствам верующих.

В переводе на нормальный язык: зарезать, но небольно.

И как все это прикажете исполнять, задумывался Артем, искоса поглядывая на вверенную его заботам чернявую степнячку с полусотней тоненьких косичек на голове.

Чьи это чувства он должен уважать? Не поклонников ли Шеонакаллу, которые десятками тысяч полегли в битве у Трех скал и в подвалах храмов которого, забитых костями жертв, случалось, падали в обморок даже понюхавшие афганского пороха десантники?

Да и Темная Мать с Гохаттой, которым очень нравится, когда девственницы приносят себя в жертву, бросаясь обнаженной грудью на обсидиановый нож, немногим симпатичнее.

Эта вот молится неким Священной Луне и Вечному Небу. Вроде наших мусульман с их поклонением полумесяцу. Уже легче, раз не станет дырявить себя каменным кинжалом. Но все равно глаз да глаз нужен.

Ладно, с местными богами можно еще договориться или повоевать. Тут люд простой и темный, и когда алтари взорваны, а жрецы перебиты и разогнаны, то абориген, почесав затылок, решает, что боги победителей сильнее, и их нужно уважать.

А вот обычаи с традициями…

Земляне, явившись на Аргуэрлайл и покорив Сарнагарасахал, отменили рабство и долговую кабалу, запретили ростовщичество, стали давать деньги ремесленникам и купцам из казны под маленький процент.

А дальше-то что?

Не дай бог, кому-то наверху придет мысль организовать тут колхозы.

Нет, а в самом деле, что они будут делать дальше?

Едва ли не самая стойкая и популярная традиция здесь — кровная месть, длящаяся иногда веками. И что тут можно сделать, новопроизведенный младший лейтенант совершенно не представлял.

Дарика же проговорилась, что главной причиной, побудившей ее напроситься в войско землян, было желание поквитаться с неким кровником одного из магических ковенов. Откуда только в глухой Степи пронюхали о тайных планах командования ОГВ начать боевые действия против Конгрегации?

Об этом сам Серегин узнал едва ли не позавчера, на следующее утро после обмывки звания. Знакомый Макеева капитан-чеченец Аслан, близкий к самому Мезенцеву, просигналил. Дескать, готовьтесь, парни, кончилось время праздных пьянок-гулянок.

Ишь, мстить она вздумала. С ее-то Силенкой. Бодался теленок с дубом.

Вот не было же печали…

Приграничные земли империи Эуденоскаррианд

У лесного костра сидели двое: худой, поджарый мужчина с короткой неровной бородой и свежим шрамом на скуле и невысокий, сгорбленный старик, чье скуластое лицо от жестких северных ветров, солнца и прожитых лет стало похожим на печеное яблоко.

— Ну вот, скажу тебе, что мне дед мой сказывал, тоан, раз тебя это так волнует, хоть и не понять мне, чего это такого опытного воина, как ты, сказки всякие заботят. Тут не воину, а магу или жрецу надобно разбираться, если по совести… Так вот, рассказывал это мой дед, а ему — дед его двоюродный. А тот мальчишкой был, когда в заречных землях, что у Черного леса, все и стряслось… То есть было это как раз в года, когда Сарнагарасахал на Шем ходил…

Костюк молча внимал обстоятельному рассказу Найарони, уже привыкнув к его многословной крестьянской манере говорить.

— Ну вот, стало быть, жил в лесу парень… Один, совсем один — то есть один-одинешенек. Родители из деревенских отщепенцев, лишившихся имен, да и те умерли. Ну жил он, дрова рубил, уголь жег… Уголь-то наш сухостойный — для золотых дел мастеров да для алхимиков самое оно. Охотился так, по мелочи…

И вот идет как-то этот паренек по лесу. Должно быть, силки проверить аль еще чего.

И вдруг видит — девка. Лежит себе, дерево обняв, глаза закрыты, вся аж синяя от голода, худая, в лохмотьях, видать, заблудилась, ну и все такое.

Ну он к ней шасть. Смотрит: чего-то с девкой не ладно. Словно не такая она какая-то.

Пригляделся… Матерь наша Священная Луна!

Альфарка!

Точь-в-точь как на картинках в храмах да в сказках. С ушами, с глазками узенькими — ну чего говорить: альфарка и альфарка.

Однако чего там, не бросать же душу живую погибать?

Отнес ее домой, вина дал, супчик сварил курячий, потихоньку стал кормить…

Ну одним словом, выходил. А дальше чего? Парень молодой, здоровый, как конь, а баб, почитай, и не пробовал — кто ж за изгоя пойдет? А тут девка в соку, хоть и не людинка.

Стал жить с ней как с женой. Та поначалу ни в какую, но потом уломал он ее. Известное дело, девка по первости всегда кочевряжится, а как откупорят — сразу успокаивается.

Живут себе, она обереги плетет да силки колдовские, он уголь продает. Понятное дело, обитают небогато, но сыто более-менее. Смотрит парнишка, а дело то к прибавлению в семействе идет!

И порешил этот изгой, что пожениться надо им. Честь по чести, как положено — перед алтарем да со жрецом. Вишь как, — улыбнулся рассказчик, — хоть изгой, а правду понимал… Ну достал серебро из захоронки и пошел к жрецу местному. Да только вот не знал, что жрец-то был не простой…

Толмач со значением поднял вверх палец, выдерживая паузу.

— А какой? — спросил уже заинтригованный Алексей.

— А был тот жрец не кто-нибудь, а слуга самого Неназываемого… — заговорщически понизил он голос. — Смекаешь, тоан? Шеонакаллу — не кого-нибудь!

Дослушать легенду-быль разведчику не удалось.

— Скажи, тоан, ты не боишься? — вдруг спросил старик, помешивая кипевший в котелке суп.

— Нет, а чего я должен бояться? — чуть усмехнулся разведчик. — Альфарок твоих или, может, самого Неназываемого?

— Не к ночи будь помянут, — сделал защитный жест проводник. — Я о твоем желании узнать секреты земли нашей. Великая тайна всегда пугает.

Так вот для чего завел свою сказку старый хитрец. Ему надо было обдумать просьбу Алексея поделиться с ним тайнами Аргуэрлайла, которыми, как прихвастнул недавно на прощальной пирушке у сохского цана по пьяни толмач, он якобы владеет.

— А тайна действительно великая? — Костюк скептически покосился на своего спутника.

За время, проведенное в компании Найарони, он уже привык к тому, что старец любит прихвастнуть и, мягко говоря, приукрасить действительность.

Найарони оставил варево и некоторое время смотрел в вечернее, фиолетово-зеленое небо.

— Да, — наконец вымолвил он с необычайной серьезностью. — Это секрет действительно великий…

— Что это за тайна? Это тайна твоего народа?

— У Найарони нет народа, который он бы мог назвать своим, — с глухой печалью ответил старик. — Это тайна иных времен и иных народов. Узнав ее, ты станешь богат и знаменит. Я не поставлю тебе никаких условий и не возьму с тебя никакой платы; единственное — ты не должен будешь ничего спрашивать у меня до того, как мы доберемся до места. Теперь ложись, завтра нас ждет трудная дорога.

И старик сразу ушел в лес, оставив Костюка в крайнем замешательстве.

Весь остаток вечера капитан провел в раздумьях — как ему поступить. Что-то подсказывало Алексею, что старик не лукавит, говоря о великой тайне, и ему ведомо нечто действительно необычайное.

Но что именно?!

Утром, встав и наскоро перекусив, путники свернули палатку и двинулись в дорогу.

Они шли непролазной тайгой, без малейших следов человека. Их окружал мутный полумрак, стоявший под пологом вековечного леса, зеленая мгла без единого проблеска солнца.

Местами ветви елей и лиственниц переплетались между собой так густо, что приходилось едва ли не проползать под ними на четвереньках. Длинные бороды лишайников свисали до самой земли, запах тлена висел в воздухе. Сапоги глубоко увязали во мху и перепревшей хвое.

Глухую тишину нарушали изредка только крики кедровок и перестук дятла.

На их пути оказывались жуткие буреломы, похожие на баррикады из огромных костей. Порой достаточно было сделать одно неверное движение, оступиться — и торчащие во все стороны, подобно рогам мертвых чудовищ, сухие, острые сучья грозили пропороть тело насквозь.

В лесном безветрии мошкара висела густыми облаками — временами казалось, что идет черный снег. Мерзкие насекомые буквально терзали Алексея, накомарник почти не помогал.

Они вброд переходили многочисленные речки с быстрым, валящим с ног течением. Поймы их покрывала трава много выше человеческого роста, перевитая диким хмелем. То были настоящие травяные джунгли.

Поминутно натыкались на глубоко ушедшие в почву замшелые камни, сгнившие стволы, принесенные паводком. Несколько раз Костюк едва не проваливался в глубокие промоины, скрытые густой зеленой стеной, и только внимательность Найарони спасала его.

Удары сердца глухо отдавались в мозгу Алексея, легкие с шумом втягивали тяжелый, застоявшийся воздух, наполненный терпкими испарениями хвои и багульника, жара до предела изнуряла его, пот, пропитавший одежду, горячими струйками стекал в сапоги.

Уже не раз успел он проклясть про себя ту минуту, когда нелегкая понесла его идти с Найарони черт знает куда, за какой-то тайной, вместо того чтобы следовать маршрутом, заданным командованием. (В конце концов, ему поручали разведать месторождения радиоактивных элементов, которые, как доложили маги-перебежчики, имелись на Аргуэрлайле.)

Сам старик, между прочим, несмотря на годы, шел без особых усилий. Его, хотя и участившееся, дыхание оставалось ровным. Именно это обстоятельство и останавливало Алексея, когда мысль потребовать отдыха становилась особо настойчивой. В самом деле, жаловаться на усталость человеку, который раза в полтора старше тебя? И кому — ему, когда-то ходившему по джунглям и почти непроходимым горам? Ну уж нет…

Перед глазами Алексея уже начали вспыхивать красные круги, когда его спутник объявил привал.

Разведчик плюхнулся на пятую точку, но тут же вскочил, едва не усевшись на кучу костей.

Тут лежали два скелета. Скелет человека и скелет какого-то животного.При жизни, должно быть, величиной это создание превосходило любую лошадь. На шейных позвонках лежало что-то вроде деревянного ярма, с которого еще свисали истлевшие кожаные лоскутья с бронзовыми пластинами, защищавшими грудь этого странного скакуна. Заржавленная тонкая цепь соединяла ярмо с обломком копейного древка. Обрывки сбруи и седла, еще хранившие следы зубов пожирателей падали, застряли меж ребер.

Метрах в десяти в высокой траве Костюк нашел рогатый череп, должно быть утащенный стервятниками. Если и были какие-то сомнения в том, что это боевой скакун, то теперь они рассеялись окончательно. На рогах с помощью бронзовых колец крепились длинные, изогнутые древки из черного дерева, оканчивающиеся острыми коническими лезвиями. Морду прикрывал треугольный железный налобник. Неподалеку Алексей поднял из травы странное оружие. Отлитое из бронзы стилизованное изображение рыбы, из которого торчали в разные стороны толстые шипы. Рыба крепилась на бронзовой же цепи, длиной с полметра, к которой был привязан обрывок волосяного аркана. Похоже, то был местный кистень.

— Что, интересно, это за скотинка такая, на которой тут ездят, — пробурчал разведчик, пнув сапогом череп.

— Это корова, — бросил Найарони. — Или, вернее, бык.

— Ты уверен?

— Я это точно знаю. Бычий череп. Выходит, мы почти в Эуденоскаррианде. Как раз там в войске используют боевых быков.

Оставалось довериться его мнению.

После краткого отдыха с едой всухомятку продолжили путь.

Так в дороге, перемежаемой небольшими остановками, прошел день. За это время они не перемолвились и тремя десятками слов.

Уже на закате Найарони свернул к высокому холму в центре обширной поляны.

— Тут переночуем, — коротко бросил он.

Стряхнув с плеч мешок и арбалет, Костюк принялся остервенело ломать хворост для костра, пока Найарони ставил палатку и вытаскивал еду.

В той стороне, откуда надвигалась ночь, горизонт заслонили уже недалекие, голубеющие в вечернем сумраке горы. Разведчик смутно догадывался, что они идут именно к ним.

Ужинали в молчании. Промозглый ветер шевелил углы костра.

Поев, Алексей забрался в спальный мешок и тут же погрузился в глубокий сон без сновидений.

Октябрьск

— Прежде на Земле были болезни, о которых сегодня знают лишь из старинных книг и летописей. Например, моровая язва Антонина, поразившая Рим при Марке Аврелии, — ее симптомы не подходят ни под чуму, ни под холеру. А слышали ли вы, товарищи командиры, к примеру, о такой штуке, как мясная лихорадка? — Военврач Симонян обвел взглядом собравшееся в конференц-зале руководство ОГВ. — При этой болезни человек начинал гнить заживо, и от его еще живого тела в буквальном смысле этого слова начинали отваливаться куски мяса. Она была распространена в Средневековье, а потом вдруг пропала. А знакомо ли вам, товарищи, название — английская потовая горячка? Люди буквально исходят потом, затем через кожу начинает идти кровь, температура подскакивает до того, что начинают разлагаться белки тела, — и наступает смерть. Кстати, наблюдалась эта зараза только в Нормандии и Британии и поражала преимущественно англичан. Продолжалась она считаные часы, причем из ста заболевших выживало два-три человека и выживший мог заболеть вновь… Последний раз ее вспышка случилась в Англии в середине шестнадцатого века — и как отрезало. Неизвестно куда и почему делась. Кто знает, вдруг и тут, на Аргуэрлайле, имеется что-то вроде этих хворей? Наша задача — проследить за этим. Хотя, как докладывал передо мной товарищ Серегин, то, что мы наблюдаем сейчас у наших бойцов и в войске союзников, вряд ли можно описать с помощью обычных медицинских терминов…

— Значит, ты, Серегин, уверен, что начавшаяся эпидемия — дело… э-э-э… рук враждебных нам магов?

Мезенцев в упор посмотрел на Артема, и во взгляде генерала явно читалось недоверие к выскочке младшему лейтенанту.

— Я не уверен, я убежден. — И продолжил: — Нашей группой, в которую, как вы знаете, вошли маги Арс и Алтен, я и недавно поступившая на службу вольноопределяющаяся Дарика, совместно с медиками был проведен ряд исследований. Они показали, что эпидемия носит не инфекционный, а наведенный характер.

Генерал нахмурился.

— Выходит, что Конгрегация нанесла упреждающий удар?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

— Вашу мать! — рявкнул Антон Карлович на притихших штабистов. — Пока мы начнем военные действия против ковенов, они нас тут укокошат в собственном доме. Надо немедленно выступать! Тихомиров! Почему вы до сих пор не на марше?!

— Эпидемия, — спокойно пожал плечами победитель Сарнагарасахала. — У меня треть личного состава из клозета не вылезает.

— Серуны хреновы! — побагровел Мезенцев. — Что мне наверх докладывать? Извините, мол, Юрий Владимирович, непобедимая и легендарная поголовно обосралась?! Причем не в переносном, а в буквальном смысле!!

— Вам лучше знать, что и как рапортовать в Москву, — меланхолически ответил Тихомиров, причем в его устах слово «рапортовать» уж больно смахивало на «доносить».

Антон Карлович судорожно стал глотать ртом воздух. Казалось, его сейчас хватит удар. Слава богу, на глаза генералу попался несносный младший лейтенант из подразделения «этого наглеца» Макеева.

— Чего уши развесил?! — затопал он ногами. — Дармоеды! За что вам тройное денежное содержание идет?! Ничего поручить нельзя! Вот я вас всех под трибунал отдам вместе с вашим командиром! Под расстрел пойдете! По законам, так сказать, военного времени!!

Молодой человек слегка побледнел, но по-прежнему держался твердо и уверенно. Тихомиров невольно залюбовался его самообладанием. Молодчина парень, настоящий офицер, хоть и без году неделя как получил звездочки. Вот на таких и держится Советская армия, а не на подобных кагэбэшнику орателях. Тоже мне пламенный трибун.

— Ваши соображения, товарищ младший лейтенант, — пришел он на выручку своему выдвиженцу.

Тот с готовностью стал докладывать:

— Как вы уже знаете, здешние мм… специалисты разных областей специфического воздействия на природу объединены в ордена, ковены. И в каждом таком ордене имеются свои целители, боевые колдуны, мастера управления погодой… Ну так вот, среди них есть только одно исключение — Братство Грайи. Этот ковен, как сообщили местные консультанты, объединяет только целителей, которые обязуются помогать всем, не требуя большого вознаграждения и не отказывая в помощи никому. Даже врагам Конгрегации.

У Мезенцева удивленно поползли вверх брови. От лица отхлынула кровь.

— Ну-ну, — заинтересовался Антон Карлович.

— Мы предлагаем обратиться к ним за помощью.

— Клин клином, так сказать? — хитро прищурился генерал-лейтенант, к которому мигом вернулось хорошее расположение духа. — Бить врага его же собственным оружием?

— Так точно, — подтвердил Серегин.

— А пойдут на это маги? — все еще сомневался Мезенцев. — Вдруг да заартачатся? Мы все-таки пришельцы, агрессоры, по их мнению.

— Уже согласились, — доложил Артем.

— Как?!

— Аор и Алтен связались с их кормчим, и тот обещал прислать специалистов.

Антон Карлович снова побагровел.

— Самоуправством занимаетесь?! Кто дал вам право принимать столь ответственные решения без согласования с вышестоящим начальством?! Да я… Под трибунал!!

Тихомиров вздохнул. С кем воевать приходится.

— Вопрос согласован.

— С кем?! — огрызнулся руководитель ОГВ.

— С непосредственным начальником особого подразделения, то есть со мной.

— А… а… а…

Но затевать склоку с героем Сарнагара Мезенцеву было не с руки.

— Ладно, продолжайте, товарищи, — кивнул он. — А я пойду доложу наверх…

— Непременно, товарищ генерал-лейтенант, — с издевкой улыбнулся Тихомиров. — Как же без доклада-то?..

«Слыханое ли дело, — размышлял, возвращаясь с совещания, военврач Симонян, — сифилис или тиф тут лечат просто и радикально — заклятием или алхимическим отваром повышают температуру тела до той, при которой возбудитель погибает, и держат ее нужное время. Если бедолага этого не выдерживает, ну что ж, на все воля судьбы и Неведомых. А вообще-то на здоровье и жизнь тут смотрят просто. Крестьяне скорее приглашают знахаря к корове, чем к детям и жене. Магия может остановить моровое поветрие, но может и не сработать».

Прочтя описание некоторых эпидемий, предоставленное Мак Арсом, Симонян почему-то подумал, что там, как и в их случае, не обошлось без вмешательства человека.

Вот не далее как вчера Алтен рассказала историю о том, как «пробудилось древнее зло».

Три сотни лет назад ужасное бедствие обрушилось на остров Кая. Вначале непонятный мор начал косить домашнюю скотину — коней, быков, верблюдов, слонов, коз, ручных куниц, виверниц-крысоловок и даже хомяков и белок, которых держали для увеселения детей. Затем стали умирать дикие животные — смерть одинаково забирала и крошечных полевок, и косматых пещерных медведей, и лесных львов. Даже птицы умирали. Лишь холоднокровных гадов, змей и тритонов обходила болезнь.

Потом начали умирать и люди. Болезнь не щадила ни старого, ни малого. И, чего не было прежде, ни один из заболевших не выживал. Вначале приходила непонятная тоска и кошмары. Далее люди внезапно корчились в судорогах, не могли выпить ни глотка воды — их тут же выворачивало наизнанку, кричали в бреду — и умирали не позже чем через месяц. Счастливы были те, кто уходил из жизни спустя несколько дней.

Маги и лекари находили, что болезнь эта состоит в родстве с бешенством, но известно, что водобоязнь передается лишь через укусы заболевших тварей, и никак иначе.

К счастью, предупрежденные своими магами, владыки окрестных островов вовремя перекрыли пути, идущие от Кая, и сжигали все корабли, что пытались отплыть от проклятого богами клочка земли. В конце концов, на Кае уцелело лишь несколько семейств, умудрившихся спрятаться в пещерах и недоступных уголках и ставших полубезумными от пережитого ужаса. Да еще крысы — хотя они и умирали первыми, но уцелевшие твари быстро расплодились.

И есть предание, что кошмар, уничтоживший почти сто тысяч человек, начался вскоре после того, как местные жители случайно раскопали древнее подземелье времен чуть ли не первой из Великих Войн.

Одним словом, врачу не грозило тут остаться без работы, и у Симоняна будет еще немало поводов утереть нос слишком зазнавшимся поклонникам целительской магии. Вроде этой юной соплюшки, подруги Серегина. Как ее там, Дарики?

Дарика закончила очередную процедуру и, попрощавшись с кряхтящим больным, отправилась мыть руки.

Когда неделю назад в их отряде началась непонятная хворь, она сразу предложила Ар-тему и сардару Мак-кеву свою помощь. Командир, озабоченный свалившейся на его голову бедой, махнул рукой: делай, мол, что хочешь, лишь бы толк был. Ар-тем же отнесся к словам ученицы более внимательно. Расспросил ее о том, что она думает по поводу болезни, поинтересовался, какие травы и снадобья ей понадобятся.

Девушка сказала, что пока не может дать точного ответа. Надобно поглядеть, послушать, поразмыслить. Что-то не нравится ей в этом недуге. А что — было пока непонятно.

Аор, как-то незаметно для себя самого поутративший скептицизм в отношении «дикарки» за время их недолгого знакомства и совместной работы, и Алтен, которая сразу же сошлась с юной степнячкой, тоже заинтересовались ее соображениями и даже вызвались помочь.

Для начала Дарика отправилась в полевой госпиталь, уже до отказа забитый недужными землянами и детьми Степи.

Осмотрев десятка полтора охающих и жалующихся на боли в животе бойцов, знахарка ужаснулась. По всем понятиям целительского искусства, ни один не имел шансов дожить до преклонных лет. Настолько изношенными оказались их еще такие молодые тела. К тому же несчастные были наполовину отравлены какой-то гадостью, которой их долго и, судя по всему, упорно пичкали.

Когда она сообщила об этом чужинским лекарям, то выяснила, что на жизнь воинов никто не покушался, и это вовсе не яды, а снадобья, вернее, то, что врачи иного мира почитали за лекарства. Правду сказать, они были сильнее, нежели большинство средств, используемых у нее на родине, но попутно калечили тело и разум, оказываясь чуть ли не хуже самой болезни.

К тому же у некоторых были свежие и еще плохо зажившие раны, полученные во время недавних боев с Сарнагарасахалом. Это осложняло лечение.

Дарика взялась пользовать нетяжелых больных, не имевших признаков дурной хвори.

Настойкой горной мандрагоры, введенной в кровь, очистила их сосуды от бляшек нутряного жира, который медики пришельцев (она так и не поняла — то ли надзирающие, то ли пытающиеся научиться чему-то) именовали «холестерин». Сборами, декоктами и тремя-четырьмя заклятиями привела в порядок почки и печень.

За ее действиями хмуро и недоверчиво наблюдал главный врач госпиталя, чернявый толстячок Симонян. Попутно расспрашивал о том, о сем. Цокал языком, качал головой.

Когда она рассказала, что лекарство от бесплодия можно получить, собрав и смешав десяток обычных трав, старший медикус пришел в настоящий восторг.

А когда, в ответ на его расспросы об куб-уббаве, она преподнесла ему пригоршню семян этого кустика, он поцеловал ей руку, словно правительнице.

Однако желтую трясучку, как ни билась Дарика, как ни помогали ей Силой и советами Мак Арс и Алтен, победить не удавалось. Особенно досталось степнякам. Среди них уже стали нередкими случаи смертельного исхода. Полное обезвоживание организма из-за непрекращающегося поноса — и конец.

Вот и порешили они, что надобно звать на помощь целителей из ковена Братства Грайи.

Ар-тем как раз должен сегодня испросить разрешения у великого рассардара чужинцев. Но что-то он задерживается.

Сердце девушки сжималось от нехороших предчувствий.

— Дарика! — возник на пороге знакомый силуэт, отчего к горлу подступила теплая волна, а на глаза непроизвольно навернулись слезы.

— Ну что?.. — кинулась она навстречу парню, еле удержавшись от того, чтобы не повиснуть у него на шее.

— Все в порядке. Генерал Тихомиров нас поддержал, спасибо ему. А то…

Он с горечью махнул рукой.

И Дарике захотелось выцарапать глаза тому, кто расстроил ее наставника и…

Империя Эуденоскаррианд. Горный массив Ауэллоа

Приложив ладонь к глазам, Костюк смотрел на громоздящиеся перед ним хребты.

На тысячи метров вздымались отвесные стены, окутанные серебристой дымкой прозрачного тумана. Высокие башнеобразные пики и бездонные пропасти, могучие кряжи, изрезанные узкими извилистыми каньонами, кремнисто блестящие обрывы, морены и камнепады, белеющие на вершинах вечные снега…

В вышине можно было различить и изумрудные пятна горных лугов, и темную зелень леса, и серовато-зеленоватый покров горной тундры.

И все же здесь царил мертвый камень.

Миновав два стоявших друг против друга изъеденных ветрами и непогодой утеса, путники вступили в узкое ущелье, дно которого было завалено обломками скал.

Они поднялись по каменистой осыпи к крутому склону, густо заросшему кедровым стлаником и карликовыми елями, и оказались перед устьем пещеры, почти невидимой в густых зарослях.

Здесь кончился их путь по земле и начались подземные странствия.

Старик молча вытащил из трещины в скале фонарь, затянутый слюдяной пленкой, на удивление похожий на земную «летучую мышь», и принялся заправлять его густым красноватым маслом из объемистой деревянной фляги, припасенной загодя.

Ни величественных готических залов с колоннами причудливых сталактитов, ни чарующих подземных озер, ни прочих пещерных красот им не попадалось. Бесконечный извилистый каменный коридор медленно уходил назад в тусклом, красноватом свете «летучей мыши». Найарони берег масло и прикрутил фитиль до предела. На расстоянии чуть больше вытянутой руки впереди была стена густого мрака и такая же стена позади. Они двигались в маленьком пузыре света.

Шаги гулко гремели в тишине пещеры, временами напоминая поступь тяжелых копыт. Эхо отражалось от стен, двоилось и троилось. Воображение нервного человека с легкостью нарисовало бы целеустремленно преследующее путников некое хищное чудовище, чьи багровые глаза полыхают голодным огнем.

Звук и в самом деле был не очень-то приятным, но Алексей скоро привык к нему.

А вот к чему невозможно было привыкнуть, так это к холоду, особенно непереносимому после летнего тепла наверху. Предусмотрительно натянутая меховая куртка не помогала, время от времени капитан принимался стучать зубами. А Найарони в своей ветхой одежонке как будто не замечал стужи. Воистину старца не брало ничего.

Стены то сдвигались почти вплотную, и тогда приходилось идти друг за другом, едва не задевая плечами камень; то расступались так, что слабый свет фонаря не достигал их. Тогда Алексею начинало казаться, что они идут по залитой тьмой бесконечной скальной равнине.

Иногда они натыкались на колодцы, уходящие вниз, и всякий раз, встречая глазами их непроглядную черноту, Костюк непроизвольно отодвигался подальше.

Возле развилки, где было потеплее, они присели отдохнуть.

— Долго еще? — спросил разведчик, жуя лепешку.

— Не очень, — невозмутимо ответил Найарони. — Еще часа три-четыре.

Вновь возобновилось их движение подземными тропами, кажущееся таким медленным. Наконец далеко впереди забрезжил дневной свет…

Через несколько минут они вышли из тоннеля. С наслаждением распрямив затекшую спину, Костюк огляделся.

Путники оказались в широком квадратном зале. Три его стены были сложены из грубо отесанных каменных глыб, четвертой служила отшлифованная поверхность уходящего ввысь склона горы.

Пол был завален сгнившими балками и брусьями — остатками рухнувшей кровли.

Тут же лежала окованная насквозь проржавевшим железом массивная дверь, запиравшая когда-то вход в пещеру. Еще можно было различить следы замурованных в серый гранит петель, ныне рассыпавшихся в прах.

Над головами пришельцев в колодце стен голубело яркое небо летнего дня. Нигде никаких признаков выхода.

Пока слегка удивленный Алексей прикидывал, куда это они пришли и где может скрываться обещанная тайна, Найарони решительно пересек усыпанное трухлявым деревом пространство и оказался у самой стены.

Затем он обеими руками с силой надавил на большой прямоугольный камень, и тот, скрежеща, повернулся на невидимой оси.

Сарнагар. Бывший Запретный город

Комната была выложена полированным зеленым мрамором. На полу вперемешку начертаны знаки священных рун и древних иероглифов, какие-то символы и прочее в том же духе. Стену украшала искусная мозаика довольно игривого содержания: охотник в пышном одеянии старательно натягивал лук, выцеливая животное, похожее на лань, не замечая купальщицы с соблазнительными формами, испуганно выбирающейся из тростников.

Сперва Тихомиров хотел даже приказать завесить малоприличное произведение искусства гобеленом или портьерой, но потом махнул рукой. Водить сюда экскурсии он не собирался, а для походных условий сойдет. Сколько там продлится эта его срочная командировка в столицу покоренного государства?

Сигнал от Сентябрьского не грянул для генерала громом с ясного неба, а был скорее вестью приятной и ожидаемой. Жаль, не совсем вовремя. Готовилась большая военно-наступательная операция против сил магической Конгрегации, и каждая секунда была на счету.

Впрочем, не было бы счастья, да несчастье помогло. Эта внезапная эпидемия, приключившаяся в войсках, дала Тихомирову возможность вырваться на пару дней в возрождающийся к мирной жизни Сарнагар.

Дело того стоило. Наконец в его руках появился козырь, способный прихлопнуть отыгравшую свое карту Мезенцева.

Неслучайно, ой неслучайно он тогда обратил внимание на странную глыбу из царских сокровищниц. И дал поручение полковнику Сентябрьскому первым делом возобновить работы на руднике в северных отрогах гор Летящего Льва.

Теперь надо проинспектировать прииск, проверить что к чему. И ловко составленный рапорт, поданный в нужные руки и в нужное время, потянет старого кагэбэшника на дно, а его, Тихомирова, увлечет птицей в небо.

Потайные входы, выходы, коридоры, занавеси, лабиринты помещений и лестниц… Да, дворец был всем дворцам дворец.

После победы над империей Сарнагарасахал Мезенцев так и не принял его предложения перевести сюда, в Сарнагар, основной гарнизон и командование ОГВ.

По-прежнему территорией без малого шесть миллионов квадратных километров управляли (вернее пытались руководить) из крошечного городка на краю контролируемой зоны. И по-прежнему именно там, вдалеке от главных дорог и населенных земель, стояла основная масса войск.

Весь гарнизон Сарнагара составил один мотострелковый батальон неполного состава, одна комендантская рота, сотни три вспомогательных войск из южных городов и тысяча степняков. Больше эта старая сволочь не дала. И это при том, что северная армия империи так и не признала капитуляции и, не пожелав сложить оружия, ушла в земли Конгрегации, заключив с магами временный союз. В любую минуту вся мощь армады могла обрушиться на плохо защищенную и потерявшую часть фортификационных сооружений столицу.

А еще настроения аборигенов.

Не то чтобы бывшая столица была открыто враждебна землянам или еще что-то. Слава богу, с хозяевами железных машин и смертоносного оружия ссориться никто не желал.

Но с немалым удивлением Тихомиров обнаружил, что и особой благодарности за сокрушение власти жрецов и освобождение от тирании горожане к ним не питают. Да, с пришельцами смирились — как смирились бы с любой властью, которая не убивала бы их почем зря и не отбирала бы последнее. Но не более.

Сентябрьский поручил особому отделу прояснить ситуацию. И вот что выяснилось.

Во-первых, люди в столице жили не то чтобы шикарно, но намного лучше, чем в остальном Сарнагарасахале. Даже жертвоприношения детей не так тяготили горожан. Они были не часты, от силы раз-другой за историю одной отдельно взятой семьи: больше детишек умирало от болезней. Тем более здесь всегда можно было не очень дорого купить младенца у бедняков, да и расплатиться им с Неназываемым. Жалко, что ли, чужое отродье? Кроме того, в Сарнагаре проживало немало богачей (по сути, добрая половина состоятельных людей империи), вокруг которых кормилось тоже немало народу. И надо сказать, неплохо кормилось.

Помимо материальных были и причины, так сказать, духовного свойства. Как сказал кто-то из ученых — «кризис мировоззрения». Если на окраинах, в селениях и даже в иных городах после падения веры в Неназываемого возродились древние полузабытые верования (никто в Сарнагарасахале верить в иных богов не запрещал, но поклоняться и ставить храмы можно было только одному). И вот уже люди потянулись в капища Великой Черной Матери и Хырлика-Громовержца. И иных небожителей. Высочайших, как тут говорят. Распространился культ предков и культ Истинного Пути — странная вера, что-то среднее между даосизмом и социализмом.

Иное дело — столица. Здесь прежние религии выкорчевывались особенно старательно и жестоко, и когда великий бог тьмы на поверку оказался пустышкой, заменить его оказалось некем и нечем.

Правда, до некоторой степени этот вакуум заполняла культура пришельцев. Во всяком случае, все три уцелевших главных храма, превращенные в кинозалы, были всегда заполнены до отказа, и Сентябрьский уже подумывал, что надо бы начать брать плату — хотя бы по медному грошу с человека. Узнав о его планах, Тихомиров строго-настрого запретил самоуправствовать и перекрывать горожанам путь к самому важному из искусств. Он-то хорошо помнил, сколь высоко ценились в древности зрелища и насколько важное место занимали они во внутренней политике империй прошлого.

Что интересно, в кабаках и на площадях Сарнагара начали устраиваться представления по мотивам этих фильмов, и видевшие их офицеры чуть не падали с ног от хохота, рассказывая, как забавно преломила фантазия доморощенных Шекспиров образы киногероев и сюжеты.

Впрочем, были и куда менее забавные развлечения.

Например, стали жутко популярны турниры кулачных боев. Почти в каждом квартале, на каждой улице возникли свои записные драчуны, свои местные идолы и даже настоящие команды, причем вроде бы из мирных обывателей.

Надо сказать, начальник особого отдела обеспокоился этим, вспомнив, что похожие организации в Китае, все эти школы кун-фу (вроде бы эту борьбу изобрел сам Конфуций) частенько были источниками разнообразных смут.

Судя по слухам и сведениям, приносимым агентурой, в Сарнагаре тайно проходили и настоящие гладиаторские бои, после которых трупы поверженных, как говорили, скармливали свиньям. Трудно сказать, то ли местные сами додумались до подобного, то ли, возможно, набрались от пришельцев — как это случилось с карточной игрой и рулеткой.

Проблемы этим не исчерпывались.

С помощью местных жителей земляне кое-как наладили работу больших дворцовых мастерских, но пока что торговля их продукцией шла ни шатко ни валко. Генерал подозревал, что управляющие из купеческих приказчиков каким-то образом, несмотря на заведенную строгую отчетность, ухитрялись класть изрядную долю прибыли себе в карман.

Ремесленные цеха то сбивали цены друг у друга, то, наоборот, договаривались и задирали стоимость своей продукции свыше всякой меры. Доходило чуть ли не до драк. Затем они, дружно сговорившись, ополчились на купцов, прислав в комендатуру депутацию и потребовав запретить ввоз в город товаров, которые могут составить им конкуренцию.

Чтобы справиться с растущей безработицей, желающим горожанам раздали земли вокруг города, но хозяйствовали они так себе.

Одним словом, ропот, что при Сыне Бездны было лучше, не умолкал. Сентябрьский уже несколько раз посылал запросы в Центр, чтобы ему с Большой земли прислали какого-нибудь немолодого литовца или латыша, который разбирался бы в этой торгово-купеческой хрени; на худой конец, какого-нибудь из крупных жуликов, осужденных по экономическим статьям.

Да, кто-то разбиравшийся в таких делах был весьма нелишним. Вот, например, местный совет как-то пожаловался ему, что из-за остановки старых императорских рудников в Сейдале, рабы с которых были освобождены, нарастает нехватка железа.

Сентябрьский принял их беду близко к сердцу. И чтобы помочь новым подданным, лично распорядился собрать весь железный хлам, скопившийся в частях, а заодно попросил Тихомирова похлопотать перед Москвой о присылке некоторого количества металлолома. Просьбу коменданта уважили, и в итоге набралось около тысячи тонн столь ценимого здесь металла. Все это было безвозмездно роздано сельским и городским кузнецам. Вскоре выяснилось, что львиная доля дара была распродана ушлыми ковалями и деревенскими старостами иноземным купцам — и отнюдь не дешево.

Пошаливали и уголовники.

Комендатура провела несколько облав в самых подозрительных районах, после которых несколько сотен темных личностей были отправлены в распоряжение пресловутого 13-го управления КГБ СССР. С уголовным элементом церемониться не стали и тут же сослали во вновь открытый рудник в северных отрогах гор Летящего Льва. Согласно соответствующему рапорту генерал-майора Тихомирова. Зачем оно понадобилось герою Сарнагара, гэбэшники разбираться не стали. Надо, значит, надо.

Чекистов заинтересовало другое.

Некоторые разбойники на допросах сообщили, что в криминальной среде ходят упорные слухи о людях, называющих себя «Детьми Шеонакаллу Поверженного, Но Непобежденного». Они будто бы тайно приходили к вожакам местного преступного мира и вели туманные разговоры на тему, что великий бог еще вернется, восстав в мощи своей, и тогда ужо покажет и пришельцам, и тем, кто слишком усердно им прислуживает.

Эти сведения вызвали какую-то нездоровую радость в среде «особняков». Мол, вот он, вселенский заговор против нового порядка.

Радость была настолько явной, что генерал заподозрил, а не распущены ли слухи эти самими компетентными органами, чтобы набить себе цену?

Да, кто бы мог подумать, что управлять средневековой страной так тяжело? Впрочем, еще Суворов говорил, что тяжело в учении — легко в бою.

— Товарищ генерал-майор, — отрапортовал Сентябрьский, — к инспекционной поездке на рудник все готово.

— Чекисты на хвост не сядут? — поинтересовался Тихомиров.

— Да им не до того, — отмахнулся комендант. — Весь пыл на раскрытие заговора уходит. Пересажали уже уйму народа, а результат, нужно сказать, нулевой.

— Чем бы дитя ни тешилось… — усмехнулся полководец, выходя из кабинета.

Напоследок он не удержался и игриво щелкнул по прелестному носику нарисованной купальщицы.

Великая Степь. В ста пятидесяти километрах к северо-востоку от Октябрьска

Установленный срок прошел, но грузовик отчего-то не прибыл. Пришлось снова заночевать в распадке, где Артем установил две палатки.

Дарика задумчиво сидела у прогоревшего костерка, ловя тепло. Отсветы углей плескались на ее бронзово-смуглом лице. Время от времени она отворачивалась от огня и глядела в небо, на звезды. Затем вдруг посмотрела на него. Взгляд был прямой и в то же время нежный, какой-то беззащитный.

Серегин не мог оторвать от нее глаз. Прежде он даже не думал о том, что такие женщины могут существовать.

Она не была красавицей, однако в ней было нечто необъяснимо привлекательное.

Магички из ковена Братства Грайи творили подлинные чудеса.

Не успели появиться в городе эти похожие на католических монашек дамы, как эпидемия пошла на спад. И, что интересно, если поглядеть со стороны, то ни к какому чародейству и волшебству они, кажется, и не прибегали. Так, походят себе чинненько между лазаретных коек, позаглядывают в лица мающихся, пульс им пощупают, лоб кому оботрут от болезненного пота, поохают, повздыхают…

И уже к вечеру половину палаты выписывать надобно. Здоровы бойцы, как быки. Хоть в плуг запрягай да землю на них паши. А оставшаяся половина к следующему утру на ногах стоит. Этих чародейки какими-то отварами пользовали. Стаканчик днем, стаканчик вечером, на сон грядущий, да полстаканчика утречком, натощак. Вот и все лечение.

Военврач Симонян, как ни подкатывался к главной магичке, кормчей Аге Кос, никак не мог получить рецепта волшебного эликсира. Предводительница ковена Братство Грайи просто игнорировала коллегу. Даже словом не подарила, как будто воды в рот набрала.

— У нее обет молчания, — пояснила Дарика, быстро нашедшая общий язык с гордячками из Конгрегации. — Обычно они дают его, когда выполняют очередной подвиг во имя своей веры. Как, например, сейчас.

— Так-таки и подвиг, — усомнился медик, искоса поглядывая, с какой легкостью «монашки» справляются с тем, против чего земная медицина была бессильна.

— Именно, — подтвердила степнячка. — Сестры говорят, что мы имеем дело с намеренно наведенной порчей. Здесь волшебство, причем очень сильное.

— Ну в этом я не разбираюсь, — развел руками Симонян. — В наших институтах такого не проходят.

Ашот Мартунович знал, что и на его родине есть люди, которые лечат нетрадиционными способами. Практик до мозга костей, он не очень-то верил в действенность подобных методов, хотя, если верить слухам, некоторым такое «лечение» помогало. Поговаривали, что сам покойный генсек в последние годы жизни обращался к народным целителям. Будто бы его пользовали каким-то биополем. Всплывало имя Джуны Давиташвили и еще нескольких других людей.

Когда о подобном слышишь, то верится с трудом. Но если сам становишься свидетелем необычных явлений, тут уж даже если ты отъявленный скептик, приходится верить глазам своим. Хотя, конечно, бывают ловкачи, умеющие отвести взгляд, обвести вокруг пальца, подсунув иллюзию. Например, земляки военврача, отец и сын Акопяны. Настоящие армяне, молодцы! Ловкость рук — и никакого мошенничества.

Однако то, что проделывали «монашки», на иллюзию не походило. И это заставляло Симоняна о многом задуматься и многое пересмотреть. Вплоть до того, что, плюнув на свою кандидатскую степень и доцентское звание, он бы согласился на пару месяцев стать скромным учеником самой молодой из этих знахарок. Нутром чуял, что смог бы за такое короткое время собрать материала на докторскую и пару-тройку монографий.

Так не возьмут же, мерзавки.

Они, похоже, совсем не женщины. Никакой реакции на противоположный пол. Снуют туда-сюда, звенят склянками, шуршат травами. И когда только отдыхают, когда едят, наконец?! Хорошо бы пригласить какую-нибудь на знатный ужин с долмой, шашлыком, настоящим армянским коньяком. Слово за слово, рюмка за рюмкой — глядишь, дело и сладилось бы.

Пробовал. Дохлый номер.

Дарика же чувствовала себя по-настоящему счастливой.

Наконец она находилась при деле, была кому-то нужна. С ней считались, советовались, как с ровней, прислушивались к ее мнению.

Сестры сами, казалось, знавшие все на свете, с интересом внимали рассказам девушки о свойствах тех или иных степных трав и растений. Кое-что для них стало новостью, и они сделали пометки в своих книгах. А кормчая Ага Кос даже выразила Дарике признательность от имени ковена. Разумеется, знаками, потому как обет молчания есть обет молчания. Пока не завершится трудное дело, нельзя нарушать законы, установленные Высочайшими.

Она видела, как воспринимает Ар-тем ее контакты с грайитками. Настороженно, будто опасаясь, как бы магички не обидели его ученицу. А чего переживать-то, спрашивается? Словно Дарика девчонка-несмышленыш, только-только приставленная к знахарке-травнице для обучения ремеслу. Не она ль до прибытия в Тхан-Такх чародеек выходила десятка два недужных, доказав свое право именоваться врачевательницей?

Но вообще Дарике нравилось внимание, которое все чаще и больше стал выказывать ей молодой сотник. Парень так и норовил проводить с ней все свободное от службы время. Когда же под вечер приходилось расставаться, на лице его отражалась такая откровенная досада, что девушка чуть не хлопала в ладоши от радости.

И ничего же не предпринимала для того, чтобы приманить Ар-тема. Хотя могла бы, имелись в ее сумке нужные для такого дела травы да коренья. Но предпочла положиться на Судьбу и Священную Луну.

Правильно сделала. Как провозвещено ей было, так и вышло.

Спустя неделю после появления грайиток в городе эпидемия почти ушла. Оставалось лишь с полсотни чужинских воинов да около двух сотен степняков, которым не помогали обычные средства.

Магички, посовещавшись, сокрушенно поведали, что тут нужен особый состав, изготовить который они не в состоянии, поскольку под рукой нет нескольких важных компонентов.

— Каких? — поинтересовалась Дарика нетерпеливо, за что получила осуждающий взгляд от Аора Мак Арса — негоже младшей ученице вперед наставников с вопросами соваться.

Оказалось, нужен корень драконьего языка, цветы заткни-пасти и трава трезубец Шеонакаллу.

— Ничего себе! — по-мужски присвистнула Алтен, заслышав перечень зелий. — Положим, заткни-пасть еще можно найти об эту пору. Но драконий язык? Я уже о трезубце не говорю. По-моему, он уже лет пять как не появлялся на рынке. Пора эту траву в Черную книгу заносить.

— Точно, — поддержал коллегу Аор. — Трезубец Шеонакаллу если и попадается, то доставляется контрабандой и идет на вес золота.

— А как он выглядит? — снова полюбопытствовала степнячка, не обращая внимания на хмурящегося мага.

Это он только с виду такой суровый, а на самом деле очень добрый и мягкий человек. Всегда готов поделиться знаниями, помочь советом.

Кормчая Ага Кос безмолвно подала девушке книгу с картинками. Читать на этом языке Дарика не могла, но рисунки были выполнены столь искусно, что никаких комментариев не требовалось.

— Да это же куриная лапа! — всплеснула руками юная кочевница. — В Степи она мне попадалась. И этот корешок тоже. Он по-нашему зовется… э-э-э…

Глянув на присутствующих мужчин, особенно на Артема, она покраснела. Называть такое вслух ей не хотелось. Уж больно неприлично.

Может ли она раздобыть нужные зелья, знаками спросила кормчая Братства Грайи.

— Конечно, — с готовностью подтвердила Дарика. — Вот только путь неблизок. Тысячи две полетов стрелы, а то и все три.

— Это ж сколько по-нашему? — попытался прикинуть Макеев.

— Ну километров сто пятьдесят-двести, — перевел Артем.

— Так за чем дело стало? — пожал плечами майор. — Берите грузовик — и вперед.

— Но там, может, пару дней повозиться придется, — молвила степнячка. — Пока нужное отыщется.

— Ничего, — заявил комроты. — Больные потерпят?

Ага Кос кивнула.

— Вот и славно. Мы тебе напарника дадим, чтоб не скучно и не страшно было. А потом машина придет и заберет вас с сырьем. Ты что думаешь, Артем? Кстати, не желаешь сам на экскурсию прокатиться?

Хитро покосился на парня, не сомневаясь в его ответе.

Стояла глубокая тишина, которая бывает только в степи или пустыне. Где-то очень далеко прокричала какая-то птица.

Небо было густо-черным, как бархат, и звезды казались бриллиантовыми крошками. Затем вершина ближайшей сопки засветилась красноватым отблеском. Артем инстинктивно потянулся к автомату, но тут же догадался, что это всходит молодая луна. Он нервно усмехнулся.

«Вот так и пошли все разговоры о нечистой силе».

Потом поймал себя на том, что другой рукой держится за амулет на поясе. И вновь усмехнулся про себя.

Вскоре над сопкой поднялся узкий серпик месяца с выгнутыми кверху рожками.

Терпко пахло степными травами.

И рядом была та, которая занимала почти все его мысли.

Кожаная безрукавка на голое тело, скрепленная лишь одной фибулой на груди (и на какой груди!). Волосы, заплетенные в девчоночьи косички. А как позванивали подвески, вплетенные в эти коски, когда она встряхивала головой! Даже эти звуки, вроде самые обычные, казались ему такими приятными. И даже кривая сабля и пистолет, висевшие на поясе, не портили облика юной степнячки.

Воистину дочь этого мира.

— Ты не мерзнешь, Дарика? — спросил Артем, поежившись.

— А разве холодно? — совершенно искренне удивилась она и чуть слышно рассмеялась, блеснув великолепными зубами.

От нее пахло мятой, той самой духовитой и крепкой мятой, что растет на берегах степных рек.

За то короткое время, пока он общался с Дарикой, Серегин окончательно уверился, что перед ним замечательная во всех отношениях девушка. Его влекло к ней с неведомой силой, и временами младший лейтенант даже задумывался, а не влюбился ли он?

Неужели и в самом деле? Но ведь парень и сказать ей об этом не осмелится. Хотя бы потому, что совершенно не представляет, как это сделать.

Все решилось само собой.

Этой ночью она просто пробралась в его палатку, приподняла покрывало и легла рядом. А потом принялась снимать с себя одежду.

Мир, полный кипучих страстей, никчемных и значительных событий, отступил, отдалился, растворяясь в мареве забвения. Куда-то подевался и ветер, несущий пробирающую до костей сырость, поутих плеск талой воды, стремящейся к реке. Зато неожиданно мощным стал волнующий свежий запах земли с тонким оттенком радости и совсем еще молодой травы.

Артем лишь глупо спросил:

— Почему я?

Ответом была ее рука, раздвинувшая складки его одежды… Он откликнулся, положив свою руку чуть ниже ее пупка, задержался там некоторое время и начал бережно поглаживать нежный вздрагивающий живот от щекочущей курчавой поросли до двух восхитительно упругих яблочек.

Маленькие сильные ладони степнячки с неожиданной силой вцепились в его плечи, дыхание ее стало шумным и прерывистым. Парень подумал, что должен бы решительно отстраниться, вскочить. Но не было сил…

Утром прибыл долгожданный грузовик (хотя Серегин даже пожалел об этом — не могли задержаться еще на денек, что ли?).

…Дарика крутилась перед огромным зеркалом, которое занимало половину стены в ее комнате. Первый раз видела зеркало такого огромного размера и такой чистоты — все же чужинцы не знают цены своим умениям. Еще больше девушка удивилась бы, узнав, что зеркало это валялось в загашнике клуба в/ч № 312341 и попало сюда случайно — как возможный подарок какому-нибудь дикарскому царьку.

Она волновалась — ведь ей предстояло вступить в законный брак.

И она не знала, как себя вести.

Единственным выходом из данного противоречия была мысль — просто надеть самую лучшую и изящную одежду, какую только можно найти.

А что может отыскать девушка без рода, без племени в совершенно незнакомом городе?

Спасибо, Алтен выручила, ради такого случая разворошив собственный гардероб. Кое-что прислала и Ага Кос — в благодарность за сотрудничество.

Свободно лежащие волосы кочевницы (замужней женщине не пристали девчоночьи косички) украсила ажурная золотая диадема с изумрудами, хорошо смотревшимися на старом белом золоте — подарок кормчей. Ювелиры Конгрегации всегда славились своим мастерством, а грайитки — умением разбираться не только в травах, но и в драгоценностях.

Ушки украсили серьги с теми же камнями. На шее красовалось широкое наборное ожерелье.

Платье белоснежного шелка ниспадало почти до полу. При этом живот она оставила голым, ибо именно такова была мода в империи Эуденоскаррианд.

На ногах красовались легкие сандалии, пряжки которых были выкованы из золотых монет.

Дарика повертелась перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон, и неожиданно рассмеялась — она вдруг подумала о том, что, выглядит не хуже любой принцессы.

О том, что они поженятся, Артем сказал ей сразу после того, как они прибыли в Октябрьск и, сдав «добычу» магичкам, отправились в казармы отдыхать.

А потом к ней зачем-то пришел местный старший писарь и спросил, как звали ее отца?

— Не знаю, — ответила девушка просто. — В том отряде, где служила моя мать, был десяток отважных воинов, с которыми она делила ложе. Так что лишь Священной Луне да Вечному Небу о том ведомо.

Писарь как-то странно на нее посмотрел и исчез, ни слова не говоря.

Она даже чуть испугалась, кто знает, а вдруг чужинские обычаи запрещают Артему жениться на девушке, у которой нет известного отца.

Но слава богине, все позади и скоро уже…

Вошел Артем.

На нем было парадное одеяние офицера — весьма красивого сине-зеленого цвета. Девушка такие видела лишь на картинках.

Сопровождали его двое друзей и сардар Мак-кев.

— Вот так всегда, — с напускной строгостью обратился он к молодым людям. — Отпускаешь воина в увольнение, а он оттуда с боевой подругой норовит вернуться. Как жить теперь станете?

Девушка непонимающе хлопала ресницами. Чем они разгневали сардара? Задание ведь выполнили, зелья привезли. Чего ж еще?

И тут заметила, что командир улыбается во все тридцать два зуба.

— Тут только одно можно сделать и сказать. Итак, уважаемые товарищи Дарика Тенгриевна Серегина и Артемий Петрович Серегин, поздравляю вас с законным браком. Совет да любовь, как говорится. — Протянул ей какую-то коричневую картонку. — А это от командования! Так сказать, в подарок первой интернациональной семье! — В руку Дарики лег ключ. — Живите долго и счастливо. И не вздумайте это дело зажать! Завтра же ждите гостей на свадьбу и на новоселье!

Проводил парочку до их нового места жительства (однокомнатной квартирки с небольшой кухонькой, где стояла буржуйка) и откланялся.

— Теперь я член твоего клана! — самодовольно произнесла Дарика, вертя в руках выписанное в штабе свидетельство о браке. — Ты не представляешь, как я об этом мечтала! Я теперь не одна — у меня снова есть свой клан. А главное — твой сардар дал мне второе имя. В честь бога Неба.

Артем усмехнулся про себя.

Просто офицер комендатуры не знал, как выйти из положения, и дал его возлюбленной отчество от имени того самого бога, которого она упомянула в разговоре. Тай-Тенгри — Вечное Небо.

И вдруг со щемящей нежностью подумал, что эта сильная, красивая и такая наивная в чем-то молодая женщина верит в него, главу своего клана, больше, чем во всех богов обоих миров.

Северные отроги гор Летящего Льва.

Рудничный поселок 13-го управления КГБ СССР

Сутар Хмор с достоинством прихлебнул вина из фляги, вытер усы, неторопливо закрыл сосуд и столь же неторопливо повесил его на пояс.

Начальство предписывало выпивать не меньше фляги красного вина в день (это же надо — начальство заставляет пить вино!), правда, оговаривая, что делать это надо не на службе, а после нее. Но поскольку хозяева почти не заглядывают сюда, отчего бы не воспользоваться возможностью? Зачем это нужно, чужинцы не уточняли. Надобно, и все!

Опорожнив флягу наполовину, он вновь глянул вниз, в карьер, где копошились закованные в цепи люди в выгоревшем рванье.

Его подопечные.

Там внизу под прицелом пу-ле-метов, расставленных вдоль обрыва, вперемешку с клеймеными каторжниками — матерыми убийцами и грабителями — работали бывшие жрецы-резники, бывшие сотники и тысячники, бывшие чиновники и храмовые стражники, бывшие благородные мужи, бывшие…

Одним словом, бывшие люди.

Выломанный из скал черный камень — ломкий, со смолистым отблеском, залегавший в скалах тонкими пластами и прожилками, складывали в короба и на запряженных ослами повозках отвозили к стене котлована. А потом огромная лебедка подтягивала груз вверх на стальных тросах.

Там работающие в кандалах грузчики опорожняли короба в огромные железные ящики — на каждый пошло металла столько, что хватило бы на полный доспех и оружие для сотни гвардейцев. Эти ящики ставили на самобегающие повозки пришельцев и увозили куда-то по горной дороге.

В общем, обычный быт каторжного рудника, разве что эти механизмы — грохочущие и дымящие… А в остальном привычное дело.

Старший надсмотрщик Сутар Хмор был вполне доволен своей жизнью. Конечно, он по-прежнему побаивался этих воинов с их страшным и непонятным оружием, самоходными повозками и всем прочим. Но он уже успел понять две вещи.

Во-первых, чужинцы такие же люди, как он.

Во-вторых, он, бывший рудничный надсмотрщик Сутар Хмор, им нужен, ибо без него и его сослуживцев этот рудник не будет работать.

А рудник для пришельцев почему-то очень важен, просто необходим.

Хотя на их языке надсмотрщик выучил от силы десяток слов, но по выражению лиц начальства, когда оно говорило с приезжавшими сюда военными высокого ранга, и по напряженным гримасам сардаров, догадывался об этом.

Вообще зачем чужинцам этот смолистый черный камень, слухи среди надсмотрщиков и охраны ходили самые разные. Одни говорили, что с его помощью зайды могут превратить в железо любой камень: поэтому, мол, у них так много стали. Другие утверждали, что именно из него делается та зловонная жидкость, которой они кормят свои машины. Третьи намекали, что он нужен для какого-то жуткого колдовства. Спросить напрямую у хозяев никто не отваживался — даже переводчики, ближе всего сошедшиеся с ними.

К слову, чужаков на руднике было немного. Человек десять мужчин уже в годах — горных мастеров и механиков, обслуживавших огромные лебедки и повозки, полсотни солдат, пара офицеров, лекарь и поставленный над всем этим немолодой человек, носивший забавную шляпу и узкий кусок материи на шее — управляющий копями.

Теперь он с улыбкой вспоминал те первые дни…

О том, что Сарнагарасахала больше нет, а Не Имеющий Имени сокрушен, на их прииске, добывавшем железную руду, узнали через пол-луны после падения столицы.

В первые дни они в отчаянии думали бежать, бросив все на произвол судьбы, но у них почти не было лошадей, а уходить пешком значило обречь себя, жен и детей на плен немирных горцев или, того страшнее, на мучительную смерть от рук освободившихся каторжников.

Ведь не перебьешь же все пять тысяч рабов?

А на третий день, когда уже начали волноваться каторжники (до них каким-то образом дошли слухи обо всем происшедшем), к ним на рудник явились и сами пришельцы, о которых последний месяц только и было разговоров.

Они приехали на десятке самоходных боевых повозок из стали, и с ними был отряд степняков и наемников с южной границы.

Освободили должников и недоимщиков (а заодно и богохульников!), даже обычных воров. Оставили в кандалах только душегубов с разбойниками, да еще насильников и прочих осужденных за подобные дела.

А потом сардар пришельцев собрал надсмотрщиков и сообщил им, что они все, разумеется, кто пожелает, будут приняты на службу к новым властителям. Хмор согласился — ему нужно было кормить семью, а ничего другого, кроме как стеречь преступников, он не умел.

Их всех перевезли сюда на самобеглых повозках (о Неназываемый!), одели в одинаковую серую одежду с алыми накладками на плечах. Погонами, как называли тряпичные прямоугольники, пришитые на плечи. При этом на погонах иногда имелись полоски — у кого-то три, у кого-то две, у кого-то одна, а у самых младших — ни одной. Сам Хмор получил одну широкую продольную полоску, что означало ранг самого старшего из солдат.

Всем им выдали жалованье вперед — на его долю пришлось три золотых.

И объяснили, что тут будет новый рудник.

Из деревьев, срубленных на склонах, команды из освобожденных рабов воздвигли первые бараки, обнесенные стальной проволокой с колючками, на вышках поставили чужинские метатели… И уже через две недели они приняли под свой надзор первых рабов — тех самых каторжников с железных шахт — и первые удары кирки потревожили горные пласты в этом забытом богами месте.

Таким образом, Сутара Хмора пришельцы не только не обидели, но даже повысили в должности. Более того, жалованье, которое начали ему платить, было чуть ли не в пять раз больше, чем он получал на железных копях в Сейдале.

Работа его мало отличалась от той, к которой он привык. Правда, порядки на руднике были не такие, как прежде. Никого не запарывали насмерть, не вешали, а самое большее — сажали в карцер на воду и хлеб. (Что отчасти разумно — какая польза от трупа?) У стражи отобрали сабли и плети — прежнее оружие надсмотрщиков. Да и вообще, находиться среди каторжников с оружием было запрещено, и Сутар не мог не признать, что и в этом есть резон.

Зато всем выдали чудесные дубинки — целых двух видов. Одни — раздвигающиеся, из вложенных друг в друга тонких металлических трубок, с шариком на конце, которые можно было, сложив, легко сунуть за пояс. Другие, сделанные из непонятного черного материала, легкие, как будто деревянные, и в то же время гибкие. Ударишь такой каторжное рыло поперек хребта — будь хоть самый крепкий, взвоет от боли, как степной волк. А ни ребра, как от деревяшки, не сломаются, ни кожа, как от кнута, не лопнет. Отдышался и вновь кайлом машет по-прежнему! Просто загляденье, что за дубинки!

А жалованье! А паек, включая бесплатную винную порцию!

Нет, жизнь при новых господах чем дальше, тем больше нравилась ему.

Ведь что главное для слуги?

Найти хорошего господина!

И неважно, зачем господину смолистый черный камень, добываемый на руднике.

Даже если добыча его — лишь прикрытие для поисков чего-то другого.

Сутар Хмор с недавних пор догадался об этом.

Чужинцам на самом деле нужно нечто иное.

То, за чем приезжал на днях арсаардар пришельцев вместе с новым правителем Сарнагара.

То, что нашли седмицу назад в старой, заброшенной штольне.

Странный камень, светящийся в темноте.

Гахна. Дворец Девяти Столпов

— Значит, все было напрасно? — печально осведомился Доур. — Мы потратили столько сил, чтобы в итоге стать посмешищем перед всем Аргуэрлайлом? Понос, который даже не на всю армию чужаков распространился?

— Да уж, — процедил Гордис. — Не объяснит ли уважаемый Эйгахал Коцу, почему так случилось?

— А почему именно я? — ответил кормчий вопросом на вопрос. — В действах Знака Уничтожения участвовали маги пяти ковенов.

— Верно! — воскликнул князь Иртас. — Но именно маги твоего ковена, уважаемый, творили самую важную их часть! И именно от них зависел главный успех!

— Ты так хорошо разбираешься в чародействе? — растянул губы в ледяной, недоброй улыбке Коцу, проигнорировав нарочито ошибочное титулование, так как «уважаемым» титуловать великих магов было не только неприлично, но иногда и небезопасно. — В таком случае, может, ты сотворишь Знак своими силами, без помощи презренных недоучек из жалких ковенов? У вас ведь осталось достаточно жрецов?

— Издеваешься?! — проревел имперец, багровея на глазах. — Ты не хуже меня знаешь, что наши жрецы лишились почти всех сил, после того как проклятые пришельцы разрушили Лабиринт!

— С каких это пор гости, пущенные в чужой дом из милости, получили право кричать на хозяев? — с той же ледяной вежливостью ответил маг.

И довольно отметил, как одобрительно зашептались собравшиеся.

— И в самом деле, уважаемый Иртас, — изрек, поглаживая бороду, кормчий ковена Белых Птиц, Георран Уру Касс. — Ты забылся, извинись перед почтеннейшим Эйгахалом.

— Я не извинюсь перед тем, кто, возможно, из ненависти ко мне и моему богу предал своих же товарищей! — отрезал глава правительства империи в изгнании.

Зал взорвался возмущенным гулом, кое-кто повскакивал с мест.

Это и в самом деле не лезло ни в какие ворота — можно думать что угодно, но прилюдно оскорблять одного из тех, кто оказал тебе гостеприимство!

— Мы, верно, и в самом деле ошиблись, заключив союз с рабами Темного — так, чтобы слышали все, бросил Каю Рютт, второй кормчий Синих Звезд. — Если они так себя ведут сейчас, то что начнут делать, если победят?

— Ты обвиняешь меня в измене, князь? — отрывисто бросил Коцу.

— Живи мы в империи, и тебя уже допрашивали бы стражи врат, — подтвердил местоблюститель обсидианового трона.

— В таком случае сделай это как положено! — поднялся Эйгахал. — Этот пришелец обвинил меня в предательстве, и, если ему угодно сделать это второй раз, я потребую Суда равной кары!

Все замолкли, кто-то охнул в изумлении.

Суд равной кары — старый обычай колдовского союза, дававший право всем, даже жалкому нищему, обвинить в преступлении любого, не исключая великого кормчего. Но также и предусматривавший, что человек, не сумевший доказать свое обвинение, подлежал тому же самому наказанию, какое полагалось за преступление, в котором он обвинил другого.

К набычившемуся князю подскочил один из советников — жрец четвертого или пятого ранга низвергнутого бога, что-то зашептал ему в ухо.

Тот как-то сник и уселся на место.

— Я беру свои слова обратно… почтеннейший Коцу, мой разум помутился от горечи неудачи. Вся моя семья… осталась в Сарнагаре, и я молюсь Темным Владыкам, чтобы евнухи моего дома успели оборвать жизни моих дочерей, прежде чем грязные пришельцы и степняки до них доберутся.

— Я прощаю князя из уважения к его горю, — бросил в ответ кормчий Холми. — Пусть это останется в прошлом.

— Но тем не менее нужно понять, почему не сработала наша магия, — взял слово Тархан, кормчий Стерегущих, когда страсти улеглись.

— Откуда же знать? — изрекла Аритта, второй кормчий ковена Двух Сердец. — Последний раз Знак Уничтожения был использован двести лет назад… Кроме того, не забудем, чужинцам помогали грайитки…

— Проклятые бабы! — взвился князь. — Мы не пускали их в империю, и они ненавидели нас, ненавидели за приношения детей нашему богу! Когда мы вернем власть, я не успокоюсь, пока мы не выкорчуем их с корнем повсеместно — от моря до моря!

Эйгахал лишь усмехнулся про себя, видя печальную гримасу на лице Аритты. Лучший знаток врачебной магии, конечно, знала то, что кормчий выяснил лишь недавно. Одним из секретов долголетия ковена Грайи было то, что целительницы, умевшие остановить самую жуткую эпидемию, могли с тем же успехом и напустить ее на слишком уж настойчивого врага.

Да, грайитки очень умны, чего не скажешь о Конгрегации и ее ковенах, не исключая и его собственного.

Коцу со злостью чувствовал, что, похоже, перехитрил сам себя.

Его план летел к Шеонакаллу под хвост! (Был ли у Шеонакаллу хвост, и если да, то в каких именно воплощениях, он не помнил, впрочем, сути дела это не меняло.)

Он не возражал, когда Белые Птицы и прочие предложили впустить на земли Конгрегации остатки войска Сарнагарасахала, полагая, что те, известные своей наглостью, гордыней и склонностью к грабежам, быстро доведут его собратьев до белого каления. После чего вполне понятное раздражение основных ковенов обрушится на инициаторов этого дела, как обычно бывает в подобных случаях. Всплывут старые обиды, и в итоге ковены окончательно перессорятся между собой. После чего ему останется только предложить заключить с пришельцами вечный мир и приступить к Главному.

Но просчитался, недооценив противника.

Этот треклятый князь Иртас и кучка прибывших с ним жрецов каким-то образом сумели приобрести огромное влияние на правителей Конгрегации и на самый сильный ковен — Белых Птиц. Очень быстро, словно само собой получилось, что местоблюститель (кстати, законы Сарнагарасахала такой должности не предусматривали) и служители Шеонакаллу все чаще стали присутствовать на заседаниях совета глав ковенов и даже, что неслыханно, получили право голоса.

И все чаще звучали на этих советах два слова — «война пришельцам!».

Забавно, но сам Коцу далеко не сразу придал этому значение — он даже счел, что все идет по его плану. Потому как его Конгрегация и все составляющие ее ковены всегда отличались отменным здравым смыслом. И как так могло случиться, что идея биться с теми, кто сокрушил мощнейшую в этой части Аргуэрлайла державу, не раз чувствительно щипавшую самих магов, получила такое распространение? И Увай Аят — верховный стратег, и Мак Мах — главный в Совете мудрости, и даже давний союзник и единомышленник Коцу — ковен Синих Звезд — склонялся к этой мысли.

Да, хотел бы он знать, что именно сказали вождям Конгрегации изгнанники, что к ним вдруг стали прислушиваться.

В итоге, когда Эйгахал наконец спохватился, было почти поздно.

Он попытался остановить уже сорвавшуюся лавину. Не споря, потребовал, чтобы лучшие предсказатели и гадатели Конгрегации определили, чем все кончится.

Тем самым только, как выяснилось, сыграл на руку врагу. Все пророчества собранных тут прорицателей были весьма туманными, но на редкость зловещими. «Огонь ярче тысячи солнц», «крах прежнего мира», «искажение предначертания»…

Но больше ничего, как ни старался Эйгахал, не смог добиться от ведущих сейчас Конгрегацию.

Он даже сам начал сомневаться в своей затее и попытался проникнуть в память участвовавшей в этом деле Ирмы Сакко — лучшей мантиссы его ковена.

Ничего хорошего из этого не получилось, что именно видела девушка в коллективном трансе, она так и не вспомнила, а на следующий день явившаяся в ее покои служанка обнаружила свою госпожу болтающейся в петле…

Это было очень неприятно во всех смыслах, тем более что на Ирму сам Коцу имел разнообразные виды. Вот и сейчас собравшиеся в одном из нижних залов пророки пытались в очередной раз заглянуть в будущее.

Именно после одного из таких сеансов Увай Аят и Мак Мах собрали глав всех ковенов и предложили план — с помощью Знака Уничтожения жутких и опасных, прежде всего для самих магов, чар наслать на пришельцев смертельную болезнь. Погибнуть надлежало не меньше четверти чужемирного войска, после чего посланники Конгрегации должны были передать им приказ — убраться вон в свою вселенную, забыв дорогу назад.

Вот тогда-то Эйгахал по-настоящему испугался. Ибо предполагаемое чародейство из разряда тех, что часто оборачивается против самих магов, и в этом случае простая смерть будет для дерзкого большим счастьем.

Но все слабые возражения — его и других рассудительных людей — были отметены.

С большим трудом Коцу за несколько бессонных ночей разработал пару хитрых фокусов, которые обязаны были лишить Знак смертельной силы. Впрочем, он все равно не сработал бы как надо, и эта странная неудача, странное искажение чар, взявшееся неведомо откуда, его тоже почему-то весьма беспокоило.

Причем кое-какие обстоятельства искажений магических формул свидетельствовали, что в дело могли вмешаться силы людям неподвластные.

Это было бы скверно, ибо последний раз Могущественные проявили себя на Аргуэрлайле сотню поколений назад, что бы там ни твердили поклонники Темного.

Только явления богов им сейчас не хватает!

Мысли Эйгахала нарушил шум у дверей зала собраний.

Тяжелые каменные створки распахнулись, словно были сплетены из камыша, отчего всякому было понятно, что в дело пошла магия.

На пороге появился Мак Мах, за ним — древний старец в белом одеянии, Гомарис Тэос, верховный прорицатель Конгрегации, настоятель храма Зеркала времен. Именно он руководил коллективными бдениями магов-провидцев, и именно старый хрен настоял на творении Знака Уничтожения, ничего, по обыкновению, не объясняя.

— Слушайте же, — провозгласил он надтреснутым старческим блеянием, прозвучавшим тем не менее зловеще и грозно. — Слушайте же, что открылось мне и что увидели все те, кто вместе со мной заглянули в Зеркало времен и чьи души покинули мир, чтобы взглянуть в закрытое от нас Судьбой! Виделось мне за гранью: там огненное облако изошло от причудливого змея. И, затопляя землю, текла кровь из змея, и он лизал ее… И этот змей — суть враги, приходящие из-за пределов мира. Людям нельзя гулять между мирами, кроме как по воле Могущественных. Как могли они пробить путь сюда, если бы демоны не наставили их?! — выкрикнул старец. — Вы, — обвел он собравшихся морщинистой дланью, — не дикие степные шаманы, служащие темным духам! Вы истинные посвященные, читавшие тайные книги. Тогда вспомните, что было с этим миром, когда им правили гиганты с их инфернальной магией! Два континента затонуло в те времена, когда люди были лишь жалкими полуразумными тварями! Вспомните войну Толланти со змееподобными анакимами! И если мы сейчас не выбросим чужаков за грань мира, будет то же самое! Над городами нашими вспыхнут испепеляющие огни ярче тысячи солнц! Чужие возьмут не только наши земли и богатства, но и наши души! Мы перестанем быть собой, забыв предков и молясь пришельцам — те, кто останется в живых! Я призываю вас начать поход сейчас же, хотя сделать это нужно было вчера!

Старец умолк, как-то странно обмякнув, и его торопливо подхватили под руки пророки помладше.

Вперед выступил Мак Мах.

— Собратья-чародеи, — выдохнул он. — Мы и впрямь слишком долго тянули! Пусть те, кто за войну с пришельцами, поднимут руки.

И первым поднял руку, в которой был зажат жезл Совета.

Пара мгновений — и над столом Совета начали подниматься руки. Одна… три… семь… восемь…

«Что ж, как говорят у гостей: „Чему быть, того не миновать!“».

Эйгахал поднял руку.

— Досточтимый брат Увай, — шамкая, молвил Мак Мах. — Отныне ты меч нашей Конгрегации, поднятый на защиту… на защиту всего Аргуэрлайла!

«Старый осел!»

Всю обратную дорогу Эйгахал провел в угрюмом молчании, и его спутники не решались нарушить тишину, стоявшую в домике, покачивавшемся на спинах стремительных нетварей.

Лишь когда они поднялись в башню Совета, Егира Дзе задал вопрос:

— Почему, экселенц?

— Когда падает небо, нет ничего глупее, чем пытаться его удержать! — бросил в ответ Эйгахал. — Если Конгрегация решила умереть, то не нам ее спасать! Но вот спастись самим и стать наследниками умершего мы можем. Итак, слушайте меня…

Великая Степь. В трехстах километрах к северо-востоку от Октябрьска

Боевая тревога!

Мгновенно по казармам начали бегать заспанные дневальные, дежурный по роте вопил, надрываясь.

Солдаты, наполовину одетые, метались между койками, натягивали гимнастерки и пилотки, что-то искали, хватали, сталкивались, ругались.

У оружейных комнат возникли очереди, парни спросонья хватали не свои автоматы.

Итак, военная кампания против Конгрегации магических ковенов началась.

Причем формально сами же колдуны и нарушили шаткий нейтралитет, наслав на союзные войска непонятный мор, который с трудом удалось победить.

Быстренько погрузились на машины и выступили.

Весь вчерашний день в Октябрьск прибывали колдуны и шаманы кочевых родов и племен со всех окрестностей Степи.

На вертолетах, на грузовиках, молодые и совсем дряхлые, мужчины и женщины (иногда форменные девчонки, но уже украшенные знаками высших степеней мастерства).

Иные — растерянные и потрясенные путешествиями по воздуху или на бешено мчащейся механической повозке, иные, напротив, хранящие каменное выражение лиц. Как будто весь свой век тем и занимались, что рассекали по степи на чужеземной технике.

Пришли сообщения от двух самых, как предполагал генштаб, верных и искренних союзников землян — семибунчужного вождя Горгорхаза и одиннадцатибунчужного — Сари-Май. Они предложили атаковать всеми своими силами войско магов на марше.

Вежливо поблагодарив, генерал Тихомиров отказался, сказав, что задача кочевников — находиться в резерве, прикрывая дальние подступы к городу.

Эти люди и так отдали ему три четверти своих чародеев, оставив себе только совсем старых или неумелых. Как ясно было и без консультаций со знатоками боевой магии, атака на армию Конгрегации силами обычных лучников и копейщиков обречена на поражение, а гробить аборигенов почем зря ему не позволяла совесть.

Прислал весточку и самый сомнительный из союзников — тринадцатибунчужный вождь Гохосс-Са.

Он отрядил к землянам всего полсотни шаманов, но одновременно предложил всей своей мощью ударить по владениям магов, чтобы «предать богу смерти их города и селения». Правда, в награду потребовал десять тысяч золотых, пятнадцать тысяч седел и сабель, пять тысяч копейных наконечников и сверх того право разграбить дочиста все города, которые возьмет.

Тихомиров без разговоров согласился, мысленно махнув рукой, чем привел посла, двоюродного брата златолюбивого Гохосс-Са, в плохо скрываемое разочарование.

Тот решил, что нужно было просить вдвое больше.

Колонна споро продвигалась вперед.

Степь на пути менялась. Чаще стали встречаться холмы, чаще над сопками торчали каменные останцы, чаще попадались рощицы в распадках.

Затем железная змея втянулась в лабиринт поросших сосняком холмов. Среди деревьев то тут, то там вздымались вверх скалы. Запах хвои и снега смешивался с вонью солярки.

Генерал отдал приказ остановиться для ночлега.

Выпрыгнул из кабины, огляделся.

Странное чувство вдруг охватило его.

Он смотрел на эту степь, на колонну болотного цвета машин, на копошащихся вокруг солдат в выгоревшем хабэ. На небо над их головами — серо-синее, с несущимися по нему к заходящему солнцу косматыми облаками.

И Тихомиров вдруг почувствовал себя таким маленьким и беспомощным перед этим небом, перед этой вечной Степью, под ковылями которой скрыты, как он уже знал, древнейшие города и царства.

Тем временем колонна разворачивалась для ночевки. Солдаты быстро и умело развертывали радиостанции, устанавливали антенны в двенадцать метров высотой, тянули кабели к передвижным командным пунктам, ставили палатки.

Бойцы бегали туда-сюда с заводными ручками, с полными водой ведрами и канистрами, какими-то деталями.

Зафыркали движки передвижных электростанций, задымили полевые кухни.

Все как положено. Словно они на родной Земле в привычных для маневров условиях.

«Маневры».

Хорошо бы, если б дело обстояло именно так. А то ведь…

Разведка передала, что маги идут к ним навстречу с минимумом войск и конницы, но зато вытащив из хранилищ все эти чертовы огненные метатели. По слухам, их у колдунов оказалось около двух тысяч штук. Если даже, взяв поправку на то, что у страха глаза велики, ополовинить эту цифру, то все равно немало.

Печальный пример Сарнагарасахала их чему-то научил, и они сообразили, что посылать против пулеметов и танков арбалетчиков и нетварей с зомби — только зряшная трата сил, времени и людей (а также и нелюдей).

Колдуны собирались поступить иначе. Навязать противнику (то есть им) чисто магический поединок. Девять с лишним тысяч магов не ниже четвертой ступени — даже у Трех скал их было вчетверо меньше.

А у них пять сотен, из которых только один имеет десятую, да еще тысяча шаманов.

Значит, основная надежда на технику.

Молнии против минометов. «Радуга» против «градов». «Огненный зов» против танков. Смерть-чары против автоматчиков и пулеметчиков.

Генерал сомневался в победе, и чувство это ему, победителю Сарнагара, было очень неприятно.

Но вот в том, что при любом исходе он оставит на поле битвы не меньше половины солдат, он не сомневался. И это было еще тяжелее.

Усилием воли Тихомиров заставил себя вернуться к карте, вернее, к наброскам на белом листе, сделанным по свежей аэрофотосъемке. Вот здесь, скорее всего, ему и предстоит дать бой Конгрегации, решившей, что чужакам в Аргуэрлайле не место (и в глубине души генерал не мог не признать, что основания так думать у противника есть).

Подробного плана предстоящего сражения у него пока еще не было. Общая схема, правда, имелась.

Сначала использовать вертолеты (мысленно он попрощался с авиагруппой), затем, сразу после того как авангард войска восьми ковенов окажется в досягаемости его артиллерии, — начать обстрел, не жалея боеприпасов.

Потом пустить танки и броники, в которых будут только водители и артиллеристы.

И уж если это не поможет, по прорвавшимся колдунам начнут работать пулеметы и автоматы в руках солдат, засевших в окопах и редутах, под защитой чародеев и шаманов.

Вот их надо будет беречь как зеницу ока. Он, несмотря на упорные просьбы полковника Петренко, отказался послать с бронетехникой даже десяток волшебников, ограничившись амулетами и прочей пассивной защитой. (Видимо, после битвы кузнецы этой части мира будут надолго обеспечены качественной сталью.)

Исключение сделал лишь для особого подразделения Макеева. Но на то оно и особое, чтобы подпадать под изъятие из правил.

Будь больше времени, с тоской думал генерал, он через голову Мезенцева связался бы с Большой землей и как угодно, хоть на коленях, но выжилил бы две-три сотни «крокодилов» и Су-7. И долбил бы по проклятым магам до тех пор, пока те бы не разбежались… Или, что тоже возможно, пока не кончились бы самолеты и «вертушки».

Но скорее всего, ему бы никто ничего не дал, кто там поверит, что что-то может быть сильнее лучшей в мире советской военной техники?

Нужно пожить здесь и повоевать, хотя бы столько, сколько воюет он, чтобы понять…

Да и поздно уже что-то просить.

Великая Степь. В семистах двадцати километрах к северо-востоку от Октябрьска

Мысль наведаться с очередным визитом дружбы в лагерь союзников пришла в голову конечно же замполиту Лыкову. А кому же еще? Отчаянная голова, рубаха-парень. Вон в Сарнагаре не побоялся в одиночку в Лабиринт сунуться. Правда, после этого стал будто чуток ушибленным, но на службе это не сказывалось. Если же часто задумывается человек, глядя на звездное небо или на пылающий костер, так это его личное дело. Мечтать уставом не запрещено.

Когда молодой офицер подошел к комроты с предложением отлучиться ненадолго к степнякам, Макеев, почесав в затылке, пожал плечами:

— А оно нам надо? Уже разок ходили, отметились для порядка…

— Лишним не будет, Александр Петрович. Надо же наводить мосты с союзничками. Как-никак вместе сражаться придется.

— С союзниками или с союзницами? — хитро прищурился майор, намекая на то, что в лагерях степняков было немало представительниц прекрасного пола.

Кочевницы-амазонки в военном отношении мало уступали мужчинам, а порой и превосходили их, беря не грубой силой, а гибкостью и ловкостью. Пару раз Макееву доводилось видеть, как в традиционных для степняков поединках женщины порой выходили против мужчин, и не всегда можно было с уверенностью сказать, кто выйдет победителем.

— Не один ли хрен?

— Ну-ну… — погрозил пальцем комроты. — Что-то ты зачастил к соседям, а?

В общем, оставив хозяйство на мающегося зубами Анохина, Макеев с десятком своих орлов отправился в гости. Отбор кандидатов проводил лично. Кроме зачинщика взял с собой лейтенантов Татарченко и Крайнева, ефрейтора Чуба. Предложил и Артему Серегину совершить променад, но молодожен отказался. Ему и дома неплохо было под боком у горячей и ненасытной до ласк Дарики.

Встретили их приветливо.

Уже через час начался пир. Как и положено, прямо под открытым небом.

Ханские слуги, сняв с вертела целиком зажаренного жеребенка, живенько разделали тушу и принялись обносить гостей и хозяев блюдами с дымящимся ароматным мясом.

Земляне, непривычные к столь экзотической кухне, попробовали было отказаться, однако Мак Арс посоветовал не пренебрегать угощением. Можно смертельно обидеть степняков.

Во избежание скандала Лыков первым впился зубами в предложенный ему кусок. Макеев одобрительно кивнул. Правильно. Подвел однополчан под монастырь, вот пусть первым и расхлебывает заваренную им кашу.

На удивление мясо оказалось довольно сносным. Мягким, приправленным какими-то душистыми травами и пряностями.

Только Чуб никак не мог решиться приступить к трапезе. Его украинская натура не желала смириться с таким надругательством над желудком.

— Что мы, татары дикие? — бурчал себе под нос ефрейтор.

— Ты что-то сказал, Степан? — переспросил сидевший рядом старшина Валеулин, родом из Казани.

— Нет, ничего, — нимало не смущаясь, осклабился Чуб. — Вкуснятина, говорю, редкая. Будто наше родное сало!

При упоминании сала скривился уже татарин. Оно хоть и армия, за столом все же национальные традиции крепко засели в головах.

Хан хлопнул в ладоши, и по его знаку из ближайшего шатра выпорхнули танцовщицы.

И почти сразу взор Лыкова выделил одну из них — ту, что возглавляла шествие. Длинные серебристые волосы необычного оттенка разметались по плечам. Красно-зеленые шаровары так соблазнительно подчеркивали стройные, длинные ноги девушки, ее восхитительно широкие бедра, втянутый живот, переходящий в тонкую талию.

Более совершенной красоты замполит не встречал.

— Понравилась, друг сотник? — нагнулся к нему сосед, грузный, низкорослый бородач лет пятидесяти, в расшитом жемчугом казакине.

— Хороша, — не лукавя, подтвердил Семен Лыков.

— Да уж, — согласился степняк. — Она из Черми-Ха, а там, как говорят, еще чувствуется альфарская кровь. Но наши девушки не хуже. Глянь-ка.

Лыков повернулся в ту сторону, куда указывал кочевник.

У соседнего костра с достоинством восседала юная девушка в шелковых шароварах странного окраса — пятнистого, напоминающего камуфляж, и рубахе в полосочку. Темные волосы, заплетенные в мелкие косички, спускались на плечи, обтянутые зеленым воротником. Узкие сапфировые глаза глядели прямо на Лыкова.

Ему стало не по себе. Девушка смотрела так, словно приценивалась к товару.

Увидев, что и парень глядит на нее, она смутилась. На смуглых щеках выступил сочный румянец.

Она вскочила на ноги и пошла прочь. Лишь один раз повернулась, ловко изогнувшись, будто бы что-то подобрать с земли.

Рубаха на ее груди натянулась, продемонстрировав, что под ней ничего нет, кроме юного, упругого тела.

Жар прилил к лицу старлея. Поперхнувшись слабеньким пивом, подававшимся к мясу, он закашлялся.

— Что, друг сотник, не туда пошло? — участливо хлопнул его по спине бородач.

— Ага, — поспешно подтвердил Семен.

— Я и вижу. — И, склонившись к самому уху молодого человека, горячо прошептал: — И ведь она на тебя глаз положила, парень. Так что держи ухо востро.

Смысла последней реплики Лыков не понял. А зря.

— Ну насмотрелась наконец на своего сотника?

— Нет, не насмотрелась.

— Дура ты, Ильгиз, как я посмотрю.

— Какая уж есть.

— Ты все ж полегче, со старшей сестрой говоришь!

— Хоть бы и с теткой.

— Да разве со старшими так говорят?

— А как еще говорить? На том же языке, что и со всеми. Не по-герийски ж?

— Вот скажу отцу, так он тебя отхлещет ремешком-то! Не посмотрит, что меч носишь.

— Отец, может, и не похвалит, да хлестать не будет.

— Что-то ты, сестренка, больно смела, — поджала губы старшая. — Ведешь себя как баба откупоренная, а не как девица. А может, — вдруг нахмурилась она, — уже успела? Признавайся, потратила девичью честь уже?

— А хоть бы и потратила, кому какое дело?! — вдруг вспыхнула Ильгиз. — Не в Игриссе, хвала Священной Луне, живем.

— Много ты про Игрисс знаешь, — бросила Серни. — А насчет сотника, так имей в виду: он солдат, человек подневольный. Уйдет, а ты с пузом останешься…

Ночевать остались здесь же, у степняков. Не идти ведь среди ночи назад. Оно хоть и всего пару километров, да ноги после славной пирушки не несут. Ничего, пару часиков отлучки роли не играют. Особенно если с ними сам комроты, а продолжение марша намечено на послезавтра.

Только-только Семен примерился улечься в постель, которую тут заменяла груда шкур, брошенных прямо на голую землю, как к нему в шатер явилась гостья. Замполит было решил, что кому-то из местных дам захотелось узнать, как ниже пояса устроены люди из чужого мира, но ошибся.

Девице было лет за двадцать, браслет на ее запястье говорил, что она уже замужем, а белый пояс с двумя висюльками — о наличии потомства.

— Ты сотник Сем Ен? — спросила она.

— Да, это я, — ответил Лыков с долей удивления. — А зачем я тебе нужен, бихе?

— Ты хорошо знаешь наш язык, — одобрительно кивнула гостья. — Я Серни Быстрая, жена пятибунчужного хана Едея Копье, главы этого стойбища. Моя младшая сестра Ильгиз хочет с тобой поговорить.

— Ильгиз? — нахмурил брови Лыков.

Имя ему ничего не говорило.

— Та зеленоглазая девушка, с которой вы познакомились на пиру, — пояснила женщина. — Она хочет порасспросить тебя о земле, откуда ты прибыл.

— Чего ж она сама не пришла? — в простоте душевной поинтересовался молодой человек.

— У нас не принято незамужней девушке ходить в гости к одинокому мужчине, к тому же ночью.

— Вот именно, — буркнул Лыков. — Приспичило ей на ночь глядя. До утра потерпеть не может?

— Утром вы уедете.

— Эй, уважаемая, а меня потом твоя родня не порежет на шашлык? — с неожиданной резкостью бросил старлей.

— Возможно, у тебя дома такое и может быть, а у нас не принято за разговор с девушкой убивать и резать, — парировала Серни. — Если, конечно, разговор вежливый и девушка не обижена. Так что? Или сказать сестре, что храбрый сотник испугался?

— Я иду, — отозвался Лыков, чувствуя, что вот-вот покраснеет. — И извини, бихе, если что-то не так сказал.

— Я не в обиде, сотник, в Сарнагарасахале нас вообще считали людоедами.

— Если позволишь, я оденусь, — с неловкостью в голосе молвил парень.

Серни Быстрая, хихикнув, отвернулась.

Пройдя через спящее стойбище, они очутились у просторной белой юрты, расписанной золотыми полумесяцами и звездами.

— Он здесь, Ильгиз, — откинув полог, негромко сказала ханская жена и, дождавшись ответа, пропустила замполита вперед.

Сама она, как видно, присоединяться к предстоящей беседе не собиралась.

— А ты как же? — заподозрил неладное Лыков.

— Я здесь покараулю. Чтоб вашему разговору никто не помешал.

И довольно ощутимо толкнула молодого человека рукой в спину, так что он, едва не споткнувшись о лежавшую у порога груду шкур, ввалился внутрь юрты.

В нос ему сразу ударила волна дурманящих курений. Даже голова закружилась с непривычки.

Помещение освещалось двумя шипящими смолой факелами. В их неровном свете появилась стройная девичья фигура. Длинные волосы, собранные во множество косичек, были перехвачены на лбу повязкой с вышитыми золотом символами.

— Приветствую тебя, сотник, — послышался немного резкий для девушки голос. — Я Ильгиз.

— Ты хотела видеть меня?

— Да, — подтвердила она кивком, отчего косички смешно запрыгали по ее плечам. — Садись.

Лыков плюхнулся все на те же шкуры, отметив, что здесь они, не в пример тем, что были в его шатре, отменного качества. Мягкие и пушистые.

— О чем ты желаешь узнать? — чувствуя некую напряженность, решил сразу перейти к делу Семен.

— Успеем еще наговориться, — улыбнулась зеленоглазка. — До рассвета ой как далеко. Осенние ночи в Степи длинные. И холодные…

Ее слова явно имели какой-то подтекст, но старлей не хотел разгадывать загадки. Если точно, то ему хотелось сейчас одного — завалиться в свою постель и спать. Но уронить в глазах коренного населения престиж советского офицера он тоже не мог. Следовало быть вежливым с хозяевами.

— Угощайся, — подала ему Ильгиз золотой кубок, щедро усыпанный самоцветами.

Второй такой же она взяла себе.

— Что это? — принюхался молодой человек.

Пахло очень приятно. И на вид совсем не походило на то пойло, которым их потчевали за ужином.

— Вино. Из самой Шривиджайи.

Она произнесла это с таким видом, будто напиток доставили с Луны или еще откуда подальше. Положим, о далекой и загадочной стране волшебников Лыков краем уха слышал. Но тот пиетет, который испытывали к ней жители Аргуэрлайла, землянину был непонятен. Ладно, потом разберемся.

Семен пригубил вино.

Ничего подобного пробовать замполиту доселе не приходилось.

— Ух ты! — даже облизнулся парень.

— Так ты лакомка! — отчего-то восхитилась Ильгиз. — Это хорошо! Еще налить?

— Не откажусь! — протянул руку с бокалом Семен.

И вдруг почувствовал, что у него закружилась голова. Удивленно посмотрел на туземку.

Та все так же улыбалась, влажно поблескивая изумрудными глазами.

— Ведь-ма… — прохрипел старлей, хватаясь руками за горло.

Тьма накрыла его своими крылами.

Очнулся Семен от громкой брани командира.

— А ну вставай, сукин сын! — орал, брызжа слюной, Макеев. — Извращенец! Под трибунал пойдешь за растление малолетних!

Замполит непонимающе хлопал глазами.

Где это он?

Вроде бы в какой-то юрте.

С чего бы?

И чего от него хотят Макеев и этот тип в халате и лисьей шапке?

А еще эта девушка. Отчего-то обнаженная и притом с кривой саблей в руке.

Вроде бы он ее знает?

— Я младшая дочь тана Гаэрила Железного Дуба и сестра жены хана Едея Копье, Ильгиз Алая Стрела! — заявила девушка, не обращая внимания на свою наготу. — Вы ворвались ко мне в жилище не спросясь, и только уважение, которое я питаю к хану и своему жениху, удерживает меня от того, чтобы снести вам головы!

Жениху? Это она о ком?

И тут Лыков обнаружил, что тоже вызывающе гол. Притом грудь и живот его носят следы бурно проведенной ночи.

Мама родная!

Так это что получается? Он и есть жених?!

— Ладно, одевайся, герой-любовник, — махнул рукой майор, видя, что у «потерпевшей стороны» претензий вроде бы нет.

Напротив, хан, его жена (получается, сестра этой бой-девицы) и пяток багатуров, прибежавших полюбоваться на такое зрелище, одобрительно посматривали на парочку и цокали языками.

— Молодец! — шлепнул одевшегося парня по плечу Едей. — Пойдем выпьем!

— Нам на службу пора! — отрезал Макеев.

— Какая служба, сардар?! — искренне изумился степной князек. — Тут свадьбу играть надо!

От таких речей старлей едва не схватился за голову.

Свадьба?!

Сходил, называется, в гости.

Припомнились слова толстого бородача: «А ведь она на тебя глаз положила, парень. Так что держи ухо востро». А он тогда не сориентировался, олух царя небесного. Иначе бежал бы отсюда сломя голову, несмотря на темень и ватные от пива ноги.

— Насчет свадьбы — это надо с нашим генералом, то есть арсаардаром, переговорить. Без его позволения ни-ни.

— Ага! — важно кивнул Едей Копье. — Сегодня же и переговорю! Готовьте большой выезд! — крикнул он своим нукерам.

Ильгиз все так же стояла, гордо выпятив обнаженную грудь и нимало не смущаясь от присутствия посторонних. И смотрела, смотрела своими изумрудными ведьмиными глазами как будто бы прямо в душу Лыкова.

Парень вздохнул.

Хороша, бесовка!

Неужели он и впрямь с ней резвился тут целую ночь? Ничегошеньки не помнит. А жаль!..

— Чего тебя на малолеток потянуло? — поинтересовался майор на обратном пути. — Осрамил честь офицера, понимаешь.

Сказал и вспомнил вполне зрелую фигурку местной принцессы. А заодно и саблю в ее не по-девичьи крепкой руке. И надо сказать, то, что всего пару минут назад его шея была на расстоянии лишь одного взмаха от великолепного синего клинка, не вызывало в немположительных эмоций. Да и вся эта ситуация, черт ее побери.

— Теперь жениться придется, брат ситный, — вздохнул Макеев жалостливо. — Дело-то международным скандалом попахивает. А оно нам надо в преддверии военной операции?

— Да уж, — потупился Семен.

— А с чего вы взяли, что он осрамил честь советского офицера? — вдруг осклабился Татарченко. — Судя по всему, этой ночью он как раз ее поддержал. А, старлей?

Чуб, прикрыв рот, захихикал. Валеулин дал ему подзатыльник, и ефрейтор заткнулся. Ишь чего удумал, смеяться над командиром.

— Пусть начальство решает, — махнул рукой комроты, не сомневаясь в резолюции Тихомирова.

Быть, быть замполиту женатым.

И еще подумал, что главой новой молодой семьи будет вовсе не его подчиненный.

А сам виновник переполоха вновь и вновь вспоминал изумрудные глаза и белые полушария грудей Ильгиз…

Империя Эуденоскаррианд. Горный массив Ауэллоа

Алексей и его проводник стояли возле воздвигнутой на покрытом елью и пихтой горном склоне небольшой квадратной башни. Немного выше их лес резко обрывался. Дальше были только голые отвесные скалы, увенчанные иззубренным гребнем и вздымающиеся ввысь, подобно каким-то невероятно огромным крепостным стенам.

Перед путниками простиралась уходящая на юг прекрасная долина. Многоцветный ковер буйного летнего разнотравья обрамлял островки леса. Множество серебристых лент-ручейков сверкало на солнце под ногами, а небольшое озерко поодаль казалось зеркалом из чистого сапфира.

Но Костюку было не до того, чтобы любоваться красотами природы. Впервые он понял, что означает многократно слышанное — потерять дар речи от изумления.

Капитан и в самом деле не мог вымолвить ни слова — язык его словно прилип к гортани.

Все еще не веря до конца, он отвел глаза, постоял, глядя вверх, на высившиеся в жгучей синеве летнего неба острые скалы, на долину, и вновь посмотрел на то, что так поразило воображение. Убедился, что зрение не обманывает его.

Перед ним, на противоположном горном склоне, возносилась ввысь гигантская черная пирамида, способная поспорить высотой с любым небоскребом. Подобно неестественно громадному пьедесталу, вставала она над долиной. И хотя основание ее покоилось среди казавшихся маленькими рядом с ней утесов, много ниже места, где стояли они с Найарони, чтобы увидеть ее вершину, приходилось запрокидывать голову.

Разведчик потрясенно посмотрел на Найарони.

Глаза того были устремлены вовсе не на удивительное сооружение. Взор его был прикован к притулившимся у фундамента пирамиды нескольким бревенчатым домикам. Даже отсюда было видно, что люди давно уже покинули их.

Окаменевшее лицо проводника было исполнено старой, но почти непереносимой боли, на ресницах дрожали слезы. Старик медленно повернулся к спутнику. Указав на поваленное дерево, он тихо произнес:

— Садись, сейчас ты все узнаешь. Итак, слушай меня… Когда-то очень давно, множество тысячелетий назад, там, где сейчас лед, вечный снег и замерзшее море, была огромная цветущая земля. Землю эту населял многочисленный народ. Как называлась эта страна и как называли себя жившие в ней люди, я не открою тебе, да это и не имеет уже значения…

Алексей с удивлением вслушивался в правильную речь. Куда подевалось балаганное простонародное наречие, которым щеголял Найарони в своих прибаутках и сказках? Словно и не было того балагура-шуткаря.

— Я не знаю, сколько именно лет насчитывала их история. Но, как говорят легенды, то был самый древний на Аргуэрлайле народ. Они были великие колдуны, да-да, поверь… это было именно так… Нынешним знать бы хоть треть от того, что ведали они… С помощью колдовства этот народ достиг огромного могущества. Они распространили свою власть на многие земли и племена, всюду, где это было им необходимо, и не всегда власть эта была справедлива к покоренным. Мощью своего разума они могли проникать в прошедшее, видя корни происходящих событий, и в будущее, заранее зная, чем грозит то или иное, и не допуская ошибок. Им, в конце концов, стали доступны даже другие миры — такие, как тот, откуда пришел ты, и не только такие. Самые просветленные из них даже говорили с богами, и говорили… почти как равный с равным. Да… — как бы в раздумье произнес старик. — Умея предвидеть будущее, об уготованной им гибели они не узнали. — Что-то похожее на сарказм неожиданно прорезалось в его голосе. — Почему так случилось, осталось неизвестным. Может быть…

Найарони запнулся и несколько секунд сидел нахмурившись, словно едва не проговорился о чем-то запретном.

— Впрочем, это тоже неважно. А потом наступили мрак и холод… В катастрофе погибли не все, далеко не все, — продолжил старик, переведя дыхание. — Но кто может сказать, что участь выживших была лучше, чем участь тех, кто принял быструю смерть? Окруженные со всех сторон замерзающим морем, на осколках своей родной земли — островах и островках, на погружающемся в холод материке, они все были обречены на страдания и мучительный конец. Умирали во множестве — от холода и голода, от распространившихся старых и неизвестных раньше болезней. Тысячи и тысячи сходили с ума, убивали себя, не в силах пережить гибель своего мира; само желание продолжать жизнь оставляло их души. Многие погибли в жестоких схватках за чудом сохранившиеся запасы еды и топлива и стали жертвами тех, кто, потеряв человеческий облик, стал охотиться на людей и пожирать человеческое мясо. Надолго ли растянулась агония спасшихся, сколько времени сопротивлялись они неизбежному концу? Годы? Десятилетия? Неведомо… Некоторые, очень немногие, сумели добраться до иных земель на сохранившихся или наскоро построенных кораблях… Но они не составили народа, рассеялись по планете.

Найарони умолк, лицо его помертвело. Прикрыв глаза, он тяжело свесил голову на руки.

Алексею казалось, что перед ним неведомо как уцелевший до нынешних дней очевидец тех страшных событий, вновь переживший случившееся с ним когда-то.

Наконец толмач заговорил вновь:

— В этой долине у северян стоял храм, который был очень старым еще задолго до катастрофы.

Капитан невольно бросил взгляд в сторону каменного исполина.

— То был не простой храм. В старых записях его именовали храмом Вечной истины. В нем не поклонялись какому-нибудь богу или богам, его предназначение было совершенно иным. Там было собрано лучшее из того, что создала их цивилизация. Кроме того, его служители должны были собирать и хранить всевозможные знания. Не знаю, зачем был создан подобный храм и почему он был построен именно здесь. Возможно, их древние прорицатели предвидели что-то подобное. Когда… все началось, жившие здесь в первый же момент оказались отрезанными от остального мира — сдвинувшиеся горы перекрыли выход из долины. Однако люди эти все равно наблюдали гибель своей родины. Неизвестно, делали они это с помощью волшебства, или, быть может, у них были приспособления для этого… Потом связь прервалась, и они остались совершенно одни. В храме имелись огромные запасы продовольствия и топлива, и люди в долине пережили наступившие холода. Когда последние отзвуки катастрофы улеглись, хранители мудрости — так они называли себя — попытались найти путь из долины через окружающие горы. Но все посланные на его поиски или вернулись ни с чем, или погибли в горах. Они соорудили из подручных средств несколько летательных аппаратов. Но ни один из тех, кто поднимался на них в воздух, не возвратился. Оставался единственный выход — пробить себе путь прямо через камень, построив тоннель под горами. И они сделали это. То был долгий, чудовищно тяжелый труд, а их было немного, и мало кто из них был приспособлен к такой работе. А ведь приходилось еще добывать себе пропитание, охотиться, возделывать землю. Среди этих людей появились те, кто предался беспросветному отчаянию. Были и такие, кто хотел, чтобы служители храма сбросили бремя хранителей и жили как обычное племя, ничего не пытаясь изменить в своей судьбе. Так случился бунт с резней и еще много чего плохого! — Старик махнул рукой.

— Год проходил за годом, у служителей храма родились дети — первое поколение тех, для кого долина стала родным домом. Через тридцать с лишним лет им удалось прорубить тоннель к пещерам; по нему мы с тобой пришли сюда. Выйдя в мир, хранители сразу принялись разыскивать своих соплеменников. Они намеревались объединить всех, кто спасся, и с течением времени, опираясь на сохраненные знания, возродить свою цивилизацию, пусть и не такую великую, как прежде. Но оказалось поздно. Нашли только немногочисленных диких охотников и рыболовов, прозябавших на побережье холодного океана, в жалких землянках из костей носорогов и китов. И уцелевшие отвергли мудрость своих предков. Среди них уже почти не осталось тех, кто помнил старый мир. И главное — эти люди думали, что именно ученые и колдуны виновны в разразившемся чудовищном бедствии. Будто бы они чем-то страшно прогневали высшие силы. Они не приняли помощь, предложенную хранителями мудрости, отказались послать в храм для обучения своих детей. Тогда хозяева этого места принялись похищать одиноких охотников; ловить женщин и детей, собиравших ягоды и грибы, нападать на небольшие стойбища. Так они пополняли свои ряды — ведь им был необходим приток свежей крови. Но этим они окончательно оттолкнули от себя соплеменников — те полностью уверовали, что хранители мудрости на самом деле служат злу. Отныне их при каждом появлении возле жилищ дикарей встречали стрелы, копья и заклятия самой черной магии. Хранители решили ждать удобного момента, когда можно было бы вернуть доверие людей. Так они провели в ожидании века, — с иронией бросил старик. — Потом с юга пришли новые племена, даже и не слыхавшие никогда о земле под северной звездой Гохар. Хранители мудрости пытались их остановить, но у них ничего не вышло. Их магия и знания, угасавшие со временем, оказались бессильны перед многочисленностью и воинским умением пришельцев и силой их шаманов. И даже перед лицом непобедимых врагов потомки древнего народа отказались говорить с теми, кого считали слугами сил тьмы. Последние остатки их были загнаны в глухие, гиблые места, где и вымерли без следа. А затем стали вымирать и сами хранители.

Они вырождались, кровь их загнивала. Женщины в долине становились бесплодными или рожали на свет уродов и идиотов, неспособных даже толком говорить. Тогда хранители, желая спасти если не свой народ, то хотя бы память о нем, принялись красть детей уже у вновь поселившихся в этих местах племен. Прошли сотни и сотни лет. Одни народы сменяли другие, а людей в святилище становилось все меньше. Они постепенно забывали то, что знали их предшественники… В конце концов их осталось всего несколько десятков человек. Крошечное племя, жившее ради мудрости и знаний, которые, — голос Найарони наполнился бесконечной горечью, — давно уж состарились и умерли и не были никому нужны. Я был одним из их числа…

Старик вновь надолго замолчал; Костюк не посмел нарушить это молчание первым. — Как-то старейшины послали меня разведать, что творится в большом мире. Я делал это уже не один раз. Тогда я покинул долину на несколько недель, а когда вернулся, все были мертвы. Их убила черная язва. Только самый старый из них… из нас был еще жив, на удивление. Болезнь не тронула его, хотя именно он хоронил трупы. Он умирал теперь не от болезни, а от пережитого кошмара. От него я узнал, как все случилось. Через несколько дней после того как я ушел, наши охотники принесли маленького ребенка, украденного у семьи кочевников, зачем-то забредшей в горы. Он-то и стал причиной гибели последних хранителей… С тех пор минуло уже больше восьмидесяти лет, сейчас мне сто десять с лишним. Не удивляйся, древние умели продлевать жизнь и без всякой магии, хотя смерти не могли избежать и самые могучие из их волшебников. Я не знал, как мне жить дальше, думал даже о самоубийстве. Потом попытался возродить род хранителей. В одной деревне я украл девчонку, увел ее сюда, стал кое-чему учить. Она стала моей женой. Но оказалось, что у нас не может быть детей. А вскоре она умерла. Тогда-то я и узнал — не спрашивай, откуда и как, — что все должно кончиться на мне. Ничто не может и не должно жить вечно. И я ушел из долины. Жил среди людей, как все люди. Но сейчас я чувствую, что скоро умру. И я, последний из хранителей, решил, что тайна, сберегавшаяся тысячелетиями, не должна умереть вместе со мной.

Голос Найарони вдруг прозвучал сурово и торжественно. — Тебе суждено открыть ее людям. Почему именно тебе?.. Достаточно будет того, что я счел, что ты достоин этого… человек из чужого мира. И еще одно… — сказал он, не обращая внимания на отвалившуюся челюсть разведчика. — Может быть, ты и удивишься, но было время, когда я был в чем-то похож на тебя… Там, в храме, много золота и драгоценных камней. Ты возьмешь себе сколько захочешь и сможешь унести. Потом ты расскажешь все своим. Ты будешь богат и прославлен, как никто. А обо мне не беспокойся и не говори вообще ничего. Пусть думают, что ты сам обнаружил святилище. Я же хочу просто умереть здесь… Теперь пойдем. — Толмач тяжело поднялся. — Ты увидишь то, что берегли мои предки.

Великая Степь. В семистах двадцати километрах к северо-востоку от Октябрьска

— Иэ-эхх! — взвыл ефрейтор не своим голосом и продолжил:

И вновь залихватское: — Иэ-эхх!!

Является ли угощение ежей хмельными напитками обычаем, развлечением или формой почитания богов?

Является ли демонстрация мужских достоинств тем зрелищем, за которое платят деньги?

Давно ли отмечались случаи разупокоения усопших и как это связано с числами и днями?

Замполит отвечал на вопросы шамана, приехавшего ознакомить Лыкова с особенностями брачного ритуала степняков, уже с полчаса, время от времени принимаясь бекать и мекать.

Благодаря этому представления кочевника о литературных жанрах обогатились понятием «городской фольклор» (понятый им, впрочем, как глумление ехидных скоморохов-простолюдинов и шутов над истинным искусством), а ефрейтор Чуб получил три наряда вне очереди за дискредитацию образа советского воина в глазах союзника.

Получил он их, надо сказать, напрасно.

Высокомерный, как почти всякий истинный степной чародей, Туурдан не ждал ничего иного от грубого солдата низкого происхождения и низкого звания.

Напротив, он удивился бы, попадись ему среди чужинцев истинный знаток изящной словесности. Да и вообще, обо всех сослуживцах будущего мужа младшей дочери тана Гаэрила Железного Дуба он составил свое мнение — в основном иронически-неуважительное.

Боевой жрец государственного культа (а именно так определил для себя должность жениха Ильгиз колдун) был, как и положено жрецу самого низшего ранга, до самых бровей набит затверженными прописными истинами и полон жажды приобщать к ним всех встречных. Плюс, как и всякий начинающий жрец, любил выпить и поговорить о женщинах. И куда больше непонятных врагов своей веры, называвшихся уж совсем непонятными словами, не любил свое жреческое начальство. Это тоже было знакомо Туурдану. Сам был таким лет пятнадцать назад.

«Служитель мудрости» тянул от силы на писаря или помощника захолустного алхимика. К тому же любил разные неподобающие ученому занятия вроде игры на большой лютне, называемой гитара, и исполнения заунывных песен.

Если не считать этих мелких и в общем-то простительных недостатков для отважного воина, каковым, несомненно, был избранник Ильгиз, сотник Сем Ен по всем статьям подходил для того, чтобы стать зятем тана. Иначе бы норовистая девка его ни за что не выбрала, потому как не одному отважному сыну Степи, просившему у отца ее руки, отказала твердо и решительно. Будто ждала этого, единственного и неповторимого.

Прибыв в стан чужинцев с самого утра (в это самое время хан Едей Копье договаривался с рассардаром пришельцев о заключении брака между его свояченицей и сотником Лы Ков), Туурдан имел возможность понаблюдать за Сем Еном. Особенно понравились шаману упражнения в воинском искусстве, которыми земляне начинали заниматься сразу же после пробуждения.

Полуголые воины, выстроившись в ровные ряды, резко махали руками и ногами, нагибались вперед и в стороны, приседали, отжимались от земли. Затем, став в затылок друг другу, поочередно барахтались на перекладине. Все это называлось у них зарядка.

Сотник, мало что младший жрец, показал себя сильным, ловким и умелым бойцом, ни в чем не уступая старшим и более опытным воинам. Даже обошел многих из них в мастерстве вращаться на перекладине и обращаться с чужинским оружием.

Все это немного примирило Туурдана с неуклюжестью сотника плести мудрые словеса. Это дело наживное, с возрастом придет. А пока главное, что он складен да ладен. И по прикидкам шамана, вполне способен к рождению крепкого и здорового потомства. В этом он вынужден был согласиться с Серни Быстрой, давшей чародею определенные наставления и поручения. Вообще любопытно будет поглядеть, что родится от союза дочери Степи и сына далекого мира.

— Хорошо, тоан, — терпеливо втолковывал Туурдан непонятливому сотнику порядок брачной церемонии. — Теперь повтори, что должен делать жених…

Жених с невестой, Семен и Ильгиз, подошли к белому шатру. У входа стояла Серни Быстрая — самая близкая родственница девушки.

Рядом с ней, замещая отсутствующего отца, находился хан Едей Копье.

Со стороны жениха наличествовали майор Макеев (также в качестве посаженого отца), а также Артем Серегин и Дарика — для второй части действа и как друзья брачующегося. Само собой, это не считая зевак, в огромном количестве собравшихся в расположении «особой роты».

Вперед выступил шаман. Важно поклонившись на все четыре стороны (не людям кланялся, но Великой Степи), он протянул руки к служке, который тут же вложил в них тяжелый золотой ковш, наполненный кумысом.

Туурдан, приняв сосуд, снова совершил обряд поклонения родной земле, при этом всякий раз понемногу выплескивая кобылье молоко. Застыв на месте, он поднял руки вверх, предлагая угощение Священной Луне и Высокому Небу. Когда, по его мнению, Высочайшие насытились, шаман повернулся лицом с шесту, на котором полоскался алый стяг чужинцев, и плеснул чуток кумыса для Золотой Звезды земного воинства. Это чтобы почтить и богов жениха. Великий шаман Айг-Серинго, благословляя степняков на поход против Конгрегации, велел своим сородичам уважать религиозные чувства союзников.

Годилось бы совершить возлияние и лысому бородатому старичку с хитро прищуренными глазами — великому вождю землян, обожествленному после смерти. Однако в стане сардара Мак Кева традиционного для чужинских больших юрт истукана отчего-то не было. Почему так, сотник Сем Ен объяснить толком не мог. Бормотал что-то о том, что в походе не принято возить за собой статуэтки вождя. Глупости! Вон степняки всегда имеют при себе изображения своих богов. Святыня, она не в тягость. Ну нет так нет.

Отхлебнув три глотка кумыса, Туурдан передал ковш по старшинству — сначала хану Едею Копье, за ним — сардару Мак Кеву, потом — Серни Быстрой и наконец жениху с невестой. Им полагалось выпить брачную чашу до дна, а последние капли вылить на землю для закрепления союза. Так они и сделали.

— Перед ликами матери нашей Великой Степи, владычицы Священной Луны и отца ее Высокого Неба, при почтенных свидетелях объявляю вас мужем и женой! — торжественно провозгласил шаман.

Лыков неловко переминался с ноги на ногу. Он не знал, что теперь делать. Следовало ли поцеловать жену, закрепляя брачный союз, или здесь это не принято?

Тем временем Серни вместе с подружками и родственницами увели невесту в шатер. Усадив ее, они принялись расплетать ее косы, уничтожая девичью прическу. Затем ханская жена надела на запястье сестры тяжелый серебряный браслет, повязала белый пояс — знак замужней женщины.

— Чтобы он весь был в подвесках, — произнесла она и вдруг с нежностью обняла девушку: — Теперь иди к мужу. Отныне он твой господин.

Когда девушка вышла из шатра и заняла свое место рядом со старлеем, вперед выступил комроты. Вынув из кармана картонную книжечку, он откашлялся и суровым официальным тоном начал:

— Именем Союза Советских Социалистических Республик…

Надо же было завершить церемонию по закону. Для того и свидетелей со стороны жениха и невесты пригласили. Макееву, как непосредственному начальнику брачащегося, доверили провести обряд. По условиям военного времени он имел на это право.

Глядя на молодых и стоявшую за ними такую же парочку, майор думал, что его «особое подразделение» скоро превратится черт-те во что. Не дай бог, скоро и дети начнут рождаться. Так что быть его роте чем-то наподобие кочевья степняков.

Семен же смотрел на Ильгиз, доверчиво прижавшуюся к его плечу, и сердце его сжималось. Он только теперь по-настоящему осознал, что вот эта зеленоглазая красавица — такая юная и желанная — будет его женой. Фактически уже стала ею.

Отныне и навеки, ибо развода, как учил его Туурдан, народ Великой Степи не знает.

Империя Эуденоскаррианд. Горный массив Ауэллоа

Путники вплотную приблизились к храму.

Стало видно, что пирамида и в самом деле стоит тут уже очень давно. Величественные стены, сложенные из базальтовых блоков (каждый величиной с двух-трехэтажный дом), по сравнению с которыми даже стены Сарнагара были бы низкими и несолидными, рассекало множество широких трещин, в которых кое-где росли деревца.

Поверхность камня, когда-то гладкая, ныне мало чем отличалась от окружающих скал и была покрыта пятнами бурого лишайника.

Мысль, что храму этому и в самом деле больше десятка тысяч лет, наполнила душу Алексея благоговейным удивлением.

Они вышли под невысокую арку — единственное отверстие в глухих стенах. Путь им преградили небольшие ворота, сколоченные из грубо отесанных досок.

— Очень давно, — как бы про себя пробормотал Найарони, — эти ворота были бронзовыми… Время сжирает все.

Старик толкнул створки плечом. Что-то хрустнуло, и ворота рухнули внутрь, подняв тучу пыли. Гулкое эхо от их падения унеслось в темноту. Хмыкнув, старик шагнул в черный провал, за ним Костюк.

У входа они сбросили поклажу и, засветив фонари, зашагали по проходу, плавно загибавшемуся влево. По обе стороны от него отходили широкие коридоры.

— Наверху мы задерживаться не будем, — пояснил проводник. — Тут были когда-то склады продовольствия, а в самом здании — жилища первых хранителей. Там уже давно нет ничего. Нам следует спуститься ниже на девять уровней.

Изумившись (хотя куда уж дальше изумляться) грандиозности творения умерших невесть сколько столетий назад людей, Алексей пошел вслед за Найарони.

Проходили мимо тоннелей, уводивших во мрак, мимо покрытых непонятными надписями и барельефами стен. Воздух был свежим, временами разведчик ощущал на лице слабый ветерок, идущий из невидимых вентиляционных отверстий. Отшлифованная монолитная скала чередовалась с циклопической кладкой, камни которой были идеально подогнаны друг к другу.

Миновав арку с полукруглым сводом, украшенную стершейся резьбой, они прошли нешироким коридором еще сотню шагов и наконец попали в само хранилище.

В начале его строители храма расположили нечто вроде картинной галереи. Стены узких залов украшала мозаика, выложенная разноцветной яшмой и нефритом, и фрески, ничуть не потускневшие за века и века.

Холодом несчетного числа минувших лет повеяло вдруг в душу Алексея от этих картин, запечатлевших жизнь народа, от которого не осталось ныне даже памяти.

Вот люди, занимающиеся повседневными делами, — убирающие урожай, сажающие деревья.

Вот колонна воинов, одетых в доспехи, с оружием в руках идет куда-то горной дорогой.

Вот, собравшись во множестве, народ обсуждает нечто, судя по выражению лиц, весьма важное.

Большинство изображенных здесь были невысокими людьми с черными волосами и темной кожей, но много было и других — высоких светловолосых и голубоглазых атлетов; медно-красных, похожих на индейцев.

Сюжеты картин менялись: запечатленный сверху человек несется над мастерски изображенной землей на треугольном крыле — точь-в-точь дельтаплан.

Летающий ящер влечет за собой в ночном, залитом ярким лунным светом небе что-то похожее на крылатую ладью.

Большие корабли, похожие и непохожие на известные разведчику суда морских народов древности.

Мамонт с всадником на лохматой спине.

Странные растения и невиданные животные, которых Алексей не встречал даже в палеонтологических справочниках, выполненные так, что не оставалось сомнений — художник видел их воочию.

Виды городов с притягательной архитектурой.

И вновь люди — женщины в окружении детей, нагие девушки, празднично танцующие вокруг высокого лесного костра.

Большой — почти во всю стену — портрет седого старика, разглядывающего звездное небо с помощью какого-то приспособления…

Костюк не мог не поразиться удивительному искусству творцов того, что он видел.

Неведомым мастерам удалось сделать изображения почти живыми. Они сумели передать даже мельчайшие движения мышц тел, даже радужное сияние брызг, поднятых дельфином, несущим на спине молодую женщину, даже то, как легкий ветерок развевает ткань одеяний и колышет листву!

В нишах стен, выложенных синей и изумрудной смальтой, стояли сосуды из чистейшего горного хрусталя, инкрустированные самоцветами, изящные керамические вазы ярко-алого и зеленого цветов, золотые кубки и чаши, покрытые филигранной чеканкой.

Затем пошли обширные залы, полные книг: стопы тонких золотых листов с рядами выбитых на них знаков, свитки асбестовой ткани, покрытые письменами, начертанными огненно-рыжей киноварью и охрой. Те, кто составлял эту библиотеку, видимо, заранее позаботились, чтобы ее содержание могло пережить тысячелетия.

Буквы (или иероглифы) исчезнувшего народа были даже отдаленно не похожи ни на что знакомое Костюку.

Дальше перед ними предстали связки пластин мамонтовой кости, штабеля грубых глиняных табличек с коряво нацарапанными знаками. Видно, то были летописи, относящиеся ко временам после гибели материка.

— Все это можно будет без особого труда прочесть, — бросил Найарони, отвечая Алексею. — Тут есть много переводов с древнего языка на нынешние. Некоторые из них делал я сам.

В десятом или пятнадцатом по счету книгохранилище всю стену занимала выложенная цветным камнем карта. На ней был изображен лежащий в окружении берегов, очертаниями похожих на берега земных Евразии и Америки, континент. Он занимал больше половины «Северного Ледовитого океана» и формой своей был подобен сплюснутому с боков диску с изрезанными краями.

На карте были явственно обозначены горные цепи, идущие вдоль побережий, глубоко вдававшиеся в берег обширные заливы, россыпь островов вокруг. Поверхность материка густо покрывали маленькие треугольники из дымчатого кварца с подписями рядом.

Несомненно, то были города.

Несколько треугольников было разбросано по «азиатским» просторам, по одному — там, где в его мире были Канада и Гренландия.

Костюк постарался как можно точнее запомнить их расположение, но тут же усмехнулся про себя. Зачем? Ведь сюда все равно придут люди.

И вновь потянулась бесконечная паутина переходов, тоннелей, крипт; анфилады залов и хранилищ. Там и тут стены были покрыты барельефами или рядами символов — то идеально начертанных, то грубо выбитых в неподатливом камне неумелой рукой.

Двигались путники в глубоком молчании, нарушаемом только звуком их шагов.

Очень редко Алексей отваживался задать вопрос, на который следовал немногословный ответ. Еще реже Найарони начинал разговор первым.

Они спускались все ниже по исполинской, многоярусной спирали.

Разведчик попытался хотя бы приблизительно определить размеры подземелий. Выходило, что он увидел ничтожнейшую часть.

«Тут работы десятку академий на сотни лет», — мелькнула мысль у капитана.

Подумал о давно умерших людях, чьи руки построили все это, о тех, чьи мысли и чувства, вся жизнь принадлежали храму. В течение многих, непредставимо многих поколений.

Увидел он и обещанные сокровища — целые горы золотых самородков; алмазы, изумруды, рубины в каменных горшках.

Не удержавшись, Алексей наполнил ими карманы, чувствуя себя при этом довольно глупо. Но, в конце концов, ему предстоит еще обратный путь. Мало ли что, а деньги всегда сгодятся в дороге.

Его провожатый как будто вовсе и не стремился показать своему спутнику как можно больше. Он равнодушно проходил мимо кладовых, наполненных шедеврами, подобных которым по красоте Костюк не видел ни в одном музее Земли, или книгами. И, бывало, подолгу задерживался в каком-нибудь тупике, где не было ничего, кроме нескольких надписей или полустершихся изображений, содержание которых Алексей не мог даже понять толком.

В одном из таких мест стену украшала весьма странная картина, написанная на вмурованной в стену плите чем-то вроде расплавленного стекла.

Она одновременно напоминала земную абстрактную живопись, замысловатые индейские орнаменты и арабески. Переплетения извилистых линий и многогранников, какие-то изломанные геометрические фигуры, переходящие друг в друга под немыслимыми углами…

Все это производило впечатление полной бессмыслицы, но одновременно явно подчинялось некоему, пусть и непонятному закону.

Прихотливый узор властно пленял его своей завораживающей и одновременно математически-стройной красотой.

Алексею вдруг показалось, что картина расплывается, отодвигаясь куда-то вглубь, что непонятный рисунок продолжается во все стороны там, за гранью изображения. В какой-то момент узор обрел объем. Все это одновременно и притягивало, и вызывало в душе некое смутное беспокойство.

Найарони тронул его за плечо:

— Пойдем, на нее не надо слишком долго смотреть.

— Что это такое? — спросил Костюк, не без труда отрывая взгляд.

— Это… очень странная вещь. Неведомо, откуда она взялась, но известно, что она старше, чем этот храм. О ней говорили как о большой загадке уже тогда… В храме есть не только то, что создано народом хранителей мудрости, — добавил он. — Там можно встретить много того, перед чем бессильны оказались лучшие умы северян. Даже для них были свои тайны… Вот про это говорили, что будто бы через него можно выйти… — Он оборвал фразу, только махнув рукой.

…И вновь груды вещей — на каменных столах, в нишах, прямо на полу…

Зеркала из полированного обсидиана и платины, агатовые и малахитовые статуэтки фантастических созданий, игры, похожие одновременно на шахматы и китайскую головоломку, с сотнями разноцветных клеток и фигурок.

Странные, действительно странные приборы и механизмы — кажущиеся нелепыми нагромождения дисков, передач деталей сложной, вычурной формы.

Попадались и предметы, вообще не похожие ни на что. Возможно, они были предназначены для колдовского искусства?

Проходило время, и на Алексея все сильнее наваливалась усталость, начинало клонить ко сну. Колени его подгибались, долгий путь через подземелья давал о себе знать.

Желудок сводило спазмами голода — с утра он ничего не ел, кроме нескольких сухарей, очень хотелось пить.

Найарони, тоже было сникший, вдруг неожиданно приободрился. Его движения стали увереннее, шаг тверже, словно он приблизился к некой конечной цели своего пути.

Несколько раз свернув, они оказались в широкой галерее.

Опустившись очень длинным наклонным коридором, где вперемешку лежали предметы, добытые, как пояснил толмач, обитателями долины за тысячелетия во время вылазок в мир — каменные и бронзовые топоры, почерневшие серебряные браслеты и ожерелья, ржавые сабли и костяные луки, — путешественники через узкий проход вступили в огромный зал.

Он был настолько велик, что свет фонаря, хотя Алексей и повернул переключатель на полную мощность, не достигал ни сводов его, ни противоположной стены.

Разведчик невольно вздрогнул, ему на мгновение почудилось, что он стоит на берегу океана бесконечной темной пустоты. Преодолев секундную слабость, он прошел за Найарони туда, где неподалеку от входа стоял высокий — в два человеческих роста — четырехугольный камень.

На его зеркально отполированной поверхности не было ни узоров, ни письмен, ничего.

Капитан хотел спросить старика, зачем они здесь, но не успел…

Сильнейший удар обрушился на его голову, и окружающий мир исчез в ослепительно-алой вспышке.

Южная окраина владений Конгрегации. В тысяче двухстах километрах к северо-востоку от Октябрьска

Кайтур, степняк, приставленный ханом Едеем к Лыкову в услужение, тревожно повертел головой туда-сюда.

Замполит поначалу пробовал ерепениться: куда, мол, ему личный слуга. Негоже советскому офицеру таковских иметь. Но молодая жена объяснила недотепе, что так положено. По статусу, полученному Сем Еном после женитьбы на дочери тана, ему вообще надобно иметь в подчинении не меньше дюжины нукеров. Иначе засмеют степняки. Она и так уговорила свояка не присылать слишком много людей.

Пришлось смириться. Старлей стал считать кочевника чем-то вроде ординарца. Хотя ему, конечно, по невеликости звания и должности ординарец не полагался. Тем не менее степняк был поставлен на довольствие и записан вестовым при комроты.

Надо сказать, майор Макеев не пожалел о новом пополнении. Степняк оказался человеком бывалым, много поездившим по аргуэрлайлскому белу свету и вообще на все руки докой. Главное же, что и у себя в племени он был разведчиком, то есть коллегой. Не пожадничал Едей Копье, лучшего воина отдал новому родственнику, стоящего недостающей дюжины.

— В чем дело? — поинтересовался Лыков. — Чужих учуял?

Они с небольшим отрядом отправились на рекогносцировку, чтобы разнюхать ситуацию. Не хватало еще нарваться на отряд магов.

— Нет, — покачал головой степняк. — Просто худое место. Вон какие-то развалины неподалеку.

Ткнул нагайкой в сторону холма, на котором высился причудливый замок.

— Да у вас тут, я вижу, всякие древние руины чуть ли не на каждом километре, — усмехнулся Семен. — Прямо плюнуть негде.

— Ты еще не был на Синем берегу, тоан. Или в Великой пустыне. А там один Ирем чего стоит. Я уж не говорю про Шривиджайю…

— А ты что, там был? — спросил старлей.

— Доводилось, — небрежно бросил Кайтур.

— Так ведь говорили, — вмешался Серегин, — что Шривиджайя — запретная земля…

— Верно. Но, как бы тебе это сказать, сотник, не для всех… — с оттенком высокомерия изрек кочевник и больше не развивал эту тему.

— Он прав, — подтвердила Алтен. — Дурное место. Это башня Санташ-Сар. Ее построили древние люди в незапамятные времена, а покинули более пяти столетий назад. Там, — продолжила она, махнув рукой в сторону плоскогорья, — стоял их город, поглощенный скалами, ставшими в единый миг подобными воде. Так говорят легенды. А тут, в башне, последние маги древних перед решающей битвой пытались обрушить на врага силы из-за грани мира, пробудив богов… Говорят, — понизила она голос, — у них было некое божественное яйцо, содержащее частичку Первичного Огня.

— Любопытно, любопытно, — пробормотал Талтус, еще один маг из ковена Холми, прибывший в лагерь землян недавно.

Отчего-то он жутко не нравился Дарике. Невольно неприязнь к нему передалась от жены к Артему.

— Надо бы обследовать, — предложил чародей, обращаясь к замполиту как старшему по званию. — Вдруг да чего полезное раздобудем.

Лыков посмотрел на Серегина. Тот пожал плечами: дескать, поступай, как считаешь нужным.

Семен с детства увлекался романами Вальтера Скотта, Стивенсона, Рива Паласио. Потому, естественно, загорелся идеей рассмотреть вблизи «всамделишный» замок. Что там может быть такого страшного? Уж если он в Лабиринт отправиться не побоялся, то какие-то древние руины его и подавно не испугают.

— Мы только снаружи осмотрим, — оправдывался он.

Кайтур лишь головой покачал. Молодо-зелено. Перечить «царевичу» все же не стал. Даже чуток зауважал за храбрость.

Сказать, что башня Артему не пришлась по нраву, — значит не сказать ничего.

Было в ней нечто такое, что сразу же заставляло насторожиться, испытать невольное удивление и страх.

Приблизившись на десяток метров, младший лейтенант наметанным глазом строителя определил, что камень, слагающий ее стены, — не что иное, как лабрадорит. Черный с радужной прозеленью, очень твердый камень, отполированный до зеркального блеска.

А подойдя вплотную, Серегин убедился, что отсутствие видимых швов между камнями объясняется вовсе не искусством неведомых каменщиков. Башня оказалась непонятным образом выточена из цельной скалы.

Ему припомнилось прочитанное где-то, что лабрадорит поддается только пилам с алмазным напылением и у камнерезов считается едва ли не самым трудным для обработки.

— Как это было построено? — спросил он. — Даже у нас такое наверняка бы не смогли воздвигнуть.

— У нас тоже, — проговорила Алтен. — Древние владели маной, позволяющей не только поднимать такие скалы, но и метать их на десятки лиг, давя врагов, как человек давит жуков сапогом.

— Башня одинаково прохладная даже в самые жаркие дни, — добавил Талтус. — Говорят, лет триста назад игрисский шарчаган Фиддах пытался расколоть камень, разведя вокруг башни гигантский костер из горного угля. Полгода караваны его возили сюда, и шесть дней горел огонь. А толку?

Что верно, то верно. Такой твердыне наверняка ничего не страшно.

Но главное заключалось не в этом. Бог с ним, с материалом и техникой изготовления башни. Раздражение вызывал отчего-то сам воздух, окружавший Санташ-Сар. Словно он был наполнен какими-то ядовитыми веществами.

Это, вероятно, передалось спутникам Серегина, потому что они стали настороженно переглядываться, нервно поправлять оружие.

— Смотрите! — ткнул куда-то вверх пальцем Лыков.

Из окна на третьем этаже высовывался человеческий скелет. Даже неопытному взгляду было понятно, что он достаточно древний. Кто знает, сколько проторчал здесь этот остов. Двести лет, триста или все пятьсот?

— Славный малый этот дворецкий, — неуверенно пошутил замполит. — Только интересно, что он сторожит?

— Поглядим? — предложил Талтус.

Артем хмыкнул.

Про себя он решил, что своих солдат внутрь не пустит, пока союзники там все не обшарят. Пусть первыми идут эти чароеды… тьфу, чародеи… с ними ничего не случится.

Он побарабанил пальцами по металлу двери.

Замка на ней не было, но за столько лет она успела врасти в землю, а створки, похоже, прихватило чем-то напоминающим сварку.

— Похоже, автоген нужен, — констатировал лейтенант.

— Это митрил, — заявила Алтен. — Материал крайне редкий и притом невероятной прочности. Например, чтобы сделать гравировку на клинке с третью митрила, нужен год работы. А сколько резцов изломается!

— Тогда один выход, — по-простецки подмигнул замполит. — Подорвать, на фиг! Пару толовых шашечек заложим — и поминай, как звали!

— Не стоит испытывать судьбу, тоан, — положил ему руку на плечо Кайтур. — Зачем спешить? Придем сюда с сардаром и остальным войском. Вдруг чего…

Он не договорил, но все поняли.

— Если я открою дверь, уважаемый, — вкрадчиво вмешался маг, — ты позволишь нам забрать ее?

— Разумеется, в счет оказанных вами услуг, — обронил Лыков и тут же добавил: — Но только после того, как ее изучат наши специалисты.

— Разве может быть иначе? — Талтус осклабился той самой медоточивой улыбкой, какой в сказочных фильмах усмехаются богатые купцы и хитрые злодеи, и, чуть поклонившись, отошел к дверям.

Глядя ему вслед, замполит только пожал плечами. И почему-то осматривать башню сразу расхотелось.

Маг подошел к самой двери и возложил на металл руки. Лыков вспомнил, что точно такие пассы проделывал Аор, когда им надо было проникнуть в подземелья Сарнагара.

Кайтур был явно озабочен всем происходящим. Да и Алтен не одобряла прыти собрата по ковену. Разве не чувствует он, как усилились в воздухе флюиды опасности?

Талтус, ни на что не обращая внимания, продолжал свое дело. Не башня Санташ-Сар и не ее содержимое интересовали его больше всего.

Главное — попытаться пробраться туда, куда никому не удавалось проникнуть более полутысячи лет. Если выйдет, то это будет только начало. В мире масса мест, куда уже давно никто не добирался, но попасть куда мечтали многие.

Катакомбы подземелий Хиц-На… Гиблые чащобы Черного леса с их альфарскими могильниками… Затонувшие города Синего берега…

И конечно, Гиперборея.

Створки дверей подались и с жутко противным скрипом открылись вовнутрь башни. С нескрываемым высокомерием и превосходством глянул Талтус на широкоплечую фигуру степного богатыря, спрятавшегося в тени башни. Потом небрежно кивнул Алтен и уже затем повернулся к чужинским сотникам.

Сколько еще полезных вещей для Холми и пути помогут добыть эти пришельцы! И как они наивны, думая, что чародеи служат им. Истинный чародей не служит никому, кроме себя и своего ковена. Впрочем, чем дольше их, ха-ха, «союзники» не будут этого знать, тем лучше. А в идеале — вообще никогда. Во всяком случае, до тех пор пока…

Но тут маг резко оборвал себя — хотя читать мысли пока вроде никто не научился, но ведь не зря говорят, что уши есть у всего, даже у Судьбы.

— Дело сделано, тоаны, можно начать осмотр.

Он стоял спиной к полуотворенной двери и не заметил, как оттуда показались три фигуры в черных одеяниях. Но не привычного и уже знакомого даже землянам покроя, а в каких-то старомодных и причем очень ветхих, едва не рассыпающихся.

— Берегись! — предупреждающе крикнул Лыков, но опоздал.

Синяя вспышка — и от дерзкого, осмелившегося потревожить многовековой покой башни Санташ-Сар, осталась лишь жалкая кучка пепла. Он даже не успел толком понять, что с ним произошло.

— Алтен! — призвал на помощь магичку Серегин, становясь в боевую стойку.

Чародейка стала плечом к плечу со своим братом по Силе.

Недолго думая, к ним присоединился и замполит, хотя совершенно не представлял, что он может сделать против троих призраков из прошлого.

Четвертым в этой живой стене стал Кайтур, не пожелавший оставить своего «мирзу» без присмотра.

Остальные земляне и степняки испуганно сбились в кучку.

Три капюшона, как по команде, повернулись к смельчакам, дерзнувшим выступить против Темной Силы.

Артем содрогнулся, заметив, что из-под накидок на них глядят пустые глазницы черепов.

Один из черных вдруг защелкал пальцами-костяшками.

«Силу призывает», — догадался Серегин, вспомнив, как то же самое проделывал перевоплощенный маг в урочище Трех скал.

Откуда-то свалилась тяжесть, сковавшая все члены. Изо рта и носа потекло что-то влажное, теплое и соленое. Парень захрипел.

— Бля-а-а!!! — ударил по ушам визг замполита.

— Кха со на ту! — слился с ним хриплый голос Кайтура. — Ик л оку па! Ри на то са! Кха ру ле мой!

Напряжение внезапно отпустило.

Младший лейтенант увидел, что ближайшая фигура в черном держится костлявыми ладонями за грудь и покачивается на месте.

И Артем ударил — он не понял чем, но ощутил этот удар так же явственно, как если бы бил ублюдка огромным топором со всего маху. И тот, будто от удара этого самого топора, развалился пополам, окутанный душным сернистым дымом.

Почувствовал, что кто-то из оставшихся призраков плетет Ледяную Петлю — медленно и неуверенно, — сам Серегин наверняка сплел бы быстрее, хотя его этому не учили. Развернулся, чтобы ударить, но его опередил кочевник. Мах сверху вниз раскрытой ладонью — и черносутанник превратился во что-то похожее на угодившую под грузовик лягушку.

Остался последний.

Его взяла на себя Алтен.

Выхватив из ножен черный заговоренный меч — знак принадлежности к магическому сословию, она наотмашь саданула клинком по капюшону, дополнив удар сгустком направленной Силы.

Призрак пошатнулся, но не упал. Волшебный клинок отскочил от черепа, будто тот был сделан из того же митрила, что и двери башни Санташ-Сар.

Артем сплюнул и тоже метнул в черный силуэт немного оставшейся у него Силы.

И испытал невыносимую радость, когда увидел, что монстр опустился на одно колено.

— И-эх! — Выхватив из кобуры «Макаров», принялся посылать пулю за пулей прямо в оскаленный рот черепа Лыков. — Получай, фашист!

После пятого выстрела голова черносутанника взорвалась осколками трухлявой кости. Клубы зловонного дыма окутали фигуру древнего существа. Но замполит продолжал палить, пока не кончилась обойма.

— Знай наших! — мстительно плюнул он в то, что осталось от жуткой троицы.

— Пора возвращаться, — устало сказал Серегин Семену.

— А как же башня? — вскинулся тот.

Вот же неугомонный.

— Тебе мало, замполит? Не наигрался в «Зарницу»-то? Тем более что хозяева отнюдь не страдают гостеприимством.

И Серегин ткнул пальцем в сторону дверей, которые вновь оказались плотно закрытыми.

Земли Конгрегации. В тысяче двухстах километрах к северо-востоку от Октябрьска

Утренние сумерки окрасили ночь, значит, вскоре солнце заполыхает как кузнечный горн, так что не спасут даже темные очки.

Тихомиров ощутил глухое раздражение.

Они приближались к исходному рубежу развертывания. Еще сутки — и они выйдут на него, после чего начнут ждать противника. Противника вполне нормального и, так сказать, «безусловного»: только вчера из Гахны воздушный курьер доставил письмо Конгрегации — те наконец-то соизволили ответить.

В изысканно вежливых и безупречно начертанных словах (простой тушью из чернильных орешков на простом куске ткани) сообщалось, что пришельцы должны покинуть этот мир все до одного и больше тут не появляться, ибо мир этот им не принадлежит.

В этой простоте было что-то, что напрочь отбивало желание слать новые письма и посольства и пытаться договориться — такая уверенность в своей правоте, которая невольно порождала сомнения в правоте собственной.

И вот это было самое худшее — потому как сомнения, по докладам особых отделов, нет-нет да и высказывались и у солдатских костров, и в офицерских палатках: под водочку и без нее.

Генерал позавидовал черной завистью умникам-философам, которые сумели обезопасить себя от различных колебаний надежной каменной стеной под названием «Поиск смысла бытия».

Его смысл бытия сводился к одному — надо победить.

Создания в распадке чуяли раздражение, исходящее от людей там, впереди.

Людям надоело это проклятое степное солнце, надоели ночные марши, когда хочется заснуть прямо на ходу. Сейчас у них было время трапезы — и наскоро сваренная еда не лезла в горло.

Создания этого не постигали, но ощущали тех, кто там, в степи, — живущее, жующее живое мясо, не понимающее того, что является всего лишь кормом для таких, как стерегущие их в ночи, потому что такова была воля тех, кто повелевал нетварями.

Сейчас те растянули над ними полог своей непонятной Силы, чтобы люди раньше времени не почуяли неладное — потому что самая хитрая уловка любого уважающего себя зверя — убедить всех, что его нет. Попросту не существует.

И это удалось — даже когда, повинуясь неслышной команде, монстры ринулись в атаку, их заметили не сразу…

Макеев не сразу понял, что случилось.

Просто из неприметного овражка, растекаясь в разные стороны и разворачиваясь вдоль колонны, хлынула колышущаяся живая масса.

Перед головными машинами, словно беззвучные взрывы, подняли землю, и навстречу, прямо по дикой степи, устремился комок жвал и щупальцев.

Майор растерянно оглядывал атакующих, среди которых не мелькало ни единого человеческого лица — лишь оскаленные морды.

Приближенные окулярами бинокля, выхваченные из общей массы неслись существа, сошедшие со страниц недавно распространенного в войсках спецсправочника.

Таргасы — то ли кенгуру в костяной броне, то ли мохноногие исполинские кузнечики — мощные и быстрые создания, способные прыгнуть с места на полсотни шагов.

Здоровенные белые дикобразы — растракосы, мечущие ядовитые шипы на десятки метров.

Магады — с копьевидными клешнями и серповидными острыми навершиями гребнистого хвоста. В боях они обычно применялись против кавалерии, так как хорошо умели сбрасывать всадников с коней и подсекать скакунам ноги.

Бронированные и тяжелые антакоры — выведенные для борьбы с панцирной пехотой.

То тут, то там мелькали мохнатые четверорукие хтарны — ими обслуживались осадные машины. Было очень много и амбалообразных серых гулларов, принадлежавших к тем немногим подвидам нетварей, которые могли размножаться.

Гоадхи, любимым лакомством которых были человеческие внутренности, и мелкие прайты, издающие низкий противный писк — десяток их способен за час высосать кровь из коня.

Тревога!

Эффект внезапности почти сработал — единой команды на отражение атаки не было подано. К тому же не все земляне увидели опасность разом — в то время как впереди уже схватились с первыми достигшими машин нетварями, позади еще не видели никакой угрозы.

А через мгновения эфир заполнился сумбурными командами вперемешку с матом, и стало не до того.

Некоторые, растерявшись, остановили машины, когда на пути оказалось неожиданное препятствие. Это стало их роковой ошибкой. Мгновенно подскочившие к замершим грузовикам нетвари вышибли стекла ударами головы и запустили хищные пасти на длинных шеях в кабины — к живому, трепещущему мясу. Водители умерли быстро.

Разорвав парусину тентов как бумагу, нетвари принялись хватать и грызть сидевших внутри грузовиков солдат. Но тут их ждал отпор — многие успели схватить автоматы и вгоняли очереди почти в упор.

…Острый искривленный коготь пронесся буквально в нескольких миллиметрах от лица Артема. Еще один взмах и… стальное лезвие отбило очередной удар — Дарика успела выхватить меч и с нечеловеческой быстротой отразила атаку. Это дало Серегину несколько секунд преимущества, и он не преминул этим воспользоваться. В считаные мгновения магазин пистолета был опустошен, и даже пару раз лейтенант попал в цель.

Видимо, тварь чувствовала, что противник силен и приближается момент ее смерти. Внезапно она испустила скрежещущий звук и всей своей массой ринулась на Дарику. Девушка то ли ожидала такой напор или просто по привычке выставила свой меч вперед. Жилистое тело с хлюпающим звуком приняло клинок в головогрудь. Нетварь заверещала, и щупальца принялись хлестать во все стороны. Когти заскрежетали по доскам, разбрасывая щепки. Дарика взмахнула мечом. Кусок плоти с противным звуком шлепнулся на дно кузова. Отрубленное девушкой щупальце извивалось, разбрызгивая пенящуюся зеленую кровь.

Фарга выставила в сторону противника несколько своих ядовитых жал — и в этот момент валявшийся рядом с ней оглушенный солдат схватил автомат и шибанул нетварь примкнутым штыком, метя в кольчатую шею. Монстр взвыл, ударил когтями неожиданного врага, полосуя бронежилет. С жал брызнули капли яда — одна из них попала в цель: правую руку Артема словно обожгло огнем.

И в этот миг Дарика разрядила в голову фарге свой ТТ. Тремя выстрелами в три глаза.

Лейтенант, вышвырнув ударом сапога дохлую нетварь, выглянул наружу через дыру в защитной ткани и оторопел. Прямо на их машину наступал отряд чешуйчатых крысоподобных существ величиной с крупную собаку.

Они атаковали дружно, словно были единым существом.

В этом и заключался их тактический просчет.

Всякий, кто хоть раз видел гранату Ф-1 в действии, знает ее поражающий эффект. Граната словно специально сделана, чтобы нашпиговать наступающих осколками. Именно потому эти тяжелые чугунные шары до сих пор на вооружении.

И сейчас гранаты буквально разорвали в клочья неистово ревущую свору. В разные стороны полетели оторванные конечности, мерзкие обрубки когтистых лап и щупальцев, раздробленные головы.

Видимо, даже в мозгах чудовищ остались какие-то рудименты инстинкта самосохранения. Прочие монстры попятились прочь от машин, когда увидели катящиеся к их ногам предметы в форме эллипса.

Стоны тяжелораненых и покалеченных нетварей звучали для бойцов лучшей музыкой.

Тихомиров упорно пытался создать единую картину происходящего из сбивчивых докладов командиров подразделений, переводя взор то на Мак Арса, то на Шаругана — старейшину шаманов (степняк, судя по всему, с трудом сдерживался, чтобы не начать бить в свой бубен из драконьей кожи прямо тут, в штабном кунге).

И было от чего растеряться — нетвари атаковали сами, в одиночку, без магической и войсковой поддержки. А ведь из рассказов союзников было известно, что неразумные существа против более-менее обученного войска не выстоят.

Или это лишь отвлекающий маневр, и главный удар вот-вот будет нанесен каким-нибудь гнусным чародейством?

Выходит, генерал ошибся и эта чертова Конгрегация оказалась не так проста?

Тогда весь план войны пошел к черту!

Тихомиров еле сдерживался, чтобы не согласиться с Мак Арсом, предлагавшим применить против нападавших какое-нибудь коллективное чародейство.

Шли минуты, и доклады становились все уверенней, сообщалось об отбитых атаках, и наконец настал миг, когда тысячи разрозненных выстрелов и взрывов слились в настоящий громовой ураган — фактор внезапности был утрачен, и дивизия наконец-то ответила по-настоящему. Мириады пуль, включая запрещенные разрывные и не менее смертоносные шариковые и со смещенным центром тяжести, рвали тела с красной, зеленой, желтой кровью, раскалывали костяную и роговую броню, вгрызаясь в тела, рвали требуху…

— Нам пора, брат, — бросил притаившийся в километре от места атаки чародей ковена Синих Звезд своему спутнику. — Дальнейшее безмозглые сделают без нас.

— Если бы сейчас тут была хотя бы половина одной армии бога, то еще до вечера уцелевшие чужаки порадовали бы своей кровью нашего Темного Отца! — изрек Ингор То Capo — бывший жрец-маг пятого ранга.

— Войско я бы не мог спрятать, — развел руками чародей.

— Потому что ваша магия не опирается на силу истинного владыки, — самодовольно заявил жрец Шеонакаллу, размашисто шагая по дну степной пересохшей балки.

«Не очень-то она вам помогла!» — отметил про себя его спутник, но вступать в теологические споры не стал.

Спустя минут пять все было кончено.

Последние нетвари полегли под выстрелами, звякнули стреляные гильзы, выплюнутые автоматикой, и наступила тишина.

Врага больше не существовало.

Лишь горы мертвой плоти вдоль колонны, дюжины две разбитых, опрокинутых машин.

И союзники, сладострастно добивающие саблями и копьями еще не издохших нетварей, мстя за предков, съеденных похожими созданиями во время многочисленных прошлых войн с Сарнагарасахалом.

Потери были на удивление невелики — примерно десятков шесть убитых и втрое больше раненых и отравленных.

Часа полтора спустя колонна тронулась в путь, правда, с гораздо меньшей скоростью. Вперед были высланы усиленные дозоры.

На месте боя остался наскоро развернутый в ожидании санитарных вертолетов полевой госпиталь, где в одной из палаток Дарика, периодически отгоняя медбратьев, хлопотала над покрытым холодной испариной мужем. Яд фарги плохо поддавался даже проверенным тысячами лекарей Аргуэрлайла травам, а не то что дрянной химии лекарств пришельцев.

Аро-Кан — Мертвая река

Капитан второго ранга Каиров с тоской оглядывал бескрайние водные просторы.

После того как они пришли в себя на том треклятом берегу, дней десять не могли думать вообще ни о чем.

Некоторых из его подчиненных сердобольные аборигены — сами, кстати, напуганные никак не меньше — были вынуждены кормить чуть ли не с ложечки.

Они же, аборигены, похоронили Крайю Сак, по обычаю отдав ее тело морю. Вместе с ней за борт погребального плота был опущен, с привязанными к ногам обломками кораллов, и шаман, чье имя Каиров так и не узнал. Убил чародеев страх или магический удар морского демона — неясно.

То, что погубило его флот, называлось Ужасом бездны — так поведал ему Ино Кау. Что это такое — не было известно никому, хотя кавторангу даже казалось, что он мельком слышал об этом создании еще в Оиссе. Существо ли это бессмысленное или нечто наделенное разумом, что ему нужно и откуда взялось?

В легендах и тайных книгах на побережье были лишь туманные и зловещие намеки, что тварь эта пришла из невообразимо далеких времен, из эпох затонувших материков и иного, нечеловеческого разума. Говорили, что Ужас бездны мог топить в пучине целые острова и лишать людей разума, так что они сами прыгали за борт ему на корм. Хотя вряд ли такая громадина действительно питалась людьми.

Впрочем, какая теперь разница? Туманные планы командования относительно десантов и походов военных кораблей по морям и океанам Аргуэрлайла казались теперь Каирову еще более нелепыми — у этих морей уже имелись хозяева, против которых было бессильно лучшее земное оружие — кроме, возможно, атомного.

Однако куда больше возможных неурядиц доморощенных стратегов волновало моряка их собственное будущее. Хотя его флот и его корабли погибли, но он все еще оставался капитаном — пусть и для жалкой горстки людей. А значит, отвечал за них — прежде всего, перед самим собой.

Конечно, после всего произошедшего напрашивался единственно возможный выход — сидеть себе тихонечко на этом проклятом острове и ждать спасателей. Только вот когда они прибудут? И появятся ли вообще?

Архипелаг почти бесконечен, а иноземные купцы заплывали на остров один-два раза за поколение.

Последний сеанс связи был за три дня до нападения Ужаса бездны, и за это время они прошли почти семь сотен морских миль.

К тому же было еще кое-что. Сейчас жители острова охвачены страхом, но потом они придут в себя. Что, если им взбредет в голову, что явление древней твари как-то связано с пришельцами? Что, если они сочтут, что на невольных гостях лежит проклятие?

Поэтому, как только его товарищи более-менее пришли в себя, кавторанг собрал их и объявил, что они уплывают с острова. Ему никто не возразил. Видимо, все в глубине души ощущали то же, что и он.

У деревенских жителей на вельбот и еще кучу всякой всячины — от ножей до часов и зажигалок — выменяли очень неплохое, крепкое на вид каноэ и вышли в море.

На крайний случай был мотор с запасом горючего на пару десятков миль, и несколько автоматов и пистолетов, а шлюпочный компас должен был помочь им найти верный курс.

И они двинулись в обратный путь — на север.

Вода и припасы быстро кончались, и Каиров вынужден был причаливать к безлюдным островам. Моряки копали в пальмовых рощах неглубокие ямы, где скапливалась чуть солоноватая, но годная для питья вода, взбирались на пальмы, чтобы сбивать орехи.

Еще бы день-два, и они добрались бы до обитаемых мест — им уже дважды попадались острова с храмами, на алтарях которых имелись следы не столь давних жертвоприношений.

Но судьба в очередной раз посмеялась над ними.

Жестокий шторм налетел внезапно и понес небольшое каноэ обратно в океан.

Ветер переломил мачту с такой легкостью, словно это была тростинка. Ураган протащил их чуть не через все море. Трещал корпус; громадные волны перекатывались через палубу.

За борт смыло троих человек — одного местного матроса и обоих помощников Каирова вместе с компасом.

Оставшиеся в живых думали лишь об одном — чтобы все скорее кончилось. Все равно как.

Лишь на шестой день ветер стих и волнение улеглось.

Когда Каиров по чудом уцелевшей карте кое-как определил место, где они оказались, то не сдержал стон.

Их зашвырнуло в самую пустынную и отдаленную от судоходных путей часть океана.

Команда не теряла надежды, они стали дожидаться попутного ветра. Однако ветер подул совсем в другую сторону.

Он дул три дня, и, несмотря на чудеса лавировки, их все равно снесло к западу.

Потом наступил штиль.

Потерпевшие кораблекрушение обратили внимание, что при отсутствии ветра их каноэ все же движется — и движется на юго-восток.

Тут впервые прозвучало страшное слово Аро-Кан — Мертвая река.

Каиров похолодел. За время подготовки к плаванию и самого похода он успел наслушаться о холодном течении, зарождающемся в мелком Ирдийском море и пересекающем весь бескрайний океан с востока на запад течении, уносившем корабли на верную гибель через районы вечного штиля.

У них оставался лишь один шанс из ста или, вернее, тысячи. Править на юг, только на юг, вырваться из плена проклятого течения, затем взять курс на запад и, уповая на дары океана, собирая дождевую воду, может быть, достичь островов Санго или южной оконечности Архипелага, раньше, чем голод и жажда сделают свое дело.

Воды этих мест были бедны рыбой, пресной воды осталось совсем мало, да и та начала портиться. А ветра все не было. С каждым днем течение уносило суденышко все дальше. Оставалось надеяться лишь на то, что оно вынесет их хоть к какой-то земле. Или что буря разобьет их каноэ вдребезги, подарив быструю смерть в пучине вместо долгой и мучительной — от голода и жажды.

Капитан подсчитал, что скорость течения была больше пятидесяти миль в сутки.

Спустя десять суток, буквально в один день, умерли двое из троих сопровождавших их аборигенов: переводчик Ино Кау и лоцман Тасанга. И капитану показалось, что умерли они не от голода и жажды, которые еще не наступили, а от сознания того, что попали в плен течения смерти.

Его земляки так легко не сдались. Из расплетенных канатов изготовили рыболовные снасти, к которым привязали кое-как согнутые из оказавшихся в их распоряжении железяк рыболовные крючки, использовав в качестве наживки последнюю банку тушенки. Но вся добыча ограничилась одной мелкой и костлявой рыбешкой с жестким и вонючим мясом, которую в конце концов саму насадили на крючки. Тут Каиров припомнил слова толмача, что по неведомой причине рыбы и птицы избегали этого течения.

Лишь одинокие акулы время от времени принимались зачем-то преследовать их кораблик, нарезая вокруг петли.

На тридцать пятый день умер первый из землян — двадцатилетний ефрейтор морской пехоты Иван Приходько. Просто заснул и не проснулся.

Следующим стал лейтенант Еремеев — он испустил дух в мучениях, после того как попытался съесть случайно выловленную за бортом медузу.

Мичман Громов как-то на полном серьезе предложил бросить жребий и поесть досыта — пусть и человечины. Когда Каиров закричал на него, тот молча улыбнулся в отросшую бороду и шагнул за борт.

Эти смерти словно подхлестнули в людях жажду жить и бороться.

Они собирали утреннюю росу с палубы и развешанных тряпок, выжимали сок из редких рыб. Несколько раз, расстреляв почти все патроны, им удавалось подбить больших птиц, похожих на альбатросов. Но уже давно почти вся их пища состояла из кусочков шоколада да планктона.

Последние три дня даже птицы не показывались. Только акулы не отставали от них, все ближе подходя к бортам утлого суденышка, как бы конвоируя их вперед, к неизбежной смерти.

Иногда кавторангу казалось, что эти твари словно приглашают людей не длить бессмысленные страдания, а броситься в воду, покончив со всем разом.

Не дождутся. Еще посмотрим, кто кого.

В голове созрела неясная мысль, которую стоило опробовать.

Сжав кортик, он медленно провел лезвием поперек ладони, а потом протянул руку — так, чтобы кровь стекала в покрытую мелкими волнами мертвой зыби гладь.

И акула почти мгновенно устремилась к каноэ, на запах столь вожделенной поживы. Вот она уже у борта, не рассчитав, бьется башкой в доски. Вот она в нетерпеливом недоумении — где же добыча? — высунула из воды оскаленную пасть.

И тогда кавторанг начал стрелять, точно поразив «волка моря».

Его подчиненные равнодушно повернули головы на выстрелы, но никто из них даже не поднялся и не спросил, чего это командир поднял стрельбу?

— Давайте, ребятки, — бросил Каиров, не оборачиваясь, — идите рыбку тащить. Будет сегодня на ужин шашлык-машлык…

Земли Конгрегации. В тысяче четырехстах километрах к северо-востоку от Октябрьска

Как это ни покажется странным, Увай Аят, верховный стратег Конгрегации и боевой маг двенадцатой степени, не испытывал к пришедшим из другой вселенной людям ничего похожего на ненависть.

В конце концов, чужинцы делают лишь то, что на их месте делали бы и они сами… Вероятно, ограничься пришлецы лишь Сарнагарасахалом, их можно было бы оставить в покое — ведь, по легендам, в древности были страны, управляемые людьми и существами из-за края мира. Но все предсказатели утверждали одно: чужаки не остановятся, пока так или иначе не присвоят себе весь мир, пусть это произойдет и спустя сто или двести лет.

Потому необходимо изгнать их, и побыстрее.

Пришельцы очень сильны и многочисленны и легко могут выставить армию даже в десять раз больше той, которая сейчас имеется у них на Аргуэрлайле. Их оружие страшно и необоримо. И совсем скоро, когда они полностью осознают, что такое магия, и сами овладеют ею, они станут вообще непобедимы. Если их не сокрушить сейчас…

А значит, именно сейчас пришло время употребить кое-какие вещи, до сей поры сберегавшиеся в самых тайных хранилищах ковенов. То, что пришло из другого, прежнего мира, перед которым нынешний лишь бледная тень. Из мира, может статься, не менее чуждого современному, нежели тот, с чьими исчадиями им предстоит сразиться. То, что сберегалось на самый крайний случай, то, что, будучи единожды использовано, уже нельзя будет применить и восстановить.

Как раз поэтому все нужно обдумать трезво, без излишних эмоций, не раз и не два. Ведь если не удастся одним ударом сокрушить мощь иномирян, то другого случая уже не представится.

Итак, для начала нужно как можно быстрее встретиться с войском врага, пока тот не ждет удара, успокоенный победой над нетварями и медленной скоростью марша соединенной армии ковенов.

Всякий маг знает, что в мире есть места, через которые можно оказаться в десятках, сотнях, а то и тысячах лиг от точки первоначального расположения. Когда-то в незапамятной древности места эти были хорошо известны и большую часть Аргуэрлайла охватывала сеть таких межпространственных путей, позволявшая обогнуть всю планету за пятнадцать дней. Но те времена давно миновали, а последние остатки древних дорог перестали действовать еще в начале эпохи Войн Безумных Магов. Кое-что, правда, сохранилось до сих пор, например Зеленый коридор, по преданию доставшийся людям от альфаров, или храмы Пути в Шривиджайе — но и только.

«Это всем известно и никому не интересно» — как любят говорить бродячие сказители.

— Все готово, повелитель, — обратился к нему подошедший Сихрет Сингал. — Звезда Шота вычерчена, амулеты активированы, и все три ключа врат ждут только твоего повеления, чтобы быть вложенными в гнезда замка короткой дороги.

— Приступай, Сихрет…

Спустя считаные минуты лучшие маги двенадцати ковенов начали созидать чародейство, которое последний раз их предшественники творили четыре века назад — во время предпоследней из магических войн.

И ожили древние талисманы, сотворенные в незапамятные времена в городах, ныне лежащих на дне морей, и стало подниматься над степью синеватое марево, и застонал магический эфир.

А в сотнях миль впереди, в дикой степи, совсем неподалеку от авангарда частей землян, разгоралось точно такое же марево. Точнее, то же самое… Затем войско Конгрегации двинулось прямо в эту мертвенную синеву, чтобы выйти уже в другом месте.

Портал погас, когда через него проходили последние обозы — часть припасов все же осталась на той стороне, но Увай Айят лишь пожал плечами.

Он и не верил заверениям Сихрета, что дорога между землями Конгрегации и местом битвы продержится несколько дней. Да и не имеет значения, как долго они будут возвращаться. И даже по большому счету — сколько их вернется. Главное — им нужно вернуться с победой.

Негромкий стрекот отвлек его от возвышенных и неуместных мыслей.

Стратег поднял голову…

И вот тогда старый, закаленный воин и опытнейший, бесстрашный маг Увай Айят почуял, как у него под шапкой зашевелились волосы от подлинного ужаса.

Проклятие! Проклятие на голову Могущественных, допустивших такое!

Слева от их колонны летел вертолет. Да, верховный стратег без запинки выговорил это чуждое слово, обозначающее мертвое летающее железо, сумевшее то, чего не может никакая магия, — оседлать силу воздушного вихря (и оттого истинному магу двукратно ненавистное).

Он приготовился было отдать команду уничтожить проклятую машину.

Но и без его приказа воздух распороли сполохи пожирающей маны, а в сторону вражеского летуна потянулись полосы серого и багряного оттенков.

Вот летучая машина врагов выпустила жирный дым и резко пошла вниз, к холмам. Вот скрылась за ними. Верховный стратег зло осклабился, ожидая взрыва, с каким обычно гибли изделия кузниц чужого мира.

Внезапно стальная стрекоза вновь появилась из-за холмов — размером теперь не больше мухи, и, о тысячекратное проклятие на голову Могущественных, никакого дыма за ней не стлалось.

Сознание того, что их обманули, на миг заставило Увай Аята потерять над собой контроль.

Белая молния устремилась вслед вражескому летуну и бессильно лопнула в воздухе, не пройдя и двух третей пути.

Покачнувшись, стратег еле устоял на ногах, и ученики торопливо поддержали его.

— Проклятье!! Проклятье!! Проклятье!! — хрипел Увай, и с губ его летела пена.

И, сплюнув кровь, бросил:

— Начинайте Великое Действо немедленно!

— Но… — забормотал Ингур Сах, — мы еще не готовы!

— К Шеонакаллу твоему в …! — заорал стратег на бывшего жреца-мага, невзначай совершив богохульство третьей степени, караемое по законам сгинувшей империи двумя неделями медленной смерти. — Если они подготовятся, то уже завтра хан Бургудан сварит из тебя суп в честь своих предков!

Хотя — может быть уже поздно…

Его чародеи соорудили-таки на днях хитрое устройство, позволяющее прослушивать разговоры чужаков по мертвому эфиру. Но и не прибегая к нему, Увай знал — сообщение о появившемся ниоткуда войске Конгрегации уже передано воеводам землян, и надежды на то, что те не поверят, уже нет.

Остается надеяться, что древние талисманы сработают как надо, а маги пришельцев и шаманы из их союзников не смогут подобрать ключи к магии погибшего мира.

И первый раз за последние месяцы Увай вдруг подумал: а может зря они ввязались в это дело? Может, нужно было предоставить всему идти своим чередом, как велит мудрость предков?

Но теперь уже поздно было сожалеть. Нужно было побеждать — или погибнуть.

С изрытого норами курсагов холма, ставшего импровизированным командным пунктом, генерал наблюдал, как его войско торопливо расползалось по позициям.

Взрыкивая, выстраивались в боевые порядки танки, солдаты принялись в бешеном темпе рыть траншеи, где-то позади, прямо в открытом поле, с матерной бранью собирали минометы и выкидывали из прицепов снарядные ящики…

Далеко позади, в часе езды, бешено заводили моторы и мчались по степи системы залпового огня. Еще дальше, на аэродромах, прогревали двигатели авиаторы и вертолетчики.

Чародейская часть войска тоже демонстрировала, что вскоре тут суждено выступить не каким-то там профанам, а знатокам тайных материй.

Маги лихорадочно насыпали круги и квадраты из разноцветных порошков, глотали стимулирующие снадобья. Истошно голосили, бия в бубны, шаманы. А амнистированные ученики жреческой школы Сарнагара, в деяниях которых военный трибунал не нашел признаков преступлений, вытащили на свет два десятка малых алтарей, еще хранивших недобрую силу неназываемого бога.

Однако, похоже, все было напрасно. План летел к черту — готово к вылету было не больше половины машин, артразведка выдвинуться не успела, — значит, стрелять придется уже после начала боя.

Одна лишь бронегруппа начала выдвижение по заранее заготовленной диспозиции, но даже ее командир, подполковник Мурашко, понимал, что не успеет.

И не ошибся.

— Смотрите! — выкрикнул кто-то из штабных.

И, подняв взгляд, Тихомиров увидел, как над близкими холмами поднимается странное радужное марево, увенчанное короной мелких молний.

Кто-то из магов взвыл и рухнул на землю, прикрывая голову руками.

Глядя на приближающееся сияние, генерал почувствовал тем присущим каждому хорошему военному чутьем, что битва уже проиграна и лучшее, что они могут сделать, — это погрузиться в машины и что есть силы удирать. Если успеют, конечно.

— Что это? — больше для порядка спросил он у Мак Арса.

— Это? — с обреченной усмешкой ответил чародей. — Радужная Стена… А говорили, что Звездных Шаров уже не осталось в мире.

Аор со ставшим вмиг суровым лицом повернулся к Тихомирову.

— Давай, рассардар, командуй отступление. С этим может справиться только другая Радужная Стена. Или… — он усмехнулся. — Первичный Огонь. Впрочем, можем попробовать то, над чем работали наши и ваши кудесники, — вдруг поможет? Отчего не попытаться?

А, в самом деле, не пустить ли в ход сырье, добытое в секретном руднике у северных отрогов гор Летящего Льва? Зачем они его копят? Только для того, чтобы радиоактивный материал стал козырной картой в борьбе против Мезенцева? Не слишком ли мелко?

Тихомиров невольно повернулся к лагерю магиков. Скорее всего, Алтен и Шаргат думали точно так же, как их шеф. Куча народу, как муравьи дохлых гусениц, волочили пару специальных снарядов на самодельных направляющих — антимагические ракеты, боеголовки которых были набиты светящейся дрянью из рудника и собраны руками зомби.

Он с надеждой поглядел на Арса.

— Попробуй, рассардар, — с холодной горечью бросил маг. — Может, и поможет?

И пожал плечами с выражением на лице, означавшим — «Я умываю руки».

Неожиданная злоба на чародея охватила генерала.

Неужели он не понимает, что если им суждено быть выброшенными из этого мира, то победители не дадут пощады местным соратникам чужеземцев? Или думает, что пришельцы возьмут их с собой? Кстати, видимо, так и придется поступить.

Но что же делать? Или…

Тихомиров даже вздрогнул.

Маг что-то говорил о Первичном Огне? А ведь у него этот огонь есть.

Да, есть. Генерал посмотрел на столпившихся у подножия холма офицеров, он искал среди них капитана Ищенко — офицера по несанкционированным пускам (должность, о существовании которой положено знать людям в звании не ниже подполковника).

Капитана вместе с двумя «изделиями» прислали буквально две недели назад, когда он направил донесение министру, что вопрос о войне с этой треклятой Конгрегацией — дело решенное. Прислали с указанием лично маршала Устинова: «Применить исключительно в случае непосредственной угрозы прорыва на территорию СССР враждебных вооруженных сил, если применение обычных вооружений окажется недостаточным для предупреждения агрессии».

Может, так и поступить — отойти к дромосу, а потом врезать по врагу тем самым Первичным Огнем, против которого не устоять никакой магии?

Но тут мороз подрал по коже — неужели и в самом деле придется пустить в ход еще и это?

Перед глазами Тихомирова встало белесое, залитое мертвым светом небо и дымный, неправдоподобный в своей величине гриб…

Видел это дважды — на учебно-тактических испытаниях. И еще один раз — семь месяцев назад, когда пробивали проход в этот мир, откуда их совсем скоро выкинут вон, если он не воспользуется…

Нет, лучше уж тогда…

— Товарищ генерал! — К нему подбежал полковник Дерюгин.

Его заместитель был явно растерян.

— Я тут… получил… Одним словом, у меня есть сообщение…

Земли Конгрегации. В тысяче четырехстах километрах к северо-востоку от Октябрьска.

За полчаса с небольшим до вышеописанного

…Открыв глаза, полковник замер, ощущая неподдельный страх. Странный приступ накатил и оставил, словно его и не было, но рядом со столом появилась непонятная белая фигура.

— Будь спокоен и не поднимай шума, сардар, — прозвучал в его ушах голос, и хотя Дерюгин мог бы поклясться, что произнесено это было на непонятном языке, но тем не менее сказанное было вполне понятно. — Я пришел со стороны ваших врагов…

Полковник успел проклясть изготовлявшего охранные амулеты шамана и приготовиться к смерти.

— Не бойся, я не причиню тебе вреда, и ты зря ругаешь мастера Ухаяна, — сообщил непонятный гость. — Я со стороны ваших врагов, но ни я, ни те, кто меня послал, вам не враги. Я принес тебе добрую весть, человек из иного мира.

Запоздало Дерюгин припомнил, что деревянное ожерелье, врученное ему степным старцем, по словам последнего, защищало от недоброй магии, но не от магии вообще.

— Кто ты? — спросил Константин Андреевич, украдкой переведя дух.

— Говори про себя, — ответил призрак. — Не нужно, чтобы кто-то нас услышал… раньше времени. Я почувствую твои мысли. Я друг, и пока этого достаточно.

— Ну говори… друг.

— Скоро вам предстоит битва с магами.

— Да, с этой… Конгрегацией, — зачем-то уточнил полковник.

— Так вот, слушай и запоминай, от этого зависит победа и ваша жизнь… и не только ваша. Внимательно смотрите и, когда увидите сиреневые проблески, не наводите туда свое оружие. И как только стена исчезнет, бейте, не жалея стрел, но не туда, где сиреневые проблески, — там ваши друзья. Запомнил?

— Дождаться исчезновения стены и стрелять по ним из всех видов оружия, не жалея боеприпасов, но не бить по лиловым огням, — пробормотал несколько обескураженный Дерюгин. — А какой стены?

— Увидишь, — покачал головой пришелец. — Передай то, что я сказал, своим рассардарам и магам с шаманами. И еще — на задней стене твоей палатки будет доказательство того, что это тебе не приснилось. Пусть кто-то из знающих посмотрит. Все…

И полковник вновь провалился в серую мглу.

Как только сознание вернулось к нему, он опрометью выскочил из палатки и остановился как вкопанный. На ней было отпечатано фотографически точное изображение — портрет самого Константина Андреевича Дерюгина.

— Вот уроды! — почему-то выругался он. — Чуть со страху не умер!

Возможно, Дерюгин не был бы так груб, если бы знал, как трудно было подчиненным Эйгахала Коцу найти зеркальника среди чужаков.

Но растерянность и злость почти сразу исчезли — следовало бежать и докладывать.

Еще нечетко осознав сказанное, полковник отлично понял его смысл — на той стороне имеются предатели, тьфу, союзники, и они готовы по какой-то причине помочь им, ОГВ.

— До них пять лиг, — сообщил Ринагар.

— Вы готовы? — осведомился Коцу.

— Да, экселенц, — ответили оба помощника.

— Младшие предупреждены?

— Да, полог будет поднят сразу же, как только…

— Тогда приступим?

Эйгахал закрыл глаза, усилием воли вошел в Верхний Мир, произнес про себя лишь несколько слов и тут же вышел обратно.

В лицо бил дикий ветер, пахло грозой и горелым металлом, но главное — отовсюду долетал приглушенный расстоянием вопль тысяч глоток.

Сейчас магический откат колотил по всем ковенам, кроме его собственного.

По закону единства противоположностей, почти неразрушимую снаружи Стену Блеска было легко развалить изнутри — при условии, что выдернет скрепы из сложнейшей магической конструкции кто-то из тех, кто создаст ее.

Об этом знали, но доселе подобного не было никогда — ни в древние времена, ни в тех редких случаях, когда позже применяли это великое заклятие.

Маги не были святыми, и среди них встречались изменники родному ковену.

Но чтобы сотни магов одновременно ударили в спину соратникам?!

Мощь разорванных заклятий и построений, все хитро закрученные цепи силы обрушились на тех, кто удерживал Стену и просто творил чары. На всех, кроме тех, кто разрушил ее, ибо их защитили несложные чары — поставить которые, правда, можно было лишь до…

Затем на катающихся от боли и раздираемых на части мощнейшим откатом магов и адептов обрушился стальной ураган.

Пушки, реактивные снаряды, мины…

Его союзники на той стороне все поняли правильно, и это не могло лишний раз не порадовать Эйгахала. Те оказались вполне предсказуемы, несмотря на всю свою чуждость. А значит, и в дальнейшем серьезных проблем возникнуть не должно.

Танки и самоходки работали почти прямой наводкой, и Коцу со товарищи пережили несколько неприятных минут, пока младшие маги удерживали лиловую сигнальную завесу.

Потом огонь стих.

— Саруг, — бросил кормчий Холми начальнику воинов, — пусть твои бойцы пройдутся вон там и приберутся…

Он переглянулся с Егиром Дзе. Тот коротко кивнул: все, мол, спокойно.

Да, что бы ни думали его подопечные о приказе и поведении повелителя ковена, никто из холмийцев не решился пойти против. Поэтому сейчас его отряды в тылу безжалостно вылавливают и при малейшем сопротивлении убивают бегущих с позиций уцелевших магов. Дурак Айят ведь не возражал, когда он выговорил себе командование резервным крылом…

«В конце концов, Конгрегация и была надобна для того, чтобы ковены не перегрызлись окончательно. Теперь ковенов нет, кроме Холми и Грайи, стало быть, и грызться некому… Получается, в ней больше нет нужды…»

Мысленно произнеся эту философскую эпитафию ликвидированной им стране, Эйгахал перешел к более насущным вопросам.

Во-первых, следовало немедленно послать кого-нибудь к пришельцам и договориться о дружбе и нейтралитете. Это для начала. Во-вторых, нужно хорошенько подумать, как малой кровью, а желательно вообще без крови подмять под себя владения бывших ковенов.

Между тем двое младших боевых жрецов приволокли и швырнули к ногам Коцу какую-то обожженную, черную фигуру в лохмотьях.

Стоявшие подле предводителя не сдержали довольных усмешек — перед ними был не кто иной, как второй глава ковена Стерегущих, маг огненной стихии двенадцатой ступени, Увай Айят.

Лишь одно слово сорвалось с его обугленных губ:

— Почему?

Ни один мускул не дрогнул на бледном лике кормчего Холми.

— Ну для начала, чтобы между океаном и Харутскими горами остался только один хозяин. Теперь больше не будет этих напыщенных дураков ни из Белых Птиц, ни из Пяти Звезд, ни из Синих Звезд, ни из Двух Сердец, ни вас, Стерегущих, с вашим, — он осклабился, — идиотским равновесием… Будет лишь один полновластный владыка магии, один хозяин мест Силы и источников, только один собиратель детей, обладающих Даром. Мой ковен. Один — единый и безраздельный…

— Один единый и безраздельный раб, лижущий сапоги проклятым пришельцам! — хрипло выкрикнул верховный стратег и забился в жутком кашле, так что кровавые ошметки плоти полетели из почерневшего рта.

— Ну да, ты ведь уверен, что сандалии обожаемого вами тоана куда вкуснее и чище, — с отстраненным высокомерием произнес повелитель Холми. — Впрочем, я бы мог тебе многое рассказать о своих планах, и ты, пожалуй, удивился бы, а может, как знать, и изменил свое мнение… Но зачем? Червю никогда не понять дракона…

Кормчий почти незаметно кивнул — и в руках боевого жреца (вернее, жрицы: из-под глухого шлема выбилась явно девичья прядь) блеснула сталь.

Тихий хрип — и жизнь последнего мольфара ковена Стерегущих оборвалась.

— Больше никого не осталось? — осведомился маг.

— Никого, — сообщил второй боец (судя по голосу, тоже женщина, но лет сорока). — Там, где собрались кормчие и повелевающие, упала огненная стрела чужаков. Их теперь не поднять даже некроманту.

— Что ж, оно и к лучшему, — вздохнул кормчий.

Теперь оставалось только ждать, как поведут себяпротивники. То есть теперь уже союзники.

Ждать пришлось недолго.

— Достопочтенный лои, — обратился к нему подбежавший сотник с акцентом, выдававшим в нем эуденоскарриандца. — Сюда от войска чужинцев идет самоходная повозка. В ней два человека с белым штандартом и без оружия. Пропустить?

— Не надо, — бросил Коцу. — Я сам выйду к ним…

Империя Эуденоскаррианд. Горный массив Ауэллоа

Алексей очнулся…

Не сразу вспомнил, где он и что с ним случилось.

Когда сознание прояснилось окончательно, молодой человек обнаружил, что стоит крепко привязанный к тому самому камню, который вроде бы только что рассматривал.

Вся его одежда и сапоги валялись у его ног. Рассыпанные по полу драгоценные камни бессмысленно искрились в свете стоявшего на камнях фонаря.

— Э-эй! — заорал Костюк, рванувшись изо всех сил.

Тщетно: густо оплетавшие его тело ремни были затянуты на совесть.

Страшная догадка молнией пронзила мозг: Найарони спятил и хочет принести его в жертву каким-то древним демонам забытого всеми народа. Для чего же еще заманил его старый безумец в эту проклятую долину, как наверняка заманивал до него обещаниями богатства и славы еще многих и многих.

Толмач, неслышно появившийся из темноты, стоял прямо напротив него. Он был совершенно голый, как и Костюк, и старческой своей худобой сильно напоминал ожившую мумию. Обеими руками он сжимал длинный каменный нож.

И тут впервые за долгие дни одиночного рейда по Аргуэрлайлу самообладание изменило Алексею, и он в бессильной ярости разразился потоком самой гнусной матерной брани, какую только смог вспомнить, на всех языках, какие знал.

Найарони внимательно, словно впервые увидев, посмотрел на него.

— Разве перед смертью воину не приличествует сохранять достоинство? Я не могу уйти в иной мир, не принеся должной жертвы. Ты человек из чужого мира, и никто из вас еще не становился добычей Темных. Приготовься…

Лицо старика окаменело, веки опустились. Он медленно поднял обеими руками нож до уровня груди Алексея. Примериваясь, кольнул острием с левой стороны, напротив сердца.

Капитан закрыл глаза.

Оставалось надеяться на удачу, на…

Все, больше надеяться было не на что.

Часть третья СИЛА СУДЬБЫ

Наша жизнь лишь мгновенье под вечной Луной,

Ну а мы — просто звенья вселенной одной.

Ф. Радов

Октябрьск. Миссия ковена Холми

Эйгахал Коцу пребывал в скверном расположении духа. Только что на совещании у верховного военачальника произошел досадный конфликт между холмийцами и вожаками пришельцев.

Дело в том, что по возвращении из рейда на границу с Эуденоскарриандом чужинцы предъявили претензии. И из-за чего? Смех сказать, за убийство пленников! Было еще кое-что по мелочи, но это стало, вот удивительно, главным. Рассардар потребовал — не попросил, а именно потребовал, — чтобы убийств пленников больше не было!

Кроме того, свою лепту внесли и эти истеричные бабы из ковена Грайи.

На том самом совещании старшая из них ляпнула, что те, кто предал один раз, предадут и сто один. А эти помешанные на добре и милосердии клуши приобрели вдруг немалый вес в глазах начальства чужаков после устранения эпидемии, насланной магами Конгрегации.

Но, конечно, главный враг… как его там, главный консультант по вопросам нетехнического воздействия на природу. Тьфу, и произнести-то противно!

Треклятый Аор Тахрис Мак Арс! Умудрился занять место советника по магии и ставит палки в колеса конкурентов! Это все он, он! Ему бы только наушничать и разнюхивать да пытаться очернить союзников перед пришельцами! Пользуется тем, что первым пришел служить им, и теперь изо всех сил пытается оттереть их, холмийцев, на задний план. Нет, не выйдет!

Что он вообразил, что со своей жалкой седьмой ступенью сможет в одиночку противостоять одному из сильнейших ковенов Аргуэрлайла?! Аор, конечно, рассчитывает на своих приятелей, на это самое особое подразделение — на кучку безродных степняков, шаманов и нескольких чародеев из числа пришельцев. Но наверняка большая их часть скоро поймет, за кем сила и с кем лучше иметь дело. Труднее будет с чужинскими магами, но с ними тоже что-нибудь придумаем, тем более что их мало.

Да, проще было бы умертвить мерзавца.

Но пока не получится. Слишком уж подозрительно будет выглядеть, даже если он умрет сугубо, хе-хе, своей смертью. А значит, не будем думать над тем, чего не может быть.

Но все же с ним что-то надо делать, поскольку преградой главенству Холми над магической помощью чужакам является прежде всего он.

Есть, правда, еще вдруг ставшая непонятной и плохо управляемой Алтен, но та по крайней мере к власти не рвется, от должностей упорно отказывается, так что с ее стороны вроде ждать ничего плохого не приходится. Но вообще-то надо держать с нею ухо востро. Ее доклад об осмотре башни Санташ-Сар не понравился кормчему. Поведение Алтен в этом деле можно считать предосудительным, если не сказать преступно-халатным. Почему она не стала активно помогать Талтусу в осмотре древней твердыни? Ведь знала, что у ее напарника имеется приказ лично от Эйгахала Коцу. Холми уже давно интересуется Санташ-Сар и ее содержимым. А тут такой случай. И все сорвалось. Еще и первейший разведчик ковена погиб. Лучше б эта нерасторопная девка голову сложила. Ох эти бабы. Одна морока с ними.

Ладно, что там еще у нас? Ага, главный из провидцев ковена, чтец грядущего Биру Югерс просит принять его для весьма важного и тайного разговора.

Биру Югерс уже не первую неделю пребывал в ступоре. Ибо то, что он зрел, изучая линии жизни чужинцев, как и приказал ему кормчий, ставило его в тупик и было совершенно непонятно.

Нет, их будущее он как раз видел довольно ясно — не зря ведь Югерс был одним из сильнейших в своем деле (если и не на всем Аргуэрлайле, то в определенной его части). Но вот понимать увиденное решительно отказывался.

Каким образом вот этот ясноглазый, исправный солдат, любящий кошек, станет через четырнадцать лет беспощадным разбойником, держащим в страхе множество людей и собирающим дань с целого города?

Как может случиться, что почтенный капитан-артиллерист будет отдавать приказы расстреливать и взрывать своих бывших сослуживцев?

Можно ли представить, что тот майор, ставший полковником, застрелится от нищеты и безысходности спустя менее чем пятнадцать лет? (Последнее удивляло Биру больше всего — известно всякому, что те правители, которые экономят на жалованье солдатам, обычно живут и правят недолго…)

Вернее сказать, все увиденное чтецом грядущего имело одно вполне понятное объяснение. Но все же…

Кормчий Холми обдумывал все услышанное от чтеца грядущего ровно две минуты.

Главный вопрос, который он задал себе сам, был следующим: нужно ли оповестить союзников о грядущих неприятностях или следует положиться на Судьбу? И если уведомить, то как это сделать?

Решение, принятое им, было однозначным — сообщить обязательно.

Суждений, почему это следует сделать, имелось немало, но главное — то, что должно произойти, помешает осуществлению его собственных планов.

Собственно, достаточно уже одного этого аргумента.

Однако Эйгахал Коцу не был бы кормчим ковена Холми и виновником самого большого предательства в рядах чародейского сословия чуть ли не со времен Войн Безумных Магов, если бы не понимал, что информация такого рода слишком большая ценность, чтобы просто так пойти и выложить ее хозяевам того мира.

— Я тебя понял, — молвил он, наконец приняв решение. — И не забуду твоих заслуг. А теперь слушай меня внимательно. Мы, конечно, скажем им обо всем, что узнали. Но не сейчас и не просто так. Ибо награда за эти сведения должна быть очень высокой. И я позабочусь о том, чтобы мы ее получили сполна. И второе — я окончательно понял, что нам нужно будет попасть в их мир и кое-что выяснить там. У всего должны быть истинные причины, и, возможно, мы их узнаем… Только тогда сможем лучше понять, как противостоять угрозе, надвигающейся на наших друзей.

«И понять, как лучше добиться поставленной цели», — подумал он про себя.

— Но, кормчий, — с легкой растерянностью пожал плечами Биру Югерс, — ведь в том мире мы утратим наш Дар!

— А вот это тоже надо будет проверить, — многозначительно усмехнулся Коцу.

Октябрьск. Махаловка, она же Четвертый квартал

— Скажи, уважаемый, вот ты говоришь, что будущее можно предугадать… — с явным сомнением в голосе начал младший лейтенант разговор со своим старым приятелем.

Маг уже понял, что именно ради этих слов пригласили его сюда, в харчевню на окраине Тхан-Такх.

— Не предугадать, а предвидеть, — строго поправил маг. — Гадают гадатели, а чтецы грядущего видят то, что должно случиться.

— Случится или должно случиться? — нетерпеливо перебил его Серегин.

Несколько секунд колдун взирал на него, наморщив лоб. Затем о чем-то догадался.

— У тебя были плохие видения? Или сны? Тебе грозит опасность? — очень серьезно спросил он.

— Мне — нет, а вот у других… — Несколько оторопевший младший лейтенант не стал пока раскрывать служебную тайну. — Но ты не ответил на мой вопрос.

— Ладно, расскажу тебе то, что знают все. Двести лет назад королю Сейгерта предсказали, что от соседнего княжества Терсин исходит огромная опасность для его страны и его династии. Он тут же пошел на это княжество войной, желая стереть его с лица земли. Армии Сейгерта и Терсина в количественном отношении были примерно как двадцать к одному, но у князя при дворе проездом гостил весьма могучий маг. Он решил помочь радушным хозяевам и обрушил на сейгертское войско огромную лавину, которая погребла под собой короля и половину его солдат. Король не удосужился обзавестись наследником, в Сейгерте вспыхнула смута, за власть схватились сначала дядя и племянник, потом троюродный брат и тетка. Остатки армии и тамошняя знать быстро перерезали друг друга… Одним словом, когда два года спустя в Сейгерт явился терсинский князек и провозгласил себя наследником покойного монарха, ему только что сапоги не целовали. Вот такая история.

— А еще?..

— Ну вот, например, придворный чтец грядущего игрисского шарчагана предсказал великие беды от брака его с дочерью владыки Химста. Шарчаган тут же разорвал помолвку — и свадьбы не было.

— И что? — спросил младший лейтенант.

— И ничего, — пожал плечами маг. — Ничего не случилось.

— Но все-таки, — продолжил Серегин. — Вот смотри — предсказатель видит грядущее и все, что якобы должно случиться. Но вот, допустим, мы убиваем или изгоняем вельможу, который должен погубить великое царство…

— Лучше не убивать, — уточнил Мак Арс. — А взять выкуп и потом изгнать.

— Неважно, — отмахнулся Артем. — Ну одним словом, мы помешали исполнению предсказания. И этого не происходит. Но ведь он это уже увидел! То есть в будущем это уже случилось?! Почему же маг видит то, чему мы не дадим свершиться? Ну ты понимаешь меня? — спохватился Серегин, чувствуя, что уже начинает заговариваться.

— Знаешь, брат по Силе, — улыбнулся маг, — этот вопрос не по моей части. Тебе бы надо поговорить с каким-нибудь знатоком чаромудрия. А наше дело, наше с тобой, — уметь сделать, а не знать, почему это получается. Неважно — почему. Важно — как!

Артем покачал головой. Он надеялся на иной ответ. Полагал, что «главный консультант по вопросам нетехнического воздействия на природу» ОГВ поможет ему разобраться в том, что начало с недавних пор в массовом порядке твориться в войсках.

Прямо психоз какой-то.

Не было ли это последствием войны с Конгрегацией, во время которой, как говорили отдельные маги, применялись некоторые виды древнего и страшного по своей разрушительной мощи оружия?

В любом случае нужно продолжать исследования. И искать средства от странной хвори.

Октябрьск. Казармы имени Дзержинского

Умрет его мать, потому что не будет денег на лечение…

Умрет отец, не выдержав смерти матери.

Умрет младшая сестренка, ставшая проституткой, чтобы заработать на героин.

Ничего не будет…

И он тоже умрет, замерзнув на помойке, — спившийся, грязный, покрытый вшами бродяга.

Бомж.

И ничего нельзя сделать. Кто ему поверит? А если бы и поверили — все равно…

Чему быть, того не миновать.

Так стоит ли жить, зная все это?

Валька еще раз примерился. Ножны от штык-ножа доставали до спускового крючка. Будь у него карабин или старый АК-47, ему бы пришлось снимать сапог и жать на курок пальцем босой ноги.

А так…

Удобное и ухватистое оружие сделали в Союзе. Умеют… Только вот это оружие и останется…

Рядовой сдвинул предохранитель и заглянул в черное дуло.

А потом спокойно надавил спуск.

Почему-то в голову Валентину Петрову не пришла одна простая мысль: как он может застрелиться, если судьба уже определила ему умереть на помойке, будучи грязным, вшивым бомжем, спустя целых двадцать лет?

Октябрьск. Ставка ОГВ

— Ну и что мне с этим твоим рапортом прикажешь делать? — спросил наконец генерал Тихомиров, испытующе глядя на своего зама.

— А что сочтете нужным, то и делайте, — как-то устало и равнодушно промямлил Дерюгин. — Можете дать ход, отправив по инстанции, а можете… можете отослать психиатрам. Только я думаю, вы понимаете, что я не сумасшедший…

— Безусловно, — вмешался в разговор Серегин.

Полковник еще удивился, придя к начальству с докладом и застав в кабинете начальника младшего лейтенанта из роты Макеева, а вместе с ним и мага-консультанта Мак Арса. Понятное дело — любимчики руководства, однако ж все равно нарушение субординации.

Теперь понятно, что разговор у них здесь был серьезный.

— Вы не сумасшедший, товарищ полковник, — как ни в чем не бывало определил Мак Арс. — Вы чародей как минимум четвертой ступени.

У генеральского зама от удивления брови полезли вверх.

— Более того, — прибавил Аор, — чтец грядущего, а это очень редкий дар не только у вас на Земле, но даже здесь.

— Очень приятно, всю жизнь мечтал о таком! — саркастически хмыкнул Дерюгин. — И что же из этого следует?

— Видите ли, Константин Андреевич, — улыбнулся генерал, — возможно, вы удивитесь, но то, что вы нам хотели сообщить, для нас в некотором роде уже не новость… Вот младший лейтенант Серегин пару дней назад доложил мне о своих наблюдениях. Ваш случай неуникален. — Он ткнул в нетолстую папку с бумагами, лежавшую перед ним на столе. — Кроме того, с аналогичными данными к нам обратились союзники из числа магов, — кивнул в сторону Тахриса Мак Арса. — Так что ситуация серьезная. Полагаю, что и в самом деле может понадобиться помощь психиатров. Нет-нет, — поднял Тихомиров руку, заметив, как нервно дернулся его заместитель, — успокойтесь, никто не собирается помещать вас и вам подобных в дурдом. Просто нужно будет оказать психологическую поддержку особо ранимым людям. К сожалению, уже есть случаи суицида…

Генерал вздохнул.

— А в чем причины такого феномена? — поинтересовался полковник.

— Выясняем, — пожал плечами его шеф.

А Серегин нахмурился.

— Кстати, Константин Андреевич, — обратился к заму Тихомиров, — раз уж вы здесь, не откажитесь поучаствовать в нашем эксперименте.

— Каком?

— Да вот тут Артем вызвал людей, страд… у которых открылись схожие с вашими способности. Надо бы кое-что проверить. Согласны?

— Так точно, — козырнул Дерюгин.

А что ему еще оставалось?

Они вышли в соседнее помещение — класс для политзанятий, где за столами уже сидело десятка два людей в военной форме. Здесь были и рядовые бойцы, и несколько офицеров.

— Значит, так, товарищи… — начал генерал. — Сейчас каждый из вас в розданных вам тетрадках подробно опишет все, что видит во снах и что, скажем так, вас беспокоит. Предупреждаю, — голос Тихомирова стал твердым и непреклонным, — писать надо все без исключения, все, что видите, каким бы мм… странным это ни было. Наказывать вас за это никто не будет. А вот за вранье накажут, и крепко. Да и бесполезно врать — не одни вы тут умеете видеть то, чего не видят другие. Все, берите ручки — и вперед.

— Ну что? — спросил генерал, после того как Серегин с Аором ознакомились с полученными рапортами.

— Все то же самое. Правда, у некоторых есть занятные вариации, исключающие друг друга. Но это, в сущности, мелочи…

— Ладно, — сказал как припечатал Тихомиров. — Хотя в это поверить невозможно… почти невозможно, но приходится.

Он надолго замолчал.

— Даже и не знаю, что делать, хотя решать надо, — в раздумье молвил герой Сарнагара. — Вот что сейчас мы с вами напишем докладную лично товарищу Андропову. И уже после того как он ознакомится… Одним словом, будем думать, как справиться с данной проблемой раз и навсегда.

— А что будем делать с ними? — Артем кивнул в сторону класса, где ждали своей участи новоявленные ясновидящие.

Повисло молчание.

— Вам надо сохранить это в тайне? — спросил Аор. И, не обратив внимания на то, как почти синхронно дрогнули лица офицеров, продолжил: — Я могу поработать с их памятью, и они забудут все, что видели. Правда, это ненадолго — их Дар потом вновь активизируется, но, если постараться, произойдет это не раньше чем через полгода.

— Нет, — процедил Тихомиров. — Ни с кем работать не надо. Было бы, в конце концов, глупо не использовать такую возможность.

— Вот что, товарищи офицеры и бойцы, — вновь появившись в классе, обратился генерал к напряженно застывшим за столами людям. — Сейчас вы получите проездные документы, ценные подарки и деньги и отправитесь на Большую землю. Всем вам предоставляется отпуск на десять дней для отдыха и восстановления сил. Но сначала… — Он вытащил из папки пачку листков. — Ознакомьтесь и распишитесь. По возвращении будете переведены в особое подразделение. С подчинением лично мне. Все ясно?..

Октябрьск. Секретная лаборатория 13-го управления КГБ СССР

— И не проси меня, почтеннейший Асситал, я не могу дать тебе больше ни грамма митрила! — буркнул Сердюк.

— Но Котел Дагды без него не сделать! — сокрушенно развел руками маг. — Должно быть, именно десять частей митрила на семьдесят пять меди — и никак не меньше!

— Но уйдет весь металл, какой есть, — страдальчески выдавил Сердюк. — У нас и так его всего ничего — пять килограммов.

Начальник лаборатории, конечно, малость приврал. Полковник Сентябрьский прислал из Сарнагара без малого пуд чудесного металла — все, что удалось выскрести из подвалов императорского дворца. Но союзнику это было знать ни к чему.

— Что поделать? — философски заметил чародей. — Или ты хочешь получать надежные предсказания дешево? Сверх того, ртуть, его заполняющая, должна быть непременно самородная — именно так, и никак иначе!

С этими словами маг толкнул дверь лаборатории да так и замер.

В кресле за обсидиановым столом сидел не кто иной, как кавторанг Каиров. Сосредоточенно нахмурившись, он писал что-то в большом журнале, торопливо водя пером.

— Э-э, Тамерлан Ахмедович, с вами все хорошо? — с глупой улыбкой осведомился начлаб у пропавшего полгода назад моряка.

Тот никак не прореагировал.

— Это… я не понимаю, что это такое… — ошарашенно произнес Асситал. — Нас этому не учили!

Он обошел стол и кресло с по-прежнему ничего не замечающим моряком, протягивая к фигуре руки в напряженном движении.

Сердюк тоже растерянно изучал незваного гостя. Возникло идиотское желание — похлопать Каирова по плечу, хотя вместе с тем начлаб предполагал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Порывшись в карманах, он вытащил зеркальце и навел его на силуэт в черном мундире.

— Он отражается в зеркале! — облегченно вздохнул Сердюк. — Не вампир…

— Конечно же отражается, — прошептал маг. — Ты путаешь, друг, носкерату как раз отражаются в зеркалах — их не видно простым взглядом. Было бы хуже, если бы он был виден только в зеркалах. Хотя… говорят, их уже давно не видели…

— А что это?

— Не знаю, говорю тебе, — почти страдальчески выдавил из себя Асситал. — Он как будто есть, но его нет. Он… одновременно здесь и где-то… там. Это… неправильно.

Каиров встал.

В глаза Сердюку бросился орден на левом лацкане мундира кавторанга.

Довольно большой, незнакомый, расцвеченных эмалью и бриллиантами, сияющий золотом. Ничего похожего завлабу видеть не приходилось.

В этот момент, должно быть, моряк их и заметил.

И его лицо, обращенное к ним, вдруг исказила гримаса глубочайшего ужаса и отчаяния, словно он увидел некое чудовище или восставшего из могилы мертвеца.

А затем Каиров пропал, словно его и не бывало. Лишь призрачный журнал остался на столе.

Сердюк торопливо нагнулся над тетрадью, вглядываясь в строчки, написанные четким штурманским почерком, — и тут она беззвучно исчезла. Что-то толкнуло начлаба изнутри в свод черепа, на краткое мгновение окружающее подернулось радужными отблесками.

Одновременно позади него послышался мягкий тяжелый шлепок, словно на пол упал мешок с мукой. Оглянувшись, Сердюк увидел колдуна, валяющегося без чувств на каменных плитах пола.

— Веселые дела у нас творятся, — с непонятной иронией констатировал Мезенцев, выслушав доклад начлаба. — Маги-шмаги, колдуны-чародеи, провидцы судьбы. Напугали, запутали народ. А тут еще вы, сучьи дети! Разгрохали лабораторию, понимаешь, и где я вам теперь оборудование найду? Причем, оказывается, во всем виноваты призраки! С орденами! Да еще с непонятными… Дела-а, делишки.

— Хочу вам, рассардар, сказать, — вступил в разговор Асситал. — Скорее всего, тот моряк, которого мы видели, давно мертв. Быть может, он хотел навестить нас, чтобы сообщить что-то важное. Настолько существенное, что преодолел рубеж страны, откуда не возвращаются.

Великая Степь. Кочевье клана Волка

Семен Лыков сладко потянулся, открывая глаза.

Вот уже четвертый месяц живет он семейной жизнью.

И жизнь эта оказалась не только весьма приятной во всех отношениях, но и довольно необычной. Ничего подобного замполит прежде не знал.

Прежде всего он до сих пор затруднялся дать определение своего социального статуса.

Ну старший лейтенант Советской армии, заместитель командира части по политико-воспитательной работе. Однако ж, пусть эта часть и именуется особым подразделением, но сути это не меняет. Рота — она и есть рота. Выше майора на такой должности не дорастешь.

За участие в боевых действиях против Конгрегации генерал Тихомиров представил его к внеочередному званию капитана. Спасибо ему за это, конечно. Так бы еще служить и служить. Но особой радости Лыков не испытывал. Потому как тут уж как высокое начальство решит. Возьмет вреднюга Мезенцев и притормозит представление, не сочтя замполита достойным такой чести.

Вот, дали месячный отпуск по случаю победы, и то ладно. Как раз представилась возможность навестить тестя с тещами.

Набрали в военторге подарков и поехали в глубь Великой Степи, где в это время кочевал клан Волка, возглавляемый отцом Ильгиз, таном Гаэрилом.

Тут-то и начались метаморфозы младшего офицера Аргуэрлайлской ОГВ.

Как оказалось, тесть в степной иерархии был далеко не последней фигурой. Можно сказать, даже весьма крупной. На курултае над ним полагалось двадцать конских хвостов-бунчуков — по количеству племен, которые он держал под своей рукой. А это около ста тысяч воинов, не считая женщин, стариков и детей. Сила немалая. Этакий Чингисхан местного разлива. Кроме него на всю Степь было еще всего пять двадцатибунчужных вождей.

Детей мужского пола Гаэрил Железный Дуб не имел — только четырех дочерей от трех жен. Ильгиз и Серни Быстрая были рождены от старшей супруги тана, Тольхон Мудрой. Оттого и прав у них имелось больше, чем у их младших сестер. Но тана еще не оставляла надежда заиметь сына-наследника. Основания для упований были — тестю еще не было и сорока.

И все же на данный момент наследниками первой очереди считались Серни и Ильгиз с их мужьями. То есть Семен Лыков стал потенциальным владельцем нескольких тысяч гектаров земли и повелителем многих тысяч людей.

Подобное как-то с трудом умещалось в голове молодого офицера, члена КПСС. О такой жизни ему прежде приходилось разве что читать в книгах Василия Яна или Сергея Бородина. Но представить себя на месте какого-нибудь Батыя или Тимура замполит не мог. Диковато как-то.

Само кочевье напоминало декорации к историческому фильму.

Сотни юрт, кибиток, загонов с лошадьми, баранами, верблюдами и прочей живностью…

Костры, котлы, вертела с нанизанными цельными тушами…

Не раз приходило в голову избитое сравнение с огромным ульем.

И он, Семен, в этом рое тоже играл какую-то свою, пока еще непонятную ему роль. То ли трутня, то ли охранника при юной царице пчел? Скорее первое, потому что в его услугах в качестве телохранителя Ильгиз не нуждалась. Умела сама за себя постоять не хуже любого воина. Как, впрочем, и большинство молодых женщин-степнячек.

Лыков дивился свободе, какой пользовались в племени Волка представительницы прекрасного пола. Как это было непохоже на жизнь земных кочевников (по крайней мере на ту, о которой он знал из книг и фильмов).

Ильгиз могла на весь день ускакать с подругами на охоту и вернуться, нагруженная дичью. Затем она собственноручно потрошила и свежевала добычу и хлопотала у огня, готовя мужу обед. На его вопрос, зачем это делать, если они почти каждый день обедают в юрте тана, Ильгиз недоуменно подняла брови и объяснила, что настоящий воин (каковым девушка себя считала с полным основанием) должен уметь все, в том числе и готовить еду.

Потом Семен заставал ее увлеченно возившейся с малышами и укачивающей маленькую сестричку.

Как-то, порвав рукав, она не стала искать служанку, а без стеснения стащила с себя куртку и принялась зашивать.

Одним словом, его юная жена вела весьма насыщенную жизнь, не имея иногда свободной минутки.

Замполит улыбался, вспоминая о том, как еще недавно подумывал обучить супругу грамоте. Теперь эта мысль казалась ему чуть ли не детской. Не менее дикой, чем увезти ее с собой в Союз или, как тут все чаще говорили, на ту сторону.

Кем бы могла стать эта гордая и смелая девушка в его мире?

Разве что выступать в цирке, развлекая зрителей искусной вольтижировкой и метанием копья в цель на полном скаку?

Остается ей только пойти в егеря. И то не сейчас — ведь по земным меркам она еще несовершеннолетняя, даже паспорта не сможет получить.

Как-то полушутя сказал об этом жене.

— У вас есть заповедные места и заповедная дичь? — заинтересовалась Ильгиз. Семен кивнул. — На этих зверей охотятся ваши властители?

— Нет, Ильгиз, не совсем так.

— Тогда для чего? — Ее любопытству не было, казалось, предела.

— Ну как тебе объяснить… Их охраняют, потому что они редкие и красивые, потому что приносят пользу природе… Ну просто чтобы они жили на земле. Вот… — Он запнулся, прикидывая, что еще можно сказать по этому поводу.

Против ожидания девушка его поняла.

— Совсем как говорят наши шаманы, — негромко произнесла она. — У вас тоже, выходит, есть шаманы?

— Выходит, что есть, — подтвердил Лыков.

Вначале она почти каждый день одолевала мужа вопросами о жизни в его мире. Что да как да почему. Однако постепенно ее любопытство сошло на нет, и Ильгиз ни с того ни с сего принялась жалеть Семена, сочувствуя «тяжелой доле» земного сотника.

— Может, останешься здесь, с нами? — огорошила как-то вопросом.

— Здесь? — полезли вверх брови Лыкова. — Да что я буду здесь делать?!

— Как — что? То же, что и у себя, — учить молодых.

Учить?! Ха-ха!!

Его как раз больше всего удивляло то, как обучали тут молодых воинов. Замполит с некоторой опаской думал, что ему было бы трудновато выдержать эту школу.

Например, подростка ставили на открытом месте и принимались с разных сторон пускать в него тупые стрелы, а он должен был уворачиваться от них. Или ставили на четвереньки, да таким образом, чтобы одна нога закидывалась за другую, а кисти рук переплетались пальцами. А два человека раскачивали висящее низко над землей тяжелое бревно, и отрок должен был пропускать бревно то над собой, то под, при этом не меняя положения конечностей. Наконец, высший пилотаж — с завязанными глазами ребята увертывались от стрел, ориентируясь только на их свист.

Впрочем, вскоре выяснилось, что старший лейтенант мог бы научить кое-чему полезному здешних «призывников».

Как-то поутру, увидев, как он работает саблей, тесть разогнал очередь зевак, жаждущих скрестить клинки с гостем, и попросил Семена немного позаниматься с молодняком.

Это его огорошило. Лыков никогда не считал себя мастером фехтования. Так, баловался для поддержания формы. Хотя в школе посещал секцию и даже получил второй юношеский разряд и взял кубок на городских соревнованиях.

Неужели эти скудные знания можно кому-то передать?

Сойдясь в спарринге с одним-другим молодым степняком, замполит вдруг понял, что его земная европейская манера фехтования во многом отличается от боевого стиля кочевников.

«Эге, — смекнул он, — не все так плохо, брат!»

И с азартом принялся обучать подрастающее поколение искусству шпажного боя.

А еще ему снились какие-то странные сны.

Будто он, Семен Лыков, вдруг каким-то чудным образом стал великим ханом Степи. Сотни и тысячи воинов, собравшись в одном месте, приветствовали его, вынесенного вождями и шаманами из белой юрты на белой же кошме, криками ликования.

— Слава, слава хану-объединителю! — неслось над степью.

И рядом с ним, держась за выкрашенную в цвет снега верблюжью шкуру, находились его боевые товарищи — Артем Серегин, Чуб, Макеев.

«Что бы это значило?» — спрашивал себя замполит, просыпаясь. Точно все эти дурацкие разговоры с Ильгиз. Разбередила, понимаешь, душу. «Оставайся», «оставайся». А как он останется, если есть долг, присяга? Вот завтра объявят о сворачивании войсковой операции, и прости-прощай земля Аргуэрлайлская.

Не может же он дезертировать, в самом деле?..

Октябрьск. Ставка ОГВ

— А почему вы решили, что в области… мм… чародейской практики нам следует больше опираться на шаманов, а не на магов, как сейчас? — осведомился Мезенцев, пролистав доклад начальника секретной лаборатории.

— Видите ли, Антон Карлович, — потер переносицу Сердюк. — Для этого есть две важные причины. Первая та, что в целом шаманы за свое искусство берут дешевле, чем маги. Но главное не это. Шаман — это прежде всего слуга рода, племени, семьи, кочевья. То, что происходит за пределами подвластных территорий, их мало волнует. Маги же привыкли видеть в себе основу этого мира. Мы для них странные и подозрительные чужаки. Вспомним, что, ради того чтобы изгнать нас отсюда, Конгрегация… прежняя Конгрегация, — поправился он, — объединилась с издревле ей враждебными имперцами, причем разбитыми. А шаман… это всего лишь шаман… — с легкой улыбкой закончил ученый.

— Есть еще причины? — справился генерал, пытливо глядя в лицо Сердюку.

И у доктора биофизики на секунду возникла мысль, что его шеф тоже приобрел магические способности, только в духе своей профессии предпочел их скрыть.

— Да, есть еще причина, хотя я о ней пока не упоминал, ибо это лишь моя гипотеза. Но раз уж о ней зашла речь… Обратите внимание, характеристики… как бы это выразиться… способностей магов и шаманов заметно отличаются. Шаманы хоть и слабее в среднем, но могут многое из того, что даже самый сильный маг не сумеет. Просто не станет этим заниматься из-за того, что не их профиль. Кроме того, если маг все-таки опирается на знание и умение, то шаман — это интуит. Если угодно, основа его могущества — это ощущения и вера. Не зря тут слово «шаманство» имеет значение — ловкие фокусы, недоступные почти никому.

— Ну допустим, — пожал плечами Мезенцев, не понимая, к чему клонит умник.

— Так вот, магические способности практически не наследуются, даже в браках между двумя колдунами за них, видимо, отвечают рецессивные гены. А шаманы, напротив, образуют целые династии, хотя из их детей далеко не все имеют Дар.

— И как вы это объясняете? — слегка заинтересовался генерал.

— Я думаю, — сообщил ученый, — что магия и шаманство оперируют разными, хотя и схожими, силами. И соответственно за способность обращаться к ним отвечают разные гены. Гены шаманов доминантны, гены магов рецессивны, — подвел наукообразную черту под разговором Сердюк.

— Хм, но тогда почему шаманов меньше, чем магов? — задал резонный вопрос Антон Карлович.

— Все очень просто. В замкнутых, относительно немногочисленных родах и племенах, где кровь не смешивается и не разбавляется, эти гены накапливаются. А в остальном мире, где население перемешивается, где в городах собираются большие массы людей и выбор брачного партнера весьма широк, подобные генетические линии давно пресеклись.

— Отчего же местные об этом не узнали?

— Трудно сказать что-то определенное. Не забывайте, тут было несколько эпох больших войн, и колдовские ордены гибли в неменьшей степени, как и обычные страны. В той же Конгрегации не было ни одной магической конторы старше шестисот лет. Побежденные старались уничтожить свои колдовские книги, чтобы те не достались победителям, а кроме того, девять десятых подобных сочинений были зашифрованы, и прочесть их постороннему, даже если такие трактаты захватывали, было почти невозможно. Да еще учтите, чтобы это толком использовать, потребуется не одна сотня лет. А кто будет заниматься такими долгосрочными затеями даже тут? Но что я хочу сказать. Я тут посмотрел кое-какие летописи и выяснил, что число способных к магии, да и их сила, с течением времени становится все меньше.

— И что это значит?

— А то и значит, что нам следует ориентироваться в перспективе не на магию, а на шаманство.

— Интересно, в какой это перспективе?

— В перспективе долговременного освоения Аргуэрлайла.

— A-а, — как-то неопределенно протянул куратор проекта «Порог». — Ну-ну. Ступайте, майор. Я подумаю над вашим докладом. И сообщу куда надо.

Начальник 13-й лаборатории вышел, а Мезенцев принялся внимательно изучать лежащую перед ним стопу печатных листов в скоросшивателе. Надпись на титульном листе гласила: «Специфические виды нетехнического воздействия на окружающую среду». Ниже в скобках еще слово «Магия». И еще ниже мелкими буквами — «Исследовательский центр № 13».

Его детище наконец выдало первую серьезную продукцию.

Умник Байдаков на правах научного руководителя проекта притащил сюда своих подчиненных из секретных институтов — те так и ходят надутыми индюками вокруг портала, пытаясь разобраться, что это такое и почему вывел не туда? Тихомиров тоже вот сформировал свою «научную» группу — из студентов-недоучек, загремевших в армию, военных переводчиков и сообразительных офицеров вроде канувшего в неизвестность Каирова. Что они там «изучают», непонятно. Надо бы, конечно, поинтересоваться, пока их шеф в нетях. Пусть Сердюк этим займется. А то, понимаешь, темнят.

А вот Мезенцев пошел другим путем. Пренебрег возможностью, которую ему давал статус одного из первых лиц в «проекте особой важности», и не стал выписывать кучу спецов из институтов и лабораторий Комитета госбезопасности, ограничившись тремя-четырьмя людьми из категории лично ему обязанных — для общего руководства.

Вместо этого собрал сюда кое-кого из своих бывших подопечных — всех этих тарелкоманов, ловцов снежного человека, всяких там лозоходцев и народных целителей. Разумеется, не всех подряд, а тех, кого можно было незаметно выдернуть, кого не хватятся — одиноких, бессемейных и в том же духе.

Руководствовался Антон Карлович при этом тремя соображениями.

Во-первых, они, как ни крути, занимались вопросами, очень похожими на те, которые весьма интересуют его и прочих заинтересованных лиц (вот каламбурчик).

Во-вторых, все эти люди, без сомнения, если и не слегка (а хоть бы и не слегка!) сдвинутые, то, во всяком случае, не от мира сего. То есть в ситуации, когда речь идет конкретно о мире «не сем», имеют определенное психологическое преимущество. По крайней мере, пресловутый здравый смысл с его «этого не может быть, потому что не может быть никогда» им не помешает.

Наконец, в-третьих, личности эти наверняка будут благодарны тому, кто дал им возможность прикоснуться к действительно великим тайнам и посетить иной, полный загадок мир. А личная лояльность тоже кое-что значит.

И вот перед ним результат их работы — самое подробное досье о здешней магии, какое только удалось собрать.

И содержалась там масса любопытных вещей.

Прежде всего никакой единой магии, как таковой, не существовало в помине. Она распадалась на десятки, если не сотни направлений, весьма далеких друг от друга, а те, в свою очередь, дробились на невесть какое количество ответвлений, различия между которыми зачастую были не меньшими, чем между более крупными разновидностями. Причем собственно магию следовало отличать от колдовства — понятий далеко не тождественных.

Это не считая глубокой разницы между собственно магией и шаманством, которые объявлялись сугубо противоположными, и дело было не только в том, что назвать мага шаманом и наоборот почти равнялось тяжкому оскорблению.

И если сила мага определялась пресловутыми ступенями мастерства, то говорить о силе шамана можно было лишь условно.

Конечно, были шаманы высшего класса — тэсо. Эти занимались в основном лечением. Могли, например, отправиться в иной мир за душой умирающего. Иногда им даже удавалось воскресить мертвого, правда не позднее чем через три дня после кончины. Причем не поднять неупокоенного, а именно вернуть человека к полноценной жизни.

Но бывало, даже самый рядовой шаманчик захудалого рода, который только и мог, что лечить скотину да насылать вожделение на приглянувшихся молодух, творил такое, что не под силу даже высшим магам. Примером могут служить руины третьего по величине города Сарнагарасахала — Иокку, сто лет назад стертого с лица земли камланием вот такого вот степняцкого чудотворца, мстившего за гибель своего рода на алтаре Шеонакаллу.

Но и сама магия была невероятно разнообразной. И даже направления, работающие с одной и той же, выражаясь по-местному, стихией, могли различаться диаметрально.

Например, была огненная магия, называемая в отчете ученым словом — пирокинез. Владеющие ею могли зажечь пламя на дистанции прямой видимости, а самые сильные — даже погасить пламя, но тоже при условии, что его видят. (И слава богу, иначе воевать в Аргуэрлайле у ОГВ никак бы не получилось: чародеи просто остановили бы двигатели боевых машин, да и огнестрельное оружие стало бы бесполезным — при негорящем-то порохе.)

И одновременно существовала магия огня, ничего общего с огненной не имеющая. Ее адепты — служители богини Сиххет, ведавшей вообще-то плодородием, любовью и виноделием, каким-то образом черпали из пылающей стихии силу.

Способы были разные, но самый распространенный — хождение босиком по тлеющим углям, после которого люди получали возможность исцелять самые тяжелые болезни, предвидеть будущее, вызывать дождь или даже менять судьбу человека. Причем, в отличие от почти всех прочих областей чародейства, особых способностей тут не требовалось — просто было нужным умение «договориться с огнем», которому могли обучить в любом деревенском храме, — правда, учили далеко не всех, кто хотел этого.

Что интересно, одним из непременных условий для магов огня был отказ от взимания платы за услуги. Нарушитель якобы лишался своей силы раз и навсегда. Им полагалось довольствоваться тем, что добровольно приносили страждущие.

А была, к примеру, некая теургия, позволяющая изменить судьбу человека, племени или народа. С ее помощью посвященные не только узнавали верные пути к поставленной цели, но и получали возможность влиять на события, отыскивать те мельчайшие частности, воздействуя на которые можно изменить весь ход событий и получить нужный результат. Главным тут было непонятное даже самым сильным из них умение собирать события в цепь судьбы, выстраивать вереницы удачных совпадений, скользя между бедами, как игрисский танцор с завязанными глазами идет мимо воткнутых в землю клинков.

Были подвиды и разновидности, являвшиеся общедоступными, и, наоборот, уже сотни лет считавшиеся монополией той или иной школы. В частности, магия одной из младших богинь — Сей-Несс, позволявшая разводить необыкновенные цветы, которые не только поражали своей красотой, но из которых готовили воистину чудодейственные лекарства. По легендам, умение это жрицы получили в глубокой древности от последних альфаров.

И каждая магическая школа и традиция ревниво хранила свои секреты, хотя, казалось бы, какие секреты могут быть от чародеев? Что любопытно, каждый маг, каждый чародей и колдун обычно специализировался лишь в одной-двух, изредка в трех-четырех областях. Такие умельцы, как Мак Арс или Алтен, встречались очень редко, и почти исключительно среди вольных магов. Причем прочие маги относились к ним свысока, как к недоучкам, которые, может, и умеют многое, но делают это одинаково плохо.

Имелась в досье еще куча всякой информации — названия школ и ковенов, сравнительный анализ сходных ветвей магического искусства, особенности общения с внешним миром и приобретения их услуг, их краткая история и даже предположения — с кем из них и на каких условиях земляне смогут попробовать договориться, а кто, скорее всего, станет их противником.

Одним словом, перед ним было весьма подробное исследование, отвечающее на очень многие вопросы. Пожалуй, оно сделало бы честь аналитическому отделу любого из управлений Комитета.

В нем не было лишь ответа на один вопрос, очень интересовавший Мезенцева и кое-кого повыше. А именно — что есть магия по своей сути и почему магические силы, столь активно присутствующие в Аргуэрлайле, почти незаметны на Земле?

Москва, 198.. год

Ускар Фесо Торк смотрел на странный город, раскинувшийся перед ними.

С балкона одиннадцатого этажаоткрывался великолепный вид.

Дома больше любого из дворцов властителей Аргуэрлайла. Ровные, идеальные дороги. Множество железных повозок, снующих туда-сюда. Входы в подземные тоннели, по которым меньше чем за час можно пересечь этот огромный город из конца в конец. Огромные магазины. Исполинские мастерские, в которых делали все эти механические чудеса. Резиденция местных правителей (хотя и уступавшая, скажем, Запретному городу Сарнагара, но тоже весьма красивая и величественная).

Право же, столица великого царства, чьим подданным он в некотором смысле теперь являлся, была великолепна.

Нет, конечно, он имел представление о том, как это все выглядит — и по изображениям, которые видел в Тахн-Такх, и по живым картинам — фильмам, как выражаются чужинцы. Но все же увиденное воочию превзошло все его ожидания.

Однако даже на Солнце есть пятна, и эта страна тоже не была пресловутым Солнечным царством, о котором так много говорили древние легенды, столь любимые глупыми простолюдинами.

После того как первые впечатления и потрясения улеглись, трезвый ум мага довольно быстро все расставил по своим местам.

Тут имелись не только высоченные дома и чудесные машины. Покосившиеся деревянные развалюхи, ветхие заборы, сооружения, похожие на большие собачьи будки — почти такие же уборные делают на севере Эуденоскаррианда. Помойки, столь же вонючие, как и у него дома.

И жили тут вовсе не одни мудрецы и воины. Куда больше было простого люда — рабочие огромных мастерских, производивших все потребное для жизни, строители гигантских домов, погонщики самоходных повозок, торговцы…

Но могло ли быть иначе? Даже в пресловутом Солнечном царстве кто-то ведь должен убирать мусор, кормить свиней и чистить отхожие места.

Было, правда, и много непонятного. Вернее, того, что не укладывалось в его представления о разумном. Как это так — крестьяне, приезжающие в город, чтобы купить еду? Или почему продавец или приказчик в магазине позволяет себе то, на что не хватает денег у ученого мудреца, лекаря или воина?

Если бы местные властители спросили у него совета, он бы обязательно порекомендовал повесить пару-другую тысяч торгашей, даже не особо разбираясь в их вине.

Впрочем, его сюда послали не давать советы, пока во всяком случае, а выяснить что-либо важное для ковена. И надо сказать, это ему удалось.

Фесо пребывал в этом мире уже третью неделю и за это время кое-что установил. Прежде всего магические способности тут не исчезают и даже не сказать, что слабеют — скорее, искажаются весьма странным образом. Причем от силы мага это не зависит — из тех жалких крох маны, что присутствуют в этом мире, даже самый сильный чародей не слепит по-настоящему мощного заклятия. А вот кое-что другое тут при известной ловкости вполне доступно. Например, высшие заклятия, управляющие погодой на Земле, само собой, не действуют, но вся мелкая сельская магия, которая доступна даже деревенской ведьме, вполне работает.

Кое-что из целительских приемов тоже работает безупречно, хотя и с большим скрипом.

Вся звериная магия тоже осталась на Аргуэрлайле — его сил хватает, лишь чтобы пугать кошек.

Что самое неприятное — напрочь исчезли все его способности чтеца грядущего. Они, конечно, и были у него не боги ведают какие, но ведь даже сама Марха Мар видела лишь бессмысленный сумбур, в котором разобраться было невозможно. Чего стоила, например, увиденная ею у молоденькой официантки карьера знаменитой певицы — притом что голос у девицы был хриплый и напрочь испорченный табаком.

Все эти наблюдения были уже изложены союзникам.

Узнал он также еще кое-что такое, о чем докладывать не стал, но о чем особо распорядился экселенц.

Лет триста назад шривиджайские маги южной ветви создали накопители маны на основе особым образом выращенных соляных кристаллов.

Они тогда вели войну с ныне сгинувшим царством Сагона, пожалуй, последнюю настоящую магическую войну.

От накопителей особой пользы не получили — выращивать их было хлопотно и сложно, вместимость была не такая большая, а главное — сильному магу они оказались без надобности, а слабому — без пользы, ибо распечатывать их невозможно без непростых заклятий. О них забыли уже лет сто, но экселенц вспомнил. А Фесо выяснил, что в них можно пронести из мира в мир частичку маны. Сейчас это не нужно, но позже…

Однако ж всему свое время…

Сейчас вот, например, время принять пищу.

Покинув свои покои на этом огромном постоялом дворе, именуемые «номер», маг спустился по лестнице («лифт» хотя уже и не пугал, но вызывал сомнения) в местную харчевню.

Зал для трапез напоминал пиршественный покой дворца какого-нибудь властителя не последней руки.

За столиками чинно расположились другие гости, и было их не так много. Все больше солидные люди в годах, немолодые супружеские пары, несколько человек были в форме. Должно быть, то были иногородние, прибывшие в столицу по важным делам.

В углу сидело несколько чернокожих туземцев, хотя вроде бы среди подданных этой державы таких не было. (Или то были иноземные гости?)

Фесо Торк щелкнул пальцами, подзывая как всегда замешкавшегося официанта и прибавив мысленный приказ.

Тот подошел спустя минуту, подал список блюд на бумаге.

Минуты три Ускар разбирал скверно заученную грамоту, но в конце концов выбрал.

Заказал свой обычный обед — четверть молочного поросенка, две порции жареного земляного клубня, который он успел очень полюбить, хлеб — около фунта, сыр и рыбный суп. Предложенный кофе и отвар из листьев, очень любимый аборигенами, он отверг: еще чего не хватало — обед теплой водичкой запивать!

Вместо этого потребовал бутылку красного вина и оливок и тут же наполовину опустошил небольшой, меньше доброй кружки, сосуд, после чего заел напиток горстью маслин.

Люди за соседними столиками с недоумением следили за тем, как исчезает целая гора снеди, какой любому из них хватило бы на два обеда.

А пробегавшие мимо официантки с восхищением глядели на щедрого гостя — красавца-мужчину в самом соку.

Завершив трапезу, вновь щелкнул пальцами.

Официант принес счет, и брови у Фесо чуть поднялись — он съел почти на сто рублей: без малого целый золотой! Ну и цены же тут у них…

Небрежно сунул слуге коричнево-серую бумажку, заметив, что тот был разочарован малым размером чаевых.

Усмехнулся про себя, давай-давай, а то много о себе думаешь, холоп трактирный!

Чародей уже было собирался уходить, как вдруг за его столик присела, не спрашивая разрешения, молодая красивая женщина.

— Вы позволите? — запоздало обратилась она к нему.

Фесо догадался, что перед ним одна из тех самых женщин, которых, по словам хозяев, тут быть не должно. Ощутил некоторое томление в чреслах. Уже три недели у него не было никого в постели. Кроме того, ему давно уже приходили мысли, что надо бы попробовать туземную женщину. Маг еще раз внимательно окинул ее взглядом. Вид не слишком потасканный; вполне соблазнительная фигурка молодой, но уже в достаточной мере зрелой женщины была обтянута хорошо сшитым шелковым платьем лиловых оттенков. Насколько Ускар мог разглядеть, она не следовала забавному обычаю, принятому тут, и не прятала грудь в эти дурацкие полотняные мешочки на лямках.

Мысленно прощупал ее. Результат его вполне удовлетворил. Девица, судя по всему, не так давно занималась своим ремеслом, и дурных болезней у нее пока еще не имелось.

— Как тебя зовут? — спросил, решив, что вряд ли манера общения со шлюхами тут сильно отличается от его родного мира.

Видимо, он слегка ошибся — девица на секунду опешила, но тут же как ни в чем не бывало улыбнулась.

— Катрин, — бросила она в ответ. — А тебя?

— Ускар, — сообщил он, решив назвать свое настоящее имя.

— Оскар? — переспросила дама. — Ты прибалт, что ли?

Маг кивнул, не имея желания развивать тему своего происхождения.

— Нет, вот вашего брата у меня еще не было, — заявила она. — Мне вообще лабусы, ой прости, редко встречались. — Глупо хихикнула. — То есть, если честно, я ни одного живого не видела — только в кино.

Ускар мысленно поздравил себя. Эта дура, насколько он понял, приняла его за представителя какого-то племени с окраин державы. Ну не будем ее разубеждать.

— Может, продолжим разговор в моих комнатах… э-э… в апартаментах? — со вкусом выговорил он новое слово.

— Да, конечно, — с готовностью подтвердила Катрин, вскакивая.

Когда за ними закрылась дверь номера, девчонка тут же небрежно плюхнулась в кресло и развалилась там, закинув ногу на ногу.

Теперь пришел черед Ускара слегка опешить, но он тут же понял, что, должно быть, тут неизвестен принятый у него на родине обычай, когда проститутка, раздевшись, становится на колени и предлагает себя клиенту. Подумав, маг решил предоставить инициативу ей, в конце концов, за что он ей собирается заплатить?

— Может, еще вина? — спросила уже освоившаяся на новом месте шлюха. — Закажем в номер?

— Не возражаю, красавица, — прищелкнул языком Фесо. — Как у вас говорят… э-э… как это по-русски… Машу каслом не испортишь.

Катрин искренне расхохоталась, откинувшись в кресле, — ей и в самом деле его слова показались очень смешными.

— Ну это смотря каким каслом! — молвила она, смахнув выжатые смехом слезы.

— Как там наши подопечные?

Старший лейтенант Кирпичев в очередной раз подивился великолепной слышимости — прежние рации громко хрипели и свистели.

— Поел, собирается уходить, — доложил он, выглядывая из-за газеты. — Нет, отставить, нему какая-то девчонка подсела. Лица не разгляжу, но, кажется, из здешних, прикормленных.

— Шлюха, что ли, гостиничная? — осведомился находящийся в километре отсюда, в здании на площади Дзержинского, майор Снегирев.

— Ну да. Что предпринять?

— Ничего, — последовал ответ через несколько секунд. — Пусть его… повеселится. Авось она его ничем таким не наградит. А если и наградит, так сам и вылечится. Они это умеют.

Снегирев отключился, и Кирпичев выдернул из уха крошечный наушник, замаскировав рацию сложенным журналом.

Проводил взглядом могучую фигуру объекта, рядом с которым девица выглядела тонким стебельком.

Вообще-то изначально была мысль поселить их всех на одной из баз Комитета. Но подопечные, так и хочется сказать, поднадзорные, решительно этому воспротивились, заявив, что они не пленники, а гости.

И начальство решило не обострять ситуацию.

Кроме того, свою роль сыграло еще одно.

На базах люди, как правило, ушлые и внимательные, и странные типы неизбежно привлекут их внимание. А стоит поглядеть хотя бы на Ускар Фесо Торка или великолепную Марху Мар — и умный человек запросто может понять больше, чем нужно.

В гостинице же — другое дело, мало ли какие иностранцы могут припереться в Союз?

Кроме того, эти гости уже не раз бывали в Октябрьске, жили там подолгу, познакомились с достижениями земной цивилизации и не будут пытаться, как иные киногерои, напиться из толчка или колотить в дверь лифта с воплями: «Замуровали, демоны!»

Дождавшись, пока зелье погрузит клиента в забытье, Катрин начала действовать.

Торопливо стащила с него пиджак, еще раз подивившись ширине могучих плеч и крепости грудной клетки.

В кармане обнаружила бумажник довольно дешевого вида, в котором было триста рублей тремя бумажками и пригоршня мелочи.

Паспорт она даже не стала смотреть — на что ей?

Был там еще какой-то странный пропуск в прозрачном пластике, с фотографией, но без фамилии — только длинный номер.

Девушка еще раз внимательно оглядела бесчувственного клиента, и тревога толкнула ее. Какой этот мужик все же странный. Огромный, костистый и весь, как бы получше выразиться, чужой.

Только сейчас рассмотрела наколки на могучей, поросшей колючим волосом руке. Они ее удивили. Не уголовные, не морские, не армейские, а какие-то… непонятные. Змея, душащая в объятиях не женщину, как традиционно любят изображать мастера татуировки, а не то крокодила, не то дракона. Двое мужчин, сражающихся на мечах, — причем фигурки странные, словно скопированные со старинных ваз, которые она видела в музее, еще будучи школьницей.

На татуированных пальцах имелись перстни — тоже необычные. Явно старинной работы, но не поймешь какой. Не русской и не европейской. Узоры тонкие, искусные, а камни тускловатые, грубой шлифовки.

На запястье левой руки, пересеченном толстым шрамом (как будто топором рубили), был застегнут тяжелый наборный браслет из серебра, инкрустированный фионитами. Сначала она даже подумала, что это алмазы, но потом догадалась, что никто в здравом уме не будет вставлять алмазы в серебро, да еще таскать на виду столько брюликов.

Катерина принялась раздевать клиента.

Тело, смуглое и волосатое, казалось телом борца или грузчика. Под слоем жирка, затянувшим его, все равно чувствовались железные мышцы.

На коже, крепкой и упругой, как у молодого, было с дюжину длинных узких шрамов — явно от ножей (да как бы не от сабель!). В крутых переделках бывал мужик… Один шрам на животе четырехугольный, как от старого штыка.

Она даже удивилась, вроде бы по возрасту воевать еще не должен был…

Да мало ли… Афганистан и все такое…

«Но какой же здоровый бугай все-таки!! — думала, перетаскивая бесчувственное тело на торопливо расстеленную кровать. — Как есть бугай!»

И руки его напоминали два окорока, большие и тяжелые, с толстыми пальцами, раза в три толще, чем у нее. Хотя именно руки выдавали в нем человека, как принято говорить, умственного труда.

Зло усмехнулась. Как же, умственного! Небось уже кого-то отправил на тот свет этими лапищами, и не одного!

На груди и животе были наколки в таком же духе, что и на руках.

Когда она стащила с него брюки, то невольно присвистнула.

Под ними обнаружились не какие-нибудь элегантные закордонные плавки и даже не обычные семейные трусы с заплатками, которые ей приходилось видеть на вполне хорошо упакованных командированных. Нет, на нем были какие-то странные длинные подштанники почти до колен, из некрашеной материи. Чуть ли не домотканые, со швами ручной работы.

Пожала плечами. Ну впрочем, в Литве, или откуда он там, на хуторах такое барахло могло вполне сохраниться в сундуке. Прибалты — они же скупердяи известные.

Так, а это еще что?

Под кальсоны-недомерки было надето еще что-то.

Ну-ка взглянем…

Когда она стянула с беспечно всхрапывающего клиента подштанники, то от удивления даже не стала разглядывать его мужское достоинство (надо сказать, достаточно внушительное).

На бедрах спящего был застегнут вытертый кожаный пояс: узкий, с двумя большими карманами, застегнутыми пряжками из почерневшего серебра.

Ничего такого ей видеть доселе не приходилось.

Подумав немного, девушка начала расстегивать пряжки. Это удалось не с первого раза, странная конструкция была уж слишком непохожей на ту фурнитуру, которую Катька видела в своей хоть и не длинной, но богатой событиями и приключениями жизни.

Ощущение чего-то неправильного вновь возникло в ее душе. Но одновременно что-то словно манило ее побыстрее расстегнуть замысловатые, массивные застежки старого серебра. Вот наконец ей это удалось, и она вытащила на свет божий содержимое пояса.

Это было изделие размером с детское блюдце, выполненное из старого, отливающего красным золота и сплошь покрытое крупными драгоценными камнями чистой воды. Алмазы и изумруды великолепных оттенков и безупречной огранки. Самые дорогие камни в мире.

Минуты две Катерина беззвучно материлась про себя.

Должно быть, она крепко прогневила Бога или беса, раз ее нанесло на этого делового прибалта!

За такую штуку он прибьет не задумываясь, да она сама бы прибила кого хочешь! А главное — откуда мужик ее взял? Где вообще можно взять такое?! Он что, Алмазный фонд ломанул?..

Ч-черт, что же делать?!

Вновь скользнула взглядом по поросшему буйным полуседым волосом паху.

Хозяйство было действительно дай бог каждому.

Еще года два назад Катерина пожалела бы, что ей не придется познакомиться с мужиком поближе. Но она уже напробовалась этого добра достаточно, чтобы даже тени грешных мыслей не возникло в ее хорошенькой головке.

Пожалуй, будь на ее месте Зойка-медичка, любившая секс пуще всего…

(Так на то она и Зойка-медичка, работающая от всей души под самым завалящим клиентом и за то получающая не двадцать пять или в лучшем случае пятьдесят, как все прочие девки, а не меньше сотенной.)

Минут пять Катерина сидела прямо на полу рядом с похрапывающим прибалтом и думала, что ей со всем этим делать.

Ясное дело, соваться с подобной штучкой к «деловым» ювелирам, которым она иногда сбывала подарки клиентов, смысла нет — они если и не сдадут ее ментам от греха подальше, то цены настоящей не дадут в любом случае.

А бранзулетка, как несложно было догадаться, тянула на сотни тысяч. Может, и не в рублях.

И Катерина знала даже, как их получить.

У нее есть паспорт спившейся двоюродной сестры, ныне догнивающей в деревне на Ярославщине с таким же пьяницей мужем и забывшей обо всем, кроме водяры. По этой ксиве она устроится на какой-нибудь корабль загранплавания — рыбообработчицей, поварихой, официанткой, или кто еще там есть?

А потом сойдет в первом же порту и…

Она не будет спешить и сначала осмотрится и обвыкнется за кордоном — вот и пригодится английский, который изучила специально для общения с клиентами.

Но сейчас главное — убежать отсюда прочь, как можно дальше.

Торопливо сунула побрякушку в сумочку, но потом вдруг зачем-то вынула ее и с минуту любовалась великолепной, завораживающей игрой камней…

Ей пришлось сделать усилие, чтобы вновь спрятать украшение, после чего Катерина вылетела из номера как ошпаренная.

Спустя несколько часов коридоры гостиницы «Россия» огласил бешеный рев, достойный медведя, которому прищемили причинное место.

Влетевшие в номер, занимаемый гостем из какой-то Богом забытой латиноамериканской страны, коридорные и горничные увидели дикое зрелище — громадный голый татуированный мужик сидел на ковре и, потрясая широким кожаным ремнем, ревел в голос, обливаясь слезами и ругаясь на никому не понятном языке.

В чувство его не смогли привести ни подсунутые обслугой стакан воды, ни вопросы двоих крепышей в штатском, деликатно оттерших гостиничного милиционера, ни даже уколы спешно вызванного врача.

Ускар Фесо Торк не смог ничего объяснить, даже когда пришел в себя, — потрясение от кражи Знака Дороги было настолько велико, что он вмиг забыл русский язык, выученный с помощью чар.

Москва. Кремлевская больница в Кунцеве. 198… год

То, что генсек нежилец, было видно и невооруженным глазом. Впавшие, пожелтевшие щеки, мешки под глазами, обескровленные губы, сжатые в тонкий шнур. Представив, какую боль испытывает этот всесильный человек, Тихомиров содрогнулся. Врагу не пожелаешь, не то что главе родного государства.

Выпив предложенные медсестрой пилюли, пациент номер один Кремлевской лечебницы в Кунцеве вяло улыбнулся:

— Продолжайте, товарищ генерал.

Тихомиров кивнул, едва удержавшись от того, чтобы не козырнуть. Но к пустой голове, как известно, руку не прикладывают, а свои фуражки они с Мезенцевым сдали внизу, в гардеробе.

— Итак, товарищ генеральный секретарь, мы нашли только один мир — и уже в нем столкнулись с вещами, о которых даже не думали. А что ждет нас в других мирах? Что, если есть цивилизации, обогнавшие нас так, как мы обогнали жителей Аргуэрлайла? Что, если где-то существуют объединения таких цивилизаций? А вдруг имеются некие законы, установленные для взаимодействия между разными вселенными? И тогда, скорее всего, вряд ли они одобряют войну одного мира с другим.

— Вот как вы рассуждаете?! — саркастически оборвал его министр обороны. — Так, может быть, нам вообще надо убираться из того мира и предоставить его своей судьбе? Вот так прямо сразу? Это самое… невмешательство во внутренние дела? В абстрактный гуманизм впадаете, товарищ Тихомиров.

— И в исторический пессимизм, — подсказал молодой и круглолицый секретарь ЦК КПСС с большим родимым пятном посреди высокого лба.

— И в пессимизм… — повторил со вкусом старый маршал, в свое время благословивший проект «Порог».

— Ну зачем так резко, товарищи? — остановил соратников генсек. — Мы ведь призываем к терпимости. Нужно начинать с себя. Товарищ Тихомиров как честный офицер и коммунист решил высказать свое мнение, а вы не хотите спокойно выслушать. А вдруг мы ошибаемся? За ошибки в политике приходится расплачиваться и иногда слишком большой ценой.

Он замолчал и болезненно скривился, видимо вспомнив о чем-то неприятном. Тихомиров готов был поспорить, что руководителю страны пришла в голову мысль о недавно сбитом корейском самолете, когда погибли все его пассажиры и члены экипажа. Этот инцидент нанес серьезный ущерб международной репутации СССР, а партийная верхушка до сих пор еще не выступила с его оценкой.

— Значит, вы советуете свернуть проект «Порог»? — вкрадчиво поинтересовался интеллигентного вида человек в таких же очках, что и хозяин больничной палаты.

Генерал глянул на председателя КГБ, потом на его подчиненного, Мезенцева, который незаметно для других постучал себя кулаком по голове. Предупреждал же, мол, тебя, дурака, не суйся со своими кляузами наверх. Не согласен — подай тихонько рапорт и уходи на пенсию.

— Относительно нашей политики в Аргуэрлайле, Виктор Михайлович, советов давать не берусь, — спокойно ответил Тихомиров. — Но все дальнейшие попытки проникновения в иные миры следует пока прекратить — это мое категорическое мнение…

«Да кого здесь интересует твое мнение, идиот!» — выругался про себя Мезенцев, но внешне никак не показал своего отношения к сослуживцу.

— Речь идет ни много ни мало о судьбе страны, и более того — о судьбе всей нашей цивилизации. И мы не имеем права рисковать.

Круглолицый с родимым пятном дернулся, желая вставить реплику, однако генсек остановил его слабым, но решительным жестом:

— Подождите, Михаил Сергеевич. Давайте дослушаем.

Герой Сарнагара взглядом поблагодарил вождя.

— Представьте только ситуацию, если бы мы оказались в мире, где существует магическая цивилизация, подобная той, что была на Аргуэрлайле в древности? Как бы отреагировали аборигены на наше появление? К чему бы это могло привести?

— Я, знаете, товарищ генерал, — крякнул министр обороны, — уже много слышал про эту самую вашу цивилизацию, про Гиперборею и прочие тамошние Атлантиды. Ну и что? Русский солдат и не из таких передряг выходил. Вспомните Суворова, обе Отечественные войны. Да вы сами не столь давно из Афганистана. Что за пораженческие настроения?! Считаю ваш доклад проявлением недопустимой растерянности в новых условиях. Ну-ну, — покровительственно улыбнулся маршал, — стыдно вам, молодым, в конце концов. Мы, старики, вот не боимся, а вы прямо-таки в панику ударились.

— Это не паника, товарищ Маршал Советского Союза, — вытянулся перед министром Тихомиров. — И не пораженческие настроения. А здравый смысл…

— Так ты что ж это, сукин сын, — опешил главный военный страны, — меня в старческом скудоумии обвиняешь?! Да я…

«Все, трындец герою, — констатировал Мезенцев. — Вот уж поистине горе от ума».

И вновь генсек выступил в роли миротворца:

— Успокойтесь, Дмитрий Федорович, он совсем не то имел в виду.

— Но, Юрий Владимирович, все же слышали…

— Мы все немного устали, — похлопал его по руке глава государства. — Потому и на нервах. А столь серьезный вопрос с кондачка решать нельзя. Надо с холодной головой, как учил Дзержинский.

Маршал что-то буркнул себе под нос в том смысле, что-де он не чекист. Бывший и нынешний председатели КГБ переглянулись — оно и видно.

— Я ознакомился с вашими выкладками, товарищ Тихомиров. Виктор Васильевич, — генсек протянул руку к своему помощнику, и в нее легла папка с гербом. — Доводы серьезные. Признаться, если бы мы предвидели, к каким последствиям приведет разворачивание проекта «Порог», то, возможно, не стали бы и начинать его.

Он вздохнул.

— Затраты, конечно, окупаются. Найденные вами, генерал, сокровища, а также залежи радиоактивных элементов, которые практически не нуждаются в обогащении и готовы к немедленному использованию в оборонной промышленности, бесценны. Однако это лишь материальная сторона дела. Гораздо важнее для нас, коммунистов, человеческий фактор. А вот здесь надо думать. И мы будем думать… Вот только отметим годовщину Великого Октября, проведем пленум и…

Громкий, натужный кашель прервал его речь.

В палату ворвался лечащий врач, академик Гучалин, и замахал руками на посетителей:

— Да вы что, товарищи! Так нельзя! Вы утомили Юрия Владимировича! Все, все, прошу незамедлительно удалиться! И никаких возражений!

Генсек виновато развел руками. Дескать, против медицины он здесь бессилен. Тут доктора хозяева.

На пороге Тихомиров оглянулся.

Его взгляд наткнулся на внимательный прищур больного.

Над кроватью приподнялась рука, сжатая в кулак. Известный ротфронтовский жест, означавший уверенность в победе.

Мурманск. Общежитие тралфлота

— Что это тут написано? — недоуменно процедил милиционер, — Каюркан Сайоранович Миилду? Что за национальность такая — тамхаец?

— Тамхайцы — это небольшой горский народ в Дагестане, — торопливо пояснил Снегирев.

Старшина оглядел высокого и белокурого чародея. Тот не напоминал жителя Кавказа.

Но в последние дни в городе и без того творилось столько непонятного, что появление двух странных типов в компании с московскими следователями ничего сюда не добавляло.

— Проходите, — козырнув, разрешил страж закона, пропуская их внутрь общежития.

Шагая по обшарпанному лестничному маршу, майор госбезопасности в очередной раз прокручивал в уме события минувшего месяца.

Признаться, никаких особых неприятностей от союзных магов, которым вдруг приспичило попасть в Москву, он не ждал. Тем более что были и более важные дела — эта непонятная суета, неожиданно начавшаяся вокруг прогностической группы, и странные и нехорошие слухи, поползшие среди солдат и офицеров, — слухи сколь непонятные и абсурдные, столь и зловещие.

Но совсем скоро ему, как ответственному за отношения с Конгрегацией, стало не до молвы.

Ситуация выглядела одновременно смешно и нелепо.

Глава миссии магов, какой-то там младший кормчий Ускар Фесо, снял в гостинице девушку не слишком строгого поведения, по совместительству — клофелинщицу. Когда принявший клофелина с вином почтенный Ускар отключился, шлюшка обшмонала его со всем старанием и, прихватив найденное добро, была такова.

Сейчас чародей рвет и мечет, обещая голыми руками порвать герлу, а начальство бесится вместе с ним и грозится порвать уже его, майора КГБ Снегирева. Дескать, завалил наружное наблюдение, теперь рой носом землю.

Дело, конечно, не в том, что пропали три с лишним сотни рублей и пяток золотых перстней. И даже не в сгинувшем ТТ, тем более негодном.

По словам колдуна, исчезла ценнейшая магическая реликвия Холми, вверенная ему на хранение как одному из повелевающих ковена. И от успеха поиска зависит дальнейшая карьера майора и, как прозрачно намекали маги, еще многое другое, поскольку даже богам неведомо, как могущественный талисман поведет себя в чужом мире.

В помощь майору придали младшего лейтенанта Серегина, выдернув того из Аргуэрлайла и оторвав от любимой жены. Зачем нужен этот непрофессионал, Снегиреву не пояснили. Однако младшой действовал столь рьяно, что майор порой сомневался, кто старший в их поисковой группе.

Дело оказалось на редкость тяжелым — потаскушка действительно как в воду канула.

Трясли ее знакомых, родных, с зоны этапировали ее мимолетного жениха, уже шестой год тянущего срок за попытку ограбления сберкассы… Все тщетно — Катерина и в самом деле как будто растворилась в воздухе, и Снегирев даже начал, несмотря на всю невероятность ситуации, подозревать, что к делу причастны его коллеги из стана вероятного противника.

К тому же доводилось изворачиваться изо всех сил — ведь наивысшей категории секретности с проекта «Порог» никто пока не снимал.

Пришлось выдумывать легенду о каком-то кладе, имеющем огромную ценность, украденном пожадничавшим археологом из Харькова.

Ничего не понимающая милиция трясла скупщиков краденого, а до всех сомнительных ювелиров была оперативно доведена информация, что обо всех, кто принесет какие-то необычные драгоценности, следует докладывать… куда следует под страхом очень крупных неприятностей.

За две недели шустрые сыщики выгребли у всякого рода сомнительного элемента чуть ли не полпуда золота, а также накрыли настоящую банду грабителей древних курганов, имевшую на вооружении не только лопаты, но даже револьвер и два обреза и работавшую по наводке целого доктора наук. Причем взяли на горячем — деятели как раз вскрыли неразграбленный курган сарматского вождя под Астраханью.

По совету магов, Снегиреву докладывали обо всех подозрительных и непонятных случаях, имеющих хоть малую связь с криминалом.

Дважды им приходилось бросать все и вылетать на другой конец страны, причем во втором случае дело было серьезным — в Благовещенске объявилась безумная пророчица, изрекающая нечто, подозрительно напоминающее те слухи, что ходили в ОГВ.

И вот наконец информация из Мурманска.

Собственно, он бы не обратил на нее внимания, но Марха Мар (по наскоро выписанному паспорту Елизавета Кимовна Хван), даже почти не читая, ткнула пальцем в распечатку телетайпа:

— Вот!

Это было сообщение от начальника РОВД о цепочке странных событий в общежитии тралфлота.

Вначале невесть откуда взявшийся крокодил едва не откусил руку рыбаку; в канализации нашли питона, а в местном портовом общежитии по всем этажам расползлась стая ядовитых змей. Сперва подумали, что этот зоопарк приволок из загранки какой-нибудь любитель экзотического зверья, да и не уследил. Но тщательный осмотр комнат силами милиции, пожарных и персонала общежития результатов не дал.

Затем под лестницей в подвале обнаружился труп матросика с рефрижераторной базы «Калининград», известного любителя прекрасного пола, причем не зарезанного и не с проломленным черепом, а словно проткнутого раскаленным ломом.

И уже в ходе поисков местный комендант обратил внимание, что недавно принятая буфетчицей на круизный лайнер некая Ирина Никольская выглядит заметно старше, чем буквально считаные дни назад.

Когда Снегирев с опергруппой садился на Ленинградском вокзале на проходящий поезд Ереван — Мурманск, пришло сообщение, полностью подтверждающее мнение уважаемой пророчицы. И вот они тут, на месте.

Поднимаясь по лестнице к обиталищу презренной распутницы, Фесо Торк в тысячный, наверное, раз представлял, что он с ней сделает. То, что низкая тварь ограбила его, одурманив какой-то отравой (Высочайшие!!! Да самая последняя шлюха Аргуэрлайла не позволит себе такого!), это, в сущности, можно пережить. Ему, в конце концов, плевать на украденные местные деньги и даже на перстни, хотя и дорогие ему как память о юности, когда он был лишь вольным магом. Но медальон Арга! Знак Дороги! Святыня и талисман его ковена!

Ничтожная девка, посмевшая прикоснуться к великой вещи, не понимая даже, что она лапает своими грязными руками, заслуживает смерти.

И Небо свидетель — он потребует у союзников ее голову!..

Все в том же напряженном волнении Снегирев вышел на круглую лестничную площадку. На стенах, расписанных масляной краской, были изображены рыбаки, бодро тянущие сеть. Посреди площадки стоял большой аквариум с диковинными рыбами.

Майор машинально остановил на нем взор — длинная, похожая на синюю змею рыба ткнулась большим жабьим ртом в стекло аквариума и, вильнув хвостом, повернула в сторону. Золотая рыбка, кокетливо изгибаясь, промелькнула вдоль стекла.

«Как в подводное царство попал», — с невеселой усмешкой подумал чекист.

Мимо них безучастно прошла уборщица в синем халате, волоча за собой швабру.

Снегирев поймал себя на мысли, что той наверняка безразличны все тайны и загадки мира и, скорее всего, все происшедшее она воспринимает как досадную помеху в размеренной, привычной жизни рыбацкой общаги.

Догадка его не обманула. Перехватив высунувшуюся из-за двери даму не первой молодости в японском халате, уборщица дребезжащим басом рявкнула:

— Ты когда свое кошколюбие прекратишь, Семенова?! Твои хвостатые уже скоро всю общагу загадят!

— Не у одной меня кошки живут, — отбрила, не смутившись, дама, блеснув золотом зубов.

«Наверное, буфетчица или повариха», — с неожиданной неприязнью подумал майор.

— Верно, да только у других ящики для зверья стоят, а ты своих срать в коридор выпускаешь! Чтоб этого мне не было, а то устроила, понимаешь, тут свинарник, кошистка хренова!

Фесо пожал плечами и, как ни был мысленно занят предстоящей расправой с нечестивкой, все же подумал, что порядки тут в чем-то глубоко неправильные. Это же надо, какие-то бабы учинили свару в присутствии двух высших чинов! У них в ковенах, конечно, не Сарнагарасахал, да развеет его прах ветер, но законы даже самых мягкосердечных городов Конгрегации предписали бы глупым теткам плеть или колодки!

Но вот они оставили далеко позади выясняющих отношения почтенных дам и оказались перед неприметной дверью.

Возле нее стояли, переминаясь с ноги на ногу, два милиционера — старшина и капитан.

А из-за двери, как почуял Фесо, несло магией. Сильной и искаженной, когда все силовые линии и потоки перекручены так, что не то что магу, а и кормчему не разобраться, что к чему.

Снегирев молча показал удостоверение. То же проделали и Серегин с остальными.

— Проходите, товарищи, мы вас ждали…

Но, опередив чекиста, в распахнувшуюся дверь шагнул Ускар Фесо Торк.

Даже он не сразу узнал ее.

Та, что сидела перед ним, ничем не напоминала молодую, аппетитную красавицу Катрин.

За столом развалилась, уставив в пространство невидящий взгляд, худая, морщинистая старуха. Длинные белые волосы комом высохшей паутины свисали на пожелтевший лоб и костлявые плечи.

Рука ее, скрюченная птичья лапа, сжимала Знак Дороги.

Фесо торопливо шагнул к столу и едва успел поставить блок: из украшающего центр Знака зеленого хайфирра вылетела бледная молния.

— Мы уже пробовали, — сообщил капитан. — Один наш в реанимации, двое — в ожоговой палате… Не знаю… но заберите это, пожалуйста, поскорее.

— Пусть они убираются! — рявкнул Ускар, повелительно кивая Артему.

— Прошу вас, товарищи, — неловко улыбнулся младший лейтенант, как бы извиняясь за грубость «коллеги».

Без звука милиционеры удалились. Чего зря спорить с конторскими? Опять же своя голова дороже. Пускай гэбисты расхлебывают.

— Вам тоже не нужно быть тут, — посоветовал Серегин майору. — Это может быть опасно…

Чекист, казалось, секунду колебался, но потом подчинился. Спустился со своими людьми этажом ниже и занял боевую позицию. У него имелись полномочия лично от товарища Чебрикова в случае непредвиденного хода дела произвести полную зачистку.

Ускар извлек из сумки припасенный на подобный случай жезл, вырезанный из простой омелы, но со вставленным в навершие прозрачным камнем, в глубине которого мерцали яркие искры.

Маг не стал творить заклятия или чертить жезлом знаки.

Он просто навел его на страшную старуху и надавил выпуклость резного орнамента.

Из-под откинувшегося камня беззвучно вылетела игла дерева сау и воткнулась в желтую, морщинистую кожу шеи Катерины.

Носительница Знака была надежно защищена от любой магии и чародейства, и, чтобы пробить эту защиту, потребовались бы хитрые рунические плетения и многочасовая подготовка. Но зачем? Ведь дикая, искаженная магия Знака вскоре все равно должна умертвить дерзкую, не говоря уже о том, что она вполне заслужила смерть.

Игла глубоко ушла в основание шеи, и Катя Панкина, бывшая валютная путана Катрин, случайно прикоснувшаяся к древней мощи иного мира, без звука умерла.

Одновременно откуда-то снизу раздался грохот взрыва, потянуло паленым.

Не обращая внимания на это, чародей подошел к жертве и вытащил иглу, чтобы тут же спалить в крошечном язычке пламени амулета.

В широко распахнутую дверь всунулся Артем Серегин.

— Тут… — начал было он.

— Ничего страшного, брат по Силе, — передернул Фесо плечами, беря Знак со стола. — Должно быть, где-то остались ее вещи, и теперь отраженный силовой поток сориентировался на них.

Прибежавший комендант подтвердил, что да, в каптерке, теперь уже бывшей каптерке, остался ее чемодан.

— Собственно, на этом все, — развел руками холмиец. — Я могу возвращаться. Надеюсь, ваши люди тут смогут справиться без меня, тоан? Наш брат по Силе в случае чего поможет. — Кивнул в сторону младшего лейтенанта.

Артем прижал руку к груди, выражая согласие.

— Теперь что касается стражников…

— Мы уже взяли все нужные подписки, — поспешно сообщил Серегин, опасаясь за судьбы ни в чем не повинных милиционеров.

— Да нет, тут подпиской не обойдешься.

— И что же? — осторожно спросил майор, готовый к крайним мерам.

Как бы прочитав его мысли, маг покачал головой и поцокал языком.

— Вам нечего бояться, тоан, они все забудут, — самодовольно изрек Фесо, поигрывая спрятанным под рубашкой медальоном. — Уже забыли.

Вечером Артем вышел из общежития и направился к гавани.

Большой, серый, с высокими бортами теплоход возвышался над оградой порта — он явно готовился к отходу. Серегин приблизился.

Грузы лежали на мокром от дождя каменном пирсе. Их поднимали на борт лебедками. Время от времени несколько ящиков отделялись от остальных грузов, ползли по пирсу и под зычный выкрик «вира!» взмывали в воздух.

Темнело.

Моросил дождь.

У трапа стояли два пограничника в серых плащах с надвинутыми капюшонами. Из-под капюшонов выглядывали зеленые околыши фуражек и лакированные козырьки, покрытые мутными капельками дождя.

Сквозь толпу, оглушительно сигналя, пробирался автокар. С ЗИЛа сбрасывали привезенную в бумажных пакетах почту.

И вдруг Серегин почувствовал себя здесь чужим.

Вокруг лежал другой мир, от которого Артем, как оказывается, уже успел отвыкнуть. И все — и этот корабль-исполин, и снующие туда-сюда машины, и пограничники — на миг показались ему куда менее реальными, чем оставшийся позади Аргуэрлайл, куда ему скоро предстоит вернуться.

Быстрей бы уже…

Октябрьск. Застава Ильича

Часовые у шлагбаума на дороге к главным воротам Октябрьска не дремали. Хотя дремать на шлагбауме было своеобразной привилегией этого поста, считавшегося поэтому весьма завидным, — пара часовых заступала на сутки, в течение которых приходилось лишь пять-шесть раз пропускать транспортные колонны, а остальное время можно было спать, играть в шахматы или травить анекдоты — смотря по желанию. Потому как до ворот два кэмэ — кому охота тащиться в такую даль пешком, а шум приближающейся машины успевал пробудить караульных.

Но сейчас часовые, как и положено, бдели — как сообщил им при заступлении на пост начкар, сегодня в полдень ожидается появление колонны бронетехники — начальство наконец вняло штабу ОГВ и согласилось перебросить в Аргуэрлайл еще десятка два машин вместо испортившихся или погибших.

Тишина, нарушаемая лишь треском саранчуков да гортанными перекличками чаворов, повылезавших из своих нор, поневоле навевала сон.

— Слышь, Степан, глянь. Там в «дырке» что-то творится или мне мерещится?

Голос старшего по наряду, ефрейтора Чиркова, мигом заставил рядового вынырнуть из приятных мечтаний.

— Да вроде ничего, товарищ ефрейтор, — сообщил он, вглядевшись в дальний конец дороги.

— Точно? — с напускной суровостью осведомился Чирков. — А вроде блеснуло чего — как молния… Степан, да ты погляди! — вдруг взвыл ефрейтор, указывая за спину подчиненного.

Тот обернулся…

Еще пару секунд назад вокруг ничего особенного не было — каменистая дорога, круто уходящая под уклон, и мутноватое марево в ее дальнем конце.

А теперь там, в том месте, где этот мир соединялся с другим, с их родным, что-то происходило. Дымка набухала, уплотнялась, словно бы за ней что-то проступало, а затем вдруг ртутно засиял зеркальный треугольник — из лекций по специальной подготовке оба воина знали, что именно такую форму имеет этот непонятный дромос. Вот по нему побежали полосы — как по экрану испортившегося телевизора. Часовые еще успели увидеть, как треугольник вдруг засиял ярко-голубым светом, и упали наземь, невольно ожидая взрыва.

Но ничего не произошло.

Осторожно подняв голову, они увидели прежний пейзаж — скалистые обрывы и гребни, наезженная дорога и туманное марево…

Пять минут бойцы облегченно утирали пот и перешучивались, думая, что все и в самом деле кончилось.

Потом из дромоса вынырнули грузовики — один, другой, при этом как-то непонятно вихляя… Машины, ползущие как букашки, принялись юзом тормозить, расползаясь по дорожной ленте…

Не доезжая до часовых, авто вдруг начали съезжать на обочину.

Ефрейтор Чирков неуверенно поднял трубку полевого телефона.

Но от западных ворот Октябрьска уже мчались машины, среди которых мигала проблесковым маячком «таблетка», за которой пылил фургон полевой лаборатории спецотдела. А позади катилась выкрашенная в красный цвет «волга» магической службы…

Северное побережье империи Эрикант

Ветер гнал их утлое суденышко вперед, к линии берега. Она шла через весь горизонт, блестя ледяными вершинами хребтов…

«Кажется, это материк», — отрешенно констатировал Каиров.

Возможно, тот самый загадочный великий восточный материк, о котором в известных кавторангу краях ходили лишь туманные слухи.

Если его вычисления были правильны, то суша вполне могла бы соответствовать земной Австралии. Там вроде нет таких высоких гор, хотя… Хотя непонятно вообще, имеет ли земная география хоть какие-то параллели с миром, куда он попал. Рисунок созвездий над головой и лик Луны говорили, что вроде имеет. Но все остальное нашептывало: нет,это лишь кажется тебе, капитан, тут все чужое, и ты тут чужой.

И это было очень неприятно — Каиров привык верить звездам, зная, что те не обманут.

Но, может, в этом мире и они лгут?

Ветра, течения, редкие шторма и частые шквалы несли крошечный ковчег землян по океану. Из двух десятков переживших встречу с Ужасом бездны в живых оставалось девять человек — восемь землян, считая капитана, и второй переводчик — Иска Тоно.

Но он, даром что почти пятнадцать лет, по его словам, плавал в водах Южного океана и даже один раз побывал в Шривиджайе, ничего не мог толком сообщить об участке этого самого океана, куда их вынесло.

Лишь жуткие легенды, рассказы о смельчаках, рискнувших туда сунуться и вернувшихся с богатой добычей. Или не вернувшихся и умерших ужасной смертью вместе со всеми спутниками (правда, неясно, кто тогда об этом поведал?). Или вернувшихся с добычей — всякими древними сокровищами, найденными на погибших островах, что, однако, не приносило им счастья, но только скорую и неизбежную смерть.

Что примечательно, все легенды обычно относились к временам баснословным, в духе «давным-давно, никто не помнит уже когда» или «во времена, когда на небесах не было Луны». Но предания эти дружно предостерегали от запретных вод. И похоже, что не напрасно. Ибо те моря, куда забросила судьба Каирова с его экипажем, были явно непростыми.

Днем над волнами часто вставали миражи — от невероятных городов до ледяных айсбергов. Ночью в небесах вспыхивали полярные сияния — такие же яркие, как виденные на Земле.

Однажды они прошли над исполинской отмелью, усеянной торчащими рифами, — ничего подобного Каиров даже и представить себе не мог. Песчаное и коралловое дно за бортом каноэ было видно на протяжении трех дней плавания. Ночами дно (не вода!) светилось, и мимо суденышка проносились тени непонятных существ — угольно-черные, стремительные и уже в своих очертаниях несущие что-то потустороннее и чужое.

Тоно вспомнил лишь, что когда-то, все по тем же преданиям, неизмеримо давно, когда люди были полудикими существами, лишь недавно поднявшимися над животными, в этом океане были земли, принадлежавшие иному разуму. Больше абориген ничего не сообщил, хотя по выражению лица толмача капитан догадывался, что тот, пожалуй, знает больше, чем говорит.

Не раз и не два путешественникам приходилось наблюдать непонятное свечение. Сначала возникали длинные волны света, шедшие почему-то всегда с запада на восток. Постепенно они превращались в длинные лучи, исходящие из неведомого центра где-то за горизонтом, и начинали вращаться — сперва медленно, потом все быстрее, как будто изгибаясь, подобно спицам в колесе нагруженной повозки.

Световое действо длилось иногда по нескольку часов, а потом прекращалось.

Бывали и не столь впечатляющие зрелища: вращающиеся в глубине вод светящиеся колеса — сияющий обод и расходящиеся спицы диаметром всего с полкабельтова.

Про такие Каиров слышал еще на Земле — но вот не слыхал, чтобы они светились лиловым или пурпурным.

Странное дело, но ни одна рыба или медуза не проплыла в подсвеченной непонятным сиянием воде, несмотря на то, что Южный океан в этих местах был достаточно богат живностью. Хорошо, что голод мореходам не грозил, хотя от вяленых осьминогов и полусырой рыбы уже мутило.

Но на этом жуть не кончилась.

Все чаще стали попадаться острова.

Чаще нормальные — сухие, с редкой россыпью деревьев и солоноватой, невкусной водой. И без единого признака присутствия человека.

Но были и другие — зеленые, аккуратные, приветливо машущие листьями густых пальм — но прямо-таки физически излучающие опасность.

Как-то у них почти иссякла вода, и капитан решил все же пристать к такому острову.

Однако чем ближе каноэ подходило к суше, тем сильнее ощущалась угроза. Причем, судя по выражению лиц, то же самое чуяла вся его команда.

Не доходя двух кабельтовых до песчаного берега, Каиров приказал повернуть. И когда уже бросил последний раз взгляд за корму, увидел, как между деревьями мелькнуло что-то длинное и черное — как огромная змея или чей-то хвост. Показалось ему или нет и что это могло быть такое — думать не хотелось. Кавторанг удержался от расспросов, заметили ли что-то его люди.

А вспомнить ту скалу, встреченную три дня спустя после того шторма, в который смыло за борт рехнувшегося Володьку Сорокина! Торчащий прямо посреди синевы океана пик, поднимающийся к небесам метров на пятьсот, а на вершине — высокая цилиндрическая, плавно сходящая кверху гладкая башня в половину высоты горы. Причем не каменная, а сияющая тусклым серебром металлического покрытия. А на линии прибоя — гниющая рыба и выброшенные на скалы кости морских тварей, белеющие под солнцем и напрочь отбивающие желание даже приблизиться к острову.

Чтобы команда не потеряла присутствия духа, Каирову приходилось стараться не на шутку.

На каждой стоянке он загружал команду работой, приказывая устранять малейшие поломки в корпусе, делать запасы побольше. По его приказу моряки учили местные языки. Преподавателем выступал совсем было скисший Иска Тоно. Один из ребят, ленинградец Михаил Орлов, оказался любителем хитрой восточной игры го, и свободные от вахт и прочих занятий резались в эту китайскую головоломку, используя вместо фигур пестрые раковины и камешки.

Так они шли то ли сто тридцать, то ли сто сорок дней — в шторм было не до календаря. И вот наконец берег.

Но что их ждет впереди?

Полускрытый предутренними сумерками берег неуклонно приближался — уже была видна полоска прибоя на отлогом песчаном пляже.

Каиров еще раз распорядился проверить оружие, хотя проверять особенно было нечего.

Один ПС с шестью патронами в обойме у него в кобуре. Три пустых АКМ-74 и полтора рожка патронов у старшины-морпеха Коли Митина. Две РГД на поясе старшего матроса Коновалова. Несколько сигнальных ракет и фальшфейеров, местный бронзовый меч и штык-ножи… На одну схватку. И то лишь если враг не побежит. В противном случае, после того как закончатся патроны, их просто засыплют стрелами. А бронежилеты и каски остались там же, где и вся флотилия. Если полезут в рукопашную, то морпехи, конечно, пару минут отмашутся…

Размышления его оказались нарушены воплем Тоно.

— Там… там… — Трясущаяся рука переводчика указывала на берег, лицо помертвело, из темно-бронзового став сероватым. — Великаны, великаны стерегут эти берега!

Каиров поднес бинокль к глазам — и оторопел.

Неподвижные темные силуэты, приближенные окулярами бинокля, ровно выстроились вдоль берега, как солдаты в шеренгах.

Это похоже на…

Но тут взошло солнце, залив сумрак розоватым ярким светом.

И смех разобрал Каирова, страх мгновенно отпустил.

Команда уставилась на гогочущего капитана, и в глазах всех восьмерых он прочел один и тот же вопрос: а не рехнулся ли их командир?

— Все в порядке, ребята, — отсмеявшись, бросил кавторанг. — Это статуи. Ну как на Земле, на острове Пасхи.

Он даже не заметил, как пропустил обычное «у нас».

Истертый штевень их каноэ вошел в черный песок пляжа.

Изваяния — каждое метров по десять-пятнадцать высотой, выстроившиеся шеренгой, как почетный караул, — бесстрастно взирали на пришельцев.

Повинуясь неосознанному порыву, Каиров высоко поднял над головой ракетницу и выстрелил, салютуя открытой ими земле.

Три разноцветных огня — синий, красный и желтый — взмыли в небо…

Из прибрежных зарослей кучка жрецов в благоговейном ужасе созерцала странных людей, только что зажегших летучие огни священных цветов прародительницы Иас-Марои — небесной покровительницы этой земли.

— О властелин тысячелетий, — изрек старший смотритель покоев, — к тебе Яо Сай Ма, девятый служитель пресветлой Иас-Марои, прародительницы твоей и народа, великий хранитель Нефритового алтаря и…

— Зови, — оборвал его излияния владыка Чаг Рао Син.

Ему уже не так много осталось пребывать на этом свете, чтобы еще выслушивать полные титулы приближенных. Титулы старые и пышные и такие же пустые. Спасут ли эти титулы, когда чужеземные солдаты ворвутся в стены благословенного Эриканта?

— Это ты, — сказал старый император, отрешаясь то ли от тяжких государственных дум, то ли от дурманящего сна, когда явился жрец — один из двенадцати высших служителей богини-прародительницы. — Я ждал тебя только вечером, Яо Сай Ма. Ты слишком тороплив.

— Никакое стремление быть полезным владыке не может и оказаться торопливым или преждевременным, — почтительно ответил вельможа.

Взгляд императора стал острым, будто хотел прочесть в мыслях придворного принесенную им новость, прежде чем тот выразит мысль словами.

— Говори, — приказал император, жестом прогнав с веранды слуг с опахалами.

— О великий, — начал Яо Сай Ма, — старший алгу нашей обители уже четвертый день видит один и тот же сон.

Рао Син насторожился. Он испытывал слабость к пророчествам. Им государь верил порой больше, чем словам своих приближенных, — по крайней мере, если предсказания и лгали, то бескорыстно.

— В этом сне к нему являлась хозяйка волн и просила ее народ не беспокоиться… Она сказала, что пришлет помощь против Сахотта и поддержка эта придет с той стороны, куда уходит каждую ночь Солнце, а принесут ее волны. Цвет ее — черный, искры ее — оттенка радуги, с ней гром и с ней мудрость нам неведомая.

— И что это означает? — нахмурился владыка.

— Не знаю, сияющий, — низко поклонился служитель. — Боги посылают вещие сны, но смыслом их часто является скрытое сейчас от наших взоров светом дня. Но я думаю, богиня хочет сказать, что спасение подоспеет с моря и, видимо, доставят его некие люди, владеющие мудростью…

— Богиня… — с непонятным сарказмом изрек монарх. — Она могла бы и сама помочь — ибо без нашей благословенной страны не будет ей и храмов с жертвами и дарами. Скажи, жрец, тебе никогда не казалось, что в мире богов идет точно такая же схватка за троны и чины, такие же интриги и столкновения, как на нашей земле? Может быть, на небесах идут такие же войны и проигравших точно так же обращают в рабство и убивают? Иногда звезды падают. Почему? Но звезд не становится меньше. Почему, мой астроном? Возможно, вместо тех, что упали, рождаются другие? А звезды живут долго, много тысяч лун светят они, одни и те же. Но и на небе есть завистники, есть негодяи, есть… убийцы. Можно ли убить бога? Может ли бог убить бога или заставить себе служить?

— Не знаю, великий, — жалко выдохнул Яо Сай Ма. — Кто же может знать ответы на твои вопросы?

Взгляд императора выделил яркое пятнышко на дороге, ведущей к дворцу. Пятнышко быстро приближалось.

Как ни был слаб глазами старый государь, он узнал разноцветный плащ гонца-скорохода береговых стражей.

И Чаг Рао Син вдруг понял, с какой вестью тот спешит к вратам Архиссима.

Было ли то наследие великого мага-провидца Са Рино Пау, его предка в седьмом колене, или посланное богами озарение — неважно.

Но император понял — сон жреца оказался пророческим.

Октябрьск. Штаб ОГВ

Совещание началось непривычно мрачно. И дело было не только в погибших. Все дружно ощущали какую-то угрозу, нависшую над их непростым, но в общем благополучным существованием. Появись поблизости армия магов или тысячные стада каких-нибудь древних чудовищ, при всем этом руководители «Порога» чувствовали бы себя, пожалуй, лучше — в конце концов, и с магами, и с чудовищами они уже имели дело, и не без успеха.

Но сейчас под ударом оказалось то единственное, что связывало их с родным миром.

Открыл совещание Мезенцев:

— Коллеги, сейчас товарищ Байдаков доложит нам о происшествии на объекте перехода и его состоянии.

— Сегодня приблизительно в тринадцать ноль-ноль, — начал Сергей Сергеевич, не вставая, — в объекте перехода произошел спонтанный кратковременный процесс неустановленного характера, сопровождавшийся визуальными эффектами и выделением значительного числа энергии в виде ионизирующих излучений и гамма-радиации. Процесс носил векторный характер, то есть излучения и эффекты были заметны лишь на нашей стороне, а КПП № 1 ничего не наблюдал и воздействию не подвергся…

— «Воздействию», — буркнул Сердюк. — Это вы называете воздействием? Семнадцать трупов и столько же кандидатов в покойники?

Байдаков запнулся:

— Я же не виноват.

— Продолжайте, товарищ профессор, — тихо и серьезно попросил Мезенцев, укоризненно глянув на подполковника.

— В результате субъективная длина дромоса… объекта перехода, — поправился ученый, — выросла примерно на одну пятую, а условное поперечное сечение соответственно уменьшилось приблизительно на четверть. Причины, вызвавшие процесс, неизвестны, — вздохнул Байдаков. — Хотя… — Бросил быстрый взгляд в сторону Мак Арса. — По словам специалистов, специфические методы воздействия на природу можно отбросить сразу.

— Точно, — подтвердил Аор. — Ни одна магия не может повлиять на основу мира.

— У меня все, — суммировал Сергей Сергеевич.

— И какой вывод из всего этого может сделать наша наука? — В голосе генерала прозвучал неприкрытый сарказм.

— Пока очень мало данных, — сообщил Байдаков, пролистав записи. — Возможно, в межпространстве произошло какое-то редкое явление вроде циклона или землетрясения. Возможно, что это какие-то естественные процессы в дромосе. Как, скажем… мм… новостройка дает усадку и трещины, так, возможно, и созданный нами объект перехода стремится стабилизироваться.

— То есть, если я вас правильно понял, повторение чего-то подобного не исключено? — уточнил Мезенцев.

Вновь молчаливый кивок.

— А поконкретнее?

— Я дам ответ завтра. После того как будут обработаны данные из шестнадцатой лаборатории, — соврал, не моргнув, Байдаков.

Соврал, потому что данные у него уже были и сейчас проходили проверку в его родном институте, куда он их переслал по спецсвязи несколько часов назад. Если то, что они обнаружили, соответствует истине, на проекте «Порог» можно ставить жирный крест. И не исключено, что это будет крест и на его карьере.

Октябрьск. Военный госпиталь.

За несколько часов до этого

— Только прошу вас, недолго, — еще раз повторил Симонян. — Он и так очень плох и…

Военврач запнулся, и Байдаков понял — надежды нет. Впрочем, зная примерную мощность потока, иного ждать не приходилось — оба лаборанта, оказавшиеся непосредственно на пути выброса, умерли спустя полчаса.

— Хорошо, Ашот Мартунович, я понимаю…

Стараясь ступать бесшумно, Байдаков вошел.

На Демьяненко было страшно смотреть. Буквально отслаивающиеся волосы, мелкие точки кровоподтеков на белесой, уже какой-то неживой коже, подсохшие капли крови на подбородке.

В памяти Сергея Сергеевича услужливо всплыли характеристики последствий радиационного поражения из институтских учебников: «Внутренние кровотечения… Повреждения внутренних органов… Разрушение костного мозга… лимфатическая дисфункция…»

Отогнав эти мысли, он подошел и сел на стул рядом с койкой.

Его заместитель поднял на шефа глаза.

— Сергей Сергеич, хорошо, что вы пришли, я очень просил передать… — Больной запнулся, переводя дух.

И Байдаков ощутил железно впившийся в сердце страх — ведь он тоже мог оказаться в этой треклятой 13-й лаборатории, он ведь давно собирался посмотреть, как идет изучение дромоса.

— У меня не так много времени, — продолжил его заместитель. — Помните те странные гармоники… месяц назад. Помните, когда мы сделали четырехмерную развертку на ЭВМ и математическую модель? Думаю, надо опять отсмотреть, она ведь идеально ложится на характеристики выброса…

Он закашлялся, алые брызги упали на подушку.

— Магнитную запись наверняка стерло, но самописцы работали до самого конца.

Профессор только кивнул. Какие уж тут магнитные ленты — излучение сожгло даже микросхемы вычислительных машин.

— Вот, наверное, и все. И еще… я очень вам благодарен — это были лучшие годы моей жизни…

Демьяненко прикрыл глаза, и лишь слабое биение пульса на виске говорило, что он пока жив.

Байдаков почувствовал, как сдавило грудь.

Умиравший человек не лукавил — он искренне считал убившую его работу лучшим из того, что было в его почти полувековой жизни.

Молодость и большие надежды, похвалы преподавателей. Потом — непонимание коллег, обвинения в шарлатанстве и в том, что он занимается не нужными никому вещами. Уход из аспирантуры, неудачная женитьба, работа в провинциальном НИИ, редкие публикации и разгромные рецензии, с трудом защищенная диссертация… И, что хуже всего для ученого, никаких перспектив. И так до тех пор, пока три года назад его статью в специальном журнале не увидел Байдаков, отчаянно нуждавшийся в нестандартно мыслящем математике для доводки расчетов. Господи, как радовался Демьяненко, словно ребенок, что его работа оказалась нужна по-настоящему! Как, бывало, целыми сутками не отходил от компьютера, как играючи выводил формулы, глядя на которые уважительно качали головами почтенные академики-эксперты.

И вот теперь все кончилось. Судьба заставила ученого заплатить сполна за сбывшиеся надежды.

Байдаков вдруг почувствовал, как дорог ему стал этот смешной и непрактичный человек…

Из госпиталя Сергей Сергеевич отправился прямиком в исследовательский корпус.

Здесь он приказал начальнику вычислительного центра без разговоров бросить все и заниматься пересчетом данных 13-й лаборатории за последние три месяца.

Потом включил свой персональный «Армстрад» и десять часов не отходил от него, пока тонкое западное изделие не зависло.

За это время он трижды гонял туда-сюда по дромосу лабораторный фургончик и трижды загружал здоровенный роботроновский принтер. В последний раз, смяв распечатки, смачно выматерился и с час просидел, запершись в своем кабинете. Потом позвонил коменданту города:

— Товарищ Капустин, мне срочно нужна машина до Душанбе и пропуск по литере А. Что? Да, это связано с аварией… Да, срочно. Когда именно нужно? Еще вчера!

Октябрьск. Штаб ОГВ

Антон Карлович Мезенцев сидел в своем кабинете и размышлял.

Что имеем в итоге кампании?

Надежно и почти без проблем удалось закрепить за собой огромный Сарнагарасахал.

На их сторону безоговорочно стали степняки. Уже заключены договоры о дружбе, взаимопомощи и всестороннем союзе с ковеном Холми, Южными танствами и Областью свободных общин.

Две великие победы — над мощнейшим государством одной половины материка и над соединенными силами едва ли не лучших чародеев второй его половины (пусть она и была одержана благодаря предательству в рядах врага) резко изменили положение. Наконец, у ОГВ есть теперь в достатке профессиональные знатоки чародейства, а не полуграмотные шаманы и стихийные самоучки из землян.

Уже пошли на ту сторону добытые здесь первые тонны урановой и бериллиевой руды и первые центнеры золота и платины.

Конечно, с ураном Тихомиров его уел. Вот же сволочь, представил находку радиоактивной руды как свое личное достижение!

Ладно-ладно. Еще посмотрим, кто кого. Этот его рапорт сильно подпортил репутацию ретивому генералу там, наверху. Неслучайно же он задержался в Москве «для выяснения всех обстоятельств дела». Уж Мезенцев-то знал, что это могло значить. Сошлют строптивца куда-нибудь подальше, с глаз долой. На Камчатку там. Или вообще в Афганистан. Пусть там поостынет да покажет, на что горазд…

И все же именно сейчас, когда все вроде складывается как нельзя лучше, сомнения все чаще посещали куратора проекта «Порог».

Да, территория, которую они с более-менее полным правом могут назвать своей, теперь уже составляет почти половину территории Союза.

Но это лишь малая часть этого мира.

Войска вышли на границу Эуденоскаррианда, простиравшегося от здешнего Дона до здешней Ирландии. Это, по приблизительным подсчетам, основанным на данных разведки, почти полтораста миллионов человек, сотни городов и тысячи селений. И чародеев там, как уже успели выяснить лазутчики, чуть ли не на порядок больше, чем было в почившей Конгрегации — даже не считая Холми. А воевать с магами… М-да…

А есть еще Шривиджайя на юге, за гигантским хребтом, что вздымал свои пики на высоту девять-десять километров там, где в земном мире лежали Иран и Афганистан.

Есть царства Коньял и Сиалла на равнинах между «Янцзы» и «Хуанхэ», вытекавшими здесь из гигантского озера на «тибетских» плоскогорьях.

По слухам, существуют и богатые и многолюдные страны за океаном, хотя достоверных сведений о них не имеют даже маги.

При мысли о здешней «Америке» Мезенцев недовольно хмыкнул.

По ряду важных причин те места сильно интересовали людей, отвечавших за проект. Но что-то выяснить достоверно никак не удавалось.

Морская экспедиция через океан потребовала бы немалых ресурсов, не говоря уж о том, что для начала следовало получить полноценный выход к морю.

Да и вообще, на морской разведке после пропажи флотилии Каирова решили пока поставить крест.

Что же касается воздушной разведки…

Ему удалось, со скандалом и матом, вырвать для «Порога» три сверхдальних разведчика, переделанных из старых заправщиков. И что же?

Один пропал без вести при попытке достичь «Америки» через Северный полюс.

Сгинул где-то над Гипербореей — молчаливым ледяным материком, занимавшим тут две трети Ледовитого океана, с редкими оазисами хвойных реликтовых лесов, уцелевших с незапамятных времен, и руинами циклопических городов, чьи изъеденные временем башни на сотни метров возносятся над заснеженными равнинами. (Сколько ему всего наговорили про эту Гиперборею — и вспомнить смешно!)

Второй при возвращении с ознакомительного полета промахнулся буквально на пару метров мимо посадочной полосы, переломал себе шасси и покалечил крылья.

Наконец, на третьем при пробном запуске двигателей внезапно вспыхнули три мотора из четырех. Пожар не удалось погасить, и теперь скелет крылатого гиганта валяется прямо за ангаром.

Что интересно, технари так и не выяснили причину возгорания, дружно пожимая плечами.

А маги столь же согласно заявляли, что чем-то подобным их искусству тут даже и не пахло, и дело о диверсии «с применением специфических методов воздействия на материю», уже возбужденное особистом авиагруппы, пришлось тут же закрыть.

Однако это все мелочи по сравнению с главным вопросом: что делать дальше?

Что им делать с этим миром?

Продолжать войну?

В конце концов, в армии Чингисхана, когда-то подмявшей под себя половину Евразии, было чуть больше ста пятидесяти тысяч всадников.

Если бросить в Аргуэрлайл несколько десятков полнокровных дивизий с их техникой и оружием, то, наверное, за десяток лет земляне завоюют его, пусть и с немалыми потерями.

Только вот что они будут с ним делать?

Ресурсы? Какие такие ресурсы?

Да, в его (вернее, в их) распоряжении были богатейшие рудники и месторождения любых металлов — от меди до урана. Нетронутые богатства местных «Урала» и «Алтая». А бесконечные просторы здешних степей — надо отметить, куда более влажных и теплых, чем в его мире, — могли завалить хлебом чуть ли не полмира.

И спрашивается, что толку со всего этого богатства?

Позавчера транспортный отдел подготовил аналитическую записку относительно железных дорог, которые потребуется проложить по программе минимум освоения лишь контролируемой территории. Прочтя его, Мезенцев погрузился в черную меланхолию — получилось ровно три с лишним тысячи километров. Аккурат длина знаменитого БАМа, который строят уже немало лет и будут строить еще не один год.

Первоначальный план освоения, рассчитанный на то, что они попадут в свое прошлое, целиком базировался на использовании местной промышленности и транспорта. А тут промышленность отсутствует напрочь. Во всяком случае, в известной им части мира, а транспортные средства — утлые суденышки и верблюды с ишаками.

Не лучше дело обстояло и с сельским хозяйством. «Вторая целина», как надеялись почтенные кремлевские старцы, тут тоже не светила.

Как шустро подсчитал сельхозотдел спецкомитета, для того чтобы произвести те сорок миллионов тонн, которые страна была вынуждена ежегодно закупать за кордоном, требовалось тридцать тысяч тракторов, чуть ли не сто тысяч комбайнов и не поддающееся точному исчислению количество грузовиков. Это не считая дорог, хотя бы грунтовых, которые требовалось проложить, элеваторов и всего прочего.

Во сколько обойдется Советскому Союзу лишь одно это — неизвестно, похоже, даже местным богам.

Пока что война, как ни странно, обходилась не очень дорого.

Да, в ход шли танки и бэтээры, и изрядная их часть уже сгорела или пришла в негодность. Но это были в большинстве уже устаревшие и наполовину выработавшие свой ресурс машины, цена которых, по большому счету, немногим больше стоимости металлолома.

Да, в большом количестве расстреливались боеприпасы. Однако этого добра у них было запасено на две Отечественные войны.

Конечно, солдатам и офицерам нужно было есть, одеваться, получать денежное довольствие. Но служи они где-нибудь под Кушкой или Псковом, им тоже нужны были бы тушенка, гуталин и зубной порошок.

Точно так же механикам-водителям нужно было тренироваться в вождении, а летчикам — набирать летные часы.

Так что же им все-таки делать?

Здравый смысл подсказывал — есть только один разумный путь.

Закрепиться на уже занятой территории, добывать то, что легко добыть, вроде урана и изумрудов, и, переселяя сюда понемногу народ, постепенно строить тут заводы, фабрики, поднимать сельское хозяйство, обучать местных жителей — сперва хотя бы тому, что автомобили и трактора движут вовсе не огненные демоны, а законы природы.

И, может быть, самое главное — готовить магов, «ставя в строй» всех, в ком есть хоть крупица этой пресловутой Силы. Сманивать таких со всего мира, искать пригодных для обучения на своей стороне — извернуться, но найти способ отыскивать их. И только потом, опираясь на эти обширные пространства, на их ресурсы и живую силу — двинуться дальше.

Конечно, пройдут годы… да что там, десятилетия. Но зато не потребуется напрягать силы и так небеспроблемной отечественной экономики, не нужно будет вновь решать, пушки выпускать или масло.

Более того, новые земли начнут приносить реальный доход: пусть на первых порах и небольшой, но стабильный и надежный, год от году растущий.

Чем не путь?

В том-то и дело, что не путь…

Окружающие подвластные ОГВ территории страны вряд ли станут спокойно смотреть, как ширится и растет новая сила, готовящаяся их поглотить, — ведь шила в мешке не утаишь. А производить автоматы и противотанковые гранаты они научатся довольно быстро: дурное дело, как известно, нехитрое. И самое главное — к тому времени наверняка в этот мир придут и другие земляне. Точнее говоря, тот самый потенциальный противник из-за океана.

Кроме всего прочего, этот план имел еще один важнейший (с точки зрения генерала) недостаток — в нем ему и его коллегам светило весьма скромное место. Для осуществления он потребует прежде всего не военных и тем более не сотрудников компетентных органов, а толковых, крепких хозяйственников (где их, кстати, взять в таком количестве?): инженеров, строителей, учителей и прочая и прочая. Потребует дипломатов — налаживать отношения с соседями. Потребует продуманной программы привлечения на свою сторону широких масс населения этих самых соседей. Как к этому подступиться — вообще непонятно. Потребует…

Ах, черт, да сначала надо еще хорошо подумать, чего именно потребует дальнейшая реализация проекта «Порог»!

Мезенцев вдруг понял, что слова об охотнике, который поймал медведя за хвост и теперь не знает, что с ним делать, впрямую касаются его.

Нет, не его — их всех.

А кроме того, Антон Карлович подумал, что его закадычный враг Тихомиров не совсем погрешил против истины, сочиняя свой пессимистический рапорт наверх.

Октябрьск. Военный госпиталь

— Это что, ультиматум? — спросил Симонян, недоуменно глядя на Сиру.

— Я не знаю такого слова, — с достоинством ответила та. — Это то, что я сказала и что написано в послании — и ничего другого.

Ашот Мартунович молча повертел в руках лист плотной красной бумаги.

Да, дело обстояло именно так — ковен Грайи предъявил им самый настоящий ультиматум.

В документе, составленном на чистом русском языке, хотя местами и корявом и с ошибками, с буквами, начертанными старательно и почему-то двумя цветами — синим и серебряным, — говорились вещи неприятные и удивительные.

Верховный круг старших дочерей Грайи сообщал, что прекращает оказывать любую помощь «пришедшим из-за грани» до тех пор, пока представительницы ковена не будут допущены в мир, откуда явились чужинцы, дабы беспрепятственно осуществлять там заветы великой богини — подательницы жизни. Еще пришельцы должны немедленно остановить военные действия, направленные на истребление мирного коренного населения Аргуэрлайла. Третьим пунктом шло требование запретить эксперименты над «измененными». Под последними, как пояснила парламентер, подразумеваются земляне, получившие на Аргуэрлайле какие-либо разновидности магического Дара: целительство, ясновидение и прочее.

Вот так — ни больше ни меньше.

— Но… почему? — только и смог справиться главный военврач ОГВ. — Почему так категорично?..

— Ковен Грайи помогает всем людям, будь то властитель, богач или последний нищий, и для целителей ковена нет разницы между жизнью слуги и господина, — как попугай повторила Сира Лей — правая рука кормчей Аги Кос.

— По… подобные вопросы не решаются так просто, достопочтенная. Я не уполномочен принимать столь ответственные решения! — залепетал Симонян, чувствуя, что покрывается холодным потом.

— Тогда передайте тем, кто может решать: пока целительниц ковена Грайи не пустят на землю вашей страны, а это главное наше условие, ни один из ваших не получит от нас помощи, даже если будет умирать у порога главной обители! Ибо невозможно исцелять людей, если этому мешают. И не должно оказывать поддержку тем, кто не позволяет получить ее другим. «Измененные» же стали нашими братьями и сестрами по Силе. Потому обижать их — значит причинять ущерб самому ковену Грайи.

Изложив все это, девчонка оставила кабинет полковника.

Некоторое время он сидел, тупо уставясь на треклятую бумагу.

Да, удружили слуги милосердной! Нечего сказать, удружили.

Он вспомнил пациентов из очереди, уже успевшей выстроиться к его щепетильным коллегам.

Жена зампреда Совета министров, страдавшая ожирением последней стадии.

Дочь маршала, ставшая бесплодной, после того как подцепила триппер от кого-то из своих многочисленных любовников.

Любимый сын главного конструктора межконтинентальных ракет — запойный пьяница.

И прочая и прочая!..

Все уже были обнадежены, что вскоре получат чудодейственные снадобья, которые дадут стопроцентный результат.

И как он будет теперь объясняться с ними всеми и с их родней? Вах!

Во время последней командировки на Большую землю один весьма важный человек, избавленный благодаря служительницам Братства Грайи от застарелого простатита, сообщил Симоняну по-дружески, что приказ о присвоении ему «генерала» уже на подписи у самого.

И вот надо ж такому случиться!

А ведь Ашот Мартунович уже видел себя начальником специального медицинского управления, не меньше чем с двумя большими звездами на погонах и как минимум членкором Академии медицинских наук! Выждав чуток и проведя ряд дополнительных экспериментов с волшебными составами и мазями грайиток, можно было бы предложить свои услуги кремлевским старцам. Вот где поле чудес!

Теперь все летело к чертям из-за этих истеричных баб с их идиотскими принципами!

Ну почему их нельзя прижать как следует, чтобы они вмиг забыли всю свою дурь?! Есть же, есть спецсредства у всесильной конторы, чьи интересы представляет тут генерал Мезенцев? Ему-то вряд ли понравится пункт о запрете исследований «измененных», этих мутантов, психологических уродов, отданных в распоряжение таинственного и грозного 13-го отдела. Нескольких из них, правда, зацепил Тихомиров, определив в курируемое им «особое подразделение». Но, насколько Симонян был осведомлен, у генерала сейчас какие-то нелады с руководством, из-за которых герою Сарнагара пришлось задержаться на Большой земле. Пользуясь этим, лаборатория 13-го отдела наложила лапу на всех выявленных и отобранных Тихомировым стихийных экстрасенсов. Когда суровый полководец вернется, скандала не избежать. Но пока суд да дело… Да и вернется ли он вообще?

Однако главное требование чародеек не в этом. А в том, чтобы их допустили на Землю.

Может, и в самом деле разрешить построить им в Союзе эти дома Грайи? Не рухнет же государство, в конце концов?

Ну да, как же!

Насколько он знал, дома Грайи, где бы они ни находились, обладали, по-современному выражаясь, экстерриториальностью. За оградой обителей целительского ковена жизнь подчинялась только их законам и обычаям. У грайиток было право осуществлять суд по всем внутренним делам, и даже если какая-то из сестер совершала преступление, выходящее за рамки компетенции ковена, то и тогда в состав суда обязательно входил кто-то из сестер. У них было и право убежища, хотя, конечно, заведомых злодеев они не укрывали.

Как такое можно позволить? Да при мысли, что нечто подобное заведется у них в Союзе, любому начальнику сразу потребуются услуги грайиток! Определенно инфаркт хватит.

Да почему только в Союзе? Пожалуй, ни один правитель Земли не придет в восторг, если на его территории появится кто-то, ему не подвластный, и главное — неуязвимый.

Что же делать?

И вдруг какая-то отчаянная веселость охватила его.

Он передаст наверх слово в слово все, что изложила ему Сира Лей, вместе с этой бумагой.

В конце концов, простатиты и цирроз печени не у него, а у тех самых, от кого зависит, какое принять решение.

Вот пусть и решают, что им важнее: или невинность, ха-ха, идейную соблюсти, или…

Или, как гласит пословица, здоровенькими помереть.

Октябрьск. Казармы имени Дзержинского

Изобретать что-то сверхновое в военной педагогике Макеев не стал. Опыт работы с туземным населением у него уже имелся, так что пошел проторенной дорожкой. Тем более стояла задача подготовить не каких-то отличников боевой и политической подготовки, а просто солдат, элементарно знающих, с какого конца заряжать автомат.

Минометчиков без затей натаскивали в последовательности движений — взял мину, повернул взрыватель, опустил в ствол и быстро сел рядом, зажав уши.

Собирать и разбирать ротный миномет калибра 84,2 холмийцы научились довольно быстро — за два-три занятия буквально.

Обучать магов рытью минометных окопов и ячеек и особенностям оборудования позиций майор посчитал излишним — как-никак союзникам предстоит сражаться с войском, самое страшное оружие которого — арбалеты с железными дугами. (Если не считать магии, конечно.)

Сложнее было с управлением артиллерийским огнем.

Все эти эллипсы рассеивания, траектории и прочее даже для самых умных были темным лесом.

Выход был — поставить на целеуказание землянина, но начальству попала вожжа под мундир, и оно требовало исключить участие советских граждан в будущих частях — только в качестве советников.

«Ага, — злорадно думал Макеев, оглядываясь на своих орлов из сводной роты, — как наших басмачами разбавлять, так ничего. А наоборот — ни-ни? Как же наши советники во Вьетнаме, на Кубе и в прочих горячих точках?»

Впрочем, на нет и суда нет.

Подумав, он, однако, нашел выход.

Заказал у местного медника копии шкалы минометного прицела, где вместо цифр были изображены разные твари — бык, мышь, волк, лесной лев, рыба, дракон, орел. Точно такая же была заказана и для дальномеров.

И дело пошло, хотя любой первогодок из землян показывал лучшие результаты.

Стрельбу с закрытых позиций и прочие премудрости Макеев решил отложить, что называется, до лучших времен.

Плюнув на прицелы, распорядился снаряжать магазины автоматов обычными и трассирующими вперемешку, чтобы его подопечные смогли корректировать огонь по трассам.

Конечно, при этом в молоко уходила половина боеприпасов, но хотя бы не все.

Он также лично обучил десяток человек стрелять из станковых гранатометов, и цели в зоне прямой видимости они поражали весьма неплохо. (Правда, каких усилий это ему стоило…)

Сигал, командир этих му… этого сброда, хотел даже, чтобы его воинство обучилось метать ручные гранаты.

Но решительно воспротивился Анохин. Прежде чем аборигены достигли каких-то успехов, кладбище Октябрьска значительно бы разрослось.

Надо сказать, Макееву не очень было понятно — зачем вообще создается это войско?

Пусть тут даже пороха не изобрели, но с двумя-тремя тысячами скверно стреляющих автоматчиков и полутора десятками минометов (больше оружия Москва не выделила, как ни унижался перед землянами Эйгахал Коцу) невозможно завоевать мир, и даже сколько-нибудь крупное государство, ну к примеру, Игрисс. Или все-таки возможно? Или холмийцы сами опасаются нападения соседей? Но чего им бояться — с таким-то союзником, как Советская армия?

Пришла было мысль, что чертовы маги подумывают, поднабрав силенок, выбросить вон учителей, как то неоднократно бывало уже на Земле. Но тут же нехорошая думка была отвергнута. Кому, как не холмийцам, знать, что тогда их раздавят, несмотря на всю магию. Достаточно будет просто поднять против них боготворящую пришельцев Степь…

Нет, ну не… не чудаки ли? Куда они суют автоматные рожки?

— Анохин! Отобрать оружие у этого… Двое суток гауптвахты!

— Кому? — осклабился заместитель.

— Еще позубоскаль тут мне, сам на губу пойдешь!

— Хоть сейчас, командир! Лишь бы от них подальше…

Макеев, стиснув зубы, отвернулся в сторону и, чтобы успокоиться, начал считать до ста.

Эти маги хуже малых детей. Так и норовят шарахнуть каким-нибудь заклинанием по материальной части, полагая, что от этого автомат станет скорострельнее, а мина полетит дальше.

Взгляд Александра наткнулся на небольшую группу кочевников, чинно двигавшихся в направлении штаба.

Это были союзные степняки. Майор узнал цвета рода Бури из клана Волка. Того самого, которым руководил тесть его замполита.

Возглавлял кавалькаду старый знакомый, Кайтур, бывший при Лыкове кем-то вроде телохранителя.

Макеев приветливо поздоровался со вскинувшим руку к косматой меховой шапке богатырем. С крыльев его седла свисали вдетые в ременные петли ТТ, рукояти которых обматывал длинный шнурок из конского волоса.

За спинами Кайтуровых нукеров висели старые автоматы, блестя истертым вороненым металлом. Хотя Александр уже привык к странностям экипировки кочевников, но все-таки ППШ рядом с луком и полным стрел колчаном смотрелся дико.

Майор чуть нахмурился, вспомнив, чем именно снаряжены обоймы ТТ и диск автомата. Трудно сказать, додумались ли до этого воины степей сами, или нашелся доброхот, что подсказал им, но они приспособились подпиливать точильными камнями головки пуль, так что при попадании в тело человека они разрывались, превращая внутренности, мышцы и кости в кашу. Хорошо хоть, что с холмийцами пока не поделились секретом, рационализаторы.

Интересно, что их привело в Октябрьск? И почему с ними не вернулся Лыков?

Хотя оно ему надо? Своих заморочек хватает.

— Твою мать, сын горного народа! — заорал майор на очередного экспериментатора, возжелавшего узнать, можно ли запустить мину путем нагревания огненными шарами. — Отставить фокусы! И вообще, кончай обучение матчасти. Все на политзанятия!

С удовлетворением заметил, как вытянулись лица холмийских «курсантов». Вот уж чего они никак не могли взять в толк, так это зачем им ежедневно нужно тратить время на заучивание того, кто есть кто в Советской Армии и у кормила власти в СССР, что сказал на последнем пленуме таинственного ЦК КПСС его генеральный секретарь и какова оборонная доктрина Страны Советов.

Не успел Макеев как следует насладиться местью недоумкам-магам, как прибежал вестовой из штаба и сказал, что майора срочно вызывает Мезенцев.

«Ну вот, уже нажаловаться успели, суки», — хмуро подумал комроты и, не удержавшись, показал ученичкам кулак: погодите, мол.

— Продолжайте занятия, товарищ капитан, — сказал Анохину. — К моему возвращению выучить наизусть статьи устава о порядке обращения к начальству.

Весна была в разгаре.

На вершинах соседних гор еще кое-где сверкала ослепительная белизна, но ущелья зеленели ручьями. На лугах сияла сошедшая на землю радуга — живая радуга. Цвета морской волны, золотого песка под ярким солнцем, свежей крови и неба, чередуясь, соревновались друг с другом на склонах гор.

В окрестных садах цвели персиковые деревья и тот странный кустарник, который приносил сине-зеленые вкусные плоды, напоминающие спелую клубнику.

Мастеровые и торговцы спешили открыть свои лавки и мастерские. Тянулся запах печеного хлеба и жареного мяса с нехитрыми специями.

Александр в который раз подивился тому, как быстро ожил и преобразился еще недавно мертвый город. Со всех сторон в Октябрьск потянулись караваны, ибо он стоял на пересечении нескольких старых караванных путей — пусть и не главных, но все равно важных. Наверное, когда-нибудь это изменится — верблюдов сменят грузовики и поезда, но пока в этом мире все оставалось по-прежнему.

Он быстро дошел до площади. У входа в трактир «Столичный», где питались штабные офицеры, сидели на корточках туземные воины и перебирали засаленные квадратики пергамента. Завидев Макеева, аборигены вежливо закивали в его сторону, майор махнул рукой в знак приветствия — и парни вновь вернулись к картам.

Игра в карты, прежде неизвестная тут, уже успела стать одной из самых любимых забав местных. Так и осталось неизвестным, кто именно из землян обучил ей аборигенов, иначе бы тому не миновать гауптвахты, а то и дисбата.

Здешние карты были подлинным произведением колониального искусства.

Валеты изображали фигуру в длиннополом зеленом одеянии и черных сапогах чуть ли не до бедер, приэтом в руках они сжимали стилизованный автомат Калашникова, узнать который можно было только по магазину да по ствольной коробке. Дамы, правда, были «здешние» — одетые в индигово-синие платья знатных женщин и с толстыми золотыми цепями, обвивающими шеи и головы.

Но всех занятнее получились короли. Когда к нему впервые попали в руки местные карты, Макеев минут пять соображал, а что это за высохший ушастый старик в непонятной, но что-то мучительно напоминающей мантии, покрытой орденами, с широким полосатым поясом, и почему-то в очках, тут практически неизвестных? И лишь потом понял, в чем дело, и, не сдержавшись, расхохотался. Забавная карикатура на портреты генсека, висевшие тут и там в начальственных кабинетах.

Анохин пошутил по этому поводу насчет взаимопроникновения культур.

Надо сказать, процесс этот шел довольно быстро, правда несколько однобоко.

Солдаты, не смущаясь всякими там вопросами множественности миров, как-то сами собой нашли дорогу к местам сомнительных увеселений — кабакам, где продавали кислое вино и дешевую рисовую брагу, и к домикам, в которых жили девицы, предоставляющие некоторые удовольствия за наличный расчет.

Издержки быта колонизаторов.

А что делать?

Запретить увольнения?

Или по давно укоренившемуся в Советской армии обычаю занять солдат каким-нибудь тупым и бесполезным делом вроде окрашивания травы в зеленый цвет или строевой подготовки после завтрака, обеда и ужина (или вместо них)?

Надо думать.

Майор вошел в здание штаба, не предполагая, насколько этот визит изменит его дальнейшую судьбу.

— Нет, ты представляешь? — брызжа слюной и возмущенно размахивая руками, делился Александр новостями с Анохиным. — Визит дружбы к соседям! По случаю официального объявления «царевича Сем Ена» танским наследником! А это переться почитай за две с половиной тысячи верст! Ничего себе марш-бросочек.

— И что тут плохого? — искренне удивлялся друг-приятель. — Ну захотелось замполиту пофорсить перед однополчанами, похвастаться роскошью феодального быта. Пользуйся случаем, командир. Когда еще предоставится возможность отдохнуть по-человечески? Три недели отпуска — об этом только мечтать можно. Тем более не пехом и даже не на лошадях, а верхом на родимых бэтээрах. И как это Мезенцев расщедрился? Целых две штуки с полными баками и боезапасом!

— Держи карман шире, — не унимался Макеев. — Скорее рак на горе свиснет, чем наш гэбэшник просто так расщедрится. Представь, что удумал, подлюга! Провести среди кочевников широкую пропаганду социалистического образа жизни. Это чтобы из Степи что-то наподобие Монголии сделать. С великим народным хуралом и прочим.

— Ничего себе! — присвистнул капитан. — Ты что, Сухе-Батор или маршал Чойбалсан?

— Во-во, един в двух лицах. Плюс еще Лыков в роли Цеденбала, а его Ильгиз в качестве Анастасии Цеденбал.

— Да пошли ты на три веселых Мезенцева с его фанаберией. В рапорте напишешь, что распропагандировал столько-то тысяч степняков. Обещались, дескать, съезд собрать через годик. А за этот год, как говаривал Ходжа Насреддин, либо ты, либо Мезенцев, либо осел помрет.

— Какой осел? — не понял майор.

— Ну это я образно.

— Шутник. А что с новобранцами?

— Будь спок, командир. Я с них семь шкур спущу. Будут у меня всех членов Политбюро по лицам и именам-отчествам различать!..

Империя Эуденоскаррианд. Горный массив Ауэллоа

— Разве перед смертью воину не приличествует сохранять достоинство?

Костюк вновь выругался.

— Что ты смотришь, чужак?! — истерически каркнул старик. — Я вижу, тебе страшно.

Алексею и в самом деле было страшно. Далеко не каждый день тебя привязывают к жертвенному алтарю в качестве закуски для местных небожителей.

— Ты не думал, тоан, когда шел высматривать и вынюхивать наши тайны, что умрешь вот так? Я не знаю, — продолжил Найарони уже незлобиво, — как твой мир выглядит, хотя кое-какие слухи до этих краев уже дошли…

Еще одна кровавая полоса украсила грудь капитана. Как видно, старцу доставляло удовольствие наносить жертве увечья.

— Ну что же, явились еще одни желающие стать хозяевами этого мира. Следом за айви и гоуранами, за Олле — первой империей людей, Т'олланом, за теми безумными магами, что рушили прежний мир, за слугами Шеонакаллу-проклятого теперь еще и вы, — Найарони рассмеялся. — Может быть, у вас и получится — ибо вас много, вы настырны, сильны, владеете страшным оружием… Правда, вы глупы. Но мудрость ушла из этого мира очень давно, а в вашем, наверное, ее и не водилось, иначе бы вы не вторглись в чужой дом, а сперва бы поразмыслили: а вдруг у него есть сторожа? И подумали бы, что будет, если окажется, что вы этих сторожей разбудили?! — Снова ткнул острием ножа в солнечное сплетение Костюка, словно нащупывая слабое место. — Подумай об этом, чужак, пока жив… Я бы, может, и не притащил бы тебя сюда, поскольку и так живу слишком долго. Но мне хочется пожить еще и посмотреть, как вы сожрете этот нечестивый мир, выросший, как плесень, на обломках прежнего величия и мудрости, а потом лопнете, обожравшись! — Он вновь невыразимо мерзко хихикнул. — Да, ведь я тебе не сказал, мне на самом деле двести пятьдесят лет. Потому как мой народ хранил и этот секрет: как, выпивая чужую жизнь, продлевать свою… Ни один чародей столько не проживет, потому что они всего лишь недоучки! — Алексей промолчал. — Приготовься… — Голос толмача зазвучал торжественно и громко: — О неведомые Темные Владыки, хранители и боги народа сгинувшей земли! Вручаю вам душу чужака из чужого мира, доселе не становившуюся вашей добычей! Возьмите ее и даруйте мне…

Дальше последовал набор жутко звучавших, корявых слов, какие, казалось, не может выдать человеческая гортань. Лицо старика окаменело, веки опустились. Он медленно поднял обеими руками нож до уровня груди Алексея и двинулся вперед.

Пора, решил разведчик.

Изо всех сил, сведя вместе пальцы и до боли вывихнув суставы, он рванулся, как учил его старый кореец Пак в разведшколе. У него никогда не получался как следует трюк с освобождением конечностей от пут, но на этот раз прием вполне удался, хотя и наполовину — освободилась лишь одна рука и одна нога. Но и этого оказалось достаточно.

Правой рукой Алексей перехватил костлявое запястье старца и вывернул ему кисть. Обсидиановый клинок упал на валявшуюся на полу одежду пленника. Затем, не давая Найарони опомниться (кто знает, что там еще за магия у него в запасе), разведчик рванул его на себя и одновременно ногой долбанул со всей силы в пах.

Еще через секунду Костюк вцепился старцу в седые редкие волосы и резко рванул вниз, приложив лицом о колено. Потом еще раз. Но, похоже, в этом уже не было необходимости — тело дряхлого убийцы обмякло в руках Алексея.

Отшвырнув Найарони, Костюк несколько минут приходил в себя. Гудела голова, ломило виски, перед глазами плясали зеленые и лиловатые тени, так что временами чудилось, будто за гранью светового круга, очерченного магическим фонарем, гуляют какие-то жуткие тени.

Наконец, переведя дух, капитан нашел взглядом обсидиановый нож, упавший на его разодранную куртку. После нескольких попыток Алексей подцепил куртку пальцами ноги, уже начавшей застывать на каменном полу, и пододвинул поближе. Еще какое-то время ушло на то, чтобы перехватить клинок за обмотанную ветхой кожей рукоять — опять же пальцами ноги, и при этом ухитриться не обрезаться о блестящие грани. Наконец, с третьей попытки, он подбросил нож в воздух и перехватил за лезвие, все-таки обрезавшись, но чудом не выронив.

Все это время Алексей не забывал приглядывать за лежащим ниц Найарони, но абориген не подавал признаков жизни.

Освободившись от ремней, разведчик на всякий случай еще раз проверил тело толмача. Тот был, несомненно, мертв. Похоже, старик умер даже не от ударов, а от потрясения, когда уже обреченная жертва вырвалась на волю.

После этого Костюк подобрал одежду, горестно вздохнул над превосходными яловыми сапогами на резиновой подошве — где он теперь возьмет такие?

Затем проверил небрежно отброшенный пояс — тот тоже был варварски рассечен, хотя проще было бы расстегнуть бронзовую пряжку, чем резать камнем толстую воловью шкуру. Его содержимым колдун не заинтересовался, так что нож — земной, отличной легированной стали, компас в деревянной коробочке и карта были целы.

Кое-как натянув порезанные куртку и рубаху и перетянув их кушаком, Алексей оказался перед выбором: идти по холодному подземелью с голым задом или содрать ветхие, вонючие штаны с трупа.

Выбрав второе, он натянул одежду, едва влез в разрезанные сапоги, перевязав их тряпками, и, собрав оставшееся барахло, двинулся прочь.

Медленно поднимался по исполинской спирали, через огромное кладбище памяти вымершего невесть когда народа, чье название Найарони забыл ему сказать. (И правда, зачем оно будущему трупу?)

Вот и верхние помещения, и две цепочки следов на пыльном полу.

У входа Алексей постоял с минуту, чтобы глаза привыкли к яркому солнечному свету.

И вот недра мрачной пирамиды остались позади.

Первое, что увидел капитан, была верхушка башни на лесистом склоне.

Горько усмехнулся — идти через пещерный лабиринт было бы откровенным самоубийством.

Он еще раз бросил взгляд в сторону мертвого поселка и гуляющих на лужке овец.

В любом случае сидеть тут и ждать, что когда-нибудь, лет этак через сорок, его, возможно, кто-то найдет и, может быть, даже не прирежет уже никчемного, свихнувшегося старца, разведчик не собирался.

Костюк задумчиво глядел на клыкастые отроги в синем небе.

Выхода нет, придется выбираться по скалам. Найарони что-то говорил насчет неприступности этих скал.

Ну что ж, аборигены, конечно, являлись наследниками великой древней цивилизации, но никто из них не был знаком с азами альпинизма, никто не учился у самого Хергиани. И никто тем более не поднимался на Гималайские восьмитысячники, как он.

Но сначала следовало поесть и отдохнуть.

Октябрьск. Секретная лаборатория 13-го управления КГБ СССР

— Проверка окончена, — отрапортовал майор Максимов.

— Самописцы проверил? — справился Сердюк. — А то как в прошлый раз…

— Проверил, товарищ подполковник, все включено… Стенд готов к проведению опыта.

Взгляд его обратился туда, где в центре лаборатории располагался пресловутый стенд-бронеплита (лобовая броня Т-62, погибшего смертью храбрых у Сарнагара), с трех сторон окруженный асбестовыми экранами, вокруг которого были расставлены приборы, соединенные с компьютером извивающимися проводами.

Маятниковый гравиметр, магнитометр, датчики излучений, датчики альфа- и бета-частиц, датчик нейтронного излучения, датчик рентгеновского излучения, кинокамера и в дополнение к этому три клетки с белыми мышами — биологи проверяли, как действует разная магия на живность…

— Тогда приступаем, — скомандовал Сердюк. — Эксперимент номер семнадцать.

Связанный баран негромко заблеял, видимо предчувствуя смерть.

Младший лаборант — тарег Ивен, прозванный тут Иваном, уборщик, грузчик и прочее в одном лице, стянул с себя застиранный белый халат и майку, неторопливо облачился в кожаный фартук, какие носят здешние кузнецы. Потом сходил в прихожую и принес саблю. Так же неторопливо и размеренно подойдя к барашку, он взмахнул клинком — блеянье оборвалось, голова животного упала в корыто.

Сидевший на корточках Асситал тут же подставил бритую голову и плечи под хлынувший поток крови.

Дождавшись, пока рубиновая струя иссякнет, он неторопливо поднялся, вытащил из-за пояса вырезанный из горного хрусталя жезл и, обхватив его обеими руками, направил на бронеплиту. Шесть сиреневых молний одна за другой ударили в оплавленную сталь.

Плюнул искрами и задымил какой-то навороченный агрегат с дисплеями и россыпью диодных ламп на панели…

— Ах черт! — выкрикнул Максимов. — Все, накрылся нейтронный детектор!

— Хрень! — выругался Сердюк. — Мезенцев с нас голову снимет. Снова порча дорогого госимущества!

Минут пять они, ворча, отключали аппаратуру, в то время как маг, напоминающий вурдалака после трапезы, с чувством исполненного долга направился в душевую.

Затем принялись изучать показания самописцев.

Как и подозревал Сердюк, результат был прежний. Температура «молнии» — полторы тысячи градусов, длительность импульса 0,2 секунды и…

И все.

Гравитационная постоянная, ионизирущее излучение, магнитные поля и еще с полдюжины показателей остались неизменными.

Ничего нового, если не считать сгоревшего нейтронного индикатора, только вчера доставленного с Большой земли вместо испорченного на прошлой неделе.

Спасибо Мезенцеву, на их лабораторию выделили все что нужно.

У них была лучшая техника, какую могло дать родное государство, — масс-спектрометры с дикой чувствительностью, хроматографические анализаторы, датчики, улавливающие разницу показателей в тысячную долю процента. Приспособления, о которых Сердюк прежде читал только в романах.

Вот хоть бы сканер — разработанная на «Геофизике» чудо-машинка, считывающая и загоняющая в электронные мозги написанное на бумаге и пергаменте, чей объектив был не больше медного пятака. С его помощью копировали магические рукописи.

Подполковник сначала опасался, что рукописные тексты чудо-приспособление не возьмет, но здешние переписчики так ловко выводили знаки, что те оказались вполне удобоваримыми для хитроумной электроники.

Наконец, мини-компьютеры. Причем не наши, а закордонные — целых шесть штук.

Их выбили не без труда, несмотря на все связи шефа, да и то лишь потому, что волочь сюда нормальную БЭСМ, занимающую довольно просторное помещение, было бы полным идиотизмом.

Да только вот отдачи от всего этого немного. Секрет магии так и не давался в руки. И хуже всего, что толком непонятно, как к нему подступиться?

Так что остается проводить бесконечные эксперименты и измерения, которые надоели, похоже, уже всем, кроме мага.

Маг четвертой ступени Асситал был и в самом деле доволен жизнью.

Никогда еще ему не платили столько за такую простую и необременительную работу. Знай себе показывай фокусы людям в белых халатах, которые колдуют над своими замысловатыми амулетами.

Вот и сейчас он, поработав всего несколько минут по счету пришельцев, меньше чем нужно ему, чтобы съесть лепешку, может отправляться отдыхать.

Правда, остается лишь смыть кровь…

— А с человеком такое тоже можно? — спросил вдруг Максимов выходящего из душевой колдуна.

Сердюк искоса бросил на майора осуждающий взгляд.

— Иногда на поле битвы подобное делается, — ответил Асситал, не моргнув глазом. — Но только в самых крайних случаях. Брать силу из человеческой крови — это как… ну как тебе питаться помоями.

Он натянул тунику, а потом внезапно спросил, обращаясь к начальнику.

— Скажи мне, друг, что вы ищете? Может быть, я смогу лучше вам помочь, если буду знать, что именно вам надо?

— Ну если говорить коротко, нас интересует, почему магия в вашем мире работает, в то время как в нашем — нет. Почти нет, — поправился Сердюк.

— Так это же очень просто, — покровительственно улыбнулся Асситал. — В нашем мире разлита Сила, магическая аура или, как ее называют в Шривиджайе, мана, а в вашем ее почти нет. Чародей просто зачерпывает сколько сможет маны и творит заклятия. Вот и все.

— Допустим, так. Но вот откуда взялась эта самая ваша мана? И откуда берется? Ведь она постоянно должна подпитываться откуда-то извне, не так ли? Вот над этим мы и думаем.

— А что тут думать? — развел руками маг. — Откуда берется вода в реках и морях? Она просто есть, ее много и она никуда не исчезает. Как можно исчерпать солнечный свет или воздух? Наконец, есть такое чародейство, когда сила огня или ветра преобразуется в чародейскую, а маг не может использовать всю Силу, и сколь много ее рассеивается в окружающем мире… Поэтому Сила и не иссякает.

— Подожди, уважаемый, — удивленно поднял брови Сердюк. — Ты хочешь сказать, что магическая Сила своим источником имеет творимое людьми волшебство? Так?

Чародей охотно закивал, всем своим видом показывая: разумеется, чужемирный мудрец понял его правильно, хотя ему следовало бы об этом спросить у Асситала с самого начала, тогда бы он сэкономил и время, и силы.

— А волшебство имеет своим источником эту вашу ману?

— Точно так.

— Но откуда взялась мана… ну изначально?

— Как — откуда? — совершенно искренне удивился Асситал. — Она осталась с тех времен, когда Высочайшие, по-вашему — боги, пребывали в нашем мире. Это известно даже детям.

И недоуменно приподнял брови — таким глубоким изумлением и испугом засветилась аура уважаемого чужинского мудреца.

Белые мыши за проволочной сеткой флегматично грызли зерно — им было не до мировых проблем.

Великая Степь. В семистах километрах от Октябрьска

Маленький мотокавалерийский отряд споро двигался по Степи.

Впереди командирский БТР с гордо реющим на ветру огромным алым знаменем с золотыми серпом, молотом и звездой. Тут разместились сам Макеев, Чуб, напросившийся в поездку в качестве походного летописца и фотографа, пообещав воспеть предстоящую церемонию в грандиозной эпической поэме, и Алтен (как же в неблизком рейде без профессионального мага?). Во второй машине, тоже с красным стягом, но размером поменьше, за старшего был Серегин. Разумеется, Дарику он взял с собой. Это уж как водится — куда иголка, туда и нитка.

По бокам и сзади — степные всадники под предводительством Кайтура. Всего до десятка.

Дорога то петляла среди пологих холмов, то превращалась в прямую, как полет стрелы, утоптанную ленту, клинком рассекающую надвое плоскую равнину. Через неравные промежутки на обочине торчком стояли грубо отесанные валуны с каким-то грозным ликом.

Иногда встречались путники. Кто шел пешком, кто погонял верховых быков, кто ехал на неуклюжих арбах, запряженных медлительными волами. Двигались все больше в сторону Октябрьска. Город чужинцев притягивал местных жителей как магнит, обещая знатную поживу.

В одном из таких караванов земляне впервые увидели боевых быков во всей их мощи. Огромные создания, больше любого тяжеловоза, холка которых вздымалась выше головы самого высокого из воинов, вызывали невольный трепет.

Макеев представил, каково это — оказаться на пути войска, едущего верхом на таких вот исполинах. Ревущих, пышущих жаром, разгоряченных тушах, способных смести все, что угодно…

Быки эти, как пояснила Алтен, умели великолепно работать рогами. Не хуже, чем люди копьями. Их также обучали драться копытами. На глазах разведчиков, когда одному из погонщиков пришло в голову «потренировать» быка, ударом передней ноги животное без труда сломало жердь в руку толщиной.

Вдобавок перед схваткой на копыта надевалось что-то вроде вырезанных из твердого дерева башмаков, от которых отходили длинные стальные шипы.

Остановить такое чудовище можно было только тяжелым, толщиной больше трех дюймов, копьем — фактически бревном из железного дерева, с длинным наконечником; или выбив стрелой всадника из седла.

Быки эти были тут, что называется, на вес золота.

«Интересно только, — подумал Александр, — сумеют ли торговцы сбыть в Октябрьске столь экзотический товар? Разве что Мезенцев прикупит парочку для задуманного им зверинца».

По пути им попадались селения, но нечасто. Истинные дети Степи предпочитали селиться вдали от шумных трактов.

Порой над горизонтом вставали смутные миражи каких-то фантастических городов. По словам девушек — тех, что сгинули в древних войнах, когда еще не было в Аргуэрлайле ни одного из городов нынешних.

Алтен вообще много чего порассказала землянам.

Они узнали подробности истории материка, о том, что происходило на этой земле после краха Древнего мира. Например, их весьма впечатлил рассказ о судьбе стотысячного войска Креи, после того как их родина опустилась на дно.

Интерес вызвали и повествования о том, как увеличилась эта земля едва ли не на четверть, когда из вод моря поднялись Западные острова, об их заселении и войнах за них.

Поведала магичка (это в основном одному Макееву, который стал для нее в Октябрьске кем-то вроде опекуна) о собственных путешествиях и приключениях.

За свои не так уж много лет («Мне уже двадцать три», — сообщила между делом) она если и не обошла весь материк, то побывала во многих странах и краях и даже сопровождала своего кормчего, когда тот посетил Эуденоскаррианд вместе с официальным посольством Конгрегации.

Увлеченная разговором, магичка иногда сбивалась на свой родной язык и лишь через минуту-другую, улавливая недоумевающий взгляд слушателя, вновь переходила на русский.

К концу первого дня они добрались до каких-то развалин с непроизносимым названием.

— Привал! — скомандовал майор. — Дальше двинемся на рассвете.

Что ж, привал — святое дело.

Степняки мигом расседлали коней, отпустив их пастись, а сами развели костерок и принялись стряпать угощение для гостей.

Девушки было предложили Кайтуру помощь, однако тот, поблагодарив красавиц, предложил им заняться обустройством ночлега.

— Мясо — это мужское дело! — хитро сощурившись, заявил багатур.

Ну и ладно, не стали спорить они.

Макеев с Серегиным, ревниво наблюдавшие за тем, как Алтен и Дарика бабочками вьются у костра, обрадовались, увидав, что дамам был дан от ворот поворот. И тут же взяли их под свое командование, отправившись выбирать место для ночевки.

Найдя довольно неплохо сохранившийся домишко, они осмотрели его и признали достойным принять на ночь постояльцев. Хорошо было то, что в доме оказалось два помещения. Как раз для женщин и мужчин. Девушкам отдали то, что поменьше и без окон. Не дай бог, какая степная тварь залезет.

Поужинали и тут же легли спать. На этом настоял Кайтур, сказав, что вставать надо будет рано, чтобы к ночи уже добраться до места.

Александр все никак не мог уснуть. Уже и слонов считал, и верблюдов, и увиденных днем боевых быков. Ничего не помогало.

Спустя час или чуть больше, когда веки наконец стали слипаться, он услышал за стеной осторожные шаги.

Майор прислушался.

Да, вокруг дома явно кто-то ходил.

Кому-то из степняков или его бойцов тоже не спится? Вышел покурить или до ветру? Так вроде бы никто не выходил на улицу.

Песок скрипел очень громко — то, что ходило вокруг них, было очень тяжелым и массивным. И — ни звука.

Может, зверь какой? Так кони бы заржали.

Потом в окошке на миг возник силуэт, вернее сказать, закрыл полностью невеликое окошко.

Осторожно Макеев разбудил Артема, и тот с двух слов понял, в чем дело. Тихо растолкали остальных, кроме девушек: им не улыбалось принимать бой с неведомой тварью в ситуации, когда перепонки лопаются от женского визга.

Существо остановилось у входа, некоторое время шумно дыша, как будто соображало, что делать дальше? Затем в дверном проеме, источая смрад, возникла исполинская мохнатая фигура.

Макеев поднял пистолет, направив удлиненный глушителем ствол туда, где у незваного гостя должно быть сердце.

Но выстрелить не успел. Чудище тихо захрипело и рухнуло на выщербленные плиты пола прямо под ноги майору. Зловоние стало совсем нестерпимым.

Макеев невольно отскочил, при этом налетев спиной на кого-то и сбив его.

Когда зажгли фонари, увидели, что на пороге дома лежит невесть что — не обезьяна, не медведь; ростом чуть не в полтора раза выше человека и как бы не полтора метра в плечах. Фигура, несмотря на гротескные пропорции, почти человеческая. Шерсть длинная, свалявшаяся и серая, а может, и седая. А морда… Жуткое смешение черт саранчи, летучей мыши-вампира и павиана глядело на них тусклыми мертвыми глазами. Тремя.

Позади кто-то приглушенно вскрикнул, заставив всех обернуться.

Алтен, бледная, с синими кругами под глазами, с помощью Дарики поднималась с пола. Странное выражение было на лице чародейки — огромное облегчение и вместе с тем удовольствие. Как, к примеру, от хорошо сделанной работы.

Догадка пронзила Александра:

— Это ты его?..

И добавил, с неожиданной робостью:

— Уважаемая…

— Ну я же все-таки видящая… — пробормотала магичка.

И тут же сморщилась, словно от боли, вновь присев на одно колено. Макеев и Серегин кинулись к ней, но она, уже справившись с собой, поднялась.

— Ты знаешь, что это такое? — спросил майор.

— Это гхолль, — пояснила девушка.

— Ну и тварь! — сморщившись, высказался Чуб.

— Не тварь, а нетварь, — поправил Кайтур. — Их вывели в старые времена для того, чтобы они сражались вместо людей, при этом пожирая раненых и трупы. Откуда он здесь?

— Кто его знает? — пожала плечами уже полностью пришедшая в себя Алтен.

Макееву пришло в голову, что тут могут быть и другие подобные этому созданию. Он даже предложил выставить караул, попеняв себе за то, что раньше не догадался сделать этого. Расслабился, понимаешь. Совсем забыл о бдительности, о том, что не у себя дома находятся.

— Нет, они встречаются редко, к счастью, — поспешила развеять его опасения Дарика. — Их осталось немного, хотя говорят, еще лет пятьсот назад кое-где они были настоящим бедствием. Но начисто истребить их, наверное, невозможно — мало того что они очень живучи, так еще не нуждаются в самцах, чтобы продолжить свой нечестивый род. Древние хорошо постарались, создавая их…

— Да уж, — только и нашел что сказать майор.

Спать отчего-то расхотелось.

Скорее бы уже утро.

Внутри верного стального мустанга, даже под жаркими лучами степного солнца, Макеев чувствовал себя куда как комфортнее.

Октябрьск. Секретная лаборатория 13-го управления КГБ СССР

Сердюк смотрел на НЕЕ с удивлением, к которому примешивался откровенный испуг. Но это был не тот случай, когда подобного чувства следовало стыдиться.

Начальник секретной лаборатории был слишком скептиком, чтобы поточнее выразить свое впечатление.

«Ну здравствуй, сестра по разуму. Здравствуй, откуда и зачем бы ты ни явилась», — поприветствовал подполковник новое приобретение своей лаборатории.

ЕЕ нашли несколько часов назад.

Солдаты рыли котлован для прокладки труб, и вдруг обрушилась стена близлежащего дворца, открыв комнату со стоящим в центре ее странным сооружением, по виду напоминавшим склеп. Когда подняли тяжелую мраморную крышку, то обнаружили там некий предмет, похожий на большое яйцо. Изготовленный из материала сродни плексигласу, внутри он был наполнен каким-то газообразным веществом, мешавшим в подробностях рассмотреть, что находится в середине.

Само собой, доложили в штаб, Мезенцеву. Тот распорядился передать находку в «Исследовательский центр № 13».

Поморочившись, «яйцо» вскрыли. И увидели ЕЕ…

Безусловно, лежащая перед Сердюком женщина принадлежала к человеческому роду. Точно так же со всей определенностью можно было сказать, даже не проводя сложных анализов, что это не тот человеческий род, к которому принадлежит сам подполковник.

Кожа цвета светло-красной меди, необыкновенно гладкая и упругая, темно-рыжие вьющиеся волосы, обрамляющие худое овальное лицо с резко выдающимися скулами, несколько необычные очертания надбровных дуг, носа и слегка заостренного подбородка. Широко расставленные глаза, прикрытые бледными веками с длинными, густыми ресницами.

Простыня сползла, обнажив небольшую грудь безупречной конической формы с соском цвета темного пурпура с лиловым оттенком.

Ногти на руках и ногах были окрашены в пурпурно-фиолетовый, с синеватыми искрами, цвет.

Как он знал, образцами лака с них уже занимались эксперты его лаборатории.

В этот момент ОНА… открыла глаза, и подполковник невольно вскрикнул и отшатнулся, встретив ее взгляд — взгляд по-настоящему Иного мыслящего существа.

Но взор этот ничего не выражал, и спустя мгновение припухшие веки опустились.

Даже если бы у него и были какие-нибудь сомнения, то ЕЕ глаза говорили яснее ясного — это не жительница Аргуэрлайла.

Глаза с радужкой необычного фиолетово-лазоревого цвета, с большим зрачком какого-то необычайного разреза — вытянутого и одновременно миндалевидного.

— Анабиоз, состояние, близкое к летаргии или коме, — буркнул следящий за аппаратурой Симонян. — Непроизвольное сокращение мышц.

— Как вы думаете, что ЭТО… что ОНА собой представляет? — поинтересовался Сердюк.

— Что? — переспросил военврач. — Что-то странное представляет, очень странное. Ну внешние отличия вы видите сами. Группа крови… Такой группы крови просто нет. Будем считать, что это группа крови Е или Ф. Или X.

— А резус-фактор какой? — справился начальник лаборатории, естественно в шутку.

Но медик воспринял его вопрос серьезно.

— Амбивалентный! — бросил он. — Для переливания годится любая кровь… если, конечно, у нас найдется кто-то с этой группой.

— Ну а вообще как?.. — неопределенно пошевелив пальцами, спросил подполковник.

— Предварительные данные сейчас в обработке, — продолжил Ашот Мартунович. — Будут готовы к вечеру.

— А более подробные?

— Они будут лишь после вскрытия.

— Вскрытия?! — невольно приподнялся со стула Сердюк. — Вы хотите сказать, что она безнадежна?

Симонян кивнул.

— Несомненно. Вы, должно быть, разочарованы, но допросить ее возможности не будет. Не могу сказать пока точно, но, видимо, центральная нервная система необратимо повреждена. Идет нарастающее нарушение функций сердца, печени, почек, отмечены сбои в кроветворении… Кстати, тоже нетипичная картина для человека. В конце концов, мы ведь не знаем, как долго пролежала эта мертвая царевна в своем хрустальном гробу. Может, не одну сотню лет. Вообще, в моей практике это первый такой случай.

— А не привлечь ли нам ваших коллег из ковена Грайи? — предложил Максимов.

Военврач помрачнел. Не получив немедленного ответа на свой ультиматум, грайитки собрали вещи и убыли неизвестно куда.

— К сожалению, они сейчас в дальней командировке. Вернуться не успеют. Не поспеши вы со вскрытием прибора, может, дождались бы их. А так… Весь анабиотик улетучился?

Начальник лаборатории тяжело вздохнул. Недоглядели. Но ведь не каждый день приходится вскрывать анабиозные камеры инопланетян.

— А что ваши консультанты? — в свою очередь спросил Симонян. — Не пробовали к ним обратиться?

— Пробовал, — процедил сквозь зубы Сердюк, вспомнив, в какой ступор впал Асситал при виде ЕЕ. — Но они, по крайней мере те, кто видел находку, ничего конкретного сказать не могут. Магические методы ничего не дали. Мой лучший специалист и тот ничего не углядел — говорит, побывала под магией дикой мощности или еще под чем-то таким. Все следы стерты.

— А колдун наш или местный?

— В том-то и дело, что местный.

— Тогда и в самом деле невозможно, — вздохнул военврач. — А жаль… Что ж, разрешите откланяться, товарищ подполковник. Дела. Вот анализы сделать надо.

— Да-да, — пожал ему руку Сердюк. — Спасибо за помощь.

— А скажите, Сергей Станиславович, — обратился он к Максимову, когда Симонян вышел, — вы в этом лучше разбираетесь, — это не может быть так называемая альфарка?

— Нет. Изображения альфаров или, как еще говорят, сеидхе, у нас имеются в достаточном количестве. Скорее это другая ветвь людей.

— Что вы имеете в виду?

— Скажем, это потомки какой-то ветви, непосредственно предшествующей появлению человека современного типа. Просто в нашем мире они исчезли, а в их мире — исчезли наши предки… — Сердюк невесело усмехнулся. — Или это другая ветвь кроманьонцев.

— Ладно. А что там с браслетом?

— Брасле-ет… — протянул Максимов. — Вот тоже загадка. Материал — уже известный нам митрил. И как будто на нем какая-то магнитная запись. Может быть, это ключ к чему-то или нечто вроде их паспорта? Между прочим, вот еще что: почему она свалилась на нашу голову только в одном браслете?

— А если так и должно быть?

— Исключено. На коже обнаружены следы от ремешков и бретелек.

— Чертовщина какая-то… — вздохнул Сердюк, и голос его прозвучал до странности потерянно.

Возвращаясь из лаборатории улицами Октябрьска, пустынными в это время суток, Сердюк только что не выл на Луну.

Не было печали, черти накачали!

Сверзилась на них непонятно откуда эта голая красотка с крашеными ногтями и митриловой браслеткой!

Думай, подполковник, думай!

Никаких вразумительных гипотез, кроме отдающего безумием предположения о деятельности эльфийских шпионов, не имелось.

Но вообще, как ОНА сюда угодила? Случайно или…

При мысли, что этим миром может интересоваться еще кто-то другой, Сердюка прошибла испарина.

А ведь очевидно, что у тех, кто может делать митриловые изделия (между прочим, металл этот стоит дороже золота), наверняка есть много чего куда менее безобидного.

Ага, только десанта эльфов с бластерами им тут сейчас не хватало для полного счастья!

Москва. Министерство обороны СССР. 198… год

Уже не первый месяц Сергей Сергеевич Байдаков ощущал странную и, казалось бы, непонятную пустоту в душе. И тщетно пытался заглушить ее имитацией бурной административной деятельности.

Да, он совершил великое открытие, которое, обнародуй его, принесло бы Байдакову как минимум Нобелевскую премию и титул «физика современности номер один». Но кому, как не ему, знать, что титул этот — пустой звук. Что его открытие — лишь слепая случайность.

Чисто интуитивно и случайно, на одном энтузиазме и вере он нашел способ пройти из одного мира в другой. Но чтобы понять механизм перехода, разобраться во всех тонкостях… у него нет ни приборов, ни математического аппарата, ни даже понимания, как к этому подступиться.

Для практиков во главе с прямо-таки исходящим энтузиазмом Мезенцевым это особого значения не имеет. Им важно рассчитать оптимальные характеристики процесса, чтобы удешевить и в идеале поставить на поток. Что ж, люди испокон веков варили хмельные напитки, не зная ничего о биохимии, свободных радикалах и механизме воздействия алкоголя на нервную систему.

Но это не для него, поскольку он озабочен не карьерой или славой, а (что потихоньку выходит из моды) поиском и разгадкой тайн мироздания.

Пройдет еще, может, лет сто, прежде чем люди только-только начнут понимать, что такое грань между мирами и что представляют собой сами параллельные миры.

Но он столько не проживет даже при помощи чародеев с той стороны. Хотя, если верить слухам, тамошние медики способны на многое. До Сергея доходили отголоски сплетен о сенсационных излечениях, проведенных какими-то тамошними целительницами. Он особо не вникал. Медицина с магией — это не его профиль.

Тем более что имелись гораздо более важные причины, чтобы ломать голову. Данные последних исследований портала были неутешительными, если не сказать хуже. Проект «Порог» был под угрозой закрытия.

И вот это-то он сейчас и будет вынужден сообщить крестному отцу проекта.

Сергей три дня готовился к тяжелой миссии, и все равно приглашение секретаря пройти в высокий кабинет стало для него равносильным приглашению на казнь.

В помещении кроме самого хозяина было еще несколько военных с большими звездами на погонах, среди которых профессор узнал генерала Тихомирова. С ним Байдакову несколько раз приходилось сталкиваться по работе над «Порогом». Впечатления от знакомства были самые благоприятные. Дельный и здравомыслящий человек. Большая редкость для советского генералитета, сплошь погрязшего в догматике и консерватизме.

Они обменялись вежливыми кивками. Сергей заметил, что на тихомировских погонах появилась вторая звезда. Хм, а ведь говорили, что полководец попал в немилость, настрочив какую-то жуткую бумагу на высочайшее имя. Вот и верь слухам. Может, и с чудесными исцелениями та же петрушка?

Хозяин кабинета наконец-то оторвался от разложенных на столе карт и фотографий и увидел Байдакова. Весело блеснули глаза из-за стекол очков. Маршал приветливо улыбнулся.

— Проходите, Сергей Сергеевич, — махнул рукой на один из стульев, расставленных возле длинного дубового стола, крытого зеленым сукном. — Давно дожидаемся. Вас я пригласил не только как выдающегося ученого и руководителя проекта «Порог», но и как, прошу меня простить, товарищи, сына своего отца. Моего старого фронтового друга.

О том, что Сергей был еще и близким другом его старшего сына Николая, руководившего объединением «Астрофизика», также подключенного к проекту и присутствовавшего на совещании, Дмитрий Федорович распространяться не стал. Он вообще не любил, когда работу смешивали с личным. Сорвавшееся с уст министра упоминание Байдакова-старшего и так удивило профессора. После такого лирического вступления объявить то, что он намеревался, стало еще более тяжкой задачей. Почувствовал себя Брутом, собиравшимся нанести предательский удар своему благодетелю Цезарю.

— Итак, Сергей Сергеевич, мы тут уже битых два часа воюем по поводу одной операции, — ввел его в курс дела маршал. — Предложили ее товарищи из комитета госбезопасности.

Кивнул в сторону двоих моложавых генералов, сидевших особняком, чуть поодаль от группы армейцев.

— Озвучьте ваши предложения, товарищ Зинев, — попросил крепыша с погонами генерал-полковника.

Тот встал, причем его рука механически потянулась к козырьку, чтобы отдать честь министру. Вспомнив, что без фуражки, Зинев смутился и схватил лежащую на столе указку.

— План очень простой. Выходим к ближайшему морю, лучше, конечно, вот к этому. — Указка его ткнула куда-то в центр моря Гореиз. — Хотя годится даже и этот недоделанный лже-Индийский океан. Грузим на корабли как минимум бригаду, а еще лучше — дивизию. После чего плывем в тамошнюю Америку, захватываем какой-никакой плацдарм…

— Ну и что дальше? — насмешливо спросил Тихомиров.

— А вот что, — нехорошо усмехнулся генерал-полковник, сверкнув глазом на осмелившегося перебить старшего по званию. — Потом привозим туда вот такую же штучку, которой мы пробили дыру сюда, а заодно еще десяток-другой похожих. Надеюсь, ученые смогут обеспечить нас оборудованием?

Посмотрел на Сергея и Николая Дмитриевича. Те, переглянувшись, пожали плечами.

— И оттуда, с этого плацдарма, мы откроем проходы в нашу, местную Америку, и…

Он грохнул кулаком по столу.

На Байдакова повеяло холодом, потом бросило в жар.

А может, оно и вовремя? То, что должно произойти? Вот ведь к чему клонят вояки.

— Позвольте, Дмитрий Федорович?

Маршал кивнул.

— Я считаю, что данный… план, — Сергей намеренно подчеркнул это слово, произнеся его с явным сарказмом, — никуда не годится. Во-первых, мы спровоцируем противника на немедленные активные действия. Причем они окажутся в выигрышном положении — нам придется действовать вдали от основной базы, что при тамошнем транспорте, сами понимаете…

Тихомиров покачал головой и вздохнул. Уж он-то понимал.

— Во-вторых, это потребует максимального напряжения сил, и об освоении Аргуэрлайла, мирном освоении, придется забыть. В-третьих, никто не может дать гарантию, что оттуда можно пробить портал на нашу Землю. Подобные эксперименты еще не проводились. С тем же успехом это может оказаться совершенно другой мир. То есть все усилия могут быть тщетными…

— Вот вы как считаете… — задумчиво пожевал губами маршал. — По-вашему, эта тема закрыта?

— Да, Дмитрий Федорович.

— Вот и генерал-лейтенант Тихомиров того же мнения. Не так ли?

— Так точно, товарищ маршал Советского Союза! — подтвердил тот. — Наличными силами мы сделали все, что могли, и даже больше. Выше головы не прыгнешь. Операция из военной стадии должна перейти в мирную.

— Мм, мирную… — повторил хозяин кабинета. — Вы продолжаете настаивать на своем мнении?

— Так точно! — засвидетельствовал Тихомиров. — Со всем этим надо что-то решать, Дмитрий Федорович. Нужно, так или иначе, легализовать операцию. Или сворачивать ее. Как хотите, но дальше тянуть невозможно. В ближайшие три-четыре месяца придется демобилизовать порядка десяти тысяч человек — и тогда скрывать что-то будет невозможно. Теперь дальше — практически вся работа ученых и у отдела хозяйственного освоения стоит: не хватает даже самых необходимых специалистов. Из-за этой секретности мы даже образцы на нормальный анализ геологам отправить не можем — все приходится делать самим. Одним словом, нужно объявить всему миру про Аргуэрлайл и провозгласить планету частью территории Союза!

— Хм, всю планету, — снял очки и потер красные от усталости глаза министр. — А не слишком ли… так сказать? Понимаете, о чем я говорю? Это, знаете ли, заявка на многое. Да и резонанс будет международный… — не самый лучший. Мало нам Афганистана и этого корейского «боинга»?

— Другого выхода нет, товарищ маршал, — твердо произнес герой Сарнагара. — Мы что, должны хранить секретность до тех пор, пока все западные газеты не раструбят о звездной экспансии русских? Будем тянуть до последнего, пока даже бабки на лавочках перед подъездами не станут пережевывать подробности завоевания другого мира. «Слышь, Маврикиевна, сказывают, наши в ентом, Огурерлайле, мамонта поймали! Да-да-да, Никитична! Говорят, из них тушенку делать будут!»

Военачальник до того похоже передразнил голоса популярных артистов Бориса Владимирова и Вадима Тонкова, потрясающе исполнявших на эстраде роли двух вздорных старушек, что все присутствующие, не исключая министра и насупившегося, как сыч, Зинева, невольно заулыбались.

— Ну хорошо, хорошо, — словно оробев, молвил хозяин кабинета. — Мы доверяем вам, и мнение ваше, безусловно, будет учтено при принятии окончательного решения. А пока, я думаю, вам следует отдохнуть…

— Дмитрий Федорович, — решился Сергей, поднимаясь с места, — у меня есть чрезвычайно важное сообщение.

Маршал, словно почувствовав, что дело и впрямь нешуточное, судорожно вцепился в подлокотники кресла, а сам подался вперед, грудью навстречу неведомой опасности.

— Дело в том… — Говорить было тяжело из-за сухости во рту. — Дело в том, что есть вероятность закрытия портала. Без возможности повторного открытия.

— Что?! — вскочил из-за стола Зинев.

— Как?! — схватил за руку Сергея Тихомиров.

— Врезультате процессов, причину и характер которых мы пока не выяснили, произошло спонтанное изменение характеристик дромоса. Выглядит это так, что его пространственная локализация и объем остались без изменений, но форма, если о ней можно говорить применительно к фигурам такого рода, — он поймал себя на том, что цитирует умершего сегодня утром Демьяненко, — форма изменилась. Объект стал внутренне протяженнее, но его субъективное поперечное сечение уменьшилось практически пропорционально удлинению.

Он внимательно вгляделся в лица присутствующих, но уловить, поняли ли они что-то, было невозможно.

— Условно говоря, если представить себе объект перехода как резиновую трубку, то ее словно вытянули в длину — и соответственно ее толщина уменьшилась. Так вот, товарищи, это еще не все. Как мы выяснили, в самое ближайшее время аналогичный процесс повторится, в срок приблизительно от десяти до четырнадцати дней. Затем, соответственно через пять-семь дней, снова. После чего объект перехода станет недоступен для большей части имеющейся автотехники. Затем в срок от одних до трех суток процесс вновь повторится…

— И сколько этот ваш дромос будет еще вытягиваться? — осведомился маршал. — До мышей дойдет?

— Больше уже не будет, — вздохнул Сергей. — Тут есть еще одно обстоятельство. Дело в том, что внутреннее сечение объекта перехода не строго цилиндрическое, а гиперболическое.

Нарисовал на имевшейся в кабинете доске, как это выглядит — две дуги одна над другой.

— То есть он сужается к центру, хотя для наблюдателя, находящегося внутри дромоса, это практически незаметно. И при сближении поверхностей на расстояние меньше критического, как мы предполагаем, произойдет коллапс дромоса с выделением энергии порядка одного-двух миллиардов эргов, большая часть которой, правда, уйдет на выпрямление остаточных деформаций континуума.

— Сколько это в килотоннах? — угрюмо вопросил Зинев.

— Примерно как взрыв хорошего склада боеприпасов.

— И… как скоро? — облизнув бледные губы, поинтересовался маршал.

Он не уточнил, но Сергей понял, о чем идет речь.

— Две-три недели максимум. Но лучше ориентироваться на срок десять дней.

— И никакой возможности повторить прорыв нет?

— Пока нет, Дмитрий Федорович, — обреченно пожал плечами Байдаков.

— Тогда и нечего копья ломать, товарищи, — подытожил хозяин кабинета, обведя присутствующих страдальческим взглядом. — Нужно срочно готовить эвакуацию личного состава и оборудования. Вам все ясно, товарищ Тихомиров?

Генерал встал по стойке «смирно» и кивнул. Слова тут были лишними.

— Тогда через три… нет, четыре часа жду вашего доклада с предложениями. Затем немедленно возвращайтесь на ту сторону и начинайте эвакуацию. И запомните: люди — в первую очередь. Все свободны, кроме товарища Байдакова… Сергей, — обратился министр к профессору, когда в кабинете остались только они вдвоем. — Ты готов повторить все это Юрию Владимировичу?

— Да, Дмитрий Федорович.

— Хорошо. Тогда поехали…

Октябрьск

— Товарищи, я довожу до вашего сведения приказ министра обороны номер… — начал читать Тихомиров. — Внимание, строго секретно! Пункт первый. В связи со скорым разрушением объекта перехода считать продолжение проекта «Порог» невозможным и провести эвакуацию частей советских Вооруженных сил и гражданского персонала из мира Аргуэрлайл. Второе. Провести эвакуацию в следующем порядке. Первыми выводятся самые дальние гарнизоны за вычетом сил прикрытия в составе десятой роты сто четырнадцатого сводного мотострелкового батальона. Сроки определяются техническими возможностями эвакуации. За ними — основной гарнизон Октябрьска, — генерал чуть запнулся, — кроме сил, выделенных в прикрытие. Срок — два дня с момента вывода. Следующими — научные подразделения и хозяйственные службы, а также материальные ценности. Далее — штабы, административные службы и… — кивок в сторону угрюмо нахохлившегося Сердюка, — особо выделенные в приказе маги. Самыми последними уходят силы прикрытия в составе сводного батальона товарища Сентябрьского и десятой роты майора Макеева плюс магическое прикрытие. Срок — по окончании вышепоименованных эвакуационных мероприятий, и по получении соответствующего приказа, однако не позднее чем за пять суток до предполагаемого исчезновения объекта перехода. По выводе частей расположиться в районах сосредоточения и находиться там до получения приказа. В случае если дромос, вопреки предположениям ученых, продолжит существование, то по истечении трех суток силам прикрытия надлежит вернуться на место прежней дислокации. Возвращение остальных подразделений ОГВ — по получении соответствующего приказа. После прекращения существования объекта перехода вступает в силу приказ о прекращении проекта «Порог» и расформировании ОГВ в соответствии с приложением номер три. У меня все, приступайте, товарищи…

Сообщение о предстоящей эвакуации прозвучало как гром среди ясного неба.

Оно не то чтобы потрясло или испугало людей, а просто выбило их из колеи, вогнав в глубокую растерянность. Оторопь эта была настолько глубока, что мероприятия начали осуществляться без лишних вопросов. Потому как ничего другого не оставалось.

Армейские колонны со всех сторон подтягивались к бывшему городу демонов, оставляя за собой пыльные шлейфы, часами висевшие в безветренном воздухе предгорий.

Временный штаб по эвакуации работал круглые сутки.

Полковник Семен Семенович Горбунко, начальник автослужбы ОГВ, только что не рвал последние седые волосы на лысине.

Образовалась острая нехватка грузовиков. Их и в обычное время не хватало. А теперь вся служба буквально стояла на ушах, составляя графики переброски транспорта от точки к точке. К тому же Горбунко всерьез рассчитывал в ближайшее время получить генерала, а тут такое… Людей вывозили на бэтээрах, посадив на броню, задействовали даже вертолеты, но все равно не успевали.

Заместитель Тихомирова по тылу страдал не меньше — нужно было срочно определить, сколько имущества они успеют вывезти и что именно нужно вывозить в первую очередь, а что придется бросить.

От этого бравому генерал-майору буквально хотелось лезть на стену. Поврежденные боевые машины, стоявшие в отдаленных гарнизонах до лучших времен. Склад ГСМ и автомастерская в Карио — там должны были базироваться разведчики Макеева. Почти полгода туда завозилось всякое добро, создавался НЗ, бывало, отрывая машины от самых необходимых перевозок. И что теперь? Как они это спишут? Оборудование Седьмого рудника — ну это, само собой, остается. Сейчас там грузят последнюю руду и готовят к вывозу персонал. Даже местных надсмотрщиков решено вывезти. Правда, не на Землю, а до ближайшей населенной местности. И за все отвечает он! Вот жизнь — и всего-то три года до пенсии оставалось.

Если бы Мезенцеву доложили о страданиях армейских коллег из эвакуационного штаба, тот бы лишь скептически ухмыльнулся. Ибо перед ним задача была куда сложнее, чем составление графиков движения автоколонн и списание старых железок.

Как гласил приказ председателя КГБ, переданный фельдъегерской связью, завершение операции следует проводить «исходя из приоритета обеспечения максимального сохранения секретности».

Прочтя это в первый раз, Антон Карлович глубоко задумался. Потому как даже в годы начала его службы в конторе, а случилось это за пару лет до смерти Сталина, самый надежный способ обеспечения этого самого режима и то применить было невозможно.

Ко всему прочему, если иные члены штаба могли переложить хоть часть работы на помощников, Мезенцеву свое дело приходилось делать самому и практически в одиночку.

Так или иначе, после бессонной ночи он набросал проект секретного дополнения к приказу об эвакуации. В нем черным по белому говорилось, кого нужно оставить тут, в Аргуэрлайле, и даже под каким именно предлогом. С другой стороны, в том же приказе было указано, что следует также обеспечить возможность продолжения исследований по темам «Мерлин» и «Дервиш». А значило это, что кроме какого-то количества самопальных чародеев из землян нужно вывезти на Большую землю хотя бы пяток местных. И Мак Арс, и уж тем более Ускар Фесо Торк отпадали. К великому сожалению, не получалось эвакуировать и хотя бы одного шамана — те слишком привязаны к своим родам, а договариваться о том, чтобы с пришельцами убыл кто-то из учеников, времени уже нет.

В конце концов выбор его пал на троих.

Первым в списке оказался Асситал. Он, как докладывал Сердюк, уже не раз высказывал мысль, что хочет посмотреть иной мир. Вот ему такая возможность и представится.

Второй была молоденькая чародейка Синхита Теони. Она ничего такого собой не представляла — жалкая вторая ступень — и прибилась к ОГВ всего-то за неполный месяц до аварии на дромосе. За вычетом одного важного обстоятельства — была она беглой грайиткой. Какие уж именно заповеди матери милосердной она нарушила — один Шеонакаллу ведает, но факт есть факт.

И наконец третий — младший чтец грядущего ковена Холми, Салтари, который тайно сообщил в штаб ОГВ о пророческих видениях Биру Югерса. Теперь пришло время расплачиваться с ним за услугу.

— Итак, товарищ майор, — сообщил Максимову Сердюк, — вам поручается собрать личные дела всех курсантов этой нашей школы волшебства и передать в эвакуационный штаб. Поняли? Личные дела, учебные ведомости, ну и прочее…

— А почему мне? — удивился Сергей Станиславович. — Курсами занимается младший лейтенант Серегин.

— Он пока не прибыл из командировки к степнякам, — пояснил начальник. — Так что всеми такими вопросами придется заниматься вам. Дальше — специальная лаборатория. Соберите самую важную аппаратуру, упакуйте документы — все до последней бумажки. Вот, кстати. — Подполковник протянул заму солидно выглядящий лист, украшенный парой печатей. — Пройдите в финчасть, получите золото и расплатитесь с ма… с привлеченным персоналом.

Майор глянул в ордер.

— Не маловато ли — сотня золотых на всех?

— Не нам решать, — буркнул Сердюк. — Золото-то не наше, а казенное. И сообщите местным, что им можно идти на все четыре стороны. После того как закончите с этими вопросами, можете считать себя свободным. Вы покинете Аргуэрлайл с первой партией эвакуированных. Сами понимаете, теперь маги вроде как и не нужны. Кстати, скажу по секрету, вы уже получили новое назначение.

— Уже? — изумился майор.

— Ну да, и недурное — начальник особого отдела дивизии. И не какой-нибудь, а ракетной! Так что поздравляю, коллега.

Зайдя в финчасть и получив от замотанного капитана интендантской службы холщовый мешочек, внушительно оттягивающий карман, Максимов отправился в лабораторию, но там никого из ученых не было — их всех, как выяснилось, еще утром вывезли по личному приказу Мезенцева. Из всего персонала наличествовал лишь один завхоз. Позвонив в комендатуру, майор затребовал десяток солдат для погрузки аппаратуры, а сам растолкал дремавшего в подсобке Ивана и приказал ему срочно собрать всех чародеев, имеющих отношение к исследовательской группе.

Спустя час они собрались в лаборатории — все пятьдесят пять человек. Кто-то стоял, подпирая стены, кто-то без церемоний уселся на пол.

— Значит, так, — начал майор без обиняков. — Что мы уходим из вашего мира, вы уже знаете. Ну… что сказать. — Сергей Станиславович помолчал с минуту, он и в самом деле не знал, что сказать. — Как говорится, спасибо за службу и не поминайте лихом, — нашел он наконец пусть и банальные, но вполне подходящие к моменту слова. — Вот, — вручил он увесистый мешочек Асситалу, — это вам всем, разделите по справедливости. И… — вдруг неожиданно для себя самого добавил он, — заберите Котел Дагды — там митрила хватит на всех.

Когда довольно гомонящий «привлеченный состав» покинул зал, Максимов обнаружил, что ушли не все. На подоконнике устроился Инго Салтари — прикомандированный к ним Конгрегацией провидец.

— У меня к тебе дело, сардар, — без обиняков начал он. — Ваши уходят и хотят забрать с собой кого-то из магов Аргуэрлайла.

Майор даже не удивился странной осведомленности Салтари. Да, верно, было такое решение. Ведь хотя операция столь внезапно завершилась, но кое-какие исследования в ее рамках продолжатся и на Земле.

— Так вот, — оборвав его размышления, сообщил чтец грядущего, — я хочу, чтобы среди них был и я.

— Но зачем это тебе? — растерянно изрек Сергей Станиславович. — Ты ведь даже не был у нас, и там для тебя все будет чужое…

Он тут же понял, что сказал чушь. Если такой человек, как этот холмиец, о чем-то просит, значит, у него есть для этого более чем серьезные основания, и не факт, что чужаку они будут понятны.

— Как тебе объяснить, тоан, — усмехнулся Салтари. — Я ведь был одним из тех, кто предсказал будущее вашей страны и помог его изменить. Но… видишь ли, я теперь не знаю, чем все кончится здесь и теперь желаю разделить судьбу твоего мира.

— Не понимаю тебя, — озадаченно пожал плечами майор.

— Подумай, не было ли чего такого, что было бы хуже предсказанного исхода?

— Хорошо, я постараюсь, — согласился он.

Маг молча исчез, и Максимов в одиночестве продолжил ждать солдат для погрузки аппаратуры.

Странно все-таки. Через месяц или около того он будет там, где ничего не напомнит ему об этом мире. Да, шутка ли — целый мир, куда они явились без спроса и вот теперь уходят без желания.

А вот как у него пойдет новая служба? Он ведь о ракетных войсках имеет лишь теоретическое представление.

Ракетные войска…

И вот тут Сергею Станиславовичу стало страшно как никогда в жизни. Он вдруг понял, о чем ему говорил Инго и что может быть страшнее того краха и всеобщего развала, который он помог предотвратить.

На минуту пришла совершенно дикая мысль — сейчас, пока в Октябрьске царит предэвакуационная суматоха, вытащить из сейфа еще не сданное золото, набить карманы патронами и тихо бежать.

Потом он горько усмехнулся. Нет. Как бы там ни было, но за свои слова и дела надо отвечать, и если этого не боится чужак, то уж тем более не ему, офицеру Советской армии, страшиться будущего. Тем более что ничего похожего на атомную войну впереди он не чуял.

Пока, во всяком случае.

— Товарищ генерал-лейтенант, я не считаю правильным бросать тут наших солдат.

— Так надо, — отрезал Тихомиров.

— Но… Это же…

— Я не хуже вас, Константин Андреевич, знаю, что это такое! Приказы не обсуждаются, а если вы хотите составить компанию бойцам, я могу оказать вам такую услугу!! — заорал герой Сарнагара. — Читали дополнение к приказу министра обороны?

И в самом деле, в пункте пятом дополнения четко было сказано: те, кто женат на местной жительнице или вышел замуж за местного жителя, должны быть оставлены здесь. Именно так, и никак иначе.

— Послушайте, но это же, в конце концов, бессмысленно!! Почти тридцать тысяч человек эвакуируются отсюда, включая как минимум полсотни магов! Что изменит еще сотня супружеских пар?!

— Таково решение вышестоящих инстанций. Вы не забыли, что приказы не обсуждаются?! — сказал как отрубил генерал.

— В таком случае прошу освободить меня от обязанностей вашего заместителя по личному составу, — отчеканил Дерюгин.

— Пишите рапорт, полковник, это ваше право, — фыркнул Тихомиров. — Только заранее сообщаю, что я не стану утверждать его. После вывода и расформирования группы — пожалуйста. Вы свободны. Вам ведь на пару с Сентябрьским выводить еще гарнизон Сарнагара.

После того как за сразу приунывшим Дерюгиным закрылась дверь, генерал развалился в кресле и вполголоса чертыхнулся. Ишь чистоплюй! А того не понимает, что одного взгляда на этих баб мыслящему человеку будет достаточно, чтобы понять, что к чему, и сопоставить все что надо. И вообще…

М-да, а ведь не он один такой! Слишком тут распустились — и мысли, и языки. Атмосфера здешняя действует, что ли? Может, вдруг подумал Тихомиров, оно и к лучшему, что все так обернулось? Еще неизвестно, как бы все пошло дальше.

Нет, с одной стороны, конечно, ему было жалко, что усилия его оказались потраченными впустую. Но с другой — не лучше же ему, в самом деле, было провести эти полтора года в своем родном Дальневосточном округе? Как бы то ни было, он действительно одержал славную победу, поучаствовал в небывалом деле. Наконец, он теперь не один из трех-четырех тысяч безликих генералов — лично известен в Кремле, а это весит очень много. И за вдруг наступивший провал проекта «Порог» тоже отвечать не ему и не армии — они-то сделали все, что было в их силах, и, если бы все зависело от них, хрен бы пришлось срочно уходить (или правильнее убегать?) из Аргуэрлайла.

А вот Дерюгин, похоже, дальнейшую службу себе испортил капитально. Что ж, сам виноват, «ясновидец».

Так, теперь осталось самое неприятное: объяснить ситуацию магам.

— Товарищ генерал-лейтенант, — в дверях появился растерянный адъютант. — Там явился этот, глава Конгрегации Эйгахал Коцу. Он просит немедленной личной встречи…

«Легок на помине, — почувствовал холодок в затылке Тихомиров. — Но как узнал?!»

Когда они вернулись в миссию, Коцу долго, очень долго молчал, и никто из его спутников не решался нарушить это молчание.

Ему было горько и одновременно смешно. То, ради чего он год назад решился на самую крупную в Аргуэрлайле интригу за последние несколько веков, то, ради чего пустил под нож старую Конгрегацию, то, что должно было подкинуть его на ту высоту, выше которой только боги, от него ускользало, и сделать тут было ничего нельзя.

А он уже поверил, что победа у него в кармане!

Он просчитал, о ком следует вовремя сказать нужное слово чужинским правителям, чтобы неудобных убрали прочь, и на их место пришли люди, нужные ему. Уже определил, с кем можно будет поработать. А его люди уже начали искать подходы к детям высоких начальников.

Уже было отобрано около сотни потенциальных магов из числа офицеров тайной службы и перспективных чиновников, на которых можно будет опереться при осуществлении его таких далеко идущих планов.

Через десяток-другой лет эта страна, занявшая одну шестую часть планеты, тихо и незаметно оказалась бы в его власти. Еще столько же времени — и весь Аргуэрлайл покорился бы ему. Сто лет — и оба мира оказались бы в его власти.

Он соединил бы знания науки Земли с древней мудростью Аргуэрлайла.

Он…

Он стал бы всемогущим и милостивым владыкой двух миров!! Да кто сказал, что только двух?!

И, может быть, бессмертие — мечта чародеев всех времен — стало бы доступно ему!

И что же теперь?!

— Я позволил себе… — начал младший кормчий Ускар Фесо Торк. — Вот тут список людей, которых надо переманить из армии чужинцев. Это мастера, которые смогут построить летающие машины и самоходные повозки. Кроме того, я тут прикинул, какие инструменты понадобятся им на первых порах. Сейчас самое время заняться этим, пока чужинцы озабочены предстоящим бегством…

— Действуй как сочтешь нужным, Ускар! — бросил Эйгахал. — И… оставьте меня, я должен все обдумать.

И уже у самой двери холмийцы услышали непонятное.

— Только теперь я понял, что Высочайшие действительно существуют. Лишь они одни могли так славно пошутить!

Октябрьск наполнился гамом множества людей и гулом моторов.

По пыльным улицам бестолково маршировали, сбиваясь с ноги, отвыкшие от строевой подготовки подразделения и проезжали машины, застревая в узких переулках.

В штабе переругивались командиры, определяя очередность вывода своих частей, но эта самая очередность всякий раз сбивалась. То требовалось срочно вывезти больных из полевого госпиталя, то вдруг командование требовало срочно мчаться обратно и забрать уже брошенные, как никчемный хлам, испорченные пушки, то оказывалось, что какая-нибудь станция дальней связи не устаревшая рухлядь, а не имеющее аналогов оборудование.

Особисты в рамках обеспечения полной секретности должны были зорко следить, чтобы никто не захватил с собой на ту сторону никаких «сувениров», которые могли бы навести умного человека на далеко идущие мысли. Пока начальство ругалось, офицеры рангом пониже и солдаты побойчее засели в кабаках Махаловки, выменивая на выпивку самые разнообразные вещицы. Торгаши, предвкушая гибель своего бизнеса, взвинтили цены почти до небес, но мало кто из землян торговался. В комендатуре уже целая комната оказалась забита всяким барахлом — от кинжалов и ножей игрисского булата до жутких костяных идолов и золотых побрякушек (вот еще непонятно было, что с этим делать).

Немногочисленные степняки, глядя на этот исход, очень сильно смахивающий на бегство, держались наособицу. Не неприязненно, но как-то сумрачно — так стараются не задевать друга, у которого умер близкий человек.

Трое сидели в углу кантины «Жареный суслик», заливая печаль. Три свежеиспеченных младших лейтенанта-переводчика, произведенных из солдат, сумевших освоить местные языки.

Их дальнейшая судьба была совсем непонятной, поскольку вряд ли на Большой земле нужны знатоки тарегского и сарнагарского диалектов местного всеобщего языка.

Грустнее всего выглядел Петя Якимов.

Еще пару дней назад не было, наверное, более довольного офицера во всей ОГВ.

Еще недавно обычный ефрейтор, не выделявшийся ничем, кроме отличной памяти и способности на слух запоминать слова песен — хоть на английском, хоть на турецком — и без запинки воспроизводить их. А теперь нате вам — лейтенант, хоть и младший.

Его коллега Боря Кременецкий, правда, напоминал, что в войну ведь тоже солдат в офицеры производили таким образом. Только вот не от хорошей жизни это делалось.

И когда Петр усмехался, что, мол, войны и нет уже, и даже не повоевали толком, скептик Борис отвечал:

— Это ты так думаешь.

Теперь же было совершенно непонятно, что с ними будет.

— Хорошо, если просто в запас с подпиской выкинут, — зловеще понизил голос Кременецкий. — А если… того? — Он выразительно провел ладонью по горлу. — Чтоб лишнего не болтали!

— Да ты что, совсем?! — покрутил Петя пальцами у виска. — Сейчас не те времена! Ты говори, да не заговаривайся!

— Времена не времена, а вот бежим отсюда как зайцы… — сурово изрек Борис.

— Так что теперь, всем тут надо было остаться?! — вспылил Якимов. — Тебе хорошо, ты сирота!

И прикусил язык, поняв, что сморозил глупость.

— Подожди, никто и не говорит, что всем надо остаться! — вмешался Иван Токарев. — Я вот бы сделал по-другому. Оставить тут добровольцев. Бросить всю технику и боеприпасы. Ну мастерские, горючее… На первых порах с продовольствием помогут кочевники…

— Ага, — хохотнул Боря. — Ну так пойди в штаб и предложи!

Вспомнив о бутылке, они разлили по чаркам виноградную водку и, не чокаясь, выпили.

Допив водку, вытрясли на стол еще пару неровных серебряных кружков — последнее, что у них оставалось.

— Борь, у тебя нет еще? — пьяно изрек Якимов. — Может, на девочку бы хватило?

— Да откуда? — пожал плечами Кременецкий.

Тут он слукавил. В кошельке у него было семь золотых монет, еще давно найденных в тайничке при разборке развалин в Октябрьске. Сумма по здешним понятиям приличная, да только вот ни на пьянку, ни даже на местных прелестниц он ее не был расположен тратить.

Потому что уже принял решение.

Он действительно сирота и может рискнуть…

В углу неприметно пристроилась старая, горбатая жрица Хырлика-Громовержца. Перед ней стоял услужливо поднесенный хозяином заведения, одноглазым мельвийцем Пиратом, кувшинчик кумыса, к которому она прикладывалась время от времени, чтобы скрыть зловещую, мертвую ухмылку.

Сарнагар. Бывший Запретный город

Полковник Сентябрьский встал и в последний раз оглядел свой кабинет. Мрамор, нефрит, золотая инкрустация, огромный стол из разноцветного дерева.

И среди всего этого — выкрашенный защитной краской сейф с приоткрытой дверцей и солидный черный телефон на столе рядом с настольной лампой в зеленом абажуре.

Это все останется здесь — гонять машины ради всякого старья было признано нецелесообразным.

Идут последние часы его пребывания тут. Можно сказать, последние часы советской власти в Сарнагарасахале. И последние дни соединения двух миров.

Час назад он созвал местных старейшин и сообщил им без лишних подробностей, что гарнизон уходит.

Те восприняли эту весть с неподдельным страхом и растерянностью.

И комендант понимал почему. По очень похожим на правду слухам, остатки воинства Шеонакаллу еще таились в лесах Джаро и в отрогах хребта Лаорнато. Зная местные порядки, можно было не сомневаться, что в случае реставрации свергнутого режима всех, кто хоть в какой-то степени сотрудничал с «мерзейшими чужеродцами», ждет алтарный камень.

Впрочем, есть ли эти самые последние верные или нет, только местный черт знает. А вот что кочевники вполне могут вспомнить, что земли бывшей империи Неназываемого когда-то принадлежали их предкам, — вот это будет вернее.

За дверью послышались шаги.

Должно быть, это командир комендантской роты или еще кто-то из пока остающихся тут офицеров городской комендатуры.

Но появился Уззаг Хо Хеоганн, трехбунчужный хан.

«Странно, вроде о его прибытии в город никто не докладывал».

— Вы уходите? — произнес хан, стоя в дверях.

— Да, — кивнул полковник, внимательно глядя на союзника.

— Вы вернетесь?

— Хотелось бы, — вздохнул Сентябрьский.

Они помолчали.

— Я давно намеревался спросить тебя, почтеннейший друг, об одной вещи, — произнес внезапно Хеоганн. — Это уже давно волнует меня, но все не было случая, а теперь, боюсь, уже может и не представиться…

— Я слушаю тебя, друг мой, — неожиданно мягко ответил полковник.

— Помнишь, когда вы взяли Сарнагар, то приказали изжарить живьем главного придворного повара? Так вот, скажи мне, если это не тайна, что за смысл таился в совершенном вами обряде? Ни в одной из ваших книг, которые я прочел, не было сказано ни о чем похожем. Скажи мне, жарить придворных поваров — тайная воинская традиция или это связано с магией Судьбы?

С некоторым удивлением степняк созерцал гамму чувств на лице собеседника: недоумение, легкий невеселый смех, какая-то странная глубокая печаль и, чего он меньше всего ожидал, затаенное сожаление о содеянном.

— Ты знаешь, вождь, я тебя, наверное, разочарую, но в этом не было никакого смысла. Просто… просто он показался мерзкой тварью, гадиной, которую надо раздавить…

— Теперь ты думаешь иначе? — спросил Уззаг минуту спустя.

— Нет. Но теперь я бы приказал просто убить его.

Некоторое время кочевник обдумывал услышанное.

— Что ж, прощай, — он поклонился коменданту. — Я буду вспоминать тебя, мой друг. Как бы то ни было, но я рад, что узнал тебя и узнал о вашем мире.

— А скажи, друг, ты… не в обиде на нас? — спросил вдруг Сентябрьский.

— За что?! — искренне изумился вождь.

— Как — за что? Пришли вот, наворотили дел, перебулдыгачили тут все, не то, что на голову, на уши поставили, и вот теперь… Вроде как бросаем вас тут…

— Сардар, — негромко произнес Хеоганн, — только за то, что вы сокрушили слуг Черных Солнц, все народы Степи будут возносить за вас молитвы Священной Луне и Вечному Небу, пока будет стоять этот мир! Мой дед и старшие братья погибли в храмах проклятого бога!

— Да, наверное, ты прав, — вздохнул комендант.

Он почти не заметил ухода степняка.

Итак, они уходят отсюда. Уходят, навсегда изменив судьбу этого мира. Уходят, оставляя знание о том, что Аргуэрлайл не единственный и что есть иные миры. И знание о том, что может быть и другая жизнь, не только непрерывная волчья грызня за кость. Оставляют автоматы и винтовки, патроны к которым, слава богу, скоро кончатся, и технику, которая побегает еще пару лет.

Оставляют несколько сотен своих людей — пленных, потерявшихся, дезертиров (увы, и ах!) и тех, кто нашел тут свою судьбу. Что с ними будет? Как они будут жить, чужие в чужом мире? Им, уходящим, уже не узнать этого никогда.

Оставляя еще много чего, уходят. Навсегда.

Или не навсегда?

Может быть, они когда-нибудь вернутся сюда. И как их тут встретят? С радостью и благоговением, как вернувшихся богов, проклятиями за зло, которое невольно принесли в этот мир, или просто-напросто огнем из оружия, которое научатся делать по земным образцам?

Сентябрьский подошел к окну и взглянул на Сарнагар, на башни и черепичные крыши, на зелень полей далеко у горизонта.

Он видит в последний раз этот город, эту землю и это небо.

Больше никогда…

БОЛЬШЕ НИКОГДА…

Ощутив непонятный ком в горле, полковник вышел, аккуратно затворив дверь, и, спустившись по широкой лестнице, направился к ожидающему его вертолету.

Октябрьск. Застава Ильича

Несколько сотен бойцов Советской армии, сотня степняков и несколько десятков магов — весь личный состав особого подразделения, претенциозно названного силами прикрытия, расположился лагерем в дикой степи, рядом с наезженной колеей маршрута Октябрьск — Сарнагар.

Они ждали команды на возвращение. Ждали… и не дождались.

Все произошло обыденно и просто.

Однажды утром их разбудил отдаленный гром, донесшийся со стороны гор. А потом штаб не вышел на связь.

Радисты тщетно пытались вызывать Октябрьск. Зачем-то слушали пустой эфир, нарушаемый лишь шелестом атмосферных разрядов. Потом командир роты связи доложил капитану Анохину.

Пожав плечами, тот горько усмехнулся и приказал разведгруппе готовиться к выдвижению.

Спустя три часа они увидели башни и стены города — с распахнутыми и покосившимися воротами.

И все поняли.

Глотая слезы, бродили по опустевшему городу, по улицам которого горячий ветер гонял пожелтевшую бумагу, заглядывали в брошенные, пустые дома, словно хотели что-то найти. А потом стояли на краю дороги, обрывающейся в сильно приблизившееся ущелье, и мысль сделать еще несколько шагов и покончить со всем разом приходила, наверное, не одному из землян.

Но как бы то ни было, жить надо было дальше.

И сводный батальон снова вошел в город, размещаясь в пустых домах.

Потом из развалин и каких-то подвалов опустевшей Махаловки выползли на свет божий несколько грязных и напуганных дезертиров.

Затем к Анохину явилась депутация местных жителей и попросила сардара не покидать их, предложив отдавать за покровительство и защиту треть урожая.

Капитан согласился. А что оставалось делать? Жизнь-то продолжалась.

Вот вернется скоро из Степи его командир с товарищами, из-за которых, собственно, Анохина и упекли «на рубеж» (еще бы, такой скандалище закатил Мезенцеву, требуя всенепременно дождаться миссию Макеева и уже потом эвакуироваться), они соберутся за чаркой водки — и все наладится.

Не может не наладиться.

Разве ж они не советские люди, которым нет преград ни в море, ни на суше?..

Великая Степь, в пятидесяти километрах от Октябрьска

Алексей Костюк еще раз внимательно изучил выгравированную на деревянном складном веере карту этого мира, на которой синей линией был отмечен его маршрут. Потом положил рядом другую — отпечатанную на серой нейлоновой бумаге, наскоро изготовленную в картографической службе КГБ СССР. Прошло уже немало времени с тех пор, как он последний раз доставал ее из потайного кармана пояса.

Да, вот этот полуостров, похожий на вставшую на задние лапки мышь и называемый местными жителями Аккаб.

Сомнений быть не могло, ему осталось совсем немного до дома.

В это утро капитану было особенно легко.

Небо виделось ему особенно голубым и чистым, и никакой сапфир не мог сравниться с ним. Облака, нежные и прозрачные, плыли в нем фантастическими парусниками.

Через густые кроны пробивались лучи клонящегося к закату солнца. Запах лесных трав пьянил.

Ему хотелось петь или сочинять стихи… Да, на далекой Земле он ведь сочинял стихи, и, как говорили знатоки, довольно неплохие. Обязательно надо будет вновь заняться этим.

Чувствовал себя полным сил и молодым.

Судьба подарила ему величайшее счастье… Радость от чистого познания нового, никем из его земляков прежде не виданного и не изведанного, переполняла его, насыщая все существо какой-то доброй эйфорией.

Это ведь не последнее его путешествие, далеко не последнее. Впереди еще много новых земель, стран и городов. Гораздо больше, чем Алексей оставил за спиной.

Холодные бескрайние леса Сивура и синие от ковыля степи Карраса, руины древних городов и города живые, полные жизни и людей. И бесконечные дороги, которые ему предстоит пройти…

Немного нашлось бы в этом мире тех, кто был так же счастлив, как он. И уж точно — из всех еще оставшихся здесь своих соотечественников Алексей Костюк был самым счастливым.

Он возвращался домой…

Эпилог

Нет, провал проекта «Порог» вовсе не прекратил разработку проблемы перемещения между мирами. Просто было принято решение (кем и как, в данном случае неважно) временно прекратить поиски пути в иные измерения, до тех пор пока теоретики не найдут способ надежно закреплять область перехода.

Конечно, те, кто возглавлял «Порог» и кто вложил в эту невероятную затею силы и душу, переживали свой провал, но с течением времени успокоились и они — благо многочисленные служебные обязанности не давали им слишком сильно предаваться тоске.

Естественно, кое-какая информация ушла на сторону, и некоторое время в народе гуляли разные смутные слухи.

То о посадке где-то на Памире космофлотилии инопланетных агрессоров, накрытой ядерным взрывом, то о вратах в преисподнюю, которые случайно обнаружили геологи, бурившие сверхглубокую скважину, и о погибшей в боях с вырвавшимися оттуда легионами чертей гвардейской танковой дивизии…

Но затем стихли и они.

Тем более что нашлись более острые темы для обсуждения. Вроде подрыва на старой мине во время черноморского круиза лайнера «Адмирал Нахимов», по странному стечению обстоятельств оказавшемуся набитым разнообразными знаменитостями и высокопоставленными начальниками. (Это произошло, как назло, зимой, вдали от берега, да еще в семибалльный шторм, так что спаслось менее трех десятков из полутора тысяч команды и пассажиров.)

Несколько десятков людей из иного мира, казалось, бесследно затерялись на одной шестой части суши. И лишь все те же слухи — то о необыкновенном враче, излечивающем почти любые болезни, то о девушке, безошибочно предсказывающей землетрясения, — время от времени циркулировали в народе.

И уж совсем неудивительно, что публике остался неведом инцидент, приключившийся лет пять спустя в одной из дивизий ракетных войск. Когда полковник, возглавлявший особый отдел, под каким-то предлогом заманил к себе в кабинет комдива и еще какого-то офицерика и разрядил в них свой ПМ, после чего пустил себе пулю в лоб. В конце концов, офицеры тоже люди и тоже иногда сходят с ума, тем паче вскрытие показало у особиста неоперабельный рак печени.

А правда была уж слишком невероятной, чтобы люди, прикоснувшиеся к тайне, решились бы поведать ее еще кому-то, даже не имея в виду строгих подписок о неразглашении. И даже много позже, когда сохранение тайны вроде бы потеряло уже смысл, мало кто осмелился нарушить обет молчания.

Казалось, даже само это название — Аргуэрлайл — напрочь забыто, словно бы и не было никогда всей этой истории.

Собственно, на этом можно было бы поставить точку.

Но нет.

Тихий океан. Французская Полинезия.

Один из Маркизских островов. Август 1991 года

Жак Демют еще раз обвел взглядом место.

Когда (если) все получится, как они запланировали, то уже через год тут вырастет огромный порт с длинными пирсами, складами, волноломами, ажурными журавлями кранов. Вон те скалы надо взорвать, и в глубь острова проляжет канал, через который ежедневно будут проходить десятки судов под трехцветным флагом.

Канал из мира в мир.

Этот необитаемый островок, состоящий из обрывистых, изломанных базальтовых скал, поросших гибискусом, и узенькой полоски прибрежного песка с вереницей кокосовых пальм, должен был стать местом, где будет пробита граница между этим миром и одним из их бесчисленного множества, что заполняют вселенную.

И ему, обычному полковнику (пока полковнику), суждено сыграть в этом не последнюю роль.

Да, поручить курировать проект такой важности полковнику «Сюрте» — хорошо придумано. В России этим занимались чуть ли не десяток генералов, а в Штатах — аж три адмирала.

Кто заподозрит, чем именно занимается заурядный начальник отдела не самой сильной спецслужбы Земли?

Вот будет сюрприз для всех!

Да… Кое-кто уже считает Францию лишь старушкой Марианной в красном колпаке, безнадежно списанной на пенсию. Им предстоит пережить жестокое разочарование!

Пусть они не будут первыми, но именно с ними будет удача. Как раз Франция добьется подлинного успеха на этом пути.

Не русские, как это уже много раз с ними бывало, упустившие свое открытие из рук, и тем более не эти заокеанские выскочки, до сих пор переживающие свой провал (все было сделано вполне по-американски: взорвать пятьдесят-семьдесят килотонн вместо пяти, искренне полагая, что чем больше, тем лучше).

На островке нет сейчас никого, кроме ученых и роты спецназа.

Собственно, больше народа и не надобно.

Тот мир будет принадлежать им без единого выстрела.

Никаких колоний, никаких протекторатов, никаких заморских (или как лучше сказать в данном случае — «запроходных», «запредельных»?) департаментов. Только договоры о взаимной помощи и предоставлении концессий.

Тамошние туземцы с радостью отдадут все что нужно сами. Как земные аборигены отдавали золото и алмазы в обмен на побрякушки и скверное виски.

Конечно, рано или поздно конкуренты докопаются до принципа, на котором основано действие установки, которая не даст проходу захлопнуться.

Но на это уйдет пять или десять лет — не меньше, как клянутся яйцеголовые.

А за это время как далеко уйдет их страна? Сколько миров будет принадлежать им? Сколько русские, англичане и американцы будут еще их догонять?

Кто-то деликатно кашлянул за спиной.

Оторвавшись от приятных мыслей, Демют обернулся.

Позади него стоял сухонький старичок в очках, облаченный в бейсболку с дурацкой картинкой — Мэрилин Монро верхом на свинье, драную майку и полинезийское лава-лава.

То был Эжен Кромье — доктор физико-математических наук, ведущий сотрудник Парижского центра имени Жолио-Кюри. Именно его детищу предстояло стать главным в предстоящем ровно через сорок восемь часов действе.

— Ну, господин полковник, признайтесь, волнуетесь?

— Не без того, — кивнул Демют. — Дело ведь нешуточное.

— А я вот спокоен, — улыбнулся старичок.

— Вы, профессор, вижу, уверены, что этот ваш стабилизатор потенциалов сработает?

— Исходя из имеющейся информации, он должен сработать, — невыразительно ответил Кромье. — Так, во всяком случае, говорят формулы.

— А все-таки не могли бы вы хоть приблизительно указать, какой процент вероятности…

— Я, простите, ученый, а не астролог и не политический комментатор, чтобы называть вам подобные цифры, — довольно раздраженно перебил его мсье Эжен. — Аппаратура может сработать, а может и не сработать, могут появиться не учтенные нами факторы. Возможно, на процесс повлияют фазы Луны, магнитные бури или космические излучения… Да мало ли что, в конце концов!

В его голосе полковнику почудились нотки легкого презрения. И он некстати вспомнил, что, согласно собранному на профессора досье, тот во время студенческих бунтов достопамятного 1968-го руководил взбесившейся молодежью и был приверженцем идей, слава богу, давно покойного председателя Мао.

Но, в конце концов, может быть, чтобы разобраться в добытых разведкой безумных формулах, и нужен был малость сдвинутый человек?

Демют прикрыл глаза и попробовал представить те бесконечные вселенные, что отделены от них невидимой стеной «фазового перехода».

Миры, которые совсем скоро начнут отдавать им свои богатства, свои знания, свои технологии. Миры, для которых столицей станет не красная Москва и не плебейски-самолюбивый Вашингтон, а самый прекрасный и романтичный город на Земле — Париж.

Черт возьми, их ждало прекрасное будущее!..

ГАРНИЗОН

Пролог

Аргуэрлайл. Город Октябрьск/Тхан-Такх

Отсюда, с угловой башни, казалось, что холмистая равнина предгорий уходит не к горизонту, а растворяется в рассветных мягких красках подступающей осени.

Человек, которого в этих краях именовали Сантором Макхеем, сардаром Тхан-Такх, он же Александр Петрович Макеев, майор Советской армии, стоял на дозорной площадке и оглядывал свои «владения».

Он неукоснительно придерживался раз и навсегда заведенного порядка — каждый день обходить самые важные уголки вверенного его попечению города.

Вот и сегодня, встав на рассвете, наскоро умывшись и позавтракав ломтем хлеба с грудинкой, отправился проверять посты на городских стенах. Сейчас позволил себе чуть перевести дух — благо все было в порядке. Позади чуть слышно переминались с ноги на ногу два телохранителя, немолодой кряжистый степняк Васконо Сатт, обоерукий боец, на поясе которого было две сабли, и Гриша Суров, маг второй ступени, к тому же неплохо стрелявший из автомата.

Не то чтобы Макеев чего-то боялся, тем более что на поясе, рядом с отнюдь не церемониальным клинком, висел «Макаров» с полной обоймой.

Но береженого местный бог бережет. Опять же здешним владыкам было немыслимо гулять в одиночку среди подданных, даже там, где их любили.

Начинался обычный день Тхан-Такх — Октябрьска.

Дымили горны в левом углу крепости в Четвертом квартале, или Артмастерских, как теперь называли это место, и уже звенели молоты, и похрюкивал на холостых испытательных оборотах недавно собранный ребятами капитана Бровченко дизель. Возле Базарной площади копошились землекопы — купеческое братство Тхан-Такх (не иначе, по совету кого-то из пришельцев) решило заложить там ледник на тысячу с лишним тонн мяса. За две улицы от размахивающих заступамиподенщиков мелькали яркие одеяния торговцев и погонщиков быков — собирался в дорогу очередной караван торговцев с юга. Просыпалась и Махаловка, откуда ветерок приносил вместе с дымком очагов запахи готовящихся кушаний и браги, заливаемой в перегонные кубы местными самогонщиками. Оживилось и Западное предместье — обиталище зеленщиков, огородников, кожевников и золотарей.

Над Замком, как именовалась резиденция советского командования, висел развеваемый ветром ярко-алый флаг.

А ниже, над кварталами и улицами на вознесенных над сланцевыми и камышовыми крышами шестах ветер трепал разноцветные вымпелы и штандарты кланов, родов, цехов и просто сбродных общин. Ибо в этом городе, как и в этом мире, один человек — это меньше, чем ничто. Лишь вокруг Замка на паре десятков улиц ни единого клочка ткани не оживляло крыши — там обитали земляне.

Макеев грустно покачал головой — уже по этому признаку было видно, что даже тут, в собственном городе, его соотечественники не имеют большинства.

А ведь жители Октябрьска составляют от силы десятую часть населения всего княжества.

Обзор с юга загораживала стена с недавно подновленными зубцами — и это было хорошо, потому как даже годы, прошедшие со времени Эвакуации (майор именовал ее не иначе, как бегством), не избыли той горечи, которую вызывало зрелище занесенной пылью широкой дороги, ведущей в никуда — к месту, где соединялись миры…

Он еще раз оглядел город. И взор невольно остановился на восточной окраине — там, вдоль стены, вытянулось их кладбище. Майор тяжело вздохнул — скоро отведенного под погост участка на месте старых руин двух караван-сараев не станет хватать — число могил приближалось к семи десяткам, это не считая тех, кого Аргуэрлайл сожрал бесследно.

Александр запретил себе думать об этом, как давно уже запретил себе думать об оставленной родине, недосягаемом где-то там доме, жене, сыне…

Ибо подобные мысли, как и надежды на несбыточное, лишают силы.

Сейчас для него не было важнее вопроса: как сделать так, чтобы его государство-анклав не погибло.

Чтобы жил этот маленький город, островок в океане чужого мира, чтобы вновь над руинами Тхан-Такх не воцарилось мертвое молчание, когда лишь ветер будет петь свои песни, засыпая песком черепа и кости его недавних жителей и черепа и кости их детей.

Позади звякнуло — телохранители осторожно переступили подкованными сапогами.

Макеев вздохнул, подавив желание инстинктивно оглянуться и все же посмотреть туда, где осталась дорога в их родной мир.

Часть первая В СВОИХ ДЕРЗАНИЯХ ВСЕГДА МЫ ПРАВЫ

Слова смутного не тронь!

Мы не сгинем навсегда!

Мы бессмертны,

Как Огонь,

Небо, Ветер и Вода!

Леонид Мартынов

Октябрьск/Тхан-Такх. Застава Ильича

Этот пост всегда считался самым безопасным из всех, размещавшихся у городских стен. Почему так — непонятно, наверное, традиция, сохранившаяся еще со времен первого этапа заселения землянами заброшенного древнего города Тхан-Такх.

Возможно оттого, что здесь были расположены так называемые малые, а не главные городские ворота, ведущие на большой торговый тракт. Вот там точно был сумасшедший дом. То торговые караваны, то посольства, то просто кто в гости приедет. И всех осмотри, проверь, запиши. Здесь не то. Кругом одна степь. На многие километры вперед ни единой живой души. Так что попасть в караул именно сюда, а не на прочие семь «пристенных» точек, считалось делом не хлопотным.

Караулка находилась примерно метрах в пятистах от ворот. Это для того, чтобы своевременно оповестить гарнизон о надвигающейся беде, дав горожанам возможность закрыть и укрепить вход. Сигнал положено было подавать двух видов: во-первых, выстрелить три красные ракеты (в последнее время, когда пришла нужда экономить снаряжение, достаточно было одной), во-вторых, разжечь сигнальный огонь, для чего рядом с хижиной для наряда всегда была собрана куча хорошо подсушенного хвороста, спрыснутого для верности бензином. Данную статью «Временного положения о гарнизонной и караульной службе» всегда для верности спрашивал военный комендант на разводе. Больше для порядка, чем из расчета на реальное ее применение.

Вот и сегодня все было как всегда.

Ефрейтор Смагин заступил на пост вчера в восемнадцать ноль-ноль и должен был смениться уже через три часа.

Готовиться к передаче караулки сменщикам начал загодя, чтоб не было проволочек. Кто знает, кто сегодня в начкарах будет. Попадется какой-нибудь дотошный зануда, так за час не управишься. То к одному докопается, то к другому. Где веник, почему три стакана, а не четыре, отчего за рамочкой с описью имущества пыль на стене не стерта?.. Ой, да мало ль этих караульных заморочек.

А Смагину нужно было поспеть домой непременно к семи часам. Пригласил прогуляться девчонку из местных, с которой они уже третий месяц встречаются, имея самые серьезные намерения. Неудобно будет опоздать. И так уже пару раз проштрафился.

Поэтому ефрейтор нетерпеливо покрикивал на своих напарников, двух парней-степняков, лишь полгода как определившихся в народное ополчение и считавшихся «духами», которым следовало летать и летать до тех пор, пока они не станут «дедушками». И ничего, что каждый из желторотиков на пару лет старше «деда» Смагина. Дело не в возрасте, а в сроке службы. Это бывшие кочевники уже понимали и не сильно ворчали, когда ефрейтор давал «унизительные» с точки зрения степной этики указания еще раз смести по углам паутину или и того хлеще — выдраить «очко».

Землянин особенно и не выделывался. Так просто, со скуки. Парни-то неплохие, смекалистые, даром что из дикой степи. Не в пример некоторым «чуркам» из среднеазиатских республик. Вот уж бывало чего-нибудь отчебучат, хоть караул в карауле кричи. То у них магазин куда-то запропастится, да так, что приходится всем скопом его искать. И хорошо, если пропажа куда-нибудь под тумбочку закатилась, а не была утоплена в сортире. То пару страниц из казенного устава вырвут, чтоб попользоваться все в том же отхожем месте. Как их потом назад вернешь?! А новая смена требует, чтоб все было в целости и сохранности. И главное ж ничем их, сучар, не прошибешь. Вытаращат красные от недосыпа глаза и булькают: «Плохо понимать русски, плохо понимать русски…» Тьфу!

Нет, с этими служить можно. Что Михасс-Го, которого Смагин звал попросту Мишкой, что Гааркан. Луками владеют не хуже, чем ефрейтор своим «калашом». Птицу на лету бьют в глаз. А как потом дичь приготовить могут. Пальчики оближешь! Ну а уж если сайгак попадется, то лучшего шашлыка, чем у Мишки, Смагин никогда не пробовал.

Кстати, что это там за облачко пыли показалось в степи? Что-то скачет, явно на лошадь не похожее. Не помянутый сайгак ли?

— Миш, а Миш, глянь-ка, что за животина? — протянул ефрейтор бинокль напарнику.

Степняк приложил прибор к глазам. Навел резкость.

И вдруг как заругается по-своему.

Что-что, а местную брань ефрейтор освоил в первую очередь. Всегда пригодится. Незаменимая в общении вещь. Особенно между мужиками.

Михасс-Го лаялся по-черному, причем во весь голос.

Заслышав его, из караулки выскочил Гааркан.

— В чем дело?! — ошалело поинтересовался, переводя взгляд с одного товарища на второго. — Чего не поделили?

— Там, там… — У Мишки не хватало воздуха.

Махнув рукой, он сунул бинокль соплеменнику, а сам смотался в помещение и вынес оттуда лук и колчан со стрелами. Тут же принялся налаживать оружие к стрельбе.

— …твою мать! — выматерился по-русски Гааркан и помчался в караулку, на ходу вопя: — Толя, зажигай костер!

По их серьезным физиономиям ефрейтор понял, что дело и впрямь серьезное, а потому не стал долго разбираться, что к чему, сразу чиркнув зажигалкой у кучи. Огонь сначала лениво, а потом все веселее заплясал по сухим веткам, и вот уже пламя поднялось выше крыши караулки.

Удовлетворенно поцокав языком, Анатолий повернулся лицом к ребятам и обомлел.

Облачко пыли приблизилось уже на достаточное расстояние, чтобы увидеть, что оно скрывало.

А пряталась там самого зверского вида животина из породы тех, которых местные называют нетварями.

Где-то два с половиной метра высотой, на двух двупалых когтистых лапах. Передние лапы, такие же длинные, как и задние, но менее развитые, о трех пальцах, тряслись перед мощной грудью. Острозубая морда чем-то напоминала рыбью. Только глаза не большие и навыкате, как у рыб, а узенькие щелочки, прямо от которых начинались по ослиному длинные уши. От основания черепа по хребту до середины спины шел гребень. Хвост короткий, но мощный. Кожа монстра, желтая и шершавая, чем-то напоминала слоновью, но наверняка не столь толстая — было видно, как под ней сокращаются мощные мышцы.

— Что за хрень? — поинтересовался Смагин, снимая с плеча автомат.

— Карачон, — пояснил Михасс. — Очень злой. Очень сильный.

— Поглядим, насколько у него крепкая шкура, у вашего карачуна, — хмыкнул ефрейтор и выпустил по твари прицельную очередь.

Зверюга каким-то чудом увернулась и продолжила марш-бросок.

— Етить, — удивился «дедушка».

Чтоб он промахнулся с такого расстояния? Да еще не одиночными, а очередью. Не иначе, заговоренная гадина.

Урод распахнул безгубую пасть, высунул длинный раздвоенный язык и зашипел так громко и пронзительно, что у Анатолия чуть барабанные перепонки не полопались.

— Ну, Соловей-разбойник, держись! — пробормотал он.

Решил попробовать одиночными.

Бац, шлепнула пуля в левое плечо монстра. Пробила шкуру, и из дырки выплеснулось что-то зеленое и зловонное.

В ответ послышался низкий гортанный рык. Карачон все так же на бегу шлепнул себя правой лапой-рукой по раненому месту, и оно тут же затянулось розоватой коркой.

Тем временем в бой вступили и степняки, как видно, знавшие повадки этого жуткого создания. Почти одновременно Мишка и Гааркан выстрелили из луков. Одна стрела, угодив зверю в лоб, отскочила. Зато вторая впилась ему под правое ухо.

Монстр затормозил.

Воспользовавшись его заминкой, Смагин ударил очередью ему по ногам. И попал. Как тут не попадешь практически с десятка метров.

Сильный визг накрыл волной страха и паники. Захотелось тут же бросить оружие и бежать без оглядки подальше от гиблого места.

Гааркан успел подбежать к костру и, зажегши стрелу, выстрелил в живот чудищу. То, словно и не испытывало боли в израненных конечностях, успело перехватить горящую палочку руколапой и в сердцах сломало, бросив обломки в сторону людей.

Опершись на хвост, зверь оттолкнулся от земли и взлетел ввысь и вперед, преодолевая расстояние, отделявшее его от людей.

Солдаты, не сговариваясь, кинулись в караулку и, захлопнув дверь, стали стаскивать к ней всю имевшуюся под рукой мебель, сооружая хлипкую баррикаду. При этом совершенно не подумав, что монстр может атаковать и с другой стороны. Например, в окно.

Вспомнили об этих уязвимых местах только тогда, когда жалобно посыпались битые стекла, а в образовавшуюся дыру сначала сунулась трехпалая лапа, а затем и мерзкая рожа монстра.

Смагин нажал на спуск, однако «калаш» жалобно всхлипнул и приумолк. В обоих рожках, основном и запасном, кончились патроны, а больше двух караульным в мирных условиях по инструкции не полагалось. Завидев сигнальный огонь, должна была подоспеть подмога.

Оставалось надеяться, что там, на городской стене, дозорные не дремлют и уже заметили их сигнал.

А пока пришлось вооружаться чем попало и обороняться от животины. Луки степняков в столь узком помещении, каковым была караулка, утратили свою грозность. Зато пригодились кинжалы и саперская лопатка.

Ее-то и обрушил на голову карачону ефрейтор, в то время как кочевники пустили в ход свои грозные клинки, больше походившие на абордажные тесаки пиратов — такие же изогнутые и зубчатые.

Лопатка тварью кость не взяла, зато парням удалось оттяпать у животины пару кусков плоти. Миша отрезал правое ухо, а Гааркан — один из пальцев на руколапе.

Зверь ответил очередным диким воплем, но из окна убрался, обрушив весь гнев на глинобитную стену. Чем уж он ее там долбил, неведомо, но после нескольких мощных ударов стена пошла трещинами.

Если так и дальше пойдет, прикинул Смагин, то больше получаса караулка не выдержит. Не против артиллерии и осадных орудий ее строили.

Где же, мать их, подмога?!

Еще один удар таки сокрушил непрочное препятствие. Кусок стены рухнул на дощатый пол. Наученная предыдущей атакой зверюга не стала тут же соваться в пролом, а продолжила методично уничтожать стену, расширяя отверстие.

Вот бы сюда гранату. Не может быть, чтобы устояла гадина против РГД-5.

Но чего нет, того нет.

— Парни, придумайте хоть что-нибудь! — взмолился Анатолий. — Оно ж ваше, здешнее. Кому, как не вам, знать его слабые места?!

— Нет, — покачал головой Гааркан, — не наше. Это из бывшего Сарнагарасахала нетварь. Тамошние маги вывели. Против него трех человек мало. Оно способно с десятком сражаться.

— Так оно ж нас тут ухлопает и сожрет, — с отчаянием молвил ефрейтор.

— Это уж как Вечное Небо и Священная Луна решат, — не без фатализма развел руками Миша.

Но, видно, Высокие решили, что помирать троице еще рановато.

Стеноломание вдруг прекратилось, послышались частые автоматные очереди, а в ответ рев карачона.

— Наши! — восторженно проорал Смагин. — Наши пришли!

В стену впилось несколько шальных пуль.

«Только б нас под горячую руку не задели», — подумал ефрейтор и скомандовал своим лечь на пол.

Рев перешел в хрипы, потом в сипение. Наконец все смолкло.

— Эй, вояки, — донесся до них знакомый голос. — А ну-ка вылезай, кто живой!

— Товарищ капитан! — обрадовался Анатолий, выбираясь из полуразрушенной караулки. — Это вы?

— Нет! — отбрил Анохин. — Дед Бабай!

Начальник разведотряда, а с ним еще пятеро бойцов-автоматчиков стояли над поверженной и еще содрогавшейся в последней агонии тварью.

Георгий покачивал головой, рассматривая произведенный чудовищем разгром. Придется перестраивать караулку заново.

А что будет, если таких вот зверушек соберется не одна и не десять, а, допустим, сотня или две. Да пойдут они на штурм городских стен. Сколько выдержит древняя глинобитная ограда, пусть и более-менее укрепленная?

Октябрьск/Тхан-Такх. Дом офицеров имени Г. К. Жукова

Люди сидели чуть ли не на коленях друг у друга, стояли в проходах, дух махорочных сигарет смешивался с ароматом конского пота и сыромятных кож, создавая прямо-таки физически ощутимую атмосферу. Топор не топор, а саблю повесить было бы нетрудно.

То, что происходило нынче в Колонном зале гарнизонного Дома офицеров, по старинке именовалось общим собранием. Может быть, в другом времени и обстоятельствах его бы могли назвать Учредительным собранием. Но одни из сидящих тут вообще о нем не слышали, на Аргуэрлайле всеобщих выборов еще не изобрели, а для других — это было уже давней полузабытой историей про то, как бравый матрос Железняк разогнал сборище беспомощных буржуев-говорунов.

Сидя в президиуме за столом, традиционно накрытым красной скатертью, Макеев вглядывался в перешептывавшихся между собой делегатов, расположившихся внизу в деревянных креслах, в свое время выписанных специально для таких случаев генералом Мезенцевым, строго следившим за соблюдением формы везде и во всем. Александр вспомнил, как хвастался Антон Карлович, что умыкнул полный комплект из полутысячи кресел прямо из-под носа «одного чинуши из ВЦСПС», собиравшегося преподнести мебель в дар реконструированному кинотеатру одной из столиц прибалтийских республик. Обновить мебель так и не успели. Едва закончили монтировать, началась Эвакуация.

Теперь вот вместо высшего офицерского состава ОГВ на Аргуэрлайле кресла занимают представители советских людей, предательски брошенных своими на чужой планете. Редко у кого на погонах поблескивают большие звезды. Все больше маленькие или вообще сержантские лычки. Ничего, не в величине и количестве звездочек счастье.

Здесь же присутствовали и представители союзных землянам племен Великой Степи. Не так много, как хотелось бы, но и немало — человек триста. Старейшины, мелкие князьки, шаманы. Ханов было лишь двое, правда, один не кто-то, а шестнадцатибунчужный — сам Гохосс-Со. И представляют они примерно этак до миллиона живых душ, как подсчитал еще год назад счастливо вернувшийся в Союз эксперт по военной демографии капитан Суртов. С такой силой за плечами можно не только обороняться от неприятеля, но и спокойно жить и работать. А там коли задуманное дело пойдет, как надо, то и другие степняки присоединятся.

Беспокоило слегка то, что у кочевников при себе имелось не только холодное оружие, каким они мастерски владели, но и огнестрельное — подарки союзников. Макеев предпочел бы, чтобы гости сдали его, но это было немыслимо, ибо подобное предложение смертельно оскорбило бы гостей — у вольного воина отобрать оружие…

Майор поежился. Все-таки непривычно находиться под обстрелом стольких глаз. Ему гораздо уютнее было бы сидеть там, внизу, со всеми, а не здесь, за столом, под двумя большими портретами, на которых местный художник запечатлел Ленина и генсека Андропова. (Их закончили незадолго до все той же Эвакуации, отчего лица вождей имели явные признаки степной крови.)

— Товарищи, — начал он, — разрешите считать совместное заседание Совета города Октябрьска и городской парторганизации, а также курултая открытым.

По его знаку Лунев включил проигрыватель, и из колонок понеслись торжественные звуки партийного гимна «Интернационал». Земляне тут же подхватились на ноги и застыли по стойке «смирно». Следуя их примеру, встали со своих мест и кочевники. Чужой ритуал показался им странным, но музыка понравилась.

— Прошу садиться, — молвил Александр, когда прозвучал положенный первый куплет с припевом. — Для ведения собрания нам следует избрать… кхе-кхе… рабочий президиум. Какие будут предложения?

То один, то другой военные вставали и называли имена, заранее написанные им на бумажке Лыковым. Всего кандидатов набралось человек двадцать пять. Среди них, «случайно» оказались и представители всех пятнадцати племен, и оба хана. Раздувшись от гордости, степняки прошествовали на сцену и воссели за столами. Некоторое непонимание возникло у них оттого, что перед ними не выставили никакого угощения. Только графины с водой и стаканы. Ну да Высокое Небо этих чужинцев знает. Может, яства позже принесут.

— Повестку дня вы все знаете, — обвел Макеев собравшихся суровым взглядом. — Она у нас насыщенная. Разговор, товарищи, будет долгим и непростым. Для начала слово для доклада предоставляется секретарю нашей партийной организации, Лыкову Семену Васильевичу, танкхену племени Волка. Прошу вас, товарищ капитан.

Формально замполит еще не был капитаном. Представление, подписанное генералом Тихомировым, ушло наверх и не вернулось в виде приказа о присвоении очередного воинского звания. Однако в новых условиях было не до соблюдения формальностей. Тем более что муж двадцатибунчужной танши народа Волка по своему положению в феодальной иерархии Степи в переводе на земные звания мог считаться если не маршалом Советского Союза, то уж точно не ниже генерал-полковника. За ним, вернее за его супругой, стояло примерно десять тысяч кибиток, или до ста тысяч человек, пусть и считая женщин, стариков и детей. Весьма немало по нынешним временам, учитывая, что и женщины тут неплохо обращаются с луком, а дети ходят в походы с тринадцати лет. Неудивительно, что при выходе Семена на трибуну все кочевники почтительно приветствовали его. Исключение составил только Гохосс-Са — второй из присутствовавших здесь ханов. Он лишь махнул рукой, благожелательно улыбнувшись своему «младшему брату».

Макеев вспомнил короткую объективку, составленную на этого типа Костюком. Из нее следовало, что почтеннейший Са — самый хитрый, коварный и ловкий политик в этой части Великой Степи. Пока что он, хотя и был, конечно, «серой лошадкой», но внешне выказывай землянам дружелюбие. Но вот ждать от него можно всякого…

Лыков был одет совсем не по уставу. В стеганный золотом халат, подпоясанный золотым же кушаком. На голове — остроконечная шапочка, напоминающая то ли узбекскую тюбетейку, то ли войлочный шлем, типа революционной буденовки. На поясе сабля в усыпанных самоцветами ножнах и такой же богатый кинжал. Вместо положенных яловых офицерских сапог — щегольские сапожки из верблюжьей кожи с загнутыми кверху носками. Некоторой пародией выглядели парадные погоны с четырьмя капитанскими звездочками, нашитые на халат, — единственный намек на принадлежность замполита к офицерскому сословию.

«Вылитый Сухэ-Батор!» — усмехнулся про себя Макеев, разглядывая орлиную стать друга.

Сумеет ли только найти подходящие слова, чтобы убедить союзников взяться за то дело, ради которого и затевалось нынешнее мероприятие? Вроде уже больше полугода живет среди кочевников. Должен был хоть немного выучить их нрав и повадки. Тут простой партийной трескотней не возьмешь — не та аудитория. Цветистая риторика уже и на Родине порядком задолбала, и умные люди ее пропускают мимо ушей. Надо бы, конечно, что-то менять, но… в конце концов, это не его ума дело. Ладно. Хорошо бы тут, на Аргуэрлайле, начиная все буквально с нуля, не наделать былых ошибок и впрямь построить новый мир, где те, кто был ничем, станут всем.

Замполит между тем начал доклад. Как и предполагал Макеев, речь была составлена из расчета в первую очередь на гостей из Степи, чем адресована к землянам. Последние и так знали сложившуюся в Октябрьске и вокруг него ситуацию, как свои пять пальцев. Поэтому Лыков обошел стороной анализ причин катастрофы, больше сосредоточившись на возможных последствиях.

Кратко охарактеризовав внутреннее положение в остатках ОГСВ, которое, несмотря на имеющиеся сложности и проблемы, отнюдь не было безысходным, Семен перешел к обрисовке внешнего положения города и Степи. Тут он перешел на местный язык, не стесняясь украшать свою речь цветистыми выражениями, приличествующими скорее местному сказителю. Он клекотал по-орлиному, картинно взмахивал рукой, воздевая указующую длань вверх, словно обращаясь к авторитету небожителей. Да, вещал он, недавнее нашествие мерхтонов удалось отбить, но кто сказал, что оно будет последним? В Степи издавна шла вечная война, враг мог ударить откуда угодно. Лыков напоминал о Конгрегации, где вновь могут возобладать враги землян и вольных кочевников, о Сарнагарасахале и не успокоившихся слугах Черного Солнца, об империи Эуденоскаррианд, о неведомых областях северо-востока, откуда иногда приходили волны кровавых нашествий. И только единство и прочный союз всех племен, родов и княжеств даст им возможность жить, не думая о том, что завтра их семьи станут кормом для стервятников.

Речь Лыкова не раз прерывалась одобрительными возгласами, а завершилась аплодисментами землян и грохотом рукоятей плетей о кресла — кочевники были поражены таким красноречием чужинского сардара. Большинство из них не могло говорить и десяти минут кряду. Явно само Вечное Небо и Священная Луна дали мужу Ильгиз Сем Ену вдохновение. Однако ж надо было подумать, посоветоваться. Подобные дела в спешке не решаются.

Конечно, степняки в общих чертах знали, зачем их приглашают в бывший мертвый город Тхан-Такх. Лыков заранее оповестил их о том, что затевают пришельцы. Было время поговорить внутри каждого племени, в общих чертах определиться. В итоге в столицу чужинцев приехали те вожди, которые в целом были согласны с идеей подписать договор. И все же следовало утрясти детали.

Земляне хорошо понимали ситуацию и не торопили возможных союзников. В конце концов, собрание только открылось. Причем провести его следовало за сегодня и завтра. Не потому, конечно, что таков был регламент — не было никакого регламента. Просто по давнему обычаю большинству кочевых народов возбранялось оставаться за стенами города дольше чем на одну ночь.

Председательствующий объявил перерыв до завтра и пригласил дорогих гостей на пир. Степняки оживились. Наконец-то. Давно пора было вспомнить о традициях. Не все решается на голодный желудок и трезвую голову…

Сидя во главе пиршественного стола, машинально улыбаясь и поднимая одну заздравную чашу за другой, Александр размышлял.

Собственно, чем бы ни кончилось это собрание, значило оно одно — все его спутники смирились с тем, что помощи не будет и врата не откроются ни сейчас, ни… Скорее всего, никогда больше.

Сам Макеев уже давно приучил себя к этой мысли — по старой привычке готовиться всегда к худшему.

Что-то там не получилось, не срослось. У ученых ли мужей или отцов-командиров, неважно уже. Также неважно, по какой причине.

До него доходили какие-то слухи о зловещих предсказаниях, сделанных местными и своими магами, да и без них — едва ли не ежегодные учения на тему действий в условиях ядерной войны оптимизма не прибавляли. Возможно, все было проще — не оправдавший надежд проект закрыли раз и навсегда или до лучших времен (что обычно означает одно и то же) — как это водилось у них частенько.

А может быть, как он подозревал все чаще, кто-то или что-то просто захлопнуло дверь между мирами.

Пожалуй, это сознание оторванности от всего мира было самым тяжелым в их положении. Если на то пошло, то лишь надежда на чудо, на то, что за ними вернутся, что не бросят своих, поддерживала их в прошедшие месяцы, которые стали для землян куда большим испытанием на прочность, чем все те победоносные войны и походы, которыми был заполнен год после их вторжения сюда.

К тому же думать было особенно некогда. Минувший год прошел в тяжелых трудах по хоть какому-то обустройству на этой земле.

Пусть не было острой нужды беречь каждый патрон и каждую гайку, еще возможные угрозы были далеко на севере и востоке, еще витала над ними тень прежнего могущества державы, находящейся по ту сторону грани, разделяющей миры.

Все силы и время отнимали трудные, но понятные и необходимые дела.

Для начала им пришлось собрать в городе всех рассеянных почти по полутора сотням тысяч квадратных километров соотечественников. Да еще вдобавок к ним — аборигенов, опрометчиво (и слишком тесно) связавших свою жизнь с чужинцами.

По этому поводу среди командиров были споры, но возобладала мысль, что бросить тех, кто им доверился, было бы не только недостойно (если не сказать — подло) советских людей, но и опасно. Мало того, что наверняка это сочли бы признаком слабости, но кто, скажите на милость, станет иметь дело с трусами и предателями.

Это было воистину спасительное решение. Ибо именно аборигены стали их помощниками и советчиками в этом мире, именно они давали неоценимые советы по части местной жизни и порядков. Без этих советов они наверняка бы не сумели протянуть этих месяцев. Именно местные подсказали, что надо любой ценой сохранить торговлю и хорошие отношения с купцами, они сумели наладить старые кяризы и собрать урожай. А были еще и всякие ремесленники, владевшие всеми теми мелкими умениями, без которых невозможно представить жизнь — от сапожного дела до гончарного.

А еще предстояло собрать отставших и беглецов (майор решил отложить до лучших времен вопрос о дезертирах). Надлежало продумать и организовать оборону города и как-то заново договориться с соседями и союзниками, постаравшись, чтобы те не стали бывшими. В конце концов, наладить хоть какую-то власть — желательно подходящую для текущего момента.

Они стаскивали сломанную технику с «точек» и постов — сколько же добра оказалось брошено в спешке!

Начальник тыла гарнизона, или как его все чаще называли по примеру местных жителей — войсковой казначей, Иван Петрович Довбняк, старший прапорщик (чей газик просто не успел к закрытию дромоса, провалившись в овраг), проявлял совершенно зверское скопидомство, таща в свой НЗ каждый подшипник, каждый не до конца прогоревший поршень и каждый гаечный ключ, случайно найденный при разборке на металл сломанной машины.

По этому признаку с ним мог сравниться лишь начпрод, ефрейтор Власенко.

Ночами не спали над скверно вычерченными картами окрестностей, разрабатывая планы обороны, схемы распределения мангрупп и прикидывая возможность маневра огнем для скудного артиллерийского состава гарнизона.

А вспомнить, сколько было мучений с переводом двигателей на местное топливо — как маялись, смешивая в разных пропорциях конопляное масло, перетопленное баранье сало и самогон. Как, матерясь, разбирали забитые копотью картеры и карбюраторы…

Впрочем, старшему лейтенанту Бурову приходилось еще хуже. Выходящее из его с грехом пополам сляпанной пиротехнической лаборатории вызывало страх — и, прежде всего, у самих бойцов. Однако произведения главных механиков — капитана Бровченко и Эгорио Самтара, в прошлом войскового кузнеца империи Сарнагарасахал, выглядели еще страшнее.

Да, работы был полон рот, предаваться унынию некогда.

А ведь были еще рейды против осмелевших разбойников, вновь начавших было пощипывать купцов и крестьян, было и сопровождение караванов.

Жизнь также брала свое. Некоторые офицеры и солдаты женились, кто на дочерях окрестных земледельцев и ремесленников, кто даже на привезенных торговцами рабынях.

И даже сам Макеев начал приглядываться к Алтен. Ну и что, что колдунья? Зато умница и красавица. Да и в бою не раз проверена. Чем не офицерская жена?.. Да все времени объясниться не было…

За всем этим как-то было недосуг внимательно прислушиваться к новостям из-за рубежей их княжества. Мир для землян, как для их далеких предков, вновь съежился до городских стен и горизонта.

Мимо них прошла странная смута в Холми, когда его некоронованный король, великолепный Эйгахал Коцу, вдруг отрекся от власти и с горсткой сторонников удалился в добровольное изгнание — куда-то в земли севернее Эуденоскаррианда. За этим последовал раскол на две не то общины, не то партии, но при этом формально ковен не разделялся.

Что там происходило у магов, достоверно сказать не могли даже подчиненные Макееву чародеи — этого вообще, похоже, никто не мог объяснить.

Пришли вести, что вспыхнула гражданская война в Сарнагарасахале. Потомки старой знати — не всех их вырезали жрецы за почти тысячелетнюю историю (резали-резали, да не вырезали!), городские старейшины и вообще какие-то непонятно откуда взявшиеся люди занимали города, собирали армии и шли войной друг на друга за право возглавить единую державу, очень быстро превращающуюся в скопище свободных и независимых пепелищ.

Окраинные владыки и царьки, те, кто был поумнее, в драку не лезли, зато масла в огонь подливали лихие набеги кочевников. Многие роды и даже племена просто уходили в бывшие провинции империи, что когда-то были владениями степного народа, и оседали там, превращая поля в пастбища и облагая земледельцев данью — тех, кто не попал под горячую руку — точнее саблю.

Воспрянули было и поклонники Черного Владыки, начавшие собирать свою армию в отрогах Северного хребта и даже провозгласившие Поход Возрождения.

Вот тут Макеев, да и его подчиненные не на шутку встревожились. Если эти победят, то не успокоятся, пока все уцелевшие земляне не окажутся или на возрожденных алтарях Шеонакаллу, или в рабстве. Выручил старый Гаэрил Железный Дуб, неожиданно атаковавший лагерь возрожденцев и полностью вырезавший всех, кого настигли его всадники. Но это благодеяние, оказанное им землянам, оказалось последним — спустя месяц хан умер от неведомой болезни, с которой не справились даже чародейки ковена Грайни.

За этим последовало отпадение четырех племен, которые не пожелали подчиняться женщине и «жене чужинца». Но оставшиеся сохранили верность его дочери.

На курултае Ильгиз удалось взять в свои крепкие ручки вождей народа Волка. Кого лаской, кого таской, кому-то пообещав новые пастбища, кому-то напомнив, чем он обязан отцу и что боги обычно карают за неблагодарность, а кому-то вовремя напомнив, что соседние племена тоже не прочь разжиться пастбищами, стадами и водопоями.

И стяг с тамгой Ильгиз по-прежнему украшал немало бунчуков.

Так супруга старшего лейтенанта Семена Лыкова стала танши — первой степной царицей за минувшие полвека.

Но вот когда все успокоилось, и пришло окончательно осознание того, что их бросили тут, у закрытого портала, что они в этом чужом и чуждом мире — навсегда.

Навсегда.

Именно сочетание двух этих слов — навсегда и никогда и давило беспощадно на каждого из них — и на офицера с незаконченной академией, и на дипломированного ученого, и на серого стройбатовца.

Кто-то застрелился, кто-то спился — и никакая магия не помогла, а несколько человек буквально исчахли, истаяли от пожиравшей их изнутри тоски и нежелания жить — так определили их болезнь все те же маги. Удалось спасти лишь двоих из дюжины…

Когда разговоры об этом стали почти открытыми, Александр совсем уже было решил собраться всем и решить, как действовать. Но это пришлось отложить — пару месяцев назад пришли тревожные вести. На западе Бесконечной Степи объявилось дикое племя многочисленных темнолицых кочевников, именующих себя мерхтонами, начавшее теснить союзников. Племя Волка послало людей на помощь, но отряд был разбит и уничтожен. И тогда Макеев сам вызвался помочь.

И дело было не в прекрасных глазах танши Ильгиз, конечно.

Сами пришельцы вряд ли бы дошли до Октябрьска, но вторжение грозило стронуть с насиженных мест десятки, сотни тысяч табунщиков и пастухов Степи, а те, в свою очередь, должны были потеснить соседей.

Как знали земляне — и из собственной истории, и из местных легенд, подобное перемещение народов всегда предвещало великие бедствия.

Макеев популярно объяснил это на военном совете сомневающимся, наглядно показывая возможное развитие событий на недавно вычерченной карте Аргуэрлайла.

— Смотрите, — вещал он, — они идут на юго-запад. Значит, выдавят риртов на юг, а те навалятся на восточных кэрулов, одновременно сбивая со старых кочевий хукаров и теорингов. И вся эта толпа явится сюда, лишенные своей земли, голодные, злые…

— Верно, — закивал союзный пятибунчужный хан Тром. — Так пришли когда-то в Степь и наши предки, только с юга.

И добавил, как-то не по-хорошему усмехнувшись:

— Руины городов царства Зоттар до сих пор торчат над степью…

Поход вышел дьявольски трудным. Ломались детали, казалось, вполне надежные и которых по какой-то непонятной причине не оказывалось в старательно собранных Довбняком «запасках». Глохли движки на непривычном горючем. Приходилось бросать машины, снимая с них все, что можно.

По дороге пропало несколько человек, причем ни маги, ни шаманы, прикрывавшие отряд, не поняли, в чем дело.

И когда поредевшая колонна наконец вышла в место сбора войск союза племен, над которым вздымалось двадцать два бунчука хана Сем Ена, обгоняя ее, туда уже добралось прозвище угэн-зарапп — погонщики черепах.

Едва почти вся боеспособная техника с горем пополам выдвинулась к месту грядущей битвы, то выяснилось, что пришлецов не жалкие пятнадцать тысяч, как сообщали союзники, а как бы не все сорок.

Пожалуй, у них бы ничего не вышло. Просто не хватило бы взятых с собой боеприпасов. Но Макеев буквально в считаные минуты нашел выход. Собрав кулак из бронемашин, он рванулся прямо через ряды конных и пеших врагов туда, где возвышались бунчуки ханской ставки врагов, и расстрелял всех, кто там оказался, из пулеметов, а потом еще вбил в землю колесами. Та битва стоила им еще трех машин, спаленных шаманами врага, а еще в одной умер экипаж от неведомого черного колдовства.

Но враг был разбит, и остатки мерхтонов бежали обратно в свои дикие дебри и урочища.

И вот тогда на победном пиру Ильгиз, улучив момент, подошла к Макееву, уже слегка осовевшему от молочной водки и вина из диких ягод, и в нескольких словах изложила план, который они потом вместе с ее супругом и еще Алексеем Костюком втроем довели до ума.

Первое впечатление от предложения было — что за чушь? Но потом, по мере размышлений, по мере обдумывания, Макеев только восхищенно качал головой, ибо эта девчонка, на Земле еще учившаяся бы в школе, была, пожалуй, умнее всех вождей на сотню конных переходов вокруг и могла потягаться с великими правительницами Земли, вроде Екатерины II или Елизаветы I Английской.

Впрочем, немало добавили и они с Костюком, тоже не лыком шитые, в отличие, кстати, от (вот каламбур к случаю!) Лыкова, который, похоже, уже привык смотреть дорогой супруге в рот.

Было в предложенном плане много сомнительного, была откровенная демагогия, рассчитанная на простодушных степняков, и даже мелкое жульничество. Но дело того стоило — маленькой колонии землян, а заодно и всем местным жителям-степнякам будет при удаче обеспечено лет десять — пятнадцать большого мира и процветания. А там можно будет сделать новый шаг, когда простые пастухи поймут, что пасти свои стада лучше, чем чужие, а родовые старейшины — что иметь хана вовсе не обязательно, вернее, достаточно одного на круг племен, так меньше баранов будет сожрано и кумыса выпито.

Десять лет мира — вот что им нужно. Только десять! Дальше все пойдет само, как цепная реакция. И если она пойдет правильно, то может быть когда-нибудь из вот этих степей в небо взлетят космические корабли.

Октябрьск/Тхан-Такх. Штаб ОСД ОГСВ

Макеев еще раз изучил лежащий перед ним исчерканный листок, с легкой печалью посмотрел на пару скомканных бумаг черновика в мусорной корзинке. Бумаги у них хватает, по крайней мере, пока.

Незадолго перед аварией у них наконец-то решили выпускать фронтовую газету. Для ее выпуска им пригнали из Туркестанского округа снятую с длительного хранения походную типографию — десяток машин, содержавших линотипный наборный цех, тигельные печатные машины, цинкографию, редакционный комплекс с рабочими местами для литературных сотрудников, корреспондентов, машинисток и даже телетайпную связь. Плюс всякую мелочь вроде своей дизельной электростанции и даже полевой кухни. Ну и само собой целый склад газетной бумаги. Да вот незадача, при пробном запуске дизель-генератор аж пятьдесят третьего года выпуска загорелся, спалив и электростанцию, и половину фургончиков. Так ОГСВ осталась без газеты, а они соответственно с бумагой.

Да, бумаги пока хватает, а как кончится, придется, видимо, на бараньи шкуры переходить, как жрецы и шаманы степняков.

Майор перечитал бумагу и так и эдак. Все вроде правильно. Но подписать этот листок значило перешагнуть невидимую черту, за которой останется слишком многое. Однако другого выхода не оставалось.

Перечитал еще раз неровные строчки.

Приказ № 091 по Отдельному сводному дивизиону ОГСВ

В связи со сложившейся обстановкой, приказываю:

1. С сего числа — 1 июля месяца 1984 года (Год Низкой Луны, месяц Жары, девятый день) считать Отдельный сводный дивизион ОГСВ расформированным.

2. На его основе сформировать силы самообороны г. Октябрьска и прилегающих территорий, исходя из принципа разумной целесообразности.

3. Личный состав дивизиона за исключением служащих сил самообороны считать находящимися в бессрочном отпуске.

4. Всех офицеров, прапорщиков и сверхсрочнослужащих считать зачисленными в состав сил самообороны, за вычетом необходимых для существующих и вновь формируемых гражданских служб г. Октябрьска и прилегающих территорий.

5. Упразднить Октябрьскую военную комендатуру.

6. На основе подразделений и личного состава военной комендатуры сформировать органы гражданской власти на соответствующей территории, в дальнейшем именуемой городом-республикой Октябрьск, или Октябрьским особым административно-территориальным образованием (названия равноценные).

7. До окончательного утверждения порядка управления считать высшим органом власти на всей территории бывшей зоны ответственности ОСД ОГСВ Совет народных представителей (он же курултай), с включением в него наряду с советскими гражданами представителей местного населения.

8. Передать Совету (курултаю) всю полноту власти, включая право командования силами самообороны, вопросы уголовного наказания, внешних сношений и т. д.

9. Председателем Совета (курултая) вплоть до проведения выборов временно назначить майора Макеева А. П.

Вздохнув, он макнул стальное перо в чернильницу и размашисто расписался, выводя каждую букву:

«ВРИО командира Отдельного сводного дивизиона, майор Советской армии Макеев А. П.»

«Вот и все!» — устало подумал, откинувшись на спинку кресла.

Рука не дрожала, и перо не выпадало из рук, как писали старинные романисты, — видать потому, что к этому дню он шел почти полгода. А вернее даже с того самого дня, когда увидел пустоту на месте входа в дромос и все понял.

Понял, что их тут бросили, так как поверить, что их действительно могли забыть, он не мог — сколько бы ни ругали сослуживцы и он сам родной армейский бардак, но уж слишком за гранью была подобная мысль.

Конечно, оставалась ничтожная вероятность, зудевшая в мозгу спасительной мыслишкой, что ученые умники во главе с этим сынком члена Политбюро просто ошиблись со сроками схлопывания межпространственного коридора. Ведь и вправду — дело-то новое, можно сказать, первый опыт (чертовы ученые крысы, не могли сперва на мышах потренироваться!). Именно так он объявил на первом общем собрании всех тут оставшихся, и именно так, по крайней мере на словах, думали его товарищи.

Да только вот Макеев все же не первый год служил в армии — подольше большинства офицеров, учился на высших стрелковых курсах, готовился в академию… Наконец, успел побывать «за Речкой», а это школа, стоящая любой академии (для того, кто хочет учиться, само собой). И понимал, что будь так, не стали бы товарищи генералы ни с того ни с сего выдергивать со всех частей народ и собирать в это непонятное подразделение прикрытия (прикрытия чего?), не попали бы в него по странному стечению обстоятельств почти все женившиеся на местных девушках или заведшие постоянных подруг… Наконец, не стали бы держать эти самые «части прикрытия»,дожидаясь неизвестно чего по эту сторону дромоса, а вывели бы сразу за основными силами. И особенно подозрительно, что в этом заслоне не оказалось ни одного особиста, хотя в подобных частях они обычно имеют место быть в сверхкомплектном количестве.

Но, не подавая виду, Александр поддерживал в своих товарищах и подчиненных веру, что несчастье произошло случайно, что их не бросят, не могут бросить, что вновь пробьют проход между мирами — как когда-то на Большой земле спасали вопреки всему нуждавшихся в помощи из полярных льдов и штормового моря.

Делал это не из чувства долга, хотя и продолжал чувствовать себя офицером Советской армии, а потому что не мог отнять у тех, за кого отвечает, еще и надежду с верой.

Напротив, они старательно готовились к выводу, время от времени отрабатывая быструю эвакуацию; по его приказу выставили специальный пост с рацией и сигнальными ракетами в месте, где дромос выходил в Аргуэрлайл.

Но одновременно, как бы на всякий случай, Макеев принимал меры на предмет, как казенно формулировал он на совещаниях, «долговременного пребывания в точке базирования».

И как теперь понимал, он был прав на все сто, ибо надежда вернуться давала землянам силы.

Но нельзя бесконечно обманывать себя и других. И все чаще на штабных посиделках при дежурных словах о возвращении майор ловил на себе взгляды подчиненных. То злые, то исполненные тихого отчаяния, то насмешливые, мол, видать, полный дурачок их командир.

Александр в отличие от большинства сокурсников не игнорировал занятия по специальной психологии в училище и поэтому знал несколько нехитрых правил. Во-первых, в критической ситуации за командиром пойдут, пока ему верят, а верить ему будут, лишь пока он верит сам в себя. Во-вторых, в критической ситуации можно отдавать приказ, который будет выполнен, потому что первый же невыполненный приказ станет, скорее всего, последним приказом, отданным тобой.

И поэтому он и начал по очереди беседовать то с одним, то с другим офицером, сержантом, рядовым, приглашать к себе магов и местных старшин.

Так вот и родился этот документ.

И прежде чем встать и выйти в соседнюю комнату этого бывшего дворца давно забытых властителей, где сидит его штаб, еще не знающий, что с этой минуты они все уже по сути перестали быть солдатами, Александр вспомнил, как это начиналось…

— Итак, товарищи, — оглядел Макеев собравшихся.

Хотел было пошутить, добавив что-то вроде: «Юбилейное заседание, посвященное благополучно прожитому четвертому месяцу существования нашего дивизиона, прошу считать открытым», но уж слишком усталыми и осунувшимися были лица у людей.

— Чтобы даром не терять времени, думаю, что настало время подвести некоторые итоги. По месячной давности распоряжению штаба каждый из вас собрал информацию о, так сказать, ситуации на своем участке ответственности. Чем мы располагаем, и соответственно из чего следует исходить при планировании дальнейших действий. В различных вариантах и ситуациях, — многозначительно добавил он. — Пусть начнет… ну, хотя бы ты, Иван, — обратился он к капитану Бровченко, своему зампотеху.

— В распоряжении сводного дивизиона, — слегка грассируя, начал тридцатилетний танкист, нервно одернув китель, — имеется три танка Т-64, правда, к сожалению, два из них не на ходу, собственно, почему они тут и остались.

Собравшиеся закивали — история с двумя танками, застрявшими на Двадцать третьем форпосте из-за того, что по милости придурка-комвзвода с говорящей фамилией Гадлоев у них спалили передачи, была известна всем. Кстати, сам взводный благополучно эвакуировался, а вот оба экипажа кукуют тут…

— Как вытащить их, мы пока не придумали, но работаем над этим. Но не волнуйтесь, товарищи, — зачастил Бровченко, — в крайнем случае снимем с них все ценное, сдернем башни и приспособим в Октябрьске под доты.

Танкист явно нервничал, хотя и не из-за службы. Скоро предстояло рожать его супруге, юной Читтак из рода Хоррисан, а с медициной, между прочим, у землян конкретно ухудшилось.

— Имеется также… — Он взял со стола неровно обрезанный лист неважной бумаги. — Бронетехника — двадцать четыре БТР-30 и семнадцать БТР-1, шесть БМП-2; КШМ — две, МТЛБ — одна. Автомобили УАЗ-409А — восемнадцать штук. Грузовики ГАЗ-66 — сто тридцать пять штук, грузовики ЗИЛ-130 — пятьдесят шесть штук. Наличествуют еще передвижные ремонтные мастерские марки ПАРМ-1 — одна, мотоциклы «Урал» с коляской — четыре, автоцистерны — семь, из них две — водовозные, и два заправщика. Тягачи артиллерийские — два, хотя один еле жив, трактора универсальные «Беларусь» — три.

— Неплохо, — одобрительно произнес кто-то.

— Да, товарищи, — почему-то слегка покраснел капитан, — но вот какое дело… В основном техника битая, у иных машин ресурс выработан процентов на пятьдесят, а ЗИЛы в большинстве вообще не на ходу.

Макеев молча кивнул — да, они оказались счастливыми обладателями кучи битой и ломаной техники, которую эвакуация застала разбросанной по площади в десятки тысяч квадратных километров. К тому же часть из нее попала к ним уже после ремонта… («А в ремонт — из Афгана», — для себя добавил Александр.)

— А что у нас по горючке? — осведомился начальник штаба, не по-балтийски смуглый и усатый капитан Роальд Вилкас из последнего пополнения.

— Вот с этим хуже всего, — вздохнул Бровченко. — Фактически только то, что было в НЗ, да еще двенадцать тонн бензина из застрявшего под Тремя Скалами бензовоза. Во время сбора техники в Октябрьске мы сожгли почти все, что было.

Собравшиеся встревоженно загудели, пара человек вполголоса выматерились. И было от чего. Без горючего техника практически бесполезна. А без техники им не продержаться не только до становящегося все более проблематичным нового открытия дромоса, но и, что называется, «вообще»…

— Постой, Иван, — буркнул Вилкас, — но горючее должно быть на Тринадцатой точке, у соседей на руднике? Туда его до фига возили, как я помню.

— В том-то и дело, — вздохнул зампотех. — Мы тоже так думали, но когда прибыли на рудник, оказалось, что там только груда пустых бочек. Как я понял, все истрачено на Эвакуацию. Разве что в главной емкости на дне было с полтонны — еле-еле ручным насосом выкачали.

— И шо будем делать? — едко спросил старший прапорщик Довбняк. — Или шо, лошадок станем в танки запрягать? Семен Васильич, — обратился он к Лыкову, дотоле молчавшему, — товарищ хан, у тебя там нигде во владениях нефть из земли не вытекает?

— Нет, — замполит воспринял вопрос всерьез, — ничего такого вроде не слышал, хотя могу поспрашивать… Нет, точно нет.

— Так шо делать будем? — повторил вопрос прапор.

— Ну, — нервно вздохнул Иван, — можно на спирту или газогенераторах, хотя с дровами тоже неважно… Дизель в принципе, как я помню, можно запустить на конопляном или подсолнечном масле, на ворвани.

— На сале! — хихикнул Довбняк.

— Я могу попробовать переделать движки, но тут есть свои проблемы…

— А конкретнее? Самогона не хватит?

— Это тоже, но главное — от нестандартного топлива механизмы будут глохнуть почем зря, гарь безбожно забьет картеры… В общем, ресурс сильно упадет, а с запчастями тоже проблема.

— Та-ак! — зловеще протянул Вилкас. — А с чем у нас еще проблемы?

— Остынь, Роальд, — осадил его Анохин. — Тут тебе не особый отдел.

Начштаба фыркнул, но заткнулся.

— Еще не хватает смазочного масла. Обычного всего пять бочек, а солидола нет совсем. Смазки для кардана тоже нет, и масла один-тринадцать, тоже. И консталина. Плохо со смазкой, — виновато закончил зампотех, словно сам был причиной нехватки. — И с шинами… некоторая нехватка. Правда, есть серная кислота — шесть сотен литров, и кислота для аккумуляторов — тонна.

— Ну, чего еще у нас нет? — позволил себе пошутить Макеев.

Под его взглядом поднялся молодой человек в форме без знаков различия — и тому была причина. Старшина медслужбы Гена Тупиков, в прошлом ротный санинструктор был главврачом дивизиона. Из всех трех ровным счетом ротных санинструкторов, он единственный отучился в мединституте — причем вылетел аж с пятого курса, как смутно припоминал майор особистские разговоры, за политику (не то ругал ввод войск в Афганистан, не то поссорился с комсоргом из-за девушки). В обществе офицеров старшина явно терялся и, чтобы хоть немного смягчить положение, ходил в стандартной «песчанке», у которой погон нет.

— Что говорить, — вздохнул он и, словно спохватившись, добавил: — Товарищ майор. Говорить нечего. В наличии примерно две тысячи перевязочных пакетов, вата, бинты, зеленка — пять больших банок, два комплекта инструментов для военно-полевой хирургии, шесть упаковок пенициллина, шприцы — девять штук и еще некоторое количество разбитых — вытащили из мусора… Есть еще пара коробок таблеток кучей: аспирин там, димедрол — все, что не успели использовать в санчасти и госпитале. Но мало. Спирта медицинского…

— Сколько? — с усмешкой спросил Лыков.

— Не имеется, — убито закончил старшина. — И с обезболивающими никак. В смысле тоже не имеется. Вывезены как препараты строгой отчетности. Есть еще бормашина в зубном кабинете. Почти весь кабинет вывезли, а вот ее оставили.

— Ничего более веселого сказать не можешь? — ехидно рассмеялся все тот же Довбняк.

— Могу, товарищ старший прапорщик, — вполне серьезно ответил Гена. — Позавчера с караваном пришла послушница ковена Грайни, направлявшаяся проездом в Крехсор. Явилась ко мне и сообщила, что целительницы сняли запрет на помощь нашим.

— Это хорошо, — обрадовался майор и тут же осведомился: — А почему сразу не доложил?

— Виноват, был занят по службе, не мог отвлечься, — отрапортовал начмед.

Майор вспомнил, что их отрядный медикус был действительно занят — как раз вчера рожала одна из горожанок, молодая вдова его солдата Кости Акинфиева, растерзанного месяц назад какой-то хищной нетварью в отрогах Клангорана, когда громили решивших угнездиться в тех краях разбойников.

— Насчет обезболивающих, — вмешался Артем Серегин. — Я вот думаю, может, нам использовать местный мак?

— Морфий неочищенный получить не так уж сложно, — кивнул Гена. — В принципе я знаю, как это делается. Хотя и теоретически, конечно, — зачем-то спохватился парень.

— Еще чего! — набычился вдруг Макеев. — Ты хоть понимаешь, какого джинна хочешь выпустить? Видел я в Афгане… Лучше уж самогоном пользоваться. Стакан засадил — и давай, как в древние времена.

— Да местной сивухой только крыс морить! — скривился медик.

— Все, я сказал, никаких опытов с дурманом! — повысил голос майор. — У нас тут УК еще пока никто не отменял! А с обезболивающими — не смертельно. Магов будем привлекать для этого дела, того же Аора. Ладно, садись. Нет, можешь быть свободным, товарищ Тупиков, твоя помощь может понадобиться в любой момент.

Довбняк проводил парня недобрым взглядом, буркнул в усы что-то вроде:

— Вот умник выискался! Дрянь всякую делать, стюдент!

Макеев решил, что хитрована пора бы поставить на место.

— А что у нас по хозяйственной части, товарищ старший прапорщик? — как бы невзначай выделил он невысокое звание острослова.

— С ней усе довольно неплохо, в свете того, шо могло быть и хуже, — крякнул, поднимаясь, зам по тылу. — Вот, зачту докладную записку по провианту. Еды у нас пока хватает, и недостатка не наблюдается. Есть кофе индийский и даже никарагуанский, и какао «Серебряный ярлык» — не особо много, но есть. Правда, сахару маловато, и чай только грузинский второй сорт, хотя его и побольше, чем кофею. Но и его, когда весь выпьем, взять будет неоткуда, как и кофий с какавой. С шоколадом те же дела — как сожрем те сто шесть кило, что от летунов остались, так придется о нем забыть. Но вообще муки у нас полсотни тонн, перловки хоть жо… завались, ну и пятьдесят тысяч банок тушенки — НЗ нашей Особой Группы. Тушенка, правда, с истекающим сроком годности, но прошу заметить — не с истекшим. Гречка, пшено, рис. Кстати, полагая, шо мы тут надолго, по своей инициативэ приказал вверенным мне солдатам перебирать потихоньку оные крупы на прэдмэт отыскания пригодных к посеву зерен, каковые были высажены мной на соответствующие дэлянки. Также под мою ответственность имеющиеся пятнадцать мешков высеяны в грунт, и заявляю ответственно, что урожай с тех мешков есть не дам — думаю использовать, как посевной материал. Еще мною обнаружены и изъяты подсолнечные семечки, какие были в посылке у одного нашего бойца — так что будет у нас масло постное, правда, не рафинированное. Ну, еще налажены отношения с местными крестьянами, а также горожанам оказана помощь в обработке пригородных участков полей. Но хочу сказать, шо желательно ничего у них пока не забирать, хотя бы в этот год. Потому как…

Макеев махнул рукой. Все и так понимали, что хорошие отношения с аборигенами важны как никогда, так что пусть пока лопают свою репу и прочие овощи.

— На крайний случай, — продолжил Довбняк, — думаю, товарищ капитан нам из своих стад барашков подгонит, — кивнул в сторону замполита. — Так что с голоду не помрем.

— Это всегда пожалуйста, — подтвердил Лыков. — Могу, кстати, предложить верблюдов, у нас их больше обычного в этом году. Так сказать, хороший урожай верблюдов выдался. Не молочный поросенок, конечно…

— Ничего, — покладисто согласился прапор. — И это сожрем, не до жиру… — Он усмехнулся, видимо, вспомнив идею Бровченко насчет топлива. — Но это еда. А вот с вещевым довольствием хужей. Если фактически, то только то, шо на бойцах да в вещмешках. В наличии на складах имеется тысяча банок черного крема для обуви, два тюка холодного нижнего белья солдатского — трусы и майки, один тюк кальсон зимних и мыло хозяйственное. Вот и все. Правда, мыла много. Двадцать тонн.

— Что ж это получается? — тоскливо произнес Роальд. — Штаны с гимнастерками вывезли, а нас не успели?

— Да нет, товарищ капитан, просто у нас и до Эвакуации на складах было шаром покати. Вы же понимаете — секретность. Из-за этого нормального требования написать было ни на шо нельзя, все приходилось по фиктивным ведомостям в десяти местах получать — и без того кое-где бойцы уже обмундирование третьего срока носки надевали. Но вот что самое поганое — зима настает через три месяца, а зимнего обмундирования у нас не имеется — вот его вывезли. Конечно, тут не Заполярье, и полушубки вроде как без надобности. Но вы же помните, тут даже и снежок выпадает.

— Шкуры и войлок для пошива верхней одежды я могу поставить, — с готовностью предложил замполит.

— Ладно, об этом нужен отдельный разговор. Что по вооружению?

Начальник службы боепитания Сергей Буров вставать не стал — сломанная нога еще давала о себе знать.

— В общем и целом ситуация такова. На сегодняшний день в распоряжении сводного дивизиона имеется, не считая штатного вооружения бронетехники… — Он углубился в бумагу. — Пистолеты Макарова 9-мм — сто штук, пистолеты ТТ — двести пятьдесят штук, пулеметов ручных ПК — девяносто восемь штук, гранатометов РПГ-7В калибра сорок миллиметров — двести, пулемет ДШК — один и еще три в нерабочем состоянии. А вот патронов к ним много. Еще обнаружено триста автоматов ППШ и шестнадцать ящиков карабинов СКС — итого двести шестьдесят пять штук. Видимо, предназначались для вооружения союзников. Из артиллерии имеем две горные пушки, и по сто двадцать снарядов на каждую, батарею горно-вьючных минометов калибра 82,4 — даже и не думал, что это старье где-то хранится. Правда, пользоваться этим особо никто не умеет, — добавил он, вздохнув. — Есть еще одно 106-миллиметровое безоткатное орудие Б11 — предназначалось для вооружения морской экспедиции, но было оставлено у нас из-за поломки системы горизонтальной наводки. К нему двести снарядов. Стрелять из него, правда, придется, поворачивая всю пушку целиком, как в старину, но хоть что-то.

— Что еще?

— Серия плакатов по стрелковому вооружению для оформления учебного класса — десять комплектов, — закончил Сергей под тихие смешки собравшихся.

— А с патронами как?

— Патроны? Есть пока…

Он заглянул в бумажку.

— Патроны 7,62-мм к ППШ и ТТ — триста тысяч, патроны 7,62-мм образца сорок третьего года — в цинках и россыпью триста с чем-то тысяч, патроны для «калашей» калибра 5,54 — триста тысяч. Выстрела для гранатометов восемь тысяч, ручные гранаты Ф-1 — две с половиной тысячи. Еще есть восемь тысяч сигнальных ракет четырех цветов, и выстрелов к танковым пушкам калибра сто миллиметров — триста. Чего мало, так это патронов калибра четырнадцать и пять для КПВТ — от силы по три сотни на каждый ствол. К пулеметам Громова и того меньше — по двести семьдесят. Также с объекта тринадцатого управления КГБ вывезено тысячу двести килограммов аммонала и двести детонаторов.

Собравшиеся приободрились — с таким арсеналом ни одно войско в этих краях им пока не страшно…

А майор уже готовился опрашивать начальника службы связи и сигнализации, младшего лейтенанта Николаева…

…И вот сейчас, за дверью его, Макеева, ждут те же самые люди — чтобы услышать о перемене в их судьбе. С тех пор стало меньше патронов и почти не стало бензина, а место надежды на возвращение окончательно заняло понимание, что теперь их дом здесь.

Начиналась новая жизнь…

А какой она станет — это зависит от него.

От них.

От удачи.

От судьбы.

Октябрьск/Тхан-Такх.

Дом офицеров имени Г. К. Жукова

— Не пей. Вино отравлено, — улыбаясь, словно сообщала что-то очень приятное, прошептала ему на ухо Алтен, нарушив политико-этнографические размышления.

Руки Макеева, только что принявшие от Гохосс-Са тяжелую золотую братину с вином, традиционно завершавшую пиршество, непроизвольно дрогнули. Хорошо, что сосуд уже не был таким полным, как сначала, а то непременно пролил бы рубиновую влагу, что считалось у степняков дурным знаком.

Но как такое могло быть? Ведь он сам же и наливал напиток в братину из бурдюка и сделал первый глоток перед тем, как пустить ее по кругу. Тогда все было в порядке, а сейчас, выходит, кто-то успел подсыпать отраву, пока сосуд передавался из рук в руки. Кто? И зачем?

Ну, второе-то, положим, понятно. Кому-то не хочется, чтобы союзный договор между племенами и чужинцами был подписан. А вот кто? И главное — когда? Сколько человек до Александра уже успело отведать отравленного вина.

— Ты уверена? — так же негромко молвил майор.

Чародейка пожала плечами. Уж ей ли, главной специалистке по отравам в своем ковене, не знать. Ядовитые вещества имеют ни с чем не сравнимую ауру, которую профессионал не может не заметить.

— Это Зуб Шеонакаллу, — убежденно заявила девушка. — Гадость редкая! Использовался высшей аристократией Сарнагарасахала для сведения счетов друг с другом. Действует медленно, но верно. Интересно, кто это решил раскошелиться?

— А что, так дорого? — полюбопытствовал Макеев.

— Безумно! За одну порцию нужно отдать сто лучших скакунов.

— Ого! — чуть не присвистнул Александр.

Цена для прижимистых степняков и впрямь несусветная — тут даже выкуп за невест обычно в овцах назначали.

Все это время он продолжал держать сосуд в высоко поднятых руках, демонстрируя братину — символ единения — всем присутствующим и отвешивая церемонные поклоны особо почетным гостям.

— Что же делать? — растерянно прошептал землянин. Само собой, пить это дерьмо ему не хотелось. — Может, сделать вид, что споткнулся, да и вылить все это на фиг?

— Нельзя, подумают — плохое знамение.

Майор и сам понимал, что не годится.

— Пей, сардар! — осклабился Гохосс-Са. — Время позднее. А завтра рано вставать, начатое дело заканчивать.

Делегаты-степняки утвердительно загомонили. Дескать, и впрямь пора на боковую.

«Вот же гнида, — подумал о хане Макеев. — Не иначе, как сам и подсыпал. Он ведь из гостей пил последним».

— Слушай, — уже чуть не в голос взмолился Александр, плюя на маскировку, — от этой мерзости какое-нибудь противоядие есть?

— Естественно, — пожала плечами магичка. — Только надо принять его практически сразу после отравления.

— Как быстро?

— Минут через пять-шесть. Максимум — десять. Иначе…

— Мать моя женщина! Где ж мы его так быстро найдем?! За десять минут добежать до грайниток, расспросить, выпить. Если у них оно, конечно, найдется…

— Зачем так далеко? — удивилась девушка. — Все свое ношу с собой.

Достала из поясного кармашка кусочек то ли дерева, то ли кости и продемонстрировала майору.

— Так чего ж ты?.. — Александр недоговорил, но его взгляд был очень и очень красноречивым. — За вечную дружбу между народами Великой Степи и… великим советским народом! — торжественно провозгласил майор и припал устами к братине.

Странно. Как на его вкус, так вино как вино. Ничего подозрительного. Впрочем, дегустатор из него хреновый. Всегда по-армейски предпочитал рюмку-другую обычной водки всяким там изысканным напиткам. Даже шампанское не уважал. Разве что полбокальчика на Новый год.

Вытер тыльной стороной ладони рот и поставил сосуд на стол.

Гохосс-Са одобрительно захохотал. Его смех, клокочущий, похожий на кудахтанье наседки, по понятной причине показался Александру дьявольской симфонией.

Повернувшись к Алтен, майор протянул руку за вожделенным противоядием и наткнулся на лукавый взгляд черных очей магички.

Что такое?!

Лоб Макеева моментально покрылся испариной.

И тут он увидел, что искомое им, точно папироска, торчит изо рта чародейки.

Вот же ж… В такую минуту поиграть вздумала?!

Впрочем, он тоже был не прочь. Кто осудит воина, алчущего сорвать поцелуй с уст прекрасной девушки?

Жадно приник ртом к ее губам.

Зрители разразились восторженными криками, скабрезными комментариями и звучными хлопками. Если б они только могли оценить, насколько важным для Макеева было это лобзание.

На секунду оторвался, чтобы проглотить антидот, а потом в порыве радости от сознания того, что угроза миновала, еще крепче стиснул в объятиях хрупкую девичью фигурку, так, что Алтен даже ойкнула, и снова впился в ее уста.

«А не придумала ли она эту историю нарочно, — промелькнуло у Александра в мыслях, — для того, чтобы всем продемонстрировать, насколько она близка к нему?..»

— Да, здесь был яд, — подтвердил Аор Мак Арс, отведя взгляд от колбы, в которую был помещен остаток вина, находившегося в братине.

Алтен предусмотрительно велела одной из прислуживавших за столом степнячек унести сосуд на кухню, откуда потом и забрала его, чтобы более подробно исследовать в своей лаборатории.

Узнав о чудом предотвращенном покушении, за нею последовали Аор, Артем Серегин и Лыков. Само собой, не пожелала отставать от них и сама жертва. Хоть друзья и упрашивали Макеева отправиться домой и хорошенько отдохнуть.

Тщетно.

Единственное, на что согласился майор, так это прилечь на топчанчике прямо в лаборатории и отдаться в руки магов.

«Красный мирза», нахохлившись, наблюдал за тем, как трое чародеев манипулируют с полураздетым разведчиком, ощупывая и пощипывая его, размахивая над ним руками в причудливых пассах. Его рука машинально тянулась то к сабле, то к «Макарову», а по лицу блуждала тень раздражения и ненависти.

— Суки! — сплюнул он. — Такое дело чуть не угробили!

— Ты не ошиблась, сестра по Силе, — продолжил Аор, подержав колбу с вином над горящей спиртовкой. — Это именно Зуб Шеонакаллу. Но где ты умудрилась раздобыть Лунное сияние?

— Я применила Свет небес, — ответила девушка.

У мага челюсть отвисла чуть ли не до пола. Он недоверчиво уставился на коллегу:

— Хочешь сказать, что у тебя было это средство?

— Имелось, — удостоверила Алтен.

— И ты так просто рассталась с таким сокровищем?! — не поверил Мак Арс.

— Да, — пожала плечами магичка. — А что было делать?

Аор перевел взгляд на недоуменно созерцавшего их перепалку Макеева, оценивающе осмотрел его, словно видел в первый раз, и вновь обернулся к чародейке:

— Высокое небо, девочка! Ты таки потеряла голову…

— Что за Свет небес-то? — вмешался Лыков.

— Универсальное противоядие, — пояснил Серегин, уже изрядно поднаторевший в магических премудростях. — Очень редкое и жутко дорогое.

— Насколько? — поинтересовался Александр, памятуя о цене отравы.

— Ну, не знаю, с чем сопоставить, — помедлил Артем. — Какой эквивалент взять.

— Давай в местной валюте, в лошадях, — предложил майор.

Серегин прищурился, что-то прикидывая:

— Пожалуй, табуна в сто голов хватит.

— Екарный бабай! — не удержался танкхен, хорошо знающий степные расценки.

И восхищенно посмотрел на Алтен. Надо же, какая щедрая.

Макеев же встал с топчана, проковылял к девушке и, не стесняясь посторонних, нежно обнял ее. Чародейка доверчиво прильнула к его широкой груди.

— Вот еще нежности! — фыркнул Аор. — Не до того сейчас, молодые люди. Лучше давайте подумаем, кто мог совершить подобное злодеяние.

— Да кто ж, кроме этой поганой собаки Гохосс-Са? — хмыкнул замполит. — Ему наша затея с самого начала не нравилась.

— Я тоже так думаю, — кивнул Мак Арс. — Зуб Шеонакаллу — сильное средство. Если бы его насыпали в сосуд раньше, а потом передали вперед, то пока братина дошла бы до нашего друга, первоначальные симптомы отравления у пивших из нее уже можно было бы заметить людям сведущим.

— Разве это не яд замедленного действия? — вспомнил слова Алтен Макеев.

— Да, — согласился маг. — Однако ж на отравленном тотчас же проступает знак укуса Темного Владыки. Специалисту по считыванию человеческих аур ничего не стоит заметить его.

Серегин и девушка подтвердили слова старшего.

— Я, конечно, не приглядывался к другим гостям, — задумчиво потеребил кончик носа Аор, — но полагаю, что ни у кого мы этого знака не обнаружим. Впрочем, подождем до завтра. Тогда будем знать наверняка.

— Ой, что тут гадать! — стукнул кулаком по столу Семен так, что жалобно зазвенели банки и склянки. — И без медосмотра ясно, у кого рыльце в пушку. Прирезать суку потихоньку, чтоб белый свет не поганил.

— Нет! — отрезал Александр. — Не время и не место. Негоже великое дело начинать с пролития крови. Даже такой черной!

— Прямо ты у нас ангел! — саркастически изрек замполит. — Образец всепрощения.

— Нам нужен его голос, — твердо молвил Макеев. — За ним стоит не одна тысяча людей. Я думаю, что он завтра будет сидеть тише воды и ниже травы и проголосует за все, что мы ни предложим. В полной уверенности, что после моей смерти все равно все развалится. Кстати, а когда должен был бы наступить мой каюк?

— Месяца через полтора, — подала голос Алтен.

— Ну вот. Значит, полтора месяца затишья с той стороны нам обеспечены. А за это время все может произойти.

— Это уж точно, — ухмыльнулся Лыков, погладив своего «Макарова».

А черные глаза магички полыхнули зловещим пламенем.

Макеев как в воду глядел.

На следующий день хан-отравитель (Аор с Алтен проверили ауры всех степных аристократов и не нашли там признаков яда, окончательно уверившись в своих предположениях насчет личности покушавшегося) сидел тише воды, ниже травы, и как пионер с готовностью проголосовал за принятие договора.

Договора о мире, дружбе и вечном союзе. Именно так — между степными ханствами и Октябрьском был объявлен вечный мир и вечный союз, «пока светит солнце и плодоносит земля».

Одновременно все десять ханств объявляли о мире между собой, о том, что не будут ходить друг на друга войной и захватывать пленников, разве что кто-то похитит девушку, чтобы на ней жениться, ну и угонять верблюдов и коней (о баранах речи, понятно, не было, нужно быть реалистами). Если возникнет спор из-за пастбищ или водопоев, то прежде, чем решать его силой, обратятся к суду старейшин.

Также все должны были поклясться стоять друг за друга и выступать все, как один, если на кого-то из них нападут.

Кроме того, предполагалось еще кое-что — объявить, что поскольку никто не рождается рабом, то все дети рабынь получают свободу. Именно такой закон был принят еще при деде Ильгиз у народа Волка.

Большего сделать бы не удалось никому. Зарываться тоже не надо. Ибо нравы тут простые. Если хан пойдет против течения жизни, легко может стать однобунчужным хоть из двадцати, хоть даже и из ста, если такие бывали. Ибо если вождь недоволен ханом, он может в согласии с советом старейшин и мнением батыров и глав родов перейти под руку другого хана. Для этого всего и надо, что послать старому хану разорванный кушак или уздечку, а новому преподнести в дар лучший клинок из имеющихся в племени или клане, лучшего скакуна из своих табунов, лучшую овцу из отар и лучшую девушку. В знак того, что его воины готовы биться под бунчуком хана, его девушки — рожать для хана воинов, его овцы могут попасть на его пир, а кони — под седло. Вот такой символизм вполне в духе древних скифов. Таков был стандартный набор. К нему могли прилагаться и сюрпризы вроде ожерелья для любимой жены хана или искусного шамана, который будет помогать его чародеям. Если хан принимал эти дары, сделка считалась заключенной, и властитель даже отдаривался. Обычно какой-нибудь красавицей, потому что девушки в степи были бесплатные, в отличие от коней и клинков.

Да, простые нравы. Вчера рубились без пощады, сегодня пируют-братаются, дочерей и сыновей женят, завтра — вместе набегом идут на третьих, потом ссорятся из-за добычи, и все заново. Нападут на город и разграбят. Не выйдет взять его, через месяц приедут на торг как ни в чем не бывало. Удастся ли хоть что-то изменить?

Если и да, то не скоро.

А то есть тут… энтузиасты…

Десять дней назад, когда еще только прибывали гонцы с сообщениями о согласии ханов явиться на собираемый Совет, группа молодых офицеров представила проект переустройства жизни в Великой Степи и окрестностях.

«Что там Степи! — горячо убеждал Макеева главный энтузиаст, младший лейтенант Николаев. — Для всего Аргуэрлайла!».

Прочтя доклад, Макеев впал буквально в ступор. Спешно вызванный Лыков отреагировал примерно также. И было от чего.

Макееву предлагался не просто пост сардара города и председателя городского совета. Его предполагалось сделать… Президентом СССР. Да, именно так, ибо на собравшемся курултае нужно было провозгласить ни много ни мало создание Степной Советской Социалистической Республики со столицей Октябрьск (для степняков великодушно предлагалось сохранить параллельно другое название — Тхан-Такх). Понятное дело, что аббревиатура СССР ничего не говорила уху номада. Но для землян это звучало по-особому, как воспоминание о далекой Родине.

В территориально-административном плане Степная Республика должна была быть разделена на десять областей-аймаков, управлявшихся соответственно ханами проживавших на данных территориях племен.

Общее управление новообразованным государством возлагалось, естественно, на Верховный Совет — курултай, в который для начала должно было войти по десять представителей от каждой области и пятнадцать депутатов от столицы. При этом было оговорено, что через год или два пройдут выборы в целях ротации депутатского корпуса.

Был также предусмотрен Президиум Верховного Совета-курултая в составе пятнадцати человек — по одному от аймака и два от столицы. В замы Макееву предлагались Аор Тахрис Мак Арс, как представитель союзных магов, и бывший телохранитель Лыкова Кайтур — от степняков.

Самому замполиту, ныне танкхену, предлагался, как старшему из партийцев по должности, пост Первого секретаря ЦК КПСР.

Для партийного строительства молодой республики не было, как полагали инициаторы, важным то, что глава коммунистов не жил непосредственно в столице. Наоборот, территориальное разделение двух ветвей власти имело свои достоинства. То, что духовный лидер государства жил в самом сердце Степи, придавало его должности сакральный характер. Опять же таки нужно было заниматься пропагандой и агитацией, привлекая в ряды «руководящей и направляющей силы» новых членов из числа «беднейших скотоводов и сочувствующей аристократии».

С полчаса, наверное, Макеев и Лыков сидели над этой бумагой и смотрели на нее как любимое животное местных пастухов на главные ворота Тхан-Такх, не зная — то ли смеяться, то ли материться.

В итоге молодых людей вызвали к Лыкову, и Семен на правах политрука прочел им лекцию о текущем моменте, недопустимости «экспорта революции», на что указывал еще великий Ленин, а также о том, что сейчас перед ними стоит вопрос выживания, а вот потом можно будет и подумать о развитии социального прогресса.

А затем до ума были доведены реальные предложения, которые приняты сегодня.

Управление союзом взял на себя городской Совет-курултай, в который, помимо жителей Октябрьска, вошло также по два представителя от каждого племени — соответственно хан и самый уважаемый из старейшин, так сказать, первый опыт в народной демократии. Потому как всеобщие выборы и равенство были бы слишком уж сильным новшеством, а тут вроде все понятно — старейшин биев и батыров тут уважали, чего же не позаседать. И прежде ханы их сажали с собой рядом. Главой союза стала, единогласно, Ильгиз — у кого больше бунчуков, тот и главный, тут и говорить нечего.

Но и тут земляне нашли хитрый способ, как улучшить свои дела, поскольку вроде как неприлично верховному правителю быть одновременно и представителем племени, он как бы над всеми. Так что места «депутатов» от народа Волка заняли Лыков и его побратим Сурдоб — самый молодой из старейшин. Тут даже Гохосс-Са не стал воздерживаться и проголосовал за.

Был также сформирован «консультативный орган» (тьфу, как смешно и нелепо звучат тут все эти земные термины). Опять же идея была Костюка и Ильгиз, но вброшена через все того же Лыкова. Дескать, уже давно пора, чтобы голос тех, кто стоит между миром земным и небесным, звучал наравне с голосом правителя. Так появился Совет Мудрейших — собрание шаманов и магов, выбиравших своего председателя. Как ни смешно, именно так должность и называлась на местном всеобщем — тот, кто «председает», то есть сидит выше всех.

Как ни странно, шаманы сами без подсказки выбрали не кого-то из своих, а решили, что им лучше подойдет Аор Тахрис Мак Арс.

Степные шаманы всегда предпочитали вести замкнутый, отстраненный образ жизни — так лучше свалить все дела на городского и явно сообразительного мага.

Были между делом официально решены и вопросы управления Октябрьском.

Городом управлял все тот же Совет, и главой его стал конечно же Макеев — Сантор Макхей, теперь носивший титул сардара — что-то вроде князя по земным меркам. Тоже пойдет на пользу — сардар, понятно, не какой-то там майор.

Закрепив решения курултая еще одной веселой пирушкой (прошедшей на этот раз под пристальным присмотром Аора с его магической братией), делегаты из числа нездешних разъехались по местам проводить постановления «партии и правительства» в жизнь, а гарнизон, так себя называли по привычке горожане, естественно, стал делать то же самое у себя дома.

А что выйдет из всех этих затей — время покажет. В конце концов, сами придумали, сами и переделают, ежели что не так пойдет.

Как в старой песне: «Нам ли стоять на месте?//В своих дерзаниях всегда мы правы…»

А если кто станет на их пути… ну так сам виноват!

Великая Степь. В трехстах километрах к северо-западу от Октябрьска/Тхан-Такх

Никакой особенной необходимости в сегодняшней охоте не было.

Мяса в кладовых вдоволь, гостей, которых следовало развлекать, не имелось, докучных дел, до того изматывающих нервы, что не знаешь, куда бы сбежать, тоже.

Просто захотелось подумать, побыть наедине с мыслями. А где еще так славно думается, как не в Степи?

Поэтому выбрался налегке, без особой экипировки и привычной, полагавшейся его сану свиты. Кликнул с собой трех верных нукеров, велев ехать так, чтобы он их не замечал.

Немного подпортил настроение шаман, старая кляча, сунувшийся к нему с какими-то предзнаменованиями. Отговаривал сегодня ездить куда бы то ни было. Привиделась ему, дескать, гиена, сожравшая Священную Луну.

— Не ездил бы, повелитель. Дурной знак. Прогневал ты кого-то из сильных.

Хан только отмахнулся от назойливой мухи. Вздумал советы давать. Никакого проку от него в последнее время. Одряхлел, ясность ума и сноровку утратил. Пора, пора менять его на нового, молодого и цепкого, да чтоб владыке не перечил, а верным и усердным слугой был.

Раздражение на вещуна прошло, едва кочевье скрылось с глаз и бескрайняя Степь приняла своего сына в материнские объятия.

Вот так всегда. То ли ветер выдувает из головы дурные мысли, то ли запахи от буйного разнотравья умиротворяюще действуют на душу, кто знает?

Сначала несся сломя голову. Но отъехав от стойбища на приличное расстояние, пустил скакуна шагом. Пусть отдохнет верный друг, а хан тем временем о делах подумает.

Что-то там не срослось с его попыткой отправить на тот свет мерзкого чужинца. То ли дозу яда не рассчитал, то ли отраву недоброкачественную всучил ему проходимец-жрец Неназываемого, то ли пришлец оказался заговоренным от подобных покушений. Так или иначе, но два месяца прошло, а из Тхан-Такх никаких вестей даже о болезни тамошнего сардара.

Нехорошо. Придется держать ответ перед нанимателем по всей строгости. А тот шутить не любит. Велел любыми путями устранить Сантора Макхея, пообещав взамен не трогать территорию племени Гохосс-Са, а самого хана оставить во главе его двадцати бунчуков. Серьезное обещание, требовавшее серьезного подхода к решению проблемы.

Он же просчитался, не сочтя задание весьма сложным. И ведь какая возможность была. В ближайшее время подобная вряд ли еще представится.

Можно, конечно, напроситься к нойону в гости под видом того, что решил проверить, как работает его представитель в курултае. Однако ж это то же самое, что соваться голышом в муравейник. Сожрут и не поморщатся. Чего тогда будут стоить все его договоренности с новым хозяином?

Подослать наемных убийц? Это вернее. И кое-какие шаги он уже предпринял. Но кто поручится, что и злодеи не оплошают, как опростоволосился он сам? По рассказам, сардара охраняют так, словно тот сам Сын Бездны. И такие меры предосторожности были приняты чужинцами как раз два месяца назад, после окончания курултая.

Неужели они что-то пронюхали? Но почему тогда хан благополучно уехал оттуда — ведь за попытку отравить на пиру любого по законам Степи ждала смерть? Ну ладно, они не решились бросить ему вызов открыто — но ни тебе тех же убийц, ни даже косого взгляда.

Коварные пришельцы не хотят зря ссориться с могущественным владыкой? Вполне возможно. Он и сам затаился бы на их месте. Им есть чего терять. Без союза со Степью, как это верно подметил наниматель, чужинцам здесь не выжить даже с их чудесными металлическими нетварями. Потому и спешат навязать степнякам дружбу, заставив играть по своим правилам. Оттого и нужно разрушить их план в зародыше, чтобы не укрепились они здесь, на Аргуэрлайле.

Мудр, мудр его союзник. А вдвойне мудр, что сам не пытается убрать врага, предпочитая действовать его, Гохосс-Са, руками… Потому что если дело всплывет наружу, то не оправдается хан, потому что хан, слушающийся чужого приказа, еще хуже, чем хан, травящий на пиру хозяина празднества!

Из-под копыт скакуна порскнул заяц.

Ага, можно развлечься. Все-таки на охоту выехал.

Ну-ка, держись, ушастый!

Достал из седельной сумки пару легких дротиков. Примерился. Отвел руку, чтобы нанести верный удар.

И тут, дико заржав, конь встал на дыбы.

От неожиданности хан не удержался в седле. Однако натренированное тело степняка вовремя среагировало, и Гохосс-Са не сверзился кулем наземь, а сумел спланировать на корточки и сразу же встать на ноги.

Погрозив кулаком скакуну, хотел схватить его за узду и вновь запрыгнуть на спину, но не тут-то было.

Животное с каким-то жалобным всхлипом понеслось прочь от хозяина и вскоре скрылось с глаз.

Пожал плечами. Ничего, нукеры нагонят беглеца. Но что это приключилось с гнедым? Никак испугало что-то.

Огляделся по сторонам и вдруг, парализованный ужасом, застыл на месте. Почувствовал, как от страха зашевелилась на бритой голове прядь волос — примета знатного воина-степняка.

Прямо на него двигалась нетварь.

С виду она напоминала помесь ящерицы и скорпиона. Только вот лап было поменьше, чем у первой и второго. Всего две, похожие на петушиные — о трех когтистых пальцах и с когтем-шпорой. От скорпиона был длинный членистый хвост, заканчивающийся острым жалом, с которого капала слизистая жидкость. Наверное, яд.

Но самым страшным в монстре была его пасть. Огромная, треугольная. Причем в каждом углу помещалось гигантское жвало, искривленное будто сабля. От всех трех жвал в глубь пасти уходило по два ряда черных клыков.

Налитые кровью глазки с ненавистью смотрели на хана.

— Аш-ш-ш, — издала мерзкий звук гадина и засеменила к намеченной жертве.

Кочевник понимал, что нужно убираться прочь с гиблого места, однако не мог пошевелиться. Ноги отяжелели, словно на них колодки привесили.

— Повелитель, мы здесь! — послышался из-за спины крик одного из его нукеров.

И вот уже трое всадников встали между Гохосс-Са и нетварью, наставив на зверюгу пики.

— Аш-ш-ш-ш!!! — еще громче зашипела тварь и плюнула в одну из лошадей зеленой вонючей жижей.

Едва эта дрянь попала на круп благородного животного, то словно взбесилось и, подмяв под себя всадника, упало наземь, принявшись перекатываться на спине с боку на бок, бешено дрыгая ногами. Внезапно шкура лошади запузырилась, задымилась вонючим смрадом, и через несколько мгновений от скакуна и наездника осталось два черных обуглившихся костяка.

Остальные двое нукеров одновременно ударили пиками. Одна попала монстру прямо в пасть, и была перекушена клыками, другая впилась в левую ногу.

— С-с-са-а! — возопило чудовище и взмахнуло хвостом.

Жало впилось в грудь рослому усатому нукеру и, насквозь пробив тело, вышло со спины. Словно и не было на теле прочной стальной кольчуги, усиленной бронзовыми пластинками.

Подняв труп воина в воздух, монстр закрутил хвостом так, что нукер завертелся, словно бунчук, треплемый ветром.

Освободившаяся от седока каурая кобылка попыталась скрыться, однако не преуспела в этом, поверженная еще однойпорцией едкой зеленой дряни. И вскоре еще одним черным скелетом стало больше.

Не в силах сдержать ужас, третий телохранитель помчался прочь с места бойни, но был сбит метким броском нетвари, запустившей в беглеца телом его товарища.

Гигантский прыжок, и монстр опустился прямо на пирамиду из двух живых и одного мертвого тела и принялся топтать их, кромсая острыми когтями лап. Превратив жуткую куча-малу в подобие фарша, животина стала жадно поглощать мясо, обильно поливая его слизью желтого цвета.

Расправившись с обедом, монстр повернул морду к все еще продолжавшему стоять каменным изваянием хану.

— У-ш-ш-с, — словно с издевкой шепнуло чудище.

Гохосс-Са мог поклясться Вечным Небом, что в алых очах мелькнуло что-то похожее на торжество.

Медленной вразвалочку походкой нетварь стала приближаться к степняку.

Перед тем как смертоносное жало пронзило его печень, хан еще успел подумать, что прав-таки был шаман и зря он его не послушался.

Эуденоскаррианд. Танира — третья столица империи

Протянув невысокому торговцу лет тридцати с чем-то бляху низкопробного серебра на бронзовой цепочке — знак, обязательный для всех иноземцев, и получив «мзду на счастье» в размере, вдвое превышающем обычный, стражник доброжелательно улыбнулся.

— Счастливо вам провести время в высокобашенной Танире, почтенный господин! Удачи вам в торговых делах и да будут наши боги к вам благосклонны!

И Синти Роча, купец средней руки, торгующий медью, войлоком, каракулем и прочим товаром, что производят в землях на границах с Бесконечной Степью, ведя под уздцы своего некрупного конька, вступил на мощенные блестящими известковыми плитами улицы Таниры — северной столицы империи Эуденоскаррианд.

Позади было полтора месяца медленного покачивания то в конском седле, то между горбами верблюда, то в повозке, запряженной быками.

Путь его лежал мимо красных стен имперских крепостей на перевале Фансо, по соляной пустыне Рак'Хас. Через черный каменистый простор плоскогорья Хонго-Че, где злобные ветры сдувают целые караваны в пропасти, и через щебнистые расселины предгорий Шаргон-Тага, где в штольнях, вырытых древними искателями серебра и самоцветов, прячутся подстерегающие караваны разбойники и хищные гулары.

Чудесные зеленые живые изумруды — оазисы Камми, с их сочными дынями и персиками, и подлинным сокровищем — чистейшей водой из звенящих ручьев. И снова в путь, через новую пустыню, где, если верблюды вдруг начинают сбиваться в кучу и ложиться на песок, нужно не зевать, а быстро замотать лицо в край плаща или уткнуться в душно воняющий верблюжий бок — иначе яростный ветер, несущий мириады песчинок, наждаком сотрет твои глаза и забьет ноздри и легкие, принеся смерть от удушья.

Еще страшнее участь того, кого незримые демоны и миражи пустыни уведут с караванной тропы, заставив блуждать среди песчаных гор и глинистых растрескавшихся оврагов. Иссохшее его тело найдет лишь такой же, как он, обреченный — только для того, чтобы лечь рядом и умереть.

Но прошедшего пустыню ждет достойная награда. Нефритовый Полумесяц — созвездие торговых городов с белокаменным Тормасом во главе, с их рынками рабов, лошадей, тончайших тканей и драгоценных камней, амулетов и чудодейственных снадобий, созданных здешними магами. Где в харчевнях гостям прислуживают полуголые девицы в золотых подвесках, а жрецы двунадесяти богов правят службы в древнейших храмах.

И где живут люди, изъясняющиеся на древнем языке, на котором больше никто не разговаривает за пределами Полумесяца.

Может быть, они потомки тех, кто построил в незапамятные времена те исполинские башни и города, руины которых возвышаются на заросших низким колючим кустарником холмах вблизи города?

И опять дорога под дребезжащий лязг грубых медных бубенцов на шеях верблюдов, через перевалы, мимо огромного озера, среди синих елей и снежных гор, и вот, наконец, имперские земли, с изобильными фруктовыми садами и щедрыми полями.

Еще один чужеземец вступил в этот город золота, изобилия, богатейших менял и ростовщиков, множества улиц, где дома богатых купцов превосходят дворцы князей и королей не самых бедных стран, где обитает миллион с лишним человек.

Город, откуда страной управляли уже почти двадцать столетий, был наполнен веселыми и довольными жизнью людьми.

Площадь у ворот на востоке столицы гудела от веселого народа, по внешним признакам не имеющего никаких особых занятий, но не испытывающего от этого ни малейших затруднений.

Судя по его лицу, на котором нет-нет да и проглядывало изумление, варвар явно был в этом великом городе, да и вообще в империи Эуденоскаррианд, впервые в жизни.

Он время от времени останавливался, глядя то на пару хохочущих толстушек, ехавших куда-то в тележке, запряженной двумя крошечными длинноухими осликами белого цвета. То на важно выступающих верблюдов, на горбах которых на плетенных из ивы платформах восседали флейтисты, цимбалисты, барабанщики — целые маленькие оркестры, веселящие публику и собиравшие с прохожих медяки, сыпавшиеся в специально подвешенное на шею животины кожаное ведерко.

Танирцы не раз даже посмеивались, созерцая удивленную, заросшую бородой физиономию купца — мол, вот же принесло забавную деревенщину.

Но, видимо, хотя иноземец тут ни разу и не бывал, но куда идти — знал.

Он безошибочно вышел к кварталу харчевен и гостиниц.

Он успокаивающе погладил своего конька и, вскочив в седло, начал неторопливо продвигаться по относительно тихой, обсаженной тополями улочке среди толпы женщин, одетых как редкостные бабочки, и важных мужчин, каждый из которых выглядел будто родич самого императора. При этом внимательный взгляд мог бы заметить, что человек этот при всей внешней безмятежности нет-нет да и заглянет украдкой в лица прохожих, словно кого-то высматривая.

Остановившись возле ворот одной из гостиниц, Синти Роча бросил поводья подскочившему слуге и вошел за ворота.

Начиналось время обеда, и под натянутым во дворике среди деревьев тентом за столиками расположились на лежанках, застеленных толстыми коврами, постояльцы — жители различных провинций империи, иноземцы из-за уже не такого далекого Лилового моря, северные кочевники в светло-зеленых одеждах, мелкие чиновники и просто странники.

Пряные запахи заставили гостя сглотнуть слюну, но он не остановился, а вошел в полутемный зал.

Сбоку от сидевшего за конторкой приказчика стояли водяные часы.

Несколько стеклянных сосудов, по которым, из одного в другой, вечно бежит вода; а когда один из сосудов наполняется, хитрый механизм издает тонкий громкий мелодичный звон — деревянные кулачки соприкасаются со стеклянными дисками. Этот безумно дорогой в варварских землях предмет, который имели лишь очень богатые торговцы и властители, тут украшал заурядную гостиницу.

— Что угодно почтеннейшему? — с привычным профессиональным подобострастием осведомился служитель.

— Лучшие покои, какие есть, желательно — с собственной уборной и купальней, — сообщил гость.

— Но они стоят не меньше двух серебряных тигров, почтеннейший, — было произнесено в ответ.

— Беру. — На вытертую доску благородного кедра упал кошель.

— В день… — несколько ошарашенно произнес приказчик.

— Я же сказал — беру…

— О-о-о, досточтимый, конечно же, конечно… — подскочил угодливо кланяющийся приказчик. — Да, да, нижайшие и недостойные к вашим услугам. Эй! — рявкнул он в глубину коридора. — Варпинг, Сайтон, живо, живо, бездельники, проводите драгоценного гостя в его покои!

— Да, почтеннейший, прислать ли вам для омовения девушку… Или, может… мальчика? — справился лакей у дорогого гостя уже у дверей выбранного номера, оснащенных еще одним чудом имперской цивилизации — встроенным замком, ключ от которого болтался на яшмовом брелке.

— Нет, я желаю отдохнуть, — высокомерно бросил купец.

— А… — замешкался лакей, — но тогда… если вы будете один… Понимаете, нижайше прошу прощения, но у нас в уборных несколько отличное от… э-э-э… принятого в ваших краях устройство…

— Это что, вода сама течет из трубы, а испражняться нужно в особый сосуд, где струей уносит все добро? — ухмыльнулся варвар. — Я умею этим пользоваться…

Выбравшись из ванной и обтершись суровым полотном, почтенный торговец всякой всячиной с окраин Бесконечной Степи Синти Роча, он же начальник разведслужбы княжества Тхан-Такх Алексей Игоревич Костюк блаженно растянулся на широком ложе, застланном ворохом покрывал.

Вот и еще один путь подошел к концу…

Октябрьск/Тхан-Такх. Городские стены

По мнению Артема Серегина, уже давно надо было проделать это. Ведь в последний раз (да и, наверное, в первый и единственный) подобная процедура проводилась пару лет назад, еще в начале операции «Порог».

Как раз тогда произошло сближение одного из ковенов Конгрегации, Холми, с землянами, и кормчий Эйгахал Коцу в качестве дружественной помощи новым союзникам предложил проверить древние стены города Тхан-Такх на предмет наличия магической защиты и в случае чего восстановить или поставить ее заново.

Сорок лучших магов было отправлено тогда на эту операцию. Аор, Алтен и едва только оперившийся, еще не вошедший в свою настоящую Силу Серегин наблюдали за работой холмийцев. Понятное дело, что Артем фактически состоял на посылках у старших товарищей. Однако ж, словно прилежный ученик-стажер, он жадно впитывал новые и новые знания о природе и возможностях магии.

Многого тогда еще не понимал, удивляясь, чего это убеленные сединами мужи и величественные дамы играют в непонятные игры. Например, берут камень, закладывают его в пращу и мечут снаряд в сторону крепостной стены, наблюдая за тем, как и куда он летит, что с ним происходит и т. п. Даже сам вызывался поработать камнеметом (заодно и стрелком из лука, метальщиком копий и дротиков, таранобойцем) в надежде, что постигнет суть происходящего.

Кое-где брезжило озарением, но больше помогали комментарии Мак Арса и Алтен. Главным уроком стало осознание того, что магическая защита не универсальна и помогает только против магии же. Вот один камень спокойно перелетает через стену и может зашибить ее защитника, а другой, не долетая до преграды, рассыпается яркими искрами. Это потому, поясняли наставники, что первый — обычный булыжник, выпущенный из обычного камнемета или пращи. Второй же заряжен магией, если вообще не является ее полным порождением. Именно против таких и нужна защита, потому как, несомненно, они намного опаснее ординарного валуна, который может достичь или не достичь цели. Магический же заряд всегда находит мишень.

За прошедшее время защита могла ослабнуть, особенно после того, как неведомо куда подевались союзники-холмийцы, подпитывавшие ее своей Силой. Нужно было найти «прохудившиеся» места и наложить заклинания вновь.

Это сделалось особенно актуальным в последние несколько месяцев, когда участились набеги из Степи всевозможных нетварей, выпущенных то ли слугами свергнутого землянами Шеонакаллу, то ли насылаемые союзниками новоявленного Потрясателя вселенной хана Ундораргира. Естественно, их отбивали, хотя госпиталь уже наполнился ранеными, а на городском кладбище даже появились свежие могилы. Не в силах пополнять отряд дозорных профессионалами, глава разведчиков капитан Анохин в категорической форме потребовал у исполкома городского Совета принять неотложные меры, иначе он сложит с себя полномочия по охране городских стен.

Макеев согласился, что положение дел серьезное, и поручил своему первому заму Аору заняться безопасностью столицы и ее граждан. Мак Арс без особого восторга принял свою первую миссию на новом посту, ибо дело было, мягко говоря, хлопотным.

Надлежало чуть ли не сантиметр за сантиметром прощупать городские стены, общая протяженность которых составляла более десяти километров. Для участия в операции надо было привлечь едва ли не весь контингент магов, находящийся у него под рукой. При этом многие участки, за которые отвечали кудесники, останутся без присмотра.

— А как же холмийцы справились силами сорока человек? — осведомился градоначальник.

— Они были настоящими мастерами, — пожал плечами Аор. — У меня таких раз-два и обчелся. Большинство недавно инициированные ученики. Пусть бы занимались своими делами, заботясь о ремеслах и урожае, а?

Однако градоначальник (или как его стали называть кочевники, сардар — владетельный князь) не счел такую аргументацию убедительной. Лучше сейчас недополучить пару центнеров корнеплодов, тонну-другую зерна или десяток арбалетов, чем рисковать безопасностью тысяч людей. Атаки нетварей — это, может быть, пробный шар, запускаемый кем-то в предстоящей большой игре.

Только после того, как прошло несколько дней с начала процедуры осмотра стен, Артем понял, насколько Мак Арс был прав.

Хлопотно — это не то слово.

Работа просто изматывала, не оставляя никаких сил на что-либо иное. Дарика сначала обижалась на мужа, но потом извечным женским чутьем поняла, что нынешнее служение отнюдь не забава, и как могла, старалась помочь, применяя свое мастерство целительницы.

Для начала нужно было изготовить неимоверное количество заряженного магией осадного снаряжения: камней, крючьев, копий, стрел.

Потом выбирался определенный кусок стены метров в сто, и на нем расставлялись мишени для пристрелки. В качестве стрелков выбирались наиболее опытные воины. С одной стороны, чтоб не попасть в стоящего на стене мага, проводящего осмотр, а с другой, чтобы не тратить экспериментальное вооружение зря, ведь на создание каждого экземпляра шло немалое количество Силы.

Самым тяжелым, конечно, был процесс наблюдения. Следовало на глаз определить, где находился пробой магической защиты, отметить его, а затем провести повторное наложение заклинаний. Причем в каждом новом случае могло понадобиться свежее, непохожее на предыдущее заклинание.

— От чего зависит природа пробоя? — полюбопытствовал Серегин у Алтен.

Спрашивать о чем-либо у мрачного Аора молодой человек не решался. Уж больно занят и измучен был зам градоначальника.

— Есть несколько факторов, — объяснила девушка. — Самый существенный — это характер заклинания, наложенного на орудие. Еще, конечно, важно противодействующее ему заклинание. Бывает, что Сила могущественнее той, которая ей сопротивляется. Да вот сам смотри…

Артем смотрел и видел.

Вот стрелок-степняк мечет камень.

Сначала со снарядом вроде бы ничего не происходит. Некоторое время он летит, как самый обыкновенный булыжник. Однако по мере приближения к стене что-то неуловимо меняется в его очертаниях. Вокруг камня появляется синеватый ореол, попыхивающий разноцветными искорками, напоминающими блестки бенгальских огней. И вот до стены остается с полметра. Едва заметное колебание воздуха, и навстречу снаряду вырывается язычок оранжевого пламени. Мгновение, и от камня остается лишь щепоть черной пыли, медленно оседающей на землю. Все в порядке, можно переходить к следующему участку.

На сей раз пущена стрела.

Сначала все происходит как и с камнем: свечение, искры… Но при сближении со стеной ответного удара не случается. Стрела продолжает неумолимо приближаться к мишени, а когда пролетает над зубцами стены, над древними кирпичами образуется нечто, напоминающее микроскопический смерч. Он пытается поглотить стрелу. Тщетно. Та с угрожающим воем впивается в пятидюймовой толщины щит и буквально прожигает его насквозь, едва не задев при этом стоящего тут же Аора, чудом успевшего отскочить в сторону.

— Уд Шеонакаллу! — слетает с уст мага. — Какой кретин накладывал заклятие?

Узреть все это обычным зрением было невозможно. Лишь обученный искусству считывать ауры живых и неживых тел способен заметить такое.

— Теперь следующий этап, — продолжала урок Алтен. — Следует выбрать подходящие чары для зашивки пробоя.

— А как ты определишь, против чего надо накладывать заклинания? Вдруг в следующий раз это будет не стрела, а, допустим, артиллерийский снаряд?

— Артиллерия на службе у магов? — удивилась чародейка. — Откуда ж ей у них взяться? Мы же не собираемся торговать своей?

— Ну, допустим, — упрямо настаивал Артем.

— Всяко может быть, — буркнул Мак Арс. — Не исключено предательство. Потому и чары следует накладывать универсальные, широкого спектра действия.

— Ты полагаешь, брат по Силе? — взлетели черные девичьи брови.

— Лучше перебдеть, чем недобдеть, — ответил маг подхваченной у чужинцев поговоркой.

Составление универсального заклинания дело нелегкое. Это Артем знал из теории, а нынче убедился и на практике.

Уж насколько доками были в военной магии Аор и Алтен, и то больше двух недель не вылезали из лабораторной библиотеки, шурша древними свитками и фолиантами. В новые пособия по магии не заглядывали.

На вопрос Серегина, отчего так, Мак Арс ответил, что на стены Тхан-Такха изначально были наложены очень мощные чары, своими корнями уходящие как бы не в магию альфаров и прочих древних рас, некогда здесь обитавших. Холмийцы, восстанавливая защиту городских стен Октябрьска, вмешались в то, что было сделано до них, зачастую не понимая природы того, с чем имели дело. Теперь нужно исправлять их оплошности и огрехи.

Артем заметил, что Алтен не гнушалась и новых пособий. Правда, когда молодой человек заглянул ей через плечо в книгу, то обнаружил, что это пособие не совсем по фортификации, а манускрипт, посвященный вредительской магии, в частности, вызыванию и наведению нетварей.

— А зачем…

— У меня остались неоплаченными долги, — твердо сказала девушка и приложила палец к губам, скосив глаза на погруженного в расчеты Аора.

Лейтенант не стал уточнять, что она имела в виду.

Этап повторного наложения заклятий прошел уже намного быстрее, чем два подготовительных.

Над каждым проблемным участком сосредотачивались два-три мага из наиболее опытных и, приложив руки к городской стене, произносили магические формулы, изливая на кирпич часть своей Силы.

Хотя и это, безусловно, был весьма энергоемкий труд. Маги после каждого сеанса походили на выжатые лимоны. Приходилось обращаться за дополнительной помощью к грайниткам, поскольку Дарика и ее подручные просто не справлялись с таким объемом работы.

Благо чародейки-целительницы в поддержке не отказывали, поскольку речь шла исключительно об обороне, направленной не на уничтожение, а на защиту людей.

К концу второго месяца Аор Тахрис Мак Арс отрапортовал перед городским Советом об успешном окончании операции.

Довольный Макеев потер руки и сказал:

— Надо бы вас всех представить к орденам и медалям, однако наша молодая республика еще не обзавелась таковыми. Поэтому отложим это до лучших времен, а пока выражаю вам благодарность от себя лично и от имени всего личного состава вверенного мне гарнизона.

— Служу Советскому Союзу! — вытянувшись, откозырял Серегин.

Маги же попросту поклонились.

Октябрьск/Тхан-Такх. Артмастерские

Еще было далеко до заморозков и холодных ночей месяца Инея, когда на увядшие пожелтевшие травы падает изморозь, но промозглый ветер с гор уже чувствовал себя полным хозяином на улицах Октябрьска, заставляя горожан торопливо конопатить щели тряпьем и соломой и чаще подбрасывать в очаги дрова или черные булыжники огненного камня — еще один дар пришельцев этому миру.

Макеев невесело усмехнулся.

Помнится, в местных легендах много говорилось о том, что на Тхан-Такх издревле лежало проклятие, а в уже давние времена ОГВ историки, пришедшие в армейском обозе, все спорили о причинах гибели здешней культуры и запустения вроде вполне целого города.

А загадки-то никакой и не существовало — достаточно было прожить тут несколько лет. Просто-напросто город этот стоял на неудобном месте, зимой продуваемом ледяным южным ветром из предгорий, а летом — иссушаемом жарким дуновением Великой Степи, бравшим разгон над тысячекилометровой прокаленной солнцем равниной.

В месте, где земля была не столь плодородной, а воды еле-еле хватало.

Наверное, даже не захлопнись дромос, столица местной Аргуэрлайлской ССР переехала бы в Сарнагар или Шори-Сай.

А Октябрьск так и остался бы всего лишь стражем врат из мира в мир.

Так же, как когда-то он был построен, чтобы быть стражем караванного пути, идущего вдоль великого хребта, для его охраны и сбора пошлины. А может быть, как место расквартирования гарнизона сгинувшего уже государства — одного из тех, что возникали у подножия Небесной Стены, да пропадали, смытые кочевыми нашествиями и междоусобицами.

А потом то ли рухнула метрополия, то ли сместились караванные тропы, и люди ушли отсюда. Возможно, они еще возвращались сюда не раз и не два: когда еще при ОГВ рылись котлованы и расчищались колодцы, то находили изъеденные патиной бронзовые статуэтки то ли богов, то ли чертей, и древние черепки с незнакомым никому из аборигенов орнаментом.

Но затем уходили все равно…

А вот им уходить некуда.

Макеев сегодня, как и было принято у него, обходил свои «владения».

На очереди у него были нынче механики, торговцы и проверка службы ближних дозоров. Кроме того, следовало лечь пораньше и хорошо отдохнуть — завтра предстояло совещание с десятком старейшин ближних кочевых родов насчет организации очередной осенней охоты на сайгаков и диких джейранов, а значит, будет выпито немало араки и запито не меньшим количеством вина.

Проходя мимо кладбища, Александр остановился. На краю погоста он заметил сгорбленную женскую фигурку, возле которой сиротливо жались двое малышей в одинаковых войлочных плащиках с капюшончиками. Даже не приближаясь, знал, что Ирава Чао и ее маленькие дочки-близняшки стоят у могилы отца и мужа.

Там, под белым могильным камнем, лежал Миша Шкуратов, бывший рядовой из его роты, застенчивый веснушчатый парнишка из Хабаровска. Он погиб два месяца назад, разбившись на самодельном планере. На гражданке Михаил успел немного позаниматься дельтапланеризмом и вот решил, что сумеет повторить опыт здесь.

Макеев не сразу разрешил ему эксперименты, но воздушная разведка или, допустим, курьерская почта были бы очень нелишними — опять же и авторитета у аборигенов прибавится: здесь даже маги летать не умели.

И Михаил действительно построил дельтаплан, использовав старый тормозной парашют и алюминиевые трубки, а затем и планер из промасленного шелка и реек, стянутых стальной проволокой. На нем он и разбился, когда уже на посадке налетевший с гор дождевой шквал швырнул его этажерку наземь с тридцатиметровой высоты.

Майор так и не решился подойти к вдове. И некстати вспомнил, что, конечно, пожалел тогда о гибели одного из своих, но к скорби прибавилась и досада, ибо теперь продолжить работу над полетами было некому.

Он ускорил шаги и через пять минут кривыми улочками вышел к воротам Артмастерских.

У входа невольно остановился, заметив, что на карауле стоял не боец силы самообороны, а кто-то из амазонок Дарики, причем не с луком и даже не с ППШ, а с АКМ через плечо.

— Хайс, шархир! («Здрав будь, князь!») — поприветствовала она Макеева, приложив кулак к груди.

— Тарк на, йосди! («И ты тоже, волчица!») — ответил майор, краем глаза отметив пренебрежительное раздражение на лице тенью следовавшего за ним Гриши Сурова.

Это он зря. Не для того Александр в свое время решительно (гауптвахтой и штрафными работами по очистке сортиров) пресек появившуюся было тенденцию — называть в разговорах между собой местных жителей «урюками» и «чуреками».

А навстречу уже спешил, кланяясь на ходу, Эгорио Самтар, ставший в последнее время почти официальным заместителем Бровченко.

— Эй, бездельники!! — проревел кузнец. — Как владыку встречаете?!

Самтар что-то хрипло выкрикнул в полутьму, и оттуда выскочил подмастерье, неся на медном чеканном подносе большую фаянсовую кружку, исходившую ядреным кофейным духом. Само собой, кофе был не настоящим — смесь из толченых желудей и жареного ячменя с цикорием.

Кивнув, Макеев отхлебнул пару добрых обжигающих глотков — пройдоха-кузнец знал, чем угодить, ведая о любви сардара к этому напитку.

— Ну, спасибо, а теперь показывай свое хозяйство.

— А что будешь смотреть, светлейший? Большая мастерская закрыта — сейчас ваши отдыхают, в кузнице пятеро работают…

— Все показывай, я у вас уже месяц не был.

И они двинулись в глубину Артмастерских, в лязг и грохот, мимо ворот кузницы, где здоровенные молотобойцы в кожаных фартуках лупили по извлеченной из печи заготовке меча.

Тут же на пороге лежала охапка клинков, приготовленных для последнего каравана. Немало, если вспомнить, что за каждый платят цену двух верблюдов.

— Железа-то хватает? — осведомился Макеев у Эгорио.

— Почему не хватает, хватает, милостивый, — ответил тот. — Будет нужда — еще руды накопаем, жила большая. А кончится — новую найдем. Да и запасы у нас вот какие!

Указал на низкий приземистый каменный амбар, куда старательно стаскивали весь «земной» металл — от стреляных гильз до брони и пришедших в негодность запчастей.

— Вот завтра новую партию привезут. Правда, Гурди-Ко говорил, что деревья вокруг шахты на уголь скоро все пережгут…

Макеев мысленно сделал отметку в памяти — нужно будет потрясти академиков.

Ибо как выяснилось, никто в бывшем отдельном дивизионе не знал, как превращать каменный уголь в кокс, включая и Колю Гурденко, потомственного донецкого сталевара. Знали лишь, что надо его как-то по-особому подогреть в герметично закрытом сосуде, но опыты закончились лишь получением некой рассыпающейся черной пакости и большого количества вонючего (и горючего) газа — однажды лаборатория чудом не взлетела на воздух.

Заглянул Александр и в машинный зал, где возле пыхтящего и воняющего горелым маслом движка возился чумазый полуголый бородач — его бывший мехвод сержант Юртанов.

— Смотри, сардар, все работает, как я и обещал! — облизнул губы Эгорио. — Я еще раньше знал — чугун вещь полезная.

— Ты уверен, что механизм не рассыплется? Все же сила немалая!

— Не должен, сам тоан Брофдже-Ко расчет сделал. Говорит, будет работать еще лет сто! Но зачем нам сто лет, и девяноста хватит!

Вначале и мастерские с молотом и кузницей, и мельница с аварийной электростанцией работали от автодизеля, через снятую с одного из Т-62 передачу, кое-как восстановленную. Для тяжелой машины она уже не годилась, но кузницу и мельницу с крупорушкой кое-как обслуживала. Дизель, кстати, сняли с найденного в степи брошенного КрАЗа, угодившего во время ночной поездки в балку и в нескольких местах сломавшего раму — причем никто из солдат или командиров не мог вспомнить, кто и когда умудрился эту машину потерять. Но три месяца назад передача полетела окончательно, и пришлось изобретать самим. Вначале Бровченко лишь крякнул и сказал, что выковать и нарезать шестерни должного качества не сможет даже сам. На что мастер ответил, что он и не станет их ковать, а отольет из чугуна.

И ведь отлил, не соврал. Кстати, о литье…

— А как главный заказ? — осведомился майор.

— О, — мечтательно вздохнул Самтар, — взгляни сам, повелитель…

Они вошли в стоящую на отшибе глинобитную постройку, кузнец повернул какой-то рычаг («Вот, — подумал землянин, — освоился с электричеством».), и подвешенная к потолку автомобильная фара осветила чуть мерцающим светом тесноватое помещение, где на грубых козлах из толстых деревяшек стояло нечто напоминающее на первый взгляд глыбу из серого чугуна. И лишь человек, знакомый с техникой, да и то не сразу, определил бы, что это такое.

— Она что, уже готова? — зачем-то спросил майор.

— Да, — любуясь на дело рук своих, торжествующе молвил Эгорио. — И я ее сделал сам — никто такого не сделал во всем мире, ни один кузнец, а я сделал! Осталось присоединить котел, и можно запускать.

Александр подошел поближе, зачем-то потрогал холодный ноздреватый чугун.

Покосился на чуть не лопающегося от гордости мастера.

Положим, сделал тот это чудо техники не сам, а с помощью Бровченко и по его эскизам. Но действительно сделал.

Собственно, паровая машина была им сейчас не очень нужна, но Макеев, верный старому принципу дедов-прадедов — сибирских охотников: идешь на день, запасайся на неделю, — и тут решил сработать на перспективу. Как и с выплавкой железа, так и со многим другим. Ему хотелось узнать, смогут ли они создавать сколько-нибудь сложную технику сами, без применения земных запчастей и даже станков.

И вот всего за три месяца была сооружена эта машина.

Отлить блок цилиндров труда не составило, даже ухитрились сделать его целиком, с перепускными патрубками.

На поршне дело застопорилось, ибо нужной точности отливки с этим чугуном и мастерами не получались, а на имеющихся станках обработать болванку весом в две сотни килограммов было невозможно. Но тут Эгорио внезапно предложил: «А зачем мы будем мучиться, давайте отольем поршень прямо в цилиндре».

Правда, пришлось ждать следующей плавки, но все получилось как нельзя лучше — мастер даже додумался заодно и приделать шток шатуна, воткнув его прямо в цилиндр и загнув на наковальне конец для лучшей прочности.

Чтобы поршни не оказались припаянными к цилиндру, хитрый абориген придумал обложить стенки тонкими листками слюды. Слюда само собой сгорела, но дело свое сделала.

Заминка единственно вышла с золотником и перепускными клапанами — упрямец Самтар так вошел во вкус, что захотел сделать их без применения токарных станков (к которым он, надо сказать, испытывал глубочайшее почтение). И добился-таки своего, изведя то ли пять, то ли шесть комплектов заготовок, собственноручно отлитых из лучшей бронзы.

Тут же на дубовых брусьях стояла здоровенная бочка из красной меди — котел, собранный Эгорио на заклепках и сваренный расплавленной латунью — тоже придумка хитрого аборигена. Да, воистину, как запомнил Александр со школы: «Умудряет Бог слепца, а черт — кузнеца»!

— Ну ладно, молодец, Эгорио, хвалю. Если чего надо, проси…

В ответ Самтар молча поклонился. Ему нечего было просить у градоначальника — у него и так было все, что мог бы пожелать.

Он был оружейником при Западном воинском корпусе императора Сарнагарасахала возле реки Уриргаи. Вернее сказать, был насильно забран в войско по жребию за три года до того, как пришельцы сокрушили государство потомков Идущего по Звездам.

А так был Эгорио потомственным кузнецом (как и отец его, и дед, и прадед, и вообще — все пятнадцать колен предков, живших возле Бурой Горы и добывавших для императора железо), то и на новом месте, хоть и погрустив, трудился честно, ибо иначе просто не умел.

Он даже был пожалован правом жениться до истечения урочных для императорского военного ремесленника семи лет — за то, что научился лить из чугуна детали механизма арбалетов и катапульт, которые прежде делали из дорогой бронзы. (А его начальник был даже вознагражден за сметку своего подчиненного домом и двумя кровными конями.)

После падения столицы Западный корпус просто разбежался кто куда, прихватив все, что плохо лежало, потому как командиры были в массе разосланы собирать ополченцев, а командующий при невероятном известии покончил с собой на алтаре Шеонакаллу. И через пару недель, как раз когда к ним явился мотопатруль пришельцев, в разграбленном лагере осталось всего несколько сот человек. Тащиться по рухнувшей стране домой было не с руки, и Самтар обосновался в ближайшем городке, благо без кузнеца никак не обойтись — и коня подковать, и круторогим быкам во время молотьбы копыта шипами подбивать — этому же ремеслу цены нет! А в его роду хотя и восхваляли Черное Солнце, но по-настоящему чтили лишь Талбая — бога кузнецов, первым научившего людей выплавлять железо. А когда врата за грань захлопнулись, он присоединился к уходящим в Тхан-Такх остаткам войска пришельцев.

Потому что чужинцы ему весьма нравились. По их закону, как выяснилось, кузнеца, как и прочего работающего человека, обижать не полагалось. По крайней мере, на его памяти никто из них ни разу ни одного кузнеца не обидел!

Жизнь в этом княжестве для хорошего мастера не хуже, чем в лучших городах сгинувшего Сарнагарасахала — не роскошная, но сытная, а главное — мирная. А в родных краях-то его сейчас творится невесть что…

Но, пожалуй, главное — он ведь теперь может работать с удивительными механизмами и машинами, которые могут двигаться сами! И что занятно — если вникнуть в дело, то хитрости в их починке и работе с ними никакой особой и нет. Была бы голова на месте да руки откуда надо росли! А какая у них сталь — такой никакая магия не сварит! Правда, и они пока не могут ее здесь делать — по их словам, нужны особые печки и еще всякие руды и камешки, которые надо добавлять в расплав. Однако, верил Самтар, они рано или поздно смогут это сделать. Построили же чудесный горн, за один раз выдающий железа больше, чем в их поселке выплавляли чуть ли не за месяц!

Макеев еще посмотрел на отлитые из чугуна жернова для новой водяной мельницы, которую собирались строить в селении Арви, что в двадцати километрах от города, и новую конную жатку, наконец изготовленную механиками, и распрощался с Самтаром.

На очереди у него были визиты к купцам и в госпиталь.

Неожиданно для себя решил заглянуть в трактир.

Трактиров с харчевнями в его городе (на взгляд майора) было вообще-то неприлично много — ровно тринадцать, не учитывая трех постоялых дворов.

Если считать со всем населением, включая Махаловку, выходило примерно по одному злачному месту на триста пятьдесят человек, включая женщин, по традиции эти заведения не посещающих, и детей.

В них, как водится, к услугам желающих были и танцовщицы — веселые и нестрогие девушки, и вино, крепленное самогоном, и нехитрая закусь — от вяленой сурчатины с сусликами, до сайгачьей вырезки.

Но, само собой, «повелитель Сантор» шел туда не ради сомнительных развлечений или дрянного вина. Просто… Горожане до кабацких завсегдатаев включительно должны знать, что градоначальник знает все и бывает везде. А потом месяц, а то и полгода хозяин заведения будет всем рассказывать, что сам сардар удостоил его посещением.

Толкнул дверь, постоял на входе, чтобы глаза привыкли к полумраку, обежал помещение взглядом и удивился — посетителей в заведении было всего шестеро или семеро, но трое из них были ему знакомы — старший лейтенант Шмаков, тридцатилетний командир взвода быстрого реагирования сил самообороны, и двое его подчиненных.

Троица встала, приветствуя командира, хотя, как показалось Макееву, старлей приподнялся со своего места чуть позже остальных и без должного рвения. Но это ведь могло и показаться…

— Отдыхайте, ребята, — махнул рукой.

— Да мы уже уходить собрались… — пожал плечами Шмаков.

По выражению лиц его компаньонов Александр понял, что парни как раз намеревались провести тут немало приятных часов. И причина того, что они так спешно ретируются, не укрылась от его взгляда — на затоптанном ковре рядом с командиром взвода лежала глиняная трубка. Ну а сладковатый аромат яснее ясного говорил, что набита она смесью из горькой степной конопли и листьев сагги — кустика самого по себе безвредного, но по какому-то капризу природы в сочетании с любым наркотиком резко усиливающего его дурманные свойства. Эту траву использовали в местной медицине давно… А вот смешать ее с анашой догадались только его подопечные.

Макеев нахмурился. Взвод Шмакова, кажется, представляет все большую проблему. Задним числом ему уже давно стало понятно, что идея собрать столько бывших «афганцев» в одном взводе была не лучшей. Да уж очень соблазнительной выглядела мысль создать пусть маленькую, но воинскую часть из людей с настоящим боевым опытом. Но вот ее реализация…

Вначале как-то само собой оказалось, что там собрались самые отпетые… Потом незаметно вышло, что поселились они в одном месте, выбрав самый дальний конец Октябрьска. Что еще любопытно — семьи мало кто завел, так что даже пошли разговоры, будто прежний их командир — капитан Файзуллин, подбирал их не только по афганскому опыту, но и… хм, по половой ориентации.

Но это чушь, само собой, потому что именно люди Файзуллина были самыми частыми гостями у кабацких девочек. Но вот то, что там было не все ладно — факт.

Пожалуй, размышлял градоначальник, он все же сделал ошибку, после той дурацкой гибели Файзуллина не раскассировав взвод оперативного реагирования по оставшимся подразделениям сил самообороны. Во всяком случае, не назначив им нормального офицера. С другой стороны, уничтожать едва ли не лучшую штатную единицу из-за каких-то смутных подозрений и слухов? Да и прав был Лыков, рекомендовавший Шмакова. Эти люди не приняли бы чужака. А плодить конфликты на пустом месте внутри маленькой общины гарнизона…

Пусть уж живут, как знают. Не устроят же они бунт, в самом деле.

«Но все же некий неприятный душок от этого афганского кубла тянет», — размышлял Макеев, уже оставив далеко позади корчму.

Он вспомнил, как накануне своей командировки в Аргуэрлайл ехал в одном купе поезда Душанбе — Ленинград с майором из Минобороны, специалистом по военной психологии. Тот как раз направлялся в столицу с докладом о ситуации с личным составом в ограниченном контингенте и кое-чем поделился с попутчиком.

Выходило по его словам что-то невеселое.

Современный молодой человек вырос, как ни крути, в тихом благополучном мире, где худшая неприятность — разнос у директора или отсутствие повышения в должности; опять же — по большей части единственные сыновья у матерей. И сунуть такого вот вчерашнего школьника в самое пекло настоящей войны, со всеми ее прелестями — до этой самой анаши включительно, это с высокой вероятностью получить на выходе человека с большими проблемами в психике, да еще приобретшего неприятную привычку к убийствам.

Да и сам Александр уже начал приходить к подобным выводам.

Насмотрелся на всякие безобразия — от скандалов из-за немногочисленных женщин — служащих Советской армии с драками и чуть не дуэлями, и питья вроде как почтенными отцами-командирами, седыми полковниками жидкости из тормозной системы КамАЗов, и заканчивая особо зверской дедовщиной. А уж если заводится дедовщина в воюющих частях, то не зверской она быть не может. Он-то подобного у себя в роте не допускал, хотя приходилось воспитывать особенно обнаглевших кулаками, а у соседей бывало, что обиженный солдат расстреливал своих сослуживцев, по нескольку человек сразу, а родителям убитых сообщали: «Ваш сын геройски погиб, выполняя свой интернациональный долг».

Интересно, как там земляки в их бывшем мире, справляются ли они с ситуацией? А может, уже закончили все дела «за речкой».

Но вот в гарнизоне результат налицо — у них под носом завелось этакое специфическое «темное братство».

Геннадий Тупиков оправил белый застиранный халат. Швы угрожающе затрещали, и лейб-медик Октябрьска, как его иногда называли «господа офицеры», подумал, что, пожалуй, придется-таки скоро заказывать новый, уже у городского портного, из здешнего грубого полотна.

В этот час он был в горсанчасти почитай что один. Двое его помощников, Вася Ромов и Зиновий Сумской, отпросились на пару деньков отдохнуть, а третий, Саня Ермолаев, срочно укатил на горные пастбища, где начался падеж скота — по первой специальности он был ветеринар.

Во всем помещении оставалось только полдюжины больных и два медбрата — оба местные уроженцы из числа караванщиков, заболевших в дороге и, как тут водится, оставленных своими караван-баши на произвол судьбы. Исцелившись, они так и остались при больнице. И хотя так толком язык пришельцев и не выучили, но компенсировали свою воистину средневековую темноту редкостным трудолюбием и почти мистическим преклонением перед главврачом. То есть им, Тупиковым Гэ Рэ, который, видимо, казался им чем-то вроде жреца или мага.

Ну а раз вроде нет серьезных больных, новых пациентов тоже не ожидается, то можно вернуться к работе, порученной шефом (так Тупиков звал Макеева — не князем же, в самом деле, титуловать майора), — написанию учебника по медицине.

Гена разложил перед собой аккуратно нарезанные листы газетной бумаги, макнул перо в чернильницу, привычно пожалев об оставшихся в ином мире шариковых ручках, как вдруг услышал за спиной грубоватый смешок.

Признаться, первой, пришедшей в голову, была мысль о ПМ, давно валявшемся без толку в ящике стола.

— Ну, старшина, как, принимать страждущих больных будем?

Тупиков мысленно выругался.

Манера командира взвода быстрого реагирования являться в гости бесшумно и наслаждаться эффектом бесила не только его одного.

— Заходите, Виктор Петрович, присаживайтесь, — тем не менее вежливо предложил Тупиков, внутренне подавляя позыв вытянуться перед старшим лейтенантом по стойке «смирно». — На что жалуемся?

— На Аргуэрлайл, — коротко бросил Шмаков.

— Ну, это, увы, неизлечимо, — ответил бывший старшина шуткой на шутку пациента.

— Да понятное дело… — криво ухмыльнулся взводный. — Но от простых-то болезней медицина наша чем-то может помочь?

«Неужто венерологию поймал наш герой?» — с неожиданным злорадством подумал главврач.

— Голова что-то стала кружиться и болеть, приступы временами — как в тиски башку зажали! И в ушах не то чтобы звенит, а как будто… шепчется кто-то. Знаешь, как… ну, не знаю, вот мыши летучие так пищат, слыхал когда-нибудь? Еле-еле слышно, а как будто… И еще — чувство временами такое нехорошее, будто смотрит на тебя кто. Нехорошо так смотрит. Помню, так в Афгане бывало, когда «духи» тебя выцеливают из «зеленки»… Может, думаю, контузия разыгралась… А? Что посоветуешь, лепила?

— Что посоветую? — Гена сжал губы. — Посоветую, Виктор Петрович. Просто надо бросить курить ту дрянь, которой вы дымите как паровоз.

— Так и знал… — фыркнул старлей. — Дрянь у тебя в голове, а я анаши этой мешок уходил еще когда парился под Гератом — и ни в одном глазу. А анаша та была со здешней не сравнить — термоядерная! И вообще, ты, салага, этого не поймешь, потому что настоящей войны не нюхал. А я вот был в таких делах, что без травки бы точно свихнулся! Знаешь, как после боя трясет и корежит? Так что «мотор» твойвот-вот сдохнет. А затянулся пару раз — и отпустило.

Тупиков в ответ лишь молча развел руками, показывая всем видом, что, дескать, мое дело предупредить…

— Ладно, пан доктор, — вздохнул офицер, — видать, и в самом деле медицина наша только банки ставить умеет. Эх, не догадались наши начальники хоть одного нормального военврача в дивизион запихнуть, да кто ж знал…

— Раз вам медицина наша не нравится, то сходите к шаманам или в храм Грайни, — почему-то потупившись, ответил Гена. — Может, они чего посоветуют.

— Ага, посоветуют, — фыркнул спецназовец. — Шаманы завывать начнут да чертей своих гонять. А грайнитки эти зеленые посмотрят, как Ленин на буржуазию, да и скажут так, губки кривя: ты, дескать, много людей убил, а детей ни одного не сделал — оттого Хозяйка Жизни на тебя и сердится. И вообще, на тебе печать какая-то стоит… Детей, ха! Я, что ли, виноват, что ни одну здешнюю шлюшку не обрюхатил?

— Подательница, — механически поправил медик.

— Чего? — наклонился к нему Шмаков.

— Подательницей Жизни ковен Грайни зовет свою небесную покровительницу.

— Да по мне хоть подательницей, хоть продавщицей, хоть кладовщицей, — махнул рукой Шмаков. — Дел мне только все это запоминать…

— А что за печать-то? — переспросил вдруг Тупиков, потому как смутно припомнил что-то такое, связанное с печатью, что мелькало в разговорах грайниток.

— Я-то откуда знаю? — раздраженно передернул старлей плечами. — Ладно, медицина, уж если посоветовать толкового все равно не сможешь, так, может, хоть лекарства дашь?

— Это какого? — встревожился Гена, ибо лекарства были его настоящей головной болью — куда там выдуманной шмаковской.

— Какого-какого? Будто сам не знаешь? Того, которое вы, доктора, глушите почем зря, — осклабился гость. — Ну, в соответствии с эмблемой. — Он довольно невежливо ткнул пальцем в ворот песчанки с латунными значками медслужбы. — Знаешь, как ее называют? Змея в стакане, ха! Короче, спиртяшки не плеснешь?

И каким-то непонятным чутьем старший лейтенант выразительно посмотрел в сторону тяжелого резного шкафа, где бывший санинструктор как раз недавно поставил большую двухлитровую бутыль настоящего девяностоградусного спирта — тройной перегонки, дважды профильтрованного через толченый древесный уголь и вымороженного в больничном леднике. И не далее как завтра с утра он собирался приступить к приготовлению на этом спирте настоя специально подобранных им степных лечебных трав. Так что покушение на его сокровище вызвало неподдельное возмущение медика — Вам, Виктор Петрович, пить нельзя, — как можно тверже выговорил Тупиков, стараясь смотреть прямо в глаза.

— Так и знал… — сказал спецназовец, поднимаясь. — Ну и медицина у нас, прямо как в том анекдоте. «Гиви, почему ты нэ пьешь?» — «А мне доктор запрэтил…» — «Вах, ну дай йему сто рублэй, он тэбе разрэшит!» Ну бывай, клистирный командир. — И внушительно хлопнув Туликова по плечу (оно враз заныло), он покинул кабинет октябрьского главврача.

Спустившись с каменного крыльца, Шмаков зло сплюнул.

Да чего тут ходить вокруг да около! Чертов салага ведь ни в чем не виноват. Это ему, матерому бойцу, стыдно прятать голову в песок.

Не в контузии и даже не в плане дело. И самое лучшее пойло тут не поможет!

Потому что печать на нем и в самом деле стоит — поставленная кем-то или им самим, его буйной и жестокой жизнью — неважно уже…

Перед внутренним взором старшего прапорщика как вживую встал тот вечер…

Тогда, полгода назад, их взвод стал лагерем неподалеку от селения, название которого он уже запамятовал — у него была вообще дрянная память на эти идиотские здешние имена и названия.

Макеев тогда после спора на совещании решил поставить возомнившего о себе много летеху на место и выгнал на внеочередные учения. Спор, кстати, был из-за этих чертовых баб-амазонок, которым все же решили выдать земное оружие.

Изо всех лишь Шмаков высказался против, да еще имел неосторожность что-то ляпнуть про «обезьяну с гранатой» и дикарей.

Особенно взвился Серегин, муж этой… ладно, проехали.

Как водится, их высадили с трех грузовиков, бросив на пять дней в серой скучной лесостепи. Шмаков честно погонял своих гавриков вокруг холма и по пересеченной местности, лично выбрал три места для засад, в одном из них заняли оборону и условно победили прорвавшуюся конную тысячу. Застрелили попавшуюся на дороге самку тростникового кабана, разнообразив меню в виде похлебки из вяленого мяса нормальной свежатиной, и улеглись спать, не забыв выставить дозоры.

А следующим утром, пока Виктор совершал личную пробежку, наматывая не стандартный километр, как его подчиненные, а три, он и встретил… того человека. Он взял и просто вышел из-за куста горького ореха на лесную тропинку, подняв руку, — как тут приглашали к разговору.

Обычный ничем не примечательный тип — одетый наполовину как степняк, наполовину как оседлый дикарь — так тут часто ходят. То ли небогатый торговец, то ли приказчик, то ли мастер. Оружия при нем не было — даже ножа на поясе, что было необычно для туземцев — те, если имели возможность, всегда таскали что-то смертоубийственное. Даже мальчишки в селениях носили с собой заостренные палки с обожженным на костре для прочности концом.

Виктор на автомате, что называется, вытащил из-за пояса «гюрзу». Незнакомец только улыбнулся в ответ. И почему-то землянин сразу понял, что означает эта улыбка — пока он тут бегал по лесу, его при желании можно было прикончить стрелой из превосходного степного лука, имеющего перед АКМ то преимущество, что выстрела не слышно.

— Здравствуй, человек из Тхан-Такх, — сказал незнакомец, и Виктор невольно попятился.

Потому как сказано было, пусть и коряво, и с диким акцентом, но по-русски.

— Я — Зорт, ученик слуги великого повелителя Ундораргира, старшего буандигис-шамана Ортас Хака, сына Сайнорги, сына Рорридда, наследник знания истинного и древнего. В храме Подземного Хана меня зовут Наездник Черного Коня — если переводить на ваши чины, это… ну пусть будет к'хапитан.

— Ну а я старший лейтенант, — хмыкнул Шмаков, пытаясь собраться с мыслями.

«Не трус, — подумал гость. — Но глуп».

— Давай без чинов, тоан, — улыбнулся, не выдав тени своих мыслей, Зорт. — Я думаю, нам есть о чем поговорить?

— Я в этих ваших ведьмовских штучках ничего не понимаю, — бросил в ответ Виктор. — Мое дело — война. И то надо мной есть мой начальник. С ним и говори.

— Только лишь война? Или ты никогда не думал, что достоин большего? Слушай, друг, может, сядем и поговорим? Пока твои воины начнут беспокоиться, у нас ведь есть время?..

Эуденоскаррианд. Танира — третья столица империи

— Итак, история ковена имперских ведьм началась с великой ведьмы Рао, — произнес собеседник Костюка, важно огладив усы. — Историю эту следует начать со времен правления императрицы Кхэмоа Уно…

Почтенный Притос Сенно поднес к губам сосуд.

— Что за чудесное вино, мой драгоценный друг! Попробуйте, такого наверняка нет в ваших диких, прошу меня покорнейше простить, краях, где из средств увеселения духа имеются лишь грязные варварки да бурда из кобыльего молока.

Заговорщицки подмигнул собеседнику.

— Это «Поцелуй пери» — его положено выдержать несколько лет в сосуде из дерева хотер, запечатанном воском. Именно воском, а не деревянной пробкой или глиной, как делают эти невежды из Тазалайской долины! Только так оно дает настоящий вкус! Чувствуете, очаровательное сочетание терпкости, кислоты и легкой сладости! Чувствуете? Оно совсем не похоже на вино из Оус, хотя вроде бы куда уж лучше оусского. И совсем не талино, потому что талино — вино пурпурное, почти черное, а тут розовое. Это, конечно, не вино с императорских виноградников, но так ведь и цена другая — одна амфора того вина стоит как хороший ездовой конь… И, кстати говоря, это вино надо пить из стеклянной чаши — именно так, как пьем мы. Именно в стекле оно дает настоящий благородный цвет!

Костюк усмехнулся про себя. Стеклянная чаша и в империи считается изрядной роскошью, а уж в Степи стоит как раз в цену хорошего коня.

— Так вот, о ведьмах… Императрица Уно взошла на трон в семьсот шестьдесят шестом году правления Великого Дома, то есть девяносто лет назад, — неспешно продолжил Притос. — Она уже тогда была весьма немолода, и как говорили, почтенный возраст государыни уже начал мешать ей править. Несколько влиятельных родов, объединившись, решили уговорить ее оставить трон, передав его принцу Милио из младшей ветви Великого Дома…

Собеседник вновь прервался, вкушая дорогое розовое вино из драгоценной стеклянной чаши, «в которой только и дает оно настоящий цвет», между прочим, вино купленное на его, Костюка, вернее, скромного иноземного торговца Синти Роча, серебро.

Алексей не возмущался и не торопил собеседника, чье многословие его почти не раздражало. В обычаях Эуденоскаррианда была именно такая манера разговора — долгая, обстоятельная, с намеками, отступлениями и подробным описанием всяких мелочей.

Что ж до истории императрицы Уно, то разведчик ее уже и без того неплохо знал. Многие из тех, с кем ему довелось пообщаться в Танире, еще помнили рассказы своих дедов о жуткой старухе с перекошенным после паралича и по обычаям высших жриц культа богини Р'гины раскрашенным и разрисованным лицом, которая медленно проезжала по широким улицам Нурой в огромной повозке, запряженной слоном.

Правила она не столь и дурно. При Уно не было больших войн, и империя жила в целом благополучно. Но вот в столице ее поминали совсем по-другому, ибо не проходило недели, чтобы какого-нибудь чиновника или даже члена правящего Дома не казнили каким-то особо жестоким способом, а уж простолюдинов, вздернутых за обсуждения похождений ее величества или даже неосторожное слово в ее адрес, и не считали.

К концу ее правления в семействе почти не осталось взрослых мужчин, кроме нынешнего императора, племянника грозной Уно. Впрочем, к этому времени он из могучего бодрого воина, прославившегося когда-то подвигами на северной границе, превратился в жалкую человеческую развалину, шарахавшуюся от каждого прибывавшего к нему курьера с мыслью, что тетушка, наконец, решила разделаться и с ним.

Императрица, как гласили слухи, до самой смерти не утратила аппетита к мужчинам, развлекаясь в постели с двумя или тремя любовниками одновременно. Не угодивших ей любовников или, не дай Вечное Небо, выказавших хоть тень брезгливости к дряхлой прелестнице, ждала ужасная участь — их скармливали хищникам из дворцового зверинца, а перед самой своей смертью государыня даже якобы завела для этого дела семейку дикарей-людоедов из каких-то заморских стран.

— Императрица, — вещал Сенно, — окончательно потеряла всякий стыд, приближая к себе самых недостойных людей. По мере того как старело ее тело, она все силы направила на то, чтобы сохранить ускользающую жизнь. Канцлером при ней стал маг Гоу Форо, бывший секретарь палаты надзора за чародейством, преуспевший в некромантии. Самым влиятельным человеком сделался целитель Кэмао Луин, позор сословия магов-целителей, известный лекарь, ставивший противоестественные опыты в поисках эликсира жизни. Наконец, Торко Ранд министр императорских развлечений, бывший сводник из сомнительного квартала…

«Сколько имен, сколько имен, — неодобрительно пожал плечами Алексей. — И как эти бедолаги их все запоминают?»

Речь собеседника текла плавно, многословно, и вскоре Костюк поневоле запутался в творившихся при дворе кошмарах и разнузданном разврате.

Он не без труда вернулся к повествованию, когда речь пошла уже о той самой Палате Чародеек. Перед этим Притос потратил минут пятнадцать, рассказывая, как мимолетный муж Удо, ее троюродный дядя Букур Сайонос, скончался от разлития желчи, хотя в городе открыто говорили, что на нем испытали свое искусство наведения смертечар Гоу Форо и Кэмао Луин.

И только после этого императрица Удо формально удалилась от власти, посадила на трон еще одного принца из неисчерпаемого рода, Ингао Расга, думая править из-за его спины.

Но император, которого давно считали полубезумным, оказался хитрее тетушки. Не прошло и трех недель, как министры и уцелевшие члены Дома предъявили вдовствующей императрице обвинения в убийствах, узурпации трона, нечестии и поклонении демонам. Сразу после этого население северной столицы толпами повалило на улицы, вооружившись кто чем, а войска обложили Летний Дворец, где угнездился двор старой распутницы.

Во главе отряда отборных солдат Ингао вступил во дворец и собственноручно прикончил дряхлую родственницу, высокопарно заявив, что не может позволить пролить венценосную кровь простолюдинам. Так что солдатам досталась лишь обязанность зарезать ее верных слуг. А для приближенных Удо, Гоу Форо, Кэмао Луина и Торко Ранда новоявленный государь решил определить особое наказание. Само собой, смертную казнь, тут вопросов не было. Но вот для определения способа оной Ингао даже созвал целый консилиум самых старых и опытных палачей, включая и отошедшего от дел прежнего верховного палача, девяностодевятилетнего Гору Канна, и даже нескольких жестоких убийц из столичных тюрем, которым за дельные советы обещали смягчить приговор до обычного расчленения.

— Это, как вы знаете, произошло ровно семьдесят семь лет назад! Да, мой дед помнит это, как началось славное правление нашего нынешнего всесветлого императора, — закончил Сенно, переводя дух.

— Да, удивительная история! — выразил Костюк свой безграничный восторг. — Но простите невежество иноземца из диких мест, я не очень уловил, какое это отношение имеет к имперским ведьмам…

— Вот именно к этому я и подхожу! — всплеснул руками Притос. — Хотя, честно говоря, история эта хотя и замысловата, но вряд ли интересна. Признаться, не пойму, зачем она вам? Мне вот всегда казалось, что по части магии и чародейства ваши края куда занимательнее, чем наша держава, где, как говорят мудрецы, волшебство выродилось.

— Да, — мечтательно закатил глаза имперец, — меня всегда влекла Бесконечная Степь. Эти великие пространства, населенные древними народами и хранящие древние тайны, чудовища… Скажите, а вы сами видели змею гаа? Говорят, она может пожрать слона? А зверя ннил'хага, он и в самом деле похож на крысу размером с медведя? И что, воистину с легкостью перекусывает человека? А четырехрогий волк дуруг — я читал, что он приманивает путников, подражая плачу новорожденного? Я видел их изображения во многих манускриптах, читал о них и слышал от заслуживающих доверие людей…

Притос пытливо заглянул в глаза собеседнику.

— Увы, мой дорогой друг, я ведь не из самой Степи, а из Южных Танств… — пробормотал в ответ разведчик. — Слышал лишь рассказы о них и видел шкуры и черепа удивительных созданий, но не более. Глубины Бесконечной Степи для нас такая же тайна, как и для подданных вашей спасаемой богами империи. Мы простые люди, и у нас хватает забот и без всех этих тайн.

— О да, — закатил глаза хозяин дома, — наслышаны. Вот взять этих ужасных демониц женщин-воинов. Они и в самом деле так ужасно пытают захваченных врагов?! Мой друг, караванщик Китер, передавал рассказ одного доблестного наемника из Таргийской области. Тот поведал, как эти отродья Подземных обходят поле боя, ища раненых. Затем они прибивают заранее заготовленными колышками несчастного к земле, затем рассекают на нем одежду и наводят чары или делают еще что-то, вроде бы даже перетягивают шнурком из человечьей кожи мужское достоинство. И дальше они, не снимая доспехов, лишь приспустив штаны, да простит мне моя стыдливость… садятся верхом на несчастного и скачут на нем, пока не насытятся. А потом… Мне страшно это говорить, но напоследок они отрезают уд… Отсекают одним ударом особого кремневого ножа…

— И съедают сырым! — не выдержал Костюк, изо всех сил стараясь не засмеяться.

— Что вы говорите?! — с неподдельным ужасом всплеснул руками Притос. — Мой друг ничего такого не вспоминал, но, может быть, тот достойный воин пощадил его чувства и благопристойность.

Алексей лишь неопределенно пожал плечами, про себя представляя, что бы сказал тот «достойный воин», скорее всего мечтавший отведать хмельного за счет караванщика, окажись он перед лицом любой из сословья женщин-воинов Бесконечной Степи, что нашли приют в их городке, — великолепной Дарики, отважной Саритты или так же мастерски слагавшей песни, как и стрелявшей из лука, большеглазой Ринги.

— Впрочем, простите, для вас это, конечно, самое обычное, — налил себе снова вина Сенно. — Это мы развращены долгим миром и порядком! У вас же там не в диковинку не только чудища с нетварями или эти кошмарные дикарки, но и настоящие демоны! У нас так много говорили несколько лет назад про каких-то демонов из-за Грани Мира, что разгромили царство поклонявшихся Неназываемому… Ах, дай предки памяти… Кажется, царство это называлось Сарнагарасахал. Говорят, этих демонов вызвали некроманты отвратной страны, и те и до сих пор свили гнездо в тех краях?

Костюку почудилось, что в голосе Притоса прозвучала какая-то странная нотка, что-то вроде заинтересованности.

— Это не совсем так, — произнес разведчик. — Сам я живу за две недели конного похода от границ земель, где обитают… упомянутые вами. Но торговавшие в их владениях говорят, что те, кто правит брошенным городом Тхан-Такх, это обычные люди. Возможно, они слуги демонов — или, как знать, богов, которым надоело нечестие и жестокость поклонников темного властелина. Не знаю. Так же, как не знаю, что они и их хозяева не поделили с Сарнагарасахалом, но…

— Значит, слухи правдивы! — сжал руки на груди писарь. — О, расскажите же мне об этих странных событиях! Правда ли, что пришельцы уничтожили войско союза магов, заставив его провалиться под землю?

— Да ничего подобного! — не слишком погрешил Костюк против истины. — Они просто сговорились с частью магов и те ударили в спину своим. Признаться, я не знаю точно, как там было и что, я был в то время в Ориассе по торговым делам. Самому мне не довелось бывать в Тхан-Такх. Знаю лишь, что эти демоны, или кто бы там они ни были, живут себе мирно, не трогая соседей, и, по слухам, сторожат врата в свой мир…

— Тогда скажите… — начал было Притос.

Но тут, перекрывая шум торжища, где расположилась харчевня «Шесть рыб», прозвучал долгий мелодичный удар колокола с квартальной Часовой башни, одной из отмерявших время для жителей северной столицы Эуденоскаррианда. Потом еще один, и еще…

Время перевалило за полдень.

— Ах, простите вашего ничтожного собеседника, — вскочил, поклонившись, чиновник. — Дела велят, чтобы я вас покинул. Начальник канцелярии требует присутствия вашего ничтожного собеседника. Вы не разгневаетесь, достойнейший Синти?

— Нет, что вы, я понимаю… служба, — кивнул Костюк, снисходительно прищурившись. — Думаю, мы сможем продолжить наш очень интересный разговор в удобное для вас время. Скажем, завтра между вторым и третьим утренними часами?

— О да. Разумеется…

Оставшись один, Алексей тяжело вздохнул.

Этот тип, мелкий чиновник из канцелярии Поземельной Палаты, стал для него весьма ценным источником информации о местных особенностях.

Любящий поговорить, потомственный горожанин, знающий весьма много о здешней истории, обычаях и порядках, постоянно бывший в курсе последних сплетен из высших сфер, да к тому же страдающий извечным недугом всех мелких канцелярских крыс — отсутствием звонкой монеты.

Наверное, он и рад-радешенек тому, что встретил купца-инородца, решившего тут обосноваться и поэтому нуждающегося в полезных знакомствах, а значит, готового платить за лучшее вино и даже за внимание танцовщиц к рассказчику.

Подходил к концу второй месяц пребывания его в этом городе — огромном даже по земным меркам; городе нищих поденщиков и купающихся в роскоши ростовщиков, городе, считавшемся третьей и самой младшей столицей, хотя Правящий Дом Эуденоскаррианда уже как два поколения почти все время проводил тут, в обнесенной высокой стеной части города.

Это была его третья по счету дальняя экспедиция за время, минувшее с момента Эвакуации.

Собственно, из них, этих походов, и состояла его жизнь. И хотя он убедил Макеева и всех прочих, что это нужно всем им — маленькой горсточке бывших советских людей, но, прежде всего, эти путешествия были нужны ему.

Ибо только так, в странствиях, в познании мира и ворохе новых впечатлений он мог приглушить тяжелую пустоту, которая с новой силой пробуждалась всякий раз, когда за ним закрывались ворота Тхан-Такх, который упорно не хотел превращаться в Октябрьск. Которую он острее всего ощущал в своих апартаментах, пахнущих пылью и мышами, хотя что было делать мышам в этих нежилых комнатах?

По-настоящему ведь он, Алексей Костюк, глава стратегической разведки гарнизона, жил лишь в дороге. Когда на ночных привалах над его головой горели громадные звезды — как бриллиантовая пыль на дне черной чаши. Когда в ушах звучал свист ветра, гуляющего среди руин, куда уже бог весть сколько веков не ступала нога человека. Когда ноздрей касался запах разнотравья весенних горных лугов, а в глазах отражались рыжие искры походных костров.

Дорога, вечная дорога, та самая, без начала и конца, успокаивала давнюю неизбывную тоску и придавала жизни смысл.

Потому что, когда, вернувшись, он писал на неровно нарезанной газетной бумаге отчеты о «командировках», украшая ритуальной надписью «При первой возможности передать руководству КГБ СССР» при свете тусклой электролампочки — они еще оставались в самых важных штабных помещениях, или когда лежал без сна на продавленной койке в своем пустом доме, ощущение бессмысленности того, что он делал, буквально подступало с ножом к горлу.

И некуда было деваться от тяжелых мыслей, что, по сути, работа его бессмысленна, что ему вот-вот стукнет сорок, а он один, как перст; и самое, может быть, худшее, что как бы они ни старались, а волны времени не сейчас, так через полвека поглотят их крошечный осколок иного мира, и их потомки будут с боязливым суеверием слушать рассказы про великих предков и созерцать остовы машин, не веря, что созданы те были людьми, а не высшими существами.

Утро следующего дня застало Синти Роча в квартале увеселительных заведений средней руки.

Прогулявшись с час по узким пыльным улочкам, вопреки городскому обыкновению даже не замощенным, он остановил свой выбор на харчевне «Пьяный родник».

Название это было написано ярко-красной киноварью на коньке крыши. Для грамотой не владеющих оное сообщала большая недурно нарисованная вывеска — толстяк в кольчуге, с длинными по степной моде усами, подставлял кружку размером с небольшое ведро под вытекающую из расщелины скалы винную струю.

Возле заведения толклись люди явно схожих профессий и образа жизни — с выдубленными ветрами лицами, при оружии, зачастую — в неснятых поддоспешниках.

Постоял, прикидывая в уме. С точки зрения старого опытного торговца Синти Роча, поход сюда мог быть чреват неприятностями, вроде битья обнаглевшего торгаша храбрыми солдатами империи. Но капитан ПГУ КГБ СССР и начальник стратегической разведки Октябрьского особого территориального образования Алексей Игоревич Костюк решил, что в подобном заведении он как раз и может найти то, что ему нужно, — информацию, и главное — людей, которые станут в будущем основой его сети.

Ведь именно за этим он прибыл сюда, в Эуденоскаррианд — страну, чем-то похожую на Древний Китай, хотя населяли ее племена вполне европейского вида.

За это время он не так чтобы безупречно, но в общих чертах изучил Таниру.

Огромный город, насчитывавший не менее полутора миллионов человек, а поговаривали, что и все два, привольно раскинулся на пару десятков верст от одного края до другого и располагал тремя только одними речными портами.

Город окружали поля, дававшие по два урожая в год, ухоженные сады и во множестве рыбоводческие хозяйства, не уступающие тем, с какими сталкивался Костюк в своем мире (во всяком случае, размерами). Рыбные садки создавались в озерных заливах, которые перегораживали насыпными плотинами с дренажными трубами, а дно устилалось покрытием, соответствующим видам рыбы, для которых они предназначались, — илом, песком, камнями, либо водорослями. Живую рыбу даже привозили за сотни километров с ближайшего моря на специальных судах — плавучих цистернах (своего рода рыбных танкерах).

А прямые мощеные улицы с ливневой канализацией, не уступавшей древнеримской, и превосходившим по величине и техническим характеристикам акведуки Вечного города водопроводом?

А пяти-шестиэтажные дома, причем иные — с «лифтами» (правда, кабинки из резного дуба поднимали воротами, вроде рудничных, куда были впряжены ослики).

Но больше всего Костюка поразил гигантский крытый рынок, превосходящий размерами те, что ему доводилось видеть не только на родине, но и за ее пределами — в Бразилии, Франции, Италии.

Там было одних лифтов ровно три дюжины, причем каждый вмещал по десятку человек. А тянули их не люди или ослы, а гидравлические колеса, работавшие от водопровода. (Вода, кстати, в городе подавалась не только в фонтаны или городские колонки, как в Риме, но и прямо в дома.)

Самой забавной достопримечательностью города ему показались местные общественные уборные.

Вопреки принципу «деньги не пахнут», были они бесплатными и при этом строго разделенными по сословному признаку. Для важных людей было роскошное отделение, чьи стены покрывала роспись или майолика, и где дымились лампады с ароматическими курениями. Отделение поплоше — для рядовых граждан и воинов. Наконец, для бедняков и рабов предназначались самые убогие — из грубого кирпича, неприятно напомнившие ему бразильские тюремные сортиры (довелось и там побывать).

Одним словом, в лице империи перед ним был пример в полном смысле высокоразвитой цивилизации.

Правда, до паровых машин они тут пока не додумались, но зато у них было кое-что другое — магия. И очень мощная. Судя по всему, что он узнал, казавшийся землянам в этом смысле сверхдержавой Сарнагарасахал сильно уступал Эуденоскаррианду.

Войдя в полутемный зал, Алексей внимательно огляделся.

Обычный местный дизайн — низкие столики со скамейками, две стойки в противоположных концах зала, в центре — подиум, где выступали по вечерам полуобнаженные танцовщицы под аккомпанемент трех-четырех музыкантов.

Подумав ровно минуту, Костюк сделал то, что его преподаватель тактики сбора информации не без иронии называл «вариант номер ноль пять» — с намеком на стандартную емкость посуды. А именно — подсел за свободный столик, рядом с компанией веселящихся офицеров, у которых явно иссякало хмельное, и заказал кроме изрядного блюда бараньего жаркого еще и большой кувшин вина. Не драгоценного розового, каким поил своего приятеля чиновника (и вероятно — будущего агента), но тоже недурного — с пригородных виноградников.

Предположение не обмануло.

— Хэй, купчина, не позволишь ли воинам промочить горло, — хрипло рявкнул над его ухом голос, сорванный не на плацах, а в схватках, когда нужно было перекричать грохот боя.

— Отчего же нет, почтенные? — с готовностью откликнулся Алексей на просьбу немолодого усача в поддоспешнике с нашитыми золотыми шнурами. В местной запутанной военной иерархии это означало что-то вроде командира эскадрона. — Почту за честь!

Уже через минуту разношерстное сборище перебралось за его стол.

Как понял землянин, слегка научившийся различать знаки и символы местных военных, все это были командиры вспомогательных войск приграничного корпуса, который набирался из инородцев да чужеземцев и чьей главной задачей было — в случае вторжения врага лечь костьми, дав возможность прийти из глубины Эуденоскаррианда одной из отборных армий, знаменитых далеко за пределами империи, где служили потомственные воины и куда попасть для пушечного (вернее, копейного) мяса из вспомогательных сил было величайшей наградой за доблесть.

Однако ж с тех пор, как две сотни лет назад император Ринорин сделал Таниру своей третьей столицей, местные вояки заняли привилегированное положение среди себе подобных, хотя с настоящей имперской армией и не сравнялись.

Тем не менее дистанция между офицером, как ни крути, второразрядных частей и чужеземным купцом была не так велика, чтобы не выпить вместе за возникшую дружбу. Этим Алексей и решил воспользоваться.

… — Стало быть, торгуем, степняк, — бурчал час спустя Ордоон Сайно — командир левого крыла красного бунчука Второй Нуройской хоругви стражей рубежа. — Дело хорошее… Думаю, еще года три прослужу и тоже торговлишкой займусь. В мошне-то не пусто! В долю возьмешь?

— А отчего бы не взять хорошего ч-человека? — старательно изображая куда более пьяного, чем он есть, закивал Алексей.

Слова его вызвали у собравшихся взрыв одобрительного энтузиазма и дружеские тычки и похлопывания по спине, от которых у неслабого разведчика болезненно екала печенка.

— Да, это верно, — вступил в разговор негромкий голос какого-то мелкого тощего офицерика лет двадцати пяти, чьи знаки различия были землянину незнакомы. — Воин воина всегда поймет. А раны-то не болят?

— Э-э-э, не понял, почтеннейший, — поднял на говорившего взор Костюк, изо всех сил пытаясь скрыть удивление.

— Да чего там этим ранам болеть? — вступил сидевший рядом с незнакомцем седоватый человек с такими же знаками различия. — Всего-то пара болтов в плечо, да два в бедро, да другое бедро распорото слегка, да один скользящий в бок. Вот если бы чуть выше клинок пришелся, вот тогда… Можно было сразу в евнухи поступать! А раны добрые, боевые, не разбойничьи.

— Вот, Тарк и Саири, вечно шутки у вас дурацкие, небось напугали доброго человека, — нарочито обиделся Ордоон.

— Ну, так ведь Степь, разбойники, всякое бывало, — дал Костюк правильный ответ, уже догадавшись, кто перед ним.

Имперские маги, тем более военные, были предметом его особого интереса. Но вот как не показать этого раньше времени?

— Да чего там, — смутился тот, кого звали Тарком. — Раны я с детства вижу — это дар у меня такой. Я-то маг слабый, вот дед мой мог наложением рук распоротое брюхо заживить. Ты вот лучше скажи, где ты их получить ухитрился? Ведь чую, бой был нешуточный — пять болтов поймать!

— Далеко отсюда, — не солгал Костюк-Роча. — Далеко на востоке, на островах тамошнего океана. Почти десяток лет тому.

— О-о, куда тебя занесло, — одобрительно рыкнули офицеры.

Это опять был правильный ответ, и собравшие снова подняли чаши.

Разговор о хороших ранах сменился беседой о хороших людях.

Из нее скоро выяснилось, что среди сидевших тут много тех, кто уже не в строю, а пребывают в отставке и бессрочном отпуске, ведя торговлю или владея участком земли, положенном каждому защитнику империи после десятка лет беспорочной службы. И что хоть Танира всего лишь третья столица, но в коренные имперские земли никто переселяться не спешит — народ там кичливый и не любит понаехавших чужаков, хотя, между прочим, уже лет пятьдесят как становится все труднее набирать имперцев в элитные войска. Даже и на работу в полях или, например, по уборке улиц приходится завозить народ, ибо сами имперцы, которые делятся на десяток племен, грызущихся втихую друг с другом, не то что работать не шибко горазды, а даже детей рожают все меньше. А еще в старых столицах и в центре империи все дорого. Тут же за медную монету можно купить молодого барашка, какой в империи стоит чуть не десяток медяков!

А какая тут охота!

А девушки! В здешних жителях смешалась кровь многих народов, так что иной раз встретишь такую красотку, что пояс сам развязывается!

Уважительно поддакивая и кивая, Костюк удовлетворенно хмыкал про себя, потому как эти люди вполне годились стать звеном в цепи некоего плана. Плана, который пришел ему в голову всего несколько дней назад и поразил самого Алексея невероятной дерзостью и на первый взгляд полной абсурдностью.

Но который сулил выход из тупика, куда попали он и его товарищи. И возможно — весь этот мир.

Октябрьск/Тхан-Такх. Дом Макеева

Бархатное парчовое платье грудой лежало на полу у постели. Белая изящная рука, словно птица, опустилась на тяжелые складки материи. Пышная ткань рекой скользнула вверх по стройным ногам женщины, по круглым коленям и замерла.

Алтен, уже перехватившая платье поудобнее, чтобы одеться, вдруг забыла о нем, обернулась к полулежащему на кровати Александру, улыбнулась той особой улыбкой женщины, которая очень довольна собой и избранником.

А Сантор Макхей испытывал чувства человека, который переплыл ревущий горный поток и теперь наслаждается покоем и гордостью за свое крепкое, сильное тело.

Да что за женщина была сейчас в его объятиях?! Тигрица, бешеная степная кобылица, ожившая гроза! И вот она сейчас смотрит на него кротким, нежным взором добродетельной супруги…

Сколько же времени они потеряли даром?

Кольнула мысль: повторится ли это когда-нибудь?

А почему он сомневается? Конечно, повторится!

— Проводи меня, — попросила Алтен. — Темнеет. Пока дойду, ночь будет.

— Нет, ты не пойдешь никуда, — твердо молвил Макеев. — Как владыка этого города я повелеваю тебе остаться.

Она не ответила…

Он внимательно посмотрел женщине в глаза. И замер — они вдруг полыхнули силой и мощью потустороннего мира, его темными ветрами и вечностью…

— Алтен, ты…

А волшебница вдруг забыла, отринув от себя все мысли и чувства, оглохла, ослепла и потеряла способность говорить. Неведомая сила легко втянула ее в омут и закрутила в разноцветном вихре. Женщина не ощущала тела, она летела через синие, лиловые, изумрудные, черные, розовые бурные потоки…

Потоки реальности, целые миры и пространства, которые перепутывались между собой… Она видела Аргуэрлайл в руинах, людей — измученных, оборванных, с детьми на руках, огромный, застилающий все дым исполинских пожарищ. И над всем этим, в развевающемся плаще, с воздетыми к багровому небу руками человека с лицом, изуродованным давним пламенем… Видела тело человека, изуродованное, сожженное, за искореженным пулеметом и почти узнавала его…

Но уже через секунду она пришла в себя, обретя спокойствие и равновесие. Увиденное хотя и напугало ее, однако она не сомневалась, что Высшие приоткрыли ей тайну будущего. Но как все, владеющие магией и тайными знаниями, она знала, что будущее может измениться или его можно изменить.

— Все в порядке, — бросила она, — мой повелитель. Твоя подданная повинуется… И спрашивает, не против ли ты дать ей кров, защиту и… детей?

Октябрьск/Тхан-Такх. Академия

Этот просторный флигель во дворе Замка мало чем отличался от обычных домов Октябрьска. Разве что крыша была застлана рубероидом, да окна застеклены хорошим стеклом, а не собранным из осколков или бычьим пузырем, как у аборигенов, и к коньку крыши подходили провода.

Медная чеканная табличка на массивной двери гласила: «Академия». И располагался за ней городской центр научной мысли.

Заводить ее или не заводить — проблем особых не было, хотя немало пришлось поспорить на тему — зачем именно она нужна и чем будет заниматься.

Всплывали вопросы: подчинять Академии школы или не надо; включать ли в ее президиум глав инженерной или медицинской службы и т. п. Под конец все же решили, что пусть умники занимаются более-менее чистой наукой и перспективными вопросами. При организации этого храма науки за образец взяли бывшую секретную лабораторию 13-го управления КГБ СССР. Ее же не вывезенное во время эвакуации на Большую землю оборудование пошло в ход для создания академических отделов.

В настоящий момент в Академии состояло восемь человек — все бывшие солдаты и бывшие студенты, по той или другой причине загремевшие в армию в интервале от первого до пятого курса.

Один историк, один химик, один филолог, один биолог, один астроном, один агроном и один математик — почти что всякой твари по паре. Кроме того, имелся один геолог, Султан Хамидов из грозненского нефтяного, но особой пользы от него, увы, не ожидалось. Ибо мало того, что он отучился два неполных курса, так еще основным занятием его было капитанить в институтской сборной по волейболу.

Сейчас он по обыкновению отсутствовал — вместе с компанией местных рудознатцев отправился в очередную поездку в поисках каких-нибудь полезных ископаемых. Причем непонятно было: то ли старики Серто Сеи и Танобар были при нем в качестве свиты, то ли он у них в обучении.

Нет, бывших студентов разных институтов, университетов и техникумов здесь набиралось человек тридцать — сорок, но в итоге большую их часть разобрали технические службы и гарнизонная школа, так что в Академию попали либо гуманитарии, либо знатоки уж совсем далеких от практики специальностей. Даже выпускника ветеринарного техникума, добряка Колю Тарина Макеев своей командирской волей определил в медслужбу — набираться ума у Гены Туликова.

А возглавлял это почтенное заведение старший научный сотрудник, специалист по волновой оптике Вечный Вадим Павлович, тридцати пяти лет от роду.

Надо сказать, оказался он тут случайно — его выдернула в Аргуэрлайл научная группа при штабе Тихомирова. Те с чего-то решили, что исследование свойств здешней ионосферы (и впрямь довольно странных) может сильно пригодиться при решении вопросов дальней загоризонтной локации. Для чего с ближайшего объекта и был затребован специалист соответствующего профиля — одинокий и не имеющий близкой родни. Тамошним начальникам, само собой, никто ничего не объяснял, поэтому те поступили так, как обычно поступают в таких случаях — прислали самого никудышного из подвернувшихся под руку, а ко всему прочему, еще и склонного время от времени впадать в запой (из-за чего Вечный и развелся незадолго до вызова). Брак не был обременен детьми, родителей он давно похоронил — чем не кандидат?

По причине пьянства он-то и остался тут после Эвакуации. Уже свернув и отправив исследовательскую аппаратуру, новоявленный завлаб обнаружил ни много ни мало — полуторалитровую емкость с чистым спиртом для протирки контактов. Недолго думая Вадим Павлович наскоро составил акт о списании спирта в «результате естественной убыли» и принялся употреблять его, разводя водой и закусывая вялеными сусликами.

При этом итээровец наивно думал, что уж его-то, ценного спеца, тут не забудут и в крайнем случае погрузят в транспорт в бесчувственном состоянии. Но, увы, подвел обычный в таких случаях бардак, когда научники решили, что Вечный Вэ Пэ был эвакуирован по военной линии, а военные — что по научной. В итоге его, только-только протрезвевшего, обнаружил в полуподвале бывшей лаборатории патруль, первым выдвинувшийся в город после схлопывания дромоса.

На штатского интеллигента факт того, что он остался в чужом мире и, видимо, навсегда, произвел весьма угнетающее впечатление, в результате чего его, пропившегося не то что до трусов, а даже и спустившего и самые трусы, через неделю пришлось забирать из местного шалмана…

После отсидки на гарнизонной гауптвахте и торжественного обещания Макеева, что при повторении подобного безобразия он приставит к нему круглосуточный конвой, Вадим Павлович зарекся притрагиваться к хмельному. А вскоре занял место сперва главного научного консультанта при штабе, а затем и главы новосозданной Академии. И с головой ушел в работу, ибо ее было, что называется, непочатый край.

Потому как проблемы им предстояло решать почти неразрешимые.

Вечный, как и почти всякий советский итээровец, почитывал в своей земной жизни научную фантастику и, конечно, был знаком с книгами, в которых группа космонавтов на чужой планете или просто людей, перенесенных еще каким-то непонятным способом черт знает куда, принималась бодро строить цивилизацию на пустом месте.

Сейчас он бы мог многое сказать авторам сих сочинений об их умственном уровне и практической пригодности советов.

И что самое простое — никто не предусмотрел такой проблемы, как отсутствие необходимых книг. Потому как из всех научных трудов в распоряжении октябрьских академиков оказалось ровно три замусоленных автотехнических справочника, один древний справочник по электротехнике, обнаруженный в сортире (половина страниц уже была использована), и большая пачка медицинских брошюрок, посвященных опасности венерических болезней, брошенная в госпитале.

Были еще обнаруженные на антресолях политотдела разрозненные тома Полного собрания сочинений Ленина, несколько томов «Ленинским курсом» пера покойного Брежнева да с полдюжины книг по марксистско-ленинской философии, дополненных руководством по комсомольской работе.

Но пользы от последнего не было даже теоретической, поскольку комсомольская организация гарнизона, согласно постановлению общего собрания, приостановила свою деятельность.

Подумав, Вечный с командой, при подсказке кого-то из ребят, нашли выход. Всякий — будь то солдат или офицер, получил по самодельной тетрадке из газетной бумаги и строгий приказ Макеева — один на всех — записать в нее все, что он вспомнит полезного из школьного курса наук.

Заодно новоиспеченным академикам поручили переписать в специально для того заведенные журналы, кто из офицеров и бойцов гарнизона какие книги читал в прошлой жизни, чем интересовался, чем занимались родители, чтобы в случае чего не искать, кто может хоть чего-нибудь подсказать. Эти тетрадки, аккуратно переплетенные, заняли почетное место на алюминиевых стеллажах в библиотеке Академии, расположившейся в каменной пристройке флигеля, куда был строжайше запрещен вход с открытым огнем.

И вот сейчас, в самой большой комнате флигеля сидели пятеро — почти все действительные члены Академии, за вычетом филолога Владимира Васильевского, который в компании бывшего сарнагарасахальского писаря Ирметты был занят составлением полного словаря всеобщего языка. Сидели они тут в ожидании визита высокого начальства, обсуждая текущие дела — и, между прочим, разговор сейчас касался как раз любимого детища Владимира — разработанной им для местных наречий азбуки на основе кириллицы.

«Составлением» — это, пожалуй, громко сказано. Васильевский всего лишь добавил к обычным буквам десять значков местного слогового письма дляобозначения звуков, неизвестных в русском, да снабдил каждый значок изображением животного или предмета, на него начинающегося, вот и вся азбука. Но именно ее стали изучать с нового учебного года в обеих городских школах.

— Вот вы зря говорите, что все это ерунда, — вздыхал агроном Борис Загородний. — Возимся мы, возимся с этой резиной, корешки эти — сагыз поганый — выжимаем и выпариваем, ночей не спим, в архивах роемся, а между прочим, запомнят-то не нас, а Васю — его азбуку будут и через тысячу лет изучать.

— А без нашей резины, — буркнул химик Степан Стоцкий, — машины уже через год встанут. Ну и рассуди, кто полезнее?

— А я так скажу: Володька, между прочим, зря на этом алфавите зациклился, — рассудительно изрек Петр Пустынный, по прозвищу Петюня. — Дело оно хорошее, но его мало: нужно тут книгопечатанье внедрять. Потому, как говаривал наш профессор Фридман, книгопечатанье — это величайшее изобретение рода людского, наряду с колесом, огнем и выплавкой металла. Оно-то цивилизацию и перевернуло!

— Так вроде ж тут есть какое-то? — подал голос Павел Хромов, астроном. — Мне тут привезли местный звездный каталог — Гордур все никак не переведет. Так он напечатан, хоть и скверно.

— Да знаю, — махнул рукой Петр. — Вырезают, как наши древние китайцы, целиком на досках и штампуют — замудохаешься, пока свиток один выпустишь. Нормальную печатню нужно делать, с литерами, с наборной кассой. Бумагу тут делать умеют, так что… Книга — это рычаг, которым можно перевернуть мир, — важно поднял он вверх указательный палец. — Не зря всякие мракобесы с ней боролись, да печатников первых на кострах жгли!

— Складно говоришь! — преувеличенно восхитился историк Вадим Резник. — Слушай, ну все-то ты знаешь, умник! Давно хочу тебя спросить: и за что только тебя, такого умного, выгнали из института?

— За аморалку, — ответил Петюня и грустно уточнил: — К доценту по пьяной лавочке приставать начал.

— Ййоо!! — синхронно издали неопределенный звук Вадим и Павел, только что не открыв рты от изумления.

— На дне рождения, — продолжил между тем Пустынный. — Пригласили меня к профессору Фридману, я и выпил крепко. Не знаю даже, как вышло, целоваться полез к доценту Поричкиной да еще блузку расстегнул. Хорошо хоть юбку не успел задрать, а то исключением не обошлось бы…

— Тьфу ты! — сплюнул Вадим. — А я уж подумал…

Он не стал уточнять, что именно он подумал, все и так было ясно.

— Старушку-то инфаркт не хватил? — усмехаясь, спросил кто-то.

— Какая старушка? — пожал плечами бывший филолог. — Ей всего тридцать три года было; разведенная, ребенок. Про нее говорили всякое, ну я и подумал…

— Ага, подумал он! — хохотнул Стоцкий. — Понятно, чем ты думал! Известно, какой головой думает наш брат в такой момент!

— А вот и нет! — не согласился Резник. — Петр-то наш Германович как раз думал, чем надо! Думал небось, что теперь все экзамены будет сдавать в постели у доцентихи!!

— Вот потому-то у нас наука и отстает от американцев, — рассудительно указал Борис, — что мы зачеты с экзаменами пытаемся сдать в обход правил.

— Да ладно, отстает, — заступился за отечественную науку Хромов.

— Это все разговорчики.

— А почему тогда у нас нормальный магнитофон сделать не могут? — едко осведомился Загородний.

— Еще спроси, почему нормального лекарства от насморка до сих пор не изобрели?

— Ты лучше скажи, отчего средства от похмелья до сих пор не изобрели?! — воскликнул математик ефрейтор Круглов. — Почему эти умники нормальным мужикам помочь не хотят?

— А чего? — нашелся Павел. — Ты рассолу попей — лучше этого все равно ничего не придумаешь…

Запнувшись, он вскочил, и примеру его последовали остальные — в дверях появился Макеев в сопровождении Вечного.

— Ну что, товарищи прохфэссоры, — иронически начал майор, садясь. — Все гогочете так, что на полгорода слышно? А дело делать кто будет? Науку и прогресс двигать? Вы, между прочим, паек по высшему разряду получаете, отборное вино из государственных погребов жрете, да еще жалованье платят. По три монеты в месяц! И где результаты? Вот даже товарищ Вечный на вас жалуется! Может, вас монет лишить? А то сил слишком много на веселых девок уходит?

— Обижаете, товарищ председатель городского Совета! — поднялся Круглов. — Вот!

И жестом фокусника вытащил из-под стола обтянутую сафьяном коробку, водружая ее перед Макеевым. — Заказ партии и правительства выполнен!

— Ну зачем так официально? — поморщился Александр.

С любопытством заглянул внутрь и увидел закрепленную на полированной сосновой дощечке солидную катушку тонкой медной проволоки, намотанную на вырезанный из коры горного дуба цилиндрик. В катушку упирался гнутый медный стерженек с набалдашником резной кости, закрепленный на дощечке медной заклепкой, на которую в свою очередь была насажена рамочка из такой же проволоки. В гнезде, закрепленный застывшим копытным клеем, тускло поблескивал серый кристалл.

Все это дополнялось проводом в лакированной суконной оплетке, один конец которого крепился к катушке, а на другом сидела увесистая обтянутая кожей корзинка.

— Прошу любить и жаловать! — жестом фокусника Круглов воздел указательный палец к трещиноватому потолку. — Командование заказывало надежное средство связи — и вот оно. Детекторный приемник Октябрьск-1. Хочу особо отметить, товарищ Макеев, все сделано исключительно из местных материалов. Проволока вытянута в наших Артмастерских почтенным Эгорио из красной меди, кристалл — сульфид свинца из местных свинцовых рудников.

— И наушники? — подозрительно спросил майор.

— Так точно, — отрапортовал вступивший в разговор Вадим. — И железо сами намагничивали, и мембрану подбирали — слюда в дело пошла… И все — сами!

(Тут он слегка погрешил против истины, ибо в работе над этим чудом техники им здорово помог бывший сослуживец по хозроте Вениамин Иртенин — на гражданке радиолюбитель, ныне трудившийся в магической школе у Артема Серегина.)

— Вот с этой антенной, — указал он на стоящий в углу шест с натянутой на раму паутиной проволоки, — аппарат спокойно ловит наши стандартные армейские радиостанции на сто или сто двадцать кэмэ! По крайней мере, дозор у Трех Скал принимал наши передачи. Сейчас экспериментируем с ртутной антенной — при удаче радиус уверенного приема возрастет до тысячи.

— Понятненько… — удовлетворенно протянул Макеев. — А как с передатчиками?

— Вот с этим хуже, — нахмурился Резник. — Сами понимаете, Александр Петрович, ни ламп, ни транзисторов мы делать не можем, а схему искровой рации никто толком не вспомнил. Но мы работаем…

— Хоть бы с магами пообщались, что ли, — недовольно пожал плечами Макеев. — Может, они какую-нибудь финтифлюшку сообразят. Ну, ладно, хвалю, — кивнул он напоследок. — Закажите у кого-нибудь в слободке для этого чуда ящик покрасивее — отвезем Ильгиз, подарит какому-нибудь хану. А что со всем остальным?

— Работаем, — повторил Вадим и умолк под посуровевшим взглядом отца-командира.

— Товарищ Макеев. — Вечный решил, что самое время выручать подчиненных. — Мы уже почти закончили установку вулканизации каучука. И хотя с сырьем проблемы, но в течение месяца-двух дадим первую партию. Мы бы все сделали и раньше, но в этих чертовых корешках исходного продукта кот наплакал, да и расширить плантацию нет возможности — просто не хватит людей.

— Так, а что с лекарствами?

— Александр Петрович, вы же понимаете, — заблеял Вечный, — нормальной химической посуды нет, никого, кто знал бы фармацевтику даже приблизительно, тоже нет.

— Да, как ни хватишься, ничего нет… И, товарищи, вот этот приемник, — хлопнул Макеев по крышке приемника, — кажется, первый полезный продукт, который вы выдали.

— А как же железо? — обиженно проворчал Петюня.

— Железо железом, но там половина заслуг не ваша, а опять же уважаемого Эгорио Самтара.

Тут Макеев пожалел о сказанном, ибо заслуга главы городских кузнецов, конечно, имелась, но не столь великая.

А дело было не такое уж простое.

Как они имели возможность убедиться, железо тут производили тем же способом, что и в древние времена в их мире. В земляных горнах — просто выкопанных ямах, где огонь раздували ручными мехами, научно выражаясь — «сыродутным способом».

Дымная кузня, два-три молотобойца и батрак-углежог — вот и все производство.

Если удобные для разработки залежи руды имелись поблизости, то и целая деревня могла заниматься производством железа, но такое было возможным только при наличии устойчивого и выгодного сбыта продукции.

В ходу кое-где, как с удивлением узнали земляне, были каменные топоры и костяные наконечники стрел.

Впрочем, как сообщила все та же Академия в лице Резника, каменным и костяным оружием всякие чухонцы и пруссы отбивались от крестоносцев еще в тринадцатом веке (с исторической точки зрения — совсем недавно). У тех же степняков сословие бродячих кузнецов пользовалось неприкосновенностью во всех больших и малых усобицах, и лишь крупный и богатый род мог позволить себе иметь своего мастера — притом, что они сами железо не добывали, а покупали у соседей.

Поэтому-то торговля, например с Южными Танствами, была жизненно нужна Степи — именно они давали львиную долю всего железа. Кузнецы высокого класса могли хорошо выполнять кузнечную сварку, тянуть проволоку, лить медь и бронзу — не более. Имелись и настоящие искусники-оружейники, из-под рук которых выходили истинные произведения искусства, но таких было немного.

Ознакомившись с ситуацией, Макеев решил, что свое металлургическое производство Октябрьску просто необходимо. И не потому, что им грозил недостаток металла — запасов лома, если не транжирить, должно было хватить надолго. Но, во-первых, Александр думал о перспективах, а во-вторых, как он уже знал, железо тут стоит дорого, и торговля им может стать неплохим подспорьем для гарнизона. К тому же у коренных обитателей Степи появится лишний повод дружить с городом — дешевое железо.

Свое доменное производство было, собственно, первым, чем он загрузил академиков. Предварительно пообщавшись с землянами и порывшись в заветных тетрадках, а заодно побеседовав с городскими кузнецами. Через полгода академики выдали на-гора проект. До полноценной домны он недотягивал, но на голову превосходил все, о чем слышали умельцы мира Аргуэрлайл.

Позже кто-то вспомнил, что разработанное ими чудище именовалось штукофен и было изобретено в Китае чуть не двенадцать веков назад. Но, поглядев на получившееся и недоверчиво похмыкав, старшина железоделов Эгорио Самтар вдруг истово, в пояс поклонился оторопевшему Вечному.

Да и сам Александр впечатлился. Это действительно была всем печам печь — высотой метра под четыре, с четырьмя огромными мехами из верблюжьих шкур, качавшихся здоровенным колесом, к которому был приспособлен двигатель от мотоцикла. Печь имела дверцы для вытаскивания крицы и мощное поддувало.

Несмотря на все опасения, первая же плавка дала раз в двадцать больше, чем обычные тигли, — крицу с трудом вытащили ломами восемь самых сильных молотобойцев. В ней оказалось почти сорок пудов.

Причем мало того что железо было куда лучше качеством, чем местное, так еще обнаружилось, что крицу покрывает слой самой настоящей стали.

А был еще и чугун, из которого удалось отлить в заранее приготовленные формы с дюжину неплохих наковален, несколько котлов и жаровен. А получившаяся сталь вполне годилась для качественного инструмента.

Только с одной плавки они обеспечили городских кузнецов работой на месяц.

Покинув Академию, Макеев вернулся к себе, размышляя, что все же, как ни крути, а самым сложным оказалась не выплавка железа и даже не радиосвязь — сделали приемник, рано или поздно сделают и передатчик. Придет время — будут и свои движки, в крайнем случае паровые машины.

Но вот люди…

Как быть с людьми? И со своими соотечественниками, которые уже привычно покупают себе наложниц-рабынь у окрестных жителей и рассуждают, что недурно бы, если бы этот товар начали привозить купцы. И с аборигенами, которых можно заставить повиноваться, но которых нельзя заставить понять, казалось бы, простые вещи…

А из-за этого были уже немалые проблемы.

Вот хотя бы школы.

Одним из первых приказов Макеева, как гражданского правителя, стал приказ об организации школ и обязательном их посещении детьми.

Почесав затылки, жители Октябрьска из числа местных (земляне-то еще не успели обзавестись потомством школьного возраста) смирились. Ну, взбрело владыке города учить их детей грамоте и счету — может и пригодиться. Нойон в своем праве: хочет — сдирает налогами семь шкур, хочет — заставляет детей чертить значки на черной доске.

Но что началось, когда объявили, что в школы должны ходить и девочки!

Признаться, Макеев даже оробел, увидев явившуюся к Замку толпу в несколько сотен взрослых ражих мужиков — отцов семейств.

Он принял депутацию и битый час пытался что-то им доказать. Даже под конец перешел к угрозам…

Все одно даром — эти медные лбы ничем нельзя было прошибить!

Правитель, конечно, ты, и власть твоя, но только всегда так было: князь, сардар или хан — владыка в земле, а отец — владыка в семье. Нет на то нашего согласия, чтобы девки учились! Да слыханное ли то дело?! Чтоб соплюхи грамоту знали! Или баба ученая будет лучше детей рожать да мужика ублажать, или там похлебка у нее вкуснее будет? Грайнитки да прочие магички? Это ихние дела, те девки, что к ним уходят, — ломоть отрезанный, для семьи они что умерли. Чтобы женщина была купцом? Может, в каких тридевятых странах это и бывает, хоть и не верится, но в их земле такого отродясь не водилось! Нет нашего согласия на такое. Ежели, сардар, такова твоя воля, то мы тут жить не будем, а уйдем, куда боги да предки укажут…

Макееву пришлось уступить — единственное, что он отстоял, — это обязательное обучение грамоте и русскому языку местных жен землян. Тут, как ни странно, возражений не было — разве что главы семейств потребовали, чтобы явиться в школу тем особо приказали их мужья — ведь муж господин в семье. Захочет — выгонит из дому в чем стояла, захочет — в школу отправит, захочет — в бордель, деньги зарабатывать.

Так что, кроме девчушек из поселившихся окрест кочевых семей, — у тех почему-то не было предрассудков ни относительно школы, ни насчет того, чтобы обучаться вместе с мальчишками — образование слабый пол Октябрьска успешно игнорировал. Разумеется, могло показаться, что дело не столь важное. Ну, не хотят дочерей в школы отдавать — рано или поздно поймут. Не они, так их дети, сами в школах учившиеся.

Александр даже находил своеобразное утешение, вспоминая рассказы прадеда, воевавшего в уже далекие двадцатые в Средней Азии. Тот тоже говорил, как даже беззаветные борцы за власть Советов из числа узбеков и туркмен, храбро шедшие под басмаческие пули и не щадившие ни себя, ни других в бою и вроде как вполне одобрявшие снятие паранджей с чужих жен, вдруг оказывались на удивление косными, когда речь заходила об их собственных супругах или дочерях, или, скажем, вставал вопрос о желании взять вторую или третью жену.

Но это помогало лишь на время, потому что из таких вроде мелочей складывалась удручающая картина. И приходило все острее понимание, что против них, против Октябрьска, против гарнизона — весь Аргуэрлайл.

И никакая Академия, будь в ней даже не пара студентов-недоучек, а даже дюжина настоящих академиков тут, скорее всего, ничем помочь не могла.

Эуденоскаррианд. Танира — третья столица империи

— Я вот что хочу давно спросить, досточтимый Шарго, — Костюк поднес крошечную чарку разведенного «ледяного вина» к губам…

Его собеседник, весьма уважаемый в Танире негоциант и глава насчитывавшего уже четыре поколения торгового дома, полулежал, опершись на локоть, на лежанке в одной из гостиных своего дома в Речном квартале северной столицы.

Жилище у Шарго было по старой имперской моде круглое, глухими стенами наружу, они окружали внутренний дворик. Во двор выходили приемная, кухня, кладовки, купальни, комнаты челяди, а наверху вилась галерея с дверями в жилые покои хозяина, его жен и детей. А еще в домовую молельню с фигурками предков и духов покровителей.

Сейчас Шарго принимал гостя на втором этаже, в личных покоях, а не в гостиной, что являлось доказательством особого внимания и расположения.

На столе перед почтенным купцом ютились две маленькие чарочки и бутылка черного стекла с дорогим непростым напитком — вином, вымороженным по зиме на вершинах гор Миразу. Тут же стояла и недешевая, под стать напитку, закуска: нарезанные колечками вяленые щупальца красных головоногов из Серого моря и тертая с пряностями и маслом редька.

— Так вот, давно хочу спросить…

Костюк подсчитал выпитые чарки и удовлетворенно хмыкнул про себя. Ему-то, особо обучавшемуся пить не пьянея, да к тому же в своем мире привычному и к более крепким напиткам, это, что называется, было как слону дробина, а вот у купчины нос покраснел и глазки заблестели.

— Ведь ваш дом ведет обширную торговлю с Западом… Я смею думать, что недурно знаю Великую Степь, по крайней мере, до восточных границ бывшего Сарнагарасахала. Знаю Южные Танства и государства побережья Лилового моря, хоть и нечасто там был. Смею думать, что и порубежье вашей хранимой небом империи тоже знакомо мне. Но вот о том, что лежит за ее закатными пределами, представления у меня самые смутные. А вы отправляете караваны и в такие сказочные земли, вроде царства Чарнар или Зеленого побережья…

— Ох, друг мой Синти… — Дородный торговец искренне рассмеялся так, что живот его под складками парчи дорогого кафтана ощутимо заколыхался. — Очевидно, новости доходят до ваших краев с большим опозданием, ибо Чарнара уже нет. Он завоеван пришедшим с севера, из долин Фраччи, диким и воинственным народом — алыми поясами. Хотя странно, друг мой, что вы спрашиваете о Западе. Им и в нашей стране мало кто интересуется, а уж в ваших землях… Да я вообще удивлен, что вы о нем что-то знаете! — рассмеялся собеседник.

Разведчик лишь изобразил на лице полное внимание.

Западом тут называлась вся совокупность больших и малых варварских держав и державок, раскинувшихся по горам и лесам От трех южных морей до нагорья Фраччи.

— Потому и спрашиваю, что находится там, за Чарнаром, поскольку у нас о тех краях почти никто не слышал. Так что же там дальше, почтенный Шарго?

— Где? — удивился тот.

— Так за Чарнаром же. Какие города, какие великие царства там есть?

Вопрос гостя поставил хозяина в тупик.

— Собственно… — замялся он с усмешкой на губах. — Некогда там существовала большая империя, великое царство — за морем Зари. Наши императоры прошлой династии торговали с ней. Не помню, как она называлась, но столица ее была сравнима с городами Эуденоскаррианда. Город этот и сегодня есть, уважаемый Синти. Но раньше он был огромен и богат, а теперь на месте прежних улиц пасут коз и сеют хлеб. Там много развалин, а людей мало. А ведь он был густо населен, вы не поверите, чуть не в половину нынешней столицы. Но потом держава пришла в упадок, ее захватили варвары, все те же алые пояса… Откровенно сказать, — он понизил голос, — очень хорошо, что Фраччи не может дать прокорм для слишком уж большого числа народа. Иначе эти проклятые всеми светлыми богами дикари добрались бы и до наших земель. Нет, конечно, я не сомневаюсь, — словно спохватился купец, — что наши воины отогнали бы этих дьяволов обратно, до их бесплодных гор, но зачем нам лишние хлопоты.

Негоциант Синти Роча закивал, соглашаясь с этой мудрой мыслью, но замаскированный под его личиной разведчик Алексей Костюк лишь улыбнулся про себя, потому как Фраччи было изрядной проблемой для соседних народов.

Это огромное ледяное нагорье стеной вздымалось в двух месяцах пути к закату от пределов империи. Его северные отроги, говорят, соединялись с местной Гипербореей. Или как тут говорили, Раара-Танхрисо. Название пришло даже не из прошлого, а из позапрошлого мира, и значение его было неизвестным. Этот молчаливый материк, окаймленный тайгой и лесотундрой, считался в местных мифах обителью всякого древнего зла, спящего и ждущего своего часа на дне замерзших внутренних морей и в глубине пещер.

Так это было или нет — сказать нельзя, но жители этой части мира свято в оное верили, полагая аборигенов Фраччи наследниками древнего зла. Те были почти непобедимыми в бою жестокими воинами, владеющими непонятным колдовством, и поклонялись особо кровожадным богам во главе с великим Цо, лучшим подношением которому были черепа убитых врагов. Воины Фраччи, угрюмые рыжеволосые исполины, закованные в железо до глаз, издревле спускались со своих вздымающихся до небес гор грабить и громить города и веси, чтобы вернуться с добычей для себя и черепами для своего бога.

— Ну а еще дальше? — нетерпеливо осведомился Синти-Костюк.

— Там тоже есть города, уважаемый. Говорят, что часть этих городов захватили все те же пояса. Множество маленьких царьков и князьков правят этими городами и теми землями, куда могут быстро доскакать их кони. День пути, не больше. Эти цари постоянно ссорятся друг с другом… А о прошлом величии напоминают лишь руины стен и громадных каменных храмов — они похожи на выдолбленные горы. Ну вот. А кроме этого, боюсь разочаровать вас, уважаемый, кроме этого… ничего. Ни-че-го. Увы…

Хозяин с грустными вздохами поправил складки тяжелой дорогой одежды, украшенной шитым бисером нагрудником с большими тонко вышитыми птицелюдьми.

Костюк благодарно склонил голову, всецело признавая превосходство подданного просвещенного и великого царства над собой, всего лишь слегка пообтесавшимся варваром.

На Шарго он вышел с помощью Притоса Сенно. Подумав, он прикинул, что для начала ему нужен будет именно такой человек — достаточно влиятельный и с именем, но одновременно не вознесшийся еще слишком высоко, чтобы без пренебрежения отнестись к иноземцу. Дальше уже в ход должны были пойти связи нового знакомого в местной верхушке…

Все как обычно, как знал он еще из земной истории. Мелкие чиновники, их жены, наложницы их начальников, их евнухи и поставщики двора. Подарки, лесть, выгодные заказы… И лишь потом — нижайшая просьба замолвить словечко перед господином.

Но это, естественно, лишь в том случае, если его план будет утвержден Макеевым. А вот если градоначальник вдруг упрется…

Вообще-то и на этот случай у капитана были кое-какие соображения.

Додумать эту мысль толком Алексей не успел.

Тишину особняка нарушил громкий настойчивый стук, и через минуту в дверь просунулось лицо слуги с округлившимися глазами.

— Хозяин, — прошептал он страшным шепотом, — там снаружи стража… С ними какой-то человек из Лазуритового дворца — с пайцзой. Спрашивают вашего гостя.

Никакое предчувствие Костюком не завладело. Он просто поднялся следом за Шарго и вышел.

Во дворике его глазам предстала такая картина — шесть человек держали на плечах крытый паланкин, а за ними стояли еще четверо слуг с какими-то длинными свертками на плечах. Чуть дальше маячили четыре конных стражника с короткими пиками у седла.

Человек, выбравшийся из паланкина, был одет как чиновник невысокого ранга — ничем не примечательный внешне тип лет под сорок.

— Здесь ли присутствует инородец, гость хранимого богами Эуденоскаррианда, торговец Синти Роча? — надменно прозвучал вопрос.

— Да, почтеннейший, это я, — не дожидаясь реакции Шарго, сообщил капитан, выходя вперед.

Страха не было, лишь ощущение нереальности происходящего.

— В таком случае тебе придется проследовать за нами по велению главы палаты иноземцев.

И, повинуясь жесту руки, следовавшие за ним пешие сняли с плеч свертки и принялись сооружать из них простенькие крытые носилки.

«Первый раз в жизни прокачусь в паланкине!» — подумал Алексей, влезая в них.

Чиновник нетерпеливо мотнул головой, конники молча развернулись и тронулись.

Двигались они долго, но что насторожило Костюка — все больше какими-то закоулками и тупичками. С чего бы это посланцам наместника прятаться от глаз народа? А потом они оказались в одном из дорогих кварталов города, перед воротами солидного здания.

Этот дом ничем не отличался от обычного особняка средней руки в северной столице. Двор, подведенный под тяжелую острую крышу, переходящую в кровлю дома, массивные ворота, галереи и окошки-бойницы. Крыша его была крыта потемневшей от времени черепицей, а изогнутые гребни крыши оканчивались мордочками стихийных духов, изготовленными из резного известняка. Жилище солидного богатого купца, в меру знатного дворянина или чиновника высокого ранга — причем из наследственных, а не из выслужившихся и не из скоробогачей (те обычно свои жилища украшают куда внушительнее — тонкая резьба по дорогому дереву, глазурированная черепица, золоченые статуи духов-хранителей)…

В дворике глазам капитана предстал живописный сад с замшелыми валунами. Через прудик был перекинут ажурный мост, с которого по старинным канонам полагалось любоваться отражением луны в воде, а напротив мостика — небольшая ажурная беседка с заостренной кровлей — в таких проводили погожие дни за беседами и рукоделием жены и наложницы хозяина. Но сейчас беседка и мостик были пусты…

Оказавшись в обширной передней, Костюк кое-что отметил. А именно — некий преувеличенный порядок и ощущение безлюдности, словно дом этот был давно оставлен хозяевами. Не было слышно хлопотливой возни слуг, детских криков или шагов обитателей. И еще запах… Алексей не обратил бы на это внимание, не будь он настороже.

Жильем этот странный дом не пах абсолютно. Ни тебе женских духов, ни благовонных масел и ароматических палочек, ни аппетитного духа кушаний, доносящегося с поварни.

Зато ощущался привычный канцелярский дух — пыльной бумаги и затхлых темных комнат — архивов и хранилищ. А еще — пота, крепко выдубленной кожи и железа с оружейной смазкой. Запах солдат, причем бывающих тут не от случая к случаю, а постоянно. Это не жилой дом, а нечто совсем иное. Конспиративная квартира? Явка какого-то местного тайного общества?

Провожатый отвел Алексея в дальний конец низкой галереи, после чего молча удалился.

Затем открылась неприметная дверь, и в комнату шаркающей походкой вошел старый человек в длинном синем одеянии — форме чиновника. Его седые волосы покрывал чиновничий черный колпак с рожками. Только вот поверх форменной куртки на нем была накидка зеленой парчи с шитым золотом воротником, а на груди алым был выткан большой единорог, что само по себе о многом говорило на фоне обычных символов местных бюрократов. У Притоса Сенно, например, была лисица…

И число рожков на шапке переваливало за десяток.

Человек этот был стар, хотя и нельзя было сказать, сколько ему лет — шестьдесят или все восемьдесят. Тем более что в здешнем мире капитану вообще редко доводилось видеть глубоких стариков. Этот чем-то напоминал пожилую облезлую обезьяну, которая все повидала на своем веку и которая буквально про все могла сказать: «Я это уже видела, тут и смотреть не на что». Он спокойно, как ни в чем не бывало, уселся за столик напротив гостя, где стояла старая и лишенная намека на изящество каменная чернильница. Все три ее отделения были открыты, и внутри них, как и полагалось, масляно поблескивала тушь всех четырех цветов официальной переписки — черная, серо-серебристая, красная и густо-лазоревая. Рядом взор разведчика углядел несколько тростниковых каламов и стопу желтоватой камышовой бумаги худшего сорта.

«Старая обезьяна» перевела на Алексея взгляд, на мгновение ставший очень внимательным, а потом ее глаза в складках кожи снова устремились поверх его головы.

Разведчик молча поклонился. Всю дорогу сюда он прикидывал, кому и зачем мог понадобиться.

Конечно, местным могло показаться подозрительным его знакомство с Сенно или расспросы между делом среди офицеров и купцов. Но, в конце концов, он не собирал информацию принятыми тут способами, не пытался пролезть в военную канцелярию или завести знакомство с придворными.

Теперь же дело совсем запутывалось. Пусть в нем, допустим, подозревают шпиона. Но рядовыми шпионами мелких царьков не занимаются столь высокие особы.

— Позвольте же поприветствовать вас, господин Синти, — начал хозяин. — Недостойный слуга государя нашего позволил себе отвлечь вас от важных дел, но извинением послужит то, что и у нас, скромных слуг трона, тоже есть важные дела. И, возможно, эти дела таковы, что будут интересны даже скромному купцу из-за пределов империи. Для начала позвольте предложить вам горячего вина с ледяной закуской…

Костюк мрачно поклонился в ответ, машинально прорабатывая пути отхода… В доме наверняка есть охрана, человек минимум пять-шесть, и, скорее всего, они привыкли полагаться на мечи и кинжалы, а не на луки… Выходы из дома контролируются, и ворота тоже. Но вот задний двор, выходящий в уже знакомый проулок, через который привозят припасы, вывозят мусор и прочие отходы, — вряд ли. Ворота, несомненно, закрыты, но, насколько он помнит, там вроде росли деревья.

Впрочем, с какой стати ему убегать? В чем его могут обвинить?

Опять же неизвестно, сколько человек в доме и не затесался ли среди них искусный стрелок.

Алексей прислушался и с мрачным удовлетворением уловил где-то за галереями еле слышный звон металла. Так звучат пластиночки здешней брони.

— Да, извините мою невежливость, меня зовут Сухун Иворано Ир, — улыбнулся разведчику чиновник, показав редкие зубы. — Можете называть меня джагчер Сухун.

Эта короткая фраза позволяла узнать о собеседнике Костюка немало. Джагчер — один из трех высших гражданских чинов, присуждаемый именным императорским указом. Трехсложное, непривычно звучащее имя указывало, что перед ним не коренной эуденоскарриандец, а инородец. А то, что он дослужился до уровня, когда его судьбой занимается лично местный монарх, говорит, что человек этот имеет большие заслуги. Это в свою очередь означало, что дела Алексея или очень плохи, или совсем наоборот — судьба сделала ему драгоценный подарок.

— Наконец, — продолжил между тем хозяин, — я вот уже семнадцатый год не по заслугам своим занимаю должность начальника палаты по делам иноземцев.

— Вот как… — пробормотал Костюк в некоторой растерянности.

Им с какой-то стати заинтересовался не просто большой начальник, но человек, чьей работой было знать все о землях, лежащих за границей империи, и о гостях из этих земель в столице и других городах. А это означало…

— Ну а маленькое угощение, как вижу, нам уже несут. Ибо я все же пригласил вас как гостя и хочу вам сказать, что вы — очень уважаемый гость.

Тут здоровенный детина без тени мысли на лице, но со слишком умными и живыми глазами для тупого солдата, какого старательно изображал, возник у Алексея из-за спины и поставил перед ним на низкий столик поднос с двумя дымящимися чашами пряно пахнущего вина и блюдом с обложенными осколками прозрачного льда мелко нарезанными абрикосами, залитыми густыми сладкими сливками, — любимый тут десерт. К угощению прилагалась маленькая золотая лопаточка и столь же изящная золотая трубочка, из которой полагалось тянуть вино. Старик лично поставил перед гостем чашу вина, указал на местное «мороженое» и только после этого сел на низкую табуретку.

Костюк отхлебнул хмельного напитка и замер на миг, обнаружив, что его визави не притронулся ни к вину, ни к фруктам. Нет, вздор, зачем местному начальнику контрразведки травить какого-то там варвара? Есть масса куда более простых способов разделаться с ним.

Уловив его заминку, старик чуть улыбнулся и приложился к пиале, сделав большой глоток.

— Не правда ли, чудесный напиток? — осведомился Сухун.

Костюк закивал.

Чего же почти всесильному джагчеру нужно от скромного торговца с окраин Бесконечной Степи?

Отлично известно, что купцы и шпионы — понятия весьма часто совпадающие. Ведомо также, что купец — лицо неприкосновенное во время мира. Но и плата за это тоже известная. Если купца «пригласят в гости» (вот как его сейчас) и вежливо спросят о том, что он видел и знает, — нужно ответить без утайки и честно. А если уж поймали на лжи, не обессудь — в лучшем случае потеряешь товар и лишишься права торговать в этой земле.

Может быть, его хотят просто завербовать? Тем более в Степи объявился этот, как его, Ундораргир?

— Итак, уважаемый, — произнес Сухун, допив вино, — теперь мы можем приступить к разговору. Да, мой уважаемый гость, хотя мало кто в империи знает, кто вы в действительности такой и до какой степени вы достойны почтения. Ну, а я знаю, — вымолвил веско, глядя прямо в глаза капитану. И продолжил, как бы ни в чем не бывало: — Здоров и благополучен ли сардар Сантор Макхей?

Костюк похолодел, так и замерев с чашей в руках.

Мелькнула мимолетная и нелепая мысль — кинуться на старую обезьяну и свернуть ей шею, а потом ринуться прочь. И тут же между лопатками выразительно зачесалось — видать, арбалетчик где-нибудь в тайнике под потолком изготовился к стрельбе.

Затем мелькнула мысль еще более нелепая и недостойная…

«Как, ети их мать, эти первобытные смогли расколоть меня?»

Но через доли мгновения Алексей вновь был собран и спокоен и, медленно поднявшись, поклонился — поклонился с неподдельным уважением человеку, который сумел его переиграть.

Октябрьск/Тхан-Такх. Дом Клементьевых

Надиярга Клементьева сидела за столом, тщательно собирая автомат.

Железку к железке, деталь к детали, как учил ее муж, десятник, или, как тут говорили — «сьержанд».

Да, теперь она даже может сделать это с закрытыми глазами, а как было сложно и непонятно поначалу. Но она справилась, а как же иначе? Ведь она воительница, дочь Луны, и должна, если потребуется, подхватить оружие раненого.

А иначе она проявит неблагодарность к Ночной Лучнице, давшей ей мужа. Ведь у воительниц редко бывают мужья. Так повелось. И не потому, что это запрещали обычаи самих амазонок или иных племен. Просто издревле так повелось, что мужчин меньше, чем женщин. Войны, смуты и тяжелая жизнь забирают их чаще, чем женщин.

То есть мужчины могут выбирать. А кто из них выберет женщину, что под стать ему по силе и духу?

Но спасибо сестре по мечу Дарике. Та передала им весть про место, где мужчин больше, чем женщин.

Причем мужчин крепких да молодых (наверное, даже уж слишком молодых). Конечно, это не просто мужчины, а чужинцы, из иного мира. Но и они, воительницы Степи, не какие-нибудь темные крестьянки, чтобы бояться таких пустяков.

Мужчины как мужчины. Даже хотя и воины, уж больно мягки.

В кроватке у глинобитной стены заворочался, захныкал ребенок.

Отложив наполовину разобранный автомат, она тут же взяла малыша, годовалого Павлика, торопливо расстегивая платье. Пора было кормить.

Пока кормила, думала про старшую дочку, Дарику, что опять в компании сорванцов с соседней улицы где-то бегала (нет чтобы матери помочь!).

Воистину храбрость-то у нее материнская, а вот ум не Надиярги и не отцовский. Муж-то ее, Сантор, тезка сарадара, целых восемь лет в школе отучился, а Дарика, даром что лицом в него, за полгода учебы только три буквы освоила и считать до двадцати еле-еле! Потому что в голове одни шалости!

Бегают и в городе и за стеной, а там, не ровен час, — нетварь Неназываемый принесет, да и простую гиену или пару шакалов…

Тени за окошком удлинились.

Супругу пора бы вернуться, его стража на воротах уже завершилась. Не случилось ли чего?

Ох! Как чувствовала.

Послышалось что-то похожее на стрельбу. Она замерла, напрягшись. На сегодня вроде назначены учения, да и у магов тренировки — выпускной год как-никак.

Да нет, вздор, если бы что-то серьезное, то объявили бы тревогу, и на весь город ревели бы сирены…

Она, стараясь успокоить себя, собрала автомат, как учил муж, примкнула магазин, но передергивать затвор не стала — опасности пока нет.

Возня с оружием ее не успокоила. Мужу пора вернуться из караула, а он задерживается. И стрельба эта…

Вроде не пристало амазонке тревожиться и бояться, но какая замужняя женщина не беспокоится о супруге? Только последняя дрянь, гиена в людском облике…

И про себя Надиярга Климентьева, в списках граждан так и числящаяся без отчества, ибо мать ее умерла, так и не назвав имени отца, начала машинально напевать старую песню амазонок, ждущих любимого из боя…

— Эй, женка! — послышалось за окном. — Встречай мужа!

Хвала Высочайшим! Вернулся…

Западная граница империи Эуденоскаррианд

На семнадцатый день караванщики увидели с очередного каменистого гребня неподвижно стоящие тоненькие столбики дыма в долине, а вокруг них — серые прямые стены города среди выгоревшей сероватой зелени.

А дальше, на склоне длинной гряды, сотни похожих на пчелиные соты крошечных отсюда пещер.

Это был Каралас — последний город из вассалов империи в восточных землях, стоявший на клубке караванных путей. Город множества гостиниц и пещерных храмов, с их летящими по каменным сводам улыбающимися духами и богами и сотнями и тысячами жрецов и служек.

Длинные буроватые глухие стены городских кварталов перемежались пустырями с десятками юрт и пасущимися степными лошадками.

Город казался странно пустым, лишь уже почти в самом центре его караван вышел, наконец, на базарную площадь с лавчонками, дувалами караван-сараев, толпами людей и ароматами лепешек и баранины.

И на этой площади было немало вооруженных всадников.

Никто из прохожих не обращал на них особого внимания: видимо, воины на улицах здесь не были чем-то необычным. Да и сами прохожие были чем-то смутно похожи на проезжавших — в основном молодые мужчины. В конце концов, Костюк находился в пограничном округе, где большая часть мужского населения была военными, в свободное время обрабатывавшими свой надел земли или доверявшими это занятие родным.

Выдубленные ветрами лица, знакомые с беспощадным ветром. Эта расслабленная качающаяся посадка, говорящая о том, что в седле такие всадники могут спать целую ночь. Громадные луки, натянуть которые под силу только настоящим силачам, укрепленные у стремени и достававшие наездникам до плеча.

Вопреки обычной степной бритоголовой моде длинные волосы бойцов были распущены по плечам и заплетены в косички. С некоторым изумлением Алексей отметил светлые и рыжие волосы и зеленые или синие глаза.

В войсках империи, как и в любых других, мог служить кто угодно, любой инородец…

И земляне тоже.

Собственно, именно это им и предложили, если отбросить второстепенное.

Уже на узкой лежанке в своей комнате в караван-сарае Костюк еще раз прокручивал в памяти тот первый и пока последний разговор с одним из столпов Эуденоскаррианда…

— Так как все же здоровье вашего правителя? — Вопрос был задан вежливо, но настойчиво, чтобы как бы между прочим подчеркнуть, кто сейчас хозяин положения. — И какова обстановка в Тхан-Такх?

— Когда я отправился в путь, сардар был вполне здоров и благополучен, равно как и дела княжества, — протокольно ответил Алексей.

— Очень хорошо, — милостиво кивнул Сухун. — А то до нас дошли слухи о нескольких покушениях на его здоровье. Кстати, понимаю, что это излишне, но все же напомню вам о благоразумии. И еще — при вас нет этого вашего удивительного оружия?

Чиновник бросил мимолетный, но выразительный взор за спину Алексея. (Взгляд притаившегося где-то стрелка снова напомнил о себе мурашками вдоль позвоночника.)

Разведчик лишь помотал головой.

Он принципиально не брал в свои рейды земного оружия, хотя Макеев выделил было ему из арсеналов гарнизона чешский «скорпион» и совсем новый пистолет — убойную «гюрзу». Не брал по трем причинам: во-первых, такое оружие выдало бы его с головой в случае обнаружения, во-вторых, из-за этого его нельзя было бы носить открыто, а пока его вытащишь из ухоронки, даже самый неумелый лучник всадит в тебя пару стрел. Наконец, оружие порождает в иных ситуациях ложное ощущение силы и неуязвимости, а ему как никогда нужно было беречься от самообмана.

— Было бы любопытно подержать его в руках. У нас есть только рисунки да эти странные свинцовые стрелы к нему. Хотя мы знаем о вас весьма много. Собственно, вы, ваше княжество и все, что с этим связано, — это весьма большая часть моих забот как начальника палаты иноземцев. Прямо скажем, я узнал о вас удивительные вещи. Возможно, если мы придем к согласию, я покажу вам все пятнадцать томов заведенного на ваш Окхтиябрск дела. Там многое требует разъяснения. Кстати, запоздало выражаю вам благодарность — сарнагарасахальские некроманты слишком заигрались в свои игры, ища способы не только поднять из могил мертвых, но и заставить прервать родник вечной жизни. И смерть-чары могли бы оказаться безобидной шуткой рядом с тем, чего они бы могли достичь…

Старик положил себе в рот ложечку мороженых фруктов и довольно прищурился.

— Но, признаться, ваш народ заставил нас беспокоиться не меньше, когда стало ясно, что вы претендуете на большее, чем часть этого мира, и несете с собой слишком сильное искажение судьбы Аргуэрлайла. Однако ж, — с доброй улыбкой развел руками джагчер, — боги, надзирающие за нашим миром, исправили это. И все же малая горсть вашего народа тут осталась. Зачем? Случайно или с какими-то непонятными нашему уму намерениями? Как вы убедились на своем опыте, в мире нет всесильных властителей, всесильных стран, всесильного оружия…

— И всесильных чиновников, — добавил Алексей подчеркнуто равнодушно.

— Да, безусловно, — согласился Сухун.

Костюк ждал продолжения, но собеседник держал паузу, словно о чем-то глубоко задумавшись.

— Как вы сумели… — начал разведчик и тут же одернул себя — в голосе проскользнули злость и обида.

«Теряешь самоконтроль, старина! Видать, и впрямь скоро на покой пора».

Тут старик закашлялся, и Алексей даже не сразу понял, что тот смеется.

— Тут как раз ничего сложного нет, господин чужеземец. Мы еще во времена, когда существовал проходмежду нашими мирами, ждали ваших шпионов, ибо иначе и быть не могло. А если говорить лично о вас… Ну, во-первых, не знаю, сказали ли вам это ваши маги, но аура ваша и здешнего человека слегка отличается, и отличие это нетрудно заметить.

И, глядя на обескураженного землянина, добавил, вновь посмеиваясь:

— Если знать, как смотреть. А во-вторых… — Он хитро прищурился. — Мы живем рядом с Бесконечной Степью уже две тысячи лет, и если для простолюдинов все люди восхода на одно лицо, то люди вроде меня давно различают не то что народы, но даже племена и роды. Да будет вам известно, у нас в палате даже есть особая канцелярия портретов, где хранятся изображения всех основных ста двадцати с чем-то народов и народцев, с которыми можно столкнуться на восточных рубежах. И прежде чем поступивший к нам научится отличать хоркита от сарнагарасахальца, ему не видать полного жалованья. Так что, в сущности, было достаточно приказать всем соглядатаям докладывать о тех, чьи черты лица им незнакомы. Но мы это тоже обсудим в свое время. А сейчас нам лучше говорить не о прошлом, а о настоящем и будущем.

Костюк подумал, что они с господином Сухуном напоминали, наверное, двух шахматистов, которые не столько играют, сколько любуются великолепными ходами противника.

Их разговор, как ощущал капитан, достиг той стадии, когда каждое слово весило чрезвычайно много. И ровно столько же весила длинная пауза, во время которой господин Сухун смотрел на него, не шевелясь и не мигая. Он будто превратился в живую статую, один из тех вырубленных из скал идолов, что попадались разведчику по пути через ущелья и перевалы.

— Честно говоря, ваше княжество не очень беспокоило нас, ибо, как сказали и провидцы, и… люди вашего покорного слуги, искажения, которые вы могли внести в мир, вряд ли были бы слишком сильны и очень опасны. Но примерно полгода назад все начало меняться. Точнее, в Бесконечной Степи появилось кое-что весьма опасное…

— Ундораргир, — понимающе кивнул Костюк.

Джагчер промолчал, как будто чего-то опасаясь.

— То, что я вам скажу сейчас, большая тайна, с одной стороны. Но с другой, об этом уже начали говорить на рынках и в харчевнях приграничных городов нашей державы, хотя при дворе об этом даже и не думают. Ундораргиру мало титула владыки Степи. Я даже склонен думать, что Степь ему не нужна сама по себе. Он хочет большего. Хочет править Аргуэрлайлом, жаждет стать, как он выражается, владыкой Окоема. И еще, у него есть мощные союзники, обладающие силами не этого мира. Не буду скрывать, моими подчиненными и высшей стражей было организовано семь покушений на его жизнь. Но никто из убийц даже не приблизился к цели…

«Интересно, а не ты ли организовал те покушения на нашего градоначальника?» — подумал разведчик.

— В общем, не буду утомлять вас, драгоценный гость, подробностями, касающимися высокой магии, но лучшие наши мантиссы и знатоки чаромудрия даже предположили, что… Что он получает помощь от кого-то из Высочайших. Может быть… сам Шеонакаллу решил вернуться.

При упоминании имени темного бога капитан поднял глаза и увидел, что господин Сухун смотрит на него с тяжелым ожиданием. Сейчас должно было произойти что-то очень важное.

— Мне не нравится то, что происходит сейчас в Аргуэрлайле, — еле слышно сказал чиновник, едва шевеля губами. — И многим умным людям, находящимся возле трона, тоже. Все это опасно. Очень опасно. Мир «выходит из суставов», по слову древнего мудреца… Как тысячу лет назад. А император немолод, — как бы между прочим бросил джагчер и отвлекся на мгновение, перекладывая какую-то бумажку. — И, как вы правду сказали, всесильных чиновников нет.

Снова молчание.

Все стало на свои места.

Сухун был готов предложить кое-что ему, а через него — всем землянам, зацепившимся за старую глинобитную крепость в предгорьях на краю цивилизованного мира.

— И знаете что, — молвил, наконец, имперский контрразведчик, вдруг вполне искренне улыбнувшись. — Я думаю, что мы бы могли помочь друг другу… Что мы должны помочь друг другу!

— Мы — это…

— Мы — это вы и я… Мы — это сардар Сантор и император. Мы — это ваша страна и моя страна… Ибо, насколько я знаю, у вас есть то, что сможет надежно остановить полчища Ундораргира на этой земле. Ну а в иных мирах, думаю, имперские маги найдут, что противопоставить силам тьмы.

Костюк не удивился. Если эти люди оказались достаточно проницательными, чтобы вычислить его, агента чужого мира, то уж домыслить остальное труда не составляло.

Вот оно…

Кажется, его план начал срабатывать раньше, чем рассчитывал капитан.

Но предстояло еще прояснить кое-какие моменты, не говоря о том, что сразу соглашаться на такие вещи никогда не стоит.

— Я, конечно, готов передать послание… — осторожно начал землянин.

— Это само собой разумеется, — кивнул собеседник. — Но я полагаю, что простой обмен посланиями — дело долгое и ненужное… Вы передадите вашему правителю послание с предложением прибыть на переговоры с имеющими на то право вельможами нашей хранимой богами державы. Скажем, устроит ли достойнейшего Сантора, если в переговорах будет участвовать, кроме вашего покорного слуги и министра по делам вассалов, еще и второй наследник престола, принц Йоратан?

— Безусловно, — Алексей изо всех сил попытался не выдать своих эмоций.

— Тогда… — Сухун извлек из-под стопки дешевой бумаги лаковый футляр.

Внутри был сверток белоснежного шелка, оплетенный сеткой с несколькими печатями. Как уже знал Алексей, так здесь упаковывали самую важную и секретную почту, чтобы малейшая попытка вскрытия не осталась незамеченной.

— Здесь послание к сардару Макхею с предложением встретиться спустя три месяца в трех днях конного пути от нашей восточной границы — в Караласе. Это место равно удалено как от нашей столицы, так и от вашего города. Насколько я знаю, для князя не составит труда добраться туда на любой из имеющихся у него повозок. Все, что нужно для этих переговоров, ваш владыка узнает из письма. Там же охранная грамота, приказывающая всем подданным империи оказывать ему содействие в пути.

Костюк мысленно покачал головой — вот даже как…

Сухун захлопнул шкатулку, внутри что-то щелкнуло.

— Вы знаете, что это за ларец?

— Да, у него нет ключа, — кивнул капитан.

— Ваши знания о наших порядках делают вам честь!

Теперь коробочку, выточенную из прочного горного дуба, уже не открыть никакими ухищрениями. Ее можно лишь распилить — дополнительная гарантия того, что письмо не будет тайно прочитано.

— И еще — вот это лично для вас. Я не могу послать с вами человека подобающего ранга, да в этом и нет особого смысла. Поэтому примите, как своего рода залог будущего, знак полномочий нашего посла.

Из-за отворота куртки джагчер вытащил замшевый мешочек на золотом шнурке, развязал его, и перед разведчиком лег аккуратно ограненный крупный рубин.

Все еще не веря своим глазам, Костюк поднес камень к глазам. Так и есть — на самой большой из граней был старательно выгравирован в обрамлении письмен сказочный шестиногий зверь с крыльями и щупальцами — геральдический символ Эуденоскаррианда.

— Кроме всего прочего, князю Сантору будет дана такая же — только изумрудная, — добавил Сухун.

И сейчас, положив под голову хурджин, на дне которого лежал заветный ларец, Костюк сжимал в руке висевший на груди мешочек с печатью.

Для имперской иерархии не было мелочей — каждому чиновнику, каждому рангу полагалась печать из своего материала. Яшмовые и нефритовые для провинциальных наместников, сердоликовые для придворных, топазовые для мелких воевод и сапфировые для воевод покрупнее рангом, ониксовые для судей…

Рубиновые печати, как он помнил, полагались только министрам и самым важным послам, а изумрудные — членам императорского совета и знатнейшим вассалам. Выше их шли лишь алмазные — каждую из которых делали много лет, и полагавшиеся исключительно членам императорской семьи.

Но дело, конечно, не в печатях.

Пожалуй, у них появился шанс всерьез чего-то добиться в этом мире.

Потому как Макеев не может не понимать, что даже будь у них в пять раз больше патронов или танков, гарнизон без настоящих союзников, без ресурсов, без выхода в широкий мир обречен.

И не столь важно, будет агония длиться годы или десятилетия.

Интерлюдия

Москва, Старый Арбат, 198... год

На Арбате, как всегда, было людно.

С тех пор как началась перестройка, эта недлинная московская улочка, воспетая Окуджавой, стала чем-то вроде средоточия нового времени. Сюда, словно в Мекку, тянулись люди со всех концов бескрайнего СССР — вдохнуть полной грудью вольного воздуха гласности и демократии.

Оно, конечно, хорошо. Но каково живущим здесь москвичам выслушивать сутками напролет импровизированные концерты бардов, гул непрерывного стихийного митинга, гомон многоязычной пестрой толпы приезжих, с любопытством рассматривающих выставки-продажи под открытым небом?

О том, каково оно, быть членом братства «старого арбатства», Сергей Сергеевич Байдаков, доктор наук, профессор, заведующий отделением перспективных проблем физики филиала МИФИ, знал не понаслышке. Он здесь родился и прожил уже без малого сорок лет. И всегда гордился причастностью к тому товариществу избранных, которым посчастливилось быть аборигенами этой поистине исторической части Москвы.

Однако ж последние два года жить здесь стало некомфортно. По крайней мере ему. Никак не мог привыкнуть ко всему этому бардаку и неразберихе.

Что-то менялось вокруг, страна медленно, но верно становилась другой, и Сергей Сергеевич до сих пор не мог определиться, нравилось ли ему это или нет.

Положим, было в перестройке что-то хорошее. По крайней мере, благодаря объявленной новым генсеком гласности то, что раньше было уделом тесных кухонь, выплеснулось из домов на улицы, на страницы газет и журналов, на экраны телевизоров. Хотя, конечно, многие тосковали по тем посиделкам на кухне за чашкой крепкого кофе, с раздобытой из-под полы у «Космоса» пачкой настоящего американского (а не сухумского) «Marlboro», бутылкой «Столичной» под тоненько нарезанную докторскую колбасу и спорами до хрипоты о судьбах русской интеллигенции, перспективах развития страны… Ой, да мало ли о чем говорилось.

Но как можно было принять разбалансирование экономики, разрыв привычных экономических и культурных связей как на международной арене, так и внутри собственного государства? Союз нерушимый республик свободных трещал, что называется, по швам. То там, то сям случались вспышки казалось бы навсегда изжитого национализма, этнические конфликты. В Прибалтике уже открыто заговорили о желании выйти из состава СССР.

А полупустые, непривычные для москвичей прилавки? Если так-то в столице, снабжение которой всегда было приоритетным для всей страны, то каково в провинциях? В обиход вернулись забытые со времен войны карточки, стыдливо называемые талонами, выдаваемые на продукты первой необходимости: колбасные изделия, масло, водку, сахар, моющие средства.

По городу ходил анекдот, недавно во всеуслышание рассказанный самим генсеком: дескать, раньше на майских и октябрьских демонстрациях несли портреты Брежнева в орденах, а теперь носят портреты Г. в талонах. Смешно? Не очень, если честно.

С приходом к власти нового партийного руководства многое изменилось и в положении самого Сергея Сергеевича. Его отец, член всесильного Политбюро и многолетний руководитель Госплана, был отправлен в отставку. С почетом, с орденом, с персональной пенсией союзного значения. Но это уже мелочи.

Не стало той могучей ауры, эгиды, надежней брони, защищавшей семью почти четверть века.

Естественно, Байдаков-младший и сам кое-чего достиг и имел вес в науке, но тут все сошлось один к одному. Провал операции «Порог», кончина двух государственных мужей, всячески поддерживавших исследования Сергея Сергеевича, апрельский Пленум 1985 года и начало перестройки, отставка отца…

Он даже угодил было под разбор его «дела» Комитетом партийного контроля. Долго, почти полгода, вынужден был ходить на заседания комиссии, объясняться там, писать отчеты, докладные записки, пояснения.

Если бы не вмешательство нового первого секретаря Московского горкома партии, отчего-то взявшего опального ученого под свою защиту, неизвестно еще как закончилась бы эта печальная история. Но с первым считались и спорить не стали. Закрыли «дело», ограничившись «строгачом». А ведь могли бы и вовсе вычистить из партии и забрать институт. Однако ж оставили. И даже позволили продолжать признанную бесперспективной разработку программы «Порог-2»…

Сергей Сергеевич шел мимо пестрых лотков, предлагавших москвичам и гостям столицы немыслимую прежде смесь сувениров. Тут и копилки в виде усыпанного звездами «бровеносца» Брежнева, и бюсты Сталина, и старые отцовские буденовки, найденные где-то в семейных шкафах, и традиционные русские матрешки, расписанные на модные нынче исторические темы. Вот набор, представляющий русских царей от Ивана Грозного до Николая ІІ. А здесь коллекция из «царей» советских: два Ильича, Сталин, Хрущев, Андропов, Черненко и теперешний «минеральный секретарь» (получивший такое прозвище из-за начатой им кампании по борьбе с пьянством).

У стенда с вывешенными свежими номерами прессы столпилась громадная толпа, живо обсуждающая открытое письмо преподавательницы Ленинградского технологического института Нины Андреевой, напечатанное пару дней назад «Советской Россией» под многозначительным заголовком «Не могу поступаться принципами».

Публикация наделала много шума. Воспрянувшая и окрыленная гласностью интеллигенция насторожилась. Не начало ли перемен? Неужели правы были те, кто горько шутил: «Во времена гласности не забывай о госбезопасности»? И теперь эта самая госбезопасность припомнит имена всех тех, кто в эйфории вседозволенности позволил себе лишнее?

— Нет, вы только послушайте! — возмущался парень лет двадцати пяти в «варенке». — «Поддерживаю партийный призыв отстоять честь и достоинство первопроходцев социализма. Думаю, что именно с этих партийно-классовых позиций мы и должны оценивать историческую роль всех руководителей партии и страны, в том числе и Сталина. В этом случае нельзя сводить дело к „придворному“ аспекту или к абстрактному морализаторству со стороны лиц, далеких и от того грозового времени, и от людей, которым пришлось тогда жить и работать. Да еще так работать, что и сегодня это является для нас вдохновляющим примером». Каково, господа?

— Позор-р! — единогласно заревела в ответ толпа.

Байдакова передернуло. И не столько от прочитанной цитаты, с мыслями которой он в общем-то был солидарен, сколько от этого обращения «господа», входившего в моду. Отчего слово «товарищ», с которым делали революцию, строили первые гиганты индустрии, шли в бой в годы Великой Отечественной, стало теперь архаизмом?

— А этот, а этот перл, господа?! — поддержала молодого человека интеллигентного вида дама средних лет в строгом «преподавательском» костюме и очках. — «Первый, причем наиболее полноводный идеологический поток, уже выявивший себя в ходе перестройки, претендует на модель некоего леволиберального интеллигентского социализма, якобы выразителя самого истинного и „чистого“ от классовых наслоений гуманизма. Его сторонники противопоставляют пролетарскому коллективизму „самоценность личности“ — с модернистскими исканиями в области культуры, богоискательскими тенденциями, технократическими идолами, проповедью „демократических“ прелестей современного капитализма, заискиваниями перед его реальными и мнимыми достижениями»…

— Позор! — воскликнул «вареный» юноша. — Мракобесие!

— Минуточку! — потрясла в воздухе пальчиком дама, призывая к тишине. — Это еще не все. Тут дальше самое интересное. «Его представители утверждают, что мы, дескать, построили не тот социализм и что-де только сегодня „впервые в истории сложился союз политического руководства и прогрессивной интеллигенции“. В то время, когда миллионы людей на нашей планете гибнут от голода, эпидемий и военных авантюр империализма, они требуют разработки „юридического кодекса защиты прав животных“, наделяют необыкновенным, сверхъестественным разумом природу и утверждают, что интеллигентность — не социальное, а биологическое качество, генетически передаваемое от родителей к детям. Объясните мне, что все это значит?» Нет слов, господа.

— Уж мы ей объясним, — многозначительно глядя на кулаки, пообещал краснолицый дядя в офицерском кителе, украшенном парочкой антикварных георгиевских крестов. — Придет времечко, всех краснопузых отправим в штаб Духонина! И всех инородцев заодно!

— Фи, гражданин! — брезгливо отстранился от соседа мужчина с ярко выраженными признаками «инородческой» национальности. — Как вам не стыдно?!

— А ты мне рот не затыкай, морда пархатая! Хватит, натерпелись от вас с вашей революцией! Семьдесят лет молчали!

«Вот оно, — думал Сергей Сергеевич. — Обнажились скрываемые годами язвы. Нетерпимость, грубость, шовинизм. И, главное, полная безответственность и равнодушие».

С такими вот равнодушием и безответственностью ему довелось столкнуться буквально час назад. В хорошо знакомом Доме на Старой площади…

— Вы понимаете, Сергей Сергеевич, — генсек говорил с мягким южным акцентом, выдававшим уроженца Кубанского края, где жило много выходцев из Украины, — нам сейчас не до того. Сейчас нужно о людях думать, о том, как их накормить, одеть, обуть. А вы со своими проектами. Несвоевременно, дорогой товарищ, несвоевременно.

— Но, Михаил Сергеевич, — прижав руки к груди, в который раз пытался донести до главного архитектора перестройки простую мысль Байдаков, — там же тоже люди остались. Наши, советские люди. Мы их предали, бросили на произвол судьбы. Кто о них подумает?..

— Это демагогия! — энергично махнула державная десница, как бы перечеркивая то, о чем говорилось в беседе. — Раньше нужно было думать. Когда вы замышляли ваш безумный проект, а кое-кто в Политбюро пошел у вас на поводу. Я уважал и уважаю вашего отца, Сергей Сергеевич, но, давайте говорить откровенно, вы попросту бессовестнейшим образом воспользовались его именем и связями, чтобы ввязать нашу страну в самую нелепую и дерзкую авантюру, какую только знала наша история! Слава богу, сама материя восстала против вас!

Последняя фраза звучала как-то неестественно в устах главного материалиста страны.

— Позвольте! — попытался вклиниться в поток речи генсека Байдаков.

— Не позволю! — Родимое пятно на лбу собеседника потемнело от гнева. — Нечего государственные деньги выбрасывать на ветер! Это у вас пережитки старого мышления. Перестраиваться нужно, товарищ Байдаков! Или вы предпочитаете по-новому, господин?!

Глаза над курносым носом по-ленински прищурились.

— Одним словом, разговор закончен! Не до ваших бредней теперь, понятно?!

— Понятно, — поник головой ученый и, повернувшись, пошел к двери.

— Что там у нас по Крыму, Егор Кузьмич? — услышал, как генсек обращается к своему заму, присутствовавшему при разговоре. — Как идет вырубка виноградной лозы? Это очень важно в плане дальнейшей борьбы с пьянством и алкоголизмом…

Да, борьба.

И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди.

«Октябрь и перестройка: революция продолжается», как был озаглавлен доклад «минерального секретаря», посвященный семидесятилетию событий осени 1917 года.

Революция, действительно, продолжалась, кладя на алтарь новые и новые жертвы.

И среди них оказалась пара тысяч обыкновенных советских людей, затерянных на чужой и враждебной планете…

Часть вторая КОЛОДЦЫ МРАКА

Пускай огонь коснется нашей кожи,

Пускай вода расправится с огнем,

Кто хочет жить, тот все на свете сможет,

И мы с тобой

Прорвемся все равно!

Сергей Маврин

Октябрьск/Тхан-Такх. Штаб ОСД ОГСВ

Уже который день Октябрьск напоминал, нет, не муравейник и не улей, а скорее уж всполошившуюся колонию воинственных сусликов. Все вертелось в нервном круговороте…

Сновали солдаты и офицеры, ополченцы вынимали из сундуков тщательно свернутую и пересыпанную от моли сухой листвой жутко вонючей курумы старую форму.

На стрельбище инструкторы гоняли аборигенов, отрабатывая команды и заставляя их повторять подзабытые приемы обращения с оружием, а вторые номера ручных пулеметов меняли засаленные халаты на песчанку местного производства.

В Академии тоже кипела работа — там спешно писали справки для командования рейдеров насчет краев, куда они идут, торопливо вытаскивали из секретных ящиков рулоны карт на марш и район возможных боевых действий, чтобы быстро, ночами, при свете немногих оставшихся сбереженных ламп перечертить их, снабдив нужными пояснениями и легендами.

Гремели и лязгали вытаскиваемые из оружейных комнат и ящиков оружие и амуниция.

Ругаясь на чем свет стоит, мешая ядреный мат с местными богохульствами, взводные топтались в цитадели у кабинета завбоеприпасами, прапорщика Лунева, стараясь выцарапать из него драгоценные цинки калибров 7,62, 14,5, и 9-мм — пистолетных и пулеметных.

Со складов вещевого довольствия у другого прапорщика, Довбняка, вытаскивали кожаные и брезентовые разгрузки местной и земной работы, фартуки и куртки, защищающие от стрел, кобуры и чехлы, плащ-палатки — и тоже без брани не обходилось.

Громко взрыкивали гоняемые на холостых оборотах движки машин в автобронепарке.

Кряхтя, земляне вместе с помощниками из местных стаскивали машины, мирно стоящие на дубовых брусьях в боксах, поднимали домкратами, печально созерцая треснувшие покрышки, подкрашивая пятнышки ржавчины на броне и с горькими вздохами устанавливая еще живые аккумуляторы.

С машинами был самый больной вопрос, ведь от них зависел не просто успех экспедиции, а сама жизнь бойцов. Особо позаботились о буксирных тросах, которые смазали последним тавотом и старательно проверили, нет ли переломов проволоки. Потому как если что, то машину придется тащить до самого дома: республика не слишком богата, чтобы разбрасываться техникой.

До глубокой ночи горел свет в лабораториях. Химики подбирали состав топливной смеси (особо для дизелей, особо для бензиновых моторов), мешая скипидар со спиртом и маслом, добавляя по капле или ведру сваренное магами и шаманами гнусно пахнущее варево. Как оно работало, не знали не только химики, но и сами шаманы. Однако ж оно работало, и горючее получалось относительно неплохим.

Правда, заведующие ГСМ — сержант Логинов и прапорщик Махмудов все равно ходили хмурые и злые. По приказу Макеева рейдгруппа должна была взять полуторакратный запас топлива — две трети всего, что накопили они тяжким трудом за прошедшие годы.

Во всей этой общей неразберихе у каждого был свой смысл и свой маневр. И довольно скоро настал день, когда все было готово. Вся предназначенная к рейду техника была отобрана, прошла тщательную профилактику, снабжена запасками.

Люди собрались, надели «лифчики» боевой разгрузки, прицепили кобуры с пистолетами, закинули на плечо автоматы и карабины, подхватили вещмешки с барахлом и сухпаем и ждали только сигнала к выступлению.

Дело было лишь за приказом и подписью руководства. Но вот за этим и стало дело, поскольку в последние дни вдруг стали громче звучать речи, что, дескать, как бы не пустое и небезопасное дело затеяно. Потому как одно дело в чужом пиру похмелье, а вот куда хуже — это тумаки в чужой драке. Недовольные даже написали письма в Совет с обоснованием своих возражений.

Это была первая серьезная оппозиция за прошедшие годы, так что Макеев мог себя поздравить в некотором роде — у него как у настоящего русского царя завелись свои раскольники.

Нет, до царя ему, положим, далеко, да и многое из того, что говорят раскольники, в сущности верно. Он бы и сам не прочь принять какой-нибудь из их планов. Только при всех своих достоинствах эти планы не учитывали одного — фактора времени. Ибо в письме говорилось, что больше трех месяцев рейдгруппе не продержаться, а конный марш при самых выгодных условиях займет тридцать дней — это если идти без отдыха, не ожидая отстающих.

А ведь если стать на их точку зрения, то нужно еще будет снестись с Лыковым, разослать гонцов в кочевья, собрать всю ораву.

Да, время, время…

И почему-то поневоле ему все чаще вспоминался Афганистан…

Туда тоже ведь сунулись вот так, торопливо и не особенно думая, не ожидая ничего опасного, с одной стороны, и страшась того, что если не придут они, то придут американцы — с другой.

Макеев помнил разговоры в штабе ограниченного военного контингента, что, мол, накануне декабря семьдесят девятого был какой-то доклад ГРУ с печальными прогнозами, чем кончится эта затея, прочтя который, первый зам командующего сухопутными войсками брякнул маршалу Устинову: «Да что они смогут против нас, эти… мужики в шароварах?!»

И еще: случайно услышанный уже на Аргуэрлайле веселенький рассказ порученца Мезенцева — лощеного подполковника-особиста.

Тот поведал исходящий будто бы от приближенного самого генсека, тогда еще шефа КГБ, слушок, как не хотел старенький, уже одной ногой стоящий в могиле Леонид Ильич Брежнев давать команду на ввод войск, как раз за разом снимал вопрос с заседаний Политбюро, в котором большинство уже согласилось с доводами армейцев и Комитета. Как к нему, разбитому очередным инсультом, приезжал лично Андропов, и он, еще не восстановив речь, дрожащей рукой написал на листке, вырванном из блокнота, что этого делать нельзя, что мы станем интервентами и что мир не поймет того, что они сделают… Но все-таки дожали старика, оставшегося почти единственным несогласным в Политбюро.

Тогда Александр, ощущая неприязнь к ерническому тону особиста, испытал и невольное уважение к покойному генсеку, над которым прежде посмеивался и не считал грехом рассказать о нем анекдотец.

Но теперь похожая дилемма встала перед ним. В этом мире, конечно, не знали слов «интервенция» или тем более «экспорт революции». Напротив, подмять под себя соседа силой меча было нормальным делом. Но только вот и рассчитываться, если чего, здесь доводилось не ругательными резолюциями ООН или торговым эмбарго. Платой за ошибку были уже твои сожженные города и веси, твоя страна под чужим сапогом и персонально твоя голова на колу перед вратами твоего собственного дворца.

Если гарнизону по какой-то причине суждено потерпеть поражение, он не просто лишится какого-то количества людей, БТР или патронов. Нет, все увидят, что, несмотря на страшное оружие, они вполне победимы, а на ослабевшего волка первыми кидаются сородичи.

С другой стороны, как долго смогут они еще протянуть, сидя, как черепаха, спрятавшаяся в панцирь? До тех пор, пока не прилетит орел-халзан и не сбросит с высоты камень, дробящий твою крепкую костяную броню? Или пока хитрый степной шакал не закатит тебя в ближайшую лужу, где ты поневоле развернешься, чтобы не захлебнуться…

И вот сегодня, вот на этом заседании, Макееву предстояло принять решение. Окончательное и судьбоносное (вот словечко-то прицепилось!).

А споры разгорелись нешуточные!

— Без зерна ихнего, говоришь, если чего, обойдемся?! — раздраженно гудел Довбняк. — Я тебе, Георгий Ильич, так скажу. У тебя, конечно, звездочек больше, но мы тут не звездочками меряемся! Ты забыл небось прошлую зиму, когда саранча восточные поля поела? А то, что от старого урожая осталось, это ж по твоей инициативе мы в спирт перегнали — для твоих учений! И что было с того? А? Забыл? Как для детей по жмене муки с обсевками с пола амбаров наметали? Забыл, как на предгорных хуторах люди хомячьи да тушканчиковые норы раскапывали и грызунов на суп пускали; как лисиц с шакалами чавкали за милую душу? Забыл, как Октябрьск без хлеба месяц сидел на одной баранине? Да и ту только милостью товарища Лыкова имели, а то без него да без Ильгиз Гаэриловны пришлось бы жрать нам седьмую конскую залупу без соли!!!

— Не ори, все помню! — буркнул Анохин, наливаясь злобой. — Вот на том спирту сейчас и поедем!

И пробурчал что-то насчет заведующих столовыми, которые много на себя берут, когда не им воевать.

— Ну, товарищ майор, то есть председатель, ну скажите же хоть вы ему! — обратился, всплеснув руками, прапорщик к Александру.

И вслед за ним все взгляды членов президиума обратились на сидевшего во главе стола в резном кресле Макеева.

«Ну что, председатель, пришло тебе время решать, править, так сказать!»

Уже не в первый раз майор задумывался о том, что и в самом деле решение о посылке войск в не очень дальний и как будто не очень опасный поход станет очередным решающим водоразделом в истории его маленького народа, его маленькой страны и, само собой, его личной жизни.

Да, именно в эти дни он, обычный в сущности майор Советской армии, ее самых многочисленных сил — мотострелков, начал по-настоящему осознавать, что он теперь уже не майор, а его подчиненные — не солдаты и вольнонаемная обслуга. Что как ни крути, а он правитель — и не какой-то там секретарь райкома или даже земной президент карликовой карибской или африканской страны. Он — государь, а значит, ответственность на нем уже соответствующая, не майорская. И даже не генеральская.

И сейчас, на последнем заседании Совета, он еще раз обдумывал все с самого начала.

А начало было положено месяц с лишним назад, когда вместе с очередным караваном, привезшим хлопок и серу, прибыл и гонец с посланием от правителей города Винрамз.

Письмо, как сказал Мак Арс и подтвердила Алтен (маги знали толк в подобных вещах), написано было по всем правилам. На дорогой шелковой бумаге, уложено в шкатулку, которую не открыть, а можно лишь распилить, с печатями, написанное в принятых у местных «бугров» выражениях с подобающим политесом.

Если перевести изложенное в послании на понятный язык, было оно кратким и недвусмысленным: «Спасите, драгоценные чужинцы, мы пропадаем!!»

Суть дела была такова.

Вся область города Винрамз и сам этот торговый и ремесленный центр областного масштаба весьма страдали от набегов лихих людей. Причем тут явно количество перешло в качество. Если прежде они просто грабили купцов и селения, то сейчас перешли к настоящей блокаде, полному уничтожению проходящих караванов, перехвату идущих в город обозов с едой и сожжению селений. Все эти разбойники — ватаги кочевников из изгоев, родства не помнящих, остатки армии сгинувшей империи тьмы и дезертиры из разнокалиберных бандочек и дружин новоявленных властителей уделов — решили, кажется, всерьез доконать несчастный город. Сдерживало порыв головорезов только отсутствие единого вожака — за власть грызлись несколько атаманов самых крупных шаек. Но это явно не могло продолжаться долго, ибо сильнее взаимной неприязни и недоверия было стремление захватить Винрамз.

И неудивительно, завоеватель получал огромное преимущество и возможность безбедной жизни в должности царя, не меньше. Поскольку Винрамз был центром области почти с полумиллионным населением.

Но среди винрамзцев воинов, способных и желающих защитить свою собственную землю, почти не нашлось. Это были внутренние области бывшего Сарнагарасахала, и здешний народ веками отучали от умения и желания воевать, даже армию тут имперцы почти не набирали. Люди-бараны, как высокомерно называли их степняки. Ни дать ни взять, как о погибающем Риме с его огромным населением какой-то варварский вождь сказал с дикарским юмором: «Чем гуще трава, тем легче косить».

Тут жили ремесленники, торговцы, земледельцы пригородных сел, рудокопы… Но умеющих и желающих драться почти не имелось. Пару раз импровизированное городское ополчение из отобранных по жребию или вообще выпущенных из тюрем, должников и прочего подневольного люда выводили в поле, и всегда оно бежало от во много раз более слабого врага, разгоняемое силой оружия и магией. Да и с магами у них были проблемы, как и везде в бывшей империи. Чары Шеонакаллу иссякли, а мелкие вольные маги были на вес золота.

Совет именитых — эфемерное «правительство» Винрамза принялось скликать наемников, но созданные вокруг города посты импровизированного пояса обороны не справлялись с возложенными на них задачами.

Выстроенные по единому образцу — на развалинах старых домов, обнесенные невысокими валами, защищаемые разнокалиберными отрядами и отрядцами, они были грозны лишь на вид.

Никакого взаимодействия между постами практически не было. При нападении каждый пост выживал или погибал в гордом одиночестве.

Очень быстро обитатели этих мини-крепостей начали жить по принципу: «нас не трогают, и мы никого не трогаем». Разбойники тоже довольно быстро прознали о подобной манере обитателей крепостенок и стали методично уничтожать их одну за другой. Несколько постов они разрушили до основания, а их обитателей убили или захватили в рабство. Посты заново восстанавливались и обустраивались, но спустя некоторое время все повторялось заново. Только за это лето потери составили не менее трехсот человек.

Вот тогда-то и вспомнили о сидящих в южной Степи пришельцах.

И предложили в должных выражениях «светлейшему Сантору Макхею, князю Тхан-Такх, рекомого также Окхтиябрск, владетелю сего града и всех иных земель, что в отчине его» взять «под свою высокую руку Винрамз и область, где тот стоит».

В письме была обещана дань в размере четвертой части всего урожая и доходов торговцев, причем они обязывались самолично доставить ее в Тхан-Такх, а также право выбирать по две сотни красавиц ежегодно, хоть даже дочерей самых знатных людей, право на все копи и рудники, и еще куча обычных в таких случаях обещаний.

Созванное Макеевым заседание Совета хотя и не сразу, но приняло решение: просьбу поддержать и Винрамз защитить, оказав соседям интернациональную помощь.

Надо сказать, были сомнения, кто-то даже предположил хитрую провокацию врагов (непонятно каких). По приказу Макеева гонца подвергли перекрестному допросу с применением магии, позволявшей отличить правду ото лжи. Точно так же тщательно были опрошены купцы и караванщики, и они все подтвердили: дела в Винрамзе плохи.

И лишь тогда решение было принято. Само собой, были сказаны красивые и правильные (правильные без дураков) слова о том, что надо спасти мирных людей от смерти и насилия. Но, конечно, даже те, кто искренне так считал, держали в уме и другое.

То, что Тхан-Такх стоит в безлюдной и неплодородной местности. Что в горах нет ничего, кроме бедной руды и плохого угля. Что, несмотря на старенькие трактора, картошку и земные сорта пшеницы, им еле-еле хватало урожая, по своим, конечно, меркам, так, чтобы не было голодных.

А новые владения — это хлеб, мясо, шкуры. В Винрамзе растет и хлопок, а хлопок — это порох. Это фрукты, виноград и арбузы на бахчах, земли под подсолнечник, а все эти культуры не только и не столько сахар, масло, но и спирт и топливо. Там есть ртуть, медь и свинец — и не те жалкие жилы, что с трудом находят в окрестных горах.

Это, наконец, много людей, то есть возможность строить настоящие большие заводы, пусть пока и мануфактуры. Причем люди пусть и не воинственные, в отличие от побратимов-кочевников, но зато хоть как-то цивилизованные. (А что не воинственные — даже хорошо, бунтовать не будут.)

В родном мире, который, похоже, для них уже потерян, сказали бы, что это будущая промышленная и аграрная база для быстрого прогресса и построения великой державы. Но майор может, не кривя душой, выразиться проще: это — будущее.

Ибо почти физически Макеев ощущал, как потихоньку-полегоньку, словно капли воды в дорогой клепсидре, уходит их время…

Стареет техника. Быстрее, чем они ожидали. Кончаются, хотя и не так быстро, боеприпасы, да и людей из коренных землян все меньше. Вот три месяца назад умер старшина-сверхсрочник Антон Николаев. Сорок три года всего было мужику. Как установил Тупиков, обычный инфаркт доконал начальника водителей Октябрьска. Первая естественная смерть. И первый звоночек… Вернее, не первый, чего уж там.

И предложение-просьба винрамзских купчин, прямо летописное «придите и володейте нами», было очень кстати.

И вот в самом конце подготовки к операции вдруг появилась оппозиция этой идее, пожалуй, первая серьезная оппозиция за время существования гарнизона.

Причем не от тех, от кого можно было ожидать. Заместитель Анохина Стогов и командир взвода быстрого реагирования Шмаков подали своему начальнику идентичные рапорта. Стогов писал, что уход такого количества солдат и самое главное — техники сделает Октябрьск очень уязвимым, чем могут воспользоваться скрытые враги. А Шмаков заявил, что за редким исключением солдаты на гражданке расслабились, обросли жирком (как в переносном, так и в прямом смысле) и попали под влияние своих жен — местных отсталых и неграмотных клуш, как он выразился, и бойцовские качества их сильно упали. В этой связи они, не отрицая саму идею, предложили послать в Винрамз не полноценную войсковую группу, а сводную роту из частей постоянной готовности, усиленную добровольцами из кочевников Лыкова.

Виктор обещал, что его орлы в месяц передавят тамошних бандитов, ну а чтобы поддерживать порядок и гонять уцелевших, хватит и степняков. В крайнем случае он предлагал оставить в Винрамзе его взвод с тремя-четырьмя БМП, чего хватит с избытком для разгрома средней местной армии. Он даже был согласен взять на себя обязанности коменданта Винрамза и контролировать своевременную выплату дани с помощью гарнизона из степняков.

Что хуже, к этому мнению присоединился и Анохин. По его словам, риск потерять технику и вооружение, скажем, из-за сильной внезапной магической атаки, не компенсировал возможные выгоды. Тем более эту дань еще надо было перевезти за тридевять земель (за морем, известно, телушка — полушка).

К этому мнению присоединились, пусть и с оговорками, еще десяток офицеров. Не остались в стороне и аборигены, подав челобитную на тему, что, мол, в нынешнее суровое время опасно оставлять город без стольких храбрых солдат и грозных стальных нетварей.

И Макеев подавил первый порыв разорвать дурацкие бумажки, предварительно написав на них что-то непечатное.

Он, что называется, нюхом почуял: тут не так все просто.

Нет, то, что, положим, тут явно вырисовывалось желание Шмакова порулить самому, без командирского пригляда, стать своего рода бароном вдали от княжеско-майорско-председательско-сардарского пригляда — это даже и без Алтен было ясно.

Но вот с какого боку тут вылез тишайший Борька Стогов, типичный серый неудачник и, как говорили раньше, «какприкак»? Что толкнуло его в ряды оппозиции?

И с чего бы здешним жителям, обычно с философским смирением воспринимавшим всякие инициативы властей, вдруг воспротивиться воле градоначальника?

Или и в самом деле они так привыкли жить за спиной земного воинства, что даже тень опасности остаться без защиты так их напрягает?

И почему именно сейчас, когда уже почти все готово? Ведь в самом начале скептически высказывался только Лыков, по мнению которого их просто пытаются использовать в борьбе за власть.

Макеев чуял за всем этим какой-то подвох или недобрую загадку. Или у него разыгралась паранойя — профессиональная болезнь любого властителя?

Но если это, допустим, происки неведомого врага, то с другой стороны, зачем бы этому врагу быть против того, чтобы гарнизон Октябрьска оказался ослаблен? Или кто-то рассчитывает прибить их одним ударом, пока они все тут?

Вздор, такой силы магия была лишь у Конгрегации, причем не своя, а заемная, оставшаяся от глубокой древности, и теперь уже такой не будет, по крайней мере, по утверждению самих чародеев и великих степных шаманов…

Усилием воли Александр вернулся к реальности.

Спор между тем уже пошел по второму и даже третьему кругу.

— Я повторяю, — размахивал руками Бровченко, — то, что вы называете барахлом, товарищи офицеры и степняки, это лучшее, что у меня есть!

— Да оно вообще ездит непонятно как! — заорал с места Анохин. — Не знаю, о чем думало начальство, когда вообще это все сюда посылало.

— Ну вот начальнику тыла ТуркВО и жаловались бы… — не остался в долгу капитан. — Поговорите с магами, может, и подадите весточку! Скажите спасибо товарищу Эгорио, без него бы и это не удалось поддерживать на ходу. И не орите мне, как вы завели моду, что его железки ломаются через сто кэмэ — других запчастей взять неоткуда! Мы и имеющееся поддерживаем на ходу только потому, что разбираем потихоньку старье, и его хватит всего на несколько лет.

— Как хотите, — махнул рукой Анохин, — но без того, чтобы дать механикам-водителям подучиться хотя бы пять-шесть часов, я никого никуда не поведу. Потому что тогда весь этот поход кончится, еще не доезжая до Эльгайского перевала, в придорожных оврагах.

— А чему вы, товарищ начальник штаба сил самообороны, — ядовито осведомился Вилкас, — в таком случае учили раньше своих орлов?

— Ага! — взвился капитан. — Это ведь вы, Роальд Витовтович, установили такой порядок, что экипажи видят машины два раза в год. Покрутят башни, запустят моторы, кому повезет — проедет до ближних хуторов, баранов с курами там попугает, да и когда-никогда выпустит пару снарядов по скалам! Моторесурс бережем, понимаешь ли, мать вашу! И все! А в остальное время учим… пешим по-конному, как моего батю в сороковом! Теорехтически! Спасибо хоть тренажер сделали, дерьмовенький, но сделали.

Все невольно усмехнулись. Анохин вспомнил придумку гарнизонных умельцев: деревянный макет бронемашины с вырезанной из дерева местными столярами пушкой и рычагами водителя, таскаемый по плацу парой лошадей. В нем строевые команды хоть как-то подновляли навыки вождения и обращения с оружием.

— Подожди, Роальд, — буркнул Анохин, — вот через несколько лет у нас и бронетехники не будет. Тогда что запоешь? И вот в такой ситуации мы пойдем гробить наши машины в этом е…м походе?

— Несколько лет — это долго, Георгий, — бросил Макеев. — И, кстати, — усмехнулся он, — может, если этот… поход удастся, через несколько лет мы и сами сможем делать броневики. Ладно, вижу, что додемократии мы не доросли. Поэтому слушай приказ. Давайте, — кивнул он двум стенографистам — землянину Коле Копылову и бывшему сарнагарасахальскому писцу Зомге Ратте. — Записывайте.

В связи с поступившей просьбой законных властей города Винрамз об оказании вооруженной помощи и утвердительным решением городского Совета Октябрьска от седьмого числа месяца Ривт, года Белого Неба… (в скобках: двадцатого августа 1991 года) приказываю:

Создать сводную рейдовую группу из числа бойцов сил самообороны города — военнослужащих Советской армии и местных жителей (в соотношении один к двум).

Выделить рейдовой группе бронетехнику из числа находящейся в наилучшем состоянии и автотранспорт по потребности.

Начальнику службы связи, младшему лейтенанту Николаеву О. И., обеспечить убывающую рейдовую группу сил самообороны средствами связи в полном объеме.

Также начальнику связи Николаеву О. И. отобрать для действий в составе рейдовой группы самых опытных радистов из имеющихся в наличии.

Поручить командование рейдовой группой особо сформированному центру боевого управления (в дальнейшем ЦБУ). В состав ЦБУ включить капитана Анохина Г. И., капитана Стогова Б. С., старшего лейтенанта Боброва Г. Е., переводчика и консультанта Зомга Ратте, старшего шамана Румтара и сотника Камр Адая.

Заместителю по технике и вооружению сил самообороны, капитану Бровченко И. А. передать необходимое количество боеприпасов, однако не больше, чем пятую часть складского остатка, а также обеспечить снабжение динамитом и образцами вооружения, произведенными под его руководством для боевых испытаний.

По завершении всех вышеперечисленных мероприятий доложить о выполнении.

Выступление осуществляется по готовности.

После выступления рейдовой группе совершить марш в район города Винрамз.

В указанный район выдвигаться нижеследующим маршрутом: Эльгайский перевал — Туюксу-Тордайгыр — Римир — область Дэшт-Рагго — Сар-Аркаэльская степь — Винрамз. С организацией промежуточного пункта базирования и созданием складов ГСМ в районе Римирского городища.

По прибытии в город Винрамз действовать по обстановке, исходя из необходимости уничтожения террористических и бандитских формирований, орудующих в районе операции.

По завершении операции оставить в городе Винрамз гарнизон, исходя из военной целесообразности, но не более одной трети от состава рейдовой группы…

Макеев запнулся.

— …на момент окончания операции. После чего осуществить в максимально короткий срок возвращение оставшегося личного состава и техники на место постоянной дислокации, город Октябрьск.

Ответственный за исполнение — капитан Анохин Г. И.

Подпись.

Председатель Совета города-республики Октябрьск, А. С. Макеев.

И уже садясь, добавил:

— Я сказал все. Выполнять!

…За сотни километров от Октябрьска, в глубоком подземелье, смотревший в черный полированный обсидиан немолодой человек в балахоне с капюшоном, надвинутым на глаза, удовлетворенно улыбнулся половинкой обожженного лица.

Пусть все пошло не так, как он ожидал, но, в конце концов, все закончится именно так, как ему нужно.

Он сейчас даже жалел, что жалкие чужинцы, у которых, если вдуматься, мозгов не больше, чем у их железных черепах, не смогут увидеть и оценить красоту его замысла.

Тогда, может быть, они бы все поняли и смиренно согласились бы стать спицами в колесе судьбы. Судьбы, с которой они так отчаянно и глупо сражаются, вернее, думают, что сражаются. Но где им понять ту мудрость, что с судьбой, как и с драконом, невозможно сражаться. Разве дракон сражается? Он просто хочет пообедать…

Но, увы, сперва придется этим людишкам попасть во все старательно расставленные им ловушки. Расставленные на всех возможных развилках дороги так, что, даже выбравшись из одной, они обречены попасть в другую.

Так что пусть пока подергаются, пусть думают, что от них что-то зависит и что они что-то могут…

Бывший Сарнагарасахал. Рейдовая группа сил самообороны города-республики Октябрьск/Тхан-Такх

Колонна затормозила возле утеса с косо срезанной вершиной, где на уступах стояли выветренные статуи неведомых богов или духов.

Прямо против капища ущелье запирал вал конечной морены ледника Туюксу.

Тут кончались владения союзников и начиналась полностью ничья земля.

Дорога полого поднималась к ущелью и вилась серпантином по склону, выходя на древние боковые морены ледника.

Офицеры молча стояли у головной машины, глядя на покрывающие щебень маки и эдельвейсы.

На окружающих склонах по-хозяйски расположились целые колонии сурков, по гребню бежало стадо горных козлов — таутеке. На поверхности ледников и снежных склонов виднелись следы барсов.

— Ну, мужики, давайте, что ль, по машинам! — наконец скомандовал Анохин.

И колонна особой рейдовой группы сил самообороны двинулась вперед, в неизвестность.

Дорога шла гористой местностью, мимо скал, словно бы сложенных или обточенных руками человека. В горах росли березы, тополя, ели.

И солдаты, и даже местные жители с любопытством озирались, потому как местность по сторонам дороги была совсем непривычной. Горно-лесная полоса с возвышающимися среди леса скальными останцами. Их окружал вполне среднерусский лес — березы и сосны, можжевельник, густой и пахучий (у зампотеха аж слюнки текли — это ж сколько скипидара, на целую танковую дивизию нагнать можно!). Огромные тюльпаны — шафранно-красные, с цветком в две ладони.

Дальше были предгорья, пышные луга с осыпями и зарослями остролиста. Дорога шла по гористой местности, покрытой хвойным лесом. Масса грибов — груздей, рыжиков, боровиков, волнушек, лисичек. На полянах куртины земляники и сосны под три десятка метров высотой.

(Дрова! А у них даже с углем проблемы.)

Заросли крепкого самшита — железное дерево, тонущее в воде, как камень, незаменимый материал для луков и осей кибиток. За один ствол такого кочевники платят десять баранов. Это при том, что девочку брачного возраста, не самую красивую, конечно, можно купить за сорок.

А рядом со всем этим северным великолепием, в тугаях по долинам речушек произрастали миндаль и дикий виноград.

Следопыты не успевали докладывать про живность. Архары, их мелкие собратья козлики-елики, маралы, медведь, лисицы, барсуки, дикобразы, кабаны…

Воистину было бы чудесно перебраться сюда из сухого и ветреного Тхан-Такх, да только как это все организовать?

Но вот они покинули предгорья и вновь двинулись жаркой сухой степью. Четыре часа марша, привал с техосмотром и профилактикой и вновь в путь до следующего привала. Правда, останавливались чаще. То дряхлая покрышка лопнет, то карбюратор не выдержит сражения с дрянной топливной смесью, то сдохнет многократно уже чиненная система зажигания.

И вновь путь среди обрывистых сопок.

По пути почти не попадалось ни селений, ни даже кочевок — лишь протоптанные идущими тысячи лет караванами пути, запутанные тропы, ведущие к редким водопоям.

Колонна все чаще останавливалась, штабная группа рылась в картах и кроках маршрута, пытаясь найти редкие ориентиры вроде «двугорбого черного холма» или «старой башни с круглой крышей». Вот так башня — вроде она, но крыши на ней нет — то ли все-таки не та, то ли крыша провалилась.

Но вот, наконец, на пятый день пути на горизонте появились кое-как подновленные стены города Тордайгыр — центра одноименного оазиса.

Оазис тонул в зарослях кустарников, усыпанных белыми, розовыми, нежно-фиолетовыми и огненно-красными цветами. Укрытый от палящего зноя пушистыми кронами изумрудных сосен, раскинувшийся в долине Тордайгыр дал отдых измученному взгляду путников, уставших от однообразного степного пейзажа.

Впрочем, вблизи город оказался не столь уж красив… И явно, как бы это сказать, неприветлив.

Тордайгыр встретил их пустынными улочками и закрытыми духанами — как будто население города в одночасье вымерло. Даже бродячие собаки, имевшие привычку выбегать к караванам и лаять в надежде на подачку, в этот день куда-то исчезли. Грязные улицы, глинобитные дувалы, ишаки и верблюды в качестве основной тягловой силы. На улицах немноголюдно, совсем не видно женщин.

Неподалеку от въезда в город, в проломе стены, из-за полуразрушенного дувала выполз древний старец в рваном чапане на голое тело, в остроконечной шапке, увешанной пожелтевшими костями. Выкрикивая какие-то непонятные фразы и размахивая над головой высохшими кулачками, он попытался преградить дорогу головному БТР. Водитель, само собой, не думал останавливаться (ну какой же дурак полезет под стальную нетварь чужаков?) и едва не задавил старикашку. В самый последний момент тот, проявив несвойственную его возрасту прыть, отскочил в сторону и принялся бросать в шедшие мимо него машины пригоршни земли, что-то выкрикивая, вертясь и приплясывая.

Сидящие на броне земляне взялись дружно гоготать, кое-кто демонстрировал хрычу известный жест, одинаковый, наверное, во всех мирах, где живет вездесущее племя человеков.

А вот местные отнюдь не смеялись. Они плевались сквозь зубы, делали охранные знаки от зла, некоторые тянулись к стволам.

Затем старик резко остановился, вытаращив глаза на проезжающих мимо него чужаков, сдернул с себя рваные штаны, повернулся и выставил в сторону колонны морщинистую задницу.

Сидевший рядом с Бобровым солдат-абориген вырвал из-за пояса ракетницу, и если бы Глеб не перехватил его руку, то старый козел получил бы ниже спины добрую порцию чугунной картечи.

— Ты чего, сдурел? — выкрикнул старлей. — Без команды не стрелять!

Из сбивчивой речи бойца выяснилось, что этот старец не просто сумасшедший, а бывший жрец Шеонакаллу, которые после того, как были повергнуты их алтари и разрушен проклятый Лабиринт под Сарнагаром, не только лишились силы, но и начали лишаться рассудка. Причем чем выше было положение в иерархии, тем глубже было безумие.

Тем не менее рейдгруппа без происшествий пересекла город.

На окраине виднелся недостроенный храм. Причем не из сооружений прежней зловещей веры, большинство из которых стояло пустыми и растаскивалось аборигенами на кирпичи.

То, что это храм, было понятно, хотя по всем признакам грандиозная стройка была прекращена в самом начале: виднелись лишь фундамент и первые ряды циклопической кладки. Глыбы отесанного камня, достигавшие двух человеческих ростов, да внутренние недостроенные помещения со стенами из базальтовых плит с очень сложным расположением. По бокам возвышались десятка два исполинских колонн, подпиравших несуществующий портик. И в длину и в ширину сооружение простиралось метров на двести.

Бобров слышал об этих руинах. Перед походом весь комсостав был коротко проинструктирован купеческим старшиной Октябрьска Родиром Соной насчет краев, куда они идут.

Стоит, мол, в Тордайгыре с незапамятных времен строение, но кому посвящено было да кто сооружал — неизвестно. Однако же жрецы Черного Солнца, что старались извести все культовые сооружения старых времен и богов, с чего-то его не тронули.

Но вот летописи говорят, что еще когда первые таггаты имперцев пришли на эти земли, Аггар-Тааш (так на древнем забытом языке звучало имя этого храма, а может быть бога, которому тут молились) уже был легендой.

Научная группа ОГСВ сюда, естественно, не добралась, но вот побывавший тут уже после исчезновения дромоса Костюк написал в донесении, что сооружение чем-то похоже на храмы Юкатана.

От ворот недостроенного храма на восток уходила прямая магистраль, мощенная гладкими каменными плитами. Она упиралась в городские ворота — такая необычная в этом мире кривых улочек и пыльных караванных троп.

«Прямо как дорога в ад…» — мрачно подумал Бобров.

— Надо же, как по заказу, — усмехнулся прапорщик Непийвода. — Нам именно туда и лежит путь.

Глеб даже вздрогнул и незаметно трижды сплюнул через левое плечо.

Они миновали хилые заграждения на воротах с униженно кланяющимися стражниками, и вновь двинулись по степи.

Им предстоял поход к месту знаменитой на все окрестные степи Римирской ярмарки, стоявшей на торговом пути из Оиссы в земли Конгрегации и одновременно — на пересечении путей перекочевок.

Несмотря на все беды и потрясения, выпавшие на долю бывшего Сарнагарасахала, ярмарка не захирела, и сюда по-прежнему тянулись купеческие караваны. Степные товары — кожи, шерсть, шкурки каракуля, барса и ташкуна шли в обмен на муку, украшения, оружие, посуду.

Как гласила «объективка», составленная отделом перспективного планирования, ежегодно тут продавались по сто тысяч голов коров и быков, столько же лошадей, а бараны уж точно не поддавались счету. На этой же ярмарке собиралась родовая знать, тут заключались договоры и союзы, вершились брачные сговоры. Тут даже созывался суд старейшин, который разбирал дела об угодьях и пастбищах.

Можно сказать, что там был настоящий город, хотя это было скорее городище при ярмарке.

Рейдовые маги, как бывало нередко, ничего не почуяли.

Насторожились разведчики, встревоженные странным безлюдьем вокруг обычно оживленной ярмарки.

Посланный вперед усиленный мотопатруль — ГАЗ-66 с кунгом, бронированным от стрел дюралем, и машина Боброва двинулись вперед.

Ввиду валов городища они остановились — над ними висели тяжелые столбы дыма.

Глеб Бобров спрыгнул на землю с автоматом на изготовку, уже догадываясь, что произошло что-то жуткое.

Легкий ветерок донес до него запах остывшего жаркого, словно пару часов назад кто-то неподалеку устраивал привал, жарил над огнем мясо. Когда же он увидел, откуда исходит запах, то его замутило.

На невысоком холме торчал из земли обугленный столб, на котором висел сожженный труп человека. Ноги ниже колен отпали и валялись где-то в куче углей под столбом.

Человек был прибит к столбу за руки толстыми железными гвоздями — коваными, квадратными, дорогими.

Офицер еле сдержал рвоту, но быстро привел организм в норму, вспомнив, что повидал много вещей и пострашнее.

Час спустя, въезжая в сожженные ворота в земляном валу, отряд сразу остановился — площадь перед ними была усеяна трупами. Сплошь лежали тела, изрубленные мечами, пробитые стрелами и копьями. Они лежали и поодиночке, и группами. Некоторые были раздеты догола, на других были даже неснятые золотые украшения.

Рядом с убитыми безучастно сидели живые.

При виде землян они кинулись к ним, с плачем целуя броню. Люди в бинтах на свежих ранах, с оружием, взрослые крепкие воины.

Потрясенные земляне рассыпались по полю, подбирая кто оброненный меч, кто круглый щит или копье.

Но оружия было мало — бедолаг явно застали врасплох.

Люди всех племен, кланов, сословий, мужчины, женщины и дети, раздетые донага. Их закалывали мечами, разбивали им головы, перерезали глотки. Кровь, мозги, изрубленные тела, вспоротые животы, внутренности, вырванные сердца валялись повсюду. Со стен свисали гроздья обугленных тел, в воздухе летал запах горелой плоти. В алой воде арыка громоздились груды трупов.

Бывшая ярмарка выглядела, как кошмарный сон свихнувшегося палача…

Многих — даже и аборигенов — начало жестоко рвать.

Положение лежавших трупов указывало, что нападение было совершено на спящих людей. Среди тел виднелись перевернутые котлы у еще тлеющих костров, дорожные мешки, шапки, посохи, женские шали.

Тот тут, то там лежали в пыли и крови истерзанные останки женщин, и при мысли об их участи становилось плохо.

На самом краю котловины нашли труп мальчика лет шести, заколотого копьем в то время, когда он, видимо, убегал. Его белая длинная рубашка была красной, а рот широко открыт, маленькая ручка вытянута вперед.

Сказать сразу, сколько человек тут полегло, было сложно.

Бобров сел на пригорок, тупо глядя на окружающее. Он был как бы в оцепенении, ничего не чувствовал, ни о чем не думал.

Взгляд его уперся в разгромленную стоянку какой-то кочевой семьи.

Нападавшие, видать, были склонны пошутить — поубивав взрослых, они поймали сына несчастных и окунули его головой в котел, где в кипящем масле жарилась баранина.

И земляне и туземцы стояли, опустив руки, отрешенно разглядывая истерзанные останки. Все они были закаленными бойцами, но никогда еще не сталкивались с такой звериной жестокостью.

Краем глаза Глеб видел, как по щекам снайпера Непийводы, имевшего семнадцать зарубок на прикладе, текут слезы. Анохин стоял, не двигаясь, словно каменное изваяние, его побелевшие губы были плотно сжаты, вены на висках набухли, а ноздри раздувались, словно у хищника, почувствовавшего жертву.

Пришла в голову жуткая и неуместная, как будто отстраненная мысль, что вот тут, здесь и сейчас они видят этот мир таким, каков он есть на самом деле.

В здешних легендах цари, вожди и великие герои бахвалились тем, что кровь убитых ими врагов «реками текла в долину», а отрубленные головы валялись на поле битвы, как «копны хлеба». Об уничтожении вражеских городов говорилось так: «С восходом солнца, когда их земля раскалялась, я вспарывал беременным животы, протыкал тела слабых, сильным перерубал выи… Их кожей я покрывал столбы, одних пригвоздил я к стене, других посадил на кол».

Вспомнились зачитывавшиеся Лыковым на политинформациях трофейные летописи, где властелины Сарнагарасахала привычно хвалились:

«Я сжег три тысячи пленных. Я вырвал языки тех, нахальные уста которых говорили дерзости против господина моего Шеонакаллу, моего бога, и которые против меня задумали злое. Остальных людей живьем принес я в жертву. Их изрубленные тела скормил собакам, свиньям и волкам и насытил нетварей своих их детьми».

Это мир, где осажденные перед последним штурмом бывало сами убивали своих близких, чтобы избавить их от худшей участи.

Но ничего не поделаешь, это теперь их мир.

О том, чтобы тотчас же двигаться дальше, речи и не было.

Войско землян остановилось, и в командирской машине прошло оперативное совещание с участием немногих уцелевших местных жителей.

Из их сбивчивого рассказа выстроилась следующая картина.

В последние месяцы бывшие разбойники, мелкие скотокрады, занимавшиеся ранее грабежами и убийствами, объединились в отряды, наводившие ужас на всех, за кем не было сотни луков или крепкой стены. Но шайка, что завелась в окрестностях Римира не так давно, под началом некоего Падда Серого, выделялась зверством и беспощадностью даже на их фоне.

Вконец обнаглевшие головорезы злодействовали в Римире не только ночью, но и средь бела дня.

Моральный дух упал ниже некуда, купцы бросали дела.

И вот третьего дня пять сотен вооруженных всадников ворвались в город с западной стороны, перерезав или подкупив гарнизон главных, Соляных ворот.

Убив всех, кто попался под руку, и разграбив все, что можно, головорезы так же быстро убрались, возможно, прослышав о приближении землян.

При этом они угнали лошадей и взяли лишь золото и самую легкую и ценную часть добычи.

Все остальное — шерсть, воск, кожи, ткани, зерно было сожжено прямо в складах.

Напоследок слово взял старший магического прикрытия рейдгруппы, шаман Румтар.

По его словам, среди нападавших было несколько весьма сильных колдунов, причем именно магов, а не шаманов.

— Георгий, — обратился Бобров к Анохину после совещания, — ты не думаешь, что это они… нас предупреждали? Дескать, не суйтесь не в свои дела, а то и с вами будет то же самое.

— Вряд ли… — пробормотал капитан, отхлебывая новую порцию самогона из фляги. — Скорее, просто хотели уничтожить местную торговую точку. У Римира старые терки с… со многими. Хотя… все может быть.

Как ни кипели яростью бойцы, о немедленном преследовании злодеев речи быть не могло.

Прошли почти сутки с тех пор, как разбойники бежали прочь.

Всадник с двумя-тремя запасными конями уходит за это время при удаче на полторы сотни верст.

Кроме того, совершенно непонятно, куда они могли уйти. Отыскать их в степи без воздушной разведки и думать было нечего.

Конечно, в другой ситуации можно было бы провести полноценную облаву, разделив рейдгруппу на мелкие патрульные отряды, но сейчас это было невозможно.

Попутно выяснилось еще одно невеселое обстоятельство. По плану предлагалось оставить заправщики в Римире под минимальной охраной, чтобы не жечь даром топливо и на обратном пути воспользоваться запасами горючего.

Но теперь придется их тащить с собой, вводя возможных врагов в искушение долбануть фаерболом по цистернам.

С тяжелым сердцем покидали они опустошенный Римир.

Колонна шла почти до полуночи, при свете фар. Сделали только две короткие остановки, дожидаясь возвращения разведдозоров, посланных вперед.

Под утро степь затянулась туманом.

Тонкими заунывными голосами, подражая вою степных волков, перекликались расставленные вокруг бивуака посты.

Высоко над головой еще виден был ковш Большой Медведицы, которую тут называли Кибиткой, и рядом с ней Малой, Кобылицы. А впереди над синевшими вдали вершинами гор Летящего Льва уже засветлела полоска слюдяного цвета. Быстро набухая, она плыла навстречу, смывая с небосклона звезды. И словно раздуваемые кем-то языки пламени в костерке, над грядой увалов затеплились первые отблески зари.

Свежий ветер погнал разорванные клубы тумана.

Рассвет окончательно прогнал тяжелые думы прошлого дня.

Им предстояла дорога, целью которой был не только город Винрамз, призвавший их на помощь. Следовало сделать так, чтобы больше никогда на этой земле не происходило кровавого кошмара, подобного тому, который они видели в Римире.

Плоскогорье Ретт-Хасс, неподалеку от Октябрьска/Тхан-Такх

По отлогому каменистому склону, петляя между кустами дикой лещины и подпрыгивая на ухабах, катился ГАЗ-66 темно-зеленой армейской раскраски. Тщательно подновленный побелкой бортовой номер 76–32 ДАС мог бы подсказать знатоку, что машина зарегистрирована в славном городе Душанбе.

Ну а местный житель, не зная таких тонкостей, безошибочно определил бы, что это подданные князя Макхея отправились по каким-то своим важным делам. И мешать им не следует, если, конечно, не надоело жить.

Вообще-то двум приятелям, Ивану Бровченко и Леше Коркунову, с чадами и домочадцами, очень повезло, потому как Макеев уже давно не позволял гонять автотранспорт по личным надобностям. Увы, прошли времена, когда можно было просто так взять машину и поехать охотиться на сайгаков или менять сталь или золото на баранов или девушек (уж о временах былинных, временах первого года колонизации, когда мотались за триста — четыреста кэмэ за водкой или забытым партбилетом, и говорить смысла нет).

Теперь только по распоряжению кого-то из членов администрации, подтвержденному лично Макеевым. Но тут парням подфартило — требовалось забросить рудознатцев в ущелье Риандор, где по слухам когда-то кто-то видел текущую из земли вонючую черную воду.

И не без скрипа, но князь-майор согласился, чтобы машина сделала крюк и завезла двух бывших артиллеристов с женами и детьми к их местной родне, забрав на обратном пути…

Хотя земля эта, плоскогорье Ретт-Хасс, и лежит недалеко от окрестностей Октябрьска, но как же отличны две эти местности.

Синие реки, полноводные ручьи, зелень вековых лесов над снежными шапками окрестных гор, лежащими до самой летней жары.

И там, где срываются с южных склонов окрестных гор, струясь в парении, водопады, где в первозданной тиши бродят по обрывистым моренам пугливые серны, доступные разве что самому искусному стрелку, расположились исконные владения клана Ретт-Хасс. Тут их гнездовье со времен незапамятных, сидят они в нем крепко, живут родовито.

Зима тут цепкая, а лето буйное, как горный ветер, и жаркое, как любовь степной красавицы.

Чуть потеплеет, снег подтает, ручьем побежит, тут же всякая скотина блажит, ластится к сосновому пращуру Раала-ааю, бережно топоча его возрождающую и оберегающую грудь.

Вознес к своей главе старец Раала-аай ладонь и хранит на ней пьянящее озеро Маркаколь (не тронь!) с медовым вкусом, с тайнами небесными и небесным ликом.

А вкруг озера — белоснежные юрты здешнего люда.

Свежа и сладка вода Маркаколя.

Кумыс дают тутошние стада целительный, густой. Выпьет человек одну чашу, раскраснеется, рот гудит, как обыз, и падает в объятия мира райских пери, пьян, душа легче мушки, оседлал все семьдесят ветров Раала-аая.

У здешних горцев обычай давний и верный. Смотрят на других сверху вниз, никого не боясь, не позволяя ни чужаку, ни своему правителю ничем себя стеснить.

Но уж если признают чужака равным себе, вернее друзей не будет!

И так же, как о доблести мужей здешних, идет слава и о раала-аайских красавицах. Чтобы описать их, не хватит слов у всех сказителей, и тщетно они будут бить по струнам и надрывать голоса. Не зря говорят, что старые боги этой земли, прежде чем ушли навсегда, частенько баловали своим вниманием жен предков этого народа.

Глаза, как самоцветы, кожа — бела как снег, смех — стремительная заря, стан гибок, как ветка белой ивы. Оглянутся, чуть качнувшись, улыбнутся с вызовом, и без ума любой прохожий. А попадешься к ним на язычок, враз пришпилят тебя куда повыше с твоими сладострастными фантазиями, пожалуй, прямо к небесам, которые в Аргуэрлайле твердь, а не какая-то космическая бездна.

Сейчас в Ретт-Хассе в разгаре весна. Даже не понять уж, как и сказать, не то поздняя весна, не то раннее лето.

Нагулявшие жирок на высокогорных пастбищах люди и животина спустились к подножиям гор и вновь вживались в свои зимовья.

Из дальних глубин памяти Читтак всплыли перед глазами детские годы. Они вместе с другими детьми сидели под юртой, упившись кумыса, слушали рассказы старого аксакала, и его добрый голос будоражил воображение.

Машину тряхнуло на повороте, и все детские сказки мгновенно выскочили из головы Читтак. Она затеяла разговор с сестрой, предвкушая встречу с родными:

— А помнишь, какие травы стоят летом на пастбищах в нашей долине! Лошадей с коровами и то бывает не видать! А какой душистый запах — голова кружится! А озеро, ты вспомни наше озеро: смотришься, как в зеркало. Соберемся бывало мелюзгой со всего селения и бежим на озеро, плещемся, ныряем, камешки швыряем. Как я соскучилась… Ничего не могу поделать…

И обе девушки, как дети, замирали в предвкушении встречи.

К вечеру машина свернула к аилу на берегу озера. В центре поселения стоял большой дом, у которого крутился десяток жеребят. Справа от дома была поднята белая юрта.

Путники остановились у этой юрты. Они подозвали к себе появившегося в дверях подростка и спросили о хозяине. Юнец ответил, что уважаемый Коолат сейчас придет.

Еще пару лет назад Читтак бы испугалась, но теперь мысль вновь увидеть своего несостоявшегося жениха не вызвала особых эмоций, и она молча ожидала его появления.

Недоросль исчез, и вместо него появился Коолат в лисьем малахае набок и чапане, наброшенном на одно плечо. Поглядывая исподлобья, он двинулся навстречу нежданным гостям и в знак приветствия поклонился. И с ней и с ее мужем поздоровался, как с давними добрыми знакомыми. И поспешил ввести гостей в юрту.

Перед стопкой одеял сидела за шитьем смуглая курносая молодуха. Ее округлая фигурка сразу бросилась в глаза Читтак. Молодая хозяйка с недовольным видом тоже прежде оглядела женщин. Ей явно не пришлось по душе то, что женщины, нисколько не смущаясь, прошли и сели рядом с мужчинами, чуть ли не колено к колену! Взгляд ее выразил одну мысль: «Ишь ты какие! Нарядились-то как! Что они из себя воображают?»

Читтак Бровченко не рассердилась — сама такой когда-то была!

Коолат немедля отослал юнца в большой дом за кумысом, сам расстелил перед гостями скатерть, а затем принялся вспенивать ковшом появившийся в большой чаше освежающий напиток. На Читтак он не решался больше взглянуть, робел, словно на нем висела вина перед ней. Его жена, наоборот, задрав свой короткий носик, вышла из юрты, давая знать, что и не подумает пресмыкаться перед всякими городскими, а ты, мол, крутись, если желаешь, перед ними как шут!

Читтак подумала о том, что Коолата супруга не очень любит, и ей стало жаль и его и ее. Вот собственный муж обожает ее, а она не мыслит жизни без него, и единственное, о чем жалеет, что пока не родила ему сына.

Пока. Погладила себя по округлившемуся животу и улыбнулась. Недолго ждать уже осталось.

А ведь когда-то она мечтала родить сына Коолату. Подумала об этом без капли сожаления. Что прежние мечтания девицы? Песок под ногами женщины. Она шагает, нисколько не утопая в нем, дыша новыми желаниями. Да и Коолат уже совсем другой — потяжелел, к усам разрослась борода, морщины у рта, вроде и ростом стал ниже.

— Юх, значит, едете к родным… Что слышно в Тхан-Такх? Зарежем барана, погостите! — вот и все, о чем говорил.

Внутренний голос стал нашептывать Читтак, слегка унимая волнение.

Все говорят о любви, но смысл ее сводится к тому, что любят не человека, а то удовольствие и ощущение, которое другой человек получает от него. И это вовсе не любовь к самому объекту любви. Очень большая разница в таком чувстве. Ни с чем не сравнимая разница. Человек любит до тех пор, пока что-то получает. И если что-то отдает, то обязательно требует взамен. Но как только объект любви перестает давать то, что он ожидает, то и любовь куда-то таинственным образом исчезает.

Так и случилось с Читтак и ее бывшим женихом, в дом к которому сейчас заглянула вся ее семья. Ей вспомнилось сватовство Коолата, которое закончилось, так и не успев начаться.

— Свадьба — серьезное дело… — отрезал отец.

— И прекрати нудить! — громко гаркнул он на Читтак. — Бери вот пример со своей матери. Спокойно выходила замуж, не ноет, не стонет, вопросов дурацких не задает всю нашу семейную жизнь и ни о какой такой любви и не помышляет!

— Но… — попыталась объяснить она.

— Хватит! — Терпение отца истощилось, и он уже собирался сорваться на дочь, но тут в дверь постучали сваты, и Читтак решила отказать жениху.

Решение было принято сиюминутно. С тех пор прошло несколько лет, но она ни разу не пожалела об этом.

Она встала и вышла из гостеприимной юрты подышать некогда родным воздухом.

На горном склоне пятеро всадников и всадниц — не более чем муравьи, а в могучих травах Раала-аайского высокогорья и не видны стали вовсе.

Темнело, и она поторопила мужа, пора было продолжать путь.

Миновали изъеденное пещерами ущелье, проезжали меж скал, нависавших над ними, как верблюжьи горбы, объезжали валуны, отглаженные ветрами…

Здесь, у самых вершин Раала-аая, Читтак, как никогда до этого часа, осознала, что все волнения и воспоминания остались там, далеко внизу, и больше никогда ее не обеспокоят.

Весь Раала-аай в лучах заката видит струною вытянувшаяся Читтак: несутся, вскидывая гривы, с ржанием и рыком кони вдоль волн хрустальных озера Маркаколь, кормят кобылицы жеребят, влекут их за собой на горные луга, пылают красно лисьи шапки табунщиков.

Слышен брех собак и блеянье овец в загонах близкого аила. Козлята жалобными голосами своих мамаш рогатых вызывают. В небе звенит жаворонок. А у земли стрижи летают — прямо над головами. Подгулявшие косцы запели с переливами старую песню:

Невесть откуда вылетел на жеребце с развевающимся хвостом мальчишка, увидел Читтак со спутниками и, развернувшись, рванул к аулу.

— Дяденьки подъезжают! И Читтак с Марикк с ними!

Услышав долгожданную весть, старейшина встрепенулся и суетливо принялся мотаться по комнатам, восклицая:

— Эх! Дождался!

А у окна баба раскудахталась:

— Вот появились! Четыре человека! Нет… пятеро… две женщины…

Аксакал, услышав о дочерях, не в силах был уже усидеть, словно в бок его толкнули.

Мечта аксакала Хоррисана увидеть старшего зятя с внучкой и дочерью уже сбылась, и он уже ставил белую юрту для молодоженов. Девочек он не видел с того дня, как Читтак уехала с мужем, решив забрать с собой и Марикк. Припоминая известную поговорку о том, что даже к шестилетнему ребенку, ежели он приехал издалека, хозяин, пусть он и старик, обязан выйти навстречу и первым поприветствовать его, старейшина Хоррисан решился выбраться из дома и встретить гостей, как полагается.

Вышел, а они в ту же минуту скопом подъехали.

Первым спрыгнул, ловко, почти как настоящий кочевник, Бровченко, поздоровался и, указывая на последовавшего за ним Коркунова, представил его:

— Вот ваш второй зять. Зовут его Коркунов.

— Йо, как поживаешь, дорогой? — произнес оторопевший аксакал.

За мужем, ведя с собой дочку, подошла к отцу Читтак и протянула к нему руку.

— Это ты, Читтак, дорогая? — Голос аксакала дрогнул, глаза намокли.

Глубоко вдохнув, едва смог удержать слезы.

Читтак стояла печальная, не поднимая глаз.

— Как ты? Здорова, дорогая? — спросил ее аксакал, внимательно разглядывая круглый живот.

— Хвала Вечному Небу и Священной Луне!

— Вижу, вижу! Сына ждешь? Наследника рода?

В это время женщины рода повели Марикк к юрте молодоженов, обошли ее вместе с нею и ввели внутрь.

Стали подходить сородичи, здороваться. Старейшина распорядился:

— Хватит, дайте дорогу! Пусть в дом войдут!

Гости вошли в комнаты. А с ними и сам аксакал.

Женщины кинулись искать занавес для невесты, но старейшина пресек их суету:

— Оставьте, не носитесь тут! — И Марикк: — Не стесняйся, светик! Тебе можно! Не к месту сейчас всякие церемонии.

Та между тем и не думала смущаться.

А бабы все шумели:

— Э, каков старец! Дети приехали! Полная чаша! Ну, доволен? А этот парень тоже зять, значит? Желаем долго жить да любить молодым! Блага всем вашим детям!

Старейшина действительно был доволен. Две дочери теперь замужем за почтенными людьми… Пусть и чужинцы, не из этого мира.

Внесли мешки с подарками, разместились. Старейшина ушел во двор и принялся резать с работниками барана.

Наконец, Хоррисан затворил сараи, остальные прибрались в доме, разожгли печь. Его старшая жена, почтенная тетка лет пятидесяти, старуха по-здешнему, важно переваливаясь, командовала служанками и младшими родственницами. Те выбивали пыль из кошм, трясли ковры.

А младшая, любимая доченька Хоррисана, Арма, в белом, развевающемся на ветру платье, звеня золотыми серьгами и серебряными подвесками, вытряхнула красно-желтые одеяла — на них будет сидеть ее сестра с мужем!

Хоррисан на свежем воздухе поразмышлял о том, что творится окрест, да о том, чем угостить почтенных подданных сардара Сантора.

А тем временем уже вовсю шипели, пыхтели и шкварчали казаны и котлы, капал жир с ивовых прутьев, усаженных отборным мясом.

Близился час угощения и трапезы.

Поглядывая на Читтак и Марикк, возвращавшихся с прогулки, Хоррисан не без удовольствия подумал: «Достойных жен я вырастил для достойных людей — дородны, белы и идут плавно».

Увидев, что его младшая дочь, подняв на руки дочурку Бровченко, собралась с ней выйти на воздух, старейшина сказал:

— Дай-ка ее мне, дорогая! — и, нежно обнюхав шейку ребенка, поцеловал в личико.

Настроение — уже душа пела.

— Ей, благодарение Небу!

Посмотрел на зятьев. Вроде по-старому они господа. Но на вид никакие не господа, а как будто свои, родные дети-сыновья.

Он не смог объяснить себе сам, что за чувства его одолевают. Ладно, время, видать, принадлежит таким. И при таких «родных господах» захотелось жить очень долго.

Пока молодые люди прогуливались, чаевничали у себя, старейшина заскочил в конюшню и велел взбить молоко всех семи кобылиц, вернулся и строго проверил, как вымели-прибрали гостевую юрту. Велел жене расстелить особо толстые одеяла для беременной Читтак.

Терпеливо выждав час, послал брата за молодежью. Появившихся на пороге Бровченко и Коркунова пригласил сесть во главе дастархана, а Читтак и Марикк усадил по правую руку от себя.

Мачеха сама принялась разливать по пиалам кумыс, щедро, старательно, не обделяя даже соседей и детей. А к младшей падчерице, Марикк, ну просто пристала:

— Пей, милая, пей! Дай-ка еще подолью!

Старейшина тоже не уставал потчевать зятьев:

— Почему не пьете, сынки? Ведь какой замечательный кумыс!

— Ох, отец, и рад бы, да уже напился! — отвечал Коркунов. — Дай дух переведу!

На что Хоррисан глубокомысленно и огорченно замечал:

— Ох, отвыкли вы там, в городе, от правильной еды!

На следующий день, само собой разумеется, Хоррисан устроил той. Хотел зарезать лошадь-трехлетку, но Бровченко настоял на годовалой. Тем более что десять родственных домов зарезали по барану.

Мясо в казаны не вмещалось, кумыс разве что в озеро не стекал, борцы играли плечами, всадники схватились в козлодрании, певцы дутары не оставляли…

С отцом Читтак была мягка, разговорчива, тиха, как и полагалось.

Не представляя, о чем говорить с дочерью, Хоррисан осведомился:

— Читтак, золотко! Слышал я, ты буквы разумеешь?

Та закивала.

— О! — всплеснул он руками. — Никак не пойму я затей сардара. Стоит ли баб учить читать? Все равно женщинам такими умными, как мужчины, никогда не стать!

Читтак не спорила.

Женщина задумалась и молча смотрела, как Арма играет на прибрежном песке с маленькой племянницей. Да, с Армой надо что-то решать. Сестренке двенадцать, носит уже длинные платья. Непременно надо забрать ее с собой в город и найти хорошего мужа.

«Сложно им будет меня понять, — думала Читтак. — Но что ее ждет, младшую, в роду не самом богатом, но гордом? Какой муж ей найдется? Нет, надо непременно поговорить с родичами и забрать сестру с собой».

Вот только прогуляются перед трапезой, чтоб был аппетит, и поговорит. А сейчас в горы.

В горы на машине не поднимешься, только в седле. Да не беда, не всадники, что ли, лошадей не сыскать? Быстро и с умом подобрали для поездки уважаемых зятьев надежно объезженных лошадей.

На серую в яблоках смирную кобылку, пристроив под себя еще и сложенное одеяло, взобралась Читтак с ребенком. Сам Бровченко сел на жеребца рыжей масти, Марикк досталась светло-пепельная лошадка, а Коркунов выехал на вороном коне. Сопровождавший гостей местный товарищ тоже не остался пешим.

Выехали ранним утром.

Читтак улыбалась, видя, как елозит на лошади ее сестра, отвыкшая от верховой езды. Одной рукой она держалась за луку седла, другой то перетягивала, то теряла уздечку. А вот она сама не упускала случая поездить на коне в Тхан-Такх, даже горожанок учила… И мужа, кстати, выучила!

В полдень путники остановились передохнуть в пристроившейся на склоне рощице, скушали барашка, кумыс попили и вновь забрались в седла. Двигались уже не так скоро, как в утренние часы, Марикк страдала, еле удерживаясь на своей кобыле. Читтак же бодро подгоняла свою лошадь легкими прикосновениями камчи. А девочка беззаботно дремала, покачивая головкой. Везли ее поочередно.

Между делом Читтак вспоминала историю знакомства с мужем.

Как пять лет назад, спасаясь от прорвавшейся стаи нетварей, их кочевка вышла к посту чужинцев, то есть землян. Там она и увидела статного синеглазого воина, что свалил одним громовым выстрелом из тяжеленного метателя грозного хищноклыка.

Потом почти месяц Бровченко не отходил ни на шаг от Читтак.

Так и бродил с нею по зеленым горным лугам, по лесу, то ведя ее под ручку, то обнимая за талию, то вплетая ей в волосы сорванные цветочки и собирая для нее сладкие ягоды. А если Читтак уставала, нес ее, устраивая ее голову на сгибе одной руки, а под коленями утвердив другую.

Они были настолько разными, насколько отличаются друг от друга земля и небо. Но когда их тела сливались, все отличия вмиг исчезали.

Время от времени Читтак, считая, что мужчина не должен так пресмыкаться, пыталась найти оправдание его коленопреклонению перед ней и не находила.

Он ведь мужчина, муж! И вообще, не так сидит, не так говорит, как ее соплеменники…

Но вот привыкла и поняла.

И не надо ей другой судьбы.

Октябрьск/Тхан-Такх. Площадь Ленина

Это была одна из самых «молодых» площадей города.

Ее начали разбивать с полгода назад по инициативе Лыкова, озаботившегося тем, что в столице «до сих пор нет главной площади, так сказать, сердца города и страны».

— Так чего ж тогда сразу не Красная? — попытался пошутить Макеев. — Вот только кремля нет. Ну да ничего, дело наживное. Построим.

— Надо будет, так и построим, — сурово глянул в глаза друга вождь.

— И вообще, не надо зубоскалить над святыми для каждого советского человека понятиями. Нехорошо, — проснулся в Лыкове замполит.

— Ладно, ладно, будет тебе, не петушись, — спасовал Александр. — Нужно так нужно. Ты же у нас спец по людским душам. Только вот где место подходящее найти? Сам знаешь, в городе с пустырями напряженка. Плотно строили предки…

Семен взял, да и предложил использовать под новостройку тот район города, который был разрушен остаточной ударной волной при пробое пространственно-временного канала в самом начале операции «Порог» — случайно оказавшись в фокусе устья дромоса. Глинобитные домишки, и без того державшиеся на честном слове (то была самая старая часть Тхан-Такх), были просто разрушены. До руин этих не дошли руки и во времена ОГСВ — разве что перед Эвакуацией хотели расчистить место бульдозерами под спортгородок. Что ужговорить о нынешних днях? Так они и стояли, служа местом любовных свиданий днем, а ночью давая повод для разговоров о привидениях и прочей нечисти.

Но вот нашлось и мертвому кварталу достойное применение.

— Пожалуй, — согласился майор. — Надо будет решение через Совет провести.

— Вот и займись. Твое хозяйство.

Легко сказать, займись.

Это же нужно где-то толкового архитектора раздобыть. А где они среди недоучившихся студентов, призванных на службу Родине? Из офицеров ни одного приличного военного инженера не осталось. Все успели эвакуироваться.

— А я?! — возмутился Артем.

Тьфу ты!

Совсем из головы вылетело, что Серегин закончил строительный техникум и по военно-учетной специальности значился командиром отделения каменщиков. Все это осталось в теперь уже далекой, той жизни. Кто ж заставит заместителя начальника школы боевых магов заниматься такими пустяками, как проектировка и разбивка городской площади?

— Да мне не трудно, — пожал плечами парень. — Даже, наоборот, приятно будет вспомнить «гражданку».

Сболтнул, не подумав, что в их условиях сказать легче, чем сделать. Вот и мается теперь, бедолага, разрываясь между основной работой и этой «общественной нагрузкой». То с дефицитом булыжника столкнется, то мрамор, добытый из руин, кончится, а новый нужно отыскать в горах и — наломать…

В общем, работа — не пожелаешь и Шеонакаллу, не к ночи будь помянут.

Впрочем, сейчас Макеева заботили не архитектурные излишества, а поход. И шутка сказать — впервые за прошедшие почти восемь лет планируется серьезная вылазка, да что там, войсковая операция, в которой будет задействована без малого четверть живой силы и треть техники. Правда, поход предполагался хотя и дальний но, скорее всего, нетяжелый. Просто чтобы показать, что они еще сила и при случае всегда смогут повторить в бывшем Сарнагарасахале то, что уже сделали в эпоху операции «Порог».

Отчего бы не выполнить интернациональный долг? Правда, все тот же Лыков отнесся скептически к затее. По его сведениям, приносимым, как водится, степным телеграфом и орлами на хвосте, тамошние господа просто хотят решить свои проблемы их руками, да и засилья разбойников там особого нет — это не север и не восток бывшего Сарнагарасахала, где скоро грабить будет нечего, да и некого… За этими имперцами глаз да глаз нужен. Это не простодушные, хоть и хитрющие степняки. Но как бы то ни было — поход походом и владения будущие — это всего лишь будущие владения. А повседневные дела никто за него не сделает.

Может, сообщить Анохину, чтобы тот и о мраморе позаботился в порядке выплаты дани? Да не сообразил — нужно было отправить с ним пару каменщиков, чтоб проконтролировали качество материала.

Впереди замаячила знакомая каждому советскому человеку, начиная с самого юного возраста, фигура человека с лысиной и бородкой. Двухметровый бронзовый Ильич в традиционной позе — одна рука протянута вперед, показывая путь в светлое нечто, а другая держится за борт пиджачка — уже вознесенный на высокий, облицованный черным мрамором пьедестал, оглядывал будущую площадь своего имени и хитровато щурился. Дескать, верной дорогой идете, товарищи.

Изваяние это незадолго до эвакуации было прислано вместе с прочим инвентарем — его отлил, что называется, сверх плана харьковский завод имени Малышева и отправил в дар Советской армии, так сказать, основному потребителю его продукции. Установить памятник не успели, а при возвращении домой, должно быть, в суматохе забыли или, может, просто решили оставить брошенным тут соотечественникам своеобразный подарок.

Вообще-то Макеев куда больше обрадовался бы какому-нибудь функциональному изделию танкостроителей, но чего уж теперь?

Так монумент и лежал на складах бесхозным, но потом его все же решили поставить рядом с гарнизонным Домом офицеров, где и планировалось изначально. (Хотя Эгорио сообщил, что бронза идола (хм!!) точь-в-точь совпадает с той, что идет на сеньянские монеты, а из четвертьтонного вождя получится не менее пятидесяти тысяч таких, что равно пяти тысячам баранов!)

К статуе привыкли, в конце концов, какой же советский город без Ильича?

И даже не удивлялись, когда степняки и купцы, забредая в город, оставляли у базальтового постамента бусины, разноцветные ленточки и лоскутки или выплескивали на камень араку и самогон, видимо, вождь мирового пролетариата числился у них кем-то вроде великого предка землян.

В конце концов, вон дапуры точно так же поклоняются Большому Барану — священной скале, напоминающей означенное животное, а у тиролов в предках числится Белый Олень, поэтому земли их сразу узнаешь по торчащим тут и там рогатым оленьим черепам, на рога которых привязаны цветные нити и пучки конского волоса.

Макеев оглядел площадь и довольно цокнул языком. Последнее время он был в приподнятом настроении.

Само собой, стройка, площадь и прочее.

Но главное, конечно, в другом. Он чувствовал, что жизнь и в самом деле понемногу налаживается, и если не наделать глупостей, то впереди уже можно различить не просто просвет, а хотя и долгий и нелегкий, но подъем. Последние два месяца ознаменовались немалыми успехами.

В Артмастерских сделали и испытали первый экземпляр аккумулятора местного производства, как доложил Бровченко. Это было весьма кстати, ибо имеющиеся у них явно доживали буквально последние дни — на большинстве машин уже приходилось пользоваться заводными ручками или запускать их от стационарного генератора в гараже.

Аккумулятор был страшненький, как и все их самоделки. Раза в два больше обычного, цилиндрический корпус из керамики работы местных гончаров, разделенный внутри на ячейки, а сверху еще обтянутый кожей и войлоком, чтобы не разбился. Для него пришлось даже сколотить особый ящик в кузове ГАЗ-66, и заряд он держал так себе. Но этот аккумулятор был вполне пригоден к делу и целиком изготовлен из местных материалов, с отлитыми под присмотром Эгорио по образцу старых пластинами и тянутыми им же из меди проволоками (кислоту они научились делать уже как лет шесть).

Кроме того, началась работа сразу над несколькими проектами.

Пробудились наконец академики и представили проект радикального решения проблемы боеприпасов, точнее, сразу два. Во-первых, пушку на жидком топливе — удлиненный цилиндр, как в обычном автомобильном двигателе, поверх поршня которого кладется снаряд или заряд картечи.

Второе, один из парней второй роты обнаружил в своем чемодане страницу из польского научно-технического журнальчика (его перевели в Аргуэрлайл из Северной группы войск), в которую были завернуты хранимые им письма из дома. Ничего особенного вроде как? Да вот только на той страничке был рисунок древнеримского скорострельного арбалета-полибола с описанием технических подробностей. Сейчас текст кряхтя переводили на русский, а главкузнец, неутомимый Самтар, уже начал отковывать детали для него и разрабатывать технологию массовой отливки болтов, в то время как автомеханики разрабатывали схему приведения его в действие автомобильным двигателем. Правда, дальнобойность его ожидалась невысокая, метров четыреста, но уж в этом радиусе не поздоровится любому врагу.

А на подходе было еще одно решение — решение проблемы транспорта. Ведь как ты ни экономь моторесурс, как ни трясись над запчастями, а настанет день, когда остановится последний грузовик и бронетранспортер. И что прикажете делать, организовывать кавалерию и переналаживать Артмастерские на выпуск сабель и пик?

Сперва думали решить дело с помощью паровиков. Но прикинув так и этак, Макеев со товарищи подумали, что паровая машина уж слишком прожорлива по части топлива (а в Тхан-Такх бывало зимой и навоз кидали в очаги), с другой же стороны — воспроизвести ее не так уж сложно, а земляне пока были не склонны устраивать в Аргуэрлайле промышленную и техническую революции.

Посему было решено изделие Самтара пока отправить в кладовую (еще пригодится детям-внукам, когда встанет вопрос о железных дорогах и кораблях) и попробовать сделать нормальный дэвээс.

Ребята Бровченко изучали так и этак разные двигатели, перепортили немало бумаги на чертежи, строили прототипы из запчастей и ломаных деталей, прикидывая, как будет работать конструкция, если из нее выкинуть тот или иной элемент, и старались упростить устройство до предела.

В конце концов так и родился проект машины под названием «Конек-Горбунок», он же «Верблюд».

Машина должна была представлять собой отлитый из чугуна двухцилиндровый движок, поставленный на дубовую, усиленную железными полосами раму, иметь три колеса, одно из которых ведущее, и примитивную двухскоростную же передачу — ход тихий, ход полный.

Двигатель, кстати, являлся новым словом в технике. Это был не дизель — там воздушно-топливная смесь воспламеняется сама, от сжатия, а тут этого не было, и не обычный бензиновый — с карбюратором и топливным насосом. Ибо сложный в выделке карбюратор был признан «буржуазным излишеством» и на этом основании отменен, а горючее самотеком поступало из бака на крышке капота. Хочешь остановиться — перекрой топливный кран и заглуши мотор. Зажигание было отдельной песней. Повозившись с калильными шарами, инженеры гарнизона придумали нечто вообще несусветное — воспламенение топлива с помощью особой запальной свечи. Пропитанную селитрой тонкую деревянную лучину вставляли в особый патрубок, поджигали снаружи обычной зажигалкой, быстро-быстро заворачивали пробку, и двигатель срабатывал, плюясь огнем и искрами.

Пока что были изготовлены лишь первые детали будущего чуда техники, но Бровченко клялся, что машина выдаст километров пятнадцать — семнадцать на полном ходу и три-четыре на тихом. Годится и как трактор и как грузовик — прицепы таскать.

Потом они обещали заставить работать свое детище от газогенератора, сняв вопрос с топливом.

Еще к ней вполне можно было присобачить тот самый полибол и огнемет. И обшитая листами железа она превращалась в почти неуязвимую боевую машину, причем, как подчеркивал в докладной записке Бровченко, даже не очень большой заводик смог бы выпускать таких монстриков сотнями в год. Этак и о завоевании мира можно подумать!

Наконец, не далее как на прошлой неделе академики отыскали Макееву парня — ефрейтора Толю Карнаухова, который в детстве несколько лет занимался в авиамодельном кружке. И тот, после разговора с сардаром, согласился продолжить работу Шкуратова. Во избежание аварий было принято решение пока ограничиться дельтапланами как самыми простыми по конструкции. И Макеев не отпустил Карнаухова, пока тот клятвенно не пообещал начать тренировки с минимальной высоты полета, прыгая с невысокого холма в предместье. Кстати, он уже нашел ученика — сына местной знахарки Римакки, у которой квартировал (и не только). Тот «заболел» небом после того, как Анатолий сделал ему просто так игрушечный самолетик из веточек и бычьего пузыря…

Еще Бровченко предложил построить рельсовый путь от города к угольным шахтам, где на угольных пластах стоял поселок горняков. Сейчас уголь возили за сто с лишним километров на повозках, запряженных верблюдами, — оборачивались за четыре-пять дней и как ни старались, топлива не хватало. Зимой даже в Замке бывало прохладно, и, случалось, скрепя сердце приходилось гонять за углем грузовики.

Сперва Макеев хмыкнул, прочтя про рельсы. Неоткуда взять столько чугуна, чтобы их отлить.

Но оказалось, что ребята задумали проложить дорогу из деревянных брусьев да гонять по ней деревянные же вагонетки, как это было на старинных шахтах. При этом одна-единственная двухтонка могла бы тащить целый «поезд» из таких вот тележек по двадцать — тридцать тонн, проходя весь путь всего за несколько часов.

Правда, для этого придется построить настоящую лесопилку и вырубить немало деревьев, а в районе шахт уже и так начались оползни из-за сведенных под древесный уголь и крепеж лесов. Проект с использованием той же паровой машины прилагался. Но зато и Октябрьск, и окрестные селения перестанут мерзнуть.

Так что, размышлял Макеев, они, похоже, пережили самые плохие времена. Теперь еще у них появится избыток ресурсов — в Винрамзе есть и шелк для дельтапланов, и там запросто можно будет наладить выпуск «Коньков-Горбунков»…

Кстати, там же надо будет отыскать пару мастеров по изготовлению бумаги и лаской либо таской перевезти в Октябрьск. Почему-то никак у них с производством бумаги не выходило, а вроде бы бездонные запасы, оставшиеся от несостоявшейся газеты, того и гляди иссякнут.

Стоп, а зачем их куда-то везти — построить бумажную мануфактуру прямо на месте, благо там полно хлопка.

Можно будет даже начать производить туалетную бумагу, а то уже какой год начальство пользуется тряпками и стираной ветошью, а простой народ давно заготавливает травку-форушку, дающую отменно мягкое и нежное сено…

Да уж, и «Коньки-Горбунки» еще не поехали, и не факт, что поедут, да и Винрамз еще не взят, а он уже размечтался…

Но вот рельсовой дорогой надо заняться. Можно даже будет потом провести ветку от рудников к горячим источникам — курорт организовать.

— Как тебе, Гриша, такая мысль… — начал майор, обращаясь к Сурову, но договорить не успел.

Что-то ударило в левое плечо, развернув Макеева вполоборота. Руку словно огнем обожгло.

— Ложись! — заорал телохранитель, сбивая градоначальника с ног и прикрывая его собственным телом.

Два нечеловеческих визга-звука слились воедино. Причем один из них вылетел-таки из людского горла. Васконо Сатт был мастаком издавать такие боевые кличи, что им, наверное, сам Соловей-разбойник бы позавидовал. Вторым звуком был знакомый свист летящей арбалетной стрелы.

До цели она не долетела, сбитая стремительным ударом одной из сабель двуручного бойца.

Не дожидаясь, пока за ней последует новая, зоркий степняк, заприметивший, откуда прилетела остроклювая «птичка», грозно размахивая обеими клинками, ринулся в атаку.

Стрелок прятался в одном из полуразвалившихся домов, все еще окружавших площадь.

Макеев попробовал встать, но Гриша не позволил ему сделать этого, грубо прижав голову командира к земле.

— Лежите, товарищ майор! Опасность еще не миновала.

— Нужно помочь Васконо! — заупрямился градоначальник, в нос которого набилось изрядное количество пыли.

— Какой из вас помощник с одной-то рукой, — скептически хмыкнул Суров.

— Да ничего, нормально, — попробовал пошевелить шуйцей Александр.

Телохранитель бегло осмотрел рану и подтвердил:

— Стрела прошла по касательной, лишь оцарапав кожу. Хоть крови и много, но кость не задета. Повезло вам.

— Вот видишь, — ловко вывернулся и поднялся на ноги упрямец. — Вперед, на помощь товарищу!

Суров пробормотал под нос, что еще не известно, один ли покушавшийся или целая шайка, но Макеев его уже не слушал и стремглав понесся к развалинам, среди которых скрылся Васконо. Оттуда доносился звон клинков.

Когда майор оказался на месте, глазам его открылась завораживающая по красоте картина.

Его второй телохранитель сражался один против троих нападавших. Это были такие же, как и он, степняки, вооруженные привычными для данной местности кривыми саблями. Неподалеку на земле валялся взведенный и уже готовый к стрельбе арбалет. Тут же лежал и колчан с металлическими стрелами.

Сатт не просто дрался. Казалось, он танцевал. Гибкие повороты корпуса влево, вправо, назад, вперед. Точно хулахуп вертел на талии. Взмахи рук-крыльев. Слепящий блеск клинка.

И все-таки трое против одного — это многовато.

Тут не до любования. Чай, не танец с саблями из балета Хачатуряна «Гаянэ».

Майор вытащил из кобуры «макарова», прицелился и нажал спусковой крючок.

Хлоп.

Одним разбойником меньше. Попал подлюге прямо в лоб.

— Вот душман бл…й! — выругался, увидев, что труп при падении повис на правой руке Васконо, открыв тому бок для удара.

Этим не преминул воспользоваться один из бандитов, нанеся нукеру колюще-рубящий удар, к счастью, пришедшийся вскользь. Однако движения Сатта все же заметно замедлились.

Гриша Суров от бессильной злости кусал губы. Применять автомат в таких условиях рискованно. Не ровен час, в своего попадешь. Ишь ведь как вертятся туда-сюда.

— Суров, твою мать! — гаркнул Макеев. — Примени что-нибудь из своего арсенала!

— Етить…

Как это вылетело из головы. Никак не привыкнет к своим новым способностям боевого мага. «Калашом»-то сподручнее.

Ну-ка, душманяры, получите подарочек.

Он стал совершать руками пассы, собираясь сварганить фаербол. Между ладонями прошла оранжево-голубая искра. Из воздуха начал формироваться огненный шар…

И тут со стороны раздалась автоматная очередь.

«Я ведь говорил, что их тут может быть много…» — мелькнуло в голове раненого мага.

Уже падая, он сумел закончить заклинание и послал шаровую молнию в ту сторону, откуда прилетели подлые пули.

Прочертив в воздухе дорожку, напоминающую выхлоп реактивного самолета (только не белого, а желто-багрового цвета), фаербол пробил стену дома-руины и оглушительно взорвался, закончив то, что когда-то недоделал советский адский механизм. От здания-скелета осталась лишь кучка щебня, похоронившая того, кто скрывался там в засаде.

Воспользовавшись секундным замешательством оглушенных взрывом кочевников, Макеев пристрелил еще одного бандита.

С третьим Васконо Сатт управился уже самостоятельно.

— Три трупа и три калеки, — оглядев поле боя, скривил губы в невеселой усмешке майор.

— Четыре? — донесся с земли стон Гриши.

— Что? — не понял Александр, склоняясь над Суровым.

— Четыре трупа, говорю, — прокряхтел телохранитель, у которого кровенили обе ноги, кивая в сторону взорванного им дома.

— Это еще посмотреть надо, — покачал головой Макеев. — А вдруг ты был прав, и там их тоже пара-тройка…

— Александр Петрович! — что есть мочи кричал Серегин, бегущий во главе группы рабочих, выскочивших из-за руин. — Ты жив?!

— Жив, жив! — вырвался из цепких объятий друга майор, хватаясь за саднящую руку. — Что мне сделается? Я заговоренный против покушений.

— Да как же это? — растерянно лепетал Артем, пока его люди оказывали первую помощь Грише и Васконо. — Откуда они взялись, убийцы-то?

— Эти вот из Степи, — кивнул на трупы Сатт. — Из кочевья хана Гохосс-Са.

— Ты почем знаешь? — усомнился Артем.

— По манере боя, — нахмурился степняк. — Есть у тамошних бойцов пара своих приемчиков. Ни с какой другой школой не спутаешь.

— Положим, — согласился, скривившись, Макеев. — А те или тот?.. — Махнул здоровой рукой на развалины.

— А что там?.. — полюбопытствовал Серегин.

— Покопайтесь, — предложил градоначальник. — Вдруг чего и обнаружите любопытного.

Рабочие принялись дружно махать кирками и лопатами, разгребая щебень.

Раз, другой, и из-под завала сначала показались ноги в армейских сапогах.

— Офицерские! — ахнул кто-то из парней-землян.

Одна рука. Вторая.

А вот и голова.

— Не может быть! — не поверил молодой маг. — Зачем ему это было нужно?!

Щеря желтые зубы, на него глядел пустыми, выжженными глазницами командир взвода быстрого реагирования старший лейтенант Шмаков.

— Может, как всегда своей анаши накурился? — сплюнул в сердцах Александр.

— Хорошо бы так, но как он оказался здесь одновременно с этими? Похоже на заговор, командир…

— Разберемся, — поигрывая желваками, процедил сквозь зубы сардар.

Да, воистину, если все идет слишком хорошо, то ожидай какой-нибудь пакости!

Бывший Сарнагарасахал.

Степь перед горами Летящего Льва

Посреди каменистой неровной степи на вершине холма стоял бронетранспортер, уставив в горизонт грозно воздетую пушку. Внизу, у подножия холма неровным кругом выстроились такие же бронезвери и грузовики.

В центре круга торчали треплемые ветром шатры и выгоревшие армейские палатки, дымили костры и одинокая полевая кухня, бродили фигурки в хаки. Сложенные в разных местах мешки и снующие туда-сюда люди очень напоминали экспедицию, совершенно случайно натолкнувшуюся на развалины какого-то древнего поселения и спешащую поскорее начать раскопки, чтобы определить, в какую эпоху и кто именно жил раньше в этом диком, безлюдном месте.

Неловко топтались автоматчики и стрелки из местных, которым в массе автоматов не доверяли — не из сомнений в верности, хотя Стогов, например, и по сию пору смотрел на них искоса. Недостаток боеприпасов заставил вручить скорострельное оружие лишь немногим, кто учился еще во времена до закрытия дромоса. Командиры, увы и ах, не могли ни позволить тратить драгоценные патроны на обучение пополнения, ни тем более — палить в белый свет как в копеечку.

Оставшимся бойцам выдали ТТ, ППШ, да еще изобретение Бровченко — ракетницы, переделанные под стрельбу самодельными патронами, сделанными из сигнальных и набитыми самодельным же пироксилиновым порохом, в соединении с ракетами, снаряженными жаканами или картечью. Били они недалеко, но как оружие ближнего боя вполне годились. Тем более что при выстреле давали шикарный выброс цветного пламени метра в два, приводившего местных жителей в полный ступор (проверено в стычках с разбойниками и степными мародерами).

Высунувшись по пояс из верхних люков БТР-80, двое мужчин с автоматами на изготовку старательно осматривали окрестности. Старший — уже начавший седеть крепыш с двумя звездочками прапорщика на выгоревших погонах, время от времени прикладывал к глазам старательно обернутый в мохнатый войлок полевой бинокль (не дай бог, случайно разобьешь — оптика для гарнизона стоит куда дороже тех же патронов, ибо «гляделок» и десятка не наберется).

— Смотри, Алексеич, — бросил второй, старший лейтенант Глеб Бобров, — сайгаки внизу…

И в самом деле, на противоположной стороне холма из низких зарослей тамариска появились три сайгака — взрослый самец, молодая самочка и сеголеток.

— Эх, поохотиться бы… — Лейтенант мечтательно повел стволом автомата. — Хоть свежатины бы поели…

— Угу, а чем нас, по-твоему, Анохин за расход боеприпасов накормит? Сказать или сам угадаешь?

Но тут же запнулся. Из-под ветхой парусины, растянутой на корявых рогульках, выбрались два бойца их экипажа. Оба в подобии песчанки. Правда, из местного грубого холста и пошитой вручную. У одного под мышкой арбалет, другой держал лук с наложенной на тетиву стрелой.

Это были солдаты самообороны из местных. Тот, что с луком, — городской пастух Симо Ракар, а арбалетчик — старший сын кожевника из Зеленой слободки — Уфас Нит. Оба буквально на коленях упросили взять их в этот поход. Прежде они были воинами Сарнагарасахальской империи и явно тяготились мирной жизнью.

— Туварыс натчальниик, — выдавил Уфас по-русски, — разырешытте бобыть мяса? Из рушшья стрелать нельзя, а лук мошно веть?

— Разрешаю! — бросил лейтенант, еле-еле удерживая усмешку от забавного акцента парня.

Хотя и корил себя за нее про себя — вон небось абориген неграмотный русский выучил, а ты до сих пор двух слов связать не можешь, не в пример тому же Владимиру Алексеевичу Непийводе! Но и у прапорщика, и у прочих солдат были хорошие учителя, верней, учительницы, а он вот все один.

Оба бойца по-неуставному поклонились и направились к обрыву, под которым мирно паслись сайгаки, отсюда казавшиеся маленькими рыжими пятнышками.

— Вот времена настали, — вздохнул Алексеич, — в поход идем, в важный, а оружие справное-то не у всех есть!

Бобров грустно кивнул.

Что было, то было. Мало того, что рейдгруппа лишь на две трети состоит из нормальных солдат Советской армии, а треть — это местные жители — не все даже успели послужить в «экспериментальных ротах», и мало что не у всех обычное оружие — так вот еще и лучников уже приходится на службу привлекать.

А с учетом того, что запасы патронов, несмотря на все старания, тают, то вполне возможно, недалеко время, когда придется еще сажать лучников на броню.

Правда, этих двух ребят в поход взяли не от нехватки людей, а по их огромной просьбе.

К тому же — мало ли как сложится обстановка — лук и арбалет, как известно, отличаются тем, что почти бесшумны, а среди сотен стволов гарнизона как назло ни одного с глушителем.

— Ну, чего, — осведомился пастух у кожевника, — попадешь ли из своей мышеловки в козлика? Тут ведь как-никак шагов триста будет?

— А я тебя и спрашивать не буду, бараний повелитель, — самодовольно бросил кожевник, отставив ногу, как бы готовясь к стрельбе. — Ясно же, что не попасть, когда это бродяги степные стрелять умели метко?

— Ну-ну, — белозубо улыбнулся Симо, — а если вспомнить, как наши вас при моем деде под Рубарасом покосили? Десять тауф легло тогда — вот такими вот луками вас к вашему Черному Солнцу отправили.

— Отставить разговорчики! — рявкнул с высоты бронемашины Глеб, хоть и плоховато изъяснявшийся на местном наречии, но хорошо понимавший его. Он заметил нехороший блеск в глазах Уфаса. — Если есть охота — охотьтесь…

Обиженный Уфас отступил обратно и вновь сел под импровизированный навес, всем своим видом показывая: «Да мне-то что…»

А довольный Симо подошел к самому краю плоской вершины, поднял лук, как бы примериваясь, опустил, вновь поднял…

— Как думаешь, Алексеич, попадет? — справился старлей, глядя в бинокль на мирно пасущихся копытных. — Тут ведь метров двести! Может, арбалетчику приказ по форме отдать, чтоб оно было бы надежнее?

— Думаю, попадет, — ответил прапорщик. — Это ж такой народ. А Симо я раньше в деле видел, на осенней охоте. Он семистрельный лучник, а это не шутка!

— Семистрельный не семистрельный, а стрелять-то придется сверху вниз. Против войска конечно бы в самый раз, — щегольнул лейтенант знаниями местной тактики. — Но вот…

И в этот момент Симо выпустил стрелу. Всякий раз, когда он это видел, Глеб не мог не восхищаться.

Никаких картинных поз, никакой оттяжки тетивы и долгого прицеливания. Да и не вышло бы — сила натяжения хорошего степного лука была килограммов под семьдесят.

Просто воин быстро поднял лук, рывком растянул тетиву и тут же отпустил.

Долгие секунды стрела летела вниз и вперед — и вот уже бьется на земле с пробитым боком сеголеток, а два других сайгака удирают прочь, скрываясь в высоком разнотравье.

— Ух! — довольно воскликнул и потер руки Алексеевич, глядя, как Симо размашистым шагом спускается по склону за добычей, спрятав лук в горит.

— Видал?! Кстати, ты внимание обратил? — хитро прищурился прапор. — Ребята сайгаков ведь увидеть не могли, а вот засекли!

Лейтенант растерянно глянул на колышимый ветром навесик, под которым устроился вместе с дремлющими бойцами дозора все еще дующийся Уфас.

«Черт! А и в самом деле!»

Может, услышали разговор наш? Или Румтар подсказал? Взгляд старлея уперся в устроившегося на самом солнцепеке с отрешенным видом Румтара — старшего шамана. Смежив веки и сложив руки на обтянутых ветхими шароварами костлявых коленях, он, казалось, был напрочь отрезан от тревог мира сего.

Но оба командира знали, что на самом деле он чутко вслушивается в отзвуки иного мира. Не приближается ли неведомая угроза и не готовится ли враждебная волшба?

Правда, эта его медитация не всегда помогает, и совсем недавно они могли в этом убедиться…

…На тысячи километров раскинулась необъятная желтая степь с древним, невесть откуда пришедшим именем — Сар-Аркаэль. В ней то тут, то там ковыльные просторы сменяются гористыми урочищами, покрытыми лесом или небольшими обрывистыми плато.

Если верить геологической службе гарнизона в единственном лице сержанта Хубиева, когда-то здесь было мелкое теплое море, затем в триасовом периоде (или что тут было вместо него) возникли горы, ныне почти стертые беспощадным временем. Извержения вулканов и прорвавшаяся магма оставили после себя гранитные останцы, и на этих гранитных островах развилась буйная растительность — так в степи возникли зеленые оазисы.

По словам Хубиева, именно в таких местах можно найти золото, свинец, молибден и, что важнее всего для них, — нефть, поскольку под слоем разрушенных горных пород захоронены росшие по берегам и лагунам древнего моря пышные леса.

Сами аборигены, впрочем, объясняют это изобилие по-своему.

В давние-давние времена, когда Хозяин Неба создавал Аргуэрлайл, одним народам он дал обширные водные пространства, другим высокие горы и озера, третьим тучные поля и дремучие леса.

А вот предки местных жителей опоздали на дележ и остались ни с чем. Стали просить они творца уделить им хоть частицу великолепия, что досталось другим, но в мешке с дарами уже показалось дно. А Всемогущий был скуповат, как это бывает с богачами, и не захотел отдавать последнее.

Тогда на помощь поспешил молодец Аолтар — сын простой пастушки и доброго лесного духа.

Он забрался на небо и, дождавшись, когда тамошний Хозяин вздремнул после трудов праведных, прорезал оставленным отцом волшебным клинком мешок бога.

И из дыры посыпались в голую степь зеленые горы, скалы, озера, изумрудные луга, ключи со студеной водой, весело журчащие ручьи. Горы покрылись лесом, лес населился зверями и птицами, озера — рыбой, луга — насекомыми и бабочками, каких не встретишь в окрестной голой степи. Так и появился на Аргуэрлайле этот край.

Так или не так уж было, кто этот Аргуэрлайл разберет?

Во всяком случае, край действительно восхищал. Особенно после Дэшт-Рагго — безводной каменистой полупустыни, которую они вчера пересекли. По пути от хребта Унгаза, что отделяет владения Тхан-Такх от нейтральных, ныне ничьих земель бывшей империи Сарнагарасахал, попадались считаные источники воды. И имелись лишь два города, имеющие право так называться.

Когда-то эти выжженные солнцем края были заселены. В дороге они видели целые галереи наскальных рисунков неведомых эпох — колесницы, боевые слоны, деревья, люди с многочисленными стадами. Пару раз встречались какие-то совсем уже сточенные временем руины, некрополи с надмогильными сооружениями, украшенными замысловатым орнаментом, храмы, вырубленные в известняке неизвестными зодчими тысячи лет тому назад.

Дальше пошли мелкие соленые озера и такие же соленые источники, перемежаемые невысокими горушками, где из камня выступали окаменевшие морские ежи, раковины и кораллы.

Края эти были вроде как ничьи, но люди тут жили. Платили дань четвероюродному брату Ильгиз, трехбунчужному хану Таппаку, так что они пока шли вроде как по союзным землям.

Но не далее как три дня назад именно на этих землях на них и напали в первый раз.

Тогда они мирно катились по такыру, выжимая из «пожилых» уже машин пятьдесят кэмэ, впереди бээрдэмки, за ними, как водится, грузовики с кунгами, замыкающими бэтээры.

Нормальный марш — ни людей, ни даже тарпанов с шакалами…

А потом вдруг из далеких развалин глинобитной крепостенки, какие попадались им чуть не десять раз на дню, прилетел самый настоящий фаербол и долбанул головную БРДМ.

Мгновенно колонна остановилась, началась беспорядочная стрельба в сторону противника, пока Анохин с матюками не приказал прекратить огонь и даже высунулся из машины с копьем, на котором болтался белый бунчук — принятый тут знак мирных намерений. И тут же командирская КШМ получила второй фаербол в борт — Георгий еле успел захлопнуть люк.

Тут уж явно стало не до переговоров.

Анохин потом сам признал на совещании командиров, что сделал ошибку: вместо того, чтобы приказать дать всем задний ход да и обогнуть гнездо невежливых колдунов как-нибудь стороной, он решил разобраться, кто тут такой прыткий.

(Хотя если подумать, тут ведь закон такой — бежишь, значит, трус, значит, недостоин топтать эту землю.)

Поэтому, отведя колонну на безопасное расстояние и посовещавшись по радио (вперемешку с руганью), выработали решение примерно наказать наглецов.

Для атаки было выделено семь бронеединиц, вместе с той злосчастной бээрдэмкой, которая почти не пострадала (только лопнула гидрорессора, и в десантное отделение вылилось с полведра горячего масла, никого к счастью не задев).

План был прост. Прикрываемые всеми наличными шаманами и чародеями пять машин подходят к стенам крепостцы, пулеметным огнем сбривая всех, кто высунется из-за стен. А уж как подойдут вплотную, сводное отделение гранатометчиков (все имеющиеся в рейдгруппе стрелки из РПГ) просто забросает снарядами сидящих внутри навесным огнем.

Затем с тылу атакуют две оставшиеся и высаживают десант — полтора десятка автоматчиков войдут в ворота и зачистят всех, кого поймают, по принципу: «Сперва стреляй, а потом спрашивай».

Ага, разбежались…

Вначале противник повел себя не так, как ожидалось. Не стал лупасить напропалую красивыми, но, в сущности, не страшными бронемашинам фаерболами по атакующим, не подставился под пулеметы экипажей и ответные заклятия шаманов.

Просто в нескольких сотнях метров от безымянного форта из почти рухнувшей башни в крайнюю справа БМД-80 вдруг ударила невиданная раньше бледно-сиреневая молния.

Именно здесь и сидел по иронии судьбы Глеб Бобров.

Машина, словно при подрыве на мине, с оглушительным грохотом подпрыгнула, а потом стала разваливаться. Длилось это лишь несколько секунд, но запомнил он все хорошо.

Сначала через голову Глеба пролетели два огромных ящика с ЗИП (каждый из них с большим трудом могли поднять два солдата). Затем полетели в противоположные стороны кормовой и носовой броневой листы. (После боя выяснилось, что железяки улетели на полсотни шагов.) Останки БМД еще немного прокатились вперед и остановились.

Стало очень тихо…

А потом тишина взорвалась отчаянной стрельбой, грохотом пулеметов и пушек, взрывами гранат.

Колонна лихо расстреливала крепость из пушек, пулеметов, АГС. Даже, видать со страху, пустили один из еще остававшихся ПТУРов.

(Впоследствии Анохин лишь скрежетал зубами, подсчитывая расход боеприпасов.)

Впрочем, команде во главе с Бобровым было не до этого. Говоря прямо, они все, включая шамана Румтара и его самого, старшего лейтенанта Советской армии, испуганными зайцами порскнули прочь от машины.

При этом хуже всего пришлось шаману. Когда после взрыва он пытался покинуть машину, его голова застряла в люке, удерживаемая очень тугим разъемом шнура радиостанции. Он так верещал, что старлей уже решил, что чародея вот-вот хватит кондратий и, чтобы помочь, вынужден был отвесить ему хорошего пинка по торчащему из люка заду.

Когда Глеб немного пришел в себя, то первым делом пересчитал и оглядел людей. Все вроде были целы, но не хватало одного десантника — тот как раз сидел в боевом отделении, в кресле, приваренном к моторной перегородке. И пока остальные члены ударной группы в пыли и дыму носились туда-сюда, Бобров заглянул в башню. И выяснил, что перегородка вместе с креслом и, видимо, солдатиком улетела вперед, влипнув в автомат заряжания.

Однако солдатика в этой мешанине железа не оказалось.

Нашли беднягу аж в километре от крепости, где он, сидя на корточках, плакал, одновременно очень жидко справляя большую нужду.

Тем временем заходящая с тыла бронегруппа беспрепятственно ворвалась в крепость, но не нашла там ничего, кроме свежего кострища, обглоданных костей и уходящей куда-то в глубину шахты в подвале главной башни. Той самой, с которой стреляли странной молнией.

Ни трупов, ни пятен крови…

Кстати, убедились еще и в том, что дувал остался почти целым. Конструкция из обычной глины, замешенной на воде, оказалась исключительно прочной. Ни тридцатимиллиметровые снаряды 2А42, ни даже гранатометы не пробили ее насквозь.

Колонна поневоле остановилась, поскольку с такой магией сталкиваться еще не приходилось.

После осмотра БМД (вернее того, что от нее осталось) испуг перешел в изумление.

Старший лейтенант не мог понять, как они уцелели.

Начиная от башни, сзади у машины все было разворочено. Борта раздуты, днище прогнулось, крыша-бак, между прочим, очень прочная и толстая стальная конструкция, сорвана и изогнута, как будто с нею позабавился великан. Кормовой бронелист улетел метров на пятьдесят, хотя три десятка болтов его крепления остались на месте. С кусками брони.

Все броневые крышки, люки и лючки были сорваны. В моторно-трансмиссионном отделении масляные и топливные баки стали похожи на смятую пачку из-под сигарет, толстая труба воздуховода превратилась в плоскую ленту.

Как не вспыхнуло горючее — непонятно…

Чем долбанули по машине, так и осталось неизвестным.

Колдуны и шаманы, все приданные рейдгруппе пятнадцать человек, мало того, что толком не смогли определить магию, так еще и заявляли, что заклятия такой силы, чтобы разбить стальную коробку, остались лишь в легендах. Так что или по ним выстрелили из какого-то древнего оружия (как в недобрые времена похода против почившей Конгрегации), или же просто взорвались пары спирта, просочившегося в моторно-трансмиссионное отделение, где не было вентиляции. Хватило бы и стакана спирта, как сказал зампотех. Но спирт был смешан с маслом и прочей дрянью и просто так просочиться через хорошо подогнутые сальники не мог.

Одно хорошо. Чародеи, поколдовав над останками железного зверя, пришли к выводу, что ближе чем на ста метрах таинственная магия не опасна.

Но что-то подсказывало старшему лейтенанту, что на этом дело не кончится.

Ладно, как бы то ни было, им осталось меньше двух переходов до города Винрамза, где их должны были ждать друзья и союзники. Только вот в этом было все больше сомнений. Как бы не пришлось возвращаться несолоно хлебавши.

Что и говорить, мало кто любит их в бывшем Сарнагарасахале.

Оно и неудивительно: уж больно тяжкие времена наступили после краха империи и ухода землян. Войны с кочевниками, которых в этих краях видели прежде лишь в качестве рабов, войны между соседними городами и землями — не менее кровавые, смуты, бунты поклонников Шеонакаллу.

А кто виноват? Само собой, Небеса и Судьба!

Однако до них не добраться, а до землян вполне можно, тем паче за ними не стоит уже мощь иного мира.

Тем не менее чужинцев позвали на помощь. Видимо, совсем плохо стало…

Но ждать можно было всего. И вполне объяснимо, что Анохин не стал посылать в город, как предполагалось сразу, гонцов с предупреждением о подходе группы.

С одной стороны, им не приготовят приветственного пира, но с другой, точно также не приготовят ловушку.

Окрестности Октябрьска/Тхан-Такх

Ночь…

Глинобитные стены Тхан-Такх поглотил мрак. Взошедшая луна отражалась в отполированных ветром скалах, которые тянулись, словно темно-серые спины древних ящеров, по плоскогорью. Ветер шевелил густые заросли горного можжевельника и жестколистого кустарника на горных склонах, шерсть у овечьих отар и старый пепел костров.

Дремлют пастухи чуткой дремотой степняка, спят после тяжелого дня земледельцы в глинобитных домишках, почивают горожане в объятиях жен и подруг — земляне и аборигены.

Лишь дозорные на башнях и раскатах куртин, вглядываясь в ночное небо и покрытую серыми тенями землю, изо всех сил сопротивляются сну.

Но не только они бодрствуют.

У отрогов хребта Хао километрах в тридцати от города, по счету пришельцев, тихо переступая копытами, трусили три степные лошадки — мелкие, мохнатые и неказистые.

Быстро и бесшумно всадники направляли их сквозь заросли тамариска.

Двое были одеты как обычные полукочевые, полуоседлые жители Южного Предела — отороченные сурком малахаи и суконные полукафтаны. У седел — луки, на поясе — кривые сабли, а в рукавах — отточенные кинжалы. Таких людей называли сурданы, дав им имя жутких хищных тварей, водившихся далеко в горах и по легендам происходивших от тех чудищ из преисподней, что пожирали души злодеев и грешников после смерти…

Оба наемных убийцы чутко вслушивались в ночные звуки и внимательно следили за окрестностями. Но кроме жужжания и стрекота насекомых, больше ничто не нарушало тишину, лишь однажды ее разорвал далекий крик шакала, да как-то дорогу пересек, шмыгнув, некий зверек.

Между головорезами на таком же коньке ехала закутанная в черные тряпки колдунья. Седые космы обрамляли ее лицо с запавшими незрячими глазами, отмеченное печатью злого безумия. Она, как мать дитя, прижимала к себе сверток, напоминавший ребенка. Старший разбойник время от времени кидал на него тревожный взор…

— Мы прибыли, воин! — резко прокаркала старуха.

Без лишних вопросов старший сурдан, сжимая кинжал, спрыгнул с седла.

Его спутник осторожно, с тщательно скрываемым страхом снял с коня колдунью.

Они преодолели кусты и, как волки на охоте, двинулись тихо и быстро, поднимаясь по пыльной тропе к гребню холма. Под ними лежала ничем не примечательная долина.

Если не считать каких-то старых развалин шагах в двухстах…

Главарь остановился. Светила луна, но время от времени ее свет туманили набегавшие облака.

— Это то, что тебе нужно, старая? — хриплым шепотом осведомился он.

И в его голосе сквозь злую презрительную браваду можно было почуять тень все того же страха.

— Да, отважный воин, — каркнула в ответ дряхлая шаманка, уловившая, похоже, настроение спутников.

Они торопливо поспешили к руинам, старуху вели под руки.

— О, не так быстро, соколики! Мои старые ноги! Не спешите так, а то я умру… — жалобно стенала ведьма.

Молодой разбойник запнулся, глаза его испуганно блеснули. Главарь тоже остановился.

— Тебе щедро платят, матушка Ру, — заговорил он и резко взмахнул рукой. — Скоро мы будем на месте. Сделаешь, что следует, и вернемся! Быстрее придем — быстрее уйдем! И не плачь, ты еще нас переживешь. А вернемся — отдохнешь как следует. Будет у тебя и нежнейший ягненок, и лучшее вино, и останется еще золота на молодого и сильного любовника…

Послышался сдавленный смешок.

Колдунья выругалась на незнакомом им языке.

— Ладно уж, сынки, вперед! — решила она.

Компания продолжила путь под оханье и вздохи старой карги.

Наконец они остановились у подножия пологого холма. Перед ними на вершине был вход с портиком с рухнувшими колоннами — то ли древняя усыпальница, то ли не менее древний храм забытого бога…

Так уж получилось, что земляне эти руины хотя и знали, но не придали им особого значения.

Местные жителитрадиционно держались от подобных мест подальше и сказать ничего не могли, разве что «место это нехорошее».

А мотопатрули пришельцев еще в дни приснопамятного «Порога» пару раз прокатились поблизости, нанесли на карту примерное местоположение. И забыли.

Может, в других обстоятельствах сюда наведались бы археологи, но сперва их просто не было, а потом стало вообще не до того…

А между тем были в этом мире люди, для которых неизвестные руины значили весьма и весьма много!

Все трое поползли наверх. Достигнув вершины, замерли и осмотрелись.

— Можем идти… — вдруг угрюмо бросила старуха.

Спустились по выщербленным ступеням и двинулись в темноту.

Они не зажигали факелов и лампад, но свет у них был — в руке старухи сиял короткий жезл, навершием испускавший тусклое мертвенное сияние.

Шли по мрачным коридорам, под низкими арками из неровных булыжников. Помещения были уныло одинаковы — круглые комнаты с нишами в стенах — ни тебе обломков, ни утвари, ни каменной резьбы.

Но вот они оказались в овальном зале с теми же нишами, разве что у каждой по обеим сторонам стояли грубо отесанные граненые колонны, покрытые непонятными знаками — уже почти стершимися.

Старуха деловито размотала сверток.

Там оказался грубый каменный кувшин, запечатанный восковым наплывом.

Шаманка открыла его — в воздухе распространился тяжелый кровяной дух.

Вскоре ведьма уже чертила небольшой кистью на столбах магические знаки, бормоча что-то себе под нос.

Главарь завороженно наблюдал за ее проворными движениями. Он поражался точности, с которой эта нелепая старуха выводила свои знаки, взывая к силам зла.

От непонятных слов повеяло таким холодом и злостью, что у него, старого головореза, который уже не помнил счета убитым, кровь стыла в жилах. И поневоле припомнились все рассказы о могуществе таких, как эта ведьма и ее Хозяин.

Дожидаясь, пока бабка завершит колдовской ритуал, он размышлял о том, что стояло за всем происходящим. Ему и его парням часто приходилось выполнять работу определенного рода — резать, убивать, жечь живьем или травить ядом людишек, ненужных кому-то из сильных мира сего. Но чтобы участвовать в черном колдовстве? Известное дело — есть очистительные обряды светлых богов, которые помогут спастись от посмертного возмездия за зло. Однако участвующий в служении духам старых богов и владык нижних миров лишает себя защиты светлых, отдавая себя сам во власть Мрака!

А еще очень скверно было то, что он, главарь одной из самых опасных банд, не знал того человека, который нанял его сопроводить колдунью в известное ей место. Заказ пришел обычным путем, через посредника, и назначенная цена (и впрямь царская!) помутила его разум. И он принял заказ, не страшась дела, которое следовало выполнить. И хуже всего — не удастся проследить, откуда пришел заказ. Ибо как он знал, карой за такое является неминуемая смерть.

А что, если…

Главарь убийц представил, как подойдет сзади к коленопреклоненной старухе, рывком потянет за седые пряди и одним движением перережет ей глотку.

Но вот шаманка завершила магический ритуал и с трудом встала.

— Ну что, делу конец? — справился бандит.

— Ты прав, сынок, делу конец! — расхохоталась ведьма и вдруг с непостижимой для старухи быстротой подскочила к нему.

При свете лежащего на полу жезла блеснула сталь волнистого короткого клинка — и адская боль волной прокатилась от подвздошья по всему телу атамана. Окружающий мир завертелся, куда-то уходя, втягиваясь в воронку огненного водоворота, и все исчезло…

Второй разбойник, взвизгнув в ужасе, выхватил из ножен саблю.

Но бабка с яростным криком вытянула в его сторону костлявую узловатую длань с клинком.

Палец ее надавил на украшавшую эфес голову оскаленного грифона, что-то щелкнуло, и скрытая в рукояти пружина булатной стали, распрямившись, отправила лезвие шривиджайской стали в короткий смертоносный полет.

Разбойник выронил саблю, замахал руками, хватаясь за грудь, и осел на каменные плиты, хрипя и хватая воздух.

— Умирай! — торжествующе захохотала ведьма. — Корчись и умирай, ничтожный червь! Хархаран, руфф, реккошш!! Сайх-шшур-нергор! Шурр-Ятт!!!

Спустя несколько минут старуха вышла из каменного провала ворот, подозвала коней, и те, полудикие «кочевники», дорого ценящиеся за то, что повинуются лишь хозяевам, покорно подбежали к колдунье.

Не по-старчески ловко вскочив в седло лошадки атамана и взяв на чембур конька второго сурдана, поехала прочь, в сторону предгорий.

За ней поодаль, как собачка, трусила третья лошадь.

А в глубине холма, рядом с еще теплыми трупами наливались зеленоватым потусторонним светом начертанные, как и предписывали древние темные поверья, кровью девственницы не моложе пятнадцатой весны, знаки, сулящие спящему неподалеку городу горе и беду…

На эти развалины, вероятно, никто не обратил бы внимания еще с добрый десяток, а то и больше лет. Пока в молодой республике, наконец, дошли бы руки и до такой бесполезной в бурные времена становления государственности науки, как археология. До руин ли, таинственных древних письмен и прочего в ситуации, когда нужно накормить, одеть, обуть кучу народа, обеспечить жильем, отстоять рубежи отечества от вероятного противника, наладить производство и сельское хозяйство?..

Однако не было бы счастья, да несчастье помогло. Хотя какое уж тут «счастье», когда речь о трупе идет?

Тело мужчины лет сорока с ножевым ранением в груди нашли караульные, обходившие дозором окрестности столицы. По всей видимости убили его в этих самых развалинах. Потому как на выщербленных ступенях входа были видны кровавые пятна. Такие же обнаружились и внутри здания.

Идя по кровавому следу, дозорные обнаружили и второе тело, принадлежавшее также мужчине, но значительно моложе первого.

Вызванный «эксперт» из местных определил, что оба, судя по всему, разбойники, не поделившие добычу. Правда, одеты они были скорее по-городскому, что заставило его предположить, будто они принадлежат к породе наемных убийц — сурданов. Но что наемным убийцам делать во владениях Тхан-Такх?

Однако куда хуже оказалось другое — оба они получили раны, от которых умирают почти сразу. Тем не менее один как-то прошел (не прополз, а именно прошел — внизу были найдены две цепочки кровавых следов) почти до самого выхода, а второй вообще выбрался наружу!

Начкар, которому доложили ситуацию, тут же объявил «синюю тревогу», то есть наличие магической угрозы. Через час вокруг трупов топталась половина городских чародеев, тех, что не поехали с Анохиным.

Алтен сразу же безапелляционно заявила, что это очередное покушение на Сантора. И вообще, когда это все прекратится?!

— Когда-таки ухлопают! — скривил губы в невеселой усмешке Макеев.

— Как ты можешь с этим шутить? — набросилась на него магичка, стуча кулачками в широкую грудь майора.

— Думаешь, мне на тот свет сильно хочется? — приобнял подругу Александр.

За последние пару месяцев они сильно сблизились. Градоначальник даже начал подумывать над тем, что надо бы узаконить их отношения. Чтоб избежать нехороших разговоров. Ему-то, собственно, наплевать, а вот девушке…

— Меня больше интересует вопрос, кто их ухлопал? — протянул Серегин, чеша затылок. — Надо было бы раньше наведаться в этот археологический заповедник да хорошенечко порассмотреть, что там да как.

Кроме Артема любопытствующих набралось немало. Естественно, напросилась Дарика. Как же можно супруга без присмотра оставить? Понятное дело, Макеев с Алтен (тоже парочка). Аор Мак Арс тоже заинтересовался руинами.

Под конец напросился и Лыков, как раз нагрянувший в столицу…

Семена долго уговаривали не подвергать свою жизнь напрасному риску. Если с ними что случится, то должен же кто-то обеспечить преемственность руководства? На что Лыков резонно отвечал, что ежели уж он сарнагарского Лабиринта не устрашился, то как его могут напугать какие-то безобидные древние развалины? Резонно, согласились с ним друзья и дальше спорить не стали.

Но приличную охрану, состоявшую как из обычных бойцов, так и из магов школы Аора, с собой взяли, внутрь зайти не позволив, а поручив охрану ближних подступов.

— И как я раньше на все это внимания не обратил? — удивлялся Мак Арс, вступая под своды загадочного сооружения.

— А чего здесь любопытного? — поинтересовался замполит. — Руины и руины. Ни тебе фресок, ни даже надписей.

Аор снисходительно посмотрел на танкхена.

Вот ведь как выходит. Наградили боги смазливой внешностью да сообразительностью какой-никакой, а зрения, чтоб видеть невидимое, не дали. Впрочем, царевичу Сем Ену оно и не надобно. Первых двух даров с лихвой хватит. Вон как высоко взлетел. С младшего до верховного жреца. Женился опять же удачно.

— Ты тоже ничего не ощущаешь? — обратился маг к своему заместителю.

Артем пожал плечами.

— Вроде что-то такое носится в воздухе… — молвил неуверенно. — Но что именно, пока не пойму.

— А ты что скажешь? — Это уже было адресовано к Алтен.

— Если это то, о чем я думаю…

Девушка недоговорила и покачала головой.

— Оно самое, — подтвердил кудесник.

— Что вы тут темните?! — возмутился не терпящий недомолвок Лыков. — И без вас света мало!

— Да, — согласился с другом майор, — нельзя ли просветить, так сказать, профанов?

— Кое-что уточнить надо, — развел руками Аор. — Что толку вас пугать раньше времени? Давайте пройдем дальше. Но осторожно. Девочка, ты страхуй Сантора, а ты, брат по Силе, позаботься о жене и танкхене…

Сооружение представляло собой бесконечную вереницу круглых залов, соединенных мрачными коридорами с арочными сводами, сложенными из грубо отесанных камней.

Как верно заметил замполит, все вокруг было серо и однообразно. Ни малейшего намека на росписи, некогда, возможно, покрывавшие стены, ни единой надписи. Почти полное разочарование для археологов. Впрочем, тем, бывает, и малюсенького черепка хватает, чтобы впасть в восхищенный экстаз. А здесь целый архитектурный памятник, причем достаточно неплохо сохранившийся.

Но для обычного туриста, каковыми и были большинство из шествовавших по пыльным коридорам, ничего любопытного.

Вездесущему Лыкову удалось в нише одного из залов обнаружить остатки мраморного постамента, свидетельствовавшего о том, что в свое время эти пустующие глазницы в стенах содержали какие-то изваяния. С торжеством Шлимана, откопавшего Трою, он ринулся вперед, на поиски новых артефактов. Артем еле поспевал за ним.

Он кожей ощущал, как некая аномалия, учуянная им в воздухе на входе в храм, все больше сгущается вокруг них. Что-то стала испытывать и Дарика, магические способности которой были довольно слабенькие, хотя их вполне хватало для того, чтобы быть искусной знахаркой-целительницей. Девушка схватилась за руку мужа, и тот почувствовал, что ее ладонь влажна.

Еще более напряженной выглядела Алтен. Магичка встревоженно вертела головой по сторонам, как будто пыталась увидеть что-то скрывающееся за булыжниками стен. Она тоже взяла Макеева под руку, сдерживая порывистый шаг Александра.

Один Аор не подавал никаких признаков волнения, больше всего напоминая ученого, внимательно исследующего находку. Только люди, близко его знающие, могли понять, что глава магической школы Октябрьска находится в крайней степени озабоченности.

Наконец они оказались в овальном зале с теми же нишами. Здесь их было шесть, тогда как в предыдущих, круглых, всего по четыре. Причем у каждого углубления по обеим сторонам стояли грубо отесанные граненые колонны, покрытые непонятными знаками — уже почти стершимися.

— Ну вот, хоть что-то стоящее! — восторженно возопил Семен, соколом перелетев через зал и очутившись у одного из столбов.

— Смотри, в кровь не вляпайся, — предупредил Макеев, показывая в центр помещения, где на полу возле какого-то то ли колодца, то ли просто кольца, сложенного из камней, находилось большое темное пятно.

Значит, именно здесь произошла кровавая драма.

Только эта лужа да идущий от нее след, оставленный бедолагой, которому удалось выбраться наружу («Вот же двужильный, — подумал майор, — этакое расстояние прополз») свидетельствовали о преступлении. Дозорные еще накануне вынесли второй труп и отправили вместе с первым на исследование Гене Туликову.

— Странно, — нахмурился Александр, склонившись над пятном.

Убийства произошли пару дней назад, и крови полагалось бы свернуться. Но она была все еще свежей и пахла кислой медью. Майор внезапно ощутил приступ тошноты и присел на край колодца, увидев, что отверстие сверху прикрыто тяжелой металлической крышкой, на которой виднелись такие же, как и на столбах, замысловатые письмена.

Итак, похоже, за них все-таки взялись…

Все случившееся за последний месяц выстроилось в зловещую цепочку.

Уход лучших сил из города (дьявол и все местные дьяволята, неужели все это подстроено, и Анохин идет прямиком в ловушку?!), покушение, в котором оказался замешан один из ведущих офицеров сил самообороны, и теперь вот эта жуткая магия из самых высших и самых темных сфер!

И кто может преследовать их, в общем-то тихо сидевших эти годы, никого не трогавших, кроме шальных разбойников да нетварей, не пытавшихся завоевать мир или свергать старых богов? Старых богов? Так, это не культ ли Шеонакаллу, мстящий за поражение? Но как говорили дружно и маги и шаманы, «культисты» после разрушения Лабиринта и храмов утратили силу и ни на что, кроме мелких гадостей, не способны.

Тем более против них работали не только по магической линии.

А ведь, в сущности, отлично придумано было!

Основная масса действующих солдат и офицеров вне города, включая и первого зама Макеева — Анохина.

Допустим, покушение бы удалось, и Шмаков выскочил бы, как черт из табакерки, и на правах первого из узнавших о гибели сардара принял бы командование — по уставу.

Правда, в Октябрьске еще есть офицеры, тот же Бровченко. Но Бровченко технарь и в управление не лезет, он больше с железками любит возиться, а если кто возмутится, то его можно запросто обвинить, что именно он убрал командира, чтобы занять его место. Это не очень похоже на правду, но у Шмакова был отличный аргумент — его взвод быстрого реагирования, почти восемь десятков стволов, что при на две трети ушедшем гарнизоне сила весьма мощная. Оставались еще маги, но кто знает, что у заговорщиков было припасено на этот случай? А ведь вполне могло получиться! Интересно, кому должен был сдать город Шмаков и кто за всем этим стоит?

Краем глаза Макеев увидел какое-то движение, а через секунду обнаружил, что рядом примостился Аор.

— Итак?.. — повернул к нему голову Макеев. — Как ты объяснишь все это?

— А надо ли? — усомнился маг. — Как говорится у вас: меньше знаешь — лучше спишь… Есть такие тайны, что похоронены, и лучше их не вытаскивать из могилы. Иначе они запросто уложат тебя в нее.

— Твою мать! — вскричал Лыков, поднося к носу испачканную в чем-то красном ладонь. — Тут кто-то пытался художественными искусствами, мать их, заниматься, причем недавно!

— Осторожно! — предупредила, подбегая к нему, Алтен.

Достав из сумки флягу, девушка смочила водой платок и принялась оттирать руку любопытного замполита, будто заботливая мать, хлопочущая над нашкодившим малышом. Лыкову стало стыдно, и он попытался отобрать у магички платок.

— Давай, я сам…

— Нет уж! — категорично отрезала чародейка. — Сам не справишься, танкхен. Тут особые движения нужны и специальные заклинания, чтоб заговоренная кровь не проникла в твой организм. Иначе Ильгиз нам за тебя головы поснимает.

— Она такая, — сконфузился Семен, вспоминая жену, какой она бывала в гневе, и тут же спохватился: — Кровь?! Но неужели это так опасно?

— Да, очень, — сурово подтвердила Алтен. — Слуги Подземного Хана вообще шутить не любят…

— Какого, какого хана? — переспросил Лыков. — Под…

Свободной рукой магичка прихлопнула его рот:

— Какого слышал. И не повторяй в этом дурном месте его имя. Не надо беду кликать.

— И без него уже накликали… — тяжело вздохнул Мак Арс. — Вы думаете, все это просто так?

Он обвел рукой помещение.

— Ты хотел знать, Сантор, где мы и что здесь произошло? — Майор кивнул. — Так знай, что мы в древнем святилище прадавнего божества, имя которого, как верно сказала девочка, лучше здесь не называть. Думаю, на этот раз ты им сильно насолил, раз они решили потревожить… этот колодец. А может, одно с другим не связано, и ты, как и вы… мы все, — поправился он, — безразличны тем, кто это сделал. Но могу сказать одно — некто очень умелый и столь же храбрый и безумный провел здесь ритуал вызова духа этого самого божества. Провел очень умело, не забыв обновить надписи кровью и принеся двойную жертву, как и полагается в таких случаях. Я даже прикидываю, что глупым разбойникам так и не сказали, какая роль им уготована в этом походе…

— А при чем здесь колодец? — справился Лыков.

— Думаю, даже она знает, — кивнул Аор на застывшую в благоговейном ужасе перед каменным кольцом Дарику.

— Ты и впрямь знаешь, что это? — обнял за плечи целительницу муж.

— Я думаю, — громким шепотом ответила та, — это один из темных колодцев, ведущих в царство Неназываемого. Они разбросаны по всему Аргуэрлайлу. Никогда не думала, что он столь близко. Ай! — вдруг охнула она. — Не из-за опасного ль соседства прекратилась жизнь в Тхан-Такх? Кто-то запечатал колодец, и люди ушли из данного места.

— Не исключено, — согласился маг. — Ты правильно подметила, что колодец запечатан. Эта тяжелая металлическая крышка должна была стать надежной преградой для того, кто захочет войти в этот мир с той стороны. Если я не ошибаюсь, она изготовлена из золота.

— Ничего себе медальончик! — присвистнул замполит, с уважением глянув на металлический круг.

Не поверив, он подошел поближе, извлек из кармана перочинный нож и стал соскребать с поверхности металла древнюю патину.

— Гляди-ка, — по-детски восхитился, когда из-под ножа выскочила желтая стружка, — блестит! Это же сколько всего купить можно!

— Оставь, танкхен! — прикрикнул на него Аор. — Никому еще проклятое золото удачи не приносило! К тому же она и без тебя уже достаточно непрочная.

— «Когда истончится эта преграда, Небо и Земля поменяются местами», — торжественно продекламировала Алтен.

— Что ты сказала? — вздрогнул Макеев, у которого от голоса подруги по телу побежали холодные мурашки.

— Это не я. Так написано на крышке…

Окрестности города Винрамз

Сверху, с высоты птичьего полета это выглядело бы, наверное, так — стиснутые неправильным многоугольником обманчиво невысокой глинобитной стены и окаймляющим ее валом и рвом тесные городские кварталы, напоминающие высохшие пчелиные соты (кое-где подпорченные огнем и погрызенные мышками). У одной из городских башен — небольшая груда чего-то вроде рисовых зернышек, вокруг которых вьются мушки, а чуть поодаль от глиняных сот — копошение странных зеленых жуков и жужелиц, что, ползая туда-сюда, роют канавку вокруг своего пристанища или нарезают круги по равнине, иногда пуская крошечные искры из хоботков.

Но на Аргуэрлайле давно уже разумные существа не поднимались в небеса так высоко, а с земли все выглядело несколько иначе.

Бронемашина, медленно покачиваясь, ползла по бывшему винограднику, наматывая на гусеницы поваленную лозу. Плети трещали и скрипели под натиском тяжелого металла, тянулись следом, оплетали траки и колеса, тормозя стального исполина…

Непийвода тяжело вздохнул, вылез из-за рычагов и скомандовал наводчику:

— Коля! Вылезай!

— Застряли?

— Быстрее солдат, быстрее, — прикрикнул прапорщик.

— А куда торопиться-то? — лениво пробурчал стрелок.

— На тот свет! — озлился прапор. — Мы вот тут торчим, как мишень, а ты…

Ф-шшшш-хак!

Из густого сада мертвого селения прилетел фаербол и разбился о металл борта в каком-то полуметре от открытого люка.

Сидящие на броне, матерясь, посыпались на землю.

— Всем залечь! — надрывался прапорщичий бас. — Не стрелять в белый свет! Антонов, какого… пулемет бросил?! Живо лезь обратно, тащи пулемет вниз и лупи, как он второй раз засадит по нам! Коля, закрой люки!

Ф-шшш-хак!

Горячий сгусток прошел над самой машиной, рванув вверх. Видать, отраженный каким-то амулетом из имевшихся в БМП.

Наводчик-оператор Скляр повернул башню и полоснул из пушки.

— Куда стреляешь?! — завопил прапорщик. — Ослеп? — И, перекрикивая работающий на холостых оборотах двигатель, приказал: — Солдат, видишь четыре чинары? Справа вон…

— Те, что у арыка?

— Да! Вот туда и пальни, там душманье и засело…

Бум-бум-бум!!!

Заработала тридцатимиллиметровка, и полдюжины снарядов отправились искать жертв.

Вспышка, дым…

И истошный, по-заячьи тонкий выкрик. Даже и не поверишь, что это голос человека.

Что-то напоминающее огненного червяка выбралось из кустов в двухстах метрах от них на дорогу, еще хранящую отпечатки копыт, и замерло, исходя черным жирным дымом.

«Кувшинщика» уделали!

Тем не менее враги не желали отступать.

Еще дважды, хотя и впустую, прилетали фаерболы, а по броне начали щелкать арбалетные болты. Подняв один из них, Алексеич зло выматерился — на зазубринах острия литого бронзового стержня с привязанным длинным шнурком-стабилизатором висели черные волокна сгнившего мяса.

Да, веселенькая жизнь, что и говорить.

И не сунешься ведь в эту чертову «зеленку», в эти сады пригородных селений, потому как выскочит вот такой вот деятель, вроде догорающего там, у деревьев, запустит кувшином, в котором взболтанная смесь масла с самогоном, и сожжет машину на хрен!

Прапорщик сплюнул. Они уже расстреляли четыре магазина и потратили энное число снарядов. Надо или вызывать подмогу, или возвращаться в лагерь. Черт, вот он, прапорщик, ротный старшина, а понимает. А вот товарищи офицеры его и слушать не стали, что нет смысла посылать одиночные машины гонять москитные группы, ведущие беспокоящую стрельбу по лагерю. Нужно было перенести бивуак к востоку от Винрамза, в степь, а еще лучше сразу, как только стало ясно, что они приперлись даром, поворачивать оглобли, в смысле — рычаги.

— Ладно, всем заползать в машину! Быстро! — приказал Алексеич, и БТР осторожно двинулся задним ходом.

Со стороны стоянки рейдовой группы уже мчалась навстречу им БМП, облепленная пехотой. На полпути они встретились.

— Что тут случилось? — поинтересовался Глеб Бобров. — Все целы?

— Да все то же, — махнул прапорщик рукой. — Обычная их тактика. Пара колдунишек, три-четыре духа с кувшинами горючки да дюжины две стрелков. Постреляли по нам вот из-за тех деревьев и развалин. Мы им ответили, как минимум одного завалили. Теперь уползли, гаденыши, а может, поубивало. Я во всяком случае своих ребят в те джунгли не поведу проверять, я ж не Сойго.

Глеб кивнул. Судьба Сойго Нела, десятника из местных, который с шестью своими ребятами сунулся в «зеленку» на разведку, понадеявшись на мечи да на свое знание местных правил войны, была для всех наглядным уроком, хотя их изрезанные и изуродованные трупы уже второй день как закопали.

— Ладно, слушай мою команду. Дистанция десять метров, скорость двадцать, возвращаемся…

Лагерь рейдовой группы разместился на пологом холме в километре с небольшим от стен и валов Винрамза так, что далеко вокруг можно было разглядеть убогие кишлаки в зарослях ореховых деревьев и тутовника. Тут ведь народ обычно зерно, выращенное на полях, отдавал чужакам, одну пятую — сборщику податей, одну пятую — хозяину поместья, одну пятую — за воду, а еще и посеять надо, и на одежду отложить, так что поневоле люд здешний все больше орехами питался.

Точно также и от тутовника они получали разве что ягоды, из которых тут варили сироп да бражку — единственную усладу жизни, а сами ходили в обносках из домотканого хабэ, крашенного вываренной корой. Убогость и нищета вокруг.

И похоже, так они и будут жить дальше. Революцию тут устроить не вышло.

Народа не видно, разбежался подальше, унеся жалкий скарб и уведя скот.

Скрылись.

Может, в городе, под защитой новых хозяев, может, в соседних невысоких горах. Дымы от пожарищ в зарослях густого кустарника стелились по горным вершинам и столбами поднимались в небо. Мелкие шайки из тех, кому не повезло войти в число победителей, шляются тут, несмотря на близость землян, шарят по пустым жилищам, что-то сжигают, что-то разоряют…

После того как земляне покинули поселение, крыши домов и сараев во дворах дымились и горели.

И чему там гореть? Одна глина и камни. Глиняный пол, глиняные стены, глиняные ступени. Горят только циновки на полу, да плетенные из виноградной лозы и веток кровли.

В общем, все при деле. Бандиты, город захватившие, обороняются от землян, земляне рыщут вокруг незнамо зачем.

Время текло медленно и монотонно. Мир вокруг словно замер. На ясном голубом небе ни облачка. Солнечные лучи опаляли камни, колючки, одежду и, конечно, людские тела. Марево раскаленного воздуха обволакивало укрытия, и не было никакого желания вылезать наружу. Брезентовые чехлы-накидки, натянутые над блокпостом, оберегали от прямых солнечных лучей, но не спасали от духоты и зноя.

Но вылезать надо, встречать машины.

Въехав внутрь военного лагеря, они отогнали броню к отведенной им стоянке. Солдаты в сопровождении прапорщика отправились к импровизированной столовой, где в огромных котлах уже кипел обед, а Глеб остался бродить в одиночестве.

Возле вала по арыку протекал поток мутной глинистой воды вперемешку с мусором. Вода — это жизнь. А плохая вода — плохая жизнь.

Отплевываясь от пыли и мошкары, он присел на глиняный край арыка. Разглядывая этот грязный поток, старлей содрогнулся при мысли о том количестве гепатита, тифа, дизентерии и холеры, которое протекает сейчас внизу. Ведь вся эта дрянь только и мечтает, что проникнуть в его организм. А сколько этой заразы витает вокруг в воздухе! Брр! Однако же пришельцы как-то постепенно привыкли к местным условиям.

Пьют воду из арыков, едят из грязных котелков сваренное из черт-те чего хлебово, по нескольку недель не моются в патрулях…

И вот что странно: никто, почитай, ни разу ничем не заболел! Страдают, бывало, от поноса или желудочных колик, но как-то живут.

Глеб вытащил из кармана твердокаменный сухарь, фыркнул на воображаемых микробов: «Кыш, проклятые!»

И подумал, что за стенами Винрамза уж точно пьют другую воду — чистую, вкусную, холодную…

Так что даже решись они затеять осаду, то лишить горожан воды они не смогут.

Это в Эуденоскаррианде строились исполинские акведуки — настоящие произведения инженерного искусства, как говорили ходившие туда торговцы и как рассказывал Костюк.

Вода от источников и горных рек проходила через трубы по извилистым подземным путям, через ущелья по арочным мостам, по тоннелям и проложенным через природные пещеры огромным сифонам — и так до самых полей Кооны, дающих огромные урожаи два раза в год (был бы полив), и к исполинским городам с сотнями тысяч жителей.

Самый длинный из этих акведуков насчитывал сто сорок с чем-то километров, он снабжал живительной влагой ни много ни мало — девять городов отходящими от него маленькими акведуками, не считая тех, что питались прямо от него.

Оттого триста лет назад столица их пала всего после двухнедельной осады, когда войска очередного претендента на власть просто перекрыли воду, и огромный город распахнул ворота, чтобы не умереть от жажды.

Да, здесь такой номер не прошел бы, ибо в бывшем Сарнагарасахале, не столь развитом и изобильном людьми, от века избрали другой способ добычи воды. В селах рыли кяризы от горных источников, как и на Земле, строили на реках плотины из больших валунов или складывали особым образом груды камней, где ночами оседала атмосферная влага.

Но в городах обычно действовали по-другому. Сперва маги отыскивали места, где артезианские воды подходят ближе всего к поверхности. А затем начинали бить колодцы-шурфы в глубь земных пластов. Колодцы эти уходили иногда на сотни метров в глубину и строились по два-три года. Так ведь и спешить некуда. Строили их долго и старательно, укрепляя стены трубами из обожженной глины. А чтобы те не рухнули вниз под собственной тяжестью, через каждые полсотни метров вбивали для опоры вырубленные из гранита клинья.

Для работы отбирали самых щуплых и мелких землекопов и каменотесов, и те работали, сменяя друг друга каждые два-три часа, трудясь изо всех сил. Потом их еле живых вытаскивали на веревках. Так они работали в кромешной тьме, освещенной лишь магическими огоньками, задыхаясь в спертом воздухе, несмотря на гигантские мехи, которые качали по два-три десятка человек…

На самом последнем этапе, уже вблизи пласта, работали смертники из приговоренных или рабов (тем обещали освободить семьи). А над колодцем вешали усаженную шипами решетку. И когда прорвавшаяся вода вышибала несчастного, как пробку из бутылки, тело его повисало на ней, словно жертва духам земли и воды.

Соседом Глеба в Октябрьске был каменотес Ротт, в молодости работавший в артели строителей таких вот колодцев. Он-то и порассказал обо всем этом…

Бобров огляделся.

У невысокого вала, за которым был неглубокий ров (чтобы остановить внезапную атаку), бродила пара дюжин коз и овец. Трофейные, вернее бесхозные животные, пойманные солдатами.

Одну из коз в подставленную каску доил молодой солдат из ополченцев Октябрьска.

Глеб припомнил, как еще не так давно этот солдат с открытым от удивления ртом смотрел на оснащенные бульдозерными ножами бронемашины, которые окапывали лагерь защитным валом.

И улыбнулся, привычно подивившись этому миру…

Но долго ему расслабляться не пришлось.

Явился ординарец Анохина и вызвал на совещание.

Следом за солдатом Бобров прошел мимо разбросанных бронетранспортеров и грузовиков и стоящих рядом с ними старых армейских палаток, юрт и залатанных шатров.

В центре лагеря располагался крытый синим сукном и расшитый парчовыми накладками большой командирский шатер, над которым развевался длинный раздвоенный красный вымпел. Сбоку притулились несколько самых обычных штатных армейских палаток — выцветших и залатанных.

Именно там капитан и обитал, а шатер, трофей одной из вылазок против разбойников, был своеобразной приманкой для убийц и вражеских чародеев. А еще в нем предполагалось принимать делегацию городского совета именитых (ныне, видимо, кормящих местных могильных червей) с ключами от Винрамза.

Пройдя по коврам в приятной прохладе шатра, Глеб протиснулся в боковой проход и оказался в палатке, где уже набилось с дюжину человек — все командиры взводов, кроме Алексеича, сотника Камр Адая и парочки шаманов.

Все они сгрудились вокруг грубо начертанной на выбеленной доске схемы Винрамза, составленной по рассказам аборигенов и купцов.

Анохин махнул рукой — садитесь, мол.

— Итак, товарищи, что вы можете сказать по поводу сложившейся ситуации?

Молчание было ответом.

Все отлично знали, что дела весьма и весьма неважные.

Потому что, когда пять дней назад колонна добралась до Винрамза, выяснилось, что в городе уже четвертую неделю как сменилась власть.

Ворота были заперты, предместья разорены, мосты подняты, а со стен в приблизившихся парламентеров полетели стрелы.

Гора отрубленных голов напротив главной башни, над которой вились грифы и вороны, и так говорила все яснее ясного.

Как произошла трагедия, толком не мог сказать никто из пойманных в окрестностях языков и людей из двух перехваченных караванов, которых новые хозяева зачем-то выпустили с товарами. Просто обыватели проснулись однажды утром и увидели чужих солдат на улицах и изрубленные тела отцов города на пиках у бывшего дворца наместника на главной площади.

По уму следовало поворачивать назад, причем сразу. Но это бы означало показать уж слишком позорную и откровенную слабость. И рейдовая группа стала лагерем вне досягаемости стрел и катапульт. Как знали земляне, орудия эти редко били дальше чем на три-четыре сотни метров.

За стенами сейчас было то ли две, то ли все четыре тысячи человек — львиная доля всех разбойничьих шаек, во главе с неким Мано Яро, вроде бы бывшим тауфом — тысячником сарнагарасахальской армии. И что хуже, целый табун магов, причем весьма сильных, как определяли собственные чародеи рейдгруппы.

А у них — всего пять сотен бойцов, не у всех из которых есть огнестрельное оружие, и семнадцать ровным счетом волшебников.

И теперь перед Анохиным стояла задача, не имеющая решения. Штурмовать город, не имея превосходства в живой и магической силе и при отсутствии средств осады. Ибо из всего тяжелого вооружения у них была одна старушка Б-11 с полусотней снарядов — из них лишь три десятка осколочных — остальные дымовые и осветительные, какие можно было использовать как зажигательные.

Явно маловато для штурма такой крепости с ее каменно-глинобитной стеной толщиной в три верблюда. Как припомнил Анохин из старых мемуаров об осаде Бухары Фрунзе, куда менее солидные стены выдержали обстрел трехдюймовок.

Это в ситуации, когда их непрерывно тревожат мелкие банды, в теории военного дела именуемые «москитными». Ночами подкрадываются к валу и пускают стрелы. В составе таких шаек колдуны, а на вооружении местный вариант коктейля Молотова — ухватистые глиняные кувшины в форме бутылки, с залитым внутрь самогоном (выучили, блин, на свою голову!). Пока, правда, ни одной машины не сожгли.

Что тоже скверно — посоветоваться с Октябрьском он не может. Потому как ни станций тропосферной связи, ни даже нормальных мощных раций в их распоряжении нет, а зону уверенного приема-передачи они покинули ровно шесть дней назад.

— Итак, — металла в голосе Анохина добавилось, — чего молчим? Молчать и я умею! Кто-нибудь что-то умное скажет? Или может, — он усмехнулся, — раз товарищи офицеры уже ничего не могут, мне тут какого-нибудь жреца поискать, чтобы у местных божков поспрашивать? Барана ему или козла в жертву принести там, а, может, человечка какого…

— А чего еще надо тут говорить? — буркнул Стогов. — Операция просрана и просрана вчистую! Это, Георгий, даже барану тому самому понятно!

— Та-ак, — протянул Анохин, впиваясь в Бориса сузившимися глазами. — И что, других мнений нет?

— Нужно возвращаться, арсаардар, — сказал, как отрезал, Камр Адай. — Мы тут даром потратим время и положим людей. Возвращаться. А потом прийти еще раз на следующий год. К тому времени нынешнего хозяина города наверняка прирежут, знаю я, какой у него там сброд в нукерах. Может, даже сменится не один властитель. Будет резня, во время которой воины, что сидят там, — он махнул рукой, на которой не хватало двух пальцев, туда, где за тонкой полотняной стеной лежал Винрамз, — ополовинят друг друга. А здешний народ будет молить всех богов и духов, чтобы кто-то избавил их от кровопийц и захребетников. А мы придем куда большим числом, взяв с собой наемников и вольных всадников из Степи, с более сильным оружием, захватим с собой побольше того снадобья, что дробит камни, и мастеров, которые быстро построят осадные башни и лестницы… Три дня, и город будет наш!

Собравшиеся одобрительно загомонили. Похоже, идея аборигена им понравилась.

— Да, хорошо придумано! — Анохин посмотрел на степняка с уважением, а в душе возникла даже некая ревность: этот неграмотный табунщик так просто обставил его, окончившего Ленинградское высшее командное училище с отличием!

И эта ревность вдруг подсказала ему выдвинуть свой план.

— Постойте, — он даже вскочил, — а зачем нам ждать целый год? Может, сделать так: остаемся тут, блокируем город разъездами и подвижными заставами, отжимаем москитные банды, ведем беспокоящий огонь и одновременно посылаем пять-шесть машин обратно в Октябрьск. Оттуда привозим танковые сотки с боекомплектом, и бэ-ка для нашей старушки-безоткатки. Ну и минометы можно захватить. И начинаем бить по главной башне! Два-три десятка снарядов прямой наводкой, и она рухнет на фиг, завалив ров, после чего этот сброд, как правильно отметил товарищ сотник, сам побежит прочь. Для этого оставим ему коридор отхода, убрав посты, например, от западной стены. Ну а мы входим в город на броне, обложившись матами от кувшинщиков и насовав побольше амулетов от чар. Если кто останется, прижмем их пулеметами, гранатометчики вынесут баррикады, и мы зачистим город, уничтожив всех, кто будет держать оружие. Вот и все — город наш. Ну как? — обвел собравшихся торжествующим взглядом Анохин.

И с неудовольствием увидел, что лица их вовсе не выражают безоговорочного одобрения.

— Георгий Ильич, — хмыкнул лейтенант Кузнецов, — ну, допустим даже, что полтора наших тягача дотащат сюда башни от шестьдесят четвертых. Ты ведь не забыл, что пушки так и остались в башнях. А как ты будешь стрелять?

— Не смертельно, — заявил сидевший дотоле скромно в уголке зампотех. — Соорудим временную позицию из бревен, засыпанных землей. В гражданскую так делали…

— Угу, и потом восстанавливать после каждого выстрела?

— Ну, не после каждого… В конце концов, мы тут не год же в осаде сидеть собрались. Достаточно, чтобы выдержало хотя бы десяток-другой выстрелов.

— А если Макеев не даст нам пушек? Неизвестно, до чего бы договорились совещающиеся, но внезапно за стенами палатки послышался какой-то короткий свист, удар, звон разбитых черепков и многоголосые вопли и проклятия.

Вылетев наружу, как ошпаренный, Глеб увидел странное зрелище.

Большой камень, валявшийся неподалеку от входа в палатку, был охвачен белым пламенем, вокруг заполошно метались люди, земляне и аборигены вперемешку, с кого-то сбивали пламя…

— Что за …?!! — пробормотал Анохин за его спиной.

— Смотрите!! — Палец Непийводы указал куда-то вверх.

И Глеб увидел, как из-за стены города вынырнула крошечная точка, оставляющая за собой легкий дымный след. Вот она поднялась вверх по параболе, замедляя скорость, на миг повисла в воздухе и полетела вниз, с каждым мигом ускоряя свой смертоносный полет.

Прямо на них…

— Не может быть! — вырвалось у Боброва. — Тут же километра полтора… Так далеко катапульта не может…

Бабах!

Черный предмет финишировал на борту стоявшего метрах в пятнадцати от них БТР. Взрыв, белые искры в разные стороны, кто-то свалился с другой стороны машины.

А над крепостью взлетело сразу с десяток черных дымных точек.

Одна из них взорвалась в полете, брызнув крошечной белой вспышкой, несколько упали за валом лагеря, еще одна, булькнув, финишировала в котле, обдав замерших поваров фонтаном похлебки.

Остальные упали, где пришлось.

Причем если одни выплюнули пламя, то пару штук выпустили белый зловонный дым, пахнущий серой и дерущий горло. Один упал неподалеку от них, все еще стоящих возле шатра. Все вокруг затянуло белым дымом. Глеб тяжело закашлялся, вытер подступившие слезы. Секунду спустя еще один дымовой снаряд разорвался чуть дальше.

Метавшиеся солдаты выбегали из дыма, натужно перхая, кто-то, видимо одурев от страха, бил из пулеметов.

— Рассредоточиться! — рявкнул, сдерживая кашель, Анохин. — Всем к машинам. Выводим… кхе-кхе!!

Но и без команды лагерь уже оглашался ревом моторов, и грузовики с бронемашинами уже мчались к выходу, благословляя, должно быть, Стогова, оставившего в кольце вала проход почти в сорок метров, как раз для того, чтобы бивуак не превратился в ловушку.

Бобров подбежал уже к командирской машине, когда прямо в ее люк влетел выпущенный из Винрамза снаряд от непонятного оружия.

Люк плюнул все тем же белым огнем. Зайцем выпрыгнул механик-водитель, сбивая пламя.

«Гасите, что стали!» — хотел выкрикнуть Бобров, но вместо этого вдруг заорал:

— Отойти от машины всем, сейчас рванет!

Он вспомнил, что именно с его БТР была демонтирована система пожаротушения — ее забрал к себе Бровченко, изобретавший как раз не то огнемет, не то компрессор. И что обидно, Глеб не возражал. И в самом деле, в этом мире почти ведь не было, как им казалось, ничего, что могло бы угрожать боевым машинам землян.

Так они, отбежав на безопасное расстояние, и стояли, глядя, как быстро разгорающийся огонь пожирает машину, а с ней пятьсот патронов калибра 14,5 для КПВТ, и триста пятьдесят патронов к пулемету Громова калибра 9 миллиметров. И еще четыреста литров горючего!

Вот оно уже потекло из всех щелей, заливая враз пошедшие черным дымом трещиноватые покрышки.

— Эх, — взвыл, утирая закопченное лицо мехвод, — какие покрышечки были!

Затем внутри что-то бухнуло, БТР, как спичечный коробок, подпрыгнул вверх…

Не успели они прийти в себя, как рванула еще одна машина — БМП третьего взвода. На этот раз ударило сильнее, так, что машина, отлетев метра на три в сторону, плюхнулась боком о землю.

Взрывной волной разбросало всех воинов, сидевших на ближайших к месту взрыва двух бронемашинах. Кто-то разбил себе голову, у кого-то были сломаны руки и ноги, многих контузило.

Один солдат с такой силой ударился о землю, что у него пропал дыхательный рефлекс. Широко открывая рот, он пытался то ли вздохнуть, то ли закричать. Лицо бойца от напряжения побагровело, а затем стало синеть. Так бы, наверное, и задохнулся бедолага, но в этот момент к нему подскочил Алексеич. Прапор обхватил солдата ручищами, оторвал его от земли и, сильно встряхнув пару раз, со всего маху шваркнул оземь.

Кашляя и всхлипывая, солдат ползал на четвереньках по земле, еще не веря в свое спасение.

— Спасибо, товарищ прапорщик, — стоя на карачках и пуская сопли, еле выговорил парень.

— Да чего уж там… — отозвался Непийвода, уже занимаясь сломанной рукой другого солдата.

Полчаса спустя в паре километров от брошенного лагеря Анохин яростно материл командиров и врагов вперемешку:

— Раздолбаи хреновы! У вас что вместо мозгов в голове?! Прокисшая ослиная моча?! Уроды! Мерзкое душманье! Ведь предупреждал же всех быть готовыми к самому худшему! Мудозвоны безмозглые! Кто говорил: пятьсот метров, пятьсот метров?! Вот ваши пятьсот метров!.. маги-чародеи!

Те, к кому было обращено последнее проклятие, этого в основном не слышали. Они занимались ранеными и обожженными, в то время какофицеры подсчитывали потери и руководили эвакуацией остатков имущества из лагеря…

А на импровизированном столе три шамана и заведующий группой боепитания изучали вытащенный из котла снаряд.

Выглядел он самым обычным образом. Вытянутый глиняный сосуд со скругленным носиком, сзади привязан хвост-стабилизатор из длинного соломенного жгута, а сам снаряд всунут в чехольчик из чего-то похожего на рогожку. Сзади же вставлен фитиль.

Ничего такого страшного.

Шаман сунул палец внутрь, облизнул.

— Масло, — сообщил он. — И ничего больше.

— Как же тогда они взрываются? — недоуменно спросил лейтенант.

— Очень просто, — ухмыльнулся тот. — Как взрываются обычные лампы. Вот из чего их выпускали, хотел бы я знать. А то, во что он завернут, это нанти, трава такая южная. Если вот в такую завернуть кувшин и… — щегольнул он русским, пусть и неверно произнесенным словом, — оземь, то кувшин не разобьется. В них купцы амфоры заворачивают, чтобы не бились. Вот и тут приспособили…

Следующим утром колонна рейдовой группы медленно двинулась в обратный путь.

Своим приказом Анохин свернул операцию.

В прицепе одного из грузовиков назад ехали засыпанные трофейной солью тела тех погибших, которых смогли найти.

Полусотник Рим Сафхоно из племени Волка. Лучники Апо Сам, Мон Керо, Гвип Рон и еще десяток человек. И земляне. Ефрейтор Михаил Кузьменко, младшие сержанты Пряхин и Синяков, рядовой Иван Савинов, ефрейтор Алексей Еремин, белорус младший сержант Виктор Грайский и умерший от ожогов молдаванин Богдан Боделану.

— Ты доволен, уважаемый воин? — осведомился человек в черном плаще с низко надвинутым на лицо капюшоном у Мано Яро, глядя из надвратной башни Винрамза на уходящую колонну.

— Да, экселенс, конечно! — кивнул тот. — Как они бежали! Воистину вчера Сарнагар был отмщен!!

— Значит, ты доволен? — повторил человек.

— Разумеется!!! — На лице дородного, грузного волосатого тысячника была написана почти детская радость. — Эти твои новые метательные машины, — он взмахнул усаженной перстнями и браслетами дланью в направлении стоявших на земляных насыпях странных арк-баллист со многими лучными дугами, насаженными одна за другой, — эти огненные снаряды! А как ваши маги наводили снаряды в полете на цель своей Силой! Эх, ну почему этого не было у нас тогда, когда эти проклятые демоны из-за грани вторглись в нашу империю?!

— Ты не понял, уважаемый. — Голос чернобалахонника прозвучал сухо и раздраженно. — Вы победили не с помощью этих восточных баллист и не с помощью горшков с маслом. Вы победили только благодаря помощи нашего Хозяина! И прошу тебя, не забывай об этом!

Спустя три дня земляне вышли к рубежам Сар-Аркаэля, к его водной границе — реке Кумтси.

И остановились.

Над колонной висело прямо-таки физически ощутимое густое молчание, нарушаемое лишь похрюкиванием движков на холостом ходу.

— Труба дело! — кратко и достоверно охарактеризовал ситуацию обычно сдержанный Бобров.

Два средних пролета массивного каменного моста, который они прошли две недели назад, были начисто снесены, и оставшиеся половинки разделяло полсотни метров воздуха…

Несколько минут Анохин мрачно созерцал разрушенный неведомым ухищрением мост, высунувшись из люка КШМ.

— Ладно, — бросил он, внешне старясь не выдать своих эмоций, брызгавших из глаз темным пламенем. — Офицерам и консультантам собраться на совещание. Притащить все карты и всех старожилов, какие найдутся, будем пробиваться через горы…

Семь дней спустя. Горы Летящего Льва

Серо-зеленой длинной змеей, словно выползшей из другого мира, по извилистой дороге, петляющей среди нависших неприступных скал, темных ущелий и широко раскинувшихся долин медленно ползла колонна военной техники.

Бронетранспортеры, боевые машины пехоты, тягачи и грузовики — все это ревело моторами, лязгало гусеницами, изрыгало клубы дыма и нещадно пылило. На головной машине ветер трепал выгоревший красный флаг.

Люди, оседлавшие броню и одетые в неизменные бронежилеты, разгрузки-лифчики, каски или шляпы, казались совершенно одинаковыми, а местные противострельные доспехи — выкройки из просмоленной и просаленной бычьей кожи, свисавшие с плеч и касок пелеринками, придавали им несколько комичный вид. Вездесущая пыль, осевшая на бровях, ресницах, волосах, одежде, уравняла всех. Совершенно невозможно было понять, где сидит офицер, а где рядовой, где человек из другого мира и где абориген, тут родившийся.

Эта картина, что показалась бы здесь пару лет назад вполне тривиальной для мира, именуемого Аргуэрлайл, ныне казалась странной и нелепой.

От пришельцев отвыкли, потому как чужаки появились и ушли, а жизнь идет, и призраки из прошлого в ней излишни! Неизвестно, чего от них ожидать. Тут и среди своих такое смешение языков, племен, старых счетов и обид, что кто враг, кто друг, трудно разобрать, даже если речь идет о соседних селениях. А уж о чужинцах и говорить нечего.

В недлинной колонне техники, натужно ревя мотором, катился и видавший виды БТР с бортовым номером 075. В отличие от собратьев, на нем отсутствовала башня, потерянная еще в дни войны за Сарнагарасахал, когда удар магической молнии расплавил пулемет и сжег бронемаску, убив сидевшего внутри стрелка.

Башню сняли и отправили на Большую землю, а машина осталась дожидаться новой. Да так и не дождалась. Теперь вместо нее был исчерканный защитными знаками дубовый люк, окованный медью. Сейчас он был открыт, и над дырой натянули палатку — тент из некрашеного холста. Из дыры высовывался ствол ручного пулемета, а на броне, свесив ноги внутрь машины, лениво посматривая по сторонам, сидел длинный худой офицер — старлей Глеб Бобров. На противоположном борту, на седалище, сооруженном из куска кошмы, уютно устроился прапорщик, чья выгоревшая на солнце еще советская песчанка и штаны из тонкого холста поверх ичигов могли бы показаться в другой ситуации забавным сочетанием.

Плавное покачивание брони убаюкивало старлея, но его любопытство усиленно боролось со сном и пока побеждало. От нечего делать в голове мелькали различные мысли и ностальгические воспоминания.

«Как же хочется спать», — думал Глеб, глядя, как сладко подремывают, спрятавшись от жаркого солнца под пологом натянутого над люком брезента, двое его сослуживцев и общий любимец — местная пастушья овчарка Акбар, совсем по-человечески вытянувшийся во всю немалую длину.

Уже который день по счету они в пути, и эти горы, развалины кишлаков, что проплывают мимо, чередуясь с живописными долинами, стали такими привычными, что даже и рассматривать их не хотелось. Горы и горы, долины и долины — у них разве хуже? Или камни и валуны в окрестностях Октябрьска другие?

С первых дней выхода в этот рейд все пейзажи, изредка попадающиеся кишлаки с почти не отличающимися от уже полузабытых афганских дувалами и арыками, живущие своей жизнью, вызывали у него какую-то глухую тоску. Это тогда, уже целую вечность назад, он жадно, хотя и с определенной настороженностью, рассматривал проплывающие мимо скалы и скрывающиеся где-то в бездонной синеве горные вершины, стараясь запомнить наиболее яркое и выразительное из увиденного — изумрудные лесистые склоны под темно-синим небом, хрустальное журчание ручья среди камней, сосны, притаившиеся на вершинах неприступных скал…

Взглянул на часы — отличные «Командирские» — подарок отца по случаю окончания училища и получения первого офицерского звания.

— Алексеич, а ведь сегодня девятнадцатое мая, и у моей дочки день рождения. Представляешь, Катьке уже семь лет! — удивляясь собственной забывчивости, обратился он к своему спутнику.

— Поздравляю! Что же ты раньше ничего не сказал, командир? — прапорщик Непийвода с чувством пожал руку и осуждающе взглянул на Боброва.

— Да как-то закрутился…

— «Закрутился», — передразнил его прапор. — Такие вещи нельзя забывать! Мы здесь живем как одна семья. Радость для одного — радость для всех… Эх ты!

Старлей виновато отвернулся. И что его дернуло за язык похвастаться? Сидел бы себе молча и не получил бы от старшины нагоняя.

— А представляешь, как там, в Союзе? Твои небось сейчас празднуют вовсю.

— Представляю, — Глеб надвинул фуражку на самые глаза. — Обидно, конечно, что меня сейчас с ними нет…

Он вдруг вспомнил то, как незадолго перед отправкой в Аргуэрлайл прощался с семьей, как брал свою годовалую Катюшку на руки, замирая оттого, что она обнимала его шею своими ручонками и трепетно прижималась всем тельцем. Дочкины волосы щекотали лицо, а запах у них был такой родной-родной и такой сладкий…

— Не переживай! Может быть, еще увидишь родных… — Алексеич по-дружески положил руку ему на плечо, чтобы хоть как-то приободрить товарища.

Давно уже в гарнизоне жесткие уставные требования не то что были забыты, но смягчились.

Некоторое время ехали молча, думая каждый о своем. Колонна постепенно замедляла движение и наконец остановилась. Из проема командирского люка их БТР показалась рука с танкистским шлемофоном.

— Товарищ Бобров, послушайте! — раздался глухой голос откуда-то снизу. — По радио такой гвалт стоит! Разведчики на дороге какой-то сюрприз обнаружили. Теперь, наверное, будем долго стоять, пока они его не обезвредят.

Глеб нехотя надел шлемофон. Недовольно поморщился.

— И черт бы побрал снабженцев, — проворчал. — Нет, чтобы порядочную гарнитуру передать в дивизион. На дворе жара стоит под пятьдесят градусов, а я вынужден сидеть в этой дурацкой шапке!

Через некоторое время он снял шлемофон. Посмотрел на прапора.

— Похоже, что мы действительно застряли надолго. Кто-то вырыл на дороге а-агромадную яму и так аккуратно прикрыл досками, а сверху насыпал щебня и пыли.

— Черт, это что же получается, — озаботился Владимир Алексеевич, — ловушку на нас ставили, на «броники»?! Совсем местные обнаглели!

— Добро, что маги заподозрили что-то неладное и вовремя остановились, чтобы прощупать все хорошенько. Иначе наехала бы бээмпэшка на этот сюрприз, и пиши пропало — не вытащить было бы. То-то радости здешним папуасам — одного металла-то сколько! А слава какая — стальную черепаху прибили! Потом песни сто лет пели бы!

Постоянное чувство опасности и бытовые неудобства жизни в условиях войны постепенно становились незаметными, или к ним уже привыкли до такой степени, что они стали восприниматься как что-то само собой разумеющееся.

Ко всему привыкает человек.

Даже щетина, покрывшая щеки и причинявшая массу неудобств, особенно в первые дни и ночи их нахождения в горах, перестала уже раздражать, впрочем, как и отсутствие возможности почистить зубы или хотя бы умыться.

Желание хорошенько вымыться и побриться превратилось в мечту по двум простым причинам: во-первых, было мало воды, а во-вторых, очень не радовала перспектива подхватить какую-нибудь заразу на лицо. Поэтому приходилось терпеть.

Непийвода все реже и реже скреб ногтями свой подбородок, лишая товарищей возможности лишний раз посмеяться над собой. Видать, и ему уже перестала досаждать бурая поросль, обильно покрывавшая физиономию. А жаль — это у него получалось как-то по-собачьи, и без улыбки смотреть на подобное было просто невозможно.

— Привал! — скомандовал Бобров. — Готовсь к приему пищи!

Сухой паек тоже приелся, и традиционные коллективные трапезы стали восприниматься не как завтрак или ужин, а как необходимая процедура под названием «прием пищи» или «прием еды» и лишний повод пообщаться между собой.

Днем стояла такая страшная жара, что, казалось, вся жизнь замирала.

Бойцы во главе с командиром БТР проголодались и теперь колдовали над таганцом, под которым пытались разжечь огонь из притороченных к броне полешек. Пламя не хотело разгораться, пока в костерок не плеснули пару ложек пахучего «автоконьяка» — жуткой смеси из спирта, скипидара, конопляного и подсолнечного масла, перетопленного сала с парой магических присадок — на которой ездили машины землян. Только после этого костер разгорелся, и в почерневшем от копоти котелке закипела похлебка.

Земляне молча наблюдали за возней кашевара, скупо переговариваясь и ожидая кормежки. В силах самообороны давно существовало неписаное правило: никто никогда не ел в одиночку.

Незаметно разговор перешел на запретную в походе тему — кулинарию. Возник спор по поводу мяса, из которого нужно готовить настоящий шашлык: из баранины или свинины. Уверенно верх одерживала версия прапорщика.

— Э, да ничего ты не понимаешь! — отчаянно жестикулировал с горячностью горца Владимир Алексеевич, невольно произнося фразы с сильным грузинским акцентом. — С мясом мы уже разобрались. Это однозначно должна быть отборная свинина. На втором месте в шашлыке стоят специи, пряности, зелень и помидоры. Причем их должно быть очень много, гораздо больше мяса, а вино — это то, без чего не бывает настоящего шашлыка. Какой такой уксус? Капля уксуса убивает шашлык! Э, да что с тобой говорить, если ты до тридцати лет дожил, а этого не понимаешь!

Глеб обиженно заморгал глазами и отступил на пару шагов, чтобы не в меру разошедшийся оппонент случайно не задел его руками при очередной серии жестов. В поисках поддержки он окинул взглядом слушателей и с надеждой остановился почему-то на старшем лейтенанте Стогове, откровенно скучающем чуть поодаль.

— Борис, а что ты думаешь обо всем этом?

Тот взглянул как-то отрешенно, даже не сменив позы.

— От ваших разговоров грустно становится и жрать охота! Но не этой треклятой сушеной конины, а нормальной человеческой! — раздраженно ответил он и перевел взгляд на Алексеича.

— Человеческой конины? — заржал тот.

Стогов в сердцах сплюнул.

— Глеб, а не слабо ли нам организовать что-нибудь по твоему рецепту сразу после похода? Хорошее мясо я добуду без проблем! Лучшее какое есть на рынке — наш базарный старшина мой должник…

Чуть успокоившийся Бобров вновь оживился:

— Одного мяса будет мало. Вот если бы еще зеленью и овощами разжиться…

— Это несложно. Выберем подходящий момент, и мы с тобой лично сходим на базар. Там найдешь все, что нужно. Сможешь сделать порядочный шашлык?

— Не вопрос!

Наконец злосчастная похлебка сварилась.

— Так, товарищи офицеры, сержанты и старшины! — торжественно изрек Алексеич с пародийным французским прононсом. — Беру должность распорядителя банкэта на себя. Па-азвольте огласить мэню и прэдложить вам наши изысканнэйшие блюда — нэ хуже, чем в рэсторане «Гранд-отэль»!

Все заулыбались, а прапорщик с серьезной миной сунул руку в мешок.

— Так, конина вяленая — под похлебку из конины идет отлично! Мас… то есть бастурма… Сушеная форель из чистых горных ручьев. Сухари ржаные…

Быстро заработали ложки и ножи.

Пили из кружек, бывших банок из-под тушенки с приклепанными жестяными ручками, и ели с таких же тарелок. Впрочем, у некоторых имелись грубые алюминиевые миски и ложки.

При эвакуации начальство, «забыв» тут людей, с маниакально-бардачной аккуратностью вывезло все оборудование столовых — от электрокотлов до ложек-вилок. И хозслужбе не без труда удалось выбить у Макеева разрешение переплавить в эти нужные предметы часть оставшегося от погибшего самолета дюраля.

Когда немного насытились, за столом наступило некоторое оживление.

— Ну, батенька, да вы просто аристократ! — картавя в подражание вождю мирового пролетариата, нарушил тишину прапорщик, обращаясь к Глебу. — И вилка у него, и ложка, и нож… Дай посмотреть.

Бобров протянул ему свой походный сервировочный набор. Он купил его еще в первом лейтенантском отпуске и всегда брал с собой в частые командировки.

Набор действительно был довольно удобным: складные вилка, ложка, нож и штопор крепились к стальной колодке с черными пластиковыми накладками, которую в свою очередь можно было легко разъединить на три части. Все это в сложенном состоянии занимало очень мало места и пряталось в кожаный чехол с фиксирующимся застежкой откидным клапаном и специальными прорезями, при помощи которых можно носить набор на ремне, не боясь его потерять.

— Ты лучше на цену посмотри, — хитро улыбнулся Стогов. — Это же надо: целой бутылкой «Столичной» пренебрег!

— Цена: пять рублей тридцать копеек, — прочитал вслух Алексеич. — Точно! Ведь пол-литровая бутылка водки «Столичная» столько стоит в Союзе. А я-то думаю — что за цифры такие знакомые?

— Нет, мужики, вы все позабыли! — раздался голос явившегося на запах младшего лейтенанта Петренко, — «Столичная» стоит пять рублей сорок копеек. Это поллитровка «Русской» с «винтом» стоит пять тридцать. Приятного всем аппетита!

— Спасибо! — ответил за всех Бобров, передав припозднившемуся к трапезе жестянку с похлебкой.

— Иваныч, а ты как всегда прав. Я точно вспомнил: бутылка «Русской» с «винтом», то есть с закручивающейся пробкой, стоит пять тридцать, а за пять двадцать она же продается с «бескозыркой», алюминиевой такой крышечкой с хвостиком, если забыл, — пояснил Стогов и демонстративно проглотил слюну. — В Союзе еще «Андроповка», помню, есть — за четыре семьдесят… А тут никакого разнообразия: или винище это местное — кислятина, или самогон по несусветной цене!

— Ты чего на самогон клевещешь?! — взъярился Вилкас. — Водка тоже разная бывает! Вон «Посольская» — дорогая сволочь, а из себя ничего особенного. Да и «Стрелецкая»… У нас в суворовском был преподаватель истории, майор Быков. Так он говорил, что после нее мерещится картина Сурикова «Утро стрелецкой казни»…

— Что-то вы сразу ударили тяжелой артиллерией, — решил продолжить тему Алексеич, сохранявший до сих пор молчание. — А «мулька», а «кишмишовка»? А мои бойцы еще приспособились из пшена гнать какую-то мутную гадость, наподобие кавказской «бузы»…

Акбар, равнодушный по понятным причинам к теме спиртного, облизываясь, провожал жадным взглядом каждый кусок и, опасаясь, что в этот раз ему ничего не перепадет, жалобно уставился на прапорщика.

— А собакам вообще обедать не положено! — объяснил псу Алексеич. — У них двухразовое питание. Тем более что некоторые особо прожорливые утром слопали столько каши, что неплохо бы им подумать и о диете. Иначе окончательно разожрутся и перестанут нести караульную службу!

От таких обидных слов Акбар демонстративно отвернулся и, увидев чужого бойца, по его мнению, слишком близко проходившего мимо «родного» БТР, накинулся на него с таким свирепым лаем, что парень — абориген, причем из горожан, а не степняков в их коротких куртках — от неожиданности шарахнулся в сторону. Лишь предварительно отойдя на приличное расстояние, боец витиевато выругался по адресу злого пса.

Все рассмеялись.

— Молодец, Акбар, отлично службу несешь! Ну, хватит, хватит… Фу, сказал! — Алексеич быстро утихомирил собаку.

Глеб украдкой протянул псу кусок лепешки, обмакнутый в похлебку. Хлеб мгновенно исчез в бездонной собачьей пасти, и Акбар занял прежнюю позу, говоря всем своим видом: «Какая такая лепешка? Не было никакой такой лепешки!» Но на всякий случай исподтишка пару раз взглянул на грозного прапорщика. Вроде бы пронесло — не заметил.

Только они закончили трапезу, как прозвучал приказ к выступлению. Вдоль колонны забегали бойцы, и вскоре тронулись.

Сердито рыкнув моторами, поехал и 075.

От сытости и плавного покачивания Боброва потянуло в сон.

В голову ничего больше не приходило. Может, это оттого, что вдруг нестерпимо захотелось приоткрыть завесу будущего и узнать, что ждет его через час, через день, через неделю?

Ни приподнять, ни заглянуть… Что будет — покажет всемогущее время.

Сначала они долго без остановок ехали в колонне. Потом тщетно пытались найти причину поломки и отремонтироваться, жарясь на солнцепеке у самой дороги, по которой медленно тянулась колонна сводного отряда, нещадно пыля и обдавая клубами вонючего дыма, отдававшего кухонным чадом, и пугая тушканчиков и скальных хорей.

Из-за туч пыли, поднимаемой БТР, нормально поспать так и не удалось. Глеб пару раз залезал внутрь машины, но тут же выскакивал обратно — из-за жары и духоты находиться в чреве бронекоробки было просто невозможно.

Над горами висели столбы густого пушистого дыма. У местных это целое искусство — разжигать такие костры, дым от которых поднимается вверх и долго не развеивается ветром.

Им бы тоже невредно освоить его — ведь рано или поздно радиостанции сдохнут.

Солнце, совершая свой вечный круг по небосводу, уже встало, но его лучи еще не заглянули в глубокое ущелье, где по широкой тропе, которую только с большой натяжкой можно было назвать дорогой, уже добрый час размеренным шагом продвигались подразделения рейдовой группы.

Поездка на броне оказалась не такой долгой, как представлялось раньше.

Продвигаться приходилось по ровным участкам, и Бобров все чаще и чаще осматривал прилегающие скалы. Его беспокоило то, что уже довольно длительное время он, бросая взгляд то вправо, то влево, не мог найти подходящий путь для машин.

«Ладно, нечего паниковать! — успокаивал сам себя. — До выхода из ущелья еще метров триста, а там оно расширяется, да и склоны не такие крутые».

Перед операцией он долго сидел над картой, составленной по купеческим схемам и записям, и теперь более-менее четко представлял себе, на каком участке маршрута они находятся.

Слева от дороги или, если точнее, караванного пути, по которому планировалось дальнейшее продвижение, змеилась, бурлила и шумела неширокая горная речка.

На карте местами она обозначалась прерывистой голубой линией, как пересыхающая, и никак не называлась. Ближайший берег ее был обрывистым, и расстояние до воды составляло около трех-четырех метров.

«Интересно, а каким образом мы будем переправляться? — возникла в голове у Глеба мысль. — Здесь этот поток еще довольно широк, но вполне можно найти участок, где, прыгая по камням, есть возможность перебраться на противоположный берег. Впереди долина. Река, скорее всего, там станет шире, но это еще не значит, что течение будет не таким бурным».

Карта не обманула. Через некоторое время дорога с рекой круто повернули вправо, и глазам открылся довольно красивый пейзаж.

Ущелье расширилось, образуя небольшую долину. Дорога ушла влево и, образуя плавную дугу вдоль подножия невысокой горы, снова встречалась со своей спутницей-рекой у небольшого кишлака, приютившегося на скале у самого входа в новое ущелье.

Склон горы, у которой проходила дорога, был довольно покатым и весь порос деревьями вперемешку с кустарником. Иногда встречались небольшие террасы, на которых при желании можно было залечь и вести огонь по проходящей внизу караванной тропе. Взгляд невольно фиксировал подобные участки.

Река же яростно кидалась на неприступные скалы у подножия горы, что была у правого края долины, ревела, бурлила, осыпая берега целым фонтаном сверкающих брызг, но в средней части долины внезапно успокаивалась и лениво, словно набиралась сил для новой схватки, текла дальше. Три дерева росли у ее излучины, они образовали тенистый шатер, приглашая усталых путников отдохнуть в густой траве и послушать тихое журчание воды.

Глеб невольно залюбовался открывшимся пейзажем и необычными красками. Лесистые горы в лучах утреннего солнца казались темно-зелеными, скалы — шоколадными, а сама долина — изумрудной. Над всем этим в сине-белесой бездне неба плыли белоснежные шапки облаков.

Внезапно тишину нарушили звуки далекого обвала.

Старлей насторожился.

В этих горах не нужно было бояться ни артиллерийских снарядов, ни мин, ни выстрела гранатометчика из зарослей дикого колючего держидерева, где мог пролезть лишь человек в специальных роговых доспехах.

Но была другая опасность — стрела из лука и арбалета из той же непроходимой (куда там афганской!) «зеленки», магический удар, который «зевнут» шаманы и не остановит защита, мелкие гадости вроде отравленных шипов и колодцев. Но хуже всего — это обвалы, спущенные на голову землянам. Под такими погибло шестеро бойцов (с некоторым стыдом Глеб отметил, что не забыл добавить: хорошо хоть из местных). И хотя валуны и не разбили ни одну машину, но ремонтировать придется пять БТР и БМП.

Он оборвал мрачные мысли.

И без того жутковато становится. Ведь как бы то ни было, горцы воюют уже не одно столетие. Что с того, что их клинки не прорубят броню? Пара грамотно спущенных обвалов — спереди и сзади, не дай бог, и вся колонна застрянет в ущелье, запертая в этом каменном мешке.

В общем, хотя тут и суша, но жизнь вполне соответствует старым русским морским девизам, иные из которых даже в свое время давали название кораблям: «Помни войну!», «Смотри в оба!» и «Близко не подходи!»

Окрестности Октябрьска/Тхан-Такх.

Руины храма Подземного Хана

— Когда истончится эта преграда, Небо и Земля поменяются местами, — глубокомысленно повторил Лыков туманную фразу с крышки колодца. — И что бы это значило? Предсказание конца света?

— Именно, — подтвердил Аор. — Там еще говорится, что мир перевернется, и то, что долгое время скрывалось в глубинах бездны, воцарится.

Второе путешествие в проклятый зловещий храм они совершили, весьма тщательно подготовившись и даже выбрав наиболее благоприятный день согласно фазам Луны и прочей астрологии. Но все равно уверенности у Макеева было куда меньше, чем даже в первый раз.

— Однако ж в преданиях сказано, — напомнила Алтен, — что для пришествия… — Она замялась. — Для пришествия Его, — скосила глаза в сторону колодца, — необходимо, чтоб открылись все шесть черных колодцев. Один вряд ли сыграет существенную роль.

— Да, — согласился глава магической школы. — Но тут главное начать.

— Какому ж придурку могла прийти в голову столь дикая мысль? — скривился, как от зубной боли, Макеев. — Он что, не понимает, что может произойти?

Еще пару лет назад, услышь он от кого подобный бред, похожий на сказку, точно не поверил бы и решил, что собеседник либо изрядно принял на грудь, либо просто свихнулся. Но теперь, пожив в этом мире, где на каждом шагу можно столкнуться с проявлениями чародейства, Александр воспринял рассказы друзей на полном серьезе. Раз они говорят, что миру грозит опасность, значит, так оно и есть.

— А в вашем мире мало было таких сумасшедших? — скептически молвил Мак Арс. — Какой-нибудь очумевший от жажды власти царек для решения своих вопросов не бросал на алтарь темных богов народы?

— Это уж точно, — подтвердил Серегин.

— Только вот богов на нашей старушке-Земле отродясь не водилось, — внес поправочку в духе материализма Лыков.

— А ты уверен? — бросил на него иронический взгляд кудесник.

— Ну-у… — протянул стушевавшийся Семен.

— Так ты полагаешь, — вернул разговор в нужное русло Макеев, — что здесь поработали слуги какого-нибудь маньяка-царя?

— Вполне возможно, — кивнул Аор. — Тот же Ундораргир мог постараться.

— Или те, кто стоит за его спиной, — задумчиво сказала Алтен. — Я слыхала, что в последнее время оживились слуги Его, до этого предпочитавшие скрываться во мраке неизвестности.

— До меня тоже слухи доходили, — изрек Мак Арс. — Не хотелось им верить. Прошло семь столетий со времени очередной попытки приверженцев того, кого называют Подземный Хан, захватить власть на Аргуэрлайле… Я полагал, что они тогда получили хороший урок.

— А почему ты сказал, что крышка непрочна? — уточнил градоначальник. — На вид так еще вполне ничего.

— Тут добрый центнер золота будет, — похлопал по кругляшу рукой Лыков. — Хороша монетка! Целый золотой запас! Вот бы переплавить да начеканить… золотых червонцев. Пора бы собственной денежной единицей обзаводиться.

— Тебе ж говорят, что ее трогать нельзя, — воздел очи горе майор. — Кому что, а курице просо.

— Да понял я, понял, — отмахнулся замполит. — Не дурак, чай.

— Я уже говорил, — терпеливо, как школьный учитель, пояснил маг, — что здесь был проведен обряд отверзания врат. Жертвенная кровь, пролитая на крышку, обладает разрушительной силой.

— Она разъедает металл как серная кислота? — встрял танкхен.

— Она разъедает Силы, которые запирают колодец, — посмотрел на него, как на идиота, маг. — Или ты думаешь, что Его, — он ткнул пальцем куда-то вниз, — можно удержать каким-то золотом?

— И насколько быстро может истончиться… магическое поле? — спросил Артем.

— Очень быстро. Если…

— Если?.. — с надеждой глянул на него Макеев.

— Если не найти противозаклинание и не провести соответствующий обряд.

— Тебе это по силам?

— Не уверен. Нужно искать. А времени у нас мало.

— А не взорвать ли нам тут все к хренам собачьим? — бесшабашно предложил Семен и демонстративно потянулся к поясу, где у него висела парочка гранат (на всякий пожарный).

— Думаешь, можно взорвать Высочайшего? — едко осведомилась Алтен. — Взорвать бога?

— Да, в самом деле, смысла нет… — сплюнул Макеев. — Я так понял, что взрывом тут делу не поможешь. Ну, завалим мы этот чертов колодец. Но крышку-то ведь все одно кровища проест, и оно выберется оттуда.

— Нет так нет. Главное ж предложить.

— Как всегда у вашего брата: выдвинуть лозунг, воодушевить массы, а самим со стороны наблюдать, — хмуро процедил сквозь зубы Артем. — Уедешь себе в свою степь, а нам тут один на один с этим оставаться.

— Ты что это сейчас сказал?! — взвился замполит. — Ты на кого варежку разинул?

— Мальчики, мальчики, не ссорьтесь, — встала между ними Алтен.

— Это на вас так дурное место действует. Дарика, помоги.

Она сама возложила руки на голову брыкающегося, как норовистый конь, Семена и стала тихонько нашептывать какие-то заклинания. То же самое проделала со своим супругом знахарка. Постепенно парни успокоились.

Лыков отошел к стене и принялся рассматривать одну из ниш, что-то там ощупывая и ковыряя. Артем с Дарикой расположились у противоположной стены, от греха подальше. Алтен, Аор и Макеев продолжили потихоньку беседу, в которой главной темой была необходимость мобилизации сил всей магической школы Октябрьска на поиски выхода из создавшегося положения.

Замполит ощущал прилив исследовательского вдохновения.

Он вообще-то с детства бредил археологией. Еще с тех самых пор, как мать принесла домой книгу Керама «Боги, гробницы, ученые». Ему тогда было лет тринадцать или четырнадцать.

Проглотил пухлый четырехсотстраничный том за один вечер и загорелся идеей открыть и себе что-то такое, великое. Как Шлиман, Кольдевей, Картер. Но что отыщешь посреди родной столицы? Разве что библиотеку Ивана Грозного.

Когда пришло время выбирать профессию, подал было документы в МГУ на истфак, чтобы потом специализироваться по археологии. Однако тогда же состоялся серьезный разговор с отцом-полковником, служившим в Генштабе.

Родитель спросил, хочет ли отпрыск всю жизнь прозябать в нищете, кочуя от одной могильной кучи к другой, роясь там, будто курица в пыли, радуясь обломкам горшков и костей, в лучшем случае проржавевшему доспеху и кучке золота. Чтобы заниматься большой археологией, подобно тем монстрам гробокопательства, о которых писал Керам, нужно жить не в СССР. А военное ремесло всегда в почете и принесет верный кусок хлеба с маслом. Особенно когда звание уже за майорское перевалит. Не хочешь рыть окопы или ночами не спать у ракетных установок, иди в политическое. Там работа непыльная, а почет и денежное содержание те же.

Так и стал Семен Лыков тем, кем стал: заместителем командира роты по политической и воспитательной работе. Но юношеское увлечение не забыл, только спрятал поглубже.

Потом он вспоминал отцовские советы с невеселой усмешкой, когда читал о блистательных открытиях советских археологов в Болгарии, Эфиопии, Индии; или о том, как наши в Афганистане откопали сокровище, достойное Шлимана — «Золото Бактрии» (потом начался этот… интернациональный долг, и все работы там свернули). Однако сделанного не воротишь, и увлечение находило применение лишь в том, что он иногда рассказывал своим подопечным об успехах отечественной науки — не только, мол, в космосе или геологии сильны.

И вот теперь схороненное поперло наружу.

Достав из командирской сумки блокнот и карандаш, он принялся зарисовывать видимое. Рисовальщик из него был неплохой. Особенно удавались карикатуры, которыми еще в училище приводил в восторг однокурсников и шокировал наставников. (В потаенной тетрадке даже была парочка шаржей на членов Политбюро во главе с «глубокоуважаемым Леонидом Ильичом».)

Старательно копировал надписи, покрывающие колонны, пытаясь как можно точнее воспроизвести каждую завитушку и загогулину.

Незаметно подошедший сзади Аор даже похвалил. Правильно, мол. Это может пригодиться при поисках заклятий.

Но пока заклятий не нашли.

Зато нашли что-то высеченное на базальте стен, на древнем языке предшественников Эуденоскаррианда — Арс его знал.

Вознесите сердца ваши всеочищающему свету Древних — Черному Свету!

Вознесите сердца ваши в ночь раскрытия Врат Нижнего Мира.

Врата раскрыты, дабы укрепить верных в час Последней Битвы.

Раскрыты Врата! Врата раскрыты!

Явлена Ярость Хозяев!

Раскрыты Врата! Врата раскрыты!

ОН грядет путем гнева!

Раскрыты Врата, дабы явить ужас забывшим завет!

Врата раскрыты! Внемлите голосу Ночи.

Раскрыты Врата!

— И что из этого следует? — осведомилась Алтен.

— Не знаю, — бросил Арс. — Но не хотел бы я оказаться рядом с этими вратами…

Семен поинтересовался, не знает ли почтенный маг, почему здесь шесть ниш, тогда как в предыдущих залах их было по четыре.

Как выяснилось, все дело в том, что в углублениях должны были стоять статуи, олицетворявшие четыре стороны света. Так говорилось в древних манускриптах, описывающих подобные сооружения. В главном же зале, как вот этот, устанавливались еще две фигуры, символизировавшие Вечное Небо и Священную Луну. Могли, правда, быть и варианты. Смотря кто, когда и для чего (вернее, кого) строил храм.

Зарисовав надписи, Семен занялся осмотром ниш.

Ничего любопытного. Полуцилиндрические углубления размером (как он вымерял на глазок) полметра примерно метра на два. Глубина около метра — самый здоровенный боец в полном боекомплекте спрячется. Никаких знаков или символов с письменами.

Лыков провел пальцем по шероховатой поверхности, где в свое время мог находиться пьедестал. Фу, пылищи сколько! Поистине вековая.

Внезапно пальцы нащупали какие-то углубления. Пять штук, по числу пальцев. Верно неспроста, прикинул замполит, и рука сама потянулась к таинственным отверстиям. Ага, как раз по его пятерне. Не на каких-то неведомых гигантов рассчитано.

Обернулся к товарищам, чтобы позвать кого-либо, и увидел, что славной компании не до него. Все пятеро столпились у колодца и сосредоточенно колдовали над золотой крышкой.

— Люди гибнут за металл! — приятным баритоном спел Лыков, однако коллегам было не до оперных арий.

Ну и пусть.

Пальцы как-то сами по себе вжались в дыры…

И…

Ничего не произошло.

Сказать, что замполит был разочарован, значит, ничего не сказать. В это мгновение он походил на маленького мальчика, у которого отобрали любимый игрушечный автомобильчик.

Постояв так ни с чем пару минут, махнул рукой и присоединился к остальным.

Поглощенные изучением надписи, люди не заметили, как в нишах произошло некое движение.

Пустоты исчезли, и вместо них откуда-то из-за стены медленно, поворачиваясь вокруг своей оси, выплыли шесть статуй.

— Е-мое! — первым обнаружил изменения в обстановке зала Макеев. — Это что ж такое?! Семен, твою мать, что ты сотворил, археолог несчастный?..

— А что, — горделиво уставил руки в боки танкхен, — не нравится? Гляньте, какие славные статуэтки! И как сразу украсили обстановку!

Следует признать, вождь степного пролетариата был прав.

Изваяния и впрямь были замечательными.

Изготовленные из неизвестного материала, поразительно напоминавшего органику (ибо поверхность открытых частей сильно смахивала на настоящую человеческую кожу), они являли пятерых мужчин и одну женщину. Две статуи, мужская и женская, были несколько больше, чем прочие четыре. Понятно, что это главные божества.

Каждый из четверки, как пояснил Аор, символизировавшей стороны света, имел свой цвет: красный — юг, белый — север, синий — запад и желтый — восток. Причем одеты и вооружены они были так, как это принято в странах, долженствовавших находиться в том месте Аргуэрлайла, которое они олицетворяли.

Наверное, определила Алтен, мастер или мастера, произведшие статуи, происходили откуда-то из областей, находившихся на территории бывшего Сарнагарасахала, поскольку представление, какая именно страна в какой стороне света располагается, соответствовало географической точке империи.

Восток обряжен в одежды кочевников Великой Степи, Запад — в тунику наподобие римской или греческой, Юг — в набедренную повязку и замысловатый тюрбан, а Север — в меха и дубленую кожу.

Что же касается фигур и лиц изваяний, то больше всего они напоминали статуи земной античности — совершенные и неимоверно прекрасные, пусть и холодные, изображения древних греков. Высокий лоб, ровный прямой нос с тонкими ноздрями, чуть впалые щеки, мягкая линия подбородка и пухлые губы, смягченные улыбкой. Руки и ноги бугрятся мышцами, но не слишком явными. И при этом не возникает ни малейшего сомнения в силе и мощи этих боголюдей.

Столь же совершенной была серебристого цвета статуя женщины, предстающей во всей красе нагого тела. Не юная, еще до конца не оформившаяся девушка, но и не зрелая дама, а молодица лет двадцати пяти. Голова немного откинута назад, а полная, но не тяжелая грудь горделиво выпячена. В вытянутых вперед руках богиня держала серп неполного месяца.

— Священная Луна, — прошептала в благоговейном экстазе Дарика, невольно склоняясь перед владычицей ночи.

Следовательно, фигура стройного, обнаженного же юноши антрацитового цвета, стоявшая напротив богини, символизировала Вечное Небо? Но отчего тогда столь разительный контраст его лика с лицами остальных изваяний? Те излучали вечный покой и умиротворение. Черная же физиономия парня была искажена злобным оскалом. Который, впрочем, не мешал признать, что и молодой человек тоже писаный красавец. Однако его красота не радовала, а вселяла тревогу.

— Это не Небо и не Луна, — покачала головой Дарика. — Вечное Небо не может, не должно быть таким…

— Надо будет их перенести отсюда и поместить в городской музей, — почесав лоб, изрек замполит. — Искусство должно принадлежать народу. Как я понял, водить сюда экскурсии в ближайшие пару лет никто не намерен.

Ему никто не ответил. Все были поглощены созерцанием чудесных статуй.

— Интересно, из чего они все-таки сделаны? — задал риторический вопрос Семен. — На мрамор или металл не похоже, на дерево — тоже.

Если бы он не был уверен в технической отсталости мира Аргуэрлайл, то решил бы, что это может быть пластмасса или какие-то полимеры. Хотя кто знает этих магов с их хитроумными изобретениями? Додумались же колдуны до выведения всех этих монстров, именуемых тут «нетварями».

— Так, братцы, — командирским тоном обратился ко всем Макеев, — думаю, пора выбираться отсюда на свежий воздух. Для первого раза, полагаю, достаточно. Приставим ко входу усиленный караул из наиболее подготовленных бойцов и магов, а сами вернемся сюда через пару дней, хорошенечко экипировавшись. Может, товарищи волшебники к тому времени что-либо интересное в своих архивах нароют. Наших академиков подключим. Вдруг совместными усилиями некое укрытие, кокон для колодца придумаете…

Ляпнул это наобум. Но Мак Арс идеей заинтересовался и даже похвалил сардара за верное направление мыслей.

Они уже собрались убраться восвояси и стали собирать вещи, как вдруг некий шорох привлек всеобщее внимание. За ним последовал еще один, и еще, и еще…

Четыре ниши освободились от постояльцев.

Четверо владык сторон света спустились со своих постаментов на грешную землю.

— Мама дорогая! — не поверил своим глазам замполит. — Ожившие статуи! Как в американском кино о Синдбаде-мореходе…

— Как это понимать?! — крикнул Александр Аору, вытаскивая из кобуры пистолет. — И можно ли с ними справиться?

— Это, вероятно, последствия обряда призвания Подземного Хана, — молвил смертельно бледный маг, выделывающий руками в воздухе некие пассы.

То же самое принялись делать и Алтен с Серегиным.

— Тот, «черный», скорее всего, Он и есть, — выдвинула предположение магичка, и Мак Арс кивком с ней согласился.

— А чего та парочка баклуши бьет? — поинтересовался Семен, указывая пальцем на остальные две статуи.

Он также приготовился к бою, вытянув из сумки толовую шашку. Был соблазн швырнуть в «биороботов», как он окрестил про себя движущихся истуканов, гранату. Однако в замкнутом помещении это было опасно. Осколки могут достать и людей. Хотя, конечно, и применение шашки тоже могло нанести им ущерб.

— Тебе этих мало, танкхен? — нашел в себе силы ответить шуткой на шутку маг, на лбу которого от напряжения вздулись жилы.

Четверка прекраснолицых монстров между тем брала людей в кольцо.

— Врассыпную! — скомандовал Макеев. — Прячьтесь за колоннами. Дарика, ты беги за помощью к нашим на входе. Семен, у тебя шашек много?

— Порядочно, — похлопал по сумке запасливый замполит.

— По моей команде бросай! Но старайся в колодец не попасть.

Знахарка кинулась к выходу, еле увернувшись из-под удара сабли желтого степняка. Остальные люди попрятались за расписанными алыми иероглифами столбами.

— Не поможет… — усомнился Аор, глядя, как Лыков зажигает короткий шнур запала. — Против древней магии…

— А вот посмотрим, — бесшабашно откликнулся вождь и учитель, сдвигая со лба соболий ханский треух. — Она, может, за прошедшее время испортилась, эта ваша древняя магия…

— Давай! — скомандовал майор.

Алый метеор устремился к красному шривиджайцу, зажавшему в руках огромную шипастую булаву.

— Скройсь!

Четверо людей прильнули к спасительному граниту, пытаясь вжаться в холодный камень, слиться с ним.

Соглушительным грохотом бабахнуло, заложило уши. Зал заволокло едким вонючим дымом, выедающим глаза, наполняющим свинцовой тяжестью грудь, не могущую откашляться. К дыму примешалась взметнувшаяся к потолку пыль.

От той колонны, за которой прятался Макеев, донеслись беспорядочные выстрелы.

— Саша! — рявкнул замполит. — Что там у тебя?!

— Сука, белый! Плетью достал по левому плечу!

Между тем клубы пыли и дыма рассосались, и пораженный Аор увидел, что от южанина остались одни обломки.

— Ага! — воскликнул Семен. — Наша советская магия тоже что-то может!

Однако оставалось еще три противника.

С одним из них, белым имперцем, вооруженным семихвостой плетью, разбирался Макеев и, похоже, что и в этом случае земное оружие оказалось вполне способным противостоять враждебной магии. У беляка уже было отколото пол головы с правым ухом, оторвана кисть левой руки. Майор продолжал вести прицельный огонь по конечностям противника, чтобы обездвижить его и лишить возможности использовать оружие.

Семен потянулся за следующей шашкой. Но увидел, что применить ее в данной диспозиции не представляется возможным.

Ожившие фигуры находились в опасной близости к людям. Можно было невзначай задеть товарищей. Оставалось положиться на собственный пистолет да на мастерство их личных магов.

Выбрал широкую синюю спину и стал посылать в нее пулю за пулей. Странно, что свинец не рикошетил, как то произошло бы, будь статуи металлическими или каменными. Значит, они и впрямь сделаны из некоего неведомого материала.

Он всегда хорошо стрелял, поэтому неудивительно, что в скором времени сумел проделать знатную воронку в тылу эуденоскарриандца.

Справедливости ради стоит отметить, что и маги не пальцем были деланы. Видно было, что их совместные усилия не пропадают даром. Движения статуй стали замедленными и какими-то неуверенными.

Вот Макеев таки перешиб своему противнику все четыре конечности, и тот рухнул на пол, вертясь, как жук, у которого оторвали лапки.

И тут у обоих стрелков закончились патроны. Как назло взяли с собой всего по одной запасной обойме. Да кто ж знал, что придется использовать оружие? Ведь прямо же у стен столицы пришлось драться, в двух шагах от вооруженной до зубов охраны.

Желтый почти достал своей саблей Артема, а синий уже оцарапал ногу Алтен дротиком. Хорошо хоть, что дротик, а не копье. То длиннее будет, от него сложнее увернуться.

И тут Аор, наконец, сотворил нечто невообразимое.

Под потолком возникла серебристого цвета петля, которая, как лассо, закружилась над двумя оставшимися статуями.

Завидев ее, изваяния как будто встревожились и выставили против извивающейся ленты оружие. Но едва петля коснулась сабли и дротика, как те рассыпались в прах.

Тогда жуткие фигуры метнулись назад, к укрывавшим их нишам. Оттолкнувшись от пола, легко вспрыгнули на свои места и застыли как ни в чем не бывало. Словно не они только что пытались убить людей.

Лента разорвалась на две части, каждая из которых превратилась в раскаленный шар. Фаерболы устремились к нишам. Две сине-алых вспышки, и ниши вновь опустели. Как тогда, когда пятеро исследователей только вошли в зал с колодцем.

Темный бог и серебристая богиня так и не пошевелились за все время недолгого боя. Лишь когда со всеми четырьмя их слугами было покончено, изваяния бесшумно спрятались в стену.

Когда в помещение ворвались автоматчики во главе с Дарикой, уже ничего, кроме обломков двух поверженных статуй да кровоточащих ссадин офицеров и чародеев, не указывало на то, что здесь произошел бой…

Горы Летящего Льва. Лагерь рейдовой группы сил самообороны города-республики Октябрьск/Гхан-Такх

Усевшись на вросший в почву обломок скалы, Глеб наблюдал за жизнью лагеря.

На поляне разместилось управление рейдовой группы с отделением комендантского взвода.

Поляна была небольшой и находилась на северном, покатом склоне горы с вершиной, круто уходящей вверх и чем-то отдаленно напоминающей коренной зуб.

Гора поросла довольно густым по местным меркам лесом, но там, где они остановились, встречались лишь одиночные деревья и невысокие кусты.

Место для размещения временного лагеря было удобным: с трех сторон у самого обрыва росли кусты, на юге находилась небольшая рощица, за которой полосой шла каменная осыпь шириной около двухсот — трехсот метров, а за ней начинался густой лес. Это позволяло контролировать довольно большой участок проходящей внизу дороги и вести наблюдение за подходами к ней.

Камень, на котором сидел старший лейтенант, был приятно теплым. Растущее неподалеку дерево отбрасывало на него тень, а слабый ветерок уже не обжигал, а освежал.

Склон горы, где на самом краю обрыва разместился лагерь, изменился — тут словно поработали огромные кроты. На самых ровных участках появились каменные брустверы, бронемашины, взрыкивая, сгребали бульдозерными ножами землю.

Очень хотелось пить.

После завтрака Глеб позволил себе напиться лишь пару раз, сделав всего несколько глотков из фляги во время отдыха при восхождении на гору. Правда, он об этом пожалел буквально через несколько десятков шагов, когда весь покрылся потом, который моментально высох на лбу и впитался в одежду. Жажда стала мучить с утроенной силой. Больше подобного он себе уже не позволял, досадуя про себя, что забылся и поддался минутной слабости.

Вот ведь! Сам же страшно ругался, если видел кого-то часто прикладывающимся к фляге на марше, во время длительного пешего перехода или при рытье окопов на самом солнцепеке, объясняя это тем, что, начав потреблять воду в таких условиях, очень трудно будет потом заставить себя остановиться до тех пор, пока фляга не опустеет. Просил не забывать, что неизвестно когда вновь можно будет пополнить запас воды, а также то обстоятельство, что вместе с потом из организма выходят и соли, а из-за этого можно легко допиться и до теплового удара.

Достал флягу, прополоскал рот и сделал несколько маленьких глотков. Эх, припасть бы сейчас к ведру с колодезной водой и пить, пить, пить ее до полного удовлетворения, до ломоты в висках!

Но запас воды был мизерный — всего полуторалитровая фляга. Хоть пей ее всю сразу, хоть умывайся, хоть зубы чисть — больше нет и, судя по всему, пока не предвидится. Придется как-то приспосабливаться.

Мимо, тяжело топоча, прошло экспериментально-испытательное отделение — полдюжины ребят, вооруженных самоделками Бровченко и Бурова.

Прежде оружейная промышленность особого территориального образования не шла дальше отдельных опытов, вроде переделанных под стрельбу картечью и жаканами ракетниц или тяжелого ружья калибра 12,7 — под патрон ДШК, предназначенный для отстрела самых крупных и живучих нетварей. На этот раз мастера решили воспользоваться случаем, чтобы испытать в деле свои новые агрегаты. Отделение казалось немалой силой — два пулемета 0–7 (что значило Октябрьск, модель седьмого года), со стороны смотревшихся выдумкой какого-то безумного дизайнера из водопроводных труб и жестянок, плюс бивший на триста метров миномет калибром 50 мм, чья опорная плита напоминала сковородку (и при нем — четверка бойцов). А в придачу три автоматчика с тяжелыми и неуклюжими длинноствольными пистолет-пулеметами под девятимиллиметровый патрон от «Макарова» (которых был избыток). За основу был взят ППШ. Оружейники рассчитывали, что как изделие военного времени, он не потребует слишком сложного оборудования при копировании. Затея оказалась сложнее, чем планировалось, но все-таки с десяток ППШ-09 (тут же получивших за солидный вес ироническое прозвище — Папаша) Артмастерские выдали.

С пулеметами была вообще отдельная песня — ни старичка «максима», ни РПД в распоряжении землян не оказалось, так что при всем желании скопировать автоматику под патрон с закраиной (а только их можно было производить в нынешних условиях) было не с чего. После долгих попыток изобрести ее самим (с поправкой на доступные технологии), было решено подойти к проблеме с другой стороны.

— Если нельзя наладить производство нормальных патронов, будем делать ненормальные! — с усмешкой сказал по этому поводу Буров.

Вспомнив опыты века девятнадцатого — с их картонными и бумажными гильзами, оружейники выдали на-гора нечто и в самом деле оригинальное — пулеметный патрон калибра все тех же сакраментальных девять миллиметров, с литой медной пулей в толстостенной гильзе с канавкой. Фокус был в том, что гильза штамповалась из картона, вернее, папье-маше, вымоченного в растворе соли для несгораемости и сверх того пропитанного особым клеем, придающим твердость. (Использовали отходы неудачных опытов по производству бумаги.)

Клей, кстати, помогли сделать местные ремесленники, он у них шел на кожаные доспехи и луки. Штамповались эти гильзы в керамических разборных формах, сделанных лучшими гончарами Октябрьска. Вот под эти патроны и был спроектирован 0–7, и на испытаниях они вполне себе стреляли. Конечно, и заедало их, и ломались перекаленные возвратные пружины, но все равно начальство возлагало на задумку немалые надежды.

— А ты тут неплохо устроился! — неожиданно раздался за спиной громкий голос, заставивший невольно вздрогнуть.

Бобров обернулся, инстинктивно положив руку на лежащий на коленях АКС. Над ним стоял Борисов и довольно улыбающийся капитан Анохин. Это он предложил таким способом подшутить над лейтенантом, подговорив своего приятеля подкрасться и рявкнуть у него над ухом, а теперь наслаждался произведенным эффектом.

— Что-то мы сегодня много смеемся, не к добру это, — Анохин вдруг стал серьезным. — Где жить-то будем? Какие предложения?

— А какие тут предложения? — пожал плечами Глеб. — У нас есть спальные мешки. Дождя вроде не предвидится, но на всякий случай навес смастерить можно. Вам же, если пожелаете, местные персональную юрту из веток сплетут. Фигвам, так сказать.

— Юрту? — обкатал на языке звучное слово командир разведроты и с хрустом потянулся. — А, знаешь, давай! Чем я хуже нашего Лыкова? Да закругляйтесь, а то жрать охота…

Наконец «стройка века» завершилась.

Облюбовали место метрах в ста от рощицы, если можно было так назвать несколько деревьев, кучно растущих у каменной осыпи. Расположились под старой сосной, которая скорее походила на сибирский кедр.

Иглы у дерева были длиннее, чем сосновые, а шишки похожи на кедровые. Правда, на вкус орешки в них оказались совсем меленькими и горькими.

У самых корней лежал здоровенный, в половину человеческого роста, вросший в землю камень. Вместе со стволом дерева они стали естественной стеной, надежно защищающей спящих или обороняющихся людей со стороны долины.

— Предлагаю отпраздновать новоселье, — предложил Георгий, в который раз придирчиво осмотрев стены и пробуя их на устойчивость.

Он удовлетворенно хмыкнул и отступил назад на несколько шагов. Немного посмотрел оценивающе на творение скотоводов. Хотел было войти вовнутрь, но почему-то передумал.

— Жалко, кота у нас нет… Колдунов! — рявкнул он своему ординарцу. — Тащи мешки в дом! За кота будет, — подмигнул офицерам. — Ишь, какие усищи отрастил!

Услышав такое обычное слово, Глеб невольно погрустнел.

Дом.

Чем-то мирным пахнет, а тут…

Колесишь и лазишь по местным горам и степям без устали, и что-то нет никаких оснований думать, что за это время наступит мир. Поэтому хочет он того или нет, а еще не раз придется ему столкнуться и с кровью и со смертью. На то она и война…

Капелька росы медленно, словно нехотя поползла по иголке горного кедра. Немного подождала на ее кончике, набухла от сырости и полетела вниз, туда, где прямо под деревом устроились люди, похожие в своих спальных мешках на большие коконы, уложенные плотным рядком в каменном гнезде какого-то гигантского мифического существа.

Оттого, что что-то мокрое и холодное шлепнуло его по носу, Глеб вздрогнул, поморщился, оглушительно чихнул и открыл глаза.

Седой туман тяжелым одеялом укрыл землю от ночного холода, спрятав от любопытных глаз и небо, и звезды, и горы и даже нижние ветви растущих на них деревьев. Он был настолько плотным и между тем невесомым, что казался облаком, уставшим летать среди бледнеющих звезд и решившим немножко вздремнуть на склоне лесистой горы. Нижний край его не опустился до самой земли, словно опасаясь потревожить сладкий предрассветный сон, а лениво колыхался потолком зала волшебного дворца, у которого совершенно отсутствуют стены, а редкие стволы деревьев служат причудливыми колоннами.

Увиденная картина была настолько фантастичной, что спросонья сразу и не понял — явь ли это или начинается новый сон.

Согласно донесениям разведки и рассказам дружественных аборигенов и купцов, тут проходил один из важнейших караванных путей.

Внешне, конечно, это было трудно заметить — горы, ничем особенным не отличающиеся от других, обыкновенная широкая тропа с редко встречающимися бедными кишлаками. Но по этой тропе тысячелетия назад уже шли караваны. Погонщики верблюдов пристально смотрели по сторонам, опасаясь засады, а на этом самом месте, где они сейчас сидят, возможно, сотни лет назад мог сидеть какой-то разбойничий атаман, местный Разин или Шамиль, высматривая будущую добычу, а остальные воины прятались в тени деревьев, ожидая сигнала. Ведь во все времена племена горцев часто промышляли разбоем. И не из-за того, что они такие плохие — просто в горах вырастить хороший урожай — большое везенье. А тут чуть ли не под самым носом проходят один за другим караваны с несметными по местным меркам сокровищами. Как устоять перед искушением? Удачно проведенная засада — и ты уже не бедняк. Тебя все уважают, жены становятся ласковее и любят крепче, сказители поют песни, заносчивые вожди более богатых и сильных родов и племен зовут тебя на пиры и не прочь отдать за тебя или твоего сына дочь.

И неудивительно, что чужаков, пусть и на железных повозках и с дальномечущим оружием, воспринимают как такую же законную добычу. И что, в сущности, поменялось? Те же горы, та же дорога, те же ценные грузы. Хозяева их хорошо вооружены? Ну, так и купцы и караванщики всегда были неслабым противником!

Кто они для этих гор?

Букашки, пылинки.

Люди приходят и уходят, а эти горы как стояли миллионы лет, так и будут стоять дальше. Эта тропа, проложенная кем-то тысячелетия назад, в жизни исполинов всего лишь миг, независимо от того, зарастет ли она со временем травой или превратится в шикарное шоссе. Жизнь гор для людишек и их дел — вечность, а для вечности жизнь самих гор — ничто. Так устроен мир.

Те, кому было положено, продолжали вести наблюдение, затаившись в рощице.

С любопытством следили за копошащимися чужинцами, колдующими над своими металлическими нетварями. Действия пришельцев были для них непонятны и необъяснимы.

А вот сами люди, похоже, мало чем отличались от них, горцев. Так же ели, пили, ходили по нужде. И еще были очень беспечны, что непозволительно воинам.

Окружили себя дозорами и думают, что находятся в полной безопасности. А тут у них под самым носом, да еще буквально в трех соснах, где и медведь не спрячется, схоронился целый отряд горских следопытов-прознатчиков. Ну, отрядом это, положим, не назовешь. Скорее тот же дозор. Но и десяток храбрых горцев, находящихся на родной земле, способен творить чудеса. Если же с ними еще и сильный чародей есть, то берегитесь, пришельцы.

С уважением и затаенным страхом поглядывали на сухую долговязую фигуру в черном балахоне, сидевшую прямо на земле, на сухом валежнике.

Две недели назад появился он в шайке Мустара Лучника.

Пришел и, запершись в покоях атамана один на один, долго о чем-то шептался с одноглазым бандитом. Когда дверь, наконец, распахнулась, и собеседники вышли к остальным парням, горцы заметили, что на Мустаре прямо-таки лица нет. Бледный, осунувшийся, с трясущимися руками. Заплетающимся языком поведал всем, что достойный Эрдигор будет помогать им в борьбе со злобными захватчиками, пришедшими из Степи.

И ладно, лишняя пара рук никогда не помешает. Лишь бы под ногами не вертелся и не мешал. А то знаем мы их, равнинных. Ничегошеньки не смыслят, как себя в горах вести надо. Горы, они особого подхода от воина требуют. Тут слегка зазеваешься, оступишься — и поминай как звали. То ли в пропасть свалишься, то ли камешек стронешь, а он за собой целый обвал-лавину потащит.

Однако Эрдигор оказался совсем не похожим на равнинных и городских зевак.

Чувствовалась в нем некая Сила. Ходил осторожно, как будто вовсе не касаясь стопами земли, а летая на ладонь над камнями. И опасность чуял на полчаса раньше, чем горные «волки».

А уж какие штуки выделывал. Таких фокусов ни один здешний маг, даже в самом Раввине, проделать не умел.

Не единожды выручал горцев, то огненные шары в чужинцев метая, то стрелы и дротики направляя против ветра прямо в цель. И еще эти его бледно-сиреневые молнии. Вот ведь чудо из чудес. Как долбанет такая по железной нетвари пришлецов, так практически на куски ее разрывает. А обычные пламенные шарики на оное не способны. Человека прихлопнуть — это пожалуйста. Но гигантскую черепаху из брони не сдюжат. Шаманы сказывают, все потому, что на броне специальные защитные руны намалеваны.

Да, молния — это сила. Жаль только, что не может ее чернобалахонник более одной за раз сделать. Потом долго отдыхает, обессиленный.

Сегодня как раз пообещал сотворить такое чудо. Повелев, лишь начнется среди пришлецов паника, хватать одного или двух пленных, как получится, и волочь в лагерь Мустара. Но чтоб обязательно живьем доставить. За это отсыплет каждому по горсти серебра.

А они что? Они завсегда, пожалуйста. Дело-то привычное. Сколько лет людокрадством промышляют.

Вот Эрдигор встал с земли и засучил широкие и длинные рукава своего балахона. Ага, значит, сейчас начнется потеха.

Разбойники приготовились.

Бледный человек в черном балахоне вытянул руки вперед, растопырив пальцы.

Некоторое время ничего не происходило. Головорезы даже разочарованно стали перешептываться.

Но вот по пальцам Эрдигора пробежала заметная дрожь, а между ладоней появилось бледно-сиреневое мерцание. Завихрилось малым бурунчиком. Сложилось в нечто напоминающее то ли стрелу, то ли дротик. Поднялось на уровень глаз чародея.

Маг что-то буркнул себе под крючковатый нос, и стрела-молния сорвалась вперед.

Прочертив в воздухе огненный след, бледно-сиреневая молния ударила прямо в каменную плиту, лежавшую у подножия сосны и нависающую над лагерем чужинцев.

Раздался оглушительный взрыв. В стороны брызнули большие и малые осколки, песок, щепки.

— Вперед, — скомандовал Эрдигор, обессиленно опускаясь на землю.

Двое парней подскочили к магу, подхватывая его под руки, чтоб вынести с поля боя. Остальные ринулись за добычей…

Где-то неподалеку загрохотало.

Офицеры, всполошившись, принялись вызванивать по рации сторожевые посты.

Два бойца из комендантского взвода, наполнив фляги водой, как ни в чем не бывало, продолжали укладывать их в рюкзаки. Капитан Стогов высунул голову из-за камней и испуганно вертел ею в разные стороны. Выражение лица его было настолько детским, что трудно было сдержать улыбку.

— Все на своих местах, Борис, порядок.

Глеб заметил, что капитан перестал вращать головой, а, вытянув шею, пытается что-то рассмотреть в рощице, где находился выносной пост их блока.

— На что он там уставился? — поинтересовался Анохин, не отнимая от уха гарнитуру радиостанции.

— Похоже, что на бойца с выносного. Тот забрался на камень и подает какие-то знаки. Скорее всего, решил, что рвануло у нас. Проверяет, — Глеб покосился на Анохина. — А у тебя что слышно?

Капитан долго не отвечал, продолжая слушать эфир. Держа левой рукой возле уха гарнитуру, он свободной рукой достал из резной костяной табакерки несколько щепотей резаных листьев и свернул самокрутку из сушеного листа кустика аралии. Принялся разминать ее, вращая между пальцами, как бы готовя к употреблению.

— Обвал на выносном. Двое «двухсотых» и один «трехсотый». Похоже, тяжелый. Медики пока определяются, что с ним делать дальше, но одно и без них ясно — плохо дело… Саперы расчищают завал на дороге. Справятся, тогда и будем действовать! Пошли, проверим обстановку.

Когда они приблизились к месту обвала, Бобров увидел выстроившуюся в очередь технику и суетящихся людей.

— Елки-палки! — потрясенно воскликнул Анохин, сбивая фуражку на затылок.

От ливанского кедра и каменной плиты, козырьком прикрывавшей их лагерь, не осталось и мокрого места. Вернее, как раз оно и имелось. Большущая воронка с оплавленными краями, заполненная откуда-то взявшейся водой. Никак родник какой подземный расковыряло.

— Что за хрень? — таращил глаза начштаба. — Откуда у местных взрывчатка?

К ним подбежал измазанный копотью Умаров, из глаз которого лились бессильные слезы.

— Что здесь произошло, Мовлади? — обратился к нему Бобров.

— Молныя, — только и смог выдавить из себя боец. — Сыреневый такой молныя…

Опять эти колдовские штучки.

Половина лагеря была сметена обвалом. В том числе и анохинский «фигвам».

Командир снял фуражку и вдруг перекрестился. Эка, повезло-то. Не иначе, в сорочке родились. Сам Бог надоумил их пройтись с проверкой постов. А то бы…

— Потери?

— Сычытаем, ищем, — вытер нос Умаров. — Пока дывое убытых, адын ранэный…

Несколько человек медленно продвигались по обочинам дороги, а метрах в десяти от места, где обрывались следы гусениц, виднелся еще один боец, державший на длинном поводке Акбара, который зигзагами бегал от одного края дороги к другому. Небольшая группа медленно шла в сторону реки, которая чуть восточнее терялась среди камней. С высоты блока люди казались маленькими, как какие-то серо-желтые муравьи.

Анохин подошел поближе к начальнику штаба. Говорили очень тихо. Глеб слышал только обрывки фраз.

Зорин, заместитель командира взвода, был вместе с отделением послан к реке для осмотра местности и пополнения запасов воды.

И в высокой траве наступил на капкан. Обычный капкан, какие горцы ставили на всякую хищную живность — медведей, волков, местных шакалов — донельзя противных тварей. Типичная ловушка — две палки с вставленными в прорезь острыми осколками обсидиана, нехитрая сторожка между ними, и все те же сухожилия вместо пружины.

Теперь над ним колдовали два шамана и санинструктор.

Но главное не это. Главное, что когда поднялся этот сыр-бор, двое бойцов пропали неизвестно куда. Их искали, но так и не могли найти.

Что это означало?

Дезертирство?

Вряд ли. Куда отсюда дезертируешь? Тем более что пропали как раз земляне. Прапорщик Непийвода и ефрейтор Анатолий Смагин.

Значит, либо похоронило их под обломками скалы. Либо… похищение.

А это, в свою очередь, свидетельствует о том, что земляне и их союзники здесь не одни.

Октябрьск/Тхан-Такх. Школа магии

Размышления Артема о том, что нужно, в конце концов, сделать в школе нормальную столовую, были прерваны самым неожиданным образом.

В кабинет через стену просочился омерзительного вида призрак и принялся порхать вокруг Серегина, беззвучно хохоча. Видимо, кто-то из начинающих магов в очередной раз решил позабавиться над заместителем руководителя школы.

Артем быстро пробормотал про себя простенькое заклинание, устраняющее наведенные галлюцинации. Призрак даже не потускнел, норовя облобызать лейтенанта слизисто блестящими устами, между которыми копошился червяк. Значит, динамическая голограмма…

Ну, ладно же.

Делая вид, что потянулся за свитком, быстро сформировал заклинание посерьезнее и послал его в гнусное создание. Похоже, шутник в последний момент почуял что-то неладное: призрак начал терять очертания, но его уже перечеркнула малиновая молния, он сжался в яркую точку и беззвучно лопнул. Сейчас его создатель или создатели верещат, закрывая ладонями обожженные вспышкой глаза. Как минимум несколько часов они проведут у целителей.

Сурово, но что поделаешь — обладатель магического дара должен сполна проникнуться ответственностью, которую налагает на него Сила.

Все бы забавлялись, как дети малые. Нет чтобы, как и было велено Аором, бросить все Силы на поиски решения тяжелейшей проблемы нейтрализации темного колодца.

Практически весь личный состав школы, сто пятьдесят человек, задействован, а результатов пока еще нет. Впрочем, о чем говорить, если большинство обучающихся чародеев не могут похвастаться потрясающими успехами.

Вообще же вырастить по-настоящему сильного мага достаточно трудно. Магов десятой и выше ступени встречается пять-шесть на тысячу. Остальные застревают максимум на восьмой-девятой. И не потому, что ленятся и не хотят совершенствоваться. Таков порог, положенный самой Силой, не терпящей избытка магической эманации.

Их школе еще повезло. Целых два высших мага. Аор, у которого двенадцатая ступень, и Алтен с ее одиннадцатой. Сам Артем может покуда похвастаться лишь восьмой. Тоже неплохо, однако наставники подбадривают его, предрекая, что вскоре он может достичь еще более впечатляющих успехов. Восьмерка для него не предел. Ведь та же Алтен за каких-то несколько лет с шестой умудрилась допорхнуть до одиннадцатой ступени. Да и сам Мак Арс стал во главе Октябрьской школы, имея седьмую.

Но тут было еще одно. То, что почему-то ускользнуло от внимания соответствующих лабораторий и служб ОГСВ. Дело в том, что маги делились на теоретиков и практиков. Эти две категории, по-местному именуемые старшие мастера и младшие мастера, отличались, если так можно сказать, идейно. Старшими мастерами становятся после пятнадцатой ступени, никак не ниже. Эти великие мужи сами отказываются выступать на чьей-либо стороне и заниматься экспериментами с Силой, чтобы не нарушить баланс, равновесие, установленное Высочайшими — местными богами.

Сам Аор не раз сетовал, что с удовольствием стал бы старшим мастером, да вот кто ж ему позволит?

Среди младших мастеров тоже имеется своя иерархия. И боевые маги, как ни странно, не самые уважаемые, поскольку боевая магия не столь сильна, чтобы ею выигрывать сражения — они занимают примерно такое же место, как снайперы или диверсанты в земных армиях (или ближе ко времени — баллистарии или мастера осадных машин в древности). Наиболее уважаемыми были маги-целители и погодники, ведь от них зависели ни много ни мало жизни тысяч и тысяч людей. Вот засуха, например, как без погодника? И как не уважить его, не отблагодарить, даже отдав последнее? Ниже всего ценились всякие бытовики, от тех, кто мог изгнать из дома и амбара мышей и тараканов, до мастеров варить всякие зелья для дубления кож или закалки металла, или тех, кто делал амулеты на удачу в делах.

Но вот в гарнизоне, исходя, так сказать, из международной обстановки, наиболее востребованной была именно боевая магия. Большая часть учеников обучалась этому искусству — причем не столько для нападения, сколько для защиты от вражеских чар. Потому как атаковать у них есть чем. Их оружие посильнее всех этих фаерболов и уж тем более всяких штук вроде порывов ветра, сбивающих стрелы. Хотя, конечно, не у всех имелись к нему задатки. Сто пять из полутораста ими обладали. Четыре десятка «проходили» по целительству и погоде. Причем в пяти обнаружилось дарование целителей такой Силы, что с ними занимались две наставницы из местной общины грайниток, хотя тс редко себе позволяли подобное. Хочешь учиться — принимай посвящение и переходи под власть Грайни и старших жриц, давая разные клятвы, в том числе и не выходить замуж.

Загруженность каждого потока в результате неравномерна. Вот в чем основная проблема. Наставников боевиков, не в пример преподавателям бытовой и погодной магии, на всю ораву школяров не хватает. Вот и маются ученики дурью, расходуя свои Силы на создание фантомов.

В кабинет, настороженно озираясь по сторонам, зашли Васконо Сатт и Гриша Суров. А за ними — арсаардар, кто же еще?

— Привет, дружище! — заходя, отсалютовал председатель и знаком отпустил телохранителей, тотчас скрывшихся за дверью.

— И тебе не болеть, — ответил Артем. — Что взыскался-то?

— Да вот, решил вас проведать. Узнать, как обстоят дела с изучением храма и заодно вообще посмотреть, что тут да как. Давненько к вам не наведывался. А ведь за вами, учеными, глаз да глаз нужен…

В это самое время из стены вновь выпорхнул призрак, еще более омерзительного вида, чем давешний. С жуткими ужимками стал накручивать круги вокруг майора, слегка офонаревшего от неожиданности.

— Что за чудо-юдо? — на всякий случай потыкал в морока пистолетом.

— А, третьеклашки балуются, — досадливо отмахнулся Серегин, уничтожая и этого фантома.

— Талантливые бесенята! — от души похвалил градоначальник, пряча пистолет и утирая со лба пот.

— Вот как получат у меня сейчас взыскание за напрасное разбазаривание Силы…

— Да ладно тебе, Тема, ворчать. Забыл, как сам поначалу забавлялся, новые умения получив?

Лейтенант усмехнулся. Что было, то было. Досада на проказников как-то улеглась.

— Что, пойдем на обход владений, Мороз-воевода?

— Давай. Но все же, скажи на милость, что это было?

Они вышли в коридор. Телохранители пристроились один чуть впереди, другой — на пару шагов сзади от охраняемого лица.

— Как гласит учебник дисциплины с сухим названием «Специфические методы воздействия на природу», написанный небезызвестным тебе Аором Тахрисом Мак Арсом при нашем скромном участии, — начал лекцию Артем, — большинство иллюзий относится к категории «сложные наведенные галлюцинации». Меньшую часть составляют информационно-полевые голограммы со звуковым, тактильным и органолептическим сопровождением и внешним энергопитанием, именуемые так же «истинные иллюзии». Это, кстати, не он написал, это еще мудрилы из конторы обнаружили.

— Что-что? — с улыбкой переспросил Александр, с уважением покосившись на высокоученого друга. — Какие-какие голые граммы?

— Не заморачивайся, — отмахнулся маг. — Без теоретической подготовки все равно не поймешь. Иначе говоря, специалисты по специфическим методам могут создать дыню или арбуз, которые на вкус невозможно отличить от обычных. Могут изготовить что-нибудь менее приятное, вроде чудовища размером со скалу, плюющегося огнем, или танка, весьма натурально лязгающего гусеницами.

— Вот это то, что нужно! — похвалил председатель. — Танки, бронемашины, пушки. В правильном направлении работаете, товарищи!

— Да, — вздохнул Артем. — Однако все это будет существовать от нескольких минут до нескольких часов, но не больше, не говоря уже о том, что иллюзорной пищей невозможно насытиться, а пламя поддельного дракона даже сухую солому не подожжет.

— И как все это получается?

— Обратись к Аору, и он охотно объяснит, по-своему. Наши говорили что-то насчет какого-то специфического взаимодействия трех волновых субполей, являющихся в свою очередь производными от гравитационной составляющей единого поля и их рефракционного наложения, и стоячих волн, сцепляющихся с квантовой структурой материи, трансформации структур вещества в соответствии с энергоинформационной матрицей… И так далее и тому подобное. В общем, сто тридцать страниц убористого текста и многоэтажных математических формул. Помню я эти талмуды, таким вполне можно убить без всякой магии — просто дерябнуть по башке.

— Ты это все читал?

— А как же! Правда, это не помогло, когда сдавал экзамен на шестую ступень. Не интересует теория Мак Арса. Он больше практику, но тут уж спуску не даст. Хоть и брат по Силе, а требователен, как злой профессор на сессии.

— Кто тут поминает всуе?! — раздался в коридоре громогласный бас директора школы. — Никак начальство припожаловало? А я-то удивляюсь, с чего во дворе нагнано столько нукеров.

— Ой, все бы тебе преувеличивать, — пожимая руку своему заместителю, неловко усмехнулся Александр. — Всего-то с десяток бойцов и захватил. Видел бы ты, какой переполох поднимается у нас на Земле, когда в город или на объект приезжает какая-нибудь шишка. Все вокруг словно вымирает.

— Тоже правильно, — похвалил Аор. — Народ должен бояться своих правителей и видеть их силу.

— Раз уж ты появился, — предложил Серегин, — то сам и продолжай экскурсию.

Мак Арс кивнул, соглашаясь.

Свое детище он любил всем сердцем и очень им гордился.

Это просторное трехэтажное здание дворца какого-то архаичного тхан-такхского вельможи досталось школе в наследство от бывшей секретной лаборатории 13-го управления КГБ СССР. Надо отдать должное комитетчикам, они умели выбирать места, словно у них был какой-то особый нюх на то, что источает Силу. Древнее сооружение было буквально пропитано ею от подвалов и до чердака.

Почему так и откуда, понять было сложно, потому как ни единой фрески, ни даже надписи, дающей возможность понять, кто был прежним владельцем дворца и чем занимался, не сохранилось.

Алтен выдвинула предположение, что, возможно, и в прежние времена здесь было что-то наподобие их школы, однако ж это была всего лишь гипотеза…

Хоть секретная лаборатория и была эвакуирована вместе со всеми службами, часть ее оборудования, а главное, почти половину библиотеки переправлять на Землю не стали. Так что учебное заведение Аора Мак Арса получило в наследство от предшественников неоценимые богатства.

Приборы, изготовленные хитроумными спецами из комитета, позволяли в умелых руках да при толковой голове ставить такие опыты, что руководитель заведения буквально млел от безмолвного восторга и жалел, что добыча столь скудна. С такими-то приспособлениями горы свернуть можно.

С другой стороны, он мрачнел, представляя, какой вред могла бы нанести чужеземная техника его миру, пробудь земляне на Аргуэрлайле чуть дольше. Не приведи боги, все это попало бы в худые руки. Того же Ундораргира или жрецов Шеонакаллу… Подумать страшно.

А вот библиотека… Возможно, второй такой нет ни у кого в этом мире.

Во-первых, она была укомплектована книгами и манускриптами, завезенными сюда с Земли, что уже было уникальным. Пусть это были в основном их легенды и романы, и две трети того, что содержалось в чужинских книгах, было чистейшей воды шарлатанством и профанацией магической науки.

Похоже, в мире, откуда прибыли Сантор Макхей и Ар-Тем, с магией совсем дела плохи были. Судя по тому, что написано в их книгах, с Силой по-настоящему никто и обращаться там не умел. Разве что в глубокой древности, в загадочных державах Та-Кемет и Баб-или.

Треть материала как раз и была посвящена древнему периоду высокого искусства. Похоже, земные мудрецы шли тем же путем, что и их коллеги в Аргуэрлайле. Но потом отчего-то их исследования зашли в тупик и были прекращены вплоть до так называемого Средневековья, когда магия вообще выродилась и была извращена.

Во-вторых, земляне собрали в библиотеку все, что было захвачено ими в виде трофеев на Аргуэрлайле. В основном свитки, привезенные из бывшего Сарнагарасахала и принадлежавшие прежде жрецам Темного Владыки. Имелись также и материалы, добытые во время похода на Конгрегацию магических ковенов.

Аор и Алтен тщательно занимались систематизацией и описью библиотечных материалов, испытывая благоговение перед глубинами мудрости. Показывая Макееву то одну, то другую жемчужину книжного собрания, Мак Арс обращался с ними как с собственными детьми.

Наконец, там было много из того, что накопали спецлаборатории за год с небольшим операции «Порог». Хотя основное было вывезено, но многие промежуточные доклады и исследования были брошены в спешке и за ненадобностью.

Александр, конечно, оценил библиотечные редкости, но как боевого офицера и практика его прежде всего интересовали конкретные, утилитарные достижения, могущие хоть как-то облегчить жизнь гарнизона. Ну и, само собой, нашли ли в пыли веков хоть какие-то ответы на главный вопрос, волновавший их всех: что там с этими чертовыми темными колодцами?

— Прошу в лабораторию Алтен, — пригласил, уклонившись от щекотливой темы, маг. — Там и поговорим…

Завидев своего майора, молодая чародейка засияла такой ослепительной улыбкой, что впору было подумать, будто они с Макеевым год не виделись.

Впрочем, в последнее время Алтен и впрямь дневала и ночевала на работе, занятая поисками решения жизненно важной проблемы.

— Ну, хвастайся! — подбодрил, обняв подругу, председатель. — Наверняка есть чем?

— Как не быть? — согласилась магичка. — Кое-что имеем. Серхо, — обратилась она к юноше в комбинезоне, — покажи нам, пожалуйста, свое новое изобретение.

— Есть! — по-военному козырнул паренек, выдавая свое земное происхождение.

— Сержант… Коноплев, кажется? — прищурился, узнавая, Александр.

— Так точно, товарищ майор, председатель Совета! — браво отрапортовал молодой человек, вытягиваясь в струнку.

— Вольно, вольно, Сережа, — махнул рукой Макеев. — Показывай лучше, что там придумал.

Парень подвел их к демонстрационному стенду, на котором был закреплен лист брони. Взял в руки кисточку, обмакнул в стоящую здесь же чернильницу и вывел на металлической поверхности несколько загогулин-рун.

— И что? — выжидающе уставился на него градоначальник.

— Устойчивость брони к магическому воздействию усиливается после нанесения этих рун в четыре раза, — скромно ответил юноша.

— В четы-ыре-е?! — не поверил своим ушам Александр. — Прежние-то всего в два раза повышали устойчивость брони к… нетехническим воздействиям?

— Так точно! — звонко рявкнул расплывшийся в улыбке Коноплев.

— А полевые испытания проводились? — все еще не верил главнокомандующий.

Сергей молча протянул ему лабораторный журнал.

Пробежав глазами по исписанным корявым почерком страницам, Макеев тоже заулыбался.

— Так это же значит, друзья мои, что вопрос с противостоянием боевой техники боевой магии решен, а?! Наши «старички» и «старушки» еще послужат! Ой, как послужат! Бровченко знает?

— Он присутствовал на лабораторных испытаниях, — подтвердил Артем.

— А Вилкас?

— Ему еще не сообщали.

— Вот сюрприз старому чертяке будет! — потер руки майор. И враз насупился: — Жаль, что до начала рейда со своим открытием не успели. Вот бы нашим ребятам такую помощь…

Все присутствующие тоже замолчали, вспомнив о друзьях, ушедших в поход.

— Таким образом, — продолжал изобретатель, — можно значительно усилить антимагическую прочность не только брони, но и других металлических изделий. Прошу к следующему стенду.

— А в чем закавыка? — справился Александр, поглаживая пальцем причудливые завитушки. — Тут в чернилах дело, в самих знаках или как?

— Все вместе, — пояснил сержант. — Еще заклинания соответствующие нужны…

— Сам придумал заклинания-то? — восхитился Макеев.

— Да нет, — стушевался молодой маг. — В старинных здешних книгах нашел.

— Не скромничай, — погрозил пальцем Аор. — Руны — твое собственное изобретение.

— Да, — спохватился Макеев, — а что с этими… колодцами?

Увидев, как осветилось надеждой лицо сардара, маг развел руками:

— Жалкие крохи. Всего лишь упоминание о местах нахождения еще трех колодцев. Один из них находится в Эуденоскаррианде, и крышка его, что удивительно, если вспомнить о цвете статуй в зале, изготовлена из цельного куска сапфира толщиной в ладонь. Еще один расположен в горах Шривиджайи и покрыт рубиновой крышкой той же толщины. И, наконец, сарнагарасахальский, ближайший к нам колодец, покрытие которого изготовлено из алмазной плиты…

— Ничего себе крышечки! — присвистнул Макеев. — Но как их уберечь от порчи?

— А вот об этом книги молчат, — скорбно произнес глава магической школы. — Эх, нам бы привлечь кого из теоретиков. Магов пятнадцатой или даже двадцатой ступени! Да где ж их взять тут после всех этих войн?! Нам бы с дальними странами связаться. Вдруг да поможет кто из эуденоскарриандцев или шривиджайцев… Костюка бы для поисков людей привлечь…

Макеев промолчал.

От его посланца уже давно не поступало весточек.

Горы Летящего Льва. Мартийское плоскогорье.

Охотничье стойбище

Когда человек появился, Кири к стыду своему его не сразу заметила. Она была занята важным делом — готовила стрелы.

Выстроганные из сосны древки лежали по левую руку от девушки. Они были длинны, прочны и ровны. По правую руку от Кири лежал аккуратно перевязанный жильной ниткой пучок маховых перьев черного орлана. Как знает всякий охотник гор Летящего Льва, стрелы с оперением из перьев этой гордой и свирепой птицы летят дальше и точнее всех.

Погруженная в свое нехитрое, но тонкое ремесло, охотница прилаживала приготовленные отрезки перьев к кедровой заготовке и обматывала их конским волосом, смазанным вываренным из хрящей клеем.

Теперь оставалось дождаться, пока стрелы высохнут, и тогда придет очередь наконечников из расколотой вдоль бедренной кости бурого зайца. Она при расщеплении давала длинные, тонкие и острые иглы, которые почти не надо было точить. Можно было сразу вставлять в прожженное в середине навершия стрелы углубление и заливать растопленной смолой из корней синего можжевельника — застыв, она становилась почти каменной.

Понятно, с одной стороны, она допустила оплошность, ибо точно так же можно было пропустить скрадывающую человека снежную кошку или очень редко, но все же забредающую сюда хищную обезьяну — горного людоеда.

Но с другой стороны, изготовление стрел дело, как понимает всякий, не простое и требующее внимания. Нужно по три-четыре раза вымерять древко, уравновесить его вначале так, потом с наконечником, подобрать оперение стрелы, причем перья нужно обязательно выбрать из одного крыла, левого или правого, а то стрела полетит неизвестно куда, выписывая кренделя в воздухе.

Поэтому-то она и не сразу заметила, как у вековых кедров на круче появился беловолосый человек в выгоревших штанах и куртке когда-то светло-рыжего цвета.

На голове его была странная шапочка, на поясе — короткий кинжал. Меча или лука при нем не имелось, хотя за спиной блестел металл — вроде что-то похожее на дудку.

Охотница напряглась, но не сильно встревожилась. Здесь, в сердце Мартийского плоскогорья, не стоило опасаться лихого человека. Те обычно предпочиталилюдные долины и караванные пути.

А охотничьи тропы Кири были расположены в стороне от всего, что могло бы заинтересовать грабителей или охотников за рабами. И поэтому появление кого бы то ни было, тем более столь странного молодца, удивило, но не очень испугало юную охотницу.

Если же это все-таки недруг, лучше пускай он до поры до времени держит ее за глупую девчонку.

Как ни в чем не бывало, взяла одну из двух готовых уже стрел, проверила, схватились ли смола и клей оперения. Затем вложила на тетиву свежеизготовленную стрелу, чуть потянула плетеную жилу, примеряясь. Запоздало пожалела о полудюжине стальных наконечников, выменянных в прошлом году на шкуру молодой рыси. Завернутые в просаленный холст, они лежали на дне ее мешка.

Конечно, и костяной наконечник убивает не хуже. Но кто знает, вдруг у чужака под одеждой хоть плохонькая кольчужка, а есть?

Лук она держала на виду. Если незнакомец и хочет чего-то нехорошего, то пусть знает, что голыми руками Кири не взять. А пущенная ею стрела на ста шагах попадала в шею кабарге. И это из среднего орехового лука. А сейчас у нее была не самодельная снасть, а изделие варимского мастера — клеенный из шести слоев дерева, стянутых плетенкой из крепчайшей дубленой кожи (отдала пять шкурок ташкуна).

Гость, то и дело скрываясь за стволами вековых сосен, спускался вниз, к костру, подле которого сидела девушка.

Он шел, не пытаясь маскироваться или идти бесшумно. Значит, вряд ли питает злые намерения.

Впрочем, когда парень приблизился, она увидела, что гость и не может двигаться тихо, подобно горному коту или сурдану.

Его правая рука придерживала неумелую повязку на бедре, из-под которой сочилась кровь.

Он видел ее и шел к ней.

Тревога вновь зашевелилась в душе Кири, ибо в их краях верили в предания о тархоссах — оборотнях, принимающих человеческий облик и не пренебрегающих возможностью закусить доверчивым путником.

Обратилась в слух и внимание.

Возможно, в другой ситуации охотница и не показалась бы случайно встреченному на плоскогорье человеку. Но он увидел ее первый, и было бы противно обычаям не предложить помощь раненому одиночке — духи гор не скажут спасибо за такое невежество.

Девушка-охотница подумала еще, что непонятный гость не оборотень — те прикидываются обычно кем-то знакомым, а не оборачиваются в подозрительного чужака.

Но кто это мог быть?

Может, он отстал от купеческого обоза?

Но вроде не время еще купцам ходить?

Чужак меж тем подходил все ближе, и стало ясно видно, с каким трудом дается ему каждый шаг. Вот он оперся о дерево, попытался было выпрямиться, и тут силы оставили его окончательно, и он в изнеможении сполз на землю. Голова его упала на грудь…

…Все последние часы Анатолий Смагин был убежден, что для него настал тот самый смертный час, о котором так много и красиво писали разные романисты и поэты.

После того безумия, когда он, оглушенный ударной волной, попал в руки горцев. Каким-то чудом вырвался из их лап, положив пятерых или шестерых. После тщетных попыток найти дорогу обратно к лагерю в бесконечных каменных распадках и гольцах, поросших дикими елями и корявыми изломанными ветром соснами. После того, как на вторые сутки он понял, что перепутал направление, надежды выйти к своим практически исчезли. Оставался шанс, смутный и неопределенный, что он наткнется на местных жителей, и те не прирежут его за нарушение какого-нибудь дикарского табу или просто на всякий случай.

А потом — злое шипение за спиной, мелькание черно-рыжего вытянутого тела на склоне, очередь вслепую почти в упор, что называется, на одних рефлексах, оскаленная уродливая морда, залитая кровью.

Окрестности огласил жуткий рык, от которого у Смагина заложило уши.

Еще через мгновение он увидел своего противника целиком.

Зверь чем-то напоминал земного медведя. Только был полосатый, как тигр. И при этом косматый и не имел хвоста.

Черные глазки под роговыми надбровными дугами с ненавистью смотрели на человека. Из развороченной автоматной очередью пасти торчали четыре огромных клыка.

Сев на задние лапы, животное помахало в воздухе правой передней. Ну, точь-в-точь цирковой или зоопарковый мишка, приветствующий зрителей в надежде получить лакомый кусочек. Таковое лакомство перед зверем и было. И звалось оно Анатолием Смагиным.

Между прочим, ефрейтор отметил, что у хищника было семь когтей. Зоологическое наблюдение не прибавило оптимизма.

Животина некоторое время так и сидела сиднем, примеряясь к броску и, видимо, собираясь с силами. Наверное, выстрелы Смагина все-таки задели какие-то жизненно важные органы твари.

— Хорошая, хорошая кошечка, — ласково молвил ефрейтор, изготавливаясь к стрельбе.

Сказал и отчего-то подумал, что, может, это и не самка вовсе, а самец. Да и вряд ли оное чудище можно причислить к семейству кошачьих. Разве что из-за окраса.

Заслышав человеческий голос, тигро-медведь насторожился и снова рыкнул. На этот раз еще более грозно. Хотя куда уж больше?

А потом, с ходу, из сидячего положения, так, что Анатолий даже не успел понять, как такая туша могла быть столь шустрой, чудище прыгнуло на бойца.

Все же он успел нажать на спусковой крючок, и пули, вырывая клочки мяса с шерстью, злобными шершнями стали впиваться в тварь. Однако остановить прыжок были уже не в силах.

Удар…

И адская боль в груди и ниже поясницы…

Потом он с трудом выбрался из-под тела страховидного хищника неизвестной породы, кое-как себя перевязал и побрел дальше.

Последнее, что помнил, это как шел, видя сквозь красный туман человеческую фигуру у почти угасшего костра.

Он притормозил, пытаясь опереться спиной о ствол, и тут его правая нога неловко скользнула по предательскому камню. Все тело Толи пронзило болью, и он не смог сдержать стон. Теперь у него не было сомнений в том, что он не один на этом горном склоне, и фигурка на каменистом пятачке ему не померещилась. Сквозь мутящий зрение жар он видел, что это, кажется, девушка или молодая женщина. Мышцы перестали удерживать тело, и он упал, раскинув руки, на усыпанную иглами сосны каменистую землю. Резкий кашель, который нельзя было унять никаким усилием воли, вырвался наружу вместе с брызгами крови.

Боец сполз на землю и отер тыльной стороной ладони липкий холодный пот, выступивший на лбу. Его ребро было сломано ударом лапы твари, и обломок, сдвинутый неловким движением, впился в плоть. Боль ослепила парня и лишила всякого интереса к происходящему…

Горы Летящего Льва. Рейдовая группа сил самообороны города Октябрьск/Тхан-Такх

— Боброва к командиру! — донеслось по цепочке снизу.

Он поспешил к самой нижней террасе. Подойдя к импровизированному командному пункту, отметил про себя, что Анохин как-то вдруг постарел и осунулся. Видя, что его прибытие не осталось незамеченным, старший лейтенант, усевшись на камень, принялся внимательно наблюдать за раскинувшейся под ними долиной, почти сплошь покрытой «зеленкой», и терпеливо ждать распоряжений.

Недавний камнепад сделал дорогу совершенно непроходимой для боевых машин пехоты, и это значило, что они здесь застрянут на неопределенное время.

Слушая реплики офицеров-однополчан, Глеб про себя думал, что они оказались в полной, что называется, заднице.

Рейд, обещавший решение если не всех, то половины проблем (пути снабжения, продовольствие, руда и сырье, плюс отодвинутые аж на тысячу кэмэ рубежи обороны), не дал ни хрена.

Погибшие и пропавшие без вести ребята, каждый из которых, что называется, на счету, угробленные бронеединицы, расстрелянные боеприпасы — без малого пятая часть запасов Октябрьска, сожженные без толку полторы сотни тонн горючего — почти весь накопленный за годы неприкосновенный запас.

Причем вполне возможно, что топлива не хватит на возвращение, и тогда придется становиться лагерем и вызывать помощь по радио.

А главное, аборигены, как выяснилось, вполне способны их победить. Пусть и не разгромить, не разбить, а просто отогнать, вытеснить прочь из своего ареала. И это весьма и весьма нехорошо.

Почувствовал, как спазмом сдавило горло и предательски защипало глаза. Он зло стиснул зубы. Нельзя поддаваться эмоциям!

— Вот что, Глеб, впереди у нас по карте селение. — Капитан глянул на грубо раскрашенную карту. — То ли Берек, то ли Бурек. Надо бы его проверить. Понимаю, что на ночь глядя идти не особо хочется, но надо. Возможно, мы застряли тут надолго…

Глеб понимающе кивнул.

— Если что, лучше обосноваться за какими-никакими, но стенами, и под какой-никакой крышей…

Душу кольнуло нехорошее предчувствие, но он его отогнал. Впереди ждал кишлак и долгий-долгий подъем на гору, в то место, где предстоит провести больше недели, а за это время многое может произойти. Если так болезненно реагировать на чью-то оплошность, то никаких нервов не хватит.

Долина жила своей жизнью и выглядела совершенно мирной. Ничего подозрительного.

Да и что можно рассмотреть среди сплошного зеленого моря кустов и деревьев?

Шли довольно быстро, тем не менее не теряя бдительности и выдерживая интервалы, — как в Афганистане. Не из-за противопехотных мин, конечно, каких тут, по-видимому, не заведется в ближайшее тысячелетие, а чтобы лучники не смогли накрыть тучей стрел весь строй разом. Особенности здешней тактики. Дерутся сомкнутым плотным строем, им же обычно и передвигаются, чтобы потратить минимум времени на составление «черепахи» или «клина».

Тем самым хорошие лучники или арбалетчик получали возможность положить сразу целую кучу народа, но иначе не выходило — растянутую шеренгу, которой двигались земляне, нормальный здешний правильный строй (которому, по правде говоря, далеко до знаменитой греческой фаланги) сомнет в минуту. «Если, разумеется, огонь трех десятков автоматов даст им такой шанс», — не без ехидства подумал Глеб.

Он не чувствовал усталости, и дыхание его было ровным. Рюкзак плотно прилегал к спине, ремни автомата и радиостанции он подогнал таким образом, что последние ходьбе почти не мешали.

Да где же этот чертов кишлак, будь он неладен?

Как бы подслушав его мысли, из-за очередного поворота открылся вид на небольшое горное селение. Саклей этак десятка на два.

Сложенные из грубо отесанных камней домишки, крытые камышом, лепились прямо к скалам. Расположены они были на нешироких террасах-уступах, отчего возникала иллюзия, будто перед тобой привычные глазу и родные до боли земные многоэтажки.

— Ничего так микрорайончик, а, парни? — обернулся к разведчикам Глеб.

Все, даже ташкентец Умаров, заулыбались.

— Но что-то не вижу гостеприимного местного населения, ликующего по поводу избавления от душманов, — озадачился Бобров.

И впрямь неладно. Ни одной живой души не видать. Даже козы или драной кошки.

— Вымерли они тут все, что ли? — высказал предположение сержант Михеев.

Вот так ляпнешь чего, не подумав, а оно Богу в уши. Когда разведчики вошли в кишлак, то поняли, что встречать их с ликованием некому. Все вокруг было завалено трупами. И дворы, и сакли, и арык. Мужскими и женскими, детскими и стариковскими. Изуверы не пощадили даже домашнюю живность.

Конечно, после Римира удивить чем-то подобным землян уже было нельзя. И все-таки к таким картинам невозможно привыкнуть.

Возле арыка в землю было вбито копье, на которое бандиты накололи, будто тыкву на вертел, отрезанную человеческую голову. Еще совсем недавно она принадлежала благообразному и основательному мужчине лет пятидесяти. Возможно, бею кишлака. Длинные с проседью волосы, слипшиеся от крови. Такие же длинные и окровавленные усы, аккуратно подстриженная бородка. Рот, раскрытый в немом крике. Зажмуренные глаза.

Бобров приказал убрать «пугало» и, найдя тело, предать все вместе земле.

Но едва Умаров и Михеев подступили к жуткому украшению, как голова открыла глаза, а с уст слетело хриплое, но вполне членораздельное:

— Чужаки, убирайтесь прочь!

И так три раза.

После чего уста и очи покойного смежились навеки.

Перепуганные солдаты изо всех сил припустились с проклятого места. И Бобров не стал их удерживать. Он и сам желал как можно дальше убраться из этого кишлака, из бывшего Сарнагарасахала, поход в который, как и предвидел Глеб, не принес им ничего хорошего. А будь его воля, то и вообще с этой планеты…

Солнце, став в зенит, жарило нещадно. Накалившиеся скалы прохлады не добавляли. Их маршрут проходил через редколесье с островками колючего кустарника. Здесь раскаленный воздух был неподвижен, сушил горло и обжигал лицо и руки. Зато редкие деревца отбрасывали кружевную тень, позволяя хоть немного укрыться от испепеляющих лучей и изнуряющего зноя. Старлей периодически ловил себя на мысли, что ему не хочется выходить из тени, но при выбранном темпе ходьбы они шли, даже не особо потея, и Глеб уже стал прикидывать: успеют они к обеду или нет?

Переход вдоль подножия и подъем на склон горы оказались не такими сложными, как ожидалось, но группа шла все равно очень медленно. Передовой дозорный, сержант Михеев явно не хотел рисковать и поэтому не торопился. Он часто останавливался и тщательно осматривался. Колдунов, идущий вторым, держался в пяти-шести метрах от Михеева с автоматом на изготовку. Бобров шел замыкающим, бросая мимолетные взгляды по сторонам и периодически оглядываясь назад, отмечая каждое подозрительное шевеление листвы или покачивание ветвей кустарника.

Местные жители, как уже удалось убедиться, народ очень хитрый, коварный и в военном деле толк знающий. Могут и засаду устроить, и «сесть на хвост», чтобы разведать проходы и напасть при первом же удобном случае на зазевавшийся патруль или часового.

Люди, бьющие стрелой в глаз оленю, заставили поневоле себя уважать. Тем более палить по кустам длинными очередями, как в первые дни, особо не получится — строжайший приказ об экономии боеприпасов грозил виновнику конфискацией автомата и переводом во вторые номера.

Горцы здесь, в отличие от землян, на своей территории. Им карты и компас не нужны, чтобы ориентироваться на местности. Каждый бугорок или ямку с детства знают.

Но, кажется, все позади. Ничего подозрительного нет.

Осталось преодолеть один особо крутой подъем, и впереди покажется пустошь, где они разбили лагерь.

— Михеев, будь внимательней! — послышался откуда-то сверху из-за ветвей голос невидимого еще капитана Анохина. — Прямо на растяжку рулишь!

Глеб попытался отыскать глазами начальника. Бесполезно! Будь он совсем рядом, то обнаружить его все равно можно было только в том случае, если бы он сам этого захотел.

— Увидел? Переступай, а лучше обойди справа. Мне так спокойней будет. — Голос Георгия был необычно строг.

Сапер выждал, когда Колдунов подойдет к нему поближе, указал тому на что-то между деревьями, круто свернул вправо, сделал несколько шагов и снова остановился. Повертел некоторое время головой, пытаясь увидеть начальника разведки. Бесполезное занятие!

— Стой! — прозвучал голос Анохина. — Осмотрись внимательнее. Что видишь?

Бобров глянул вперед, по сторонам, насколько позволяли увидеть кусты и деревья, — ничего особенного. Повторно осмотрел, на этот раз уже рисуя невидимую «змейку», как учили в свое время в термезской учебке люди воевавшие.

И похолодел: в каком-то метре от его ног на высоте десяти — пятнадцати сантиметров над землей виднелась едва различимая натянутая нить из конского волоса. Вдоль позвоночника прошла волна знакомого холода. Растяжка!

Глеб не стал повторять маршрут идущих впереди него солдат, а, увидев растяжку, переступил ее и стал подниматься по склону, стараясь идти по своим же старым следам. Забравшись, оглянулся и посмотрел вниз.

Последний солдат, невысокий, кряжистый Ронг Нарок, нырнул в кусты и спустя полминуты вынырнул с боевым элементом местной растяжки — мощным, хотя и грубо сделанным самострелом.

Знакомое изделие. Неровно отесанное, за исключением тщательно вырезанной и оструганной канавки для стрелы, ореховая дуга — толстая, которую сгибали вдвоем, толстая тетива из сырых, густо просаленных жил, и стягивающий все это аркан из конского волоса, завязанный хитрым узлом. Один рывок тонкого шнурка растяжки, и тяжелая стрела пробьет неудачника насквозь.

Бобров зло посмотрел на железный трехгранный наконечник, над которым вились мухи — его вымачивали в жиже из протухшего мяса.

Неделю назад такой же сюрприз поймал в грудь сам Анохин, и лишь бронежилет спас командира. Двум другим бойцам — Коле Мухину и Митону-Со повезло меньше. Николаю стрела распорола бедро, и пришлось прижигать рану каленым железом, а потом лечить магией. А командиру седьмого отделения Митону стрела угодила в живот, уйдя в позвоночник… Хоть мучился недолго, бедолага.

Между тем огненный шар солнца уже коснулся острых, как акульи зубы, далеких вершин гор, окрасив в розовый цвет разлетевшиеся по бледному, словно вылинявшему небу перистые облака. По склонам, словно живые, поползли длинные тени. В ущелье, где проходила дорога, стало темно и оттуда пахнуло то ли прохладой, то ли притаившимся страхом.

Капитан Анохин, встретив группу разведки и выслушав доклад Глеба, тоже наблюдал, как быстро вступает в свои права ночь. Жара уже немного спала, поэтому было очень приятно стоять, подставив лицо легкому ветру, уже не обжигающему, а освежающему. Наблюдать, как медленно скрывается за горами солнце, и думать, думать, думать о сугубо личном, пытаясь найти ответ на уже который месяц мучающий его вопрос и принять единственно правильное решение…

Бобров ловил себя на том, что часто бросает взгляд на горную гряду, похожую издали на спину спящего на животе мифического дракона или какой-то еще древней рептилии, от старости поросшей мохом. Именно туда предстоит завтра выдвинуться третьему горно-стрелковому батальону, пересекая живописную лесистую долину, сплошную «зеленку», если перевести эту красоту на жестокий язык войны, или, сделав большой крюк, обогнуть долину с севера.

Традиционных вечерних посиделок не получилось. Дел у всех еще было предостаточно. Некоторое время Глеб посидел в штабе, разбираясь с Анохиным в картах, уточняя обстановку и отмечая наиболее опасные направления, а когда солнце спряталось за горы, поспешил к себе. Несколько раз, сладко зевнув на ходу и сладко потянувшись, он почувствовал, как неимоверно устал. Не оставалось уже никаких желаний, кроме как занять горизонтальное положение и по возможности поспать хоть несколько часов.

Дикий, пустующий тысячелетиями склон горы преобразился. На террасах, расположенных на спускающемся отлого гребне, выросли каменные кладки временных позиций, довольно гармонично вписавшиеся в окружающий пейзаж.

«Мы уйдем отсюда, а камни останутся. Когда-то на этой многострадальной земле наконец наступит мир, а наши каменные баррикады долго будут напоминать о войне, — размышлял старлей, рассматривая их новое пристанище. — Места здесь дикие, безлюдные, кому понадобится разрушать то, что мы здесь настроили?»

После рейда и сытного ужина нестерпимо хотелось спать.

Не дожидаясь наступления ночи, Бобров забрался в спальник, лег и вытянулся во весь рост, наслаждаясь спокойствием и тишиной.

«Спать, спать!» — приказал себе, думая, что после пережитого за день вряд ли удастся быстро уснуть, но напрасно: едва он закрыл глаза, как тут же провалился в темноту.

Горы Летящего Льва. Мартийское плоскогорье.

Охотничье стойбище

Быстро и осторожно Кири поднялась по склону и, лишь когда увидела окровавленные губы незнакомца, судорожно хватающие воздух, и слипшиеся от пота странно короткие волосы, опустила лук.

Бегло осмотрев раны, нанесенные каким-то крупным хищником, она бросилась вниз, за мешком, где были всякие нужные при таких случаях снадобья, — без них ни один уважающий себя охотник не выйдет в долгий поход за добычей.

На полдороге сообразила, что, пожалуй, нужно сделать по-другому.

Несмотря на юный возраст, Кири была достаточно опытным лесовиком. Первый раз она отправилась за добычей с отцом в десять лет и следующие девять лет проводила преимущественно в дебрях и горных урочищах.

И не одну смерть повидала. От когтей берганов, клыков шарридов, рогов горных быков или яда каменных скорпионов, а то и просто от стрелы или копья. Случалось ей и вытаскивать с того света товарищей по охотничьим походам. И девушка прекрасно знала, что тех, у кого переломаны ребра, не стоит переносить, словно мешок. Поэтому, сорвав с плеч плащ, подбитый мехом застреленного три зимы назад скального козла, она осторожно уложила раненого на него и поволокла к своему лагерю.

Вытащенным из ножен кинжалом странной формы, скорее предназначенным не для боя, а как раз для охоты, она распорола на парне странную грубую рубаху и оказавшуюся под ней нижнюю сорочку, осторожно осмотрела налитый дурной кровью синяка бок.

Так и есть — ребро сломано.

С него и начнем.

Иные глупцы думают, что сломанное ребро — это не такая уж большая неприятность. На самом же деле подобное увечье весьма опасно и коварно — неловкое движение или рывок пронзенного болью тела, и обломок проткнет легкие, печень, а то и сердце.

Лишь забинтовав грудь порезанной рубахой чужака, она занялась бедром.

Размотав удививший ее тонкий бинт и отодрав прилипшие к ране комочки странного белесого мха, пропитанные кровью, Кири замерла…

— Ой-й-е-е! — только и выдохнула девушка.

Рана гноилась и была довольно скверной. Да это ладно, хотя тоже запросто может отправить парня к предкам.

Но вот зверь, что ее нанес…

Это ж где бегают такие создания с семью когтями? Да еще «лапка» была раза в полтора больше лапы сурдана. Не такая, как медвежья, конечно, но что хуже, подобных следов ей видеть не доводилось.

Охотница припомнила рассказы старших про созданных черной магией мерзких тварей, что иногда забредали в их края.

С уважением взглянула она на парня. Если тот как-то сумел уцелеть в схватке с каа-рсатха (так на местном диалекте звались нетвари), стало быть, не слабый боец.

Ладно. Одно хорошо, что рана не меньше чем суточной давности. Значит, кто бы ни был хозяин когтей, он вряд ли бродит где-то поблизости.

Спустя короткое время рваная рана была промыта водой и замотана сделанной на скорую руку повязкой из собственной нижней рубахи чужака, наложенной поверх кашицы из пережеванной охотницей луковицы горной черемши. Конечно, жаль, что у нее не оказалось живительной пихтовой смолы или что ей в этом походе не попадалось мумие. Но уж что есть, то есть.

И лишь потом девушка занялась вещами гостя.

И вот тут, хорошенько их рассмотрев, оказалась в полной растерянности.

Что чужак не прост, она поняла уже по странной одежде с непонятно ровными стежками из неведомой ткани и с какими-то мешочками и латками, пришитыми столь же отменно аккуратно. И хотя одежда была неновой и не раз чиненной, чувствовалась в ней какая-то особенная добротность.

Точно таким же был и тощий (чудно, с таким запасом воины в поход не ходят) мешок с необычным креплением лямок на необычных застежках. Не без труда с ними справившись, Кири обнаружила внутри связку полос вяленого мяса, какие-то сухари, странный медный кувшинчик с узким горлышком, заткнутый пробкой из коры — в нем оказалась на удивление чистая мелкая соль — господская (такой к ним и не возят, она и видела ее раз — ею приправлял угощение, выставленное сельчанами, купец, привезший железо и ткани пару лет назад).

Нашлись еще ложка из какого-то странного легкого металла и такая же фляга. В ней что-то плескалось, но крышка ее оказалась напрочь закрыта — видать, имелся какой-то секрет. Еще имелась одна нижняя сорочка, несколько кусков ветхого потертого полотна и короткие штаны, не достающие даже до колен — все тоже чиненое и старое.

В душе Кири зашевелились какие-то смутные подозрения.

Вещи эти были какими-то… необычными, неправильными. Что-то в них было… особенное.

Но лишь взглянув на странную железку, все поняла.

То, что это оружие, она догадалась почти сразу. И потому что задняя часть штуки слегка напоминала приклад арбалета, и просто угадав тем самым чутьем, которым чует старый опытный воин себе подобного во встречном, даже не перемолвившись с ним словом.

И вспомнила разговоры, ходившие несколько лет тому назад, когда она была совсем девчонкой и ничего, кроме как обдирать шкуры и варить похлебку на стоянках (ну, еще обходить силки), ей не доверяли. Рассказы смутные и странные. Про людей из чужого мира, ездящих на стальных нетварях и вооруженных дальнобойными луками, стрел которых не видно в полете. Чужаки сокрушили империю темных магов к западу от Черного хребта, а потом так же внезапно, как пришли, убрались прочь.

Выходит, вернулись?

Или просто ушли не все? Кто поймет этих чужаков?

С замиранием сердца она посмотрела на лежащего без сознания парня. Был он совсем не похож на погонщика стальных чудищ. Чем-то напоминал старшего брата ее погибшего жениха, Ролура, хорошего человека и доброго мастера, умевшего выделывать шкуры на зависть прочим.

А пока она думала, парень тяжело застонал. Пробормотав что-то, уставил мутный взор на нее и выдохнул что-то похожее на «пить».

Чертыхнувшись, девушка кинулась к костру за деревянной баклагой.

Вольный город Андрас. Торговый квартал.

Харчевня «Свиная ножка»

Дверь трактира распахнулась от удара ногой, и сквозняк заколыхал огоньки фитилей, плававших в большой, залитой до краев маслом чаше светильника.

Ноздрей почтенного трактирщика Сутара Хмора коснулись уличные ароматы — навоза, дыма очагов и вечернего тумана.

— Эй, а башкой двери открывать не пробовал?! — угрожающе рявкнул вышибала. — Могу поучить!

И озадаченно умолк, созерцая гостей.

Тех оказалось трое, и, оглядев вошедших, Сутар понял, почему его работник, могучий здоровяк-горец Роун, решил придержать язык. И чем больше он их созерцал, тем больше настораживался. Что-то было не то в этих типах, крепких, похоже одетых и очень уж специфически одинаковых. Одинаковостью каторжников в руднике или солдат в строю.

Невысокие, но приземистые, с непроницаемыми лицами, крепкие фигуры под длинными черными плащами. Чем-то напоминали здоровенных боевых собак, которых караванщики с востока Эктары берут с собой в походы отбиваться от разбойников.

И опасные. Это уж точно. Он чуял это, что называется, нутром, а нутро его никогда не подводило. Потому и дожил до почтенного возраста. Пятьдесят три весны уже. В нынешние времена, да еще при том, как он жил, можно сказать, счастливчик.

Да, ведь сколько раз мог погибнуть. Хоть в дни царствования Сына Ночи — сколько его товарищей погибло от рабских дубин и камней да разбойных ножей? Да и потом. Вот взяли бы его в имперское войско и прибили бы на войне пришельцы своими стальными чудищами, в лепешку навозную бы раздавили. А так прижился при них, уважаемым человеком стал, начальником рудника, золота подкопил… А уж потом, как убрались чужинцы, так и вообще тьма настала. Но вывернулся и вот живет себе. И недурно. Кабак даже открыл в этих тихих краях на востоке бывшей империи, где власть крепка, внуков вот дождался. Все потому, что слушался своего чутья и не лез на рожон.

Мысль о внуках вернула Хмора на грешную землю, и он порадовался почему-то, что отправилась вся его большая семья — две жены, пятеро детей от двух весен до пятнадцати, два зятя и три внучки — в купленный недавно за городом, в предместье, дом. Отдохнуть от городской жары и пыли на святые дни богини Рео.

Но с чего это он беспокоится? Андрас город спокойный, лихой люд в нем давно не шалит, и кого-нибудь страшнее базарных воришек да конокрадов сыскать здесь будет непросто.

Бывший приграничный воевода Лор Ноку, ныне государь Лор Твердорукий, воистину в твердую руку взял этот край, мудро не полез в схватку, которая закипела в срединных землях бывшей империи, где теперь пепел да прах.

Странные посетители, ну что с того?

Стража недалеко, не зря же он каждый месяц жертвует десятнику их квартала жбан пива, четверть барана да жменю серебра. Да и служат в трактире не хилые мальчишки, а дюжие парни, на коих заглядываются проезжие купчихи. И сам Сутар хоть и немолод, но силу не растерял — удар его, как говорится, быка-двухлетка с ног сбивает.

Ну, быка не быка, а редкий человек против него устоит, ибо не в кабаках он учился драться, а в схватках с разбойниками да забузившими каторжниками. А уж если на руднике отбиваться не научишься, то считай, покойник. Каторга — это не игрушки, это серьезно.

Да и сами гости не столь уж страшны на вид, если разобраться. Не амбалы, хотя и крепки, что есть, то есть, оружия при них никакого, кроме кинжалов, которые в этих краях и рабу (с позволения господина, само собой) таскать не возбраняется.

И что его в них напугало? Что в них не так?

Приглядевшись, Хмор понял, что такое особенное было в гостях, сейчас вкушающих поданную расторопной девицей-разносчицей кашу со шкварками.

Лица.

Лица у них бледноваты. Это видно, хотя и прикрыты они капюшонами, надвинутыми на лоб.

Не вычернены солнцем, не продублены степными и горными ветрами, как обычно бывает у гостей города.

Такие лица были у узников, долго сидевших в подземных темницах, или рабов на каторжных рудниках. Нет, это, конечно, не беглые, уж больно морды у них откормленные, да и стать не каторжная — много и сытно ели они в своей жизни.

К чему бы это? Ну не носкерату же в самом деле к нему пожаловали?

Поежившись и нервно усмехнувшись от этой мысли, Сутар облокотился о стойку, демонстрируя посетителям гостеприимство.

Гости на него даже не покосились, даже из вежества обычного не желая кивнуть хозяину места, кое дало им пищу и кров.

Зато обратили внимание на другого постояльца — обычного горожанина в серой свитке и рваных сандалиях, сидевшего в уголке за кружкой бражки.

И наметанным глазом бывшего надсмотрщика Хмор увидел, как «серый» еле заметно кивнул им. Ага, вот оно что, дела у него с этой троицей. Ну, раз дела, то, значит, все понятно, и зашли они не случайно. А что до рож их белых и вида подозрительного, так это не его, Сутара Хмора, члена гильдии кабатчиков дело.

Дела постояльцев — это свято. Пусть хоть с демонами якшаются, лишь бы серебро платили. Будь они даже сами носкерату-кровососы, которым к серебру прикасаться нельзя. Так оно ж и не надо им трогать благородный металл. Хмор его и тронет.

Лишь бы не безобразничали в его кабаке, разумеется.

Но все же…

Не так выглядели эти парни, ой, не так. Не захаживали им подобные сюда никогда.

Да и время неподходящее для появления чужаков. Уже протрубили сигнал к вечерней страже, все двенадцать городских ворот закрываются, и, стало быть, чужакам вроде как неоткуда прийти, разве что из другого кабака. Но с чего бы им переходить из заведения в заведение?

Как раз в эти часы харчевня «Свиная ножка» пустеет. Тихо становится, спокойно. Зал полупустой. Завсегдатаи, люди серьезные и деловые, рассаживаются за столами и вполголоса беседуют о своих важных делах. Чем и удобна «Свиная ножка» — помещение так обустроено, что в пяти шагах и не расслышишь ничего толком. Иногда завсегдатаи подходят к стойке выпить кружечку пива доброго или вина дорогого из особого кувшина, да перекинуться словечком с хозяином о том о сем.

В общем, приличное и серьезное место.

Серебро и золото обычно носят люди серьезные. И для них желательно место тихое, с соответствующей репутацией. Вот, например, как трактирчик Сутара.

Достойнейшее заведение: полы чистые, столы вытерты. Пиво здесь разносят симпатичные чистые девицы — не шлюхи, каких в других кабаках принято заваливать в кладовке. Если чего хочешь, так договаривайся, и после работы — милости просим. А чтобы лезть к ним под юбку в заведении, так это ни-ни.

Солидные и степенные люди, сюда приходящие, визгу да беспорядка не любят. И за это Сутару платят не скупясь. За порядок и спокойствие.

Да, странные чужаки тут вроде как ни к чему.

Выпереть их?

А если не пойдут добром? Скандалы да дебоши тоже здесь ни к чему.

Вдруг у них тут дела какие? Как ни крути, неприятно выходит. Дела… Но с кем?

Точно, «серый»! «Серый». Одежка-то на нем странная: штаны худые да сандалии, но свитка хорошая — такую материю простые воришки или мелкий ночной люд не таскает.

Сутар подманил старшую служанку, Рону. Та подскочила к стойке, выжидательно уставилась на хозяина.

— Ты этих беломордых, которые в капюшонах, раньше не видала?

— Нет, — помотала головой красавица, — первый раз вообще вижу. И не узнать, какого рода-племени…

— А вот того? — быстрым движением глаз указал на «серого».

— Не сказать, чтобы… Но видела я похожего у старых ворот… Там еще Хумуро вертелся.

Взмахом руки отпустил Рону и выразительно посмотрел туда, где сидел, ожидая поставщиков краденого скота, барышник Хумуро.

Поманил его пальцем.

Тот, шаркая кривыми ногами бывшего конника, подошел, принял наполненную крыжовниковым вином кружку, предложенную хозяином.

— Извини, Хумуро, — пробормотал вполголоса Сутар, — не знаешь, что за люди?

Еле видный кивок в сторону чужаков.

— Что за люди, не знаю, — ответил барышник. — А вот парень, что с ними гужуется, попадался. Седмицы две уже у нас что-то выискивает… Я его, кстати, вчера видал у ворот. Он чего-то шел к Храму Костей.

— Занятно, — озабоченно почесал подбородок трактирщик. — Храм уж годков двадцать как брошен, а вот вишь как… Не знаешь зачем?

Хумуро передернул литыми плечами:

— Раз шел, значит, надо ему было…

Сутар не стал расспрашивать дальше. Барышник, конечно, свой человек, но особо доставать его не стоит.

Мысленно выругался. Да чего он, в самом деле, дрейфит, как проститутка молодая перед первым клиентом?! Да и было бы из-за чего? Положим, гости не очень приятные. Однако ж люди вроде тихие, и плохого от них пока не видно. Частенько здесь останавливаются всякие человечки, платят исправно, и сверху не забывают добавить.

Он вот иных по многу лет знает, а даже имен не спрашивает.

Опа!

Вот «серый» встал и пошел к стойке.

— Здрав будь, хозяин! — бросил он, подойдя. — Не нальешь ли винца?

— Здоров и ты, коль не шутишь. — Что-то поплыло внутри у Сутара, хотя он точно видел, что незнакомец спокоен и расслаблен — так не стоят, когда готовятся бить или нападать.

Демонстративно взял самый дорогой кувшин, налил терпкой пенящейся жидкости.

Пододвинул.

— Малый серебреник, — обронил, всем видом показывая, мол, бери, пей и убирайся.

— Сдать будет чем? — парировал в ответ с улыбкой «серый», кинув на стойку старый имперский золотой.

Позади него, за его широкой спиной неслышно встали трое чужаков.

И тут Сутар понял: вот оно и все…

Скользнув, разошлись они вокруг стойки, одним движением распахивая плащи. У одного в руках был двухдужный арбалет, у другого — короткий тугой кавалерийский лук с наложенной стрелой. От входа ринулся было Роун, да и замер…

Лук конный стреляет недалеко, хотя бьет сильно — удар стрелы кавалерийский доспех пробивает, загоняя древко по самое оперение.

— Всем сидеть на месте, и никому плохо не будет, — скомандовал «серый». — Стражу звать не нужно… Мы ненадолго. У нас дельце к достопочтенному хозяину.

Леденея, кабатчик остановил руку, тянущуюся за дубинкой. Нет, не стоит этого делать. Палица, усаженная стальными шипами, тут не поможет.

И вновь подумал, как славно, что здесь нет его домашних.

— Вам же сказано, сидите на месте, и все будет хорошо, — произнес старший, метнув ледяной взор на выскочившую на шум прислугу. — И ты будь спокоен, Сутар Хмор! Мы не хотим тебя убивать! Нам всего лишь нужно, чтобы ты пошел с нами и поведал нам все, что ты знаешь о чужинцах.

Сутар в каком-то черном отчаянии вновь потянулся под стойку и уже нашарил рукоять боевой дубинки, когда расположившийся у стойки «белолицый» резко взмахнул перед его глазами рукой, и из-за обшлага плаща в лицо кабатчику полетело облачко красноватой пыли.

Спазм рванул нос и горло бывшего старшины охраны рудника 13-го управления КГБ СССР, в голове как будто ударил гром, глаза залили слезы жгучей боли.

Затем мир завертелся в бешеной воронке и накатил мрак.

Усмехнувшись, посланник Подземного Хана обвел взглядом кабак, посетители которого напряженно замерли, делая вид, что ничего не произошло.

— Помолитесь хорошенько, — проскрипел он из-под капюшона, и многим почудилось, что на скрытом тенью лице блеснули красным вампирьи очи. — Все. Помолитесь, — повторил он. — Потом, если захотите, кликните стражу. Можете рассказать ей все. Или не говорить ничего, это неважно.

Он повернулся к своим товарищам, которые деловито выволакивали обмякшее дебелое тело Сутара из-за стойки, обхватывая поудобнее, чтобы со стороны казалось, будто друзья ведут упившегося приятеля домой.

Через мгновение они распахнули дверь и скрылись в сгустившейся вечерней тьме.

Горы Летящего Льва. Рейдовая группа сил самообороны города-республики Октябрьск/Тхан-Такх

Черная бесконечная, вязкая темнота медленно, словно нехотя ослабляла свою липкую хватку, становилась все серее, а затем и менее ощутимой, постепенно теряя свою однородность. Появилось светлое пятно, которое увеличивалось в размере, становилось все ярче и ярче. В этом пятне возникли и поплыли какие-то смутные тени. Их размытые очертания плавно обретали четкость.

Скала. Она приближается медленно, с необратимой настойчивостью, пугая непонятной неизбежностью.

Чувство смертельной тоски, нежелание видеть и слышать все это резко ударило по сознанию. Появилась мысль, что так уже было, а то, что будет дальше, ничего хорошего не предвещает.

Откуда такая уверенность? Когда подобное уже было?

Глаза закрылись сами собой.

Или это та самая липкая темнота вновь уцепилась мертвой хваткой?

Тишина. Почему ничего не слышно?

Стоп! Неясный гул, какое-то стрекотание…

Все это накатывает волнами, то затихая, то усиливаясь вновь.

Непонятно…

Качает. Плавно, убаюкивающе…

Горы не могут качаться! Значит, это сон?

Но он думает, анализирует, следовательно, не спит!

Что это? Что происходит?

Открыть глаза, посмотреть! Почему для этого нужно прикладывать столько усилий?

Почему он здесь? Зачем? Отчего так трудно выпрямиться и обернуться? Но это нужно сделать!

Движение отозвалось резкой болью во всем теле. Особенно в левой части головы.

И еще в правой руке…

Увиденное многократно усилило боль, и на него вновь обрушилась темнота…

В этот раз ее хватка не была столь жестокой. Чуть погодя она позволила вспомнить то, что успели разглядеть глаза: у противоположного борта, на сиденьях, скрючившись, сидели, лежали перебинтованные бойцы, а на полу, у самых его ног находилось то, что раньше было человеком…

Горько. Больно. Страшно. Страшно не оттого, что что-то угрожает, а от увиденного и осознания происходящего.

Опять стало темно.

Темнота отпустила так же внезапно, как и захватила, унеся куда-то, где нет ничего.

Может, это все-таки сон?

Нет. Во сне не бывает запахов, особенно запаха смерти. А он был тут, рядом, раскромсав, разорвав то, что было чьей-то жизнью и теперь лежало у его ног бесформенными, окровавленными кусками плоти.

Придя в себя, Глеб открыл глаза.

Нет, не сон.

Явь.

Он сидел, привалившись плечом к борту машины, а перед глазами виднелись проплывающие далеко внизу горы.

Что же произошло? В памяти всплывали какие-то хаотичные обрывки, никак не желающие складываться в цельное полотно.

Перед глазами всплыла недавняя картина, увиденная на дороге: громадная воронка, окровавленные бинты на раненых, ярко контрастирующие с изодранной, закопченной одеждой и что-то лежащее под солдатскими плащ-палатками на обочине. Сквозь тонкий брезент проступали бурые пятна. Пара человек у БМП склонилась над кем-то невидимым за их спинами. Оттуда раздавался хриплый, булькающий нечеловеческий стон, и от этого становилось жутко…

Медленно, очень осторожно Глеб повернулся, попытался сесть ровно, но его качнуло, и он опять привалился к борту, на этот раз уже спиной. Нужно рассмотреть все внимательно. Должен же он найти хоть что-то, что поможет вспомнить!

Его окружают раненые, закрывшиеся в собственном мире боли и горя, не глядящие по сторонам и безучастные ко всему происходящему. А там, на камнях, лежат наспех брошенные тела убитых, у самых же его ног на плащ-палатке непонятные окровавленные ошметки искромсанного человеческого тела. Совсем недавно ЭТО было человеком…

Смилостивившись, память подсказывала, что он имеет прямое отношение и к этим солдатам…

Так, почему же он здесь? Может, он ранен?

Перебарывая собственный страх, Бобров ощупал безвольно висящую правую руку.

Рукав разодран. Ноет плечо. Саднит локоть и предплечье. Бинтов нет. Пошевелил пальцами. Ух, как больно! Но пальцы работают!

Закусив губу, чтобы не застонать, как можно аккуратнее пристроил больную руку поверх лежащего на коленях автомата. Ничего. Это не смертельно. Значит, не в руке дело.

Жутко болит вся левая часть головы и почему-то почти ничего не слышит левое ухо. Нет, туда мы пока не полезем.

Ощупал грудь. Все нормально, да и не болит там ничего. Живот, ноги тоже, кажись, в полном порядке.

На шее пальцы наткнулись на что-то липкое.

Осторожно ощупал голову и, ожидая наткнуться на что-то страшное, коснулся левого уха. Больно, но, кажется, все на месте.

Убрал пальцы. Нечто вязкое потянулось за указательным пальцем, но слышно стало немного лучше. Взглянул на пальцы. Кровь. Это его кровь…

Но ведь он жив! Почему же он здесь, а не там, в горах, вместе со всеми? Как же они теперь без него будут?!

Кружилась и дико болела голова, в ушах стояли непонятный гул и звон. Волнами накатывали приступы тошноты.

Закрыл глаза и все пытался вспомнить: что же все-таки произошло. Раз за разом повторял свои попытки восстановить события.

Вчерашний день, ту бешеную гонку по горам он помнил. Но, кажется, это было и позавчера, и за день до этого…

…Чья-то рука легла на лицо, зажав ладонью рот, не позволяя вскрикнуть от неожиданности. Ладонь Глеба нашарила рукоять кинжала, уже наполовину выдвинутого из ножен.

— Тихо, тихо… Не шуми! — послышался едва слышимый голос Анохина. — Проснулся?

Бобровмолча кивнул, хотя в кромешной темноте делать это было довольно глупо.

— Да, а что случилось? — чуть запоздало тихо ответил он.

— Шевеление впереди. Аборигены хотят нас прощупать… Чертовы маги прошляпили, едрить их в корыто!

— Сколько?

— Человек триста… Тихонько собирайся и готовься…

Понадобилось всего несколько секунд, чтобы схватить автомат, проверить, на месте ли дополнительный боекомплект и не разрядился ли случайно за ночь аккумулятор радиостанции.

— Готовы? — снова из темноты послышался едва различимый голос начальника разведки.

— Осталось спальник спрятать, — прошептал старлей, пытаясь на ощупь в темноте свернуть свой спальный мешок.

Спустя несколько минут офицеры уже шушукались в кружке…

— В общем, мужики, ситуация такая: наши засекли врага. Под нами в «зеленке» собрались две банды общей численностью свыше трехсот человек. Три шамана — не меньше. И много амулетов.

— Чего им надо?

— Чего, чего? Резать нам головы… Я принял решение занять круговую оборону с учетом того, что нападение наиболее вероятно с северных направлений, то есть с нашей с вами стороны. Другого выхода у нас просто нет, особенно учитывая, что «духов» в полтора раза больше и половина наших бойцов первый раз в деле.

Анохин на мгновение замолчал, переводя дыхание.

— Короче, Друзья мои, вы останетесь здесь, а я выдвигаюсь в сторону рощицы. Если что, то запомните две вещи: вы включаетесь в работу только после того, как противник выйдет в зону надежного поражения или при непосредственном нападении.

Неподвижно постоял минуту. Затем что-то достал из своего РД.

— Ладно, мужики, потопал я, а то что-то разболтался я с вами… Нужно идти делать дело! — прошептал он каким-то обыденным тоном, словно каждый час уходил в ночные засады.

Потом крепко пожал руки товарищам и растворился в ночи.

А следом за ним приперлись ребята из экспериментального отделения и с лязгом принялись устанавливать свои пулеметы, впотьмах тихо матерясь — деревянные магазины никак не хотели становиться на место сверху ствольной коробки.

Глеб наконец-то туго, как хотелось, свернул спальный мешок, засунул в рюкзак и уселся на него как на пуфик. Не спеша принялся раскладывать по карманам пачки с автоматными патронами. Опыт ему подсказывал, что так будет удобнее, особенно если во время боя придется менять позиции и понадобится очень быстро снаряжать опустевший магазин.

— Сколько у тебя патронов? — поинтересовался Стогов.

— Четыре снаряженных магазина и еще сотня патронов россыпью и в пачках, — Бобров прошелся руками по карманам, проверяя, все ли на месте.

— Других указаний не поступало…

— А что?

— Да так… Прикидываю, на сколько нас с тобой хватит. А гранаты какие есть?

Глеб немного помедлил с ответом. Да, гранаты сейчас ему точно не помешали бы.

— Никаких, — чуть слышно признался он. — Не успел разжиться еще… В Октябрьске на складе мне вообще выдали только автомат и всего два магазина. Буров вконец забурел — сидит на оружии, как феодал, на каждую железку чуть ли не личный приказ Макеича требует. Я уж пытался добиться своего, а он уперся и ни в какую. Мол, гранаты уже выданы бойцам, которые их бросают лучше всех, а даром тратить ценный боеприпас не дам, хоть с работы меня снимай! Взял, что дали, и поехал. — Старлей хлебнул воды из фляги, почти беззвучно кашлянул. — Спасибо хоть автомат не отобрали… Хотели же офицерам только пистолеты оставить, мол, не наше дело палить, наше дело командовать.

— Ага…

Глебу не хотелось ничего говорить. Шептать долго — утомительно, да и разговоры вести сейчас совсем некстати. Нужно слушать, думать и просчитывать варианты, пока еще есть время.

«Командир в сложившейся ситуации принял верное решение. Если аборигены полезут, то нас на этом пустыре быстро положат. Народ в основном неопытный. Будут палить очередями в полмагазина, обозначат себя, а возможности для быстрой смены позиций нет. „Старики“ продержатся дольше, но для ночного боя нас очень мало, — Глеб поморщился, ощутив знакомый холодок, пробежавший волной вдоль позвоночника. — Если и поспеют вовремя, то зайдут „духам“ с тыла. Это и хорошо и плохо. Хорошо для нас — отвлекут атакующих на себя, но и сами окажутся на линии огня. От Анохина помощь придет еще позже. Да, хорошего мало!»

От подобных рассуждений стало грустно. Жестокая штука — война. Рассуждай не рассуждай, а все зависит от какого-то мига. И это будет миг принятия решения и начала действия. Только когда он наступит? И наступит ли? Лучше бы он не наступал никогда и ни для кого, включая их врагов, а если и придет, то уже будет не до грусти или каких-то других эмоций. Выдержка, холодный расчет, мастерство и обыкновенное везение решат все.

Ночи стояли безлунные. Небосвод закрывала довольно плотная дымка, сквозь которую с трудом пробивался блеклый свет далеких звезд.

«Темень-то какая… Как назло! Не видно ни зги, кусты и деревья едва просматриваются. Сейчас даже Стогова не видно, а он рядом лежит… Интересно, а что Георгий просчитал? Сколько отмерил нам? — Старлей тоже решил прикинуть в уме возможные сценарии предстоящего боя. — Если будем стрелять одновременно, то магазины опустеют очень быстро, а если по одному, то дольше продержимся…»

Больше на эту тему думать не хотелось. Что будет, то и будет. И нечего на себя страху нагонять!

Потянулись томительные минуты напряженного ожидания.

Тишина.

Она была везде и всюду. Она давила. Она заставляла вслушиваться в ночь, ловить любой шорох, любой скрип. Но их тоже не было… Хоть бы что-нибудь услышать!

Пум-пум, пум-пум.

Что это?

Это сердце стучит.

А чье это сердце? Твое или товарища сердце отмеряет прожитые мгновения жизни? Уже не понять, не разобрать.

— Если все-таки полезут, будем работать по-одному. Сначала я, а потом ты, — послышалось рядом, заставляя вздрогнуть.

Едва различимые в другое время слова сейчас оглушали.

— А если полезут с двух сторон?

— Сам знаешь, что делать…

— Знаю. Твердо знаю, как и то, что помощи нам ждать неоткуда. Даже если командир и пошлет кого на подмогу, то они просто не успеют добраться. Все будет быстро. Очень быстро, если придется сразу обоим работать…

— Семеныч, а не лучше ли нам сразу залечь у противоположных стен или рассредоточиться? — прошептал Бобров.

— Успеем… Мимо пулеметчика они незамеченными не пройдут! А рассредоточиваться нет смысла. Только мешать будем друг другу, если что. У нас очень выгодная позиция. Особенно если работать в паре.

Борис снова замолчал, но через некоторое время чуть слышно коснулся плеча Глеба:

— Протяни руку.

Пальцы нащупали ребристую поверхность лимонки — старушки Ф-1 с уже вкрученным запалом.

— Это что, мне?! — обрадовался старлей.

Стогов убрал руку с гранатой.

— Это нам. Будет лежать в моем правом кармане. Давай сразу решим один вопрос, — едва различимо прошептал он после длительной паузы. — Как ты намерен поступить, если «духи» все-таки полезут и нам придется драться? Сам понимаешь, шансов уцелеть в этом случае почти нет. В общем, как поступишь, если они захотят взять живыми?.. Когда поймут, что у нас больше нечем стрелять или мы уже просто не можем этого делать?

Глеб задумался. Странный вопрос. О том, что будет делать в безвыходной ситуации, он для себя уже решил давно, но никому в этом никогда не признавался и, приняв однажды решение, менять его не собирался. Стоит ли вообще об этом говорить?

— У меня в левом нагрудном кармане лежит последний патрон, — еле слышно прошептал он и удивился собственному ответу.

Даже не тому, что только что выдал свою самую сокровенную тайну, не задумываясь о впечатлении, какое он произведет и последствиях признания, это было сейчас неважно, а тому, что Борис этим интересуется. Неужели он ожидал услышать какой-то другой ответ?

Стогов долго молчал, отчего в голове старлея возникла удручающая мысль: неужели все действительно так плохо? А может, зря он так разоткровенничался?

— Хорошо, что у тебя нет сомнений в том, что к «духам» нам живыми попадать никак нельзя. — Голос приятеля на мгновение стал непривычно строгим. — Для них мы оба — ценный подарок. С нас сдерут живьем кожу, как тут полагается поступать с особо могучими и достойными врагами…

Борис снова замолчал, словно никак не мог собраться с мыслями. А может, просто подбирал наиболее простые и доступные слова? Зачем? Оба сделаны из одного теста, и условности сейчас совершенно не нужны.

— Граната у нас с тобой единственная… Пообещай мне одну вещь: если случится так, что ты… останешься один, а шансов спастись не будет уже никаких, то, пожалуйста, выполни мою просьбу… Ляг таким образом, чтобы наши головы оказались рядом, положи между ними эту гранату и выдерни кольцо, — Стогов перевел дух, словно только что выполнил какую-то очень трудную, но ужасно нужную работу. — Очень тебя прошу, это важно! Поверь, ОЧЕНЬ важно… Именно гранатой! — Он вдруг странно затрясся.

Теперь настал черед Боброва задуматься надолго.

— Да… — наконец выдохнул он.

Он не узнал собственного голоса. Неужели это все происходит с ним, а не с кем-то другим? Может, это просто кошмарный сон, навеянный просмотренными раньше, еще в другой жизни кинофильмами о войне? Вот он сейчас проснется, откроет глаза, увидит или почувствует, что он дома, в Октябрьске. («Дома, в Октябрьске», — со странной интонацией повторил кто-то в его душе…)

Но нет. Не нужно тешить себя иллюзиями! Это не кошмар. Все происходит на самом деле и именно с ним, а не с кем-нибудь еще.

Думать, а тем более говорить на эту тему больше не хотелось. Да и что говорить, что думать? Это все детали, как поставить последнюю точку. Лучше подумать о том, как избежать этого, просчитать, как грамотно действовать в возможных в данный момент ситуациях.

— Хорошо. Теперь, когда все щекотливые вопросы решены, давай молча послушаем, что происходит вокруг.

И снова наступила тишина. И чем больше слушаешь ее, тем громче и нестерпимей она становится, заполняет все вокруг и поглощает тебя самого.

Стать тишиной. Раствориться в ней полностью, чтобы не упустить даже звука чужого дыхания и определить по нему, чье оно — друга или врага?

Начало светлеть.

Глеб достал сигарету и нервно закурил. Пальцы его едва заметно подрагивали. Заметив это, он спрятал сигарету в кулак.

«Да, некстати получилось, — думал он, уставившись на носки своих ботинок. — Обгадились маги. Проворонили врага».

Докурив, старлей затолкал самокрутку в норку каменного скорпиона.

И тут…

В предутренних сумерках из ниоткуда вздулся лилово-багровый шар. Постоял сияющим куполом доли секунды и лопнул со страшным грохотом.

Воздух вдруг стал плотным. Толкнул его в грудь, и сразу же садануло в спину, да с такой силой, что Глеб еле устоял на ногах.

«ОДАБом сработали», — подумал он.

И тут же спохватился. Какой, к черту, ОДАБ тут, где последние самолеты перестали летать восемь лет как?

— Сто одиннадцатый на связи! — раздалось в эфире. — Что у вас там?

— Сто одиннадцатому: я — Волк-3. Наблюдаю действие неизвестной магии.

И тут же вновь что-то грохнуло, уже недалеко.

Оглушительный взрыв заставил вздрогнуть и прижаться к земле. На дороге, прямо под ними взметнулся фонтан дыма и пыли, полетели вверх гораздо выше их блока крупные камни, какие-то ошметки. Даже земля вздрогнула, хотя до дороги было довольно далеко. Запахло озоном, по земле пробежали лиловые язычки электрических разрядов — магия давала о себе знать.

— Вот это рвануло! — прошептал Стогов.

Дым и пыль постепенно рассеялись. Стали видны вывороченные камни, посреди дороги зияла огромная воронка. Поодаль лежал перевернутый БТР без четырех передних колес. Его башню отбросило на камни, под которыми в очередной раз скрылась река. Людей нигде не видно.

— Боброва к командиру! — разнеслось по цепочке.

Глеб и так понял, что без него никак не обойдутся. Только будет ли кого спасать? После такого взрыва там мало кто уцелеет.

— Держись, — бросил Борису, — я скоро…

Нацепив на плечо радиостанцию и подхватив автомат, поспешил на командный пункт полка. На полпути приостановился и бросил взгляд на дорогу.

Сердце сжало, защемило тоской.

От воронки, перевернутого БТР, от всего этого скопления людей, машин, вывороченных, разбросанных взрывом камней веяло пронзительной, почти ощущаемой болью. Потоки страха, смертельного ужаса, ощущения безвозвратной потери и ярости перемешались, переплелись и стали одной общей бедой, повисшей над ущельем.

Невозмутимые и равнодушные ко всему горы и те, казалось, замерли в скорбной, осуждающей тишине. Люди, словно молили они, как же вы не поймете, что в жизни нет ничего ценнее самой жизни! Ваш век и так недолог, а вы тысячелетиями только и делаете, что убиваете друг друга!

А потом…

— Ложись! — И нарастающий визг заставил упасть и вжаться в землю…

Оглушительно, до боли в ушах и во всем теле прозвучал взрыв. Раздалась длинная пулеметная очередь, крики.

— Началось, — спокойно прокомментировал снова вдруг очутившийся рядом Стогов. — Поспешил пацан. Зря.

Из утреннего тумана полетели бесшумные огненные росчерки… Пять, шесть, семь…

Восемь огневиков высшего класса оказалось против них.

А из зарослей, топоча и переваливаясь, выбегали люди с луками и арбалетами.

Много-много…

Бежали они не толпой, не ровным (мечта пулеметчика!) сомкнутым строем. Нет, пригибаясь, падая, как-то по-особому перепрыгивая из стороны в сторону.

— Не стрелять, подпустить поближе! — заорал кто-то из офицеров.

Затем замолотили самодельные пулеметы — первый отказал через полминуты. Второй заклинило чуть позже, и затвор плюнул огнем взорвавшихся бумажных патронов. Стрелок взвыл, отбрасывая от себя тяжелое тело 0–7, как змею, и нырнул в камни. Начало рваться содержимое магазина.

Вперед выскочил шаман, кажется, Регидоб из пригородных кочевников, резко взмахнул руками и упал, растянувшись на камнях.

Лишь увидев расплывающееся кровавое пятно на спине чародея, Глеб понял, что тот мертв.

Затем позади, с недолетом, ударили в камни фаерболы.

А потом стоящий впереди пулеметчик четвертого взвода, Исса Гамидов, полетел на землю, словно сбитый невидимым ударом.

Над ухом что-то противно и знакомо цвиркнуло.

И лишь тогда Глеб уяснил с каким-то отстраненным удивлением: по ним стреляют из настоящего оружия…

Вот замер на бегу кто-то из бойцов, лица в тумане старлей не разобрал, закрыв лицо руками, из-под которых текла кровь.

Вот он мягко осел на камни…

Глеб снова услыхал крик: «Ложись!» — упал на землю, вжался в каменистую землю, и его оглушили дикий визг и грохот. Откуда-то сверху посыпались камни, больно ударяя по спине и рукам. Почувствовал запах гари, и тут же что-то рвануло еще раз совсем рядом, заполнив все дымом и вонью. Сама гора, казалось, пошатнулась.

Когда дым рассеялся и он поднялся, то первое, что увидел, было то, как аккуратная кладочка позиций превратилась в бесформенную груду камней.

Из кустарника, что рос у самой реки, довольно далеко от отброшенной взрывом башни подорвавшегося бронетранспортера показался человек. Он был без головного убора, шел, качаясь и волоча по камням автомат. По изодранной в клочья грязной одежде трудно было определить, кто это: наш или чужак?

— Алексеич! — заорал Михеев, кубарем скатился с БТР и вдруг остановился, обхватив голову руками, и стал медленно оседать на землю.

Глеб еле удержал его, не позволил упасть, крепко обняв за плечи.

— Это же наш прапор! — вырывался, придя в себя, сержант. — Пустите!

— Успокойся! — прикрикнул на парня старлей, не ослабляя хватку. — Куда ты собрался бежать? Забыл, что там могут быть мины? Сейчас саперы выведут твоего Алексеича. Видишь, он остановился, и к нему навстречу уже идут.

Михеев затих, обмяк как-то вдруг. Пришлось прислонить его к броне и держать, чтобы тот не упал.

— Алексеич нашелся! Живой! — чуть слышно всхлипывал молодой боец, сжимая руками голову, не сводя глаз от вернувшегося неизвестно откуда прапора, в недавнем прошлом соседа по броне, и совершенно не замечая, как по закопченным щекам текут слезы, образуя светлые дорожки.

Его, подхватив под руки, вывели на дорогу и уложили на носилки. Он лежал, смущенно улыбаясь, молча пожимая руки знакомых и незнакомых ему людей, а медики тем временем осматривали, ощупывали его, удивляясь, что не находят ни ранений, ни переломов. Только многочисленные ушибы, ссадины да явные последствия тяжелой контузии. Счастливчик!

Рядом вертелся радостный Акбар, тычась в свисающую ладонь прапора. Алексеич слабо улыбнулся и, гладя собачью шерсть, тихо шептал:

— Ладно, ладно, Акбарушка…

— Что там? — прокричал Борис, торопливо поднимаясь к ним, придерживая висящую на плече и отчаянно болтающуюся офицерскую сумку.

— Два «двухсотых» и еще один очень тяжелый!

Бобров хотел отправиться к соседям на помощь, но увидел, что его радиостанция лежит не на своем обычном месте, а чуть в стороне, приваленная довольно увесистым камнем. Метнулся к ней. Включил. Работает, родимая!

В этот момент враг перешел в новую атаку.

Засвистели арбалетные болты и пули, засверкала огненная магия, потом со стороны лагеря начали бить минометы, а по спине Глеба пробежала ледяная противная волна — от своего ли, от чужого ль шаманства?

А дальше?

Смутно как-то, неясно.

Ведь было же что-то?!

Но как ни старался, вспомнить не мог.

Бесполезно.

Память оставалась глуха!

От одной только мысли, что его память могла потерять не только события одного сегодняшнего дня, но и, возможно, нескольких, накатил страх. Однако с ним старлей быстро управился. Взглянул на соседа напротив, что никак не мог поднять свалившуюся панаму, попытался встать, чтобы помочь, но очередной приступ головокружения и дикой боли заставил вновь откинуться спиной к борту и закрыть глаза.

Горько, обидно.

Стало жалко бойцов и… стыдно из-за собственной беспомощности. Из уголка глаза по щеке потекла горькая слеза…

Позже из сбивчивых рассказов товарищей и из вернувшихся воспоминаний Глеб сумел восстановить картину происшедшего.

Спас их, конечно, лейтенант Рогов — командированный из дикого «шмаковского» взвода с десятком коллег.

Эти парни вспомнили афганский давний опыт и грамотно ответили атакующим. Пулеметы скупыми аккуратными очередями гасили неведомого врага с огнестрелами, снайперы выцеливали магов — те по своей обычной гордыне не особо прятались, а стрелки сумели все-таки положить наступающие цепочки врагов. Противник замешкался, и это дало драгоценные минуты обороняющимся.

Шаманы-степняки встали в круг и сумели отразить чары горцев.

Автоматчики, хотя и высадив почти все боеприпасы, заставили врага, не привыкшего к такому бою, отойти.

Наконец, каким-то чудом Анохин сумел загнать на склон две БРДМ, и те окончательно обратили нападавших в бегство.

Но это было потом…

А сейчас Глеб сидел, осознавая всю тяжесть происшедшего. Они разгромлены. Они отступают.

И лились, не переставая, слезы.

Яркой вспышкой резанула и без того ноющая боль.

Фельдшер осторожно тронул старлея за плечо:

— Эй, ты живой?

Глаза Глеба медленно открылись, уставились непонимающе.

— Живой он, — прохрипели в ответ откуда-то голосом Стогова.

Несколько уколов самопального обезболивающего сделали свое дело — боль затихла, но тело не слушалось, и голова была словно чугунная, мысли путались. И падая в мучительное забытье, Глеб все вспоминал трясущегося Стогова и его дикую просьбу — взорвать его мертвое тело гранатой…

Машины шли сквозь ночь, уходя с места жуткого боя, увозя на броне мертвых и живых, увозя тяжесть очередной проигранной схватки.

А еще в командирской машине везли тщательно завернутый в брезент предмет, который вполне возможно станет вестником грозных и неумолимых перемен в судьбе не только маленькой колонии землян, но и всего этого мира…

Мира, который уже подходил к черте, что разделит судьбу на «до» и «после».

Горы Летящего Льва. Мартийское плоскогорье.

Охотничье стойбище

Уже занимался рассвет, когда Кири, откинув покрывало, поцеловала живот чужака, там, где расходился звездой с извилистыми лучами шрам от удара лапой мерзкого каа-рсатха.

Этот удар едва не отнял у нее Тол'йю, но он же удивительным образом подарил ей этого человека.

После того как Кири неделю кряду кормила его свежей печенкой, поила травяными отварами и замазывала рану пережеванными побегами черемши и кровохлебки, парень довольно быстро поправился. Спустя две недели чужой воин уже сам смог ходить, и она стала оставлять его на хозяйстве на своей охотничьей стоянке.

В конце третьей он уже споро помогал девушке со шкурками каменных хорей и серебристо-черных маргутов. А когда его руки обрели былую силу, подсобил ей разделать подстреленного кабана.

На исходе четвертой недели он вполне освоил наречие Кири, сильно отличающееся от нижнего языка, который Тол'йа называл почему-то общим или всеобщим.

А на пятую неделю она окончательно поняла, что ей от чужака надо.

И однажды ночью девушка познала любовь человека из иного мира.

Губы Тол'йи ласкали ее тело без устали. И это было самой щедрой наградой за спасение, которую только получала юная охотница. Тол'йа был не только неплохим воином, но и нежным любовником. Кири не была девушкой и даже была помолвлена, три месяца прожив в доме охотника Роту, задавленного берглом.

Но только с этим человеком она узнала, сколь много нового можно почерпнуть из соитий.

И позавидовала женщинам, к народу которых принадлежал ее мужчина.

Не раз Кири, поглаживая кудри дремлющего на подстилке воина, с грустью размышляла о том, сколь пустой станет ее жизнь после того, как он покинет девушку, чтобы вернуться в дружину своего князя.

Занимался рассвет.

Ее раскосые глаза прищурились, охотница прислушалась к шуму леса за стенами шалаша. Она сбросила с себя лосиную шкуру, служившую им одеялом, и резво соскочила с лежака.

Открыл глаза и Смагин. Повернул голову, посмотрел на девушку с немым вопросом. Та спокойно потянулась, совершенно не обращая на него внимания, будто находилась в их жилище одна. Она всегда так себя вела: если что-то делала, то делала так, как хотела.

Анатолий невольно залюбовался ею: худощавая, стройная, и вместе с тем широкая в кости смуглая девушка не переставала его восхищать.

— А вот и ты, — пробормотала Кири.

— Ты давно проснулась?

— Раньше тебя, — сказала она. — Просто лежала и любовалась. Ты красивый.

Он смутился.

Месяц с небольшим они вместе, хотя кажется, что прошел уже чуть ли не год.

Спали вместе, ели вместе, вместе добывали пищу, хлопотали по дому. По утрам Кири, проснувшись первой, деловито одевалась и уходила. И пропадала на день, а то и на два, чтобы вернуться с добычей.

Они прекрасно ладили и ночью и днем, хотя Смагин знал на ее языке от силы три-четыре десятка слов, а Кири на его языке, похоже, вообще не говорила.

Как была нагая, Кири вышла на улицу. Рядом с дверным косяком, прислонившись к стене, ожидал хозяйку неоднократно испытанный в деле короткий, отменно сбалансированный дротик с наконечником из серой сточенной бронзы — острой и на редкость прочной.

Анатолий глубоко вздохнул. Задержал дыхание, весь обратился в слух. Услышал, как скрипнула галька под босой ногой. И более ничего. Ничего особенного.

За легкой стеной обычный легкий утренний бриз лесного океана, именуемого тайгой. Те же звуки, что и всегда на восходе солнца, в час, когда ночные твари уже залегли в норы, а дневные только-только проснулись, когда свежа роса и воздух хрустально чист, над болотом тает белый саван тумана, а смола на седых стволах похожа на янтарь.

Медленно выдохнув распирающий грудь воздух, солдат протер глаза кулаками, потянулся всем телом и нехотя слез с топчана, с мягкой медвежьей шкуры, заменявшей матрац.

Кири была стройна, но невысока. Ее руки были руками охотницы — сильными и мускулистыми. Ее волосы были собраны в пучок, перевитый кожаными лентами, а иногда лежали на плечах двумя медными волнами.

Лицо девушки светилось жизнью, и какая-то глубинная, истинная чистота отражалась в бездонных серых глазах. Грудь Кири походила на два не вполне созревших яблока. Но это не делало охотницу непривлекательной, а, напротив, сообщало ей некую особую прелесть.

Ласки девушки были терпки и манящи, словно хорошее вино. Кожа была нежнейшим шелком, а ее шепот — откровенной и манящей песнью Любви.

Кири отличалась большим тактом и обычно была молчалива. Пристальный взгляд ее глаз, наверное, мог выдержать не каждый, но когда она глядела на Анатолия, обыкновенная ее замкнутость сменялась сочувствием. Вечерами, когда они с девушкой сидели у костра, то большей частью молчали. Кири не терзала его расспросами и не приставала с глупыми россказнями.

Но вот теперь ей надо возвращаться домой — со шкурками, с запасом высушенных мускусных желез горных росомах, с драгоценным мумие, случайно найденным в пещере.

Разумеется, Смагин взялся сопроводить ее в родную деревню, ибо, как он объяснил, его дружина ушла уже очень далеко.

Хотя, честно говоря, Анатолию не хотелось гостить в деревне Кири, что он обещал, поддавшись ее настойчивым просьбам, которыми она донимала его на всем протяжении их утомительного спуска. На то было множество причин.

И, прежде всего, как он подозревал, его наверняка захотят оставить в деревне навсегда. В здешних горах никогда не бывает слишком много мужчин, и чужак будет нелишним. У чужака дела и у него есть дом? Это его проблемы — тем более что хотя мужчин у горцев нехватка, зато есть много строгих табу и обычаев — и что касается отношений мужчины и женщины в том числе. Вот, к примеру, если чужака спасла девушка, а он вместо благодарности попользовался ею, да еще жениться не хочет… Что с ним нужно сделать за такое? Правильно, отправить туда, откуда его вытащила девица… Но, давши слово, держись. Там видно будет.

Позавтракав, они пустились в дорогу.

На исходе второго дня из-за отрогов Старого хребта показалась деревня.

— Тол'йа, — сказала встревоженная Кири, указывая в сторону селения, — там что-то неладно.

Анатолий посмотрел вниз, напрягая зрение.

И в самом деле. Ни над одним из домов не вился дымок, не слышно было и лая собак. Ни одной живой души не было видно в окрестностях.

Они стали спускаться вниз, гоня мысли о самом худшем.

Однако худшее было явлено им безжалостной судьбой.

Там, где стояла деревня горцев, теперь была лишь смерть.

Пустые дома, выломанные двери, кострища с обглоданными костями…

В первый миг Анатолий даже испугался и лишь потом узнал кости овец и свиней.

Уже тронутых разложением и стервятниками трупов было немного. И значило это, что остальные познали горчайшую долю «живых мертвых» — рабов.

Кири не знала, кто и зачем превратил деревню в кладбище. Но сути дела это не меняло.

И лишь обойдя всю деревню, она села на каменный порог своего дома и горько заплакала.

— Богиня, за что?! — всхлипывала девушка, прижимаясь к Анатолию. — Чем мы провинились?

Пустые окна глядели на безучастные белые вершины пустыми мертвыми глазницами высохших черепов…

…Похоронив убитых, они решили вернуться назад, в горы.

Глаза Кири были красны от слез, а Смагин молчал, понимая, что сейчас бессмысленно лезть с глупыми утешениями. Тому, кто потерял навсегда отчий дом, утешения не помогут. Некогда Анатолий сам узнал это на собственной шкуре…

Кири плакала ровно сутки. Наутро следующего дня, бледная и с красными глазами, она стала прежней — такой же собранной и ловкой охотницей-горянкой.

— Тол'йа, — сказала она тихо и очень серьезно, хотя и запинаясь, путаясь в словах полузнакомого языка. — Я спасать тебя. Но ты потом спасать меня, если бы я быть там. — Палец ее ткнул в сторону бывшего села. — Я была бы мертвой или было бы мне хуже, чем смерть. Теперь прошу, спаси еще раз. Взять меня к себе в дом, своего дома у меня нет… Вот. — Она протянула ему нож. — Взять или убей, не хочу быть взятой из милости в чужое племя…

Молча Смагин обнял свою спасительницу.

Теперь им предстоял далекий кружной путь. В Октябрьск…

…В двадцати лигах от погибшего селения, в тесном распадке, бледнолицый человек в черном плаще зло ударил в каменистую землю посохом, инкрустированным человеческой костью.

Потом еще раз оглядел строй связанных, безучастно уставившихся в землю людей, стиснутых воинами в разномастных доспехах с мечами на изготовку.

— Ты уверен, что никого не упустил? — обратился он к старшему, грузному одноглазому горцу.

— Уверен, досточтимый, там остались лишь негодные старики. Я даже убитых мужиков приволок, как вы сказали…

Сквозь привычную браваду проскальзывал, однако, тщательно подавляемый страх, поскольку вожак хорошо помнил, что стало с бойцом его ватаги, который, перекурив травы-дурманки, попытался замахнуться мечом на посланника Подземного Хана.

И сейчас нюхом старого волка он чуял, что отделяющее его от смерти расстояние, по поговорке, короче длины клинка.

Но чародей лишь отвернулся от атамана людокрадов и пробормотал под нос пару проклятий по адресу светлых богов.

Все было сквернее некуда — его чары, очевидно, солгали, когда он увидел в черной чаше, что человека из чужого мира приволочет к себе в дом девка из этого горного селения.

Теперь уже не было времени доискиваться, в чем дело и где именно он ошибся.

Воистину неудачи преследуют их одна за другой. Сперва у Эрдигора ничего не вышло — древний магический амулет сработал раньше времени, разрушив лишь никчемный пустой кишлак, а теперь — не удалось захватить чужинца.

Это, естественно, не воспрепятствует воле Подземного. Но это замедлит исполнение воли Его.

Впрочем, не все так плохо.

— Почтенный господин… — Мысли его нарушило робкое блеяние разбойника. — А что делать с людьми? — ткнул тот в пленных.

Несколько секунд жрец размышлял.

— Оставь себе вместо платы… — обронил рассеянно бледнолицый.

И тут же забыл о каких-то никчемных людишках.

Северо-восточная окраина бывшего Сарнагарасахала

Тишину ночной Степи разорвали страшные крики:

— Аттан! Тревога! На коней!

Эти крики и дробный стук бешено молотивших в землю копыт взбудоражили кочевые стоянки, рассыпавшиеся у подножия невысоких холмов, окаймлявших долину.

Артаг грузно поднялся с постели, отпихнув пискнувшую третью жену. Не успевая надеть панцирь, набранный из железных пластин, и шлем с кольчужной пелеринкой от стрел, он вылетел из юрты. Вскочил на широкогрудого пегого коня, который беспокойно стриг ушами и перебирал ногами прямо у дверей.

Старый Артаг так торопился, что, схватив вместо оружия лишь попавшийся под руку шест, выехал на возвышенность. Здесь уже собрались вооруженные нукеры.

Рассвет только пробился сквозь ночную мглу. В сумраке суетливо кричали женщины, испуганно плакали дети, блеяли овцы, ревели верблюды.

Старому воину стало ясно, что его кочевья окружены со всех сторон.

«Подкрались… Хотят уничтожить весь род», — подумал он с яростью.

Старейшины соседних родов давно известили его о том, что они снимаются со своих мест. Те, кто решил, что ходить под рукой Ундораргира им, вольным людям, не пристало. Но Артаг не поверил, что враг навис над его родом, и на совете аксакалов настоял на том, чтобы задержаться здесь.

Ему напоминали старую мудрость дедов-прадедов: не говори, что врага нет, — лучше думай, что он под холмом. Но Артаг не внял этому, и сейчас ему предстоит за это заплатить.

«Я, выживший из ума старый пес, виноват в гибели своих родичей!

— Острая боль пронзила его душу. — Нет мне прощения!»

Он повернул коня и увидел, что за ним стояли безусые юнцы. Они ждали его решения. А враги уже громили крайние кибитки. Оттуда слышались крики и звон сабельных ударов.

«Все давно поняли, что обречены, каждый защищает свой очаг… Молодых послали ко мне, — понял старый батыр. — Я обязан спасти их».

Он чуть не задохнулся от злости на себя.

Здравый смысл одолел его гнев. Молодежь смотрела на него.

Ни один мускул не дрогнул на изборожденном морщинами лице бывалого воина и не выдал бурю чувств, кипевшую в его душе.

— Дети мои! — зычным голосом произнес он. — Враги хотят стереть с лица земли наш род, оставшихся сделать своими рабами. Их много, землей не забросаешь. Я поведу вас на прорыв. Вы должны выжить и продолжить наш род. Не останавливаться! За мной, воины! Небо помогает храбрым!

И направил своего коня на врагов.

Навстречу ему из цепи вырвался всадник с пикой наперевес. Артаг резко бросил коня в сторону, и враг промахнулся. Опытный воин ударил шестом его под ребра, прямо в печень. Изловчившись, он сумел сбить с седла и второго. Затем стал наносить удары направо и налево. От огромного и могучего воина враги испуганно отскакивали в стороны — те, кто успевал.

Артаг не знал, сколько времени это продолжалось. Он очнулся, когда увидел, что за ним из своих уже никого нет. Под ним — черногривый его конь, а сам Артаг в руке держал шест от шатра. Возле его уха прожужжала стрела.

Стреляют сзади, понял он.

Вожак увидел, что его нукеры смогли прорваться сквозь кольцо врагов, но испугался, что теперь их достанут стрелы. Артаг поднял свой шест и кинулся назад, прямо на вражеских лучников. Те ужаснулись от такого безумного напора человека, вооруженного лишь шестом от юрты. И их стрелы потеряли меткость.

Бой закончился.

Лошади перешли на рысь.

Задумавшись, Артаг ехал много впереди. Вдруг он круто осадил коня, оглянулся и впервые осмысленно посмотрел на своих людей.

Они молча и растерянно взирали на него.

Пятеро юных огланов. Четверо воинов и ученик шамана Риддо, молодой Тшак, сын его друга Нолуда и младшей дочери старейшины соседнего рода Алверги. В его плече и бедре сидели стрелы, но он удерживался в седле и, судя по крепко сжимаемому бубну, наверное, еще и успевал помогать другим биться.

«Всех погубил!» — горестно подумал Артаг.

Он недвижно сидел в седле, потупившись, мигая мокрыми ресницами, и слезы катились по его бороде.

«Отец, оказывается, сильно постарел, — подумал его сын Эрдэг, впервые обративший внимание на это. — Взял шест вместо копья…»

Но старик быстро справился с собой. Как бы то ни было, он оставался вождем, и у него был долг перед родом, пусть и стал тот меньше щепотки праха.

— Что сказать? — бросил он. — Есть единственное место, где мы можем выжить и где еще могут размозжить собачью голову этой свиньи Ундораргира. Это владения союза танши Ильгиз и их друзей из города демонов.

— Демонов? — испуганно переспросил самый младший, четырнадцатилетний Нрос.

— А хоть бы и демонов?! — молвил старик. — Не хуже они будут проклятого сына гиены, погубившего твоих родных!

Старый воин тихо поехал вперед.

Парни следовали за ним.

Вокруг простиралась холмистая ковыльная степь. На чистом синем небе плыли пушистые облака. Высоко в небо поднялся жаворонок и запел свою радостную песню.

Артаг тяжело вздохнул и вытер слезы. Жизнь продолжалась.

Позади всех ехал молодой Тшак, стараясь немного залечить раны.

Он должен быстрее выздороветь. Он должен жить. Он должен отомстить. У него большой счет к Ундораргиру и тем, кто угольно-черными тенями стоит за его спиной.

И он даже знает как. Ибо уроки старой шаманки Ардинды и древнее тайное знание им не забыты.

Октябрьск/Тхан-Такх. Замок

Макеев еще раз посмотрел на стоявший на застеленном войлоком столе малого зала предмет, из-за которого сегодня здесь собрались те, кто решает судьбу Тхан-Такх. Потом на кислые лица собравшихся. Мысленно выругался. Наверное, он сейчас выглядел не лучше.

И было отчего.

Нечего сказать, хороший подарочек привезли из рейда орлы Анохина. То, что им не удалось взять город, — это, что называется, горе. Жалко погибших ребят… Их не вернуть, но все остальное можно исправить, придя на следующий год.

Но вот ЭТО — настоящая беда. Можно сказать, трагедия.

Больше всего это было похоже на старое противотанковое ружье, разве что с укороченным стволом и нестандартным прицелом, вместо сошек водруженное на треногу.

Рядом лежала горка маленьких деревянных фляжек и несколько литых свинцовых цилиндриков с закругленными носами.

Всего лишь грубая железяка, если смотреть со стороны.

А по сути — приговор.

Не им, они-то, может, и выкрутятся, но вот мир, похоже, полетит к черту…

— Давай, что ли, капитан…

Бровченко встал, одернул новый парчовый кафтан цвета хаки — подарок торговцев, скупающих клинки (вот ведь подсмотрели фасон офицерского кителя, запомнили и творчески переделали, подхалимы).

— Ну, что сказать… Научно выражаясь, мы имеем перед собой образец нарезного огнестрельного оружия неизвестной конструкции, скорее всего местного производства. Вес примерно шестнадцать с половиной килограммов…

«Пуд с гаком», — зачем-то поправил про себя Макеев.

— Калибр — девятнадцать с половиной миллиметров, фитильный замок типа «серпента», применявшийся на Земле примерно до второй половины семнадцатого века. Точнее не упомню. Снаряжается черным порохом. Пуля весом пятьдесят шесть граммов. При попадании в человека, как сказал привлеченный к экспертизе товарищ Тупиков, — кивок в сторону засмущавшегося начмеда, — чаще всего наносит повреждения малосовместимые с жизнью. При попадании в грудь или живот, я уж про башку и не говорю, считай, все. Руку или ногу просто оторвет…

— И в любом случае гарантирована обширная кровопотеря, — вставил свои пять копеек Геннадий.

— Принцип заряжания, — продолжил зыркнувший на медика Бровченко, — аналогичен старому французскому — камора для заряда меньшего диаметра, чем калибр ружья. Пулю сперва засовывают в канал ствола, а потом досылают до сужения и ударами шомпола расплющивают так, что она входит в нарезы. Судя по всему, обслуживается двумя человеками — наподобие ручного пулемета — по крайней мере, рядом с этой штукой нашли два трупа местных с боеприпасами и снаряжением… Ну вот вкратце и все…

— И все? — изумился Серегин. — Товарищ капитан, вы хоть понимаете, что это значит?

— А то и значит! — вспылил, вступая в беседу Довбняк. — Кто-то из наших крепенько подмогнул братьям по разуму!

— Странно, что только сейчас, уж сколько лет прошло, — пробормотал кто-то слева от Макеева.

Кажется, Тупиков или Суров.

— Да нет, — оживился сникший Бровченко. — То, что наши к этому руку приложили, само собой. Но вот работа сугубо местная…

— Да уж ясно, что не марсианская, — недоумевающе изрек Александр.

— Нет, я не в этом смысле… то есть… — Зампотех запнулся, подбирая слова. — То есть придумано это, конечно, не местными товарищами, но вот исполнение… исполнение уж больно необычное.

— Например? — напрягся Макеев, инстинктивно чуя, что именно здесь лежит главный подвох.

— Во-первых, ствол отлит из черной бронзы — целиком, причем вместе с нарезами. Я вот поговорил с Эгорио Арбаковичем, даже он не очень понимает, как это удалось провернуть. То есть, как сказал мастер, способ он бы наверняка нашел, но сколько времени потратил бы на это дело — непонятно. При этом наш главкузнец отметил, что сейчас мастеров, умеющих сделать черную бронзу, почти и не отыскать. Дескать, еще его отец встречал таких в годы ученичества, но те были глубокими стариками… А отцу его, между прочим, под семьдесят!

Собравшиеся загомонили, лица помрачнели еще больше.

— А на сколько этот дристопал бьет? Проверили хоть?

Бровченко вновь оживился, зашелестел самодельным блокнотом:

— Итак, в ходе исследований было сделано пять выстрелов имеющимися боеприпасами. На нашем втором стрельбище, — зачем-то уточнил он. — С использованием готовых зарядов пуля летит на километр с небольшим, а на восьмистах метрах пробивает дубовую доску толщиной в руку и стоящий за ней степной щит…

— Ни хрена ж себе! — не сдержался кто-то, в сердцах хлопнув себя по колену.

— Скорострельность? — коротко бросил градоначальник, вдруг ощутив незнакомую тупую боль под лопаткой.

Зампотех пожал плечами:

— Наши ребята потратили на все про все семь минут. Но вообще-то всякие мушкетеры с фузилерами ухитрялись делать из похожих по три выстрела за две минуты. Или два выстрела за три — уже не помню точно.

Заглянул в блокнот и что-то чиркнул там карандашиком.

— Само собой, наши бронежилеты от такого оружия защищают на все сто — проверено на испытаниях… — Он сделал паузу. — Ну, да и в бою проверено. Но вот даже лучший местный доспех выстрела с тридцати метров не выдержит. А легкая пехота, щитоносцы или конница начисто выкашиваются на дистанции до семисот — восьмисот метров.

Сообщение было встречено в молчании — и не потому, что все вдруг посочувствовали потенциальным жертвам среди легкой конницы и бездоспешной пехоты, а скорее оттого, что даже у землян не у всех есть обычные «бронетюфяки», которые к тому же закрывают далеко не всего человека. А тяжелых саперных бронежилетов — скафандров весом в двадцать пять без малого кило у них всего ровным счетом пять комплектов.

— Бронетехнике они не страшны, — продолжил Бровченко лекцию. — Но вот если угодит обычной машине в бензобак или в двигатель там, в радиатор… Ну, или в кабину, в дверцу там, или в борт, я про стекло не говорю, могут быть неприятности. Шину уж точно прошибет — тем более известно, какие у нас покрышки — только что сами не рассыпаются. Это не считая того, что, по сообщениям участников того боя, они видели трассеры — хотя среди наличных боеприпасов их не обнаружено. Конечно, в бою всякое может померещиться, но если наши не ошибаются, то можно считать, что у нашего противника есть готовые зажигательные пули.

Если прежние сообщения вызывали изумленно-настороженный гул, то на этот раз «приятная» новость была встречена гробовым молчанием.

— Одна такая в артукладку или в ГСМ и… котенку! — резюмировал Серегин. — Ладно, что у нас есть еще плохого?

— Еще два обстоятельства. Вот, посмотрите на станок этого… изделия. Эти деятели приспособили такой вот вертлюг, наподобиепулеметной турели, так что точность стрельбы весьма и весьма высока. А вот эта третья нога сошек отлично гасит отдачу. В общем, откровенно сказать, я бы не отказался от таких вот красавиц в нашем арсенале… Да, еще кое-что. Не угодно ли, товарищи, взглянуть на прицел. Я только вчера сообразил…

Офицеры сгрудились над разлаписто устроившимся на столе оружием.

Прицел и впрямь был необычный. Тонкая и длинная, сантиметров тридцать, дубовая дощечка с прорезью. На ней не было цифр или делений. С одной стороны были выжженные в дереве человеческие фигурки — внизу побольше, а кверху уменьшающиеся. С другой — такие же изображения лошадей. Вот и все.

Некоторое время военные изучали странное приспособление.

— Е-мое, — хлопнул себя по лбу Суров. — Да это же почти что готовый коллиматорный прицел!

— Точно! — поддержал Серегин. — Вот оно. Каждая фигурка — человек среднего роста на определенном расстоянии. Совмещаешь врага с подходящей — и стреляй.

— Вот дела! — вздохнул Макеев. — Кто ж это там такой умный? Помните, как мы местных дрессировали — значки особые рисовали, зубрить заставляли, а потом еще таблицу у командиров — на каком расстоянии на какую зверюшку наводить!

— А черный порох? — вступил Тупиков, горько усмехаясь. — Мы ведь специально не пускали его в ход, даже опытов не проводили, чтобы секрет никуда не уплыл! Сколько мы мучились с пироксилином, с каким адским трудом добывали кислоту и покупали хлопок втридорога у караванщиков! И вот теперь все оказалось напрасно…

— Вот интересно, — нахмурился Довбняк, — как быстро они сообразят что-нибудь бронебойное?

А Макеев думал уже о другом. О том, что главного они так и не узнали. А именно: кто такие хозяева этого ружья и где их гнездо…

Дьявол! А единственный толковый разведчик неизвестно когда вернется!

Встав, Макеев покинул малый зал.

Ружье на столе смотрело ему в спину черным зрачком ствола, словно пресловутый Глаз Ночи из местных преданий.

Южные Танства. Город Крехсор, столица одноименного княжества. Дворец правителей

Светлейший князь Веерен Тогу, затворившись в своих покоях, перебирал пожелтевшие уже ломкие листы тростниковой бумаги.

Окружающие давно привыкли к подобным бдениям, полагая, что в такие часы Веерен молится каким-то своим богам или гадает, а может, совершенствует магическое мастерство.

А на самом деле…

В свое время он отправил чужеродца к соплеменникам, покидавшим спешно этот мир, — то ли сделав свои дела, то ли убегая от какой-то неведомой опасности.

Жалкая горстка оставшихся Тогу не очень беспокоила.

Ибо знал он о них, пожалуй, больше всех в этом мире.

Сам факт их появления на Аргуэрлайле его не удивил — почти у каждого народа или племени было множество легенд и сказок о потустороннем мире и даже мирах, куда уходят после смерти и где обитают духи и боги. Не раз и не два говорилось в них о неведомых царствах, куда странствовали великие герои в поисках возлюбленных либо исполняя волю своих владык, о землях, куда путь открыт не всем и куда нельзя попасть, двигаясь по земле и воде.

Властитель слышал подобные байки еще в детстве, и когда вдруг получил неопровержимое доказательство, что они не лгут, не был слишком растерян или потрясен.

После разгрома Сарнагарасахала он даже, слегка испугавшись, решил было вернуть пленника и попроситься к чужинцам в вассалы, но так и не собрался, а потом эти самые «зиелмяне» (или как их там) вернулись в свой мир.

И он вдруг принялся изучать записи, оставшиеся от допросов пленника, проводя над этими записями все больше времени.

Правда, из рассказов этого воина из другого мира Веерен Тогу уяснил не больше половины.

Все, что касалось разных непонятных вещей вроде «политики», «философии», «социальных вопросов», этой, как ее, а, «писихологии», по-прежнему было для него темным лесом.

Но вот, например, историю того мира он знал хорошо. Сотник, который попал к нему в плен, оказывается, вот удивительно, в молодости учился в каком-то особом училище для учителей, но за нерадение и пьянство был изгнан и решил стать военным. (Ну и ну, особое училище для учителей! Неужто не ясно, что учить может лишь знаток своего дела?! Причем знаток высшей пробы, а этому ни в каком… э-э-э… как его, а, «инсритуте», не выучишь — самому нужно достичь.)

И обнаружил интересную штуку — тысячи лет история того мира развивалась так же, как и в Аргуэрлайле. Цари, правители, законодатели и завоеватели, мудрецы и поэты, строители храмов и держав, жрецы и боги… За тысячи лет люди знали взлеты и падения, научились сталь выплавлять, место утлых лодок заняли большие дальноходные парусники и галеры…

Но все двигалось своим порядком, правильно и сообразно.

А потом вдруг что-то переменилось.

И дело не в этом самом «порохе» или самоходных машинах, в конце концов, в древние времена были и на Аргуэрлайле и воздушные корабли, и огненные метатели, пусть и не такие, как у землян (их жалкие подобия еще и сейчас умеют мастерить чародеи).

Нет, было что-то иное.

Вот, в частности, это самое «равенство» людей.

Как ни старался князь, он этого не понял. Все люди равны, написано в чужинских законах. Но это все равно что сказать: «Все люди — рыжие». Да и среди рыжих тоже будут сильные и слабые, умные и глупые.

Или вот это: «суд равных». Как это так, равные мне будут судить меня, который ничем их не хуже? То есть что, государь не властен судить своего вассала? Его должны судить другие вассалы? А раба, получается, другие рабы? Чушь!

Хотя… у них ведь нет рабов. И это тоже чушь! Рабство необходимо. И не потому даже, что от рабов их хозяевам есть много пользы.

Просто даже самый нищий батрак, пастух или поденщик должен знать, что есть кто-то ниже его.

Зато эти люди из другого мира выдумали какое-то нелепое «крепостное право». Ничего такого на Аргуэрлайле и не было никогда. Оттого, чай, и исказился тот мир, оттого и сотрясали его издавна смуты и войны.

Возможно, даже из-за этого искажения и проистек этот их «прогресс» — так же, как у слепых развивается тонкий слух, а горбуны бывают очень сильны.

Но размышления над путями людей Аргуэрлайла и «по ту сторону» сменились желанием использовать знания чужинцев на благо себе.

Подумав, он выбрал самое простое и важное — оружие.

Тем более что вещество, являющееся главным, — «порох», сделать оказалось вполне возможно. Сера, уголь и тот камень, что выступает в виде белой корки на каменных стенах, в старых хлевах, в погребах, гробницах и заброшенных пещерах, куда не может проникнуть дождь. (Как выяснилось от все того же пленника, его также можно добыть из старого перегнившего дерьма.)

Эту «селитру» еще нужно было растворить в воде, а потом процедить и выпарить, как соль. Получилось далеко не сразу — смесь шипела, горела, воняла серным дымом, но взрываться не хотела.

Однако Веерен не отступал, углубляясь в чужинскую премудрость сам и принуждая своих мастеров проводить новые и новые испытания.

Они вновь и вновь перечитывали записи, находя упущенные ранее мелочи. Например, что порох нужно варить — смешать составные части в горячей воде, а потом отжать через войлок и пропустить через деревянные вальцы, чтобы получить зернышки вместо порошка — так он намного лучше горел и взрывался.

(Почему так происходило, князь не понял, да и неважно это было.)

Потом настал черед сделать «ружья».

Сперва князь велел сделать такое же оружие, как было у «зиелмян» в старину: обычная труба, куда спереди заталкивали заряд и «пулю». Но затем решил, что нет нужды повторять ошибки чужинцев и лучше сразу начать с дальнобойного оружия, в котором пуля вертится и поэтому летит намного дальше, пробивая любую аргуэрлайлскую броню (опять же почему так происходило, он не уяснил, хотя что-то такое землянин сообщал).

Потом, мучаясь с тем, как сделать эти нарезы в стволе, и «поэкспериментировав» (еще одно слово из другого мира) с хвостатыми и с крылатыми вращающимися пулями, он вдруг понял, понял сам, без подсказки записей, что их проще отлить целиком.

Было сложно сделать стержень для отливки ствола, но тут опять пришел на помощь опыт уже самого Веерена. Он вспомнил, как брошенные в некоторые горячие целебные источники ветви каменеют, пропитываясь растворенными в воде веществами, а отсюда совсем недалеко до того, чтобы, вырезав стержень из дерева, хорошенько пропитать его солями.

С какого-то момента он почуял, что работа эта, возня с металлом в дворцовой кузне или размышления над чертежами, доставляет ему странное удовольствие.

Он слышал, что так же радуются своему делу ремесленники — всякие ювелиры, кузнецы, зодчие.

Сам Веерен, конечно, не думал, что в другом мире смог бы стать хорошим ученым или изобретателем. И уж подавно не подумал, что, может быть, люди того мира не так уж и не правы? И наверняка удивился бы, если бы кто-то из земных историков рассказал ему, что толчок, данный идеями пришельцев из иного мира, породил цепную реакцию открытий, как брошенный в густой солевой раствор кристаллик тут же обрастает толстым слоем соли.

Но как бы то ни было, с год назад он получил ожидаемое — простое и надежное оружие, посылавшее смерть почти на полторы тысячи шагов.

Попутно он не забывал и об оставшихся в этом мире чужаках. Чего доброго, узнав о его работах, они могли бы додуматься ударить по нему и помешать знанию (которое, кстати, не хотели выпускать из своей среды) распространиться в этом мире.

И потихоньку изготавливал оружие другого рода — для бронечерепах чужаков.

Плохонькое, бесспорно, но драться-то в случае чего придется не со всей их иномирной армией, а с несколькими десятками уцелевших «м'ашин».

Сделать зелье, которое бы воспламенялось само, у него не вышло. Но выстреленная из «скорпиона» глиняная стрела с налитым внутри пятикратно перегнанным (в пришлецов же изобретении — «самогонном аппарате») вином попадала в опасные места мишени, изображавшей стальную черепаху. В конце концов, похожими штуками они дрались в свою прошлую войну — сгодится и для Веерена.

Нет, разумеется, он не собирался атаковать первым гостей из-за грани миров.

План его был совсем другой. Накопив достаточное число огнебоев, напасть на одних соседей, отдав часть завоеванного соседям другим, затем некоторое количество оружия подарить степнякам, недовольным союзницей чужаков, танши Ильгиз, посеять смуту и натравить одних против других.

Через пару лет он бы стал государем Южного предела с прилегающими областями, а зажатые со всех сторон «зиелмяне» почли бы за счастье сами стать его вассалами. И уж он-то не успокоится, пока не выжмет из них все, что они знают и умеют.

Но потом к нему пришли люди, о которых он лишь слышал. И согласились помочь ему в его планах. Разве что он бы стал монархом не самовластным, над ним были бы тайные владыки.

Маг третьей ступени и правитель города Крехсора Веерен Тогу не отказался, приняв судьбу без радости, но со смирением, поскольку знал, кто такие эти пришедшие.

И вот теперь он ждал возвращения своих людей — с первыми результатами испытаний.

Область Дэшт-Рагго. Окрестности Анатара

Крошечный постоялый двор неподалеку от Анатара выглядел довольно неказисто.

И публика тут останавливалась не самая лучшая — бродячие кузнецы и ремесленники, наемники средней руки, небогатые торговцы, водившие тут свои небольшие караваны и обозы.

Грязные комнаты, освещенные огоньками тусклых светильников и густо провонявшие подгорелым маслом и помоями.

Сейчас, несмотря на позднее время, за столом сидело всего двое гостей, неспешно поглощавших тушеную баранину с вялой зеленью и время от времени бросавших взгляды на дверь.

Тот, что помоложе, носил кличку Шило, и не потому, что был тощим и костлявым. Скорее уж потому, что в прошлом был башмачником, день-деньской коловшим этим нехитрым инструментом бычьи кожи. Второй — здоровенный, словно грубо выкованный из металла неумелым кузнецом, был прежде землекопом и именовался за звероподобное выражение лица и наполовину отрубленное ухо Драным Волком.

Оба они были частыми гостями в этом заведении, жившем не только явной, но и тайной жизнью, и оба принадлежали к древней и малопочтенной профессии — разбойника с большой дороги.

— Где этого треклятого гонца волколаки носят? — нарушил молчание Шило. — Скоро уже эта тухлая собачатина, которую тут выдают за баранину, поперек горла станет.

Его угрюмый сотрапезник рыгнул.

— Баран как баран, и хуже жрать приходилось.

И веско припечатал:

— Зажрались вы там в городах…

— Тухлятина, она тухлятина и есть… — буркнул Шило.

И тут же предусмотрительно заткнулся, потому что к столу приближался хозяин постоялого двора, человек суровый, не выносящий критики в адрес своего заведения…

— Вы тут на ночь останетесь? — спросил он, ставя на стол кувшин с пивом. — Если да, то еще пять медяков.

— Нет, — ответил за двоих Шило. — Дождемся своего друга и уйдем.

— Ну, дело ваше… А то знаете, ночами тут тревожно стало. Гиены пещерные забегают, волки, нетвари тоже, не дай Небо… Ну и лихие люди.

Он выразительно облизнулся.

— Намедни еще двух мертвецов нашли, волками порванных. Только вот занятно, — как бы размышлял он вслух, — при них и золото было вроде, и доспехи, а ничего не нашли. Неужто волки сожрали?..

При этом кабатчик многозначительно усмехнулся.

За окнами заржала лошадь, и через минуту открылась дверь. На пороге стоял неприметный тип в обтрепанной одежде и сбитом набекрень степном башлыке.

Он подсел к столу.

— Налей вина хозяин, чтой-то озяб.

— А где Руппу? — осведомился землекоп.

— Приболел… — коротко бросил гость, прикладываясь к чаше подогретого вина.

Волк шумно вздохнул, изуродованное ухо налилось кровью. Прознатчик из шайки Мустара Лучника по прозвищу Гусь, бывший приказчик солидного торгового дома, попавшийся на воровстве у хозяина, доводил его до белого каления своим высокомерием и любовью напускать на себя таинственный вид.

— Значит, так, парни, — пробормотал вновь прибывший вполголоса. — Будем тут караулить важную птицу. Прибыл к атаману нашему, Лучнику, господин один, которому наша, хе-хе, помощь нужна.

— Что еще за господин? — осведомился Волк.

— О, важный господин! — закатил глаза Гусь. — И храбрый. Явился прямо к нам в логово без оружия, да шасть к Мустару в юрту, часовой и глазом повести не успел. В общем, не знаю, парни, что да как, а сговорились они с батькой нашим. Тысячу золотых дает, по двадцать с чем-то на брата выйдет.

Глаза двух слушавших его разбойников загорелись алчным блеском.

— Нужно только одного человека не упустить. Он как раз тут вроде как должен проезжать. Взять его живым, хотя можно и мертвым. Но чтобы голову, а лучше целиком покойничка представили…

— Хэй! — хрипло бросил, как рыкнул, Драный Волк. — Это зачем же ему мертвяк? На кой он ему, а? На суп, что ль?

— А нам оно надо, это знать? — угрюмо изрек Шило. — Только как вот мы его узнаем? Он чего-то про него сказал или, может, рисунок нарисовал, как у эуденосов?

— Э-э-э, — Гусь помрачнел, — тут дело непростое. В общем, сказано нам тут сидеть и ждать. А узнать его, я узнаю. Этот… человек чего-то такое сделал, на меня как-то глянул и сказал чего-то, так забормотал… — Прознатчик заметно спал с лица. — И сказал, мол, ты его теперь узнаешь. А как узнаешь, весточку пошлешь. И еще вот эту штуку дал.

Он достал из-за пазухи какой-то тряпичный сверточек и вынул оттуда обточенную кость, покрытую грубой резьбой.

— И вот еще… — На свет появилась роговая фляга. — Сказано было, вот как он объявится, эту косточку сломать да человека оного вот из этой баклаги незаметно сбрызнуть. И коня его.

— Так он колду-ун? — испуганно забормотал Шило.

— А хоть кто! — рявкнул Волк. — То неважно, нам вообще думать нечего, за нас умные люди подумали. Двадцать монет — не шутка!

— С лихвой! — уточнил Гусь.

Шило лишь кивнул.

Конечно, нехорошо, что атаман связался с этим свалившимся как снег на голову колдуном, но выбирать не приходилось.

Не за горами зима, в которой трудно будет выжить в голой степи, особенно чужакам. К тому же вожак их ухитрился испортить отношения с местными жителями, угоняя скот и даже пару раз повеселившись со случайно встреченными женщинами.

Так что зиму желательно было бы провести в городе. Но для этого надобно, чтобы изрядно оттянутая мошна обеспечила теплый угол и теплую девку под боком, а заодно помогла, ха, безо всяких чар отвести глаза страже.

Алексей Костюк привычно дремал в седле.

Сегодня вечером он доберется до Анатара, где продаст последний из оставшихся изумрудов неприкосновенного запаса и купит хороших лошадей, а заодно наймет с десяток телохранителей, чтобы без опаски добраться до Октябрьска.

Конечно, жалко камень, последнюю память о тайном хранилище исчезнувшей цивилизации в горах, но дело того стоит, потому как слишком важно то, что он сейчас везет.

Бумаги, врученные ему правителями Эуденоскаррианда, открывали новую главу в истории гарнизона, да и всего этого мира. Союз держав перед лицом общей опасности.

И еще какая-то странная фраза, которую уже перед самым отъездом изрек Сухун Иворано Ир.

«Передай своим магам, что синяя преграда уже истончилась».

Что бы это значило?

Да уж, поскорее бы городские стены. Аор с товарищами разберутся.

Что-то гложет его тревога. Усталость ли тому причина или кислые рожи тех подозрительных типов, что попались ему на постоялом дворе?

Определенно криминальные элементы. Уж больно цепким взглядом они на него смотрели. Правда, судя по всему, меч на поясе Алексея и арбалет за седлом внушили им должное уважение.

Дьявол! Накликал-таки!

Из-за холма в тысяче шагов по левую руку от него высыпали всадники.

— Это он! Иййя-а!! — завопил Мустар и погнал коня за путником.

Ведь человек был тот самый, за которого странный колдун обещал столько золота. Амулет на шее атамана недвусмысленно сигнализировал об этом потеплевшим металлом уродливой статуэтки.

В мыслях Лучник уже видел все, чего ему не хватало, все, что было верхом желаний для неграмотного темного степняка, отставного десятника из войска свернувшего себе шею во властных играх Гохосс-Са.

Большая юрта, крытая изнутри барсовыми шкурами… Стада овец и косяк кобыл… Молоденькие крепкотелые жены, чьи упругие тела усладят его и принесут со временем многочисленное потомство…

Всадники выныривали из-за холма.

Десяток, дюжина, двадцать…

Алексей рванул поводья и дал коню шенкеля.

Стрелы запели свою песню над его головой. Костюк пригнулся, нахлестывая коня.

Плотная кучка всадников мчалась во весь опор. Стрелы летели как тяжелые смертоносные шершни. В какой-то миг идущая на излете стрела сравнялась скоростью с его конем, как бы зависнув рядом, и Костюк разглядел трепещущее на ветру оперение и зазубренное острие скверного железа.

Его скакун несся быстрее разнокалиберных лошадок разбойников, но те были настойчивы и не отставали, а он был в дороге уже давно.

Ветер бил в лицо, серебристая выгоревшая степь летела навстречу.

«Проскочу, — думал Костюк. — Прорвусь…»

В эти минуты он проклинал себя за то, что не брал с собой оружия. Автомат с парой магазинов так выручил бы его сейчас!

Черт, что это?!

Нет, показалось…

Костюку и в самом деле казалось.

Ему казалось, что он так и сидит в седле, уходя от погони, и степь все так же мчится навстречу, а топот копыт и вопли за спиной смолкли.

На самом деле он бесчувственным мешком болтался в седле бешено мчащегося скакуна, уткнувшись лицом в жесткую гриву.

Стрела торчала из-под лопатки и радужные фазаньи перья мелко вздрагивали. Потом они набухли красным…

Эпилог

Стан шамана Торонаббала затерялся в самом сердце Великой Степи.

Дальние народы Запада, вроде почти легендарных хорпитов, до которых скакать ровно год, или желтолицые кочевники Зарн, что пасут своих оленей и мохнатых лошадей в северных, продуваемых ледяными ветрами пустошах, где в траве в долгий полярный день не видно еще живущих там ужасных змееносых великанов, считают, что сердце Степи где-то рядом. Но иггулды, народы, живущие тут, у междуречья пяти исполинских рек, знают — оно именно здесь…

Ни светлокожие синеглазые народы Запада, ни темные, как старое дерево, южане, ни люди из таинственной страны Р'цай не дерзали оспаривать власть иггулдов над степями, никто не дерзает ходить походами в сердце степей. Да и зачем? Степнякам нечего терять, у них нет ни городов, ни сокровищ, все их богатство — табуны скота, нескончаемые песни, перетекающие одна в другую, да слава предков.

Однако двое, находившиеся в поздний час в шатре шамана, были не слишком похожи на типичных степняков. Одним из них был сам Торонаббал, и всякий, увидевший его, не смог бы не отметить про себя, что верховный шаман не зря заслужил свою славу. Истинная Сила прямо-таки окружала его.

Шаман сидел на выделанных рысьих шкурах, держа в руке серебряный кратер с привезенным издалека вином, и внимательно слушал своего собеседника Г'иййягина, любимого ученика.

Г'иййягин был красив, очень красив. Мягкие черты отлично сочетались с широкими плечами и как будто кованными из железа мышцами, а рыжие волосы и серые глаза дополняли облик. Не одна степная дева домогалась его любви, но все знали, что сердце его по-прежнему принадлежит юной шаманке Ританне, ушедшей год назад, в свою шестнадцатую весну, к предкам, пытаясь исцелить умиравшего ребенка…

Торонаббал любил его почти как родных сыновей, хотя тот и не выказывал великого дара, пусть и был шаманом не из последних.

Иные завистники даже говорили шепотом и лишь между своими, что чувства, которые испытывает старец к ученику, не любовь учителя и даже не отцовская… Но кто осмелится сказать такое вслух про великого шамана?

— Значит, ты оставляешь меня, моя надежда? — негромко спросил шаман, когда его ученик, наконец, завершил свою взволнованную речь, и в голосе Торонаббала ясно звучала печаль.

Да, он и в самом деле считал его надеждой и лучшим учеником за все годы своей долгой по меркам даже чародея жизни.

И не потому, что никто и никогда не побеждал Г'иййягина в поединке магическом. Побеждали, да и не может быть непобедимого мага, как нет непобедимого воина. Не потому, что он знал наизусть все древние легенды, песни и заклятия своего народа, были знатоки и не хуже. Не потому, что прошлой весной остановил ползущий по кочевьям западного Ширитта овечий мор и что ни разу не ошибался, отыскивая места для колодцев.

А потому, что седой Торонаббал видел в Г'иййягине самого себя на заре жизни. И знал тем знанием, что есть отличительная черта каждого истинного шамана, что ученик превзойдет его славу.

— Значит, ты оставляешь меня, — повторил он, вздохнув.

— Прости, ата, но я уже все сказал…

— Ты хочешь перейти Горы Падения? За ними твоя цель?

— Да…

— Но почему?

— Мой Путь зовет меня туда, — лаконично сообщил ученик.

Старец на некоторое время замолчал, а затем ответил:

— Пусть будет так, как ты решил.

— Спасибо, отец!

Г'иййягин стремительно направился к выходу, но у самого полога был остановлен негромким голосом Торонаббала:

— Я хорошо понимаю твое желание… Древняя кровь… ее не обмануть…

— Что за кровь, отец? — Г'иййягин сделал шаг к шаману, готовясь узнать разгадку великой тайны, но шаман лишь усмехнулся, покачав головой:

— Узнаешь в свое время…

Шаман отхлебнул вина и вдруг прошептал, наклонившись вперед:

— Ты ведь видишь сны?..

Мгновение понадобилось Г'иййягину, чтобы понять, о чем спрашивает учитель, и, побледнев почему-то, он кивнул в ответ. Глаза шамана отразили радость пополам с печалью.

— Да, ты угадал, и я тоже, с детства и по сей день… Это и есть счастье и проклятие таких, как мы… И я знаю, зачем ты идешь и почему хочешь помочь тем чужинцам. Желаю тебе удачи, сын моей души. Не люблю долгих проводов… Но я буду молить Высочайших, чтобы они взяли всю удачу, что еще осталась у меня, и отдали тебе…

КОНТРУДАР

Часть первая ВЕТРЫ СМЕРТИ

Грозный. Где-то между Ленинским и Старопромысловским районами.

Конец января 1995 года.

В развалинах царили холод и отчаяние. Стоял жуткий запах горелого мяса, солярки, человеческих испражнений и мясной сырой дух бинтов.

Полковник Снегирев посмотрел сквозь щель бойницы на улицу. Там почерневшими закопченными гробами исходили дымком три железные коробки: предпоследние бронемашины 119-го отдельного батальона, от которого и так осталось чуть больше половины. Это притом, что в нем изначально было всего-то три сотни активных штыков вместо положенных по штату пятисот.

Хорошо хоть оружие новое дали…

Хотя черта ли здесь хорошего?

Умирающий в двух шагах майор недавно жаловался Снегиреву, что это оружие им в Моздоке выдавали прямо со склада — в консервационной смазке и не пристрелянное. Он просил хотя бы несколько часов, чтобы привести его в порядок и пристрелять, но их сразу загнали в машины, а через несколько часов этот сводный батальон был уже введен в бой на усиление Сводного полка.

Тут почти все части сводные, или, как уже привычно зло шутят, «сбродные». Не осталось в армии полнокровных частей и соединений. Из дивизии собирается «сводный» полк, куда «забривают» всех, кто не может отвертеться — от юных офицеров только что из училища до особо упорных постояльцев гауптвахт. Но даже в «сводном» виде этот полк укомплектован процентов на шестьдесят от силы… Бывает, что не то что офицеры с солдатами, а даже члены одного танкового экипажа или орудийного расчета знакомились друг с другом уже на марше. Какое, к чертям, слаживание и сколачивание подразделений? Какая боевая подготовка?..

Позиция, где они засели, представляла собой просто старую траншею — обычную, мирную, какую, наверное, рыли аборигены для ремонта теплотрассы.

В качестве тылового рубежа вполне подошла сгоревшая автостанция. На этом клочке земли тесно, плечом к плечу сидели оставшиеся в живых бойцы 119-го. Кто дремал, поставив оружие между коленями, кто нервно догрызал сухпай. Возле пулеметов, выставленных в импровизированные бойницы, дежурили изможденные стрелки.

Тут были почти все, за вычетом экипажей двух последних БМП-2 — полтораста с лишним ставших похожими лиц, в разводах грязи и копоти, в комично торчащей молодой щетинке… Иные — в очках, за которыми блестели усталые испуганные глаза. Совсем мальчишки… Полковник видел — люди буквально на пределе.

За его спиной послышался стон. Там на расстеленных бушлатах умирал командир батальона майор Легойда. Близкий взрыв «Шмеля» пощадил командиру жизнь, но даже сумей они его сейчас каким-то волшебством перебросить в Москву, Легойду все равно ждала бы смерть — сгорело восемьдесят процентов кожи. Все было ясно и без врачей, в батальоне отсутствовавших, и даже не советуясь с ротными санинструкторами, каковых на весь этот несчастный батальон имелось ровным счетом три — такие же сопливые мальчишки из медтехникумов да еще выученные в нынешнее время…

Почему-то Снегирев ощутил свою вину перед этим малознакомым человеком. Хотя бы потому, что если бы батальону не навязали в последний момент их спецгруппу ФСК во главе с целым полковником, то может быть, и этот человек, и многие другие были бы живы…

Да черт бы побрал эту командировку!

Невесть откуда всплыла история со спрятанными материалами Чечено-Ингушского КГБ, которые будто бы успели спасти от разъяренных толп в папахах осенью девяносто первого честные офицеры. Да еще при этом припрятали часть неведомо как оказавшихся в столице бунтующей автономии архивов Грузинского КГБ. На кой черт сейчас могут понадобиться грузинские архивы, если нынче там сам черт сломит ноги и роги?! Власть старого лиса Шеварднадзе не распространяется за пределы Тбилиси, а недавние сторонники гоняют по горам и долам свободной и независимой Грузии свободного и независимого президента Гамсахурдиа. Снегирев подозревал, что там могли оказаться какие-то компрометирующие нынешних московских паханов документы… Ну да ладно, приказы не обсуждаются.

Он прибыл сюда по личному приказу Очкастого Пожарника со своей спецгруппой, остающейся одной из лучших в его «четырежды кастрированном», как шутил шеф, ведомстве.

Для спецназа ФСК эта война началась крайне скверно. Один отряд попал в плен (в плен!!!) в горах. Другой почти полностью погиб в результате диверсии. Несколько групп были брошены в Грозный в новогоднюю ночь и почти все полегли. Так что пришлось импровизировать. А тут еще чертова секретность…

Тем не менее за неделю группа была готова. В ней кроме Снегирева были два офицера, два прапорщика и восемь солдат. Вот послали их на голову несчастным мотострелкам.

Хотя если подумать, то при чем тут они? Батальону не везло с самого начала. Уже взять хотя бы то, что они практически двое суток зачем-то торчали на Терском перевале под обстрелами. Причем такими плотными, что место расположения пришлось менять пять или шесть раз только за одну первую ночь!

Потом был марш наугад в этот кажущийся мертвым город, оглушенный грохотом стрельбы и освещенный пожарами. Под минометным огнем они добрались до разбитого консервного завода. Тут теплилось некое подобие жизни, стояли штабы каких-то частей и бронетехника, а рядом — распахнутые двери складов, заполненных консервированными соками и компотами. К ним постоянно тянулся людской ручей, уносивший консервные банки. Солдаты и гражданские вперемешку. За процессом присматривал патруль с красными повязками.

Какой-то солдат, отчаянно жестикулируя, рассказывал устроившимся в кружок на корточках с сигаретами товарищам:

— Говорят, раз ты водитель, будешь водителем бэтээр… А у меня всего пятнадцать часов наезда… Из всех, кто был на бэтээре и внутри, я один и остался. Выполз через люк в полу. Иначе никак, снайперы бы на раз покоцали! Командир пытался вылезти, но тут пуля в голову, да не простая, а крупнокалиберная. Башка вместе с каской, как арбуз… Тупые генералы… п… сы…

У въездных ворот с раскорячившимися рельсами из разбитого газопровода вырывался горящий газ. У огня сидели и грелись пьяные солдаты какой-то разведроты во главе с немолодым злым лейтенантом. Легойда решил было прихватить их с собой, но «летеха» нагло ответил, что они только что вернулись с передовой и в гробу видали всех. Или пусть ему принесут письменный приказ комполка. То ли от водки с местной бормотухой, то ли от избытка адреналина разведчики вели себя нагло и не уважили даже большие звезды. Так что Легойда чуть не дал командиру в морду, но, учитывая оружие на руках и возможные военные боевые заслуги парней, воздержался. Они двинулись в путь с десятком проводников из солдат разбитых штурмовых колонн.

Был путь по улицам. Был вокзал с высокими, разбитыми очередями окнами и развороченными танковыми пушками стенами, где на подъездных путях ярко горели неизвестно кем и зачем подожженные товарняки. Небо над взвивающимся багровым пламенем казалось особенно черным. От огня ложились на снег неровные, беспокойные тени, и казалось, что трупы, попадавшиеся на пути, ухмыляются им вслед, словно приветствуя будущих товарищей по несчастью.

Потом за них взялись всерьез. Первым взрывом сожгло командирскую машину, вторым — ту, в которой добиралась половина его группы.

Пережидая обстрел, они лежали между обломанными глыбами железобетонных стен. Время от времени кирпич звенел, рикошетя шальные пули.

Тут и там среди обломков стен горбатятся зеленые скаты касок и бронежилетов полутора сотен человек. Может, даже теперь и меньше.

Сегодня утром батальон получил задачу выдвинуться на усиление полка, занимающего оборону впереди. Да вот вместо полка оказались «чехи», а может командовавший передовой ротой старлей просто заблудился. И теперь по ним долбят из всех калибров.

Лежащий рядом со Снегиревым капитан зло бросил:

— Если они минут через десять не выдохнутся, мы обосремся. Обосраться — не встать…

Огонь понемногу начал стихать. Не прошло и десяти минут после очередного выстрела, как принявший командование капитан Рыков решил действовать.

— Подъем! — негромко скомандовал он.

Из руин начали выползать солдаты. Вскоре весь дворик оказался наполнен людьми. Батальон поротно начал передвигаться от дома к дому. Ставший командиром капитан, группа управления, а с ними и Снегирев шли предпоследними.

По пути попадались разбитые снарядами дома, раздавленные «жигули», обгорелые БРДМки и БМДшки с еще видневшимися из-под копоти символами ВДВ — два парашюта и звезда… Полковник с минуту рассматривал подбитую БМД-2, точнее то, что от нее осталось: груду железа с лужами крови на закопченном льду вокруг и раздробленными костями, валявшимися у перекошенных дверей. Кости были явно обглоданы — тут попировали уже отведавшие человечины бродячие псы… Кого-то из солдат стошнило, а полковник подумал, что все только начинается…

— Одним полком, суки, — процедил капитан и вполголоса выматерился — зло и заковыристо, поминая власть предержащую и отцов командиров в совершенно непредставимом сочетании.

Снегиреву оставалось лишь молчать. А что тут скажешь?

Похоже, разум, и без того в последние годы в бедной России не особо частый гость, окончательно покинул людей с большими звездами. Сперва наступление танков «оппозиции» на город, а затем кошмар новогоднего штурма.

Говорят, в Генштабе рассчитывали, что чеченцы будут праздновать… В результате все три бригады в считаные часы дошли до центра, после чего встали, сочтя, что выполнили задачу. И тогда с верхних этажей, из подворотен по колоннам ударили сотни гранатометов.

Смертельно опасные в «правильном бою», но беззащитные, неуклюжие в городе, танки и бронемашины вспыхивали, как свечки. Как вспоминали немногие уцелевшие, колонны уничтожались за считаные минуты.

Хуже всего то, что войска имели недвусмысленный приказ: от техники не отходить, в дома не входить. Найти бы идиота, отдавшего его!

Экипажи, пехота, боекомплект — все было в технике, команду на развертывание никто не давал. Никто и не прятался, не рассредоточивался. А гранатометчики били с крыш, куда даже при максимальном угле возвышения танковой пушке просто не достать. БМП, БТР, САУ, старички Т-64 и рота новейших Т-90 — все одинаково хорошо горели. Из нескольких сотен машин, вошедших в город, обратно вырвались всего несколько штук. А живая сила спаслась лишь потому, что, «не выполнив задачу, была выведена из города». То есть в беспорядке отступила.

Снегирев читал тогда отчеты и тихо ужасался, хоть после Ферганы, Карабаха, Ингушетии, после танковой пальбы в столице уже можно было привыкнуть.

Потом, после провала новогоднего штурма, в Кремле окончательно закусили удила. А может, просто испугались…

И вместо того чтобы окружить Грозный, взять его измором, на худой конец, отойти за Терек, сделав вид, что все идет по плану, бросили наспех собранные войска на новый штурм.

Последствия Снегирев наблюдает воочию.

Части, посланные в атаку, без четкого взаимодействия, организации единого боевого управления, связи, заблудились, перемешались и практически остались в одиночестве. Никто не знал, где соседи, где противник. В такой неразберихе побеждают простейшие инстинкты — бить по всему, что движется. И били друг по другу, пока оказавшийся на диво хорошо организованным противник не стал бить по ним.

Выведенные на прямую наводку Д-30, которых у «незаконных вооруженных формирований» по данным разведки не было (вернее, «почти не было»), крушили броню и сметали идущую в слепые контратаки пехоту. Вражеские снайперы спокойно отстреливали бестолково мечущихся командиров. Брошенные на выручку спешно направленные из Моздока отряды ОМОНа предпочли «закрепиться на окраинах», то есть уныло врылись в землю, потихоньку мародерствуя, пока рядом истекали кровью и гибли несчастные солдатики, кинутые в бой чуть ли не сразу с призывных пунктов…

Пока полковник пребывал в раздумьях, они потихоньку продолжали двигаться вперед.

Школа.

Детский сад, вернее то, что от него осталось.

Кинотеатр.

Открытое поле между домами. И на этом пространстве стоят врытые в землю бетонные плиты. Перед ними почерневший танк и пара раздетых трупов.

Снегирев еще успел подумать, что для засады лучшего места не найти, когда…

Все началось в считаные секунды, началось так внезапно, что они растерялись. Что-то орали в мегафоны командиры, вслепую высаживали рожки мотострелки, но все было напрасно. Бронемашины слепыми котятами тыкались между домами, и отовсюду стреляли, строчили, летели гранаты.

Задымил головной броник. Закрутилась на разорванной гусенице вторая машина.

Потом — тяжелый удар и звон в ушах. Ошалело крутя головой, полковник почувствовал запах взрывчатки и раскаленного металла и понял — в них попали.

Он полез в проход между креслами и сразу наткнулся на наводчика, безжизненно свесившегося из кресла. Взял его за висевшую плетью кисть, попробовал нащупать пульс. Тот не прощупывался. В отблесках подбирающегося пламени были видны остекленевшие глаза и перекошенный предсмертной агонией провал рта.

Зарычав, Снегирев влез на вращающееся кресло, закрутил рычаг маховика. Башня с легкостью поддалась, разворачивая пулеметы в направлении кинотеатра, откуда в полный рост, не прячась, безнаказанно расстреливали его бойцов враги. Не американцы, не афганские «духи», не немцы или турки, а свои собственные граждане, россияне.

— Вр-р-решь, не возьмешь!!!

В остервенении нажал на спуск. Посыпались гильзы, но, оглушенный яростью, полковник не слышал ни звона падающих гильз, ни грохота очередей.

Он еще стрелял, когда в машину угодила вторая граната…

Боль в животе вернула его в сознание. Полковник Снегирев видел себя словно со стороны, обвисшим на руках бойцов. Среди них сквозь мутную пелену узнал и прапорщика Пашкова. Должно быть, он его и спас, успев вытащить из машины до того, как та сгорела.

В зимнем ночном небе холодно поблескивали звезды.

И в какой-то момент происходящее показалось нереальным, недоступным для разума. Ночным кошмаром, который обязательно улетучится с лучами восходящего солнца, сценой из голливудского блокбастера. Но мучительная боль заставляла поверить в реальность.

Это был не сон, и что случилось, то случилось. Он ранен, и ранен скверно. Даже полковников, случается, ранят и убивают.

От кровопотери кружилась голова, но полковник пытался вспомнить, что произошло. Последнее, что он запомнил, — это полный едкого дыма бронетранспортер. А перед этим…

Его снова вырубило, и, видимо, на этот раз ненадолго. В память врезались звучные удары — Пашков разнес очередью дверь подъезда, высадив остаток магазина в то место, где обычно крепился замок новомодного домофона. Потом затащил его в квартиру.

— Его надо перевязать! — звенел в ушах голос прапора. — Он же кровью изойдет.

Потом полковник чувствовал неловкие, причиняющие боль прикосновения. Его неумело перебинтовали, вкололи промедол. Наркотик подействовал, горячая волна обволокла его, закружила голову, потолок вдруг стронулся, и комната завертелась в дьявольском хороводе.

Затем до него донеслись разговоры.

— Рядовой Еремеев…

— Танкист?

— Так точно. Из 131-й «сводной» бригады, трищ прапрщик! А медаль аль орден за полковника дадут, ежели вытащим?

— Угу… Ты сперва вытащи, — басил Пашков. — У тебя хоть документы есть, чтобы знать, куда весточку слать, если убьют?

— Никак нет. Ротный собрал, трищ прапрщик!

— А как хоть зовут ротного твоего?

— Не знаю. Нас ему первого передали, аккурат в Новый год. Не успел запомнить.

— А где он сам?

— На «Минутке» сгорел, трищ прапрщик…

Пашков что-то спросил.

— А что я мог, трищ прапрщик, — словно оправдываясь, ответил рядовой. — У нас все приборы сгорели. Я ж не знал, как с этим делом шурупить. Меня в учебке только ать-два-ать-два гоняли да полы заставляли мыть вместо дедов… Досыта не ел… Какая ж тут учеба-то?

— И чего?

— Ну я все и сжег. Связи нет… Ночной прицел отказал. Работать можно было только на поворот башни и на стрельбу.

Снегирев вспомнил, что и об этом писали отчеты. В штурмовые колонны послали напичканные электроникой танки Т-80. Да только вот не учли, что разрабатывалась она из расчета на советского призывника, при этом хорошо подготовленного, а не на теперешнего двоечника, у которого одно пиво да «качалки» на уме. (И хорошо, если пиво, а не клей и не «колеса»!) И в результате вся эта электроника была пожжена неумелыми действиями экипажей. Ни связи, ничего.

Господи, а ведь это всего-навсего маленькая взбунтовавшаяся автономия во главе с чокнутым генералом! Что же будет, если, не дай бог, приключится что посерьезнее?! Хотя, похоже, ему этого уже не узнать…

О своей возможной скорой смерти полковник Снегирев подумал спокойно и отстраненно, как о чем-то не особо важном.

Повисло молчание.

— Трищ прапрщик, — вновь подал голос Еремеев. — А вы трищ полковника как выносить будете? Ежели он в живот ранетый, то его трогать нельзя… Может, кто-то останется, а кто-то к своим выйдет?

— Где теперь свои-то?

Голоса достигали его разума искаженными, он плохо понимал, о нем ли идет речь, или о ком еще…

— Не дотянет…

— Как его угораздило?..

— Пулевое и два осколочных…

— Легкое задето… И кажется, почка…

— П…ц ему!

— X… вам, а не п…ц! Я не сдохну! — закричал полковник. — Не сдохну, слышите?! — Кто-то склонился над ним. — Я не сдохну, — упрямо шептал Снегирев. — Пашков, Пашков, ты слышишь меня?

— Слышу, товарищ полковник…

Потом он вдруг увидел что-то и потянулся к автомату, и тут же схватился за перебитую метким выстрелом руку, а в комнату ворвались черные тени.

До них все же добрались…

Мрак навалился на Снегирева, закружил, втягивая в бездонный, стремительно вращающийся колодец.

«Я умираю, — успел подумать он. — Ну и хорошо…»

Аргуэрлайл. Великая Степь. К востоку от Шароры.

Год Белого Солнца, месяц Цветения Трав по степному календарю

Пыль ложится на изможденные лица, натряпье, одежды и волосы. Постепенно превращаясь в плотное облако, она ползет вместе с караваном. Пыль эта видна издалека, за много километров. Предательская пыль. Нет ветра, чтоб развеять ее. Утомительно медленно оседает она на окостеневшие от жары и высохшие от безводья травы, но не может плотно закрыть белизну костей, лежащих у дорог.

Всюду следы смерти. Из-под кустов тамариска пустыми глазницами смотрят в гладкую дымчатую синеву неба черепа животных.

Иногда, словно жвала паука-великана, над чахлым кустом торчат ребра верблюда или скакуна. Встречаются на пути и целые кладбища из гниющих трупов животных, и тогда воздух наполняется таким смрадом, что уставшие люди задыхаются и, схватившись за животы, блюют желчью, корчась от тошноты.

Стонут верблюды, скрипят арбы, тихо блеют бараны, плачут или сквозь зубы шлют проклятия врагу люди. До крови натерты спины четвероногих, но им могут дать лишь краткий отдых. Потом старейшина рода вновь взберется на коня и молча продолжит свой путь, а за ним вновь потянется весь караван уставших, голодных, больных, раненых степняков, потерявших свой кров, своих близких, сам смысл бытия. Они покидают родной край, не зная, что их ждет впереди, не ведая, смогут ли когда-нибудь вернуться назад.

Идут днем и ночью, боясь остановиться и отдохнуть, опасаясь ночевок и сна, страшась отстать друг от друга.

Их гонит враг. Жестокий, как демон ночи, бесчисленный, как саранча.

Жители Степи бегут на запад, на северо-запад и на юг. С нагорий Градира, с берегов Фентера и Аксу, Ит-ишесса и озера Арнис-Фоля, Акшанга и Саруна к границам Эуденоскаррианда и Конгрегации; бегут даже к берегам Океана и на вольные пастбища Шароры — дальних юго-восточных саванн.

Иногда старейшина остановит коня, чтобы подождать отставших, протрет платком затуманившиеся глаза и долго смотрит назад, стремясь увидеть родные горы, холмы и поля. Но ничто не радует взора, когда кочевья окутаны дымом пожарищ, когда горят сады и поля, когда на твоей земле властвует враг.

Беспорядочный поток беженцев, идущих по бездорожью, по оврагам и низинам, охраняют уцелевшие в битвах нукеры. Они не снимают кольчуг, колчаны их набиты стрелами, ни на миг они не опускают щиты и копья, только часто меняют коней. Воины молчаливы так же, как и старик, едущий впереди. Мрачные, как тучи, черные от солнца, их лица окаменели от отчаяния и ярости, глаза красны от бессонницы.

Когда передовые отряды вражеских лазутчиков появляются вблизи, нукеры отстают, чтобы защитить свой род. Смерть в бою им желанна — она избавляет от мук. Они больше не в силах видеть страдания своих соплеменников.

Чем больше льется крови, тем яростнее взгляд солнца. Чем больше смерти, тем безумней жара.

Старики умирают безмолвно. Роняют свой посох, медленно опускаются на дорожную пыль и лежат с раскрытыми глазами, пока кто-нибудь не прикоснется к их векам ладонью и не закроет их навсегда.

Слишком часто видны в степи свежие могилы, не успевшие осесть и зарасти. Никто не знает, чьи они Своих или чужих? Проезжая мимо них, старики беззвучно повторяют молитвы. Умолкают дети.

Бывает, что глава каравана, едущий на могучем коне в окружении бывалых воинов и молодых нукеров, неожиданно повернет в сторону и остановится. Воины сойдут с седел и бросят на землю тяжелые щиты и копья. Холодным ветерком пройдет шепот.

Еще один мертвец лежит под пустым равнодушным небом.

Хоронят молча. Не зная ни имени, ни рода мертвеца. Не по вспухшему и почерневшему лицу, только по шлему, по кольчуге, по стрелам, впившимся в грудь или спину, узнают в усопшем врага или своего.

Но кем бы он ни был, о нем никто не скажет ни слова. Об усопшем не говорят плохо. Мстят только живым. Мертвых почитают — среди них уже нет врагов. Мертвые все равны — хан ты или раб — твой труп становится пищей стервятников и шакалов.

Все шире поток беженцев. Осиротевшие дети, прибившиеся к каравану в поисках защиты. Семьи, потерявшие отца или мужа. Одинокие скитальцы, лишенные крова, родных и надежды. Люди, в чьих стадах весь скот угнан врагом или украден мародерами… Они бегут, но тщетно.

Ни людям, ни животным не скрыться, не убежать от этого томящего зноя беспощадно палящего Солнца. И никуда не скрыться от свирепого врага, который может появиться возле тебя в любой миг, в любое время дня и ночи. И что хуже всего — никто не знает, где свои, где чужие…

Первый удар приняли на себя нукеры восточных племен. Но у них не хватило времени объединить всех ополченцев в единую армию. И главное, не нашлось вождя, который смог бы стать во главе сопротивления.

Каждое племя, каждый род сражались в одиночку. По сто, по тысяче нукеров выходило навстречу шаркаанской коннице. Нукеры стояли насмерть, прикрывая отход своих родов в глубь степей. Но все новые полчища шаркаанов переходили границы у берегов Даргоса и Народа. Шли бои на берегах Тене и Жеру.

В железные тиски конницы шаркаанов попали роды и племена от Кайсана до Балласа. Кануй, сулаты, албанды и суаны, алаирцы и рекканы бились разрозненно. Тысячники шаркаанов легко расправлялись с ними и проникали все дальше, в сердце степи. Они уже жгли посевы и пастбища майкенов, кедеев и конгратов. Отчаянно, подобно тиграм, защищающим свое логово, подобно нетварям в боевом безумии, когда маги посылали их в атаку, дрались свободные степняки, дрались, не отступая ни на шаг. Но силы их иссякли.

Бросив дома, они уходили семьями во чрево гор и в глубь степи, в города-крепости Эуденоскаррианда — Аутар, Саграм, Ширгенг.

Старый Инкай в ту пору увел свои кочевья в глубокие ущелья Терг-Карнийского нагорья. Он верил тогда, что шаркаанов прогонят, или они уйдут сами. Надо было только переждать.

Но передовые отряды правой руки Ундораргира — Рамги уже свободно рыскали повсюду. Все больше людей попадало к ним в плен. Шаркааны везли добычу к шатру своего повелителя. Несметные стада, тысячи рабов и рабынь гнали победители к верховному вождю, а тот одаривал ими верных слуг.

А они… они бежали в надежде спастись. Родина, близкие остались позади. Лишь слезы, горькие соленые слезы застилают глаза…

Люди научились молчать. Научились хранить тайну от неизвестных скитальцев. Инкай-старейшина знал, что больше уже нет возврата назад, что он не сможет спасти тех, кто еще остался в живых и верит в него. Но умереть — он умрет вместе с ними.

Было у него единственное желание. Он хотел умереть, как умирают вожаки израненной стаи волков. Защищаясь и защищая своих. Молча взывал к душам предков, к Священной Луне и Высокому Небу, чтобы они сохранили ему силу и спокойствие. И, зная безнадежность своей просьбы, он все-таки просил богов помочь ему найти маленький, тихий уголок на этой огромной, объятой огнем, разорванной в клочья войной и смутой земле. Клочок земли, где бы журчал родник, и имелось бы пастбище для скота, где бы дети и старики, еще верящие в него, в силу и разум старейшины, могли бы провести остаток своих дней. Ему лишь бы устроить, успокоить их.

А потом он готов на все. Согласен достойно принять любую смерть. Потому как страшно устал от всего. Наипаче же от этих шаркаанов и их проклятого Ундораргира. Но удрать невозможно, все взгляды устремлены на него. В нем живет чувство вожака. Это чувство держит его в седле, сохраняет ему спокойствие. Он должен думать о спасении этих забытых богами людей до самой своей смерти. Так было каждый день во все эти долгие месяцы войны.

— Если же суждено погибнуть всему нашему роду, срази меня сегодня, до заката этого жестокого Солнца, — невольно вырвалось из уст Инкая, когда от встречного бродяги он услышал весть о том, что полчища шаркаанов прошли через Северный Эльгай и, уничтожив все кочевья, которые ютились там, вошли в Ортанг и Торвикр.

— Будьте вы прокляты, о Священная Луна и Высокое Небо! — застонал Инкай.

Крепко сжал рукоять дедовской сабли и оглянулся, еще не поняв сам, сказал ли он эти слова вслух или только подумал.

Он уже давно ехал молча. Не слыша никого, не видя ничего, погруженный в свои мысли. И куда теперь нужно вести свой род ему, Инкаю?

Может, и не надо никуда идти? Вдруг, соединив силы, степняки юга остановили шаркаанов, и можно вернуться домой, в родные края?

Да разве мало в горах ущелий, скал, долин и неприступных высот, где можно спрятаться со своим родом? Нужны ли шаркаанам горы? Они обойдут их стороной. Им надобны табуны ханов, богатства нойонов. Не пойдут же они через опасные перевалы, чтобы захватить в полон маленький бедный род.

Не заметил, как остановил коня, как подъехал к нему сын — Аракао. Самый младший из пятерых.

Единственный оставшийся в живых. Трое пали прошлым летом в битве с шаркаанами. Четвертый погиб зимой: пошел на охоту, забрался слишком высоко в горы и случайно набрел на вспугнутого пятнистого медведя. Не успев поднять рогатину, угодил в когти зверя. Храбрый Смай, истекая кровью, нашел силы достать кинжал — но был поздно… Погибли оба — и зверь и человек…

— Что случилось, что с тобой, отец? — тихо спросил Аракао.

Он родился в ту весну, когда Инкаю исполнилось пятьдесят. Значит, ныне двадцать ему. И пятнадцать из них он провел без матери. Старшие братья любили его, баловали. Любил его и сам Инкай.

Лицо сына раскраснелось от жары. Шлем на голове был немного приподнят, на лбу виднелись капельки пота, под тонким чекменем, сотканным из верблюжьей шерсти, сверкали кольца байданы. Он был широк в плечах и ладно сидел на коне. Кинжал — подарок старшего брата — висел на боку. Колчан набит стрелами.

— Что случилось, отец? — повторил сын.

— Жара, — ответил старик. — Нам нужно скорее добраться до воды. Найти место для привала.

— Река уже близко, так говорят нукеры, — ответил Аракао.

— Мы не пойдем к реке. — Голос Инкая стал тверже. — Пусть подойдут остальные. Мы подождем их. Укроемся в ложбине за косогором. Там бросим лишние арбы. Погрузим на оставшиеся раненых. Больных и детей посадим на верблюдов. Все лишнее бросим.

— Но люди не могут идти дальше, — сказал сын. — Они устали, голодны. Жара их доконала.

Старик не ответил.

— Эй, Кайяал, где ты?! — крикнул он, насупив брови.

— Я здесь, старейшина.

Запыленный, усталый воин с перевязанной головой и с длинными волосами выехал из толпы и подъехал к старику, придерживая булаву, притороченную к седлу. За спиной у него торчала пика.

— Возьми с собой кого-нибудь из нукеров и скачи назад! Поднимись на вершину. Оглянись кругом. Протри глаза! Никто не должен знать, куда мы свернули с дороги. Стой там столько времени, сколько понадобится, чтобы сварить полказана бычьего мяса. А потом идите! Осмотритесь — выясните — вынюхивайте — близко ли враг! Когда узнаете хоть что-то, скачите назад и ищите нас в песках, там есть колодец, там корни саксаула уходят глубоко в землю. И тогда решим, как нам быть дальше — вернуться в родные горы или ждать!

— Я понял тебя, Инкай, — ответил Кайяал.

— Я с тобой, Кайяал! — Аракао пришпорил коня.

Кайяал взглянул на старика. Старик растерянно смотрел на сына. До сих пор Аракао не участвовал в сражениях.

Парень ждал благословения отца. Но отец молчал. Он молчал не потому, что считал сына слишком молодым. А потому, что тот был единственным из пятерых, единственным оставшимся в живых. Кроме него, у старика не было никого — ни жены, ни снох, ни внуков.

Сын смотрел прямо. Старик на минуту закрыл глаза. По лицу пробежала тень, чуть побледнели скулы. Но голос старейшины прозвучал спокойно и твердо:

— Благословляю тебя, сын. Будь храбр и осторожен…

Инкай провел ладонью по бороде.

— Ступайте! — властно сказал старик.

Аракао придержал своего скакуна, чтобы пропустить Кайяала вперед, взглядом обвел истерзанный караван. Юный воин, сидевший на усталом вороном коне и державший за повод навьюченного верблюда, не спускал глаз с Аракао. Караван вновь двинулся вслед за Инкаем. Воин все еще не трогался с места.

— Ты чего стоишь? Трогай! — раздался чей-то голос.

— Сейчас!

Воин сорвал с головы шлем, и черные волосы упали на плечи. Это была девушка.

— Сейчас, я поправлю седло.

Она соскочила с коня. Начала перетягивать подпругу, не спуская глаз с Аракао. Поправляя колчан со стрелами, парень еле заметно кивнул ей и, пришпорив коня, помчался за Кайяалом.

Девушка долго смотрела вслед. Потом прижалась головой к седлу. Плечи вздрогнули. Накалившееся стремя обожгло щеку. Она подняла голову к небу. На глазах были слезы.

— Проклятая жара! — вырвалось у нее.

Когда она вновь взглянула на людей, в ее глазах уже не было слез.

Рядом застонала женщина. Девушка оглянулась. Беженка сорвала с головы черный платок и упала, забилась в истерике. Возле нее, на развернутых лохмотьях, лежало красное, сожженное беспощадной жарой тело ребенка. Тот был мертв. Женщина только что взяла его из люльки, притороченной к седлу коня, и распеленала, чтобы накормить своей иссохшей грудью.

— Высокое Небо прокляло нас! — хрипела женщина, ударяясь головой о землю. — Мы все умрем!

Девушка подняла ее с земли и прижала к себе. Караван остановился. Женщина вырвалась из объятий девушки и снова упала в пыль.

— Оставь меня, Арая, — еле слышно произнесла она. — Воды…

Девушка подобрала повод верблюда. Железное кольцо, вдетое в нос дромадера, натянулось. Атан со стоном согнул передние ноги и тяжело опустился на землю. Хромой табунщик Окдай, отец девушки, быстро отвязал кожаный мешок с водой. Деревянную чашу, наполненную влагой, Арая поднесла к губам женщины. Люди растерянно смотрели то на тело ребенка, то на женщину, то на вожака своего — на старого Инкая.

— Несите их! — приказал вожак.

И, не оглядываясь, направил коня к узкому, заросшему колючкой оврагу. Люди потянулись за ним. Двое мужчин положили женщину на носилки. Арая завернула тело малыша в лохмотья и вместе с ними пошла вслед за караваном. Конь шагал за ней…

Вскоре дорога опустела. Лишь вдали на востоке, поднимая облачко пыли, удалялись два всадника. Да в раскаленном небе кружили сытые коршуны…

Пройдя два полета стрелы от дороги, Инкай остановил свой караван и обратился к соплеменникам:

— Здесь похороним малыша. Выберите ослабевшего коня. Принесите жертву Священной Луне и Высокому Небу и накормите людей. Ночь будет темной. Все, что можно сжечь, сложите в кучу. Разберите арбы и волокуши. Пусть костер будет хорошим. Дайте отдых коням и верблюдам. Завтра двинемся через пески к озеру Арнис-Фолю. Найдем колодец и будем ждать наших гонцов.

Это была его самая длинная речь за всю дорогу.

Еще один могильный холмик отметил путь каравана. Обхватив руками могилу сына, лежала мать.

Солнце уходило за горизонт…

Грозный. Конец января 1995 года.

Несколько кварталов от центра города

Очнувшись, Снегирев сперва удивился, что вообще очнулся и жив. Вторым удивительным фактом было почти полное отсутствие боли. Ни в боку, ни в животе. Разве что бинты и засохшая кровь напоминали о том, что совсем недавно он был на волосок от смерти, и это ему не померещилось. Или все же все померещилось?

Полковник потянулся, присел и обнаружил, что его правая рука прикована наручниками к холодной батарее. Он лежал на старом матрасе, запачканном чем-то черным, о природе которого думать не хотелось. В комнате — голой, разбитой, с выбитыми окнами и расколотой мебелью было несколько человек в обычных армейских зимних бушлатах и касках.

Двое возились у армейской рации, явно прослушивая переговоры.

До слуха полковника доносилось:

— Я — Калибр-10! Я — Калибр-10! Всем, кто меня слышит, подбросьте хотя бы пять коробочек к «Минутке»… Прошу, будьте людьми, мужики!

Так, он в плену. Что ж, даже с полковниками это бывает.

Воспринял все отстраненно, просто как факт.

То, что делали с пленными озверевшие аборигены, он знал не по слухам, а из рапортов, из которых следовало, что самые жуткие слухи не говорят всей правды.

Это солдатику могут просто прострелить живот и бросить подыхать, пока местные псы будут обгладывать ему ноги и руки — еще живому.

А для офицеров такого «милосердия» не припасено. И хорошо, если тех подвергнут обычной пытке или посадят на кол. Могут выколоть глаза и оскопить — и выпустить «на свободу»: если найдут свои, то будешь жить — хотя какая это жизнь! Могут изнасиловать всем отрядом и возить с собой, время от времени устраивая оргии да еще снимая это на пленку. Могут заставить сражаться в гладиаторских боях с такими же пленниками — под гогот и аплодисменты двуногих скотов, заключающих пари. Могут…

Но он вроде полковник и дорого стоит. Значит, и придумают для него что-то особенное.

Пожалел, что не захватил с собой яду, как на полном серьезе советовал начмед управления майор Галустян.

Или же его используют как ценного заложника? Например, обменяют на кого-то из важных пленных.

Или…

Вот тут Снегиреву стало по-настоящему страшно.

Не секрет, что в Чечне паслись не только разнообразные боевики со всего мира — от прибалтов и юаровцев до душманов, то есть как теперь принято говорить по «дебелизору» — афганских моджахедов. Не менее активно тут орудовали всевозможные разведки. И целый полковник российской контрразведки для таких — лакомая добыча. Особенно для бывшего потенциального противника, а ныне стратегического партнера. То есть их людей тут, конечно, «нет». Официально.

Вот тогда точно шансов не имеется. Даже из рабского зиндана выходят. А в этом случае из него сперва самыми разнообразными методами вытащат все. Воистину ВСЕ (вот у серых оперативников ЦРУ глаза на лоб полезут!), а потом прикончат и зароют далеко и глубоко.

«Но, может, все не так плохо?» — робко затрепетала надежда.

Ведь все чаще идут сообщения, что многие полевые командиры осведомляются в неофициальном общении с федералами о том, что будет с теми, кто добровольно сложит оружие?

— Гром-15, Гром-15! Это — Волк-103. Движемся по Старопромысловскому шоссе. Только что пересекли Алтайскую улицу, Алтайскую. Прием… — заверещал приемник.

— Понял вас, Волк-103, понял. Продолжайте движение.

— Гром-15. Это — Закат-5. Если есть возможность, выдвинетесь в район Старопромысловского, выручайте 119-й батальон… Он должен быть в районе Кропоткинской. Прием…

— Ага, вас ищут, Алексей Евгеньевич, — вернул его к действительности чей-то глас.

Напротив стоял, покачиваясь с носка на пятку и небрежно заложив руки за спину человек в таком же, как у здешних чеченцев и у него самого, зимнем армейском обмундировании — разве что на голове вместо каски или ушанки была генеральская каракулевая папаха старого образца.

Снегирев этого человека не видел прежде, но, конечно, узнал сразу.

Бывший командир лучшего артполка Советской армии. Кавалер ордена «За службу Родине» III степени. Второй или третий человек в руководстве сепаратистов.

Организатор обороны Грозного… Член КПСС с… Вроде бы в контрах с шариатской госбезопасностью и этими… ваххабитами. Ну, что еще там было в досье, собранном наспех в его конторе?

Мановение руки, и присутствующие скрылись в дверных проемах.

Они остались одни. Два гражданина одной страны. Два офицера одной армии. Два врага…

По ту сторону пролома в стене за спиной чеченца расположился небольшой скверик. Вернее, сквер там был когда-то в мирное время. Ныне глазам представал сюрреалистический кошмар. В беспорядке, как брошенные на детской площадке игрушки, на площади замерли десятки мертвых железных зверей. Это беспорядочно разбросанное стадо сожженной техники подавляло своим количеством. Сколько же ее здесь? Снегирев вспомнил, что как раз тут в первый штурм приняла бой Кубанская сводная бригада. Так и стоит, где дралась…

Взгляд полковника выделил из общей массы разбитого железа невиданную доселе конструкцию. Танковое шасси, вычурная башня, направляющие ракет, колпак локатора, стволы пушек по бокам.

Словно из декораций к фантастическому фильму.

— «Тунгуска», — процедил чеченец, заметив его интерес. — Новейший войсковой комплекс ПВО. Какое мудило пригнало ее сюда и зачем — ума не приложу. Там за поворотом еще пара «шилок» стоит. Одних восьмидесяток двадцать. БТР и семьдесят вторые не считали…

— Послушайте, товарищ подполковник… — тихо начал Снегирев, решив, что чему быть, того не миновать.

— Я тэбе не товарисч! — зло и вместе с тем устало прошипел Аслан с прорезавшимся акцентом. — Волк позорный тэбе товарисч! Я для тэбя гаспадын бригадный генерал! Долго же пришлось тэбя лавить. Сперва забрасывать дезу этим тваим… — он сплюнул, — федералам-педералам про архив, патом еще пастараться, чтобы тэбя паслали, патом еще лавить по всему Грозному…

— Вы за мной, что ли, следили? — пробормотал полковник.

— Такое уж время наступило, — ответил Аслан. — Разве Рассия сычас не свабодная страна? Каждый теперь имеет право следить за другим! Тем более нэ известно, кто окажется другим, — со зловещей многозначительностью добавил чеченец. — Кстати, Алексей Николаевич, а вы миня савсем не помните? — с неподдельным участием осведомился он полминуты спустя.

Снегирев покачал головой. Как он точно знал, с этим человеком они нигде совместно не служили.

— Ну да, где вам, белой чекистской кости помнить армейскую скотинку? — презрительно ухмыльнулся Аслан. — А я вот вас запомнил, хотя всего два раза видел.

Кавказский акцент в его голосе снова пропал.

— Это где ж?

— Где? — протянул чеченец. — В Октябрьске, где ж еще? Один раз на совещании по магической безопасности, второй — когда политотдел читал доклад по взаимоотношениям с аборигенами. Помню, сидели вы в президиуме. Так, с краешка, скромно вроде, да на ус мотали…

Снегирев ощутил, как на лбу выступила испарина, а сердце замерло на миг. Вот оно как!

Ну понятно, откуда серым затурканным «особнякам» из родного ФСК знать про такое?

Да… Что-то часто в последнее время встречаются ему люди из прошлого, которое надо забыть. Которое было приказано забыть, и которое согласились забыть все, включая и американцев и французов. Что было решено считать «не бывшим», и чего нет даже в пресловутой «Особой папке», чтоб Первый кому не надо невзначай по пьяни не выболтал.

Нет, конечно, шила в мешке не утаишь, и кое-что просочилось наружу. Пусть лишь на страницы желтых газетенок и разных безумных книжонок — тех, где пишут про инопланетян, сношающих земных девиц, и Гитлера, улетевшего налетающей тарелке, созданной тибетскими магами, в Антарктиду в сорок пятом. Особо хитрые журналюги и долбанутые энтузиасты уфологии, правда, начали копать это дело, так что даже пару раз пришлось принимать меры.

— Не находите это забавным, полковник? — с коротким смешком продолжил разговор Аслан. — Еще совсем недавно мы штурмовали другие миры, а сейчас вы не можете взять бывший горком бывшей партии…

— Возьмем… Еще не вечер, — зло огрызнулся Снегирев.

— Да я ж не спорю… Возьмете и дворец Джохара и Грозный… если повезет. Но толку-то? — Чеченец передернул плечами. — Потом ведь все равно уберетесь. Не через год, так через десять лет. Видел я ваших солдатиков — это ж сплошные слезы. Но они хоть немного в нормальной школе поучились, хоть ели досыта. А что дальше будет? Вам не страшно, полковник?

Снегирев промолчал, сказать было нечего.

— А ведь все могло бы быть по-другому… — тихо и печально проронил Аслан. — Могло… Но вы не захотели, именно вы. И ты…

Ощутив подступивший страх, полковник уставился на Аслана. Не может этого быть… Откуда он знает…

— Да, я все знаю, — кивнув, ответил тот на незаданный вопрос. — Не спрашивай откуда, поймешь сам. И про спецподразделение «Прометей», и про тетрадочки с разными предсказаниями. Вы их… — он сплюнул, глотая мат, — вашему Ельцину отдали или себе припрятали?

— Послушайте, Аслан Алиевич… — Снегирев запнулся. — Это… не такой простой вопрос… Вы можете мне не верить, но мы и в самом деле пытались сделать все, что в наших силах…

— Вах!! — махнул чеченец рукой. — Ну что ты мне будешь гаварыть — пытались-мытались? Что, Лысого Меченого притравить не могли или алкаша беспалого? Как Литовкина или бедолагу Пащенко, да? Диоксина с полонием пожалели, да?

«Откуда он про это знает?! — пронеслось в мозгу полковника. — До этого же еще далеко! Хотя… если он тоже из них…»

Его вдруг проняла крупная дрожь.

И дрожь эта была вызвана не тем, что он боялся Аслана, хотя, конечно, боялся. Но не только, и, пожалуй, даже не столько…

Снегирев ощутил остатками умений мага третьей ступени, что было в этих руинах еще что-то, кроме них. Что-то очень сильное и злое. Тогда дела их куда более поганые, чем казалось, ибо сражаться с магом-провидцем, не имея на своей стороне никого похожего, так проще удавиться. А никого и нет — спецподразделение «Прометей» распущено и возрождению не подлежит, а после гибели Фискара в проклятом октябре прошлого года оба оставшихся на их службе чародея из другого мира бесследно исчезли. Но, черт возьми, Эйгахаловы людишки, помнится, говорили, что в здешнем мире способен на что-то существенное маг никак не меньше восьмой ступени? Полковник точно не помнил на память всех самопальных чародеев ОГВ, вернувшихся с Аргуэрлайла на Землю, но то, что его собеседника там не было, — это факт. Он бы знал… Или тот просто не доложил о пробудившихся способностях?!

Дьявол! Так ведь это он, не иначе, вылечил его, причем от очень скверных ран! Но как же тогда быть с «правилом одного таланта», согласно которому маги не могут почти ничего за пределами своей «специализации»? Или есть исключения? А может, их «кореша» из Конгрегации просто наврали? Или… это Аслан не маг, а шаман? Эти и правда могут почти все.

— Ладно, — поднялся с места Аслан, хлопая себя по бедрам и вставая. — Все это не так важно, потому… Потому что… Не буду долго говорить, время не терпит. К нам на Землю пришел бог.

— Бог? — зачем-то переспросил Снегирев.

— Бог, самый настоящий. Тут у нас, видите ли, уже примерно лет этак тысячи с три как не было богов, — сообщил Аслан. — Почему, думаете, маны кот наплакал, да и та дрянная? Потому как ее проводники в наш мир — именно боги и высшие демоны, что бы эти кретины из тамошних школ ни говорили. Ну вот, когда наши ученые пробивали дырку между мирами, они нашумели так, что разбудили одного крепко спящего, почитай что мертвого бога. Нет, не совсем мертвого…

Чеченец поморщился, пытаясь подобрать слова.

— Он, как бы это сказать, впал в детство, что ли? Нет… не то… — Аслан провел ладонью по лицу. — Не знаю, как объяснить. Понимаете, боги, они вообще не то, чем кажутся. Все дело в том, что он потерпел поражение… Когда-то очень давно… Имя его никогда больше не произносилось, даже имя… Еще во времена гой самой цивилизации, что была на Аргуэрлайле до той, которую мы там застали, в ее самые ранние дни. Оно было сбито с барельефов, а его изображения уничтожены все до одного. Были убиты жрецы, все до единого, и даже просто люди, знавшие, как ему правильно поклоняться. Вот такой бог-изгнанник, вышвырнутый и с Неба, и из Преисподней, одинаково проклятый и там и там. Нет, ты не подумай, майор! — вдруг словно спохватился чеченец, назвав Снегирева по званию, в котором тот был во времена операции «Порог». — Он был силен, очень силен! Но, — кривая усмешка, — нашлась сила и на него. По его приказу мертвые могли восстать из могил, но он не мог погасить Солнце и даже Луну, оттого и проиграл. Ибо силами Солнца его враги и пользовались…

Чеченец бормотал это каким-то странным речитативом — ни дать ни взять служка в темном храме, привычно отчитывающий слова богохульного писания…

— И бог явился сюда по нашему следу. Обычно боги прикованы к своим вселенным, но этот был немного другой породы. Все дело в том, что он был Сыном…

Потом вдруг Аслан встряхнул головой, сурово поглядел на полковника.

— Да… чего-то я… Ну ладно, это неважно… пока.

Кроваво-красный отблеск дальнего пожара плясал на его костистом лице с уже заметно отросшей щетиной, отражался в блеклых глазах.

— Просто прими это к сведению — раньше на Земле не было богов. Теперь они есть. Теперь Он есть, — поправился. — Мы ему служим. Он пришел ко мне, когда мне было плохо, когда ваша «демократия» вышвырнула меня из армии и грозилась раскатать мою несчастную Чечню танками. И я ему поверил и впустил в себя… И теперь служу ему. Я и мои товарищи. И тебе тоже придется ему послужить. Но сперва его надо будет немного подкормить…

— Кого? — пересохшим горлом выдавил полковник.

— Нашего Владыку… — прозвучало в ответ.

И ухмылка, в которой противоестественно смешались неподдельное благоговение и одновременно умиление, с каким хозяин смотрит на любимую собаку или кошку, показалась Снегиреву на редкость омерзительной и страшной.

— Нет, ты не подумай… Ему не нужна кровь, плоть или то, что мы называем душой… — как бы размышлял его собеседник вслух. — Просто жертва отдает ему оставшиеся годы своей жизни — он питается временем, которое определено человеку. Ему все равно, чье время, хотя, конечно, у молодого времени больше, чем у старика…

Так бурча себе под нос, он вытащил из кармана разгрузки пачку свечей, затем на полу появился старинный медный тазик, наполненный водой, в которой плавали кусочки льда. Расставил свечи вокруг миски в пластиковые розеточки, какими украшали свадебные торты. И этот контраст потусторонней жути и прозаических мелочей мирной жизни заставил сердце полковника сжаться.

Аслан постоял со склоненной головой три или четыре минуты, словно молясь в молчании. Затем принял у вышедшего из дверного проема автоматчика накрытый крышкой армейский котелок — самый обычный.

Под крышкой оказалась пригоршня исходящих сизыми искрами углей.

Он дунул на угли и зажег свечи от вспыхнувшего пламени…

— Нельзя использовать спички, в этом огне не должно быть ни следа серы, — объяснил зачем-то он. — А это тлеющие угли от разбитого снарядом дома… Самое то — огонь смерти и разрушения…

Снегирев лишь наблюдал с обреченным отчаянием, как бывший подполковник бывшей Советской армии расставляет свечи вокруг миски, всматриваясь в отражение огоньков.

Рослый бородатый боевик молча принес на руках спеленатого шнурами, как младенца, солдатика, кажется Еремеева, и бережно положил у огненного круга, словно боялся сделать жертве больно. Потом бесшумно, как огромный тигр, скрылся в темноте и почти сразу появился, держа на руках еще одного, точно так же связанного, с перебинтованной головой. Тот слабо стонал, не открывая глаз. Затем рядом лег так же скрученный Пашков. Следующим был — Снегирев даже не сразу поверил — чеченец с развороченной грудью, кое-как перебинтованный. После еще трое — два солдата и не первой молодости женщина, не разобрать — русская или чеченка (похоже, поймали первую попавшуюся).

Густобородый здоровяк присел на корточки рядом с обреченными. Аслан, наоборот, — отошел в тень. Но тут порыв сквозняка задул несколько свечей, и бригадный генерал, шипя сквозь зубы проклятия, вновь раздул почти погасшие угли из котелка и зажег свечи.

И только потом бородач достал нож. Обычный столовый нож, не какой-нибудь навороченный «боуи» или «кукри» и не здешний кинжал в серебре, а заурядный сточенный столовый нож с деревянной ручкой, видать, не одно десятилетие мирно служивший нескольким поколениям хозяек на какой-то грозненской кухне.

Снегирев закрыл глаза, видеть это было выше его сил. Что бы там ни было с ним дальше, он имеет право не видеть Этого.

Он услышал чавкающий звук входящего в плоть лезвия, женский стон, какое-то бульканье…

Потом.

Потом пришел Он.

Или ОНО…

Что-то омерзительное и страшное…

Полковник содрогался от ужаса и отвращения, ощущая, как ледяные цепкие пальцы забираются к нему в мозг, вползают в уши, копаются в разуме и тянутся дальше, к тому, что священники называли душой. Затем из тьмы протянулись фосфоресцирующие щупальца и, воткнувшись в грудь полковника, начали вгрызаться в нее. Потом на него поглядели исполинские бледно-синие глаза колоссального спрута или кальмара…

Нарастая, в уши ворвались завывание и нечеловеческие голоса, тонкие и звенящие. Они доносились отовсюду и были невыносимы. Вибрирующий, доводящий до безумия звук на самой границе слышимости, от которого, казалось, лопнет череп.

И череп лопнул…

На бесконечную череду тысячелетий пришла неслыханная боль. Далее она кончилась, но ушла не сразу, а постепенно, цепляясь за мельчайшие осколки возрождающегося сознания, кусая, злобствуя. Затем ее не стало совсем, и тогда, хотя ни зрение, ни слух не спешили возвращаться, оказалось возможным понять: ничто не кончилось, мучители всего лишь решили передохнуть…

Закрыв глаза, он прислушивался к отсутствию боли. Первым делом попытался открыть глаза, и, несмотря на успех этого предприятия, ясности оно не добавило. Перед глазами стояла красная завеса, которую кое-где нарушали синие сполохи. Но прошла вечность и еще одна вечность, а потом время замедлило бег, и глаза увидели свет свечей. Движения век вызвали новый приступ головной боли. Разглядел пустую холодную комнату и человека в генеральской папахе над ним. Аслан был один, он напряженно и озабоченно заглядывал в лицо Снегирева. Полковник скосил глаза.

Трупов уже не было, как и предметов жуткого обряда. И то, страшное и потустороннее, тоже ушло.

— Эй! Ты меня слышишь? Хорошо слышишь?

— С-с-с… Хр-р-р… — прохрипел Снегирев.

Означать это должно было что-то вроде «слышу хорошо», и Аслан его понял.

— Ну вот… вот и отлично, — удовлетворенно резюмировал чеченец. — Сейчас придешь в себя, и тогда мои люди тебя проводят к федералам. Пока полежишь в госпитале, пока то да се — и на службу… Третий штурм еще не скоро теперь будет, и я уж как-нибудь без тебя его отобью. Твоя очередь действовать позже придет… Да, на всякий случай, чтобы не было иллюзий… Попробуй подумать о том, как ты предаешь меня или Его? Ну, попробуй…

И Снегирев представил. Представил, как сразу по возвращении в Москву, наплевав на всю служебную иерархию и подчинение, на здравый смысл, поднимает трубку секретного телефона и, назвав пароль, просит связать его с президен…

— А-а-а… ах… х-х-х-у-у-у!!!

Боль была не такая уж сильная, вполне терпимая, но куда страшнее было то, что он ощутил за этой болью. То, что она — лишь крошечная часть тех мук и ужаса, что способен на него обрушить тот, кому предался его бывший сослуживец.

— Ну, понал, дюрачок? — с недоброй усмешкой осведомился Аслан с опять появившимся акцентом. — Так чито привикай, Ученик, тэпер тибэ уже никуда… А сичас, извэни, придется тибя нимножка прадырявит, тваи раны я зарастил савсэм, а вроде как неудобно без крови ухадить, да и падазреный меньше.

В руках Аслана появился, как по волшебству, массивный «глок»…

Москва. 2 апреля 1986 года

…Алексей Снегирев проснулся. Вытерев обильную испарину со лба, осторожно, стараясь не разбудить жену, спустил ноги с кровати.

Пытался нашарить тапки под диваном, но потом плюнул и как был босиком прошел на кухню, инстинктивно стараясь потише ступать, когда шел мимо двери в комнату сына. (Умаялся на соревнованиях, пусть поспит.) Сел на табуретку, зачем-то зажег газ и поставил чайник, хотя пить не хотелось. Потом вытащил из пачки «Кэмела» (еще афганские запасы) сигарету и прикурил от плиты, жадно затягиваясь.

Так, надо успокоиться, прийти в себя… В конце концов, пока все в порядке. Сейчас самое начало апреля 1986 года, а не страшный кровавый январь 1995-го. До него еще почти десять лет, он не полковник этого непонятного ФСК, а майор КГБ, сотрудник особого подразделения «Прометей», и завтра ему ехать в Чернобыль — предотвращать взрыв Четвертого энергоблока…

Да, еще ничего страшного не случилось…

Еще все можно исправить…

И в ответ на эту бодрую мысль перед глазами встал ослепительно-черный свет и разлетающиеся мертвенно-блестящие звезды дьявольского причастия…

И Алексею стало страшно. Страшно, как не бывало никогда. Ни когда над Гиндукушем его Ми-8 поймал стингер, ни когда он, сжимая до боли зубы, сидел в приемном покое роддома перед дверью, за которой решался вопрос — жить или умереть Ольге и Дениске…

Ибо если его сон не лгал, а до того такие сны не лгали, то они обречены.

Можно и в самом деле без особого труда устранить пока еще не ставшего кем-то Беспалого или еще пребывающего на подъеме Меченого, можно послать киллеров к Рейгану или бен Ладену, можно назначить Дудаева командовать авиацией Дальневосточного округа, а этого Аслана — береговой обороной Курильских островов. Можно собрать всех отечественных воров и политиканов, каких он и такие, как он, вспомнят, на «Адмирале Нахимове», и в сентябре этого, 1986 года, с чистой совестью подставить старую калошу под таранный удар «Петра Васева»… Можно сделать еще сотню или тысячу вещей. Но что толку, если темный древний бог, чудовище из немыслимых забытых преданий другого мира уже на Земле? А значит, завтра или через двадцать лет, но оно все равно найдет кого-то, кто согласится впустить его в свою душу. Здесь ли, в Австралии, на Тибете или в Африке.

И ад разверзнется на этой несчастной планете!

Майор Снегирев готов был расплакаться, если бы с недавних пор не разучился плакать…

Южный океан. Побережье империи Эрикант

В храме Прародительницы Иас-Марои, небесной покровительницы Эриканта, что называется, негде было яблоку упасть (если бы, конечно, в садах Архиссима водились эти земные плоды). Торжественный молебен проводили все двенадцать высших служителей Хозяйки Воли, что обычно бывало только раз в год, на главный праздник богини, попадающий точнехонько на конец года.

Но властелин тысячелетий, хранитель Нефритового Алтаря, сиятельный император Чаг Рао Син отдал соответствующее распоряжение, и жреческий синклит не смел воспротивиться воле владыки. Тем более что повод был нешуточный.

Имперская флотилия под командованием шарускара Там Ах Кара отправлялась в поход на остров Боунг, откуда вот уже три месяца как перестали приходить какие-либо известия. Оно, может, и ничего бы, мало ли под рукой пресветлого императора Эриканта этих океанских островов, если бы не то обстоятельство, что именно с Боунга поступали в оружейные мастерские Архиссима материалы, из которых умельцы под личным присмотром блистательного и победоносного Там Ах Кара изготавливали чудо-оружие, принесшее империи победу над извечным врагом Сахоттом (ну и государствами поменьше). Это уже был непорядок, грозивший нарушить равновесие сил, установившееся на материке в последние несколько лет.

Государь лично просил шарускара принять участие в походе. Хотя сердце владыки разрывалось от горя. Ибо не мог и на несколько дней отпустить от себя первого вельможу империи, неоднократно спасавшего державу и лично повелителя от гибели. Считал его личным талисманом-оберегом, дарованным императору и всей стране самой Иас-Марои в ответ на пылкие и слезные молитвы и обильные жертвы.

Девятый служитель Хозяйки Воли, достойный Яо Сай Ма, скосив глаза влево, нашел крепкую фигуру смуглого горбоносого человека, одетого в парадный мундир шарускара, — великого капитана капитанов Южного океана.

Да, постарел победоносный с того времени, когда Яо впервые доложил государю о пророческом сне старшего алгу обители и о высадке на побережье неведомых людей. Мало кто из той девятки дожил до этого времени. Одного похоронили сразу после торжественной встречи. Не выдержал он испытаний, посланных небесами.

Разумеется, память покойного соратника шарускара почтили сооружением гигантского истукана, ставшего рядом с изваяниями, воздвигнутыми в честь предшественников нынешнего императора. Такова уж эрикантская традиция — чтить равных богам героев специальными статуями. Чтоб стояли на века, напоминая о деяниях предков.

Еще трое пали в битвах, которых за прошедшие шесть лет случалось немало. Причем один из героев, отважный Кон Ов Ал, погиб, защитив собственной грудью императора от сахоттского копья. Кровь храбреца смешалась с божественной кровью Чаг Рао Сина, таки слегка оцарапанного острым обсидиановым наконечником, и государь признал умершего на его руках смельчака своим кровным братом. Оттого воина похоронили в фамильной усыпальнице владык Эриканта, а статуя его, ставшая рядом с прочими каменными стражами побережья, была на три локтя выше своих соседей. Чего-чего, а неблагодарности среди недостатков повелителя не водилось. А двое просто умерли от болезней, усугубленных тоской по краю за Великим Рубежом, откуда они пришли, ибо, как оказалось, люди эти не рождены этим миром.

— О великая Хозяйка Воли, премудрая Прародительница Иас-Марои, хранящая Эрикант! — вознесся к своду гигантского столичного храма торжественный голос первого служителя богини, премудрого Иска Тоно, одного из двух оставшихся в живых шарускаровых соратников, удостоившегося небывалой для чужинца чести возглавить высшую жреческую коллегию империи. — Благослови своих чад. Дай силы преодолеть вражьи козни. Помоги народу своему идти указанным тобою путем прямо, не сворачивая и не спотыкаясь!

Хорошо говорит святейший. Девять языков знает. И владеет святой книгой Иас-Марои, привезенной из-за Океана. Никто из двенадцати жрецов не может постичь премудрости, сокрытой в книге. С одним лишь Иск Тоно да еще с Там Ах Каром говорят удивительные страницы из неведомого материала, усыпанные россыпью завитушек-буквиц.

Вон возлежит чудо-книга на подставке, покрытой драгоценным ковром, ожидая, пока прикоснутся к ней персты святейшего. Тогда заговорит она с верующими, призывая их к поклонению и покорности.

Взгляд Яо Сай Ма переместился вправо от драгоценной книги и остановился на Нефритовом Алтаре. С тем в последнее время происходило нечто непонятное. Огромная нефритовая плита толщиной в два человеческих локтя прикрывала Колодец, из которого, по преданию, и явилась на этот свет Прародительница Иас-Марои, создавшая землю, воду, всех живых существ и человека. Там же, закончив все земные дела, она и упокоилась много тысяч лет назад, велев заделать колодезное отверстие изготовленной ею собственноручно каменной крышкой. Чтоб никому из злых божеств неповадно было пройти по ее следам в этот мир и разрушить все то, что она сотворила.

Так вот, с недавних пор эта самая плита стала стремительно истончаться, теряя каждый день с четверть ногтя толщины. Если так дальше пойдет, то через две луны Нефритовый Алтарь исчезнет.Маги пытались что-то сделать, но тщетно. Оставалось лишь молить Хозяйку Воли о защите. Вот бы еще знать, от кого или чего?

А началось все ровно три месяца назад, как раз тогда, когда с острова Боунг перестали приходить вести. И это была главная причина отправки экспедиции Там Ах Кара. О которой, разумеется, не оповестили верноподданных.

Яо Сай Ма снова обратил свой взор к шарускару. Интересно, о чем столь глубоко задумался победоносный?

Капитан второго ранга Тамерлан Ахмедович Каиров действительно находился в тревожных раздумьях. Сердце сжимали недобрые предчувствия. Отправляться на чертов остров ох как не хотелось. Что-то подсказывало шарускару, что от этой экспедиции добра ждать не стоит. Не радовал даже новенький адмиральский мундир, специально для похода сшитый по рисункам кавторанга дворцовыми портными.

— Ничего, капитан, — заметив настроение командира, участливо толкнул его в бок старшина-морпех Коля Митин, последний из оставшихся в живых соратников-земляков, землян. — Прорвемся как-нибудь. Где наша не пропадала?

Тамерлан Ахмедович, или по-здешнему Там Ах Кар, кивнул и попытался вымучить из себя улыбку. Получилось плохо.

Эх, поистратился порох в пороховницах.

Стареет, что ли?

Да, уж не мальчик, шестой десяток как-никак разменял. На Земле уже точно топтал бы сушу, получая заслуженную пенсию. А тут фигушки на покой отправят. То война, то заварушка, то вот экспедиция. И везде он в дырке затычка.

Сколько же сделано с того времени, когда их десант высадился на побережье Эриканта? Если вспомнить да перевести на земные мерки, то любой Колумб с Боливаром обзавидуются. Можно сказать, своими руками сделал из полусухопутной, хоть и приокеанской страны мощную морскую империю, не уступающую по влиянию в данном регионе какой-нибудь земной Финикии или Великобритании. Поистине Эрикант стал править морями. Двадцать парусников построили за пять лет. Параллельно создавал артиллерию, фортификацию, финансовую систему. Водил в бой войска.

В скольких же это сражениях довелось побывать? И не припомнишь уже. Самой кошмарной, конечно, была война с кровожадным Сахоттом, напоминавшим Каирову державу ацтеков. Огромная страна, раза в три превышающая Эрикант территориально и населением, с четко упорядоченной иерархической структурой. Противостояние с нею длилось не одно десятилетие. Эрикант платил непосильную дань, оттягивая неизбежную катастрофу.

Как раз накануне высадки землян император Чаг Рао Син получил известие от своих шпионов при дворе сахоттского государя, гласившее, что вскоре начнется война.

Как Каирову удалось ее выиграть, лучше не вспоминать. Да за одно это ему надо было присвоить не адмиральский чин, а сразу звание генералиссимуса. Впрочем, эрикантский «шарускар» вполне и соответствовал чину советского Верховного главнокомандующего, выигравшего Великую Отечественную.

Кампания длилась два с половиной года, закончившись блестящей победой Эриканта, оснащенного новым, невиданным в этой части Аргуэрлайла оружием. Цену империя заплатила немалую… но авторитет державы поднялся на немыслимую высоту.

Самому Каирову кроме небывалого чина войны принесли немалые богатства, несколько ран, а еще народную любовь (Сахотт поступал с пленниками, как правило, просто и незатейливо — приносили в жертву своим богам всех от мала до велика) да искреннее почтение местного государя, ибо старик не привык забывать добро, что с властителями нечасто бывает.

Вот чего точно не хватало, так это вестей с Большой земли. Как они там, его земляки-земляне? Что с операцией «Порог»?

Что-то подсказывало кавторангу, что дела на плацдарме у СССР идут негладко. Иначе давно бы уже добрались сюда советские авиация и флот. Сколько там того Аргуэрлайла? Нормальный скоростной авиалайнер в два счета покроет расстояние, пройденное экспедицией Каирова с таким трудом. Раз нет ни флота, ни авиации, значит… Быть может, они втянулись в магическую войну со всем миром — ума бы у вождей, а особенно у генералов-сухопутчиков (он, как и положено флотскому, был не очень высокого мнения об армейцах) могло хватить на такое… И может быть, сейчас бронеколонны наматывают на гусеницы орды нетварей и оживших мертвецов, а с неба рушатся сбитые заклятиями Ми и Су. Могли, напротив, вцепиться во взятое и осваивать его. Дело долгое и нудное, не до экспедиций и поисков пропавших. Да все что угодно! Пару раз возникала мысль самому отправиться назад, по уже «проторенному» пути. Однако император Чаг Рао Син и слышать не хотел ни о какой дальней экспедиции. Грозился лишить шарускара всех земель, средств и чинов и посадить в высокую и неприступную башню. Шутил, конечно, зная народную любовь к победоносному военачальнику. Пожалуй, пожелай он взять власть… Ну да оно ему, спрашивается, надо? Он что, в самом деле, Ленин или Мао? Манией величия пока не страдает…

— Во имя богини Иас-Марои, милостивой, милосердной, — затянул Иск Тоно противным тонким голосом. — Хвала Иас-Марои, повелительнице миров, богине милостивой, милосердной, Владычице дня Страшного суда. Тебе поклоняемся и к тебе взываем, направь нас на истинный путь.

Во как шпарит. Как по писаному. Вызубрил случайно завалявшийся в бортовой библиотеке Коран от корки до корки. Не зря, знать, таскал за собой кавторанг трофей, привезенный из Афгана. Такие малоформатные книжонки на арабском и русском языках подбрасывали душманы нашим солдатам соблазну для. Пригодился священный текст, приспособленный к новым реалиям.

— Слава богине! — вознеслись ввысь слова, завершающие службу. — Мир всем!..

Кавторанг-адмирал уже привык к здешним водам с их необычной живностью. Не то что тогда, когда впервые пересекал Океан. Шарахались от каждой гигантской медузы, ожидая от комка слизи какой-нибудь подлянки.

Впрочем, тогдашнее его судно мог потопить любой мало-мальски приличный шторм. Как только выжили, до сих пор остается для него загадкой. Не иначе, впрямь помогала Прародительница Иас-Марои. Или родной земной Бог…

Теперь иное дело. Стоит на капитанском мостике трехмачтового красавца, оснащенного десятью пушками — по пять с каждого борта. Адмиральский флагман «Хозяйка Воли» — гордость эрикантского флота, любимое детище шарускара.

Сколько сил на него положено, но ведь не зря.

Тамерлан Ахмедович с любовью поглядел на реющее на флагштоке знамя. Синяя, красная и желтая полосы. Ракеты этих цветов выпустил Каиров в день, когда его нога ступила на землю Эриканта. И надо же так совпасть, что они оказались священными цветами Прародительницы Иас-Марои. Потому и приняли пришельцев как посланников богини. Вот уж случай помог. Потому как эти ракеты были последними в арсенале отважных мореплавателей.

Отсалютовал флагу.

— Товарищ капитан второго ранга, — поднялся к нему на мостик Митин. — То есть товарищ адмирал… То есть сиятельный шарускар…

Бедный старшина, вконец запутавшись в званиях командира, стушевался.

— Вольно, вольно, Коля, — похлопал его по плечу Каиров. — Чего нам чинами мериться, достойный кам-шарух?

Названный им чин соответствовал примерно земному капитану первого ранга. Николай удостоился его после Большой Войны с Сахоттом. Но по привычке они именовали друг друга своими старыми званиями: кавторанг, старшина. От этого веяло чем-то родным, забывать которое не хотелось, да и нельзя. Как и родной язык, на котором общались земляне между собой.

— Что там, Коля? Далеко еще до этого острова, будь он неладен?

— С полтыщи кабельтовых будет.

— Полета миль? — наморщил лоб Тамерлан Ахмедович. — Что барометр показывает?

— Ясно.

— Ясно, — хмыкнул кавторанг. — А чего виски ломит?

— Да и у меня поясница ноет, — почесал затылок старшина. — Верный признак надвигающейся бури.

— Вот за что не люблю местные воды, — начал Каиров, — так это за их полную непредсказуемость. Не подчиняются никаким законам природы. Тут тебе полный штиль, а через минуту может такой штормяра подняться, что мама не горюй.

— И так же внезапно сгинет, — поддакнул Митин.

— Ладно, Коль. Ты иди, делом займись. На всякий случай еще проверь пушки, снаряжение. Чего-то тяжко на сердце. С самого берега давит.

— И у меня, — признался морпех. — Только говорить не хотел. Чтоб чего не накликать…

Он сошел с мостика, а Каиров прильнул глазами к биноклю.

Где там этот остров?

Боунг был настоящим островом сокровищ. Чего только не водилось на этом большом, с земной Мадагаскар, клочке суши посреди Океана. И драгоценные камни, и золото с серебром, и корабельный лес. Но главное медь и селитра, необходимые для нужд армии. Именно из боунгской меди плавилась бронза, идущая на изготовление пушек, а из боунгской селитры производился порох.

Как ни странно, материковая империя не обладала запасами ни первого, ни второго. Проведенные Каировым геологические исследования показали, что Эриканту вообще не повезло с полезными ископаемыми. Удалось отыскать уголь, небольшие залежи нефти и железных руд. Ну, соляные и нефритовые рудники не в счет.

Так что Боунг был для империи настоящим подарком судьбы, который следовало беречь как зеницу ока. Понятно стремление Чаг Рао Сина разобраться в причинах того, что с острова давно нет вестей. Конечно, экспедиция нужна.

Но как же не хотелось выходить в поход. Это, пожалуй, впервые за его морскую карьеру.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, принялся смотреть за борт.

Воды Южного океана всегда удивляли Каирова.

Из всех явлений, связанных с ними, больше всего поражался непонятному свечению. Сначала возникали длинные волны света, шедшие почему-то всегда с запада на восток. Постепенно они превращались в длинные лучи, исходящие из неведомого центра где-то за горизонтом, и начинали вращаться — сперва медленно, потом все быстрее, как будто изгибаясь, подобно спицам в колесе нагруженной повозки. Световое действо длилось иногда по нескольку часов, а потом прекращалось.

Бывали и не столь впечатляющие зрелища — вращающиеся в глубине вод светящиеся колеса — сияющий обод и расходящиеся спицы, диаметром всего с полкабельтова.

Вот и сейчас одно такое «колесико», светящееся пурпурным цветом, наблюдалось в полукабельтове от правого борта.

Интересно, оно живое или это какое-то оптическое явление?

Внезапно что-то горячее обожгло щеку шарускара. Остро запахло испражнениями.

Тамерлан Ахмедович покосился на левое плечо. На золотом адмиральском погоне белел какой-то шарик. Недовольно вздев очи горе, Каиров заметил в небе стайку крупных птиц, напоминающих альбатросов.

Достал из кармана носовой платок и, смачно выматерившись, утерся.

Однако появление некультурных пернатых означало, что уже близко земля.

И впрямь через несколько мгновений сверху раздался громкий крик впередсмотрящего:

— Прямо по курсу земля!

И сразу на смену ему пришел второй, оглушительный и полный ужаса:

— По левому борту! Смотрите!! Хозяйка Воли, смилуйся над нами!!!

Шарускар направил туда линзы своего бинокля и, пораженный до глубины души, замер.

Так вот отчего ныло сердце.

Предчувствовало, вещая птаха…

Волна жути накатила на Каирова. Как тогда, много лет назад. Беспричинный ледяной ужас, перехвативший горло, и стук крови в висках…

Из океанских вод, поднимая огромные волны, один за другим стали появляться гигантские острые рифы бледно-серого студенистого цвета.

Все, что попадалось на их пути, было тут же сметено. Камнем пошел на дно замыкавший экспедиционный караван шестипушечный «Император Чаг Рао Син», государев тезка и любимец. На поверхности остались плавать несколько человек команды, но спустя считаные мгновения и они подались вслед за своим кораблем, угодив в воронку, образованную вращением большущего рифа.

Ибо никакие не камни это были, а щупальца исполинского спрута, с которым (или с одним из его сородичей?) уже как-то довелось повстречаться шарускару.

«Нельзя дважды обмануть судьбу», — пронеслось в голове у Каирова. Тварь, как уже понял Каиров, была сродни Ужасу Моря, хотя тот был намного крупнее, но был ли это детеныш кошмара здешних океанов или родственник — было не понять. Да и неважно, наверное…

Но вслух, схватив в руки изготовленный из большой раковины рупор, кавторанг скомандовал…

— Орудия — к бою!

Хотя, конечно, понимал, что тому, что поднимается из вод, его снаряды, как слону дробина.

Приказ командующего подхватили на всех оставшихся кораблях.

Пять посудин. Тридцать четыре пушки. Примерно по полсотне зарядов на каждую — около семисот. Да еще ручные гранаты (хотя по сути — глиняные горшки с фитилем). Надолго ли хватит этого снаряжения, если подмоги ждать неоткуда?

Но что тут думать, как говорится в земном анекдоте о прапорщике, тут трясти надо.

Когда из воды следом за щупальцами показался бледно-серый чешуйчатый холм, на вершине которого открылись глаза, жуткие и страшные, как и он сам, на чудище обрушился шквальный огонь.

Монстр, наверное, не ожидал ничего подобного. Вряд ли в тех местах, где он обитал, ему приходилось сталкиваться с артиллерией. Поэтому спрут застыл на месте, и впрямь превратившись в скалу. Размышлял, видать, если это создание способно было мыслить. Пара особенно метких выстрелов угодила прямо в бездонные глазищи. Чудище моргнуло, пустив очередную гигантскую волну. Вода вокруг живого острова из сине-сапфировой стала мутно-серой, во все стороны расплылось облако мерзкого цвета. А затем послышался жуткий вой.

Ни разу до этого не приходилось Тамерлану Ахмедовичу Каирову слышать ничего подобного. Звук напоминал одновременно шум ниспадающего водопада и грохот рушащихся от взрыва скал, завывание шквального ветра и бурлящее извержение лавины из недр вулкана.

Оглушенные адской какофонией люди, зажав уши, попадали на ходящие ходуном палубные доски. Обстрел спрута прекратился.

Тщетно взывали шарускар, кам-шарух и капитаны к своим командам. Моряки были не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Не зря же говорили, что Ужас Бездны способен топить в пучине целые острова и лишать людей разума.

Спрут всплыл еще чуток, и из воды показался чудовищных размеров острый клюв. Монстр шумно втянул в себя воздух и распахнул пасть, показавшуюся Каирову бездонной пропастью.

Океан поколебался. Вода полилась в разверзнутый зев, попутно захватывая с собой все, что было на поверхности.

Скрежеща зубами от бессильной ярости, кавторанг наблюдал, как в эту жуткую бездну, словно малые рыбешки, один за другим свергаются корабли его флотилии. Его кровное детище.

Каиров зарыдал. Но предпринять что-либо был не в состоянии.

Вот пришел черед и «Хозяйки Воли». Адмиральский флагман устремился вниз в бездну — и тут огромные щупальца вцепились в корпус и потащили корабль к пасти.

— Русские умирают, но не сдаются! — выкрикнул природный азербайджанец Каиров и устремился к крюйт-камере.

«Только бы получилось, — билась в разгоряченном мозгу одна и та же мысль, — только бы получилось!»

Оказавшись в пороховой каморе, адмирал трясущимися руками достал из кармана зажигалку и ударил по кремню. Жгут ни в какую не хотел загораться.

Раз, другой, третий.

Корабль сотрясло от сильного удара.

Вспыхнул и весело запылал огонек.

Тамерлан Ахмедович с диким хохотом швырнул зажигалку в ближайшую бочку с порохом, а затем запел:

Последние слова песни оборвал мощный взрыв…

Аргуэрлайл. Западно-Эльгайский хребет

…Хотя ты можешь быть уже зрелым мужем по здешним меркам — двадцать седьмой год, хоть в руках у тебя оружие, какого в здешнем мире нет ни у кого, хоть ты не новичок в схватках, но когда чужая ночь смешивает воедино свист ветра в скалах и дальний вой пещерных гиен или еще каких явно хищных тварей… Когда при каждом шорохе рука стискивает магазин АК-74… Последний, между прочим, магазин…

Да, тогда поневоле пожалеешь, что соблазнился пайком солдата сил самообороны и не подался в свое время в Артмастерские или не женился на дочке соседа-лавочника — она так на тебя смотрела!

Но ведь нельзя выдать усталость и тоску ни жестом, ни вздохом, ибо рядом с тобой идет девушка, которую ты любишь и которая не ноет и не падает духом.

Кири, замедлив шаг, обернулась в его сторону.

— Все! Устала, больше не могу! — сообщила она на смеси всеобщего и недавно выученного русского. — И Луна скоро заходить. Пойдем дальше — свернуть обе свои шеи! И вообще, как говорил мой дядя, который шахратт загрыз: «Ночью по горам ходить — в Нижний мир ходить».

Все правильно. Но что поделаешь, если нужно было как можно дальше уйти от разоренного врагами селения, оторваться от возможной погони и избегнуть встречи с похитителями людей? Но теперь им требуется и в самом деле перестать убегать и найти безопасное место, чтобы приткнуться до рассвета.

Хорошо бы выискать уютную пещерку, поросшую мохом, куда можно натаскать веток, на которые ляжет плащ девушки. А потом можно будет окликнуть Кири… Нет, лучше не окликать. Лучше будет молча подойти, положить руки на плечи, повернуть к себе лицом, припасть губами к губам…

Резкий толчок в плечо вырвал его из сладостной мечты.

— Не шевелися! — прошипела девчонка прямо в ухо. — Там впереди — нехорошее.

Минут пять он всматривался из-за кустов в ночной мрак, прежде чем в лунном свете смог рассмотреть человека, сидящего на корточках у каменной груды. Ага, не просто сидящего, а разжигающего ударами кресала маленький костерок в нише, словно в печурке. Становится, кстати, видно, что камни эти не простые — плоская плита, положенная на четыре валуна, и два отдельно стоящих высоких острых обломка, ребристыми гранями отражающие лунный свет. Кажется, похожие камни в его мире называли кромлехами.

Вот между ними и полыхает костер, куда незнакомец что-то сыплет, отчего пламя становится неприятно зеленоватым. Видимо, творит какой-то обряд в честь одного из сонма богов, каким молятся в мире, куда занесла землян уже скоро как восемь лет лихая судьба и приказ…

Спутница судорожно сжала запястье солдата. Осторожно повернувшись, он встретил расширившиеся глаза, в которых отражался страх. Да она, кажется, расплачется сейчас! Неутомимая и отважная охотница испугана!

Один человек жжет костерок — что тут особенного? Сдались ей эти боги и черти? Но если Кири страшно — это очень, очень серьезно!

А вокруг ведь и в самом деле происходит что-то не то. Свет ущербной Луны как-то сгустился, стал тягучим, налился зеленью и странно мерцает в такт ударам крови в висках.

Нет, конечно, примерещилось…

А вот это… это уже не мерещится!

Из-за кустов появляются и медленно, беззвучно начинают скользить вокруг камня с языком пламени между двумя столбами и неподвижно сидящим человеком — молчаливые фигуры в темных плащах с низко надвинутыми капюшонами. Они движутся нарочито неспешно, кружась в хороводе, не останавливаются ни на миг, но и не убыстряют шаг. Танцуют? Молятся неведомым богам? Заклинают каких-то демонов? Занимаются непонятным чародейством?

Кири осторожно прикоснулась к плечу. Глаза ее расширены, белки блестят. Как бы не увидели «черные»…

Эта мысль тут же исчезает: одна из фигур, не нарушая общего ритма движения, направляется к кустам, где укрылись беглецы.

Быстрый взгляд на Кири — та держится молодцом, хотя глаза расширены в неподдельном ужасе.

Она что-то прошептала. Что — Смагин не разобрал, но ему показалось, она поняла, что это за типы. И они явно не нравились его женщине, а в этом мире за такое и убить не грех.

То ли шепот Кири выдал их, то ли ночные колдуны почуяли чужаков, но коловращение мертвого танца остановилось.

— Хаар-хайраррын-гур!!! — выкрикнул с ненавистью и отвращением старший из них — широкоплечий, крупноголовый, с лохмами волос, ниспадавших на плечи.

Он единственный из всех был не в капюшоне и воздел руки к черным небесам. Как показалось Анатолию, вокруг его кистей промелькнул сиреневый отсвет…

— Паргу-уум! — взвыли остальные.

Язык был незнаком солдату — даже похожего слышать не доводилось. Но и без перевода было понятно — ночные гости явно недовольны появлением чужаков в месте их поклонения и твердо намерены покарать святотатцев.

Как по команде рассыпанные в замершем хороводе люди выстроились в шеренгу, в руках появились короткие широкие кинжалы.

С промелькнувшим облегчением боец обнаружил, что врагов меньше, чем казалось, — всего полдюжины или около того.

Как ни странно, Анатолий не испугался. Вернее, почти не испугался. Как-никак он был солдатом! И сейчас спокойно и быстро прикидывал их шансы.

То, что это маги или кто-то вроде того, понятно. Но маги обычно не творят свои заклятия тайно и толпой! Жрецы или шаманы? Это, пожалуй, ближе к истине.

Если шаманы — скверно. От этих можно ждать любой неприятной неожиданности…

— Выходить! — высоким, как у кастрата, голосом заорал старший на ломаном всеобщем, приказывая нарушителям чистоты обряда покинуть убежище.

От Смагина не укрылось, что противники двигаются как-то слегка заторможенно и выглядят вообще не лучшим образом. Вероятно, прерванный ритуал забрал у них немало сил, а может, они вообще пока что до конца не сообразят, на каком свете находятся.

— Выходить! — вновь проверещал главарь «чернобалахонников».

Их противники толком не знали, с кем имеют дело. Да какая разница? У них превосходство и численное и (парень кинул взгляд на продолжавшего бесноваться главаря и двух ближайших к нему людей — те знакомо сложили ладони домиком) магическое…

Однако на рожон не лезут. Сам бы он, наверное, уже приказал обшарить заросли и выволочь наружу наглецов. Но вот сейчас ему-то торопиться не след. У него в рожке осталось всего четырнадцать патронов.

Ага, главарь, похоже, думал точно так же. Повинуясь его жесту, трое медленно двинулись в их сторону. Ждать больше смысла не имело.

Вскинув автомат, Анатолий нажал на спуск, поведя стволом слева направо.

Главарь и оба его ближайших помощника рухнули, отброшенные назад, на камни.

В последний момент Смагин успел убрать палец со спускового крючка, рассчитывая сберечь хоть один-два выстрела на самый крайний случай, и одновременно метнулся влево, распластываясь на каменистой земле.

В то же время девушка выпустила во врага с дикой скоростью три стрелы, но то ли не сумела прицелиться при лунном свете, то ли неведомая сила хранила чужаков — лишь одна вскользь зацепила бедро того, что слева.

Прогалину огласил бешеный вопль страха и ярости. Но как ни были напуганы их противники земным оружием, в бегство они не обратились.

И не стали мешкать с ответом.

Отчего-то Анатолий почуял, куда будет направлен их удар. Тем самым чувством, шестым или еще каким, которым и без всякой магии (или не без нее, кто ж знает) опытный воин чувствует взгляд целящегося в тебя врага, неважно, поверх ли тетивы или автоматного ствола. Каким охотник чует зверя, только начавшего подкрадываться к двуногому врагу.

— Кири, берегись! — выкрикнул он, и охотница метнулась влево, перекатившись по колючей траве.

Мимо землянина пронеслось нечто невидимое, но осязаемое, похожее на порыв ледяного ветра, почему-то пахнущего химией.

Ударил он точно туда, где только что находилась его спутница, и от этого порыва ветви опали на глазах хрупким прахом. Какая-то особо злая магия.

И моля Бога, чтоб чутье не подвело, землянин, направив ствол на чародея, надавил спусковой крючок.

Чутье не подкачало — две последние пули нашли цель.

Отныне им предстояло драться врукопашную — двум против четверых.

Девушка между тем, ловко перекатившись в сторону, ринулась в заросли, в спасительную тьму.

Яростно завопив, один из уцелевших головорезов кинулся за ней.

В следующее мгновение Кири развернулась на месте, вскидывая руку.

Над полянкой сверкнула бледная молния, и незнакомец стал медленно заваливаться назад. Из его глазницы торчала рукоять ножа девчонки. Уклонившись от брошенного копья, девушка подняла лук и выпустила две стрелы, правда, попала в цель лишь одна из них.

Кто-то из чужаков, выкрикнув что-то неразборчиво-гневное, резко развернулся к охотнице.

«Пора действовать!» — приказал Смагину внутренний голос.

Три длинных прыжка в сторону врага, и одним слитным движением Толя ударил на лету штык-ножом в бок «чернобалахоннику». Тот попытался развернуться, его тело не хочет умирать, в нем еще есть силы, он еще может выжить, он должен жить для повелителя… Он отмахнулся кинжалом, но парень изогнулся, уклоняясь от клинка, и ударил второй раз.

Предостерегающий крик Кири, и боец уже разворачивается в сторону последнего нападающего — тот уже совсем рядом. Тычок кинжалом… Боль обожгла грудь, но в этот же момент Анатолий, изловчившись, перехватил автомат и ударил прикладом в челюсть нападавшему. Тот закричал, завыл, как зверь, роняя клинок, и выл еще несколько секунд, пока солдат двумя бешеными ударами не размозжил ему голову.

И лишь потом опустился на землю.

Кири, с трудом переставляя ноги, подошла к нему.

— Толь'йа, — зачем-то спросила она, — ты живой или нет?

— Вроде живой, — сообщил он.

Навалилась боль в старых ранах и усталость — и не было сил радоваться ни победе, ни даже тому, что кинжал последнего врага скользнул по солдатскому жетону, лишь чуть-чуть просадив его…

Потом он тяжело поднялся, опираясь на оружие.

Наскоро проверил трупы.

Двое «чернобалахонников» еще подавали признаки жизни, и их пришлось добить ударами по голове. Без особого желания, но и без особого сомнения — мстители за спиной ни ему, ни Кири не нужны.

Девушка смотрела на его работу и на трупы с внешним спокойствием, но безумные остановившиеся глаза и неподвижное, будто каменное, лицо говорили, насколько она потрясена.

Затем вернулась к поверженному ею жрецу или колдуну и выдернула свой клинок из его глаза. Обтерла его об одежду убитого.

— Толь'йа, — позвала она его вдруг. — Подойди, посмотри…

Анатолий присмотрелся.

В руке мертвец держал непонятное украшение — цепь тонкой работы из серебристого металла.

Смагин наклонился — и цепочка словно сама прыгнула ему в руку.

Первым желанием было стряхнуть непонятную фигню, которую он зачем-то взял вопреки инструкциям по магической безопасности, вбитым еще в ходе операции «Порог».

Но потом… Потом пришла непонятная уверенность, что ее стоит оставить при себе, а дома показать знающим людям.

Он обмотал ее вокруг запястья и лишь затем поднес к глазам.

На змейке из толстых грубых колец бледного золота — потемневший серебряный семиугольник с дыркой посередине. На пластинке — еле различимая вязь странных знаков. Возле каждого — маленький черный камешек с неприятным отблеском.

Спрятал украшение в вещмешок.

Девчонка ойкнула, но спорить не стала. В здешнем патриархальном мире, будь ты какой угодно храброй да воинственной, мужчине особо возражать не принято.

Ладно, с добычей потом, пора отсюда выбираться.

И словно по волшебству отступили куда-то усталость, боль и страх — ведь они живы, и неведомое зло не коснулось их.

Двинулись прочь от каменной пирамидки, которая, как могла бы рассказать Кири, называется тут — Молельней Первых. Но ей было не до того.

Ничего не случилось в мире.

Не побагровела, налившись кровью, Луна, не дрогнули корни гор, не повеяло мертвецким ветром из-за края мира. Просто замкнулось еще одно звено в цепи давнего, почти забытого всеми, кроме горстки посвященных, пророчества, в котором были «Люди не Отсюда», «Слуги Давнего, дети Старого», «Летучий Огонь» и еще многое другое. В том числе и одна строфа, что наверняка заинтересовала бы некоего амбициозного кочевого владыку, как раз готовившегося стронуть свои конные армии в поход против мира:

Долина озера Гримсаар

Еще не стаяли окончательно снега, не просохли степные дороги и тропы, а со всех, даже самых отдаленных окраин внезапно возникшей державы шаркаанов в сторону заката двинулись войска, должные выступить на войну с несговорчивыми жителями Южного предела и их союзниками. На холмистых равнинах у озера Гримсаар взвились к небесам тысячи костров, вокруг которых скапливались воины множества племен.

Здесь были все: болтливые андары, быстроконные гурасы, угрюмые карпетаги, могучие кряжистые кайергасы и храбрые до безумия двирсы. Но не одни степняки со всех окраин Великого Окоема вливались в войско повелителя шаркаанов. Немало пришло и горцев, прибывших не только для того, чтобы заработать золота и пограбить, но и для того, чтобы потешить своих кровожадных богов, о которых чужакам не говорят…

Их было не так много, хотя и немало. Правда, эти дикие и неукротимые в своей ярости воители были объединены во множество отрядов самой разной численности и не признавали над собой никакого начальства, кроме своих вождей, ну а тем лишь сам Ундораргир имел право отдавать приказы.

Кроме них были еще кое-кто — поклонники Подземного Хана — маги и шаманы…

Всего должно было собрать двадцать туменов, в каждом из которых по сто сотен, а с учетом того, что в местной сотне могло быть и полсотни и по полтораста человек, то численность противостоящего миру войска могла дойти до двухсот тысяч сабель и пик.

Небывалая рать, какой уже давно не выставляла Степь, грозная и несокрушимая, готовая по слову Владыки Окоема смести с лица земли его врагов.

Однако даже величайшие государи должны подчиняться законам, установленным самой жизнью.

Второй весенний месяц подходил к концу, а войско шаркаанов все никак не могло стронуться с места. Дрожала земля под копытами тысяч лошадей, и скрипели хорошо смазанными осями арбы обозов, собирались сотни к сотням, а тысячи к тысячам в тумены. А поход все откладывался. Ибо незаметно, но неуклонно вступало в силу то, про что не слышали даже пришельцы из-за грани миров, ибо ко времени, когда они угодили на Аргуэрлайл, до заумного словосочетания «транспортная теорема» еще не додумались умники в штабах и исследовательских центрах. И согласно этому возможности любой армии определялись не только числом пик и сабель (или танков, если на то пошло). В дело вступали сложные формулы, где переменными выступали: пропускная способность дорог, грузоподъемность повозок, скорость марша и передачи информации (то есть, проще говоря, скорость гонцов или ручных кречетов, переносящих послания).

А в этом мире свою роль играли размеры пастбищ для табунов и отар овец. Ибо каждой сотне на день требуется три барана или один конь для пропитания. На войне, само собой, дело решается проще — обычно всадников всегда меньше, чем коней. А как быть войску, лишь собирающемуся в поход? Этак можно и всех коней поесть, пока готовишься к войне. И как тогда воевать? Головоломка, однако.

Поэтому в ставке Ундораргира седоусые тысячники и темники день и ночь пребывали в раздумьях, как лучше разместить и собрать войско для надвигающейся войны?

С помощью камешков, счетных шнурков, веточек (грамоте если и разумел кто из них, то не показывал — не дело воину пером скрипеть) вычисляли они дни марша от одной долины до другой, до боли в висках соотнося скорость идущего одвуконь воина со скоростью перегонки овечьих стад с яйл^[12] и движения караванов с зерном.

Все это нужно было свести воедино, учесть, не ошибиться, чтобы не падали кони от бескормицы в вытоптанной степи и не подводило животы у воинов, потому что бараны и ячмень для котлов оказались где-нибудь в трех дневных переходах севернее.

Сверху — не с самолета даже, а пожалуй, что уже и с орбиты, это выглядело бы как сползающиеся по сходящимся направлениям стаи мелких насекомых.

Соприкасаясь друг с другом только флангами, раскидав во все стороны дозоры и ертоулов,^[13] двигались они на запад. И горе тысячнику или пятисотнику, если его отряд не доходил до условленной стоянки, или выяснялось, что его воины разминулись со своим ужином.

Все было готово к этой войне, каждый темник знал, куда ему двигаться, каждое место ночной стоянки было намечено заранее, но нередко случалось, что источники и колодцы иссякали, а караваны застревали в песках.

Уже трижды приходилось владыке приостанавливать движение войска, слишком растянувшегося на марше, дожидаясь отстающих. Пришлось даже вопреки первоначальному плану ослабить все три большие орды и перегруппировать силы.

Все отставшие и не сумевшие нагнать орду отряды получили приказ не загонять коней, а идти к Трехречью, где старый хан Аглай, тесть Ундораргира по первой, уже покойной жене, должен будет сколотить из них резервную армию. Решение это, впрочем, не помешало Ундораргиру распорядиться посадить на кол трех тысячников, у которых наблюдался самый большой падеж коней и людей. Их судьбу разделил и темник Руфиддос из беглых имперцев. Тот слишком увлекался винопитием и развратом, пренебрегая службой.

Но движение армий продолжалось…

С востока шли пять туменов северных всадников под началом девятибунчужного хана Ранто, повелителя народа эльвенгаров. Им было назначено разорить и предать огню и мечу непокорные кочевья тех племен и родов южной и восточной части Степи, что отвергли власть Владыки Окоема. В свое время шаркааны точно так же придушили и их самих, но теперь северяне думали лишь о том, какую славную добычу возьмут в походе.

С дальнего юга шли племена пустынных кочевников. Этих Ундораргир пока не завоевал (да и не идиот же он — губить конницу в песчаных сухих степях Алхасса и Нории-Нури?). Но сумел, однако, призвать на службу, пообещав отдать во владение верблюжатникам благодатные западные земли.

Об этом мало кто знал, но сумел он обуздать диких и темных варваров при помощи жрецов Подземного. И уж подавно никто не догадывался, что Ундораргир не собирается выполнять обещание — дикарей планировалось попросту уложить в боях, благо те и сами почитали смерть в схватке великой честью для мужчины.

Руководил ими бывший офицер гвардии Сарнагарасахала Астиаг Эрауги, который после краха державы Идущего по Звездам бежал со службы и вскоре стал вождем своего племени.

И, наконец, самая большая армия, под началом лично Ундораргира и его правой руки, косоглазого «пса-убийцы», как его звали за спиной и шепотом, Рамги, шла прямо и неуклонно в сторону имперских пределов.

Это многих удивляло. Неужто владыка решил оставить в тылу этих странных чужинцев с их жутким оружием? Но никто не осмеливался задать вопрос, а сам повелитель шаркаанов отмалчивался.

Шли отборные тумены из лучших воинов подвластных племен. Шла личная гвардия — десять тысяч всадников, те, кто был с ним с самого начала, и те, кто был обязан ему всем. От освобожденных рабов до получивших приют кровников. Шли отряды, вооруженные этим новым дальнобойным оружием, секрет которого не то украли у все тех же чужинцев, не то подсказали темные духи (как украдкой шептались у костров). И его было немало.

На крепких низкорослых лошадках ехали стрелки отдельных тысяч «Огненосных», положив перед собой на седельную луку длинноствольные дудуты, стрелявшие в пять раз дальше, чем обычный лук. И тащились позади них шестерки верблюдов с огромными коромыслами на спинах — к ним были подвешены литые медные и чугунные тела граххаров, извергавших по полпуда картечи за один выстрел.

Повелитель шаркаанов не стал повторять ошибок военачальников бесконечно далекой Земли и волочить пушки в обозе.

Впрочем, обоз тоже имелся, и в нем, на железных деталях и тщательно смазанных салом толстых тетивах, свернутых в бухты и упрятанных в просмоленные бурдюки, ехали кузнецы и плотники — мастера обычных осадных машин. Ундораргир не пренебрегал ничем из выдуманного для войны. Иные умельцы носили рабские клейма и шрамы от плетей на спинах — их собирали везде, где можно. (Хотя и среди обычных воинов вчерашних рабов хватало.) Отдельно ехали знатоки изготовления огненных зелий. До шривиджайских наффатинов и имперских сифонщиков им было пока далеко, но зато их было много.

Маги тоже присутствовали, и не только жрецы-колдуны Подземного Хана, что двигались отдельным отрядом и, становясь на ночевку, выбирали место подальше от основного лагеря. Они привлекали больше всего внимания — их отдельный, двигавшийся слегка наособицу обоз из длинных крытых повозок заставлял всех прочих шаркаанов суеверно вздрагивать и бормотать заклятия против зла. Ибо никто не мог припомнить, чтобы слуги Подземного собирались в одном месте в таком количестве. А их надменный бесстрастный вид поневоле заставлял вспомнить слухи, что-де не совсем они и люди, а занявшие человеческие тела демоны мрака.

Были тут и рядовые шаманы племен, и вольные маги, но те были приданы сотням и тысячам и не так бросались в глаза.

Разве что среди них особо выделялись бестиаристы — знатоки работы с неразумными тварями и нетварями. И здесь Ундораргир тоже удивил врагов и союзников. Нетварей было не так много, хотя со времен падения царства Шеонакаллу никто не собирал столь больших стай.

Но вместе с ними вели и обычное зверье.

Лохматых, злобно фыркающих уникорнов из северных степей. Сколько пытались их приручить, да все без толку. Лишь шаркаанам это каким-то образом удалось. Правда, на всякий случай их ноги были спутаны цепями.

Здоровенных, выше любого коня, диких кабанов из болотистой тайги Аррагата с клыками в полметра и панцирем из слипшейся от многолетней грязи щетины, которую не всегда берут и рогатины охотников, и даже пики панцирной кавалерии. Этим чудищам, закованным в дубовые колодки наподобие ярма, рабы на стоянках рвали охапки травы, стаскивали объедки, оставшиеся от войска (хоть и немного их оставалось), и собирали навоз, благо его хватало. Луженые утробы исполинских свиней поглощали все. Старые воины с некоторым сомнением взирали на жутковатых созданий, чей «пятачок» был размером с приличных размеров блюдо. Мол, скотина, она и есть скотина. Но большинство лишь пожимало плечами: повелитель знает, что делает.

И, наконец, одни из самых жутких созданий, известных в Аргуэрлайле, гориллоподобные кес-ург, которых в имперских землях иногда называли троллями.

За время операции «Порог» ни один из них не попался на глаза советским солдатам и ученым, а все рассказы о них были сочтены обычными баснями темных людей про нечисть да чудовищ, что обитают на краю земли. Жителям же Октябрьска было тем более не до того. И вот теперь они рисковали на своей шкуре убедиться, что воистину «и небывалое бывает».

Вообще-то эти здоровенные обезьяны ростом в три с половиной, а то и четыре метра и весом в полтонны были достаточно миролюбивыми травоядными созданиями, и знай себе паслись в поросших бамбуком долинах исполинского нагорья Фан-Танг, иногда прибавляя к своей пище дикие фрукты. Несмотря на устрашающий вид, огромные зубы и уродливый череп с гребнем (он служил креплением могучих жевательных мышц), и на то, что, даже стоя на четвереньках, они были выше на голову рослого воина, создания предпочитали убегать от охотников, а не драться. Но уж если такая вот образина придет в ярость, то помогай боги и предки тому, кто окажется на ее пути.

И мастера звериной магии нашли способ превращать флегматичных вегетарианцев в машины для убийства. Смесь трав, вымоченных в вине, и пара заклятий — и кес-урги, облаченные в роговые доспехи и вооруженные дубинами, врывались во вражеские боевые порядки, сея смерть, и легко забирались на крепостные стены, буквально сметая с них защитников, если те не бежали прочь в панике, завидев «демонов», к тому же на редкость смрадных и воняющих, как могла бы вонять выгребная яма в аду.

Пока же монстры спокойно сидели в клетках на прочных цепях, уныло пережевывая траву и сушеный изюм, которые им подносили служители с лицами, замотанными вымоченными в ароматной воде тряпками, да время от времени принимаясь жалобно реветь.

И когда ветер доносил до степняков этот рев или удушливую вонь от клеток, они, люди нетрусливые и мывшиеся обычно хорошо, если пару раз в год, непроизвольно вздрагивали.

Так или иначе, медленнее или быстрее, но несметные полчища шли на закат, и каждый воин, сидящий ночью у костра, грезил о славе, богатстве и пылающих вражеских городах, стараясь не думать о том, что упадет из седла с разбитым черепом или пронзенным стрелой сердцем. Что умрет, трясясь в лихорадке от загнившей раны, или будет запытан вражескими дозорными. Они видели силу шаркаанов (некоторые даже почуяли на своей шкуре) и полагали, что в мире этом, пожалуй, никто не сможет собрать подобную армию. Что им могли противопоставить западные и южные земли? От века было так: сильный побеждал, а удел слабых — покориться или сгинуть.

Большая платформа с огромным шелковым шатром на ней, влекомая полутора десятками здоровенных матерых ящеров, на спины которых она была водружена, медленно продвигалась вдоль военного лагеря.

Шатер мог бы вместить сотню человек, да еще на платформе оставалось место для полусотни стражей, ежедневно отбираемых по жребию из числа гвардии. Еще столько же гарцевали поодаль.

Мало кто бывал внутри этого передвижного дворца Ундораргира, и рассказывали про него всякое.

Говорили, что внутри все в золоте и драгоценных камнях. Другие, что на стенах развешано оружие всех, кого владыка сразил в поединках, и его видимо-невидимо. Третьи — что там есть большой сундук, в котором хранятся древние идолы сгинувших племен, найденные в курганах. Великий воин и правитель время от времени разговаривает со своими богами, и те отвечают ему, ибо не осталось народов и племен, им молившихся, и некому им больше помогать.

А еще в особо темные ночи у костров, когда тьма кажется особо непроглядной, а в степном ветре слышатся чьи-то невнятные голоса, говорили и иное. Что внутри этого шатра стоит шатер поменьше. А в нем на деревянном поставце, покрытом запретными знаками, от которых ослепли один за другим три вырезавших их резчика, рядами стоят чаши из черепов побежденных им военачальников и королей сханами. И, мол, с помощью черной магии хан подчинил их души, и теперь те дают ему советы по части правления и войны, когда он пьет из этих чаш волшебный отвар, сваренный придворными некромантами.

Ундораргир, когда ему донесли о таких разговорах, лишь пожал плечами. Зачем бы ему были советы от проигравших и неудачников?

Шатер был разгорожен на отдельные комнаты коврами и гобеленами, но сейчас в них не было никого, кроме вождя и пары писцов, да еще несколько прислужников. Здесь царил приятный полумрак, нарушаемый лишь тлеющими угольками «холодного огня» да ярким светом имперских лампионов.

С первого взгляда было ясно, что хозяин шатра чужд чрезмерной роскоши. Даже походный трон имел вид простой резной лавки, застеленной атласными подушками. Оружия на стенах тоже не висело — тем более что лишнее оружие в месте обитания вождя — лишний шанс для заговорщика или мстителя-одиночки. А наставники Ундораргира упорно учили его: истинный воин не дает врагу ни одного шанса.

В данный момент Владыка Окоема не расспрашивал духов побежденных и не молился неведомым богам. Он сидел на троне и отдыхал.

На нем был шелковый чапан лазоревого цвета и бархатные сапоги. Перед ним стояла на коленях облаченная лишь в легкое полупрозрачное покрывало красивая рыжеволосая девушка. Она держала на вытянутых руках золотое блюдо, на котором лежали плоды граната. По старому этикету так наложница подавала знак, что готова со всем старанием и страстью исполнить желания господина.

Но Ундораргир раздумывал.

Взяв гранат с подноса, он принялся его очищать от кожуры. На блюде лежал небольшой серебряный ножик для фруктов, но степняк сдирал жесткую шкуру плода пальцами — он не какой-то там изнеженный городской царек.

Выковыряв несколько рубиново-алых зерен, закинул их себе в рот. Схожий с кровью сок брызнул на тщательно выбритый подбородок.

Про владыку говорили, что бороду и даже кое-что еще он пожертвовал тьме. Также молвили, будто он дал обет не отращивать бороды, пока не победит всех врагов. Третьи… Как же глупые людишки горазды выдумывать! Ведь скажи, что он просто привык убирать растительность с лица за те два года, что жил в Каймаргене в изгнании, где бородачи считались никчемными неряхами, ведь не поверят. Еще какую-нибудь страшную тайну выдумают.

Девушка чуть слышно вздохнула, но Ундораргир вновь проигнорировал ее намеки. Вместо этого он подошел к стене и отдернул занавесь, за которой оказался небольшой проем. Он устремил свой взор на окрестные холмы и долину небольшой степной речушки, где стали на двухдневный отдых главные силы армии шаркаанов.

И тут на лицо владыки набежала тень. Неподалеку он заметил стайку облаченных в черные балахоны безоружных людей, ходивших среди воинов его армии без всякой охраны.

Прошло десять лет с тех пор, как он, юный изгой, встретил такого вот колдуна в степи, и тот согласился помочь, при этом не потребовав платы.

Пожав плечами, продолжил поедать гранат…

— Мой господин, — обратился появившийся у входа в шатер старший евнух, — к вам прибыл сам могущественный Ахатанг…

— Знаю… проси его…

Ундораргир напустил на себя самый жизнерадостный вид, хотя совсем не был рад встрече с верховным жрецом.

Да и вообще, откуда он взялся? Старшие жрецы же вроде остались на зимних кочевьях.

Передвижная платформа на некоторое время притормозила ход, и воины втащили пришедших на приспущенный трап.

Вскоре в шатер вошел сухопарый старик в расшитом каббалистическими знаками халате и низко поклонился.

— Приветствую тебя, Повелитель Окоема. Не помешал ли я твоему уединению?

Ундораргир внимательно вглядывался в бесстрастное лицо члена Невидимого Круга Нижайших слуг Подземного Хана, главы его жрецов, Ахатанга Игдриза Наоно. Они нечасто встречались — Владыка Окоема предпочитал общаться с Верховным колдуном.

Простые люди больше опасались магов и шаманов, служащих Подземному. Но Ундораргир знал, что и жрецов, обычно не бросающихся в глаза, сбрасывать со счетов тоже не следует. Ибо именно жрецы владели истинной силой своего бога и даже якобы могли получать от него указания.

Движение руки, и наложница, как была на коленях, торопливо убралась за занавес.

Спокойно и неспешно поклонившись второй раз, Ахатанг подогнул под себя ноги и присел у ног Ундораргира.

— Не ожидал тебя здесь встретить, благородный и премудрый, — ответил хан, выдержав должную паузу и не упустив случая посмотреть на жреца сверху вниз. — Если бы я знал о твоем визите, то дал бы тебе и твоим людям лучшие места в караване…

А про себя подумал, что дозорная служба ведется из рук вон плохо. Никто его не предупредил о появлении этих воронов.

— Что тебя и твоих людей привело сюда? — осведомился он доброжелательно и вместе с тем властно.

— Ну… мы всегда там, куда нас призывает наше служение… — ответил жрец со смирением. — Что до удобств, то это не самое главное. Уведомляю тебя, повелитель Ундораргир, что мы пришли просить о помощи. Нам нужна тысяча человек.

— Зачем вам столько воинов? — удивился вождь. — Вы собираетесь куда-то в дальний поход?

— Нужны не воины, хотя ты можешь послать и их, тех, о ком не будешь плакать, если они не вернутся. Скажем, из неблагонадежных родов…

Ундораргир инстинктивно сжал кулак. Об этом уже шепчутся у костров. Вот, значит, как. Этим требуется еще одно жертвоприношение. За последние полгода — уже в третий раз! И каждый раз все больше. Этак они его без подданных оставят!

— Государь, ты же хочешь победить? — словно прочтя его мысли, справился жрец. — А это потребует Его помощи… И сейчас и после…

— Надо полагать, ты хотел бы получить и пленных, достойнейший? — как ни в чем не бывало ухмыльнулся Владыка Окоема.

— Да, ты мудр и прозорлив, — также улыбнулся в ответ жрец.

И не знавший страха вождь туменов ощутил вдруг непонятный холодок у сердца. И одновременно желание выхватить тяжелый клинок, выкованный в дальнем Кар-Аззге, рубящий на лету платок, и располовинить проклятого чернокнижника.

Как бы в ответ души его коснулось нечто. Или лишь тень нечто…

Смертельным холодом на кратчайший миг повеяло от невысокой согбенной фигуры жреца и мага.

— А разве не ты возглавишь жрецов, идущих с армией? Разве тебя не будет со мной рядом, чтобы помочь и дать мудрый совет? — вопросил Ундораргир, погасив порыв.

— Нет, жрецами будет руководить мой помощник Ревис Сар. Мне же придется остаться. Мой и твой бог призывает меня… Кстати, когда вы приблизитесь к границам нечестивцев, то мы пришлем еще жрецов и служителей нашего бога.

— Вот как, и сколько? — Владыка забыл о своих чувствах.

Магическая помощь — это серьезно.

— Двести восемьдесят старших служителей окажут тебе поддержку, Ундораргир, не считая учеников…

— Так много? — удивился повелитель шаркаанов. Насколько он помнил, на каждого из жрецов-колдунов приходилось по десятку учеников.

— Этого мало! — Жрец угрюмо сдвинул брови. — Но другого выхода, кроме как послать всех, кого можем, нет. Нам предстоит поставить все эти народцы на колени. Среди наших врагов много магов. Мы постараемся их связать своей силой, но остальное сделаешь ты, властелин. Смети их города с лица мира, возвысь нашего бога, напои его кровью пленных! Разве ты не мечтал о власти над миром, о повелитель Ундораргир? Так пойди и возьми ее! — выкрикнул, хрипло клекоча, Ахатанг.

Через пять минут он сошел по лестницам, спускавшимся с платформы. Бесстрастное лицо Ахатанга не выражало ничего, но внутри он зло и высокомерно хохотал.

Вопреки всем легендам, слуги Подземного не умели читать мысли. Но не нужно владеть этим давно утраченным искусством древних времен, чтобы знать содержимое черепа этого хозяина мелкого кочевья, возвышенного ими до сана Владыки Окоема.

Тот уже, видимо, начал тяготиться опекой союзников, хотя они не требовали у него ни первородного сына в жертву своему Господину, ни несметных сокровищ, и даже не докучали ему советами, как управлять державой, что хозяева тронов ненавидят особо яростно, какими бы мудрыми и правильными ни были советы. Ну что ж, если он слишком много о себе возомнит, его место займет другой…

Но как же глупы людишки!

Иногда жрец жалел, что нельзя использовать для задуманного кого-то из зиелмян. Тем он даже откровенно завидовал, ибо их разум был изощрен и развит, и любой из них буквально с детства понимал то, до чего сам Ахатанг доходил после многих лет учебы и размышлений. Но, увы… это невозможно. И не потому, что среди них не удалось бы найти желающих предать своего князя и своих товарищей. Уже нашлись.

И уж тем более не потому, что жители Аргуэрлайла не приняли бы власти чужеродца. Приняли бы как миленькие. После пары знамений и древних предсказаний, которые бы вдруг все вспомнили. Просто даже самый развращенный и жестокий из пришельцев слишком мягок, слаб и добр для того, чтобы занять трон владыки этого мира. И, может быть, не только этого…

После разговора со жрецом настроение Ундораргира вдруг испортилось, и он, не зная, на ком сорвать злость, с силой запустил в высунувшуюся из-за занавески наложницу недоеденный гранат. Та, взвизгнув, упала на ковер.

— Мой повелитель? — Рядом с плечом Ундораргира возник старший евнух. — Вы чем-то недовольны?

— Уберите эту… — Степняк кивком указал на женщину, — мне она не нравится…

— Казнить? — угодливо спросил евнух.

— Сдурел?! — рявкнул владыка. — Добро переводить! Отдай кому из воинов отличившихся. Или в обоз, погонщикам на радость, или там шурпу варить. А то избаловались, понимаешь.

— Истинно, господин! Будет сделано! — склонился в подобострастном поклоне начальник гарема и дал знак охранникам, двум дюжим скопцам в золоченых кожаных доспехах.

Стражники подхватили побледневшую рабыню под руки и выволокли ее из шатра, а Ундораргир еще долго сидел, глубоко задумавшись.

Октябрьск/Тхан — Такх

«Вот и еще один день прошел», — ощущая мутную тоску, подумал Макеев.

Еще один день прошел в напряженных и бессмысленных хлопотах, напоминающих суету муравьев, отстраивающих разворошенный муравейник накануне потопа.

С балкона дворца была видна длинная колонна повозок, уходящая в ворота Октябрьска.

Люди торопились уйти от будущей войны, скорей достигнуть спасительной границы, но двигались все же чрезвычайно медленно. Что тут сделаешь, если большинство беженцев женщины и дети, а мужчины если и есть, то или раненые, или вообще не бойцы.

Беженцы прибывают и убывают.

Ух, вроде бы и без дела не сидел, а ничего толком и не сделано. С самого утра князь отправился за город, инспектировать конские табуны кавалерийских частей Октябрьска. Особого прока от них он не ждал, но нужно было куда-то деть беглых кочевников.

Увиденным он остался доволен. Смотритель Косяков — именно так должность заведующего конским составом местных армий и называлась в этих краях (Макеев решил не нарушать традиций), подошел к делу ответственно и присматривал за четвероногими воинами как за своими детьми.

В полдень Макеев вернулся в город, посетил тренировки ополченцев, даже сам помахал клинком.

Сегодня на учебной площадке было народу немного — человек двадцать. Кто-то рубился на затупленных мечах, кто-то тренировался в обращении с боевым бичом. Кто-то обучался парным и групповым схваткам, когда двое пытались прижать к стене третьего, который отмахивался от них тренировочным копьем без боевого железного наконечника.

С полдюжины подростков под началом седобородого воина метали дротики-джериды в старый щит, на котором была грубо намалевана углем голова в шаркаанской рогатой шапке. Градоначальник сидел на возвышении в углу двора и хмурил брови. Не потому, что воины не выказывали сноровки или старания. Просто уж очень далеко отсюда были сейчас его мысли.

Там, откуда надвигалась неумолимая война, грозящая стать последней (не для этого мира, конечно, а для них). Там, где сейчас пылили по степному простору сонмы всадников, должные выступить на войну с теми, кто не покорился грозным приказам, принесенным посланцами Ундораргира. Тысячи и тысячи вооружались, садились на коней и под предводительством сотников и темников пускались в путь. От этих мечами не отмашешься.

Прямо скажем, шансов выстоять у них немного, но сдаваться он не собирался. В этом не было никакого смысла. Самозваный «Владыка Окоема», может, и помилует в обмен на оставшиеся боевые машины и знания, но вот что будет с людьми…

Привычно прошелся по улицам своего города. Телохранители едва поспевали за ним.

В общем, город жил своей прежней жизнью, не считая того, что народу прибавилось.

Разве что на площади напротив статуи вождя мирового пролетариата, на небольшом костре горело соломенное чучело в той же остроконечной шапке. Оно должно было символизировать ненавистного владыку шаркаанов. По словам шаманов, если жечь изображение нечестивца с проклятиями и молитвами предков, — «Владыке Окоема» не поздоровится.

Солома была гнилой и прелой — черный дым лез в ноздри, ел глаза. Как только одно чучело прогорало, служитель брал из груды новое и кидал в угасающий огонь. Приглядывал за процессом шаман — высокий, костистый старец в грязно-белом халате и накинутой поверх шкуре барса, с одеяния которого свисало множество плетеных разноцветных шнуров, ниток бус, костяных, медных и каменных изображений людей, демонов, богов и чудовищ, чьи имена не знал, должно быть, и сам хозяин.

Параллельно он с учениками занимался важным делом — тоже наводил порчу на Ундораргира. Парни вкапывали в землю острые, любовно выточенные колышки. Затем шаман вытаскивал из пищащей и трясущейся корзины большую серую крысу, выловленную в городских канавах или подвалах. Ловкие руки учеников облачали грызуна в рогожный чапанчик и остроконечную шаркаанскую шапку наподобие той, что была на чучелах. Потом наставник начинал петь и блеять на каком-то непонятном языке, взмахивая руками.

Макеев, глядя на сие действо, с трудом удерживал смех, ибо происходящее напоминало обряд наречения, совершаемый в Степи на седьмой день после рождения ребенка. Таким образом и принимали в племя или род, давая новое имя.

Сейчас же новоявленного усатого и хвостатого «степняка» нарекали, само собой, Ундораргиром. После чего тварюшку шаман передавал другому ученику, а тот со всем старанием сажал вопящего пасюка на кол. На местном поэтичном языке такая казнь называлась «приделать деревянный хвост». Смысл обряда был вполне понятен. Если умрет сотня поддельных «ундораргиров», беспокоя местную адскую канцелярию, то богам смерти это надоест, и они прихлопнут настоящего.

Само собой, веры у Сантора Макхея в подобную чушь не было. Ибо хотя магия в этом мире работала, но, надо полагать, колдуны и шаманы у их противника как минимум не хуже. Конечно, будь его воля, Макеев запретил бы такое мракобесие — уж во всяком случае на виду у статуи Ленина и на главной площади его города. Тем более что Ундораргира он даже отчасти уважал. Врага уважают. И обычно не смеются над ним. Враг не шут гороховый, чтобы над ним смеяться.

Но в том-то и дело, что Александр потому успешно и управлял вверенным ему судьбой княжеством, что давно понял — воля правителя должна соответствовать текущему моменту и здравому смыслу. Самодуры обычно плохо кончают. То конь споткнется, да так, что наездник, вылетев из седла, сломает себе шею, то несварение желудка приключится.

От магии мысли вернулись к предвоенным заботам.

Как, черт возьми, все медленно идет!

Вот наладили отливку пушек. Но как выяснилось, хорошего дерева для лафетов в окрестностях нет. Сбитые из местной акации или сосны трескались на пятом-шестом выстреле. Пришлось снаряжать экспедиции за бревнами в горы и тащить их верхами — техника не пройдет по тем кручам.

Для ускорения работы в Арсенале на последнем курултае он попросил союзных ханов прислать людей, знакомых с кузнечным ремеслом. Хотя бы из беженцев. Он наивно рассчитывал, что правители будут обрадованы возможности отделаться от свалившихся, как снег на голову, нахлебников. Как бы не так — прислали, кажется, самых никчемных, которых даже перетаскивать тяжести в цехах не получится поставить — троих уже выдрали кнутами за кражу железа на предмет обмена на хмельное.

Вместе с Лыковым попросил выделить всадников на усиление дальних дозоров на самых опасных направлениях на границе, а получил всего полсотни неопытных юнцов.

В итоге Макеев махнул на все рукой, решив делать то, что в его силах, а там будь что будет…

Конечно, когда дойдет до настоящей войны, все изменится. Но вот не будет ли поздно?

По крайней мере, он надеялся на это.

Но все же — вот несправедливость жизни. Только-только начали не выживать, а толком жить, более-менее все наладилось, а тут эта война!

С такими мыслями он вернулся во дворец и устроился в кабинете, готовясь разбирать накопившиеся бумаги. Кстати о бумагах. Он любовно погладил стопку толстых желтоватых листов — вот сделали свою бумагу, как побочный продукт при выпуске картонных патронов к лупарам. Говорят, что много дешевле местной тростниковой, хотя и похуже. Можно было открыть прибыльную торговлю. Или начать издавать свою газету, как настаивает неугомонный политрук Лыков. Уже и название подобрал. Естественно, «Степная правда», а как же еще. Если бы не проклятый Ундораргир.

Хлопнули ворота, процокали по древним плитам двора копыта иноходца. Макеев хмыкнул и тут же придал лицу усталое выражение крайне занятого человека, оторвавшегося от дел величайшей важности ради незначительной безделицы. Кто-то явился по его душу — то ли гонец, то ли кто из его подчиненных.

В дверях кабинета появился мажордом из местных — бывший купеческий приказчик Бунгар Орут, которого пограничный разъезд отбил у разбойников, решивших ободрать с него кожу, ибо он подрезал в схватке брата атамана.

Мажордома, или попросту дворецкого, пришлось завести, а то разговоры пошли, что князь Сантор слишком уж просто живет, не по чину. А начальник АХО городской администрации Никита Расплетов на эту должность не годится. Выправка не та.

— Тысячник войска державы Тхан-Такх Камр Адай к князю Сантору Макхею по делам службы! — важно возгласил Бунгар.

— Проси…

Интересно, по каким таким делам службы явился Адай? Этого толкового сотника он недавно повысил в звании и назначил командовать новой тысячей, сформированной из беглецов и прочего люду, выброшенного из Степи войной. Назначил по рекомендации капитана Анохина, потому что сотник недурно себя показал в походе на Винрамз. А заодно наказал старательно расспросить у кандидатов про то, что, черт возьми, творится в Степи и каков ход войны? При этом также отмечать все интересное в разговорах и записывать. Не лично, само собой, ибо грамоте сотник пока не обучен, но с помощью писаря.

Гость долго ждать себя не заставил. Пригнувшись слегка, дабы не задеть дверной косяк шлемом, Камр Адай вошел собственной персоной. Отвесил поясной поклон. Земные градоначальник запретил.

— Будь радостен, князь Сантор, рад видеть тебя в силе и здравии, — проговорил медленно и степенно.

— И тебе поздорову, воин, — ответил правитель Октябрьска, указывая на кресло.

Старое, обитое дерматином, привезенное еще с Земли. Тысячник, садясь напротив, выложил на стол обе руки, показывая, что пришел с миром.

Макеев устроился поудобнее, поймав себя на том, что сановито хмурится, глядя на гостя. Вот хрень, что называется, среда заела. После чего позвонил в колокольчик.

Миловидная служанка, колыхая длинным подолом, принесла поднос с серебряным кувшином и большой чашей.

Заметил, как чуть дрогнуло лицо собеседника.

Вообще-то во дворцах владык Южного предела было принято, чтобы за мужскими разговорами важным персонам прислуживали исключительно мужчины.

Прежде вино, кумыс и чай из горьких степных трав приносил его ординарец. Но теперь в преддверии войны почти все земляне были сняты с хозяйственных постов и направлены в армию и Арсенал. На их место пришли их туземные жены. Так что ничего не поделаешь, придется потерпеть, дружище. Просто нет времени подбирать обслугу. Да и безопаснее…

— Благодарствую, арсаардар, — кивнул тысячник, разливая пряный, пахнущий травами напиток в большую чашу.

По очереди они пригубили ее.

— И тебя благодарю за то, что в гости зашел, — бесцветным голосом произнес градоначальник.

— Я пришел не в гости, а по нужде…

«По большой?» — чуть не спросил арсаардар, но одернул себя. Тем более что смысл каламбура наверняка ускользнул бы от собеседника — на всеобщем обычно выражались по поводу дефекации прямо и недвусмысленно.

— А нужда моя, государь, такая, — продолжал Камр. — Нужно что-то делать, ибо мы проигрываем войну.

— Проигрываем? — удивился Александр Петрович. — Но ведь война как будто еще не началась…

— Уже началась… — Тысячник прищурился.

— Вот и я так думаю… — вздохнул Макеев после паузы.

— Началась и складывается не в нашу пользу. Народ уже из города бежит, хотя враг далеко. Потому как понимает, что проигрываем…

— Но мы-то бежать не собираемся, не так ли? — испытывающе прищурил глаз майор.

Камр Адай лишь сощурился, как бы говоря: «А куда?»

— И у тебя есть средство, как поправить дело?

— Есть задумка одна… что делать, когда шаркааны с войском сунутся в Южный предел…

Макеев невольно заинтересовался.

Чувствовалось, что разговор этот назревал у тысячника уже давно, и подготовиться к беседе тот успел.

— Тогда подробней излагай. — Александр невольно понизил голос, пододвигаясь ближе.

— Значит, так, — заговорил Камр с расстановкой, словно обдумывая каждое слово. — Я тут поговорил с твоими… земляками про то, какие войны ведут в вашем мире. За Гранью, — зачем-то уточнил он. — Рассказали они много, да я не все понял. Но это неважно. Важно, что именно я уразумел… — Выдержал короткую паузу, словно не решаясь сказать, что думает. — Знаешь в чем твоя, арсаардар, ошибка? — наконец изрек он и бросил быстрый взор на лицо собеседника, проверяя, не разгневался ли правитель.

— Продолжай, — кивнул Макеев, которому вдруг стало интересно, что думает о его методах и планах подчиненный.

— Ты воюешь, как тебя учили в твоем мире. Нет, — словно спохватился тысячник, — я не говорю, что ты воюешь плохо или неправильно. Но просто, чтобы воевать так, как вы привыкли, нужно иметь много машин, небесные колесницы, много «летучего огня» и еще всего… Всего, чего у тебя нет, — резюмировал он. — Я вижу, что ты пытаешься как можно лучше приспособить то малое, что у тебя есть, к делу, но так у тебя ничего не выйдет. — Майор вздел брови. — Я думаю так… — Адай пожевал губами. — Можно воевать, как принято у тебя, и можно воевать, как воюют у нас, но смешивать эти две войны не получится. Вспомни Винрамз. Они же победили нас. Хотя у них почти не было дудутов, да и те использовали лишь один раз.

— Будь у меня хотя бы мой батальон… — не сдержавшись, процедил Макеев, для которого неудавшийся «освободительный поход» был, что называется, больным местом.

— Я и не сомневаюсь, что ты бы взял этот паршивый городишко, — с готовностью кивнул тысячник. — Мы бы даже взяли его тем, что у нас было, если бы имели чуть больше людей. Но опять же, подумай, сколько бы ты потерял в уличных боях, сколько м'ашин бы успели сжечь колдуны и метатели огня? Как бы ты потом отбивался от мелких банд, что принялись бы разорять твои владения? — И продолжил: — Вспомни, ведь на той войне, откуда тебя к нам… прислали, у вас было в достатке всего, о чем ты только можешь тут мечтать. А противостояли вам дикие оборванцы со старым оружием. И вы побеждали, но не могли победить.

Макеев со смешанным чувством раздражения, смущения и удивления уставился на тысячника. Этот благоухающий лошадиным потом и дубленой кожей громила берется рассуждать о стратегии и истории чужого мира! В Афганистане, видите ли, победить не могли! Но с другой стороны, послушаем… Может, он свежим взглядом увидит что-то, чего они, занятые подсчетом запчастей и мелкими интригами в Степи, не замечают?

— Тем более невозможно воевать и побеждать, имея то, что ты имеешь… — продолжил Адай. — Я не буду настаивать, но запасов стрел для огненных метателей нам хватит на пять, ну, шесть хороших сражений. Это если судить по тому, что мы потратили на поход к треклятому Винрамзу. Сможет ли на нас потратить Ундораргир два-три тумена? Не стал бы зарекаться… Я знаю — тоан Бровженго начал делать оружие наподобие вашего, хотя, правду сказать, оно сильно хуже и не очень надежно, это не говоря о том, что его мало. Но я также знаю, что если даже ты, арсаардар, перебьешь все вражеское войско, которое явится под Тхан-Такх, оно успеет сжечь и вытоптать поля. И на следующий год наши дети и мы все станем живыми скелетами, готовыми обменять все м'ашины и огнебои на горстку зерна. — Голос тысячника вдруг налился железной суровостью.

— У тебя есть идея, где взять патроны? — с сарказмом осведомился градоначальник. — Или увеличить мощность печей?

В самом деле тысячник не сообщил ничего нового. Похоже, даже до самых глупых в гарнизоне дошло, что они спокойно жили не потому, что все боялись пулеметов и БТРов, а потому, что за них еще всерьез не брались. Конечно, удайся затея с Винрамзом, все бы могло измениться. Но что толку жалеть о несбывшемся? И что, интересно, готов предложить подчиненный? Раз не выходит воевать по-своему, будем воевать по-здешнему? На конях и саблями, что ли? Ну, так у Ундораргира это все равно получается лучше…

— Я вижу весь расклад так, — негромко продолжил Камр. — Пока идет война, охранных отрядов и даже просто вооруженных людей в Степи и на караванных тропах будет сильно меньше, чем обычно. Чтобы там остались одни бабы с детишками да старики немощные — такого не будет. Но хороший сильный отряд сможет неплохо погулять…

Макеев скептически ухмыльнулся.

Камр предлагает рейд в тыл надвигающимся шаркаанам. Ничего особенно нового, да и проку много не будет.

— Понимаешь, арсаардар, — как бы размышляя вслух, продолжал тысячник, — как бы ни было много у них всадников, но их не хватит, чтобы перекрыть все пути. Я берусь пройти от Эльгая до долины Вуссы и дальше. И я буду не я, если не утащу на хвосте четверть вражеского войска. Две или три тысячи человек одвуконь да еще с немалым числом загонных скакунов пройдут сквозь любые заслоны, как нож через масло. К тому же разбегающимся врагам каждый наш нукер покажется десятком… — Тысячник хищно усмехнулся. — Это значит, что придется ловить нас, и ловить силами не меньше тумена, а то и двух.

Макееву эта идея не очень-то понравилась.

— Опасно это, — после некоторых раздумий подвел он итог.

— А на войне что ни делай, все опасно. Здесь останемся — обложат, как сурка в норе, и сожрут. Побежим, так куда? А вот если, скажем, незаметно подойти к врагу, да сзади по горлу или под колено, мышцу подрезать…

— А если Рамга не пошлет за вами тумен? И вообще плюнет на вас и попрет вперед, а мы, получается, даром ослабим свои порядки. — Макеев покачал головой. — Нет, — словно оправдываясь, продолжил он. — То, что ты сможешь навести изрядного шороху в тылах Ундораргира, я поверю. Но тебя рано или поздно загонят превосходящими силами и окружат. И вырубят начисто. Или прижмут к горам Летящего Льва и размажут, что называется, в кашу… Или… — догадка пронзила мозг, — у тебя, дружище, и на этот случай есть план?

— План? — переспросил тысячник. — А, понял. Да, есть у меня одна задумка. Мы пойдем к горам Летящего Льва, но не с юга, а с запада, обогнем их через Тысячегорлый Каньон и направимся к Намидарскому нагорью.

— Ого! — произнес майор, потому что других слов у него не было. — Слушай, друже, ты хоть понимаешь, что задумал? До гор через всю степь пройти надо, а это две тысячи… верст.

Макеев в уме пересчитал. Даже если в день проходить по пятьдесят километров — нормальный ход одвуконь, — это сорок дней пути.

Посмотрел на карту и на тысячника, потом снова на карту и на тысячника. И вновь подумал, что, если им повезет выбраться из этой войны живыми, он возьмется за обучение этого гениального варвара по-настоящему. Парень задумал рейд по вражеским тылам в пару тысяч километров с погоней на плечах, пройти горы и чащобы, а после этого еще и домой вернуться. И он верит, нет, знает, что это ему по силам. А вот Макеев бы за такое не взялся, даже будучи не градоправителем, а еще командиром разведбата.

— Я и не спорю, что твоя задумка неплоха… Но понимаешь ли ты, что тебе придется не просто отвлечь врага, но обречь себя на то, что по твоим следам пойдет настоящее войско…

— Так именно этого я и хочу, — усмехнулся Камр. — Чтобы все внимание врага было сосредоточено только на нас. Понимаешь, я хочу не просто пограбить караваны и порезать мелкие кочевья, а приковать врага к себе.

— Но ты погибнешь! — не сдержался Макеев.

— Погибнуть я всегда успею, такая у воина судьба. Ни мой дед, ни мой отец не умерли от старости. Но я не собираюсь умирать просто так. Смотри, — рука его легла на карту, — допустим, ты Ундораргир…

— Ну ты сказал! — нервно рассмеялся Александр.

— Ладно, — тоже усмехнулся Камр. — Ну пусть ты темник или мелкий хан, и ты узнаешь, что вражеский тумен непонятно как проник в твои тылы и разорил и пустил прахом все добро. Что ты будешь делать?

«Застрелюсь!» — Но Макеев проглотил неуместную шутку.

Так, ну-ка, ну-ка подумаем…

Я сижу спокойно и не жду удара, да и кто может на меня напасть? В самом худшем случае я опасаюсь мелких шаек степных грабителей или недорезанных врагов. А тут наваливается изрядная сила, непонятно откуда, и бьет в самое больное место. Я, само собой, соберу все, что у меня есть, и кинусь наперерез — в надежде, что хан не казнит, а помилует… Наперерез? Неужели Камр хочет…

И ощутил вдруг неожиданное облегчение на душе. Словно этот крепкий, жилистый, какой-то необыкновенно надежный на вид человек снял с его плеч изрядный груз.

— Я, кажется, понял… — ухмыльнулся Александр и резким движением провел пальцем по карте — от увалов Бречик-Рей на восток.

— Да, верно! — улыбнулся степняк ему в ответ. — Я хочу не отступать, а пойти вперед, во внутренние области владений шаркаанов.

— Ну хорошо, это правильная задумка. — Макеев повеселел. — Но ты вроде говорил, что знаешь насчет того, куда больнее ужалить Ундораргира. Пошлют ли за вами погоню?

— Пошлют, — хищно оскалился тысячник. — Никуда не денутся. Ты что-нибудь слышал про кряж Хэй-Дарг?

— Так, только слухи… — в замешательстве ответил майор. — Говорят, недоброе место…

— Это не слухи, князь… Именно там Ундораргир и добывает ту самую едкую соль, которая нужна для огненного порошка.

— А, Мурханские пещеры? — переспросил Александр Петрович, внутренне напрягшись и всматриваясь в бронзовое неулыбчивое лицо Камра.

— Обманка! Там полсотни копателей и старые котлы, в которых варят пещерную грязь, чтобы все думали, что именно там и делают чертово зелье.

Макеев покачал головой.

Ну, тысячник, ну, сукин сын. Ну удружил!

Главное сразу не сказал!

Как только в прошлом году земляне выяснили, что у туземцев появился-таки огнестрел, их главный академик, вечный пьяница Вадим Павлович Вечный, успокоил. Мол, неприятно, но не смертельно. Много его у туземцев все равно не будет. Ибо секрет производства пироксилинового пороха они украсть никак не смогут. Для этого им придется захватить в плен как минимум его.

Макеев тут же приставил к нему караул, как давно обещал.

Что же до черного пороха, то если серу «дикари» для его производства добудут без проблем (хоть у Леганских горячих источников), а угля тоже можно нажечь в достатке, то селитру взять просто неоткуда.

Что-то они, конечно, могут по примеру каких-нибудь древних китайцев накопать в старых скотомогильниках, что-то в пещерах, где живут летучие мыши, но этого слишком мало. Да и селитра из них грязная, впитывающая влагу и маломощная. Пусть и пригодна к пороховому делу, но настоящей силы выстрелу и взрыву не даст.

Так что Макеев поневоле расслабился. Всегда хочется верить в лучшее. Опять же как не поверить мнению науки?

Ну да, как же!

Неведомые шаркаанские умельцы не стали рыться среди старых костей, раскапывать выгребные ямы в захваченных городках или пытаться добыть драгоценное вещество из дерьма летучих мышей. Не затеяли они и устраивать ямы-селитряницы и стаскивать туда кизяк со всей степи, как можно было предположить. Во всяком случае, слухов об этом до землян не доходило.

Однако порох у них появился. Причем, вопреки мнению «науки», отменный. И войска огненного боя у Ундораргира множились и росли.

Макеев попросил тогда Адая поспрашивать среди беженцев и ходивших в степь удальцов, не слышали ли они чего о том, откуда берется «порох» у шаркаанов?

И выяснилось, что белую едкую соль для него везут караванами откуда-то с юго-западных окраин новоявленной державы. Не так много, но и не мало. Означало это, что в их распоряжении было настоящее месторождение селитры. Причем отменного качества.

Толком, где именно, узнать не удалось. Называлось сразу семь или восемь мест. И Хэй-Дарг в числе последних.

— Это точно?

— Рассказали кочевавшие в тех краях табунщики.

— Разве там нет охраны? — приподнял брови Макеев.

— Немного. Две или три сотни пешцов, что присматривают за рабами, и пара сотен тех, кто сопровождает караваны. Да и от кого владыке охранять копи на своих землях? — улыбнулся Адай. — Так что там почти нет войск. Зато в четырех конных переходах Давингайские золотые рудники.

— Ты и их собираешься взять, дружище? — Удивлению князя, что называется, не было предела.

— Брать их мы не будем, — вздохнул Камр, как показалось Макееву, с явным сожалением. — Там неплохая крепость, оставшаяся со времен Сарнагарасахала. В ней золото и стража. Но вот сломать и сжечь промывочные станки, освободить рабов и пленников, разрушить все их запруды, ну и прихватить то золотишко, что сумеем взять, — это запросто.

— Догонят и побьют, — с возродившимся скепсисом изрек майор.

— Мы пробудем там ровно столько времени, чтобы засевшие внутри трусы успели послать зов о помощи, а потом пойдем дальше. Оставим проклятых шаркаанов и без пороха и без золота! Таким образом, всегда будет несколько дней хорошей конной скачки между нами и врагом. Не забывай, начав за нами погоню, холопы Владыки Окоема, хотят они того или нет, не смогут прекратить преследование, а должны будут любой ценой добить нас. Или они принесут Ундораргиру наши головы, или он срубит их собственные. И они еще поблагодарят его за то, что не посадил на кол, — закончил он со смешком. — Но только придется им с головами попрощаться. Мы все время будем опережать преследователей хотя бы на один конный переход. Но это еще не все. Это будет нелегко, но я пройду их и вернусь. И может быть, не без помощи. — И увидев, как поднялись брови Макеева, пояснил: — Я тут с друзьями подумал и вот что скажу. Народам Южного предела нужны союзники. Сейчас шаркааны затевают большую войну против Эуденоскаррианда и одну маленькую против нас…

— Ничего себе маленькую! — не сдержался градоначальник. — Шестьдесят тысяч воинов — это мало, по-твоему?

— Шесть туменов — не шестьдесят тысяч сабель… Ты просил меня собирать сведения, так вот. Против нас посылают не самых лучших и сильных, а тех, кого Ундораргир хочет сперва притравить, натаскать, как гончую на легкой добыче… — покачал головой Адай. — Но есть еще две войны — против туланаров на дальнем северо-востоке и против так и не покорившихся горских племен, как раз в предгорьях хребта Летящего Льва.

Макеев кивнул. Он слыхал, что у Владыки Окоема какие-то непонятные терки на границах, но это казалось ему очень далеким. Уже привык мыслить здешними масштабами и сроками. Сроками караванных переходов и скачки гонцов (чертовы радиотехники так и не собрали до сих пор толковый передатчик).

— Ну так вот, если ты напишешь письмо к тамошним вождям, и на нем еще поставят свои тамги досточтимая ханша Ильгиз и те, кто ходит под ее рукой, то мы поднесем Ундораргиру неприятный сюрприз. Хорошо бы послать людей и в империи, но им сейчас явно не до нас. За горцев я ручаюсь…

— Ты уверен?

— Уверен, у меня в тысяче есть младший сын тамошнего вождя. Из наемной охраны каравана, захваченного шаркаанами. Он тогда две стрелы в плечо поймал, один из соплеменников и остался.

— Слушай, как ты все успел?! — едва не всплеснул руками майор. Но сдержался и вместо этого важно ответил: — Ладно, буду думать, как это лучше обставить. Какая помощь требуется тебе, тысячник? Проводники, карты? Может быть, тебе добавить людей? Я свяжусь с Лыковым. Сделаю, что смогу!

— Людей пока хватает. Я отберу сам. Самое меньшее, что понадобится, это отряд в пять сотен сабель. И проводники у нас есть, хотя если имеются на примете надежные люди, знающие те края, то, конечно, скажем спасибо. И хорошо, если бы нам дали с собой пару фляжек «судного зелья»… Иногда очень важно быстро узнать правду, а каленое железо помогает не всегда…

— Что ж, попробую. — Макеев подумал, что с этим будет нелегко.

Средство, развязывавшее людям языки, умели приготовить очень немногие маги — тем более что при малейшей ошибке оно становится непригодным к употреблению.

— Все?

— Нет, мне нужно еще кое-что… — Камр несколько секунд раздумывал, а потом решился: — Арсаардар, мне нужны твои стрелки с настоящим оружием. Без них мы не справимся. Человек двадцать — тридцать из тех, кто хорошо держится в седле, а не как мешок с… — Адай проглотил крепкое словцо. — И хотя бы один пулемет с боезапасом. Каков твой ответ, вождь?

Майор Макеев еще что-то взвешивал, пытаясь найти изъян в идеях безграмотного варвара, когда князь Сантор Макхей его опередил:

— Согласен с тобой, тысячник. Будут и запасы и люди. Когда ты думаешь выступить?

— К моменту, когда шаркааны начнут вырубать кочевья ханши Ильгиз, я должен быть готов, — по-военному коротко ответил Камр. — Значит, через одну, край полторы луны отряд должен быть снаряжен…

«Месяц с небольшим», — перевел градоначальник в более привычные единицы времени.

— Да, и я думаю, что об этом разговоре никто не должен знать, — предупредил Адай. — Пусть для всех ты формируешь особый ударный полк для помощи союзным ханам. Я все сказал…

— Понимаю… — кивнул Макеев в некотором раздумье. — Иди и приступай…

Сейчас он подумал, а не поторопился ли, отдавая землян под командование аборигена? Само собой, такое бывало. Но одно дело сержант в городском патруле, и другое — подчинить местному тысячнику целый взвод? Над бойцами которого Адай будет иметь право жизни и смерти, как и положено командиру в бою. Но не отрабатывать же назад?

И еще — мысль вполне княжеская и совсем не земная. Что у него под носом этот человек создал не то что независимое войсковое подразделение, но и ту самую тайную службу, которой у них толком не было. Со своей агентурой, системой сбора информации и даже чем-то вроде штаба и аналитического отдела. Надо же, «мы с товарищами подумали»… Нет, в Адае он не сомневался, а вот насколько надежны эти самые «товарищи»? Надо бы проверить, да не до этого…

Тысячник вежливо поклонился, вставая с кресла, и уже уходил.

— Стой! — Что-то заставило Макеева, когда Камр уже взялся за ручку двери, задать тысячнику вопрос, над которым он сам долго мучился: — Скажи, ты веришь, друг, что мы победим?

— Разве бы я воевал, если бы не верил? — улыбнулся воин, пожав плечами.

— А что, если… Если все-таки Тхан-Такх падет? Что нам делать в этом случае? Может, подскажешь, дружище, ты ж башковитый…

— Нет. — Голос Камра звучал уверенно. — Я с товарищами прикинул кое-что… В этом году княжество устоит.

— Вишь ты как, — протянул Макеев. — Прикинули они.

— Все верно, — заверил тысячник. — У шаркаанов не хватит сил, чтобы сокрушить империю одним ударом. Значит, в этом году Ундораргир не пришлет сюда ни одного лишнего тумена. Рамге придется обходиться тем, что у него есть. А в следующем году… В следующем году шаркааны будут или добивать империю, или зализывать раны. Вот года через три-четыре… Но опять же тут уж как боги рассудят и предки помогут. А Ундораргир, как бы ни был могуч, двумя делами одновременно заниматься не может. Да и с Эуденоскарриандом непонятно как выйдет. Ну кинут они на них орду в сто с лишним тысяч. Так император Балуг, не особо напрягаясь, не меньше выставит. А если шаркааны проиграют, то многие, находящиеся даже у самого трона Владыки Окоема, вспомнят, что шаркаанами они стали недавно…

Княжество Ильмангор. Город Аринам

Прием прошел великолепно.

Тамир Савингар, князь Аринамский, по крайней мере, был вполне доволен. Несмотря даже на то, что сразу после второй перемены блюд государь третьего по величине приграничного вассала империи Эуденоскаррианд почувствовал себя не вполне хорошо — тяжелая изжога и боль в испорченном (яд миснийского отравителя три года тому назад) желудке.

В результате, хотя повара как всегда блеснули своим искусством, а к услугам пирующих были экзотические специи и сложные соусы, острые приправы и тонкие вина, — владыка был вынужден ограничиваться вареной курицей и зеленью.

Но, в конце концов, он, в отличие от дворцовых прихлебателей, явился на пиршество не для того, чтобы жрать и пьянствовать — политика.

И с этой стороны все было как нельзя лучше.

Делегация вождей из северных предгорий, притом что упилась, что называется, в дугу, не поломала мебель и не гонялась за гостями с топорами. Напротив, волосатые здоровяки помирились с кровными врагами из Лесистого Порубежья.

Цетехтские купцы по старинному обычаю, велящему по осени одаривать сюзерена, преподнесли князю и казне очередное доброхотное пожертвование — сто тысяч золотом в имперской монете сверх податей (а все плакались и жаловались на бедность, мол, война в Степи подкосила торговлю).

Правда, его сын так и не посмотрел в сторону нареченной невесты, дочери военного министра княжества, прекрасной Шалы. Но тут уж ничего и не поделаешь. Последний из живых сыновей князя, принц Сан, по капризу богов или благодаря козням демонов, равнодушен к женской красоте, зато сходит с ума по смазливым юнцам.

Князь давно смирился с тем, что его младший не такой, как все. В древние, уже былинные времена таких иногда убивали, и чаще именноизобличившие отцы. Но ныне изменились времена, да и как убить последнего продолжателя рода. Вот и женит его. Скоро, дадут боги, и внуки пойдут. Ведь закон суров, и не женатый, не имеющий наследников достигший двадцати лет принц не может вступить на престол после смерти отца. Тамир достиг тех лет, когда смерть становится все ближе. Ну не оставлять же трон племяннику Рисору только потому, что у того трое детей?!

Конечно, пришлось уговаривать не только сына, но и отца невесты. Грубоватый, но верный верховный воевода Турод впервые готов был ослушаться княжего приказа. Однако теперь все сладилось — девчонка еще плачет, но когда это бабьи слезы брались во внимание…

— Мой государь… — К нему склонился его постельничий, Кэсль. — Прикажете ли, чтобы кто-то из женской прислуги остался на ночь… на какой-нибудь случай?

— Никого, — поморщился князь. — Ты забыл, сегодня меня будут лечить эти треклятые имперские коновалы! Может быть, завтра…

— Простите, запамятовал, — угодливо кивнул слуга.

— Прощаю. Но вообще, что-то ты отлыниваешь, старина, за делами плохо смотришь… Ты ж знаешь, я люблю, чтобы мне прислуживали молоденькие да свеженькие девчонки, а у тебя там сплошь старухи чуть не двадцатилетние… — гоготнул господин Аринама. — Кстати, у тебя вроде дочка младшая… — вдруг словно спохватился князь. — Ей двенадцать, кажись, будет? Определял бы, что ли, на работу уже, а то в поварне помогать некому — главный кухарь перед каждым пиром все жалуется.

Он выразительно подмигнул старому слуге.

— О, владыка, — склонился тот в угодливом полупоклоне, — но Риванна не так чтобы красива и не особо прилежна в работах…

— Господину врешь? — фыркнул князь. — Видел я твою Риванну. Персик персиком, вся в мать-покойницу. Эх, проглядел я в свое время… Ладно, — махнул он рукой, — я не тороплю, но и особо не тяни…

Если бы князь был внимательнее, а в коридоре было посветлее, он бы, возможно, обратил внимание на то, как крысиные глазки старого верного холуя уж очень нехорошо блеснули после этих слов, или отметил бы какую-то змеиную улыбочку на бескровных губах Кэсля. Но Тамир был утомлен, измучен несварением желудка, да и вообще постельничий для него давно стал чем-то вроде говорящей мебели.

Князь прошел в свои покои, освещенные не свечами или лампионами, а дорогими и редкими «холодными огнями». Тут его уже ждали — два старичка-лекаря в долгополых хламидах традиционной для ученого сословия империи оранжево-красной расцветки. На вид очень старенькие, с лицами, как печеные яблоки, видом напоминавшие страшноватых обезьянок в мантиях. Но зато явно знающие свое дело, раз их до сих пор не пришибли пациенты.

В опочивальне стоял острый едкий дух снадобий, так что Тамир поморщился.

Тяжело опустившись на специально принесенный для этого топчан, застеленный мягкой тщательно выделанной кожей, он принялся разуваться. По старой солдатской привычке монарх редко прибегал к помощи слуг, предпочитая облачаться и разоблачаться сам. Перебитые когда-то ударом цепного молота пальцы никак не могли справиться со шнуровкой пурпурных сапог.

— Позвольте вам помочь, мой государь, — угодливо кивнул постельничий, опускаясь на колени.

— Оставь. — Тамир стряхнул руку Кэсля. — Я еще не настолько одряхлел! Еще тебе внуков заделаю! Иди-ка ты, братец, вон. Потом позову…

— Простите, владыка, — угодливо склонился слуга, и вновь на дне его мутных глазок сверкнуло что-то такое недоброе.

Раздевшись, Тамир лег на кушетку, и лекари принялись колдовать над уже одряхлевшим, хотя и крепким еще телом старого вояки, за свои сорок без малого лет царствования пережившего двадцать войн — больших и малых.

В колени и живот, а также в пах втерли мазь из каменных банок, потом окурили дымом каких-то палочек. Затем князя облачили в рубашку и порты из плотного льна, пропитанные ароматным лечебным маслом, и такие же чулки. Почтительно уложив на кровать, они завершили процедуру, надев тоже пропитанную снадобьем глухую маску с прорезями для рта и носа, напоминающую ту, что в некоторых странах Аргуэрлайла носили заплечных дел мастера.

Кожу слизисто холодило пахучее масло. Князь поморщился. Он предпочел бы сомнительным услугам этих имперских гостей помощь привычных служительниц Богини Жизни. Но, увы, Аринамский Дом Грайни, самый большой в этой части мира, отказал в помощи своему государю и благодетелю. А всего-то стоило пощупать за попку молоденькую ученицу, явившуюся с очередными снадобьями. Да что он, сдурел покуситься на «зеленую»? Не собирался он никого насиловать! Ну показалось ему, что девочка не против пошалить, хотел ожерелье подарить. Все же знают, что грайниткам хотя и нельзя вступать в брак, но вот развлекаться с мужчинами очень даже не возбраняется. Он же даже заплатил штраф!

Наконец, все процедуры были проделаны, и медикусы покинули опочивальню князя.

Он сомкнул глаза, стараясь дышать ртом, и задремал. Через два часа придут лекари, освободят от целебных одеяний и напоят мерзкими микстурами. А потом постельничий уложит его спать, обтерев тело губкой с уксусом.

Князь задремал.

Проснулся он резко и неожиданно, сразу, без переходов. От чужого присутствия.

Тамир пожалел, что меч, по старому обычаю находящийся в особой стойке в голове кровати, слишком далеко…

Но это оказался всего лишь Кэсль, зачем-то явившийся раньше. Поклонившись, он принялся зачем-то разжигать расставленные в нишах лампады.

— Эй, старина! — пробурчал из-под маски Савингар. — Ты какого… нетварьего приперся?

— Мой государь, — привычно угодливо поклонился тот, — лекари сказали, что следует возжечь лампады с особыми благовониями, дабы лечение дало наилучший результат!

— Не припомню что-то, — раздраженно хмыкнул Тамир. — Ну ладно, давай, шевелись…

Дальше произошло вот что.

Остановившись напротив ложа великого князя и своего государя, а также родственника в четвертом колене, ибо происходил род потомственного слуги Кэсля от сына замковой прачки, которую между делом обрюхатил прапрадед все еще царствующего монарха, постельничий двора разжег все три фитиля очередной лампады — бронзовой, яйцевидной, гладкой, основательного веса. Но вместо того, чтобы поставить ее в выложенную белой смальтой световую нишу, секунду-другую подержал на ладони, словно выверяя тяжесть — нет ли недолива горючего нерадивым ламповщиком.

В эти мгновения он думал вовсе не о том, что сейчас сделает. И не о дочке — любимом дитяти, последнем, что еще было в его не такой уж радостной и легкой жизни холопа знатных людей, к которой тянул похотливые руки его господин и ради которой он и влез во все это дело.

Почему-то он вспомнил, как в годы, когда он, еще будучи мальчиком на посылках при прежнем постельничем, слышал от княжеского эконома, что лампы делаются вот такой формы, чтобы мыши не могли залезать в них и выпивать масло, а соскальзывали с гладких ровных боков.

Он еще думал об этом, когда взмах его руки отправил светильник в короткий полет.

Расплескиваясь в полете, чистейшее масло полыхнуло на фитилях, и через секунду импровизированный зажигательный снаряд попал прямиком в голову монарху.

В считаные мгновения вся верхняя половина тела Тамира обратилась в плюющийся синеватыми искрами огромный факел. На снадобья эуденоскарриандских медиков традиционно шло лучшее оливковое масло — и горело оно тоже отлично.

Рыча и завывая, князь вскочил с ложа, должно быть пытаясь позвать на помощь, но терзаемое дикой болью горло сумело исторгнуть лишь отчаянное:

— А-а-а-а!

Уже весь объятый пламенем с ног до головы, он шагнул раз, другой и опрокинул на ковер медную лохань, в которой медики обычно замачивали целебное одеяние, ставшее ныне смертоносным.

И лишь тогда постельничий ринулся к дверям:

— Стража! Стража, ко мне! Спасайте князя!

Гвардейцы отшвырнули с дороги заполошно метавшегося и вопящего слугу и влетели в опочивальню, но тут же выскочили обратно, объятые ужасом, — перед ними встал грозно гудящий огонь.

Пылали покои, занимались перекрытия, горели деревянные полы, метались люди…

Огонь разгорался, несмотря на бестолковые попытки полусонных, бегающих туда-сюда и ничего не понимающих служителей и гвардейцев залить огонь водой из вдруг иссякшего водопровода. Потом кто-то крикнул, что принц Сан убит, но это мало кто услышал.

Далее некто заорал, что надо сообщить наследнику Рисору, а другие в ответ, что Рисора надо прикончить, ибо он все это и устроил.

Затем с отблесками разгорающегося пламени смешалось зарево от встающих в городе пожаров…

Аринам пылал и умирал. Город, который считался удивительной жемчужиной всего северо-востока и ничем не уступал даже своим собратьям в империи, ныне выглядел как храбрый воин, получивший неожиданный подлый удар в спину. И теперь корчился от боли, ничего не понимая, и кричал голосами своих жителей и ревом огня о помощи.

Враги пришли в безлунную ночь, а ворота города им открыли предатели из пришлых беженцев, искавших спасения, но навлекших беду на приютивших их горожан.

Если бы этот город посетил кто-то из землян, он бы сравнил Аринам с Вавилоном.

Скопище людей разной крови, веры и обычаев, смешение архитектурных стилей и языков. Столица государства, лежащего на перекрестке древних путей народов, с востока на запад и с севера на юг, где найдет себе приют каждый. Место, где беглый и ищущий убежища человек, независимо от того, кем он был в прошлом, сможет обрести дом, лишь бы не нарушал закона да платил подати в казну…

С давних времен, каждые триста — четыреста лет, в эти места из бескрайних степных просторов выплескивалось либо нашествие, либо бегство от нашествия, но всякий раз беглецы либо завоеватели стремились отхватить кусок земли для себя. Бежали рабы и знатные нукеры, изгои и вчерашние победители. Оседали разноязыкие рабы, наемники, торговцы, а случалось целые роды и племена искали спасения под щитом какого-то сильного государства. Именно такой державой был Ильмангор, по размеру и богатству опережавший многие королевства, хотя до сих пор числившийся на картах и в посольских свитках великим княжеством — как полтысячелетия назад, когда его столица была скопищем деревянных изб, обнесенных земляным валом.

Проходили года, десятилетия, века и тысячелетия, исчезали народы, стиралась сама память о них, но Аринам стоял. Случались времена, когда он находился под пятой захватчиков, случалось так, что шли кровавые смуты, менялись от кинжала и яда династии, но все уходило, а княжество оставалось.

И вот теперь город тороватых купцов, искусных ремесленников, целителей, магов и мудрецов корчился в огне, истекая кровью.

Последний раз такое было тут сорок четыре года назад. Тогда прежний великий князь Ларвин скоропостижно умер, не оставив завещания, и на престол оказалось сразу три претендента — Квердо, великолепный воин, но запойный пьяница, ничем не примечательный Боломин и умерший в эту ночь Тамир.

Все права на престол были у Квердо, но тот не имел потомства мужского пола, от двух жен прижив семерых дочерей, вторым шел Боломин и только третьим — Тамир.

Советники умершего Ларвина совещались всю ночь и поутру решили, что лучше отдать трон Тамиру, но тут свое слово сказала гвардия. Еще та, прежняя — Тигры Скал. Собравшись на сходку и вылакав все вино из дворцовых запасов, они порешили, что следующим князем станет любезный им Квердо, а наследником мужского пола, дабы не попрать обычаев, станет Боломин.

Но на пятую ночь, когда народ как раз закончил праздновать восшествие на престол нового повелителя, к городу подошли отряды наемных горцев. Войска, должные охранять границы, пропустили их без препятствий, ибо у всех отрядов была грамота с печатью, утверждавшая, что их наняли купцы по дозволению князя Ларвина. А городская стража была частью куплена, а частью перебита теми, кто уже ждал, затаившись, своего часа.

Почти без боя войдя во дворец, горцы умертвили еще пьяных гвардейцев, Квердо и на всякий случай всех его жен и дочерей, а также Боломина. На следующий день Тамир погреб в семейном некрополе их тела, обгорелые до неузнаваемости, потому как горцы ухитрились поджечь дворец, и половина их при этом тоже сгорела. Но по слухам, долго еще украдкой передававшимся между подданными Тамира, Боломин уцелел и воспитывается в некоем лесном племени, ждет нужного часа и готовится вернуть трон своего предка. Об этом почти забыли, а зря…

Снова, как и сорок лет назад, ворота светлейшего и сиятельного Аринама распахнулись, и в столицу ворвались орды дикарей, готовых убивать всех — за золото и просто, чтобы меч без дела не ржавел. И закипела кровавая резня по всему Аринаму.

Только теперь захватчики и их местные пособники громко орали, что-де долго ждавший Боломин по благословению богов возвращает свой трон.

Орта Атэнни, известная также как Молниеносные, в полном составе торчала перед распахнутыми воротами.

Сотня всадников и триста пятьдесят пехотинцев под началом капитана Зору Атэнни по кличке Джерид были одной из лучших частей в армии княжества. Пехота — арбалетчики, ни один из которых не мазал с трехсот шагов в ростовую мишень… Кавалеристы были хорошо вооружены, имели полный доспех, за который Атэнни доплатил из своего кармана.

Луки за спиной, мечи в ножнах. Блики пожаров и бледные отсветы луны танцевали на отполированных наручах, шлемах и кирасах.

Позади них верхом на кобылках попроще сидели панцирники. Сейчас им следовало спешиться и, оставив скакунов на коноводов, отправиться следом за кавалеристами. Но капитан медлил, хотя по испуганному воплю примчавшегося верхом церемониймейстера поднял свою часть по тревоге. Минимум, что могло ему грозить, если дело повернется не так, — позорное изгнание со службы как дурака и паникера. Но Атэнни был жителем столицы и гордым человеком, и слова клятвы были для него не пустым звуком.

Потом он решительно взмахнул рукой, и солдаты стали спрыгивать с коней. Под звуки боя и треск пожаров они вошли в город. Вошли в полной темноте, и Атэнни обрадовался, что успел захватить с собой факелы.

Новомодных уличных фонарей, обязанность поставлять масло для коих купцы норовят перекинуть друг на друга, тут не было. Разве что возле кабаков горели костры, у которых обычно бродяги и просто бедняки жарили требуху, запивая дешевым пойлом. Однако сейчас улицы были пусты.

Где-то дальше, в Верхнем городе что-то горело, но тут царило прямо-таки кладбищенское безмолвие.

Уже неподалеку от площади Быка наткнулись на двоих стражников, лежащих в лужах собственной крови.

— Гляди-ка, — полусотник Урвас указал на одного стражника. — Вроде живой еще.

Действительно, один еще дышал. Хотя было понятно, что не жилец. Все кишки наружу, и их содержимое смешалось с кровью. С такими ранами можно еще какое-то время промучиться, но выжить — нет, даже сильнейшая магия не поможет. Тяжко будет умирать стражник.

— Что происходит? — Атэнни наклонился к умирающему стражнику, седоусому уже мужику лет под сорок. — Кто вас?

— Н… знайу-у, — выдохнул тот. — Бунт в хор-роде, хосподин офицер… Помогите, больно мне, горю весь. Помоги, капитан… — повторил он.

Атэнни без слов понял, чего от него хочет этот старый вояка, судя по шраму на шее побывавший в настоящем деле.

Он кивнул десятнику Крозу, и тот, вытащив стилет, присел возле тела. Мгновение примеривался, а потом ударил стражника в висок. Тот, дернувшись, мгновенно умер.

— Слышали? — спросил Атэнни обступивших его офицеров, пока Кроз вытирал стилет о куртку стражника.

— Да, — ответил командующий пехотой сотник Пункар.

— Сейчас вы выдвигаетесь к Дарамангской площади. Кавалерия остается тут, а я разведаю путь к цитадели…

— Один?

— Да! Исполнять!

И тронул коня шпорами.

Капитан всегда считал, что прежде чем лезть в драку, надо попытаться понять намерения противника и определиться с обстановкой. А кто сделает это лучше командира? Никогда нельзя предугадать, чем кончится драка, зато очень легко понять, что немного пользы будет князю и товарищам после того, как тебе снесут голову. Он высвободил ноги из стремян, чтобы иметь возможность быстро спрыгнуть с лошади.

У выхода из переулка его уже ждали. Четыре крепких вооруженных бойца, явно не армейцы. Огненные блики плясали на их кольчугах и лишенных гербов щитах.

«Наемники!» — констатировал Джерид.

— Эй, солдат, слезай с коня. Не тебе, шакалу княжескому, за объедки сдохнуть готовому, на таком красавце ездить.

— Это кто ж такой храбрый разговорился? — осведомился Джерид. — Кто смерти не боится?

— Это говорю тебе я, Марок Волчий Зуб, сын Равга.

— А ежели я не отдам? — с ухмылкой процедил воин.

— Ха! — Марок рассмеялся. — Здесь теперь наша власть! Будешь сопротивляться, убьем тебя, и тушку твою сожрут собаки! А то, что останется, скинут в помойную яму. — И затем сказал нечто, озадачившее гвардейца: — Знаешь ли ты, что благородный, законный государь Боломин вернул себе трон, а узурпатор Тамир и его сын умерщвлены за свои преступления? Отдай коня, оружие, деньги, если есть, и можешь идти на все четыре стороны.

— Ладно, — усмехнулся капитан, решив пропустить мимо ушей бред про какого-то вернувшегося наследника, которому должно быть сейчас сильно за семьдесят, буде он жив. — Раз законный государь…

Он протянул вперед правую руку, отвлекая внимание, а в следующий миг подцепил указательным пальцем левой руки из ножен палаш, с силой выдернул его, перехватил ладонью и рубанул головореза в глубоком выпаде справа по шее. Удар этот был всегда смертелен, рассекая яремную вену.

Спутники покойного сына Равга подобного не ожидали и застыли в замешательстве — обоерукого бойца им, видать, встречать в жизни не приходилось. Всего лишь на считаные секунды замерли. А Джерид, подбодрив верного Кузнечика ударами в бока и криком, помчался на них. Среагировать они не успели, одного капитан сшиб скакуном, а второго срубил.

Предстояло вернуться к своим, предварительно разведав дорогу.

— Капитан!

Заслышав знакомый голос, он обернулся.

Его догоняли четверо всадников, в которых Джерид узнал своих подчиненных.

— Кто велел? — грозно насупился предводитель Молниеносных.

Но больше для вида. На самом деле он испытал облегчение. Идея сунуться в разведку в одиночку, похоже, была не совсем удачной.

— Так это, — виновато шмыгнул носом иолу сотник Урвас, — господин Пункар распорядились.

— Вот я ему задам взбучку, когда вернемся, — пообещал Зору Атэнни и скомандовал: — За мной, вперед.

В это время воины Молниеносной также подверглись нападению.

Сразу двое наемников бросились на Пункара. Тот, заняв удобную позицию, скривил рот в отвратительной улыбке, ожидая приближения противников. Выбрав удачный момент, он рванулся вперед, и его секира, блеснув серебром в сполохах пожара, глубоко вошла в грудь первого наемника. Тяжелое стальное топорище с ужасным хрустом погрузилось глубоко в тело, рухнувшее наземь под сокрушительным ударом. Сотник рывком высвободил свое оружие, фонтанчик крови и обломки костей полетели в воздух.

Меч второго наемника, описав широкую дугу, устремился к горлу латника. В последнюю секунду тот уклонился от удара, и его секира со свистом пронеслась у ног нападавшего. Наемник отпрыгнул назад, и выпад не достиг цели. Пункар едва не упал, но устоял и, выпрямившись, начал лениво размахивать перед собой оружием. Наемник отступал, опасливо выглядывая из-за края щита. Латник сделал обманное движение влево, а затем сразу же бросился вперед, на растерявшегося врага. Секира взметнулась и сразу же обрушилась вниз, раскроив щит и ключицу наемника, войдя ему глубоко в грудь. Оба противника рухнули наземь, но поднялся только один Пункар, весь перепачканный кровью своего врага. Повернувшись, Пункар увидел, как первый наемник, пошатываясь, поднялся на ноги, держась за прорубленные ребра и опираясь на свой меч. Изо рта и носа у него лилась кровь, он злобно оскалил зубы. Офицер похолодел. Когда человек знает, что все равно умрет, нет противника опаснее. А когда он может драться с такими ранами, то вдвойне.

В следующую секунду, страшно хрипя, горец сделал выпад, метя в бедро противнику — удар не очень легко парировать, а рана обычно опасная. Но Пункар отбил клинок обухом секиры. Рукоять меча вывернулась из ладони умирающего, и он еще успел увидеть свое взлетевшее в воздух оружие, прежде чем секира Пункара вонзилась ему в темя. Бездыханный наемник упал на землю.

Его соседа атаковал кряжистый бородач в рогатом шлеме — кто-то из варваров Серого моря, неведомыми ветрами судьбы занесенный в Ильмангор. Он неутомимо, как молотобоец, молотил секирой по щиту. Гвардеец уже явно выдыхался.

Пункару хватило секунды, чтобы, сорвав плащ, набросить его противнику товарища на голову, ослепив и ошеломив. Наемник бешено задергался, пытаясь сбросить с себя тяжелую плотную материю, но боец не мешкая пронзил его насквозь.

Сталь зазвенела о сталь — наемники смело отражали атаку. Новый противник принял удары Пункара на щит, да не просто подставляя дубовый кругляш под сталь, а ловко доворачивая в последний момент так, что лезвие соскакивало по оковке.

Улучив момент, он атаковал сам, отводя щитом боевой топор и нанося колющие удары мечом над самой кромкой щита. Горец наседал, и его противнику приходилось отступать, но промахов он не совершал. Правильный бой рассыпался на множество схваток по три, по пять человек, и Пункар мысленно провозгласил хвалу своему командиру. Тот не пренебрегал мелкими одиночными боями, как другие, по имперской моде отдававшие преимущество строю и слаженности.

Теперь их это выручало…

Однако все равно горцы пока одерживали верх.

Воющий, орущий, матерящийся и богохульствующий, наверное, на половине языков Аргуэрлайла клубок дерущихся медленно смещался по Гончарной улице к площади.

Вот уже впереди барьер из поставленных набок телег, возле которого суетятся люди в блестящих плащах.

— Ложись! — заорал кто-то со стороны импровизированной баррикады. — Ложитесь, парни!

Гвардейцы, ничего не понимая, ошалело вертели головами. Иные чуть не пропустили вражеский клинок.

— Э-ге-ге! — На борт телеги вскочил здоровяк, в котором отступающие узнали заместителя начальника гарнизона, тысячника Риламму.

— Ложись, мудаки! — размахивая арбалетом, зарычал он повелительно.

И солдаты инстинктивно подчинились команде, пусть и не все.

Падая, Пункар подумал, что сейчас последует арбалетный залп в упор или, чем черт не шутит, магическая атака.

Но случилось иное. Послышались хлопки как от удара полудюжины бичей, и над головами солдат пронеслись пахнущие нефтяной гарью огненные языки.

Огненный плевок угодил нескольким наемникам в грудь, и в одну секунду пламя, охватившее их одежду, обожгло им лица. Наемники завопили и, побросав мечи, принялись кататься по мостовой, пытаясь сбивать пламя. Огонь яростно пожирал еще живую плоть. Поручик быстро осмотрелся вокруг. Враги оказались обращены в бегство — видать, решили, что по ним ударили неведомой магией.

Но латник знал, что тысячник Риламма догадался использовать оружие, которым княжество обзавелось по имперскому образцу.

Особые сифоны для метания огня с помощью мехов и грохочущих вспышек.

Медные трубы с заглушенным концом и специальным резервуаром в нем, где над нефтью или скипидаром образуется полость, заполненная воздухом. Этот-то конец нагревали в особой жаровне, а потом поджигали получившуюся смесь сквозь маленькое, как булавочный укол, отверстие — и вспышка с громом и дымом выплевывала горящую смесь на врага. Неудобные в правильном бою, в чистом поле, они были очень хороши при обороне редутов, крепостей и укрепленных лагерей. Само собой, штука послабее магии, но ведь боевых магов на всех не напасешься.

Воспользовавшись передышкой, панцирники отошли за баррикаду из телег, где возились огнеметчики из числа особого осадного отряда. И вовремя — с той стороны послышались вопли и лязг железа.

Затем двое обычных на вид солдат выскочили вперед, вычерчивая непонятные знаки горящими головнями прямо в воздухе.

В лица защитников города ударил горячий ветер, что-то бухнуло, враги завопили на разные голоса. Наверное, отбитая магия хлестнула по ним откатом.

А товарищи уже уносили потерявших сознание боевых магов к стене, где стонали раненые.

Новая атака…

Вояки Риламмы высунули за баррикаду большую толстую трубу из листов свернутой слюды, с казенной части которой был подвешен на цепях закрытый котел, судя по переливающимся из-под крышки синеватым огонькам, заполненным раскаленными угольями. И когда враг уже был совсем близко, деловитые мастера осадных машин присоединили к трубе большие мехи и стали их качать. И в лица атакующим ударил настоящий огненный вихрь. Те, само собой, не могли этого выдержать и бежали.

Вслед им полетели глиняные шарики с привязанным фитилем, набитые смолой, серой и паклей — горе тому, в которого попадал такой. Хрупкая глина разбивалась о панцирь или шлем, липкая горящая жижа растекалась по одежде и телу, и жертва умирала. Если везло — сразу, если нет — помучившись от страшных ожогов еще какое-то время.

«Не зря все-таки, — подумал Пункар, глядя на радостно колотящих палашами в щиты товарищей, — несколько раз короли пытались договориться о том, чтобы в бою было запрещено пользоваться огнем, помимо магического. А толку?»

Но времени особо обдумывать эту мысль не было. Импровизированный отряд городского военачальника устремился вперед, на выручку цитадели и Верхнего города.

Уже шагах в трехстах от баррикады и осадников, на площади Старого Мясного Рынка, прозванного в народе многозначительно Крысиным, их ждали…

Человек пятьсот с копьями и, что хуже всего, спешенные кочевники, державшие луки наготове. Их было не так много, но каждый наверняка не менее чем семистрельный, то есть выпускает седьмую стрелу, когда первая попадает в цель.

— Арбалеты! — взревел тысячник.

Ряд латников рухнул на колени, а второй остался стоять, каждый из стрелков встал в «стремя», натягивая хитрую механику весом собственного тела — с такими машинками мог обращаться даже юнец или женщина.

Слитно хлопнули тетивы, и арбалетные стрелы, покинув ложа, с визгом обрушились на горцев.

В плотно сжатой домами толпе почти каждый болт нашел свою жертву. Враги падали под ноги друг другу, хотя многие продолжали бежать со стрелами в груди, пытаясь добраться до ненавистного врага. И слишком многим это удалось — крик перешел в яростный вой, когда панцирники, не успев зарядить во второй раз арбалеты, вынуждены были сойтись в рукопашной со свирепыми варварами. Больше полутора сотен горцев набежало на латников.

— Держать строй! Давить слева! Ровняй линию!

Из боковой улицы послышался слитный грохот.

Ободренные чужаки взревели, усилив натиск, но радость их была преждевременной. На выручку защитникам пришла тяжелая конница.

Это была конная сотня Алых камней — знаменитые далеко за пределами столицы Бешеные.

— Бешеные! Вперед! — Рука в латной перчатке опустилась, и кавалерия двинулась на врагов, метя во фланг.

Вмиг ситуация поменялась — опасный враг превратился в растерянную толпу.

Противник отхлынул в переулки, топча друг друга. Пункар видел, как некоторых чужаков притиснуло к каменным стенам домов, и они отчаянно пытались вырваться или падали под ноги бегущим. Кто-то принялся рубить двери, рассчитывая укрыться в домах и оттянуть неизбежный конец, но двери и ставни в этой части города были традиционно крепкими.

— Ломаем их, ребята! — приказал Пункар. — Давите, Молниеносные, давите!

По всему Верхнему городу, раскинувшемуся вокруг цитадели, шли бои. Наемников было много, гораздо больше, чем городских стражников, и доблестные блюстители закона после первых же потерь забаррикадировались в своих казармах. Впрочем, их только блокировали, поскольку не они были основной целью мятежников. Измыслившие измену дворяне и наемники, помогающие им, хлынули в замок князя.

Фальшивые офицеры городского гарнизона сразу же захватили ворота и перебили ничего не опасавшуюся стражу. В самом замке сил было немного. Три неполных сотни гвардейцев из полка Алые камни, полсотни баронов с севера со свитой (рубаки лихие, конечно, но немногочисленные), с десяток магов, это не считая прислуги, которая могла взяться за топоры и пики, но против пиратов, разбойников и наемников мало что умела. Правда, с ними был сам княжеский чародей — побывавший во многих сражениях вместе с Тамиром именитый боевой маг Коони Оррас с учениками. Но против них были тысячи мятежников, понимавших, что если они не победят сейчас, не захватят до утра дворец и все ворота столицы, то их раздавят. Ибо только в ближайших окрестностях стоят тридцать сотен латников, расквартированных за городом, на кормлении и постое у смердов.

Все решалось здесь и сейчас, и каждая сторона понимала это очень четко и ясно.

Пелена дыма становилась все плотнее. Пламя от множества пожаров превращало осень в жаркое лето. Воздух дрожал и тек над кровлями города, и в нем стремительно плыли, дрожали и ломались очертания дворцовых башен и храмовых куполов, словно бы злая магия разрушала основы мира. Северная часть города была потеряна. Дома горели до самой реки.

Пункар все еще слышал звуки сражения, но мятежники уже перегруппировывались, и теперь они займутся центром города.

Догадка его не обманула.

Не прошло и четверти часа, как налетчики атаковали неровный строй пикинеров.

В ряды нападающих полетели стрелы.

— Щиты! Щиты… — Луженая глотка командира выплеснула поток ядреной солдатской брани, и панцирники присели, выставив перед собой щиты. Один за другим падали раненые или убитые.

Вот перед строем показался первый враг и поймал грудью стрелу.

Но уже второй наступил на ползущего, царапающего землю в агонии товарища и с ревом устремился вперед. Топор отсек голову зазевавшемуся стражнику, разбросал брызги крови по сторонам, но на следующем взмахе врезался в умело подставленный щит латника. Враг взревел, поднял топор и умер — пика из второй шеренги ловко ужалила его в горло.

— Строй! Держать строй! — взревел Риламма, больше всего опасаясь, что его подчиненные растеряются и начнут разбегаться и прятаться.

Облаченные в доспехи горцы, словно поток реки, стремительно двигались на смельчаков с поднятыми секирами и грозным рыком.

— На! — Пункар вложил в удар всю силу, лезвие шривиджайской ковки разрубило закованную в сталь голову наемника почти до бровей.

Рядом с ним сражался десятник Кроз, отвечая на атаки точными скупыми ударами, почти каждый из которых достигал своей цели. В воздухе свистели стрелы…

— Сбоку! — крутанулся Кроз, едва избежав удара.

Из всех переулков уже выбегали отряды латников, появились на крышах лучники.

Враги лезли вперед с яростью нетварей, и Пункар подумал, что их, наверное, чем-то опоили.

Сражение длилось уже, кажется, целую вечность, постепенно их теснили по улице, зажимая в тупик между домами.

— Надо прорываться! — бросил он десятнику.

— Ку-уда?! — не поворачивая головы, провыл Кроз.

Его палаш со свистом рассекал воздух, вспарывая кожаные латы и подныривая под щиты…

— Ты решил загородить мне дорогу? — орал он. — Пошел прочь! Пшел, змея, я сказал! Зачем пришел сюда? Умереть? Ну умри, я разрешаю! Куда? Не уйдешь!

Пена летела у него изо рта, лицо заливала кровь. Вот, повергнув очередного горца, он наступил мертвецу на грудь, так что у того хрустнули ребра, и, подняв обеими руками клинок, вонзил его в уже остывающую плоть.

— К воротам!

— А ну с дороги!

Пункар широко размахнулся и прыгнул на строй наемников, те попятились назад, смешались, секира латника окрасилась кровью, в свете луны и пожаров казавшейся черной.

А потом глаза его увидели впереди нечто непонятное.

Толпу женщин.

Но не испуганную, а яростную и грозную.

И капитана Атэнни…

За полчаса до того. Лекарский квартал

Лошади били копытами и тревожно храпели. Всадники напряженно всматривались из-под шлемов в темноту. Капитан перевел отряд на рысь. Врагов пока не попадалось, лишь впереди время от времени мелькали какие-то тени — то ли обыватели, то ли мародеры, равно торопившиеся убраться с дороги Молниеносных.

Несколько раз в них из мрака или с крыши летели черепица и камни, и Атэнни жалел в очередной раз, что магов с ними нет. Оставалось надеяться, что вражеские чародеи, если такие есть, им не встретятся.

Потом из подворотни послышался истошный женский, даже скорее девчоночий крик.

Капитан хищно усмехнулся. Похоже, городские подонки решили, что пришло их время?

Что ж, они угадали, пришло их время… отправиться в нижние миры.

Высоко подняв факелы, разъезд подлетел к подворотне, скорее проулочку между домами с перекинутым над ним балконом.

Брови капитана чуть приподнялись — перед ним были три явно испуганные девчонки лет тринадцати. Причем в зеленых новеньких плащах, какие носили те, кто служил Подательнице Жизни. Одна буквально в обмороке висела на руках двух остальных.

Будь они постарше, Джерид бы решил, что девахи загуляли у кавалеров, и события просто застали их вдали от обители.

Но когда те наперебой начали тараторить, утирая слезы, насмешливую мысль как ветром сдуло.

По словам Кии, Тран и Зеов, они сбежали из Дома Грайни, осажденного какой-то непонятной бандой во главе с черными колдунами.

Они говорили еще что-то про какие-то переговоры с настоятельницей, но капитан их не слушал.

Подняв девчонок в седла, пятерка Молниеносных помчалась по темным улицам и закоулкам, ни о чем не думая…

Где-то там, впереди, неизвестные ублюдки собирались причинить вред будущим служительницам Жизни. Может быть, ученицы просто испугались, а у страха глаза велики, может, они чего-то не поняли, но выбора у Атэнни не было.

Вот и последний переулок перед приютом Грайни. Тут была школа для особо одаренных девушек, собранных сюда из мест очень далеких, а заодно один из приютов ковена Грайни для брошенных детей и сирот, в котором будущие целительницы проходили практическое обучение.

Подворье встретило их темнотой и молчанием.

Атэнни оглянулся на полусотника, и во взгляде опытного бойца прочел: «Похоже, опоздали».

— Приготовить луки… — бросил он, успокаивая себя.

Ворота были заперты, зато калитки не имелось, перед порогом валялась груда щепок, словно били тараном или чарами.

В свете догорающей масляной лампы было ясно видно, что живых здесь не осталось. Груда тел, совсем недавно бывших живыми и веселыми девчонками — аринамками, лисийками, тиролками и даже эуденоскарриандками (да, и из империи тоже приезжали сюда учиться).

Они лежали вповалку в одной огромной куче, как забитые поросята или кролики на бойне…

Спрыгнув с седел, отрешенно сидели приведшие их сюда девушки, всхлипывая, хватая за руки то одну, то другую товарку, словно проверяя, живы ли они.

Позади Атэнни кто-то разрыдался. Он медленно повернулся. Плакал десятник Ойги — здоровый, полуседой уже мужик. Была ли у него тут дочка или родственница, или же просто его потрясло до глубины души неслыханное злодейство?

Сколько они стояли так, капитан не помнил. Скорее всего недолго.

Потом двор заполнился рыдающими или, наоборот, — отрешенно молчащими женщинами — старыми и молодыми, в одинаковых зеленых плащах.

К коню Атэнни подошла высокая худая старуха.

— Прости, святая мать, — произнес он одними губами… — Мы не успели… не знали.

— Не время, воин, — каркнула она в ответ, и лишь с большим трудом можно было заметить, каким трудом дается Старшей ковена ее спокойствие. — Нам нужно покарать убийц и остановить зло. Ну быстрее. Или хочешь опоздать второй раз?

Летучий отряд капитана Атэнни прорвался в цитадель как раз вовремя, так как единственным местом, которое еще удерживали сторонники прежней власти, была главная башня и подступы к ней. Мятежникам оставалось совсем немного дожать обороняющихся, и победа была бы за ними.

И вот тут выяснилось кое-что неожиданное и нехорошее…

Жрицы почувствовали что-то неладное еще на подходе к воротам, и одна из них громко выкрикнула:

— Черная сила! Сила Черной Луны! Чую!

И упала замертво.

Почти сразу жрицы запели гимн на незнакомом языке и, дружно печатая шаг, как настоящие гвардейцы на параде, двинулись вперед. Атэнни и его латникам оставалось только следовать позади и наблюдать. И невидимая волна начала валить мятежников, как хорошо пущенная бита — кегли в игре рам-рум. И те побежали перед ликом неведомого колдовства.

Жрицы, как будто не видя этого, все так же размеренно шагали под свой монотонный гимн и вступили в замок.

А потом строй служительниц Грайни резко, словно по команде, остановился. У самых ворот дворца, держась за руки, стояли с дюжину мужчин в черных мешковатых хламидах. Жрицы при виде врагов ничем не выдали своих чувств.

Они лишь окружили слуг Тьмы полумесяцем и остановились.

На всей территории замка бой прекратился.

Не мечи, стрелы и огнеметы решали, кому властвовать в этом городе и в этой земле, но магия.

Между тем обе стороны — жрицы Грайни и те, кто стоял против них, по-прежнему замерли без движения. Никто из них не шевелился. Только выставленные перед собой ладони и сверлящие противника ненавидящие взгляды. Но даже те, кто магией не владел, без труда могли оценить происходящее сейчас, когда несколько неведомых чародеев удерживали полсотни магичек не самого низкого ранга.

Атэнни и полусотник Урвас ничего не видели, но, как люди осведомленные, догадывались — сейчас дочери Подательницы Жизни пустили в ход самые тайные и запретные из своих знаний. Те, из страха перед которыми даже самый черный злодей-правитель и самый отчаянный головорез останавливались у врат обителей Зеленой Девы. И видать, знания эти были велики и обширны, раз противники грайниток не пытались использовать боевую магию.

Какое-то время ничего не происходило. Неожиданно воздух как будто задрожал, потяжелел, и нечто невидимое, но физически ощутимое устремилось в сторону незваных гостей.

Через пару мгновений от людей в черных хламидах остались только костяки в обрывках истлевшей ткани да немалых размеров лужа зловонной жижи, растекающейся по каменным плитам.

А почти все жрицы буквально попадали с ног.

— Что это было? — зажимая нос, пробормотал Урвас.

— Откуда я знаю, — следуя примеру подчиненного, ответил Джерид. — Достопочтенных женщин спроси, только они не ответят.

— Главное, мы победили?

— Победили, — кивнул капитан.

Действительно, потрясенные бунтовщики выползали на площадь и кидали на землю оружие.

Иные подходили к жрицам Грайни и падали на колени.

Пару человек горожане зарубили на месте, но потом, повинуясь окрикам старших, принялись вязать и сгонять в толпу не сопротивлявшихся головорезов.

В окружении уцелевших гвардейцев и Алых камней наследник престола, а ныне уже великий князь Рисор, широкоплечий брюнет лет чуть за тридцать, вышел из дворца.

Подойдя к пришедшим уже в себя грайниткам, он сперва поклонился солдатам и отдельно — Риламме и Атэнни, а потом вдруг по примеру сдававшихся мятежников преклонил перед служительницами богини колени и громко спросил жриц:

— Достопочтенные, почему…

— Не из любви к тебе и твоей семье, хотя ты из нее лучший, наверное, — хрипло выдохнула старшая жрица. И добавила: — Государь Рисор, мы обратили силу богини в зло и смерть потому, что твои враги — их слуги… Они убили моих учениц… Убили ни в чем не повинных беззащитных девочек…

И разрыдалась.

Вперед вышла молодая женщина. Она вытерла испачканные пеплом ладони о платье, которое когда-то было темно-зеленым, но теперь его покрывали черные пятна и полосы. Ее рыжие волосы сзади стягивал сине-белый шарф служительницы Богини высокого ранга. Лицо покрывала сажа, глаза покраснели.

— Наставница…

— Вручаю тебе, Сира Лей, Знак Милости… — произнесла старуха, захлебываясь слезами. — Теперь тебе… вести… ковен…

Сняла с себя какую-то неброскую цепочку и, ссутулившись, обмерла на руках Сиры…

Украинская ССР. Город Припять. 25–26 апреля 1986 года

То, что с Чернобыльской АЭС нелады и она представляет собой бомбу замедленного действия, подложенную под будущее страны, руководству СССР заявляли не раз и не только сотрудники «Прометея». Готовясь к командировке на Украину, майор Снегирев изучил копии документов, составивших пухлую папку с грифом «Совершенно секретно».

Аналитические записки специалистов в основном были похожи друг на друга, и почти в каждой из них повторялась мысль о том, что реактор РБМК-1000 обладает рядом конструктивных недостатков и имеет десятки нарушений и отступлений от действующих правил ядерной безопасности. Два из этих недостатков могут в первую очередь привести к аварии. Это положительная обратная связь между мощностью и реактивностью, возникавшая при некоторых режимах эксплуатации реактора, и наличие так называемого концевого эффекта, проявлявшегося при определенных условиях эксплуатации.

Неспециалисту во всем этом разобраться тяжеловато. О чем и свидетельствовали красноречивые надписи, сделанные руководителями страны на полях того или иного доклада. Так, звездоносный генсек, большой любитель охоты и автомобилей, в мае 1982 года размашисто вывел: «А попроще нельзя, товарищи?» Его преемник, бывший глава всесильного КГБ, выразился более осторожно: «Вопрос требует углубленного изучения. Прошу доложить на очередном заседании Политбюро». Судя по дате, январь 1984 года, доложить не успели по причине ухода грозного главы государства в мир иной. Следующий генсек поручил разобраться с опасной АЭС «компетентным органам». Именно тогда, в марте 1985-го, год назад, к этой проблеме и подключилось особое подразделение КГБ «Прометей».

Новый генеральный (или как его все чаще именовали «Минеральный») секретарь больше интересовался вопросами борьбы с пьянством и выявлением недостатков правления предшественников, чем такими «мелочами», как технические неполадки на одной из советских электростанций. И все же когда на прием к нему явился бывший куратор проекта «Порог», а ныне глава «Прометея» генерал-полковник Антон Карлович Мезенцев иположил на стол доклад, содержавший точную хронологию событий, которые могут произойти на Чернобыльской АЭС через месяц, в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года, а также их прогнозируемые последствия, лысоватый человек с большим родимым пятном на лбу призадумался и озадачился.

Пока глава государства знакомился с бумагами, генерал то и дело вытирал платком со лба холодный пот, обильно выступивший, едва Антон Карлович вошел в кабинет генсека. Идти сюда, в дом на Старой площади, он не стремился, во всех красках представляя, что может воспоследовать, буде доклад не придется руководителю партии и правительства по душе. Ну в Сибирь, вестимо, не сошлют. Не те времена. Но на пенсию отправят и дачу с квартирой наверняка отберут. А на место Мезенцева по нынешней моде посадят кого-то помоложе и поисполнительнее. Того же Тихомирова. Уходить на пенсию и в безвестность ох как не хотелось.

Черт бы побрал этих магов с их пророческими видениями! Но если те бредни, что они понаписали, соответствуют истине хоть на двадцать пять процентов, отмахнуться от подобного нельзя. Боязно. Как ни дорога Антону Карловичу собственная шкура, но и об Отечестве забывать нельзя, о народе. Тем паче, что в Киеве живет семья старшей дочери. Две внучки-близняшки, в которых генерал души не чает. Можно, конечно, по-тихому организовать переезд дочки с семьей в Москву, но если что… Как он в глаза Машеньке и Дашеньке смотреть станет, если девчушки узнают, что дед знал о грядущей катастрофе и ничего не сделал, чтобы ее предотвратить? Тут уж просто — пистолет к виску и…

После долгой, очень долгой паузы генсек поднял на Мезенцева мутные от постоянного недосыпа глаза.

— И чего вам нужно от партии и правительства, товарищ генерал-полковник? — спросил вождь с мягким южным акцентом, выдававшим уроженца Кубанского края, где жило много выходцев с Украины. — Чем мы можем вам помочь?

Антон Карлович судорожно сглотнул. Кажись, пронесло. Если бы не осознание того, где он находится, ей-богу, перекрестился бы.

— Прежде всего, товарищ генеральный секретарь ЦК КПСС… — начал перечислять обязательные официальные титулы собеседника, но тот досадливо махнул пухлой рукой, дескать, прекратите балаган. — Нам необходимы специальные полномочия, Михаил Сергеевич…

— И это все? — кивком подтвердил согласие глава государства.

— Еще технические вопросы, — положил на стол генсека еще одну бумагу генерал.

— Давайте рассмотрим…

Результатом этой беседы и стала командировка группы сотрудников «Прометея» во главе с майором Алексеем Евгеньевичем Снегиревым сюда, на Чернобыльскую АЭС…

Исполняющий обязанности директора ЧАЭС Ивановский не считал нужным скрывать недовольства, глядя на московских гостей. Пусть бы эти непонятные проверяющие из КГБ, уже десятый день торчавшие на станции, следили за идеологическими настроениями в коллективе или даже занимались поисками возможных диверсантов или еще каким-нибудь подходящим делом. (Хотя диверсантов здесь на его памяти не искали даже в годы пресловутого «застоя»).

Но эти трое вмешивались в повседневные дела, проверяли соответствие работы смен инструкциям, беспощадно третируя за любую мелочь. Особенно усердствовал самый молодой из них, Василий, которого старший группы, майор Снегирев, называл просто Васей. Парень где-то набрался знаний о работе оператора энергоблока (Ивановскому даже приходила на ум дикая мысль, что старший лейтенант им когда-то был). С его подачи уже троих уличенных в нарушении каких-то параграфов заставили написать заявление об уходе. Можно подумать, что кто-то знает способы нормально работать, не нарушая всех этих инструкций, которые с подачи начальства плодятся быстрее, чем кролики! Это же серьезная работа, а не как у этих — только знай себе сиди в кабинетах, да трави и сажай безвредных инакомыслящих. Так и тянуло спросить у умников, видели ли они хоть одного живого шпиона или зарплату задаром получают?

Первым делом они зачем-то отменили запланированную на 25 апреля остановку Четвертого энергоблока, которую руководство ЧАЭС давно уже запланировало и согласовало наверху в целях очередного планово-предупредительного ремонта. Больше того, «варяги» привезли из Москвы новую инструкцию, согласно которой все подобные мероприятия должны согласовываться с Академией наук СССР и визироваться организациями-разработчиками реакторов. Прочтя это, Ивановский мысленно застонал. Теперь придется половину времени тратить не на дело, а на всякую бюрократию! Как будто сейчас у нас не перестройка и ускорение, а какой-нибудь олимпийский 1980 год. Были в циркуляре и прочие технические советы, вроде требований учитывать пресловутый «концевой эффект», и абсурдный запрет некоторых новаторских методик, вроде «холостого выбега ротора». Ну и еще много чего — например, было предписано уничтожить кнопки отключения систем аварийного охлаждения, что «чекист Вася» даже выполнил лично при помощи отвертки и пассатижей.

Вон он устроился в свободном операторском кресле и вперился в пульт с каменным лицом, а под серым пиджачком явно проступает кобура. Этот болван за каким-то хреном явился на станцию с пистолетом! Еще бы наручники прихватил. Врагов народа ловить!

Однако ничего не оставалось, как кипеть гневом молча. Мало того, что у этих типов была бумага из промышленного отдела ЦК. Так еще печальная судьба бывшего шефа поневоле заставила задуматься. Еще разозлятся комитетчики да и спустят на них всех собак. Приедут из Киева комиссии проверять «нравственный климат» и впаяют моральное разложение с близорукостью, мол, каков начальник, таков и коллектив. И завздыхают, инквизиторы: «Как же ухитрился так вляпаться — пьянка, аморалка, скандал…» Нет, пусть уж лучше эти делают свою работу…

Снегирев искоса глянул на очкарика в белоснежном халате и шапочке.

Видно, что злится, однако же держит язык за зубами товарищ и. о. директора!

А того не знает, что не будь их, он бы сейчас блевал и стонал в пароксизме лучевой болезни, от которой бы испустил дух в ближайший месяц, и был бы захоронен в герметичном гробу. Да и не он один…

Алексей посмотрел на осунувшегося Гойду — тот следил за осциллографами и шкалами, время от времени сглатывая ком в горле.

Один из операторов той самой смены. Один из тех двадцати шести, кто должен был умереть первым. Один из трех погибших в ту ночь. Собственно, на его воспоминаниях вся техническая часть плана и строилась.

Организационную-то они с Мезенцевым взяли на себя. Причем генерал и бумагу добыл в ЦК, и организовал через свою агентуру нейтрализацию бывшего директора.

Сперва вызов на совещание по ядерной безопасности в свете новых веяний. Затем пара таблеток из-под полы в выпитое за обедом винцо, подброшенных старым мезенцевским сексотом. После поездка вырубившегося типа на одну из конспиративных квартирок, где ждала еще одна агентесса. Ну и звонок в милицию от соседей на тему пьянки и разврата. Так что вылетел гражданин и с должности и из партии, потому как, согласно протоколу, в квартире обнаружилась батарея пустых бутылок, а гражданин был женат… Замять дело, само собой, Мезенцев не дал.

Ну да все лучше, чем сидеть, как пришлось бы после аварии…

Следующим важным звеном должно было стать круглосуточное дежурство и контроль над электростанцией и прилегающими к ней территориями. Ведь хоть саму первопричину возможной катастрофы устранили, но оставались, так сказать, «альтернативные варианты», называвшие другие источники аварии. Возможность диверсии они также не имели права исключать.

Собственных сил прометеевцев для столь масштабной операции не хватало. Поэтому пришлось обратиться за помощью к украинским коллегам. Председатель местного КГБ выделил учебный батальон погранокруга. «Такого аврала со времен Олимпиады-80 не припомню», — пошутил он.

Да уж, пришлось потрудиться. Десять дней пахали, как проклятые. Причем приходилось соблюдать режим строжайшей секретности, чтобы ни верхи ни низы не заподозрили чего-то такого, неладного. Зачем людям портить предпраздничное настроение?

Вон все дружно готовятся к Международному дню солидарности трудящихся. Закупают снедь, спиртное на долгих четыре дня выходных. Эх, погуляют! На шашлычки выберутся. Благо погодка чудная, просто летняя стоит. На небе ни облачка. Все уже одеты легко: мужчины в футболках-безрукавках, прекрасный пол — в открытых платьях.

Первый секретарь ЦК КПУ лично просил, чтобы не нервировали граждан попусту. И без того нелегко сейчас. Магазины пустые, везде длиннющие очереди. Правда, к Первомаю руководство республики таки изыскало внутренние резервы и подвезло в продмаги кой-каких товаров, но все же…

Странно, конечно, с параллельными мирами вот разобрались, а куда пропадают товары из магазинов, наверное, никакая магия не скажет. Вроде делают и делают, ну пусть и не «Версаче» или «Ив Сен Лоран», но ведь и родного «Скорохода» не вдруг купишь?

Заканчивалась ночь, а с ней и смена.

Тяжело поднялся из кресла заметно спавший с лица Василий. Ну шутка ли, можно сказать, второй раз родился парень. Встали и Снегирев с Лебедевым.

— Можете отдыхать, — бросил майор исполняющему обязанности. — Проверка окончена, мы вас покидаем…

— И каковы же ваши выводы? — осведомился инженер.

— Условно хорошие, — буркнул Лебедев.

— Ну все-таки мне хоть радоваться или к неприятностям готовиться? — неловко сострил и. о.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами Снегирев.

Загрузившись в «Волгу», взятую «напрокат» в киевском ГУГБ, они поехали на юг. Предстояло еще отметить командировки, а потом сесть на поезд Киев — Москва, билеты на который уже были забронированы.

Когда они отъезжали от Припяти, Снегирев невольно оглянулся. Позади него жил своей мирной, предпраздничной жизнью город-работяга, на окраине которого высились сурово-сдержанные сооружения Чернобыльской АЭС.

Город, который они только что спасли.

— Красота-то какая, Алексей Евгеньевич! — прозвучал в салоне восторженный мальчишеский голос Василия.

Это были первые слова, сказанные им за последние несколько часов.

— Ты по сторонам не глазей, — напустил строгости в голос майор. — За рулем как-никак… А вернемся, на отпуск тебе рапорт подпишу.

— Вот спасибо, товарищ майор! Мама так обрадуется! А вы не хотите в гости? Она так рада будет, так рада. Сейчас в Белой Церкви самая красотища. Все цветет, жизни радуется! Мама вас варениками угостит. У нее такие вареники с творогом — пальчики оближешь.

— Ладно, вареник, за дорогой следи! — чуть повысил голос Алексей. — Вот влетишь в какой-нибудь КамАЗ, и будет нам полный… Армагеддон! Через манупу, как грится!

Он тут же пожалел о своей резкости — парень тоже ведь нервничал.

А потом случайно перевел взгляд на зеркало заднего вида и забыл обо всем…

«Б… Пи… полный и окончательный!»

— Етить твою! — выкрикнул пробудившийся Лебедев, а в следующий миг Василий резко ударил по тормозам, так что машину развернуло юзом, едва не выкинув на встречку.

— Алексей Евгеньевич, не может быть! — В Васином голосе уже не было восторга, один ужас.

И было от чего. За их спинами над зданием Четвертого энергоблока поднялся в небо столб пламени метров в сто, а несколько секунд спустя в небо взмыл еще один огненный фонтан…

Снегирев, окаменев, лишь механически перебирал варианты: диверсия («Все-таки диверсия!»), мини-землетрясение, всевозможные плазмоиды, полтергейсты и козни инопланетян — вся та чушь, которую они отсеяли, хотя и не могли, не имели права не учитывать.

А еще вертелась в мозгу фраза из какого-то итогового отчета: «В результате аварии из сельскохозяйственного оборота было выведено около 5 млн га земель, вокруг АЭС создана 30-километровая зона отчуждения, уничтожены и захоронены (закопаны тяжелой техникой) сотни мелких населенных пунктов…»

И еще… Там, среди дыма и раскаленного воздуха, было еще что-то, и оно наливалось угрожающим сине-багровым свечением. И уплотнялось, постепенно приобретая очертания гигантского лица. Не человеческого.

Огромные круглые, как у совы, глазищи. Не два, как у людей, а три. Третье, самое большое око расположилось посредине высокого, испещренного глубокими морщинами лба. Причем совсем не видно было ресниц. Из гигантской пасти торчали кривые острые клыки, то и дело облизываемые темно-лиловым языком, с которого на землю, прямо на крыши строений атомной электростанции падали желтоватые комья слизи. Большущие слоновьи уши чудовища шевелились, словно паруса на корабле, нагоняя порывы шквального ветра.

— Б… буду сука на х…, майор! — хрипло заорал Лебедев.

И тут все закончилось. Ни взрыва, ни чудовищной дьявольской хари.

…Ночь с 25 на 26 апреля 1986 года прошла в городе Припять спокойно. Равно как и сменивший ее день, а за ним и следующий…

— Завтра приедем в Москву, я подпишу тебе рапорт на отпуск, завизирую у генерала и поедешь себе в свою Белую Церковь, — размешивая сахар в граненом стакане в подстаканнике, пообещал Василию Снегирев.

Парень прореагировал как-то вяло. Что-то он сдал за последние дни. Простудился, что ли?

«В гроб краше кладут», — невесело пошутил про себя майор.

Или перенервничал молодой? Да шутка сказать, он же должен был погибнуть…

Но с другой стороны, Алексей ведь тоже видел, и не раз, свою смерть, причем в самых разных видах и вариантах.

У выщербленной кирпичной стены в горящем городе перед строем боевиков. В подбитой бронетехнике всех разновидностей на всех широтах — от Ливии до Синцзяня. На дыбе под кнутом палача. Наконец, в загаженном холодном бункере, за стенами которого бушевала двенадцатибалльной пургой ядерная зима. Или дело в том, что те смерти — это лишь вероятность или возможность, а та единственная, что помнит Василий, факт? Но ведь он жив, чего ж теперь?

Да, с хищным злорадством вдруг подумал Снегирев. А ведь они первый раз серьезно изменили ход событий. В мировом масштабе! До того это были лишь мелкие укусы и делишки, да подсыпание песка в буксы колеса судьбы. А теперь старая карга-история получила от них хар-роший пинок под зад! То ли еще будет, старая дура!

— Ладно, Василь, — обратился, словно прочтя его мысли, к Гойде Лебедев. — Как бы то ни было, мы уже окупили свою зарплату на сто лет вперед. Вот только разве игры «Сталкер» не будет, ну да и бог с ней! Недурная, конечно, игрушка…

— «Сталкер»? — переспросил Василий, странно улыбнувшись. — Не слышал.

— Ну чего приуныл, хлопче? — подмигнул майор старлею. — Давайте-ка хлопнем по маленькой ради счастливого окончания нашей миссии, а?

Достал из портфеля бутылку пятизвездочного коньяка «Коктебель», презентованного лично первым секретарем ЦК КПУ. К коньячку нашлась и синяя баночка черной икры от того же Владимира Васильевича. (Крепкий седой старик не преминул пообщаться с гостями из Москвы, тем более что ему открыли краешек правды: мол, ученые предсказали возможную атомную аварию, да местные не верят). Ну само собой, лимончик, шпроты и, естественно, сало, купленное сегодня на рынке у толстой дородной тетки, клявшейся, что еще вчера «порося по огороду бегало». Сало пахло одуряюще. Дымком, вишней и какими-то травами, специально добавлявшимися в костер, чтобы шкура забитого животного пропиталась их ароматами.

— Ну попробуй, какие чудеса умеют творить эти хохлы! — Майор протянул Василию добрый шмат сала на черном хлебе. — Это ж никому из наших магов не под силу.

Гойда принял угощение дрожащей рукой и чуть не выронил его на пол. Снегирев едва успел перехватить и положить бутерброд на столик.

— Ты чего, Вась? — обеспокоенно глянул майор в глаза подчиненному.

— Да что-то тошно мне, Алексей Евгеньевич, — прошелестел ответ с обескровленных губ.

— Ой, не дури! — пожурил его старший товарищ. — Это от перенапряжения. Вот приедем в столицу, пошлю тебя к нашим кудесникам. На днях как раз же Синхитта из декрета выйдет, она тебя мигом на ноги поставит. С того света людей вытаскивала… Прими коньячку для лучшего сна и ложись баиньки. Утро вечера мудренее.

— Просыпайтесь, граждане пассажиры! — разбудил Снегирева зычный рык проводницы. — Через полчаса прибываем в столицу нашей Родины, город-герой Москву!

— Вставай, соня-засоня, — потеребил майор за плечо никак не отреагировавшего на побудку Василия. — Старший лейтенант Гойда, подъем!

Вагон дернулся, и парень перевернулся с боку на спину. Его остекленевшие глаза с тоской глядели в потолок.

Он не дышал…

Дальнейшее Снегирев запомнил хорошо, но как будто это было не с ним.

Перекошенное лицо проводницы и остановившийся и потрясенно-недоумевающий взгляд Лебедева, наряд милиции в дверях купе, переговоры по рации после предъявления удостоверений, подкатившая прямо на платформу машина «Скорой помощи» и поездка рядом с еще не остывшим телом Василия в родные стены в/ч 1000/03.

И до самого конца он, повидавший массу мертвецов и знающий, как они выглядят, надеялся, что все же это ошибка и все еще можно исправить.

В реальный мир он вернулся, лишь когда на пороге медблока на минус втором этаже появился Асситалл Кано — старший эксперт по применению магии.

— Он умер, — как некую новость сообщил бывший вольный чародей из княжества Тамхай. — Еще ночью.

— И ничего нельзя было сделать? — зачем-то поинтересовался Лебедев.

Кано молча пожал плечами.

— От чего он …? — спросил майор.

— Остановка сердца, — коротко бросил колдун. — Такое бывает даже с молодыми. Можете не бояться, это не магия и не яд — просто смерть.

Просто смерть…

Раз Асситалл ничего не почуял, наверное, так и есть.

Только ведь… он же не видел того чудовищного лика.

Аргуэрлайл. Великая Степь. К востоку от Шароры

Посередине юрты стояла небольшая медная чаша на фигурных витых ножках. По ободу ее бежали кони и сказочные звери, а над краем возвышалась фигурка человека, державшего фитиль. Узким, длинным было пламя светильника. Оно колебалось от малейшего дуновения, и тогда по лицу сидящих пробегала еле заметная тень.

Старейшины молча глядели на пламя, на грустного человечка и весело бегущих коней… Молодая шаманка Арая присела на корточки, начала взбалтывать араку перед тем, как подать напиток. Когда напиток запенился, она наполнила кубки и поставила перед стариками. Под тонкой накидкой из вороненых железных колечек, свисавших с шаманской шапки, колыхались тугой волной тяжелые распущенные волосы. Инкай ласково сказал:

— Спасибо, дочка. Отдохни. Быть может, завтра снова двинемся в путь.

Она взглянула на Инкая. Это был тревожный взгляд. В больших черных глазах отразился испуг. Девушка готова была спросить о чем-то.

— Успокойся и отдохни, дочь, — мягко, но настойчиво распорядился старейшина. — Мы ждем наших гонцов. Они должны вернуться…

Голос Инкая был тих и отрешен. Не договорив, старик поднял чашу, чтобы отведать кумыса, глубокий вздох вырвался из груди. Когда он увидел грустные глаза Араи, его вновь охватила тревога о сыне, об Аракао.

Арая встала и, еще раз отдав поклон старейшинам, покинула юрту.

Инкай тяжело вздохнул:

— Извелась совсем бедная-то… Каждый день вместе с дозорными уезжает в степь… Увидев пешехода или всадника, бродящего по степи, мчится навстречу, не слушая предостережений… Что толку от шаманки, которая не владеет собой? Всех бедных беглецов и бродяг приводит сюда. Уже человек двадцать прибавилось. Двадцать лишних ртов. Она так ждет Аракао…

Инкай умолк и низко склонил голову…

Старейшины тоже промолчали… Люди знали, что здесь долго оставаться нельзя. Что больше ждать нет времени — могут нагрянуть шар-кааны и перебить всех. Но они понимали своего вожака. Вместе с ним ждали вестей.

Беглец, приставший к ним пять дней назад, старый бродяга-сказитель, поведал, что ночью с высоты горы Аатай он видел костры шаркаанов. От них не скрыться, они могут появиться и здесь. По его словам, они идут к озеру Арнис-Фолю. Спешат в Сайрам и Ортанг, где уже хозяйничают их воеводы, прорвавшиеся через Текес и Ламгирсские горы…

Старики молчали и нехотя мелкими глотками пили араку. За стенами время от времени взревывал верблюд, порой во сне скулила собака, а из глубины песков доносился вой шакала.

Наступали дни середины года — праздника Равноденствия — Аарусс-раин. Перед этим тщательно наводили чистоту в домах, юртах и вокруг. Женщины окропляли молоком первую травку в знак поклонения добрым духам, дающим жизнь. Каждый должен был сделать несколько хороших дел. «Увидишь родник, очисти его!» «Срубил дерево — посади десять!»

Даже приветствия в праздник были особые. Если первый говорил, например: «Пусть будет год обильным!», то второй отвечал: «Пусть сгинут все напасти!» В дни Аарусс-раин все старые запреты забывались. Молодым позволялись шутки в адрес старших. Бедняк мог запросто заговорить с богачом, а девушка пригласить на борцовский ковер юношу! Проигравший выполнял любое желание победительницы. Если везло парню, гордая степнячка становилась его женой.

Обязательно проводились состязания конных стрелков из лука. Наградой победителю служили добрые слитки серебра, да вот получить их можно было лишь после того, как на полном скаку перебьешь стрелой ремешок, на котором висел слиток. У древних меткий стрелок, сбивший слиток первым, мог даже стать главой рода, а то и племени.

На праздник готовили особое блюдо из семи сортов мяса и ароматных пряных трав.

А какое застолье без араки? Пенный напиток для дастархана разливали в особые чаши — диаметром в локоть, выдолбленные из цельного куска дерева и инкрустированные по бокам посеребренными металлическими пластинами.

Ныне эти чаши оказались брошены во время бегства. Не до застолий, однако. Разве что смерть пирует да гости ее — вороны, грифы-стервятники да шакалы…

Небольшое, изрядно обмелевшее в это жаркое лето озеро, приютившее беглецов, встретило гостей веселым гвалтом непуганых птиц, даже стадо сайгаков паслось неподалеку. Вода была прозрачной, и, стоя на берегу, можно было наблюдать, как стайки рыб весело и стремительно носились по мелководью. Уставшим от страха, от бесконечных тревог людям казалось, что они наконец-то нашли тот уголок земли, где можно без страха и риска воздвигать юрты, копать землянки. Здесь можно жить, не думая о жаре, ведь вода рядом, о голоде — тут много птиц и рыбы, и сайгачьи стада не пуганы, быть может, и шаркааны сюда не придут. Ведь им нет смысла забираться в такую даль, здесь нет богатых городов, тучных косяков коней и богатых пастбищ — или, к примеру, золотых шахт.

Но они уже чувствовали внутреннюю неприязнь друг к другу. В их лагерь прокралось недоверие — причина распрей и ссор, причина всех малых и больших бед меж людьми. Как-то незаметно, без особых слов, без видимых ссор люди разделились. Семьи сбились теснее вокруг отцов, но сами главы семейств уже недобро поглядывали друг на друга и все чаще ожесточенно зыркали на старейшин и одновременно на одиночек, заявляя, что этот сброд забыл, что его приютили из милости. А те в долгу не оставались и принимались сбиваться в горстки и, сидя тесным кругом каждый у своего костра, умолкали, когда подходил чужак.

Люди старались не оставлять без внимания все поступки друг друга и перешептывались.

До глубокой ночи в юрте Инкая сидели старики, пытаясь найти выход. А был ли он?

Оставаться на месте? Но ведь век не просидишь тут. Продолжить бегство, но куда?

— Уйдем от воды — погибнем в песках от жажды или попадем в лапы шаркаанов, — вздыхали старики.

Шаркааны…

И кто бы мог подумать, что давнее, полузабытое пророчество о воскресшем народе мертвецов сбудется? И как? Или правду говорят о проклятии, наложенном на людей в давние времена после того, как отважный Сак и красавица Рагиса украли у Владыки демонов первую магию и стали первыми волшебниками среди людей. Можно предвидеть будущее, но вот понять пророчество людям не дано.

И ведь не поняли!

Кто еще пять лет назад знал об Ундораргире и тем более о шаркаанах?

Никто, ведь никто толком и не понял, откуда возник этот удачливый и жестокий воитель.

Ходила, правда, у степных костров странная молва. Что, дескать, издавна в солончаковых просторах неуютной полупустыни Рант-Асавор, что в трех месяцах пути от гор Летящего Льва, на которые никто из владык степи не позарился, собрался разный люд, изгнанный из племен и родов за зло и нечестие. Стекались туда люди разные — от беглых рабов до провинившихся шаманов и магов, каких за непотребства колдовские лишили приюта. И вот этот-то народ злокозненный и снюхался каким-то образом с древними злыми духами, что скитались, изгнанные добрыми чарами да небесными защитниками честных людей в места пустые. И стали те духи и демоны древние, каких разбудили колдуны, им помогать. То воду из камня выведут, куда колдун посохом ударит, то на врагов мор нашлют.

Но до поры таились эти злодеи в глухих урочищах по окраинам мира, часа своего ожидая.

Ну а потом встретили их шаманы Ундораргира, одиноко бродившего по степи, и согласился он пройти жуткие обряды в древнем капище у корня Багряных гор, и пришли к нему на помощь темные забытые боги.

Как по волшебству собрал он армию из беглецов и недовольных родов, из изгоев и проигравших междоусобицы и обрушился на соседей.

Первыми приняли на себя удар гарданы — племя немаленькое и воинственное. Но они были разбиты. Часть их в сражениях полегла, а другие признали над собой власть победителя и вошли с ним в союз. Кто-то бежал прочь, сея панику на своем пути. И задумались многие: если уж гарданы покорились и не смогли отбиться, то что о других говорить?! С того и пошла держава скороспелая.

Но, впрочем, говорили и иное. Что Ундораргиру благоволят боги войны, а про злых духов да колдунов пошли слухи от беглецов, которые, опозорившись, оправданий ищут. А народ, слыша эти споры, посмеивался. Мало, что ль, их было, этих владык, что на копье Вселенную взять похвалялись, а потом кости их на курганах белели в местах неведомых. Да и, потом, это же где-то далеко. А сунется Ундораргир к ним — врежут так, что дорогу назад забудет, если убежать успеет.

Посмеялись даже, когда два года назад, в месяц Зеленых трав, Ундораргир собрал своих подданных на курултай. Десять тысяч старейшин и вождей явились к озеру Оринго, и он им заявил, что духи предков и боги явились к нему во сне и нарекли владыкой шаркаанов, повелев всем его подданным отныне называться этим именем, ибо они есть потомки этого великого и славного народа.

По огромной Степи все — от ханов до табунщиков лишь пожимали плечами. Ну да, в древние седые эпохи, «давным-давно, никто не помнит когда», и в самом деле было такое племя, пришедшее в Степь то ли с севера, то ли с востока и заселившее ее. Собственно во всех степных народах и в самом деле текла частичка крови этих шаркаанов. Но нарекаться их владыкой?

Какой-то сказитель-улигэрчи даже сочинил скабрезную песенку, где назвал Ундораргира царем мертвецов и посоветовал ему сочетаться браком с какой-нибудь симпатичной покойницей, желательно из шаркааньего кургана.

Однако Ундораргир называл себя другим титулом: ангали — Владыка Окоема на древнем языке. То есть проще говоря, повелитель мира.

И опять-таки никто не придал этому значения.

«А повелитель Луны еще никого не присылал?» — так ответил двенадцатибунчужный хан Рикору из народа синдаштинцев на известие, что к нему явились послы какого-то ангали. Его труп после битвы был в назидание прочим кинут без погребения на поживу шакалам.

И в самом деле, как можно править всем миром? Или хотя бы всей Степью?

Степь — она бесконечна. Тянется от Великого моря на востоке почти до Девятиречья на западе, рассеченная хребтами и увалами, подпертая с юга высокими и неприступными горами и бесконечными плоскогорьями, а с севера — холодными лесами, где ветви деревьев усеяны не листьями, а колючими темно-зелеными иголками, и где водятся могучие хищные твари с копытами, охотящиеся на мохнатых слонов. На юге к Степи подступают леса из огромных папоротников, где живут кровожадные тигры и ящеры. Как всем этим править, если от горы Айлас, сердца Степи, нужно скакать почти год до Океана?

И степной люд, выслушав новости от купцов да бродячих сказителей, вновь обратился к своим вековечным делам, какие творил из года в год и из века в век — пасти стада, выделывать кожи, пахать землю там, где этим делом промышлял, растить детей… И вот что вышло!

Жизнь, однако, есть жизнь. Ведь неизвестно, как все обернется. Вдруг завтра снова в путь? Нужно запастись мясом, прокоптить и провялить его на дорогу. Всех, кто может подстрелить уток, диких гусей и подбить сайгаков, они погнали на охоту.

Отъехав лиг пять и оставив коней с теневой стороны, охотники взобрались на гребень бархана и залегли. Прождали часа два. Солнце поднялось к зениту. От жары накалилась одежда. С Окдая пот лил градом, старика совсем разморило. Уже пора было возвращаться назад. Дорога пустынна и безлюдна, словно в этом краю нигде не было ни людей, ни животных.

Арая, свернув в сторону, скрылась в зарослях. Ей хотелось побыть одной.

«Нет. Нет. Неправду говорят эти люди… Ты жив… Ты жив, мой Аракао, и я найду тебя», — мысленно уверяла она себя, защищая от пружинистых веток затуманенные слезами глаза.

Густые высокие заросли камыша и старой колючей фисташки то и дело преграждали дорогу. Конь, привычно петляя, шел по узкой звериной тропе к маленькой речке, которая начинала свой путь где-то на холмах или в горах и, чудом преодолев знойные пески, бесшумно змеилась в тени густых зарослей. Подступы к речке здесь были наглухо закрыты. Лишь там, где хозяевами берега встали тополя, где берега были засыпаны мелкой галькой, можно было подойти к воде, утолить жажду. Речка сохраняла прохладу, словно напоминая, что родилась в сердце горных ледников и несет память о них.

Поглощенная своей тревогой, воспоминаниями, печалью, Арая не заметила, как конь пробрался к тому месту, где она уже дважды побывала за эти дни, — на крохотную полянку, окруженную плотным частоколом камыша.

Больно и тоскливо было на сердце. Эта боль возникала у нее не раз после того, как Аракао уехал на войну.

Еще до нашествия шаркаанов в своем родном племени она не раз слышала признания в любви от нукеров. Правда, об этом мало кто знал, кроме нее самой.

Горы — не степь. И не все здесь на виду, как в степном ауле. Горы умеют хранить тайны.

Она была единственной дочерью Окдая. Отец ни разу в жизни не сказал ей резкого слова — даже когда она поступила в ученицы к старой Рогире — Матери шаманок. В ней видели надежду рода. От рода остался нищий караван. Канули в вечность беззаботные дни…

Конь уже стоял на знакомой поляне, которую прорезала речка и стеной огораживали заросли. Арая соскочила с седла и, оставив коня, прошла к воде. Ей уже ни о чем не хотелось думать: ни об этих проклятых шаркаанах, ни о горе своего рода, ни о нависшей над людьми опасности, ни об Аракао. Она стала, как прежде, собой. Шорох камыша, тихое ворчание воды да ленивый щебет укрывшихся в чаще птиц действовали успокаивающе, заботы и тревоги дня отдалились от нее. Конь стоял рядом, хвостом отмахиваясь от мух и мотая головой. Порой, вздрогнув от укуса комара, он ударял копытами и на миг замирал, устремив взгляд на Араю.

Ей вдруг захотелось вскочить на коня и бежать из этой чащи. Впервые у нее мелькнула мысль — зачем она здесь? Можно уехать в глубь степи и найти приют в любом кочевье. Шамана или шаманку примут везде, и всегда найдется мужчина, который возьмет ее под свою защиту.

Нет Аракао. Ну и что из этого? На все воля Неба, так говорят старики. Нукеры еще не перевелись. Она содрогнулась от своих мыслей и, пожалуй, впервые в жизни подумала о самой себе со стороны, как о постороннем человеке. Чего в ней больше? Красоты или коварства, сострадания к людям или тщеславия? Ведь когда она ехала к ручью и думала об Аракао, где-то подспудно в ней звучало и другое, кто-то словно шептал ей: оглянись вокруг, найди себе того, кто смотрит на тебя со страстью, накинь на него аркан приворота, и он будет готов уйти вместе с тобой в глубь тугаев, его объятия крепки, он создан для любви, страсти…

Как это, должно быть, жестоко: узнав о смерти того, кого, быть может, любила, в тот же час думать о другом. Но Матерь Земля тоже жестока — не то что нежная и жалостливая Грайне северян, и не зря в самых старых преданиях говорилось, как убивала и пожирала Темная богиня своих смертных возлюбленных после ночи любви.

И тут послышался шорох в камышах. Конь встрепенулся, навострил уши. Арая готова была вскочить в седло… Но что-то ее остановило. Вновь шорох. Такой, какой обычно издает человек, но тихий, словно неизвестный идет осторожно. Вот то-то и оно! Кому требуется идти тихо? Разве что охотнику. До ее слуха донесся чей-то голос. Она зажала морду коню, чтобы тот не подал звука, и остановилась.

Справа за плотными стенами тамариска, фисташки и арчи переговаривались двое. Не настолько громко, чтобы можно было отчетливо разобрать слова. Один жестоко и угрожающе что-то твердил другому, буквально наседая, второй отвечал изредка и заискивающе. Причем голос его был похож на голос Турлана — табунщика из рода Берметэй, жившего с ее родом по соседству и приставшего к ним в дни войны.

Затем голоса стали еще тише, отдалились, и по тому, как взлетели испуганные птицы, Арая поняла, что эти двое удалились в глубь тугаев.

Взобралась в седло и, защищаясь от колючих веток, поспешила к стоянке рода.

Наверное, она ошиблась, думала девушка. Турлан ли это? Может, почудилось?

В лагере ее ждал сюрприз — дозорные привели трех каких-то людей, старший из которых назвался полутысячником самого хана Хонооу, Кайяалом, идущим с вестью.

— И куда же вы направляетесь, с какой вестью идете? — подал голос Инкай.

Взгляд его был холоден. Он в упор смотрел на Кайяала.

Кайяал медлил. Оглядев всех, он ответил:

— Мы посланцы совета ханов, поставившего над степным войском известного вам хана Хонооу. А вы кто будете? Предложили бы сесть. Обычай забыли?

— Про Хонооу потом. Какого рода, из какого племени и с чем он послал вас, к кому?! — повысил голос чернобородый Инкай.

— А ты не знаешь Хонооу?! Тогда кто ты сам? Дай глоток воды, потом делай со мной что хочешь! — заорал пленник. — Только нукера моего не трогай! Он последний из пятерых сыновей своего отца…

— Я тебя спрашиваю не про твоего Хонооу, а про тебя! Много вас таких бродит по степи и режет беззащитных! — закричал старейшина. — Вы все одна свора, свора волков, продавших свое племя, свой народ. Или же вам все равно, кого грабить и убивать? Нашествие шаркаанов развязало вам руки… — разошелся Инкай. — Может, вы посланы к шаркаанам посредниками? Когда легка добыча, то рвут друг у друга куски, а когда враг посильнее, готовы отдать в жертву не только друг друга, но и своих детей! С чем послан ты и к кому? Говори, если не хочешь остаться навсегда именно тут! — набычился старейшина.

— Правда твоя, — процедил Кайяал. — Нойонам нет дела до нас. Они спасают свои стада. А что до рода и племени, то я с Ангаванского нагорья, из племени олтахар. Нас было десять родов. Не осталось ни одного. Шаркааны доконали нас. Мы, кто остался, пошли служить Хонооу, которого чтим за мудрость и за справедливость. Сейчас он уходит все дальше от этих гор, чтобы спасти тех, кто остался в живых и кто еще верит ему. Он, как пастух, уводит остатки своего народа от стаи волков. Наши шаманы просили пощады у Небес, но Небо молчит. Не мешайте нам, если вы, как и мы, ищете убежища, чтобы спасти собственные шкуры. У нас нет ничего, кроме коней, которых вы уже забрали… Отпустите нас, мы ищем…

— И чего вы ищете?

— Мы идем к ханше Ильгиз и ее друзьям, сокрушившим царство проклятого Шеонакаллу… — сообщил Кайяал.

— Друзьям? — хохотнул кто-то. — Они давно ушли из Аргуэрлайла, там ныне лишь жалкая горстка отставших…

— Чем ты докажешь правдивость своих слов? — спросил Инкай.

— О небеса, как же я дожил до этого дня! Где это видано, чтоб я, сын своего отца, говорил неправду? Да пусть Небо покарает меня на этом месте, если я сказал хотя бы одно слово лжи, — возмутился Кайяал. — Видно, что ты не воин, а трус, если боишься меня.

— Хорошо… — процедил Инкай. — Я, пожалуй, тебе поверю. Отдохните у нас, наберитесь сил перед дорогой… А потом… Потом мы двинемся вместе с вами — к госпоже Ильгиз.

Кайяал молча поклонился.

Арая прошлась по лагерю, мучимая неясной тревогой.

— Иди к нам, говорящая с духами, — прозвучало от одного из костров.

Узнала Турлана. Его ли был голос в зарослях или нет?

— Иди, угостим жареной бараниной. — Нежность прозвучала в его голосе.

Арая вздохнула. Говорящие с духами пользовались уважением и свободой. Но даже помня это, трудно было представить, что в прежние времена простой табунщик мог пригласить шаманку, даже если она дочь старейшины. Но времена изменились. К тому же ведь вежество всегда остается вежеством, а баранина — бараниной.

Весело улыбнувшись, она приняла приглашение. Турлан вытащил из-за голенища острый нож и одним ударом отсек жирный кусок мяса от бараньей ляжки, зажаренной на вертеле и теперь лежащей на свежей лепешке.

— Ну как, скоро здесь будут шаркааны? — словно невзначай спросил Турлан, когда шаманка отведала угощения.

— Сюда, к нам, они не придут, — ответила Арая и чуть не выронила мясо из рук, поняв, что нарушила наказ, только что данный Инкаем.

— Так-так. А эти болтуны, которые к нам пришли, говорили, что шаркааны будут сегодня или завтра. Вот вруны… Со страху это они, что ли? Вот и верь миреям. Это ведь миреи, чего с них взять. А большинство их породы вообще помогают шаркаанам… — будто размышляя вслух, говорил Турлан, вытирая нож о пучок травы и вновь засовывая его за голенище.

Девушка заметила, что он исподлобья поглядывает на Сабана — оборванного старца с посохом, которого он сам привел сюда, как бедного безродного бродягу, скитающегося по свету из страны в страну, рассказывающего чудесные сказки и разносящего вести по степи.

— Что же молчим? — Вот у этого почтенного человека есть что рассказать…

— Пусть говорит странник, пусть развеет наши тяжкие думы, — тихо произнес старик со слезящимися, покрасневшими от солнца и ветров глазами.

— Пусть расскажет… — поддержали другие.

Турлан сказал что-то Сабану на незнакомом языке. Тот, оставаясь невозмутимым, глядя в огонь немигающим взглядом, певуче заговорил и долго, монотонно говорил о чем-то.

— Он спрашивает, о чем повести рассказ? Или о великом Ундораргире, решившем навсегда покорить эти степи? Или о магах, обладающих тайной литья граххаров, которые ломают стены городов и, с благословения самого Неба, повелевают шаркаанам покорить нас, вольных детей Степи, не признающих ни власти, ни единства, ни веры и грызущихся, как стая волчьих переярков меж собой? Или просто о жизни и основе жизни — любви?.. О чем же мне начать свой рассказ, спрашивает божий человек.

Турлан говорил, чеканя каждое слово, словно хотел этим подчеркнуть силу рока, нависшего над кучкой беззащитных бедных людей, скитающихся по степи вслед за своим вожаком Инкаем. Арае стало страшно от этих вопросов.

— Что он, этот безродный бродяга, мелет? Почему хоронит нас раньше времени? — вдруг вспылила женщина в черном халате, сидевшая чуть подальше от мужчин, мать, потерявшая свое дитя по дороге сюда, мать, чуть не сошедшая с ума, когда под зноем хоронили ее малыша.

— Замолчи! Я заткну тебе глотку, и то, что ты стар годами, тебя не спасет — седой пес!

Молодой нукер, темный от гнева, выскочил из-за спин собравшихся, схватив нагайку, и бросился к Сабану. Турлан вцепился в руку нукера, не давая нанести удара.

— Можно отрубить голову, но нельзя отрезать язык. Достоин уважения тот, кто говорит правду в лицо. Чем мы лучше волков? Даже волки объединяются в минуту опасности. Прав этот странник…

— Все ко сну, на отдых. Через неделю в дорогу! Так сказал Инкай! — прозвучал хриплый голос Окдая.

Арая долго не могла уснуть в эту ночь. И странный разговор, услышанный ею в тугаях, и поведение этих новых пришельцев, которые сказали, что идут к ханше Ильгиз.

Потом шаманке снились сны. Тяжелые, неразборчивые. А потом она видела Аракао. Он был в крови. Потом поднялся дракон с чешуей оттенка вороненой стали. Он был красив — гладкая спина, страшный оскал клыков. Затем она видела идола. Огромного, высеченного из камня и раскачивающегося у костра. Он вселял в нее ужас. Она хотела крикнуть от страха, позвать на помощь отца, но тут сквозь сон услышала чей-то пронзительный крик. Попробовала вскочить с места и вдруг почувствовала, как кто-то невидимый навалился на нее, чьи-то холодные руки (или не руки?) коснулись ее тела. Кто-то тихо залился злым смехом и черной тенью заклубился в ее мозгу…

И тут словно из ниоткуда вышел другой человек в одежде незнакомого вида и цвета выгоревшей зелени. В руках у него был меч, будто выкованный из лилового пламени…

Сна как не бывало. Холодный пот покрыл лоб Араи. Она торопливо оделась. Откинув дверь, в юрту вбежал отец. За пологом юрты было светло как днем. Где-то горело, трещало. Кричали люди, ржали кони.

— Скорее, дочка! Пожар! Все горит! — крикнул отец.

Она вновь проснулась… Ни пожара, ни злых теней… Должно быть, даже у шаманов бывают простые сны, но этот явно не из таких. Арая больше не смогла уснуть.

Голова тяжелела от дум. Никогда еще ее так не волновало то, что творится вокруг. Раньше не думала об этом, жила своей радостью и печалью, своими шаманскими делами — загадочными для простых пастухов, но, в общем, тоже понятными.

Ее мысль прервал вой шакала.

Говорили, что вой этого трупоеда — предвестник несчастий. Сейчас шакалам раздолье, но этот, видать, ушел в тугай и теперь глухо выл от страха.

В юрты врывался дух навоза, запах дыма костра, кто-то бормотал во сне в соседнем шалаше. Вот фыркнула лошадь, застонал верблюд — и вновь тишина.

Странная, жуткая тишина. Где же отец? Должно быть, в карауле.

Она прислушалась тем внутренним слухом, что дан каждому говорящему с духами, но и те молчали… Мать шаманок в последние дни перед нашествием говорила, что нечто, идущее за Ундораргиром, распугивает мелкие стихийные духи и призраки…

Собравшись в комок и плотно укрывшись мягким одеялом из верблюжьей шерсти, Арая прислушивалась к каждому шороху. Мало-помалу сон взял свое — дневная жара, усталость и тяжестьвсех этих загадочных событий долгого дня одолели ее. Она забылась в беспокойном сне…

Наступило то самое мгновение ночи, когда властвуют тишина и покой.

Никто в стане беженцев не видел и не слышал, как две тени мелькнули в лунном свете и бесшумно исчезли на тропе, ведущей в пески.

Когда кончились тугаи и под лунным светом завиднелись очертания барханов, один из путников остановился.

— Все. Возвращайся, Турлан. Помни, ни один из этих псов не должен уйти к шатрам Ильгиз или, того хуже, в город Сантора-Чужинца. Ступай! Помни, ты должен еще более приблизиться к Инкаю. Держись ближе к нему, выполняй его волю, иди вместе с ним в Сар-Арку, узнай, что замышляют проклятые псы. Великий Ундораргир наградит тебя. И твои дети будут живы, а когда все кончится, у тебя будет шелковая юрта и сотня лучших кобылиц. Ступай!

— А ты, господин?

— Мне не до пустяков, — отрезал старик. — Скоро я разожгу такой огонь, что он будет виден отовсюду.

— Ох, сказочник, верно, немало крови ты выпил, — вдруг произнес Турлан. — Если бы зло награждало чинами и титулами, ты был бы нойоном… Странно, что ты уделяешь такое внимание этому жалкому кочевью.

— Ты прав, человечек, — хихикнул бродячий сказитель. — Ты прав и неправ, как это обычно бывает даже с самыми умными людишками… Я и в самом деле старый темный мастер. Я прошел по многим странам, видел многих владык. Иных из них сам столкнул в пропасть. Но я не гордился и не заносился, ибо предан тому, кому служу. А Ему… Ему виднее, как мной распорядиться. И грех и слава — удел тех, кто направляет стрелу… Тетива натянута не мной, — спокойно и твердо сказал Сабан. — А хозяином Бездны! Возвращайся назад…

Турлан молча исчез в тугаях.

Часть вторая КРОВАВЫЙ ПОТОП

Москва. 198… год

Очередное совещание спецгруппы «Прометей» (она же в/часть 10003) прошло, как принято было говорить в перестроечных газетах, в сугубо деловой и конструктивной обстановке.

Первым пунктом в повестке значились, как обычно, «Текущие вопросы», вторым — «Доклад генерал-лейтенанта Н. Н. Тихомирова относительно хода мероприятий по плану „Парабола“».

Полковник Алексей Савин, и. о. командира части, зачитал недолгий сухой доклад.

Он сообщил об успехах сотрудников в деле предотвращения различных ЧП.

Отметил и майора Снегирева, лишний раз похвалив за безупречно выполненную работу в Чернобыле и выразив дежурные сожаления по поводу безвременной смерти старшего лейтенанта Василия Гойды. Также он обтекаемо сообщил, что круг решаемых задач значительно расширился, в общие работы опосредованно вовлечено около сотни академических институтов и различных НИИ.

Снегирев слушал вполуха, украдкой изучая собравшихся.

Тут было человек сорок, почти весь актив «Прометея». Те, кто видел будущее прежде или видит его до сих пор. Отсутствовало еще с десяток человек, бывших в командировках, да Миша Галузинский, вызвавшийся сопровождать гроб с телом Василия на родину — в Белую Церковь.

Половина были одеты в форму самых разных войск — больше, конечно, пограничников (а в чем еще ходить чекистам), но имелись и связисты (любят почему-то у нас в армии напяливать на контрразведку их эмблему с молнией), медики, десантники. Наличествовал даже один моряк — лейтенант Басов. Когда его зачисляли в «Прометей», вчерашний ефрейтор стройбата попросил дать ему флотское звание — он с детства, оказывается, мечтал о море.

Вторая половина сидевших была облачена в костюмы с галстуками. Причем, несмотря на вполне вроде гражданский фасон, при одном взгляде на собравшихся было ясно, что люди эти на службе, словно на их плечах проступали невидимые погоны. Демаскировка, однако. Порекомендовать надо бы особнякам, чтобы приказали сменить фасон прикида — пусть джинсы носят с пуловерами, бейсболки там. Хоть пиджаки малиновые, что ли, раньше времени в моду ввести?

На этом фоне ярким пятном — богемного вида узкие зеленые брючки и рубаха в индейском стиле с бахромой — выделялся Асситалл Ранто — бывший вольный маг, один из трех вывезенных с той стороны аборигенов Аргуэрлайла. Он с самым разгильдяйским видом развалился в кресле в уголке и играл в «Ну, погоди», нагло игнорируя дисциплину и правила внутреннего распорядка. Но ему было можно, он штатский, да в довершение всего — сильнейший из их магов, у которого от его двенадцатой ступени осталось все же немало…

Сидит себе да играет в электронную игру — средневековый чудотворец, млин.

Снегирев невольно усмехнулся.

Асситалл отказывался ездить в метро («Если бы вы знали, с чем пересекаются ваши подземные дороги там, на глубине».) и пару раз, когда заболевал его водитель, добирался до работы на пяти автобусах. Он терпеть не мог самолеты («Не надо объяснять, сардар, я не тупой, и мой разум понимает, как они летают, но сердце говорит мне, что железо не может парить в небесах».). Даже хорошую квартиру в Ясенево он отверг, предпочтя старую «хрущобу», потому что там была газовая плита («Готовить еду на силе молнии? Нет, кусок в горло не полезет».). Но вот всякие ЭВМ маг просто обожал, даже не пожалел денег и купил себе «Спектрум»…

Да, вот с кем надо будет поговорить… Если б еще знать, как начать разговор!

— Еще мне очень приятно сообщить о ряде крупных успехов, — пробубнил Савин в зал, — достигнутых с нашей помощью в Афганистане в ходе операции «Магистраль».

Майор Снегирев не сдержал огорченной гримасы. Вопреки первоначальным планам и добавляя головной боли ребятам из отдела обеспечения секретности, специалисты в/ч 10003 активно работали «за речкой». Подчиненные Тихомирова вскрывали тайные минные поля боевиков, определяли местонахождение их секретных командных пунктов, направления террористических атак. Но мало этого, рискуя потерей и, хуже, пленом, сотрудники выезжали и на операции. Вот и эта операция… Но что поделать — успешная деблокада Хоста почти на год раньше должна была, по мнению специального уполномоченного ЦК КПСС и Совета министров СССР «по вопросам сопряженных пространств и связанных с ними проблем» Антона Карловича Мезенцева, сильно повысить акции «Прометея» в глазах военных, для которых (за редчайшим исключением) он был всего лишь подразделением «Конторы», занятым экстрасенсами и прочей мистикой.

Большинство же сотрудников полагало, что это скорее уж могло повлечь за собой утечку с, как принято теперь выражаться, «непредсказуемыми последствиями».

Но тут Тихомиров, обычно находившийся в контрах с «чекистским бурбоном», как он назвал однажды Мезенцева в разговоре со Снегиревым, вдруг ни с того ни с сего сыграл с ним в четыре руки.

— Пользуясь полученной от нас информацией, — монотонно продолжил Савин, — части Ограниченного контингента советских войск в Афганистане и афганской армии практически без потерь деблокировали город Хост, сорвав тем самым планы врага по созданию там альтернативного исламского правительства Афганистана и почти полностью уничтожив осаждавшие его силы Гульбуддина Хикматияра. Как подтверждают наши источники в Пакистане, Хикматияр и его правая рука, Джалаллуддин Хаккани, убиты…

Докладчик сделал паузу и выразительно посмотрел на присутствующих. Мол, знай наших.

— Операция «Магистраль» нами успешно и, так сказать, досрочно завершена… Разброд и шатания в среде, — он иронически осклабился, — афганской вооруженной оппозиции сильно вырастут. Стало быть, когда наш контингент покинет эту территорию, а это, сами понимаете, произойдет довольно скоро, местной власти будет легче. Не надо забывать, что покой в Афганистане, пусть и условный, — это покой и наших южных границ. Все, думаю, знают, чем это кончилось… — Савин замялся, подыскивая слова (ведь они так и не подобрали адекватных терминов относительно того, как называть вероятностное будущее, что видели они все в своих видениях), и закончил кратко и веско: — Там и тогда. На этом, полагаю, можно завершить текущие вопросы.

Под довольно жидкие аплодисменты Савин сошел в зал.

Асситалл так и продолжал играть.

После того как полковник закончил, на трибуну поднялся Тихомиров.

Невольно Снегирев залюбовался им — этому прирожденному военному штатский костюм шел даже лучше мундира. Высокий, импозантный, с благородной сединой, советник аппарата ЦК КПСС по специальным военным вопросам и один из двух кураторов «Прометея» смахивал на графа инкогнито.

— Товарищи, — с торжествующим видом начал он, — хочу сообщить вам о том, что появится в газетах лишь завтра, и что вообще-то в «Параболу» вписано не было, но тем не менее…

Он выдержал паузу.

— Итак, личность тут всем довольно хорошо известная, например, под милым прозвищем Белый Хряк, сегодня освобождена от занимаемой должности первого секретаря Московского горкома партии и направлена послом в Мозамбик. Причина — несколько писем с жалобами от трудовых коллективов Урала, плюс, — он издевательски усмехнулся, — некая видеозапись, где данный гражданин потребляет самогон в бане! А вы знаете, как наш генеральный секретарь любит пьяниц. Вот так, товарищи. Так что Павел Михайлович, — обратился он к Капустину, — можешь со своей «Черной Картой» не спешить. Хотя совсем ее, наверное, забрасывать не будем. Собственно, на этом я могу закончить свой доклад!

На этот раз зал разразился настоящими аплодисментами. И неудивительно, ведь даже капитан Лебедев и Борис Михайлов, те, что должны были в 90-х стать один банкиром, а второй — членом правления нефтяной компании, Белого Хряка активно не любили.

На сей раз Асситалл отложил свою игрушку в сторону и несколько раз вяло хлопнул в ладоши.

Снегирев задержал взгляд на его обычно бесстрастном лице и отметил, как некая многозначительная улыбка промелькнула на тонких губах аргуэрлайльца.

«А ведь ты что-то знаешь, колдун! — вдруг с холодной злобой подумал Снегирев. — Не можешь не знать! Подозреваю, ты тоже видишь сны. Дорого бы я дал, чтобы знать, что тебе показывают твои ручные демоны, про которых ты любишь говорить по пьянке!»

И перед внутренним взором Снегирева стало одно из видений…

…Подвал Белого дома, освещенный тусклыми лампочками дежурного света от аварийного дизель-генератора.

Но не только ими — куда как ярче лампочек горит лиловыми отсветами начертанный на полу Знак Погибели. В центре его импровизированный алтарь, увешанный фотографиями, а перед ним с катаной на изготовку Асситалл Ранто в пресловутом малиновом пиджаке и штанах от Армани, вымазанных чем-то бурым, чем именно и думать неохота.

У ног его связанная, плачущая беременная женщина, совершенно обезумевшая от происходящего и пытающаяся руками прикрыть выпирающий живот.

Здание содрогнулось — в верхние этажи попал очередной снаряд. И словно повинуясь неслышной команде, Рао взмахивает катаной (прием «крыло бабочки», как подсказывает Снегиреву память) и одним ударом разрубает женщину поперек живота. Хлынувшая кровь течет по линиям Знака… И искаженная силами нашего мира, а может — ничтожной ошибкой чародея магия серым коконом окутывает колдуна и его жертву, превращая оба тела в иссохшие мумии.

Или, может быть, Асситалл видит иное? То, что Знак сработал как надо, и невидимые простым глазом, но различимые зрением приобщившегося на Аргуэрлайле к магии Снегирева серые стрелы некроэнергии устремляются к висящим на алтаре фотографиям, и каждая становится порталом, ведущим смертоносный поток к тому, кто на ней изображен.

И как медленно гаснет Знак, а с ним и чары, сковывающие Снегирева и его спутников, пришедших сюда, в осажденный Дом Советов, чтобы вытащить ценнейшего сотрудника «Прометея». И два пришедших с ним бойца «Вымпела» выхватывают синхронными движениями пистолеты-пулеметы «Узи» и разряжают их в лицо молча улыбающегося мага, и тот падает рядом с алтарем, не переставая улыбаться.

И вновь содрогается до фундамента мятежный Дом Советов от танкового залпа.

А Снегирев уже знает, что все это бесполезно, что все те, кто отдавал этой проклятой осенью проклятого девяносто третьего приказы, мертвы, что сейчас самое разумное начать переговоры, но никто еще ничего не знает, и переговоры некому вести, а скоро будет и не с кем.

И что чертов колдун таки умер непобежденным, и история мира сейчас повернулась на другую дорогу — только вот к тому же самому обрыву…

Снегирев пришел в себя, отвлекаясь от будущего, которое неведомо, но неизбежно, каким бы оно ни стало.

А ведь он так и не понял, что заставило мага из чужого мира влезть в их разборки, в которых и сами земляне не поняли, кто был прав или виноват…

После окончания совещания они вышли в парк, окружавший здание в/ч 10003.

Обычный парк за старым каменным забором на окраине Москвы, в котором стоит низкое одноэтажное длинное здание — по документам, подразделение КГБ СССР, занятое контролем работы «особых отделов» на местах.

Никому не известно, что там, внизу, есть еще три уровня, где в сейфах лежат артефакты чужого мира. А еще есть шесть сейфов, где лежат шесть толстых рукописных талмудов — история будущего этого мира…

Прямо скажем, нелестной для Земли и ее людей истории. В особенности для жителей страны, занимающей одну шестую часть суши.

Снегирев тяжело вздохнул и выматерился про себя.

На Аргуэрлайле он немало общался с теми, кого принято называть дикарями и варварами.

Но вот только никому из этих дикарей и варваров не пришло бы в голову учудить то, что натворят граждане его собственной державы совсем скоро.

Ибо, конечно, нравы на Аргуэрлайле были дикими и жестокими, да только вот никому из этих людей, думавших, что земля плоская, а небо — твердое, и происходящих, по их же легендам, от кобылы или волчицы, которую какой-то местный бог не то полюбил, не то изнасиловал, не то вообще сожрал, а потом воскресил и превратил в праматерь людей, не пришло бы в голову сотворить со своим отечеством подобное.

Случалось им, конечно, воевать не на жизнь, а насмерть и забивать ближнего дубиной или серпом за луговину, пастбище или поле. Но никогда не пришло бы им в голову убивать и жечь соседа за то, что у него не такая форма носа. Бывало — бунтовали, когда правитель вместо привычных семи начинал драть восемь шкур. Но чтобы взбунтовались сытые да зажравшиеся, которым не хватало модных штанов, или непонятной «свободы», или вообще неясно чего, вот такого не могло быть, потому что не могло быть никогда.

На войне могли вырезать поголовно врага, не щадя ни старого, ни малого, но чтобы творить в мирное время то, чему Снегирев был свидетелем через считаные годы?

…Колонны автобусов, к которым из-за смрада нельзя было подойти на полсотни метров, потому что они были набиты телами убитых. Женщины, распиленные бензопилой, детишки, насаженные на колья ограды, намотанные на дорожные знаки и вывески кишки…

Перед глазами сами собой возникли кадры видеозаписи из той жизни — как развлекались с женщинами юные обитатели одной южной республики. Они ставили женщин на четвереньки и метали ножи как в мишень, стараясь попасть во влагалище. Все это снималось на видео и весело комментировалось. Не насиловали, не сжигали живьем, не убивали, вспомнив древние обиды, просто развлекались…

И вот эти люди, вполне возможно, сейчас совсем рядом с ним, идут в толпе по московским улицам и еще знать ничего не знают про себя будущих. И вот этих людей, и их тоже, ему придется защищать, потому что больше защитников у них нет. Самое печальное — защищать-то надо от них самих.

Люди… Соотечественники… А ведь их впору пожалеть. Живут себе, радуются… Ведь все хорошо — впереди прекрасное будущее, стоит еще немножко поразоблачать темное прошлое…

Они еще верят в то самое «Прекрасное далеко».

А никто из них не знает, что у них и у их детей ничего не будет. Ни-че-го! Если, конечно, не постарается «Прометей» — полсотни человек, знающих грядущее. Только вот стараться тоже надо с умом, ибо ценой их ошибки и альтернативой тому самому Ничего может стать Ничто. Не метафизическое, а самое реальное, затянутое мглой ядерной зимы и пахнущее сожженным камнем и металлом городов, обращенных в радиоактивный прах.

Стоп, он что, уговаривает себя? Но все уже сказано и обсуждено еще тогда, три года назад, когда Тихомиров изложил не кому-то, а покойному грозному генсеку свой план — план, как без резких движений и катастрофы избежать увиденного ими неприятного будущего, план, как уйти от судьбы по кривой… По параболе…

Но, может быть, они и в самом деле стараются зря? Может быть, история — это не совокупность людских ошибок, решений, желаний, а именно объективно заданный процесс, действующий автономно от чьих-то желаний и находящий себе исполнителей, которые могут даже и не понимать, что творят, и не догадываются, что подчиняются чужой надмирной воле?!

Не зря говорили римляне: «Покорных судьба ведет, непокорных — тащит». Хотя в их времена в судьбу нельзя было засветить 152-мм снарядом. Правда, для бога и такой калибр будет мелковат.

— Ты, вижу, не в духе, дружище… — сказал неслышно подошедший Васильченко без всякого выражения в голосе. Снегирев передернул плечами. — Ты что-то узнал? — спросил подполковник, пытливо глядя в глаза Снегиреву.

В том-то и дело, что узнал, но как это выразить в словах?

— Больше, чем хотел. Меньше, чем надеялся, — сообщил Снегирев, выдержав паузу, и вдруг спросил, ощущая непонятную вину перед старым другом: — Скажи, Петр Богданович, видишь ли ты сны?

Один взгляд в потемневшие глаза Снегирева заставил Васильченко порывисто выдохнуть.

— Да, — ответил чекист. — Я вижу сны.

— И не расскажешь ли, что в них видел?

Тот горько усмехнулся.

— Я? — Он размял в пальцах сигарету. — Боюсь, то же, что и ты…

— А что видел я, по-твоему? Не поделишься ли соображениями?

— Может быть… не сейчас… Это слишком… необычно.

— Благодарю тебя.

— За что? — изумился Васильченко. — Тем более что мои сны вряд ли порадовали бы тебя…

— Я искал подтверждения, а не утешения.

«И что же нам теперь делать?» — читался в глазах этих жестких и битых жизнью, так много знающих людей вопрос. Вопрос бессмысленный и беспощадный в своей безответности…

Аргуэрлайл. Степь. Кряж Хэй-Дарг

Туман, сырой и мутный, накрыл степные просторы.

В белой мутной каше утонуло все — и спящие на земле на кошмах воины, и низкий жестколистый кустарник, и берег мелкой речки.

Все окружающее поглотило колышущееся молочное море, и даже звуки были приглушенные, еле слышные. А над белым пологом — бездонная черно-синяя чаша неба с яркими песчинками звезд, с едва заметными золотистыми отсветами по виднокраю с востока. Тот смутный и тревожный час равновесия между утром и ночью, когда грани миров истончаются, а старые забытые двери Туда приоткрываются…

Близился рассвет, а значит, скоро идти в бой.

Камр Адай выполз из-под толстой вытертой попоны, поежился под свежим предутренним дуновением ночного ветерка, огляделся и подозвал к себе караульного. Отдав приказ поднимать десятников, сам направился к коновязи… Ярдо, его молодой, но резвый и послушный жеребчик, привязанный к вбитому в землю деревянному колу, переступал копытами по утоптанной за ночь земле и недовольно всхрапывал. Из тумана выплыли темные силуэты всадников на низеньких мохнатых лошаденках.

Возвращался отозванный дежурным сотником дозор Особой походной группы.

Его, тысячника Камра Адая, личного войска.

В памяти его ожили накрепко затверженные слова. Голос Макхея звучал, словно он был тут лично…

— Пункт первый… — цедил правитель, расхаживая по кабинету и диктуя своим писцам. — Особая походная группа под командованием тысячника Камра Адая, сына Лорго, предназначена для действий на территории противника или оккупированных им землях. Пункт второй. Целью Особой походной группы является глубокий рейд в тыл контролируемой шаркаанами территории, уничтожение живой силы и средств ведения войны. Пункт третий. Особо оговаривается уничтожение или разрушение селитряных копей в районе хребта. Пункт четвертый. Командир отряда имеет право во время похода принимать на службу человека любого рода, племени, происхождения и веры, готового биться против шаркаанов. …Пункт пятый. В связи с тем что Особая походная группа не может вступать в прямые боестолкновения с противником, главной ее задачей ставится уничтожение вражеских опорных пунктов, запасов, средств снабжения и отрядов, отделенных от основных сил. Кроме того, следует всемерно уничтожать пособников шаркаанов, чиновников и наиболее активных сторонников из числа родоплеменной знати. Данные меры, по возможности, должны носить публичный характер, дабы устрашить шаркаанов и их пособников. …седьмой. Походной группе всеми силами предписывается избегать лобовых столкновений и боя с превосходящими силами. …восьмой. При нападении на вражеское войско в первую очередь следует уничтожать его командиров, нападать с флангов и тыла, проводить набеговые операции. …сятый. Рекомендуется действовать преимущественно в ночное время. И, наконец, главное. — Голос Сантора зазвучал металлом: — Пункт двадцатый. Никто не имеет права обсуждать приказы командира походной группы. Отказ от выполнения приказа, бегство с поля боя, трусость и предательство караются смертью. Пункт двадцать первый. На все время похода до возвращения на территорию княжества Тхан-Такх (ЗАТО «Октябрьск») в походной группе устанавливаются только два вида наказания: предупреждение и смерть…

Этот приказ, запакованный в прозрачное гибкое стекло с вытертым золоченым символом — башня и пять колец под ней (вещь, привезенная из другого мира) сейчас в его седельной суме. Там же, с обратной стороны, надпись на его языке, правда, чужими буквами (он и свои-то разбирал с трудом). Но он отлично помнил, что там написано — слова эти не раз зачитывали вслух при нем и при отобранных им сотниках и десятниках и перед всей тысячей на главном построении. И эта бумага странным образом придавала ему силы, как будто хранила начертание магических формул…

В той же сумке была черная шкатулка с секретом. Так просто не открыть, лишь разбить и раскурочить. В ней были верительные грамоты и послание к горским царькам. Но то всего лишь письма от одного вождя к другому. А эта бумага наделяла его силой и властью над жизнью и смертью тысячи людей. Не своим хотением, как наделяет себя в лихие времена всякий, у кого тяжелее кулак и длиннее меч. И даже не грубой силой арсардара Сантора Макхея с его пушками и железными черепахами. Нет, чем-то таким, что дается облеченному властью свыше. У правителя Тхан-Такх оно было, оттого Камр Адай и служил ему, а не, к примеру, Ундораргиру… Хотя… правду сказать, если бы он ставил на победу свои деньги, а не честь и жизнь, как жирные пресыщенные горожане ставят на бойцов-смертников на ристалищах Шривиджайи или Эуденоскаррианда, он бы поставил именно на Владыку Окоема.

Ну а раз нет, то он сделает все, чтобы проклятый шаркаан свернул себе шею.

И пока судьба благоприятствовала им.

Они спокойно ушли в Степь, миновали шириной в трехдневный ход «ничью землю» и вышли к берегам Рэданы. Соорудили плоты, спокойно переправились с левого берега на правый, потом сожгли плоты, и на второй день уже одержали первую победу — взяли почти без боя расположенный в десятке лиг от переправы городишко Танас, в котором в это время была полная сотня воинов. Ничего сложного придумывать не стали, к воротам подъехала полусотня степняков в шаркааньей одежде и потребовала впустить воинов великого Ундораргира. А гарнизон, видимо, расслабившись и отупев от монотонной службы, даже не поинтересовавшись, кто же к ним в гости пожаловал, спокойно открыл ворота.

Так начинался этот рейд. Они нигде не останавливались более чем на время, потребное для отдыха лошадей, постоянно перемещались с места на место и путали свои следы. Два дня по правому берегу, переправа вброд по отмели, рывок — и был захвачен еще один небольшой городок Консак. Тут амазонки постарались.

При этом был пойман важный чиновник, присланный самим Ундораргиром за рабами. Этого старого противного евнуха посадили на кол на главной площади. Все прошло быстро, не минуло и пары часов, как они были готовы двигаться дальше. При этом все громко галдели и орали, что сейчас пойдут прямиком на Кэйлад и сделают то же самое с тамошним управителем и отберут все золото себе.

Но пошли не к рудникам, а совсем в другую сторону.

Двое суток неспешно продвигались к Аганне и на подходе к переправе через эту реку, последнюю большую реку на пути, приняли свой первый встречный бой.

Противником оказался отрядец, который, видать, был послан на их поиски — здешним правителям стало интересно, кто это безобразничает в глубоком тылу непобедимого Владыки Окоема?

Так или иначе две дюжины всадников вылетели на них совершенно неожиданно. Как так случилось, что их прозевал головной дозор, до сих пор непонятно. Но, наверно, воины приняли их за своих, видя, что они совершенно спокойны… Надо отдать им должное, бойцами они оказались неплохими и стойкими, не сдавались и, понимая, что сбежать не успевают, приняли свой последний бой, умерев как мужчины.

День за днем, седмица прочь, отряд с боем прошел полтысячи лиг, уничтожил около сотни вражеских воинов, казнил полтора десятка попавших под руку чиновников. Земли Восточного предела закончились, они повернули на восток, сошли с дорог, переправились через небольшую речку и вступили в земли племени потомков Белого Барса, которые должны были пройти по самой их окраине.

Степь от северных отрогов Дагиайского нагорья до восточных склонов Кам-Дубарского хребта, обезлюдевшие после прошлогодних битв просторы, где редко встретишь кочевье и куда чаще скалящиеся в небеса черепа.

К ним пришло пополнение — три десятка освобожденных пленников, несколько амазонок, присоединившихся к полусотне Анканы, да дюжина пересидевших войну беженцев. Кто против них? Прямо сейчас у них на хвосте висело до двух тысяч всадников, в основном из племени гуран и ритши. Кажется, немного. Однако к ним будут подходить подкрепления, и с каждым днем они будут становиться все сильней да многочисленней. Адаю же и его людям помощи ждать неоткуда. Ну так что ж, пусть подходят. Чем больше всадников, тем труднее управлять всей этой массой, а в походе неизбежно приходится равняться по самому слабому.

Не зря в рейде установлено жестокое правило: воин, потерявший заводного коня или чьи скакуны ослабели или охромели и не могут держать темп, уходит в степь вправо или влево от основных сил и добирается обратно на свой страх и риск.

Так или иначе между ними и преследователями четыре дня. Тысячник был намерен еще больше увеличить разрыв.

Шансы у них хорошие, погоня и так растянулась по степи на целый день пути, и даже если они решат остановиться и принять бой, врагу потребуется не меньше двух суток, чтобы собрать все силы в кулак.

Окружающая их местность изменилась, и если позади, в землях ритшов, весна уже сменилась летом, то тут только вступала в свои права. Вся степь вокруг была покрыта нескончаемым зеленым ковром, пели птицы и цвели цветы. Но им было не до красот. Короткий отдых, не столько для себя, сколько для лошадей, сон на попоне, брошенной на землю, редкие стычки — и так день за днем.

Проходят сутки, вторые, пятые, и в нескончаемом марше… Вперед, только вперед. Враг ждет, когда они повернут, чтобы пойти наперерез. Ну пусть ждет.

Адай все чаще вечерами изучал карту, перерисованную по приказу владыки Сантора с карты чужинцев, которую те сделали давно с помощью летающих колесниц.

Предстояло решить вопрос: то ли сразу идти к золотым шахтам, что лежат у Кэйлада, а потом, направив погоню на ложный след, свернуть к Хэй-Дарг и разорить селитряные копи; либо же рвануть сразу к проклятому кряжу, а потом уже уходить в Степь, хоть сразу прямиком к Холодным водам и великой реке Сэйхун.

Он прикидывал так и этак, еще и еще раз рассматривал карту, бормоча себе под нос степные ругательства, соотносил до боли в перенапряженном мозгу древние степные приметы путей и дни конной скачки с зиелмянскими значками, значение которых он выучил наизусть, ибо читать так и не научился.

Что же выбрать? Погарцевав вокруг кэйладских стен, пометав стрелы в их сторону, обменявшись оскорблениями с охраной и стянув всех преследователей к копям, отойти на юго-восток, рискуя, что им подрежут путь, разгадав уловку? Или все же не размениваться на мелочи, а лишить Ундораргира огненного порошка?

Но судьба все решила за него.

За последние дни было несколько мелких стычек, в которых им удалось взять троих пленных, один из которых оказался десятником. Он-то и рассказал самое главное.

Еще до того Адай отметил, что за ними охотятся не так чтобы сильно.

И как выяснилось, не потому, что, как он надеялся (и опасался одновременно), владыке шаркаанов наплевать на безобразия, творимые какими-то отчаянными и безмозглыми (ведь придавят все равно!) людишками в его владениях. Нет, просто это дело могло подождать. Потому как, не дожидаясь полной готовности своих армий, он двинул их на запад.

Это и стало его главной целью…

Дошло до того, что по приказу хана все улигэрчи в его владениях пели песню, сочиненную придворным сказителем, Слепым Ранфо. Песню, воспевающую войну, кровь и победу и сулящую тем, кто воспротивился, неумолимую и неизбежную смерть.

процитировал встречный бродячий сказитель эту песню тысячнику в своем переводе.

Из этого вытекал всего один вывод. Адай решил, что вместо метаний по степи нужно сразу приступать к главному.

И устремился к Хэй-Дарг.

Да только и враг, похоже, не дремал…

Вчера вечером вернулись ертоулы из особой разведывательной полусотни. И они поведали о настоящем войске, которое расположилось впереди примерно на час самого быстрого конного пути, в десятке, примерно, «хилометров» по счету зиелмян.

Там было не пятьсот и даже не тысяча человек. Только нукеров хана Куййу было тысяча, а еще то ли две, то ли целых три тысячи разнообразных ублюдков, собранных в отряды и предназначенных к отправке против Южного предела.

Они могли бы уклониться, в конце концов, один день у погони они бы в любом случае отыграли. И ведь совсем не обязательно, что Куййу погонится за ними.

Но на совете Адай сказал как отрезал:

— Всем разойтись и отдыхать. Завтра сеча.

Воины разошлись к своим кострам, и вскоре в котлах закипела наваристая похлебка. Камр знал, что многие опытные бойцы предпочитали не есть перед боем, считая, что в таком случае при ранении в живот больше шансов выжить, но сегодня утром все было наоборот. На короткую схватку никто не рассчитывал. И на шанс выжить в случае поражения тоже. А вот сил на долгую битву у голодного воина могло не хватить. Поэтому нынешним утром в котлы летели все припасы, которые только нашлись в неведомых глубинах хурджинов.

Напоследок он задал корм коню — последний трофейный ячмень… Ярдо схрумкал угощение и негромким всхрапыванием осведомился, мол, хозяин, а напоить?

— Нет, Ярдо. — Он потрепал верного четвероногого товарища по гриве. — Не судьба тебе сейчас напиться вволю. Уж прости, друг, скоро в бой, а конь должен быть быстрым и злым, иначе туго придется его наезднику. Отяжелеешь от воды, пойдет твой хозяин шакалам на корм, ну а тебя шаркааны сожрут — больно ты гладкий!

Конь его, кажется, понял, в этом Адай был уверен, ударил передним копытом по земле, всхрапнул и успокоился. Позади проснувшиеся десятники будили своих воинов, а он потрепал коня по холке и начал седлать. Положил на его спину потник, поверх него чепрак, затем седло с крутыми луками, с железными стременами, затянув подпруги, надел уздечку, плетенную из узких кожаных ремней. Вложил в гнезда по бокам метательные дротики — по два с каждой стороны…

Из седельной сумы достал маленький каменный флакон, вынул тугую свинцовую пробку и принялся шептать слова, смысла которых не понимал. Вроде и всеобщий язык, а неведомо что значат. Они пришли из глубокой древности, из времен, когда люди, говорят, пользовались еще камнем и медью и лишь приручали коней. Но они действовали и помогали, а это главное…

Затем, окунув мизинец, именно мизинец, в пахнущее паленым пером снадобье, принялся рисовать на доспехах и упряжи знаки, значения которых не знал даже втолковывавший их ему шаман родового кочевья Адаев, старый одноногий Купос. Древняя магия рун, которой повелевал Старый Цо, про которого ничего толком не известно и который почти забыт.

Конь оседлан, магические знаки нанесены, осталось совсем немногое…

Облачаясь в доспехи, он видел, как справа и слева воины вздевали панцири или, наоборот, снимали рубахи.

Некоторые ритуальными кремневыми ножами царапали лица и грудь, принося жертву духам-охранителям, чтобы малой толикой крови откупиться от большой крови — пусть враг ею захлебнется. Многие вытаскивали идолов, идольчиков и совсем маленьких идолишек из переметных сум и поясных кошелей и мазали их этой кровью или просто шептали им какие-то слова — то ли обещания вдоволь напоить после битвы кровью врагов, то ли просто вымаливая помощь.

И еще… На многих лицах Камр отмечал знакомую ему тень обреченности, означающую, что этого боя им не пережить. Что поделать, не зря говорят старики: «Твой враг знает тебя еще до рождения».

Глядя на полуголых соратников, Адай от души понадеялся, что идущие с ним воительницы не станут разоблачаться, что называется, до самого ничего, как это было при штурме Рантаса. Тогда охранявшие его ополченцы из бедных семей, юнцы, у которых не всегда и овечка была для мужских надобностей, как выражается Макхей, ofigeli при виде того, что прямо к их стенам подъехали верхами два десятка обнаженных девчонок, что и помогло взять крепостенку почти без боя… Но сейчас ночь, во-первых, и, во-вторых, противостоят им взрослые мужики…

Да, совсем скоро бой.

Там, впереди, через десяток лиг лежит вражеский лагерь.

Но не для того они шли сюда через угрюмые пустоши и дикую степь, чтобы отступить в самый последний момент. Жеребец, как и хозяин, рвется в бой, косит глазом и зло покусывает удила.

Он выехал перед сгрудившимся войском.

Умное животное чувствует нарастающее напряжение среди людей и начинает яриться, поворачивается вокруг своей оси, и в рассеивающемся тумане тысячник может видеть сотни глаз, которые устремлены на него.

— Воины! — выкрикнул Адай. — Пришел наш час! Отомстим за своих близких и поруганные отчие земли! Покараем врага! Вставим проклятому Ундораргиру в жопу деревянный хвост!

Воинственный рев был ему ответом, и тысячник коротко скомандовал:

— За мной!

— Хаар-р! — было ответом.

Аллюром, неспешно, экономя силы лошадей, двинулись они в сторону невысоких гор, виднеющихся вдали. Еще не просохшая степная земля глухо гудела под копытами, развевались на свежем ветру бунчуки, лица воинов напряжены, и в то же самое время тысячник мог сказать, что они жаждут этого смертельного боя. Все — от суровых степняков с каменными лицами, отцов и мужей, лишившихся жен и детей от рук шаркаанов, до чужинцев, для которых эта земля стала своей! Все — от разменявшего уже седьмой десяток полутысячника Такира до шестнадцатилетнего горца Эрширу. Этот беглый раб шаркаанов, разбивший головы колодками двум стражам и освободивший еще трех товарищей по несчастью, несмотря на юный возраст, был на диво сильным, стремительным и вертким бойцом. Быть ему десятником, если переживет этот поход да подрастет немного, хотя толком на всеобщем так и не говорит.

Десяток верст до вражеских стоянок прошли ходко, час хорошей равномерной рыси, и вот они, разлетающиеся в разные стороны всадники, бросающие свои утренние костерки. Вот один отставший и припозднившийся десяток подпадает под копыта его воинов, второй, а за ними еще несколько — первые вражеские потери. Да и те, которые уходят в стороны от линии атаки, скорее всего, участия в бою не примут, а рванут изо всех сил в ночную степь, так что можно сказать, что три-четыре сотни неприятельских воинов уже выведены из игры. Это хорошо, ибо хотя у хана Куййу не самые лучшие воины, но число уравнивает шансы. Впрочем, как сказать, это не нукеры и даже не племенное ополчение, а собранные, как говорит все тот же Макхей, «s boru ро sosence» люди — изгои, бродяги, беглецы и прочий случайный люд, стойкий в бою, лишь когда его направляет ханская плеть и подпирают нормальные воины. Не следует ждать от них особого геройства в ночном стремительном бою.

Правда, хорошие вожди и командиры могли бы это исправить, но какие тут командиры, Адай уже понял. Расслабились, не ожидали никого, даже охранения и дозоров, не говоря уже о дальней разведке и патрулировании, не выставляли. За что и поплатятся.

Кряж Хэй-Дарг ничем особенным на первый взгляд не выделялся. Бурые, изъеденные временем скалы, иззубренный гребень главной горы Кон-Самрат. Несколько долин, поросших лесом, небольшие речушки и ручьи, стекающие с известковых обрывов.

Кочевники, однако, предпочитали без суровой нужды не приближаться к нагорью и обычно обходили его стороной. Много поколений подряд кряж считался «плохим местом». Никто, кроме уж совсем отчаявшихся изгоев и беглецов, не отваживался там поселиться.

Старые развалины, торчащие в окрестностях со времен давних («давным-давно, никто не помнит когда»), приписывали то ли сгинувшим Прежним, то ли вообще аннакимам и даже демонам.

Караванщики и искатели приключений, которых судьба заносила в эти края, иногда говорили о ночных призраках, не дающих спокойно спать, о том, что спутники их ночами уходили неведомо куда, и следы их терялись в каменных нагромождениях, но мало ли что болтает бродячий люд? Иной и соврет — недорого возьмет.

Во времена владычества рабов Шеонакаллу земли эти были ничейными, и как гласит глухая молва, несколько раз слуги проклятого Сына Бездны снаряжали вглубь Хэй-Дарг тайные, но старательно подготовленные экспедиции воинов и магов, ни одна из которых не вернулась.

В степи ходила не одна легенда про то, как решивший доказать, что не боится ни богов, ни демонов юнец отправлялся в Хэй-Дарг, и больше его не видели. Другие легенды толковали о том, как пастухи нередко подбирали в окрестностях проклятого нагорья обезумевшего умирающего человека, бормочущего какие-то бессвязные речи про неведомые ужасы или о хитрых и жестоких тварях. Молва населяла нагорье гигантскими червями, огромными ящерами, призраками, выпивающими жизнь из спящих. Разумеется, их никто не видел, но все слышали от предков, а те врать, само собой, не будут.

Несмотря на всю дурную и мрачную славу Хэй-Дарг, с туменом хана Куййу не происходило ничего страшного. Конечно, злые языки могли бы сказать, что, дескать, местная нечисть не польстилась на столь жалкую добычу, и даже остаться не урезанными, ибо сам хан понимал, что от тумена у него больше название.

Но, так или иначе, пока они видели лишь обычные старые горы, почти сглаженные временем. Никакие зубастые страшилища не выкапывались из песчаной сухой земли, чтобы пожрать нарушителей покоя запретного места. Лошади и верблюды спокойно паслись в негустой траве, люди срубали для костров свилеватые акации и дикий тамариск, черпали воду из ручьев и родников, во множестве сбегавших с возвышенности, и вообще обживались в ожидании приказа выступать. И хотя многим мерещилось невесть что, но не бежать же от каких-то призраков?

Немногочисленные шаманы лишь качали головами: мол, предки зря не скажут, людям тут не место и вообще неслучайно дьявольское зелье, слухи о котором ползут по Степи, добывается именно тут…

В темнеющее вечернее небо, наполненное шумом военного лагеря, поднимались белесые клубы дыма от костров, на которых кочевники готовили свою незатейливую пищу. Отблески закатного солнца еще обогревали землю и связывали все живое солнечными нитями с ней, но ночь была уже близка.

Рабы-пастухи прогнали мимо юрт стадо.

Хан Куййу, средних лет, кряжистый бритоголовый мужчина, в халате дорогой сарнагарасахальской парчи, каковую перестали делать после того, как чужинцы разбили слуг Отца Ужаса, поджав под себя ноги, сидел на богатом ковре и попивал из нефритовой пиалы кумыс. И размышлял. В этот поздний (или ранний?) час не спалось, а ни одна из трех взятых в поход наложниц уже не грела кровь… Чего ж делать, как не размышлять о судьбе?

Недурно, конечно, быть темником и повелевать почти восьмью десятками сотен. Есть и сытная еда, и наложницы в обозе, и право выбрать двенадцатую долю от добычи для себя и десятую для войска помимо того, чем одарит Владыка Окоема. Да и смерть далеко вроде как, ибо новые воинские законы, предписанные Ундораргиром, велят военачальникам быть как можно дальше от сечи. Хотя тут как сказать — далека простая честная смерть нукера или даже сотника от меча или стрелы, да хоть от этого жуткого дудута (слава богам, этой гадости в его войске не водится!). Но вот другая смерть — от яда, кинжала ханского кешиктэра, бьющего в спину по мановению руки сидящего на троне, а то и от петли в руках евнуха (это для особо провинившихся в глазах владыки — позорная кончина от руки гнусных мужебаб!). Вот такая смерть не просто близко, а что называется, за плечами у каждого, над кем поднят золотой бунчук темника или наместника.

Говорят, Владыка Окоема не казнит без вины. Ха, только вот кто виноват, а кто нет, решает он и только он, и за что другого пожурят, а то и похвалят, для неудачника влечет смертный приговор.

Что, Подземный (тьфу, не к ночи!) возьми, его так разобрало? Или так проклятое место влияет?

Верные люди доносят, мол, волнуются его солдаты, тяжко им ночами, тяжелые сны лишают сил, а иногда спящих душат ночные мороки, так что они орут во сне, поднимая на ноги товарищей.

Ах, мать их через трех верблюдов! Вот и сейчас подняли крик, небось опять, как в сотне Кадды Беспалого, кому-то приснилось, что из-под земли вылез огромный суслик и принялся жрать трусов! Сто плетей всем! Да что они разорались, как будто и в самом деле чудище увидели? Через секунду хан ощутил, как сжалось сердце. Вопли не утихали, и к ним примешивался стремительно нарастающий грохот копыт и воинственный клич «Хох!».

…Передовойотряд влетел в скопище цветастых выгоревших шатров и юрт. Кони сшибали все на своем пути, идущие позади всадники разбрасывали факелы, и старая засаленная ткань вспыхивала.

Вот из шатра вылетает ошалевший и еще толком не проснувшийся лысый воин с какой-то гривной на шее — никак сотник, а то и тысячник, и Адай, привстав на стременах, от души, с потягом рубит его. Тело падает под копыта мчащихся коней…

Вот еще один, плотный и крепко сбитый боец, который успел выхватить свою кривую саблю и подставить ее под удар тысячника. Это его спасает на долю мгновения, пока Адай перегибается через седло и просекает противнику хребет.

— Быстрей!

Масса всадников, горяча коней, проносится через скопища шатров.

Теми врагами, кто остался позади, займутся.

…Кажется, что всего одно мгновение прошло, а они уже пролетели стоянку насквозь.

И лишь тогда Адай с запоздалым сожалением понял, что прознатчики ошиблись. Тут было намного больше, чем две или три тысячи. Нет, конечно, не полный тумен, но самое меньшее пять тысяч, если не больше…

А погромленные только соображали, что на них напали. И неудивительно, под началом Куййу была живая сила не лучшего сорта. Двуногая дань мелких бедных племен, которою те откупались от Владыки Окоема: преступники, соблазненные обещанием прощения и добычи, наемники-неудачники, в лучшем случае — нукеры побежденных ханов, решившие, вопреки обычаю, сменить хозяина. Задача подобного войска поглотить, утопить в своей крови первый натиск врага, принять на себя его стрелы, болты, камни и джериды или самоубийственной атакой поколебать его ряды, облегчая работу основным силам.

Но лагерь слишком велик, чтобы смять весь, пусть и неполный тумен одним ударом.

Сотники и десятники, не дожидаясь команд, подняли шаркаанов в седла, и вот уже навстречу вылетает конная лавина. Редко у кого имелись железный шлем или хорошая кольчуга. Над скопищем стеганых старых тигеляев и косматых волчьих бурок вперемешку с редкими саблями вздымались кизиловые дубинки, кистени, самодельные топорики-клевцы.

— Вперед! — заревел тысячник, воздевая клинок. — Бей-убивай!

— А-а-а-а!

Сбиваясь плотно, стремя к стремени, они летели вперед.

Бей!

Немногочисленные стрелы и арбалетные болты, невидимые в предрассветных сумерках посланники смерти, летят в обе стороны, что-то бьет Адая в бок, но панцирь, добрый зиелмянский панцирь, рассчитанный на выстрел огнебоя, держит удар. И вот они врубаются в строй врагов, ломая его. Сабля рубит шею одному, отсекает руку другому, протыкает третьего. Даже кони вслед за хозяевами дерутся, кусая вражеских коней и всадников.

Падали шаркааны, падали воины Адая, но расчет оказался правильный — по звуку битвы и по воинственным кличам Камр мог уверенно сказать, что враг терпит поражение.

И многие бойцы Куййу начинают поворачивать своих коней вспять.

Круши! Бей! До седла!

Яростные крики, звон стали, полыхающие юрты, от которых тянуло уже горелой человечиной, — все смешалось в лагере шаркаанов.

Нукеры личной стражи окружили плотным кольцом огромный шатер хана, дабы защитить господина. Но паника охватила степных всадников, решивших, что сюда явилось войско самой Ильгиз или еще кого из соседних владык. Тем более что в полной темноте кто-то истошным голосом заверещал:

— Хана убили! Бежим! Спасайтесь!

И слыша это, все больше растерянных, ничего не понимающих людей горячили коней и мчались в родную степь, и в этот момент их не смог бы удержать никто.

Однако надо отдать должное Куййу, он головы не потерял и попытался силами личной стражи пресечь панику. Возможно, он бы и смог восстановить порядок в лагере, и тогда нападавшим не поздоровилось бы. В лучшем случае они были бы отбиты, оставив не меньше половины воинов. Но тут на его стоянке прогремели взрывы, вспыхнул огонь. И сразу же затрещали автоматы, скупо и отрывисто, стрелки уже научились бить экономными короткими очередями. Но и этого хватило, а три брошенные гранаты довершили разгром.

Бой еще не был закончен, и успех предстояло закрепить обычной доброй сталью.

Шшших! Голова бородатого воина, не отрубленная, а скорее срезанная, летит наземь. Другой воин, еще безусый, растерявшийся от того, что увидел, хлопает глазами и замирает на месте, а он перехватил клинок лезвием вперед и с полуоборота бьет поперек лица, разрубая переносицу…

Слева и справа от Адая появились Баз-Коротышка и Равинш из сотни старого Макала. Дело пошло веселей.

Вот показались амазонки Дойгиры, восседавшей на белоснежной кобылице, воздев над головой священный топор.

Они дрались, как звери.

Нет, звери не проявляют такой ярости в схватке, зверь убивает ради еды и бежит, встретив более сильного. Только человек способен с неистощимой ненавистью убивать другого человека.

Кровавый туман перед глазами понемногу рассеялся, и Адай увидел, что его окружают со всех сторон другие всадники, сотни криков и стонов, звон оружия и ржание раненых лошадей. Косой удар саблей вправо — полуголый бородач роняет чекан, метательный нож летит, опережая натягивающего тетиву лучника, пригнуться — дротик проходит над головой…

Свалка вынесла тысячника в скопище сгрудившихся вражеских воинов, и хотя Камр понимал, что против полутора десятков бойцов ему одному не выстоять, но звериная древняя суть степняка, десятки, а то и сотни поколений орошавшего эти вечные жаркие равнины кровью своей и чужой, радуется тому, что удастся потешиться в славной схватке. А если и убьют, так этот день ничем не хуже другого, чтобы умереть! Сабля рубит нещадно чужую плоть, и он, не понимая смысла своих слов, что-то выкрикивает, вернее, рычит. И этот звериный рык и ярость, бьющая из его глаз, заставила врагов повернуть своих коней, нещадно стегая их, и бежать прочь, в рассветную дымку степи. Хотелось гнаться за ними, кромсать человечину сталью, но тысячник сдержал коня. Оглянувшись, он увидел, что бой уже окончен…

К нему, держа на изготовку автомат, подъехал полусотник Серхо, командовавший взятыми в поход зиелмянами.

— Как мы их, а? — выдыхая, спросил он тысячника.

— Отлично, брат!

— Еще бы, половину мы порубали на котлеты, а остальные по степи разбежались.

— Ну, может, не половину… (Адай знал, что такое «коклеты», и даже пробовал несколько раз это чужинское блюдо, так что не сдержал ухмылки) Ладно, что у нас?

— Убитых, может быть, около полусотни, а раненых пока не считали. Хороший бой случился, дружище Камр?

Серхо умолк, перед ними остановил своего коня лихой Эрширу. Он скинул с седла связанного человека в парчовом халате на голое тело.

— Это Куййу, — сообщил он с гордостью. — Главный здешний пес. Мой взять его в плен.

— Эрширу, ты настоящий воин, — только и смог сказать Адай.

— Богатырь! — уважительно кивнул ему Серхо.

Обрадованный похвалой набольших, Эрширу умчался к своим.

Куййу для допроса забрал Серхо, а Камр направил Ярдо по разгромленной вражьей стоянке.

По пути к нему подъехал Макал, оглаживая седую бороденку.

— Арсаардар, — молвил он, качая головой. — Не знаю, прикажешь ли ты удавить тетивой старшего над ертоулами, если он жив, но мы подобрали восемьдесят брошенных сотенных бунчуков…

Тысячник некоторое время стоял, не зная, что сказать.

Против них, выходит, оказалось не меньше восьми тысяч человек…

Ну и ну!

Эуденоскаррианд. Приграничье

Медленно втягивался в городские ворота караван. Воины в сверкающих кольчугах, на огненно-рыжих конях, окружавшие хана, взяли на изготовку длинные копья.

Густые сумерки окутывали город. От журчавших арыков тянуло влажной прохладой, и в темных садах пели соловья. На черном бархате неба вспыхнули большие мохнатые звезды.

Впереди процессии ехал Ундораргир и командующий кешиктэром Рамга, чьим именем уже пугают детей на землях от Эльгая до Вьенны.

Жуткая, непривычная тишина окружила всадников. Ундораргиру сделалось не по себе. Он, степняк, всегда ненавидевший тесноту городов и знавший страх только в моменты яростных битв, поежился. Может быть, следовало послушаться советников и отложить вступление в город до завтрашнего дня?

Улица, ведущая к городской площади, вдруг сделала поворот, и Ундораргир от неожиданности даже вздрогнул, натянул повод коня. Улица была полна народу. Люди стояли молча, и тысячи чадных факелов пылали над их головами. Отблески пламени метались по лицам, по одежде, и оттого казалось, что толпа колышется тяжело и грозно. Непривычной и жуткой была для хана эта картина.

Телохранители сомкнулись вокруг хана, выхватили из ножен кривые сабли и подняли их над головами. Алые отблески пламени заиграли на лезвиях.

Толпа молчала, и отступать было некуда. Только выдержка могла спасти в этот миг рискнувших войти в город, потому что на узких улочках они не смогли бы развернуться для битвы. Оставалось двигаться в неизвестное, и, пересилив себя, Ундораргир дернул повод — послал коня вперед.

Молча расступилась толпа, пропуская хана. Тревожно храпели кони, косили влажными большими глазами на людей, кровавые всполохи тысяч огней играли в их зрачках.

Уже не тревога, а страх овладел всем существом Ундораргира. Он понял: стоит кому-нибудь в толпе бросить клич, и живая река раздавит и его самого, и нукеров с обнаженными саблями. Боя не будет. Все кончится в один миг.

Вдруг из толпы, преграждая путь кавалькаде, выступил высокий худой изможденный человек в рваном, истертом до дыр облачении слуги Идущего по Звездам…

— Чего тебе нужно? Кто посмел заступить путь потомку Дракона? — спросил Рамга с угрозой.

— Великий хан! — Человек в рубище без страха смотрел в лицо Ундораргиру. — У меня нет никаких желаний — я вижу, что вернулся отец мой — Шеонакаллу в смертном воплощении, — чего же мне еще желать?

Где-то и когда-то

Пробуждение было тяжелым. Голова, налитая неимоверной тяжестью, трещала, словно скорлупа ореха, разгрызаемого обезьяной.

И чего вдруг припомнилось именно это потешное животное, столь похожее на человека? Может, потому, что у него в адмиральской резиденции имелась ручная мартышка, его любимица, которую шарускар частенько баловал разными лакомствами, среди которых хитрое создание предпочитало именно орехи?

Но, Прародительница Иас-Марои, когда же и где он успел так набраться? Не иначе, перепил крепкого рома на торжественном приеме у императора, посвященном отплытию эскадры к острову Боунг.

Дьявольский напиток. Делают его из какого-то местного фрукта, добавляя при перегонке дурман-траву, что-то ароматическое, напоминающее земной анис, и еще пять или шесть компонентов. Причем набор их зависит от воображения изготовителя и того, что имеется у него под рукой. Шарускар, изрядно поездивший по Эриканту, в разных провинциях перепробовал уйму сортов такого «рома», и каждый раз вкус был иным. Главными и неизменными компонентами оставались только фрукт, дурман-трава да «анис».

Ну, ежели с умом его пить, так оно и ничего. Разбавленный один к трем с родниковой водой, отчего приобретает неповторимый мутно-белый цвет, он служит неплохим аперитивом. Ну а если развести один к одному или вовсе не добавлять воды, то пара рюмочек заставляет смотреть на мир веселее, гоня прочь все мрачные думы.

Так ведь моряки ж никогда меры не знают. Особенно когда наливают на халяву. Разве на двух-трех рюмках остановишься?

Вот и он, судя по ощущениям, «ни в чем себе не отказывал». Да еще и свалился в лужу по пути домой. Куда только слуги смотрели? Не могли вовремя поддержать шарускара под белы рученьки, паразиты!

Кряхтя и поминая бога душу мать, Тамерлан Ахмедович встал на ноги…

И снова накатила волна немыслимой боли. Не удержавшись, кавторанг застонал.

Лишь когда чуток попустило, огляделся по сторонам.

Где это он, черт побери?!

Какая-то пещера. Стены сложены из мутно фосфоресцирующего камня наподобие шероховатого стекла — потому и светло…

Ну, видно и видно. Что еще требуется?

Надо бы выбираться куда-нибудь. К людям.

Пошел поначалу в одну сторону, но вскоре уперся в такую же прохладную переливающуюся стену.

Потрогал ее рукой. Показалось, что камень ходит ходуном.

Пожал плечами.

«Бред собачий!»

Скомандовал себе «кругом» и подался в противоположном направлении. Широкий с затерявшимся в полумраке потолком коридор оказался до странности долгим. Прямо таки бесконечным.

После такого марш-броска даже ноги устали, так что присел передохнуть на какой-то валун.

Закрыл глаза.

Но что это?

Мерещится ему, что ли? Или и впрямь начались звуковые галлюцинации, что не странно в такой-то зловонной обстановке.

Прислушался.

Сначала различал лишь отдельные бубнящие звуки, которые через некоторое время стали складываться в слова, потом во фразы. Еще немного, и смысл кем-то произносимого начал доходить до больного разума шарускара.

— «И явится роющий и разрушающий, чтобы вступить в сражение с богами мира. Великий род небожителей погибнет, и весь Аргуэрлайл познает муки и смерть. И тогда предстанут из Тьмы вышние боги, дабы отразить прорвавшихся из Нижнего мира! И от таранов их рухнут звезды и утонут в колодцах Тьмы… И, победив, воздвигнут из праха погибшего мира новый мир, новое небо и новую землю…»

— Это что? — спросил сам у себя кавторанг, ибо текст показался ему смутно знакомым.

— «Книга Эно», — неожиданно ответил сумрак.

Как ни странно, женским голосом.

Так здесь и дамы имеются, взбодрился Тамерлан Ахмедович, вскакивая с камня и устремляясь на голос.

Оказывается, он всего-то десятка шагов не дошел до большой комнаты. Хотя, конечно, этот зал можно было назвать «комнатой» с большой натяжкой. Такой же пустынный, с мерцающими стеклянными стенами. Ни тебе мебели, ни ковров. Один лишь квадратный то ли стул без спинки, то ли табурет, на котором восседает едва различимая, какая-то расплывчатая фигура.

Кавторанг приблизился, чтобы получше рассмотреть товарища (или таки подругу?) по несчастью. И вдруг, узнав, вздрогнул.

— Что, кхапитан, не чаял снова встретиться? — печально улыбаясь, вопросила Краййя Сак — морская колдунья седьмой ступени, погибшая много лет назад во время нападения Ужаса Бездны…

Постой, постой… Ужас Бездны?!

Перед глазами пронеслись яркие и жуткие картины-видения.

Щупальца, пронзающие воду… Гигантские глаза… Артобстрел… Мерзкая разверстая пасть, всасывающая корабль за кораблем… Крюйт-камера… Не желающая загораться зажигалка… И, наконец, яркая вспышка, сменившаяся тьмой…

— Вспомнил, — утвердительно кивнула головой морская колдунья.

И снова грустная улыбка на тонких бледных устах.

«Надо же, она не изменяет своим привычкам», — только сейчас заметил кавторанг, что его собеседница абсолютно нагая.

И совершенно не изменилась со времени их трагической разлуки.

Но она же… она же мертва? А значит, значит, и он?! Он ТОЖЕ?!

И сел прямо там, где стоял, на светящийся пол…

— Ты правильно понял, герой, — обратилась к кавторангу Краййя Сак. — Мы не живые…

— Как так?! — не поверил шарускар и на всякий случай ущипнул себя за ухо и взвыл от боли.

— Не живые, — повторила морская чародейка. — Но и не совсем мертвые… Боль тебе только кажется.

— Не понимаю, — с отчаянием развел руками Каиров. — Что ты хочешь этим сказать?

— Понимай как хочешь. Это очень сложно объяснить, но ты избран Вестником…

«Что за фигня, о Аллах?» — помянул он бога своих предков.

— И кому же и что я должен передать? И от кого?

— От того, кто правит миром, — напустила еще больше тумана магичка. — А передать надо людям из твоей далекой родины весть о грядущей опасности. Скоро спящий может проснуться. И от проснувшегося не будет спасения. Но есть способ уничтожить его до пробуждения, ибо и боги смертны…

— Слышь, э-э-э, почтеннейшая, выражайся яснее, — скривился Каиров, снова ощутив дикую, разрывающую череп боль.

Только кажется, говорите? А какая разница, если выть охота?

Кряж Хэй-Дарг

Тысячник устроился на скатанной кошме возле очага, аккуратно строгая кинжалом столбик бастурмы и старательно пережевывая соленые стружки.

Напротив него сидел хан Куййу, надежно связанный и прикрученный к особой большой колодке.

Тут же собрались еще с полдюжины человек. Рай Манно — один из шаманов, сопровождавших тех, кто вышел в рейд, полутысячник Такир, а также Серхо — как самый образованный. Зиелмянин как-никак. И еще один человек, сейчас задумчиво перебиравший грязные и закопченные инструменты, напоминавшие арсенал столяра или иного бродячего ремесленника.

И как раз на него, оставшегося в одном ветхом кожаном фартуке на голое тело, мускулистого и волосатого Брача Кузнеца, с особенным вниманием взирал пленный хан. И на то была причина. Именно Брач, бывший бродячий кузнец, чью молодую жену и старика-отца погубили налетевшие на степное становище шаркааны, выполнял в отряде неблагородную, но нужную работу палача.

— Что, почтенный Куййу, — улыбаясь, спросил Адай, — проиграл ты битву?

— Дай напиться, — потребовал тот в ответ.

— Может, тебе и кумысу налить, и дастархан накрыть? — пожал плечами тысячник. — Думаешь, сытым перед предками предстать веселее? И так толстый, как тарбаган.^[14] Сейчас поговорит с тобой Брач, — кивок в сторону кузнеца, — нам поможет, ежели запираться станешь. Уж извини, судное зелье-то все поистратили, придется по старинке правду узнавать! — И, вспоминая присказку тоана Бровженго, добавил: — Мы люди не злые, тебя не больно прирежем… По горлу чик, и ты уже в Нижнем мире! Брач, ну что, каленое железо, что ли, давай?

Серхо нервно заерзал на своем месте.

Очевидно, перспектива присутствовать при пытках его, как и большинство зиелмян, не радовала. Камр Адай знал, что кое-кто из его сородичей втихомолку презирал чужинцев за такую слабость и мягкотелость. Сам он относился к этой непонятной странности с пониманием. В конце концов, одна из его наставниц в воинском искусстве, знаменитая Рагга Сиз, возившая с собой в тороках тринадцать высушенных и прокопченных отрубленных правых ладоней, сраженных ею на поединках лучших мечников Степи, орала, как зарезанная, при виде обычного мышонка. А, к примеру, шарчаган Бупар Великий, по преданиям, жутко боялся тараканов…

Некоторое время Куййу молчал, а потом наконец произнес слова, ради которых, собственно, Камр Адай и затеял это представление:

— Может быть, договоримся, слуга чужинцев?

— О чем нам говорить? — Адай пропустил мимо ушей оскорбление. — Про то, что хан ваш на империю полез, я знаю, про то, что людей у шаркаанов здесь немного — тоже. И даже про то, что белый порошок для проклятого зелья именно в этих краях добывают, мне известно. Если ты про эту тайну хотел сказать и господина своего предать…

— Так вы сюда за этим пришли… — изумился Куййу. — А я вот не знал, слышал лишь про соляные копи в долине Рехуф…

— Ну вот, даже такие простые вещи тебе неведомы, — добродушно улыбнулся Камр. — И чего с тобой говорить?

— За меня могут дать добрый выкуп…

— Смеешься? Кто даст? Ты ж теперь не вольный хан, а прихвостень Ундораргира. Без его воли в твоих кочевьях и суслик не чихнет! Зачем твоему господину тебя выкупать, разве что перед всем народом на кол вздеть или нетварям скормить, чтоб всем ясно стало, что бывает с теми, кто не выполняет приказ? — издевательски рассмеялся воин. — Да твой младший брат Тавил первый побежит к вашему владыке ханство выпрашивать. А до того еще гарем твой заберет…

Удар попал в цель, Куййу заскрипел зубами в бессильной злобе, а на глазах выступили слезы.

И Камр Адай лишний раз понял, насколько он был прав, допросив сперва людей из рода Беркута, которым правил пленник, и выяснил кое-что и про гарем, пользовавшийся особой любовью хана, и про то, что брат его считает себя обделенным судьбой, и еще кое-что.

— У меня есть золото… Припрятано на черный день, — обреченно изрек хан.

— То, что ты от владыки своего утаил, когда восточные земли грабил да разорял? — Тысячник опять усмехнулся. — И про это знаем. Ну так что с того, или мы прямо сейчас должны бросить все дела, отправиться в твои владения и выкапывать твой клад из-под земли? А может, на слово поверить, если предложишь, что не позднее чем через один год и один месяц ты пришлешь в Тхан-Такх караван с выкупом? — повторил он старинную формулу договора об освобождении пленников.

Прошло несколько секунд, и хан наконец решился.

— Я знаю многое о том, что затевает Ундораргир. Полгода прожил в его ставке и знаком со многими мужами совета при нем. Я должен был принять полный тумен, а не тот сброд, который ты разметал по степи, как гнилую полову… — презрительно скривился пленник. — Если я все расскажу, ты меня отпустишь?

— Нет, не отпущу. Оставлю в живых.

Про себя Камр Адай облегченно перевел дух, его задумка сработала.

— Хорошо. Клянись!

Обнажив саблю, тысячник произнес:

— Я, Камр Адай, сын Лорго, на оружии сем и перед ликом богов и предков, клянусь, что не причиню вреда жизни и телу хану Куййу, если он скажет все, что знает о намерениях господина своего Ундораргира.

Куййу вымученно улыбнулся…

— Итак, слушайте все. Для начала сообщу вам, что принес гонец еще до того, как я пригнал в это проклятое место то стадо баранов и шакалов, которое вы разгромили…

Он говорил, а лица присутствующих мрачнели.

Шаркааны выступили в поход внезапно и двигались очень быстро. Их не остановили ни крепости, ни перевалы, ни соляная пустыня Рак'Хас и плоскогорье Хонго-Че, где злобные ветры сдувают целые караваны в пропасти, ни щебнистые предгорья Шаргон-Тага, где в штольнях, вырытых древними искателями серебра и самоцветов, прячутся подстерегающие караваны разбойники и хищные гулары. Их добычей стали города Нефритового Полумесяца…

Однако при приближении к пределам империи и союзников войско Владыки Окоема неожиданно остановилось.

И вовсе не для того, чтобы подтянуть резервы.

Ундораргир снарядил к предполагаемому врагу великое посольство для заключения вечного мира. Два десятка ханов, три темника, верховный шаман культа Священных предков народа шаркаанов с богатыми дарами в семи сундуках и письмом к императору, скрепленным личной печатью повелителя.

Все облегченно вздохнули. Хозяин Степи страшится империи, он не будет воевать, он самое большее потребует каких-то земель и отмены пошлин.

Не тут-то было!

Ундораргир сумел обыграть врагов. Он не стал дожидаться той части своего войска, что собиралась под знаменами, не стал дожидаться возвращения делегации, а ударил первым (по слухам, дошедшим до Куййу, бедолаги-сановники вопили, что ничего не знали, даже на эшафоте на главной площади столицы Ильмангора).

Зато вождь объявил, что послы, мол, были вероломно казнены еще до нападения, а потому он идет мстить за поруганную степную честь. И что дивно, воины ему верили…

Вначале перешли в наступление войска Астиага, стремительным броском форсировавшие Ваэллу там, где этого никто не ожидал. Бурная порожистая Ваэлла с обрывистыми берегами, как считалось, недоступна для переправы кочевой кавалерии, привыкшей форсировать водные преграды вплавь, держась за гривы своих коней. А ледяные, текущие с гор стремительные потоки утопили бы и разбили о камни самого сильного пловца вместе с его скакуном. Но случилось совсем не так. В грозовую ночь гладь реки покрылась тысячами связанных из сухого камыша плотов и множеством кожаных лодчонок на плетенном из лозняка каркасе. В этих скорлупках, конечно, нельзя было переправить коней, но в бой на этот раз пошли не пустынные кочевники, а скрытно перевезенные верхами и в телегах горцы из числа служивших Владыке Окоема. Пятнадцать тысяч отчаянных бойцов, не боявшихся смерти, оказались на противоположном берегу реки. Немало их потонуло и убилось о скалы. Но исход дела это уже не могло поменять.

Горская пехота почти без помех форсировала реку, вырезала дозоры, а заодно и все деревни, оказавшиеся на пути, и, сметя наскоро собранные заслоны, осадило Цардар — главную крепость Таринии — одного из царств-союзников Эуденоскаррианда.

Молодой князь Гордзу сгоряча кинулся на выручку и упустил момент, когда мастера из обоза Астиага, все те же горцы, собрали огромный подвесной мост на канатах, и по нему перешла конница. Именно она ударила в тыл отдыхающей после разгрома сил вторжения армии.

А ее командующий князь Гордзу уже праздновал победу, ибо в той битве полегли почти все горцы.

Вечером воины Гордзу заснули после обильного пира, а утро встретили кто уже в царстве мертвых, а кто на кольях. Из самого же князя, взятого в плен сонным, Астиаг приказал набить чучело и послать в дар Ундораргиру вместе с прочими трофеями.

Спешно вооруженные огнеметами и катапультами речные суда импровизированной флотилии принца Ташана выдвинулись из порта Кабадд, но к тому времени как речникам удалось разрушить мосты, вся северная армия Владыки Окоема перешла на правый берег.

Не останавливаясь для взятия городов и крепостей, все пятьдесят тысяч пустынных воинов двинулись в глубь беззащитной Таринии, а затем вломились в Ильмангор. Разумеется, князь сразу же поднял все свои войска и поставил в строй всех, кто мог держать оружие, но поход Астиага своих целей достиг. Ибо великий хан ставил перед дикими пустынниками лишь одну задачу — обезопасить фланг идущих на империю основных сил, и бывший воин Сарнагарасахала блестяще выполнил замысел своего повелителя.

Но этого было мало.

Второй удар нанес один из лучших полководцев державы Владыки Окоема — самый старший из его сановников, но ничем не уступающий молодым Рамга.

Он направил свои тумены в обход пяти имперских крепостей, через почему-то оказавшиеся беззащитными горные проходы (войска, которые должны были их занять, как оказалось, просто не были собраны). Часть их устремилась на земли провинции, как стая саранчи, пожирающая все вокруг. Но главные силы вышли к старинному городу Калласс, прозванному Двуглавым, ибо тот стоял на обоих берегах Ласса, самого большого притока Вэллы, и обе части были соединены огромным каменным мостом в два уровня. Его строили полвека при прежнем императоре.

Тут степнякам пришлось постараться. В дело пошли и магия с изысками шаманов, и осадные башни, и жуткое черное колдовство, вызвавшее настоящих демонов, и граххары, чьи ядра разбивали гранит стен, как будто это был саманный кирпич бедняцкого домишки. Но главным образом победу принесли жители проклятого плато Фраччи.

Двадцать тысяч неукротимых в своей ярости диких бойцов, ринувшихся на стены, окончательно сломили силу войска Эуденоскаррианда. Нестройными толпами, подбадривая себя воинственными кличами и песнями, они рванулись вперед. Да, северяне в тот день понесли дикие потери, но дело свое они сделали, захватив мост через Ласс.

И по этому мосту перешла реку основная армия во главе с самим Владыкой Окоема.

Стремительные всадники, вытаптывая посевы, носились по полям, горели села, вырубались под корень сады, тысячи людей погибали каждый день, и казалось, что степная конница полностью захватила Аргуэрлайл, и нет такого места в мире, где можно было спрятаться от воинов Владыки Окоема. Практически все приграничье империи и все ее восточные союзники сейчас корчились в огне и хаосе.

Полководцы, не зная, что делать, бросали свои тающие войска из конца в конец, гоняясь за неуловимыми туменами. Тщетно пытались они дать врагу генеральное сражение, тщетно в полном отчаянии посылали к Ундораргиру с отпущенными пленниками оскорбительные письма, где называли его трусом, убегающим от врага, и предлагали назначить место и день решающей битвы, и даже вызывали на поединок.

«Воюю, как умею и как хочу, и вас не учу воевать. А не нравится вам такая война, приходите и складывайте оружие. Обещаю свою милость и мир покорившимся» — примерно так, посмеиваясь, отвечал Владыка Окоема на все призывы и проклятия.

К слову, к тем городам, что открывали перед ним ворота, он действительно был милостив. Конечно, их сокровищницы и купеческие сундуки обирались дочиста, угонялся скот, да и провизия тоже выгребалась, но конные варвары ничего не жгли и не убивали обывателей. Даже, что было редкостью, почти не посягали на женщин. Правда, всех невольниц сдавшихся городов было велено сгонять в лагерь победителей, но потом их возвращали господам…

— А что же империя? — подал голос Серхо, первый раз за весь разговор. — Неужели Эллиантас не прислал подкрепления?

— Столице Эуденоскаррианда не до того, — усмехнулся Куййу.

На дорогах полно разбойников, жители Фраччи свирепствуют в северных землях, и с ними их колдуны, молниями и огнем уничтожающие целые отряды. В Большом Зеленом море расплодилось великое множество пиратов, которые атакуют побережье и мешают торговле и подвозу войск. А военного флота у империи в тех водах почти нет, ведь, кроме нее, на его берегах нет ни одной сильной страны. Неурожай, выдавшийся во многих землях, привел к тому, что бедняки начали кое-где уже голодать.

Как доносят соглядатаи, многие приграничные земли не прочь признать Ундораргира и платить ему дань, лишь бы избежать ужасов войны.

На лице пленника проступало невольное торжество. И от Камр Адая это не укрылось. Самое время напомнить осмелевшему хану, кто тут хозяин.

— Это все, что ты можешь нам сказать? — сухо процедил он. — Не кажется ли тебе, что это слишком малая цена за твою голову?

— Слушайте, я еще не сказал самого главного, того, что сообщил мне гонец на словах. Мой тумен тут не просто так, мне приказали пополниться местным сбродом и идти к озерам Тафгай-Оол.

— На Тафгай-Оол? — переспросил удивленный Такир. — Но там же и воевать не с кем — луга приозерные да камыш, туда чореи свои стада гоняют…

— Там я должен буду… должен был ждать подхода пяти туменов под началом Астиага, которые Ундораргир направил против Южного предела…

Вот тут Камр Адай первый раз растерялся. Потому что сказанное было не просто плохой новостью. Оно меняло буквально все.

Значило сообщенное Куййу не то, конечно, что война с ними уже началась, это было ясно давно. Но из этого следовала та простая и печальная истина, что враг уже у ворот, и времени у них нет. А он-то, предлагая Макхею свой план, исходил из того, что оно есть, пусть и немного.

Взгляд его упал на не скрывающего довольной ухмылки Куййу. Чему он радуется? Ведь не похож на фанатичного сторонника Ундораргира. А вот радуется и не понимает, что в свете новых обстоятельств его запросто могут прирезать? Или же просто потешается над растерянностью и замешательством тех, кто победил его?

Тут тысячник заблуждался.

Куййу прикидывал, нельзя ли из испуга и недоумения противников извлечь выгоду. Известное дело, когда война шла неудачно, в стане побежденных частенько наступал раскол и многие начинали искать пути примириться с торжествующим врагом.

Он вспоминал строжайший и тайный приказ Владыки Окоема, переданный всем темникам лично Рамгой на последнем военном совете.

Сказано же было следующее. Если к ним придут тайные или явные послы от народов и властителей Южного предела, ни в коем случае не чинить им вреда и не угрожать, а со всей почтительностью препроводить в ставку вождя. Особо же надо было быть внимательными к друзьям, союзникам и подданным чужинцев. Ну а если на связь попытается выйти кто-то из самих пришельцев из-за Грани Мира, то надлежало бросить все дела и, загоняя коней, везти такого человека под пресветлые очи Владыки Окоема, соблюдая тайну насколько возможно. И за такого посла счастливцу отвесят столько серебра, сколько весит сам зиелмянин…

Так что сейчас Куййу, глядя на помрачневшего, не знающего, куда девать себя воина, которого проклятый тысячник именовал Серхо, подумывал, что если тот перейдет на их сторону, то по дороге в ставку надо будет постараться его откормить, а то больно тощ да жилист, а серебро, оно и есть серебро…

— Ты все сказал? — холодно осведомился Камр Адай, возвращая хана-неудачника на грешную землю.

— Нет, воин, он сказал не все! — послышался ясный и звонкий голос у входа в юрту.

Обернувшись, тысячник увидел стоявшую на пороге юрты девушку в дорогом и добротном чапане, под которым алели шелковые шаровары. За ее спиной маячили двое воинов из сотни Серхо.

Старший из них, козырнув командиру, начал что-то говорить на языке чужинцев, который Камру особо не дался.

Он лишь понял, что девушка хочет что-то сказать, но не Серхо, а именно тысячнику.

— Это Лафтари, моя младшая жена, — не преминул известить Куййу. — Я хотел бы получить ее назад нетронутой, по обычаям Степи, как почетный пленник…

— Он лжет, господин, — поклонилась красотка Камру. — Я была его рабыней, а младшей женой я была в гареме самого Ундораргира, пока он не выкинул меня вон без вины… Меня должны были отдать в обоз, чтобы мной пользовались погонщики, но, на счастье, я приглянулась этому жирному животному…

— Неблагодарная сука! — возопил Куййу и дернулся так, что чуть не опрокинул ярмо, к которому был привязан. — Да если б не я…

— Тебе не давали слова! — рявкнул на него тысячник. — И ты пока что не почетный пленник. Что с тобой делать, я еще не решил.

— Говори, бике, — мягко продолжил он. — Говори и ничего не бойся, против воли тебя не отдадут ни этому… — он пропустил нелестный эпитет, — ни вообще кому-либо.

А про себя подумал, что наложница самого Владыки Окоема добыча, которая сама по себе окупила этот рейд наполовину. Потому как в гаремах и альковах знают часто больше, чем в тайных канцеляриях, а облеченные властью выбалтывают своим девкам, размякнув после ночи любви, такое, что не доверяют бумаге и пергаменту.

— Я… я расскажу все, но сперва самое главное, — торопливо затараторила девушка. — Он, — пальчик ее ткнулся в бледнеющего Куййу, — не сказал про колдунов. Про слуг Подземного Хана… А они последние шесть дней пути сюда шли вместе с нами. И с ними обоз и много воинов, но еще больше рабов, может быть, три сотни или даже больше, ехали в телегах. И я слы…

— Ты, кажется, обещал говорить правду? — обернулся к Куййу Камр, жестом приказав Лафтари умолкнуть.

— Тысячник, а при чем тут слуги Серого Хозяина? — набычился Куййу, назвав темного бога редким и почти не употреблявшимся в Степи именем. — Я стараюсь держаться от них подальше, чего и тебе советую. Их, поговаривают, опасается даже Владыка Окоема, иначе с чего ему им так благоволить? Они вроде собрались тут строить свой храм. Как раз самое подходящее место…

— Ладно… я тебе поверю… пока! Продолжай, — обратился он к девушке.

Лафтари некоторое время стояла, судорожно сглатывая слюну.

— Он, может, и не знает, — фыркнула она в сторону своего бывшего господина. — Но я слышала их разговор — двух старших. Они говорили между собой по-тханидски, а это язык моей матери… Тысячник, они везут людей, чтобы неподалеку отсюда в каком-то древнем капище принести их в жертву и напитать своего бога их кровью!

— Она права, вождь! — в юрту без зова и слов вошел Г'иййягин, второй из шаманов их экспедиции, пришедший откуда-то из восточных земель, чтобы воевать с Ундораргиром. — Я ощущаю, что меньше чем в двух часах отсюда творится темная волшба… — И прежде чем Камр ухватил за хвост смутную бесформенную мысль, добавил: — Арсаардар, подумай вот о чем. До них уже должны были добежать первые беглецы, но они не прекратили творить свое волшебство. Значит, оно для них чем-то важно, а все, что хорошо Ундораргиру и его холопам, плохо для нас!

— Г'иййягин. — Камр посмотрел на главного отрядного чародея.

— Да, повелитель? — Парень вежливо склонил голову.

— Похоже, настал час тебе поработать хорошенько. Поговори с этой девушкой, нам предстоит встреча с черным колдовством.

Лицо шамана озарилось радостью, и он ответил:

— Рад, что могу быть полезным…

— Иди! А вы, — обратился он к подчиненным, — поднимайте людей…

Атака почему-то не удержалась в памяти Адая, а может быть, последующее отбило память. Он лишь помнил, что лагерь колдунов появился словно бы из-под земли. Исчез под натиском чар Г'иййягина скрывавший его морок, отводивший глаза. И они обрушились на ничего не подозревающего врага, как зимний буран на отару пугливых овец.

— Хайда! — выкрикнул он, и всадники выпустили ливень стрел на растерянных врагов.

— Круши! Режь! Убивай! — поднимая Ярдо на дыбы и вздевая над головой клинок, заорал он.

Всадники пронеслись между шатрами и кибитками, в которых жили чародеи. Слева и справа наперерез кидались шаркааны, свистели стрелы, но их было не остановить.

Бой вынес его в центр лагеря слуг Подземного.

И в доли секунды чутьем опытного воина Камр Адай понял: вот она, цель.

Не обманула девчонка…

Большой иссиня-черный камень в центре утоптанного круга… Кровь, залившая все вокруг. Слуги Подземного Хана толпой… Другая толпа неподалеку — людей, связанных, как бараны на продажу…

Выложенные в ряд те, чья кровь сейчас впитывается в землю…

Жрецы-колдуны не испугались, казалось, ворвавшихся в их капище врагов, а затянули какой-то рваный речитатив, слышный даже через грохот боя.

И тысячник ощутил, как все изменилось. Точнее, первыми это ощутили лошади, животные по природе острее человека чувствуют незримую опасность. Выученные боевые скакуны, привыкшие не бояться ни рева и грохота битвы, ни стали, ни огня, терпеть боль и голод, а главное, привыкшие к безусловному послушанию всаднику, вдруг перестали подчиняться узде и шенкелям, а некоторые понесли, обуянные ужасом, били копытами, исходили пеной.

Сквозь истошное ржание и зловещий речитатив послышались иные звуки, не то уханье какого-то чудовища, не то вой урагана. И люди ощутили дуновение чистого, истинного зла, истекающего из самых глубин Тьмы…

«Пропали, кажись!»

С трудом удерживая пляшущего конька, Адай оглянулся и увидел бегущего к ним человека, он с трудом уворачивался от мечущихся скакунов. И через секунду узнал его — это был боец из полусотни Серхо. С ним не было его скорострельного огнебоя, но зато на плече он тащил какую-то дикого вида зеленую трубу.

Вот он присел на колено и направил трубу прямо на стоящего у черного алтаря старца с длинной белой бородой и в оранжевом балахоне.

Воющая дымная звезда пронеслась над головами всадников и ударила в толпу магов, расшвыряв их дымным пламенем и грохотом.

В тот же самый миг на месте алтаря вспыхнул яркий огонь, но не рыжий или алый, каким ему положено быть, а мертвенно-лиловый. Завившись смерчем, он взметнул свои длинные языки ввысь, расширяясь и втягивая в себя всех стоящих вокруг.

И только теперь Адаю стало страшно, ибо в этом вихре он увидел чудовищную фигуру, лишь отдаленно напоминавшую человека.

Она была в высоту не меньше трех человеческих ростов, а свирепое лицо, или скорее морда, была подлинно нелюдской… Уродливый горбатый нос с широкими вывернутыми ноздрями, узкие и длинные косые глаза, щель безгубого рта и торчащие оттуда острые клыки…

Тем временем лиловый костер резко и неожиданно схлопнулся сам в себя. Раздался громовой удар, как если бы сотня граххаров выпалили над его ухом, и что-то упругое врезалось в грудь Адаю. Лошади и люди, все, кто находился в этот момент перед алтарем, попадали наземь. Оторванная голова какого-то жреца, подобно ядру из баллисты, пронеслась над полем сражения и покатилась под ноги его коню…

Это было последнее, что он видел… Дальше был мрак…

Земля. Южная Сербия. 200… год

Он успел увидеть стремительно летящий снизу метеор и даже подумать, что сейчас его собьют в третий раз… А потом взрыв ПЗРК исполинской кувалдой ударил по фюзеляжу. Подбитый вертолет содрогнулся и, волоча за собой растущий на глазах шлейф дыма, пошел вниз, крутясь вокруг своей оси, — осколками разбило хвостовой винт. Скрежет раздираемого скальными зубьями дюраля — и машина уже катится по склону, вспарывая неподатливую скальную почву клекочущими лопастями, теряя куски обшивки, осколки блистера, шасси. Закувыркалась по камням выбитая дверь.

В невообразимой круговерти Снегирев сумел каким-то чудом удержаться на месте, вцепившись в сиденье, и как только почувствовал, что мертвая груда металла замерла, ринулся в проем выхода. Мир вокруг завертелся, но вестибулярный аппарат старого спецназовца не подвел своего хозяина — он успел вылететь броском из двери и откатиться подальше от вертолета. Через несколько мгновений раздался взрыв — огненный смерч опалил затылок. Он несколько раз кувыркнулся, а потом удар головой о камень погасил сознание…

Когда Снегирев пришел в себя, уже взошло солнце.

Светало. Небесная высота наполнялась тихим сиянием, становилась сквозной, беспредельной. Лучезарный свет попеременно зажигал горные зубцы, розовым оползнем скользил вниз, в темные ущелья. На противоположном склоне застыл полумрак. Голова болела — похоже, сотрясения не миновать. Из футляра на поясе, где лежала недавно купленная «Нокиа», сыпалась мелкая пластиковая крошка.

Жив и цел. Это хорошо.

Связи нет. Это плохо.

Тяжело поднявшись, побрел туда, где дымком исходила машина.

…Это был последний рейс на Скопье, и потому желающих улететь оказалось с избытком. Миссия ООН сворачивала свою деятельность. Собственно, русский контингент, куда входил и полковник Снегирев, был последним остающимся — только болгары по старой памяти поддерживали македонских братьев, да еще торчал взвод каких-то приблудных сенегальцев, о которых, похоже, забыли в связи с очередным переворотом на родине. А вот Снегирева на родине не забыли — по возвращении он должен был сдать дела и написать рапорт. Возраст почти предельный. Ну да пора, в самом деле, да и надоело, признаться, заниматься миротворчеством в эпоху множащихся войн и медленного сползания их несчастного мира в пропасть. Сын вот зовет к себе, на дальние южные острова. Может, и впрямь рвануть?

Среди пассажиров преобладали молодые офицеры, с нескрываемой радостью покидавшие мятежные Балканы. Две санитарки сопровождали раненого — он неподвижно лежал на носилках в хвостовой части, забывшись тяжелым сном.

Перед вылетом молодой небритый пилот с эмблемой МЧС на вопрос: мол, долетим ли нормально, хлопнув по остеклению кабины, пошутил в том духе, что этот старичок винтокрылый еще в Афганистане летал — и до сих пор цел. Полковник Снегирев тогда ещезасомневался — Ми-24 хотя и выглядел довольно старым, но неужто ему три десятка лет?

Под гул турбин они взлетели, оставив в надвигающейся темноте зловещие пожары городка Медвежде.

По салону разнесся водочный запах — нетерпеливые офицеры распечатали пронесенные с собой бутылки сливовицы. Захмелев, они пытались перекричать вертолетный грохот, безудержно хохотали.

В другой раз Снегирев и сам повеселился бы от души, но сегодня пьяная сутолока раздражала. Подвыпившая медсестра обняла его, потянувшись губами к небритой щеке.

— Товарищ полковник, — поиграла она глазками, — вы что делаете в Москве?

Он вежливо отстранился и уставился в иллюминатор, в который и увидел несущуюся навстречу «Иглу» или стингер, а может быть китайский FN-6, в изобилии попадающий сюда из Афганистана…

…Кое-как поднялся на склон.

Жар от догорающего вертолета уже не был так силен. Пламя не трещало, и было даже слышно, как неподалеку между валунами журчит ручей. Запах жаркого перебивал вонь сгоревшего пластика и керосина.

Когда-то, после Ферганы, он думал, что никогда не сможет есть шашлык и котлеты, а вот поди ж ты, привык.

Вертолет выгорел основательно — стало ясно, что погибли все.

В покореженной кабине маячил остов летчика, который, съежившись в огне, казался скрюченным карликом. Легкий ветер обвевал его, сдувая серый прах, обнажая черные, выжженные глазницы.

Рядом с мертвой машиной валялись тела — истерзанные огнем, в горелых лохмотьях.

Кое-где из-под пепельных обломков торчали обугленные кости, обгорелое тряпье и сизые от огня стволы — то, что осталось от полных жизни людей, надеявшихся на то, что все кончилось…

Оно и кончилось…

— А я вот спасся, — пробормотал Снегирев.

Но, может, кто-то успел выбраться, как он? Быть может, кому-то еще можно помочь?

Обошел машину.

И тут услышал тихий стон.

Жертва обнаружилась неподалеку. Это была та самая девушка, которая спьяну лезла с поцелуями. Как видно, санитарка силилась сорвать с себя вспыхнувший камуфляж — левая грудь обгорела до мяса, другая розовела нежным девичьим соском. Опаленное лицо казалось маской самой смерти — широко раскрытый рот, обрамленный стянутой обугленной кожей, скалился ставшими вдруг очень длинными зубами на запеченных челюстях.

Самое чудовищное, что несчастная была еще жива!

Хриплые вздохи доносились из сожженной гортани, на незатронутой огнем коже билась нитяная жилка.

С такими ожогами девушка должна была в момент умереть, но все-таки жила, и Снегирев некстати вспомнил разговорчики, слышанные в местных корчмах. Что, мол, в этих горах есть нечто, что иногда может сделать мертвеца живым, не зря тут так много легенд о вампирах, и что даже кое-кто видел достоверно убитых вполне живыми и бодрыми. И что сейчас, в последние времена, пусть и в их начале — сила эта оживилась.

Умирающая застонала. Снегирев подумал, что даже оказать последнюю услугу мимолетной спутнице не может — пистолет он сдал инспектору-бельгийцу перед вылетом, как и полагалось согласно последнему «Протоколу об урегулировании» чего-то там.

Затем решительно развязал рюкзак, достал аптечку и один за другим вогнал в руку девушки три шприц-тюбика с промедолом. Хриплое дыхание начало затихать.

Вытащил из кармана ее комбинезона синюю книжечку удостоверения сотрудника ООН, где значилось: «Mariya В. Gordeeva, Russia, senior sergeant».

Несчастная, еще час назад пытавшаяся весело закадрить московского полковника, прожила неполных двадцать семь лет. В удостоверение были вложены два фото детей лет четырех — мальчика и девочки.

«Вот еще одна из тех, кого ты так и не смог защитить», — прозвучало где-то в глубине души застарелой болью.

Встав, он решительно принялся обходить место катастрофы, надеясь найти то, что ему поможет. Как бы то ни было, он жив, а значит, надо продолжать жить.

Ему повезло… Метрах в десяти от обломков он нашел автомат «Абакан» с тремя спаренными кустарно магазинами, на цевье которого висела вырванная из суставов кисть чьей-то руки с вытатуированной мордой леопарда.

Минута потребовалась ему, чтобы разжать швейцарским ножом окостеневшие пальцы.

Затем этим же ножом он разрезал стягивающую рожки изоленту.

Старая, еще афганская манера, расползшаяся ныне по миру от Ирака до Калифорнии — соединять вместе по два-три магазина зараз — его не привлекала. Такие связки не лезли в подсумки и карманы разгрузки, к тому же они утяжеляли оружие, да еще в них набивались пыль и мелкие камешки.

Рассовал рожки по карманам, перекинул автомат за спину и пошел. Путь его лежал на юго-юго-восток — туда, где километрах в тридцати находилось одно из немногих уцелевших тут еще славянских сел и стоял болгарский блокпост. Его со дня на день должны были убрать, но, кажется, еще не убрали.

Согласно наставлениям, без крайней нужды не полагалось покидать место аварии, а тихо ждать спасателей, но Снегирев отлично знал две вещи. Во-первых, что погибший «Мишка» был последним вертолетом сворачиваемой миссии, а новый пришлют неизвестно когда. И второе — ему было хорошо известно, кто устремляется в этих краях к месту гибели любой машины или боя.

Должно быть, кто-то проклял и в самом деле эти несчастные горы, ибо за восемнадцать месяцев Снегирев насмотрелся такого, что удивляло и заставляло сжиматься сердце даже после всего, что он повидал за свою полную войнами жизнь.

Горели деревни, полыхали церкви. Сколько он видел всего этого — сожженных дотла хуторов, обширных пепелищ и трупов. Все больше сербов, а иногда и албанцев — тех обычно вешали на воротах или сажали на кол. Если «сербота» была просто мусором, подлежащим уборке, то во втором случае, наверное, было что-то личное — отбитая когда-то девчонка, спор из-за межи или просто пьяная ссора.

Край быстро превращался в вотчину банд, и недалек был тот день, когда полевые командиры начнут делить все, что осталось от несчастной страны, стреляя во вчерашних товарищей. Он это видел не раз — Афганистан, Таджикистан, Сомали, Судан, Чечня…

Солнце поднималось, гористые окрестности наполнялись утренними звуками — зашептала, заколыхалась трава, запели птицы. Миру явно было не до войны между представителями вида «гомо сапиенс». Полковник свернул к обочине и остановился. Сжевал сухпай, запил водой из фляги. Отметил непривычную усталость — да, годы дают о себе знать, закурил…

До сельца Горни Дуб он дошел уже в сумерках. И замер на месте.

У самого поворота на обочине лежал труп.

Полковник скользнул в придорожные кусты, держа наготове автомат. Человека убили давно — кровь уже свернулась, и пыль стала просто бурой грязью.

Осторожно приблизился к трупу. То была женщина лет тридцати, в темно-синем платье. В спине зияли дырки от пуль.

Часов пять назад, прикинул полковник. В трупах он разбирался неплохо.

Метрах в десяти от обочины он обнаружил россыпь гильз. Старый добрый «Маузер-97».

Ага, ожил в нем на миг старший группы дознавателей российского контингента, стреляли, скорее всего, из какого-то вермахтовского трофея: МГ-42 или МГ-34. Впрочем, с тем же успехом это мог быть местный реликт вроде СТГ-42.

И значит, это братья-славяне. Пост все же сняли, и на его место явились здешние волки.

Словно подтверждая его мысль, над деревьями поднялись клубы дыма — смерть справила очередное торжество на этой многострадальной земле.

Снегирев ощутил навалившуюся усталость. Теперь придется заночевать в лесу на голодный желудок, а потом еще тащиться полтора десятка километров до стратегического шоссе Салоники — Загреб — там найдутся если не миротворцы или еще не бежавшая полиция, то хотя бы связь.

Медленно, стараясь не издать ни звука, он двинулся прочь.

Его настигли спустя час, когда он уже начал выбирать место для ночлега.

Над головой свистнула пуля. Затем вторая.

«Черт, выследили!»

Лежа за поваленным деревом и прикидывая, куда отползать, Снегирев торопливо озирался. Да, хуже и не придумаешь. Он находился на плоской вершине небольшой гряды, поросшей буком и явором. И справа и слева были отвесные обрывы, так что отступать можно было лишь назад, к спуску в долину. Самое скверное — спуск был почти голый и хорошо простреливался.

Ему ни спрятаться, ни проскочить.

«Вот ты и отбегался, Леха…»

Неведомые бандиты время от времени выпускали пули, щелкавшие по камням довольно близко.

Как они засекли так точно, где он лежит? Ну не со спутника же за ним наблюдают? Или у них тепловизор? Снегирев сплюнул. В душе зашевелилось склизкое чувство беспомощности перед неумолимой судьбой.

Впрочем, отставить панику! Вдруг преследователи все же пройдут мимо, не заметив? Или с ними удастся договориться — новый вожак местных боевиков, Фа Аррад, говорят, избегает ссориться с миротворцами.

— Э-ге-ге! — донеслось из зарослей. — Русист, ты нас слишишь?

Снегирев обреченно покачал головой — нашли. И договориться не выйдет. Его угораздило напороться не просто на албанцев, а на воинов Аллаха с южной окраины все еще живой России. Он слышал о них, хотя сталкивался все больше с турками и пакистанцами.

Обреченно посмотрел в небесную синеву. Ну что ж, как говорил один киногерой: «Сегодня неплохой день для смерти».

Вытащил из планшета документы и принялся рвать на мелкие клочки, кидая в пропасть. Затем вынул из нагрудного кармана удостоверение и швырнул следом. Тисненый двуглавый орел, блеснув позолотой на коротких бройлерных крылышках, сгинул в бездне.

— Эй, русист, сыдавайся! — заорали из кустов. — Сыдавайся, хюже будет!

— А если сдамся, что, не больно зарежешь? — осведомился, вжимаясь в камни.

— Зачэм же не больна? — ответил бас с издевательскими обертонами. — Больна! Но на коль не посадим!

— Пшел в жопу! — коротко бросил Снегирев.

— Как знаешь, русист! Живьем брать! Аллах акбар!

— А лох — в амбар! — заорал в ответ Снегирев падонковскую присказку, выпуская очередь на звук.

…Он огляделся. Только что вел бой и, яростно матерясь, выпускал экономные очереди, а теперь вот стоит тут на гребне. На склоне горы среди выгоревшей зелени, злобно ругаясь, стояло с дюжину человек в стандартном камуфляже, увешанных оружием. Поодаль сидели еще двое — один держал на коленях окровавленную голову мертвеца, так и не выпустившего из рук черный FN-FAL.

По крайней мере, одного из них он достал.

Боевики стояли на краю расщелины, в глубине которой на ветвях жестколистого барбариса висело тело, облаченное в такой же камуфляж. И Снегирев понял вдруг, чье это тело…

До него доносились лишь отдельные слова:

— Чито б тибя…

— Ущщел фсе-такы, хад!

— Ха вир'ен т'ен д'оъл… — разобрал чеченское ругательство.

— Гьотэ… — это уже турецкая ругань.

Как ни покажется странным, он почти не испугался, в конце концов, встречал в жизни достаточно чертовщины. Теперь всего лишь его вера в то, что после смерти тела есть еще что-то, стала знанием.

Кто-то из боевиков обернулся — Снегирев замер, но тот хотя и смотрел прямо на него, но явно ничего не заметил.

«А, ну да…»

Ну вот и закончился его земной путь — путь, может, и не сильно удачный и не всегда счастливый, путь, где поражений было куда больше, чем побед, но по крайней мере пройденный им честно и прямо.

А потом он почувствовал чей-то взгляд на затылке. Инстинктивно потянулся к автомату, но тут же одернул себя — чего бояться мертвецу? Даже если за ним явились представители ада или рая, вряд ли их можно испугать земным оружием.

— Здравствуйте, Алексей Евгеньевич… — прозвучал за спиной немолодой голос.

Снегирев повернулся. И невольно присвистнул.

На самом краю пропасти, метрах в двух от него стоял весьма необычно выглядевший человек.

На ангела или беса он явно не тянул. Но вот все остальное… Начать с того, что седой, поджарый незнакомец был облачен в белоснежную летнюю морскую форму старого советского образца с двумя звездами и двумя просветами на погонах. Хотя… Чуть приглядевшись, Снегирев увидел, что форма не вполне такая, как нужно… Нет, пошита вроде и аккуратно, но вот материя не та, и швы как-то странно наметаны, словно бы смайстрачена она ни разу ее «живьем» не видевшим голливудским декоратором для фильма третьей категории про Россию, где генералы КГБ пьют водку из самоваров. И орденские планки были неправильные, явно кустарной работы.

Лишь старая пилотка с вытертой кокардой была такой, как надо. Настоящая. Из того времени. И орден непонятной страны — не иначе, африканский. Золото, филигрань, блеск драгоценных камней. А на вытертой портупее рядом с порыжелой кобурой, в которой устроился пистолет «стечкин», вместо положенного кортика болтался широкий кривой клинок с усаженной нефритом и топазами рукоятью старого серебра. Явно не местной работы. Хотя это как раз не показатель — за полтора года, проведенных в «голубых касках», он тут каких только режущих железяк не насмотрелся — от золингеновских кинжалов с черепом и раскинувшим крылья поверх свастики орлом — оружия офицеров СС, стоившего у антикваров по тридцать тысяч евро, до янычарских ятаганов.

Откуда тут этот странный человек? Впрочем, чего гадать? Спросим.

— Извините, товарищ капитан второго ранга, можно узнать…

— Что я тут делаю? — не дослушал незнакомец. — Можно было бы ответить, что я тут живу. Но, увы, с некоторых пор сказать о себе этого не могу. Да и вообще-то я адмирал, — добавил моряк. — Но это неважно. А вы меня не помните? Мы… — Он вдруг побледнел и низко склонил голову. — Не знаю уж почему, но мы можем являться только тем, с кем встречались при жизни. Из всех мне удобнее всего показалось обратиться к вам.

И Снегирев вспомнил, хотя уже не мог сказать, как звали моряка Каспийской флотилии, которого послали в морскую экспедицию на Аргуэрлайл (он вроде ведь так и сгинул, а может, просто не успел вернуться). Тогда он был черноволос и подтянут — сейчас это был сгорбленный, уже прокаленный солнцем седой человек с бесконечной усталостью в глазах.

Выходит, он тоже…

Моряк, видимо, уловил выражение лица Снегирева и молча кивнул…

— Извините, не подаю руки — с некоторых пор. Там, где я жил последние десять лет, это было не в ходу… Пойдемте…

Бандиты, плюясь и ругаясь, побрели прочь, бросив тело своего товарища. А Снегирев вместе с капитаном второго ранга Тамерланом Ахмедовичем Каировым (теперь он ясно вспомнил, как зовут этого гостя из прошлого) пошли в другую сторону.

Спустившись вниз, они, не таясь, двинулись вдоль грязной извилистой грунтовки.

Миновали небольшое селение — несколько сложенных из белого камня домиков, прилепившихся к склону. Солнце вот-вот должно было зайти за горы.

Дальше тропа круто спускалась вниз, в распадок, и растворялась в густеющем тумане. Снегирев почему-то оглянулся. По дороге ковылял ветхий старик, навьюченный вязанкой хвороста. Он посмотрел в их сторону и отвернулся, и полковник дорого бы дал за то, чтобы узнать, что он видит. Потом они вошли в какую-то низину, затянутую туманом.

Туман не по-летнему сгущался и виделся плотным, как кисель. Вокруг холодало. Туман становился все плотнее, обволакивая камни и деревья, словно всасывая окружающий мир… Вскоре казалось, что не осталось ничего, кроме этого молочного киселя и силуэта молчаливого спутника рядом…

И вдруг они вышли из дымки прямо в подворотню заснеженного дворика-колодца — самого обычного российского дворика…

Налетевший порыв ледяного ветра заставил Снегирева задрожать («Неужто и мертвецы мерзнут»?)

Еле успевая за Каировым (он не понял, когда и как на капитане оказалась выгоревшая плащ-палатка), полковник оказался возле одноподъездной панельной девятиэтажки…

Дверь с разбитым домофоном была приоткрыта. Темная широкая лестница на второй этаж. Каиров подошел к обшарпанной двери, металлической, из самых дешевых, пошарил за наличником, вытащил ключ, открыл лязгнувшую сталью дверь, и Снегирев вошел в душноватую полутьму.

Почему-то он подсознательно ожидал чего-то этакого. Если и не базы иновремян-инопланетян из прочитанного некогда романа, то затемненных штор и магически мерцающих кристаллов, как и положено в жилище нежити. Но это оказалась самая обычная «двушка» в советской панельной девятиэтажке — неказистое, но удобное и долговечное жилье, построенное во времена древние, до «отката» и «распила».

— Это квартира одного моего знакомого, — пояснил Каиров. — Сейчас тут никого нет, и я решил ею воспользоваться. Я уже говорил, нам проще всего посещать места, где мы когда-то бывали…

По старой военной привычке Снегирев осмотрел помещение. Ничего особенного — телевизор «Самсунг» и ДВД-плейер в нише старой румынской стенки, запыленный музыкальный центр, дорогущий стеклянный столик. В книжном шкафу стояли многоцветные глянцевые тома — в основном яркие обложки любовных романов и дамской фэнтези. Правда, имена на обложках, как и названия блокбастеров на дисках, были Снегиреву не знакомы. Другое дело, что он никогда подобной литературой и кинопродукцией не интересовался, а с тех пор, как жена перебралась к сыну и внучкам в Новую Зеландию, так вообще утратил представления о том, что происходит в масскульте.

Из набора духовной пищи он сделал логичный вывод, что квартира принадлежит скорее женщине. Но вот на столе стояли не вино и торт, как полагалось бы в этом случае, а армянский дорогой початый «Арарат» пять звездочек и нарезанный, уже пустивший слезу сыр, две полные рюмки… Снегирев подошел к окну…

По ту сторону стекла было зимнее утро, когда холодная тьма еще таится по закоулкам. Улицы покрывали иней и изморозь. Из перехода метро, словно черный поток, валила разношерстная толпа. Спешили куда-то по своим делам, быстрым шагом, толкая друг друга, угрюмо опустив глаза, топча промерзший асфальт. Судя по метро и домам, это Москва, хотя с тем же успехом может оказаться Новосибирск или Питер. Люди спешат, понурив головы, не поднимая глаз, словно им стыдно за то, что они ходят по этим улицам. Два смуглых дворника в оранжевых робах выгружают содержимое контейнера в мусоровоз. Что интересно, флаг, болтавшийся над какой-то официальной конторой через три дома от них, был красным.

Впрочем, например, у Москвы флаг тоже был красным. Да и вообще это могла быть какая-нибудь Уральская Народная Республика, о которой все громче опять поговаривали перед его отъездом в Сербию, или еще что-то в этом роде. Мало ли этих «ланцепупий» он видел — и в своих снах, и даже в реальной жизни, хотя бы на тех же Балканах?

Напротив выхода из подземки на ящике из-под бутылок сидел дедок в телогрейке, перед ним стояла ушанка с мелочью. Озябшие руки деда жалобно тискали мехи баяна. Прямо за его спиной палатка с шаурмой, в которой немолодой хмурый южанин, лениво зевая, обрабатывал кривым ножом скворчащий на вертеле мясной столбик.

Сейчас, как это ни странно, Снегирев не думал ни о том, что с ним случилось, ни о том, что с ним будет дальше (и ведь не скажешь: как будет жить дальше). В голову полковнику лезла всякая чушь вроде того, что «шаурмой» в Турции именовалась команда гребцов на галерах — рабов, пленников или каторжников, а еще на профессиональном жаргоне судмедэкспертов «шаурмой» называют сбитого поездом человека.

— Какой это год? — неожиданно сам для себя осведомился Снегирев.

— Две тысячи пятый, — ответил Каиров. — Но мы тут не задержимся.

«Почему?» — хотел спросить Снегирев, но проглотил вопрос. Какая разница, этот человек(?), надо думать, знает, что говорит. И уж не для того, чтобы вытащить его в этот ничем не примечательный год капитан второго ранга покинул тот свет, чем бы тот ни являлся (вот каламбурчик-то!)

— Тем более это не наше время, а лишь вероятностная ветвь, — продолжил азербайджанец.

— Это место… ну этот мир, он что, не существует на самом деле? — зачем-то спросил Снегирев.

Тамерлан Ахмедович вздохнул, пожал плечами, пододвинул к нему рюмку, но сам пить не стал.

— Хотя у нас и не так много времени, я все же вкратце скажу, это весьма важно. Для начала, что такое «на самом деле»? Вы в курсе, что знакомый вам мир состоит на десять десятых из пустоты, ибо в радиусе атома элементарные частицы занимают совсем крошечный объем? Что наконец сами эти частицы, по мнению ученых даже моего времени, всего лишь формы существования физического вакуума, то есть все той же пустоты? Что с точки зрения даже простого четвертого измерения прошлое, настоящее и будущее существуют нераздельно и постоянно? Так существует и этот мир, раз мы в нем находимся. Но сейчас важно не это, а то, что есть еще одна точка зрения, по которой будущее делится на свершившееся и не свершившееся, а ветви Древа Миров, оно же, по-научному, пространство Эверетта…

Снегирев кивал. Пока то, что он слышал, совпадало с выводами, содержавшимися в теоретических разработках «Прометея».

— Так вот, — продолжал Каиров, — ветви бывают обычные и имеющие лишь вероятностное продолжение… Причем участки таковые могут чередоваться в одном континууме и даже на временных линиях отдельных людей и планет или стран. Впрочем, я допускаю, что с позиций неких высших существ, о чем еще пойдет речь, между свершившимся и потенциальным будущим разницы нет. Как и почему это происходит, не скажу, я и сам этого не понимаю, хотя одно время всерьез увлекался космологией и астрофизикой, штурман как-никак, положение обязывало звездами интересоваться… — Он горько вздохнул. — Однако думаю, что человеческий мозг этого осознать не в силах, просто примите как данность. Но это лирика. — Он посмотрел на часы.

И Снегирева почему-то не удивило, что на запястье человека, покинувшего его мир больше чем четверть века назад, сияли золотом часы Картье предпоследней модели.

— У нас, повторюсь, не так много времени…

Каиров сел за стол, с непонятной тоской в глазах посмотрел на стоящую перед ним початую бутылку коньяка и подсохший сыр.

Снегирев понял, сейчас начнется главный разговор.

— Как вы думаете, Алексей Евгеньевич, почему план «Парабола» провалился? Вы по-прежнему думаете, что вам помешало слепое стечение обстоятельств?

— Капитан Лебедев предполагал, что историческую матрицу невозможно взломать… — осторожно предположил Снегирев. — Это наш научный консультант.

— Да, помню его… Ну понятно… — вздохнул Каиров. — Ладно! Итак, должен вам сообщить две очень неприятные вещи, и какая из них хуже даже не вдруг скажешь. Первая — это то, что в «Прометее» работает… работал предатель. Вторая — нас… — он сделал паузу, — землян, угораздило притащить с собой на хвосте из Аргуэрлайла кое-что очень скверное. Точнее, кое-кого, а именно — древнейшего…

— Это кто такой? — пожал плечами Снегирев.

После всего случившегося и того, что среди самых лучших товарищей завелась-таки паршивая овца, какой-то древнейший не впечатлял…

— Если коротко, это представитель того поколения магических существ… назовем их для краткости богами, что предшествовало тем из них, которые покровительствовали прежней цивилизации Аргуэрлайла, — сухо и деловито пояснил моряк. — И самое худшее даже не это, а то, что, кроме него, на Земле нет других богов. А значит, никто, кроме… Всевышнего, которого я, должен вам сказать, не видывал, хотя побывал… много где, его остановить не сможет. Я вкратце сообщу, что это за тварь…

— Не надо! — вдруг хрипло выкрикнул Снегирев.

Он вдруг вспомнил… Воистину вспомнил все! Словно что-то щелкнуло в мозгу, и в памяти ожили и ужас января девяносто пятого, и раздирающая самое его существо адская черная боль, и дыхание Бездны… Ужас небывшего, но случившегося!

С каменным лицом Каиров выслушал его сбивчивый путаный рассказ.

— Да, это не очень хорошо, — резюмировал он. — Ибо я не знаю пределов могущества именно этого древнейшего и не в курсе, может ли он воздействовать на вас, используя вероятностных двойников. Тем более что эта разновидность… — он произнес вполголоса какое-то непонятное слово из одних свистящих и шипящих, — обладала властью над временем. А, впрочем, выбора-то особого и нет! Итак, перейдем к главному. Слушайте и запоминайте. Для начала самая простая наша проблема — тот, кто пустил «Параболу» под откос.

Рассказ мертвого моряка занял примерно шесть минут.

— Вы уверены, товарищ ка… адмирал? — чувствуя, как сердце наполняется ледяной горечью, пробормотал Снегирев. — Не могу поверить…

— Это не вопрос веры, а вопрос знания, — сухо бросил Каиров. — Я получил эти сведения из источника абсолютно надежного, да и зачем мне обманывать вас? Сами подумайте, кто мог провернуть все лучше? У кого были все нити в руках? Кто наконец мог, имея полный доступ ко всем прогнозам, спланировать основные операции, чтобы все закончилось именно так, а не иначе?

— Но зачем он это сделал? Он… он ведь всегда был честнейшим и лучшим из нас? Да… он же сам погиб из-за… — сглатывая ком в горле, осведомился полковник.

— Вот это и предстоит вам выяснить, после того, как вы его остановите. Надеюсь, у вас это получится. Второе, по древнейшему. Убить его, как вы сами понимаете, невозможно. Но пока он не пробудился, что, судя по всему, произошло приблизительно в девяносто первом, он безопасен. И самое главное, спящий демон нуждается в материальной оболочке, своего рода контейнере.

— Как джинн в кувшине? — уточнил Снегирев.

Каиров кивнул.

— Может быть, даже от этого и пошли легенды про волшебные лампы. — Улыбка тронула его губы. — Ведь контакты между мирами происходили и раньше. То есть искать надо какой-либо древний артефакт, который доставлен с Аргуэрлайла. Полагаю, наличествующих магов хватит, чтобы определить его при непосредственном контакте.

— А дальше?

— Не знаю… Может быть, если сунуть его в ракету и забросить на Солнце или подложить в камеру с боезарядом при ядерных испытаниях, древнейшего и можно развоплотить. Но лично я бы не стал рисковать. Просто пусть он лежит в надежном месте под надежной охраной, ибо без разрушения артефакта демон так и останется связанным. Привлеките, само собой, Асситалла Рао, — это самый сильный чародей из тех, кто жил на нашей Земле в последние несколько веков. Он хоть и бывает жесток и высокомерен… и его желания и планы вряд ли вам бы понравились… — Он многозначительно умолк. — К тому же путь, которому он принадлежал на Аргуэрлайле, был довольно специфичен. Но как бы то ни было, его род восходит к тем, кто в древние времена боролся именно с подобными демоническими существами. Ну вот, как будто ничего не забыл. Давайте собираться.

— И это все? — удивился полковник.

— Да, — кивнул Каиров, — тем более и времени-то нет. Ваше тело там скоро умрет, а мне еще надо успеть вас оживить…

Снегирев покачал головой:

— Толку-то от меня. Кажется, вторая пуля угодила в позвоночник. Как выберусь, даже если кровью не истек? Или вы и это излечите?

— Вы не поняли, я не буду возвращать вас туда… — нахмурился азербайджанец. — Оживить смертельно раненного могли лишь высшие маги, да и то на Аргуэрлайле. Но нам, таким как я, дана возможность и право властвовать над судьбой смертных, тех, что временно забредают за грань бытия… Сами себе мы помочь, — он горько осклабился, — не можем, но зато я могу вернуть вас в прошлое, и вы будете вооружены знанием, которое я вам дал…

— А сразу годик в восьмидесятый не выйдет? — напрягся Снегирев. — Чтобы ни «Порога» не было, ни… всего остального!

— Нет! — с явным сожалением покачал головой Каиров. — Есть одна деталь — я сам могу ходить через грань куда угодно, но вас могу провести живым лишь в тот момент, когда вы были при смерти… Помните, вас контузило в Афганистане, вы как раз тогда готовили «Магистраль-2» и три дня были в коме? Вот тогда и туда я вас и верну. Допейте коньяк, если хотите, и пойдем…

Ильмангор. Бывший дворец великого князя

В предрассветных сумерках все, воплощавшие ныне власть в княжестве, собрались на совет в Глубоких Покоях, месте, издревле предназначенном для тайных совещаний и самых важных обрядов. Вокруг вырубленного из цельной глыбы малахита стола полукругом сидели люди, решающие, как быть дальше. В кованых поставцах горели «холодные огни», гнилушечный свет которых придавал усталым лицам особенно зловещее выражение. Великий князь Рисор, верховный маг Коони Оррас, жрица, парочка высших чиновников.

Князь занял место напротив статуи сына Солнца Аррада, убивающего дракона.

Было прохладно и зябко, но, собственно, особого выбора, где собраться, и не было — дворец наполовину выгорел и так и стоял разгромленный и загаженный бунтовщиками. Да и Глубокие Покои как нельзя лучше подходили к ситуации. Древняя магия камней, из которых были сложены эти стены, давала чувство защищенности, может быть и ложное…

Два месяца прошло с того дня, как Ильмангор едва не рухнул в кровавую бездну.

Да, бунт подавлен, враги повержены. В стране водворен порядок. Даже войска, посланные Ундораргиром, отступили. Но радоваться было рано. Не был пойман ни один из главарей мятежа и тем более не был захвачен пресловутый «законный наследник», или тот, кого неведомые хозяева и зачинщики смуты хотели за него выдать.

Правда, захватили немало рядовых бунтовщиков и низших командиров, но те ничего вразумительного сообщить не могли. Какие-то люди наняли их за золото, обещая дать вдвое больше после успешного завершения дела. Они же добыли пайцзы и подорожные (подделки, но все до одной весьма искусные).

Никого из нанимателей пленные не знали, хотя иногда ссылались на авторитетных в определенных кругах людей и передавали секретные знаки разбойного и наемнического братства. Среди мятежников оказалось немало дворян, но не они были главарями. Преимущественно это были обнищавшие провинциалы, промотавшие остатки родовых имений и решившие, что «законный государь» облагодетельствует их. Но, кроме второразрядных вожаков, среди них не оказалось никого интересного. В тюремных подвалах Белого замка спешно собранные палачи и их подмастерья не покладая рук калили железо и вздергивали на дыбы, а маги-допросники варили «судное зелье». Но как князь и подозревал, этими способами они узнали мало нового.

Никто толком не мог сказать даже, что случилось в покоях.

Последним, кто видел погибшего монарха живым, был его постельничий Кэсль. Но бедолага, пытавшийся вытащить господина из огня, умер через пять дней обожженный с ног до головы. «Его семья, — подумал Рисор, — впредь ни в чем не будет нуждаться».

Больше наверняка знали таинственные чародеи, но ни одного живого взять не удалось — увы и увы…

Какой-то бессмысленный и глупый мятеж. Ни штаба, ни самого пресловутого наследника, ничего — одни лишь слухи да золото.

При этом затея неведомых врагов лишь по чистой случайности не увенчалась успехом.

Именно в этом был ключ к случившемуся. Ибо участие магов в заговоре — дело обычное.

Но убийство учениц целительской школы… Известие об этом омрачало радость победы.

Кто мог решиться на такое, тем самым поставив себя сразу вне закона как среди обычных людей, так и среди тех, кто имеет отношение к чарам? Тот, кто изначально стоит вне всех законов? Но даже прихвостни Шеонакаллу такого себе не позволяли. Не пускали в Сарнагарасахал служанок Подательницы Жизни, не дозволяли им открывать свои подворья в своих пределах, но не больше…

В подлунном мире, конечно, случалось всякое. Бывало, что жрицы-целительницы гибли при штурмах городов и от шальных стрел на войнах. Бывало, что одинокая странствующая грайнитка становилась жертвой особо гнусных злодеев, потерявших человеческий облик. Но чтобы убивать носивших зеленый плащ сознательно…

— Мы выиграли, но мне кажется, что проиграли, — усталым и надломленным голосом произнес князь. — Мы не заметили такой заговор и такую измену… Ну продолжим. — Рисор устало откинулся в кресле. — Есть какие-то мысли о случившемся? Вы не обратили внимания, как эти мятежники дрались? Словно демоны вселились в людей…

Все промолчали, лишь Сира Лей покачала головой:

— Не знаю, к месту ли вспоминать, но о разных недобрых знамениях и безумии, снисходившем на людей, ковен Грайни предупреждал давно. Помните, около года назад, когда взбесился барон Чаркуд? Обычный барон, лет за сорок, образец тугодумия и трезвости, когда не пьяный. Потом вдруг поднял свою дружину и сжег шесть окрестных деревень, а попутно имение своего лучшего друга и соседа, барона Лессинора, вместе со всеми жильцами и домочадцами, притом что собирался жениться на его сестре. Местный губернатор с ним справиться не смог, потому как завелась при бароне какая-то очень могучая и вредная магичка — по одним словам, старая и горбатая, по другим — молодая красотка. В общем, когда покойный великий князь хотел уже снаряжать войско и осадить замок, барон вдруг взял, да помер. Мы затеяли разбирательство, но определить, что там и как, не удалось, а чародейка как в воду канула, если и была, и за нее не приняли очередную постельную грелку барона. Но какая-то сила ему явно помогала, хотя определить, какой она природы, не удалось. Это может быть Ундораргир, хотя не очень понимаю, зачем это ему и как он сумел такое провернуть…

— Говорят, ему служат прихвостни Подземного Хана, — процедил начальник тайной стражи.

— Чушь, — покачал головой Коони Оррас. — Поверьте мне, они никому не служат. Опять же я не почуял обычной для них магии… Да и не водилось за этим божком такой силы, чтобы навести мощные мороки. Но кто бы это ни был, война неизбежна. Они нас в покое не оставят. Я думаю, нужно обсудить все со служительницами Грайни, надеюсь, почтенная Сира нам в этом поможет. — Молчаливый кивок в ответ. — И еще, следует срочно отправить гонцов с подробными известиями в империю. Нам необходимо знание, ибо без знания врага мы как слепцы…

— Да будет так, — подтвердил слова мага новый правитель Аринама.

— А когда мы узнаем, кто за всем этим стоит, что будем с ними делать? — хищно осведомился первый министр.

— Не о том ты говоришь, уважаемый, — устало вздохнул маг. — Что они с нами делать будут — вот вопрос?

Они помолчали…

— Святейший, — князь повернулся к магу, — много ли времени нам осталось, как вы думаете?

— Год. — Голос Орраса был деловит и сух. — Вряд ли больше…

— Ты неправ, — второй раз подала голос Сира Лей. — Мое чутье говорит, что у нас, у Аргуэрлайла, есть от силы полгода.

— И ты так спокойно об этом говоришь, преподобная мать?! — не выдержал Рисор.

— Княже, — голос жрицы был скорбным и отрешенным, — вспомни, были убиты наши лучшие ученицы и среди них — моя младшая сестра. Анналы Грайни не помнят ничего подобного. Подумай, ты кое-что знаешь про то, какие силы стерегут служительниц Жизни. И не только почтение берегло нас все эти века от людской злобы… И я, может быть, лучше всех, включая и тебя, не обижайся уж, огневик, — она ткнула пальцем в Орраса, — чую, с чем мы столкнулись. Кто бы ни бросил нам вызов, он достаточно силен, чтобы не бояться нашей силы. Подумай, кто это может быть… Ты же прошел второе посвящение?

— И ты так спокойно об этом говоришь? — пробормотал Оррас.

— Что мне теперь, зарезаться самой? Мы все надеялись, что Кладези Бездны разверзнутся не при нас…

— Но как бы то ни было, я служу Жизни, а жизнь не кончается на нас с тобой. И даже если мы не устоим, кто-то придет и отомстит за нас…

Когда он открыл глаза, то первым делом увидел над собой лицо Лейды-грайнитки.

— Лейда, — прошептал Адай.

В голове гудело, в глазах двоилось, во рту был вкус ржавого железа пополам с желчью, но соображал он довольно ясно.

— Уже неплохо, — удовлетворенно кивнула жрица. — Память не отшибло. Встать можешь?

— Кажется… Чем все кончилось?

— Колдуны и их сторожевые псы убиты все. — Лицо грайнитки стало жестким. — Людей, которых на заклание… Не всех спасли. Но вообще-то скажи спасибо тому чужинцу. Себя не пожалел парень, но если бы он не разнес проклятое капище, может быть, полегли все мы. У них были очень мощные амулеты и уже собрано немало силы. И если бы они свой обряд до конца довели…

— Сколько… погибло? — выдохнул тысячник. — Я хочу сказать — от чар?

— Семнадцать, считая чужинца, — вздохнула жрица.

С горечью Камр Адай подумал, что не может вспомнить, как звали их спасителя…

— Ты сам-то как уцелел, воевода? Обереги твои так себе…

— Старая магия… Знаки Цо на упряжь нанес, может, в этом дело? — изрек Адай, решив, что вряд ли есть смысл что-то прятать от служанки Подательницы Жизни.

— А… понятно. — Лейда встала и направилась к выходу из шатра.

Как понял теперь тысячник, он сейчас находился в жилище кого-то из проклятых жрецов-колдунов… Потом она сняла с себя переливающийся янтарем амулет, знак своей богини, который давал жрицам силу, и надела ему на шею.

— Вот, лечись. Полежал бы до вечера, а потом уже только вставай, ты нам потребуешься живой и здоровый… Сам понимаешь, войско без воеводы, что человек без головы, а сотника какого-нибудь не все слушать будут…

— Ладно, — согласился он, почувствовав очередной приступ слабости… И вдруг спросил: — Сестра, а кто это был… там?

— Где? — осведомилась грайнитка.

— Там… когда разнесло алтарь… Я видел какое-то существо…

— Может быть… какой-нибудь мелкий местный дух… А вернее, тебе показалось.

Голос грайнитки не выдавал ни лжи, ни тревоги. И Адай ей поверил… почти.

Оставшись один, он тем не менее лишний раз представил жуткую фигуру, вставшую в огне… И вспомнил, засыпая, древнюю песню своего народа: «Радуйся, матерь Степь, ибо не будет более проходить по тебе нечестивый: он совсем уничтожен!»

И почти сразу же провалился в крепкий тяжелый сон, из которого его вывела чья-то настойчивая тряска. Крепкая рука теребила его плечо. Он открыл глаза, за стенами временного жилища уже желтел закат. Чувствовал себя он недурно, видать, амулет помог.

— Тысячник… — Мрай Долн, командир разведчиков, был напряжен и смущен.

Не знай его Камр уже шестой год, он счел бы, что тот напуган.

— Там эти, чародеи… тебя требуют… И Серхо…

— Значит, говоришь, — обратился он к десятнику Мрай Долну, — голос в голове раздается?

— Точно так все и было. — Немолодой воин нервно оглядывался, на губах его была растерянная усмешка. — Вошел я туда, и тут голос прямо в голове. Думал, что все, рехнулся, к Лейде побежал…

— А потом?

— Потом она тоже на место, где алтарь стоял, сходила, чего-то там нашла и шмыг в руины. А потом кричит, мол, Г'иййягина и тебя звать.

— Там еще руины оказались?

— Ну да! Мы ж и не заметили. Помнишь курган, он на самом деле развалины — что-то из песчаника построили, оно и развалилось да травой с тамариском поросло… Старое очень. А вот под курганом вход в подземелье. Странное, я тебе скажу, подземелье, как будто из камня расплавленного отлитое… Эти… — сплюнул, — живорезы только немного расчистили, дальше не ходили…

— А что колдуны наши говорят?

Десятник на некоторое время замолчал, а после этого ответил:

— Да уж и не знаю, что сказать. Нашли они там такое, что тебе лучше самому посмотреть. Хотя если по совести, такое человеку лучше и не видеть…

— Ну и то хорошо, будем надеяться на лучшее.

Тем временем они въехали на место, где адепты демонов творили свои ритуалы. Вокруг каменного резного алтаря, осколки которого валялись вокруг, шагов на двадцать все было выжжено пламенем магического отката. В воздухе пахло горелой плотью, раскаленным камнем и еще чем-то чужим и отвратительным. Он подумал, что много, должно быть, людей здесь расстались с жизнью в честь неведомых демонов или богов.

Они спустились по хорошо сохранившимся ступенькам.

На стенах и потолке отсветы горящего смолья открывали взору старинные, но не поблекшие мозаики. Какие-то дикие леса, какие-то чудища, какие-то фигуры — мелкие, двуногие, но людей не сильно напоминающие…

Лестница закончилась в небольшом зале неглубоко под землей.

Несколько скульптур странных тварей. Не то прямоходящих ящеров, но почему-то с головой морского зверя «спрута», сжимающих в руках мечи с извилистыми лезвиями и рукоятями чуть не в половину длины — за их спинами входы в заваленные боковые галереи. Пыль, застоявшийся сумрак, неподвижный воздух. А еще, спустившись вниз, он увидел выложенные на ступеньках каменные молоты, разноцветные нефритовые и обсидиановые ножи и каменные выдолбленные горшки.

Камр нервно передернул плечами.

Давнее и полузапретное слово «аннакимы» приходило на ум, но произнесено не было. Ибо, как гласят легенды, случалось, одно слово, сказанное в неподходящее время и в неподходящем месте, вызывало из-за Грани Мира таких тварей, от одного дыхания которых сотрясалось небо и горела земля, и потом сил тысяч и тысяч магов, тех еще, древних, настоящих магов, не хватало, чтобы загнать их обратно…

Адай не сразу понял, что рассматривают Г'иййягин и несколько его товарищей. И лишь потом, когда, шагнув вперед, оказался в самом центре крипты, в его голове раздался какой-то обесцвеченный и лишенный даже намека на эмоцию голос:

— Ты и есть, что ли, глава нечестивцев, нарушивших великое совершенное исполнение и по вине которых я умер?

Камр еще раз присмотрелся, задержал взор на помертвевшем личике Лейды. И только потом понял, что за предмет стоит на древнем кое-как отесанном валуне на медном блюде.

Это была мертвая оторванная голова кого-то из слуг Подземного, может та самая, что он видел перед смертью.

И она сейчас шевелила губами, разговаривая с ним.

Как ни покажется странным, Адай не испугался, почти не испугался. Лишь подумал, что голова без тела не может говорить, ибо для речи нужно выдыхать воздух из легких, а их-то и нет…

— Но если ты умер, то почему говоришь с нами? — осведомился, как ни в чем не бывало, Г'иййягин.

— Я плохо умер… не весь… — прошелестел в головах присутствующих ответ. — Сила Повелителя защитила меня и не дает умереть, но вернуть мне тело она не может… О, если бы я мог подарить вам хоть немножко моих мучений… Да не выйдет, я не могу творить чары, мое невидимое тело тоже разорвано, а без него…

— Ты врешь, — вступила в разговор Лейда, отлипая от стены. — Если бы погибла твоя Ха, то тебя бы не удержал на этом свете даже твой сраный бог!

— Дура… — процедила мертвая голова. — Что ты понимаешь в высших силах, ты, тратящая время и ману на жалких людишек?! Сила Повелителя держит меня, и даже если вы разрядите в мою голову чужинский огнебой, то и то, наверное, я не умру… Владыка, какбольно!

— Он не врет, — молвил как бы между делом Г'иййягин. — Чтобы разорвать связь его души и тела, точнее того, что от него осталось, потребуется или особый обряд, или полностью уничтожить… башку. А так он может прожить и сто лет, а то даже тысячу…

— Послушай, почтенный тысячник, не знаю, как тебя там…

— Ты тоже не назвал себя, — оборвал его Камр.

Беседа с мертвецом оставляла ощущение какой-то дикой нелепости и одновременно жути.

— Ах, прости, могучий воин! — Даже страдая от неведомых мук, жрец-колдун Подземного Хана сохранял способность к злой иронии. — Я Рошгар. Это мое нынешнее имя. Прежнее неважно. Мой чин в Перевернутой Пирамиде… он тоже неважен, хотя и его я могу вам сообщить, если ты меня убьешь. У тебя в войске есть мощное оружие, — продолжил он, не обращая внимания на замешательство присутствующих. — Такое, каким вы сокрушили жертвенник Бледной Луны. Думаю, его хватит, чтобы освободить меня.

— Ишь ты… а не жирно ли будет? — рассмеялся тысячник, гоня от сердца мутный подступающий холод. — Это оружие, знаешь ли, редкое и ценное. Его привезли из другого мира, и взять его больше неоткуда. Если разжечь хороший огонь — его хватит?

— Можно и так… Огонь тоже… годится. Я готов рассказать вам не все, но то, что мне позволят.

Голова умолкла, обвела движением зрачков людей. Камр Адай против воли ощутил холод и обреченность. Но он изо всех сил постарался не выдать себя.

— Вы слепцы, — хихикнул мертвый колдун. — Я не про тебя, тысячник, с тебя-то что взять, у твоего коня ума небось побольше. Я про тех мнящих себя властителями надмирных сил, которые тут собрались. Вы сильны и знаете много, но не способны увидеть нечто по-настоящему важное. Вы полагаете, что те, кого вы избрали вашими богами, мудрее и лучше вас, но в остальном они как люди. Вам кажется, когда что-то не удается, будто боги просто отвернулись или спят, или мало жертв вы сожгли на алтарях, или поели мяса в пятницу, как запрещено тебе, рабыня Грайни. Как будто истинному богу есть дело до того, что жрут людишки по пятницам… Вот… — Он ухмыльнулся. — Вам кажется, что они как люди. На самом деле жалкому смертному никогда не понять бога! Но важно другое, боги — это просто очень много силы! И если знать, как можно ее получить, в обмен или даже… просто так… — Потом вдруг какой-то странный свист и завывание заглушили речь мертвеца. — Эти боги — самые древние, — продолжал между тем колдун, когда шум умолк. — Они властвовали над Землей, когда еще не было ни людей, ни других, ни даже тех, кого сейчас зовут аннакимами. И населяли ее чудовища, которым любое из нынешних чудищ сошло бы на закуску. Но они были уже тогда. Именно они раздували искру разума в тупых тварях, но чаще всего она гасла, толком не разгоревшись… И люди не были первыми и даже последними, но получились лучше прочих созданий… — Вновь короткий свист и писк, напомнивший Камру почему-то скрежет и лязг м'ашин. — Я не сразу пришел к истине и не сразу стал служить Ему, чье имя нам неизвестно и не произносимо людским языком…

— Неназываемый! — жалобно пискнула Лейда.

— Я видел то, что есть за пределами вашего мирка. Великие города и страны, народы, которым нет дела до копошения грязных степняков и много о себе воображающих имперцев… Великая земля черных, кто на ней бывал? Город Раззир видел триста царей, а кто из вас видел Раззир? В Денаресе я стоял перед руинами исполинского храма, и жрецы, служащие там, передавали предания тех, кто его строил, тех, кто не был людьми. Да, храм этот построили иные существа, и хотя они давно умерли, но с ними можно до сих пор говорить… Если бы ты, воин, тупой и храбрый, как твой конь, видел барельефы нижних ярусов, ты бы не отстирал свои штаны до скончания века… — Вновь странный свист и вой — пару минут. — Но боги не обманывают, — тихо выговорил чародей. — Если найти то, что им требуется, неважно для чего, они дадут в обмен силу. Все просто и честно. Даю, чтоб ты дал! Но, похоже, мы где-то ошиблись, а может, звезды неудачно совпали, и скоро грядет великая беда. Вы сможете убить меня, освободив от мук, сможете убить некоторых из нас… Вы сможете, наверное, убить Ундораргира, если повезет, и разогнать его орду. Но будет так, как должно быть. Мир будет очищен огнем и закален в крови… А теперь исполните обещание, убейте меня… Можете бросить мой жалкий остаток в костер — это будет больно, но недолго…

Голова на блюде усмехнулась еле видимым движением губ.

— Нет, — твердо сказал Адай минуту спустя. — Ты пока не заслужил смерть… К тому же не в моих правилах оказывать услуги без денег, тем более врагам…

— Ты солгал?! — процедил Рошгар и тихонько завыл.

— Не беспокойся, приятель, — с нескрываемой злой насмешкой произнес тысячник. — Твоя смерть от тебя не уйдет, просто сперва с тобой поговорят люди более толковые. У досточтимого Мак Арса, да и у благородной Алтен, не говоря о наших шаманах, будет, о чем порасспросить тебя. И уж они решат, то ли и в самом деле спалить тебя, то ли (смешок) раздавить зиелмянской стальной черепахой, то ли, может, если вы не сговоритесь, захоронить тебя где-нибудь подальше в пещере в горах, чтобы до возвращения Шеонакаллу не нашли.

И вновь не сдержал злой усмешки, слыша испуганный визг головы.

— Лейда!

— Да, арсаардар! — по-военному коротко отрапортовала грайнитка.

— Уважаемому чародею придется проделать долгий путь, подумай, как понадежнее упаковать… нашего гостя…

Следующим утром Адай с Серхо стояли на высоком холме и смотрели, как готовятся к возвращению их люди. И одновременно — вслед уходящему отряду. Они возвращались, а вот те уходили навстречу неизвестности. Дюжина всадников во главе с Шэту.

Молодой воин и его товарищи должны были доставить послание князя Макхея и трех ханов к вождям не покорившихся племен, среди которых был и его отец. Они ехали на северо-восток. Поначалу им следовало идти без дорог скрытно, тем более что в степи было еще много вражеских воинов, рассеявшихся после сражения с туменом Куййу. И лишь спустя седмицу они могли безбоязненно двигаться, выйдя на старый караванный путь…

А вот остальная тысяча пойдет назад, обратно в Южный предел, в Октябрьск, где скоро на счету будет каждая сабля. Также они должны были довезти до посвященных сообщение о том, что и кто стоит за Ундораргиром. С ними ехали и хан Куййу со своей наложницей. А еще в одном из тороков, упакованное в кожаный сундучок, хранилось жуткое доказательство — оторванная, но при этом живая голова одного из черных колдунов. Надо полагать, у чародеев Южного предела найдется о чем ее расспросить, прежде чем решить судьбу по заслугам наказанного нечестивца…

— Ну ладно, — обратился Адай к подчиненному, — слушай приказ: всем проверить оружие, сбрую, припасы, заводных коней — это особенно… До полудня мы должны выступить, а к завтрашнему вечеру уже быть возле рудников.

Перед тем как спуститься с холма, Камр бросил последний взгляд назад.

Как он отметил, строй маленького отряда замыкала Лейда.

Нахохлившись, она сидела в седле и о чем-то думала. Товарищи полагали, что она молится. И были правы — она молила всех богов, какие только могли ее услышать, чтобы это был не тот, о ком она даже боялась подумать. Могущественнейший из темных богов, тот, перед кем Шеонакаллу — жалкий младенец…

Чтобы это был всего лишь настоящий Подземный Хан…

Степь. Владения народа Волка

…Берега озера Арнис-Фоль были пологими, заросшими травой и тростником. Здесь не было ни саксаула, ни облепихи. Попадались лишь редкие кусты шиповника и песчаной акации. А кое-где берега были совсем голые, усыпанные мелкой галькой или золотистым, нагретым на солнце песком. Густыми зарослями караганника, терскена и таволги полнилась степь, лежавшая к юго-востоку от Арнис-Фоля, и только редкие кусты колючек нарушали его однообразие.

Закатные лучи солнца уже далеко отбросили косые тени от тростников. Собственно, теней уже не было, они быстро сливались воедино. Солнце вошло в объятия Арнис-Фоля. Ильгиз бродила среди тростников, намереваясь подойти к прозрачным водам в таком укромном месте, чтобы ее ниоткуда нельзя было увидеть.

Наконец молодая женщина нашла подходящее местечко, сняла доспехи, рубашку, повесила ее на тростники… и вошла в воду.

Лишь бедра обмотала рубашкой — вообще-то кругом нет людей, но все же она не какая-то там табунщица…

Стоя по грудь в воде, умыла лицо, расплела косы и вымыла волосы. Вдоволь насладившись прохладой, выжала волосы и раскинула их по плечам, чтоб быстрее высохли. После купания молодая женщина чувствовала необычайную легкость. Ей не хотелось натягивать кольчугу, не хотелось прятать волосы под шлемом.

Она и раньше любила купаться, а уж с тех пор, как вышла замуж за Сем-ена… Тот отличался прямо-таки кошачьей привычкой к чистоте.

В Степи воду на мытье тратить было не особо с руки, да и вообще…

Ее дед, батыр и поэт Тинкар Два Меча, любил говорить: «Кто смывает грязь — смывает свою удачу». Правда, удача у него было не такая уж и большая — отец покойного Гохосс-Са разбил его у урочища Бегле и, взяв в плен, сварил вместе с двумя старшими сыновьями в огромном бронзовом котле, как раз за месяц до того купленном Тинкаром у эуденоскарриандских купцов в обмен на сотню кобылиц (из этого котла дед думал угощать своих сородичей похлебкой во время тоев и празднеств).

Да, мерзкая все-таки семейка у этого Гохосс-Са. Сам он был скотиной изрядной, да и братец его не лучше…

Выплескивая воду горстями на грудь и живот, она напевала про себя старинную степную балладу про то, как ее предки бились с войском царя Нижнего мира…

Вдруг конь тревожно заржал, и, подняв голову, Ильгиз обнаружила, что напротив нее на берегу стоят пятеро незнакомцев в обычном степном одеянии…

Она слабо вскрикнула.

— Тихо! — властно приказал черноусый воин-чужак.

Ильгиз стояла по колено в воде, с обреченной яростью разглядывая сложенную на берегу одежду, среди которой прятались не только сабля с кинжалом, но и кобура с пистолетом…

Пятеро. Один хозяин — тот, что с усами, и четверо слуг или телохранителей. Причем среди них была и девка — именно как девку определила чужачку Ильгиз. Она была смуглой, волосы гладко зачесаны назад, оставляя открытым невысокий покатый лоб. Широкие брови, почти сросшиеся на переносице, правильной формы нос с нервными ноздрями, тонкие губы, острые скулы над впалыми щеками.

И глаза…

Ханше показалось, что глаза у воительницы похожи на два острия меча. В черных зрачках, полуспрятанных за узкими и раскосыми разрезами век, приподнятых к вискам, переливается холодная злоба… Хищница, волчица, натасканная на человечину.

Не из воительниц. Наверное, из тех наемниц-телохранительниц, которых готовят из подобранных или купленных сирот и учат с детства в особых школах, чтобы и охранять господина, и шпионить для него, и служить ему на ложе, и убивать для него, и умереть за него, если надо. Ильгиз не помнила подробностей, но знала, что такая вот девка стоит столько, что и не вдруг представишь…

И еще что-то поразило ханшу в облике врагов. Она сразу даже не сообразила, что именно. Но потом поняла: от них исходило дуновение мрака. Как будто приподняли полог юрты, а за ним — темная беззвездная ночь, откуда веет холодным недобрым ветром…

— Ты меня слышишь? — осведомился усатый.

Ханша то ли от испуга, то ли из-за упрямства молчала.

— Я спрашиваю тебя!

Стояла перед ним бледная, полураздетая.

— Оденься! — прикрикнул главарь.

Ильгиз вдруг засмеялась обреченным смехом, когда уже ничего не страшно.

— А я-то думала, что велят раздеться до конца… Или вы свое мужское добро пожертвовали хозяину?

— Придет время, и, быть может, ты узнаешь, что забирает Владыка и чем награждает. Но сейчас оставим пустые слова. Я хочу поговорить о другом…

— И о чем же? О чем нам с тобой говорить? Старая Бирме, что наставляла меня в тайных делах, рассказала мне довольно о… о тех, кто выходит из Тьмы.

— Не все ведомо глупым старухам! — самодовольно отрезал чужак. — Тебе еще многое должно открыться. Тьма всего лишь слово, каким пугают глупцов. Мы, в конце концов, все из Тьмы вышли, из Тьмы созданы… — И замолчал, протянув паузу. — Не бывает так, чтобы были лишь Свет или Тьма…

— Мне достаточно, что Тьма — это Ундораргир… — бросила Ильгиз, делая шаг к одежде.

— Хамахт, возьми на время пи-сто-летт уважаемой ханши, он, видать, мешает ей думать, — приказал жрец девке. И самым непринужденным образом улыбнулся замершей Ильгиз. — Ну так как, поговорим?..

Эуденоскаррианд. Примерно сто двадцать километров к юго-востоку от Татры

Воинство шаркаанов отошло от убитых и растерзанных приграничных земель Эуденоскаррианда сюда, в самый центр провинции Руллано.

Еще недавно это была цветущая область с белокаменными городами в окружении огромных садов и виноградников, изрытая оросительными каналами, на холмах которой паслись неисчислимые стада коров и белоснежных баранов, кормивших чуть не пол-империи…

Сейчас все, что не было сожрано конскими и человеческими табунами врагов, было предано огню и мечу…

И сейчас собравшееся тут войско подъедало последнее и гадало, куда они двинутся. Либо вернутся в глубь империи, чтобы добить ее, либо вернутся домой. Многие поговаривали, что надо бы вернуться. Не за горами конец лета и осенние холодные дожди.

А они и так отягощены трофеями сверх меры. Не разумнее ли сохранить силы для будущего, чтобы вновь ворваться в эти земли следующим годом и навсегда покорить земли империи. Шаманы и предсказатели поговаривали, что зима будет ранняя и холодная.

Но вождь отмалчивался…

…Незнающему человеку могло показаться, что в степи кочевья расположены как попало и кому где вздумалось. Но тот, кто следовал порядкам, установленным обычаями Степи, знал, что когда кочевье (будь то ханское или самого захудалого рода) меняло место, то оно ставило свой войлочный город в строго определенном порядке. И ставки Ундораргира это тоже касалось.

Сперва появлялся первый круг юрт. Они были самые большие и белые и предназначались для хана: юрта-дворец, юрта для приема послов, юрты, где днем обитали визири. За ханским кругом стоял внешний, где жили визири, потом шел ряд, предназначенный для ханских жен. Дальше находились жилища нукеров, нойонов, воинов, юрты рабов и низших слуг. В одном Ундораргир отступил от степных правил — он отделил своих жен и разрешил им устраивать свой отдельный поселочек.

Жены хана выбрали себе место неподалеку от главной ставки, в широкой части небольшой зеленой долины, у озера.

Самой большой и самой красивой юртой являлась юрта старшей жены. Она была подобна белой горе, и украшал ее чудесный орнамент из красного бархата. На расстоянии брошенного камня от нее, украшенная орнаментом из синего бархата, находилась юрта второй жены, еще дальше — в зеленых узорах — юрта третьей жены…

Вот и все отличие… Впрочем, в отличие от обычных кочевий, в которых юрты ставились там, где этого хотели хозяева, хану взбрело выстроить их в одну линию с запада на восток.

В женском кочевье не часто встретишь мужчину. Только изредка пробежит из юрты в юрту евнух, на ходу отдавая писклявым голосом приказания какой-нибудь из рабынь. Даже в те вечера, когда здесь появлялся сам хан в сопровождении охраны, в ставке царил полный порядок. Пока Ундораргир предавался утехам с одной из жен, нукеры находились под присмотром евнухов и не имели права ни на шаг отходить от того места, которое было отведено им.

Ангали, как все чаще звали Ундораргира, взмахом опахала повелел увести двух юных рабынь, которые были отобраны из числа пленниц старой смотрительницей для сегодняшней ночи. Сняв с них всю одежду, словно кору, она еще с утра тщательно осмотрела девушек, целый день втолковывала им уроки любви и ласки, искупала их в чистой воде и натерла их тела благовониями. Обе рабыни были прекрасны, как белый цветок редчайшего горного тюльпана… Но повелитель даже не взглянул на них.

Старая сводница, вот уже много лет знавшая его привычки, собралась было сказать: «Взгляни, мой повелитель». Она ждала удобного случая, но ангали вновь взмахнул своим опахалом. Это уже было слишком: старая карга вынудила его дважды повторить свой приказ.

— К рабыням ее! Пусть получше присмотрится!

Стражники с готовностью схватили старуху. Она извивалась, кричала. Ведь в юности она была наложницей отца нынешнего своего повелителя. Стражники мгновенно заставили ее замолчать и, подняв, понесли вон извивающуюся, кусающую руки.

Ангали не находил себе места.

Вчера он решил самолично командовать всем войском. Вопреки советам косоглазого Рамги, повелел собрать все тумены и приказал готовиться в поход. Но куда?

В шатер вошел косоглазый Рамга. Вошел спокойно, как прежде, когда он был главой конницы молодого и не очень знаменитого хана, когда ангали не мог обращаться с ним, как с другими. Вождь был вынужден терпеть его.

Но что это, Рамга поклонился ему! Поклонился не как прежде, а согнув колени.

— Мой повелитель, здесь тот, кто укажет нам дорогу…

— Пусть войдет!

Ангали скрыл свою радость. Он остался в той же позе. Вид его был непроницаем. Он хотел вконец подавить спесь косоглазого Рамги.

Но еще до того, как он сказал эти слова, в шатер бесшумно, словно привидение, вошел старец в лохмотьях. Вид его вызывал насмешку и презрение. Ноги обернуты в рваные обмотки и втиснуты в ветхие сыромятные постолы. На башке — островерхая военная эуденоскарриандская шляпа, по виду снятая с огородного пугала.

Он опирался на сучковатый посох из самшита.

И Ундораргир чутьем опознал в нем одного из слуг Того, чье имя он опасается произносить даже мысленно, хотя и сам поклялся Ему в верности…

— Я весь внимание! — изрек ангали. — Далек ли был твой путь к нашему шатру?

Старец молчал. Отбросив свой посох, он сел в углу и, словно не слыша слов повелителя, начал разглядывать убранство шатра. Ангали следил за его взглядом. Старец удивленно посмотрел на тысячника. Хан взмахнул рукой, и Рамга покинул шатер.

— Вели принести чего-нибудь, дабы утолить жажду гостя.

Хан распорядился, а потом ждал, пока гость жадно опустошал чашку.

— Меч принадлежит тому, кто может им владеть, владения тому, кто может их завоевать, — наконец начал пришелец. — Повелитель хочет знать, куда ему бить? Так вот, мы говорим: сейчас время заняться Степью. Спеши, мой повелитель, пока их юрты разбросаны, пока ханье степных бродяг не снюхалось друг с другом. Мои слуги поведут тысячников по верному пути. Меч принадлежит тому, кто умеет им владеть, — повторил гость. — Твой меч всегда должен быть отточен. И города, что ты взял, и земли навеки покорятся священной державе — твоей и твоего Подземного Отца. Спеши, мой повелитель!

Гость умолк, закрыл глаза и больше не проронил ни слова. Он ушел в себя. Для него уже не существовало никого и ничего. Он словно слился с шатром и стал похож на тех безжизненных идолов из черного диорита, в незапамятные времена вырубленных, которым украдкой молятся во многих дворцах и хижинах Окоема.

— Надеюсь, хан не сомневается в мудрости нашего Отца? — осведомился шаман, и в голосе его владыке послышалось змеиное шипение. — Пусть он выслушает, что хотят совершить ничтожные слуги бессмертного владыки…

Когда владыка вышел к военачальникам, в глазах Ундораргира светилась улыбка, чуть ощетинились и приподнялись усы. Посторонний человек подумал бы, что беспощадный воитель радуется чему-то. Но старый Рамга с первого взгляда понял, что тот рассвирепел. Он хорошо знал: если засветятся радостью сероватые глаза и улыбка тронет кончики рта у его хозяина, то быть смертям и аду на земле…

За многие годы службы так и не смог привыкнуть он к этому свойству своего господина. Если бы он слышал земные легенды, то вспомнил бы, что крокодил проливает слезы перед тем, как проглотить жертву.

— Я слышал голос мудрого слуги Отца нашего. Мы исполним его советы, — молвил Ундораргир, спокойно глядя прямо перед собой. — Мы подумали и повелеваем готовить войско в поход! Мы идем в Южный предел… Сокрушим сначала эту тварь Ильгиз и ее муженька, а потом вернемся, чтобы добить империю! Именно поэтому, посоветовавшись с его мудростью, я советую тебе подтянуть еще двадцать тысяч всадников, которых ты оставил в заслоне в Райг-Таре, и лишь тогда вступить в бой.

— Но… — возразил Рамга, — эти двадцать тысяч воинов и с ними люди Джарта стерегут Сантора-Чужинца. Если мы призовем этих воинов сюда, то враг сможет спокойно двинуть в бой своих железных черепах и тысячи огнебоев. А даже один ударивший в спину опаснее дюжины врагов, ставших перед тобой!

— Найдется кому удержать Сантора! — самодовольно сказал Ундораргир.

— Но кто… кто его удержит? — удивился старик.

— Его удержат слуги Отца нашего…

Молча кивнув, Рамга удалился, не проронив ни слова.

Теперь можно быть спокойным. Рамга все сделает как надо и не затаит злобу на надменность. Он славный воин. В час, когда это нужно, ангали снова скажет ему, чтобы он стал рядом с его походным троном. А сейчас он должен внимать словам Великого Всевидца, который может узнать не только движение вражеских нукеров, но и мысли полководцев всей Степи. Надо довериться ему, его советам. Иначе нельзя. Иначе небезопасно, если учесть, что шепоту провидца внимает и его Темный повелитель.

Хотя, если все так важно, почему не явился сам Великий Всевидец?

Земля. Где-то и когда-то

…Петр Богданович Васильченко шел по улице, обставленной по обе стороны старинными особнячками. Улочка была безлюдна. Ни единой машины. Изящные фонарные столбы чугунного литья, помнившие еще времена газового света. Вазоны с пестрыми цветами. Разноцветные неоновые вывески лавок и магазинчиков… Скучающий бармен или как его, мальчик, в дверях симпатичного кафе…

Одно слово — Европа!

Весь город словно замер в предвкушении какого-то праздника. Любуясь этой благостной атмосферой, Васильченко брел по тротуару и улыбался теплому вечерку.

Вдруг из переулка выскочил растрепанный, испуганный юнец в продранных джинсах со стразами и в клетчатой гавайке.

Он остановился, чтобы отдышаться, и, заметив полковника, с диким криком бросился к нему.

— Бегите, мсье! Скорее! — вопил он, вцепившись в пиджак туриста.

— Что случилось?.. Зачем бежать? — Васильченко ошалело мотал головой, стараясь вырвать рукав из цепких пальцев этого психа.

— Бегите!!! — задыхаясь, выкрикнул тот и принялся улепетывать дальше.

А уши Васильченко уже различили какой-то приближающийся шум, и хотя в нем не было ничего угрожающего, инстинкты человека, побывавшего в шести горячих точках, заставили уже отставного полковника ФСБ Васильченко Пэ Бэ пожалеть, что при нем нет пистолета.

Звук быстро приближался, и стало можно понять, что это топот сотен и даже тысяч ног.

И вот из-за готической церквушки на улицу вывалилась целая толпа…

Абсолютно разные по возрасту и статусу люди, просто прохожие, с пакетами, папками, кое-кто волочил детей. И у всех на лицах ужас, как и у парня, которого он зачислил в сумасшедшие. Тут явно происходило что-то очень нехорошее…

А спустя несколько мгновений он увидел причину паники и чуть не заорал от изумления и… страха. «Боже мой! Откуда здесь взялось это дерьмо?!»

Позади толпы бежала стая крупных боевых нетварей, кажется, дурбаров или каргихов.

Они гнали людей, как овец, действуя по трое-четверо, выдирая из толпы, валя на мостовую и тут же разрывая в клочья одного за другим!

Как не был Васильченко потрясен, он лихорадочно пытался сообразить, что это значит. Он не помнил за давностью лет мелких подробностей операции «Порог» — последнего дерзновенного рывка рода людского в неведомое, разделившего судьбу захлебнувшейся лунной программы. Но даже если тогда хитромудрые яйцеголовые и вывезли образцы тканей нетварей, то кому потребовалось их клонировать в таких количествах спустя столько времени? Да и зачем они в мире, в котором есть танки и крупнокалиберные пулеметы? Кого ими можно напугать? Но, черт побери, где же армия или полиция?

И армия появилась, только вот не такая, какую можно было бы ожидать.

Новый вопль ужаса — из переулка строевым шагом уверенно выдвигался отряд странно одетых бойцов. Высокие берцы, кожаные куртки, под которыми угадывалась броня, глухие яйцевидные шлемы с щелью-прорезью для глаз.

В руках они сжимали автоматы незнакомой Васильченко конструкции. Отряд деловито развернулся в цепь, а затем воины разом вскинули автоматы.

И за секунду до того, как обрубленные дырчатые дульца извергли свинец и огонь, Васильченко, уже в полете группируясь, рухнул на мостовую.

Лежа на брусчатке и проклиная свои старые кости — он все же крепко приложился, да и вышел из формы, — полковник оглядывался по сторонам.

Стрелки палили не то чтобы в белый свет, но, очевидно, не имели цели перебить всех. Вели огонь, так сказать, для порядка, не стремясь убить, а скорее — добавить паники.

Подавляя накатывавший панический страх, недостойный столь опытного бойца, да и обычно несвойственный ему, полковник отчаянно искал глазами закуток, проулок или хотя бы афишную тумбу, за которую можно спрятаться.

И тут мимо пронесся пожилой мужчина, сжимавший под мышкой дорогой кейс, а за ним — взрыкивающая мохнатая нетварь, напоминающая длинноногого мохнатого крокодила с обрубленным хвостом. «Точно, каргих. Мало мы их стреляли!» Мужчина изо всех сил пытался убежать но, видя, что обречен, решил драться.

Изо всех сил он ударил хищника в морду. Тот поймал его ногу в дорогом ботинке на кожаной подметке в челюсти и сжал так, что брызнула выжатая многотонной мощью кровь… Вопль, выпученные в муке глаза за стеклами стильных очков — и хрипло рычащая нетварь мотает головой, таская по мостовой бесчувственное тело…

Вопили люди, рычали чудища, свистели пули, а Васильченко лежал лицом на мостовой, не зная, что делать. Прямо перед его глазами лежал лист оброненной кем-то из бегущих газеты.

Машинально он прочел один из заголовков: «Назначенная исполняющим обязанности премьер-министра Италии Лаура Минетти заявила…» Над сообщением стояла дата — 14 апреля 2016 года…

Затем на него упала тень. Подняв голову, он обнаружил, что над ним стоял огромный каргих, разинув зловонную пасть. Он явно готовился откусить ему, военному пенсионеру и кавалеру пяти орденов, полковнику Васильченко голову. Вся цена предсказанию, обещавшему ему мирную кончину в канадском хосписе в возрасте девяносто двух лет от застарелой онкологии. Перед тем как исполинские челюсти сомкнулись, Васильченко еще успел подумать — почувствует ли он, что умирает?

В этот день на далекой степной стоянке шаманка Арая пробудилась от ужаса.

И было от чего.

Сон, приснившийся ей, был темен, жуток, непонятен и не похож ни на что, виденное ею доселе…

Где-то в вечно сумеречной стране мертвых, заточенный в подземелье древний, проклятый бог, долгими эпохами пребывавший в мрачном молчании, бренча цепями, что были выкованы не из металла, но из мрака и чар, вдруг радостно расхохотался, взмахивая изломанными черными крыльями…

Восточный Эльгай. Урочище Мосш-Р'фанн.

Постоялый двор «Очаг и похлебка»

— Говорю же, глаз да глаз нужен! — сипел высокий тощий старик в длинной свитке, чья голова была обмотана грубым сукном наподобие тюрбана. — В наших краях-то как? Лишь отвернись, а они тут как тут… Вот забыли мы три года тому мельницу заклясть от нечисти, и что? Однажды вечером, — рассказывал с придыханием старик, — поднялся сильнейший ветер, а с ним пришел Ночной Князь, открыл створы на плотине и начал молоть муку. Утром мы приходим, а весь амбар завален мешками с мукой.

— А это точно Ночной Князь? — осторожно осведомился кто-то.

— Он самый, не сумлевайся, кому ж еще такое сотворить по силам?

— Хорошая хоть мука вышла? — поинтересовался Гимгун.

— Пожаловаться не могу, отменно поработал нечистый, — ответил дед.

— Ты еще скажи, что видел его, — подначил один из наемников — невысокий, плотный, с побитым оспой лицом.

— Я не видел, а дед мой зрел. Морда вся в шерсти, глаза красным отсвечивают, пасть как у волка, а зубищи в пядь!

Возникла короткая пауза, в которой стало слышно, как постукивает по сланцевой кровле дождь.

— Да чего ты лезешь, хозяин? — заорал в углу гуртовщик — ражий бородатый малый. — А то, что мы тут твои стада гоняем, ищем, чего им пожрать — это что, ничего? Ты никак думаешь, что нас купил на рабском рынке! Нет, не купил! Тогда плати!

Звук заставил Кири чуть приоткрыть глаза, но через полминуты она вновь принялась, как ни в чем не бывало, посапывать, опершись на Смагина. Его тоже слегка клонило в сон после еды, хотя та была не слишком сытная и не шибко вкусная, да и успевшая к тому же надоесть. Ибо блюда, которые готовил на кухне глухонемой прислужник, исчерпывались тремя названиями. Неизменно подгоревшее жаркое из баранины; похлебка из бараньих голов, костей и требухи, какую, судя по запашку, не слишком старательно промывали (да еще варили в отроду не мытом огромном котле); заправленная топленым бараньим же салом каша из ячменя и пшеницы, которую большая часть жителей черпала из котла прямо руками и так и ела.

— До чего погода скверная! — заметил Гимгун, поворачиваясь к Анатолию. — Очень плохие дороги, очень тяжелый год для торговли, кругом очень плохие люди. Очень… И война — это тоже плохо. Война торговому человеку хуже кола в заднее место. А теперь еще и обвал…

Анатолий кивнул, всецело соглашаясь с уважаемым купцом, пребывавшим в неподдельной печали.

И было от чего.

В просторной комнате зябко. Грубые столы, потемневшие от времени, пережили не одно поколение хозяев и несчетное число посетителей. В углах и под потолком висела густая паутина. Судя по всему, заведение переживало не лучшие времена, а приборка не производилась со дня постройки здания.

При этом дальняя стена украшалась колоннадой — да не простой, а из аккуратно спиленных и установленных в ряд больших сталактитов и сталагмитов — полупрозрачных, рыже-охряных, зеленоватых. Даже покрытые грязью и копотью, они еще несли на себе отсвет потусторонней красоты подгорных залов. Кто придумал, а пуще не пожалел времени и сил, чтобы украсить харчевню постоялого двора в дикой глуши таким странным способом, ведают разве здешние боги.

В большом зале собралось человек тридцать — охранники двух застрявших тут купцов, караванщики, гуртовщики, перегонявшие по Толбейскому тракту скот, пастухи, пришедшие чего-нибудь купить у проходящих купцов и продать им шерсть и кожи. Ибо постоялый двор «Очаг и похлебка» стоял в долине. На одном из трех путей через Эльгайские горы, ведущем из Армийской области и Каффана и дальше — из Шривиджайи в Южные Танства и Степь.

Но сейчас всех его обитателей объединила одна беда. В трех часах пути со склонов угрюмого пика Рахх-Шкадар сошла невиданная даже стариками лавина, перекрыв тракт в самом узком месте. Смагин сам не видел, но ездившие туда говорили, что груда снега вздымается чуть не на пять, а то и десять человеческих ростов. И раскопать ее можно разве что силами небольшой армии. Оставалось надеяться на сентябрьское, еще дарящее тепло солнце, но тут внезапно похолодало, и зарядил холодный ветер с дождями. А ведь недалеко зима, когда все три дороги запирают снежные заносы и все те же лавины.

И все чаще Смагин думал, что, пожалуй, им придется искать приют до следующей весны…

— А я чего? Это ты чего? — грохотал за дальним столом гуртовщик. — Я и говорю, твой Румч кто — пастух? Вот пусть лошадь его и возит, а на мне где сядешь, там и слезешь! Гони три монеты, а до того разговора не будет! И наплевать, что дороги нет, я, что ли, этот завал устроил?

Пока длилась перепалка, из-за занавеси доносилось беспрестанное монотонное бормотание: кто-то громко читал молитву на непонятном языке. Затем занавеска отдернулась, и массивная фигура заполнила дверной проем. Голоса чуть примолкли — явилась жена трактирщика.

Маленькие, близко поставленные глаза, плоский нос, кости лица вытянуты, будто неумелым тестомесом в сторону огромного бесформенного рта.

Лицо этой женщины напоминало Анатолию физиономию гориллы. Жаль, что никто из присутствующих не смог бы оценить подобное сравнение.

За ее спиной в полумраке проступала комната, где жили хозяин и его обезьяноподобная супруга. Огромный очаг и широкое, длинное, покрытое черными от грязи овчинами ложе. И Толя лишний раз подумал, что уголок на сеновале в конюшне, который он делит с Кири, не так уж и плох.

Маленькие глазки под массивными надбровными дугами угрюмо сверкнули. Недобро оглядев собравшихся, тетка проследовала на кухню, держась за бок, охая и распространяя вокруг запах прелой одежды и немытого тела.

Кто-то вполголоса пошутил насчет троллей, что были в родне у хозяйки (шутку эту Кири и Толя слышали за эти дни уже дюжину раз). Вскоре собравшиеся вновь зашумели, а наемники из охраны второго купца затянули свою песню, изобилующую похабщиной, про веселую девку по имени Лекка, путешествующую по разным странам и ищущую приключений на нижнюю часть тела.

С другой стороны, где собрались местные жители, доносился ропоток:

— Ох, чую, теперь до следующего года не откроется дорога… Когда оно растает-то?

— Это еще так-сяк, а будет-то что?

— Старики сказывают, что Белая Шапка раньше меньше была, а сейчас ледник аж до Бугимайской долины язык выпустил…

— Старики чего не скажут. Раньше, их послушать, и зерно вдвое крупнее было, и коровы сливками доились.

— Вольнодумствуешь? А вот что шесть лавин сошли, почитай, одна за другой — это как? Да еще заморозки посреди лета с ледника принесло? Это все потому, что обряд козла не сотворили… — назидательно поднял палец вверх обтрепанный старик, ранее говоривший о моловшем муку местном дьяволе. — Пожалели скотины ночным… Есть им нечего, ну и живите теперь с демонами. Глядишь, они вас самих слопают. Всего-то и надо было сотню черных козлов собрать по хуторам и к Острой скале отвести.

— Ишь ты, козла ему отдай в голодный год. А не…

Дальше последовал совет благочестивому долгожителю использовать козла таким способом, который не понравился бы ни ему, ни, надо думать, самому козлу.

— Глумись-глумись, умник! — проскрипел старикашка. — Вот не подвезут купцы хлеб, чего жрать будешь? Шерсть свою да каракуль? Овец-то порезали. Аль маточное стадо слопаешь?

— Не пропадем. Капканы поставим…

— На кого, на крыс?! — взвизгнул старец. — Крыс будем лопать? Ты ж знаешь, на зайцев мор пошел, на серн — тож…

— А и правда, братья, мор-то на дичь напал…

Понеслись жалобы на распоясавшихся духов и Мелких Хозяев, и что среди старых каменных кругов, мол, видели в ночи вспышки нелюдского пламени, а из-под корней гор доносился гул, как от подземной грозы.

За соседним столом вели разговоры два пастуха в одинаковых овчинных кожухах чуть не на голое тело и с одинаковыми бородами вениками.

— А чего-то у вас стряслось-то? — спрашивал один.

— Ой, и не говори! Ужас-то какой! — отвечал второй. — Ты ж, кум, был в нашей Красной Поляне? Помнишь же дом Винга, за которого Угла, дочка Гтума Острохвоста пошла? Так представляешь, как-то утром мы просыпаемся, а Винга-то и нет, и никто не выходит из дома. Ну мы пождали-пождали, да и туда, а дверь изнутри задвинута на засов. Зачали мы ломиться, дверь выбили, а там и нет никого. Только яма в полу с бочку — вниз уходит, как колодец, да слизь и кровь.

— Это Шагапратт, — авторитетно заявил собеседник. — Отпрыск Великого Червя… Давно про них не было слышно…

«А я, блин, столько не выпью! — ухмыльнулся про себя Анатолий. — Так, а вот это уже интересно…»

Он прислушался. В компании горцев говорили о разгорающейся войне по ту сторону хребта.

— А когда Ундораргир пойдет в предгорные княжества, и мы спустимся…

Следующего вопроса Анатолий не разобрал.

— Нет, на этих лошадников мне наплевать, — заявил храбрец. — Это их дела. Но пощипать низушек надо бы… Видел я тамошних баб, по-моему, они скучают по настоящему мужскому хрену…

Толя навострил уши. Вдруг скажут что-то интересное о делах по ту сторону Эльгая?

Но вместо этого наемники запели про красотку, груди которой подобны двум дыням, бедра — двум большим грушам, а пахнет она папоротником. Песня была грубая и непристойная, как, наверное, все, что пели под сводами этого зала.

В другом углу с полдюжины наемников задирали нескольких возчиков, нанятых купцом в этих краях.

— Ты вот скажи, — пьяно бурчал один из них. — У тебя дома еще скотина есть, кроме твоей кобылы?

— Корова… — пробормотал абориген. — Овцы…

Компания заржала:

— Корова! Еще скажи, жена!

Толя лишь тяжело вздохнул. Здешний люд мог думать, казалось, лишь о трех вещах. О женщинах, которые, как правило, годились лишь на то, чтобы «присунуть», «завалить» и «палкой поучить», своей скотине и жратве. В сравнении с окружающими его людьми любой житель Октябрьска, на которых, чего греха таить, многие земляне были склонны посматривать свысока, казался образцом ума и дружелюбия. А эта дремучая дыра была еще гнездом самых диких суеверий. Так что, слыша разговоры местных пастухов, поражался не только Смагин, но, судя по гримасам на простодушном лице, и Кири. От косноязычных рассказов про исполинских червей, подкапывающихся под дома и съедающих спящих жильцов целыми семьями, оживших покойницах, подстерегающих по ночам случайных путников и требующих любви и ласки, и трудолюбивых бесах-мукомолах — скоро захочется лезть на стенку.

— Извиняйте, чего-то не понимаю вас, почтенные воины… — между тем бормотал караванщик и вдруг просиял. — Балда, скотину всю вспомнил, а о себе-то и забыл!

— Точно, — загоготали наемники. — Ну тупой! Его, не иначе, в овечьем загоне заделали, сапог не снимая…

— Это верно, — хрипло прокаркал их старший, немолодой, лысый и грузный, что называется, поперек себя шире мечник с позеленевшим медным знаком декана имперских легионеров Эуденоскаррианда на левом обшлаге кожанки. — Тутошняя деревенщина к дамам в постель прямо в сапогах, даже к мохнатеньким…

Все опять заржали, включая приятелей молча сносившего брань вояк караванщика.

А чего бы не сносить, у них из оружия короткие дубины да ножи, а головорезы у почтенного Пито, второго купца, отборные, с хорошими секирами и мечами за спиной.

— А ты-то чего, сопляк, над кем смеешься? — рявкнул объект насмешек на одного из них, того, что помоложе, срывая зло.

— Н-над т-тобой, Цвин, над тобой! — пьяно пуская пузыри, ответил возчик.

— Ага, так, значит? Ах ты, звездодырец, не доделанный своим папашей! Небось осла позвали работу заканчивать! Да за… за два «орла» я бы тебя сжевал вместе с твоими рваными сапогами!

Его противник вскочил и злорадно кинул на стол серебрушку.

— На тебе десять, и начинай!

— Ах ты, вошь подкованная…

— Ну-ка, шабаш, гостюшки! — От громового рыка у Анатолия слегка зазвенело в ушах, а прикорнувшая Кири вскочила, озираясь, хлопая глазами и инстинктивно проверяя лук.

На пороге кухни стоял хозяин — крупный, мясистый, в грязном, донельзя засаленном кожаном жилете поверх грязной длиннополой рубахи и заросший косматой бородой, в которой застряли засохшая каша и солома. Он опирался на здоровеннейшую дубину самшитового комля, с которой на памяти Толи не расставался. Дубина мало чем уступала железному шестоперу и поневоле внушала уважение к себе и к хозяину, который иногда в задумчивости вертел ее в лапище, как тросточку.

Шум и гам притих, но скоро вновь наполнил зал.

В усталой тоске Смагин посмотрел вверх, туда, где в свете очага и факелов виднелся потолок.

Массивные плиты были испещрены барельефами, и, вглядываясь в переплетения непонятных тварей и неведомых деревьев, Анатолий подумал о древних неведомых людях, которые создали эти изображения в незапамятные века. Наверняка они и не гадали, что потом их труды украсят грязный притон.

И поневоле начал вспоминать, как тут оказался.

После гибели родного селения Кири и встречи с непонятными колдунами они опрометчиво углубились в хитросплетение долин и ущелий гор Летящего Льва, полагаясь на навыки Кири и нарисованную Смагиным по памяти карту (он был готов благословить начальство сил самообороны, заставлявшее их учить карты маршрутов наизусть и даже самим их составлять). Но и то и другое помогло немного, ибо забрели они в места, которые даже в здешних диких краях считались особо дикими и недобрыми. В ту часть горной страны, где хребет Летящего Льва мало-помалу переходил в Восточный Эльгай. Одно хорошо, почти не пришлось встречаться с людьми, потому как люди могут быть опаснее любых хищников и даже нечисти. Но вот все остальное…

Прежде всего дорога очень сильно удлинилась по сравнению с их планами — северные области восточного кряжа были куда непроходимее, чем почти обжитые родные края Кири. Приходилось или подниматься на крутые склоны, выбиваясь из сил, или идти, выбирая дорогу через ущелья и скальные проходы, а потом возвращаться обратно, если дорога кончалась тупиком или пропастью. Но мало этого, они сполна поняли, что означает избитая фраза «недоброе место».

Временами им попадался изуродованный, словно истерзанный неведомой силой лес, перекрученные свилеватые стволы, а среди них пятна голой каменистой земли, где скудную почву покрывали лишь корки лишайника. В таких местах высовывавшиеся из земли валуны казались закопанными в незапамятные времена черепами великанов. И почему-то чудилось, что чей-то недобрый и упорный взор все время сверлит затылок…

Были и другие странности. Например, в одном месте они напоролись на заросли малины, свежей и спелой, хотя и не сезон, при этом ягоды выглядели гигантскими, крупнее не только той мелочи, что изредка росла в горах вокруг Октябрьска, но даже земной. Раза в три, если не в четыре!

Некоторое время они, подобно медвежьему семейству, паслись вмалиннике, а потом еще нашли дикую сливу, тоже на диво просто великанских размеров. Ствол ее увивал дикий виноград, тоже солидный.

Толя даже подумал взять с собой семян чудо-растения, но вдруг кое-что вспомнил. А именно, что растения хорошо растут от радиации… И еще на ум пришла одна легенда, рассказанная подругой про эти места. Насчет того, что когда-то тут обитал сам Шеонакаллу, во времена, когда был изгнан из старого Сарнагарасахала богами света и жил в облике великана в зеленой чешуе. В злобе он бродил по горам, и, само собой, если замечал человека или целое селение, тут же всех убивал и съедал. А еще, гуляя меж вершин, он иногда от раздражения плевался. И там, куда упала его слюна, до сих пор можно, устроившись на ночлег цветущим здоровяком, наутро проснуться дряхлой развалиной, обреченной на мучительные болезни и скорую смерть.

— Пошли отсюда, Кири! — распорядился он.

— Чиво идти? — улыбнулась девушка обмазанной багряным соком мордашкой. — Ай, вкусна!

— Я сказал — уходить! — рявкнул Анатолий, потеряв над собой контроль, и девушка, ойкнув, принялась торопливо собираться: все же она была жительницей сурового патриархального мира, и слово мужчины являлось законом.

Странные приключения и находки на этом не кончились. Как-то они набрели на приличных размеров пустошь, заросшую чахлым вереском. И там на их пути попалось заброшенное капище за гнилым, поваленным зимними ветрами частоколом, в центре которого стоял каменный древний идол. Грубо вытесанный лик отдаленно напоминал человеческое лицо. Но при этом он излучал такую злобу, что Толя невольно отступил на шаг. Несмотря на то что время было к ночи, Смагин предпочел устроиться на ночлег не раньше, чем они отошли километра на два от жуткого места, тем более ему показалось, что когда уходили, в обсидиановых глазах идола полыхнуло пламя.

Потом они едва не утонули, когда на горы обрушился ливень, превратив ущелье в бурную реку.

Они ринулись к крутым скалам, по которым пенистыми лентами неслись потоки воды вперемешку с глиной. Подобно горным козам вскарабкались на скалы, пока вода разъяренно бушевала у подножия. В поисках укрытия от ливня они высмотрели пещеру, но остановились у входа. Ибо из темного провала несло гнилью и падалью и еще чем-то острым и мускусным, но не похожим на обычную вонь хищников. Нити грязной паутины, вперемешку с серым мхом, в изобилии скопились на стенах. Мелкие твари, напоминавшие крупных сколопендр, неспешно переползали по стенам. Шерсть и старые кости были разбросаны повсюду. Да еще кроме вони в затхлом воздухе ощущалось что-то нечто скверное — отражение мучений, которые претерпевали жертвы того, кто тут жил…

Дождь они пересидели поодаль, под узким скальным козырьком.

Что за хищник мог занимать эту жуткую берлогу, Кири не сказала, а может, и не знала, расспрашивать не тянуло. Но плотоядные твари тут были — несколько раз ночью они слышали яростный рев и визг жертв. А однажды до них донеслись громовое рычание и людские крики, сменившиеся на вопли боли и отчаяния. Кто-то полакомился человечиной. Впрочем, хищники четвероногие вызывали не такой страх, как возможная встреча с собратьями по роду людскому.

Как-то, проблуждав несколько дней среди ущелий, они вышли в долину. Там имелась быстрая глубокая речка, которая текла между северной границей долины и хребтом. Русло резко сужалось, и проход был не шире десяти метров. На одном его берегу высилась скала, другой имел вид отлогой песчаной отмели.

На берегу залива, в полумиле от их стоянки, обнаружились строения и загоны небольшого хутора. Это была маленькая усадьба: дом, один-два ветхих сарая, обнесенный забором кораль и купальня для овец.

Не будь они такими голодными и уставшими, может, и не стали бы искать тут приюта.

Около дома на ощипанной лошадьми лужайке были свалены в кучу вместе с разбитой утварью кости и гниющие полуобглоданные скелеты. Когда молодые люди приблизились, два кондора оторвались от падали, взмахнув огромными крыльями, поднялись к горным вершинам и улетели прочь. И вот тут Анатолию стало по-настоящему страшно, ибо вместе с овечьими остовами они увидели два свежих человеческих скелета с лохмотьями сухожилий и мяса на обгрызенных костях.

Первая мысль была про то, что налет на хутор устроила банда каких-то людоедов.

Но Кири, надо сказать, державшаяся молодцом, «успокоила».

— Гляди. — Она указала на разлапистый след странной конечности с отпечатками длинных когтей. — Это мой дед показывал такой след, его дурбар зовут. Нетварь такая, ее на врага можно пускать.

В кустах у ограды они наткнулись на труп человека — голого, почти двухметрового роста, крепкая шея была почти полностью перегрызена чьими-то длинными клыками…

В дом они так и не вошли.

Наконец повезло. Они все-таки отыскали Толбейскую долину. Тут местность была «попристойнее»: большие леса, пустоши, возделанные поля. Кое-где деревушки, притаившиеся в ложбинах. Здесь и встретили караван почтенного Гимгуна, шедший в Южные Танства. За связку шкурок и за мумие — добычу Кири, тот согласился взять их с собой. Смагин уже подсчитывал, как быстро они доберутся до Октябрьска, но путь их закончился на этом постоялом дворе и когда продолжится — неизвестно.

Потянулись дни ожидания, отравленные осознанием того, что от тебя ничего не зависит. Непонятно даже было, что сделает караванщик: то ли будет ждать, пока треклятая снежная пробка растает, то ли пойдет назад. Оставалось лишь сидеть тут, есть тошнотворный суп и пережаренное жаркое с несоленой кашей.

Еще тут был Замок — стоявшие примерно в полукилометре от «Очага и похлебки» руины. Именно так, с большой буквы, Замок. Потому что никакого другого замка тут не было, и легенды не говорили ничего про то, чтобы он назывался когда-то иначе.

Замок был огромен и очень стар. Никто не знал, кто и когда его построил. Но старожилы говорили, что он стоял тут, когда прадеды их прадедов уже жили здесь. Его башни возвышались над самыми высокими многовековыми соснами, росшими возле крепостных стен. Наполовину рухнувшие стены внутренних зданий обнажали множество комнат и ведущих в никуда винтовых лестниц.

В замке никто не жил, лишь вороны и летучие мыши. Местные даже избегали туда заглядывать, поскольку Замок считался местом недобрым и опасным. А его подземелья вели в самые мрачные глубины, в которых могли жить самые жуткие твари. В прежние времена приблудные храбрецы пытались искать там сокровища или древние тайны, но ни один из них не вернулся. И люди сторонились груды древних камней, лишь подобно мышам или тараканам потихоньку растаскивали ее, воздвигнув из обломков чьего-то величия убогий грязный приют для торговцев и пастухов.

И теперь вот судьба занесла сюда его, человека чужого мира. Вот интересно, что бы сказали его соседи и товарищи по несчастью, узнав, кто он такой? Учитывая тутошние нравы, с них бы стало устроить обряд очищения огнем.

Правда, узнать в нем сына чужого мира было мудрено. Сразу после той стычки с местными язычниками или шаманами он по совету Кири переоделся в трофейную одежду, а его собственная отправилась в вещмешок, туда же, куда и автомат с двумя последними патронами, найденными на дне «сидора», и штык-нож. Была еще граната в сломанном подствольнике. Сверх того Кири обшила его вещмешок лоскутами от распоротой трофейной одежды.

За время пути он оброс, пропитался дымом костров и выглядел вполне себе аборигеном. Единственное, что оставил, так это горные ботинки, потому что сунуть ноги в заскорузлые вонючие постолы, в какие были обуты нападавшие, оказалось свыше его сил. Опять же хоть и ругали старые «афганцы» эту продукцию советского военного обувпрома, может, они и не подходили для жарких гор соседней с СССР страны, а вот в здешнем климате вполне хороши. Но две недели назад и они развалились окончательно, не выдержав многодневного марша по скалам и осыпям, и Кири соорудила ему чуни из шкуры подстреленной косули.

Так что он теперь ничем не отличался от окружающих. И дополнял эту картину трофейный меч на поясе, не раз приходивший на выручку. Хоть Смагин и ловил порой жадные взгляды, бросаемые постояльцами на его спутницу, сейчас прикорнувшую, привалившись к его плечу, но никто не пытался подбивать к ней клинья. Поскольку по местным принципам если женщина с мужчиной, то она занята. Можно оспорить право ее спутника с оружием в руках, но платой в случае неудачи станет смерть, и никто не скажет плохого слова убийце. А раз у человека клинок на поясе, значит, он им владеет, ведь никто же не станет тратить золото, иногда по весу меча, чтобы купить бесполезную игрушку.

У этих краев много недостатков, но одно хорошо — тут не принято обнажать сталь попусту, тем более по кабакам. Правда, Смагин не строил иллюзий насчет себя. Бойцов самообороны обучили обращаться с холодными оружием — не в предвкушении того момента, когда в арсеналах кончатся боеприпасы, а на случай, если в бою откажет автомат или придется бежать из плена, используя трофей. Правда, Толя в этом вопросе был едва ли не среди самых худших учеников. Он проигрывал схватку за схваткой не только наставникам, и даже Дарике Серегиной и Надиярге Клементьевой, но и большинству своих товарищей. Только вот это и могло бы его выдать.

Сутар Хмор, содержатель постоялого двора и шпион Подземного Хана, исподлобья оглядел зал. Толпа буйных диких людей с неотесанными нравами и грубой речью иногда своими солеными оборотами удивляла даже его, бывшего надсмотрщика.

Люди пили и ели (жрали и пьянствовали), о чем-то говорили и привычно богохульствовали, желая своим божкам, заставившим торчать их в этой дыре, всяческих неприятностей. Они его особо не интересовали, но для порядка все же Сутар их изучал. С пару недель назад Гзовме через магическое зеркало передали приказ — нужно высматривать некоего беглого зиелмянина, парня лет двадцати семи, который мог появиться в этих краях. Уж какие дела были у слуг Подземного с чужинцем, так Небеса только и знают.

Гзовма сказала, что, мол, за него могут неплохо наградить, и пока не заболела, даже высматривала посетителей. Но среди гостей «Очага и похлебки» чужинца точно не было.

Правда, с караваном Гимгуна пришло с дюжину подходящих иноплеменников, но самому молодому было не двадцать семь, а на вид этак тридцать пять, и он к тому же был с какой-то горянкой. А здешние девки, как успел убедиться Хмор, с посторонними не склонны крутить любовь. Кроме того, тот носил на поясе хороший меч — брамданский длинный, а зиелмяне честными клинками брезговали, предпочитая свои огненные метатели, или, как их все чаще называют, дудуты.

Супруга, может, и проверила бы их, тварь она стервозная и вредная. Но сейчас назначенная присматривать за ним валялась в комнате.

Уже не первый день она болела. Из носа текло, садился голос, ломило мышцы. Жаловалась, что чувствует себя слабой, и почти непрерывно молилась на незнакомом языке своему поганому богу. Эта здоровенная толстая колода на двух ногах, если ее послушать, была человеком слабого здоровья, страдающей от несварения желудка и прочих немочей.

Нездоровье не мешало ей время от времени устраивать дикие радения в честь ее темной веры — со скаканьем на месте, молитвенными криками, стенаниями, катанием по полу, «козленьем» и завываниями, от которых леденела душа бывшего надсмотрщика.

По скудным обмолвкам он понял, что назначенная хозяевами ему в «жены» тетка была шаманкой Подземного не самого высокого ранга. Их ведь набирают обычно именно из тех, чье уродство не оставляет им шансов выйти замуж даже за старика или бедняка. Мол, те, у кого нет шансов встретить любовь на земле, будут вернее служить своему преисподнему господину, и злоба на род людской не позволит им предать Темную веру.

Гзовма была именно из таких. Купленная у родителей за вола и хороший сошник к плугу в десять лет и к двадцати пяти годам ставшая хорошей темной мастерицей. Но однажды во время камлания вызвала она не того, кого надо, и с тех пор волосы ее густо усыпала седина, а способность повелевать Силой навсегда покинула служанку Подземного Хана.

Словно узнав, о ком он думает, в большом зале громко загнусили хором:

Уже не раз Сутар испытывал желание разобраться со своими постояльцами с помощью дубинки, но сейчас злобы не было, да и уж вряд ли кто стал бы добиваться Гзовмы кулаками. Мало того, что уродлива и служит Подземному, так еще болезненна, несмотря на крупную стать, и сварлива. Да и не жена она ему, и не будет. Как она глухо обмолвилась, после того, что сотворили с ней Нездешние в тот роковой день, она потеряла все чувства, что даны женщине.

И Хмор даже иногда думал, что для нее, как и для него, это не наказание даже. Просто рачительные чернокнижники не стали выбрасывать сломанную вещь, а заботливо использовали — как подпирают покосившийся плетень сломанным копейным древком или затыкают дыру в крыше досками от старого стола.

Пленник, от которого нет больше пользы, и чародейка, что не может творить чары, чем не старые доски? Его теперешние хозяева века и века стояли в тени, не лезли на рожон, избегали больших битв и тащили в свое логово то, что другие считали хламом. Сколько сгинуло царств, магических орденов и великих чародеев, а они все ждали. И, похоже, дождались своего часа.

Тяжело поднявшись с покосившейся лавки, Хмор пошел на задний двор. Нужно было наколоть дров — хоть разомнется. Тем более дрова постоянно были нужны. Очаг жрал их, как свинья помои, но в каменной груде, именуемой постоялым двором, не было места нормальному теплу, и даже при раскаленном очаге по углам таилась зябкая сырость и гуляли острые сквозняки.

…Что случилось с ним после того, как нападавшие бросили ему в лицо проклятое зелье, он толком не помнил. Память сохранила очень немногое — скачку в кожаном мешке на спине лошади, какие-то подвалы, где отсиживались его похитители, тупые удары под дых… В себя Сутар пришел лишь в неведомом убежище слуг Подземного Хана — крепости в каком-то медвежьем углу с уходящими под землю многоэтажными подвалами, крепости, наполненной молчаливыми неразговорчивыми людьми в темных балахонах.

И его начали допрашивать. Допросы Сутар запомнил хорошо. Наверное, потому, что не раз наблюдал их в прошлой жизни и даже, случалось, помогал палачу.

Пленивших его интересовали чужинцы. «Зиелмяне», как они говорили. Их занимало буквально все: что пришлецы ели, как себя вели, как одевались. Ему показывали рисунки разных людей в чужинских мундирах и спрашивали, не знаком ли он с кем-то из них.

Допытывались также и насчет того, зачем зиелмянам был нужен тот непонятный камень, который добывали в поднадзорном Сутару руднике. Еще его допрашивал странный человек, которого окружающие вежливо именовали князем, но вряд ли он мог быть князем — от него пахло, как от кузнеца, — раскаленным металлом и горелым углем. Он расспрашивал про м'ашины, но, убедившись, что Хмор об этом мало знает, потерял к нему интерес. Так длилось два или три месяца — его то допрашивали целыми днями или поднимали среди ночи, то забывали в душной камере на целые недели.

А потом, ничего не объясняя, привезли сюда и назначили управлять этим кабаком — в помощь Гзовме, сказав, что если он будет плохо себя вести, то больше не увидит свою семью или увидит ее мертвой.

…Взмахи топора, входящего в неуступчивые поленья, хотя и наполняли тело усталостью, но отгоняли тяжелые мысли и тоску…

…Куда Кири шла и как тут оказалась, она не могла вспомнить. Но вокруг стояла зима, а на Кири — волчий тулуп мехом внутрь, с капюшоном. За спиной висели крепкий кожаный мешок и лук в расшитом чехле, а с ним пятнадцать стрел.

На ногах девушки были старенькие плетеные снегоступы, оставшиеся в доме в погубленном неведомыми злодеями селении. Вокруг нее высился мрачный горный лес. Лес как лес… Ан нет, лес вроде и обычный, да странный. Темный и тихий…

Ни крика птицы, ни цокота белки — лишь хруст наста под вытертой лозой…

Да еще какой-то странный треск, прилетающий из глубины чащи…

А других звуков нет. И хотя идет время, но темнее не становится.

Вдруг на глаза ей попалось присыпанное ледяными искрами темно-серое пятно. Косолапо переваливаясь, она подошла поближе… Ей сперва показалось, что это волк, разве что очень крупный. Но потом поняла, что это такое, и ей вмиг стало жарко…

Перед ней был анкалаг — создание из легенд, которое и отец не видел, лишь дед застал. Похожее на волка и одновременно на хищную кошку, но величиной немного меньше медведя. Сильные тяжелые челюсти, острые загнутые клыки и уродливые лапы…

Дальше валялась еще туша, причем голова твари почти оторвана, а вот крови было совсем мало, как будто кто-то ее выпил… За несколько минут нашла еще полдюжины засыпанных снегом туш древних, почти вымерших существ, которые по капризу демонов имели на ногах копыта, а не когти, положенные от века всем хищным существам, будь то твари или нетвари…

Под конец нашла их добычу — мохнатого горного быка. Этот был словно пробит насквозь гигантским копьем… Будто стая гналась за быком, и все вместе погибли. Но что их убило?

Приглядевшись, она увидела под снегом странные следы, точно кто-то волок по снегу пучок толстых канатов, толще тех, из которых натягивают мосты над пропастями…

И рядом с ними как бы отпечатки овальных, узких, длинных лап — если бы у того, кто на них ходил, имелось столько ног, сколько у пещерной многоножки. Таких существ Кири встречать не доводилось и даже слышать о них от стариков, знавших Эльгай.

И тут понимание пополам с ужасом настигло девушку, из покрывшего обильной испариной жара бросив в холод. Но додумать мысль она не успела. Из чащи донесся шум — странный и необычный, как и все в этом зимнем лесу…

Словно бы десяток человек в снегоступах быстро бежали, что-то таща на здоровенных волокушах… И еще нечто — шуршание, скрежет и пересвист… Шум приближался и усиливался…

Кири очнулась от непонятного внутреннего толчка. Обвела взором полутемное помещение.

Ну и ну!

Это ж надо, ей привиделся сам Ледяной лес в страшном Х'Чшеэл. Отражение в Нижнем мире Края Счастливой Охоты. Окраина преисподней, где мучаются грешники. Там жадные торгаши и воры нищенствуют и умирают от голода, да все никак не могут умереть; убийц и разбойников преследуют, терзают и убивают кровожадные демоны, тут же воскрешая для новой погони и смерти; ну а что делают с развратниками и насильниками, так вообще сказать непристойно! А этот лес для грешников простых. Только вот за что ей попасть туда? Она не воровала, не стреляла беременных самок и тех, у кого были детеныши. А что до людей, то убила всего одного — какого-то одичавшего до полной потери человеческого облика бродягу, что напал на нее в лесу. На него она потратила одну стрелу, милосердно всадив ее в сердце, а не в живот, чтобы он поскорее умер…

Или боги посылают сон, предупреждая? Но о чем?

Тяжесть в животе не проходила, и начинало подташнивать.

— Тол'йа, — пробормотала она, про себя ругнув местного кухаря, — я ходить делать ффсстх, я вернусь быстро-быстро…

И выскользнула из дверей…

А некоторое время спустя Анатолий, мучимый внезапной тревогой, вышел следом.

Дождь перестал, но облака не уходили с неба. Было зябко, так что он повел плечами.

Где-то в глубинах расщелин скапливался голубоватый туман и, нехотя выползая на поверхность, стелился в низинах, оставляя после себя липкую сырость.

Кири нигде не было видно, и встревоженный Анатолий отошел шагов на двенадцать от выхода, напряженно оглядываясь.

Ему был хорошо виден весь постоялый двор — длинное, похожее на хлев здание, крытое плитами растрескавшегося серого сланца. Поодаль был дощатый неровный сарай, откуда доносились непонятные звуки и пахло отхожим местом.

Смагин невольно поморщился — здешний сортир был на редкость загажен.

На миг замер, высматривая Кири.

Взгляд его почему-то остановился на изображении, украшавшем плиту, что лежала в основании стены. Изображала она странное и неприятное существо.

По форме оно, пожалуй, отдаленно напоминало древнего трилобита, чей окаменевший отпечаток он видел в школьные годы в краеведческом музее родного Рыбинска. Но при этом с боков свисали длинные щупальца с присосками. На голове у создания имелось несколько гибких толстых усов или, скорее, хоботов, увенчанных чем-то вроде длинного когтя или жала. Брюхо чуть не волочилось по земле, а дополняли все это ноги с длинными ступнями, не похожими ни на лапы, ни на копыта: по восемь с каждой стороны.

Словно для того, чтобы дать представление о размере и образе жизни трилобита, на одно из жал был насажен растопыривший руки и ноги человек. Если масштаб был соблюден, то скотина была высотой метров пять с гаком.

Изображено это страховидло было довольно аккуратно и подробно, как будто неведомый скульптор видел его живьем. Парень сплюнул. Придумают же такое…

Со стороны сортира послышался слабый девичий возглас, и Толя быстро подбежал к сооружению. Его возлюбленная сидела в изнеможении на корточках — ее жестоко и неудержимо рвало. Первой мыслью парня было, что сейчас он пойдет в здешнюю поварню и засунет головой в котел хозяина или тамошнего прислужника — кто там варганит эту похлебку с душком.

Но тут Кири подняла голову, и в тусклом дневном свете он увидел ее лицо. Осунувшееся и худое, с проступившими красно-желтоватыми пятнами. Такие же точно были у Вдэрри, его соседки на улице Медников в Октябрьске, когда она ждала своего первенца. И ефрейтор все понял…

— Тол'йа, кажется, с мной пльехо, — озабоченно пробормотала девушка, поднимаясь и вытирая рот. — Тот тухлый суп, он, наферное, совсем тухлый.

— Нет, родная, с тобой все хорошо, — прошептал Анатолий, осторожно привлекая ее к себе.

Сейчас он не думал ни о том, насколько сложнее теперь будет с беременной подругой на руках добираться до дома, ни о том, что время, отпущенное им, сильно сократилось. Попасть в Октябрьск надо как можно быстрее.

— Все хорошо, — повторил он, ощутив, как почему-то защипало глаза.

Окраина державы шаркаанов. Место расположения резервного войска

Лагерь слуг Подземного Хана располагался наособицу от стоянки орды шаркаанов.

Ни обычаи самих служителей этого бога, ни законы новоявленного степного царства этого не предписывали, но все сложилось как будто само собой. Во всяком случае, сами шаркааны тут появлялись лишь по приказу. Ни у кого из воинов, будь он какой угодно храбрец, не было и мысли, чтобы погулять среди одинаковых серых юрт.

Поэтому идущий в этот ранний час человек мог быть лишь слугой Темного Владыки.

Он приблизился к белой юрте, перед которой вокруг небольшого костерка сидели на корточках четыре старика в глухих черных кафтанах — маги-целители, приобщенные к черной вере. У всех пятерых были серьезные, почти скорбные лица.

Жрец остановился перед ними.

Те подняли глаза и низко поклонились, ибо их навестил сам Великий Всевидец.

— Это здесь тот раб, которого приволокли слуги нашего всемилостивейшего ангали? — спросил.

Те лишь кивнули.

— Могу я поговорить с пленником? — сухо осведомился.

— Он слаб, но в сознании… — произнес один из них. — Я бы не стал…

Не слушая, жрец шагнул вперед.

Полог юрты был откинут. Внутри горел пятисвечный витой светильник из начищенной бронзы. В его свете был виден растянувшийся на постели очень старый человек с длинной седой бородой.

— Эй, — окликнул его гость, подойдя к постели, — ты узнаешь меня?

Голос его предательски дрожал, и услышь это кто-то из знающих Великого Всевидца, он бы вздрогнул от страха и непонимания. Ибо немыслимо было представить, что у этого человека может дрожать голос и испуганно блестеть глаза.

Пленник неподвижно лежал на спине. Лишь тихо звякнули стальные цепочки, какими были прикованы к низкому ложу его руки и ноги…

— Да, — не открывая глаз, ответил старец чуть слышно. — Ты мой бывший ученик… Тронв, кажется, так тебя звали… Ты подавал надежды, но покинул священную рощу, ибо не смог сдержать похоти и попытался соблазнить одну из дочерей Луны…

— Да… Хотя ты был стар уже в дни моей молодости, но память не утратил… — Слуга Подземного издевательски осклабился.

Бывший хранитель священного леса не отвечал. Даже ресницы его не дрогнули.

— Это, впрочем, неважно… Теперь я господин твоей жизни и смерти, а ты мой пленник…

— Ты пришел, чтобы напомнить мне об этом? Но если я помню, как тебя звали, то неужто то, что было шесть дней назад, забыл? Или ты хочешь напомнить об этом самому себе…

Щека слуги Тьмы нервно дернулась. Он, само собой, это помнил. Как и то, что отправившийся по каким-то делам в Ильмангор старик был захвачен ценой потери дюжины воинов и пятерых боевых аколитов. И то лишь благодаря тому, что кроме магической атаки был использован дудут, и двум уцелевшим аколитам удалось скрутить раненого старика.

— Я пришел за талисманом, — вкрадчиво продолжал жрец-колдун. — Отдай мне то, что принес к вам в рощу Самрад Отступник полтора века назад.

— А почему тебе просто не прийти и не взять его, раз ты так легко и просто справился со мной?

— Издеваешься?! — прошипел Всевидец. — Думаешь, мы не знаем, кто сторожит ваши заросли? Думаешь, не знаем, почему дети Шеонакаллу вас не тронули! Отдай, и я верну тебя к твоим и заплачу сколько надо. Для вас, кому нет дела до бед и тревог Аргуэрлайла, он не имеет значения. Для вас Глаз Гибели — ничто, а для нас он истинная святыня!

— Знаешь, — произнес с явной жалостью старец, — лет десять назад вот также стоял и просил у меня помощи верховный жрец круга Идущего по Звездам — тоже мой ученик, Ксанх. Стоял и просил помощи… Он был почти такой же темный, как ты, но просил. А ты просто наглец. А вдруг я даже не знаю, что тебе надо…

— Ты отлично это знаешь! — заорал Всевидец. — Это диадема из серого металла, в ней камень крупный, четырехугольный и сияющий, как начищенное серебро. Сбоку от него диск Луны из бледно-желтого алмаза, а вокруг — пять изумрудных звездочек. На нем еще надпись… На внутренней стороне…

— И ты, конечно, знаешь, что там написано? — прошелестел голос.

— Ты опять издеваешься?! Кто прочтет язык аннакимов? Кто знает его? Кто осмелится?..

— Но вы очень хотите, не так ли?

Повисло молчание.

В тишине слышно было, как влетевшая в палатку бабочка угодила в пламя свечи, и огонь затрещал, пожирая хрупкое тельце…

— Послушай, учитель, — вдруг забормотал Великий Всевидец, и, пожалуй, любой из его учеников онемел бы при столь жалобных нотках в этом голосе, от одного звука которого люди иногда седели. — Послушай, все гораздо хуже, чем ты можешь подумать. Мы заблуждались… Да, заблуждались! — взвизгнул он. — Эта сила такова, что с нею нельзя даже поговорить, даже понять ее… И чем дальше, тем хуже! И еще… мы потеряли Длань Незримых Звезд. Просто мои нерадивые слуги отправились с ней в Эльгай к Запирающим Камням и пропали без следа! Ты понимаешь, у нас теперь нечем замкнуть цепь! Ты это понимаешь?! — Голос его опять поднялся до визга. — Будь у нас Глаз Гибели, мы смогли бы хоть немного сдержать Проклятого! Он ведь все равно освободится, но тогда весь Аргуэрлайл от северных льдов до южных полетит вверх тормашками! Учитель! — продолжал жрец, чуть не плача. — Верни нам наш талисман! Мы сделаем все, что ты попросишь! Мы пообещаем неприкосновенность вашим рощам, мы дадим вам земли и свое княжество, мы… Только скажи, где Глаз Гибели?

Жрец молчал.

— Где Глаз? — Чернокнижник, заскрежетав зубами, потерял над собой контроль и вцепился в старческую шею. — Где талисман?

Голова пленника безвольно откинулась. Остекленевшие глаза мертвеца уставились на побледневшего Всевидца, и тот, обреченно опустившись на ковер рядом с ложем, зарыдал.

Часть третья РЕШАЮЩАЯ БИТВА

Степь. Предгорья хребта Куткао

Ярким днем ранней осени, развернув знамя с изображением золотого волка, многотысячное войско Южного предела выступало на битву…

Белесое небо дышало жаром. Вихри песка и пыли из-под неисчислимого множества копыт, подхваченные раскаленным ветром, закрыли небо непроницаемой тучей, и в ней, словно тени, угадывались лишь смутные силуэты всадников. Пространство, которое расстилалось перед войском, наполненное вихрями пыли, смутным гулом, привлекало как бездна. Возбуждение, подобное туче пыли, уже с утра закрывшей солнце над войском, не проходило, наоборот, все больше охватывало людей, густело, накалялось.

Небрежным взмахом плети подозвав слугу, танкхен^[15] Сем-Ен, он же Семен Васильевич Лыков, молвил:

— Вон там, — и показал кнутовищем на северо-запад, где среди светло-коричневых плавных отрогов небольшого хребта один из холмов показался ему почти настоящей вершиной, достойной, чтобы с ходу взлететь на нее на любимом коне Диком Громе (вот надо же — городской человек, а верхами ездить выучился не хуже аборигенов). И, взбодрив слегка скакуна плетью, поскакал, безжалостно топча дикую полынь…

Ветер освежал разгоряченное лицо, сладко пел в ушах, молодым вином будоражил душу.

Еще раз оглядев армию, он остался доволен.

— Ну пора, нукеры! Скачите, выводите войско! — воздев руку ввысь, закричал Лыков и обвел рукой холмы, на которых выстроилось войско. — Священный час настал! Скачите, готовьте нукеров! Всех на коней! Слава Вечному Небу!

Лыков быстро подтянул свою личную сотню, и конница во главе с нойонами двинулась к белому шатру, прорезая людское море неистовыми волнами, охватившими все подступы к верхней террасе, к главной ставке. В то время как Георгий Анохин устремился туда, где стояли сотни, сбитые из жителей Тхан-Такха, и находились свежеотлитые пушки.

Охваченный каким-то радостным, волнующим чувством, не ощущая под собой седла, не слыша рокота людской волны, замполит ехал впереди всех. Он видел лишь белизну шатра да бездонность голубого неба. «Наконец-то, наконец-то мы дожили до великого дня», — слышались отовсюду голоса.

Прочие степные князья с почтением приветствовали его.

На дальних холмах и на больших террасах — повсюду слышны голоса глашатаев.

Объезжая лагерь, Семен отмечал и юрты, и выгоревшие брезентовые палатки землян, и драные шатры беженцев. А дальше — лагерь послов или просто странников, охочих до разных слухов, доносчиков и лазутчиков… Кого только не влечет сейчас в эту степь?! Всем интересно и важно, выстоит ли или погибнет Южный предел под копытами шаркаанов!

Заухали огромные барабаны, на каждый из которых шла шкура целого верблюда, заурчали карнаи. Откуда-то доносится гортанный клич, призывные крики, где-то затянула песню горская сотня…

Лыков натянул поводья. Войско встало лицом к белому шатру. С запада, востока и юга подошла конница ханов главных племен. И если бы в этот момент можно было, подобно орлам, парящим сейчас в небе, подняться ввысь и бросить оттуда взгляд вниз, то взору предстала бы неповторимая по своей величавости картина.

От белого шатра на все четыре стороны, подобно широким рекам, сверкая в лучах солнца шлемами, тянулись плотные ряды четырех армий. Солнце играло на отточенных остриях пик, окаймленных пучками волос из конского хвоста, сверкая и переливаясь на начищенных до блеска кольчугах, на лезвиях секир и выпуклостях щитов.

Конница, появившись откуда-то из густых зарослей трав, плотным упругим строем подходила к самому шатру. А широкое пространство между отрядами было заполнено народом.

Иноходец приближался быстро. Войско притихло в ожидании. Застыли знаменосцы.

Вслед за ханской свитой показалась другая. Женская. В окружении девушек и жен ханов на белом рысаке ехала Ильгиз.

— У-у-у, хан и ханша, — протянул кто-то из нукеров. — Значит, пойдут дела. Сама мудрая красавица Ильгиз к нам пожаловала.

Раздался смех.

— Нукеры! — грозно крикнул князь Ииран.

Замер строй. Подтянулись нукеры. Вперед, навстречу хану, выехал сам князь.

— Чья конница? — властно спросил Лыков, еле заметно кивнув в ответ на приветствие нойона.

— Меня зовут Ииран, сын Варды, — твердо прозвучал ответ.

Суровым, испытующим был взгляд мужа Ильгиз. Ииран смотрел вперед. Еле заметная усмешка скользнула по лицу танкхена.

— Что думаешь, нойон? — спокойно спросил.

— Это только начало битвы, — ответил Ииран. — Победоносное начало решает исход дела.

— Но закончить надо к завтрашнему полудню! — сказал танкхен и повернулся к новому темнику Камр Адаю. — Пусть будут готовы твои войска!

— Мы выступим вовремя, — ответил Камр и выехал вперед. — Здесь только часть туменов, повелитель, — четко выговаривая каждое слово, сказал он. — Остальные в соседних долинах и логах. Всего более сорока тысяч сабель.

Лыков круто повернул своего иноходца, начал смотр войск. Проезжая перед строем в сопровождении Адая, он внимательно всматривался в лица нукеров.

— А много ли дудутов?

— До тысячи, — ответил Камр. — Трофеи…

— Есть ли пушки?

— Все граххары, как ты приказал, в распоряжении темника Серхо.

— Узнай! Каждый должен биться, зная товарища…

Он остановился напротив одной из сотен.

— Что за кони?! Не кони, а клячи! Заменить! Взять из табунов Фарига, — сказал бывший замполит, указывая на понурых лошадей бедно одетых нукеров. — Я думаю, хан уступит вам пару сотен скакунов из своего табуна. — Танкхен с улыбкой посмотрел в сторону Фарига.

— О чем речь, брат. Лучшие косяки моих коней уже к вечеру будут здесь… — ответил улыбкой на улыбку троюродный брат Ильгиз.

Семен освободил поводья иноходца и быстро поднялся на ближнюю бровку. Свита стала позади, а рядом с ним верные телохранители Адай и Фариг.

— Воины! Народ Степи благословляет наш поход. Он ждет победы. Мы выступим в назначенный час. Поклянемся же победить!

— Клянемся! — ответил тысячеустый хор нукеров.

Лыков продолжал смотр войск. Сотники заспешили к своим сотням.

Уже близко, совсем близко от шатра. Вырвавшись из толпы, навстречу Лыкову бросились два всадника: пожилой и могучий мужчина и красивая молодая женщина в иссиня-белом одеянии — шаман Гордс-Ру и Старшая Мать Духов (проще говоря, главная среди шаманок и повитух) Рейа Уфу. Они бросили под копыта коней пригоршни золотых и серебряных монет.

— Это все наше богатство! Пусть во имя народа ваш путь будет счастливым! Победы, победы, победы вам, сыны наши!..

Где-то в толпе зазвенела домбра. Высокий чистый голос улигэрчи начал торжественную песню. Подхватил другой…

Все ближе белый шатер. Больше знати, теснее ряды… Вон там, кажется, стоят ханы, каждый в окружении своей свиты — нукеров, тысячников и сородичей.

Замполит огляделся. По пятьдесят в ширину, медленно, стремя в стремя, как течение великой свинцовой реки, двигалась конница вслед за ним. Берега этой реки были составлены из плотной людской массы — конной и пешей…

Случайно Семен задержал взгляд на опаленном ветром лице степняка. Старая худая кляча под ним, худое седло, рваный чапан, из оружия — сточенный, но начищенный топор у седла. Рядом такой же бедняк. У него прямой клинок, какие были в ходу в царстве Шеонакаллу лет двести назад — сбереженный трофей предков. У третьего — палица-чокпар из кизилового дерева, окованного медью. Топоры, ножи, косы, дубины — чуть ли не у каждого из тысяч и тысяч людей, собравшихся сюда. Деревянные пики с железными наконечниками есть у всех, кто не смог раздобыть себе лучшего оружия, хорошего коня, крепкую кольчугу и достойно встать в строй.

Видно, что все они жаждут боя, рвутся все в битву с шаркаанами. Нукеры ждали. Каждая тысяча подняла свое знамя. Вот Ильгиз взмахнула золотой булавой…

И в этот час Лыков окончательно поверил, что они победят.

…Вечерний сумрак лег на степь. Четко мерцали огни костров. Людской гул понемногу утихал. После столь суматошного дня люди собирались ко сну. Глядя сверху на бесчисленные догорающие костры, Камр вдруг подумал: а что, если шаркааны нагрянут ночью и захватят врасплох эту громаду людей… Стало тревожно.

«Нет, нет! Не осмелятся», — прогнал он беспокойную мысль. Немало нукеров стерегут в степи сон лагеря.

Но вот где-то в темноте за кострами послышался топот копыт. Он приближался, и вскоре прямо к белой юрте подскакал молодой воин и соскочил с седла.

— Сардар, последние сотни выходят в путь! Осталась лишь охранная тысяча и те, что залегли в дозоре и охраняют подступы к лагерю, — услышал Камр Адай чей-то голос за своей спиной.

— Побольше костров, да поярче пламя! — приказал темник. — Всем дозорным разжечь костры!

Но когда на бледно-голубом небосклоне, вспыхнув на короткое время последний раз, начали таять звезды и ярко заблестела звезда Каяри (которую пришельцы называли странным именем Вен-хе-Ра), тысячники были подняты по тревоге и собрались у белого танкхенова шатра, что высился на вершине холма.

— Шаркааны готовы к битве, — сообщил Лыков. — У них шестьдесят тысяч сабель. Остальные подтянуты к Эуденоскаррианду. Нас не меньше. В войске каждого великого хана по десять тысяч нукеров. Их войско выстраивается перевернутым клином. Они готовятся к обильной жатве. Сперва снесут левое крыло, связав правое, потом они хотят схватить нас с флангов и зажать в тиски. Их пушки довершат дело. Они выступят, как только солнце взойдет.

— А мы?

— А мы… — улыбнулся Лыков. — Мы тоже выступим с восходом солнца! Подымайте нукеров. Выводите на холмы. Мы пойдем в открытую. Прямо на выступы клина, а конница Вайгака и Аргидала ударит с двух флангов и сломает серп.

— Все! Хой!

Лыков сжал бока иноходца, направляя его на вершину холма.

Тысячники и сотники помчались к своим отрядам, и вот загудела земля под копытами. Пришло в движение все войско. Заржали кони, перекликаясь друг с другом, сердито и жалобно ревели верблюды. Послышались короткие, гортанные крики команд.

Проснулась и свита Ильгиз. Нукеры подводили коней. Все женщины и девушки были одеты одинаково, как воины, — в шлемах и кольчугах. С короткими пиками, у каждой лук и колчан, заполненный стрелами, на каждой яркая легкая накидка. Подтянулись шаманы, среди которых трудно было найти Араю.

Нервной дробью забили барабаны, объявляя готовность…

— Полет, Полет, я Стяг. Как слышно? Прием!

— Стяг, я Беркут, слышу вас хорошо…

— Беркут, уйдите на х… с рабочей частоты!.. Полет, ответьте Стягу…

— Стяг, я Беркут. — Сержант Никонов на противоположном конце эфирной линии чуть слышно усмехнулся. — Наблюдаю Полет невооруженным глазом — прыгает вокруг рации и размахивает руками…

— Беркут, так пойди и помоги ему! — проорал в треснувший микрофон лейтенант Гуров. — Ты что, не понимаешь, мать вашу за ногу? Тут игрушки вам, что ли? Бой на носу!

Александр Петрович Макеев, вместе с товарищами расположившийся возле командирской палатки, лишь покачал головой, слушая перепалку связистов.

Рядом, под навесом новенькой маскировочной сетки (валялась в цейхгаузе без дела, а теперь пригодилась), там же, где устроились радисты, расположилась еще одна затея майора, привнесенная из его мира.

На большом раскладном столе, обтянутом светло-зеленой кожей, было наскоро отображено место будущей битвы. Вырезанными из дерева квадратами и прямоугольниками были обозначены тумены и тысячи союзников… На другой стороне дожидалась своего часа груда костяных плашек — они должны были отразить расположение вражеских сил. И ефрейтор Ливанов уже начал их выкладывать — по мере того, как подскакивали разведчики с донесениями.

Этот боевой планшет был одобрен не кем-то, а темником (уже месяц почти, сразу после возвращения из рейда, темником) Камр Адаем, ставшим почти официальным военным советником арсаардара.

Правда, рассчитывал он не только на него и на связь, хотя радисты оказались лишь на самых важных направлениях. И не только на Особый сводный стрелковый дивизион в три сотни пулеметчиков и автоматчиков, прикрывавший центр союзников. И даже не на одни бронемашины, сейчас мирно расположившиеся в неприметной долинке кряжа. С ними было, пожалуй, труднее всего. Несмотря на ворчание подчиненных и тревогу подданных, Макеев решил, что это не тот случай, когда нужно экономить и трястись над запасами. Ибо тот, кто слишком бережет силы для решающего боя, как раз и частенько проигрывает его.

Поэтому он взял в поход самые хорошо сохранившиеся БТРы и БМП — те, что достоверно дойдут, не сдохнут на марше. Таких, как определил Бровченко, оказалось семнадцать. И на каждый лишь по одному полному боекомплекту — больше и не было…

Имелись еще кое-какие придумки, но, так сказать, на закуску.

Не меньше, а то и больше, чем на технику и «стволы», Макеев рассчитывал на свой ум, свои знания да на военную смекалку тех немногих товарищей офицеров, которые не растеряли ее за прошедшие годы и не погрязли в гарнизонной текучке. На опыт самых разных войн, хранящийся в их голове. И на прозаические, но работающие не хуже магии умения, вроде того, как правильно организовать штабную работу.

Из всего этого и родился план, придуманный им и Вилкасом, оставшимся на хозяйстве в Октябрьске (пришлось по местным правилам даже огласить на площади княжий указ о назначении Роальда «визирем» на время отсутствия Макеева).

И суть его была в том, чтобы так построить будущую битву, когда каждая часть, каждый отряд союзников не мешали бы друг другу и не дрались бы как придется, а наоборот, усиливали бы друг друга, как груда стальных колец становится неразрываемой цепью.

Техника и вооружение землян и их самодельные «единороги» должны были стать не просто жуткими чужинскими штучками, но чем-то вроде лишней точки опоры для соединенной армии Южного предела.

И опираясь на нее, она перевернет вверх тормашками всю скороспелую империю шаркаанов.

Оставалось еще кое-что — магия. Самое, пожалуй, слабое место. Конечно, чародеи и шаманы имеются на обеих сторонах. Но вот то, что у Ундораргира они если не сильнее, то знают больше, а главное многочисленнее — это факт. Макеев нервно передернул плечами, вспомнив «говорящую голову». Но, даже изучив этот трофей во всех подробностях, знатоки тайных наук толком не поняли, какие силы призвали союзники Ундораргира в том древнем капище. Кое-кто с тревогой говорил, что на такоеслуги Серого Хозяина никогда не были способны и что, видимо, старая вера забыта и в ордене приверженцев Подземного Хана давно поклоняются чему-то иному.

Эти слухи просачивались в войска союзников и настроения не улучшали. К тому же до них доходили известия насчет того, что при штурме имперских городов Ундораргир задействовал, мол, даже демонов. Но тут чародеи и шаманы проявили редкое единодушие, сообщив, что этого не может быть воистину, «потому что не может быть никогда».

И Макеев с ними согласился — даже в преданиях про древние века, когда и магия была магичнее и девки сисястее, и то никому не удавалось достичь победы одним колдовством, и все решали в конечном итоге мечи и руки, их державшие.

Тем более что повелителю демонов не было бы нужды в пушках и порохе, а Ундораргир, по докладам прознатчиков и перебежчиков, уделял этим вопросам как раз особое внимание.

Так что по-прежнему главная надежда возлагалась на обычное оружие и умение воевать.

И совсем скоро станет ясно, правильны ли были такие расчеты.

Месяц уже они в походе… Союзники не располагали точными сведениями, куда повел свои тумены самозваный Владыка Окоема, но опыт и чутье степняков и знания Макеева помогали угадывать направление. Тем не менее они двигались вперед осторожно и неторопливо.

Однажды на рассвете их разведчики, переправившись через безымянную степную речку, увидели следы недавно покинутой стоянки — даже угли в кострище были еще теплые. А через некоторое время наткнулись на одинокую юрту, хозяин которой не успел откочевать. Он ничего не смог рассказать об Ундораргире, но указал на небольшую тамарисковую рощицу, где скрывались десять всадников из войска хана.

Неожиданно напав на шаркаанов, разведчики Лыкова троих пленили, скрутили им руки волосяными арканами, остальных же просто перебили, потому что закон войны не позволял им щадить врагов. Пленные были допрошены и чарами и огнем с железом, и теперь союзники знали довольно много о передвижении войска врага.

После краткого совета Ильгиз и ее вассалы направили бег своих коней в сторону хребта Куткао. Понимая, что нынешний поход из-за безбрежности просторов степей не похож ни на один из прежних, и что здесь промедление очень быстро может обернуться поражением, южане спешили. И не напрасно. Именно в эти дни, выслушав советы своих подчиненных, что полноводный Сэйхун лучше всего преодолеть через броды Айал, Ритши и Ширал, ангали неожиданно приказал своему войску подняться в верховья реки и перейти ее там, где наверняка его никто не мог ожидать. А переправившись через Сэйхун, он ускорил движение туменов, насколько это было можно, и уже через шесть дней достиг Куткао.

Враг был где-то рядом, но по-прежнему оставался недосягаемым. По степи рыскали его дозоры. «Коршуны» схватывались с ертоулами Ильгиз в коротких стычках и снова исчезали, словно тонули в сивом степном мареве. Войско союзников было постоянно в боевой готовности. Конные отряды рассыпались по степи в поисках основных сил врага, но, кроме сообщений, что еще вчера они были там-то и там-то, ничего стоящего внимания не могли донести Лыкову и Макееву. Шаманы тоже молчали, разводя руками, дескать, с той стороны тоже были специалисты не хуже. Оставалось лишь ждать известий да проклинать себя за то, что не успели довести до ума планеры.

Все понимали замысел Ундораргира, рассчитанный на то, что войско Юга будет измотано бесцельным долгим походом. Тем более лето подходило к концу, и в случае, если не удастся навязать врагу генеральное сражение, их войску придется срочно возвращаться назад. Осенние дожди и холода, неудача отнимут у воинов силы и сделают их легкой добычей того, кто станет их преследовать. А Ундораргир обязательно поступит именно так. Поэтому следовало принять какое-то решение, которое позволило бы взять инициативу в свои руки, или же поворачивать тумены домой. Пока это еще не поздно сделать.

Тем паче в соединенной армии имелись проблемы. Полсотни тысяч человек ели, пили, играли в кости, а в основном бездельничали. Многие воины рассуждали по-простому: придет враг, будем воевать, а до той поры чего волноваться.

И пока одни устраивали скачки и состязания борцов, другие развлекались с тащившимися за войском веселыми девками или устраивали петушиные бои. Однако непонятное будущее навевало на многих все большую тревогу, и все чаще по ночам во сне кричали те, кому приснилась смерть.

О какой-то санитарии никто при этом не заботился, так что вскоре, несмотря на усилия грайниток, могли начаться болезни…

Огромного количества еды требовали многие тысячи лошадей, быков, верблюдов.

Потравив ближайшие пастбища, они уходили все дальше от лагеря.

Но к счастью, если можно так сказать, вмешалась судьба.

Пять дней назад к ним явились трое бывших пленников из приснопамятной тысячи Камр Адая, причем не беглых, а отпущенных самими шаркаанами.

Они принесли с собой короткое письмо Владыки Окоема.

В нем вопреки обычному степному вежеству со всеми его витиеватыми словесами говорилось следующее:

«Я, известный вам ангали, повелитель достославного народа шаркаанов, сообщаю, что назначаю вам место битвы к востоку от северной оконечности гор Куткао. Буду там со своим войском и жду встретить там вас. Сражайтесь, бегите или покоряйтесь — решать вам. Но решат все равно боги».

Как полагал Макеев, решат все же мечи и автоматы в руках жителей свободных земель…

Ундораргир ангали в алом плаще с каменной неподвижностью восседал на белом иноходце. Сейчас он выглядел сильно старше своих тридцати трех лет — его худощавое смуглое лицо осунулось и потемнело.

Сорок телохранителей неотступно следовали за ним, похожие друг на друга не только темными одеждами, но и угрюмо-сонными, какими-то безумными глазами. Несколько военачальников образовывали как бы второй круг вокруг владыки. Тут же вертелись писцы, евнухи и прочий люд, вроде виночерпиев и поваров. А еще в свите был светлоглазый человек лет пятидесяти в длинной выгоревшей одежде небогатого простолюдина. Глас Неспящего — второй из жрецов Подземного Хана.

Как предписывают древние обычаи и наставления, в ночь перед битвой Владыка Окоема переоделся в одежду простого нукера и в сопровождении двух верных телохранителей пошел к кострам, вокруг которых грелись его воины.

Ратники у костров пели и радовались. Они говорили о сказочных городах с голубыми куполами храмов, об изнеженных красавицах в бесчисленных купеческих гаремах, о богатой добыче, которая ждет их впереди.

— Что ж, в поход так в поход! — говорил, словно убеждал сам себя, молодой нукер в старом заштопанном кафтане. — Найдется же что-нибудь в хурджинах тех, кто осмелился стать на пути нашего повелителя. Все будет польза в хозяйстве. А там и до кочевий ихних доберемся!

Войско в победе не сомневалось, чего не скажешь о полководце.

Итоговое соотношение сил было таково. По донесениям ертоулов и по словам взятых языков, подтвержденных словами перебежчиков, сейчас коалиция Южного предела располагала приблизительно шестью десятками тысяч, не считая пеших воинов в обозе и тех, кто обслуживал артиллерию. Также были и бронированные повозки — от десятка до полусотни, как говорили разведчики. (Но жрецы сказали, что м'ашин чуть меньше двадцати, и Ундораргир почему-то склонен был им поверить.) Была также тысяча вооруженных скорострельным оружием из-за Грани Мира.

Против всего этого у шаркаанов было семьдесят тысяч конницы, пять тысяч конных стрелков и сотня граххаров. Ну и кое-что еще, не считая магии.

В преддверии битвы он разделил свое войско на три части, которые должны атаковать волнами. Первая волна состояла из вооруженных лучше всего всадников.

Второй ряд составляли легковооруженные воины. Одетые в кожаные стеганки или бездоспешные вовсе, но зато вооруженные самыми сильными луками. Их задачей было при сближении засыпать врага стрелами из-за спин бронированной конницы, подавить и ошеломить вражьих стрелков, чтобы те думали не о стрельбе, а о своей жизни, чтобы испугались и побежали.

Третий ряд состоял тоже из легкой конницы. Но ее вооружение и задачи были другими. Снаряженные дрянными доспехами или тоже бездоспешные, вооруженные саблями, ножами и пиками, именно эти, состоявшие в основном из бывших разбойников отряды, привычные к схваткам один на один, к бою пешими и конными, должны были добить врага и преследовать его, если он побежит. Точнее, когда побежит.

И вот теперь два огромных войска остановились друг против друга на расстоянии десятка полетов стрелы. С вершины холма, сидя на гнедом коне, облокотившись на луку седла, Ундораргир наблюдал за тем, что происходило на поле. Обветренное лицо его было непроницаемо, и никто в этот миг не мог бы угадать, что делается в душе Владыки Окоема.

А повелителю вдруг стало страшно. Недобрые предчувствия стиснули сердце. И он с суеверным страхом подумал, что это не к добру. Никогда раньше не испытывал ничего подобного. Отвага и дерзость всегда руководили его поступками. И он всегда верил, что, несмотря ни на какую помощь каких угодно богов или демонов, добивался всего сам. Но сейчас, казалось бы, бояться было нечего, ведь воинов у него было больше, чем у Ильгиз и Сантора Макхея, а он сомневался. Знал силу степной конницы и силу огнебоев. Даже представлял, что за железных черепах притащили с собой зиелмяне. И вроде как его вассал Веерен^[16] и его люди нашли способ, как с этими чудищами бороться. Но вот насчет военных хитростей, какие могут хранить головы чужинцев, и, что не менее важно, помогающих пришлецам магов и шаманов… Вот тут полная неясность.

Было еще кое-что, о чем Ундораргир думал все чаще после каждой высказанной вкрадчивым голосом просьбы выделить новых жертв для неведомых алтарей Подземного.

Ибо несмотря на то, что не очень боялся незримых и могущественных, он все же верил в них. Что, если в ответ на силу Серого Хозяина найдется сила разгневанных покровителей завоевываемых племен и народов? Положим, Подземный и его слуги не пострадают, а вот не прибьют ли, походя, Ундораргира? Что богам жалкий человечишка? На один вздох. И унесет его, как прах…

Вчера он осведомился у Гласа (имя свое тот так и не назвал), что предвещает воля пославшего его? На что жрец ответил с недоброй многозначительной улыбкой, что, дескать, он и братья молят Отца, чтобы тот помог Ундораргиру, и Тот обещал помощь. И что, возможно, помощь будет самой неожиданной. Из чего вождь шаркаанов с неудовольствием заключил, что, как и обычно, все придется делать самому, но вот пленников жрецы с него потребуют.

Но как бы то ни было, отступать уже поздно. Звонко запели трубы, протяжно заиграли зурны, рассыпали свою частую и тревожную дробь барабаны.

Утренний туман уходил все дальше и редел.

До рези в сощуренных глазах вглядывался Ундораргир во все происходящее на поле битвы.

По склонам холмов медленно и грозно скатывались основные силы — конница. Воины, одетые в черные доспехи из буйволовой кожи, сидели на черных конях. Пришли в движение все тумены. Живая река всадников, обтекая холм, пока еще медленно, словно копя силы, двинулась в сторону противника.

Хан хорошо знал, что чем бы ни закончилась битва, остановить этот поток уже нельзя. Он будет сметать все на своем пути и или поглотит войско южан, или же разобьется о них, как о скалу.

Ревели карнаи, и черное знамя с алой молнией развевалось над головами знаменосца, шли и шли бесчисленные сотни и тысячи, посверкивая острыми жалами копий, тревожно ржали кони, храпели, пытались встать на дыбы, но сильные руки воинов усмиряли их. Идущие на битву подбадривали себя гортанными криками.

Пришло в движение и войско противника. Насколько хватало глаз во все стороны света, земля шевелилась, как огромный муравейник, и временами казалось, что не вместит она всех, кто пришел сегодня сюда на битву. Почти сто тысяч воинов устремились друг на друга.

Все уже становилась полоска, разделяющая два великих войска.

Пронзительно заржали кони, но живую лавину уже ничем нельзя было остановить.

Холодная дрожь прошла по телу Камр Адая, когда он подошел к выступу скалы и замер над бездонной пропастью. Сделай лишь один неверный шаг и полетишь вниз, туда, где громоздятся острые обломки камней. Они лежат почти у самой дороги, которая, извиваясь по долине, втиснутой меж гор, входила в узкое ущелье как раз в том месте, где стоят нукеры Хонооу из рода Хоррисан. Маленькая речка, несущая свои воды по долине, бежит рядом с дорогой в этом ущелье. Там, в тылу у шаркаанов наготове стоят несколько тысяч воинов нойона Тэренеса. А Мрай Долн поведет своих охотников-стрелков в обход, к северу. Всего их три тысячи нукеров-горцев, связанных единой клятвой и умеющих биться на склонах и среди скал, обрушивать на врага камнепады и искусно проходить по тропам вместе с конем, где чужак погибнет.

Долина в эти минуты была пустой и безлюдной и веяла ночной прохладой. Но пройдет час-другой, и скалы вновь накалятся от дневного солнца, и вновь, как вчера, как сто лет назад, здесь будет властвовать зной.

Но сейчас люди забыли о том, что было вчера, и не старались угадать, что будет завтра. Взгляды устремлялись в ту сторону, где начинается долина. Оттуда должны появиться те, кого они ждут.

В щемящей тишине даже кони замерли, и не было слышно ни храпа, ни ржания.

— Где? — крикнул Ирвик, побратим Хонооу.

Адай вздрогнул от неожиданности, увидев на гребне скалы рослого, потемневшего от загара, от горного ветра человека в малахае, с длинной дубинкой в руках. Лицо его было искалечено шрамом на правой щеке.

— Они появились.

— А вы?

— Мы готовы! — Мрай Долн неистово расхохотался.

Эхо понеслось над скалами.

— Готовы ли костры? — коротко спросил Хонооу.

— Загорятся вовремя, — ответил здоровяк. — Первым костер Кенеса, моего брата. Он там, на той горе. — Мрай Долн показал на самую высокую вершину, вздымавшуюся на востоке. — Нам дадут знать, когда нужно будет ударить…

— А если они сунутся сюда? — поинтересовался Камр.

— Не страшно, — ухмыльнулся Хонооу. — Если они окажутся тут, то мы тоже знатно их встретим. В этой долине есть где разгуляться. Длина ее не менее пяти лиг, а ширина еще больше. Когда-то за тем изгибом речки стояла крепость. Видите развалины? Ну у кого глаза острее?

Адай увидел в дальнем конце долины у изгиба речушки оплывшие остатки глинобитных стен.

Хонооу взглянул на Ирвика и приказал:

— Ступай, готовь своих головорезов!

— Да, пора! Я должен идти к своим, — обратился Мрай Долн к Хонооу. — Встретимся после битвы.

— До встречи, брат. — Хонооу и Мрай обнялись.

Нукеры подвели коней Ирвику и Долну. Ирвик направился к нукерам, выстроившимся невдалеке от утеса.

А тем временем отряд становился все больше и больше, и если бы не ночной ливень, то пыль, поднятая копытами коней, прикрыла бы задние колонны всадников.

— Отойдем в тень. У них могут быть стекла, в которые они видят далеко… А нам лучше остаться незамеченными.

Головной отряд, пройдя долину, уже входил в ущелье, когда показались основные силы шаркаанов. Лавина за лавиной конница врага заполняла равнину. В каждой сотне находилось по нескольку вьючных верблюдов, по две-три тяжело груженных повозки. Наконец, в центре конных порядков показались движущиеся шатры. Иные были водружены на спины верблюдов, а несколько влекли здоровенные ящероподобные существа-нетвари.

— Шатры самого Ундораргира небось, — сказал кто-то из нукеров. — В них его сокровища и наложницы.

— Вся армия, почитай, явилась. Ну да, как предки говорили, падать — так с настоящего скакуна, а не с паршивой клячи. Битва так битва со всеми врагами, а не со сбродом обозным! — проговорил Хонооу. — Смотрите, вот он сам. Вот его знамя и его телохранители!

Голос Хонооу стал тверд, лицо — холодным, взгляд — жестоким.

Камр Адай, вцепившись в скалу, вгляделся в темное скопище шаркаанов и увидел, как, гарцуя на чистокровном белом скакуне в плотном окружении рослых всадников, лица которых были прикрыты надвинутыми на лоб рогатыми шлемами, вперед пробивался один-единственный всадник. Его одежда сверкала на солнце. С обеих сторон над лесом пик возвышались тяжелые черно-алые знамена, обвешанные конскими хвостами. Надо же, великий владыка, а посмотришь, так чуть побольше букашки.

Он вновь посмотрел в сторону шаркаанов, как бы не услышали, не обнаружили раньше времени.

Нет. Это просто показалось, что их могут услышать там, внизу. Шаркааны двигались по-прежнему спокойно. Их поток был похож на огромного дракона, наползающего из восточных степей.

Когда Адай взялся за повод Кнута, Хонооу уже сидел на коне. Вороной жеребец рыл землю копытами.

«Хонооу может на полном скаку сбить любого шаркаана, его конь выносливей горного скакуна», — подумал Камр Адай.

Кайяал уже сидел на своем гнедом и медным шомполом впихивал картечь в ствол трофейного дудута.

— Ну что смотришь на меня, брат? Решай, на левом или правом крыле будешь биться?

— Как выпадут кости, — ответил Кайяал.

Они освободили поводья, пришпорили коней.

— Мы с тобой, брат, — сказал, подъехав, Адай. — Отныне нас разлучит только смерть.

— Час настал! — раздался голос Хонооу. — Теперь слушайте! Сегодня мы едины, и пусть помогут нам родные горы. Победим или умрем! Иного выхода нет! Для нас нет пути к кочевьям, укрывшимся в горах, ибо по нашим следам туда могут пройти и шаркааны. Пусть наша смерть или победа будет песнью во имя отваги и чести предков! И даже если мы падем, смерть наша дорого обойдется шаркаанам. Мы не пощадим ни себя, ни врага!

— Сигнал! — закричал дозорный.

Все повернули лица на запад. Там над самой вершиной взмыла в небо яркая красная точка ракеты…

Окруженная плотным строем телохранителей, Ильгиз выехала на небольшую возвышенность.

Оттуда была видна вся долина, все поле грядущей битвы. Нет, уже начавшейся.

— Ирвик, — обратилась она к спутнику. — От твоих нукеров не должен уйти ни один из тех, что сунутся сюда… Ты понял? Ни одна стрела шаркаанов не должна метить нам в спину. Торопись! Пусть слава предков поможет нам! Мы распорем брюхо этим палачам, поднимем на копье голову Ундораргира Проклятого. Готовьте бронебойные стрелы!

Она пришпорила коня. Вороной встал на дыбы и рванулся с места.

— Веди нас! — взревели нукеры.

Грохот копыт прокатился по зеленому полю. Сотни за сотнями лавиной устремились следом за князем Ирвиком.

За ними ринулись отряды двух племянников Ильгиз, Елглара и Рендая, с диким воем бросились вперед, взметнув над головами кривые сабли.

А вот Ундораргир головы не потерял и не собирался бросать своих воинов на верную гибель. Его отряды, не соприкоснувшись с пешими полками, вдруг повернув коней, ударили по левому и правому крылу войска союзников.

С треском, словно сухие ветки, ломались древки копий, звенело железо, и от его ударов сыпались искры. Желтая, удушливая пыль поднялась к небу, скрыв от него сражающиеся тумены. И со стороны южан, и со стороны Ундораргира во главе их шли предводители и прославленные бойцы, воодушевляя простых воинов своим примером.

С обеих сторон рубились, беззаветно презирая смерть и не думая о своей голове.

Рубили живую плоть, как дровосек лес, с короткими яростными вскриками, в которых звучало то свирепое торжество, то злобное страдание. Слов не было, только короткий рык да предсмертный хрип.

Мельком проплывало перед взором чужое, бородатое или бритое лицо, налитые кровью глаза. Не мериться взглядами, не пугать надо было врага, не прицеливаться даже с расчетом. На все это уже не было времени. Надо было рубить, рубить, рубить! И били с оттяжкой, привычными взмахами, давая волю вбитым с детства рефлексам, стараясь угадать, где щит или доспехи слабее, где противник, забывшись, открылся, подставив мертвой стали живую плоть, которую требовалось достать и рассечь, взрезать, выпустить живую кровь. Рукопашная уравнивает всех.

И никто не заметил, что битва пошла не так, как планировалось…

Капитан Анохин в изнеможении опустил импровизированный монокуляр — половинку бинокля, какими уже лет шесть пользовались офицеры гарнизона, ибо оптики на всех не хватало. Правда, местные недавно научились делать свою, с линзами из горного хрусталя и стоившую двойной вес золота, но не так они богаты, чтобы золотом разбрасываться и покупать здешние дрянные подзорные трубы. Но будь у него хоть лучший цейссовский бинокль, хоть превосходная американская Травелер с линзами от Сваровски (какую снял в свое время с трупа курбаши под Гератом), больше он бы не узнал.

Противник решил-таки попробовать прорвать их позицию числом (на то, что Ундораргир не понял, что это за траншея напротив его войска, капитан не рассчитывал).

Итак, сейчас вражеский центр навалится на них, чтобы расчистить место для пресловутой «честной битвы». Правильно, но глупо. Даже если Ундораргир пройдет через них (что возможно), все равно прореженные свинцом сотни не смогут справиться со свежими силами союзников.

Но, похоже, сгрудившиеся толпой всадники, горячившие коней перед атакой, и их вожди про такое не думали. Поневоле вспоминались рассказы, слышанные в детстве от начальника их Суворовского училища, генерал-майора Гафура Бободжонова. Тот вспоминал, как в его лихой юности басмачи ходили в конном строю на пулеметы. Накурившись анаши и доведя камчой лошадок до бешенства, они со всей возможной скоростью мчались на позиции красноармейцев, и те, кто доходил, пускали в ход сабли и револьверы, иногда побеждая.

Георгий понимал, что шансы пережить это сражение, чем бы оно ни кончилось, у него невелики, но сам вызвался командовать. Во-первых, он как-то почти трое суток отбивался с неполным взводом от трех сотен афганских бородачей. Во-вторых… Кому-то же надо…

Тем более на войне как на войне. И погибнуть можно всегда и везде…

Но как бы то ни было, погибать он не собирался.

Траншея была отрыта в полный профиль — с бруствером и стрелковыми ячейками из мешков с землей и со второй линией, хоть и не такой глубокой и проходившей не позади, а впереди. Это посоветовал все тот же Камр Адай, чтобы вражеские лошадки не смогли преодолеть последние метры перед позициями одним прыжком.

Анохин почти упустил момент, когда враги ринулись вперед, прямо на окопы.

Ему не надо было отдавать команды, потому как уже с час по цепи было передано: «Открывать огонь по готовности».

Траншеи окутались дымом от дружного залпа, и в сторону атакующих устремились дымные трассеры. Но слишком мало было пулеметов, а пуще того — слишком сильно давил на плечи стрелков приказ экономить патроны. Поэтому капитан Анохин приказал прекратить стрельбу, когда враг перестал обтекать линию окопов. И напрасно, на позиции обрушился ливень стрел. Каждый из тысяч лучших степных лучников за то время, что на Земле именовали минутой, успевал выпустить по дюжине стрел. Пусть на дистанцию выстрела вышла лишь половина, но против горсточки бывших советских солдат и их товарищей из местных оказалось почти два тумена, и на их головы выпало почти сто с лишним тысяч стрел.

А многие не имели даже бронежилетов. Пусть не каждая стрела попадала в цель и даже приносила смерть, но они наносили тяжелые раны, от которых люди исходили кровью, не давали толком стрелять и подносить патроны, сразу выкосили почти всю вспомогательную прислугу.

Дивизион, не погибнув, перестал существовать как боевая единица. Он еще вяло огрызался пулеметным и автоматным огнем, но уже не запирал надежным замком центр союзников, на что рассчитывал Макеев.

Капитан видел, как передние ряды конницы, скачущей прямо по трупам своих неудачливых товарищей из шедшего впереди отряда, под автоматным и пулеметным огнем таяли. Но сокращалось и расстояние до автоматчиков. Атакующие разменивали каждый десяток метров на одного-двух автоматчиков, но они это могли себе позволить.

Позже, вспоминая это, Анохин не мог представить непрерывное течение событий, вспоминалось только несколько отпечатавшихся в памяти мгновений. Вот солдаты перезаряжают автоматы, один за другим втыкая связанные попарно магазины, а рядом вторые номера, отчаянно торопясь и ругаясь, заряжают запасные магазины. Вот следующий «кадр». Многие уже упали, из их тел торчат не выдернутые на ходу копья с узкими наконечниками. Вот падает с разрубленной головой Унк Шас — старший среди аборигенов. Вот один из бойцов, сержант Томин, успевает поднять автомат и защититься от вертикального сабельного удара, но кавалерист, явно опытный, слегка привстает на стременах и рубит не металл оружия, а живую плоть… Автомат падает на землю, а воин с диким воплем отшатывается назад. Его правая рука все еще продолжает сжимать упавший на землю автомат.

Анохин, не соображая, что делает, и еще один рядом сидевший солдат бросаются к раненому. Капитан поднимает потерявшего сознание от боли бойца, закидывает его правую руку себе на плечо и тащит парня к скалам, а его сосед с яростным матом длинной очередью сбивает с коней всадников. В следующее мгновение из шеи солдата вырастает древко стрелы, и с оскаленным в крике ртом он падает на землю. Понимая, что жить ему осталось ровно столько, сколько требуется опытному лучнику достать из колчана стрелу, наложить на тетиву, натянуть лук плюс еще секунду, Анохин изо всех сил, придерживая раненого, рванул прочь. Иногда его окликали, иногда над головой свистели стрелы, он ни на что не обращал внимания.

Потом из пыльного марева перед Георгием выскочили вопящие, задыхающиеся люди-призраки, так облепленные кровавой грязью, что, наверное, сам Шеонакаллу не смог бы уже определить, к какому войску они принадлежат. Бросившие копья и луки, не вынувшие даже сабель, они ринулись к тому месту, где стоял капитан. Напрасно он стрелял и отбивался саблей.

Обезумевшие, потерявшие коней бойцы сбили с ног его и двух-трех воинов засады, еще не сраженных вражьей стрелой, и, пройдя по ним, покатились дальше.

Чудом не растоптанный землянин, шатаясь, поднялся на ноги, вытащил из чьего-то трупа саблю. Товарищи, земляне и степняки, были мертвы, как и валявшиеся вокруг сарбозы Ундораргира. Мертв был и истекший кровью сержант Томин. Но Георгий остался жив. Медленно приходя в себя, он побрел прочь… И не почуял удара саблей по голове плашмя…

Равнина, ставшая полем битвы, была огромна. Здесь беспрепятственно могла маневрировать конница, легко уходить от удара и так же легко наносить его в новом месте. Союзники были в более выгодном положении, чем Ундораргир, ибо их фланг прикрывали скалы и распадки, но зато Ильгиз не смогла бы незаметно прорваться шаркаанам в тыл. Схватка шла с переменным успехом.

Прошло совсем немного времени, и войско ангали, потеряв строй, начало сражаться так, как оно привыкло: разбившись на отдельные отряды. Воины Ильгиз наносили короткие стремительные удары, но существенного урона полкам шаркаанов это не приносило. Приученное к строгой дисциплине, слаженное и привычное войско Владыки Окоема отражало все атаки. Медленно, но упорно продолжало оно теснить рать свободных ханов, оставляя за собой пространство, усеянное трупами коней и людей. Тщетной оказалась надежда Макеева на рации — в пыли и дыму невозможно было разглядеть того, где и как дерутся сотни и тысячи. Отряды сослепу выпускали стрелы в своих и узнавали врага, лишь когда в них в упор летели джериды.

Магия никак не проявлялась, хотя по обе стороны сотни и сотни колдунов и шаманов изо всех сил вели незримую схватку на той стороне мира.

И лишь однажды магия обнаружила себя. Вдруг среди ясного неба сгустился сумрак и по вытоптанной степи прокатились пылевые вихри.

После не могли установить, кто первый крикнул: «Ветер Смерти!» — Темный пылевой смерч шел прямо на союзников. Он тянулся и тянулся ввысь, перечерчивая небосвод.

Иные воины в ужасе попадали на землю, кони не слушались. Но жуткое явление прекратилось так же быстро, как возникло…

Красный диск солнца, едва видный в облаках пыли, остановился над головами сражающихся, а ни одна, ни другая сторона еще так и не добилась существенного перевеса. Казалось, что битве не будет конца.

И в это время примчался к Ундораргиру гонец с вестью, что воинам Ильгиз удалось зайти в тыл Астиагу — предводителю левого крыла.

— Пусть стоит насмерть! — коротко сказал ангали. — Я пошлю ему на помощь тумен.

Тумен он посылать не собирался, не было у него лишнего тумена, но владыка знал, что после его слов ни тысячник, ни его воины не отступят, даже если небо упадет им на голову.

Загорелись три костра на трех холмах. Это было приказом подготовиться к атаке. Дым узкой черной лентой потянулся к небу. Сейчас это кстати. Нукеры союзных племен без труда поймут, откуда начнется атака. Попытка потревожить левое крыло ханов не удалась. Растянувшаяся на марше шаркаанская конница не выдержала первого удара. Кавалерия союзников преследовала отступающих шаркаанов, но чем дальше, тем она больше уставала, а силы шаркаанов все прибавлялись за счет идущих навстречу туменов.

К тому же на помощь им явилась тысяча Разрушителей, чье оружие на тысяче шагов поражало насмерть всадника или коня.

Вскоре Астиаг дал сигнал к решительной атаке. Но не успели сгрудиться лавой шаркаанские всадники, как из камышей по ним ударил спрятанный там заранее пятитысячный отряд союзников под командованием хана Лисара. Он напал на без того расстроенный тумен Астиага и буквально за несколько секунд втоптал в землю тысячу не успевших зарядить ружья стрелков — это была лишь недавно сформированная часть. Затем, описав широкую петлю, союзники ударили во фланг центру шаркаанов…

Но почему же Лыков не отдает следующего приказа? Почему он медлит? И где бронированные черепахи?

На загнанных, покрытых хлопьями потной пены конях примчались трое связных. Семен и Кайтур, бывший личный телохранитель Лыкова, уже дослужившийся до тысячника, выслушали их. Остались одни. Стоят. Тянется время. Нет сигнала к атаке.

Нервы нукеров напряжены до предела.

«А не струсил ли танкхен? Чего он медлит? Лавина шаркаанов может двинуться раньше».

Уже первые лучи ударили из-за высоких гор. Взоры тысячников и полутысячников, взгляды всех десяти тысяч нукеров обращены к холму, к Сем-Ену и Ургаю.

Пройдет еще немного времени, и может случиться непоправимое. Нетерпеливые гордые батыры могут посчитать их трусами и сами бросятся в атаку, и тогда уже ни Лыков, ни Ургай не смогут управлять боем.

Напряжение передалось всем — и обозникам, и их охране, нукерам, свите Ильгиз.

Все знали, что атака должна начаться, как только первые лучи солнца вырвутся из-за далеких вершин.

Рассеялась дымка, видно, как головные тысячи шаркаанов — каждая построилась отдельным клином — рысцой покидают стан, идут навстречу объединенной коннице батыров. Нет времени ждать и думать! В этой битве проиграет тот, кто будет медлить!

Заволновались ряды нукеров, и в этот миг все увидели, как на загнанном, раненом коне, в крупе и шее которого торчали стрелы, к холму Сем-Ена, напрягая последние силы, мчался воин без шлема, без щита, лицо окровавлено.

Бывший старлей сам помчался к нему навстречу. Кровь отлила от его лица. Воин не доскакал. Упал. Лыков соскочил с седла и склонился над упавшим.

— Говори!

— Они на месте! Ждут, мой повелитель! Нас, гонцов, было одиннадцать. В пяти лигах отсюда наткнулись на дозор врага. Все погибли… — задыхаясь, говорил воин.

Но Лыков не слушал его. Он снова обрел прежний вид. Вскочив на коня, махнул саблей нукерам, чтобы они помогли раненому. Его иноходец взлетел на вершину холма. Семен оглядел войско и, привстав, махнул белым платком. Правое пятитысячное крыло конницы понеслось вперед, навстречу шаркаанам. Его вел Лисар. Там же находился Ииран. Камр Адай, сдерживая коня, стоял во главе конницы. А отборная тысяча сардара еще оставалась в засаде.

— Трубачи! Сигнал!

И, желая склонить чашу весов на свою сторону, танкхен отдал приказ ударить свежими конными полками по, как ему казалось, потерявшему свою монолитность центру шаркаанов.

С воем, с криками, призывающими на помощь дух предков, взметнув над головами кривые сабли, помчались один за одним отряды всадников. Свежие кони летели подобно птицам, и всякий видевший это понимал, что врагам не устоять. Лисар был пьян от ярости и предвкушения. Вот он, долгожданный миг. Пройдет совсем немного времени, и побегут враги, а бегущего с битвы не может остановить никакая сила, и тогда устроят кровавый пир сабля и стрела. Он прикажет не оставлять в живых ни одного вражеского воина. Доблестные его тумены промчатся по степям и предгорьям, сметая на своем пути кочевья и города нечестивых шаркаанов, загоняя этот народ оживших мертвецов обратно в могилы, откуда те имели наглость выбраться.

Сквозь редкие разрывы в гигантском облаке пыли увидел, как дрогнуло левое крыло шаркаанов и начало медленно отступать. Они еще не бежали, но это уже было предрешено.

Это была вторая и самая главная ошибка хана, которую он, впрочем, тоже сделал по незнанию. Нукеры Лисара скатились с холмов, проскочили заросли, слились в плотный, единый поток, выскочили на голый гладкий такыр^[17] как раз в тот момент, когда головные тысячи шаркаанов показались с другого края. Еще мгновение, и две стремившиеся друг к другу лавины столкнулись, слились в неистовой схватке.

Лавина шаркаанов была плотнее, она приняла в свои железные объятия все пять тысяч нукеров Лисара. Степь огласилась торжествующим воплем, предсмертным ржанием коней, лязгом железа. Гигантский клубок коней и людей, словно смерч, закружился по такыру. Прошло совсем немного времени, как внезапно появилась новая волна шаркаанской конницы. По всему было видно, что она направляется прямо к высоте, где маячил шатер ставки.

— Возблагодарим Высокое Небо! — воскликнул хан. — Я заставлю Ундораргира сожрать собственный отросток перед тем, как насадить его на кол! Но сперва…

Лисар не успел договорить.

Раздался гулкий многоголосый удар, как будто хозяйка выбивала ковер размером с городскую площадь…

Ужас охватил многих нукеров: шаркааны подтащили пушки.

— Огнестрелы! Мы погибли!

Десятки нукеров повернули назад.

И неизвестно, что бы произошло, если бы в эту секунду они не увидели Мрай Долна и не услышали его голос:

— Надо заткнуть им пасть!

С горсткой самых бесстрашных нукеров он помчался прямо туда, откуда только что из трех черных жерл с грохотом вырвалось пламя и полетели ядра. Не дав повторить залп, они насели на шаркаанов у пушек и, опрокинув их, заарканили чугунные стволы, стащили с лафетов, поволокли за собой, разбивая о камни.

Захохотав, хан вторично махнул белым флагом. Камр Адай пришпорил коня. Последним, что он увидел, стоя на высоте, были тонкие столбы дыма, поднимавшегося где-то далеко с северной и юго-восточной стороны тыла шаркаанов.

Позже по крупицам и рассказам уцелевших удастся восстановить, как все происходило.

Конница Лисара не смогла нанести неожиданный удар по войску Астиага. Маги ли тому виной или хорошо поставленная разведка, но тот успел поднять воинов, разделил войско на три части, выстроил их для боя. С двух сторон напал он на не ожидавших отпора союзников.

Степняков, собравшихся под знамя Волка,^[18] все еще было много. Но привыкшие лишь к лобовой атаке, они были охвачены растерянностью.

Все смешалось. Среди союзников не оказалось человека, который мог бы одним окриком собрать всех воедино и разумно направить их силу. Каждый старался в одиночку вырваться из этого ада, но попадал под удары палиц и на пики.

Камр Адай, который с самого начала боя подчинился общей воле, накалу и стремительному азарту, слышал только голос Ирвика. Неожиданно он оказался рядом с человеком в малахае и с огромной дубиной.

— Берегись, сынок! Не зевай!

Сказав это не кому-то, а темнику, человек отбил острие вражеской пики, направленной на Адая, и вторым ударом свалил с коня того, кто мгновение назад мог пронзить военачальника. Он рванулся в сторону и грудью ударился о круп чужого скакуна. Темник увидел спину шаркаана. Короткая шея, широкие плечи. Согнув голову, весь напружинившись, шаркаан в упор целился из лука в кого-то из нукеров. С неистовым криком, скорее от страха, чем от воинственности, Адай изо всех сил ударил врага саблей наискось по спине и шее и, не удержавшись, слетел с седла. Отбросив щит, он, как зверь, прыгнул на только что сбитого шаркаана и вцепился ему в горло. Сквозь пальцы засочилась кровь.

— Вот он, твой Кнут, держи! — Тысячник поднял голову и увидел Кайяала.

— Ой, ой, ой, проклятье! Убили моего гнедого, — стонал тот. — Сколько раз выручал! А я не смог уберечь его. Ну да ладно… Еще трех шаркаанов за него прибью…

Кайяал, бросив поводья Кнута, начал высекать искры из кремня, чтобы поджечь фитиль своего дудута.

— Сейчас, сейчас…

Грохнул выстрел, Кнут поднялся на дыбы, натянул поводья.

Полетел наземь сбитый свинцом враг в рогатой шапке с золотой кистью.

Кони, храпя, понесли своих седоков на самую вершину скалы.

Там Ирвик поднял пику, пришпорил своего скакуна, приподнялся на стременах и, когда перед ним открылась долина, с криком: «Впере-ед!» — устремился вниз. За ним покатилась сотня. Адай всем телом отпрянул назад и правой рукой вцепился в хвост Кнута, ноги обхватили туловище коня. Все это он делал, как и другие, словно помимо своей воли, подчиняясь давней привычке. А взгляд его был устремлен в долину, где шла битва с армией шаркаанов.

В клубах пыли и дыма сверкали на солнце сабли и наконечники пик. В трех-четырех местах, словно в огромном растревоженном муравейнике, в яростной круговерти бились шаркааны и их враги. Адай заметил в паре лиг примерно от места битвы, в небольшом логу алел шатер на колесах, окруженный плотной стеной конных и пеших.

К шатру и от шатра к центру боя сломя голову неслись всадники.

Ирвик, выбирая дорогу прямее и короче, вел свою сотню к логу, к последнему шатру. Но вот их заметили, и с неистовым криком, вырвавшись из пекла сражения, отбиваясь от настигавших нукеров, наперерез сотне Ирвика бросились шаркааны.

Впереди всех скакал коренастый, плотный воин на сильном коне, грудь которого была укрыта стальной чешуей наборного доспеха. Воин скакал, заслоняясь щитом. В его левой руке застыла длинная пика, на голове сверкал шлем с золотой отделкой, стальное кружево кольчуги, спадая из-под шлема, укрывало плечи и шею. С пояса свисала чуть приподнятая от быстрой скачки сабля с переливающейся инкрустацией.

Камр сильно пришпорил Кнута, чтобы настичь Ирвика и рядом с ним встретить удар зловещего шаркаана. Но Ирвик внезапно повернул коня в сторону, избегая лобовой встречи.

— Берегитесь дудутов! Готовьте дальнобойные стрелы!

Он увел своих нукеров круто в сторону, и стрелы лучников, охранявших шатер, пролетели мимо.

Нукеры направили свои стрелы прямо в скопище врага и, не сдерживая коней, обошли шатер с тыла, налетели на охрану воеводы.

Все смешалось. Трудно было отличить своих от чужих. Камр Адай вместе со всеми катился к логу, окровавленному, ощетинившемуся пиками, разрезаемому саблями, тесному, пропахшему кровью, потом и пылью, осатаневшему от свиста стрел, от предсмертных криков и стонов людей и коней.

Он видел лишь искаженные то ли от страха, то ли от ярости лица своих и чужих и искал хотя бы мгновенной передышки, а слух его улавливал лязг железа, тонкое, пронзительное ржание взбешенных и наседавших друг на друга коней, рев, плач и проклятия людей, оставшихся под копытами.

Кровь, кровь была всюду. На одежде, на щитах, на клинках и гривах коней… Она внезапной струйкой пробивалась из шеи друга или врага. Темник видел глаза, то залитые кровью, то остекленевшие — весь этот ад навалился на него. Он кричал, кричал от радости и страха, когда видел, как под его ударами слетает с седла один, другой, третий… Но даже сам не слышал собственного голоса.

Вот сотня Ирвика оказалась в самой гуще шаркаанов. На нукеров наседали со всех сторон, и уже казалось, вот-вот сомнут их, растопчут враги.

Раздался громовой удар. Там, где стоял шатер, полыхнули языки пламени. Несколько всадников слетело на землю, два скакуна с перебитыми ногами забились в предсмертных судорогах. Кони от страха закружились, не слушаясь поводьев.

Ундораргир мысленно возблагодарил Серого Хозяина. Как бы то ни было, жрецы не обманули. Его тумены заходили в тыл главным силам. Теперь ничто не могло изменить исхода битвы. Ангали обернулся, чтобы посмотреть в глаза тем, кто стоял в эти минуты вместе с ним на вершине холма. Но странное дело, он не увидел на их лицах радости. Прошло около двух часов. Битва потихоньку затихала. Шаарканы лениво отжимали остатки правого крыла войска Ильгиз к обозам. Лагерь союзников догорал, а сопротивление защитников слабело.

Правда, и у Ундораргира потери были изрядные. Прижатая к телегам конница рубилась отчаянно. Только в личном тумене повелителя полегло шесть тысяч.

Тем не менее ангали с приближенными уселись пообедать или скорее уже поужинать. Свежая дичь, рыба, отличные вина, специи и много чего другого, в общем, было чем отметить победу. Со стороны севера послышался гул, и вскоре на поле стала выползать толстая стальная змея тяжелой кавалерии, которая по задумкам владыки должна была сейчас скакать на север.

Внезапно появился запыленный измученный нукер… Он протянул руку с зажатой в ней камчой куда-то в сторону поля. Губы его дрожали.

Ундораргир резко обернулся. То, что он увидел, на миг заставило сердце сжаться от ужаса. Прямо, как стрелы, во фланг его конницы мчались непонятного вида повозки без коней. М'ашины видели очень немногие в войске шаркаанов, но вот слышали о них почти все…

От нескольких машин взмыли в воздух дымные огни и, оставляя белесый след, понеслись к шатрам, где никого, кроме охранной сотни, не было. Ундораргир знал о многих иномировых хитростях, вроде дальнозоркой трубы, но вот того, что его лагерь разнесут летающим громом, не ожидал. Виду не подал, и, глядя на взлетающие в небо клочья материи и слыша рев смертельно раненных нетварей, подумал, что был прав, перенеся ставку.

— Силы много… Вот головы нет… — рассмеялся он, обведя взглядом растерявшихся соратников.

— Не врали, — с тяжелым вздохом сказал кто-то из них.

— Ичто теперь делать? — В голосе грубого вояки звучал испуг.

— Делать? Делать то, что надо, а главное быстро. — Пришедший в себя хан отшвырнул дорогую фарфоровую чашу с нарисованным на ней извивающимся золотым драконом.

— Джарт!

Командир особого резерва молча поклонился.

И через считаные минуты навстречу бронетехнике выехали тысячи скакунов, на спинах которых сидел не один, а два всадника.

Как только конники достигали поля битвы, второй всадник спрыгивал и, пригибаясь, устремлялся вперед. Что удивительно, в руках их не было видно никакого оружия — лишь котомки за плечами и широкие, сложенные вдвое кожаные ремни, свисающие с правой руки.

Широким строем, непривычно растянутым, они бежали навстречу стальным чудищам.

Другие спрыгивали с коней по двое, успев стащить с седла что-то вроде здоровенного арбалета на треноге. В корзинках на поясах уютно устроились каплевидные керамические сосуды с длинными пеньковыми хвостами.

В пыли и взвихренном прахе экипажи БТРов и БМП не сразу разглядели нового врага. Да и не останавливался взгляд командиров и пулеметчиков на пешцах, должно быть, принимая их за потерявших коней бойцов. Если кто и задерживал на них взор, то, наверное, воображал, что это окончательно рехнувшиеся в горячке битвы, решившиеся наброситься на технику врукопашную, приняв ее за каких-нибудь нетварей. Кто-то погибал от стрел и пуль, кого-то сбивали с ног мечущиеся кони, но многие дошли до линии броска.

Все могло бы измениться, будь у экипажей побольше ПТУ Рсов, но весь запас истратили на ставку врага. Расчет на то, что враги побегут, не оправдался.

Напротив, шаркааны контратаковали.

Если хороший лучник выпускает за минуту десяток, максимум дюжину стрел, то хороший пращник за то же время выпускает восемь свинцовых шаров или камней.

В свое время в Эуденоскаррианде метатели камней и свинцовых шариков были почти элитными войсками, они принесли немало побед державе. Сейчас их с первых мест давно оттеснили арбалетчики и огнеметчики с панцирной конницей, но и нынче пращники продолжали существовать в немалом числе, ибо набирали их из бродяг да пастухов и учить их особо было не нужно, да и обходились они дешево.

От имперцев их заимствовали приграничные вассалы и союзники, многие из которых теперь стали вассалами шаркаанов. И обдумывая, что можно противопоставить самоходным железным повозкам, военачальники Ундораргира вспомнили об этом роде войск.

Правда, пришлось немало потрудиться над тем составом, что заливался внутрь метательных снарядов. Он должен был быть в меру горючим, в меру жидким, в меру вязким и давать как можно более жаркое пламя.

Были и тренировки с таскаемыми четверкой коней плетенными из лозы копиями м'ашин, и учения совместно со стрелками. Теперь вот пришло время проверить это, как говорят чужинцы, «na praktike». И сейчас бывший шаман-неудачник Джарт готовился это сделать. Почти восьми сотням пращников, стрелков из «скорпионов» и дюжине магов, обслуживающих два с трудом найденных «огненных метателя» столетней давности, было суждено дать бой представителям технической цивилизации.

Все произошло в одно мгновение. Меткий выстрел магического метателя молнией сразил головной бронетранспортер, и тот загорелся, окутавшись дымом. Выстрел угодил между башней и платформой. И хотя второй выстрел не прозвучал, поскольку старинный метатель приказал долго жить, импровизированная ПТО Ундораргира им не ограничилась.

Самир, бывший баллистарий имперского войска, а ныне полутысячник рати шаркаанов, машинально поправил значок особой тысячи Пламенных на воротнике, ставший его талисманом, и привычным движением вложил «каплю» в желоб.

Он не боялся и не волновался, даже не особо удивлялся. Не раз делал так во многих битвах за шестнадцать лет службы Эуденоскаррианду, пока пьяная драка не поставила точку в его карьере без пяти минут сотника. Обстреливал крепости и выкуривал бунтовщиков из укрепленных хуторов, сжигал вагенбурги^[19] горских князьцов и расстреливал со стен фортов осадные машины врага. Дважды жег деревни вместе с мертвыми и умирающими обитателями, когда маги не могли укротить эпидемию черной лихорадки… Один раз довелось сжечь живьем матерого тафгара — древнее чудище, защищенное толстой роговой броней и неуязвимое для стрел. Теперь предстоит поразить новую цель.

Ну так что ж? Какая разница, что за сила движет проклятые железные повозки: сидящие внутри нетвари, колдовство или, как говорил тысяцкий Джарт, непонятные м'ашины? Он почему-то, слыша об этом, представлял сидящего внутри железного ящика металлического паука, который быстро шевелит суставчатыми лапами, толкая колеса и высасывая медным хоботком «топливо» из большого корыта. Главное, они боятся огня, а значит, есть работа для бывшего «пламенного» и его людей.

Поворот рукояти, хлопок тетивы.

Наводчик «скорпиона», как сотни раз на учениях, пустил «огненную каплю» в заднюю часть бронированного чудища. Загоревшийся БТР прошел еще несколько десятков метров и уперся в холм, на вершине которого находилась позиция стрелков.

Но за ним шел еще один.

Выстрел. БТР продолжил движение вперед, однако за ним тянулся дымный хвост. Потом он вдруг резко свернул и опрокинулся на бок, уткнувшись стволами в промоину сухого русла степного ручья.

Дым поднялся и над третьей бронемашиной, и через миг старушка БМП-2 взорвалась — экипаж погиб мгновенно. Четвертый бронетранспортер, командир которого стал свидетелем расстрела товарищей, выпустил очередь вслепую и, не сбавляя скорости, помчался на врага.

На этом удача сотни Рамира закончилась — сидящие в повозках люди засекли позицию «скорпионов». Толстые палки на «головах» черепах выплюнули струю дыма, и, перекрывая грохот битвы, раздался звук, похожий на треск раздираемой силачом прочной ткани. Как будто огромная невидимая дубина ударила по орудиям и прислуге, вырывая куски мяса из тел или вообще разрывая на куски, расплескивая кровавой жижей черепа, с легкостью пробивая доспехи.

Прошедшийся по позициям смерч разбивал деревянные ложа и сносил щиты. Спасения не было никому.

Однако слишком много было шариков с жидким огнем и «капель», а на старых машинах уже не работали противопожарные системы — там, где они были, конечно.

Колонна влезла в пасть дьяволу, и весь особый бронедивизион оказался в «мешке».

Из шестнадцати «коробочек» ушло лишь шесть. Причем один бронетранспортер, чей экипаж, видимо, растерялся и водитель попытался развернуться на месте и уйти, опрокинулся, сверзившись в неприметную степную балочку.

Удар был столь неожиданным и мощным, что союзники не выдержали его. Сам факт гибели считавшихся непобедимыми стальных черепах поразил храбрых, но простодушных степняков в самое сердце. Даже те из них, кто втайне недолюбливал чужинцев, помнили о грозной славе стальных полчищ, сокрушивших Сарнагарасахал. И вот теперь войско, еще недавно теснившее шаркаанов, распалось на части. Кто-то из них, даже не вступая в битву, повернул коней назад, ища спасение и находя вместо этого свою гибель.

— Ни одного не выпустить живым, а эту суку Ильгиз приволочь на аркане! — приказал Рамга и расхохотался.

В небо взмыли дымные хвосты сигнальных ракет, и сразу семнадцать тысяч с диким воем бросились на окруженных. В единый кровавый клубок сплелись люди и лошади, которые в зверином ослеплении тоже рвали зубами друг друга. Хаос стал полным.

В суматохе вражеские лазутчики прокрались к кибитке связистов и забросали ее начиненными порохом горшками, убив всех трех радистов и уничтожив аппаратуру.

Правда, удача не всегда улыбалась шаркаанам.

Когда Ундораргир решил отправить в бой своих конных стрелков с дудутами, его ожидало разочарование. Ибо использовал он это мощное, но неуклюжее оружие по старинке, посадив обслуживающих их умельцев на лошадей. Но среди них было мало прирожденных всадников, все больше земледельцы и ремесленники, а придать тысячам стрелков обычную конницу для прикрытия он не додумался, самодовольно полагая, что огнебои и так достаточно мощны.

И когда неумело болтавшаяся в седлах на быстром галопе масса была атакована с флангов людьми Ильгиз, то просто не успела соскочить с коней и развернуть тяжелые ружья для стрельбы и была смята. К тому же среди атаковавших их находились бойцы, вооруженные лупарами. Те же, кто сумел открыть огонь с дальней дистанции, тоже мало чего добились, потому как расплющенные в стволе пули летели хотя и далеко, но не так точно, как бы хотелось. Наконец, аборигены уже знали огнестрельное оружие и не боялись «громовых палок». Этому миру еще предстояло понять, что мощь оружия решает не все.

Но частный успех уже не мог переломить ситуацию…

Одни решили умереть тут, не сходя с места, другие, почти не оказывая сопротивления, помчались в сторону кряжа, сминая на пути собственные тылы.

Безумными, расширившимися от страха глазами смотрел теперь Лыков на происходящее. Случилось то, чего он так боялся. Разгром землян не просто придал новые силы шаркаанам, но отнял силы у союзников Октябрьского гарнизона.

— Я думаю, нам следует уходить… — тихо, но решительно произнес Адай.

— Я не брошу Ильгиз! — рявкнул в ответ Лыков.

— Госпожа сама позаботится о себе, она по заслугам носит булаву танши.

— Если ты попадешь в плен, она прикажет снять с нас кожу, — потупился Фариг.

Лыков помотал головой. Ибо и в этом мире, да и в его родном нет ничего более позорного для полководца, чем бросить свои войска при поражении. Даже поражение и плен можно пережить, но трусость и предательство убивают удачу раз и навсегда…

И тут появился гонец. Он задыхался от волнения и почти пластом упал у ног коня Лыкова.

— Танкхен, скорее! — прохрипел. — Госпожа, она… она…

Глаза его были широко раскрыты, и в них отражался ужас.

Когда Лыков подлетел к походному шатру, первой его мыслью было, что убийца проник в святая святых и ударил в спину. Но тут он увидел жалко всхлипывающего дряхлого старца-шамана и жмущихся у входа бледных, как смерть, магов. И понял, что враг нанес незримый удар.

Бывший замполит почувствовал, что силы покидают его. Он пошатнулся, словно от сильного удара, и обернулся кругом.

Затем отпихнув кого-то из колдунов, рванулся внутрь. Телохранители — за ним.

Но уже на пороге Семен замер — страшное зрелище представилось взору его.

За полчаса до того

Молчаливая свита окружала владычицу. Ильгиз была спокойна, но знавший ее с детства хан Тар понимал, что она отчаянно боится. Это не страшно, сейчас многие зрелые мужи и воины, умерщвленными врагами которых можно было заселить целый кишлак, а то и городок, тоже боятся.

Ибо понимают, что поставлено на кон в игре.

Но как и они, их танши не показывает страха и, похоже, не теряет разума. И это хорошо. Тар лишний раз подумал, что, отдав восемь лет назад власть дочери старого Гаэрила, они не ошиблись.

Ильгиз со скрещенными на груди руками, сидела на расстеленном прямо на земле войлоке. Вообще-то правителю полагалось всю битву проводить в седле, но для женщины можно было сделать послабление. Тем более что Ильгиз как мудрая женщина предоставила битву мужчинам и не вмешивалась в командование, оставив его на нойонов да на мужа. Тот хоть и чужинец, как никогда не забывал Тар, но все схватывает на лету.

— Что прикажешь, повелительница? — почтительно склоняясь перед Ильгиз, обратился хан к танши, чтобы разорвать это гнетущее молчание.

— Пойдем, проведаем наших говорящих с духами.

— Да, повелительница, — кивнул хан.

Отчаянно смелый в набегах и стычках с врагами, бесстрашный боец, он все еще робел перед этой тоненькой, как стройная сосна, гибкой (не скажешь, что четверых детей родила!) девочкой с насмешливо искрящимися глазами.

Каким бы странным не было ее желание, но они все знали, что по уму она обскачет иного старца, и уж во всяком случае знает, что делает.

Через минуту они оказались у большого шатра, приткнувшегося меж трех холмов.

В шатре монотонно гудели бубны, и хриплые голоса вразнобой выкрикивали заклятия на всеобщем или на другом языке. Те, кто говорил на нем, впав в священный транс, потом не могли вспомнить из него ни слова.

Но и снаружи было немало слуг духов.

Впереди всех стоял седой старик-шаман с побелевшей от времени косицей. Несмотря на старость, он казался юношей со своим пронырливым и быстро бегающим взором. Одежда его была ветха и грязна, но на нее была нашита масса золотых амулетов, драгоценных камней и блях с непонятным орнаментом.

Это был сам Айг-Серинго, хозяин капища у Красных Скал — шаман из шаманов. Творящие чары обратили внимания на гостей не больше, чем, скажем, повар в харчевне на заглянувших в кухню обжор. И это тоже правильно. Шаманы вообще считаются не совсем подданными земных владык, да и делом заняты важным. Ильгиз решительно двинулась к шатру и замерла почти на самом пороге.

Она просто стояла и смотрела на творившееся в обители чародеев.

Последние угли дотлевали на жаровне, причудливым светом озаряя лица четырех шаманов. В стороне дюжина самых старых шаманов напевали что-то непонятное и заунывное глухими загробными голосами, изредка ударяя в бубны костлявыми руками.

— Харр!! Арру! Ррагг! Койраком! Ашш-Суу! Ашш-Суу! Ашш-Суу! — взывали они неведомо к кому.

Бег превратился в настоящую скачку. Шаманы подпрыгивали на месте, вертелись волчками, извивались с пеной у рта, дико поводя вытаращенными глазами, неистово колотя в бубны. Вот старший выхватил из-под полы своего кожаного жилета костяной нож и стал наносить им себе в грудь удар за ударом. Кровь брызнула из ран, обагрив кошмы и ковры.

Старец в изнеможении упал на потухший костер. За ним следом попадали и остальные, кроме двух, уставившихся в наполненный черным маслом котел.

И Ильгиз, хотя мысли ее были заняты совсем не этим, подумала, что дорого бы дала, чтобы увидеть то, что и они сейчас зрят.

И вдруг увидела…

…Серебристый туман нежно-прозрачной пеленою разостлался снова по степи, протягиваясь фатою над побагровевшими водами наполненной кровью реки. Вот из них вынырнул дракон черного цвета. Забили пурпурно-кровавые волны, и на берегу появился огромный Зверь, весь белый, будто кость.

Он медленно подвигался к дракону, склонив острую морду к земле и угрюмо глядя на разделявшие его от берега красные, как кровь, волны. Внезапно откуда-то послышался громовой рев, и страшное, черное чудовище, похожее на исполинскую сколопендру, показалось в зеркале.

Боковым зрением Ильгиз заметила, как тела неизвестных жутких созданий мелькают меж идолов, прячась в тени. Но стоило ей перевести взгляд в ту точку, где только что извивалась чудовищная тварь, как четкие контуры фантастической фигуры расплывались, и она превращалась в чуть заметное туманное облачко. Ильгиз почувствовала странную тяжесть в голове, словно ее сжал стальной обруч. И поняла, что обещанное сбылось. Потом горло сдавил жесткий и грубый кожаный ремень. Она инстинктивно рванулась, но петля только сильнее стиснула горло. Захрипев, танши попыталась что-то сказать, но не смогла. Кровавая пелена застлала взор, и, упав на колени, она закричала, пытаясь вырваться из цепких объятий, но уже не услышала своего крика.

Просто ей показалось, что она где-то там, далеко… И смотрит на далекую землю, где кто-то вопит ее, Ильгиз, голосом… И нечто трясло ее, наваливаясь и удушая, и что-то начинало приподымать ее и увлекать куда-то с земли, и плотно залепляло нос, не дозволяя дышать, и она кричала и билась, и все это длилось, длилось, длилось…

Потом она вернулась… Тело раздирала неодолимая судорога, ее трясло с головы до ног, болело лицо, каждая косточка и жилочка.

И увидела сквозь мутную пелену мужа…

Лыков стоял и смотрел бессильный, как тело любимой постепенно замирает в судорогах, и как захлебываясь кровью, она пытается что-то вымолвить.

Отшвырнув шамана, Семен подскочил к жене и опустился перед ней на колени.

Та слабо протянула к нему руку. И от этого прикосновения боль ослабла.

И в тот же миг чей-то голос сказал танши, что если она сейчас достанет из-за пояса кинжал и ударит сидящего перед ней человека в грудь, а потом сделает то, что было приказано, ее простят. Смерть отступит, и она проживет сто два года, как ее прабабка, и умрет повелительницей большого царства, оставшись в веках как Ильгиз Мудрая…

— Сем-Ен… — прошептала она. — Я умираю… Чары… они подстерегли и… я не смогла.

Словно кто-то почти неслышно рассмеялся в шатре, и судороги вновь начали терзать тело молодой женщины.

Содрогаясь и корчась, закатив глаза, она билась в припадке на траве, и с губ валила желтоватая пена.

Танкхен не слышал стонов Ильгиз. Но хриплый смех Неведомо Кого терзал его, врезаясь в мозг, словно тупой бурав. Этот дребезжащий звук вызвал у Лыкова приступ бессильного гнева.

Ильгиз закашлялась, капли черной крови запятнали зеленый кафтан…

— Они… наложили Заклятие Удавки… Я не могла сказать, и даже шаманы не могли… там что-то древнее и мерзкое. Старая Ри умерла, пытаясь… Я должна была убить тебя и покориться ангали… Но я… слишком люблю тебя и слишком люблю свой народ…

Побледнев, она замерла, и всем показалось, что танши ушла к предкам. Но Ильгиз с трудом открыла глаза и с тихой тоской вгляделась в небо, где кружились стаи воронов и грифов, потом перевела взгляд на супруга. — Сохрани детей, любимый… Сохрани народ мой… и твой… и воинов… Сохрани… Для главной битвы, муж мой… Когда Гаэрил вырастет, расскажи ему про меня… Это моя последняя просьба… — Прошла минута, а казалось, прошла вечность, прежде чем она вновь заговорила: — Прощай, любимый… Боги вам в помощь…

Губы молодой женщины чуть скривились от боли, а может, она хотела встретить смерть с улыбкой. Ханша провалилась в забытье.

Лыков завыл, как волк, над трупом убитой подруги.

— Что смотрите?! — заорал Фариг. — Спасайте танкхена! Уходим!

— Я без нее никуда не поеду, — тихо, но твердо заявил Семен.

Фариг взглянул ему в глаза, кивнул и дал знак своим людям, чтобы те приготовили тело ханши к дальнему путешествию.

— Эх, ребята, ну что ж вы так?! — Макеев, горько осклабившись, помотал головой.

Хотя пыль скрыла происходящее на флангах, а радио молчало, было ясно, что войско Южного предела вместе с верховными ханами попало в окружение.

Как именно и почему все это произошло — то ли маги постарались, то ли неведомые мастера следом за дудутами соорудили-таки какой-нибудь местный «панцершрек», но факт есть факт. Бронемашины были сожжены, и ребята в них зажарились живьем, как в консервных банках. И сразу в войске началась паника. В этих краях если уж паника, то все бегут, теряя штаны. Эх, ханы с нойонами, чисто дети — всегда уверены в победе! Всех побьем да порубаем! Вот и… порубали!

Он оглянулся туда, где у палатки столпились его люди и где сержант Максудов машинально двигал туда-сюда фигурки на боевом планшете.

Последнее сообщение вместе с еле живым гонцом пришло десять минут назад, но и так было ясно: положение войска союзников стало совсем плохим. Измотанные долгим боем они встретились с превосходящей их по численности тяжелой кавалерией, причем в поле, да еще и при фланговом ударе. Резервов не было, немногочисленное огнестрельное оружие исчерпало заряды.

Но если Ундораргир думает, что они сдадутся просто так, он ошибается, у них еще есть чем его удивить.

Казалось, что вот-вот наступит конец.

И вдруг на севере встал черный столб пыли, и знакомый шаркаанам боевой клич «Тфар-руах!» буквально потряс степь. Грозная лава всадников смяла со спины атакующих шаркаанов и прорвала смертельное кольцо. Это был Камр Адай, во главе отряда которого несся десяток странного вида повозок, запряженных четверкой коней. Боевые колесницы исчезли даже из легенд Степи. Лишь на самых старых барельефах уже седых руин можно было найти их изображения, да изредка могильные воры выкапывали их золотую и серебряную отделку из курганов вождей забытых племен, погибших в неведомых веках.

Но вот теперь пришел их черед вернуться.

Над конструкцией пришлось поломать голову — самое прочное и легкое дерево, железные кованые оси и втулки из прочнейшего самшита, на которые не жалели лучшего масла, подвеска на плетенных из сухожилий жгутах, усмирявших бешеную тряску; искусно закрепленные щиты, прикрывающие возницу и экипаж от стрел.

Лихо развернувшись почти на месте, колесницы остановились, и вражеские воины еще успели подивиться выучке скакунов и тех, кто ими правил, ибо даже пару лошадей не вдруг выучишь ходить в упряжке и слушаться команды одновременно.

А потом им стало не до того, ибо с задних площадок колесниц ударили пулеметы.

Еще одна самоделка — смонтированные на станках железного дерева обычные АК-74М, только вот перевернутые затвором книзу да надежно закрепленные в вертлюгах и питающиеся от больших коробчатых магазинов. И на каждом был хороший прицел по образу и подобию того, что стоял на здешних штуцерах, позволявший без проблем определять расстояние до цели.

Попавшие под боковой кинжальный огонь шаркааны сотнями и тысячами валились наземь.

Но этого было мало. Наособицу катились две колесницы побольше, на одну из которых было водружено нечто напоминавшее трубу на ножках.

Повозка остановилась, и спустя считаные мгновения труба изрыгнула огонь, причем в обе стороны. И передний край вражеского войска расцвел фонтаном дыма и пламени. За ним — второй, третий…

Старенькая безоткатная пушка Б11, уже давно официально не числившаяся на вооружении Советской армии, первый раз вступила в бой.

Только это и расстроило планы Рамги — догнать и добить непокорных степняков.

Может быть, будь у союзников хотя бы один полнокровный тумен, можно было попробовать переломить ход сражения. Но, увы, каждый занимался собой и своим спасением. И не было вождя, который бы своей волей повел за собой людей.

Да и враг не дремал.

В лицо артиллеристам и пулеметчикам задул ветер, за минуту-другую превратившийся в настоящий ураган. Вихрь нес песок и пыль, забиваясь в глаза, мешая смотреть и стрелять. Оставалось лишь отступать…

И, запрыгивая на броню уцелевшего БМП, Макеев вдруг ощутил глубокую усталость и безразличие…

Последние сотни народа Волка втянулись в ущелье.

За ними валила беспорядочная толпа шаркаанов, одержимая то ли боевым безумием, то ли надеждой получить награду: по весу золота за хана, по двойному — за князя Сантора и Ильгиз… Но они нашли лишь смерть.

Тонко засвистели стрелы. Несколько шаркаанов с криком схватились за животы. Двое вылетели из седел. Еще раз просвистели стрелы, и нукеры с гиканьем помчались назад. Отстал лишь Кайяал. Он возился со своим оружием, бил закаленным до синевы кресалом о кремень, высекая искры. Наконец фитиль загорелся. И когда опомнившиеся шаркааны кинулись к нему, грохнул выстрел дудута и снес с седла самого главного из них. На какое-то мгновение все шаркааны замешкались возле своего главаря, а старик помчался за нукерами.

Ирвик и еще несколько всадников придержали коней, дождались Кайяала и под свист стрел, грохот копыт, крики опомнившегося врага ворвались в ущелье.

Ущелье извивалось, облегчая отступление. Нукеры Ирвика мчались к восточному выходу, ведя за собой шаркаанов, и только тогда, когда услышали предупреждающие крики людей, засевших за скалами, круто повернули коней вверх, вправо и влево, укрывшись от стрел, исчезли за гребнями скал.

Кто-то из врагов тревожно закричал, и все рванулись к восточному выходу, чтобы предупредить своих об опасности. Но не успели передние проскакать и ста саженей, как раздался грохот, сразу, заглушивший топот копыт и крики.

Пятьдесят килограммов самодельной взрывчатки, заложенной сержантом инженерных войск Советской армии Сергеем Радагаевым и двумя его помощниками — ефрейтором Николаем Бузовым и подмастерьем главного химика Октябрьска Сино Райдом, раздробили крепчайший камень, обрушивая вниз прочно, казалось, стоящую скалу.

Словно качнулась земля. Огромные камни, разрушая все, что попадалось на пути, полетели вниз, наглухо закрывая выход из ущелья, ломая ноги и хребты коням, снося одуревших от страха всадников с седел. Шаркааны в ужасе повернули назад и снова оказались под градом камней. Кони вставали на дыбы, их предсмертное ржание оглашало ущелье.

Грохот камнепадов тысячами множился в ущельях, и, чудилось, один этот звук способен повергнуть наземь какого угодно храброго бойца.

— Мрай! Мрай!!

Хонооу остановил своего коня и оглянулся на крик. Он увидел, как Ирвик, соскочив с коня, бросился к лежавшему на земле Мрай Долну. Осторожно платком вытер кровь с его лица и начал читать молитву. Еле заметная дрожь прошла по телу старика.

Хонооу сорвал накидку и закрыл ею Мрая.

— Готовьте носилки. Мы похороним его на вершине горы…

Над всей долиной легла тень. Солнце, ударившись о вершины западных скал, кровавым пятном расплылось по горизонту. Хонооу окинул взглядом своих. Нукеров оставалось немного — тридцать от силы всадников из каждой сотни. Устали кони, устали люди. Но они не думали об усталости. Они ждали, что скажет хан.

Но Хонооу молчал. Тяжело ступая по земле, он шел, усталый, но готовый к любым испытаниям. Он искал своего друга, наставника, побратима, спасшего их в голодный год в степном буране. Того, кто спас их, учинив этот взрыв.

Шел, не зная, что он предпримет дальше, пойдет ли дальше или вернется к отцу, в свой скитающийся в песках, обездоленный и обескровленный род.

Лишь резкой болью прошла по сердцу тревога, когда из глубины памяти вырвалось одно имя, и он повторил это имя, сам не слыша себя: «Если бы ты видела и знала, Арая…»

Сейчас у него была лишь одна цель: найти тело Сергея и предать его земле.

Пробираясь к долине на запах смерти, где-то в ущельях тонко скулили шакалы, им подвывали волки. Над трупами, не боясь никого, несмотря на поздний час, громоздились вороны и грифы.

Вглядевшись в землю, Хонооу нашел «аффтамат» Серхо из рода Ардагар, мужа его сестры Марикк, а неподалеку и его хозяина, который никогда больше не возьмет в руки свое оружие. Сел возле и устало закрыл глаза…

Им предстояло вернуться домой, принеся с собой поражение и пережить его, чтобы вновь продолжить битву. Но сейчас он мог уделить немного времени усталой скорби. Плакать по умершим будут завтра и готовить месть — тоже. Сейчас лишь проводят тени своих побратимов за Грань…

Степь. Предгорья хребта Куткао

Среди трупов коней и людей ехала неторопливой рысью небольшая кавалькада, во главе которой был повелитель державы шаркаанов.

Владыка Окоема озирал с коня поле битвы. Не просто битвы, величайшего из сражений, когда-либо бушевавших в Степи.

Трупы лежали, как снопы на скошенном поле.

Иные уже голые или в никому не нужном рванье, другие еще не раздетые.

Недешево далась победа. У шаркаанов пал каждый третий, как доложили.

Победители собирали законную добычу. Воины деловито осматривали трупы, снимали оружие, доспехи, дорогое платье, ожерелья и серьги. Особо отряженные десятки и сотни сгоняли в табуны вражьих коней. Пригнали несколько табунов обозных верблюдов и волов, с полным равнодушием взиравших на новых хозяев. Протащили несколько трофейных граххаров. Новые хозяева деловито разглядывали пожитки, брошенные в смертный час, рачительно прибирая к рукам все, что могло сгодиться.

Отдельно были сложены тела зиелмян — в песчано-зеленоватой одинаковой одежде, многие в степных панцирях, хотя все больше в странных гладких шлемах и кирасах. Иные вообще без доспехов. На некоторых были странные круглые стеганые шапки черного цвета. Как он знал, такие носили наездники стальных черепах — те, кто пытался бежать, когда «м'ашины» начали жечь, и срубленные его нукерами в горячке боя. Их было немного, сотня с лишним. Почти все с той позиции, на которой они тщетно пытались остановить своими огнебоями натиск его армии.

Великий хан скривился. Половина его потерь может быть записана на счет этих людей. Точнее, их оружия. Оно было свалено тут же.

Рядом надежно связанные сидели двое пленников. Их, оглушенных и раненых, вытащили из-под трупов.

Ангали подъехал ближе.

Обычные люди. Обрядить их в чапаны и шаровары и можно принять за табунщиков из северных кланов каких-нибудь ратхов или швисс, что кочуют у кромки тайги.

Один словно бы не видел вокруг себя ничего, другой беззвучно плакал.

Ундораргир почему-то подумал, что они, пожалуй, младше него.

Ощутил на себе взгляд приближенных, ожидающих приказа, что делать с необычными пленниками, но молча поехал дальше. Ими и их оружием займется Веерен Тогу.

Направился туда, где в небо уходили черные дымы, где нашли свой конец бронированные монстры чужаков.

Каан не без удовольствия покосился на лица свиты. Вельможи никак не могли скрыть страха, хотя и старались. Но Ундораргир не боялся. Не потому даже, что от князя Веерена знал, что это всего лишь самоходные телеги без единой доли магии. Хотя и не без удовольствия вспоминал сейчас поговорку имперцев: то, что человеческие руки создали, они же могут разрушить. И эти непонятные железные коробки, как и города самих имперцев, тоже не стали исключением. Но главное — они убиты. Просто убиты, а бояться нужно не мертвых, а живых.

Кони нервно переступали и прядали ушами. В воздухе пахло непонятной гарью и зловонным дымом, напоминавшим запах горящего земляного масла. (Вождь шаркаанов, само собой, не знал, что на этот поход Макеев отдал последние остатки солярки, а заодно и самодельный газойль, отогнанный из привезенной купцами издалека нефти.)

Черный дым поднимался от стальных остовов, языки пламени вырывались из развороченной взрывами боезапаса и топлива брони. Грозная техника была мертва, а ее экипажи навечно остались в раскаленных корпусах.

Из люка ближайшей к Ундораргиру БМП свисал обгорелый труп в знакомом уже непонятном шлеме.

Тихо рассмеявшись своим мыслям, каан тронул коня и помчался к ставке.

Там его ждал сюрприз. К ногам Владыки Окоема бросили огромный, переливающийся шелками и воронью конских хвостов ворох бунчуков и стягов, а поверх всех большое алое знамя с вышитым золотом пентаклем — стяг княжества Тхан-Такх. На древке болталась отрубленная кисть знаменосца.

Затем перед ним прогнали несколько тысяч пленных нукеров. Оборванных, окровавленных, в грязи и пыли. Владыка Окоема лишь махнул рукой, мол, не до них. Это всего лишь мелочь, двуногие мыши. Пойдут в кандальники на рудниках. Ну или в войско, те, кто выразит покорность.

Куда большего внимания удостоились пленные военачальники, которых было не так много. Ханы, вожди, тысячники, полутысячники войска Южного предела. В сверкающих доспехах работы шривиджайских, эуденоскарриандских, сарнагарасахальских мастеров, в расшитых золотом одеждах… Многие в пропитанных кровью повязках. Никто из них не сложил оружия, все взяты в бою…

В мрачном молчании они стояли перед победителем.

Ангали нахмурился.

— Ты победил, владыка шаркаанов, — с обреченностью сказал Лисар, с достоинством поднося руку ко лбу — как-никак семибунчужный хан. — Настало время поговорить о мире…

— Поверженный в прах не волен над временем, — холодно ответил повелитель. — Даже над своим.

— Назначь любой выкуп! — выкрикнул кто-то из рядов. — Мой народ не пожалеет ничего ради свободы своего отца и хозяина!

Глаза Ундораргира сверкнули огнем.

— У тебя и у всех вас нет ничего. И своего народа тоже нет. Все, что было у побежденного, принадлежит победителю. Хочешь отдать мне то, что и так принадлежит по праву шаркаанам? Да и о чем с вами говорить? Я предлагал каждому из вас стать под мой бунчук. Вы не захотели. Я предлагал многое, вы отвергли мои дары и мою дружбу и зачем-то явились сюда, чтобы драться со мной. Зачем вы сюда приперлись? Молчите?! — расхохотался Владыка Окоема. — Не знаете даже, зачем пришли? Так знайте же, за своей смертью. Ваши воины достойны жалости и милости, они не виноваты, что у них оказались такие паршивые властители! — надменно изрек он. — Но вы умрете! На колья их! — крикнул владыка шаркаанов своим приближенным. — И проследите, чтобы колья были какие нужно — не очень толстые, дабы не порвали внутренности сразу, и не очень тонкие — те сразу проткнут до самого нутра! — с насмешкой добавил он. — Это ж ханы и нойоны, а не какие-то грабители караванов…

— Повелитель! — Позади стоял нукер личной стражи. — С вами хочет переговорить Астиаг.

— Правильно ли я понял, повелитель горизонта, что мы не будем преследовать врага? — Астиаг склонился в подобострастном поклоне, как и предписывали степные обычаи, хотя его всеобщий язык по-прежнему был далек от совершенства.

— Да, — подтвердил Ундораргир.

— Могу ли я узнать почему?

Глаза темника горели тем же подобострастием, но вождь шаркаанов подумал, что, пожалуй, ставшего слишком назойливым военачальника нужно куда-то отослать. Лучше бы, конечно, в край по ту сторону Ночи. Но время еще не пришло…

— Этого не требуется, темник, — прибавив чуть металла в голосе, ответил ангали и выдержал паузу в полминуты. — Зачем гоняться за трусами по степи? Они уползут в свои норы, где мы их возьмем всех и сразу, когда придет время. Мы победили и взяли недурную добычу. Мои люди, — вновь невзначай выделил он, — заработали себе отдых. Кроме того… Ладно, ступай, — лениво бросил, показывая, что разговор окончен.

Говорить о том, что подданных Ильгиз, а особенно чужинцев по возвращении ждет неприятный сюрприз, он счел излишним.

Княжество Тхан-Такх. Город Сулкан

В этот поздний ночной час дозорный на главной надвратной башне Сулкана нервно ежился. В безумные и страшные времена даже погода рехнулась, и конец лета вместе с дикой жарой отзывался ночными заморозками. А такого не помнят даже старики!

— Чего дрожишь? — справился у напарника пивовар Калин — второй из ополченцев, которым жребий определил сегодня самые темные часы караула.

Марбир, сын главы славного рода Авгис и внук старейшины, тридцать лет бессменно говорившего от имени шести родов племени кеев на курултаях Восточного предела, лишь промолчал, поудобнее пристроив самострел.

Не надо думать о Калине, а то поневоле додумаешься до того, что парапет низкий и задремавший горожанин запросто может упасть вниз с высоты в восемь раз выше человеческого роста. Да пустой башкой об камни…

Лучше покумекаем о самостреле. Хороший самострел, работы еще мастеров сгинувшего Сарнагарасахала. Ложе из прочного самшита, дуга из хорошо прокованного закаленного железа, хитрый механизм с воротком, натягивающим жильную тетиву в палец толщиной с силой почти в три тысячи фунтов. Само собой, ему привычнее лук, но его верный «джай», купленный за двух жеребят у знаменитого мастера Гинта, сгорел вместе с кибиткой, когда шаркаанские псы налетели на родовое кочевье.

Так что приходится выходить в караул вот с этой штукой, которая сперва напоминала ему здоровенную мышеловку, какие горожане делают из палок и сухожилий для того, чтобы прожорливые грызуны не посягали на содержимое кладовок с купленным у тех же пастухов копченым и вяленым мясом. Не приставишь же стеречь копчености кошек или хорьков?

Ну да ничего, тяжелый и непривычный, арбалет тем не менее одним выстрелом выпускает шесть болтов, на двухстах шагах пробивающих при удаче степной панцирь.

Конечно, не «летучий огонь» чужаков и даже не эти новодельные граххары, выплевывающие на триста шагов вихрь свинцовых шариков. Они, кстати, в городе есть, и даже раз в два-три дня воевода гонит их, городских ополченцев и стражей, называемых чужим словом «гарнизон», обучаться пользованию этими чугунными трубами на колесах, окованными стальными полосами. Однако ж воевода Ронам больше полагается не на них, а на эти странные мешки с размолотым в пыль горючим камнем — их надо будет вытряхивать на головы штурмующих крепостные стены. Марбир однажды видел, как с грохотом и дымным пламенем взрывается эта черная пыль, если успеть кинуть в это облако факел. Правда, нужно еще умудриться остаться в живых…

— Ну-ну, холодно… Это степняку и холодно? — усмехнулся Калин между тем, и в темноте на миг блеснули его белые крепкие зубы — зубы человека, не знавшего весенних голодовок.

Марбир подавил мгновенно вспыхнувшую неприязнь — старую неприязнь пастуха к земледельцу и горожанину.

— А я думал, лошадники трусами не бывают… Врут, выходит! Надо же, холодно ему… Не боись, шаркааны далеко.

— Мы тоже так думали, — буркнул Марбир. — А теперь…

— А теперь в штаны от каждого шороха готовы наделать… — с притворным сожалением покачал головой Калин.

Он шумно принюхался.

— Вроде воняет чем-то?

— Той тухлятиной, которой ты ужинал, не иначе, — фыркнул Марбир.

— Да ладно, обделаться от страха не такой уж большой грех, — насмешливо покосился на него чужинец.

— Видать, с тобой не раз такое было… — Степняк чувствовал, что его несет, но остановиться было тяжело и с каждым мигом все труднее.

— И кого я, по-твоему, испугался? Не тебя ли случайно? Или шаркаанов твоих?

— Они такие же мои, как твои… Но ты даром языком мелешь. Шаркаанов, может, и надо бояться, но они и впрямь далеко. А вот кого другого… — Марбир многозначительно промолчал.

— А кого же? Жуков с сусликами?

— Древних демонов… Сейчас Злые Ночи, слышал про такие?

Но горожанину, как и следовало ожидать, ничего не говорили степные поверья. И в самом деле — оседлые землерои разучились слушать мир и не знают ничего о своих соседях, с которыми живут бок о бок веками…

— У… Древних демонов, гришь? — ухмыльнулся между тем Калин. — А ты их видал?

— Кто их видал, тот ничего уже не скажет, — зло бросил Марбир.

— А откуда ж известно, что они есть, ежели никто из живых их не видел? — с противной усмешкой в голосе осведомился пивовар.

— Видели, что от них оставалось, — нехотя пояснил лучник. — Иногда целые кочевья… Демоны раздирали их когтями, как степной леопард зайчонка!

— Я те так скажу, лошадник, — сплюнул в темноту землянин. — Не знаю там про нечисть и духов у вас в степи — там какого только дерьма нет… А я демонов видел два раза в жизни, когда по молодости браги крепко перебрал…

— Заткнись! — рявкнул, теряя терпение, Марбир.

— Что, это ты мне?! — взвизгнул вскипевший от такой беспардонности Калин, после чего осекся и начал испуганно озираться по сторонам. — Сам заткнись, дурак! — продолжил он уже на полтона тише.

Но и без этого Марбир почувствовал — рядом кто-то есть…

Ноздрей коснулся неприятный запах, и на секунду он подумал, что храбрившийся горожанин и впрямь обделался.

— Что за… — выкрикнул Калин.

Договорить он не успел. Что-то очень тяжелое обрушилось на черепичный навес, прикрывавший площадку башни, раздался треск, полетели обломки стропил.

В следующий миг нечто черное, чешуйчатое и воняющее мускусом и мертвечиной сбило Калина с ног, и он, рухнув в люк, покатился вниз по винтовой лестнице, оглашая ночь воплями. Марбир инстинктивно рухнул на каменный пол, что было несомненной удачей. Воздух над головой рассекла в диком прыжке точно такая же тварь — кочевник смог различить лишь длинную змеиную морду с оскаленными челюстями и острые когти на толстых лапах.

Мерзкое создание приземлилось на камни там, где он стоял пару мгновений назад, и вновь приготовилось к прыжку, который должен был бы стать смертельным для Марбира, если бы тот не надавил спусковую планку арбалета и все шесть болтов не вонзились в смердящую плоть.

Тварь, отлетев к парапету, издала отвратительный визг, словно кто-то резал тупым ножом исполинского поросенка, и завалилась на спину с костяным стуком, ясно показавшим, что кроме шерсти у нее есть панцирь.

Внизу довольно ухала тварь и кричал Калин. Кричал как испуганный, обезумевший зверь.

Миг, и Марбир уже вскочил на ноги и стремительно скатился по лестнице.

Взмах сабли, и бугристая вытянутая башка урода покатилась по доскам. Но помощь Калину была уже не нужна — тварь почти откусила нечастному голову.

Затем на лучника рухнула сломанная лестница, вышибая дух…

Капитан Роман Иванович Земсков проснулся и несколько секунд мучительно пытался сообразить, что его побеспокоило. Приснился ли ему какой-то жуткий сон, заболела неловко прижатая во сне рука, раненная пикой пять лет назад, или какой-то шум?

Он сел на койке, нашаривая ногами домашние тапочки.

Вот забавно, он привык к местным обычаям, привык есть недожаренную конину, привык носить местную одежду, выучил язык и не брезговал в степных командировках спать на вонючих кошмах в бедных юртах, при этом философски относясь, если с них на его одежду или волосы переселится какая-то мелкая фауна, которую затем придется выводить полынью и прочими травками.

Но вот ходить по дому в уличной обуви или босиком, как принято тут, он так и не мог приспособиться.

В этом городе, втором городе княжества Тхан-Такх, имеющем полное право так называться, кроме него землян было ровным счетом трое.

До того земляне бывали тут наездами, хотя в последние пару лет это случалось все чаще.

Дело в том, что в окрестностях нашлись соль и уголь, причем получше того, которым топили в столице.

Соль, правда, была скверная, грязная, вперемешку с глиной. Но дело того стоило. И тут уже начали строить заводик по ее очистке, благо в этом мире соль была таким товаром, который имел неограниченный сбыт. Неутомимый Эгорио Самтар^[20] обнаружил тут сурьму, а она в последнее время была весьма нужна, ибо с ее помощью можно получить черную бронзу.

Земсков невольно покосился на свое оружие, висевшее на стене, — тяжелую короткую трехстволку — на ее стволы пошел именно этот металл.

Одним словом, важный городок. Но пока что землян в нем проживало трое. Он — комендант, то есть воевода, лейтенант Кузнецов, руководивший местной артиллерией, и младший лейтенант Сергей Тимченко — из уже новых офицеров. (Макееву, как он ни упирался, пришлось начать производство в офицеры из рядовых и сержантов.) Правда, уже как месяц с лишним Тимченко уехал в Октябрьск и увез рацию, чтобы присоединиться к войску, идущему на Ундораргира. Макеев решил, что старушка Р-619-2 будет полезнее на фронте… Да, как там наши, прибили уже Ундораргира или еще нет? Что прибьют,это понятно, не устоять шаркаанам против вояк Ильгиз, усиленных земным оружием. Другое дело, что неприятель может уклониться от боя… Ладно, его дело не гадать, а нести службу там, где поставили. Тем более с недавних пор Сулкан стал не просто вторым городом княжества, но и довольно важным узлом обороны. Именно через него держали связь с союзниками — тут почему-то условия приема были не в пример лучше, чем в Октябрьске. А главное — именно мимо Сулкана пролегала едва ли не самая удобная дорога в сердцевину княжества с запада, где и обретался Ундораргир. Нет, конечно, можно было зайти и со стороны Эльгая, но тогда врагу пришлось бы огибать Острый хребет, а это лишних два дня конной скачки. А Сулкан стоит как раз в самом узком месте долины.

Потому-то здесь и разместился Особый крепостной полк, командиром которого и одновременно военным комендантом Сулкана и числится капитан, а по-местному — тысячник Земсков Эр И.

И вооружен этот полк недурно по местным меркам. Сорок орудий — полупудовых чугунных единорогов, примерные данные которых восстановили путем опроса землян. Плюс к ним восемьдесят мелких картечниц. Вот только позиции для них на западном фасе крепости — Форт Гром, воздвигнутый на месте недостроенной солеварни, еще не закончены… Да и пороху не так много. Но и врага пока поблизости нет, и, даст Бог, будет он нескоро.

А когда все закончат, они продержат любое войско, пока у них будут заряды.

Точнее, до того, как из Октябрьска подойдут бронемашины.

Почти все они тоже ушли вместе с Макеевым — давить обнаглевших шаркаанов, но даже тех нескольких, что остались в городе, должно хватить… по идее.

Но пока что коменданту приходится решать не одни лишь проблемы земляных работ и заполняемости пороховых погребов.

Город стоял не только на возможном направлении удара туменов Ундораргира, но и на пути беженцев. Масса народу, согнанного с мест бушующей вот уже год войной, обосновалась тут — от караванщиков и купцов, которым война закрыла путь домой, до всяких сомнительных бродяг.

Это, само собой, не добавляло спокойствия в сильно разросшемся городке.

Словно вторя его мыслям, за окном послышались пьяные голоса, брань на незнакомом языке.

Капитан сплюнул.

Не только возможные лазутчики шаркаанов беспокоили коменданта. За «своими» тоже нужен был глаз да глаз. Беженцы, вымещая злобу на ближнем, задирали горожан. Те тоже в долгу не оставались. Так что по некоторым улицам стало опасно ходить. Не далее как три дня назад произошла грандиозная драка — два рода вспомнили старые обиды, и прежде чем вмешалась стража, было покалечено пять человек, один из которых вчера отдал душу своим богам.

В городе было неспокойно. Попахивало бунтом и резней. Конечно, конница степных союзников и латная пехота, вооруженная огнестрелками, бунт подавит. Но что толку, если у каждого растоптанного копытами или пробитого свинцом останется пятеро родственников и друзей? Накануне вражеского нашествия это будет означать лишь то, что тыл станет ненадежным.

Хуже всего, что никто толком не знает, что творится в городе. За прошедшие годы Макеев не удосужился обзавестись нормальной сетью осведомителей. Да что говорить, никакой службы внутренней безопасности тоже не имелось. Была разведка — в лице майора Костюка. А с тех пор, как он не вернулся с задания, так вообще словно слепые…

Так или иначе — напряжение в Сулкане было физически ощутимо. Двери домов, раньше не запиравшиеся, теперь закрыты, на улицах и в переулках появились деревянные рогатки, охраняемые угрюмой и неулыбчивой квартальной стражей из добровольцев, цены на рынках выросли, а половину таверн хозяева закрыли до лучших времен, ибо публика все больше такая, что так и норовит вместо платы учинить дебош. По улицам предпочитают ходить не в одиночку, да еще прихватив с собой если не клинок, так хоть дубину. Что особенно бросается в глаза — стало почти не видно детей. Их не выпускают на улицу — пусть пока по домам посидят. А ведь в этом мире дети могут без опаски бегать буквально везде!

Отодвинув слюдяную пластину в раме из реек, Земсков выглянул в оконный проем.

Так и есть, кучка бродяг при свете маленького факела колотила в двери соседнего дома — двухэтажной лавки.

— Эй, есть в этой гнилой халупе красотки?! Выходите к нам, мы согреем вас лучше, чем ваши старые мужья! — заорал кто-то на ломаном всеобщем. — У них небось все корешки давно усохли…

«Напились, сволочи!»

Наплевать, конечно, что они ломились в дом, хозяева которого — семья ювелира — уже месяц как съехала в Октябрьск к родне. Но то, что дебоширы позволяют себе безобразничать рядом с казармами городской стражи, нельзя оставлять просто так.

И как назло сейчас он один — все в патрулях и на стенах.

Земсков сорвал с гвоздя трехствольную лупару — очередного ублюдка, вышедшего из Артмастерских. Приказом Макеева нормальное оружие было уже полгода как изъято из вспомогательных частей (хотя теперь вот и эти штуки тоже начали раздавать кочевникам).

Черт, не стрелять же по ним из окна без предупреждения, как… душман какой-то! Он, в конце концов, второе, а если хорошо посмотреть, то и первое лицо в городе. Так что придется спуститься и призвать к порядку страдающую бессонницей сволочь.

Но пока он искал куртку, громилы, наверное, отбив все кулаки о ворота, продолжили путь, горланя какую-то песню…

Пожелав им скорой встречи со стражей, капитан бухнулся обратно на койку. Но лишь прикрыл глаза, как услышал какой-то шум наверху. Точно большая птица села на его крышу и теперь возилась там, устраиваясь на ночлег.

Он прислушался.

Точно — шум, вернее, тихий шорох и скрежет наверху, как будто кто-то осторожно ходит по крыше. Шаг, другой… Короткая перебежка, снова шаги. Нет, не птица. Какому-то придурку взбрело в голову посреди ночи забраться на крышу дома городского воеводы. Это уже не лезло ни в какие ворота! Не иначе, они собираются повесить там дохлую собаку или связанных за хвосты дохлых крыс — как третьего дня на помост глашатая перед ратушей!

Несколько раз ударив огнивом по кремню, он запалил каганец, и в тот же момент на крыше загремело и затрещало, словно бешеные обезьяны решили сплясать там брачный танец.

Придется все-таки выйти и объяснить придуркам, что закон один на всех.

Натянув ичиги и нахлобучив шлем с султаном из гривы белой кобылицы — знак достоинства тысячника, он зажег факел от каганца, распахнул ставни и посмотрел вверх, туда, где по крыше топтался невнятный силуэт.

Холодный ветер пробрал до костей, в разрывах туч мерцало красноватое сияние Луны.

— Эй, — грозно заорал Земсков. — Кому тут жить надоело? Кому лишнюю дырку в башке проделать? Слезай, а то свинцом накормлю…

Но тут в свете факела комендант увидел того, кто ходил по крыше, и слова застряли в онемевшей в глотке. И на миг ему показалось, что все сказки Аргуэрлайла про демонов, чертей и нежить таки оказались правдой.

Внешне оно походило на здоровенную лысую обезьяну метра под два ростом — худую и костлявую. Сплюснутый череп с уродливыми чертами, тяжелые выдающиеся вперед челюсти. Ни в справочнике местных видов, составленном еще во дни операции «Порог», ни в инструкциях по борьбе с нетварями того же времени ничего такого не упоминалось.

Создание наклонило голову, выгнуло шею и явно приготовилось к прыжку, издав негромкий угрожающий свист, словно оповещая Земскова, что намерено им поужинать.

Комендант, отпрянув в глубь комнаты, поднял ружье и с обжегшим сердце страхом вспомнил, что курки не взведены.

Но в этот миг со стороны ворот ударил набат. И вторя ему, заполошно заорали неподалеку испуганные мужские голоса, может, тех самых гуляк; а еще через несколько секунд завыли, затрубили рога дозорных — сигнал «Враг в городе».

С соседней улицы, из квартала, занятого караванщиками, донесся истошный многоголосый женский визг и, прерывая его, радостное уханье какого-то существа, встретиться с которым комендант не пожелал бы ни под каким видом.

Истошно завыли, залаяли сторожевые собаки. Испуганно, зло и отчаянно — все разом.

Над острыми кровлями засиял, разгораясь, красный мерцающий отблеск пожара — так всегда бывает, когда в горячке боя падают факелы и опрокидываются жаровни.

Ударило несколько выстрелов из картечницы… А потом… началось сразу по всему Сулкану.

Вопли людей — крики боли, ужаса и отчаяния, боевые кличи, лязг клинков, уханье и вой.

Находившаяся на крыше нетварь, хрипло затрубив, бросилась в атаку, сиганув сверху прямо в окно, ловко зависнув на миг на одной руке (или лапе?).

Щелкнули по камню стен когти длиной в палец, брызнули щепки от ставней…

Нетварь не дотянулась до Земскова на какие-то полметра, и через миг ей в голову ударили дуплетом четыре унции крупно рубленного свинца.

Страшилище кувыркнулось через подоконник. Но капитан уже забыл о нем. Руки сами выполняли привычную уже работу — завязывали шнурки нагрудника из воловьей кожи, перекидывали через плечо патронташ, перезаряжали лупару… И вот уже капитан кубарем скатился на первый этаж, сбрасывая засов с кованого крюка.

Ударом ноги распахнул дверь, задержавшись на пару мгновений — на случай, если с той стороны ждут.

И тут инстинкт его подвел — враг атаковал не снаружи, а сверху.

Грохот, летящие вниз обломки черепицы — и здоровенный обезьяноид с ужасающим грохотом рушится вниз, сметая перила, и резной старый ясень, идущий в этом мире на древки копий, оказывается не крепче гнилой осины.

Следующие несколько секунд нетварь наскакивала, пытаясь достать капитана когтистыми лапами, он отмахивался палашом, тщетно силясь выиграть время и вытащить лупару.

Его спасло то, что создатели двуногого ужаса не рассчитывали свое детище на бой в закрытом пространстве, а может, это не было заложено в исходном материале. Неуклюжие броски не достигали цели, молотящие воздух длинные лапы цеплялись за стены и низкие балки.

Но долго это длиться не могло. Сообразив, что выбрало неверную тактику, чудище отскочило в дальний угол, чтобы взять наконец нужный разбег и налететь на человека со всей возможной скоростью, пробить защиту и пустить в дело трехдюймовые когти.

Да вот только комендант Сулкана не стал принимать безнадежный бой, а опрометью метнулся к двери и через миг уже был на улице.

Обшитая коваными железными полосами дверь захлопнулась. А через считаные секунды повернулся длинный латунный ключ в поставленном как раз неделю назад новом замке.

В тот же момент одуревшая обезьяна ударила в дверь так, что та зашаталась.

Отлично! Какое-то время у него есть. Теперь бы найти своих…

Быстрее, быстрее…

— Ах …!!!

Воющий многоногий комок выкатывается из-за угла, устремляясь прямо на Земскова.

Капитан повел себя совсем не героически. А именно обратился в бегство. Это была не трусость, не испуг, просто инстинкт, оставшийся в подкорке с тех еще времен, когда волосатый предок гомо сапиенс спасался от сгинувших ныне хищников — тех, которые силой и свирепостью вполне могли бы поспорить с любой нетварью.

Чувствуя позади настигающую нечисть, капитан заячьим зигзагом метнулся в сторону, затормозил и бухнулся на булыжную мостовую, в кровь обдирая ладони. Мимо пронеслась, обдав мускусной вонью, тяжелая туша — когти скрежетали по камню.

Ему повезло — хищник, должно быть, не сразу понял, что добыча исчезла.

Зверюга ударилась о стену всей массой, жалобно взвизгнув, и прокатилась по мостовой. Вот она вновь на ногах, ошалело мотая уродливой башкой с костяными наростами. Глаза, горящие оранжевым, хищно уставились на поднимающегося капитана.

Один за другим два выстрела погасили инфернальные огоньки.

Земсков тяжело закашлялся, встал на ноги. В конце улицы замелькали факелы, в свете которых блестела сталь шлемов и мечей — подоспела стража.

— Что происходит, господин воевода? — быстро подскочил к нему старший.

Земсков по голосу узнал сотника Рамара Венги.

— Воевода, ты слышишь меня? Санг, Леги, помогите, у него кровь… Он ранен!

— К чер-р-рту! — зарычал Земсков, прогоняя тошнотворную слабость и старательно пытаясь сфокусировать зрение так, чтобы огни факелов не расплывались и не двоились.

Он разглядел, как из окна брошенного дома вывалилась черная тень и, прыгнув, заспешила к ним, воздев в воздух короткие толстые щупальца, усаженные костяными крючьями.

Кажется, он что-то крикнул. То ли «Ложись!» то ли «Сзади!», и стражники поняли команду правильно, развернувшись туда, куда был устремлен его взгляд.

Комендант меж тем выхватил лупару. Ствол повело, но Венги его опередил, один за другим всадил три заряда в комок мышц, обтянутый склизкой шкурой.

Хищный урод забился, задергался на мостовой.

— Добивай! — заорал Ромар. — В брюхо гнилое коли! В пики его!

В дело пошла старая добрая сталь, а через полминуты и алебарды.

Убили быстро, отрубили крылья и голову.

— Отлично, ребята, — улыбнулся Земсков, ощущая, как рот наполняется соленым. — Давайте вперед…

Про себя он понимал, что, конечно, никакое не «отлично». Плохо дело. Нетвари массой атаковали Сулкан.

Нужно прорываться к ратуше. Бегом, бегом!.. Скорее!

Возникла и пропала мысль: отправиться к харчевне «У веселого суслика», помочь его хозяйке, молоденькой еще вдове Рису, с которой его связывала не одна лишь любовь к тамошней жареной колбасе и яблочному вину. Но долг перевесил. В конец концов, Рису там живет не одна — прислуга, постояльцы… Стены крепкие, ставни прочные… Рису, женщина умная и толковая, наверняка догадалась наглухо запереться. На крайний случай под кабаком есть солидный каменный погреб с тайным ходом.

По дороге они прикончили полдюжины каргихов и сварпов, осаждавших дом, в дверях которого дрались, махая вилами, топорами и цепами, мужики, а за стенами кричали и плакали женщины, и, не слушая благодарностей от высыпавших наружу обитательниц и их мужчин, продолжили путь по улицам атакованного нетварями городка.

Затем им встретилась стайка старых знакомых — дурбаров, приканчивавших пытавшихся отбиваться дрекольем беженцев. На глазах Земскова эта тварь, похожая на щетинистую толстокожую гиену, вырвала седому крепышу с топориком половину живота, и тут же, опрокинув его соседа, лапами раздавила тому кадык. Подчиненные сотника без слов выставили вперед острия пик и в минуту разделались с хищными, но тупыми тварями — коменданту довелось выстрелить лишь раз.

Еще трижды они вступали в схватку, не раз гремела лупара, приканчивая невесть как проникшую в город нечисть.

Крики, выстрелы картечниц вдали… «Ага, жив Кузнецов, воюет», — обрадовался Земсков. Жуткие завывания нетварей…

Наконец они пробились на главную площадь, где творился настоящий ад. Полуголые или даже голые мужчины и женщины, тащившие детей, окровавленные, замотанные бинтами воины, трупы нетварей и людей. В первый момент Земскову показалось, что тут собрался весь Сулкан.

Довольно быстро ему и сотнику удалось организовать оборону.

Наскоро сбитые в отряды люди вооружались дубинами и факелами, разводили костры, перекрывали проходы. Наваливая баррикады из всего, что попадалось под руку.

Трубили рога, бухали пушки.

То тут, то там поднималось над кровлями рыжее веселое зарево. Потом в ушах зашумело, и Земсков обнаружил, что весь рукав тяжело набух. С него стекала частыми каплями кровь — скотина все-таки задела его!

— Идем к лекарю, воевода, — потянул его за кафтан сотник. — Надо промыть рану… У этой дряни могут быть ядовитые когти… Ард, Расан, помогите воеводе!

Капитан сам не заметил, как оказалось, что два дюжих стража волочат его по темному коридору цитадели.

Потом они очутились в освещенной пламенем жаровни комнатенке.

Лекарь, грубовато ощупал его, распорол рукав.

— Все будет хорошо, батюшка воевода. И не дергайся, если будет больно, макового отвара у нас нет — он для настоящих раненых.

Земсков не сопротивлялся. Тем более парень показался ему знакомым. Кажется, он его видел в Октябрьске — на краткосрочных медкурсах, которые по приказу Макеева с недавних пор вел Гена Тупиков. Врачи местного разлива все лучше, чем ничего или коновалы-знахари, у которых поплевать на рану какой-нибудь разжеванной вонючей травой — обычное дело.

Лекарь деловито помыл рану какой-то настойкой. Затем тощая остроносая девчонка в зеленом плаще ковена Грайни провела ладонью над раной, что-то шепча. Легче не стало, но комендант не возражал. Он давно убедился, что эти чертовки знают, что делают. Да опять же длилось это недолго — она убежала за соседнюю дверь, где плакали и стонали раненые. Те самые «настоящие раненые», количество которых Земсков даже боялся представить…

Над ним вновь принялся трудиться медикус — заклеил длинную рану катышками смолы из аккуратной коробочки, в паре мест прихватил ниткой с иголкой, ловко выловленными щипцами из кипящего на жаровне котелка. Затем наложил повязку.

— Быстрее давай! — морщась от боли, ругнулся комендант. — Там черт-те что творится, а ты меня тут мурыжишь!

— Не надо кричать! Не будет никому пользы, если господин воевода умрет от того, что его рана загниет или он истечет кровью… — буркнул лекарь, видимо усвоивший от главврача Октябрьска его профессиональный цинизм и отсутствие почтения к начальству. — Вот и все…

Земсков выскочил в кордегардию, где десятник, заткнув за пояс лупару, на неизвестном языке орал на дюжину разномастно вооруженных горожан.

Его появление не вызвало никакой реакции. Земсков понял — дело плохо. Если уж солдаты перестают обращать внимание на начальство, считай, что солдат больше и нет, а есть вооруженная толпа, опасная разве что для себя и мирных жителей, но никак не для врага.

— Смир-р-на! — заорал он во всю мощь легких. — Доложить обстановку!

— Докладываю! — подскочил к нему сотник и тут же робко спросил: — А про что докладывать?

Земсков сдержал желание дать по морде подчиненному.

— Что происходит в городе? — вместо этого осведомился он.

Сотник, собравшись, коротко доложил ситуацию.

Нетвари прорвались по трем направлениям — через Угимайские ворота и в двух местах через стены. Сейчас основной прорыв ликвидирован. Лейтенант Кузнецов с частью гарнизона подтащил к воротам пушки и отсек прорвавшуюся массу нечисти. Остальной периметр держится. Вокруг города, по сообщению дозорных, рыскает несколько стай нетварей, но вражеского войска не видно…

— Это и странно.

Земсков задумался. И в самом деле.

Нетвари были оружием мощным и безотказным до появления в этом мире землян и их бронетехники, но вместе с тем капризным и сложным в использовании. Магия, даже очень мощная, позволяла их удерживать в одном месте и науськивать на врага. Но, будучи «спущенными с цепи», они становились полностью неуправляемыми и дрались, как подсказывали их звериные инстинкты. Даже просто отозвать их было невозможно. Лишь устав и насытившись, они вновь начинали подчиняться колдунам-бестиаристам.

Допустим, вражеские чародеи где-то прячутся, их, в конце концов, требуется не так много. Но тогда получается, что кто-то рискнул отправить столь ценных «специалистов» в рейд без прикрытия. Или… он потер вспотевший лоб… нашелся способ управлять этой дрянью на больших расстояниях? Но какой же силы должны тогда быть маги? Ведь даже лабиринты Шеонакаллу не помогали чародеям Сарнагарасахала, и им самим приходилось выходить на поле боя. Но тогда остается предположить, что нетвари всех видов каким-то образом сами сбились в исполинскую стаю и устроили штурм укрепленного города… Бред какой-то!

Сотник тем временем продолжал докладывать.

На площадь прибывает народ — испуганный и растерянный. Однако чертовы зверюги захватили не такую уж большую часть города, сама площадь и ратуша пока нападению не подвергались. Правда, пара десятков каргихов забежала со стороны Змеиного рынка, но с ними быстро разобрались пикинеры. Во многих местах народ держит оборону в домах и кварталах.

Невесело, ну да могло быть и хуже.

Но вот с кое-чем другим дела обстояли совсем неважно.

— Ты не знаешь самого плохого, — вздохнув, поведал сотник. — Нетвари не просто пришли. Их впустили…

— Ты уверен? — пытливо уставился Земсков в глаза собеседнику.

— Это так, воевода, — пожал тот плечами. — Сам подумай, если нечисть перебралась в одном или двух местах, почему она не перебралась сразу везде. Значит, кто-то спустил ей канаты, по которым мелкие хищники смогли залезть в город. И кто-то открыл им ворота. И опустил мост.

Земсков понимающе кивнул. Хотя выгнать горожан на полноценную расчистку рва, не говоря уже об обводнении (для чего пришлось бы копать канал в полкилометра), пока не получалось, но уж предмостные укрепления и барбаканы содержались в отличном состоянии.

Будь у противника какая-то особо здоровенная нетварь в духе легендарных шупшаншов, теоретически способных вышибить костяной башкой окованные медью брусья ворот… Даже тогда она просто бы не подошла вплотную, застряв во рву. Не говоря уже о том, что охрана точно подняла бы тревогу!

А значит, без предательства не обошлось! Черт, но караульных специально на этот случай непрерывно тасуют — место и время ночной стражи определяются по жребию. Хотя…

Достаточно, чтобы в команду затесались один-два лазутчика. Всыпать яд или снотворное в вино, принесенное с собой, угостить товарищей (не пить на страже местных можно заставить только показательными расстрелами) и делай, что хочешь!

Вглядываясь в светлеющее небо, Земсков вполголоса слал проклятия Аргуэрлайлу, забывшему их тут командованию, магам, нетварям и заодно всем местным богам.

Вторя его ругани, изредка бухали картечницы…

Несколько солдат тыкали копьями труп неизвестной нетвари с наполовину размозженной башкой — поработала булава или боевой цеп.

При приближении коменданта они, подобравшись, расступились.

Создание неведомых магов напоминало шестиногую облысевшую пантеру, в складках грубой, как у моржа или буйвола, кожи. Челюсти с черными острыми клыками и один глаз над переносицей — оранжевый, зло блестящий, как будто живой.

Земсков сплюнул на труп и вместе с ополченцами поднялся на башню ратуши.

С высоты в три десятка метров открывался вид на город и окрестности.

Роман насчитал двенадцать больших пожаров и дюжины две горящих домов.

Единственный двухэтажный дом в городе, принадлежащий почтенному торговцу шерстью Афи Рано, полыхал, как солома, даром, что был каменным. Должно быть, горел не только дом, но и припрятанный там товар. По улицам рассыпано множество факельных огней. Горожане сбиваются в отряды и истребляют рассыпавшихся нетварей или отступают туда, где можно укрыться.

Кое-где мелькают подозрительные тени, доносятся малоприятные звуки — вой, хриплый клекот, низкий рев. Звуки, издаваемые нетварями, были разнообразны и всегда неприятны.

Их много, хотя и не настолько, чтобы нельзя было отбиться.

Спустившись, Земсков уже решил, что делать.

Собственно, ничего другого не оставалось — рации-то нет…

— Ты! — Он ткнул в первого попавшегося полусотника.

— Хунг Парвис, — отрекомендовался тот, прижав кулак к сердцу.

— Выбери человек двадцать хорошо сидящих на коне и пойдешь со мной. Нужно предупредить Октябрьск.

Офицер понимающе кивнул, поворачиваясь. Через полчаса они покинули площадь, ведя коней в поводу…

Десяток пикинеров, столько же стрелков с лупарами, десятник, а в центре — воевода.

Он успел еще послать к Угимайским воротам курьеров с приказом Кузнецову принять командование.

Втайне Земсков подозревал, что многие сейчас, глядя ему в спину, думают, что воевода просто удирает. Он также понимал, что, наверное, в Октябрьске найдутся те, кто скажет это ему в лицо.

Но… К чертям, наплевать! Потому что нужен кто-то, кто сможет рассказать все, как есть, и предупредить об опасности…

Без помех миновали узкую извилистую Сапожную, вышли на перекресток. Справа, дальше по улице Гнилой догорал здоровенный дом, где жили поденщики-красильщики, из-за которых улица и получила свое название, ибо пахло ремесло красильщиков не особо чтобы приятно… В таверне «Белый теленок», пользовавшейся дурной славой и бывшей самым дешевым постоялым двором, судя по звукам, шло пиршество. Да только люди там были отнюдь не в качестве гостей…

Земсков пожалел, что нет огнемета, чтобы спалить все к чертям собачьим.

Они двинулись дальше. В самом начале улицы Ирва Праведника (кто это такой, похоже, не знал никто), возле колодца обнаружилось несколько человеческих трупов, растерзанных буквально в фарш.

Кони зафыркали, уж больно крепко тут пахло кровью от черных луж на мостовой. К крови примешивался дух содержимого кишок — звери не просто убивали, а раздирали в мелкие клочки…

— Впереди справа, на крыше! — заорал комендант, не устававший вертеть головой в поисках врага. — Пли!

Десяток стволов грохнули вразнобой, но скудные запасы патронов для тренировок были потрачены не зря — несколько больших и черных туш, обсевших галерею заброшенного храма Владычицы Воды, с истошным взвизгом рухнули прямо на дорогу. Кони попятились — уж больно твари (вернее, нетвари) воняли да еще и дергались в агонии, разбрасывая устрашающие конечности, постепенно затихая. Двух пришлось добить пиками — они довольно бодро пытались уползти в переулок.

— Перезарядить! — зычно скомандовал полусотник. — Сомкнуть строй! Сдерживать лошадей! Рысью марш!..

— Теперь двигаемся к северной окраине — выйдем через ворота и к Октябрьску. Идем вдоль стен, тут должно быть чисто.

Земсков благословил прежнего городничего за то, что, несмотря на все просьбы, не разрешил застроить полоску с внутренней стороны стен.

— Думаешь, воевода? — поскреб бороду полусотник. — Если гадины засядут между домами и ударят, нас прижмут прямо к стене. Не уйти… И маневра никакого.

— Предлагаешь ломиться через дома с дворами? А коней на плечах понесем?

Они ударили, когда до Октябрьских ворот оставалось всего ничего и люди поневоле расслабились.

Комендант успел разглядеть обезьяноподобного урода с длинными лапами. Но не такого, что пытался залезть к нему в окно… Не такого — раза в два побольше!

Сверкнули два (слава богу, два) желтых глаза. Кто-то разрядил обрез, но промазал, и зверь атаковал коня одного из стрелков.

Бедный конь завизжал, когда поднырнувшая ему под брюхо нетварь начала рвать его плоть когтями и зубами, заорал и всадник, вылетая из седла…

Мерин Земскова поднялся на дыбы, едва не сбросив наездника. Удержаться получилось, что называется, чудом.

— Рассыпаться! — взревел полусотник. — Друг друга не перестреляйте!

Свалившийся на мостовую неудачливый простец успел отползти и не попал под копыта. К счастью, чудовище не отличалось большим умом, а может, просто проголодалось и, не обращая внимания на бойца, принялось пожирать еще бьющегося в агонии скакуна.

Земсков понял, кто попался им на пути. Гулар, нетварь редкая и старательно истребляемая. Правда, раза в полтора крупнее обычного. Считается опасной благодаря тому, что может размножаться без проблем, будучи двуполой, да еще почти не поддается дрессировке — даже магической. Выходит, какая-то сволочь подобрала-таки и к ней ключики…

Над ухом капитана бабахнул выстрел — это Парвис убил еще одного гулара, опрометчиво высунувшегося из-за угла.

— Отличный выстрел, брат! — похвалил Земсков.

И в самом деле. С расстояния метров пятнадцати навскидку, из тяжелого обреза прямо в лоб — аккурат над переносицей, — для этого нужно быть стрелком от бога. Чудище завалилось на спину, рухнув на труп какого-то бедолаги.

— Не зевать! — рявкнул полусотник на подчиненных. — Собрались! Пики вперед! Дудуты перезарядить!

Спешенного солдата посадили на круп самой здоровой коняги…

И тут в районе Зарвадских ворот что-то полыхнуло. Ударил гром, и в воздух взлетело облако искр. Кто-то привел в действие придумку Бровченко…

Марбир очнулся, не очень понимая, на каком он свете.

Боли почти не ощущалось, и рассудок был на удивление ясным.

Выбравшись по обломкам лестницы наверх, он понял, что в городе идут бои, но что город не взят.

Оглядевшись еще некоторое время, понял, что в городе нет врагов из числа людей. Прежде это его удивило бы, но сейчас не время было удивляться.

Он не знал, что случилось с остальными, но тяжелый мясной дух, наполнявший башню, говорил сам за себя.

Стало быть, он — последний ее защитник. А значит, надо защищать вверенное ему укрепление.

Понимая, что необходимо что-то делать, лучник вскочил, оперся левой рукой на уцелевшую ограду помоста и глянул в другую сторону.

Там внизу, перед закрытыми воротами, на дне собралось великое множество крыс… Вернее, чего-то похожего на крыс, но размером с небольшую собаку. Гигантские крысы просто кишели во рву — серые, бурые, черные, облезлые и мохнатые, многохвостые и многолапые. Несколько тысяч нетварей клубились внизу, и как заметил Марбир, у некоторых из них получалось довольно ловко карабкаться по стене. Они лезли, срывались вниз, иногда с высоты человеческого роста, иногда с полпути. Заметил еще нечто — мерзкие создания кое-где начали выстраивать живые пирамиды, и по ним взбирались все выше и выше…

Марбир испугался. Вернее будет сказать — он почти испугался.

Ибо увиденное было не столько страшным, сколько противоестественным.

За спиной в городе верещали нетвари и орали люди — кто в ужасе, кто со злобной яростью. А он смотрел на кишащих внизу врагов.

Он знал из преданий, что крысы сбиваются в стаи очень редко, но все помнят об этом долго. Слышал рассказы стариков про то, как орды серых грызунов вдруг покидают свои укрытия и идут неизвестно куда, подчиняясь то ли злым духам, то ли своему крысиному богу (говорят, есть такой). Они заполняют города и селения; уничтожают посевы, пожирают скот и детей, а то и целые деревни, отравляют реки и озера с колодцами своими трупами, но идут, пока не утонут в море-океане. Разве что огонь может их остановить…

Огонь…

Морщась от боли в спине и темени, Марбир достал огниво, высек искры на трут…

Пыхнув серным дымком, вспыхнул факел — из тех особых, что привезли из Тхан-Такха.

Мелкие уродцы внизу заверещали громче, словно почуяв угрозу. Лучник зло ухмыльнулся. Сейчас, дети Тьмы…

Взяв в зубы длинное тонкое древко факела, он один за другим распустил все три предохранительных узла, с удовлетворением проводив взглядом отвисший стофунтовый валун-противовес хитрой системы блоков и веревок. Зажег второй факел и взял оба в ладонь — все как и объяснял тоан Бровженго. Можно и один, но два надежнее.

Поудобнее перехватил факелы, как привык с детства держать дротик-джерид…

Бросать надо на втором ударе сердца.

Над парапетом возникла злая мордочка, оскалив бледно-розовую пасть, и кочевник рванул последний узел и почти сразу метнул факелы.

Казалось, небеса лопнули над головой и зашаталась тяжелая каменная башня.

Вверх взлетели сонмы горящих крысиных трупиков, но храбрый степняк этого уже не видел…

Быстро ли, медленно, но отряд достиг Октябрьских ворот города. Многометровая круглая, сложенная из гранитных валунов надвратная башня, солидные решетки. Ни души. Только перед башней штук пять трупов нетварей.

Их, как ни странно, впустили сразу. Судя по лицам, защитники башни изрядно перетрусили, что остались единственными живыми в городе.

Как выяснилось из сбивчивого доклада десятника, атаковали нетвари внезапно, и даже несколько штук обезьяноидов ворвались в башню, но их прикончили без потерь.

Так или иначе, в кордегардии особой паники не наблюдалось.

Защитники даже спрятали некоторое количество горожан, успевших вырваться из домов.

Десятник Анлу всех их приставил к делу. Вскрыл оружейную, раздав копья даже женщинам. Лучников всех выгнал на площадку башни.

Приказ коменданта опустить мост и открыть ворота не поставил его в тупик. Что бы он там ни думал, воля командира — закон.

— Удачи тебе, воевода, — напоследок бросил десятник. — Не рискуй зря.

— Постараюсь.

Земсков решил проигнорировать подобное нарушение субординации.

К стыду своему такой привычный для местных жителей агрегат, как «лошадь обыкновенная», капитан толком так и не освоил, хотя уже года четыре как по личному приказу Макеева все бойцы сил самообороны обязаны были обучаться верховой езде (это стоило ему сломанного в падении ребра и не раз стертой в кровь задницы). Но не в пример многим другим лошадь для бывшего танкиста так и не перестала быть экзотикой. Причем экзотикой вонючей, кусачей и непослушной. Так что, когда наконец вокруг потянулись знакомые, уже надоевшие пейзажи Тхан-Такха, Земсков был готов плакать от радости. Вот и знакомый скалистый распадок…

Передовой всадник скрылся за ним… и почти сразу торопливо выехал обратно.

— Что там? — чувствуя холодок у сердца, справился Земсков.

— Посмотри сам, воевода, — с равнодушной усталостью изрек воин.

Вслед за ним Земсков, мотаясь в седле, объехал останец. Да и замер, вцепившись в гриву, чтобы не упасть со скакуна.

Вся долина была затянута черной пеленой. За сплошной непроглядной мглистой фатой застарелого дыма, застоявшегося в холодном утреннем воздухе, на фоне дальних гор торчала обугленная башня — так хорошо ему знакомая…

— Ок-октябрьск… — только и выдохнул капитан.

— Нет больше Тхан-Такха, воевода, — с ледяной обреченностью сказал Парвис. — И помощи ждать неоткуда… Видать, конец всему…

Эпилог

С вершин хребта Хао эта долина ничем не выделялась среди таких же долин.

Хмурые леса выше по склонам и огромные ели со стволом в два обхвата, редкие поляны, ниже — буки и яворы.

Путник, следующий не особо наезженной дорогой, проедет под зелеными сводами лесов, мимо скал и озер, пересечет множество ручьев и минует редкие хутора.

Чужаков, впрочем, тут было немного. Нечастые торговцы, караваны, идущие к серебряным рудникам восточной части Амтавских гор, углежоги и охотники. И паломники, идущие в один из священных центров Аргуэрлайла — таинственный и величественный Канташарас.

В одном из отдаленных залов Дома Оракула монастыря Канташарас бок о бок сидели на скамье двое: Эйгахал Коцу — бывший повелитель магов изрядной части Аргуэрлайла, а ныне скромный отшельник, и майор КГБ СССР Алексей Костюк.

Прошло две недели со времени приезда путников с крошечной свитой в монастырь. Лето подошло к концу, и иногда утром было холоднее, чем обычно, но долины зеленели по-прежнему, а жители окружающих селений готовились собирать урожай.

Тут все было, как и сто и тысячу лет назад.

Двое чужаков сидели в молчании. Сегодня все должно было решиться, так или иначе…

Вздохнув, Костюк обратил взгляд к пейзажу за окном, погрузившись в глубокую задумчивость. Он пристально вглядывался в ставшую привычной за прошедшие дни картину жизни обители.

Сотни служек, отшельников, жрецов вершили свои обыденные дела в этом то ли монастыре, то ли школе, то ли резиденции некоего ордена жрецов-магов. С крыши высокого двенадцатиярусного здания смотрела вниз маленькая фигурка, далекая и казавшаяся ужасно одинокой.

Когда последние лучи солнца потонули в горах, служитель ударил в огромный медный гонг, и из храма понеслись низкие звуки песнопений.

Алексей улыбнулся, про себя подумав, что в Доме Оракула никто из них не был. Крепкие каменные стены защищали его от слишком любознательных. Через стену, наверное, можно было попробовать перелезть, но… Но едва ли кто-то осмелился бы из праздного любопытства испытать на себе силу гнева Неведомых Высочайших, что ему покровительствовали.

Сюда не допускались ни незваные гости, ни паломники, ни даже послы, по крайней мере, сразу. Многие боялись этого места. Оно было запретным, причем то, что запрет не объявлялся вслух, делало его еще более непреложным.

— Отведай угощения, дружище Ал-Ексай, — предложил Эйгахал. — Кухня Канташараса хорошо известна, как и его мудрость…

«А он сдал, сильно сдал!» — подумал разведчик.

На столике перед ними стояли пиалы с дымящимся супом, тушенные в масле моллюски, деревянные тарелки с белой рыбой в пряном соусе, пироги со свежими фруктами и сыр разных сортов — твердый, рассыпчатый, со слезой, красный, желтый, белый.

— Ты здоров ли, дружище? — осведомился Эйгахал. — Плохой аппетит — это неважный признак.

Костюк, помотав головой, взял с тарелки ломтик сыра — пробитое стрелой легкое почти не напоминало о себе, хотя с такими ранами можно отдать концы и на Земле.

Вновь зазвучал гонг, и в этот момент в зале что-то переменилось.

Из неопределенных смутных теней в дальнем конце зала возникла согбенная фигура — старый жрец в балахоне синего оттенка. Высохшей рукой, на которой не хватало двух пальцев, он сделал гостям знак приблизиться.

Оба молча поднялись и двинулись к жрецу.

Тот повернулся и, шаркая ногами, скрылся в темноте.

Костюк последовал за ним, весьма заинтригованный. Провожатый уводил их по полутемным коридорам туда, где не бывал никто из посторонних…

Старый жрец остановился перед дверью. Вернее, перед ничем не примечательной на первый взгляд темной стеной. Дважды надавил слабой рукой на камень. Через несколько мгновений в стене открылось невидимое прежде окошко.

Старец наклонился к отверстию и что-то тихо пробормотал. Затем поднес для ответа ухо. Шли минуты, и до Алексея и Эйгахала доносился только шепот. Жрец выпрямился и кивнул гостям, чтобы те подошли ближе. Алексей повиновался, наблюдая, как камень вернулся в прежнее положение.

Внезапно скалистая стена рядом с каменной кельей изошла глубокой трещиной, которая стала расширяться, точно раскрываясь, и наконец каменная дверь с резким скрипучим звуком отворилась, подчиняясь какому-то невидимому механизму. Пахнуло застоялым духом курений. Когда бывший разведчик переступил порог, стена за его спиной сдвинулась, возвращаясь в прежнее положение. Провожатый не последовал за ними, но из полумрака появился служка, держа в руке небольшую лампаду. И Костюк догадался, что находится во внутренней, сокровенной обители, о которой только шептались. Доступ сюда посторонним был абсолютно запрещен.

Гости последовали за слугой по узкому коридору, ведущему в самые глубокие и отдаленные части монастырского комплекса. Стены переходов делались все более грубыми и шероховатыми, и Костюк догадался, что они представляют собой туннели, вырубленные прямо в скале. Туннели оштукатурили и расписали фресками невесть сколько лет назад, но разглядывать их отчего-то не тянуло — уж больно пугающими и недобрыми были контуры изображений…

Коридор повернул, потом еще раз, минуя каменные ниши с живописными изображениями богов или священными текстами, подсвеченные свечами и окуриваемые лампадами. Магу и разведчику никто не встретился по пути — они видели только череду ниш без окон да безлюдные туннели, сырые и гулкие в своей пустоте.

Наконец, когда путешествие начало казаться бесконечным, Эйгахал и Алексей подошли к двери, казавшейся кованной из железа, но отворившейся легко и почти без скрипа…

Комната за ней оказалась небольшой и освещенной лишь полудюжиной свечей в серебряном канделябре. Там были люди.

Служка, который привел гостей, поклонился, молитвенно сложив руки, и удалился.

Железная дверь лязгнула за ним — это повернулся запорный механизм.

Один из шести человек, устроившихся на подушках прямо на полу, жестом указал на лавку у стены.

— Приветствую тебя, благородный Коцу! Добро пожаловать и тебе, человек иного мира, — произнес тот из них, кто был за старшего, — нестарый, но уже седой человек в простой штопаной хламиде.

Костюк с Эйгахалом, поклонившись, сели.

— Итак, вы пришли просить помощи у обители.

— Именно, — подтвердил Эйгахал.

Говоривший кивнул, а затем коснулся бронзового маленького гонга, и в комнату беззвучно вошел слуга, внеся низенький столик и разместив на нем дымящийся сосуд. Это была чаша, снаружи богато украшенная серебром и фарфоровая внутри. На дне ее едва тлели угольки. Прежде чем поставить чашу перед собравшимися, слуга взмахнул ею в воздухе, и угли вспыхнули ярким пламенем. Потом он поместил справа от чаши резную шкатулку и удалился так же беззвучно, как и прибыл.

Костюку вдруг стало не по себе, но он не подал виду.

— Крайне необычная встреча… — проговорил жрец. — И в принципе невозможная. Но она случилась, а значит, в ней есть смысл, пусть даже мы его не понимаем… Я Курм-Сан, так меня когда-то звали в миру. Этого пока достаточно. Здесь не имеют значения титулы и родовые имена… — Говорящий чуть подался вперед, пристально вглядываясь в лица собеседников. — Я знаю, что ваше желание помочь миру — искреннее. — Жрец опять откинулся назад. — Это хорошо.

Наступило долгое молчание. Потом вступил в разговор другой из хозяев:

— Продолжай, Курм.

— Ты же знаешь, Ноше, мы не можем говорить о деле напрямую. И хотя ситуация сложилась чрезвычайная, мне трудно говорить об этом. До сих пор пребываю в сомнениях.

— О чем тут можно раздумывать? — вдруг заявил третий. — Этот мир подошел к самому краю бездны. Даже тут можно почуять запах мертвечины от того кладбища, каким совсем скоро станет Аргуэрлайл. Неназываемый уже здесь, совсем рядом, и слуги его являются все чаще и чаще, остановить их невозможно… Ты ведь слышал, что уже есть целые обширные области в северных лесах, откуда бегут люди, и десятки деревень и городков ныне принадлежат нежити и нечисти?

— Что я могу сказать тебе, Ромву? — ответил Курм-Сан. — Мир начал портиться задолго до нашего рождения. Не меньше двухсот лет минуло с тех пор, когда темные твари впервые явили себя, но кому интересны дела края мира? Ты сам читал летопись, оставленную Хранителем Грону, что ходил на Ледовый материк…

— Но что с того? — возразил Ноше, как будто двух чужаков тут не было. — Здесь, в обители, мы отрезаны от всего мира.

— Да, и эти двое — первые за восемьдесят лет сюда допущенные извне.

— Даже когда земляки уважаемого чужинца прожгли проход в наш мир Первичным Огнем, ты так не волновался, — возразил Ноше.

— Это правда. Но что из того? Мы Хранители Последних Тайн…

Увидев на лице Костюка недоумение, Курм-Сан пояснил:

— Когда-то древниемудрецы, закладывая первые камни Канташараса, а было это после завершения тех великих битв, что разрушили прежний мир, решили, что знание не должно погибнуть и быть забытым. Они постарались спрятать знания, оставшиеся от старой цивилизации. Те знания, что могли погубить мир, но при этом могли и спасти его… Что-то они уничтожали полностью, а что-то записывали в книги. Потом они взяли учеников, и те выучили пятьдесят получившихся книг наизусть — до знака и буквы. Затем книги были сожжены.

Шестеро Хранителей из девяти собираются здесь раз в год, чтобы исполнить обряды чтения книг и сравнить то, что помнят, дабы не упустить ничего важного.

Жрец мягко улыбнулся.

— Не единожды, и даже не десяток раз это знание пробовали взять у нас силой, но почему-то ни одно войско не смогло проникнуть в Канташарас. Надо ли говорить почему?

— Но сейчас что-то изменилось? — отрешенно осведомился Костюк, уже зная ответ.

— Да, — кивнул Курм-Сан. — Теперь мы узнали, не спрашивай как, что Ундораргир может прийти и разрушить обитель. И мы решили вмешаться и помочь. Послезавтра ты, твой наставник и я отправимся в некое место и возьмем там нечто, чем можно попытаться остановить ангали… Но сначала выслушай кое-что…

После разговора Алексей вышел на террасу.

Был погожий вечер. Удивительно теплый и приятный для этого времени года. Тяжелый пряный аромат курений, растекаясь в воздухе, навевал неподходящие воспоминания о церквушках-каплицах в родном Закарпатье, о строгих европейских католических храмах и о Земле… О мире, который он, скорее всего, больше не увидит, но который, возможно, доведется спасти…

В небе сквозь прозрачную дымку во всей своей красе сияли звезды. В храмах и монастырях один за другим гасли огни. Послышался жалобный вой собаки, принесенный откуда-то издалека едва уловимым ночным ветерком. Из деревни у ворот донесся ленивый ответный лай. Где-то слабо и монотонно гундел жрец — благочестивый туземец, наверное, пытался вымолить благосклонность какого-то местного бога, а может, просто просил прощения за то, что предавался блуду со стряпухой или кухаркой вместо молитвенного бдения.

Вдали, за высокой стеной хребта Хао, садилось солнце. И закат окрашивал вершины гор кроваво-красным, словно бы на него уже упали отблески исполинского пожара, который охватывал Аргуэрлайл…

ПРИЛОЖЕНИЕ

Некоторые основные понятия и реалии мира Аргуэрлайл

Аргуэрлайл — название мира, где происходит действие, на большинстве языков. Предположительно дошло из глубокой древности, из эпохи, предшествующей Великим битвам, когда на большей части планеты существовала высокоразвитая магическая цивилизация.

Арсаардар — офицер, под командованием которого находится больше тысячи воинов, примерно соответствует генералу. Шире — почтительное обращение к военному.

Вольный чародей — маг, не входящий ни в один ковен, не состоящий на службе у какого-либо правителя и предлагающий свои услуги всякому, кто может их оплатить. По большей части самоучки или ученики других вольных магов. Традиционно считаются ниже «регулярных» магов и по подготовке, и по морально-деловым качествам, что не всегда соответствует действительности.

Высочайшие — боги мира Аргуэрлайл. Считается, что они давным-давно оставили в покое планету и практически не вмешиваются в жизнь людей. Есть мнение, что они вообще покинули данную сферу бытия или даже умерли, а может быть, истребили друг друга в межбожественных войнах. Тем не менее считается неоспоримым, что они обитали и действовали на планете. Ряд источников Силы и самых могущественных талисманов считаются сотворенными именно Высочайшими.

Ковен — основная форма организации магов на Аргуэрлайле. Объединение магов на какой-либо территории, имеющее свое название и герб. Ковен объединяет магов различных специальностей, хотя в разных ковенах могут существовать уклоны в ту или иную сферу. Даже в странах, контролируемых ковенами, маги не вмешиваются в жизнь простых людей, ограничиваясь назначением управителей-официалов и контролем за исполнением ими своих обязанностей.

Кормчий — маг, возглавляющий ковен, вернее, один из таковых. По сложившемуся за многие века порядку, во главе ковена стоят от пяти до двух десятков равноправных кормчих, в подчинении которых находится до сотни повелевающих. В давние времена, когда ковены были не в пример больше, существовала наивысшая ступень власти — удерживающие, которые сами не принимали решений, но могли отменить любое, по их мнению, вредное и опасное решение кормчих.

Неведомые, они же Могущественные, — обозначение высших демонических сил, управляющих судьбами мира. Воздействие на них — часть магии судьбы.

Незримые — стихийные демоны более низкой ступени, нежели Неведомые.

Нетвари (в противоположность обычным тварям, существам, сотворенным, по мнению аборигенов Аргуэрлайла, богами) — животные, выведенные с помощью магического воздействия, в большинстве случаев — военного назначения, реже — хозяйственного (например, арританские головоноги, используемые для ловли рыбы). Способ получения — чародейское воздействие на наследственный материал.

Обычно исходным материалом являются пресмыкающиеся, земноводные, рыбы, иногда птицы (связано с простотой воздействия на икру и яйца). Как правило, бесплодны, в лучшем случае вырождаются в первом-втором поколении.

Устойчивые формы удаются крайне редко и обычно являются головной болью для магов и кошмаром для обычных людей.

Особо следует отметить, что все попытки создать мыслящую нетварь (даже с применением человеческого «сырья») кончались провалом — в лучшем случае у получившихся особей наличествовали лишь жалкие зачатки разума.

Орта — воинская часть в армиях приграничных с Эуденоскарриандом земель, состоящая из нескольких сотен тяжелой пехоты и двух-трех сотен конницы, обученных действовать совместно.

Набираются местными феодалами из числа своих дружинников и прочих жителей владений, но при этом содержатся и вооружаются на средства из казны (по традиции знать доплачивает на их нужды из своего кармана).

В последнее время их нередко нанимают на службу эуденоскарриандские власти, особо оговаривая это право в договорах с соседями и вассалами.

Путь — одно из ключевых понятий философии и мировоззрения Аргуэрлайл. Включает в себя жизненное предназначение — человека, группы людей, страны и народа; долженствующие действия, направление деятельности продиктованные им свыше, и т. п. «Путь — это то, что проложили для тебя Высочайшие» (Серхат Герионский, один из крупнейших мыслителей империи Эуденоскаррианд).

Ступень — к описываемому времени в той части Аргуэрлайла, где происходит действие, принята следующая система магических рангов. Имеется некий начальный уровень колдовского мастерства — для каждого направления свой. Он почитается за первую ступень, и именно он является базой для определения статуса и умения мага. К примеру, мастер второй ступени, тот, кто может совершить то, что могут два мага первой ступени; третьей — соответственно три и т. д. Теоретически эта лестница не имеет предела, но на практике маг десятой ступени встречается один на тысячу начинающих магов, а наивысший известный результат — маг шестьдесят пятой ступени был достигнут за шестьсот лет до описанных событий. По некоей злой иронии (некромантия подобной мощи не имеет практического применения) то был некромант, Чуйар Гране Тэрьгэ из исчезнувшего спустя три века в Кармийской войне ковена Белой Птицы.

Черное Солнце — главное из иносказательных имен божества Шеонакаллу.

Шеонакаллу — божество, которому поклонялись в теократической империи Сарнагарасахал, разгромленной в ходе операции «Порог». Поклонение ему включало в себя обильные человеческие жертвоприношения, кровавые обряды и требовало полной покорности жречеству, как носителю высшей благодати. Основу могущества жрецов-колдунов Черного Солнца составляла предметная магия, а источником ее — древние сооружения, создание которых приписывается самому божеству и его земным аватарам. У соседей обычно именовался Безымянным, реже — Неназываемым.

Экселенс (приблизительно переводится как «наидостопочтеннейший») — обращение к правителям достаточно больших стран, монархам, знати высокого ранга (примерно уровня земного герцога).

Оружие, упомянутое в книге

АКМ-74 — почти полный аналог нашего АК-74, разве что калибра не 5,45 мм, а 5,56. Своего рода сигнал внимательному читателю, что описываемый мир — не совсем наш.

Б11 — безоткатное 106-миллиметровое орудие, снятое с вооружения в конце 1950 гг. Теоретически к описываемому времени могло уцелеть в арсеналах, хотя подтверждений этому автор не нашел.

ВСС — винтовка снайперская специальная, «винторез»; масса пуль около 16 г.

Граххар (слово из одного из древних мертвых языков Аргуэрлайла, означающее огнедышащее чудовище) — местное название пушек. В основном используется в отношении артиллерии местного производства, которое наладил гениальный изобретатель-самоучка князь Веерен Тогу, используя информацию, полученную от пленного землянина.

Дудут (название дано по аналогии со звуком выстрела) — крупнокалиберный дульнозарядный фитильный штуцер с цельнолитым бронзовым стволом, похожий на крепостные штуцеры нашего девятнадцатого века. Создан князем Веереном Тогу.

ДШК — пулемет Дегтярева — Шпагина, крупнокалиберный. Калибр 12,7 мм. На описываемое время почти снят с вооружения.

КПВТ — крупнокалиберный пулемет Владимирова танковый, калибра 14,5 мм. Предназначен для борьбы с легкобронированными целями, огневыми средствами и живой силой противника, находящимися за легкими укрытиями на дальностях до 2000 м при высотах до 1500 м. Масса 52,2 кг, скорострельность до 600 выстрелов в минуту.

Лупара — короткоствольное ружье или обрез, обычно 12 или 16 калибра. Длина стволов обыкновенно 30–40 см. Оружие ближнего боя — дальность стрельбы, как правило, не превышает 25–30 метров.

Пулемет Громова — калибра 9 мм. Оружие в нашем мире неизвестное (своего рода еще один знак читателям, что это мир не наш). Не очень распространен, в основном предназначается для вооружения бронетехники.

Огненный метатель — оружие, внешне отдаленно напоминающее земное огнестрельное. Стреляет каплями расплавленного металла, выбрасываемого с большой скоростью из выточенного из кварца ствола. В работе использует магические силы. Изготовление его — процесс крайне трудоемкий, сложный и дорогой: требуется кроме усилий не менее пяти — семи магов не ниже четвертой ступени, еще и работа искусных ремесленников. Поэтому весьма мало распространено, несмотря на свою довольно высокую эффективность (при удачном выстреле в упор даже может прожечь броню БТР).

«Скорпион» — чехословацкий пистолет-пулемет образца 1961 года калибра 9 мм под патрон ПМ, аналог «Узи». Вес в снаряженном состоянии 1,28 кг без магазина. Длина: 270/517 мм. Емкость магазина: 10 или 20 патронов. Оружие ближнего боя, предназначенное для самообороны офицеров и для спецопераций.

ПРИКАЗАНО ВЫЖИТЬ (О трилогии Игоря Недозора «Плацдарм»)

Чем дальше мы удаляемся во времени от советской эпохи, тем более разнообразными становятся оценки этого периода нашей истории. Еще каких-то двадцать лет назад он изображался исключительно в негативном плане: столько-то людей уничтожено, то-то распродано, то-то утеряно. Раздавались, конечно, и голоса в защиту, но хор критиков был громогласнее. Время отчасти примирило оппонентов, но в большей степени остудило горячие головы, заставив спокойнее и без предубеждения смотреть на этап «построения социализма в отдельно взятой стране», отмечая как горькие поражения, так и несомненные победы и достижения, имевшие тогда место. «Тут ни убавить, ни прибавить, — так это было на земле», как говорил замечательный поэт той поры А. Т. Твардовский.

Фантастика тоже не оказалась в стороне от разработки такой плодотворной темы. Преимущественно это относится к историко-фантастическим произведениям, написанным в жанрах альтернативной истории (АИ) и криптоистории (то есть тайной истории). Здесь, кроме стараний истолковать те или иные обстоятельства прошлого, угадать, кто или что скрывается за неожиданными перипетиями большой и малой политики Страны Советов, предпринимаются попытки переписать историю, «переиграв» уже свершившиеся события, пустив реку Хронос по другому руслу. Но есть сочинения и пограничного характера, которые написаны на рубеже исторического и иных жанров литературы крылатой мечты. К таковым относится и трилогия Игоря Недозора «Плацдарм» из одноименного цикла, в который на данное время вошли три романа: «Плацдарм», «Гарнизон» и «Контрудар».

Жанровую принадлежность цикла определяют по-разному. Это и «технофэнтези», и «технологии против магии»/«свинец и магия», и «научная фантастика с элементами фэнтези и альтернативной истории», и просто «фантастический боевик». Все потому, что внутрижанровая типология фантастики разработана еще недостаточно, поскольку литература крылатой мечты очень динамична и продолжает развиваться, не стоя на месте. Думается, что правы те, кто говорит о жанровой эклектике «Плацдарма», по форме являющегося романом-эпопеей в нескольких томах, в котором соединены элементы НФ, фэнтези и АИ.

Все начинается с секретных экспериментов советских ученых, якобы проводившихся в конце 70-х — начале 80-х годов XX века. Целью этих исследований является временной скачок из настоящего в прошлое, чтобы там создать плацдарм для более успешного построения социализма и коммунизма, дав будущей Стране Советов несколько десятилетий форы. Здесь явная криптоистория, хотя ничего невероятного в подобном предположении нет. Известно, что в СССР действительно велись опыты по созданию «машины времени», благо научный и технический потенциал государства позволял заниматься и не такими проектами (чего стоит один грандиозный план переброски сибирских рек). В «Плацдарме» описываются приблизительно 1983–1984 годы. Упоминается о войне в Афганистане, откуда в спешном порядке было переброшено несколько воинских частей и техника сначала в Таджикистан, а оттуда на неожиданно открытую планету Аргуэрлайл. Вскользь затрагивается инцидент со сбитым южнокорейским «боингом». События «Гарнизона» относятся к началу перестройки, 1985–1987 годам. Это понятно в связи с обсуждением на Старом Арбате письма Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами», упоминанием о начале борьбы с пьянством и планах вырубки крымских виноградников. Более сложна пространственно-временная организация «Контрудара». Действие вроде происходит в 1986 году, о чем можно судить по операции по предотвращению взрыва на Чернобыльской АЭС. И в то же время есть экскурсы в прошлое и скачки в будущее (упоминание о Чеченской кампании). Здесь уже типичная альтернативная история (поскольку Ельцин был устранен от участия в дальнейших событиях и т. п.).

Автору удалось убедительно передать местный колорит эпохи, связанный прежде всего с бытом военных. Вероятно, многое из описанного основано на личном опыте писателя. Например, уморительная сценка политзанятий с представителями коренного населения, несомненно, является беззлобным шаржем на аналогичные мероприятия, регулярно проводившиеся в Советской армии. Кроме того, в специальных исторических отступлениях мы знакомимся с тем, что происходило в это время на Земле, чем жили простые советские люди и их руководители.

Эти последние также появляются на страницах трилогии. Хоть и не названные напрямую по фамилиям, они тем не менее легко узнаваемы, поскольку сообщаются их имена и отчества, даются портретные и психологические характеристики. Так, среди персонажей цикла встречаются Ю. В. Андропов, Д. Ф. Устинов, М. С. Горбачев, В. М. Чебриков, Е. К. Лигачев и другие. Автор пытается быть объективным, описывая этих реальных деятелей истории, опираясь на документы, факты, биографические данные, воспоминания и свидетельства современников. Он обходится и без очернительства, и без чрезмерных восхвалений. С легкой иронией говорит об архитекторе перестройки, с сочувствием об умирающем генсеке и престарелом министре обороны. Они показаны «домашним образом», как обыкновенные люди, подверженные слабостям, недугам и страстям. Каждый из советской верхушки обладает индивидуальными чертами, и в то же время их объединяет одно — равнодушие к судьбам простых «винтиков» истории. Если это необходимо для какой-то «высшей» идеи, они готовы без малейших колебаний пожертвовать жизнями многих тысяч людей.

Но в том-то и дело, что «винтики» не хотят быть простым пушечным мясом. Они уже достаточно натерпелись за семь десятилетий советской власти. Прошло время бояться, приходят новые времена, что чувствуется в романах цикла. Начнем с того, что в условиях иномирья оказались не какие-нибудь желторотые необстрелянные воробьишки-новобранцы, а бойцы, которым уже довелось понюхать пороху в Афганистане. Это солдаты с уже совсем другим мировидением и мировосприятием. Их не так легко запугать, сделать бессловесным стадом. Они учились выживать в трудных обстоятельствах. Потому и вполне обычным становятся не совсем уставные взаимоотношения между рядовыми воинами и младшими и старшими командирами. Ведь это боевое братство, скрепленное свинцом и кровью. Тут не до условностей и формальностей, когда над головой висит постоянная угроза.

В «Плацдарме» показаны полномасштабные военные действия, содержанием и размахом напоминающие как уже далекую, но не отболевшую и не забывшуюся Афганскую кампанию, так и более близкие к нам локальные войны. Неслучайно для изображения этих событий автор избирает рваную, мозаичную композицию, показывая не одного-двух героев, а несколько десятков персонажей, в которых трудно угадать основных действующих лиц. Действие переносится то в одно, то в другое место, расширяя панораму до почти планетарного масштаба. Подобный прием, например, использовался А. И. Солженицыным в эпопее «Красное колесо». Влияние ее чувствуется, когда читаешь «Плацдарм».

Столкновение технологической цивилизации и культуры, основанной на существовании сверхъестественного, прежде всего магии, описано с большой долей достоверности. Понятно, что советскому человеку, воспитанному в духе атеизма, преклонения перед достижениями науки и техники, сложно поначалу понять и принять новые правила игры (или войны). Но постепенно он привыкает и к этому, пытаясь не переделать новооткрытый мир под себя, по своему вкусу, а приспособиться к необычным условиям существования, выжить в них. Особенно актуально это становится после того, как из-за угрозы схлопывания портала большая часть советских войск была эвакуирована на Землю, а на Аргуэрлайле остались брошенными те, кто оказался уж слишком «задет» непривычной атмосферой внеземелья.

Вторая и третья книга посвящены именно им, советским солдатам, «винтикам», преданным и брошенным руководством на чужой планете. Поначалу они в растерянности, почти в прострации. Многие кончают жизнь самоубийством. Однако инстинкт выживания оказывается сильнее. Им приказано выжить. Выжить во имя будущего своих новообразованных семей, готовящихся появиться на свет детей, во имя светлой мечты когда-нибудь вновь оказаться на Родине. И они начинают борьбу за выживание. Именно борьбу, потому как чему-чему, а уж бороться советских людей учили с детства, начиная с октябрятско-пионерского возраста.

Поначалу жители Октябрьска (название весьма символично) пытаются устроить все «как дома». Созывают съезд солдатских, крестьянских и рабочих депутатов, подумывая о создании таких привычных органов, как Верховный Совет, Кабинет Министров и, разумеется, Центральный Комитет партии. Но потом здравый смысл побеждает. Зачем на новом месте повторять старые ошибки? И вообще, кому нужна вся эта идеологическая чепуха? Поэтому проблема государственного строительства решается очень быстро и радикально. Элементы советской системы органично дополняются местными компонентами, довольно мирно притираясь и уживаясь. Более насущными становятся вопросы хозяйствования. Нужно налаживать промышленность, в первую очередь заботясь о поддержании в должном состоянии вооружения, заниматься проблемами сельского хозяйства, здравоохранения, культуры (как же без нее самому читающему народу в мире?). Проблемы противостояния землян и коренного населения сначала затухают. Хотя руководство Октябрьска вполне в советском духе готово оказать «интернациональную помощь» соседям, едва не лишившись при этом вооруженных сил.

Уже во второй половине «Гарнизона» начинает звучать грозная нота. С одной стороны, в степи появляется претендент на мировое господство, очередной кандидат в Потрясатели Вселенной, которыми столь богата земная история. С другой — возникает угроза пробуждения неких темных сверхъестественных сил, природа которых не поддается рациональному объяснению. Снова сталкиваются технология и магия. И вновь возникает вопрос: можно ли поставить магию на службу технологической цивилизации? Что нас ждет в таком случае?

Ответы частично даются в «Контрударе». Наряду с исполненным драматизма повествованием о противоборстве жителей Октябрьска с ханом Ундораргиром рассказывается о том, что происходит на Земле, куда вместе с советскими войсками были эвакуированы и сильнейшие аргуэрлайлские маги. Описывается история особого подразделения КГБ «Прометей», использующего в своей деятельности спецтехнику и магию. Благодаря усилиям магов и предсказателей удается предотвратить ряд военных конфликтов и катастроф, в частности аварию на Чернобыльской АЭС. История Земли становится альтернативной. Смогут ли выжившие на чужой планете советские люди вернуться в эту новую, тоже уже чужую для себя реальность или «шестнадцатая республика» СССР не устоит под натиском кочевых орд? Удастся ли предотвратить беду, угрожающую двум таким разным и одновременно столь похожим друг на друга мирам? Ответы на эти вопросы надеемся получить в следующих книгах цикла.

Юрий Гарай

Алексей Игнатушин Псы, стерегущие мир

Часть первая

Глава первая

В распахнутом пологе шатра виднелся кусочек ночи, разбавленной червью костров. Внутрь врывались ликующие крики хмельных воинов, гром музыки, раскаты сиплого смеха, лошадиное ржание. Согбенная фигурка в парчовом халате просочилась в шатер, сморщенные руки заботливо закрыли вход.

– Почему так долго, Шергай?

Повелительный голос резал теплый воздух, отчего язычки пламени светильников испуганно трепетали. Человек у входа согнулся в три погибели, и жидкие нити бороды коснулись пола. Обширная лысина с венчиком седых волос заиграла бликами.

– Смиреннейше молю простить ничтожного, Повелитель, – сказал Шергай, рассматривая войлочные подушки. – Сомчей по дороге опростал пару чаш, славя мужество и храбрость Повелителя. Немудрено, что не сразу меня нашел. И твой смиреннейший раб немедля поспешил…

Рассерженный рык прервал слова, словно нож шелковую нить:

– Довольно! Подойди ближе. Брось старые кости на мякоть подушек, пусть голос дряблого тела не мешает внять нашей речи.

Шергай осмелился поднять глаза. Краткий миг лицезрения Повелителя отозвался дрожью.

Повелитель Алтын сидел, скрестив ноги, на шкуре огромного зверя, добытого в дремучих лесах холодной страны, где зимой птицы падают с замерзших небес кусками льда. Ворох мягких подушек окружал могучее тело, как вязанки хвороста – крепостную башню. Обнаженный торс в неровном свете казался вырезанным из дерева, на животе виднелся косой шрам, будто надрез на коре. Бисеринки пота на бритой голове блестели так же ярко, как усыпанная самоцветами цепь, расположенная вокруг бычьей шеи. На острие меча под рукой горело маленькое солнышко.

На груди покоился кожаный чехольчик. Поговаривали, что там Повелитель хранит могущественный артефакт, способный вызвать демонов из Преисподней, обрушить горы, как песочный холмик. Сколько Шергай ни старался, но уловить волшебную силу скрытого предмета не мог. Вероятно, ничего ценного, но почему Повелитель так дорожит вещицей?

Шергай бросил взгляд на суровое лицо Повелителя, неподвижное, будто обтесанный веками и водой валун. Глаза на миг встретились, и старый маг поспешно уронил голову на грудь. Отчаянно заморгал, руки дернулись к глазницам, что превратились в кипящие котлы.

Повелитель раздвинул тонкие губы: будто лопнула скала, явив нутро, полное гроздьев хрусталя.

– Садись, – сказал Алтын мягко.

Шергай просеменил к Повелителю, кряхтя устроился на войлочных подушках, аккуратными движениями расправил складки халата. В ноздри бил запах жаренного на костре мяса, в мощную волну вплетался нежный аромат вина, еле уловимые запахи фруктов.

Алтын обвел рукой золотые подносы с яствами:

– Угощайся, Шергай.

Старый маг сглотнул комок, во рту появилась противная сухость, будто образовался солончак. Кувшины вина притягивали взгляд, пальцы тянулись к сочным ягодам, прозрачным настолько, что в глубине были видны мелкие семена. Рука отдернулась.

– Не смею есть в присутствии Повелителя.

Алтын растянул губы, зубы блеснули хищно. Шергаю показалось, что тень Повелителя на стенке шатра зыбко колыхнулась, как водная гладь от удара камнем. Маг опустил голову, сердце ощутимо ударило в ребра. Возможно, игра зрения…

Алтын облапил высокий кувшин, наклонил над золотым кубком, из горловины пала янтарная струя с приятным запахом.

– Пей, Шергай. Нет ничего зазорного, что младший оказывает почет умудренному годами.

– Величие Повелителя не имеет границ, – ответил Шергай с поклоном, высохшие руки приняли кубок, золотой край застыл у губ. – Я славлю последний поход Повелителя! Видит Небо, на земле подобного воина нет. Слава о достойном деянии не померкнет тысячелетия, певцы неустанно будут прославлять ум, мужество и воинское искусство Повелителя.

Алтын выслушал хвалу, коротко кивнул, потянулся к блюду жареного мяса. Шергай пригубил драгоценного вина: жидкость приятно обожгла горло, улеглась в животе. Благостное тепло охватило старое тело, будто в нутре вспыхнул очаг, Шергаю захотелось вскочить на ноги и присоединиться к воинам, пирующим в поле.

– Благодарю, Повелитель, – сказал маг. Кубок глухо звякнул о золотое блюдо. – Поистине жаль, что не мне выпала честь сопровождать Повелителя в жарких песках.

Алтын вяло кивнул, крепкие зубы впились в баранью ногу, вырванный клок исчез в пищеводе. Повелитель неприхотливо запил из кувшина, лоснящиеся жиром губы утер ладонью.

– Напрасно сожалеешь. Ихтьяр в схватке с песчаными колдунами погиб.

– Как будет угодно Повелителю, – поклонился Шергай, пряча улыбку.

Уж он-то знал, что Ихтьяр был недоумком, магическое искусство которого едва превосходило силу степных шаманов. Немудрено, что прах выскочки, по недосмотру Табитс занявшего место Шергая в великом походе, ветры смешали с песком.

Маг не видел ухмылки Алтына, без труда понявшего мысли Шергая. Алтын готовил мага на закланье, чтобы добраться до цели похода, и взял Ихтьяра потому…

– Не переживай, Шергай, скоро понадобится твоя помощь.

Маг оторвал взор от заляпанных подушек, в глазах мелькнуло понимание.

– Повелитель готовит новый поход? Воистину, ты – величайший воин! Осмелюсь спросить: куда на этот раз отправятся войска? Где нашим доблестным воинам, свирепым, как горные коты, и красивым, как полная луна, придется утвердить волю Повелителя?

Алтын куснул баранью ногу, небрежно отшвырнул на пол. Золотая посуда жалобно зазвенела, ваза с фруктами опрокинулась, диковинные плоды покатились по мягкой шкуре. Рука Повелителя нырнула в ворох подушек, жирные пальцы смяли засаленный рулон пергамента.

– Прибери здесь.

Шергай внутренне поморщился, взяла досада: приходилось расходовать силу на ярмарочные фокусы. Он может уничтожить войско, вызвать и подчинить могущественных духов земли, огня и ветра, а должен убрать остатки еды.

Золотые подносы с объедками растаяли в воздухе. Алтын разложил карту, ткнул в северные рубежи:

– Вот!

Шергай с трудом сдержал удивление: голос Повелителя дрогнул от ярости, а палец проткнул пергамент. Никогда Алтын не был вполовину, как сейчас, зол. Маг пригляделся к надписям карты, брови взмыли.

– Но там живут лесные дикари, Повелитель! Какой прок мучить северян? С них не получишь и сотой доли того, что Повелитель добыл в последнем походе. – Маг обвел рукой шатер, заваленный шелками, золотой посудой, статуями, прекрасными ювелирными изделиями. – Разве что подцепим вшей.

Шергай наткнулся на взгляд Повелителя, горло сжал спазм, заготовленные слова вырвались с жалким писком. Брови Алтына сшиблись, в провалах глазниц клубилась тьма. Тень за спиной сгустилась, налилась мраком, от стен шатра пахнуло холодом беззвездной ночи.

Шергай со страхом подумал: что нашел Повелитель в последнем походе? Зачем отправился с Всадниками Степи в прокаленные пустоши? В тех краях немалое богатство, но ближе мягкий Румин, где добычи вдвое больше, всяко не придется гнать конные орды по безводным пустыням.

Маг покосился на руки, из горла вырвался крик ужаса. Дряблая кожа цвета старой коры налилась мертвенной синевой, от локтей к суматошно бьющемуся сердцу поднимался холод. В памяти всплыло защитное заклятие, но слова умирали в горле. Угнетала беззащитность, словно маг стоял под горой, готовой рухнуть.

Сознание заволокла смурая пелена, в ушах нарастал тонкий гул, словно приближалась стая комаров, алчущая крови. Горло сдавила невидимая петля, грудь полыхнула мучительным огнем. Шергай нелепо дернулся, пальцы судорожно сжали войлочные подушки, с угла рта на парчовый халат стекла нитка слюны.

Алтын мерил строгим взглядом старика еще несколько мгновений, затем его лицо разгладилось.

Шергай обессиленно откинулся на подушки. Из горла вырвался сиплый вздох, ноздри растопырились, как крылья степного орла, раздался свист. Вдыхал жадно, давился.

Гул в ушах постепенно стих, робко вернулись приглушенные звуки веселья. Тьма в глазах рассеялась, пламя светильников в виде львиных морд снова стало ровным, веселым.

Шергай отдышался, посмотрел на Повелителя со страхом. Во вспышке прозрения понял, зачем Алтын отправился в пески и, главное, получил, что хотел.

С неожиданной для дряблого тела прытью маг распластался ниц.

– О Великий Повелитель! – заговорил хрипло. – Ты в самом деле Величайший! Даже Зу-л-Карнайл не добился того, что ты! Ты нашел Источник!

Алтын сдержанно улыбнулся.

– Встань, Шергай, – сказал мягко. – Какой бы мощью я ни обладал, но пренебрегать уважением к старшим нельзя.

Шергая сотрясла крупная дрожь, маг закрутил головой, нити бороды мели пол.

– Н-нет, Величайший! Не позволено ничтожному отрываться от земли рядом с…

Алтын повторил тверже:

– Встань, Шергай.

Маг преодолел животный страх, кое-как поднялся, дрожа, как липа в медвежьих лапах. Алтын с неподвижным лицом наблюдал, как Шергай неуклюже сел, косясь на дырявую карту.

– Итак, Шергай, мы идем в новый поход. Не стоит недооценивать свирепость духа лесных жителей. Когда-то я плечом к плечу с ними сражался на Пепельном валу, немногие воины в войске им равны.

Маг унял дрожь, сощурился: очертания стран расплывчаты, будто выпил бочку вина. Дрожащие кисти спрятались в широких рукавах халата, маг быстро пробормотал заклинание и с блаженством ощутил приток сил.

– Так стоит ли идти на них? – возразил он робко. – Что с них взять?

– Счастье, что живут в лесах, света белого не видят, – ответил Повелитель спокойно. – Но когда-нибудь многочисленные племена сольются в один народ, что огнем и мечом разрушит ныне сильные государства. Они будут угрожать Степи, Шергай. Лучше задавить в зародыше сильного соперника.

– Да, Повелитель, как изволишь, – окрепшим голосом сказал Шергай. – Дикарей вырежем под корень, захватим мало-мальски ценные вещи. Еще один славный поход Повелителя воспоют певцы, матери будут выносить для благословления детей, нарекать твоим именем, мальчишки будут грезить о воинских подвигах, равных твоим. Женщины сбегутся с краев света, дабы усладить Повелителя…

Лицо Алтына потемнело, как грозовое небо, в глазах блеснула боль, словно сполох в свинцовых тучах. Шергай озадаченно замолчал.

– Повелитель? – начал он осторожно.

Алтын выставил руку, маг невольно позавидовал мускулистой длани, голос Повелителя прозвучал неожиданно устало:

– Ступай, Шергай. Ты знаешь, что требуется, занимайся делом. Мы будем праздновать окончание похода неделю, потом выступим на север… – Алтын со страшным лицом закончил яростно: – И сотрем в пыль жалкие поселения лесных людей!

Шергай содрогнулся от волны ненависти, сердце сжала ледяная лапа. Светильники вспыхнули яро, в шатре посветлело, как днем, лишь тень Повелителя портила чистоту света непроглядным куском мрака.

– Выполни особое поручение, – продолжил Алтын. – Найми псов войны, чую, понадобятся.

– Наемники? – изумился маг.

Взор Алтына прояснился, темные глаза кольнули.

– Тебе что-то непонятно?

Маг поспешно встал, согнулся в поясе:

– Немедленно приступлю, Величайший. Это будет пустяковый поход, окрыленные известием о силе Повелителя, воины сметут противника, как горсть сухих листьев.

Алтын строго глянул из-под бровей, и маг умолк.

– Шергай, никому не говори, ясно?

– Да, Повелитель, – ответил маг озадаченно. – Но…

– Так надо. Да, и еще… – сказал Алтын в спину уходящему. Рука вновь нырнула в ворох подушек, извлекла запечатанный кувшин. – Это поможет.

Шергай взял кувшин – темный от дыхания времени, пузатые бока в свежих царапинах, будто сосуд очищали от грязи или ила. Маг согнулся в низком поклоне:

– Повелитель, не имеет границ мое восхищение!

Алтын прервал хвалу небрежным взмахом длани:

– Ступай!

– Слушаюсь, Повелитель.

Шергай пятился, прижимая к груди кувшин, как мать младенца. Полог открылся, звуки веселья с силой ударили по ушам, в теплый воздух шатра влилась струйка ночной прохлады.

Маг выскользнул в степь, ноги дрожали, тяжелый кувшин норовил выскочить. Ночной воздух жадно припал к потному лицу, зашипел, голова окуталась паром. Двое стражей у порога шатра Повелителя проводили согбенную фигуру хмурыми взглядами.

По дороге маг дважды споткнулся о мертвецки пьяных воинов, кувшин едва не упал.

– Проклятые дети ослов! Спать вам в навозе!

Руки прижали кувшин крепче, маг начал внимательно глядеть под ноги.

Становище ярко освещалось, громкий смех заглушал музыку. Неустрашимые воины вернулись из прокаленных песков, настала очередь хмельных возлияний. Группа степняков с восхищенными криками рассматривала трофей – насаженную на саблю голову песчаного колдуна.

Старый маг вгляделся в змеиные черты лица, брезгливо сплюнул. Шергая звали разделить ночное пиршество, но маг отвечал бранью, вызывая громовые раскаты хохота.

Маг добрался до шатра темно-серого цвета, юркнул внутрь. В нагромождении чародейских трав, амулетов, свитков отыскал светильник и запалил фитиль. От язычка пламени, похожего на наконечник стрелы, разлился ровный свет, послышался аромат душистого масла.

Шергай аккуратно положил кувшин, покачал головой восхищенно. Большая честь служить Повелителю! Непонятно, зачем в первую очередь нападать на лесных дикарей. Куда лучше сперва разорить могучий и богатый Румин, взять несметную добычу, прославить степной народ. А лесников можно оставить напоследок, вряд ли они будут угрожать степи в скором будущем. Но желание Повелителя – закон.

В шатре Повелитель сидел в той же позе, со скрещенными ногами и головой, подпертой кулаком; взгляд задумчиво упирался в карту – грозный повелитель степных орд выглядел беззащитно. Пальцы коснулись кожаного чехла на груди, распутали завязки…

Пусть Шергай думает, что Повелитель идет войной в северные земли ради будущего блага страны. Когда они вернутся из похода, певцы воспоют доблесть воинов, диковинную добычу, прозорливость Повелителя. Пусть никто не знает, зачем на самом деле затевается война. Не говорить же Шергаю, не поймет. И военачальники тоже. Может, кто из юных и пылких воинов…

Пальцы выудили из чехольчика нитку зеленого бисера. Алтын впился взглядом в украшение, но стеклянная змейка расплылась перед глазами, щеки ожгло горячими каплями, небо над шатром тоскливо заворчало.

Глава вторая

Солнце едва поднялось над крышами домов: литой диск щита Дажьбога неспешно выходил из розовой пены облаков, петухи яростно надрывались, требуя, чтобы ленивый люд посмотрел на диво. Крики пернатых певунов врывались в распахнутые ставни второго яруса княжьего терема.

В человеке у окна сторонний не признал бы князя: простые штаны, рубаха из посконной ткани, босые ноги утопали в шкуре медведя, статью не отличался от здорового селянина. Лишь глаза, бирюзовые, глубокого оттенка, словно далекое море, выдавали мощь мужа, привыкшего повелевать.

Чуткий слух уловил поскрипывание половиц, дверь отворилась, вошедший от порога поприветствовал:

– Здрав будь, князь Яромир.

– И тебе поздорову, Вольга.

Вольга прикрыл дверь, простучал резным посохом по устланному шкурами полу, приблизился к князю. Рука с кольцами седых волос поднялась ко лбу, поправила белую прядь, выскочившую из-под налобной тесьмы. Князь отступил на шаг – запах от волчьей шкуры волхва тот еще! На морщинистом лице волхва проглянула усмешка. Ноздри крупного носа растопырились, воздух засвистел протяжно, как вьюга в трубе.

Внешне старого годами (или старого на вид) Вольгу не спешила покинуть телесная мощь, служитель богов посохом постукивал для виду. На деле мог взмахнуть неказистой палкой и пробить доспех, а заодно и укрытую плоть. От старика исходила сила могучего зверя, смешанная с неведомой, волховской.

– Добро почивалось? – начал волхв издалека.

Князь рассеянно кивнул, ладонью пригладил русую бороду:

– Добро. У тебя как?

Волхв блеснул желтоватыми зубами, посох глухо ткнулся в шкуру медведя.

– Не до сна ныне, княже, – развел руками Вольга.

Яромир повернулся к окну и принялся рассматривать посад за стенами детинца. Город постепенно полнился людьми: встали мастеровые, закружился дым над домами пекарей, на мостовых заспанные горожане оживали потихоньку, сбрасывали остатки сна. Скоро Кременчуг забурлит, гомон торгов достигнет кремля, да и в детинце закипит работа.

Князь посмотрел на Вольгу:

– Что так? Любо в личине волка по лесу шастать? То-то слухи ходят, что объявился хорт величины небывалой.

Волхв досадливо дернул рукой, белоснежная борода гневно встопорщилась.

– Брехня, княже! Делать больше нечего, как бегать по ночам. Спать-то когда? Да в моем возрасте не больно побегаешь.

Князь кивнул, глаза блеснули озорно.

– А хотелось?

Волхв прогудел насмешливо:

– Княже, ты зело озорным стал, никак собираешься в скоморохи?

Князь дернул плечом, спрятал в бороде ухмылку. Во дворе детинца раздался грозный крик, звон затрещин, затем металла. Яромир глянул, в сощуренных глазах блеснула насмешка.

Кряжистый, с широченной бородой-лопатой муж выстроил в ряд безусых отроков и рукой тяжело охаживал нерадивых по льняным затылкам.

– Ну кто так топор держит? – спросил воевода досадливо.

– Я, воевода-батюшка, – ответил отрок виновато.

Воевода остановился, лицо побагровело, грудь раздалась в стороны, как у сердитого петуха. На голову отрока обрушился поток ругательств и подзатыльники.

Отрок снес наказание покорно, изредка вставляя:

– Да, воевода, такой вот уродился.

Пожилой воин отвел душу, лицо приобрело нормальный оттенок.

– Навязали на голову, – сплюнул воевода в пыль. – Так, – возвысил голос, – взяли мечи, да деревянные, олухи! Вам ножей давать нельзя, косорукие, друг друга перережете! Встали супротив!

Вольга выглянул в окно, хмуро оглядел фигуру воеводы. Тот почувствовал, оборотился. Лицо скривилось, будто наелся кислицы, под ноги полетел плевок, на отроков обрушились гневные крики.

Яромир заметил с усмешкой:

– Чтой-то друг друга не любите?

Волхв ответил хмуро:

– Нам с Ратьгоем то необязательно. Он верит в силу меча, я – разума, оба служим Отечеству. О другом хочу поговорить, князь.

Яромир отошел от окна, взгляд скользнул по стене, зацепился за скрещенные мечи.

– Говори, Вольга. – В груди разросся неприятный холодок, в животе потревоженно зашевелились кишки: знает, о чем речь пойдет.

Волхв уткнулся взглядом в спину князя:

– На кордонах тревожно, княже.

– Набеги?

– Нет, князь. Собирается там немалая сила… – Волхв, опираясь на посох, встал с Яромиром рядом. – Третьи сутки на юге стоит туча.

Князь оторвал взгляд от мечей, брови поползли вверх.

– Какая туча? Нет ничего.

Вольга ответил сдержанно:

– Я смотрел не обычным взором. Так вот, будто облако грозовое повисло, постоянно растет, силы темные его питают. Не к добру.

Князь фыркнул, одарил волхва насмешливым взглядом:

– Оно понятно, что к худу. Еще что, договаривай!

Посох жалобно затрещал, ладонь волхва – воину под стать – смяла дерево.

– Думаю, по нашу душу. Через наши земли пройдет.

Князь кивнул. Глаза потемнели; в животе разросся холодный ком, словно князь проглотил горсть снега; уголки губ опустились.

– Знаю.

Кустистые брови волхва ударились о налобную тесьму.

– Откуда, княже?

Яромир ответил со вздохом:

– Друг весточку передал.

Князь замолчал. Тишину изредка нарушали крики Ратьгоя, гоняющего отроков по двору детинца. Волхв откашлялся:

– Ага, друг, ну, эт-понятно. И что дальше, княже?

Яромир перевел взгляд на участок стены, увешанный щитами. Справные щиты: посреди червленого круга со знаками княжеского рода весело отражала солнечные лучи выпуклая бляха умбона. На такие щиты шла кожа с плечевых частей быка; мастер терпеливо и любовно вываривал ее в растопленном воске, чтобы щит не размок поддождем и при речной переправе. По такому колоти мечом без устали, а добьешься нескольких царапин.

Вольга перехватил взгляд князя, вздохнул тяжко.

– Ясно. Придется тряхнуть стариной. За что хоть супостат ополчился?

Князь пожал плечами, но живот скрутило судорогой. Ответил как можно равнодушнее:

– Не все равно? Главное: не договоримся – не на живот будем биться, насмерть.

Седая голова волхва низко склонилась, узловатые пальцы нервно шевелились, будто перебирали в спешке чародейные травы. Вольга поднял голову, посмотрел остро:

– Потому услал Стрыя? – Яромир кивнул, и волхв продолжил: – То-то я дивился: на кой ляд отправляться к порубежью? К князю Вышатичу…

Князь молча кивнул, и Вольга хмуро усмехнулся:

– Неразговорчив ты сегодня, княже. Пойду я, дел много, травы заготовлю.

Яромир посмотрел на служителя богов, кивком отпустил. Поспешно оборотился к открытому окну, чтобы не усмотрел мудрый старец в глазах тревоги. За спиной простучал посох, скрипнула дверь, и шаги Вольги стихли.

Яромир втянул утренний воздух с ароматом печева. У входа в поварню мельтешила челядь, спеша приготовить стряпню. Отроки под рукой Ратьгоя невольно раздували ноздри, головы поворачивались на запахи съестного, слова о ратном искусстве пролетали мимо ушей.

Ратьгой налился дурной кровью, но мимо прошла дородная кухарка, лукаво стрельнула глазками, и воевода оттаял. Пальцы, похожие на коренья дуба, крутнули пышный ус.

Князь светло улыбнулся, взор скользнул к небозему. Миновал каменную – вот диво! – стену детинца, заботливо прошелся по посаду, где начинала бурлить жизнь, уткнулся в городскую стену, в воинов, неспешно ходящих по забралу.

За городом рос яблоневый сад. Князь посадил его для Умилы, дабы любимая радовалась, глядя на кусочек ирия на земле.

Опричь садов виднелась темная стена леса – тянулась покуда глаз хватает.

Солнце ласково освещало земную красоту: любо богам смотреть, как трудолюбивые люди обращаются с сотворенным миром. Яромир устало закрыл глаза, и перед внутренним взором город и сады полыхали губительным огнем. К небу всходил черный дым.

Щеки коснулась незримая ладонь, потрепала ласково. Князь невольно улыбнулся, холодная глыба в животе немного оттаяла.

Ведогон – незримый дух-защитник, что во время сна исходит из человека и охраняет от неприятеля: вредного баечника, воров – не стал дожидаться ночи и хоть как-то попытался успокоить.

Зеленый шатер листьев прикрывал от палящего летнего солнца малый конный отряд. По лесной тропке ступали пять седельных лошадей да две вьючные.

Верткая сорока перепрыгнула с ветки на ветку, забавно повернула голову, от удивления распахнула клюв. Во главе отряда ехал, ни дать ни взять, оживший асилок. Огромный муж, без меры волохатый: на лице одни глаза в обрамлении черного волоса – даже из ноздрей торчали жесткие пучки; падала на грудь бородища, густая настолько, что стрела запутается. Шея в человечий обхват, серебряная гривна еле видна из могучей поросли, рамена плеч мало не чиркают деревья на обочине, торс походит на столетний дуб.

Конь под великаном под стать седоку: похож на живую скалу угольного цвета, глаза отсвечивают червью. За чудовищем цепь ям, сыплются в стороны комья земли.

Всадник одет в расшитую рубаху да штаны, ноги в сапогах попирают стремена. При бедре великана исполинский меч, размером с оглоблю, такой попробуешь поднять – пуп порвешь, а глаза на лбу повиснут.

Сорока скакнула на другую ветку, круглый глаз с любопытством уставился на спутников могучана.

Рядом с главой отряда они казались карликами: светловолосые, у одного пышные усы в виде подковы, у другого – окладистая борода, как и надлежит славному мужу. Одеты так же просто. У бородатого меч, усатый с топором.

Бородатый оглянулся на замыкающих – безусых отроков, приставленных в услужение к знатным витязям. В светлой бороде мелькнула дружеская усмешка.

– Савка, как поклажа, не потеряли?

– Нет, Лют, волки пока не напали, кобылы целы, – улыбнулся отрок в ответ.

Усатый обернулся: глаза ехидные, но лицо донельзя серьезное.

– Если что, бей хвостатых меж ушей, зря, что ли, взяли булавы. Или меня кликни, подсоблю топором. Хоть отомщу за тебя и Ждана.

Витязь гулко расхохотался. С деревьев упали несколько листков и спланировали в его открытый рот.

– Тьфу!

Тропу огласил дружный хохот, сорока испуганно слетела с ветки и с пронзительным стрекотом исчезла в лесу.

Богатырь обернулся на смех, будто скала шевельнулась; глаза скрыли кустистые брови. Низкий голос огласил округу, и сразу затрепетали деревья, посыпался дождь листьев, сухие сучья защелкали по стволам, а окрестное зверье испуганно примолкло.

– Буслай, хватит озоровать, а то поучу ремнем.

Усатый смиренно склонил голову.

– Поучишь, воевода-батюшка, – ответил он чересчур кротко.

Лют уловил насмешку, сдержанно хмыкнул. Воевода Стрый нахмурился. Чувствуется, что сопляк посмеялся, но каким образом? Буслай смотрел открыто, чисто, мол, и в мыслях не было. Стрый рассерженно повернулся, плевок гулко упал в траву.

Лес, умытый недавним дождем, сиял чистотой, зеленая крыша просвечивала медовым светом. От изумительно свежего воздуха груди путников распирало до хруста ребер. От стволов веяло доброй силой.

Буслаю почудился девичий смех, и он завертел головой: мелькнула за деревом девичья коса, погодя показалось прекрасное лицо самодивы. В черных глазах озорные огоньки, вот-вот язык покажет. Буслай в ответ тепло улыбнулся.

Кольнуло сожаление, что нет медного рожка, тогда бы заиграл, очаровал лесную красавицу звуками, руками обвил тонкий стан, прильнул бы к устам сахарным. Как знать, может, и в жены взял бы нестареющую деву.

– Буслай, хватит о бабах думать! – рявкнул Стрый.

Самодива улыбнулась проказливо и исчезла за деревом. Буслай раздраженно уставился в затылок Стрыя: что за манера лезть в неподходящий момент? Краем глаза заметил ироничную улыбку Люта.

– На себя посмотри, – огрызнулся Буслай и обиженно отвернулся.

Лют пожал плечами, и его взгляд затерялся в сплетении травы.

Маленький отряд уходил в глубь леса.

Глава третья

Юркая сорока скрылась в чаще, но в сплетении ветвей особо не полетаешь, потому сложила крылья и с дерева на дерево перебиралась прыжками. Лесные тенета прорвались утоптанной поляной: в центре язва кострища, рядом вповалку обугленные бревна.

Сорока приземлилась, грянулась о землю грудью. На месте птицы со стоном разогнулась женщина в грязных лохмотьях.

Космы закрывали лицо – глаза зло сверкали в пепельных струях пополам с землей.

– Чего попрятались? – хрипло вопросила женщина поляну. – Есть новость.

Трава у подножия могучего дуба затряслась, и сквозь стебли мелькнули пальцы. Мощная рука отбросила кусок дерна, и из землянки под корнями вылезли лохматые люди. Самый мощный подошел к женщине, спросил неприветливо:

– Чем порадуешь, вештица-сорока?

Оборотниха неприязненно оглядела кряжистую фигуру с засоренной бородой, процедила сквозь зубы:

– Пятеро их. Две вьючные лошади.

Мутные глаза главаря разбойников полыхнули радостью. Он оглянулся на вылезших подельников. Те, усевшись на траву, любовно полировали лезвия топоров, гири кистеней, а двое, кряхтя, натягивали тетивы на луки.

Главарь запустил пятерню в бороду, и на землю хлынул мелкий сор травинок и кусочков коры.

– Добро, чую, будет пожива.

Вештица-сорока тряхнула пепельными космами насмешливо, лохмы открыли на миг морщинистое лицо, похожее на печеную брюкву, злорадная ухмылка обнажила неровный частокол желтых зубов с частыми черными просветами.

– Не хвались загодя, Корчун.

Главарь скривился, взором ожег колдунью:

– Что еще? Договаривай.

– Не простые люди едут. Трое оружных витязей, один настолько могуч, что страх берет. Похоже, княжьи люди, у старшего гривна серебряная, такая же у бородатого, а третий пожиже будет, гривна из биллона кручена.

Корчун нахмурился, в мутных глазах мелькнуло колебание.

– А остальные?

– Отроки безусые, ничего опасного.

Корчун оглянулся на разбойников, у тех уши вытянулись, как у зайцев, ловили каждое слово.

Как-то решит атаман? Зело храбр, смекалист, удачлив – повяжет путников, кто бы ни был. А нет, так всегда другого можно выбрать.

Вештица-сорока посмотрела на задумчивого главаря, усмехнулась. Скрип мыслей в косматой голове был слышен за версту, а суть – как на ладони.

– Они бездоспешные, – продолжила колдунья. – Брони в мешках на вьючных конях.

Главарь посветлел лицом, в бороде мелькнула ухмылка, от которой купец немедля схватится за кошель и побежит звать стражу.

– Вот дурилки! От жары умаялись, справы в мешки сунули. Разве такие воины опасны? – обратился он к подельникам.

– Нет, Корчун, – громко ответил разбойник с топором.

– Разденем догола и отпустим, то-то смеху будет, – заржал детина с луком.

Главарь напитался поддержкой, сказал колдунье беспечно:

– Чего стоишь? Оборачивайся птахой, подсобишь.

Вештица-сорока покачала головой, сказала напряженно:

– Не трогал бы их, Корчун. Какая добыча с воинов? А потерять можно многое.

Корчун указал колдунье на лук в руках детины: составной, усиленный роговыми подзорами, пропитанными рыбьим клеем сухожилиями, полоса бересты надежно защищает кибить от сырости.

Такой лук натянуть, что от земли оторвать мешок камней, но, если осилишь, пробьешь воинскую броню и заодно укрытое тело – насквозь.

– Выкажут норов, пришпилим, как привязанных кур. А добыча… – Главарь хмыкнул глумливо. – Поверь, справные кольчуги, шеломы и мечи пригодятся.

Вештица-сорока пожала плечами:

– Как знаешь.

Главарь обернулся к подельникам, отрывисто дал указания. За спиной противно ухнуло, волосы на затылке шевельнул порыв ветра. Рассерженный стрекот и хлопанье крыльев затихли в чаще.

Лесная живность смолкла, будто леший разогнал, чтобы спать не мешали. На лесной тропинке выросли, как из-под земли, бородатые рожи с глумливыми ухмылками. Числом семь, в руках боевые топорики, кистени, а у главаря топор на длинной рукояти.

Над тропой два дерева переплелись, как любящие супруги, а на прочном помосте ветвей разогнулись в рост два стрелка: тетивы оттянуты за ухо, широкие наконечники срезней смотрели грозно. Попадет такая, разворотит рану, за мгновения изойдешь кровью.

Савка со Жданом схватились за булавы. Лют строго глянул из-под бровей, и отроки оставили гладкое дерево. Стрый разглядывал лихих людей с любопытством. Над головой мелькнула тень, скрипнула под сорочьим телом ветка, раздался сердитый стрекот.

Корчун выступил на шаг, в глазах рдело злое веселье. Подельники за спиной поигрывали дубинками в могучих руках.

– Кошель али жизнь? – щербато ухмыльнулся главарь.

Стрый молча прожег взглядом, кожа лица, не покрытая волосом, налилась дурной кровью, волосатые ноздри шумно втягивали воздух. Конь воеводы злобно фыркнул, копыто грянулось о землю, в стороны полетели влажные комья.

Корчуну захотелось отступить. Может, права вештица-сорока, лучше поискать легкую добычу, а то и наведаться в селение. Но не отступать же: подельники мигом сместят трусливого начальника… не хочется укрыться дерном.

Стрелки почуяли колебание вожака, скрип тетив придал Корчуну уверенности, и он с наглой ухмылкой повторил вопрос.

Буслай ответил чересчур серьезно:

– Дайте подумать, добрые люди, тут бы не прогадать.

Главарь снова ощерился, разбойники за спиной хохотнули, в глазах появилось презрение к неумехам: за что только им мечи дали?

– Думайте, – согласился Корчун любезно, – но поспешайте, у нас обед стынет.

Стрый втянул побольше воздуха – грудь раздалась в стороны, рубашка затрещала по швам, и разбойники невольно отступили. Лесную тишину прорезал оглушительный рев. Корчун вздрогнул, внизу живота стало горячо, будто позорно обмочился. Лошади под отроками встали на дыбы. Лес огласился испуганным ржанием.

Лют и Буслай мигом метнули поясные ножи. Дрогнувшие стрелки чуть раньше спустили тетивы. Стрелы пропороли воздух. Стрый небрежно уклонился – мимо уха просвистела смерть. За спиной глухо охнуло дерево. Лют сжал кулак – широкий наконечник застыл в пяди от лица – и переломил древко, как сухой стебель.

Буслай лихо крикнул: нож вонзился в лоб стрельцу, того отбросило на живой помост. Второй выронил лук, и его ладони сомкнулись на рукояти ножа в груди. Затрещало, стрелец свалился кулем, на бледном лице стыли удивление и обида.

Еще не утих оглушительный клич Стрыя, как воздух прорезало шипение меча. Копыта простучали по тропе, и Корчун, задетый животным, отлетел к дереву. Ствол задрожал от удара, с веток посыпались листья.

Воевода предоставил разбойников Люту с Буслаем, а на отроков с булавами в руках, что спешили помочь, шикнул строго.

Буслай стоптал конем детину с дубиной, широко замахнулся… Лезвие топора раскроило другому голову, брызнули горячие капли.

С седла Лют мечом развалил пополам разбойничью рожу с кистенем, спрыгнул наземь – лиходеи с яростным рычанием кинулись с боков.

Дубинка со свистом падала на русую голову. Разбойник почти застонал от удовольствия, что раскроит череп, как тыкву. Запястье затрещало под железной хваткой, ухмылка исчезла, обмякшая кисть выпустила оружие.

Сотоварищ взмахнул кистенем, целя в висок. Лют крутнулся, подставляя под удар ушкуйника. Бронзовая гирька на кожаном шнуре проломила лобную кость с глухим стуком. Лют ударил наискось, разбойник отступил на шаг, кистень выпал из ладони, широко распахнутыми глазами взглянул неверяще: от левого плеча до правого бока ощерилась алая борозда.

Стрый одобрительно кивнул молодецкому удару. Заслышав рассерженный стрекот, он резко задрал голову. Сорока, переминаясь на ветке, с азартом смотрела на драку, клюв ее возбужденно открывался.

Стрый метнул руку к поясу, в воздухе мелькнул нож. В шум сражения вплелся глухой удар, жалобный вскрик, на траву посыпались перья.

Буслай ударил детину с вскинутым топором, лезвие легко срубило рукоять, грудь лиходея отозвалась влажным хрустом. Разбойник без звука рухнул, как подрубленное дерево.

Последний лиходей в страхе метнулся в лес. Савка закричал азартно:

– Лови! Уйдет!

Буслай и без подсказки отрока видел удаляющуюся спину: еще немного – и пропадет в чаще. Топор, кувыркаясь, врубился в позвоночник. Удар оторвал ноги разбойника от земли и безжалостно швырнул мертвое тело о ствол.

Ждан, с трудом державший поводья вьючных лошадей, крикнул ликующе. Рядом восторженно плющил ладонь кулаком Савка – щеки раскраснелись, в глазах восторг.

Стрый со скучающей миной оглядел побоище, взор его привлекло подножие дерева, куда рухнула сорока.

– Лют, посмотри там.

Гридень неспешно направился к дереву, в спину донесся хвастливый крик:

– Ты видел, Лют, как я стрельца сшиб? Прямо в лоб, а ты поосторожничал, боялся промахнуться.

Лют ответил через плечо:

– Спору нет, ты – молодец. Теперь лезь доставай оружие – или бросишь?

Стрый издевательски хохотнул баском, лицо Буслая обиженно вытянулось, как у козы. Лют услышал треск веток, сдавленные проклятья и помимо воли улыбнулся.

Под деревом лежала женщина в лохмотьях, грязную ткань на левом боку окрашивала кровь, оттуда торчала рукоять. Лют убрал заляпанным мечом с лица пепельные космы. Отшатнулся от ненавидящего взгляда. Из открытого рта ведьмы полились, пополам с темными сгустками, слова:

– Ты!.. Прокли…

Острие меча ткнуло в мягкое горло. Речь прервалась бульканьем. Ведьма дернулась, лицо стало беззащитно-жалобным, глаза устало закрылись.

Лют выдернул нож воеводы и, мрачнея, отошел от трупа. Вовремя прервал ведьмино изурочье – еще чуть, и стал бы проклятым, умер позорной для воина смертью. Бр-р!

Очнувшийся главарь приподнял голову и резко отстранился, так что затылок погрузился в мягкую землю. Перед глазами торчало острие узорчатого клинка.

Скосил глаза: подельники лежали вповалку, земля набухала теплой рудой – будет пожива лесному зверью.

Корчун повернул голову на поступь копыт: зеленые кроны заслонил огромный конь. Стрый с высоты седла насмешливо спросил:

– Ты, мил человек, распутье предлагал?

Бледные губы главаря мелко задрожали, он попытался врасти в землю, стать кротом безглазым, землеройкой паршивой, лишь бы подальше от суровых гридней. Дернул леший напасть!

– Что ты, воевода, – ответил главарь ломким голосом. – Уж прости лесных людей, одичали малость, шутки стали не задорными.

Зубы Стрыя хищно проглянули сквозь густую бороду, в глазах блеснуло темное пламя.

– Шутить изволили? – спросил воевода ласково. – Ну, теперь наш черед… Но сперва ответь: есть поблизости село, где можно вашу кровь и слюни смыть?

Корчун кивнул и пролепетал трясущимися губами:

– Дык скоро Березняки будут. Езжайте по тропке, прямиком на село наедете.

Стрый кивнул, натягивая поводья. Конь неспешно тронулся. Буслай спрыгнул с веток, держа в кулаке нож, заляпанный по рукоять кровью и мозгами разбойника. Лют убрал от горла Корчуна меч. Подъехавший Ждан бросил тряпицу – грубая ткань прошлась по окровавленному лезвию.

Буслай сбегал за топором, осмотрел лезвие недовольно – отмывай теперь от поганой крови благородное оружие.

Справный топор: изогнутое книзу лезвие равно хорошо рубит и режет, кузнец придал лезвию скругленную форму, как жахнешь по ворогу – и разломятся кости вместе с подставленным мечом и рукой. Такое оружие не стыдно вручить и богу Грозы, недаром зовется перунцем. Правда, Перун бьет топором Змея, а гридню приходится о дерьмо мараться.

Стрый скрылся за поворотом. Гридни вскочили в седла, конские бока промялись под пятками. Ждан молча тащил в поводу лошадей и невидяще смотрел на лес, стискивая с хрустом кулаки.

Буслай, глядя в спину воеводы, сказал Люту с неудовольствием:

– Ишь, обленился, только покричал со страху да птичку пришиб.

Лют не поддержал соратника в злословии, промолчал.

Савка успокаивающе похлопал кобылку по шее, и животное неохотно переступило труп с разрубленной головой, только земля под копытом чавкнула. Отрок оглянулся на застывшего под деревом главаря разбойников:

– Лют, а с этим что?

У Корчуна перехватило дыхание, кожу лица защипало, словно умылся и сдуру сунулся за порог в месяц сечень. Гридень бросил небрежно:

– Если считаешь, что лиходейство пустяк, то ничего.

Савка кивнул: все ясно.

Корчун с замершим сердцем смотрел, как спрыгнувший с седла отрок приближался, держа в руках шипастую булаву.

Стойгнев с семьей собирался вечерять, когда за окном раздались детские возгласы и громко залаял пес. Хозяин дома сунул в раскрытые ставни седую бороду, и сердце упало. Багровое солнце, съеденное на четверть горизонтом, грозно подсвечивало группу всадников. От вида предводителя живот скрутило. Вроде оружные. Неужто ушкуйники осмелились напасть?

Наперерез пришлым двигался войт с сыновьями и парой крепких селян. Глава чужаков остановил чудовищного коня…

Стойгнев с затаенным дыханием наблюдал за встречей, а когда войт спокойно переговорил и отъехал, испытал мальчишеское разочарование от несостоявшейся драки.

Пришлые продолжили путь в окружении сельчан. Стойгнев до хруста позвонков вытянул шею, пытаясь услышать, о чем так увлеченно спрашивают односельчане.

Стрый заметил сивобородого мужа в окне добротного дома и окинул взглядом подворье. Словно слепленные из воска, белели бревна овина, амбара, курятника. В щелях не нашлось никакой сорной травы, мха или плесени.

Дом добротный, просторный, для большой и ладной семьи. Резная причелина изукрашена нарядно, срезы пропусков хвастают по2ловой – изжелта-белой – свежестью, охлупень гордо возглавляет конская голова, ставни окон расписаны охрой, чернильным соком.

– Пожалуй, здесь заночуем, ежели хозяин пустит, – сказал воевода войту.

Тот кивнул:

– Стойгнев справный хозяин, у него отдохнете.

Стойгнев со смешанным чувством наблюдал, как во двор въехал конный отряд. Войт покосился на пришлых, затем требовательно посмотрел на Стойгнева, тот отлепился от окна и кликнул жену и дочерей.

Когда семейство вышло во двор, пришлые слезли с седел. Усатый сразу устремился к колодцу. «Журавль» покорно согнулся. Донесся слабый плюх. Гридень сбросил рубаху в пыль, потянул ведро. Веревка натянулась, ведерко застыло над головой, с края ведра на спутанные волосы Буслая пал прозрачный ломоть. Льняные вихры прилипли к голове, холодная волна наткнулась на крученую гривну, сердито зашипела, шея окуталась облачками пара. Потеплевшие струйки скользнули по обнаженной спине, ласково пригладили под левой лопаткой косой шрам. Земля влажно охнула, в стороны порскнули шарики намокшей пыли.

Войт с высоты седла обратился к хозяину подворья:

– Здрав будь, Стойгнев. Не откажи принять людей князя Яромира, сегодня у них был трудный день.

Стойгнев развел руками:

– Гость в дом – бог в дом.

– Они людей Корчуна побили, разбойного нападения можно не бояться.

Жена Стойгнева – женщина с суровым лицом – всплеснула руками, две дочери в длиннополых сарафанах ойкнули. Стойгнев открыл рот – аспид пролетит, не обломав крылья.

– Отож, – только и молвил хозяин.

Войт кивнул:

– Мы щас в лес, надо зарыть останки, не хватало возле жилья умрунов.

Стойгнев бросил взгляд на багровый щит Дажьбога, брови сошлись на переносице.

– Так ночь скоро.

– Успеем, – заявил войт непререкаемо и свистнул подручным.

Конь с места взял галоп. Отряд всадников устремился к стене леса. Стойгнев отмахнулся от поднятой пыли, оглянулся на жену, та мигом исчезла в доме: придется постараться для гостей.

Отроки привязали коней, споро расстегнули подпруги, со спин животных свалились седла. Вьючные кони облегченно вздохнули, когда поклажа переместилась наземь. Стрый, наблюдая одобрительно, кивнул хозяину, а плескающемуся гридню крикнул:

– Буслай, хватит полоскаться, лягухой станешь.

– Авось, не стану, – буркнул воин и поспешно опрокинул на себя ведро. Двор заполнило шумное фырканье.

Стрый стянул рубаху, способную укрыть коня в непогоду. С довольным ревом повел плечами. Под кожей забегали упругие шары мускулов, застарелые шрамы надулись от притока крови сытыми пиявками. Воевода подставил волосатую грудь уходящему солнцу, пальцы нырнули в меховой покров, лицо сладко перекосило. Ногти чесали кожу с тонким хрустом, будто кот обдирал леща.

– Что стоишь? Окати водой! – прикрикнул он на Буслая.

Ведро спешно исчезло в прохладном срубе. Гридень выволок наружу, взмахнул руками, и солнце окрасило струю багрецом. Воевода вздрогнул, с губ слетел довольный рык, могучие лапы растерли капельки, повисшие бусинами на волохатой груди. Стойгнев кивнул притихшим дочерям, те мигом подскочили к воеводе и со смехом и шуточками принялись обмывать мощное тело.

– Добро! – провозгласил воевода.

От мощного баса попряталась дворовая живность. Пес в конуре подумывал выломать стенку и сбежать. Даже дружинные кони неспокойно переминались.

Тонкие руки молодок зарылись в густой волос груди и спины, так что воевода скорчил довольную рожу.

Буслай завистливо прищелкнул языком и подошел к Люту; с мокрых портов стекали мутные струйки, за гриднем потянулась цепочка шариков мокрой пыли. Жена Стойгнева мигом оказалась рядом, протянула рушник.

– Благодарствую, матушка, – сказал гридень с легким поклоном.

Мягкая ткань бережно прошлась по мокрой коже, неспешно выпила влагу. Буслай обтерся до хруста и с поклоном отдал рушник.

Лют переглянулся с отроками, в воздухе повисли сдержанные смешки: купание воеводы напоминало помывку матерого кабана, такого же волохатого, мощного и вонючего.

Густая волна от распаренного тела затопила двор, глаза дружинников защипало. Ждан сжал крупный нос двумя пальцами и шумно высморкался.

От колодца доносился довольный рев, в басовые звуки вплетались тонкие вскрики: воевода пустил в ход руки – толстые коренья пальцев сомкнулись на пухлых задах.

Стрый довольно захрюкал:

– Вот здесь, девоньки, потрите. О, благодать!

Девицы обтерли воеводу насухо, и жена Стойгнева повела его за руку в дом.

– Быстрей тут, – наказал Стрый Люту и отрокам.

Лют стянул рубашку. Брови Стойгнева затерялись в прическе: обнаженный торс гридня походил на латаную рубаху; грудь, спину и живот покрывала сеть белых рубцов, будто воин побывал в когтях Змея. Отроки оставили коней, принялись обливать гридня.

Буслай пошел в дом, у порога обернулся и завистливо посмотрел на Люта. По малости лет не сподобился хоробрствовать на Пепельном валу, где Лют добыл славу великого воина. Бывало, во сне являлись картины боев, где неустрашимый Буслай повергал кочевые орды ясагов, вождя брал в плен, а вражье знамя подстилал для любовных утех.

Сладкие сны! Уголки губ гридня опустились. У Люта было наяву, а он… Что ж, сейчас хотя бы за стол сядет первым.

Стойгнев изумленно разглядывал воина, от которого исходила незримая волна мощи, недоступной простому человеку. Уж на что могучаны сынки, справные охотники и силачи, вечно в лесу пропадают, ворочают пни вековые, но поставь обоих супротив гридня – не сладят.

Да что гридни? У Стойгнева закралось подозрение, что даже отроки, прислуживающие безропотно, способны поколотить его сыновей. Как бы ни были широки в плечах и крепки сыночки, но они смирные земледельцы, у них нет того неукротимого огня, что тек в жилах воинов. Так и бык больше и сильнее человека, но кто кого ведет на бойню?

Буслай сел за стол рядом с воеводой, перед тем уже поставили парующий чугунок щей. Воевода попросил яичницу и молока, гридень едва подавил смешок.

Воевода любил яйца и молоко без меры, что пуще сгущало слухи: его отец – Волос-Змей. Но кто скажет такое вслух, будет выковыривать голову из плеч.

Буслай взял деревянную ложку, и парующие щи, сготовленные с кусочком сала, провалились в живот. Гридень был бы рад и гречихе или просу с молоком, но хозяйка метала на стол разносолы, видать, в благодарность за разгром ушкуйников.

Хрустящий хлеб, разваристая гречневая каша, свежая и соленая рыба, яйца, свежая капуста, репа пареная, огурцы свежие, на уксусе и соленые, лук и чеснок. Запивал кушанья квасом. Мелькнуло недовольство: могли налить и олуя, хоть светлого. Впрочем, и на том спасибо.

Когда в дом вошли Лют с отроками, Буслай сыто отдувался, привалившись к стене, ладони ласково поглаживали живот. Отроки разместили поклажу в углу и присоединились к пиршеству.

Лют ел вяло, подолгу пережевывал куски, ковш с квасом прилипал к губам чаще ложки. Мимоходом заметил перемигивания Буслая с дочкой хозяина. Лют вздохнул: не меняется Буська, опять повезло на любовный сговор. Стойгнев, если и заметил перемигивания, виду не подал, разговаривал с воеводой степенно.

Напоследок хозяйка подала мед. Лют пригубил, прислушался к ощущениям. Ему доводилось пробовать мед смородиновый, приварный, красный, белый паточный, старый, вешний, мед с гвоздикой, обарный, вишневый, можжевеловый, малиновый. Теперь довелось попробовать черемховый.

Гридень прищелкнул языком – неплохо! Добавить бы сока свежих вишен – сомлеешь от удовольствия.

Дочь хозяина робко отпросилась, выбежала из дома. Буслай посидел немного, встал из-за стола и вразвалку вышел во двор. Лют переглянулся с Савкой и еле сдержал усмешку. Стойгнев остался безучастным. Стрый сказал между делом:

– Дочь не больно на тебя похожа.

Стойгнев пожал плечами:

– Братучадо. Братца непутевого леший обвеял вихрем, стал каженником. Ходил как не свой, бормотал под нос заумь, углы лбом стесывал, а однажды заснул и не проснулся. Вот, оставил.

Стрый кивнул и продолжил с хозяином беседу о пустяках. Лют допил мед, послушал порожний разговор хозяина и воеводы, отчаянно зевая встал из-за стола. Жена Стойгнева отвела гридня в гостевую клеть. Едва голова коснулась подушки, витязь заснул.

Проснулся под утро. В темноте, пахнущей деревом и потом, слышалось посапывание отроков и мощный храп воеводы.

Выбрался на ощупь во двор. Утренний холод впился в голый торс, кожа покрылась гусиками, крупными, будто бородавки на жабе. Край неба быстро светлел, и четче виднелись бревна амбара и овина.

От конюшни к колодцу шел человек, в сумраке белела посконная рубаха. Лют прищурился: вроде вчера во дворе хлопца не было. Сердце забилось громче обычного, горячая волна смыла легкую дрожь.

Парень стоял у колодца. Лошадиные уши стригли прохладный воздух, о землю нетерпеливо пристукивало копыто. Гридень хмыкнул.

Вазила вытащил ведро и обернулся. Глаза радетеля лошадей светились зеленым огнем, лицо было настороженно.

– Здравствуй, – кивнул Лют.

Покровитель лошадей оставил ведро, подошел к гридню:

– Здравствуй, молодец. Не беспокойся, за конями присмотрел, готовы без устали день скакать.

– Спасибо.

Вазила отмахнулся, мол, пустяк, глаза сощурились лукаво.

– А где такое добыли диво? – спросил о коне воеводы. – Я смотрю – и не конь вовсе, как только приручили?

Лют усмехнулся. Стрый кого хочешь приручит. Потом дошел смысл слов о Гороме. Конь у воеводы со странностями, но в голову не приходило, что это нечто другое.

Вазила помялся на месте:

– Путь держите дальний?

– К князю Вышатичу.

Лошадник поднял светящиеся глаза к небу, из груди вырвался вздох.

– Чигирь-звезда супротив пути стоит, не к добру.

Лют пожал плечами: что делать, ехать надо.

– Как будет прытче?

Вазила запрядал ушами:

– Быстрее через Синий лес, но там зело злой нечисти, люди туда не суются. Зато, если проберетесь по тропам, будете на месте через два дня. По обходной дороге – через пять.

– Спасибо, вазила, – поблагодарил Лют, – будь здрав.

Лошадник отмахнулся:

– Пустое. Вам желаю успеха.

Вазила вернулся к колодцу, подхватил ведро, копыта затопали к конюшне. Лют оглянулся на спящий дом. Зная срочность, с какой велел Яромир доставить письмо Вышатичу, нетрудно было догадаться, какую Стрый выберет дорогу.

Глава четвертая

Лют окинул взглядом толстые стволы, ноздри вдохнули сладкий воздух, сердце стукнуло радостно.

В зеленых ветвях таяла белесая пелена, золотые лучи споро протыкали остаток тумана. В резных складках стволов суматошно бегали муравьи. Шестиногие трудолюбы спозаранку работали: искали гусениц, тащили домой строительный материал.

Копыта утопали в мягкой траве, ступали неслышно, лишь конь воеводы глухо топал. Тропа густо заросла травой, сквозь стебли которой пробивались ввысь тонкие стволы деревьев. Если удастся им отвоевать место под солнцем, урвать корнями часть сладкого подземного сока, то через несколько лет встанут непроходимой стеной.

Лют услышал за спиной шепоток отроков.

– Савка, а почему лес Синий? – спросил Ждан.

– Сказывали сельские, что по ночам землю туман устилает, а цветом тот туман – мертвенной синевы, потому и лес Синий.

– Вот страх-то…

Лес заполняли трели птах; мягко шуршали изредка облетающие листья, порой стучал по веткам и стволу отвалившийся сук.

Лица Буслая коснулись тонкие нити и противно защекотали кожу. Гридень досадливо плюнул, заскреб пальцами по щекам, отчего подушечки пальцев стали белыми от скомканной паутины.

– Вот гадость какая! – ругнулся он вполголоса.

Потом заприметил нечто в кустах, отчего седло вмиг опустело. Отроки испуганно повернули головы на треск. Из зарослей донесся довольный возглас. Стрый нехотя повернул голову – лесной шум разбавился басовитым рокотом:

– Что, на самодиву наткнулся? Мало тебе дочери Стойгнева, не угомонишься?

– Что ты, батюшка-воевода? – сказал гридень елейно. Выйдя из кустов, Буслай упруго оттолкнулся от травы – конь чуть присел от упавшей тяжести. В отроков полетела птица со сломанной шеей. – Ради тебя стараюсь.

Ждан подхватил тушку и припрятал в седельный мешок. Стрый посмотрел на гридня хмуро: в глазах настороженность, не пропустить бы подвоха.

– Что нашел?

Гридень молча протянул ладонь с сероватыми голышами. Стрый блеснул глазами и, дернув бородой, сглотнул комок. Буслай подавил усмешку и натянул поводья. Конь подошел к угольному собрату. На широкую, как лопата, ладонь воеводы переместилось три яйца. Стрый тотчас, прокусив скорлупу, шумно выпил содержимое. Утер губы и скривился от лучащегося лица Буслая.

– Ладно, – проворчал воевода, – одну пакость прощу, ступай.

– Спасибо, воевода-батюшка!

Буслай придержал коня, а воевода отъехал на несколько шагов, и сразу раздалось шумное чавканье. Гридень перемигнулся с Лютом, и его губы неудержимо расползлись до ушей. Лют покачал головой, оглянулся на возбужденный говорок.

Савка и Ждан заходящимся от волнения шепотом обсуждали увиденное. Для них сомнений, кто отец Стрыя, не было. Известно, что Волос-Змей без меры любит молоко и яйца.

Поверху зашептала листва. Лют прислушался и в сплетении шуршащих голосов смутно различил стальную нотку. Помимо воли плечи передернулись – не зря Синий лес перестал быть хожим.

Несколько раз в затылок упирался тяжелый взгляд, но стоило обернуться, и он пропадал. Заросли иногда шумели без ветра, и доносился осколком писклявый смех анчутки.

Лют прищурился: вроде это дерево видит по второму разу… Может, блазнится? Но нет – памятное пятно мха, наплыв чаги. Уж не пущевик ли балует? Хотя до его владений – пущи непролазной – пока не добрались.

– Стрый, – позвал Лют, стараясь, чтобы голос звучал нормально. – Может, взденем брони?

Воевода спросил, не поворачивая головы:

– Чуешь что?

Лют пожал плечами:

– Как-то неспокойно.

Воевода завертел головой размером с пивной котел, от сурового взгляда ветки едва не затлели.

– Не стоит. Не нападет никто.

Лют не стал спорить – у воеводы чутье лучше. Буслай рядом колюче хмыкнул, горделиво расправил плечи – уж он-то не боится внезапных атак, надо будет, так пойдет в бой в первозданной наготе, как ходили предки. Лицо Люта окаменело.

Заросшая тропа, петляя, уходила в глубь леса, кони покорно переставляли ноги, на их мордах застыло безучастное выражение. Лишь воеводин конь храпел сердито, и в его глазах тлели червонные искры.

Буслай от нечего делать стал рассказывать отрокам былину о пленении Перуна Змеем-Волосом, искоса поглядывая на спину Стрыя. Ждан с Савкой и раньше слыхали былину, но в пересказе гридня история получалась куда лучше.

Отроки с блестящими глазами внимали баюну, гневно стискивая кулаки, когда Буслай загробным голосом описывал пленение и дальнейшее ослепление бога. Настал миг, когда Савка засомневался: удастся освободить Сварожича? Но сказка кончилась хорошо: храбрый кузнец разбил цепи, глаза вернулись, а Волосу досталось топором по башке.

Стрый злобно хрюкнул, когда Буслай чересчур красочно стал описывать поражение Змея. Угольно-черный Гором скакнул вперед – подальше от насмешника, и остаток пути спина воеводы маячила в полусотне шагов.

Когда зелень листьев тронул солнечный багрец, Стрый скомандовал привал. По счастью нашлась маленькая полянка с густой травой, сочной и ломкой. Привязанные к дереву, кони немедля захрустели тугими стеблями.

Из-под корней могучего дуба пробивался крохотный ручей. Лют хотел напиться, но кони замутили воду, – пришлось хлебнуть из баклажки.

Ждан сбросил с вьючной лошади поклажу, взгляд зацепился за красную бусину в траве.

– Вот счастье привалило, – сказал он. – В малинник забрели, сегодня ягодами полакомимся.

Савка кивнул, шумно сглатывая слюну:

– Возьми короб плетеный, а я за конями присмотрю.

Стрый бросил напутственно:

– Далеко не заходи. Чуть что, кричи!

– Хорошо, дядька Стрый, – кивнул Ждан покорно.

Кусты сомкнулись за худощавой спиной, и спустя некоторое время оттуда донеслись довольные возгласы.

Лют разложил на траве одеяло, прилег – сочные стебли захрустели влажно. Гридень примял траву, встал с лежбища.

Савка расчесывал костяным гребешком гриву Горома – коню воеводы почет в первую очередь. Стрый с брезгливо поджатыми губами копался в мешке, будто по ошибке залез в мешок Буслая.

Гридень положил на колени топор, из походного мешка достал точильный камень – полянку заполнило металлическое вжиканье.

Стрый хмуро наблюдал за работой гридня, пучки волос в его ноздрях грозно зашевелились.

– Что без толку правишь? – спросил воевода сердито. – Сходи за водой.

Буслай ответил раздраженно:

– Пусть Лют сходит.

– Он за хворостом пошел. Лют, в отличие от тебя, бездельника, на месте не сидит, хотя ты ему прислуживать должен.

Буслай оглядел поляну, но Люта видно не было, лишь за деревьями хрустели сухие ветки да иногда мелькала рубашка. Точильный камень исчез в мешке – воевода не поддался на уловку, мол, если воин правит оружие, то отвлекать нельзя. Лезвие и так остро, можно бриться, просто не хотелось, чтобы воевода что-то поручал. И вот на тебе…

– Да где вода? – спросил гридень в последней попытке улизнуть от урока. – И на кой идти, у нас в баклажках много?

Воевода глянул из-под бровей:

– Свежей хочу. А ручей найдешь вон там, да не утопни, бестолочь, болото рядом.

Буслай рассерженно поднялся. Савка, пряча улыбку, сунул ему в руки объемистую баклажку, почти ендову. Гридень затопал в указанном направлении с таким треском, будто сквозь бурелом ломился пьяный медведь.

Ждан так увлекся сбором ягоды, что перемазался соком. Губы его расцветились, словно у упыря. Сладкая струйка заползла под ворот. Испачканные пальцы знай себе хватали ягоды, а в глазах рябило от вкусной россыпи. Короб почти наполнился, вдобавок к малине набрел Ждан на заросли клюквы – вкусный будет взвар!

Сбоку раздался треск, отрок повернулся, руки сами собой выхватили булаву. В воздух ткнуло шипастое оголовье. С испуганным криком от оружия отпрянул старичок, из его сухоньких рук выпала корзинка, и ягоды затерялись в траве.

– Ты кто? – грозно, подражая Люту, спросил Ждан, а булаву отвел назад для мощного удара.

Старичок бухнулся на колени: бороденка мелко дрожит, печальные глаза блестят влагой.

– Не губи, добрый молодец! Худа не сделаю, захотелось старому ягод поесть.

Отрок подозрительно оглядел старца: жалкенький, на одеже заплат немерено, большая голова покрыта плешью, нос вострый, что нож.

– Ты кто? – повторил Ждан.

– Голованем кличут, – сказал старик, неуклюже поднимаясь на ноги. – Живу неподалеку, место хорошее, спокойное.

– Как сюда забрался? – в голосе отрока не убавилось подозрения.

Головань помялся, пальцами накручивая седую бороду.

– Да… – отвел старик взор, – никому не нужен стал, детки померли, жена… – Из старческой груди вырвался печальный вздох. – Люди сторониться стали, ну и подался в лес, землянку вырыл, живу припеваючи.

– Далековато забрался, – хмыкнул Ждан подозрительно.

Отрок деланно супился, прожигал старика взглядом, потом сник. Нашел перед кем отвагой воинской бахвалиться, да и не видит никто. Что толку? Булава вернулась на пояс, глухо стукнулись резные обереги в виде коней и уточек. Ждан виновато посмотрел на опрокинутую корзинку – жалкий вид старичка бередил совесть. Отрок присел у корзинки:

– Дай-ка помогу тебе, старче.

Головань ответил обрадованно:

– Сделай милость.

Отрок поставил корзинку и пальцами стал ссыпать ягоды обратно. Головань, одобрительно кивая, незаметно оказался за спиной Ждана. Глаза старичка полыхнули красным…

Буслай продирался сквозь заросли. Молоденькие деревца жалобно хрустели, а упругая ветка, мстя за погубленных родичей, обожгла лицо гридня огненной плетью.

– Тьфу, пропасть! – ругнулся Буслай. Пальцы сломали ветку-обидчицу, и гридень продолжил путь к невидимому ручью.

В воздухе повеяло сыростью, на лицо будто накинули мокрый платок, под сапогами захлюпало.

– Пень волохатый! – буркнул гридень. – Ну, точно от Волоса уродился! Воду за версту чует.

Деревья поредели. Ноги увязали по щиколотку, подошвы отрывались от земли с противным хлюпаньем. Буслай вломился в заросли осоки и сбавил шаг, внимательно смотря под ноги. Вот уж угодил – в заболоченную местность, а чистый ручей – где-то в сторонке. Сквозь частокол сомкнутых зубов протиснулось ругательство.

Широкий ручей, почти озеро, открылся неожиданно. Буслай шагнул и едва не грянулся в заросшую ряской воду. Гридень отступил, и в сапоге явственно хлюпнуло. Над водой пронесся тяжкий стон.

Ручей наполовину зарос грязно-зеленой ряской, растительная гладь вздыбилась моховыми кочками. Пройдет немного времени, и вода совсем зарастет, то-то радости будет болотнику да жене его, злобной красавице с гусиными лапами! Запляшут ночами синие огоньки заблудших душ.

Темная гладь чистой воды отражала облака, траченные горелым золотом с щедрыми прожилками. Кудрявые подушки неба с краю чернели, а середка напиталась красой заходящего солнца. Центр ручья будто залили медом.

Буслай добрался до чистой воды. Нога его едва не провалилась сквозь обманчивую твердь; пришлось присесть на корточки и тянуть руку с баклажкой до плечевого хруста. Вода забулькала в горлышке, кисть повело вниз, гридень напряг руку и тоскливо уткнулся взглядом в заболоченный участок.

Кочка мха дрогнула, провалилась в рясковый ковер. Воздух огласило кваканье. Буслай недоуменно огляделся. Баклажка хлюпнула, и из полной горловины всплыл пузырек воздуха.

Взгляд гридня прикипел к воде: в глубине мелькнуло крупное тело… стремительно поднялось… От неожиданности Буслай отпрянул и задом плюхнулся на мокрую траву. Ткань портов мгновенно взмокла, и кожи коснулась противная сырость. Мокрая рука выпустила баклажку – сосуд канул на дно с громким плюхом.

– Проклятье! Что за день такой? Неужто вдохнул колдовское изурочье, на ветер лаженное? – сокрушался гридень.

Вода гулко плеснула, и на поверхность всплыл зеленый валун, облепленный водорослями и грязью. В центре, возле выступа, похожего на нос, блестели два камушка. Буслай подозрительно оглядел диво и презрительно скривил губы. Валун улыбнулся, будто взрезали ножом кусок дерна, блеснул черными зубами.

– Ичетика не хватало! – простонал Буслай.

Валун приподнялся – мутные струи стекали с головы ичетика на его широкие плечи, ключицы. То, что Буслай принял за грязь, оказалось пиявками. Буслая передернуло от омерзения. Вот пакость!

Глаза ичетика задержались на топоре, опасно сузились.

– Здрав будь, воин.

Буслай процедил сквозь зубы:

– И тебе подобру.

Водную гладь проткнули зеленые руки с жутковатыми желтыми ногтями, в страшенных граблях баклажка смотрелась нелепо. Гридень сплюнул с досады, ичетик заслышал скрип зубов, усмехнулся гнусно:

– Не твоя?

– Ты что, дурак? – озлился гридень.

– Хочешь назад?

– Хочу, – ответил гридень без особой надежды.

Лапа с когтями протянула баклажку.

– На.

Буслай вскочил на ноги, отступил на пару шагов:

– Нашел дурака!

Младший брат водяного не так силен, помельче, но привычки поганые. Пакостит по-мелкому: посевы зальет, подмоет мосточки и крутой берег, а если какой дурак руку сунет, утащит, как пить дать. Эх, баклажка пропала! Стрый нагоняй задаст.

Буслай развернулся. Сочная трава захрустела под сапогами.

– Погоди! – окликнул ичетик. – Бражка есть?

– Чесночная! – огрызнулся гридень на ходу.

В спину ударило так, что не удержался на ногах, упал: в лицо бросилась трава, а лопатки обдало влагой.

В воде хохотал ичетик, гнусную тварь поддерживал хор лягушек. Буслай схватил полупустую баклажку, глаза его метнули молнии в ичетика, но тот на прощание хмыкнул и скрылся, оставляя круги на воде.

– Скотина! – выругался гридень с чувством.

Савка кончил уход за конями, проверил привязь, довольно крякнул. Стрый, ерзая на одеяле, с отеческой теплотой наблюдал за отроком. Через пару лет славный будет воин.

Лют вытащил из мешка птицу, добытую Буслаем утром. Кишки и голову зашвырнул подальше в кусты и принялся рвать перья жилистыми пальцами. Костерок в яме проглатывал пушинки, и вскоре запахло паленым.

Стемнело. День завис на тонкой грани меж сумраком и ночью, кусты на дальнем краю полянки слились в серую массу. Костер бросал вокруг желтый отсвет, красно-желтая полоска отметила лицо Люта. Стрый присмотрелся, нахмурился:

– О чем думу думаешь?

Лют замялся. Савка поймал смущенный взгляд гридня, отвернулся. Что могло взволновать сильномогучего воина?

– Из головы не выходит сказ о битве Перуна со Змеем.

Лицо воеводы потемнело, ибо не любил он упоминаний о Волосе. Пересилил себя, сказал непринужденно:

– Будто не слыхал ни разу.

– Не в том дело.

Савка отошел подальше, с преувеличенным любопытством осмотрел привязь коней, сел под деревом и под шепот кроны прикрыл в полудреме глаза.

– Вот мы знаем, что Волос… – продолжил Лют и запнулся. Хотел сказать, что Змей хитростью и коварством пленил Перуна, но вовремя прикусил язык. – Волос заточил супротивника, и тот долго не мог освободиться.

– Ну? – буркнул Стрый.

Лют окончательно позабыл о птице – полуощипанная тушка свалилась в траву.

– А кто разбил цепи? Кузнец. – Лют потрясенно выдохнул последнее слово и выжидательно посмотрел на воеводу.

Стрый подвигал складками на лбу, спросил недоуменно:

– Ну и?

Лют едва сдержал вздох разочарования: неужто поблазнилось несусветствие?

Стрый смотрел требовательно, но в глазах его мелькнуло опасение: уж не повредила ли уму лучшего гридня нечистая сила?

– Мы – воины, – продолжил Лют. – Перун, бог Грозы, благоволит нам, мы – любимые его чада. Дочери его, Магуре, любы витязи. Сраженных воинов сладко целует, дает испить воды из золотого черепа, и счастливый витязь отправляется в ирий. Мы клинками охраняем мир от Кривды, на свете нет людей важнее нас. Так почему Перуна освободил не блещущий панцирем воин, а кузнец?

Стрый одобрительно кивал, в глазах затеплились огоньки, но после последней фразы он нахмурился.

– Не бери в голову, – громыхнул воевода. – Мало что придумают кощунники, может, и воин освободил, оружный молотом, а молва списала на кузнеца. Все просто.

Лют кивнул, взглядом споткнулся о тушку птицы, спохватился – и в стороны полетели перья. Задумчивый блеск в его глазах почти растаял. Стрый отметил недовольно: немного недоумения все же осталось.

Затрещали громко ветки. Испуганный Савка продрал глаза и кинул ошалелый взгляд на Буслая. Гридень зло оглядел поляну и поспешил к костру. В руки воеводы ткнулась баклажка. Стрый насмешливо оглядел гридня:

– А чой ты грязный?

Буслай вполголоса выругался, с трудом стащил с себя мокрую рубаху и повесил ее над языками пламени. Стрый хохотнул издевательски:

– Никак повстречался с водяным?

Буслай буркнул через плечо раздраженно:

– С младшим братом.

– Понятно.

Воевода наклонил баклажку, и на землю полилась ядовито-зеленая жидкость. Мерзко запахло, и тут Лют удивленно уставился на дымную лужу, трава вокруг которой сразу пожухла. Буслай принюхался, и брови его поползли вверх.

– А ты чего думал? – спросил Стрый ласково.

Гридень затараторил подсердечной бранью, обещая надругаться над ичетиком, водяным и всей их поганой семейкой. Стрый одобрительно кивал, восхищенно прицокивал.

– Эх, посуду испоганил, – вздохнул воевода. – Ну, ладно, обещал пакость простить. – Оскверненная баклажка улетела в кусты.

Лют ощипал птицу, достал из мешка пахучие травы, от которых мясо станет нежным и сочным, и каждый ломтик его растает во рту сладким соком.

Савка подсел к костру и взял у Буслая рубаху.

– Э, а где Ждан? – спросил Буслай.

Лют запоздало спохватился: отроку пора вернуться. Савка поймал встревоженный взгляд, сунул рубаху обратно Буслаю и сомкнул ладони рупором у губ. Вечерний лес огласил крик:

– Ждан, где ты? Хватит собирать ягоды, возвращайся.

Эхо смолкло, легкий ветерок прошуршал листьями насмешливо, но Ждан не откликнулся. Стрый поднялся на ноги, его взгляд упал на Буслая.

– Поднимайся, сходишь с Лютом, посмотришь, куда олух запропастился.

Гридень встал с недовольным ворчанием, уронив в траву мокрую рубашку. Блики костра отразились от лезвия топора.

– Чего искать, сам придет.

Воевода смерил его тяжелым взглядом, и Буслай уронил взор и опустил плечи.

– Лют, долго тебя ждать? – буркнул он раздраженно.

Лют по знаку воеводы взял из поклажи небольшой мешок, поправил у бедра меч. Гридни с треском вломились в заросли и долго, до рези всматривались в траву, скрытую вечерним сумраком. Буслай шипел сердито – ветки так и норовили побольнее царапнуть его голый торс.

– Вот его следы, – указал Лют.

Вскоре они наткнулись на опрокинутый короб; под сапогами чавкнули раздавленные ягоды. Буслай схватил соратника за рукав и сказал холодеющими губами:

– Смотри, корзинка чья-то.

– И трава утоптана, будто медведь танцевал, – добавил Лют.

Гридни переглянулись. Буслай крепче сжал топор, а Лют распутал кожаные завязки мешка. Лес обступил людей. Почудился давящий взгляд…

– Пойдем по следу, – бросил Лют на ходу.

Буслай покорно потащился за старшим гриднем. Если дело нечистое, придется худо, подумал гридень хмуро. Никакого противника из плоти и крови он не боялся, но как сражаться с нечистью, способной отразить удар железа, наслать мару или еще что хуже? У Люта хоть гривна серебряная, воинский оберег защитит от вселения злого духа, а у него – медь с чутком серебра. Вдруг не спасет?

Лют резко остановился. Буслай едва не ткнулся носом ему в спину.

– Ты чего? – прошипел он сердито.

– Тихо! – ответил Лют еле слышно.

Буслай прислушался. Лес примолк: вот прошелестел листок… обломилась ветка… еле слышно прозвучал смешок… Раздался отзвук удара о дерево. Смех прозвучал более явственно. Ветерок в ветвях донес слабые хрипы.

– Бежим! – крикнул Лют.

Он вломился в заросли, как лось во время гона. Помрачневший лес недовольно заворчал. Буслай крепче стиснул топорище и ринулся следом. Ветки зло хлестали оголенную кожу, и гридень прикрыл лицо, едва видя спину Люта в щелке между пальцами.

Лес заохал, заулюлюкал. Глумливо ухнул филин. Лют заметил за частоколом стволов беленую рубаху и наддал ходу, явственно слыша хрипы.

Отрок метался меж стволов: рука на горле, вторая тщетно пытается достать булавой старикашку, сидящего у него на плечах. От отчаяния Ждан бился спиной о деревья в надежде придавить паскуду.

Старичок мерзко хихикал и сверкал ярко-алым пламенем в глазах. Сухонькие руки его с нежданной силой стягивали на шее отрока кожаную петлю.

– Никуда не денешься, я на твоих закорках по лесу погуляю!

Лют сунул руку в мешок. Зуд в пальцах подсказал, что нащупал нужное. Сзади запыхавшийся Буслай удивленно свистнул.

– Отпусти его!

Боли-бошка резко натянул петлю, повернул отрока, как строптивого коня.

– Заступнички явились, – сказал он обрадованно. – У меня скоро будет табун.

– Я тебе кости переломаю! – прорычал Лют.

Боли-бошка с тревогой посмотрел на уверенно шагающего гридня: еще чуть – и дотянется до бороды. Странно, за меч не берется, руку прячет в мешке…

Старческие руки натянули петлю – Ждан отчаянно вскрикнул, и изо рта пополам с хрипами полилась пена.

– Стой, касатик, не то шею сверну.

Глаза боли-бошки превратились в костры; от злобного оскала попятилась бы и свора волков; тускло сверкнули слюной клыки.

Буслай замер, пальцами стискивая бесполезный топор. Пока будешь рубить нечисть, успеет сломать шею Ждану, а то и отмахнется от честного лезвия и скроется в лесу с гнусным хохотом.

Лют молниеносно выхватил из мешка травяной веник, хлестнул им по старческим рукам, и в лесу раздался вопль громче сотни боевых труб. Буслай грянулся оземь, спину защекотали опавшие листья, рот помимо воли раскрылся в крике.

Хватка старика ослабла, и полузадушенный Ждан повалился. Лют сдернул боли-бошку, хлестнул по плеши крапивой.

– А-а-а!!!

Буслай вскочил и бросился на подмогу. Лют метнул взгляд: не надо. Гридень склонился над Жданом. Кожаная петля лопнула под лезвием топора, и отрок с трудом протолкнул воздух в измятое горло.

Лют крепко держал лесного пакостника за ногу и пуком крапивы хлестал его по плеши. Боли-бошка извивался ужом, сомкнув обожженные губы. Крик сменился поскуливанием.

– Что творишь? Больно же!

Лют тряхнул боли-бошку и прошипел в лицо, облепленное кусочками крапивы:

– Больно тебе?! Так я еще не начал!

Боли-бошка извернулся – зубы клацнули возле запястья гридня.

– Ах, ты так!

Тело нечисти со свистом проломило воздух, и могучая сосна загудела от удара. Посыпались иголки. Гридень стал околачивать стволы головой боли-бошки. В лесу злорадно заухало, а в сгустившейся тьме загорелись злым весельем огоньки.

Лют запихнул за пазуху боли-бошки истрепанный веник крапивы, раскрутил над головой – и нечистый с криком улетел в кусты. Протяжный вой удалился.

Гридень оглянулся на Ждана. Отрок с помощью Буслая сел и пальцами стал осторожно разминать посиневшее горло. Лют со злостью посмотрел на кусты, куда забросил боли-бошку.

– Ждан, надо идти.

Отрок осторожно кивнул. Буслай кое-как встал. Лют поднял из травы булаву и прицепил Ждану на пояс. Отрок оперся на подставленное плечо, и троица медленно зашагала к стоянке.

Лес на миг озадаченно смолк, а затем разразился ухающим хохотом. Ветви зашумели, будто от сильного ветра. Кто-то начал подхихикивать тонкими трелями, словно мышь-полевка. Траву накрыл белесый покров.

Лют недовольно поглядывал на клубящийся туман. Белые клочья стремились опутать голенища, блазнились крохотными когтями, принимали синеватый оттенок…

Савка извелся у костра. Едва заслышав треск, метнулся встречать гридней. При виде Ждана Савка ахнул. Гридни передали раненого товарища и подошли к воеводе. Стрый посмотрел требовательно.

– Нечистая шалит, – развел руками Буслай. – Любитель быстрой езды попался.

Стрый досадливо дернул щекой и взглядом уткнулся в Люта:

– Уходить надо.

Буслай вскинулся:

– Ты что?! Только устроились, даже не ели!

– Помолчи! – рявкнул воевода. – Хоть раз головой подумай.

Савка хлопотал над Жданом, мало не квохтал. Взгляд его упал на траву, и в груди похолодело: стебли оказались переплетены лентами синей кисеи. Он потрогал одну, и пальцы обдало морозом, будто сунул руку в сугроб.

Лют оттащил Буслая от воеводы и принялся укладывать мешки на лошадей. Животные обеспокоенно фыркали и трясли гривами. Все, кроме Горома. Лют некстати вспомнил слова стойгневского вазилы, что это вовсе не конь. Спросить бы Стрыя, да в ответ получишь по шее.

– На кой ляд попремся ночью? – не унимался Буслай.

Лют хмуро указал на траву, тронутую туманом:

– Думаешь, зря лес хожим быть перестал? И больно удобная полянка появилась, когда на ночлег решили устроиться.

Буслай досадливо сплюнул.

Стрый бросил взгляд на оцепеневших отроков, сказал Люту:

– Подсоби малым, а то туман пожрет. Ишь, как наступает.

Лют порылся в мешке с травами. В костер полетели ветки боярышника. Пламя лизнуло листья, и встречь туману потек дым. Синеватое покрывало испуганно отпрянуло и рассерженно зашипело. Буслай растолкал отроков и вместе с Савкой усадил Ждана в седло.

Лют погрузил поклажу и отвязал лошадей. Животные нервно переминались, разбрасывая копытами комья земли. Стрый похлопал по шее угольного Горома. Глаза громадины полыхнули багровым светом.

– Взденьте брони, – наказал воевода.

Буслай плюнул на мокрую рубашку, что так и лежала у костра, и из мешка вытащил запасную. Ткань согрела тело. Поверх льняной рубахи натянул кольчугу – полпуда плетеного железа придало уверенности.

Буслай взглянул на край полянки, поежился. Деревья скрылись за плотной стеной, иногда в клубах тумана мелькала оскаленная рожа, аж кишки от страха сводило.

Боярышник прогорел, и поляну снова уверенно стало поглощать синеватое полотно, подбираясь к костру. Пламя испуганно металось, но деваться из ямы ему было некуда, и участь его была предрешена.

Стрый оглядел отряд и неспешно забрался в седло:

– Я сзади поеду, Лют – впереди. Буська – меж Жданом и Савкой.

Буслай засопел обиженно:

– Чего я – в середине?

– Хорошо, – согласился воевода легко, – ты впереди.

– Э-э, да я просто так спросил.

Выехали на тропу. Свет луны продрался сквозь ветви и залил деревья мертвенным светом. В темноте то тут, то там вспыхивали попарно желтые огоньки. Лица обдало порывом холода, и в кустах протяжно завыло. Отроки испуганно зашептались, творя охранные знаки, и впились пальцами в обереги из можжевельника.

Буслаю захотелось подержать колючее: терновник, на худой конец репей. Нечисть боится колючих растений, ткни в рожу – убегут с воплем, да и через выложенный круг не проберутся, равно и не выберутся. Не случайно упырю в гроб ветки боярышника кладут, чтоб из могилы не вылезал.

Гридень тряхнул головой, рукой коснулся топора. Прохладный металл отозвался неожиданной теплотой. Вот единственный оберег, сказал про себя Буслай. Иных не надо.

Над головой пролетела тень, лошадь испуганно шарахнулась, гридень впустую рубанул воздух.

– Успокойся, – сказал сзади Стрый. – Пока пужают. Как начнется, скажу.

Буслай со страхом прислушался к зубовному скрежету за стволами, ответил нервно:

– Ты только не запаздывай, воевода. А то знаю я тебя.

Стрый хохотнул.

Лют разжег факел. Бледное пламя бросило дрожащие отсветы на листья. Тропа выросла из сумрака на несколько шагов. Лес был полон злобного щелканья, посвиста, справа похрюкивали, уши щекотал шелест сминаемой травы и веток. Изредка страшно скрипело, будто дерево отрывало корни и шло по лесу.

Сзади раздался печальный вздох. Лют метнул взгляд через плечо:

– Что такое, Буслай?

Гридень еще раз вздохнул:

– Поесть забыли.

Глава пятая

Бревенчатые стены, увешанные расписными полотнищами, содрогались от приветственных криков. Языки пламени в светильниках трепетали, как колосья на сильном ветру. Палата была напитана горячими запахами съестного, ароматами меда и вина. Под потолком воздух сгустился сизыми жгутами. Скоро пирующих окутает туман, если слуги забудут открыть духоводы, дабы чадную сыть разбавил свежий воздух.

Яромир склонил голову, повел дланью, и в зале поутихло. Множество глаз воззрилось на князя, устроившего пир. Кравчий вынырнул из-за спины и подал золотую чашу в россыпи жемчуга и яхонтов, до краев полную густым терпким вином.

– Други мои! – провозгласил князь. – Пью во здравие ваше! Ибо нет ничего лучше на свете – иметь таких друзей. Не богатством славен доблестный муж. Что злато? Сегодня есть, завтра идешь по миру с сумой. Но если есть друзья, такие как вы, и смерть не страшна. Пью за вас – настоящее богатство мужа!

Палата взорвалась одобрительными криками, гости поспешно вскочили с лавок и принялись вздымать серебряные чаши, украшенные жемчугом; кто-то поднял сердоликовые чарки, обложенные серебром; иные – рога буйволиные и воловьи с искусной резьбой. Запахи вина, меда и темного олуя крепко переплелись, вдохнешь – уже пьян.

– И ты будь здрав, князь! – раздались ответные здравицы.

Хмельное исчезло в десятках глоток, палата огласилась мощным кряканьем, звоном золотой и серебряной посуды, громким чавканьем. Крепкие руки раздирали жареных лебедей, жернова зубов перемалывали нежное мясо. Чарочники с ног сбились, наполняя опустевшие кубки.

Яромир в два глотка осушил чашу. Кравчий принял пустой сосуд и притаился за спиной. Князь сел, пытливо обводя взглядом приглашенных мужей: когда кто-то поднимал кубок во славу князя, Яромир кивал ему в ответ, взглядом отыскивая следующего гостя.

По правую руку раздалось недовольное ворчание:

– На кой, княже, пригласил эту ораву? Все окрестные князья с малыми дружинами примчались. Того гляди, меж собой станут задираться.

Яромир покосился на Ратьгоя, и его губы невольно растянулись в улыбке. Суровый воевода среди роскоши палаты смотрелся как ворона в парче: зыркал исподлобья на пирующих, двигал кадыком туда-сюда, но к еде не притрагивался, а на виночерпия, сунувшегося с серебряной чаркой меда, так рыкнул, что бедняга едва не расплескал напиток.

– Чего моими гостями недоволен? – поинтересовался князь.

Ратьгой скривился, отвел взгляд.

– Не понимаю, на кой ляд потчевать лучшим? Кладовые разорил, выставив золотую и серебряную посуду. Да после каждого пира половины недосчитаемся.

Раздраженный голос воеводы резал слух. Князь поморщился, и брови его двинулись к переносице.

– Не твоя печаль, – ответил он резко. – Ешь давай, а не хочешь хмельного, выпей квасу.

Яромир дал знак кравчему, и тот с опаской протянул воеводе серебряный ковшик, украшенный искусной резьбой. Воевода нехотя принял, губами припал к краю и одним духом опростал содержимое.

– Да как не моя забота? – продолжил воевода менее сердито. – Казна полниться должна, а ты одному князю Бериславу подарил четыре золотые цепи, пояса сердоликовые, блюдо с жемчугом, золотой складень и серебряное чело. А сколько еще тут охочих на дорогие подарки? Этак в новый поход скоро пойдем, а кого на этот раз воевать? Со всеми в мире.

Яромир с нежностью посмотрел на взъерошенного воеводу, который водил походы еще до его рождения, а потом учил мальчишку держать меч. За напускной грубостью воина пряталось смущение: непривычно в роскошных палатах, жизнь провел в поле, с мечом в руке, красным словам не обучен.

Потому сторонятся седовласого воина бояре, знают, что высокое положение не спасет, коли Ратьгой осерчает. Да и князю достается – любит воевода резать правду-матку в глаза и при честном народе, скажет такое и скалится, а самому хоть под землю провалиться. Но что делать, если у преданных и честных людей такой недостаток. Мудрому следует держать при себе таких, а не сладкоустов.

Воевода смутился под теплым взглядом князя.

– Что уставился, аль не правду говорю?

– Правду, правду, дядька, – согласился Яромир. – Только ты привык мечом сражаться, в государственных делах не смыслишь. А слово, да за таким столом, может куда больше войска.

Ратьгой хмыкнул, раздраженно дернул плечом и презрительно хлестнул гуляк взглядом:

– Со стороны кажется, что откупаешься.

Князь склонился к уху, поросшему седыми кольцами волос:

– Почти угадал.

Ратьгой недоуменно уставился на загадочную улыбку князя. Лицо воина налилось дурной кровью.

– И не стыдно откупаться?! – возопил он громким шепотом. Яромир досадливо дернулся, поспешно оглядел гуляк – не услышал кто? – Откупимся мечами, – продолжал горячиться воевода. – На кой ляд отослал Стрыя, он бы один справился?

– Тише, старый пень! – зашипел князь.

Один из прибывших князей, глядя на Яромира, крикнул здравицу. Князь, растянув губы в улыбке, кликнул кравчего. Виночерпий выслушал, подозвал нарочного. Гостю подали чашу с хмельным медом.

– Годун-ста, князь жалует тебя чашей, – шепнул нарочный.

Князь Годун встал. Серебряная чаша исчезла в ладонях, приложенных к губам; кадык под паутиной бороды несколько раз дернулся. Годун довольно крякнул. Яромир принял его поклон. Нарочный вернулся к княжьему столу и шепнул ненужные речи:

– Годун-ста, выпил чашу, челом бьет.

Ратьгой рявкнул недовольно:

– Иди отсюда, пока я тебе в чело не дал!

Слуга глянул испуганно и исчез, как лист, унесенный ураганом. Яромир недовольно посмотрел на воеводу. Старый воин нахально принял взгляд, воинственно топорща бороду-лопату.

– Хватит озоровать, – буркнул Яромир примирительно.

Слегка захмелевшие гости потребовали музыки. По знаку князя двери палаты распахнулись, и в створ проглянула палата для простых гостей. Там столы тоже ломились от яств на золотых и серебряных блюдах – нет ни в чем отличия меж князьями и простыми ратниками.

В открытые двери полетели приветственные возгласы. Дружинные разом встали, едва не опрокинув столы. Кубки с питьем взметнулись к потолку, а стены содрогнулись от радостных криков. Пламя затрепетало; несколько светильников погасло, всплакнув тонкими струйками сизого дыма.

В Большую палату ввалились разряженные скоморохи, чьи нелепые прыжки и ужимки вызвали дружный хохот. Музыканты что есть сил грянули разудалую мелодию; звуки рожков, свирелей и гудка сплели незримую волшбу. Несколько князей и бояр не высидели за столом, и пол затрясся под сапогами танцующих. Двери закрылись, обрубив раздосадованный гул Малой палаты.

Ратьгой брезгливо оглядел шутов, пожевал губами, будто хотел сплюнуть. Яромир сказал успокаивающе:

– Ничего, ближе к вечеру Вереск расчехлит гусли, послушаешь любимые песни. А пока пусть веселятся.

Ратьгой из-под бровей окинул взглядом галдящий люд, ничуть не похожий на степенных князей и бояр, прибывших утром. Губы его презрительно скривились.

– И охота тебе, княже, сидеть возле животных?

– Нет, – ответил князь честно. – Но надо. Это ты, воин простой, можешь встать и уйти, а я должен улыбаться и кланяться, кланяться и улыбаться. Крепить связи за обильной едой и выпивкой, потому как такие связи крепче торжественных клятв и обещаний, данных на бранном поле.

– Срамота! – сплюнул воевода, искрививши лицо, будто вспылил болью зуб, но правоту князя принял, пусть и не по нутру была.

Гости незаметно подъели жареных лебедей, студень из говяжьих ног, разномастные окорока, колбасы, соленые и холодные мясные кушанья. Распорядитель стола подал знак – двери в палату отворились, и прежние ароматы властно смела струя запаха новой сыти.

Гости встретили слуг с блюдами довольным ревом. Ратьгой поморщился – орут так, словно никогда не ели. Чего тут радоваться? Подумаешь, подали икру, сладкие супы, копченую рыбу, балык, масло, сыр, гусиный потрох, жареных поросят, карасей с бараниной, щуку паровую, спину белорыбицы, голову щучью, уху, громадных осетров – трое красномордых отроков еле донесли, а когда с облегчением швырнули на стол, посуда подпрыгнула, – оладью тельную из рыбы, тешку белужью, пирог из рыбы, отварную говядину, курник, осыпанный яйцами, пироги с бараниной, с яйцами, лебединый папорок с шафранным взваром, холодную топаную капусту, кисель клюквенный, кашку тертую с маковым сочком, сладкие пироги с изюмом, вареньем и пряными кореньями, пироги с мясом, пряженые пироги с кислым сыром. И еще, и еще…

Ратьгой судорожно сглотнул; руки его помимо воли дернулись к жареному зайцу, фаршированному кашей. Пальцы разодрали хрустящий бок; взор заволокло густое облако пара; от изумительного запаха взбунтовались кишки, порываясь скорее согреться лакомством.

Яромир глянул на воеводу и с трудом сдержал улыбку. Кравчий наполнил Ратьгою ковш квасом – воевода выдул вмиг, попросил еще.

– Давно бы так, – проворчал Яромир. – А то строил из себя волхва.

Воевода промычал с набитым ртом, небрежно отмахнулся. С пальцев сорвались жирные капли и плюхнулись на скатерть темными пятнами. Князь улыбнулся. Его пальцы сомкнулись на чаше, бугристой от россыпи жемчуга, и нутро приятно согрел земляничный взвар.

Музыка грянула громче. Нестройный хор полупьяных голосов затянул походную песню, сиплые голоса разрезали музыкальную ткань. Музыканты морщились, удваивая усилия.

Палату охватил гомон. Ратьгой упер в стену тоскливый взгляд, кулаками впустую сжимая воздух. Дубину бы сейчас, подумалось некстати.

Шум умолк, как обрубленный. Стихли музыканты, песни, звяканье посуды, даже пламя светильников затрещало чуть тише. Тяжелый воздух, насыщенный запахами жаркого, хмельных испарений и чеснока, прорезала чистая струя, словно ворвался в окно порыв бриза.

Взгляды мужчин привлекла к себе вошедшая женщина. Ратьгой против воли расплылся в улыбке. Глянул на князя: тот вскочил на ноги, на щеках румянец, грудь выгнул колесом.

Приезжие князья с завистью посмотрели на Яромира, сожалея, что не досталось им такой прекрасной жены. Яромир неотрывно глядел на Умилу, и сердце его полнилось щенячьим восторгом.

Супруга заметила взгляд мужа, и алые губы раздвинулись в мягкой улыбке. В палате будто сверкнула молния – мужчины ошалело трясли головами, пальцами терли ослепленные глаза. Восхищенный шепот наполнил палату шмелиным жужжанием.

Княгиня легкой походкой шла к трону. Серебряные височные кольца при ходьбе отзывались чистым звуком, щемящим сердце. Подошла. Яромир с любовью оглядел ладную фигуру жены, укрытую шелковыми одеждами, ожерелье из цветного бисера на груди, медовую косу толщиной в руку почти до пят. Мужчины, как завороженные мальчишки, смотрели на косу княгини, в их глазах застыл благоговейный восторг.

Умила улыбнулась мужу, и в ее синих глазах сверкнули теплые искорки. Князь едва устоял на ногах, глазами жадно пожирая чистое лицо, словно видел жену в первый раз. Или в последний.

Красота Умилы представляла такую редкость, что простолюдины давно пустили слух о том, что Яромир взял в жены самодиву. Ратьгой прекрасно знал ее родителей, не раз видел девчушкой, но, когда Умила расцвела, усомнился: не богиня ли?

Княгиня оперлась на руку Яромира, села подле мужа, благостно кивнула:

– Продолжайте, гости дорогие.

Первыми опомнились кравчий с чарниками.

– Славься княгиня! – заорали они.

К потолку взметнулись десятки чаш, мужчины наперебой заорали здравицы, и стены опасно задрожали. Каждый хотел мелькнуть перед взором княгини: пусть ничто не сулил ответный взгляд, но все равно в сердце расцветал пламенный цветок из первородного огня, создавшего мир.

Палата вновь наполнилась звуками веселья. Гости пировали чинно, выказывая руминское вежество – пальцы об одежу и бороду не вытирали. Музыканты вместо разухабистых плясовых заиграли светлые мелодии, подобные журчанию лесных родников и пению птиц на заре. В зале посветлело, словно Дажьбог пристроил на стене щит.

Княгине наполнили чару фруктовым взваром, поставили курицу во щах богатых. Умила переглянулась с мужем, и ее полные губы тронула улыбка. Потом поднялась. Тонкие пальцы оплели чашу. Серебряный ободок ярко блеснул.

– За вас, гости дорогие. Великая честь потчевать славных мужей.

Князья и бояре вскочили на ноги, от рева мощных глоток затрясся свод, пламя светильников жалко скукожилось, погодя несмело расправив смятые лепестки.

Заздравные крики посыпались горохом.

– И ты будь здрава, княгиня!

– Многие лета княжьей чете!

– Вот свезло Яромиру!

– Слава княгине, слава князю!

Яромир улыбнулся. Ратьгою что-то не понравилось в возгласах, но воевода не понял, что именно, и уткнулся в золотой поднос с жареным фазаном. Князю до смерти захотелось обнять девичий стан, прильнуть к губам, но приходилось сидеть с каменным лицом, наблюдать за гостями, улыбаться и кланяться в ответ.

Ладони Яромира коснулись мягкие пальчики, и раздражение смыло горячей волной, будто запруду в половодье. Умила без слов поняла мужа, глазами сказала: «Терпи».

Яромир вздохнул и с хрустом поднялся. Руку оттягивала золотая чара. В ответ на княжью здравицу гости заорали свои, и Яромир сел. Казалось, кожа на лице одеревенела от улыбки. Все знакомо, привычно, скучно до ломоты в челюстях, но пир надо продолжать.

Княгиня ела чинно. Сидящие рядом с нею гости удостаивались разговора и дивились осведомленности прекрасной женщины. Отроки сбились с ног, таская блюда из поварни. Палата была полна клубами ароматного пара: воздух загустел, еще чуть-чуть – и можно было бы его пить.

Музыканты сделали небольшой перерыв. Луженые глотки зашипели под потоками кваса. И людской гомон вновь разбавила музыка.

Ратьгой заприметил крадущегося у стенки паренька в простой рубахе, бледного. Палата отражалась в его больших глазах. Крылышко тетерева застыло у лоснящихся жиром губ – воевода хмуро наблюдал за учеником волхва, непонятно зачем зашедшего на пир, перехватил взгляд, нахмурился.

Паренек приблизился к князю, но его рукав схватили пальцы Ратьгоя, и в уши ученика противно ввинтился грубый голос:

– Куды?

– Я, э-э…

Паренек побледнел еще больше. Яромир, заприметив неладное, взглянул хмуро:

– Пусти, Ратьгой.

Воевода вытер жирные пальцы о рубаху парня и с ворчанием вгрызся в крылышко – под гнетом желтоватых зубов тонкие косточки раскололись на мелкие щепки. Потом слуха отрока коснулись нелицеприятные слова о волхвах и их приспешниках.

Яромир поглядел на покрасневшее лицо ученика волхва, спросил насмешливо:

– Чего пришел?

Парень справился с волнением и необычным для юного возраста густым голосом заглушил звуки веселья:

– Вольга просит прийти, дело очень важное.

Умила с любопытством глянула на мужа: в последнее время муж часто общался со служителем богов, бывал тревожным. Яромир успокоил любимую взглядом и встал из-за стола:

– Гости мои, пируйте, а я пока отлучусь ненадолго.

В ответ раздались пожелания поскорее возвращаться, добродушные смешки. Ученик Вольги направился к выходу. Князь, взглядом держа худую спину, хлопал гостей по плечам, говорил льстивые слова. Шею вдруг ожгла горячая волна, приправленная чесночным духом.

– Ты зачем потащился? – спросил князь не оглядываясь.

Ратьгой буркнул неприязненно:

– Мало ли чего?

– Да ты чего? Вольга отечеству служит не хуже тебя.

– Еще скажи – лучше! – огрызнулся воевода. По его морщинистому лицу скользнуло несколько любопытных взглядов, и Ратьгой оскалился. Гости уткнулись в подносы. – Просто волхвам не доверяю.

Яромир махнул рукой: ну, не любит старый воин кудесников, больше уповает на остроту меча и крепость щита. А что Вольгу не любит особо, так – уведут у тебя женщину, еще не то испытаешь. Как только не убили друг друга?

У выхода князь обернулся. Умила тепло улыбнулась, и Яромир посветлел лицом, но, заметив в глазах любимой тщательно скрытую печаль, помрачнел, как небо по осени.

Малая палата встретила князя оглушительным ревом. Яромир остановился, потряс дланями. Лицо онемело в улыбке. Витязи, прибывшие с приглашенными князьями, славили гостеприимство Яромира. Ратьгой сердито отметил, что крикнули здравицу для приличия, тут же уткнувшись в подносы. Палата потонула в чавканье.

Князь вышел за учеником волхва во двор. Солнце яро ударило в глаза, и рука Яромира невольно дернулась к лицу. Во дворе под навесами пировали те, кому не хватило места в княжьих палатах, горожане.

Город второй день утопал в хмельном веселье. Несколько человек с уханьем катили пузатую бочку, под дальним навесом нетерпеливо кричали. Звучал женский смех, шлепки по мясистым задам, фальшиво-оскорбленный писк.

Ратьгой вознегодовал, что простолюдины не обращают на князя внимания. Сидят, жрут!

Худой ученик просочился сквозь гомонящую толпу, как рыбешка через крупноячеистую сеть. Князь потолкался плечами с праздным людом. Некоторые доверительно обнимали его, приглашали подсесть к ним. Яромир спешно отказывал и шел дальше, чтобы разъяренный воевода не размазал гуляку по стенкам.

Глава шестая

Вольга обосновался в укромном уголке детинца, поближе к источнику воды, надобной в чародейных нуждах. Возле небольшой избы было пусто – челядь и гости пугливо огибали обитель волхва.

За пару шагов до крыльца ученик остановился и посмотрел на князя с отсутствующим выражением:

– Вольга ожидает, князь, просил быть одному.

Яромир кивнул, слыша за плечом сердитое сопение воеводы. Воздух от выдоха воеводы насытился парами чеснока – муха пролетела сквозь темное марево, пала на землю безжизненным комком.

– Что за тайны, княже?

Яромир обернулся – насупленный вид воеводы едва не вызвал у него улыбку.

– Не ярись понапрасну, дядька. Пора забыть раздор с Вольгой.

Ратьгой потемнел, как грозовая туча, в глазах мелькнули злые сполохи. Ученик волхва испуганно попятился.

– Эт наше дело, не лезь, князь, – сказал воевода грубовато. – Ладно, ступай, но в случь чего я рядом.

Яромир с трудом остановил расползающиеся в улыбке губы.

– Хорошо, дядька Ратьгой, как изволишь.

Пошел – ступеньки крыльца отозвались легким скрипом, а сзади раздалось невнятное ворчание.

Из-за открытой двери пахнуло сладковатым тленом, терпким ароматом трав. Ноздри от резких запахов отчаянно зачесались, а в лицо бросилась прохладная волна: за окном кожа горела, а в дом волхва вошел – словно в Навь.

В середке комнаты располагался холодный очаг, обложенный камнем. Пепел в очаге застыл уродливыми буграми. Стены были увешаны оберегами, пучками трав, сушеными тушками зверей. Стол был завален рухлядью: лоскутами медвежьих шкур, волчьих и барсучьих, раскрашенными горшками с мутным варевом. Яромир осторожно втянул воздух и скривился от гадостного запаха.

Князь прикрыл дверь, взглядом обшарил пустую комнату – брови сдвинулись к переносице.

– Я тебе сколько раз говорил, бестолочь?!

Яромир повернул голову на приглушенный крик, прищурился: в полутемной комнате еле заметил дверь. Пальцами ухватил железную ручку в виде диковинного зверя – явилось нутро комнаты без окон, полное пыльных мешков, полок со свитками. Пламя плошки с жиром тускло отражалось на разбросанных амулетах, в уши ворвалась яростная речь волхва.

– Ты хоть знаешь, что спалил? – рыкнул Вольга люто. На миг сквозь человечьи черты лица проглянул волчий оскал.

Худенький парнишка, почти не отличимый от того, что привел князя, дрожал, будто в сечень вылез из проруби. Руки вытянул по швам, шею упрятал в плечи, глазами не мигал.

– Знаю, нечуй-ветер, – ответил ученик дрожащим голосом.

Рассерженный волхв махнул рукой. Яромир отпрянул от вспышки света, а стены содрогнулись от крика боли.

– Ай, больше не буду! – верещал ученик.

Ярость Вольги отбросила парнишку к стене – нерадивый скрючился и закрыл голову руками. Волхв сдержал вспышку ярости, продолжил холодным голосом:

– Знаешь, что нечуй-ветер остановит ветер на воде?

Ученик всхлипнул:

– Да.

– Коли есть эта трава, спасешь корабль от потопления, да и рыбу без неводов ловить сможешь. Как угораздило сжечь запасы? Теперь жди первого дня просинеца, лазай у берегов по снегу.

Испуганный ученик простонал с пола:

– Да я соберу до травиночки.

Вольга растянул губы, и клыки влажно блеснули.

– Бестолочь, – сказал он почти беззлобно, – лишь слепые от рождения могут собрать нечуй, им тогда в бельма словно ножом тычут. И не руками траву собирают, а пастью разверстой, чтобы сила не ушла. Где таких людей взять? Последний, чей сбор ты, болван, пустил прахом, поперхнулся снегом, застудил нутро и шагнул к звездному мосту.

Волхв с досады рыкнул. Князя от этого рыка пробрал холодок, а ученик едва не проломил пол в попытке провалиться сквозь землю. Вольга глянул в угол, где прислонил посох, сжал пальцы в кулак, но сменил гнев на милость, буркнул с тоской:

– Теперь придется торговать с Красиней, чтоб ему провалиться, жмоту острорылому!

Яромир осторожно кашлянул, внутри сжался в комок, напружинил ноги, готовясь отпрыгнуть от огнешара. Волхв преобразился лицом – в комнате будто вспыхнуло второе солнце.

– Княже! Что стоишь, как сирота?

Яромир пожал плечами, взглядом невзначай скользнул по скрюченному ученику.

– Поднимайся, оболтус, – прикрикнул волхв с отеческой укоризной, – поклонись князю да выметайся на улицу.

Парнишка взлетел с пола, словно обладал крыльями, качнул вихрастой головой в поклоне. Князь посторонился, и ученик пролетел мимо смерчем. Вольга недовольно качнул головой, возвел очи горе. Яромир поморщился лицедейству и спросил грубовато:

– Чего хочешь сказать?

Волхв посерьезнел, глянул в первую комнату и понизил голос:

– Дурные вести, княже.

В нутре Яромира смерзлась градина, щека судорожно дернулась.

– Что такое? – спросил он сипло.

– Кромешники сказывают: к границам княжества Путяты стягивается орда степняков. Сплошь закаленные воины, как войска ясагов на Пепельном валу.

Волхв замолчал, озадаченный переменой лица князя. Из того будто кровь сцедили; складки на лбу глубокие, как борозды весенней пашни.

– Продолжай, чего замолк? – выдавил Яромир.

Волхв пожал плечами, в глазах мелькнул огонек.

– Покуда стягивают силы, ждут обозы, а где-то через недельку нападут.

– Ясно, – кивнул князь. Глаза его невидяще уставились в плошку жира с желтым языком пламени.

Вольга помедлил, начал осторожно:

– Не сегодня-завтра Путята пришлет гонцов. Будем дружину собирать?

– Нет.

Вольга запнулся, седые кусты бровей поползли вверх.

– Откажем в помощи?

Яромир кивнул с мрачным лицом, взглядом прошелся по различным оберегам и амулетам.

Вольга молча ждал. Огонь в плошке с жиром трепетал, как сердце испуганного зайца.

Князь долго молчал, набрав в грудь воздуха. Выдох взметнул облачко пыли, оторвал корень пламени от горючего жира, и тот растаял в воздухе. В комнате потемнело; волхв с трудом различал бороду князя.

– Не у Путяты степняков остановим, большую рать не соберешь так быстро.

– В землях Твердяты?

– Нет, на нашей земле.

Волхв сердито пристукнул ногой, щелкнул пальцами – плошка заполыхала, как погребальный костер.

– И Твердяте не поможем? Почему думаешь, что до нас дойдут? Степняки больше одного набега не совершают.

– Тогда зачем им обозы? Война себя кормит, они знают, что идут в сытый край, но задерживают наступление до подхода обозов. Нет, Вольга, – вздохнул Яромир горестно, – у них цель – земли разорить, а наше княжество стереть с лица земли.

Волхв прислушался к словам. Чутье кудесника пыталось уловить, где князь творит лжу, но Яромир сказал правду, вернее, в сказанное верил. Вольга буркнул с сомнением:

– С чего взял? Опять друг весточку подал?

Князь серьезно кивнул. Волхв хрюкнул досадливо, и его лицо перекосилось, как от приступа зубной боли.

– Что за друг? Княже, по ночам балуешь колдовством?

– Нет.

Князь замолчал, давая понять, что больше о таинственном изветнике не скажет ничего. Волхв рассерженно сопел. Яромир обвел рукой полки с оберегами и травами.

– Тебе особый наказ: запаси побольше чародейных штук, пригодятся. А лучше меч-самосек найди, чтоб враз супостатов порубил.

Вольга хохотнул натужно:

– Может, Перуна призвать или Рода?

– А можешь? – спросил Яромир нарочито серьезно.

Волхв поперхнулся смехом и недобро блеснул глазами.

– Не шути, княже. Боги помогают тем, кто не сидит на печи. На своей земле сдюжим.

Волхв неожиданно замолчал и напряженно прислушался. Яромир обшарил взглядом стены, выглянул из кладовой, но никого не увидел.

– Ты чего?

Вольга поднял палец, наморщил лоб – тесьма исчезла в складках кожи. Князь озадаченно замолчал: ничего не слышно, кроме дыхания и треска пламени. Волхв потушил огонь, забрал посох и поволок князя из кладовой.

– Слышишь, княже? – спросил он посредине комнаты.

Яромир прислушался: сквозь бревна просачивался гомон пирующих во дворе, рядом сопел волхв… На грани слуха возник новый звук. Князь насторожился. Сердце екнуло, будто он услышал пение стрел.

Грозный звук нарастал.

– Что это?

Волхв открыл рот, но тут дверь с треском слетела с петель, грянулась о пол, и в проеме выросла фигура Ратьгоя. Воевода неприязненно мазнул взглядом волчью шкуру Вольги и сморщил нос. Кудесник ответил неприветливым взором.

– Что случилось? – спросил Яромир поспешно.

Ратьгой нехотя отлепил жгучий взгляд от волхва:

– Сам смотри, княже, хрень какая-то с восхода летит.

Князь быстро вышел во двор, сзади стучал посохом Вольга. От взгляда на восход в груди похолодело.

Небесный ситец стремительно темнел, пасмурные плиты мостили буревую дорогу, в воздухе запахло зимой. Волхв позади охнул, князь прищурился, двор загомонил испуганно. Свинцовые плиты прошила золотая нить, которая тянулась за огненным шаром.

Яромир оглядел потемневший мир. Из терема выбежали хмельные воины и остолбенело уставились на диво. Грянул гром, некоторые горожане попадали, зажимая уши. Ратьгой рядом с князем ругнулся и скривился от бормотания Вольги. Гром повторился – без вспышек молнии… словно рушился небесный свод… того и гляди, попадают глыбы хрусталя.

От грохота заложило уши, и Яромир открыл рот. Полегчало. Гром повторялся и повторялся. Потрясенный князь осознал, что тучи молчат, а страшный голос произносит: «БОЮ БЫТЬ!!! БОЮ БЫТЬ!!!»

Князь оглянулся на волхва. Ошеломленныйвид кудесника показал, что ничего хорошего ждать не приходится.

Огненный шар пронесся над головами: в пламенном облаке мелькнули гигантские крылья, почудилось женское лицо… Диковинная птица промчалась быстрее солнечного зайчика от зеркальца в проказливой руке, небо аккурат посередке разделила тлеющая нить. Слова стихли.

Князь проводил взглядом диво и схватил волхва за грудки. Вольга, как и остальные, пребывал в ступоре и уставил на князя полубезумные глаза.

– Что это было? – рявкнул Яромир.

– Га-гамаюн, – выдавил волхв трясущимися губами.

– Что за гагамаюн?

От возмущения Вольга пришел в себя.

– Гамаюн, княже! Вещая птица, посланница богов.

Яромир оглядел остолбенелый двор, сердито сплюнул.

– Ну, такое будущее мне известно, – сказал он тихо.

Губы волхва плясали от испуга.

– Ты не понимаешь, княже, – зашептал он, – если является Гамаюн, то дело плохо! Очень плохо! Пожалуй, придется поискать чудо-оружие.

Ратьгой встрепенулся: взглядом ошпарил Вольгу, на князя посмотрел вопросительно. Яромир отмахнулся:

– Потом, дядька, потом.

Воевода обиженно насупился, сплюнул под ноги волхву и загрохотал сапожищами по двору.

Люди постепенно оживали, чесали затылки. Двор наполнился испуганным гулом.

Яромир насупленно смотрел на волхва.

– Что за оружие?

– Свиток у меня есть один, – начал волхв, – зело интересен, очень древний…

– Вольга! – прорычал князь.

Волхв опомнился, деланно оперся на клюку, продолжил:

– К югу от нас, близко от булгар, Железные горы. Бают, что там запрятаны неисчислимые сокровища, а среди них и чудо-оружие, способное разом уничтожить огромное войско.

– Но добраться нелегко?

Волхв развел руками, огорченно вздохнул:

– А то. Да и сторожит всякая нежить, куда без нее?

– А как достать?

– Записано, что клад сокрыт в пасти зверя.

Князь нахмурился. Несколько людей обратились к нему, но Яромир отмахнулся:

– В пасти зверя?

– Что сие значит – неведомо.

Яромир крякнул досадливо. Его взгляд приковали свинцовые тучи, не желающие рассеиваться.

– Это недалеко от князя Вышатича?

Волхв кивнул, добавил осторожно:

– Стрый доберется туда не сегодня-завтра. Да и как услать на неведомое дело, когда он тут позарез будет нужен?

Отдаленный звук грома пронесся над двором, ветерок взъерошил волосы, люди озадаченно примолкли.

– Надобно отослать гонца к Вышатичу, пусть на поиски отправится Лют с Буськой, а Стрый вертается.

Вольга сморщился, будто пожевал горсть волчьих ягод.

– Буська?

– Лучше побеспокойся о гонце, – отмахнулся князь. – Если можешь, то и остальным послам вели поторопиться.

Волхв развел руками:

– Княже, я не колдун. Одного курдуша сумею спеленать – ночью будет у Вышатича, – но не больше.

Небо на восходе было чернее угля, в складках туч блеснула молния, свинцовые глыбы озарил яркий сполох. Холодные струи ветра вмиг выбили тепло лета. Яромир клацнул зубами. В небе заворчало грозно.

Люди испуганно заголосили, потянулись со двора, на землю со звоном упала посуда, добрая снедь вывалилась в пыль. С влажным хрустом лопнула бочка олуя, с бульканьем вспенилась лужа, похолодевший воздух стал кислым.

– Что такое? – спросил князь Вольгу.

– После прилета Гамаюн приходит буря.

Яромир простонал:

– Город уцелеет?

Волхв поплевал на ладони, выпрямился – патлы повисли в воздухе белыми змеями, блеск в глазах не уступал грозовым сполохам.

– Не боись, стороной поведу, может, заденет краешком.

– А?..

– Княже, ступай к гостям, – прервал Вольга напряженно. – Подготовь их к моему выступлению, мол, боги указывают на беду, вы, как гости, помогите отстоять дом и все такое. Наплети про долг, честь и мужество.

– Но-но! – возмутился Яромир.

Волхв повернулся лицом к буре. В ладони заскрипел посох. На висках вздулись толстые жилы. В нескольких верстах в землю ударил слепящий ветвистый столб, брызнули дымящиеся комья, ветер донес грохот расколотого неба.

Молнии стали бить чаще. Люди оглохли от грома, такого же сильного, как в тот день, когда Перун молотил топором по башке Змея-Волоса.

Воздух скрутился в узел, гигантская воронка сорвала слой земли, размолола в пыль. Почерневший жгут двинулся на город. Яромир с остановившимся сердцем наблюдал за воздуховоротом, потом взгляд его упал на фигуру волхва с раскинутыми руками.

Князь сжал кулаки, взглядом принялся буравить спину кудесника – волевым усилием попытался передать часть своей жизненной силы. Налетел визжащий порыв ветра. Яромира покатило по земле, как пустую бочку. Небо и земля поменялись местами. В локоть больно впился камушек…

Над головой раздался сердитый рык Ратьгоя – будто туча громыхнула. Кудесник подхватил князя под мышки, вздернул на ноги.

– …растудыть!!

Яромир промямлил:

– Как с князем разговариваешь?

Ответные слова заглушил хохот туч. Яромир глянул недовольно на воеводу и прикипел взглядом к воронке, облизывающей край городской стены. Ровный строй бревен смялся, взметнулись обломки с девственно-белыми изломами. Близстоящие дома содрогнулись, невидимая рука содрала крыши, плеснула на улицы дождем из соломин.

Люди спешно покидали дома, улицы были запружены… Толпа двигалась прочь от смерча.

Волхв захрипел, из последних сил выкрикнул что-то на зауми и завалился набок. Яромир метнулся к кудеснику, но его опередили. Жилистые руки подхватили обмякшее тело, как пушинку. Князь раскрыл рот – каравай залезет – и распахнутыми глазами смотрел на Ратьгоя.

Воевода, держа на руках Вольгу, провожал взглядом вихрь, миновавший город. Силы оставили воронку: распались невидимые скрепы, на землю хлынула пыль и мусор. Ратьгой встретился глазами с князем, скривился.

– Это ничего не значит, – буркнул он, направляясь к жилищу волхва.

Глава седьмая

Деревья расступились, лунный свет ударил ярко. На миг глазам, привыкшим к ночной тьме, стало больно. Лют запалил новый факел, отправив в кусты тлеющий огрызок. Сзади удивленно присвистнули.

– И куда мы выехали? – поинтересовался Буслай.

Лют остолбенело разглядывал деревню: неказистые дома спят, ставни закрыты, лишь из одного окна сочится свет. Деревня небольшая – с десяток домов на одной улице, общий колодец. Рядом с колодезным срубом – ветхая телега: передних колес нет, стоит косо, как щит, прислоненный к стене.

Лес кончился.

Цепочка отряда распалась на опушке, кони встали в ряд, из их ноздрей сочились туманные струи, как пар из-под крышки котла. Стрый оглянулся на лес: оттуда злорадно смотрели многочисленные огоньки. Вдруг раздался глумливый смех, и призрачные глаза растаяли. Отроки испуганно поежились.

Буслай переглянулся с Лютом, подбодрил соратника:

– Видать, и вправду в лесу тропы быстрые. Как быстро добрались до окраины!

– Мы не могли за полночи пересечь лес, – раздраженно ответил Лют. – Леший, что ли, кругом обошел? Что делать, воевода?

Стрый пожал плечами, облитыми железными кольцами:

– В дома стучать, узнавать, где оказались. Только осторожно, чтоб не приняли за упырей – выковыривай потом от кольев занозы.

Савка вытянул вперед чуть дрожащий палец:

– Вон в том доме вроде свет горит.

Ждан потер синее горло, кивнул – горит.

– Двинулись потихоньку, – сказал Стрый.

Кони понуро тронулись с места: за ночь животные устали, страшный лес вымотал силы, ноги едва не подламывались, лишь Гором шел как ни в чем не бывало.

Из леса донесся протяжный вой. Лошади взвились на дыбы, испуганное ржание огласило деревню. Ждан кубарем скатился с седла, затылком больно шмякнулся – в ночном небе прибавилось звезд.

Буслай с руганью натянул поводья, утихомирил скотину. Мельком взглянул на спокойного Горома. Расспросить бы воеводу, где взял такое чудо, или оженить угольную громаду, может, приплод унаследует толику отцовской мощи. Правда, не мог вспомнить, чтобы Гором миловался с кобылами, будто и нет могучей стати.

Савка спрыгнул, помог Ждану подняться. Отроки не вернулись в седла и до дома шли пешком. Лют остановил коня возле гнутого плетня: свет луны превратил ветки в сплетенные кости, горшок на жерди – в череп. Пригляделся к закрытым ставням, и точно – щели сочились желтоватым светом.

Стрый оглядел близстоящие дома, сказал хмуро:

– Крепко спят. Каждую ночь, что ли, у них так воют?

Лют добавил воеводе в тон:

– Собак нет – странно.

Буслай соскочил на землю. Савка подошел, взял поводья. Гридень обратился к спешившемуся Люту:

– Как думаешь, что это в лесу выло?

– Не знаю. Неспроста выли, будто звали кого-то.

Буслай сдержал дрожь. Руки привычно сомкнулись на топорище.

– Кто в хату пойдет? – спросил он у Стрыя.

Воевода улыбнулся. Жутковато отразился от зубов лунный свет.

– Еще не догадался? – удивился Стрый деланно.

Гридень вполголоса ругнулся и выхватил топор.

– Савку возьми, а мы тут на всякий случай постоим, – добавил воевода.

Отрок поспешно кивнул. В свете луны лицо его было белее муки, булава в руке тряслась. Буслай взглядом велел держаться сзади и открыл калитку. Противный скрип петель хлестнул ночной воздух словно бичом. Гридень стиснул зубы, черные ругательства уткнулись в крепкий частокол и осыпались в горло.

Мелкими шагами Буслай пошел к крыльцу, Савка двигался на три шага позади. Его льняная голова постоянно вертелась, древко булавы жалобно скрипело под судорожным хватом пальцев.

– Чего таитесь? – громыхнул воевода. – Если есть кто живой, давно проснулся.

Буслай игнорировал оклик и пару раз ругнулся. Савка услышал ругань и покраснел так, что кончики ушей задымились.

Гридень подошел к крыльцу. Стена дома скрыла ночное светило, и в грянувшей темноте он едва отыскал дверь. В воздухе растаяли три стука. Буслай отступил, звеня кольчугой, расположил топор поперек груди, чтобы в случь чего…

Из-за двери раздался еле слышный голос:

– Входи, не заперто.

Буслай сглотнул ком, оглянулся на воеводу. Стрый насмешливо изломил бровь: мол, чего от меня хочешь? Да еще Лют, зараза, лыбится ехидно, его бы сюда… Савка глянул вопросительно.

– Держись сзади, – буркнул гридень.

Дверь со скрипом отворила нутро избы, освещенное лучинами: широкая лавка, рядом пустой стол, столешница покрыта многочисленными царапинами, по краю зарубки. Из правого угла на вход взглянуло устье печи, из вороха шкур и одеял наверху уставились глаза на бледном лице.

Буслай подозрительно уставился на худого хозяина избы. Да и как глядеть на гладко выбритого молодого человека? Хорошо хоть есть копна волос цвета потемневшей пшеницы, а то уличил бы ведьмака. Тот глянул насмешливо, взгляд ушел за спину Буслаю. Савка благовоспитанно поздоровался.

– И ты будь здрав, – кивнул хозяин.

Буслай, скрипя половицами, прошел в середину горницы. Оглядел углы, скривился при виде косм паутины.

– Запустил дом, хозяин.

Лежащий на печи молча кивнул. Буслай повертел в руках топор, опустил.

– Молчалив ты, – пробормотал гридень. – Он, – ткнул пальцем в сторону отрока, – зовет меня Буслаем, а я его – Савкой.

Хозяин разлепил бескровные губы:

– Меня Нежеланом кличут.

Гридень потоптался: захотелось сесть на лавку – нелепо стоять и вести беседу с лежачим. Но что-то его удержало. Савка почтительно молчал, ждал, что старший скажет. А Буслаю и сказать было нечего, брякнул невпопад:

– Чего не спишь, лучины палишь? Рарога, что ли, высиживаешь?

Савка представил, как по истечении девяти дней и ночей лопается яичная скорлупа и из-под… э-э… седалища мужика вырывается пламенная птица с хищным клювом, и усмехнулся. Лицо Нежелана осталось спокойным, глаза в свете лучины ярко блеснули. Улыбку отрока как ветром сдуло, и он невольно попятился.

Буслай взглядом успокоил Савку и обратился к Нежелану:

– Мы из леса вышли, не знаем, где оказались. Скажи, как называется деревня и где ближайший город?

Невозмутимое лицо исказилось удивлением. Нежелан приподнялся на локте:

– Из леса? Так вы не из Дубков?

– Каких еще Дубков?

Шкуры мягко зашуршали. Нежелан свесил босые ноги с печи, но спрыгнуть побоялся. Буслай напрягся, готовый к неожиданному.

– Как прошли через лес? – спросил Нежелан с жарким любопытством. – Туда почитай лет сто никто не ходил.

Буслай небрежно пожал плечами:

– Прошли, и все. Хоть нечисть пыталась пакостить, но не тронула, лишь ухала глумливо.

– С вами ведьмак?

Буслай чуть не выругался, но прикусил язык – не хватало, чтобы бранился при государыне-печи.

– Сказал бы тебе, да печь в избе, – процедил гридень. – Отродясь воины с ведьмаками не водились, наша защита – честная сталь, а не силы колдовские.

Нежелан промолчал, но огонек любопытства в его глазах разгорелся.

– А куда путь держали?

Савка ответил прежде, чем Буслай успел шикнуть:

– К князю Вышатичу.

Нежелан кивнул, и Буслай перевел дух: имя знакомо – значит, хотя бы в соседних землях находятся.

– До стольного града два дня пути.

Обманул вазила, подумал гридень. Напарил Люту, что будут через двое суток, а тут один день истратили на блуждание, осталось два.

– Спасибо, Нежелан, за ответ. Позволь заночевать, коней пристроить, а поутру мы тебя оставим.

Нежелан горько усмехнулся. Лицо приобрело такое выражение, что Буслай вскинул топор, а Савка – булаву.

– Теперь вижу, что вы чужеземцы. Но не злые, – усмехнулся хозяин.

– А ты кого ждал? – спросил Буслай настороженно. – Если не хочешь пускать ночевать, сделай милость, разбуди соседей, может, они дружелюбнее будут.

На лице Нежелана заиграла печальная улыбка.

– Не стоит, кольями забьют. Побоятся, что съедят, как других, – добавил он буднично.

Савка едва булаву не уронил – так колени задрожали. Буслай крепче стиснул топорище и процедил сквозь зубы:

– А кто людей ест, не ты? То-то у тебя свет горит.

Хозяин мотнул головой, спрыгнул с печи и босой прошлепал по половицам, скрипнул лавкой и локтями уткнулся в столешницу.

– Садитесь, гости нежданные.

Савка и Буслай осторожно присели на лавку. Нежелан повел речь:

– У нас люди стали пропадать по ночам. Вечером ляжет семья в полном сборе, а наутро одного недосчитаются. И ни звука, ни следа. Потом нашли разорванное пополам тело девочки. Взял страх. Коситься друг на друга начали, а староста смекнул, что упырь лютует.

Делать нечего – пошли на кладбище, взяли жеребенка. Ходили вокруг могил, ждали, что запрыгает коняга в стороны, заржет от страха, а мы эту могилку вскроем, вобьем кровопийце осиновый кол.

Савка спросил с затаенным дыханием:

– И что?

– А ничего. Ходит жеребенок спокойно, будто по заливному лугу, травинки с могил срывает, жрет.

Буслай спросил заинтересованно:

– А кто людей губит?

– Лет пять тому пришел к нам мужик с семьей да полгода назад обулся в плесницы. С той поры и стали пропадать люди, причем сперва из его семьи! Кто ж знал, что он колдун, а после смерти стал хлопотуном, по ночам сосет кровь, людьми живыми заедает. Когда вы пришли, подумал, что и мне выпал кон – вон как за стенами взвыло!

– Что ж ты, дурень, позвал, хотя думал на хлопотуна?! – изумился Буслай.

Нежелан усмехнулся горько. Тяжкий вздох качнул в углу космы паутины.

– Да чего от судьбы бежать? Из-за меня хлопотун пришел, так мне и ответ держать.

Буслай подумал, что не расслышал, и переспросил:

– Из-за тебя?

Нежелан кивнул:

– Да, соседи уже сняли обвязи боярышника на окнах и двери, чтоб меня сожрал и успокоился. Садитесь поудобнее, гости дорогие, сейчас расскажу. Времени хватит, пока хлопотун доест коней, а там, глядишь, успокоится, к нам ломиться не будет.

Буслай вскочил как ошпаренный:

– К Нию твои сказки! Там же…

Гридень заполошно взмахнул руками, как хозяйка на убежавшее молоко, и стремглав вылетел из дома. Хрустнула дверь, отлетела отброшенным щитом – Буслай прыжками помчался к соратникам.

После ярко освещенной комнаты он не сразу разглядел, что кони бросились врассыпную, а Ждана тащило по земле. Отрок напрасно пытался остановить обезумевшее животное, округу оглашало испуганное ржание. Лишь Гором стоял спокойно – Стрый в седле напряженно наблюдал схватку Люта с каким-то мужиком.

Супротивник появился из ниоткуда. Лют с воеводой и Жданом ожидали Буслая с отроком, уже забеспокоились: что так долго? Лошади первыми почуяли неладное, шарахнулись с диким ржанием, тут же объявился бледный как смерть мужик с рыжим пламенем в глазах.

Лют выхватил меч. Лезвие с костным стуком врубилось в руку мужика. Черные когти остановились в пяди от глаз. Гридень крякнул изумленно: отменная сталь увязла в мясе, хотя рука должна отлететь, как полено от удара колуном. Пахнуло гнилью.

Пришелец зашипел страшно и второй рукой нацелился в лицо. Лют, присев, выдернул меч из вязкой плоти, клинок со свистом подрубил мертвецкое колено. Мужик взвыл, взмахнул разорванными рукавами, и земля со стоном приняла его тело.

– Лют, берегись!

Гридень обернулся на крик Буслая и пропустил удар в грудь. Жалобно зазвенела кольчуга, ноги Люта без толку дернулись в воздухе, луна зависла перед глазами, в спину ударило.

Буслай мельком отметил, что Лют жив после падения, и перемахнул плетень. Топором вспорол ночной воздух – череп хлопотуна отозвался мерзким хрустом.

– Получай, тварь! – прошипел гридень с ненавистью.

Багрец в глазах мертвого колдуна притих, затем полыхнул ярче солнца. Буслай улетел дальше Люта, смахнув плетень. Горшок звонко разлетелся на мелкие черепки.

Хлопотун с топором в голове обратил взор на огромного воеводу. Стрый слез с коня, расправил могутные плечи. Оставив меч в ножнах, воевода молча смотрел на приближающегося колдуна.

Мертвец взвыл, черные когти нацелились в бороду могучана. Со злобным ржанием прыгнул конь и копытом, размером с блюдо, проломил мертвецу лобную кость. Хлопотун рухнул на землю и закрыл пылающие глаза.

Лют подковылял к трупу, с раскачки вытащил топор. Буслай поднялся, коснулся пальцами груди и охнул от боли, потом замер в удивлении – под подушечками были не железные кольца, а порванная рубаха.

Стрый бухнул обеспокоенно:

– Берегись, Лют, чую, тварь жива.

Гридень едва успел отскочить – колдун поднялся со злобным воем.

Буслай с холодком в груди наблюдал, как мертвец теснил соратника к ветхой телеге у колодезного сруба. Кулаки гридня впустую сжимали воздух.

Лют отступил на пару шагов, замелькал мечом и топором – в стороны полетели лохмотья одежы колдуна, отчего запах гнили усилился. Хлопотун завыл, от его глаз в ночном воздухе повисли красные полосы, когти со скрежетом сталкивались с лезвиями.

Лют ударил страшно, накрест, оружие завязло в руках мертвеца, будто в корне столетнего дуба. Гридень дернул оружие на себя, но вытащить не успел. Мертвец ударил его в живот коленом. От острой судороги Лют разжал пальцы и полетел: ноги оторвались от земли, в ушах засвистел ветер. Хлипкая телега без передних колес с хрустом разлетелась мелкой щепой, а гридень застыл на ее месте бесформенной грудой.

Буслай вскрикнул – ярая кровь бросилась в голову – и с голыми руками бросился на хлопотуна. Стрый запоздало крикнул, но предостережение Буслай услышал уже в воздухе. Земля приветила его жестко, в глазах закрутилось звездное небо вперемешку с травой, и вращение гридня остановила бревенчатая стена.

Хлопотун засмеялся жутко, и рана на его черепе с хрустом срослась. Уставился на воеводу, рявкнул:

– Съем!

Стрый громыхнул неприязненно:

– Не поймавши, лебедя кушаешь.

Мертвяк ответил загробным смехом и гнусно ухмыльнулся. Потом вырвал оружие из предплечий и довольно ловко им взмахнул. Стрый шагнул под удар, пальцами оплетя запястье колдуна, а второй рукой схватил топорище.

– Отдай, не твое, – произнес воевода буднично.

Топор и меч легко перекочевали к воеводе. Хлопотун взвыл и ударил испытанным приемом. Кольчуга на животе Стрыя звякнула, одновременно хрустнуло мертвецкое колено.

– Не шкодь! – произнес воевода ласково.

– Съем, съе-ем!!!

Воевода впечатал кулак в бледную челюсть, откуда полетели в траву осколки зубов. Колдун зашипел котом рассерженным и нацелился когтями в лицо. Воевода перехватил кисть одной рукой, а второй сломал черные ножи.

– А теперь – как ты.

Пинок подбросил мертвяка в воздух. Хлопотун промял землю, но ловко выскочил из ямы. Пламя в его глазах приутихло, на могучего смертного он глядел настороженно.

Буслай увидел, как шевельнулся Лют, и бросился на помощь. Хлопотун проводил глазами легкую добычу и синей лентой языка облизал губы. Но сперва надо было разделаться с великаном.

Лют с трудом, прижимая ладони к животу, поднялся. Буслай поддержал его заботливо.

– Что за напасть? – прохрипел Лют.

– Хозяин говорит, что хлопотун.

Лют, превозмогая боль, пошарил в разбитой телеге и выпрямился с обломком оси в руках:

– Стрый, это хлопотун.

Стрый молча пошел на колдуна. Тот, зачуяв неладное, метнулся в сторону. Уйти не дал железный хват пальцев на плече. Воевода отмахнулся от зажившей руки, поднял в воздух тело мертвяка, с хрустом сложил пополам – затылок уткнулся в пятки. Неприятно сломанное тело мелькнуло в воздухе и упало под ноги Люту. Гридень взмахнул тележной осью, и шея колдуна хрустнула.

Буслай посмотрел на сложенного хлопотуна, по сердцу царапнул страх.

– Он мертв? Дай-ка еще раз стукну.

Лют посмотрел в погасшие глаза мертвяка и покачал головой:

– Нельзя. От повторного удара оживет.

Буслай сплюнул:

– Вот гадость!

Стрый подошел вразвалочку, с усмешкой протянул меч и топор:

– Ваше?

Гридни, не поднимая глаз, забрали оружие. Воевода понимающе хохотнул. Стрый взглянул на освещенный проем двери с двумя фигурами:

– Савка, помоги Ждану лошадей поймать, пока его по кустам не затаскали.

Отрок на негнущихся ногах сбежал с крыльца, мельком глянул на хлопотуна – лицо стало белее снега. Ждан нашелся в кустах, руки его намертво вцепились в повод, рядом обеспокоенно фыркала лошадь. Савка поспешно перехватил узду – и в ухо лошадке полились ласковые слова.

Ждан шевельнулся в кустах и прохрипел измятым горлом:

– Спасибо, друг.

– Да ну тебя, – отмахнулся Савка. – С тобой ничё не стрясется, а бедная животина умом тронется. Хватит валяться, остальных коней ловить надо.

Ждан изможденно простонал.

Стрый оглянулся на гридней: ошеломлены – особенно Лют, бывалый боец – но постепенно отходят от схватки. Воевода повернулся к хозяину:

– Здрав будь, мил человек. Хватит на крыльце стоять, подойди, не обидим.

Нежелан робко подошел к воеводе. Оно понятно – головой едва до груди достает, а вширь раза в три у2же. Бросил взгляд на сложенного хлопотуна, передернул худыми плечами и сказал робко:

– Благодарствую, восторжествовала Правда. Хоть и запоздало.

– Что сами не побили? – спросил воевода хмуро. – Аль не знаете, как надо?

Нежелан вздохнул. В его глазах блеснуло лунное серебро.

– Знать-то знали, да как к нему подойти? Вон и твои могутные воины не сладили, куда уж простой деревенщине.

– Ладно, – буркнул Стрый благодушно, – пошли в хату, утром дела доделаем.

Витязей услал на помощь отрокам, а сам подхватил под мышку хлопотуна. Нежелан засеменил за ним к дому.

Глава восьмая

В избе устраивались долго. Гридни охали при каждом движении, поэтому отроки подогрели воды для целебного взвара. Хозяин любезно дал берестяные ковшики. Стрый ехидно поглядывал на витязей, что процеживали питье, как ослы негодную воду. Отроки примостились на лавке, взгляды их притягивал сложенный в углу хлопотун.

Буслай допил взвар, осмотрел кольчугу и, увидев порванные кольца, выдохнул разочарованно:

– Крепок, скотина!

Лют кивнул с кислой миной.

Стрый глянул на лицо хозяина, странно безбородое, без намека на щетину. Если бы не брови, то можно было заподозрить в нем ведьмака.

– Прости, что беспокоим.

Хозяин отмахнулся, заговорил часто, как дробь ливня по крыше:

– Что вы, добрые люди, это я вам по гроб жизни обязан, да и селяне тоже. Благодарю, что от напасти спасли.

Он понурил голову и опустил уголки губ:

– Правда, мне от этого не легче. Не хлопотун, так селяне прибьют.

Стрый спросил с интересом:

– Почто так?

– Бедовик я. Беды постоянно притягиваю, а стоит кому оказаться рядом, так и к ним липнет горе. Деревенские уверены, что колдун из-за меня явился.

Воевода хмыкнул:

– Сам как думаешь?

Хозяин вздохнул горестно, махнул рукой.

Буслай выслушал болтовню бедовика, пригладил ладонью усы-подкову, пряча усмешку. Лют безучастно прикрыл глаза и мерно засопел. Ждан переглянулся с Савкой. В глазах отроков мелькнул страх, даже дыхание задержали: мало ли что вдохнут в бедовом жилище!

С мягким шорохом опустив на лавку железную рубашку, Буслай сладко повел плечами и спросил, давя зевоту:

– Хозяин, как тебя… Нежелан, найдется что постелить?

Бедовик истово закивал и кинулся в угол, к ларю. Крышка открылась с противным скрипом. Стрый сделал знак отрокам, и те с опаской помогли достать мягкие шкуры. После Ждан отправился за дверью, кое-как пристроил в проеме – осталась щелища в пол-ладони.

Нежелан хотел уступить печь воеводе, но могучан возлег на полу, заполнив полгорницы. Витязи улеглись на лавках, хозяин – на печи, отроки – неподалеку от Стрыя.

Лучины гасли – в темноте слабо тлели красные огоньки не крупнее обрезка ногтя. Гости наполнили избу мерным сапом, лишь на печи беспокойно шуршали одеялами, да отроки, клацая зубами, вглядывались до рези в глазах в угол с мертвым хлопотуном и зажимали в кулаках обереги.

Грохот ударов в ставни прозвучал противно, гнусно. Благостная дрема исчезла, как наледь под потоком кипятка. Нежелан распахнул глаза, с испугом посмотрел на вооруженных людей, стоящих посреди избы.

– Отворяй, собака!

Нежелан ощутил твердый взгляд трех оружных мужчин, сполз с печи. Отроки воинственно сжимали дубинки, выдвинув челюсти до упора. В избе сумрачно, края окон проткнуты бледными лучами, труп колдуна в углу похож на тюк тряпок. Отроки глянули на скрюченного хлопотуна, опустили руки и передернули плечами.

Стрый обратился к хозяину:

– Ты пойдешь первым или нам разогнать мужичье?

Нежелан вздохнул, мотнул головой:

– Не надо, а то кинутся с перепугу, а вы порубите.

Бедовик приоделся, проскрипел половицами и легким толчком опрокинул дверь. Нежелан шагнул на улицу.

Гомон стих на миг, бедовик поздоровался с «добрыми людьми», затем толпа взорвалась бранью:

– Хватай его!

– Бей душегуба!

– Прошка, иди домой!

В проем ворвался испуганный вскрик Нежелана, сочные хряски дреколья по телу. Толпа приветила боль криками радости.

– Он приютил нас, надо помочь, – сказал Лют встревоженно.

Буслай заметил ехидно:

– А хлопотуна кто приголубил?

– Он на нас напал, себя защищали, не его, – возразил Лют.

Стрый сказал командным тоном:

– Лют, Буслай.

Гридни отложили оружие, отроки со вздохами разочарования расстались с булавами и подались вслед за витязями к двери.

Деревенщина не сразу заметила пришлых. Сперва они не обращали внимания на падающих, неотрывно глядя на окровавленное лицо Нежелана. Затем вместо беспомощного бедовика появился бородач с дубинкой, лихо швыряющий мужиков, ему ловко помогал муж с усами подковой.

Толпа на миг опешила, попятилась, опустила колья.

– Кто вы? – спросили самые сообразительные.

Пока гридни думали, как ответить половчее, селянин с разбитым носом поднялся с земли и яростно высморкался красными соплями. Налитыми кровью глазами он с ненавистью пробуравил пришлых:

– Что стоите, дурни? Ублюдок вызвал подмогу из Пекла! Бей их!

Толпа в едином порыве бросилась на чужаков, с протяжным свистом рассекая воздух кольями. Гридни завертелись, как белки у ограбленных медведем кладовых, ныряли под удары, булавами отшибали колья, впечатывали их в оскаленные хари.

Захлопали крыльями ранние птахи, напуганные стонами, ругательствами, жутковатым хряском дерева о плоть. Мужичье отлетало с воплями, в воздухе дробились красные капли, зубы в тусклой пелене рассвета разлетались комками серой соли.

Гридням тоже досталось: рубашка на плече Люта порвана, кожа в прорехе нездорово побагровела, Буслай тряс ушибленной кистью.

Натиск толпы ослаб. Многие сплевывали в траву темные сгустки, обломки зубов, шатаясь, уходили прочь от схватки.

К уходившим подлетали супружницы с белыми лицами, кудахтали, как куры, и тащили мужей к домам. Но местный заводила раззявил щербатый рот и воспламенил угасший было боевой дух:

– Тащи вилы, щас нечистые попляшут!

Лют буркнул обиженно:

– На себя посмотри, чумазый!

Откуда ни возьмись в руках мужиков оказались вилы, топоры. Колья отбросили, в глазах появилась жажда крови. Гридни переглянулись: придется разить насмерть.

Стрый со вздохом покинул наблюдательный пост у порога Нежелановой избы. Ступеньки под весом могучана пронзительно скрипнули.

– Косорукие, – пробормотал воевода, – даже с мужичьем справиться не могут.

По деревне прокатился грозный раскатистый рык, и озверелая толпа испуганно смолкла. Кто-то выронил оружие, кому-то обух сплющил пальцы, но тот даже не охнул. Умолкли звуки: петухи, готовые заорать извечное, порскнули за курятники, притаились в бурьяне; смолкли бабы; лишь в дальней избе раздался детский плач.

– А ну стой! – повторил Стрый тише. – Бросай дрыны, будем говорить.

Топорища и черенки глухо попадали на землю. Мужики почесали затылки, переглянулись. Старший, детина с окровавленной бородой, спросил несмело:

– Ты кто будешь, боярин?

Стрый подошел к гридням. За спинами коленопреклоненный бедовик ладонью размазывал юшку по безбородому лицу. Могучан глянул на притихшую толпу:

– Я воевода, мил человек, из соседнего княжества.

Мужики зашептались взволнованно. Лют брезгливо поморщился: деревенские и знать не знали о соседнем княжестве; наверное, кроме деревни, и жилых мест не ведали; мир для них – улица с десятком домов, стена леса да огороды.

Староста хлюпнул носом, оглянулся на соседей, будто почерпнул сил для разговора, и продолжил более уверенно:

– А почто людей другого князя бьешь? Так нельзя.

Кустистые заросли на лице воеводы раздвинулись, даже в неярком свете зари зубы блеснули хищно, пугающе. Толпа невольно подалась назад.

– Вас не тронул и пальцем, неча возводить напраслину. А ты почему чинишь произвол, людей подбиваешь на убийство?

Староста не смутился, наоборот: глаза полыхнули радостно, плечи раздались в стороны, – и он заговорил с осознанием правоты:

– Дык как не прибить гадину, что несчастья приваживает? От него одни беды: неурожай, засуха, морозы трескучие, да еще хлопотуна навел. Мы ночью едва со страха не померли, так выл, вражина! Диво, что никого не заграбастал.

Стрый улыбнулся довольно и махнул отрокам. Те с неохотой принесли на дрожащих руках хлопотуна. Сложенное тело бухнулось оземь оскаленным лицом кверху.

Селяне ахнули в голос, бабы испарились с улицы, по деревне прокатился перестук закрываемых дверей и ставень. Староста побледнел. По его горлу прошел комок, застрял в середине, нехотя канул вниз.

– Э-э…х-ма…

Стрый кивнул:

– А то как же. Теперь спите спокойно.

Староста быстро пришел в себя – не зря руководил деревней, природная смекалка у него восполняла умственные недостатки.

– Звенько, Будан, тащите дрова, запалим подлюгу!

За дровами отправились почти все, лишь самые храбрые остались со старостой, рядом со страшноватыми чужаками. Кабы не оказались эти чужаки страшнее мертвого колдуна…

Воевода без труда прочел нехитрые мысли мужиков, про себя хмыкнул, а вслух сказал серьезно:

– Едем через ваши земли мирно, с посольством. Сейчас умоемся и дальше поедем.

Буслай, потирая ушиб, сказал из-за спины негромко:

– Можно и без полоскания обойтись. Мне лучше сразу уехать, а то не утерплю – найду ту сволочь, пересчитаю ребра.

Староста кивнул воеводе, потоптался на месте – сказать нечего, так бы и пялился, но Стрый повернулся, махнул отрокам и гридням и вальяжно затопал в избу. Лют поднял избитого бедовика, Савка с готовностью подхватил его с другой стороны. За Нежеланом оставалась цепочка густых капель. Словно стеклянные бусины сорвались с нитки, улеглись в дворовой пыли.

Буслай наказал Ждану:

– Проверь коней, кабы не попортили, морды лесные.

Отрок умчался с поручением. Гридень зло поводил налитыми кровью глазами по ожившей деревне и скрылся в избе.

Деревенские быстро натаскали дров – куча в человечий рост возвысилась у окраины. Несколько смельчаков палками закатили труп в дерюгу и понесли на вытянутых руках. Морды красные – лишний раз вдохнуть боятся.

Стрый в полном облачении с порога смотрел, как дерево сочно и густо задымилось. Хлопотун скрылся под зыбким саваном. Красные языки, будто перья лука, помалу пробивали белесый покров. Вскоре с яростным ревом среди горящих дров вспыхнул оранжевый шар. Деревенские разразились криками радости. Воевода обернулся, спросил буднично:

– Готовы?

Буслай молча вышел – в руке походный мешок, ладонь на топорище. Савка семенил следом. Лют отвел взгляд от помятого Нежелана, сказал с сомнением:

– Может, с собой возьмем? Его все одно забьют.

Стрый осмотрел расквашенное лицо бедовика и пожал плечами:

– Забьют – сказал верно. Народец тут мелочный, даже спасибо не сказали, аспиды. Насчет него сам решай.

– Мы – воины, наш долг защищать слабых, тем более обвиненных облыжно. Придумают ведь такое – бедовик. – Лют фыркнул презрительно. – Больше не на кого беды списать.

– Добро, берем с собой, если восхочет. Оставим в ближайшем селе. С вьючной лошади убери мешок с поклажей, ко мне прицепи, пущай покатается.

Стрый гулко хохотнул и вышел во двор. Нежелан посмотрел на Люта и криво улыбнулся разбитыми губами:

– Спасибо, добрый человек. Только я и впрямь приношу несчастье.

Витязь отмахнулся:

– Бабьи сказки!

Взгляд Люта упал на доску с зарубками, и его брови взлетели на край лба. Нежелан воззрился с недоумением на поперхнувшегося возгласом гридня:

– Тут счет дней?

Бедовик подивился вопросу, но кивнул:

– Неточный, вчера зарубку сделать забыл.

Лют выругался, припечатал ладонь кулаком:

– Два дня блудили по лесу! А показалось меньше ночи. Э-эх!

Расстроенный витязь махнул рукой и поторопил Нежелана. Бедовик похватал скудные пожитки, у порога обернулся и, поклонившись в пояс дому, со вздохом сожаления покинул жилище навсегда.

Буслай с высоты седла глянул удивленно на бедовика и изломил ехидно бровь:

– Обузы нам не хватало, мы вроде спешим?

Нежелан выслушал это с горькой обидой.

Савка помог бедовому забраться на смирную кобылу. Нежелан заерзал на конской спине: седла нет, но если галопом мчаться не будут – удержится.

Лют скороговоркой поведал воеводе о потерянном времени. Стрый нахмурился, прикрикнул на Буслая, невесть с чего ополченного на нежданного попутчика. Конь воеводы – угольная громада с тлеющими глазами – проломил землю острым копытом и тронулся, оставляя цепь рваных ям.

Жители деревни оставили пляски у снопа огня и с облегчением смотрели вслед пришлым, увозящих источник бед. Смотрели молча – спугнуть нежданное счастье боялись.

Отряд проехал с полверсты от деревни. Лют обернулся и скривил губы: застилая молодое солнце, в небо бил столб дыма, перевитый черными лентами. Изба Нежелана занялась неохотно.

Глава девятая

Кони остановились на вершине холма, раздувая бока, как дудошник щеки. Стольный град Вышатича пристроился в низине, окруженный светлыми квадратами хлебных полей. Солнце превратило соломенные крыши весей в слитки золота. Путникам издали показалось, что ров, опоясавший город, залит стеклом – лучами полуденного солнца играла вода. Казалось, что дома из лучин сложены. Чудилось, что поместишь город на ладонь, и хватит места приютить на кончиках пальцев изумрудную стену леса.

– Красиво! – протянул Лют восхищенно. – Почти как наш Кременчуг. Глаз радуется. Дивно, что человечьи руки сподобились на такое.

Стрый хмыкнул в бороду:

– Говорят, по весне здесь кажется, что попал в ирий.

Буслай буркнул кисло:

– Град как град. Чего ахаете, словно девки на базаре? Поехали, страсть хочу в корчму. – И тронулся первым, бросив на подобранного оборвыша хмурый взгляд. Нежелан съежился, упрятав голову в плечи, и внимательно рассматривал зыбь сочной травы.

Отроки переглянулись. Лица их от уха до уха прорезали ухмылки: бедового пытались сбагрить в первом селе, во втором и в третьем. Но старосты мельком глядели на опухшую и посиневшую рожу безбородого парня, смущенно кашляли и разводили руками. И Нежелан продолжал путь с воинами. Условились оставить в городе, авось, приживется.

Нежелан пытался помочь с уходом за конями, справлялся неумело, но старался. Правда, потом недосчитались гребня, да повод неожиданно лопнул в руках Буслая – гридень едва не распластался на земле и больше бедовику коня не доверял, только поглядывал искоса. Мелкие пропажи, что постигли отряд, гридень приписывал попутчику.

Нежелан и не отрицал, но Буслай не очень-то и слушал. А после того как бедовик ненароком опрокинул котел с похлебкой на штаны гридня, тот перестал якшаться, лишь прожигал взглядом, будто хотел утыкать бедовика дырами, как злобная мышь мешок зерна.

Крестьяне в поле отрывались ненадолго от забот, провожали путников любопытными взглядами. Стрый кивал приветственно и получал в ответ поклоны.

К городу неспешно тянулись торговые пое2зды, отряд влился в вереницу повозок. Воевода завязал беседу с пожилым горшечником, а гридни скучающе смотрели по сторонам.

Нежелан с завистью прислушивался к беседе Савки и Ждана. Отроки обсуждали чужеземный град, уговаривались о враках, коими попотчуют дружков по возвращению.

Стражи у ворот лениво поглядывали на торговцев, хмуро смотрели на мытаря, что с брезгливым лицом осматривал повозки, назначал цену, ругался, спорил до хрипоты, но законное получал – вместе с такими словами, что любой пергамент сгорит, ежели кто осмелится написать. Правда, говорят втихомолку: мытари народ обидчивый, чуть что – пожалуются стражнику, а тот влепит тупым концом копья меж лопаток.

Завидев огромного всадника, похожего на ожившую гору, на угольно-черном коне небывалых размеров, стражи встрепенулись, подобрались. Воеводу внимательно прощупали шесть пар глаз. Взгляды застыли на исполинском мече, нехотя отлепились от него с почти слышимым чмоком. Гридням же достался прежний скучающий взгляд. На отроков и Нежелана вовсе не глянули.

Мытарь утер пот со лба, тряхнул кистью – на землю, мощенную досками, плюхнулись мутные капли. Вдруг ярое светило померкло, и на лицо упала благостная тень. Сборщик задрал голову, сощуренные глаза уставились на приезжего.

– Опять приперся, Стрый, – сказал мытарь со вздохом. – Что на этот раз?

– Здравствуй, Несмеян, – ответил воевода. – Я с посольством, к князю.

Мытарь кивнул и сжал губы.

– А потом? Опять полгорода разнесешь?

Гридни удивленно воззрились на смущенного воеводу.

– Что ты, забыть не можешь? Когда это было, я с той поры поседел, не помню ничего… почти.

Несмеян хмыкнул:

– Зато я помню! Каждый день у ворот стоять на солнцепеке, в морозы и слякоть, вместо того чтобы быть княжьим постельничим, – и хочешь, но не забудешь.

Стрый засопел смущенно и с нарочитым любопытством уставился в проем ворот, на мостовую, запруженную людом. Мытарь махнул рукой, сплюнул под ноги Горому. Конь всхрапнул оскорбленно, в глазах разгорелось рыжее пламя.

– Проезжай, с вас три серебряные монеты да шесть медяков.

Стрый возмутился:

– Почто так дорого?

Несмеян пожал плечами:

– На всякий случай.

Могучан отсчитал пошлину за въезд и с достоинством проехал через ворота. Буслай стегнул злобным взглядом наглеца-мытаря, что посмел дерзить воеводе-батюшке, и невзначай направил коня в его сторону. Несмеян отскочил с проклятьями, но стражу не кликнул. А вместо того с утроенной яростью набросился на горшечника: руку сунул в повозку – горшки жалобно задребезжали, один перевалился через борт, и доски усеяли черепки. Лют оглянулся на крики – ему тоже захотелось проучить мытаря, – но стиснул зубы и отвернулся.

Горожане таращили глаза на Стрыя. Женщины останавливались, жадно смотрели ему вслед, а затем, сблизив головы, что-то обсуждали со звонким смехом. Мужчины косились ревниво, невзначай напрягали мускулы, выпячивали грудь, но статному воеводе явно проигрывали. Женатые поспешно сворачивали с супружницами в переулки, одиночки бессильно скрежетали зубами. Лишь когда статный, похожий на башню, воевода пропал из виду, все облегченно вздохнули.

Стрый скалился, кому-то приветственно махал мускулистой дланью. Витязи с отроками ехали следом, чувствуя себя тенями.

Воевода свернул на шумную улицу: из домов доносился металлический лязг, над крышами вился дым, из дверей вырывались полуголые люди, чумазые, тела от пота блестят.

Чуть погодя появились лавки с оружием, здесь обитали люди постепеннее: ходили от прилавка к прилавку, продавцы втискивали в руки отточенную сталь. Горожане цокали, как сердитые белки, шли дальше.

Стрый ткнул пальцем в потрепанную вывеску:

– Здесь кольчугу починишь, мастер хороший, берет недорого.

Буслай пригляделся, кивнул, воевода продолжил:

– Сейчас устроитесь в корчме, а я к Вышатичу.

Лют буркнул недовольно:

– Зачем тащились, если ты будешь говорить с князем наедине?

– Для числа понадобитесь, когда Вышатич передаст ответную грамоту. Яромир вас послал, чтоб старика охраняли, в обиду не дали.

Стрый захохотал довольно, запрокидывая голову, подставляя солнечным лучам красный зев, обрамленный белоснежным частоколом. Глянул на кислые лица гридней и захохотал еще пуще.

Витязи переглянулись, одновременно вздохнули и покачали головами.

Отряд миновал оружейную улицу. Воевода завернул во двор корчмы, высокой, аж в два яруса, и нехотя буркнул:

– Располагайтесь. Комнат снимите на всякий случай три, я, может, у князя засиживаться не стану. Не шалите, – добавил он и снова захохотал так, что из окон высунулись любопытные морды постояльцев, а лица гридней пошли морщинами, как у замшелых дедов.

Гором звонко стукнул копытом, и воевода покинул постоялый двор. Гридни глянули вслед и спрыгнули наземь. Их ноздри жадно растопырились, ловя запахи съестного. Не глядя, гридни отдали поводья отрокам и шагнули в дверной проем, огороженный заляпанной занавесью.

Нежелан неуклюже спешился, свалив потник в пыль. Отроки хохотнули и потащили коней. Животные раздули ноздри и потянули головы к поилке, полной прозрачной и холодной воды, не понимая, почему нельзя жадно припасть к питью, вместо нарезания бессмысленных кругов по двору.

– Нежелан, – сказал Савка, – пригляди за мешками, чтоб не сперли, а кобылу сюда давай.

Местный мальчишка-конюх глянул обиженно – на кой ему пыльные мешки – и фыркнул оскорбленно, не отличишь от лошади…

Гул в корчме на миг утих, десятки любопытных глаз обшарили двух мужчин, затем тишина наполнилась речью, чавканьем, звоном посуды.

Лют оглядел посетителей: городских хватает, но еще больше звероватого вида дядей, с поясными ножами в локоть, кое у кого мечи пристроены на лавке под рукой, чтоб случь чего удобнее было рубануть.

Посетители отвечали свирепыми взглядами. Корчма пропиталась крепким мужским потом. Воздух был густой от запахов снеди – идешь, будто через воду, – и витал в нем неуловимый запах удали, озорства, безудержного лихачества. Понятно, почему Стрый частенько отправлялся в земли Вышатича по всяким надобностям.

Корчмарь, грузный мужчина, с мясистым лицом и грязными метелками усов, протер руки о фартук и уставился на посетителей выжидательно.

Буслай, отвергая старшинство, заговорил первым:

– Поесть бы, попить бы.

– Заплатить бы, – сказал хозяин в тон.

Лют поморщился, а Буслай недовольно хрюкнул, отстраненный соратником от греха подальше.

– Заплатить чем найдется, – сказал Лют, и на его ладони блеснули серебряные кругляши. – Любезный, уважь доброй едой и дай на постой три комнаты.

Монеты переместились в потную ладонь. Корчмарь ссыпал их со звоном в карман передника и кивнул на свободный стол:

– Щ-щас все будет.

Потертая лавка, отполированная сотнями безвестных задов, прогнулась под гриднями – сели рядом, лицом к двери. Лют отцепил от пояса ножны, чтобы не мешали, и пристроил их поудобнее, под десницу. Буслай положил топор поперек колен, локти уткнулись в столешницу с обколотыми краями и испещренную зарубками.

Лют глянул мельком на едоков, цепко ухватил количество мечей, топориков и прочего оружия и покачал головой. В княжестве Вышатича нравы оказались буйные, город был полон оружных, мечи носили не только дружинные, а… не поймешь кто: обнищавший купец или того хуже – наемник. В Кременчуге свободное ношение оружия дозволялось дружинным, остальные довольствовались ножами в ладонь, в городе больше не надо. А тут…

На Люта уставился детина с разбойничьей рожей: пропеченное солнцем лицо обрамляла нечесаная борода, полная сора и залитая пивом, на виске пузырился шрам. Одет он в выделанную шкуру без рукавов. Его жилистые руки лежали бревнами на столе, в правой – нож с куском мяса на острие. Взгляд его был пристальный, тяжелый, будто детина повстречал человека, снасильничавшего его сестру.

Лют встретил взгляд спокойно. Верзила цокнул, выковырял пальцем из желтых зубов кусок мяса. Затем отвел взгляд от гридня, с ленцой разглядывая ошметок.

Буслай заметил погляделки, шумно засопел:

– Чего ему надо?

Лют отмахнулся:

– Драки, чего еще? Давно в корчме не был?

– Наши не такие.

– Да, у нас скучно, – согласился Лют.

Вместо юной розовощекой подавальщицы, которую гридни привыкли видеть в Кременчуге, у стола возникла угрюмая бабища в неопрятной одежде. Буслай скривился и глянул с надеждой: может, если отмыть, она будет и ничего? Но колючая поросль на женском подбородке надежду убила.

По столешнице небрежно прошлась грязная тряпка, доски заблестели жирно, в носах гридней засвербело от резкого запаха. Бухнув обгрызенный поднос на стол, баба перетащила парующие плошки. Похлебка перехлестнула через края, и Лют еле успел спасти штаны от жирного пятна.

Буслай наклонился над чашкой и принюхался подозрительно.

– А хлеб?

– Щ-щас будет.

Подавальщица двинулась через зал ко входу в кухню, собирая грязную посуду со встречных столов на поднос. За угрюмой бабищей осталась цепочка объедков, жирных капель. Буслай проводил необъятную корму брезгливым взглядом и пожаловался Люту:

– Что они, других слов не знают? Куда нас Стрый привел? Какой-то гадюшник.

Лют ответил с кислой миной:

– Ты в дороге хохмил – он здесь решил пошутить.

Гридни лениво похлебали жирное варево и одновременно отложили ложки. Плошки прошуршали дном, отъезжая на середину стола.

Гул в корчме смолк, когда на пороге возникли отроки с поклажей, из-за спин которых робко выглядывал Нежелан. Лют вяло махнул рукой, и троица осторожно пошла, недоуменно оглядываясь.

– Как-то тут… грязно, – сказал Савка шепотом, опустившись на лавку.

Буслай пожал плечами, на его лице написано презрение к мелким неудобствам. Савка устыдился своей нежности и запунцовел щеками, затем и голову склонил под злорадным взором Ждана – тому-то на чистоту наплевать.

У стола объявился хозяин и растянул губы в подобие улыбки. Лют за прибывших распорядился, что подать.

– Пока готовится, займите комнаты, – сказал он отрокам. – Хозяин, покажи хоромы.

Корчмарь кликнул помощника. Вместе с отроками на второй поверх ушел и Нежелан.

Отроки еще размещались в покоях, а стол уже запаровал блюдами со снедью. Буслай шумно сглотнул слюну, пальцами разорвал жареного гуся и половину засунул в пасть. Затрещали кости.

Лют поспешно ухватился за бараний бок с кашей. От тягучих ароматов в голове помутилось, кишки буйно танцевали. Пожар в глотках тушили молодым кисловатым вином. Пили жадно – вороты рубах потяжелели темными пятнами – и набрасывались на говядину, приправленную острыми травами, разжигающими в крови огонь.

Когда отроки спустились к разоренному столу, гридни вяло доедали молочного поросенка, ковыряясь в зубах. Их ладони поглаживали раздутые животы.

– Кхе… – только и вымолвил Ждан.

Гридни ответили невинными взглядами. Хозяин будто пророс из немытого пола: согнут в почтительном поклоне, на воинов посматривает с уважением. Лют отсыпал в подставленную ладонь горсть монет и приказал подать еще еды и питья. Корчмарь исчез, звякнув полным карманом.

Савка схватил кувшин, потряс и посветлел лицом.

– Эй, и мне оставь! – спохватился Ждан, но вырвал посуду уже пустую.

Буслай лениво хмыкнул и нехотя поднялся:

– Пойду к оружейнику. Может, развеюсь. Что-то княжье поручение оказалось скучновато, дорога была куда интересней.

– Не забудь, завтра в обратный путь, – напутствовал Лют.

Буслай поморщился:

– Что ты со мной, как с маленьким? Расслабься! Вечно хмурый, шутки сроду не сказал.

Лют мог ответить, что с героем Пепельного вала так разговаривать не след и он не скоморох, чтобы зубоскалить, но промолчал.

Буслай забрал порванную кольчугу, вышел в залитый ярым солнцем двор и неспешно затопал по мостовой.

Лют остался присматривать за юнцами. Взгляд его упал на бедовика, в груди ворохнулось сочувствие.

– Вот и пришло время расставаться, Нежелан.

Бедовик вздрогнул; куриная лапка в руке застыла у губ; опухшее от побоев лицо потемнело. Савка глянул и прервал шумное чавканье невнятной речью:

– Что, непутевый, не хочется быть одному? То-то.

Лют посмотрел с укором. Ждан надолго прилепился к кувшину, потом отставил его нетвердой рукой и предложил добродушно:

– Может, с собой тебя взять? Стрыю будешь прислуживать.

В глазах Нежелана вспыхнула такая надежда, что воин даже смутился и хмуро поглядел на языкастого отрока.

– Не можем, – сказал Лют твердо.

Бедовик кивнул горестно:

– И правильно. Я приношу беды. Негоже худом отплачивать спасителю.

Лют поморщился, обозрел зал с постепенно хмелеющим народом, хозяина, с жадной улыбкой считающего деньги, и посмотрел в глаза нежданного попутчика:

– Перестань, такого быть не может.

– Но в деревне приносил несчастья, – возразил Нежелан.

– Да ты жил в других местах? Нет? То-то. Деревенские нашли на кого спихнуть вину, а ты и поверил.

Нежелан понурил голову. Он был не согласен, но покорно молчал. Отроки с ухмылками переглянулись, одновременно перемалывая зубами птичьи кости и выплевывая на стол огрызки с маковое зернышко.

Со двора донесся хохот дюжих мужей. Вскоре корчма загрохотала под сапогами ватаги закопченных солнцем молодцев. Лют мельком окинул пояса прибывших, украшенные широкой узорчатой бляхой – переверни такую и пей, как из ковша. В кожаных ножнах ютились ножи в две пяди длиной.

Мужик с разбойничьей рожей, что пялился на гридня неприязненно, встал со скамьи и замахал рукой прибывшим. Вошедшие приблизились к нему, и корчма наполнилась сочными шлепками по спинам и звуками рукопожатий. Смех грянул с удвоенной силой. От мужчин разило крепким потом – по залу поплыли незримые волны животной ярости.

Посетители разом заторопились, некоторые оставляли недоеденные блюда. Хозяин едва успевал подставлять ладонь под монеты. Остались, наверно, самые крепкие, чья мощь не уступала разбойничьей ватаге, да пьяные, которым бояться нечем.

Лют неспешно сместил взгляд, но успел заметить злорадство в глазах бородатого, тот аж грудь выпятил и вздул жилы на оголенных руках, но отвлекся от созерцания гридня, когда похожий на него дядя припечатал ладонью его спину так, что из бороды сор выпал.

К компании, занявшей два стола, подошла угрюмая подавальщица и молча выслушала пожелания. Лют понял, почему здесь не было красивых девушек, – с такими посетителями лучше общаться бородатым женщинам.

Гридень поторопил отроков, но те будто три месяца с голоду пухли – ели так, что за ушами трещало, давились. Морды красные, глаза выпучены. Подавальщица едва успевала приносить кувшины кваса взамен пустых. Нежелан ел мало, клевал, как мелкая птичка; на лице его застыло горестное выражение, от предстоящего одиночества в глазах поселился страх.

Лют старался пореже смотреть на бедовика – что-то царапало ему сердце, как будто он бросает беспомощного старика в лесу. Добро бы в голодную зиму, а не в сытое лето. Но не брать же с собой! Стрыю отрок без надобности, Савка со Жданом без подмоги управятся, на что лишний рот?

Думы развеял хриплый, пропитый голос:

– Гляди, какие бусы у девки, да еще мечом обзавелась.

Говорил тот самый бородач, успевший снова запачкать бороду недожеванным мясом. Пристальный взгляд, направленный на Люта, не оставлял сомнений, о ком шла речь.

Гридень машинально коснулся серебряной гривны – подвыпившие гуляки разразились лошадиным ржанием. Гулко попадали чарки с хмельным медом, по столу прошла пахучая волна, низринулась на пол бусинами.

Отроки оторвались от еды и нарочито грозно повернулись к зубоскалам. Посмотрели немного и не спеша обернулись: уверенность сдуло с лиц, как пивную пену, косились на стены растерянно. Лют повел ладонью успокаивающе, лицо его было полно спокойствия.

Гуляки продолжали состязаться в остроумии. От насмешек у отроков вскипела кровь, и они готовы были броситься на обидчиков. Но Лют удерживал их на месте строгим взглядом. Скоро слова кончились, пиво и вино заплели языки, и под потолком забилась пьяная песня.

Савка бросил на Люта непонимающий взгляд: почему доблестный воин не заткнет хулителей? Буслай бы давно топором порубил! И в глазах Ждана появилось разочарование, он даже устыдился, что подражал манерам Люта.

Гридень глянул на отроков – без труда прочел их нехитрые мысли, – с виду не изменился, лишь веки чуть дрогнули.

– Поели? Ступайте.

Отроки молча встали, ладонями бережно поддерживая вздутые животы. Еле взобрались по лестнице на второй ярус. Нежелан остался в зале, демонстрируя неподдельный интерес к еде.

Лют встал – Нежелан кивнул на его просьбу присмотреть за мечом. Корчмарь, орудующий лапой в кармане передника, посмотрел выжидательно. Принял монеты с достоинством, поинтересовался: не желает ли воин чего-нибудь еще?

– Нет, благодарю. Пришли в комнаты пирогов да квасу.

– Щ-щас будет, – ответил корчмарь местной присказкой.

Лют прошел мимо столов, занятых гуляющей ватагой. Не понять, чем они занимаются и на какие пьют? Корчмарь поглядывал на них брезгливо, но без тревоги, и Лют решил, что такие люди в княжестве Вышатича не редкость.

Поднялась волна насмешек. Пьянчуги отмачивали смешные лишь им остроты. Пальцы, корявые и грязные, указывали на гридня, как на диковинного зверя.

Лют вздохнул – пусть их. Вон Савка не понимает, как можно смолчать, когда оскорбляют. А надо не оскорбляться – мало ли на свете дураков, что жить не могут без насмешек над людьми? На каждого злости не хватит. Не обращай внимания – чести урону не будет. Да и вообще отвечать негодяям на их языке…

Пространные рассуждения прервал жалкий всхлип, громкий плеск и грохот тяжелого тела. Лют поспешно выстрелил кулаком в следующую бородатую рожу. Костяшки уткнулись в твердое, но через миг увязли в теплом и горячем. Красные капли просочились сквозь пальцы, ладони коснулась противная сырость.

Гридень отпихнул пьянчугу и пальцами вцепился в грязные волосы рядом сидящего. Пропитое лицо встретилось с заляпанной столешницей. Хрустнуло. Детина слабо простонал и с грохотом опрокинулся на спину. Его лицо сочилось кровью, будто половинка сочной свеклы. Ошалелые собутыльники наконец осознали, что с ними делают, и, отяжелевшие от выпивки, грузно поднялись.

Лют пинком вышиб лавку. Не успевшие встать горохом раскатились по полу, один улетел под стол. На гридня бросились пятеро. Лют пригнул голову, выстреливая кулаками… зашатался под ударами… какой-то ловкий заехал по затылку, больно защемив клок волос…

Лют зарычал. Глаза застилала багровая пелена. Кулаки были облиты чужой кровью. Саднил порез, когда от удара в смрадный рот зубы супротивника разлетелись кусками застывшего меда.

Когда перестало потряхивать, гридень опустил кулаки и с удивлением заметил разбросанных по углам мужиков: уже щербатых, с лицами, похожими на отбивную. Они лежали вповалку, судорожно дергая конечностями, и стонали, как безусые мальцы.

Компания с испугом посмотрела на мужчину с окладистой бородой – лицо перекошено яростью, с кулаков на пол падают тягучие капли – и поспешно отвела взгляд. Лишь главный задира глядел с радостной ухмылкой – в руке его блестел длинный нож.

Пьянчуги загудели робко:

– Давай, Друль, покажи ему. А мы посмотрим.

Бугай криво усмехнулся и двинулся уверенным шагом, красиво играя тугими мускулами обнаженных рук.

– Нежелан, – сказал Лют чуть сдавленным голосом, – подай меч.

Пора приструнить задиру, не затевать же двобой по пустяку.

Бедовик сбросил оцепенение, крепко сжал в руке ножны и метнулся к воину. Друль замедлил шаг, с опаской прикинув длину меча, и дернул головой в замешательстве.

Лют отвел растопыренную десницу за спину, цепко держа взглядом растерянного мордоворота и оскорбляюще ухмыляясь. Глаза Друля расширились. Гридень дернулся, с трудом одолев желание обернуться: пусть пьянчуга дурит кого-нибудь другого.

В ноги ударило, разбойничья рожа канула вниз, перед глазами возникли закопченные балки потолка. Поскользнувшийся на пролитом пиве Нежелан глухо ойкнул, придавленный витязем.

– Айда, братцы!

Воодушевленный крик сбросил ступор с ватаги, и бородатые рожи ощерились злобными ухмылками. Гоня волну крепкого пота, разом бросились десяток мужиков. Приподнявшегося Люта накрыло лавиной немытых тел. Нежелана крепкая рука взяла за шиворот и отшвырнула. Беспомощность полета прервал жестокий удар столешницы в спину.

Хозяин опрометью выбежал на улицу звать стражу: чесание кулаков и битье посуды – еще куда ни шло, но резать постояльцев нельзя.

Лют задергался, но держали его крепко. С торжествующей ухмылкой над ним навис Друль, игриво перебрасывая нож из ладони в ладонь. Помощники погрузили в бока витязя мозолистые кулаки. Лют зашипел рассерженным котом.

– Ну, гад, не взыщи! – прохрипел Друль.

Нежелан ахнул, когда мордоворот занес оружную руку и острие ножа хищно нацелилось в горло распростертого гридня. Бедовик скатился со стола и широко размахнулся ножнами, будто прилипшими к ладони. Окованное медью дно ткнулось Друлю в висок. Тот поперхнулся и рухнул на пол рыхлым тюком.

Подельники удивленно глянули на щуплого мужчинку. Один тут же взвыл, вскинул ладони к глазу – меж пальцев просочилась мутная жижа. Пьянчуги отпрянули испуганно. Хват их пальцев ослаб.

Лют одним движением вырвался и перекатился через плечо, ударив ногой бородача. Того унесло, как пушинку, а через миг и остальные буяны распростерлись ниц.

Гридень скользящим шагом приблизился к бедовику. Ножны перекочевали из рук в руки, потом с тихим шорохом обнажилась полоса стали. Уцелевших гуляк приморозил холодный взгляд, в зале воцарилась тишина, даже раненые стонать прекратили. Лют заметил, что остальные посетители испарились, никто не попытался заступиться. Да что там заступиться – никто не присоединился к ватаге, дабы намять бока чужаку! Мельчают…

На втором ярусе загрохотало, с лестницы кубарем скатились оружные дубинками отроки: лица бледные, в широко распахнутых глазах отражается картина драки.

– Лют свет Радимич, что ж ты?.. – У Савки кончились слова, и он с изумленным видом развел руками.

Ждан оглядел зал блестящими глазами и посмотрел восхищенно на Люта. Гридень дернул щекой досадливо: мальчишки – уважают тех, кто может одним ударом расквасить морду, и не понимают, что ловко морды бить может и плохой человек. А вдруг возьмут дурной пример, поскольку думать не умеют?

Со двора донеслись резкие голоса, топот ног, и в зал, бряцая доспехами, ввалился отряд городской стражи: рожи потные, из-под клепаных шлемов текут мутные струи, древки копий едва не выскальзывают из мокрых пальцев.

– Кого рубить? – спросил один запыхавшимся голосом.

Грузный дядька с побитыми серебром усами отмахнулся досадливо:

– Погоди.

Хозяин корчмы протиснулся через кольчужные спины и горячо зашептал что-то на ухо старшине. Лют от греха подальше упрятал меч и спокойно скрестил руки на груди.

Старшой выслушал корчмаря, кивнул с уважительным смешком. По его знаку стражи подлетели к пьянчугам. Те согнулись в поясе, пытаясь ослабить боль в заломленных руках, заскулили жалобно.

Глава отряда снял шлем – переплетенные сединой волосы упали на плечи слипшимися прядями. Немолодой воин поймал в прицел темно-синих глаз гридня. Отроки сгрудились за спиной витязя, ревниво отпихнув от него Нежелана. Лют коротко поклонился старшому.

– Неплохо кулаками машешь, молодец, да и голову держишь холодной, – сказал начальник сильным мужественным голосом. – Не знаю, куда держишь путь, но, если задержишься в нашем славном граде, приходи в городскую стражу, заработок хороший.

Лют ответил с легким кивком:

– Благодарю.

Старшой покивал, пальцами, крепкими, без единого старческого пятна, крутанул ус и в замешательстве принялся рассматривать гридня. Тот разрешил неловкую паузу – откланялся. Движение по ступенькам отдалось в помятых боках резкими уколами, но терпеть можно.

Нежелан шел тихо, как мышка. Его била крупная дрожь. В памяти его держался страшный вид обезображенной глазницы, что мелькнула на миг перед тем, как ее закрыли ладони.

Отроки воинственно поглядывали в зал, выгнув грудь колесом, но в их глазах затаилась горечь: как же им стать справными воинами, если даже драки проходят без них?

Забились в одну комнату. Лют сел на кровать, потянул через голову рубаху. Отроки захлопотали над гриднем, как заполошные наседки над цыпленком. Лют поморщился и отогнал их. Нежелан подошел на пригласительный мах руки ближе.

– Благодарю за помощь, – сказал гридень с легким поклоном.

Отроки ревниво пробуравили затылок бедовика, засопели обиженно: проклятый оборванец украл подвиг!

Нежелан сглотнул ком и, преодолев неожиданную сухость в горле, сказал хрипло:

– Но сначала едва не погубил. Я приношу беды.

Отроки кивнули. Лют потемнел лицом. От его жесткого взгляда Нежелан поежился.

– Отбрось глупые россказни о проклятии, укрепись духом. Если силен, то никакая порча не липнет. Каждый отвечает за поступки и делает их сам, никакая нечистая сила тут ни при чем.

Нежелан вставил робко:

– А если кара богов?

– Богам будто делать больше нечего, как по-мелкому человеку пакостить. Они не злобные соседи, что день и ночь думают, как навредить. Ладно, хватит трепаться насчет бедовости, – махнул рукой гридень. – Завтра сторгуем тебе лошадь – если захочешь, поедешь с нами.

Лицо Нежелана светилось, будто внутри черепа зажегся сигнальный костер. Савка и Ждан обменялись кислыми взглядами. Лют услал всех прочь: Савка бросился с поручением поторопить корчмаря с пирогами и квасом, а Нежелан робко отправился за Жданом в комнату отроков.

Закипевшая от схватки кровь нехотя остыла, время потянулось медленно, будто смазанное рыбьим клеем. Лют успел вздремнуть, а проснулся уже в мире с багровым солнцем.

«Буслая нет и вряд ли будет. Стрый тоже весело проводит время у старого князя, а тут сиди с тремя юнцами, словно старая нянька», – подумал Лют сердито.

Вяло повечеряли и вернулись в комнаты. Город в распахнутом окне укутался в темный плащ, далеко у кромки неба и земли были видны последние солнечные отсветы. Лют дождался, покуда светило не уйдет под землю окончательно, и мельком посочувствовал огненному шару – придется ползти в холодном подземном царстве. Кровать скрипнула под весом расслабленного тела. Сон подкрался мягко, незаметно.

Вырвал из временного небытия громкий стук. Лют распахнул во тьму глаза и ощутил в комнате присутствие другого человека.

Стрый отшатнулся от направленного в лицо клинка:

– Чего балуешь?

Лют молча убрал меч, босыми ногами прошлепал по половицам и кликнул от двери Савку. Заспанный отрок разжег огонь в масляных плошках и хотел было остаться, но воевода его вытолкал.

– А где обормот? – удивился Стрый.

– Пошел к броннику, – ответил витязь, пожимая плечами.

– Понятно.

Лют вгляделся в хмурое лицо воеводы, и сердце кольнуло в предчувствии беды. Могучан поднял голову – нервные языки пламени бросили на заросшее лицо загадочные отсветы, бледным пламенем загорелись глаза.

– Плохи дела, Лют, – сказал Стрый тяжело. – Князь вдогонку письмо прислал…

Лют напрягся и затаил дыхание.

Воевода сказал тяжело:

– Степняки идут войной.

Глава десятая

В маленькой палате царило напряженное молчание. Искусно отлитые медвежьи головы на бревенчатых стенах щерились языками пламени, комната была залита светом, дорогое масло горело с душистым ароматом.

Стол был уставлен кувшинами, чарами, ковшами, от жареной дичи шел теплый и сытный дух, но дюжине мужчин было не до еды. Лица потемнели, брови переплелись волосками на переносице, сквозь бороды отчетливо виднелись желваки.

Яромир окинул взглядом приглашенных князей, заскрежетал в руке серебряной чарой. Князья встрепенулись на звук, нарушивший тягостное молчание. Яромир поднялся, заговорил голосом холоднее льда:

– Ужасно стыдно, други мои, что затеянное празднество кончилось худо. Тяжко, что омрачил вас, мои дорогие и желанные гости.

Князь Годун, седой, кряжистый муж, брякнул досадливо:

– Кончай виниться, не девка красная, дело говори.

Яромир медленно склонил голову:

– Ты прав, старый друг. Волхв прочитал ужасное знамение…

Князья разом хмыкнули: что там читать, младенцу ясно.

– Движется на наши земли ворог несметными полчищами, хочет разорить цветущие земли, мужчин порубить на корм волкам и воронам, а женщин увести в рабство и использовать для утех.

Князья потемнели лицами и сжали кулаки: у рожденных защищать слабых при мысли, что чужаки отберут самое святое, что есть у народа, – женщин, сердце колет.

– Нелегко говорить, – продолжил Яромир, – но надо собирать объединенную рать. Скоро враг достигнет окраины нашего союза, земли Путяты подпадают под удар первыми.

Князья хмуро покивали.

– Завтра выступлю с дружиной на подмогу. Заставить вас не могу, но прошу присоединиться.

Яромир обвел пытливым взглядом князей, ни один не отвел глаза, смотрят прямо, лица чуть посветлели.

– Разумеется, присоединимся.

– А то как же!

– За кого нас имеешь, князь?

– Поперед твоей дружины будем.

Губы Яромира чуть искривились, в глазах мелькнул задорный огонек. Князь простер длань с чашей, и от сильного голоса затрепетало пламя светильников:

– Добро! Двинемся по заре, разошлем гонцов, чтобы воины, оставшиеся дома, спешно присоединились. Вместе растопчем супостатов! Пью за вас, смелые други!

Князья поддержали Яромира дружным ревом: грудные клетки раздуты, в глазах плещется ярость, голыми руками готовы разорвать посмевших посягнуть на союз северных княжеств.

Гости едва успели стукнуть дном пустых чар о стол и протянуть руки к мясу, как с грохотом распахнулась дверь. Князья удивленно уставились на растрепанного старца в волчьей шкуре.

Волхв тяжело дышал, от выдохов трепетал огонь, белоснежная борода растрепалась, волосы пятнали полосы сажи.

Яромир грозно сдвинул брови:

– В чем дело, Вольга? Почто врываешься, как в кабак?

Волхв подскочил к князю и склонился в почтительном поклоне. Мужчины с любопытством прислушались к частому бормотанию:

– Княже, приносил я жертвы богам светлым, спрашивал о судьбе дальнейшей: как быть и что делать?

Яромир спросил упавшим голосом:

– Что узнал?

Вольга перевел дух. Князья затаили дыхание, а волхв дождался, когда напряжение достигло пика, и затараторил:

– Перун всеблагой снизошел до ничтожного служителя, дал видение. Раскрылись пред мной небеса, красота ирия едва не ослепила: дивные птицы поют на сказочных деревьях, животные красы невиданной и благородной стати, наши мужественные предки, пирующие за золотым столом. Ты бы видел, что жрут… ээ… едят, а чем запивают, запахи дивные.

Князья слушали завороженно, едва рты не раскрывали, но Яромир нахмурился и строго спросил:

– Что еще видел?

Вольга спохватился:

– И предстал передо мной Перун, а одесную и ошуюю доблестные герои, среди них видел и твоих славных предков. Сказали они, что темную силу, идущую войной, одолеть можно лишь у стен Кременчуга, великим союзом соседних племен. Иначе никак.

Яромир воскликнул:

– Но как же Путята?! А земли Твердяты, что перед моим княжеством?

Волхв сурово покачал головой, ответил твердо, непреклонно:

– Если помчишься на выручку, то погибнешь и их земли погибнут. Перун ясно сказал, что лишь у нашего города враг будет разбит. Пока они будут двигаться к нам, успеем собрать великую рать.

Князья загомонили, как напуганные гуси. Волхв склонился в глубоком поклоне. Яромир вскинул длань – правители, как по команде, умолкли.

– Не могу я спокойно жить, зная, что купил жизнь гибелью соседей, – сказал он с мрачным торжеством. – Лучше погибну, но плечом к плечу с Путятой, громя ворогов.

Князья загомонили одобрительно. Волхв потемнел лицом, слова вырвались с тяжким вздохом:

– Не хотел говорить, но ты вынудил. Княже, Перун сказал, если падет Яромир, то падет Северный союз.

Яромир качнулся и прижал ладони к сердцу. Князья озадаченно смолкли. Силослав после недолгого молчания сказал с мрачной убежденностью:

– Князь, в детстве мужчину учат защищать семью, в юности – слабых, а в зрелости – жертвовать собой для спасения рода. Нелегко говорить, но… что толку, если кинуться на помощь, не успев собрать большие силы. Конечно, на миру смерть красна, и о славной гибели будут петь века, но ты правитель и Путята правитель, а князьям надлежит поступать так, как надо, не слушая голос ретивого сердца. Наши предки заключили союз, скрепив дружбу племен, и каждый князь должон понимать, что для сохранения нашего братства надо пожертвовать собой и своей землей, коли припрет нужда.

Годун напыщенно кивнул и продолжил за умолкшего Силослава:

– Будь здесь Путята с Твердятой, первыми бы предложили такой расклад. Да, города будут разорены, веси, но сожженное можно восстановить, а если наши земли падут, кто это сделает? От нас даже памяти не останется. Ты как хошь, князь, но к Путяте не пойдем. Я срочно отправлю нарочных в княжество, пусть большая дружина идет в Кременчуг.

Князья закивали:

– И я!

– Я тоже!

Яромир тяжело опустился в кресло и уткнул подбородок в кулак – будто в голову залили свинец и требуется опора. Лицо князя отражало тяжелую внутреннюю борьбу.

– Мне выпал выбор, которого и врагу не пожелаешь, – сказал он медленно. – Великое испытание предстоит нам, други. Я должен подумать.

Силослав поморщился досадливо:

– Да что думать? Или мы будем жить, или дружно помрем. Князь, я сам буду таскать бревна в землях Путяты после разгрома врага, быстро восстановим, да и люди в большинстве уйдут в леса, не будут же враги их прочесывать. Отсидятся, земля наполнится народом.

Его поддержал гул князей. Яромир покивал задумчиво, сказал с явной неохотой, через силу, будто каждое слово цеплялось за горло острыми шипами:

– Пусть будет так, как мы решили. А теперь мне надо побыть одному, да и вам разослать гонцов – медлить нельзя.

Князья разом встали и так же – гурьбой – вышли из палаты, даже малость потолкавшись в дверях. В проем заглянул Ратьгой. Любопытство на лице воеводы при виде волхва сменилось брезгливой гримасой, и дверь захлопнулась с громким стуком.

Яромир с Вольгой долго молчали, прислушиваясь к шуму за стенами: со двора через сомкнутые на ночь ставни раздавались резкие команды и отголоски переполоха. Потихоньку шум стих.

Вольга крякнул, расправил плечи, схватил жареное крылышко, и тонкие косточки слабо хрустнули под крепкими зубами.

– Да, княже, удивил так удивил, – сказал волхв с насмешкой.

– А что такого? – огрызнулся Яромир. – Зато теперь не будут спрашивать, почему откажем соседям в помощи, да и войск придет больше. А то разбежались бы по углам, выжидали, кто кого. Сам знаешь: треть князей сейчас уедет и хрен вернется, несмотря на обещания. А если б узнали, что степняки не пойдут дальше моих земель, то на помощь бы не пришли.

Вольга пожал плечами, пальцами легко разорвал румяного гуся пополам. Взвились клубы пара, и кусок нежного мяса с грудки исчез в волховьем рту. Яромир глянул раздраженно:

– Что, в ирии не наелся? Ты что нес про предков, пиры? Еще улыбался, скотина! Едва задуманное не испортил.

Волхв улыбнулся виновато:

– Не серчай на старого, жизнь скучная, развлекаюсь, как могу. Но ты и впрямь настоящий князь. На Пепельном валу стал настоящим воином, а теперь, зрю, не зря батюшка отдал престол тебе, младшему сыну, изрядно старшего обидев.

Яромир отмахнулся, глянул на жрущего волхва и сглотнул слюну.

– Не до семейной грызни, лучше скажи о послании Вышатичу.

– Курдуш письмо доставил, но объявился ли там Стрый – не ведаю.

– Скорей бы возвращался, он очень нужен.

Волхв глянул ехидно:

– А Лют, твой побратим, стал быть, не нужен?

Князь припечатал служителя богов тяжелым взглядом, но кудеснику что с гуся вода – жрет и запивает дорогими винами.

– Есть ли в Железных горах волшебное оружие – вопрос спорный. Не могу же я впустую послать Стрыя, но и упускать такой дармовой возможности нельзя, – сказал Яромир рассудительно. – Исходить надо из худшего, тогда боги будут благосклонны. Стрый для поднятия духа войска предпочтительнее, потому посылаю не самого худшего витязя, побратима, если в самом деле оружие есть – привезет. Ты сам то знаешь и не морочь голову, лучше передай куропаток.

Солнце не спеша выкатилось на небо. Видно, Дажьбог еще пребывал в божественной дремоте, коней не понукал. Княжий двор Вышатича был окутан весенней прохладой, что в такое жаркое лето было дивным.

Князь по торжественному случаю сидел в центре двора в парадной одеже. Резную спинку кресла окружили ближние советники, бояре. На красном языке ковра стоял Стрый, по бокам – Лют с Буслаем, все в кольчужном доспехе, мечи пристегнуты к поясу: так гости стоят перед князем в случае военного союза.

Вышатич перемигнулся со Стрыем и неспешно начал плавную речь. Лют молча слушал сладкие звуки – тело расслаблено, мысли далеко. Но иногда прорывались багровые клочья ярости. И тогда он с трудом сдерживался, чтобы не зарычать по-звериному. На родную землю напали!

Стрый ночью был мрачнее тучи: он узнал о послании довольно поздно. Подвыпивший Вышатич внезапно спохватился и велел принести письмо, доставленное столь необычно…

Воеводу опечалила больше не новость о грядущих битвах, а необходимость услать Люта с Буслаем в Железные горы на поиски чудо-оружия, что находится в «пасти у зверя», а самому вернуться. Буслай вовсе, когда отошел от гневного помешательства, предложил отбросить бредовое поручение и скакать на защиту Кременчуга.

– Лазать по горам незнамо сколько времени, когда на родину напали! – возмущался гридень. – И неизвестно, найдем ли колдовскую штуку. Вдруг ее вообще нет? Или вернемся с ней, когда от княжества останется пепелище? К тому же на колдовство уповает слабый, у воина один оберег – острая сталь.

Лют помалкивал. Он знал побратима куда лучше строптивого Буськи. Если князь решил послать его на такое дело, значит, оно трудное, маловероятное, но возможное. И нужное. А что на колдовство уповать – дело зряшное, Яромир сам показал, наказав Стрыю обязательно вернуться. Как воин, воевода заткнет за пояс десяток лютов и буслаев, если не сотню. И неумех посылать – пустое. Князю не откажешь в разумности.

– И порукой нашей дружбы с князем Яромиром будет дружина во главе со мной, что отправится в Кременчуг через два дня, – сказал Вышатич торжественно. Придворные облегченно вздохнули.

Вышатич встал, взял в растопыренную пятерню внушительную грамоту, нарядными сапогами примял ворс ковра. Вышатич остановился за шаг от Стрыя, задрал голову.

– Доблестный Стрый, – начал он торжественно, – вручаю тебе грамоту, передай ее своему князю, моему другу. Хоть эта телячья шкура – знак символический. Нам достаточно крепкого мужского слова.

Воевода опустился на колено, сравнявшись с князем в росте. Свиток утонул в ладони. Лют прослушал слова благодарности, сперва отвлекся на скрип зубов Буслая – тому вновь ударила в голову кипящая кровь, – затем на придворных, что за ритуалом почти не наблюдают, а косят куда-то в сторону.

Гридень проследил за взглядами и уткнулся в повозку, укрытую плотными шкурами. Ухо от напряжения задергалось, но различило звериное сопение, а слабый ветерок донес запах лесного зверя.

Стрый встал. Грамота исчезла в поясном кошеле из вощеной кожи. Вышатич отметил окончание посольства дружественным хлопком по плечу могучана.

– Слышал, тебе срочно надо возвращаться, – сказал князь с сожалением. – Может, задержишься немного? У нас намечается развлечение.

Стрый пожал плечами – глыбы грудных мышц четко обрисовались под кольчугой, и бояре восхищенно зацокали.

– Что за забава?

Вышатич со смехом дал знак рукой, и к накрытой повозке подбежали челядины. Сорванные шкуры обнажили клетку – свет потревожил томившегося в сумраке медведя. Огромный зверь облапил прутья, из пасти, обрамленной желтоватыми кинжалами зубов, вырвался недовольный рык.

Челядины взялись за оглобли, повозка рывком тронулась, упавший от толчка зверь заворчал обиженно.

– Куда его, к псам? – спросил Стрый с ленцой, наблюдая, как клетка исчезает за углом княжьих хором.

Вышатич энергично тряхнул головой:

– Лучше. Испытаем силу человеческого духа.

– У тебя дружинных девать некуда? Не боишься выставлять против такой громадины?

Князь удивился:

– Кто сказал, что выставлю гридня? Тогда и забавы не будет.

– А кого? – хмыкнул воевода.

– Пойдем поглядим.

Лют с неудовольствием отметил азартный огонек в глазах Стрыя, Буслай тоже заинтересовался. Да и самому хотелось глянуть на медвежьего соперника.

Вышатич увел Стрыя на задний двор, просторный, как покосное поле. Бояре окружили их пестрой галдящей толпой, и утренняя тишина потонула в гомоне. Гридни ступали позади. Поочередно их охватывали то мысли о доме, то мальчишеское любопытство.

За спинами свиты были видны лавки, сделанные недавно из ошкуренных бревен, – сочный запах дерева еще не засох. Стайка челядинов кинулась к лавкам, и мягкие шкуры укрыли бревна в два слоя. Вышатич вальяжно сел, рядом опустился Стрый, и лавка, жалобно всхлипнув, опасно прогнулась. Бояре расселись по местам, как куры на насестах, и только тогда гридни увидели ристалище, огороженное широким рвом с дном, утыканным острыми кольями. Ристалище со двором соединяли две широкие доски.

Челядины поднатужились. Повозка, оставив глубокие колеи, простукала по доскам и неохотно вползла в круг. Медведь притих и глядел сквозь прутья настороженно. Челядины застыли по сторонам и ждали указаний.

Вышатич хохотнул. Проворный гридень умчался по мановению руки. Князь сказал Стрыю:

– А сейчас увидишь смельчака, что бросил вызов.

Взгляды присутствующих приклеились к двум молодым воинам, что вели под микитки бледного крестьянина. Лют недоуменно порыскал взглядом, но сомнений не было: биться с медведем будет широкоплечий, но до смерти напуганный землепашец.

Крестьянин еле передвигался, ковыряя тупыми носами лаптей землю, мелко тряс бородой. Княжьи люди подвели землепашца к мостку через ров, а со стороны подбежал еще один – с рогатиной в руках.

Лют со смешанным чувством смотрел, как копье с перекладиной насильно вручили в мощные руки, перевитые жилами. Ладони крестьянина были украшены мозолями, размером с монеты, но руки тряслись от страха, и древко выскальзывало из пальцев, словно смазанное жиром.

Рядом шмыгнул носом Буслай.

– Тоже мне развлечение, – сказал он буднично. – На что смотреть? Медведь разорвет его в мгновение ока.

Лют сказал с неясным чувством горечи:

– И не стыдно ли?

Буслай глянул недоуменно и сказал:

– Что имеешь в виду? Скажи еще, что убивать животных ради забавы – грех.

Лют засопел обиженно:

– Ты полегче. Сразить такого хозяина леса – большая честь, и биться надо по-честному.

Буслай отмахнулся: хоть Лют и постарше, и славы воинской немереной, но тут чудит.

Вышатич встал с бревна. Гомон бояр умолк. Дрожащий землепашец с рогатиной посмотрел на князя со страхом.

– Люди, – начал Вышатич чистым голосом, – хоть я и очень добр, даже добер, но всякому терпению приходит конец. Два года я не взимал с него податей – думал, образуется, поправит хозяйство, тогда будет платить исправно. Но негодник так и не дал казне денег, хотя хозяйство у него справное.

Землепашец с трудом поднял голову, будто на затылок давила каменная ладонь, и тихо молвил дрожащими губами:

– Князь… я с нонешнего урожая все восполню, князь.

Вышатич отмахнулся, лицо исказила гримаса пренебрежения.

– Извини, но люди давно схваток не видели, пора подданных побаловать.

Землепашец рванулся из крепких рук воинов, но тычок локтем под ребра его угомонил. Князь оглядел хохочущих бояр, его глаза лучились лукавством.

– Ну, полно убиваться. Мужик ты здоровый, я ведь тебя не с голыми руками посылаю, крепче держи рогатину – останешься жив.

Воины по кивку князя потащили крестьянина через деревянные мостки, отчаянные крики рвали воздух: землепашцу, какой бы он ни был могучий, надурняк медведя не одолеть. Этому учат отважных охотников и воинов, и то раз на раз не приходится.

Бояре на бревнах оживленно загудели, зашептались: сумеет ли недотепа поцарапать медведя? Самые горячие затрясли кошельками. Вышатич глянул на скучающее лицо Стрыя, сел рядом.

Воевода спросил с легкой зевотой:

– И что тут интересного?

– Согласен, жаркой схватки не будет, – шепнул Вышатич. – Но посмотри на бояр – они в воинских схватках неискушенные, с удовольствием посмотрят на кровь и растерзанное тело. Пусть потешатся, приятно видеть, когда бьют или убивают не тебя. К тому же будут меньше роптать, что посылаю дружину в соседнее княжество.

Стрый пожал плечами и посмотрел на ристалище: трясущийся землепашец стоял столбом, рогатину держал неумело, как косу. Челядины тыкали в медведя сквозь прутья копьями. Медведь рассвирепел, кинулся на клетку с яростным ревом.

Лют нехорошо посмотрел на Вышатича. По его мнению, человек, давший обязательство защищать безоружных, так поступать не должен. К чему губить возделывателя земли, плодами которой кормятся люди? Кто пахать будет, гридни?

Буслай удивленно посмотрел на яростно сопящего соратника. Лют тяжело выдохнул и сам изумился своему странному порыву.

Вышатич спохватился, досадливо хлопнул себя ладонью по лбу.

– Чуть не забыл, – сказал он со смешком. – Есть кто-нибудь, кто хочет заместить пахаря в поединке?

Бояре ответили раскатистым хохотом, будто князь сказал невероятно смешную вещь, поэтому не сразу расслышали твердый голос:

– Есть.

Двор смолк, лишь в тишине кричал разъяренный зверь да натужно скрипели прутья клетки. Изумленные взгляды проводили прибывшего с посольством воина. Тот быстрым шагом вошел в ристалище. Землепашец вздрогнул от тычка. Рогатина перекочевала из рук в руки.

Стрый хмуро посмотрел на Люта, и в его глазах отразилась бешеная работа мысли: как бы князь не счел за оскорбление! Буслай стоял с распахнутым ртом и зажатой в руках Лютовой кольчугой: такой дурости он не ожидал.

Вышатич потемнел лицом.

– Стрый, кто это?

Воевода ответил медленно, взвешивая каждое слово, как златокузнец металл при покупке:

– Один из лучших хоробров Яромира. На Пепельном валу сразил вождя ясагов и захватил прапор. Ты уж прости, жаден до драк без меры. Вот и сейчас решил позабавить тебя и бояр настоящей схваткой, а не бойней, – выказываетуважение. Но если хочешь…

Вышатич выставил ладони и замотал головой, при взгляде на Люта из его глаз брызнуло глубокое уважение.

– Нет-нет. Почему раньше не сказал, с кем приехал? Прислал бы спелых девок постель согреть. Людскую породу надо улучшать, а лучшие дети, понятно, от великого воителя.

Стрый виновато развел руками. Вышатич с блестящими от возбуждения глазами уставился на Люта, махнул слугам.

Дверь клетки распахнулась, и челядь со всех ног кинулась прочь. Преодолев ров, убрали доски: человек и зверь остались один на один.

Лют со спокойным лицом крепче сжал древко. От грозного рыка свободного медведя бояре вздрогнули, но гридень оставался неподвижен.

Зверь налитыми кровью глазами смотрел на человека с острой палкой. В его сознании всплыла картинка таких же существ с похожими палками и боль… Сильная боль!

Медведь рявкнул и бросился вперед. Под густой шерстью играли чудовищные бугры мускулов. Зеваки завороженно смотрели на хищный бег животного.

Лют поморщился от тяжелого лесного духа и сжал побелевшими пальцами шероховатое древко, приподнял острие. Зверь налетел, как падающий ствол столетнего дуба. Поднялся на задние лапы и нацелил пасть на плечо Люта. Когтистые лапы разошлись в желании разорвать человека пополам.

Широкий наконечник с размаху впился в мохнатую грудь. Лют упер конец рогатины в землю, для пущей надежности придерживая рогатину ногой. Двор огласился возбужденными криками – князь и бояре вскочили и заорали неистово.

Медведь люто зарычал. Мощное тело продвинулось вперед. Захрустела разрываемая плоть. Оскаленная пасть ухватилась за рогатину.

По древку скатилась волна крови и пены. На руках гридня вздулись жилы. Липкие струи коварно затекали под пальцы. Зверь в ярости пер вперед с целью разорвать обидчика. Грудь медведя уперлась в перекладину. Железо внутри зверя металось, как сердитый шмель, жутко хрустя плотью.

Пасть в бешенстве сомкнулась на заляпанном древке, когти сняли стружку. Лапы схватили рогатину и дернули в сторону. Лют застонал от чудовищного напряжения: на висках вздулись жилы, затрещали руки, пытаясь удержать рогатину.

Медвежья кровь растеклась под пальцами скользкой пленкой, древко неистово рванулось из рук. Толпа встревоженно ахнула. Рассвирепевший зверь вырвал рогатину, могучие лапы переломили ее, как сухую веточку. Из последних сил медведь кинулся на человека.

Лют ушел в сторону, но бок обожгла боль. Земля закрутилась перед глазами вперемежку с небом.

Витязь вскочил, и зрители радостно заорали. В воздух полетели шапки. Промахнувшийся медведь упал. Обломок копья исчез у него в груди. Раздался хлопок – будто лопнул бурдюк с водой. Из мохнатой спины вылезло окровавленное острие. Зверь вздохнул жалобно и повалился набок – жизнь покидала могучее тело неохотно.

Стрый поднялся. Среди лиц, искривленных радостью, его лицо казалось грозовой тучей в ясном небе – острым глазом заприметил быстро расплывающееся красное пятно на левом боку гридня.

Лют прижал ладонь к ране, под крики ликования подошел ко рву и с разбега перемахнул. Зрители заорали пуще – народу было немного, но казалось, от криков небосвод рухнет.

Вышатич поспешно крикнул:

– Эй, вы, лекаря сюда, хоробру надо помочь! – Обернулся к хмурому Стрыю и сказал с восторгом: – Жаль, у меня таких воинов нет.

Воевода тяжело смотрел на гридня, вокруг которого суетился люд – обрабатывал рану. Витязь выглядел бледно, грудь тяжело вздымалась, голова опустилась.

Стрый оценил размеры раны и выругался про себя: поправляться будет долго, а впереди трудный путь. Вышатич по картам показал кратчайший путь, но честно предупредил, что такой дорогой люди не ходят, опасности начинаются в первом же лесу, но в обход рисковых дорог добираться до Железных гор больше месяца.

Придется проводить их через таинственный лес, а то загнутся в начале пути. Буська не помощник, себя не оборонит, не говоря о раненом. А там Люту должно полегчать.

Стена леса вырастала медленно: темные деревья отливали синевой, даже на расстоянии веяло холодом. Стрый оглянулся на бледного Люта, что едва не падал с коня.

Витязь отвел глаза. К раненому подъехал участливый Савка:

– Все хорошо?

Лют рявкнул раздраженно:

– Да, и хватит спрашивать!

Отрок насупился и отъехал в сторону. Ждан оказался рядом и успокаивающе опустил ладонь отроку на плечо: взялся ехать с отрядом – терпи. Отроки могли вернуться с дружиной Вышатича, но отчаянно воспротивились. На коленях умолили воеводу разрешить помочь Люту и Буслаю в великом деянии. Стрый плюнул с досады, разрешил.

Отроки ради такого случая приобрели мощные составные луки, в мечтах представляя, как будут поражать врагов в походе, а что враги будут, сомневаться не приходилось. Как же иначе?

Единственное оставалось непонятным: зачем Лют настоял взять Нежелана? Буслай прямо сказал, невзирая на старшинство:

– Совсем рехнулся, от него одни беды! Он нам еще покажет.

Лют смерил его злобным взглядом, но на своем настоял: тихий бедовик тащился на купленной лошадке в хвосте, лишний раз не дыша.

Рану остро кольнуло, и Лют подавил стон, чтобы не услышали, но от Буслая не утаишь. Глянул на соратника с жалостью, в глазах было недоумение: ну как можно так учудить?!

Лют внутренне поморщился: сколько можно? Ночью доставал, не унялся. И так от Стрыя попало, что безрассудно вступился за землепашца, которой потом и спасибо не сказал, испарился. Подверг опасности срыва важное княжье поручение. Глубокая рана перестанет мешать жаркой болью через седмицу, если лежать на перинах, а в пути может и погубить.

– Воин, конечно, должон защищать слабых, – бухтел Стрый, – но нельзя спасать каждого встречного: пуп порвешь и княжьего поручения не выполнишь.

«Ну и пусть, – подумал Лют, упрямо набычившись. – Пусть я не прав, а они правы. Тогда почему на душе покой, словно сделал богоугодное дело? И в груди горит приятный огонек, странным образом усмиряющий боль в боку?»

Глава одиннадцатая

Буслай оглянулся на подозрительный шорох в ветвях – не сразу различил в листве белку. Зверек вцепился лапками в ветку и подозрительно смотрел на небольшой отряд. Гридень скорчил рожу, белка отпрянула, в ветвях раздался сердитый цокот. Зверек зашумел листвой и скрылся на другом дереве.

Стрый во главе отряда пробурчал через плечо:

– Никак не угомонишься?

Буслай ответил покаянно:

– Никак, воевода-батюшка.

Лют через силу улыбнулся. Ждан глянул с заботой на бледное лицо, в глазах мелькнуло сочувствие. Рану растрясло. Лют осторожно шевельнул левой рукой, по коже скатилась холодная струйка. Конь споткнулся в небольшой ямке, толчок разбередил рану, и сквозь зубы протиснулся стон.

Савка глянул тревожно, сглотнул комок и с надеждой уставился в спину воеводы.

– Может, привал сделаем? – бросил он в пустоту.

Лют ответил раздраженно:

– Нет.

Савка огорченно вздохнул.

Буслай хмыкнул – он-то ничуть не жалел раненого. Коли ума нет, пусть страдает. Время от времени бросал недоуменные взгляды на Люта, словно спрашивая: как можно так учудить? Лют отводил взгляд, хмурился.

Буслай махнул рукой на раненого и обратил взор на Нежелана. Бедовик за дорогу проронил от силы пару слов, но работу исполнял исправно, нареканий не вызывал.

Отроки сторонились молчуна, украдкой споря: ведьмак или нет? Не может у взрослого мужа не расти борода и усы. Правда, урожденные ведьмаки безволосы, в зрачках отражение перевернуто, вдобавок есть хвостик с четырьмя волосками.

Савка со Жданом пытались подглядеть за Нежеланом, но Стрый увидал и рявкнул так, что чуть в штаны не наложили. Больше попыток выявить ведьмачью сущность не было, но на ночь отроки доставали крапиву и боярышник и выкладывали защитный круг.

Буслай пригладил усы-подкову, глаза озарились озорным огоньком. Нежелан непроизвольно придержал поводья, но гридень поравнялся, спросил невинно:

– Нежелан, а чего за нами увязался?

Плечи бедовика приподнялись, горестный вздох прозвучал едва слышно. Посмотрел в поисках помощи на Люта, но бледному, как репа, витязю самому не помешала бы подмога. Пот с висков тек ручьями, синева под глазами загустела до угольной черноты, он несколько раз качнулся в седле.

Бедовик пожевал губами, наткнувшись на лукавый взгляд Буслая.

– Чего молчишь? Может, брезгуешь?..

Гридня прервал раскатистый бас Стрыя, от которого ветки деревьев задрожали и исчез свист птиц.

– Ты угомонишься? Лучше Люту помоги, сейчас свалится.

Лют хрюкнул возмущенно:

– Ничего не свалюсь!

Но слова прозвучали бледно. Сжимая пальцами луку седла, Лют уже качался. Стрый словно глаза имел на затылке! Ждан лихо спрыгнул. Ветки кустарника сердито затрещали, влажно переломились. В стволах деревьев-могучанов затерялся крик досады.

– Что там? – спросил Буслай насмешливо. – Пальчик прищемил?

Ждан в ярости пнул измочаленный куст, ладонью зажав прореху рубахи длиной в пядь.

– Новая рубаха! – воскликнул отрок горестно.

Буслай обидно хохотнул, даже верный Савка оскалил зубы. С сердитым шипением отрок подошел к Люту. Сразу отметил, что не бросалось с расстояния в глаза, – край рубашки, торчащий из-под железных колец, напитался красным. Витязь раздраженно отмахнулся:

– Ничего страшного! – И покачнулся от малого движения.

Отрок заботливо поддержал его. Буслай переменился в лице… Конь не успел заметить, как со спины исчезла ноша, и недоуменно фыркнул. Отряд остановился. Люта усадили на заросшую тропку под раскидистым деревом. Буслай потянул вверх кольчугу.

– Да будет вам, – пытался отмахнуться Лют.

Воевода грянул с высоты седла:

– Я думал, ты поумнее будешь! Ладно, сунулся к медведю вместо незнакомца, могу понять, выказал удаль. Но истекать рудой, боясь пожаловаться, – глупо. Каково мне будет вернуться к Яромиру и сказать, что могучий хоробр, сдюживший на Пепельном вале, сел в сани от царапины?

Лют уронил голову на грудь и сжал губы. Буслай хотел возразить: какая царапина, медвежий коготь вскрыл бок не хуже степняцкой сабли? Но, сравнив витязя и воеводу, промолчал. Стрыю такая рана и впрямь за царапину.

Нежелан подал мешок с лекарственными травами и чистыми тряпицами. Савка споро смыл загустевшую кровь, умытая рана ощерилась порванным швом. Отрок переложил рану травами и стянул тугими повязками бок гридня.

– Шуйцей особо не маши, – посоветовал Ждан.

Лют кивнул покорно. Буслай с облегчением выдохнул, одобрительно глядя на шутника.

Листья над головами задрожали. Лесное зверье озадаченно примолкло, а отроки нервно положили ладони на булавы, глазами впившись в зеленый шатер. Стрый глумливо хохотнул:

– Дождя испужались!

Савка густо покраснел, словно через поры вышла кровь. Ждан буркнул неразборчивое. Лют поднялся с мягкой травы, Буслай помог ему натянуть кольчугу.

– Чего скалишься? – буркнул Лют.

– Да ничего! – ответил гридень с наглой усмешкой.

Голос воеводы раздался над тропой, будто раскат грома, заглушив шум дождя:

– Пошевеливайтесь, зубоскалы! Времени в обрез, мне у князя надо быть, а приходится нянчиться с косорукими.

Буслай пискнул храбро:

– Так мы тебя не задерживаем, воевода, сами управимся.

– Поговори у меня, тетеря, – беззлобно рявкнул Стрый. – Не больно с хлопотуном без меня управились.

Буслай закрыл рот со стуком. Конь едва устоял на ногах, когда на спину ему обрушился рассерженный гридень. Савка попытался помочь Люту взобраться в седло, но витязь глянул свирепо и тяжело примостился в седле.

Тяжелые капли дождя дробно стучали по листьям, пригибали ветви, с глухим треском пробивали зеленый покров.

Буслай провел ладонью по лицу, ругнулся на холодную каплю на подушечке пальца. В ответ за шиворот упала прозрачная горошина. Гридень против воли зашипел и натянул поводья. Конь оскорбленно всхрапнул.

Дробный перестук слился в шум, на людей, как с худой кровли, посыпались капли.

– Как бы на ходу не заржаветь в бронях, – сказал Буслай тоскливо. – Поскорее бы кончился.

Нежелан глянул на хмурое небо в просвете листьев, сказал безучастно:

– Надолго зарядил, утихнет к вечеру.

Буслай с трудом сдержал стон, хмуро глянул на бедовика:

– Ты накликал?

Нежелан пожал плечами:

– Может быть.

Дождь перестал ближе к вечеру.

Буслай зябко подергивал плечами, от сырого воздуха чесалось в носу, изредка с мокрых ветвей падали капли – и все на него! Кисейная взвесь меж замшелых стволов окрасилась червью, лес потемнел, гомон птах затих. Наступил промежуток, когда дневные летуны утихают, а ночные еще не проснулись.

Савка со Жданом ехали по бокам от Люта – поводья в одной руке, вторая наготове подхватить падающего воина.

– Мне лучше, – раздраженно отвечал Лют на немые вопросы. Краска прилила к щекам, в глазах появился блеск, в седле не шатался.

Буслай коротко глянул на стоика; с губ готовилась сорваться острота, но за шиворот плюхнулась капля размером с тыкву, и судорога сомкнула челюсти с клацаньем. Оглянулся на Нежелана: бедовик с понурым лицом осматривал мокрые ветви, грудь часто вздымалась, насыщая тело лесной прохладой. На Буслая он старался не смотреть – мало ли чего удумает языкастый гридень.

Конь воеводы во главе отряда проламывал просеку в зарослях, пастью с желтыми зубами изредка срывал молоденькие ветки. Воевода возвышался в седле, как скала, неподвижный, головой по сторонам не вертел, даже поводьев не касался, со спины не понять – не заснул ли?

– Воевода, – окликнул Буслай. – Долго нам по лесам мотаться?

Стрый не оборачиваясь ответил:

– Долго.

Ветви всколыхнул огорченный вздох, воевода глянул через плечо, в густой бороде сверкнула россыпь жемчуга.

– Надоело получать по морде ветками?

Гридень оскорбленно вскинулся:

– За что срамишь, воевода?! Просто в поле поспокойнее, никто из-за дерева не кинется, а то ляжешь целым, а проснешься без головы.

Стрый басовито хохотнул. Кони испуганно прижали уши, сбили шаг.

– Тебе, Буська, то не грозит.

Буслай спросил заинтересованно:

– Почему?

– Ты и так безголовый, куда еще?

Заросшую тропку огласил смех. Задремавшие было птахи встрепенулись, засвистели сердито. Буслай зло оглядел смеющиеся лица, надвинул брови на глаза, оставив блестящие щелочки.

Вдруг в глаза плеснуло красным светом, и смех застрял в горле. Отроки сноровисто выхватили булавы. Лезвие топора Буслая зардело в лесном сумраке.

Нежелан с опаской всмотрелся в сияние, потом переместил взгляд на воеводу. Стрый даже не придержал коня, и меч размером со стропило остался в ножнах. Лют, видя спокойствие воеводы, оставил рукоять, разлепил бледные, как поганки, губы:

– Что там, Стрый?

– Кажись, нашли место для ночлега, – ответил воевода спокойно.

Буслай поинтересовался:

– У кого заночуем в такой глуши?

Стрый не удостоил ответом. Буслай открыл рот, но, так ничего и не сказав, со стуком захлопнул. Впереди затрещали ветви. Фыркнула лошадь, сияние усилилось, будто под нос сунули кусок закатного солнца.

Отряд остановился. Лют прикрыл слезящиеся глаза и сквозь щелочку пальцев рассмотрел всадника. Нежелан ахнул в голос с отроками: конь цвета раскаленного металла, грива брызжет золотыми искрами, от следов поднимаются струйки пара, глаза залиты солнечным медом, какой появляется в озерах ближе к закату. Одежда красного, как редис, всадника была сделана будто из свежесодранных шкур, кольчуга – из раскаленной меди, вместо глаз торчало по куску угля.

Мир вокруг покраснел, и отряд с изумлением уставился на встречного, опустив оружие. Стрый двинул Горома в сторону. Угольный конь злобно фыркнул; багровый огонь в глазах разгорелся ярче сияния всадника.

Всадник проехал мимо, пахнуло жаром: лицо надменное, губы презрительно поджаты. Буслай яростно выдохнул, забурлившая кровь бросилась в глаза, окутав взор пеленой, топор в руке задрожал.

Всадник почувствовал это: голова его повернулась, и гридня обдала волна презрения. Буслай едва не взвыл, топор взмыл над головой. Но кисть оплели слабые пальцы, и Буслай наткнулся на осуждающий взгляд Люта. Горячее варево в голове остудил стыд.

Красный конь насмешливо фыркнул, горячий дым от следов повалил гуще. Золотой хвост приподнялся, и на траву тяжело плюхнулись смердящие куски угля. Буслай плюнул вдогонку и пальцами сжал нос, остальные поспешили прикрыться рукавами от въедливой вони.

Стрый посмотрел вслед красному всаднику. Гором тронулся с места. Отряд молча последовал за воеводой. Чермное сияние истончилось, как ледышка на языке, и пропало, отчего в глазах сразу потемнело.

– Тьфу, пропасть! – откашлялся Буслай. – Что за тварь?!

Стрый промолчал. Гридень перевел горящий взгляд на соратника. Лют ответил недоуменным взглядом, пожал правым плечом.

– Воевода, – взмолился Буслай, – ну скажи хоть что-нибудь!

– Колбаса, – ответил Стрый.

Гридень поперхнулся слюной – желудок кинулся на ребра, напоминая глупому хозяину, что пора поесть. Буслай стукнул по животу кулаком, кольца кольчуги противно звякнули. Отроки переглянулись, рты разъехались до ушей. Нежелан остался безучастным, ровно вьючный конь, плетущийся сзади.

Буслай строго зыркнул на отроков. Улыбки слетели с лиц, губы плотно сжались. Гридень глянул удовлетворенно, обратился к Люту:

– Вот потому не люблю лес. Полно нечисти, что норовит обидеть.

– Тебя обидишь, – проворчал Лют. – Лес – сила благостная, надо лишь с уважением относиться. А в поле можно встретить существ пострашнее.

Буслай напрягся, пальцы захолодил обух топора.

– Кого?

– Людей злых.

Гридень выдохнул шумно, на лице появилась насмешливая гримаса.

– А, людей, это да! Нет страшнее человека зверя. Но с ними можно управиться, – сменил Буслай шутливый тон, похлопав ладонью по топору, – а как с этим драться? Забыл хлопотуна?

Щека Люта болезненно дернулась, кожа зазудела от торжествующего взгляда Буслая. Рана противно ныла, каждое неосторожное движение отдавалось в глазах сполохами пламени. Иногда деревья хороводили. Осторожно наваливался на гриву коня, чтобы не заметили.

Хуже от того, что даже Стрый не понял: зачем сиганул к медведю? Подумаешь, решил потешить двор Вышатич, выставить за недоимки хлебопашца с рогатиной супротив матерого зверя. Много на свете подобных смердов, а воинов, равных Люту, наперечет. И не объяснить никак, что сам неясный позыв понимает смутно.

Лют набрал полную грудь воздуха, левый бок мстительно кольнул, вздох растаял над тропкой.

Стволы деревьев почернели, лишь макушки крон тлели червью. Внизу угнездился мрак переплетенных теней.

Потихоньку оживали ночные звери: в ветвях шелестело, кто-то ползал по деревьям, с тихим шорохом падали кусочки коры, сколотые острыми когтями. Близкая ночь усиливала прохладу после дождя, воздух вырывался изо рта клубами пара все гуще и гуще.

У Савки заболели челюсти от постоянной дрожи, и он достал из мешка свиту. Потом едва не свалился с седла, натягивая теплую одежу. Ждан дернулся было к мешку, но посмотрел на невозмутимых воинов – даже Нежелан хоть и скрючился, но за свитой не полез. Рука отрока оставила завязки. Горделиво выпрямился, нижняя челюсть выпятилась до хруста мышц. Савка глянул на друга, в глазах мелькнуло сожаление, что поддался холоду, но не снимать же свиту! Буслай насмешками испепелит дотла.

Конь воеводы остановился у двух близстоящих деревьев, в нерешительности тряхнул головой. Стрый пятками сдвинул угольную гору с места. Меж деревьями можно пронести Ждана поперек, но воевода едва протиснулся. Плечи, облитые кольчугой, со скрежетом сорвали куски коры, стволы забелели свежими срезами.

Отряд проник за стену стволов – лошади упрямились, пришлось понукать, а Нежелан до плечевого хруста натянул поводья вьючных лошадей.

– Чего упрямитесь, волчья сыть! – буркнул Буслай. И осекся.

Они оказались на большой поляне, окруженной стеной могучих деревьев с раскидистыми кронами, способными укрыть тенью княжий двор. У дальней стены леса ютилась ветхая изба со странно плоской крышей, огороженная высоким тыном из толстых веток. На жердях в ряд выстроились странные горшки. Изба была повернута дверью к лесу, пахло едой.

Кони отпрянули и испуганно заржали. Под копытами струились черные ленты, в траве жутко шипело. Буслай с проклятьями удержал на месте дрожащую лошадь и плюнул в пасть угрожающе вставшей змеи.

По всей поляне кишели мерзкие гады, посланцы Чернобога, мерзкие и коварные, опасные настолько, что настоящее имя гадов стерлось в памяти людей, как и имя медведя. Заменили, чтобы не накликать беду, на обтекаемое «змея», ползущая по земле.

Потревоженные гады расступились перед отрядом и улеглись по краям тропы. От холодного немигающего взгляда Савке сделалось дурно. Лют оглядел шевелящуюся поляну, в сердце вполз холодок, но взгляд на невозмутимого воеводу дрожь унял.

Стрый оглядел гадов. Там, куда падал его взгляд, шипение стихало, змеи сворачивались кольцами, засыпали. Воевода оглянулся на спутников.

– Чего встали? Решили здесь заночевать? Тогда ладно.

Гором фыркнул, копыта промяли мягкую землю, за конем протянулась цепь следов размером с блюдце. Буслай переглянулся с Лютом и недовольно буркнул:

– Вот бес волохатый, все нипочем!

Лют вспомнил разговоры об отце Стрыя. Увидев такое, задумаешься: может, и впрямь Волос-Змей постарался?

Отряд нехотя двинулся. Бедные кони на подламывающихся ногах подошли к тыну. В лицо пахнуло холодом, кишки в животах скрутило морским узлом, почудилось, что встала за плечом смерть, дохнула в шею тленом и ужасом.

Буслай пригляделся к тыну, глаза поползли на лоб. За спиной испуганно ахнули отроки с Нежеланом – ограда состояла из человечьих костей. На горшках вспыхнули яркие точки. Лют невольно натянул поводья, испуганный конь замесил воздух копытами. Черепа на жердях клацнули щербатыми челюстями, со скрипом шевельнулись, оглядывая путников плотоядно, рты раскрылись.

– Может, в лесу заночуем? – спросил Буслай робко.

Голос Стрыя прогрохотал в темноте. Лошади, раньше пугавшиеся его, теперь успокоенно притихли.

– Не боись. Будем проявлять вежество – останемся целы.

Савка спросил с надеждой:

– Правда?

– Наверное.

Воевода распахнул калитку. Череп глянул зло, зубы клацнули, в следующий миг землю усеяли обломки костей. Буслай нервно хохотнул:

– Люблю такое вежество.

Стрый буркнул хмуро:

– Не скалься, а то будешь на жерди зубы сушить.

Въехавший последним, Нежелан прикрыл дверцу. Запоры в виде рук хватали за края одежи, но бедовик увернулся от обглоданных пальцев. Отряд заполнил небольшой двор. Стрый грузно спешился, оглядел оробевших спутников, глаза блеснули лукаво.

– Что к седлам приросли?

Насмешливый голос воеводы вывел из ступора. Буслай лихо спрыгнул. Люту помогли спешиться заботливые отроки. Нежелан скатился с седла, как капля, и застыл в нерешительности.

Буслай пригляделся к крыше, по горлу прошел комок, в желудке заурчало – таких блинов он еще не видал. Настроение упало, когда припомнил, что блины – поминальная еда, а стало быть, хозяин избы…

– Воевода, она нас сожрет!

Стрый глянул хмуро. Ночь вступила в права. Если бы не мертвенный свет глазниц людских черепов, то лица не разглядишь. Но лучше было бы не видеть, как в мертвенном свете на лице воеводы проглянула маска смерти.

– Авось не сожрет, – ответил воевода.

Ждан переглянулся с Савкой, шумно сглотнул.

– Вот почему изба передом к лесу стоит. Как там кощунники баяли: избушка, избушка, встань ко мне передом, а к лесу задом.

Ночной воздух прорезал насмешливый возглас Буслая:

– И немного наклонись.

Глава двенадцатая

От громкого скрипа сердца застыли. Изба задрожала, клацнула бревнами, сруб с треском оторвался от земли. В лесу заухало. Черепа застучали зубами, будто свора голодных детей ложками.

Лют позабыл о ране, глазами впился в два изломанных посредине столба под срубом. Чешуйчатые столбы шевельнулись; изба, гремя бревнами, повернулась; в стороны полетели комья земли. Лют перевел взгляд с трехпалых лап, увенчанных гигантскими когтями, на дверь с прибитым черепом.

Куриные ноги еще раз переступили и вытянулись в струнку – изба со скрипом накренилась. Внутри загрохотало: бились горшки, сдавленно ругались, оглушительно визжал поросенок. Дверь слетела с петель, из нутра выпал ком грязной рухляди, сверху рухнул визжащий свин, скатился кубарем на землю, копытца простукали по утоптанной земле, и визг затих за стеной деревьев.

Буслай от души расхохотался. Лют глянул на него, как на пришибленного. Воевода сплюнул под ноги. Отроки с Нежеланом переглянулись испуганно.

Ком рухляди зашевелился. Буслай поперхнулся смехом, отроки попятились, лошади попытались вырваться. Из вороха шкур проглянул горящий ненавистью глаз, смерил пришлых. К щеке Буслая будто приложили раскаленную болванку, и он с криком схватился за лицо. Воевода загородил гридня.

Лют невольно отступил, когда фигура в лохмотьях встала вровень со Стрыем. Отроки глянули на уродливое лицо с закушенной кривым зубом верхней губой, бельмом на глазу, носом крючком, как у влетевшего в скалу орла. Отроки в страхе попятились и схватили обереги.

Лют брезгливо смотрел на спутанные космы, в носу зачесалось от вони. Когда старуха шевельнулась, полы ее одеяния распахнулись, и Нежелан крикнул ошеломленно:

– Вот это титьки!

Воевода глянул строго, и бедовик умолк. Стрый поглядел на хозяйку диковинной избы и согнулся в поклоне:

– Здрав будь, Ягйнишна.

Буслай распахнул рот: как это воевода ухитрился выгов… выговр… тьфу!.. сказать?

Старуха недовольно уставилась на Стрыя, верхняя губа приподнялась, обнажив ряд острых зубов, белых, как снежные пики. Ноздри, такие же волохатые, как у воеводы, шумно втянули воздух. Прозвучал противный до жути скрипящий голос:

– Какие гости пожаловали! С добром али с худом?

Лошади задрожали при первых звуках, рванулись из рук, но Баба-яга шикнула – и двор покрылся конскими статуями. Гором сердито всхрапнул. Ночь заполыхала огнем лошадиных глаз. Яга с интересом уставилась на угольного коня, посмотрела на воеводу. Стрый кивнул.

– Вижу, гости непростые пожаловали. Сказывайте: дело пытаете аль от дела мытаете?

Буслай вставил из-за плеча воеводы:

– А как же гостей напоить-накормить, в баньке попарить, а потом вопросы задавать?

– Да где ты баню видишь? Наслушаются сказок, озоруют, – проворчала старуха.

Яга глянула злобно. Буслай отшатнулся от бельмового лица, к горлу подкатил рвотный комок. Стрый несильно съездил гридня по затылку, а к Яге обратился с почтением:

– Извиняй, матушка, нерадивого, в детстве головой ушибся, да леший вихрем обошел, вот и лепит невесть что. Худого не сделаем, пусти переночевать, а харч свой имеется.

Испещренное морщинами лицо смягчилось, бельмо будто прояснилось, огненная злоба в здоровом глазу утихла. Буслай зашипел сердитым котом, но Лют наступил ему на ногу, глянул свирепо, и гридень притих.

– Давненько гостей не привечала, – проскрипела Яга. Буслай поежился от взгляда. – Да, много воды утекло. Как всюду был лес, так молились, обряды свершали, а стоило на плешах Великого Леса покопаться в земле, как червям, так в нечисть записали.

Стрый горестно развел руками, в глазу бабки мелькнула грусть.

– Ладно, родич, проходи в хату, подельников тоже приму.

Отряд вздрогнул, на Стрые скрестились пять изумленных взглядов. Воевода строго зыркнул из-под бровей, а Яге отвесил поклон:

– Благодарствую, матушка.

Старуха довольно оскалилась. Бегающие глаза конских соляных столпов наполнились страхом. Яга глянула за спины, махнула рукой. Гридни сморщились от волны вони.

– Ступай, касатик, не пригодилась помощь.

Нежелан смутился под ошеломленными взглядами, вопросительно уставился на Ягу. Лют присмотрелся внимательней к ночи за тыном, волосы на затылке шевельнулись.

Стук копыт. Глаза с трудом вычленили движущийся кусок мрака – от избушки удалялся черный всадник на коне, чернее Горома. Ветерок донес звук вложенного в ножны меча. В ночи вспыхнули ярко две серебряные звезды – всадник смерил путников через плечо взглядом, полным угрозы. Обратного поворота шеи никто не заметил, просто звезды растворились во тьме.

Ноги отроков задрожали, мышцы скрутила судорога. Лют с Буслаем держались на воинской гордости. Нежелан, похоже, потерял сознание, но устоял на ногах потому, что держался за поводья остолбеневшей лошади. Стрый понимающе переглянулся с бабкой. Усмехнулись. Лют с холодком отметил общие черты любимого воеводы и лесного страшилища.

Яга хмыкнула, сказала потеплевшим голосом:

– Заходите в хату, гости дорогие. Чую: тебе, касатик, – сказала она, ткнув пальцем в Люта, – помощь нужна.

Лют нехотя кивнул, на лице появилось сомнение. Яга озорно оскалилась и перевела взгляд на отроков. Ждан шумно сглотнул, язык превратился в кусок вяленого мяса.

– Да и у тебя шея синяя, небось, ягодки собирал, на злодея нарвался? – хохотнула Баба-яга.

Ждан деревянно кивнул. Яга всплеснула руками и развеселилась настолько, что почти перестала внушать страх. Черепа на тыне пригасили злобный блеск в глазах, глазницы полыхнули чистым светом, на дворе посветлело, будто на восходе.

Взгляд Яги упал на Нежелана.

– О, касатик, – сказала она горестно, – как угораздило?

Бедовик помялся, ответил чуть слышно:

– Не знаю. Мамка, наверно, нагуляла.

– Ишь ты! – пригорюнилась Яга. Она вдруг превратилась в сердобольную старуху, но от ее участия страха не убавилось.

Яга заковыляла к избе. По мановению руки сруб рухнул на землю, остатки посуды жалобно зазвенели. Буслай во все глаза уставился на странную ходьбу: шла бабка словно на одной ноге, или вторая не сгибалась. Стрый глянул на спутников, в кой-то веки заговорил шепотом:

– Внутри ни одного лишнего движения, ничего не трогать, а то пойдете на укрепление тына. Тебя, Буська, касается в первую очередь.

Гридень смутился:

– Да я чё, я ничё.

– Вот и ладно.

Стрый затопал за бабкой, на ходу отвешивая комплименты. Таким воеводу никто не видел. Яга кокетливо хихикала, заполошно отмахивалась, скалилась благодушно.

– Что стоите, касатики? Проходите! О лошадках не беспокойтесь, слуги расседлают, накормят, напоят, ступайте в хату, ну же!

Буслай дернулся, будто уязвленный плетью, и, выказывая бесстрашие, шагнул. Лют, пошатываясь, тоже направился в избу. Под сапогами хрустнула дверь. От вида засова из человечьей ноги замутило. Отроки с Нежеланом нерешительно переминались, пока над головами не каркнуло оглушительно. Опрометью кинулись с места, опередив у входа Буслая.

Лют оглянулся на коней: лошади были едва живы от страха. Узловатые руки неведомых существ снимали сбрую, поклажу. Костяные гребешки висели в воздухе, будто держали их невидимки, гривы и хвосты укладывались ровными прядями, сыпался накопившийся сор и колючки.

Витязь обернулся к избе, шаги отозвались в боку болью. Буслай вернулся с порога, помог соратнику. В избе Яга засветила светец в виде человечьего черепа. Н-да, в виде…

Свет превратил темное нутро в уютное убранство, мало отличимое от жилищ крестьян. С потолочной балки полыхнули два зеленых огня, комок пушистого мрака недовольно оглядел пришлых, сверху донеслось сердитое шипение.

– Тю на тебя, бес усатый! – взмахнула руками бабка. – Не моги на гостей яриться.

Яга притопнула ногой, но гнев был притворен: вздумай Буслай озоровать с хвостом кота, оказался бы в печи, и заступничество Стрыя не спасло бы.

Отроки с Нежеланом робко присели на лавку, руки нырнули под стол, сидели настороженные, готовые от любого шороха шарахнуться. Стрый оглядел просторы избы, запутал пальцы в густой бороде, спросил недоуменно:

– Ягйнишна, а где кожаны?

– Не сезон, – ответила бабка меланхолично.

– А сыночки где, подобру ли, поздорову?

Яга расплылась в улыбке, морщинистое лицо чуть разгладилось, даже бельмо страшным не выглядело.

– Живы, благодарствую на добром слове. Шляются, оболтусы, где-то пару веков, весточку послать не могут, но сердце материнское не обманешь – живы.

– А дочки?

– Да замуж выскочили, изредка наведывают.

Лют обессиленно опустился на лавку, спиной подпер стену. Отроки возбужденно шептались: кто мог польститься на женскую красу Яги? Или в молодости выглядела лучше? Хотя титьки до сих пор неплохие, и ничего, что свисают ниже пояса.

Буслай стоял в нерешительности, глазами жадно обшаривая убранство: будет о чем рассказать за кружкой темного олуя, все рты пораскрывают. Глаза закололо, и он заслонился рукой. Яга хрипло рассмеялась:

– Не бойся, касатик, она пужает для вида, сила ее в другом.

Буслай сглотнул ком, спросил, стараясь не дрожать голосом:

– А для чего?

– Дождь вызывает, да так, что никакой хмарник не сладит.

Гридень отвел взгляд от высушенной головы с живыми глазами: стоит на полке, зубы скалит, кем был при жизни, уж не гостем ли дорогим?

В печи вспыхнул жаркий огонь. Бабка захлопотала, стол покрыла скатертью, горшки наставила густо, до хруста ножек. Стрый сел на лавку, дерево с жалобным скрипом прогнулось. Воевода взял ложку, черпнул ароматной похлебки, парующий черпачок застыл на миг у губ, горячая снедь провалилась в горло.

– Добрую еду готовишь, матушка, – причмокнул Стрый. Яга засветилась, захлопотала пуще.

Буслай поспешил за воеводой умять жареного зайца и кинулся к тетеревам, начиненным крохотными птичками. Сочное мясо лопалось сладким соком, гридень едва не проглотил язык. Слюна растворяла пищу прямо во рту, лишь после первого десятка кусок мяса улегся в желудке. Вдогонку посыпалась каша, полились водопады кваса, которые он снова заедал дичью.

Нежелан с отроками не отставали: горшки и подносы пустели, едва ставились на стол. Лют ел мало: рана разболелась, левый бок поджаривал медленный огонь. Яга посмотрела заботливо, склонилась над витязем:

– Ну, что мучаешься, касатик? Давай рану посмотрю, пока не сгубила.

Лют вымученно улыбнулся, вяло отказался:

– Не надо, бабушка, болит не сильно, к утру пройдет.

Яга приложила ладонь к щеке, из здорового глаза скатилась умильная слеза.

– Упрямый, как мой средненький. Бывало, задерет его пущевик, приползет домой, места живого нет, путь напитан рудой, а шепчет: «Успокойся, мама, царапины совсем не болят».

Бабка настояла, чтобы витязь разделся. Буслай со смешками помог стащить кольчугу и рубаху. Яга присмотрелась к вздутой ране, всплеснула руками:

– Ну кто так лечит?

Савка поперхнулся сладким куском, отвел взгляд:

– Я вроде правильно переложил.

– Правильно! – возмутилась Яга. – На кой ляд добавил подорожник?

Савка пробормотал смятенно:

– Бабушка!..

Яга не унималась:

– Он что, пешим собрался путешествовать? Соком подорожника натирают ноги, чтобы не знать усталости.

Скрюченной ладонью пригладила волосы Люта ласково, будто мать родная.

– Потерпи, касатик, сейчас смоем дрянь, умаслю рану хорошими снадобьями. Запустили совсем, придется доставать корень чернобыльника.

Лют не противился. Усталость сковала члены, прикрыл глаза, чтобы не видеть ухмылок Буслая и отроков. Яга мигом достала пучки трав, на стол бухнулся чугунок с клубами пара над крышкой, запахло лекарственными травами.

Старуха промыла рану, пошептала заумь. Перевязала более умело, чем Савка. Боль улеглась, лишь по краям раны пробегали колючие искорки. Гул в голове исчез, предметы обрели четкость, желудок по-звериному взвыл, требуя пищи.

Яга с умилением посмотрела на полуголого витязя, уплетающего стряпню за обе щеки.

– Натерпелся ты много, – сказала она, рассматривая застарелые шрамы.

Крючковатая рука протянулась к шейной гривне. Буслай напрягся – все-таки серебро, – но Яга спокойно прикоснулась к металлу, прищелкнула языком восхищенно:

– Добрая работа, раньше таких делать не умели.

Стрый вставил словечко:

– А я слышал…

Яга отмахнулась:

– Брехня, я-то помню каменные ножи да костяные копья. И что у вас за порок не видеть умельцев, живущих рядом, а слагать небылицы о предках. Вот уж правда истинная – не дивно то, что рядом.

Воевода покивал, поохал, прошелся словом по молодежи, бабка охотно поддержала разговор. Насытившиеся отроки пытались почтительно слушать, но то и дело клевали носом. Нежелан вовсе уронил голову на стол и тихо посапывал.

Буслай вяло пережевывал куски мяса, ногтем ковырял в зубах, громко цыкал. Лют с аппетитом уплетал пироги, дивясь откуда-то взявшемуся здоровью.

За окном изредка ухало, стенало, леденя кровь, кони ржали испуганно. Но в доме Яги было уютно и спокойно. Разомлевшим от еды путникам хозяйка уже не казалась страшной: нормальная бабулька, заботливая. Даже огромный рост и вонь от шкур не отталкивали.

Буслай потер глаза, поглядел по углам в поисках лежанок, но взгляд уткнулся в голые стены. Ладно, можно и на полу поспать.

Сверху зашумело, на лоб гридня упали стебельки сухих трав, из потолочной темноты строго глянули зеленые глаза. Кот прошелся по балке – воинственно приподнятый хвост толщиной с бревно задевал вязанки трав, труха засыпала стол.

– Ишь, что делает, паразит! – всплеснула бабка руками. – Не мешай гостям!

На балке сердито зашипело, кот встопорщил усы веером, задние лапы подобрались, прыжком исчез в темноте.

– А зачем по свету шатаетесь? – обратилась Яга к воеводе.

Стрый развел руками, в глазах мелькнула настороженность.

– Исполняем волю княжью найти то, незнамо что.

Яга лукаво прищурилась:

– И искать где не знаете?

– Говорят, что в Железных горах стоит попытаться, – ответил воевода уклончиво.

И без того морщинистый лоб бабки сложился гармошкой.

– Каких таких горах?

Стрый промедлил с ответом, с деланным интересом поглядел на закрытые лари в дальнем углу.

– В Железных, матушка. Это на полночь, близко от булгар.

Яга раздраженно проворчала:

– Что за булгары? Новый народ? Когда успеваете плодиться? Вчера людев была горсточка, а сегодня мир заполонили, копошатся, как муравьи у дохлой гусеницы. И названия одно другого чуднее.

Старуха нахмурилась, клык едва не заполз в ноздрю. Пальцы, украшенные желтыми пластинками ногтей, щелкнули, часть горшков исчезла со стола, на скатерть лег разрисованный кусок телячьей кожи. По крайней мере, хотелось верить, что телячьей.

Ноготь ткнул в карту с жутковатым стуком:

– Здесь?

Стрый кивнул:

– Примерно.

Губы бабки разъехались, светец в виде черепа бросил на частокол зубов багряные блики. Снулость Буслая как ветром сдуло, показалось, клыки бабки обагрены свежей кровью. Гридень переглянулся с Лютом, тот приложил палец к губам – пусть старшие разговаривают.

– Давненько там не бывала, – вздохнула Яга сокрушенно. – Горы успели на месте моря появиться, – снова вздохнула. Взгляд затуманился, стал мечтательным. – Эх, молодость.

Стрый покивал, гридни уставились на Ягу с ожиданием.

– Значит, горы там, – спохватилась бабка. – Ну, помочь ничем не могу, не знаю, что там за вороги. Разве что в помощь дам пару вещей.

Стрый кивнул, витязи незаметно выпустили из груди воздух, переглянулись с разочарованием.

– И на том спасибо, матушка.

Глаз Яги сверкнул ехидно.

– Не серчайте! Вот если в Пекло надо будет, провожу.

Буслай растер ладонями похолодевшее лицо.

– Премного благодарен!

Стрый шумно втянул воздух, волоски в ноздрях затрепетали, бочкообразная грудь раздалась в стороны, кольчуга едва не расползлась. Воевода почти заполнил избу. Яга отступила на шаг, уважительно покачала головой.

– Что ж, матушка, пора почивать, – сказал Стрый. – Завтра путь неблизкий.

Яга захлопотала. Задремавшие отроки и бедовик проснулись от тормошения, спросонья ойкнули от страха, руки потянулись к оружию. Старуха лучезарно улыбнулась, в руки остолбеневших юношей опустились одеяла.

– Вот здесь прилягте, – сказал Яга ласково. – А вы, касатики, у той стены примоститесь, сейчас шкур принесу.

Буслай недовольно проворчал, что у стены должны ночевать отроки. Лют ткнул ворчуна в бок и принялся расстилать шкуры. Буслай подозрительно принюхался: от шкур пахло дымом и, чуть слышно, тошнотворно-сладким ароматом. Пригляделся, брови взмыли.

– Это что за звери?!

Яга пожала плечами.

– Давно живу, – ответила она неопределенно.

Буслай кивнул, будто ответ его устроил. Лют обессиленно распластался на мягкой подстилке, веки, как железные ставни, опустились на глаза. Воевода встал с лавки, в руках позвякивала кольчуга. Буслай удивленно уставился на могучана, склонившегося над спящим.

– Лют, разлепи очи, – сказал воевода с грубоватой нежностью.

Витязь испуганно вскинулся и широко распахнул глаза, воеводу огрел ошалелый взгляд. Стрый молча протянул кольчугу.

– Зачем?

Воевода глянул в глаза, прислушался к суете Яги за спиной, произнес едва слышно:

– Все идет не так, как надо.

Буслай поперхнулся изумленным криком. Яга резко повернулась в сторону гридня, ожгла взглядом глаза, в котором рдели опасные огоньки.

– На кой железную рубашечку парню даешь? Спать неудобно.

Стрый отмахнулся нарочито небрежно:

– Ничего, матушка, он любит спать в кольчуге. Просто от усталости запамятовал.

Лют замедленно кивнул, разлепил губы:

– Да, запамятовал. День тяжелый. Спасибо, воевода.

Яга подозрительно посмотрела, как Буслай помог витязю облачиться в ворох железных колец. Стрый отошел от гридней, на лица спящих отроков и бедовика пала тень от громадного тела. Воевода пошептал, поводил руками и с довольным кряком отошел.

Яга наградила его злобным взглядом:

– Оскорбляешь, родич.

Стрый выдержал взгляд, ответил спокойно:

– Так лучше.

Буслай дернулся от скрипа зубов, в груди мелко задрожала жилка. Обернулся к Люту, но усталый витязь мерно посапывал. Гридень бросил взгляд на дальнюю стену: свет черепа выхватил толстую рукоять, увенчанную наковальней. Буслай представил, что можно натворить таким молотом, и невольно потянулся к отложенному оружию. На оголовье молота виднелась засохшая кровь, темныесгустки, черная чешуя – с кем это бабка сошлась на двобой? Или оружие принадлежало кому-то из сынов?

Думы вытеснил другой вопрос: почему Стрый шепнул, что все не так? Буслай было расслабился: бабка оказалась на диво доброй, даже простила гридню выходку с избой. Почему Стрый так осторожен?

В створ двери ворвался заполошный крик ночной птицы, утробное рычание, треск разрываемой плоти. Буслай с трудом сглотнул ком, ворох шкур укутал гридня с головы до пят. Надо будет дверь на место поставить, мелькнула мысль, нехорошо получилось.

Огонь в печи угас, бабка загасила светец, усталые глаза Буслая пригладила тьма. Гридень погрузился в дрему, чутко вздрагивая на каждый писк и шорох. Сердце иногда останавливалось от жутких звуков, кольчуга намяла бока, гридень изошел потом. Лишь под утро, когда край неба, видимый в бездверный створ, посветлел до пасмурной хмари, Буслай скользнул в мягкий мрак.

– Вставай, соня, а то бросим, – громыхнуло над головой через миг.

Буслай разлепил с треском глаза, по телу пробежала горячая волна, прыжком встал на ноги, макушка едва не коснулась потолочной балки. Гридень огляделся заполошно.

– Что? Где?

Стрый бухнул насмешливо:

– Когда? Собирайся, тебя одного ждем.

Буслай оглядел избу: отроки с Нежеланом, снаряженные для дальнего пути, от выхода выжидательно смотрели на заспанного гридня. Бабка со скрещенными на груди руками ухмылялась. От ее оскала по коже бежали мурашки, на душе было мутно, словно выпил сорокаведерную бадью хмельного меда. Из-под лавки захрюкало, и гридень осознал, что сбежавший свин вернулся.

В мозгу полыхнуло, сердце сжала ледяная лапа.

– А где Лют? – спросил Буслай хрипло.

Воевода громыхнул раздраженно:

– Во дворе, за конями приглядывает. Выходи скорее.

Буслай слабо попытался протестовать:

– А поесть?

Лицо воеводы налилось дурной кровью, в избе повеяло грозой. Буслай подхватил топор и поспешно засеменил к выходу, мельком отметив, что дверь на месте. Яга проводила гридня с насмешливой улыбкой и обратилась к воеводе:

– Парень прав, поесть бы вам.

Стрый вежливо поклонился:

– Благодарствую, матушка, но пора. И так в пути задержались.

Старуха деланно развела руками, метнула прощальный взгляд на притихших отроков. Тех перекорежило от пронзительного взора, по спинам забегали пауки размером с кулак: вчера бабулька излучала благодушие, и как-то забывалось страшное лицо с торчащим из-под нижней губы клыком, громадный рост, когтистые пальцы. А теперь все это так и бросалось в глаза.

Со двора донесся окрик Люта:

– Воевода, погляди, что с Горомом?

Стрый нахмурился, бабка приняла прощальный поклон, воевода вышел. Нежелан шагнул к двери, следом – Савка. Ждан поклонился в пояс Яге, повернулся к выходу.

– Эгей, касатик! – всплеснула старуха руками. – Да у тебя рубаха порвана! Как угораздило, милок?

Отрок оглядел широкую прореху, свел края:

– Вчера о куст зацепился, сгори он огнем.

– И не говори, – поддакнула Яга сочувственно.

Нежелан с Савкой застыли на пороге, в Ждана уткнулись вопросительно-настороженные взгляды. Яга властным махом руки услала юнаков:

– Ступайте!

Те послушно закрыли за собой дверь, и в избе чуточку потемнело. Яга обратилась к отроку:

– Непорядок – в рванине ходить.

Ждан отмахнулся неловко:

– На привале заштопаю.

– А пока светить голым телом будешь? – насупилась бабка. – И думать не моги! Где-то завалялась хорошая одежа, сейчас принесу. Заодно посмотрю, чем полосу с шеи убрать.

Ждан коснулся горла, где медленно выцветал след от петли боли-бошки, невольно содрогнулся.

– Не надо, бабушка, горло не болит, а синий цвет справному мужу не беда.

– Ну, как знаешь, – пожала плечами бабка.

Яга юркнула с поразительной для громадного роста быстротой в темный угол к закрытым ларям. Крышка одного с щелчком открылась, руки бабки зарылись в нутро.

– А хлама-то сколько, – посетовала она.

Ждан неловко переминался на пороге, критически осматривая прореху. Отрок со вздохом подошел ближе к согбенной бабке. Яга оторвалась от ларя с довольным воркованием, держа в руках хорошо выделанную волчью шкуру.

– Вот хороша!

Ждан придирчиво оглядел волчовку, молвил неловко:

– Дык, бабушка, лето на дворе, запарюсь.

– В лесу не запаришься, – отмахнулась Ягйнишна. – А там и прореху заштопаешь. Бери, уважь старуху.

Отрок помялся, на миг охватило предчувствие беды, рука невольно отдернулась от серой шерсти. Под насмешливым взглядом озлился, посмеялся над предрассудками, порванная рубаха комком упала на пол. Яга помогла надеть волчью шкуру, глаза блеснули торжеством.

Ждан покрутился на месте, рассматривая обнову, довольно крякнул – волчовка сидела, как вторая кожа.

– Благодарствую, бабушка, пойду я.

Яга кивнула в ответ, отрок повернулся, у двери расслышал невнятную речь.

– Бабушка, а что ты шепчешь?

Глава тринадцатая

Стрый подошел к Горому, на вопросительный взгляд Лют пожал плечами:

– Чудит.

Живая скала угольного цвета и впрямь была неспокойна: бархатные ноздри раздувались, встревоженное фырканье беспокоило остальных коней. Воевода погладил конский лоб и хлопнул по шее.

– Ну, что такое? Чего озоруешь?

Утреннее солнце еще не прогрело полянку, на стеблях травы висели крупные капли, дыхание облекалось призрачной плотью. За стеной деревьев робко посвистывал соловей. Ветви были усеяны черными кочками. Одна пошевелилась, из черного клубка вырос клюв, раздалось гнусное карканье.

Лют обернулся. Круглый глаз клубка прожег гневно и скрылся в грудном оперении. Гридень оставил воеводу с конем, трава захрустела под сапогами. Скрипнула дверь, из избы вывалились Нежелан с Савкой.

Лют прекратил всматриваться в стебли – змеи испугались холода, где-то отсыпались, на поляне находилась лишь трава, – спросил у Савки:

– Яга ничего не давала?

Отрок переглянулся с Нежеланом, мотнул головой, Лют успокоенно кивнул:

– Стрый что-либо брать запретил.

Буслай отошел от кустов, поправил порты, над двором повис насмешливый возглас:

– Ага, нам запретил, а сам взял.

Стрый поднял глаза на проговорившегося Люта, витязь смущенно отвернулся. Череп на жерди глянул зловеще, челюсти клацнули в широком издевательском зевке.

– Что я взял, не твоего ума дело, – отчитал воевода строго. – Главное, чтобы вы, дурни, ничего не брали.

Нежелан подошел к своей коняге. Дрожащее от утренней сырости и ночных переживаний животное с благодарностью приняло ласку. Кони после ночи выглядели взбудораженными, но было видно, что отдохнули: сил хватит ускакать за тридевять земель, лишь бы дальше от избушки.

Савка потягивался у избы. Стрый глянул хмуро, отрок вздрогнул от сурового голоса.

– Где Ждан?!

Савка пролепетал непослушными губами:

– Т-там.

Буслай с Лютом вздрогнули от страшного голоса, переглянулись недоуменно, руки невольно потянулись к оружию.

– Что он там забыл? – заорал Стрый.

Колени Савки затанцевали, от лица отхлынула кровь, в глазах ужас.

– Бабка хотела новую рубаху дать, взамен порванной.

Воздух прорезало змеиное шипение меча, утреннее солнце лизнуло клинок, в руке Стрыя оказалась полоса света. Лют с Буслаем выхватили оружие вслед воеводе, завертели головами. Лес огласился противным карканьем, вороны слетели с веток, закружили черной тучей. Глазницы черепов вспыхнули мощно, словно внутри каждого оказалось по куску мертвецкого солнца.

Нежелан с приросшими ногами наблюдал, как двинулся к избе воевода, крича, чтобы Савка отошел с дороги. Рука бедовика впилась в гриву коня. Дверь с громким стуком распахнулась, и из избы вылетел серый ком. Савка обернулся на шум, и в следующий миг на его горле сомкнулась оскаленная пасть.

Гридни крикнули в голос. Савка, лежа на спине, тщетно пытался отпихнуть волка. Ноги отрока вспахивали землю, пробитое горло булькало.

Стрый взмахнул мечом, воздух загудел, словно пронеслась стая шмелей размером с кулак. Полоса стали пала на хребет зверя. Волк яростно дернул головой, шумно плеснуло. Сжимая кусок горла, зверь увернулся от смертельного удара.

Савка в последнем усилии приложил руки к шее, ладони погрузились в плещущую рану до шейных позвонков. Волк выронил кусок мяса, Буслая приковал взгляд, напоенный жгучей ненавистью. Зверь рыкнул и гигантским скачком ушел от повторного удара Стрыя. Вторым прыжком распластался в воздухе, оскаленная пасть нацелилась гридню в горло. Буслай завороженно глядел на пасть в кровавой пене, топор едва не выскользнул из руки. Встретился взглядом со знакомыми глазами, искаженными лютой злобой.

В воздухе свистнуло, в мохнатый бок с треском вошло лезвие ножа, зубы щелкнули у лица Буслая.

– Не стой столбом, дурак! – воскликнул Лют.

Буслай очнулся. Упавший на спину, волк извернулся, лапы подогнулись для прыжка. В воздухе мелькнул полукруг, лезвие топора с влажным треском врубилось в загривок. Сапоги гридня окатило горячей волной, безголовое тело завалилось на раненый бок, ноги нелепо дергались.

Голова колобком покатилась по траве, оскаленная пасть схлопнулась, сочные стебли травы упали, как подрезанные косой. Тын неистовствовал: черепа смотрели с ненавистью, руки-запоры калитки тщетно тянулись к добыче.

Нежелан перевел взгляд с поверженного зверя на окровавленный труп Савки, сердце съежилось болезненно: отрок лежал в луже, будто мушка в меду, в невидящих глазах отражалось небо, закрытое воронами.

Страшный скрип резанул слух. Лют досадливо поморщился, Буслай поковырял пальцем в ухе. Стрый понял, в чем дело, раньше соратников и с бранью бросился за убегающей избой:

– Стой, паскуда, убью!

От бешеного крика вороны испуганно разлетелись, несколько шмякнулось оземь безжизненными комками. В избе пронзительно свистнуло, гридни упали на колени.

Лошади испуганно заметались по двору. Черепа радостно осклабились, животные в страхе отпрянули от тына, зубы щелкнули впустую. Кони пустились по кругу, гридни еле отпрыгнули. Нежелан, намертво вцепившись в гриву, орал благим матом.

Спокойный Гором метнулся наперерез, передние копыта яростно взбили воздух. Бегущие лошади от рассерженного крика угольной громадины встали как вкопанные. Нежелан сполз с гривы с жалким всхлипом и распластался на траве обессиленно.

Лют с жалостью посмотрел на растерзанного Савку и волка, в груди тоскливо защемило. Буслай сморгнул слезу. Гридни повернулись на затихающий треск: изба на курьих ногах пробивала в могучих стволах широкую просеку, толстенные дубы ломались, как лучинки. Слуха коснулся яростный вопль Стрыя.

Лют стиснул черен, шагнул к просеке. Буслай обогнал соратника, с окровавленного лезвия топора ветер срывал густые капли.

– Стойте! – закричал Нежелан. – Сзади!

Витязи остановились, Лют бросил взгляд через плечо, глаза расширились. Из леса к тыну мчался всадник на молочном коне, в руках сверкал луч солнца. Всадник был белее муки, одежа – будто соткана из снега, доспех – сплетен изо льда. Глаза отливали небесным цветом и были без зрачков и белизны глазного яблока. Всадник раскрыл рот в немом крике, жерло полыхало золотым солнечным светом.

– Что за?!. – ругнулся Буслай, устремляясь за Лютом к тыну.

Молочный конь с небесно-голубыми глазами гигантским прыжком перемахнул щелкающий черепами тын. Копыта взрыли землю, влажные комья плюхнулись на лежащего Нежелана. Золотистый меч завис над бедовиком, глаза всадника потемнели до грозовой хмари, лезвие рухнуло.

Нежелан зажмурился, уши залепил стук копыт, дикое ржание, звук удара. Сильные руки подняли бедовика с земли, и он открыл глаза, с облегчением выдохнув, когда увидел перед своим носом спину в кольчуге.

Гором мало не сшиб молочного коня, всадник сердито взмахнул мечом, золотистое лезвие оставило в воздухе огненный шов. Конь воеводы отскочил к гридням, ощерился злобно. Белый всадник крутанул меч, молочный конь двинулся к воинам.

Стрый гнался за избой, куриные ноги вспарывали дерн не хуже плуга. Комки били в лицо, он постоянно сплевывал землю с травой. Ломая вековые деревья, как ветки бузины, изба постепенно отдалялась. Стрый взревел люто, наддал ходу.

Изба будто почуяла, куриные ноги замелькали быстрее. Бревна сруба при прыжке ощеривались промежутками в ладонь, а при приземлении смыкались с громким стуком. Воевода наддал еще, мышцы затрещали, перед глазами появилась пелена. Стрый в ярости махнул мечом, лезвие развалило несколько комьев, руку дернуло, над лесом раздался истошный крик.

Воевода споткнулся, борода зарылась в распаханную землю. Спешно поднялся, сплюнул темный ком, на зубах захрустело противно.

Изба, ковыляя, удалялась, а на земле лежали два пальца с грязными когтями размерами с охотничий нож.

Стрый двумя прыжками догнал ковыляющую избушку, раненую ногу пересекла блистающая полоса. Брызнула бледная жидкость, изба, с хрустом сломав вторую ногу, опустилась наземь.

Воевода обрушил кулак, бревна стены с треском смялись, второй удар проломил брешь. В дыру просунулся ухват, Стрый перехватил, дернул, в стену с той стороны вмялось крупное тело. Ухват треснул под пальцами, как лучина.

– Я тебе покажу, паскуда! – прошипел воевода злобно.

Из дыры донеслось смятенно:

– Да что ты, родич?! Я не хотела!

Стрый с хрустом раскрошил бревно.

– И я не хочу, но надо.

Воевода выломал проем, занес ногу. В избе полыхнуло, будто взорвалось солнце, сжатый в кулак воздух ткнул воина в грудь. Стрый грузно упал. В избе грянуло, бревна затряслись, блин крыши разломился, края дыры обуглились. Над лесом взмыла железная ступа, Яга со злорадным смехом подправила огненным помелом полет, облетела вокруг воеводы. В ступе визжал поросенок, шипел кот.

– Что теперь скажешь, родич?

Стрый яро зарычал. Яга скрипуче засмеялась, движение помела отдалило гудящую ступу. Бабка, заливаясь смехом, придержала помело рукой, второй чесала кота за ухом.

По лесу прокатился металлический звон. Птицы и зверье оглушенно смолкли, свин от испуга залился пронзительным визгом. Ягу от удара бросило к краю, помело пылающим факелом рухнуло в кусты. Листья пожухли, куст, кровожадно потрескивая, охватило пламя.

Стрый легко выломал из стены бревно, второй снаряд рассек воздух. Звон раздался оглушительный, ступа врезалась в ствол замшелого дерева и, обдирая кору, упала к корням. Дно пробило землю на локоть, сверху на бабку дождем хлынули листья и обломанные ветки.

Оглушенная Яга перегнулась через край, ступа опрокинулась, зарытое дно выворотило яму размером с могилу. Из ступы с визгом вылетел свин и задал стрекача. Кот вцепился когтями в спину поросенка, хвост воинственно поднял, как княжий прапор. Свин с всадником скрылся за деревьями.

Стрый подскочил к опрокинутой ступе и невольно отшатнулся. Кулак шуйцы метнулся в скулу огромной змеи, толщиной с бревно из вековой ели. Змея злобно зашипела, в траву упал изогнутый кинжал, щербатый оскал потерял грозность.

Гибкое бревно свилось кольцами, воевода уклонился от хвоста, рукоять меча раздавила бельмо. Змея закричала от боли и ужаса, голова зарылась в траву. Черное тело, извиваясь, смяло стебли, Яга поспешно отползла от опасного противника.

Меч раскроил воздух и уткнулся глубоко в землю. Змея дернула укороченным хвостом, от страшного крика с деревьев облетела листва. Черная чешуя налилась кисейной прозрачностью, змеиное тело расплылось, в лицо воеводы ударил жгут ветра.

На месте поверженной Яги со злобным воем взметнулся вихрь, пылающий куст с треском разлетелся. Огонь погас, струйки дыма потянулись кверху, будто души павших воинов. Вихрь встретил на пути могучую ель в три обхвата, со злобным криком устремился на дерево. Ствол брызнул мелкой щепой, иголки перемололо в сочную кашицу. Жалобно стеная, Яга скрылась из виду, утих последний крик, на воеводу обрушилась оглушительная тишина…

Лют отвлекся на грохот в лесу, заметил в сплетении ветвей вспышку пламени. В бок толкнуло, Гором заржал воинственно, понес Буслая навстречу супротивнику.

Полоса солнечного света столкнулась с окровавленным топором. От грохота заложило уши, Лют присел, сжимая ладонями голову. Нежелан подскочил, помог подняться.

Топор едва не вывернуло из руки, оглушенный Буслай качнулся в седле. Рукоять выскользнула из ладони, кожаный ремешок впился в кисть, удерживая оружие. Гором сметливо скакнул назад. Волосы Буслая обдало теплым ветром, солнечное лезвие с головой гридня разминулось на ноготок.

Лют с криком подскочил к всаднику, меч упал отблеском молнии. Витязь наяву увидел, как расходится красной щелью молочный бок коня, а нога в белом сапоге падает наземь с обрезанным стременем.

Всадник молниеносно перебросил меч в другую руку, отдача едва не вывернула Люту руки из плеч, умелое движение поводьев – и витязь покатился по земле, сбитый молочным крупом.

Буслай пришел в себя, пальцы сомкнулись на топорище. Гором ринулся на противника, оскорбительного для угольного жеребца цвета. Гридень вложил в удар всю силу, воздух с испуганным писком убирался от лезвия. От такого удара не спасет сахарный шелом.

Полоса света отбила топор, в плече Буслая хрустнуло, рука повисла плетью. Гором умело пятился, выводя гридня из-под ударов, улучил момент, метнулся вперед. Молочный жеребец заржал обиженно, на морде зачернел след подковы. Белый всадник качнулся в седле, небесная синева глаз налилась червью.

В лесу оглушительно зазвенело, будто ударили в огромный колокол. Всадник оглянулся на свежую просеку тревожно, неуклюже потянул поводья, но через миг глаза полыхнули пламенем. Буслай съежился от злобного взгляда.

Нежелан вновь помог витязю встать. Лют тряхнул головой, в глазах перестало двоиться. Мельком глянул на Буслая, меч вошел в ножны.

Нежелан с удивлением смотрел, как воин метнулся к вьючной лошади, стоящей в сторонке от схватки. Лошадка испуганно заржала, рванулась от бегущего человека. Лют с гневным криком распластался в воздухе, пальцы оплели узду.

– Стоять, волчья сыть!

Лошадь поднялась на дыбы, затем замерла. Лют сорвал мешок с поклажей, лошадь освобожденно рванулась. Витязь рванул плотную кожу чехла, на землю упал лук в матерчатом налучье и берестяной тул. Лук ковырнул «плечом» землю, воин порвал защитную ткань, пальцы выудили из пришитого кармашка тетиву.

Лют надел один конец тетивы, уперся ногой, засопел от натуги, лицо забурело, «плечи» лука медленно согнулись. Петля тетивы скользнуло в ушко, витязь облегченно выдохнул. Составной лук выпрямился, сыромятная кожа запела грозно. Лют спешно надел щиток на большой палец шуйцы, чтобы не искать его после выстрела в траве, кинулся к полному тулу.

С руки Буслая спала немота, топор рассек воздух, но для защиты, не для атаки. Белый всадник наступал уверенно, мощно. Меч в руке желтоватой молнией пробил защиту гридня, кольчуга Буслая со звоном лопнула. В прорехе проглянула рубаха, лишь быстрота чудо-коня спасла от серьезного ранения.

Белый всадник глянул в сторону, голубые глаза почернели. Буслай отшатнулся от золотистого пламени, вылетевшего изо рта, слезящимися глазами заметил метнувшуюся полосу. Щербатый топор с лязгом встретил меч. От удара отнялась правая половина тела, Буслай завалился набок. Гором осторожно переступил копытами, чтобы не раздавить упавшего.

Всадник развернул коня, пятки впились в молочные бока, уязвленный конь бросился на воина с луком. Нежелан с заячьим криком отпрыгнул от белой смерти, всадник держал меч в вытянутой руке, взглядом впился в шею стрелка.

Лют выронил налаженную стрелу, всадник был совсем близко. Трясущаяся рука подняла стрелу с узким, точно гвоздь, наконечником, приладила к тетиве. Мышцы затрещали от рывка, оперение ушло за ухо.

Нет защиты от составного лука даже за сотню шагов, не помогут и две кольчуги с нагрудником. Лют выстрелил. Бронебойная стрела насквозь пробила молочную грудь. Конь не успел почувствовать боли, когда граненый наконечник со звоном пробил белую, будто сплетенную из кореньев, кольчугу. Поднявшийся Буслай вздрогнул, когда из белой спины вылезло испачканное острие. Молочный конь споткнулся, всадник злобно закричал, желтоватый сполох раскроил воздух. Лют прыжком ушел в сторону, лицо обдал горячий порыв, слух покоробил треск разрубленной кибити.

Молочный конь жалобно заржал, из раны полилась голубая жидкость, задние ноги подогнулись, всадник кубарем скатился с седла, замер неподалеку от четвероного товарища. Полоса света в деснице померкла.

Меч с шипением покинул ножны, Лют осторожно приблизился к поверженному. Подковылял Буслай, Гором склонился над павшим собратом, ноздри осторожно втягивали лесной воздух. Черепа прекратили щелкать челюстями, воронье испуганно покинуло место схватки, на полянке воцарилась тишина.

Буслай сплюнул:

– Что за напасть, когда попадутся нормальные противники, из плоти и крови?

Лют пожал плечами, неотрывно глядя на распростертое тело, неестественное белое лицо, словно выточенное из глыбы соли. Буслай посмотрел на растерзанного Савку, безголовое волчье тело, взгляд нашел перепуганного Нежелана. Лицо гридня потемнело, губы сжались в нитку, топорище заскрипело.

– Это из-за него!

Бедовик испуганно отшатнулся, в глазах мелькнуло недоумение, затем губы разошлись в горькой усмешке. Буслай шагнул к безбородому, топор завис над головой, Лют едва успел подставить меч. В лицо Нежелана сыпанули колючие искры, бедовик отшатнулся. Взбешенный Буслай огрел соратника взглядом, Люта передернуло от вида оскаленного рта.

– Это из-за него! – повторил Буслай.

Лют покачал головой.

– На кой ляд ты его спасал? – продолжал надрываться гридень. – Правильно его хотели кольями забить, от него одни беды!

– Перестань, – поморщился Лют.

Нежелан шагнул вперед, в глазах стыла горечь.

– Оставь, Лют, Буслай верно говорит, из-за меня, – сказал бедовик глухо. – Давно пора уйти на тот свет.

Нежелан поднял глаза, подозрительно влажные, сказал твердо:

– Руби, Буслай, а ты, Лют, не мешай.

Лют замер, только кончик меча подрагивал. Буслай смерил бедовика тяжелым взглядом, часто задышал, нагнетая ярость, топор взмыл над опущенной головой.

Нежелан зажмурился, сердце суматошно билось, как птица в клетке, шум крови в ушах заглушил звуки. В плечо уткнулся кулак, бедовик вздрогнул, судорога скрутила живот. Сейчас сознание пересечет полоса боли.

Нежелан с опаской разлепил глаза, наткнулся на невеселую усмешку Люта. Спина Буслая находилась в нескольких шагах. Гридень, отчаянно ругаясь, шагал к распростертому Савке.

Лют скривил губы, Нежелан пошатнулся от дружеского хлопка по плечу, витязь сказал ободряюще:

– Не переживай. Ты тут ни при чем.

Бедовик мотнул головой, ему ли не знать, что с детства притягивал несчастья. Краем глаза заметил движение, слова застряли в горле. Лют глянул в сторону. Склонившийся над Савкой Буслай обернулся на удивленный возглас.

Белый всадник пошевелился, из правого кулака вырвался сноп пшеничного света. Синие, как небо, глаза распахнулись. Белый воин поднялся, Лют застыл в паре шагов с поднятым мечом. Нежелан медленно пятился.

Воин сверкнул очами, махнул шуйцей, на траву с треском упал оперенный обломок стрелы. Буслай остановился от неожиданности: граненый наконечник вылезал из спины, теснимый зарастающей плотью. Черепа оживленно защелкали челюстями, будто мальчишки при виде драки.

Воин уставился на застывшего витязя. Лют похолодел, клинок встал в защитную позицию. Буслай зашел со спины, с дрожью увидел, как сплетаются пробитые кольца, а с одежды беляка исчезают остатки голубой крови.

Молочный конь ожил, с диким ржанием привстал на колени. Гором злобно всхрапнул, кинулся к сопернику. Белый лоб отозвался могучим гулом, Лют невольно поежился, молочный жеребец без звука рухнул на бок.

Белый воин замер от неожиданности, Гором злорадно оскалился, очи полыхнули багровым огнем. Лют воспользовался замешательством, меч рассек утренний воздух, с грозной песней устремился к горлу. Руку тряхнуло, черен едва не сломал пальцы, полоса света отбила удар, зависла над головой витязя.

– Йэх!

Топор с треском отделил белую руку от плеча, воин вскрикнул, изо рта вырвался язык пламени. Буслай встретился с бешеными глазами супротивника, топор с лязгом скрестился с желтым мечом. Гридень глянул на Люта с занесенным мечом, хищно оскалился.

Лют на миг застыл, неловко бить в спину, пересилил себя, лезвие пошло вниз. Перед глазами мелькнуло, скулу сотряс удар, белая спина раздвоилась. Небо оказалось перед глазами, земля влажной ладонью подперла затылок.

Буслай только и смог рот открыть, отрубленная рука подлетела к гридню, мощный удар отправил в забытье. Топор, кувыркаясь, упал в стороне.

Воин повернулся к ошарашенному Люту, рука приросла бесследно. Нежелан ахнул, когда полоса света раздвоилась, в руках белого воина появилось по мечу. Гором настороженно фыркнул, копыто в нерешительности пробило землю. Белый воин едко ухмыльнулся.

Над Лютом нависло белое лицо, витязь невольно отшатнулся, показалось, что посыплется мука. Желтая полоса застыла у горла. Белый воин усмехнулся зло, Люта разобрала ярость, черен меча заскрипел в ладони – он умрет достойно!

Белый воин отвел локоть, диковинное лезвие должно легко пробить горло, как луч света утренний туман. Гором отчаянно вскрикнул. Влажно треснуло, в лицо Люта брызнуло липким, в рот попала едкая капля, вслепую отмахнулся мечом.

Нежелан онемел от удивления: вместо могучего воина над упавшим витязем стояли ноги с разорванной поясницей. Тулово отлетело на десяток шагов, заросли травы примяла отскочившая голова. Мечи погасли, на земле дымили выжженные полосы. Небо враз потемнело, будто наступил вечер. В траву тяжело упал испачканный молот размером с наковальню. Гором заржал радостно, едва не затоптал Стрыя.

Воевода ласково похлопал коня по шее, взъерошил угольную гриву – диво, как пальцы не пачкаются, – в руке пухлый мешок, куда можно при желании запихать Буслая с Нежеланом. На Люта уставились темные глаза с хорошо упрятанным беспокойством.

– Живой, – заметил Стрый без особой радости. У витязя сразу пропало чувство благодарности. – Глянь – что с тем олухом?

Лют поднялся, неловко задел стоящие ноги. Конечности упали, лохмотья плоти голубого цвета сочились белой сукровицей.

– А этот… – промямлил Лют. – Он разок ожил, вдруг опять?

Стрый небрежно отмахнулся, конь фыркнул, пошел вслед за воеводой. Могучан сказал на ходу:

– Оживет не скоро, на следующий день, главное, чтобы вчерашние знакомцы не появились.

– А кто они?

Воевода подошел к молоту, мешок упал наземь, оружие легко оторвалось от земли, с болванки тягуче стекали потоки крови и мясная каша.

– Слуги Ягйнишны. У нее много слуг, – добавил воевода.

– А?..

– Сбежала, не вернется, – ответил воевода, подходя к молочному коню.

Лют вздрогнул от страшного треска, белоснежная голова лопнула, как перезрелая тыква, утонула в земле. Тело лошади дрогнуло зыбью, выцвело до прозрачности, на месте коня осталась лишь примятая трава. Нежелан подошел, глянул с любопытством, глаза расширились. Лют поискал взглядом белого воина, но тот исчез, в небе громыхнуло сердито.

Воевода подошел к оставленному мешку, молот рухнул наземь, Люта ожег взгляд.

– Что стоишь? Поднимай Буську, похороните отроков, у нас путь дальний.

Витязь тряхнул льняными вихрами. Стрый раскрыл горловину мешка. Гором заглянул через плечо, фыркнул одобрительно. Лют остановился. Воевода, не отрываясь от поживы, буркнул:

– Чего еще?

Лют беспомощно развел руками, рот мучительно скривился.

– Стрый, почему?

Воевода поднял голову, бесстрастно выдержал взгляд витязя.

– Она живет по другим законам, – сказал Стрый непривычно мягко. – Люди леса ей поклонялись, а на обычаи землепашцев ей начхать. Так что не попрекай хлебом-солью – без толку.

Лют понуро выслушал нехитрый ответ. Воевода вновь уткнулся в мешок, а когда глянул на витязя, тот приводил Буслая в чувство.

Нежелан осторожно приблизился. Стрый оскалился, приглашающе мотнул головой. Из мешка на траву хлынули различные предметы: травы, костяные обереги, камни, одежда, морщинистый шар.

Бедовик отшатнулся от злобной ухмылки мертвой головы. Стрый с усмешкой поднял за остатки волос, вгляделся во вращающиеся глаза. Рот головы непрерывно раскрывался, но, кроме шипения, других звуков не было.

– Хорошая вещь, – сказал воевода почему-то коню.

Гором скосил багровый глаз, согласно тряхнул гривой. Нежелан поглядел на громадного воина с опаской. Стрый тем временем перебирал травы, бормоча под нос:

– Так, это без толку, это тоже, вот, от живота пригодится. А это что, тирлич?

Гором кивнул, фыркнул одобрительно, бедовик едва подавил крик изумления. До сей поры единственной странностью коня он считал непомерную величину и красные глаза, а тут оказывается, что животное понимает человечью речь и в травах разбирается.

Воевода отложил голову и связку свежей травы – корни запачканы влажной землей, – Гором продолжил советовать, что брать, а чему улететь в кусты. Нежелан затосковал, но воевода как почуял, на миг оторвался от оберегов, буркнул:

– Собери коней, вьючного подгони сюда.

– Да, воевода.

Бедовик, обрадованный, что может совершить полезное дело, направился к разбежавшимся коням. Стрый уткнулся в бабкины вещи.

Буслай разлепил глаза, звон в голове рассеялся. Лют с мрачным лицом подал руку, гридень оперся, сел на траву, ошалело крутя головой.

– О, Стрый! Никогда бы не подумал, что буду так рад тебя видеть. А где этот? Где топор?!

Лют выставил руки:

– Тише ты! Не ори. Ворога Стрый бабкиным молотом расплескал, нечистый в воздухе растворился, а топор в траве валяется.

Стыд ошпарил голову. Буслай опустил глаза, с кряхтеньем поднялся: Лют вообще не ожидал удара, а меч не выпустил. Гридень прохромал до оружия, полянку огласил разочарованный возглас. Лют глянул на щербатое лезвие, усмехнулся. Меч пострадал меньше: пройтись ласково точильным камнем, и лезвие обретет начальный вид.

Стрый буркнул насмешливо:

– Что, сражаться нечем? Так возьми бабкин молоточек, мне без надобности.

Буслай нашарил взглядом заляпанный молот, глянул на воеводу неприязненно:

– Да мне не поднять!

Воевода пожал плечами:

– Как хошь, но я бы попробовал.

Буслай без охоты подошел к молоту, ладони едва сомкнулись на рукояти, осторожно потянул. Молот стремительно уменьшился, рука Буслая легко держала его на весу. Стрый наградил насмешливым взглядом, Буслай захлопнул рот, с нарочито каменным лицом повесил молот на пояс. Выщербленный топор остался лежать в траве.

Нежелан собрал лошадей, воевода обернулся на стук копыт, плечо бедовика перекосило от дружеского хлопка. Мешок со спины лошади переместился наземь.

Стрый распутал завязки, в горловине исчезла голова. Нежелан испытал облегчение, когда свирепо вращающиеся глаза скрылись, воевода стянул ремешки. В другой мешок заботливо уложил травы, разноцветные камушки, старую шапку на меху.

Гридни подошли к растерзанному Савке, лица скривились, но сил на большее не осталось, нежданная схватка опустошила. Лют запустил пятерню в бороду, спросил задумчиво:

– А как хоронить будем? В землю положим, так бабка из вредности в умрунов превратит или в упырей.

Буслай пожал плечами, взгляд застыл на безголовой туше волка, переместился на хмурое небо.

– Не знаю, придется готовить огненную краду.

Стрый уложил добычу в мешки, бедовик потянул поводья, лошадь вернулась в круг сородичей, воевода прогрохотал:

– Некогда лес валить, тут не больно топором помашешь. Положите их рядом.

Буслай принес волка, безголовое тело улеглось в лужу крови. Лют отвернулся, показалось, что вот-вот серая шерсть слезет клочьями, и взору предстанет человечье тело.

Витязь сплюнул в червивую яму, оставшуюся от избы. Стрый подошел к телам, брови мохнатыми валунами скрыли в глазах печаль. Лют выжидательно смотрел, как могучан распутывает мешочек на поясе. Утреннее солнце заиграло на неровных гранях кусочка красной смолы. Буслай глянул подозрительно, невольно попятился.

– Правильно, – кивнул воевода, – и ты, Лют, отойди, бабкины штучки опасны.

Витязь нехотя попятился. Нежелан со стороны наблюдал, как воевода кинул смолу на тела. Ярко полыхнуло, в уши ворвался рев могучего пламени. Лошади испуганно отшатнулись, в лица гридней ударил горячий кулак.

Буслай прикрылся ладонью, веки испуганно закрыли пересохшие глаза, к шуму огня добавился треск бровей. Люта повела в сторону широкая длань, лицо обдало прохладной струей, ноздри, высохшие от раскаленного воздуха, растопырились, как крылья орла.

Запахло паленым мясом, шерстью. Стрый нахмурился, огонь загустел, тела Савки и обращенного Ждана мелькнули в желтых складках, пропали. Пламя отбушевало мгновение и скрылось в земле, как клинок в ножнах.

Нежелан потрясенно уставился на угольную корку без следов павших. Воздух над пепелищем помутнел, деревья сквозь него виделись кривыми.

Стрый хмуро глянул на мрачные лица гридней. Гором положил воеводе голову на плечо, багрец конских глаз потух.

– Шевелитесь, – наказал воевода. – Мы обидели Хозяйку леса, пора убираться из ее владений.

Буслай молча подошел к коню, седло под ним скрипнуло, копыта мягко простучали по траве. Лют вскочил на коня, в глаза бросились два пустых седла. Кони вяло прядали ушами.

Растерянный Нежелан сжимал поводья, не понимая, что делать с пятью животными. Витязь подъехал к бедовику, перехватил повод, лошадь Ждана фыркнула, пошла за новым хозяином.

Стрый неспешно взобрался на Горома. Нежелан вздрогнул от сердитого рыка:

– Что стоишь? Одного коня отдай Буське и быстрее лезь в седло, а то здесь оставим.

Буслай с мрачным лицом взял повод, нарочито не глядя на бедовика. Нежелан сглотнул ком от обиды и неуклюже забрался в седло.

Черепа на тыне настороженно проводили пустыми взглядами людские спины, отряд исчез за стеной леса. Поляна, обезображенная кострищем, выжидательно затихла.

Глава четырнадцатая

С вершины холма город кажется игрушкой, сложенной из соломин. Острый глаз различает темные точки людей, похожие на муравьев. Ветер гонит волну по высокой траве, упругие стебли щекочут лошадиные брюха, всадники успокаивают животных.

Шергай с брезгливым прищуром рассматривает укрепленный город – первое в походе серьезное препятствие. Город вписан в излучину реки, крутые обрывы надежно защищают от атак с воды. Ров с холма кажется ниткой, опоясавшей деревянные стены, защитный вал скалится зубьями частокола.

Маг прикрывает слезящиеся от солнца глаза, в темноте проявляются укрепления, будто смотрит на них с близкого расстояния. Старческие губы раздвигает усмешка: бревна издали кажутся несокрушимыми, но на деле стены давно не подправляли, в стройном ряду частокола частые щербины, бревна темные, сухие, в жаркое лето заполыхают от одной зажигательной стрелы.

Маг волевым усилием направляет степного орла в центр города. Могучая птица, взмахнув крыльями, снижается.

Круглый глаз бесстрастно осматривает опустевшие улицы. У княжьего терема людская запруда, площадь блестит, словно вода, напоенная солнцем.

Шергай заставляет птицу кружить, площадь перед внутренним взором вертится, всплывают мутные лица бородатых воинов в кольчугах, при оружии.

Мелькает яркое пятно княжеского плаща, маг вглядывается в дородного мужа с бородой, густо беленной седыми нитями. Лицо князя на миг проглядывает четко, заливается слепящим светом. Шергай досадливо дергает головой. Оружные витязи с удивлением поднимают головы на сердитый клекот удаляющегося орла.

Маг, не разрывая связи с птицей, направляет орла прочь от города, всадники на холме оглядываются на сердитое шипение старика в парчовом халате. Птица минует стену, мелькает крыша деревянной башни-вежи. Стрелок высовывает голову на шум могучих крыльев, в жилистых руках появляется лук.

Шергай усмехается: орел легко уклоняется от просвистевшей смерти, описывает полукруг, в птичьем взгляде отражается презрение. Орел снисходительно смотрит на вежи, что стоят по углам стен, да две возвышаются над воротами с прибитым черепом оленя.

Укрепления выдаются из стены, словно швы с изнанки одежи. В бойницах проглядывают стрельцы: на лицах азарт, тетивы оттянуты за ухо.

Маг не хочет рисковать ценной птицей, махи крыльев превращают орла для людских глаз в темную точку, что движется к дальнему холму.

Алтын мельком глядит на хищный клюв, в лицо бьет порыв ветра, хлопанье крыльев заставляет лошадей попятиться. Кинжальные когти, способные раздробить камень, сжимаются на предплечье в парче. Маг, ловким движением пригладив птичью голову, натягивает непроницаемый колпак. Орел застывает.

Воин по правую руку Алтына морщится недовольно:

– Что узнал, Шергай?

Маг коротко кивает, отвечает смиренно:

– Доблестный Сомчей, крепость не представляет опасности. Эти люди слишком беспечны, они даже не разрушили въездной мост, намереваются биться в чистом поле.

Сомчей вяло слушает, на смуглом лице застыла маска недовольства и скуки – правую руку Повелителя поход не интересует. Зато воин слева от Повелителя говорит с жаром:

– Что ж, в доблести им не откажешь. Это хорошо, убивать трусов удовольствия нет. Повелитель, предлагаю немедля напасть!

Сомчей холодно глядит на горячую голову, в темных глазах блещет злость.

– Али-Шер, уйми пыл до ночи, когда в твой шатер придут девы. Нужно дождаться подхода основных сил, с сотней воинов такой город взять трудно.

Военачальник наливается темной кровью. Сомчей спокойно принимает взгляд, полный угрозы, при виде растопыренных ноздрей Али-Шера едко улыбается.

Шергай вставляет осторожно:

– Повелитель, совет доблестного Сомчея разумен. Наш отряд неплохо справился с разорением окрестных сел, но в городе много воинов и колдуны искуснее.

Алтын с усмешкой смотрит на потемневшее лицо мага, орел на руке старика ворочается, глухо клекочет.

Взгляд Повелителя перемещается на двух всадников, стоящих позади. Сомчей, облив их презрением, отворачивается, горячий Али-Шер нарочито тянется к сабле. Но лица воинов бесстрастны.

Маг с любопытством оглядывает наемников, что обошлись Алтыну по мешку золота. Один с изжелта-белыми волосами, половец, в кольчуге мелкого плетения, за плечом торчит рукоять меча, голубые глаза пусты, тщательно прячут мысль, как и у соратника – смуглого, как воин степи, с волосами цвета плодородной земли, солнце поблескивает на пластинах панциря-ярыка, а вооружен диковинно – копьем с широким наконечником.

Алтын глядит на половца:

– Что скажешь?

Наемник разлепляет губы, военачальники деланно дергаются при звуках голоса.

– Ударим сейчас – к вечеру отметим победу.

Сомчей кисло глядит на кольчугу половца – презренный наемник не снимает ее даже во сне, как и второй – ярык: не иначе опасаются за шкуры, потому и парятся на солнцепеке.

Взгляд Повелителя упирается в черноволосого.

– Ты как думаешь?

В неживых глазах мелькает проблеск насмешки, но копьеносец сдерживается, бесстрастный ответ вплетается в шум травы.

– Надо атаковать.

Али-Шер уничижительно смотрит на ничтожество, что сражается за деньги, но в глубине глаз мелькает одобрение. Сомчей хмуро советует Повелителю дождаться кочевых орд, дабы смести крепость, как горсть пыли.

– Нет, Сомчей, – отвечает Алтын жестко. – Али-Шер прав, нечего бояться кучки лесных дикарей, что думают отсидеться за хлипкими стенами. Сила Степи в ярой крови, текущей в наших жилах. Отборная сотня стоит тысячи. Выступаем!

Али-Шер смотрит на Сомчея злорадно, скачет прочь. Правая рука Повелителя провожает лихача кислым взглядом. Алтын награждает город мрачным взором, темные глаза разгораются пламенем, будто угли на ветру. Конь Повелителя со звонким ржанием разворачивается, наемники скачут за предводителем.

Шергай встречается взглядом с военачальником, пожимает плечами: он тоже против поспешных решений, но Повелителю перечить нельзя.

Над холмом раздается невеселый вздох, воин и маг направляют коней неспешным шагом к временному стану на месте сожженной утром веси.

Войско князя Путяты стоит в поле, близ городских врат. В глазах воинов отражается волна степняков, катящаяся с холма. Слух режут воинственные кличи, похожие на клекот хищной птицы.

Дружинные в первом ряду сжимают до скрипа древки копий, смотрят с ненавистью на звероватых всадников во главе с бритоголовым предводителем, мощным, как вежа. В глазах защитников стынет лед, что не растопит даже яркое полуденное солнце, застывшее в середине небесного шелка: у многих были родичи в разоренной утром веси.

Седобородые воеводы командуют встать на изготовку, по шеренгам идет нестройная волна, шелест металла. Дыхание учащается: скоро две силы сшибутся в кровавой рубке.

Невелик отряд степняков – одних дружинных в поле больше раза в три, и можно отсидеться за стенами, безжалостно разя самоуверенных смельчаков. Но кочевники безнаказанно разорят села. Лучше сразу встретить грудью, чем потом бегать за ними по княжеству.

Конный строй окутан клубами пыли, в мутном облаке посверкивают доспехи, обнаженные сабли. Полевая живность в ужасе разбегается из-под копыт, перепонки в ушах пульсируют в такт тяжелой дроби, дрожь земли подкрадывается незаметно, у воинов первой шеренги трясутся поджилки.

Со стен доносится команда. Воздух наполняет противный скрип луков, на стене встают в полный рост стрелки, глаза холодно и прицельно смотрят на конников.

– Бей! – проносится звонкий приказ.

Тетивы щелкают о защитные пластины, чистое небо прочерчивает темная туча стрел, воздух тяжелеет грозным гулом. Железные клювы рушатся на степняков, дробно стучат в подставленные щиты. Иные протыкают сухую землю, доспехи некоторых кочевников порскают искрами – задело мимолетом. Но немногие стрелы прогрызают брони и сладко впиваются в плоть.

Войско Путяты дружно и радостно выдыхает: сраженные степняки падают на землю грязными мешками. Стрелки поспешно накладывают новые стрелы, конники приближаются, к залпу стоящих на стене присоединяются стрелыиз башен-вежей.

На этот раз павших степняков больше: не сумевший закрыться щитом конник вылетает из седла, нелепо раскинув руки и ноги. У других падают лошади, степняки ловко скатываются, бегут к городу на кривых ногах с невероятной прытью.

Но урон несокрушающ: степняки скачут цепью, и большинство стрел усеяли землю, торчат белыми цветами на длинном стебле.

Некоторые стрелки бьют прицельно по предводителю, но либо мажут, либо оперенную смерть сбивают ловкими взмахами телохранители.

Кочевники вскидывают короткие, тугие луки, но ответный залп приходится в бревна, и стрелки крепости хохочут.

Степняки довольно быстро приблизились – стрелки с сожалением опускают луки, лишь самые опытные, способные поразить врага в людской свалке прицельно щурятся и спускают тетивы.

– Готовьсь! – прокатывается по первым рядам.

Строй щетинится копьями, древки упираются в твердую землю. Воины готовы остановить безудержный бег захватчиков, сгрудить в кучу. А там из задних рядов закидают сулицами, да князь с конным отрядом налетит, стопчет, как сорную траву.

В уши врывается воинственный клич сынов степи, гридни отвечают дружным ревом, первые ряды ждут сшибки, затаив дыхание. Главное – крепче держать копье, и никакой конь не прорвется, останется нанизанным, будто на вертел.

Воин с копьем скалит зубы – прямо на него летит предводитель: лицо злобное, солнце играет на бритой голове, лезвие меча полыхает неистово. Дружинного трясет от ярости: сейчас он проткнет посмевшего явиться к нему домой и творить бесчинства.

Над головой хищно клекочет, волна воздуха ударяет в распаренные лица, копейщика накрывает тень. Воин испуганно поднимает глаза, горло разрывает крик ужаса. Огромный орел пикирует на гридня. Кинжальные когти, способные дробить гранит, с легкостью пробивают клепаный шлем, из разрывов плещет красным. Могучие крылья сбивают воздух в плотный ком, стоящие рядом отшатываются. Один падает на соратника, поднимается ругань.

Орел легко отрывает воина от земли. Тот отчаянно кричит, дергая ногами, сапоги жестоко бьют в лица соратников. Из перебитых носов брызгает кровь. Птица чуть сильнее сжимает когти, скрежет шлема совпадает с последним криком воина. Обмякшее тело подминает под себя нескольких копейщиков.

Степняки с жуткими кличами влетают в брешь: страшно грохочет железо, воздух дрожит от криков умирающих.

Первые ряды дрогнули – кочевники сломали оборону, будто молодой лед. Предводитель налетает крепким кулаком в окружении пяти воинов. Дружинные разлетаются в стороны, как снесенный ветром купол одуванчика.

По стенам прокатывается разочарованный вопль. Стрелки вскидывают луки, в громадного орла летит туча стрел.

Древки охватывает белое пламя, вмиг сгорают даже наконечники, на птицу сыплется пепельный дождь. Орел величественно машет крылами, черные хлопья разлетаются, как поднятый с падали рой мух. Борхан превращается в темную точку в выцветшем небе.

Алтын рубит подставленные мечи вместе с руками. Дико хохочет. Меч не знает пощады. Конь испуганно шарахается от багровых фонтанов. Пятерка воинов – Повелитель, Али-Шер, Сомчей и наемники – проходит ряды, как раскаленный нож сквозь масло. В кровавую просеку вламываются конники, с легкостью давят пеших, безжалостно кроят черепа.

Путята с побелевшим лицом наблюдает за побоищем, посиневшие губы мелко дрожат. В глазах отражается невероятная картина порубленных защитников. Степняки сминают их с небывалой яростью, легко, будто дорожку в траве утаптывают.

Князь едва перекрикивает стоны умирающих и вопли бегущих в панике:

– За мной!

Конная полусотня, что должна была раздавить смешавшихся у первых рядов степняков, запоздало бросается в атаку. Ровный строй нарушен, на поле кипит кровавая круговерть. Испуганные люди бросают оружие, бегут в разные стороны. Натыкаются друг на друга, падают и гибнут, гибнут, гибнут…

Стрелки с яростными воплями спускают тетивы, злость придает точности: не менее десятка степняков всплескивают руками. Рухнувшие на размокшую от крови землю тела рубят уцелевшие пешие ратники. Рой стрел достается и Алтыну, но орел пролетает безвредно.

Предводитель рычит люто:

– Убрать стрелков!

Наемники переглядываются, одновременно кивают. Нахлестываемые кони стаптывают нескольких смельчаков, бросившихся наперерез. Наемники скачут вдоль крепостного рва.

Алтын глядит мельком. Мощный голос легко перекрывает шум битвы. Половина уцелевших степняков разворачивается навстречу налетающему Путяте.

Конники сшиблись. Рожденные в седлах кочевники с легкостью сбрасывают противника с седел. Путяту протыкают сразу две сабли. Он падает на гриву коня, заливая животное кровью, с трудом приподнимается… Скачущий добивать княжьих всадников, степняк походя смахивает голову с выпученными от боли глазами.

Наемник-половец пригибается к гриве коня в стремительной скачке… Резко выпрямляется, меч описывает широкий полукруг, пущенные стрелы отлетают с обиженным звоном… Воин на скаку встает в полный рост на седле. На него со свистом летит железноклювая стая… Ноги подгибаются, гибкое тело в кольчуге пластается в воздухе… Краем уха слышит предсмертное ржание нашпигованного стрелами коня… Над головой шумно хлопает, кольчуга скрежещет под острыми когтями, ворот больно впивается в шею. Борхан схватывает падающего воина и могучим рывком забрасывает на стену.

Обомлевший стрелок с натянутым луком стоит в ступоре, полоса стали пронзает кибить, легко сбривает голову. Изуродованное тело бьется на забрале стены, как выпотрошенная рыба, неподалеку падают обломки лука.

Наемник по-кошачьи припадает к полу, рывком поднимается, обескураженный стрелок захлебывается кровью. Остальные обеспокоенно поворачиваются к противнику. Половец, увидев направленные наконечники, задерживает дыхание. В сердце предупреждающе колет, наемник падает. Над головой свищет, и смертельно ранившие друг друга стрелки хрипят жутко.

Половец вскакивает, сближается с противником, пальцами сжимает горло и рвет что есть силы… Наемник уклоняется от багрового буруна, обнимает защитника крепости, поворачиваясь по оси. Кольчуга на спине дружинника скрежещет, лопаясь под стальными клювами.

Половец отпихивает труп, во второй руке блестит нож, перед глазами возникает перекошенное страхом лицо стрелка. Защитник спускает тетиву. Не успевает поморщиться от металлического звона, как меч, завершая мах, рассекает ему грудь, как нож гнилое сукно.

Наемник метнулся стальным вихрем по стене – защитники падают вниз, как перезрелые груши. Немногих уцелевших охватывает паника: с другой стороны, пачкая забрало стены кровью дружинных, двигается воин с копьем.

Копье слито с рукой, является ее продолжением. Колющие и рубящие удары безжалостно разят защитников. Широкий наконечник успевает отражать стрелы, пропарывает брони. Тупой конец, окованный шипастым железом, проламывает черепа с отвратительным хрустом.

Алтын сражает пешего, на миг переводит дух. Внимание приковывает стена. Губы Повелителя чуть кривятся: наемники справились отлично, стрелы в атакующих еще летят, но редко; пущенные неверной рукой чаще поражают своих.

Оттеснив Сомчея, появляется Али-Шер, говорит прерывистым голосом:

– Вот уж не думал, что от наемников будет такая польза. Жаль, что их в конце концов убьют.

Повелитель равнодушно пожимает плечами, взгляд ожесточается.

– Вперед! – рявкает он. – Бой еще не кончен.

Ошеломленные защитники крепости крепче сжимают мечи. В спины бегущим прочь, позорно бросившим оружие, несутся проклятья.

Остатки степного воинства налетают черным смерчем, хрипы умирающих сливаются с лязгом железа.

С выставленной в поле по глупости дружиной покончено. Конники маневрируют, изредка добивая уцелевших.

Алтын небрежно машет рукой, в кулаке с легким хрустом ломается стрела. Али-Шер загораживает Повелителя, бросает отрывисто:

– Повелитель, зря не надел шлем.

Сомчей переводит дух – лицо полководца спокойно, не брызжет слюной, как Али-Шер. Говорит с почтением:

– Повелитель, их воинство разгромлено, но в крепости много защитников, а врата закрыты. Скоро они подтянутся, закидают стрелами.

Алтын усмехается мрачно:

– Ворота откроются. За мной!

Конники поспешно выстраиваются в боевой порядок, двигаются через залитое кровью поле к мосту, что так глупо оставили целым, надеясь на быстрый разгром пришлых.

Свистят редкие стрелы, несколько степняков со стоном падают на размокшую землю, застывая рядом с поверженными защитниками.

Алтын ухитряется развязать поясной кошель, сжимает в пальцах круглый камушек. Мощно размахивается рукой, камушек вылетает, как из пращи. Воздух на пути камушка дрожит, маленький снаряд быстро увеличивается.

В ворота бьет валун величиной с откормленного быка. Щепки брызгают в стороны, массивные створки содрогаются с тяжким стоном. Сквозь дыру видны размазанные тела защитников – подарок Шергая раздавил резервный отряд, сгрудившийся у ворот.

Облепленный клочьями кольчуг и мяса, валун влетает в стену ближайшего дома, груда бревен звонко осыпается, накрывая снаряд.

– Вперед! Быстрее! – кричит Алтын.

Воины, нещадно хлеща коней, врываются в город, как каменная лавина. Растекаются ручейками по улицам, добивая сломленных защитников. В шум боя вплетаются звонкие женские крики, полные страха.

Едва последний степняк минует ворота, как бревна вздыхают судорожно и со страшным треском расползаются в стороны. На месте центральных веж пылит груда обломков. В звуках паники, охватившей город, тонут стоны погребенных под бревнами стрелков.

Алтын с небольшой группой воинов продолжает движение еще к одной крепости – у диких северян принято устраивать внутри города дополнительное укрепление.

– Жгите дома! – приказывает Алтын оставшимся.

Воины послушно палят факелы, пламя жадно хватается за соломенные крыши. К небу тянутся черные ленты. Выбегающих из домов горожан безжалостно убивают, детей втаптывают в лаги мостовой. Оставляют в живых женщин. И то – самых красивых, а старух и дурнушек полосуют саблями.

Уцелевших сгоняют в кучу. Степняки смотрят плотоядно на испуганные лица, предвкушая вечерние утехи и бахвальство перед остальным войском. Самые горячие головы, забыв о схватке, срывают с девиц одежды, под хохот товарищей заваливают на спину, берут на трупах горожан.

Отряд Повелителя достигает площади перед внутренним укреплением – кромом. Али-Шер говорит с чувством:

– Проклятье! Как они сюда добрались?

Последние воины города не укрылись за стенами. В безрассудной ярости бросаются к воротам, но два десятка гридней сдерживают два наемника.

Половец крутится юлой, меч отшибает вражеские клинки, кольчуги дружинных сыплют роями искр. Беззащитные шеи отворяются алой рудой. Копейщик в панцире-ярыке хладнокровно поражает тех, кто понадеялся достать товарища со спины.

Оба кажутся неуязвимыми. Защитники со злыми слезами пытаются срубить захватчиков, но удары либо уходят в пустоту, либо отшибаются с невероятной силой – аж кисть выкручивает.

Алтын хлещет коня, степняки с диким гиком набрасываются на гридней, как стая коршунов на выводок цыплят. Кони ударяют грудью, дружинные отлетают в сторону, как расколотые колуном поленья, противно чавкает разрубленная плоть.

Степняк гонит коня на матерого воина, думая с легкостью стоптать, рубануть по клепаному шлему саблей. Гридень неуловимо смещается под неоружную руку кочевника, ногу всадника стискивает, как клещами, рывок швыряет в пыль.

Воин заносит меч – добить! Перед глазами мелькает крупное тело, запястье стонет хрустом расползающихся костей, страшный удар выбивает дух. Гридень падает с металлическим звоном, шлем срывается с пепельных кудрей.

Степняк с обожанием смотрит на Повелителя, бросившегося с седла на воина.

– Вставай, – говорит Алтын мягко.

Кочевник опирается на руку, твердую, как гранит, шепчет благоговейно:

– Повелитель, благодарю, ты спас ничтожного.

– Бой не кончен, – напоминает Алтын. – Вперед, твои собратья бьются!

Степняк со счастливой улыбкой забирается на коня, кидается на оставшихся защитников. Скоро схватка заканчивается.

Повелитель усылает степняков к остальным, остаются наемники и полководцы. Двор крома встречает визгом прислуги, маленьких детей, укрывшихся перед сечей.

Алтын их не трогает, людская масса бросается в открытые ворота. Али-Шер провожает плотоядным взглядом симпатичных женщин, шутливо рыча. Горожане, громко плача, выплескиваются на усеянную трупами площадь пестрой толпой. Пугливые, словно кошара овец, в тщетной надежде укрыться разбегаются по улицам.

Над головой шумит воздух, взбитый могучими крыльями. Крупный орел неуклюже приземляется, поднимая тучу пыли. Смешно топает к бездыханному мужчине: седая борода заткнута за пояс, белоснежное одеяние испачкано. Рядом лежат похожие одеянием, но помоложе, следов ран нет, и они кажутся спящими.

Воздух над поверженными густеет, стена брошенного терема преломляется причудливо, расплывчатый человеческий силуэт обретает плотность. Али-Шер с усмешкой глядит на усталое лицо Шергая, взглядом говорит, что думает о трусах, использующих подлое колдовство.

Маг даже не морщится, потное лицо освежает ветер крыльев, орел с радостным визгом падает на предплечье, впиваясь когтями в парчу халата. Старик не шатается, словно птица села не на высохшую от времени руку, что должна под немалым весом обломиться, как сухая веточка, но на замшелую скалу. Сухая ладонь, испещренная морщинами, укрывает голову Борхана непроницаемым колпаком, походя смахивая со лба россыпь мутных капель.

– Мой Повелитель!

Алтын милостиво смотрит на согбенную фигуру, жестом велит приблизиться.

– Повелитель, город пал, – сообщает маг устало. – Жители в панике бегут, не помышляя о сопротивлении. Когда нас догонит основное войско, эти лентяи быстро их переловят.

Алтын машет ладонью скучающе, лицо кривится.

– Мне нет дела до червей. Город пал, богатства заберут воины, мы двинемся дальше, оставив пепелище, но гоняться за каждым ремесленником не будем.

Военачальники кивают: Повелитель говорит верно, воину сладко сразиться с вооруженным противником, а за беззащитными овцами гоняются трусы. Наемники помалкивают, изредка поглядывая по сторонам в поисках опасности. Лица бесстрастны.

Али-Шер смотрит на наемников с явным уважением, воинское искусство обоих вызывает восхищение. Жаль, что не присягнут какому-нибудь правителю, сражаются не за честь и воинскую славу – ведь превыше ничего нет, – а за презренный металл.

Алтын, глядя на Сомчея, хмурится: лицо побратима темное от затаенной грусти, будто не врагов побил, а родичей.

– Что такое, Сомчей? Недоволен скоротечной схваткой? Утешься, впереди будут жаркие бои.

Сомчей, через силу улыбаясь, расправляет плечи. Алтын с легким недовольством отмечает недомолвку полководца. Повелитель дергает головой, смуглая кожа щек бугрится желваками.

– Пойдемте отсюда.

Безлошадному Шергаю Повелитель уступает коня, хоть маг отчаянно протестует, а Али-Шер хмыкает, что такому искуснику проще наколдовать. Алтын непреклонно заявляет, что никакой правитель не должен забывать о почете к старшим, тем более что старик также сражался.

На площади небольшую группу избранных воинов встречает отряд степняков, при виде Повелителя воины кричат ликующе.

Повелитель смотрит на город за их спинами и озадаченно причмокивает: посад заливает море огня, струи дыма тонко тянутся вверх, будто спицы из клубка шерсти. Ветер несет пламя с небывалой скоростью, оранжевое существо, терзаемое неутолимым голодом, поглощает дома. В ноздри шибает гарью, к дыму примешивается тошнотворный запах паленого мяса. Солнце бесстрастно смотрит на горящий город, неспешно двигаясь по синему полю.

Степняки бьют в щиты, и небо содрогается от радостных воплей. Сомчей замечает воина, спасенного Повелителем, – тот наверняка успел рассказать о подвиге предводителя.

Сабли ударяют в щиты громко, заглушая плач невольниц и треск пламени. В глазах воинов горит восторг, на Алтына смотрят с неописуемым обожанием:

– Повелитель! Повелитель!

– Слава доблестнейшему из мужей!

– Слава величайшему воителю!

Алтын встречает хвалу широкой улыбкой, приветственно поднимает мускулистую длань:

– Воины мои, это только начало. Вы успеете покрыть себя вечной славой!

Степняки в ответ орут, некоторые захлебываются сорванными голосами, стучат в щиты яростней.

Шергай обеспокоенно смотрит на горящий город: в засушливое лето деревянные дома для огня – идеальная пища. Кабы не пришлось успокаивать стихию, чтобы та не пожрала захмелевших от крови воинов.

Глава пятнадцатая

Сомчей оглядел брезгливо сокровища, захваченные из второго взятого города, что небрежными грудами лежали в шатре Повелителя, отставил кубок с местным хмельным напитком.

– Повелитель, воины чересчур опьянены легкой победой, – сказал он негромко. – Второй город пал так же легко. Сыны Степи заразились гордыней и беспечностью.

Алтын оглядел двух приближенных полководцев, мельком скользнул по притихшему Шергаю. Темные глаза остановились на Сомчее – воин едва не утонул во властном взгляде, тряхнул головой, сбрасывая оцепенение, в который раз отмечая возросшую силу Повелителя. Да еще тень на стенке шатра…

Стоял яркий день, солнечные лучи проникали внутрь через специальные проемы, у полководцев и мага тени были серыми, блеклыми, а за Повелителем – очертания чернее угля, при взгляде в животе становилось холодно.

– Ты прав, Сомчей, – сказал Алтын глухо. – Лесные дикари презирают луки, предпочитая честную схватку грудь в грудь, потому наши потери ничтожны. Не забывай и помощь Шергая. Благодаря ему город пал при первом штурме.

Маг благодарно склонил голову. Али-Шер тихонько хмыкнул: и без старикашки разметали бы крепость второго лесного князя.

– Что до беспечных воинов, – продолжил Алтын жестко, – то в следующем бою их не станет.

Повелитель замолчал, меж бровей пролегла глубокая, как горное ущелье, складка, глаза застыли невидяще. Сомчей кашлянул, но Алтын сидел безмолвно. Полководец пожал плечами, продолжил за вождя:

– Следующее на нашем победоносном пути княжество втрое крупнее предыдущих. Насчитывает семь крупных городов, стольный град велик, укреплен хорошо. Стены выше нами встреченных, оборона подготовлена лучше, они знают, что к ним приближается блистательное войско. По счастью, столица первая на пути, что избавит от опасности атак с тыла.

Шергай крепко задумался, сухие пальцы перебирали нити бороды. Али-Шер недоверчиво хмыкнул, спросил развязно:

– Откуда так хорошо знаешь эти земли? Кромешники еще не возвращались.

– Я был здесь давно, гостем, – ответил Сомчей горько.

Али-Шер поморщился, будто дудочник выдул фальшивую ноту в ухо. Шергай метнул внимательный взгляд на полководца, спросил осторожно:

– Доблестный Сомчей имеет в виду дружескую поездку отца Повелителя после битвы на Пепельном валу?

Вместо полководца ответил Алтын – неожиданно яростно, отчего у присутствующих к горлу подкатила дурнота.

– Именно так! Хватить о том спрашивать, мы обсуждаем предстоящие битвы, а не предаемся сопливым воспоминаниям. Сомчей, в последнее время ты совсем раскис, подберись, ты – мужчина.

Сомчей вяло кивнул. Али-Шер глянул презрительно: какой там мужчина, одно название, за что Повелитель так превозносит его над остальными, обижая более достойного?

Алтын пригубил из кубка. Маг вздрогнул под прицелом темных глаз, налитых силой, вызывающей животный страх.

– Шергай, что скажешь?

Старческие плечи едва заметно взбугрились под парчой халата, маг начал осторожно:

– Повелитель, пока не приблизимся ближе, Борхана на разведку услать не могу. Но дело представляется трудным. Простым воинам незаметно, но я чувствую с каждым днем усиление недовольства, незримые силы стягиваются в тугие клубки. Сам лес отвергает пришлых, земля дикарей противится захвату.

Али-Шер приплющил ладонь кулаком, из оскаленного рта брызнула слюна.

– Проклятые лесовики! Глазам больно видеть, как прекрасную степь уродуют деревья, да еще стойбища огораживают стенами, трусы!

Шергай про себя улыбнулся: дурак Али-Шер не видит дальше собственного носа, легко теряет разум, ибо что есть гнев как не кратковременное безумие? Того и гляди, назовет птиц трусами, боящимися тягот земной жизни.

– Словом, мой Повелитель, – продолжил маг, – это первый серьезный противник в нашем походе, дальше будут подобные или чуть похуже. От того, как скоро мы захватим город, будет зависеть дальнейший поход.

В глазах Алтына зажглось пламя, тень затрепетала, как черный прапор под ветром, летняя духота исчезла под ледяным дуновением. Раздался скрип сминаемого металла, из ладони Повелителя торчала узорчатая ножка кубка, меж пальцев хлынули струи вина.

– Мы возьмем город любой ценой! – прорычал Алтын. Воины и маг пригнулись к полу, ладонями стискивая уши, в их глазах потемнело. – Я лично выбью ворота, а тамошнего правителя изрублю на сорок кусков!

Повелитель умолк. Подданные слабо зашевелились на войлочных подушках, со стонами приподнялись, встречаясь недоуменными взглядами. Али-Шер скоро оправился, в его глазах Повелитель просто продемонстрировал силу для пущего уважения, все нормально.

Шергай и Сомчей переглянулись настороженно: им видно, что Повелитель утрачивал разум, когда заходила речь об этом городе. Непонятно, отчего такие приступы? Повелитель ведет войско с такой страстью и целеустремленностью, что закрадывается крамольная мысль: следующий град – главная цель. Но зачем затевать поход с такой тучей воинов ради одного города, не считая двух мелких и сожженных деревень?

Магу показалось, что Сомчей знает ответ, присмотрелся, губы разъехались досадливо – померещилось.

Алтын смерил приближенных тяжелым взором, каждый внутренне поежился, а Шергай зябко передернул плечами.

– Оставьте меня, – приказал Повелитель сухо. – Сомчей, Али-Шер, подготовьте с военачальниками переход в соседние земли, такое войско трудно удержать в кулаке, но вы постарайтесь.

Полководцы отвесили глубокие поклоны, маг вовсе переломился в поясе, как сухая ветка. Троица вышла наружу, солнечные лучи яростно набросились на их головы, стремясь придавить к земле. Молча переглянулись – у всех остался осадок после вспышки ярости Повелителя, но смолчали, разошлись по разные стороны стана кочевой орды.

Алтын в одиночестве походил по шатру, безжалостно пиная сапогами золотые кубки, мягкую рухлядь, прочие сокровища – лесные князья живут богато. На шум заглянули стражи. Повелитель услал их властным махом длани.

Метание по шатру прекратилось: Алтын застыл в глубокой задумчивости, на темном от грусти лице влажно сверкали глаза. Рука скользнула под ворот рубахи, прикосновение к чехольчику ожгло кончики пальцев, рот скривился мучительно.

До сознания не сразу дошел треск шкур: стенка шатра запузырилась и лопнула, как созревший чирей. В прореху скользнуло расплывчатое тело, будто из ведра плеснули водой. За первым существом в шатер ворвались еще двое.

Алтын потряс головой. Лицо его ожесточилось, влагу глаз мгновенно выпарило темное пламя. Зубы ощерились в хищной усмешке, острие меча кровожадно нацелилось в кисейную грудь.

Расплывчатые силуэты, в шатре еле заметные, быстро и слаженно зашли с трех сторон, клинки в их руках сверкали, как горный лед. Алтын встряхнул головой, по наитию отбил удар, колени подогнулись, бритый затылок обдало ветерком.

Повелитель зарычал, пальцы стиснули кисейный столб, сдавили: степняк с наслаждением услышал хруст костей, крик боли. Звериным прыжком ушел от ударов двух призрачных воинов, третий остался у него заложником.

Алтын резко приподнял пленника. Меч мелькнул размазанной полосой. Ноги обдало теплой бесцветной жидкостью, в наступающих полетела половинка тела. Степняк кинулся вперед, зазвенела сталь, едва уловимые черты призрачного лица исказились, маревый силуэт отшатнулся. Невероятно быстрым движением Алтын развернул клинок. Стон распоротого воздуха сменился сочным хрустом.

Третий призрак заколебался, глядя на разрубленных соратников, облачко марева заклубилось, метнулось к разрезанной стенке шатра. Прореха стремительно приблизилась…

Воин вылетел в мир неистово бушующего солнца, в лицо ударила земля, покрытая сухой травой, сознание погасила чудовищная боль в позвоночнике.

Стражи обеспокоились, нервно загомонили:

– Повелитель, что случилось?

– Повелитель, мы идем.

Взору встревоженных охранников предстал разворошенный шатер. Повелитель отсутствовал, но откуда-то взялись большие лужи воды. По становищу разлетелся крик тревоги, к шатру Повелителя сбежались суровые воины с обеспокоенными лицами. Солнце яро играло на саблях.

– Перестаньте шуметь!

Властный голос ворвался в шатер, стражи закрутили головами, запоздало бросились к прорехе. Повелитель ухватил черен меча, выдернул из земли, с острия сорвались густые полупрозрачные капли. Стражи бросились ниц, головы склонили низко, чтобы не встретиться с обжигающим взглядом.

Повелитель глянул на них зло, под ноги полетел плевок. Запыхавшиеся воины окружили хозяина кольцом бронированных спин, сияли ярко, будто на кожу приклеили куски зеркал.

– Пустите, пропустите, сыны ослов! – раздался взволнованный старческий голос.

Шергай с неожиданной прытью прибежал к шатру, воины неохотно расступились, давая пройти противному старикашке. Маг обшарил Повелителя лихорадочным взглядом, затем уткнул колени в землю.

– Повелитель, прости ничтожного! – забубнил Шергай со страхом. – Мне нет оправдания, я сын осла и кобылы, да низвергнет на меня Табитс праведный гнев!

Алтын поморщился, помог подняться старику, мускулистые руки заботливо отряхнули с халата пыль.

– Не казни себя, – сказал он мягко. – Виной моя беспечность.

Шергай переломился в поясе, забубнил:

– Я должен был предусмотреть подобное, поставить незримых стражей…

Ладонь Повелителя слегка стиснула парчу на плече, и маг поспешно умолк. Глаза Алтына чуть посветлели, как чернила, разбавленные молоком. Старик смятенно отметил, что пугающе черная тень блекло расстелилась на жухлой траве.

– Шергай, прекрати бичевание, ты не женщина.

Маг аж всхрапнул оскорбленно: как Повелитель мог такое подумать?

Алтын оглядел переполошенное становище: толпы воинов рыскали в стороне с клинками наголо, тряслась земля под копытами конных отрядов, все куда-то стремились, кричали больше растерянно и испуганно. Мало кто знал, что случилось в шатре Повелителя, незнание порождало панику, того гляди начнут друг друга за косые взгляды резать.

К Повелителю прискакали полководцы, лица озабоченные, у Али-Шера рожа «прыгала» различными гримасами. Сомчей бросил короткий взгляд на Алтына, расслабился.

– Успокойте воинов, – сказал Повелитель властно. – Пусть ничего не ищут, и вы разойдитесь, – бросил он кольцу охранников.

Раздался слаженный топот сапог. Полководцы нехотя посмотрели на Шергая – почему этот сморчок остается с Повелителем? – и стегнули коней.

Алтын посмотрел вслед удаляющимся воинам и пнул сапогом нечто полупрозрачное. Маг вгляделся, брови поползли вверх.

– Да, – кивнул Повелитель, – в нашей благословенной степи подобных существ нет. Ты был прав, говоря о недовольстве лесной земли.

Шергай оторвался от кисейной плоти, ответил с низким поклоном:

– Повелитель, каким бы ни было недовольство природы, существа, подобные этим, не пойдут убивать захватчиков, и не абы кого, а самого главного, великого, величайшего!..

Алтын поморщился, жестом остановил словесные излияния.

– Кто-то их послал, – сказал он утвердительно. – Либо мстят уцелевшие из разоренных земель…

– Повелитель, напрасно ты дал милосердию и благодушию взять верх, надо было всех уничтожить! – зашептал маг горячо.

Алтын нахмурился, в глубине глаз блеснули огоньки гнева.

– Не перебивай, Шергай! – рыкнул он грозно и продолжил прерванную мысль: – Либо князь Арам предпринял меры. Не удивительно, он всегда хитрил.

Маг смущенно кашлянул:

– Повелитель, ты знаешь следующего противника?

Алтын коротко кивнул:

– Немного. Наши отцы встречались на Пепельном валу.

Шергай замер на месте, в неловкости разводя руками. Повелитель глянул пристально на темную стену леса вдалеке, будто хотел пронзить взором древесный заслон и взглянуть на город, который скоро исчезнет.

Часть вторая

Глава первая

Шум дождя убаюкал Хруща еще засветло. Старец перед сном окинул взором через окно кисейную пелену, почти скрывшую стену леса, втянул полной грудью похолодевший воздух… Век бы стоял, но зевок едва не порвал рот, очи сладко жмурились, пришлось захлопнуть ставни и повалиться на лавку…

Глаза старика открылись в темноте. В ушах повисла мерная дробь дождевых капель, разомлевшее тело откликалось на пробуждение неохотно. Хрущ уставился в темноту, пытаясь различить очертания потолка, пятерня зарылась в седые космы, ногти сладко чесали затылок. Хрущ с удивлением заметил, что в груди тает льдинка смутного беспокойства, нарушившего сладкий сон. С чего бы?

По ушам хлестнуло звуком удара в ставни, сердце, екнув, замерло в страхе.

– Неужто за мной пришли? – раздался в темноте избы сиплый всхлип.

Старик обратился в слух, уши от натуги шевелились, горло закупорил комок величиной с кулак. В щелочку ставней проникло фырканье животного. Хрущ обмер, по телу прошлась волна ужаса. Пересохшее горло сжалось под невидимой хваткой, от отлива крови в голове загудело, звуки дождя истончились, словно уши забили войлоком.

Озлобленный стук могучего кулака в ставни пробился сквозь звон в голове. От яростного окрика Хрущ едва не преставился.

– Есть кто живой?! Отворяй!

Хрущ с усилием поднялся с лавки, в темноте столкнулся со столом. Затем с треском рухнула на пол скамейка.

Слова вперемешку со стоном ставней вконец ошарашили старика.

– Будете открывать?! Промокли, как собаки, мочи нет!

Хрущ подобрал отвисшую челюсть, метнулся к окну, дрожащими пальцами едва справился со щеколдой ставен.

В окно ворвалась ночная прохлада, порыв ветра бросил на морщинистое лицо горсть капель.

– Наконец, – раздался могучий бас. – Извини, старче, что подняли средь ночи. Пусти переночевать.

Хрущ напряженно вгляделся в ночь, подслеповатые глаза смутно различили очертания огромного мужа, будто асилок возник перед избой. В прореху на стыках дождевых туч проглянула луна, мертвенный свет облил могучего бородача в кольчуге и троих молодцев с конями. Оружных.

– Э-э… переночевать? – пробормотал старик.

Лунный свет затерялся в складках туч, облики пришлых слились с темнотой. В ночи тлели багровые угли глаз громадного коня. Кишки Хруща скрутило судорогой страха.

«Что за нечисть сподобило принести?» – вздохнул старик про себя скорбно.

– Неужели больше негде переночевать? – спросил Хрущ срывающимся голосом. – Деревня большая, на полсотни дворов, а мне и кормить вас нечем.

В сырой тьме глаза огромного бородача грозно блеснули, повеяло злобой усталого путника. Хрущ невольно подался от окна. Сквозь дробь холодных капель по крыше пробился насмешливый молодой голос:

– Воевода-батюшка, позволь я ему голову срублю, не марай ручек белых.

Хрущ тонко вскрикнул, заледеневшая кровь сковала руки-ноги, вставшее сердце заполыхало острой болью.

– Полно тебе, Буська, озоровать, – сказала темнота голосом зрелого мужа. – Научись язык держать за зубами.

– Лады, – ответил Буська с нарочитой покорностью.

Хрущ осторожно шевельнул руками, ладони сомкнулись на груди, где под дряблой кожей, мало не ломая сплетение ребер, стучало очнувшееся сердце. Старик едва не заплакал от бессилия: пришлые могут сотворить что угодно. Старшой одним голосом, похожим на раскаты грома, внушал страх.

Великан почувствовал страх старика, голос прозвучал тише, с подобием теплоты и участия:

– Не пужайся, старый, худа не причиним. Извини, что разбудили среди ночи, но устали, как собаки, нет сил ходить по дворам, стучаться в ставни. Пусти на ночь, раз такое дело, отблагодарим.

Хрущ замер в замешательстве: чужаки говорят запрещенные речи, будто пришли за тридевять земель. Старшой хочет показаться добрым, но даже мирный тон нагоняет дрожь. Попробуй таких не пусти…

Старик в нерешительности вгляделся в смутные очертания Стрыя. На двор вернулась тишина, нарушаемая звоном капель, фырканьем промокших лошадей.

Хрущ в нерешительности молчал, в черепе плескалась немая мольба о снятии нежданного морока, но ночные гости не думали исчезать. Стояли, ждали. Старший постепенно закипал, громче коня сопел.

Старик нервно сглотнул, язык вяло поскреб высохшее небо, голова раскалилась, как чугунок в печи. Мелькнула обреченная мысль, что пустить придется. Хотя ежели пришли упыри, то не войдут в дом без приглашения, обвязь шиповника на окнах и двери нечистых оттолкнет.

– Стрый, он думает на упырей, – раздался рассудительный голос, ранее осуждавший озорника Буську.

Буська немедля отреагировал:

– И с чего бы? Непонятно.

Двор осветился лунным светом, капли дождя падали кусочками расплавленного серебра. Хрущ разглядел мокрые лица пришлой четверки, и от сердца немного отлегло. Упыри на лицо красны, любая девка не задумываясь задерет подол при виде мертвого красавца, а эти уродливы, как и положено мужчинам, лишь один, с усами подковой, сойдет за красавчика, да и то в темноте.

– Заходите в дом, – сказал старик с отчаянной решимостью.

Огромный муж благодарно склонил голову, пятерней выжал промокшую бороду. Усач усмехнулся ехидно, переглянулся со зрелым мужем с окладистой бородой, но тот глянул хмуро, смолчал. Четвертый позади сжимал поводья четырех лошадей с поклажей и, понурившись, в сторону товарищей не глядел.

Хрущ метнулся в темное нутро избы, вслепую нашарил огниво, запаленная лучина разбавила мрак бледно-желтым светом. В окно влетел наказ Стрыя:

– Коней под навес отведите. Буслай, помоги Нежелану.

«Хоть бы разрешения спросил», – подумал Хрущ с обидой.

– Чего я? – сказал Буслай возмущенно.

– Не зли меня, – ответил могучан спокойно.

Усач вздохнул горько, захлюпал сапогами. Лют хмуро проследил за тем, как гридень выхватил у Нежелана повод своей лошади. Животное обиженно всхрапнуло, поневоле зачавкало в грязи копытами.

Нежелану пришлось вести трех оставшихся коней. Бедовик несколько раз оскальзывался, лошади вынужденно склоняли голову от натянутых поводьев, удерживая глупое бескопытное на ногах. Гором фыркал презрительно, но глаза тлели сочувствием.

Буслай споро привязал коня к столбу навеса, прошел мимо Нежелана, будто пустого места, – бедовик напрасно съежился в ожидании удара. Лют наградил Буслая неодобрительным взглядом. Гридень ощерился, ярость плеснула в голову кипящей волной, рот приоткрылся для бранных слов. Лют благоразумно промолчал, пропустил вперед Буслая, затопал к дому следом.

Хрущ, отодвигая засов, запоздало вспомнил о кольчугах на пришлых. Вот уж старческая слепота! Нечисть железо таскать не будет. В открытую дверь ворвалась струя холодного воздуха, луну в затягивающейся прорехе туч загородил бородатый могучан.

– Здрав будь, хозяин, – пророкотал он. – Меня Стрыем кличут.

– А меня Хрущом. Проходи, витязь, в хату, сейчас огонь разведу, обсохнешь.

Хрущ метнулся к печи. Жалобно застонали половицы.

– Присаживайся на лавку, добрый человек.

В голове Хруща мелькнула озабоченность: выдержит ли лавка вес богатыря? Скрип дерева резанул по сердцу, но лавка уцелела. Стрый отцепил громадный меч, устало привалился к стене, холодные струйки ползли под одеждой и стекались на полу в лужу.

От двери раздалось раздраженное:

– Здрав будь, хозяин. Спасибо, что недолго держал на холоде.

Стрый лениво рыкнул:

– Не уймешься – прибью!

Гридень захлопнул рот со стуком, присел на краешек лавки. Под ноги положил молот, пальцами зацепил мокрую кольчугу – броня нехотя поползла вверх. Хрущ от злобы в голосе воеводы на миг обмер и заторможенно ответил на поклон вошедшего третьего воина.

Лют с наслаждением снял кольчугу, следом на пол полетела промокшая рубаха. Витязь довольно расправил плечи, свободные от противной влажной тяжести. Хрущ уважительно оглядел сеть шрамов. Незаметно подкрался стыд. Почему держал хлопцев на дворе под дождем, по-осеннему холодным?

– Льет-то как, – начал он после неловкого кашля. – И не скажешь, что лето на дворе, эвон печь затопил не только из уважения к гостям, косточки требуют тепла.

Лют оторвался от расстегивания пряжки пояса с мечом, ответил вежливо:

– Да, хозяин, ныне распогодилось.

Хрущ воодушевился приятным тоном, продолжил беседу:

– И не говори, витязь. Куда смотрит хмарник? За что обормоту платим, коль туч разогнать не может? Эт, наверно, с соседней деревни Гвоздюк нагнал. Он с нашим косоруким давно враждует. И ведь нашел время, паразит! И так изнемогаем, а ему счастье, если у соседа корова сдохнет.

Буслай хмыкнул глумливо:

– Ага, нашли виновного!

Взгляд гридня ушел в сторону открытого окна, к навесу, где Нежелан обихаживал лошадей. Лют устало вздохнул: опять Буська за свое, в лесу совсем норовом подурнел.

– Буслай, прекрати, он случайно голову взял.

Гридень метнул на Люта раздраженный взгляд:

– И лошадей случайно завел в топь?! Надо было его там оставить! Ты ринулся спасать сдуру!

Лют постарался сдержаться, но слова вылезли из горла с приглушенным рыком.

– Всегда знал, что ты подслеповат, серебряную гривну от медной не отличишь, но на случай, если забыл старшинство, могу напомнить кулаками.

И при тусклом свете было видно, как заполыхало лицо Буслая. Гридень вскочил, рука потянулась к молоту. Лют опустил ладонь на черен меча. Хрущ прижался к печке, глаза распахнул в смятении. От ощетинившихся воинов плыли волны угрозы, стало страшно, будто в шаге от грызущихся псов. Залез бы в печь, да потрескивали внутри поленья, и в спину тянуло жаром.

От рева Стрыя пламя лучины затрепетало, как осина на ветру. Хрущ едва не пустил лужу, даже бывалые воины от крика вздрогнули.

– Еще друг дружке слово скажете – удавлю! А ты, скоморох, – обратился воевода к Буслаю, – запомни: на старшего в дружине оружие поднимать не смей!!! Оскоплю!

Буслай застыл, рот открыт обалдело, молот выпал из безвольных пальцев. Лют отвел взгляд, рука отдернулась от черена, будто от раскаленных клещей. Воевода продолжил спокойным тоном:

– Лют, приладь меч на лавку и помоги Нежелану тюки таскать. А ты, обормот, сиди тихо.

Буслай насупился и с деланным интересом уставился в потолок. Лют отцепил от пояса меч и передал воеводе. Стрый облапил пятерней ножны и положил рядом со своей оглоблей. Витязь движениями плеч разогнал кровь и вышел полуголым под ливень. Хрущ отлепился от печки.

– Извини, хозяин, – буркнул Стрый. – Сам умаялся, сил нет.

Хрущ вышел из ступора, махнул рукой:

– Да ладно…

Лют быстрым шагом пересекал двор, холодные струи с издевкой хлестали по плечам, глаза сощурились в щелочки – сберегали зеницы от колких ударов.

Нежелан обернулся на звук шагов и сдавленное чертыханье, рука со скребком остановилась, но, когда Лют шагнул под навес, продолжила скрести шкуру коня. Животное одобрительно фыркнуло, хвост лениво описал полукруг, сородичи глядели завистливо.

Витязь повел плечами, ладонь смахнула с лица воду, оземь шлепнулся прозрачный пласт. Нежелан успел расседлать коней, поклажу сгрудил в сторонке от копыт. Лют потянулся к мешку, пальцы соскользнули с промокшей кожи горловины.

– Принесла нелегкая! – ругнулся витязь негромко.

Бедовик перестал скрести коня Буслая, руки повисли по бокам. Лют услышал сдавленный голос:

– Я тут подумал: останусь в деревне, обременять не буду.

Лют оставил мешок, в спину Нежелана уткнулся усталый взгляд. Бедовик услышал вздох, некоторое время царил шум дождя, перемежаемый лошадиным фырканьем, затем раздался безразличный голос:

– Раз решил…

Лют достал из мешка скребок и принялся за своего коня. Работали в молчании: Нежелан вычистил коня Буслая, вытер насухо, усталую спину животного прикрыла теплая попона. Бедовик с опаской приблизился к Горому, но угольный великан подпустил человека. Ухо нетерпеливо стригло воздух, после касания скребка конь фыркнул довольно.

– Как ни крути, от меня одни беды, – продолжил Нежелан робко. – Лошадей утопил, дождь вызвал.

Лют вяло кивнул, особой любви к самобичеванию у витязя не было. Пусть бедовик выговорится напоследок, а утром останется в деревне, у кого-нибудь приживется.

Лют едва управился со своей конячкой, а бедовик уже вычистил Горома и привесил лошадям торбы с овсом. Кони довольно хрупали отборным зерном. Нежелан подхватил мешки, по щиколотку погрузился в землю, с места тронулся будто пьяный. Лют отобрал воеводин мешок, руку рвануло к земле, пришлось напрячь мышцы до треска. Нежелан кивком поблагодарил, двинулись к дому.

До порога пробежались, подошвы предательски скользили, бедовик едва не подвернул ногу. Лют помог ему устоять на ногах. В избу ворвались, как алчущие крови ясаги, дверь еле удержалась на петлях. Хрущ метнул укоризненный взгляд, Нежелан смутился и дверь прикрыл осторожно, будто сделанную изо льда.

Лют оглядел посветлевшую от дополнительных лучин избу, взглядом скользнул по темным стенам, спешно встретился с глазами воеводы. Витязь кивнул на немой вопрос, хлопнул по спине Нежелана. Бедовик от дружеского тычка подался к печке.

– Раздевайся, сохни.

Нежелан неуклюже сбросил одежду, скукожился у печи. Лют бросил бедолаге рушник, вспомнил о поклаже: четыре мешка пристроились в углу напротив печи.

Стрый проследил взглядом за витязем и вернулся к беседе с хозяином:

– Так вот почему живешь один. Печально. А куда князь смотрит, неужто собрать войско не может?

Хрущ вздохнул горестно, сухонькие локти уткнулись в столешницу, ладони поддержали голову.

– Нет больше князя, аспиды сильнее оказались. Стольный град пожгли, людей от мала до велика вырезали.

Лют с любопытством глянул на воеводу. Стрый взглядом указал не мешать. Витязь сел на лавку, в сторонке от Буслая, прислушался к разговору.

– А соседние княжества что? – спросил Стрый.

Хрущ усмехнулся едко, высохшая ладонь взбила воздух.

– Оно им надо? Покуда на них не нападут – не почешутся. Да и трудно биться с псоглавами, они вояки лютые.

Встрепенулся даже задремавший Буслай. Хрущ смутился под удивленными взглядами. Стрый хмыкнул:

– Что за народ?

– Бают, что из дивиев. Телом люди обычные, токмо на плечах башка песья. Необычайно свирепы, безжалостны.

Стрый переглянулся с гриднями, кусты бровей двинулись навстречу друг другу.

– А где обитают?

– Да в чистом поле, – сказал Хрущ шепотом. Глаза старика метнулись по углам, будто в поиске слухача-кромешника. – Города жгут дотла, лишь деревни оставляют, чтобы насытить данным мясом утробы. Не побрезгуют и человечиной, если кто поднимется супротив.

Буслай коротко хохотнул.

– Да, опасные собачки. Слышь, дед, а ты не знаешь: у них сучки есть? Может, злые от простоя?

Хрущ втянул голову в плечи, в широко распахнутых глазах отражался хохочущий гридень.

– Тише! – зашипел старик испуганно. – Они не терпят подобных насмешек. Уж скольких острословов живьем съели, зубоскалить нас отучили.

Буслай прикрыл рот ладонью, посерьезнел, но плечи изредка подергивались от сдавленного смеха. Воевода глянул хмуро, кулак бухнул о стол, дерево с хрустом прогнулось, на столешнице осталась вмятина, из которой можно было напоить лошадь.

– Хозяин, не знаешь, где стоят ныне? – спросил Стрый напряженно.

Хрущ со скрипом почесал затылок, худые плечи передернулись.

– Слыхал, что сейчас стоят в дневном переходе от нас. Вроде готовят новый поход на соседние земли. Должны наведаться к нам за едой, ждем.

Лицо воеводы помрачнело.

– Опять задержка, – обратился он к Люту. – Придется вас проводить до безопасных мест, уж потом вертаться.

Лют кивнул. Буслай подавил смешок – он-де не нуждается в няньках, в одиночку проломит головы псоглавам. Хрущ спросил с любопытством:

– А вы откель? Как живете, есть ли подобные напасти? И вообще, чего по свету шатаетесь?

Стрый открыл рот, но Буслай опередил:

– Живем не тужим, с богами дружим. Княжество поспокойнее вашего, а шатаемся по свету в поисках славы ратной.

– Хорошо хоть не бранной, – проворчал Стрый. – Ты, хозяин, не серчай, да дело у нас важное, болтать не можем.

И рады бы, да сами не знаем, за чем идем, мелькнуло в голове Люта.

Витязь посмотрел на отогревшегося Нежелана, встретился взглядом с воеводой, указал на бедовика. Стрый посмотрел на того хмуро, обратился к хозяину:

– А что, хозяин, небось, нужны рабочие руки?

Хрущ вздохнул:

– А то. Скольких мужиков порубили, хозяйство держится на бабах.

Буслай бросил взгляд на молчащего Нежелана, смекнул, что к чему, довольно улыбнулся.

– А коли мужиков не хватает, можете взять вон того, – вставил гридень, указывая на Нежелана. – Неказист, верно, но вам перебирать грех.

Воины и бедовик с изумлением уставились на вскочившего Хруща. Старик с невнятным бормотанием замахал руками так, что загасил лучину, но и в тусклом свете двух оставшихся виднелось лицо, искаженное ужасом.

– И думать не могите, гости дорогие! – запричитал Хрущ. – За гостеприимство отдариваете черной неблагодарностью?

Гридни удивленно переглянулись, скривились, увидев друг друга. Стрый отметил мельком, что хватило ума воздержаться от ссоры, и рыкнул на мечущегося Хруща:

– Сядь за стол, поведай спокойно: что за страх?

Нежелан прижался к теплому боку печки, наблюдая, как садился успокоившийся Хрущ. В груди бедовика повеяло холодком, мысль остаться в деревне додала страху.

– Нельзя пришлых оставлять, – пояснил старик. – Псоглавы строго наказали залетных выдавать.

Гридни хмыкнули возмущенно. Стрый с трудом сдержал клокочущую ярость, сказал как можно спокойнее:

– Побойся богов, старый. Неужто заветы гостеприимства нарушишь?

Хрущ вжал голову в плечи, с преувеличенным интересом уставился в пол, ответил дрожащим голосом, но непреклонно:

– Нет. В соседней Черновке приютили одного из соседних земель, не выдали. А как псоглавы прознали, то остался от деревни пепел. Лучше идти вам стороной, а коли попадетесь извергам в плен, то не говорите, что здесь были, а то нас живьем сожрут.

Глаза воеводы превратились в щелочки, сквозь узкие прорези сыпанули искры, избу заполнило шумное дыхание.

– Вот как? – проронил воевода злобно.

– Не гневайся, – сказал Хрущ смиренно. – Я не выдам, так остальные. Вы-то не проследите.

Стрый смерил взглядом несчастного старика, посмотрел на гридней. Лют пожал плечами, Нежелана царапнули слова языкастого Буслая:

– Пусть в лес идет, на обратном пути заберем, может быть.

Лют зыркнул на соратника зло, но промолчал. Стрый поглядел на бедовика. Нежелан побледнел, вжался в печь. У воеводы вспухли желваки, борода дернулась нервно.

– Придется с собой взять. В соседней земле останешься.

Нежелан благодарно кивнул. Буслай хрюкнул недовольно:

– Да на кой ляд?

– Помолчи, – отрезал воевода. – Лучше ложись спать, завтра предстоит трудный день. Доберемся до псоглавов, уверюсь, что вы, косорукие, благополучно миновали дивиев, сразу поверну назад. И так задержался, князь ждет.

Буслай дернул плечом, излишне напоминать, что воевода мог спокойно оставить их еще у Вышатича, двое витязей миновали бы препятствия. Наверное…

– От него одни беды, – возразил Буслай ворчливо. – Только расслабишься, как накличет новую.

Лют отмахнулся:

– Перестань, это не так.

Со двора раздался протяжный вой, полный тоски и уныния, вслед за воплем – испуганное ржание. Буслай ехидно поглядел на Люта, подошел к окну, руками потянулся к закрытым ставням.

– Погоди, – предостерег воевода хмуро. – Не торопись высовывать голову, могут отсечь.

Буслай буркнул неразборчивое, но от ставней отстал. Стрый повернулся к Хрущу:

– Часто бывает?

Хозяин избы пожал плечами:

– Бывает, но в стужу. Летом ни разу не было, хотя ноне такой холод, что впору взвыть.

Буслай наградил Нежелана ехидным взглядом. Бедовик поспешно уронил взор, ковырнул доски пола. Лют спросил с нетерпением:

– Вижу, хозяин, знакомо диво. Кто воет?

Хрущ ответил осторожно:

– Вроде жердяй, по голосу. А там, кто знает?

В уши ворвался шорох и скрип, будто по крыше прыгало стадо свиней. Унылые вздохи пробирали дрожью до костей, от тоски в голосе невидимого жердяя было муторно.

– Руки в трубу сунул, паскуда! – прошипел Хрущ. – Бывало, сломает кладку, дым внутри остается, люди угорают насмерть.

Буслай деланно повел плечами, молодецки крякнул, в руке неведомо как оказался молот.

– Пойду разберусь.

– Подожди. Я с тобой, – сказал Лют.

Витязь кинулся к ножнам. Буслай улыбнулся, сказал соратнику в спину снисходительно:

– Не стоит, сам управлюсь, пора молот в деле проверить.

Тон был оскорбительным, и Лют вспыхнул, как лоскут бересты в горне, но железная хватка воеводы на плече пригасила пыл. Стрый глянул на заносчивого гридня с насмешкой, могучую поросль бороды разрезала насмешка.

– Ну, давай.

Буслай заколебался. Нежелан усмехнулся виду мешкающего воина, тот заметил, челюсть выехала вперед, бедовика огрел злобный взгляд.

– Сейчас потешусь, – буркнул Буслай.

Хрущ поглядел на спину полуголого воина с молотом в руке. Тот решительно подошел к двери, рывком отворил. Луна заросла тучами, снаружи не видно ни зги. Гридень смело шагнул в темный створ.

Обнаженная спина на миг скрылась во тьме, оставшиеся в избе вздрогнули от звука удара, в проем влетел большой комок. Грянуло, под ноги Люту упал молот, комок безудержно ругнулся голосом Буслая. Гридень согнулся пополам, держась за живот.

– Вот паскуда! – простонал воин.

По Буслаю обидно хлестнул смех воеводы, Лют сдержанно усмехнулся, к Стрыю присоединились бедовик с Хрущом.

В открытую дверь с холодным воздухом ворвался протяжный стон, в проеме что-то мелькнуло. Причитания удалились и послышались со стороны окна. Створки разлетелись с треском, ворвался новый стон, полный бездонной тоски.

Хрущ юркнул за широченную спину воеводы. Лют напряг зрение, вглядываясь в очертания столба, возникшего в раме.

– Да это ж нога! – присвистнул гридень.

В окне появился второй столб, изломанный коленным суставом. Ночь разрезал печальный стон, испуганное ржание лошадей, недовольное фырканье Горома. Жердяй отошел от окна.

Лют неспешно потащил меч из ножен, полоса стали с тихим шорохом освободилась от кожаных объятий, острие устремилось в окно. Стрый пригнул оружную руку. Лют посмотрел недоуменно, но воевода сделал успокаивающий жест.

Жердяй встал на четвереньки, его узкая голова просунулась в окно. На маленьком лице необычайно выразительно смотрелись огромные глаза, будто полыньи на молодом льду. Лют бросил взгляд на лучиночную шею, меч в руке кровожадно дернулся.

Худой великан уставился печальным взглядом на Стрыя, треугольный рот открылся в плаче. Присутствующих невольно пробрала дрожь. Хрущ и вовсе трепетал, как заячье сердчишко.

– Что стоите, врежьте ему! – простонал Буслай. – Помстите за меня, други.

Стрый насмешливо глядел на скрюченного гридня, ладонь размером с хлебную лопату довольно приглаживала бороду.

– Да за что мстить? Он об тебя споткнулся, козе понятно.

Буслай простонал от бессилия. Жердяй глянул на гридня озадаченно, ответил скорбным воплем.

– Воевода, что с ним делать? – спросил Лют. – Вижу, убивать не хочешь, но и оставлять так нельзя.

– Тут дело нехитрое, – буркнул воевода.

Кулак, больше похожий на обтесанный рекой валун, мелькнул молниеносно. Лют содрогнулся от костяного стука, в груди ворохнулось сочувствие. Великан, в два раза выше Стрыя, но в обхвате с ладонь, отлетел от окна. Земля под узкой спиной разлетелась грязными комьями, в шум дождя вплелся недоуменный стон.

Нежелан из-за спины витязя наблюдал, как поднимается нелепое тело, похожее на связку палок в холщовой рубахе, на ногах стоит нетвердо, шатается в стороны.

Жердяй огласил округу обиженным воплем, бросил в окно скорбный взгляд и вразвалочку, с нечленораздельными причитаниями удалился – продолжил свое бессмысленное существование.

– Кабы соседей не разбудил, – сказал бедовик тихо.

Хрущ небрежно отмахнулся:

– Да и разбудит – никто носа на улицу не высунет. А у тебя, воевода, удар молодецкий.

Стрый хохотнул, довольно дунул на костяшки пальцев.

– Спасибо на добром слове, хозяин. Ладно, пора укладываться спать, вон Буська уже растянулся.

Гридень ответил злобным взглядом, ладони нехотя отлепились от живота. Стрый с насмешкой посмотрел, как воин неуклюже встал. Лют протянул молот, Буслай проворчал благодарность, но взгляд старательно уводил в сторону. Лют придержал соратника за плечо:

– Сильно досталось?

– Жить буду, – ответил Буслай с настороженной интонацией.

– Добро, – сказал Лют.

Витязи несколько мгновений глядели друг другу в глаза, затем избу огласил хлопок двух мозолистых ладоней. Стрый поглядел на рукопожатие гридней, по-старчески прокряхтел:

– Ладно, голубки, укладывайтесь спать. Завтра день тяжелый.

Глава вторая

До стана псоглавов добрались к вечеру. Солнце налилось стыдливой краской, когда воевода скомандовал спешиться.

– Что такое? – удивился Буслай. – До привала рано.

– Говори тише, – шикнул Стрый. – Ты, конечно, подслеповат малость, не заметил лагерь, а я разглядел.

Буслай плюнул под ноги, занялся конем. Лют передал поводья Нежелану, продрался сквозь высокую – по пояс, – влажную от вчерашнего дождя траву к воеводе. Стрый оглянулся на хруст сочных стеблей, уставился на витязя вопросительно.

– У реки встали, ровно супротив брода.

Брови Стрыя поползли кверху.

– Зоркий у тебя глаз, как погляжу.

Лют отмахнулся:

– Да где им еще вставать? Отсюда не видно, но, думаю, есть мосток хворостяной, как везде строят, через него надо перебраться.

Буслай вклинился в разговор:

– Ужель других мест нет?

– Ну, мы переплывем в любом месте… без поклажи, коней, оружия.

Стрый глянул на багровый диск солнца, оттопырил широко ноздри, втягивая ароматы прогретой травы, ладонью в задумчивости пригладил бороду.

– Перебираться будете ночью. Учуют псоглавы или нет, а сейчас точно узрят. Да и знаю, как внимание их отвлечь.

– Как? – в голос спросили гридни.

Воевода глянул на молчащего Нежелана, под взглядом трех пар глаз тот потупился.

– Меня на съедение отдадите, а сами проскользнете? – спросил бедовик тихо.

Стрый надулся от смеха, как бычий пузырь с горячим воздухом, лицо побагровело так, что гридни отошли с опаской: вдруг плеснет кровью.

– Ну, нас-с-с-смешил! – выдохнул воевода, утирая глаза. – Жаль, ворог близко, а то бы посмеялся вдоволь. Я ведь не Буслай, – продолжил он строгим тоном, – чтобы тебя отдать на растерзанье.

Буслай всхрапнул возмущенно, но воевода от возражений отмахнулся:

– Придется тебе вновь с головушкой пообщаться. Один раз дождь вызвал, вызовешь и второй.

Нежелан представил, как придется брать в руки высохшую голову, а та будет корчить рожи, таращить глаза, – по телу прошла дрожь.

Бедовик молча кивнул: надо – вызовет. Хотя позавчера взял голову случайно, когда та на привале выкатилась из мешка воеводы.

Стрый оглядел гридней. Лют заметил мелькнувшее в глазах воеводы теплое чувство, но воевода упрятал его в кустистых бровях, сказал нарочито ехидно:

– Ладно, ребята, пора делить хозяйство Ягйнишны. Чую, вам в пути сильно пригодится.

Нежелан стреножил коней, спины животных освободились от ноши, бедовик аккуратно сложил седла в сторонке. Витязи вытоптали маленькую полянку, трава ломалась с хрустом, брызгала на сапоги тягучими каплями сока.

Стрый постелил потник, умастил грузное тело. Гором оторвался от хрупанья травой, в багровых глазах светилась укоризна. Воевода отмахнулся:

– Ничего с тряпкой не случится, не переживай.

Буслай ехидно гугукнул, отвернулся от строгого взгляда. Лют задумался, складки сжали лоб. «Откуда у воеводы такой конь? Понимает, ровно человек, но сказать не может, даже присуще чувство собственничества, вон как зыркнул, когда Стрый сел на потник, будто дядька Кресень – известный в княжестве жмот».

– Стрый… – начал Лют.

Воевода повел дланью. Лют невольно прикипел глазами к бревну, что растет из могучего плеча, в груди ворохнулась зависть.

– Потом, – сказал воевода. – Вот вернетесь, тогда и разговору время.

Лют молча постелил потник, его коню было все равно: спокойно пережевывал сочные стебли, метелкой хвоста изредка хлопая себя по крупу. Буслай увидел пример соратников и устроился на земле, потом выжидательно уставился на воеводу.

Нежелан костяным гребнем прочесывал хвосты и гривы лошадям, изредка бросая взгляд на говорящих воинов, но чаще глаза останавливались на закатном небе, розовой пене облаков, темных точках птах.

Бедовик оторвался от прекрасной картины, невольно прошелся взором по мешку воеводы, где среди прочего хранилась высушенная голова, плечи передернулись, будто в лихом танце, во рту стало горько. Конь переступил ногами, недовольным фырканьем попросил продолжения ласки. Нежелан спохватился – гребень зарылся в конскую гриву.

Стрый вывалил добро из мешка. Гридни вгляделись в ворох, сузив подозрительно глаза: всяк воин знает, что от колдовских штучек надо держаться подальше. Воевода взял двумя пальцами высушенную голову, брезгливо вгляделся в оскал. Голова ожила, глаза вращались яростно, гридни невольно вздрогнули от клацанья зубов.

Буслай сглотнул комок, понизил голос:

– На что нам такое диво? Воин должон справляться честной сталью!

Лют кивнул. Стрый оглядел витязей, сквозь черную пущу бороды блеснули зубы.

– Дивлюсь твоей короткой памяти, Буська. Забыл, как от хлопотуна отлетал гордым гусем, про вчерашнее?

Буслай потемнел лицом, отвел взгляд.

– В пути наверняка повстречаетесь с тем, кого не одолеете железом, – тогда старухины штучки помогут. Да и голову не оставлю, можете не бояться, она при защите княжества пригодится.

Кровь Люта вскипела, в голову бросилась ярая волна, в черепе забурлило, будто в кипящем котле. Буслай тоже тяжело задышал, спросил сдавленно:

– Воевода, может, нам с тобой в княжество вернуться, пара мечей не помешает?

Стрый отмахнулся:

– Умолкни, князь великую честь тебе, балбесу, оказывает, добыть то, что спасет княжество.

– Найти то, незнамо чего, – проворчал Лют. – Почему ты не идешь в горы, если это так важно?

Стрый усмехнулся невесело:

– Пошел бы, если б не степняки, что не сегоднязавтра возьмут город. А искать колдовскую муть можно годами, князю без меня нельзя.

Гридни выслушали слова, сказанные уверенным тоном, назидательным, с ноткой превосходства взрослого перед ребенком. Буслай сжал губы, лицо окрасилось в тон закатного неба, складки кожи на лбу сложились в оскорбительные резы. Лют пригасил пыл ретивого сердца, буркнул чуть обиженно:

– А мы не нужны? Разве наши мечи не большое подспорье, воевода?

Стрый потемнел лицом, волосяной покров лица ощетинился сердито, могучану препираться надоело.

– Не объяснить вам, балбесам, – сказал он с презрительной ленцой. – Тогда вспомните о воинской чести и повинуйтесь княжьей воле. Небось, Яромир знает, что делать.

Упоминание о князе пыл гридней охладило. Буслай даже зашипел сквозь зубы, будто пожар в груди залили ледяной водой. Лют скосил глаза, под усмешкой воеводы пересчитал сломанные травинки, глянул на работающего бедовика.

Стрый посерьезнел.

– Лучше запоминайте, какая штука что делает, не то обуетесь в плесницы и костей не останется.

Воевода до хрипоты объяснял витязям, чем особенны предметы, взятые у Ягйнишны. Часто ярился, замечая недоуменные перегляды гридней, те посменно втягивали головы, плечами зажимали уши.

Нежелан закончил уход за животными и развалился на траве. На дележ взирал с любопытством, забывал прожевывать горбушку хлеба с покровом крупной соли, глядя на неказистые предметы, со слов Стрыя, обладающие непостижимой мощью.

У гридней постепенно скопился в животе холодок, на волшебные предметы они глядели с отвращением. Лют кинул взгляд на отдыхающего бедовика, у Нежелана сердце упало – придется таскать опасный груз, витязи к нему не притронутся.

Стрый закончил объяснять, когда небо обуглилось, облака превратились в головешки, травинки утратили очертания, слились в темную массу, лишь у небозема тлел кусочек багрового угля не больше семечка. Воевода сглотнул ком, взглядом ощупал одеревеневшие лица витязей: гридни уткнулись в пространство пустым взором, лбы в глубоких бороздах, будто вспаханная пьяным пашня. Губы Люта шевелились, повторяя услышанное. У Стрыя чуть отлегло, но остолбеневший вид Буслая настроение испортил.

– Хоть что-то запомнили? – спросил воевода сипло.

Он откашлялся. Нежелан захрустел травой, мигом поднес воеводе флягу с водой. Буслай от вида пьющего жадно сглотнул ком. Лют заметил, что от молчания брови воеводы медленно ползут к переносице, сказал поспешно:

– Почти все понятно. Разберемся.

Фляга отлипла от губ воеводы с громким чваком. Буслай насупился под хмурым взглядом.

– А чё я? – пробормотал он неуверенно.

– Слушай старшего, – сказал Стрый назидательно. – Пока я вел отряд, можно было иной раз поспорить, но теперь вместо меня Лют. Помни об этом.

Буслай молча кивнул, потянулся с хрустом, вслед за Лютом с воеводой поднялся. Стрый сощурился, сквозь частокол ресниц еле-еле разглядел желтые оспинки псоглавьих сторожевых костров.

– Нежелан, – позвал он негромко. – Бери головушку, как говорится, одна голова хорошо, а две – лучше.

Луна заросла паутиной свинцовых туч, на мир опустилась непроглядная темень, от неба до земли повисли струи дождя. Холодные капли заползали за ворот.

Буслай шепотом ругал колдовские штучки, что даже нормальный дождь вызвать не могут – струи холодные, будто боги черпают и выплескивают ковшами подземную реку.

Сквозь шум ливня донесся сердитый шип Стрыя:

– Заткнись, пока псоглавы не услышали!

Буслай хотел возразить, что в таком шуме мыслей не слышно, но прикусил язык.

Кони ступали неохотно, пешие воины часто тянули поводья, животные с недовольным фырканьем продолжали движение, лишь Гором шел невозмутимо, даже багровый блеск глаз пригасил.

Нежелан ссутулился, тело помимо воли пригибалось к земле, хотелось миновать вражий лагерь ползком. От малейшего позвякивания сбруи или воинской справы сердце в пятки падало. В деснице крепко зажал поводья, двумя пальцами левой держал за волосы голову.

Голова сердито шипела, клацала зубами, отчего конь испуганно дергался, погружая копыта в размокшую землю, упирался, чуть не вырывая Нежелану руку из плеча.

Лют двигался во главе отряда. Сквозь пелену дождя видно было на шаг вперед, поэтому воин шел по подсказке воеводы – вот уж Волосов отпрыск, вода не помеха! Со шлема стекали потоки, заливали шею, две холодные змейки сползли на живот, мышцы свело краткой судорогой. Ладонь покоилась на черене меча, ремешок оплетал кожаной змейкой запястье, связывая кисть и оружие.

Стрый остановился, дробь капель прорезало шипение:

– Стой, вон река, дальше вы сами.

Нежелан ощутил тоску и страх – могучан, с которым и боги не страшны, дальше не пойдет.

– Да где река? – спросил Буслай громковато.

– Тихо!

В полной темноте фигура воеводы казалась размытой глыбой угля, а зашипел, ровно змей, даже Лют поежился. Пусть воевода теперь не отбрыкивается от батюшки.

Стрый продолжил:

– Шатры псоглавов в десяти шагах. Молчи, дурень.

Буслай уронил голову на грудь, в молчании гридня сквозило раскаяние.

Лют вгляделся в дождь и скорее ощутил реку, чем увидел. В ноздри заполз запах погашенного костра, мокрой псины, рука поневоле стиснула черен меча.

– Лют, иди прямо, брод не успело размыть, – продолжил Стрый. Шипение удивительным образом резало шум дождя – каждое слово слышно. – Коней по хворостяному мосту не веди, пусть рядом идут, не утопнут.

Витязь кивнул. Буслай ковырнул раскисшую землю носком сапога, в груди защемило, в горле застряли слова прощания. Хоть и цапался с воеводой, как неразумный отрок, но расставаться не хотелось.

– Пошли, что ли? – буркнул Буслай, сплюнув с досады. Плевок не долетел до земли – капли дождя, крупные, как голубиные яйца, в полете растворили.

Воевода неожиданно улыбнулся, тепло невидимой в темноте улыбки на миг согрело гридня, будто затылок пригладила теплая ладонь. Стрый загадочно хмыкнул, двумя пальцами выжал брови, взгляд уткнулся в смутные очертания бедовика.

– Нежелан, давай голову, тебе без надобности.

Буслай не сдержался, от двусмысленности слов хмыкнул. Бедовик со вздохом облегчения направился к воеводе, голову выставил перед собой. Злобное шипение обрубка заглушили гомон дождя, кони от зубовного скрежета нервно попятились.

– Не урони, – упредил Стрый.

«Еще чего, – обиделся Нежелан, – за косорукого принимает…»

Размокшая прядь жидких волос выскользнула из пальцев, сердце бедовика грянуло в ребра. С хрустом в коленях присел, руки испуганно зашарили в склизкой траве.

Стрый в предчувствии худого стиснул кулаки, до рези вгляделся в мокрую тьму.

– Нашел! – донесся счастливый шепот Нежелана.

Хрусть!..

– А-а-а!

Глава третья

Гридни вздрогнули, лошади с испуганным ржанием рванулись прочь. Буслай едва устоял на ногах, от злости дернул повод так, будто хотел оторвать животине голову. Люта швырнуло на спину, конь потащил его по земле, кольца кольчуги засорились грязью и сочными обломками травы. С черным подсердечным ругательством витязь поднялся на ноги, рывок поводьев бросил коня на колени, к крику бедовика добавился лошадиный.

Нежелан плясал на месте, выкидывая диковинные коленца. Рука, увенчанная крупным набалдашником, выписывала в воздухе колдовские пассы.

Бедовик вытянул прокушенную руку, и кулак невредимой сочно впечатался в сморщенное лицо. Нежелан вновь взвыл – зубы слетевшей в темноту головы содрали кожу, как рубанок стружку.

– К реке бегите! – громыхнул Стрый.

К звукам дождя добавилось сердитое рычание, звуки отодвигаемых пологов, бряцание металла. Воевода страшно выругался, меч с шипением покинул ножны. Гором расставил ноги в вязкой грязи, принял на спину грузного воина, глаза заполыхали ярче солнца.

Лют с Буслаем рванулись к реке, вспененной ударами дождя. Кони покорно двинулись за хозяевами – лошадиные уши нервно дергались, откликаясь на звериное рычание. Перед Лютом возникла крупная фигура, в ноздри шибануло псиной. Пятки уперлись в раскисшую землю, оставили неровные колеи. Витязь врезался в грудь псоглава. Раздалось удивленное тявканье, из открытой парующей пасти пахнуло смрадом.

Псоглав проворно отскочил. Лют воинским чутьем ощутил замах. Рука молниеносно вырвала меч, полоса стали располосовала струи дождя и со скрипом вскрыла брюхо псоглава, как лежалую рыбу.

По ушам хлестнул предсмертный визг. Тело в корчах свалилось под ноги. Лагерь псоглавов ответил яростным воем. В темноте зажглись огоньки факелов. Пламя сердито шипело от оплеух дождя, но промасленные тряпки не гасли.

Лют переступил шевелящегося псоглава, спросил Буслая сбившимся голосом:

– Где Нежелан?

– Чтоб он сдох! – рявкнул гридень в ответ.

Молот в руке воина взмыл и с треском опустился на уродливую голову, вынырнувшую из ливня. В лицо Буслая плеснуло теплым, струи дождя размыли кровь. Мутный ручеек проскользил по губам, и гридень поспешно сплюнул солоноватую гадость.

– Чтоб он сдох! – повторил Буслай с ненавистью.

Нежелан, стоя на коленях, баюкал прокушенные пальцы. Сквозь ткань штанов кожи коснулась липкая сырость, тело скрутила жестокая судорога. Рядом земля хлюпала под тяжелыми ножищами, над головой кровожадно заурчало. Сердце сжалось, как снежок в руке – до размера лесного яблочка, голова вросла в плечи, будто это спасет.

Темноту робко рассеяло бледное пламя факелов. Бедовик поднял глаза на держальщиков, в горле умер крик ужаса. Могучие тела венчали собачьи головы, уродливые. Смесь человеческого и животного получалась отвратная.

Двое псоглавов кровожадно защелкали зубастыми пастями, топоры нависли над жалким человечишкой. Нежелан с испуганным всхлипом зажмурился. Послышался грузный топот, глухое рычание, жуткий треск, предсмертное шипение огня. На ноги плеснуло горячим. Бедовик заорал от ужаса.

– Вставай, хватит орать! – раздался суровый голос Стрыя.

Нежелан мигом вскочил и кинулся к стремени. Гором брезгливо отодвинулся и осуждающе фыркнул. Воевода перевел взгляд с безголовых псоглавов на бедовика и сказал хмуро:

– Лошадь бери и дуй к олухам.

Нежелан спросил с плачем:

– Какую лошадь?

Стрый хмуро ткнул пальцем за спину, где нервно переступала ногами испуганная лошадь, привязанная к седлу Горома. Походные мешки пухло вздымались по бокам, храня бесценный груз. Воевода ничего не упустил.

Бедовик всхлипнул и метнулся прочь.

– Куда?! – заревел Стрый.

Нежелан на карачках шарил в темноте, превозмогая дробящую боль в пальцах и утирая слезы страха и стыда грязной рукой.

– Сейчас, сейчас, – полубезумно шептал человек с грязным лицом, насквозь мокрый от дождя и чужой крови.

Послышалось знакомое шипение, бедовик рванулся в ту сторону, жилы протестующе застонали. Во тьме смутно угадывались знакомые очертания мертвой головы. Нежелан с радостным воплем протянул руку к жидким волосам.

Сверху грозно просвистело, пальцы обдало холодом, шипение головы смолкло, в стороны полетели половинки черепа. Псоглав взвыл досадливо, грязное лезвие топора вышло из земли и устремилось на бедовика.

Нож Стрыя отделился от руки, разбивая капли на прозрачные зерна, и с глухим стуком врос в волосатую шею псоглава. С отвратительным клокотанием псоглав бросил топор и вскинул руки к пробитому горлу. Нежелан едва успел откатиться от падающей туши.

– Хватай лошадь и скачи к Люту, – сказал воевода с высоты седла, в голосе могучана звучала досада.

Нежелан вскочил, земля предательски заскользила под сапогами, облепленные грязью пальцы не сразу ухватили повод. Стрый рывком за ворот водрузил бедовика в седло, могучая ладонь хлопнула по крупу, и животное бросилось к реке.

Гридни дошли до берега. Лют приготовился тащить напуганного пенной рекой коня, но пришлось отбиваться от группы псоглавов. Подход к броду человекозвери сторожили тщательно.

Буслай прыгнул в седло, молот обрушился на песьи головы. Дивьи не успели вскрикнуть – тяжелая болванка разбила черепа, как тыквенные баклажки с водой. Наконец гридень столкнулся с подходящим противником, с кем спор можно решить честным оружием, без всяких колдовских штучек.

Кровь Буслая кипела, пенилась, как вода в реке, тело наполнила удивительная легкость. Могучие силы влились в десницу, каждый удар приносил смерть. Буслай закричал ликующе.

Испуганная лошадь Люта дернулась. Витязь расставил шире ноги на скользкой земле. Меч развернулся, принимая град ударов; кисть встряхнуло болезненно. Пальцы выпустили повод, конь рванулся прочь от оскаленных пастей. Задние ноги взбрыкнули – незадачливый псоглав с воем улетел во тьму.

Струи дождя быстро поредели, луна прожгла хмурый саван неба, берег залил призрачный свет. Псоглавы радостно завыли, в помощь луне зажгли факелы. Расторопный дивий запалил сигнальный костер.

В ночи ярко заполыхало, пламя на миг ослепило, и гридни отчетливо увидели супротивника. Уродливые собачьи головы с острыми ушами задрались к небу и кровожадно выли. Из шатров выбегали заспанные псоглавы, некоторые с обнаженным торсом, волосатым без меры, как у Стрыя. Волна полузверей разделилась на два рукава и кинулась на пришлых.

Лют мысленно проклял трусливого коня, затем лишнее вылетело из головы. Горячка боя наполнила легкостью.

Трое псоглавов ударили разом по бородатому человеку: гридень отшиб кривой меч, под лезвия других нырнул – шлем противно заскрежетал, – повернулся на пятке, уходя псоглавам за спины.

Дивий пронзительно взвыл. Тело, утратившее опору, обрушилось в грязь рядом с отрубленной ногой. Лют, завершая оборот, повел полосу стали по-над землей. Со злобной радостью отметил, как на загривках псоглавов пролегли алые ущелья. Поворот кисти направил острие вниз, и железный клюв уткнулся безногому в шейную жилу. Шея дивия лопнула потоком крови, парующая жидкость залила тела собратьев, рухнувших рядом в агонии.

Еще один псоглав в прыжке бросился на гридня: пасть оскалена, глаза мутные от крови, топор в руках заведен за спину, чтобы расколоть человечишку в броне надвое, как березовое полено. Лют срубил недотепу в воздухе и кинулся к группе псоглавов. В шуйце возник поясной нож, гридень нырнул в гущу вонючих тел.

Дивии с воплями кинулись в стороны, один остался лежать, щелкая стынущей пастью. Четверо, зажимая порезы на теле, заозирались в поисках обидчика. Один, со сломанными ушами и побитой сединой мордой, посмотрел на Люта кровожадно. Земля зачавкала под ногами – он шел на витязя с раскрытой пастью.

Гридень небрежно взмахнул рукой. Псоглав споткнулся. Оскаленная пасть сомкнулась, с хрустом брызнули обломки острых зубов. Руки дивия попытались вытащить изо рта рукоять ножа. Смерть лишила мышцы упругости, собакоголовый ткнулся мордой в землю, рукоять скрылась в пасти. Острие проклюнуло затылок с жутким скрежетом.

Лют прыжком одолел расстояние до супротивников. Кисть тряхнуло, от смертельного крика псоглавы испуганно поджали уши. Один сделал жалкую попытку защититься, но лезвие разрезало подставленное топорище, как серп спелый колос, и вгрызлось в грудину. Отскочившего дивия размозжил Буслай.

Гридень загородил Люта конем, и молот обрушился на псоглавых смельчаков. Яростный оскал показался страшнее, чем у дивиев, глаза горели ратным счастьем. Псоглавы невольно попятились, сгрудились, как овцы перед волком, и потявкивали растерянно.

Один нечленораздельно проговорил-прорычал:

– Кто такие?

Буслай оглушительно захохотал, конь встал на дыбы и копытами воинственно взбил ночной воздух.

– Хвосты поджали, вонючие шавки! – завопил Буслай радостно. – Вы мясо для моего топора… Тьфу! Молота! Отбивные сделаю.

Ярая кровь псоглавов от оскорбления вспенилась, замешательство исчезло. На всадника кинулся клубок оскаленных пастей, с щетиной топоров и копий.

Лют вытащил нож из мертвой пасти и кинулся на подмогу. Зазвенела сталь, люди, оттесненные животной яростью, холодно отбивали атаки: Буслай давил конем и молотом ломал вражье оружие и головы, Лют молча дрался с охотниками подрубить коню ноги.

Лагерь, освещенный холодным светом солнца мертвых и ярым пламенем сигнального костра, залили предсмертные вопли, жалобный скулеж, яростного лая оставалось все меньше и меньше. Псоглавы испытывали подобие страха – чужаки сражались неистово, умело, ни один не получил ран, лишь шлем безлошадного безобразила рваная канавка.

Поле, где дивии бились с чернобородым гигантом на коне-горе, было усеяно изуродованными трупами. Воевода косил нападавших стальным стропилом, по недогляду названным мечом, как косарь траву. Подставленное в защите оружие разлеталось острыми обломками, его владельцы отскакивали с пронзительным визгом, неуклюжие теряли руки, а дураки – жизнь.

Гором злобно ржал, его копыта проломили не одну собачью голову. К угольному гиганту подобрались сзади – подрезать ноги. Бедолаги, отброшенные чудовищными ударами, умерли еще в полете, в грязь шмякнулись мешки мяса и костей. Воевода рубился без ярости, удары были спокойными, отточенными. Изредка он бросал взгляд на берег и довольно хмыкал сноровке дружинных.

Нежелан едва сдерживал беснующуюся лошадь, дважды прыжками в сторону уходил от оскаленных пастей. Пугливое животное ни в какую не подходило к сваленным трупам, от запаха дивьей крови шарахалось. Со стороны донеслось ржание, конь бедовика рванулся к собрату, спокойно стоящему поодаль битвы: бока мощно раздувались, едва не рвали подпругу, он косил на поле брани влажным глазом.

Нежелан схватил раненой рукой повод коня Люта, потянул, шипя от боли в пальцах, упирающуюся четырьмя копытами скотину. Взгляд, брошенный в сторону от лагеря, заставил сердце пугливо замереть, рот связала горечь.

В паре верст от стана ночь украсилась золотой цепочкой. Украшение переливалось живым светом, вспыхивали новые звенья, начинали двигаться в танце. Ветер донес эхо зловещего воя.

Нежелан погрузил пятки в конские бока, конь Люта, спасая голову, вынужденно потянулся за бедовиком. Вздымая липкие комья, они устремились к витязям.

Буслай с наслаждением ударил молотом меж остроконечных ушей, лицо согрела горячая россыпь крови и мозга. Лют глянул на упырье лицо соратника и плюнул досадливо. Клинок отвел бешеный замах топора и прорезал на шее псоглава второй рот.

– Лю-ут!

Витязь отшиб в сторону два клинка, потом изогнулся до хруста в позвоночнике от удара копья. Псоглав с торжествующим ревом обрушил удар, но молот раздробил тому руку, и с воплем ворог отшатнулся.

Лют отбился от двоих дивиев и нырнул под брюхо коня. Ударил мечом, как копьем. Псоглав взвыл от нестерпимой боли. Топор, готовящий удар Буслаю, упал, ладони сомкнулись на лезвии в животе. Лют провернул клинок и содрогнулся от хруста собачьих зубов. Псоглав приглушенно взвыл, стиснул меч – наземь упали обрубки пальцев.

– Лю-ут!

Яростный натиск дивиев ослаб, псоглавы отступили, многие впервые в жизни задумались о спасительном бегстве.

– Лют! – крикнул Нежелан.

Буслай скривился, будто рядом водили гвоздем по железу. С животным рычанием растоптал конем раненого псоглава. Лют не обернулся, глаза его неотрывно следили за движениями ворогов, губы еле разлепились:

– Что?

– Там… там… – сказал бедовик задыхаясь.

Лют поморщился, псоглав бросился на пешего, но упредительное движение меча напугало, и тот отскочил с песьим ворчанием.

– Что там? – спросил Лют напряженно.

Бедовик собрал волю в кулак, прыгающие губы выдали сносную речь:

– Подмога псам идет!

Лют обернулся к Нежелану, проследил за указующим перстом. Вид факелов кольнул глаза, будто попали трескучие угольки из очага.

Псоглавы услышали приближающийся вой, задрали остроухие головы к луне и ответили заливистым лаем.

Лют наконец заметил коня, взлетел в седло, ладонь несильно съездила по конской морде.

– Скотина! – сказал витязь с чувством.

Нежелан удостоился короткого взгляда и отрывистой благодарности – и на том спасибо.

– Что делать? – всхлипнул бедовик.

Голос Буслая заставил несчастного вздрогнуть:

– Предлагаю скормить тебя псам, а мы убежим.

Нежелан в отчаянии посмотрел на Люта, витязь хмуро отвел взгляд, в кои-то веки разделяя чувства Буськи. Стыд поднялся волной, из головы выветрилась горячка боя, на языке появилась противная горечь.

– Переходим брод, – выдавил Лют. – Скорее, Нежелан, иди первым.

Буслай хохотнул зло:

– Если в воде какая гадость, хоть узнаем.

Слезы душили бедовика, он отвернулся от злого взгляда и пятками едва не сломал конские ребра. Животина всхрапнула оскорбленно, в три скачка добралась до реки и с шумом зарылась в воду по грудь.

Хворостяной мост всплыл над водой, волны от груди лошади гнали по глади с остатками пены корявые палки. Нежелан вцепился клещом в гриву и прошептал в конское ухо:

– Давай, миленький, не подведи. Вывози, родимый!

Буслай оглянулся на бедовика – припавшая к седлу худая спина виднелась на середине брода, – губы поджались зло.

– Скотина!

– Оставь, – поморщился Лют. – Не об этом надо думать.

Буслай нервно дернул плечом, с удивлением отмечая усталый протест мышц, – проклятые псоглавы прекратили нападать, и холодная ночь сразу выветрила горячку боя.

Бой длился поодаль от реки, почти в центре стана, где великан топтал конем ворогов, как сорную траву.

Стрый коротко посмотрел на берег, и тут же меч развалил надвое оскаленную харю. Воевода ткнул пятками угольные бока. Гором с места прыгнул кошкой, перелетев живую стену дивиев. Неудачливому досталось подковой по башке. Кусок шерсти с кожей налип на металл. Псоглав с визгом упал.

Стрый подскакал к гридням, оглядел встревоженно, но, отметив, что целы, сказал колюче:

– Чего встали, как бабы на базаре?

Буслай ощутил, что тепло к воеводе испарилось, как капля воды на раскаленном камне.

– Что смотришь, грязнуля? – немедля почуял настроение гридня воевода. – Быстро в воду, на тот берег, заодно умоешься.

Буслай всхрапнул оскорбленно, дернул повод. Лют едва успел остановить возгласом:

– Подожди!

Буслай обернулся: молот настороженно вскинут, на воеводу нарочито не смотрит. Лют соскочил наземь, передал повод соратнику, брови Буслая зашиблись о край шлема.

– Стрый один не прикроет отход, – пояснил витязь.

– Так на коне переплыть легче…

Лют поспешно вставил, прерывая возмущенного гридня:

– И попасть в него легче. На том берегу расчехли лук, прикроешь.

Буслай буркнул:

– Лук – не воинское оружие.

Стрый хмыкнул с издевкой:

– Можешь не брать в руки, пусть соратника в воде порежут, главное – воинской чести не урони.

Буслай потемнел лицом, и без того грязное от потеков земли и крови чело превратилось в репу, испеченную в золе. Молча потянул коня соратника и неспешно зашел в воду, по пути постоянно оглядываясь.

Лют размял ноющую кисть, хмуро посмотрел на бегущих псоглавов, взгляд ушел за спины, на факелы псиного подкрепления – почти добежали до растерзанного стана. Звериные вопли холодили кровь.

– Потерпи, – громыхнул Стрый, – недолго осталось.

Остатки лагеря накатили разношерстной волной. Буслай на середине реки оглянулся на грохот железа и предсмертные крики. С трудом поборол желание броситься на помощь и, стиснув челюсти до зубовного скрежета, продолжил переправу.

Когда Буслай достиг берега, звуки боя за спиной стихли, звон стали сменился обиженным поскуливанием. Гридень выдохнул с облегчением, в уши сквозь плеск воды проник девичий смех. Тряхнул головой, взяла досада: неужели прав Стрый, даже здесь бабы кажутся?

Дрожащий от холода Нежелан подскочил к воину, помог вытянуть заводного коня. Буслай не утерпел, наехал конем на бедовика, горемыка стерпел это молча.

– Давай лук, – сказал Буслай грубо.

Нежелан метнулся к мешку со справой, кожаные завязки долго противились озябшим пальцам. Гридень кидал настороженные взгляды на тот берег, а растяпу черно поругивал.

– Вот! – сказал бедовик со всхлипом. Как никогда обидно, но приходилось терпеть, хотя остро хотелось оказаться от воинов подальше.

Буслай вырвал лук, не заботясь о сохранности пальцев бедовика. Упругий рог погрузился в мягкую землю, с громким пыхтеньем гридень натянул тетиву. Нежелан мигом подал стрелы, гридень схватил не глядя, белоснежное оперение под пальцами пожухло, грязь растеклась разводами. Под скрип тетивы Буслай вгляделся в освещенный берег.

Женский голос заставил вздрогнуть, пальцы едва не разжались.

– Какой хорошенький!..

Лют склонился над мертвым псоглавом, пальцы вырвали клок рубахи, тряпица прошлась по лезвию, наспех очищенный клинок скрылся в ножнах.

– Пора, Лют, – буркнул воевода.

Глаза могучана скрывались под волосатыми наплывами бровей, в узких щелках отражалось пламя сигнального костра, такое же горело в глазах Горома. Стрый скривился презрительно при виде ряда псоглавов из другого стана.

– Не мешкай, – поторопил он витязя. – Оправдай надежды князя. Чую, затея не пустая.

Лют сделал шаг к реке, обернулся:

– А ты?

– Не боись. Когда надо, Гором скачет быстрее ветра, прорвусь.

Любопытство взяло верх.

– Что за конь, Стрый?

Воевода глянул на Люта с лукавым прищуром:

– Вернешься – поведаю. А случись что, твоимбудет.

Лют вздохнул завистливо: скорее он с Буслаем костьми истлеет, чем со Стрыем что-либо случится; не видать ему Горома, как своих ушей.

Молча повернулся, под сапогами захлюпала вода, за спиной гремела дробь массивных подков. Витязь зашел в воду по грудь, плечи передернуло холодом, над водой раздался зубной скрежет.

Стрый молодецки гикнул. Гором заржал злобно, багровые угли глаз уставились на бегущих псоглавов с ненавистью. Дивьи злобно ощерились, наспех уперли копья в землю, встретили воеводу жидкой щетиной острой стали.

Гором взвился в воздух. Стрый злорадно захохотал, уловив недоуменное тявканье. Конь перемахнул заслон, копыта прибили к земле незадачливого псоглава. С хрустом и воплями воевода прорвался через ряды подмоги, оставляя широкую, как след валуна в снегу, просеку задавленных и покалеченных. В широкую спину били злобные вопли, смешанные с досадой на упущенную добычу.

Лют видел успешный уход воеводы, на сердце потеплело, холод, погрузивший цепкие лапы в мышцы, на миг отступил, затем взялся с удвоенной силой. Размытый мосток пришелся кстати – хоть какая-то опора в воде. Лют шел на цыпочках по вязкому дну, волны то и дело заливали в рот отражение луны. Переход выдался тяжелым, доспехи норовили окунуть его с головой в стылую воду.

На середине брода Лют услышал за спиной звериные вопли, угрожающие крики, свист. Вода вокруг головы вспенилась, перед глазами мелькнуло оперение стрел. Воин нырнул, уши сжали холодные ладони, приглушили звуки. Опасные плюхи железных наконечников звучали необычайно грозно.

Еле вынырнул – кольчуга ожила и давила на плечи нестерпимо. Воду реки взбаламутили псоглавы, обидчиков дивьи ни за что не упустят. Лишь бы добраться до берега – у псов нет лошадей, не догонят, но сперва добраться…

Ногу скрутили железные пальцы. Лют раскрыл рот, крик залила вода. Плетеные кольца утянули под воду. Разрывая мускулы, гридень всплыл, жадно глотнул воздух.

– Буслай! – крикнул он хрипло.

Бездоспешные псоглавы отлично плавали – оскаленные пасти вот-вот сомкнутся на горле.

– Буслай! – крикнул Лют из последних сил.

В неясном свете луны были видны блики ночного солнца от шлема Люта и темные остроконечные головы. Буслай выцелил собачью голову в опасной близости от соратника, тетива звонко щелкнула. Стрела исчезла из виду, отозвалась на реке металлическим звоном.

– …ука! – раздался захлебнувшийся крик.

Свободная от шлема голова Люта через миг появилась на поверхности.

– Говорил: лук – не воинское оружие, – пробормотал Буслай, содрогаясь от стыда. Дрожащие пальцы подхватили стрелу, наладили на тетиву.

Лют развернулся, бросок оскаленной пасти встретил ударом ножа под нижнюю челюсть. Ворог всхлипнул, руки в последнем усилии утянули гридня.

Буслай поспешно спустил стрелу и довольно улыбнулся визгу. Люта на воде не было видно. Буслай с тревогой обшарил гладь, побитую рябью, сердце упало.

– Помогите! – крикнул он недавним знакомцам.

Следующая стрела со свистом рассекла ночь, зарылась в мохнатый лоб. Ругаясь, Буслай выпустил пяток стрел и до рези вгляделся в воду.

В лунном свете оплетенное кольчугой тело показалось рыбьим. Лют, давясь, дышал, ладони били по воде. Ноги дна не доставали, тяжесть брони стала невыносима.

Поясницу оплела чья-то рука. Лют дернулся: вид прекрасного женского лица оглоушил, как удар дубиной. Прекрасное, будто блазня, создание улыбнулось лукаво, потянуло витязя к берегу. Лют пересилил себя и принял помощь женщины, делая мощные гребки рукой. Прекрасная девушка заливисто смеялась.

Один за другим над рекой повисли отчаянные вопли: псоглавы исчезали под водой, словно к их ногам прицепились камни с барана величиной.

Буслай заорал ликующе: псоглавы поспешно прогребли к берегу и выстроились у кромки воды. Морды вдернулись к луне с тоскливым воем.

Нежелан кинулся на берег, с кряхтеньем помог подняться запачканному илом Люту. Витязь навалился на бедовика, тот крякнул: широко расставленные ноги погрузились в землю по щиколотку.

Лют нашел взглядом женщину, что лукаво смотрела из реки. Длинные волосы красиво растеклись по воде. Рядом со смехом возникли головы нескольких женщин, прекрасных, длинноволосых. Воин склонил голову:

– Спасибо, милые бродницы.

Очаровательные создания захихикали.

– Вежливый!

– А он ничего!

– Храбрый…

К щекам Люта прилила кровь, и он смущенно замолк. Буслай с луком в руке подошел, ладонь шмякнулась о грязные кольца кольчуги на плече.

– Извиняй… – буркнул гридень неловко.

Лют отмахнулся:

– Пустое. Пошли отсюда, пока псоглавы хвосты поджали.

Из воды донесся журчащий голосок, слегка обиженный:

– Мы не дадим пройти. Мосты попортим, броды затопим или в омут заведем неприятеля.

Сестрицы бродницы согласно загомонили.

– Благодарю, – склонил голову Лют.

«Чего ж раньше не сделали?» – мелькнула раздраженная мысль. Хотя кто эту нечисть поймет, нам помогли – и на том спасибо.

Троица мужчин направилась к коням, бродницы заголосили обиженно. Буслай обернулся, помахал рукой:

– Не поминайте лихом, славницы. Даст Сварог – свидимся.

Не слушая ответа, Буслай заторопился к лошадям. С высоты седла тихо сказал Люту, который вдевал ногу в стремя:

– Нехорошо как-то получилось. Нам ведь здесь еще раз проходить придется.

Лют с усилием забрался в седло, оглянулся на залитый светом противоположный берег, усеянный псоглавами – живыми и мертвыми, – и сплюнул.

– Надо еще вернуться, – ответил он Буслаю.

Глава четвертая

Шергай глянул на полотно небесного ситца с золотой монетой посредине. Жаркие лучи прогрели лицо, старческие морщины от блаженства разгладились. Голубой покров запятнала темная точка, маг закрыл глаза, существо потянулось к могучей птице. В возникшей темноте проглянуло поле, залитое жарким солнцем, стебли невысокой травы вяло качались вслед редким порывам ветрам, за много верст вокруг не было ни души.

– Что-нибудь есть, Шергай?

Резкий голос Али-Шера поколебал связь с орлом, старый маг нехотя разлепил веки, вяло оглядел конников. «Далась Повелителю охота!» – мелькнула досадная мысль. Находимся во вражьих землях, близ сильного княжества Арама, а Повелитель начхал на осторожность, выехал на охоту с двумя лучшими полководцами и наемниками. А если опять засада?..

– Почему молчишь? – рявкнул Али-Шер.

Шергай внутренне задрожал от ярости, но внешне остался спокоен, от горячего воина нарочито отвернулся. Али-Шер заскрипел зубами, ладонью тискал рукоять сабли.

Сомчей наградил горячую голову хмурым взглядом.

– Остынь, – посоветовала правая рука Повелителя. – Грызть своих негоже.

Али-Шер набычился, благостные звуки поля порвал сдавленный голос:

– На что намекаешь?

Сомчей ощерился, глаза метнули молнии, с языка готовилось сорваться тяжкое оскорбление. Повелитель лениво повернул голову, сказал бесстрастно:

– Уймитесь.

Закаленные воины разом остыли, не глядя друг на друга, подъехали к Повелителю, грубо оттеснив наемников, стоящих по бокам. Небывалые воины посторонились без звука: лица спокойны, ладони на холках коней, глаза внимательно осматривают окрестности.

Сомчей после взятия двух городов без нужды наемников не задирал – воинское искусство презренных впечатлило, – зато Али-Шер находил малейший повод для стычки.

– Сними ярык, безродный, – поддел он черноволосого копьеносца. – Упаришься по такой жаре, придется окропить тебя мочой, чтобы очнулся, – добавил со смехом, – не тратить же драгоценную воду.

Наемник в панцире, равно как и желтоволосый собрат в кольчуге, остался к словам безучастным. Али-Шер скривился, будто облитый мочой, сплюнул сквозь зубы:

– Безродному даже ответить нечего. Воистину Табитс недоглядела, когда воинское умение далось ничтожным, неспособным постоять за честь.

Наемники не шелохнулись, движение глаз, осматривающих окрестности, не прервалось ни на миг. Шергай переглянулся с Сомчеем, покачал головой.

Алтын оторвался от созерцания кромки леса, поганящего чистоту поля, по бритой голове скользнул солнечный лучик, от взгляда темных глаз Али-Шер содрогнулся. Каменные губы вождя разомкнулись:

– Ты считаешь достойным цапаться с людьми, что бились рядом?

Шергай вновь подивился новообретенной силе голоса Повелителя: сказал негромко, но в каждом звуке небывалая мощь, железной рукой берущая за сердце, заставляющая трепетать. Почему Повелитель до сих пор не открылся войску?..

Али-Шер уронил взгляд. Бесстрашный воин сглотнул комок в горле и тщетно начал искать в опустевшей голове слова.

– Они бьются за деньги, – выдавил полководец с трудом.

Лица Повелителя коснулась насмешка.

– Разве я тебе не плачу?

Али-Шер проблеял:

– Повелитель, то другое…

Сомчей громко хмыкнул. Мудрый Шергай сухо улыбнулся: вид растерянного полководца сердце веселит.

– Скажи, – продолжил Алтын, – сколь долго будешь сражаться под моими знаменами, если добычи и наград не получишь?

– До самой смерти, – сказал полководец поспешно.

Слова прозвучали фальшиво – жадный до золота Али-Шер нередко с военачальниками при дележе дрался, цепляясь за желаемое зубами. В каждом походе урывал большую долю, представить полководца бьющимся не ради добычи, а ради Повелителя было трудно.

Алтын хмыкнул, Али-Шер покраснел, Сомчей с магом откровенно потешались над забиякой, лишь наемники глядели по сторонам сосредоточенно.

– Каждый в войске бьется за кусок добычи, – продолжил Повелитель. – Они идут за мной, потому что мое главенство приносит больше прибыли. Прекращу им платить – бо2льшая часть разбежится, оправдываясь, что надо не воевать, а разводить скот.

Али-Шер низко, почти к луке седла, склонил голову, всем видом показывая раскаяние, но урок Повелителя продолжился.

Алтын обратил бритую голову к копьеносцу:

– Тебе нанесли оскорбление – можешь потребовать ответа.

Плечи, покрытые прошнурованными пластинками, колыхнулись.

– Не вижу смысла.

Брови Повелителя переплелись волосками у переносицы.

– Во избежание дальнейших распрей призови хулителя к ответу, но обойдись без убийства.

Шергай с удовлетворением отметил, что бесстрастное лицо черноволосого подернулось рябью: власть, вплетенная в голос, коробит гордых наемников, но противиться они не могут.

Копьеносец переглянулся с половцем, в войске их окрестили Ярыком и Кольчугой. Молчаливый разговор длился миг, затем черноволосый потянул повод, отъезжая в сторону.

Сомчей посмотрел на Повелителя: не слишком ли? Алтын взглядом успокоил побратима, а Али-Шеру махнул рукой.

Полководец расцвел, грудь встопорщилась, как у бойцового петуха, сабля покинула ножны с мелодичным шипением, веселящим ретивое сердце. Али-Шер посмотрел на противника презрительно, взглядом пересчитал пластины ярыка. Пренебрежительно скользнул взором по наконечнику копья, смотрящего в землю, спокойному лицу с неживыми глазами. Презренный трус в панцире, а полководец – в кожаном доспехе. Пусть! Не коснется.

Воины отъехали на небольшое расстояние – сшибки на полном ходу не будет. Шергай кинул дежурный взгляд на парящую птицу, но поспешил вернуться к схватке.

Али-Шер с диким гиком ткнул пятками бока жеребца, конь с одного прыжка оказался сбоку наемника, воздух вспорол жестокий удар. В конце концов, Повелитель полководцу не велел обойтись без крови.

Сомчей успел досадливо поморщиться нечестному приему, но грянул звон, брови воина затерялись в волосах. Широкий наконечник копья отшиб изогнутое лезвие, Али-Шер пошатнулся в седле, поворот кисти приложил древко к скошенному лбу. Костный стук вспугнул в кустах куропатку. Сомчей невольно проводил взглядом серые перья и едва не упустил миг, когда незадачливый полководец закатил глаза, рукоять чудом осталась в пальцах, но воин опрокинулся на спину.

Краткий миг помутнения сознания исчез, Али-Шер открыл глаза, веки поспешно опустились, защищая глаза от уколов солнца. Окрепшие пальцы стиснули рукоять, мышцы поясницы пришли в движение. Резь в горле остановила – в шею уперлось необычайно твердое острие копья. Военачальник застыл на конской спине, животное недовольно фыркнуло, копыта примяли траву.

Алтын подъехал сбоку. Тень правителя заслонила солнце. Али-Шер с наслаждением открыл слезящиеся глаза. Лицо Повелителя было спокойным, глаза, темные, как озера в безлунную ночь, смотрели пристально.

– Что скажешь, Али-Шер?

Нажим острия ослаб, военачальник осторожно сглотнул ком, просипел:

– Я проиграл.

Лицо Алтына омрачилось, он молча потянул поводья и отъехал от поверженного. Али-Шер попытался приподняться, но укол металла бросил его назад, вдобавок, лишенное преграды, солнце вонзило в глаза стрелы. Кровь вспенилась, со звериным рычанием степняк поднялся. Короткий сполох боли в горле не нарушил ярой завесы, Али-Шер смутно ощутил ток горячего ручейка под воротник, главное – подняться!

Железный клюв отпрянул от полководца, он выпрямился, по деснице пробежала огненная волна и вспенилась в кончиках пальцев, но Али-Шеру хватило ума сдержаться. Бешеная муть перед глазами медленно рассосалась, военачальник бросил в спину Алтына:

– Повелитель, чем ты недоволен?

Алтын ответил, не оборачиваясь:

– Досадую на предельность силы.

Шергай подавил удивительный возглас: какие пределы, Повелитель скоро будет всемогущ?!

– Моей силы не хватит, чтобы вложить в пустую голову ума или изменить душу человека, – добавил Алтын с непонятной грустью.

Али-Шер вскинул брови, ладонью рассеянно размазал по шее кровь и крепко задумался над словами господина. Сомчей переглянулся с магом, оба кивнули, губы обоих одновременно расползлись – воин и колдун научились понимать друг друга без слов.

Али-Шер глянул на них подозрительно, но смолчал, природная осторожность настоятельно советовала в проигрышной ситуации прикусить язык.

Ярык отъехал к собрату, сноровисто протер острие копья лоскутом грубой ткани, взгляд цепко держал Повелителя. Кольчуга никак не выразил довольства победой соратника, но Али-Шер кожей почувствовал лучащееся довольство, засопел шумно, приоткрыл рот…

– Повелитель, Борхан кого-то увидел, – проскрипел Шергай.

В подтверждение с неба упал звонкий клекот: орел парил над полем, могучие крылья были гордо расправлены, кончики перьев слегка трепетали, птица, описывая круги, снижалась.

В голосе Алтына проглянуло любопытство:

– Что там, Шергай?

Маг прикрыл глаза, птичье видение вспыхнуло перед глазами: на примятых стеблях сухой травы лежал громадный зверь с поджатыми ушами. Похожий на волка, но степным зверям присущ малый размер и точеность форм, а этот переросток напоминает грубо отесанный валун, обтянутый шкурой.

– Волк, Повелитель, лесное чудище, – ответил маг с закрытыми глазами.

После мысленного приказа орел хищно заклекотал, солнце блеснуло на острых, как серпы, когтях, птица ухнула камнем. Ураган, поднятый крыльями, разметал траву, шерсть волка пошла рябью. Зверь оскалил пасть и пружинисто оттолкнулся задними ногами – пикировка орла пропала втуне. Птица сердито закричала, выковыривая великолепные ножи когтей из земли. Рядом возникла зубастая пасть, настал черед Борхана убираться прочь.

Повелитель, видя неудачу пернатого, хищно изогнул губы, в темных глазах разгорелся огонь.

– Хорошая добыча, – сказал он плотоядно. – Шергай, отзови птицу, наблюдай за волком. Окажу лохматому честь умереть от моей руки.

Маг покорно кивнул, в груди разрастались волнение и досада – Борхан допрежь поражений не знал.

Повелитель гикнул, конь сорвался с места, стебли просушенной светилом травы сухо ломались под широкой грудью. Али-Шер повторил клич господина, из головы напрочь улетели недавние события, существо воина занялось охотой. Не зря ведь отдалились от стана в такую жару, можно вечером хвастать, что помог Повелителю добыть лесное чудовище.

Наемники привычно скакали по бокам. Сомчей с магом плелись в хвосте. Военачальник присматривал за стариком – глаза мага были закрыты.

– Левее, Повелитель, – крикнул Шергай. – Зверюга хочет скрыться в лесу.

– Не уйдет! – прорычал Алтын азартно. – Не уйдет!

Волк трусил к кромке леса с нарочитой небрежностью, неожиданно делал петли, уходя от стены деревьев и снова к ней устремляясь. Поле наполнилось топотом копыт, ругательствами, молодецкими криками. Мелкая живность в ужасе прыскала из зарослей, но преследователей такая мелочь не интересовала.

Алтын настиг волка. Зверюга сделала гигантский скачок, оставив в пальцах шерстинки загривка. Повелитель зарычал, короткое копье у седла, приготовленное для охоты, прыгнуло в ладонь, со свистом ринулось на волка. Зверь взрыл лапами землю, сила движения запрокинула тело, волк ушел от смертельного удара отчаянным кувырком. Копье косо торчало в земле. Ярык, не снижая скорости, подхватил его и передал ругающемуся Повелителю.

– Хитер! – признал Алтын с невольным восхищением. – Шергай, ни в коем случае не упусти!

– Разумеется, Повелитель, – сказал старый маг с деланной обидой.

Хотя, если волчара достигнет леса, Борхан не поможет. Леса в северных землях густые, как бороды почтенных старцев, кроны ткут непроницаемые шатры. А до спасительных деревьев волку осталось немного.

Раздраженные мысли прервали связь с птицей. Шергай досадливо крякнул, пальцами помассировал виски, в темноте век проявилась картина поля с высоты.

– Повелитель, он уходит!

Алтын и без крика мага увидел ускользающую добычу, рука сжала с хрустом луку седла, корпус откинулся, сила могучего тела вошла в бешеный бросок копья. Втуне! Хвост волка мелькнул за деревьями, пропал.

Отряд остановился на опушке, кони недовольно заржали и потянули хозяев к прохладной сени. Сомчей спросил вождя:

– Что будем делать, Повелитель?

Алтын повернул лицо, оживленное азартом погони:

– От меня ни одна живая тварь не уйдет, продолжим преследование.

Шергай кашлянул осторожно:

– Повелитель, мы на вражьей земле. Лес – сила темная, мне неведомая, противная благостной степи…

– Короче, Шергай, – перебил Повелитель нетерпеливо.

– Повелитель проживет долгую и счастливую жизнь, – забубнил колдун. – На его веку будет предостаточно диковинных животных, не стоит сейчас идти в незнакомый лес.

Алтын смерил старика тяжелым взглядом.

– Хорошие слова, Шергай. Для труса или торговца, – процедил он. – Мужчина не должен отступать, тем более чтобы сберечь шкуру. Запомни, воина степи не остановят ни лес, ни безжизненные пески, ни проклятущие горы!

Шергай втянул голову в парчовый халат, переждал бурю. Сомчей покряхтел неуверенно, но с предостережениями к Повелителю не полез. Ярость слов Алтына осязаемо била, будто прикладывали каленое железо, людям и лошадям стало дурно.

Алтын хекнул, конь прыжком оказался в лесу. Наемники незамедлительно последовали за господином, мимо них с восторженным улюлюканьем промчался Али-Шер. Шергай переглянулся с Сомчеем грустно, и оба поспешили в лес.

Глава пятая

Тень деревьев опустилась холодной дланью. Степняки невольно пригнули головы. Али-Шер наградил могучие стволы ненавистным взглядом. Наемники стеснения сынов степи не ощущали, глазами внимательно обшаривая кусты, где подозрительно трещало.

Шергай втянул прохладный воздух, в ноздрях стало щекотно от незнакомых запахов трав, деревьев, почвы. Маг с тревогой выискал взглядом Повелителя, в груди похолодело – предводитель оторвался далековато.

Колдун связался с птицей: взгляду предстали раскидистые кроны, похожие на шатры из зеленого шелка. Листья вяло шевелились, но были сомкнуты плотно, как чешуйчатый доспех.

Шергай крякнул досадливо:

– Повелитель, не отдаляйся от нас.

Ответом послужил хохот. Смех раскатами ушел за стволы и затерялся в зеленом покрове. Над головой шумно захлопали крылья напуганных птах, порскнули в стороны белки.

Маг сглотнул ком, ледяными пальцами коснулся висков. Звуки леса истончились, пропали, отряд спеленала напряженная тишина. Лес замер, как хозяин дома, куда ворвались непрошеные гости во время отдыха, смотрел недобро. Сомчей с тревогой глянул на удаляющуюся спину Повелителя, поторопил коня. Наемники напряженно переглянулись, бросились за господином.

– Повелитель, прошу, остановись, – крикнул военачальник.

– Вот он! – раздался в ответ крик ликования. – Возьму голыми руками!

Шергай почувствовал, как над тропой сгустилась непонятная сила, послышался рассерженный вздох могучего существа, ветви зашелестели грозно. Маг крикнул, разрывая путы внезапного страха:

– Повелитель, молю, стой!

В глазах разом померкло, будто надели на голову непроницаемый колпак. В угольной тьме слышались испуганное ржание, брань.

Али-Шер закричал люто, сжав саблю в кулаке, невидимое для воина лезвие полосовало мрак. Лошадь с чем-то столкнулась, полководец с радостным ревом замахнулся, удар свел руку судорогой. В непроглядной тьме послышались скрип и ломкий шелест ветвей. Конь рванулся в никуда, тяжелая рука ударила Али-Шера в подбородок, будто на сук налетел, во рту стало горячо и мокро.

Шергай замер в испуге, заклинания срывались с языка одно за другим, но сила исчезала бесследно, будто жадно пилась мраком. Слуха мага коснулся крик Сомчея:

– Шергай, как спасти Повелителя?

– Надо выйти из пятна, – проскрипел старик.

– Ты – маг, сделай что-нибудь! – возмутился воин.

Колдун огрызнулся:

– Я сделал больше твоего, но бесполезно, без подручных средств силу проклятых деревьев не одолеть! Где наемники? – сорвался Шергай и тут же ощутил тепло двух тел – воины заботливо поддержали старого мага. Шергай спросил в темноту:

– Вы видите?

– Пока нет, – ответил кто-то с затаенным ехидством. – Идемте, надо спасать хозяина.

Сомчей позвал Али-Шера, но степняк не отозвался, и загривок военачальника противно похолодел. Наемники по звуку голоса нашли воина, вместе осторожно двинулись в беспросветный мрак. Кони шли недолго, потом отказались идти, и спрыгнувший наемник, ощупав ночь руками, заключил нерадостно:

– Деревья стеной.

Алтын заприметил волчий хвост, большой, изогнутый, будто сабля в меховых ножнах, и с хищным кличем погнал коня. Свесился с седла и растопыренной пятерней нацелился на загривок зверя.

Испуганные крики соратников на миг смутили Алтына, рука дрогнула, и он невольно оглянулся. Вид клубящегося мрака вызвал едкую ухмылку. Дернул поводья, конь с оскорбленным криком встал на дыбы, копыта помесили воздух и глубоко впились в лесную почву.

В пышных кустах грозно зашумело. Алтын скатился с седла, к ладони прилипла рукоять меча. Над седлом пролетел ствол дерева, с комля на конскую спину посыпались комья земли, влажные, с мокрыми кольцами земляных червей. Животина испуганно прыгнула в заросли.

Сбитый в тугой ком воздух подул на затылок. Повелитель кувыркнулся. Земля охнула, содрогнулась от мощного удара, ударная волна подбросила человека.

Алтын вскочил и оглянулся: взор закрывал грязный комель – порванные корни, сочащиеся белым соком, жучки, снующие в остатках земли.

Степняк ушел звериным прыжком, и ствол оскорбительно плюнул шариками земли и упал рядом. Дрожь земли подбросила воина на пядь. Алтын запрыгнул на ствол, белеющий сломами коры, и устремился к странному великану: ростом с дерево, косматая голова с волосами зеленого цвета, припорошенная кусками коры и ветками, что растут из черепа. Глаза янтарного цвета, кожа лица зеленоватая, похожа на молодую кору, тело скрипит древесным панцирем, в толстенных ручищах вырванное дерево.

Существо заметило на стволе букашку, и дерево взмыло. Ноги Алтына отделились от шершавой коры, в животе возник сладкий холодок полета. К Алтыну приближался распахнутый рот великана – черный провал, обрамленный желтыми пеньками зубов.

Повелитель хекнул люто, лоб чудища пересекла размазанная полоса. Отдача едва не вывихнула кисть. Алтын выставил руку навстречу земле, мягко перекатился и встал. Рядом с сапогами шлепнулась волосатая чаша с бледно-зеленой жидкостью. Тварь издала предсмертный рев, раскроенный череп брызнул кровью. Бревно упало с грохотом, тело великана с шумом смяло заросли.

Алтын оглянулся, на губах появилась хищная улыбка – схватка зажгла кровь, по жилам тек расплавленный металл. Брошенный на черные клубы за спиной взгляд едва не стоил жизни: второй великан вырос из травы и широченной ладонью отправил степняка в кусты.

Вскочил с лютым криком. Воздух застонал под напором лезвия. Сверкающая полоса пересекла бревенчатое колено. Чудище со скрипом застонало, поросшая мхом нога оскалилась широкой щелью, голень окрасилась зеленым. Алтын сместился к левому боку великана, меч рухнул на коленные сухожилия, похожие на крепкие корни.

Но закаленное лезвие кануло в облако мрака. Краем глаза степняк заметил, что великан быстро съежился и в траву нырнул уже карлик не больше ладони.

Глаза заволокло черной пеленой. Алтын прыгнул и ударился выставленными руками о землю, по глазам резанул свет. Чудом выскользнул из пятна дегтя, что медленно таял, как черная льдинка на весеннем солнце. Взгляд обшарил замшелые стволы, скользнул по спутанным кронам.

Сбоку раздался рык, и степняк встретился взглядом с гигантским волком. Сахарные зубы Повелителя обнажились в хищной усмешке.

Волк прыгнул. Меч косо упал на глупого зверя, но тот извернулся. Лезвие побрило бок, шерстинки черным дождем усеяли траву.

Хищник неловко грянулся оземь в опасной близости от человека. Алтын скользящим шагом оказался рядом, острие меча зависло над черным загривком.

Воинское чутье кольнуло сердце тревогой. Жестокий пинок в поясницу швырнул Алтына на толстенный дуб. Дерево содрогнулось от удара, наземь обрушился водопад листьев и обломанных веток. Алтын с рычанием отлепился от ствола и ладонью смахнул с лица куски коры. Налитые кровью глаза пробуравили лесного великана.

Повелитель шагнул с занесенным мечом. Воздух вокруг потемнел, сбился в жгуты, спеленал воина в непроницаемый кокон. Алтын подогнул для прыжка ноги, но рука опередила сознание: меч с глухим стуком отбил древко какого-то оружия, норовящего пробить бок.

От ярости на губах вскипела пена, меч задрожал от вливаемой силы. Светящееся лезвие раскроило мглу на лоскуты. Алтын выпрыгнул из мешка, накрест разрубил воздух: лезвие встретилось с деревом, кисть встряхнуло болезненно. Степняк вскинул брови при виде старца с длинными, выбеленными временем волосами, скрепленными налобной тесьмой. Руки старца в волчьей шкуре сжимали посох, простой с виду, но способный уцелеть после укуса превосходной стали.

Краем глаза Алтын заметил движение и кинулся вперед. Старик ловко ударил посохом, деревяшка встретилась с мечом, отбрасывая степняка назад. Повелитель с хрустом изогнул спину, и над лицом пролетела огромная ладонь с пальцами, похожими на столетние корни.

Алтын мягко упал, перекатом избегая нового мешка мрака. Заросли опасно затрещали, предвещая появление нового противника. Степняк взорвался градом ударов: старца отбитый удар бросил на колени, в грудь ударил кулак с намозоленными костяшками, размером с поясную бляху. Посох и владелец разлетелись в стороны.

Лесной великан вновь непостижимо быстро скукожился, клинок, готовый начисто срубить ногу, просвистел впустую. Карлика прикрыло облако мрака, степняк плюнул на пройдоху и резко обернулся на топот ног нового противника.

Он был на две головы выше Алтына, с телом, свитым из толстых канатов мускулов, в руках топор на длинной рукояти. Голова с копной грязных волос, с щелевидным ртом, маленьким носом и… кольцом глаз. Лишенные век глаза свободно висели в воздухе, окольцовывая череп двенадцатью бусинами.

Повелитель остро ощутил злобный взгляд. Зрачок одного из буркал разросся вширь до глазного яблока, перед Алтыном заклубился черный мешок капкана. Степняк привычно отпрыгнул, развернулся, полоса стали остановила удар древесного колена. Лесной великан охнул, мигом съежился в траве.

Алтын подскочил к многоглазу, тот неуклюже махал топором. Левая пятерня воина выхватила оружие, обух пропал в кустах. Степняк замахнулся, но грянула непроглядная тьма, и он закричал гневно:

– Не уйдешь!

Кисть тряхнуло, в уши ворвался крик, потом резко сместился и затих в стороне. Тьма полиняла. Повелитель вышел из остатков мешка, едва не споткнувшись о нижнюю половину многоглаза.

Косо срубленная верхняя часть лежала в сторонке в остатках черного тумана. Глаза остекленели, но по-прежнему висели в воздухе, под затылком растеклась белая жижа раздавленных зраков.

Алтын по-звериному прыгнул, сапог опустился в траву с силой кузнечного молота. Под подошвой запищало жалко, хруст стеблей смешался со звуком расплющенных косточек.

Повелитель оглядел тропу и перевел дух. В тишине, повисшей плотным покрывалом, он подошел к распростертому старику. Тот невольно отшатнулся от острия, упертого в переносицу.

– Не понимаю – как смог? – пробормотал седовласый потрясенно.

Алтын хмыкнул ехидно.

– Любопытство сильнее страха, – сказал он. – Ответствуй: кто ты и почему напал?

Старец задрожал при звуках голоса. Было ясно, что его корежило изнутри, но воля спасовала перед чуждой силой.

– Я Вольга, волхв. Защищаю родные земли.

Алтын отвел меч от лица старца, острие направилось в землю.

– Волх – колдун?

– Волхв, – поправил Вольга. – Можешь называть колдуном.

Повелитель ответил с саркастической ухмылкой:

– Спасибо за дозволение.

Вольга ожидал вспышки ярости, но бритоголовый оставался спокоен, даже меч вложил в ножны, губы змеились в подобии улыбки. Волхв в замешательстве замер. Взгляд на павших соратников принес дурноту.

– Ты хорошо дерешься, старик, – сказал степняк дружелюбно. – Позволь помочь тебе встать.

Волхв напряженно оперся на руку воина, с кряхтением встал, охнул от боли в груди. Алтын сказал с виноватой улыбкой:

– Прости, уважаемый, но в бою не до приличий.

– Почему ты так разговариваешь? – спросил Вольга удивленно. – Другой властный человек давно бы дал волю гневу.

Бритая голова качнулась.

– Нет почета использовать власть для утоления гнева. Мало добра обретет впадающий в помешательство. Глуп тот властитель, что ищет обиду для удовлетворения ярости, тем более перед слабым.

Вольга хотел возразить, что он отнюдь не слабак, но язык прилип к нёбу: от степняка шла незримая сила, каждая частичка тела трепетала.

– Что ты забыл в наших землях? – спросил волхв через силу.

Воин улыбнулся плотоядно, волхв невольно передернул плечами.

– Судьба странным образом помещает нужное далеко от тебя, храбрый Волла.

– Стоит ли идти за сокровищем за тридевять земель, не лучше ли посмотреть под ноги?

– Нет, Волла, у вашего правителя есть сокровище дороже остальных на свете, такого нигде нет. – Лицо Повелителя исказила ярость, глаза превратились в бездонные провалы. – И оно будет моим! – докончил он со сжигающей яростью.

Вольга отшатнулся, руки закрыли лицо, перед глазами плавали круги, будто он долго смотрел на полуденное солнце. Лес за спиной шумел тревожно.

– Извини, храбрый Волла, – повинился Алтын.

Волхв поразился перемене степняка: только что он внушал животный ужас искаженным ликом, а теперь говорит вежливо, словно ученик с учителем.

В большом пятне мрака, где скрылись спутники Алтына, раздались удивленные крики, черное полотно дрогнуло и стало медленно таять. Повелитель глянул через плечо и сказал старику:

– Уходи.

Брови волхва, похожие на толстых престарелых гусениц, поползли вверх.

– Ты отпускаешь?..

Алтын глянул проницательно, уголок рта скривился.

– Достойно иметь мужество умереть, также достойно иметь мужество жить. Ты показал храбрость, присущую немногим, потому жить достоин. У меня нет привычки убивать старцев, защищающих родной дом.

Волхв простер длань. Посох прошуршал по траве. Дерево влипло в сухую ладонь. Седая голова склонилась.

– Благодарю.

Алтын отмахнулся:

– Пустое. Скоро я приду под стены твоего города, в войске есть колдун, вот и померяетесь силой. Знаю, хочешь предложить торг, – прервал он слова волхва, готовые вылететь через открытый рот, – отдать сокровище… Твой правитель не согласится, отважный. Да и мне ни к чему отступать от разорения северных земель – огромное войско требует добычи. Да, – спохватился степняк с жесткой ухмылкой, – призрачных воинов используй получше. Все, иди.

Желваки вспухли под белой бородой, волхв поджал губы, отвел взгляд от мощной фигуры.

Алтын молча наблюдал, как уходящий старец упал оземь и на месте человека разогнулся громадный волк. Зверь протрусил в чащу, остановился, на степняка посмотрели человеческие глаза, полные недоумения.

– Повелитель!

Алтын обернулся на крик Сомчея, а когда посмотрел на волка, то увидел лишь колыхание веток. Треск в зарослях постепенно затих.

«Куда же посох дел?» – поразился степняк.

– Повелитель! – разом вскричали люди, вышедшие из черного капкана.

Шергай подскочил к господину и упал на колени. Алтын едва успел отдернуть сапоги от старческих губ.

– Повелитель, вели казнить ничтожного! – запричитал маг. – Я никудышный колдун, бабки-повитухи куда умелей. Прости, Великий, что защитить не смог!

– Встань, Шергай, – сказал Повелитель мягко. – Тебе ли не знать, что опасности не было?

Сомчей остро глянул на трясущегося мага: что за секрет с ним делит господин?

Наемники подскочили к распластанным чудищам. Ярык потыкал тела копьем. Лица наймитов оставались безмятежными. Сомчей содрогнулся от вида разрубленного многоглаза, обшарил взглядом господина, от сердца отлегло – ран не было.

– Второй раз тебя пытаются подло убить, Повелитель, – буркнул он.

Алтын безучастно кивнул:

– Сдается, больше попыток не будет.

Шергай сказал зловеще:

– Зато я отплачу сторицей!

Повелитель пожал плечами.

– Найдите коня, – обратился он к наемникам.

Маг остановил половца властным жестом:

– Не стоит.

Старческие пальцы сухо щелкнули, скоро за стволами послышался треск, на тропу выскочил сбежавший конь. Алтын подошел к дрожащему скакуну, ласково похлопал животину по морде.

В седле правитель спохватился:

– Где Али-Шер?

Сомчей пожал плечами.

– Проклятые дети ослов! – донеслось из чащи. – Даже не удосужились подобрать раненого соратника!

На тропу, ведя коня под уздцы, вышел потрепанный Али-Шер. Повелитель глянул на опухшие губы полководца с улыбкой:

– Возвращаемся, охота кончилась.

Яромир несколько сотен раз измерил палату нервными шагами. Князь заламывал пальцы, в ушах стоял треск. Нижняя губа распухла от укусов, волосы были взъерошены, под глазами отпечатались темные круги.

Со двора доносились возбужденные крики, звякало оружие, изредка детинец взрывался молодецким ревом – объединенная рать непрерывно исполняла воинское правило.

Солнце находилось в зените, но в глазах князя было темно, светлые бревна стен казались столетними корягами, выловленными в болоте. Шкуры зверей на полу слились в одноцветный покров.

В палату рвались нарочные князей, Ратьгой стремился завязать беседу, но Яромир гнал прочь, отговариваясь страшной занятостью. И мерил палату шагами.

Через вечность после ухода Вольги в дверь постучали деликатно, юношеский голосок сообщил с взволнованной хрипотцой:

– Князь, Вольга зовет.

– Наконец! – выдохнул Яромир истово.

Ученик волхва отлетел к стене коридора. Дверь на палец разминулась с юношеским лбом. Князь промчался мимо, как ужаленный.

Двор встретил нареченного светлым князя восторженным ревом, дробными раскатами ударов в щиты. Яромир вскинул приветственно длани, ровные зубы обнажила натужная улыбка.

– Веди нас, князь, на разорителей Путяты!

– Отмстим за князя Твердяту!

– Обороним Кременчуг от степной орды!

Князь улыбался громким кличам, орал в ответ, пока горло не засаднило, поэтому до избы волхва добрался не скоро. На плечах и спине остались отпечатки мозолистых ладоней.

Яромир шагнул под покров волховского жилья. Крики воинов отрезала дверь. Глаза подслеповато прищурились, привыкая к темноте.

– Садись, княже, – просипел волхв.

Вольга сидел за столом, держа в руках ведерную чашу. Чаша поднялась ко рту, под паутиной бороды задергался кадык. Князь принюхался – запах хмельного меда приятно защекотал ноздри. Сердце радостно ударило, Яромир подлетел к скамье.

Волхв тяжко бухнул пустой чашей.

– Нет, князь, супостат жив.

Яромир застыл, оглушенный вестью.

– Сам чудом спасся, – продолжил Вольга. – Вот гад! Двух леших и ховалу положил, как детей через лавку перегнул. А меня отпустил, – добавил кудесник горько.

– Что? – встрепенулся князь.

Волхв пересказал бой в лесу.

– Он еще опаснее, чем поначалу думал.

Лоб князя перечеркнула глубокая морщина, голос зазвучал глухо, будто из могилы:

– Рассказывай.

– Сила в нем странная, мощная до ужаса. Возрадуйся, княже, к нам идет великий герой.

Яромир заторможенно кивнул:

– Хорошо.

Волхв наполнил чашу, придвинул князю, тот питье твердо отодвинул, покачал головой:

– Что делать предлагаешь?

Столбняк постепенно покинул Яромира, к нему возвратились властность и твердость голоса. Волхв пожал плечами:

– Готовиться к сече. Войск достаточно, еще кое-кого на помощь покличу. Стрый вернулся?

– Пока нет.

Вольга вздохнул, одним духом опростал чашу.

– Позорно ждать чудес, но оружие в Железных горах очень пригодится.

– Так двух гридней может не хватить.

Волхв вздохнул, развел трясущимися руками:

– Кто знал, что припожалуют такие гости. Сейчас бы самому в горы отправиться, да здесь нужен.

Князь вдруг грянул кулаком по столу, волхв от неожиданности подскочил.

– Хватит уповать на кудеса! – сказал Ярослав жестко. – На них надеется слабый. И так справимся.

– Наконец вижу знакомого Яромира, – хмыкнул волхв одобрительно.

Князь поднялся, но у двери обернулся:

– Он с военачальниками выехал? Что не попробовал их убить?

Вольга оскорбился.

– Княже, силы-то не беспредельны! Кто знал, что вражина настолько силен?

– Ладно, не сердись, Вольга. Накипело.

Он шагнул в дверь, но волхв задержал вопросом:

– Княже, он сказал, что ты владеешь сокровищем, потому и припожаловал. Может, отдадим от греха подальше?

Яромир резко обернулся – в глазах ярость. Вольга в смущении заерзал.

– Никогда!!! – выдохнул князь. – Больше о том не заговаривай.

Волхв молча кивнул. Яромир пинком открыл дверь и шагнул в солнечный прямоугольник. Двор разразился приветственными криками. Дверь со скрипом закрылась.

Вольга удержался от просьбы показать диво. Шею остро кольнуло, предупреждая, что плоть слабее железа. Волхв наполнил чашу, склонился над напитком в задумчивости.

– За что ты готов отдать жизнь и княжество, Яромир? – бросил Вольга в пустоту.

Глава шестая

Ночной воздух обхватывал ледяными лапами, глаза резал ветер, как ни пригибайся к гриве, но приходилось выковыривать задубевшими пальцами из уголков глаз льдинки. Лют глянул на соратников, клубы пара изо рта туманили зрение, Буслай казался размытым пятном.

Слева доносились обрывки плача и сдавленных стенаний – бедовик держался из последних сил, душа в теле крепилась на гордости. Вот не знал, что у Нежелана она есть. Причем вдоволь. Ни разу не пожаловался на ободранные пальцы, холод, лишь зубами скрипел.

Буслай разразился гневными криками:

– Проклятое колдовство! Будто не летней ночью скачем, а в зимнюю стужу.

Голова гридня окуталась паром, ветер подхватил кисейную взвесь, вбил в ночь.

Кони грудью проламывали заросли мокрой травы, капли разлетались в стороны, свет луны превращал их в россыпь адамантов, падающих в грязь. Заросли сменялись проплешинами, копыта увязали в размокшей земле, кони натужно хрипели, ноздри выпускали пар густыми клубами. Слава Роду, не попалось сусличьих норок, не то безлошадному пришлось бы держаться за стремя и бежать, покуда дух не выскочит.

Нежелан сглотнул комок рыданий, в голове билась стыдящая мысль, что нельзя давать слабину перед сильными воинами, им досталось больше, но терпят молча, виду не кажут. На миг грудь прогрелась воспрянувшей гордостью, бедовик отлепился от мокрой гривы, плечи развернулись вширь, подбородок задрался к луне.

Ночной ветер мигом выбил дурь и остатки тепла, по глазам будто провели куском льда, челюсти заломило болью. Но кое-что Нежелану поступок дал.

– Там какие-то развалины, – прохрипел он едва слышно.

Лют поднял глаза, прищурил и в зарешеченную щелочку разглядел темный остов мельницы и блеск серебряной ленты реки.

– Буслай, погоди.

Отряд остановился. Тишину нарушали хрипы лошадей. Троицу окутало облако пара.

– Похоже, речной край, – буркнул Буслай ехидно. – Почем знать, что на берегу нет псоглавов или кого похуже?

Лют пожал озябшими плечами, в кольчуге захрустели речные песчинки, остатки камыша.

– Есть один способ узнать. Как ни крути, но мельница от холода защитит. Больные мы ни к чему.

– Как скажешь, ты – старший.

Лют едва не оглянулся в поисках Стрыя – с момента расставания в спину веяло холодком, словно стоял у добротной стены и вдруг оказался на краю пропасти.

Витязь тряхнул головой – мокрые пряди мазнули по лицу – и сказал с приглушенным вздохом:

– Остаток ночи проведем в мельнице.

Коней пустили рысью, с оружием в руках напряженно осматривали каждый кустик. Нежелан двигался позади: дрожь тела едва не вышибала его из седла, в руках были зажаты поводья – лук все равно не натянет, а меча никто не доверит.

– Мельницы замараны нечистым.

Буслай оглянулся на бедовика, презрительно скорчив лицо:

– А то мы не знали.

Нежелан втянул голову в плечи, оставив снаружи макушку, и крепко прикусил язык. Лют к перепалке остался безучастным, окоченевшие пальцы у него приклеились к рукояти.

– Место и впрямь странное, – сказал он после огляда. – Вон деревняразрушенная, одни срубы остались, а мельница уцелела.

Буслай возразил вяло:

– Положим, мельнице тоже досталось: на крыше дыры, двери нет. Лишь бы водяной на ночь не припожаловал, а остальное пусть катится к Ящеру!

Нежелан робко подал голос:

– Мы в южных землях, здесь родственные нам племена перемежаются с булгарами. Кто знает, что хозяйствует у них мельницей?

Буслай рявкнул:

– Молчи, тетеря! В случае чего тобой откупимся.

В дырах мельницы затихло эхо, и Люту послышался зловещий шепот. Он напряженно вгляделся во тьму, черен под пальцами захрустел.

– Пойдем, – сказал он после долгого молчания. – На всякий случай громко не говорите.

Буслай отмолчался, первым спешился и повел упирающегося коня внутрь. Животное обеспокоенно заржало, но гридень с досадой дернул повод и втащил коня внутрь.

– Запали огонь, Нежелан, и займись делом, – сказал Буслай грубо. – Только нас не спали, хрен горемычный!

Лют поспешил вмешаться:

– Перестань, Буслай. Обиженный попутчик – опора плохая.

«Вот как, – мелькнуло в голове бедовика. – Попутчик, даже не товарищ!» – пришла горькая обида.

– А то до сих пор он нам носы утирал, – огрызнулся Буслай.

– Замолчи, – попросил Лют устало.

Гридень гугукнул, но смолчал – тоже до смерти устал.

Нежелан ощупью разыскал в мешке огниво, искры посыпались на пучок лучин, и ветхое убранство мельницы осветилось. Поломанная лестница сгрудилась полешками у стены, пол был усыпан трухой, в углу виднелся остов водяного колеса.

Вокруг было тихо, безжизненно. Веяло забытьем, смертной тоской.

Бедовик передал лучины Люту, а лошадей пристроил в углу, достаточно просторном и чистом. Седла попадали на пол, подняв клубы пыли. Буслай поморщился, прикрикнул из вредности:

– Осторожней с поклажей! Чуть что не так – отправимся в пекло.

Нежелан покорно наклонился над мешком с колдовскими штуками, отставил в сторонку. В нос лез едкий запах лошадиного пота. Бедовик подумал о том, что придется обихаживать животных, и в ободранных пальцах проснулась боль, сквозь зубы вылетел стон.

Лют пошарил по углам в поисках кирпичей и металлических обломков. С громким скрежетом он подтащил обломок жернова на середину мельницы. Буслай понял его задумку и помог грудой глиняных обломков. На грубом очаге загорелись остатки лестницы и прочие обломки. Жар от огня шел чистый, благостный, промерзшее нутро воинов понемногу оттаивало.

Мельница осветилась ярко, лишь потолок утопал в мягкой мгле. Сквозь дыры виднелась звездная россыпь, кусок луны. Кони были расседланы, грязь скребком удалена, хвосты и гривы прочесаны мелкозубым гребнем. Животные довольно фыркали и хрупали отборным овсом из торб. Нежелан скрючился и тихо постанывал, обиженный на мир.

Лют помог Буслаю стащить кольчугу, затем освободился от плетеной рубашки, подошел к бедовику, ободряюще стиснул плечо и встряхнул дружески:

– Пойдем к огню, погрейся, пока не окоченел.

Нежелан поднял красные глаза, утерся ладонью. Буслай глянул злобно – чего он крепко не понимает, так возни с отщепенцем, приносящим несчастья. Зачем Лют вступился за того в деревне? Забили бы бедовика кольями, горя б не знали. Гридень предался сладким думам, от удовольствия аж хрюкнул.

Лют подвел Нежелана к очагу. Буслай деланно отстранился, задом очистив пол. Воин промыл засохшие струпья на пальцах бедовика, чистая тряпица прикрыла раны. Нежелан поблагодарил со смущенной улыбкой, потянул руки к огню.

Лют пошарил в обломках, два крупных огрызка досок пристроил в дверном проеме и плюхнулся у костра. Промокшая рубашка слезла тяжело, будто родная кожа, распухшие ноги освободились от плена сапог, пальцы красные, как носы пьянчужек.

Витязь застонал от наслаждения, тепло наконец пробудилось, медленно растеклось по телу. Буслай с Нежеланом последовали примеру – троица осталась в исподнем, руки едва не в огонь суют.

– А что, есть не будем? – глянул Буслай на бедовика.

Нежелан встал на ноги.

– Осталось немного мяса, а хлеб промок, – огласил он результаты продуктовой ревизии.

– Немудрено, – хмыкнул Буслай. – Тебе что доверь… Как еще это осталось, дивно?

Лют скривился худому разговору, молча взял кусок мяса, перемолол челюстями, а от раскисшего хлеба отказался. Буслай глянул хмуро, задвигал челюстями, поясным ножом располосовал свою долю, мясо на острие исчезло в огне. Затрещало, ноздри ожгло запахом горелого, дымящийся кусок исчез во рту гридня.

Нежелан споро прожевал мясо, пошарил по полу, к ладоням прилипли две длинные деревяшки. Бедовик натянул на палки рубаху, подержал над огнем. Витязи последовали примеру: Буслай, правда, едва не уронил штаны в огонь и, конечно, списал это на проделки бедовика. Мельница окуталась клубами пара, люди кое-как просушили одежу, поскорее напялили: немного сыровато, но не беда.

Воины принялись править оружие: Лют придирчиво осматривал лезвие, обмывал и протирал тряпицей. Буслай со смешанным чувством счищал с болванки молота засохшую кровь и осколки черепов. Оружие Яги справное, но лучше старый добрый топор.

Нежелану заняться было нечем: постелил потник, свернулся калачиком, уткнув подбородок в колени, спокойно засопел.

– Свалился, будто дел нет, – пробурчал Буслай по-стариковски.

Лют в последний раз приласкал клинок тряпицей, лезвие на щелчок ногтя ответило чистым звоном, исчезло в ножнах.

– Пусть спит.

– А тетиву с лука кто снимать будет, ведь растянется? – забрюзжал гридень противно.

– А кто натягивал?

– Ну…

Буслай замолк: доски, служащие дверью, пошатнулись, в проеме скрипнуло, сердце встревожило животное ворчание. Лошади, спокойно дремавшие, захрапели взволнованно. Гридень кинул испепеляющий взгляд на сопящего бедовика, воздел очи горе.

– Что опять?!

Лют вскочил, костер заплясал размытыми бликами на клинке, плечом к плечу с Буслаем двинулся к двери.

Скрип досок повторился, в щель проникла звериная лапа, попробовала воздух, будто боязливый купальщик воду, втянулась обратно.

– Кто там? – полюбопытствовал Буслай.

Снаружи ответили рычанием, волосы на затылке гридней зашевелились, словно обдуваемые холодным ветром. Доски разлетелись, и в проеме проявилась гибкая фигура.

Воины удивленно уставились на большую лису с оскаленной пастью и красными глазами.

– Что за?.. – присвистнул Буслай.

Лиса прыгнула. Дрогнувшая от неожиданности рука ударила слабо, молот соскользнул с густой шерсти. Оскаленную пасть разрубила блестящая полоса меча. Туша грянулась, за шерстяным клубком потянулась красная линия, агония зверя кончилась у стены.

Нежелан вскочил с подстилки: в безумно распахнутых глазах пляшут огни очага, кулаки сжимают воздух.

– А? Что?

Буслай процедил саркастически:

– Оно живет.

Бедовик тряхнул головой, остатки дремы в глазах рассосались, взгляд упал на широкий след крови, брови поползли вверх.

– Что такое?

– Поди глянь, – хмыкнул Буслай.

Нежелан глянул на мертвую тушу, и гридни вздрогнули от испуганного крика.

Тело лисы испарялось густыми струями, будто снежок на раскаленной сковородке, шерсть становилась прозрачной, очертания размывались.

Размазанное облачко, серое, полупрозрачное, метнулось от стены с диким визгом и хохотом. Волосы воинов подняло холодным ветром, пламя очага опасно качнулось, лошади от страха заржали.

Лют обернулся. В уши ворвался медвежий рев, колени предательски задрожали. Раздался влажный скрежет, предсмертный крик коня захлебнулся кровью. Черный медведь, в два человеческих роста, расправился с лошадьми, будто справная хозяйка порезала суповой ломоть мяса.

Зверь обернулся, испачканная кровью пасть оскалилась, с острых зубов стекали тягучие капли. На витязей дохнуло смрадом, зверь рявкнул и пошел на остолбеневших людей.

Буслай молодецки хекнул. Молот просвистел в воздухе. Череп медведя лопнул красной щелью. От тяжести упавшего тела мельница содрогнулась.

– Что за напасть?! – ругнулся Лют – очертания хищника стали расплываться.

Знакомое полупрозрачное облачко со страшным ревом, закладывающим уши, метнулось через помещение. Холодный след ветра ринулся на пламя костра. С печальным вздохом огонь погас, и в темноте зардела россыпь углей.

В полутьме, сдобренной красным, явилась гигантская, под потолок, фигура, глаз во лбу ее светился злобным багрецом.

Нежелан заорал не своим голосом:

– Врыколак!

Лют до хруста сжал черен, глаза бешено искали уязвимое место. Буслай с проклятьем оглянулся во тьму, где среди выпотрошенных лошадей затерялся молот, кулаки сжали воздух. Великан взревел утробно, махина тела сложилась в поясе, рука потянулась к смельчаку с острой булавкой.

Лют полоснул по пальцам, толстым, как бревна княжеских хором. Лезвие едва вскрыло узорчатую кожу и скользнуло под плоскую плиту ногтя. Врыколак заворчал досадливо, око превратилось в полированный рубин, напоенный злым светом. Захрустели пальцы, сложенные в кулак, над Лютом нависла живая колотуха.

Витязь застыл, живот свело судорогой страха, беспощадное понимание скорой гибели сковало руки. В голове полыхнуло, вскипевшая вмиг кровь растопила лед в мышцах, с яростным криком Лют выставил над головой меч – пусть вражина хоть уколется.

Краем уха услышал сдавленный писк Нежелана – бедовик со страху что-то крикнул чудовищу. Валун кулака резко остановился в пяди от головы, лишь растрепало ветром пряди волос. Лют в ожидании подвоха ушел из-под смертельной сени. Гридни одним глазом уставились на великана, вторым косили на бедовика.

Лют спросил, едва шевеля губами:

– Чего он встал?

В багровом отсвете углей виднелись дрожащие губы Нежелана и жалкое, лишенное растительности лицо.

– Ждет указаний, – вымолвил бедовик свистящим шепотом.

Буслай передернул плечами с хрустом, ладонь прикрыла рот.

– Можно двигаться? – спросил он приглушенно.

– Не знаю.

Врыколак вытянул руки по швам, ноздри стравливали воздух шумно, пламя в глазу сжалось в рубиновую точку, по телу бегала нервная рябь. Коленные суставы противно хрустели, великан порывался тронуться с места, но стоял, будто одернутый невидимой рукой.

– Чего он хочет? – спросил Лют тихо.

– Нас съесть, – всхлипнул Нежелан.

– А чего застыл?

Бедовик хлюпнул носом, утерся ладонью, голос затрепетал в мельничной полутьме, как осиновый лист на осеннем ветру:

– Сказывали люди в деревне, что есть такое диво – по ночам жрет людёв в зверином обличье или предстанет в виде великана, раздавит в лепешку.

Буслай хмыкнул, окинул взором могучую фигуру, голова задралась с шейным хрустом, глаза гридня встретились с багровой точкой. Пламя бушевало под гнетом неведомого запрета.

– Такой громила! На что мы ему сдались? Коней бы попросил – с радостью отдали бы.

Лют покосился удивленно: гордый до неприличия Буська готов был отдать живот без драки, любопытно…

Нежелан продолжил дребезжащим голосом:

– Ежели успеешь на мельнице заветное слово сказать, то остановится и будет выполнять желания, а как исполнит… сожрет.

Лют задумался, в стенки черепа билась досадливая мысль об отсутствии Стрыя – он бы решил дело, а тут приходится выкручиваться самому…

– Зажги огонь, одноглазый, – скорее попросил, чем потребовал гридень сдавленным голосом.

Врыколак остался недвижим, с потолка покатилась волна дрожащего воздуха, испуганного злобным рычанием. Лют настороженно повернул голову к Нежелану, бедовик всплеснул руками на недоуменный взгляд.

– Он может приносить, ничего делать не будет.

Буслай осторожно хихикнул:

– Какой лентяй.

Лют пожал плечами, глянул в багровое бельмо, рука крепко сжала меч, голос прозвучал уверенно, твердо:

– Принеси хворосту охапку, чтоб на ночь хватило.

Под крышей загрохотало, потолочная тьма истлела багровым заревом. Облик врыколака дрогнул мутным маревом, расплылся в воздухе, как масляная пленка на воде. Зловред со злобным воем исчез.

Глава седьмая

Троица разом выдохнула, стесненные грудные клетки раздались в стороны с треском ребер, носы жадно вдохнули воздух, пропитанный запахами крови и внутренностей.

Нежелан переступил ногами, хлюпнуло, щиколотки погрузились в вязкую жижу. Бедовик отскочил от громадной лужи, что в неярком свете углей выглядела пятном мрака.

Буслай глянул на труса презрительно, сощурился, до рези всмотрелся в темноту. Сапоги зачавкали. Присел, в ноздри шибанула густая волна тошнотворного запаха. Ладонь опустилась на лицо защитной личиной, вторая пошарила в скользкой и теплой груде.

– Скотина! – простонал Буслай полузадушенно. – Не знал, что в лошадях столько потрохов.

Лют отмолчался, ладонью вытер лоб, а правой намертво вцепился в черен: вздумай кто вытаскивать – оторвет с кожей. Позади клацали зубы бедовика. Витязь подумал с толикой теплоты: в кои веки выручил… на какое-то время.

Нежелан ахнул. Буслай резко привстал, держа в руке сочащуюся печень, готовый швырнуть ее в чудище. Лют невольно отступил на шаг: воздух заплясал мутными струями, зарос плотью и одеждой врыколака. С сухим стуком на пол упала громадная, в человечий рост, охапка. Ветки в тусклом свете углей торчали из груды обломанными костями.

– Благодарю, – сказал Лют по привычке.

Врыколак ответил глухим рыком. Огонь в его глазу умерил пыл, горел ровно, как очаг рачительного хозяина.

Витязь с невольным холодком ощутил, что великан немного приблизился, хотя Лют отошел от места, откуда послал того за хворостом. Нежелан забубнил над ухом:

– Он с каждым разом приближается, беги не беги. Надежа на скорый рассвет, продержимся до зари – уцелеем.

– Что еще знаешь? Как убить чудо?

Ответ бедовика опечалил.

– Он бессмертен, уничтожить нельзя.

Буслай с досады сжал кулак, лошадиная печень брызнула тонкими струйками. У Люта заломило челюсти: до рассвета далеко, надо поручить врыколаку трудноисполнимое дело, придумать бы – какое…

Великан заворчал недовольно, щель рта раздвинула влажная лента, прошлась по верхней губе плотоядно. Нежелан пискнул от страха.

– Принеси поесть, – начал Лют. Кожей спины ощутил удивленно-досадливый взгляд Буслая, поспешно добавил: – Принеси изысканных яств, чтоб не у каждого князя на пиру стояли, не ленись, сгоняй в дальние страны, попотчуй нас заморскими диковинами. Но учти, еда должна усладить животы без вреда и усыпляющего свойства.

Врыколак недовольно хрюкнул и растаял в воздухе.

Буслай хмыкнул глумливо:

– Может, потом красных девиц попросим, из каждой земли по паре?

– Больно крепок задним умом! – огрызнулся Лют. – О чем раньше думал?

– Ай! – отмахнулся гридень.

Нежелан захрустел хворостом, очаг ожил веселым пламенем, яркий свет выточил из темноты убранство мельницы, похожей на скотобойню. Буслай скривился от жалости к лошадям, лицо превратилось в злобную маску, в ладонь вернулся заляпанный молот. Гридень подбросил оружие, пошевелил воздух пробным размахом.

– Неужто даже оружие бабки не поможет? Стрый сказывал, она им Чернобога чехвостила, а тут увалень одноглазый.

Лют пожал плечами:

– Скоро вернется – попробуешь.

Буслай смолчал. В ожидании воины глазели на стены и вздрагивали от каждого шороха. Бедовик деловито ломал ветки и кормил огонь. Насыщаемое пламя разгорелось, как полуденное солнце. Языки огня, огромные, будто метлы, щупали воздух.

Врыколак вернулся довольно быстро. Лют с разочарованием уставился на гору подносов и кувшинов, густые ароматы снеди заполнили мельницу, схватились с запахами крови и победили. Великан выжидательно буравил оком. Лют кисло перевел взгляд с еды на огромную тушу. Лицо кривилось, будто съел недозрелой клюквы.

Буслай покрепче ухватил рукоять молота и примерился к броску прямо в багровый круг на лице. Нежелан от страха закрыл глаза – спрятался от опасности.

Лют сглотнул ком, слова еле пролезли через губы:

– Молодчина. Управился быстро.

Врыколак тихонько рыкнул.

– Куда тебя услать?..

Буслай, держа взглядом гиганта, бросил Люту:

– А может, дев красных? Хоть потешимся… напоследок.

– А зеленых не хочешь?! – огрызнулся Лют. – Вот что, одноглаз-переросток, добудь трех коней: сильных, выносливых, одной масти, и чтоб у каждого…

Витязь пустился в пространные объяснения примет и достоинств коней, вплоть до количества гвоздей в подковах, кожи на седлах, кожи поводьев. Говорил медленно, тягуче, будто лил мед. Буслай против воли зевнул, глаза слипались, молот едва не выскользнул. Костер остался без подкормки – Нежелан стоял столбом, с закрытыми глазами. Языки поредели, буйная пляска сменилась степенным горением, в мельнице потемнело.

Лют закончил требование, перевел дух, шершавый язык со скрипом поскреб сухое нёбо.

– И не торопись, – добавил он, – нам не к спеху.

Врыколак рыкнул, людей облило презрением, облик великана растаял, как льдина на ладони, по лицу Люта скользнул холодный порыв ветра.

Витязь рассерженно вогнал меч в ножны, пол прогнулся под сапогами, пузатый кувшин захолодил ладони. Лют принюхался, лицо подобрело, во рту исчез янтарный водопад. Буслай глянул на прыгающий кадык соратника, сглотнул слюну и пристроил молот на поясе. Глянул на зажмуренного бедовика, пихнул локтем:

– Не спи! Костер потух.

Нежелан охнул, взглядом обшарил мельницу, тряска рук поутихла. Бедовик заторможенно направился к груде хвороста, затрещали ветки, огонь воспрянул духом, остатки темноты по углам исчезли.

Буслай присел на корточки и рылся в яствах, как свин в желудях, губы лоснились жиром, за ушами трещало. Лют ополовинил кувшин, отставил в сторонку, на пирующего соратника глянул неодобрительно. Тут кон скоро выпадет, а он жрет, куском не давится, скотина!

– А что я, – забормотал Буслай смущенно, – хоть напоследок откушаю. Вкуснотища!

Спиной, что ли, чувствует, подивился Лют, махнув на гридня рукой. Отошел к огню, ладонь коснулась желтых языков. Нежелан глянул участливо, глаза расширены, стоят на мокром месте, рот скривил, но Лют отмахнулся.

Буслай успел нажраться, ослабил пояс на дырку, под потолком затихла сытая отрыжка. Даже бедовик глянул с укором, ветками в руках захрустел рассерженно.

Огонь качнуло холодным порывом, снаружи раздались изумленное ржание, перестук копыт. Лют посерел лицом, кулаки беспомощно сжались. Противная громада вынырнула из воздуха, уставилась выжидательно.

– Быстро, – сказал Лют с укором. – А чего внутрь не завел, вдруг что не так?

Врыколак рыкнул оскорбленно, ручищи сложил на груди, сверху полилось обиженное сопение.

Лют озлился.

– Добро! Принеси теперь злата гору, вровень с крышей, полновесными монетами, единого размера. Внутри не ссыпай, а то задохнемся, снаружи оставь.

Врыколак хрюкнул, исчез.

Лют сглотнул горечь: великан в опасной близости, еще один наказ – и схватит, сожмет так, что кровь потечет меж пальцев, будто сдавит сочную ягоду.

Буслай кашлянул, метнул злобный взгляд на бедовика – а кто еще виноват?

– Сходи, посмотри, что за кляч одноглазый достал.

Нежелан глянул испуганно, замотал головой. Лицо Буслая исказилось гневом.

– Что-о?!

Лют остановил соратника:

– Тихо, быстро собираемся и уходим.

Буслай глянул остолбенело, видно, такая мысль ему в голову не пришла. Во взгляде засквозило уважение.

– Другое дело. Кони-то есть, быстроходные.

Спешно собрались, Нежелан хотел погасить костер, но Лют остановил – пусть мельница дотла сгорит.

Дверной проем сочился ночной прохладой, виднелась бледная луна в соляной россыпи звезд. Ошалелые от перемещения, кони бродили неподалеку, пощипывали траву. Врыколак, естественно, не стал их стреноживать или привязывать.

Лют шагнул в проем – уши заложило от грозного рева, грудь хрустнула от удара, ноги оторвались от земли. Буслай увидел налетающую спину, раскинул руки растерянно, троица покатилась кубарем.

Лют приподнялся на локте – грудь ныла, но ребра уцелели – и сощурился в темноту. Воздух замутнел, налился плотью. Врыколак навис на людьми, око буравит Люта с укором. Палец, толстый, как стропило княжьих хором, приблизился к лицу, великан погрозил нерадивому, медленно истаял.

Буслай досадливо сплюнул:

– Вот сволочь!

Лют кивнул:

– Еще какая!

Буслай слез с охающего Нежелана, опасливо приблизился к выходу.

– Коней распугал, скотина! Хорошо, что убежали недалеко.

Лют отошел от выхода, присел у костра. Огонь бросал отсветы на хмурое лицо, брови слиплись в одну, желваки вспухли валунами. Страха не было, но сердце царапала досада.

– Буслай, – сказал Лют ровным голосом, – в моем мешке возьмешь карту и что понравится.

– Лют, да ты чего? – вытаращил глаза гридень. – Я сейчас расплещу громилу! Молот-то не простой.

Лют отмахнулся:

– Брось, лучше собирайся в путь, а если и тебя врыколак не выпустит, то протянешь до рассвета.

– До рассвета не близко, успеет и до меня добраться, – усомнился гридень.

– Ничё, как меня сцапает, пусть исполняет поручения Нежелана, так до зари и протянешь. Поможешь, Нежелан?

Бедовик вытаращил глаза и пролепетал обалдело:

– Рад стараться.

Буслай хотел возразить, но повеяло холодом, волосы встрепенулись и неспешно улеглись, великан заполнил полмельницы. Гридень хрюкнул злобно, болванка молота канула в толстую ногу. Удар прошел впустую, набалдашник пролетел сквозь плоть и ткнулся в доски пола.

Врыколак лениво глянул на неугомонную букашку, уставился на Люта плотоядно. Витязь невольно отступил, великан навис скалой в опасной близости, подергивал пальцами в нетерпении. Одно поручение – и сможет насладиться кровью человечишки.

– Уже собрал гору злата? – процедил Лют подозрительно. – Быстр, ничего не скажешь.

Врыколак рыкнул польщенно, багровый глаз впился в бледное лицо.

– Ну… исполни последнее поручение, – сказал Лют. Витязь задумался надолго, врыколак поторопил раздраженным рыком. – В Железных горах, – начал Лют медленно, – есть сокровищница. Перенеси ее сюда, до последней монетки и камешка.

Врыколак рыкнул несколько смущенно, но пошел рябью, с порывом ветра исчез.

– Неплохо придумал, – похвалил Буслай.

Лют пожал плечами:

– Тебе не придется идти в горы. Отыщешь чудо-оружие – и назад.

– Знать бы, как оно выглядит, а то буду рыться месяц и не найду. Не силен я в колдовских штучках.

Лют смолчал, меч выпорхнул с легким шорохом, уставился острием вниз. Витязь в задумчивости ожидал неминуемого.

Ожидание затянулось. Груда хвороста уменьшилась на две трети, небо спасительно побледнело. Нежелан бесстыдно дрых у огня, его сапоги потихоньку дымились. Гридни клевали носами, резко вздергивали головы, пальцами терли глаза – прогоняли сонную одурь.

– Ну, где он? – пробормотал Лют рассерженно.

В посветлевший дверной проем ворвался порыв ветра, с визгом, похожим на плач, метнулся в середину мельницы. Гридни сбросили сонное оцепенение, сжали оружие до хруста пальцев.

Воздух помутнел, заклубился маревом на полу, облако хрипело и стонало. Прозрачные струи потемнели, и витязи отшатнулись.

На пол грянулась половина туши врыколака: поясница украшена лохматым поясом порванного мяса; густая кровь неохотно вытекает из жил; от одежды – грязные лохмотья; тело зияет страшными ранами; левая рука держится на лоскуте кожи.

Врыколак приподнял голову, гридни с омерзением уставились на темную дыру на месте глаза, заполненную слизью.

Великан потянулся правой рукой, сжатой в кулак, к Люту. Хрип в горле захлебнулся, в израненной груди жутко хлопнуло, обрубок врыколака застыл. Пальцы разжались, под ноги Люту покатилась монетка, ткнулась в сапог, со звоном упала.

Лют поднял кусочек золота, равнодушно мазнул взглядом по невиданной чеканке и прикипел к безжизненному чудищу. Буслай подошел, всласть попинал сапогом голову, под сводами утих крик ликования.

– Не поймавши, лебедя кушаешь, скотина! Кто-то и тобой отобедал.

Нежелан заполошно вскочил, продрал глаза, поперхнулся криком. Лют вложил меч в ножны и, глядя на искромсанную тушу, сказал задумчиво:

– Если бессмертного врыколака сразил хозяин или страж сокровищницы, то каково нам придется?

Буслай на миг запнулся, отмахнулся с великолепной небрежностью:

– Там видно будет.

Лют хмыкнул и покачал головой.

Нежелан робко приблизился к мертвому великану. Лицо Нежелана осветилось радостью, и он с наслаждением пнул великана в бок. Буслай посмотрел на героя насмешливо, но смолчал.

Лют бросил взгляд в сторону выхода: проем сочился утренней хмарью, солнце вот-вот покажет румяный край.

– Нежелан, поймай коней, погрузи поклажу. Поели, поспали, пора двигаться.

Бедовик с трудом оторвался от попрания ворога и кинулся наружу. Буслай пару раз утопил носы сапог в туше и отошел, утирая со лба честный пот.

Мельницу покинули без спешки. Лют перед уходом побросал по углам горящие головни, уверился, что огонь принялся за стены, и вышел на утреннюю прохладу.

Нежелан поймал коней, запыхался, не спеша подвел к мельнице. Буслай указал на поклажу: мешки повисли на седельных крюках, кони недовольно фыркнули – к грузу непривычные. Откуда врыколак их утащил? На хозяев не нарваться бы.

Буслай взгромоздился в седло, одобрительно крякнул: кони видные, мечта любого мужчины, правда, у всех одинаковые. Неловко, что у бедовика такой же, да и люди посмеиваться будут, люди ведь… Ну да ладно, что-нибудь придумает.

Лют потрепал скакуна по холке, пригладил пальцами звездочку на лбу, диво, что врыколак добыл одинаковых коней так быстро. Буслай воззрился на соратника, удивленно крутящего головой. Мельница сочилась белесым дымом.

– Ты чего?

– Я заказывал гору злата, ты ее видишь?

– Нет.

Лют повел очами, мельком глянул на дверной проем, затканный клубящейся паутиной, обшарил взглядом стену. Столб монет не сразу и заметишь, прислонен к стене, солнце едва показалось, золотые ободки тусклые.

– Вот сволочь! – ругнулся Лют. – Разве это гора?

Буслай сказал со смехом:

– Зато, как и просил, вровень с крышей.

Лют тронул деньги, столб опасно качнулся, монеты посыпались желтым горохом в траву. Витязь набил поясной кошель до треска швов, отошел от дымящейся мельницы, легко запрыгнул в седло.

– Ну никому верить нельзя! – воскликнул он возмущенно.

Кони мелкой рысью удалялись от горящей мельницы. Пламя яростно разгорелось, желтые струи охватили мельницу жадно, будто любимую после долгой разлуки.

Всадники отъехали далеко и не видели, как в оранжевых языках порскнуло мутное облачко и треск рушащихся балок слился с яростным рыком.

Глава восьмая

Дорога покорно ложилась под копыта чудо-коней, что не знали усталости: в глазах рябило от деревень и весей, встреченных во время бешеной скачки.

У небозема возникла стена леса, невысокая, как старый заборчик. Солнце неспешно следовало за всадниками, уже багровое глянуло с насмешкой, когда те остановились на опушке дремучего леса. Деревья уходили в небо, протыкая облака, от стволов веяло несокрушимой мощью, густые кроны закрывали небо зеленым покрывалом.

Буслай оглянулся на Нежелана, зыркнул строго: смотри у меня! Бедовик неловко отвел глаза – устал оправдываться мелким потерям и неприятностям, но они происходят и происходят, и не кончатся, покуда он с воинами. Нежелан предлагал остаться в каждой деревне, но Лют отмахивался: не приживешься, там встретят хорошо, погостить пустят ненадолго, а бедовому, оторванному от корней, дорога в город.

Лес миновали, к удивлению Буслая, без приключений. Могучие деревья встретили путников теплым дыханием, воздух был пропитан добротой и заботой. Гридням аж петь захотелось от необычайной легкости, что возникла в чудесном месте.

Кони шли и шли без малейших признаков усталости. Разжигаемые мальчишеским любопытством, гридни не устроились на ночлег, миновали лес в ожидании, когда четвероногие свалятся. Но кони с унылыми мордами уверенно проделали путь, ни разу не запнувшись.

Стена деревьев разомкнулась широким полем, залитым нежным светом, розовые облака неохотно отпускали солнце. Луга и пашни сгрудились вокруг крупной веси, издали дома казались склеенными друг с другом – маленькие, того и гляди на ладони уместятся.

Гридни продрали сонные глаза, посмотрели друг на друга зло, лихорадочно вспоминая, кому первому пришла в голову дурость испытать коней бессонницей. Лют первым усмехнулся, ладонь прикрыла зевок. Буслай что-то забормотал смущенно, покрутил головой. Припавший к холке Нежелан проснулся от удивленного крика.

– Что такое? – спросил он испуганно.

Воины молча смотрели на юг. Воспаленные недосыпом глаза слезливо щурились, пытались рассмотреть получше бугристые холмы. Нежелан внезапно понял, что холмы – на самом деле исполинская горная гряда, которая заслонит мир, когда подъедешь ближе.

– Вот и добрались до Железных гор, – пробормотал Буслай.

– Еще нет, – сказал Лют рассудительно. – Вон еще сколько переть, дай Сварог к вечеру до предгорий добраться. И кто знает, что за люди тут живут.

Буслай молча кивнул. Троица не спеша двинулась к веси. Воины настороженно обшаривали окрестности, взгляды зацепились за мелкие точки коров на зеленом лугу, ветерок донес сухие щелчки кнута.

– Так, Нежелан, как подъедем – молчи! Не хватало, чтобы из-за тебя на вилы подняли вблизи цели.

Бедовик отвернулся, горло сжала твердая рука, в глазах стало горячо и мокро от обиды. Лют глянул хмуро на соратника, меж ушей чудо-коня пролетел плевок.

– Тронулись потихоньку, – сказал он с недовольством.

Путники поздоровались с пастушком и неспешно въехали в деревню. Кожа зазудела под взглядами, одновременно сонными и любопытными. Кони в молчании пересекли середину широкой улицы.

Буслай изнылся от бездействия, но не махать же приветственно, как освободитель, мускулистой дланью – пусть поздороваются, а там ответит. Но жители смотрели со здоровым любопытством, без страха, приветствовать не торопились.

Запоздало выскочил староста, войт, в окружении крепких парней, смеривших чужаков ревнивыми взглядами. Буслай улыбнулся бесстыдно: деревенские в плечах пошире, ручищи, как ветки столетнего дуба, но мускулы рыхлые. Парни ходят вразвалку, кажутся непобедимыми такой же деревенщине. Буслай побьет любого даже на кулаках, доказывая превосходство лучших людей на свете – воинов, благодаря которым существуют эти… копатели земли. Лют глянул на соратника, во взгляде мелькнуло похожее чувство, плечистые парни прочитали суть перегляда, засопели сердито.

В веси задержались не долго, что устроило и крестьян, особенно тех, чьим дочерям Буслай строил глазки. Честно расплатившись за еду и походные мелочи, путники выехали на посвежевших конях в сторону стольного града Предгорий, за чьими вратами лежал путь в Железные горы.

Буслай оглянулся на весь, в глазах зарябило от высыпавшего на работу люда, хохотнул звонко:

– Странные люди, отличные от наших, но чем – понять не могу. Хоть языки похожи.

Лют пожал плечами, мир подпрыгивал перед глазами, далекие горы двоились, сливались с широким полем, маленькими рощицами, пышными кочками.

– Наши пращуры были одним народом, отсюда и язык остался. Недаром старики бают: от края Степи до берега Окияна живет один народ, спаянный общим языком, словене.

Буслай не упустил возможности взглядом кольнуть бедовика, отмахнулся:

– А! Скоро одними словами будем называть разные вещи. Вон у них, – он не сдержался, расхохотался задорно, – у них ужиком зовут не веревку, а родича. Представляешь?

Лют сдержанно посмеялся.

К вечеру, когда мир залило багровое золото заходящего солнца, здесь немыслимо огромного, раздутого, как боярин, путники добрались до столицы Предгорий. Миновали последнею подпорку города – зажиточную весь, – и кони легко взбежали на вершину холма, поросшего короткой травой. От резкого натяжения поводьев кони остановились.

– Их ты! – почесал затылок Буслай.

Лют молча согласился.

Город идеально вписался в тело горы, строители поставили каменные дома на широкой долине, защищенной с трех сторон неприступными скалами. Четвертую сторону прикрывала высоченная стена. К массивным воротам вела извилистая крутая тропа, запруженная повозками, даже досюда доносилась ругань купцов. Каменный мост был перекинут через глубокое ущелье.

Солнце ушло за горы, на стены скал плеснуло красным, и Лют ахнул восхищенно: воздух над городом налился сказочными красками, будто открылись врата в ирий.

Буслай протер подозрительно заблестевшие глаза, голос стал хриплым, словно горло его недавно освободилось от тяжелой хватки.

– Неплохо, но в наших лесах сердцу милей.

Лют тряхнул головой, поспешно согласился. Кони тронулись с места, земля сменилась мощеной брусчаткой, копыта с веселым звоном выбивали искры.

Наперерез двинулись оружные молодцы, нарочито держа ладони на мечах. Буслай ответил на сверлящие взгляды злобной рожей.

– Хто такие? – спросил требовательно старший разъезда, немолодой муж с хищным лицом и гладко выбритой кожей щек.

Помощники взяли пришлых в полукруг, на рассерженного Буслая смотрели насмешливо, похлопывали по рукоятям мечей издевательски. Нежелан съежился в седле, но на него внимания не обратили, ясно же: вред княжеству могут принести вот эти оружные хлопцы.

Лют сдержал огонь в груди, и бурлящая кровь немного успокоилась. Потом откинулся нагло и смерил старшого презрительным взглядом:

– Путники перехожие.

Старшина ревниво обшарил взглядом фигуру чужака, при виде меча глаза его сузились.

– Почему оружные? – спросил он жестко.

Лют ответил с ленцой, как боярин холопу:

– Дороги неспокойные, а покуда вы прискачете на защиту, будет поздно.

Разъезд зароптал возмущенно, горячие головы наполовину обнажили сталь. Буслай охотно бросил ладонь на рукоять молота и сощурился прицельно. Старшина поморщился досадливо. Люто вращая глазами, он заставил подручных угомониться. В его взгляде появилось некоторое уважение.

– Кому присягу давали? – спросил он обыденным тоном.

– Мы из ближней дружины князя Яромира, чьи земли лежат в полумесяце на полночь. Должен заметить, весьма богатые земли, вашим не чета.

Пригорцы шумно засопели, лошади под ними пристукнули копытами нервно, уши резанул противный скрип железа и зубов. Старший успокоительно вскинул длань, посмотрел на Люта с понимающей усмешкой.

– Что-то слышал об этом угодье, говорят, тамошние обитатели настолько трусливы, что от страха не понимают, что говорят, на людей кидаются.

Настал черед Буслая ахнуть в гневе и стиснуть молот, обласканный предгорцами насмешливыми взглядами. Лют остался спокойным, ответил воину такой же ухмылкой.

– Нет, так в лесу себя не ведут, разве что смельчаки, забравшиеся ради спасения шкур в темные и вонючие пещеры, из-за того разумом тронувшиеся. Это да.

Начальник разъезда закончил словесную перепалку и подпустил в голос немного тепла:

– Если явились не бесчинствовать, а посмотреть на дивный город Кряж, славно погудеть в корчмах с потребными девками – добро пожаловать.

Лют кивнул, лицо осветила дружеская улыбка.

– Клянусь, что пришли с миром, по поручению нашего князя, никакого урона жителям и городу не причиним.

Буслай и предгорцы выдохнули разочарованно, Лют обменялся понимающим взглядом со старшим: мальчишки, ведь не хотят кровавой рубки, но пыжатся.

Путники объехали разъезд, кони зацокали по булыжникам. Извилистая петля дороги помалу покрылась золотыми язвами, а когда отряд подъехал к ее началу, узрели Огненного змея, зажженного сотнями факелов.

Двинулись шибче. Словоохотливые купцы и деревенские торговцы пояснили, что ночью, как и в остальных людских городах, за ворота никого не пускают. Придется выбирать меж ночевкой на камнях и пронизывающем ветру и спуском вниз… на дно ущелья, ибо невредимым спуститься трудно.

Путники оттесняли людей конями, посыпались черные ругательства, спину Нежелана тряхнуло от ударов камней.

– Чего вы там болтали? – сказал Буслай, порадовавшись мукам бедовика. – Ничего не понял, вроде друг друга оскорбляли, а разошлись миром.

Лют с облегчением увидал запруженный мост, не оборачиваясь, ответил:

– Да просто языки чесали, бывалые мужи без того не могут.

Буслай засопел обиженно: Лют невольно напомнил ему, что он молодой гридень, в серьезных схватках не бывавший. Хоть и подтрунивает над Лютом всячески, подначивает, перечит, но происходит то по доброте старшего, к оскорблениям нечувствительного.

Палец смахнул из уголка глаза горячую каплю. Буслай стиснул челюсти, в голове билась утешительная мысль, что не виноват в малости лет, не позволившей хоробрствовать на Пепельном валу и в других жарких битвах. А в самой глубине сознания неприятно грыз червячок, что так можно списывать на молодость, но на самом деле…

Буслай тряхнул головой, как мокрый пес, и поспешно затараторил, дабы ужасная мысль не вернулась:

– А чтой-то он гулящих девок потребными назвал? Они тут Покон вообще чтят?

Лют пожал плечами, заметил вдумчиво:

– С другой стороны, непотребное никому не нужно, а раз пользуются, то неча кривить.

Буслай задумчиво хмыкнул.

Нежелан с завистью прислушивался к разговорам витязей и хлюпал носом от обиды: когда и он сможет говорить больше трех слов за день?

«Уйду от них, – всплыло горькое решение, – здесь и останусь, пусть идут одни. И чего таскаюсь за двумя угрюмыми мужами, занятыми важным поручением? Один к тому же постоянно унижает…»

По мосту двигались медленно, брань отражалась от скал, множилась звонкой разноголосицей. Почти стемнело, город осветился огнем, заключенным в прозрачные колпаки на вершинах столбов. Гридни подивились диву, подобрали челюсти и с тоской уставились на людскую запруду. Все орут, давят друг на друга, забывая, что у моста перил нет, а лететь вниз долго, успеешь от страха умереть.

– Что столпились? – простонал Буслай с тоской.

Один из торговых людей пояснил охотно:

– Да мытари товар проверяют тщательно, покуда в каждый кувшин рыло не сунут, дальше не пройдешь.

Эхо расстроенного крика прокатилось по ущелью, на миг заглушив ругань.

На середине моста стало ясно, что заночевать в городе не судьба. На землю опустилась тьма, небо застелилось черной скатертью, прибитой серебряными гвоздиками, факелы трепетали на ветру, поэтому еле разгоняли мрак. Ворота вот-вот закроют.

Нежелан выдохнул разочарованно, зашарил в мешке в поисках факела. Промасленная тряпка охотно разгорелась, едва упали первые жирные искры трута. Нежелан поспешно подхватил факел, вздернул над головой. Пока неуклюжими движениями запихивал трут в непромокаемый чехольчик, конь перестал чувствовать натяжение поводьев, тряхнул головой, лениво всхрапнул.

Рядом стоящий мужик обернулся с недовольством, грязный кулак съездил по морде. Конь резко отшатнулся. Нежелан взмахнул руками, пытаясь удержаться в седле. Факел уткнулся во что-то твердое, воздух потряс обезумевший крик лошади, запахло паленым.

Сбоку загрохотало, лошадиное ржание сплелось с руганью, Лют встревоженно обернулся на многоголосое оханье. Повозка прогремела по камням моста, с натугой преодолела приподнятый край, и отчаянно визжащую лошадь накрыл дождь зерна.

– Твою медь! – заорал хозяин люто. Глаза неверяще смотрели вслед падающей лошади, в ушах стихало испуганное ржание.

Толпа, как один, прильнула к краю, нимало не заботясь о сохранности жизни, горящие любопытством глаза жадно обшаривали туманное дно ущелья.

Лют быстро сообразил что к чему, рукой стиснул повод коня бедовика и потащил за собой, приглушенно ругаясь. Любопытный народ освободил узкую полоску моста, по ней стремглав промчались три коня. Лют отчаянно молился, чтобы не сбить какого-нибудь недотепу.

Люди отпрянули от края, свободное пространство затянулось, как болото тиной, стены Кряжа сотрясли ругательства. Мытари глянули подозрительно на чужестранцев, один значительно посмотрел на бурлящий мост и перевел взгляд на путников.

Лют зачерпнул из мошны полную горсть золотых кругляшей, сборщик подати аж поперхнулся, глаза выпучились, как у голодной жабы.

– Мы по важному поручению князя, – шепнул Лют заговорщицки, не уточняя от какого.

Мытарь молча кивнул, обеспокоенные стражи по повелительному взмаху расступились. Лют спросил у праздного вида стражника, где можно переночевать, поблагодарил за ответ, и кони зацокали по каменной мостовой. Буслай все порывался сказать, еле утерпел, когда отъедут подальше от высоченных въездных ворот.

– Ну и что он опять натворил? – раздался яростный шепот. – Чуть безвинного человека не сгубил, но разорил – точно.

Нежелан вжал голову в плечи, в животе застыла ледяная глыба: на сей раз и добрый Лют освирепеет, за такое дело не грех и отмутузить.

Лют отмахнулся с усталым видом:

– И хрен с ним.

Буслай поперхнулся, некоторое время ехал, глотая воздух широко открытым ртом, как рыба на суше.

– Но как же?..

Даже Нежелан глянул удивленно, а Лют пояснил неохотно:

– Благодаря Нежелану мы будем ночевать в кроватях. Теперь не надо говорить, что он приносит одни несчастья. А насчет торговца… Главное, что живой остался, а следом бы улетел – что ж, для мужчины гибель почетная.

Буслай ошарашенно замотал головой, как бык, получивший в лоб молотом: вот тебе и Лют – борец за справедливость. Что с человеком делает усталость!

Улочка перед вратами была узкой, с насечками проулков, где можно укрыться десятку воинов. Лют глянул на плоские крыши домов, с холодком заметил верхушку груды камней.

– Взять Кряж непросто, – поделился он с Буслаем.

Гридень кивнул, не меньше впечатленный мощью крепости. Молча двигались по улице, освещенной диковинными светильниками на столбах. Сзади раздались отчаянные вопли, ругань, скрежет массивных створок. Торговый люд, успевший просочиться в Кряж до закрытия, выдохнул облегченно, посыпались злорадные шуточки.

Лют поморщился, нагло наехал, купчик с визгом отлетел в сторону. Буслай скорчил злобную рожу, торговец поперхнулся бранью, отвел глаза.

Улочка разделилась широкими рукавами, кони свернули налево,дома на улице были ярко освещены, сквозь толстые стены пробивался смех, пьяные песни. Лют внимательно всматривался в вывески.

Буслай удивленно присвистнул:

– Надо же, ни кусочка дерева! Думал, будет основа каменная, а поверх, как у людей, дерево, а тут одни камни, половина вывесок из металла.

Лют пожал плечами:

– Каждый строит из подручного. Ну нет у них деревьев, одна трава, вот по нужде и складывают булыжники.

– Дурачье!

– Да, – согласился Лют со смехом.

Кони остановились у въезда в освещенный двор, заполненный звуками хмельного веселья, бьющими из корчмы в два яруса. Лют прищурился, кивнул удовлетворенно:

– Вот, кажись, тот самый «Горный великан», картинка красочная.

Буслай посмотрел с подозрением:

– Конюшни не нравятся, кабы коней не сперли. Слышь, бедовый, поспишь сегодня на сене.

Нежелан от грубого тона обомлел и с ответом замешкался. Лют глянул успокаивающе, кони процокали в освещенный двор.

Глава девятая

Мальчишка конюх подбежал к приезжим, на чумазом лице появилось любопытство: откуда взяли таких одинаковых коней? Гридни спешились, передали поводья, сладко потянулись, оглашая двор суставным хрустом. Нежелан ревниво отобрал поводья у мальчонки, повел коней по кругу. Конюх глянул насупленно, сказал, глядя на здоровых дядей с опаской:

– Ночь в конюшне стоит четверть трура с коня, зерно даровое, а за воду – два трура.

Лют почесал в затылке: что еще за труры? Запустил ладонь в мошну, мальчишка недоверчиво схватил золотую монету.

– Хватит?

Конюх часто закивал, как дятел в поисках корма, губы разъехались, обнажив белый ряд зубов, чернеющий щербиной.

– Ага, еще сдача причитается, только спрашивайте у хозяина, у меня нету.

Лют отмахнулся великодушно.

– А что вода такая дорогая?

Лицо конюха потемнело, веселый блеск в глазах исчез.

– Недавно беда случилась, почтенные чужеземцы. Наслали злые колдуны птицу Юстрицу, много жизней унесла.

Буслай вылупился удивленно:

– Что за птица?

– Такая огромная, черная, со змеиными головами и хвостом.

Буслай отмахнулся, глянул на мальца снисходительно:

– Что лепечешь, это аспид.

Конюх упрямо мотнул головой, губы сжал в нитку.

– У аспида две головы, а у Юстрицы три да крылья железные. Как заденет крылом поганым воду, так разразится повальный мор. Покуда отогнали да чистые истоки нашли… – Мальчишка выдохнул горестно, в глазах заблестели слезы.

Буслай смущенно крякнул, ладонью потрепал спутанные волосы конюха. Лют покивал сочувственно, дал мальцу еще монету.

Гридни направились к двери корчмы, сочащейся по периметру желтыми полосками, в спину догнал голос Нежелана:

– Лют, у тебя стремя повреждено.

Лют запнулся, Буслай посмотрел выжидательно, после кивка направился в корчму. Нежелан ткнул пальцем в перекладину стремени, готовую не сегодня-завтра изломиться.

Гридень развел руками, вполголоса выругался: проклятый врыколак, халтурил по-черному!

– Где ближайший кузнец? – спросил витязь конюха.

– Направо, а там иди на звуки грохота, они до полуночи спать не ложатся, – пояснил мальчонка охотно.

Лют отвязал стремя. Нежелан покорно выслушал наставления не шалить, скорее выходить коней, и проводил взглядом спину витязя до въездных ворот. Глянул на коней – мышцы противно застонали – и со вздохом принялся расседлывать.

Найти улицу мастеровых оказалось несложно, грохот и впрямь указывал не хуже зазывалы. Окрестные улицы степенно погружались в сон, жители наверняка елозили на кроватях, проклиная непоседливых кузнецов. Что ж, если торговать дозволено лишь под присмотром Дажьбога и любая сделка во тьме считается недействительной, то кузнецам на подобные запреты плевать.

Совсем недавно умелец, способный из бесформенного куска железа сковать плуг, светец либо женскую висюльку, казался кудесником, любимцем богов. Сказать по правде, и сейчас многие так думают. Лют мальчишкой в том был крепко уверен. К тому же кузнец работает с огнем, стихией благостной, божественной, от скверны очищающей. Потому и могут работать в любое время суток.

Лют толкнул первую дверь, за которой громыхал кузнечный молот. В лицо дохнуло жаром, и он сощурился в багровую тьму. Побратим огню обернулся на звон колокольчика над дверью, молот застыл над вишневой полосой металла. Помощник перестал раздувать мехи, ладонью утер с закопченного лба трудовой пот и взял у хозяина заготовку и молот.

Кузнец вытер руки о кожаный передник, надетый на голое тело, согнулся над бадьей воды – голова зашипела, как раскаленная болванка.

– Здрав будь, воин, – поздоровался кузнец густым басом.

Лют склонил голову и подошел ближе. С бороды и усов кузнеца стекали мутные струйки, в волосках поблескивали крупные капли, при виде стремени в глазах его мелькнуло разочарование.

Гридень передал стремя, железка в могучей ладони выглядела хрупкой игрушкой. Кузнец глянул мельком, несмотря на полутьму, в которой лучше виден разогретый металл, быстро определил поломку.

– Изделие – дрянь, – хмыкнул он с чувством превосходства. – Поправить – минутное дело.

Лют, задетый известием, что обладает плохой вещью, буркнул недовольно:

– Погоди, кузнец, раз такое дело, продай готовую пару или сделай.

– Ковать нужды нет, – отмахнулся кузнец. – Эй, сгоняй на склад, принеси пару стремян, – рявкнул он на помощника.

Тот отставил заготовку, затопал ногами, дверь скрипнула, парень исчез. Кузнец вернулся было к прерванной работе, но Лют от нечего делать спросил:

– А не слыхал ты кощуну о поражении Волоса?

Кузнец хмыкнул удивленно, отложил работу.

– Ты даешь, воин, еще спроси: могу за молот держаться?

Лют примирительно улыбнулся. В голове мелькнуло: мало ли какие люди здесь живут, может, молимся разным богам, несмотря на общий язык?

– Запало мне в сердце одно несусветствие.

– Эт какое? – глянул кузнец с любопытством.

Гридень помялся, собираясь словами. От горна тянуло страшным жаром, тело взмокло и истекало широкими струями. Лицо коваля в красноватом свете смотрелось загадочно, внушительно, в провалах глаз клубилась мудрость.

– Почему всюду поют, что Перуна освободил кузнец, а после еще и Змея за язык клещами поймал?

Валуны плеч приподнялись недоуменно.

– Раз поют, знать, так и было.

– Не-ет, – тряхнул Лют головой упрямо. – В кощунах ничего не поют спроста, всегда старики ввернут какое-то назидание, что западает незаметно.

Кузнец ухмыльнулся, ладонь поскребла бороду, на стене заплясала густая тень: смешной уродец, сунувший руку в голову.

– Хм, годами ты, конечно, не юн, но и не стар, а мыслишь здраво. Верно, что кощуны не только бают о сказочных временах, но и незаметно жить учат. Напрямую ведь не скажешь, тут же взбеленятся: не моги учить, старый хрыч, сам знаю, что для жизни надо! А так исподволь следуют доброй воле, даже не замечая.

– Не всегда доброй, – возразил Лют. Кузнец молча согласился. – Но тут дело особое: кощуна ведает о тяжких временах, когда исчезло солнце, землю сковала стужа, а люди от отчаяния жрали друг друга и молились темным богам. И героем сказа должон быть самый главный человек на свете, чтоб его примеру следовали грядущие поколения.

– Зело здраво, – кивнул кузнец. – И что такого: на кузнецов смотрят как на волхвов, уважают, не то что мельников, – закончил со злорадным смехом.

Лют запнулся, глазами обшарил темные стены кузни, глянул на россыпь углей, накаленных добела, ресницы суматошно захлопали, но долго тлели перед взором яркие пятна.

– Лучшие люди на земле – воины, – сказал он с горячей убежденностью. – Посему Змея бьет бог – покровитель витязей, а не Дажьбог или никчемные Лель и Полель. Воин стоит на страже мира и Правды, от зла ограждает, благодаря ему и его последователям мир существует. А кощуна бает о каком-то кузнеце, – добавил гридень с нежданной обидой.

Кузнец вздохнул, руки разошлись в стороны, Лют с невольной завистью скользнул взглядом по могучим бревнам, перевитым вздутыми жилами.

– Ну что сказать, витязь, что сказать? Вообще люди невольно признают, что есть вещи воинской отваги выше.

Лют всхрапнул оскорбленно:

– Это что?

Кузнец выставил ладони примирительно, закопченную поросль лица прорезала усмешка.

– Каждый бог поделился с людьми силой, умениями. Так кого мы ставим выше Перуна?

Лют пожал плечами, лоб пошел складками.

– Рода, бога богов, сотворившего мир.

– А кроме?

– Ну, не знаю, у каждого племени по-разному, некоторые и вовсе Волоса чтят в первую очередь.

Кузнец спросил коварно:

– А Сварог?

– И Сварога чтим, – спохватился Лют. – Как не чтить, когда он переделал творение Рода да и много чего для людёв сделал хорошего.

Затопали ноги помощника кузнеца, запыхавшийся парень ворвался в кузню, с поклоном передал кузнецу пару блестящих стремян. Тот глянул придирчиво, крякнул удовлетворенно. Лют забрал изделия из широченной ладони.

– Так вот, воин, извини, но разговор наш подошел к концу, мне еще скорый заказ надо сделать. Вижу, хлопец ты башковитый, что диво для твоих лет, посему подумай на досуге, почему Сварога кличут Небесным Кузнецом, может, перестанет душа терзаться.

Лют расплатился, у двери низко поклонился кузнецу. Ночной город приветил прохладными объятиями. Вальяжно проходящие по улице мастеровых горожане пугливо расступались перед рослым мужем, идущим как слепец. Лют смотрел невидящим взором, лоб покрылся складками, носы сапог то и дело ковыряли щели меж мощеными булыжниками.

Из раздумчивости вывели звуки веселья, глаза резануло освещение двора: у лошадиной поилки двое яростно спорили, чьей лошади пить первой. Гридень встряхнулся, как гусь, вылезший из глубокой лужи, напряженная мысль затаилась в глубинах сознания. Твердым шагом он направился к корчме.

Дверь отворилась со скрипом, мощные запахи жареного мяса и хмеля едва не вышибли его обратно. В уши ворвались пьяная песня, дробь кружек по деревянным столам, перестук ложек.

Лют оглядел красные потные рожи, несколько посетителей ощерились, мигом сбросив хмельную одурь, и оценивающе осмотрели гридня, меч на боку. Буслай за дальним от двери столом приподнялся, махнул рукой.

С подавальщицами в Предгорьях общаться куда лучше, чем у Вышатича: молодые, с румяными щечками, с загадочным блеском в глазах, несут подносы грациозно, успевая ответить притворно-возмущенным писком на щипки и шлепки по приподнятым задам.

Лют двинулся через корчму. Веселая молодуха невзначай налетела, прижалась мягкой грудью. У гридня закипела кровь, пальцы невольно сжались, будто стискивая сдобную плоть. Подавальщица ойкнула, Лют с огромным сожалением перестал чувствовать жар девичьей груди. Девица хихикнула, гридень бараньим взором проводил пышные ягодицы, пляшущие под юбкой.

Буслай налил в кружку олуя, поставил перед Лютом. На зычный зов прибежала подавальщица с широкой улыбкой на миловидном лице. Лют улыбнулся в ответ, девица наклонилась, внимательно слушая заказ, заодно позволила заглянуть в вырез платья. Лют заказывал долго.

Буслай проводил насмешливым взглядом подавальщицу, сказал ехидно:

– Уверен, что столько съешь?

Лют отмахнулся:

– Нашел о чем беспокоиться.

Вдохнул полной грудью запах корчмы, напоенный сытью, хмелем, неуловимым весельем. Ребра затрещали, раздаваясь в стороны, сердце мощно бухнуло, принеся дополнительное тепло.

– Хорошо здесь, – сказал Лют. – Так и тянет на непотребства.

Нежелан оторвался от мисы супа, глянул удивленно. Буслай понимающе подмигнул и мощно захохотал.

– Здесь это называются потребством, мол, что естественно, то не позорно. Потому здесь не просыхают, а девки согласны на многое.

Лют широко улыбнулся, в груди кольнуло тревожно. Оглядел залитый чадным пламенем зал. От месива красных рож, лучащихся довольством, зарябило.

«Что-то опасное таится в таком разнузданном веселье», – пришла на ум трезвая мысль. Вон пируют, видно, давно, с виду хмельные люди, а кажется – животные.

Гридень тряхнул головой, горячая кровь нехотя успокоилась, жар в голове угас. Так нельзя, решил воин твердо. Взгляд упал на хорошенькую служанку, мелькнуло ироничное, что можно, но редко, чтобы перекосов не возникало.

– Чудной город, – сказал он Буслаю. – Покон тут чтят вряд ли.

Буслай посерьезнел, кивнул, голос наполнился легким недоумением.

– Не знаю и отчего, с виду от нас почти не отличаются.

Нежелан проглотил парующую ложку варева, сказал сипло:

– Тут проходят караванные тропы, за горами богатый Клотин, а перевалы держит Кряж. Вот купцы и навезли из различных стран распутные нравы.

Буслай по привычке скорчил харю и разорвал жареного гуся. Лют глянул с удивлением, бедовик согрелся под затаенным в глазах гридня одобрением.

– Откуда прознал? – спросил Лют.

Нежелан выдавил смущенно:

– Да слушал разговоры: один бранился, что батюшка совсем прижал, поносит за ночные гулянки. А за тем столом жаловались на чрезмерный налоговый гнет князя, но поделать ничего не могут: перевалы закрыты неприступными крепостями, данниками князя.

Бедовик закончил небывало длинную речь и замолчал. Грудь бурно вздымалась, закачивая густой воздух. Лют покивал одобрительно, перегнулся через стол, на хрупкое плечо опустилась мозолистая ладонь. Буслай глянул с неодобрением: и чего старший возится с никчемным? Ночью оставят приблудыша в каменном мешке.

Народ в корчме внезапно загомонил, раздалось вразнобой шипение, словно стая пьяных змей разинула пасти.

– Тш-ш-ш! Песня, песня! – шептали краснорожие.

Гридни переглянулись: интересно, что за песни в таком городе? Обыкновенная похабщина или искусно замаскированная цветистыми словами?

Седовласый мужчина расчехлил гусли, важно пристроился на лавке. Притихшие гуляки с любопытством обступили струнодера. Старик хлебнул напоследок, стукнул кружкой о стол и с молодецким кряканьем взъерошил усы. Пальцы прикоснулись к струнам.

Люди при первых звуках замерли, разговоры окончательно затихли, головы с хрустом шейных позвонков повернулись к гусляру. Лют подивился волшебным созвучиям: в музыке есть неведомая волшба, что завораживает даже грубых людей, заставляя заскорузлое сердце истекать кровью. Если песня сложена умело.

Глаза мужчин разгорелись ярым огнем, плечи раздались вширь, грудь выгнулась колесом. Еще бы, поют о жаркой битве, а не о скучной хрени вроде служения богам или урожайные песни.

Лют глянул на раскрывшего рот Буслая: гридень уже далеко, кулаки стискиваются, давним временам сопереживает. Даже Нежелан слушал внимательно: спина прямая, как доска, вечная затравленность исчезла, лицо дышало достоинством.

Лют привычно вскипел, как и всякий раз при подобных враках, но остыл. Ясаги не были гигантского росту, наоборот, в кости мелковаты, но злоба хлестала через край. Очарование песни ушло, он поерзал задом по скамье, а гусляру достался злобный взгляд.

Слушатели распахнули глаза, будто на стене корчмы явилась картина битвы. Руки непроизвольно дергались, сжимая невидимые мечи, отражая наскок поганых ясагов. Даже языки пламени в масляных плошках приугасли, и зал погрузился в багровую полутьму. Тени на стенах приняли расплывчатые очертания воинов.

Лют поморщился безбожным вракам. Вождь ясагов ростом не удался, а изо рта не вырывалось ничего, кроме бранных слов. Повстречались они на поле уже порядком уставшие в сече. Вождь сунулся поперед телохранителей, пал в короткой рубке, успев наградить соперника глубокой бороздой поперек груди. А что ясаги разбежались, едва предводитель руки раскинул… Лют усмехнулся, застарелые шрамы нестерпимо зачесались.

Песня кончилась, но народ стоял в оцепенении, у некоторых в глазах блестели слезы. Лица были полны внутреннего жара, что подвигает на великие дела, если не загасить его олуем.

Буслай задумался, лицо его залила краска стыда, что вечно перечит такому герою. Нежелан вовсе пялится, как на бога. Лют даже немного себя зауважал.

Корчма постепенно заполнилась гулом, одухотворенное состояние продержалось до первой кружки. Светильники вспыхнули ярче и сожгли тени битвы. Стены привычно задрожали от пьяного хохота, в сплетении голосов звонко зазвучали визги ущипнутых подавальщиц.

Буслай смочил пересохшее горло, глазами забегал в стороны. Лют глядел насмешливо. Мимо пронесли поднос с печеным мясом, приправленным тушеными грибами. Лют потянул носом восхитительный запах, в животе заурчало. Приоткрыл рот, чтобы заказать того же и побольше, но наткнулся на твердый взгляд немолодого человека с властным лицом.

Незнакомец пристально вглядывался в витязя. Буслай заметил это и потянулся к молоту. Нежелан стиснул ложку и смерил пришельца недружелюбно.

Глава десятая

Лют осмотрел одежду пришлого: небогатая, сшита добротно, но носит ее владелец как княжий наряд. Витязь пригляделся к чертам лица с бровями, похожими на заснеженные кусты, и сердце стукнуло радостно. Незнакомец улыбнулся, ровные зубы блеснули ослепительно. Буслай, кипя от возмущения, смотрел, как тот подсаживается.

– Вижу, узнал меня, хоробр, – сказал незваный гость негромко. Голос был сильным, чистым, способным перекричать шум боя или грохот камнепада.

Лют привстал, отвесил поклон:

– Давно не виделись, Грузд.

Буслай посмотрел ревниво: что еще за знакомцы? Глянул на соседний стол, где сидели широкоплечие парни, которые вяло жевали, к кувшинам вообще не прикладывались, холодно и внимательно наблюдая за их столом.

Грузд глянул на гридня и улыбнулся – во рту будто молния блеснула. «Скалится, будто девица показывает хорошие зубы», – насмешливо заметил Буслай и потер костяшки кулаков, зудящих в понятном желании.

Лют заметил неурядицу и поспешил сказать:

– Знакомься, Грузд, это сильномогучий Буслай, мой попутчик, а то Нежелан, отрок.

«Попутчик… – засопел Буслай обиженно. – В дружине все как братья».

– А это Грузд, правитель здешних земель, – добавил Лют тихо.

Гость опять широко улыбнулся, Буслаю кивнул, на бедовика и глазом не повел. Принял кружку с пенным напитком, в два глотка осушил. Буслай позавидовал княжьей глотке.

– Ты прав, Радимич, стал я князем, как и мечтал, – сказал Грузд вполголоса. – А ты ныне воевода?

Лют покачал головой. Предгорный князь распахнул глаза, прицокнул досадливо:

– Как так? Ладно, в кроме расскажешь, в детинце то бишь.

Лют ответил с улыбкой:

– Знаю, как у вас детинцы зовутся.

Буслай поднялся вслед соратнику, но внутренний голос прошептал недовольно: он к князю не напрашивался, делать ему там нечего. Лют положил руку на плечо Нежелана, и сердце бедовика екнуло от нехорошего предчувствия.

– Пора нам расставаться, Нежелан, – сказал воин мягко. – Спасибо за помощь, но в горы мы пойдем вдвоем.

В руки бедовика уткнулся звякающий мешочек, пальцы заторможенно сжали гладкую кожу, зеркала глаз влажно задрожали. Лют ткнул в грудь дружески, улыбнулся:

– Не серчай, коли что. Похлопочу у князя, чтобы пристроил тебя в челядины – не пропадешь. Деньги есть, конь знатный, глядишь, выбьешься в богатеи.

«На кой мне в богачи?» – подумал Нежелан, глотая слезы. Один, в каменном городе, где, может, люди по ночам оборачиваются чудовищами. Да с его счастьем он быстро потеряет и коня, и деньги.

Буслай глянул на бедовика сочувственно – не думал, что будет жаль расставаться, а поди ж ты. Грузд, если и подивился, почему воины прощаются с отроком, виду не подал. В окружении крепких хлопцев подождал, пока те заберут походные мешки, и на улицу вывалились веселой гурьбой.

Конюху седлать лошадей помогли охранники князя. Тот посмотрел на коней, и глаза его засветились восхищением.

– Откуда такое диво?

Лют отмахнулся с нарочитой небрежностью:

– Как-нить расскажу.

Конная процессия зацокала по брусчатке. Столбовые светильники освещали улицу ярко, редкие прохожие пугливо теснились к домам, зажимая уши от громового смеха. Лют спиной почувствовал обиженный взгляд Нежелана и смутился: будто ребенка бросил. Дружеский шлепок по спине выбил сомнения заодно с духом. В конце концов, взрослый муж, пора семью заводить. А не уживется, то… пусть людскую породу не поганит.

– А я думал, ты после Пепельного вала чуть ли не князем сделался, – сокрушался Грузд по дороге.

– Куда мне, – вздохнул Лют притворно. – Я и одним человеком командовать не могу, остался дружинным.

Буслай скрипел зубами, на старых приятелей посматривал зло, охранники невзначай обступили хмурого гридня плотней. Он оскалился и нарочито глядел поверх голов. Если бы взгляд мог порочить, встречные дома рухнули бы грудой обломков, подняв тучу пыли.

Лют заметил это. Буслай понадеялся на сочувствие, но витязь хмыкнул гнусно и взглянул с откровенным злорадством – наконец отыграется за дорожные проделки!

Княжий терем поразил их мрачной мощью нетесаных глыб. Лют уважительно покачал головой, воинский глаз умилился правильному расположению конюшен, кузни, укреплений. Да, взять Кряж почти невозможно.

Двор был ярко освещен, челядины сновали, как трудолюбивые муравьи, хотя некоторые зевали широко, будто хотели проглотить луну.

Коней мигом пристроили, поклажу унесли юркие парни. Лют глянул обеспокоенно: вдруг колдовские штуки явят мощь? Грузд расценил неправильно и засопел оскорбленно:

– Доставят в ваши комнаты, ничего не возьмут.

Лют, выставив ладони, быстро сменил тему:

– А что переодетым по городу ходишь? Хочешь узнать, что народ бает о правителе?

Грузд подхватил друга под локоть и повел в терем, оглашая двор задорным смехом.

– А что, хороший способ узнать чаяния народа, а то боярам веры нет. А так пройдусь, послушаю о себе хорошее, сон после таких прогулок безмятежный.

Лют хмыкнул скептически:

– Еще бы говорили плохое – в тебе князя за версту видать.

Грузд переменился в лице, пальцы со скрипом почесали затылок.

Внутри дохнуло холодным запахом камня, смешанным с благостным ароматом леса. Лют с любовью коснулся пальцами бревен, укрывших стыдобу каменных стен. Нарядные светильники установили столь часто – ступали по терему, как по солнечному дворцу.

Слуха коснулось женское пение, чинное, благопристойное. Лют глянул на двери: не понять, кто живет, челядинки или княжьи дети, но чувствуется строгость воспитания. Занимались сугубо женским делом: шили. А так как с закрытыми ртами ничего делать не могли – пели тонкими голосами. Видно, в детинце нравы были построже: сильно влияние блюдущих Покон, надо бы Буське поосторожней…

Буслай ощерился пристальному взгляду. Лют глянул с укоризной, отвернулся, махнув рукой оскорбительно.

– Сейчас пир закатим! – хохотал Грузд. – Ничего, что на ночь! Мужчина сам решает, какое время суток на дворе.

Лют забыл о краткой перепалке с Буслаем, лицо разгладилось, плечи шутливо передернулись.

– Знаю твои пиры, еще тогда славился.

– Верно сказал, – засмеялся князь. – Сейчас упою так, что забудете, зачем пришли. Кстати, каким ветром вас занесло в наши края?

Лют помялся, сказал:

– Княжье поручение у нас, в горах полазать. Подсоби, может, знаешь: где тут у вас пасть зверя?

Лоб Грузда пошел складками, витязи посмотрели с надеждой, но князь пожал плечами. От разочарованного вздоха пламя светцов колыхнулось.

– Не переживай, Радимич, у старцев поспрашиваю. В следующей крепости у местных спросите – образуется. Выправлю подорожную, чтобы каждая собака выказывала уважение. Когда собрались в горы?

– Завтра.

Грузд помрачнел, шумно сглотнул комок:

– Обидеть хочешь?

Лют развел руками, ответил непреклонно:

– Княжья воля. Так что давай подорожную сразу, пока не упились.

– Добро, но на обратном пути денек погостите, иначе обижусь.

Лют промолчал, что было принято за согласие. Два плечистых молодца услужливо распахнули двери в пиршественный зал, в лицо дохнуло застарелыми запахами еды и хмеля.

Палата настолько пропиталась духом пира, что разбери по камушку и разбросай в горах – звери сбегутся, будут лизать, а иные сдуру погрызут, приняв за мясо.

Гридни с любопытством рассматривали богато украшенные стены. Князь нетерпеливо заорал, что хочет побаловать гостей да не осрамиться. Двери распахнулись, вереница челядинов с глазами, выпученными от тяжести несомых блюд, засеменила к столу. Подносы опускались с грохотом, волна свежих запахов била в голову молотом.

Кравчий вынырнул бесплотной тенью, над полными чарами закурился тонкий аромат, защекотал приятно ноздри. Грузд поднялся, крикнул здравицу за достойных гостей. Вино хлынуло через край, кадык мощно задергался, ароматная волна плеснула на грудь. Лют поспешно осушил и, дабы не обидеть хозяина, пролил питье на грудь, как жертву богам и предкам на небе, сдержав гримасу от противной липкости рубахи.

Грузд положил могучую руку на плечо гостя, омытая хмелем глотка выдала густым басом:

– Лют, давай нашу, походную!

Буслай зло поглядел на спевшихся гуляк, перед глазами замелькала вереница блюд: гусей жареных, начиненных кашей, мяса печеного, жареного, парующих плошек с бульоном, горы пирогов, квашеной капусты, икра, рыба жареная, пареная, вяленая и сушеная. А поодаль выстроились пузатые кувшины, запахи витали дивные, от вдоха в голове легко звенело. Гридень посмотрел на застолье, глянул на князя. «Вообще-то неплохой человек», – подумал он перед тем, как набросился на еду.

Лют присел на край кровати, босые ноги погрузились в меховые шкуры – защита от холода каменного пола. Шея затекла, разминалась с хрустом. Гридень потянулся, за спиной прошелестело одеяло, кровать скрипнула под весом упругого тела.

Заспанная девка протерла глаза, с волчьим подвыванием потянулась, волосы рассыпались по подушке медовыми волнами.

– Сходи принеси квасу, – буркнул Лют. – Живо, – прикрикнул он, видя неудовольствие, исказившее хорошенькую мордочку.

Девка откинула одеяло. Лют с удовольствием посмотрел на могучие телеса. Девица не спеша одевалась, полные груди нехотя прятались под тканью, смотрели зазывно острыми кончиками. Лют помимо воли ощутил прилив крови, пальцы дернулись, девка заметила и застыла с понимающим смешком.

– Квасу, – сказал гридень озлившись.

Девка с неудовольствием оделась, потопталась возле кровати, но воин поторопил ее шлепком по пышным ягодицам, и та с притворным визгом исчезла.

Лют натянул рубаху и свиту, войлок сапожной подкладки обнял ступни, ремень обвил пояс. Мешок с поклажей нехотя выполз из-под кровати, натужно оскалился, на одеяло посыпалось загадочное содержимое.

Гридень прикрыл зевок ладонью, присмотрелся к бабкиному добру, в голове звучал голос Стрыя. Неуверенно перебирал связки сушеной травы, шишки, кусочки застывшей смолы разных цветов, тщательно промял пальцами старую шапку.

Дверь скрипнула. Девка с поклоном передала ковшик с резной ручкой и уставилась блестящими глазами на содержимое мешка.

– Ой, а что такое?

Лют шлепнул по жадно тянущейся руке, выпроводил, не обращая внимания на обиженный визг. Пересохшее горло благодатно смочил квас, гридень выдохнул довольно, пустой ковш с глухим стуком зарылся в шкурах.

Посвежевшим взглядом он осмотрел добро и разделил на две кучки. Кольнул стыд – объяснения Стрыя забыты: кусочки смолы непонятно для чего. Хорошо, хоть травам назначение знает.

Из второго мешка, с воинской справой, достал чистые тряпицы. Душистые травы укрылись тканью. Кошель, нетерпеливо распахнувший пасть, поглотил свертки. Лют достал еще один мешочек, уложил лечебные травы, ну… какие считал лечебными.

Ножны привычно оттянули пояс, и Лют вышел из комнаты. Поклажа пригибала к полу, кошели с травами плясали на поясе. Распахнул ногой соседнюю дверь и застыл на пороге, с удивлением глядя на пустую постель.

– Где его леший носит? – буркнул гридень раздраженно.

Буслай где-то до сих пор шлялся – поклажу бросил, хорошо, что оружие при себе оставил. Кряхтя от досады, Лют с тремя мешками выбрался во двор. Челядины проводили удивленными взглядами княжьего гостя. Конюх оглянулся на сопение, отскочил от рухнувшей поклажи.

– Кони готовы? – поинтересовался Лют.

– А то, – ответил конюх с мнимой обидой. – Осталось оседлать.

Гридень указал на мешки:

– Тогда седлай и поклажу привесь, эти два – на моего.

Конюх кашлянул, сказал осторожно:

– Э-э, а который твой?

Лют глянул на одинаковые морды, лоб пошел складками. Слуга с интересом наблюдал, как растерянное выражение сменилось бараньим упрямством.

– Правый мой, – сказал воин твердо.

В конце концов, коней и родная мать не отличит, во всем одинаковы, не стоит забивать голову пустяками. Лют втянул утренний воздух и оглядел двор: в кисейной дымке тумана сновали челядины, в кузнице звенело железо, стражи лениво прислонились к стене терема, чесали языками.

– Уезжаете, а что князю сказать? – раздался голос конюха.

– Ничего, он знает, – отмахнулся Лют беспечно.

В голове забилась мысль, что надо поскорее сваливать со двора, пока Грузд не упоил до смерти. А еще сколько по горам лазать?

Лют помрачнел, взгляд прошил каменные стены детинца, ушел далеко-далеко, где земля покрыта могучими деревьями и ласкова к людям, где в реках и озерах немерено рыбы, в лесах – дичи, где самые красивые девки, где дом. Кулаки стиснулись в бессилии: он охотно помог бы княжеству с мечом в руке, а не ползая по камням в поисках непонятно чего.

Послышался отдаленный шум, сердце встрепенулось, горячие волны крови напряженно вздули мышцы: в людской разноголосице слышались гнев, жажда убийства. Стражи, неспешно ходящие по забралу стены, встрепенулись, грохоча сапогами сбежали вниз.

Злобный гул приближался быстро, словно стае раздраженных пчел указали, где искать пропажу меда. Лют отошел от конюшни, конюх вслед дернулся, но суровый взгляд вернул того к работе: седла еще не на спинах, седельные крюки свободны.

В раскрытые ворота двигался людской ком. Окна домов наспех открывались, ставни хлопали о каменную кладку, взъерошенные горожане смотрели на галдящую толпу. Лют приметил в толчее знакомое лицо, вздохнул горестно.

Могучий муж – пузо с пивной котел накрыто густой бородищей – уцепил Буслая за ворот и впихнул во двор, как котенка. Гридень огрызался, но не вырывался, молот спокойно висел на поясе. В толпе были заметны еще несколько дородных мужей: орали громко, на камни плескала слюна. Крепкие парни – с окладистыми бородами, с поясными ножами в руках – цепко следили за Буслаем, умоляя взглядом, чтоб дернулся.

Глава одиннадцатая

Лют ошалело смотрел, как толпа прошла мимо. Потом под десятками сапог застучали дробно ступеньки крыльца, и утроба терема приглушила крики. Воин поспешно метнулся за процессией, сердце холодило неприятное предчувствие.

Стражи у палаты глянули на незнакомого гридня, копья скрестились, но на лице одного отразилось смутное воспоминание. Лют вбежал внутрь, и там уши стали пухнуть от бранных криков.

Пузатый муж со свирепо горящими глазами, тащивший Буську за ворот, повел рукой. От могучего баса задрожали стены. Пламя в плошках, крепленных на многочисленных опорных столбах, испуганно прижалось ко дну.

– Князя! Князя сюда!

– Верна-а! Пусть рассудит! – полетели голоса в поддержку.

– Да чего судить, и так ясно!

– Не скажи, не по закону то!

«Что он натворил?» – изумился Лют. Попытался взглядом встретиться с соратником, но увидел лишь взъерошенный затылок. Лют хотел протиснуться, но оружные молодцы зыркнули люто, и он отступил до поры.

Спину подпер древесный столб, над головой едва слышно скворчал горящий жир. Плошка, подвешенная на изящные цепочки, слабо качалась.

Заспанный князь вошел. Челядины под белы руки усадили его в кресло. В вошедших уткнулся тяжелый бараний взор. Стихло. Дородный муж яростными движениями вспушил бороду, согнулся в поясе:

– Здрав будь, князь Грузд.

Правитель ответил тяжело. Бородач отшатнулся от волны тяжелого хмельного духа.

– Подобру и тебе, боярин Валун. С чем в такую рань припожаловал?

– Какая рань, полдень не за горами? – подивился боярин.

Князь прервал того властным взмахом, лицо из мягкого превратилось в суровую маску, глаза блеснули гневно.

– Почто гостя моего обидел? – спросил он с металлическим лязгом, будто меч кольчугу пропарывает.

Боярин сказал горько:

– Неблагодарные пошли гости, платят за ласку худом.

– Что натворил? – спросил Грузд у Буслая.

Гридень пожал плечами, облил презрением толпу, процедил:

– Пользовался твоим гостеприимством, князь. Вчера сам сказал, что могу невозбранно ходить где хочу.

Грузд кивнул, припоминая, и боярские люди взорвались негодующим ревом. В зал вбежали стражи, бывшие у двери, и настороженно остановились. Со стороны князя открылась дверь, дюжие молодцы встали по бокам, свет огня игриво плясал на плетеных кольцах и вытащенных наполовину клинках.

– Тихо! – рявкнул Грузд. Красные от вчерашней попойки глаза пригвоздили умолкнувших.

Валун оробел, но быстро пришел в себя и смело шагнул:

– Князь! Когда разрешал гулять по городу, ты не имел в виду забираться в мои хоромы и бесчестить сноху?

Слова сопроводил приглушенный ропот. Лют застыл у опорного столба, взглядом пробуравил затылок Буслая и еле удержался от плевка. Грузд потемнел лицом и встретился взором с Лютом. Гридень заметил в глазах старого знакомца беспомощность.

Буслай глянул на боярина презрительно, сказал с нахальством:

– Не больно-то на боярыню похожа, с виду обычная сенная девка. И зазвала сама. Думаете, валялся бы в постели до утра, коли в том уверен не был?

Валун подскочил и яростно завращал глазами. На бороду посыпались бусины слюны.

– Заткни поганое хайло! Князь, он просто издевается! Мало того что под покровом темноты снасильничал девочку, так еще и порочит словами гнусными.

Грузд хмыкнул недоверчиво:

– Что ж твоя девочка на помощь не звала? Ждала, пока вы не возьмете сонного?

Валун смутился, пальцами поскреб бороду, с треском вырвал прядь.

– Княже, то к делу не относится. Вот насильник перед твоим судом – не стали сразу вешать, потому что княжью власть уважаем. Реши дело скорей, помсти за поруганную честь моего имени. Сына нет – на кордонах. Вернется, что я скажу: мол, прости, сынок, не уберег семейную честь? Князь, тут решение одно.

Лют с кривой ухмылкой подумал, что сноха у Валуна озорная, видать, не впервой гуляет. Но, верно, в этот раз заметил кто-то из челяди, мигом растрезвонили по двору, а к полудню все в городе узнают. Придется вешать «насильника» – смеху будет меньше, а некоторые уверятся в «злодействе». Бред, Грузд не позволит…

Князь посмотрел на витязя, сердце того камнем рухнуло. Князь – военный вождь да судья, городом же правят бояре, а Валун, видать, из значимых. И ссориться с ним Грузд не будет.

Лют зло посмотрел на затылок Буслая: дурак не понимает, что его вздернут, потому стоит спокойно. Дал себя привести в терем, хотя мог сбежать. На миг мелькнула черная мысль оставить как есть, пусть вздернут или бросят в пропасть…

Стыд ударил в голову горячей волной. Лют от нестерпимой боли застонал сквозь зубы, кулак врезался в лоб. Лют просяще посмотрел на Грузда, тот взглядом показал, что на его стороне, но сделать ничего не сможет, хотя препятствовать не будет, если…

Лют отцепил от пояса мешочек с травами, на миг усомнился – тот ли? – но понадеялся на память. Пламя плошки осторожно принюхалось к плотной коже, несмело лизнуло, затем, дымя от удовольствия, вонзило зубы.

– Буслай, сюда!

Гридень замотал головой, нехотя обернулся. Лют зло уставился на бестолочь, мигом оказался возле боярского охранника, сильным тычком в грудь опрокинул детину заодно с парой товарищей.

Буслай с ожившими глазами – как же, драка! – растолкал близстоящих и прорвался к соратнику. Грузд удивленно уставился на дымящийся кошель в руках друга. Лют сжал плечо Буськи, губами сказал: «Прости». «За что?» – молча спросил князь.

Валун побагровел лицом, от яростного крика помощники встрепенулись, разом бросились на насильника с подельником. Палата ахнула в голос: люди взлетели к потолку, больно приложившись к нему головами, и тут же горохом попадали на пол. У многих из носа текла кровь, от слабых стонов сердце сжималось.

Буслай изумленно смотрел на лежащих людей. Лют глянул на Грузда, от сердца отлегло: у князя котел каменный, еще десять годов назад на спор стены прошибал. Рванул зло Буслая. Дымящийся мешочек упал на пол. У входа беглецы перепрыгнули беспамятных стражников.

– Лют, что такое? – спросил Буслай захлебываясь.

– Вперед, олух, потом объясню! – рявкнул соратник.

Челядины во дворе глянули недоуменно на бегущих к конюшне гостей, воины на стенах насторожились, потом мигом сбежали вниз и исчезли в тереме. Лют выдохнул облегченно: Грузд точно преследовать не даст.

Конюх с довольной улыбкой подвел оседланных коней. Гридни налетели вихрем и небрежно оттолкнули конюха. Челядин с земли посмотрел обиженно, но перед глазами мелькнули конские хвосты и скрылись за воротами.

– Придержи ход! – буркнул Лют, схватив чужой повод. – Выедем спокойно, время есть.

Буслай послушно придержал коня, в распахнутых глазах горело жадное любопытство.

– Лют, как так?

Витязь пояснил нехотя:

– Дурман-трава. Стрый сказывал: кто сорвет, а после сушеную спалит в комнате, то, кроме него, все перекувыркнутся.

– Здорово! – восхитился Буслай.

Лют глянул неодобрительно: соратник расправил плечи, глядел орлом, задорно похохатывал. Витязь вздохнул горестно: в мешочке был еще и тирлич, оборотная трава, которая могла пригодиться, но сгорела ни за грош.

Кони неспешно цокали копытами, веселый Буслай раскланивался с прохожими, Лют же был мрачнее тучи. Задерживаться нельзя, но нельзя и прямиком отправляться к воротам на снежные перевалы – без теплой одежды, еды.

– Ну, – протянул Буслай недовольно, – никак отлипнуть не может.

Лют поднял голову: улица привела к выходу из города, ведущему в горы. Перед воротами толпился народ: уезжали немногие, больше провожатых. У стены под хмурым взором стражей притулился Нежелан. В руках – поводья статного коня и вьючного ослика, горбатого от поклажи.

Бедовик встретился взглядом с хоробром, несмело улыбнулся. Гридни подъехали: Лют глянул тепло, Буслай перекосил харю, будто под нос сунули парующую коровью лепешку.

– Я тут, – развел руками Нежелан и запнулся, не зная, что сказать дальше.

– Одежду и еду взял? – спросил Лют деловито.

Бедовик кивнул с жаром.

– Еще теплые одеяла и новый походный котелок – ведь на тропах корчм нету.

– Молодец.

Буслай с независимым видом старательно выворачивал шею, на лице застыла гримаса брезгливости.

Нежелан залез в седло, ослик с грустной мордой покорно потащился следом. Ворота миновали свободно. Теперь впереди расстилалась величественная гряда седых гор. Нитка дороги легла под копыта.

В полдень сделали привал на предусмотренной стоянке, воткнутой полукругом в плоть горы. Солнце казалось маленькой горошиной, грело мало. Привыкшие к небывалому летнему жару, гридни с удивлением смотрели на пар изо рта.

Буслай насмешливо наблюдал, как бедовик привязывает животных и на кострище неведомых путников разводит огонь.

– Видать, только смерть нас разлучит, – сказал он неприятным голосом. – Судьба – с тобой мотаться по свету.

Нежелан уткнулся в ворох веток, тонкая сизая струйка выползла из сплетения, коварно лизнула глаз. Бедовик отшатнулся с шипением и пальцами растер глаз до красноты. Буслай с удовольствием расхохотался.

– Лют, пока обуза будет кашеварить, давай расскажу, как ночью куролесил с боярской снохой.

Повернулся к соратнику, увидел перед глазами хмурое лицо, и смех застрял в горле. Лют без замаха ударил, в голове Буслая полыхнула молния. Сознание вернулось к нему, ужестоящему на коленях и ошалело трясущему головой.

– Ты что?!

Дурная кровь бросилась в голову, на глаза пала розовая пелена бешенства. С диким ором замахнулся он по ненавистной роже Люта, сладко представляя, как распадется под костяшками плоть и брызнет горячими струями.

Лют погасил удар ладонью, под второй замах поднырнул и коротко ударил. Голова Буслая дернулась, взрыв в виске ослепил, ноги против воли подломились. Твердая рука удержала за грудки, тряхнула, как щенка. Нежелан вскрикнул от жалости, когда удар кулака в лицо опрокинул задиру.

Лют еле сдержался, чтоб не попинать упавшего, и сам ужаснулся этому горячему желанию. Под ноги тяжело плюхнулся вязкий комок слюны – из-за олуха едва не совершил позорнейший поступок!

Буслай харкнул кровью и с трудом поднялся с камней. Гридня шатало, красивые усы-подкова слиплись красными сосульками, лицо напоминало отбивную. Лют легко уклонился, ответил кулаком, с восхитительной сладостью посмотрел на красные брызги и услышал сдавленный стон.

Буслай рухнул как подкошенный. С разбитого лица обильно текли красные струи, заполняя щели меж гравием. Лют присел рядом, брезгливо вгляделся в кусок мяса с бессмысленными глазами. Пальцы обхватили гривну, безжалостно рванули. Скрученный из медных с чутком серебра дротовых прутьев, воинский оберег исчез в ущелье.

Лют, тяжело дыша, отошел от поверженного соратника. Нежелан смотрел со страхом. Воин достал из поклажи тряпицу и промокнул ободранные костяшки.

Бедовик порывался помочь Буслаю, но строгий взгляд удерживал его на месте. Лют помог Нежелану привесить котелок над огнем. Бедовик спохватился и захлопотал над похлебкой.

– Он из-за чрезмерного женолюбия едва не погубил княжье поручение, – сказал Лют, глядя на танец костра. – Так нельзя. Женщины не могут быть превыше долга перед отечеством. Никогда.

Нежелан покивал – видно, в городе что-то случилось, всего не знает, но Лют зря не сделает. Жалость к Буслаю испарилась, к тому же вспомнились его бесконечные придирки.

Буслай пришел в себя быстро – Лют бил умеючи. Шатаясь, приблизился к поклаже, в руках заплясала баклажка. Засохшая маска отвалилась красными ломтями, лицо стало выглядеть куда лучше, хотя рассечения чернели неприятно, а глаза стремительно заплывали.

Гридень подковылял к костру. Бедовик вручил ему парующую бульоном плошку. Ложка зачерпнула жидкость и застыла у опухших губ.

– Лют, – сказал Буслай хриплым опустошенным голосом, – зачем гривну выбросил? Жалко ведь.

Глава двенадцатая

Солнце величаво садилось на взбитые перины золотистых облаков. Мир потускнел, лучи налились сонной краской. Великолепие заката отразилось во влажных от слез глазах, трели насекомых нарушил всхлип.

Юный пастушонок протер кулачком покрасневшие глаза. Его босые ноги с хрустом сминали траву. Кнут в безвольной руке волочится хвостом. При каждом шаге в живот тыкалась запрятанная за пазухой дудочка.

Перед глазами мелькали заросли густой сочной травы, иногда сменялись чахлыми кустами, затем порослью пожелтевших стеблей, короткой, будто подшерсток. Земля была усеяна отпечатками коровьих копыт, но самого стада не было видно.

Пастушок проследил за следами и громко разрыдался. Горячая запруда прорвалась, залив щеки: следы вели к мрачной стене леса. Даже с большого расстояния от стволов веяло недоброй прохладой.

– Ой и попадет мне! – тонко взвыл паренек, присев на корточки. Руки обхватили голову, сжали сильно, надеясь выдавить из нее страшные образы порки.

От отчаяния он выхватил дудочку, и поле огласили прерывистые звуки, похожие на плач избиваемой собаки. Рулады насекомых на миг притихли, затем грянули с новой силой. И с насмешкой.

Ивашка со страхом посмотрел на лес – в груди бушевала холодная вьюга, а ноги супротив воли сделали шажок вперед: может, лес не так страшен, а без стада дядька Нечай уши оборвет, без еды оставит. А как без еды, если нужны силы на заживление выпоротой задницы?

Умирая при каждом шаге, пастушонок двинулся к лесу, издавая дудкой сиплый вой. Деревья росли при каждом шаге. Ивашка заломил голову до хруста – лес стоял громадной стеной. С опаской скосил глаза вниз, пятки потоптали траву опушки.

За стеной стволов страшно ухало, от треска веток сердце обмирало, сильнее сочился холод. Ивашка оглянулся на чистое поле, ничуть не страшное даже в свете закатного солнца. Неистово потянулся к простору, подальше от страшных деревьев.

Слуха коснулось отдаленное мычание, сердце подпрыгнуло, в груди разлилась горячая волна. Радостное ослепление развеялось уже под сенью леса. В уши врывался настороженный шелест листвы, чудилось, что в голос листвы вплетался людской шепот или…

Мягкая лесная трава была обильно утоптана прошедшим стадом, стригущим лишаем выглядели ощипанные участки. Цепь следов уводила за деревья: могучие замшелые великаны с кроной размером с крышу терема. Меж стволов угодливо ютилась молодая поросль, не стволы, а так – стебли крупной и сочной травы.

Ивашка застыл в мучительном выборе: пойти в лес за убежавшим стадом или вернуться к дядьке Нечаю, который кожу со спины и задницы ремнем сдерет, будто заяц бересту. Идти в чащу не хотелось. Дудочка застыла у губ, несмелая мелодия вплелась в лесные шорохи. Пастушок от усердия глаза выпучил, ждал, когда прибегут рогатые, очарованные музыкой.

На сей раз буренки не зашумели в зарослях, не замычали протяжно, будто подпевая знакомой дудочке. Пастушок оборвал мелодию с противным воем, дудка скрылась за пазухой. На негнущихся ногах он двинулся в заросли.

Кусты с хрустом раздвинулись, и открылась небольшая прогалина. Сердце юнака радостно прыгнуло и… рухнуло в пятки, разлетевшись острыми осколками. Туши коров лежали вповалку, в стеклянных глазах мутно отражался лес, возле одной кишела вереница муравьев, жуков, да и к остальным подбирались мелкие жруны, спеша урвать кусок до прихода крупных.

Пастушок повернулся на костяной стук, и дыхание вылетело из груди с сиплым свистом, будто взял неверную ноту. Трясучка мигом выбила силы, даже ног не чуял. Пальцы ухватились за резные обереги на поясе, фигурки уточек, коней скользнули под кожей холодно, привычного тепла не вызвав.

Существо нехотя оторвалось от созерцания павших коров. Загремело, потом противно хрустнуло. Пастушонок с ужасом уставился в черные провалы рогатого черепа, на траву, видную сквозь прутья ребер. Коровий скелет «глянул» жутко. В груди у паренька мгновенно смерзлось, со звоном к голове подкатила тошнота, лес залила ночная тьма.

Он потер трясущиеся ладони друг о дружку, будто хотел зажечь огонь. Мелькнула мысль: петуха бы да лопату, но насмешливое понимание, что не успеет зарыть пернатого и пошептать заумь, стерло желание без следа.

«Волос благой, защити!» – молится мальчишка истово.

Коровья Смерть повела головой, будто принюхиваясь дырками ноздрей, шейные позвонки противно скрипели – как дверь на ржавой петле под порывами ветра. Ноги согнулись с глухим визгом. Громыхая костями, неестественно белыми, будто их долго вываривали, а затем побелили, нечисть приблизилась к замершему человечку.

– Мамочки!

В голове лихорадочно пронеслась успокаивающая мысль, что Коровья Смерть страшна скоту, а людям бояться нечего, но в груди рос тошнотворный холод, потом свет в глазах померк.

Сквозь мощный гул в ушах пробилась слабая человечья речь:

– А ну, кто тут озорует?

Пастушок приоткрыл глаза. В воздухе со свистом мелькнула размазанная полоса, громко кракнуло. Ладонь инстинктивно закрыла лицо от обломков костей. Острые рога кувыркнулись в воздухе и вонзились в мягкую почву. Коровий скелет с шумом дернулся и со скрипом осыпался на траву белой кучкой.

Войлочная глухота в ушах исчезла, пастушок поспешно вдохнул полной грудью. Воздух был такой вкусный, упоительный! Взглядом он поискал нежданного спасителя. С губ сорвался невнятный хрип, ноги подломились. Тело безвольно свалилось под копыта громадного коня с багровыми, как пекельные угли, глазами.

Всадник, могучан, будто оживший асилок, возвышался в седле вежей, закованной в кольчатую броню.

Не спеша он поправил ножны, свесился с седла и, как котенка, поднял парнишку.

Пастушок очнулся и взглянул: стена деревьев, пробитая багровыми просветами, виднелась меж длинных, остроконечных конских ушей. Юноша пискнул: меж ушами мог уместиться без труда он сам. Спиной он утыкался в железную стену. В испуге он вскинул голову, взгляд затерялся в черном лесу бороды.

Сверху, где-то под кронами, громыхнул гром, пастушок пораженно разобрал слова:

– Очнулся, хоробр. Что молчишь? Скажи что-нибудь.

– Я… я… дя…

– Меня Стрыем кличут, – прогремело сверху. – Ты кто?

– И… Ивашка, пастух, – промямлил юнец, тщательно уберегая язык от клацающих зубов.

Бородища пошла вниз, пощекотала русые волосенки на детской головке. Ивашка на миг зажмурился от веселых мурашек. Стрый кивнул, оглянулся, буркнул сочувственно:

– Попадет тебе за стадо.

Ивашка всхлипнул:

– А!.. Дядька Нечай задницу исполосует. А рази виноват, что окрестная нечисть взбушевалась?

Железная стена за спиной насторожилась, великан спросил недоуменно:

– Не первый раз, что ли?

– А то, – сказал малец запальчиво. – У соседей корову леший задрал, шуликуны озоруют, а обдериха в бане взбесилась: прикинулась мочалкой, дядька Панас стал тереться, разодрал мясо до кости. А мне дядька доверил общее стадо. Как теперь вертаться? Тяжко без коровушек, ить война скоро.

– Война, – прогрохотал могучан раздраженно. – Что слышно, Кременчуг цел?

Ивашка обернулся, жесткие волосы бороды накрыли лицо.

– Перун с тобой, витязь. Конечно, стоит, что ему сдеется? Степняки, как дядька Нечай сказывал, токмо веси жгут, лютуют без меры, женщин хватают и… как это… пользуют. Города не берут.

Огромная ладонь пригладила мальчишечью голову с неожиданной теплотой и заботой. Гором фыркнул обрадованно, ноздри широко растопырились, хватая потеплевший воздух. Стволы покорно расступились, в глаза плеснуло закатным светом, глаз радовало открытое поле.

Ивашка поглядел поверх конской головы, ахнул: небо было поделено на половины. Верхняя, нежно золотистая, заливала остатки облачного пуха густым медом. Середку перечеркивала гряда темных облаков, с золотистой каймой сверху, снизу – темно-багровой. В прорехе облака лукаво горел бледно-желтый глаз, нижняя половина неба густела багрецом, ровным, как загар у смерда. Небесное великолепие держала черная резная подставка.

Стрый сощурился, внимательно осмотрел Кременчуг: дома слиты в темные блоки, редко где мелькнет золотистая искорка. Взгляд споткнулся, не сразу разглядел мелкие, словно мураши, фигурки: копошатся на защитном валу, как черви после дождя.

– Дяденька, – сказал пастушок робко, – весь в другой стороне, мне туда бы, – закончил он почти моляще.

Воевода отвлекся от созерцания города, спросил насмешливо:

– И что там делать будешь?

Ивашка насупился, зад кольнуло, будто дядька Нечай уже выходил пряжкой.

– У тебя, кроме дядьки, никого, что ли?

– Да, – ответил пастушок горько.

– Так на кой тебе оставаться нелюбимым братучадом? Отправляйся в город, пристрою в хоромах, согласен? – бухнул Стрый дружелюбно.

У Ивашки зашумело в голове, грудь раздалась в стороны до треска ребер, не в силах сдержать волнение.

– Уйти? – пискнул он жалостливо.

Стрый хмыкнул ехидно:

– Боишься, что дядюшка сердцем изойдет, тебя искаючи?

Голос могучана пронесся над полем, и в траве испуганно умолкли насекомые. Даже ветерок утих, боясь напомнить о себе неосторожным шорохом стеблей. Гигантский конь, будто высеченный из угольной горы, неспешно ступал. Копыта глухо попирали землю, вырывая жирные комья.

Ивашка призадумался: в то, что дядька Нечай опечалится пропаже нерадивого братучада, не верится, от потери стада взвоет скорее. Но и так неожиданно, махом порвать со знакомым окружением – страшновато.

– На что я сгожусь? – спросил он пересохшим ртом. – В городе коров нет. Человек я маленький, ничтожный, толку не будет.

Конь фыркнул насмешливо, воевода вслед хохотнул:

– Ну, любой человек приносит пользу, даже мертвый. Иногда ничтожный способен вознестись выше богов. А пока пристрою тебя на конюшне. Дело нехитрое, освоишь.

Ивашка не понял, как можно быть выше богов и какая польза от мертвых, но промолчал. Проклюнулась надежда на более хорошую жизнь: прислуживать у боярина или знатного витязя куда лучше, чем жить в холодной строгости дядьки, постоянно попрекающего куском.

Стрый легонько коснулся пальцами хрупких плеч, ощупал осторожно, пастушок услышал участливое:

– Что такой худой, не кормили, что ли?

Ивашка помялся:

– Да кормили, но в избе закон хватать быстро, семья-то большая. А старшие часто отбирают лишний кусок, говорят, надо держать в строгости, а сами пухнут на глазах.

Стрый сочувственно поцокал, пастушок, ободренный поддержкой великана, продолжил с жарким хвастовством:

– Дядька грит, я слабый, потому что добрый, не могу кулаками работать, жаль бить людёв.

– Что еще говорит дядька? – спросил Стрый насмешливо.

– Говорит, добрым быть тяжко, зло теснит со страшной силой, диво, что хорошие люди на свете не переводятся. А ежели добро ответит кулаками, то и не добро вовсе, вот так.

Воевода скорчил презрительно лицо, сказал сварливо:

– Дурак твой дядька! Вот, посмотри на мои кулаки.

Пастушок с затаенным восхищением и боязнью глянул на рельефные валуны с бляхами твердых мозолей. Открытой ладонью можно укрыться, как одеялом, с головы до пят.

– Видишь? – продолжил Стрый, довольный реакцией мальца. – А я – добрый.

Тут же захохотал, мощно, раскатисто, как летняя гроза. Ивашка неуверенно улыбнулся.

Конь ступил в ямку, слегка споткнулся, в живот пастушка уткнулось твердое, пальцы сомкнулись на гладком дереве.

– А я играть могу, – сказал он, поражаясь смелости. – Дозволь, боярин, сыграю.

– Я воевода, – поправил Стрый. – Давай, скоротай дорогу.

Мелодия полилась хрупкая, нежная, поначалу неуверенная, но постепенно окрепшая, заполнившая поле незримой волшбой. Закатное солнце завороженно замерло, опираясь на темные подушки облаков, полевая живность смолкла.

Ивашка усердно раздувал щеки, в груди горело, но старался изо всех сил для доброго человека.

Затерялась в короткой траве последняя нота. Стрый вышел из оцепенения, ладонь пригладила пастушьи волосенки. Замерший во время песни, Гором тряхнул гривой, фыркнул озадаченно. Тронулся медленно, будто ступал по тонкому льду глубокого озера.

– Пожалуй, на конюшню тебя не отправлю, – выдохнул воевода задумчиво.

– Почему? – вырвалось у мальца отчаянное.

– Грешно пачкать пальцы такого умельца конским навозом. Будешь жить в палатах, конечно, прислуживать по-мелкому, чтоб не зазнавался, и играть. У тебя получается хорошо.

Ивашка от счастья пискнул, зарделся пуще неба:

– Дозволь еще сыграю.

– Нет-нет, – возразил могучан поспешно. – Скоро стемнеет, а конь почему-то не хочет идти под твои песни.

Гором фыркнул презрительно, глаза ярко полыхнули, окрасив воздух розовым. Пошел рысью, хвост бил по бокам, шлепки гулко разлетались окрест, будто лупили по воде веслом.

Слуха Стрыя коснулась людская речь. Поле перед холмом, где на вершине устроился Кременчуг, освещалось рваным светом факелов. Подъехали ближе: стали слышны крики животных, отборная ругань, глухие удары о землю.

Воевода засмотрелся на чумазых людей, в свете факелов усердно долбящих землю. Воловьи упряжки шли неспешно, оставляя на земле глубокий черный шрам. Поле наполнилось грохотом копыт, сторожевой разъезд заметил гигантскую фигуру, метнулся наперерез.

– Кто таков? – спросил старшой грозно. – А, ты, воевода! Вернулся, – поспешил сказать с почтением, разглядев пришлого в вечернем сумраке.

Стрый величаво кивнул, конники порскнули в сторону, как стайка мальков от щуки. Гором наградил сородичей ехидным фырком. Утомленные работой люди откладывали лопаты, мотыги и, разинув рты, смотрели на проезжающего великана. По рядам пронесся восхищенный говорок: «Стрый вернулся», «Таперича усе наладится».

– За работу, олухи, – раздался из темноты строгий голос.

– Копать! – поддержал кто-то с другой стороны.

Рабочие нехотя принялись долбить, расширяя и углубляя земную рану.

Стрый неспешно въехал на холм. Мимо катили телеги, груженные острыми кольями, возницы кричали приветственно. Воевода отвечал кивками. Ивашка, ошалевший от почета, оказанного новому хозяину, вжался в витязя. В темноте белело его взволнованное лицо.

Гором вошел в рощу невысоких деревьев, копыта застучали по утоптанной тропе. Стрый недовольно оглядел яблоневый сад, почти доходящий до стен: говорил же князю, что сметливый ворог укроется за деревьями, подожжет на хрен, а под прикрытием дыма сделает что угодно. Но нет, Яромир яростно отстаивал деревца, посаженные ради жены восемь или девять лет назад. А какой от них толк? Весной, правда, лепота сказочная, но…

Стрый устало вздохнул. Гором въехал в ворота, и людской гул рванулся навстречу: город спать не собирался.

– Стрый! Стрый вернулся! – крикнул кто-то со стены.

Воевода почувствовал прицел десятков глаз, ощерился: чай не девка красная, глядеть неча.

Крикун с грохотом сбежал со стены. Гором с недовольным ворчанием притормозил, чтобы не раздавить бросившегося под копыта человека.

– Батюшка! Вернулся! – залопотал седовласый дядька, согнутый в поклоне пополам. – Слава богам, а то князь наш всех на стены выгнал, спать не велит. Хуже того, заставляет работать!

Стрый поморщился брезгливо, вон, люди смотрят, неловко.

– Будет, Короед. Ступай домой, я разрешаю.

Короед взвизгнул обрадованно, метнулся молнией, разъяренный рык воеводы догнал его уже на конце улицы:

– Вернись, собака, не всё сказал!

Ключник мигом вернулся, уставился выжидательно. Стрый ссадил пастушка, сказал строго:

– Возьми Ивашку, устрой в доме, да не в будке, а в приличной комнате. Отмой, накорми, напои, дай одежу. Вернусь, и ежели что не так – шкуру спущу. Понял?

Короед закивал часто-часто, подхватил растерянного мальчишку под мышку. Стрый глазом моргнуть не успел, как ключник исчез. С усмешкой покачал головой, спросил у проходящего ратника, где князь: на стенах али в палатах?

– На северной стене, воевода-батюшка, – ответил воин почтительно. – Прясло поправляет.

Гором двинулся. Небо слабо дотлевало, ночь властно вступала в права. Людей на улицах было многовато, улицы оружейников шумели рабочей жизнью.

В воздухе висело напряжение, пока смутное, смешанное с недоумением, но скоро оно загустеет, как кисель, – когда у стен встанут полки врага.

Глава тринадцатая

На небольшой площади перед стеной было не протолкнуться от взбудораженного люда. Гором раздвинул могучей грудью жалких людишек. На возмущенные вопли он гневно фыркал, огонь в глазах бушевал жутковато.

Стрый остановил коня, спешился, группа воинов неподалеку услужливо ринулась принимать поводья. Воевода отмахнулся от помощи: Гором в присмотре не нуждается.

Сбоку раздался стук по мостовой и прозвучал насмешливый голос:

– Явился, гора мяса.

Стрый с шутливым презрением смерил фигуру седого волхва, опирающегося на посох:

– И тебе, Вольга, по добру.

Рука волхва метнулась ко лбу, поправила выбившуюся из-под тесьмы прядь.

– Что так долго? Уже и гонец от Вышатича прибыл, завтра подойдет.

– Да так, – пожал воевода валунами плеч.

Гором фыркнул насмешливо, горящие глаза освещали площадь не хуже факелов. Снующие туда-сюда люди сторонились опасливо. Волхв посмотрел на угольную гору, губы скривились.

– Что, до сих пор подставка для задниц? – спросил он ехидно. – А было время…

Гором прервал волхва оскорбленным ржанием, окружающие испуганно-восхищенно заохали, когда громада с багровыми глазами встала на дыбы. Стрый дернул повод, копыта грянулись, проломив лаги, воевода метнул в волхва недовольный взгляд:

– Будет затевать свары. Скажи лучше, почему нечисть распоясалась? Кого только не встретил по пути!

Вольга потемнел лицом, посох раздраженно впился в мостовую.

– Да так, шалит один хлопец. Пока не до вражины.

Могучан отмахнулся и ловко зашагал по ступенькам на стену, минуя три яруса, полные воинов и рабочего люда. Волхв, постукивая посохом, двинулся следом. Гором проводил седого умника злобным взглядом.

Стена освещалась ярко, по помосту бегали люди с корзинами земли, кто-то держал факелы, иные стояли и покрикивали – занимались делом.

Фигура в алом корзно обернулась на тяжкую поступь и приветственные крики. На Стрыя остро глянули бирюзовые глаза, веки чуть дрогнули. Ратьгой высунулся из-за спины, хмурое лицо при виде могучана осветилось.

– Здрав будь, князь, – поздоровался богатырь почтительно.

Яромир поправил плащ – на кой надел, ведь для торжеств? – глаза потеплели.

– Рад видеть тебя, Стрый. Посольство завершил успешно, хвалю, но что так долго?

Воевода обменялся с Ратьгоем дружескими шлепками по спинам, отошли, краснорожие от довольства. Вольга простукал посохом, встал слева от князя.

– Не серчай, Яромир, – ответил Стрый чуть виновато. – Провожал олухов, понапрасну называемых гриднями, пока Лют не поправился.

Князь нахмурился, волхв и Ратьгой уставились встревоженно.

– Что стряслось с побратимом? – спросил Яромир хмуро.

Стрый пересказал чудачества хоробра. Князя огорчила гибель отроков. Волхв насупился, заслышав о бедовике.

– На кой ляд взяли? – спросил он строго. – Известно, поможешь бедовому – примешь на себя его несчастья.

Ратьгой наградил Вольгу презрительным взглядом: тоже мне, меча в руках не держал, а умничает. Стрый переглянулся с воеводой понимающим взглядом, ответил с холодком:

– Про то Люта спрашивай, мне тот попутчик не мешал.

Вольга скривился. Ратьгой хохотнул злорадно, но смешался под строгим взором князя.

– Враг близко, – сказал он Стрыю. – Путята с Твердятой полегли.

Лоб могучана прорезала глубокая складка.

– Так быстро?

Ратьгой откашлялся, перебил князя невежливо:

– Дивные дела пошли, Стрый. Степняки какие-то странные попались, веси походя пожгли, стольные грады разрушили, но земли не опустошили. Мчат, оставляя просеку, почему-то сюда стремятся. А тут еще Гамаюн…

Ратьгой пустился в долгие и пространные обсуждения. Стрый кивал, поддакивал, возражал мощным ревом. Князь плюнул на словоохотливых воевод и устремил взор на гребень вала, кишащий рабочими.

Раскопанная земля являла бревна срубов, основу вала, как искромсанная плоть кости. Рабочие с тоской поглядывали на стремительно угасающее небо, еще чуть – и прекратят работу. Ибо нельзя работать под покровом ночи, а князь пусть скрипит зубами сколь угодно. Не людям нарушать заветы богов. А пока ссыпали перед бревнами камни, укрепляли городню, с тоской думали: завтра еще и закапывать, чтобы вал стал крутым, покатым, неприступным.

Работа на прясле – участок стены от вежи до вежи – затихла. Некоторые в темноте откровенно халтурили, топтались на месте.

Князь махнул рукой, зычные голоса глашатаев прорезали густой сумрак, вздохи облегчения пронеслись по пряслу ураганом. С радостными воплями, побросав инструменты, работяги бросились с вала – скорее домой!

– Завтра доделают, – сказал князь неуверенно. – Еще надо поставить добавочный сруб для бойниц.

Стрый кивнул: а потом стену увенчает двускатная крыша, и последний уязвимый участок Кременчуга исчезнет. Пусть волны степняков бьются в три стены, окруженные глубоким рвом, усеянным кольями, или пытаются взять город с воды. Вдруг залезут на высокий крутой берег? Хотя до того надо будет сломить сопротивление соединенной рати, что сейчас окапывается перед городом, ставя заслон – глубокий ров – коннице, без которой кривоногие степняки беспомощны.

Даже если прорвутся, мало ли, то могучее войско неспешно отойдет за высокие стены, прикрываемое резервом и тучей стрел. А там поглядим. Два города они взяли, но те с Кременчугом ни в какое сравнение не идут.

Яромир махнул рукой, двинулся широким шагом:

– Пойдемте в палаты, как раз пир начнется.

Стрый буркнул насмешливо:

– До пиров ли?

– Надо же чем-то занять ораву союзных князей! Они у меня не просыхают с утра до ночи, всех девок перепортили. Но что поделать: могли не приходить с подмогой, надо уважить.

Ратьгой со Стрыем фыркнули в голос презрительно – уж они придут на помощь не ради вкусной жратвы, но ради чести.

Спустились со стены. Воины споро подвели коней, окружили почетным караулом. Вольга напомнил хмуро:

– Так что там с Лютом и неслухом Буськой?

Стрый возвышался над всадниками, как столетний дуб над чахлыми кустами, на волхва не посмотрел, ответил князю:

– Перебрались они через лагерь псоглавов три дня назад, больше их не видел, сразу домой.

Князь вскинул брови, за спиной ахнул волхв:

– Как нарваться на дивиев угораздило?

Стрый пожал плечами:

– На пути стояли, теперь лежат.

Ратьгой спохватился, спросил недоуменно:

– Постой, а в какой земле встретили?.. Так это ж от Вышатича на два дня пути, как за три дня обернулся?

Князь усмехнулся, пояснил, как неразумному:

– Забыл, на ком ездит?

Гором шумно всхрапнул, предостерегающе заржал. Ратьгой глянул на чудище уважительно. Волхв пробормотал под нос:

– Не сегодня-завтра будут в горах, а там неизвестно, сколько времени уйдет на поиски.

Яромир глянул неодобрительно.

– Что шепчешь, а то не знал, что затея пустая… почти пустая. Придется уповать на мощь железа.

Стрый громыхнул смешком:

– Представляю, как Буська взъярится, узнав, что пропустил славную битву.

Князь подумал мрачно, что он не прочь обойтись без драки, но уповать на божественные силы, способные защитить и сохранить, – удел дурака. Уже жалеет, что отослал побратима на такое непонятное поручение.

Княжий отряд прогрохотал по мостовой и влетел во двор детинца под радостные крики. Немедля кинулись хмельные бояре и союзные князья. С улыбками на красных потных рожах предлагали испить из братчины. Вольга незаметно исчез, воеводы брезгливо оглядели пьяную толпу и нехотя потащились в пиршественный зал.

Яромир широко улыбался, хлопал по потным спинам, приветственно вскидывал руки. Вслед орали здравицы, время от времени зычно кричали, славя доблесть и честь.

Палаты пропитались вкусными запахами, воздух загустел, как кисель. Князь с улыбкой вошел в пиршественный зал, утонувший в одобрительном реве. Кравчий сунул чару с медом, Яромир оглядел пирующих, крикнул здравицу.

Пусть, мелькнула небрежная мысль, пусть пируют. Недолго осталось.

Алтын в одиночестве пил горячий травяной взвар. Шатер был завален драгоценностями: золотые и серебряные изделия сверкают в свете светильников, грани разноцветных камней горят ослепительными точками. Повелитель степи задумался, наплывы бровей скрывали глаза, блестевшие в узких щелках.

Рука с парующей чашей застыла на весу, левая непрестанно теребила мешочек на груди, губы кривились мучительно. В шатре было душно, бритая голова блестела россыпью жемчужин. По обнаженному торсу стекали крупные капли, оставляя широкие влажные дорожки. Золотая цепь, усеянная драгоценностями, знак верховного вождя, лежала в сторонке небрежной кучкой.

Алтын оглядел горы ценностей с тоской, презрительно скривил губы и непроизвольно сделал отметающий жест. Это у Али-Шера вскипает кровь при виде злата, ничего выше не знает. А Повелитель скоро увидит свое сокровище, самое ценное, дорогое, за которое немедля готов отдать сотни караванов лошадей с гнущимися ногами от тяжести поклажи.

Скоро. Скоро лесные дикари ответят… Хотя предыдущие мало в чем виноваты, главный враг укрылся в соседнем княжестве, за высокими стенами, взять его будет куда труднее. Но он возьмет! Непременно!

И будет глядеть в мертвые глаза тамошнего правителя, называемого сынами степи Арамом. Повелитель долгие годы повторял ненавистное имя, оно каленым железом выжглось в мозгу, оставив неистребимый дух паленой плоти.

Яромир, ты умрешь!

За стенками шатра послышались возня, возмущенный вскрик: стражи по указу Повелителя никого не пускали. Но упорный Шергай кричал взволнованно, просил принять.

Алтын поставил на пол чашу.

– Пропустить, – сказал он тихо. Теперь неважно, как отдавать приказы. Мог подумать – стражи бы услышали.

Полог приподнялся, маг влетел парчовой молнией, распластался ниц.

– Повелитель, очень важные вести! – закричал он горячо.

Алтын с усмешкой оглядел халат старика: сколько можно носить такое убожество? Будто не мудрец, а ворона, падкая на яркие вещи.

– Встань, Шергай, – сказал он мягко, с неудовольствием отмечая возросшее нежелание говорить словами. – Расскажи, что стряслось? Навстречу движется войско?

Маг поднялся, замотал головой, жидкие нити бороды запутались в воздухе.

– Нет-нет, Повелитель. Жалкие лесные черви будут сидеть за высокими стенами, трепеща при виде доблестных сынов степи. Они подлые, трусливые…

Алтын прервал раздраженно:

– Прекрати, это не так.

Существо мага задрожало, сердце просверлила острая боль, прошибла холодная испарина.

«Скоро с ним вообще нельзя будет говорить безболезненно», – мелькнула в плешивой голове яркая мысль.

– Прошу простить, Повелитель, что вызвал твой гнев.

– Шергай, говори о деле и убирайся, – сказал Алтын устало.

Мага затрясло, он еле избавился от постыдной дрожи и пролепетал:

– Хитрый Арам может погубить войско по мановению пальца.

Брови Алтына с треском сшиблись на переносице, глаза метнули молнию, волосы старика встали дыбом.

– Как?

– Повелитель, по твоему приказу наблюдаю за окрестностями их города, даже натравил на людей нечисть в отместку за подлые покушения. По крупицам, через незримых духов собрал неясные слухи о том, что Арам услал лучший отряд на поиски магического предмета немыслимой мощи. Такой может испепелить наши полки и… и… – От волнения Шергай поперхнулся.

– Что – и? – полюбопытствовал Алтын напряженно.

– Но и повредить тебе нынешнему, Повелитель.

Алтын заскрипел зубами, тень на стене шатра забурлила, повеяло немыслимым холодом, словно отворилось окно в сказочные ледяные пустоши.

– Ну уж нет! – рявкнул Повелитель.

От звука голоса Шергай рухнул, стражи у полога застонали от внезапного страха, отдыхающие в стане воины оцепенели.

– На этот раз ему не одолеть! Говори, червь, что еще?

Шергай, задыхаясь, пролепетал:

– Оно находится в горах, называемых дикарями Железными. Повелитель, посмотри в захваченной карте, где они. Отправились около двух седмиц тому, должны быть там.

Алтын призадумался, волевым усилием пригасил ярость кипящей крови, мысли очистились.

– Шергай, – сказал он после раздумья, – мы не можем послать на перехват могучий отряд, его рассеют по дороге.

Маг согнулся в раболепном поклоне:

– Повелитель, истинно говоришь.

– Надеюсь, у тебя хватит сил, чтобы переправить к горам наемников?

Шергай затрепетал:

– Повелитель, прости, но я могу перенести их через вражеское княжество, не дальше.

Алтын было нахмурился, но пересилил себя, кивнул:

– Хорошо. Думаю, наемники смогут пойти по следам людей Яромира и вырвать у них колдовскую штуку. Да и в стане будет спокойнее – Али-Шер рано или поздно нарвется.

– Повелитель, ты мудр. Больше того – мудер, – сказал Шергай льстиво.

Алтын поморщился и властным взмахом руки услал того прочь. В одиночестве Повелитель напряженно задумался. В груди ворочалось нехорошее предчувствие.

Неприятной неожиданностью стало известие, что к Яромиру собрались войска окрестных князей. Пусть – будет славная битва. Но гнусный хитрец до вторжения в первое княжество услал людей за колдовской штукой. Как на него похоже, подлец! Привык действовать не силой, а обманом.

От волнения Алтын едва не потерял нить тревожащей мысли. Выходит, он знал о предстоящем походе, потому так подготовился, паскуда!

Да, наверняка знал.

Но откуда?

Глава четырнадцатая

Лют щурился, блеск солнца холодно отражался от снежных шапок, колол зеницы. Конь с унылой мордой после шлепка тронулся с места, под копытами захрустела корка снега. Витязь посмотрел на заснеженных великанов с отчаянием: где искать нужное диво – неизвестно.

Оглянулся, взгляд миновал опухшую рожу Буслая, подкрашенную синевой, угрюмого Нежелана и уткнулся в ворота горной крепости, откуда недавно вышли. Вышли, не найдя ответа, где находится пасть зверя. Даже старики Первого Перевала не имели представления о такой штуке, а посоветовали идти глубже в горы, на полпути ко Второму Перевалу располагалось странное место, можно там поискать. Больше негде.

Нежелан осторожно втянул холодный воздух, в ноздрях защипало, кольнуло, волоски похрустывали от инея, было неуютно от смерзшихся льдинок. Конь безучастно ступал по снегу, волоча привязанного к седлу ослика. Длинноухий изредка стонал жалобно – обычный зверь, усталый и замерзший.

Рваные плиты туч скрыли солнце, мир потемнел, глаза неслышно застонали в блаженстве. Горбатый хребет уныло померк. Немыслимо прозрачный воздух загустел. Мелькнул в серой выси орел темной точкой, свистящий ветер принес обрывок тоскливого клича.

Солнце озлилось, услужливый ветер поспешно разметал стену свинцовых щитов, и желтое копье снова ударило в тугую плоть гранита, покрытую молочно-белой нежной кожей. Мир заблистал слепящим светом. Лют со стоном прикрыл вскипевшие слезами глаза. Хорошо Буслаю: опухшие щеки создают достаточно тени, глаза в узкой щели надежно защищены.

Гридень поправил молот на поясе, удивленно смахнул с теплой свиты иней. Рукавица оставила на толстой ткани темную дорожку. Изо рта клубами валил пар, лицо пощипывали крохотные незримые пальчики, а в мочки ушей будто вбили по ледяному гвоздю.

– Холодрыга! – сказал Буслай громко, и огрызок слова заметался от скалы к скале в поисках укрытия. – И не верится, что внизу лето.

Лют оторвался от ледового панциря каменного великана, отливающего опасной синевой, и встретился с раздутым и разукрашенным лицом соратника. Глаза кольнуло спицей стыда – но самую малость.

– Не верится, – согласился он натужно.

Нежелан снял рукавицы, клубящийся паром рот приблизился к кистям, красным, как вареные раки, поводья же беспечно бросил. Буслай посмотрел на неженку ехидно, но невольно отметил: приблудыш умело правит коленями, а в осанке появилось нечто знакомое. Гридень перевел взгляд на Люта, засопел ревниво. Витязь оглянулся, мазнул взглядом по спутникам, посиневшие губы неохотно раздвинулись.

– Скоро привал, местные выдолбили в скале стоянку, говорят, от ветра ниша защищает.

Буслай поежился от ледяного порыва, прозрачные струи захватили горсть снежной крупы, и лицо закололи крохотные иголки.

– Добро, а то не от мороза, а от ветра страдаем. Костер запалим – вовсе благодать.

Ослик, груженный помимо поклажи вязанкой хвороста, похожей на большой клубок ежей, согласился с унылым вздохом.

К полудню солнце заросло непроницаемой паутиной, небо рябило темными складками туч, резко похолодало. Струи ветра уплотнились, ледяные кулаки забили сильнее, кожа горела, как содранная, пылинки снега припорашивали солью.

Тропа сузилась. Копыта коней стали глубже погружаться в белый пласт, отряд прижался к каменной стене, могучей, незыблемой. Налево и глядеть не хотелось: заснеженную землю как обрубили, дно ущелья белело, будто сметана в горшке, противоположная стена смутно выглядывала из тумана.

Бедовик глянул на небо: тяжелые – как только в воздухе держатся? – тучи стремительно бежали по небу, как грязная снежная каша по реке в ледолом. Небо внезапно придвинулось. Ветер, кряхтя от натуги, удержал темную глыбу, вернул в свинцовый поток. Нежелан поспешно отвел глаза: голова кружилась, к горлу подступала дурнота.

Ветер неспешно довершил проказу: всадники побелели, будто обсыпанные мукой. У Люта волоски бороды и усов смерзлись синеватой личиной, а к лицу Буслая и впрямь прилипла подкова, будто поцеловал копыто. Лишь гладкое лицо Нежелана светило красным, словно наконец устыдился быть обузой.

В отнорок, похожий на надкушенное яблоко, забрели, когда со злобным воем завьюжило. Люту послышался в снежных вихрях злорадный хохот, он тряхнул головой, с шапки скатились белые хлопья. Продвинулись в глубь стоянки, резкая тишина мало не оглушила, без атак ветра кожа быстро согрелась.

Нежелан скатился с седла – голенища сапог поперхнулись снегом, снежная гладь обезобразилась глубокими бороздами. Буслай недовольно глянул, как бедовый очищал вогнутой пластиной широкую площадку для коней. Подумал раздраженно, что в первую очередь надо заботиться о гриднях, раз взяли отроком.

Лют, не чураясь черновой работы, достал вторую пластину. Комья снега полетели из уютного кармана на продуваемую тропу. Буслай медленно слез с коня, помятый подбородок задрался к небу, на лице появилось презрение к такой работе.

Старший гридень глянул с насмешкой: понятно, что двигаться больно, от резкого движения – головокружение, но не уймется, кичится непонятно чем. Буслай поймал взгляд старшего, засопел, из ноздрей, как из печных труб, повалил густой пар.

Унылый сумрак украсил свет костра, веселые языки приковывали взгляды завораживающим танцем. Замершие руки сжимали прогретый воздух. Нежелан глянул на животных – нормально ли устроились? – и кивнул довольно.

Буслай потер опухшее лицо, перекосился, шепотом ругнулся. Лют пошарил в мешке, на колени Буслая упал кожаный кошель. Гридень дернулся, мешочек свалился на подстилку, перехваченное шнурком устье смотрело в костер.

– Что это? – спросил Буслай настороженно.

– Завари взвар, травы лечебные, – пояснил Лют.

Буслай нарочито дернулся, разбитые губы попытались скривиться.

– Негоже воину пробавляться колдовством.

Лют воззрился удивленно, в глазах мелькнул опасный огонек.

– Дурень, сила травы от богов, никакая не волховья. Ты, может, от мяса откажешься, раз оно непонятно как убирает голодную резь?

Буслай насупился и растопырил ноздри – широко, шумно. Пламя костра недовольно затрепетало. Нежелан отложил возню с котелком, глянул опасливо: опять драка? Лют смерил цветную рожу тяжелым взглядом, отвернулся. Буслай молча сграбастал мешочек, помял в пальцах, отложил.

– Нежелан, растопи снега, – попросил Лют. – Сначала взвар сделаем, потом похлебку.

– Не надо, – упрямо тряхнул гривой Буслай. – На сытом заживает быстрее.

Лют глянул на упрямца, пожал плечами. Буслай поморщился: Лют вообще-то прав, но как стерпеть чужую правоту? Достаточно, что принял молча суровое, но справедливое наказание за баловство в Кряже. Ладонь коснулась шеи, пальцы с тоской поискали плотность гривны.

Нежелан нагреб котелком снега. Пришлось выбегать на тропу. Буслай скривился: мол, тут натоптали, пеплом присыпано. Утрамбовал хорошенько, еще черпнул, закопченный котелок закачался на перекладине, дно его стали лизать желтые языки. Белый, как сметана, снег медленно терял плотность, проваливался на дно.

Погодя бедовик кинул в кипящую воду кус сушеного мяса, из мешочка с заранее сваренными овощами, резанными на части, бросил пригоршню, помешал ложкой с длинной ручкой.

Еле вытерпели, пока вода напитается мясным духом. С трех сторон стоянку окружали молчаливые стены, холодные от высокомерности. Серое полотно проема вьюжило белыми перьями. Ветер бесился у входа, злобно завывал. Иногда дотягивался ледяным пальцем до костра, пригибал пламя. Тогда желтые языки возмущенно пыхали и снова выпрямлялись.

Кони вяло пожевали зерно и захрапели стоя. Ослик свернулся под ногами высоких собратьев и поглядывал удивленно на людей, орудующих ложками. Похлебку съели быстро, лишь Буслай припоздал, челюстями двигал медленно, а щедрый ломоть хлеба размочил, как беззубый старик.

Лют отложил плошку. Нежелан подхватил, набил снегом. Гридень глянул мельком, раскрыл мешок. Буслай проглотил последнюю ложку похлебки, сыто перевел дух.

– Наконец осилил, – сказал Лют насмешливо.

Буслай повернул голову, хотел буркнуть сварливо, но осекся. Глаза зашарили по стоянке, он увидел Нежелана, спящих животных, притоптанный снег и мрачные скалы, но соратника не было.

– Куды смотришь, разуй глаза. – Лют продолжал забавляться.

Буслай вздрогнул: голос соратника звучал ясно, словно он сидел рядом, но примятая подстилка была пуста, рядом лежал раскрытый мешок с колдовскими пожитками. Гридень переглянулся с бедовиком, тот недоуменно пожал плечами. Расширенными глазами они пялились на место, где сидел Лют.

– Олухи, – проворчал невидимый витязь беззлобно.

Буслай с бедовиком вскрикнули в голос: Лют появился из воздуха, зараза, нахально скалился, а пальцы мяли неказистую шапку. Буслай спохватился, сердито сплюнул.

– Нашел с чем шутить! Мало какая колдовская гадость перебросится.

Лют расхохотался. Буслай посмотрел на довольное лицо зло, невольно улыбнулся, затем плечи затряслись. Нежелан робко присоединился к веселью. Ослик проснулся, в больших влажных глазах, печальных от тяжелой жизни, стояла укоризна.

Лют отсмеялся, смахнул слезу с глаза, помял шапку, стал припрятывать в мешок, но соратник остановил:

– Дай посмотреть.

Лют глянул удивленно, но шапку передал. Буслай пощупал брезгливо, кинул бедовику:

– Держи. Будешь с нами, но я видеть не буду.

Нежелан вздрогнул, в глазах метнулся испуг. Лют жестом успокоил.

– Носи на здоровье, – сказал Лют устало. – Это тебе за помощь, жалуем, так сказать.

Нежелан прижал нежданный подарок к груди, глаза влажно блеснули. Буслай даже смутился от благодарного взгляда. Бедовик спохватился:

– А разве вам не нужна такая вещь?

Буслай скривился презрительно, Лют коротко посмотрел и согласился с соратником.

– На что нам? – сказал он рассудительно. – Воину негоже чрезмерно пользовать колдовство, да и больно оно… – Витязь замялся, хотел сказать «подлое», «воровское», ибо для чего лучше всего использовать шапку-невидимку? Нообижать бедовика не хотелось. – Больно не воинское, для лазутчиков всяких, а мы не обучены, – нашел он корявое объяснение.

Но Нежелан поверил, потому что очень хотел.

– Спасибо, – шептал бедовик растроганно, – спасибо. Спасибо… – хотел было сказать «други», но как посмотрит Буслай, да и Лют? А, была не была! – Спасибо, други.

Лют отмахнулся смущенно. Буслай испытал похожие чувства, но все же хмыкнул ехидно:

– Лучше котелок снегом наполни, пора целебный взвар делать.

Бедовик спохватился, шапка исчезла за пазухой. Он мигом вскочил на ноги, в руке качался чумазый котелок. Лют оторвался от перебора разноцветных камушков, поддел соратника:

– Только привкус будет мясной, как ни чисти, останется.

Буслай заворчал недовольно, но наткнулся на ехидный взгляд старшего гридня и отвел глаза. Нежелан поспешил к выходу на тропу, в глазах у него расплывалось, щипало.

Нога зацепилась за подстилку Люта, от негаданной подсечки Нежелан потерял равновесие. Гридень ругнулся, когда ему на спину упала тяжесть, а красивый ряд камушков разметал чумазый бок котелка.

Буслай залился хохотом, захлопал ладонями по бедрам, от восторга подвывал. Лют ругнулся, поспешно отпихнул недотепу, с холодком оглядел рассыпанные камни: дурак Буська скалится, видно, не помнит, что одним таким Стрый устроил павшим отрокам краду. Если в каком проснутся колдовские силы, то…

Нежелан с красным, как редис, лицом встал, котелок дзинькнул о голову витязя. Буслай заржал пуще, опрокинулся на спину, ногами стал месить воздух. Лют не обратил на удар внимания, поспешно сгреб в кучу камушки, и крупная дрожь, бьющая руку, утихла.

– Прости, Лют, – промямлил бедовик.

Витязь глянул строго: чуть ли не впервой закралось подозрение, что Буслай – вон, стонет от смеха, паразит! – прав насчет бедового попутчика. Нежелан глянул в глаза воина, отшатнулся в испуге. Лют махнул рукой, сказал мирно:

– Ладно, иди за водой, тьфу, за снегом.

Бедовик прошмыгнул, как бесплотная тень, даже снег не примял, спина мелькнула на заснеженной тропе и скрылась за скалой.

Буслай отсмеялся, смахнул крупные слезы, нашел силы подняться. Лют глянул исподлобья, тряхнул головой, ветка в пальцах хрустнула нарочито громко, от радости по поводу новой гостьи языки пламени подпрыгнули. Буслай кхекнул, мигом посерьезнел, пальцами задумчиво пригладил усы.

– Лют, – сказал он негромко, – ты уверен, что исполним княжий указ?

Воин хотел бездумно ответить, что непременно, но скривился, сказал неохотно:

– Не знаю. Князь тоже хорош – не мог указать место точнее. Где нам искать пасть зверя? Не ловить же каждого пардуса или горного медведя?

Буслай покивал, в глазах мелькнула печаль и сразу уступила место горящей злобе: они тут прохлаждаются, а на родную землю напали! Лют испытал похожие чувства, под бородой вспухли желваки, и он сказал с чувством:

– Думаю, так: дойдем до «загадочного» места, которое указал старец из Перевала, это будет завтра, а дальше…

Буслай вскинул глаза на замолчавшего соратника и подивился сосредоточенному лицу с напряженной складкой у переносицы.

– Что дальше? – спросил он тихо.

– Поищем, посмотрим да назад двинем, – сказал Лют твердо. Складка сделалась еще глубже. – Горы слишком велики, обыскать жизни не хватит.

Буслай кивнул, сердце стукнуло сильнее обычного, пальцы сжались, словно он уже на поле брани крушит ворога молотом. Лют стряхнул оцепенение, вновь принялся за колдовские камушки, дыхание остановилось.

– Что такое? – спросил Буслай встревоженно.

Лют порыскал в складках подстилки, пальцы распушили снег, взгляд ушел к выходу со стоянки и впился в серый пейзаж.

– Да что случилось? – спросил Буслай с тревогой.

Лют поднялся и объяснил на ходу:

– Камушек один пропал, кабы чего не случилось.

Соратник вскочил, двинулся следом, горячо дыша в затылок, из-за чего голова Люта скрылась под паровым колпаком.

– Точно у него, – сказал Буслай убежденно. – Зря с собой взяли, гнать надо поскорее.

Лют буркнул нехотя:

– Посмотрим.

Нежелан прошел к обрыву, котелок черпнул пласт снега, чистого и белого, как замерзшее молоко. Пальцы поскребли по стенкам, подушечки соскользнули с жирных стенок, ударились в твердое. Бедовик выловил комочек, облепленный снегом, протер, ветер унес восхищенное «ах».

Нежелан воровато огляделся по сторонам – ущелье в хмуром свете, казалось, усмехнулось и швырнуло в лицо снежную крупу. Голубой камушек немыслимой чистоты приковал взор, в раскрытый рот влетали холодные струи, язык покрылся корочкой льда.

Чистоту драгоценности портили едва заметные в глубине точки, словно мухи посидели. Нежелан поплевал, потер большим пальцем. Вскинул руку, но солнца нет, в горной пасмурности камушек выглядел загадочно, таинственно, но блекло.

Котелок ткнул в бедро, бедовик спохватился, черпнул снега, камушек сжал в кулаке – расстаться не мог. Посуда осела в пласте снега, ногтями свободной руки он скоблил жирные стенки, дно. Пальцы терзал жуткий холод, боль заполнила косточки, будто выламывали в пыточных застенках. Но надо сделать приятное Буслаю – хоть и злой, но и он подарил шапку.

Снег, чистый, как невинная девушка, свалялся в котелке темными комьями, даже с виду жирными. Нежелан тряхнул котелок, проследил за падающей грязью, голова закружилась от высоты, и он невольно отпрянул. Взглядом уткнулся в противоположную стену, смутно видную в тумане. Пляска в голове прекратилась.

Не отходя от края пропасти, черпнул снега, наскоро поскоблил. Под ногти забились жирные хлопья. Нежелан сжал пальцами край котелка, с широким размахом выбросил остатки снега. Красные от мороза, скрученные костной ломотой, покрытые сальной пленкой пальцы легко расстались с котелком.

Бедовик вскрикнул испуганно. Широко распахнутые глаза, где немедля смерзлись льдинки, проводили неуклюжий полет закопченной посуды. Невольно выбросил вторую руку, стук голубого камешка о железный бок разорвал сердце.

– Спаси Сварог! – простонал Нежелан жалобно.

Драгоценность сразу исчезла в плотном покрывале тумана, котел некоторое время жалил глаза темной точкой, затем густые складки дымки скрыли и его. Бедовик припал к краю ущелья, опасно свесившись с тропы. Ветер подхватывал крупные слезы, мигом выбивал горячую горечь, уносил градинами.

Что сказать Люту? Растяпа! В мечтах просил подарить камушек, а добрый воин небрежно кивал, мол, забирай за хорошую службу. А теперь что?

Слуха коснулось мерное ворчание. Нежелан насторожился, уши от напряжения задергались, как у зайца. Мерный гул нарастал, словно приближалось дыхание бури, но чересчур… плотное, густое. Мглистое дно ущелья заклубилось, в лицо бедовика пахнуло свежестью и солью.

Дно ущелья потемнело, как лицо опечаленного человека, захлюпали громкие плески, завыл протяжно ветер. Нежелан раззявил рот, брови уползли на затылок, в глазах отразилась синяя рябая плоть.

Еле успел отпрянуть от края, как море уткнулось в обретенный берег и сердито плюнуло пеной и крупными брызгами. Лицо Нежелана ожгло, усилившийся ветер размазал капли по лицу ледяными полосами. Море пару раз повело плечами, проверяя стены нового дома, и успокоилось. К пронизывающему ветру ущелья добавилось мерное дыхание моря.

Глава пятнадцатая

– Род всеблагой, защити! Ты что, паскуда, сделал?!

Разъяренный рык Буслая огрел как дубиной, постыдная дрожь разболтала суставы, мышцы утратили упругость, гадко накатила дурнота.

Обалделые гридни уставились на волнистую гладь в обрамлении белой корки тропы. В руках Буслай сжимал молот. Нежелан вздрогнул от ненависти во взгляде, съежился, внутри противно чавкнуло, язык обгадил тошнотворный вкус крови.

Лют посмотрел на бедовика, роющегося за пазухой, и ухватил ринувшегося Буслая за плечо, спокойно выдержав его бешеный взгляд.

– Не кипятись, – сказал он твердо.

Буслай вгляделся в глаза соратника: синева загустела, в ней заблестели опасные огоньки. Гридень опустил молот, обмяк, сказал резким тоном:

– Сколько будем спускать с рук? На шею сядет.

Холодный порыв резанул шею, Лют поморщился, ответил примирительно:

– На сей раз можешь выпороть. Не сильно, – добавил он поспешно при виде загоревшихся глаз.

Буслай повернулся и приподнял брови. Гридни уставились на истоптанный следами снег и недоуменно переглянулись.

– В воду, что ли, свалился? – буркнул Буслай.

Объяснилось все просто. Нежелан, перестав соображать от испуга, трясущимися руками выхватил из-за пазухи неказистую шапку, и голову окутало мягкое тепло. Вроде ничего не изменилось. В сомнении глянул на руки, и от сердца чуть отлегло. Но трепещущий комок разбился в пятках, когда присмотревшийся Буслай крикнул грозно:

– За дураков держишь? А ну, сымай колдовщину!

Гридень быстро пошел к утоптанному пятачку. Лют последовал, поглядывая на молот: как бы Буська не шарахнул нерадивого по голове, а то потом будет оправдываться, мол, так и было.

Нежелан уставился на Буслая, как лягушка на ужа, взгляд прикипел к железной болванке молота. Повторял как заведенный:

– А меня не видно. Я спрятался.

Пар от дыхания отлично был виден, и Буслай посмеялся дурости простака, что стоит на месте, как баран. Чего тогда шапку напялил, если не собирается скрыться?

Когда осталось немного до края заснеженной тропы, Буслай услышал испуганный крик, облачко пара рассеялось, снег под невидимыми сапогами захрустел, и на белом полотне появились следы. Гридень рыкнул устрашающе и с удовольствием услышал в ответ жалкий писк и звонкий шлепок о воду.

Вода окутала бедовика ледяным одеялом, соленая струя нагло ворвалась в рот, едва не вышибла зубы, по горлу прокатился отвратительный комок, желудок захрустел ледяной коркой. Глаза противно защипало. Нежелан инстинктивно забарахтался в плотной, тягучей массе, как муха в киселе. Голова пробила водную гладь, из ушей и рта хлынули потоки, ветер зло ударил в лицо, кожа покрылась хрустящей корочкой, как на свежем хлебе.

Кисть сжала железная хватка, вода послушно отпускала человека, но под конец глумливо усилила хватку. Лют застонал от напряжения, пытаясь вытащить чудовищно тяжелое тело, жилы на лбу страшно вздулись. Море, вдоволь поиздевавшись над усилиями гридня, шумно выплюнуло бедовика. Тот рухнул на снег, из одежды хлынули струи, будто из пробитого бурдюка. Буслай с издевкой смотрел, как белые ломти теряли цвет, проваливались под напором воды.

Нежелан застонал: холод дикий, кожу будто сорвало точильным камнем, а теперь острые крючочки отщипывают мясо по волоконцу. Вид красной, словно освежеванной, кисти ужаснул, страшная догадка пригвоздила к тропе, расплющила в тонкий блинчик. С содроганием коснулся мокрой каши волос и обмороженным лицом уткнулся в снег. Слезы малость согрели щеки, но холод, сочащийся из корней гор, быстро истребил жалкое тепло.

Лют рывком поднял его, встряхнул, как щенка.

– Ты чего? – спросил он удивленно.

Лицо Нежелана посинело, челюсть лязгала так, словно во рту кузня, он еле вымолвил:

– Ш-ш-шш-ап-ап-ка!

Буслай отыскал на волнах темный комок, хохотнул злорадно: далековато от берега, скоро намокнет так, что пойдет ко дну не хуже камня. Лют с сожалением посмотрел на трясущегося бедовика, на сердце почему-то стало нехорошо. Нашел взглядом шапку, мелькнула шальная мысль раздеться и быстро выловить.

В груди кольнуло, он различил в соленой толще темное пятно и невольно попятился, увлекая замерзающего Нежелана. Буслай довольно похохатывал, поэтому не сразу встревожился, услышав мощный всплеск. Скосил глаза, поперхнулся, глаза выпучились, как у удавленника.

Большое тело, гладкое и гибкое, выпрыгнуло из воды, оставляя в воздухе россыпь хрустальных бусин. Лют успел заметить острое рыло и пасть, полную тонких, как иглы, зубов. И сразу рухнул навзничь, вдавливая бедовика в снег.

Рыбина была странно «голой»: чешуи не было, вместо нее, умащенная водой, блестела кожа, на вид шершавая; спинной плавник походил на наконечник широкого копья, а о боковые даже взглядом можно было порезаться. Гигантское чудище в полете скосило холодный глаз на упущенную добычу, зубастая пасть раскрылась, люди потрясенно услышали огорченный вопль.

Гибкое тело шмякнулось в снег, брызнули комья, тело с шуршанием проволокло, скала содрогнулась от удара и оскорбленно отпихнула непрошеную гостью. Рыбина, извиваясь, как пьяная змея, кувырками приблизилась к лежащим людям. Буслай, забыв дышать, остолбенело смотрел, как Лют увернулся от хищной пасти, а затем в грудь витязя ударил гибкий, чудовищно сильный хвост и воина унесло вместе с бедовиком.

Рыбина вновь огорченно завопила и нехотя кувыркнулась в воду. Прозрачные пласты долетели до сапог Буслая и разбились о крепкую кожу. Гридень проводил взглядом плавник, что вспарывал водную гладь, как острый нож – кусок посконного полотна, и бросился на помощь соратнику.

Лют приподнялся на колено и смотрел на приближающегося Буслая с благодарностью, но вдруг его глаза в страхе расширились. Буслай резко обернулся, и его сердце сжалось в горошину и застыло от испуга. Лишь потерявший от холода сознание Нежелан не видел, как чудное море забурлило, вспенилось. Странную рыбину приподняло на гребне волны: хвост отчаянно метался, тело изгибалось изо всех сил, словно пыталось уплыть от смертельной опасности.

Вода потемнела, будто из глубины поднималась громадная каменная плита, мелькнули неровные очертания: волосы на затылке гридней вздыбились, а внутренний голос униженно умолял бежать. Вода поднялась чудовищным бугром, рыбину подбросило в воздух, с жалобным криком она завертелась волчком, беспомощная в такой среде.

Море испуганно расступилось, и гридни потрясенно уставились на шею толщиной со столетний дуб, увенчанную громоздкой головой. Шея тянулась, казалось, бесконечно, и наконец массивное тело нехотя показалось над водой.

Уродливая плита головы лопнула щелью, будто скала – друзой горного хрусталя. Рыбина, напавшая на Люта, затрепыхалась в пасти нового чудища, как новорожденный мышонок в зубах матерого кота. Зубы стиснулись, брызнули темные струи. Рыбина обмякла, пронзенная острейшими зубами, их в пасти было больше, чем иголок на спине ежа.

Из уголка рта сорвался лохматый ошметок плоти, успел плюхнуться в воду, а гигантское тело все выходило и выходило из холодной глади.

Гридни, обомлев, смотрели, как огромное тело заслонило небо. Над водой появилась едва ли половина тела, и тяжелый зверь начал опускаться, но и видимая часть способна была раздавить город.

Чудище шумно исчезло в глубинах, волны испуганно порскнули в стороны, вал размером с крепостную стену пролетел рядом с воинами и слизнул с тропы снег. Низ каменной стены украсился пенной кромкой. Тропа ниже стоянки очистилась от снега, умытые камни хмуро оголились и тускло блестели, как речные ракушки.

Море нехотя успокоилось, ошметки пены прибило к берегу или унесло в середку, где они бесследно растворились.

Лют очнулся и зябко повел плечами:

– Привидится же!

Буслай вздрогнул от звука голоса, ему показалось кощунством нарушать испуганную тишину. Потом он глянул на соратника, и его губы раздвинула слабая усмешка.

– И не говори. Давай лучше отойдем, пока еще чего-нибудь не привиделось.

Лют кивнул, поднял бедовика и потащил в укрытие. Буслай сплюнул, но помог. Поднялся ветер, гибкие струи хлестали по лицам, противно завывали. Чудились голоса: злобные, нечеловечьи.

Нежелана уложили почти на костер, мокрая одежда снималась неохотно, как родная кожа. Буслай брезгливо оглядел щуплое тело. Одно понятно, не ведьмак, какие-никакие, а признаки мужести есть.

Лют выпотрошил поклажу, и Нежелан скрылся под ворохом одеял, меховых подстилок, запасной одежи. Буслай недоуменно глянул, как соратник стянул кольчугу, сложил вдвое и принялся насыпать на железные кольца горячие угли и полусгоревшие дымящие веточки. Лют еще раз сложил кольчугу пополам, пристроил сверток, начавший жечь руки, на груди бедовика, прикрытой одеялом, затем заботливо подоткнул остальной ворох.

– Дивлюсь тебе, Лют, – сказал Буслай осуждающе. – Герой каких поискать, а возишься с никчемой, будто он тебе брат родной.

Лют всмотрелся в лицо бедовика: болезненно бледное, опущенные веки набрякли мешками, губы синие, будто выпачкал смородиной. Повернулся к соратнику, мазнул взглядом по опухшему лицу, цветущему болезненной желтизной, и отмахнулся от слов.

Буслай покачал головой, зябко повел плечами:

– Что-то ветер усилился, надо подбросить веток.

Лют пожал плечами: иди подбрось. Буслай подошел к груде хвороста. Лежащий ослик посмотрел одобрительно. Воин глянул на длинноухого, скорчил рожу, но веток взял немного: в горах с деревьями туго, а сколько по этим горам лазать, неизвестно.

– Чего с ним возимся? – снова спросил Буслай, присев на корточки и скупо подкармливая костер. – Одни беды от него, рази принес чего хорошего?

Лют размашистыми движениями рук разогнал кровь по жилам, но хмуро промолчал. Буслай глянул с торжеством, в пальцах хрустнула толстая ветка, задымилась в оранжевом круге, языки пламени с торжеством затанцевали на коре.

Сильный порыв ветра качнул пламя, и Буслай заозирался недоуменно – раньше стоянка прикрывала надежно. Ветер со свистом ворвался на небольшую площадку. Отдыхающие животные беспокойно зашевелились, осел неуверенно простонал.

Лют переглянулся с Буслаем, слуха коснулся противный хохот, жуткий, пронзительный, нечеловечий. На стоянке шалили тугие смерчи, снег кружил водоворотом, хлопья слиплись в комки. Гридни едва успели отпрянуть, когда в лицо полетели снежки.

– Что за?.. – ругнулся Буслай, глядя на упругий смерч, колесящий со смехом по стоянке.

Осел испуганно заревел, всегда невозмутимые чудо-кони беспокойно зафыркали и принялись долбить камень копытами. На площадке появилось множество воздушных бурунчиков. Снег вращался с безумной скоростью, сливался в полосы, под дружный зловещий хохот в гридней снова полетел рой снежков.

Лют выставил локоть, сберегая лицо, по телу сильно ударило, словно снегом для вида облепили камни. Буслай вертелся белкой.

– Что за напасть?

В ответ грянул хохот, ветер пронзительно, по-волчьи завыл, по лицам хлестнули ледяные струи. Незримые пальчики взъерошили гривы животным, запорошили глаза, стоянка наполнилась оскорбленно-испуганным фырканьем.

Лют всмотрелся и невольно отшатнулся: в воздуховороте мелькнули черты лица – злого, жестокого. Меч неохотно выполз из ножен, будто примерз к устью. Смерчи отпрянули от железа с испуганными воплями. Витязь решительно шагнул, полоса стали перечеркнула воздушную воронку. Раздался вопль, лишенные скреп комки снега попадали оземь.

Буслай с брезгливым любопытством смотрел, как соратник ухватил убегающий смерчик – пальцы сжали воздух. К удивлению, воздуховорот остался на месте, мелькнули призрачные ноги, лягающие кисть.

– Лют, эт хто? – проблеял Буслай, вздрагивая, когда в струях ветра являлось лицо, перекошенное злобой.

– Ветрянник, босоркун, – пропыхтел Лют. Пальцы еле сдерживали невесомую плоть, вдобавок скользкую, как рыба в воде.

Остальные нечистые опасливо сгрудились у выхода стоянки, буравя землю тонкими ножками воздушных воронок. Писклявые вопли полнились угрозами. Буслай поежился: маленькие, как шуликуны или анчутки, а злобы хватит на великана.

Лют ухватил странно бесплотную… плоть, сказал ободряюще:

– Не боись. Что такая кроха сделает? Тащи чеснок, сейчас попужаем, чтоб вдругоряд не шалили.

Босоркун дернулся, почти выскользнул, но Лют зажал его в кулаке до ломоты в пальцах. Сородичи ветрянника заохали, заголосили тоненькими голосами, вроде что-то просили, но людям трудно было понять заумь.

Буслай потоптался нерешительно. Босоркуны оживились: юлили меж стенками, разбрасывая снежные хлопья. Гридень махнул рукой и пошел к поклаже – может, Лют таким образом их отгонит, не просить же, в самом деле.

Лют поднес к вырывающемуся смерчу меч, и босоркун прекратил попытки вырваться. Расплывчатые черты его лица исказились страхом. Еще бы, это раньше, когда у людей были каменные топоры и ножи, нечисть шалила, как хотела. Затем Сварог научил людей обращаться с железом, что для нечисти худший враг – боятся даже коснуться.

Гридень нагло ухмыльнулся в провалы туманных глаз:

– А ты думал!

В лицо ударил холодный шквал, веки поспешно смежились, ветрянник вырвался с довольным хохотом. В ноги ударило, ветер толкнул могучим плечом. Лют пошатнулся, сапоги замесили снег, за руки с силой потянули, под подошвами оказалась пустота.

Буслай оглянулся на рассерженные выкрики, с проклятьем схватился за молот, голова задралась с хрустом – он неотрывно смотрел на болтающего ногами соратника.

Лют замер от необычного чувства, что проснулось в животе и с жутковатым холодком защекотало внутренности, затем забарахтался в незримых руках, махнул мечом.

Раздался жалкий крик, гридень ухнул вниз, но босоркуны с озлобленным воем налетели, куснули кисть ледяными зубами. Буслай еле отпрыгнул от упавшего меча. Ветрянники, издевательски хохоча, подняли гридня на головокружительную высоту и принялись швырять, как тряпичную куклу.

Буслай прошептал с досадой:

– Дурень, на кой кольчугу снял?

Сердце екнуло, когда Лют скрылся из виду и ругательства утихли. Буслай остолбенело уставился на горы, во рту горечь, словно хлебнул желчи, кровь от головы отхлынула, лицо щипал смертельный холод.

– Лют, – позвал он в пустоту. Голос растерянный, жалкий, хорошо, что никто не слышит.

Сзади раздался стон, и хриплый голос вопросил устало:

– Буслай, что случилось?

Гридень уставился на очнувшегося бедовика лютым взглядом, пальцы до скрипа стиснули рукоять молота. Взгляд прицельно впился в русую голову, перед глазами мелькнули сладкие картинки размозженного черепа.

Нежелан заворочался под ворохом одеял и жалобно пискнул, в его глазах мелькнул страх. Буслай быстро приблизился, бедовик впился в занесенный над головой молот, остолбенел. Гридень зашипел страшно:

– Тварь! От тебя одни беды. Вот и Люта сгубил. Но ничего, сейчас поквитаюсь за хоробра, не думай, что сойдет с рук.

Нежелан с ужасом глядел на широкую болванку, что сейчас обрушится ему на голову, и череп лопнет, как гнилой орех, с жалким хрустом, окрест плеснет кровью и мозговой кашей. Животный страх погасил сознание, звуки исчезли.

Буслай сжал челюсти, желваки вспухли могильными курганами, рука пошла вниз. Над головой раздался хищный клекот, шумное хлопанье крыльев, человечий крик. Молот дрогнул, рука безвольно обвисла вдоль тела, он поспешно задрал голову и ахнул изумленно.

Лют болтался, как вещевой мешок, в когтях могучей хищной птицы с огромными крыльями, способными укрыть табун. Потемнело: рядом величаво парили пернатые собратья, их движения были исполнены достоинства. Сердце Буслая от такой красоты забилось чаще.

Хищная птица снизилась, в воздухе раздался гордый клекот, когти разжались. Лют с руганью полетел вниз, подошвы ударились в скалу, обрамляющую стеной стоянку, витязь завертелся ужом, цепляясь за выступы.

Кони с осликом обеспокоенно прядали ушами. Наконец гридень скатился – с жутким грохотом, будто мешок, набитый булыжниками.

– …Ать!.. Ать!..

Лют грянулся с таким гулом, что горы вздрогнули, распластался раздавленной жабой, изможденно простонал. Птицы громко крикнули, описали величавый круг; ветер, поднятый могучими крыльями, где перо с доску, загасил костер, и стая удалилась с княжеским достоинством.

Буслай склонился над соратником и заботливо тряхнул за плечо.

– Лют, ты как? – спросил он участливо.

Витязь прохрипел измятым голосом:

– Зело.

Буслай помог подняться измятому, разбитому, ободранному соратнику. Заботливо усадил возле погасшего костра. Метнулся за ветками. Смешно раздувая щеки, разжег огонь. Лют двигался осторожно, при резком движении постанывал и покряхтывал, изредка охая, как старик.

– Что ты тут вытворял? – спросил Лют строго.

Буслай опустил глаза, замялся. Нежелан сказал слабым голосом:

– Ничего такого, просто играли.

– Играли? – хмыкнул Лют. – Меня едва о скалы не расшибли, сейчас бы расплескался, как разбитое яйцо, а они игры затеяли. На радостях, что ли?

Буслай шумно хрюкнул, посмотрел на бедовика со смешанным чувством. Яростно сломал несколько веток, и пламя подпрыгнуло до небес. Лют, кряхтя, ладонью потер ссадину на лбу и сказал со смешком:

– Все же нет худа без добра.

Буслай спросил недоуменно:

– Ты о чем?

– Говоришь, что от Нежелана одни несчастья…

Нежелан съежился под ворохом одеял. Буслай глянул строго и укоризненно покачал головой:

– Он и сам не отрицает.

Лют кивнул, губы разъехались до ушей, блики огня заиграли на ровном ряде белых зубов.

– Узрел я «пасть зверя», с высоты рассмотрел в горах схожие черты. В самом деле будто пасть волчья. Там рядом еще маленькая долина, озерцо, чахлые кусты. А за кольцом гор – нужное нам место. Сверху не разглядел разрывов, завтра поглядим, как попасть.

Буслай замер с раскрытым ртом, в глазах появилось безмерное уважение: он бы позорно утяжелил штаны, жмурился от страха, а Лют не растерялся, до последнего боролся. Гридню стало стыдно, что порой перечил такому человеку, подначивал, издевался.

Нежелан пошевелил отогретыми конечностями, спросил жадно:

– А что за птицы, Лют?

Витязь усмехнулся, окинул спутников мужественным взором и сказал просто:

– Славно, что в горах живут подвластные Перуну гарцуки. Налетели на босоркунов, разогнали, как волки зайцев. Видать, я у Перуна не на последнем счету.

Лют улыбнулся смущенно, а Буслай с Нежеланом поглядели на него с обожанием, как мальчишки – на дивного богатыря, любимца богов.

Гарцуки, любимцы Перуна, встретились случайно, чудо, что не пролетели мимо, кинулись, а разогнав босоркунское отродье, не стали равнодушно взирать на падающую человеческую фигурку, подхватили, донесли до стоянки. А может, не случайно: витязь, сразивший князя или вождя, становится посланником Перуна.

Буслай засуетился, в кулаке зажал мешочек с лекарственными травами. Нежелан поежился от твердого взгляда.

– Ты, бедовый, где котелок? – спросил Буслай строго. – Сейчас сделаем взвар для хоробра.

Нежелан отвел взгляд, лицо стало несчастным.

– Э-э…

– Убить тебя мало, – сказал Буслай устало.

Глава шестнадцатая

Лют зло пнул монолитную стену и сплюнул. Гора равнодушно взирала на человечка, что рассерженно повернулся и зашагал прочь. Буслай глянул сочувственно, засопел в растерянности.

Нежелан приставил ладонь козырьком, сморгнул слезу, выбитую холодным, но ярким горным солнцем. Бедовик почти с ненавистью поглядел на стену, что расстроила Люта.

С утра двинулись по тропе вверх, к белым шапкам гор. Пробирались по стеночке – мало ли что выплывет из глубин моря. В толще воды виднелись темные фигуры различных размеров: от кошки до сарая. Холодная гладь изредка взрывалась фонтанчиками, обильно падали капли, пена. Уровень вроде чуть спал, видно, земля неохотно пила соленую воду, процеживала брезгливо. Хоть бы предгорья не тронуло…

С полудня метались возле неровного кольца стен, укрывших заветное место, но не нашли ни малейшей щелочки. Напоследок забрели в нишу, подобную вчерашней стоянке, только смыкающуюся клином, бессильно потыкались в камень и разбили лагерь.

Лют сел на подстилку, носком сапога зачерпнул пласт снега – маленький костерок обиженно зашипел, едва не захлебнулся. Нежелан на цыпочках отошел к коням и костяным гребнем проглаживал хвосты и гривы. Буслай сел рядом с соратником и спросил невесело:

– Что будем делать?

Лют задумался: лоб испещрен глубокими складками, взгляд силится проникнуть сквозь толщу плато, в корни проклятущих гор.

– Не пробиться, – сказал он, еле шевеля губами. – Можно попробовать бабкины штуки, но… Видел, что вчера случилось: хорошо – ущелье пришлось морю впору. А если использую, к примеру, желтый камень, кто поручится, что не разольется море огня?

Буслай покивал горестно, из груди вырвался тяжелый вздох. Снег был напитан солнечными лучами, отражал, как зеркало. Мир таял в белой, слепящей дымке. Приходится опускать глаза, прикрывать ладонью.

– Что будем делать? – повторил Буслай.

У Люта вспухли желваки, заиграли злой рябью, губы сжались в нитку, голос стал непривычно злым.

– Вниз пойдем. Пора возвращаться, – кинул он рубленые фразы.

Буслай кивнул, в душе возликовало: наконец бросят дурацкое занятие, недостойное воина. Видя темное лицо Люта, сдержал радость. Лют резко встал, под сапогами сочно захрустел снег. Буслай спросил встревоженно:

– Лют, ты куда?

Воин бросил через плечо:

– Тут долинка с озером рядом, там посижу, заодно дровами разживусь.

Буслай смолчал. Щурясь, держал взглядом спину, пока соратник не скрылся за поворотом тропы. Гридень смахнул с ресниц каплю, посетовал на глупое солнце: тепла чуток, а слепит так, будто рухнуло под ноги.

Нежелан бочком приблизился, спросил неуверенно:

– Может, пойти за ним?

Буслай ответил хлестко:

– Чтоб он в пропасть свалился или утоп? Нет уж, сиди здесь, ничего не трогай.

Нежелан отошел: в груди горькое чувство, муторно. Буслай не дал пожалиться всласть, рявкнул так, что эхо долго гуляло в хмурых горах:

– Собирай вещи, скоро двинемся!

Лют брел по тропе, поскрипывание снега сменилось рассыпчатым хрустом мелких камушков, затем мягкими шлепками по земле. Воин шел с пустым взором, не глядя по сторонам. В ушах стоял мерный гул, мысли бились внутри черепа: злые, горячие.

Повеяло свежестью, на краю взора зеленела трава, чахлые кустики. Лют даже не удивился: почему среди снегов растут изумрудные стебли, а озеро свободно от ледяного панциря? Сглатывая горечь, переставлял ноги, солнце прохладно взирало на понурую фигуру.

Из расшатанного состояния его вырвал грубый смех, тонкий женский крик. Лют вскинул голову, глаза резанул холодный свет, через цветные круги и пятна он рассмотрел, что происходит у кромки озера, и в виски ударила злая кровь.

Россыпь кустов зеленела у берега незамерзшего озера, виднелась широкая мужская спина, звучал глумливый хохот. Могучий торс обвивал широкий пояс, топор был прицеплен небрежно, даже защитным чехлом не покрыт. За мужчиной, из-за спины не видно, ближе к воде, находилась женщина – говорила нежным голоском что-то умоляющее. Грубый мужлан выслушал, захохотал похабно.

На глаза Люта упала багровая пелена, меч выпорхнул со зловещим шелестом, и воин бросился на подонка. За десяток шагов крикнул предостерегающе, мужик вздрогнул, медленно повернулся. Ладонь, волосатая, как харя волколака, упала на топорище. В недоуменных глазах отразился озверелый муж с окладистой бородой, с лицом, перекошенным праведным гневом, в деснице он сжимал меч.

Лют дал медлительному, как улитка, супротивнику освободить вторую руку от какого-то свертка. Мужик шагнул навстречу с занесенным топором.

– Ты хто? – спросил он удивленно и чуточку испуганно. Впрочем, испуг быстро прошел, стоило внимательнее разглядеть нежданного заступника: мелковат, ниже на голову, руки короче.

Лют ударил с поворотом кисти, топор повернулся обухом, грянуло, в стороны сыпанули злые искры. Мужик оттолкнул гридня и размашистым шагом приблизился. Топор рухнул на русую голову. Витязь уклонился, железо свистнуло возле уха, щеку обдало холодом. Топор врубился в землю, хозяин подался следом, в груди неприятно захолодило.

Трава ударила в лицо, мир кувыркнулся перед глазами, небо поменялось местами с землей. Взгляд царапнуло безголовое тело с топором в руках. Из шеи бил багровый поток, заливал траву крупными каплями. Нежданный супротивник появился рядом с безголовым, мужик поймал брезгливый взгляд.

Со страхом дошло, что это он там стоит, держит топор, его кровь хлещет из обрезка шеи, а голова… голова…

Ужас черной пеленой погасил сознание. Он хотел закричать, но рот немо раскрылся, мышцы застыли, и свет солнца погас.

Лют посторонился от падающего тела, могучего, будто срубленный дуб, кипящее варево в голове стихло. Нагнулся к брошенному предмету, в голове мелькнуло, что в такие холода негоже девицам купаться в озере – принесло дуру в одиночку.

Пальцы коснулись мягкого, и он удивленно глянул на длинные перья. Раздался тонкий вскрик. Лют поднял глаза. Дыхание вылетело со свистом, будто в грудь лягнул Гором. Слепящий свет ринулся в глаза, затопил сознание, хрустальный небосвод с грохотом раскололся, грянула торжественная музыка.

Немыслимой красоты девушка настороженно смотрела на оторопевшего воина и мяла в руках край одежды из легкой невесомой ткани, прозрачной под лучами солнца.

Лют пожирал взглядом прекрасное лицо с огромными, как озера, глазищами, с синевой бездонного оттенка, словно черпнули воды из середки моря. Черные, будто сотканные из беззвездной ночи, волосы шелковистыми водопадами хлынули через плечи и прикрывали теперь полные груди, доходя до упругих бедер. Она была настолько тонка в поясе, что ее талию можно было обхватить двумя пальцами. От чистой кожи зримо веяло свежестью.

Лют прикрыл глаза, ослепленный девичьей красой. Но тут же распахнул снова, пожирая взглядом, стараясь впитать каждую черточку, но странным образом запоминал лишь слепящий силуэт, сотканный из солнечных лучей.

Вила неуверенно улыбнулась, сочные алые губы раздвинулись, обнажив ряд белоснежных жемчужин. Внутри Люта жалко пискнуло, новая волна света обрушилась девятым валом, гася сознание, но Лют неимоверным усилием удержался, и на слепящем полотне мира снова проявились очертания изумительной фигуры.

Вила бросила взгляд на предметы в руках воина, которые он принял за тонкие доски, зачем-то обитые перьями, и в ее бездонных чистых озерах мелькнул страх. Лют едва не вскрикнул, по сердцу словно полоснули зазубренным ржавым ножом да еще поковыряли. Он поспешно шагнул, застонав от боли при виде испуганного лица.

– Нет-нет, не бойся, – пролепетал он. – Возьми, мне не нужно, только не пугайся, пожалуйста.

Дивная красавица осторожно протянула руку. Гридень впился взглядом в изящные линии, челюсти мучительно заныли – безумно захотелось целовать тонкие пальчики с перламутровыми ногтями. Вила неуверенно улыбнулась, резким движением вырвала крылья, легко и грациозно отскочила.

Внутри Люта что-то затрещало, он почувствовал, как там, внутри, отваливаются грязные, заскорузлые комки с чего-то чистого, светлого, о чем он никогда не подозревал. Внезапно он почувствовал новые запахи, и ослепляющая мысль, что мир невероятно прекрасен, разорвала сознание. Небо рванулось навстречу. Лют обозрел бескрайние просторы, отмечая каждый камушек, складку в молчаливых горах, каждый листок на редких деревцах, что вцепились корнями в нерушимые скалы, и поспешил вернуться к озеру, где стояло самое прекрасное существо, созданное Родом.

Вила настороженно смотрела на застывшего мужчину, неловко мяла крылья и одежу. Конечно, молодец спас от насильника, укравшего крылья, но кабы не захотел того же.

Лют прочитал это сомнение в чистых глазах, внутри перекорежило, сознание затопила жуткая горечь. Не зная, как объяснить хрупкой девушке, что он не такой, ни о чем таком не думает, он взглянул с отчаянием. Вила прочитала помыслы, ослепительно улыбнулась.

Лют улыбнулся глуповато, лицо осветилось. Вила взглянула в глаза повнимательней, вздрогнула, на лице появилась растерянность. Лют дернулся, будто его ударили спицами в глаза; темной волной накатило отвращение к себе – такой подлой, гнусной и грязной твари, чей вид ранит неземную красоту.

Вила спохватилась, прижала к груди одежу с крыльями. Лют жадно припал взглядом к очаровательной улыбке.

– Благодарю, воин, – сказало очаровательное существо мелодичным голосом.

Музыка голоса ворвалась в уши, Лют ощутил сладкую муку, в глазах стало горячо, и он с удивлением смахнул слезу.

– Я была так беспечна, что отправилась купаться без нянюшки, – продолжала петь вила. – Вот злой человек и подстерег.

Лют ответил хрипло, стыдясь и ужасаясь кошмарным звукам своего голоса:

– Теперь не тронет. И никто не тронет, пока я жив, даже боги.

Ее лицо дрогнуло от непонятного чувства, и она сказала поспешно:

– Воин, мне надо одеться.

Лют повернулся нехотя, тяжело, словно пророс корнями до основания гор. Мир внезапно потемнел, стало гадко и холодно, будто вновь опустилась предвечная тьма. Время тянулось мучительно долго, уши от натуги шевелились, жадно схватывая малейший шорох. За спиной воздух шумно вздохнул, воздушная волна ткнула в плечо, донесла тонкий аромат, ноздри жадно растопырились, раздулись на пол-лица.

Неясное чувство тревоги кольнуло, он поспешно обернулся и вскрикнул горестно. Вила скоро оделась и упорхнула от греха подальше.

Тонкое, грациозное тело красиво плыло по воздуху и казалось прекрасной бабочкой, слишком хрупкой для этого дикого мира.

В груди болезненно заныло, сердце пронзила чудовищная боль, и вдруг оно рванулось прочь, словно безжалостная рука дернула за веревку с крюком. В ушах раздался невыносимый хруст, ребра сломались, как жалкие лучинки, грудь пронзила молния. С левой стороны заныло и потянуло мертвецким холодом. В дыру ворвался промозглый ветер.

– Отдай! – простонал Лют едва слышно.

Вила грациозно удалялась и вниз не глядела: что ей до человека с вырванным сердцем? Лют заторможенно сделал шаг – ватные ноги едва не подогнулись, – сцепив зубы, сделал следующий, захлебываясь болью в груди.

– Отдай! – вскричал Лют жалостливо. – Пожалуйста, отдай!

Вила услышала, и махи изящных крыл развернули хрупкую фигурку. Она удивленно взглянула на ковыляющего мужчину. Ветер донес мольбу, девичье сердечко дрогнуло, в груди пронесся холодок опасности. Крылья затрепетали – скорее прочь!

Лют вскрикнул, когда вила быстро поплыла над озером, с каждым мигом становясь меньше и меньше. Ноги замелькали, как спицы в колесе повозки, которой правит пьяный возница. Вода испуганно расступилась под подошвами, россыпь капель плюхнулась на поверхность, гладкое зеркало пошло рябью.

– Пожалуйста, отдай! – закричал Лют отчаянно. – Не губи! Не забирай сердце! За что ты так жестока?

Вода хлынула за голенища – к удивлению теплая, словно на дне озера горел жаркий костер. Двигаться было трудно, но Лют ломился сквозь вязкую преграду, держа почти ослепшими от слез глазами хрупкую фигурку в воздухе.

– Что я должен сделать, скажи? Я выполню любые желания: перебью чудищ, добуду сокровища за тридевять земель. Положу к твоим прекрасным ногам луну и солнце, а дивные волосы украшу россыпью звезд. Пожалуйста, не улетай! Что мне мир без тебя? Спаси меня. Я ранен, неужели не видишь?! Помоги, помоги перевязать рану, о большем не прошу!

Упругая волна ударила в грудь, замедлила неистовый натиск тела. Лют двигался медленнее, вяз, как муха в меде, коварная волна плеснула в рот, и он поперхнулся. На макушку упала холодная ладонь, небо загустело, круг солнца изломился рябью. Вода хлынула в ноздри, ноги потеряли твердь. Лют забарахтался и окутался роем пузырьков.

Наконец с трудом вынырнул, изо рта вылетел кашель пополам с водой. В груди ныло, черная дыра сквозила холодом. Вилы в воздухе не было видно. Разом обрушилась ночь: кромешная, глухая, черная, как деготь. Лют поплелся, волны вяло катились от груди к берегу. Вода теплая, но что с того? Как жить без сердца? А если можно, то зачем?

Дно озера помутнело, сапоги подняли тучу ила, с одежды тугими струями захлестала вода, за витязем остался пенный след, как за кораблем. Вышел на берег, ветер жадно припал к лицу, проткнул одежу ледяными струями, но этот холод не шел ни в какое сравнение с тем, что терзал рваную дыру на месте сердца.

Понурив голову, он поплелся прочь от озера. Вдруг ноздри затрепетали, уловив тонкий аромат. Не веря, он поднял голову, и от гор отразился счастливый крик.

Вила испуганно дернулась, когда Лют упал перед ней на колени. А он смотрел на нее щенячьим взором, только что хвостом не махал. Красавица смущенно отвела взгляд, пряча в глазах недоумение: зачем вернулась, что ей до простого смертного?

– Ты ранен, – сказала она смущенно. – Давай я помогу. Мы славимся врачеванием.

Глаза Люта вспыхнули счастливым огнем. Вила робко положила ему на плечо ладошку. Под кожей гридня разгорелось ярое тепло, которое разом прогнало подступающий холод.

– Где твоя рана? – спросила вила со смешком. – На тебе ни царапины.

Лют тряхнул мокрыми патлами, заговорил с жаром, утопая в бездонных озерах глаз:

– Разве не видишь? Вот она, в груди, напротив сердца. Посмотри на рваную дыру, сочащуюся болью, туда кулак поместится. Зачем ты забрала мое сердце?

Вила сказала насмешливо:

– Зачем оно мне? Да и нет никакой раны.

– Нет есть! – возразил воин горячо. Вила нахмурилась, Лют устыдился грубости голоса, заговорил мягче: – Как только ты улетела, оно рванулось из груди, оставив кровоточащую дыру с обломками. Каждый вдох доставляет пытку. Когда шагаю, то стопы пронзают раскаленные ножи. Если тебе не нужно мое сердце, зачем забрала?

Вила отряхнула платье, заговорила рассерженно:

– Не нужен мне кусок мяса! Много возомнил, человече.

– Тогда прости, – зашептал Лют полубезумно. – Значит, глупое сердце само рванулось за тобой, оставив меня медленно умирать. Теперь мое сердце – ты. Я не смогу жить, если ты далеко. Позволь быть рядом. Не губи!

Лицо вилы дрогнуло, в глазах мелькнуло странное чувство, Лют увидел в чистых озерах свое отражение и содрогнулся от жалости.

– Что ты такое говоришь? – спросила вила. Голос дрогнул и наполнился нежной хрипотцой: – Нужен ты мне!

– Но ты мне нужна! – воскликнул Лют. – Я не могу без тебя. Стоит пропасть твоему прекрасному облику, как мир погружается во тьму, вьюжит убийственная пурга, кошмарные твари разрывают на части. Только твоя красота разгоняет мрак, дает жизнь, я живу, пока вижу тебя. Позволь быть рядом. Если нужен сторожевой пес, я буду им. Буду защищать от ворогов, чтоб никакая сволочь не посмела кинуть косой взгляд, буду приносить сапожки, согревать дыханием изящные ноги. Можешь загнать меня в будку или оставить во дворе. Я вытерплю и жару, и холод, и ливни, и грязь, лишь бывидеть тебя изредка.

Щеки вилы окрасились румянцем, нежным, как утренняя заря. Глаза черноволоски заблестели, голос изменился:

– Ты правда считаешь меня красивой?

Лют всплеснул руками, заговорил жадно, давясь словами, глядя с обожанием в милое лицо:

– Ты самая красивая на свете! Остальные женщины ничто, пар, твои жалкие и бледные тени. Той водой, что ты моешь свои прекрасные ножки, им лицо умывать – великая честь. Они годятся лишь в чернавки, прислуживать тебе, такой нежной, чистой. Весь мир должен тебе поклоняться, как богине, певцы обязаны неустанно воспевать твою красоту, такую трепетную, волнительную, хрупкую, как горный цветок, которую надо оберегать и защищать от напастей. В твоем тереме должны быть сотни слуг, выполняющих любое твое желание. А ночами должны гонять комаров, давить этих мерзких тварей, обрывать крылья, дабы не смели коснуться твоей дивной кожи, не тревожили тонкий слух. И все должны петь и смешить тебя, чтобы мир становился краше от твоей улыбки. Ведь от нее войны остановятся, волки и овцы будут ходить рядом, самый последний ублюдок раскается в злодеяниях и ринется рвать цветы, дабы сложить к твоим ногам букет.

Она сказала прерывистым голосом:

– Довольно. Что такое говоришь?

– Правду, – сказал Лют жарко. – Хотя ты права, я не способен точно передать твою красу. Прости скудный язык. Но посмотри мне в глаза, может, чувства, что рвут мне грудь, отражаются там. Пожалуйста, прочти их. Прочти мое благоговение, дикий восторг перед твоей красотой.

Вила жадно всмотрелась в дрожащие глаза воина, заполненные ее отражением. Лют услышал тихий вздох, дернулся от нежного касания ладони. Потерся щекой, как довольный щенок, и восторженно заскулил.

Гридень продолжал шептать горячечные, полубезумные слова, не понимая, откуда их знает. Вила слабо протестовала, но слушала жадно, в глубине дрожащих глаз мелькала растерянность.

Лют охрип, язык еле шевелился, колени онемели. Но какое это имеет значение, если рядом прекраснейшая женщина? Рядом, не убегает и слушает, изредка поглаживая его мокрые волосы.

– Прекрати, – попросила она слабым голосом. – Что ты говоришь?

– Нет, не могу, – сказал Лют упрямо. – Ты – лучшая женщина. Каждая тварь, птицы, звери, деревья, горы, даже ветер должны тебе это говорить, восхищаться тобой. Солнце не смеет тебя будить острыми лучами, не смеет жечь твою нежную кожу. Дозволь я поднимусь на небо и схвачусь с Дажьбогом, сброшу с колесницы, если он осмелится светить щитом раньше твоего пробуждения! Отныне весь мир будет просыпаться не раньше тебя и одновременно с тобой засыпать – всё по твоей воле.

– Сумасшедший, замолчи, пока боги не услышали, – сказала она испуганно.

– Что мне ярость богов? – усмехнулся Лют горько. – Лишь бы ты не карала меня неласковым взглядом, не удалялась прочь, была рядом. Даже Чернобог не накажет сильнее, чем ты.

Вила вскричала с отчаянием, в ее глазах блестели слезы:

– Прекрати, не мучай меня!

Лют вскрикнул: дыра в груди выстрелила ледяными копьями, тело скрутила жесточайшая судорога. Но и такое наказание ему показалось слишком мягким.

Он припал лбом к точеным ступням, обхватил грубыми ручищами стройные ножки. Вила дернулась, как ужаленная, неуверенно опустила руки на мокрую голову Люта и стала перебирать пряди.

Глава семнадцатая

Лют тонул в блаженстве, сладко жмурился, осыпал кожу ног поцелуями. Над головой испуганно вскрикнули, в груди шевельнулось нехорошее предчувствие. Но не успел он поднять голову, как ворот мокрой рубахи впился в шею и могучий рывок отбросил его в сторону.

Воин покатился по траве, мигом вскочил, трясясь от ярости, солнце хищно отразилось на клинке. На него злобно уставилась рослая старуха: подтянутое тело было скрыто густой шерстью, а стебли травы ломались под ударами копыт. Темными створками ворот за спиной раскинулись кожистые крылья, на спину через плечи были заброшены мохнатые мешки грудей. Лицо перекосилось от злости, темные губы раздвинулись, грозно блеснули клыки – длинные, острые, как иглы. На пальцах выделялись длинные желтые когти – хищно загнутые, готовые раздробить камень.

Вила бросилась к прибывшему чудищу, волосы взвились черным вихрем. У Люта защемило в груди от подобной красоты и испуга в глазах чаровницы.

– Нянюшка, нет! – крикнула она просяще. – Этот добрый молодец спас меня. Он хороший.

Она сказала… Лют расцвел, как весенний луг, в груди возгорелся костер – жаркий, способный отогреть мир зимой.

Темная вила ошпарила улыбающегося воина взглядом, заговорила на зауми так противно и скрипуче, что Лют забеспокоился за розовые ушки черноволоски. Спасенная вилла мелодично ответила. Старуха фыркнула, смерила Люта менее враждебно, метнула на воспитанницу понимающий взгляд и резко скомандовала. Вила своенравно вздернула головку – по шелковистым струям волос прошлась красивая рябь – и глянула на гридня с сожалением.

– Прости, воин, я должна лететь, – сказала она. Люту сделалось дурно. – Спасибо, что спас от злого человека, я тебя не забуду.

Во рту Люта разлилась страшная горечь, остекленевшими глазами он смотрел, как грациозно вспорхнула в воздух черноволоска, еще более красивая рядом с отвратительной старухой, поднимающейся, как беременный гусь.

– И я тебя не забуду, – прошептал он.

С высоты донеслась волшебная музыка, словно раскололись небеса и на землю хлынули звуки ирия.

– Меня зовут Чаруня.

Лют впитал драгоценное имя, выжег в мозгу, повторял бесконечно, как молитву. Крикнул вдогонку быстро исчезающим фигурам:

– А меня зовут – Твой раб!

Мир померк, стало холодно и пусто. Лют протер мокрые глаза и застыл на месте – раздавленный, никому не нужный, одинокий. Небо равнодушно смотрело на человека – холодное, надменное, давящее бесчувственностью.

В стеблях травы мелькнула белая полоска. Лют нагнулся, с трепетом поднял нежное перо и прижал к опустевшей груди, жадно вдыхая растопыренными, как крылья орла, ноздрями тонкий аромат. В груди немного потеплело, боль приутихла ровно настолько, чтобы не упасть на землю и помереть в жутких корчах.

Словно сквозь туман Лют двинулся обратно: брел, как пьяный, ничего не видя. Перед глазами маячил дивный лик, слепящий неземной красотой. Потом за плечи тряхнули, через войлочную заглушку в ушах продрались неясные звуки:

– Лют, ты чего мокрый? Чего кругами ходишь? Лют?

Губы витязя шевелились, смакуя каждый слог божественного имени: Чаруня. В груди прокатилась теплая волна. Лют всхлипнул от счастья, жадно повторил: «Чаруня!» Зияющая внутри дыра будто уменьшилась, стало светло и спокойно, лишь назойливый голос все громче и громче терзал душевную лепоту:

– Лют, что там за тело лежит? Ты ранен? Лют, чё молчишь?

«Чаруня, Чаруня, Чаруня».

Лют повторял и повторял сказочное имя, с каждым разом душа будто взмахивала крылами, поднимаясь выше и выше к священным и таинственным небесам.

А в назойливом голосе, что портил благость, как зуд комара, появилась обеспокоенность:

– Лют, очнись, тебя околдовали? Изурочье вдохнул? Что за перо? Лют, ежкин кот, очнись!

Понемногу назойливый голос развеял пелену чарующих звуков, в уши ворвалось степенное дыхание гор, ноздри похолодели от простых, бесцветных запахов. Райское буйство красок сменилось унылым пейзажем седых гор, выбеленной снегом тропой. Лют вздохнул, спрятал перо за пазуху и молча побрел к стоянке.

Буслай семенил сзади, опасливо поглядывая на понурого хоробра. В руках он вертел поднятый топорик – вспоминал место схватки и ежился от странностей. Кругом был снег, а долина оставалась зеленой, озеро льдом не сковано, а следы на берегу… Гм… ну, копыта еще можно как-то объяснить, но отпечатки босых женских ступней…

Нежелан с испугом глянул на потерянного витязя, в глазах отразилось сочувствие. Он поспешно захлопотал возле промокшего воина: живо подал запасную рубаху и ворох сухих мягких шкур, укутал, как болезного. Глянул на Буслая – на языке вертелся вопрос, но спрашивать сердитого гридня не стал, хоть любопытство разрывало, как лягушку, надутую воздухом через соломинку.

Буслай поглядывал на перо в кулаке соратника, хмурился, в глазах мелькали злые искры. Потом встретился взглядом с бедовиком, оба разом кивнули. На Люта уставились сочувственно, но витязь мыслями находился далеко. Оставив пустую оболочку у костра, сам парил под небесами рядом с Чаруней.

Очнулся Лют от сильного щипка – глянул недоуменно на хмурое в отсветах огня лицо Буслая, ошарашенно посмотрел на ночное небо, присыпанное меленькими крупицами соли.

– Что?

Буслай хрюкнул, всучил воину парующий кусок мяса и уселся на место.

– Ешь давай, – сказал он угрюмо.

Лют скосил глаза на пищу, отодвинул брезгливо:

– Не хочу.

Буслай обменялся с бедовиком обеспокоенным взглядом, лбы обоих пошли складками, в глазах отражалась напряженная работа мысли. Лют мельком глянул на них, пламя костра затрепетало от мощного выдоха. Ослик обеспокоенно поднял голову и запрядал длинными ушами: кому там хуже, чем ему?

Облик Чаруни чуточку поблек, но оставался перед глазами. Лют видел через него, как сквозь драгоценную ткань. Немного странно от такого половинного состояния, лучше соскользнуть в дивный мир, где он рядом с вилой – держит за руки, шепчет нежные слова…

Костер проел ветки, языки пламени втянулись в багровые угли, ночь разбавилась пленкой розоватого цвета. Путники ворочались, устраиваясь на ночь, лишь Лют глядел перед собой задумчиво. При взгляде на могучего воина становилось печально, и у Нежелана навернулись слезы.

Бедовик покряхтел и дрожащим голосом обратился к Буслаю:

– А ты слышал о присухе?

Гридень привычно поморщился, потом посмотрел на бедовика, ответил:

– Нет. Что такое?

– Зелье приворотное, – сказал Нежелан торопливо – пока разрешали. – Ежели есть зазноба, да не подступиться никак, идешь к бабке шептунье, чтобы та наговоры пошептала на яблоки или пряники.

Буслай кивнул понимающе, прервал:

– Ага, подложи зазнобушке, чтобы схрумкала – и все по чину.

Нежелан осторожно мотнул головой, перевел взгляд с хмурого лица гридня на багровую россыпь, благостно пышущую жаром.

– Надобноть под левой мышкой несколько дней носить, а потом угощать.

Буслай возмущенно всплеснул руками:

– Что говоришь! Да я день пряник поношу, так он насквозь потом пропитается. Как есть-то, стошнит.

Бедовик замялся, бросил на Люта просящий взгляд, но воин пребывал в ином мире, не до того.

– Тогда по-другому можно сделать, – сказал Нежелан осторожно. – Можно к ведьме сходить за печатью, если, конечно, есть кусочек волос, одежды. Тогда наговор наложит, как припечатает.

Буслай радостно отметил на лице Люта оживление, затараторил:

– И что скажет? Мол, люби и все тут?

– Нет. Посылают наговор в сердца ретивые, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу, и во все семьдесят жил и семьдесят суставов, в самую любовную кость. Возгорится присуха в ретивом сердце и вскипятит кровь, да так, что питьем ее не запить, едой не заесть, сном не заспать, водой не смыть, гульбой не загулять, слезами не заплакать.

Нежелан перевел дух, во рту пересохло: ну кто мог подумать, что будет говорить так много, а Буслай слушать да поддакивать?

Лют задумался, складки на лбу дергались, веки смежил от напряженных дум. Буслай довольно кивнул, взглядом попросил бедовика продолжать. Нежелан набрал полную грудь прохладного воздуха, глядя в тлеющий костер, заговорил глубоким голосом. Даже животные уставились завороженно – умные влажные глаза горели любопытством.

– Люди бают: лучшее в любовных делах – косточки из черной кошки или лягухи. Кошку надо выварить до последнего, а лягух сажают в муравейник. Обязательно самца и бабу! Как обглодают мураши, так забирай «крючок» и «лопатку». «Крючок» цепляешь к одеже зазнобы, а коль надоест, отпихни «лопаткой». Только от муравейника отходи задом наперед, чтоб леший по следам не нашел. И каждую ночь обходи мурашей молча три раза, а на тринадцатую получишь искомое. С кошкой похоже, но там «крючочек» и «вилочка». Названия разные, но волшба действует так же. Еще из кошки, говорят, можно достать особую косточку, что сделает человека невидимым…

Нежелан осекся. Буслай припечатал тяжелым взглядом умника, что недавно покуролесил с невидимостью. Гридень посмотрел заботливо на Люта – тот вроде оттаял, лицо стало живее, но по-прежнему было изборождено горестными складками.

– А я слыхал, – сказал Буслай торопливо, – есть улика-трава: сама вишневая, как расцветет, то желтая, ровно одуванчик, а листья лапками. Старцы говорят: иссеки мелко и подай в питье, токмо не забудь пошептать слова, а то толку не будет.

– А что за слова? – поинтересовался Нежелан.

Буслай почесал затылок, под ногтями раздался громкий скрип. Ослик недовольно дернул головой и фыркнул с укором.

– А хрен их знает, – пожал плечами Буслай.

Лют усмехнулся околесице и задумался: посторонние звуки ушли, запахи исчезли, перед глазами снова возникло дивное лицо. Можно попробовать средства, но как найти красавицу и дать питье, пряник или яблоко? Да и где в горах найти кошку – даже котелка нет, спасибо Нежелану. Не в горсти же варить. И потом это… нечестно. Даже гадко, ибо полюбит не по своей воле, а как раба, с волей, подавленной колдовством. Лют вздрогнул – в груди больно полыхнуло, сквозная дыра впервые ужалила огнем, да таким горячим, будто забрался в грудную клетку жиж и там шалил.

Нет, никто не смеет причинить Чаруне ущерб. Лучше он перебьет сотню змеев, добудет со дна моря затонувшие сокровища, истопчет дюжину пар железных сапог в поисках диковины, способной вызвать чарующую улыбку. Будет петь песни… хотя нет, с его-то голосом напугает до полусмерти. Лучше отбросит меч и будет наяривать на гуслях или дудке. Лишь бы изредка она бросала милостивый взгляд.

Звуки вернулись с резким хлопком, поморщился от жаркой речи Нежелана:

– …тоже поможет. Есть радужный цвет, перелет-трава, носится с места на место, непонятно почему. Перелет лучше ловить ночью, он кажется яркой звездочкой. Кто поймает, тому будет счастье. Ведь нужно счастье?

При этом оба выжидательно посмотрели на Люта. Витязь озлился: дурачье, ничего не видели, смутно догадались о случившемся – видать, на лбу четко написано, – и туда же, как старики, поучают, что делать надо. Заботятся, значит.

– Замолчите оба! – рявкнул Лют рассерженно. – Завтра попытаемся найти проход, а нет… – Дыра в груди люто заныла, по телу растекся мертвенный холод, но витязь закончил окаменевшими челюстями: – Нет – поскачем домой.

Лют сердито зашуршал под ворохом шкур, укрылся с головой. Буслай тихо хмыкнул – вот почему Лют решил повозиться в горах. Чем Перун не шутит, а вдруг?

Нежелан сочувственно засопел, сердце защемило от жалости к хоробру, что так неожиданно оказался сражен. Буслай глянул строго, сказал, как припечатал:

– Хватит сопеть, спать мешаешь.

Бедовик проснулся раньше гридней и кинулся к черной язве кострища. Пальцы нырнули в мягкое пепельное покрывало, кончики ожгло. С довольным ворчанием он выцарапал едва тлеющий уголек и развел небольшой костерок.

Кони и ослик радостно потянулись к доброму человеку, который всегда заботится, причесывает, кормит-поит, говорит ласковые слова. Нежелан похлопал по холкам, почесал меж ушей. Сладко потянулся, рот едва не порвал широкий зевок. Утреннее солнце слепило глаза. Нежелан прошелся взглядом по монолитной стене и выдохнул с криком.

Гридни мигом проснулись и вскочили с оружием наготове, когда крик бедовика еще отражался от каменных стен. Буслай торопливо обшарил глазами окрест, никого не увидел и буркнул злобно:

– Чего орешь? Не знаешь, что будить спящего – худшая из подлостей. Таких в Пекле в первую очередь мучают.

Лют тронул Буслая за плечо и сказал прерывисто:

– Погоди, лучше глянь туда.

Там, где вчера еще горы смыкались клином, зияла широкая – конь пролезет – трещина. Виднелся белый покров – чистый, не тронутый ногой человека. Если прищуриться, то можно было разглядеть узкую темную полоску противоположной горы.

Гридни переглянулись: в головах рой мыслей, одна другой чуднее. Буслай открыл рот, чтобы сделать предположение, но Лют отчего-то почувствовал неприязнь и сказал поспешно:

– А не все равно? Воин не должон думать о таких мелочах, – сказал он напыщенно и подозрительно взглянул на Буслая. – Если он, конечно, воин.

Буслай всхрапнул оскорбленно и засуетился с лежбищем, сворачивая одеяла и хриплым от сна голосом покрикивая на Нежелана. Лют оторвался от разрыва гор, скользнул взглядом по прозрачному шелку неба и украдкой смахнул слезу. Беззвучно поблагодарил.

В потайную долину они вошли осторожно. Животные немного поупирались, но затем со вздохом затопали по глубокому рыхлому снегу, увязая до колен. Ослик проваливался по грудь.

Буслай оглядел белоснежное поле, изредка порченное скелетами высохших деревьев, и вздохнул горестно:

– Вот мы и в пасти зверя. Лют, что нам, по полю рыскать?

Лют глянул недовольно: прикидывается, что ли?

– В той гряде гор поищем пещеру.

– Почему пещеру?

– А как иначе? – удивился Лют и посмотрел на соратника со странным выражением. Буслай устыдился, отвел глаза.

– Что ж снега так много? Лют, вроде на дворе лето? – обратился он погодя.

Витязь кивнул.

– А почему сугробы по колено? – возмутился Буслай.

– Такое хреновое лето, – пожал плечами Лют.

Буслай оторопел, не сразу нашелся что сказать. Затылок ожег злорадный взгляд Нежелана – повернуться бы да отчитать, но бедовая рожа наверняка прикинется тряпочкой. Буркнул ради сотрясения воздуха:

– Представляю, что тут зимой творится, в снегу, небось, можно плавать.

Даже неутомимые врыколаковы кони малость притомились, одолев поле рыхлой белой каши, а ослик вовсе рухнул на камни и застонал жалобно. Люди спешились и осмотрели черный зев, похожий на сморщенный, неровный рот каменного старца. Над пещерой находился широкий навес, площадка выглядела нахально голой: ни снега, ни травы, лишь кое-где лежали камни.

Лют заглянул в дыру: оттуда веяло холодом, а в ушах тихонько шептало, предупреждая об опасности. Витязь стиснул челюсти: там, в глубине, лежало нечто могучее, способное защитить его народ, так неужто он устрашится рискнуть шкурой? Рядом так же воинственно засопел Буслай. Гридни понимающе переглянулись, улыбнулись скупо.

Нежелан расседлал коней. Измученный ослик поблагодарил стоном за снятую поклажу. Мимоходом бедовик косился на снаряжающихся воинов.

Гридни захватили часть припасов и стояли в полном боевом облачении, разве что без щитов и Лют без шлема. Лица были серьезными, лбы перепахали глубокие складки.

Буслай глянул на бедовика и зло ухмыльнулся:

– Ну, веди себя хорошо, а мы пошли.

Нежелан охнул, будто в живот угодил валун, глаза ожгло, горячая запруда прорвалась, смочив щеки.

– А я? – пролепетал он жалобно, задыхаясь от обиды.

Буслай хохотнул глумливо. Лют поморщился. Бедовик почувствовал дружескую хватку на плече и услышал мягкое:

– Нежелан, кони в пещерах не нужны, а присмотр надобен. Верно?

Бедовик хлюпнул носом, кивнул.

– Мы доверяем тебе, – сказал Лют значительно. – Присматривай за животиной, жди нас, никуда не уходи.

Нежелан вскинулся оскорбленно: как Лют мог такое подумать? Витязь похлопал его по плечу, улыбнулся тепло:

– Еды оставили вдоволь, надолго хватит. Дров, правда, мало, но ты как-нибудь пересиди в пещерке, укутайся – все ж теплее.

Нежелан заговорил сдавленным голосом, через слово шмыгая носом:

– Я все сделаю, Лют, не подведу. Кони будут обихожены.

Ослик глянул укоризненно, вздохнул. Лют хлопнул бедовика по плечу прощально, повернулся и исчез в темном зеве. Буслай наградил Нежелана злорадным взглядом.

– Оставляю тебе топор, смотри не урони на ноги и коней не порубай, – сказал он резко.

Гридень повернулся. Нежелан проводил взглядом спину в железной рубашке. Долго стоял, пока кровь в пальцах не застыла. Животные потребовали еды рассерженным ревом. Бедовик спохватился и суетливо принялся за работу.

Глава восемнадцатая

На головы будто давила тяжелая ладонь, пригибала к неровному полу, в глазах темнело с каждым шагом. Буслай часто оглядывался на светлый проем, словно прощался с миром навсегда и пытался запомнить. Когда за спиной осталась белая горошина, плюнул и перестал.

От сморщенных стен дыхание отражалось звонко, пар изо рта терял плотность, ноздри щекотали запахи затхлого.

Лют остановился, из мешка достал короткую палку с неестественно толстым концом и почиркал огнивом. Жирные искры падали роями, промасленные тряпки охотно возгорелись. На стенах, неровных, бороздчатых, как кора иссохшего древа, заплясали темные отсветы, проявились полусогнутые тени.

Буслай подергался, с удовольствием наблюдая за пляской темного уродца. Лют увидел, зашипел сердито и поглядел осуждающе: совсем умом тронулся, с тенью заигрывает. Кабы потом ночью не придушила непутевого.

– Ты бы еще по ней ударил, – буркнул Лют.

Буслай склонил голову от стыда, промямлил невнятное. В наказание Лют всучил ему мешок, и гридни двинулись в темное нутро. Огненное оголовье освещало слабо, на несколько шагов. Языки пламени коптили потолок, который с каждым шагом становился все ниже.

Буслай засопел сердито и нехотя, вслед Люту двинулся окарачь. Хорошо, никто не видит, а то бы удавился от позора.

Лют продирался вперед, облитые кольчугой плечи поскрипывали о сузившиеся стенки. Продвигаться стало совсем туго, мелькнуло горькое, что застрянет, как та лиса меж двух березок, а Буслай… кхе-кхе.

Руку с факелом он выставил вперед, пламя проламывало темень желтым тараном. Сзади тяжело дышал Буслай, вполголоса пыхтел под нос, от ругани воздух желтел. С боков сдавило, вдохи давались с трудом, вскипела злость, но быстро сменилась отчаянием.

Языки пламени дрогнули, лица коснулась прохладная струя. Витязь остановился, в подошвы уткнулось твердое. Буслай вскрикнул оскорбленно.

– Погоди ты, – огрызнулся Лют.

Прищурившись, он разглядел очертания дыры. Лют прикинул размеры: поднатужиться придется, но протиснутся. Знать бы, что за ходом. Пока это выглядело зеницей непроглядного мрака, слабый свет тонул в бархатных складках.

Двинулись, сцепив зубы. Слух царапнул противный скрежет. Буслай увидел искры от железных колец. Гридень приготовился ухватить соратника за ногу, если ползут прямо к обрыву, но Лют высунул голову, сказал облегченно:

– Другая пещера, и дно видно.

Со скрежетом вылез из узкой норы и скатился по пологому скату. Кольчуга захрустела на мелких камнях, в ребра больно ткнуло. Еле успел отодвинуться от катящегося Буслая, и темноту новой пещеры разбавило его сиплое дыхание.

– Тут холоднее, – сообщил Буслай.

Лют кивнул, запамятовав, что он не увидит, скупо улыбнулся. Буслай нашарил взглядом смутные очертания соратника: факел слабо рассеивал тьму, будто она жадно пожирала языки пламени.

– Куда теперь? – спросил он. Темнота внезапно дрогнула, искаженный голос раздался далеко отсюда, шмыгнул в противоположную сторону, растворился в зловещей тишине. Буслай сглотнул, сказал тихо: – Так куда, Лют? Стрый не сказал ничего: где лежит чудо-оружие, как добраться? Мы ничего не знаем.

«Вообще-то знаем», – подумал Лют угрюмо. Перед глазами, на миг заслонив прекрасный лик, возникла разорванная туша врыколака. Знаем, что охраняет сокровищницу очень могучий страж.

– Пойдем, осмотримся для начала, – сказал Лют шепотом. Отчего-то так и тянет понизить голос, не от испуга, а так… просто.

Под сапогами захрустели камушки, гридни пошли плечом к плечу. Пол пещеры оказался на диво ровным. Лют опустил факел, при слабом свете они с удивлением поглазели на странную плиту.

Уши ныли от давления, словно ощущали немыслимую тяжесть гигантской массы камня над головой. На грани слуха улавливался мерный, тяжелый гул. Люту показалось, что наверху гуляет ветер в дырявых стенах. Сквозило холодом, таким же стылым, как у него в груди.

– И долго бродить будем? – шепнул Буслай раздраженно. – Ничего не видать.

Лют остановился, пригнул руку с факелом к полу и до рези в глазах всмотрелся в темноту. Глаза царапнуло, он насторожился. Буслай удивленно вскрикнул, когда соратник затоптал промасленные тряпки.

– Что творишь?

Лют промолчал. На полу расцвела красная россыпь, запахло паленым. Он всмотрелся в темноту, ставшую мягкой, нежной.

– Чего стоим? – пробубнил Буслай.

Лют сдержал раздражение – такого могила исправит, – промолчал. Зрение, замутненное жалким светом, постепенно привыкло к темноте пещеры. Буслай ахнул, когда на черном полотне, как разрез, появилась зеленая полоска.

Вскоре полос стало больше, вернее глаза, привыкшие ко тьме, стали больше различать. То тут, то там глаза выхватывали из мрака полосы зеленого света, на вид холодного, пустого.

Лют глянул наверх и застыл, как громом пораженный. Потолок оказался на немыслимой высоте, а полосы зеленоватого света располагались вверху кучками, как стайки светляков. Кучки собраны в цепь с широкими разрывами, таких цепей от низа до верха немерено, а расстояние меж ними с ярус княжьего терема.

Тьма разбавилась призрачным зеленоватым светом, и можно уже было рассмотреть не только очертания тела, но и кольца кольчуги, пусть и смутно. Двинулись осторожно, в груди зрело неясное чувство, похожее на боязливый восторг. Наткнулись на светящееся пятно на полу. Лют присмотрелся, невольно обменялся с Буслаем смятенным взглядом.

– А я не знал, что грибы светятся.

– Можно подумать, я знал, – хохотнул Буслай.

Бродили по пещере долго. Буслай зевать начал от скуки, изнылся, исстонался. Лют хотел его урезонить, но взглядом зацепился за крутой подъем и опустил кулаки. Среди неровных наплывов, выступов, уступов и трещин, полных светящихся грибов, тянулась вверх крутая дорожка. Узкая – ноги приходилось ставить одну за другой, щекоча носком пятку.

– Странная пещера, – пропыхтел Буслай сзади. – Не находишь, Лют?

Лют пожал плечами, оглянулся: лицо соратника красиво подсвечено зеленоватым светом, а по краям плотно облеплено тьмой.

– Не знаю, в пещерах ни разу не был. Ты откуда знаешь, что странная?

Буслай смутился. Пока искал ответ, Лют зашагал дальше, придерживаясь рукой за стену – влажную, покрытую чем-то мягким и скользким.

– Не знаю почему, но кажется.

– Может, тут все странное, – прошептал Лют. – Как-никак Железные горы, какой нечисти здесь только не заперто!

– И нам предстоит?.. – спросил Буслай кисло.

Лют хохотнул язвительно:

– Чего вдруг от драки отказываешься? Пусть путь будет труден, усеян злобными чудищами, но мы всех сразим и вернемся со славой. И будет тебе честь, да что честь – честища!

Буслай хрюкнул обиженно, тяжело вздохнул:

– Злой ты, Лют. И до драк жадный. О деле княжьем надо думать, а не об излишней славе.

Лют не нашелся что сказать: уел так уел.

В лицо неожиданно дохнуло мощным затхлым порывом, будто великан с гнилыми зубами дунул в нос. Лют сморщился, затылок пощекотало ощущение громадного открытого пространства. Зеленые грибницы пропали, взгляд бессильно заскользил по черному бархату.

Нога провалилась – качнулся, но вовремя отпрянул. Невидимая стена неохотно скрипнула под спиной.

– Погоди, Буслай, – предупредил Лют. – Разобраться надо, куда дальше.

Буслай хмыкнул в темноте:

– Да я чё, жду. Может, факел запалим?

Лют пожал плечами, забыв, что соратник не видит. Ощупью двинулся вбок. Подошва упиралась в твердое, что придавало уверенности. Жаль, гул ветра, гуляющего по пропасти, портил настроение.

– Двигайся осторожно, – сказал он Буслаю. – Тут карниз узкий.

– Понял, – засопел соратник.

Сапоги изредка задевали камушки, и тогда в темноте гулко щелкало, потом звуки падения стихали. Как гридни ни напрягали уши, щелчок о дно, а не об стену, услышать не смогли. В темноте чувство времени потерялось. Лют не мог сказать, сколько бредут они по этой узкой полоске, выдающейся на две ладони из шершавой стены.

Мелькнула мысль запалить масляные тряпки – сколько можно брести в темноте! – но поди зажги, если руки упираются в стену, а сам прижимаешься грудью так отчаянно, словно хочешь врасти в камень.

Впереди блеснуло знакомым призрачно-зеленоватым светом. После густой – черпай да пей – тьмы глаза резануло, как при свете дня, и Лют различил некрупную ладонь гладкого выступа.

– Сейчас отдохнем, запалим палочку, – пропыхтел он Буслаю.

– Добро, – ответил гридень безразличным усталым голосом.

Лют с наслаждением отлепился от стены, на миг ощутил стыд, что так рьяно прижимался, боясь упасть. Сапог невзначай задел шляпку гриба, тьма засветилась мелкими точками, вниз канул зеленый сгусток. Лют оглядел выступ: небольшой, но для двоих хватит. Отдохнут, а там полезут в дыру, вон зияет в стене, а выступ – как крыльцо.

Буслай изможденно простонал:

– Лют, держи мешок, скорее доставай…

– Факелы?

– Нет, поесть.

Лют протянул руку. Буслай отлепился от стены, стремясь избавиться от ноши. Нога провалилась, будто шагнул в темной комнате в открытый погреб, в животе неприятно похолодело. Руку рвануло, сустав полыхнул острой болью, ворот кольчуги впился в шею удавкой.

– Держись, дурень! – прохрипел Лют.

Буслай внезапно почувствовал истинную глубину пропасти. Кожа вздулась пузырями, словно окунулся в кипящее масло, тело скрутила страшная судорога. Над головой раздался сдавленный шепот:

– Не дергайся, сволочь!

– Ну зачем кольчуги надели, – простонал Буслай.

Уши подрагивали от страшного треска мышц соратника, да еще мешок тянул, как пудовый валун.

– Лют, ты не отпускай, а? – просипел он сдавленно.

– Дай подумать, тут бы не прогадать.

Буслая медленно потянуло вверх. Он устыдился своей беспомощности, пальцами попытался зацепиться за край выступа и подтянуться. Но шуйца соскальзывала, неудобно, а десница висела плетью под тяжестью мешка. Кожаная горловина стала скользкой и уползала из хвата со скоростью улитки.

– Лют! – прохрипел Буслай.

Витязь с чудовищным напряжением рванул недотепу. Буслай захрипел, ворот кольчуги смял горло, колено больно уткнулось в камень и жалобно хрустнуло. Лют, хрипя, как смертельно раненный, рванул еще раз, и спина Буслая ощутила восхитительную твердость выступа.

Руку с мешком дернуло, короткая судорога расцепила пальцы, в уши ворвался сдавленный крик, потом стук железа о скалу.

– Что такое, Лют? – спросил Буслай изможденно. Под одеждой скользили широкие струи, тело сковала слабость, в ушах гудело.

Гридень приподнялся, оглядел освещенный зеленоватым светом выступ.

– Лют?

В сердце вонзилась ледяная игла, он вскочил на ноги и уставился за край. Кромка камня виднелась смутно, сквозь темноту чуть пробивалась узкая зеленоватая полоска. Кольчуга проскрежетала по полу, Буслай свесился до половины и жадно задвигал в темноте руками.

– Лют, чё молчишь? Хватит шутить.

Горло закупорил ком, в глазах стало горячо и мокро. Гридня затрясло, как юродивого, темнота равнодушно поглощала отчаянные крики. Буслай бил кулаками, обдирая кожу о холодный камень. Ноги молотили по выступу, он едва не падал, кольчуга брызгала искрами.

– Лю-ут!

Сбоку зашумело, что-то тяжелое грохнулось на выступ, камень содрогнулся. Буслай испуганно повернул голову: перед глазами мутно, словно смотрит на листья клена через воду. Сердце подпрыгнуло от раздраженного скрипа:

– Чего орешь? Деньги потерял?

– Лют! – крикнул Буслай счастливо.

Подскочил к лежащему соратнику, едва не запнувшись о мешок. Ободранными ладонями наспех протер глаза и жадно вгляделся в усталое лицо Люта, бледное в свете грибов.

– Лют, ты как? – спросил он неверяще.

Витязь глянул злобно, прохрипел:

– Зело.

Буслай всплеснул руками, залопотал:

– А чего не отзывался? Я голос сорвал. Ты вообще как обратно залез?

– Лучше спроси, как я упал, – огрызнулся Лют: в груди булькало, ноздри расширились – кулак пролезет – и гоняли воздух с громким свистом. – Говорил же, не дергайся.

Буслай понурил голову, уши вспыхнули от стыда, вот-вот задымятся.

– А почто молчал?

Лют вызверился на нерадивого:

– Тяжко болтать с мешком в зубах! Идиот! Трудно было посмотреть в сторону? Куда кинулся? Еле выполз по карнизу.

Буслай молчал – раздавленный, уничтоженный. Голова раскалилась так, что можно жарить мясо. Доблестный Лют спас нерадивого да еще успел подхватить поклажу, без которой было бы трудновато. А он отблагодарил: спихнул спасителя в пропасть.

Буслай замычал от нестерпимой боли: грудь разламывалась на части, в голове кружили и нещадно кололи острые ржавые иглы. Лют со стоном сел, пихнул понурого гридня:

– Чего сидишь? Достань поесть.

– Сейчас-сейчас, – сказал Буслай торопливо, негнущимися пальцами терзая завязки мешка.

Съели по ломтю хлеба с луковицей. Лют отдышался, пошарил в мешке, о выступ звонко стукнулись деревяшки. В зеленоватой мгле расцвел сноп искр, еще и еще, и вот промасленные тряпки мощно вспыхнули. Гридни прикрыли глаза – выступ из темноты проглянул четко, как при свете дня.

Лют посмотрел на зев хода в стене: он был каким-то неопрятным, болезненно желтый и бурый камень бугрился, как застарелые мозоли. В глубине угадывался красный блеск, сверху проема спускались белесые нити, похожие на мороженых червей.

Буслай спросил осторожно:

– Ну что, двинулись?

– Пойдем, – кивнул Лют.

У входа в лаз они согнулись пополам, но белых отростков все же коснулись. Лют приготовился ощутить противную мягкость червяка, но неподвижные «палки» пригладили кольчугу с противным скрипом. Буслай не утерпел, ухватил, от удивленного выдоха затрепетало пламя факелов.

– Камень! Гля, Лют, здесь камень растет сверху вниз. И тонкий такой.

– Чего раскричался? – буркнул Лют.

Буслай поспешно умолк и двинулся, стараясь не подпалить Люта факелом.

Люту не почудилось еле видимое с выступа красное пятно. В свете факелов ярко проглянул красный камень, втиснутый в общую сероватую массу. Глядя на тонкие прожилки, думалось: с размаху шмякнули свежей печенью, а кровь растеклась, впиталась.

В лицо повеяло холодком, языки пламени радостно затанцевали. Потолок резко снизился, камень сверху был похож на ломоть мяса: красный, украшенный мраморными прожилками; каменные сосульки свисали обильно – пробирались будто через инистую траву.

Продрались с жутким скрежетом. Лют, обливаясь потом и думая о возможных обитателях пещер, что с радостью полакомятся двумя дурнями, двигался еще осторожнее. Буслай тихо сопел позади, ему ничего не было видно, кроме подошв соратника, но случь чего – успеет уползти.

Глава девятнадцатая

Лют остановился, ткнул воздух факелом и принюхался.

– Вода? – подивился он.

– Добро, – пробухтел Буслай. – Ужас как пить хочется, не надо было есть луковицу.

Лют угрюмо промолчал и заскрипел железным ужом по дну пещеры, едва не стукаясь о потолок. Рука внезапно канула вниз, пальцы обдало влагой и холодом. Поспешно отдернув руку, услышал насмешливый всплеск.

Отсюда было не понять: озерцо или подземная река? Лют заколебался: есть ли у водоема дно? Нет, дно, конечно, есть, но как глубоко? В боевом облачении утонешь быстрее камня.

В пятках стало горячо, ноздри защекотало запахом паленого. Буслай вскрикнул:

– Лют, у тебя сапоги отчего-то загорелись!

«Дать бы по роже», – со злостью подумал Лют, рванувшись вперед. Потолок приподнялся, факел уткнулся в каменные складки, растопыренная ладонь пробила мокрый покров. Холод поднялся до локтя, ладонь уперлась в твердое, потревоженные камушки недовольно расползлись в стороны, впились острыми гранями. Под пятерней расползлось облачко мутной взвеси.

Лют протиснулся, шумно заплюхал по воде, замочил колени. Его сапоги довольно зашипели. Вода была зеленоватая, прозрачная. Лют заозирался по сторонам, тыча факелом. Чуть посветлело. Буслай, натужно кряхтя, свалился в воду, но чудом факел спас.

– Тьфу! Какая-то она противная, – пожаловался он Люту.

Лют нашарил взглядом расширяющийся тоннель и сказал мстительно:

– Это мертвая вода.

Буслай поднял тучу брызг, оскальзываясь, выбежал из водоема, уселся на пол и по-песьи отряхнулся.

– И ч-что теперь? – спросил Буслай со страхом.

Лют осторожно выбрался из зеленоватой речушки, проложившей узкое русло в толще камня, и сказал с подвыванием:

– Не боись, всем расскажу, что ты погиб геройски.

Буслай икнул от ужаса, его глаза остекленели. Лют не выдержал и громко расхохотался. Потом, глядя на обиженное лицо Буслая, захохотал пуще. Тот махнул рукой и присоединился.

Смех истаял гулким эхом. Лют осторожно поводил по воздуху догорающим факелом. В слабеющем свете виднелись бугристые стены, которые вроде бы расширялись. Лют оглянулся на водоем, и его лоб пошел складками.

– Что такое? – насторожился Буслай.

– Как возвращаться будем? Метки бы оставить.

– А чем?

Лют глянул укоризненно: вот именно, чем?

– Ладно, авось не пропадем. Ты обсох? Нет? Ничего, на ходу высохнешь.

Буслай неохотно поднялся, оперся на стену, стянул сапог с густым чмоком и выплеснул воду. Вылив воду из второго сапога, Буслай обулся, прищелкнул каблуком и скривился от тихого хлюпанья.

Взгляд его упал на стену. Гридень невольно отшатнулся, потом вгляделся пристальнее. Показалось, что в стене появилось злобное лицо, – аж холодок по хребту. Воин усмехнулся, легонько щелкнул ногтем по выступу, похожему на нос.

Бугристые складки ожили, ярко вспыхнули два камушка-глаза, и каменные челюсти громко сомкнулись рядом с пальцем. Буслай с воплем отшатнулся и догнал неспешно бредущего Люта. Лют посмотрел брезгливо на трясущегося, как ощипанная кура в мороз, гридня, спросил ехидно:

– Что кричал – пальчик прищемил?

– По-по-почти, – пролепетал гридень.

Двинулись молча. Факелы горели ровно, но слабовато: скоро поперхнутся дымом, затлеют красными искрами. Пол в пещере был неровный, весь в бороздах, словно распахан огненным плугом. Стены ширились, и вскоре гридни почувствовали себя муравьями в опрокинутом ведре.

Далеко впереди синел расплывчатый кружок – свет нежный, как лепестки васильков. Лют вздохнул: сейчас бы греться на солнышке, бегать по полю, срывать цветы для той… для той… Говорить ей ласковые слова, защищать, заботиться. А вместо того бредешь в холодном подземелье с затхлым запахом, ломаешь ноги на колдобинах.

Буслай глянул по сторонам, сказал чересчур живо:

– Смотри, стены дырами истыканы.

В стенах зияли не только дыры, откуда могли вывалиться полчища каменных крыс или чего похуже, но и настоящие проходы, ведущие неведомо куда.

Пятнышко синеватого света стало светить ярче, что было на руку: факелы догорали, язычки один за одним гасли с горестным вздохом, оставались лишь самые упрямые. Впереди смутно виднелся завал: глыбы странно гладкие, рельефные.

– Лют, а чего мы здесь забыли? – спросил Буслай неожиданно.

Лют посмотрел удивленно: все-таки лучше леса и полей ничего нет, вон, как поганые пещеры действуют!

– Будто не знаешь, – фыркнул он в ответ.

– Да-да, найти чудо-оружие, – закивал Буслай. – Но где его отыщешь? Горы-то огромные.

– У встречных спросим, – отшутился Лют.

Буслай вздохнул, факел в его руке опустился, огоньки посинели от натуги, полыхнули, но быстро угасли. Гридень отшвырнул рдеющую булаву, в темноте глухо стукнуло.

– Лучше погибать с пользой.

– Кто спорит, – протянул Лют.

Буслай вздохнул мечтательно:

– Эх, сейчас бы драться со степняками, честной сталью защищать Кременчуг, а не подлым колдовством. Ну что хорошего в ползании по проклятущим горам? Разве не лучше сразиться с доблестным супротивником? Степняки ведь воины лютые.

Лют хотел согласиться, но с удивлением почувствовал отвращение к словам Буслая да и к нему тоже. Чему радуется – что на дом напали умелые бойцы? А если были бы слабые, то плакал бы? Да и доблесть степняцкая странная: налететь, порубить, пожечь, в полон угнать. Это что, и воров чтить?

На миг представил, что и на дом Чаруни нападут такие вот, – и из дыры в груди резануло болью. Лют тряхнул головой, в черепе жарко бурлило, мысли метались смятенно. Проклятые пещеры! Ведь до сих пор уважал степняков за храбрость, отвагу, с некоторыми даже братался на Пепельном валу. Отчего стало гадливо?

– Странный завал, – проник сквозь гвалт в голове голос Буслая.

Лют поднял глаза, похлопал ресницами, не понимая, почему так темно. Под ноги упал огрызок факела, на полу шевелились красные светлячки, тянуло гарью.

Синеватый свет освещал преграду скудно, только и понять, что велика и неровна: в одном месте до потолка, а в другом – в два человечьих роста. Камни, если это камни, чересчур гладкие на вид, прижаты друг к другу плотно, разрывов не видать.

Лют приложил ладонь, словно схватил стальную пластину… теплую, будто недавно сошедшую с наковальни. Буслай прислушался: привычный гул пещер разбавился новым тягучим звуком – потоньше и чуть резче.

Гридни одновременно попятились, в сумраке переглянулись – зубы слабо блеснули. Буслай спросил отчего-то шепотом:

– Может, новый факел запалим?

– Нет. Осталось мало, а сколько в темноте мыкаться – неизвестно.

– Тогда перелезем?

Лют задумался, сказал тихо:

– Отчего не пройти боковым ходом?

– А каким именно? – возразил Буслай чуть громче. – Я насчитал с полдюжины. И куда они ведут?

Лют огрызнулся:

– А этот куда?

– Ну… Лучше идти прямо, начнем метаться – заблудимся или что похуже.

Лют молча признал правоту. Подошел туда, где преграда ниже, поправил броню и меч, мешок с поклажей туго привязал к спине. Взгляд проник в темноту, едва подсвеченную синим светом, в поисках выступов, углублений, но бессильно соскользнул. Буслай пошарил ладонями по завалу, крякнул озадаченно:

– До чего гладкие камни, уцепиться не за что. Ну ничего, на хитрый зад есть деревянный кол.

– Чего? – не понял Лют.

Буслай поплевал на ладони, сказал довольно:

– Давно пора испытатьбабкин молот в деле.

Лют оглядел темную гряду с синеватой каймой, хмыкнул:

– А то на псоглавах не испытал?

Еле различил в темноте движение рук Буслая.

– То не то.

Лют смолчал. Буслай отцепил молот, болванка покружила в воздухе пробными взмахами. Лют с неясной тревогой следил за движениями. Не нравился ему этот странный завал – будто целиком из одного причудливого камня. Вдобавок теплого.

Буслай крякнул, молот жадно обрушился на преграду. Гридни ожидали услышать треск камня, но раздался влажный хруст, и по лицам воинов ударили густые капли. Под сводами тоннеля заметался страшный рев. Стены испуганно задрожали, сверху посыпалась каменная крошка, пол взлягивал, как бешеный конь.

От крика неведомого чудовища дрожали мышцы, кровь пенилась, глаза лезли на лоб и слезились. Загрохотало пуще, завал задергался, отсветы синего света исчезли, заслоненные гигантской тушей.

– Бежим! – крикнул Буслай.

Бугристый пол пакостно цеплялся за носы сапог, отбивал пятки. К лицам прильнула хладная волна, в ушах свистел ветер. В полной темноте они часто спотыкались. Буслай загрохотал железом и костями. Лют выделил его по жирным искрам кольчуги, схватил за что-то, рывком поднял, не обращая внимания на его протестующий возглас.

Сзади усилился грохот, камни заскрипели и звонко посыпались с потолка. Зашумело, будто огромная глотка с жадностью втягивала воздух, пещера наполнилась трескучим ревом.

В спину ударил свет. Лют увидел бугристый пол и на нем – две испуганные тени. В затылок дохнуло жаром. На бегу Лют обернулся и едва не распластался, как раздавленная жаба. Буслай дернул, потащил с руганью.

Огненная река, клубясь оранжевыми складками, как поток, прорвавший плотину, быстро настигала. Кольчуги на спинах раскалились, волосы трещали от жара: вот-вот займутся пламенем. Мешок на спине Люта потемнел, пахнуло горелой кожей.

Буслай едва расслышал за бешеным стуком сердца обреченную мысль: не уйти, не скрыться. Огонь настигал с ревом, от страшного жара трещала и лопалась кожа.

За руку дернуло, плечевой сустав ответил хрустом, послышалось раздраженное:

– Сюда, дурень!

Черная ниша в стене бросилась навстречу, юркнули, как мышки в норку, в спины ударило кулаком раскаленного воздуха. Пламя с ревом мчалось дальше по тоннелю, плавя крепчайший гранит. Со стен текла горячая каша, в отнорок заглянул широкий оранжевый язык и злобно дернул Люта за волосы.

Витязь хлопнул ладонью по затылку, как думающий дурак. Противно пахло паленым, воздух обжигал легкие, в груди было невыносимо горячо, холодная дыра будто исчезла. Рукой Лют подталкивал Буслая – дураку бы остановиться да поглазеть, невдомек, что кольчуга жжет ему пальцы: ряд колец загустел вишневым цветом, сквозь разрыв видна тлеющая рубаха.

Глава двадцатая

За спинами потемнело, рев пламени стих, глуша шипение растаявшего камня, в отнорок ворвался яростный рык. Буслай против воли обернулся, сощурился в темноту, брови полезли на лоб: пол большой пещеры светился красным цветом, с желтой сердцевиной, будто раскаленный металл на наковальне.

Лют пихнул, досадливо подул на пальцы.

– Вперед! – сказал он шепотом.

Узкие стены отнорка порскнули в стороны, гридни вывалились в округлую пещеру, через пару шагов подсветка расплавленного камня перестала разгонять тьму. Слух царапнул новый яростный вопль.

В полной темноте только и видно красное пятно на спине Буслая. Лют поспешно шепнул, чтобы дурень снимал железную рубаху. Обливаясь по2том, сбросил свою, и горестный вопль вырвался у него при взгляде на мешок. Ладони захлопали по истлевшей коже, как по щекам впечатлительной девки, половина мешка осталась на пальцах жирными хлопьями.

Достал из ошметков баклажку, плеснул чуток на кольчугу Буслая. Противно зашипело, и вишневый блеск растворился в темноте. Буслай принял баклажку, жадно хлебнул теплой воды, вернул. Лют тоже отпил, но немного. Дыхание у обоих сиплое, натужное, будто у простуженных стариков.

– Что это такое было? – спросила темнота голосом Буслая.

– Не знаю, – ответил Лют хрипло и присел на корточки, пальцами нашарив гладкое дерево. – Сейчас факел запалим, оглядимся.

Ощупью из поясного кошеля он вытащил трут, и в темноте брызнули веселые искры.

Мрак разбавился красным светом. Гридни отшатнулись и сжали оружие, уставившись с изумлением на высоченного витязя, облаченного в вороненый панцирь. Плащ, несмотря на безветрие, красиво колыхался, облик самого витязя был виден неясно. Тьму разгонял свет меча, будто выломанного из закатного неба. Шлем у воина был с причудливой личиной, а дышал он сипло – еще сильнее изможденных гридней.

Воин прошел мимо, оскорбительно не обращая на них внимания. В красноватом свете Лют различил множество проемов в стенах. В одном таком черный воин и исчез.

Стемнело.

– Лют, это кто? – спросил Буслай свистящим шепотом.

– Человек перехожий, – буркнул витязь, нашаривая упавший факел.

– Но как он тут?..

– Он тебе помешал? Сделал что? Тогда чего беспокоишься?

Лют разжег промасленные тряпки, вручил Буслаю и в трепетном свете перебрал пожитки. Баклажки с водой можно привесить на пояс, оставшиеся факелы понести в руках, колдовские пожитки тоже упрятать в поясные кошели. Но куда деть еду?

Пришлось наскоро закусить, остатки оставив в лохмотьях мешка. Буслай бодрился:

– Ничего, с голоду не пропадем. На худой конец в пещерных озерах рыбки половим.

Лют кивнул, перехватил факел и двинулся к проемам. Создалось впечатление, что они оказались на перепутье всех пещерных дорог – стены дырявые, как рубаха, ношенная сотню лет.

Лют прошелся вдоль стен – у двух ходов пламя дрогнуло. Он застыл в нерешительности, кликнул Буслая:

– Куда хочешь?

Гридень без раздумий ткнул пальцем в левый ход. Лют кивнул довольно и пошел в правый. Буслай двинулся следом, обиженно сопя. Сознание посетила догадка, что Лют его оскорбил, но непонятно как.

С каждым шагом все сильнее тянуло свежим воздухом, потом блеснуло знакомым синеватым светом. Лют осторожно высунулся из хода и оглядел пещеру, слабо освещенную дневным светом, бьющим в отверстие в потолке. Лют прикинул высоту и мысленно охнул. Это отсюда отверстие казалось кружком, размером с дно ведра, а на деле – два табуна в ряд пролезут.

Буслай сзади шепнул:

– Кажись, та пещера, которую… завал преграждал. Интересно, где этот завал сейчас?

Лют всмотрелся, убрав факел за спину, и услышал рассерженное шипение:

– Лют, я сапоги случайно-то, чё ты такой мстительный?

– Отрыщь! – отмахнулся витязь.

Освещалась пещера слабо. Хорошо был виден голубоватый камень – ближе к своду, а низ утопал в первородной мгле. Лют прислушался: тьма молчала – не было ни привычного гула, что давил на уши, ни звона подземных ручейков, – тишина звенящая.

В стороне громыхнуло, донесся гулкий отзвук, будто великан топнул, под сводами раскатисто рыкнуло, но слабо, издалека.

– Лют, долго стоять будем?

– А куда идти? – огрызнулся витязь. – Ничего не видно.

Буслай вздохнул, сказал с надеждой:

– Может, что из бабкиного барахла приспособишь? Стрый говорил, там есть камушек светящий.

Лют, к своему стыду, давно позабыл, что пояснял воевода, в памяти осталось немного. Значение разноцветных камушков начисто стерлось. Но он смутно припомнил, что есть светящий камешек… или слепящий…

– Уверен, что мы не испаримся?

– Нет, – ответил Буслай честно. – Но можно рискнуть.

– Разве воин не должон уповать на сталь? – поддел его Лют с усмешкой.

Буслай засопел, сказал тихонько:

– Сталь – вещь добротная, но иногда можно воспользоваться поганым колдовством. Конечно, как вернемся, жертвы Перуну сделаю, чтоб не серчал.

Лют подавил смешок. Вернуться, конечно, неплохо…

Он осторожно порылся в кошеле. При свете факела на ладони блеснула разноцветная россыпь. Пальцами выудил светлый камешек, похожий на кусок застывшего солнечного света.

– Этот?

– Вроде.

– И что с ним делать?

Буслай замялся, скользнул смятенным взглядом на стены отнорка.

– Ну, пошепчи.

Лют ссыпал камни в кошель, на светлый камень глянул подозрительно и, краснея от стыда, буркнул:

– Свети, что ли.

Буслай выдохнул разочарованно: грани камушка весело сверкали отраженным светом факела, но сам светить он не желал.

– Может, бросить, ну, как наш дурак в ущелье?

Лют наморщил лоб, прицельно посмотрел в темноту пещеры, потом озлился и тряхнул головой. Буслай глянул удивленно.

– Пойдем, – буркнул Лют. – Хватить корчить из себя баранов.

Буслай шагнул за соратником, с тоской посмотрел на проем в потолке. Носок запнулся о твердое, пальцы ожгло болью.

– Потише ты, – сказал Лют недовольно.

Буслай притих, даже дыхание задержал, шел тише тени. Лют без толку пялился по сторонам, но в свете факела стен не было видно. А пол пещеры разглядишь, только если уронишь палку с промасленными тряпками.

Вдалеке громыхнуло, треск камня слился с животным ревом. Мерно забухало, словно долбили скалу большущим молотом. Пол дрожал, ноги гридней ходили ходуном.

– Что за?.. – крикнул Буслай.

– Бежим в укрытие, – ответил Лют хрипло. – Переждем.

Слова заглушил страшный рев, за спиной разлилось море огня – далековато от них, но пахнуло жаром, глаза вмиг высохли и заныли, будто их засыпал песок. Грохот участился, от каждого шага подземного чудища гридней подбрасывало. Пятки отшибло тупой болью. Факел упал и быстро потух, в темноте запрыгали красные пятнышки. Во мраке пещеры сверкнули шесть звезд, горевших лютой злобой и ненавистью. Уши заложил довольный вопль.

Сердце обмерло от знакомого звука всасываемого воздуха. Лют застонал от бессилия и с ненавистью уставился в сверкающие три пары глаз. В голову бросилась горячая волна, в жилах закипело, тело затрясло, словно осину в ураган, рот распахнулся в яростном крике.

Камушек вылетел из ладони и зарылся в черных бархатных складках.

– Давай! – заорал Лют неистово. – Гори все огнем!

Шесть звезд померкли в свете ярого пламени. Гридни потрясенно увидели огромную тушу, напоминавшую замшелую скалу с тремя кривыми деревьями – змеиными головами. Из оскаленных пастей густым потоком вырывалось пламя.

Чудище выплевывало огненную реку. Передние лапы его прижимались к чешуйчатой груди, сверкали когтями. Кожистые крылья, размером с крышу амбара, воинственно развернулись.

Тцар-Змей уставился на гридней тремя парами глаз, полными лютой злобы: бурная огненная река вскоре поглотит букашек и пепла не оставит.

Камушек, брошенный Лютом, упал, суетливо подпрыгнул, воины с криком прикрыли ослепленные глаза. Стена чистейшего огня двинулась навстречу огненной реке, сшиблась с ревом, и оранжевые клубы бессильно отскочили.

Горыныч рявкнул изумленно, головы на длинных гибких шеях переглянулись. Белоснежная волна ударила в чешуйчатую грудь, впиталась в могучее тело и исчезла. Тцар-Змей заорал дико, в его нутре вспыхнула чудовищная боль. Ошеломленные гридни увидели слабый свет, шедший изнутри чудовища, – будто огонь прикрыли пергаментом.

Раздался грохот, в лица гридней плеснула кипящая кровь. Они заорали вслед Горынычу, катаясь по полу. Пещера ярко осветилась – тугая плоть Тцар-Змея горела ровно, как погребальный костер светлого князя.

Рядом с воинами что-то гулко шлепнулось и зашипело. Лют, морщась, глянул и поспешно вскочил на ноги. Толстая, как бревно, шея судорожно дергалась, из рваной раны толчками выплескивалась парующая кровь. Зубастая пасть страшно щелкала.

Лют заглянул в глаза, искаженные бешенством, – даже сейчас до чудища не дошел предсмертный испуг. Витязь отшатнулся от зубов длиной с локоть и крепко сжал костяной гребень. Это была явно главная голова – вон какая массивная, нарядная.

Обрубок шеи метался по полу, брызги горячей крови расплескивались в стороны. Лют с трудом вытащил меч. Острие с хрустом пробило нежную кожу под треугольным подбородком. В пасти заблестел новый зуб. Голова зарычала. Лют схватил костяной гребень двумя руками и с силой дернул вниз.

Рукоять меча звонко стукнулась о пол. Лезвие с отвратительным хрустом пробило череп. Голова ощерилась влажной трещиной, ровно сочная тыква лопнула. Обрубок дернулся и наконец затих.

Буслай с трудом встал, в его глазах отражался громадный костер: Тцар-Змей горел охотно, будто его мясо и кровь были пропитаны горючим маслом. Лют уперся ногой в покореженную шею и потянул меч. Лезвие неохотно выползло. С клинка падали тягучие капли, лезвие дымилось.

Лют забеспокоился об оружии – как-никак узорчатая сталь была вручена ему за подвиг, – вытер поспешно рукавом. Глянул на горящий остов, скривился.

Буслай отвел взгляд.

– Проклятое колдовство, – пробормотал он.

Лют устало кивнул: верно, колдовство виновато, что из памяти стерлись слова Стрыя. Подумал, что было бы, если б сказал тогда «гори» вместо «свети», и ему стало дурно: челюсти противно заныли, в животе смерзлась градина.

Буслай пошарил взглядом по освещенной пещере: обшарпанные стены из различных пород камня, темные пятна, словно брызгали густые потоки крови, обломки костей, выбелившие дальний угол, как покосное сено, у стены с красноватыми прожилками искрился огненными блестками водоем. Сказал торопливо:

– Вон там лаз и, похоже… ступеньки.

Лют вздохнул: может, он рано огорчается, и существа, сделавшие грубую лестницу в стене пещеры, окажутся миролюбивыми, но рука невольно стиснула черен. Гридни молча двинулись, слыша за спинами ровный треск горящей плоти, откуда несло жаром и мясной гарью.

Буслай обернулся, успел увидеть, как соскользнул пласт плоти, обнажив толстенные ребра, занятые огнем, и улыбнулся злорадно. Лют с удивлением взглянул на смеющегося гридня.

Глава двадцать первая

Гридни осторожно поднялись по ступенькам: мышцы ныли от напряжения, натянутые канаты нервов едва не лопались. К запаху гари и затхлости подземелья добавилась новая струя: нечистая, подпорченная дымом. Воины переглянулись и двинулись вверх так медленно, что улитка бы изнылась, ожидая их на последней ступеньке.

Треск горящей плоти и сиплое дыхание гридней постепенно заглушили звуки ударов, обрывки слов, мерный шум – спутники… города. Осторожно высунулись из проема и разом распахнули рты.

Пещера Тцар-Змея в сравнении с этой казалась мышиной норкой. Из невообразимо высоких сводов росли светящиеся голубоватым светом сосульки. Дома расположились ярусами и были укреплены на стенах, как огромные грибницы. Форма домов казалась странно приплюснутой, словно на ящик положили блин. На дне пещеры жилища стояли гуще и богаче: видать, у пещерников своя знать. Город ярко освещался диковинными светильниками, схожими с теми, что были в Кряже. Но гораздо, гораздо большими по размеру.

Пещера разрезалась зеленоватым клинком реки, каменные мосты через реку были перекинуты часто – широкие, два воза пройдут. И при беглом осмотре было заметно, что по одну сторону стоят дома большей частью жилые, а на другой половине жилья не видно под густым покрывалом сизого дыма. Оттуда лился нескончаемый грохот, лязг, треск, посвист.

– Что за диво? – вскрикнул Буслай.

Лют шикнул и подобрал челюсть, которую тут же пришлось придерживать рукой – когда он вгляделся в мельтешащих обитателей. Буслай зажал рот ладонью и забубнил ругательства.

Пещерники на вид были нескладные, неказистые, головы грубой формы, сплошь лысые, от вида серой кожи пробрал холодок. Некоторые пещерники отливали чернотой. С расстояния лиц было не разглядеть, но гридней посетило чувство какой-то неправильности. Одежа выглядела странной, похожей на кольчуги мелкого плетения, длинной – до колен. Лют ахнул от скорости, с какой пещерники двигаются, вгляделся и ахнул громче.

– Что такое? – спросил Буслай обеспокоенно.

– Ты видел одежу, где рубаха и штаны едины? – сказал Лют севшим голосом. – Да еще штанины до колен. Срамота! И девки так ходят?

Буслай сказал недоуменно:

– Отсюда наверняка не скажешь, но, по-моему, девок у них нет.

Лют посмотрел как на юрода, Буслай поспешно поправился:

– Значит, по домам сидят, как и надлежит. Во народ, крепки устои!

Лют осмотрелся: к лазу в пещеру Горыныча вела широкая лестница, ступеньки были вытесаны грубо, низ терялся далеко на дне, в дымной поземке. Рядом стояла караульная будка, хотя, кто разберет нелюдей, могут и княжий терем устроить. Вдоль стены были укреплены светильники, в широких плошках горело темное масло, и лестница ярко освещалась.

– Интересно, – протянул Буслай задумчиво, – врыколак на Горыныче застрял или в городе?

Лют пожал плечами:

– Тцар-Змей любил огоньком побаловаться, вот уж сумел благую стихию испоганить! Но и мельничный одноглаз встретил смерть не в пещере.

– С чего решил?

Лют молча ткнул пальцем в дальний конец города, где дома почтительно расступались перед гладкой плитой. Широкие ступени вели вверх, на каждой – по светильнику. Лестница упиралась в ворота, даже отсюда казавшиеся массивными и несокрушимыми. Они блестели полосками металла. И маленькими точками на ступенях виднелись стражи.

– Думается, за теми вратами сокровищница? – сказал Лют рассудительно. – Или…

Буслай вскинул брови:

– Что – или?!

Лют глянул в изможденное, опухшее от ударов лицо и грустно улыбнулся:

– Пожуем – увидим.

Двинулись по ступеням осторожно, словно бесплотные духи, напряженно глядя на конец лестницы: не выйдет ли кто из караулки?

От грохота рабочего посада заложило уши. Голова отзывалась на каждый удар сполохом боли, будто забивали в череп гвозди. Воздух погустел и обдирал ноздри, в горле першило, тело окуталось дурной легкостью.

Буслай закашлялся в кулак, рожу перекосило, будто ел мокрую золу.

– Что за пакость?

Лют осторожно втянул воздух, в груди мучительно горело, лишь слева по-прежнему ныла холодом рваная дыра. Глаза слезились, нос забился жгучей массой, нутро начало бунтовать.

– Похоже, здесь живут волоты, – сказал он гнусаво.

Буслай вскинул брови, сказал таким же гнусавым голосом:

– Я думал, волоты с крылами.

Лют отмахнулся:

– То велеты. Волхвы баяли, что волоты живут не только в пещерах, но всюду отравляют воздух дымом кузниц. Бывало, целые села вымирали от мора и лихорадок.

Буслай задержал дыхание, глаза стали круглыми, как у обманутого совенка, лицо покраснело. Лют посмотрел осуждающе и зашагал вниз, уткнувшись в рукав. Буслай догнал – морда смущенная, также прикрывается рукавом.

– Лют, а чего ты волхвов слушал? Было желание колдовать?

Лют всхрапнул оскорбленно, слезящиеся глаза налились кровью.

– Что несешь? – спросил он обидчиво. – Полежи с мое изрубленным, когда за день несколько раз попеременно тянет то в Навь, то в Явь. Что мне делать было, как не слушать россказни лекарей и волхвов?

Буслай устыдился и покраснел гуще раскаленной в горне болванки.

Под конец спускались медленно, глаза бегали, как белки в колесе, – высматривали опасность.

Грохот стоял оглушающий, в черепе постоянно дергалось и брызгало кровью, пару раз сплюнули солоноватые сгустки. Неудивительно, что не слышали рева Горыныча – тут мыслей не слышно!

Невысокое округлое здание, накрытое плоским ломтем камня, стояло в зыбкой пелене сизого дыма, густого, как сметана. Окон в видимой стене не было, но на тропу, идущую сбоку, падал желтоватый отсвет – явно окно открыто.

Осторожно шмыгнули под защиту стены, переглянулись, улыбнулись невесело. В таком грохоте можно песни петь, а они крадутся, как лисы в курятник. Приложили ухо к стене: камень противно дрожит, пропуская внутреннюю силу металлического грохота. Зубы разом заныли. Не понять: есть кто внутри?

Лют рассерженно тряхнул звенящей головой, похлопал Буслая по крупу. Гридень глянул недовольно, прижался к стене боком, переломился в поясе. Лют ловко взобрался на крышу. Буслай вцепился в протянутую руку и вскоре развалился на плоской крыше. Вот строят, чудаки!

– Что будем делать, Лют?

Сказал негромко – орать было опасно. Витязь прочитал по губам и нахмурился.

– Не знаю. Глянь – их туча, мельтешат со скоростью стрелы, уродцы. Если они засыпают, то проберемся через город. Попробуем ворота открыть.

– А если сокровища в городе, а за вратами выход на поверхность?

Лют замялся, в грудь проник холодок неуверенности, подкатила тоска: в горах можно ползать до конца времен. Но если о сокровищнице складывают байки, то вряд ли она в совершенно недоступном месте. Кто-то ж вызнал про нее. Или наврал…

Витязь тряхнул головой, как ужаленный конь гривой, челюсть нагло выпятилась до хруста связок, глаза загорелись бараньим упрямством.

– Сокровища там, – заявил он твердо.

Буслай кивнул и отвел взгляд. В конце концов, нужно меньше размышлять, не мудрецы ведь, да и вредное это дело. Едва задумались о месте клада, как решимость испарилась. Необъятность границ поиска вгоняла в ступор. Лучше напролом, ни о чем не задумываясь, может, что и выйдет.

Лют оглядел двор здания: никого. Волоты мчались вдалеке – странные, угловатые, кожа серая с железным отливом. От «караулки» тянулась ровная тропа, терялась в россыпи домов, но до них далеко. А здесь никого.

Витязь подполз к краю, свесился. Буслай придержал его за ноги. Лют вгляделся в убранство комнаты, освещенной огнем множества металлических плошек, и его глаза поползли на лоб.

Мебели не наблюдалось, на каменных полатях лежали кривые сероватые бревна. Лют впился взором в стопу грубой формы, пальцы на которой кое-где слиплись. Взгляд прошелся по ноге со щелью под коленом, достиг кольчужной одежи, похожей на платье, миновал половину груди с торчащей рукой и потрясенно застыл на половинке лица с закрытым глазом.

Рядом шевельнулась такая же половина тела, только с правой рукой. Сосед вслед заворочался, и потрясенный Лют увидел, как обрубки с металлическим звоном слиплись в одного волота. На уродливой, бугристой голове открылись глаза, похожие на горящие угольки с черной каймой, скосились друг на друга недовольно. В середке лба волота ощерилась щель, расширяясь, пошла вниз. Половинки тела недовольно хрюкнули и закрыли глаза.

Лют дернул ногой. Буслай что есть силы потащил его назад, потом жадно уставился на покрасневшее лицо:

– Ну, что там?

Лют ошеломленно тряс головой, рассказывая Буслаю, вглядывался в недоверчивое лицо и сам сомневался увиденному. Буслай сказал после долгой паузы:

– Ну, раз они из железа, то добрые.

– С чего решил? – спросил Лют одними губами: в грохоте все равно голоса не слышно.

Буслай развел руками, на лице появилось сильное смущение:

– Дык железо ведь.

Лют посмотрел на него с жалостью как на неразумное дите: будто забыл, что железо, мощнейший оберег от нечисти, служит и правым, и неправым. У Корчуна был топор из железа, а скольких им порубил? Разве мало примеров, когда опьяненные мощью острой стали люди резали соседей, грабя нажитое, насилуя женщин?

Буслай без труда прочел мысль по глазам, зацвел, как маков цвет. Буркнул, уронив взор:

– Что делать будем?

– Их там десять, тьфу, пятеро, – поправился Лют. – Дрыхнут крепко, даже грохот не мешает, привыкли. Можем спуститься и перебить, думаю, что от твоего молота защиты нет.

Против ожидания грудь Буслая не выгнулась колесом, напротив, ужалась, а спина вздыбилась горбиком.

– Что еще могем? – спросил он угрюмо.

Лют пожал плечами, кивнул на пустую тропу:

– Могем прошмыгнуть на крыши вон тех домов, к воротам ближе.

Буслай мрачно поглядел на плоскую крышу: из нее бил столб густого дыма, ядовитого даже на вид. И так уже начали покашливать, болезненное жжение в груди усилилось. А там вдохнут полной грудью – разом окочурятся.

– Пойдем, – сказал Буслай с мрачной решительностью. Глаза его заблестели светлым чувством долга. – Только я поперед пойду, меч этим железным гадам урона не причинит, а я сплющу в лепешки.

Лют поморщился – неловко чувствовать себя беспомощным – и молча кивнул. Гридни спустились с крыши. Сердца стучали, заглушая грохот мастерских.

Двери в волотовской караулке не было, в проем виднелись безмятежно дрыхнущие куски живого железа – как только рождаются на свет? Ибо Род заповедал плодиться живым, а не… таким. Понятно, как появляются берегини, прочая нечисть, даже лешие, ибо лес – живой. Горы их, что ли, плодят?

Бегом добрались до мастерских, будто нырнули в густое перченое облако, глаза резко защипало. Взобрались на крышу, прилегли подальше от проема с густым черным столбом.

Лют оглянулся в тревоге, но караульные волотов дрыхли безбожно. А может, и не караульные, а усталые мастеровые, отдыхающие подальше от рабочего грохота. Может, им на таком расстоянии спится лучше.

Волоты бегали с немыслимой скоростью, даже воздух сбивали в видимый тугой ком. Носились через плотную дымовую завесу, по сторонам не глядели, чем-то серьезным занимались.

Двое дивиев настолько погрузились в думы, что на пути не разошлись – столкнулись с громким звоном, перекрывшим на миг общий грохот.

Распались на четыре части, как разрезанное яблоко, задергались нелепо. Одна пара долго пыталась соединиться на полу. Половинка другой, опираясь на руку, встала и, неловко подпрыгивая, помогла подняться другой части. С легким звоном они слиплись в одно существо.

Лют нахмурился: выходит, не такие беспомощные даже ополовиненные!

Воздух стал более едким, рука прикрыла лицо, нос уткнулся в сгиб локтя, щеку натирал кольчужный рукав. Лют отыскал лицо Буслая, едва видимое через узкую зарешеченную щелочку. Хотел сказать, что делать дальше, но вдруг раздался страшный взрыв. Гридни содрогнулись, воздух ударил в лица едким кулаком.

Дом заполыхал, как просмоленное полено. Из дверного проема вылетел дымящийся волот. К зданию мигом примчалась группа пещерников – защелкали, зацокали рассерженно на зауми. На затылок дымящегося волота обрушились железные длани, застучало, будто били молотом по сковороде. Один расстарался: пинок в железный зад швырнул незадачливого в воздух. По хребту пробежала трещина, и половинки волота упали вдалеке друг от друга.

Толпа скрылась под густой черной пеленой, плотной, как дерюга. Гридни мигом смекнули выгоду, спрыгнули с крыши и побежали что есть мочи. Дальше здания – кузни, мастерские, обеденные? – стояли тесно, поэтому гридни с легкостью перепрыгивали с крышу на крышу. Пробрались близко к зеленоватому клинку реки, прижались к плоской крыше. Через широкие мосты волоты сновали непрерывно. Вдоль берегов и вовсе расселись как вороны: непонятно, чем занимаются.

Лют ругнулся: этих незаметно не обойти, придется ждать, пока разбредутся на ночь. Если у них есть понятие ночи, в пещере ведь все едино! Да и одна половина может спать, а другая – бодрствовать.

Буслай пихнул его в бок: рот раззявлен, наверняка вскрикивал удивленно, но в громоподобном шуме не было слышно. Лют поглядел туда, куда Буслай ткнул пальцем, и замер, кожу осыпало морозом.

Из большого дома, просторного – у волотов, похоже, дверей нет, – где в глубине угадывался свет жаркого горна, вышла пара волотов. В руках дымилась раскаленная половина сородича.

С металлическим скрипом они швырнули вишневый обрубок в выдолбленную во дворе канаву. Маслянистая жидкость сердито зашипела, стирая красноту с половинки. Пещерники вытащили потемневшую половину. С нее хлынули густые потеки, и вскоре на полу заблестела лужа.

Гридни перестали дышать: на голове, похожей на половинку яблока, открылся глаз, заметался в железной орбите. Из кузни вышло еще двое дивиев: один явно главный, выше остальных – кожа черная, вороненая. В руках его находилась половина сородича – сухая, отполированная.

Главный кузнец приложил дергающуюся половину к маслянистой части и, довольно кивнув, что-то сказал. Волоты захлопотали: только что закаленную половину утащили внутрь. А осиротевшая скакала на одной ноге, пыталась пробраться внутрь, но ее не пускали.

Гридни переглянулись: в широко раскрытых глазах отразились удивленные рожи.

– Во дают! Выходит, у них девок нету! – прошептал Буслай с ужасом.

Лют досадливо дернул щекой:

– При чем тут девки? Они ведь могут наклепать тьму народа, готового сразу взяться за меч… или что там у них. Очень удобно – не надо растить долгие годы, трястись над каждой царапиной…

– Это да, – кивнул Буслай. – Только чего ж они не заполонили мир?

– Ну, может, не всякое железо годится, – сказал Лют рассудительно. – Или вороги прореживают.

Брови Буслая зашиблись о край шлема.

– Откуда у них вороги?

Лют вздохнул:

– Это у Стрыя врагов нет, а в остальном мире все друг друга жрут.

Буслай зябко поежился, хотя в пещере было жарко, как в бане. Пот со лба тек грязными ручьями, даже брови потяжелели.

– Любопытно, что у них за супротивники?

Лют пожал плечами. Так и застыл со вжатой головой. Взгляд его метнулся в сторону тяжелого грохота: тугого, грозного, резко отличного от шума мастерских.

Глава двадцать вторая

Волоты встревоженно замирают. Раздается грохот, похожий на шум камнепада, словно распалась щебнем гора. Дивии кричат, лежуны у прохладной реки вскакивают, мосты трясутся от топота сотен ног. В спешке сталкиваются, в воздухе висит звонкий гул, зеленое полотно реки плещет брызгами.

Волот распадается на половинки, левая летит с моста, но правая хватает ту за ногу, уберегая от участи других утонувших. Но ненадолго. Громко звякает, металлический звон растекается густой патокой, река охотно проглатывает половинки.

Грохочет, будто раскалывается скала, с дрожащего свода сыплется пыль. Каменная сосулька неохотно щерится у основания, голубоватое острие со свистом вспарывает воздух. Крышу мастерской пробивает, как лист клена. Облако пыли скрывает окрестные жилища. Из него злыми шершнями выпархивают осколки. Кажется, неуязвимых волотов рассекает, как черствые горбушки.

Воздух режут пронзительные кличи металлических труб: огромных, в раструбе улечься можно. Пара волотов качает мехи, труба ревет, раздирая слух.

Вторая половина подземного города оживает, бурлит народом, пещеру заполняет топот железных ног. В суматохе сталкиваются, оглушительно звеня, распадаются на части, соединяются и бегут дальше – не всегда с той же половиной.

Лют смотрит на Буслая так, как тот раньше глядел на Нежелана. Гридень сочувствует бедовику.

– А я при чем? – бурчит растерянно.

Лют спохватывается: и впрямь, глупо сердиться на соратника – но все же поддевает ехидно:

– Ты теперь вместо Нежелана, всегда при чем.

Буслай, оскорбленно хрюкая, отводит взор.

Грохот ломающегося камня нарастает, стена пещеры близ мастерских змеится трещинами. Со свода густо сыплет пылью, будто песком из ведра. Трещины, множась, убегают в стороны. Стена зарастает черной паутиной.

Пещерники бегут прочь, оставляя в воздухе размазанные полосы. Лют замечает: по половине мостов убегают, а по другой к трясущейся стене подбегают могучие волоты – кожа вороненая, ростом больше. В руках держат зазубренные полосы – увесистые, широкие. Такими можно колоть камни или калечить столь же крепкую плоть. Вороненые одеты в кольчужные платья, с расстояния выглядящие несокрушимой броней, а не повседневной одежей. В поясе перехвачены железными ремнями.

Буслай с интересом вглядывается в звенящую металлом толпу, потом смотрит на стену в трещинах. И забывает о гадком воздухе, что заставляет чихать и кашлять.

Стена, всхлипнув, осыпается ломтями, способными раздавить Змея. К волне оружных волотов устремляется пыльное облако. Накрывает, как зола головешки. В огромном проломе мелькает темная махина.

Буслай разочарованно вскрикивает, азартно сжимая кулаки. Приподнимается, чтобы лучше видеть. Пыльное облако укрывает схватку клубящимся покрывалом. Пещера содрогается от чудовищного рева, звуков разорванного металла.

Из пыльного клубка вылетают черные полешки, покореженные, смятые. Изувеченные волоты плюхаются с густыми снопами искр и застывают. Иные падают с невероятной силой на сородичей. Сшибают безжалостно, как чурки, поднимая колокольный перезвон. Искры сыплются так мощно, что напоминают дыхание Горыныча. Но и пришлым достается: в грохоте ударов проносится крик чудовищного зверя, раненного смертельно.

Клубящаяся туча стремительно разрастается, окутывая ремесленный посад. Лижет реку – зеленая вода вмиг покрывается грязным налетом. Гридни еле успевают прикрыться руками – по головам стучит, будто швыряют горстями песок пополам с речной галькой.

Буслай нетерпеливо приподнимается, морщится от горячих крошек, бьющих в лицо. Жадно глядит в мутную взвесь, где едва видны очертания неведомых чудищ, лупящих волотов в хвост и гриву.

Лют дергает дурня за рукав, тычет носом в другой берег. Посад пустеет, лишь у берега реки стоят полчища волотов. Если их миновать, то до ворот препятствий не встретишь. Но как миновать?

В стороне, близко, грохочет. Гридням кажется, что они находятся в середке грозовой тучи, черной от гнева, раскинувшейся на полнеба. В лицо бьет ярким светом, воздух лапает жаркой ладонью. На месте мастерской булькает крупными пузырями котел расплавленного металла.

Гридни потрясенно смотрят, как пара мощных волотов бестрепетно окунают руки в густую кашу, тянут на себя: расплескивая бело-желтые лужи, выныривает раскаленный добела волот. Державшие его руки медленно наливаются вишневым цветом. Волоты несутся с горячим сородичем к месту схватки, скрытому клубами пыли, держа его как таран.

С размаху швыряют в гущу. Раскаленная голова режет воздух, частицы пыли вспыхивают яркими звездочками. Волот падает на гигантскую тушу. Раздается отчаянный вопль. Диковинный зверь мечется, топча защитников пещеры, мелькает огромный рог.

Раскаленный волот, проплавив толстую шкуру, с шипением погружается в плоть, как нагретый камушек в брусок масла. Руки рвут мясо, как гнилую рогожу, пахнет паленым. Рев боли сотрясает пещеру.

Гридни, зажав уши, падают на крышу, теряя сознание. От запаха паленой плоти в носу отчаянно чешется. Рядом шмякается оторванный кусок, обугленный, в лицо брызгают горячие капли.

Раскаленный волот теряет неистовую белизну – тело горит густым вишневым жаром, – вязнет в туше, неистово рвет ее железными пальцами, будто птицу ощипывает. Чудище с жалобным криком рушится, подняв тучу каменной пыли. Радостные кличи волотов заглушают яростный рев сородичей павшего чудища.

Сквозь пыльную пелену видны массивные туши. Чудовищные морды увенчаны рогом, словно выдающуюся вперед верхнюю челюсть пробили копьем. С краев пасти свисают ветвистые рога. Четыре столба трехпалых лап проминают пол пещеры, как пленку молодого льда на осенней луже.

Волоты порскают в стороны. От грохота металла трещат дома, ополовиненные тела с треском проламывают стены, лопаясь с жутким лязгом. Диковинные звери, стаптывая защитников, устремляются к реке.

Зеленая гладь разлетается прозрачными осколками. Волоты кидаются к пришлым, зазубренные железные балки со свистом вспарывают воздух. Шкура зверей лопается, из красных щелей мощно брызжет, словно бьют по полной миске ладонью.

Рев умирающих зверей ярит сородичей. По мосту ломится туша, похожая на угловатый валун. Волоты сыплются железными поленьями. Чудища пересекают реку, рев сливается с грохотом падающих стен домов. Взметаются клубы каменной пыли, крошка зудит комариной тучей.

Лют толкает завороженного Буслая. Гридень болезненно морщится, в воспаленных глазах удивление.

– Живо на ту сторону, пока никого нет! – шипит Лют.

Раздробленный пол бьет в подошвы. Хрустит, словно бегут по черепкам. Перед глазами обшарпанный мост, будто выеденный с края, как старый-престарый нож.

На дороге поблескивают металлические лепешки. Буслай скользит по отполированной поверхности. Роняет взор: из железной лужи со злостью смотрит черный уголек с пылающей сердцевиной. Гридень топает, с хрустом в железной глазнице оседает горка золы.

Чудища отшвыривают волотов, вгрызаются в жилые дома. Пещерники бросаются следом, размахивая руками. От страшного грохота пещера дрожит. С потолка слетает голубоватая каменная сосулька, больше первой раза в три. Острый конец бьет близко к реке. Сосульку опрокидывает, кружа гигантской скалкой. На месте мастерового посада остается укатанная пыль.

В жилом посаде вспыхивают ожесточенные драки. Волоты гроздьями виснут на зверях, те страшно ревут, воздух густеет от красных комков.

Гридни взбираются на крышу уцелевшего дома.

«Хорошо, что пещерники ставят дома близко», – думает Буслай, перепрыгивая с крыши на крышу.

Окованные широкими полосами стали с затейливой резьбой, ворота вырастают в размерах. Дурно делается при виде створок, способных преградить полноводную реку.

Холодный ветер шевелит волосы на затылке. Лют досадливо крякает: несмотря на нападение, стражи ворот на месте. Крупнее ранее виденных, черные, как уголь, в руках бруски зазубренного металла. Витязь на глаз прикидывает: такой попробуешь поднять – пуп развяжется, кость хрустнет.

Сзади ревет и громыхает. Лют оглядывается, кровь стынет в жилах. Круша каменные дома, как горшки, сзади скачет рогатое чудище, глаза полыхают жаждой убийства. Над ухом свистит, больно дергает за волосы. Лют едва не падает с крыши, видя впереди крупный обломок.

– Лют! – орет Буслай дико. – Лю-ут!

Зверь приближается – пахнет теплом огромного тела, жарким дыханием. Волна грохота налетает, швыряя их, как букашек, вверх. В животе холодно от неприятного чувства потери тверди.

Лют хватает соратника за предплечье. Буслай кривится. Витязь больно дергает – под покровом тугих мускулов сухо трещит.

Перед глазами всплывает белый столб. Лют хватается, от удара снизу в глазах темнеет. Буслай скатывается с морды чудища. Зверь оскорбленно воет от пинков в глаз.

Лют неимоверным усилием, крича от натуги, втаскивает соратника на толстую морду. Плечо хрустит, тугие жилки на висках налиты кровью. Пещеру подбрасывает. Лют глохнет от рева, пальцы соскальзывают с шероховатого рога.

Лют, закусив губу, обхватывает костяной столб, как любимую подругу. Во рту горячо и мокро, с отвращением сплевывает красный ком. Буслай цепляется за соратника, в лицо бьет кольчужное плечо, зубы хрустят, как орехи.

Чудище расшвыривает дома рваными ломтями. Гладкая плита прогибается под мощными лапами. Со ступеней решительно бросаются вороненые волоты.

Зверь топчет первых, как сонных кур. Утробно взревывает, поднимаясь по ступеням, но клич ярости сменяется стоном боли.

Ловкий волот обрушивает зазубренную балку на ногу, отворяется рваная щель. Струя крови брызгает так мощно, что сметает одного из защитников. Зверь с криком спотыкается и, пластаясь, дробит ступени в пыль. Рога, растущие по краям пасти, с оглушительным треском ломаются.

Безжалостная рука хватает гридней за шиворот и перебрасывает через рог. Окованные сталью ворота бьют в лицо. Плюясь кровавыми сгустками, гридни сползают по створкам громадными слизнями.

Сзади ревет раненый зверь. Волоты сноровисто лупят тушу необычным оружием – кости хрустят, плещет кровь. Из разорванного брюха выползает смердящая куча внутренностей. От удара со ступеней падают столбики с горящими плошками. Огненный ручеек подкатывается к зверю, трещит паленая плоть.

Волоты залиты густыми потеками крови. Один упирается в морду зверя, дергая за рог что есть силы. Стальной пояс не выдерживает, лопаясь, как ржавая струна, и волот распадается: одна из половинок сжимает в руке белый столб. На морде чудища плещет глубокая яма.

Лют тяжело поднимается: в теле вопит каждая жилка, волны дурноты гасят сознание. Но встал, стоит ровно, не падает – спасибо воротам.

– Буслай, – зовет хрипло, – вставай, чего разлегся?

Буслай стонет, приподнимаясь на руках: конечности ходят ходуном, как стебли сочной травы в бурю. Локти подгибаются, и гридень пластается на верхней ступеньке, став похожим на расплющенного волота.

Лют тревожно глядит в сторону предсмертно хрипящего зверя. Пещерники рубят тушу, превращая ее в фарш. Чудище теперь не опасно. Двое волотов грохочут по ступенькам, пламенные глаза прожигают изможденных воинов.

Витязь срывает с пояса Буслая молот, болванка свистит в воздухе. В голове мелькает обреченная мысль: волоты слишком быстры – двигаются со скоростью молнии.

Звонко гремит, рука до плеча немеет. Уверенный в превосходстве пещерник опрокидывается на спину: середка лица вогнута, как пласт свежего снега, на дне ямы глаза слеплены в грязную точку.

Второй волот даже не глядит на сородича. Иззубренная балка взбивает воздух в тугой ком, порскают капли крови. Лют беспомощно подставляет молот.

Грохочет. Лют кричит от чудовищного звона. Удар вбивает волота по пояс в камень, правая половина тела исчезает.

Внутренний голос советует лечь и умереть, но Лют упрямо открывает глаза. Из горла вырывается хрип, пленка крови на губах вздувается пузырем.

Волот недоуменно глядит на согнутые за спину руки. Балка уперта в ступени, не позволяя падать, но и освободиться пещерник не может – пальцы влипли в металл, как в мягкую глину.

Лют с хрипом поднимается с колен, отмечая с вялой радостью, что всё на месте. Кости жутко хрустят, неподъемный молот еле описывает полукруг. С металлическим гулом голова волота исчезает в плечах.

Сзади стонет Буслай, противно скрипя кольчугой о металлические полосы ворот:

– Нехорошо чужое брать без спросу.

Лют вяло удивляется:

– Разве не спросил? Ты, наверно, запамятовал. Разрешил и кошель денег дал в придачу.

– Я такой, – соглашается Буслай гордо.

Лют возвращает молот. Буслай придирчиво осматривает болванку, глядит встревоженно на остальных стражей.

– А ворота открываются?

Лют с тоской смотрит на огромные железные кольца: такое не обхватишь, а про то, чтобы потянуть, и речи нет. Витязь обреченно тянет из ножен меч, хотя это выглядит глупостью: волот походя согнет, как кусок теста.

Пещерники в последний раз бьют зазубренными брусами. Их взоры перемещаются от размозженной, подрагивающей туши к двум усталым людям. Буслай, взревев, со всей дури обрушивает молот на окованную створку. Металл со скрежетом лопается, змеясь трещинами. Вразрыве белеет дерево: чистое, как тело стыдливой девицы.

Волоты кидаются к дерзким. Лют заслоняет Буслая, угрюмо глядя на вороненых стражей. Глаза расширяются: ступени щедро орошены густой кровью растерзанного чудища, металлические ступни скользят, как по льду. Волоты нелепо взмахивают руками, падают железной грудой.

– Буслай, быстрее! – кричит Лют напряженно.

Гридень бурчит, и молот врезается в обнаженное дерево. Грохочет, затылок Люта колет щепкой. Ворота дрожат с удивленным стоном: кто смог потревожить их, несокрушимых?

Буслай хрипло орет, нагнетая ярость. В груди вспыхивает огненный шар, жаркая волна вливается в гудящие руки. Молот бухает в пробоину.

– Перун!!!

Страшно трещит, огромный ломоть на стыке створок вырывает прочь, дождь щепок порошит лицо Буслая. Лют оглядывается, хватая плюющегося соратника, тащит в рваный пролом.

Ноги топают по гладкому полу, стены открывшегося тоннеля удивительно гладкие, словно их стесывали сотни лет мелкими пористыми камушками. Пошатываясь, гридни двигаются вглубь, свет масляных плошек на стенах очерчивает две жалкие скукоженные тени.

Лют с опаской оглядывается, но вороненые стражи толпятся у пролома, зазубренные балки опущены, челюсти металлически скрипят от бессилия. Из-за их спин доносится грохот разрушаемого города.

Буслай оборачивается, сплющенные губы хищно раздвигаются.

– Почему вслед не пошли? – бормочет Лют напряженно.

Буслай хохочет измученно:

– Не рад?

Лют отмахивается, кривясь – больно от простого движения. Измученные, раздавленные гридни медленно двигаются по широкому тоннелю с гладкими стенами: можно рассматривать себя, как красны девицы, но от отражения щемит сердце.

– Дурень ты избитый, – бурчит Лют сердито. – Они не устрашились биться с подземными чудищами. Что могло их напугать, раз не пошли за нами?

Буслай сплевывает. Грудь вздымается медленно, внутри сипит, хрипит, булькает, лицо размалевано кровью и грязью.

– Лют, – тянет с горечью, – мы еле живы остались, меня любое усилие угробит, а ты заставляешь меня мыслить.

Витязь коротко смотрит, щеки палит стыд.

– Извини.

Буслай великодушно отмахивается, идут дальше, сопя, как простуженные – да не простые, а при смерти. Ноги подламываются, руки отваливаются. Головы раскалываются, внутри противно стонет, ноет, хлюпает малодушно.

Впереди блещет чистым светом – мягким, как касание матери. Гридни останавливаются, тая дыхание. В тишине слышен треск пламени, доносится терпкий аромат горящего масла.

Двигаются осторожно. Оружие оттягивает руки. Плечи ноют – словно несут мешки с камнями. Мягкий свет приближается, становясь ярче. Буслай ахает потрясенно, усмотрев горы светящегося золотым блеском зерна.

– Кажись, пришли, – шепчет пересохшей глоткой.

Лют крепче стискивает черен. В голове мелко шепчет голосок, умоляющий убраться. Ведь они ранены, измучены, позора не будет. Вот отдохнут, тогда и можно будет пойти дальше. Правда, отдыхать надо на поверхности, иначе ничего не выйдет. Витязь давит паскудную мысль, растирает растоптанные остатки.

Сокровищница ошеломляет размерами: просторная, как пещера волотов, под сводами кружат ослепительно белые шары, каждый размером с дом. Светят мягко, как утреннее солнышко.

Горы золотых монет напоминают зерно. Гридни шалеют от различных размеров, форм, диковинной чеканки. Монеты лежат вперемежку с драгоценными камнями: грани блестят ослепительно, колют глаза роскошью. Рядом находятся золотые кубки, драгоценные светцы, вовсе невиданные вещи – и всё из золота, серебра, усыпанное драгоценными камнями.

Пальцы Люта зудят. Мелькает ослепительная мысль зарыться в драгоценные горы, плескаться, разбрызгивая золотой дождь, а потом утащить на поверхность. Пусть пуп развяжется, но ни одной монетки не оставит.

Мысль настолько яркая, жгущая, что заставляет стонать от нестерпимого желания. Рядом вторит Буслай – его обуревают схожие чувства, а глаза блестят отраженным светом монет.

Лют переглядывается с Буслаем, на миг видит свое отражение в глазах, содрогается от омерзения. Буслай спохватывается. Лица воинов под слоем грязи мучительно краснеют. Брови сдвинуты, в драгоценности летят плевки. Шагают, нарочито пиная камни размером с кулак.

Сокровищница разделена надвое узкой дорожкой, по бокам высятся горы монет, бросая манящий блеск. Дорожка, прямая, как честный меч, упирается в дальнем конце в смутную глыбу.

Дорожка приводит к массивному помосту, щербатому от ступенек. В центре каменной плиты с причудливыми прожилками стоит роскошное кресло: резная спинка изукрашена искусной резьбой, в центре пухлая полоска красного бархата. На сиденье красная подушка с золотыми кисточками. Подлокотники ощерены хищным оскалом золотых кошачьих голов.

Гридни переглядываются: за креслом, в стене пещеры, чернеет прямоугольный лаз. Не там ли хозяин? Или страж?

Сверху шумит, монеты звонко раскатываются по полу. Шум похож на ток пенной реки, сердитое шипение режет слух.

Гридни поворачиваются на шум, но на спины обрушивается тяжесть, вдавливая в пол. Кольца кольчуги со скрежетом расползаются, в лопатки упираются острые кинжалы.

Часть третья

Глава первая

Яромир холодно смотрит со стены на поле. Стрый, посмотрев на князя сочувственно, грохочет:

– Ну что ты, эт они бахвалятся. Хотя их многовато. Даже очень.

Князь отмахивается, не отрывая взгляда от лавины конных воинов: до стены долетают воинственные кличи, лошадиное ржание, отголоски дроби ударов в щиты. Степняки нарочито безмятежно скачут по полю, словно гоняясь за пьяными зайцами. Но от глубокого рва, утыканного острыми кольями, держатся подальше.

Союзное войско стоит в готовности. На ярком утреннем солнце блестят доспехи. С высоты воины кажутся слитками расплавленного металла. Небо прокалывают острия копий. Мечники, крича пришлым оскорбления, манят пальчиками. Стрелки держат луки наготове.

Вольга оглядывает возведенное в спешке укрепление, хмыкает довольно: не зря над Кременчугом главенствует Яромир. Если кто сомневался в надобности дополнительного рва, то при виде неисчислимой орды перестал. Волхв с неудовольствием глядит на воевод и вождей, обступивших князя. Служителю богов нашлось место за спинами. Будто он не может помочь дельным советом – обидно.

Яромиру шепчут с обеих сторон, он слушает вполуха, обозревая конную лаву. Глаза мелко дергаются, будто он вглядывается в лица. Смотрит дальше, и его лицо темнеет: нежную синеву неба сверлят черные столбы.

Еще вчера там была зажиточная весь – а сколько еще будет сожжено? Хоть люди ушли в город либо скрылись под защитой могучего леса, где князь велел две седмицы тому устроить временное жилище. Но сгорели хлебные поля, пропал богатый урожай, да и дома потом отстраивать – одни убытки.

Внутри звенит туго натянутая жилка, сердце замирает, потом часто стучит, над губой появляется холодный пот. Горло пересыхает. Он молча кивает, отзываясь на советы воевод и союзных князей, и незаметно напрягает мышцы живота, пытаясь распутать тугой холодный узел.

«Добрался, – мелькает раздраженная мысль. – Сколько лет ждал, но накопил силы, вторгся в мои земли, чтобы отнять…»

– Княже, – грохочет над ухом Стрый, – что делать будем? Сразу сойдемся в молодецкой рубке аль повременим?

Яромир задирает голову и, посмотрев в волосатое лицо воеводы, передергивает плечами – алое корзно недовольно морщится складками.

– Путята вышел в поле, где он теперь? Будем ждать – их больше. Вздумают полезть в веси за нашими спинами – приголубим стрелами. А по ночам будем потихоньку прореживать.

Союзные князья одобрительно ворчат: разумно, нечего кидаться в сечу, людей надо поберечь. Стрый молча кивает, признавая правоту, только Ратьгой бурчит хмуро:

– Ну, веси за рекой защитим, но с два десятка, что по эту сторону… гм… а они самые зажиточные.

Яромир награждает седовласого воеводу кислым взглядом. Ратьгой отвечает нахальной улыбкой.

Вольга оглядывается на город, хмуро отмечая беспечно снующих людей: слышны задорные песни, смех. На площади отплясывают, вздымают кружки, заочно празднуя победу.

Радостны даже беглецы из весей: они знают, что дома их разрушат в первую очередь, впереди тяжкий труд по восстановлению жилищ, с таким трудом возделанных полей, домашней живности, но предвкушение поражения степняков стирает печаль.

Гм, может, излишне расхваливать мощь объединенной рати не стоило?

Союзное войско взволнованно шумит, солнце играет на оружии и броне бесчисленными бликами, как водная рябь. Степняки заканчивают демонстративную выездку, в их войске хрипло взревывают трубы. Разрозненные кучки вливаются в стройные ряды, замирают.

Яромир щурится, сердце беспокойно екает: перед рядами показывается маленькая фигурка на коне, двигается вдоль. Взор колет, будто сердитый шмель налетел сослепу.

Союзные князья охают, над стеной повисает напряженное молчание. Стрый оглядывает степняков, его глаза светятся кровожадным блеском. Ратьгой деловито потирает ладони.

– Интересно, как думают ров пресечь?

Стрый бурчит с грозным весельем:

– Чего гадать, сейчас увидим.

Вольга морщится, но что взять с тех, у кого мозги в шеломе, а сейчас они стоят без оных? Взгляд прикипает к темной точке в небе, тело обливает жаром: силен вражий колдун, ничего не скажешь, вон какая птица выглядывает позиции.

Узловатые пальцы сжимают посох, дерево жалобно скрипит. Взгляд волхва твердеет, губы жестко кривятся: забыли, на чью землю пришли. Пришли с мечом, а зароют их голыми.

Яромир вглядывается в замершее войско степняков, временами неистово орущее. В груди упруго звенит натянутая жилка. За миг до того как она рвется, Яромир говорит окружающим:

– Идут в атаку!

Князья и воеводы прикипают взором к двинувшейся конной лаве. Они глядят хищно, топыря ноздри: ролью наблюдателей со стены недовольны. Хочется среди воинов так же оглушительно кричать, нагнетая ярость в жилы и страх на степняков.

Алтын от нетерпения дрожит, с ненавистью смотрит на высокие стены, защищенные глубоким рвом и крутым валом.

На воинов перед стенами он глядит мельком, как на незначительную помеху. Полководцы находятся по бокам Повелителя. Лицо Али-Шера опаляется азартом, в глазах лютый блеск. Сомчей сидит на коне с кислой миной.

– Повелитель, они успели подготовиться, – говорит он вяло. – Как будем преодолевать заслон?

Али-Шер бросает презрительный взгляд на полководца, которого заботят такие мелочи, и фыркает язвительно. Сомчей остается равнодушным.

Алтын бросает на побратима обеспокоенный взгляд: странное творится с ним в последнее время. Сзади покашливает Шергай, трогая поводья. Спокойная лошадка подходит к коню вождя.

– Повелитель, вряд ли нужно, как ты хочешь, – наскоком. Стоит ли пускать в бой войска, не оставив охранения для стана?

Алтын внешне спокоен, лишь в глазах мелькают опасные сполохи. Кони, обеспокоенно фыркнув, хлещут по крупам метелками хвостов.

– Ты разучился колдовать, Шергай? – интересуется Алтын с холодком.

Старика невольно пробирает дрожь: проклятье, вождю уже не обязательно кричать, даже от его спокойного тона становится дурно. Когда он откроется войску? Зачем ему, с такой силой, игрушечные войны с захватом городов?

– Нет, Повелитель, – говорит маг поспешно, согнувшись в поклоне. – Но здешний колдунчик неплохо подготовился, даже дивно, что успел за такое краткое время с начала вторжения.

Али-Шер кривится, в глазах полководца написано презрение к супротивнику.

– Да они, трусы, вечно настороже, каждой тени боятся! Но как бы ни готовились к защите, наши сабли попьют их крови.

Алтын морщится, и полководец затыкается, немо раскрывая рот и распахнув глаза до треска век. Шергай улавливает всплеск силы, густой, невероятно могучей, в животе противно гудит шмелиный рой.

«Потихоньку прорывается, человеческое вытесняя», – думает смятенно.

– Продолжай, Шергай, – просит вождь мягко. – Что предлагаешь?

Полководцы переглядываются с недовольными гримасами: с какой стати маг будет указывать воинам? Шергай мнется, прикрывает глаза. Алтын терпеливо ждет выхода из транса.

– Повелитель, – говорит маг поспешно, – город неуязвим… пока. Можно штурмовать, орошая гиблые земли алой кровью сынов степи, но позволь разобраться в хитросплетении здешней волшбы, а там и войско ударит, грудь в грудь, по-честному. Сверху хорошо видны тропы, которые легко перекрыть и лишить их возможной подмоги или отступления. Возьмем город в осаду, а земли разорим: здесь богатые угодья, даже у простых копателей земли есть серебряные вещи, а про меха, железные изделия и говорить нечего.

Сомчей хмурится, веко досадливо дергается: не очень честно сражаться конными против пешего – у лесных людей конницы мало. Али-Шер хищно щерится, рукоять скрипит в мозолистой ладони.

Алтын пронзительно смотрит на город, его глаза темнеют. Рука невольно дергается к чехольчику на груди, скрытому рубахой.

– Ты предлагаешь ждать, – подытоживает спокойно. Шергай кивает, и вождь заканчивает с неожиданной яростью: – Нет, я слишком долго ждал, терпение на исходе. Не забывай, Шергай, что войско поведу я.

Ярость в голосе Повелителя режет слух. Сердца полководцев и мага испуганно мечутся, как птицы в клетке, по чьим прутьям хулиган стучит палкой. Неприятное чувство уходит, оставив осадок. Военачальники переглядываются со страхом. Али-Шер, потупясь, спрашивает робко:

– Повелитель, такое впечатление, что ты затеял поход ради этого городишки. Нет-нет, я не оспариваю воли сильнейшего, но не будет ли лучше сказать воинам о цели похода, ведь многие начинают недоумевать?

Алтын отвечает жестко, глаза его блестят нестерпимым огнем. Шергай принюхивается к запаху паленой травы и, обомлев, видит, что там, где падает тень Повелителя, дымит выжженная земля!

– Воинам нечего впадать в растерянность и уныние! Разве они недовольны добычей, разве каждую ночь их не услаждают рабыни? Пусть умолкнут, скоро в бой. Трубите сбор.

Слова, напоенные могучей силой, бьют незримым молотом. Лошади ржут испуганно, головы людей раскалываются от боли.

Алтын хлопает коня по шее, и животное застывает, лишь бегающие глаза выдают боязнь.

– Шергай, смотри глазами Борхана, будешь сообщать о подвижках войск.

Сомчей возражает недоуменно:

– Но Повелитель, почтенный Шергай всегда находился за войском. Брать его с собой опасно, а посылать вестовых хлопотно и недейственно.

Алтын пришпиливает полководца взглядом, хмурое лицо освещается улыбкой превосходства.

– Пусть это тебя не заботит, доблестный Сомчей.

Али-Шер сопит: доблестный – это он, а Сомчей весь поход вялый, как вареная ящерица.

Алтын тычет пятками в конские бока, и конь срывается с места, унося Повелителя к войску, скачущему без цели по полю. Прямая спина Алтына прикрыта простой рубахой. Солнце отражается от бритой головы холодными бликами.

Али-Шер меряет мага насмешливым взглядом и с гиканьем скачет вслед вождю. Сомчей пускает коня мелкой рысью.

Шергай, закрыв глаза, видит с высоты птичьего полета, как бесчисленные мураши на конях перестали скакать взад-вперед, вливаются в стройные ряды, застывая искусными статуями.

Полководцы следуют за Повелителем, затем теряются в рядах подначальных отрядов. К Сомчею подскакивают сотники и докладывают о готовности неукротимых воинов. Полководец растолковывает им отведенные для частей маневры.

Так же объясняется и Али-Шер, разве что с горящими глазами и плотоядным потиранием рук: будет пожива воронам, вон в близком лесу ветви почернели от каркунов. Слетелись на незримый запах битвы полакомиться сладким глазным соком и человечьими мозгами.

Алтын едет вдоль стройных рядов, вглядывается в горящие глаза, называя воинов по именам, чем срывает восторженный рев: Повелитель помнит их имя! Присутствие Повелителя разжигает в воинах ярое пламя, кровь кипит, руки тянутся к оружию, в голове остается лишь одна мысль – о предстоящей победе.

Шергай с расстояния прощупывает настрой войска, охнув, качает головой в безмерном уважении: Повелитель изгнал страх, напоил уверенностью, а боевой дух поднял до небес.

– Доблестные воины! – взывает Алтын, и его странным образом слышит каждый воин на поле, даже те, кто остался в резерве. – Благодаря вашей неистовой храбрости и воинскому умению два презренных княжества с легкостью пали. Хвала вам!

Тысячи глоток орут в едином порыве, над войском раскатисто гремит гром – удары в щиты, – от разбойничьего свиста и улюлюканья уши глохнут.

Шергай думает обиженно: с его помощью были открыты ворота городов, сдержана губительная мощь лесных колдунов, надо признать, весьма умелых.

– За этими стенами вас ждут неисчислимые богатства! – продолжает Алтын воодушевляющим голосом. – Куда больше, чем вы уже взяли. Нежные и мягкие женщины – вижу, вы познали их сладость. И отныне они будут ублажать только вас, сынов степи, самых достойных людей на свете. Нечего поганить людскую породу, женщины должны рожать от сильнейших – от вас!

От торжественного крика небо трещит, а войско покрывается стальной щетиной. Оглушенные кони топчутся, гоня по рядам рябь.

– До сокровищ рукой подать. Их охраняют хоть и кусачие, но глупые псы. Сколь ни было хорошим их оружие и броня, они обречены, ибо стоят за неправое дело. Им незнаком вкус ветра странствий, красота бескрайней степи. Они даже не считают постыдным копаться в земле для пропитания! Позор! Мужчины должны добывать пропитание для племени в воинском походе, только это достойно! А они сидят в болотах и поганых лесах безвылазно, питаются от труда земляных червей, ибо каждый, кто не попирает ее табунами, а роется, как вор в кошеле убитого, – червь. Чему дивиться, что вместо ярой крови, как ваша, у них тухлая болотная жижа. Смелее, сыны степи! Пусть думают, что жалкая канавка их защитит, мы вобьем их в землю, где им и место. За мной, воины, за вечной славой!

Алтын резко разворачивает коня, и бронированная запруда защитников летит навстречу. За его спиной воздух содрогается от воинственного клича, грохочут копыта. Конная лавина догоняет вождя и следует за ним на шаг позади.

Степняки ловко достают короткие, но чудовищно сильные луки, пальцами пробуют тетивы: в грохот копыт вплетается грозное жужжание. Сабли вспарывают воздух со свистом, из зверски оскаленных пастей вырываются кровожадные и оскорбительные возгласы.

Огромное войско скрывается в пелене пыли. В грязно-желтом клубке мелькают комья земли, разлетаясь окрест черными птицами.

Дрожь земли достигает защитного рва: стенки осыпаются черными комочками, колья мелко дрожат. Ноги ратников неприятно щекочет. Но в сощуренных глазах воинов блестит грозное веселье. Ладони сжимают рукояти мечей, древки копий и сулиц.

Стрелки с завидным спокойствием накладывают стрелы, придирчиво осматривая оперение: ежели перья взяты с левого крыла птицы, целься правее, и наоборот. Земля у ног цветет деревянными цветами, подавальщики всегда готовы поднести новый пук оперенной смерти.

По ровным конным рядам пробегает рябь, как водная гладь от броска камешка: копыта проваливаются в глубокие норки, лошади спотыкаются, всадники вылетают из седел. В общем гаме потерялись жалобные крики, хруст костей и черепов.

Союзное войско радостно кричит, до стен докатывается смех. Яромир, переглянувшись с воеводами и князьями, сдержанно улыбается.

Вольга усмехается довольно: не зря он согнал сюда сусликов со всей округи – бедные зверьки превратили поле в решето.

Алтын оглядывается, в его глазах пылает бешенство: не добравшись до рва, войско уже несет ощутимые потери.

– Вперед! – орет он люто, и его слышит каждый в войске. Даже умирающие приподнимаются на последнем издыхании, пока их не втаптывают в сухую землю.

Яростный клич заглушает предсмертные вопли. Кони падают, хрипя от боли. Всадников сплющивает, размазывает под копытами, возникают завалы из кровоточащей плоти. Но каждое падение добавляет ярости. Ненависть к проклятым земляным червям, что ведут подлую войну, усиливается. Ветер срывает с губ степняков клочья пены.

Шергай морщится досадливо: не учел подобного. Губы шевелятся, глаза начинают светится колдовским пламенем, от напряжения на лбу выступают крупные капли.

Вольга стонет от натуги. В старческое лицо впиваются удивленные взгляды князя и подручных. Он злится на глупые поглядки и черпает волховьей силы. Через миг разгибается, смахивая со лба пот.

– Вражий колдун пошаливает, – объясняет он. Впрочем, никто его не спрашивает – все взгляды устремлены на конницу в клубах пыли.

Ровный устрашающий строй конников сломан и зияет брешами. Союзные ратники радостно кричат, солнце пуще блестит на вскинутых мечах и копьях. Но сзади прут новые волны степняков, войско превращается в лохматый клубок, по-прежнему страшный, опасный. До защитников долетают крики боли и ярости.

Лавина степняков неумолимо приближается к заграждению. Ратники, увидев во главе бритоголового всадника в простой рубахе, невольно проникаются к неустрашимому восхищением. Стрелки, стоящие на возвышении, отлично видят через головы мечников и копейщиков. Вскидывают луки.

– Залп!

Поле оглашает дробь щелчков тугих жил о защитные пластины, воздух тяжелеет от тучи стрел. Железноклювая стая со страшным гулом устремляется к солнцу, на миг накрыв ратников тенью. Острые клювы тянет к земле.

Смертельный дождь накрывает передние ряды степняков: кто-то выскальзывает из-под тучи, как Повелитель, до задних рядов стрелы не достают. Но грохот копыт заглушают звонкие удары, дробь железа о щиты, предсмертные крики лошадей.

Тяжелые стрелы безжалостно разят хрупкую плоть. Пробивают насквозь подставленные щиты, пришпиливая руки к головам. С хрустом рассекают плоть, раскалывают брони, шлемы, черепа. Кровь хлещет толстыми струями. Стрелы с широким наконечниками – срезни – перерубают конские ноги, вырезают ломти плоти, отсекают руки, головы.

Ряды отважных воинов распадаются на куски. Кони вслед идущих скользят в огромной луже: раздается испуганное ржание, треск человечьих костей, крики придавленных, с раздробленными костями.

Бронебойные стрелы пронзают насквозь: не помогают щиты, кольчужные сетки, панцири… Пущенная стрелком, бронебойная стрела обрушивается сверху хищной птицей. Подставленный щит брызжет мелкой щепой. Скрежещущий шлем плюется красным, белый цветок оперения скрывается в голове. Жестокая боль раздирает степняку внутренности. Кожа седла испуганно скрипит, лошадь, сбив ровный бег, вопит истошно. И падает, размазывая седока: в конском брюхе торчит окровавленный клюв.

Волна одобрительных криков сходит со стен Кременчуга и вплетается в довольный гул ратников в поле.

Вторая волна стрел выкашивает в степняцком войске огромные проплешины. Небо содрогается от предсмертных криков, палящие лучи бесстрастно выпаривают из луж крови тошнотворный запах.

Князь Берислав, хмыкнув, хлопает дружески Яромира по плечу:

– Признаться, князь, сомневался в нужности стольких стрелков, чай не трусы, не побоимся управиться мечами да копьями. Но рать у них агроменная, такую проредить не грех.

Остальные гудят одобрительно: молодец Яромир, не зря светлым князем поставили, все предвидел, предусмотрел.

Стрый, прищурившись, бормочет одобрительно:

– Гляди, они еще отстреливаются.

От конной лавины взмывает реденький рой черных стрел, сыплется на ратников. Заученно вскинуты щиты, робкая дробь потряхивает руки, все заканчивается досадным вскриком. Легкораненый яростно сопротивляется, но его отправляют за спины: пущай подлечится.

Третий залп покрывает поле густой тенью. Туча, грозно гудя, проходит верхнюю точку полета. Наконечники тянут к земле нетерпеливо: быстрее, там нежное мясо, укрытое хрупкой шелухой, сладкая кровь!

В небе полыхает так ярко, что солнце от зависти темнеет. Объединенное войско вскрикивает от удивления: на скачущих степняков сыплются черные перья. Павших припорашивают жирные хлопья. Яромир, отвернув раздраженное лицо от тающей в небе темной тучи, спрашивает сдавленно:

– Вольга, ты на кой тут стоишь? И где помощники?

Волхв смущается под осуждающими взглядами союзных князей. Даже Стрый с Ратьгоем смотрят злорадно: мол, на кой держать, если позволяет супротивнику обратить тучу стрел в пепел?

– А что я?! – злобится волхв. – Не возводи напраслину, княже. И так держим оборону! Ворог чересчур ловок, едва не спалил войско, в последний миг защитили, – бросает он в ошеломленные лица. – Пусть стреляют, силы не беспредельны, что-то да прорвется.

Отгремел по щитам степняцкий залп, тетивы защитников звонко щелкают, нежную синеву пронзает злой рой. Полет стрел внезапно ломается, их расшвыривает, как лучины, нежданным порывом ветра. Но половина кровожадно вгрызается в конную лаву.

Алтын не оборачивается на предсмертные крики: конь по указке коленей скачет в сторону, минуя оперенную смерть. Охотницу за выбритой головой вождя отшибает резкий взмах мечом.

Ров, еще свежий, судя по влажно-черной земле, утыканный острыми кольями, приближается. Повелитель разглядывает мутные пятна лиц, щурясь от нестерпимого блеска вражьей брони.

Рука тянется к аркану на седельном крюке.

Глава вторая

Кожаная петля выстреливает ядовитой змеей. Острый кол покачивается, земля у основания шевелится, сыпля высохшими шариками. Ратники с открытыми ртами смотрят на вождя степняков: могучий муж небрежно вырывает кол, как гнилой зуб.

Остолбенение уходит: вот же главная вражина, можно достать плевком. По рядам идут жаркие команды, и в могучего степняка на коне летит рой сулиц.

Алтын вбивает пятки в конские бока, конь с криком делает гигантский прыжок, жало метательного копья сбривает шерстинки хвоста. По рядам ратников проносится восхищенный ропот.

Небо вновь темнеет, стрелы с гулом застят жаркое солнце. Облако пыли придвигается ко рву, на зубах защитников хрустит земля. По ушам бьет степняцкий крик, напоенный лютой ненавистью выживших в мясорубке. Взвиваются кожаные петли, колья вылетают со скрипом.

В прорвавшихся степняков летят сулицы: наконечники пробивают конские бока и груди с легкостью, будто водную гладь. Степняки, сжимая древки, торчащие в теле, скатываются в ров неопрятными кулями.

В одну лошадь с чудовищной силой ударяет пяток сулиц. Животное отшвыривает, дико орущий кусок мяса сшибает коней соратников, как валун – поставленные стоймя поленья.

Алтын уворачивается от дрота, сжимая кулак, – под пальцами скрипит оструганное дерево. Сулица летит в ряды ратников. Кольчугу воина пробивает, как гнилую рогожу, отшвыривая на соратников. Повелитель спешно освобождает петлю от заостренной деревяшки и накидывает на новый кол.

Защитники кричат, чуя неладное. Смельчак хватается за кол, вдавливая пятки в землю. Алтын с яростным рыком дергает, легко выворачивая кол. Твердь под ногами удивленного ратника исчезает. Защитники взволнованно охают.

На Алтына летит воин в сверкающей броне, сжимающий кол, с распахнутым в крике ртом. Конь подает в сторону, и полоса стали жестко встречает летуна. Кисть Алтына встряхивает и обдает горячей струей. Половинки воина падают под копыта.

Алтын швыряет вырванный кол в ряды мечников, и воина с проломленной грудью отбрасывает на защитников.

– За мной! – кричит Алтын. – За славой!

Степняки восторженно орут, но, пронзенные стрелами и сулицами, валятся с седел. Оставшиеся рвутся за Повелителем – под пятками хрустят конские бока. Кони взмывают глыбами с ощеренными пастями. На лица защитников падают хищные тени.

Яромир, глядя со стены, плющит ладонь кулаком, сердце радостно стучит: храбрецов встречает лес копий. Лошадей нанизывают на древки, как мясо на вертел. Всадник в рубахе скрывается из глаз. Стрый глухо хмыкает – его зоркие глаза видят нерадостное.

Алтын двумя молниеносными махами срезает острия, и его конь, раздвинув грудью порубленные древки, копытами прибивает к земле зазевавшегося воина. Мечник, дернувшись, застывает.

Воины расступаются. Свистят сулицы. Степняк, свесившись с седла, рубит близстоящего. Сзади захлебываются предсмертным хрипом смельчаки, что прыгнули вслед. Словене рубят деловито, скупыми отточенными движениями.

Алтын, хекая, обрушивает с высоты седла сокрушительные удары. Брызгает щепа подставленных копий, щитов. Хлещет кровь. Отсеченные конечности падают под ноги.

Повелитель надавливает конем, смешивая ряды. Спешно обернувшись, степняк отражает удары.

Освобождая ногу из стремени, он сминает ею лицо голубоглазого воина. Создается небольшая свалка. Алтын спрыгивает с седла и клинком пропарывает кольчугу, затем подхватывает меч из ослабевших пальцев и кружит стальным вихрем. В воздух взлетают отрубленные головы, руки с оружием. Повелитель заляпан кровью с ног до головы. От дикого рычания защитники невольно отшатываются.

Степняк швыряет уже мертвого воина на соратников, отмахиваясь от копий, лезущих сбоку. Потом ныряет под брюхо испуганно хрипящего коня. Словенский воин с копьем перед смертью успевает увидеть яркий блик.

На юркого степняка бросаются с ревом. Алтын взлетает в седло: наконечник копья с куском древка падает наземь, а конская грудь опрокидывает нескольких воинов. Навстречу безжалостно бьют копья с зазубренными остриями. Конская грудь с хрустом разрывается, обезумевшее от боли животное растаптывает трех воинов и тяжко заваливается набок.

Повелитель, оттолкнувшись от седла, пластается в воздухе. Защитник тычет копьем в синее небо, словно хочет острогой проткнуть рыбу. Степняк небрежно отмахивается мечом и приземляется в гуще воинов, под его коленями противно хрустит грудь словенина. Алтын снова рычит, и мечи в его руках превращаются в размазанные полосы.

Сзади опасливо кричат, ржут кони, яростно бранятся, звенит железо: на помощь Повелителю скачут два десятка степняков. Закипает сеча. Поливая каждый шаг кровью, захватчики медленно продвигаются.

Сомчей выполняет обходной маневр: лицо хмурое, по щекам катятся слезы – он потерял больше половины воинов. Выходка Повелителя не остается без его внимания. Сомчей, вскинув руку, призывает уцелевших следовать за ним и натягивает поводья.

– Нет, Сомчей, – раздается в голове повелительный голос. – Скачи ко рву, вырывай проклятые колья и вгрызайся в войско!

Полководец крутит головой и мнет висок. Голос Повелителя звучит так ясно, будто он находится в шаге.

Тело переполняет ярая сила, кровь, пенясь, струится по жилам раскаленным металлом. Оглядывается: у воинов глаза горят неистово, бесстрашно.

– Вперед!

Отряд грохочет по окровавленному полю. Над головами свистит железноклювая стая, кто-то, вскрикнув, растягивается на земле.

Арканы заполняют воздух густой сетью. Колья выворачивает из земли, в деревянном оскале зияет широкая щербина. В отместку бьют сулицы – разъяренные упорством степняков, защитники швыряют их сильно и точно.

Кочевники кричат в голос. Земля вздрагивает от тяжких ударов и быстро разбухает от крови. Конь Сомчея, визжа, заваливается набок: широкий наконечник срубил ему ногу в суставе.

Полководец ловко спрыгивает и чавкает сапогами по вязкой жиже. Тут же хватает повод лошади и взлетает в пустое седло.

– Вперед! – рявкает он уцелевшим.

На последнем издыхании кочевники припускают по дну рва: в этом месте, менее глубоком, с пологим обрывом, защитники проглядели недочет, да и трудно это заметить, разве что с воздуха.

Конная лава налетает на защитников. Выставленные в спешке копья отбрасывает в сторону. Скрежет ударов сливается с предсмертными криками.

На стенах ахают. Яромир мигом оценивает опасность и ругается. Стрый грохочет напряженным басом:

– Изволишь идти на подмогу, князь?

Яромира колют пристальные взгляды князей, и он дергает плечом:

– Рано. Сейчас увязнут, перебьем. А тех помощничков, что уже скачут, забросать стрелами!

На поле вбегает резерв степняков, равный по количеству войску, ринувшемуся в атаку первым. Как по команде они устремляются к бреши, пробитой Сомчеем.

Вид павших соратников ярит до крайности, воздух стонет от воинственных кличей, темнеет от ненависти к презренным трусам, огородившимся зубастым рвом.

Али-Шер скачет вдоль укреплений, прижимаясь к краю рва, чтобы не достал залп стрелков. Отряд медленно, но неумолимо прореживают сулицы. Замысел Повелителя понятен: героической вылазкой отвлечь внимание на себя, а Сомчея пустить в уязвимое место укрепления – пробить брешь, куда устремится резерв. Обидно, что на долю Али-Шера остается роль приманки: ловить вражьи дроты, держать в напряжении.

А он справился бы не хуже Сомчея, которому давно пора на покой – освободить дорогу молодым и ярым!

– Прикрой резерв стрелами, Али-Шер, – раздается в голове могучий голос.

Полководец едва не падает с седла. Мимо свистит сулица. Степняк, спохватившись, отдает команду. Скрипят короткие луки кочевников, головки стрел упираются в небо.

До того конники выцеливали жертву в рядах мечников и пускали скупые стрелы, радуясь удачному попаданию, но чаще деревянные цветки распускались в подставленных щитах.

Рой стрел перелетает пеших воинов и падает на вражьих стрелков.

Защитники вскрикивают, сыплется брань. Погибшие валятся под ноги соратникам. Впервые стрелкам нанесен урон. Мощный залп, готовый смести степняцкий резерв, задерживается.

Десятники обрушиваются на стрелковые ряды с криками. Тетивы скрипят, спешно уходя за ухо. Правщик залпа, обслюнявив палец, орет:

– Бей на три пальца левее!

Над стрелками мелькает крылатая тень и хищно клекочет. С безоблачного неба падает темный валун. Камень обрушивается на стрелков, вбивает несчастного в землю. Коротко полыхает, страшно свистит. Острые осколки валуна кромсают бронированную плоть, словно куски теста. Остальные стрелки вздрагивают, пуская стрелы в никуда.

Степняцкий резерв вламывается в брешь, стаптывая передние ряды и тесня защитников к стенам.

Яромир смотрит на Вольгу с бешенством, но волхву не до того: лицо страшно напряжено, на лбу и висках вздуты жилы, пахнет опасной чародейной мощью. Глаза кудесника закрыты, сам кудесник полностью сосредоточен: скажешь чего-то – и неизвестно, что случится.

Ратьгой, досадливо крякнув, топорщит пальцами бороду и гневно сверкает глазами. Стрый, поймав взгляд князя, молча поворачивается и топает сапожищами по ступеням.

Ратьгой кидается следом, но князь его удерживает, спокойно встретив гневный взор, и качает головой как маленькому. Воевода сникает.

– На диво сильны, – заключает князь Годун. – Яромир, неужто не устоим?

На страхополоха фыркают, шикают. Князь Силослав, могучий, статный муж, бурчит брезгливо:

– Ну, если в войске хоть с десяток таких трусов – нет.

Годун багровеет:

– Я не…

– И мы тоже, – спешно вмешивается Яромир. – Спокойно, разве не продумали такой случай? Да, случилось раньше, чем думали, но ведь война.

Князья кивают, на сечу они смотрят с пасмурными лицами, их глаза горят гневом.

Стрый спускается со стены. Гором нетерпеливо ржет, под копытом хрустит лага мостовой. Воевода с высоты седла оглядывает конный отряд, запрудивший улицу перед воротами. Из ножен с хищным шипением вылезает железное стропило.

– Наш черед, – гремит могучан мужественным голосом. Конники с восторгом смотрят на несокрушимого воеводу, в предчувствии битвы кровь кипит. – Пойдем, вразумим неразумных!

Смех великана заглушает скрип открываемых ворот. Конное войско, небольшое, в сотню воинов, неспешно выезжает за стену. Шагом минуют защитный ров по узкому деревянному мосту. Галопом мчатся сквозь яблоневый сад, с холма скатываются блестящей рекой. Теснимые защитники, радостно крича, поджимают, отбрасывая степняков.

Ряды мечников и копейщиков расступаются широкой просекой. Стрый врывается первым: в руке солнечный столб брызжет оранжевыми искрами. Сердца защитников исполняются благоговения: воевода будто Перун, спустившийся с небес.

Конница схлестывается с кочевниками. Стрый ревет голодным медведем, громадный меч описывает круги. Вокруг воеводы хлещут кровавые буруны.

Степняки дрогнули, боевая ярость, подогреваемая примером Повелителя, испаряется. В считанные мгновения их сминают, размазав по земле, уцелевшие откатываются к краю рва.

Стрелки выдают последний залп, сноровисто хватают пуки стрел и пристраивают луки в чехлах. Неспешно поднимают павших и раненых.

– Двинули в город! – командуют воеводы.

Воины передних рядов, успевшие обагрить оружие, отступают. Вперед выходят свежие, а первые не спеша, с достоинством отходят за стрелками в город.

Алтын рвет и мечет, поняв подлый замысел Яромира: рано или поздно степняки расширят бреши, завладеют полем, пешим все же тяжко против конных. И подлец поспешно отступает, пока воины не завязли в рубке, ведь сражаться за стенами куда легче.

Повелитель бросается на отступающих. Резкими прыжками он оказывается у шеренги – рубит выставленные копья, его мечи свершают кровавую жатву. Строй давит живой силой, и бесстрашный степняк отлетает.

– Ко мне! – слышит каждый степняк приказ Повелителя.

Али-Шер направлялся на подмогу неумехе Сомчею, но, резко развернувшись, устремляется на выручку Повелителя, что совершил невозможное: с десятком всадников не только выстоял, но и потеснил лесных дикарей!

Стрый подмечает большой отряд, грозящий смять отступающих, а там и ворваться в открытые ворота. Гикает. Гором мчится быстрее ветра, за спиной запоздало топают кони соратников.

Воздух крутится мутной воронкой, взлетают комья земли. На ров налетает смерч, колья брызгают мелкой щепой. Воздуховорот расширяется и догоняет отступающих. Воины прикрывают лица от секущей глаза пыли, их тела начинает затягивать в воздушный жгут.

Гридень заполошно вскрикивает, ноги отрываются от земли… Воздушные жернова перемалывают в кашу.

Вольга хрипит, на лбу лопается жила. Кровь течет темным ручьем, отяжеляя бровь, глаз скрыт под красной пленкой. Воздуховорот исчезает, осыпаясь пылью, воины злорадно кричат. Князь украдкой утирает кудеснику кровь краем драгоценного корзно.

Волхв сжимает кулаки – посох, скрипя, бьет по площадке. Очевидцам чудятся золотистые змейки, охватившие на миг верх палки.

А на поле, в мутных лужах, что сухая земля впитывает неохотно, бурчат, бурлят пузыри. Земля проседает, став жидкой, как овсяная каша. В глубине клокочет и выстреливает комьями.

Из грязевой ямы с глухим ревом вылетают огромные человекоподобные фигуры. Тела трех великанов покрыты рябью, потоки грязи стекают на землю, при каждом шаге брызжа жидкими комочками.

Степняк замечает чудищ и дергает поводья. Глиняша с утробным ревом пластается в воздухе жидкой струей, обмазывая всадника от макушки до копыт. Степняк под покровом грязи судорожно дергается. Сквозь глину глухо пробиваются крики. Затем глиняша неуловимо стекает на землю в облике великана, а сзади рушатся скелеты человека и коня.

Глиняши азартно кидаются на степняков. В поле, вздымая клубы пыли, падают обглоданные костяки. Кочевники кричат в ужасе, порская от глиняш, как стайка мошек от взмаха ладони.

Глиняши недовольно рыкают, на смазанных непрестанными потеками грязи головах проглядывают темные провалы. Грязевые великаны кидаются друг к другу. На миг получается большая куча грязи. И вот на траву падает громадная тень: чудище, утробно урча, гигантским прыжком настигает убегающих. Всадники застывают выточенными фигурками.

Грязевая волна опадает с гладких скелетов, вновь оборачиваясь тремя человекоподобными фигурами. Глиняши устремляются к новым жертвам.

Степняк в ужасе вбивает пятки в конские бока, животное стремительно скачет. В спину кочевника дышит жаром и чудовищно взревывает. Из земли вылетают столбы огня, в оранжевых складках мелькают нечеловечьи лица. Огненные клинки вонзаются в грудь глиняшам. С хрустом грязевые потоки застывают сухой коркой. Порыв ветра опрокидывает глиняные столбы, и в траве теряется туча черепков.

Отряд Стрыя схватывается грудь в грудь со степняками. Сила сталкивается с лютой ненавистью и невероятной яростью. Кочевники орут безумно, глаза горят опасным светом. Сабли скрещиваются с мечами, выпуская сизые искры. Воевода молниеносно бьет мечом, будто траву косит, воздух полон кровоточащими обрубками, железными обломками…

Алтын холодно глядит на башнеподобного воина, с удивлением чувствуя беспокойство. Внутри что-то шепчет осторожно: держись подальше, пока.

Повелитель направляет коня на прорыв. Рубит неумелого всадника, встречается взглядом с отступающими защитниками. В брешь прорывается десяток степняков, устремляясь за вождем. Ветер срывает с сабель тягучие капли.

Повелитель довольно хохочет: ротозеи, вот она, дорога в город! Сейчас стопчет отступающих, прорвется к открытым воротам по мосту и устроит резню в городе. Продержится один, сколько надо, пока не подоспеет подкрепление.

От брошенного в сторону взгляда улыбка исчезает. Резко натягивает поводья. Конь жалобно хрипит, оседая крупом, покорно разворачивается. Безжалостный рывок поднимает на ноги, в оскаленное лицо Алтына бьет ветер, перед глазами страшная картина окруженного, израненного Сомчея.

– За мной! – рычит он прорвавшемуся десятку. – Держись, брат!!!

Замешкавшиеся защитники слышат за спиной грозный топот. Многие продолжают рубить степняков, особо стремясь достать израненного статного воина. Другие с любопытством оборачиваются, их лица искажает ужас.

Алтын топчет воинов и, грозно рыча, прорубает кровавую просеку. Глаза в страхе расширяются, заляпанный черен вылетает из ладони. Кольчуга на спине гридня, готового добить Сомчея, брызжет кольцами.

Отряд защитников порублен. Ярость переполняет степняков – они не останавливаются, пока поле не усеивается дрожащими кусками. Алтын подхватывает падающего полководца и переносит в седло.

– Держись, брат!

Сомчей через силу улыбается и обмякает.

Повелитель направляет коня прочь от стен. Оглядывается, и его лицо перекашивает злоба. Конный отряд защитников отбросил доблестных сынов степи. Какойпозор!

Пешие воины неспешно исчезают в распахнутых воротах, конники, замыкаемые великаном на угольной горе, бросаются под защиту стен. Кочевники с улюлюканьем кидаются следом.

Гором, простучав копытами по мосту, скрывается в воротах. Створки скрипят, сближаясь. В мост впивается стая горящих стрел, дерево мигом окутывается пламенем – необычайно жарким, прожорливым. Мост сгорает, как сухой лист. На дно рва сыплются жирные черные хлопья.

Степняки суются в яблоневый сад. Из центральных вежей летит туча стрел, и часть всадников превращается в громадных ежей. Остальные бессильно откатываются.

Земля раскрывает черные губы – с жуткими криками и хряском кони мигом исчезают в бездонных ямах. В глубине земли довольно ворчит, и края ямы смыкаются.

Стены Кременчуга содрогаются от ликующих криков: пусть степняки захватили поле и теперь смогут вести осаду, но их полегло столько, что и самые стойкие устрашатся и побегут с позором. А если нет – что ж, городские стены неприступны, пусть потыкаются.

Алтын зло поджимает губы. Степняки, повинуясь воле вождя, отходят от подступов к городу. Поле от ровного стука копыт дрожит.

Всюду лежат располосованные, раздавленные воины. Некоторые жутко стонут, судорожно дергаются. К раненым подъезжают, соскакивают с седел. Безнадежным деловито режут глотки, остальных перекидывают через седла и осторожно везут в стан.

Повелитель глядит на павших безразлично. Сильнее жжет досада, что не прорвался в город. Но ничего, он долго ждал, подождет еще чуть.

Сомчей от резкого толчка приходит в себя и сдавленно стонет. Алтын замедляет бег коня, смотрит с участием. Полководец бледно улыбается.

Сзади вопят:

– Повелитель, позволь нагнать тебя.

Али-Шер, пришпорив коня, догоняет Повелителя и едет рядом, косясь с презрением на бледного Сомчея.

– Повелитель, мы преодолели первый рубеж обороны земляных червей, но не слишком ли дорогой ценой? – спрашивает робко.

Алтын, осмотрев залитого кровью военачальника, говорит холодно:

– Нет. Я предупреждал: легкой прогулки не будет. Слабые легли, но лучшие остались. Теперь запрем их в клетке, где ухитряются жить. Пусть задохнутся нечистотами!

Глава третья

Лют застыл, неосторожное движение отозвалось резким уколом, по спине потек горячий ручеек. Буслай рядом шумно сопел: в глазах застыло бешенство, молот шаркал по полу. Стоило его поднять, как спину прокалывали острые ножи, над ухом сердито шипело, шею щекотал мягкий мех.

Лют вывернул шею до хруста и скосил глаза до рези. Взору предстала крупная кошачья лапа, грудь с белым пятном, усища свисали, как ветви ивы. Животное шевельнулось, и перед глазами витязя возникла полосатая морда с умными зелеными глазами.

Лют думал, что придавлен горным пардусом, но морда у зверя была как у обычного деревенского кота, но неслыханных размеров. Выражение морды казалось хитрым, разбойничьим, и Лют против воли умилился.

Свет огромных шаров озорно играл на гранях драгоценных камней, пещера была залита веселым светом, все вокруг выглядело красочным, радужным, можно было спеть радостную песню, лишь бы пушистый убийца слез со спины.

Сухой бесцветный голос заставил вздрогнуть.

– Что за дрянь ты притащил?

Буслай обиженно хрюкнул, засопел, вздымая золотые пылинки. Сухой голос продолжил:

– Ушкуй, избавься от этих зверюшек, только здесь не жри, скотина!

Кот недовольно зашипел, потоптал лапами по спинам так, что гридни охнули в голос. Лют уперся подбородком в пол. Шейные позвонки протестующе хрустнули, но он сумел разглядеть хозяина сокровищницы.

Высокий, очень худой, лысый череп был туго обтянут кожей восковой бледности, от светящих под потолком шаров на макушке играли мертвенные блики. Глаза были близко посажены и темные, как лунки во льду, во впалые щеки можно было налить по стакану воды, подбородок выступал острым клином. А одет был вовсе непонятно! Вернее, рубаха и штаны покроя обычного, но цвет – черный! А вокруг шеи – белая лента спящей змеи.

В голове Люта заскрипело, загрохотало мельничными жерновами, потрескавшиеся губы с трудом разлепились:

– Здрав будь, Кащей.

Хозяин глянул остро, брезгливость в его глазах сменилась тенью любопытства.

– Интересные зверьки, – пробормотал он. – Ушкуй, слезь с них, потом убьешь.

Кот нехотя втянул когти и неслышно подошел к креслу. Уселся на задние лапы возле подлокотника, украшенного золотой кошачьей мордой.

Воины с трудом встали плечом к плечу. Кащей сел в кресло, на лице стыла брезгливая мина, ладонь с длинными, тонкими, как молодые веточки, пальцами опустилась на кошачий лоб. Ушкуй громко мурлыкнул, в зеленых глазах появилось злое веселье.

– Сказывайте, каким отнорком здесь оказались? – потребовал Кащей хлестко.

Гридни вздрогнули, словно слова хлестнули плетью по лицам, в их глазах разгорелся недобрый огонек. Хозяин глянул насмешливо: губы, тонкие, как лист, растянулись с жутковатым треском.

Лют начал осторожно:

– Прошли через пещеры.

Кащей хмыкнул гнусно. Лицо Люта пошло злой рябью.

– Как же прошли мимо Тцар-Змея, мимо волотов? Ну? – потребовал он гадким голосом.

Буслай всхрапнул, сказал нагло:

– Змеюшку твоего мы прихлопнули, а железных болванов – сразу видно, кто их хозяин, – какие-то рылороги растоптали.

Кащей испепелил гридня взглядом, его бесстрастное лицо впервые дрогнуло.

– Выходит, индрики прорвались, – сказал он протяжно. – Опять город отстраивать.

Буслай сказал ехидно:

– И ворота не забудь поправить, а то короеды совсем изгрызли. Стукнул разок – рассыпались.

Кащей припечатал гридня взглядом. Буслая охватил смертельный холод, ноги отнялись. Хотел отвести взгляд, но застыл в страхе, как жаба, околдованная ужом.

Белое кольцо на шее нелюди зашевелилось, из приплюснутой головы выстрелил раздвоенный язык, две темные бусины сверкнули угрозой. Кащей пригладил змеиную голову и перевел взгляд с остолбеневшего Буслая на соратника.

– Вижу, твой младший товарищ. Силы много, вон какой молот, непростой, но ума, понятно, нет, – проскрипел нелюдь. Голос его напоминал рваный треск жести. – Говори, чего пришли, а потом – убью!

Темные глаза полыхнули неистово. У Люта задрожали поджилки, от ног поднялся мертвецкий холод. Натянуто улыбнулся, сказал без дрожи:

– Так-то гостей встречаешь? Видать, одичал без женской ласки, а мы тебе еще гостинец припасли.

Глаза Кащея полыхнули яростью, смешанной с болью. Люта будто ржавое лезвие перерубило пополам: плоть распалась под жестоким ударом и вновь срослась.

Хозяин сокровищницы топнул по пьедесталу, и плита с хрипом ощерилась трещинами. Кот подпрыгнул. Белая змея на шее нелюди обеспокоенно зашипела.

Тьма в глазах растаяла, и ошеломленный Лют услышал скрипучий голос, полный насмешки:

– И этот такой же дурак. Но хитрый. Что за гостинец? – спросил Кащей с вялым интересом.

Лют развязал горловину денежного кошеля и под презрительным взглядом Кащея стал рыскать в горсти монет.

«Может, не зря зовут их дивьями, то есть дикими? Знают и умеют больше, но живут как звери, даром что речью обладают. Вон Яга как приветила сердечно, не подумаешь, что способна на пакость, а поди ж ты. Долгое время не понимал: как можно? Ведь вкусившие одного хлеба – родня. Ладно, не совсем родня, так было, когда людев было мало, но вероломно нападать…

А Яга не совершила ничего вероломного, она и слова такого не знает, для нее все естественно, как для зверя. Одно слово – дичь лесная. Раньше люди жили в лесу, от зверей не отличались. Одному Роду известно, как появились на свет землепашцы. Что толкнуло их выйти из леса, заняться тяжкой битвой с матерью-землей?

Свободные от звериного существования в лесу, землепашцы людскую породу улучшили. Ведь прекрасные обычаи гостеприимства пошли от них, им первым пришло в голову, что не стоит кидаться на каждого встречного, – земля большая, места хватит. Самые светлые праздники, обычаи, песни – ведь у лесного зверья нет песен, кроме волчьих! – созданы трудолюбивыми пахарями, не пожелавшими из века в век грызть глотки себе подобным.

А потом появились воины – лучшие из людей, милостиво слабых защищающие. Но их бы не было, не выйди пахари из леса, в лесу невозможны воинская честь, отвага, верность слову. Нет там ничего, кроме дикости».

– Заснул, что ли? – проскрипел Кащей гнусно.

Лют спохватился, мельком подивился странным мыслям, ну прям как у волхва, и выудил из горсти монету. Оттаявший Буслай глянул внимательно: сморщив лоб, туго вспоминал, где такую видел. Лют откашлялся, но голос прозвучал сипло:

– Недавно в твою сокровищницу наведался… гм… гость. Многого не удалось, но монету покрал. Возвращаем ее с почтением, без нее твоя сокровищница не полна.

Кащей обменялся с котом кислым взглядом, по лицу пробежала судорога.

– Брось в кучу, – сказал он небрежно. – Невелик подарок, но что с вас, паршивых, взять.

Монетка звякнула в горе, улеглась со звоном. Буслай кинул неприязненный взгляд на костистую рожу, буркнул тихо:

– Знали б, кто тут сидит, захватили б девок красных.

Кащей поморщился, смерил злобным взглядом. Буслаю показалось, что кожу с лица содрало шлифовальным камнем, к тому же густо наперченным. Но известное женолюбие дивий не оспорил.

Кащей сдвинул брови, щеку Люта царапнуло, потекла горячая капля. Воин неверяще прикоснулся к щеке, и кончик пальца окрасился красным.

– Итак, воришки, – продолжил нелюдь сухо, – ваш подсыл не справился, решили лично явиться. Молодцы, не каждый Горыныча пройдет, хотя вы мне за него еще ответите – кожу сдеру!

Буслай зябко передернул плечами и сказал невольно:

– Мы ишшо пещерников прошли.

Ушкуй гортанно мяукнул, усы весело встопорщились, в хищных глазах вспыхнули искорки.

– Не смеши сапог, – усмехнулся Кащей жестко. – Если б не индрики, не прошли бы, сдохли бы либо от дыма ядовитого, либо в плавильной печи. Итак, чего надо?

Лют помялся, но глумливая ухмылка дивия ожгла кнутом, и он заговорил, зло ерничая:

– Нет ли у тебя чудо-оружия, чтоб войско махом уничтожить? Нам очень надо.

Кащей призадумался, в тишине только и было слышно, что хриплое дыхание изможденных воинов и злобное шипение белой змеи: смотрит, гадина, будто хочет сожрать.

– Оружие такое есть, – сказал нелюдь серьезно. – Но с чего бы отдать? Есть что взамен?

Буслай нехотя протянул молот. Кащей мазнул равнодушным взглядом, проскрипел:

– Ты дурак?

Буслай вспыхнул, смерил злым взглядом ехидно чихающего кота.

– Чего скалишься, разбойничья рожа, – прошипел гридень с ненавистью. – У-у, уссатый-полосатый!

– На себя посмотри! – оскорбился кот.

Кащей пригладил возмущенную животину, щелкнул пальцами, и раскрытый рот Буслая с жутким стуком захлопнулся. Лют сочувственно поморщился и невольно прижал ладонь к челюсти.

Хозяин сокровищ так же равнодушно отверг остатки бабкиного барахла.

– У меня волшебных камней в каждой кучке горсть. А шишку засунь себе…

– Не продолжай, – прервал Лют поспешно и переглянулся с Буслаем.

Соратник сопел зло, движениями бровей предложив расплескать бледную гниду по стенкам.

– Я тебя расплещу, чумазый, – сказал Кащей сухо.

Гридни вздрогнули, плечи опустились пристыженно. Кащей оглядел пришлых, гладкость лба испортила морщина.

– Итак, вы бесполезны, – сказал после паузы. – Придется прихлопнуть. Дайте подумать как. Давно ко мне такие птицы не залетали.

Воины окаменели, мышцы сковал мертвецкий холод, горла сжались ледяными пальцами. Лют с треском повел плечами, прохрипел:

– Может, услугу какую или поручение?

– Давно бы так, – вздохнул Кащей. – Что ж, заритесь на могучую штуку, надо и взамен чё-нить эдакое. Ну, готовы отправиться к Прадубу?

Лют сглотнул: Прадуб – вещь интересная, в другой раз бы охотно глянул, полазал по ветвям, если сумел бы забраться, но…

– Нет ли чего поблизости? – возразил он негромко, но твердо.

Буслай кивнул и буркнул:

– Да, мы спешим.

В темных провалах заплясали язвительные огоньки, щель рта растянулась, и гридни с отвращением узрели ряд заточенных зубов. Кащей переглянулся с земляным котом. Люта обдало холодом: решают, кто кого убьет.

– Погоди, хозяин, – сказал он поспешно. – Понимаю, не нравится, что ворвались наглецы да еще торгуются, но нам нужно шибче обернуться. Ты уж подбери задачу поближе, а мы исполним.

Кащей всмотрелся в витязя. В голове Люта бесцеремонно шарили холодные пальцы, перебирали что-то, как складки ткани. Лют озлился, и горячая волна неприятные ощущения смыла. Нелюдь заколебался и переглянулся с Ушкуем. Кот сказал с сомнением:

– Можно попробовать.

Лоб Кащея взбугрился толстыми складками. Лют с удивлением заметил в жестоких глазах нерешительность. Белая змея озабоченно зашипела и попыталась заглянуть хозяину в глаза, но бледная ладонь прижала голову к плечу, костлявому, как щучий хребет.

– Ладно, букашки, – проскрипел Кащей мерзко. – Ты, – кивок на Люта, – отправишься в Навь, кое-что заберешь у Нияна, а ты, кузнечик… гм… надо подумать.

Голос Кащея истончился до комариного писка. Лют уставился на золотые горы невидящим взглядом. Мысль о том, что придется отправиться к жесткому подземному богу, шарахнула кувалдой, испепелила – храбрость и решимость растоптала.

Буслай глянул сочувственно на соратника, просипел:

– А чего мне отдельный урок? Нам один предмет нужон.

Кащей глянул с укором:

– Разве вас кто неволит?

Буслай зло засопел: сказать, что неволит долг перед отчизной, да не поймет дивий, он и слова такого не знает. Лют сбросил оцепенение, сказал твердо:

– Хорошо, говори, что принести.

Лицо Кащея потемнело, он скривился, будто от острой зубной боли. Белая змея, чуя настроение хозяина, сочувственно зашипела.

– Принесешь шкатулку, из адаманта точенную, на черный замок замкнутую.

Лют подивился подобию боли, тоски и страха в голосе дивия и кивнул:

– Добро, сделаю или погибну.

Кащей глянул кисло, и в его глазах ясно прочиталось, что обязательно погибнет, мог и не упоминать. Нелюдь перевел взгляд на Буслая. Гридень насупился, вжал голову в плечи, крепче стиснул молот.

– А ты отправишься к Тугару-Змию. Думаю, будет приятная встреча, – добавил хозяин гор с мерзким смешком.

Земляной кот чихнул насмешливо.

Буслай глянул хмуро, спросил мрачно:

– Я к нему на блины, что ли?

Кащей спохватился:

– Ах да, какой я забывчивый! Заберешь Огненный коготь. Вещь в хозяйстве полезная, не помешает.

– А где он его держит?

– На пальце, где ж еще? – удивился Кащей тупости наглой букашки.

Гридни переглянулись с тоской, раны разом заныли, по голове шарахнула дурнота. Кащей оглядел изодранных людишек и рявкнул зло:

– Что встали, твари?! Если согласны, Ушкуй покажет дорогу.

Лют вздрогнул от оскорбления, кровь вскипела, из ножен на палец показалась полоса узорчатой стали. Кащей глянул презрительно, на худющей роже проступила брезгливость от якшаний с подобными существами. Лют спокойно выпустил запертый воздух и сказал, глядя в мрачные провалы глаз:

– Может, перед началом в баньку сводишь, накормишь, дашь роздыху?

– Что за бред? – поморщился Кащей. – И что такое «банька»? Ты чего-то не понял, тварь? Не хочешь исполнять мою волю, так и скажи.

Лют сцепил зубы, слова протиснулись с трудом, плоские, ужатые:

– Если пойдем изможденные, то сдохнем за первым поворотом. Тебе невелика печаль, но отдохнувшие пройдем дальше и принесем, что нужно. Подумай, неужели наша смерть лучше обладания заветными вещами?

Кащей хмыкнул, вгляделся в гридня пристально, вновь заколебался.

– Гм… Как я раньше не заметил, – сказал он после паузы. – Ты ведь не прост, не прост. Отмечен каким-то богом, из новых, верно. Пожалуй, у тебя может получиться. Ты прав, мне шкатулка ценнее ваших вонючих шкур. Придется подлечить. И… кое-что дать в помощь.

Кащей поколебался. Белая змея переползла на протянутую руку. Нелюдь деловито свернул ее в кольцо, как веревку, и швырнул в Люта. Витязь невольно отшатнулся, но, сдержавшись, неловко поймал.

Змея подозрительно уставилась Люту в глаза, раздвоенный язык лизнул грязное людское лицо, бусинки глаз яро вспыхнули. Лют переглянулся с Буслаем и спросил недоуменно:

– А на кой она?

– Возьми за хвост, – посоветовал Кащей, как тупому. – Стой спокойно, не дергайся.

Змея свесилась головой вниз, гибкое тело вытянулось в струнку, и гридни изумленно ахнули: тело уплощилось, блеснули острые края, блеск драгоценностей заиграл на клинке. Лют осторожно взмахнул мечом – лезвие постепенно ширилось от рукояти к острию – клинок-спата.

Широкое острие неуловимо превратилось в змеиную голову – диковато было видеть острую сталь с живой головой змеи. Спата окончательно превратилась в змею, гадина обвила Люту шею, уткнулась острой мордой.

– Это Аспид-змей, – сказал Кащей с толикой гордости. – Свою железку можешь оставить, в походе помешает.

Лют поежился: горло нехорошо давит, страшновато ходить с гадом на шее – вдруг укусит. Буслай посмотрел с завистью: до того мог бахвалиться, что у него оружие мощнее, но тут в самом деле великолепие! Как не взвыть от зависти?

Лют, поколебавшись, оставил ножны, виновато глянул на верного друга, что не раз спасал. А сейчас оставляет, предает.

Кащей скучающим жестом услал всех прочь. Ушкуй повел гридней из сокровищницы. Прошлись по многочисленным залам подземного – или подгорного? – дворца, ахали на каждом шагу, выпучивая глаза, как раки.

Земляной кот вел дальше, шипел, впивался когтями в зад. Однажды рассердился на гридней, изумленных убранством комнаты так, что уши заполыхали. Ушкуй привел воинов в уютную пещерку с парующими озерцами и принялся брезгливо смотреть на плещущихся двуногих, что вылизываться не умеют.

Горячие воды оказались целительными. До того чувствовали себя так, словно ночью намной навалился, потоптал всласть. Но боль и усталость незаметно исчезли, синяки и кровоподтеки рассосались. С удивлением гридни ощутили прилив сил. Буслаю захотелось на пробу швырнуть валун размером с быка, а то и жахнуть кулаком в стену, с удовольствием глядя на ползущие трещины.

Ушкуй принес новую одежу и, смешно морща морду, сказал назидательно:

– Берегите – потом постираете, вернете.

– Мог бы и кольчуги притащить, – буркнул Буслай. – Наши поистрепались.

– Ваши беды, – заметил кот презрительно.

Затем привел их в пещеру, где вместо свода темнело закатное небо, такое красивое, родное. Из щелей высыпали маленькие человечки, залопотали тонкими голосами. Буслай невольно отшатнулся, когда карлики приблизились и, вцепившись ручками в штанину, потянули куда-то с чрезмерным усердием на чумазых личиках.

Ушкуй распушил усы и молвил:

– Здесь ваши дороги расходятся. Тебе на поверхность, – сказал он Буслаю, потом оборотился к Люту, – а тебе в Навь.

Буслай поежился, глянул на потемневшего соратника сочувственно: прогулка в преисподнюю – тяжкое испытание. Сам бы ни за что не пошел, а Лют держится мужественно, как всегда – себе самое трудное.

Гридни крепко обнялись. В глазах Буслая появилась тоска: могут не увидеться! Лют сжал дружески плечо, отвернулся и пошел с прямой спиной и гордо развернутыми плечами. Буслай вздохнул и зашагал за крошечными человечками.

Ушкуй проводил обоих насмешливым взглядом и затопал обратно.

Глава четвертая

Сомчей разлепил веки: перед глазами располагался потолок шатра, ноздри щекотали терпкие запахи горящих трав. Шевелиться оказалось трудно из-за наваленных в десяток слоев одеял. Слуха коснулось заунывное пение, он поморщился – от резкого движения накрыло дурнотой и звенящей слабостью.

– Великое Небо, доблестный Сомчей очнулся! – проскрипел старческий голос.

Над лежащим полководцем склонилась высохшая фигура в парчовом халате. Морщинистое и темное, как кора старого дерева, лицо Шергая выглядело обеспокоенным, глаза лучились сочувствием. Он заботливо поправил кипу одеял, потом брезгливым жестом услал поющего целебную песнь шамана.

– Хорошо, что опасность смерти миновала, – сказал маг искренне. – Повелитель будет очень рад.

Зашуршал полог, и шаман вышел, шипя рассерженно. По мановению Шергая воздух очистился от дыма лекарственных трав. Полководец с трудом сглотнул ком. Сознание временами гасло, голова раскалывалась от гула.

– Что сейчас? – выдавил Сомчей слабым голосом.

Маг пошептал заклятие, кулаком сгреб воздух над полководцем, отбросил что-то невидимое, и Сомчею полегчало.

– До сих пор погребаем павших, – сказал Шергай. Лицо его потемнело, глаза подернулись рябью. – Слишком много сынов степи пало. Лесные дикари на диво могучи, эх, еще и легкие победы расслабили.

Лицо военачальника дрогнуло, глаза устало закрылись, он прошептал смертельно усталым голосом:

– Что они?

Колдун понял, сказал обыденно:

– То же самое. Повелитель в великой милости и благородстве договорился с ними о перемирии – они похоронят свои отбросы, заодно укрепятся.

– Войско?

– Пока не особо заметно, но ропщет, – сказал маг грустно. – Многие ужаснулись той крови, с какой одержана первая победа. Даже не победа, это мы так говорим, чтобы тошно не было, просто купили тысячью жертв право осаждать крепость. Али-Шер предлагал для поднятия духа разорить окрестные земли, но Повелитель отказался. Он слишком сильно хочет попасть в город и все время теребит заветный мешочек на груди.

Сомчей вздохнул горестно и устало осмотрел шатер. В бледном свете жирника – плошки с жиром – слабо поблескивали золотые подносы с яствами и кубками.

Слабость уничтожила ощущение тела, показалось, что теперь он существует по-настоящему, освобожденный от мясной шелухи. В ушах сквозь мерный гул слышались неразборчивые голоса – могучие, грозные.

– Не нужен ему город, – прошептал Сомчей в бреду. Маг навострил уши. – Тогда… на Пепельном валу… Здешний правитель пришел на помощь отцу Повелителя… ясаги могли угрожать и их землям… на пиру… дочь мелкого князя. Он старался, но она… А отвергнутый подарок хранит… здешние женщины любят зеленый бисер…

Шергай отшатнулся, в голове полыхнуло солнце. Не сразу он понял, отчего легкие мучительно горели, потом спохватился и жадно вдохнул.

Сомчей в бреду забормотал бессвязные фразы, его лицо приобрело нехороший синюшный оттенок. Маг поспешно выудил из парчовых складок мешочек, взял щепоть, взмахнул: воздух над полководцем заблестел мельчайшими золотыми искорками, пыль коснулась одеял, лица и бесследно исчезла. Сомчей застыл и ровно засопел.

Шергай поднялся – ноги дрожали. Он с трудом успокоился, вышел. Благая прохлада остудила лицо, едва открыл полог. В уши ворвался грохот туч, шум дождя. Прозрачные капли заплясали на лысине с венчиком седых волос.

Шаман высунулся из огромного шатра для раненых и юркнул к полководцу.

Маг прошел сквозь стену ливня, спотыкаясь на каждом шагу. Промокшие воины удивленно расступались перед старцем с невидящим взором и провожали его недоуменными взглядами.

Шергай отодвинул полог своего шатра. Серый, холодный мир сменился уютным теплом. По вялому маху ладони зажглось больше светильников. Колдун неспешно копался в волшебных предметах. Его и без того морщинистый лоб прорезали глубокие складки.

– Да, Повелитель, – бормотал он, – удивил так удивил. Теперь ясно, зачем ты так стремился сюда, хотя с обретенной силой мог покорить могущественные державы Востока и Юга.

Весь поход ради женщины! Шергай вспомнил, что подготовка началась еще давно, с похода в прокаленные пески, где, одолев песчаных колдунов, Повелитель добрался до Источника. Право слово, эта женщина, должно быть, красивее богини.

Шергай приготовился осудить подобное безрассудство: столько сынов степи легло, еще сколько ляжет. Но в груди шевельнулось странное чувство, пахнуло необъяснимой мощью, сердце сладко защемило.

В самом деле достойна уважения подобная страсть: десять лет прошло со дня разгрома ясагов, но Повелитель не забыл, все годы его сжигал неукротимый огонь. Сколько перенес и вынес…

А потом решил вторгнуться в земли былых союзников, разорить, а ведь именно воин из этой земли проклятущих лесов сразил вождя ясагов. И все ради женщины, которая неизвестно как себя поведет, когда Повелитель ее захватит.

Но ведь не ради золота сражаться, мелькнула яркая мысль. Вон, Али-Шер, сущий ублюдок, только о нем и мечтает, ничего вокруг не видит, любого порвет за желтый кусочек. А Повелитель…

Шергай почувствовал необычайный подъем, будто прикоснулся к чему-то светлому, чистому, высокому. И дело не в том, сколько еще людей поляжет, не в реках крови, что прольются, а в том, что Повелитель не стал искать замену, не прельстился обворожительными красавицами, коих повидал немало.

Старый маг не понял, почему такой глупый поступок его воодушевил, но доверился опыту прожитых лет: можно не понимать и считать глупостью, но если такая глупость человека облагораживает, надо уважать, ценить и следовать.

Ивашка раздул щеки, выдувая душу в надрывную мелодию, от стен отразился последний звук. Княгиня очнулась, палата осветилась бесподобной улыбкой. Пастушок смущенно покраснел и опустил глаза. Божественно прекрасная женщина сказала очаровательным голосом:

– Подойди ближе, юный умелец.

Ивашка неуклюже подошел к креслу с высокой спинкой, от улыбки княгини растаял, посмотрел несмело. Точеная ладошка пригладила льняные вихры. Ивашка блаженно сомлел, слух усладил серебристый смех.

Дверь скрипнула, послышались тяжелые шаги. Княгиня встретилась взглядом с супругом и светло улыбнулась. Хмурое лицо Яромира чуть посветлело, Ивашка удостоился благодарного взгляда. Пастушка обдало жаром, он засопел смущенно.

– Как хорошо, что Стрый спас мальчика, – пропела Умила чарующе. – Без его песен мне было бы скучно.

Яромир кивнул, жадно впитывая красоту безукоризненного лица. Княгиня заметила пристальный взгляд, полукружья бровей приподнялись. Тонкие пальчики схватили толстую косу, будто сплетенную из застывших потеков меда и нитей золота.

– Что с тобой? – спросила она насмешливо, но в глубине небесного цвета глаз мелькнула тревога.

Князь заметил, опечалился: его женщину ничто тревожить не должно. Сказал как можно беспечнее:

– Военные хлопоты. Князья жалуются, что не подают перепелов, вымоченных в вине, их ратники – на тесноту. В общем, мелкие трудности.

Умила улыбнулась лучезарно. Ивашка едва не упал на колени, в голове возникла горячая мысль: обязательно сочинить песню в ее честь. Яромир склонился над супругой, с трепетом вдохнул нежный аромат волос, чистой кожи.

За дверью забухало, затопотало. Согнувшись пополам, вошел Стрый, за широкой спиной мелькнул Вольга. Княгиня поморщилась: слишком от этих двоих веет звериным духом, по2том.

Вошедшие поклонились. Яромир без ревности отметил, что кланяются не ему, а ей. Так и должно быть, весь мир к ее ногам…

– Не серчай, княгиня, – пробасил Стрый. От его голоса затрепетало пламя светцов, – но Ивашке пора домой – пусть отдохнет, а с утра играет. И с князем надо поговорить.

Умила поморщилась, сердито тряхнула нитки бисера на груди, грациозно встала, разглаживая складки платья. Ивашка вложил ладошку в ладонь княгини, изящную, сотканную из солнечных лучей. Мужчины проводили их взглядом. В палате разом потемнело, потускнело, все стало отвратительно серым, а золотые светцы и украшения превратились в свинцовые.

Стрый буркнул вдогонку:

– Тебя во дворе Короед ждет. Смотри не застудись под дождем.

Вольга поморщился: слишком много заботы приблудному мальчишке, даром что неплохо играет на дудке. Волхв выглянул в коридор. Стражи посмотрели на седоголового кудесника хмуро, и он прикрыл дверь. Яромир опустился в кресло, спросил вяло:

– Ну?

Стрый буркнул насмешливо:

– Дела идут неплохо, княже, в войсках подъем, горожане песни поют. Ноне сделаем вылазку, пощиплем малость. Скоро война кончится.

Яромир кивнул, тщательно упрятал горечь: кончится, когда никого из степняков не останется. Вольга тоже не разделил бодрости могучана.

– Не хвались, Стрый. Ворог очень непростой. Слышал, что наши дурни заговорили после заключения перемирия для погребения павших?

Стрый помрачнел, отвел взгляд, без нужды одернул рубаху.

– Одобряют, – буркнул он мрачно.

Яромир через силу растянул губы:

– Ну, Стрый, какой ты стал вежливый, скоро языком владеть будешь лучше, чем мечом.

Воевода засопел, за спиной князя погасли светцы, в палате чуть потемнело. Вольга хохотнул:

– Скажи прямо – восхищаются. Мол, великая честь сражаться с таким героем, словно явившимся из древних времен, конечно же, самых лучших и благородных. Только и говорят, как он без брони в одиночку ров преодолел.

Кулак князя впечатался в подлокотник, дерево жалобно хрустнуло.

– Бахвалится, перья пушит! Знаю, перед кем токуешь! – прошипел Яромир люто. Лицо его побурело, лоб испещрили складки, в глазах полыхало бешенство.

Волхв переглянулся с воеводой, осторожно кашлянул:

– Ты о чем, княже?

Яромир спохватился, его лицо разгладилось. На любопытные взгляды ответил хищным оскалом. Стрый прогудел неодобрительно:

– Темнишь, княже.

Яромир отмолчался. Тишину палаты разбавляла неясная дробь дождя по крыше, да гулкое дыхание Стрыя гуляло под потолком. Князь шевельнулся со смущением на лице и сказал хриплым от неловкости голосом:

– Ладно, главное – город отстоять. Вольга?

– Укрепил так, что муха не пролезет. Вовремя тебе неведомый друг подал весточку: и стены подлатали, и большую рать собрали.

Стрый хохотнул. Волхв ответил неприязненным взглядом, пристукнул посохом. Могучан не стал советовать кудеснику заделаться певцом. Добавил гулко:

– Эт верно, сейчас даже в поле можем потягаться со степняками на равных. Жаль, Люта нет, вернется, как в глаза смотреть будем? Получается, послали зря.

Вольга заметил осторожно:

– Как знать, расслабляться тоже не стоит.

Стрый кивнул, шлепнул волхва по старческому плечу, но волхв не шелохнулся, лишь кустистые брови подпрыгнули к тесьме.

– Что творишь?

– Гором просил передать, – ответил воевода невинно.

Вольга стукнул посохом. Князь досадливо поморщился при треске половиц, глянул укоризненно:

– Ладно, ступайте. Стрый, посиди с князьями на пиру – жалуются, что брезгуешь. Но ты для дела уж потерпи.

– Добро, – ответил воевода чуточку недовольно. – Собирался на стену к Ратьгою, но ладно…

Коротко поклонились. Князь посмотрел вслед и поморщился излишне громкому стуку двери. Половицы скрипнули под сапогами, запор нехотя выполз из петель, ставни радостно распахнулись, глаза ослепила вспышка молнии. В лицо ударило прохладой. В свинцовых тучах грозно ворчало. Ливень клокотал, как кипящая вода в котелке.

Город притих, жители попрятались по теплым домам. В тереме виднелись робкие огоньки, будто кусочки золота на войлочной подушке. Доносился гул веселья: князья пировали мощно, бесшабашно. Сволочи, запасы почти проели, чем кормить, если осада затянется до осени?

«Да как урожаи собирать?» – мелькнуло горькое. Поля сожжены или вытоптаны, тяжкий труд пущен прахом. Дай Семаргл, зима будет мягкой, иначе лишенные жилищ померзнут в лесах. И придется стариков сажать на сани – и в лес. Тяжко, конечно, но они поймут, сами попросят детей, дабы не объедать внуков, лучше им лишний кусок…

Ослепительно блеснуло – город явился из темноты, как при свете дня. Князь рассмотрел его до мельчайших подробностей, успел досадливо поморщиться неурядице, от оглушительного грома земля содрогнулась. При свете молнии успел заметить поврежденный настил канавы, плавающие в широкой луже обломки: какая-то свинья наступила, желоб засорился, водовод перестал сбрасывать излишек в реку. Теперь в том конце подтопит несколько домов, опять подданные пострадают.

Усмехнулся невесело: не зря Вольга говорил про правильность выбора батюшки. Младшему сыну княжества было не видать, как своих ушей, но неожиданно для всех отец объявил престолонаследником его. Старший брат так и не простил обиды, шлялся по свету неведомо где. И теперь князь думал в первую очередь о народе, будто не стояло под стенами войско того, кто хочет отнять самое драгоценное в жизни.

Кто мог подумать, что двух побратимов рассорит женщина? Алтын так и не забыл, хотя столько лет прошло. Эти годы он усиленно копил силы, стал вождем степных кланов, явился под стены.

Невольно князь испытал к сопернику уважение. Все-таки не растратился впустую, не пошел по непотребным девкам, не залил горечь вином. Хоть и подонок, что пришел в цветущие земли с разором, но лучше тех, кому любая девка хороша, а нет девки, дык и животных можно. Как у этих балбесов говорится: «Всякую дрянь бери да пяль, бог увидит – лучше подаст». Этому не все равно, борется, хоть гадкими методами, но все же…

Но Умилу он не увидит!

Лицо князя во вспышке молнии показалось страшным: слюна на клыках полыхнула мертвенным светом, в щелочках глаз мелькнуло темное пламя. Яромир отошел от окна, сердце тяжело било, ребра похрустывали, голову сдавливал невидимый железный обруч.

Отошел от окна, и тень разлеглась на стене, взглядом прошелся по прикрепленным мечам, топорам, расписным щитам. Озлился, тряхнул головой. Что это он все о битвах? Рядом прекраснейшее существо, которое вот-вот станет добычей грязного, вонючего степняка, что привык испражняться в седле. А он тратит бесценное время на ерунду. Сейчас надо быть подле нее: говорить слова ласковые, веселить, целовать уста сахарные.

На миг представил, что в самом деле потеряет любимую, – в сердце воткнулась ржавая игла, сознание затопила вспышка ярости пополам с режущей болью. Тень на стене переломилась в поясе вслед хозяину, потемнела, подернулась рябью.

Яромир отдышался. С висков текли мутные ручьи, в груди давило гнусно, противно. Перед глазами мелькнул облик супруги, и боль отступила. Князь двинулся вдоль стены, предвкушая встречу с удивительнейшим существом, складки на лице разгладились, от нахлынувшей нежности в груди сладко щемило.

Тень осталась на месте. Яромир двигался, не замечая, что от него отходят темные полоски, а темное человеческое очертание наливается мраком, колышется зыбко. Бревна вокруг серебрились пленкой инея.

В спину дохнуло холодом. Князь обернулся, и его глаза полезли на лоб: от стены отделился человекообразный кусок мрака, холодный, как морская бездна. Зыбкая фигура подошла – следы на половицах блестели изморозью. Расплывчатые очертания руки приблизились к княжьему горлу.

Горло сдавил ледяной ошейник, золотая гривна заиндевела, и Яромир захрипел. Холод заморозил воздух в легких, в горле появилась сосулька с острыми краями, глазная жидкость покрылась прозрачной корочкой.

По тени прошла зыбь, хватка усилилась, холод коснулся груди, сердце стукнуло заполошно, проламывая корку льда, и обреченно застыло. Живот скрутило жестокой судорогой, будто проглотил пыльный булыжник, холод въелся в кости.

Князь поднял отяжелевшие руки и вцепился пальцами в полосу мрака. Холод стегнул болью, в пальцах захрустела кристаллами кровь. В голову ударила дурнота, члены сковала страшная слабость. Мир погрузился во тьму, глухо слышались звуки дождя, ток крови…

Темную пелену сожгла яркая вспышка, в уши ворвался озлобленный вой, громкий голос. Сознание вернулось с ударом боли, кровь заструилась по жилам, весело, как весенний ручей. Смертельный холод растопил жар работающего сердца. За плечи приобняли сухие руки. Лицо волхва было серьезно, напуганно.

– Князь, живой, – проговорил он с неимоверным облегчением. Посох в его руке крупно дрожал, из-под тесьмы по морщинистому лбу текли капли пота с лесной орех.

Яромир просипел смятым горлом:

– А говорил: муха не пролетит.

Потемневшее от времени лицо кудесника вспыхнуло стыдливой краской. Яромир даже удивился – такого от Вольги не ожидал.

– Хитер ворог, – процедил волхв злобно. – Ударил тонко, а я, старый дурень, настроился мощные атаки отражать. Сволочь! Додумался, вражина, натравить на тебя твою тень.

Яромир пробормотал обеспокоенно:

– А теперь… как?

Известно, что без тени обуешься в плесницы, с ней шутки плохи, потому нельзя наступать, кривляться, а при закладке дома тщательно следят, чтобы тень не падала на фундамент.

– Не боись, княже, – успокоил волхв. – Порчу вытравил, поставил надежный заслон.

Яромир со стоном поднялся, встретился взглядом с встревоженными стражами, и его губы растянулись в бледной улыбке.

– Все хорошо, ступайте за дверь.

Стражи коротко поклонились, глядя с испугом и опаской. Вольга проследил взглядом за ними и жестом закрыл дверь.

Яромир, пошатываясь, направился к креслу. Тело после пережитого страха бросало из крайности в крайность: то бодр, как сотня молодоженов, то разбивает слабость, постыдная дрожь.

Мозг кольнуло раскаленной спицей. Вольга непонимающе глянул на посиневшее лицо и еле отскочил. Мимо промчался князь, обеспокоенные шаги загрохотали в коридоре. Стражи всполошились, побежали следом.

– Да что такое? – нахмурился волхв и вышел в коридор.

Встречные челядины пужливо сторонились. Внезапно слух разорвал звериный вопль отчаяния. Сердце волхва дрогнуло и облилось кровью. Не помня себя от страха, он сказал заветное слово – в глазах на миг померкло, перед взором распахнулась уютная палата.

– Ее нет! – заорал взбешенный Яромир. Князь яростно пинал подушки, расшвыривал в стороны ворохи шкур. Печально звенела золотая посуда, дробно катились фрукты.

Вольга мигом осознал случившееся, хрипло застонал, убиваясь по своей дурости. На шум сбежались стражи, пламя жирников и светцов плясало на обнаженных клинках.

По терему побежал беспокойный гул, влился в уши холодной струйкой, начал мутить народ.

Яромир взвыл, по щекам потекли ручьи горючих слез. Вольга глянул на бледное лицо, и сердце сжалось от жалости. Князь ревел по-звериному и лихорадочно трясся, потом схватил женский платок из невесомой ткани и прижал к груди. По терему побежали встревоженные оклики:

– Князь, что случилось?

– Какая беда?

Яромир остановился, лицо его ожесточилось. Волхв с тревогой отметил в глазах князя нехороший блеск.

– Княже, куды?

Князь пролетел мимо, пальцы Вольги сжали воздух. Стражники опешили при виде растрепанного князя, затопали следом.

– За мной! – заорал Яромир хрипло. – На2 конь!

По терему прокатилась грозная волна. Ничего не понимающие гридни обнажили оружие и побежали за князем. Кровь закипела в предчувствии битвы. Вольга с проклятьями поглядел вслед, воровато огляделся – никого, – и метнулся к ставням. В лицо ударили ледяные капли, одежда мигом промокла, расквашенная земля громко чвакнула под ногами.

– За мной! – орал и орал Яромир, сорвав горло. Дружинные подхватили призыв дружным ревом. В тереме возникли толчея, давка, ругань.

Ошалевший конюх наскоро оседлал княжьего коня и вывел под сильные струи. Яромир взлетел, как петух на плетень, конь ринулся к воротам детинца. Из темноты вынырнула огромная, как ствол векового клена, рука. Стрый сильным рывком прижал испуганно заржавшего коня к размокшей земле.

– Погоди, князь, – прогрохотал могучий голос, неотличимый от ворчания туч. – Объясни, что случилось?

Вольга подскочил к Стрыю, рядом стояли любопытные князья, с их лиц исчезал пьяный угар. Воины за спинами держались хмуро, зыркали по сторонам угрюмо. Яромир вперил в могучана ослепший взгляд и закричал, будто глухому:

– Он похитил Умилу!

Изумленный ропот заглушил далекий раскат грома. На лицах присутствующих проступило негодование, ярость.

– Вот тварь!

– Да как сумел?

– Скотина, по самому больному для мужчины!

Яромир от слов поддержки приосанился, ярче молнии сверкнул глазами и прогрохотал безумным голосом:

– Немедля ворваться в их стан и порубить! Всех до одного!

Союзные князья отшатнулись от ненависти, глянули на светлого князя с удивлением. Вольга сочувственно хмыкнул, когда князья несмело переглянулись меж собой и угрюмо замолчали. Яромир посмотрел на них непонимающе. Во двор детинца вбегали оружные воины, многие в бронях, строились в боевой порядок.

– Что с вами? – спросил Яромир у мешкающих союзников. – Ужель суженую отбить не поможете?

Вышатич оскорбился:

– Как можно?! Завсегда поможем, но прими совет, князь, – не дело сейчас скакать на степняков.

Будто плотину прорвало – князья закивали, затараторили часто, сплевывая дождевые капли:

– Верно! Чересчур опасно.

– Кони ноги сломят, не видно ни черта!

– Да и они наверняка держат войско наготове, рассчитывают на такой безрассудный шаг.

От пронзительного вопля бывалые воины вздрогнули. На шее князя вздулись уродливые жилы, лицо – белее муки.

– Да поймите, только она нужна ему, больше ничего. Он еще десять лет назад поклялся добыть ее, копил силы, стал тамошним правителем. Не нужны ему земли, это предлог для войска. Только моя жена интересует. Ее получил и может попросту уйти, и я никогда больше не увижу любимую!

Во дворе застыли статуи: в распахнутые рты с намокших волос текли струйки, капли били в застывшие глаза. Стрый отступил на шаг, выпустил повод княжьего коня. Волхв ответил на беспомощный взгляд пожатием плеч, но в голове кипело варево мыслей, посох в ладони поскрипывал.

Берислав опомнился первым, переспросил со стальной ноткой в голосе:

– Скажи, князь Яромир, знал ли ты это до начала войны?

Яромир дернул раздраженно головой, в глазах появилось откровенное неприятие тупости союзников.

– Знал, знал! Довольны? Теперь вперед, разгромим захватчиков, спасем Умилу!

Вольга охнул и мысленно проклял женщин: холодный и трезвый ум князя впервые отказал, и Яромир ляпнул совсем не те слова. Стрый почуял напряжение, загородил князя, даже рассерженные князья отводили взгляд от гневных глаз могучана.

Годун сказал несмело:

– Значит, обманом сюда пригласил, мол, пусть пируют, а как беда, так не откажут.

Князь Силослав подхватил бешеным тоном:

– А Путяту с Твердятой – на закланье! Ну и сволочь же ты, Яромир! А я у тебя еще хлеб ел.

– Чужой кровью решил юбку выкупить! –крикнул Вышатич.

Стрый зыркнул хмуро, но смолчал. Вольга подошел ближе – ночной двор осветило горящее навершие посоха. Яромир непонимающе оглядел князей. Глаза его расширились, лицо заливала смертельная бледность.

– Завтра духу моего тут не будет! – громогласно заявил князь Велибуд.

– И моего, – поддержали князья.

Стрый рыкнул грозно. Небо ответило яркой вспышкой, злобным ворчанием туч.

– И как же проберетесь мимо степняков? В поле раздавят.

Вышатич смерил могучана разочарованным взглядом, сплюнул в грязь.

– Договоримся. Коль степнякам наши земли не нужны, нам здесь делать неча.

– Может, еще присоединитесь? – хмыкнул Стрый оскорбительно.

Князья загомонили, дружинные хмуро придвинулись к своим правителям, на остальных поглядывали мрачно, оружие подрагивало. Вольга крякнул на зауми – ярко полыхнуло. Ладони прижались к ослепленным глазам, бранные крики разбудили город.

Волхв сказал сурово:

– Можете считать, что князь Яромир обманул вас, хотя он собрал из вас могучее войско, способное дать отпор такой силе. Без него рассеяли бы вас, как семена одуванчика. Считать так можете, но затевать свары нельзя. Как бы то ни было, враг не просто явился за женой князя, он попутно уничтожает нашу землю, которой вы клялись помочь в случае беды! Решайте, время до рассвета есть, но без шуток: и так вас кормили и поили, а вы, свиньи, еще и ноги на стол.

Стрый стащил Яромира с коня, Вольга поддержал, и потащили раздавленного горем князя к терему. За спиной было зловещее молчание, даже дождь бил злобно, холодно, жестоко. Стрый сглотнул горечь, в груди похолодело: похоже, князья сделали выбор.

Глава пятая

Буслай шел за малютками по пещерам, мельком разглядывая диковинные рисунки, удачно сочетающие мазню краской и вкрапленные в стены прожилки различных пород. В спину дуло холодом, лопатки подергивались.

С горькой иронией он понял, что боится идти один, страшновато без надежного Люта, за чьей спиной можно вести себя как разбалованный мальчишка: ни за что не отвечать, лишь посмеиваться да поругивать.

Стыд ударил с такой силой, что Буслай застонал. Карлики остановились и удивленно залопотали. Буслай встряхнулся, зашагал. От его сурового вида малютки, испуганно пискнув, порскнули в стороны.

«Да, – подумал Буслай с горечью, – удобно притворяться дураком, чтобы безнаказанно жечь дома, так же удобно говорить, когда вредишь другу: „Я пошутил“. Ну, ничё, вернется, повинится перед Лютом… наверно».

Ноздри встрепенулись – послышался запах сырости. Человечки радостно завизжали и потянули с удвоенной силой. Гридень поплелся, облепленный ими, как бык слепнями. Ход свернул, расступился обширной пещерой, под сводами гулко отражался веселый плеск. Подземная река, темная, даже на вид холодная, шумно текла из сгустка мрака к светлому овалу на противоположной стене.

Буслай с сомнением оглядел крошечный плот. Для карликов он был огромен, но Буслаю на нем даже в рост не растянуться. Да и связан был из тонких жердей – ступить страшно.

Крохотульки, настойчиво пища, затащили Буслая на плот, оттолкнули от берега. Гридень заторможенно смотрел на злорадные ухмылки мелкоты, машущей крохотными ладошками, опасливо скосил глаза под ноги: плот под тяжестью воина в потрепанной броне притопило, вода обмывала щиколотки.

Плот потряхивало, река проказливо дергала в сторону, светлый проем быстро приближался, вырос на полнеба, показались каменные берега с редкими кустами чахлой зелени.

Вынесло на свежий воздух, грудь раздалась в стороны до треска ребер. Буслай жадно вдохнул изумительной свежести струи и счастливо засмеялся. Глаза резанул свет: хоть дальний край неба румяный, облака висят золотистыми слитками, но после подземелий даже вечерняя заря немыслимо ярка.

Впереди темнел массив леса, так приятный глазу. Безжизненные камни на берегах постепенно сменились землей с коротким подшерстком травы. Кусты росли гуще, деревья все ближе к воде. Одно величаво раскинуло ветви над рябым зеркалом, тень дошла до середины.

Буслай переступил с ноги на ногу, под сапогами хлюпнуло, плот опасно закачался. Гридень кисло посмотрел на вязанку хвороста, оглянулся – глаза поползли на лоб. За кромкой плота вздымались буруны, похожие на тугие мускулы, и мелькали смутные очертания прозрачных лиц. То-то плот несло по прямой, а как надумывал прильнуть к берегу – речные духи одергивали.

– Удобно, – пробормотал Буслай ошарашенно.

Думал, куда плыть: ведь земляной кот ничего не сказал и карты не дал. Теперь ясно: плот приплывет сам, не сбиваясь с пути, назад вернется так же. Кащей воистину повелевал Железными горами и окрестностями. Правда, непонятно, почему ничего не слышали о нем от Грузда? Стыдился князь, что платил тайную дань? Или Кащею плевать на мелких букашек, что копошатся на поверхности и мнят себя по дурости хозяевами?

Солнце зацепилось за вершины деревьев, покраснело от натуги, но кроны держали крепко, чуть покачивались, листва шелестела мерно, величественно. Горная река сунула рукав в лес, плот заскользил вдоль берегов, скрытых густой сочной травой. Гридень пожалел, что он не конь: сейчас бы набрал полную пасть и хрупал стеблями, брызгая тягучими каплями пахучего сока. Буслай вслушался блаженно в трели птиц, вспомнил напряженный гул гор, запахи в пещере волотов и содрогнулся так, что едва не упал в реку.

Плот замедлил бег, неспешно повернул, хворостины уткнулись в суглинистую выемку в зеленом берегу. Буслай махом слетел с плота, погрузившись ногами в мягкую траву, жадно повел плечами, полный мощи после купания в подземных озерах, и осмотрел стену деревьев.

– И куды идти? – развел руками гридень. – Налево аль направо?

Сзади плеснуло, и Буслай обернулся. Гладь вздыбилась бугорком, тот пробежал по воде немного, скрылся, как крот.

– Понятно, – буркнул воин. – Спасибо, ждите, я быстро.

На поверхности вздулся пузырь, лопнул с ворохом брызг. Буслаю показалось – насмешливо. Гридень резко повернулся и зашагал в указанном направлении: сперва вдоль берега, хлюпая раздавленными стеблями – капли сока забрызгали до груди, – затем двинулся к деревьям, мелким у берега, низковатым, а в глуби – толще, раскинувшим кроны на половину неба.

Воздух облепил лицо мокрым платком, потемнело, по хребту прошел холодок. Молот вылез из петли, покачивался наготове, иногда сшибал шляпки грибов – огромные, величиной с тарелку.

Под ноги легла тропа, и Буслай двинулся ровным шагом. Под сенью пушистых крон стало еще темнее, хотя солнце уйти за край не спешило. Стволы кругом были двуцветные: половина хмурилась складками темной коры, другая горбилась мощным наростом мха, зеленого, как спина пушистой ящерицы.

Впереди громыхнуло. Буслай остановился, напряженно всмотрелся, но всюду были лишь деревья да молодая поросль. В затылок дохнуло ледяно, будто прислонился к щелистой стене зимой. Ладони крепко сжались на рукояти, тропа приглушила звуки осторожных шагов.

Буслай лихорадочно шарил в памяти, но насчет Тугара-Змия ничего не находил. Эх, что ж не полежал изрубленным, как Лют, мог бы слушать байки, сказки и кощуны, глядишь – и мелькнуло бы об этой нечисти. Правда, мог слушать и так, но кому охота заниматься таким скучным делом, когда здоров? Эдак и до волховства недалеко.

Не случайно многие идут в волхвы после увечий. Кудесники бают что-то о возмещении за утраченное, но ясно – врут. Вот Вольга стал волхвом немыслимой мощи без всяких увечий. Может, с головой непорядок, ибо кто в здравом уме променяет воинскую славу на волховье бдение, но телом и поныне крепок. Получается, волхование – удел слабых, обучиться может любой, но в основном идут увечные, хилые, прибитые. Бают, что от знаний никто не умирал, но Буслай бы не рискнул.

Буслай взмахнул молотом, ближнее дерево содрогнулось, хлынул поток листьев, ствол вскрыл желтоватый разлом, жадно взбежавший к вершине. Оглушительно треснуло, гридень еле увернулся от половины древа, тропа вздрогнула от удара.

– Вот она, воинская сила, – хмыкнул он довольно. – Любую проблему можно решить силой, а не колдовством или хитростью. Никто не устоит.

Лес замолчал недобро. Гридень в безмолвии зашагал дальше. Деревья помалу редели, просветы встречались чаще, как дырки в зубах после драки в корчме. Проглянуло небо: сердцевина в темно-серой одеже, края горели пурпуром, облака застыли причудливыми пуговицами.

Впереди снова бухнуло. Буслай уловил желтоватый сполох, и земля пощекотала подошвы слабой дрожью. Буслай вздрогнул. Замершее на миг сердце погнало такую горячую волну, что выступила испарина. На виски давило, он оглох от зловещего звона.

– Что там творится? – сказал Буслай сипло, ужаснулся голосу и прочистил горло. – Щ-щас узнаю, – сказал он тверже, постаравшись говорить зловеще. Звуки голоса немного успокоили.

Поймал себя, что идет сгорбившись, фыркнул негодующе, плечи развернулись в стороны, грудь выгнулась крутой дугой, будто по хребту проехала телега. Приобретенная в горячих водах мощь бурлила, выплескивалась через уши. Ломанулся из редеющего леса с азартным рыком.

Расплывчатое отражение крон на гладком шлеме сменилось закатным небом, девственная чистота поля ударила по глазам. Кольчуга задорно позвякивала, ничуть не мешая бегу.

Поле разрезала лента воды, у берега земля сгорбилась чудовищным холмом с зияющим провалом в середке размером с въездные ворота города. Под сапогами сухо затрещало. Буслай скосил глаза, споткнулся, и в животе медленно стал разрастаться холодный ком.

Поле было выбелено костями: мелкими, как птичьи крылышки, с ветку толщиной, трава скрывала гигантские остовы, раздавленные, сломанные до мелкой щепы, перемолотые в пыль. Буслай заполошно огляделся – всюду кости. Стебли травы стыдливо прикрывали обломки, выбеленные ветром, отполированные дождями и снегом.

В недрах холма, высокого и крутого, как размытый курган властелина мира, громыхнуло. Темный зев входа осветился яркой вспышкой. Гридень медленно двинулся. Его решимость таяла с каждым шагом, он кривился от противного костного хруста.

Холм загородил полмира. Буслай со страхом вгляделся в огромную нору, неуверенно потоптался. Как успел заметить: стены шероховатые, видны корни травы, а на полу мозаика из черепов.

Идти в нору расхотелось. Тугар-Змий там знает каждую пядь. Кто поручится, что нет слуг да не заведет ли в ловушку? Нет, лучше в чистом поле, как надлежит хоробру.

– Эй ты, чудище поганое, выходи! – крикнул Буслай. Получилось неуверенно, но добро, что петуха не дал.

После тишины стены норищи затряслись, посыпались комья влажной земли. В лицо гридню дохнула затхлая волна, мощная – еле на ногах устоял.

– Эт хто там такой смелый! – проревел из глубин холма чудовищный голос.

– Выйди – узнаешь, – ответил Буслай хрипло. Руки до ломоты стиснули молот, в животе мелко дрожала жилка.

Голос бухнул, подобно раскату грома:

– А зачем?

Буслай пожал плечами, чувствуя себя дураком: в конце концов, что ему плохого сделал Тугар-Змий, а он заявился нагло, ведет себя по-хамски.

– Биться будем, – сказал упавшим голосом.

Холм задрожал от хохота, пол норы затрясся, черепа гнусно стукнулись, комья земли посыпались черным градом.

– Добро! – проревел хозяин довольно. – Давненько не сталкивался с такими наглыми. Погоди, сейчас выйду.

– Побыстрей, мне к ужину надо вернуться, – буркнул Буслай недовольно.

В норе вновь захохотало, затряслось, мелькнул желтый сполох.

– Не боись, я быстро, самому интересно поглядеть.

Буслай стоял столбом у входа в огромную нору, из зева хрюпало, шваркало, пыхало жаром. Дрожь в груди нарастала, гридень невольно отступал, с каждым разом шагая шире.

Темный зев налился светом, на земляные стены плеснуло золотом, воздух вылетел жаркой волной, принося звериный дух. Земля мерно вздрогнула, Буслая подбросило: кишки скручены узлом, противно ноют. Из потных ладоней потихоньку выскальзывала шершавая рукоять.

Тугар-Змий явился в блеске пламени, окруженный жаром. Воздух вокруг смялся, зарябил, как бурная речушка. Буслай со страхом глянул на чудовищного коня: красного, как болванка из горна, грива соткана из языков пламени, от взгляда налитых слепящим светом глаз дурно.

Но хозяин был еще страшнее: мощный, как крепостная башня, поперек плеч уместится человек, руки – чудовищные чешуйчатые бревна, из змеиной пасти вырываются тонкие струйки густого черного дыма.

Тугар-Змий повернул массивную, как ствол дуба, шею, чешуйки на змеиной морде удивленно встопорщились. Плавя воздух, протянулся огненный коготь, который разительно выделялся среди прочих, обычных. Широкий, как лезвие ножа, налитый ярым пламенем, он ткнулся в сторону пришлого.

– Эт ты, што ль, драться хочешь? – спросил Змей удивленно. Но в голосе пряталось волнение: если букашка так дерзит, то не напрасно. Не дурак ведь, знал, к кому пришел, попусту грозить не будет.

Буслай сглотнул ком, отступил от пышущего жаром хозяина холма, напряг волю и буркнул нарочито небрежно:

– Ежели отстрижешь коготь и отдашь, то, может, и помилую.

Чешуйки на змеиной морде встопорщились недовольно. Конь зло рыкнул. Буслай чуть не сел: красное чудище ревет по-звериному!

– И что он дался? – буркнул Змий. – Все ходют и ходют. – Он обвел мощной дланью выбеленное костями поле. – Сколько дураков лежит, думали, что будет счастье от коготка. Болваны! Если от пальца отделить, половину силы потеряет, а там вовсе усохнет, как жемчужина.

Чудище вдруг запнулось, лишенные век змеиные глаза проткнули Буслая. Конь вслед хозяину зашипел люто.

– Мамкин молот?! Откуда?! – рявкнул он с затаенным страхом. – Отвечай!

От него пахнуло жаром, закатный луч упал на расплавленный воздух, вокруг торжественно засияло. Тугара-Змия окружил красивый ореол.

Буслай прикрыл лицо от раскаленного воздуха, ответил растерянно:

– Да гостил я у твоей мати. Вот молоточек подарила, за что я… мать твою… нет, твою мать… благодарю.

«Скотина ты, Кащей!» – подумал гридень зло. Явно признал молот, потому и улыбался гнусно, представляя встречу Буслая с сыном Яги.

Тугар-Змий возразил:

– Что лепишь? Она с ним ни за что не расстанется, даже трогать не даст. Вот, помню, схватил разок без спросу, так меня так уделала… Гм, опустим.

Буслай заговорил поспешно, стремясь смутить чудище, а там и метнуть молот в змеиную харю можно будет – небось, не устоит, лопнет, как перезрелая тыква.

– Да ты когда в последний раз ее навещал? Вон, жаловалась, что детки забыли, не навещают.

Дивий смутился, марево вокруг пожухло, потянуло холодом, на змеиной морде проглянуло смущение.

– Ну, ты… гм…

Тугар-Змий озлился. Буслай прикрыл глаза от яркой вспышки. Воздух порскнул сожженными волнами, задымилась трава, небо задрожало от яростного голоса:

– Она ни за что не рассталась бы с молотом! Только мертвая!

Буслай изо всех сил сдержался, чтобы не задать стрекача, и попятился, прикрываясь от трескучего жара.

– Да жива она! Просто бока намяли.

От рева задрожал небосвод, с грохотом рухнули хрустальные глыбы:

– Мамку?!! Да я тебя!..

Конь цвета расплавленного металла скакнул со звериным рыком, волна кипящего воздуха ударила в лицо. Буслай покатился по земле – тело жгло, кольчуга и шлем опасно нагрелись. Вскоре вскочил на дрожащие ноги.

Тугар-Змий налетел с быстротой сполоха в грозовых тучах. Из змеиной пасти ударил столб черного дыма.

Буслая накрыла непроницаемая пелена, кожу отвратительно защипало, словно ее содрали до костей. Он закричал, но в рот нагло влезла едкая дымная струя и там зашипела, будто таял в костре снег.

Буслай отпрыгнул, в глаза ударил свет закатного неба. Из живота поднялся рвотный комок. Глаза слезились, в легких черная сажа мешала дышать, грудь словно придавило скалой. Тугар с хохотом наехал конем, с удовольствием наблюдая кувыркание в траве и обломках костей маленькой фигурки.

Гридень, задыхаясь, встал. Едкий пот залил глаза. Трясущейся рукой он смахнул крупные капли. Поглядел на Змия. Немыслимо тяжелый молот поднялся.

Дивий захохотал. Конь прыгнул, оставляя земле рваные следы с легкой дымкой по краям. В лицо гридня ударил поток огня.

Буслай распластался в траве, над головой яростно шумело. Шлем накалился и обжигал голову, пахнуло паленым волосом.

Тугар-Змий удивленно поглядел под брюхо коню, куда подкатывался человечек. Буслай вскочил и с яростным рыком обрушил молот. В лицо брызнуло горячими каплями, будто расплавленным металлом, плечи загудели от отдачи. Конь с жалобным вскриком осел, из его раздробленной ноги толчками плескала темная кровь.

Дивий ругнулся и неуклюже соскочил, проминая землю до щиколоток. Буслай с удивлением уставился на странный горб: выпуклость переливалась металлическим цветом, разделенная посередке вмятой полоской, будто закрытые надкрылья жука.

Тугар-Змий молниеносно повернулся к дерзкому пришлому. Чешуя красиво переливалась. Огненный коготь вспыхнул, как солнце, воздух расплавился и постреливал змейками пламени. Змий мельком поглядел на жалобно вопящего коня, лежащего на боку, задняя нога которого держалась на тонких жилах. Конь неловко дернулся, траву примял кусок измочаленной плоти.

– А ты крепок, – сказал Тугар с уважением.

Буслай был бы рад согласиться, но трудно, когда ноги дрожат, тело сковывает предательская слабость, глаза нестерпимо режет, легкие превращены в глыбы гранита.

Огненный серп разрезал воздух и столкнулся с болванкой. Отдача швырнула Буслая на спину, плечо захрустело, как молодая веточка, небо потемнело. Топот чешуйчатых ног слышался глухо, словно через войлочную подушку. Раздался глумливый хохот.

От ярости кровь заструилась по жилам расплавленным металлом, и Буслай с диким криком поднялся. Тугар-Змий отшатнулся от вида налитых кровью глаз. Молот стал падать на чешуйчатое плечо. Дивий подставил коготь и болезненно поморщился. Буслай торопливо замахнулся и ударил вновь. Огненный серп перехватил рукоять, как колосок, сила замаха пригнула Буслая, в лицо уперлось чешуйчатое колено.

Вспышка боли ослепила, нос горел мучительно, в ноздрях появилась противная сырость, густые капли скатывались через губу. Тугар-Змий захохотал победно и замахнулся когтем.

Слепящий серп остановился в пальце от шеи, кожа там задымилась и обуглилась. Дивий покачал головой, зашипел довольно. Рукой схватил дерзкого за шиворот. Буслай взлетел гордым орлом, удар в спину отшиб внутренности. Тугар-Змий вальяжно протопал к распростертому, деловито подхватил обмякшее тело, как бревно, и швырнул к небесам.

Внутри Буслая позорно заныло, всхлип вздулся на губах кровавым пузырем. Круговерть перед глазами закончилась ударом взбесившейся земли в лицо. Захрустело, гридня расплескало, размозжило и разбросало в стороны: каждая косточка сломана, каждая мышца порвана, череп разламывает ужас близкой смерти.

Шаги Тугара-Змия послышались смутно, словно из-под толщи воды. Буслай не почувствовал, как его подняли с земли. Перед гаснущим взором возникла змеиная морда.

Дивий глядел на измочаленного гридня презрительно. Коготь взрезал кольчугу, как простое сукно, сжал железный комок в кулаке. Сквозь пальцы потек расплавленный металл, от вишневой лужи занялась трава, запахло жженой костью.

– Нет, – сказал Тугар-Змий с сожалением. – Хлипок оказался, даже неинтересно.

Поставил гридня на ноги, поддержал заботливо, ибо колени Буслая с хрустом подломились, тело зашаталось, изогнулось, как у змеи. Обычные когти со скрежетом погладили шлем. Подумал: стоит расплавить, как кольчугу, но на макушке? Однако отмахнулся: так выглядит смешнее.

– Ну, бывай, – прошипел он в залитое кровью ухо.

Крепкий пинок швырнул гридня в воздух, копчик зверски заныл. Боль скрутила кишки, небо и земля закрутились перед глазами. Земля безжалостно ударила в грудь – твердая, как камень. Дыхание вылетело со страшным свистом, гридня закружило по траве. Внутренности сорвались с укрепленных мест, загромыхали внутри, как камни в бочке. Затрещали кости – свои и чужие. С пояса сорвало один из кошелей.

Тугар-Змий довольно поглядел на замызганный кровью куль, что вломился в заросли чахлых кустов и с треском исчез. Нашарил в траве молот на огрызке рукояти, раненого коня уместил вдоль плеч. Похохатывая и пыша жаром, Змий направился в нору.

Глава шестая

Сознание возвращалось урывками, заполненными жалким плачем, всхлипами. Буслай, не помня себя, полз, как раздавленный гад, в лес. Кости рук перемололись в кашу, длани подгибались, плющились. Под кожей перекатывались осколки скелета, из носа текла река, на траве висли крупные капли.

Глотая сопли от жалости к себе, дополз до стены леса. Тело сотрясли рыдания, в глазах вскипели слезы, захлестали таким мощным потоком, что вычистили дорожку на замызганных кровью и грязью щеках.

Перед глазами пронеслись сладостные картины, как бьет Тугара, крушит кости, плюет в ненавистную рожу, сворачивает шею. Чудище униженно молит о пощаде, а он разрывает того на части, омываемый потоком змеиной крови. Но стоило неловко пошевелиться, и дикая боль остудила жар в груди. Буслай припал, давясь слезами, к земле, заскулил, как обиженный щенок.

В глазах было темно, и он испугался, что ослеп, но протер глаза, морщась от боли, и понял, что уже стемнело. Небо заткала ночь, весело посверкивали серебряные блестки. Гридень всхлипнул, пополз в глубь леса. Ноги волочились, будто хребет перебили. Буслай прислушался к ощущениям и с мерзким холодком понял, что, может, так и есть.

Остывшие мышцы окаменели, каждое движение отдавалось вспышкой дикой боли, хрустом, будто ломалась корочка свежего хлеба. Пятная тропу слезами и кровью, Буслай дополз до разлапистых зарослей, пальцы погрузились в ледяную воду: из-под корней замшелого дерева тек небольшой ручеек.

Гридень привалился к валежине, отбитую спину кольнули обломки сучьев. Всхлипнул, плечи затряслись в судорожных рыданиях. Много позже, едва шевеля руками, он протер наперченные слезами глаза и негнущимися пальцами еле развязал ремешок шлема.

Облегчение было настолько неимоверным, что он застонал, будто сграбастал в кучу с десяток спелых девок и сумел всех разом. Под кожей головы пульсировало, словно череп, лишенный скреп, начал расти, как тыква по воле богини плодородия Севы.

Струи холодного ночного воздуха утолили боль сломанного носа. С удивлением Буслай обнаружил, что может шевелить руками – правда, с непрестанной болью. А ноги оставались недвижимы, словно окаменели. Он зло пощипал их, но ничего не ощутил. Потом, задрав штанину, ухватил так, что сорвал клок кожи, но опять ничего не почувствовал.

Дикий страх хлестнул огненной плетью. Заснувшая лесная живность проснулась от крика ужаса, возмущенно загугукала. Буслай обрушил на недвижимые колоды град ударов, тормошил, теребил, приговаривая сорванным от испуга голосом: «Ну давайте, миленькие, что ж вы?» С таким же успехом он мог массировать бревна.

Буслай откинулся на спину – в хребет уперлась шершавая кора валежины – и завыл тоненько, захлебываясь жалостью к себе. Впереди маячили годы унизительного существования, когда сам не сможет сходить в уборную: придется кого-то умолять, чтоб взял на руки, скрывая брезгливость на морде лица, а то и убирал прямо из… из… постели!!!

И чем будет заниматься? Неужто в волхвы или – упаси боги! – просить милостыню? Остаток жизни терпеть насмешливо-брезгливые взгляды, слышать смешки девок, оскорбления мальчишек?

Буслая затрясло. Глаза ослепли от слез, он выл по-звериному, каждая жилка тряслась от животного страха. Была мысль вернуться к Кащею, может, как-то поможет, ведь там будет Лют… Лют!!! А ведь ему труднее придется, злобный бог не чета Тугару-Змию, вдруг он не…

Мысль хлестнула ошеломляющей болью, он закричал от невыносимой тоски, крик затих средь обмерших стволов.

Позже понял с горечью, что плот не повезет без когтя – на кой Кащею сдался безногий дурак с пустыми руками? Без когтя и старания Люта будут бессмысленны: костлявая нечисть поглумится, но обещанного не даст.

Навалилось безразличие, глаза высохли, тело устало обмякло. Рука скользнула к поясу, в пальцы уткнулась рукоять ножа. «Пожалуй, выход», – подумал Буслай вяло. Лучше так, чем ползать остаток жизни на брюхе.

Пальцы скользнули дальше и уперлись в кожаный мешочек, чудом уцелевший на крючке. Упитанные бока мешочка услужливо промялись. В мозгу воина полыхнула молния: там же лекарственные травы, что Лют дал еще в горах! Затеплившаяся надежда быстро разгорелась в пожар, охвативший тело.

Откуда силы взялись: Буслай собрал кучу хвороста, терпеливо чиркая трут разжег огонь, долго выдирал подкладку шлема, полоскал клепаный металл в ручье, измучился, пристраивая доспех с водой над огнем.

Из мешочка достал душистые травы, всмотрелся в дикой надежде. Сердце часто-часто бухало, кровь в кончики пальцев приливала жаркими волнами. Связки сушеной травы ломко хрустели, осыпаясь подобием пепла. Средь сухих стеблей попался клубок влажных корней: тугие, как откормленные черви, распираемые соком.

Наморщил лоб – что такое? – но смекнул: травы заварить, а соком белесых корней натереть раны. Предчувствие чуда окутало жаркой волной. Когда же мелькнула мысль, что травы могут не помочь, от страшного разочарования едва не отшвырнул шлем с греющейся водой.

С трудом взял себя в руки, дождался, когда над водой завьюжит спираль пара, а гладь зарябит пузырями. Махом швырнул охапку трав. Шлем забило под завязку, и он притопил траву палкой. Потом отставил шлем – пусть настаивается. Кое-как снял рубаху, морщась и охая при движении. Белесые корни сочно лопались под пальцами, когда он втирал их в синяки и порезы.

Под мышками зияли ровные надрезы – Змий напакостил, когда удерживал для пинка. Буслай застонал от стыда и унижения и резкими движениями втер сок в раны. Ноги смазал особо обильно, выжимая корни досуха, елозя по коже растрепанными волоконцами.

Горячий шлем согрел руки, заваренные листки разбухли и в отсветах костра казались склизкими змеями. Буслая передернуло. Край шлема прилип к губам, в рот хлынула волна страшной горечи. Скривился, чудовищным напряжением успокоил бунтующий желудок и уставился невидящим взглядом на темные стволы, слегка подпаленные светом костра.

Немедленного чуда не произошло. То холодея, то обливаясь потом, он поспешно сгреб траву и запихнул в рот. Второй жевок дался с невероятным трудом. От гадкого вкуса челюсти окаменели, а язык судорожно пытался выпихнуть мокрые комки. Буслай сжал зубы и глотал, как утка.

От едкой горечи мелькнула мысль выплюнуть гадость – перспектива остаться калекой уже не пугала. Но Буслай смирил гнусные порывы, запихал остатки трав в рот и, давя отрыжку, прожевал. Ком застрял в горле – едва не задохнулся, – но ухнул в желудок с грохотом камнепада.

В животе начались страшные рези. Буслай схватился за пузо и бессильно застонал, не отрывая взгляда от ног.

– Давайте, – прошипел он умоляюще. – Давайте!

Дурнота накрыла волной, заглушила звуки леса и треск горящих сучьев. Глаза уткнулись в непроницаемую тьму. Кто-то жестоко дернул за ногу, и Буслай с криком провалился в небытие.

Звуки резко ворвались в уши – яркие, оглушающие. Буслай распахнул глаза: справа ревело пламя, огненная стена поднялась до неба, языки огромные, как отроги гор. Буслай испуганно сообразил: пока валялся без памяти, как девица, оставленный без присмотра костерок перекинулся на замшелые деревья и жадно вгрызся в новую пищу.

В лицо дохнуло страшным жаром, будто оказался внутри печи. Невольно застонав, он отбежал подальше, волны прохладного воздуха ласково пригладили… шерстку?

Я хожу!

…На четырех лапах.

Буслай смятенно оглядел лапы, поросшие густой короткой шерсткой, небольшое тельце, длинный, болезненно голый хвост. Вскрикнул в изумлении и страхе – и услышал жалкий писк. Лапа потянулась к уху, но коснуться его не смог, раздраженно засопел, шевеля… усами.

Лес вокруг преобразился: откуда-то выросли новые деревья, странно гладкие, без веток. В лесу непрестанно щелкало, хрюкало, хрустело, посвистывало. Звуки были странные, пугающие. Крохотное сердечко билось часто, как ливень по крыше. Воздух неожиданно загустел, ноздри щекотали сотни незнакомых запахов.

«Мышь, – вздохнул Буслай разочарованно. – А почему мышь? Почему оборотился?»

Озарение полыхнуло яркой вспышкой, смешок полевки затерялся в гигантских стеблях травы. Тирлич! Оборотная трава, чьим соком пользуются ведьмы для богопротивных делов… Но Лют сокрушался, что сжег тирлич у Грузда, вместе с дурманом… Перепутал, оно понятно, все же не волхв.

Буслай подпрыгнул, с радостью чуя в задних лапах упругую мощь, запищал счастливо. Смех мыши оборвался, крохотные лапки засеменили по пористой земле. Мимо мелькнула грязная куча, беленые корешки сплелись густо – в ячейку и коготка не просунешь. «Да это одежа!» – мелькнула мысль.

Ошалев от открытия, мышь порскнула в сторону – лапки неприятно захолодила размокшая земля – и с разбегу ударилась в твердое. Буслай отпрянул от бурлящего пламени, в языках которого уселось уродливое, расплывчатое существо. Гридень долго пялился на отражение в шлеме, потом заметался по стоянке.

Остановился – бока мощно раздувались, как щеки дудошника. Отбежал подальше от костра. Свалился в ямку. Поспешно выбрался, огляделся. Лес очень изменился: деревья теперь с гору, сухие веточки – непролазные буреломы, ничего не понять! Потом смутно догадался, что выемку оставил локтем, когда полз, глотая сопли.

Шерстка гневно встопорщилась, перед глазами замелькали картинки, выжигающие мозг. Потянуло запахом засохшей крови. Принюхался, нос заходил ходуном, глаза вычленили темный камешек, прилипший к стволу травы. Тронул лапкой, поверхность лопнула, коготок завяз в вязкой массе.

– О, какая у меня кровь, – пропищал Буслай. – Густая, крепкая.

Буслай засеменил от капли к капле, от выемки к выемке. В голове билась горячая мысль о мести. Наскоком не получилось – побил Тугар-Змий. Видать, не все можно решить силой, кое-где уместнее прокрасться и добиться своего хитростью.

Надо успеть в нору змеемордого до рассвета. С первым лучом солнца он вернется в людскую личину – со здоровыми ногами! – схватит что-нибудь и побьет змия его же оружием.

Древесные горы нехотя расступились, небо обрушилось такое огромное, хмурое, что невольно замерло сердце. В прорехе жестких кованых плит грозовых туч жалобно светила луна. Свет был немыслимо яркий, будто солнечный, но края туч, готовых разродиться каплями величиной с яблоко, безжалостно сдавливали, душили.

Копья травы топорщили шерстку, лапки скользили по гладким белым плиткам костей. Буслай залез на помост из чьей-то лопатки и, смешно шмыгая носом, оглядел просторы загадочного мира. Задыхающаяся в мускулистых объятиях туч луна скрылась, напоследок пригладив серебристым лучом поверхность горы. Гридень двинулся к горбу земли, надеясь, что это тот самый холм, а не кротовья кучка.

Над головой мелькнула хищная тень, но Буслай не обратил на нее внимания. Волна холодного воздуха вздыбила шерстинки, острым нюхом он учуял запах неведомого зверя. Скакнул в сторону, как бешеный конь, под остов какого-то неудачника. Над головой огорченно ухнуло.

Буслай из укрытия увидел громадную птицу с круглым диском лица, кинжальные когти, и сердце затрепетало. Чуть не попался сове, подумал гневно, но с немалой толикой разочарования.

Мелькнула мысль отсидеться до рассвета, пока гнусный пернатый не улетит, но гридень поборол страх. Осторожно выполз, застучал лапками по обломкам костей. Ухом чутко ловил неописуемое многообразие звуков: в траве пищали, трещали, скреблись… добро бы – жучки-паучки, а не опасные чудища.

Крохотные мышцы уставали. Буслай пискнул тоскливо: холм приближался медленно, порой чудилось – отползал.

В изнеможении он пробрался через утоптанную середину. Стыд слепил глаза, гридень падал в обугленные ямы от копыт, лапами с хрустом ломал корку засохшей кровяной наледи, увязал.

На исходе сил добрался до утоптанной, как камень, земли у входа в нору. Небо заметно посветлело: оно было заковано в грозовой панцирь, но теперь можно было рассмотреть каждую складку свинцовых туч.

Двинулся медленно – устал, но не признавался, отговаривался осторожностью. В глазах было темно, очертания стен слегка протаивали из бархатной тьмы, в ушах стоял треск корней, пожираемых прожорливыми червяками.

Веяло опасностью – не раз обмирал от страха, чудилось, что из темноты кто-то наблюдал за мышью, прикидывал: опасен или нет? О неровный пол сбил лапки, всхлипнул: когда все кончится?!

Упрямо бежал вперед. В темноте немного рассвело, блеснуло желтыми сполохами, носа коснулось тепло. Радостно пискнул, напряг мышиные жилы, ветер засвистел в ушах.

Страшное шипение ударило плетью, хребтом ощутил приближение опасности, свет померк. Буслай забарахтался во влажном мешке, лапки уткнулись в мокрые бревна. Ужас ошпарил кипятком: его затягивало в глубь мешка, оказавшегося бездонным, мышиные легкие мучительно горели от нехватки воздуха.

Что есть силы вцепился во влажные бревна, запищал отчаянно, крохотными когтями поцарапал стенки мешка. Чвакнуло, ноги обожгла горячая волна, мешок покидало в стороны, устье распахнулось, ворвалось сердитое шипение. Буслай выпрыгнул – земля больно ударила – и рванулся прочь. Из-под лапок порскнули темные комочки.

Любопытство пересилило страх – он бежал, но, когда затылок перестал сверлить смертельный холод, обернулся. Из стены выросло толстенное извивающееся бревно. Змеиная пасть была раскрыта, сердитому шипению товарки вторили другие змеи, что выползли из земляных стен, как корни старого дерева.

– У-у, гады! – пискнул Буслай. – Расплодилось нечисти.

Неплохую стражу Тугар-Змий завел, отметил нехотя. Может, кроме змеев, еще кто есть, но прячется, не обращая внимания на маленькую мышь. А как будет выбираться… гм…

Буслай пискнул сердито и сверкнул бусинками глаз. Опять задумался в неподходящем месте! Думать надо в спокойной обстановке, чтобы ничего не мешало: ни враги, ни жена, ни дети, ни погода, ни плохое умение танцевать. А в таких ситуациях надо не думать, а делать – тогда, может, и останешься в живых.

Шерстка слиплась – что за гады пошли слюнявые? – но с каждым шагом обдувало теплым воздухом, который становился все теплее и теплее. Огромная норища ударила по глазам. Буслай осторожно обежал закуток, усыпанный соломой, где развалилась в беспокойном сне красная громада.

Гридень презрительно фыркнул: дивий живет вместе с конем, одно слово – дикий. Нора была украшена просто, вернее, не была украшена вовсе. Черный земляной потолок язвили белесые корешки, ползали тугие кольца червей, изредка падали комья. В дождь, наверно, по пояс заливает.

Очаг заменяло огромное поле углей, пышущих жаром и лучившихся ярким светом, для мыша – огромные, как валуны. Обострившееся зрение различило, что угли не простые, совсем не дерево горит. Мелькнула безумная мысль: угли горят вечно, не гаснут. Отмахнулся от дури, но ощущение колдовства не покинуло.

Супротив огненной россыпи в версте разлилось спокойное море. В противовес жаркому валу оно дышало блаженной прохладой. Водный горизонт разлился бесконечно широко, глянешь вдаль – голова кружится. Вода, подмывшая стену норы, выгрызла уютную ямку и питалась свежими притоками из реки.

Тугар-Змий развалился, раскинув лапы, у дальней стены. Буслай со страхом осмотрел зеленую чешуйчатую гору. Ударил мощный храп, из пещер на морде шумно выползли струи дыма, мелькнул язычок пламени. Вокруг мощного тела плавился воздух: его ломти дрожали и переливались от света углей. Горб металлически поблескивал и казался еще массивнее, страшнее. Огненный коготь лучился ровным светом, до половины погрузившись в землю и оставив обугленное устье.

Буслай глянул по сторонам и уткнулся в кучу хлама, которую спящий Змий время от времени толкал ногой. Предметы были незнакомые, для мыши они казались нагромождением бревен, балок и вовсе непонятных, но больших штуковин.

Неуверенно шагнул к Тугару-Змию, но тут земля вздыбилась, запорошила ноздри… В голове зародился гул. Тело пронзила острая боль. Буслай почувствовал, что его с треском разрывают. Неведомая сила тянула его в стороны – мышцы трещали, рвались сухожилия, тело удлинялось. Тянуло и тянуло, как злой мальчишка лягушку за лапки.

Стиснул зубы. Крик бессильно потыкался в белые плиты и осыпался обратно, царапая горло. Му2ка стала бесконечной. Постепенно Буслай притерпелся, и резь притупилась. Неожиданно боль разом отрезало, и от облегчения он сдавленно простонал.

Мельком глянул на человечье тело – в груди приятная теплота, босые ноги уткнулись в холодный пол. Голова немного кружилась, и он невольно пригнулся – показалось, потолок рухнет. Притерпелся к размерам и на цыпочках направился к груде добра Тугара.

Неприхотливое чудище свалило в кучу дорогую посуду, кузнечные инструменты, обломки дерева, куски металла. Собирало сломанное оружие храбрецов, чьи кости белели под небом. Буслай нагнулся над погнутым мечом: половина выедена, словно ветка прожорливыми жуками, но вторая – острая: порезал палец, едва коснувшись.

Буслай осторожно потянул ущербный меч из вороха. Скрипнуло. Гридень замер. Тело прошиб холодный пот. Сопение Тугара-Змия прервалось, затем дивий захрапел. Буслай перевел дух, но на спину упала земля, и он опять вздрогнул, будто уязвленный каленым железом, потом молча ругнулся.

Меч почти выполз, загнутое острие зацепилось за кусок металла, тихо звякнуло. Буслай чуть потянул, оружие легко освободилось. Груда металла довольно охнула, осела с жутким грохотом. Тугар-Змий спросонья недоуменно рыкнул, взгляд зацепился за голую фигуру с железкой в руке, от удивления пыхнул струей дыма.

Буслай торопливо подскочил, с криком обрушил согнутую железку. Тугар-Змий машинально махнул рукой, от страшного крика с потолка посыпалась земля.

Покалеченный конь проснулся, жалобно заржал. Хозяин вскочил – из обрубка пальца хлестала кровь. Ненароком наступил на огненный серп на земле, подошва зашипела, чудище взвыло, запахло паленым. Тугар-Змий нелепо взмахнул руками, в последний момент извернулся, грянулся мордой в земляную стену, застрял до плеч.

Буслай торопливо ухватил огненный коготь за обрубок пальца – как раз ладонью обхватить – согнутый меч бессильно щелкнул о горб Змия, похожий на бронированные надкрылья жука.

– Бывай, гад! – крикнул Буслай злорадно.

Тугар-Змий глухо рявкнул. Из стены стали вываливаться крупные комья, с потолка пошел черный дождь. Гридень поспешно задал стрекача. Сзади глухо ревело, слышались звуки плевков. С шумом ударила волна жара, ущипнула за ягодицы.

Буслай заполошно пронесся по ходу. За спиной нарастал рев, от тяжелых шагов дрожал пол. На стенах висели гирлянды змей: пасти грозно распахнуты, протянуты к нарушителю. Огненный серп впился в тугие тела, сочно чвакнуло, зашипела горящая кровь, на полу задергались обрубки.

На спине будто выросли крылья – заорал счастливо, перекрещивая воздух желтыми полосами: Тугар-Змий тяжеловат, хрен догонит! Сзади разочарованно ревело, хозяин норы понял, что добыча ускользает, и метнул бесполезную струю пламени.

Буслай выскочил наружу. Хмурое небо показалось необыкновенно ярким, на кожу плюхнулись крохотные капельки: дождь только начался. Обломки костей кололи подошвы. Буслай кривился, сопел зло и прибавлял ходу.

– Стой! – заорал Тугар-Змий, вылезший из норы. – Стой, убью!

Буслай не ответил, сберегая дыхание, но подивился тупости чудища: кто ж после таких слов остановится?

За спиной громыхнуло, серый мир осветился яркой вспышкой, громко затопали чешуйчатые ножищи. Внезапно топот прекратился. Буслай злорадно оглянулся и тут же от удивления запнулся. Обломки костей с удовольствием оцарапали бока.

Тугар-Змий взмыл под облака: горб пропал, надкрылья легли на плечи бронированными пластинами. Нежные пергаментные крылья часто били по воздуху. Буслай обреченно застыл, в раскрытый рот влетела холодная капля.

Дивий парил под дождливыми облаками неуклюже, как корова, но двигался быстро, плюясь огненными струями. Из пасти вылетел горящий клубок, оставляя в воздухе дымный след, и упал рядом с гриднем. Тугар-Змий захохотал мощно, победно, смех даже заглушил тяжелый раскат грома.

Чудище взлетело повыше и ринулось на гридня, как голодный сокол на утку. Буслай с трудом поднялся, на заплетающихся ногах заковылял к лесу. По хребту пронеслась ледяная волна, ужалила загривок ледяной иглой: не уйти!

В небе громыхнуло – то ли дивий, то ли гром, – уши заложило, воздух превратился в воду. Стена дождя рухнула вмиг. Буслай пригнулся, ладонью накрыл голову, оберегая от хлестких ударов капель размером с репу. Огненный коготь сердито шипел, раскалившись сильнее, вокруг серпа появился густой пар.

Раздался пронзительный крик, и земля вздрогнула от падения тяжелого тела. Буслай обернулся, губы ехидно скривились. Нежные крылья Тугара-Змия набухли влагой, капли дождя кое-где пробили тонкую пленку, вот кости и не выдержали, выворотились из суставов.

Из разбитого рыла змия вытекала густая темная кровь, зверь тяжело дышал, надкрылья на плечах погнулись. Спина раскурочена, нежно-белые складки пятнала кровь и грязь.

Буслай медленно приблизился. Коготь в руке шипел, плевался струйками пара, но разгорался ярче. Гридень зябко повел плечами – дождь холодный! – но устыдился и вознес хвалу Перуну, богу грозы, покровителю воинов.

В мутных от боли глазах Тугара-Змия отразился огненный серп в клубах пара. Буслай застыл над хрипящим чудищем, сердце кольнула жалость. Огненный коготь опустился, гридень неловко ковырнул размокшую землю, буркнул нехотя:

– Ты, это, извини, что так вломился. Просто гад Кащей прижал, а мне для спасения дома надо. Ну, вот…

Буслай развел руками. Тугар-Змий глянул устало, тихо застонал. Гридень дернулся, будто ударили, и поспешно зашагал к лесу.

Щеки палил стыд, во рту стыл гадкий привкус. Хоть и гад Тугар-Змий, отмутузил, едва не оставил калекой, но… как бы он поступил, если бы к нему домой заявилось нечто наглое, требующее отдать кусок тела? Добро бы явился с местью, а так – по прихоти костлявого козла…

Кроны ослабили хлесткие удары воды.Голова разгорячилась, окуталась паром, как уворованный коготь. Лес затих, зверье попряталось по норам: пережидает ливень. Буслай разыскал место стоянки, поспешно оделся и затопал по тропе к реке.

Полотно реки мелко рябило, капли с грохотом ударяли в водное зеркало, сливались, сыпали брызгами. Плот покорно дожидался возвращения человека. Буслай, оскальзываясь на траве, вбежал на хлипкую конструкцию и едва не упал.

– Эй, рылы водные, тащите обратно, – крикнул он зло.

Плот рвануло, хребет изогнулся до хруста, удерживая равновесие. Стена дождя неохотно размыкалась, норовила вышибить с плота резким ударом.

В ушах клокотало, свинцовые плиты прошивались сполохами, ветвистые молнии били за горизонтом, на мир нагонял страх низкий тяжелый рокот.

Буслай встревоженно глянул на добычу – коготь шипел рассерженным котом, но гаснуть не собирался. Вспомнился вид разбитого Тугара-Змия, в глазах защипало, и Буслай стиснул зубы до ломоты.

Зернистую стену дождя зачернили величавые горы, водные духи поднажали, рывок едва не сбросил Буслая в бурлящую воду, плот рванул со скоростью стрижа. Громадный зев пещеры, зарешеченный прозрачными струями, охотно поглотил маленькую фигурку с желтым полумесяцем в руке.

Глава седьмая

– Повелитель! Повелитель!

Алтын вздрогнул, веки разлепились, вместо прекрасного лица появилось убранство шатра: золото блещет, каменья переливаются радужно, но все так мелко по сравнению с главным сокровищем.

– Повелитель!

Алтын расцепил ноги, нехотя встал: чего Шергай орет, неужели трусливый Яромир напал ночью?

Стражи у полога шатра, и без того хмурые под проливным дождем, преградили путь взволнованному старику и прожгли мага злобными взглядами. Но в головах прозвучала команда, и они послушно расступились, пропустив мелькнувшую парчовую молнию.

Алтын смерил распростертого мага недовольным взглядом.

– Повелитель! Радостная весть! – прокричал Шергай.

Алтын глянул подозрительно на блестящую каплями лысину, повел оголенными плечами.

– Что такое? Да встань, нечего стелиться. Сомчей окончательно поправился?

Шергай вскочил, с халата текли струи и впитывались в войлочные подушки. От размашистого качания головой воздух наполнился прозрачными икринками, одна плюхнулась на обнаженную грудь Повелителя и испарилась с легким шипом.

– Повелитель, я атаковал князя Арама! Да, Повелитель, здешний колдунчик силен, но туповат, обойти гнилую защиту не составило труда.

Пламя светильников вспыхнуло ярче. Алтын спросил, затаив дыхание:

– Он мертв?

– Не знаю, – ответил маг беспечно. – Помимо того, я вызвал могучего духа ветра, и он без помех выкрал из терема жену Арама.

Алтын шатнулся, будто пронзенный копьем, пламя светцов сдунуло холодным порывом, шатер погрузился в темноту. Маг задрожал от голоса, напоенного небывалой мощью:

– Где она?!

Крик согнул в поясе. Маг с трудом распрямился, унимая накатившую дурноту, пролепетал поспешно:

– В моем шатре, Повелитель, я хотел…

Алтын выбежал под ночной ливень, проломив стенку шатра, стражи с обеспокоенными криками затопали следом. По стану прошло оживление, шум капель разрезало шипение сабель. Шергай сплюнул, поспешно непотребство уничтожил и мигом перенесся к своему шатру.

Повелитель домчался до жилища мага, у порога встал, словно наткнулся на преграду, и толпа воинов за спиной услышала подозрительное всхлипывание. Шергай заорал торопливо:

– Что встали, дети ослов? Ступайте, такова воля Повелителя.

Степняки зароптали, мага ожгли десятки злобных взглядов, но Повелитель взял себя в руки, скомандовал, не открывая рта:

– Прочь!

Закаленных бойцов мигом унесло, лишь на порядочном расстоянии от жилища мага их отпустила дрожь.

Алтын отодвинул полог медленно, будто скальную плиту, и несмело вошел в уютный шатер. По мокрому торсу заплясали огоньки жирников, сквозь таинственные ароматы чародейных трав протиснулась нежная струйка, сердце бухнуло радостно. Шергай сунулся следом, но вид коленопреклоненного Повелителя остановил.

Алтын жадно пожирал глазами хрупкую фигурку в синем платье, любовался точеными кистями, божественным лицом, золотыми волосами, сплетенными в косу. Глаза богини были закрыты, высокая грудь мерно вздымалась, на лице застыло несколько удивленное выражение, отчего сердце щемило от нежности.

Несмело протянул руку, ужаснувшись грубости формы и кожи – прямо коряга! – притронулся к краю платья. Пальцы ожгло, будто окунул в кипящую воду, с лица упала дождевая капля, синяя ткань потемнела. Повелитель застонал от отвращения, поспешно отдернулся.

Безмятежное лицо женщины дрогнуло, брови сдвинулись к переносице. Алтын перестал дышать. Княгиня беспокойно шевельнулась, лицо разгладилось, алые губы раздвинулись в счастливой улыбке. Алтын едва не вскрикнул: красота улыбки обожгла глаза, сердце замерло. Он поспешно зажал рот и нос, дабы не осквернять такую красоту даже дыханием. Медленно попятился, полог скрыл ослепительную красоту.

Шергай молча ждал, халат промок насквозь, старческое тело била дрожь. Повелитель медленно повернулся, рта не раскрыл, но маг услышал четко и ясно:

– Шергай, останови дождь, мы перенесем ее в мой шатер.

Маг ответил так же мысленно:

– Не могу, Повелитель. Бог грозы в этих местах очень силен, к тому же покровительствует воинам. Но можно перенести пленницу с помощью колдовства.

От мысленного рыка в голове Шергая лопнули сосуды, мозг нашинковала резкая боль, струи дождя размыли кровь из ушей.

– Никакого колдовства, тварь! Хватит того, что уже сделал. Пусть пока побудет у тебя, наслаждается дивными снами, а пока подготовим шатер для нее. Смотри, чтоб никто из воинов не беспокоил ее нежную дрему, гони всех.

– Р-разумеется, Повелитель, – простонал маг, приводя заклинанием в порядок разбитое тело.

– Ее могут отбить таким же колдовством, – напомнил Алтын хмуро. – Не допусти.

– Я поставил защиту, Повелитель. Голову на отрез даю, не пробьются.

Алтын смерил дрожащего старика хмурым взглядом, наконец разлепил губы, прошипел тихо:

– Смотри у меня.

Маг согнулся в низком поклоне, едва не черпая распахнутым ртом грязь. Алтын зашагал прочь. Ощущение тягостной силы пропало. Шергай проводил взглядом широкую спину, в небе блеснуло, и он четко рассмотрел прозрачные ручьи, бегущие по могучим пластинам мышц. Повинуясь молчаливому приказу, пробормотал заклятие. Грохот расколотых небес услышал каждый воин в стане, но не пленница.

Маг в растерянности развел руками: куда податься? Это Борхану все равно, где ночевать, он и сейчас где-то шляется, а старым костям необходимо тепло. А кто поделится: в стане воины сторонятся, презрительно сплевывают при виде чудака, польстившегося на мощь магии.

Полководцы от Повелителя вышли хмурые, злые, молча двинулись по своим тысячам, лишь Али-Шер размахивал руками, бормоча под нос ругательства. Носы сапог сбивали с травы налипшие капли, солнце каждую превращало в драгоценность.

Шергай глянул вслед, морщинистое лицо осветилось насмешкой. Стражи у полога смерили старикашку брезгливыми взглядами. Маг обернулся, в глазах озорные искорки, скосил взгляд в сторону – лицо потемнело, хотя увидел чистую глыбу снега, трепещущую на легком ветру. Солнце золотило шелковую ткань.

В другой раз порадовался бы, но ныне не до того. Повелитель чересчур горячился, когда речь заходила о пленнице. Похитил вчера, а он уже сильно изменился, что и отметили военачальники недовольно.

Зов потянул внутрь шатра Повелителя, стражи молча расступились. Шергай отодвинул полог, ноздри затрепетали от запахов угрозы и ярости.

Алтын сидел со скрещенными ногами, цепь на шее блестела каменьями, взгляд темных глаз холоден, как очертания тени на стене: черной, грозной, страшной.

– Садись, Шергай, – сказал Повелитель. – Как Сомчей?

Маг, кряхтя, пристроился на войлочных подушках, расправил халат, еще сырой от вчерашнего ливня: проклятущая ночь!

– Доблестному Сомчею лучше. Я рассказал ему о твоей пленнице, он очень заинтересовался, просит зайти.

Алтын небрежно отмахнулся, магу стало не по себе от хмурого лица и сдавленного от ярости голоса.

– Шергай, как получилось, что полководцы выражают недовольство?

Колдун замер, пораженный известием.

– Недовольство? – переспросил он с сомнением.

Алтын кивнул, лицо подернулось злой рябью, тень злобно колыхнулась.

– Стоило появиться… ей в стане… – голос неустрашимого вождя дрогнул. Повелитель быстро взял себя в руки. – Так вот, эти шакалы пришли, стали спрашивать, когда двинемся дальше.

– Они не хотят разрушить этот городок? – Маг всплеснул руками.

– Они сказали – я получил, что хотел, теперь можно двинутся туда, где кусаются не так крепко. Какой позор! Дожили до того, что бьемся не ради славы и ощущения кипящей крови в схватке, а за добычу!

Шергай сокрушенно покачал головой, в неловкости обвел шатер взглядом.

– Но с чего решили, что мне нужна именно Умиля? – сказал Повелитель настороженно. – То, что ты догадался, понятно, хотя и невольно оскорбил: мужчина должен добыть женщину сам.

Шергай ехидно подумал: тогда бы и шел один, без войска.

– Прости, Повелитель, – сказал он твердо, – но я служу не только тебе, но и степи. И если можно достичь цели, не тратя жизней доблестных воинов, то надо воспользоваться такой возможностью.

Алтын сдвинул брови, в глазах блеснуло холодное пламя, тень скорчилась от ярости. Существо мага затрепетало, оборвались незримые нити, дурнота ударила в солнечное сплетение, скрутила судорогой. Повелитель потер лоб. Маг перестал корчиться и услышал смущенный голос:

– Извини, Шергай, ты прав. Ты более правитель, чем я.

Шергай, несмотря на дурноту, замотал головой.

– Повелитель, я ничтожество. Ты обладаешь небывалой силой, скоро для тебя люди станут вроде букашек, и я преклоняюсь перед тем, что не ожидаешь этого в праздности.

Алтын молча кивнул, принимая хвалу.

– Ладно, неважно, откуда полководцы пронюхали, – продолжил Повелитель спокойным тоном. Шергай отметил, что ему удается обуздывать обретенные силы, – голос перестал угнетать. – Что делать теперь? Я добился цели похода, но отступление будет расценено как трусость: мол, выкрал чужую женщину и сбежал.

Шергай осторожно кашлянул:

– Повелитель, скоро тебе будет не важно мнение людей.

– Но сейчас важно! – возразил Алтын горячо. – Хорошо, отбросим эти разговоры, они для военачальников. Скажи, остались еще живые рабыни?

– Да, Повелитель. Здешние женщины настолько сладки, что воины никак не насытятся, убивают редко.

Повелитель кивнул. Задумчивый взгляд пронзил стенки шатра, ушел в синее небо.

– Присмотри пару служанок для Умили, отмой, приодень, поставь прислуживать. И… – Алтын запнулся, маг вскинул брови: уж не чудится в голосе вождя страх? – Как она себя чувствует?

Шергай всмотрелся в покрасневшее лицо Повелителя, в который раз подивился силе женщин, ответил торопливо:

– С ней все хорошо. Сперва не понимала, что случилось, испугалась… – Алтын застонал от боли. – Но приняла неволю с немалым мужеством. Очень гордая женщина, и очень красивая, – добавил маг тихо.

Алтын почти всхлипнул:

– Она не для этого жестокого мира, я увезу ее далеко, где все будет для нее свершаться по ее воле и ничто не потревожит, не обидит.

Шергай кивнул, но про себя сдержанно хмыкнул: сперва Повелителю придется завоевать сердце северной красавицы, а это подчас не под силу даже богу.

Снаружи закричали. Алтын насторожился, прикрыл глаза. Шергай мельком подивился, что Повелитель быстро осваивает такие вещи: связался с парящим в небе с раннего утра Борханом, углядел бегущих к шатру воинов.

Стражи преградили путь, но прозвучала мысленная команда. Мимо промчался Али-Шер. Алтын встретил полководца хмурым взглядом, горячая голова упал на колени, в глазах торжество.

– Повелитель, они уходят!

Шергай наморщил лоб:

– Кто уходит?

Али-Шер смерил ничтожного старикашку презрительным взором, мысленно облил помоями, а хмурому вождю пояснил:

– Союзники Арама покидают город! Говорят, что не будут помогать такому подлецу. Униженно молят не портить их вонючие шкуры, дать уйти невозбранно.

Повелитель переглянулся с Шергаем. Али-Шер заплясал зажигательный танец, восхваляя мощь Повелителя, его силу, доблесть, храбрость и щедрость.

– Повелитель, что прикажешь делать? – спросил Али-Шер.

– Для начала прекрати плясать и выйди вон, – рявкнул Алтын.

Полководец присел, как малолетний воришка в чужом саду, сила слов вышвырнула его прочь.

Алтын в задумчивости пригладил подбородок:

– Что он опять задумал? Усыпить бдительность и ударить с тыла?

Шергай пожал плечами, сказал осторожно:

– Возможно, Повелитель, все куда проще. Они и в самом деле уходят.

– Но почему?

– Думаю, Арам призвал их на помощь, умолчав о главной цели захватчиков, то есть доблестного Повелителя, – поправился Шергай.

В глазах Алтына появилось недоумение, брови поднялись.

– Но как можно бросать союзника в беде, ведь мы все равно угрожаем городу, окрестным землям?

Шергай грустно вздохнул, в глазах – печаль от знакомства с человеческой сущностью.

– Повелитель, когда не хочешь делать, уцепишься за любой предлог.

Алтын покачал головой, брови переплелись на переносице, мелькнуло сочувствие к осажденному врагу.

– Может, ты прав. Я слишком долго боялся хитрости и коварства Арама. Эта сволочь всегда действовала не силой, а подлыми интригами, потому и околдовал прекрасную Умилю. Но теперь, чую, его изворотливость не поможет. Пойдем проследим, чтобы трусы ушли без неожиданностей.

Стрый с темным лицом наблюдал за вереницей ратников, всадников, возов. Рядом пыхтел Ратьгой, борода топорщилась сердито, от ругательств дрожала городская стена. Яромир, бледный, как ядовитый гриб, бескровными губами шептал проклятья.

– Сволочи! – буркнул Стрый. – Даже мостки через ров не сбросили, степнякам оставили.

Князь скомандовал хрипло:

– Вольга!

Волхв засопел, посох окутался золотистым свечением, в воздухе задымили два огненных шара. Постеленные взамен сожженного при штурме моста, доски чадно вспыхнули. Из уходящих войск никто не обернулся: простым ратникам стыдно. К Яромиру уже приходило несколько воинов, ушедших от своих князей.

– Не можем служить тому, кто оставил соратника в беде!

Наперерез уходящим войскам двинулась конная лавина, потопталась немного, двинулась рядом. В прокаленном небе раздался злорадный клекот орла.

Яромир отвернулся от бойницы, прошелся взглядом по высыхающему после ночного ливня городу. Раскаленная лучами солнца, влага оттолкнулась от земли облаками пара, дома занавесились молочно-золотистой кисеей, люди ходили неспешно, останавливались, чесали языки.

Красивый город, но ныне поблек: нет главного украшения, сердца, разгоняющего по улицам-жилам жизненную мощь. Холодно, гадко, пусто. Яромир помял левую половину груди, но невидимый нож вонзился еще глубже.

– Сволочи! – ругнулся Ратьгой. – Подарки взять не забыли, особенно Берислав, еще по сторонам поглядывал, кабы чего урвать.

Стрый прогудел раздраженно:

– Что ты прицепился?

Ратьгой ответил сердито, брызгая слюной, как обманутая базарная баба:

– А как иначе?! Если с таким подлецом, как наш князь, знаться не желают, пусть вернут, что приняли из поганых рук. А чё? – удивился воевода злобному взгляду Яромира. – Я бы вернул.

Стрый прогремел насмешливо:

– Да, Ратьгой, с такими друзьями, как ты, враги не нужны.

– Поговори у меня, молокосос, – огрызнулся Ратьгой, напоминая о своем возрасте и темном происхождении Стрыя.

Вольга стукнул посохом, сказал:

– Княже, ныне нам за ворота носу не высунуть. Стрелков осталось – по вежам распихать, да на стене через трое поставить, конников и вовсе… гм… мало.

– Во дела, – присвистнул Ратьгой, – волхв военным делом занялся. Что дальше? Стрый запоет? – И сам рассмеялся шутке.

Могучан смерил старшего воеводу неприветливым взглядом, зашипел по-змеиному.

Яромир смотрел перед собой невидяще. Сердце обливалось кровью при мысли, что степняки снимут осаду и ускачут в поисках легкой добычи, а значит, Умила…

В глазах горячо, валун размером с барана закупорил горло. Ратьгой посмотрел сочувственно, понимающе, мельком покосился на волхва – перекорежило от ненависти. Вольга ответил прямым взором, с толикой превосходства. Воевода скрипнул зубами, уставился в бойницу.

Стрый тронул Яромира за плечо двумя пальцами, больше не поместится, сказал необычайно мягко:

– Княже, не переживай. Не станет он с ней ничего делать, не дурак ведь, будет пытаться завоевать неприступное сердце. А за это время мы с Вольгой что-нибудь придумаем, вызволим лебедушку.

– Спасибо, воевода, – сказал Яромир. – Пойдем в терем, неча народу глаза мозолить.

Медленно спустились со стены. Дружинные подвели коней. Встречный люд приветствовал, князь с натугой растягивал губы, махал дланью. Лица у горожан невеселы: княгиню любят, переживают.

Яромиру не понравились взгляды дружинных, что-то углядел в глубине. Стрый, как почувствовал, сказал негромко:

– Князь, не пужайся, никто не помышляет о предательстве, тебе верны, за княгиню печалуются. Но успели растрепать, что их вожак приперся ради женщины.

Ратьгой оторвался от пышногрудой девахи, спросил резковато:

– И что?

Гором глянул презрительно, лицо воеводы обдало горячее дыхание. Ратьгой поморщился, помесил воздух ладонью.

– Воины бьются по приказу князя, – продолжил Стрый. – Но умирают по зову сердца. А степняк их сердца покорил, покорил. Все слышали кощуны о битвах за женщин, а теперь сами явились свидетелями.

Стрый прав, подумал Яромир обреченно, в груди заныло, ледяной паук сплел паутину, копошился внутри противно. Привыкли к походам ради дани, примучивания нового племени, просто защиты от ворога, желающего отнять добро. Но это все за богатство – говоря прямо, за деньги.

А вот так, бросить несметные полчища на завоевание женщины… От этого веет таинственно и сладко, даже у лютых ненавистников степняков в груди щемит, оно понятно – прикоснулись к прекрасному.

Яромир вздохнул, впереди показался княжий терем: такой неуютный, холодный, гадкий, противный, смердящий, бесполезный, ненужный без Умилы.

Глава восьмая

Лют шагал, печатая шаг. Аспид-змей свернулся вокруг шеи, морда уткнулась в грудную ямку, чудо-меч бессовестно дрых. Лют пару раз теребил белое кольцо, змей с недовольным шипением ослаблял хват.

Каменная тропа закончилась темным провалом, по стене уходили вниз узкие ступени, дно блестело слабыми отсветами багрового. В толстом слое пыли отпечатались глубокие следы. Пальцами гридень придерживался за стену. Снизу тянуло теплом – тяга на спуске как в печной трубе.

Лестница кончилась гладкой плитой, с двух сторон плотно обхваченной обшарпанными стенами скал, проем залит багровыми отсветами. Лют замешкался, гневно тряхнул головой, нарочито припечатал плиту каблуком.

В лицо тянуло теплом, кольчуга играла красноватыми бликами. Змей обеспокоенно приподнял голову, из пасти выметнулась упругая вилка, от стен отразилось шипение.

Плита без зазоров перетекла в мост: широкий, можно разлечься поперек с вытянутыми руками. Мост бугрился гладкими булыжниками, перил не было, каменный язык кончался в темном провале противоположной скалы.

Вход в Навь.

Лют поежился. Напоминание, что он, как воин, несет Правду, помогало мало. Устыдился, шагнул решительно.

Справа потянуло холодом, в скале возник темный провал размером со стену избы. Показалось, в большой нише кто-то есть, кожа лица зудела от острого взгляда. Уловил отголосок хриплого дыхания могучего существа, затем рыкнуло явственней, звякнуло, будто возили по камню… цепью?

Аспид-змей зашипел сердито, ткнул острой мордой в шею. Лют вздрогнул и заспешил к мосту. Сзади зазвякало громче, лопатки свело от тяжелого взора, полного угрозы. Оглянулся, но взгляд воткнулся в ровную тьму… порченную двумя блестками.

Стряхнул посторонние мысли и задумался о предстоящем деле. Шутка ли, проникнуть в подземный терем Нияна – самого жестокого из богов, разве что Ящер поспорит, – схитить адамантовый ларчик.

Мост красиво подсвечивали багровые блики и красно-желтые сполохи. В ущелье гулял теплый ветер – гудело ровно, завораживающе.

Лют прошелся по гладким булыжникам, от обширности и глубины пропасти в голове звенело. Глянул вниз – в широко распахнутых глазах отразился нескончаемый поток пламени.

– Огненная река, – прошептал Лют благоговейно.

Подумать только, смотрит на основу мира, на преграду меж миром живых и мертвых. Идет вольготно, не приходится стоять в толпе душ, жаждущих перейти на тот свет. Хитрый Кащей, устроил вольготный переход, без огненных стражей. Злыдень проклятый.

С высоты разглядел в тугих огненных струях темный горб. Горб увеличился, явилось огромное тело. Странный уплощенный хвост хлопнул по огненной воде, расплавленные брызги едва не долетели до моста. Лют потрясенно проследил, как, издав протяжный рев, от которого задрожала каждая жилка, хозяин Огненной реки, Рыба-Кит, погрузился в пылающие волны.

Аспид-змей ткнулся в шею, поторопил рассерженным шипением. Лют на негнущихся ногах зашагал на тот свет.

В лицо дохнуло холодом: после прогретого воздуха ущелья холод царапнул грязным когтем, плечи передернулись. Темный проем приблизился, в глазах потемнело, сзади подсвечивало багровым. Вскоре Лют остался в мерзком сумраке, холодном и недружелюбном.

Ход, прогрызенный в холодной скале, петлял, как пьяная змея, местами был узок до того, что кольчуга скрипела, высекая искры. С каждым шагом холодом тянуло сильнее, лицо чуточку пощипывало. Аспид-змей шипел недовольно, тыкался за ворот, но кольчуга мешала. Чудо-меч мстил тугой хваткой на горле.

– Какой капризный, – прошипел Лют недовольно, пытаясь ослабить живую удавку.

Ход кончился. Лют пощупал завал: щелястый, можно просунуть руку или голову, но нужно разбросать валуны. Мышцы противно заныли, витязь неохотно ухватился за камень, потянул. С таким же успехом мог тащить землю!

Аспид-змей встрепенулся от сочного ругательства, сполз с шеи, руку воина перевила белая лента. Лют ухватил за хвост, непонимающе повел в воздухе клинком. Молодецки крякнул – полоса металла благородной бледности врубилась в неподъемные валуны.

Оглушительно грякнуло. Эхо испуганно заметалось в проеме. Камни, дрожа от испуга, раскатились по полу. Лют жадно вгляделся в лезвие: чистое, гладкое, словно сошло с наковальни, нет, будто только что шлифованное. Чудо-меч поспешно превратился в змею, пополз к шее.

– Вот ты как можешь! – восхитился Лют.

Змей шипнул довольно, обвил шею потуже.

Плеснуло гнилой багровостью, холодом, безжизненность просторов Нави ужалила. Лют с холодком вгляделся в хмурое небо, поросшее плесенью облаков. Над краем висел багровый с коричневым налетом полукруг, округлым краем книзу: солнце приносит в подземный мир утро.

Хоробр вгляделся с брезгливым удивлением: такое чистое, яркое наверху, под землей солнце похоже на подсохшую язву. Слабые лучи пригладили скелеты деревьев, ветер с привкусом затхлости вяло шевельнул сухую траву.

Лют ступил на земли Нави с холодком в груди. Красноватая почва охотно расступалась, у подошв оплывалась валиком, затягивала. Витязь черпнул горсть сухой земли, принюхался, ноздри затрепетали от запаха крови.

Когда-то Чернобог, владыка Нави, схитил жену у Дажьбога – правда, знающие бают, сама пошла, – разгневанного мужа хитростью обезоружил и прибил к Прадубу, дабы кровь светлого бога стекала под землю, злые силы питала. Дажьбога освободили давно, а запах крови не выветрился, земля и небо по-прежнему красные.

Воин растерянно огляделся: за спиной угрюмая скала, проход манил открытостью, а унылый пейзаж в красных тонах наводил тоску.

Куда идти?

Взгляд зацепился за шероховатость на стыке земли и неба, сапоги затопали, вздымая клубы красноватой пыли.

С каждым шагом становилось тоскливее, пьянящая бодрость от купания в пещерном озере улетучилась. Лют негромко затянул песню, солнце продолжало… восходить, вернее, падать, небо залилось свежепролитой кровью.

Аспид-змей встрепенулся, обвил лентой руку задолго до прихода в деревню. Лют сжал хвост, домишки из темных потрескавшихся бревен внушали опасение: улица пуста, ставни домов сорваны, окна зияют холодными провалами, как глаза чудищ. В деревни одни жилые дома, никаких овинов, амбаров нет. Обитатели Нави в хозяйстве не нуждаются.

– Где они? – спросил Лют тихо.

Аспид-змей глянул укоризненно, зашипел.

– Да ну тебя, – отмахнулся Лют.

Голова змея пристроилась в ладони, Лют пригладил чешую большим пальцем. Неспешно проходя мимо неказистых домов, посматривал, не кинется ли кто.

Никто не вышел навстречу, безмолвные дома остались за спиной. Впереди терпеливо ожидала роща высохших деревьев: кора болезненно белая, стволы скрючены-перекручены, в раскидистых ветвях чудятся костлявые пальцы.

Земля опушки утоптана следами трехпалых лап с глубокими ямками от когтей. Лют поежился, руку захолодил металл. Аспид-змей наполовину перетек в спату, голова требовательно тыкалась в пальцы, требуя ласки.

Сквозь ветви темное солнце казалось запертым в клетку, в ноздри бил трупный запах, сладковато-приторный. Желудок невольно стремился к горлу. Лес оставался безмолвен, иногда страшновато скрипела ветка, похожая на скелет руки. Тут же прокатывалась череда скрипов, будто остальные ждали примера.

Уши царапнул пронзительный писк. Эхо затерялось в мертвых стволах. Лют остановился, живот свело судорогой. Пригладил ладонью через кольчугу, кожу щекотнуло заветное перо, упрятанное за пазуху. Немеркнущий облик перед глазами расцвел красками, будто увидел вживую, в груди потеплело.

– Чаруня, – прошептал Лют благоговейно. Страх отступил, в ушах запели райские птицы, мир осветился ярким теплым светом.

Над головой зашумело, захлопало, волна воздуха жестко ударила в затылок. Среди корявых стволов мелькнуло большое черное тело. Лют вздрогнул. Рощу огласил хриплый посвист, писк, громкие крики, шум крыльев. На ветках возникли, будто протаяли из воздуха, черные лохматые груды. Круглые глаза прожигали, длинные, как наконечник стрелы, клювы грозно щелкали.

Навьи злобно уставились на пришлого: роща наполнилась цокотом, щелканьем, скрипом кривых веток. Показалось, нечисть несколько удивлена. Лют запоздало сообразил: не каждый день в подземном мире объявляется живой. Это наверху навьи меняют обличья, пакостят людям, а здесь живут в облике поганых птиц, отдыхают от злодеяний.

Короткое замешательство пернатых гадов кончилось. Навья упруго оттолкнулась, ветка сухо хрустнула, упала, нечисть растопырила крылья и, едва не чиркая стволы, спикировала на гридня.

Черные перья перечеркнула серебристая полоса. Птица распалась, как бурдюк с грязной водой, половинки шмякнулись к ногам воина. Лют поспешно вытер со лба вонючую кровь. Аспид-змей рассек пополам еще одну любительницу человечины: длинные когти судорожно сжались, взрывая красноватую землю.

Навьи заголосили. Лют поморщился, уши болезненно кололо, будто вбивали гвозди. Черная куча рухнула сверху, кольчуга заскрежетала под ударами клювов и когтей.

Спата полосовала пернатых, к клинку прилипли мокрые перья. Лют промок от вонючей крови, за волосы больно дергали, в глазах потемнело от жестокого удара в темя.

Плеснуло едкой волной, глаза безумно защипало. Оглох от пронзительного писка, заорал в ответ, пальцы стиснули чешуйчатую лапу. Навья с истошным ором захлопала крыльями, ломая их о тела товарок.

Пробился на свободное место. Истрепанная до стыдливой наготы птица рухнула оземь, голова мерзко хрустнула под сапогом.

Навьи пугливо захлопали крыльями. Лют, охваченный азартом, бросился на стаю: наземь падали куски мяса и черные перья. Сухие стволы украсились мокрыми полосами. Будто разбуженные испуганным криком навий, землю проткнули белые изломанные стебли, с сухим хрустом вцепились в сапог, в лицо Люта бросилась земля.

Навьи радостно закричали, сели на гридня, как на мертвую тушу. Лют покатился колобком, птицы заполошно вспорхнули, нерасторопную сплющило.

Из земли, осыпаясь комьями, показались костлявые руки. Уперлись, земля вздыбилась бугорком, словно наружу рвался огромный крот. Грязно-багровое солнце пустило блик на гладкий череп.

Провалы глаз безошибочно уставились на человека, щербатые челюсти плотоядно щелкнули. Рядом земля дрожала: с хрустом пробиваются скелеты рук, черепа блестят, как яйца в лукошке.

Лют поспешно пнул в дыру на месте носа. Череп сорвало с хребта, ствол дерева жестко встретил, брызнули грязно-желтые осколки, словно черепки горшка. Скелет выполз из земли до ключиц – лишенный головы, остановился, руки окрест слепо зашарили.

В спину толкнуло, запахло гнилым теплом, острый клюв разорвал кожу на шее. Кровь обожгла широкой струей. Мгновенно повернувшись, располовинил нахала. Остальные отшатнулись, роняя перья, на ветках уселись крикливыми кучами. В круглых глазах, полных злости, отразился мечущийся человек.

Скелеты гремели сломанными костями, черепа отлетали, щелкая пастями, разбивались о стволы. Лишь один вылез, обломки остальных усеяли землю, будто пировала ватага чудищ, сожравшая стадо коров. Оторванные руки судорожно сжимали кулаки – попадись только.

Лют обрушил удар на скелет, кости рук в лохмотьях плоти и налипшей земли вскинулись в жалкой попытке защититься. Нежить распалась на части. Остов постоял, переступая скрипучими ногами, и нехотя завалился, суча конечностями.

В затылок предупреждающе кольнуло. Наглую навью встретил хищный блеск, под ноги плюхнулось гузно со скрюченными лапами. Грудь с обрезками крыльев пролетела дальше, клюв с глухим стуком пробил ствол дерева.

Навьи на ветках закричали угрюмо, крылья замесили воздух в бессильной ярости. Лют плюнул под ноги, ладонью стер с лица гнусную мазь. Навья кровь пропитала насквозь, липла к телу противно, пробирала дрожью. Девственно-чистый клинок мрачно отражал свет темного солнца.

Птицы снова закричали, в противных голосах послышалось торжество. Земля задрожала, донесся приглушенный пластами рев, почва вздыбилась бугорком. Бугор быстро разросся. Крупными комьями, запорошившими лицо, лопнул уже холм. Освобожденное чудище кровожадно взревело, лапы-бревна грохали в грудь цвета содранного мяса. Грудь и пузо чудища красные, голые, резко контрастировали с зеленой шерстью, густо укрывшей тело.

Лют невольно отступил перед зелено-красной глыбой с оскаленной пастью: клыки влажно блестят, с угла пасти стекает струя слюны. Темные провалы глаз озарил багровый сполох. Звериная морда с острыми, как копья, рогами повернулась в сторону Люта. Тело чудища бугрилось глыбами мышц, ноги выворачивали пласты красноватой земли, от тяжкого шага роща вздрагивала.

Лют кинулся к супротивнику. Зеленое бревно полетело навстречу размазанной полосе, отдача удара едва не вывернула руку. Чудище заревело: меч с трудом впился в тугую плоть, сбрил кусок размером с ладонь. Брызнула дурно пахнущая струя.

В голове воина взорвалось солнце, рот заполнился горячей солью. Дерево жалобно охнуло, но выдержало удар тела в кольчуге. Звонко щелкая, как рассерженные белки, сорвались ветки, захлестали по слипшимся волосам.

Лют разлепил глаза: изображение дрожало от топота. Зверь пригнул покатую голову, острия рогов нацелились в грудь человека. Чудище кровожадно взревело, навьи слетели с веток, закаркали глумливо.

Воин с трудом отвел взгляд от огромных выростов на лбу зверя, что пронижут укрытое броней тело, как лист лопуха. Мышцы жалобно застонали. В последний миг Лют отпрыгнул прочь.

Зверь налетел на дерево, рога легко прошили сухую плоть. Ствол вздрогнул и разлетелся щепой. Лют, пошатываясь, отбежал, в спину ударил обломок дерева. Чудище с досадным ревом кинулось за добычей. За спиной громко затрещало, мимо со свистом пронеслись острые щепки, чудовищный топот приблизился.

В затылок задышало холодом. Лют прыгнул в сторону, когтистая рука промахнулась, задев краем. Люта унесло, как пушинку. Толстый сук жалко хрустнул, излом мертвенно побелел. Гридень свалился под дерево – боком на торчащий из-под корней обломок.

Лют плюнул красным. Спата превратилась в змея, белое тело туго окольцевало руку, язык рассерженно скользит туда-сюда. Пасть приоткрылась, заблестели кинжальные зубы, злое шипение заглушило топот. Лют, покачиваясь, встал, перед глазами расплылось, к сознанию подкатили волны беспамятства. Ноги, хрустя на каждом шагу, поспешили унести хозяина прочь.

Зверь заорал обиженно: земля ходила ходуном, деревья подпрыгивали, толстые пучки корней с треском выдергивались из почвы. Рассерженное чудище продиралось с жутким грохотом, деревья ломались, как соломины, воздух тяжелел от мелкой щепы.

Лют, сбивая ноги, побежал к краю рощи, в голове мелькало обреченное: не уйти. Стиснул зубы, наддал ходу, будто крылья выросли.

Зверь зарычал и понесся гигантскими скачками, когтистые лапы жадно сжимались. Скоро в них хрустнут косточки беглеца, а меж бревен пальцев потечет сладкая кровь. Голова воина пригнулась, будто на затылок уже упала тяжелая лапа. В спину потянуло смертельным холодом, от горячего дыхания зверя замерло сердце.

Аспид-змей обеспокоенно шевелился в руке: гибкие кольца рассыпались, хвост оплел ладонь. Гибкое тело выстрелило вверх, пасть сомкнулась на упругой ветви.

Лют бежал что есть силы. Руку дернуло, плечо захрустело, ноги оторвались от земли и взмыли к небу. Рука натянулась, как струна, болезненно затрещала, волосы упали на лицо, мелькнула оскаленная пасть.

Зверь впустую сомкнул лапы, на спину плюхнулась тяжесть, чудище скакнуло вперед, оглушительно ревя. Лют еле удержался на загривке. Аспид-змей выплюнул ветвь, неуловимо оборачиваясь клинком.

Витязь дернул рукой: острие ударило меж основанием рогатого черепа и хребтом, пробило легко, как гладь воды. Чудище истошно заорало, визг оборвался жалким всхлипом. Могучая глыба каменных мышц обмякла, словно лишилась костей. Рога уткнулись в землю – вошли глубоко – и с оглушительным треском сломались. В оскаленную пасть забилась красноватая земля, ее вымыло густым потоком крови.

Толчок сдернул Люта с загривка, меч влажно выскочил и превратился в змея. Земля приветила жестко, подбросила, внутренности загрохотали, как камни в бочке. Небо и земля бешено крутились, мелькнул ствол дерева. Бок от удара хрустнул, перед глазами раскинулись толстые черви корней.

Навьи озадаченно примолкли, немногие уцелевшие вспорхнули с веток, самая смелая долбанула дохлое чудище в глаз. Хлопнуло, словно проткнули надутый воздухом бычий пузырь, навья с довольным ворчанием погрузила клюв до затылка.

Лют слабо шевельнулся: голову кружит, деревья двоятся, руки и ноги отнялись. Гнусно пискнуло, когти навьи взрыли землю, крылья обдали лицо терпкой волной. Круглый глаз осмотрел лежачего прицельно. Лют приподнял десницу, но рука безвольно опустилась. Навья радостно пискнула, острый клюв нацелился в глаз.

Руку рвануло: Аспид-змей метнулся стрелой. Навья вскрикнула от боли в прокушенной шее. Змей свил тугое кольцо вокруг пернатого и неуловимо обернулся острой спиралью.

Навью разбросало кусками, как снежный ком от удара палкой. Земля тяжко охнула, кровь ударила с силой кулака. Скрюченный меч распрямился с грозным звоном, сквозь бледную сталь просвечивала чешуя.

Лют по-стариковски закряхтел – отбитые внутренности мучительно ныли, руки и ноги слабо двигались. Аспид-змей довольно зашипел, когда острую голову пригладили трясущиеся пальцы, через губу свесился черный язык.

Мертвую тушу чудища облепили навьи – стучали клювами, как дятлы. Покосились недовольно на поднявшегося воина. Лют плюнул в их сторону и заковылял прочь из мертвой рощи.

Глава девятая

Роща неохотно расступалась, деревья еще застилали взор, а ухо чутко прислушалось к неразборчивому гомону. Сперва обрадовался – голоса людские, – потом вспомнил, где находится, и покрепче ухватил змея за хвост.

Неподалеку от рощи бранились мужики: с виду обычные, одеты по-людски, разве что лица немного бледнее. А может, так кажется под светом темного солнца и красного неба.

Спорящие разделились на две кучки, пошли тычки в грудь, один коротко взревел, мощным ударом кулака вышиб у супротивника зубы. Заблестели ножи, лезвия топоров. Мужики с остервенением порубили друг друга, уцелевшие настороженно обернулись к Люту.

Взгляды скользнули по замызганному воину, губы растянулись в ухмылках. Один, на вид постарше остальных, подошел, бесцеремонно жахнул по плечу. Лют глянул недоуменно, мужики захохотали. Старшой глянул подозрительно, принюхался, в глазах мелькнуло сомнение.

– Ты откуда? – спросил он грубым голосом.

– Сверху! – огрызнулся Лют.

Мужики довольно захохотали, старшой посмеялся сдержанно.

– Странный ты какой-то, – сказал он подозрительно.

– Потому что свежий, – буркнул Лют.

Раздался новый взрыв хохота. Гридень удивленно рассматривал мертвецов – не так представлял загробную жизнь. Раны порубленных тел сухи, мясо с синюшным отливом, в мутных глазах грязный солнечный диск.

– А где терем Нияна?

Смех оборвался, как обрубленный. Лицо царапнули холодные взгляды, топорища захрустели в пальцах. Аспид-змей недовольно приподнял голову, бусины глаз холодно смерили шайку.

Старшой спросил настороженно:

– А тебе зачем?

Лют вздохнул сокрушенно:

– Тот, кто послал сюда, велел зайти, навестить.

Старшой понимающе кивнул, все ясно: Нияну, главному пытателю в Нави, иногда, во время страшных болезней или войн, жертвуют не только кровью животных, но и людьми. Кинут средь преступников жребий и выбранных режут во славу Нияна, сбрасывая в провалы земные для услады жестокого бога, чтобы на радостях отвратил беды. Правда, хлопец не похож на преступника. Видать, наверху приключился тяжелый мор, раз пожертвовали воина. Бедолага, хотя мог шагнуть с радостью и гордостью, ведь воин.

Старшой ткнул пальцем за спину:

– Там деревенька будет, спросишь. А мы толком не знаем.

Лют подивился:

– Деревенька? А толку? Видел я одну на пути, пустая, как кувшин сметаны, найденный котом.

– Там есть люд, – успокоил вожак.

– А чего они там?.. – замялся Лют.

Старшой глянул покровительственно, остальные сдержанно ухмыльнулись.

– Живут, – сказал вожак под дружный хохот. – Как наверху, только маются бездельем, ведь трудиться не надо.

– А я думал, тут Ниян лютует, Ящер полосует на части, а Чернобог закусывает.

Старшой отмахнулся:

– Делать им больше неча, еле успевают богам светлым пакостить. Под землей люда больше, неизмеримо. И не все лютые преступники, есть и такие, кто тихо жил, а в ирий не попал, потому что рылом не вышел. Вот тут и устроились.

Лют хмыкнул недоверчиво:

– Так и жив… существуют? Но ведь этих порубили, значит, умерли окончательно?

– Да нет, в полдень раны затянутся – будут как новенькие. Но тебе то не грозит, – успокоил вожак. – Уж тебя Ниян будет рвать особо долго и с удовольствием. Не каждый век такая жертва.

Лют сглотнул ком, коротко поблагодарил. Горизонт двинулся навстречу, в спину ударил беззлобный смех.

Сапоги покорно съедали расстояние. Сперва на стыке неба и земли появилась темная точка, словно муха насидела, потом расширилась, и вскоре Лют различил покатые крыши.

Жители деревни высыпали навстречу пришлому: большинство – старики, несколько зрелых женщин и мужей. Ветхость домов царапала взор: никакого подсобного хозяйства – мертвым есть не надо, значит, стараться незачем.

Обступили, расспрашивали жадно, что наверху творится. Лют коротко отвечал, затем отмахнулся от расспросов, попросил указать на терем Нияна. Деревенские озадаченно смолкли. Лют озлился за пристальные взгляды.

– Жертва я ему, сочная, сладкая! – прорычал он досадливо. – Заблудился в пути, ходче надо в терем попасть, а то истомился, аспид подземный.

– Оно, конечно, другое дело, – сказал старец, разводя руками. – Вон тудыть идить.

Лют проследил за корявым пальцем, насторожился: деревенские поспешно оглядывались, выдыхали огорченно. Послышался топот, зловещее гиканье – к деревне скакал небольшой отряд. Всадники – обычные степняки – вспарывали воздух ударами сабель, а под седалищами… скелеты коней. Сквозь сплетение ребер просвечивала земля, степняков подбрасывало, зады плюхались на хребты, обтянутые потниками. Ор. Визг.

И то верно, подумал Лют со смешанным чувством, конь – животное, любимое светлыми богами, ни одной плохой приметы с конями у людей нет, резные обереги в виде лошажьих головок отгоняют нечисть, так к лицу ли… э-э… к морде ли благородному зверью прислуживать темным? Вот злыдни и изгаляются, оживляют костяки нечистой волшбой, тьфу!

Лют подивился, что деревенские остались на месте, словно степняки несли добрую весть.

– А толку? – отмахнулся на вопрос старик, поглядев на солнце. – Все равно…

Лют поначалу не понял, что за «все равно». Ах да, полдень скоро, оживут, но стоять, как бараны, терпеливо ожидая участи быть порубленным – а боль-то чувствуют! – странно и глупо.

Всадники налетели с гиканьем, злобным посвистом. Сабли врубились в бескровную плоть, отворились сухие раны. Деревенщина с криками упала в пыль, острые копыта мертвецких коней втаптывали останки.

Лют не понял: откуда здесь степняки, вроде у них свое обиталище? Хотя в Нави ежедневно мучают и пытают, а кто может пытать крестьянина лучше степняка?

Мыль пронеслась быстро, как блик болезненно-багрового солнца на клинке. Аспид-змей размытой полосой перечеркнул плетенку груди, вылез из широких щелей колен всадника. Степняк заорал дурным голосом, обрубки ног свалились в пыль, следом рухнул незадачливый хозяин. Смерть-конь рассыпался грудой белых обломков.

Вожак степняков закричал предостерегающе, натянул поводья, едва не отрывая от сухого черепа с жутковатыми провалами глаз обломки. На дерзкого ринулось пятеро.

Один неутерпел, опередил соратников: пасть оскалена, глаза дико вращаются, острая сабля готова обрушиться на русую голову. Звякнуло, степняка дернуло за ногу, покатился с хребта. Лют пинком проломил череп.

Смерть-конь вздыбился: пасть немо распахнута, плиты зубов звонко щелкают. Груда костей прыгала диким козлом, пытаясь сбросить нового сидельца. Лют приласкал лобную кость ударом рукояти. Аспид-змей наполовину обернулся змеем, зашипел сердито. Нежить успокоилась, указке поводьев слушалась беспрекословно.

Лют разогнал коня. Степняки сжали сабли, в глазах отразился дерзкий воин, скачущий во весь опор. Хоробр заорал, поводья оттянулись до ушей. Степняки удивленно глянули на взлетевшую груду костей. Один зазевался – острое копыто проломило череп с тонким хрустом, будто скорлупу печенного в золе яйца.

Смерть-конь грянулся. Лют с холодком подумал: кабы не развалился. Но скелет, скрипя и громыхая суставами, выдержал, ловко развернулся – огорошенные степняки скатились с костлявых спин с разрубленными затылками. Лют глянул на уцелевших, те в страхе – выходит, и мертвые боятся! – отступили.

По телу прошлась горячая волна, кровь шибанула в кончики пальцев, вспенилась. Грудь гордо распирало. Меч плашмя ударил по ребрам, прикрытым потником, ветер ударил в лицо, поле огласилось частой дробью, словно просыпали мешок гороха над железной плитой.

На хребте сиделось неудобно – при каждом шаге подбрасывало, копчик пронзала боль. Лют ерзал и так и сяк, шипел сквозь зубы. Не зная усталости, смерть-конь скакал быстрее стрелы. Костяк скрипел, как несмазанные ставни; хрустел, как дряхлые половицы под сапогом великана; щелкал, стонал. Лют пригнулся к уродливому черепу: Аспид-змей обвил шею, спит – глаза сжаты в щелку.

Мимо проносились безжизненные рощи, поля странных камней, обликом похожих на застывших людей, а также нечисть, от одного вида которой волосы на затылке топорщились, как хвост у испуганной вороны.

Мелькали дряхлые деревушки, жители недоуменно чесали затылки, брели, словно сонные мухи: безвольные, вялые, как и надлежит умрунам. Кое-где в деревни врывались вооруженные отряды. Лют уловил жалобные крики: звучат вяло, да и разбойники рубят машинально, без поганого азарта.

Опасных чудищ, исконных обитателей Нави, мало, видать, повылезали на поверхность, сейчас там ночь. Лют зевнул, тряхнул головой, с завистью покосился на белое кольцо на шее.

Впереди появилась черная полоска, которая постепенно ширилась, удлинялась. Лют с холодком понял, что скачет к огромному ущелью, да что там ущелью – целой пропасти, похожей на рану от гигантского топора.

Над провалом воздух дрожал, выстреливал темными язычками. Нос брезгливо сморщился от легкого отголоска вони, позже пришлось закрыться рукавом, глаза заслезились.

Смерть-конь пошел мелкой рысью, но скрипел, постанывал и хряскал, как при безудержном галопе. Лют поморщился – показалось, что сидит у двери корчмы, где петли не смазывали тыщу лет.

От провала пахнуло мощной волной гнили, желудок скакнул к горлу, ушибся о стиснутые зубы, рухнул обратно. Лют подошел к краю с худой миной, стена изломанного жаром и вонью воздуха нехотя расступилась, от взгляда вниз закружилась голова.

Поглядел по сторонам, но разрыв тянулся на многие версты. Можно проскакать, миновать безопасно, но чутье сказало неумолимо: вниз! Лют вздохнул, оглядел пустой пейзаж, внутренне содрогнулся холодности, скудости, унылости и убогости. Этим веяло от каждого домика, деревца, травинки, крупицы красной почвы.

Поневоле стало жаль людей, попавших сюда. Вроде у них сносное существование – не испытывают жажды, голода, не надо стараться обеспечить семью, детей, а раз так – никто не трудится, бездельничают. В Нави существование лишено смысла.

Вон, в ирии не только поют и пируют, а также дерутся меж собой, но и помогают богам в извечной борьбе с темными силами. Помогают нести свет, присматривают сверху за потомством. На небесах каждый занят делом. Врут те, кто бает: в ирии беззаботное существование – беззаботно живут под землей. Вона с какими постными мордами ходят, хоть и существуют без хлопот, а все-таки чего-то не хватает.

Род не зря дал человеку капельку своей крови, именно она отличает его от животных, дивиев, что речью обладают, а на деле живут как животные: ничего не строят, ни за что не борются. В Нави у людей нет цели, пусть даже такой мелкой, как прокормить себя, божественное начало задавлено пластами времени бессмысленного существования. Лют вспомнил лица встречных людей – у всех, даже степняков, лица пустые, огонь в глазах потух. Поначалу огорчился, увидев, что хоть и мертвые, а живут. Что толку тогда наверху жить праведно, ежели достаточно не совершать злодеяний, попадешь в Навь, будешь жить беззаботно, как эти. Но живут без цели, это для человека и есть ад.

Подумалось, что наверху многие вздохнут с облегчением, услышав про такую жизню: они и так не особо стремятся быть человеками, а узнав, что ничего за леность и дурость не грозит, – вовсе превратятся в животных. Нет уж, решил Лют твердо, если кто и спросит, что тут видел, наплету про пытки на каждом шагу, огненные реки, про боль, к которой привыкнуть нельзя, и прочие ужасы. Пусть хотя бы из страха перед загробной жизнью стараются быть чистенькими. А то беда…

Руку дернуло. Лют непонимающе глянул на нервного смерть-коня. Скелет уперся четырьмя копытами, рвался на свободу. Витязь отпустил поводья.

– Скачи отсюда, – буркнул милостиво.

Смерть-конь повел черепом – страшновато смотреть в пустые глазницы. Лют поневоле ждал, что костяк ржанет нечистым голосом, но скелет ходко скрылся, подняв тучу красноватой пыли. Аспид-змей заворочался, белое кольцо ослабило хват на шее, мелькнул черный язык, раздалось сердитое шипение.

Лют непонимающе поглядел на белую ленту, обвившую руку. Хвост настойчиво ткнулся в ладонь, отвердел. Половина гибкого тела превратилась в металл, змеиная пасть оскалилась, хищно заблестели изогнутые зубы, холодные бусины глаз загорелись гневом.

Лют обернулся: перед глазами красноватый стол степи, унылой, как прогоревший купец. Земля у сапог взорвалась комьями, из дыры выметнулось гибкое бревно с оскаленной пастью, бедро заполыхало острой болью. Мягко плюхнулся, спата рубанула чешуйчатое тело. Черные чешуйки хрустнули, встопорщились, меч впился в гибкое тело с влажным звуком, будто рубил огромный сочный стебель.

Змеиное тело дернулось, земля взбугрилась высоким валом, полетели комья, в воздухе задергался хвост. Крича от боли, Лют ударил вновь в дымящуюся черную рану. Обезглавленное тело задергалось в судорогах, мечась по земле, брызгая кровью. Сплетающийся и расплетающийся клубок подскочил к краю и ухнул в пропасть.

Лют схватился за бедро. Боль жгла каленым железом. Отрубленная голова жадно впилась в плоть, вылезла из раны неохотно, с ядовитых ножей зубов стекали крупные алые капли.

Земля вокруг забугрилась толстыми валами, будто ползли откормленные до свинских размеров кроты. Витязь поспешно встал – укол боли в бедре отозвался ослепительной вспышкой. Заорал в ярости, зрение очистилось, острие спаты ударило в бугор. Чвакнуло, из-под земли забился черный бурунчик, тело змеи расшвыряло землю, оскаленная пасть злобно зашипела.

Зев с торчащими кинжалами перечеркнула бледная полоса, голова лопнула, как бурдюк с вином, черное бревно задергалось в агонии. Справа из-под земли вынырнула змеиная голова. Лют заорал, метнулся молнией, гадину разбросало трепыхающимися кусками. Витязь кинулся к следующей, боль в бедре стегнула ужасающе сильно, сознание на миг померкло. Сильный удар в ключицу едва не опрокинул. Лют ухватил толстую голову, потащил из тела ядовитые зубы.

В голове потемнело, члены сковала смертельная слабость, в спину ударил кулак прогретого над краем воздуха, вслепую отмахнулся мечом. В лицо брызнуло едкой струей, зашипела плавящаяся кожа. От дикой боли невольно закричал, глаз лопнул с мерзким хлопком, щеку ожег поток слизи.

Отчаяние утраты стегнуло огненным кнутом, в бешенстве обрушил град ударов, гибкое бревно заплюхало, брызнули обломки чешуи – с неимоверным трудом Лют оторвал змеиную голову от ключицы.

Половину лица сжирала неимоверная боль, ломоть щеки свесился через подбородок, кровь залила кольчугу. Тупая боль растеклась, мышцы свело судорогой, кости хрустели, сердце билось медленней, от змеиного яда кровь густела.

Аспид-змей наполовину обернулся змеей, встревоженно всмотрелся в изуродованное лицо. Лют оступился.

Тело беспомощно завертело, как сухой лист, в ушах противно засвистел ветер, от ног к поясу поднялся смертельный холод. Аспид-змей вновь стал клинком, острие впилось в твердую стену пропасти. Хрустнуло, брызнула горячая крошка.

Страшный рывок едва не вырвал руку из плеча, пальцы на рукояти расцепились. Запястье обвил змеиный хвост, клинок косо вышел из черной стены, желудок вновь устремился к горлу.

Ощущение поражения дохнуло смертельным холодом, в стынущей груди защемило. Лют взъярился, загустевшая кровь потекла прытче. С силой воткнул меч в стену – тяжесть тела едва не увлекла вниз, но удержался.

Лезвие резало стену, как лист пергамента, в изуродованное лицо стучали мелкие градинки. Витязь заскользил вниз, как водомерка по водной глади, дно быстро приближалось.

Каменная крошка посекла уцелевший глаз, от отчаяния руки едва не разжались с черена. Злобно рыча, Лют продолжил спуск: руки потряхивает, носы сапог бьются о твердые выступы, пальцы противно хрустят, внутри хлюпает.

Дно с силой ударило в пятки, челюсти схлопнулись, прикусив язык до крови. Лют слепо шагнул, сознание затопила невыносимая боль. Пришло ощущение падения, жестокий удар в лицо удесятерил терзавшую боль, и сознание погасло, как задутая лучина.

Аспид-змей сполз на горячую землю, зашипел, глядя на мертвеца. Черный раздвоенный язык выстреливал, как кулак задиристого бойца в потешной сходке, голова приблизилась к окровавленной шее, в открытой пасти сверкнули кривые зубы и вонзились в стынущую плоть.

Глава десятая

Закатное солнце позолотило траву, верхушки шатров. Степняки неспешно ходили по полю, вяло ругались. Горели костры, воины играли в кости, зеваки сгрудились стеной, азартно покрикивали, бились об заклад.

К шатру из белой ткани, чистой, как горная вершина, робко просеменила светловолосая девушка с кожаным бурдюком – тяжесть пригибала к земле. Грозный окрик заморозил кровь, ножки застыли, обернулась, подходящий степняк с удовольствием отметил страх в невинно-голубых глазах.

– Ты чего? – спросил степняк грубо.

Девица ответила дрожащими губами:

– Воды несу для государыни.

Воин покивал, обошел замершую девку кругом, в темных глазах появился жадный огонек. Девушка вскрикнула, когда сильные руки жестко нагнули, юбка задралась на спину, ноги обдало холодом. Степняк споро овладел, хрипло рыча и постанывая, узловатые пальцы мяли белоснежные ягодицы, пятная красными полосами. Довольно рыкнув, небрежно отшвырнул девушку, натянул портки, ладонь утерла трудовой пот.

Девица униженно стояла на четвереньках. Послышались грубые смешки, гортанная речь. Пугливо одернула юбку, встала, с трудом сдерживая слезы унижения, схватила бурдюк и под язвительными насмешками скрылась в шатре.

Полог приглушил закатный свет, потемнело, бурдюк плюхнулся на пол, горячая запруда прорвалась, залила щеки. К ней беспокойно дернулась молоденькая девчушка, тонкими ручками пригладила волосы, зашептала успокаивающе:

– Что случилось, Белава? Обидел кто?

Княгиня горько усмехнулась наивному вопросу, подошла, властно отстранила помощницу.

– Не мешай, Жилена, – сказала она твердо. – Полежи.

Жилена вскинула дрожащие глаза, мельком позавидовала восхитительному платью госпожи, отошла. Умила прижала Белаву к груди как младшую сестру. Девица судорожно всхлипнула, зарыдала в голос. Княгиня ласково гладила девушку по голове, вздрагивающим плечам.

– Тш-ш, все позади, милая, – шепнула она ласково.

Белава всхлипнула, захлебываясь рыданиями, сказала:

– Да как же, государыня! И шагу не ступишь без поганых рож, глаза так и сверкают похотью, житья нет.

Умила прижала Белаву крепче, но промолчала: в самом деле, что толку? Даже ее могут попользовать, как служанку, странно, что до сих пор не ворвались, а неведомый Повелитель, для кого похитили два дня тому, так и не объявился.

Сердце заныло: перед глазами лицо Яромира, нелегко милому, а тут еще и ее похитили. Что, если потребуют открыть ворота города в обмен на ее освобождение? Ведь откроет, он ради нее на все пойдет. Взгляд затуманился, грудь стеснилась острой жалостью, княгиня разрыдалась в голос. Белава поспешно начала утешать, у самой по щекам текли ручьи. Жилена поднялась, обняла обеих, заревели дружно.

Сквозь нежную ткань шатра просачивался свет, но потихоньку мерк – потолок потемнел, очертания роскошных перин, шкур, золотой посуды размылись. Женщины оторвались друг от друга, протерли глаза, невесело рассмеялись.

Жилена спохватилась, разожгла светильники искусной работы, заправленные нежным душистым маслом. Белава отвела госпожу к вороху роскошных подушек, гибкое тело княгини ласково стиснули мягкие объятия, служанка подала чашу с водой. Умила благодарно кивнула, пригубила толику.

– Слышала я, госпожа, что ихний повелитель должон наведаться, – прошептала Жилена, трепеща от ужаса.

Лицо Умилы потемнело, пальцы стиснули чашу. Княгиня раздвинула алые губы в ослепительной улыбке, сказала беспечно:

– Вряд ли… Он уже два дня не показывается, боится, – закончила она с язвительным смешком.

Белава подхватила:

– Точно, мужики перед собой грозные, петушатся, а перед настоящей женщиной робеют.

Умила раздвинула губы, принимая лесть, вода показалась земляничным медом. За стенками шатра зашумело, по сердцу княгини неприятно царапнуло, лица служанок побелели. Ярко освещенный шатер погрузился во тьму, звуки пропали. Умила помяла виски пальцами, прогоняя внезапный страх. Взгляд ее отвердел, приобрел надменность.

– Девкам освободить шатер для встречи Повелителя с пленницей, – скомандовал старческий голос.

С упавшим сердцем Умила стиснула зубы, на испуганных девушек взглянула успокаивающе, приободрила улыбкой:

– Ступайте.

Белава шагнула нерешительно: в распахнутых глазах дрожат крупные капли.

– А как же ты, госпожа, ведь главный аспид явился?

Несмотря на противный холодок, княгиня улыбнулась беспечно:

– Ничего не сделает, не для того похищал, ступайте.

Служанки вышли, поглядывая на госпожу сочувственно, за пологом раздались жесткие мужские голоса, резко оборвались. Голову княгини будто стиснул железный обруч. Белава едва не застонала, но заставила спину держаться ровно, а вошедшего рослого, бритого наголо степняка встретила презрительным взглядом.

Могущественный властелин конной орды замер у порога. К обнаженной груди прижимал резной ларчик, цепь с самоцветами переливалась живыми огнями. Темными глазами смотрел с восторгом и некоторым испугом. Лицо показалось смутно знакомым. Умила лихорадочно попыталась припомнить, где видела.

Степняк медленно двинулся, от ног отлетали расшитые золотом подушки, сминались драгоценные ковры, зазвенела опрокинутая ваза с диковинными фруктами, которыми княгиня побрезговала.

Умилу окатило скрытой мощью, пахнуло крепким мужским потом, сердечко затрепетало, но степняка кольнул холодный взгляд, при виде ларчика губки скривились презрительно. Алтын замер в нескольких шагах от сидящей княгини, глаза впитывали божественный образ, ларчик в ладонях тонко похрустывал.

Умила пригляделась к растерянному завоевателю, замешательство сменилось пренебрежением. Тонкое полукружье брови изогнулось надменно, Алтын вздрогнул от язвительного голоса.

– Ты что-то принес на продажу? Извини, но лучше предложи товар служанкам.

Повелителя покоробило. Поднятая из темных глубин волна смыла неловкость, и он сказал грубовато:

– Нет, Умиля, в ларце подарки. Такие, каких достойна только ты. Я говорил, что добуду эти сокровища, но ты не верила, смеялась.

Княгиня вгляделась в суровое лицо, отшатнулась, лицо исказилось смятением, смешанным со страхом. Алтын сжал зубы, сдерживая стон: она не должна страдать!

– Ты? – прошептала она неверяще. На лице отразилось воспоминание далеких дней юности, события после конца битвы на Пепельном валу, где встретила милого. Правда, тогда за ней ухаживал и сын Кочубея – степного повелителя, принявшего основной удар ясагов. – Ты, – повторила она с дрожью.

Алтын коротко кивнул, княгиня испуганно поджала ноги, недоуменно посмотрела на резную крышку ларчика. Повелитель отступил на шаг, ладонь сомкнулась на кожаном мешочке, подвешенном на шее.

– Да, Умиля, – сказал он с горечью. – Я тот, кого ты отвергла, как вот этот подарок.

На ладони Повелителя появилась нитка зеленого бисера. Умила против воли смутилась, по телу прошла жаркая волна: надо же, дикий степняк не забыл, даже отвергнутый подарок сохранил, добыл легендарные сокровища, о которых грезила юной девушкой. Княгиня смятенно встряхнулась, поспешно отогнала глупые мысли. Алтын зябко поежился от холодного взгляда.

– И зачем ты это принес? – спросила она надменно. – Думаешь, тогда не взяла, а теперь приму с радостью?

Степняк смущенно развел руками, отвел взгляд.

– Нет, но… – Грозный Повелитель поперхнулся словами, но придумать ничего не мог, ибо все мысли занимало прекрасное существо, о котором так долго мечтал десять лет, что приходила каждую ночь, мучила, жгла сердце, заставляла совершать безумные поступки.

Умила смерила взглядом смятенного степняка, внезапно пожалела – все-таки старался. Но молвила язвительно:

– Унеси это барахло. Раздай тем девкам, что согревали твое ложе все эти годы, – добавила она несколько раздраженно.

Алтын всплеснул руками, заговорил горячо:

– Какие девки? Все годы думал лишь о тебе. Ты являлась в снах, дразнила, проказничала. На что другие женщины, если я видел тебя – единственно настоящую в мире, а остальные жалкие подделки под тебя? Что мне с тех безымянных, коих мял и тут же прогонял, корил себя за гадкую слабость, но думал всегда о тебе?

Умила нервно теребила косу. Спохватилась, рассерженно дернула – медовая коса, толщиной с руку, улеглась поперек груди. Алтын оторвал жадный взгляд, утонул в море бездонно-синих глаз.

– Красно говоришь, – хмыкнула княгиня, надеясь, что грубый степняк не заметит смущения. – Но зачем все это? Ты похитил меня, содержишь пленницей, истязаешь.

– Что ты говоришь? – залепетал Повелитель испуганно. – Тебя кто-то обидел из моих людей? Скажи кто, я разорву на части. Никто не должен причинять тебе боль, я убью каждого ублюдка, осмелившегося сделать такое!

От него пахнуло волной неистового жара, тело княгини затрепетало. Умила с трудом взяла себя в руки, сказала холодно:

– Тогда убей себя. Ты держишь меня в плену, каждый миг вдали от дома и любимого мужа доставляет пытку.

Алтын шумно выдохнул. На белоснежной стенке шатра грозно заклубилась тень, пахнуло льдом и смертью. Умила невольно отшатнулась от горящего взгляда.

– Не говори об этом подлеце! – громыхнул Алтын. Сердце княгини испуганно сжалось, Умиле сделалось дурно. – Он обманом украл тебя, околдовал подлой волшбой, заставил страдать и мучиться. Я его убью!

Умила съежилась: от слов степняка тяжко, виски пульсируют болью, мышцы разварены болезненной слабостью, во рту сухо. Гордо выпрямила спину, на степняка поглядела снизу вверх, будто он стоит в цепях и в ее воле сделать с ним все, что угодно. Головка вздернута надменно.

– Ты пустой брехун! – припечатала она жестко. – Только что я едва не умерла от боли, а ты не торопишься себя наказывать. А то, что зовешь колдовством, на самом деле – любовь. Она тебе недоступна, и не удивительно.

Алтын затрясся от злости и унижения, с резного столика слетели золотые блюда, снедь запачкала драгоценные ковры, в руке блеснул изящный нож.

– Прости, Умиля!

Лезвие впилось в литые пластины груди. Умила невольно вскрикнула. Рана глумливо улыбнулась, хлынула широкая струя, золотые звенья окрасились красным. Алтын бестрепетно полоснул грудь еще раз, и еще, торс окрасился красным, пояс штанов намок и потяжелел.

– Прекрати, – вскрикнула Умила с жалостью.

Повинуясь безотчетному порыву, подбежала к окровавленному мужчине, промокнула горячие раны платком из драгоценной ткани. Повелитель отбросил нож, красное лезвие затерялось в ворохе роскоши. Ладонями сжал изящные запястья и бережно поднес ко рту, чувствуя отвратительную жесткость и грубость губ, способных поцарапать нежную кожу.

Умила дернулась, как ужаленная, щеки вспыхнули закатным румянцем. Алтын невольно отступил на шаг, восхищенный, приложил ладонь к сердцу. Княгиня нахмурилась, топнула ножкой:

– Не смей прикасаться ко мне!

Повелитель вздрогнул, на лице проступила обида. Умила села на ворох подушек, ларчик отлетел от удара, драгоценности рассыпалась по полу, в шатре посветлело. С восторгом княгиня прикипела взглядом к дивным изделиям, но вслух сказала хмуро:

– Убери эти железяки и камушки. Я не ворона.

– Конечно, сделаю, что пожелаешь, – сказал степняк с жаром.

Княгиня изогнула бровь насмешливо:

– Да? Тогда отправь меня домой.

С потемневшим лицом Алтын качнул головой, капельки пота ярко блеснули.

– Этого я сделать не могу.

Умила понимающе кивнула, сказала язвительно:

– Понятно. И правду говорят, что ты не мужчина: настоящий мужчина держит слово.

– Кто такое сказал?! – рыкнул Алтын грозно, но увидел гримасу боли на нежном лице и заговорил глухо: – Я понимаю, ты хочешь обидеть меня, задеть, но зачем? Что я сделал тебе плохого? Я люблю тебя, неужели не видишь?

Умила изогнула бровь – Повелитель тут же почувствовал себя распоследним дерьмом – и сказала насмешливо:

– Извини, не вижу. И почему – непонятно.

Алтын засопел, гневный взгляд сместил на стенку шатра – ткань дрогнула, потемнела. Раны на груди схватились плотной коркой. Княгиня со страхом услышала ломкий хруст – короста отвалилась, явив розоватые полосы молодой кожи. Повелитель заговорил, не обращая внимания на такие мелочи:

– Умиля, я десять лет не знал покоя, метался по миру, пытался заглушить нестерпимую боль, но всюду меня преследовал твой прекрасный облик. Каждый раз, когда закрываю глаза, я вижу твое лицо, такое милое, нежное, тонкое, чистое, восхитительное, несравненное. Мое сердце давно разлетелось лохмотьями, не выдержав постоянной боли. Я прошел горы и моря, пески и бескрайние леса, чтобы добыть для тебя драгоценные диковины, усладить твой взор, вызвать божественную улыбку. Я ради тебя направился в безжизненные пески и изменился, изменился! И все ради тебя. Почему отвергаешь меня?

Умила выслушала холодно, коротко кивнула. Слова степняка больно ранили.

– Это все? Спасибо за теплые слова, а теперь оставь меня, ты меня утомил.

Алтын дернулся, посмотрел неверяще. Ему казалось, после такой речи даже железное сердце дрогнет, смилостивится. Княгиня смотрела холодно, синие глаза блестели сталью, кромсали горячее степняцкое сердце. Повелитель повернулся, сгорбился и, пошатываясь, пошел к пологу. Тень съежилась, поблекла.

Умила с облегчением глянула в спину Повелителю. Руки мелко дрожали, над верхней губой застыли бисеринки пота. Страшная тяжесть, связанная с присутствием Повелителя, исчезла. Княгиня нашла в себе силы усмехнуться: и почему так боюсь этого глупца? Впрочем, все они глупцы. Может, только любимый Яромир не так глуп, а остальные – сущие болваны. Думают, если свалить к ногам драгоценные побрякушки – ух, как переливаются на полу! – наговорить кучу сладких слов, то женщина тут же кинется на шею. Дурачье!

Княгиня тяжело вздохнула, вспомнила супруга, сердце сладко защемило. Сейчас бы оказаться в его могучих объятиях, почувствовать жар крепкого тела. Кровь невольно заструилась по жилам, погорячела, княгиня мечтательно улыбнулась.

Алтын протянул руку к пологу, вздрогнул, глаза налились бешенством. Умила посмотрела недоуменно на хмурого степняка, идущего к ней, губы скривились для язвительного вопроса.

– Так ты думаешь – он лучше?! – рявкнул Алтын. Умила вздрогнула, в груди похолодело. – Сейчас я тебе покажу, кто лучше!

Звериным прыжком Повелитель оказался рядом с Умилой, схватил за запястье, вздернул на ноги. В прекрасных глазах мелькнул страх, но княгиня скривила презрительно губы и посмотрела холодно, надменно. Алтын зарычал, пятерней вцепился в ворот прекрасного платья. Тонкая ткань громко треснула, крупная грудь упруго качнулась – степняк отступил, ослепленный божественной красотой. Щеку Алтына ожгла пощечина.

Умила прикрыла грудь рукой, сказала холодно:

– Уходи, у тебя еще есть возможность сохранить лицо.

Алтын расхохотался. Ее лицо дрогнуло, проступила неуверенность, страх перед казавшимся невозможным ранее осквернением. Повелитель снял золотую цепь – звенья грянулись в углу – и пошел на гордую княжну, глядя хищно.

Умила отступила на шаг, в плечи жестко впились пальцы. Алтын увидел перекошенное болью лицо, злорадно рыкнул. Умила ударила коленом Повелителя в низ живота, отчего тот хрюкнул и согнулся в поясе. Мимо мелькнуло полуобнаженное тело – княгиня метнулась к выходу. Степняк жадно схватил за пышную косу, с силой дернул – нежная шейка хрустнула, пол ударил жестоко. От боли у Умилы выступили слезы.

Алтын, хрипло рыча, потащил за волосы, ворох подушек смялся под женским телом, руки потянулись к остаткам платья – ткань порскнула в стороны. Красота обнаженного тела ослепила, но Повелитель, трясясь от обиды, ногой перевернул Умилу на спину и камнем рухнул сверху. Твердое колено безжалостно раздвинуло стройные ноги, мышцы жалобно затрещали, женский крик взвеселил горячее сердце.

Алтын вошел грубо, резко, княгиню затопила волна омерзения, от бессилия потекли слезы. Зубы впились в загорелое плечо, степняк взревел, хлесткий удар ладони разбил полные губы, будто сочные ягоды. В голове княгини вспыхнуло солнце, во рту появилась противная сырость. Повелитель, стиснув тонкие запястья, уже багровые, вторгался грубо, зло – ярость прожитых лет нашла выход.

Умила отвернула голову. Жестокая боль разрывала на части, от унижения трясло, безжалостно била дурнота. Тень на стенке шатра двигалась хищно, с ненавистью, будто убивала злейшего врага.

Слезы ослепили, оглушающий звон в голове возрос многократно, падение в спасительную темноту совпало с довольным рыком.

Глава одиннадцатая

Лют очнулся, рывком поднялся. Широко распахнутыми глазами непонимающе оглядел дно провала: освещен малость красноватым светом, глубокие трещины густо паруют. Пальцы неверяще коснулись глаз, кожи лица: в зеркало можно не смотреться – все цело! И бедро здорово, в прореху ткани виден – застарелый! – рубец.

От мощной радости пустился в пляс, белое кольцо на шее выдвинуло недовольную морду, прошипело укоризненно. Лют потрясенно уставился на чешуйчатую морду, в голове со скрипом закрутились невидимые жернова.

– Это ты спас? – прохрипел он ошеломленно. – Но как?

Аспид-змей уткнул морду в шею, заснул. Лют запоздало поблагодарил гада и принялся старательно избавляться от мешанины мыслей в голове: то и дело прорывало то ужасом смерти, то животной радостью, то слезами облегчения.

Двинулся по дну провала, едва не провалился в скрытую паром трещину – глубину даже представить страшно. Пошел впритирку по стеночке, что тянулась бесконечным бугристым полотном. Глянул наверх, подивился узкой красноватой полоске, потом пробило испариной: это ж подземное небо!

Заскучал от бесцельной ходьбы вдоль стены, тряхнул головой, мысленно выругался.

– Ну, ничё, мне после… смерти простительно, – буркнул он.

На миг подумалось страшное: превратился в умруна, ожившего мертвяка! Желудок скрутило жестокой судорогой, жадно прислушался к ощущениям тела: все так же, как до… падения в пропасть.

– Человек я! – крикнул он, разгоняя дурные мысли. – Витязь!

Бодро зашагал к противоположной стене, которая выглядела расплывчатым пятном. По дну гулял недобрый ветер, от пакостных запахов корежило. Вокруг шипело, булькало. Лют вглядывался в слой пара, сквозь белесые складки виднелись смутные очертания каких-то гадов, насекомых размером с кулак.

Дважды едва не падал в широкие щели, клял слабое освещение и коварный туман, двигался дальше. Противоположная стена постепенно вырисовывалась, словно просто сфокусировал взгляд: трещины, бугры, выступы, россыпь норок, где что-то мелькает.

Куда дальше? Спуститься – одно, а вот подняться… Земля мелко задрожала, послышались животные крики, Лют повернул голову на шум. Пелена пара пошла рябью, мощная волна воздуха обнажила растрескавшееся дно пропасти. Лют со стоном поглядел на бегущую массу, похожую на падение валунов с вершины горы.

Стадо диковинных зверей взревывало, животные стукались лобастыми головами, копыта дробили сухую землю, в оскаленных пастях блестели слюнявые иглы. То один, то другой зверь с воплем ужаса проваливался в разломы. По стаду шла рябь, косматые звери падали, копыта сородичей плющили в мокрые лепешки.

Лют побежал со всей мочи, дрожь земли нарастала, разметая запахи гниения, в нос шибанула волна звериного духа. Стена приближалась медленно. Лют взревывал не хуже косматых четвероногих, мышцы трещали от натуги, ноги заливало проклятое онемение.

Узкая расселина со скрипом приютила разгоряченное тело. За спиной грохотало, от рева лопались барабанные перепонки, в железные кольца стучала мелкая крошка. Живая лавина проносилась бесконечно долго. Лют изнылся – плевал в грязную шерсть, топал ножкой.

В стену грянуло так, что она задрожала, сапоги обдала горячая волна, мимо расселины мелькнула оскаленная пасть, сородичи равнодушно мчались дальше. Голова лопнула, в опасной близости от ног просвистели иглы зубов. Лют выдернул из плотной, как камень, стены длинный голубоватый зуб, попробовал острие, по спине пробежал холодок от вида жирной капли крови на подушечке пальца.

Мелькнул последний зверь, похожий на валун, обложенный шерстистой шкурой, в расселину влетело облако пыли, плотное, как водяная взвесь поздней осенью, на зубах противно заскрипело. Топот удалялся. Лют вышел из расселины, спотыкаясь на проломленной корке земли. Дно уязвили широкие трещины, откуда били упругие струи горячего пара, злобно шипя.

Долго бродил вдоль стены в поисках прохода. Полоска красного неба над головой почернела: вид жутковатый, хотя темноты раньше не боялся. И в ущелье потемнело – глаза едва различали очертания стены, дна. Ползущая по стене рука пробила твердь, пальцы обдало холодом. Вгляделся в темный проем, пожал плечами, скрылся в прохладной пещере.

Глаза привыкли к темноте, к тому же обнаружились россыпи грибов, на вид ядовитых, вонючих, но дающих тусклый зеленоватый свет. Поглядел на покореженные, изъеденные отвратительными язвами шляпки – пришла мысль.

– Ну что, приятель? – обратился он к Аспид-змею преувеличенно радостно. – Скоро придем к Нияну в терем, проникнем незаметно, диковины всякие похитим.

Змей глянул удивленно, бусины глаз блеснули, язык заскользил по чешуйкам губ.

– А потом, – продолжал Лют жизнерадостно, нагло, – завалимся к Озему и Сумерле. У них в покоях неисчислимые богатства, кое-что схитим – конечно, самое лучшее!

Слова исчезли во тьме. Лют напряженно прислушался, затем язвительно хохотнул. Надо подождать.

Аспид-змей противился, когда витязь запихивал за пазуху, шипел сердито, обернулся мечом.

– Так надо, – объяснил Лют терпеливо. – Пусть о тебе не знают пока.

Змей смирился, свернулся кольцом, отпихнув драгоценное перо. Лют вскрикнул, будто резанули по лицу ржавым ножом, осторожно подправил смятое сокровище, поудобнее примостил змея. Провел рукой по кольчуге, довольно цокнул языком – ничего не топырилось.

Осторожно пошел вперед, уши от напряжения стригли воздух, как у коня, впитывали гул чудовищной массы пластов, копошение неведомых существ, что грызли землю с сочным хрустом, будто перья лука. Длинный ход кончился, стены расступились, исчезли. Лют пристально вгляделся в ночные просторы Нави.

Сзади зашумело. Не успел оглянуться, как в затылок уперлось холодное острие. Будто из-под земли выросли угрюмые дяди: факелы в руках ярко освещали брони, ладное оружие. Безжизненные глаза на лицах убийц и отъявленных висельников смотрели неприязненно.

В груди Люта похолодело – не сглупил ли, спрятав оружие, – но один, шрамолицый, ощерил рот с черными пеньками зубов, приправив тяжелый воздух Нави ароматом гнили.

– Ты чего тут шастаешь?

Лют ответил нагло:

– Куда хочу, туда топаю, не твое дело, морда неумытая!

Мертвяк протянул обиженно:

– На свою посмотри. У тебя одежа от грязи покрылась коркой.

Мертвяк сзади надавил копьем сильнее: дерзкого надо проучить. За спиной вскрикнуло, Лют увидел настороженные рожи.

– Подебрад, у него течет кровь!

Лицо Подебрада окаменело, соратники застыли, глаза выкатились на лоб. Лют раздраженно дернул головой, давление острия исчезло.

– Ты, ты… – Подебрад никак не решался сказать.

– Живой я, живой, – сказал Лют сварливо.

Мертвяки охнули. В глазах воин прочитал острую зависть, что быстро сменилась гневом. Копье уперлось в загривок, в стык черепа и хребта – там одна кожа, проткнуть проще водной глади. Подебрад сказал угрюмо:

– Отправишься с нами, пусть глянет хозяин.

Подельники загомонили, в голосах послышалось подобие радости:

– Точно, подивится.

– Ни разу такого не было!

– Может, на радостях отменит ежедневную пытку!

Лют медленно выдохнул, спросил:

– А кто хозяин-то, Ящер?

Подебрад вздохнул печально:

– Если бы. Я бы и у Чернобога под властью оказался, но мы слуги Нияна.

Лют мысленно возликовал, утер пот, но радость смыли предстоящие хлопоты. Подумалось: все зря, лучше перебить дозор и попытаться выбраться на поверхность, но перед взором встали горящие избы, порубленные мужчины, послышались жалобные крики насилуемых женщин. Скулы свело болью. Подебрад подозрительно глянул на потемневшее лицо живого.

– А ты как хотел? – спросил он участливо. – Будто не знал, куда сунулся.

– Ладно, – отмахнулся Лют небрежно, – веди к хозяину, надо с ним потолковать.

Мертвяки глянули подозрительно, обступили полукругом, в спину ткнулось древко копья.

– Пошел!

Лют скривился молча, зашагал. В сторонке мелькнули золотые одежды – мужчина и женщина с бледными печальными лицами проводили процессию взглядом. Воин мысленно усмехнулся, похлопал себя по плечу.

Озем и Сумерла, подземные боги, хранители неисчислимых богатств, потому людей не любящие, обваливают шахты, дабы дерзким смертным ничего не досталось. Всюду распускают слухачей – кротов, ужей и грибы, – чтобы рассказывали, что людишки задумали. Вон как за злато затряслись, сразу Нияну нажаловались.

Мертвяки говорили меж собой все неохотнее, под конец замолчали, ход замедлили. Дорога вела на вершину холма, над кромкой земляной насыпи полыхало багровое зарево. Нездоровый красный цвет плеснул в лица, Лют поморщился, в спину кольнуло: мол, шевели ногами.

Отряд забрался на вершину холма. Лют замер, потрясенный, раздавленный видом терема Нияна.

Вокруг терема пылало озеро черного масла, пламя чадное, небо застила стена жирного дыма. Терем необыкновенно высок, множество ярусов, огонь играл хмурыми бликами на железных стенах, над крышей с противным воем носились навьи и диковинные крыланы. Через озеро горящей крови земли перебросили черный мост. Языки пламени жадно лизали низ моста, особо дерзкие хлестали через край. Кости, что вместо бревен, темные, чадно тлели. У краев столбы с человечьими черепами, в глазницах нестерпимый свет, глядели пристально, злобно.

В спину толкнули. Спустились с холма, обугленные кости моста заскрипели под сапогами. Ноги лизали языки пламени, кожа сапог разогрелась, слегка дымилась. Грудь раздирала удушливая вонь, от жара трещали волосы, Лют прикрыл ладонью лицо.

– Что, живчик, худо? – спросили сзади насмешливо.

Лют промолчал. Вот еще – отвечать трупаку, жалкому слуге!

Терем ограждала темная стена, монолитная, словно выковал гигантский кузнец, а затем втиснул в землю, украсив шестами со скелетами и черепами: людскими, звериными и вовсе невиданными, от вида которых волосы встают дыбом.

Ворота остро посверкивали россыпью кроваво-красных камней, кованые створки украшали искусные сцены кровопролитных боев. Возле ворот шевельнулись металлические горы, на шарообразных головах вспыхнули ядовито-желтые глаза, без зрачка, залитые жестоким светом. Из оплавленных гор выросли мощные руки, железные пальцы согнулись с кровожадным скрипом. Облик стражей неуловимо потек, по телу пробежала рябь, на месте расплывчатых гор явились мускулистые тулова, столбы ног.

Лют шел притихший, как мышь под носом беспокойно спящего кота. Стражи потянули створки, расписные пластины раздвинулись с раздирающим душу скрежетом, открылся освещенный двор. Воин подивился быстроте стражей. Подебрад толкнул застывшего пленника, отряд вошел во двор, за спинами вновь заскрежетали ворота.

Лют молча шагал по темным каменным плитам, по краям дороги на неопрятных стенах торчали светильники. Поверхность стен двигалась, обрисовывались очертания рук, ног, словно елозил человек, укрытый тонким одеялом.

Стена расступилась, оскаленная морда строго глянула на пришлых. Лют вздрогнул от тяжелого взгляда багровых углей, с жутким ворчанием страшила влился в стену. Еще несколько раз из стены и даже пола появлялись чудища. Лют ошалел от обилия клыкастых пастей, рогатых голов, чешуи, стального меха, даже клешней, как у раков.

Над головами летали с диким гоготом и посвистом крылатые существа – от одного вида тошнило! По плитам звонко зашлепало, лужи ядовитых слюней едко зашипели струйками пара, камни ощерились оплавленными дырами.

По ушам стегнул вопль боли, страха и отчаяния. В груди Люта дрогнуло, глаза защипало от слез. Ладонь сжалась на черене меча, плечи затрещали в гордом развороте, в голову ударила горячая волна. Подебрад глянул недоуменно, по знаку руки меж лопаток гридня уткнулось копье.

– Не балуй, – произнес старший хмуро.

Лют шумно выдохнул, кулак разжал воздух, ладонь провела по лицу, стирая морок. Вопли боли зазвучали чаще, отчаяннее, пронзительнее, но воин мрачно сплюнул, зашагал дальше. В конце концов, Ниян, при всей жестокости, пытает злодеев и убийц.

Никто не мешал тем горлодерам, что сейчас висят на крючьях или тают в чанах кислоты, жить достойно, не совершать преступлений. Пущай теперь попляшут, зато наверху каждый честный с облегчением услышит, что преступников на том свете смолят, как свиней, и слабые души, что вот-вот станут на путь злодеяний, устрашатся и будут пахать и сеять или подковы ковать, а не сидеть в землянках под корнями дуба в ожидании купца на лесной тропе.

«Да, – подумал Лют мрачно, – даже если бы этого не было, то загробные пытки для злодеев надо придумать, а то махнут рукой: чего бояться?» Уши едва не разорвал ужасный вопль, в мозг ударили каленые иглы, заворочались, с губ слетел слабый стон. Лют сердито потер ухо, пожелал крикуну скорого забвения. Вот чего боятся, подумалось зло.

Два лохматых чудища отворили дверь в терем. Лют прошел по черным гладким ступеням крыльца, за ногу дернуло, скосил глаза, хват костлявых пальцев нехотя разжался, на коже сапога остались темные полосы. «Понаставил стражи, – подумал Лют сердито, – будто и не бессмертный бог, а жалкий бунтовщик. Впрочем, в Нави три сильных бога – Чернобог, Ящер и Ниян, – может, враждуют за власть, кто их знает?»

Убранство терема хлестало по глазам: стены красные, как ободранная плоть, сочатся густыми потеками, внутри что-то шевелится, безмолвные ухмылки черепов, драгоценности в ларях из ребер. Все сочится ужасом, болью, страданием.

Лют отупел от тяжелого духа, не помня себя переставлял ноги, с удивлением оглядел роскошную палату.

Палату битком забила нечисть: пасти оскалены, по полу часто плюхает слюна, словно дождь хлещет. От шипения и глухого рычания кровь стыла, а волосы на затылке встопорщились, как хвост тетерева.

У дальней стены с черного гранитного трона на пришлого воззрился железный великан. Зубцы свинцового обруча на голове холодно поблескивали, провалы глаз полнились расплавленным металлом, в руках – огненный скипетр и меч.

Повелитель мучений открыл рот. Палата притихла от звуков могучего голоса с нечеловеческими нотками, словно говорили в железное ведро.

– Кого привел? Предателей сажают на огненные пали на заднем дворе!

Подебрад задрожал, колени с хрустом подломились, лоб зазвенел от ударов по полу.

– Великий, это необычный посетитель, он живой, – выпалил он скороговоркой.

В палате стихло. Ниян вперил пламенные глазницы в Люта, наглые бесцеремонные пальцы покопались в голове, затем пощупали зубы, как у коня на продажу, порылись в груди. Судья мертвых сузил железные веки, скипетр и меч вспыхнули, сонм чудищ испуганно зашептался.

– Подойди ближе! – приказал Ниян.

Лют медленно направился к подножию трона. Сотни глаз сверлили злобными взглядами, молили сделать неосторожное движение, уж они-то защитят хозяина! В животе скрутился тугой узел, на лбу выступил холодный пот, связала болезненная слабость.

Воин остановился за пять шагов. Даже сидя, бог возвышался на две головы: железные мускулы бугрятся, блики огней красиво оттеняют литые пластины мышц. По бокам – две темные вилы, пасти злобно оскалены, копыта звонко бьют, кожистые складки крыл то угрожающе раскрываются, то съеживаются, хищно тянут желтоватые ножи когтей. Лют вздрогнул: показались знакомыми черты одной лохматой, та злобно глянула, мохнатые мешки грудей свесились до пола… Нет, не та.

– Кто таков? – прорычал Ниян.

Голос обрушился, как шипастый кастет, воину почудился хруст костей черепа, внутри мерзко задрожало.

– Лют, витязь, – ответил он пересохшими губами.

– Как сюда попал?

Голос смял грудную клетку, отвратительно хрустнуло, в глазах потемнело, горло едва не разорвал тошнотворный ком. Лют осторожно пошевелился: пот со лба тек ручьем,брови насквозь мокрые, глаза щипало.

– Послал меня с поручением Кащей.

Ниян разразился утробным смехом, гулким, будто звук гулял в железном жбане, челядь услужливо захрюкала, заржала, зашипела. От смеха у Люта задрожала каждая клеточка, внутри рвалось, плескало, тело стонало от муки.

– Никак не угомонится костлявый, – прогудел Ниян злорадно. Свинцовый обруч на лбу ярко вспыхнул, зубцы раскалились добела. Довольный великан махнул скипетром, в воздухе загорелась полоса огня. – Совсем из ума выжил, прислал обычного смертного.

Голос вскрыл грудину, как мясницкий тесак, внутренности вывалились вразвалку, чудовищная боль погасила сознание. Лют очнулся, опасливо ощупал грудь, посмотрел под ноги: железному великану лучше молчать, а то помрет от звуков голоса!

– Я не простой, – сказал Лют с мрачным достоинством.

Темные вилы злобно шипели, копыта высекали искры. Лют согнулся под тяжестью взглядов собравшихся чудищ. Ниян глянул остро, махнул рукой великодушно, челядь успокоилась.

– Ага, вижу метку Перуна, – рыкнул Ниян с глумливым смешком. – Думаешь, попадешь в небесную дружину? Шиш! – рявкнул железный великан, пламя светильников вздыбилось до потолка, палата ярко осветилась. Лют зажал уши, меж пальцев потекли красные струйки. – Из моего царства никуда не денешься, будешь мне прислуживать!

Палата взорвалась хохотом. Лют закачался, в голове лопались кровавые пузыри, горячие струйки текли из ушей, носа. Ниян прекратил смеяться, расплавленный металл зениц вперил чуточку удивленный взгляд на воина: смертный разогнул спину, задрал подбородок, открывая мягкое горло, под ноги полетел плевок.

– Не бывать тому! – прохрипел Лют со смертельной яростью.

Ниян прогрохотал:

– Да, вижу, крепких людей берет Перун. Думает, помогут при конце света. Глупец! Когда наступят последние дни, из Нави выйдет неисчислимая рать из умерших за время существования мира! Ты представляешь, сколько это? Как бы ни были могучи Перуновы воины, но их закидают шапками.

Повелитель мучений гнусно захохотал, свита послушно вторила. Лют стал спокоен, страшной силы голос бога угнетать перестал.

– Значит, – сказал он негромко, но Ниян услышал, – конца света не будет.

Полчища чудищ поперхнулись смехом. Ниян припечатал человека строгим взглядом, огненный меч налился ярким светом, с лезвий сорвались язычки пламени.

– Даже не знаю, – протянул он задумчиво, – храбрец ты или дурак?

Лют криво усмехнулся, страх перед мощью подземного бога приходилось преодолевать каждый миг, давалось это с трудом, но ужас отступал под яростным натиском праведного гнева.

– Лучше отдай, что Кащей хочет, потом поговорим.

Ниян всхрапнул от такой наглости, из глаз ударили тонкие лучи, кольчуга на груди Люта задымилась, металл испуганно зашипел. Жар куснул кожу, Лют стиснул зубы, пронзил железную гору ненавидящим взором. Ниян поднялся, воин невольно отступил, устрашенный ростом судьи мертвых.

Лучи из глаз исчезли.

– Ну что ж, – прогудел бог. – Принесите ларчик.

Темная вила посмотрела удивленно. Испугавшись полыхнувшего гневом взгляда Нияна, нечисть захлопала кожистыми крыльями и взвилась к потолку, скрываясь в широком проеме. Лют настороженно посмотрел на железного великана. Ниян ответил холодной улыбкой, мускулы рук красиво бугрились, поигрывая огненными скипетром и мечом.

Темная вила скоро вернулась, в когтистых руках нежно посверкивал адамантовый ларчик, пламя светильников отражалось на бесчисленных гранях яркими точками, светящимися крестами, аж глаза кололо. Запертый на маленький стальной замочек, скрытый предмет виднелся смутно – нечто округлое, не больше кулака.

Вила поставила ларчик на пустой трон, застыла у подлокотника. Ниян обронил ехидно:

– Что стоишь столбом? Бери, за этим шел.

Лют повел плечами. В глазах прислужников бога не скрывалось злорадство. Трон приблизился. Лют замер под насмешливым взглядом великана, шагнул еще, пальцы застыли над ребристой крышкой.

Воздух сверху открылся огненной раной – Ниян без замаха опустил меч на русую голову.

Глава двенадцатая

Белава, сглатывая слезы, обрабатывала синяки на запястьях княгини. Умила, бледная, с отрешенным лицом, молча терпела: глаза сухи, безжизненны.

– Чтоб его Ящер на том свете полосовал, аспид поганый! – всхлипнула Жилена, готовя целебный взвар.

Умила по-прежнему сидела молча, смотрела в никуда – и так уже два дня с той страшной ночи. Тело покрылось синяками, боль накатывала волнами, разрывала на части, но терпела молча, с гордо выпрямленной спиной и вздернутым подбородком.

Белава закончила втирать аккуратными движениями целебную мазь, заботливо прикрыла ужасные пятна широкими рукавами платья.

– Аспид проклятущий! – прошипела она с ненавистью, смотря с тревогой в бескровное лицо Умилы. – Госпожа, не молчи, мы рядом.

Княгиня оставалась безучастна. Жилена, всхлипывая, утирая красные глаза, подала парующую чашу, насильно вложила в безвольную руку. Служанки переглянулись, заплакали, обнявшись.

Полог отодвинулся. Девки поспешно вытерли слезы. Вошедший степняк хмуро отметил затаенную ненависть. Воин подошел к Умиле: походка шаркающая, лицо бледное, словно поправился не до конца от тяжкой болезни. Темные глаза участливо посмотрели на княжну, чью гордость не смог растоптать отвратительный поступок Повелителя: спина прямая, наклон головы величествен, как и надлежит сильной правительнице.

Служанки недоуменно посмотрели в спину степняку. Полог отодвинулся, проглянула освещенная ярким солнцем степь, ткань закрыла проем.

– И чего надо? – удивилась Жилена.

– Ходят, твари! – согласилась Белава.

Шергай вошел в шатер Сомчея, цепко осмотрел бледное лицо, кивнул довольно. Полководец жестом пригласил сесть. Маг подгреб войлочные подушки, нарочито кряхтя, сел.

– Доблестный Сомчей, как я рад улучшению твоего самочувствия!

Военачальник растянул бледные губы:

– Спасибо, Шергай. Знаю, именно тебе обязан жизнью.

– Доблестный Сомчей чересчур великодушен, – замахал руками Шергай. – Это Повелитель вынес тебя с поля боя. Я малость подлатал. Кстати, он ждет своего лучшего полководца, ты не мог бы зайти?

– Я подумаю над этим, – сказал Сомчей мрачно.

Маг запнулся, вгляделся в бледное лицо, сдержал упрек, загривка коснулся неприятный холодок.

– Но Повелитель нуждается в твоем совете, доблестный Сомчей, – сказал он с мягкой настойчивостью. – Нужно решить, что делать дальше. Войско изнылось от безделья, того и гляди затеют усобицы.

Сомчей вяло пожал плечами, взгляд ушел поверх плешивой головы, уткнулся в серую стенку шатра.

– Выбор небогат: продолжить поход либо вернуться в степь, – сказал он равнодушно. – Не думаю, что нельзя решить без меня.

На этот раз мага покорежило сильнее. Шергай вгляделся в полководца с подозрением, но копаться в мозгах побратима Повелителя не стал. Молча встал. У полога мага догнал вялый голос:

– Можешь исполнить мою просьбу, Шергай?

– Конечно, доблестный Сомчей, – заинтересовался старик.

– Пленница Повелителя выглядит неважно, – сказал полководец буднично. – Подлечи ее.

Шергай всмотрелся в спокойное лицо долгим изучающим взглядом, после паузы коротко склонился, молвил:

– Хорошо, доблестный Сомчей. Ты прав: выглядит она неважно, но Повелитель почему-то не говорил о лечении, он вообще избегает разговоров о ней.

– Шергай, вылечи ее, не думаю, что Повелитель будет против, – проговорил Сомчей устало.

Маг поклонился, вышел из шатра.

Вечером, затемно, вернулся, сказал, что следы насилия стерты, тело здорово, но за душу ответа не несет.

– Повелитель удивлен, что ты не зашел, – сказал маг вкрадчиво.

Сомчей ответил напряженно:

– Мне нездоровится.

– Доблестному Сомчею хуже? Могу я… – встревожился старик, но военачальник прервал:

– Не стоит, мне лучше.

Шергай поднялся:

– С твоего позволения, доблестный Сомчей, я пойду.

Полководец кивнул. Маг вышел в ночную степь, яркая луна проказливо пригладила лысину. Встречные воины нарочито пужливо отскакивали, часто и шумно сплевывали. Старик презрительно улыбался, с трудом смирял недостойное возраста желание прижечь хамам задницы.

Обернулся, прищуренные глаза различили темную фигуру, скользнувшую к шатру Сомчея. Шергай нахмурился: чего это доблестный полководец так часто общается с бездарным шаманом?

Алтын, переламывая себя на каждом шагу, вошел в белый шатер. Белава с Жиленой вздрогнули от злобного рыка, но удалились неохотно, облив Повелителя нескрываемым презрением. Кровь степняка воспламенилась – хотел убить на месте, но вид бледного лица остудил порыв, кровь текла тяжело, жилы полнились снежной кашей.

Повелитель робко приблизился, заискивающе всмотрелся, но взгляд прекрасных синих глаз был устремлен в никуда, у уголков рта застыли тревожные складки. Алтын вгляделся в постаревшее лицо – сердце раскрошила боль, – жалко всхлипнул:

– Прости меня, Умиля.

Княгиня промолчала: лицо бесстрастно, глаза пусты. Степняк бухнулся на колени, заливая слезами тонкие ноги в замшевых башмачках, осыпая поцелуями.

– Прости, любимая, прости! Пожалуйста, не молчи. Хочешь, чтоб я ушел? – уйду, только скажи.

Бледные губы нехотя разлепились, голос прозвучал вяло, бесплотно:

– Уходи.

Сердце Алтына сжалось. Повелитель содрогнулся от омерзения к себе, простонал:

– Ты не хочешь видеть меня?

Уголки женских губ тронула язвительная усмешка, глаза блеснули болью.

– Нет.

Алтын встал, утирая слезы, пролепетал:

– Тогда скажи: чего хочешь? Исполню твое желание с радостью.

– Отпусти меня, – последовал немедленный ответ.

Повелитель затряс головой испуганно:

– Н-нет, я не могу. Я умру без тебя. Но я страстно хочу тебе прислуживать! Скажи, что я могу еще сделать?

Умила произнесла скучающе:

– Вели своим зверям не трогать прислужниц. Или и это непосильная задача? – дополнила она язвительно.

– Я исполню, все исполню! – закричал Алтын, счастливый возможностью угодить любимой.

Тонкая ладошка вяло качнула воздух.

– Уходи.

Алтын попятился, не отрывая жадного взгляда от печального лица, давясь слезами жалости, содрогаясь от гнева и омерзения к себе, такому подонку. Княгиня, не смотря, как он выходит, бесцельно оглядывала белые стены шатра.

Полог зашумел, дохнуло ночью, мужским духом. Чистый лобик прорезала морщина, губы недовольно скривились.

– Я ведь просила тебя уйти.

– То был не я, – произнес незнакомый голос.

Княгиня удивленно посмотрела на черноволосого мужа: держится статно, лицо отражает недавнюю хворь.

– Кто ты?

Мужчина шагнул вперед, голова упала на грудь.

– Прекрасная Умиля, меня ты не помнишь, но я побратим твоего супруга, Сомчей.

– Побратим? – скривила княгиня бледные губы. – Был у меня недавно такой побратим.

Уголки губ Сомчея опустились. Полководец с жалостью смотрел в измученное лицо женщины, неприязнь к Повелителю ворочалась в груди гадкой рыбой.

– Я настоящий, прекрасная Умиля, – сказал он спокойно. – Сегодня ночью ты будешь в объятиях мужа.

Глаза Умилы вспыхнули, обжигающая радость сменилась испуганным недоверием.

– С чего мне верить? – спросила она холодно.

Сомчей залюбовался гордой осанкой, наклоном головы: да, такая женщина стоит истребительной войны.

– Тебе незачем опасаться, – сказал он тихо. – Отошли сегодня служанок, рано погаси свет. Мой слуга проводит тебя, я дам коня, и скоро ты встретишься с Арамом.

Умила с трудом пригасила вспыхнувшую в груди радость, ответила как можно равнодушнее:

– Хорошо… Посмотрим, что получится. Но помни, моего мужа зовут Яромир.

Сомчей грустно улыбнулся. Княгиня легко склонила головку в ответ на глубокий поклон, проводила степняка настороженным взглядом. Сомчей заботливо прикрыл полог, яркая луна удостоилась неодобрительного взгляда.

Полководец размашисто зашагал к шатру, не чуя острого взгляда в спину. Али-Шер подозрительно покосился на слабого полководца, сморщенный лоб отобразил напряженную работу мысли.

Умила напряженно ждала, всматривалась во тьму, от нетерпения елозила на полу. Мысли сменялись часто, то обдавая радостным жаром, то замораживая нервно стучащее сердце в льдинку. Вздрогнула от треска ткани, вгляделась до рези, в темной стене отворилась бледная щель, которую заслонила темная фигура. От свистящего шепота по телу прокатилась жаркая волна.

– Хозяин просил проводить тебя.

Умила сдержала дрожь, величественно кивнула, едва не рассмеялась глупости. Мужчина сунул в руки темный сверток.

– Надень, луна очень яркая, твое платье выдаст.

Умила надела плотную накидку, носик сморщился от запаха. Проводник двинулся – голова задевала травинки. Княгиня замешкалась: неужто и ей придется ползти вот так, выставив зад, как распутная девка? Провожатый обернулся, сердито шикнул.

Двигались осторожно, замирая при раскатистом смехе подгулявших воинов, громком шорохе. Провожатый предусмотрительно держался в стороне от костров. Умила плелась сзади, колени противно ныли, жесткая трава царапала лицо.

– Долго еще? – спросила она тихо.

Провожатый не ответил, над головой прошелестел другой голос:

– Уже пришли.

Сомчей помог княгине подняться, заботливо отряхнул пыль. Слуга держался в сторонке, от фигуры сквозило недоумением. Полководец шепнул княгине:

– Госпожа, отвернись, пожалуйста, и посмотри вон туда.

Умила нехотя повернулась, в груди шевельнулось нехорошее чувство. Сзади зашелестела трава, слух ожег влажный треск, сдавленный стон. Сомчей аккуратно уложил слугу в траву, складками одежды протер густые потеки на ноже.

– Зачем? – удивилась княгиня, на миг съежившись в ожидании страшного: мало ли какие игры у степняков?

– Он бы непременно сообщил, – ответил Сомчей сухо. – А нам нужно время, до коней еще надо добраться.

– Но он твоей крови, как так?

Лунный свет блеснул во влажных глазах, полководец отвернулся от пытливого взгляда гордой женщины, понурил голову.

– Я их уже много убил под стенами города, – сказал он с болью. – Пойдем, Умиля.

Княгиня двинулась следом за полководцем. Шум освещенного стана постепенно затихал, голая степь радовала глаз, травинки, облитые лунным серебром, колыхались на прохладном ночном ветру.

– Почти дошли, – сказал Сомчей. – Осталось немного.

Ночь прорезал жесткий голос, полный злорадства:

– Ты прав, тебе осталось немного, жалкий предатель!

Умила вздрогнула. Лунный свет заиграл бликами на броне дюжины воинов, выросших из травы. Послышалось чирканье, в ночи сыпанули искры, темень разогнал свет факелов.

Али-Шер выступил из заградительного полукруга, в свете пламени лицо казалось залитым кровью, глаза блестели, шумное дыхание колыхало травинки.

– Не ожидал? – спросил со злым смехом и, видя ужас в глазах пленницы, довольно захохотал.

Сомчей подскочил. Челюсть Али-Шера хрустнула под кулаком. Военачальник еще падал, а Сомчей метнулся к воинам, лязгнула сталь.

– Госпожа, беги! – крикнул он.

Умила сорвалась с места, в лицо ударил холодный ветер, за спиной заорали люто, затылок ожгло горячее дыхание. Степняк распластался в прыжке, цепко ухватил полонянку за тонкий пояс, свалил наземь. Княгиня кусалась, отбивалась руками – воин вскрикнул, прижал ладонь к расцарапанной щеке.

На помощь подскочил рослый степняк, вдвоем скрутили, нагнули в унизительную позу. От боли в заломленных руках едва не заплакала, с тяжким сердцем посмотрела на поверженного Сомчея.

– Не добивать! – рявкнул Али-Шер.

Военачальник сплюнул кровь, лучик посеребрил обломок зуба, на челюсти проявилась темная опухоль. Али-Шер подошел к распластанному полководцу, на лицо Сомчея упал мерзкий плевок. Военачальник дернулся от унижения, грудь до треска смяла подошва.

– Веди в стан. Ты, – указал Али-Шер на степняка, – бегом к Повелителю, расскажи о предательстве, которое раскрыл твой доблестный военачальник.

Воин согнулся в поклоне, загромыхал доспехом. Али-Шер отстал от процессии, полюбовался униженным видом гордой северянки и напыщенного полководца. Наконец пробил его час! Повелитель узрит, что пригрел змею на груди, но верный военачальник раскусил гада! Награда будет щедрой.

Стан оживленно загомонил: сабли покидали ножны, спящих со сладкой злостью пинали, ставка ярко осветилась. Воины удивленно уставились на пленников, в коих узнали драгоценную добычу Повелителя, но это куда ни шло. Вид избитого Сомчея огорошил, сабли опустились, на Али-Шера уставились осуждающие взгляды: о нелюбви к правой руке Повелителя знали и принимали не его сторону. Али-Шер в ответ ощерился, взглядом показал, что скоро будут подчиняться его воле, исполнять любые желания.

От грозного рыка Повелителя раскололось ночное небо. Люди попадали, будто оглушенные ударом дубины. Алтын звериными прыжками добрался до процессии, безумными от страха глазами осмотрел Умилу. Воины, ее держащие, отшатнулись от пронзительного взгляда.

Меч холодно блеснул в свете луны. Воины отступили. Умила рассерженно вырвалась, отошла, потирая запястья. Взгляд Алтына приморозил степняка к земле. Вождь навис скалой.

– Повелитель, – пролепетал степняк испуганно.

Меч косо рухнул, броня со скрежетом распалась, веером брызнули горячие капли, половинка воина улетела в траву, вторая заскребла ногами по земле. Второй степняк отшатнулся, закричал сорванным голосом:

– Повелитель, я не причинял боли, я просто смотрел!

– Смотрел? – рыкнул Алтын ужасно.

Пальцы метнулись вперед, глухо лопнуло, степняк запоздало вскинул ладони к пустым глазницам, заревел жутко. Али-Шер бухнулся на колени – с лезвия меча на голову капнула кровь – затараторил часто-часто, давясь от ужаса:

– Повелитель, я раскрыл предательский заговор! Проклятый Сомчей хотел увезти пленницу, а я, твой верный раб, ее вернул.

Алтын закричал страшно:

– Не смей наговаривать на доблестного Сомчея, собака! Я тебя располосую на сорок кусков.

Голос пригибал к земле, воины бросили оружие, факелы, заткнули уши. Луна поспешно спряталась за тучкой.

Огонь промасленных тряпок лизнул траву, затрещало, земля осветилась оранжевыми языками. Налетел холодный порыв ветра, вогнал огонь в землю, старческий голос проскрипел язвительно:

– Поднимите факелы, дурни, спалите самих себя. Позорище!

Алтын встретился взглядом с Шергаем, остудил бешеную ярость. Повелитель кивком приказал Али-Шеру встать. Полководец вскочил, рассказывая обстоятельства поимки беглецов. Алтын всмотрелся в Сомчея неверяще:

– Брат, правда ли это?

Военачальник усмехнулся разбитыми губами, коротко кивнул. Алтын бросил меч, схватился за голову. Воины вздрогнули от страшного стона. Умила посмотрела на Сомчея с жалостью, в глазах заблестели слезы. Повелителя покоробило проявление чувств к предателю, вспыхнула острая зависть.

– Отведите пленницу в мой шатер, – приказал Повелитель, глядя лишь на полководца и игнорируя возмущенный вскрик Умили.

Но стоило воинам подойти и попытаться схватить пленницу за руку, как Алтын яростно заорал, показывая рукой на разрубленного воина и сотоварища, стонущего в траве:

– Кто посмеет причинить ей боль – умрет!

Воины отскочили от княгини, как от ядовитой змеи. Окрест разлился запах страха.

– Но, Повелитель… – только и молвил испуганный степняк.

Умила облила кочевников презрением, павшего духом Сомчея согрела улыбкой. Алтын снова задрожал от зависти, открыл рот для страшной ругани, но вовремя раздался старческий голос:

– Повелитель, позволь применить свои способности. Никакого вреда, она дойдет без сопротивления до шатра, и чары тут же оставят ее.

Алтын хмуро разрешил. Умила тонко вскрикнула, рванулась прочь, но резкий окрик припечатал к месту. Фигурка сгорбилась, пошла с пустым взором, по бокам на почтительном расстоянии выстроились воины. Повелитель проводил взглядом – сердце рвалось от жалости. С трудом отвернулся – застонал от вида Сомчея.

Шергай сказал мягко:

– Повелитель, может, послать отряд к городу? Наверняка их должны были встретить.

Алтын кивнул. Али-Шер вздрогнул от лютого голоса.

– Скачи к стенам, встречных убивай.

– Понял, Повелитель, – сказал полководец радостно.

Шергай проводил буяна презрительным взглядом, на Сомчея посмотрел с сочувствием. Степь огласил дробный стук копыт – отборная сотня Али-Шера умчалась в ночь.

Алтын глянул на бледное лицо побратима с болью, спросил с рвущимся сердцем:

– Почему, Сомчей?

Глава тринадцатая

Лезвие застыло на палец от головы. Лют еще не оправился от боли в невольно хрустнувших коленях, как услышал треск, запах паленого волоса. Чудища покатились со смеху, глядя на воина, сбивающего огонь с волос ударами ладоней, как пьяный дурак.

Витязь погасил пламя. Ниян снисходительно глянул на трясущегося от унижения человека, погрозил пальцем. В живот Люту ткнулась острая морда. Аспид-змей, чуя близость добычи, напомнил о себе. Воин легонько хлопнул по пузу, от мысленных усилий лоб пошел складками. Лют едва не вскрикнул от радости, когда чудо-меч прополз вниз по ноге и осторожно высунулся из рваной прорехи штанины. Лют приблизился к гранитному стулу, задвинув ногу под сиденье. Темные вилы злобно зашипели, не отрывая взглядов от лица человека.

Аспид-змей успел вылезти в последний момент: железные пальцы ухватили ворот кольчуги, горло перехватило, ноги хоробра оторвались от пола. Ниян раскачал и бросил, как нашкодившего щенка, в толпу чудищ. Хрустнуло, вокруг щелкали клыкастые пасти, в лицо било зловоние, мерзко плескала слюна. Люта вытолкали из кучи-малы. Ниян с довольной ухмылкой вложил в ножны меч, туловище гридня стиснули стальные бревна.

Ребра захрустели, как стебли чертополоха, Лют закричал, изо рта плеснула кровь. Ниян довольно расхохотался, отшвырнул в дальний угол. Лют грянулся тяжело, мерзко, покатился кубарем, обломки ребер протыкали внутренности, сполохи дикой боли гасили сознание.

Грянулся о стену так, что звякнули монеты в кошеле, застыл грязной раздавленной грудой, над головой гремел мерзкий смех чудищ, довольный рык Нияна дробил череп.

Пол под телом вздыбился, руки в лохмотьях истлевшей плоти приподняли куль мяса в кольчатой рубахе. Потолок перед глазами Люта поплыл – покачивало, как на волнах. Потолок загородила железная морда: зубья свинцового обруча хищно горят, из глазниц вот-вот потечет расплавленный металл. Ниян поставил Люта на ноги. Раздробленные колени с трудом держали, расплывчатый взор заслонила железная плита подошвы.

Нос отвратительно хрустнул, кровь хлынула мощным потоком, будто прорвало запруду. Чудища взвыли от восторга, глядя на кувыркающегося в воздухе воина, на красивую россыпь алых бусин. Лют грянулся в стену спиной, головой вниз, со скрипом стал съезжать. Из стены высунулись когтистые руки, голень затрещала от сильного хвата.

Чудище вылезло из стены по лохматый пояс, швырнуло воина через зал к сородичу, что поджидал с гадкой ухмылкой на чешуйчатой морде. Ниян мощно расхохотался, глядя на порхающего человечишку, буркнул предостерегающе:

– Не в полную силу! Я его еще помучаю. Давно таких дураков не встречал. Пущай примчатся лекари, подлечат, а потом на крюк, хо-хо-хо!!!

Люта перебрасывали от стены к стене, пол палаты залился кровью, чудища припали к лужицам, жадно слизывали. Затем стенная нечисть кинула гридня в руки, растущие из пола, те швырнули измочаленное тело в общую кучу. На плечи обрушился град ударов, зашвыряло в стороны. Лют хрипел, плевался кровью, от дикой боли утратил способность говорить, только бессильно мычал.

«Перун! Перун! – воззвал он отчаянно. – Не ради себя мучаюсь, твои заветы исполняю. Не гибель страшит, но если погибну, Кащей не даст оружие».

Клубок тугих мускулов, чешуи, жесткой шерсти и острых зубов раскрутил Люта, как мешок с песком. Избитое тело со свистом проломило воздух. Ниян вскрикнул предостерегающе: высоковато, может разбиться. Кожистые крылья взбили воздух. Лют обвис в когтистых лапах темной вилы, тварь медленно спустилась из-под немыслимо высокого потолка, о пол легонько стукнули копыта.

Лют метнул очумелый взгляд по сторонам, радостно зацепился о черный гранит: Аспид-змей оплел ларчик, будто веревкой перевязал, бусины глаз уставились в окровавленное месиво лица выжидательно. Витязь пошатнулся и ноющей рукой оперся о гранитный подлокотник. Темная вила брезгливо осмотрела запачканную шерстку, закинула мешки грудей за спину.

Ниян глянул на трон, глазницы побелели от гнева.

– Держи!!! – заорал так, что задрожали стены, а полчища чудищ попадали на пол.

Лют потерял сознание от крика, потом очнулся, но поздно: темная вила хищно ощерилась у второго подлокотника, когти тянулись к ларчику. Аспид-змей вытянулся в струнку, кинжальные зубы сомкнулись на запястье Люта. Воин вскрикнул от резкой боли и обиды, рывок сдернул оплетенный змеем ларчик, адамантовые грани с хрустом проломили череп темной вилы.

На гранитное сиденье плеснула горячая волна, ларчик уткнулся в грудь, Лют прижал его, как мать ребенка. Аспид-змей, злобно шипя, кинулся на вторую вилу, та застыла. Из прокушенной шеи текли, впитываясь в шерсть, темные капли.

Ниян заорал люто. Толпа чудищ метнулась к дерзкому воину. Лют поежился от вида оскаленной стены. Сбоку раздался хрип: Аспид-змей так сжал челюсти, что темная вила упала на четвереньки, кожистые крылья безвольно раскинулись. В голове полыхнуло озарение, Лют, ковыляя, уселся на мохнатую поясницу, измятые ноги скрестились на животе.

– Давай, тварь! – прохрипел темной виле. В свободную ладонь шлепнулся белый хвост – витязь потянул, как повод. – Выноси!

Вила взвизгнула от страха, поднялась. Лют едва не свалился, ларчик прижал животом, второй рукой схватился за мохнатую грудь, ноги нечисти подогнулись, упругий толчок подбросил в воздух. Перед лицом Люта захлопали кожистые складки – вихляя, как пьяная, темная вила взмыла к потолку.

Аспид-змей отпустил шею твари, с зубов сорвались темные капли. Лют смятенно подумал, как же вила будет слушаться, но ладонь уже холодила рукоять. Слева выросло разъяренное лицо Нияна. Хоробр дернул мохнатую грудь, вила заложила вираж, ларчик, прижимаемый животом гридня, уткнулся ей в спину. Ниян протянул руку, промахнулся, оскаленное лицо мелькнуло с огромной скоростью, Лют едва успел махнуть рукой.

Железный лоб ощерился трещиной, свинцовый обод звонко лопнул. Концы его торчали в стороны, как рога могучего оленя. Полыхая зубцами, обод свалился с головы. Ниян заорал от оскорбления, меч распластал воздух, обрушился на человечишку. Темная вила вновь заложила вираж, в спину Люта дохнуло жаром. Потолок стремительно обрушился. Лют зажмурился. Вила нырнула в проем, предназначенный для нее и сородичей, оказалась на другом ярусе. Воин мельком оглядел мрачное убранство палаты. Желудок устремился к горлу – темная вила юркнула в следующую дыру, затем в еще одну и еще.

Ноги Нияна вытянулись, бог быстро рос, железными пальцами впиваясь в перекрытия ярусов. Жутко трещало, оскорбленно ревело, железные плиты полов разламывались с легкостью пленки на молоке, палящие глаза бога прожигали взором беглецов.

Лют оглянулся, испуганно махнул мечом, железные бревна пальцев пересекла бледная полоса, с жутким скрежетом отворилась темная щель. Обломок ногтя свистнул в воздухе, бок гридня кольнуло, срезанный пояс вместе с кошелями упал мимо разгневанного бога.

«Может, теперь что-то сработает?» – взмолился он молча.

Воин не видел, как пояс мертвой змеей пролетел через проломы до пола первого яруса, горловина распахнулась, разноцветные камушки посыпались под ноги беснующимся чудищам. Красавец упырь склонился над барахлом, пальцами сжал шишку…

От вопля ужаса Ниян забыл про беглецов, глянул вниз, заорал в гневе. Сотни деревьев поднялись из пола, упругие ветки протыкали нечисть, к потолку рвались могучие ели, усеянные барахтающимися чудищами. Перекрытия терема затрещали, деревья с треском ломались, взрывались острой щепой, секущей челядь, иные проламывали железо, как корку льда. Ниян забарахтался в сплетении ветвей.

Темная вила резко рванула, Лют услышал хруст мышц, поежился. Темный проем в потолке бросился навстречу, из стены выпрыгнул лохматый страж, когти едва не впились в вилу. В лицо гридня ударило жаром, удушливой вонью, по ушам стегнул испуганный ор.

Перед глазами чернело от навий, темных вил и вовсе невиданных чудищ. Летуны ошарашенно проводили взглядами темную вилу с седоком на пояснице. Из разрушенного терема взметнулся вопль Нияна, крылатые стражи с грозным гвалтом ринулись за беглецом.

Лют оглянулся. Черные когти почти коснулись лица, но полоса стали перечеркнула чешуйчатые лапы, навья с криком дернулась в сторону. Сбоку ринулась темная вила, когтистая рука жадно потянулась к гридню и улетела прочь, стая преследователей вздрогнула от крика боли.

Вила трясла обрубком, кровь растеклась по воздуху. Лют изловчился, рубанул, опасно вытянувшись, – кожистое крыло безвольно обвисло. Мохнатая летунья, вопя от ужаса, кувыркнулась сухим листом, языки пламени горящего озера жадно вгрызлись в шерсть, тело вспыхнуло червонным золотом, черная жидкость охотно расступилась, поглощая горящую вилу.

Черная стая чудищ ответила на смерть товарок разъяренным воплем, в спину ударила воздушная волна, в глазах потемнело от настигнувших тел, тело затряслось от ударов. Лют заорал, измученно рубя черную массу, в рот плескало кровью, его вилу трясло, как скорлупку в шторм.

– Смерть! – орал Лют хрипло. Сознание затопила ярость к поганым существам, что только и знают, как вредить людям, особо тем, кого воин должон защищать. – Смерть!!!

Измятые, окровавленные – вырывались из крылатого клубка и влетали в черную стену. Лют не успевал задерживать дыхание – жирный дым, окружающий горящее озеро, разъел глаза, ноздри, во рту скопился противный жирный осадок.

Оглянулся: стая легко прошла дымовую завесу, в глазах – лютая злоба. Донесся разъяренный рык Нияна: властелин мучений выбежал за стену терема в окружении хищных стражей. Лют глянул, как двигаются металлические горы, встреченные у ворот. Стало дурно: единственный возможный путь покинуть обитель железного бога – по воздуху.

Рука стиснула мохнатый мешок груди, вила вскрикнула, потрепанные крылья забились чаще.

– Давай, поднажми! – заорал Лют, оглядываясь на стаю преследователей. – Кому говорю?!

Меч превратился в змея, вновь прокусил мохнатую шею, вила пикнула, рванулась так, что Лют едва не свалился. Оглянулся, разбитые губы прорезала улыбка: преследователи отстают, как стоячие. Грянул и быстро затих вопль ярости Нияна.

Ураганный ветер ударил в лицо, разрывая рот, глаза вбил в затылок, с хрустом разлетелась кровавая маска. Лют пригнулся как можно ниже: крылья едва не касались головы, пальцы нестерпимо ломило.

Небо было чернее дегтя, внизу вспыхивали огни. Лют различил массы чудищ, знакомых степняков на смерть-конях: все метались бестолково, не зная, как выполнить приказ повелителя мучений. Злорадно расхохотался, ребра ответили острой болью, мерзким хрустом.

Вила неслась из последних сил, ветер срывал из пасти клочья пены, в мохнатой груди хрипло клокотало, кожистые крылья, несколько раз судорожно проваливаясь, торопливо находили в воздухе опору. Лют обеспокоенно вглядывался в ночь и скорее ощутил, чем увидел подножие горы, где спрятан выход на поверхность.

Воин вскрикнул ликующе, темная вила измученно захрипела, захныкала. Мохнатое тело провалилось вниз, будто попало в яму. Лют прикусил язык, в животе возник неприятный холодок. Измятые крылья кое-как расправились, темная вила медленно спланировала к подножию горы.

Плюхнулась животом. Лют едва расцепил ноги, рука отпустила длинную грудь и подхватила ларчик. Витязя сбросило с вилы, избитое тело прокатилось по земле – в грудной клетке плюхало, бултыхалось, словно комки мяса в киселе. Со стоном поднялся, доковылял до распростертой вилы. Тварь, хрипло дыша, подняла затуманенные глаза, острие спаты ткнулось в загривок, копыта взбрыкнули, вила затихла.

– Чтоб вас всех! – ругнулся Лют негромко.

Торопливо отыскал проход, ковыляя взобрался наверх, ноющих костей коснулось благостное тепло, в лицо плеснуло красным светом. При виде моста едва не расплакался от облегчения, спохватился, крепче прижал к груди ларчик, захромал на ту сторону.

За спиной грохнуло, по кольчуге ударила россыпь каменной крошки, из стены выломились громадные валуны, шумно скатились в Огненную реку. Лют поспешно обернулся, позвоночник болезненно хрустнул, боль пронзила коротким разрядом, рука еле подняла спату. В несокрушимой скале появилась дыра, куда протиснулась бы воловья упряжка, из отверстия плеснуло золотым светом, слуха коснулись тонкие звуки.

Заслышав песню, Лют замер, в животе зародился очажок, с каждой нотой разгоравшийся ярче, тело охватило благостное тепло, рука с мечом опустилась. В дыре мелькнуло крупное тело, тонкие руки, хлопнули крылья.

Продолжая петь дивным голосом, перед воином опустилось странное существо: до пояса очаровательная женщина с черными, как ночь, волосами, прекрасным лицом, упругие груди с острыми умбонами сосков вызывающе смотрели в лицо, нежная кожа живота с очаровательным пупком плавно переходила в птичье тело, за спиной топорщились ажурные крылья, острые когти чешуйчатых лап высекали из каменной плиты искры.

Лют жадно вгляделся в лицо: на щеках милые ямочки, сочные губы изогнуты в лукавой усмешке, но главное – голос! Дивный голос, поющий чарующую песню. Лют забыл обо всем на свете, ларчик грохнулся о бугристую поверхность моста, адамантовый край опасно завис над пропастью. Аспид-змей сердито зашипел, неуловимо меняя облик, с силой сжимал кисть человека, пытаясь привести в чувство.

Лют не обратил внимания, по телу разлился благостный покой, боль ран улетучилась, в такт нежной мелодии заплясала душа. Колени уткнулись в пол, по щекам бежали слезы. Лют с обожанием смотрел в прекрасное лицо, радость была настолько сильна, что хотелось орать, танцевать вприсядку, дарить пряники и бусы, грудь распирал океан счастья.

От пят медленно поднялся холод, боль кольнула с неожиданной силой. Лют поморщился. Песня грянула громче, витязь расплылся в счастливой улыбке, с уголков губ потекла слюна.

Холод поднялся до колен, плоть съеживалась, штанины опадали, умерщвление плоти коснулось бедер, поднялось до пояса, но витязь блаженствовал: неистово, небывало, мощно, величественно, истинно.

Сирин-птица плотоядно посмотрела на очарованного человечишку, синий язык облизал губы. Невольно глянула на ларчик у края моста, голос чуточку дрогнул, но вновь потек ровно, дыша безмерной силой.

«Она красавица, – думал тем временем Лют, – божественно прекрасна. И голос! Слушать – истинное блаженство. Где-то уже слышал подобный, вернее, жалкое подобие, но где?» Внезапно стегнул мертвецкий холод, но тут же прошел, однако Лют вспомнил о холодных горах, где спас одну девку…

Чаруня!

Облик прекрасной вилы ярко заблистал красками, в груди вспыхнул сладостный пожар, Лют застонал от радости и боли.

– Чаруня! – прошептал благоговейно, вновь и вновь переживая исполинские чувства, что охватили при той встрече. – Чаруня!

Голос порвал ткань чародейной песни. Сирин обеспокоенно повысила голос, на тонкой шейке некрасиво вздулись толстые жилы, на миг облик Чаруни померк, но стоило произнести ЕЕ имя еще раз, как черное волшебство развеялось, как туман под лучами солнца.

Аспид-змей вмиг обернулся клинком, Сирин страшно вскрикнула, на животе заалела царапина. Чешуйчатые ноги подогнулись, мощный прыжок подбросил вверх, крылья замолотили по воздуху. Чудище удалилось с обиженным воплем, испуганно озираясь на смертного, что смог противостоять чарам.

В ноги ударила волна расплавленного металла. Лют дико заорал, заметался на мосту. Крик от чудовищной боли метался среди скал. Боль помалу утихла. Лют, всхлипывая и дрожа от небывалой усталости, поднялся. Скрипя суставами, как замшелый дед, подошел к ларчику, посмотрел с ненавистью. Скрюченные пальцы оттащили адамантовое сокровище от края.

Глава четырнадцатая

Аспид-змей довольно зашипел, свился на шее. Лют еле поднял ларчик, ставший тяжелее валуна, и заковылял по мосту. Порывы горячего ветра едва не сдували витязя с моста, снизу пыхало жаром. Огненная река текла шумно, тепло согрело перемолотые кости: с трудом, но идти можно.

Мост кончился. Лют, постанывая от резкой боли в пятках, шагнул в темный проем двух стен. Думал, хныча от жалости к себе, как будет взбираться по лестнице.

Шею сдавило упругим кольцом, в глазах потемнело, грудь сковало чудовищной тяжестью удушья. Ларчик звякнул адамантовым дном о плиту, Лют вскинул руки, пальцы безуспешно вцепились в белые кольца.

Шумно засопело, металлически звякнуло, из темноты вынырнула толстая, как бревно, рука, ларчик исчез в громадной ладони. Довольно рыкнуло. Лют, хрипя, боролся со взбесившимся Аспид-змеем.

Из темного проема выступила громадная фигура: красноватые сполохи Огненной реки красиво блестят на выпуклых пластинах обнаженной груди, на животе высечены грубые кубики, толстенные, как сваи, ноги укрыты холщовыми штанами, подпоясан в три ряда железной цепью, левую лодыжку охватывает широкий кандальный браслет, толстая цепь уходит во тьму.

Великан скалился, на суровом лице, обрамленном ниспадающими струями пшеничных волос, появилось злорадство. За спиной велета гордо расправились белые крылья, ущелье потряс довольный рык.

Лют захрипел отчаянно. Велет злобно ухмыльнулся, синюшное лицо человека накрыл рифленый кулак. Камень ушел из-под ног. Лют со свистом упал на середину моста, покатился, опасно свесился над рекой расплавленного металла.

В носу хлюпало, дышалось с трудом, рот заполнился обломками зубов, в горле сидел противный комок. Кашель едва не вывернул наизнанку. Петля на шее слабела. Еще не придя в себя, Лют цепко схватил белый хвост. Аспид-змей злобно оскалился, бусины глаз налились гневом, кинжальные зубы влажно заблестели.

– Куда, паскуда?! – захрипел Лют враждебно. – Надумаешь чудить, утащу с собой. Ну, давай кусай, утонем вместе!

Аспид-змей зашипел люто, злобно прожег взглядом окровавленное лицо человека, перекошенное смертельным отчаянием, и обмяк в ладони.

Лют посмотрел на крылатого великана, тот с громовым хохотом взлетел. Цепь туго натянулась. Велет ровно хлопал массивными крыльями, держась в воздухе. Воин загляделся на красивое зрелище. Велет оскалился, кинулся вниз.

Цепь не позволила долететь до середины моста, предупредительно звякнула, великан с отвращением посмотрел на натянутую струну, горестно вздохнул.

Лют отполз подальше: великан в пяти шагах, но мало ли! Кости хрупали, плавали под кожей, протыкая внутренности острыми обломками, через нижнюю губу текла кровавая каша.

В голове билась яростная мысль: «Кащей обманул! Ничего отдавать не собирался, а на случай, если каким-то чудом витязь добудет ларчик, велел стражу моста прикончить ослабевшего воина. Да еще Буслая услал неведомо куда, может, над его телом глумятся вороны».

Ярость вспыхнула в груди, как солнце. Жилки ожили, налились силой. Лют, пошатываясь, встал. С необычайной легкостью спокойно осознал, что последние силы уйдут на схватку с великаном, даже если победит – что невозможно! – тут же падет бездыханным. «И пусть, – подумал Лют мрачно, – я буду до конца бороться!»

Велет хищно распахнул крылья, воздушная волна ткнулась Люту в лицо. Витязь качнулся, удержался, под босые ноги великана полетел красный сгусток. Крылатый страж зарычал, отошел назад. Натянутая цепь провисла, звякнула о мост.

Велет снял с пояса железную цепь, увенчанную искусно отлитой головой орла. Лют непонимающе смотрел, как цепь со свистом описывает круги, а лицо великана пышет злой радостью.

«Это что, оружие?» – мелькнуло недоуменное.

Крылан хищно оскалился, рука двинулась, будто забрасывая в воду сеть, орлиная голова вспорола воздух. Аспид-змей, что до этого висел в руке как шнурок, дернулся. Грянул металлический звон, отдача отшвырнула Люта на пару шагов.

Велет хмыкнул, дернул цепь к себе. Орлиная голова ожила, полыхнула рубиновым светом глаз и, распахнув со скрежетом пасть, огласила ущелье противным криком. Острие спаты обернулось головой змея, распахнутой, сердито шипящей, бусины глаз горели бешенством.

«Похоже, два чудо-оружия знакомы давно и друг друга недолюбливают», – подумал Лют радостно.

Велет повел могучими крылами, топнул – кандалы противно звякнули. Орлиная голова кружилась над головой, сливаясь в серебристый эллипс, который неожиданно распался, и сжатый клюв устремился в грудь, прикрытую потрепанной кольчугой.

Руку Люта рвануло, спата отшибла крючковатое острие, велет легко повел дланью, орлиная голова со злобным скрипом клюнула в шею. Лют с трудом уклонился. Крючок клюва сорвал кожу, брызнула горячая струйка. Возвратным движением ладони велет рванул цепь. Орлиная голова, повернувшись, прожгла рубиновым взором льняной загривок воина.

Меч обернулся змеем, гад порскнул из длани медлительного существа над плечом, пасть сомкнулась на звене, крепящем птичью голову, отвела в сторону. Велет зарычал, дернул цепь. Змей едва спас зубы, орлиная голова просвистела мимо, рубиновый огонь глаз яро полыхнул, над мостом повис злобный клич.

Велет громко захохотал. Красивое, мужественное лицо ожесточилось, взмах крыл поднял в воздух, цепь с орлиной головой выпала из ладони железным ручьем. Лют застыл, черен впился в ладонь, оружие великана коварно запетляло, цепь распласталась в воздухе красивыми изгибами.

И все же упустил момент удара, сплоховал и Аспид-змей: чудо-меч сложился пополам, закрывая маленьким щитом левую половину груди. Железный клюв чиркнул по клинку, губу Люта ужалил рой искр, удар в грудь сшиб с ног. Велет торжествующе взревел, дернул цепь – орлиная голова полетела назад, щелкая клювом и роняя красные капли.

Лют пошевелился. Руку дернуло, громко зазвенело. Велет, азартно рыча, раскрутил цепь, ловко швырнул – рука воина онемела, встатьневозможно. Клюв бил то тут, то там, свободно, часто, будто орел клевал мертвую тушу.

Ярость ударила в голову, Лют хрипло закричал. Орлиная голова отлетела для новой атаки. Лют кувыркнулся. Аспид-змей снова дернул руку, отбивая наглую птичью харю.

Велет вновь громоподобно захохотал, с силой раскрутил цепь. Клюв ударил со скоростью молнии. Лют выставил спату, внутри скрутился узел, в затылке похолодело.

Орлиная голова завиляла, воин впустую отмахнулся мечом, удар швырнул к краю, рука судорожно бросилась к окровавленной цепи, пальцы сжали скользкие звенья, безуспешно пытались вырвать из тела острое железо.

Крылатый великан засмеялся победно: противник балансирует на краю моста, пятки уже свешены, кольчуга на правой стороне груди зияет рваной дырой, толчками плещет кровь, а клюв жадно щелкает, перекусывая прутья грудной клетки.

– Трус! – прохрипел Лют великану. – Подлый трус!

Велет взревел оскорбленно, с силой дернул цепь: орлиная голова вылезла из раны, пальцы Люта едва не сорвались со скользких звеньев, из-под ног ушла твердь. Страж удивленно поглядел на окровавленное тело, летящее на него, судорожно затрепыхал крыльями, пытаясь оторвать махину от моста, но не успел. Лют ударился в широкую и твердую, как гранитный стол, грудь, великан пошатнулся, орлиная голова в кулаке воина злобно щелкнула клювом. Аспид-змей косо обрушился на литые грудные пластины, отворилось широкое ущелье, кровь захлестала водопадом.

Велет взревел от боли, страшный удар кулака проломил грудь Люта, воина отшвырнуло, вдогонку полетел хищно распахнутый клюв. Лют чудом закрылся спатой, но удар подправил полет. Воин с ужасом полетел за край. Мимо мелькнул торец моста, жар Огненной реки ударил в спину с ужасающей мощью.

Запястье обвил гибкий хвост, клыки Аспид-змея вонзились в край моста, как в черствую горбушку. Плечо витязя захрустело, падение остановил рывок, повел по дуге. Лют извернулся, вбрасывая тело, ставшее мешком с раздробленными костями, на мост. На огненной глади обиженно вздулись пузыри.

Велет пошатнулся, лапищей зажав порез, похожий на долгую работу лесоруба над стволом дуба. Босые ноги окрасились кровью, широкая лужа достигла краев моста, полилась бахромой. Глаза на миг заволокло пленкой. Велет злобно взревел, очи блеснули гневом.

Лют побежал.

На разболтанных в коленях ногах воин вихлял, усталость пригибала к мосту, острие меча в опущенной руке резало булыжники. Крылатый страж встряхнулся, цепь раскрутилась, орлиная голова полетела в супротивника, как стрела. Клюв хищно щелкнул, рубиновое пламя в глазах запылало нестерпимо.

Витязь коротко дернул головой. Птичья голова пролетела над плечом, унеслась за спину. Велет дернул дланью, цепь заструилась обратно, орлиные глаза впились в спину, клюв плотоядно приоткрылся. Затылок Люта кололо, дыхание смерти скрутило мышцы. Сцепив зубы, воин сделал шаг и упал на спину.

Велет еле уклонился от острого клюва, глухо зарычал. Лют с плеском въехал в лужу крови, с моста плюхнулись потоки, спина заискрилась, мелькнул ствол ноги, оплетенный широким браслетом.

Спата смахнула голень, как столбик воска. Витязь проехал меж ногами, тупой толчок развернул по оси.

Велет со вскриком обернулся. Кусок ноги с кандальным обручем отлетел в сторону. Великан нелепо взмахнул руками, грохнулся о мост, жутко захрустели крылья. Страж дико заревел, судорожный рывок швырнул массивное тело за край.

Взметнулась цепь. Орлиная голова впилась в камень, но едва цепь натянулась, спасая хозяина от падения, как Лют подскочил и ударом спаты отколол кусок камня.

Воин свесился с моста – орлиные глаза светились безумным страхом, клюв крушил проткнутый камень, брызнула крошка, бровь витязя обожгло болью. Великан отпустил конец цепи, металлическая лента запетляла в воздухе, клюв в страхе раскрылся, ущелье содрогнулось от металлического скрежета.

Велет падал молча – сломанные крылья висели белоснежным горбом, из груди и обрубка ноги хлестала кровь, глаза пристально смотрели на победителя. Поверженного стража перевернуло, массы горячего воздуха закрутили, как сухой лист.

Из оранжевой реки всплыл темный остров, с гладкой поверхности потекли ручьи расплавленного металла. Распахнулась огромная пасть с частоколами игольчатых зубов. Кувыркаясь, велет влетел в гигантский зев: влажно затрещало, на зубьях остались красные капли, прилипло перышко. Зубастая пещера схлопнулась, хозяин Огненной реки довольно заурчал, от утробного баса задрожали стены ущелья. Подняв огненный вал, чудище исчезло в оранжевых волнах.

Лют отодвинулся от края, распластался на спине, смотря невидяще широко распахнутыми глазами. Бурно вздымающаяся грудь замедлила движение, поднялась в последний раз и застыла.

Тело пронзила жестокая судорога, мышцы окаменели от чудовищного напряжения. Дыхание вырвалось со всхлипом, Лют хрипло закричал – внутри рвалось, лопалось, жгло каленым железом. Рыча затравленным зверем, поднялся на четвереньки – руки подгибались, дрожали, будто превратились в студень. Медленно, словно на хребте горы, встал на ноги, колени сухо хрустнули, едва не упал, до треска сжал челюсти.

Шагнул легко, тело качнуло к краю, неимоверным усилием отшатнулся, сделал второй шаг. Хромая на обе ноги, сплевывая вместе с выдохами темные сгустки, двинулся. Аспид-змей осторожно обвил шею, в бусинах глаз застыла тревога.

Оставив мост позади, Лют различил очертание первой ступени лестницы, внутри жалобно всхлипнуло. Задавил гнусное чувство, захромал вперед. Аспид-змей забеспокоился, с шипением сполз на плиту, белый хвост мелькнул в нише. Витязь оперся на стену, двинулся, как старик, споткнулся о твердое.

С готовностью переломился в поясе, отвратительный ком поднялся из желудка, гадко скребясь по горлу, рванулся наружу. Судороги разрывали, сочно лопнула какая-то жилка, тепла в теле убавилось. С тоской понял: уходит жизненная сила, еще пара приступов – и умрет.

Ларчик казался неподъемным. Лют возился, сопел, хныкал, но адамантовые грани выскальзывали из пальцев. Виски ломило, несколько раз терял сознание. Наконец змей обвил ларчик, заодно окольцевав раздробленное запястье. Лют вскрикнул от боли – груз пригнул к плите, – и двинулся медленно, со скоростью роста дерева.

Вечность прошла, пока дошел до подножия лестницы. Посмотрел вверх – мышцы шеи взорвались обжигающей болью, хлынули слезы. До верха – несколько лет. Лют обреченно вздохнул, шагнул на ступеньку.

Приступ боли скрутил тело, как выжимаемое белье, затрещали связки, кости отделились от мяса, швы черепа расползлись, горло ожег раскаленный ком, на ступеньку шлепнулся сгусток, растекся омерзительным пятном. Холод сковал ледяным панцирем, огонек тепла, не крупнее макового зернышка, трепетал в груди, готовясь погаснуть.

– Чаруня, – промычал Лют полубезумно. От прекрасного имени сердце дрогнуло, кровь лениво плеснула, нога сделала шаг. – Чаруня.

Бой сердца, глотки воздуха заменило имя самой прекрасной на свете женщины. Лют повторял его исступленно и вползал на ступень – держась за стену, хрустя раздробленными коленями, оставляя на камне мокрый след.

Тело не подчинялось – хотелось лечь, свернуться калачиком и заснуть. Лют взмолился, выторговал у смерти мгновение: еще шаг – и умру. Смерть отступила. Лют взобрался на ступень выше – небытие потребовало свое.

– Еще шаг, и умру, – попросил Лют.

Смерть заворчала, витязь сделал шаг, и еще, и еще, пришептывая:

– Немного осталось, взберусь на ступень и помру.

Глава пятнадцатая

Стрый допил кувшин молока, лапища потянулась к новому, слуга скользнул тенью, пустая посуда исчезла. Под потолком комнаты отразился довольный выдох. Могучан поерзал, бросил довольный взор на заставленный стол: деревянная ладонь паровала густо, горшочки, тарелки выстроились в ряд, жареные гуси развалились среди овощей, щука маняще смотрела с зеленого ложа.

– Короед, иди сюда! – громыхнул великан.

Старый слуга мигом вырос из пола, уставился выжидательно. Воевода смерил пройдоху тяжелым взором.

– Где яишенка?

– Так слуга недотепа опрокинул сковороду, щас новую жарят, – ответил Короед, виляя глазами.

– Да, а что у тебя на губах? – спросил воевода подозрительно.

Короед сказал чуточку обиженно:

– Нет там ничего, батюшка. Что за намеки?

Воевода махнул ручищей, взбитый воздух ударил в лицо слуги.

– Ладно, вели подать еще молочка, парного.

Короед развел руками:

– Да где взять? Не доить же сейчас коров. Может, мальчишку позвать? – добавил он торопливо, видя нахмуренные брови. – Сыграет, взвеселит сердце?

– Пущай спит, – отмахнулся Стрый. – Темень непроглядная. Ладно, ступай, обормот.

Короед метнулся из обеденной. Стрый шумно втянул сытный воздух, пальцы впились в гуся, сочно треснуло, запаровало, будто на морозе, половина тушки исчезла во рту, косточки тихо хрустнули. Стрый ел много, жадно, брызги от разорванных тушек птицы сыпали в стороны. Капли попали на светец, зашипело, полыхнуло ярко. Слуга робко вошел, в руках парующая сковорода, скворчало аппетитно.

Глаза Стрыя загорелись неутолимым голодом, будто только что не съел десяток гусей и кур да телячью ногу. Яркие глазки перерезала полоса ножа, сочные ломти отправились в прожорливую пасть.

Короед появился незаметно, осторожно кхекнул.

– Там гости, воевода-батюшка, – выпалил он в ответ на вопросительный взгляд.

– Кого нечистая несет? – нахмурился могучан.

Половицы сухо простучали под посохом, в проеме двери показалась волчья шкура, седая голова.

– Здрав будь, воевода, – сказал Вольга напряженно.

– Случилось чего? – спросил воевода настороженно.

Короед навострил уши, но злобный взгляд ошпарил лицо, и он умчался, только дверь хлопнула. Вольга сказал с тревогой:

– Кабы беды не было, Стрый. Князя в палатах нет.

– На стену пошел, – пожал плечами могучан. Ноздри дразняще щекотал аромат последнего куска яичницы.

– Его в городе нет, – заявил волхв непререкаемо.

– Неужто отправился выручать лебедушку? Один?

Вольга покачал головой, посох стукнул в пол.

– Думается, таинственный друг во вражьем войске вновь подал весточку. Или просто из вражьего стана. Нашего влюбленного дурака сейчас можно выманить одним словом. Беду чую, Стрый.

Воевода поднялся, на лицо волхва упала тень. Могучан подобрался, сытая расслабленность исчезла, мускулы хищно напряглись.

– Опять волховье чутье, – буркнул Стрый задумчиво. – Откуда только берется, наколдовываете, что ль?

Вольга невесело усмехнулся:

– Можно и так сказать. С той поры как Ратьгой бедро мне располосовал, так и ноет, как какая гадость. – Лицо волхва стало серьезным, встревоженным. – Скорее, Стрый, и впрямь беда.

Воевода глянул остро, лицо потемнело. Вольга еле успел отскочить, крупное тело едва не вбило в стену, терем огласился топотом. Волхв сплюнул, метнулся следом.

Стрый мигом облачился в броню, выскочил во двор. Гором заржал на мощный клич, двери конюшни разлетелись, червь ярко полыхнула в глазах. Воевода легко, как молодой кот, вспрыгнул на спину, заполошные слуги дернулись к запертым воротам, но угольная громада звонко заржала, копыта чиркнули по верху ворот, мостовая взорвалась обломками. Воевода промчался, как ураган: князь точно попеняет за разбитую мостовую.

Стражи у городских ворот хмуро глянули. Стрый закричал яростно, будя окрестности. Со стены недовольно буркнуло:

– Чего орешь?

– Ратьгой, отворяй ворота, очень надо.

– Еще один, – вздохнул старый воевода. – Тут еще княжий вестник проезжал, скрытный такой.

– Перуна ради, отворяй ворота! – закричал Стрый, надрывая горло.

Створки шумно заскрипели, воевода протиснулся в щель. Гором перемахнул широкий ров, как канавку, копыта дробно застучали. Рванулся в поле, оставляя размазанную полосу, облитую мертвенным светом луны. Позади коня, будто из травы, выскочил огромный волк, глаза хищно сверкнули зеленым светом. Длинными прыжками устремился за Стрыем, догнал, пошел рядом.

Гором скосил горящий глаз, фыркнул угрюмо, Стрыя едва не снесло со спины встречным ветром. Могучан дернул головой, лунный свет отразился от зубов, плечи расправились до треска, разгоряченная скачкой кровь пенилась в жилах.

Впереди блеснуло отраженным светом, словно рыбка в чистой воде, донеслись злые крики, эхо стали. Зоркие глаза воеводы различили знакомую фигуру в скопище множества всадников, сверкающих стальной щетиной. Меч выпорхнул с хищным шипением, копыта загремели громче грозовых туч, ночной воздух разрезал могучий хохот.

Степняки на миг опешили, занесенные для последнего удара сабли замерли. В ночи полыхнули багровые угли, великанская фигура вломилась в ряды, с грохотом и скрежетом разметала, разбросала, как горсть зерна. Великан страшно захохотал. Меч разил безжалостно, брони распадались с легким скрежетом, в ночи плясали рои искр. Сочно зачвакало, будто обрушился ливень, крики ужаса заглушили испуганное ржание.

С рычанием из травы вылетел огромный волк, всадники посыпались с седел, жалобно крича: копыта обезумевших коней дробили кости, ломали грудные клетки, как плетеные корзинки, черепа раскалывались, как обожженные горшки.

В поле дробно загрохотало, бегущие степняки побросали сабли, не оглядываясь, пятками проламывали конские бока.

Стрый с диким ревом обрушился на группу смельчаков. Заскрежетало, небо содрогнулось от криков боли. Гором куснул коня, в пасти заблестел клок мяса, степняк с проклятьем свалился с застывшего свечой коня.

Али-Шер застыл на месте, конь под ним танцевал, рвался подальше от места, где пахло кровью, а жалобные крики сородичей разрывали сердце. Полководец не мог понять, откуда взялось чудовище, обратившее половину отборной сотни в бегство, а вторую покромсало, как кусок мяса за обедом.

Растаял в ночи последний предсмертный крик, горящие глаза чудовищного коня прожгли Али-Шера. Степняк очнулся, пришпорил коня, живот свела жестокая судорога. Надо поскорее ускакать от проклятущих дикарей, пусть с ними Повелитель разбирается, а он лучше в сторонке постоит…

В воздухе распласталось крупное тело, дохнуло лесным зверем, сильный удар вышиб Али-Шера из седла, конь с испуганным криком задал стрекача. Степняк вскочил, сабля взмыла над головой, перед глазами мелькнуло темное, горло разорвала жестокая боль.

Волк брезгливо отошел от растерзанного тела, горящими зелеными глазами окинул ночную степь. Струсившие степняки услышали довольный вой.

Стрый метнулся к Яромиру. Князь неловко пригнулся к гриве, меч болтался на ременной петле.

– Стрый, – простонал Яромир слабо, – скачи к условленному месту… Она там.

Воевода оказался рядом, поддержал падающего, буркнул сварливо:

– Все там будем.

Яромир вздрогнул, глаза полыхнули гневом, с трудом выпрямившись в седле, ухитрился смерить могучана взглядом сверху вниз.

– Княже, не дури, – раздался спокойный голос. – Разъезд тут не случайно, затею раскрыли.

Яромир рванул на голове волосы, глухо застонал. Стрый смерил волхва недобро, подхватил под уздцы княжьего коня, повел к городу.

– Почему, Сомчей? – спросил Повелитель.

Полководец поднял глаза. Алтын подивился пронзительной печали, отражение луны мелко дрожало.

– Отвечай! – рявкнул Алтын.

Сомчей согнулся, с протяжным стоном обхватил голову. Шергай поежился, медленно попятился, на душе стало гадко и муторно.

– Почему ты предал меня, брат? – спросил Алтын с болью.

– Ты не прав, – выдавил полководец. Каждый удар сердца с хрустом пробивал грудную клетку, кровь заменилась на кипяток.

– В чем? – возопил Алтын горестно.

Вокруг них никого – степняки незаметно отошли на значительное расстояние, стан умолк, воздух напитался тяжким предчувствием беды. Сомчей сказал невесело:

– Сам знаешь.

– Тебе их жалко? – изумился Алтын. – Жалко этих лесных червей, что копаются в земле? Да они созданы, чтобы мы их истребляли, очищая землю от погани. Таков наш воинский долг.

– А идти против побратима – тоже воинский долг? – заметил Сомчей ехидно.

Глаза Алтына полыхнули, полководец ощутил удар, подавил стон.

– Ты знаешь, зачем я иду, – прошипел Алтын. – Она должна принадлежать мне. Я ее люблю!

– Чужая жена – тесный колодезь, – согласился Сомчей.

Повелитель отшатнулся, лицо почернело, в горле заклокотало. Сомчей невольно отпрянул – показалось, что вместо Алтына появился великан, грозный, злобный, смертельно опасный.

– Сомчей, – сказал Алтын мягко, – брат мой, почему ты молчал?

– Ты бы передумал? – спросил полководец горько. – Вряд ли, не знаю, что ты нашел в песках, но обретенная сила на пользу не пошла.

– Разумеется, – рыкнул Алтын, – ведь без нее меня бы убили подсылы Арама! Почему он стал дороже? Ответь, брат.

Сомчей замялся. Затем лицо его осветилось. Твердо шагнул вперед. От исполненного непонятной мощи движения Алтын отшатнулся.

– Он просто лучше, брат, – сказал военачальник. – Просто лучше.

Избитый полководец подошел вплотную, обнял. Алтын ответил крепким объятием, горло закупорил комок, по щекам потекли горячие ручьи.

– Прости, – прошептал Сомчей. – Прости.

Алтын глухо завыл, сжал руки, сквозь зловещий гул в ушах расслышал влажный треск, сдавленный стон, на плечо хлынула горячая волна. Сомчей трепыхнулся, обмяк, руки безжизненно раскинулись в стороны. Повелитель бережно уложил тело на траву. Рыдания сотрясали тело, всхлипы терялись в траве, луна почернела от горя.

Алтын крепко поцеловал побратима в лоб, трясущимися пальцами опустил на застывшие глаза веки. Повелитель со звериным ревом поднялся, волна ужаса остановила сердца людей в стане, ослабленные от ран хрипели в предсмертной агонии, обезумевшие кони ринулись прочь, но вопль тоски и безвозвратной утраты настиг, парализовал.

В абсолютной тишине Повелитель побрел к шатру, петляя, как заяц, тень тяжело скользила следом, превращая плодородную землю в пепел. Полог шатра отлетел в сторону, бледный лучик прощально скользнул по бритой голове, убранство встретило глупым драгоценным светом, ноздрей коснулся нежный запах. Алтын разглядел сгорбленную фигурку, хрупкие плечики сотрясали рыдания.

От усилившейся боли в груди Повелитель свирепо зарычал. Княгиня дернулась, ладошкой поспешно вытерла глаза, повернулась с гордо выпрямленной спиной, облила презрительным взглядом. Алтын подскочил. В прекрасных глазах метнулся страх, но Умила не сдвинулась с места, лишь подбородок задрала выше.

– Зачем? – простонал Повелитель жалко. – Зачем я встретил тебя?

Умила недоуменно дернула головкой.

– Зачем?! – всхлипнул Алтын. – О боги, почему я влюбился в эту женщину, почему она меня отвергла, почему не смог залить горе вином и утолить распутными девками? Откуда ты свалилась?

Умила выдержала поток слов, сказала холодно:

– Не нравится – верни обратно.

– Не могу! – произнес Алтын с мукой. – Я умру без тебя! У меня никого не осталось, кроме тебя. Сомчей, друг мой, брат мой, покинул меня!

Княгиня вздрогнула от нахлынувшей жалости. Отблеск светильников задрожал во влажных глазах.

– Он был лучшим из твоих людей, – сказала она горько.

Алтын схватился за голову, метнулся по шатру – загремела посуда, светильники упали на драгоценные ковры, пламя взметнулось весело, но холодный взгляд язычки истребил.

– Он был лучше меня! – простонал Повелитель. – Не раз помогал, спасал жизнь, а я отплатил тем, что убил. Убил, потому что он хотел лишить меня единственной на свете женщины. О, горе мне!

Алтын рухнул перед княгиней на колени, рыдания сотрясали могучее тело, неустрашимый степняк жалко всхлипывал, давился слезами. Умила холодно смотрела сверху вниз, но в голове метались смятенные мысли, сердце сжималось от острой жалости. Глаза закрыла мутная пленка, сердце стукнуло встревоженно, по телу разлилась горячая волна. Не понимая, что делает, опустилась на колени, голова Алтына прильнула к высокой груди.

Повелитель вздрогнул, зарыдал сильнее, вжимаясь всем телом, не замечая, что могучими руками крепко обхватил хрупкую фигурку. Умила смущенно попыталась выбраться из объятий, но от его тела пахнуло мощным жаром, древним, сильным. Стало так уютно, грудь согрелась теплым чувством.

Тонкими пальчиками коснулась бритой головы, нежно погладила. Повелитель вздрогнул, поднял голову. Он утонул в женском взгляде, как в бездонном омуте, шелковистую кожу ее щеки согрел грубой ладонью, а второй рукой потянулся к роскошным волосам.

Княгиня запоздало попыталась отстраниться, но мышцы, разогретые неистовым жаром, подчиниться отказались. В груди сладко горело, в низ живота ударила горячая волна, дыхание изменилось.

Алтын бережно уложил княгиню на спину, мучительно долго снимал одежду, постанывая в сладком бреду. На этот раз взял осторожно, нежно, ласково. Захлестнувшись горячей волной, сознание Умилы погасло, руки крепко обняли мускулистую шею.

Глава шестнадцатая

Буслай посмотрел на Кащея с ненавистью, дивий ответил холодным взглядом, осязаемо кольнувшим кожу, потрепал кошачью голову. Ушкуй довольно мурлыкнул. Зеленые глаза лучились ехидством, Буслай увидел свое отражение, скривился.

Гридень сердито пнул шелковую подушку – сидел на полу в просторной палате, украшенной ярко и богато. Золотые столики, стулья, скамьи и посуда играли веселыми бликами, вделанные в стены звериные морды изрыгали пламя. Кащей сидел в резном кресле, поглядывая на человечишку оскорбительно, хмыкал глумливо, из-за чего Буслаю хотелось раздавить бледный череп.

– Что-то дружок твой не торопится, – сказал Кащей гнусным голосом.

Буслай вспыхнул, ответил резко:

– А чего к тебе, жлобу, торопиться? Хоть бы поесть дал да подлечил малость. Как-никак коготь принес!

Кащей выслушал, на тонких губах зазмеилась усмешка.

– Ты прав, никак, – кивнул он.

В голосе содержалось столько яда, что Буслай задрожал от унижения, сердце рвала беспомощность. Кащей прекрасно понимал состояние гридня – второй день издевался, запер в роскошной палате, поил водой, морил голодом.

– Зачем добро зря переводить? – удивлялся он просьбам.

«Надо было по тощей шее чиркнуть коготком», – подумал Буслай с тоской. Кащей хмыкнул, щелкнул пальцами – горло гридня стиснула железная рука. Буслай захрипел, скосил глаза, от удивления пикнул: сам себя душит!

– Я тебя, паскуда, насквозь вижу, – сказал Кащей и захохотал мерзко. Ушкуй согласно чихнул.

Земляной кот насторожился, шерсть вздыбилась, метнулся от кресла хозяина. Кащей глянул удивленно. Буслай оторвал десницу от горла, посмотрел на предательницу с укором.

В палату ворвались маленькие человечки – на личиках неописуемый ужас – и тонко залопотали на зауми. Кащей вслушался, брови поползли на вершину лысой головы. Ушкуй зашипел грозно, прыжком оказался у входа. Массивные створки металлических дверей распахнулись, в проеме появился Лют, окруженный стаей малюток.

Буслай ахнул жалостливо: на соратника смотреть страшно, будто побывал в жерновах – ободранный, измученный, бледностью превосходил Кащея, вместо лица – кусок мяса с измученными глазами. Лют шагнул, Ушкуй сердито зашипел, в замешательстве посмотрел на хозяина. Кащей остолбенело уставился на измученного воина, прикипел к ларчику, обвязанному змеем.

Буслай подскочил, обнял за плечи, затараторил часто:

– Лют, вот и ты, как хорошо! Ты и впрямь великий герой! Самого Нияна умыл, ведь умыл, вишь как! И выбрался, вижу, легко, подумаешь, пара царапин, на тебе быстро заживет.

Поперхнулся слезами: соратник холодный, как камень, жизни осталось на полвдоха. Аспид-змей зашипел, но расплел тугие кольца, сполз на землю. Ушкуй осторожно схватил того пастью, вернул хозяину. Кащей напряженно смотрел на адамантовые грани. Аспид-змей привычно пристроился на шее. Буслай швырнул ларчик в худую харю.

Костистые руки бережно поймали, дужка замка кракнула, крышка открылась, как прожорливая пасть. Лицо дивия исказилось, в глазах заблестело облегчение, осторожно закрыл, пристроил на коленях.

– Надо же, – сказал он недоуменно, – и впрямь в тебе не ошибся. Молодец. А по дороге назад тебе никто не встретился? – спросил он осторожно.

В груди Люта страшно забулькало, захрипело, губы растянулись со скрипом, засохшая корка крови осыпалась темными комочками.

– Встретил твоего слугу, – прохрипел Лют тихо. – Не досадуй, он не проспал.

Кащей глянул на белый обруч, промямлил растерянно:

– Н-но как?

Буслай подозрительно посмотрел на худую немочь, неясное чувство тревоги растеклось в груди холодком. Лют шатнулся, соратник заботливо поддержал и заплакал, глядя на обезображенное лицо.

– Одной левой, – прихвастнул Лют. Кашель согнул пополам, изо рта потекла мутная желчь.

Кащей холодно наблюдал, как помогал человечишке соратник. Едва Лют отдышался, молвил:

– Вижу, что одной.

Лют усмехнулся, выплыл из накрывшей тьмы небытия, с трудом удерживаясь на поверхности.

– Мы уговор выполнили.

Буслай кивнул, уставился на Кащея выжидательно. Дивий промолчал. Светильники бросали желтоватые отсветы на макушку, в глазах Ушкуя плясали озорные огоньки.

– Знаешь, что в ларце? – спросил Кащей медленно.

Лют прохрипел:

– Догадываюсь. Непонятно, как у Нияна оказался, но не мое дело. Исполняй уговор.

Лицо Кащея скривилось, сказал презрительно:

– Давненько таких дураков не видел. Видать, Ниян тебе мозги отбил. С чего взял, что отдам?

Буслай гневно вскрикнул, прожег нелюдь взглядом. Кащей даже не поморщился, темные провалы глаз направил на обезображенного воина.

– Уговор дороже денег, – прохрипел Лют с несокрушимой убежденностью.

Кащей гнусно расхохотался, пламя светильников задрожало, в палате чуть потемнело. Ушкуй насмешливо выгнул спину, чиркнул когтями по полу, оставив глубокие борозды.

– Вот глупый человечишко, – сказал Кащей мерзким скрипучим голосом. – Сколько за вами наблюдаю, не перестаю дивиться. Навыдумывают непонятных правил – честь вроде? – и оставляют их соблюдение на… ха-ха… совесть!

Лют устало закрыл глаза. Буслай поддержал пошатнувшегося соратника, вгляделся с тревогой, но воин с трудом разлепил веки. Кащей продолжил:

– Не встречал большей глупости – сковать себя незримыми правилами. Вот дурни! Любой, кто отринет эти нелепые путы, сразу обретает преимущество и побеждает с легкостью, как воин, вышедший против связанного по рукам и ногам, с повязкой на глазах. Сомнут вас и растопчут. А если сметливый подонок придумает дополнительные правила, коим будете следовать тупо, как овцы за пастухом, навяжет, чтобы обобрать вас, вы и отдадите, роняя слюни от счастья, потому что якобы выполняете благородное дело, возвышающее вашу… как там ее?.. а, душу.

Буслай зарычал:

– Да как ты смеешь?!

– А что не так? – удивился Кащей деланно. – Какая польза от веревок, мешающих ходить? Род создал вас со свободной волей, а вы отторгаете его дар. Кому от этого хорошо?

Лют охнул – на лбу открылась рана, кровь текла вяло, будто цедя последние капли, – и сдавленно прохрипел:

– Хотя бы тебе. Человек без чести и достоинства сковырнул бы крышку и раздавил яйцо, а так ты жив и доволен.

Кащей хохотнул. Кот по знаку прилег у кресла, хвост раздраженно подергивался: расправа над людишками откладывается.

– Мне-то хорошо, – хохотнул Кащей гнусно, – а вот вы пуп порвали, тебе вот-вот кон выпадет, а награды не получите. Убью я вас, глупеньких.

– Сволочь! – крикнул Буслай беспомощно.

– Я знаю, – сказал Кащей довольно.

Лют содрогнулся от сверлящей боли в груди, от сдавленного стона сердце Буслая облилось кровью. Гридень поддержал соратника, яростным усилием воли пытаясь передать тому хоть часть жизненных сил.

– Не зря вас зовут дикими, – просипел Лют еле слышно.

Лицо нелюди потемнело, пальцы выбили нервную дробь по крышке ларчика.

– Обидеть хочешь? – спросил он с затаенной злобой.

Лют сплюнул кровавый сгусток, вязкая слюна еле свесилась с нижней губы омерзительной пиявкой.

– Вы такие и есть. Умеете и знаете больше людей, но даже самый слабый из нас лучше. Что у вас есть? Горы злата, над которыми бесполезно чахнете? Вы ничего не создаете, у вас нет ремесел, песен. Живете, как говорящие животные.

Кащей сказал зло:

– Да на кой нужны ваши песни, ремесла? И без них обходимся прекрасно. И живем вечно, не то что вы, земляные черви.

– Это пока, – успокоил Лют. – Вас уже теснят, даже не воины, а простые пахари, а в скором времени вообще истребят за ненадобностью.

Кащей злобно хрюкнул. Буслай не поверил глазам: лицо нелюди чуть покраснело!

– Пуп порвете, оборванцы. Я легко смету войско из тысячи таких, как ты, ваши жалкие колдунишки не имеют и тысячной доли моей силы. Мечтатель! – фыркнул он презрительно.

– Недавно мы бегали в звериных шкурах, – спокойно молвил Лют чуть окрепшим голосом, – махали каменными топорами. Но мы, в отличие от вас, умеем учиться. Род дал нам частицу своей воли, ты прав, но понимаешь ее как безграничную свободу, а она дадена, чтобы суметь удержаться от звериных желаний. Ведь у животных нет чувства благодарности, верности, Правды.

Кощей глумливо хмыкнул:

– Людям плевать на вымышленную Правду, своя шкура дороже.

– Ты прав, – согласился Лют печально, – не все, но поступают подло. Так было, так есть, но так не будет!

Кащей презрительно посмотрел на закашлявшегося воина, глянул на пол, брезгливо поморщился: весь заляпан вонючей кровью! Буслай беспомощно тряс соратника, причитал, в глазах стыла бессильная ярость.

– Ну, довольно разговоров, – махнул рукой Кащей небрежно. – А то от слов помрешь, а не от моей руки.

Ушкуй с готовностью поднялся, посмотрел прицельно. Буслай вскипел, ярость заклокотала в черепе, как в котле, вот-вот крышку сорвет.

– Ну ты и гад!

– А ты дурак! – огрызнулся Кащей обиженно. – Принес коготь, а взамен ничего не получишь. Нуб паршивый! – ругнулся на зауми.

Буслай хотел кинуться на костлявую сволочь, смять, растоптать – хотя бы попытаться! Лют пошатнулся, без поддержки свалится, как подрубленное дерево, глаза помутнели, прояснились на краткий миг, но вновь заволоклись пеленой смерти.

Кащей поднялся, ларчик бережно положил на сиденье, на лезвии спаты заплясали огоньки светильников. Ушкуй довольно заорал, дурашливо подкрадываясь, словно к мышке, весело топорщил усы.

Лют всмотрелся в темные глаза нелюди, на миг взяла досада, но всплыло прекрасное лицо, на ресницах задрожали слезы, дыра в груди болезненно сжалась. «Пусть, – подумал Лют устало, – один удар прекратит мучения».

Кащей вгляделся в обезображенное лицо, нахмурился. Ушкуй приготовился прыгнуть на Буслая, но строгий окрик удержал. Кот глянул недоуменно и, рассерженно шипя, отошел. Дивий схватил за загривок, без труда оторвал от пола животное размером с пардуса, глянул в лукавые зеленые глаза, сказал жестко:

– Вдругоряд исполняй беспрекословно.

– Понял, хозяин, – мявкнул кот обиженно.

Взгляд Кащея уткнулся в Люта, в голове витязя с противным холодком закопошились наглые пальцы, бесцеремонно перетряхивая каждую складку. Лют застонал, показалось кощунством дать нелюди коснуться дивного облика, воспротивился отчаянно.

– Не смей ее трогать! – рявкнул из последних сил.

Буслай покосился удивленно, оглядел палату в поисках женщины, лоб взбугрился складками. Кащей перестал рыться в голове витязя, в глазах мелькнуло сочувствие, тоска и боль. Аспид-змей заполз на шею, Ушкуй раздраженно заурчал, хвост захлестал по воздуху, из глаз посыпались искры. Понял: драки не будет.

Кащей сказал Люту сочувственно:

– И ты попал в колдовские сети.

Лют улыбнулся, движение губ отдалось болью.

– Пусть сети, но ничего прекрасней нет. Но не видать мне ее, как ушей, – закончил он горестно.

Кащей грустно покивал. Ошалевший от такого разговора, Буслай с изумлением увидел в темных провалах глаз слезы.

– Она отказала тебе? – спросил Лют участливо.

Дивий кивнул, шумно шмыгнул носом.

– Да. Прекрасная, гордая, недоступная, – сказал он горько. – Потому и ворую девок: пытаюсь найти хоть отдаленно похожую, заглушить боль. – Кащей всхлипнул. – Она даже не знает, насколько мне дорога.

– Так скажи ей, – посоветовал Лют. – Чего боишься?

Глаза Кащея злобно сверкнули.

– А то сам не знаешь чего? Да и как подступиться, что сделать, чтобы обратила взгляд, кого убить?

Лют усмехнулся:

– Зачем убивать? Если ей мешают горы, срой их, если солнце грубыми лучами обжигает ее нежную кожу – погаси, а лучше заслони ее, если ее дивный взор ласкают цветы – вот уж хрень! – посади цветущий сад. Сделай не для себя, но во имя ее.

Кащей вытер слезы; мысленно повторяя слова Люта, загибал пальцы, лицо осветилось. Затем нахмурился, глянул угрюмо на морду Буслая, гридень поежился.

– Надо же, – буркнул он ехидно, поспешно сгоняя коварную слабость, – и вы можете испытывать великое чувство. Удивительно даже.

Лют хмыкнул, в груди заклокотало, забулькало.

– Да и ты, коль можешь любить, не совсем дикий.

Кащей глянул остро, будто Лют ковырнул плохо зажившую рану, взгляды встретились. Человек и нелюдь долго так стояли. Буслай изнылся, осторожно кашлянул. Дивий отвел взор, рука нырнула за пазуху, на ладони появилась черная плоская шкатулка. Лют протянул ладонь в засохших струпьях крови, руку пригнуло, но это от слабости – деревянная вещица легкая.

– Это Кни-Бни, – сказал Кащей, отводя глаза. – Уничтожит любого, на кого направлена ярость владельца. Используй осторожно, только один раз, потом можешь выбрасывать.

Лют поклонился, передал ошеломленному Буслаю шкатулку. Кащей буркнул досадливо:

– Мои слуги проводят кратчайшим путем.

Лют кивнул, слыша в голове оглушительный звон, шагнул – внутри оборвалось, глаза окутала мрачная пелена.

Угрюмая толща гор осветилась проемом, спертый воздух разбавила свежая струя. Двое воинов ускорили шаг.

– Не понять нелюдь! – буркнул Буслай. – Если собрался убивать – убивай, а нет, то подлечи, окажи почет.

Лют, хромая на обе ноги, буркнул:

– Спасибо на том, что с того света вытащил, остальное – пустяк. Теперь поскорее домой. Это ж какое диво: оружие, махом уничтожающее войско. Прославишься ты, Буська.

Буслай стерпел «Буську», сочувственно глянул на «пустяки» на лице Люта, что играло цветами радуги, на болезненную хромоту, сутулость. Сказал ободряюще:

– Ничего, сейчас поедим, если обормот оставил.

Лют промолчал, шаги отдавались тупой болью. В голове крутились слова Ушкуя о чудесном оживлении в Нави. Оказывается, у Аспид-змея вместо яда мертвая вода. Она же и живая. Живое убивает, мертвое оживляет. Витязь припомнил чудо-меч с тоской.

Вход приблизился – холодные струи властно врывались, припорашивали белой крупой. Буслай подышал на руки, растер о бедра. Рука привычным жестом хотела поправить молот, но на поясе оказалось пусто, и гридень поежился от беззащитности.

– Лют, а чего вы там про волю говорили? Ни хрена не понял! – поинтересовался Буслай.

Лют глянул подозрительно: зачем это?

– А что не понял? – спросил он осторожно.

– Ну, Кащей ведь прав, когда говорил о частице Рода в человеке, – почесал затылок Буслай. – Вот я волен в своих решениях, делаю, что изволю. А ты вроде не согласен.

Лют посмотрел с брезгливой жалостью, сказал тяжело:

– Это не воля, называется по-другому, не при женщине будет сказано. Эта твоя «воля» есть и у животных. Вот волк: захотел, побежал, захотел, попил, поел, захотел… гм. Человеку воля дана, чтоб ограничивать животное начало.

– Эт как? – разинул рот Буслай.

– Вот захотел попить, но не становишься окарачь, не хлебаешь ртом, а ищешь ковшик, а если его нет, то мешкаешь ведь?

Буслай кивнул.

– Вспомни, как после сытного обеда хотел полежать кверху пузом, почесать… э-э… в общем, поступить так же, как любой зверь. Но ведь вставал, переламывал такое простое и сильное желание, как подремать, занимался делом. Вот то чувство, что заставляет делать не то, что хочешь, а что должно, – и есть воля.

Буслай смущенно хохотнул:

– Не самое прекрасное чувство.

Лют усмехнулся, согласился неожиданно легко:

– Не самое. Но глянь на животных – у них под волей не запреты, а свобода. Хочешь так жить? Без чести, верности слову, оружия, в конце концов. То-то.

Свет ударил по глазам, кожу лица защипало, нос заледенел. Лют оглядел хмурое небо, мрачные стены гор, заснеженные скелеты деревьев, вдохнул полной грудью, лицо осветилось. Буслай чихнул, в горах затихло восторженное эхо. Гридень выпрямил спину, грудь раздалась в стороны, как сорокаведерная бочка, взгляд устремлен за заснеженный хребет, к дому.

– Поторопимся, – сказал он взволнованно.

Лют молча кивнул, помял левую сторону груди, в глазах затаилась грусть. Скоро покинет горы, где живет Она, Единственная. И вряд ли вернется.

Буслай встревоженно ахнул, заругался:

– Где эта скотина? Лют, ты посмотри, стоянка пуста, ни коней, ни осла. Что творится?!

Лют огляделся обеспокоенно: вышли из той пещеры, в какую зашли, слуги Кащея провели так, что не пришлось ползать, – неведомой волшбой раздвигали стены. Вот черная язва костра, следы подков, прочие мелочи, но никого нет.

В снегу почти заваленная канава тянулась к противоположной стене гор, к выходу. Лют прикинул расстояние, вязкость снега, вздохнул горестно.

– Видимо, решил переждать за стеной, – сказал он неуверенно.

Буслай прекратил пинать снег, сказал злобно:

– Да сбежал он! Скотина, ну, попадись!

Лют оглядел снежные просторы долины: тишь да гладь, никакой живности. Небо бугрилось свинцовыми тучами, пронизывающий ветер хлестал по щекам. Толкнул Буслая в спину, взглядом указал двигаться впереди. Буслай заворчал недовольно и принялся протаптывать тропу, черпая полные сапоги снега и беспрестанно ругая пропавшего Нежелана.

К выходу из потаенной долины добрались порядком уставшими. Буслай перестал ругаться – и так рот застудил, язык покрылся коркой льда. Воины протиснулись в проем, скалы будто того ждали: дрогнули, с хрустом осыпаемой крошки сомкнулись. Гридни переглянулись, огляделись: следов пропащего нет.

– И что теперь? – спросил Буслай угрюмо. – Темнеет, а нам даже на ночь укрыться нечем. Околеем.

Лют возразил:

– Не для того шли. Пойдем, спуск будет долгим.

Буслай взмолился:

– Лют, какой спуск? Не сможем же идти ночью.

– Не хочешь – не иди, – сказал Лют безразлично.

Буслай горестно вздохнул, затопал за соратником. Над головой зашумели крылья. Лют молниеносно обернулся, зажав в усталых руках меч. Чудный голос, от которого застучало пропавшее сердце, а тело мигом согрелось, прозвучал с легким смешком:

– Не торопись, воин, я не враг. Пойдем со мной, ваш друг уже заждался.

Глава семнадцатая

Буслай растолкал бедовика, что нежился на перинах, вяло пожевывал диковинные плоды да поплевывал в потолок. Нежелан вздрогнул, посмотрел непонимающе на злое лицо.

– Вставай, чего разлегся? – буркнул Буслай хмуро.

– Так отдыхаю, – замямлил бедовик в ответ.

Гридень скривился, будто проглотил ком грязи, сказал строго:

– Хватит отдыхать, пора в дорогу. Собирайся!

Нежелан поспешно встал, в походный мешок наскоро сложил пожитки. «Чудит Буслай», – подумал он растерянно. Может, ему и надоело в чудесном хрустальном дворце, где отдыхают третьи сутки, но Нежелану с Лютом здесь нравится. И зачем его забирает, словно не мечтал избавиться?

Буслай вгляделся в лицо бедовика, зыркнул хмуро. Нежелан перекосился от тяжелого шлепка по плечу.

– Хватит думать, пойдем за Лютом.

Буслай поправил на поясе топор, Нежелан понуро зашагал вслед.

Хрустальные палаты переливались дивным светом, стены пропускали солнечные лучи, которые преломлялись внутри и ткали дивные узоры. Буслай хмуро посмотрел на изящные столики из камня, хрусталя, золота, богато усыпанные самоцветами, как крендель маком. На столиках в дивных вазах располагались цветы: были живые, но чаще – вырезанные из камня или искусно выкованные из золота, серебра.

Узорчатые ковры устилали пол – ноги утопали по щиколотку. Даже неловко ступать по такой красоте! Запахи благие, в хрустальном тереме тепло, уютно. Буслай чувствовал себя грязным и вонючим уродцем: место слишком прекрасно, так и тянет наложить в углу кучу, побросать булыжники.

Странная обида, что не соответствует месту, не достоин его, зарылась в сердце Буслая, изредка покусывая острыми клыками.

Двери распахнулись в просторный светлый коридор, от вида горных лесов через прозрачные стены защемило сердце, захотелось петь, плясать, дурашливо взлягивая. Буслай стиснул зубы, огрел бедовика хмурым взглядом, ускорил шаг.

Ковровая дорожка уткнулась в хрустальную дверь: створки украшены золотыми чудищами, в глазах блещут самоцветы размером с кулак, все переливается волшебным огнем, дух захватывает.

Подлетели крылатые змеи: маленькие, не крупнее воробья, тельца золотистые, серебряные, кожистые крылья просвечивают насквозь. Нежелан улыбнулся очаровательным созданиям, Буслай отмахнулся, как от комаров, пнул хрустальные створки.

Противно грохнуло, оскорбительно для такого прекрасного места, где впору богам жить. За дверью раскинулся диковинный сад: листва горит изумрудным светом, стволы напоены подземными соками так, что светятся тепло, янтарно. Меж деревьями порхали крупные бабочки, крылатые змеи, даже аспид пролетел куском мрака, хищно ощерив оба клюва. Слуха ласково коснулось журчание родников, в прозрачной воде играли рыбы, на ветвях заливались сладкими трелями соловьи.

Буслай захрустел мелким щебнем, коим выложена дорожка, гладким, хрупким и красивым. Гридень застонал: скоро от великолепия начнет тошнить, как будет глядеть на людские дома? Уже кажутся неказистыми и убогими.

Нежелан заглянул через плечо гридня, лицо осветилось – у ручья сидели Лют и прекрасная хозяйка хрустального терема, такая красивая пара. Буслай завидел глупую улыбку соратника, скривился, как козел при виде крапивы.

Влюбленные не обращали внимания на прибывших, улыбались друг другу. Буслай кашлянул – прозвучало противно, отвратительно. Лют вздрогнул,посмотрел удивленно, вила тряхнула копной великолепных волос цвета ночи, по прекрасному личику скользнуло неодобрение.

Лют посмотрел на Чаруню виновато, спросил у соратника:

– Что такое, Буслай?

Гридень нарочито шмыгнул носом, с удовольствием отметив раздраженную гримаску вилы, ноготь звонко щелкнул по обуху топора.

– Лют, ты извиняй, что отрываю, – сказал он намекающе, – но мы загостились, а ведь отечество в опасности. Пора и честь знать.

Чаруня смерила гридня злобным взглядом. Лют нахмурился, но ослепительная улыбка любимой заставила обо всем позабыть.

– Может, еще денек погостим? – попросил Лют.

Буслай сердито хрюкнул:

– И так три дня отдыхаем.

Чаруня ответила божественным голосом – пение птиц померкло, мир залило теплым нежным светом, души людей окрылились, вознеслись на седьмое небо.

– Разве к вам плохо относятся?

Нежелан расплылся в улыбке, энергично помотал головой: все замечательно. Буслай хмуро пихнул локтем предателя, бросил в безукоризненное лицо:

– Не в том дело. Нам пора домой, люди нуждаются в нашей защите.

Лицо Люта посерьезнело – видно, вспомнил о присяге и долге воина защищать дом и слабых. Чаруня обняла витязя, бородатую щеку согрел поцелуй. Лют мигом забыл, что хотел сказать. Вила продолжила обворожительным голосом:

– Так идите, вас никто силой не держит. Слуги проводят до Предгорий.

– Да, – проблеял Лют, – идите.

Буслай выпучил глаза, даже Нежелан оставил любование чудесным садом, вылупился удивленно.

– Лют, очнись! – взревел Буслай. Чаруня досадливо поморщилась, словно зуб вспыхнул болью, дивные птицы испуганно вспорхнули с изумрудных ветвей. – Эта нелюдь тебя околдовала!

Лют нахмурился, процедил высокомерно:

– Поосторожней со словами. Это не твои сенные девки, а настоящая женщина.

Буслай уловил угрозу, насупился, лицо ожег злорадный взгляд вилы. «И что нашел в этой дуре?» – подумал гридень смятенно. На свете есть и покрасивше, а эта, стыдно сказать, черноволосая, как степнячка, а когда злится, то харя вовсе отвратительная, как у той темной вилы-няньки, токмо бритая. Да еще крылатая. Правда, крылья снимает, но все равно – будто с птицей. Вольга бы назвал заумным волховским словом – перверсия.

– Лют, – сказал он поелику можно мягче, – надо собираться. Помнишь, что ты говорил о воле? Соберись! Как можно отдыхать, когда дом в беде?

Витязь поморщился, отвел взгляд. Буслай с заколовшим сердцем понял – скажет нечто страшное.

– Буслай, – начал Лют медленно, – никогда спокойно не буду смотреть, как мой дом рушат, а родичей убивают. И буду до конца бороться со злом, что придет на земли. Но сейчас не вижу смысла возвращаться.

– Да как так?! – возопил Буслай.

Лют поморщился:

– Хочешь обвинить в трусости или предательстве? Сам знаешь, что не так. Разве я не спустился в Навь, чтобы добыть колдовскую шкатулку?

– Но сейчас…

– Сейчас я ее тебе отдам, – перебил Лют сурово, в глазах полыхнула молния. Чаруня положила ладонь на предплечье воина, изящные пальчики слегка сжались. – Это оружие по воле мысли сотрет в порошок вражьи полчища. Думаю, ты донесешь его и без меня. Моя помощь уже не нужна. Вся слава достанется тебе одному.

Буслай с темным, как грозовая туча, лицом смотрел, как Лют достал из-за пазухи черную шкатулку, взял лакированное дерево с опаской. Лют мигом позабыл о его существовании, впился в вилу обожающим взором. Чаруня ослепительно улыбнулась, покосилась на гридня и бедовика неприязненно: чего стоите?

Буслай осторожно засунул Кни-Бни за пазуху, бросил прощальный взгляд на безмятежное лицо соратника, сдержал крепкие слова. Спросил Нежелана:

– А ты здесь остаешься или пойдешь со мной?

Не шибко бы удивился дерзкому ответу: мол, всю дорогу помыкал, а теперь чего хочешь? Но бедовик смотрел на Люта с безграничным разочарованием. Мелькнуло удивление, будто вместо прекрасного существа увидел гнойный труп. Нежелан резко повернулся и зашагал по хрустящей гравием дорожке поперед Буслая.

Лют не посмотрел вслед соратнику, перед глазами находился прекрасный лик, от нежного существа веяло теплом, холодная дыра в груди заросла, сердце билось часто, радостно. Прошептал ласковые слова: слишком грубые для такой божественной женщины. Лют давился стыдом, но говорил, ведь молчать еще хуже.

Буслая с бедовиком проводила угрюмая темная вила. Смотрела зорко, словно на ловких воров, норовящих спереть хозяйское добро. Гридень ответил неприязненным взором. Лохматая баба устрашающе расправила кожистые крылья, злобно зашипела.

Кони в хрустальных стойлах торопливо сожрали отборное зерно, с кулак величиной, угадывая дальний путь, ослик уныло вздохнул.

– Этого тоже забирайте, – прошипела темная вила, указывая на коня Люта.

– А как же?.. – заикнулся было Нежелан.

– Забирайте! – Вила топнула копытом.

Буслай вздохнул: проклятые бабы! В груди болезненно сжалось, как ни гнал страшную мысль, но с горечью понял: Люта больше не увидит.

Лют застыл, потрясенный величественным зрелищем: в полупрозрачной пелене, окрашенной золотом, застыл дивный город, вырезанный в теле горы. Порядком разрушенный, но мощь, красота зданий восторгала. Витязь оглядывал заросшую тропу, что упиралась в разрушенные ворота: массивные, невообразимо громадные. Время бессильно отступило от искусной ковки, правда, с такого расстояния узор не разглядишь.

Жадно впитывал вид величественных руин жилых зданий, башен, что даже разрушенные – выше княжьего терема. Вид остатков дворца – сердца древнего города – до крайности восхитил. Лют задышал бурно, перед глазами расплылась пелена, подозрительно горячая и мокрая.

Сзади негромко рассмеялись: голос мелодичный, нежный. Лют счастливо улыбнулся, заключил в объятия нежное существо, запах черной копны волос вскружил голову. Жадно, но вместе с тем бережно прильнул к сочным полным губам, блаженно застыл, в груди разлился сладостный жар.

– Где ты была? – спросил он жалобно. – Я чуть не умер, почему ты так жестока?

Чаруня отмахнулась, прощебетала волшебным голоском:

– Ах, хватит хныкать. Меня не было меньше половины дня.

Лют схватил тонкие пальчики, страстно поцеловал, сказал с жаром:

– Что ты говоришь? Каждый миг без тебя длится долгие годы, разве не видишь, я поседел, наверно.

Вила со смехом взъерошила льняные вихры. Витязь обомлел от сладкой дрожи, коснулся грубыми губами тонкой кожи ладошки, такой изящной, с безукоризненными линиями, аккуратными пальчиками со здоровым перламутром ногтей, что так и тянет целовать и целовать.

Вспомнился обычай родной и соседних земель: жена, справедливо требуя у мужа доказательств любви, просит ее побить. И чем сильнее побои, тем сильнее чувство. Хороший обычай, правильный, но Лют понял, что попроси Чаруня сделать подобное, то лучше отрубит руки или бросится в пропасть, чем дозволит причинить любимой боль.

Чаруня улыбнулась обворожительно. От мелодичного смеха Лют воспарил к небесам.

– О чем ты думаешь?

– О тебе, о самой прекрасной женщине в трех мирах, – ответил Лют горячо. Обернулся к руинам города. – Как я ненавижу себя за слабость, я просто не достоин тебя, самой лучшей, великолепной, божественной. Имей я больше сил, то восстановил бы этот чудесный город для тебя, единственной, чтобы он радовал тебя, чтоб на твоих губах играла изумительная улыбка.

Чаруня склонила голову, полные губы слегка изогнулись, но и этого хватило, чтобы сердце Люта застучало чаще, а кровь превратилась в жидкий огонь.

– Мне и мой хрустальный дворец нравится, – сказала вила со смешком.

– Но ты достойна лучшего! – возразил Лют с нежностью. – Правда, не знаю, как лучше, но ничто на земле и на небе не достойно тебя. Твоя красота освещает этот гадкий неуютный мир, полный грязи, несправедливости, который преображается, едва лучи твоей красоты его коснутся.

– И ты не достоин меня? – спросила вила проказливо.

Лют часто закивал, расширенными глазами пожирая прелестницу. Лукавства в дивных глазах витязь не заметил.

– Конечно, не достоин! Я дрожу, как лист, когда ты меня покидаешь, кажется, что ты не вернешься. Одна мысль убивает меня. Я как цветок – не смогу жить без солнца, а мое солнце – ты!

Чаруня вгляделась испытующе в глаза витязя, прочитала свободно мысли, чувства, потупилась смущенно.

– Тебе правда понравился город? – спросила она невпопад.

Но Люту – лишь бы слышать божественную музыку ее голоса, а что говорит, не так уж и важно.

– Да, – сказал он, на миг посмотрев на руины, и вновь жадно уставился на бесподобное лицо, впитывая каждую черточку божественной внешности. – Кто построил такое диво, боги?

Она со смехом покачала головой. Лют замер: водопад шелковистых волос красиво струился, кончики радужно светились, невольно притронулся к волосам, пригладил в благоговейном восторге.

– Нет, мой герой, его построили люди, – сказала Чаруня, чуть смущенная бурей чувств, отраженной на лице витязя. – Никто не помнит, кто построил Усуд, а разрушил после многолетней осады тцар Яндалус Завоеватель.

– Я восстановлю его ради тебя! – сказал Лют горячо.

Она лукаво улыбнулась, закусила губку кромкой белоснежных зубов, в чудесных глазах поблескивали смешинки.

– Непременно восстановишь, мой герой, но для начала я тебя накормлю.

Лют смущенно отмахнулся:

– Моя пища – твой смех, улыбка, голос.

– Но все же я тебя покормлю, – возразила она, польщенная. – Женщина должна уметь накормить мужчину, а разве я не женщина?

– Еще какая! – согласился Лют поспешно.

Глава восемнадцатая

Лют поднатужился, руки вздулись канатами мышц – замшелый камень тяжко упал на кладку. Ладонью смахнул со лба крупные капли, тяжело дыша, присел, в спину уперлась недостроенная каменная стена. Солнце покраснело, как спелое яблочко, в небе кипела розовая пена облаков с золотистым отливом, горы зарумянились, как стыдливые девицы.

Мышцы сладко ныли. Витязь довольно вспоминал, сколько сделал за день, прикидывал, что назавтра. Чаруня отнеслась к стремлению восстановить Усуд со смешком: затея пустая, город строили не один десяток лет, одному человеку восстановить не под силу. Лют упрямо склонил голову, ответил: для любимой луну достанет, не только поставит обратно камни. Вила улыбнулась польщенно и улетела по делам. Воин посмотрел с щемящим сердцем и с жаром кинулся за работу.

После чистого, ухоженного сада в хрустальном тереме Усуд показался двором, поросшим бурьяном. Лют сперва покривился, но затем полыхнуло радостное: это ж сколько работы во славу несравненной женщины, и все его руками!

Ладонь захолодило горлышко кувшина с молоком. Лют жадно отпил, с губ сорвались капли, поползли по обнаженной груди. Витязь довольно выдохнул, оглядел разрушенные дома хозяйским взором. Один, не самый разрушенный, сегодня восстановил, начал заново складывать стену второго. Конечно, камни поросли мхом, внутри комнат жесткая трава, но это мелочи, обустроится потом.

Занятый делом, даже меньше думал о прекрасной виле: удивительно! Вот и сейчас, прихлебывая молоко, смотрел на развалины в зеленом покрове и думал: кто построил такой город?

Жаль, никто не знает. Лют восхитился неведомым зодчим, что идеально выбрал место, учел каждую складку долины, гор, выстроил величественную стену, сторожевые башни, чудесные дома и роскошный терем правителя.

Мелькнуло неодобрительное: сволочь Яндалус Завоеватель, такую красоту порушил, непонятно ради чего. Хотя понятно: власть, золото, сладкое желание поплевать на поверженного. Дикость, бессмысленная жестокость, как во времена предвечной тьмы.

Люди тогда жили бок о бок со зверями, мало чем отличались: так же грызли добычу, пользовали самок, расширяли территорию обитания. Правда, в отличие от зверей люди еще меж собой дрались, баловались людоедством.

Зимы были дико холодными, длились по полгода, а то и больше. Говорят, некоторые люди наловчились оборачиваться волками, чтобы легче перезимовать. Вот так и жили, как звери в лесу, не двигаясь ни туды ни сюды.

Но однажды холод отступил, ширящиеся болота помалу вытеснили людей на опушку леса, и они потрясенно узнали, что помимо деревьев есть поле: такое ровное, пустое, не иначе – земля мертвых. Но научились жить, более того, появились вовсе немыслимые в лесу пахари, земледельцы, что вознесли людей на новую ступень, окончательно, ну, пусть намного, от зверей отдалив.

И до земледельцев реки изобиловали рыбой, а леса дичью, но люди не знали домов, жили в дуплах, их рвали дикие звери, запасов не делали и мерли, как мухи на снегу. Поборов в тяжелой схватке твердую, хранящую осколки неведомой Ледяной Глыбы, землю, пахари получили урожай, что позволило сделать большие запасы на зиму. Стариков и слабых детей перестали выбрасывать на мороз, чтобы не переводили еду даром. Нет, и сейчас такое делают, что правильно, иначе все умрут, но только в тяжкую годину, когда иначе никак. А в те времена каждый день был невероятно трудным.

Пахари победили голод и свирепые зимы, земля помалу наполнилась людом, и, накормленные, относительно сытые, перестали рвать друг друга на части, появилось время на другие занятия. Научились строить дома, открыли железо, могущественные кузнецы облегчили пахоту железными плугами, попутно создали ненужные для зверей украшения, предметы быта.

Появилась мудрость – пожалуй, единственное, что отличает человека от зверя. Хоть и посмеиваемся над волхвами: мол, хорошо мудрствовать, если руки не гудят от мотыги или заступа, а ноги не сбиты за сбором ягод, погоном скота, но как иначе? Поди подумай, если тело ноет и стонет, а так, отлученные от тяжелого труда, открыли людям мудрость богов, и люд зажил краше, лучше, чище, на шаг приблизившись к ирию.

Появились ремесла: из дерева стали резать не только лавки, но и нарядные фигурки. Обычаи, песни, бессмысленные с точки зрения животного, но увеселяющие нечто, скрытое в людской плоти, – частицу Рода. Появились города, лепота растеклась по дикому миру, вдохнула в него жизнь, и тот ожил, неверяще улыбаясь: оказывается, он красив!

И все создано трудами пахарей, коих не замечаем, смеемся, защищаем снисходительно. Но вот приходят из степи кочевые орды, свирепые, кровожадные, не любящие работать, предпочитающие скотоводству кровавые набеги. Оставляют от засеянных полей золу, от городов – руины и пепел, вновь и вновь отбрасывая людей к животному существованию. Ведь бегут от них в лес, а какая там жизнь, окромя звериной?

Снова отстраивают города, засеивают поля, но тяжкий, упорный труд многих годов идет прахом от одного факела завоевателя. «Вот для чего и появились воины, – подумал Лют горько, – защищать нажитое, будто сторожевые псы. Конечно, иной пес лучше человека, но осознавать, что воины не лучшие люди на земле, обидно. Не на них держится Правда».

Конечно, еще долгое время воины будут затмевать настоящих творцов, что тянут людей из звериного существования наверх, к богам. Оно и понятно, учиться никто не хочет, жадно слушают о битвах, сражениях и просто драках, но скривятся от урожайной песни или той, где объясняется секрет выделки кожи или лепки горшка.

Лют вздохнул – захотелось стать лучше, чище, но представил себя за плугом, а то и учеником волхва, скривился, будто съел рябину, а щепки застряли во рту. Глупости какие, лучше будет защищать с мечом в мускулистой длани, а учиться уже поздно, да и не больно-то хочется.

Кувшин приник к губам, пил долго, жадно, запрокинул дно, выпивая до капли. В груди предостерегающе похолодело, рука, ставящая наземь сосуд, задрожала. Почти отмахнулся от опасной мысли, но та зацепилась хвостиком, затаилась, а улучив момент, властно смела остальные: чтобы защищать людей, придется уйти от… Чаруни.

Сердце квакнуло, в грудную клетку ударили тонкие горячие струйки, подкатила дурнота. Как уйти? Уйти от любимой, самой прекрасной, для которой свернет горы, перепашет поля, повернет русла рек ради ее прекрасной улыбки?

Но из глубин сознания поднялась беспощадная мысль: придется. Хотя бы для того, чтобы остаться человеком. Люди, как мураши, в одиночку не могут. Хоть подчас презирают друг друга, плюют в рожи, но только вместе могут сохранить в себе человечность. Одному к богам добраться не под силу, да и не хочется.

– Но Чаруня, смысл жизни, свет очей? – пробормотал Лют раздавленно.

«А кем ты здесь станешь? – спросил внутренний голос ехидно. – Что будешь делать? Чем будешь отличаться от животных среди дивиев? Проживешь глупо, бессмысленно. Думаешь, согреет любовь? Дык и у оленей есть подруги на всю жизнь, у лосей, волков, будешь как зверь плодиться, не зная других радостей».

– Но я хочу, – возразил Лют робко. – Такова моя воля, разве не заслужил счастья?

«А кто говорил Буслаю о воле? – напомнил голос насмешливо. – Все просто: коль ты человек с оружием, долг твой – защищать слабых, охранять людское добро, тогда останешься человеком. Правда, не самая приятная доля, у беспечного зверья лучше. Стоит ли отказываться ради такого от сладкого существования с обворожительной вилой? Отказаться от радости, к чему так сильно тянет, и сделать нужное дело?»

Лют с хрустом поднялся, закатное солнце бросило на лицо багровый отсвет, сапоги зашуршали по траве, у разломанной стены остался кувшин. Воина шатало в стороны, в черепе бились два сильных желания. Вернее, одно желание понятное, сильное – остаться с любимой, и что с того, что перестанет быть человеком? Другое – слабенькая мысль, что полное испытаний бытие человека все же лучше бездумной жизни лесного зверья.

Хрустальный терем неохотно приближался, сад играл цветами радуги, птицы пели красиво, чарующе, но Люта нежные трели впервые не умиляли. Лицо стало бледным, осунулось, у глаз залегли темные круги, шел не спеша, отчаянно надеясь передумать.

Чаруня вздрогнула и, распахнув дивные глаза, грациозно потянулась на роскошной кровати. У Люта защемило сердце, холод укоренился в нутре, опасно колол. Вила томно улыбнулась, повела плечиком, лицо осветила улыбка, спросила чуточку удивленно:

– Мой герой, зачем тебе меч? Мой терем надежно защищен, а коль приблизятся вороги, то нянюшка предупредит.

Лют отвел взгляд, поправил на поясе меч, потоптался по роскошным коврам с диковинной вышивкой, где животные и птицы выглядели живыми. Даже оживали по знаку хозяйки.

– Мне пора, – промямлил едва слышно, страшась задеть божественное создание неосторожным словом.

Вила распахнула глаза, легко вспорхнула с кровати, шею Люта обвили тонкие руки, в груди защемило от нежного аромата кожи. Чаруня поцеловала воина, спросила с недоуменным смехом:

– Куда же ты собрался? Добывать для меня шкуры неведомых чудищ? Какой ты милый.

Лют смолчал, пялясь в россыпи драгоценностей, диковинные столики, статуи и кованное из золота деревце с музыкальными листьями. Вила почуяла недоброе, посмотрела в глаза с испугом.

– Нет! – вскрикнула она, в страхе отшатнувшись.

Лют стиснул зубы, сердце полыхнуло ярой болью, налилось свинцовой тяжестью, ток крови остановился. На душе стало дурно, гадко, мерзостно, словно незаслуженно обидел ребенка. Вила смотрела непонимающе, в бездонных океанах глаз застыла мольба.

– Прости, – прошептал Лют онемелыми губами, – я должен.

Двинулся тяжко, будто прирос к хрустальному полу, вид удивленно-обиженного личика разрывал сердце на части. Дверь опочивальни нехотя распахнулась, коридор показался бесконечным. Лют, шатаясь, стукаясь плечами о стены, направился прочь из хрустального терема.

За спиной послышались легкие шаги босых ног, слух разорвал жалостный крик:

– Не уходи! Я что-то сделала не так? За что ты так поступаешь? Вернись, ты видишь, я, гордая дочь Стрибога, на коленях!

Лют вздрогнул, будто лицо стегнули плетью, поспешно обернулся к коленопреклоненной виле. Неземная красота ослепила, в распущенных волосах плясали искристые точки, распахнутые глазищи добавляли очарования. Такая маленькая, хрупкая, беззащитная. Сердце хлюпнуло кровью, глаза ожгла мутная пелена.

– Прости, – прошептал он. – Прости.

В теле возопила каждая жилка, неведомая сила не давала повернуться, ноги сковал смертный холод. Хрустя суставами, сделал шаг, еще, в груди рвалось, трещало и плюхало. Обломки ребер проткнули легкие, горло стиснула петля удушья, сердце выломало клетку, устремилось к прекрасному существу, ради которого билось все эти годы и будет биться лишь рядом с ней.

В груди Люта зияла холодная дыра с рваными краями, хлестала болью, сознание милостиво погасло, спасая хозяина от помешательства, но боль била, возвращала в гадкий и неуютный мир, оскверненный Ее слезами.

Сзади хлестнул гневный крик:

– Проклинаю! Призываю на голову твою гнев богов, чтобы ты никогда больше не познал сладость любви. И пусть настигнет тебя смерть от руки нашего сына, которого я выношу под сердцем!

Лют содрогнулся от ненависти, вложенной в проклятье, всхлипнул, голос внутри зашептал, убеждая вернуться, броситься к ногам, вымолить прощение, не лишать себя любви такой женщины и будущего сына. Спина разогнулась со страшным хрустом, словно сбросил горный хребет, и уверенными, ровными шагами понесся прочь из хрустальной клетки.

От видения плачущей вилы Лют содрогался от омерзения и гадливости: как можно было довести до слез столь прекрасное существо?!

Дыра в груди ныла, сверлила жестокой болью, вгрызалась в обломки костей, разрывала внутренности. И так будет всегда.

Хрустальный терем остался позади, ночь приняла угрюмого мужа, огоньки звезд посверкивали сочувственно. Лют оглянулся: терем сиял в ночи ярко, солнечно, переливался радужными красками, словно на землю упал осколок ирия.

Ему же предстояло идти в темную ночь, холодную, опасную, так похожую на жизнь людей, что видят подобные хрустальные дворцы лишь в редких снах, а в остальное время тяжко трудятся, не разгибая спин, да и то в основном для того, чтобы их труды пошли прахом из-за набега разбойников на конях.

Лют стиснул зубы, подумал угрюмо: для того и уходит, чтобы вернуться в хрустальный терем со всеми людьми. Мысль, как ни странно, помогла, терзающая боль в груди успокоилась, зарылась вглубь, смирившись с ролью тяжкого груза, чтобы не угробить жалкое тело окончательно.

Над головой захлопало, звезды закрыла крылатая тень. Лют напрягся, клинок наполовину вылез, но раздался гордый клекот, витязь упрятал меч и скривил губы в усмешке.

– Хоть кто-то заботится, – сказал невесело.

Буслай глянул на бедовика недовольно, но крепкое словцо сдержал, дивно, что за три дня пути не наорал ни разу, даже подзатыльника не дал. Нежелан на случай втянул голову в плечи, в руках хрустнула толстая ветка, костерок, укрытый в яме, довольно затрещал.

Стреноженные кони вяло пощипывали невысокую траву, глядя в ночное поле с тоской, словно искали ослика, оставленного в Кряже. Буслай глянул на третьего коня, резко отдернул взгляд, желваки вспухли валунами, губы скривились. Ладонь пощупала живот, пальцы ткнулись в гладкое дерево, скрытое рубахой, на душе было гадко и муторно. Олуя бы сейчас…

Нежелан пристроил на рогульках котелок, купленный в Предгорьях, задумчиво уставился на прозрачную воду. Спина ныла, зад ороговел крупными мозолями, а завтра снова безумная скачка, и задумаешься: благодарить ли коней за такую выносливость, что позволяет скакать день без роздыха?

– Чем побалуешь? – спросил Буслай хмуро.

– Похлебкой.

Гридень скривился.

– Опять? Вчера похлебка, позавчера, хорошо хоть в городе перекусили, а то взвыл бы с тоски. Нет от тебя толку, оставлю в первой деревне.

Нежелан кивнул, скрывая улыбку, ясно ведь – не оставит. Буслай посмотрел на бедовика, поморщился: как легко было рядом со Стрыем, после с Лютом – ни за что не отвечал, дерзил, делал что хотел и поплевывал. А теперь сам глава отряда: из двух людёв, но и так тошно от ответственности.

Взгляд уткнулся в ночное поле, преодолел расстояние, оказался в родном княжестве. Сердце горячо бухнуло, пальцы опустились на шкатулку: ворог будет истреблен! Еще чуть-чуть, несколько дней безумной скачки, и отомстит ублюдкам, что посягнули на родные земли. Если, конечно, их уже не разбили. Не опоздать бы, а то выйдет глупо: столько труда впустую.

Нежелан покидал в кипящий котелок мясо, чуток овощей, помешал длиннорукой ложкой. Вскоре над котелком взвился густой запах сыти. Буслай принюхался, в животе сочно буркнуло.

Нежелан снял парующий котелок, размешал похлебку, попробовал на вкус, довольно цокнул. Буслай достал расписную ложку, потянулся к еде. Трава зашумела. Дрогнув рукой, оглянулся на шум и застыл с раскрытым ртом.

Лют с хмурым лицом подошел, ложка перекочевала из пальцев гридня, черпнула ароматную похлебку, застыла у губ. Лют подул, проглотил, потянулся ложкой еще. Нежелан радостно вскрикнул, затанцевал на месте: хочется обнять воина, но вдруг даст в рыло? Витязь посмотрел на бедовика, грустно улыбнулся.

Буслай кхекнул, ногтями со скрипом почесал затылок, сказал хрипло:

– Э-э, свою ложку иметь надо.

Лют кивнул, зачерпнул похлебки. Нежелан сказал счастливым голосом:

– Лют, как хорошо, что вернулся!

Витязь усмехнулся угрюмо:

– Что, обижал?

Буслай хмыкнул возмущенно, бедовик отмахнулся, затараторил:

– Нет, он добрый, хоть и скрывает, просто я очень тебе рад. Как же ты нас нагнал?

– На гарцуке, – ответил витязь просто.

Нежелан восхищенно заохал. Буслай прикусил губу от зависти к любимцу Перуна, протянул на раскрытой ладони черную шкатулку:

– Лучше пусть будет у тебя.

Лют молча принял, хлебнул еще несколько ложек, отвалился от котелка, пустой взгляд уткнулся в ямку с костерком. Нежелан переглянулся с гриднем, сердце сжалось в тоске: неустрашимый Лют жестоко страдал, глаза отражали краешек той боли, но и от этого наворачивались слезы сочувствия.

– Мы тут в Кряже по-быстрому в оружейную зашли, кольчугу себе присмотрел, – сказал Буслай с живейшим интересом. – И тебе заодно рубаху. Я твой размер знаю, ну, может, чуть велика.

– Благодарю, – сказал Лют бесцветным голосом. – Но зачем брал, я думал…

– И я думал, – прервал Буслай, глядя в глаза.

Лют усмехнулся почти тепло, в печальных глазах мелькнули искорки смеха. Нежелан по просьбе расстелил потник, Лют укрылся одеялом, закрыл глаза. Буслай и бедовик молча похлебали, улеглись спать.

Среди ночи просыпались не раз от сдавленных стонов, плача и жалобного голоса, повторявшего женское имя:

– Чаруня!

Глава девятнадцатая

Нежелан обессиленно сполз с седла, опасливо ощупал мозоли на заднице, молча застонал. Гридни спешились, осмотрели лесную полянку, одобрительно крякнули. Буслай посмотрел на бедовика недовольно, сказал противным тоном:

– Чего скребешься, шелудивый? Лучше найди воду.

Нежелан оглядел замшелые стволы, порыскал в траве, сплетениях пышных кустов, развел руками:

– А где вода-то?

– Ты не умничай, вон туда иди, – сказал Буслай резко. – Что за олух? Жизнь в лесу прожил, а где воду искать – не знает.

Бедовик проглотил обиду, глянул на чудо-коней, обгладывающих кусты и молоденькие деревца. Лют заметил, сказал бесцветным тоном:

– Сами расседлаем. Иди, но будь осторожней, пуща близко.

– Да, – хмыкнул Буслай, – чуть что – кричи. Хоть узнаем, что воду ждать бесполезно.

Нежелан засопел обиженно, похватал пустые баклажки. Кусты жалобно затрещали, затем треск и хруст затихли. Буслай хмыкнул, расседлал коня.

– Хороши кони, – сказал Люту. – Не сегодня-завтра будем дома. Эх, узнать бы, что там.

Лют молча кивнул. Буслай с тревогой вгляделся в бледное лицо, опухшие и покрасневшие глаза. Сердце болезненно сжалось. Да, кощунственно, конечно, так думать, но пусть Кременчуг и впрямь до сих пор осаждают враги, а то выйдет, что крылатую бросил зря…

Нежелан продрался сквозь кусты, лицо горело от ударов упругих ветвей, правая ладонь горячо пульсировала – набрел на заросли крапивы высотой по грудь. Нос зачуял прохладу. Из-под корней могучего дерева бил прозрачный ключ: вода даже на вид прохладная, вкусная. Бедовик сглотнул слюну, поспешил к роднику. Нога запнулась об узловатый корень, земля ударила в нос, Нежелан глухо простонал.

– Позволь нам помочь, – раздался над головой сильный голос.

Сердце испуганно трепыхнулось. Сильные руки оторвали от земли, заботливо поставили на ноги. Нежелан с удивлением и страхом уставился на двух незнакомцев: оба высокие, статные, муж с шапкой изжелта-белых волос облечен в кольчугу, за плечом рукоять меча; смуглый и черноволосый – в дощатой броне, а в руке копье с широким наконечником.

– А?.. – промямлил бедовик, взгляд метнулся в сторону временной стоянки.

Желтоволосый спросил вкрадчиво:

– Там твои друзья, люди князя Яромира?

– Нет-нет, там вообще не люди, – залепетал Нежелан.

Черноволосый усмехнулся, переглянулся с товарищем, кивнул.

– Что ж, я проспорил, – сказал он, виновато разводя руками. – Ты оказался прав.

Светловолосый отмахнулся:

– Брось, это самая удобная тропа, хоть проходит через глухой лес. Не по реке же им сплавляться.

Нежелан двинулся бочком, но под ногой предательски хрустнула ветка. В шею уперлось острие копья. Черноволосый сказал жестко:

– Отведи нас, пожалуйста, к своим друзьям или господам. Но не кричи.

Острие с хрустом прорвало кожу, кровь показалась неимоверно горячей, шею будто кипятком обварило. Нежелан побледнел, сказал прыгающими губами:

– Щ-щас, щ-щас, только воды наберу, а то Буслай шкуру спустит.

Мужчины переглянулись, посмотрели с уважением.

– Ничего, я потолкую с Буслаем, он ругаться не станет, – сказал желтоволосый ободряюще.

Смуглый повернул за плечо, подтолкнул в спину. Нежелан, качнувшись, двинулся. С сожалением тряхнул пустые баклажки: во рту такая сухость, что стыдно перед краем рек и озер.

Копье периодически тыкалось меж лопаток тупым концом, степняк со смешком подталкивал, желтоволосый шикал неодобрительно: аккуратнее надо, не звери ведь.

Нежелан различил хохот Буслая, сердце отчаянно прыгнуло, зашиблось о ребра… Черноволосый не ожидал от паренька такой прыти, промахнулся.

– Беда, други! – закричал бедовик, мчась по хрустящей ветками земле. – Беда!

В спину жестко ударило, дерево выросло из-под земли, приветило недобро. Смуглый подобрал копье, повернул острием к шее.

– Добить? – произнес он задумчиво.

– И не стыдно? – упрекнул желтоволосый.

– Не очень, – пожал плечами смуглый. Пластины ярыка сухо щелкнули. – Я ведь просил не кричать.

Желтоволосый усмехнулся, пошел скользящим шагом, опустошив ножны. Смуглый, небрежно покачивая копье, заскользил следом. Ломкие ветки под сапогами молчали, даже трава не пригибалась.

Буслай заслышал крик бедового, губы скривились язвительно, дернувшемуся Люту сказал успокаивающе:

– Перестань, баклажки потерял, вот и ноет. Пусть только вернется.

Лют кивнул, но чувство тревоги колыхнулось в груди, на миг затмив тупую боль утраты. Буслай удивленно посмотрел на меч в руке Люта, ладонь согрело шероховатое топорище. Заросли неслышно раздвинулись, гридни настороженно посмотрели на незнакомцев.

Желтоволосый широко улыбнулся: меч опущен, глаза лучатся дружелюбием.

– Здравы будьте.

Лют промолчал: все ясно, чего дурачиться? Но Буслай буркнул в тон:

– И вы будьте здравы.

Копейщик отодвинулся от напарника. Лют выдержал пронзительный взгляд, искривив губы. Буслай провел незримую линию через середку лба половца, покрепче ухватил топор.

– Надеюсь, вы люди Яромира? – продолжал желтоволосый с улыбкой.

– И я надеюсь, – буркнул Буслай.

Половец довольно осклабился, приоткрыл рот, но смуглый оборвал резко:

– Хватит лясы точить, засиделись в лесу!

Лют увидел размытое движение, руку непроизвольно дернуло, в густой листве скрылся металлический звон. Копье крутнулось, окованный железом тупой конец ударил в висок. Витязь изогнул шею – волосы обдул холодный ветерок. Меч вскинулся в защитную позицию, степняк с невероятной легкостью бил, кружил клинок, руку выкручивало до хруста.

Буслай замешкался – слишком туго приходится Люту, – глаза уловили движение, отмахнулся топором. В скулу ударило, мир залился слепящим светом. Сквозь белую стену протаял глумливый оскал, в ушах – вновь звон железа. Половец склонился со злорадной усмешкой: вид такой, будто руку подаст. Буслай зарычал, от ярости и унижения затрясся, кошачьим прыжком вскочил на ноги. Половец содрогнулся от удара.

Лют мельком отметил, что Буслай пока держится, но, стыдно сказать, потому, что неведомый ворог забавляется. А копейщик разошелся: лишь чутьем угадывал направления ударов, рука ныла, мощные выпады отбрасывал, в спину уткнулся шершавый ствол.

Копье в последний момент крутнулось – Лют зря повел меч за широким острием, – на запястье упало окованное древко. Хрустнуло, меч безвольно повис на ременной петле.

В замутненных болью глазах Люта отразилась торжествующая усмешка, широкий наконечник ударил, как ядовитая змея, намереваясь отсечь шею. Витязь прянул в сторону, дерево загудело от удара, зашелестело опадающей листвой. Степняк досадливо поморщился, дернул копье. Брови взлетели, рванул сильнее, но тугая древесная плоть стиснула наконечник железной хваткой.

С коротким свистом стальная полоса пересекла древко, смуглый рванул копье, от неожиданности отшатнулся, запнулся о толстую ветку. Обломок копья взметнулся в защите, но узорчатая сталь мимолетно коснулась колена, чудовищный напор крови отбросил в сторону голень. Степняк вскрикнул жутко, сжав ладони на страшной ране. Лют холодно добил жестоким ударом, плески крови заляпали с головы до ног, по стволам потекли тягучие капли.

Половец дернулся, лицо перекосилось, Буслая унесло в кусты. Лют пошатнулся под натиском, вражий меч мелькал с немыслимой скоростью, резал со свистом воздух, рубашка на плече порскнула клочьями, потемнела. Буслай поднялся, остатки куста разлетелись с жалобным треском, деревья задрожали от грозного рыка.

Держа затылок половца в прищуре глаз, Буслай прыгнул, завел топор за спину, с хеканьем ударил. Половец неуловимо сместился в сторону, отшибая клинок Люта. Буслай нелепо ковырнул землю, в стороны порскнули зелено-черные ломти, полоса стали обидно ударила ниже спины.

Лют обогнул Буслая, меч мелькнул в воздухе. Яростная атака разбилась о скупую защиту: меч желтоволосого едва коснулся клинка, но рукоять начала плясать в ладони, выламывая пальцы.

Буслай подскочил, вдвоем потеснили незнакомого воина. Половец злобно скалился, дышал ровно, в то время как гридни шумно сопели, с висков текли мутные капли.

Топор ринулся сверху – от таких ударов мечи ломаются, как лучины, – но клинок зацепил за скругленное лезвие, дернул так, что гридень подался вперед. Перед глазами мелькнул меч соратника, обдало холодом, уши оглохли от звона, россыпь искр обожгла лицо.

Лют вновь ударил, меч заплясал в паре с противником, сустав болезненно похрустывал, натянутые мышцы готовились лопнуть. Половец отбросил противника, презрительно ухмыльнулся безрассудной атаке гридня с топором, развернул клинок поудобнее.

Топорище выскользнуло из пальцев, вражина еле успел прикрыть лицо от обуха. Буслай прыгнул, повис на оружной руке, как свирепый пес на грабителе. Лют мигом подскочил, опустил меч на плечо.

Блестящую полосу небрежно отшибла сжатая ладонь, от пинка в низ живота Буслай хрюкнул и разжал пальцы, черен опустился на темя, гридень свалился кулем половцу под ноги.

Лют с криком бросился, взорвался градом ударов, половец закачался. Кольчуга на боку половца брызнула кольцами. Лют высоко занес меч, обрушил страшный удар, способный перерубить бревно в два обхвата.

Супротивник кинулся колобком в ноги, колени Люта хрупнули, верхушки крон сменились травой, земля ударила в спину, внутренности полыхнули тугой болью. Лежа на спине, Лют отшиб три удара, кувырком ушел в сторону, поднялся, по животу скатилась горячая струйка.

Половец наступал уверенно: несокрушимый, как скала. Люта швыряло от каждого удара. Витязь медленно пятился в глубь леса, спиной обдирал кору встречных деревьев, листья хлестали дождем, зверье обеспокоенно гомонило.

Половец, хрипя от ярости, бил размашисто, забыв о хитрых ударах, молотил изо всей силы. Меч Люта щерился острыми щербинами.

Половец усмехнулся, раскрутил меч серым вихрем. Витязь еле отбил несколько ударов, отскочил подальше. В лицо брызнуло пахучим соком, окрест разлетелись измочаленные стебли.

Лют медленно пятился. Руку он давно не чувствовал, пот катился градом, под ноги коварно бросались сухие валежины, еле переступал, а ворог бил из любых позиций, бил точно, сильно, страшно. Люта вынуждали отступать: не помогали вспышки ярости, стоило горячей крови забурлить, налить руки силой, как половец обрушивал град ударов – тут не до атаки, защищался с трудом.

В спину уперлась упругая стена, густые кусты недовольно оттолкнули. С трудом Лют отбил вражий клинок, грудь захрустела от удара ногой – кусты влажно затрещали. Половец усмехнулся, шагнул в просеку.

Лют кувыркался, меч опасно хлопал по боку, кожаная петля лопнула, лезвие сбрило травинки и улеглось под валежиной.

От деревьев пахло холодом. Было темно, как на закате. Накатил необъяснимый ужас, разгоряченная кровь мигом остыла, по жилам потекла снежная каша. Шаги половца звучали невероятно опасно, противно, от каждого треска Лют невольно вздрагивал. Противник навис над лежащим гриднем, глаза полыхали жестокой радостью, острие меча нацелилось в горло.

Лют бросил взгляд ему за спину, лицо перекосило. Половец захохотал наивности уловки, замахнулся. Сзади страшно затрещало, рука дрогнула, противник мигом обернулся. Под густыми кронами растаял крик ужаса.

В листьях большого куста полыхнули лютой злобой глаза, сучковатые руки потянулись к воину, оплели, как паук муху. Половец закричал, в глубине куста заурчало недовольно, гибкая ветвь стянула горло, залезла в рот. Острые сучки ткнули в глаза. Лют содрогнулся от влажных хлопков.

Половец глухо застонал, судорожно задергался, листва в середке куста исчезла, спеленатого воина затянуло в черную дыру. Оплетенное тело исчезло, дыра закрылась листвой, влажно затрещало, с шумным всплеском листья покраснели.

Лют медленно поднялся, не сводя с пущевика напряженного взгляда, нашарил меч, попятился из его владений. Куст застыл, витязь поежился от сытого ворчания. Осторожно повернулся, шагнул с деревянной спиной, непроизвольно сводя лопатки от острого и недоброго взгляда.

Буслай со стоном приподнялся, пальцами коснулся головы, в страхе отдернул от шишки на полмакушки. За стеной деревьев затрещало, гридень поспешно разыскал топор. Предательски накатывали волны дурноты, в глазах дрожало и плыло, будто после ночи попойки.

– Не боись, свои, – сказал Лют сипло. Буслай с облегчением сел, обхватив осторожно руками гудящую голову.

– Кто такие? – простонал он. – Откуда про нас знают?

Лют пожал плечами:

– Кто их знает? Развелось лиходеев, шагу ступить нельзя.

– Поторапливаться надо, – сказал Буслай встревоженно.

На поляну с влажным треском ввалился Нежелан. При ходьбе морщился, охал, сутулился. Буслай глянул подозрительно, после паузы буркнул:

– А где вода, скотина?

Шергай выскочил из шатра. Снующие без дела воины удивленно посмотрели на растрепанного старика, машущего рукавами халата, как парчовыми крыльями. Маг часто спотыкался, приближаясь носом к земле, с хрустом в пояснице разгибался, ноги мелькали, как спицы в колесе. В висках стучало, невидимые пальцы тыкали в печень, во рту было сухо. Амулеты, что дал презренным наемникам, отдали через громадное расстояние весть: воины мертвы.

Ярое солнце с силой ударило по затылку, плешь стремительно потемнела, капли пота испарились с легким шипением. Скорее! Надо предупредить Повелителя.

На почтительном расстоянии от шатра дорогу заступил рослый степняк. Шергай трепыхнулся в мускулистых руках, глаза налились гневом, в мозгу полыхнуло огненное заклятие.

– Повелитель велел никого не пускать, – поспешно сказал степняк, ощутив грозящую смерть. – Он там с этой… – Губы скривились презрительно.

– Но у меня новость великой важности! – возопил маг, сердито отряхивая халат.

Воин мрачно покачал головой, невзначай положил ладонь на рукоять сабли.

– Повелитель велел никого не пускать, – сказал угрюмо.

Шергай глянул хмуро, под ноги степняку полетел плевок, маг, рассерженно шипя, побрел прочь, хуля богов за такую глупость, как создание женщины.

Глава двадцатая

Алтын вошел в шатер неслышно, взгляд прикипел к женской спине в драгоценном платье, сердце защемило от нежности. Умила смотрела в зеркало: золотая оправа, ручка усыпана драгоценностями. В спину дохнуло теплом, сильные руки обвили тонкий стан, княгиня вздрогнула, поспешно опустила зеркало.

– Ты? – спросила она в безмерном удивлении.

Алтын смутился: ждала другого? По сердцу неприятно царапнуло. Умила зашевелилась. С неохотой расцепил руки. Княгиня посмотрела в глаза. Алтын жадно смотрел на чуть бледное лицо, припухшие губы, тонул в бездонной синеве глаз. Воображение распалили картинки прошлой ночи, в глазах появился голодный блеск. Умила густо покраснела, губы раздвинула вымученная улыбка. Отступила на шаг.

– Я хочу вернуться в прежний шатер, – сказала она.

Алтын кивнул, спросил робко:

– Почему не хочешь остаться здесь?

Умила посмотрела холодно. Алтын с болью разглядел в синих глазах тщательно упрятанный стыд.

– Я так хочу, – сказала она коротко.

– Конечно, любимая, – сказал Алтын поспешно, – я выполню любое желание.

Умила усмехнулась горько:

– Тогда отпусти меня.

Повелитель тряхнул головой, в глазах мелькнул испуг. Степняк подошел, Умила затрепыхалась в объятиях, отвернулась от происков жадных губ.

– Я не могу отпустить тебя, любимая, – сказал Алтын с участившимся дыханием. – Ты – моя жизнь, судьба, без тебя я умру!

Умила отшатнулась от горячности слов. Повелитель накрыл ее губы жадным поцелуем. Княгиня отшатнулась брезгливо. Алтын вскипел, но, увидев в прекрасных очах презрение, остыл. Женщина выскользнула из объятий.

– Почему ты так жестока? – спросил он с глухойболью. – Почему один раз показала волшебный свет своей любви, а теперь лишаешь? Я люблю тебя, Умиля! Я знаю, и ты меня любишь, ты доказала это.

Умила прервала раздраженно:

– Я ничего не доказывала! Ты вломился, взял силой, а теперь лепечешь про любовь?

Алтын поежился под презрительным взглядом, но невольно залюбовался статной красотой властной женщины, в душе запели птицы.

– А второй раз тоже взял силой? – спросил он тихо.

Княгиня мучительно покраснела, зеркало в руке заскрипело, пальцы потеребили косу. Алтын несмело приблизился, но огненный взгляд оттолкнул.

– Я тебя не люблю, – сказала она тихо, но твердо. Сердце Алтына всхлипнуло. – Что было, то – по велению глупого тела, не души. Я тебя не хотела.

– Да как так можно? – всплеснул руками Алтын.

– Возьми иглу и уколи, рука отдернется, хотя я вовсе того не желаю, – пояснила княгиня как малому. – Так и случилось. Плоть слаба, мне нет прощенья.

Алтын упал на колени. Умила брезгливо отдернула ноги от его рук.

– Прекрати, – сказал Алтын с болью. – Ты ни в чем не виновата. Это было желание двух влюбленных, не кори себя тем, что ты замужняя женщина. Перед любовью смешны нелепые человечьи рамки.

Умила сказала устало:

– Когда ты поймешь? Я тебя не люблю! Мое глупое, слабое тело трепещет при твоем появлении, прикосновениях, но душа – главное, что есть у человека, – содрогается от омерзения. Я люблю свой город, мужа.

Алтын встал: лицо искажено, в глазах опасное пламя. Умила поежилась, но на губах появилась снисходительная усмешка.

– Почему ты так цепляешься за это ничтожество? – спросил Повелитель горячо. – Он не мужчина, всегда юлил, плел интриги, тебя околдовал хитростью.

– Замолчи, – сказала Умила холодно. Грозный степняк мигом умолк. – Если не видишь разницы меж любовью и подлостью, лучше молчи, умнее выглядишь.

Алтын всхрапнул оскорбленно. Умила съежилась от незримой гнетущей волны, но степняк взял себя в руки.

– Что в нем такого? – спросил непонимающе. – Обыкновенный слабак. Он настолько ничтожен, что его семя не дает всхода, ты так и не родила. Боги наказали его за подлость.

Умила побледнела – степняк ударил по больному: несмотря на многочисленные старания, привары, снадобья, она так и не смогла понести от любимого.

– Стоит ему узнать про твою измену, он побьет тебя насмерть, как принято в ваших лесах. Этого хочешь, Умиля? Сегодня уведу войско, не нужна мне эта земля, ее сокровища. Я добуду тебе вдвое больше, лишь скажи.

Сердце Умилы дрогнуло, тело прошиб холодный пот, мысль о разлуке с любимым едва не разорвала.

– Я его люблю. Это моя земля, я не смогу жить без нее – как сорванный цветок, – сказала она твердо. Спокойствие и уверенность голоса хлестнули Алтына, сердце съежилось от чудовищной правоты слов.

– Да, – протянул он разочарованно, – любовь к этой поганой земле и ничтожному червю глубоко проросла в твоем хрупком сердце.

Умила спокойно кивнула. Средь мешанины мыслей всплыла одна, сдобренная робкой надеждой. Алтын хищно оскалился, шатер погрузился в холодную тьму.

– Я выкорчую огнем и мечом эту любовь, и тогда твое свободное сердце сжалится и примет меня.

Княгиня вскрикнула, беспомощно уставилась в спину Алтына. Повелитель вышел из шатра мрачный, как туча. Стражи невольно поежились, помассировали виски. Повинуясь неслышному приказу, в степь выбежали Шергай и Бабубей – опытный сотник, принявший командование частью войска после гибели Али-Шера и Сомчея.

– Повелитель, что случилось? – спросил полководец. Вокруг собирались воины. Алтын нахмурился – степняки разбежались.

– Доблестный Бабубей, настало время решительного штурма.

Бабубей осклабился, в глазах мелькнуло оживление.

– Повелитель, давно пора преподать дикарям урок, воины изнемогают от безделья.

Шергай глянул хмуро, орел на предплечье с глухим клекотом встрепенулся. Бабубей смерил мага неприязненным взором, обратился в слух.

– Ты возьмешь треть войска и направишься разорять села, – сказал Алтын. – Истребляй всех, жги посевы, дома, пусть эта проклятая земля покроется пеплом, а воды рек будут отравлены трупами. Понял, доблестный Бабубей?

Полководец кивнул заторможенно и отошел – деревянной походкой и с остекленевшими глазами. По стану прокатился призывный клич, воины спешно принялись готовиться к разорительному походу.

Шергай поежился от пронзительного взгляда, склонил голову.

– Шергай, настало время пустить в ход все твое искусство. Поганый город должен пасть!

Шергай содрогнулся от мощи голоса и кивнул. Повелитель резко обернулся – стан бурлил, взволнованно ржали кони, степняки спешно облачались в брони, махали пробно оружием, раненые высыпали из шатров с завистью в глазах.

Маг запоздало вспомнил, что забыл сказать Повелителю о гибели наемников. Ладно, как-нибудь расскажет. Сейчас много дел.

Умила содрогалась от воинственных кличей, сердце трепетало в предчувствии беды. По-прежнему с зеркалом в руке, княгиня глянула на золотую оправу недоуменно, сердце застыло от страха.

У каждого зеркала есть душа – зеркалица. Существо без образа всегда принимает облик того, кто смотрится. Самая большая радость для нее – отражать солнце, в эти моменты зеркалица покидает тесное обиталище и становится частью солнца, единым взором охватывает необозримые пространства земли и неба. За возможность побыть на солнце зеркалица многое может показать, даже образ любимого человека. Единственное, чего не любит дух зеркала, – всякую нечисть и нежить. Боится до икотки, потому ни за что не примет их облик.

Алтын в зеркале не отразился.

Непрестанная тряска в седле бередила раны. Лют морщился: хоть и мелкие порезы, но жжет неприятно, горячо пульсирует. Буслай ехал со сжатыми челюстями, каждый толчок захлестывал волной дурноты. Нежелан ерзал, спину изгибал по-всякому, но толчки отдавались острой болью, позвоночный столб превратился в раскаленную струну.

Кони скакали ровно, ветер развевал пышные гривы, морды, как всегда, унылые, из-под копыт вылетали комья земли, пронзенные упругими стеблями. По полю играла травяная зыбь. Напуганные топотом, из зарослей вылетали птицы, орали вслед сердито. Солнце жарило нещадно, волосы выгорали, макушка отчаянно чесалась, брови от соленых потоков побелели.

Лют смахнул со лба мутный пласт, сощурившись, осмотрелся. Вдалеке показались крошечные фигурки, игрушечные возы: торговый пое2зд. Вгляделся в стык выцветшего неба и зеленой полосы земли, настроение упало. В степи заблестело колючими искрами, рой устремился к пое2зду.

– Буслай, стой! – крикнул Лют.

Гридень в испуге натянул поводья. Нежелан оглянулся, подъехал к воинам.

– Что такое, Лют? – спросил Буслай настороженно.

Витязь молча указал. Буслай глянул недоуменно, пожал плечами.

– Ну, пое2зд грабят, эка невидаль, – сказал он равнодушно. – Нам надо торопиться, а если будем заступаться за каждого встречного, застанем Кременчуг в руинах.

Лют нахмурился, взгляд затвердел. Нежелан с неприятным холодком понял, что скажет очередную глупость.

– Нам труда не составит, – сказал витязь. – Чуть задержаться – небольшая плата за освобождение людей от звериных пут.

Буслай глянул подозрительно: уж не напекло ли солнышком? Сказал настойчиво:

– А если шальная стрела сразит? Сгинем ни за что. Я ведь их даже не знаю, – сказал он уже безнадежно.

– Эти – наши! – сказал Лют непреклонно.

Буслай с тоской вздохнул, пришпорил коня. Нежелан покорно потащился следом. Лют выхватил меч, лезвие ослепительно заблестело, белое как снег. Торговый пое2зд приближался, донеслись слабые отголоски криков, металлического звона.

Немногочисленную охрану разбойники легко устранили. Среди десятка напавших отыскался умелый стрелок: прошил насквозь половину стражей, прежде чем подельники схлестнулись врукопашную.

Разбойники с довольным ревом взобрались на повозки, затрещала ткань мешков, груды добра посыпались наземь. Купцы и челядь пыталась защититься, но смельчаков оглушили, не став пачкать топоры. Взгляды ушкуйников потянулись к закрытому возку: кто там, может, боярская или купеческая дочь?

Лют закричал, разбойники мигом повернулись, глаза расширились. Стрелок с гнусной усмешечкой наложил стрелу, руки красиво взбугрились тугими мускулами, оперение ушло за ухо. Подельники подбадривали стрелка злорадными возгласами, насмешками над глупцами, скачущими на подмогу, подбрасывали топоры в воздух. Полоненные купцы смотрели на нежданных заступников с глухой тоской.

Стрелок неспешно выцелил, тетива хлопнула о щиток на большом пальце, стрела исчезла с коротким свистом. Подельники загомонили, глумливые крики сменились гулом разочарования. Всадник пригнулся к гриве, и стрела, назначенная пробить широким наконечником лицо, затерялась в траве.

Стрелок нахмурился, не спеша наложил новую, тщательно прицелился, проводил оперенное древко злым взглядом. Разбойники удивленно загомонили: нежданный помощник сжал кулак в воздухе, стрела меж пальцев хрустнула. Стрелок ругнулся, быстро наложил стрелу, молниеносно выстрелил. Железный клюв пошел ниже, плотоядно нацелившись в конскую грудь. Ярко полыхнуло, солнечный блик отшиб стрелу с радостным звоном.

Атаман злорадно хохотнул. Стрелок нахмурился под язвительным взглядом, руки привычно натянули тетиву.

– Погодь, таперя наш черед, – сказал атаман со смехом. – Смотри, как их расплещем, а ты случь чего подмогни.

Стрелок с кислым видом проследил за девятью подельниками, что с гиканьем сорвались навстречу пришлым: топоры яро сверкали, нежданную троицу скрыли спины в кожаном доспехе.

Лют налетел на разбойников с яростным кличем: меч легко сбрил бородатую голову с раззявленным ртом, плеснуло кровью. Безголовый куль повалился под копыта, кони испуганно вскинулись на дыбы.

Витязь отразил неумелый удар, кожаный доспех ощерился влажной щелью. Поспешно повернулся, пальцы сжались на топорище, от рывка лиходей вылетел из седла, еще до падения оземь из шеи ударил багровый бурун.

Буслай догнал соратника, страшно крича, приветил бородатые рожи топором: от ударов хрустели руки, разбойники со стоном отшатывались, падали с разрубленными головами. Нежелан благоразумно взирал на схватку с почтительного расстояния, сказано же: двое в драку, а третий… э-э… отдыхает.

Стрелок с испуганным изумлением смотрел на поверженных подельников, дрожащими руками спустил тетиву. Наконечник блеснул на солнце осколком зеркала и отлетел со звоном, столкнувшись с мечом. Лют погнал коня, разбойник с проклятьем вновь выстрелил. Витязь нарочито небрежным движением поймал стрелу, двинул пальцами – в стороны полетели обломки.

Обмирая от страха, стрелок наложил стрелу, замер в страшном напряжении, целя незнакомцу в грудь. За пару шагов отпустил тетиву, звякнул, железный клюв скользнул по клинку, оцарапал плечо.

Преждевременную радость выбил сильный удар в челюсть, стрелок вылетел из седла, от тычка земли перехватило дух.

Буслай отправил в Навь последнего разбойника, пустил коня шагом. Сзади осторожно приблизился Нежелан, помрачнев от язвительной усмешки, сказал вкрадчиво:

– Там двое шевелятся, раненые, не сильно.

– Не спорю, ты бы справился лучше, – хмыкнул Буслай язвительно. – В следующий раз первый пойдешь.

– Да я…

– Молчи, – взмолился Буслай, – так тянет сказать в лад, но я не певец, а воин.

Лют подъехал к купцам, спешился. Купцы смотрели с благодарностью и затаенным страхом. Самый дородный откашлялся, нервно пригладил пушистый веник бороды.

– Благодарю, неизвестный витязь. Спас от аспидов проклятущих, по гроб жизни тебе обязаны.

Спасенные согласно загомонили, витязь небрежно отмахнулся: не ради благодарности полез в драку. Равно как оставил Чаруню не ради спасения Кременчуга, но Буслаю то не объяснишь, считает, что совесть взыграла. Лют потемнел лицом, во рту противная горечь, солнце заботливо высушило закипающие слезы.

– Рад, что вы целы, – сказал он хрипло. – Вдругоряд берите больше охраны.

Купцы растерянно развели руками, загомонили, в чем-то обвиняя каждого. Лют вздохнул: ясно, пожадничали. Буслай помог легкораненым стражам, спеленали двух недобитых разбойников да подобрали оглушенного стрелка. Челядь возилась в повозках, перебирала растрепанные тюки, складывала разбросанные товары.

– Ну что, поскакали дальше? – буркнул Буслай.

Лют кивнул, спохватился:

– Погоди еще немного.

Буслай вяло поворчал, но отступил, с интересом поглядел, как по знаку Люта охранники поставили разбойников на ноги, прислонив к борту повозки. Стрелок тряхнул головой, взгляд прояснился, Лют с неодобрением отметил вспыхнувший гнев: не то время выбрал, паря.

Острием приподняв подбородок, Лют произнес холодно:

– Вытяни руки.

Купеческие с любопытством и злорадством наблюдали: сейчас воин как огреет плашмя, чтоб неповадно было. Стрелок наградил витязя презрительным взглядом, вытянул руки.

Лют придирчиво оглядел мускулистые бревна, перевитые сухими жилами: такими руками пахать или работать молотом в кузне, но выбрал легкую дорогу, попросту отбирая сделанное тяжким трудом других. Витязь потемнел лицом: сколько раз слышал хвалебные рассказы о таких молодчиках, что живут не по Покону, а – только подумай, какие смельчаки! – сами устанавливают правила. И конечно, лучше грабить, чем пахать.

Клинок срубил руки, как сочные стебли, обрубки упали, пальцы судорожно сжались, кровь плеснула широкой струей, пригибая траву. Стрелок дико завопил, упал на колени. С отчаянием в глазах потянулся изуродованными руками к кистям, скрестил их, не понимая, почему пальцы не сжимают раны.

Разбойники смертельно побледнели, поспешно отшатнулись от покалеченного, видом давая понять, что никакого отношения к нему не имеют. Купеческие тоже побледнели, но глаза горели радостно: с такими удальцами только так, надеяться на уговоры смешно и глупо!

Буслай глянул равнодушно, ушкуйника не жалко, но время уходило, надо скорее домой, а Лют продолжал возиться. Побледневший Нежелан вскрикнул от жалости: витязь спокойно поднял стрелка за шиворот, посторонился от струи крови, палец уткнулся в правую глазницу. Стрелок завопил нечеловечески, чудовищно, протяжно. Руки метнулись к слизистой дыре, лицо залили густые потеки. Разбойник упал, засучил ногами, облако пыли укрыло тело густым коконом.

– Перевяжите раны, – сказал Лют жестко.

Челядины с опаской подошли, кровоточащие запястья стянули грубые веревки, Лют кивнул: мол, достаточно. Следующий разбойник от страха посинел, рванулся прочь, но острие копья под ребрами удержало.

– Нет! – вскрикнул он. – Пощади, я больше не буду!

Сердце Нежелана дрогнуло от жалости: никак не поймет, почему Лют так жесток. Ведь можно просто убить, не мучая.

– Протяни руку, – потребовал Лют холодно.

Разбойник замотал головой, в глазах слезы, закричал тонко:

– Нет, нет! Пожалуйста!

Блестящая полоса пересекла колено, ногу отбросило напором, лиходей вскрикнул, повалился набок, вздымая руки. Чуть выщербленное лезвие смахнуло кисть, как головку чертополоха.

– Перевяжите, – бросил Лют, направляясь к последнему ушкуйнику.

Буслай недовольно всхрапнул: чего велит перевязывать, все одно придется добивать? Оглянулся на бледного и трясущегося бедовика, смерил сурово, сказал глазами: так надо. Нежелан отвел глаза: сомневаться в правильности решения витязя не приходилось, но сейчас происходило нечто жестокое, не должное для справного воина, каким представлял себе Люта.

– Протяни руку.

Разбойник, задыхаясь от ужаса, вытянул трясущуюся руку, в глазах ужас, неверие. Такого быть не может – говорили испуганные глаза. Не станет, так нельзя, обязательно случится чудо и спасет…

Сжатый кулак отшвырнуло от предплечья, как корявую стрелу из паршивого лука. Лют аккуратными движениям протер лезвие, повернулся, не обращая внимания на истошные крики.

Буслай сказал хмуро:

– А добивать мне? Ну, спасибо, самое грязное оставил.

– Кто сказал, что умрут легкой смертью? – удивился Лют.

Буслай отпрянул от холодного взгляда, в нутре скрутился тугой узел, обжег резью. Купеческие ахнули, недоуменно загомонили: потешил витязь сладкой расправой, но теперь как же, не по-людски, надо добить.

Лют сказал старейшине купцов:

– Доставьте в ближайший город живыми, там и оставьте. И расскажите, почему такими стали, – добавил он жестко. – Думаю, охотников легкой наживы поубавится, дороги станут безопасны.

Купец глянул остро, глаза отразили лихорадочную работу мысли, поклонился с уважением.

– Не сумлевайся, доблестный витязь, так и сделаем, – пробасил он.

Буслай с удивлением подумал, что Лют прав. Сам недавно выл от ужаса калечества, хотел зарезаться, но не стать посмешищем, не влачить унизительное существование. И лихие головы, что воспевают подобный промысел и не сегодня-завтра встанут на тот же путь, устрашатся и крепко задумаются. Ну, может, не задумаются, но устрашатся и всяко разбойничать не будут.

Похожие мысли пронеслись и в голове Нежелана. Жестокость витязя выглядела оправданной, да и не жестокость, а необходимое лекарство, чтобы очистить людей от паразитов. Бедовик посмотрел на Люта с безграничным восхищением.

Лют подошел к коню, животина взирала на происходящее с унылой мордой, крики увечных ничуть не тронули. Собирался вспрыгнуть в седло, но старшина купцов окликнул:

– Погоди, витязь.

Буслай мысленно охнул: что еще?! Лют посмотрел вопросительно, купец махнул в сторону закрытого возка, забубнил:

– Негоже отпускать тебя без отдарка. Знаем, деньги не примешь, но можем сделать другое. Помимо товаров мы перевозим древнего старца, от него нет тайн на суше и море, он знает, что было, есть и будет.

– Правда, что ли? – спросил Лют, глаза загорелись любопытством.

Купец кивнул важно, добавил смущенно:

– Правда, можно спросить лишь раз. Но вас трое, как раз три вопроса, задавайте.

Буслай хмыкнул недоверчиво, потащил к возку Нежелана. Лют остановился перед возком, буркнул неловко:

– Ну, здравствуй, добрый человек.

Из-за покрова ткани донесся старческий голос, негромкий, но пронзительный, примечательный:

– И ты здравствуй, Лют свет Радимич.

Витязь дернулся, лицо побледнело, усмехнулся неловко. Купец довольно хмыкнул, потер ладони, будто собирался продать вещуна, а Лют в качестве товара сомневался. Буслай удивленно присвистнул, подтолкнул Нежелана:

– Так, давай с тебя начнем. Спроси, идет ли война в княжестве Яромира?

Бедовик послушно задал вопрос, старческий голос ответил без запинки:

– Идет.

В головы гридней плеснула темная волна, с трудом сдержали звериный рык. Буслай спросил хрипло:

– Что с Кременчугом?

– Город в осаде, степняки штурмуют без устали, вот-вот прорвутся.

Буслай зарычал от ярости, мир потемнел, сердце бухало кузнечным молотом, череп едва не разлетался на части.

– Лют, спроси, сколько еще продержатся, – сказал он сдавленно.

Лют кивнул, разгоряченная известием кровь нехотя успокаивалась, приоткрыл рот, но запнулся. Буслай глянул с удивлением.

– Лют, ты чего? Лют?

Буслай посмотрел на соратника: в широко распахнутых глазах страх. Лют потемнел лицом, медленно, будто выдирая каждое слово с куском горла, спросил:

– Скажи, вещун, кто построил город Усуд?

Глава двадцать первая

Солнечный свет мягко падал на круглые стены капища, круговые костры внешнего вала горели бледно: порой не понять – едят полено желтые языки или нет. Молодые послушники в белоснежном одеянии волхвов изредка подходили, подкармливали огонь дровами.

Во внутреннем круге ровно горел знич – священный неугасимый огонь, вечный источник жизни, даритель тепла и света. Перед зничем на коленях стоял Яромир: лицо хмурое, пальцы окрашены кровью жертвенного животного. Огонь переварил лакомые куски, равно как и воинские трофеи, пламя весело плясало. Знающие волхвы по игре знича определяли человечьи судьбы. Князь вглядывался с попеременной радостью и страхом.

Глаза резных из дерева богов неотрывно смотрели, князь содрогался от величественных взоров, просяще смотрел в расписные лики, губы безмолвно шевелились. Сердце сжимала лапа с острыми когтями, виски пульсировали давящей болью, несмотря на теплое утро, то волнами накатывал холод, то выступала испарина.

«Боги, за что такое испытание? – взмолился князь. – Достанется сил выдержать? Об одном молю: защитите Умилу, любушку мою. Пусть паду, защищая стены, но вызволите из полона княгиню».

В глазах защипало, показалось, что лик Перуна дрогнул, но скорее почудилось из-за слез. Послышались встревоженные крики. Яромир уловил свое имя, в груди колыхнулась мутная волна. Губы хищно раздвинулись, кулаки с хрустом сжались: и то верно, сколько дней без боя, удивительно, как степняки не взбунтовались. Ожгла неприятная мысль: у давнишнего степняка-побратима нынче никто не посмеет пикнуть супротив. Взматерел, сволочь, набрался где-то темной мощи.

– Князь, – раздался с требища сильный голос посыльного, – степняки в атаку строятся! Стрый просит быть быстрее.

Яромир поспешно отбросил лишние мысли. Преодолев боль, отринул образ милой, запрятал в уголок сердца.

В груди мощно бухало, тело омывали горячие волны: пусть Кременчуг покинули войска союзников, но степняки захлебнутся кровью прежде, чем придвинутся к стенам, а там вовсе костьми лягут.

Князь вышел из капища, в спину упирался твердый бодрящий взгляд светлых богов. Волхвы у круговых костров проводили почтительными поклонами князя – верховного жреца в военное время. Яромир распрямил плечи, пластины груди налились горячей кровью, взбухли твердыми плитами.

На выходе недоуменно оглянулся: воинов нет, куда-то запропастились, неужто побежали на стены вместе с плащом и воинской справой? Посыльный умчался по кивку головы, князь стиснул зубы, сдерживая бранные слова.

По мостовой справа протопали сапоги. Князь наткнулся взглядом на броню и меч, лежавшие поверх алого свертка. Буркнул бранное слово, плечи напряглись под тяжестью полупуда плетеных колец. Меч привычно пристроился на боку, дружинный скользнул за спину, накрыл княжьим плащом, Яромир скрепил одежу на шее застежкой.

Князь обернулся, чтобы поблагодарить, и недоуменно дернул головой. Показалось, что смотрит в зеркало. Негаданный двойник печально улыбнулся, отчего ноги князя приросли к мостовой, а лицо осыпало морозом. Живое отражение улыбнулось, мягкими движениями поправило корзно, а на свои плечи поглядело с шутливой досадой: у него такого плаща нет.

Яромир проводил остолбенелым взглядом свою спину в простой рубахе, борода взмокла от пота. Долго не мог отвести взгляд от угла, за которым скрылся безымень, затем пошел к городской стене на скрипучих ногах. Внутри, как в бурдюке, плескали холодные волны, сменялись жарким валом, и вновь кровь застывала, а в животе смерзалась градина.

Процокали копыта, двое дружинных с красными от волнения лицами подвели к правителю коня, гридень постарше буркнул, отводя глаза:

– Не серчай, князь, не по нашей вине заминка.

Он начал объяснять, но Яромир не слышал: уши заливал мерный тошнотворный гул, поводья в руках тряслись, солнце казалось куском льда. Князь всматривался в лица встречных горожан, с хрустом растягивал замерзшие губы в улыбке, неподъемное бревно руки вскинулось кверху, замахал приветственно. Горожане кричали ободряюще, глаза горели уверенностью, что враг будет повергнут.

Князь поправил застежку плаща, содрогнулся от страха, тело покрылось липкой пленкой пота. Шея одеревенела, постоянно тянуло оглянуться на капище, где встретил безымень. По телу вновь прокатилась ледяная волна, князь согнулся, дыхание вырвалось с паром. Невероятным усилием распрямился, солнечный луч заблестел в широкой улыбке, вскинул вторую руку, сцепил в замок, горожане восхищенно зацокали могучей стати князя.

«Безымень, безымень!» – металось в голове паническое.

Нет нужды стороннему человеку пугаться безыменя – нечисть безобидная, ни на кого не нападает. Но… всегда безликое существо заимствует облик человека, которому суждено вскоре… умереть.

Воины перед воротами спешно бросали мешки с песком, деревянные брусья, камни: ворота заложены наглухо, покинуть город можно через потайной ход либо через стены. Завидев князя, воины и помогающие им горожане приветственно закричали. Яромир широко улыбнулся, взмахнул дланью.

Спешился. Дружинные увели коня. Под сапогами заскрипели ступеньки. Каждый из трех ярусов стены был заполнен воинами – орали приветственно, велели вести на супостата. Князь довольно улыбался, отвечал зычно, возжигая пламенными речами кровь.

Зря оставил Умилу в городе, некстати пришла мысль. Тогда бы не похитили, была бы среди своих, а не в лапах вонючего степняка. Мысленно вздохнул, сокрушенно кхекнул: но тогда бы жители обеспокоились, да и ворчать стали: чего, мол, княгине такая особая честь? И Алтын мог прознать и пойти крушить княжество – поди погоняйся за ним, когда конницы почти нет. А так ударил в укрепленную твердыню, сожжены лишь встречные веси, остальные уцелели, не до них.

В голову бросилась злая кровь: тварь! Что делает с любимой, каким подвергает пыткам?

– Княже, – раздался рассудительный голос волхва, – чтой-то лицом зол без меры, не торопись, бой не начался.

Яромир обнаружил, что стоит наверху стены. От припекающего утреннего солнца заграждала двускатная крыша. Воины оторвались от бойниц, приветили дружным ревом. Стрый с Ратьгоем коротко поклонились: лица хмурые, но в глазах озорной блеск.

По стене прошелся взволнованный крик:

– Идут! Идут!

Князь и воеводы припали к бойницам: орда степняков двинулась к укрепленным стенам, воинственные кличи сотрясали небо, солнце дрожало, вот-вот сорвется, как плохо пришитая пуговица. Яромир с неприятным холодком отметил, как из громадного клубка выделился большой конный отряд, нарочито неспешно поскакал от города – наконец занялись окрестными весями.

Князь вздохнул. Ратьгой буркнул с грубоватой нежностью:

– Ничё, там извещены, давно по лесам сидят.

Вольга хмыкнул скептически, сказал побагровевшему воеводе с мстительным удовольствием:

– Будто не знаешь, что надеются на авось. Нет, кровушки людской их отряд попьет.

Ратьгой испепелил кудесника взглядом, усы взвились воинственно, зашевелились, как у буйного сома.

Стрый встрепенулся, в глазах мелькнула тревога, князь едва не упал, отброшенный мощной дланью. Крыша навеса разлетелась мелкой щепой, неровный камень проломил пол, с нижнего яруса стены раздался крик. В лица воинов дохнуло холодом, мир потемнел, слух разорвал жалобный хруст дерева.

Широкая спина Стрыя прикрыла князя от роя щепок. Ратьгой скривился, пожевал губами, сплюнул палочку, в волхва уперся тяжелый взор. Вольга досадливо крякнул, взгляд ушел в себя, оголовье посоха окуталось золотистым маревом.

– Бестолочь! – ругнулся Ратьгой, но сник от строгого взгляда князя.

Дробь подступающей конницы заглушил хищный клекот. Яромир поднял голову. На лицо упала тень. Князь отшатнулся. Стрый хмыкнул, в подставленную ладонь шлепнулся булыжник размером с тыкву. Рука могучана чуть качнулась. Снаряд по дуге ушел за стены, канул в рядах степняков, защитники приветили удачный бросок дружным ревом.

– Вот паскуда, – простонал Вольга. – Немало крови попьет.

– Так останови, – сказал князь жестко.

– Не могу, – сказал волхв сдавленно, – хозяин весьма умел… Ох!

Кудесник дернулся, на шее вздулись жилы, на лбу лопнули мутные гроздья, по лицу скатились широкие струи. Стрый оглядел пролом в крыше – валуны плеч перекатились под кольчугой, как под тонкой рубахой, – крикнул зычно:

– Лук подайте!

По площадке прогрохотали сапоги, крики степняков стали громче, воздух наполнился знакомым гулом, грозным, беспощадным. Солнце укрыла хищная стая, в небе остались дымящие росчерки, по стене дробно застучало, в бойницу ворвался горящий наконечник и остыл в груди гридня. Второй залп перелетел стены, дымная стая опустилась на крыши домов, горящая пакля осторожно лизнула соломенные крыши. Яркое солнце сделало огонь бесцветным.

В степняков полетели ответные стрелы: всадников вышибало из седел, они валились под копыта, сбивали соратников, пронзенные кони сгрудились кровавым завалом.

Яромир кивнул довольно, оглянулся с заботой, щека дернулась досадливо: не впрок пошло жаркое лето – дома курились жирным дымом, густым и белым, как снег, под крышами плясали красные языки. Жители с криками кинулись тушить: сноровисто передавали ведра с водой, швыряли песок и сухую землю, но огонь брал свое.

На северной стене загрохотало, брызнули щепки, защитники посыпались горохом, распластались с влажным треском. К ним подбежали горожане, резервные воины: заботливо потряхивали за плечи, что-то говорили. Под упавшими медленно растекались красные лужи. Люди отпрянули с бессильной злобой.

– Вольга, – прорычал князь, – избавься от орла!

Волхв прохрипел мучительно, Стрый сочувственно буркнул:

– Сам управлюсь, вот и лук припожаловал.

Гридень с надеждой в глазах передал составной лук воеводе. Стрый попробовал тетиву, будто струну гуслей, довольно хмыкнул грозному гулу.

– Новый залп! – закричали воины.

Стрелки Кременчуга били сильно и точно, но их осталось мало. Степняки неспешно трусили вдоль стен, пускали горящие стрелы. Князь невольно пригнулся, когда дымная туча с грозной песней пролетела над головой. Тушившие дома горожане вскрикнули в голос.

В небе рьяно заклекотало, дымящийся горшочек рухнул защитникам под ноги, воины на площади исчезли в ослепительной вспышке и грохоте.

Облако рассеялось: земля курилась едким дымом, в яме вповалку лежали изуродованные трупы в расплавленных бронях. Оглушенные ратники поднимались, шатаясь, горожане хватали под руки и уводили их подальше, к лекарям. Стены домов возле обугленной ямы почернели и плакали дымными струями.

– Вольга! – прорычал князь люто.

Волхв лишь сдавленно прохрипел. Стрый усмехнулся, стрела в пальцах показалась сухим стеблем. Ступеньки загрохотали, ученика волхва сопроводил возмущенный ропот, но бледный паренек оказался рядом с князем, поясница переломилась в поклоне. Яромир с любопытством глянул на плошку, полную тлеющей травы, от едкого дыма чихнул.

– Что такое? – бухнул Ратьгой брезгливо.

Парень глянул на напряженного учителя, заговорил:

– Колюка-трава, князь. Если окурить стрелы – промаха знать не будут.

Ратьгой скривился, глянул недобро. Стрый молча подставил наконечник под густые струйки, повертел. Дым равнодушно скользнул по железу, помощник волхва, кивнув, отступил. Стрый глянул в небо, окружающие заметили смазанное движение, тетива звонко хлопнула, лук опустился.

В блеклой синеве раздался крик боли, когти орла выпустили смертоносный снаряд, горшочек упал на вал, грохнуло, брызнули комья земли, будто в черное море бросили обломок скалы. В воздухе парили крупные перья, орел хлопал крыльями суматошно, клюв щелкал впустую по мокрому древку, земля охотно впитала красные горошины.

Стрый отшвырнул лук, в руках забилась громадная птица. Воевода взял орла за лапы, свесил головой вниз. Ратники уставились на птицу с ненавистью. Орел хрипло заклекотал, изогнулся, клюв щелкнул близко от толстых пальцев. Стрый небрежным движением свернул птице шею, на площадь рухнул крылатый комок.

– Приберегите до ужина! – крикнул могучан озорно. – Давно не ел супчику с потрошками.

Воины рассмеялись, некоторые выкрикнули могучану здравицу.

Через стены перелетела новая стая зажигательных стрел: близкие к стене дома горели жарко, горожане отступали от непобедимой стихии, посад окутывался клубами дыма.

Вольга выдохнул облегченно, мотнул головой, как оглушенный кувалдой бык.

– Видать, крепко любил помощничка, от расстройства потерял бдительность, – прохрипел он слабым голосом.

Ратьгой наградил брезгливым взглядом трясущегося кудесника, но с поля раздались крики, и воевода припал к бойнице. Передние ряды степняков накрыло серебристое облако, впиталось в тела, солнце сверкнуло на ледяных статуях. Соратники испуганно отшатнулись, от неосторожного движения замороженные степняки рухнули в траву мелкими осколками. Войско подалось назад, со стен полетели обидные выкрики.

– Давно бы так, – выдохнул Яромир. На отступающих степняков глянул мельком, прикипел к горящему посаду, веко мелко дрожало.

Волхв размял шею, ответил устало:

– Княже, вражина очень силен, отвлечешься на миг – и поминай как звали.

Ратьгой фыркнул, махнул рукой на слабака, с удовольствием глянул на смешанные порядки степняков. Стрый поглядел на горящие дома, скривился, присоединился к Ратьгою – лицо осветила злая радость.

– Княже, – буркнул волхв, – еще одна беда.

– Какая? – вскинулся Яромир.

Волхв помялся, отвел взор:

– Степняки под прикрытием сада ров завалят.

Лицо князя осыпало морозом, губы скривились мучительно, воеводы глянули сочувственно. Яромир провел ладонью по лицу, поежился, будто сдирал липкую паутину.

– И как запалить? – спросил он с сильно бьющимся сердцем. – Не лезть же через стены.

Волхв отвернулся, сказал глухо:

– Ты не переживай, я на всякий случай давно заготовил заклятие, сгорит быстро.

Яромир бледно улыбнулся, в груди повеяло холодком: столько труда вложил, а развеет прахом вмиг. Мелькнула мысль: подпустить в сень деревьев кривоногих, а там и подпалить, но содрогнулся. Сад посадил для любушки, чтоб радовалась милая, неужто посмеет использовать сделанное ради нее для убийства?

Волхв с мрачным лицом повел руками, от свистящего шепота сердце князя остановилось. Защитники удивленно вскрикнули: зеленые листья горели как сухие, словно деревья до того долго поливали горючим маслом. Небо от горя потемнело.

Оглушительно громыхнуло, князь дернулся от воплей защитников, яростно выругался. Вольга досадливо охнул, гневно зарычал:

– Обманул, вражина, не собирались они атаковать ворота!

– На северную стену, быстро! – скомандовал Яромир воеводам.

Оправившиеся степняки с визгом устремились к проломленной стене: осталось завалить ров, а дальше крутой холм приведет к широкому пролому.

Над лесной тропой ветви переплетались густо, пришлось ход сбавить. Буслай сердито рубил топором: брызгало зеленым соком, ветви мягко падали в густую траву.

Лют обернулся, сказал успокаивающе:

– Не трать попусту силы, после передышки кони рванут быстрее стрелы. Топор не тупи.

– Не тупи… – засопел Буслай шумно. Залитое соком лезвие опустилось. – Кто бы говорил! – сказал он намекающе.

Лют скривился, отвернулся, над головой проплыла сочная ветвь с мелкими отростками, листья крупные, мясистые. Буслай прожег спину хоробра угрюмым взором, прицепил топор к поясу. Нежелан молчал, прижимался к гриве, но Лют и так чувствовал сочащееся недоумение.

«Да пошли вы!» – озлился он. Толку-то, что спросил бы, сколько продержится город? Раньше бы не прискакали. Зато узнал имя настоящего творца, на кого стоит равняться, не менее священное, чем Чаруня.

В груди кольнуло, дыра засквозила лютым холодом, боль нехотя улеглась. Лют мрачно усмехнулся, помял левую половину груди – кольца сминались с легким позвякиванием.

Буслай глянул за плечо Люта, лицо осветилось, ноздри шумно вобрали воздух, в глазах появился хищный блеск. Деревья редели, солнечные лучи протыкали темную листву, делая ее светло-изумрудной, на стволы плескало талым золотом, птицы запели веселее, радостнее. Проглянул кусочек чистого неба, деревья сменились пышными кустами, высокой травой.

Солнце ударило с такой силой, что едва не вышибло из седел: глаза заслезились, ладони примкнули ко лбам козырьками. Волосы сухо трещали, засветит солнце еще чуточку ярче – полыхнут веселым пламенем.

Кони рванулись галопом, широкие груди прокладывали в траве просеку, желтые стебли сухо ломались. Высокая трава сменилась коротким подшерстком, из-под копыт порскнули клубы пыли.

В лицо бил раскаленный воздух, раздувал щеки, язык превратился в кусок вяленого мяса, глаза стали сухие, твердые, как камни. Пот хлестал ручьями, седла были скользкие, как кожа жабы, тряхнешь головой – в воздухе повиснут мутные горошины.

Скорее, скорее! До Кременчуга осталось совсем немного!

Ветер донес до Буслая обрывок крика, гридень поднял глаза, на Люта посмотрел удивленно, сердце сжала холодная лапа.

– Что такое? – крикнул он.

Лют молча простер длань, бедовик с гриднем проследили взглядом, лица помрачнели.

На небоземе темнело вражье войско, степняки катились по полю, как куски угля, солнце блестело на бронях, воздетых клинках. Глазом сосчитать невозможно, мечутся, как мураши из развороченного муравейника.

Блеснула лента реки, в излучине пристроилась крупная весь: горела чадно, черные столбы дыма упирались в выцветшее небо ровно, вверху оплывали серой пеленой, как шляпки гвоздей. Хлебные поля горели весело, степняки довольно скакали перед полем огня.

Кровь ударила в голову, мигом вскипела, давление едва не разорвало череп на куски. Лют хрипло зарычал, конь наддал ходу, встречный поток воздуха норовил вышибить из седла. Буслай вбил пятки в конские бока, рванулся следом. Нежелан запоздало спохватился, но безнадежно отстал.

Войско степняков стремительно приближалось. Лют холодно рассмотрел беспечных воинов, уверенных в своей силе, в праве уничтожать людишек, копающихся в земле. Показались белые пятна одежи жителей веси, всадники сгрудили пленников в кучу, неспешно объезжали кругом, рубили саблями, довольно смеялись.

Конь испуганно вскрикнул, по боку скатилась струйка крови. Лют еще раз кольнул ножом, животина прибавила ходу, ветер срывал с морды клочья пены. Буслай охнул, попытался догнать, но куда там! Взглядом лихорадочно обшарил полчища, лица уже виднелись четко, некоторые степняки лениво повернулись на дробь копыт, презрительно усмехнулись.

– Лют, – заорал Буслай во всю мочь. Ветер вбил слова обратно в глотку, поперхнулся. – Лют, это их резерв! Лют, слышишь, не надо!

Нет походного знамени, а раз так, то вождь с войском, которое, разумеется, больше раза в два, осаждает Кременчуг. Надо укрыться в лесу, пробраться тропами, уничтожить большую часть неприятеля…

Лют заколебался, но рассмотрел распластанную фигуру степняка, ритмично елозящего на женщине в разорванной одежде. Степняк дернулся судорожно, вальяжно встал, к полонянке тут же приблизились распаленные мужчины, но степняк схватил женщину за волосы, солнце ожгло нежное горло, удар ножа располосовал шею до позвонков. Степняк брезгливо отпихнул барахтающееся тело, злорадно расхохотался в огорченные лица соплеменников.

Витязь заорал, на шее вздулись толстые жилы. Степняки наконец заметили дерзкого, навстречу поскакал крупный отряд. Остальные приготовились смотреть на расправу, закричали в отдаленные концы стана – приглашали посмотреть на потеху.

Лют судорожно вздохнул: ярость душила, в груди тонко рвалось, плескало кровью, кожа мучительно горела, вскипели слезы.

– Твари! Твари!

Безудержный гнев к паразитам людей ослепил. Воин с трудом достал из-за пазухи шкатулку, солнце скользнуло по лакированной поверхности. Лют бросил поводья, конь почуял, пошел медленнее, черная крышка кровожадно распахнулась, как голодная пасть. Оглядел войско целиком, ярость ринулась навстречу конникам, почудилось, что из нутра шкатулки выпорхнуло размытое облачко и затерялось в траве.

Степняки скакали с глумливым гиканьем, сабли резали воздух, блестели, как солнечные лучи, всадники радостно ржали, будто кони.

Смуглое лицо воина, ощеренное в зверином оскале, покрыли морщины, складки становились все глубже, на лице появилось недоумение. Кожа зарябила, покрылась черными зернами, степняк вскрикнул, в страхе ощупал лицо. Кусок щеки отлетел серой пылью, истаял в воздухе.

Степняк заорал: руки почернели, кожа стала зернистой, рукоять сабли выломала пальцы, посыпался пепел. Голова взорвалась крупными хлопьями, ветер сдул с седла броню, сапоги утянули в траву штаны. Конь испуганно заржал, кожа вздыбилась гранулами, будто в искусно отлитую стеклянную форму засыпали черное зерно, тело лопнуло, как мешок с пеплом.

Передний отряд дико завопил: воины с ужасом смотрели на шелушащуюся кожу, упругие мускулы высыхали, ветер сдувал умерщвленную плоть. Конники скрылись в туче пепла. Войско кочевников испуганно ахнуло, кто-то завопил, армия бросилась на неведомого колдуна.

По конным рядам пошла рябь, фигуры почернели, будто закопченные котелки, удары пяток выламывали из конских боков пласты пыли, словно из стены рыхлого снега, ноги животных брызгали темной крупой, небо содрогалось от криков ужаса. Степняки падали через головы, сваливались с седел, при ударе оземь разлетались кусками, как тонкостенные горшки. Вьюжила черная сажа, в мрачном хороводе жирных хлопьев метались перепуганные степняки, осыпались мелкой крошкой, как сдавленный в кулаке сухарь.

Стоячий, прокаленный воздух колыхнула мертвецки холодная волна, остатки обезумевших полчищ сдуло, как холмик пыли дыханием великана. Лют прикрыл лицо; тело затряслось от ударов горстей теплого праха; удушливая крошка лезла в нос, уши; глаза нестерпимо резало. Конь брезгливо фыркнул, без указаний седока отскочил подальше от серо-черного облака. Траву погребли пепельные сугробы.

Буслай с раскрытым ртом поглядел на чумазого хоробра, страх в глазах сменился неодобрением. Но смолчал, обернулся, поторопил обмершего Нежелана дрогнувшим голосом.

Лют сплюнул гадкую золу, с ненавистью посмотрел на пепельные барханы: ветерок гнал мелкую поземку, воздух был насыщен мелкой крошкой. Небо потемнело, светлый лик солнца скрыли тучи, в хмурых складках утробно заворчало, как в брюхе нажравшегося верлиоки.

Весь быстро догорала, пепел хлебных полей смешался с прахом степного воинства, крупа влилась в пышные сугробы, слилась неотличимо. Лют бросил шкатулку, черный кирпичик скрылся в траве. Голову разрывал спор бесплотных голосов: один одобрял, а другой…

– Поспешим! – крикнул он, вбивая пятки до хруста конских ребер.

Глава двадцать вторая

Шергайпопытался сглотнуть слюну, но язык еле шевельнулся в пересохшем рту. Руки била крупная дрожь, в глазах плыло. Лесной колдунчик на диво силен, не только сопротивлялся успешно, но и атаковал: недавно сотни сынов степи исчезли в громадной яме, а что еще в запасе?

Маг кинул взгляд на солнце: огромное, потяжелевшее от близости к земле, сменившее слепящий свет на нежную красноту. Глаза подслеповато сощурились, кольнула острая жалость: больше нет верного Борхана, придется смотреть на город обычным взором. Ничего, лесной дикарь еще заплатит!

Город окутался плотной пеленой дыма, черные столбы сверлили небо, перед воротами жалко скрючились остовы деревьев: дикари вовремя подожгли, пришлось пробивать брешь в другом месте, не очень удобном. Мужественные сыны степи так и не ворвались в пролом, не помогла даже неукротимая ярость Повелителя, помноженная на устрашающую неуязвимость.

Шергай уловил эхо волшбы, поспешно ответил заклятием: воздух над степняками задрожал алым маревом, ощерился прорехой, золотистые капли упали на головы, вокруг разлетелся предсмертный рев. Марево съежилось, как лист в кулаке, пропало. Маг ощутил волну недовольства, долетевшую от Повелителя.

– Не успеваешь, Шергай, – раздался раздосадованный голос.

Колдун мысленно повинился. На город обрушилась цепь ярких сполохов, обративших в пыль много жилищ. Шергай устало пошатнулся, оглядел видневшиеся тела павших степняков, уголки губ опустились. Потери чересчур большие. Кабы не пришлось отзывать резервный отряд, чтобы ворваться в город уже сегодня.

Маг мысленно потянулся к воинству, усланному разорить окрестные земли, пошатнулся с диким стоном. Халат пропитался насквозь холодным потом, гул раскалывал голову, швы черепа трещали, готовые разойтись в стороны.

– Повелитель! Повелитель! – закричал он мысленно. От ужаса забыл заклятия, но кое-как передал Алтыну страшную новость.

Стрый отшвырнул всадника, конь покатился по склону, сбивая атакующих. Ратники вокруг швырнули сулицы – волна степняков захлебнулась кровью. Воевода заметил рослого всадника: румяное солнце окрасило бритую голову хищными бликами. Могучан покачал головой: на диво силен их предводитель, уже несколько раз отбрасывал степняков от пролома, тот чудом оставался в живых, вновь пер. Вот и сейчас раздобыл очередную лошадь: скачет со злобной харей, глаза горят безумно.

Стрелки со стен шпиговали степняцкое воинство: у пролома завалы трупов, зажигательные стрелы давно не летят, жители поспевают справляться с огнем. Неистовый натиск степняков остановлен, вот-вот отойдут.

В растопыренную ладонь шуйцы Стрыя вложили сулицу, великан небрежно махнул рукой, конь степняцкого вождя жалобно захрипел, упал в лужу крови. Вождя закрыли степняки.

Лошадь с безумным ржанием перепрыгнула через кровавый завал, воины расступились перед мощной грудью, копыта стукнулись о площадку стены. Хищный оскал степняка сменился растерянностью, круп коня куснула сталь, животное с визгом прыгнуло, копыта замесили воздух, кочевник заорал в страхе. Конь грянулся на площадь перед стеной, кости жутко хрустнули, степняк судорожно задергался, придавленный мощным крупом. Озверелые горожане метнулись к упавшим, клинки опустились с сочным хрустом.

Вороги внезапно замерли, стрелы защитников разили безжалостно, вал трупов рос, степняки качнулись назад. Ратьгой срубил пешего степняка, кинул быстрый взгляд на воинство, защитники услышали радостный крик:

– Отступают!

Кременчане с довольным ревом проводили бегущих степняков. Яромир вздохнул облегченно, но сердце царапнуло беспокойство: с чего отступают, почти прорвались?

– Смотрите, смотрите!

Заголосили со стен стрелки, от удивления перестав угощать степняцкие спины железными клювами. Яромир всмотрелся, сердце скакнуло радостно.

– Лют, что ли, вернулся? – буркнул Ратьгой.

Стрый расплылся в широкой улыбке, молча кивнул. По стене пронесся клич:

– Наши скачут, поможем!

Вдогонку степнякам устремился рой стрел, каждое попадание встречалось одобрительным возгласом.

Троица всадников врубилась в отступающие ряды: ошалевшие степняки провожали их растерянными взглядами. Лют с Буслаем походя полосовали ненавистные рожи, не отрывая взглядов от безобразной раны в стене, обугленного сада, дымной завесы. Нежелан с закрытыми глазами и беззвучно шевелящимися губами распластался на гриве.

Гридни прорвались сквозь степняков, копыта зачавкали в размокшей земле, кони с унылыми мордами перебрались через заваленный ров с вырванными кольями, взобрались на крутую земляную насыпь. Защитники приветили оглушительными криками. Спешились у пролома, с сожалением отпустили коней: это с внешней стороны кажется, что можно въехать на коне, на деле – окажешься на третьем ярусе стены.

Стрый заключил гридней в объятия, ратники рядом устало кричали, глаза горели любопытством. Гомон прорезал скрипучий голос волхва:

– Прочь от пролома!

Дружинные мигом отскочили. Стены задрожали, бревна с хрустом обломились, взлетели комья земли: участок стены просел, пролом исчез, заваленный обломками и землей. Защитники довольно рассмеялись: глупые степняки, столько усилий зря.

Яромир оглядел поредевшую дружину, сердце сжалось: еще одного штурма не выдержат. Взгляд князя упал на побратима, Буську с неведомым парнем Яромир игнорировал. Лицо Люта было печальным. Яромир с удивлением отметил новые складки в уголках рта, на лбу. Во взгляде хоробра появилось странное выражение.

Лют поклонился в пояс. Ратники сверлили жадными взглядами: где был любимец Перуна, какое княжье поручение исполнял?

– Как съездил? – спросил Яромир напряженно.

Лют посмотрел в глаза, князь с тревогой отметил глубоко упрятанные грусть и боль.

– Княже, удалось добыть штуку колдовскую, – сказал хоробр медленно.

Сердце Яромира застучало часто-часто, вспыхнувшая надежда насытила усталые мышцы силой. Лют заметил заблестевшие глаза, покачал головой. Буслай затараторил:

– Князь, оказия вышла, не донесли шкатулку.

Лют досадливо поморщился, дернул плечом, сказал побледневшему Яромиру:

– На пути домой повстречали степняков, большой отряд, весь жгли. Не стерпел я, истратил колдовскую силу.

Яромир разочарованно качнулся, воеводы смущенно отвели взгляд, лишь Вольга сказал оживленно:

– Значит, подмога к ним не придет?

Лют кивнул. Яромир с трудом растянул губы, голос прозвучал сильно, радушно:

– Люди, восславьте подвиг Люта свет Радимича! Хоробр уничтожил степняцкий резерв, подмоги им не будет, а с этими потрепанными остатками управимся!

По стене прошел восторженный крик, заглушил обиженное сопение Буслая. Воины по цепочке сеяли радостную весть, задымленный город освежила надежда.

Нежелан поежился от острого взгляда старца в волчьей шкуре, по хребту пробежало стадо ледяных муравьев размером с кулак. Вольга спросил строго:

– Сдурели, бедовика притащили?

Буслай развел руками, кивнул на Люта, хоробр ощерился:

– Вольга, ты бы не выступал.

Князь поспешно вмешался:

– Замолчите, еще распрей не хватало.

– Княже, вели услать бедового, ему на стене не место. Чарам помешает, еще что.

Буслай придержал Люта за плечо, твердо глянул, витязь нехотя отступил. Нежелан понимающе кивнул, поспешил убраться со стены, Буслай крикнул вдогонку:

– Забирайся вглубь, чтоб я тебя не видел.

Воины молча расступились, спину Нежелана буравили удивленные взгляды. Стрый проследил за нежданным попутчиком, взгляд уткнулся в обугленный дом, окутанный густым паром: вереница людей тащила ведра, плескали прозрачные ломти, горячее дерево довольно шипело.

– Ивашка, какого рожна пришел? Ступай домой!

Пастушок дернулся, голова исчезла в плечах.

– Там от меня никакой пользы, – возразил он звонким, ломающимся голоском. – Я здесь буду – хоть на что-то сгожусь.

Стрый плюнул, махнул рукой, в голосе прозвучала скрытая обеспокоенность и нежность:

– Леший с тобой, но будь осторожен.

Буслай вскинул брови, Ратьгой пояснил с кислой миной:

– Да пригрел дудошника, песни очень любы, вот и заботится.

Гридень кивнул, взгляд завистливо уткнулся в Люта и князя, говорящих друг другу на ухо. Стрый понаблюдал за пастушком, устремил взгляд в поле. Ратники постепенно растеклись по стене, напряженно смотря на отступивших степняков, нежданная радость потихоньку выветривалась.

– Князь, кто хоть учинил такое непотребство? – спросил Лют шепотом. От вида сожженного сада и разрушенных домов закипали злые слезы.

Яромир приблизил губы к уху, зашептал. Буслай с тревогой заметил, что Лют, слушая, смертельно побледнел.

Шергай содрогнулся от яростного рева:

– Как такое могло случиться?!

Маг плюхнулся на колени, с трудом сдержав рвотные позывы, изможденное схваткой с лесным колдуном тело стонало.

Воины презрительно смотрели на старика в парчовом халате у ног коня Повелителя. Разгоряченные кони ярились, со звонким ржанием вставали на дыбы, приходилось успокаивать. Степняки смотрели на город в дымной пелене, пролом в стене и, стискивая рукояти, рычали зверино.

– Отвечай, Шергай! – рявкнул Алтын.

Маг поднял голову – взгляд вождя ожег, как струя кипятка, – заговорил поспешно:

– Повелитель, должно быть, люди Арама добыли магическое оружие в Железных горах. Отважную рать сокрушило подлое колдовство.

– Проклятые псы войны прошляпили! – зарычал Алтын злобно. По конным рядам прокатилась рябь, люди и животные болезненно застонали.

Шергай стряхнул дурноту, молвил:

– Повелитель, паршивые наемники пали. Я хотел сказать, но ты был… занят. А потом было не до того.

Алтын рванул повод, конь запрокинул голову, всхрапнул жалобно. Клонящееся к закату солнце бросило на лицо кровавый свет, Шергай на миг потерял сознание от дикого ужаса.

– Чем это грозит мне?

Ближние степняки глянули изумленно: что могло напугать Повелителя? Его уверенность передалась каждому воину, степняки сражались неистово, красиво, доблестно. Смерть соратников мало трогала, известие о гибели резерва, разоряющего окрестные земли, ничуть не задело.

– Повелитель, я заметил, когда мы… отходили от стен, к городу прорвались трое лесных червей. Если это посланный Арамом отряд – дело худо. Они в любой момент могут использовать предмет, чтобы уничтожить войско и… тебя, Повелитель.

Лицо Алтына потемнело, в глазах блеснул грозный сполох.

– Даже моя сила не поможет? – спросил он, затаив дыхание.

– Нет, Повелитель.

Злобный рев докатился до поврежденных стен. Защитникам стало дурно. Ратники смотрели с удивлением на шатающихся в седлах степняков, от войска которых ползло быстрой тенью черное пятно сгоревшей травы.

Алтын погрузился в думы, рядом в страхе метались воины, сдерживали испуганных лошадей. Шергай распластался на земле, как раздавленная жаба, но Повелителя мелочи заботили мало.

Подлый Арам! Сейчас, когда победа была близка, Алтын мечтал: вот-вот ворвутся в город, устроят резню и пожар, навсегда уничтожив нечестивое стойбище. Затем он убьет Яромира, испепелит земли и очистит сердце Умили от любви к этой поганой земле, поганому люду, поганому Яромиру. И она будет всецело его. Но подлая тварь, чья кровь, к стыду сказать, течет и в его жилах, похоже, выкрутится и на этот раз. И жертвы тысяч сынов степи окажутся напрасными!

Алтын застонал, сердце терзала лютая боль, сполохи протыкали мозг ржавыми остриями, крушили череп.

Шергай поднялся на ноги, повинуясь воле могучего существа. Посмотрел в глаза того, кто недавно был Повелителем, содрогнулся от боязливого восторга, преклонил колени.

– Встань, Шергай, – произнес Алтын глубоким голосом – звуки больше не терзали плоть, но наполняли священным трепетом. – Настало время отворить стены. Ты сможешь?

Шергай оглядел застывших воинов: глаза степняков лучатся сознанием силы, лица преисполнены достоинства, кони присмирели.

– Да, Повелитель, – сказал колдун с почтением. – Лесной колдунчик совершенно измотан, я тоже немного устал, но это не помешает.

Алтын милостиво кивнул, величественным движением простер длань, сжатые пальцы ткнулись в задымленный город.

– Разбей стены, – приказал коротко.

Шергай склонился, покопался в складках халата, парча выплюнула запечатанный кувшин, пузатые бока которого испещряли царапины. Сухие пальцы ухватили пробку, вытащили легко, будто подняли с земли листик.

Глава двадцать третья

Яромир неотрывно смотрел на откатившихся степняков: стоят, нервно бегают. Ладони сжимались радостно – наконец забрезжила надежда отстоять город. Усталые воины на стенах думали так же, лица чуть посветлели.

Князь повернулся к посаду, участливо осмотрел пепелища домов, тлеющие бревна, суету горожан, льющих ведра на горящие крыши. От сердца чуть отлегло: не так уж много разрушено, войско, усланное разорить веси, успело мало, степняки у стен измотаны, трупы соратников, усеявших вал, явно дух не поднимали.

Лют вгляделся в застывшие ряды, по хребту пронесся холодок.

– Стрый, у тебя глаза зорче, погляди, – попросил он напряженно.

Воевода смахнул со лба пот, приставил ко лбу ладонь козырьком, сощурился. Буслай выжидающе смотрел. Воевода засопел, с хрустом раздул грудь, сказал тревожно:

– Что-то худое мыслят.

Ратьгой хмыкнул, изломил насмешливо бровь, хотел сказать могучану, что помыслы степняков видны как на ладони, но страшный грохот выбил мысли, заставив замереть с открытым ртом.

Вольга глянул в поле, застонал горестно, посох сухо хрустнул о колено, деревяшки упали за стену. Яромир посмотрел удивленно на кудесника, тоже глянул в поле, сердце остановилось. Лют прикипел взглядом к огромному столбу раскаленного воздуха, с ужасом заметил расплывчатые очертания чудовищных рук, черты лица, искаженные нечеловечьей злобой.

Столб крутился юлой, двигался немыслимо быстро. Земля охала, брызгали комья, часть засасывало, кружило расплывчатыми полосами. За столбом оставалась глубокая канава с ровным дном – вширь пройдет табун.

В ворота бухали пласты земли с подшерстком травы, в сплетении белесых корней шевелились червяки, метались жучки, мелкие букашки. Створки гудели, земля рассыпалась пылью, в бойницы центральных вежей дышало раскаленным воздухом, от мощного порыва стрелки падали, одного тугой воздушный кулак выбил наружу жестоким ударом в грудь, тело исчезло в бойнице с жутким хрустом.

На стены плеснуло размолоченной землей, золой сгоревшего сада, воины закашлялись, ладонями прикрыли глаза. Стрый ухватил Яромира, прижал к полу, остальные последовали примеру могучана. Над головами пронесся кипящий воздух.

Лют остался на ногах, глаза полыхали бешеной ненавистью, тело трясло, как тряпичную куклу, ярость разрывала горло, ногти погрузились в ладони. От унижения, нанесенного подлыми грабителями, что явились к нему домой и стали уничтожать родичей, закипели злые слезы.

Верхушки веж хрустнули, отлетели, как головки цветов, счиркнутых ножиком, брызнула мелкая щепа, в древесной пыли мелькнули тела стрелков. Столб с оглушительным ревом приблизился. Закатное солнце, багровое от злости, смотрело, как ворота прогнулись, из завала по ту сторону со свистом стали вылетать мешки с песком, камни.

Снаряды сшибали зазевавшихся горожан, проламывали грудные клетки, дробили ноги, безжалостно швыряли на обгорелые бревна. Раздробленные люди падали со страшными стонами. Взметались тучи золы, похожие на стаи мух.

Бревна задрожали, открылись широкие щели, ряд несокрушимых стволов мореного дуба заплясал, как гости на свадьбе, забрызгал белесыми обломками. Столб приблизился, воинов по всей стене обдало раскаленным воздухом, порывы ветра сдули, как пушинки, блещущие кольчугами тела, которые кувыркаясь улетели в сторону посада и проломили крыши домов. В струях кипящего воздуха мелькали зверские черты, уши рвал яростный рев.

Вежи с хрустом разлетелись, тяжелые обломки упорхнули в город, дома задрожали, рассыпались бревнами, подняв тучу пыли, унесенной горячим ветром. Створки ворот вышибло, разломало на части, как сухие листья, отдыхающих от бдения на стене воинов прошило острыми обломками и швырнуло прочь с чудовищной жестокостью.

Мостовая ощерилась поднятыми лагами, которые страшно хрустели, ломались и уносились ветром прочь. Столб миновал ворота, сдул сгоревшие дома, жадно вгрызся в целые: бревна лопались с оглушительным треском, как раздутый воздухом бычий пузырь, солома крыш безумно плясала, раскаленный воздух лизнул крыши гадким языком – вспыхнули ярким пламенем. Воздух насытился древесной пылью, плотной, густой, как каша. В яростном реве громадного столба потонули жалкие крики горожан, оставшихся в домах. В щепе мелькнули перемолотые тела.

Вобравший в себя древесную пыль, столб прошел по середке города, оставляя широченную канаву с ровным дном, и всей яростью обрушился на каменную стену детинца. Кракнуло оглушающе, камни расшвыряло в стороны, стена княжьего терема ощерилась рваными пробоинами. Пыль осела во дворе высоченными холмами, похоронила челядь, резервное войско. Поверху древесной каши некоторое время шевелились бугры – люди отчаянно пытались выбраться наверх, но вскоре пыль окончательно улеглась ровным слоем.

Столб довольно рыкнул, ввинтился в землю, раскаленный воздух нехотя остыл. Мучительную тишину разорвали вопли ужаса, боли, обреченности. Яромир вырвался из-под опеки Стрыя, глянул на город, закричал раненым зверем. Буслай приподнялся, челюсти окаменели, по пыльным щекам покатились горючие слезы. Лют качнулся: оглушительный звон разрывал голову, от бешенства перед глазами мельтешили темные круги.

Стрый глянул на город, соскочил со стены, сапоги погрузились в слой щепок, как в песок. Великан пошарил, небрежно вытащил за шиворот пастушка, сказал с грубоватой нежностью:

– Говорил тебе, дома сиди.

Ивашка испуганно закивал и сунул руку за пазуху, чумазое личико посветлело: в ладонях появилась деревянная дудочка. Стрый оглушительно свистнул, людские стоны заглушил топот копыт, Гором злобно заржал, встал на дыбы. Воевода отпустил Ивашку, с высоты седла осмотрел пролом в стене, хищно сощурился, закатное солнце окрасило клыки кровью.

– Воины! – крикнул он зычно. – Вот и пришел наш кон. Так не посрамим славу предков, умрем, защищая свой народ!

Дружинные выслушали молча, без криков радости, с мрачными лицами, но глаза горели лихим огнем, плечи гордо расправились, собирающихся в боевые порядки степняков обливали презрительными взглядами.

Конное войско неспешно строилось по дну канавы, такой удобной, плотно утоптанной, никаких коварных норок, ям: кочевники налетят с быстротой стрелы, мигом порубят, сожгут город, но прежде захлебнутся кровью.

С уцелевших прясел бежали стрелки, выстраивались у пролома, спокойно пересчитывали стрелы, придирчиво осматривали луки. Дружинные, шелестя броней, сбегали со стен, строились в проломе, нарочито разминали шеи, поплевывали на ладони, весело смеялись. Они покажут грязным степнякам, как умирают мужчины!

Лют заспешил к пролому, Буслай кинулся следом, Ратьгой покряхтел, затопал было, но хриплый голос князя остановил:

– Погоди, воевода.

Ратьгой глянул на измученное лицо, в груди шевельнулось сочувствие.

– Чего, княже? – спросил тем не менее ехидно.

Яромир улыбнулся глазами, скомандовал:

– Уводи людей через тайный ход.

Воевода задохнулся от изумления, выпучил глаза:

– Княже, на кой я, старый хрыч? Пущай Стрый или Лют, мне-то на тот свет пора.

Вольга, стоящий в сторонке, буркнул:

– Это верно.

Ратьгой кинул неприязненный взгляд, смял ус в кореньях пальцев.

– А этот чародила остается? То есть ты хочешь, чтобы я ушел, а он пал с доблестью? Ну уж нет! Сам иди, народу князь надобен.

Вольга засопел от оскорбления, остро ощутил нехватку посоха. Яромир покачал головой:

– Никакой я не князь – навлек на племя беды. Нет, мне предстоит пасть сегодня, после моей смерти он не будет терзать землю, уйдет, ведь у него Умила. А ты, если ценишь меня хоть чуточку, уводи людей.

Ратьгой хрипел, плевался, столкнулся взглядом с князем – в воздухе зазвенело металлом. Воевода плюнул князю под ноги и затопал со стены, нарочито задев плечом волхва. Вольга проводил воеводу усмешкой. Ратьгой на земле заорал люто, призывая всех косоруких следовать за ним. К нему поспешно стягивались горожане: плакали, вздымали к небу руки, воевода орал в ответ, плевался, топал.

– За мной! – сказал он наконец, отчаявшись объяснить что-либо толпе. Горожане мигом умолкли, двинулись вереницей, из уцелевших домов выскакивали люди, в руках узлы с пожитками, вливались в людскую реку.

Яромир оглядел горожан, сердце упало: степняки доскачут до пролома прежде, чем первый войдет в тайный ход, а пешие воины не смогут сдерживать натиск так долго, чтобы все успели скрыться. Князь скрипнул зубами, пальцы отстегнули помятое корзно, на землю упал красный язык. Вольга глянул хмуро.

– Зачем, князь?

– Умру мужчиной, а не князем, – ответил Яромир просто.

Вольга не понял, хмыкнул подозрительно, затопал вслед. Остатки войска – едва ли наберется сотня – пропустили князя в первый ряд, волхва было оттолкнули, но кудесник рыкнул по-волчьи, продрался через облитые железными кольцами спины. Яромиру подвели коня, князь сел, оглядел пятерых всадников, улыбнулся невесело.

– Тем почетнее будет победа, – сказал громко.

Дружинные засмеялись одобрительно, грянули оружием в щиты. Вольга подошел к Люту. Пеший витязь с необычайным спокойствием смотрел на готовящихся к последней атаке степняков.

– Странно смотришь, – сказал волхв.

Буслай глянул подозрительно: что за шутки? Лют улыбнулся уголком рта, разогнал воздух ленивыми взмахами меча.

– Ненавидеть их? – спросил он презрительно. – Разве ненавидят диких животных? Нет, их просто убивают.

– Хорошо сказал, – молвил кто-то сзади.

Вольга глянул остро, подивился затаенной печали в глазах, мелькнуло сожаление, что не узнает подробностей похода, такого нелепого поначалу, но едва не спасшего княжество.

Степняки застыли ровными рядами, перед войском выехал бритоголовый степняк, солнце окрасило голову кровью. По рядам дружинников пронесся ропот облегчения, щиты загремели под ударами мечей и топоров, потемневшее небо с золотистыми подушками облаков дрогнуло от воинственного клича.

– Дядька Стрый! – пропищал тонкий голосок.

Воины недоуменно опустили глаза, под ногами юркнул худощавый паренек в посконной рубахе, продрался, как через чащу. Выскочил из первого ряда, кинулся к могучану на угольном коне. Стрый поднял мальчишку за загривок, как щенка, строго тряхнул, ожег взором.

– Ты почему здесь? – спросил грозно.

– Мне страшно, – пискнул пастушок.

Дружинные хохотнули. Яромир глянул на висящего мальчонку, улыбнулся почти беззаботно. Стрый деланно насупился:

– И решил прийти сюда, под удар?

– С тобой ничего не страшно.

Дружинные одобрительно зашумели. Буслай кивнул, подумал: с несокрушимым воеводой действительно не страшно, уж давно их стопчут, а Стрый будет крушить ворогов в одиночку, и неизвестно, кто падет первым. Воевода тряхнул мальчишку, рыкнул строго:

– Беги в тайный ход, дурачок. Будешь согревать песнями погорельцев, хоть как-то утешишь. У тебя хорошие песни, такие не должны пропадать.

Войско согласно загудело: верно, это скоморошьи горлопанки о том, кто кого и как, можно забыть, но у пастушка неплохо получается, подрастет – будет великим певцом.

Ивашка помялся, шмыгнул носом:

– Да кому нужны песни в лесу? Никчема я, пропаду.

– Все, иди! – рявкнул Стрый.

Дружинные вскрикнули, по ушам ударил стук копыт, степняки мчали галопом, окрест разлетались звериные кличи. Защитники закричали в ответ зло, задорно: плечи расправлены, глаза горят весело, готовы умереть достойно. Яромир оглянулся, поморщился: горожане едва дошли до двора детинца и пробирались сквозь холмы пыли медленно, слишком медленно.

Сторонние мысли вылетели из головы, вид конной лавы, ощеренной злобными оскалами, хлестнул холодной яростью, кровь наполнила мышцы тугой ярой силой, меч задрожал от нетерпения. Со стен полетели стрелы, жидкий рой канул в ряды, пропал втуне. И второй залп результата не дал.

Степняки злорадно захохотали, сабли превратились в полосы, крики стали вовсе не человечьи, звериные.

Буслай сплюнул досадливо, буркнул:

– Странно, вроде бедового спровадили, может, на стену пробрался?

Лют отмахнулся от бредовой мысли, впился взглядом в конную волну, в щелках глаз блеснуло льдом. Яромир свесился с седла, сказал на ухо волхву негромко:

– Вольга, что за колдовство?

Волхв помялся, шепнул быстро:

– Это не совсем волховство, княже, тут сила сродни богам, куды супротив нее стрелами. Я ведь говорил: едет к нам великий герой.

– Уже приехал, – буркнул князь, выпрямляясь в седле.

Степняки вскинули короткие луки, закатное небо заслонила туча стрел. Дружинные поспешно вскинули щиты, дробно застучало, вслед металлическому скрежету раздались предсмертные стоны. Строй дрогнул, но устоял, выпрямился яростно.

Хуже пришлось лошадям: знамо ведь, хочешь попасть во всадника, целься в лошадь. Из пятерых оставшихся под рукой коней четверо захрипели, груди ощетинились черным оперением. Всадники скатились кубарем, князя поспешно подхватили под руки, подняли. Вскрикнул и Гором: стрела коварно клюнула в ногу, отворилась красная щель, копыто окрасилось красным.

Стрый хмуро заворчал, мигом соскочил, потрепал животину по гриве сочувственно.

– Отвоевался, – сказал он горько. – Иди отсюда, не мешай.

Гором, сильно припадая на переднюю ногу, заковылял прочь, червец в глазах потух. Стрый глянул на степняков злобно, звуки топота перекрыл мощный рык:

– Трусы!

Степняки, похоже, услышали, нового залпа не последовало. Кочевники устрашающе зарычали, от обилия звериных оскалов рябило. Земля ощутимо тряслась, отчего воинов подбрасывало, но они стискивали зубы, рукояти в ладонях трещали.

Ивашка плелся, утирая слезы, хилые плечи тряслись, ноги вздымали груды щепок, швыряли в стороны. Грозный топот за спиной вырос, послышались крики боли. Мальчишка обернулся: в груди похолодело, затем полыхнуло гневом. Слезы испарились, стало легко и спокойно, грозные звуки заслонил нежный звон, загремели голоса: могучие, исполненные невероятной благой мощи. Голоса звучали ласково, говорили о чем-то, убеждали.

За спиной выросли крылья, Ивашка побежал, не касаясь земли, пальцы сжимали гладкое дерево. Неведомая сила повлекла, как мощное течение сухую веточку, Ивашка проскользнул сквозь ряды воинов.

Стрый ахнул, видя мальчонку, бегущего под копыта степняков. Воевода ринулся следом, но его ухватили за локоть, удержали.

– Не мешай, когда боги говорят, – сказал Вольга сурово.

– Какие боги? – буркнул Стрый ошалело.

– Не знал? Настоящий певец – глас божий.

Дудочка прилипла к губам, ноты затоптал стук копыт: отчаялся, сердце резануло ржавым лезвием, могучий голос успокоил, волосы будто пригладила материнская ладонь. Ивашка набрал полную грудь, щеки раздулись, как бока пузатых бочек, мелодия пробила грохот и грубые людские голоса. Пальцы ловко перебирали дырочки, мелодия вырисовывалась звонкая, веселая, ритмичная.

Лют мельком подивился, как одна дудка способна заглушить дробь копыт, разлить мелодию далеко окрест, но незримая волшба опутала, сердце ретиво подпрыгнуло, наполнилось горячей удалью. Лица воинов посветлели, изнутри распирала неведомая мощь, ноги непроизвольно задергались.

Ивашка дудел громче, веселее, в груди мучительно горело, но неведомые силы подпитывали. Щеки увеличивали голову втрое, окрестности города затопились разудалой мелодией.

Алтын хищно прищурился, губы искривились змеиной усмешкой. Повелитель вдавил пятки в конские бока, стремясь первым стоптать хрупкого юнца с дудкой, услышать сладкий хруст косточек.

Конь споткнулся. Повелитель рывком поводьев приподнял, поморщился оглушительному ржанию. Сзади удивленно гомонили, ласкающая слух дробь копыт дала сбой, лошади испуганно храпели, степняки черно бранились.

Конь резко встал, копыта сковырнули большие комья, Алтын едва не вылетел через голову. Сзади раздались оглушительная ругань, ржание, шлепки тяжелых тел. Грохот догонял, клубок сплющенных человечьих и лошадиных тел накрыл неустрашимого Повелителя.

Лошади дергались в такт музыке, взлягивали, всадники сыпались железным горохом, стоял жуткий треск костей, жуткие вопли. Очарованные кони метались по канаве, копыта окрасились кровью, при затейливых коленцах воздух насыщался каплями размером с кулак. Задние ряды заполошно натянули поводья, кони осели задом, сзади навалились не видящие свалки степняки: загрохотало, из огромного клубка вылетели измочаленные тела, плеснуло красным.

Ивашка выдул последнюю ноту и со счастливым вздохом обмяк. Защитники вздрогнули: по тому, как распластался пастушок, ясно – больше не встанет. Воины затряслись от ярости, груди разрывало острое чувство.

Яромир шагнул вперед – перед глазами мутная пелена, трясся, будто на морозе, – и закричал неистово, не в силах сдержать могучую, древнюю силу, вспенившую кровь священным огнем:

– Слава!

Воины двинулись за князем, бегу не мешали ни полпуда плетеных колец, ни оружие, ни смертельная усталость осады. В груди полыхало неистовое пламя, на глазах вскипели слезы, каждая жилка трепетала в священной ярости.

– Слава!

Горожане остановились, глаза мужчин загорелись мрачным огнем. Медленно двинулись они к пролому, подхватывая на ходу камни, обломки бревен, досок.

Неведомая мощь переполнила, выплеснулась через край, побежала грозной лавиной. Слезы лились ручьем, жаркий огонь кипятил кровь: тела вот-вот разорвет, не в силах вместить ярую силу. Ненависть к проклятым захватчикам, явившимся жечь и рушить созданное тягчайшим трудом, безнаказанно убивать, насиловать женщин, душила, но вместе с тем придавала силы, невероятную легкость в теле.

– Слава!!!

От громового крика небо раскололось. Князь перемахнул через раздавленную лошадь, меч впился в ошеломленного степняка. На лицо брызнуло горячими каплями, Яромир слизнул языком, захохотал мощно, победно.

Степняки тонко взвыли: разъяренные кременчане нахлынули, хряскали колья, шеломы вминались в головы, плескало красным, острые камни пробивали виски, засыпали мозг обломками переносицы, десятки голых рук тянулись к разорителям, в воздух взлетали куски тел.

Кони дико ржали, стоптали нескольких защитников, но руки с мечами и кольями молотили по животным: священным, но осквернившим себя тем, что принесли на спинах орду убийц. Священная ярость защитников родной, оскверненной земли взорвалась кровавым водоворотом.

Стрый люто заревел, меч рубил ворогов, половинки разлетались в стороны, сшибали напуганных степняков. Огромный меч заляпался от острия до рукояти, кровавая полоса со свистом резала воздух, ряды степняков взрывались сочными брызгами, будто разбитые тыквы с водой. Воевода разрубал всадников вместе с конями, превратившись в ненасытного упыря, от чьего страшного рева степняки падали без чувств, а коней парализовало ужасом.

Руку встряхнуло, меч застрял в груде костей людей и животных. Стрый выпустил липкую рукоять, ладонь смяла степняцкую харю, как сухой цветок, испуганный конь вскрикнул от железной хватки за задние ноги, земля ушла из-под копыт. Конь дико завизжал, воевода размахнулся, живая дубина врезалась в ряды степняков. Громко хрястнуло, истошно завопили, тела отбросило, как сухие поленья, под ногами зачавкал красный кисель.

Степняки дрогнули, сила Повелителя питать перестала, ярость защитников города обрушилась тяжкой дубиной, доселе неустрашимые сердца поразил страх.

Уцелевшие нахлестывали коней, мчались прочь, побросав оружие. Горожане бежали следом, люто орали, падали, вставали, в гигантских прыжках стелились в воздухе. Кони, пойманные за ноги, заваливались набок, придавливали седоков, разъяренные люди накрывали их кучей, оставляя трепещущие бесформенные куски.

Из травы выскочил огромный волк, рвал степнякам глотки, шерсть слиплась влажными сосульками. Обгадившиеся степняки проломили конские бока, умчались, оставив волны удушливой вони.

Усталое, изможденное, обескровленное воинство повергло в бегство многократно превосходящую орду.

Глотки разрывались ликующими криками, глаза ослепли от слез, невероятно горячих, жгучих. Безумная ярость разрывала на части, люди метались по окровавленному полю, лихо плясали, орали во все горло:

– Победа!

Глава двадцать четвертая

Умила нервно ходит в шатре. Ножки пинают резные столики, жалобно звенит посуда, фрукты раскатываются по войлочным подушкам, драгоценные изделия летают из угла в угол, плошки с жиром опасно качаются, едва не расплескивая горячее масло на нежные ткани. У отодвинутого полога хмурые стражи молча смотрят на буйство женщины. Переглянувшись, задергивают ткань.

Княгиня останавливается: грудь тяжело вздымается, ладони прижаты к сердцу. Мышца тревожно ноет – боль тонкая, острая, сверлящая. Бьет неожиданно, в прекрасных синих глазах дрожат слезы. Пальцы нещадно теребят роскошную медовую косу.

В груди ноет невыносимо. Умила тонко вскрикивает, пол привечает жестко. Гибкое тело бьется в судорогах, облегчение приходит много позже. Встает на дрожащие ноги. Так и тянет прилечь на ворох мягких подушек, успокоить нервы чашей ароматного вина…

– Случилось нечто страшное, – бормочет княгиня в ужасе.

Лицо осыпано морозом, без всякого зеркала понимает, что белее муки. Невольно морщится: такая бледность ей не идет, губы становятся темными, некрасиво.

Тело согревает озорная удаль, губы раздвигаются в презрительной усмешке, величаво подходит к пологу, в глаза ударяет закатный свет, стражи глядят хмуро.

– Мне надо уйти, – говорит Умила приказным тоном.

Степняки, переглянувшись, качают головами.

– Повелитель велел тебе оставаться здесь, – говорит один, посмуглее – волосы настолько черные, что отливают синевой. – Мы тебя не выпустим.

Умила испепеляет его взглядом, сердито задергивает полог. Коса дергается в пальцах, мозг лихорадочно ищет выход. Предчувствие тяжкой беды усиливается: ей надо быть там, рядом с мужем.

Взгляд падает на золотой кувшин: изящный, пузатые бока покрыты затейливой резьбой, вычурная ручка поблескивает драгоценными камнями. Металл холодит ладонь, сердце оглушительно бухает, ребра болезненно хрустят, а грудь тяжело подпрыгивает.

– Эй, вы, – говорит она с взволнованной хрипотцой, – пусть один поможет мне.

Стражи молчат, потом доносится неуверенный голос степняка:

– Нам нельзя входить, Повелитель убьет.

Умила сглатывает ком, говорит стервозно:

– Повелитель убьет, если скажу, что вы отказали в помощи. Ну же! Я жду, дело мелкое, никто не узнает. Впрочем, если хотите испытать гнев Повелителя…

После тягостной паузы полог шуршит, степняк входит неохотно, моргает, привыкая к освещению шатра.

– Что надо сделать, госпожа?

Умила тычет изящным пальчиком:

– Смотри туда.

Страж недоуменно поворачивает голову, почувствовав движение воздуха, запоздало дергается. Бок кувшина шмякает в висок, ровное гудение заглушает тонкий хруст. Степняк нелепо дергается, черные волосы в крови. Умила поспешно склоняется над упавшим, в руках сверкает боевой нож. Насторожившийся страж входит в шатер, горло полыхает острой болью.

Умила брезгливо отодвигается от брыкающегося тела и стремительно выбегает наружу. Стан степняков почти безлюден, легкораненые неспешно прохаживаются возле шатров, горят костры, в воздухе витает запах жареного мяса.

Конюх неспешно расседлывает лошадей, удивленно отскакивает от прекрасной женщины с ножом, от взгляда холодных синих глаз дрожит, убегает с криком. Умила досадливо морщится, страх подстегивает, лошадь, всхрапнув, идет за натянутым поводом.

Степняки вяло вскрикивают, немногочисленные воины охранения запоздало бросаются в погоню. Но изящная спина полонянки стремительно исчезает из виду. Поразмыслив, решают не преследовать: скачет к осажденному городу, там сыны степи ее и схватят.

Умила пригибается к гриве, ветер колет глаза, с лезвия ножа срываются крупные капли. Бока лошади хрустят, животина ржет оскорбленно, прибавляя ходу. Сердце княгини стучит часто-часто, но в животе стынет глыба черного льда.

На небоземе видны конные ряды, сердце Умилы падает. Стиснув зубы, решает рвануть напролом.

Всадники приближаются, тонкие полукружья бровей княгини взлетают на середину лба. Неустрашимые сыны степи позорно улепетывают, в глазах плещется страх. Лошади, хрипя, плюются пеной, но напуганные хозяева бьют их по бокам, колют шеи ножами.

Волна радости растекается по телу, Умила улыбается, сердечко сжимается от предвкушения встречи с любимым. С Яромиром.

Старик в парчовом халате мельком провожает всадницу в зеленом платье, кривя губы. Накатывает волна страха. Такого же сильного, как испытывал маг, когда ярость лесных дикарей сломила дух Повелителя, а его самого растоптали.

Груда конских тел вперемежку с лепешками степняков разлетается, туши бухаются в вязкую жижу, брызжа грязевыми потоками. Защитники удивленно смотрят на рослого бритоголового степняка: рубаха насквозь пропитана красной грязью, на мече комья земли, но глаза горят ненавистью, от него расходятся тягучие волны угрозы.

Воин подлетает, меч косо падает, ответного движения никто не замечает, клинок гридня распадается, алая щель пересекает шею, голова скатывается страшным колобком, лицо утыкается в грязь. Буслай, ахнув, перехватывает топорище поудобнее, на плечо падает тяжелая ладонь.

– Погоди, – хрипит Лют. – Не твое дело.

Буслай даже не возмущается – голос витязя полон мрачной мощи, – кивает только. Алтын со звериной усмешкой поджидает трех воинов: Яромира испепеляет взглядом, на Стрыя глядит презрительно, на Люта смотрит смятенно.

– Я хочу, чтобы ты знал, – говорит Лют тяжко. – Я навсегда отравлен твоей кровью, знай, я не пожалею никаких усилий, чтобы вытравить эти поганые капли.

Алтын молчит, стыд перед побратимом сменяется темной, подсердечной ненавистью. Стрый освобождает меч, придерживает Яромира.

– Погодь, князь, – говорит хмуро. – Вражина чересчур силен.

Алтын глядит на Яромира уничижительно, презрительно плюясь. Солнце приобретает цвет венозной крови, облик Повелителя сочится злой силой, глаза горят убийственным пламенем, загустевшая тень пожирает землю. Стрый, выжав бороду, легко шагает, с обоюдоострой оглобли падают вязкие капли, поднимая тучу брызг на размокшей земле.

Защитники со злорадством смотрят на степняка: по сравнению с могучаном – подросток, меч кажется длинным ножиком. Исход схватки, к вящей радости изможденных горожан, предрешен. Яромира тянет немедля скакать в стан степняков, выручать милую. Князь стыдится, но на сходящихся воинов смотрит нетерпеливо.

Стрый бьет мощно, страшно. Алтын выставляет руку, лезвия противно звякают, рой жирных искр обжигает смуглое лицо. Воевода молниеносно поворачивает кисть, лезвие вспарывает воздух в опасной близости от степняцкой шеи. Повелитель, злобно рыча, уклоняется от длинной полосы, от отдачи блока рука немеет.

Великан наступает мощно, уверенно, несокрушимо. Алтын качается под ударами, как хилое дерево на сильном ветру. Могучан теснит, давит плечом. Горожане радостно вскрикивают, глядя на суматошно переступающего ногами степняка.

Буслай смотрит, раскрыв рот, невольно дергая руками вслед движениям воинов – гридень жадно запоминает схватку. Сзади незаметно подходит Вольга: лицо волхва хмурое, он-то видит, что степняк отбивается все увереннее, пробует атаковать. Лют переглядывается с Яромиром, в обоюдной тревоге оба нервно переступают, будто собираются кинуться на подмогу.

Стрый двигается легко и красиво, длинный меч бьет из любой позиции, степняка отшвыривает.

Степняк быстро ударяет. Стрый небрежно уклоняется от размазанной полосы, под следующий удар подставляет клинок, давя плечом. Алтын напрягает силы, рубашка трещит по швам, на землю падают грязные лохмотья. Торс степняка бугрится чудовищными мышцами, литые шары перекатываются, как камни в мешке, канаты жил красиво подчеркивают несокрушимую мощь.

Пятки Стрыя скользят, могучан сдвигается назад. Алтын злобно улыбается в озадаченное лицо. Воевода, качнувшись в сторону, избегает удара острой полосы и накрывает лицо противника рифленым валуном кулака. Горожане кричат ликующе: степняка подбрасывает, как пустой тюк, спина глубоко проминает землю.

Воевода, хищно шагнув, бьет с такой силой, что подставленный меч отшибает на обнаженную грудь, по литым пластинам мышц течет темная струя. Стрый взрывается градом ударов, гоняя степняка, как горошину по столу. Яромир сжимает кулаки, в груди нарастает острое чувство, рвет сердце в нетерпении: сейчас с главным врагом будет покончено.

Коварный удар острием как копьем отшвыривает Алтына, и степняк на миг теряет из виду противника. Стрый молниеносно бьет сбоку, степняк поворачивается, закатное солнце светит в спину. Воевода заносит меч над головой. Повелитель привычно выставляет иззубренное лезвие, но могучан поворачивает кисть – окровавленное полотно, пробив черную тень, увязает в земле.

Степняк страшно орет, защитники со стоном зажимают уши – меж пальцев текут горячие струи. Кровь стынет, сердца застывают кусками льда. Алтын, держась за левую половину груди, громко стонет. Стрый с хмурым лицом проворачивает меч. Чудовищный вопль оглушителен, люди катаются по земле, крича от боли. Алтын ревет зло, предсмертно, в горле булькает, изо рта хлещет черная кровь.

Стрый покачивает головой, в глазах мелькает сочувствие. Лицо степняка чернеет, от ярости глаза горят красным. Алтын с диким ревом надвигается, но скорченная тень заставляет отступить с визгом. Пробует отойти назад, но тень, пришпиленная к месту, махая руками не в такт хозяину, неведомым образом его удерживает.

У хрипящего Алтына подгибаются ноги, меч втыкается в землю. Стрый со скучающим взором опускает ладонь на рукоять. Колени степняка разгибаются, с ужасным криком Алтын взлетает. Передглазами Стрыя мелькают ноги, кольчуга на спине со звоном лопается, страшная боль разрывает печень.

Воевода, злобно рыкнув, выдергивает меч из земли, Алтын поспешно тычет острием еще раз, разрубая хребет, поворачивая клинок в ране с жутким скрежетом. Стрый, вздрогнув, вытягивается в струнку, лицо бледнеет, ошеломленные защитники молча смотрят на падающее, будто многовековой дуб, тело. Земля вздрагивает, жалобно всхлипнув, меч воеводы выпадает из могучих пальцев.

Над полем висит горестный стон, вопли ужаса, на могучего степняка смотрят с суеверным страхом. Воины ошалело трясут головами: не верим, не верим.

Алтын шагает вперед – уверенно, ровно. Рана затянулась бесследно, острие меча указывает на Яромира. Лют идет было следом, но твердый взгляд князя его останавливает. Приходится яростно сжимать кулаки. При взгляде на поверженного могучана сердце режут на части ржавые лезвия – медленно, со злым удовольствием, мелко кромсая застывшую мышцу.

Яромир смотрит Алтыну в глаза. На миг опаляет неистовой мощью, ненавистью. Встряхивает головой, гордо выпрямляясь. Повелитель смотрит на княжий меч презрительно, коротко хохочет:

– Надеешься одолеть? Глупец, я бессмертен, единственный, кто мог навредить, уже лежит.

Яромир смотрит на распростертого Стрыя, смаргивая слезу.

– Ты на моей земле, – напоминает холодно.

– Ну-ну, – хмыкает Повелитель язвительно. Смотрит с недоумением: неужели Умиля променяла его на этого слизняка? Губы кривятся в глумливой усмешке. – Помнишь, я говорил, что она будет моей? Так и случилось. Отныне она принадлежит мне.

Яромир пошатывается – кожу будто окатывают крутым кипятком, мышцы превращены в рыхлую кашу.

– Ты лжешь, – стонет слабо.

Алтын злорадно хохочет, от громыхания в закатном небе защитников города пробирает дрожь.

– Ты ничтожество! Наконец она познала настоящего мужчину. Того, кто ради нее разрушил могучее тцарство, разрушит еще, бросит к ее ногам сокровища мира! А что сделал ты?

Яромир оглядывает поле, усеянное трупами, лужи крови – густые, с темными комочками, останавливает взгляд на уродливом пятне золы: канава уничтожила остатки сада, лишь по краям корчатся обгорелые стволы.

– А я посадил сад, – отвечает тихо.

Алтын смеется глумливо, смахивая из уголка глаза слезу. Лицо ожесточается, степняк мигом оказывается рядом, громко звенит, князь отлетает на пару шагов. Алтын, ухмыляясь, крутит мечом:

– Как сладко будет поразить тебя твоим подарком.

Яромир усмехается. Алтын с ревом обрушивает удар. Клинки сшибаются с жутким лязгом. Князь устоял с трудом, выставив руку навстречу размазанной полосе. Плечо отзывается хрустом.

Повелитель налетает железным смерчем, жутко звенит, снопы искр, жирных, как навозные мухи, разлетаются, опаляя лица. Степняка окружает гудящая стена – Алтын бьет люто, вливая в каждый удар нечеловеческую силу, глаза полыхают пекельным огнем, волнами прет могучая сила, давя, пригибая к земле.

Яромир отбивается скупыми движениями, бирюзовые глаза блестят льдом. Алтын хрипит бешеным зверем, ярится, брызжет слюной: проклятый Арам выдерживает натиск неведомо как. Повелитель похож на мелкую собачонку, что прыгает подле могучего пса, мелко лает, трясется от злобы, но поделать ничего не может.

Алтын оглушительно взревывает, меч светится от вливаемой силы, на князя падает раскаленная полоса. Яромир брезгливо уклоняется, будто от грязного всплеска, рука Алтына гудит от удара.

Алтын отшатывается, с недоуменным лицом бросается, как бешеный бык, меч режет воздух слепящими ранами. Подставленный клинок разбивает наступательный порыв, степняк, покачнувшись, поспешно отступает.

Князь медленно теснит степняка: тот ревет, как медведь перед воином с рогатиной, глаза полыхают жутко, разгоряченное тело плавит воздух зыбкими ломтями, незримые волны силы расплываются округ, людей корежит, им дурно… Но князь теснит врага: лицо спокойно, чуточку бледно, в глазах отражается озверелая рожа.

Люди следят за схваткой завороженно, сердца тревожно сжимаются при каждом ударе, глаза светятся надеждой. Лют слышит стук копыт, настороженно оглядывается, брови ползут вверх при виде всадницы: зеленое платье трепещет на ветру, роскошная коса перекинута через плечо, в руке заляпанный нож, глаза горят тревогой.

Алтын кидается в бешеную атаку, отлетает, отброшенный с пугающей легкостью. В глазах князя видит смерть.

– Это моя земля, – говорит Яромир устало.

Алтын чувствует, как силы плодородной земли, покрытой густыми лесами, полноводными реками и прозрачными озерами, вливаются в противника, ярость земли переполняет губительной мощью, и с холодком понимает: следующий удар не отразить.

От женского крика Яромир вздрагивает, неверяще оглядывается. Глаза полыхают радостью, губы неудержимо растягиваются.

Грудь разрывает жестокая боль, меч шлепается в размокшую от крови землю, князь видит торжествующую ухмылку, в глаза бросается закатное небо.

Горожане надрывно рыдают, в сердцах гнездится неописуемый животный ужас. Алтын нависает на Яромиром с радостным блеском в глазах. Меч пробивает грудную клетку, поворот кисти разворачивает рану. Вздрогнув, князь замирает.

Над полем виснет отчаянный женский крик. Алтын смотрит на Умилю с нежностью и любовью. Бледная, как смерть, княгиня спрыгивает с седла, увязая в размокшей земле.

Алтын, шагнув навстречу, распахивает объятия.

– Ты свободна от старой любви, Умиля, – говорит ласково. – Теперь ты моя, любимая.

Умила отталкивает степняка, рванувшись к павшему супругу. Алтын ежится от надрывного плача. Умила припадает к мужу, платье напитывается свежей кровью, нож падает на землю, ладони сжимают милое лицо. Княгиня целует холодеющие губы.

Повелитель смотрит непонимающе, губы медленно раздвигаются:

– Умиля, не плачь, любимая. Он мертв, город разрушен, тебе больше некого любить, кроме меня.

Княгиня с нежностью всматривается в лицо Яромира, пальцы, опустившись на веки, закрывают застывшие глаза. Умила, поцеловав мужа в лоб, утирает слезы. Рядом бубнит Алтын, смысл слов теряется, да и неважно это комариное зудение.

– Любимый мой, – шепчет ласково, гладя бородатую щеку. – Прости меня, я была неверной женой. Надеюсь, на том свете возьмешь хотя бы служанкой.

Тонкие пальцы хватают рукоять ножа, лезвие жадно вгрызается под левую грудь. Умила, вытянувшись в струнку, прижимается к мужу, руками крепко оплетая шею Яромира, со счастливым вздохом замирает.

Алтын захлебывается криком, рот немо раскрыт, как у рыбы на берегу, кровь отхлынула от лица. Меч выпадает из безвольных пальцев, степняк со страшным стоном прижимает ладони к груди, колени упираются в землю. В горле ужасно булькает. Повелитель жалобно скулит, в груди оглушительно лопается. Степняк дергается, словно пронзенный копьем, тяжело заваливается набок, будто сломанная башня.

Темный солнечный луч, брезгливо соскользнув со степняка, жалостливо освещает князя и Умилу: на бледном женском лице застыла улыбка.

Глава двадцать пятая

Солнце весело отражалось от водной зыби, кололо глаза крохотными копьецами. Буслай сердито щурился, отводил взор. Лют тер мокрые глаза, шмыгал носом. Сзади печально ржал Гором, лошадь Буслая фыркала сочувственно.

Хоробр зашел в реку по пояс, толкнул плот на середину. Течение неспешно подхватило, понесло с мрачным достоинством. Броня Стрыя ярко сверкала, сбоку пристроился верный меч. Лицо могучана настолько казалось безмятежным, живым, что сердце Буслая обмерло: ну когда воевода проснется?

Лют вышел на берег, втроем долго смотрели на Стрыя, пока плот не скрылся из виду. Волос-Змей, хозяин водной стихии, упокоит сына как подобает. Буслай хлюпнул носом, отвернулся от солнечной глади, губы скривились:

– Какого ляда здесь позабыл?

Гором согласился недовольным фырком. Лют кивком приветил Вольгу. Волхв зыркнул хмуро: лицо изможденное, печальное.

– Бояре тебя ищут, – сказал Люту. – Крада для Яромира и Умилы готова.

Лют кивнул, молча пошел. Гором прихрамывал следом. Вольга глянул на Буслая остро, гридень скорчил рожу, взобрался в седло, в поле растаял стук копыт.

Лют поглядел на поле, уголок рта дернулся – воронье облепило павших черными копнами: долбили черепа, рвали волоконца мяса. Люди отгоняли их палками, птицы каркали недовольно, взлетали, на землю падали черные перья.

Из разрушенного города вышли люди, вереницы тянулись к свежему холму, где на деревянном помосте лежали князь с княгиней. Нежные женские ручки сцепились на шее с такой силой, что не смогли разнять, так и оставили, намертво прижатой к мужу. При виде счастливой улыбки сердца горожан рвались на части, щеки блестели мокрыми дорожками.

Вольга глянул на угольную гору, глаза Горома полыхнули червью.

– Он говорит, что Стрый обещал тебе отдать, если что случится, – сказал волхв мрачно.

Лют кивнул, припоминая бой с псоглавами, во рту разлилась горечь.

– Да, привалило счастье, – сказал невесело. – Лучше скажи: откуда он взялся?

Гором ржанул недовольно, Вольга усмехнулся злорадно, молвил:

– Было время, мы вместе учились у старого волхва Добровлада. – Волхв хохотнул, глаза затуманились.

Лют спросил непонимающе:

– Добровлад учил коня?

Гором заржал, краснота глаз блеснула весельем. Вольга покачал головой:

– Он не всегда был конем… ну, с виду не всегда, а по уму – да.

Гором заржал злобно, попытался цапнуть волхва за плечо. Вольга небрежно уклонился, продолжил:

– Вот и не удержался, стал ведьмаком. Ладно бы сидел тихо, пакостил по-мелкому, но нет, поперся куда не следовало.

Лют затаил дыхание, распахнул широко глаза, на Горома посмотрел с опаской.

– И что? – спросил он с жадным любопытством.

– Ну что? Попер супротив Волоса, вишь, какой теперь красивый? Раз в год возвращается в человечью личину.

Лют посмотрел с распахнутым ртом. Гором понурил голову, ржанул печально.

– Так и останется до смерти?

Вольга пожал плечами:

– А кто его знает? Но отныне у тебя верный спутник.

Лют представил себя на спине угольной горы, усмехнулся. Вольга глянул на синее безоблачное небо, сощурился, смахнул слезу.

– Говорят, ты не хотел отдавать тело вождя, – спросил он неожиданно. – Почему?

– Моя воля – оставил бы в поле, – сказал Лют зло, – еще бы и порубил на части. Слышал, что говорят наши? Уважают за храбрость, сочувствуют неразделенной любви!

– Так и есть, – кивнул волхв. – Отчего не по сердцу?

– Претит звериная любовь, – сказал Лют честно. – Понимаешь, Яромир – человек, обустраивал княжество, защищал землепашцев, лучших из людей.

Вольга глянул удивленно: хоробр признает, что его занятие не самое лучшее? Лют продолжил:

– Если дурак сравнит дары Умиле, то отдаст предпочтение грудам злата от Алтына, а на сад глянет презрительно.

– А сад ценнее? – спросил волхв с подначкой.

Лют сказал горячо:

– Конечно! Ведь золото и каменья Алтын не создал, не огранил, попросту хозяев ограбил, убил. Так и животные поступают, несут самкам задранного зверя, червячков. А сад он сам посадил, ползал по холму с утра до ночи, грязный от ушей до пят. И еще рычал на меня, когда вызвался помочь. Такого никакой зверь не сделает. Алтын и есть зверь, грязный, дикий, вонючий.

Вольга хмыкнул:

– Но ведь воин был славный.

– Воин – кто защищает слабого, а у него слава убийцы, – отрубил Лют. – Эх, Вольга, еще долго будут превозносить вот таких хероев, дураки – подражать, а женщины… нет, просто самки будут мечтать о случке. Но мир улучшат те, кого презирают и чей труд не ценят. Простые пахари, научившиеся видеть во встречных людей, а не диких животных, создавшие ремесла, песни, обычаи гостеприимства… А тело не хотел отдавать, чтобы дураки не пели о великом герое. В горах слышал песнь о себе: многое переврано, искажено. Чую недоброе, Вольга: пройдет время, память выцветет, те, кто был далеко отсюда, легко поверят во всякие враки. Это ж так удобно: одержать победу без единого взмаха меча, надо лишь подождать, пока не утрясется, и говорить без умолку. Помнят не то, что было, а о чем говорят. Вот и Алтына возвеличат в песнях: как же, не за деньгами пришел, ради любви.

Вольга покивал, с грустью в глазах сказал тихо:

– Ты прав, что странно для такого умелого бойца. Я-то думал, что у вас мозги в шеломе.

– А у тебя… – начал было Лют, но волхв примирительно выставил ладони:

– Ну, что горячишься? Просто пошутил. А насчет любви ты прав, – добавил он озорно. – Я свою любушку у Ратьгоя отбил песней.

– Ты?!

– Я, – хмыкнул волхв смущенно. – Столько ночей не спал, подбирал слова, огранивал, глаза от слез ослепли. Но повезло мне, милая оказалась настоящей женщиной, пошла за блеском моей души, а не Ратьгоевых трофеев.

Лют скривился: его любовь к Чаруне тоже звериная. В сущности, ничего не смог создать, лишь бахвалился полчищами неубитых чудищ, город взялся отстраивать, не им выстроенный, на чужом хвосте захотел въехать в ирий. Вольга глянул на содрогнувшегося хоробра, понял неправильно, проскрипел противно:

– Только об этом молчок, а то обращу в кобылу да пущу ко всем племенным жеребцам княжества.

Лют молча кивнул. Гором ржанул строго, оттеснил угрожающего хозяину волхва. Вольга досадливо поморщился. Витязь разглядел среди людей у проломленной стены фигуры Буслая и Нежелана. Гридень что-то яростно выговаривал, бедовик втянул голову в плечи, понуро слушал. Вольга усмотрел, скривился.

– Избавься от него, – сказал настойчиво. – Ведь принесет одни неприятности.

– А мне без трудностей жить скучно, – огрызнулся Лют.

Вольга махнул рукой, отстал от сердитого гридня, уходящего размашистыми шагами. Гором, прихрамывая, держался сбоку, на волхва глянул с презрением. Буслай заметил радостный взгляд бедовика, прекратил ругань, улыбнулся хоробру хмуро.

Лют оглядел печально разрушенный город. Ветер бросал волны трупного запаха, на павших виднелись черные хлопья воронов, мелькнуло волчье тело, серый тащил труп за ногу. Прекрасная земля испакощена, город разрушен, множество людей погибло. Лют глянул на княжью краду, по хребту пробежал холодок.

«Мир жесток, несправедлив», – подумал он горько. Кровь льется каждый миг, горят посевы, насилуют женщин. Очень легко разрушать, результат мгновенный, всем заметен, а славы такие деяния приносят неизмеримо больше: недаром сволочь Яндалус Завоеватель остался в памяти, а строитель Усуда – нет. Только из дикости тянут отнюдь не мечемахи.

Понятно, почему в кощуне о пленении Перуна и пришествии тьмы бога освобождает кузнец. Может, и не было такого, но кузнец – знак того, что людей возвеличит не война, а искусство и ремесла. Да и Перун – в первую очередь бог грозы, питающей хлебные поля, а уж потом воин. Род создал мир, а Сварог, Небесный Кузнец, улучшил творение. Теперь очередь людей, надо лишь оградить творцов от всяких алтынов и яндалусов.

Лют тяжко вздохнул, Буслай посмотрел подозрительно, буркнул:

– Да не бил я его, зря беспокоишься.

Нежелан кивнул. Лют сдержанно улыбнулся. Царапнуло острым взглядом, разглядел бояр: смотрят требовательно, теперь в княжестве двое воевод – он и Ратьгой. Витязь кивнул, пошел неспешно к краде, думы о восстановлении города захлестнули, деловито перебирал сроки работ.

Буслай нагнал, запнулся, Нежелану достался хмурый взгляд. Бедовик невинно потупился, зашагал позади. Буслай глянул на бояр неприязненно: ишь, раскомандовались, будто без них не знают, что делать.

– Лют, они ведь ждут, как-никак старшие над нами, пока князя не выберут. Почему не подошел?

Хоробр глянул кисло, сказал со вздохом:

– Я не им служу, делать мне неча, как прислуживать швали. У меня другие владыки.

Лоб Буслая пошел глубокими складками, гридень глянул на бедовика, ответа не дождался, облил презрительным взглядом: что еще от тебя дождешься, кроме пакости?

– Я не понял, эт кто? – спросил Буслай.

Лют скупо улыбнулся, сказал недоумевающему гридню:

– Те, кого мы должны защищать.

Владимир Кривоногов, Дарья Кривоногова Яга

© Кривоногов В., Кривоногова Д., 2017

© ИК «Крылов», 2017

* * *

Сорок пять! Баба ягодка опять!

Народная мудрость

Глава 1. Предательство

Рождество Христово отсчитало 990 лет. В ту теплую осень накануне счастливого праздника урожая в деревне случилось невиданное действо! Поднялась пыль на песчаной дороге, стало шумно и тревожно. Где-то далеко плакали люди, поодаль всхрапывали кони, кто-то бряцал оружием и гневно кричал.

Стройная девушка годов семнадцати, простоволосая и чернявая, с любопытством выглядывала из удивительной по своей красоте избушки. Такие дома позволяли себе ставить только мастеровитые плотники, а прижилась эта чудная изба на отшибе небольшой деревни, возле самой околицы.

Удерживая тонкими белыми ручками от порывов ветра распахнутые в разные стороны резные ставенки, девица внимательно всматривалась в поднимающиеся дымы в самом центре деревни. Русское поселение, что приютилось на самом краю Молохова лесного урочища, имело причудливое название Красатинка. Здесь, на бережке притока речки Иваты и примыкающей к низине деревенской околицы было не страшно, но посмотреть, почему кричат люди, очень хотелось.

Босоногую красавицу звали Ягодка.

Она быстро накинула неказистый платок и побежала к людям и идолам.

Многие десятилетия эти деревянные истуканы стояли в центральной части поселения и всегда были центром крестьянской жизни. Случалось, и жертвы им приносили! Но это только по великим дням и в наиважнейшие праздники. Чаще люди молили о помощи в трудный час. Сельчане видели в идолах великих судей, способных вознаградить за доброту и покарать за черствость, поэтому жертв не чурались – хрясь топором курочке или петушку по шее, вот тебе и жертва! Реже гусику доставалось, но тоже случалось. А вот людей ни разу не отдавали на заклание. Понимали: негоже это, страшно и стыдно.

Ягодка стояла слегка в отдалении, а честной люд все прибывал и прибывал. Внезапно она оказалась уже в середке, в гуще событий – сюда пришли все. Людское сборище раздраженно колыхалось и вдруг затихло.

Девушка всматривалась в деревянные, черные от сажи глаза Перуна, выражавшие грозную ярость. В былые времена эти же самые очи идола могли выражать и решимость, и даже одобрение, но сейчас в них застыла немая злоба, да и не мудрено – больше старым богам не суждено оберегать своих чад, сегодня они будут низвергнуты и уничтожены. Народной вины в поругании святынь не было, но ответ за это злодеяние по традиции будут держать, конечно же, простые люди.

Смоленский князь повелел, и дружина поскакала исполнить его приказ. Ныне этим приказом стало уничтожение высших сил. Со слепой верностью и беспристрастностью пришлые дружинники вошли в поселение, и подожгли идолища Макоши, Сварога, Велеса и что самое ужасное – самого Перуна.

«Святотатство! Кто посмел?!!»

Никому неизвестно, что творилось в сердцах этих бравых мужей, которым приходилось бороться и с собой, и со своим же народом, но и люд русский, собравшийся на ужасное зрелище, покорностью не отличался. Помимо недовольных выкриков бородачей, стенаний и плача женщин и старух, воплей неразумных детей, были и гневные нападки, отражавшиеся ратниками незамедлительно и крайне жестоко.

Афонька-пастух, вооружившись длинной палкой, кинулся на защиту святынь. Пробиться сквозь кольцо мечников ему не удалось, как и двум другим, особо страждущим мужикам. Они все получили палицей по головам и пали замертво, окропив кровавыми брызгами черную утоптанную пыль. Народ заволновался, забурлил, но больше защитников не нашлось. Лишь только слепой и полностью седой старец проклинал и проклинал всех подряд: князя, дружинников, жителей Красатинки и даже самого себя.

Меж тем намоленные истуканы горели плохо, при этом закопченные и деформированные божьи тела выглядели еще более зловеще. И тогда недовольные результатом дружинники повалили идолов в грязь. Они топтали их и рубили боевыми топорами, они крошили деревянные останки в мелкую щепку, а после они выпили смородиновой браги и отправились к следующим деревням, оставив за собой огромный шум и горе.

Ягодка не могла поверить своим глазам, казалось, что она даже не понимала, что же происходит вокруг нее. Ведь впереди ее ждало только счастье! Молодой и пригожий кузнец уже давно сводил девицу с ума, и добиться ее опрометчивой благосклонности ему, уже попробовавшему девичьей ласки, не составило особого труда. В сердце сироты вспыхнула искра настоящего чувства – любви единственной и вечной, счастливой и пылкой! Ох, какая страсть забурлила в их молодых телах! Частые ссоры заканчивались таким же порывистым и грубым лобзанием. Ягодка видела в нем своего будущего мужа, суженого, о котором рассказывали бабки и грезили во сне и наяву все девки на выданье.

Влюбленная девушка не смотрела на удаляющиеся, закованные в кольчуги сильные фигуры, она искала глазами его и только его – Желана!

Она должна сказать ему правду! Она подойдет к нему и все расскажет! У них родится ребенок, и теперь все будет хорошо. Будущий отец обрадуется дитятку, возьмет Ягодку в жены, и тогда их молодая семья будет самой красивой и ладной во всей деревне. Молодая мать поселится в просторной избе, которую построят для молодоженов всем миром. Семью Желана уважали и почитали во всей округе. Все будет хорошо!

«Желан любит меня! – твердила она себе. – Горе попранных святынь уляжется, и он обо всем узнает».

С этими мечтаниями и намерениями Ягодка проходила несколько деньков. Постепенно люди убрали все следы прихода дружинников – убиенных похоронили, площадку сровняли, но как дальше сложится их жизнь, представлялось слабо. Слухи о новом боге были непонятны, а старых богов изничтожили и затоптали. Всем было объявлено, что теперь князь будет бороться с теми, кто славит Правь^[21].

Больше девушка ждать не могла, мысли о грядущем разговоре с любимым заставляли сердечко то усиленно биться, то уходить в пятки. Неопределенность всегда страшнее любого дикого зверя, а Ягодку неизвестность обступала со всех сторон.

Спрашивать односельчан, где работает в это светлое утро Желан, она постеснялась – решила разыскать сама. Быстренько пробежав по деревне, она зыркала глазками. Решилась идти за околицу на луга, на покосы. Там она и заметила родную фигуру – Желан скирдовал сено с ватагой дружков. Парень мощно работал вилами, с легкостью забрасывая на стог очередной ворох сена. Он казался девушке всесильным и мужественным.

– Хороший ты мой! – обрадовано прошептала Ягодка. Она надеялась, что отзовет парня в сторону и там, за свежей копной поговорит с ним. Случилось же все по-другому.

Решившие передохнуть парни только и ждали повода для ехидной шуточки, но девушка никогда не обращала внимания на ядовитые слова соплеменников – презрительных подначек из людских уст Ягодка наслышалась предостаточно. Для нее был важен лишь он, и только он!

Первые лучи солнца сияли в светлых волосах Желана, словно в янтаре, заставляя трепетать окрыленную душу девушки. Она любила в нем все: широкие мускулистые плечи, сильные руки, горячий нрав. В его глазах она тонула точно в глубоком чистом озере, но почему-то нынче озеро не раскрыло своих глубин – украдкой посмотрев на Ягодку, сын кузнеца отвел взгляд.

– Я хочу поговорить с тобой наедине, – выдохнула она.

– Не сейчас, уходи, – процедил он в ответ.

– Нет, сейчас! – в душу Ягодки прокрались смутные сомнения, но идти на попятную она, по своему обыкновению, не стала. – Что не так? Почему ты гонишь меня?

Кучка дружков Желана проронила еле слышные смешки, но он тут же осадил их всех тяжелым странным взглядом.

«Да что же произошло? Раньше все было иначе!»

Ей оставалось только ждать ответа, и он последовал:

– Я женюсь на Преславе, так распорядился отец. Я не буду больше с тобой…

– Но я ношу твое дитя! – в голове Ягодки пронеслась целая буря скверных мыслей, и горло уже начинала сжимать невидимая удавка.

«Как он посмел!? Они все смотрят на меня! Зачем же я при них-то? – запоздало спохватилась она. – Это неправильно».

После небольшой паузы парни не выдержали и противно заржали, а Желан удивленно округлил глаза:

– Что?! Дура, самой надо было думать, прежде чем подол задирать. Ты решила, что я на тебе женюсь? Никто бы не принял нас.

– Но ведь это же нечестно! – вскричала Ягодка.

Желан некрасиво усмехнулся, и мельком взглянув на своих дружков, процедил сквозь зубы:

– От кого дите нагуляла, дуреха? Почему ты решила, глупая баба, что это мой ребенок?

Ягодка захлебнулась от этих грязных слов. Желан был первым и единственным мужчиной в ее жизни! Он ее первая и настоящая любовь! Слезы беспомощности и унижения струились двумя прозрачными ручейками:

– Желанушка! Да всмотрись же ты в меня! Это же я – твоя Ягодка! Почему ты обернулся волком к своей милке?

Девушка пыталась поймать его взгляд, заглянуть ему в душу, но парень отвернулся и хмуро молчал.

– Я же люблю тебя! – в отчаянии вскричала она. – Иссохлась уже вся! У нас дите будет! Наше дитятко!

В порыве она кинулась ему в пояс, обхватила трясущимися руками колени и зарыдала. Но чуда не произошло!

Крепкий парень грубо оттолкнул девушку. Не ударил, конечно, но отбросил с яростью злой, безвозвратной.

Слезы обиды пробивали себе пыльные дорожки по лицу девицы, но Ягодке не было больно. Физических страданий она уже не ощущала – разум выжигали несправедливые, оскорбительные слова, которые как будто бы, выхаркнул ее любимый:

– Потаскуха! Забудь меня! И не смей ходить вокруг да около!

Небо перевернулось!

Пронзенная неслыханным унижением, она понеслась прочь. Подальше от чужих глаз. Кто-то громко заулюлюкал вослед, но Желан размахнулся и сильно ударил хохмача кулачищем в лицо. Впрочем, Ягодка ничего этого уже не видела и не слышала. Она бежала, не разбирая дороги. Размытые от слез стежки и тропки родной деревни постепенно сплетались в паутину чужих, неизведанных дорог. Бежать Ягодка вскоре устала и теперь шла, пошатываясь, цепляла подолом репей, царапала в подлеске руки и колола ступни босых ног.

Внезапно плотная крона урочища схлопнулась над головой несчастной девушки. Лучистый Ярило не заглядывал сюда никогда! Мрак сгущался, а рыдающая дева шла и шла, не разбирая дороги – туда, в чащу, в погибель, куда ведут зашоренные горем глаза. Ближе к ночи девушка внезапно ступила на мягкие мшистые камни древней дороги. Упав на колени, она принялась ощупывать невидаль тонкими пальчиками опытной травницы.

– Это дорога! – прошептала она. – Я знаю о ней! Мне рассказывала о ней мамка перед своей смертью. Это путь Чернобога^[22]! Теперь ясно, почему никто у нас в этот лес не ходит – ни за хворостом, ни за грибами, ни за ягодами, ни за дичью. Боятся сволочи!

Дорожка иногда пропадала в подлеске или буреломе, но вновь появлялась, иногда неявная, заросшая, затертая. Но пытливый ум девушки вновь выискивал путь и она, ускоряя шаг, переходила то на быструю ходьбу, то на прерывистый бег. Ягодка не помнила, что увидит дальше. Но рассказы мамки она не забыла. Там впереди гнилое болото и древнее капище. Там идолище с престолом и древним заклан-камнем! Там злые люди веками молились Чернобогу – самому страшному богу всех славянских племен!

Тысячи лет ходил Чернобог по землям славян великаном – в три раза выше самой высокой сосны. Мрачным и жестоким представал он перед своими испуганными, но верными подданными. Всех в страхе держал, а иногда, смилостивившись, мог армию врага разметать, растоптать, а мог и камень-скалу вырвать из земли и зашвырнуть ее на небо. Все мог! Хоть что! Но не сейчас – люди предали Чернобога и других старых богов. Они сбросили идолов и отвернулись от великой мощи Перуна^[23]! Бог смертельных чертогов недолюбливал этого чванливого выскочку, хотя иногда и называл его братом, всегда посмеиваясь и подтрунивая над ним, но теперь по воле судеб и людской прихоти они оказались в одной упряжке. И нет этим маленьким человечкам пощады за это! Он ослабел, но он отомстит!

Чернобог видел, что к его престолу идет молодая женщина, ее скрытый облик представал перед владыкой загробного мира пылающим синим костром гнева.

– Эта глупая маленькая, но злая ведьмочка поможет нам, – задумчиво проронил он. – Она сделает то, что я ей повелю.

А Ягода слепо и упорно шла вперед. Ноги заплетались, время от времени натыкаясь на корни, булыжники и спутанную пожухшую траву. Земля казалась испорченной кашей, которая выдавливалась меж пальцев босых ног Ягодки.

Она знала и понимала, зачем ей нужно идти вперед, дальше. Пусть темные воды навсегда сомкнутся над ее головой! Жуткое болото, чавкающее гнилой топью, заберет бедную девушку в свои темные холодные объятья, а вместе с ней – ее беспросветное горе и страшное унижение. Только сама смерть может принести стылое спокойствие и вечный покой в трепетную душу оскорбленной девушки. Ягодка знала, что владения жуткого Чернобога всегда принимали изгоев. Видимо теперь настал и ее черед. Желан, этот подлый предатель, оставил Ягодку на произвол судьбы. На нее повесили бы клеймо распутной девки! Но возмущало и пугало другое – всеобщее презрение соплеменников ожидало бы и ее будущего ребенка.

– Не бывать этому! – с надрывом вскричала Ягодка. – Пусть все эти мерзавцы продолжают жить в своей грязи и пыли, словно склизкие черви, а я… Я уйду навсегда!

Мысли в ее голове метались, как серые грязные тряпицы. Девушка с легкостью решилась на самое страшное – отправиться в мир иной: легкий, бестелесный и темный; заломив руки над головой от безысходности, кануть в омуте, бездонном, как и ее отчаяние.

Пройдя в самую чащу, куда не ступала нога праведного крестьянина, Ягодка, наконец, нашла подтверждение рассказов своей матери. Скрюченные деревья как будто укрывали это место от ненужных глаз. В центре небольшой возвышенности находился священный жертвенный постамент – заклан-камень. Он был почти идеальной прямоугольной формы, каждая грань была расписана затертыми символами и непонятными рунами. Ягодка не умела читать, но красота вырубленных в граните знаков, их аккуратность приковывали ее взгляд. Сверху, на гладкой наклонной поверхности отшлифованного временем камня она заметила глубокие извилистые борозды, пролегавшие по всей поверхности священного останца – когда-то давно по ним стекали теплые багряные ручейки. И лежал здесь вовсе не скот.

Взгляд обреченной устремился к другому, не менее странному и страшному предмету на опушке. Ягодка не могла вообразить, какая несметная сила могла выкорчевать широченный дуб и изогнуть его в такую причудливую форму. Казалось, что тот сам вытащил корни из земли и, извернувшись, сел на них своей кроной. В огромном стволе дерева был вырезан трон, безобразный и неровный. Спинка трона плавно перетекала в идолище с мерзейшим ликом.

Из неестественно огромного и глубокого рта будто бы вырывался истошный крик, вместо глаз красовались глубокие дыры. Щеки впали, лоб был испещрен рельефными морщинами. Не было ни бровей, ни ушей, ни волос на голове, обрубок с двумя небольшими щелями заменял нос. Ягодка не могла не смотреть на это уродливое лицо, но и долго вглядываться в него было слишком страшно. Отведя взгляд, она почувствовала, что чудовище теперь пристально за ней наблюдает. Взгляд его пустых глазниц был везде: в этих кустах, на поверхности заклан-камня, в пожухшей траве и даже средь облаков на небе. У Ягодки не было сил выкинуть страшное лицо из головы. К ее горю и отчаянию присоединилась странная тяжесть этого места. Ей казалось, что нужно поскорей избавиться от всех этих невыносимых чувств. И от всего остального! Ведь болото совсем близко, Ягодка уже видела воду за хитрым сплетением кустов и ивняка.

Когда Ягода с большим трудом преодолела живую решетку растений, перед ней простерлась широкая могильная топь. Приблизившись вплотную к темному зеркалу болота, она наконец решилась продолжить свой путь в один конец.

Она пришла.

Неспешными осторожными шагами юная самоубийца двинулась навстречу мучительной смерти. Ее ноги все глубже проваливались в чавкающую грязь, а платок упал на поверхность воды, сдутый легким ветерком. Девушка услышала какие-то шорохи за спиной, но ни смелости, ни желания оглянуться у нее уже не осталось. Она неуклюже продолжила свой путь и провалилась по пояс в гнилую жижу. Девушка взмахнула руками, пытаясь не упасть – ей почему-то казалось, что умирать надобно там, дальше, где вода чище и прозрачнее.

Шепот. Не один – тысячи мелких шепотков. Детский плач, неявные женские выкрики, торжествующий нечеловеческий хохот нарастали и смешивались в голове Ягодки. Гул призрачных голосов заглушал все настоящие звуки. Внезапно она услышала слово, взорвавшее ее напряженный слух.

– Постой! – прохрипел кто-то в ее голове.

Ягодка не смогла противиться чужеродному гласу: он сковал ее волю и тело.

«Шепот прекратился, но что же здесь творится? Отпустите меня, дайте умереть спокойно».

Грешница испуганно обернулась. И не увидела ничего. Только жертвенник и трон с идолом вдали.

Новый возглас пронзил ее слух:

– А теперь посмотри, что тебя ждет!

С трепетом Ягодка обернулась обратно и вскрикнула от ужаса. В трех метрах от нее из глубины топи поднимались покойники. Замшелый бородач с порванной одеждой и откушенной щекой, два лысых старика, одноглазый парнишка, четыре некрасивых девицы с синими губами, бабка с разодранным лицом и совсем еще маленький мальчик! Серые, разложившиеся, разбухшие от воды мертвецы, улыбались ей кривыми искаженными улыбками. Своими мутными взорами белесых глаз утопленники всматривались в живого человека. Все они принадлежали этой топи и приглашали к себе. Их плотный строй расступился, и сквозь грязные воды болота к девушке вышла она сама – мертвая Ягодка. В серо-синем опухшем лице с пустыми глазницами было очень сложно узнать чернявую красавицу, ослеплявшую своим страстным взором всех деревенских парней. Девушка с ужасом вглядывалась в жуткую утопленницу – те же черты лица, та же одежда, а на руках младенец! Мертвый, как и мать. Нерожденное дите! Ее дитятко!

– Пойдем со мной, – прохрипела покойница. – Наше место здесь…

– Нет! – Отшатнулась Ягодка.

– Ягода! Ягода! Ягода! – враз завопили усопшие. – Иди! Иди к нам!

Девушка в смятении закрыла лицо руками и в нерешительности замерла, не смея сделать даже шажок или пошевелить головой. Ноги постепенно проваливались – илистое дно болота с усердием ухватило новую жертву и отпускать слабую женщину уже не собиралось.

– Возвращайся! – возвестил прежний повелительный голос. – Иди к престолу!

Ягодка не шелохнулась, продолжая проваливаться в топь. Ей казалось, что если она будет стоять безмолвно и, замерев всем телом и душой, то наваждение и страхи минуют сами собой.

Но голос никуда не исчез:

– Дурочка, утопнешь! Выходи на берег и подойди ко мне. Я хочу поговорить с тобой.

Ягодка вздрогнула – она узнала голос родимого батюшки.

Глава 2. Чернобог

– Вернись, дочка! – голос был таким знакомым и родным, она узнала бы его из тысячи.

Но отец умер! Девушка пыталась прислушаться к доводам разума и воспоминаниям. Она растерялась.

– Быстрее, доченька! – Голос отца стал еще ласковее, нежнее и в то же время требовательнее.

– Тятька? – Девица повернулась на зов и попыталась разглядеть одинокий и размытый силуэт человека. Кто-то стоял подле заклан-камня и манил ее рукой.

– Отец? – нерешительно отозвалась Ягодка. – Это ты?

– Иди же!

Неизвестно откуда взявшаяся туманная дымка накрыла плотным одеялом уродливый дуб и отшлифованный временем священный жертвенник.

Размытые очертания отца теперь только угадывались. Клочья клубящегося тумана обтекали серую неровную тень, подобно потокам полноводной реки, огибающим древний утес на опасной стремнине.

Ягодка решилась. Ей было страшно, но в то же время нестерпимо хотелось посмотреть на отца или поговорить с его духом.

Знахарке и травнице-ведунье Ягодке казалось, что бояться не надобно, а те частые приступы ужаса, которые накатывали и накатывали, и от которых леденела ее душа, возникали на самом животном уровне.

Она попробовала выдернуть увязшую в иле правую ногу, затем левую – не получилось! Несчастная сирота горько заплакала, но продолжила бороться с трясиной. Утопленники все так же шептались и тянули к ней разложившиеся корявые руки.

– Оставьте ее! – прохрипел чей-то голос. Покойники вздрогнули и заколыхались, стеная и выкрикивая непонятные мольбы.

Ягодка почувствовала, что под ступнями ног забурлил болотный газ – он с бульканьем вырывался на поверхность – вонючий и дурманящий. Теперь топь не удерживала ноги девушки. Ей удалось быстро высвободить сначала одну ступню, а затем и вторую. Переступая мелкими шажками на более твердую поверхность дна, Ягодка постепенно смещалась к заросшему осокой пологому бережку. Настал миг, когда она полностью вырвалась на свободу и в изнеможении упала в прибрежную черную грязь. Туман по-прежнему клубился и даже усилился.

Ягодка лежала на спине и плакала. Она сплевывала попавшую в рот тину и никак не могла успокоиться. В сумбурном вихре мыслей, замешанных на образах мертвецов и неутихующем страхе, девушка оказалась на кошмарной дрожащей кромке, разделяющей Явь и пучину безумия. Подняв голову, она в оцепенении смотрела, как несчастные утопленники уходили обратно в глубину, беззвучно рыдая и отчаянно заламывая страшные руки.

Еще мгновение, и болото вновь поглотило своих вечных постояльцев. Последней исчезла голова ее страшного двойника. В разинутый в немом крике рот хлынула осенняя водица, и призрак Ягодки исчез в безобразном омуте.

– Иди к престолу! – скомандовал хриплый голос.

Измученная девушка с натугой встала и, повинуясь приказу, поковыляла к уродливому трону, на каждом шагу спотыкаясь и запинаясь.

Взгляд искал фигуру отца. Или не отца?

– Кто ты? – прошептала несчастная. – Ты не отец. Мой отец сгорел страшной смертью!

– Ха-ха-ха! – заставил ее зажмуриться презрительный хохот. – Твой отец теперь мой слуга! Он в моей власти!

– Чернобог! – с ужасом прошептала девушка. Она приблизилась к изувеченному дереву и непроизвольно упала на колени, узрев того, кого трепещущая паства называла этим жутким древним именем.

– Да. – Вальяжно развалившееся на троне существо имело людские очертания, но это был не человек. Ранее это божество могло принимать любой облик – то прикинется гигантом-великаном или крупным лесным хищником, а то и обернется всесильным княжичем. Теперь же противные людишки отвергли старых богов – отбросили, предали, забыли.

С каждым отвернувшимся от него отщепенцем Чернобог все явственнее и отчетливее ощущал слабость и приближающееся бессилие.

Мудрый Чернобог понимал, что совсем скоро его божественные и такие ненавистные братья и сестры и, конечно же, он сам – бесследно канут в людском беспамятстве. Уже сейчас он пребывал в своем древнем, первоначальном облике. Плотная сухая кожа туго обтягивала крепкие мускулистые руки и ноги, матово-черный цвет тела создавал отталкивающее впечатление, что это не совсем божественное существо, а сгоревший несчастный, почему-то не умерший от ожогов человек. Темные провалы глазниц и раскрытый беззубый рот отталкивали любой посторонний взгляд.

Еще совсем недавно Чернобог приобрел бы вид умудренного столетиями седовласого старца в красной тунике или облик молодого кучерявого мужчины с золотыми наручами и поясом. Несколько десятилетий тому назад он любил представать перед дрожащим собеседником в виде свирепого дракона или неведомого существа из демонического нижнего мира. Теперь же Чернобог устало восседал на своем жутком троне и не мог без усилий поднять даже руки. Он еще мог нагнать туману или вызвать духов из загробного мира, устроить устрашающее действо с утопленниками, но могущество постепенно иссякало – это удручало, но выход был. Чернобог понял, что может спастись, а для этого необходимо заставить простого смертного человека совершить немыслимое.

Пускай смерды теперь не молятся и не восхваляют его, рассудило божество, но эта тщедушная чернавка с задатками мощной ведьмы принесет ему настоящую жертву! Человеческую! Кипящая и струящаяся по желобкам и канавкам свежая кровь беспомощной девственницы восполнит его силы. Он выпьет с жертвенной чаши предсмертную манну мученицы и восстановит свою мощь на сорок сороков полных лун, а то и поболее!

Смолкли звуки.

Чернобог терпеливо взирал на согнувшуюся в три погибели Ягодку. Бог ждал, когда она поднимет голову и посмотрит на него. Но время утекало, как золотой песок сквозь пальцы, а чернавка по-прежнему молчала, уткнувшись лицом в грязь.

– Встань уже! – прохрипел Чернобог. – Я вижу, что ты страдаешь!

Ягодка недоверчиво и быстро взглянула на живое божество из-под черных бровей, но, испугавшись демонической внешности вопрошающего, вновь отвернулась.

– Не бойся! – Чернобог заерзал на своем троне, как карась на раскаленной сковороде. – У меня к тебе есть дело.

Он нервно выдохнул – от этой начинающей ведьмочки зависела его судьба. Владыка подземного мира все более раздражался.

– Я хочу одарить тебя!

– За что? – шепотом отозвалась Ягодка. – Я ничего тебе не сделала.

– А просто так! – наигранно хихикнул Чернобог. – Ты пришла на мое капище! Считай, что в гости ко мне пожаловала. А сейчас встань, – он устало отвалился на переплетенную корнями спинку трона и, не скрывая своих сомнений, с сожалением взирал на девушку.

Неужели он ошибся в выборе? Если она так и будет по-прежнему стоять в позе покорности, он передумает и попробует подыскать для исполнения своих замыслов кого-то более сильного и сообразительного.

Но Ягодка удивила – она резво вскочила на ноги и, скрестив руки на груди, как бы отгородилась от жестокого божества.

– Зря! – оценил он защитную позу собеседницы. – Я хочу подарить тебе Божью искру – совершенно бесплатно.

– А что это такое? – Любопытные глазки Ягодки замерцалив сгущающихся сумерках.

– Я разбужу в тебе величайшую ведьму, и внутреннее око заискрит в своем совершенстве и волшебном всесилии.

– А что ты потребуешь взамен? – спокойным тоном продолжила девушка. – Заберешь мою душу?

– Что ты! Что ты! – вскричал Чернобог и успокаивающе махнул рукой. – Зачем мне твоя душа? Ты сама сюда пришла! Ты хотела убить себя и своего еще не рожденного сына! Кто вернул тебя из мертвой топи? Я! Я это сделал! Лукавить не буду: душа твоего сына попала бы в Ирий, но ты была бы в полной моей власти, стеная и рыдая сухими слезами в огненных казематах. Но сейчас ты не нужна мне мертвая.

Ягодка всхлипнула.

– Не надо этого делать! – Чернобог поморщился, как от зубной боли. – Ты сама на все решилась, смертная! А теперь хитришь и вопрошаешь меня о судьбе твоей души. Я готов вылепить из тебя величайшую ведьму, которая когда-либо жила на этой земле.

– Ты упомянул про какое-то дело, – шепотом напомнила Ягодка.

– Правильно, упомянул! – Чернобог хохотнул, но получилось как-то коряво и не похоже на смех. – Ты станешь великой волшебницей и отомстишь своей обидчице! Ты же хочешь отомстить?

Ягодка молчала, переваривая услышанное. Владыка мертвых не торопил ее – людишки всегда бесили его своим тупоумием, но в этот раз он хотел, чтобы эта чернавка сама осмыслила его предложение.

– Но ведьмы горят в огне! – воскликнула девушка. – И потом, меня предал Желан! О какой обидчице ты говоришь?

– О красавице Преславе, невесте Желана. Это она – разлучница! Это она во всем виновата! Ну, сама посуди, если бы не появилась Преслава, сильный Желан по-прежнему любил бы только тебя! А эта выскочка все испортила. Вот кому надо мстить!

– А Желан?

– Он будет рыдать над могилой Преславы!

– Я что же, – задохнулась от страшных мыслей Ягодка. – Должна убить ее?

– А как же иначе-то? – Чернобог почесал шею. – Предлагай другие варианты. Ну, что же ты молчишь?

Ягодка в нерешительности замерла – одно дело кинуться в омут с головой и совсем другое – убить человека!

– Кстати, – кашлянул владыка мертвых. – За это будет тебе другой дар. Не простой, поистине божественный! Ты уложишь Преславу на заклан-камень, а я подарю тебе вечную жизнь!

Теперь пауза затянулась, Ягодка не могла поверить в происходящие чудеса.

– Решайся, Ягода! – возвестил Чернобог. – За всю историю этого мира тех счастливчиков, которых боги одаривали бессмертием, можно сосчитать по пальцам одной руки. Ты будешь пятая. Это великий шанс для тебя!

– А кто эти люди? – недоверчиво спросила девица.

Чернобог небрежно махнул рукой:

– Геракл, Зиусудра, Гаруда, Психея. Ты их не знаешь!

Ягодка пораженно внимала страшному богу.

– Я бы хотела убить предателя Желана!

– Я не против! – Чернобог нарочито безразлично зевнул и посмотрел на ногти правой руки. – Но только после того, как приведешь на заклание Преславу. Не забывай, это она разлучница!

– Я согласна! – внезапно заявила Ягодка. – Но только боюсь, что не справлюсь.

– Не сомневайся! У тебя все получится – минует половина луны и по всей Красатинке зазвучат дудки и жалейки. Свадьба Желана и Преславы самая первая – ты должна украсть невесту прямо из застолья!

– Да как же это?

– Ты все поймешь, когда примешь первый дар – Божью Искру! Ты получишь власть над водой и воздухом! Прозреешь!

– А как мне все это получить? – Ягода совсем не понимала, что должен сделать Чернобог и как произойдет одарение.

– Подойди ближе, смертная! – хрипло подозвал владыка. Девушка вновь замешкалась, ведь перед ней сидело безобразное могущественное существо, о чьей силе она была наслышана. Она не знала, что произойдет с ней дальше.

– Ну, не стой столбом. Это нужно тебе самой.

Ягодка двинулась вперед, ноги ее едва слушались. Наконец она остановилась в одном шаге от трона. Что он будет делать дальше?

– А теперь преклонись, мне нужно до тебя дотронуться.

Будущая ведьма молчаливо и покорно выполняла несложные приказы Чернобога, задавать какие-либо вопросы стало бессмысленно. Чернобог начал свой ритуал. Он поднял костлявую дрожащую правую руку и вонзил указательный палец Ягодке в грудь, поближе к сердцу. Полыхнула нестерпимая боль. Ягода попыталась отшатнуться, но тело уже готово было разорваться под напором мощнейшего прилива жизненных сил. Адский светоч разгорался в ней. Огненная воронка вращалась внутри тела и души. Дикий страх и колючая боль ошеломили девушку, но уже через бесконечное мгновение Ягодка явственно ощутила трепет собственной души и поразительные перемены в ней. Раньше Ягодкина душа представляла собой тонкую серую нить, готовую порваться от малейшего напряжения, но теперь она превратилась в толстый железный прут – как новая кочерга, которая еще не скоро покроется сажей.

– Я вселил в тебя Искру, теперь ты сможешь сильнее влиять на все сущее. Но Искра – ничто без Прозрения. Без понимания сути происходящего все великие силы будут тратиться впустую. Ты просто ничего не увидишь. Тебе придется потерпеть!

С этими словами Чернобог неожиданно вонзил свой длинный почерневший ноготь указательного пальца левой руки прямо промеж глаз девушки. Ягода завопила от новой внезапной боли. Но Чернобогу до ее криков и подергиваний не было никакого дела, на его морщинистом мертвом лице появилась лишь циничная ухмылка. Ягода этого не замечала: ее глаза наполнились кипящими слезами. Ноготь начал проворачиваться, образуя страшную рану. Струйки теплой липкой крови стекали по носу, губам и подбородку. Каждое мгновение этой страшной муки казалось новоявленной ведьме бесконечным. От нестерпимой боли и перенапряжения девушка начала терять сознание. Прежде чем окунуться в небытие, она услышала очень слабый, но торжествующий возглас.

– Бессмертная! Ты получила свой дар, теперь твоя очередь. Приведи мне невесту!

Ягодка резко раскрыла глаза. Потолок ее родной избушки выглядел довольно хилым. Ягода лежала на печи, накрытая мягким заштопанным покрывалом. Неужели все это было не наяву? Девица начала искать ответы, прощупывая лоб. Чернобог изувечил ее, это страдание Ягода запомнит надолго. Но, вопреки ожиданиям, ни ран, ни рубцов на лице не оказалось.

Неужели все, что произошло на древнем капище, это просто сон?

Девушка села на лежанке и почувствовала резкую головную боль. Голова пульсировала и раскалывалась, охваченное ознобом тело, горело. В таком состоянии и не поработать, и к людям не выйти. Да и зачем Ягоде теперь эти люди? До сих пор самым добрым чувством, которое они испытывали к ней, была жалость. Она осталась одна-одинешенька в своем старом темном домишке.

Отец Ягодки срубил этот милый домик с резными причелинами, с красивыми загнутыми слегами и аккуратными ставенками, ближе к околице. Папенька почему-то очень стеснялся своей черноглазой жены и ее пышных волос, которые водопадом ниспадали до пояса прелестницы – черные и волнистые. Голубоглазые и русо-рыжие соплеменники злобно зыркали на жгучую и прекрасную чернавку.

«Чужая! Она чужая!» – то шепнет кто-нибудь вслед, то в спину выкрикнет, то из-за угла зашипит желчно. Вот и срубил мастер-плотник дом за краем деревни, но не в лесу. В гуще дикого леса по лету свирепое зверье хаживало, да и осенью по чернотропу, а зимой совсем беда – заметет, завьюжит. Ни дверцу не распахнуть, ни дороженьки, ни прохожего, ни соплеменника не увидишь.

Там, в дебрях не закричит петух, не фыркнет дремлющий в стойле скот, ни запахнет коровьим навозом и отдыхающими пирогами, а вот народец сумасбродный изредка лютует.

Разбойников, бывает, ловят. Затем порубят перед хмурыми ликами деревянных истуканов и, опять восстановится тишь да гладь на две-три луны, а то и на год. Но рано или поздно какая-нибудь мразь обязательно объявится.

Поэтому не ушел папаня Ягодки в самый лес – опасно там. Выбрал местечко у околицы, поставил избу и зажил там с мамкой. Хорошо жил с женой красавицей, топором махал в деревне, поднимался сразу на любую работенку по дереву, не ленился. Вот и достаток – и хлеб, и мясо, и молочко ребенку и луковка зеленая. Нормально жили.

Да и Ягодка подросла – до опушки страшного леса с мальчишками часто бегала. С замиранием сердечка ступала на сухую листву под темными кронами, даже доходила до бурелома. Смелая – не визгливая. Стройная, да ладная росла, глазастая. Одна беда – черная, как смоль! Вся в мать! И волосы, и глаза, а затем и… душа, как оказалось – глубже омута были. Но родители наглядеться на нее не могли, жаль только, судьба слишком рано отняла у Ягодки любовь эту. С их кончиной вся жизнь начала тускнеть, как потрескавшиеся бревна сиротской избы.

Не отрываясь от своих мыслей и воспоминаний, Ягодка заметила единственную жизнь в своем стареньком домике: паук плел ажурную паутинку в уголке под самым потолком. Что-то было не так, паучишка излучал какое-то тепло, свет, которого она не видела раньше.

«Видимо это и есть Прозрение!»

Прежняя слабость отошла на второй план, Ягодка сосредоточила все свое внимание на крошечном создании в углу. А раз есть прозрение, значит, есть и сила, решила она.

Одним лишь взглядом ведьма ощупала хрупкие паучьи ножки, голову, мохнатое брюшко, этим же взглядом она ткнула в мелкое паучье сердце. Ягода воочию увидела, как лучик жизни, исходивший от бедного насекомого, резко оборвался. Паук упал на шершавые половицы и замер навсегда.

Губы Ягодки медленно растянулись в тонкой улыбке.

«Теперь очередь Преславы».

Глава 3. Две невесты

За те две недели, прошедшие после странного пробуждения, Ягода научилась многому. Она откровенно радовалась каждому открытию. Нет, она не вращала каменные глыбы в воздухе и не метала молний – это ей было не дано, но и то, что удалось распознать в круговерти новых возможностей, восхищало юную ведьму.

Какая же она была дурочка!

Всего-то простое варево – сбор из разных трав, перьев, волос и прочих мелочей мог сотворить настоящее чудо! Нужно всего лишь вложить в него свою веру и произнести заклятье. А как придумать заклинание? Да вложить в слова свои искренние пожелания.

Ягода училась очень быстро и с огромнейшей страстью. Она видела, чувствовала настоящую силу своих зелий и опытным путем достигала их совершенства. Ведунья обнаружила, что если часто шептать над зельем заветные слова, то эффект сохранялся гораздо дольше. Но если вовсе это дело забросить, зелье обратится в обычную мутную мерзость. За столь краткий срок она создала зелье сна, такое крепкое, что спящий не проснулся бы без ее желания, зелье внушения, отвода взгляда и сглаза. Самым ярким ее опытом на то молодое время стало зелье одухотворения.

Зелье Одухотворения

Пепел (символ смерти).

Куриный желток (символ новой жизни)

Цветок амаранта (символ бессмертия)

Бабочка (символ души).

Измельчить в ступке сушеную бабочку и цветок амаранта до состояния порошка. Довести воду в котле до кипения, опустить в нее ингредиенты, указанные выше, в строгой очередности. После погружения всех ингредиентов прошептать над поверхностью зелья: «Да живити животный, от какой бы окказии он не врежден. Пусть бытует стреблим, да вдушати душа опачев плоть доиспаль веков».

Шептать зелью ежедневно. Хранить в темном прохладном месте.

Все эти «напитки» девушка изготавливала не по наитию, а с конкретными задачами. Зловещий план обрастал все новыми и новыми деталями!

Молодая ведьма уже имела опыт в приготовлении лечебных отваров и простейших снадобий. Деревенские знали об этом и иногда хаживали к околице, покупая сначала у матери, а потом и у самой Ягоды настои и прочую знахарскую снедь. Да мало ли что бывало: то дите захворает, бабешка какая раньше сроку рожать начнет, то мужика какого кабан порвет в чаще, то дурачок сам себе вилы в ногу воткнет на покосе.

И Ягодка старалась – помогала народу, ну и что там греха таить – кормилась от лечения хворей и напастей людских.

Теперь же она прозрела. Кашеварила с утра до вечера – вился, вился черный дымок над старой резной крышей избушки. Теперь деревенских она не привечала – а зачем? Они все здесь злые и тупые, особенно девки!

Ведьма ухмыльнулась своим мыслям и, помешивая заветное зелье одухотворения, зачерпнула деревянным половником готовое варево. Ягода повернулась к полкам, где у нее стояли глиняные горшки и крынки, неловко потянулась и опрокинула черпак с волшебной жидкостью на пол закопченной светлицы. Чуть ноги не ошпарила! Слава Чернобогу – все обошлось. Снаружи громыхнули ставенки – наверное, это ветер! Ведьма прислушалась, пытаясь уловить человеческие шаги, но услышала только завывания сквозной тяги в трубе печи – предвестника смены погоды. Ягодка недовольно покачала головой и продолжила работу над свежим отваром – она знала, что еще надобно нашептать пару мерзких мыслей, навеянных сквозняком. Надобно, надобно! Тогда зелье уродится забористым и мощным. Это правда!

В волнениях и экспериментах миновала ночь перед свадьбой. Ягода не сомкнула глаз. Она ругала себя за это, но сон не шел. Даже прилегла и ворочалась, но утро проклюнулось розовым востоком и рьяно заорали первые петухи. Немного полаяли собаки и снова угомонились.

Злоумышленница вышла на двор и посмотрела ввысь.

Солнце еще не виднелось на небосклоне, но было очень тепло и даже немного душно. Ягодка уже знала, что к вечеру с заката подойдут тучи и начнется затяжная дождливая осень. Еще она знала, что сегодня начнется полнолуние и это тоже радовало мстительную душу ведьмы. Сегодня! Все произойдет именно сегодня!

Ягодку подташнивало, но она разделась донага и, босая и простоволосая, пришлепала к переполненной кадке с дождевой водой. Она чувствовала, как непривычно налились ее полные груди, и затвердел живот. Дите в чреве еще не дрыгалось, но девушка уже инстинктивно понимала, что скоро станет матерью.

Молодая ведьма с головой окунулась в черном зеркале воды. Она полоскала свои волосы, омывала лицо, шею, гибкий стан, сильные бедра и ступни ног.

Красный сарафан матери лежал там – на сундуке в светлице избушки, дожидаясь, когда придет и облачится в него новая хозяйка.

Сегодня свадьба Желана и Преславы! Она готова поздравить молодых!

Гнев и жажда переполняли пульсирующую душу ведьмы. Ведь сначала была серая молчаливая обида и тупая безысходность, но сейчас…

Жуткий гнев душил и омрачал свет, а жажда…

О! Это была не простая жажда! Это была жажда крови! Подспудное, переходящее в Явь, взалкавшее желание соленной и такой горячей крови, а также страдания и смерти.

– Это он! Желан! Желан Радимович! Предатель! – нагнетала в себе ярость отверженная. – Но первой суждено умереть на заклан-камне ей, разлучнице Преславе! Это ее алая кровушка потечет ручейком по желобу Чернобога! В честь его! В его славу! Потечет! Потечет!

Ведьма захохотала. Сначала неуверенно, но с каждым следующим судорожным вздохом все громче и страшнее. Это смеялся уже не человек, хотя еще и сохранявшее людской облик существо!

Голая и гибкая она бегом вернулась в избушку.

Сегодня свадьба! Она устроит им настоящий праздник!

Ягодка надела мамино платье и расплела свою косу. Теперь она походила на настоящую невесту. Красный сарафан с белой вышивкой сидел на ней великолепно, а черные, ниспадавшие до пояса волосы, выигрышно обрамляли силуэт. Правда, лицо было какое-то не совсем свадебное. В котомке уже лежали заветные бутылочки и свадебные ленты. Прежде чем переступить порог избы, невеста залпом выпила одну из колбочек и прошептала что-то себе под нос.

– Свадьба, – шептала она. – Сегодня…

На свадьбу съехались почти все жители соседней деревни. Поэтому на улице встречалось все больше новых лиц. Такие же русые и голубоглазые – все радовались за Преславу. Девушка готовилась к свадьбе в избе Евдокии, сестры Желана. Хоромы были не очень большие, но уютные. Кованый сундук стоял на красивом самотканом половике, неподалеку на небольшом грубоватом столике лежали пяльца с неоконченной вышивкой.

На улице стучали топоры – мужики готовили столы и лавки. Волнение невесты росло и, вместе с ним в душе девушки вибрировала невнятная тревога. Преслава плакала, боясь будущего, плакали и подруженьки, наряжая невесту. Иногда в светлицу забегали толстые бабы, улыбались во весь рот, громко бестолково хлопотали и устремлялись на кухню.

Деревня бурлила! Ожидали дорогого гостя – посадника смоленского. Радим, отец Желана, выхаживал гордый – честь! Честь великая! Ни к каждому ремесленнику посадник за стол усядется! То-то!

Приближался полдень, а значит, и начало торжества!

Ягода накинула на красный сарафан заношенную сермягу и на голову с уже вплетенными лентами – невзрачный платок. Она не хотела раньше времени привлекать к себе внимание людей, да и зелье, которое она выпила, отведет чужое взор. Отвар получился хоть и противным, но не сильным. Ягода знала, что рецепт не полный, а надо-то всего – добавить капельку сока белены, и тогда она смогла бы усыпить внимание сотен людей. Ничего, ничего – она все позже исправит. Оглянулась без сожаления на отчий дом и пошла к центру деревни, туда, где уже стоял шум – гудел народ и, не переставая, гудели жалейки. Там ржали лошади и гоготали мужики – прибыли дорогие гости.

Молодую ведунью охватила нервная дрожь.

Тем временем на уродливом троне близ гнилых болот материализовался Чернобог. Согбенная фигура воззвала:

– Шурин мой! Метатель молний, откликнись, Перун! Я знаю – ты меня слышишь! Отзовись – это в наших общих интересах!

Чернобог позвал негромко, но со стороны дальнего берега гнилых болот на капище надвинулась плотная серая туча. Низкие облака цеплялись за верхушки деревьев урочища, но дождя не было. Небесный вихрь закрутил, заиграл ветрами, как будто наслаждаясь треском вековых дубов.

– Шурин? – оглушил его громогласный небесный вопль. – Ты назвал меня шурином? Ты, изгой Ария, царь теней и червей Нижнего Мира всегда насмехался надо мной, а теперь у тебя хватило наглости взывать ко мне!

– Перун, – прохрипел Чернобог. – Перун! Я помню наши с тобой дела, понимаю обстановку и все такое. Мы с тобой и твоим замечательным папенькой долго швыряли друг в друга молнии и огненную лаву, морозили пустынным холодом и прочее, но я женат на твоей сестре и, почитай, родня тебе. Вы, небожители Ария, погрязшие в гордыне и брезгливой снисходительности к низшим, чужим и убогим, совсем не хотите замечать, что весь этот мир изменился. Скоро нас всех ждет страшная участь, а вы не желаете направить свои взоры на эту беду. Ты помнишь древних богов? Даже ты забыл их! А я их помню, потому что в Нижнем Мире иногда стенают неуспокоенные души страшных предтеч-великанов. Кто-нибудь кроме меня помнит о них?

Чернобог сменил позу на своем деревянном троне и сам ответил на свой же вопрос.

– Нет! Их никто не помнит. Они исчезли! Их нет, и уже давно. Только обрывки воспоминаний об огнедышащих драконах – несправедливых и грозных.

Чернобог перевел дух, откинулся на спинку трона и устало промолвил:

– А теперь и нас забудут. Мы, подобно драконам, канем в пучину без вести и там, в беспомощном бессилии растворимся в сером ничтожестве.

Туча стронулась, полыхнув заоблачной вспышкой, и возвестила:

– Я вечен! А ты умрешь. Меня будут помнить тысячелетия, а тебя нет.

– Глупец! – перебил Перуна Чернобог. – Ты ошибаешься! Тебя забудут тоже, причем раньше меня! Так же, как и тех мерзких драконов. Чуть позже, но забудут. Ты чувствуешь охватившую всех нас слабость? Ты чувствуешь это? Совсем скоро ты, громовержец, не сможешь высечь даже искры.

Чернобог замолчал, чувствуя, что малость перегнул палку, обозвав великого бога, но Перун неожиданно мирно ответил:

– Я чувствую появление нового бога. Он невероятно силен, и он не наш. Он еще не обрел полного могущества, но сила его возрастает с каждым новым верующим, с каждым приобретенным смертным.

– Так помоги же мне!

Теперь Перун не ответил.

Чернобог кашлянул, как готовящийся к ответу нерадивый ученик перед строгим экзаменатором и продолжил:

– Слушай, я тут одно дельце затеял. В случае успеха мы будем в фаворе на сорок сороков лет, но мне нужна твоя помощь.

Что-то в туче всколыхнулось, но ответа вновь не последовало.

Чернобог смотрел в небо, откуда начали сыпаться крупные капли дождя.

– Ну, хватит! Ты там плачешь что ли?

Чернобог с раздражением повернул голову в сторону и рассерженно поджал губы.

– Мне многого не надобно. Одной, двух прицельных молний, я думаю, будет предостаточно. Или ты уже настолько ослаб, что способен запускать лишь дальние зарницы.

– Ты хочешь урагана?! – прогрохотало небо.

– Тьфу ты! – Чернобог криво усмехнулся. – Этак можно любое щекотливое дело испортить. Внезапного холодного дождичка и прицельного удара молнией в ключевую фигуру будет вполне достаточно. Хотя…

Чернобог задумчиво подпер левой рукой уродливый подбородок и замолчал. Ему пришла на ум шальная мысль, что если Ягода вдруг не справится, то можно и ураган напустить. Вот только людишки не такие уж и дураки, они спрячут детей и девушек за стены столетних теремов, и тогда Ягодке будет крайне трудно осуществить задуманное.

– Я согласен, – прогромыхало небо.

– Только невесту с женихом не трогай. – Чернобог почесал кадык и пояснил: – Преслава нужна мне, а Желана я ведьме пообещал. Так что придется постараться их не зацепить – прояви уж смекалку, великий бог!

– Договор! – громыхнуло поднебесье.

– Договор! – ответил Чернобог, довольно потер ладони и хохотнул. – Вот теперь действительно все зависит от ведьмы!

Ягодка приблизилась вплотную к торжеству. Она стояла в толпе зевак и рассматривала красный сарафан невесты с большого расстояния – конечно же, ей никто не уступит своего места за свадебными столами, где восседали в основном бородатые мужчины и редкие знатные женщины поселения. Да и не нужно ей этого. Она знала, зачем сюда пришла, и ее время еще не настало. Молодой ведьме щемило душу от радости, что ее никто не замечает.

И вдруг она увидела медведя!

Косолапого обитателя дикой чащобы вели на веревке двое потешников. Они гудели в жалейки и подергивали за толстую веревку одетое в косоворотку пьяное животное. Он покорно припрыгивал за ними и смешил простой народ нелепыми поклонами. Видимо медведя нарочно опоили медовухой.

Ягода ахнула от такого удивительного везения.

– Вот он, мой верный помощник, – прошептала она и, сомкнув уста в тонкую нитку, с презрением наблюдала, как скоморохи с намалеванными свёклой щеками унижали хозяина славянских лесов.

– Потерпи, милый, – крикнула ведьма.

Никто не обратил внимания на выкрик девушки. Смеялось и кричало много народа – праздник! Но медведь встал, как вкопанный и рыкнул в ответ. Ягода улыбнулась. Услышал! Услышал!

Сердце стучало в груди, ведунью бросило в пот, ведь она решилась на самое страшное. Но постепенно Ягода взяла себя в руки. Обратного пути не было, и она это отчетливо понимала. Она лучше умрет, чем не выполнит поручение Чернобога.

Преслава смиренно опустила глаза долу. Свадьба гуляла и шумела. Невесту смущали жаркие взгляды княжеского посадника. Эти его откровенные, бесстыжие взгляды жгли огнем. Невеста застыла как каменное изваяние, боясь пошевелить даже мизинчиком. О том, что бы попробовать пряник или попить воды, не могло быть и речи.

К тому времени Желан уже опрокинул три чарки медовухи и, от этого Преславе становилось еще страшнее.

Гости гудели, хохотали – бородатые мужики хлопали друг друга широченными ладонями по натруженным спинам. Все были пьяны и веселы. Грубо сколоченные столы ломились от угощений. Изысков не было, но дичи, рыбы, каш и хлебов хватало. Женщины тянули тоскливую песню. Получалось у них не очень красиво и вразнобой, и вдруг раздался зычный голос кузница Радима:

– Спой, Преслава! – Все песни сразу затихли, смолкла свадьба. – Спой, певунья для своего молодого мужа – моего сына!

Радим с гордостью посмотрел на Желана и, обернувшись к народу, крикнул:

– Видали? Все знают моего сына! Силен, сноровист, лучший кузнец! Все об этом знают!

Жених от таких слов приосанился, выпячивая грудь колесом, зыркнул глазами на свою невесту, мол, слыхала, о чем тятя говорит! То-то же!

Скромница Преслава молчала.

Чья-то нетвердая рука наливала пьяную пенистую медовуху в чарку шатающегося Радима. Хмельной напиток расплескался через край. Липкая жидкость попала за шиворот и спины ближайших мужиков. Те вскинулись, незлобиво закричали, дружки жениха заржали, как дикие кони.

– Тихо! – голос Радима перекрыл шум вновь заголосившей свадьбы. – Пой, Преслава! Пой!

Невеста робко покачала головой – она не хотела петь – боялась этих пьяных бородачей, а более всего – своего будущего свекра и, конечно же, Желана, своего суженного.

– Пой! – угрожающе заклокотал Радим.

И Преслава сдалась – начала, как всегда, робко и тихо, но с каждой новой строкой голос ее крепчал, и уже скоро ни одна живая душа не могла оторваться от чистого девичьего напева о ярком солнышке, о любви птахи к небу, о переживаниях красной девицы на выданье.

– Прощайте родненькие тятя и мама, прощайте милые сестры! Ухожу в чужой дом, в чужой род! – пронзительно пела она.

Гости завороженно вслушивались в заунывный тягучий плач. Все боялись вспугнуть сотканный юной невестой прекрасный и трагический образ пойманной в силки птицы. От хрустального, удивительной красоты голоса даже у суровых крестьян подкатывал к горлу ком, бабы плакали, вытирая цветастыми платками слезы, сердобольные девки подвывали.

Преслава выдохнула и с последним ее напевом на свадьбу обрушилась гробовая тишина. Все потрясенно молчали – даже подвыпивших мужчин проняло, но скоро зашевелились, заохали, завздыхали.

– Чай не на поминках! – крикнул Радим и бросил хмурый взгляд на сына.

А гордый Желан с поджатыми уголками губ в полуулыбке, в полуоскале снисходительно взирал на гостей и родичей:

– Видывали? Какую я себе в жены певунью-молодуху добыл? Сокровище!

Свадьба вновь загудела.

Радим хоть и был свекром, а не женихом, но чувствовал себя на вершине славы. Хмельной и самодовольный он стоял между двух длинных столов и откровенно радовался своему успеху: сына женил на красавице, серебришко в коше водилось, родичи признавали его главенство, и вот даже посадник приехал. Почет! Великий почет!

Кто-то сильно и настойчиво дернул его за расшитый петухами рукав праздничной рубахи. Радим нахмурился в усы и медленно повернулся к этому неучтивому к его значимой персоне человеку.

– Кто посмел? – рыкнул он.

– Ты, Радим, чего распоясался-то? Кхе-кхе. Забыл наш с тобой уговор? Посадник за твоим столом скучает, а ты бахвальством упиваешься!

Седой староста Красатинки горячо нашептывал в раскрасневшееся ухо Радима, неприятно брызгая слюной на шипящих звуках:

– Главное! Главное скажи! Не запамятовал, поди что?

Шатающийся Радим наконец-то нашел в себе силы оттолкнуть от себя назойливого слепня-старосту.

– Не забыл я!

Радим повернулся к своим сватам и крикнул:

– Налейте мне чарку! Слово молвить буду! – новоиспеченный свекр заметил вскинувшиеся в любопытстве брови молодого посадника и нарочито торжественным голосом возвестил. – Слава новому богу!

Радим не к месту икнул и в полголоса добавил:

– Как там его, бога-то этого, зовут?

Застольные гости заволновались. Сельчане поняли, что Радим хочет подмазаться к посаднику и его людям.

– Вот! – протянул он. – А старым богам смерть!

Народ возбужденно зашептался, даже последовали протестующие выкрики, но недовольных быстро приструнили.

– Богохульство! – отчетливо выкрикнул древний старец, который посиживал в сторонке на полешке. – Не гневи Перуна, сына Сварога, покровителя кузнецов!

Радим в ответ хохотнул.

– А что мне сделается-то? Были бы Перун и его папенька на самом деле – не стоять бы мне тогда на этом месте! Кузнецы испокон века отправляли им мольбы! И где же нам от Перуна Сварожича толк и талан?

Вдруг ехидная улыбка сползла с лица Радима, которого многие уважали и даже справедливо побаивались его взрывного нрава. Кузнец залпом выпил налитую чарку, перевернул вверх дном и на вытянутой руке продемонстрировал ее гостям и зевакам. Он задрал бородатый рыжий подбородок и, глядя в голубую высь, заорал:

– Смерть старым богам! Смерть Перуну и его семени!

А затем начался настоящий кошмар, который ни словами описать, ни рунами на камне высечь!

Небо треснуло! Обычное осеннее небо, пронзительно ясное и прозрачное до этого не предвещало непогоды. И вдруг небольшое еле заметное облачко возникло над пирующими. Его даже никто не увидел, но в тот же миг, когда хитрый Радим провозгласил свое проклятие, раздалось ужасающее громыхание и нестерпимо яркая, ломаная и ослепляющая молния с непереносимым грохотом ударила в новоиспеченного свекра-богохульника!

Обугленный труп, все еще поднимая загоревшуюся от жара деревянную чарку, начал понемногу заваливаться на бок, и вот уже останки Радима упали на землю.

Все закричали!

Ягода усмехнулась – она уже находилась за спиной невесты, выбрав удобную позицию для активных действий, и все сразу поняла: «Это знак! Вот оно что! Пора!»

Ведьма спохватилась, нашарила в котомке прямоугольную синюю бутылочку из мутного константинопольского стекла. Достала, открыла зубами тугую пробку. После этого начала выливать тонкой струйкой мутную жидкость в пыль земли и нашептывать заклинание «Взъярись ветер»:

– Вихрь могучий! На пособьство ми смети нявьсямо, клицовай, ваганись телами ниховыми безместными. Взвейся ветр, яви все могутство свое охлам похабым!^[24]

Неожиданно повеяло сквозняком, а затем все сильнее и сильнее задул северный ветер и, вот закрутился зарождающийся вихрь, еще слабый, но набирающий мощь. Толи опыта у ведьмы не хватило, толи ведических сил, но возникший посреди свадьбы вихрь так и не перерос в смерч.

Люди, и без того опешившие от внезапного смертоубийства кузнеца Радима, от ужаса близкого грома и ослепляющей вспышки молнии, так и не успели прийти в себя, как новая напасть навалилась – хлестанула пылью в глаза. Гости заваливались на спины и падали с лавок, вихрь сбрасывал наземь крынки и кувшины, смешивая пыль и песок в тугие плетки. Он хлестал по живым и развеивал пепел сгоревшего свекра. Треск воздушной воронки перекрывал любые другие звуки.

Теперь Ягода стояла за спиной Преславы и нарочито строгим голосом провозглашала заговор под названием «Медведь-слуга»:

– Соотложи, заколанный зверь, ретязисвои. Растерз местников бессердечных. Вгаждай ми во имя леса и отрады твоей. Наповай!

Последнее слово она практически выплюнула. За гулом бесновавшегося вихря ее никто не услышал. Кроме него… Медведь тоже страдал от настигнувшей его пылевой бури, но внезапно выпрямился на задних лапах и зарычал. Он совсем по-человечески шарил взглядом, оборачивался, искал источник чужой воли и… наконец-то их взгляды встретились.

Ягода улыбнулась зверю и кивнула.

Медведя грубо дернули за веревку, намотанную ему на шею. Два скомороха почувствовали изменение настроения зверя и пытались его приструнить. Они кричали на него, при этом один из них лупил его палкой по хребтине, но медведь неотрывно смотрел на хозяйку.

Ягода почувствовала власть над диким зверем, прищурилась и показала, своему слуге царапающий жест. Обычно такими движениями домашние коты точат когти, но оказалось, что косолапый все прекрасно понял. Он мгновенно развернулся к своему обидчику с палкой и резко ударил когтистой лапой. Длинные суровые когти разорвали заткнувшемуся на полуслове потешнику шею и разодрали грудную клетку. Второй скоморох выпустил от ужаса пеньковую веревку, захотел закричать или убежать, но не смог даже сдвинуться с места – закашлялся от пыли и песка. А медведь, не опускаясь на передние лапы, урча и взрыкивая от запаха свежей крови, доковылял до второго мучителя, обхватил его лапищами, повалил на землю и, укусил в лицо. Человек под весом разъяренного медведя панически дрыгал ногами, но спустя мгновение затих и распластался, приняв страшную смерть.

Медведь оторвался от своей жертвы, поднял окровавленную морду и вновь посмотрел на свою хозяйку.

Возбужденная молодая ведьма выставила вперед указующий перст правой руки на Преславу и эмоционально скомандовала строгим шепотом:

– Это она! Тащи ее в лес!

Сильный медведь повиновался – стремительно рванул к главному столу свадьбы. Пользуясь природным чутьем и перейдя на галоп, он легко обошел эпицентр вращающейся воздушной и по-прежнему оглушающей воронки.

Преслава, ничего не понимая, хлопала длинными ресницами. Удар молнии, смерч, грохот, вопли – все смешалось в ее голове. Но вдруг возникшая перед ней окровавленная морда хищного зверя положила конец волнениям невесты – она ахнула и провалилась в глубокий, но не спасительный обморок.

Под прикрытием суматохи медведь схватил обмякшую невесту и, в последний раз зыркнув на стоящую рядом ведьму, поскакал на трех лапах в сторону околицы и манящей синевы такого близкого Молохова урочища.

Ягода проводила взглядом своего хищного помощника и, заметив, как волокутся ноги Преславы по жухлой траве, ухмыльнулась:

– Теперь не гулять ей по росе розовыми пяточками…

Ведьма начала действовать – похоже, ее план все-таки двигался к успешному завершению, но надобно было продолжать – замысел все еще висел на волоске. Она быстро сбросила с себя старые лохмотья и серый платок. Стройная и прекрасная, в приталенном красном сарафане, опоясанная плетеным кожаным пояском, Ягодка осмотрела черными, как смоль глазами перевернутые вихрем столы и торжествующе уселась на место невесты.

– Теперь я буду вашей невестой! – хохотнула ведьма.

Глава 4. Погоня

Как она мечтала об этом! Еще совсем недавно – даже не миновала одна луна, а как все изменилось. Это она, а не выскочка Преслава, должна была восседать рядом с Желаном! Мстительные чувства по-прежнему шипели в темной душе молодой ведьмы, но теперь все эти желания остались за кромкой договора с Чернобогом, там, навсегда. Она спокойно взирала на затихающий, вызванный ее колдовством вихрь. Иногда пробегали какие-то люди. Они размахивали руками и хватались за головы, хлопали себя по коленям и приседали. Паника продолжалась, но никто не смотрел в глаза поддельной невесты. Зелье действовало! Все смотрели на красный сарафан и успокаивались: невеста жива и здорова, вон, посиживает за столом, как ни в чем не бывало, даже пряник взяла.

И вдруг ситуация изменилась. Смоленский посадник, оглохший и грязный, тряся пыльной шевелюрой и грязной бородой, выполз из подстолья и зычным голосом скомандовал семи дружинникам, которые прибыли вместе с ним на свадьбу в качестве охраны:

– Верислав! Где ты, лучник? Бешеный медведь кого-то в лес потащил! Догнать и убить зверя! Быстро!

Ягода нахмурилась.

Облаченный в кольчугу крепкий дядька с сединой в бороде на бегу поклонился мнимой невесте и подскочил к своему начальнику. Осмыслив приказ и не проронив ни слова, он сразу метнулся к старому сараю, где ратники оставили своих лошадей и оружие под присмотром часового.

К удивлению Верислава, лошади стояли в испарине и шарахались от любого шороха. Накинуть седло не получилось. Опытный воин не стал тратить драгоценного времени, схватил лук и колчан. Сноровисто перемахнув через бурьян и пробежав три огорода, он заметил далекую фигуру медведя, который уронил свою добычу на тропинку возле крайней хаты Красатинки.

– Тяжелый выстрел! – посетовал лучник, отрыгнув хмельной брагой.

И тем не менее Верислав ловко извлек из колчана крепкую стрелу с каленым наконечником. Острая грань сверкнула на солнце, и скрипнувшая натянутая тетива боевого лука засвистела от напряжения. Лучник, прищурив глаз, некоторое время выцеливал бурую спину хищного зверя. Медведь удобно повернулся к ратнику левым боком, и воин решился: отпустил тетиву. Стрела свистнула и ушла точно в цель. Верислав медленно опустил древко лука, с тревогой провожая взглядом оперенную глухариными перьями стрелу. А стрела по дуге приближалась к своей жертве. Удачливый лучник видел, как летучая смерть воткнулась в бок медведя и сбила его на землю.

«Так!» – удовлетворенно промолвил воин, но смертельно раненный хищник удивил – он внезапно вскочил, взвалил девушку, одетую в красный сарафан, и поковылял к околице, до которой, как оказалось, было рукой подать. Лучник быстро достал новую стрелу, натянул тетиву, но стрелять второй раз не решился – он мог попасть в невесту!

«Это же Преслава! – выдохнул Верислав. – Это же она! Медведь схватил невесту!»

Лучник вернул стрелу в колчан и, выхватив недлинный меч из ножен побежал за медведем. Но раненый хищник, видимо, потерял много крови, потому что быстро сдал и вскоре снова выронил бесчувственную невесту, уткнулся окровавленной мордой в заросли крапивы и, дернувшись, издох. Навсегда.

Ведьма не стала ждать. Свадьба, деревня и бывшие соплеменники ее больше не интересовали. Этот, по всей видимости, опытный воин, который кинулся догонять ее косолапого слугу, мог все испортить. Конечно, где-то здесь оставался Желан, но Ягода решила поквитаться с ним позже. Главное – не упустить Преславу!

Ведунья выждала несколько мгновений и не без сожаления покинула место невесты. Она пристально смотрела на посадника, опасаясь, что он обратит на нее внимание, но все обошлось. Посадник, шатаясь и закрывая рану на голове – видимо, кожу рассекло осколком глиняной посуды, когда бушевал вихрь, – ушел, разыскивая оставшихся ратников своего отряда.

Ягода шла спокойно и опустив голову. Какая-то пробегающая баба окликнула ее, назвав Преславой, но сразу исчезла с причитаниями и воплями.

Ведьма с облегчением выдохнула и ускорила шаг. Там, позади, умолкла вихревая воронка, и теперь о ней напоминали только вопли и плач.

– Хороша свадебка! – хихикнула Ягода. – Удалась на славу!

Теперь она бежала, размахивая локтями. Ягода пожалела, что не накинула на себя старую одежду, но котомка по-прежнему болталась у бедра. Молодая ведьма, не останавливаясь, свернула на тропку, петлявшую между огородами, и задами пробежала к околице. Справа увидела родную крышу избушки, а дальше почти у самого дальнего столба околицы заметила лучника, который только-только подошел к мертвому медведю.

– Не зря, не зря поторапливалась! – выдохнула Ягода и остановилась как вкопанная. Она заметила, как ратник опасливо ткнул медведя мечом и убрал клинок в ножны, а затем подал руку дрожащей Преславе, помог ей встать и обнял трясущуюся девушку за плечи, видимо, пытаясь успокоить и утешить.

Ягоде повезло – ни лучник, ни украденная невеста пока ее не замечали. Заросли крапивы и пожелтевшего бурьяна хорошо скрывали вошедшую во вкус ведьму. Теперь она кралась за высокой травой. На открытом месте поднялась во весь рост и, ступая медленно, медленно, с опаской, вполголоса принялась нашептывать новое заклинание «Закипай вино»:

– Буритись вино во ворожбитьем чреве опийцы. Души, выворачивай плоть негово. Шпарь врением своим черменным. Жигай недруга извнутрь!

Лучник Верислав хотел что-то ласково сказать Преславе, ободрить и успокоить, но вдруг выгнулся и закашлялся. Он почувствовал, что с ним происходит что-то ужасное, но не мог понять, что именно. В животе забурлило, к горлу подкатила тошнота.

– Вино что ли плохое попалось? – прохрипел мужчина и, отстранив невесту, отвернулся. Рвотные позывы усилились, потекли слезы из глаз, поэтому возникновение перед ним еще одной девушки в красном сарафане поразило ратника. Эта, вторая невеста тянула к нему руку и плавно рисовала в воздухе круги указательным перстом, будто бы помешивала бурлящее варево.

Ужасная боль скрутила опытного воина, он сначала согнулся, а затем упал на руки и, завалившись на правый локоть, покатился по осенней траве – невыносимый жар выжигал внутренности.

И вдруг он все понял! Все, все! Эти ужасные злоключения, которые обрушились на несчастную свадьбу – дело ее рук, ее прихоти, ее воли! Это она, чернавка-ведьма, во всем виновата!

Поверженный воин попытался схватить Ягоду за ногу, но ведьма ловко отскочила и вновь решила не тратить на ратника драгоценное время. В любой момент могли появиться новые преследователи, а к столкновению с группой обозленных врагов молодая ведьма еще была не готова.

Раскинув руки, как лесная злодейка, ведьма подскочила к отшатнувшейся от нее Преславе. Девушка боролась с желанием вновь упасть в обморок, но страшная Ягодка была совсем рядом, и ее искаженное до уродливости лицо, было практически не узнаваемым.

– Молчи, сучка! – зашипела ведьма и, схватив за талию беспомощную девушку, потащила ее к близкому лесу. Преслава не сопротивлялась. Размазывая слезы по лицу, несчастная девушка шла с этой страшной ведьмой, как козленок на заклание. Иногда ужас сковывал ноги Преславы, тогда она замедляла ход, но бдительная ведьма сразу ударяла ее кулаком и тащила дальше.

Желан вытер кровь рукавом и, приподнявшись с земли, закрутил головой в поисках своей суженой. Его взгляд метался по сторонам. Красного сарафана Преславы нигде не было. Свадьба в панике металась. Гости кричали, бабы голосили, как на погребении, мужики хмуро перекликались.

Черные круги от вспышки близкой молнии все еще плыли перед глазами Желана, когда следующий пыльный вихрь швырнул в его голову кувшин с вином. Молодой жених вспомнил, как страшно сгорел его отец и, вздрогнув, покачнулся – ухватился ручищей за край массивного дубового стола, громада которого устояла перед разгулом рукотворной стихии.

– Где Преслава? – утробно прорычал он. – Где невеста моя?

Никто не ответил.

Желан заметил своих дружков: губастого Лукьяшку, лопоухого Власия и рыжего Гордейку. Несмотря на приключившиеся трагические события, троица шалопаев развлекалась тем, что, пользуясь всеобщей неразберихой, теребила двух визжащих девок.

– А ну, подь сюды! – махнул им Желан. – Хватит баловать!

Парубки с сожалением отпустили конопатых пленниц и подбежали к своему вожаку. Лукьяшка и Власий при этом глупо улыбались, а рябой Гордейка сытно отрыгнул медовухой.

И тут Желан увидел такое, что даже протер глаза. То ли двоится, то ли мерещится.

Там, за дальней избой деревни мелькнули два силуэта в красных сарафанах!

– Разом! – крикнулжених своим дружкам и рванул вперед, перепрыгивая через шевелящихся и кашляющих гостей. – Невесту украли!

Этот крик подхватили односельчане: бабы заголосили еще больше, а мужики заругались и заворочались в пыли.

– Невесту украли! – кричали вразнобой гости.

Желан и его дружки на ходу вырывали колья из ближайшего тына. Ватага любопытных мальцов устремилась за преследователями.

– Там! – кричали они. – Там!

Вооружившись, преследователи ускорили ход. Желан, с перекосившимся от злости лицом, бежал чуть быстрее своих дружков. Он летел по дорожкам и переулкам Красатинки, не сворачивая и не огибая тропки, ломился по прямой, и его ватага не успевала за своим предводителем. Гордейка вообще приотстал, но продолжал бежать за своими.

Достигнув опушки леса, Ягода встала как вкопанная. Растрепанная Преслава налетела на ведьму и, всхлипнув, остановилась. Яга сузила глаза и резко повернулась в сторону человеческого поселения.

Мелькнула родимая избушка, но справа, там, где бревна околицы завалились в увядающее октябрьское разнотравье, ведьма ощутила преследующих ее людей. Волнение вновь охватило Ягоду – среди этих мерзких сельчан был он – предатель Желан.

– Хорошо, – зашипела ведьма и, дернув за белую, как мрамор, руку плененной невесты, потянула ее в сумрак страшного леса. – Он идет за тобой!

Ягода нервно захохотала.

– Пусть! Пусть идет на свою погибель.

Желан перепрыгнул кучу брошенного хвороста и оказался совсем рядом.

– Быстрее, дрянь! – прикрикнула на пленницу ведьма и призадумалась. – Желан сильный и быстрый. И он не один. Она не сможет уйти с этой слабой девкой.

– Если упадешь – убью, – эмоционально прошептала ведьма и потащила бедную девушку в сумрак Молохова урочища.

Оказавшись у кромки леса, Желан остановился перевести дух и дождаться своих дружков. Он уперся руками в колени и тяжело дышал – все-таки выпито было не мало. Брякнув кольями, подбежали Лукьян и Власий, а худая фигура Гордейки все еще маячила на поскотине.

– Плететесь, как больные собаки! – прикрикнул на них молодой кузнец.

– Мы туточки, – добродушно отозвался широкоплечий Лукьян. – Бежим, Желан, бежим, а то Гордейку до вечерней зорьки не дождаться. Да и толку от него немного. Упустим беглянок!

– А почему два? – выдохнул Власий.

– Что два? – повернулся к нему Лукьяшка.

– Я видел два красных платья. Почему их два? Ведь невеста одна.

– Хватит лясы точить! – выпрямился Желан. – За мной!

Парубки хмуро кивнули и побежали за своим предводителем.

Древний лес встретил погоню звонкой тишиной. Где-то в чаще раздавался стук – трудолюбивый дятел долбил сухое дерево, но больше ни звука.

Тук-тук. Тук-тук-тук.

Близкий девичий крик резанул по нервам:

– Помогите!

Судя по звуку, Преслава была значительно правее, чем думал Желан.

– Туда! – Лукьян показал пальцем на еле заметную тропинку, петляющую в подлеске. Парень перехватил кол на манер копья и устремился на зов о помощи.

– Нас подожди, – откликнулся Власий, но Лукьян уже оторвался вперед.

Парень не зря считался в деревне отличным следопытом и опытным охотником, поэтому, примечая следы, заломленные беглянками веточки и замятые травинки, уже почти догнал их – красные сарафаны промелькнули за недалекой столетней сосной. Еще немного и он их настигнет.

Ведьма тоже это понимала.

Ягода залепила звонкую оплеуху своей пленнице за попытку позвать на помощь и обернулась. Убежать и спрятаться оказалось не просто – ближайший преследователь был уже рядом.

Ведьма практически волоком вытащила пленницу на небольшую лесную полянку, и грубо толкнула ее в подвернувшуюся яму. Преслава упала, и тихо заплакала. Она ударилась, ей было очень больно и страшно.

Ягода сузила глаза, поджала губы, достала из котомки тряпицу с высушенными еловыми иголками и высыпала их на ладонь. Повернувшись к сильному преследователю, ведьма дунула на желтые иглы и принялась нашептывать заклинание «Лес-спаситель»:

– Отомсти мене, дубрава могутная! Блуди ня с исхождения моего. Пожри ниховы души, взими си ворожбитей крвь в комелы дебелоплотные. Заколани, восприми молебствие во славу владыки Чернобога!

Ожидая появления первого врага, она шептала и шептала. Что-то в окружающем мире изменилось. Пожухлая трава вздрагивала, как от порыва ветра. В тот миг, когда губастый Лукьян с длинной дубиной в руках вылетел на поляну, Ягода была уже готова к «теплой встрече». Лженевеста вскинула обе руки ладонями вверх и вскричала:

– Проклитися!

Ухмыляющийся Лукьяшка внезапно запнулся и выронил свой заостренный дрын. Торжествующая улыбка не успела слететь с лица парня, как вырвавшиеся из земли стремительные побеги вознеслись в небо, пронзая тело человека сразу в нескольких местах. Плотная еловая стена с трескучим грохотом, взметнув вихрь песчаной пыли, выросла меньше чем за полмига. Елки не проткнули Лукьяна – они проросли сквозь него, быстро и неотвратимо, разорвав горло, ребра и низ живота. Колеблющиеся заостренные верхушки и зеленые ветви вознесли мертвяка на высоту самого крупного терема, там он и застыл, спиной книзу, раскидав в стороны неподвижные руки. Тонкие струйки крови вязко струились с высоты, разбрызгиваясь у самой земли.

Улыбка молодого мужчины так и застыла омерзительным оскалом на замершем, перекошенном от смертной, нестерпимой боли лице.

Ягода хохотнула и хлопнула в ладоши – получилось! Снова получилось!

Подобно ночной гарпии с раскрытыми крыльями, ведьма подскочила к Преславе, сграбастала ее и потащила, почти понесла девушку дальше – в коряжник, в чащобу, в бурелом, ухмыляясь и оборачиваясь на погоню, сверкая черными, как деготь, глазами.

Желан и Власий опоздали. Выбежав на опушку леса, они задрали головы. С расширенными от животного ужаса зрачками они молча взирали на своего растерзанного товарища. Да как же это?

Лопоухий Власий проглотил подкативший ком к горлу и зачастил:

– Ведьма! Ведьма! Это ведьма!

Желан грубо схватил его за кудрявую шевелюру и прикрикнул:

– За мной! За мной!

Влас округлил глаза, но повиновался.

Желан перешел на горячий шепот:

– Мы поймаем ее! Не бойся, мы их догоним и освободим Преславу!

Парень тряс головой, соглашаясь. Никогда прежде ему не было так страшно, а теперь вот довелось так напугаться, что в пору портки замарать. И даже бы не застыдился – тикал бы не оглядываясь до деревни, сверкая пятками. Пусть девки и бабы смеются, пусть! Лишь бы подальше от этого страшного леса и кровожадной ведьмы.

– Бегом! – кричал Желан. – Упустим! За ними!

Власий еще раз кивнул и побежал рядом с Желаном.

Они помчались, забирая левее, пытаясь обогнуть выросшую еловую стену. Желан начинал раздражаться. В самом начале преследования он подумал, что это Ягодка договорилась с Преславой, глупые девицы сбежали со свадьбы и догнать их будет не трудно. Да и после, рядом с околицей, ему показалось, что рассмотрел силуэт бывшей полюбовницы, но теперь…

Теперь он засомневался. Та Ягодка, которую он знал, не умела убивать людей деревьями! Это же нелепо. Или умела?

Желан посмотрел на своего дружка: глупый, жилистый, рукастый, но без него нельзя – оскорбленный жених чувствовал, что если останется один, то и ему будет страшновато двигаться дальше. К тому же Гордейка отстал. Желан еще раз скосил глаза на Власия и нахмурился – трусливый пастух не отступал ни на шаг. Он как будто бы прилип к нему – иногда задевал локтем.

– Вон они! – заверещал Власий.

Желан и сам заметил беглянок. Подолы ярких сарафанов вновь мелькали в густом кустарнике подлеска. Раздражение сменилось злостью.

Парни перепрыгнули небольшой ручеек и вскоре почти нагнали девушек. Но преследование усложняли возникающие тут и там большие завалы деревьев. Чуть впереди вообще ничего было не разобрать, когда-то давно буря поломала сосны в два обхвата, да так и побросала одну на другую. Где-то там и юркнули в тень две девушки.

Желан ухмыльнулся:

– Теперь никуда не денутся! Тут бегать – только ноги ломать. Найдем.

Власий с тревогой посмотрел на своего предводителя, но ничего не ответил.

А меж тем Ягода насильно усадила Преславу за огромный выкорчеванный ветром пень с мощными корнями. Она повисла на несчастной девушке, зажимая левой рукой ей рот, чтобы не пискнула ненароком. Правой рукой ведьма пошарила в котомке и достала высушенный корешок азиатской мужской мандрагоры. Корешок был небольшой и достался ведьме по наследству от усопшей матери, но позволял вызвать удивительного лесного защитника. Был один нюанс – обратно в коряги вызванное существо было уже не загнать без применения огня и совсем другой магии, которой Ягода не владела.

Выбора не оставалось. Ведьма дала себе зарок, что если удастся спастись, заготовит себе две дюжины защитных заклинаний, а то и больше. Она откусила от корешка похожего на рассерженного человечка, микроскопический кусочек, и, зажав мандрагору в кулак, принялась нашептывать заклятие «Леший, восстань»:

– Воротись, диду, для благобытия моего. Изничтожь пентюхов чужеродных! Не милуй, тей, трзи, гыби гостей напразных! Стань немедля! Убий!

Заскрипело. Где-то рядом. Но ведьме не было видно.

Желан и Власий приблизились. Парни не бежали, шли ровно, аккуратно преодолевая лесные завалы, шарили глазами. Власий даже постукивал своей увесистой дубиной по кривым, высохшим корням.

– Тут они! – радостно закричал пастух. – Вон за тем пнем.

– Преслава! Преслава, ты где? – закричал Желан, рванувшись туда, куда указывал перстом Власий. Он перепрыгнул через длинную, почему-то шевельнувшуюся ветку, зацепился штанами за невовремя подвернувшийся острый отломленный сук и проехал животом по осенней листве. Желан приподнял голову и даже раскрыл рот, что бы предостеречь Власия.

Тот похолодел. В широко раскрытых глазах лежащего кузнеца, деревенский пастух разглядел неподдельный ужас. Парень понял, что у него за спиной стоит что-то или кто-то. Он медленно повернулся в пол-оборота и истошно закричал.

Да, он стоял там. Замшелый и страшный. По прихоти матери-природы узловатые утолщения и грибные наросты создавали на древнем стволе подобие человеческого лица и одновременно звериной морды. Когтистые лапы чуть заметно поднимались. Люди сызмальства знали, что леший живет только в сказаниях слепых старух и длиннокосых дур, которые долгими зимними вечерками болтают языком за рукоделием. И вот теперь леший стоял перед ним и медленно шевелился.

Клочковатое мочало высохшей болотной тины заменяло лешему бороду. Он не имел глаз. В одном из черных провалов, где должны были размещаться глазные яблоки, сидела крупная ящерица. Она неотрывно смотрела на Власа. Откуда взялось это страшилище неизвестно. То ли коряга вдруг ожила по чьей-то жуткой прихоти, то ли диковинное существо вылезло на свет из горы близкого валежника, то ли выползло из замокших, а потом засохших на корню приболотных лесов.

Власий замер.

– Не двигайся! – успел выкрикнуть Желан, но пастух попятился и, перейдя на визг, упал на спину и в панике дрыгал ногами, пытаясь отползти.

Леший пришел в движение. Со скрипом и неожиданной быстротой он надвинулся над осипшим от смертельного страха пастухом и, схватив его за правую щиколотку, поднял над прелой листвой. Лесной защитник поднимал пойманного человека, как дрыгающегося котенка. Все выше и выше. Лицо человека поравнялось с мордочкой ящерки. Их взгляды встретились. А затем леший ухватил Власия уродливой рукой за горло и вырвал ему кадык.

Кровь хлынула из страшной раны – сильное тело молодого мужчины сразу обмякло. Леший продолжал удерживать висящий вниз головой труп, когда сзади на него накинулся Желан, обхватив супостата за твердую шею. Храбрый поступок жениха не достиг успеха. Леший заскрипел, отбросил прах Власия, как мусор, и сцапал за своей спиной Желана. Он ухватил новую жертву за шею и утробно заурчал.

Желан понял, что жить ему осталось не больше мига.

Хватка на шее усилилась, и парень захрипел, обеими руками тщетно пытаясь разжать скрюченные корни пальцев чудовища, но бессильно закатил глаза, перестав сопротивляться.

– Оставь его! – повелительный голос ведьмы громыхнул, как гром среди ясного неба.

Леший замер.

Ему все было безразлично. Без каких-либо эмоций он мощно отбросил Желана – точно так же, как до этого – тело Власия. Кузнец пролетел десяток аршинов и, вломившись в сухой валежник, ударился головой и грудью. Парень застонал и застыл в нелепой позе.

Существо древнего леса повернулось к ведьме и прошептало:

– Хозяйка.

– Неси ее по дороге Чернобога! – Ягода вытолкнула в объятия лешего свою пленницу. – Ты знаешь куда!

– Да, госпожа! – вновь прошелестело существо.

Преслава рассмотрела лешего и наконец-то упала в обморок.

Глава 5. Заклан-камень

Леший бережно, как уснувшего ребенка, взял на руки бесчувственную девушку и понес в глубину Молохова урочища. Изодранный красный сарафан оголил белоснежное плечо невесты, мимолетный ветерок растрепал золотистые локоны. Ведьма Ягода торжествующе огляделась и прислушалась. Вот он – изменщик. В ее власти! Желан лежал без движения в куче гнилых веток. Но кто же шумел позади, там, где беззвучно повис на ветвях пронзенный елками глупый Лукьяшка?

«Желан! – позвал кто-то. – Лукьян! Власий!»

Ведьма узнала этот голос. Еще один дружок женишка – Гордейка. Малый недалекий и трусоватый. Ягода бросила хмурый взгляд на своего бывшего возлюбленного и крадучись двинулась навстречу последнему преследователю.

Рыжий и вихрастый Гордейка застыл на краю лесной полянки. Он слушал гнетущую тишину и недоумевал: где же его друзья? На эту роковую для Лукьяна поляну он вышел значительно правее и место убийства не увидел. Здесь он был впервые в жизни и внезапно вознесшуюся еловую стену попросту не замечал. Деревья и деревья – что тут особенного.

«Желан! – еще раз крикнул парень, вновь прислушался, но угрюмый осенний лес ответил лишь шумом ветра в верхушках деревьев. Гордей кашлянул и неуверенно продолжил: – Да где же вы?»

Парень обошел поляну и уткнулся в излучину небольшой речки – здесь она заворачивала, образуя омут. Гордейка почесал затылок – водоем вроде бы не широкий, к тому же с берега на берег было перекинуто бревно.

Парень посмотрел по сторонам – взгляд упирался в плотные кустарники: и слева, и справа.

«Ладненько», – прошептал Гордей и, осторожно переступая, двинулся по деревянной переправе.

Бревно было старое, но на вид крепкое и давно заклинилось между другими упавшими деревьями на том берегу. Да и пройти-то необходимо было всего пару-тройку саженей. Он сделал первый шаг, качнулся, проверяя прочность мостика, почувствовал, что все в норме, сделал второй шаг. Внимательно смотря, куда ставить ноги, он достиг середины. Внизу текла темная октябрьская водица. Всплеснула крупная рыба – возможно, щука ретировалась, заметив над собой тень человека, или судак жировал перед зимними холодами, наедаясь до отвала мальком.

Заметив сильный всплеск на воде, Гордейка остановился. Он проводил взглядом мелькнувший у поверхности пятнистый хвост рыбины и поднял глаза. Что-то почудилось – какое-то движение на бережке. Парень пошарил глазами и вздрогнул – за вторым рядом деревьев, сразу за уродливой сгоревшей сосной кто-то стоял.

Гордей пригляделся и вздрогнул – там в пол-оборота к нему стояла страшная темная женщина с распущенными волосами. Она скосила на него глаза и неотрывно смотрела ему в лоб. Женщина шевелила губами, казалось, что ее лицо искажалось и омрачалось тенью.

А ведьма не просто шевелила губами, она колдовала со всей своей новой силы. Ягодка прихватила с собой перекаленную соль и теперь нашептывала на нее заклинание «Лед, встань»: «Мороз мощеный! Клещи есень вечинную. Затяни воду стклом, облазни холод на нашск край. Пробери ворожбита до пискал его влепких!»

С неба зарядил дождик. В эту пору такая погода не редкость, но вот уже стали пролетать белые мухи, и усилившийся ветер принес большой заряд снега. Гордейка запаниковал – идти вперед, к ведьме, не хотелось.

Он узнал ее! Это же Ягодка! Но почему она такая страшная и где ее преследователи? Что она сделала с Желаном и дружками?

Отчетливо и резко похолодало. Гордейка недоуменно крутил головой. Прямо на глазах мокрые от дождя ветви деревьев и кустов приобретали блеск и белели – покрывались коркой льда и не тающими снежинками.

Гордейка пятился, но шершавое бревно превратилось в скользкое препятствие. Парню уже некогда было думать о причинах обрушившейся стужи. Пальцы рук замерзли и не слушались. Он дышал в посиневшие ладони, пытаясь согреться, но накрывшая омут и переправу январская стужа не отпускала своей колючей хватки и продолжала усиливаться. Обледеневшее бревно превратилось в настоящую ловушку.

Гордейка оглянулся и задохнулся от ужаса: Ягодка сковала его мятущийся взгляд своей стальной волей.

Нога соскользнула и, чертыхнувшись, парень полетел вниз. У Гордейки мелькнула мысль, что падать не высоко, да и до деревни не далеко. Пусть и мокрый, но он добежит до отчего дома. Лишь бы только не видеть страшный взгляд ведьмы – в том, что ее козни, парень уже не сомневался.

Пробив спиной тонкую корку льда под коварным бревном, парень ушел с головой в вязкую от мороза воду и чуть не задохнулся в тисках студеной водицы. Легкие свело судорогой, холод обжигал затылок и глаза.

Мелкая лесная речка в этом месте оказалась глубокой – по крайней мере, до дна барахтающийся Гордей пока еще не достал. Но на этом неприятности не закончились. Течение воды замерло, и омут сковала корка льда. С каждым мгновением ледяная толща нарастала.

Гордейка наконец-то сориентировался, где верх, а где низ. Нащупав твердое песчаное дно, сильно оттолкнулся от него обеими ногами, пытаясь вынырнуть, но неожиданно ударился рыжим затылком о твердыню совершенно прозрачного, но непреодолимого препятствия. Стылыми, широко распахнутыми от жути глазами он смотрел на свет, и царапал ногтями неподатливый лед, срывая их до крови.

Злая Ягода все видела. Ее белоснежные от изморози волосы всколыхнулись. Хлопнув длинными заснеженными ресницами, она спокойно выдохнула пар изо рта:

– И с этим покончено.

Ведьма захохотала и понеслась сквозь лесные завалы, туда, в чащу, в сгущающиеся ранние сумерки поздней осени. Она ловко обходила причудливые коряги и скрюченные корни. Ягода стремилась к древнему капищу Чернобога, к заклан-камню и бессмертию.

Теперь она здесь хозяйка, она владычица, и бойся всяк заходящий в глубину Молохова урочища.

Обойдя бурелом и снова оказавшись в теплой прелой осени, ведьма остановилась, как вкопанная.

– Желан, – зло прошептала она, вспомнив о лежащем в беспамятстве парне.

Ягодка стояла в нерешительности совсем недолго. Ведь горе-жених был в ее полной власти, но впереди ее ждал ритуал жертвоприношения, и ведунья решила не возвращаться. Намного важнее выполнить договор с Чернобогом, чем упиваться убийством беспомощного человека.

«Нет, – спокойно сказала себе Ягода. – Месть нужно потомить, подержать на медленном огне и потом насладиться по крупинке, по ложечке. Желан подождет, и я подожду».

Ведьма достигла замшелых камней дороги Чернобога и перешла на быстрый шаг. Заросшая дорога петляла, как переливчатый голосок певуньи Преславы.

Ягода изредка оглядывалась, водила носом, убеждаясь, что погони больше нет, и, мерзко хихикнув, стремилась дальше к заветной цели – вечной жизни. О том, что ей придется собственноручно убить ни в чем не повинную девушку, ведьма уже и не вспоминала.

Бессмертие, могущество и власть над всем сущим! Какая тут может быть Преслава? Если потребуется, она убьет тысячу Преслав и Желанов, пусть только этого пожелает владыка – Чернобог!

Выпустив из легких последний воздух, Гордейка перестал брыкаться и беспомощно пошел на дно. Он тянул руки к свету и понимал – сейчас утонет, умрет. Навсегда.

Но случилось чудо.

По-прежнему теплая водица из верховьев речки напирала на хладные воды омута, и вдруг упругая толща сдвинулась. Внезапно появившееся течение потянуло его к вновь образовавшейся стремнине – подхватило и понесло.

Гордейка держался изо всех сил. В ушах стучала кровь надрывающегося сердца. В тот самый миг, когда парень уже готов был смириться и вдохнуть постылую воду, его вынесло на мелководье. Парень судорожно вдохнул теплого, как ему показалось, воздуха и, перевернувшись на живот, выполз на покатые камушки переката.

Здесь зимой и не пахло, но Гордея бил озноб и ослепляла накатившая боль. Он сидел на мокром песке и смотрел на свои изувеченные пальцы. Кровь стекала розовыми разводами и струйками.

– А-а-а! – наконец-то заголосил парень.

– А-а-а, – ответило чужим голосом эхо заснувшего и такого жуткого леса.

Гордейка вздрогнул, вспомнив о взгляде ведьмы, и опасливо пригнулся, озираясь по сторонам белыми, как коровье молоко, глазищами. «Бежать! Бежать! В деревню! Надобно быстро! До дому – к тятьке с мамкой!»

Парень с трудом поднялся на трясущиеся ноги, несколько раз поскользнулся, обернувшись, посмотрел на ослепительное заснеженное пятно посреди желто-красно-зеленого увядающего осеннего мира.

Над рекой поднимался туман и плотной плетью, сгущаясь и стелясь, тянулся к несостоявшемуся утопленнику.

Парень побежал. Сначала прихрамывая и неказисто подламываясь в коленях, а потом, когда согрелся, уже быстрее. Силы вернулись, и отхлынул студеный трепет. Он жив и все всем расскажет.

«Это не простая девка-травница Ягодка, – метались мысли в голове чудом спасшегося молодого человека. – Это ягая^[25] ведунья».

– Огни! Почему огни? – прошептал себе под нос парень. Он и не заметил, как миновал опушку темного леса и выскочил на поскотину. Запахло дымом и деревней. Где-то близко лаяли собаки.

Рядом с околицей, далеко правее того места откуда вышел Гордей, колтыхаясь топталась хмурая толпа. Несколько угрюмых мужчин держали в руках факела.

Всадники во главе со смоленским посадником стояли чуть в стороне – лошади тревожно всхрапывали и крутились на месте, высоко приподнимая передние ноги и приседая на задних.

Общая нервозность нарастала, но и ломиться в Молохово урочище на ночь глядя никто не хотел.

Посадник гарцевал перед селянами на отличном вороном коне с богатой уздечкой и размахивал кулаком – видимо, что-то объяснял тупым крестьянам. Все понимали, что убийство ратника – дело не шуточное и посадник это просто так не оставит.

Гордейка поковылял к честному люду.

Его появление особой радости у мужиков не вызвало. Парень с трудом поведал о своих злоключениях, перепрыгивая с пятого на десятое, при этом стуча зубами и показывая всем собравшимся свои кровоточащие руки.

Посадник криво усмехнулся и строго спросил:

– Напился браги, а теперь напраслину на других наводишь?

– Я видел! Я видел! – горячился Гордей. – Там Ягодка стояла. Она волхвовала и ведовала – стужу призывала. Она желала колдовством меня извести.

Посадник облокотился на высокую переднюю луку боевого седла и задумчиво выпятил вперед губы:

– Что это мы из-за одной глупой девки тут цельную охоту снарядили?

– А вдруг она и есть убийца лучника Верислава? – высказал общие догадки седой дружинник. – Не мог он изнутри свариться в кипящем вине. Такого на свете не бывает. Это все колдовство и ведунство черной ведьмы.

– Наказать надобно, – откликнулся кто-то из всадников.

Посадник почесал бровь и молча кивнул, а затем вновь повернулся к дрожащему Гордейке и с наигранной ласковостью спросил:

– Дружок, а где остальные? Мне доложили, что вас четверо кинулось догонять похитителя невесты. Куда они подевались?

– Я не ведаю, продолжал стучать зубами Гордей. Я бежал за ними, а потом они сгинули. Там ведьма была! Ягодкой кличут, дочь плотника. Заморозила меня.

После этих слов толпа вновь всколыхнулась и зароптала. Хмурые мужики топтались на месте, но в дремучий лес не шли.

Посадник махнул головой седому ратнику и тот заорал:

– А ну, в лес! Ищите жениха, невесту и ведьму эту, будь она не ладна. Ведунью не убивать – за космы тащить ко мне. Ищите всех – живых и мертвых. Вперед!

Сжав губы в струнку, посадник кивнул.

Мужики нехотя переступили кромку, разделяющую зачарованный лес и деревенский мир с его покосами, поскотиной и околицей. Они шли, что-то громко выкрикивая, подбадривая себя и соплеменников. Огни факелов растянулись шевелящейся цепью по сгустившейся коряжистой темноте.

В таких условиях найти кого-то было практически невозможно. Посадник это прекрасно понимал. Под покрывалом из пожелтевших папоротников можно было спрятать целую армию супостатов, а в буреломе устроить целый засадный полк, и никто этого даже бы не заметил.

А мужики тем временем сбились в плотные группы и перекликались между собой. Целая череда смертей на свадьбе, россказни рыжего Гордейки и таинственная пропажа жениха и невесты взбудоражили селян, но заходить в чащобу запретного леса было страшновато. Где-то впереди рыкнул крупный зверь, и преследователи невольно остановились, прислушиваясь. Далеко-далеко дробную звонкую серию стуков выдал запоздалый дятел, а слева ухнул филин. Какая-то крупная птица, напуганная криками людей, сорвалась с высокой ветки и, захлопав сильными крыльями, улетела.

Люди замерли.

Холодок липкого страха пробежал по спинам, но они вновь двинулись – медленно и неуверенно.

Крепкие мужики по-прежнему подбадривали друг друга, но когда разрозненные группы соединились на роковой полянке – встали. Толпа вновь загудела, озираясь и ожидая всадников.

Захватившие небосвод тучи на мгновение выпустили на свободу плененную луну. Полный золотистый лик небесного круга мгновенно осветил недавно выросшую еловую стену.

– Там! – заставил всех встрепенуться чей-то задохнувшийся крик.

Мужики задрали к небу бороды и постепенно расширяющимися зрачками молча смотрели на растерзанный острыми ветками труп.

– Это же Лукьяшка…

Народ выдохнул и замолк, рассматривая останки деревенского парня, которого знали все. Смерть, которую он принял, была непонятна и необъяснима, а от чего еще более страшна.

– Да как же это? Как он туда попал? – с дрожью в голосе прохрипел кто-то. – Так же не бывает.

– Дурень, – откликнулся староста. – Не сам он туда залез, а деревья его пронзили.

После этих слов мужики попятились. Толпа пришла в движение и уже не обращала внимания на появившихся из сумрака всадников посадника.

– Ху-у-у-у-у-у!

Долгий вибрирующий крик неясыти был слышен за несколько верст. Этот крик лесной ночной птицы стал сигналом к окончательному отступлению. Натянутые до предела нервы не выдержали, и люди побежали – обратно, домой, в деревню – лишь бы вырваться из этого кошмара.

Бегать по ночному лесу трудно – можно и без глаза остаться, и руки-ноги переломать. Но мужики бежали, цепляясь одеждой за деревья, наматывая лохмотья осенней паутины на лица и время от времени падая на прелую листву.

Деревенские сбежали все. Посадник не стал кричать – пусть их. Глупые селяне – что с них взять.

Предводитель небольшого, но опытного отряда внимательно осмотрел пронзенного стволом мертвяка и поморщился.

– Похоже, этот рыжий не врал, – с досадой в голосе проговорил посадник. – Дело принимает серьезный оборот!

Он успокаивающе поглаживал шею коня и думал.

Если случилось так, что вооруженного дружинника, опытного лучника, у которого за плечами несколько боевых походов на печенегов, может убить хрупкая сельская девушка, то…

Посадник посмотрел на своих хмурых охранников.

В лесу завелась могучая черная ведьма, и все погибшие сегодня – это только начало.

Колдунья войдет во вкус и примется убивать. Она станет опытна и смекалиста. Судя по всему, ведьма обладающая такой силищей, совсем скоро сможет действовать открыто и нагло. Наступит день или ночь, когда эта нечисть сможет, не опасаясь даже сильных мужчин, заходить в любую деревню и, невзирая на сопротивление защитников, забирать очередную жертву и уносить ее в лес – безвольную и обреченную.

При этом ведьма не задумываясь убьет любого, кто встанет у нее на пути. Такое уже бывало, поэтому выход оставался только один.

Посадник еще раз окинул взглядом свою небольшую дружину и провозгласил:

– Ведьму надобно уничтожить!

Неспокойные кони храпели и пятились, как будто бы, почувствовали опасность: волка или даже косолапого хозяина леса – бурого медведя.

– Но найти ее в такой темноте мы вряд ли сможем, – продолжил посадник. – Возвращаемся в деревню, завтра поутру продолжим поиски. Может так случиться, что эта история сама собой прояснится.

Всадники, не проронив ни слова, развернули напуганных чем-то коней. Ратники натягивали удила, сдерживая пыл животных. Кони чувствовали кровь и фыркали. Дай им волю, и они сорвались бы в неуправляемый галоп и расшиблись бы о темные стволы вековых сосен и дубов, а то и сбросили бы из седел своих седоков.

Но коряги и переплетение подлеска ничто по сравнению с той бедой, которая может случиться, если вдруг лошадь на полном скаку провалится ногой в барсучью нору, коих в лесу было в избытке. Залом кости – вещь непоправимая. Тогда лошадь пришлось бы умертвить.

Но все обошлось. Впереди за деревьями замелькали факелы оставшихся мужиков. Приблизившись к опушке леса, посадник с облегчением выдохнул. Терять коней и тем более людей не хотелось.

Выйдя из чащи, всадники обнаружили старосту и двух крепких селян. Староста низко поклонился, да так и застыл.

– Веди на ночлег, – приказал ему посадник.

Там, в таинственной глубине Молохова урочища творились странные, невероятные вещи. Если бы не гибель Верислава, эта история даже позабавила бы молодого посадника. Но теперь он как представитель власти должен был во всем разобраться. Кони успокоились и шли ровным шагом к дому старосты. Посадник обернулся назад.

Удар новой молнии ошеломил. Небесный разряд ударил в корявое дерево на краю леса, которое ярко вспыхнуло и сразу погасло. То ли начинающийся дождь погасил, толи сырые ветви не захотели заниматься.

– Диво дивное, – нервно прошептал посадник. – Спозаранку, завтра, все завтра.

Деревня Красатинка еще долго гудела, но мелкий противный дождик усилился, и селение угомонилось.

А ягая ведьма бежала в сырой лесной темноте, уже не оглядываясь. Она жаждала догнать лешего и предстать победительницей перед Чернобогом. Низкие еловые ветви пытались цеплять грязным мочалом бегущую колдунью, но Ягода ловко уворачивалась и, пригибаясь до сырой землицы, быстро пробиралась через переплетения колючих стволов и веток. Вынырнувшая на миг из туч полная луна пришла на подмогу – осветила трудный путь. Блеснули отполированные временем камни древней дороги.

– Его дорога! – радостно вздохнула ведьма и, вскинув руки к тяжелым тучам, утробно проскрипела: – Слава Чернобогу!

Небо откликнулось вспышкой одинокой молнии. Ослепительная стрела Перуна ударила где-то позади – возможно, в кромку леса, осветив на миг сказочный, но такой злой мир.

Следом за небесной вспышкой на деревню и примыкающее к ней Молохово урочище обрушились непроглядная темень и вязкое безмолвие, разбавляемое шепотом начинающегося ненастья.

Древний каменный путь петлял – поворот, еще один, а за ним изгиб, низинка. Ведьма чуть не налетела на заросшую опятами спину лешего.

Неказистый и коряжистый лешак по-прежнему держал на руках Преславу. Невеста один раз пришла в себя, но, разглядев, кто ее несет, вновь окунулась в пучину беспамятства. Ленты в ее косах давно развязались, и теперь волна русых волос ниспадала до крючковатых корней – ног лешего, колыхаясь в такт тяжелым шагам лешего.

– Хозяйка! – проскрипел по слогам он. – Повинуюсь.

Ягода даже подпрыгнула от возбуждения и черной радости. Ее потряхивало от вновь охватившей ее жажды крови и мести.

А там, впереди, за деревьями открывались туманные грязные берега гнилых болот и он – черный гранит заклан-камня.

– Пришла, – прошептала Ягода и, завидев изувеченный трон Чернобога, крикнула: – Сбылось!

С робостью и почтительностью ведьма подошла к отшлифованной вечностью громаде заклан-камня, завороженно погладила ладонью его холодную поверхность и вздрогнула.

В тот же миг вспыхнули мириады призрачных болотных огоньков. Каждый из них мерцал тускло и невнятно, но все вместе они озарили окрестности и обозначили границы магического круга.

Ведьма заметила, что на заклан-камне что-то лежит.

Она протянула руки и расправила старинный плащ с капюшоном.

– Ритуальные одеяния, – взволнованно прошептала ведьма.

Она отбросила в сторону не нужную теперь котомку и торжественно облачилась в ветхую, но испещренную светящимися рунами одежду.

Ведьма накинула капюшон, соединила две половинки золотой застежки на шее в виде двух костлявых кистей рук с растопыренными пальцами. Персты сплелись между собой, и застежка защелкнулась.

На смертном одре жертвенника блеснуло какое-то мутное отражение.

Ведьма уже догадалась, что сейчас увидит.

Трепеща и не скрывая восхищения, она ухватилась за витиеватую рукоять клинка и потянула на себя.

Удивительной красоты волнистый клинок беззвучно покинул замшелые ножны. Ягода невольно залюбовалась древним лезвием.

– Скверна! – проскрипел за спиной леший. – Это Скверна! Резак уныния!

Безумные огоньки заиграли в черных как смоль глазах ведьмы. Она резко обернулась к своему лесному слуге и скомандовала:

– Клади Преславу на заклан-камень.

Ягода молча наблюдала, как неуклюже двигался лешак. Он доковылял до лобного камня и неожиданно нежно положил несчастную девушку на хладную поверхность смертельного ложа.

Бледная Преслава по-прежнему находилась без искры сознания. Красный сарафан, несколько свадебных лент и волна светло-русых волос притягивали взор Ягоды.

– Красивая, – прошептал леший.

– Уйди за кромку, раб, – рассерженно прошептала ведьма.

Леший поклонился хозяйке и, больше не проронив ни звука, послушно отступил в лесной мрак.

Ведунья со злостью проводила взглядом покорное существо и нетерпеливо обернулась к заклан-камню и лежащей ритуальной жертве.

Роковой час настал, и теперь любые помехи раздражали.

Ягода покрепче ухватила рукоять Скверны. Резко вскинув клинок над головой, черная чаровница изготовилась к единственному и в то же время последнему для жертвы удару.

Миг, еще миг – мгновение сменялось мгновением, сливаясь в долгое ожидание. Расширенными зрачками ведьма всматривалась в лицо беспомощной девушки и почему-то медлила с ударом.

Никогда еще до этого момента ей не доводилось собственноручно убивать людей. Колдовством – уже приходилось, но тогда страшное дело исполняли восставшие по ее указу силы. Теперь же надобно было убить самой, своими собственными руками – именно здесь и сейчас.

Ягода перевела взор на трон, но Чернобог до сих пор себя никак не проявил.

Ведьма желала многого, она хотела исполнить кровавый ритуал на его глазах. Мечталось, что владыка загробного мира будет рядом во время жертвоприношения, и близость божества придаст ей храбрости и решительности.

Еще ведьма боялась, что сделает что-нибудь не так и попросту все испортит какой-нибудь нелепой ошибкой. Она не знала, как проводятся такие ритуалы и что в таких случаях произносят. А может быть, владыка отлучился по своим непостижимым делам и скоро проявит свою великую сущность и божественное снисхождение.

Но время шло, а Чернобог так и не явился на кровавое свиданьице.

Ягода вновь приподняла опустившиеся руки с готовой ужалить Скверной. Ведьма нацелила острие клинка в шею невесты и, собравшись с духом, решилась.

Глава 6. Месть

От близкого и резкого оглушительного грохота молнии Желан медленно открыл глаза.

Темнота.

Холодные капли дождя болезненно били по лицу. Он пошарил руками вокруг – одна грязь, прелая листва, желтая хвоя и толстые склизкие корни деревьев. Желан с трудом встал. Шея и голова гудели тупой навязчивой болью.

Молодой кузнец принялся растирать затекшие руки и попробовал наклонить голову к левому плечу, а затем к правому.

– Голова на плечах, а не в кустах, – прошептал он. – И то хлеб.

И тут он все вспомнил.

– Власий! – слабо позвал он, и уже громче: – Жив ли ты?

Никто не ответил.

Изувеченное тело Власа лежало рядом, в каких-то пяти шагах, но Желан его не видел. Шатаясь, он пошел назад: сначала медленно, но сильные натруженные мышцы начали согреваться и вот он, уже вытянув перед собой руки, вполне уверенно двинулся обратно.

– Может быть, вернуться в деревню, – промолвил жених, помолчал и добавил. – Где же Преслава?

Желан сомневался, что сразу и легко найдет дорогу домой, но и стоять на месте было глупо и холодно. Нужно было двигаться и, хотя он помнил, что они с парубками углубились в лес недалеко – всего-то на шесть сотен шагов, но сориентироваться в ночном лесу ему никак не удавалось.

Несмотря на дрожь во всем теле, Желан шел и шел вперед.

Куда? Одному богу известно.

– Какому богу? – Горько ухмыльнулся парень. – Старых богов скинули, а новых не дали.

Желан вспомнил отца, и даже захотелось по-мальчишески всхлипнуть – он издал горловой звук и протер глаза кулаками.

Там, впереди кто-то или что-то шевелилось.

Желан припомнил, как страшное лесное существо убило Власия. Нужно быть осторожным.

Он не то что бы крался – в такой темноте главное не запнуться и не упасть, но пытался издавать как можно меньше звуков.

Молодой кузнец выбирал направление по наитию. Где-то рядом должна была протекать речка или ручей. Он точно помнил, что перепрыгивал с Власом журчащий перекат.

Но лесная река так и не попалась на его пути.

Желан взял левее и через какое-то время понял, что окончательно заблудился. Он с удивлением миновал заснеженную лужайку. Под ногами захрустел снег, и это испугало деревенского парня. Ему и так было зябко, а теперь будет трудно дожить до рассвета. Но… Студеная лужайка внезапно закончилась.

Желан приободрился. Внезапно он почувствовал под ногами твердую поверхность. Он опустился на корточки и ощупал гладкие камни мощеной дороги.

– Откуда здесь это? – удивленно пробормотал парень. Он слыхал, что такие дороги существуют, но никогда до этого не видывал подобного чуда. Желан распрямился и ожесточенно похлопал себя по плечам и бокам.

Хмель давно выветрился и голова прояснилась. Желан разгладил усы и огляделся, насколько это было вообще возможно. Глаза привыкли к темноте и даже проявились некоторые детали. К примеру, он сметливо заметил, что чаща расступается и идти по каменной дороге несравнимо легче и удобнее, чем по перелеску.

И снова удивление: прямо перед ним возник призрачный огонек. Бледно-зеленое свечение вздрогнуло и поплыло на уровне глаз. Желан зачарованно пошел следом. Светящееся наваждение двигалось над древней дорогой все дальше и дальше, не останавливаясь и не ускоряясь. Призрачный свет ничего, кроме камней пути, не освещал, от чего по обеим сторонам дороги усилилась мгла, но идти было легко.

Желан шел, почему-то ничего не опасаясь и даже не думая, что его могут заманить на погибель.

– Светляк, – с мимолетным недоверием в голосе прошептал себе под нос парень. – Летит…

Так они и двигались – непонятный светлячок впереди, а Желан позади.

Иногда свет останавливался, поджидая замешкавшегося человека, но, дождавшись его, продолжал движение. Скорое появление густых рваных щупалец тумана не насторожило парня – в эту пору туман не редкость. Он вышел к гнилым, гиблым болотинам, но не знал об этом – заходить так далеко в чащу Молохова урочища ему еще не доводилось. От интенсивной ходьбы парень согрелся и уже не замечал, что небесная влага принесла с собой ночной холод и даже заморозки.

Внезапно для Желана зеленый огонек ускорился и, бросив своего попутчика, быстро исчез из виду. Парень нахмурился, пошел туда, где пролетел сказочный огонек, но его и след простыл.

Пройдя три десятка шагов, он в недоумении остановился. Его взору открылось невероятное зрелище. Огромный уродливый дуб возвышался в центре круга, обрамленного сотней таких же мерцающих призрачным светом огоньков. А перед этим безобразным исполином врос в землю огромный кусок черного гранита, на котором лежала девушка.

Подсвеченное зелеными всполохами бледное лицо Преславы не выражало никаких чувств: ни тревоги, ни страха.

– Очи закрыты, – с содроганием прошептал Желан.

Теперь он заметил стоящую спиной к нему сгорбленную фигуру в какой-то отвратительной накидке.

Кто это был, он не понимал, но почему-то не мог сделать даже шага. Для этого он должен был неминуемо перешагнуть ту самую светящуюся границу круга.

– Человек ли это? – Желан всматривался в непонятный силуэт. – Кто это?

Фигура в капюшоне вскинула руки, и жених увидел ярко блеснувший клинок. Желан опешил. Ему бы надобно броситься вперед, выбить огромный нож из рук этой темной фигуры или хотя бы закричать, привлечь внимание палача, но он медлил, медлила и фигура в капюшоне.

«А ведь это моя жена там лежит! Жена!»

Мысль обожгла. Может, и не было у него к Преславе великой любви, но девушка ему нравилась своей красотой и кротостью.

«Через миг ее убьют!»

Желан рванулся вперед. Туда, в круг, к камню, к палачу, остановить, помешать, спасти! Рвануться-то рванулся, но получилось только болезненно дернуться. Кто-то сильный схватил его настоящей медвежьей хваткой. Боль полоснула огнем – он не мог даже на вершок сдвинуть тело или пошевелить плечами.

– Куды собралси? – хохотнул этот кто-то за спиной.

Желан дернулся, как от укуса собаки, и бешено завращал головой, пытаясь заглянуть назад, за спину. Не получилось.

Голос хрипло приказал:

– Смотри! Смотри вперед, смерд!

Злость, с которой были сказаны эти четыре слова, не оставили Желану ничего другого, как смотреть на зловещую фигуру с клинком, занесенным над беззащитным телом его невесты. Он перестал сопротивляться – медленно повернул голову и увидел, как обрушились вниз руки палача в страшном капюшоне.

Священное лезвие Скверны с невероятной скоростью устремилось вниз. Удерживая двумя руками длиннуюрукоять волнистого меча, Ягода нанесла смертельный удар. Ритуальный стилет вошел в тело несчастной жертвы легко – с шелестом и тихим хлопком. Преслава дернулась всем телом, захрипела и обмякла.

– Не-е-е-е-е-е-ет! – беспомощно завыл несостоявшийся муж бедной девушки. – Нет! – зарыдал он.

Как будто испугавшис, содеянного, черная ворожея отшатнулась назад, отступив всего лишь на один шаг. Она потянула на себя рукоять и, выдернув Скверну из тела жертвы, уронила великий клинок на землю. Кровь хлынула дрожащим фонтанчиком на заклан-камень, устремляясь вязкими ручейками по еле заметным кровотокам гранитной плиты, отшлифованной вечностью.

Ягоду трясло от возбуждения. Крик Желана наконец-то привлек ее внимание и она, оторвав жадный взгляд от своей жертвы, резко повернулась к своему бывшему возлюбленному, замерев в растерянности.

Ведьма пресытилась пролитой кровью и уже не хотела никого убивать.

– Пускай идет своей дорогой! – смущенно прошептала она. – Пусть. Пусть идет.

Чернобог сжал парня в руках, и косточки того громко хрустнули.

– Ты должна выполнить наш договор полностью, – пророкотал владыка мертвых. – Иначе ты не получишь свою награду.

Ведьма застыла, обдумывая слова Чернобога. Затем она с протяжным выдохом подняла Скверну и качнула ее в правой руке, ощущая вес страшного жала.

– Нет! – громыхнул Чернобог. – Скверна не простое орудие убийства – это священный клинок. Положи его на заклан-камень. Там его дом и его предназначение.

Чернавка с сожалением положила ритуальный стилет рядом с телом Преславы и с тревогой оглянулась на гигантскую фигуру Чернобога, который удерживал перед собой хныкающего от боли Желана.

Ведьма медленно приблизилась, скрыв лицо под капюшоном накидки, подобно послушной жрице древних богов. Она не могла смотреть в глаза своей новой жертве. Почему-то ей было стыдно и даже страшно.

Ворожея остановилась – до Желана два шага. Она прислушивалась к своим ощущениям: вот он, в ее власти. Любил ли он ее? Думал ли он о ней, как она о нем?

Нет.

Ягода внезапно поняла, что рассматривает сына кузнеца недавно обретенным внутренним зрением. Теперь Желан предстал перед ней иным – совсем не таким, каким она его себе всегда представляла. Она увидела склизкого, хитрого, молодого подонка с сальными, бегающими глазками. Этот человечишка, жаждущий плотских утех, и испортивший ни одну девку в деревне и ее окрестностях, завоевал несчастную сироту просто так, от скуки, мимоходом. Он никого и никогда не любил. Девушка это отчетливо поняла, и жалость исчезла – ее унесло, подобно сквозняку в морозное утро, сдуло, как пар над горячей похлебкой. Охладела душа, затрепетала, всматриваясь в истинный образ бывшего любовника. Перекошенный от злобы рот, липкий страх, красные глазные яблоки и неестественно алая кровь, струящаяся по разветвленным сосудам от трепещущего быстрого сердца по всей периферии дрожащего тела… Успокоившаяся ведьма мысленно потянулась, взяла в ладони прыгающее и сопротивляющееся крупное сердце молодого мужчины и, откинув капюшон, заглянула в расширенные зрачки Желана.

Любовничек открыл рот и видимо пытался что-то прошептать Ягодке, но не смог – отвел взгляд и опустил на грудь кудрявую голову.

Ведьма не стала играть со своим обидчиком, просто мысленно сжала его сердце и принялась выжимать из него кровь до самой последней капельки крови. Лицо парня побелело, и тогда Чернобог разжал руки. Мертвый Желан сложился пополам и упал на мокрую землю.

Владыка мертвых перешагнул через труп и, подойдя к заклан-камню, окунул в кровавую лужу три перста.

– Подойди.

Приказ Чернобога громыхнул, как гром среди безветрия и тишины.

Ведьма рухнула на колени, повернулась к своему повелителю и, зажмурившись, поползла к нему, Великому и Непостижимому. Ползла она долго, сдирая в кровь колени и пальцы рук.

Чернобог потерял терпение и, сделав шаг навстречу, схватил ее за подбородок, приблизил вплотную свое демоническое лицо к лицу этой ягой бабы, и выдохнул:

– На! Владей вечностью! Радуйся, дуреха, если сможешь.

После этих слов он нанес на ее чело три кровавых полосы и исчез.

Скомканные от грязи космы ведьмы отчего-то зашевелились, глаза затуманились, и ведьма упала на живот.

Призрачные огни одновременно погасли, и тогда осенняя темнота обрушилась на вечную ведьму, перемешиваясь с вязкой ночной тишиной, подобно меду с кашей на кухне рачительной хозяйки.

Дождь усилился, и Ягода поднялась на ноги.

Она покрутила головой, нащупала холодную твердыню заклан-камня, брезгливо отдернула руку, прижала к груди и попятилась.

– Пора домой, – прошептала Ягода. – Хватит.

Она встала на брусчатку дороги Чернобога и отправилась в обратный путь. Больше ее здесь ничего не держало.

Глава 7. Смерть

– А-ха-ха-ха-ха! – смеялась ведьма. – Свершилось!

Она отомстила и при этом обрела невиданное, несусветное вознаграждение. Награда была поистине божественная – Ягода стала бессмертной.

Давно улеглись страсти, смолкло близкое болото, выглянувшая луна, посмотрела вниз на грешный мир да и сгинула в ночных тучах.

Все закончилось! Договор с Чернобогом исполнен. Каждый из них выполнил свои обязательства: и она – юная ведьма Ягода, снискавшая для себя немыслимую мощь и вечную жизнь, и он – Чернобог, страж мертвого царства, хранитель Нави, вернувший себе былой облик и прежнее могущество. С первой упавшей каплей невинной крови на холодный гранит заклан-камня вернул – сразу, но ненадолго – на сорок сороков сменяемых лун.

– Но ничего! Когда это времечко истечет, – хмуро проговорил Чернобог, спокойно взирая на удаляющуюся Ягоду, – эта дура еще вернется ко мне, приползет снова, приползет. Она будет умолять меня вернуть ее смерть. А вот это уже будет поистине настоящий дар. За него надобно будет очень постараться угодить мне – Черному Богу!

А новоявленная вечная ведьма буквально летела над пожелтевшими папоротниками, едва касаясь земли.

Ягода стремилась домой, в свою одинокую избушку. Ведьма устала и проголодалась, она чувствовала, как наливались свинцом веки – усталость накатывала волнами. Дело было сделано, и теперь Ягоде хотелось все обдумать в тишине и спокойствии.

Великая и могучая колдунья пребывала в совершенной уверенности, что ее наиглавнейшая роль в тех жутких напастях и бедах, что обрушились на головы ее бывших соплеменников, никому неизвестна. Особенно не задумываясь, она наивно решила, что очевидцев всех ее деяний не осталось – они все мертвы. Именно поэтому Ягода стремилась вернуться в деревню до туманной утренней зорьки, под прикрытием осенней мглы.

Всех покойников – преследователей и несчастную невесту поглотил лес. Опасаться нечего, решила кровавая, но все-таки юная колдунья.

Осторожно выбравшись из дебрей Молохова урочища и, быстро миновав околицу Красатинки, она с превеликим облегчением увидела черную от моросящего дождика крышу родимой хаты.

– Скоро уже, – прошептала ведьма. Ритуальные одеяния были по-прежнему на ней и она, ставшая всего лишь за одни сутки свирепым извергом, теперь тихо радовалась возвращению домой, в тепло очага. Хотелось есть, спать, просто накрыться с головой большим медвежьим тулупом отца и забыться на целые сутки.

Затворив за собой скрипнувшую дверь, Ягода криво улыбнулась, запалив лучину, схватила крынку с молоком и жадно отхлебнула. Надломив черный хлеб, она с удивлением оглянулась, как будто впервые видела свое жилище. После всего пережитого ей казалось, что светлица скукожилась и уменьшилась в размерах.

Утолив голод, Ягода добралась до лежанки.

Привычно взвалив на себя тяжеленный тулуп, колдунья мгновенно провалилась в мертвецкий сон без грез и воспоминаний.

Заснула.

С первыми петухами деревня пробудилась. Петухи кричали, как при потопе – то ли почувствовали приближающуюся беду, то ли бестолковая птица радовалась появлению на горизонте первых лучей восходящего солнца.

Толпа вновь собралась на месте привычного схода, оказалось, что некоторые еще и не сомкнули глаз. Родичи оплакивали погибших и пропавших людей, громко выкрикивая проклятия ведьме, но выходить в сырую темень никто не хотел. Крепкие мужики сгрудились в общинном доме и ждали зорьку.

В воздухе витал липкий страх. Люди боялись ведьмы по-настоящему, до мелкой дрожи в руках, но не решались перейти к делу.

Зевающий посадник явился в сопровождении охраны и старосты.

– А ну вставайте! Хватит ныть. Так и охоту на ведьму проспим!

Хмурые мужики вскидывались, хватали вилы и батоги, кто-то поджигал несколько факелов – да, пора!

Селяне топтались, ожидая приказа посадника, и он не заставил себя долго ждать.

– Она будет убивать и красть ваших детей…

Бородатые мужчины не дослушали – зарычали, как звери и кинулись к избушке Ягоды. Бежали, касаясь локтями, плечом к плечу, подбадривая друг друга. Бежать-то недалеко, но страшновато.

Ведьма распахнула глаза и, откинув тулуп, резко уселась на лежанке.

Посторонний шум разбудил ее, и этот шум нарастал. Подобравшись на цыпочках к окошку, Ягода осторожно выглянула на улицу. Увидев разъяренные лица людей, освещенные всполохами пламени факелов, ведьма отшатнулась и, задрав подбородок, прижалась спиной к стене.

«Черви! Эти черви приползли отомстить мне. – Колдунья оскалилась и прошептала: – Пускай отведают на вкус лягушачью икорочку!»

После этих слов она принялась произносить свое новое заклинание «Мерзкая жаба»: «О, големая склизкая жаба! Утрапи ворожбита моего, трзи его вожрело. До изгибели синегръвенной придави его!»

Люди обступили избушку чернавки со всех сторон. Обступили, окружили, приготовились, кидая хмурые вопросительные взгляды на посадника.

Смоленский посадник спешился, выдвинулся вперед и кашлянул. Он что-то хотел сказать, но не успел. Слова сами собой застряли в горле.

Мужики не понимали, почему он медлит, но когда все с ужасом увидели в окне злобное лицо Ягоды, что-то нашептывающей и тыкающей в каждого селянина скрюченным указательным пальцем, закричали:

– Жги! Жгите ее! Или она сейчас нас всех заморит!

Посадник, да и все остальные почувствовали, как внезапно к горлу прилип тошнотворный шевелящийся комок – стало тяжело дышать, головная боль застучала молотками в висках.

– Э… – громко захрипел один из всадников и, схватившись за горло, грузно вывалился из седла, забренчав снаряжением.

– Убейте ее! – приказал посадник, и сипло кашлянув, добавил. – Срочно!

Тут же вращающийся и гудящий факел по красивой дуге вылетел из разгоряченной толпы и, зацепившись древком за трубу, застрял на крыше избушки, выпустив ворох искр.

– Ягода! Это она во всем виновата! Мерзкая ведьма! Злая чернавка! Ягая баба! – кричала толпа, поджигая смоляную паклю. – Баба Яга!

Кто-то принес полный горшок осинового дегтя и с размаху забросил на резную кровлю. Глиняные черепки с треском разлетелись в стороны, и все горючее содержимое выплеснулось крышу. Черная маслянистая жидкость немедленно вспыхнула от ранее брошенного факела.

Широкоплечий бородатый мужик высыпал на крыльцо ворох сухой соломы и, подперев дверь палкой, радостно завопил:

– Подпалим! Подпалим Бабу Ягу!

Кто-то сунул в солому горящую паклю.

Занялось, задымило.

Внезапно улыбка с лица мужчины исчезла. Он выгнулся, и принялся до крови царапать собственный кадык, выпучив от натуги глаза.

Другие поджигатели заволновались – все услышали шепот Яги. Этот ужасный шепоток проникал прямо в мозг, он был везде. Мужики трясли головами, как лошади гривой, словно пытаясь отогнать назойливого слепня. Немногочисленные женщины за спинами мужиков протяжно и болезненно завыли, и деться от этой боли было некуда.

Тем временем крыша и стены избушки вовсю запылали.

Завеса едкого черно-серого дыма полезла плотным облаком из единственного окошка в избе и щелей между венцами.

Баба Яга попробовала выскочить наружу, но подпертая дверь отрезала путь к спасению. В дымной темноте молодая колдунья метнулась к деревянной крышке погреба, но туда, в угар прыгнуть не решилась.

Растопырив руки, она шарахалась по отчей избушке. Сбила на пол очаг, разбила несколько стеклянных пузырьков с готовыми отварами. Теперь она уже не насылала проклятий и угроз на своих бывших односельчан, она просто хотела спастись, пока разум не замутился. Упав на колени и выхаркивая из себя сгустки сажи, она вдруг подумала: а как же вечная жизнь? Неужели Чернобог ее обманул?

Ведьму корежило от боли, ее горло раздирало от дыма, но она выдохнула в пустоту: «Беги…»

Затем сознание угасло совсем, и Яга завалилась на бок. Какое-то время она еще судорожно вдыхала дым пожара, но вот наступил миг, когда черные крылья смерти накрыли ведунью, и теперь, замерев в нелепой позе, она умерла, замер и ребенок в ее чреве – неродившийся плод роковой страсти.

Люди молча стояли и смотрели, как горит изба темной кудесницы. Если бы они знали правду…

Крыша занялась неохотно, а вот входная дверь, подпертая крепкой палкой, напротив – пылала сизым пламенем. Весь дом был окутан черным дымом и, потому наблюдателям показалось, что все приземистое строение объято огнем. На самом деле изба сопротивлялась и вздрагивала, подобно корове, которую жалит в бок кровососущее насекомое.

После того как неосторожная Ягодка пролила на доски пола зелье одухотворения, избушка ожила и начала бороться за эту самую жизнь – как только могла. Она стряхивала со своего тела языки пламени, притворялась сгоревшей, скрипела и хлопала ставнями.

С неба зачастил дождик. В конце концов огонь совсем потух, и теперь закопченные бревна тихо тлели. Большого дыма уже не было – усиливающийся северный ветер унес его в сторону Молохова урочища.

Изрядно промокшая и озябшая толпа отступила. Селяне сгрудились в кучу и с ненавистью взирали на то, как просела почерневшая от копоти изба. Она чернела покосившимся окошком, из которого еще струился дымок. Казалось, что мертвая изба с ненавистью и немым укором разглядывает своих истязателей. В довершение удручающей картины с крыши обрушилась на грязную землю глиняная труба. Поднявшаяся от падения пыль моментально смешалась с грязью, и все закончилось.

– Эй, ты! Посмотри там! – голос посадника, запрыгнувшего в седло, вывел всех из оцепенения.

Широкоплечий мужик, который так резво поджигал солому возле двери избушки, теперь неожиданно робко и нехотя сделал шаг вперед. Со страхом в глазах он посмотрел на посадника.

– Ну! – посаднику вся эта история с неудавшейся свадьбой уже порядком надоела. – Что встал? Иди проверь: жива ведьма или нет?

Мужик послушно пошлепал лаптями по черной жиже. Приблизившись к залитому дождем окну, он еще раз оглянулся и, не заметил в глазах односельчан сочувствия, неуверенно схватился за край обуглившегося подоконника и заглянул внутрь.

Народ напрягся, даже лошади всадников всхрапывали, почувствовав всеобщее волнение.

– Мертвая! – крикнул мужик и опасливо отскочил от страшного дома. – Она мертвая! Сгорела!

Последовал всеобщий выдох облегчения и люди зашевелились, послышались робкие смешки и кашель.

– Добро, – подвел черту посадник, сноровисто запрыгнул на коня и, потянув поводья, скомандовал своим дружинникам. – Забираем тело Верислава и возвращаемся в Смоленск. Погуляли, твою матушку.

Напоследок посадник посмотрел на согнувшегося в поклоне старосту и сквозь зубы процедил:

– Смотри у меня!

Народ недолго глядел вслед удаляющимся всадникам – люди отправились по домам, к теплу и очагам. Кто-то нервно хихикнул и отчетливо прошептал:

– Удалась свадебка на славу.

Бородачи вытирали усы и бороды, стряхивая капли воды вперемежку со льдинками, отвечать на злую шутку не было сил – устали.

Разгоравшийся рассвет погас. Тяжелые серые тучи навалились на Красатинку. С неба повалились комья слипшихся мокрых снежинок. Снег падал на землю, таял, но вскоре пушистое одеяло заботливо укутало человеческие и лошадиные следы. Белым саваном накрыло и черную израненную избушку с мертвой хозяйкой внутри.

Какое-то время избушка еще всматривалась вдаль, пытаясь разглядеть своих мучителей и убийц своей хозяйки, но видимость ухудшилась, и скорбная домовина убитой ведьмы поползла.

Выполняя приказ хозяйки, она ползла к лесу, в чащу, подальше от жестоких людей и безумных петухов. Ведь Ягодка перед смертью приказала бежать именно ей.

Вот избушка и побежала, как смогла, по вершку, по пяди, аршин за аршином. Как будто бы на курьих ножках, поползла, потащилась, поволокла себя. С треском разбила поперечины околицы и уползла совсем.

На опушке леса ее встретил леший, стенающий по мертвой госпоже. Он лил смоляные слезы и помогал избушке протискиваться между деревьями в узких местах. Там, где прошла избушка на курьих ножках, он втыкал в заснеженную землю саженцы елок и кустов. Деревья мгновенно прорастали, маскируя путь закопченной избы.

День сменялся ночью, темная ночь перетекала в ненастный день, и теперь уже ничто не напоминало о том, что совсем недавно на окраине русского поселения под дивным названием Красатинка стояла яркая и веселая избушка. Ушла она, далеко ушла, унося с собой тело своей волшебной хозяйки, в самую чащу Молохова урочища утащила. Затерялась. Навсегда.

Там в чаще леса избушка нашла себе укромный уголок, крошечную полянку, окруженную красивыми молоденькими елочками, потопталась, как курица перед тем, как взгромоздиться на насест, осела на заваленную снегом мягкую хвою и замерла, захлопнув намертво двери и ставни.

Избушка на курьих ножках принялась ждать, а чего ждать – неизвестно.

Глава 8. Живот и головы

Весна 1036 года выдалась скорой и теплой. Снег сошел уже в марте, талые воды насытили окрестные водоемы, поднялось и гнилое болото посреди Молохова урочища.

Огромный медведь с заплесневевшей чахлой шкурой проснулся в своей берлоге, которую резкая оттепель превратила в маленькое озерцо. Сначала он ворочался и кряхтел, пытаясь опростаться и выбить из себя засохшую пробку кала. Затем выбрался на свет и принялся набивать утробу свежей порослью вкусной и сочной травки.

Голод. Весенний голод не шутка – впалые бока требовали пищи. Медведь сначала шатался вокруг старой берлоги, а затем принялся обходить свои прошлогодние угодья в поисках падали – на стремительную охоту у него не было сил, а падалью полакомиться голодной весной любому косолапому за радость.

Промышляя по лесу, медведь водил кончиком носа – принюхивался.

Раньше это заброшенное человеческое жилище зверь обходил стороной, но сейчас в поисках пищи он неосторожно приблизился к ветхой избушке и, подчинившись природному любопытству, хватанул мощными когтями по бревенчатой стене.

Избушка дернулась, как от острой боли, затряслась и залепила медведю иссохшей ставенкой настоящую трескучую оплеуху, совсем не ожидавшего движения в этом безмолвном мире. Хищник опешил, присел на задние лапы, попятился и не оглядываясь побежал обратно в чащу, в свой привычный и такой понятный мир, а она… она проснулась.

Медленно-медленно: не вскинулась, не побежала, продолжала тихо лежать возле окошка на окривевшем дощатом полу своей избушки, ощущая привкус пыли и тлена во рту.

«Не может быть! Я же умерла…»

Заваленное слипшимся хламом и скомкавшейся пылью скрюченное тело даже не угадывалось. Разрозненные и спутанные мысли хаотично сплетались в клубок:

«…или нет?»

От страха, накатившего на израненную душу, девушка дернулась и попыталась сесть. Не получилось.

Другие чувства проснулись не сразу, но уже через час очнувшаяся чаровница ощутила голод и холод. Она с трудом пошевелилась и все-таки уселась, с удивлением рассматривая растопыренные пальцы рук.

Встряхнув черными космами, ведьма схватилась за старую сухую кадку и с вырвавшимся из груди сиплым выдохом поднялась.

Встав на ноги, Баба Яга шатаясь поковыляла к дверце.

Она все вспомнила! Ее хотели сжечь эти противные бородатые мужики с факелами! Страшно-то как!

Но сейчас во дворе было тихо. Яга толкнула дверь и ахнула. Там, где был тын с небольшим сараем, а дальше справа виднелись дымки деревенских домов, теперь громоздились вековые ели с широкими разлапистыми ветками, плотно облепленные каким-то мерзким мочалом.

Страх мучительной смерти отступил, и она успокоилась – уже не зыркала своими черными глазищами на дремучий лес, на его неявные шорохи и непонятные звуки.

Наконец-то она заметила себя в небольшом пыльном зеркальце.

Приблизив лицо к мутной поверхности, отшлифованной до блеска глади слюды, она медленно стерла с нее пыль и отшатнулась.

Из глубины зазеркалья на Ягу, сверкая бездонными глазищами, взирала настоящая лесная кикимора. Отросшие волосы были покрыты мхом, ветхие, выцветшие от времени клочки одежды свисали с худого тела. На фоне мертвецки бледного лица пылали неестественно алые губы.

Яга облизнулась, кинулась к пыльной полке, где среди глиняных черепков лежали кованные еще Желаном большие тяжелые ножницы. Тугие и рыжие, они не поддались чаровнице, но та заскрипела ровными белыми зубами от натуги и раскрыла их. А потом она кромсала ножницами свою отросшую гриву, одновременно успокаиваясь и возбуждаясь.

– Как же это, – бормотала себе под нос Яга. – Видать, Чернобог сдержал свою клятву.

Ведьма натаскала хворосту, затопила отцовскую печь, набрала из кадки дождевой воды. Поднимая в воздух полувековую пыль, принялась искать большой казан и нашла.

Нагрев воды, девушка сорвала с себя лохмотья, осталась нагая и прямо в избе принялась смывать с себя заскорузлую грязь. Она долго полоскала волосы в черной воде, сливая ополоски снова и снова.

Наконец-то она согрелась и отмылась от предсмертного ужаса.

Следующие несколько рассветов и закатов бледная дева вновь обживала свое забытое людьми жилище: выметала избу, разгребала хлам, собирала уцелевшие горшки, крынки и склянки.

Теперь очаг не затухал.

Древний леший, обрадованный возвращением хозяйки, принес сухих березовых дровишек и придушенного зайца, следом за ним сильный черно-бурый лис притащил в зубах крупную рыбу. Он бережно положил живое серебро на порог ожившей избушки и, взмахнув белым пятном на кончике пушистого хвоста, исчез.

Довольный леший проводил его взглядом и замер рядышком с коряжником в ожидании новых прихотей хозяйки.

В то лето Яга из дикого леса нос не показывала. Она варила новые снадобья и сочиняла другие заговоры. Она по-настоящему наслаждалась обретенными способностями и силами, вспоминала минувшее, иногда замирала и вскрикивала, но пока не решалась покинуть пределы леса. Ходила зигзагами вокруг избушки, то травинку какую куснет, то цветочек расшелушит, то неприметную семечку добудет. Но многого она не понимала, и от этого злилась, накручивая себя до зубовного скрежета.

Черты ее лица исказились, огрубели – по сути, еще молодая женщина, Яга перестала улыбаться, и предстоящие роды страшили ее до мерзлой жути.

Однажды она поняла, что с тех событий, когда горящий факел этих жестоких людей влетел в ее дом, прошла уйма лет.

– Это мой господин спас меня, – не уставала повторять ведьма. – Это он!

Заканчивалось лето, и полетела паутина, провожая последние теплые погожие деньки, заодно намекая на предстоящие роды. Брюхо уже чуть ли в подбородок не упиралось, да и сама Яга чувствовала, что на сносях давно, но когда разрешится от бремени, не знала.

Как водится у всех без исключения дур разных времен и народов, околоплодные воды отошли разом, совершенно неожиданно.

Яга пискнула и неуверенно хихикнула, но с первыми же схватками запаниковала, а затем вдруг замерла с расширенными зрачками, придерживая ладонями круглый живот.

«Мамоньки мои!» – с тревогой промолвила она и улеглась на лежанку, ожидая неизвестно чего.

Роды затягивались. Несколько часов подряд плод не хотел покидать утробу матери, в которой он уже один раз умирал, чтобы вновь возродиться спустя 45 лет. Схватки накатывали волнами, иногда ослепляя режущей болью. Тело женщины инстинктивно готовилось к родам, трансформируя и расширяя родовой проход.

Ведьма плакала и кричала. Она свалилась вниз с лежанки и то заламывала руки, то, закрыв глаза, скребла ногтями плахи пола.

Время тянулось, но теперь боль, тупая и ватная, уже не сводила с ума. Яга поползла по дубовым доскам к печи. Она не догадалась поставить ковш с водой поближе и теперь, ослабевшая, не могла дотянуться до него, чтобы испить водицы и хоть чуточку восстановить силы.

Яга протяжно выла, распугивая всех земных тварей в округе на целую версту. Она лупила себя по животу березовым поленом и мечтала только о том, чтобы эта пытка поскорее закончилась.

От неуемного гнева и боли измученной ведьмы над избушкой на курьих ножках закручивалась черная спираль тяжелых туч, громыхающая и вспыхивающая. Гнулись верхушки старинных елей, срывалось мочало с их ветвей и закручивалось, растрепываясь. Ураган поднимал в воздух ворохи прелой листвы и пожухлую траву. Жесточайший шторм разрывал на части деревья и коряги, перемалывая их в щепки и труху.

Ребенок не мог выйти из матери – наружу, в Явь, в жизнь. Яга чувствовала, что он сейчас погибнет, а вместе с ней и она сама, так по-настоящему и не научившись ни любить, ни жить, ни ненавидеть.

Слезы давно просохли грязными дорожками на бледных и впалых щеках колдуньи.

– Где же ты, Чернобог? – взмолилась Яга. – Помоги мне!

Может быть, он что-то и ответил, но ведьма этого не услышала из-за грохота великой непогоды, воздушным водоворотом вырывающей из сырой землицы коряжистые пни.

И вдруг, в одночасье, ураган затих и угомонился. Опали на захламленную землю поднятый мусор и сор – ягая баба задержала дыхание и вдруг…

Слабый писк появившегося на свет младенца поставил точку в затянувшихся мучениях Яги. Она медленно поднялась на ноги, нашла на колоде тесак, перерубила пуповину, промыла водой лицо и рот младенца, сама напилась вдоволь и, добравшись до лежанки, плюхнулась без сил на тулуп. Небрежно сунув титьку в рот ребенка и подумав о том, что вообще-то у ведьм мальцы не рождаются, забылась на долгое время.

Могучая и вечная Баба Яга родила своего первенца – мальчика!

Зачат он был по великой любви в день летнего солнцестояния, до того как прежняя Ягодка ощутила себя колдуньей-ворожеей.

Теперь же этот розовый комочек сопел у большой сочащейся молоком груди роженицы, а Яга забылась в плотном, туманном сне, не вздрагивая и не шевелясь, только и вымолвила:

– Мальчик…

На следующий день Баба Яга рассмотрела сына во всех подробностях. Она крутила его и так, и эдак, а что с ним теперь делать, не знала.

– Как же он похож на Желана, – недовольно прошептала молодая мамаша. Она хотела было придумать ребенку имя, да, поморщив лоб, вскоре забыла об этом.

Намаялась Яга со своим первенцем!

Всю осень и последующую зиму тряслась над ним – хворал младенец часто, но ведьма лечила его. Однако мешал он ей, шибко мешал.

Ближе к лету следующего года решила из леса к людям его унести и заодно узнать, что да как в Красатинке. В дорогу собиралась без сожаления. Мальчонку завернула в холстину и амулет на шею повесить не забыла.

Амулет был хоть и деревянный, да непростой, в виде закрученного трилистника – знак Тропы Чернобога! Всю зиму вырезала его из кедровой колобашки. Знала, что сию деревину пальцами шлифовать до блеска надобно, тогда магия сидеть в ней, как в доме отчем будет, долго и надежно. А когда амулет был готов, нашептала ему заклинание для защиты от напастей и болезней, ну и от сглаза людского. Это уже так – на всякий случай.

В то время леший Аука забредшего охотника заломал, так Баба Яга не сплоховала – кожаный ремешок из сумы бедолаги вырезала. Красивый такой! Промыв и высушив амулет на майском солнышке, Яга привязала его к шнурку и, надев на шею мальчика, воздала хвалу старым богам.

Засунув в рот сына тряпочку с хлебом и солью, собралась в путь-дороженьку. Хотелось, как там серость Красатинская поживает…

Шла неожиданно долго, видать, далеко избушка вглубь Молохова урочища забралась.

Выйдя туманным утром к самому краю леса, Яга встала как вкопанная. Разрослась Красатинка! Пахло скотом и печью – ведьма долго водила длинным носом, как княжеская охотничья псина.

Решилась – вышла из подлеска на поскотину, подалась к спящим людям, перебирая дворы.

Этот дом не подходит – убогий сильно, этот тоже – собаки злые, следующий темный, ощерившийся колючим палисадником, другой окружен высоким забором, а вот новый дом сверкал милыми сердцу резными петухами: синим и красным. От избы за версту шел запах пирогов, а внутри ворковал приятный голос молодой женщины.

«Тут», – решила ведьма и, взглянув на прощание на своего сына, оставила плетеную корзину с младенцем на чистом, выскобленном крыльце.

– Соколик мой! В деревне тебе будет лучше, чем в лесу, – прошептала ворожея. Быстро поцеловала сына в розовый лобик и ушла, оставив в корзинке той плашку серебра для будущей мачехи Сокола.

– Так лучше, так лучше, – повторяла она до тех пор, пока не услышала, как тот самый красивый грудной голос женщины-хозяйки вскрикнул и позвал мужа.

– Дите! В корзине дите! – кричала селянка. – Мальчик! Господь послал нам ребенка!

Баба Яга сначала вроде бы даже хихикнула в кустах, а затем неожиданно для себя всхлипнула, размазала слезы-сопли по лицу и, завернувшись с головой в серую хламиду, потопала обратно в глушь, в лес, домой, к избушке на курьих ножках, прихватив по дороге заблудшую курицу-пеструшку «для супу».

Промаялась две недели, даже попробовала выть на луну, подобно волкам сереньким, все вещи сыночка нюхала, но так и не успокоилась. Пошла к трону Чернобога, уж он-то поговорит с ней, подскажет. Попила на дорожку настойки травяной и подалась. День и ночь искала трон Чернобога, нашла с трудом, а каменный путь и вовсе только на обратном пути сыскала.

Там, у заклан-камня Баба Яга выпучила глаза – ее сакральная жертва, красавица Преслава, невинно убиенная завядшая невеста по-прежнему лежала на черном жертвеннике. Рядом с ней, на доле^[26] дожидалась новой смерти жадная Скверна.

Яга бухнулась на колени и поползла униженная к дубовому трону ее бога – приползла и давай поклоны отвешивать. Молилась Чернобогу долго, истово, бестолково. Все думала, что сейчас владыка обязательно явится посмотреть на свою самую преданную жрицу. Но бог мертвых не снизошел, не явил своего жуткого облика. Яга замолкла, терпеливо ожидая Чернобога, но отшлифованный временем трон оставался пуст.

Посеревшее лицо ведьмы исказилось от злости.

«Почему он так поступает со мной?»

Яга схватила Скверну и с ее помощью с легкостью отсекла длинноволосую голову полвека назад усопшей Преславы.

«А где же наш женишок? Помню, помню, где-то рядом он сердце свое потерял».

Нашла по памяти – как тут забудешь? Прах Желана лежал неприглядной кучкой костей с желтым черепом рядом с заросшей тропой. Забрала и его.

Еще по темноте отправилась в обратный путь, царапая ветками нос и щеки. Вспомнила колдунья о своих новых чарах и включила магического светляка.

Этот призрачный, мерцающий свет до самой утренней зори освещал бредущую по волшебному лесу жуткую согбенную женщину в серых лохмотьях, которая несла в руках две истлевшие, отрубленные головы. Черный кривой кинжал с бриллиантовыми вкраплениями был запросто заткнут за простой пояс путницы.

Растрепанная и лохматая Баба Яга вернулась к избушке. Завалилась на лежанку и провалилась в сон, бросив перед этим головы несостоявшихся супругов в угол у печи, будто крупные репы с огорода.

– Завтра же на колья посажу. Пущай повисят головушки, как рыбы запеченные на рожнах, – довольно промямлила она и забылась от усталости и переживаний.

О сыне своем она больше и не вспоминала. Хотя, может быть, и вспоминала, да помалкивала.

Глава 9. Вторая жизнь

И потянулись годы ручейком. Яга старела. Волосы ее теряли блеск и черноту, но любознательности и въедливости в магических делах ведьма не утратила. Напротив, жажда знаний кипела в ее озлобленной душе.

Вонь и дымище постоянно клубились разноцветными облаками над избушкой. Баба Яга без устали создавала рецепты новых отваров и зелий, затем терпеливо их готовила, совершенно забывая о том, что иногда нужно приготовить и еду.

Свой заповедный лес она изучила до последней травинушки.

Бывало, выйдет на крыльцо, вытрет пот на чумазом лице, охнет от красоты глухой лесной чащи и поковыряет в зубах. Снова зуб заболел – видать не хватает ей молочка да деревенского творожка.

К людям редко ходила, в основном пакостить, а вчера вот услыхала, как возле кромки Молохова урочища человеки на мечах свирепо бились – запахом кровушки шибко вкусно нос теребило. Яга даже не удержалась, слетала на своем новом изобретении – летающей ступе – к месту человечьей гибели.

Ловко загребала помелом, как будто бы веслом на лодке. А то ведь в первый полет чуть не расшиблась в березах на той стороне черной пади, страху натерпелась – ужас! Лоб рассекла, нос сломала, морду немытую поцарапала, репьев в волосах насобирала, но после наловчилась летать, как птаха болотная, быстро и низко.

А сколько сил и ворожбы в ступу эту вложено было! Цельную неделю помещала в нее мощь круговерти воздушной, грозовой, ураганной, но смогла – управилась. Еще одну неделю потратила на заговоры да нашептывания.

Теперь можно было летать! Быстро и медленно, высоко и низко, далеко и близко, а еще зигзагами, да как захочешь! Вот только искрила ступа малость, зато впотьмах так красиво и зловеще смотрелась, радовала ведьмину душу.

Прилетела Яга с кривым, теперь горбатым, все еще опухшим носом и горящими глазами к месту лесной битвы простых людишек. Быстро зыркнула туда-сюда.

Видит – печенеги! Воины поля ковыльного красатинских мужиков одолевают, в полон баб и ребятишек хотят угнать. «И Сокола мово тоже могут», – поняла ведьма.

Баба Яга ненавидела бывших односельчан, а все равно ведь свои, родные, хоть и уморить ее хотели.

«Так это когда было! – пробормотала колдунья, возражая сама себе. – А нынче вон они! От степняков отмахаться не могут».

Вынырнула Яга из сумрачной гущи, хвать за шкирку самого главного печенега, и улетела на урчащей с треском ступе в сгущающуюся темноту. Тот только кривыми ножками дрыгал, да визжал от ужаса.

Кочевники от неожиданной потери вожака даже притихли в смятении, а тут и дружина смоленская подоспела – отбили уже плененных, да связанных, а затем и кочевых развеяли, да и порубали, добили всех до одного.

А оставшихся ворогов, кто случайно спасся, тех Баба Яга втихаря повыловила. Брала все: оружие, одежду, монетки невеликие, а главное, соль. Каждый степной воин хранил соль, грязную, серую, иногда черную, но соль!

А без соли в лесу туго. Яга на своей шкуре эту надобность прочувствовала. Долго без соли, как в пустыне без воды – тяжко. А который печенег без соли оказывался, так она его запросто – хрясть пестиком по темени и все, или сердце остановит, либо легкие охолонет. Троих приструнила, а толку мало – драгоценных кристалликов всего две щепотки насобирала. У вожака печенегов даже дюжина монет из червонного золота в поясе оказались, да все не то – бесполезные деньги ведьма раздраженно швырнула в подклеть избы.

От такого расстройства Баба Яга знатному пленнику голову отрубила – его же мечом рубанула по шее, а после в сердцах кисти рук отсекла. Зато успокоилась, уселась на крыльцо избы, замерла, да так и сидела до утра, любуясь зорькой в тиши и спокойствии. Даже песню какую-то заунывную затянула, да слова забыла.

Леший Аука ночью сгреб останки степного вождя и унес за ограду, там и бросил, а вот голову в заостренном шлеме водрузил на свободный дрын. Хотелось коряжистому обитателю самолично хозяйке угодить, поэтому он и старался по хозяйству, как мог. Двор подмел, кровавые следы сухой травкой припорошил, отрубленные руки воина на елку сушить повесил – вдруг хозяйке пригодятся потом.

Еще несколько дней Баба Яга ходила по двору и его окрестностям задумчивая. Иногда довольно хмыкала, думку думала и надумала. После случая с печенегами наловчилась ведьма на широкую реку

 Славутич^[27] летать, купцов грабить, да и на прочий проезжий честной люд жути нагонять.

Переполненная восторгом и злорадством, она молча неслась над сумеречной землей, над верхушками деревьев к береговой линии реки, к «древнему пути из варяг в греки». Там, на песчаной отмели разбили бивуак идущие на полярную звезду купцы.

Торговцы шли с наполненными товаром ладьями к норвигам, этим грубым, самодовольным и немытым племенам. Баба Яга их не шибко жаловала. Зачастую небольшие отряды варягов шли на своих пестрых ладьях рядом с купеческими суденышками, и чтобы добраться до ценной добычи и нужного пленника, ведьме иной раз приходилось раскидывать волшебством этих настырных и натрыжных торговых защитников.

Но Баба Яга не топила их смешные кораблики с резными драконьими мордами и цветастыми парусами. Причина была проста – красиво, и все тут. Люди-то ведь старались, мастера с обручами на лбах разукрас чинили – жалко такую красотищу уничтожать. А настоящую красу Яга понимала и ценила.

А вот самих норвигов она не жаловала. Если какой викинг вставал на ее пути, размахивая своим жутким топором, она его убивала без сожаления. Вот тогда-то и стал торговый люд побаиваться смоленских излучин Славутича – поговаривали, что места эти прокляты, мол, нехорошие, недобрые здесь берега, а все потому, что какая-то злая ведьма тут завелась и лютует.

Грабила Баба Яга купчишек, грабила. Бывало, помимо чудных харчей и бесценной соли, золотишко с каменьями прихватит, а более всего пристрастилась вечная ведьма к специям – красному жгучему перцу и корице. Ну, и шалила, конечно, в темноте безлунной и хмурой. Пленников что поменьше заставляла остолбенеть, а затем злорадно забирала в свое логово.

Страшной ведьме нужны были человеческие головы для создания первого мнимого круга – максимальной и мощной защиты.

Вот она и чудила на старых торговых путях, ничем не брезговала. Даже пару раз женщин воровала, людей невинных извела – не перечесть. Уйму сокровищ накопила, да толку никакого – оказалось, что не нужны они ей, драгоценности те.

А вот жестокости прибавилось. Баба Яга, вкусив колдовского всесилия и безграничной власти над беспомощными жертвами, стала надменной и непреклонной. При этом крайне редко, но иногда ягая баба своих пленников отпускала на все четыре стороны. И даже одаривала с утра дукатом сверкающим, мечом с драгоценной гардой, или еще как. Что уж за мужики те были – неизвестно! Видимо, знала, за что платила.

В те же годы наша колдунья повадилась амфоры с греческим вином у купчин воровать. Вот радости-то было!

Пила много и взахлеб, до ядовитой изжоги, до темноты в глазах. Сладко, вкусно, пьяно и бестолково. Иной раз валялась в бурьяне всю ночь до утра в беспамятстве. Ходила в грязных одеждах, постепенно превратившихся в затрапезные лохмотья. Шаталась пьяная, цепляясь за крупные ветви деревьев. От тоски и одиночества Баба Яга злилась еще больше и не могла найти выход нервной горячке.

Но время шло, хмель улетучивался, и колдунья все реже вглядывалась в свое нечеловеческое отражение в потрескавшемся мутном зеркале.

– Госпожа, – проскрипел верный Аука. – Отведай ключевой водицы.

Корявыми руками леший протянул к ней берестяной туесок, наполненный водой.

Яга приняла неказистый капающий сосуд, жадно глотая жидкую прохладу. Крякнув от удовольствия, ведьма вытерла рот и зловеще захрипела:

– Почему владыка не хочет меня видеть? Ну почему? Что я делаю не так? Пойду к нему.

Сказала и забыла, не уловив главного. Баба Яга была очень близка к разгадке своей судьбы, но была еще так далека от настоящей правды, раздробленной на мелкие кусочки. Собрать их воедино ей еще было не дано. Рано. Она должна была страдать.

Только после до Яги могла дотянуться нить понимания. Чернобог знал об этом и ждал, когда же это случится.

Из года в год она упорно бродила на капище Черного Владыки, молилась ему, поклонялась, пыталась вызвать, поговорить. В последние годы плелась туда пожаловаться на угасшее здоровье и малосильную старость. Ни разу за всю эту вторую ведьмину жизнь не явил он ей свою демоническую сущность. Ни на миг не проявился! Ни призраком, ни демоном, ни человеком!

Но с каждым утекающим годом тело ведьмы дряхлело и покрывалось морщинами. И вот настал тот страшный миг, когда Баба Яга поняла, что теперь она навеки немощная старуха.

С превеликим трудом и артритной болью в суставах она охала по избушке в поисках меховых карпеток для постоянно мерзнувших ног.

И неизвестно, как бы далше влачила свое существование древняя ведьма, если бы не вмешательство в ее судьбу высших сил. Хороших ли, плохих ли, да только теперь других.

Но все своим чередом.

После чудесного возвращения Яги к жизни давно уже миновало более ста пятидесяти лет, а она по-прежнему коптила небо этого несчастного мира. Из-за бельм в глазах она почти ничего не видела, длинный горбатый нос с бородавками торчал далеко вперед. Она им шевелила, как крыса, постоянно принюхиваясь. Скрюченная и согбенная, она уже не покидала мнимый круг – теперь и не летала на ступе-помощнице, да и пешим манером из избушки не выходила, хворала шибко. Попьет в темноте отвару, да спит или лежит, поскрипывая и вздыхая.

Преданный леший Аука по-прежнему иногда приносил куропаточку, огненно-рыжий лис – рыбку, а болотные мавки – лукошко морошки с клюквой.

Другое плохо – умереть бы надо, да не получалось. А умом-то уже ослабела, вот-вот совсем себя забудет, и потянутся тогда вечные годины мутного безумия – нет страшнее такой участи.

«Сыночек, мой! Соколушка! – всхлипнула в темноте древняя колдунья. – Помер давно. Девок одних нарожал, и они уже умерли. А те своих девок нарожали».

Баба Яга загремела желтой костью правой ноги – кожа слезла давно, и стерлось мясо. Ходила по избушке монстром, постукивая костяной ногой и жить не хотела. Она мечтала о смерти, но смерть Ягу не замечала.

«Отправилась бы давно на тот свет. Сейчас и косточек от меня не осталось бы, и могилка моя уже травушкой заросла бы. А то вот и правнучки мои старыми стали».

От такой мысли Яга дажевыпрямилась.

«Добрая Смертушка не хочет за мной приходить, так я сама к ней приду! Нынче же».

Схватила клюку, захихикала, накинула перевязь с плетеной корзиной, закряхтела.

«Пойду, прогуляюсь, – шепнула Баба Яга. – Грибочков пособираю. Надобно супчик наваристый себе сварганить».

Ведьма даже зажмурилась от предстоящих радостных впечатлений.

– Я заставлю ее прийти ко мне…

Яга поковыляла к двери, пошатнулась на костяной ноге, но удержалась. Тихонько подалась в сторону гнилых топей, но бледненьких грибочков на тонкой кривой ножке и ярких мухоморов удалось сыскать и насобирать раньше.

Варево из поганых грибов и нескольких сушеных травок получилось густое и ароматное. Яга не стала торопиться, дала ядовитому супчику остыть, отстояться, а затем принюхалась и с видимым удовольствием выпила почти все. Она сидела и прислушивалась к внутренним ощущениям.

Долго ничего не происходило, уже и ласковое осеннее солнышко закатилось за острый оскал почерневших в сумерках елей. А затем начался бред. Два дня ведьма страдала и маялась от отравления, а потом ослабла совсем, да так, что и руки было не поднять. Уже не помня себя от кромешной боли, Баба Яга завалилась на заросший мхом пол и там какое-то время скребла дубовый тес когтями, а на третий день она умерла – в мучениях и терзаниях.

Остановилось сердце, замерли легкие, тело остыло, задеревенело – отравилась Баба Яга до смерти, померла, жаль вот только, что снова не насовсем.

Застыла душа колдуньи, замерла ведьмина избушка, закостенел во дворе леший Аука и слуги-зверушки разбежались кто куда.

Из надвинувшихся свинцовых туч к ночи пошел неожиданный снег, и даже закружила метель, а потом все успокоилось, заледенело, и полетели сорок пять годин ожидания.

Глава 10. Услада и Черный Змей

В декабре 1235 года метели и поземки уже наглухо замели все Молохово урочище и примыкающие к нему замерзшие топи и болота.

Вот и избушку на курьих ножках запорошило. Все лето она, брошенная и безжизненная, простояла в кустах, по-сиротски обросла плющом и практически слилась с грудами валежника и зарослями ракитника, и только тын с черепами по-прежнему обозначал место резиденции Бабы Яги.

Зимой намело снега, какого свет отродясь не видывал. И угораздило же омытую смертью от тлена и старости ведьму проснуться после многолетнего сна именно в это студеное время.

От прилива жизненных сил колдунья резко села.

– Темно, хоть глазоньки выколи, – раздался ее красивый помолодевший голосок. – Надобно очаг разжечь и печку истопить, – выдохнула она студеным паром.

После второго пробуждения от смертного сна Яга плохо соображала.

Внезапно очаг вспыхнул колышущимися языками зеленоватого цвета.

Огонь сменил цвет, окатив сразу всю комнату алой волной, полыхнул жаром. На стенах заиграли тени – жуткие и непроницаемые.

Помолодевшая Яга удивилась – она поняла, что в избушке находится не одна, но рассмотреть призрачный силуэт непрошенного гостя почему-то не смогла. Она кашлянула и, прочистив горло, неуверенно поковыляла на затекших непослушных ногах к входной двери.

– Не торопись, Ягая, – проворковал чей-то женский голос. – Там доченька моя, Морана твою хату до самой трубы снегом завалила.

Колдунья замерла и медленно повернулась к разгорающемуся за ее спиной радужному свету.

– Глазам своим не верить? – промямлила Яга. – Али верить? Да неужели ко мне в гости сама Дева Рожаница пожаловала?

После этих слов прекрасная Лада проявилась полностью в этом утлом и унылом доме, больше похожем на склеп. Богиня стояла, как будто бы подсвеченная изнутри, благоухая бархатной розовой кожей и материнским молоком, которое капало из плодородной груди прямо на не мытый два века пол.

В былые времена случись такое, девка-чернавка бухнулась бы в ноги великой богине – невесте и жене Сварога. Тогда ничтожная Ягодка рыдала бы, размазывая слезы счастья и восторженно радуясь явлению богини красоты, любви, и прочее, прочее, прочее…

А нынче все было по иному.

– Теперича не то, что давеча, – глубокомысленно изрекла Баба Яга и, вернувшись к лежанке, невежливо уселась на ее край и спросила: – Зачем пожаловала, Дева, в тяжкий миг моего пробуждения? Мне холодно и голодно, да и на душе постыло. Началась третья жизнь, а я еще от второй не отдохнула.

От своих же собственных слов великая колдунья вздрогнула и задрала выше колен свою ветхую юбку, разыскивая уродливую желтую кость на правой ноге. Вместо нее Яга обнаружила новенькую ступню молодой девушки, но не успокоилась.

– Из меня Чернобог чудовище вылепил, ведь я умереть теперь никак не могу, – пожаловалась она. – А это тяжко. Устала я жить, а конца-края не видно.

Услада посмотрела по сторонам своими прекрасными голубыми глазами – возможно, хотела присесть куда-нибудь, да побрезговала, осталась стоять, как мраморное изваяние – одетая в сотканную из призрачных цветов тунику, опоясанную золотистым ремешком, почти нагая, чистая и прекрасная.

– Я пришла к тебе, Яга, с докукой^[28]. Великие боги наперебой тебя обсуждают, говорят, ты из ума выжила, за лихие убийства взялась, мнимый круг из черепов убиенных жертв строишь, богиней смерти собралась стать. Нехорошо это. Кощунство. Морана злится на тебя, весь мир заморозила.

Молодая ведьма с мудрым взором старухи в ответ ухмыльнулась:

– Ужасная доченька твоя, черная лебедушка, не злится, она боится, что ее прогонят, хотя я и не думала становиться богиней зимы и надсмотрщицей Нави. Я не люблю холод и лед.

Лада слушала ведьму, опустив прекрасные очи долу, но вдруг встрепенулась, распахнула их и зашептала:

– Ты, права Яга, старшенькая доченька моя опасается тебя, но ты можешь стать богиней сильнее холодной Мораны. Что она тебе? У тебя обрезана нить судьбы, а нитки путей и помыслов все спутаны – ты вправе сама выбирать свою вечную дорогу.

– Да, но Черный владыка не одарил меня вечной молодостью…

Лада улыбнулась, как улыбаются матери наивным детям.

– Этот великий дар простым людям недоступен. Чернобог при всей своей несокрушимой силе и злой, но бездушной мощи, не смог бы одарить тебя вечной молодостью, даже если бы сильно захотел…

Богиня красоты и плодородия вздохнула и добавила:

– Обманул он тебя, а ты разменяла свою судьбу на его утеху. Он использует тебя, а ты принесла ему требы^[29]: свою жизнь и совесть на заклан-камень, разменяв их на грехи и страдания.

– И что же мне теперь делать? – Баба Яга криво усмехнулась. – Ничего уже не изменишь. Чернобог ко мне больше не является.

– А он и не придет к тебе в ближайшие… – Богиня красоты осеклась и долгим взглядом посмотрела в мерцающие очи в сумраке Бабы Яги. – Зятюшка мой, Черный Змей, или если хочешь, Чернобог, обещал Перуну, сыну моему, что через сорок сороков полных лун он вновь снизойдет к тебе.

– Как все сложно, – раздражаясь ответила Баба Яга. – Если обещал, то где же он?

– Ягодка, – улыбнулась Лада. – Срок давно миновал, а за ним еще век, а Чернобога все нет и нет. А ты, обманутая и оскверненная, продолжаешь отбивать ему поклоны и влачиться в пыли его тени.

– Богиня, ты святотатствуешь. Чернобог велик!

– Чернобог велик, – спокойно согласилась Лада. – И он владыка Нави и пекельного царства, но сейчас он ушел в другие миры. Тебе не понять…

– Тогда зачем ты пришла, Дева?

– Я хочу помочь тебе.

– А зачем? – Яга с вызовом вскинула подбородок. – Меня, сироту с косичкой, много раз обманывали, оскорбляли, убивали даже. Я никому не нужна, а тебе вдруг понадобилась. Так отчего же ты ко мне так воспылала?

– Ты же женщина и должна терпеть боль, но твои страдания могут закончиться, если сама пожелаешь. Не в миг, не в одночасье, но могут.

– Лада, Великая Дева, верни мою смерть!

Богиня тяжело вздохнула:

– Прости, не могу…

Баба Яга молчала, сузив глаза, по капле наливаясь гневом, сжимая и разжимая кулачки.

– … но я знаю, как ее вернуть! Нужно разрушить заклан-камень, там, в древнем останце ты найдешь смерть Черного Бога. Огромное изумрудное яйцо древнего ящера-гада и есть эта смерть. Его надобно разбить. Чернобог всех обманывает, он последний из старых богов и истинное его имя Черный Змей. Если уничтожишь содержимое яйца, тогда и сама будешь свободна.

– А что в яйце том? – поинтересовалась ведьма.

– Никто не знает.

Лада хлопнула в ладоши, и в избушке стало тесно.

Двое удивительной красоты юношей, с натугой удерживая рукоять огромного молота, охнули, опустив диковинное и переливающееся огненными волнами оружие на дубовые доски пола.

– Маменька, мы справились, – прошептал младший брат.

Лада с нежностью посмотрела на сыновей и погладила обоих по головам. Повернувшись к Яге, она тихо сказала:

– Эту малую кувалду Перуна тебе Лель^[30] и Полель^[31] принесли – сыночки мои младшие. Она весит пять пудов, но именно этим оружием можно с заклан-камнем совладать. Только молот Перуна сможет разбить его, да вот громовержец из рук большой молот не выпускает, да и не поднять его простому смертному – он сто пудов весит, а вот малый – всего лишь пять.

От удивления Яга распахнула глазищи и запричитала:

– Радость-то какая! Пять пудов! Радость-то какая! Да я вовек этот железный молоток не подниму. Мне его даже не сдвинуть, наверное. Какой уж там заклан-камень – он далеко, а кувалдушку эту до капища еще донести следует.

– А ты и не сможешь, разве что с помощью волшебства. Да только разбить камень должен витязь-богатырь с чистой душой, вдохновленный истинной любовью.

– Трудно, – промолвила Баба Яга. – Трудно такого Яруна^[32] сыскать, тем более в нашем лесу.

– Да, трудно, но я попрошу Рода найти такого, а Лелю зародить любовь в душе юноши. Пускай герой спасает свою суженную, а ты, ведающая Яга, ему поможешь. Вручишь ему Перунов молоток и Варунов^[33] клубок с путеводной нитью. В светлом задоре богатырь сможет поднять божественный молот и разбить заклан-камень.

– Я тебе поверю, дева, – выдохнула Баба Яга. – Смотри, не обмани меня!

– А ты больше никогда не убивай женщин и малых деток!

– Согласная я, – выдохнула ведьма и впервые за триста лет заплакала.

– Договор, – провозгласила Лада и исчезла, а вместе с ней и Лель с братом Полелем.

Баба Яга опустила взор и, вытирая неожиданную слезу, криво усмехнулась:

– Вот шельмецы, оставили кувалду посередке хаты, теперь запинаться буду.

После этих слов Яга закрутила ураган и назло Моране разметала весь снег, которым богиня стужи и смерти весь ноябрь и почти весь декабрь заметала избушку на курьих ножках.

– Пускай сильнее злится ледяная Морана, – злорадно засмеялась самая сильная колдунья Яви.

Теперь пламя в печи горело ровно, потрескивали березовые дровишки, а за стенами вновь принялась яриться вьюга. К вечеру в дверь постучали – пришел Аука. От мороза леший двигался медленно и скрипуче, а заговорить и вовсе не смог. Еле протиснулся, напустил облака холода в хату, да так и замер.

В этот раз в берестяном туеске Аука принес крупу. Яга обрадовалась, захлопотала, застучала пестом в ступке, размалывая драгоценные зёрнышки в муку. Скоро, скоро в избушке запахнет скворчащими лепешками. Обрадованная Баба Яга металась от печи к лешему и обратно.

– Дева Рожаница, Ладушка-Усладушка подсказала мне, как смертушку вернуть, – делилась Баба Яга с лешим последними новостями. – А Лель и Полель Перунов молот принесли. Вот он, видишь?

Леший Аука тихо поскрипывал, а помолодевшая ведьма уже заваривала травки – она щебетала и радовалась новым возможностям, но еще не знала, как осуществить немыслимое.

Есть заклан-камень, есть божественная кувалда, которой можно его разбить, известно, что внутри жертвенника изумрудное древнее яйцо дракона по-прежнему хранит в себе смерть Чернобога. Да и витязь, по воле других богов, сам придет к ней, ведомый своей судьбой.

Но! Как же это?

Яга зажмурилась от страшной мысли. Отказаться от владыки – значит, отвергнуть его, а послать богатыря уничтожить изумрудное яйцо – это не просто предать Чернобога, а посягнуть на его… жизнь, само существование в этом мире!

У Бабы Яги подкосились ноги от такой ереси.

Всю зиму и весну она только и думала об этом. К лету мысль, что она убьет владыку уже не пугала – лесная чародейка постепенно свыклась с этим, решилась. Осталось одно – дождаться или заманить витязя, который исполнит зарок, но молодец все не шел.

А между тем Черный бог обиделся.

Богиня Лада и другие небожители Ария во главе со Сварогом ошибочно думали, что он зачем-то ушел в иные миры.

Это он, великий и ужасный, сам внушил им эту мысль, это он в который раз обманул их.

На самом же деле Чернобог промышлял здесь, в Яви. В позе уставшего дракона он восседал на каменном берегу монгольской реки Онона и, приняв кошмарный облик демона Эрлика Номун-хана, терпеливо и самодовольно взирал на сотни костров, раскинувшихся на пологом берегу.

Получив сакральную жертву – жизнь невинной Преславы, Чернобог воспрянул силами и окреп, стал почти таким же сильным, как прежде. Божественного могущества ощутимо прибавилось, но людишки славянские продолжали отворачиваться от него.

– Убью всех, – процедил сквозь зубы Чернобог. – Весь род выведу.

Сказал и призадумался.

Уничтожить русских, этих любимых божьих внуков непросто. Хотелось бы, да как бы в штаны от натуги не опростаться! Русские – они же совершенно противный народ, древний владыка Нави это давно заметил: мужики пашут, бабы синеглазы, изгибом стана величавы, детишки золотоволосы, но главное! Главное! Мужики бабами не управляют, а скорее даже наоборот – бабы мужиков по природному своему наитию ведут путем истинным. Да и любовь-то у них не такая, как у других народов. До чего додумались русые – любят друг дружку, и все тут: парень – девушку, жена – мужа, дети родителей почитают и так далее. Все не так!

Чернобог, будучи хозяином загробного мира несколько миллионов лет к ряду, видывал многое, но эти противные русы решили совершенно нахальным образом отвернуться от него и выбрать для своего народа нового бога.

Это не просто раздражало – Чернобог слабел и, исчезая из людской памяти, быстро приближался к своей гибели.

А как же все-таки уничтожить целый народ?

Для этого надобно натравить и науськать на него сразу несколько кочевых народов, степных варваров, злых и кровожадных.

Большая многолетняя война обескровит Русь, а при определенном стечении диких обстоятельств может навсегда уничтожить эту разрозненную зарождающуюся империю. Чернобог это видел и ощущал.

А кочевники, готовые скакать ради добычи и день, и ночь напролет, вот они. Где-то там, среди костров, людей, коней и верблюдов, готовящейся на огне конины и освежеванной баранины, сотен палаток и просто лежащих на земле рядовых всадников и лучников, возвышался белый шатер.

В нем и начался Большой Курултай.

Умер великий каган Чингисхан, и надо было поделить огромную Орду на несколько улусов. Черного Змея интересовал один из внуков почившего Чингиза – жестокий хан Батый.

Несколько дней и ночей Чернобог ждал решения больших ханов и дождался. Как он и предвидел, сыновья Чингисхана разделили владения несправедливо. Хитрому и амбициозному хану Батыю досталась Золотая Орда за Итилем, где точили ножи извечные враги монголов, половцы, и ковали мечи непокорные русские княжичи.

«Свободной землицы на всех не хватило», – хихикнул Чернобог. – Попробуем повлиять на этих неграмотных кочевников».

В кошмарном облике дракона он возник в центре белой юрты, изрядно напугав храбрых вождей, и только лучший военачальник монголов одноглазый Субэдэй-багатур схватился за меч.

Черный Змей медленно повернулся к нему, и тот, заиграв желваками, вогнал свой кривой меч обратно в ножны.

– Это Эрлик Номун-хан, – зашептали монголы, и только Батый не отводил взгляда от страшного бога. В его жилах до сих пор клокотала обида после нечестной дележки, и поэтому он ничего и никого не боялся. Батый спесиво задрал подбородок и уже собирался наговорить резких слов и упреков, а возможно и угроз своим дядькам и братьям, но явившееся чудовище выбросило вперед лапу, направило указующий перст на него, Батыя, и глухо, но явственно пророкотало:

– Молчи, глупец! Молчи! Твои подвиги еще впереди! Тебя ждет несметное богатство и великая власть!

Чернобог довольно хихикнул и продолжил стращать ханов, одновременно преследуя цель просветить этого тупого горделивого монгола и сподвигнуть его на дальний поход.

– Ты получил свой улус! Он самый лучший! Там золота больше, чем могут представить твои хитрые родственники! Там, за русской рекой, ты победишь всех воинов и сожжешь их города. Там ты уведешь в полон их баб и детей, ты заставишь крепких русичей пасти твои тучные стада!

Чернобог замолчал и вновь оглядел всех собравшихся военачальников и ханов. Смотрел долго и даже заскучал. Все мужчины отводили глаза и боялись пошевелиться. А Батый порадовал – набрав полную грудь воздуха, он вдруг выдал:

– О, великий Номун-хан, пращур деда моего Чингисхана и нас всех! Скажи мне, что делать?

И тут Батый с удивлением обнаружил, с какой завистью смотрят на него его братья и дядьки – истинные сыны Чингисхана. Они не просто с удивлением распахнули узкие щелочки глаз – они внимали каждому его слову! С каждой застывшей секундой, с каждым окоченевшим мигом они постигали тот факт, что Эрлик Номун-хан разговаривает только с ним, с Батыем, игнорируя всех остальных потомков Чингисхана, которые владели Ордой по праву.

И Батый прозрел!

Он мгновенно уловил тонкую струйку чистого воздуха в затхлом мареве душной юрты.

– Вы слышали, что сказал Великий? Вы уразумели правду?

– Собирайте силы. Идите на Запад! Завоюйте славу на все времена! – поддерживая Батыя, хрипло проворковал Черный Змей и после этих слов эффектно исчез с громким хлопком, взметнув вихрь пыли.

Кочевые ханы стояли с отвисшими челюстями, но скоро зашевелились, недоверчиво поглядывая друг на друга. Каждый думал, не почудился ли ему одному этот кошмарный демон или бог.

Зашевелились степняки, закашляли, раздались неуверенные смешки и голоса. Обстановка разрядилась, и вдруг громогласный шепот Змея Мертвых Эрлика Номун-хана вновь оглушил присутствующих:

– Батый поведет тьму на русичей! Батый!

Глава 11. Другие, Вый Кромешник и Цыпонька

Выполняя хитрую волю Чернобога, для похода на Русь и половцев монгольские ханы смогли с великим трудом насобирать только сорок тысяч всадников. Для этого сурового набега они даже забрали всех старших сыновей во всех семьях орды, потеряли время и двинулись на запад только в конце ноября 1235 года.

Чернобог, предвкушая великую войну и кровавую расправу над противными славянами, радовался, как дитятко неразумное, но, сосчитав по головам скачущих всадников, приуныл.

– Не хватит сил русичей победить! Ох, не хватит! Как бы русы сами монголов не порубали!

После этих слов он исчез из и проявился пятьюстами километрами южнее, близ глубокого горного разлома. Там он вызвал сынка своего, тюремщика навьего, кошмара кромешного – огромного Вия Всевидящего.

– Отец! – прогромыхал тот. – Тысяча лет и семь сотен годин миновало. Я снова здесь, под лучами Ярилы.

– Ненадолго, ненадолго, – поморщился Чернобог. – Сделаешь дело и вернешься в свой огненный дворец ледяного подземелья.

Вий медленно распрямился и стал выше своего папеньки, почитай, втрое.

Чернобог задрал голову и кашлянул.

– Забыл, что ты для местного населения исполин-демон.

– Готов мертвить, отец…

– Да, знаю, знаю. Только в этот раз твои отвисшие до пояса веки и прочая непонятная атрибутика могут напугать твоих местных помощников. Давай! Вот так! Подтягивай веки. Теперь шапку меховую на лысую голову и саблю кривую на пояс, и, пожалуй, палицу грязную туда же. Знаешь? Такую мерзкую, вонючую, в засохшей крови и почерневших мозгах. Вот! Так лучше. И, да! Разрез глаз узкий сделай, как у степняков. Вот теперь отлично!

Чернобог улыбался, задрав брови чуть ли не на лоб, и мелко кивал, удовлетворенный метаморфозами своего сыночка.

– Теперь же поторопись, Вий Змеевич! Догоняй орду, а я поспешу к Батыю. Предупрежу его, что на подмогу пустынного демона Выя Кромешника послал. Пускай монголы порадуются непобедимости своей, а заодно пусть побаиваются нашу силу, если не по-моему война пойдет.

Конница Батыя и обоз с осадными орудиями легко пересекли территорию современной Монголии, протиснулись через проходы в горах и, подобно морским волнам, выплеснулись в будущие казахские степи. К июлю монголы оказались на берегах Аральского моря и только к осени 1236 года вышли к низовьям Волги.

Путь на Русь был открыт.

Владыка мертвых не мог поверить в такую удачу, и был всегда рядом с агрессорами. Он сгонял к Батыю различные племена, увеличивая и усиливая войско монголов. После разгрома булгар к орде присоединились буртасы^[34] и башкорты^[35]. Подоспел к войску и демон Вий.

Теперь Чернобог потирал ладоши и довольно хрюкал себе под нос. Скоро наступит возмездие! Скоро! А год или два отсрочки для вечного божества пекельного царства не имели особого значения.

Монголы пошли на Русь! Это главное! А за спиной у них вытаптывал пыльную дорогу настоящий жестокий кромешник.

Тем временем Баба Яга сидела в своей избушке пригорюнившись. Конец осени 1237 года выдался дождливым и промозглым. Снег летал, но сразу таял. Бродить по сырой, сумеречной чаще не хотелось. Два или даже три дня она, нахохлившись, как мокрая курица на насесте, все ожидала, когда дождь угомонится.

Не выдержала! Выскочила злющая-презлющая на мокрый, заросший бурьяном двор и призвала смерч. Хотела разогнать тучи, но сделала еще хуже – атмосферная воронка набрала влаги и сил, превратилась в мощный торнадо, который вытянулся до неба и пошел к горизонту, проламывая буреломные просеки-дорожки через несчастное Молохово урочище.

Но скоро все стихло.

Огромный черный ворон тяжело соскользнул с одинокой, давно засохшей березы и, по плавной дуге преодолев испарения гнилого болота, подлетел поближе. Неуклюже взгромоздясь на столетний пожелтевший череп давно убиенного викинга, который венчал дрын почерневшего от дождя колючего плетня, ворон попытался каркнуть, но только и смог поскрипеть горлом.

Прекрасные волосы молодой ведьмы не утратили блеска, но теперь через них протянулась широкая седая прядь – отметина Чернобога.

– Жди, Чернобог! – зашипела Яга. – Жди, обманщик! Знаю, знаю, где смертушка твоя схоронена, а значит и моя!

– Ка-а-а! – утробно откликнулся на женские крики старый ворон. – Кар!

– Ой! Птичка в гости прилетела! Сейчас, сейчас, Цыпонька! Зернышко тебе дам. Жди только.

Яга ринулась в скрипнувшую избушку и заметалась у полки с крынками и засохшими вениками разнотравья.

– Где-то здесь… Где же? Где?

С причитаниями и сварливым шепотом помолодевшая телом, но старая душой колдунья нашла то, что искала – завязанную в ветхую бесцветную тряпицу горстку ржаного зерна, которая по случайности омылась зельем одухотворения в прошлые времена.

Баба Яга выскочила во двор и, вспыхнув черным солнцем развевающихся на ветру курчавых локонов, понеслась босоногая к ворону.

На вытянутой руке она протягивала зерна лесной птице, и искры безумия мерцали в ее черных бездонных глазах без зрачков.

– Ешь, ешь, Цыпонька! Клюй!

Она не замечала, что одно крыло у птицы-великана немного провисает. Она не видела, что птица голодна и испытывает жажду, а когда все-таки заметила, что ворон ранен – взъярилась. От злости и приступа внезапной желчной ненависти ко всем человекам без исключения, Яга зажмурилась, а ворон осторожно взял несколько зерен из открытой ладони. Затем еще несколько, затем еще.

Гортанно рыкнув, черная птица благодарно склонила голову.

– А теперь на-ко, небесной водицы испей, – колдунья зачерпнула из кадки дождевой воды и протянула глубокий половник величавой птице.

По капле, по живительной толике влага холодила пересохшее горло поскрипывавшего ворона.

– Бла-го-дар-ствую! Гос-по-жа! – вдруг по слогам вырвалось из птичьего клюва. Получилось низко и картаво, но ворон поблагодарил ведьму человеческим голосом. Ведьма неожиданно ласково улыбнулась.

– Ты будешь! – горячо шептала она. – Ты будешь моим слугой!

– Да, госпожа! – повторил черный ворон.

На следующий день гнилое болото накрыл плотный белесый туман, а вместе с ним в лесу появились темные силуэты – испуганные люди.

– На погорельцев не похожи, – определила Баба Яга. – А что же это они страх потеряли? По какой такой причине? Раньше людишки мой лесок стороной обходили, да и мнимый круг давно уже замкнут. Простому смертному сию грань не пересечь. Значит, что-то случилось, ежели трусливые человеки с дитями в ведьмину чащобу по своей воле подались, бросив свои очаги.

Ведьма с пониманием зацокала языком и прошептала:

– Видать, ворог лютый на Русь пожаловал. Не иначе! Коли простолюдины ко мне по своей воле явились.

Яга задрала к небу подбородок и принялась тучки сизые задумчиво разглядывать.

– Значит, мнимый круг обороны преодолим! – Яга рассержено уперла руки в боки, обиженно растянув алые до черноты губы в тонкую нитку, и даже случайно до крови прикусила клыком губу. – А почему? – и сама же ответила. – Видать в страхе и в боли пройдет человечишка сквозь препону! А любовью томимый отрок тем паче перемахнет.

– Бабушка-хозяюшка! – вразнобой запричитали испуганные селяне. – Не погуби нас горемык! Прости нас, что без спросу в твои владения заявились. Нам теперь некуда податься!

Ведьма удивленно вскинула бровь и, накинув на плечи невероятной красоты шелковый мандариновый^[36] платок, вышла за тын к своим неурочным посетителям, забыв, что космата и тонкая струйка крови стекает по подбородку из уголка страшных губ. Черный ворон с провисшим крылом тем временем уселся на левом плече своей госпожи.

Люди шарахнулись от нее, как от ночного чудовища. Седой дед упал на колени перед ней и запричитал, опустив взгляд долу:

– Хозяюшка, пощади! Не по своей воле мы тебе докучаем. Из дикого поля степняки хлынули!

– Печенеги что ли? – заинтересовалась ведьма. – Али половцы балуют?

– Нет, матушка! Монголы! Дикари-кочевники с восхода навалились. Шибко много их.

Баба Яга задумчиво потерла лоб и спросила:

– Смоленск пал?

– Бог уберег! – замахал руками старик. – Но по всему княжеству охотники степняков рыщут. Толи разведывают, то ли в полон честной люд ловят.

– Так-так, – Яга закрыла глаза, прислушиваясь.

Дед рискнул поднять взор и теперь с удивлением и нескрываемой опаской разглядывал одичавшее лицо молодой ведьмы, одновременно прекрасной и жуткой. Какое-то время старец молчал, не рискуя прервать размышления лесной ягой бабы, но больные колени не выдерживали холодной сырости земли, и, кашлянув, он в конце концов шепотом сообщил:

– А вот Рязань скоро падет. Монголы там тын вокруг города строят. Видать на штурм пойдут.

Баба Яга медленно открыла сверкающие очи, и отчетливо проговаривая каждый слог, протянула:

– Вожак монголов идет не один – у него за спиной пустынный Вый. Я его почувствовала. Он голодный, взалкавший крови демон.

Простые люди прижались друг к дружке и потрясенно молчали. Дети плакали, а молодые мамки изредка цыкали на них.

– Если монгол пришел к нам кормить дива, то вас ничто не спасет, – Баба Яга некрасиво ухмыльнулась. – И Русь никто не спасет.

– А ты? Ты можешь спасти нас? А я вылечу твою птицу. У нее вывихнуто крыло, но это не залом – я смогу вправить.

Дед молча стоял на коленях и ждал ответа.

– Спасти вас? – думая о чем-то своем, переспросила Баба Яга.

– Да, нас, прогневивших бога. И других, остальных, неразумных, спаси всех, отведи от Руси ворогов бессердечных.

Великая ведьма приосанилась, зло прищурилась своим же мыслям и вдруг приказала седому просителю.

– Давай, дедушка, лечи крыло Цыпоньки, а я к бою готовиться пойду. Не так это просто Выя Пекельного обратно в Навь загнать. Если от него не избавиться, то он натворит тут бед!

Дед добродушно улыбнулся, кивая, и вдруг снова поник.

– Все равно пропасть нам с детками-ребятишками. Впереди стужа и зимник, а мы в чем были, в том и побежали к тебе в чащобу. Ох, беда нам беда! Только горюшко-горе горькое мыкать нам и осталося.

Баба Яга, уже загоревшаяся идеей сразиться с пустынным демоном кочевников, остановилась, обернулась, по-новому взглянула на горстку русичей и ответила:

– Идите за слугой моим. Леший Аука уведет вас в глубину чащи на редкую опушку. Не бойтесь его, но и не заговаривайте с ним. Там на светлой полянке с пригорком срубите одну большую избу. В ней и будете жить. Воды и дров там вдосталь, а зверушки лесные вам зайчиков и рыбу приносить станут. Кореньев и травку для отваров леший даст. Авось перезимуете как-нибудь, все живы к весне будете, коли бог даст.

Благодарные люди принялись отвешивать ведьме поклоны.

– А бог-то какой? – сгоряча спросил дед, а потом, уразумев двусмысленность своего же вопроса, втянул голову в плечи.

Баба Яга вновь резко обернулась, сверкнув молнией в ночи, но сама же призадумавшись, отвернулась, так и не ответив крестьянину.

Оказалось, что она и сама не знает.

После непрерывной пятидневной осады утомившаяся Рязань изнывала от горя и неизбежности поражения. Несмотря на героические усилия защитников крепости, атакующим войскам Батыя удалось пробить две страшные бреши в стенах обреченного города. Одну стену порушили с помощью стенобитных орудий, а вторую смог разобрать по бревнышкам демон Вый.

Стрелы его не брали, а мечи даже царапин на шкуре не оставили. Защитники Рязани и кипящую смолу на его плечи выплеснули, но победить великана не смогли.

Баба Яга несколько раз облетела на ступе сражающийся город.

Ведьма чувствовала присутствие Чернобога, его пристальное внимание к битве, но найти его не смогла. Зато огромного Вия приметила издалека. Он махал своей неподъемной трехсаженной палицей, ошеломляя и без того уставших рязанцев.

Яга устремилась к нему по плавной дуге, выхватывая туесок с черными лесными муравьями. Насекомые те были непростые, а заранее заговоренные на злое дело.

Метнув раздражающую бомбу на загривок разрушителя, летучая ведьма заложила влево, мимоходом приложив пестом по меховой шапке подвернувшегося монгола. Степной воин уже почти залез на стену, когда получил увесистый удар по темечку. От такого потрясения кочевник полетел вниз, сшибая телом и своей саблей других атакующих с длинной штурмовой лестницы. Невезучий монгол убился сам и других воинов порубал-покалечил.

А колдунья, сделав широкую петлю, по дуге вернулась к Выю. Несколько раз рядом с лицом просвистели стрелы, выпущенные с сумеречной земли ордынскими лунниками, но Баба Яга не отступилась, постепенно поворачивая к демону. Ей было ясно, что город уже не спасти, но Вый был как на ладони и пока не обращал на нее внимания.

Такого случая упускать было нельзя.

Ведьма в очередной раз оттолкнулась помелом от пустоты, чтобы ускориться и подняться повыше.

Еще издали она крикнула наговор «Поросячий хвост»: «Скрутись нутро Выя. Режь живот ледяным хвостом свиньи. Страдай о, демон!»

Он ее не услышал, но почувствовал!

Похожий на огромного монгола в стеганном хлопковом халате и лисьем тюрбане Вий, который до этого смахивал с глаз несносных муравьев и уже почти ослеп от жгучих укусов, замер и зарычал от муки. Его разрывало от режущих и колющих вспышек нестерпимой боли под ребрами и ниже.

В неистовом задоре боя Баба Яга захохотала, пролетая над пропахшим дымом, горелым мясом и кровью ристалищем.

Наконец-то Вый почувствовал чужую волшбу. Но такими фокусами, пусть и болезненными, ревностного смотрителя царства мертвых было не напугать и уж тем более не убить.

Вий попытался погубить эту противную ведьму своим леденящим взором, но муравьиная кислота продолжала разъедать глаза, и поэтому главным своим магическим оружием воспользоваться он не успел. Тогда великан принялся махать своей изуверской палицей и подпрыгивать. Ему хотелось зацепить эту мерзкую волшебницу острыми зубьями, раскромсать, изничтожить, размозжить, но летающая ведьма прямо в полете уворачивалась и даже один раз ловко пролетела между ног демона, чем довела чудовище до совершенно необузданного бешенства.

Еще долго пустынный кромешник впустую махал своей палицей и плевался. Наконец, уразумев, что совладать с летучей бестией будет сложно, Вый сменил тактику, согнулся до земли, уцепившись левой ручищей за склон, и стал ждать нового пролета неизвестной волшебницы.

Всем своим видом он показывал стремительной противнице, что страдает от боли и почти повержен, а сам тем временем изготовился к главному броску.

И удобный момент настал!

Бабе Яге выпала тяжелая задача. Ей приходилось контролировать тонкий процесс управления ступой и практически выплевывать новый наговор «Ямина страха»: «Тресни гладь. Низвергнись в темень страха, нелюдь. Вой от боли, Вый. Расколись ямина».

Чтобы правильно закончить заклинание колдунье, пришлось освободить правую руку, а для этого – бросить пест. Сначала она хотела зашвырнуть его на дно ступы, но передумала – со всего маху кинула его в голову крупного кочевника. Настоящий богатырь, молодой монгольский воин в одиночку катил тяжеленный камень к метательной машине, одновременно похваляясь своей невероятной силой. На очередном развороте Яга приметила эту колоритную фигуру и без всякого сожаления вонзила пест в лоб богатура.

Гордые за своего силача ордынцы даже не успели толком рассмотреть, что же на самом деле произошло. Возникшая откуда ни возьмись верещащая небесная фурия с развевающимися крыльями-лохмотьями и разлетающимися от ступы молниями клюнула в голову воина и с победным визгом набрала высоту, а затем улетела в сторону насыпного вала и крепостных стен. А багатур какое-то время еще постоял, но затем у него подломились ноги, и он завалился лицом вперед.

Баба Яга лихо развернулась и пошла в атаку на демона. Теперь она чинила заклинание против притаившегося возле стены кромешника и уже надломила заготовленную ранее сухую виноградную лозу для усиления эффекта. Оставалось одно – для пущей радости швырнуть эту сломанную палку под ноги пустынного дива.

А Вый тоже ждал приближения злой ведьмы, почему-то выступившей на стороне добра!

Прилетела! Демон почти без замаха мощно метнул свою колючую булаву навстречу летящей колдунье. Баба Яга уже прицельно выпустила надломленную виноградную лозу – артефакт невероятной редкости, олицетворяющий собой внезапную смерть и нелепую погибель. С последними словами заклинания «Расколись ямина» под ноги Выю упала невзрачная кривая ветка, на которую демон немедленно наступил.

Громыхнуло так, что на подмостках кровавого спектакля лошади присели на задние ноги, а сражающиеся люди от неожиданности пригнули шеи и непроизвольно прикрыли мечами и саблями головы.

Глухой гул и резкие хлопки с треском раздираемой надвое многострадальной рязанской землицы раздавались на несколько верст в округе. Земля под ногами ходила ходуном, то проваливаясь, то, наоборот, больно ударяя по пяткам живых и беспокоя мертвых.

Провал под ногами Выя расширился, и требуемая ведьмой «ямина» действительно возникла. Дна не было! Где-то далеко внизу искусственно созданного тектонического разлома тускнел красными всполохами подземный жар.

Ноги Выя Кромешника разъехались в стороны, демон заголосил, замахав в отчаянии руками. Он сорвался и полетел, полетел, полетел вниз, постоянно ударяясь о шершавые стенки и все больше раскручиваясь. Скоро он исчез из виду, проваливаясь все дальше и дальше в недра, а следом за ним в ту же дыру сорвались несколько шедших на приступ наиболее рьяных ордынцев. Их крики включили какой-то неизвестный магический механизм, и разлом захлопнулся, как будто бы его и не было никогда, на прощание выбросив в небо тонкий фонтан раскаленной пыли, которая прогорела и выпала на головы монголов траурным пеплом по погибшим защитникам крепости и их невинно убиенным родителям, женам и детям.

Бессмертный Вий Змеевич, сын Чернобога был низвергнут обратно в Навь волшбой Бабы Яги, но вечной ведьме было не до торжества победы над демоном! Брошенная Выем уродливая колючая палица достигла цели…

Жуткое оружие, вращаясь, задело рукоятью ступу и зацепило одним из торчащих острых зубов тело летуньи. Этот самый клык был сделан из окаменевшей кости какого-то древнего животного. Сломанная кромка шипа оказалась очень острой. Подобно заточенному штыку, зуб палицы пронзил левый бок Яги и, разрывая плоть, обломился, застряв в костях таза женщины.

Баба Яга охнула, успела увидеть, как сгинул Вый Кромешник и потеряла сознание.

А палица полетела вниз, к задравшим головы монголам.

Меж тем русичи продолжали погибать, и настал тот роковой миг, переломный и трагический, когда жестокие захватчики выплеснулись на улицы обреченного города, убивая и насилуя.

Разграбление несчастной Рязани началось.

Где-то на окраине еще неистово рубились последние защитники, кое-где вспыхивали и гасли стычки, но в целом исход сражения был ясен. Теперь вой стоял над посадом, где остались без защиты дети, бабы и старики. Даже заскорузлая от прежних убийств душа Бабы Яги содрогнулась бы от происходящей внизу расправы, но ведьме уже не суждено было вмешаться в избиение мирных жителей.

Баба Яга выпустила помело, и руки безвольно повисли плетьми. С трудом приоткрыв свинцовые веки, она сипло прошептала качающейся и неровно летящей ступе:

– Домой… к избушке… опять умирать…

По длинной пологой дуге ступа медленно развернулась и, оставив за бортом павшую Рязань, тихо потянулась в сторону Смоленского княжества, в угодьях которого раскинулось любимое Молохово урочище. Там, в чаще свою госпожу терпеливо ждали Аука и Цыпонька, там же поскрипывала ставенками старинная почерневшая избушка на курьих ножках.

«В этот раз и не пожила-то совсем!» – выдохнула Баба Яга, а вот вдохнуть ночного воздуха уже не смогла.

Чернобог, наблюдавший за сражением через кружащих и вездесущих ворон, не поверил птичьим глазам, когда разверзлись земные недра и с оглушающим грохотом поглотили Вия, его преданного слугу и навьего отпрыска. Владыка заскрипел зубами и выдавил: «Смотри-ка! А ведь глупая дурочка выросла в страшенную колдунью. Что-то я слабеть стал. Не пора ли ее обвести вокруг пальца еще на пятьсот лет?»

В момент, когда палица Вия вскользь ударила по воздушной наезднице, Чернобог скептически сморщился и промолвил: «Пусть поспит, а то мешает противная ведьма! Возомнила о себе невесть что. А я за это время подготовлю декорации для нового спектакля – сорок пять лет смертельного сна пролетят незаметно».

Мрачная ступа, подобно лошади с убитым всадником, несла на себе погибшую в бою ведьму по морозному, усыпанному звездами небу. Ее черные волосы развевались на встречном ветру, остекленевшими открытыми глазами она невидяще взирала вниз, на уснувший стылый лес.

Глава 12. Четвертая жизнь и волхв Двусмысл

Сорок пять лет миновали для кого-то быстро, а для кого-то в рабском унижении, пытках и страданиях потянули на целую, полновесную вечность. Батыя сменил Сартак, его Улагчи, а его Берке-хан, да сколько их малых и больших ханов на Русь потешиться приходило – не счесть.

А Яга впервые проснулась в гробу. Она не знала, что несколько десятков мышей выгрызали нишу для упокоения убиенной госпожи в широком дубовом бревне. Денно и нощно строили лесные да болотные твари хозяйский гроб, а леший на них покрикивал – руководил. Получилось на загляденье!

И вот теперь ожившая девица, укрытая тончайшим саваном, плавно села в домовине и сладко зевнула. Затем резко смахнула с себя пыльную ткань, потянулась от долго сна, изогнулась станом, мурлыкнула себе под нос:

– Как шибко любви-то хочется!

Скрюченный пень в углу хаты зашевелился и радостно заскрипел – Аука вновь разучился разговаривать, да и ворон подзабыл речь человеческую, но довольно курлыкнул совсем как сытый журавль.

– Аука, Цыпонька, родненькие мои! Вы меня ждали? Сколько зим прошло?

Леший зашевелился, вскинул корни, заменяющие ему руки и ничего не сказал, а умный Цыпонька смог ответить:

– Сорок пять – Баба Ягодка опять!

Внезапно колдунья вспомнила последние мгновения своей предыдущей жизни, охнула, встрепенулась, схватилась за раскуроченный Вием бок и успокоилась. Там все было нормально – гладкая, розовая, новенькая кожа, как животик у младенца, и никаких намеков на то, что здесь когда-то зияла черной пустотой страшная рваная рана, залитая кровью.

Яга довольно поцокала языком, и выбравшись из уютного гроба, пошлепала босиком в изумительное рассветное утро.

Впервые за истекшие века возрожденная колдунья призадумалась. Одна жизнь сменяет другую, а она по-прежнему не умеет ни читать, ни писать. А вот если бы умела?

О да! Бабе Яге было бы, что записать. Но как найти зерно знаний в этом дремучем лесу? Началась четвертая жизнь, и потекла тонкая струйка непрерывного времени. Надо было поторапливаться. Грамота сама в лесную избушку не придет. Учителя искать надобно, и случай подвернулся.

Наступающий день обещал быть удивительно солнечным. Небесный свет просачивался в самые потаенные закоулки чащи. В это летнее утро Яга собиралась посвятить обычным житейским радостям: подобрать пыль с укромных уголков, приготовить себе кашу, сварить лечебных снадобий, пошептать что-нибудь, может быть, и до боевых зелий руки дойдут. Но не удалось ведьме сохранить безмятежное настроение. Сегодня ей приснилась одна из старинных жертв и все утро маячила перед глазами, мерещилась. Старый грех навеял странные воспоминания.

Девушка.

Такая же чернявая, как и сама Баба Яга в ее повторяющейся юности. Но почему же она не кричала? Не хрипела, не металась, не звала на помощь. Почему? Ведь так делали многие последующие, все остальные, но не эта жертва. Она лежала на закланье, обездвиженная страхом или ядом – Яга уже не помнила, а над ней в несдержанноможидании нависла нетерпеливая Скверна. Девица не издала ни звука. Вечная ведьма сосредоточенно целилась в её грудь.

И зачем только она заглянула жертве в глаза! В черных зеркалах расширенных зрачков этой странной девушки убийца увидела свое собственное отражение: немолодую страшную женщину с гневной безумной маской вместо лица. Она лишь палач, выполняющий грязную работу.

Для него, для владыки!

Разглядев свой образ в глубине чужих очей, Яга замерла на краткое мгновение, ужаснувшись, опустила глаза, затем посмотрела снова. Увиденное обескуражило матерую ведьму. Что же читалось на лице девицы? Жалость? Да. Жалость. «Да кого она там пожалела? – мысленно возмутилась Баба Яга. – Меня? Себя пожалела бы!».

Лесная ведунья не могла успокоиться и потому обидчиво сокрушалась, помешивая нечто серое в своем котле:

– Я властительница этого леса, стражница мира мертвых. Меня не за что жалеть!

– Не за что, – скрипуче подтвердил Цыпонька.

Ответ, конечно, емкий, но правдивый ли? В тот день эта убиенная девка унесла с собой в Навь тайну, которую теперь никому не разгадать. Но все же был один шанс раскрыть этот секрет. В руках девушки была небольшая, но увесистая котомка. В тот день, когда Баба Яга налетела на торговую ладью с полосатыми парусами и украла эту молодую женщину, сума выпала из рук пленницы и теперь должна была лежать где-то в лесу.

В тот же вечер ведьма достала с верхней полки заговоренный клубок Варуна и назвала ему конечную цель. Волшебный клубочек резво выпрыгнул из рук и с нечеловеческой скоростью помчался вдаль. Баба Яга шагнула из избы и неспешно отправилась в путь, наматывая свободный конец нити на палец. Сумка нашлась довольно скоро, она была сшита из грубо отделанной коровьей шкуры, ничего примечательного, а вот внутри обнаружилась находка поинтересней.

Книга! Настоящая рукописная книга.

Бабе Яге уже попадались такие, она бережно хранила их, хотя ряды закорючек и не внушали ей особого интереса. Книги были большой редкостью, просто выкидывать их было бы расточительно, к тому же в книгах попадались интересные картинки или красивые витиеватые узоры.

Баба Яга не ошиблась в своих ожиданиях и в этот раз. Быстро пролистав фолиант, ведьма обрадовалась – пускай картинок было и не так много, но они оказались цветными и очень изящными. Первая картинка изображала женщину с младенцем на руках, а над ними сверкала остроконечная звезда.

Раньше ведьма не нашла бы в этом ничего интересного, но сейчас ее поразило выражение лица ребенка – его взгляд пронизывал Ягу насквозь. Она никак не могла от него скрыться.

Жалость! Жалость и любовь, жалость и любовь. Вот, что читалось в глазах младенца на руках страдающей женщины.

Как странно.

А сегодня Баба Яга взяла с полки эту сохранившуюся пыльную книгу и долго всматривалась в изображение мальчика, вспоминая своего сыночка, вздыхая и вздыхая.

Она хотела полистать истлевшие листы и полюбоваться другими цветными картинками, но новый запах привлек ее внимание. В лесу появился кто-то чужой.

Яга, как опытная легавая сука, втянула ноздрями вязкий воздух еще раз, постепенно вытягивая шею и прикрывая глаза. В череде знакомых обыденных запахов возник еще один едва заметный штрих. Человек. Мужчина. Не стар, но и не молод.

– Русским духом пахнет! – воспрянула ведьма. – Услужливые аспиды, милые рабы, раскройте крылья свои ярые. Упоите присельщика незваного, приплодите егов к стопам моим.

Через пару минут из-за низких грозовых туч в небе вывалились две стремительные тени. Существа были не больше пары саженей в длину, но летели так быстро, что не сразу и разберешь, кто это.

Две длиннокрылые виверны^[37]: Дива Сестрица, переливающаяся разнообразными чудными цветами, а рядом с ней Ночной Братец, который был чернее самой безлунной ночи. Он-то и ухватил мужчину, которого требовала принести Баба Яга. Черный аспид снизился, разжал свои антрацитовые когти и небрежно бросил добычу к ногам властительницы леса.

– Тише, тише, ты, проказник! – гаркнула Яга и погрозила кулаком, пронзительно свистнувшей летучей рептилии. – Стрясешь ему голову! Мне нужны живые! Какой нам прок от покойника?

Мужчина с редкой сединой на висках и в кучерявой бороде лежал на боку, и казалось, даже не дышал.

Ведьма с любопытством разглядывала его. Высокий, скорее долговязый, худой – видать, голодный, сопит – значит, живой. Нестарый, приятный на вид дядька. Очень даже приятный!

Яга заметила, что бородатый мужчина подпоясан обычной волосяной веревкой, а на нем неинтересные подвесочки из соломы. Хламида серая, заношенная, но сапоги кожаные! Да и на мизинце левой руки неприметный перстенек с камушком к ладошке, а в правой руке зажат свежий посох. Видать, недавно сломлена палочка, но уже волшебной силой заряжена! Ох, не прост сей пленник оказался.

Яга присела на старую колоду и принялась ждать, когда мужчина очнется:

– Цыпонька, потопчи его малость, взбодри! Да смотри, не клюй – осерчаю!

Ворон выполнил приказ хозяйки, но посчитал расточительным делом тратить силы на полет – поковылял на ногах, подпрыгнул, раскинув в стороны крылья, захрипел, всхрапнул и принялся топтаться на спине мужчины.

И человек очнулся, закричал, памятуя о пережитом ужасе – не каждый же день тебя из тихого, дикого леса дракон выхватывает, а теперь вот, огромная черная птица заглядывает в глаза.

– Иди, иди! – отталкивая от себя Цыпоньку, замахал рукой мужчина.

Отогнав ворона, он быстро огляделся и заметил жуткую ведьму, которая с совершенно непереносимой улыбочкой мелко-мелко кивала, оголив неожиданно ослепительные белые зубы.

От волны нового страха мужчина вновь потерял дар речи и пополз спиной вперед, увеличивая расстояние между собой и кошмарной волшебницей. Так и уполз бы каракатицей – задом наперед, но тын не пустил. Человек рассмотрел десятки пожелтевших и отполированных до блеска человеческих черепов и снова закатил глаза, пытаясь окунуться в спасительный обморок.

– Прямо красна девица! – нахмурилась волшебница. – А ну, ответствуй, кто таков? Зачем в мой лес пришел? Сильный посох почему срубил?

В глазах мужчины сверкнул интерес. Он понял, что эта жуткая могущественная колдунья сразу убивать его вроде бы не собирается, а поговорить с кровожадной лесной ведьмой простому человеку редко удается.

Мужчина даже хмыкнул себе в усы и бороду, и в другой раз глаза уже не отвел – встретился с тяжелым взором ведьмы, но бочком-бочком двинулся к проходу в лес.

– И куда это ты, милок, навострился? Ты тепереча мой полоняник^[38].

Мужчина встал, отряхнулся одной рукой, хитро поглядывая на Ягу.

– Как звать-величать волхва? – спросила Баба Яга. – Ведь ты же волхв?

Пленник опешил. Он думал, что об этом никто никогда не узнает. Идет себе по пыли дорожной одинокий странник и идет, хлеб жует, луковкой закусывает, квасок из крыночки припевает. Как узнать, что он вещий, а вот, поди ж ты!

Волхв приосанился и ответил:

– Люди меня Двусмыслом величают.

– Двусмыслом? – ведьма удивленно вскинула брови.

Мужчина утвердительно кивнул, по-прежнему удерживая перед собой зеленый плетеный посох.

– Да ты палочку-то свою выкинь, – недовольно приказала ведьма. – Не ровен час поранишь кого, али, сам не знамо как, гада ядовитого вызовешь, да и сгинешь от удушья, укушенный.

– Кому палка, а кому и выручалка – на длинный путь опора одинокому путнику.

– Брось, я сказала! – Черные глаза Бабы Яги сверкнули мраком. – Или сам костьми ляжешь.

Двусмысл с сожалением выпустил свой посох и тот упал на землю, на прощание замерцав мурашками и вздрагивая зелеными побегами, струящимися вокруг древка.

– Как я посмотрю, ты, Двусмысл, волшбой балуешься! Не погубить ли меня наведался?

– Что ты, хозяюшка, и в думках не было! Это не я хватал летучих зверюг, а твои крылатые змеи меня похитили в миг смирного отдохновения в послеполуденной дреме под сенью дремучего родового дуба.

Баба Яга с нескрываемым подозрением внимала словам пойманного волхва.

– А смертоносный посох зачем завел?

– Так ведь я не ратник, – Двусмысл понял, что кривда сейчас не поможет и говорить надобно только правду или, на худой конец, полуправду. Ведьма эта, учинившая ему допрос, на самом деле страшенная и очень древняя, даже несмотря на обманчивый моложавый вид. Она обладает такими мощными и в то же время скрытыми силами и дарами, что вмиг почувствует фальшь, а затем убьет и не вздрогнет.

Волхв прочистил горло и добавил:

– Кладенцами махать не умею, да и не обучен я науке той, а ворогов ныне развелось, хоть лаптем хлебай. Вот и…

– А кто там, на Руси снова балует? Уж не монголы ли, старые мои знакомцы?

Двусмысл нарочито медленно осмотрел тын с черепами и ответил вопросом на вопрос:

– Хозяйка, ты я вижу, возжелала моей головушкой свой забор украсить, али нет ли?

Баба Яга незлобиво хихикнула, ощущая, что пленник пристально рассматривает ее длинный, горбатый нос с зарождающейся бородавкой на самом видном месте. Ведьма знала, что с каждым новым пробуждением она все быстрее и быстрее стареет и дурнеет – вот и нос с ушами за одно лето укрупнились. Но этот хитрый странник ей нравился все больше и больше.

– Тын мой и так прекрасен, – неожиданно певучим неприятным голоском протянула колдунья. – А волшебный защитный кружок замкнулся давно, но, ежели сам пожелаешь, то найду тебе подходящий дрын, с которого ты будешь вечно взирать пустыми глазницами на эту буреломную чащу. А ежели вдруг не хочешь такой судьбины, то лучше немедля ответствуй.

Двусмысл приметил движение в корягах за избушкой на курьих ножках и оцепенел. Там шевелился леший!

– А ты, хозяюшка моя, – поперхнувшись, ответил волхв, – сперва напои, накорми, спать уложи гостюшку своего дорогого, а уж только затем вопрошай. Вот тогда все будет честь по чести.

Баба Яга прыснула от смеха:

– Какой же ты гость дорогой, ежели тебя мои собственные прислужки словили? Ты есть пленник, и будешь им навсегда. И мне повиноваться сам захочешь, а если нет, то я тебя диким зверушкам отдам на обглодание, али муравьишкам на тихую радость.

Волхв нахмурился. Ему хотелось перехитрить эту ведьму, но он понял, что действовать надобно тонко и крайне осторожно, иначе на волю живым не вырваться.

– Вопрошай, коли есть желанье, – медленно выдохнул волхв.

Яга придвинулась к пленнику и снова задала свой вопрос:

– От кого бежишь, чародей? Чего боишься?

Двусмысл покусал края усов и ответил:

– А вот от степняков и ушел в лес, дабы осквернять руки чужой кровью.

Баба Яга разочарованно покачала головой и промолвила:

– Струхнул? А родимую маманю кто защищать будет? Пущай кто-нибудь другой что-ли?

– Так ты же ничего не знаешь!

Колдунья, не понимая, вытаращила глазищи:

– Чего я такого не уразумею скудоумием своим, чтобы от лютых ворогов родную сторонку защищать нельзя было?

Волхв решил, что зря разозлил ведьму, но продолжал гнуть свою линию.

– Ордынцы вновь пришли. Тьма тьмущая их! Я некоторых пощелкал трошки – с десяточек приструнил, не менее. Искорками небесными из посоха наподдал – пригладил загривки ворогов. Вот и…

Яга заметно оттаяла:

– Вот оно как.

– Пойми, великая, я не от битвы бег! Я ушел в лес, мысли-кудесли на пергамен записать и передохнуть в тиши и благоденствии.

– На пергамен? Записать? – сморщила лоб ведьма. – Ты что грамоту разумеешь?

Двусмысл недоверчиво кивнул, не зная хорошо это или плохо.

– Так ведь ты-то мне и нужен! Будешь теперь при мне жить! Научишь меня глупенькую умные закорючки в старых фолиантах понимать и бересту копотью царапать – мне шибко надобно! А надумаешь побег учинить, даже ловить не стану, сам возвертаешься, а когда вернешься, я тебя полынь-травой опою, розгами посеку и на вострый кол усажу.

Двусмысл опустил руки и согласно кивнул, а сам подумал, что выпадет миг, когда утечет ручеек. «Убегу, уползу, скроюсь, а там схоронюсь».

И завертелась напряженная учеба.

Яга к тому времени выглядела, как женщина лет тридцати – плотная, грудастая, фигуристая, хоть и горбоносая. Она кормила и поила Двусмысла, как на убой, рыбешкой всяческой, дичью, медами и квасами, изредка бросая на своего постояльца томные взгляды, понятные только бабам в самом расцвете женских сил. Баба Яга восхищалась умом своего принужденного наставника, но и сама оказалась очень толковой ученицей. Вечная ведьма была ненасытной к новым знаниям. Соскучилась в глуши по слову-то, хоть по сказанному, хоть по написаному.

К величайшему удивлению плененного учителя, свитков и пергаменных книг у Бабы Яги за века накопилось не счесть, да таких редких, что волхв только диву давался такому сокровищу. Да вот беда – тексты те в замшелых кожаных и деревянных переплетах с темными медными застежками, обросшими благородной патиной, написаны были на греческом, латинском и прочих языках, которых даже Двусмысл отродясь не встречал и не слыхал, но одна-единственная рукописная книженция на кириллице все-таки сыскалась.

– Какая великая книга! – обрадовался Двусмысл, принимая из рук волшебной ученицы большой черный том. – Что за редкость такая? Глаза волхва загорелись от восторга. – Остромирово Евангелие! – с благоговейным трепетом прошептал он.

Волхв аккуратно перелистывал древние страницы и приговаривал:

– Уставом писано! – а то и восхищенно восклицал: – О! О!

Яга стояла рядом и тихо гордилась. В этот момент у нее от радости, что угодила своему учителю, светились румяные щеки и даже уши.

Волхв смущенно кашлянул и тихонько вымолвил:

– Видишь ли, я не щепетильный сторонник новых богов, да и старых-то не очень жалую, но эта книга просто прекрасна. Откуда она у тебя?

– Эту книгу я у купца Корепана на речке забрала, – брякнула она и сразу осеклась. – Ну, он не шибко-то и был против…

Из двух досок, что попрямее, Яга соорудила стол для писанины и теперь все дни и ночи напролет нетвердой рукой выводила капризные буквы.

– Аз, буки, веды, глаголь, – бубнила себе под нос ведьма. – Рцы, слово, твердо…

К концу лета 1290 года научилась достаточно бегло читать. С прописью оказалось сложнее, но наставник умудрялся понимать ее нацарапанные кованым гвоздем берестянки. Яга радовалась своим успехам, как дурочка за амбаром.

В первых числах осени пришли тревожные вести. Несметные полчища собрал неизвестный ордынский царевич, на Смоленск пошел. Трудно русским людям, ой как трудно натрыжного и наянливого врага приструнить.

Новости эти Цыпонька на крыле принес, сказал, что беда сплошная, окрест злые узкоглазые воины промышляют. Грабят и убивают. А главное, черный призрачный великан за спиной и монгольского вождя маячит, но людскому глазу он невиден. Не замечает его никто, а ворон вот заметил и то случайно.

Баба Яга раздраженно повела бровью и вымолвила:

– Ить я тепереча шибко умная стала. Пойду, уменье свое на ордынцах отточу, а ты меня жди тут. Смотри не балуй!

Двусмысл округлившимися глазами молча наблюдал, как ведьма ловко запрыгнула в высокую, узкую ступу и взмахнув помелом и пестом, взмыла, чуть ли не в облака.

Такая магия ему была не подвластна. Все это было просто поразительно, но он не мог терять ни одного выпавшего удачного мгновения. Впервые за пару последних месяцев появился шанс учинить побег.

Двусмысл бросился в избушку, быстро покидал в суму нехитрый скарб, развернулся к двери, чтобы бежать в лес, чащу, глушь, чтобы вырваться, чтобы исчезнуть, раствориться в сумрачных просторах, но замер, глядя на открытую книгу. Это был Радогост, древняя летопись тысячелетий, неизвестная многовековая героическая история русичей задолго до крещения Руси. О существовании этой книги Баба Яга сама забыла и достала ее из-за печи всего лишь пару дней назад.

Великая Книга существовала в единственном экземпляре и, конечно же, была практически бесценна. Целых три мига Двусмысл боролся с желанием прихватить с собой это сокровище. Цыпонька каркнул и закричал:

– Ты что удумал, безумец?

И волхв не решился в этот раз притронуться к величайшей славянской книге, рванулся вон, а седой от старости ворон все кричал и кричал вослед:

– Опомнись… вернись… госпожа тебя поймает… ты пожалеешь…

Но Двусмысл уже не слушал преданную своей хозяйке мудрую птицу. Миновав тын с черепами, он углубился в густую чащу. Волхв бежал, не разбирая дороги, бежал, перепрыгивая толстые, торчащие из земли корни, подныривая под тяжелые ветвистые лапы старинных елей.

Двусмысл не оглядывался.

До встречи с Бабой Ягой он всерьез считал себя величайшим кудесником, но теперь крепко усомнился в этом и тем не менее знал, что от чужой магии можно сбежать, никогда не оглядываясь в прошлое, смело взирая вперед, в грядущее – только так и никак иначе.

Подспудно волхва грызло желание остаться у Бабы Яги, окунуться в драгоценную толщу знаний, хранящихся в Радогосте, но и шанса для побега в другой раз могло и не выпасть. Свобода важнее любых сокровищ!

Он хотел бы изучать эту книгу, но притронуться к ней не посмел. Двусмысл нутром чуял, что ежели эта всесильная ведьма бросится в погоню и все-таки поймает его, то без книги в сумке, может быть, еще пощадит, а вот с украденной реликвией наверняка жестоко покарает и казнит.

Волхв Двусмысл умел ходить по лесу, не боялся его и внимательно следил за набегающими ветвями и корягами. Он уже перешел на быструю ходьбу, а затем и вовсе остановился перевести дух.

Беглец удалился от страшной ведьмы на две версты, но что-то подсказывало ему, что он по-прежнему в опасности и надобно идти дальше. Необходимо выйти за пределы урочища, в поле, в степь, к поселению, к печи. Там власти Бабы Яги нет.

Двусмысл задрал подбородок, придерживая рукой бесформенную шапку и пытаясь уловить нужное направление движения, что-то для себя решил и продолжил свой беспутный путь.

Глава 13. Пошли вон, ордынцы!

Меж тем, Баба Яга быстро набрала высоту и скорость, обогнав удивленную стаю гусей. Ведьма часто отталкивалась помелом от чего-то невидимого в сыром воздухе, все более и более разгоняясь.

Ворожея неслась на попутном ветре в своей ступе к облаку пыли на горизонте. Тысячи лошадей ордынцев-грабителей превращали луга с разнотравьем в вытоптанные пыльные дороги без единой травинки.

Завидев врагов, вечная ведьма обрадовалась. Она придумала уникальное заклинание, и ей не терпелось опробовать силу боевого заговора и, если успеет до вечерки, то и еще парочку свежих заклинаний испытать.

Внизу мелькнула Смоленская крепость. Там жгли костры, разогревая смолу, готовили пики и стрелы, кое-где бегали людишки. Яга видела, как открылись западные ворота, через которые выехала цветастая кавалькада литовских рыцарей в крестах и перьях.

– Побёгли, предатели, – с пониманием дела прокомментировала Яга. Она смотрела вниз на других воинов, на русичей. Крепкие, плечистые, бородатые мужики, облаченные в кольчуги с коваными пластинами на груди и плечах. Начищенные заостренные шлемы отбрасывали солнечные зайчики, когда небесные лучики пробивались вниз.

Защитники Смоленска действовали без суеты, слаженно, готовясь к обороне, но внутренним взором Баба Яга видела их обреченность и уныние, повисшее над городом.

– Это еще что за диво? – прошептала Баба Яга.

На заостренной крыше самой высокой башни Смоленской крепости восседала огромная птица Сирин с женским страдающим лицом и пела заунывную погребальную песнь – жуткую и трагичную. Она рыдала и стенала, оплакивая защитников, но люди ее не видели. Мечники и лучники на стенах крепости недоверчиво поглядывали друг на друга, но страшной песни не слышали – они чувствовали боль будущей утраты, ведь смерть подступала все ближе и ближе к городу.

Баба Яга посмотрела дальше, обозревая рвы и подъемные мосты, и вдруг заметила ночные всполохи в небе – и это в полдень!

Ведьма прищурилась и черные стремительные тени проявились на фоне светлого неба, подобно угольям на белоснежном покрывале изморози.

– Ах, закромешные фурии! Да еще так много! Их призвали из второго круга пекла! – пораженно воскликнула ворожея и спокойно добавила: – В таком случае смоленские защитники обречены.

Баба Яга нервно хихикнула и, заложив крутой вираж, направилась в стан монголов, здесь все было ясно: Смоленск, как когда-то Рязань, падет, не пройдет и недели, а то и еще раньше.

Пролетев под самыми тучками, она прочертила небо черным росчерком.

Там, внизу ордынский безымянный принц повелел установить на бугре большой желтый шатер высокой ставки. Хан никуда не торопился, он знал, что русский город обречен и теперь никуда от него не денется.

Неграмотный, но спесивый младший хан, правнук Чингисхана, высокомерно рассудил, что его промедление нагоняет все больше и больше страха на смоленских жителей, а это доставляло ему томительное удовольствие.

Яга даже увидела его сытую, раскосую морду, со склизким от застывшего бараньего жира ртом.

– Несчастная Русь! Когда же эта орда иссякнет? Ох…

И тут ведьма заметила его!

Гигантская, мрачная, согбенная, при этом призрачная фигура, отливающая черно-коричневыми и кровавыми змеевидными всполохами, возвышалась за шатром. Черный бог сидел, по-монгольски поджав ноги, и казалось, что он не реагирует на происходящее в явном мире. И вдруг владыка Нави и Пекельного царства посмотрел на пролетающую Бабу Ягу.

Он проводил взглядом ее полет и прошептал:

– Снова ты мне спутываешь замыслы! Что ты сможешь теперь?

Ведьма услышала его, развернула ступу и полетела к стану монголов, где стали на привал сразу три или четыре тумена.

Яга скосила глаза за плечо, разыскивая фигуру Чернобога. Впервые за триста лет он соизволил заговорить с ней! Она так ждала!

– Ты обманул меня! – истошно завопила она, размазывая кулаком неожиданно навернувшиеся слезы. – Ты обрек меня на вечную старость под гнетом страха смерти и вечного одиночества! Верни мне мою смертушку, и чтоб навсегда!

Она не знала, услышал ли ее бог изнанки, но ответ обрушился короткий и ошеломляющий.

– Нет! – Уши заложило от громового голоса.

Яга зажмурилась от гнева и возмущения.

– Ах так! – Ведьма брезгливо скривила рот. – Ну что же, прячьтесь, букашки.

Кинув, казалось бы, рассеянный взгляд на приближающуюся ничем не примечательную тучку, Баба Яга начала речитативом наговаривать свое новейшее боевое заклинание «Каменный дождь»:

– Притянись тучка! Наполнись тяжестью злобной! Лей камни на сонм врагов! Треск! Треск!

Ведьма выдохнула заклинание, с каждым словом подвывая все сильнее и пронзительнее.

Быстро набравшая черноты и объема туча продолжала набухать, расти и принялась полыхать горизонтальными молниями, которые почему-то били не в землю, а в поднебесье.

А затем ведьма надсадно выпалила третий раз:

– Треск!

И небо раскололось.

– Пошли вон, ордынцы! – добавила она.

Совершенно черная, непроницаемая, переполненная неподъемным грузом туча сбросила вниз несколько сотен тонн свистящего щебня.

И монгольская армия закричала!

Иногда крики ужаса сменялись воплями предсмертной боли и резко прерывались, степняки гибли на месте, и не было им спасения. Они прятались под лошадей, но камни убивали животных, а затем спрятавшихся под ними людей.

Ужас от внезапной погибели не менее тысячи воинов и лошадей поразил все остальное ордынское войско. Последние из мелких камней еще прошибали черепа людей и животных, когда завизжали огромные небесные бомбы. Каменные глыбы размером с арбуз и более устремились вниз. Они с вибрирующим визгом выпадали из ужасной тучи и с оглушающим, низким, утробным звуком достигали земли, где с грохотом взрывались, поднимая фонтаны густой пыльной взвеси.

То тут, то там бомбы врезались в утоптанную землю, лошадей, людей, а иногда сталкивались с другими такими же камнями, лопаясь, разрывались на мириады мелких, острейших осколков-чешуек, которые разлетались в разные стороны, пробивая плетеные кольчуги и кованые доспехи, рассекая живую плоть.

К удивлению Бабы Яги монголы не побежали – угроза быть казненным за трусость пугала больше, чем даже эта каменная туча, а камни валились и валились. К тому моменту, когда туча совсем иссякла, погибших накопилось почти десять тысяч ордынских всадников, а раненых оказалось вдвое больше.

Вот теперь всем стало очевидно, что пришедшей на Русь монгольской армии сейчас не до штурма стен Смоленска.

Баба Яга уже не смеялась. Она по кругу облетала эпицентр каменного побоища, с неожиданным спокойствием разглядывая практически уничтоженное войско степняков. Осознав последствия применения боевой магии, ведьма резко выросла в своих собственных глазах и в удивленных глазах Чернобога, который сам и породил ее невероятное могущество. А осада Смоленска так и не началась – некому было штурм учинять.

Случайно выживший и совершенно потрясенный хан еще несколько дней пытался организовать отступление, опасаясь удара русичей. Тогда бы пришел конец его политической карьере, да и молодая жизнь вождя, наверное, закончилась бы. За поражение в Орде с этим строго, закатывают в кошму и ломают хребет, бескровно и уважительно.

Наконец монголы перераспределили оставшихся лошадей, привязали к ним несметное количество раненых, выставили жиденькое боевое охранение и убрались восвояси. Они ушли в родные степи, побросав даже медные кованые котлы для приготовления походного харча и прочий ценный скарб – монголы бежали, опасаясь полного разгрома.

Что и говорить, жители Смоленска не смогли поверить в нежданное и действительно божественное избавление. Но и это случилось чуть позже, а теперь Баба Яга повернула ступу в сторону Чернобога, пожелав нахально пролететь над ним, но владыки на прежнем месте почему-то не оказалось. Вместо этого на нее накинулись кромешницы-фурии.

Грязные пятна на темно-серых, местами порванных крыльях замелькали в круговерти атакующих тварей. Яга уворачивалась, закладывая немыслимые виражи. И все же фурии иногда дотягивались до нее, разрывая и разрезая длиннющими когтями одежду и оставляя глубокие царапины на дубовых досках ступы.

В ответ Баба Яга лупила их помелом и тяжелым каменным пестом, но пара десятков летучих человекоподобных демониц постепенно наловчились не попадать под удары ведьмы, и теперь все чаще и чаще добивались успеха. Кровь уже капала из разорванного предплечья и левого бока, и тогда Баба Яга поняла, что победить в схватке целую свору стремительных тварей, рожденных карать и убивать, практически невозможно. И тогда она сменила тактику и резко взмыла ввысь. Далеко оторваться от фурий не удалось, омерзительные твари заверещали, захлопали крыльями и сразу бросились в погоню, но один спасительный миг Яга отыграла – она воззвала за помощью к своим слугам, драконам.

Любимые ведьмины помощники возникли сразу. Две преданные виверны, Дива Сестрица и Ночной Братец вывалились из соседней тучи и закружили вокруг ступы. В первые мгновения воздушного боя драконы разорвали своими большими, загнутыми, как у акулы, зубами несколько подвернувшихся демониц. Остальные прыснули в стороны, но, перегруппировавшись, с дикой злостью и неукротимой яростью кинулись на новых врагов.

Баба Яга добилась главного, она наконец-то оторвалась от преследователей и, снизившись до верхушек деревьев, постепенно растворилась в перелесках и кустах. Снизу она видела, как тяжело приходится ее любимым вивернам, но постепенно фурий оставалось в бою все меньше и меньше, а затем последние демоницы внезапно пропали с глаз долой, а разгоряченные битвой драконы победно протрубили и, поднявшись выше облаков, исчезли из виду.

Сражение, а заодно и вся война закончились.

Баба Яга вспомнила о своем постояльце и поспешила домой, в Молохово урочище, а беглый волхв Двусмысл в очередной раз ударился головой о тяжелую ветвь. Что-то было не так. Ему казалось, что он убег от избушки уже верст на десять, но лес все не кончался и просвета было все не видать, и не видать.

Многочасовые блуждания истощили физические силы Двусмысла, но и моральные были уже на пределе – выхода-то не было. Он заблудился, заплутал. Волхв решил вновь сменить направление, резко повернул налево, пошел дальше и тут же ступил на малоприметную тропку. Беглый кудесник опасливо сделал шаг, второй, третий, завернул за плотно разросшийся подлесок и уперся в древний тын, украшенный черепами.

– Избушка на курьих ножках! – выдохнул он и упал на траву, глаза сами собой закрылись, и он в изнеможении уснул. Но долго поспать мужчине не удалось, с небес плюхнулась ступа с израненной Бабой Ягой.

Увидев, что ведьма вся в крови с головы до ног и едва стоит на ногах, Двусмысл бросился к ней, подхватил на руки и унес в избу. Там принялась срывать с нее разорванную в лохмотья одежду в надежде добраться до открытых кровоточащих ран.

Баба Яга попыталась смущенно улыбаться, но откинула назад голову и потеряла сознание.

– Воды! – заорал волхв. – Чистой воды и огня!

Тут же явился молчаливый Аука с кадкой небесной водицы, а Цыпонька протянул в клюве сухую бересту и кресало.

– Кровь течет! Кровь течет! – причитал кудесник. – Побелела вся!

С этого момента началась долгая борьба за жизнь и здоровье колдуньи. Не менее трех лун волхв Двусмысл выхаживал ведьму, отравленную ядом с грязных когтей кромешных фурий.

Опытный знахарь варил и варил снадобья и постные кашки, которыми поил и кормил Ягу. Она многажды пыталась открыть глаза, но пришла в себя лишь в глухозимье. Вставать сама не могла, страдала от худобы. За эти три месяца ведьма превратилась из крепкой бабешки в скрюченную старушку. Двусмысл не переставал поражаться таким переменам в облике его хозяйки.

Баба Яга пошукала за печью и достала почерневшую, звонкую и такую родную клюку, будь она не ладна, лакированную временем и руками старухи из прежних жизней.

Двигалась по избе медленно, но сама.

– Я убью его, – однажды тихо прошипела постаревшая колдунья, совсем запамятовав о том, что рядом чужак.

– Кого убьешь? – насторожился Двусмысл, который с того момента, как к Бабе Яге вернулся рассудок, не отходил от великой славянской книги. Вот и сейчас Радогост был открыт лишь на середине.

– Чернобога убью, – пояснила Яга. – Это он ордынцев на Русь водит. Видать, решил всех русичей извести.

– Я тебе сейчас пользительного отварчика заварю, – спохватился Двусмысл. – Лепешек с медком отведаешь.

– Сиди ты уже в своей книжке, – улыбнулась Яга. – Чай сама с руками еще. – А потом вздохнула и добавила: – Мне зверушки лесные докладывают, что ты от хлебосольства моего сбежать пытался. Сознавайся?

Двусмысл вскинулся и настороженно всмотрелся в искаженное гримасой боли лицо ведьмы, опасаясь обещанной расправы.

– Охолонись, ты, наставничек мой горемычный. Отпускаю я тебя за службу твою и заботу. Хоть на все дороги сразу, а свою собственную тропку сам найдешь.

– Да куда ж я сейчас в пургу и стужу подамся-то? На погибель свою лютую что-ли?

Яга усмехнулась.

– Коли до первоцвета черемухи меня грамоте обучать станешь, то награду великую от меня получишь, а если нет, так, когда пожелаешь, тогда и уйдешь.

– Спасибо, хозяйка! – смутился волхв. – А с монгольским войском-то что приключилось? Цыпонька сказывал, ушли они восвояси.

– Это я их прогнала, – просто ответила Баба Яга. – Ведь никакого покоя от них люду мирскому не стало. Пакостят и пакостят, но не это меня тревожит – Чернобог еще кровожадное войко соберет и на Русь приведет. Он шибко худое задумал, русичей всех извести решил, с дитями и бабами.

Волхв молча внимал.

– Позволь, великая, мудрость Радогоста далее изучать?

Яга кивнула и с кряхтением завалилась на лежанку, только и промолвила:

– С потерей кровушки я молодость быстро теряю, да и не тебя жду. Живи до лета, а потом уходи.

Волхв хотел что-то ответить, но услышал, как ровно сопит Яга. Уснула. Кудесник зажег фитилек толстой свечи и углубился в чтение священной книги всех славян Мира – Радогоста, а черный ворон Цыпонька защелкал клювом и сообщил:

– Красота!

– Цыть! – шикнул волхв на черную птицу. – Пущай хозяйка отдохнет ладом. Она заслужила.

С этого дня отношения Яги и Двусмысла изменились. Длинными, зимними вечерами они подолгу разговаривали обо всем на свете, вспоминая былое и мечтая о грядущем. Великая ведьма и сильный кудесник по-настоящему сдружились. Двусмысл с удивлением узнал бесконечную историю прерывистого жизненного пути вечной ведьмы.

Он был поражен и все же до конца не верил в эту историю, а ведьма, соскучившись по собеседнику, подробно и в ролях рассказывала свои истории, в основном смешные, иногда страшные. Много разговаривали о магии, но сразу выяснилось, что волшбу они понимают по-разному – поспорили и даже чуть не рассорились. Но кое-что Яга дала Двусмыслу. Нет, она не смогла дать ему божественную искру прозрения, в каком-то смысле у кудесника она была, только своя, другая, особенная. Она научила Двусмысла наговору и заговору – теперь он мог усиливать свои собственные заклинания.

В разговорах, в постижении грамоты, да и в писании слов и целых предложений, миновала зима, а за ней и весна-красавица.

Уже и скворцы давно прилетели, да и сирень отцвела, а волхв совсем перестал спать, все торопился прочесть Радогост до конца, и ясно было, что не успевал. Он боялся лишний раз привлечь к себе внимание, чтобы Баба Яга его не прогнала.

В это лето 1291 года вечная ведьма постоянно куда-то улетала на своей ступе. Волхв осознавал, что силы и магия, помещенные в эту простую крестьянскую торбу, ему не подвластны и непостижимы.

Лето в этом годе удалось буйное, то дубьё драло ветром сноровистым, то пыльной бурей глаза вышибало.

В тот раз Баба Яга улетела далеко-далеко к Жигулевской горке, багровый закат у костерка проводить, да нежный рассвет встретить, но неспроста – после полуночи Ладу все кликала, а затем Леля призвала.

Юноша небывалой красоты появился из туманных завихрений утренней зори, изящно присел к потухшему кострищу, прищурился и дунул в сырые дрова. Единственный не потухший за ночь живой уголек взметнулся вверх, вычертил по дуге яркое колечко и упал в кучку хвороста.

– Здравствуй, Ягода. Маменька занята и не придет. Дева просила тебе передать, что герой, которого ты ждешь, скоро родится.

– Как скоро? – воскликнула Баба Яга. – Это сколько же мне его тепереча ждать-то?

Бог любви улыбнулся одними уголками губ и сообщил:

– Через семьдесят лет.

– Ой, как долго-то, – расстроилась ведьма. – А пораньше нельзя ли?

– Нет. – Лель протянул раскрытые ладони к разгоревшемуся костру. – Не родился еще смертный, который молот Перуна смог бы поднять. Этот первый будет. Иваном нарекут.

– Ох, как трудно ждать-то будет, – расстроилась Яга. – Семь десятин – большой срок! Целая жизнь!

– А зачем тебе торопиться? Ты же вечная, дождешься!

Баба Яга нахмурилась и медленно проговорила:

– Только попробуй насмехаться надо мною, несчастной сиротою!

– Ну что ты! Что ты! И ты нас пойми. Собрать воедино все планеты, людей и богов крайне тяжело. Герой родится, будь уверена. Мы уже свили нити судеб его прадедов, а их много. Теперь занимаемся дедами, так и до родителей дойдем, а там и герой родится! Мы подхватим его судьбу и поведем по жизни до зарождения величайшей в мире любви. Благодаря ней он сможет совершить великие подвиги и вступить в битву со злом.

– Вам, богам, что десяток годков пролетит, что век минует – судьбины человеческие для вас, что песчинки сквозь пальцы…

– Так и тебе, великая ведьма, вечность подарена, – перебил ее Лель. – По сути, ты сама полубогиня.

– Тогда забери в Ирий, я буду жить с богами, раз я такая божественная.

Лель встал, оглянулся, как будто заторопился.

– Ну, мне пора. Жди Ивана и не горюй. Но знай, на героя надейся, а сама не плошай. Готовься к битве, вечная ворожея! Черный бог совсем из ума выжил – возжелал Русь изничтожить.

Баба Яга встала, скрестила руки на груди, взглянула на Леля своими бездонными очами и с ехидцей промолвила:

– Ну и секрет! Об этом знают все на свете.

На том и расстались – Лель с облегчением, а Баба Яга с раздражением.

Глава 14. Ожидание

Возвращаясь домой после разговора с сыном Лады, ведьма неслась по июньскому небу на кровавый закат. Этот факт ничего хорошего не сулил всем остальным обитателям засыпающего мира.

Ступа летела над верхушками деревьев ровно, плавно и без резких подергиваний, но на душе ведьмы царил мрак.

Вернулась в Молохово урочище сама не своя. Уставшая, злая, как собака. Давай черепки крушить. Ругалась последними словами, какой-то меч выхватила, принялась лавки рубить, и столу с очагом досталось, и пень-колоде.

Затем молча крушила все, что ни попадя. Волхв Двусмысл схватил священный Радогост, крепко прижимая к груди, забился за печь, к гробу и там сидел, замерев с зажмуренными от ужаса глазами.

Яга ослепла от ненависти, ее глаза закрыла пелена безумия, и она, вечная ведьма, оплакивая свое бессмертие, била и била инкрустированным мечем Василия Второго Болгаробойца по камням печи и бревнам избушки на курьих ножках.

Успокоилась через часок. Уронила меч на пол и сидела на лавке, опустив свои длинные руки. Все думки думала, да толку от этого мало было.

– Выходить-то можно? – опасливо подал голос за печью Двусмысл.

– Что уж теперь, – неожиданно спокойным голосом ответила Баба Яга. – Выходи.

Волхв выполз к очагу, стряхивая с себя копоть и паутину, посмотрел на ведьму вопросительно:

– Чего сбеленилась-то? Обманули тебя что-ли?

Яга утвердительно кивнула, опустила косматую голову, почесала затылок и заявила:

– Живи у меня, сколько хочешь. Нет теперь ни сроков, ни обязательств.

Волхв с пониманием кивнул и заявил:

– Тогда до осени поживу. Книгу до конца прочесть надо.

– Я не держу тебя, живи, сколько хочешь, а Радогост себе возьми, это мой дар тебе за грамоту. А там, в подклети три сундучка много лет пылятся с золотыми, серебряными и медными монетами. Начерпай пригоршней каких надо, а захочешь – и все забирай, мне они отродясь не нужны. Там и каменья яхонтовые есть.

Волхв Двусмысл нервно сглотнул подкативший ком и срывающимся голосом просипел:

– Благодарствую, Великая, но такие дары я принять не могу. Ежели Радогост в степи снесу, сгинет он там под дождем и снегом, а злата червоного мне и подавно не надо. Увидят – убьют сразу. А вот медяков, пожалуй, можно, да и серебришка совсем чуть-чуть, чтобы тяжесть медную не таскать.

Яга безразлично кивнула.

– Книгу забери! Я на нее печать страха наложу. Один ты сможешь видеть ее и открывать, а после твоей смерти – последователь или ученик. А от злата зря отказываешься. Для сей книги обложку кожаную закажешь в Новгороде и ларь. Школу хранителей создашь, коли она и впрямь такая бесценная. На все это деньга нужна, вот и возьми.

– Так только заикнись, что Радогост у меня, честные люди тотчас на кол посадят гузкой на острие, а ежели золотишком блеснешь, то просто зарубят.

– А ты в пещеры на Рипейский камень уходи, там и схоронись, там же и Радогост спрячешь.

Волхв хмуро кивнул – он осознал, что хранить величайшую людскую книгу ему придется всю жизнь, и при этом ревностно искать преемника – ученика, которому можно будет передать реликвию с последним вздохом. В том хаосе, который завертел Чернобог на огромном пространстве от ордынского гуляй-поля до последнего моря португальских инфантов, сохранить летопись будет невероятно трудно, если это вообще возможно.

Двусмысл размышлял долго, а затем решился идти к камню, но в конце следующей весны, не раньше.

Баба Яга так обрадовалась решению волхва, что даже кинулась его обнимать и целовать, чем изрядно напугала своего учителя.

В тот же день Аука принес задушенного кабанчика-сеголетка, мягонького и свеженького.

Распотрошили, нарубили крупными кусками, насадили на рожны, нажгли углей. Баба Яга что-то нашептывала над готовящимся мясом, измельченными травками посыпала, то одной, то другой, а под самый конец посолила совсем чуть-чуть.

Изрекла:

– Соль дороже золота! А ну-ка, Двусмысл, пошукай в сенях пудовую амфору с красным вином. Припоминаю, что где-то там я ее припрятала давным-давно.

И вино греческое сыскалось. Керамическая амфора, расписанная бегущими голыми копейщиками и черными быками, была тяжела и неподъемна. Двусмысл сливал вино в глубокий ковшик, да к столу нес.

Пировали четыре дня.

Когда заканчивалось приготовленное на углях мясо, снова разводился костерок до полного прогара и запекалась новая порция дичи. К вечеру второго дня черно-бурый лис принес в зубах несколько рябчиков. Их быстро обмазали глиной, да на те же угли водрузили. Вот тогда-то Баба Яга и поведала своему собутыльнику о давнишней встрече с богоматерью Ладой и недавнем разговоре с Лелем, и об их непонятном для ведьмы желании помочь ей.

– Что-то тут нечисто! – выдохнул волхв, с хрустом пережевывая нежные косточки рябчиков. – А ведь в Радогосте что-то было сказано. Я об этом еще зимой в самую стужу прочел.

Волхв вышел во двор, задумчиво ополоснул жирные от упитанной дичи руки в кадке с дождевой водицей, вымыл лицо, приводя опьяненный рассудок в некую ясность. Затем он нетерпеливо обтерся холщовым ручником и вернувшись в избушку на курьих ножках, с настоящим трепетом подошел к специальному постаменту, на котором возлежал распахнутый Радогост. Постамент, прослышав о великой книге, изваял Аука из древней заплетенной дубовой коряги, которая вымачивалась в болоте целую сотню лет.

Двусмысл перелистнул огромную толщу листов в самое начало и нашел то, что искал. Затем долго вчитывался, задумчиво нажимая указательным перстом на переносицу.

– Они его ненавидят, – значительно провозгласил волхв. – Только вот тысячи лет назад его звали не Чернобог и не Черный Змей, а…

Волхв закашлялся.

– А как же его тогда звали? – запинаясь, спросила хмельная Баба Яга. – Не томи уже.

Двусмысл неожиданно икнул и ответил:

– Ты даже представить себе не можешь!

– Ну! А то сам меня пугаешь, а я уже триста лет ничего не боюсь.

– Тут сказано, что его имя Черный Дракон или, по-другому, Шива!

Яга с облегчением выдохнула и даже незлобиво рассмеялась.

– Фу ты, ну ты, нагнал жути! Лучше иди еще черпак драгоценного греческого напитка нацеди.

Волхв послушно взял ковшик, но вдруг горячо зашептал.

– Ты не понимаешь! Он настоящий дракон! Точнее, последний из разумных великих драконов, тех жутких огнедышащих тварей, которые тьму лет властвовали в нашем мире, задолго до появления людей. Это очень опасный противник, он вымолил свою божественную сущность у самого Сварога, а за это тот его в преисподнюю отправил властвовать и души умерших людишек славянских встречать. Также ему поставили зарок грешников мытарить. Работка, скажу тебе, не самая легкая, но вечная.

– Так вот оно что! Чернобог русского духа не переносит.

– Тут сказано, что в незапамятные времена окрепший Черный Дракон, ну или Черный Змей, выбрался из Пекельного царства в Явь, а уже оттуда в Навь, имея желание низвергнуть самого Сварога. Битва длилась целый век! Чернобога удалось с превеликим трудом отправить восвояси лишь только после того, как папенька Сварог деточек своих позвал – Перуна и Стрибога! Вот втроем и одолели его, и то, всем повезло, что Семаргл на стороне Чернобога не выступил, а то сейчас пантеон богов совсем другой был бы.

Баба Яга отхлебнула винца и заметила:

– Значит, они втроем еле-еле управились с супостатом за сотню годочков, а меня бедную сиротинушку одну-одинёшеньку на владыку драться подталкивают! Ну и ну! Мол, иди, дурка бестолковая, ищи такого же дурочка, который кувалдушку Перумову поднимет и жив останется!

Двусмысл согласно кивнул.

– Даже если боги пообещали тебе рождение настоящего героя, и он будет способен расколоть заклан-камень, Черный Змей попросту не допустит его до капища и сам уничтожит богатыря на подходе, а то и кромешных демонов на него натравит.

– И как же тогда быть?

– Все просто. Чернобога надо отвлечь.

– А как?

– Не знаю. Возможно, великие события на равнине должны происходить, а твой будущий помощник в это время хрясь кувалдой по священному камушку, и был таков.

– Пожалуй ты прав. Думаю, Чернобог обиделся на меня за мой каменный дождик под Смоленском, – хихикнула Баба Яга, – и теперь соберет самую большую армию степняков, какой свет не видывал. Сколько лет для этого потребуется, не знаю, но этот божественный изверг теперь сгонит в кучу все степные племена, какие только сможет найти.

И волхв согласно кивнул.

В разговорах и учебе миновало лето, за ним холодная, но засушливая осень, а там и зимушка-зима навалилась вьюгами да поземками.

Яга и Двусмысл не могли наговориться. Сдружились, не разлей вода и, теперь, получая друг от друга бесценные для той поры знания, засиживались до утра, листая книги и обсуждая прочитанное, либо читая Радогост, а то и экспериментируя с ингредиентами очередного варева. Изредка получались совершенно уникальные жидкости. Например, однажды зловонный отвар взорвался, выпуская яркие лучи в разные стороны. Как только избу не спалили! У волхва даже брови обгорели, а Яга почти ослепла на два дня. Хорошо ухнуло – аж ставенки хлопнули, но обошлось. В другой раз голоса из котла раздались. Какие-то мученицы умоляли забрать их откуда-то, но затем смолкли, а дубина, которой ведьма размешивала булькающее варево, нежданно-негаданно позолотой покрылась. Правда, золото это через недельку почернело и потрескалось, искрошилось.

– Хочешь супчика курьего? – неожиданно спросила Баба Яга своего учителя. – Тут курочка к нам из деревни приблудилась, а у меня состав хороший есть! Хочешь?

Из книги «Живот»Состав варева

«Курий суп боровой от Бабы Яги»

Поймайте заблудшую в лесу деревенскую пеструю курицу и убейте ее. Отрубите голову и слейте на плаху кровь. Щипайте от перьев и пуха, и потрошите, а затем выбросьте кишки волку за тын, а сердце и печень себе оставьте для пущей наваристой силы. Бросьте тушку с потрошками в кипящий котел с двумя хорошими боровиками, покромсайте крапивушку молодую, и кислятки кинуть не забудьте, лоботрясы, а то не выйдет хитрая задумка. Корня болотного аира, молотого в ступке, для густоты щепотки две бросьте, не больше. Аир и для мужской стати шибко пользителен, да дурманит он, и волосы на лысине от него пробиваются, как будто бы само выросло. А вот уже токмо потом укропа индийского бросить в кипящий вар надобно, если, конечно, купец проходящий на реке Итиль подвернется, а ежели не подвернется, то и так сойдет. Совсем плохо, ежели соли в избушке нет, но тогда подсолоноватой водицы выпарить следует из солонца, не полениться. Варить недолго и мешать малым посохом не шибко. А главное, нагнись над супом на способьство, чай спина не отвалится, и прошепчи такие слова заветные «закипи бог курий вкусной жиркой». Язык ведь не отпадет, а лесу с небом и землей приятственно будет. Вот тады вкуснятина тебе и в рот.

В супец сей сливочек деревенских коровьих хорошо бы бросить, да где их в лесу этом постылом бабушке-кромешнице взять-то? Так и мыкаешься таежницей годинами постными без сметаны».

Супец варили вместе, вместе и ложками по мискам скребли.

Однажды волхв спросил свою ученицу:

– А откуда у тебя взялись эти зубастые служки? Ведь всем известно, что виверны больше драконы, чем летающие ящерки. Они бесценны, а у тебя их целых две!

Баба Яга подбоченилась и хитро заявила.

– Это привет из предпоследней жизни.

Волхв заинтересованно вскинул брови, ожидая продолжения истории.

– Это было лет сто тому назад. Хотя нет, пожалуй, еще раньше. Я захворала однажды, чахотка навалилась. Ковыляла по урочищу больная, да немощная. Чихаю да кашляю на весь лес. Зачем из хаты тогда вышла, уж и сама запамятовала. Помню только: возвращаюсь к избушке, хмуро так на нее смотрю и как прикрикну!

– А причем тут виверны? – робко подал голос Двусмысл, пытаясь вернуть ведьму к сути повествования.

– Да, да, – рассказчица кашлянула и продолжила. – Виверны. Я их в Нави нашла.

Баба Яга прищурилась и надолго замолчала.

– Когда я прикрикнула на избушку на курьих ножках, она шарахнулась назад, поворачиваясь к лесу передком, а я так разозлилась, что уже хотела ее облаять последними словами. Вот тут-то я и заметила, что на месте избы стоит призрачная башня. Высокая, из крупных камней сложенная, опаленная и жуткая. Вот тогда-то я и поняла, почему избушка нарочно выбрала именно это место в лесной глухомани. Здесь есть вход в мир мертвых. В саму Навь!

Баба Яга хихикнула и задумчиво почесала нос.

– Долго рассказывать. Вышагнула я в мир иной, а там везде разноцветные камни на сухом песке валяются. Я даже подумала, что это тыквы. Вот парочку и прихватила. Черный камушек был меньше перламутрового, но тяжелее. Уж я их и колотила, и лупила, все думала, что диковинки с изнанки имеют волшебную мощь.

Волхв даже заерзал на месте от нетерпения.

– Дальше-то что? Дальше!

– Я перламутровый камушек гладила, гладила, а он мерцает, мерцает, а потом шлеп – и уронила нечаянно в кипящий котел. Эх, думаю, какую красоту испортила. Глядь, а из кипятка на край моей посудины дивная зверушка выползла. Шевелится, с острым хвостиком, с длинными крылышками, мордочка зубастая! Красотка перламутровая! Я ее Дивой Сестрицей нарекла. А из черного яичка Ночной Братец вылупился. Они привязались ко мне, одинокой сиротинушке, любят меня.

Баба Яга вздохнула и вдруг встрепенулась.

– А не желаешь ли и ты, Двусмыслушка, прямо сейчас в Навь прогуляться, себя испытать, за кромку ступить?

Волхв быстро кивнул, а затем пожалел, что согласился.

– А не забоишься?

Двусмысл неопределенно пожал плечами, но отказываться не стал – ведь не каждый день вот так запросто тебе предлагают совершить вояж в царство мертвых и вернуться обратно.

– Тогда и откладывать не будем, – спокойно возвестила Баба Яга. – А ну, избушка, хватит лень лелеять, поднимайся, курица, и становись к Смородинке передком, а к лесине гузкой! Да пошевеливайся, а то я не намерена ждать до самой вечерки, пока ты послушаешься.

Избушка приподнялась, зазвенев и заскрипев утварью, и принялась поворачиваться.

Волхв схватился за скамью и вглядываясь в мутное окно, обнаружил, что на дворе наступила грозовая ночь.

– Пошли! – грозно выговорила ведьма. – Да смотри, далеко от меня не удаляйся. Пропадешь!

Скрипнула дверь, и Баба Яга вышагнула наружу, а за ней и еле живой от страха Двусмысл. Там в жаркой ночи полыхала огненная река, а через нее был перекинут раскаленный кованый мост с удивительными витиеватыми балясинами и перильцами.

– Это Калинов мост?

– Да, но мы туда не пойдем. Нас на той стороне не ждут.

В подтверждение слов Бабы Яги на том берегу что-то проснулось. Огромная неизвестная тварь зашевелилась и утробно зарычала.

Казалось, что черное хмурое небо нависало прямо над головой. Волхв непроизвольно втянул голову в плечи и сгорбился. Он покорно шел за ведьмой по странному скрипящему песку к берегам пылающей Смородины, завороженно вглядываясь в огненные всполохи.

– Нынче непогодь, – пояснила Баба Яга. – Ветры пламень раздувают. Обычно речка спокойнее, и тогда можно перейти на тот берег.

Совсем скоро жар от реки стало невозможно терпеть, и Баба Яга повернула обратно.

– Неудачный день для прогулок по Нави. Пойдем домой.

Вдруг выяснилось, что Двусмысл не может вернуться по собственной воле. Его тянуло к мосту и куда-то далее. Видимо, простым смертным, единожды попавшим в Навь, дороги назад уже не было.

Мужчина упал на обжигающий песок и пополз дальше, к реке, мосту, к собственной смерти. Баба Яга округлила глаза и, схватив Двусмысла за руку, потащила его к тяжелой двери сторожевой башни. Это было непросто – волхв цеплялся левой рукой за землю и молча сопел от натуги, но Баба Яга тянула и тянула его по малозаметной тропке к спасению.

В какой-то момент они ввалились в башню и упали на пол уже внутри избушки на курьих ножках.

– Давай, милая, крути обратно к Яви!

Избушка снова заскрипела и повернулась, впустив дневной свет через мутное окошко. Затем она замерла, и все закончилось.

Двусмысл лежал на спине, сжимая кулаки, и вдруг прошептал.

– Думал, помру сейчас.

Волхв замолк, вновь переживая свое короткое, но такое опасное путешествие в мир мертвых.

– Хозяюшка, у меня в левой руке что-то зажато, – неожиданно прошептал Двусмысл.

– Ты что-то прихватил с изнанки? – удивилась Яга. – Постой! Не разжимай пальцы!

Ведьма метнулась к печи и выхватила небольшой глиняный горшок.

– В посудину бросай, то, что в руке!

Двусмысл разжал пальцы, и в обожженный котелок посыпался черный песок.

– Песок Нави! – радостно захлопала в ладоши ведьма. – Его непременно надо пересыпать в мешок. Смотри, не просыпь! Сошьем мешочек из кожи, будешь его на шее носить. Когда смерть придет за тобой, отдашь ей песочек, откупишься. Посматривай в мешок! Если песок исчезнет, значит, смерть к тебе приходила. Сам поймешь когда. Это очень хороший и сильный оберег.

Волхв благодарно кивнул.

Они часто вспоминали пережитое путешествие за кромку, но время шло, и лето красное миновало, и осень в зиму перекинулась, замело все стежки и дорожки. В эту стылую пору вся святая Русь замерла. Платила дань ненавистной Орде, зализывала раны. Разрозненная Русь проиграла, но не подчинилась. Татаро-монголов втихаря били и били крепко, особенно часто пропадали мелкие отряды и разъезды степняков. Бывало, и обозы исчезали, на которых ордынцы увозили нечестную деньгу и невольников. А в один год так басурман по всей Ивановской налупили, что они потом сорок лет из Орды носа не казали. Тогда-то и наступила великая тишина, и вдруг на тебе – снова пришли, снова повадились.

За долгое время глухозимья раненые в кровавых стычках пошли на поправку, а которые не смогли оправиться, те тихонько отправлялись в рай к новому богу. Ни в Навь, ни в Правь они уже не попадали, и это Чернобога раздражало, поэтому он все больше и больше укреплялся в мысли, что бесполезных для него русичей надобно извести.

Весна 1292 года зашевелилась звонкими ручьями и яркими красочными мазками первых цветочков на рваной палитре лесных проталин. Волхв Двусмысл все чаще и чаще тревожно вглядывался в сизые лесные дали. Новоявленный хранитель Радогоста засобирался в путь, волнуясь и ворча по мелочам.

Баба Яга предчувствуя расставание, захандрила. Однажды в сердцах она убежала босая в бурелом и там вызвала ураган, расшибая в дребезги вековые звенящие сосны. Засыпала свежей щепой целую поляну, успокоилась и вернулась в избушку.

И час настал.

Двусмысл снарядился в дальнюю и нелегкую дорогу. Волхв закинул за спину книгу, завернутую в плетеную из лыка рогожу. Котомка имела широкие удобные лямки через плечо, поэтому нести увесистый Радогост будет не трудно.

Двусмысл поклонился в пояс блистающей слезами великой ведьме.

– Пора мне. Ухожу я на веки вечные Рипейские горы искать. Спасибо тебе за хлеб, соль и волшебную науку. Прощай, хозяюшка.

В широкой небрежно заплетенной черной косе Бабы Яги просматривалась яркая седая полоса. Ворожея торжественно извлекла из-за своего дубового гроба Зеленый посох и вручила его Двусмыслу со словами:

– Я вплела в твою могучую палку стоеросовый осиновый побег, чтобы ты смог на любого сильного ворога болезнь скорую наслать, а дороженьку преследователя запутать.

– Исполать тебе за это, хозяюшка! – поклонился Двусмысл.

Баба Яга ласково улыбнулась.

– Аука принес с мохового болота крупную голубику, но не простую, а огромную и живую, с корешком. Я заговорила ее и поместила в корешки твоего перевернутого посоха, отныне эта ягода будет защищать твое здравие.

– И за это спасибо тебе, великая! – вновь поклонился до земли ушелец.

Баба Яга искренне растрогалась, смахивая набежавшую слезу.

– Ты уж побереги себя в дороге-то, с оглядочкой хоть ходи. Нынче на Руси времена шибко тревожные. Людишек лихих, что спелой малины на медвежьей делянке.

Двусмысл выпрямился, поморщился от боли в пояснице и поинтересовался:

– А что это за веревочка неприметная посох опоясывает и земли касается?

Баба Яга сморкалась в большой расписной венецианский платок и размазывала слезы.

– Какая такая веревочка? Ах, эта. Так ведь Цыпонька посоветовал сплести путеводную нить в шнурок. Это, дружка мой, для того чтобы ты свою дороженьку впотьмах и бедах всегда сыскал.

– Спасибо, Вечная!

– Руби срубы! – громогласно провозгласил ворон.

Баба Яга на прощание махнула платком.

– Посылайся в путь и будь здоров, я не буду смотреть вослед, а Аука проводит тебя до опушки моей лесины.

Как бы ни затягивалось прощание, а пора было отправляться. Волхв хмуро кивнул и пошел искать свою стезю, а за ним леший поплелся – для почета.

Баба Яга вернулась в избушку, бросила хмурый взгляд на свой черный гроб. Прерывисто подвывая, она улеглась в домовину и промолвила:

– Ушел далече друг мой ситный, а мне теперь героя Ивашку, влюбленного дурочка ждать.

Она вздохнула и неожиданно заснула. Ворон Цыпонька потоптался, потоптался на своей жердочке и тоже закрыл веки, наслаждаясь возникшей тишиной.

Леший Аука вывел волхва из чащи, довел до крайней кривой сосны, махнул ему на прощание своей корявой ручищей и замер, как старинный сучковатый пенек – задремал.

Тем временем волхв Двусмысл пересек ковыльное поле и исчез из виду, и дальнейшая его судьба никому неизвестна.

Поговаривают, что где-то у подножия Уральского горного хребта под названием Белая Сабля затерялся вход в пещеру, где и поныне находится целый подземный город хранителей Радогоста. Вот только кто же поговаривает об этом? Кто запускает в мир сии домыслы, лишь одному коровьему богу известно. То ли правда это, то ли вранье чье-то. А вот верно то, что ежели уж есть дым, то и огонь должен быть. Об этом испокон веку все знают.

В этот момент где-то в вышине, за белым облаком пронеслись две стремительные тени. Наслаждаясь свободой полета и набегающим потоком прохладного воздуха, две виверны, летучие прислужки Бабы Яги, сорвались в вертикальное пике.

Дива Сестрица и Ночной Братец пролетели над самыми верхушками древних елей Молохова урочища и, издав совершенно невероятный пронзительный крик, взмыли вверх и растворились в собирающихся тучках.

Глава 15. В поисках бумаги

После укусов и ран, полученных в бою с фуриями, Баба Яга начала быстро стареть. Кожа на лице покрылась паутиной морщин, да и суставы заприхватывали, сгорбилась вся, скукожилась, превратилась в согбенную старуху с клюкой.

Девять лет сиднем сидела в избушке на курьих ножках, все пыталась собственные рецепты записывать. Буковки сначала выходили корявые, но Яга быстро приноровилась и приобрела ровный, немного витиеватый почерк.

Скоро она начала записывать историю своей прерывистой жизни, вперемежку с заклинаньями и описаниями диковинных отваров. Так родилась первая самописная книга Бабы Яги «Живот».

К лету 1301 года она решила лететь к людям. У Бабы Яги закончилась писчая бумага и пергамены, награбленные у заморских купцов в былые жизни, да и скука навалилась, хоть сама себе голову отрывай.

– Пойду у соседей бумагу и соль попрошу по-хорошему или куплю на дукаты, – сказала она Цыпоньке.

– Убьют, – тотчас откликнулась птица.

Ведьма хихикнула.

– Кого убьют? Меня? А за что? Там, где я когда-то лютовала, уже внуки выросли. Сейчас ордынцы страшнее любой лесной ведьмы будут. Не помнят меня уже люди.

– Помнят, – прошелестел седой ворон.

– Ты бы лучше слетал в Красатинку, посмотрел, как там наши деревенские живут. Горит ли печь, пахнет ли хлебами, шумит ли скот? Там теперь должны жить далекие потомки сыночка моего, Соколика. Родня почитай.

– Правнуки в десятом колене, – вновь подал голос Цыпонька.

– Вот и слетай, пока я щеки и уста нарумяню, и цветастый платок из сундука выну. Да скажи Ауке, чтобы ступу мою самолетную почистил немедля.

Ворон грузно поковылял к двери и жалобно заворчал.

– Я, хозяюшка, уже десяток годков как не летаю, суставы на крыльях ломит, и перо некрепкое. Разобьюсь.

– Эх, Цыпонька, поклюй тогда зернышки, но Ауке все равно скажи, чтобы ступу натер березовым веничком, да еловым пригладил.

– Мяса хочу, с кровью, свежатины.

В ответ Баба Яга улыбнулась от уха до уха.

– Будет тебе мясо. Нынче же мякотью кабанчика полакомишься, старенькая моя птаха.

Седой ворон замер на пороге, повернул голову, моргнул шторкой птичьего века и недовольно заметил:

– Не люблю, когда ты меня так называешь. Пойду Ауку искать.

Полет к людям закончился без успеха. В Красотинке жителей не оказалось, разбежались все, от монголов попрятались. Пришлось снаряжаться дальше. Несмотря на кривые трещины в корпусе, ступа, старая боевая подруга, летела ровно, без рывков и провалов. Русские поселения сыскались, но в некоторых острогах жители страшную бабку к себе не пустили – не открыли ворота, а в последнем стрелой предупредили, что бы близко к частоколу не подходила.

«Я к ним пешком со златом, а они ко мне стрелой и злобой». Баба Яга обиделась и поковыляла в ближайший подлесок, где в крапиве летунья припрятала свою ступу.

С этого дня она занялась прежними затеями. Грабила редкие обозы и все дальше наведывалась в орду. Ограбив и убив очередного монгола, она почему-то ощущала удовлетворение, а русский люд перестала трогать, почему-то стыдно стало их мордовать.

Однажды так далеко в степи забралась, что наткнулась на татарский стан. Там в юрте томилась пленница, русская княжна, украденная удачливым ордынцем в лихом набеге. Ее насильно выдали замуж за немолодого степняка, и теперь в ненависти она рожала и рожала ему выродков. С каждым разом все мельче и мельче рождались дети, пока не превратились в черные зерна. Баба Яга нахмурилась, раздумывая, как поступить, а затем пригнала ветерок-суховей, закидала песчаной пылью главную юрту в стане. Лошади заржали, нервно переступая копытами, дергая кожей на спине. Грузный басурманин выскочил наружу, успев нахлобучить на лысину остроносый шлем в мехах. Получилось набекрень и смешно, но мужчина зашелестел кривой саблей, вынимаемой из ножен и, прикрывая рукавицей глаза от колючего песка, махнул блеснувшим лезвием перед собой в надежде зацепить неизвестную летучую ведьму, а затем сделал выпад.

Яга была рядом. Она ловко увернулась от татарского тычка острием, дико засмеялась и, закружившись вокруг ордынца, со всего маху ударила его тяжелым пестом в основание шеи, чуть ниже шлема. Он громко закричал, охнул и упал замертво. На крик выбежали низкорослые чумазые жены, которые кинулись к распластавшемуся в пыли мужу, и только одна из них, высокая и голубоглазая, гордо стояла и, широко распахнув ясные бездонные глазищи, торжествующе всматривалась в поверженного мужа-мучителя. В руках она держала кошель с черными семенами.

Баба Яга засмеялась, вынырнула на ступе из плотной завесы пыли, подхватила за талию эту непокорную женщину, и усадив ее на край ступы, унеслась ввысь.

– Кто ты, матушка? – хрустальным голоском спросила спасенная.

– Зови меня Ягой, – ответила ведьма. – Ты не должна здесь горе мыкать. Твой очаг там, на Руси.

– Да, матушка, – тихо прошептала молодая женщина, и крепко обняв Бабу Ягу за шею, прижалась к ней. Она беззвучно плакала, и слезы быстро сохли в плотном набегающем потоке воздуха.

– Пореви, пореви, девонька, – проскрипела зубами ведьма, набирая высоту. Бабе Яге было неудобно отталкиваться помелом, но ей так хотелось спасти из полона эту несчастную русскую бабу, что она терпела тесноту и неудобства. – Здесь не твой род, полетели домой, как две лебедушки – черная и белая.

С головы княжны свалилась татарская шапочка, и полыхнула волна почти белых с золотистым отливом волос. Ступа ускорялась, качаясь то вверх, то вниз, а удивительные волосы молодой красавицы перехлестывали черные космы Бабы Яги. Так и ушли в красный закат. Девушка успокоилась, еще крепче прижалась к груди ведьмы, и прошептав «спасибо, матушка», задремала.

Летели долго, а достигнув родных просторов, Баба Яга скомандовала:

– Высыпай здесь свои магические зерна! Это не твои дети. Все порастет травой, и ты забудешь о своем кошмарном пленении.

Молодая женщина послушалась, развеяла семена над полем и кошель с высоты сбросила, только и промолвила:

– Как высоко!

На этом все и закончилось. Баба Яга долетела до ближайшего русского поселения, высадила пассажирку у ворот частокола, махнула помелом на прощание и скрылась в предрассветной дымке.

Молодая женщина поклонилась в пояс своей спасительнице и постучалась в ворота русской крепости Путивль.

На месте развеянных детей в поле проросла гречиха, и люди полюбили это растение, даже стали называть его «русским хлебом», а Яга вернулась в свою избушку и историю эту крепко позабыла. Время для нее остановилось. Оно тянулось медленно-медленно, как загустевшая патока. В ожидании всегда так, но Баба Яга ждала, а обещанный богами герой все не шел и не шел.

В поисках бумаги миновали еще три года, а затем еще три. На Руси найти настоящую бумагу Бабе Яге не удалось, и тогда ведьма решилась на дальний поход. Леший Аука собрал на дорожку лукошко с лепешками, запеченным рябчиком и лесной луковкой. Яга проверила все боевые зелья, прокрутила в голове все новые наговоры, забралась в ступу, махнула на прощание плотным серым платком, который она надевала только в дальнюю дорогу, и унеслась в предзакатное небо.

Полетела ведьма к холодному морю, к крестоносцам – у них-то бумага должна быть! А как же иначе-то? Они же там просвещенные, как-никак!

В марте 1312 года, подобно мокрому снегу, она вывалилась из низких туч на головы встревоженных войной рижан – мокрая, замершая, уставшая, взъерошенная, злая и ужасная – на саму себя ворчала, а заодно и на весь остальной мир, но мир об этом пока не знал.

В те годы у рижан и так проблем хватало, война с ливонским орденом затянулась на целых пятнадцать лет, а крестоносцы то одну крепостишку оттяпают, то другую, да и своих ведьмочек в округе с избытком по лесам и чащобам баловало. С войной беда, так еще эти мерзкие колдуньи то курей украдут, то детей.

Их, конечно изредка ловили и обвиняли в совокуплении с Дьяволом, затем жгли на костре, топили в бочке, либо давили камнем. Но честные граждане, как правило, обвиняли и казнили не совсем тех, а если точнее, совсем не тех женщин.

Яга сразу в город не пошла, да и крепостные ворота были закрыты. Она эти стены запросто перемахнула бы, да только вот действовать надо было с осторожностью. Не зря же в такую даль летела, чтобы в первый же день тревогу среди рижских стражников поднять. Поэтому терпеливо дождалась утра, пристроилась в хвост пешего каравана каких-то ободранных попрошаек, да так и вошла в приоткрытые по этому случаю ворота. Для пущей пользы ведьма решила напустить в округу непроницаемого тумана. Достала из сумы веточки белены, и раскрошив в ладонях, дунула труху по ветру, тихо приговаривая волшебный наговор «Клубись, затуманься!»: «Доухати слепь обманом! Глава и пята водицей ходити! Разлитися млеком густо!»

И туман пришел с Даугавы – плотный, белый, осязаемый. Заволокло все окрестности непроницаемой мглой. В таком тумане вытяни руки перед собой, и растопыренных пальцев не увидишь.

Баба Яга проверила увесистый кошель с золотыми монетами на поясе и пошла по узким улочкам Риги.

На что она надеялась, одним богам известно. Яга думала, что здесь раздобыть чистую бумагу будет не трудно, имея за душой золотишко и твердое желание именно купить необходимое, а не разрушать это несчастный городишко, распугивая толстых, усатых стражников, не отличающихся особой бдительностью.

Она даже прошествовала до высотной башни Домского собора и неожиданно получила из-за угла сырым поленом по голове. Земля рванулась к лицу и Баба Яга потеряла сознание.

– Где я? – прошептала она через сутки. Веки с трудом раскрылись и ничего не увидев, закрылись обратно. Превозмогая боль в затылке, она призадумалась и прошептала.

– Думала, помру хоть, а теперь вон оно как. Пленили меня изверги коварным образом. Убью всех, но сначала рассмотрю тех, кто меня стреножил.

Тяжелая кованая дверь каземата громыхнула и, впустив тусклый свет в сводчатую камеру, замерла, немного скрипнув. К прикованной ведьме пожаловали посетители.

– Это она? – спросил властный голос. – Эта попрошайка действительно ведьма?

– Да, ваше преосвященство, – ответил писклявый заискивающий голосок.

– Клаус, это настоящая ведьма? Надеюсь, ты не заставишь меня вновь жечь на костре простых рижских горожанок?

– О! Что вы, ваше преосвященство! – залепетал кто-то. – Это, вне всякого сомнения, настоящая колдунья! У нее с собой было золото и сушеные травы! Она косматая, воняет дымом и жареными лягушками! И самое главное, она не понимает нашу речь!

– Да? Интересно! Те тринадцать старинных дукатов были у нее?

Слуга утробно закашлялся, выплевывая мокроту, но быстро пролепетал:

– Да, да! Это ее деньги, и они были в черном вонючем мешочке на поясе.

После этих слов воцарилась тишина.

– Подними голову, исчадие Сатаны и ее любовница! – пискляво закричал кто-то по-немецки. – Ты достойна смерти и примешь ее завтра с первыми лучами солнца. Всеочищающее пламя святого костра инквизиции заберет твои грехи. Ты предстанешь перед Господом очищенная, и даже, возможно, попадешь в рай, ибо Господь наш милосерден и всемогущ, но ты попадешь в ад и будешь пить там расплавленное олово, а черти, прислужники Сатаны зальют горящий свинец в твою воронку греха.

Яга кашлянула и промолвила:

– Ты, милок, не мог бы говорить по-человечески, по-русски, а то шибко непонятно.

– О! Иисус Христос! – воскликнул начальственный голос. – Она разговаривает на каком-то восточном дикарском диалекте!

– Это язык руссов, – ответил слуга. – У нас есть толмач.

Полный мужчина почесал свисающий подбородок и распорядился.

– Так зови его, брат Клаус, а я поднимусь в покои собора.

– Да, ваше преосвященство!

Хлопнула дверь, забренчала связка железных ключей, шаги удалились и, все стихло.

Баба Яга пошевелилась и поняла, что прикована тяжелой цепью к вмурованному в стену массивному кованому кольцу – за ноги, но пошевелить руками все равно не смогла, потому что кто-то намотал на ее тело целую бухту вонючей пеньковой веревки!

– Батюшки-матушки, – заулыбалась ведьма. – Да неужто они меня убить вознамерились?

Баба Яга посмотрела на нависшие над головой тяжелые каменные своды подземелья, призрачные в сумрачном свете, и недовольно покачала головой.

– Деньгу отобрали, по головушке больно ударили, бросили в затхлое подполье к крысам и паукам! А как же? Меня, сиротинушку, каждый норовит обидеть и ограбить.

Ведьма протяжно вздыхала и ворчала, но решила дождаться тюремщиков, а в том, что они скоро явятся, она почему-то не сомневалась.

Несмотря на тяжесть захлопнутой двери, приближающиеся шаги нескольких человек Баба Яга уловила издалека, и дверь вновь с грохотом распахнулась. Запахло горящим маслом, потрескивали факелы, люди с опаской ее рассматривали, а ведьма в ответ разглядывала вошедших.

– Спроси ее! – приказал толстый и очень важный священник. – Она тебя понимает?

– Да, ваше преосвященство, – откликнулся на германском наречии второй трусливый голос. Тощий монах поклонился епископу и вдруг спросил по-русски: – Старуха, ты разумеешь меня?

Баба Яга с готовностью кивнула – ей надоела эта неприятная игра.

– Сам ты старуха, а кто этот напыщенный индюк? – хихикнула она.

– Это, противная ведьма, не индюк, а седьмой епископ Рижский, его преосвященство Фридрих Пернштейн! – заявил толмач, воздев указательный палец в сторону потолочного свода. – Сам лично!

– Фу, какое мерзкое имечко! – брезгливо фыркнула ведьма.

– А как твое имя, любовница Сатаны, признавайся?

– Маменька с папенькой нарекли Ягодкой, людишки серые Ягодой, а боги Ягой Бабой.

Толмач успевал переводить епископу ответы ведьмы.

– Спроси ее главное! – почти выкрикнул епископ. – Где она взяла венецианские дукаты? Откуда у нее золото?

– Ответствуй, гнусная старуха, у кого ты украла золотые монеты? – от нетерпения толмач даже пнул ведьму по коленке.

Баба Яга поморщилась от боли и тихо прошептала.

– Они кричали от ужаса! Перед тем как я оторвала им головы, но это было в позапрошлой жизни.

– Кто кричал? – опешил переводчик.

– Викинги кричали, а потом они захлебнулись в собственной крови. Кровушка хлестала по кольчугам и щитам. Вот у них-то в ларце я потом и нашла эти денежки, да и не только – там и камушки самоцветные были. А их поганый драккар с полосатым парусом я после затопила в самом глубоком омуте Итиля.

Брат толмач так и застыл с открытым ртом.

– Что? Что она сказала о золоте? – епископ Пернштейн принялся дергать его за рукав. – Где она его прячет?

Толмач что-то такое рассмотрел в глазах Бабы Яги, что даже непроизвольно попятился.

Баба Яга заскучала. Эти неинтересные серые людишки хотят только одного – денег и прочих сокровищ. Ведьма поняла, что ее всенепременно будут пытать, а затем обязательно убьют страшной смертью. Она перестала отвечать на вопросы толмача и принялась незаметно нашептывать заклинание «Оковы падут».

– Съплескание от ненавидити в мир людиэ. Изгрызи вервь в прах. Пожирай жельзо сам. Оковы падут!

Епископ и другие присутствующие в каземате монахи подумали, что пойманная колдунья просто неприятно шамкает беззубым ртом. Когда же суровая корабельная веревка прямо у них на глазах истлела и осыпалась трухой на влажные камни подземелья, священнослужители почувствовали себя неуютно в этом замкнутом помещении, рядом с настоящей свирепой колдуньей. Следом звякнула спавшая цепь, изъеденная бурой ржавчиной.

Факел вывалился из рук брата Лукаса, а епископ Пернштейн вытянул перед собой крест, пытаясь отгородиться от сатанинских козней.

Баба Яга криво усмехнулась, и сверкнув темными глазами, угрожающе зарычала.

– Спасайтесь, глупцы!

Для того чтобы понять эту фразу, переводчик никому не потребовался. Монахи рванулись из камеры, падая и наступая друг на друга. Так люди убегают только от смерти, в панике, в кошмарном, запредельном страхе! Позади всех недорезанной свиньей визжал епископ Пернштейн.

А вот она шла следом, степенно и не торопясь.

Посмеиваясь, Баба Яга держала в правой руке выроненный факел.

С трудом поднявшись по узкой винтовой лестнице, верещащая и полностью деморализованная группа монахов вывалилась на монастырский двор. Они расползались в разные стороны, с тревогой поглядывая на вход в подземелье. Кто-то из монахов, кто побойчее и посмелее, подскочил к двери, захлопнул ее, двумя руками крутанул тяжелый кованый засов и, повернувшись к остальным, довольно закричал.

– Мышка в мышеловке!

Но тут двухпудовая дверь с грохотом сорвалась с петель и в облаке пыли и ярких небесных искорок пришлепнула молодого монаха, размазав его о грубую брусчатку внутреннего дворика Домского собора. Молодой монах и пикнуть не успел, кровь хлынула из горла, и он отдал свою душу богу, которому, видимо, так мало успел помолиться в своей короткой жизни.

В облаке пыли проявился черный силуэт сгорбленной вечной ведьмы.

– Я всего лишь хотела купить бумагу, – выкрикнула она.

После этих слов она повернулась и вышла через ворота собора на узкие улочки Риги. Яга решила уходить из города к своей ступе и пожалуй возвращаться к ее заждавшимся домочадцам: Цыпоньке и Ауке.

Но на этом ее злоключения не закончились.

Городские стражники гремели кирасами по всему городу Риге. Суматоха усиливалась. Откуда-то взявшиеся куры с кудахтаньем и шумным хлопаньем крыльев устроили настоящий круговорот хаоса.

Баба Яга шла по грязным извилистым улочкам к городским воротам. Набегающие на нее стражники и даже парочка подвернувшихся послов крестоносцев разлетелись, как кегли. Ведьма кликала и применяла свою волшбу и от этого все больше и больше ощущала свое могущество. Несмотря на обиду, хмурая и зловещая вечная ведьма решила, что сегодня никого больше убивать не будет, но на подходе к городским воротам, за которыми ее ждали в кустах родная ступа, пестик и помело, сгрудился крупный отряд копейщиков, ощетинившийся пиками и мечами. И тогда колдунья призадумалась, а надо ли их щадить…

Яга остановилась и недовольно прищурилась.

– Вы что удумали?

– Это настоящая ведьма! – закричал за напряженными спинами солдат человек в серой сутане, размахивая крестом и черными четками. – Схватить ее!

Стражники вздрогнули, зашевелились, но с места не стронулись.

– Именем святого Патрика я приказываю вам немедленно схватить эту любовницу Сатаны!

Охранники взволнованно и в то же время с подозрением посмотрели на вопящего в исступлении монаха. Обвиняемая католической церковью старуха никак не тянула на любовницу самого Сатаны.

– Наговор тут не поможет, – раздосадовано пробормотала Баба Яга. – Суму отобрали с деньгами и прочей галиматьей. Тогда боевым заклинанием шарахну. Свеженьким. Как-нибудь уж пробью себе путь на волюшку.

Стражники предприняли мелкие, еще робкие шажки навстречу ведьме, крепко удерживая перед собой копья и мечи. Монах нетерпеливо подталкивал их в спины.

Баба Яга протяжно выдохнула и завела круговерть боевого заклинания «Ошеломи землица»:

– Налити гневом бразду. От ненавидети ломите аж до ейной чрний глыби. Шибати!

С последними звуками ведьминого бормотания земля раскололась. Широкая, ветвистая, черная, пыльная, внезапная трещина, подобно небесной молнии, ломаная и оглушительная, она устремилась от Бабы Яги к ногам супротивников.

От неожиданности и нахлынувшего ужаса стражники попадали наземь, гремя доспехом и оружием. Монах визжал громче всех. Трещина прошла под завалом людей и рванулась дальше, к крепостной стене. Несколько человек упали в бездну пролома. По иронии судьбы, вопящий монах оказался на самом краю пропасти и посиживал там, свесив ноги, как рыбак на отвесном берегу речки. Перестав верещать, с раскрытым ртом и расширенными зрачками он взирал, как воины один за одним исчезали в темноте земных недр.

Грохот, пыль, гам, людские крики, кудахтанье кур, визг и скрежет! Выжившие люди не верили своим глазам, но на этом светопреставление не закончилось. Трещина прошла под высокой зубчатой башней, отчего та вздрогнула и немедленно рухнула, завалив целый пролет крепостной стены. Вот теперь поднялась настоящая пыль. До неба.

В поднявшейся суматохе настоящая ведьма исчезла.

Она неслась в своей любимой ступе по хмурому небу домой и ругалась на чем свет стоит. Она сердито размахивала пестиком и ворчала, ворчала.

Облака собрались в тяжелые тучи, и теперь с каждым нервным взмахом раздражение Бабы Яги сопровождалось ударом близкой молнии.

– Вы слышите меня, боги? Я, великая мученица, по вашей жалкой прихоти страсти Чернобоговы терплю, а вы заставляете меня искать ничтожное! Немедля явитесь передо мною! Принесите мне бумагу нескончаемую, иначе я отменю сделку, и тогда сами будете с черным владыкой сто лет воевать, а он вам наподдает, всем сразу!

Следующие три часа летела в молчании, только ворчала малость, и вздыхала. Тучи продолжали струиться и клубиться за летящей в вышине ступой, несколько сверкающих шаровых молний долгое время сопровождали полет вечной ведьмы, а после рассеялись и взорвались.

Небесная колесница, запряженная златокрылой четверкой белых коней с огненными гривами, вывернула из большого яркого облака. Рыжебородый возница, сверкнув надменным взглядом, поравнялся с летящей в ступе Бабой Ягой и неожиданно спокойным тоном завел с ней беседу.

– Здравствуй, Ягая! Зачем зовешь по пустякам, богов тревожишь своей докукой?

– И тебе не хворать, Даждьбог! – закричала ведьма, пытаясь перекричать набегающий поток воздуха. Затем догадалась сбавить скорость, и разговаривать сразу стало легче. – Снизошел, значит, до моих нужд? Сначала бумагу давай, только потом разговоры будем разговаривать.

– Зачем тебе бумага? Ты же неграмотная! Женщинам не нужна бумага.

Бабу Ягу эта беседа рассмешила.

– Даждьбог, ты же Сварожич! Ты великий и непостижимый, но почему-то я не хочу с тобой разговаривать. Уходи немедля! Не буду я с тобой толковать. И сообщи богородице Ладе, чтоб кого-нибудь почтительней прислала.

– А почему? – удивился Даждьбог.

Баба Яга в ответ только фыркнула.

– Не серчай, ворожея! Вижу, что умная, да грамотная шибко стала, – Даждьбог подвинулся на невероятной красоты скамье в своей двухколесной бричке и улыбнулся одними уголками губ. – Садись в мою повозку. Вмиг подброшу до избушки твоей.

Яга представила себе, сколько ей еще махать помелом до дому, поэтому кивнула, соглашаясь.

Совершив сложный маневр, Баба яга пристроила ступу на дно божественной кареты, но из ступы вылезти наотрез отказалась.

– Ты сейчас возьмешь и исчезнешь, а мне тогда лететь вниз, как птице бескрылой, без ступы моей. Курлы-курлы, полный рот земли!

– А ты к тому же осторожничать научилась! – Даждьбог ухмыльнулся, но получилось это у него божественно прекрасно. – Бери, что просила, а после о делах поговорим.

Он вынул прямо из воздуха золотистый лист бумаги и подал его ведьме.

Баба Яга с подозрением приняла из рук бога удивительно плоский, тонкий и ровный лист, к тому же благоухающий ароматом степных цветов, но возражать и ворчать не стала, не дослушав пояснений.

– Перелистнешь его, а там второй возникнет. Возжелаешь перевернуть два листа – и тут же на прежнем месте два новых появятся, а самый первый обложкой обернется…

– Мудрено как-то…

– А ежели выберешь лист и выдернешь его из общей стопки, то сможешь новую книгу начать. Только вот зачем тебе это надо?

– Книгу свою вторую захотела на бумаге божественной написать. И название уже надумала, «Рачение»!

Даждьбог снисходительно улыбнулся и заметил:

– Страсть свою необузданную в письмена вложить хочешь? Пером описать? Гляди, не возгордись!

– Да как же вы все меня не поймете-то? Я одного хочу! Всего лишь смерть свою вернуть! Это главное.

Баба Яга насупилась и с враждебным прищуром посмотрела на бога плодородия и светлого дневного великолепия.

– Непременно вернешь! Охолонись! Только подождать надобно.

– Снова ждать?! – опешила Баба Яга. – А теперь сколько годков?

– Ты зря юродствуешь, – с серьезным лицом промолвил Даждьбог. – Девам Рожаницам удалось всех прадедов будущего героя свести воедино, нонче дедов его зачинать вознамерились. А до рождения княжича Ивана осталось всего лишь пятьдесят девять годин.

Яга вновь скрипнула зубами, но промолчала.

Даждьбог, ожидавший от нее упреков, оживился.

– Пролетят лета, и не успеешь заметить. Книжки свои напишешь, поганок заваришь, покойников подразнишь, монголов пощиплешь, словом, весело и с толком проведешь время.

– Но я старая и больная! – возбужденно возразила ведьма. – Мне будет трудно ждать. А если я к тому времени ум да разум потеряю от старости и пропущу всю закваску, не придет герой, не выполнит предначертанное? Так и буду тогда дурой безмозглой, по лесам тенью шататься вечную вечность.

– Ты не утратишь искру смысла. Боги не позволят унизить тебя бессмыслием.

На этом разговор закончился.

Даждьбог высадил ведьму на хмурую лужайку рядом с избушкой на курьих ножках и тотчас исчез, а Баба Яга уставшая и опустошенная поплелась в хату, не глядя бросив на прошлогоднюю траву и помело, и пест.

Перед тем как захлопнуть дверь, она прищурившись, вскинула взор на большую темно-серую тучу на небе и, свесив нос до земли, закрыла за собой дверцу – медленно и неожиданно аккуратно.

– Чудо-пергамент! – донеслось восторженное восклицание колдуньи и все стихло.

Плотная моросящая хмарь накрыла дремучий лес и ведьмину избушку на курьих ножках, давящая ватная тишина сменилась нарастающим шорохом дождя.

Глава 16. Непрошенные гости

Куда подевалась Баба Яга? Никто не знает. Что случилось в самом центре Молохова урочища? Неизвестно.

С тех пор миновали пятьдесят лет, а за ними еще пять, а затем два годика прошли, и еще один год гадюкой прополз, а потом еще один закрякал селезнем. Все эти годы вечную ведьму никто не видел – ни враги, ни друзья.

Заросла чащоба. Свились толстыми пучками одеревеневшие травы, опоясали тын колючками. Древний лес одряхлел, завалил округу непроходимым буреломом.

Той весной, на самый утиный перелет 1361 года в дверь избушки на курьих ножках постучали. Баба Яга считала, что простой люд ее ни за какие коврижки ненайдет. Тропки лесные заросли кустами, болотные плесины от века к веку меняли место, придавая урочищу новый облик. Мнимый замкнутый круг кружил разум, туманил ум, отводил охотников от избушки.

Ан, нет! Пришел же кто-то, объявился! Как проник? Да и что ему, непрошенному гостю, надобно? Видать, гость-то непростой.

– Отворяй, Ягая Баба! Я новость принес.

Долго никто не открывал, а затем в черной, давно окаменевшей избушке что-то заскрипело, заохало, засморкалось, зашипело, заворчало. Древняя старуха в копоти и лохмотьях, опоясанная пуховой шалью, и почти слепая, толкнула дверь и принюхалась.

– Кто будит нас? Что за гонец нетерпеливый в дом поскребся в неурочный час?

– Мне говаривали, что ты великая и вечная ведьма, а ты грязная старуха, да к тому же слепая и глухая.

Баба Яга недовольно зацокала языком.

– Нонче жительницу лесную, простую, одинокую да одичалую каждый охальник похабный норовит обидеть, – проворчала колдунья. – Ты бы бабушке сперва крыночку коровьего молочка принес, да мягонького хлебушка полушку, луковку огородную с грядочки не позабыл, а потом, назвав имя свое, новость ненужную сообщил, да повежливее, а то, как обижусь, да как отправлю за кромку глашатая этакого – будешь там три века грустные песни упокойникам выть. А потом еще три, чтобы старших не забывал уважать и чествовать. Нам, старикам многого не надо – бывает и стакан водицы дороже всех сокровищ на свете.

Дородный румяный мужчина с окладистой, заплетенной мелкими косичками бородкой ошеломленно вскинул бровь. На поясе пришельца красовался цветастый кушак, а на ногах – настоящие летучие сапоги с длинными, тонкими крылышками, которые вздрагивали и пытались сделать взмах, но без повеления хозяина не решались взмыть в небо.

– Меня зовут Доброгост, я вестник богов. Несу к тебе добрую новость. Богородица Лада передает тебе приветствие и сообщает, что судьбы прадедов, дедов и отцов сплетены воедино, и сегодня на утренней ясной зорьке Иван, сын княжеский, не то умник, не то дурак родился в тиши и спокойствии. Уже недолго тебе осталось на печи в безделии валяться. Скоро долгожданный милок постучится в эту дверь. Вот увидишь, заявится помощи просить.

– И сколько же мне в этот раз боги отвесили годков в ожидание?

– А вот материнского молока попьет Ивашка, подрастет, окрепнет, влюбится невзначай и через девятнадцать лет предстанет перед тобой наш дружок ситный. Как миленький туточки будет подмоги искать в безнадеге сердечной.

Баба Яга даже разговаривать не стала, захлопнула дверь перед самым носом этого настырного и неуважительного божка, проковыляла в глубину своих покоев да завалилась на лежанку.

– Спать буду, – заявила она ворону, но сама ворочалась до самой полуночи, а вестник богов помялся малость, да, так и не дождавшись ответа, улетел восвояси. Доброгост рассердился на ведьму, поскольку считал, что добрые вести в любую пору хороши. А Баба Яга, почти ослепшая и оглохшая от старости, вдруг сверкнула в темноте ясным, вдумчивым, при этом колючим взглядом, и свидетелю прозорливому сразу стало бы ясно, что Яга ждет. Ждет долго, трудно и она давным-давно уже приготовилась к своему последнему сражению с Чернобогом. Теперь осталось малое – пережить эти последние и ненавистные девятнадцать зим – длинные и студеные, голодные и тоскливые.

– Ваня, Ванечка, Ванюша, – с кривой улыбкой прошептала ведьма. – Иван, Ивашка, дурашка. Родился-таки!

На этом гости не закончились. В полночь задремавшая было Баба Яга, почувствовала, что мнимый круг напряженно колышется и трепещет, искрясь и потрескивая. Видать, пришел кто-то и бьется лбом в заколдованную преграду, как сухой горох о стену, да защитная волшба мнимой крепи не пускает непрошенного полуночника.

Ворон Цыпонька негромко каркнул, переступил с ноги на ногу на жердочке и картавым голосом возвестил:

– Госпожа, лукавый у забора нашего куролесит. Отогнать бы, а то загривок ломит от его близости.

Баба Яга неожиданно резво встрепенулась, вспыхнуло пламя в очаге, заметалась застигнутая врасплох летучая мышь.

– Чур тебя! – недовольно отмахнулась ведьма от писклявой летуньи. – Этого мне только не хватало.

Мышь мигом упорхнула в дымоход печи, а Баба Яга привычно потерла руки и прошептала:

– Пойду теперича с новым непрошенным гостем разговоры беседовать и лясы точить. Не зря же он в нашу глухомань явился, не запылился. Видать хозяин Нави его прислал! Послушаем, послушаем, что мне темный гонец поведает…

Отворила дверь наружу, выскочила во двор косматой болотной мавкой, клюку свою гнутую прихватила.

– Ну, входи уже, нежить нелюдимая, коли пожаловала, да смотри не балуй, а то вмиг приструню.

Защитный полог на миг ослаб и, переступив невидимую черту, во двор шагнуло нечто лохматое, рогатое и хвостатое, да к тому же колченогое и бородатое. Встал сутулый див, упер ручищи в боки и проблеял отвратным голоском.

– Черный бог шибко недоволен тобой…

В ответ Баба Яга презрительно ухмыльнулась.

– И этот туда же! Ты бы, страхолюдина потусторонняя, поздоровкалась для начала, уважение бабушке лесной оказала, дар к ногам принесла, а токмо потом вопросы свои вопрошала и угрозами сыпала.

Див помолчал, помялся слегка, а затем принялся снова блеять:

– Приветствую тебя, вечная. Но тебе это не поможет! Черный бог зол! Он страшен! Он тебя покарает за твое отступничество! Ты сражаешься с ним и связалась с его врагами! Одумайся, презренная!

Баба Яга хмуро выслушала парламентера.

– И что он мне сделает? – спросила она. – Убьет что ли? Передай своему владыке, чтобы смерть мою вернул, а то она видеть меня не хочет. Тогда бы и незачем было богам ходить либо Чернобога почитать – все едино. Померла бы древней старушкой, да и померла бы – уже через пяток лет никто не вспомнил бы бедную лесную бабуську. Да вот только, я смотрю, господин твой иного желает.

– Я, старший слуга свиты Чернобога, див Похотень, заклинаю тебя подчиниться владыке, и немедля!

Кромешное создание зарычало и нетерпеливо переступило с ноги на ногу.

– Одумайся, презренная! – продолжал требовать див. – Не перечь хозяину Нави!

Существо принялось вращать своими мерзкими руками – то ли волшбу ущербную затеяло, то ли в приступе гнева решило ударить боевым заклинанием.

Баба Яга с интересом разглядывала пасы дива, но почему-то ничего не происходило. Эта заунывнаябеседа, как и предыдущая, с Доброгостом, быстро наскучила великой ведьме. Она не стала ждать, пока ее в очередной раз оскорбят и проклянут, либо заколдуют – шлепнула дива клюкой аккурат по шишке между козлиными рогами.

Демон Похотень затряс головой, как будто отгоняя назойливую муху. Голова у него заболела, наполняясь вибрирующим гулом.

– А ну, тварь косорогая, выметайся с моего двора! – приказала ведьма властным голосом. – Пока я тебя в молочного козленочка не превратила! Будешь тогда на веревочке пастись, а на Белые святки я тебя запеку целиком и съем, с рожками и копытцами.

Колченогий див выпучил свои козьи глаза, раскрыл рот и попятился, не переставая блеять. Оказалось, что он к тому же еще и косой. Бабу Ягу это рассмешило.

– Если еще раз появишься, – крикнула ему вслед ведьма, – больше церемониться не стану.

Див, не сводя взгляд с ведьмы, переступил мнимый круг и, тонко взвизгнув, вспыхнул синим пламенем. Горел недолго, а затем исчез, не оставив и следа на земле.

Баба Яга удивленно вскинула брови и усмехнулась.

– Зачем этот балаган? Чернобог своих слуг сам посылает, сам поджигает. Смешно даже.

Ведьма вернулась в избушку. В печь заглянула, пошурудила кочергой почти остывшие угли, призадумалась.

– Вот ведь повадились! – ворчала она. – То за десять годин никого, а то за одну вечерку сразу двое. И все посланники богов – стращают меня, лесную бабушку. Эх…

Яга хитро прищурилась и обратилась к Цыпоньке.

– Ты не спи там! Девятнадцать годов – срок недолгий. Будем заготовленные наговоры и заклятья силой накачивать, чтоб никаким богам-владыкам повадно не было. Чтоб падали замертво черные люди и низвергались навьи демоны. Они помехой могут стать в миг смерти Чернобожьей, а нам, Цыпа, ненадобно, чтобы кто-то смог помешать сей затее.

Ворон принялся топтаться на насесте, вздумал перемахнуть на взгорбленную спину Бабы Яги, да та отмахнулась, как от летучей мыши.

– Сиди уже там. Наговор на Ивашку будем на всякий случай готовить, а то не ровен час, юнец желторотый пожалует и кувалдушку осилить не сможет. Кто же тогда нашу оказию с заклан-камнем будет выполнять? Кто разрушит древнее хранилище смерти Чернобога?

Цыпонька заурчал, тихонько каркнул и спросил:

– И кто же, госпожа?

Ведьма засмеялась и погрозив пальцем, ответила своему старому собеседнику.

– А он же. Мы его заставим мутного наварчику отведать. Сей отвар великую силу людям дает. Если попадет к никудышным людишкам – большая беда будет, великий изверг тогда придет, а вот ежели к добрым, то защитник человеческий явится нам. Богатырь!

Закипел котел, пучки трав и сушеных грибов были небрежно брошены сморщенной рукой ведьмы.

– Это для привкуса.

Чародейка что-то добавила в кипящую похлебку, на вид высушенное и неприятное. Посмотрела по сторонам и на всякий случай плюнула туда же, прямо в лопающиеся пузыри. От мыслей своих заулыбалась во весь рот.

– Получится отвар, ой получится на загляденье! Останется яду гадюки подколодной весной сыскать, да мухомора осеннего. Перекипит – добавим зимней, застывшей насмерть болотной пиявки и летнего дождевого червя.

Баба Яга призадумалась, уперев указательный палец в подбородок, и промолвила.

– Придется шибко постараться, а еще, пожалуй, добавлю хрену для крепости и кусочек мандрагоры. Только ты не пробуй, поперхнешься, не ровен час и издохнешь тады.

Баба Яга потянулась, довольная и спать улеглась.

– А настоится варево, нашепчу, заговорю, заболтаю напиток…

Как промямлила, засыпая, так и случилось. Все годы кашеварила, да по болотам слонялась, где лягушку поймает, где зверушку какую, где корешок секретный. Так и миновали годины в ожидании и трудах колдовских. Все эти тягучие времена, до самой последней стылой зимушки утекли, да и последнее лето красное отпылило мошкарой и редкими грозами. Все миновало, все!

И грянул суровый сентябрь 1380 года!

Истекло отведенное богами время, да и книгу свою вторую Яга дописала до конца. Потерла руки древняя ведьма и устало головой покачала – говорить ничего не хотелось.

А на следующий день, самым туманным утречком над крайними елками пролетел Доброгост – быстрый вестник богов. Заметив вышедшую из избушки Бабу Ягу, он звонко выкрикнул новость.

– Жди, ягая! Завтра Ивашка твой пожалует!

Сей божественный курьер, мгновенно заприметив жуткий взгляд ведьмы, решил не спускаться вниз, задрал голову и, придерживая рукой шапку, унесся в облака.

Баба Яга всплеснула руками, запричитала, заохала. Все-таки дождалась! Смогла!

Ведьма целеустремленно метнулась в дом, скрипя суставами, принялась красоту наводить, избу веником подмела, гроб свой вечный подальше за печь затолкала, паутины целый ворох по углам и закоулкам накрутила, лик свой закопченный протерла в серебряном зеркале, чихнула на пыльные дорожки пробивающихся в темную светлицу лучей света. Старинный красный сарафан достала по такому случаю. Облачилась, уселась, управилась.

К вечеру решила драгоценным гребнем космы свои расчесать, да не смогла, так и оставила болтаться заплесневелыми веревками. Достала новый платок, свернула вдвое и закрутила на голове узлом на лбу. Кончики цветастого платка торчали вверх поросячьими ушками, а Бабе Яге и так красиво.

– Дождалась молодца долгожданного, как красная девка суженного.

Вспомнила о кувалде Перуна и вновь метнулась огромный молот тряпочкой протирать.

– Завтра ты нам понадобишься, молоток сердешный!

Затем прилегла, но до самой зорьки сон не шел, так и не сомкнула век. Баба Яга перебралась на скамью к подоконнику, все глазоньки в окошко высмотрела за длинную ночку, охала, нашептывала что-то речитативом и ворчала, протяжно вздыхая. Посуда на заблюднике вздрагивала.

Глава 17. Ивашка-дурачок, помощничек

Рано утром 6 сентября 1380 года Баба Яга наконец-то встала на ноги, долго о чем-то думала, затем потянулась со скрипом.

– Хватит думками себя изводить, – промолвила она. – Пора первый шаг сделать, раз на всю погибель решилась.

Ведьма вышла в неожиданно теплое осеннее утро и пробормотала.

– Важно его встретить!

Дала указ лешему, чтобы немедля расчистил путь будущего героя, да присмотрел за округой, дабы волчишка какой али медведюшко случайный нашего влюбленного героя не напугал до полусмерти.

Меж тем с полей и лесов приходили тревожные вести. Земля наполнилась страшными слухами. От тревоги этой воздух дрожал, и смерть, ожидающая большой крови, заражала все и вся необъяснимой нервозностью и затекающей в душу оторопью.

Вновь монголы идут! Много! Целая орда! Тьма тьмущая!

Еще и целой луны не миновало, как первый слушок об этом пролетел, а принес его беглый мужик. Встретил он тогда Бабу Ягу на лужайке, выскочил из-за плотного подлеска, вращая белками от ужаса и, заикаясь, обратился к ведьме.

– Бабушка-хозяюшка, пощади, не губи меня горемычного. Беда на Русь идет… Басурмане! Много их. Текут, как река.

Яга молча выслушала всхлипы, да и отпустила мужичка.

– Значит всей степью к нам пожаловали! – Яга поцокала языком и распалилась. – Хотят вновь Русь на колени поставить! Так не бывать же этому!

Крутанулась вокруг, как в молодости, вскочила в подлетевшую ступу и улетела монголов тех искать, даже о госте долгожданном забыла на миг. Хотелось ей на ордынцев посмотреть да русичей проверить. Готовы ли? Смогут ли прогнать ненавистников с родной землицы? Хватит ли силенок? Наковали ли мечей, щитов да шеломов?

Несколько раз летала она в стан приближающегося врага, но в ход войны пока не вмешивалась – почуяла силы Чернобога, прикрывающие злую армию. Конные колонны ордынцев были покрыты невидимой серой пылью ненависти и жажды наживы. Грязное волшебное полотнище, сплетенное ведьмами-рабынями темного владыки, накрывало все вражье войско до единого степняка. Люди не видели его, но чувствовали. Они были готовы идти на верную смерть, терзать и наказывать русичей.

– Рано! – прошептала она, ощутив позыв убивать проклятых ворогов. – Рано. Дай срок, и я вас всех изничтожу…

Возвращаясь к своей избушке, она все чаще и чаще волновалась и переживала, что молодой герой не придет. А вдруг, не ровен час, битва вот-вот начнется, а юный влюбленный так и не заявится к главному действу.

И он пришел!

Смущающийся розовощекий юноша пришел без фанфар и дроби боевых барабанов, и что самое дивное – пешим порядком.

– Эй, хозяева! – раздался за забором приятный юношеский голос. – Есть кто живой?

Яга заметалась по горнице, пытаясь взглянуть на себя в разбитое зеркальце.

– Иду, милок, иду, – закудахтала она и вывалилась наружу.

Румяный, высокий парень, вихрастый и златокудрый, в подпоясанном кафтанчике и красных сапожках с опаской взирал на древнюю, похожую на засохший пень старуху и молчал, ожидая ответа.

Подслеповатая Баба Яга приковыляла к молодцу и, задрав подбородок, заглянула ему в синие, как небесная высь глаза.

– Он ли это? – спросила она и, принюхавшись, сама же ответила. – Он.

Молодой парень никогда до этого мига не видавший настоящих колдуний, ведунов и кудесниц, с самого начала опешил, и, казалось даже, потерял дар речи. Но, рассудил так, что, если сразу не убили и не ограбили, то и поговорить, возможно, дадут.

– Э, доброго вам здоровьишка, бабушка, можно у вас на постое дух перевести и отдохнуть заплутавшему путнику? – неуверенно спросил он.

Баба Яга посторонилась, давая проход молодому лучнику. Боевой лук у него на спине и колчан на перевязи она сразу приметила.

– Проходи, залетный, – улыбаясь во весь рот, прошамкала ведьма. – Этот дом всегда рад гостям, хоть полуденным, а хоть бы и полуночным.

– Мне бы студеной водицы испить, а то умаялся я в вашем лесу коня своего разыскивать. Мне его папенька на дорожку выдал, а я на полянке с него соскочил, а конь шасть в кусты, как лис за мышкой – только его и видел.

Баба Яга от такой напасти даже ударила себя кулаком по больным коленям и зашипела от боли, а гость неожиданно вздрогнул.

– А как звать-величать моего посетителя бесценного?

Парень вздохнул, по-мальчишески утер рукавом нос и ответствовал.

– Иваном маменька с папенькой нарекли. По отцу Ярославович. А братовья все больше Ивашкой кличут.

– Вон оно как, – с пониманием протянула ведьма и улыбнулась. – Тогда заходи в хату, Иванушка. Хлеба разломим, парным молоком запьем, разговоры будем разговаривать, скатерть самобранку развернем, ужин великий назначим, с зажаренными гусями и лебедями в золотой посудине!

Ведьма внимательно посмотрела на смущающегося румяного парня и добавила.

– А ежели с кашами в меду и квасами с клюквой?

Вот тут проголодавшийся Иван улыбнулся, кивнул и робко прошел в избушку, поклонившись дому чуть ли не в пояс.

До самой ночи ведьма благодарного гостя разносолами потчевала, за разговорами выяснила, что да как. Оказалось, что Иванушке помощь нужна.

Захмелевший парень зарыдал.

– Еленушку, мою невестушку, ироды проклятые украли. Унесли на летучих конях с темными крыльями в чащу Молохова урочища. Поговаривают, там нечисть водится и черный человек живет. Вот он и есть Кащей Бессмертный, вот он-то и украл мою возлюбленную.

Баба Яга покивала головой, соглашаясь.

– Узнаю, узнаю, о ком ты речи держишь. Но не кручинься, я тебе помогу.

– Правда? – с ноткой надежды спросил парень. – Но ведь это невозможно. Кащей, он же бессмертный, – продолжая всхлипывать, протянул Иван. – А я еще молодой совсем, неопытный, да и меч со щитом к седлу привязаны были, а конь ускакал от меня.

– Горе ты мое луковое! – жалостливо воскликнула ведьма. – Смотрю, вояка из тебя получился особенный. Как же ты красную девку свою спасать вознамерился?

– Так меня папенька и не пускал, а маменька и вовсе в ногах валялась.

Баба Яга неожиданно расхохоталась, поняв, что деваться этому парубку некуда и он теперь в полной ее власти.

– Тогда к делу! Помогать тебе буду, но заруби себе на носу – не бесплатно.

– А у меня и нет ничего, чем бы тебе заплатить, – обреченно прошептал Ивашка.

– Есть, есть, есть, – подскочила ведьма и принялась нашептывать парню в ухо. – У тебя есть то, что нужно мне. А у меня есть то, что тебе поможет. Главное, что у тебя имеется – это настоящая любовь, только она толкает людей на великие подвиги. К слову сказать, отмщение тоже на подвиги народец бестолковый подталкивает, или зависть, но то дело другое. На настоящие поступки толкает истинная любовь, а это редкость. Такая редкость, что даже я тебя длинный век ждала.

Ивашка отодвинулся от ведьмы и пискляво заявил.

– Кащей он всесилен и тьму-тьмущую волшебных слуг да чернокнижников в своей свите держит. Пока до него доберешься, все равно убьют, а даже если и пробьешься к нему, так сам Кащей убьет.

– Во-первых, черный человек твой не Кащей, а папенька его – Чернобог, ну, и во-вторых, я доподлинно знаю, как его убить, где и чем.

Ивашка от таких слов съежился на лавке, напрягся и опасливо рассматривал черный гроб Бабы Яги.

– Ты хочешь сказать, что я смогу убить бога?! – визгливо воскликнул он.

– А как же иначе? Ежели не сражаться с извергом, тогда как Еленку твою спасать будем? Скажи? Ведь Чернобог ее просто так не отпустит.

И начались уговоры с подарками.

Сначала Баба Яга одарила Ивашку искусной работы шлемом вождя берсерков с воловьими рогами, золотой бляхой и волчьим воротом, затем долго рылась в подклети и нашла бесценный двуручный меч Атиллы. Его вручила нарочито торжественно, но предупредила, что этот великий клинок, скорее всего, в предстоящей битве не понадобится, однако для пущей важности взять с собой его стоит.

– К тому же он носит имя подходящее «Бич Божий». Может быть, это тебе тоже поможет.

Ивашка меч принял неуверенно, но поклонился с благодарностью. Он не понимал, почему его заваливают такими драгоценными диковинами.

– А это мой пояс с оберегами. Давай-ка прикинь на себя, только будь осторожен, глиняные фигурки не обломай и ложки из небесной материи с завитками не оброни. А теперь попробуй вот эту кувалду своими руками сдвинуть.

Ивашка заметил у окна невероятной красоты молот с золотыми блестящими орнаментами, но подойти и попробовать взять его в руки не решился. Слишком уж он тяжел показался парню на вид, но эти переливающиеся письмена и разводы приковывали взгляд, как догорающие во тьме угли или звезды, мерцающие сквозь пелену ночных туч. Оторвать взор было невозможно. Красота и мощь кувалды поражали.

– Это Перун для тебя приготовил свой самый маленький молоточек. В нем всего-то пять пудов. Осилишь…

Ивашка отрицательно покачал головой и пригорюнился.

– Это токмо в сказаниях так бывает… а в жизни со злодеями трудно бороться.

– Трудно, – подхватила Баба Яга. – Родимую сторонку от ворога всегда трудно защищать и девушку любимую из плена вызволять. А ты попробуй!

Иван встал, молодецки похлопал себя по бокам, подошел к молоту Перуна, ухватился правой рукой, закряхтел от натуги и сдвинул-таки в сторону тяжесть неподъемную на два вершка.

Яга заулыбалась, приобняла за плечи героя долгожданного и зашептала на ухо:

– Ты, Иванушка, думу тяжкую в голове не держи, и не кручинься. Выпей вот это варево мое. Оно силу тебе придаст, а с ней и храбрости прибавит.

Иван понюхал серое варево, скривился от противного запаха, но выпил половину глиняной крынки. На вкус оно оказалось не горьким и не кислым.

– А теперь завались на лежанку и спи глубоким сном, сил набирайся, а я соберу тебя в дорогу. Встанем рано и пойдем рядком.

– Куда, бабушка, мы пойдем? – неожиданно сонным голосом спросил Иван и зевнул.

– В бой, милок, в бой, – ответствовала шепотом колдунья. – В сраженье великое, в битву лихую. Рубиться с нечистью будешь, Черного человека изводить со света явного, да Елену прекрасную освобождать из тяжкого полона…

Иван Ярославович вздохнул всей грудью и заснул сном молодецким. Тем самым быстротечным сном, когда провалишься во тьму бездумную, сновидений всяких насмотришься, а утром проснешься с рассветом и не помнишь даже, что же там во сне было, и думаешь, что ничего и не было. Вспоминаешь только, что тревога мучила, да мимолетно матушка родненькая промелькнула. Она, родимая, о чем-то предупредить хотела, да так и не смогла уста открыть, только платок с головы сдернула, да на шею сыночку своему златокудрому повязала.

Утро встретило туманом и вязкой тишиной.

Иван открыл глаза, вскинулся, да так, что затылком в притолоку впечатался. Зашипел, потирая больное место, повернулся неловко, да и смахнул на пол какую-то хозяйскую утварь. Загремел в одинокой избушке, кашлянул от поднятой пыли, заскрипел половицей, выглянул во двор… и обомлел.

Внутри страшного частокола с насаженными на колья черепами посреди вытоптанного двора переминался с ноги на ногу невероятного размера волк! Он поджимал огромный хвост под вздрагивающий живот, и не сводя звериного, дикого, но почему-то покорного взгляда с Бабы Яги, поскрипывал зубами и даже иногда взрыкивал. От удивления Иванушка разинул рот, да так и вывалился наружу.

Сгорбившаяся ведьма с седым вороном на плече развела руками в стороны и промолвила:

– Вот тебе новый конь! Хи-хи-хи… Это Серый волк, он умный! Он вожак и верховодец всех волчат вокруг, но будет послушен и быстр, как живая молния.

– А там кто? – неожиданно икнул парень. – Там, за спиной…

Древний коряжистый кустистый пень шевельнулся и вроде бы даже улыбнулся, вот только непонятно – чем, рта-то у него не было.

– Это леший Аука – мой слуга. Он понесет молот до места битвы.

Собирались недолго. По требованию ведьмы воин омыл лицо небесной водицей из кадки, снарядился, вооружился, рогатый шлем великого вождя викингов тоже надел. А до этого пришлось связать сыромятные ремни крест-накрест, чтобы закрепить за спиной «Бич Божий». Двуручный меч таскать в руках тяжело, и к волку не привяжешь – седла нет, да и не позволит гордый волк седло со стременами на себя взгромоздить.

Огромный волчище разрешил парню забраться к себе на спину и сразу поскакал в лес.

Баба Яга, управляя ступой, почти зависла над головой будущего героя и крикнула:

– Запомни! Чтобы ни случилось, думай о Елене своей. Стрелой бей, руби мечом булатным, сражайся, но о главном не забудь – разбей молотом Перуна проклятый заклан-камень Чернобога, а если вдруг какая-нибудь диковина из камня выпадет – сапогом раздави, не думая! Мои слуги тебе помогут.

– Бабушка, да как же я без тебя воевать-то буду? – закричал в ответ Иванушка. – Я думал, ты поможешь мне!

– Помогу, дурачок, – протянула летящая колдунья. – Но сначала воинству нашему помочь надо, если Чернобог там русичей одолеет, то и нам трудно будет.

Сбросив с головы черный платок, ведьма закричала, как раненая птица и, крутанув помелом, скрылась за верхушками деревьев.

Серый волк сбавил ход, ухватил зубами развернувшийся на ветру платок Яги и передал его Ивану. Парень принял платок великой ведьмы, повязал его на шею и только тогда обернулся, выглядывая лешего, который нес божественную кувалду. Аука шел нескоро, пятипудовая тяжесть тянула к земле и норовила вырваться из корявых, потрескавшихся рук в плотное еловое покрывало, сотканное из прелых опавших иголок.

Иванушка настороженно посматривал по сторонам в поисках врагов, зыркал глазами. И вскоре стал замечать то слева за плотным коряжником, то справа за измочаленным ельником, то впереди за хаотично переплетенными стволами ракитника движения каких-то мелькающих, ломанных, подозрительных и волнующих теней.

Волк тоже занервничал и перешел на шаг, не удаляясь от лешего. Он настороженно топорщил уши и тихо рычал. Двумя пальцами правой руки Иванушка потрогал рукоять меча за спиной, но доставать длинный клинок передумал. Приготовился воспользоваться более привычным оружием и потянул из колчана тонкую стрелу с пестрым оперением.

Как оказалось, вовремя потянул. С высокой, корявой сосны, под раскидистой кроной которой оказался всадник на волке, прыгнуло нечто. Непонятное, когтистое, зубастое существо, отдаленно напоминающее не то огромную крысу, не то демоническую рысь, выскользнувшую с изнанки, обрушилось на человека.

Спас героя Серый волк – сразу на четыре сажени отпрыгнул в сторону, да еще повернулся в прыжке, чтобы удобней было из лука бить. Иванушка сноровисто и очень хладнокровно натянул тетиву лука и, дождавшись, когда падающая тварь коснется лапами еле приметной тропки, отпустил свистящую от напряжения тетиву.

Свист стрелы и хрип врага прозвучали почти одновременно. Когтистая нечисть крякнула, подобно весеннему селезню, да тут же и сдохла.

Иван спешился и достал вторую стрелу. Он с опаской приблизился к неведомому чудищу, но тварь даже не дрыгалась – первая стрела торчала из горла зверя.

– А ты молодец! – неожиданно сказал волк.

– Ты что же, по-человечески говорить умеешь? – опешил княжич.

– Могу, – выдохнул Серый. – Хозяйка давным-давно приучила.

– Серый, скажи тогда, что это за зверюга на нас напала?

– В нашем лесу таких зверей нет, – спокойно ответил огромный волк. – У него рог на губе.

– Это черный индрик, – проскрипел подоспевший леший. – Он кровь человеков лакает.

– Что-то будет дальше, – задумчиво протянул Серый волк.

– Хозяйка велела выходить на дорогу Чернобога, – проскрипел Аука.

– Веди тогда, – Иванушка с сожалением посмотрел на торчащую из тела носорогой крысы стрелу, забрался на спину волка, и спросил: – А что такое «дорога Чернобога»?

А меж тем напряжение перед самым величайшим сражением века нарастало. Предчувствие большой беды, тяжкого кровопролития и подступающего всенародного горя ощущалось скорее душой, чем телом. Все, кто понимал, что происходит, угрюмо молчали и хмурились. Суровые ратные люди и ополченцы самых разных, еще вчера враждовавших княжеств встали под пурпурные стяги московского князя Дмитрия Московского.

С боевых знамен Дмитрия Ивановича на защитников Руси также хмуро и молчаливо взирал новый бог – Спаситель. Изображался он тогда с большими глазами и обиженным лицом, да и радоваться было нечему – ненавистное иго уселось на шею и давило, давило, и давило. Все соки уже выдавил враг проклятый, но то, о чем русский люд мечтал, сегодня сбылось – огромнейшая боевая русская сила объединилась и, переправившись ночью через Дон чуть ниже печной деревушки Куликово, собиралась в племенные отряды и полки. В густом, как молоко, тумане стали на берегу речки Непрядвы, еле-еле успели от ордынцев засадный полк на берегу Дона в лесочке спрятать и затихли все, тревожно вглядываясь в горизонт.

И вот бесчисленное войско ненавистного неприятеля проявилось в туманной дымке.

Беклярбек Золотой Орды Мамай, не отличавшийся полководческой хитростью, расставил своих воинов напротив русских полков, просто и без затей поделив свое воинство на большой центральный полк и две конницы по его бокам. Быстрые всадники его тьма-тьмущего войска уже вылетали с южной стороны на поле битвы и, покружившись, возвращались обратно. Пешие генуэзские союзники татаро-монголов взволнованно бренчали железом, выдвигаясь за спину большого, развернувшегося на две версты полка степняков.

Плотный туман скрадывал задние ряды обеих армий. Казалось, что тонкий просвет между противниками разделял прошлое и будущее.

И тут в тумане вдруг поднялся женский плач. Приготовившиеся к сражению люди не могли поверить своим ушам. Тысячи жен оплакивали своих мужей! Ратники припадали к земле, прислушивались, оглядывались за спины товарищей, но женщин нигде не было. Никто не мог понять откуда раздавались эти вопли, но суровые лица воинов говорили о том, что люди поняли, какая судьба их ждет.

Гордый и спесивый хан, капризный и хитрый беклярбек Золотой Орды Мамай криво усмехнулся. Он важно поднялся на Красный холм – небольшую возвышенность, с которой было удобно созерцать битву, и вновь довольно скривился. Русичи были на месте и ждали его!

– Они твои, – прошептал за спиной хана черный демонического вида монгол, и добавил: – Русь тоже твоя. Иди и возьми ее, хан.

Мамай кивнул. В глубине своей никчемной душонки он был рад, что когда-то жуткий демон нижнего мира выбрал именно его, слабого и совсем не знатного хана. Целых десять лет это жуткое всесильное создание помогало ему продвигаться в иерархии Золотой Орды. А теперь беклярбек Мамай упивался своей властью. Оставалось одно – наказать русичей: намять им бока, указать им место, как побитой собаке, а затем ограбить и принудить собирать дань за десять лет вперед! От таких мыслей Мамай довольно скривился, но два войска еще не сошлись. Тонкая полоска донского поля по-прежнему разделяла противников. Чувствуя напряжение всадников, лошади степняков плясали под седоками. А над русскими полками стоял нестройный гул молитвы.

«Во имя отца и сына, и святаго духа!» Молитва летела над шлемами русичей, и вдруг из глубины передового полка выехал всадник в темной накидке с православными письменами. Имя его было Пересвет. Светлым, чистым взором он смотрел на врагов и молился.

С другой стороны под крики степняков появился второй всадник – Челубей. В богатой броне и с презрительной ухмылкой взглянул он на супротивника, чиркнув острием копья по земле. Дернув на себя богато украшенную уздечку и удержав горячего коня, степной всадник замер.

Взгляды противников встретились.

В этот миг над береговым лесом у реки Непрядвы появилась летящая в ступе Баба Яга. Она окинула взглядом все поле и, ухватившись за верхушку самой высокой сосны, замерла. Внутренним взором она пыталась рассмотреть самого Чернобога и его слуг.

А там, впереди, поединщики уже пустили своих коней шагом, а потом и рысью, ускоряясь и ускоряясь.

Всадники сшиблись. Копье Пересвета мгновенно стерло с лица Челубея презрительную ухмылку. Кованое острие копья пронзило ворога чуть ниже шеи, и он вылетел из седла.

Вражеское войско застыло в изумлении. А Пересвет, пронзенный Челубеем, истекая кровью и уже умирая, схватился за гриву лошади, да так и доехал верхом до русского порядка.

Ордынцы заволновались – погиб свой поединщик, а это плохая примета перед сражением. Поганый хан Мамай буквально взбесился и повелел начинать битву. Степные лучники запустили в небо темную тучу стрел, и ордынская колючая волна рванулась вперед. Сошлись с грохотом, от которого кровь застыла в жилах, а потом закипела, разгоняясь по венам.

Баба Яга закашлялась от удивления: со стороны ставки Мамая, едва касаясь невидимыми и мерзкими конечностями шлемов ордынцев, в сторону русичей устремилась хаотичная орава смертоносных, шелестящих и визжащих фурий. Их было так много, что Баба Яга даже зажмурилась. Она зримо представила, что должно было сейчас произойти с защитниками Руси. Ведьма знала, что эти демоницы напускали слабость на людей, выпивая из душ жизненные силы, превращая даже самых сильных воинов в безвольных истуканов!

Сейчас крылатые кровопийцы достигнут русичей, и ордынцы просто перережут обессиленных противников.

«Мракобесие! – воскликнула Баба Яга. – Кто запустил эту нечисть в несчастную Явь? – Ведьма сжала губы и сама себе ответила: О! Я знаю, кто это сделал! – и скрипящим голосом древней старухи с отвращением и ненавистью проскрипела: – Чернобог!»

У Бабы Яги от бессилия плетьми опустились руки – она не могла помочь русским людям, не могла в одиночку победить тысячи ужасных демонов. За Русь и ее будущее сейчас мог заступиться только кто-то действительно великий, могучий и… чудесный, подумала колдунья.

И в этот страшный и переломный момент чудо не заставило себя ждать.

Глава 18. Борьба за смерть

Подобно волшебным вратам, в небесной выси завертелась воронка ярчайшего света, и через нее беззвучно и стремительно появилось ослепительное существо с прекрасными крыльями. Ангел небесный!

В блестящих доспехах воин летел к земле, туда, где кони и люди смешались в кровавой каше. Его рука, державшая божественный меч возмездия, поднялась, чтобы ударить по шеям вызванной из ниоткуда верещащей нечисти.

Монголы не видели этого яркого небесного воина, зато слуги Чернобога игнорировать нового противника не могли, хотя и не знали, кто это такой. К нему навстречу сразу устремился зубасто-когтистый отряд грязных демонов. Твари скакали по кричащей массе ордынцев, подобно вшам по телу больной собаки.

Острое лезвие огромного меча с ярчайшей полыхающей звездочкой на кончике клинка чертило широкие огненные дуги, разрубая за раз десяток, а то и больше врагов, но за ними следовали другие фурии и прочая мерзкая нежить. Как будто морские волны неспокойного прибоя, но черные и шипящие, одна за другой они накатывали и накатывали на этого невероятного ангела.

Магическим взором Баба Яга видела этот неравный бой. Даже ей стало ясно, что божественному крылатому герою не совладать с теми темными силами, которые собрал Чернобог. Уж слишком много мракобесных извергов выставил древний дракон против святой Руси.

Уже два часа рубились ратники и ордынцы на Куликовском поле, и степняки сильно теснили полк левой руки русичей, опасно выходя за спину большого полка.

И тут Баба Яга ощутила, что за русский люд сражается не только одинокий ангел, но и еще кто-то. Тот, кто своей истовой молитвой сотворил защитный покров на плечах русских дружинников от напастей черной мерзости и теперь непрерывно взывал и взывал к новому богу.

Подобно опытной собаке-ищейке, Баба Яга задрала горбатый нос в сторону далекого незнакомца и восхитилась. Судя по всему, этот русский подвижник уже несколько дней стоял на коленях перед священными образами в молитвенном подвиге. Именно молитвы этого схимника в крестах взывали за помощью к самому богу! К настоящему, понимающему и милосердному, и в то же время жесткому, неподкупному и потому – честному и справедливому.

Баба Яга даже пожалела, что никогда не узнает имя этого великого богомольца, она смотрела, как на головы сражающихся за Русь и веру, опустился еще один покров – платок Богоматери, но и он не мог спасти всех. Злой враг, втрое превосходящий числом, напирал и напирал.

Русские воины бились не на жизнь, а на смерть, но битва складывалась не в их пользу. Все чувствовали, что еще немного, еще малость, и все рухнет – будущая свобода от поганого ига, такая желанная и уже вроде бы достижимая, висела на волоске. Татары давили. Сильно давили.

– Тяжко, Господи! – проносилось над неистовой битвой.

И Господь наконец-то откликнулся – то ли проснулся, то ли сжалился.

Он послал на вспоможение святому архистратигу Михаилу и сражающимся земным православным все остальное небесное воинство! Все свое воинство до последнего крылатого солдата.

Неисчислимыми вспышками звезд заполыхал горизонт за спинами изможденных в бою русичей, и наконец-то хлынули в смертельную и кровавую Явь пылающие Серафимы. Вослед за ними летели сильные и быстрые Херувимы. После них в небесах появились, устремив вперед переливающиеся и смертоносные мечи, прекрасные Престолы. После тех расправили свои крылья всепобеждающие и карающие Господства. А затем… затем появились несущие саму жизнь, чудотворные и непостижимые Силы. Числом их было чуть больше сотни и, оказавшись в земном пределе, они сразу разделились между самыми значимыми русскими воинами. Защищающие всех Власти устремились за Силами, и только за ними появились обучающие во славу Господа верховные Начала.

Тогда-то Чернобог впервые вздрогнул, потому что после появления всех великих под предводительством Начала Начал в небесный простор ринулись тысячи крылатых Архангелов, хранителей веры, и Ангелов, защитников православного люда.

И не было им числа!

Вступившие в битву с демонами светлые воины Бога разлились белым молоком по черной скатерти побоища.

Баба Яга все понимала. В какой-то момент даже ее изуродованная душа всколыхнулась. Она одна увидела… Хотя нет… Святое воинство и темная нечисть тоже видели проявившиеся исполинские фигуры одноглазых жнецов, которые шли по полю битвы и собирали свою страшную жатву. Жнецы забирали души всех убиенных воинов.

Даже Яга задохнулась от ужаса. Тысячи мертвяков: русских ли, монгольских, татарских, венецианских и прочих европейских наемников уходили в темень тартара, а другие – белыми пятнами ввысь, к свету.

Демонический жрец ударял огромным батогом, и к погибшим тянулись щупальца мрака, а к тем, кто погиб за святую Русь, пробивались тонкие, но пыльные лучики истинного света!

Демонический монгол, стоящий рядом с Мамаем, с ненавистью обернулся. Не только Баба Яга заметила источник истинной молитвы. В глазах Чернобога пылал гнев. Кто противится его воле? Кто посмел противостоять ему, самому великому и ужасному! Кто умудрился своим призывом и мольбой вызвать на поле брани тысячи ангелов нового бога? Огромную небесную армию! Целое воинство! Этого просто не могло быть, чтобы один-единственный монах достучался до самых вершин Прави!

И тогда Чернобог перенесся за сотни верст от места побоища, возникнув в тиши божьей обители. Тяжелые каменные стены Свято-Троицкого монастыря застыли в предчувствии народного горя. Где-то внутри был этот человек, который мешал, который вызвал небесных защитников.

Черный владыка совсем по-людски обошел монастырские стены до тяжелых врат в храм. Непреодолимые створки были захлопнуты, но Чернобог и бровью не повел. Под напором его воли внутренние засовы пали и кованные железом ворота распахнулись. Вход в храм нового бога был открыт.

Там, в глубине церкви в свете сотен зажженных свечей, перед закопченной лампадкой и образами стоял на коленях святой старец в черной ризе – он молился и даже не оглянулся на своего незваного гостя.

– Человечишка! – оглушительно пророкотал владыка мертвых и, мимолетно поколебавшись, переступил порог храма.

К удивлению всесильного существа, каждый шаг давался ему с трудом. Затем ступни ног вспыхнули синим, почти прозрачным пламенем. Боль охватила тело святотатца, и он осознал, что дальше не может ступить ни шагу.

– Кто ты? – громогласно закричал Чернобог.

Но святой человек не ответил – он заканчивал очередную молитву.

Черного владыку охватил неистовый, свирепый гнев на этого тщедушного старца, но ничего поделать он не мог. Древнему богу пришлось ждать, когда игумен прервет свои непонятные молитвы!

– Зачем ты пришел, враг рода человеческого? – тихим спокойным голосом спросил таинственный священник.

Чернобог опешил, но спросил сам:

– Имеешь ли ты право молиться новому богу?

– А имеешь ли ты право спрашивать меня об этом?

Черный владыка молчал, спесиво задрав подбородок, и от полнейшего бессилия сжимал и разжимал хрустящие кулаки с нечеловеческой силой. Теперь огонь объял его ноги до самых колен, но и нутро Чернобога пылало от ужасной злобы.

– Никогда боги Нави и Прави не любили русичей, – промолвил он. – А теперь ты дерзнул найти тех, кто заступился за вас на поле брани! Почему новые боги идут на смерть за вас, мелких и тщедушных, быстро живущих и умирающих?

Теперь святой человек обернулся к владыке мертвых. Он с любопытством рассматривал пришельца и молчал. Чернобога раздражал этот спокойный, ясный взгляд.

– Тогда назови свое имя. Я буду ждать твоей смерти. Туда, в пучину страха и уныния, в мое царство мертвых ты придешь сам, больной или убитый, но ты придешь! Тогда мои слуги приведут твой никчемный трепещущий дух ко мне. А я назначу тебе тысячи лет огненных мучений, и ты будешь взывать к своим богам, но они не захотят тебя слушать, потому что ты будешь в моей полной власти!

– При постриге в монахи меня нарекли Сергием, – скромно ответил игумен.

– Тогда и ты, смертный, услышь мое истинное имя и содрогнись!

– Мне не нужно твое имя, – перебил черного изувера богомолец. – Я не боюсь тебя, осквернитель. Больше нам не о чем говорить.

Священник вернулся к своим молитвам, а Чернобог вспыхнул всем телом. Он попятился к выходу и даже не мог вымолвить ни слова. Чернобог чувствовал невероятную слабость, находясь вэтом странном храме с луковкой на острой крыше. Больше всего раздражал скошенный деревянный, на вид очень простой крест. Но почему-то именно это святое для людишек перекрестье заставляло болезненно вспыхивать поверхность тела.

А еще эти лики, исполненные кистями и красками, смотрели на него с явной укоризной. Черный бог продолжал терять силы в этом намоленном месте. Ох, как бы он хотел уничтожить этого маленького, но такого сильного человека! Но монах был вне его власти.

Пришлось уйти восвояси. Чернобог вернулся на поле боя, жадно вглядываясь в людскую мясорубку. Он искал признаки слабины русских воинов. Пора бы им, по его мнению, дрогнуть под напором степного ига, и ментальных укусов кромешных фурий. Но войско стояло, било монгола, а фурий быстро оттеснило белоснежное, сверкающее, ослепительное воинство нового бога. Черный владыка понял, что его планы по уничтожению русского мира затрещали по швам.

Баба Яга вздрогнула, сфокусировав взгляд перед собой. Наконец-то она отвернулась от страшного и кровавого побоища и теперь решилась уходить.

Окаменевшая от старости ступа неохотно разгонялась, изредка касаясь верхушек замшелого елового леса исгоняя с них белобоких сорок.

«Нет больше мочи смотреть на эту беду, – ворчала Баба Яга себе под нос, удаляясь и удаляясь в сторону дома, в сторону родимой избушки на курьих ножках, в сторону еловой чащобы, в сторону древнего Молохова урочища, к капищу Чернобога. Где-то там сейчас сражался за свою Елену румяный и глупенький Иванушка. – Как он там, – с тихой грустью вздохнула Баба Яга. – Небось о помощи взывает…»

Ведьма заметила внизу небольшой отряд монголов, видимо, крадущихся в тыл русской рати. Хитрая ворожея заложила вираж и, оказавшись над головами трех десятков всадников, напустила на них огненную чесотку с вечной икотой, а их маленьких степных лошадок повергла в несмываемую жажду. Ей совсем чуть-чуть было жалко этих животных, но шла война, а в борьбе с ворогом все средства хороши.

Напустив на ордынцев жуткую порчу, Баба Яга развернула ступу и полетела в любимое захолустье. На миг она обернулась, чтобы взглянуть на конный отряд, и довольно кивнула, приметив, что ордынские всадники начали выпадать из седел, а лошади принялись ни с того, ни с сего вскидываться на дыбы. Ведьма усмехнулась и исчезла за кромкой леса.

Продвигаясь по Молохову урочищу на теплой и пушистой спине волка, княжич Иван призадумался. Он вспомнил, как ловко и даже почти легко убил черного индрика, при этом не особенно и рискуя. Правда, если бы не Серый волк, возможно, тварь бы Ивана уже доедала. Он решил, что надо быть осторожнее и всегда оставаться начеку, а со слугами черного человека бороться можно и нужно, раз уж оружие Яви способно убивать этих созданий.

Аука по-прежнему плелся за Иванушкой и волком. Ноша его была тяжела – леший скрипел, но упорно тащил молот Перуна.

Волк отказался идти на капище прямиком по древним камням. Могло быть так, что каждый, кто ступает на дорогу Чернобога, сразу попадает в его поле зрения. А этого Иван опасался больше всего. Ведь бабушка Яга предупредила, что в первую голову нужно добраться до заклан-камня капища и сражаться лучше там, чем далеко в лесу.

Чернобог уже знал, что кто-то движется по Молохову урочищу в сторону священного капища – на то он и бог. Но темный владыка был так занят битвой своего кромешного войска с ангелами, что даже не придал этому событию особого значения.

Двигаться через плотный подлесок и заросший бурелом было трудно, Серый волк не роптал – он грациозно обтекал коряжины и поваленные деревья, забирал ближе к болоту, в березовый сухостой, затем возвращаясь в еловые переплетения с обвисшим на ветвях мочалом. Он шел, неся на своей спине влюбленного всадника, а за ними ковылял леший, скрипя и почему-то вздыхая.

Так они преодолели половину пути к капищу Чернобога, и тут, в самой кряжистой чаще, из глубин леса напролом сквозь переплетения веток на них обрушились невообразимые чудовища.

Их было немного, но какие! Три огромных зверя, которых в первый миг можно было спутать с волками, ринулись в неистовую атаку, но пробиться через засыхающие осенние побеги и переплетенные ветви кустарников им не удавалось. Они скалились, клацая зелеными клыками, и рычали, разбивая когтистыми лапами в труху стволы сухостойных деревьев – такой шум подняли, что даже привлекли черную тучу странных ворон – больших, грузных и голосистых.

– Плохо дело, – выдохнул Серый. – Это волкодлаки. Трудно нам будет. Ой, трудно!

Сквозь заросли Иванушка выпустил стрелу в ближайшую беснующуюся тварь и скомандовал:

– Серый, скачи вон к тому пригорку, там их встретим!

Волк кинулся в сторону и в четыре прыжка достиг обвалившегося песчаного пригорка. Небольшая тропка вела на заросшую кривыми соснами горку. Леший с молотом не успевал за волком, поэтому Иван спешился и вытянул из-за спины суровый меч Атиллы. Он положил увесистый двуручный клинок к ногам, а сам приготовился метать острые стрелы. Боевой лук и звенящая тетива радовали душу парня. Дома у маменьки у него здорово получалось дырявить огородные тыквы и кочаны капусты, а тут битва! Настоящая!

Одно плохо – волкодлаки были не простыми противниками и совсем не зверями. Это были люди, обернувшиеся в монстров – первый слуга Чернобога, ужасный кудесник Маргаст со своими сыновьями, злыми волшебниками Агрой и Манью. Но это они там, в загробной Нави кудесники и волшебники, а здесь в Яви они адские звери, воющие на луну и алчущие человеческой крови!

Но если бы каждой потусторонней твари можно было бы вот так, запросто разгуливать в явном подлунном мире человеков, то житья бы людям никакого не было. Поэтому, вопреки воле светлых богов, вызвал Чернобог эту омерзительную троицу волкоподобных нелюдей сражаться против Бабы Яги и Ивашки-дурочка, ее помощника никудышного.

А Ивашка наш оказался не промах, недолго выцеливал первого волкодлака, вырвавшегося из ниоткуда и увязшего по счастливой случайности в буреломе, но выстрел запоздал. Зверь полыхнул огненным гневным взглядом, пробился на свободу, расшвыривая ветви, и схватился с Серым волком. Иван, не жалея пальцы, продолжал ждать момента, когда кромешник боком к стрелку окажется. Дождался, да и отпустил тетиву.

Стрела свистнула, уносясь к цели, в круговерть схватки, пронзила живот страшной твари и застряла в теле. Завыл младший сын Манью, чувствуя свою погибель, и попытался отползти в кусты, но подоспевший Аука нарочно уронил кувалду Перуна на голову врага. Треснул череп, и вытекла ненастоящая жизнь вместе с кровью в раздавленные лапами осенние червивые грузди – божественная кувалдушка открыла новый счет поверженных ворогов.

Два оставшихся волкодлака от потери и злобы завыли так громко и утробно, что у Ивана волосы под шапкой зашевелились. Такой вой если услышишь невзначай – на всю жизнь запомнишь, а то и поседеешь сразу.

Волк только и успел развернуться, когда два оставшихся монстра оказались над поверженным телом своего родственничка. Оборотни шевелили ноздрями, жадно втягивая запах пролитой крови, а затем одновременно бросились на волка, имея намеренье разорвать его на мелкие клочки.

Но огромный Серый волк не был невинной овечкой, в первый же миг схватки он вырвал мохнатый кусок уха Маргаста. Злоба зверей закипела сизым пламенем и закрутилась в пыльной круговерти схватки с рычанием и визгом. Серый волк принял главный бой в своей жизни с двумя могущественными противниками и уже страдал от клыков и когтей этих кромешных созданий.

Иванушка хотел вновь прицельно выстрелить со склона холма, но в клубке смертельной битвы иногда мелькала спина волка, и потому лучник медлил и не решался отпустить тетиву. Княжич от напряжения и боли в пальцах чуть не всхлипнул совсем по-мальчишечьи.

Стрелять было нельзя – если бы Иван попал в Серого волка, враги разорвали бы его главного защитника и принялись за него. А что случилось бы с ним в этом случае, он догадывался. Поэтому Иван нервно водил луком из стороны в сторону, но выстрелить не решался.

Исход боя неожиданно разрешил Аука. На удивление стремительно он подскочил к вращающемуся и рычащему клубку противников, ухватил за заднюю лапу и вытянул одного из нападающих из гущи сражения.

Своими действиями леший здорово облегчил задачу стрелку. Иван мгновенно выпустил стрелу и за ней сразу вторую. Оба заостренных жала воткнулись в бок и грудь извивающегося демонического волкодлака.

Это был Агра, старший сын Маргаста. Он еще боролся за жизнь, когда Аука с хрустом сжал его шею. И тогда Агра затих – отправился обратно в Навь, следом за своим младшим братцем.

Да и папенька не заставил себя долго ждать. Иванушка, размахивая огромным мечом, подбежал на помощь Серому, но все уже закончилось. Оказалось, что в круговерти сражения волк изловчился ухватить мертвой клыкастой хваткой горло самого могучего колдуна пекельного царства.

Верный слуга Чернобога, кудесник Маргаст захрипел и издох. Серый волк разорвал ему горло и сам откинулся навзничь в изнеможении, истекая своей и чужой кровью.

– Не серчай, Иванушка, не помощник я тебе более. Дальше пойдешь с Аукой.

Волк лежал на боку и тяжело дышал. Затем он начал отрывисто рычать, пытаясь выхаркнуть скопившуюся в горле кровь, и тогда Ивашка понял, что волк тяжело ранен и умирает. Все же битва с тремя волкодлаками не прошла для него даром.

Княжич стоял и молчал, а из глаз его текли слезы. Он стеснялся их, но ничего не мог с собой поделать.

– Скажи хозяйке, – продолжал хрипеть Серый. – Что волчишка подвел, не смог, и…

Волк дернулся и замер. И только легкий осенний ветерок шевелил длинную пушистую шерсть доброго, преданного зверя и боевого друга.

– Он ушел, – медленно проскрипел леший. – Он уже далеко от нас.

– Он умер? – немного отрешенно спросил Иван, но Аука молчал, и тогда юный княжич прошептал себе под нос: – Да. Он умер.

Аука поднял измазанную в крови Перумову кувалду и пошел дальше, больше не останавливаясь. Иванушка посмотрел по сторонам, пару раз рубанул мечом по разлапистой ели, накрыл свежесрубленными колючими ветвями тело волка и прошептал:

– Я вернусь и похороню тебя, мой друг. Если бог даст…

С унынием в сердце он поплелся за лешим, подволакивая за собой длинный и несуразный меч самого Атиллы.

Шли долго, даже рука затекла, но меч бросать нельзя было. Сражаться-то чем? «Кувалду Перуна даже леший с трудом несет, а мне и подавно не поднять будет», – размышлял Иван, поглядывая на живую человекоподобную корягу.

Больше явных врагов не попадалось, за исключением сотен толстых ворон, постоянно кружащих над урочищем и головой. Они собрались в плотную тучу и громко кричали в прозрачной вышине осеннего леса.

– За нами огляд установлен, – проскрипел леший. – Под присмотром мы.

Ивашка в другой раз даже рассмеялся бы, но сейчас, понюхав крови, княжич озабоченно зашептал:

– Откуда пригляд сей?

– Вороны, – просто скрипнул Аука. – Этих никудышных птиц владыка шибко жалует. Они смотрят.

Ивашка задрал голову и долго слушал гвалт пернатых соглядатаев, разинув рот.

– Какие-то они дурные, – сказал Иван, поправив съехавший на ухо шлем.

– Путь, вот он, – заявил Аука и первым ступил на древние камни.

Впереди забрезжил просвет в плотной растительности, и теперь каменная тропа хорошо просматривалась.

Чернобог возник внезапно.

Он стоял чуть в стороне от дороги за заросшей мхом сосенкой, внимательно рассматривая Иванушку с несуразным двуручным мечом. Что-то в облике этого парня рассмешило владыку мертвых, видимо, он посчитал, что этот изнеженный недоросль не представляет для него никакой угрозы.

Чернобог щелкнул пальцами, и мгновенно исчез, вернувшись на поле битвы. В лесу проявился нарастающий гул. Вороны продолжали крутить над лесом живое каркающее колесо, которое становилось все шире и темнее. Крики ворон нестройным хором неслись из тысяч орущих глоток. Они слились в постоянный гвалт, хоть уши затыкай, но приближающийся гул возник по другой причине.

– Беги, – прошипел Аука. Леший еще ускорился, почти побежал.

– Кто там? – закрутил головой Иван, пытаясь понять источник опасности.

– Беги, дуралей! – повторил леший. – Убьют!

И тогда княжич послушался. Зловещий гул приближался, да и вороны все громче и громче кричали над головой, пролетая все ниже и ниже. По спине парня пробежал холодок плохого предчувствия, а камни проносились под ногами, приближая их к мерзкому капищу.

Аука скрипел и разваливался на глазах, но пока еще держался. Он терял ветви и куски коры, но заветную кувалду старательно нес туда, куда повелела хозяйка. Княжич не отставал, но, несмотря на молодость, Иванушка бежать уже подустал, раскраснелся, боевой шлем варяжского царя упал с головы и укатился в траву. Возвращаться за ним княжич не стал, опасаясь потерять из виду лешего.

Спина лесного обитателя и так скрылась за очередным поворотом дороги.

Иван невольно оглянулся и прибавил ходу – там, позади что-то его догоняло – что-то большое, склизкое и омерзительное.

Иванушка не стал дожидаться этого нового врага, побежал за лешим, отводя в сторону плотные космы каких-то противных кустов – затхлый запах тины выдавал близость болота. Вот-вот откроются прибрежные линзы темной воды, и тогда проявится в Яви вечный перевернутый трон, жестокий заклан-камень, темное капище, к которому уже целую вечность ведет и ведет своих жертв в одну сторону древняя дорога Чернобога.

Оно уже близко – это страшное, пропитанное кровью место, вплотную примыкающее к черной трясине.

Иванушка налетел на остановившегося лешего.

– Дальше к трону Лютобога ты пойдешь один, – промолвил Аука. – Возьми молот Перуна, теперь он твой. А я попробую задержать царицу гадюк Ламию. Она нас уже догнала.

Глава 19. Чья эта смерть?

Леший аккуратно опустил на землю божественную кувалду, пристально посмотрел на Иванушку и сказал:

– Иди. До капища девять шагов, а я взадпятки пойду – змею встречу.

Аука повернулся и пошел навстречу усиливающемуся противному гулу.

Огромная, опасная, отливающая ночной мглой и смертью чешуйчатая царица северных змей приблизилась к перегородившему путь лешему.

– Я – Ламия! – громогласно зашипела свернувшаяся напряженными кольцами змея. Готовая рвануться вперед, готовая убить и растерзать по воле Чернобога, она смотрела непроницаемыми глазами на Ауку и почему-то медлила с атакой. Не этого противника искала она, не его должна была остановить.

– Уйди с дороги, лесной житель, – вновь оглушительно прошипела Ламия. – Ты мне не нужен.

– Это лес хозяйки, – проскрипел Аука. – Она скоро вернется, и тогда ты пожалеешь!

– О чем мне жалеть, – змея поднялась в рост человека и неожиданно рванулась в атаку. Ее голова размером с голову взрослого быка ударила в грудь лешего, после чего толстые змеиные кольца обвили тело Ауки. Пасть распахнулась. – Царица змей попыталась схватить и оторвать лешему голову, но преданный слуга Бабы Яги и верный защитник Иванушки сам ухватился бугристыми руками за извивающееся тело Ламии и изо всех сил принялся душить змею.

Оба противника давили и давили друг друга. Змея хрипела, но продолжала сжимать кольца вокруг туловища несдающегося лешего.

Противостояние затягивалось. Этот неподвижный, но напряженный бой не мог продолжаться вечно… Тело лешего громко хрустнуло и переломилось пополам, руки замерли двумя корягами. Ламия ухватила пастью голову лесного существа, вмиг оторвала ее и выплюнула, с удивлением обнаружив, что сражается с обыкновенным, старым, при этом еще и засохшим пнем.

Неведомо откуда появившийся Иванушка с диким криком подбежал к чудищу и со всего маху ударил Ламию… кувалдой Перуна!

Царица всех северных гадов дернулась. Она попыталась уклониться от страшного оружия, но рука поверженного лешего так некстати уткнулась в корень и змея не успела. Не успела увернуться.

Удар пришелся чуть ниже основания черепа, голова подломилась – и огромная змея забилась в конвульсиях. Она хаотично хлестала огромным хвостом, а княжич Иванушка с удивлением взирал на зажатую в руках удивительную рукоять пятипудовой кувалды Перуна. Инкрустация молота искрилась и переливалась. В расширенных зрачках парня отражались божественной красоты бегущие огненные дорожки.

Но Иванушка удивлялся не красоте молота, а тому обстоятельству, что он не только смог поднять эту неимоверную тяжесть, но даже смог этим сражаться.

В разбросанных вокруг ветках, нагромождениях корней и сухих коряг юный княжич не смог опознать погибшего лешего. Когда-то Аука вышел из бурелома и валежника, а вот теперь, после своей гибели, вновь растворился в лесных дебрях.

Иванушка подбросил волшебный молот, тот неожиданно легко крутанулся в воздухе и с хлопком впечатался обратно в ладонь. Парень с опаской приблизился к поверженной гигантской гадюке и прошептал:

– Какая страховитая гадина, прости господи!

Иванушка вернулся на мощеную дорогу и с сожалением в сердце об еще одном погибшем товарище пошел к своей цели. А меч Аттилы под именем «Бич Божий» так и остался бесславно валяться в зарослях поблекшего осеннего папоротника. Княжич Иван совсем позабыл о нем.

Заговор Бабы Яги сработал: только добрый и влюбленный человек в момент страшной опасности сможет поднять пятипудовый молот Перуна, пытаясь спасти друга либо свою истинную любовь. А тяжкий вес молота значения в этом случае не имел, не имеет и не будет иметь. Вот почему Иванушка, не то умный, не то дурак, совсем забыл о мече вождя гуннов – в его руках блистал молот Перуна, и не было теперь для молодого богатыря прекраснее оружия на всей земле русской.

Иванушка двинулся дальше и вдруг посмотрел под ноги, где что-то происходило. Мерцающие в тенистой мгле огоньки обозначали предел поганого капища. Тропа закончилась и теперь перед княжичем открылась таинственная и зловещая картина.

В центре черной окружности уже многие века возвышался заклан-камень.

В те, прежние, времена, давным-давно, темно-серый утоптанный песок часто принимал в себя жирную, пульсирующую и такую горячую кровь сакральных жертв. Невообразимые по своей жестокости ритуалы творились здесь. Теперь же все изменилось.

Давненько уже не ступала сюда нога человека. Доброго ли, злого ли, но человека. Да и зверь стороной гиблое место обойдет: не пробежит зайчишка, не напишет тонкую строчку следов рыскающая лиса. Затянуло каменную глыбу колючими вьюнами, многими слоями заплело ритуальный стол смерти. Да и перевернутый древний трон владыки кривая уродливая сосна оплела стелющимися стволами и застывшими на все времена ветвями толщиной в руку. Возле подножия ныне пустующего места Чернобога грудами лежали богатые рыцарские доспехи и мечи, а чуть в стороне, но тоже рядом возвышалась кучка рыжих монет и блистающих каменьев. Видимо, кто-то хотел безуспешно задобрить жестокое божество, но не преуспел в этом.

Левее же трона и россыпей сокровищ начинался бережок бездонных топей, но Иванушка ничего этого не видел. Его разум превратился в ледяную глыбу от открывшегося наяву кошмара. Иван жадно вглядывался вперед, пытаясь уразуметь, что так же нельзя! Это же не по-человечески, не по-людски! Страшно и неправильно!

На отшлифованной поверхности древнего ритуального камня возлежала его Елена – обнаженная и прекрасная. В первый миг Иванушка решил, что она уже мертва, но вдруг заметил движение головы. Она посмотрела на него огромными и влажными от слез глазами, и в ее расширенных зрачках он рассмотрел мольбу о спасении.

Не колеблясь более, Иванушка переступил призрачную границу и ступил на скрипящий под ногами серый песок. Он не мог отвести взгляд от наполненных мольбами о помощи глаз девушки невероятной, сказочной красоты, его любимой Елены.

Но рядом с заклан-камнем стояла зловещая фигура в темной накидке до пят. Этот персонаж не сулил ничего хорошего. Это был враг. Но теперь рядом с княжичем не было никого, кто смог бы ему помочь. Серый волк и леший Аука пали, вот и другой черед пришел. Его черед, Иванушки.

– Кто ты? – просипел жуткий голос под балахоном. – И как ты посмел прийти сюда!

– Я пришел за своей невестой, – с твердой уверенностью в голосе ответил Иванушка жуткому незнакомцу.

– Ты сам-то кто? – медленно приближаясь к заклан-камню и отводя молот за спину на замах, спросил Иванушка с вызовом в голосе.

– Я – Дагол, отпрыск владыки, – со значением просипел балахон. – Я здесь, чтобы выполнить волю черного бога! Я должен принести эту дщерь в жертву для силы его и всесилия. Отступись или я немедля убью тебя!

Иван сделал еще шаг, затем еще шажок. Все ближе и ближе заклан-камень. Глаза прекрасной Елены, полные слез и отчаянья уже рядом.

Но нельзя смотреть на нее, нельзя отвлекаться! Страшный, неведомый враг рядом, и что приготовил этот сиплый балахон – неизвестно!

– Зачем ты украл мою невесту? – спросил Иванушка, делая еще один шаг к врагу.

– Меня призвал Чернобог! А ты, смерд, докучаешь мне. Так узри же мой истинный облик и умри от страха!

После этих слов он резко скинул плащ, и оказалось, что перед Иваном стоит настоящий живой скелет, обтянутый сморщенной серой кожей. Его лысая и, возможно, мертвая голова вызывала брезгливость и омерзение. А вот глаза… Глаза кромешника мерцали зеленым мутным светом.

– Не смотри ему в очи! – прошептала Елена Прекрасная. – Только не смотри…

Иван выбросил вперед левую ладонь, будто бы закрываясь от яркого полуденного солнышка.

– Молчи, тень от пепла! – закричал на девушку демон Дагол.

Скелет выхватил заготовленный ритуальный стилет – волнистую кровожадную Скверну и бросился к беспомощной жертве.

Боясь опоздать, Иванушка приоткрыл глаза и ударил божественным молотом по коварному врагу. По широкой дуге великий молот устремился к ожившему мертвецу, и княжичу стало ясно, что он не достает до врага каких-то двух пядей…

Еще издали Баба Яга заприметила, что над родимой сторонкой колышется и кипит живая туча. Зрение старухи совсем никудышное стало, она подумала, что сейчас задует ветер по верхушкам деревьев и из этой жуткой тучи пойдет дождь, а то и снег, будь он неладен. Но Баба Яга решила, что для нее смерть красна при любой погоде, лишь бы она, матушка моя, пришла. Ведь смерть, она бывает такой милосердной, но и такой капризной!

Ан нет.

Это черные стаи противных падальщиков кружат и кружат свой хоровод над Молоховым урочищем.

– Так и норовят накликать беду! – вскричала раздраженная ведьма и, сильнее взмахивая помелом, помчалась к капищу, чудесным образом поймав попутный ветер. – Либо уже накликали…

Баба Яга отправила свою ступу в сторону галдящих ворон.

– Держись, Ивашка, – ворчала она себе под нос. – Держись, Ивашка, я уже рядом.

Сражение на Куликовом поле переросло в настоящее побоище. Нескончаемые крики продолжающих рубиться и вопли погибающих людей, лязг мечей и щитов, грохот «китайского дыма» и свист пролетающих и вонзающихся в человеческую плоть стрел – слились в одну нескончаемую песню смерти.

Татаро-монголы давили русичей, брали числом, и уже становилось ясно, что совсем скоро количество защитников Руси просто иссякнет. Ордынцам удалось не просто заварить кровавую кашу в тылу большого полка, но уже и полк левой руки пал и теперь резервный полк сражался не зная устали. Коварным степнякам даже удалось разгромить ставку Дмитрия Донского, но самого князя в главной ставке не оказалось. Монголы об этом не знали, поэтому их всех охватила радость приближающейся победы над настырным и несгибаемым противником.

«С нами крестная сила!» Стройный атакующий крик неизвестно откуда взявшихся новых, свежих сил русских воинов с острыми копьями, мчавшихся на огромных конях в бренчащих защитными бляхами сбруях, ошеломил ворога!

Засадный полк вырвался из леса на берегу Дона и лавой помчался на оборачивающихся с ужасом в узких глазах несостоявшихся победителей и грабителей Родины Русской.

Брошенный Иванушкой молот Перуна угодил прямо в дырявую грудную клетку скелета, последнего стража заклан-камня. Его обглоданные временем ребра хрустнули, и выпавшая из костлявой руки разочарованная Скверна, так и не долетев до обездвиженной Елены Прекрасной, некрасиво и бестолково ударилась о грань камня и отскочила в прелую листву. Одного удара волшебным молотом хватило, чтобы смять и разрушить естество демона. Скелет протянул вперед десницу и внезапно рассыпался в прах, пыль и тлен. И лишь сверкающий зеленым затухающим взором череп Дагола подкатился к ногам Иванушки.

Иван пристально взглянул на желтеющий череп и наклонился, чтобы поднять останки.

– Не тронь! – Раздалось над лесом. Баба Яга появилась мгновенно. Разгоняя в разные стороны воронье, искрящаяся ступа вывернула из-за верхушек старых деревьев и небрежно плюхнулась на серый песок капища. – Он мой!

Иванушка выпрямился и вымученно улыбнулся.

Яга закричала:

– Не время! Не время радостями упиваться! Наша рать гибнет!

Ведьма неожиданно резво подскочила к ритуальному камню. Ласково, но с мужицкой силой подняла прекрасную невесту со смертного одра и отнесла в сторонку. Подвернувшуюся под ноги затухшую голову демона Дагола Баба Яга от всей души наподдала ногой, и череп укатился в колючие заросли.

– И голова в кустах, – хихикнула себе под нос колдунья и вдруг закричала на молодого витязя: – Ивашка! Не стой истуканом, разбивай камень, а то скоро здесь будет тесно! Но сперва кафтан скидывай!

– Зачем это? – опешил княжич.

– Еленкину наготу прикрыть, бестолковый дурашка! Вот возьмешь ее под венец, тогда и разглядывай свою баскую жену, и скорее хватай молот – разбивай камень!

Иванушка послушно сбросил кафтан и метнулся к одиноко лежащему молоту Перуна. Тяжелая кувалда уже продавила серый песок до самой рукоятки.

Но злое чародейство с гибелью демона Дагола не улетучилось. Там, где рассыпался его прах, заклокотала небольшая, дурно пахнувшая лужица. Жидкая грязь пузырилась и казалась опасной.

Иван опасливо ее обошел и выдернул молот из песка.

Баба Яга тем временем накрыла кафтаном Елену Прекрасную и со вздохом и скрипом древней старухи встала на ноги.

– Бей, внучек мой, не тяни, – прошептала она. – Пора. Я должна это видеть своими собственными глазами.

Она сузила очи и замерла.

Иванушка ухватил двумя руками божественный молот, легко подошел к заклан-камню и, ощущая в душе некую торжественность, замахнулся. Он замер, удерживая всесильное оружие над головой, заметил поощрительный кивок волшебницы и ударил… в первый раз.

Молот высек искры и отскочил в неожиданную сторону, чуть не вырвав суставы в плечах доброго молодца. Иванушка вскрикнул от боли, но удержал кувалду. Он вновь замахнулся и обрушил несусветную тяжесть на зловредную глыбу. И вновь неудача.

Баба Яга недовольно скривилась.

– Наберись злости до самого горла и тогда бей.

Иванушка сжал скулы до зубовного скрежета и резко пошел на замах…

Православные ангелы и демоны Нави продолжали не менее жестокое противостояние над головами сражающихся людей. Израненный архангел Михаил продолжал возглавлять небесное воинство, однако ангелов всех рангов гибло не меньше, чем богатырей русских. В свою очередь кромешных фурий (это те, которые из античной мифологии?) уменьшилось втрое. Сакральная битва добра и зла не прекращалась, но главную свою цель ангелы достичь все-таки смогли – они не допустили расправы фурий над русским людом. Ангелы гибли, но людей защищали до самого конца. Каждая смерть ангела сопровождалась яркой вспышкой, а смерть демона темным всполохом.

С первым ударом молота по заклан-камню демонические летуньи всполошились. Со вторым ударом нечисть заволновалась и принялась панически оглядываться на своего предводителя и хозяина – Чернобога, а тот, уже не обращая внимания на Мамая и других мелких приспешников и слуг, вдруг исчез.

Иванушка размахнулся в третий раз да так громыхнул по камню божественной кувалдушкой, что древний камень для заклания ни в чем не повинных жертв с оглушительным треском раскололся. Две огромных половины отвалились в разные стороны, высвобождая из своей сердцевины омерзительное, смердящее, на вид совершенно гнилое яйцо, размером с тыкву. Оно вывалилось наружу и покатилось к бурлящей грязи.

Иванушка опешил и стоял, разинув рот, выронив молот из рук.

– Нет! – закричала нечеловеческим голосом Баба Яга и рванулась к вращающемуся и подпрыгивающему на мелких неровностях яйцу.

И она успела. Никто не знает, чтобы случилось, если бы яйцо погрузилось в грязную лужу, на поверхности которой росли и лопались большие пузыри, но допускать этого было нельзя.

Ведьма прыгнула за странным яйцом, как кошка за мышкой, и поймала. Она отбросила его в сторону, стремительно вскинулась на ноги, криво усмехнулась и после этого принялась отчаянно топтать и пинать гниющий кокон.

Баба Яга не стала ждать у обманщицы судьбы второго шанса обрести свою смерть. Она сосредоточенно топтала это большое серое яйцо, пытаясь раздавить, расплющить, втереть в песок это твердое, неподдающееся нечто. От пинков и топтаний ведьмы из гнилостного кокона на свет выпало изумрудное яйцо идеальной формы, с красивыми розовыми прожилками и желтыми пятнами на боках.

Яга отступила на шаг, не зная, что делать дальше и как справиться с этим твердым окаменелым препятствием.

– А ну, бабуся, посторонись! Подсоблю!

Иванушка вновь размахнулся молотом Перуна и припечатал по изумрудной поверхности блестящего яйца.

Скорлупа лопнула, кувалда вновь отскочила в сторону и пропала в зловонной луже. Грязь на прощание булькнула, поглотив священное оружие.

Подобно обыкновенному куриному яичку, по многочисленным трещинам Баба Яга очистила от драгоценной скорлупы невероятное яйцо. Внутри что-то зашевелилось – ведьма от неожиданности выронила его на серый песок, и в тот же миг на свет божий вылезло блеклое, невзрачное, серое, к тому же слепое существо. Оно медленно расправило маленькие крылышки, дернуло длинным чешуйчатым хвостиком с острым крючком на кончике, попыталось открыть веки и на дрожащих лапках сделало пару нетвердых шажков.

– Бабушка, это гадина какая-то, – тихо промолвил удивленный Иванушка. – Только маленькая еще…

– Знаю, Иванушка, знаю, кто это! – зловеще ответила вечная ведьма и повелела: – Растопчи его немедля!

После этих слов нежданно-негаданно обрушились напасти.

Из противной пузырящейся лужи, в которую до этого канул молот Перуна, появилась пара скользких хватающих рук. Они принялись шарить вокруг лужи, но безуспешно. Тогда появилась лысая осклизлая голова и широкие плечи. Глазные впадины только угадывались, было ясно, что человекоподобное существо ничего не видит, но теперь оно смогло повернуть торс и ухватить Бабу Ягу за подол юбки.

– Ай! – совсем по-женски вскрикнула ведьма и, завалившись на бок, принялась активно отбиваться ногами от затягивающего ее в грязь существа.

– Затопчи! – верещала Баба Яга. – Ну же! Не медли!

Иванушка колебался. Вылупившаяся из яйца зверушка выглядела безобидно, и убивать ее, как показалась юному витязю, было не обязательно и даже излишне жестоко.

Тогда Баба Яга закричала:

– Это он украл твою невесту, это его смерть в этом змееныше, это Чернобог пытается меня в грязь утащить! Он вернется и снова уведет в плен твою Елену…

Договорить она не успела.

Лицо Иванушки залилось румянцем, он быстро приблизился и с презрением и брезгливостью припечатал дракончика каблуком сапога.

Маленькое омерзительное существо только и успело пискнуть на прощание в первый и последний раз в жизни на этом белом свете. Но в другом мире – Баба Яга знала это точно – птенчик вырастет и превратится в огромного огнедышащего дракона, который десятилетиями будет искать в Нави дух Иванушки и найдет, если, конечно, княжич будет верить в старых богов, а если нет… то и нет.

С гибелью дракончика руки существа из чавкающей грязью лужи вздрогнули, оторвав широкий лоскут от нижней юбки Бабы Яги, и исчезли в бурлящей грязи.

– Вот охальник! – сердито заворчала ведьма. – Прямо из князей в грязи…

Договорить она не успела. Перед Бабой Ягой возник туманный призрак, сдуваемый сквозняком.

Яга прищурилась и удивленно спросила:

– Чернобог?

– Да, – прошелестело бестелесное существо. – Что же ты наделала…

С гибелью маленького дракончика под каблуком румяного детинушки в тот же миг улетучилась магическая подпитка орды.

Сила, удерживающая черных фурий в явном мире, исчезла, и они вспыхнули черным пламенем тьмы тьмущей и опали пеплом на плечи продолжающих сражаться людей. Сакральная битва добра и зла закончилась. В этот же самый миг монголы увидели наступающие волны свежих русских витязей, со сверкающими луковками блестящих шлемов и развивающимися знаменами с сердитым ликом нового бога!

И тогда ордынцы побежали.

Все! Все до единого метнулись врассыпную – свои дрожащие душонки спасать!

Не взирая на строгую дисциплину и страх смерти, степняки мелькали пятками, обтекая Красный холм, на котором продолжал стоять ничего не понимающий беклярбек Золотой Орды Мамай. Он продолжал смотреть на полный разгром своей непобедимой силы и не мог поверить в происходящее. Мамай обернулся в поисках поддержки степного сурового бога, который всегда стоял за его спиной и направлял его к великой власти, но темного монгола там почему-то не оказалось. Долго думать Мамаю не пришлось – пора было и ему спасать свою теперь никчемную жизнь. Впоследствии он смог в сопровождении своей личной охраны пробиться в дикое поле, а затем бежать в Крымское ханство.

Улепетывающим в панике воинам Мамая повезло меньше. Русская конница целых сорок верст преследовала их и полностью их уничтожила вместе с позорной генуэзской пехотой, иноземными наемниками и прочими искателями приключений, жаждущими в далекой Руси грабежом сколотить состояние на страданиях, горестях и смерти русских людей.

Бородатые голубоглазые мужчины в профессиональных доспехах на своих страшных конях настигали и били, настигали и били проклятого ворога. Полное уничтожение войска Золотой Орды затянулось до самой ночи, и только ангелы остались на поле битвы, заваленном убитыми и залитом кровью, оплакивая погибших защитников Руси…

– А что я наделала? – переспросила Баба Яга у призрачного Чернобога.

– Ты низвергла меня в Навь как простого смертного! – прошелестел беспомощный дух. – Тебе удалось перехитрить меня, так оставайся же теперь на моем месте. Вон он, твой трон, и моя корона огня…

– Убив тебя, я сняла с себя заклятие вечной старости!

Призрак заколыхался и не ответил, его облачко истончилось, и за миг до его исчезновения до слуха древней ведьмы уже с изнанки донеслись всего четыре еле слышимых слова:

– Ты умрешь жалкой смертью…

Баба Яга криво усмехнулась и прошептала:

– Подумаешь, напугал. Я этого уже четыреста лет жду…

Улыбаясь от уха до уха, Баба Яга повернулась к Иванушке и осеклась.

Княжич стоял рядом и удивленно смотрел на засохшую и уже потрескавшуюся до глиняной корки бывшую лужу.

– Бабушка, – тихо сказал он. – Мне показалось, что кто-то прошептал, что ты умрешь жаркой смертью. Это значит в огне?

– Вон оно как, – ведьма собрала старческие губы в точку, прикрыла левый глаз и протянула: – Мне, внучек, и на костре смерть красна, лишь бы моя, а не чужая…

Баба Яга заглянула за спину Иванушке, принялась озираться.

– А куда Аука мой запропастился? Где же он, дружок мой сердешный?

Иванушка скорбно отвел взгляд и печально возвестил:

– Бабушка, он сгинул на погибель в схватке с огромной змеей.

– Да неужто сама Ламия к нам пожаловала? – нахмурилась ведьма. – Это очень злая и свирепая кромешница, и где же она?

– Тут недалече, в пыли дорожной… мертвая… Я ее с превеликого страха кувалдушкой приплюснул, а она за миг до этого лешего нашего разорвала – убила товарища моего. И Серый волк чуть ранее пал в битве с тремя волкодлаками, он просил прощения перед своей смертью за то, что подвел тебя…

Яга горестно вздохнула и тихо сказала:

– Волка не вернуть. Это горькая правда, но у него волчат в округе как паучков за печкой. Он остался жить в своем семени, а вот о лешем не кручинься, внучек. Его же нельзя убить, он лесной дух Молохова урочища. Пока будет жить лес, будет жить и леший. Сейчас я его верну.

Баба Яга нахмурилась и неожиданно прохрипела заклинание «Леший очнись»:

– Див лесной, очнись немедля! Дух, явись в коряге пущей! Оживись!

И леший откликнулся. Он тут же выломился из плотного сплетения кустов на самом краю капища.

– Хозяйка, – проскрипел он. – Я – Аука.

Баба Яга добросердечно улыбнулась старому другу, а затем доковыляла до огромного перевернутого дуба, заплетенного толстоствольной сосной – трона Чернобога.

С душевным трепетом она взгромоздилась на неудобное сиденье и задумчиво покрутила в руках золотую корону черного владыки. Она долго колебалась, а затем зажмурилась и водрузила ее себе на голову.

Неожиданно корона соскользнула на шею ведьмы и, стиснув горло, вспыхнула ослепительным синим пламенем, и заполыхала ярко красным жаром.

– Прощайте навсегда! – успела выкрикнуть Баба Яга. Ее сгорбленная фигура, объятая огнем, затряслась и вдруг замерла на троне. К ней пришла самая настоящая смерть – страшная и жаркая…

Глава 20. Царица

Поздней весной 1525 года защебетали птички на разливах рек, а в глухой чаще старого леса зверье возрадовалось наступлению настоящего тепла – семейка из трех крупных кабанов и двух десятков полосатых поросят жизнерадостно проломила подлесок, хрюкая и размахивая скрюченными хвостиками. На болотах полетели на тягу бекасы и вальдшнепы, тут и селезни принялись без устали гонять уточку, завертелась жизнь, закипела.

Тут же в глуши и случилось неслыханное, невиданное и уже позабытое событие. В самой непроходимой чаще, в месте гиблом и нехорошем ожила заросшая, покосившаяся, давным-давно брошенная избушка.

Она зашевелилась, заскрипела половицей, а затем на вершок с ноготок привстала, всколыхнулась и медленно повернулась к лесу задом, а к Нави передом. Так она простояла совсем не много и уже к сумеркам вернулась, скрипя и вздрагивая, в прежнее положение. Застыла, как и прежде, без звука и шороха.

Лесные жители это событие пропустили, а человеческих гостей в этой части леса уже полвека как не бывало.

Вся в черном длинном одеянии, подобно строгой монашке, в избушку на курьих ножках с самой изнанки вошла сгорбленная дребезгунья-плакательница по имени Кручина. Она тянула длинные морщинистые руки к черному дубовому гробу, в котором под тонким саваном лежала усопшая Баба Яга.

Три дня Кручина заламывала длани и скорбно, опустив голову, причитала и вопрошала темноту:

– На кого же ты покинула Явь земную? Почто в Навь не пришла на успение? За что же ты, горемычная, Правь разгневала?

Мертвая Баба Яга спала мертвецким сном и, конечно, не слышала рыданий Кручины.

– Куда же ты подевалась, несчастная? – не унималась богиня печали. – Почему никто не знает, где ты? Какую вечность ждать тебя обратно?

И вдруг…

Тяжелый, протяжный вздох раздался под саваном.

Пыльное покрывало смерти резко откинулось в сторону, и протяжный вздох повторился.

Новая, оголенная, злая, сверкающая во тьме глазами, появилась она, снова молодая и бесконечно прекрасная Баба Яга!

– Это ты меня разбудила? – в горле чернявой девицы першило, и потому вопрос прозвучал сипло и грубо.

– Миновало годин сорок пять, – ответила Кручина. – Ты, баба, Ягодка опять.

– Я знаю, кто я, и знаю, кто ты. Ты – богиня скорби и уныния, ты пришла в мой дом, в мой склеп и кручинишься тут. Зачем пришла, отчего грусть-печаль принесла? Я должна была умереть и уже никогда не проснуться. Я уничтожила того, кто нарек на меня вечную старость, и теперь должна была просто лежать бездыханная, превращаясь в тлен, а мой прах в пыль.

Кручина покивала, как будто бы соглашаясь, но возразила:

– Тот, кто нарек на тебя вечное заклятие, низвергнут в самый нижний предел Тартара. Его больше нет. Ни в этом мире, ни в том, ни наяву, ни в Нави. Сгинул он, но ужасный бывший темный владыка повелел передать тебе его последние слова.

Юная Баба Яга уселась в своем любимом гробу, а затем выпорхнула нагишом на старинную, но гладкую дубовую лавку, свесила тонкие ножки и, грациозно потянувшись, зевнула.

– Говори уже, что он там велел…

– Черный владыка…

Очаг вспыхнул, и раздраженная Яга грубо перебила Кручину:

– Ну!

– Он сказал, что пускай теперь ты царицей будешь. Мол, пусть сама посидит сиднем на его месте, повертится ужиком на сковороде…

Яга яростно сузила тлеющие, как головешки затухающего кострища, глазки и зашипела на непрошеную гостью:

– Ты зачем ко мне пожаловала? Ересь никчемную болтать и оскорбления обидные выбалтывать? Ответствуй немедля! Почему я до сих пор жива?

– О! Царица! Некому теперь сие заклятие с тебя снять, – всхлипывая, воскликнула Кручина. – Ты теперь наша горемычная богиня, владычица пекельного царства и надсмотрщица стенающих душ грешников! Пойдем со мной! Там, на дне самого глубокого пролома темной Нави, тебя ждет мрачный замок и прекрасный уродливый трон… твой трон.

– Будь по-вашему, – вздохнула молодая Яга. – Я приду. Возвращайся, Кручина, туда, откуда пришла. На сороковой день меня встречайте.

Богиня скорби поклонилась в пояс и возвестила торжественно:

– В Нави тебя будут ждать, Царица!

После этих слов она удалилась. А ведьма отрезала густую гриву волос до самого пояса, долго приводила себя в порядок, пытаясь расчесать черную волну волос. За этим делом притомилась до боли в спине и тогда призвала прислужниц. И их на зов хозяйки откликнулось много.

Одни дочери лешего Ауки и болотной кикиморы Мары три дня вычесывали космы царицы, заплетая их в мохнатые толстые косы, а другие умащивали прекрасное тело юной ведьмы бесценными индийскими маслами и благовониями.

Лесавки-рукодельницы вышивали удивительной красоты алое платье, попутно сплетая из черной лозы и тонких золотых нитей венец с бриллиантами размером с крупный горох, а прочие варили непростую уху из принесенных крупных рыб, разламывали хлеба и черпали вино. Вечная ведьма пригубила терпкого, красного, как кровь, вина и отведалацарской ушицы.

Мрачное выражение не покидало лицо ведьмы. Она размышляла, кручинилась – будь не ладна Кручина та! – смотрела бездонными глазами в свежевымытое окно избушки и вздыхала, и вздыхала, и вздыхала. Затем потребовала сшить ей новый холщевый наряд обычной селянки.

На следующий день, притомившись от назойливых прислужниц, ведьма зевнула и потянулась. Долго сидела на краю лежанки, покрытой шкурой медведя.

– Ох, девки лесные, как любви-то любовной шибко охота, – вдруг протянула молодая чаровница. – Настоящей такой любви бабьей, до дрожи в чреслах, до огня в животах.

– Как такое возможно, Царица? – прошептала одна из лесавок по имени Моха.

– А разве царицы не имеют права любить? – удивилась Яга.

– Имеют, имеют, – испуганно прошептала Моха. – Но ты же, Великая, не совсем царица, ты – богиня!

– А богиням любить не положено, что ли?

– Нет, нет, нет, нет, нет! – зашелестели испуганные прислужницы. Они потрясенно кланялись в подобострастном трепете.

– Значит, простоволосой девке из печной Красатинки можно любить, а мне, несчастной и вечной лесной дичке, не полагается?! А ну пошли отсюда! Идите чужакам косоглазым в лесу ноги заплетайте, а меня оставьте. Выметайтесь сами, не то порву на клочки!

Яга рассердилась не на шутку и прогнала всех.

На другой день она надела этот простой сарафан селянки и вышла во двор, в теплое утро. Ведьма придирчиво оглядела старый тын с черепами и подалась в чащобу лесную.

Многое изменилось в старом лесу. Одни деревья высохли и упали, а другие из подлеска до небес вымахали. Ручьи и небольшие речки изменили русла, а дремучая лесная река Ивата за минувшие десятилетия все берега порушила силищей весеннего половодья в разные годы. От такой красоты Яга даже языком от восхищения зацокала.

Вспомнила деревеньку свою, маменьку милую, родного папеньку, сыночка…

Здесь, на высоком обрывистом берегу речки Иваты она задохнулась от ужаса…

Имя!

Имя!!!

Она имя забыла, запамятовала! Сыночка своего, кровиночку позабыла никудышная мамка! И тут же спохватилась, обхватила голову руками, завыла звериным плачем! Пять веков! Пять сотен годов крутанулось, исчезло, а она все еще мыкается по белому свету.

– Сокол! Соколик! Соколушка ясный мой! – радостно и совсем незлобиво крикнула она медленным водам Иваты. – Слышите? Я не забыла! Моего сыночка звали Сокол! Это я сама его так назвала. Давно. Только умер он.

Поплакала малость, стесняясь саму себя, размазала слезы и пошла дальше.

А за рекой в просвете деревьев заиграли солнечные лучики. Там заливные луга, там по росе мужики из Красатинки на покосы дружно выходили в травяную пору, там и скот стерегли, и любовь была там. Ее любовь, Ягодкина, только вот в те, прежние, ныне несуществующие жизни. Ей даже показалось, что все, что происходило в эти века, случилось не с ней. Это все сон, туман и морока! Этого не может быть с простыми людьми, да и с царями не может. Поймите, глупенькие, так не бывает даже с вечными ведьмами.

Яга оглянулась, и оказалось, что она стоит на самом краю леса, и теперь осталось сделать всего лишь только шаг и она окажется в поле – широком и зеленом. Она навострила уши, кто-то пел красивым звонким голосом. Где-то совсем рядом.

Молодая ведьма вышла на свет и увидела его.

По неровному весеннему полю навстречу девушке-чернавке шел красивый высокий парень. Он не торопился, смотрел под ноги и спокойно направлялся к реке и, судя по всему, ее не видел. А вот она сразу приметила стать и рост парня. Широкие плечи, золотистые кудри и полное отсутствие бороды на лице заинтересовали вновь помолодевшую ведьму. Она внезапно выпорхнула перед ним и, чуть наклонив голову, улыбнулась.

– Ой! Девка! – остановился парубок и поправил котомку за спиной.

– Ты живешь в Красатинке? – игриво спросила она.

Тот утвердительно кивнул.

– Красивая какая, – протянул он и зарделся от своих же слов, как красная девица, но в ответ спросил: – Не боишься по урочищу одна шастать?

Ведьма хихикнула. Парень ей понравился и очень даже подходил для тех срамных мыслей, которые клубились в ее головке и огнем жгли молодое тело.

– Как тебя зовут, молодец? – с неожиданной хрипотцой спросила она и поджала, как лесная малина, алые губки.

– Жданом тятька с маменькой нарекли, – простовато ответил парень.

Хитрая девка так посмотрела на него, что у того даже дыханье сбилось. Молодой мужчина почувствовал некое душевное влечение и телесное переполнение. Он неотрывно и не мигая смотрел в распахнувшиеся, как бездонные омуты, глаза странной девушки с пятью косами и не мог отвести взгляд.

– А тебя, милая, как звать-величать? – не совсем уверенно вымолвил парень.

Яга отвернулась и, взяв его за руку, повела куда-то в сторону.

– Ягуша, – прошептала она и предложила: – Пойдем на реку? Ты же туда шел?

– Туда, – ответил парень, но руку не выдернул, поплелся за девушкой, как бычок на заклание.

– Ты идешь удить рыбу? – спросила она.

Он утвердительно закивал, не сводя глаз с гибкой талии девушки.

– Тятька велел окушков для ушицы надергать, пока он с пасекой управляется. Ну, вот я и подался к речке. Там у кромки урочища места хорошие – то омуток, то перекат. Здесь окушок добрый ловится, темный такой, полосатенький.

Ведьма хмыкнула, а парень неожиданно для себя принялся подробно рассказывать о том, как он наловчился ловить рыбицу для тятьки и мамки в здешних местах с помощью срезанных жестких волос с конского хвоста и тонкого костяного крючка.

Она слушала, а сама вела его до заветного бережка, а там, отведя взгляд в сторону, девушка внезапно приподнялась на носочках и чмокнула парня в лицо. Получилось нетерпеливо и не в губы, и не в щеку, скорее, в нос.

Но парень не засмеялся и не отстранил странную лесную девку. В полной уверенности, что заплутавшая девушка из окрестных деревушек ищет себе жениха, парень осмелел и ухватил ее в жарком, скомканном и порывистом поцелуе. Ждан думал, что на этом все и закончится, а если повезет, то он попробует уговорить девушку встретиться еще, завтра ли, через пару ли деньков, да лишь бы появилась и захотела его видеть.

Теперь он был готов ждать ее на этом берегу речки Иваты и искать, и ждать, и снова искать. Ночи и зорьки напролет. Ее одну, ее любимую и заветную.

Из книги «Рачение»

«Я стенала от желания звериного. Низ живота воспылал огнем! Хочу мужчину! До одури возжелала, до ночи в душе, до черноты в глазах! Мое новое молодое тело извивается от вожделения! Мне нужна мужицкая жидкость! И я заманю, обману, обольщу, зацелую, замордую! Молодой муж падет в моих объятиях. Я заполучу в своем стремлении все! Все! А потом убью его, очередного полюбовничка, в утеху на третьи дни убью. Чтоб в глаза смотрел, на голытьбу мою прекрасную…

А иначе не получится самое главное заклинание всей моей жизни.

Даже богам презрительного Ирия не подвласта эта сила…»

Ягуша крепко прижалась к Ждану всем своим стройным станом. Не отпуская губ друг друга, они завалились на подвернувшийся ворох сухой прошлогодней травы. Ягуша даже немного прокусила парню губу. Капелька крови выступила на месте раны и скользнула вниз, от этого Ждан совсем рассвирепел и теперь его уже ничто не могло остановить – молодой мужчина обезумел от страсти. Уже не думая ни о чем, он легко разорвал холщевый сарафан девушки и добрался до пылкого женского тела.

А она шептала и шептала ему в ушко:

– Здесь я, здесь я…

Ждан продолжал хватать ее натруженными крестьянскими руками, давить всем телом на лежащую на спине девушку.

В какой-то момент он дернулся, некрасиво заныл и обмяк.

Под берегом прыснули в стороны мальки не то от маленькой щучки, не то от крупного окунька, и ведьма промолвила:

– Вот она ж какая, окаянная любовная любовь, – и закатилась истерическим смехом, немного напугав парня.

Дальше ни разговор, ни новые объятия уже не склеивались.

Любовники договорились встретиться вновь на следующий день на утреннем полюбившемся неприметном бережке с плакучей ивой.

После этого они с облегчением расстались. Молодая и голая Баба Яга бежала в свой страшный лес, ловко перепрыгивая корни и сухие бревна бурелома, не особо разбирая дороги. Она наслаждалась своим юным телом, но где-то в глубине своей израненной серой души величайшая ведьма мира почувствовала себя презренной воровкой и мерзкой обманщицей по отношению к этому красивому, юному, но совершенно бестолковому парню.

Но и Ждан, совсем позабыв о просьбе отца наловить рыбки на ушицу, чувствовал, что он украл у этой чистой одинокой девушки ее будущую жизнь и счастье. Ему было стыдно. Даже тот факт, что он овладел женщиной, как положено мужчине, не радовал. Парень ощущал душевный трепет и вину перед этой неизвестной красавицей.

– Как же ее имя? – морщил лоб молодой мужчина. – Как же ее зовут? Ведь она назвала себя…

Примчавшись на небольшую пасеку отца, он долго стоял у кадки с водой, тщетно смывая со своего лица несуществующую грязь. Ему чудилось и чудилось, что его лицо, как мордочка у забравшегося в подклеть к курам лиса, в крови и пушку. А к вечеру с ветреного заката навалилось ненастье, и парень, помогая батюшке по хозяйству, с тревогой смотрел на низкие мокрые облака – о вылазке на заветный бережок пока не могло быть и речи. И потянулось ожидание. Непогодь расквасила землю и ходить далеко было опасно. Можно было промокнуть, застудиться и заболеть.

Ждан все больше и больше не находил себе места. Он работал, спал, обедал с маманей и батюшкой, присматривал за младшими братьями и сестрой, а сам все больше раздражался и дергался, пытаясь разглядеть скрытую от людских глаз дождливой пеленой дальнюю полоску Молохова урочища.

Ночью вызвездило – безвозвратно миновали семь дождливых дней, потеплело. Легкий ветерок иссушил пригорки, и Ждан, не дожидаясь розовой зорьки, рванул к дальнему изгибу реки. К ней! К ней! К ней! Он чувствовал, что пропал.

А она ждала, она была там, голая, прекрасная и простоволосая.

Кто-то сильный установил шатер около старой ивы, но парня этот факт не насторожил. Он заприметил знакомый гибкий стан еще издалека и теперь даже на миг не мог и не желал отвести в сторону свой жаждущий взгляд. За откинутым пологом шатра чадила медная лампада, а там, внутри, была она.

Подобно восточной царице девушка возлежала на кошмах и коврах невероятной красоты, но парень и этого не заметил. Одержимый страстью, измученный ожиданием, он как зачарованный смотрел на манящий силуэт и не замечал окружающих перемен. А колдунья-чаровница, прекрасно зная, что молодой мужчина увяз в ее чарах, даже бровью не повела. Ее гибкий силуэт будоражил кровь юного любовника. Она нарочито качнула грудью, а затем томно выгнулась, открывая взору парня оголенные ножки.

Легкий дурманящий дымок тонкой струйкой подавал неизвестный аромат на всю округу. Он пьянил и одновременно горячил молодую кровь. Ждан набрал полную грудь воздуха и резко выдохнул. С полным вдохом он ощутил на себе этот неизвестный дурман. Ждан отбросил тонкую прозрачную ткань полога в сторону и ворвался в шатер.

Ягуша хихикнула и, дождавшись приближения парня, дунула с открытой ладони темную пыль прямо в лицо Ждана, а он даже и не заметил этой оказии. Белки его глаз налились красным, и он неожиданно проблеял нечто нечленораздельное. В одержимости своей он тянулся к ведьме, и окружающие вещи расплывались, теряли форму и не имели для него никакого значения.

Он запутался в подушках и тканях, но все равно полз к ней, и…

…И она допустила его дрожащее от возбуждения тело к себе. И он, истомно выдохнув, почти взвизгнув, принялся наслаждаться ее жестокой нежностью, и наслаждался ею до наступления утренней зорьки и приближающейся обжигающей боли сладострастия.

Ведьма царапала до крови спину Ждана, его сильные, покрывающиеся противной рыжей щетиной плечи. Она кусала его за шею и грудь, но молодой любовник уже не был человеком. С каждым нетерпеливым движением, с каждой пролитой каплей крови, с каждой болезненной раной, нанесенной зачарованному парню Бабой Ягой, он преображался в неведомого зверя. Он почти не чувствовал боли. И в последний миг, который так ждала колдунья, он уже не закричал, а зарычал, как дикий лесной кабан.

Бесстыжая ведьма с брезгливым выражением на лице нацепила на скомканные волосы несчастного парня венок беспамятства, сплетенный из ветвей репейника, а затем окровавленными ногами оттолкнула от себя заверещавшего оборотня.

– Отпусти Чернобога! – неожиданно выдало существо, потешно пошевелив мохнатыми ушами.

Молодая Баба Яга засмеялась.

– Кто ты такой, чтобы просить за него?

– Отпусти, ты все можешь, отпусти!

Баба Яга нахмурилась и сузила веки.

– Понятно теперь, почему этот милок на меня на кромке леса вышел.

Колдунья запахнула наготу тончайшим сари и, выбросив вперед указующий перст, повелительно вымолвила:

– Назовись немедля, не то…

Ее глаза наливались гневом, указательный палец задрожал, выбрасывая небольшие зеленые искорки. Она поняла, что если этот кромешник сейчас же не ответит, то она его попросту уничтожит. И самое важное – она знает, каким образом разорвет изнутри этого вакха на сизые жилки, розовые косточки и мохнатые шкурки!

Вакх уловил темное намеренье царицы и тут же залебезил:

– Не убивай меня, матушка царица, я глупый, долгая думка мне невдомек. Звать-величать меня Бакос, сынок Выя Змеевича я. От него и пришел. В девках румяных и вине разливанном толк знаю, а о чем-то другом долго толковать не умею. Папенька мой за дедушку хлопотать к тебе меня прислал, посоветовал приласкать тебя от всех огней, чтобы ты разомлела и по-бабьи обмякла, а затем согласилась с просьбой папеньки. Я в душу к парню этому залез, когда он на костер смотрел и о тебе мечтал, а ты, великая, меня хитрее оказалась, нутро мое на свет выявила. Вот…

Вакх Бакос перевел дыхание и продолжил:

– Папенька мой сильно просит за черного бога.

Вакх закончил свою тираду и бухнулся на колени, приняв вид рабский и униженный. Он, как кот выпрашивающий сметану, слегка урчал и мурлыкал, ожидая ответа.

Ягуша долго смотрела на него, то приходя к решению убить на месте, то передумывая, восхищалась коварству темных сил, которые теперь пресмыкались перед ней.

Наконец, поразмыслив, она объявила:

– Раненько вы за спасением Чернобога пришли. Я вот уже пять веков мыкаюсь, а вы даже сорок пять лет не стерпели. Пройдет еще пять веков, вот тогда и посмотрим. А сейчас сгинь с моих глаз, слащавый Бакос, а то на срамоту греховную меня смущаешь. Ты мне более не нужен.

Она хлопнула в ладоши.

Вакх округлил глаза и заблеял, когда огромная живая коряга ворвалась под полог шатра, с легкостью великана подхватила его на загривок и унесла в дремучий лес.

Баба Яга только и успела выкрикнуть вдогонку:

– Изыди из тела парня младого, Неждан!

Глава 21. Богиня

Все жаркое лето Ягуша простой девкой бродила по окрестным деревням. До самой осени в Навь не решалась входить. Все опасалась невесть чего. Знала, что ждут ее там, а душа наперекор – не идут туда ноги.

Вот и гуляла ведьма по округе – высматривала, вынюхивала, подглядывала черными глазищами – все подмечала. Парней высматривала, да с молодыми мужиками заговаривать пыталась. Бесстыжие и распутные мысли по-прежнему роились в ее голове.

А ведь, бывало, зайдет она в новое селенье, хоть и молодая, но с клюкой, и плетется от тына к тыну.

Однажды в жаркий день, в самом конце лета постучалась к хозяевам крайней хаты и спросила жалобным голосом:

– Дайте, степенные люди, путнице вашей прохладной водицы напиться, а то умаялась вся дорогу пятками гладить.

Вышли к ней в тот день из чистенькой да ладной избенки уже немолодые муж с женой – лица черные от горя.

– Исполать тебе, путница! – поклонились они. – Нако вот попей из крыночки парного молочка коровьего.

Ведьма насторожилась, пропуская окрестные запахи через широкие крылья носа, все разом охватила и поняла. Она приняла крынку, отпила молоко и спросила хозяев:

– Где он? Вижу, лихоманка в ваш дом пробралась. Все-то у вас рядком да ладком, а вот горе горькое склизкой гадиной за грудь ухватилось и режет. А ну, показывайте хворого, а то пора мне.

Муж с женой переглянулись и повели страшную гостью к себе в горницу. Там на лавке, на шкурах лежал под плотным лоскутным одеялом малец семи лет. Черные круги вокруг глаз сверкали тьмой, предвещая скорую смерть.

– В прошлую зиму доченька наша померла, – с горечью в голосе пояснила хозяйка. – А нынче внучек захворал шибко. На заморозки в реку упал и, мокрый, на ветру застудился насквозь. Это наш Соколик…

Ягуша задохнулась, резко повернулась к этим несчастным людям, разыскивая подвох в их лицах. Ее потусторонний взгляд блуждал по их прикрытым векам и не находил издевки. Да и откуда знать этим простым селянам, что и у нее когда-то был сынок по имени Сокол.

Люди увидели ее жуткий взор и отшатнулись, пытаясь заслонить полумертвого мальчика от ужасающей ведьмы – в том, что перед ними лесная ведунья, они не сомневались.

Ягуша все поняла и неожиданно успокоилась. Она молча отстранила в сторону мужчину и женщину. Ведьма сердито цыкнула на них и плюхнулась на колени, склонившись над тяжело дышащим ребенком.

Она приоткрыла затхлое одеяло и сразу все увидела и рассмотрела все мельчайшие подробности! Так и есть! Застудился паренек. Грудь Сокола трудно вздымалась, а затем с еще большим трудом выталкивала из себя тугой воздух, она пылала в магическом зрении ведьмы. Дуть нельзя – раздуешь полымя до самого конца, поэтому она мысленно взметнула руки вверх, а затем погрузив их в трепещущую грудь мальчика, выхватила из легких что-то мерзкое и сразу замотала в подвернувшуюся тряпицу, а сама при этом шептала и шептала заговор «Хворь стынь»:

– Лихоманка не жги живот! Стынь жар, отвергнись смрад. Хворь изыдь!

Ребенок дернулся и замер с закрытыми глазами.

– Он умер! – запричитала пожилая женщина. – Он умер!

Дед мальчика выпрямил спину, как кол в заборе, и замер, зажмурившись – он боялся заплакать от горя рядом с этой темной колдовской девкой.

Ведьма криво усмехнулась и с неожиданной нежностью погладила головку спящего мальца.

– Хороший какой, – прошептала Ягуша и поднялась на ноги.

Причитания женщины стихли.

– Он спит? – всхлипывая, спросила она.

– Да, – спокойно отвечала Баба Яга. – Он будет спать и очень долго жить.

– Спасибо тебе, великая знахарка! – зашептала женщина, размазывая по лицу слезы. – Но нам нечего тебе дать. Скромно живем.

– Крынку с молочком дайте еще разок, – улыбнулась Ягуша, с удовольствием наблюдая, как наливается здоровым румянцем лицо спящего Сокола. Она еще раз погладила мальчика и вышла во двор, а за ней и дед поплелся на непослушных от волнения ногах.

Недалеко от избы был сложен из грубых камней небольшой, уже закопченный золой очаг. Здесь в теплое время хозяева готовили похлебку.

– Запали хворост! – приказала Ягуша.

Дед с испугу пригоршню тлеющих березовых угольков из печи в доме принес. Прямо в руках нес, бегом бежал – так угодить хотел страшной спасительнице от страха и радости – вперемешку.

Дровишки в летнем очаге занялись быстро – защелкали, зашуршали. Легкий дымок сменился открытым пламенем.

Яга бросила в огонь свернутую в ком тряпицу и, подержав открытые ладони над языками пламени, промолвила:

– Хворь в ней. А когда сгорит, после и пепел тут же зарой в землю да притопчи следом. И еще! Вот тебе монета рубленная, серебряная.

Дед отрицательно замахал головой.

– Это мы перед тобой в неоплатном долгу!

Яга кивнула, но ответила немного нервно:

– Это не вам с бабкой, а Соколу на мед и молочко.

После этих слов она удалилась в задумчивости, а пару монет на полено положила.

Шла недолго.

В центре поселения раскинулись несколько огороженных усадеб с высокими домами – и печи с изразцами, и крыши с петухами, и окошки с резными ставенками.

– Будут ли и здесь добры к бедной страннице?

Молодая Баба Яга настойчиво постучала в суровые ворота и долго ожидала звука тяжелого засова.

Ворота медленно отворились.

– А ну не балуй! – прохрипел толстый, неприятного вида бородатый хозяин в богатой рубахе. – Чего тебе, глупая девка? Хочешь кнута отведать?

Колдунья криво усмехнулась, оголив в полуоскале белоснежные зубы, и ответила:

– Я путница. С дороги лесной, петляющей. Дайте, добрые люди, жажду долгую утолить.

– А ну-ка возвертайся туды, откуда пришла, – рыжебородый мужик вытер рукавом жирные губы и грязно усмехнулся: – Знамо дело – воды ей, а сама на курей и скот пялится.

Баба Яга в ответ поклонилась, а затем встала на цыпочки и действительно заглянула за спину распоясанного мужика. Потом медленно, по слогам ведьма произнесла:

– Хорошие у тебя коровы… и куры…

Она повернулась и пошла восвояси.

Слева за плетнем сгорбившаяся бабка изо всех сил пыталась перекрестить Ягушу, окропить ее святой водой и победить крестным знаменем.

Ведьма повернула голову и сказала:

– Хорошие у тебя огурцы, бабуся…

Бабе Яге совсем скучно стало. Люд не меняется, хоть сто лет минует, хоть пять сотен. Пора облачаться в новое алое платье и собираться в трудный путь до самых нижних пределов Нави.

Ягуша пошла к ближайшему лесочку, а за спиной поднимался вой. Это заголосили мужики и бабы. Коровы одна за другой заваливались на бок и тут же сдыхали, не в силах даже замычать. И куры принимались вдруг бегать по двору, хлопать крыльями, затем хромать и падать в пыль уже мертвыми, усиливая переполох.

– Коровья смерть! – заголосили люди, а за ними этот крик подхватывали другие. – Курья смерть!

И наконец истошно закричали:

– Ведьма!

Закричала и бабка – листья ее отменных огурцов прямо на глазах желтели и сворачивались, а плотные зеленые огурчики размягчались и чернели.

Крепкие мужчины вооружались, кто чем мог, и вот уже толпа двинулась вдогонку, ощетинившись кольями и вилами.

– Такое уже бывало! – вечная ведьма обозлилась и повернулась к разъяренной толпе лицом, от животного возбуждения она распахнула глаза и принялась указательными перстами обеих рук указывать неизвестно что, неизвестно кому и неизвестно зачем.

И вдруг мир потемнел. У всех ее преследователей в ушах нарастал неприятный разбойничий свист, а за ним и жуткий женский хохот. Хохот проникал прямо в голову. Боль стучала тяжелым пульсом в висках. Да и привычные тропки-дороженьки неожиданно отворачивали куда-то в сторону – обратно, к деревне, а потом и вовсе исчезали. Затем налетел ветер и задул пару зажженных второпях факелов, а после закружил пыль-песок и ударил по глазам всех тех, кто вознамерился немедленно найти и покарать злую ведьму. А там, сразу за кромкой леса, поднялся нескончаемый гвалт в тысячи птичьих глоток. Вороны! Они заслонили солнце своей армадой! Но атаковать людей не стали – эти жуткие стайные птицы гадили и гадили на головы струхнувших мужиков. Хуже всего то, что случилось далее – два симпатичных белых облачка из поднебесья провалились вниз, почти до самой земли, обернулись сизыми тучками, продолжая наливаться тьмой, быстро обменялись горизонтальными близкими молниями, при этом совершенно ослепив и оглушив преследователей. Да и какие теперь из этой трусливой разрозненной мокрой кучки преследователи?

Никакие!

Они наконец-то встали, побросав колья, отплевываясь от птичьего помета и пыли и затравлено поглядывая друг на друга. Темные мужики уже поняли, что надо бежать обратно, быстро и без оглядки, но еще стеснялись сами себя!

Когда же на их головы посыпались градины размером с голубиное яйцо и сразу за этим пошел кровавый дождь, терпение радетелей справедливости и самосуда закончилось и они побежали – назад, к деревне, подальше от этого ужаса, в тишь да гладь деревенской жизни без жестоких колдунов и свирепых ведьм, убивающих скотину одним лишь взглядом.

Ягуша улыбнулась – она не стала их преследовать и кары изуверские прекратила.

– Тьфу на вас, несчастные! – сказала она и подалась в лес.

На опушке Молохова урочища она заметила стайку ярко-желтых ловких птичек с черными головками.

– Снова жуланчики^[39] прилетели, – с грустью прошептала под нос Баба Яга. – Значит, скоро студеная Морана снова вступит в свои права. Хватит медлить.

Но вернувшись в избушку на курьих ножках, завалилась на лежанку и валялась на медвежьих шкурах, полностью окунувшись в дремоту, сонливость и темные мысли. Иногда что-то записывала, вздыхала, иногда скрипела зубами в темноте… И – решилась.

Время пришло.

В один из хмурых, но не дождливых октябрьских дней, в самый полдень из избушки на курьих ножках выскользнул тонкий девичий силуэт в алом платье и черной, блистающей огромными драгоценными каменьями короне на голове.

Она медленно бродила вдоль тына с черепами, смотрела в небо, вдыхала осенний прозрачный воздух, с грустью вздыхала, сетовала на что-то, а затем медленно зашла обратно в хату, тщательно притворила дверцу, звякнув тяжелым черным засовом. Там она уперла руки в боки и неожиданным шепотом скомандовала избушке:

– А ну, изба, повернись к лесу дворцом, сюды – крыльцом, к Яви – задком, а к Нави – передком!

Избушка послушалась – стронулась, медленно двинулась, поскрипывая и вздыхая. Она, как старая замшелая курица, нахохлилась, вздрагивая и подергиваясь, повернулась на насесте и вдруг замерла.

– Вот и приехали, – усмехнулась Яга.

Ведьма вновь громыхнула засовом и, толкнув дверь, сделала первый шаг в неизвестность.

Сразу пахнуло сухим жаром каленого песка. Яга вступила на хрустящий слой Первонави и захлопнула за собой кованую дверь одиноко стоящей во тьме древней сторожевой башни.

– Я здесь! – выдохнула Баба Яга. – И где же вы, мои встречальники?

Ведьма пошла вправо, в сторону раскаленного мостика. Туда вела знакомая ей тропинка.

Калинов мост пылал, горела под ним и река Смородина.

Ягуша усмехнулась.

Здесь в Нави ее могущество удесятерилось. Она почувствовала это сразу. Теперь ей не надо было произносить заклинания вслух, хватало попросту замыслить желаемое – и прихоть колдуньи тут же осуществлялась.

Коснувшись отшлифованной временем деревянной клюкой поверхности моста, колдунья тотчас его остудила. Наверное, там, в явном мире, он даже заледенел бы и покрылся сосульками, но здесь, над огненной рекой, он попросту не успевал до конца остыть и даже принялся нагреваться.

Баба Яга, не мешкая, перешла на противоположный берег и остановилась. К ней, переваливаясь на коротких ножках, шел хранитель и местный часовой – семиглавый воин с хвостом и гребнем, злой и неподкупный Змей Горыныч.

– Мы ждали тебя, богиня! – хором пробормотали головы стражника. – И Вий ждет…

Прогрохотав эти слова, Змей Горыныч поклонился и отошел в сторону, открывая дорогу, пыхнув дымом сразу из двух голов. Яга мимолетно склонила голову и пошла дальше – она не знала, что и ответить.

Чем дальше она уходила от пылающей речки, тем темнее становилось. Теперь уже не так пахло паленым, да и жар спал, но почему-то появился смрадный запах. Она шла по брусчатке, по еще одной дороге Чернобога, и диву давалась. Камень к камню, булыжник к булыжнику. Было заметно, что этой дороге много тысяч лет, она местами поистерлась, но выглядела как новая, вчера построенная дорога – ни трещинки, ни скола.

Вдоль брусчатого пути иногда проплывали грубые чадящие лампы. Они больше давали неприятного дыма, чем света, усугубляя сумеречную, уплотняющуюся с каждым шагом тьму. А впереди Яга заметила нескончаемое поле каких-то жутких растений или даже корней, или непонятных крупных пней.

– Это умершие, богиня, – хихикнул кто-то над самым ухом.

Баба Яга резко развернулась и увидела над головой крохотного хвостатого человечка с рожками на темечке и поросячьим пятачком на мохнатой мордочке, отчаянно взмахивающего кожистыми крылышками.

– Я демон Байталь, меня послали тебя встретить.

– Упырь, что ль? А поважнее никого не нашлось?

– Богиня, мы тут все Вию Кромешнику подчиняемся, – летучий демон стрекотал крыльями на уровне лица ведьмы и смешно сопровождал свои слова жестикуляцией. – А он повелевает, как умеет, конечно. Он послал меня навстречу к тебе.

– Что же ты так долго ко мне летел? – спросила Яга.

– С самого нижнего предела лечу, вот и припоздал. Не серчай, богиня. Первый предел Нави неинтересный. Здесь никого не пытают и ни над кем не измываются. Сюда мертвяков смерть приводит, а они посиживают тут и свою очередь ждут.

– А куда им торопиться, людишкам-то умершим?

Упырь мерзко рассмеялся и с явным удовольствием ответил:

– Тонко замечено, богиня! Умершим, усопшим, убиенным. Они тут веками могут изнывать в ожидании своей очереди на второй предел, особенно невинно загубленные души страдают.

Великая ведьма шла и вглядывалась в тысячи проплывающих мимо нее покойников. Эти искаженные мертвецкой скорбью лица поворачивались к ней, и многие тянули к ней иссохшие руки в грязных лохмотьях.

Нескончаемый путь Чернобога терялся вдалеке беспросветного предела, и только чадящие огоньки факелов мерцающей гирляндой выдавали изгибы уже невидимой в сумраке дороги.

– Далече топать ножками? – остановилась Баба Яга.

– Проходов в нижние пределы много, – парящий демон то поднимался, то опускался, а затем свалился вниз, плюхнулся на брусчатку дороги, по-простецки уселся, вытянув ножки. – Мне подумалось, богиня, что ты желаешь оглядеться и ознакомиться с первым пределом.

– Ты чего расселся, как опупок на пузе? – нахмурилась ведьма. – Я иду нынче к своему престолу и задерживаться здесь не собираюсь, да и рассматривать здесь нечего.

– Здесь есть и твои жертвы… Преслава…

– Заткнись! – зашипела ведьма. – Или у тебя тотчас рот зарастет!

– Молчу, богиня…

Яга повернулась и пошла по дороге.

– Указывай путь на второй предел, а то мы до зимы не управимся.

Неожиданно демон Байталь вскочил на ножки и направился пешим порядком. Он ковылял за ведьмой и не успевал.

– Великая! – позвал упырь. – Богиня! Дозволь мне на твое плечо. Крылышки мои не для полетов, а чтобы крючками цепляться за своды черного замка Тартара. Умилостивись к своему жалкому слуге.

Яга вскинула бровь, но разрешила.

– Если когтями уколешь – съем тебя и косточек не оставлю.

Она протянула свою волшебную клюку скругленной рукоятью к маленькому демону, но тот довольно бодро взмахнул своими крыльями, уселся на левом плече Бабы Яги и быстренько сложил вдвое свои кожаные крылья.

– Спасибо, богиня! – расплылся в довольной улыбке демон Байталь. – Теперь мы сможем быстро спуститься в нижние пределы.

Баба Яга повернула голову и трижды плюнула через левое плечо, прямиком в мохнатое рыльце демона.

– За что, великая? – заныл упырь.

– За то, что солгал, – ухмыльнулась ведьма, но решила пока не сгонять с плеча это маленькое и тщедушное существо.

Байталь втянул в плечи свою тонкорогую головку и промолчал.

Впереди показалось разветвление дороги. Вправо уходил широкий путь Чернобога, а влево – извилистая, вымощенная булыжником узкая тропка.

– Нам налево, – шепнул демон прямо в ухо.

Тропа эта петляла недолго, скоро она уперлась в древний грот с черным зевом и толстой кованой решеткой невероятной красоты. На петлях висел пудовый замок, и где взять ключ от него, Ягуша не знала.

– Ключ от этого замочка висит на поясе ключника.

– На поясе Вия? – ей почему-то стало смешно, и она нервно засмеялась.

– Но тебе, великая, не нужен ключ. В твоих устах главное слово откроет любые замки.

– Жизнь? Любовь? Добро? – неуверенно спросила ведьма.

– Нет! Что ты! Это богохульство! – замахал ручками демон. – Ты знаешь это слово! Знаешь!

– Знаю! – Баба Яга зло прищурилась и крикнула: – Смерть!

Глава 22. Пределы

Пудовый замок громыхнул и повис на одной петле. Одна из створок решетки со скрипом приоткрылась, и ведьма с демоном на плече юркнула в образовавшийся зазор, в темноту, ощутив под ногами крутые ступени уходящей вниз, закругляющейся против часовой стрелки винтовой лестницы.

В полнейшей тьме Баба Яга шла на ощупь, держась за крупные камни, вытесанные из гранитных глыб. Спустившись вниз на два десятка ступеней, Яга услышала, как захлопнулась наверху дверь и кто-то неизвестный закрыл замок.

Шла долго и с опаской – устала от этого. Затем остановилась и представила призрачный свет. Тотчас же между рогами демона пробежала искорка и загорелся небольшой призрачный огонек. Этот светляк хорошо освещал небольшое окружающее ведьму пространство и уходящую вниз винтовую лестницу, несмотря на появившиеся танцующие ломаные тени.

Теперь спускаться стало легче, и через час она достигла дна.

Здесь тоже имелась своя дверь и свой замок. Решетки не было, тяжелая дверь состояла из одной дубовой плахи толщиной в ногу человека. Дверь почернела от времени, пыли и гари. Опытная ведьма повторила заветное слово – двухпудовый замок сам открылся и дверь распахнулась.

– Пожалуйте в предел Злость! – возвестил демон Байталь и хихикнул. – Милости просим! Ужасы здесь, я бы сказал, на любителя. Если ты, великая, любишь сверчков за печкой, то тебе здесь понравится.

Порыв ветра попытался сорвать корону с бриллиантами с головы Ягуши, но она создала в своем сознании образ пустынной колючки – и в короне, сплетенной из черной лозы, мгновенно выросли шипы. Они крепко зацепились в плотной шевелюре ведьмы, не причиняя ей вреда. Теперь ветер ее не страшил.

– Кто сторожит сей предел? – спросила Яга.

– А они уже здесь. Они рядом. Обычно стражи Злости подбираются со спины, и ты не узнаешь об этом до самого последнего мига.

Яга повернулась и вздрогнула – за спиной действительно на нее взирали два огромных омерзительных существа, пошевеливая парой длинных усиков, торчащих из ротового отверстия. Этим демонам не было места в явном мире. Это были порождения Нави, и немногие люди смогли бы увидеть этих кошмарных существ в своем горячечном бреду.

– Они похожи на сороконожек с гусиной шеей и мерзкой пастью. Почему я не вижу их глаз? Мне показалось, что они смотрят на меня.

– Богиня, эти преданные тебе демоны – химеры. Их тут много, но они слепые. Да и зачем им глаза в этом пыльном и ветреном пределе? Этих двух зовут Сцилла и Харибда, а где-то недалече и третья сестрица обитает – Присцилла. Они умные и все понимают.

Баба Яга неотрывно смотрела на жуткие создания, а те застрекотали и в мгновении ока исчезли из виду. Они показались на гребне холма. Там уныло шли дрожащие души злых и самовлюбленных людей. Сцилла, Харибда и Присцилла возникли ниоткуда и до того, как разорвать на части этих несчастных людей, стрекотали перед лицом своих жертв, нагоняя на них страх и ужас, а затем откусывали голову или руку грешника.

– У них тяжкая доля, – задумчиво произнес демон на плече Бабы Яги.

– У грешников? – уточнила ведьма.

– Что ты, богиня! У химер. Ведь каждую полночь души грешников возрождаются вновь для нового извечного убийства, а бедненьким химерам приходится снова и снова разрывать грешников на части.

– Пожалуй, – кивком головы согласилась Ягуша. – Все, что на первый взгляд кажется злостью, на самом деле может оказаться тяжелой работой.

– Да, богиня! Ты мудра и непостижима в своем величии!

Яга поморщилась и ответила:

– Будешь врать – сброшу в пыль и пойдешь своими пятками бренчать по брусчатке. Лучше покажи, где спуск на третий предел!

– Колодец совсем рядом, вот он!

То, что открылось ее взору, более напоминало оборонительное сооружение или, на худой конец, основательный передовой редут, чем колодец для забора воды. Толстенные каменные стены с бойницами выше роста великана неприятно поглядывали на приближающуюся повелительницу Нави.

Здесь, в центре сооружения, виднелся широкий колодец. Яга поднялась по ступеням и посмотрела вниз. Глубина колодца поражала.

– Дна совсем не видать, – прошептала Ягуша и обвела взглядом пять горящих факелов, освещающих пространство вокруг колодца.

Ведьма не стала долго смотреть вниз, она подбежала к стене и выдернула горящий факел из кованого крепления. Не колеблясь, швырнула его в темноту колодца и ахнула. Промасленная горящая тряпица хорошо давала огонь, и поэтому пламя падающего факела было отлично видно в темноте.

Факел падал и падал, падал и падал…

– Глубоко, – задумчиво выдала Яга, всматриваясь в последнюю искорку света. Дна у колодца не было.

– Не волнуйся, богиня, мы полетим вниз с ветерком, ничем не рискуя, – демон Байталь щелкнул пальцами, и тотчас из глубины сооружения появился огромный мужиковатый демон почти трехметрового роста, с рогами и козлиной мордой. Мощными руками он быстро выдвинул из темноты похожую на виселицу балку. Большое деревянное ведро, похожее на драккар викингов, свисало на цепях и медленно раскачивалось. Красный демон крутанул исполинский барабан у самой каменной стены – цепь стравилась и драккар опустился к ногам Ягуши.

Хранитель колодца заблеял и поощрительно замотал головой.

– Отменная лохань! – хохотнула Баба Яга.

– Да, богиня, – заерзал на плече демон. – Пора вниз. Он нас опустит.

Ведьма забралась в спускаемое устройство и уселась на небольшую скамеечку. Огромный слуга со скрипом и бренчанием цепей сдвинул блок виселицы над бездонным зевом колодца и выдернул клин барабана.

– Ух…

Ведро с главнейшей пассажиркой падало в черную глубину, не касаясь стенок колодца. Летели недолго. Удерживающая цепь, натянутая до предела, поскрипывала от напряжения. В какой-то миг скорость падения уменьшилась, а потом ведро замерло, раскачиваясь и постукивая по вечным камням закругленных стен. Драккар дернулся и совсем опустился на пыльную площадку, придавив брошенный ранее факел. Потухший призрачный свет вновь вспыхнул в рожках Байталя.

В свете огонька сразу показался горизонтальный сводчатый туннель. Яга ступила на замшелые камни и пошла по единственному пути, не оглядываясь. Этот ход несколько раз повернул и вдруг вывел к выходу из горной пещеры!

Яга даже присвистнула – перед ней открылся огненный мир. Отдаленные вулканы извергались за горизонтом. Где-то очень далеко из жерла одного из них текла вязкая огненная река. Черно-серые тучи клубились над этим неприветливым миром. Жар, пыль, пепел и красный песок.

– Милости просим в предел Жестокость, – прокричал в ухо маленький демон.

– А здесь шумно, – заметила Ягуша. – И дыхание теснит.

– Да, великая! Здесь жестоких грешников наказывают. Здесь жарко и шумно. Грешники страдают от жажды и бредут к маленькому озеру в центре долины, а там им разгрызают глотки вон те милые собачки.

Баба Яга внутренне напряглась – к ней бежали сразу более десятка ужасных собак, размером определенно выше самой крупной лошади. Пахнуло серой. Пасть ближайшего пса светилась и дымилась, а с железных ржавых клыков капала вязкая грязная слюна.

Собаки сгрудились перед Ягой и принялись припадать на передние лапы, кланялись и, как молочные щенки, мило и приветливо махали жуткими зазубренными хвостами.

– У них есть имена? – спросила ведьма.

– Нет, великая. Мы называем их Псы Жестокости или Собаки Нави. Их очень много тут водится. Они веселые и общительные чудовища.

Баба Яга протянула руку, и тогда самый крупный пес растолкал всех остальных и подставил уродливую голову под пальцы богини. Яга погладила этого невероятного монстра и спросила:

– А можно я назову его Чапуша?

– Он будет очень счастлив! А почему ты выбрала это странное имя? – демон на плече зашевелился и даже замахал крылышками от радости. – Я догадался! Да! Это древнее имя предтеч?

Яга скривила губы и вдруг, улыбнувшись, пояснила:

– У него в пасти чья-то человеческая рука, и он, когда ее жует, издает потешные звуки «чап-чап». Вот я и подумала назвать его Чапушей.

– О, великая! Никто до тебя еще ни разу не давал имена Псам Жестокости. Несомненно Чапуша станет вожаком в этом пределе!

Баба Яга перестала гладить чудовищного кобеля и устало спросила:

– Где проход на следующий предел? Что-то я притомилась.

– Если мы поскачем на этом псе, то, я думаю, он с радостью пронесет нас через предел Изуверство до самого предела Пропасть.

Демон Байталь сложил обратно за спину свои крылья и продолжил:

– Там, великая, ты сможешь передохнуть. На краю бесконечной пропасти стоит зловещая твердыня! Нарочито для тебя построенная крепостца, скорее, даже дом охотника или загородная резиденция царицы мертвых. Кащей назвал ее Орлиный Уступ. Ее возводили четыре сотни лет, – проговорился маленький демон, а в следующий миг прикусил язык и замолк. Байталь молчал, ожидая вопросов по этому поводу, но ведьма не придала этому значения. Тогда он продолжил: – Она…

Баба Яга недовольно щелкнула демона по мохнатому пяточку клюкой и сказала:

– По пути расскажешь, не то мы тут от голода и жажды скрючимся, а смерти все одно нет. Так и будешь в этой угарной пустоши сухой кочерыжкой валяться. А мне на сереньком волчишке всадницей уже доводилось пятками под бока тыкать, и на этой зверушке смогу.

Демон Чапуша с радостью подломил переднюю лапу, и Яга быстро уселась на демонического пса. Теперь от него пахло кровью и опаленной шерстью.

– Прикажи ему, великая, и он понесет! Он знает куда! – подсказал маленький демон.

Так и случилось.

Ягуша похлопала пса по загривку и сказала:

– Не стряхни нас! Рысью беги в замок на краю пропасти.

– В Орлиный Уступ, в Пропасть, – тихо добавил Байталь.

И пес помчался по известным только ему тропкам третьего предела Нави. Он мчался, перепрыгивая огненные ручьи и окаменевшие потоки лавы. Почетную всадницу сопровождали многие другие псы. Они бежали клином, как птицы в небе, и рычали, извергая огонь из пасти.

Этот эскорт сопровождал Ягу до огромной одинокой скалы под названием Перст Чернобога. Туда и стремился сейчас огромный пес, унося на себе Бабу Ягу и ее маленького крылатого проводника.

У подножья скалы зияла темным зевом пещера, в которой, наверное, и дракон смог бы пролететь, не касаясь крыльями стен.

Пес ворвался в пещеру и, не сбавляя ход, выскочил в естественный зал колоссальных размеров, откуда отходило несчетное множество ходов, галерей и рукотворных сводчатых коридоров, которые в своюочередь делились, разветвлялись, кружили, зачастую заводя в тупик со смертельной ловушкой. Но пес проник в смертельный лабиринт легко и свободно, он с легкостью находил правильные повороты и даже подсвечивал себе огненными глазами в самых темных и беспросветных местах.

В какой-то момент Баба Яга закрыла глаза – у нее уже не было сил следить за сумрачной сменой декораций, мостов, галерей, залов, поворотов и обвалов.

– Чапуша!

Демонический пес встал как вкопанный и повернул голову, чтобы хорошо слышать голос своей госпожи.

– Где выход? – прошептала Ягуша.

Громадный пес залаял и снова сорвался в свою дикую скачку.

– Уже скоро, – ответил крылатый упырь Байталь. – Мы уже рядом.

И лабиринт закончился. Однако место, где оказалась волшебная всадница, никак нельзя было назвать милым и комфортным.

– Это предел Изуверство! – закричал демон на плече. – Попробуем его сразу проскочить.

Неожиданно пес жестокости ускорился. Он бежал, постоянно меняя направление движения, и Баба Яга поняла – почему.

С неба сыпались огненные шары. Они оставляли за собой дымный след. Они падали и падали – слева, справа, сзади, спереди! Ягуша непроизвольно втянула голову в плечи, ей казалось, что очередная огненная бомба летит прямо на нее.

Достигнув земной тверди, раскаленные шары взрывались, разбрасывая в разные стороны мириады сверкающих осколков.

Пес Чапуша перешел на галоп – земля под ногами горела.

– Здесь сжигают особых грешников, – пояснил Байталь. – Стяжателей, мздоимцев, процентщиков, сборщиков податей и несправедливой дани, а также голова пылает у казнокрадов и палачей. Они сгорают дотла, от зари до зари, а ночью возрождаются для новых страданий.

Теперь предыдущий предел показался колдунье смешным, несерьезным. Она засмеялась и спросила:

– А кто же тогда изуверы в пределе Изуверство?

– А вот все перечисленные грешники и есть изуверы. При жизни в Яви они изрядно нагрешили, а теперь они здесь мыкаются.

Присмотревшись, ведьма заметила, что огненные шары не просто падают с неба – они попадают в бредущие по щиколотку в жидком огне человеческие фигуры. Объятые огнем грешники пытались бежать, но тщетны были их потуги.

И вдруг огненный кошмар закончился – пес оказался в ровном гладком туннеле, который достаточно быстро вывел их в удивительный мир.

Земная твердь представала здесь двумя тонкими полосками отвесных скал, а между ними простирался невероятный провал неизвестной глубины. Между двумя уступами не менее версты, определила Яга.

– Это предел Пропасть, – спокойно объявил Байталь. – Тут мы подышим чистым воздухом и выпьем прозрачной водицы, хотя мне милее всего совсем другой напиток – парной и солоноватый.

Пес жестокости убавил прыти и теперь спокойно бежал трусцой по узкой горной тропе между пропастью и вертикальной стеной. Яга заглянула в пропасть и разглядела далеко внизу облачную дымку и с дюжину парящих орлов.

Но и в этом пределе существовали свои грешники. Они шли и ползли друг за другом по тонким извилистым дорожкам по самому краю пропасти, цепляясь за мелкие гранитные выступы. Грешники с ужасом замечали, что горные тропы становились все у́же, а выступы все более округленнее, отшлифованные тысячами прикосновений пальцев других несчастных, прошедших здесь ранее. Некоторые из грешников рыдали, но заламывать руки и стенать от безысходности они не могли, рискуя тут же сорваться вниз.

– Это воры, грабители и разбойники, – пояснил маленький демон. – Поделом им. Когда они выходили на тонкую дорожку, они должны были предполагать, чем все это может закончиться. Ведь жизнь – она такая скоротечная.

Те маленькие точки внизу постепенно выросли в гигантских орлов, которые хватали цепляющихся за гладкие скалы грешников, протыкали когтями грудь и клевали в шею, затем бросали в пропасть. Многие грешники срывались сами и долго летели до низких облаков, где исчезали из виду.

А впереди показалась крепость, сразу вся целиком, с башенками, стенами и зубцами. Она расположилась на широкой площадке, одновременно цепляясь за стену и за удобный уступ, прячась под нависающим козырьком. При этом маленькая цитадель имела амбразуры, ворота и даже подъемный мост. Имелся и балкон над пропастью без ограждения и перил. Зачем он здесь, Яга поняла позже.

Пес жестокости Чапуша добрался до открытой площадки перед закрытыми воротами замка, и Яга спешилась. Она погладила кромешное чудовище по голове, и Чапуша умчался обратно – видимо, соскучился по своим грешникам.

Баба Яга проводила его благодарным взглядом, пока он не скрылся за первым поворотом отвесной стены. Чего только в Нави не узришь, подумала она и, по-хозяйски уперев руки в боки, повернулась к закрытым крепостным воротам. От края площадки до подъемного моста всего-то пара саженей, но обрыв был бездонный и непреодолимый.

– Открывайте ворота! – потребовала ведьма. – Опускайте мост!

В одной из амбразур мелькнуло ехидное лицо. Если можно назвать ехидным улыбающуюся красную физиономию с бородкой и длинным носом.

– Жди всю оставшуюся вечность, проклятая! – раздался противный крик. – Прыгай в пропасть, если хочешь, самозванка! Никто тебя сюда не пустит!

Голос существа был противным, а удаляющийся смех Бабе Яге тоже почему-то не понравился.

– Это Архаик, – демон на плече дипломатично кашлянул и смущенно добавил: – Он малость не в себе. В наших пределах много внуков Чернобога, которые тебя, богиня, не очень жалуют. Тут уж ничего не поделаешь, придется дорогу самим пробивать.

Яга задумчиво слушала своего проводника, а сама смотрела на подъемный мост и наливалась гневом.

Противный хохот продолжался, и тогда сжатая энергия обиды выплеснулась из великой колдуньи. Она протянула вперед руки и скрюченными пальцами принялась кромсать навью крепость, как кусок податливой глины. Ей даже не пришлось выдумывать заклинания. Теперь колдовская сила из образов ведьмы мгновенно вырывалась в нереальный мир предела Пропасть. Яга мысленно отрывала от вертикальной плоской скалы куски башен, зубчатых стен и сбрасывала вниз. Демон Архаик, захваченный пригоршней несуществующего исполинского великана, заверещал и полетел в бездонную пропасть вместе с очередными кусками исковерканной твердыни.

– Люди их теперь чертиками называют, – невозмутимо прокомментировал демон Байталь падение в пропасть краснокожего, рогатого и, конечно, вопящего демона.

– Я заметила у него копытце, – прошептала успокоившаяся ведьма. – И подхвостье голодраное.

– Не беспокойся, богиня. Архаик не погибнет. Подумаешь, пролетит три предела и упадет сразу в Чистилище.

– А те три предела, которые он пролетит мимоходом, как называются?

– Обман, Убийство, Мост омерзения, – невозмутимо ответил Байталь и зевнул. – Ничего интересного. Конечно, чертику будет больно и неприятно, но поверь, богиня, все обойдется.

Яга мысленно выхватила из оставшихся обломков длинную каменную балку и уложила ее над пропастью до того места, где совсем недавно нависала над всей ближайшей округой крепость «Орлиное гнездо».

Длинная балка легла на новое место – плотно и основательно. Ягуша бесстрашно перебежала по самодельному мосту над провалом и оказалась на развалинах крепости, от которой остались единственная уцелевшая тесная комната без мебели и гладкий балкон без перил. Яга ловко добралась до этой открытой площадки, с опаской заглянула в бесконечную пустоту внизу и спросила:

– Если голозадый черт провалился, то и мы сможем спуститься сразу в предел Чистилище? А ну, зови местного стража!

Байталь не удивился приказу Яги. Он взмыл с ее плеча и свистнул так, что уши заложило у всех в округе. Баба Яга даже вздрогнула от неожиданно громкого и в то же время пронзительного звука.

И на свист демона откликнулись. Протяжный крик орлов возникал тут и там. Ягуша даже зажмурилась от удовольствия. Такой красивой ей показалось эта кутерьма. Орлы поднимались по спирали из самых глубин пропасти, сопровождая свое вознесение долгими пронзительными воплями. Они летели к ней, к богине и властительнице Нави, к самой мощной ворожее и удивительной колдунье, к прекрасной и страшной Бабе Яге! У нее даже в глазах зарябило от бесчисленного количества хлопающих крыльев.

Самый огромный орел раскрыл крылья и, высекая искры, возник на площадке.

– Это Пискун, – сообщил Байталь, опускаясь на левое плечо ведьмы. – Он главный страж Пропасти и твой слуга. Его зазубренный клюв выкован из небесного железа, а на загривке есть седло для великого ездока. Вот оно-то и может сослужить тебе службу.

– Он умеет глаголить?

– Нет, богиня! Зато он все ясно разумеет и повинуется.

Ягуша быстро оказалась в седле величавой птицы и та, оттолкнувшись от шершавой поверхности балкона без перил, вновь высекла искры когтями и взмахнула великолепными крыльями. Она взмыла в воздух и запищала – громогласно, оглушительно.

– Айда вниз, птенчик! Унеси меня в самые нижние пределы! – крикнула Баба Яга и крепко прицепилась руками к ухватам седла.

Гигантский орел сложил крылья и камнем рухнул к далеким нижним пределам, яростно пробивая облака. Иногда он недовольно посвистывал, сообщая другим летающим соседям, что он здесь, торопится и требует очистить путь. А все потому, что он везет самую главную навью хозяйку и ведьму из числа всех возможных колдовских женщин и мужчин, которым не повезло в этих трех мирах уродиться с даром волшбы.

Ветер свистел в ушах Ягуши. И рот не раззявишь, и не сказать ничего вслух от стремительно набегающего плотного воздушного потока. Вот тебе и встреча, думала ведьма, вспоминая упавшего чертика Архаика. Ни вина терпкого, ни воды студеной не поднесли, мысленно сетовала Баба Яга.

Пропасть пронзала насквозь сразу три предела, поэтому падали долго, преодолевали слой за слоем: болотный Обман, кровавый предел Убийство, склизкий Мост омерзения – наполненные страдающими грешниками. Ведьма даже притомилась.

Наконец-то орел выпустил крылья и, погасив скорость падения, закружил в сгустившейся пустоте, плавно спускаясь.

– Мы в пределе Чистилище, богиня. Прибыли с грехом пополам, – впервые после длительного спуска подал голос демон Байталь.

– А почему тут темно так? – сквасила губы Баба Яга. – Да и вонь стоит какая-то несусветная.

– Богиня, этот мерзкий аромат источают великолепные котлы в шесть охватов, наполненные кипящей смолой для приготовления грешников. Смрадный дым поднимается вверх и там он соединяется в непроницаемые тучи. Сейчас мы преодолеем эти противные облака, и ты сможешь лично лицезреть мириады костров под кипящими котлами. Но советую не дышать этим дымом, пока Пискун пробивает эти отравленные тучи.

Орел вновь сложил крылья и ускорил падение. Он проткнул облака, как острый кинжал мягкую сдобу, и громогласно заверещал.

Внезапно открывшееся зрелище поразило летучую всадницу. Там, внизу, мерцала тысячами костров безрадостная страна, раскинувшаяся от горизонта до горизонта на каменистом опаленном огнем плоскогорье. С помощью огромных валунов тысячи лет тому назад были выложены мегалитические печи, способные удерживать вес адских котлов со всем своим содержимым. Возле каждой такой печи возвышалась блестящая от пота, плечистая и рогатая фигура демона-распорядителя. Орел планировал над этими исполинскими фигурами адских поваров, которые размешивали кипящую, пузырящуюся вязкую жидкость в котлах неподъемными для простых людишек трезубцами. «Повара» сноровисто цепляли строенным острием всплывающие на поверхность пузырящейся смолы кочаны капусты и, ухватив, притапливали их на самое дно котла.

– Они что, щи там варят? – спросила Баба Яга.

Демон Байталь хихикнул.

– Богиня, если ты думаешь, что это капуста, то ты ошибаешься!

– Это головы грешников! – всплеснула руками Ягуша.

– Ага, – веселым тоном ответил демон на плече. – Это они, и нет им пощады и спасения на вечные времена. Для пущего наказания каждый грешник несет в Чистилище на своем горбу бревно для костра. Утомительно, знаете ли, каждый день-то.

– А кто хранитель Чистилища? Почему он меня не встречает?

Демон на плече заерзал и боязливо ответил:

– Здесь верховодит Фаг Пожиратель, любимый сынишка Вия Кромешника. Он в самом конце предела сидит. Только пожелай, и мы призовем его, но сейчас он может и не явиться на зов.

Байталь отвернул голову в сторону и замолчал.

Яга засмеялась.

– Значит, и этому я не люба! Придется ему свыкнуться, что теперь я здесь хозяйка.

Эти слова прогремели над всем плоскогорьем, усиливаясь и громыхая над тысячами пылающих костров. На миг демоны-распорядители перестали размешивать грешников в кипящей смоле, одновременно повернув головы в сторону этого громогласного крика, а затем продолжили свой извечный труд.

Орел тем временем хлопнул крыльями и грубо коснулся когтистыми лапами верхней площадки древнего комплекса строений с лестницами в никуда и обрушенными наполовину арками и колоннами, сложенными из крупных неотесанных камней.

– Пискун приветствует тебя, богиня, – возвестил Байталь. – Он доставил тебя до самой нижней точки Нави, которой ему дозволено достичь. Ты должна одарить его.

Яга спешилась и, ласково погладив демонического орла, сказала:

– Отныне ты будешь блистать во тьме…

Орел кивнул огромной головой и начал разбег до края террасы. Там он оттолкнулся и взмыл, раскинув крылья, и в этот самый момент каждое мрачное перышко сменило свой оттенок с черного цвета на золотой.

Огромная золотая птица величественно набирала высоту, а сотни унылых грешников задрали головы и со смертной тоской и глубоким отчаянием жадно взирали на ее полет.

Яга сопровождала взглядом орла, пока тот не исчез в смрадных тучах, а затем, уткнув руки в боки, повернулась на каблуках. В самом центре каменной пентаграммы располагалась созданная из гигантских алмазов полукруглая арка. Ягуша смотрела на то, что происходит внутри этого сооружения, и хмурила брови. Всполохи и завихрения бесконечно накручивали непонятную белесую спираль в зеве арки. После чадящих огней ночного Чистилища это вращающееся колесо даже показалось вечной ведьме красивым.

– Это впускной портал в предел Предательство, – вспорхнул с плеча упырь и проводник, маленький демон Байталь. – Дальше я не смогу тебя сопровождать, в Предательство каждый заходит в одиночку, сам. Понимаешь, великая, этот предел особенный и связан скорее с душевной пыткой, чем с физическими истязаниями, но мы встретимся на той стороне. Там уже все собрались и ждут тебя.

Яга не успела обдумать последнюю фразу своего проводника, она храбро ступила в этот вращающийся перед ней круг и растворилась в вертикальном водовороте, хотя и зажмурилась при этом.

От неожиданности и удивления демон Байталь снова плюхнулся на старые плиты, а затем по-воробьиному вспорхнул и исчез из виду на задымленных просторах Чистилища.

Оказавшись в новом для себя пределе, Баба Яга открыла глаза и… ничего не увидела. Она висела в серой пустоте, но вес своего тела ощущала, при этом чувствуя под ногами невидимую опору. Она всматривалась в свои прозрачные, эфемерные ладони, которые таяли прямо на глазах. Яга принялась оглядываться в поисках хоть каких-либо ориентиров в этом несусветном мире. Она ощущала, что находится в прозрачной пустоте, но почему-то уже не могла разглядеть ни своих ног, ни своих рук, при этом реально опасалась упасть и этот страх накатывал все больше и больше.

Серость и тишина. Это раздражало, зрение пыталось хоть за что-нибудь зацепиться, но серая мгла была равномерной, не давая грешнику обнаружить хотя бы мельчайший сгусток или облачко.

Полнейшая пустота.

Что-то еще беспокоило ведьму. Нарастающий гул сначала показался еле заметным, но вот он уже стучал молотом прямо в голове. Это сердце прогоняло густую кровь в теле Ягуши, то принимаясь учащенно биться, то немного успокаиваясь. В этом странном пределе не было никаких звуков. Яга попыталась закричать, крик получился невнятным и ватным.

На этом мучения не закончились.

Мозг ведьмы отказывался верить, что нет никаких ощущений. Он начал сам создавать зрительные образы и звуковые фантомы, копаясь в черной душе колдуньи, безжалостно извлекая из нее самые исподние страхи и мерзкие тайны.

Она закрывала глаза, сражаясь за появление хоть каких-нибудь ощущений, и тогда на нее наплывали лики кричащих людей, всех тех, кого она убила сама, и тех, кто погиб от каверзных воздействий ее темного чародейства. Тогда она открывала глаза и вновь пялилась в серую однородную мглу, и вновь начинала болеть голова. Глаза непроизвольно закрывались – и все повторялось. Ягуша по-настоящему страдала. Она уже поняла, что в этом пределе грешников-предателей не варят в кипящей смоле, не разрывают на части их тела – болезненно и страшно, не пытают огнем и грязью, не бросают в бездонную пропасть.

Находиться в этом ужасном пределе не было никакой мочи.

Душа, да и тело страдали.

Яга чувствовала, что готова крепко сжать веки, обхватить голову руками и бежать, бежать сломя голову! Как здесь можно находиться хотя бы один час… а день?! А на всю луну, а если на год?! А если вечно?!

По спине Бабы Яги просквозил холодок ужаса, и она скомандовала:

– Морок сгинь!

Все сразу исчезло: серость, мгла эта непонятная. Проявились ноги и руки, а сама она оказалась стоящей на тонком высоком мосту. Внизу, на камнях, белели россыпи желтоватых людских костей. И не только людских. Здесь попадались ребра черепа огромных размеров.

Яга посмотрела вперед и не увидела конца и края этому, похожему на акведук, мосту. И тогда она повелела:

– Дверь в Тартар явись немедля!

И дверь появилась. Две величавых створки возникли из пустоты. Прямо на глазах они покрылись изморозью и сразу потянул холодный сквозняк, которому Ягуша по-настоящему обрадовалась. Ведьма посмотрела по сторонам и приблизилась к прекрасным и одновременно страшным дверям.

Глава 23. Тартар

Левая створка двери приоткрылась, на ней были изображены непонятные письмена и движущийся объемный барельеф в виде батальной сцены, где многоглавые драконы изрыгали огонь на каких-то непостижимых одноглавых рептилий. Заглядевшись на такую красоту, Ягуша вздрогнула, пришла в себя и с опаской проникла в последний предел Нави.

Нежданно-негаданно гостью встретил хмурый осенний лес. Низкие черные тучи проносились над самыми верхушками остроконечных деревьев-великанов с колючими ветками и листьями. Несмотря на то, что кое-где на местном небе сквозь тучи свисали скалы и, казалось бы, небесным осадкам здесь взяться неоткуда, мокрый снег все-таки сыпал, иногда сменяясь дождем.

Под порывами ветра снежные комки завихлялись и били в лицо. Смотреть вдаль было нельзя, а вечной ведьме хотелось все внимательно рассмотреть, окинуть местность взглядом, насладиться зрелищем и возможностью постичь Тартар, но снег усилился и закрыл весь этот скорбный мир бело-серой шторкой.

Ягуша высмотрела под ногами путь Чернобога и пошла по нему. Шла недолго – замерзла от ненастья, остановилась.

– Зябко, – Яга язвительно улыбнулась – и в тот же миг на ней всколыхнулась искрящимся драгоценным мехом горностаевая шуба, а затем она от чего-то недовольно отмахнулась, как от назойливого насекомого, и вьюга тотчас прекратилась, растворились в поднебесной тьме тучи, и этот темный предел вдруг высветился маленькими, но многочисленными огоньками. По воле великой ведьмы светящиеся шарики возникали то тут, то там: на кончиках длинных шипов уродливых деревьев, на камнях брусчатой дороги, на выпуклостях скал и останцев. Весь этот мир заполнился призрачным светом и преобразился. Теперь он светился неподвижным звездным водоворотом.

Яга раззявила рот, удивленная собственным же колдовством, и пошла дальше. Весь Тартар представлял собой огромную, растянувшуюся на много десятков или даже сотен верст воронку. Все имеющиеся здесь дороги спускались по широкой спирали вниз, к центру этого мира. В самом низу воронки располагался Черный замок старого хозяина, бывшая резиденция Чернобога. Там пылал огонь, но что там сейчас происходит и как все устроено, Бабе Яге еще было невдомек – все-таки далеко отсюда присматриваться к деталям.

Ведьма двинулась по дороге и поняла, что пройти весь путь по уготованной спирали не сможет и за год, а проломиться напрямик, сразу к центру Тартара, сквозь этот колючий лес не дано, наверное, никому, даже сказочным одноглазым великанам.

Тогда она позвала:

– Демон Байталь, явись немедля, паршивец! Где ты, прихвостень кривого козла и сын черной свиньи?

Маленький крылатый упырь возник в воздухе вниз головой и спящим. Видимо, он перед этим цеплялся крючками на сгибах крыльев за привычный свод в Черном дворце или в уютной темной пещере и мирно спал. И сейчас, потеряв опору, очень сильно приложился мохнатой головкой о замшелые камни дороги Чернобога.

– Ой! Богиня! – удивленно протянул он, потирая растущую на лбу шишку.

– Отныне ты будешь белый!

И тогда почти черный, темно-коричневый мех летучего демона побелел, а хвост с двойным крючком приобрел противный светло-розовый крысиный оттенок. Тонкая кожица перепончатых крылышек посерела, но на фоне этой светлой серости сразу обозначилась сеть крупных и мелких черных сосудов, ведь кровь-то у демонов испокон веков была черная!

– За что хоть наказание такое, великая? – заплакал Байталь.

– За то, что ты обманул меня во второй раз! Если это случится в третий раз, я повелю, и у тебя рот зарастет, как и было тебе обещано.

Байталь выпучил глаза и трусливо закивал.

– Богиня, меня же в таком виде лупить будут и засмеют!

– Ничего, привыкнешь! – злорадно хохотнула Баба Яга. – Сто годков так походишь, а потом все само пройдет.

Байталь зарыдал, заламывая ручки, а ведьме показалось, что он снова врет.

– А ну не паясничай! – жестко заявила Яга. – Почему ты меня здесь, в Тартаре, не встретил? Думал, что в пределе Предательство навсегда застряну и выхода не найду?

– Не гневайся, великая! – быстро шептал Байталь. – Это не я! Не я! Это все он! Он и его родственнички подстроили! Куда теперь без этого отрепья!

– Мой старинный знакомец Вий Кромешник? – уточнила Ягуша, хотя и сама уже догадалась.

Упырь мельком кивнул и, оглядываясь по сторонам, продолжил разговор.

– Понимаешь, богиня, – теперь уже спокойным тоном принялся объяснять Байталь. – Сразу после твоей триумфальной победы над Чернобогом в нашей несчастной и бедненькой Нави начал главенствовать и верховодить Вий, пусть будет проклято его имя на веки извечные и детоньки его противные. Такие, как Фаг Пожиратель, Гиена Огненная и Мразь Окаянная и прочее семя Вия Змеевича, а нам, простой нечисти, теперь совсем плохо – тяжко и никудышно. Они даже женушку Чернобога с трона выгнали – Морану. Она теперь в Яви лютует, даже весной и осенью кружит – гневается. Всю Явь человечью заморозила к чертям собачьим, а у них своей Нави нет, вот и ревут, и плачут, и скулят все время, куцехвостные.

– Кто плачет? Кто скулит? – не поняла Яга.

– Черти собачьи скулят, – печально повторил Байталь. – При папеньке-то первородном все в чести были. Даже мы – прапраправнуки Змеевы.

Яга заметила бредущих по дороге Чернобога унылых серых грешников. У всех несчастных были неправдоподобно большие, гротескно расширенные глаза и раскрытые скривленные рты. Они шелестели мимо, раскачиваясь из стороны в сторону, уходя вниз по спиральному пути, ведущему к раскрытому огненному зеву дворца, где пропадали, на секунду вспыхивая.

– Дальняя у них дорожка, – заметила Ягуша. – Так они несколько лет к навьему пламени будут идти.

– Все так, все так, – кивал Байталь. – В Тартар попадают грешники, которые не верят в богов! Атеисты, агностики и прочие материалисты с пустыми душами изгоев. Куда-то же надо их девать! Вот Тартар их и принимает, чтобы помучились от ужаса перед своим сожжением.

– А после сожжения эти грешники затем возрождаются? – спросила Яга.

– Увы, богиня, нет, – хихикнул маленький упырь. – Это их последний путь. От них даже пепла не остается. Для того, чтобы иметь право возродиться, надо было при жизни хоть в какого-нибудь захудалого божка верить, пускай даже в самого никудышного, или просто в нечистую силу.

– А почему? – шепотом спросила ведьма.

Байталь посмотрел по сторонам и также шепотом ответил:

– Сейчас я расскажу тебе страшный секрет, который хранят все храмовые жрецы и церковники всех религий!

Маленький демон заткнул себе рот ладошками и смешно смотрел испуганными глазками на свою собеседницу.

Яга засмеялась и потребовала:

– Говори уже, что там за тайна такая великая?

Байталь вздохнул и ответил:

– О, богиня! Тайна проста! Там, где есть нечистая сила, там же есть и дух святой, и наоборот. В противовес, так сказать.

– То есть ты хочешь сказать, что если верить в бога, то надобно одновременно верить и в нечистого?

– Ну да, примерно так, а ежели, скажем, веришь в какого-нибудь темного и ужасного «мумбуюмбу», то нужно со всей ответственностью допускать и предполагать, что тогда существует и его противоборствующая сторона – светлый и прекрасный «юмбамумба», например.

Яга сморщила лоб и какое-то время стояла в задумчивости.

– Замечательная тайна, которую знают все, – сказала она. – Ты, охламон, расскажи лучше, как нам огородами в Черный замок попасть? Не можем же мы по кругу по Тартару вместе с грешниками шлепать, как гуси лапчатые.

– Тот, кто может, тот прямо здесь ходит, а тот, кто не может – его удел в круговую каблуки отбивать, – глубокомысленно изрек Байталь и добавил: – Зря ты, великая, у светлых богов на поводу пошла – Чернобога низвергнула. Зачем это надо было делать? Не будет Чернобога, будет Вий, не будет Вия, будет Фаг, не будет Фага, будет Гиена. Какая разница?

– Я боролась за смерть! – крикнула ведьма. – За свою смерть! За свою собственную, между прочим!

– Что теперь поделаешь, – грустно вздохнул упырь.

Баба Яга потеряла терпение и, заметив огромный округлый валун в сто обхватов, отшлифованный ветрами и дождями, попыталась его обойти и рассмотреть. Байталь хлопал крылышками, не отставая и держась рядом.

Ведьма вытянула вперед руку и схватила скрюченными пальцами воздух. Она мысленно потянула пустоту вверх, замахнулась и запустила созданный в голове образ в сторону крепости, как обычно ребенок бросает слепленный теплыми ладошками холодный снежок.

Тьмапудовый камушек вырвался из почвы и, пролетев десяток аршинов, шаром покатился вниз, прямо к замку, пробивая в непроходимой чаще широкую просеку, с легкостью раскидывая огромные колючие деревья в разные стороны.

Несмотря на мощную преграду в виде зачарованного леса, вращающаяся скала с диким грохотом и треском ускорялась, накатывая после себя вполне приемлемую дорожку. Яга пошла по ней, перешагивая толстые корни, а демон Байталь стрекотал кожистыми крыльями, не решаясь присесть на привычное левое плечо хозяйки.

– Вот видишь! – маленький демон все-таки ловко уселся на плечо ведьмы и прошептал в ухо: – В тебе преобладает склонность к хаосу и совсем нет даже крохи созидания. Зря ты Ладе поверила. Она, конечно, величайшая дева и все ее славят, но ты омыла невинной кровью саму Скверну и не быть тебе в Прави никогда за это.

– Мне не нужна Правь.

Яга хотела что-то возразить. Пояснить, как-то оправдаться, но передумала.

– Хватит собирушки собирать и завязушки завязывать, – раздражаясь, рявкнула ведьма. – Гора укатилась за край и не видать ее уже. Долго идти…

После этих слов где-то вдали вращающийся шар, разогнавшись под уклон до невероятной скорости, достиг центра предела, затем красиво подпрыгнул на бугорке и со всей матушки припечатался по древним стенам замка. Грохнуло так, что вздрогнули даже палачи и истязатели во всех одиннадцати пределах снизу доверху, до самой Яви.

Нерушимая твердыня, созданная предтечами, которых и сам Чернобог не помнил, треснула, и камень проломил нерушимую стену, попутно обрушив боковую мрачную башню с флюгером. К удивлению обитающих в замке демонов и нечистых, запущенный Ягой камушек не застрял в обломках, а полетел дальше, сметая на своем пути разные внутренние покои крепости: кухни, пытошные, подклетья, винные погреба и арсеналы с ржавым и блестящим оружием. Страшная глыба затронула и одну из стен тронного зала. Обрушая своды и дробя в крупу строительные блоки, из которых и был построен этот жестокий замок.

Кусок скалы еще продолжал двигаться, но крутящий момент угас и ведьмин камушек все-таки замер, застыв в пыльном коридоре между покоями Вия, столовой и отхожей уборной. Пыльная взвесь взметнулась, как от взрыва, и повисла, ожидая сквозняков.

Все, кто оказался свидетелем этого уникального действа, были потрясены от этакой смеси святотатства, наглости и одновременно презрения к правящему демону…

И Вий Кромешник взревел!

Его услышали все, даже хворые в Яви и надменные в Прави! Несчастные грешники затрепетали, подобно осиновым листочкам, и беззвучно зарыдали, вытирая несуществующие сухие слезы. Повинуясь громогласному воплю Вия, из колючего уродливого леса по всему пределу Тартар в местное небо взметнулись плотные бесчисленные стаи летучих мышей и прочей летающей мерзости.

Демон Байталь проглотил вставший поперек горла комок и медленно проговорил:

– Вий обиделся…

Яга в ответ усмехнулась.

– Если я не ошибаюсь, – трусливо залепетал Байталь, – сейчас по нам будут стрелять.

– Стрелять? По нам? – удивленно вскинула брови Ягуша.

– Ну да! Стрелять, метать и так далее. Черным огнем в нас, наверное, швырнут, вековой порчей бросят, заклинаниями нехорошими приголубят. «Скотий баглагагэн», например, очень толковое заклятие. Людей в скот превращает, а потом получившуюся скотину можно даже съесть. Очень даже вкусно бывает, ежели сразу врага на мясо заколоть, – маленький демон кашлянул и продолжил: – Ты же первая пошла на штурм цитадели, тем самым объявила войну. Разве не так это все выглядит?

Баба Яга безразлично пожала плечами, сразу похолодало и по мгновенно возникшему снежному покрову к ведьме подкатили богатые резные сани с милыми сердцу колокольчиками и бубенцами. Сразу за облучком на богатой лежанке настеленные шкуры дополнялись сельским тулупом, которым можно было укрыться в пургу или вьюгу, а вот на месте лошадей в оглобли были запряжены три рогатых черта. На шее каждого крепко сидело ярмо, двое из них молчали, боязливо опустив глаза (это те, которые заменяли пристяжных лошадок), а вот коренной «конь» был особенный. Он таращил полные ненависти глаза на Ягушу и мычал. У этого черта не было рта! Он явно зарос и даже рубчика не осталось.

– Так ведь это же… это же Архаик! – воскликнул маленький демон на левом плече ведьмы. – А как…

Демон что-то для себя уразумел и теперь с невероятным уважением и совсем другими глазами посмотрел на свою хозяйку.

– Прокатимся с ветерком, – предложила демону Ягуша. – Авось не будет войнушки, а то ведь ежели меня тут обижать станут, ваш противный Тартар того и гляди еще дальше провалится. Сам посуди, упырь ты неверный, я же ведь только во вкус вошла. Чую, что и без заклинаний могу твердь под замком расколоть, и полетит ваш Тартар, только вот теперь неизвестно куда…

В доказательство своих слов она хлопнула ресницами, хотя и пальцем не повела, и слева от дороги огромный кусок лесной чащи размером не менее версты в поперечнике с шумом провалился вниз, а на его месте образовалась еще одна пропасть, только теперь действительно бездонная.

– Какой замечательный пролом, – оценил Байталь и икнул.

– А, ну-ка, лодырь царя подземного, садись на место возницы, бери в руки сыромятные вожжи и плетку, – приказала демону прекрасная и одновременно страшная Ягуша. – Хватит задок мозолить на моем плече – пройдись-ка по спинам этих лошадок, чтобы им бежалось веселее. А ежели жалеть их будешь, тогда и для тебя горькая уздечка найдется…

Уговаривать упыря не пришлось. Он спрыгнул с плеча на облучок санной кареты, жадно схватил вожжи, плетеную плетку и со свистом ужалил запряженных чертей – три раза махнул, каждому черту честь оказал, никого не позабыл, а потом еще и Архаику длинными вожжами смачно добавил.

Яга улыбнулась – сани тронулись и понеслись. Ведьма прикрыла глаза и задремала. Черти прекрасно тащили сани по возникающей спереди зимней дороге, которая постепенно таяла уже позади проехавшей спящей колдуньи.

А Вий Кромешник так и не решился ударить волшбой по приближающейся новоиспеченной хозяйке Тартара и всесильной богине Нави. Через часок-другой она прибудет в Черный дворец и, проснувшись, сама посмотрит Вию в глаза.

Черти запыхались, покрылись испариной, у «пристяжных» даже языки на бок вывалились, но сани до Черного дворца за пару часов докатили. Они последний раз качнулись и замерли. Ягуша потянулась, зевнула, окинула взглядом окрестности и приказала:

– Байталь, а ну веди меня в тронную залу!

– Сей миг, сей миг, матушка моя, – зачастил демон. Он взлетел чуть выше головы ведьмы и застрекотал крыльями, как крупная саранча.

Младших демонов и мерзких демониц, противной нечисти и пропавших извергов в крепости хватало. Баба Яга, сопровождаемая летящим упырем Байталем, степенно зашла во внутренние пространства замка и заметила, как хлопают крылья, щелкают хвосты и зубы, скоблят по гранитным плитам острые когти и наросты разбегающихся по углам вурдалаков.

Ведьма прошла через широкую и торжественную анфиладу, и ей там никто не встретился – разлетелись, расползлись, попрятались, затаились. Огромные кованые ворота, ведущие в тронный зал, наполовину разрушенные прокатившейся здесь глыбой, были приоткрыты. Пыль от разрушений к прибытию Яги уже осела, но под ее сапожками заскрипела крошка и камушки. Ведьма по-хозяйски ударила своей клюкой по грязным плитам пола и мелкие обломки, и пыль с песком невесть куда исчезли. Больше препятствий не наблюдалось.

Баба Яга выпрямилась и с гордой осанкой, степенно и даже важно вошла в обитель темных богов. А там…

В громадном, мрачном зале, размером более двух сотен аршинов, с разрушенной стеной справа никого не было, и только в самом конце, возле массивного, уродливого и одновременно прекрасного трона стояло человекоподобное чудовище с отвисшей нижней губой и прищуренными глазами. Бугристое туловище, покрытое бородавками, складками и шрамами, показалось Яге совершенно отвратительным. Существо стояло на верхней площадке постамента, на котором возвышался трон, но на сам трон не садилось, либо перед встречей с Ягой поднялось с него.

Это был он – Вий Кромешник!

Ягуша долго шла через зал, скинув с плеч царскую шубу для легкости ходьбы, приближаясь и приближаясь к самому ужасному великану Нави. К трону вели широкие ступени, построенные явно не для человеческой стопы, но Вий стоял на ее пути – не то громко хмурился, не то рычал.

Яга остановилась – маленькая, миниатюрная, крохотная, наверное, и до колена Вию маковкой не достанет. Она спокойно рассматривала это жуткое бесформенное существо и молчала.

Вий не выдержал паузы и, громыхая на весь Тартар, заговорил:

– Ты пришла! Посмела! Ничтожная осквернительница Великого Змея!

Ягуша продолжала молчать, а Вий недовольно сопел, ожидая ее ответных слов. Не дождавшись, принялся угрожать.

– Я придумал тебе пытку! Я замурую тебя в камень! Я откушу твою голову и выплюну ее в Явь, чтобы она там сгнила! Я прокляну тебя на вечные времена, и ты будешь мыкаться неприкаянная целую вечность!

Яга в ответ улыбнулась.

– Был тут один, – с ехидцей отозвалась ведьма. – Уже одаривал меня этой твоей вечностью…

Демонический великан рассвирепел.

– Кощунство! – воскликнул он. – Ты же светлая! Ты предала нас! Ты не сможешь забраться на трон моего отца, трон великого Чернобога!

– Смогу, – быстро ответила Яга. – Не подавишься моей головой от злобы?

Вий протянул руку и попытался магией смять ненавистную ведьму. Но Ягуша и сама иногда пользовалась этим изощренным колдовством, поэтому ей вновь стало смешно.

К удивлению Вия, мысленный захват упирался в такую же невидимую нерушимую стену. Хвать, хвать, хвать! Ничего не вышло. И тогда разъяренный Вий Кромешник прыгнул вперед, задумав растоптать двумя ногами, раздавить, размазать ненавистную чернявую девку! Он с грохотом обрушился на плиты, но противной ведьмы на том месте, где она, нахально подбоченившись, стояла еще миг назад, уже почему-то не оказалось. К удивлению Кромешника, она неожиданно возникла за его спиной и, злорадно улыбаясь, со всей силы воткнула в самый низ спины демона свою невзрачную кривую клюку.

Эта старушечья деревянная клюшка, отломленная от корня вывороченного ураганом дерева, совсем не напоминала боевой посох, но, подобно остро заточенному клинку, клюка с легкостью воткнулась в тело Вия, вмиг превратившись в страшное оружие.

Повинуясь воле вечной ведьмы, сухая клюка выпустила росток, затем корешок и принялась активно прорастать побегами внутри тела Вия Кромешника. Грозные побеги заполняли организм демона, прорываясь наружу и выпуская, и выпуская свежие листочки, и распускаясь милыми желтенькими цветочками на манер обычных степных лютиков. Вий пытался стряхивать с себя распускающиеся на его коже цветы, но тщетно – зачарованное растение разрывало плоть изнутри, постоянно утолщаясь и пуская новые корни. Он вопил от непереносимой боли и даже в последнем порыве попытался догнать ведьму, но внезапно ослепнув и оглохнув, устремился к центру тронной залы. Он хватал лапищами пустой воздух, но вдруг замер простой корягой. Сын Чернобога одеревенел, забугрился корнями, которые пробили каменные плиты и ушли в глубину недр в поисках воды, а сверху уже шелестела листва от дуновения случайного просквозившего ветерка. И все замерло.

Вия Кромешника не стало.

Теперь в пределе Тартар, в самом сердце Черного дворца выросло и продолжало расти волшебное дерево, оно уже достигло верхних сводов дворца, заплетая мелкими и крупными ветвями барельефы и древние орнаменты. Баба Яга и раньше с удовольствием управляла травушкой-муравушкой и дикими животинками, но здесь, в Нави, она стала поистине всесильной.

Ягуша спокойно обошла поверженного демона и направилась к трону. Путь к нему был свободен и других претендентов почему-то не наблюдалось.

Ножки сами взлетели по древним ступеням. Ягуша уселась на неудобный трон и свесила ноги, не доставая сапожками до пола. По ее же воле из постамента выдвинулась приступочка из чистейшего золота – ноги получили опору и сидеть стало удобнее.

По залу метнулась ломаная тень и светлое пятнышко. Это демон Байталь примчался с желанием первым поздравить свою хозяйку. Он завис перед лицом Ягуши и, стрекоча крыльями, принялся восхищенно вздыхать и размазывать по мохнатой морде слезы радости и умиления.

Она указала ему на выступ спинки трона, удобный для насеста. Тот быстро занял свое новое место на троне и даже глаза выпучил, и выпятил вперед тщедушную грудь от распирающей его гордости. Такого не было никогда! У богини Нави появился советник!

– О, величайшая! – в подобострастном восхищении только и смог простонать Байталь. Его белая тушка с раскрытыми бледными кожистыми крыльями была хорошо заметна на фоне черных деталей трона и всего зала.

Постепенно стали появляться другие нечистые домочадцы. Из всех щелей, дверей, окон и разломов в главный зал стали робко проникать упыри и волкодлаки, демоны и демоницы всех мастей, проклятые чернокнижники и ведьмы-прислужницы. Человекоподобные и звероподобные существа с клювами и без таковых кланялись и раболепно приседали, создавая общую кутерьму и поднимая каждым шорохом возникающий общий гвалт. Черти разных рангов робко толпились в самом начале зала, сочиняя петицию с просьбой величайшего прощения никудышного чертика Архаика. Все мракобесие Нави собралось в этом зале, сгущая темноту и мрак своим присутствием.

Внезапно вспыхнули сотни факелов и жерло тысячелетнего камина, в котором можно было за один раз приготовить не менее дюжины быков на вертелах и рожнах.

Тени от очищающего огня плясали по переполненному залу, и адская челядь тихонько и с опаской обтекала страшное разросшееся дерево, своими очертаниями отдаленно напоминающее Вия Кромешника.

– Припадаем к твоим стопам и величию твоему!

Этот шепот из отдельных глоток и ртов сливался в общую единую какофонию.

– Молчать! – внезапно крикнул Байталь на правах глашатая и доверенного носителя воли новой богини.

И тронный зал замер в звенящей тишине. Все молчали, пытаясь поймать первое слово, каждый осмысленный звук новой хозяйки Нави, а она молчала, задумчиво наматывая локон волос на пальчик.

– Черный трон в черном замке это, пожалуй, слишком, – наконец промолвила Ягуша и коснулась мизинцем гладкого подлокотника.

По хитросплетениям корней и ветвей, из которых состоял трон, пробежала яркая перламутровая волна, а затем вечный трон окрасился в алый цвет. Теперь он больше напоминал тлеющие угли или даже живой переменчивый костер, чем запутанную лесную корягу.

Вся присутствующая нечисть ахнула и отшатнулась. Этот общий выдох пролетел над залом и превратился в гул. Все сразу поняли, какой невероятной силой обладает новая хозяйка Нави, и даже те, кто презрительно считал ее самозванкой, раболепно склонились.

– Надобно бренные останки вашего папеньки попроведовать, – громогласно объявила она и встала. – А теперь оставьте меня!

Она быстро встала на ноги и терпеливо ждала, пока последний демон не покинет тронный зал. Уходя, демоны и прочая нечисть и нежить торопились выполнить приказ новой богини – суетились, толкались, гудели, а черти так и не решились попросить пощады для чертика Архаика.

Наконец все стихло. Яга скрестила руки на груди и, нервно передернув плечами, скомандовала демону Байталю:

– Веди. Я знаю, ты можешь. Веди к месту, где упокоен Чернобог. Пока своими собственными очами не узрею его могилу, не успокоюсь сама.

Маленький крылатый демон расправил крылья и спросил:

– Как ты догадалась, что он здесь?

– Эх, милок! Где же ему быть-то, как не здесь, в самом нижнем пределе Нави…

Байталь опасливо посмотрел по сторонам, как уже делал не один раз, и горячо зашептал:

– Богиня! Немногие знают, а другие ведают, да молчат…

– О чем?

– Тартар непоследний предел Нави.

Байталь прикусил губу и замолк.

Баба Яга удивленно вскинула брови и повернулась лицом к своему советнику.

– Говори уже!

– Самый нижний предел называется Дно. Вот он действительно последний предел – над ним возвышается весь Тартар.

Маленький демон примостился на левом плече Яги и торжественно заявил:

– Там упокоены позабытые древние боги и те, кого низвергли совсем недавно.

– Чернобог похоронен там?

– Да, он там, но он не умер. Он в состоянии смертного сна – тебе это должно быть знакомо…

– Ты хочешь сказать, – нахмурилась Баба Яга. – Его можно разбудить?

– Конечно, – ни к месту хихикнул Байталь. – Он же бог и имя его известно.

Они спустились через совсем неприметную дверцу в небольшой подвал и приблизились к древнему порталу. Полукруглый каменный грот был обвешан цепями толщиной в палец, опечатан невероятными печатями и множеством ржавых замков. Одна из пломб тлела в полумраке, иногда вспыхивая и потрескивая, создавая огненный отсвет.

Ведьма не стала спрашивать своего нынешнего советника о том, как открыть эту дверь, а тихо уставилась на скрытые окаменевшим мхом створки. Дверцы дернулись и приоткрылись, цепи растянулись, а замки, так и не открывшись, забренчали. Печати, не теряя целостность, отвалились от одной створки и теперь уже не мешали проходу богини Нави с демоном на левом плече. Ей даже не пришлось наклоняться.

Они шли долго во вновь созданном призрачном свете, и Яга заметила, что в этих древнейших переходах, туннелях и залах нет сквозняка. Облака паутины свисали со сводов подземелья целыми шторами и коврами, не колтыхаясь и даже не вздрагивая.

Поплутав по странному лабиринту, Ягуша наконец-то добралась до удивительной лестницы, уходящей вниз.

– Это и есть предел Дно! – с тревогой в голосе прошептал Байталь. – Тут лучше молчать, дабы случайным звуком не разбудить какого-нибудь злого бога, каких-нибудь ужасных предтеч, чьи имена канули в вечность, как золотой дукат в переполненную выгребную яму.

– Да, да, – в рассеянной задумчивости откликнулась Баба Яга.

Они с легким шорохом вошли в бесконечный зал и остановились. Через каждые полсотни аршинов то влево, то вправо отходили залы, в каждом из которых у самых дальних стен были сооружены саркофаги либо каменные надгробия.

– Ты знаешь, где склеп Чернобога? – спросила ведьма.

– Да. Он тут недалеко. Только прошу тебя, давай не будем заходить в чужие склепы! – горячо шептал маленький демон прямо в ухо Ягуши. – Страшно тут. Вон в левом зале треугольный саркофаг, а в правом шаровидная могила, размером с дом. Я даже боюсь представить, кто в них спит. На этих скорбных памятниках древности написаны имена усопших. Надписи сии выбиты в камне на неизвестных языках, чьи носители миллион лет назад сами исчезли.

Яга улыбнулась.

– Эх, ты, горемыка. Я могу читать скрытый смысл любых надписей.

– Что ты, что ты! Этого делать нельзя! Ни в коем разе! Если такой дракон вырвется на поверхность Яви, всем станет плохо, и богам, и людям. Ее затем загнать обратно в могилу будет ой как трудно, если вообще возможно.

– Замолчи! – перешла на шепот ведьма. – И показывай могилку нашего черного божка.

– Вон там, – Байталь указал левым крылом направление движения. – В секции драконов и прочих змей. Кстати, тут же и царица Ламия похоронена.

– Вот и ладненько, – таинственно улыбнулась Яга. – К этой змеюке мы на обратном пути заглянем…

Байталь вытаращил глаза, но в этот раз промолчал.

– А почему тут дверь?

Путь в склеп Чернобога перегораживала тяжелая дверь, выкованная из небесного железа с имеющимся здесь же громоздким засовом, а вот каких-либо замков почему-то не наблюдалось.

– Эти двери поставили по приказу Вия, – пояснил Байталь. – Он боялся тебя.

– Меня? – на лице Ягуши возникла тонкая улыбочка, которая не предвещала ничего хорошего. – Я ведь Кромешника уже дважды победила. Первый раз, защищая город Рязань в Яви, а второй – здесь, в Тартаре. А ведь, пожалуй, Вий прав, что боится меня.

Яга протянула руку к засову на тяжелых дверях…

– Не трогай! – заверещал демон. – Это ловушка!

Поздно.

Ягуша уже коснулась девичьими пальчиками металлической поверхности засова и зловредное заклинание «Камень от камня», наложенное на дверь, сработало.

С углов кованого проема к пальчику ворожеи пробежала пыльная волна! Она быстро перетекла по рукам Яги на ее тело, а затем ведьму обдало твердой пылью с ног до головы. Судорога волшебной трансформации полностью охватила демона Байталя, который вмиг окаменел, потяжелел и свалился с левого плеча великой ведьмы на гранитный пол уже мертвой мраморной статуэткой, от удара треснул и раскололся на множество крупных и мелких осколков.

В первый же миг этой самострельной волшбы Баба Яга поняла, что делать. Она стряхнула с себя вражий заговор и, сбрасывая страшную каменную пыль и наваждение Вия Кромешника, мысленно вынесла напрочь тяжелую дверь, которая тут же с диким грохотом смялась и унеслась ураганным гневом богини Нави в глубину склепа Чернобога.

С искренним сожалением на лице Яга переступила через разбросанные мраморные останки Байталя. В мрачной решимости и настоящей злобе она приблизилась к могиле Чернобога – виртуозно вырезанному в горном массиве саркофагу с фигурой змея с левой стороны и рыдающей Девой Кручиной с правой.

Крышка гроба послушно отъехала в сторону и Баба Яга, внутренне трепеща и даже опасаясь невесть чего, заглянула в приоткрывшееся вечное пристанище.

Там… там лежал он, Чернобог.

Его обезображенное тело действительно находилось в этом гробу, но почему-то в мучительной скрюченной позе, лицом вниз.

Переполненная гневом и расплескивая через край свою ненависть, Баба Яга неожиданно выхватила из складок подола тонкий аккуратный клинок «чучмекской» работы, инкрустированный золотом небольшой кинжал, предназначенный как раз для такой вот щепетильной постельной работы. Клинок сверкнул в свете призрачных светляков, и ведьма приступила к задуманному – вырезала из спины бывшего владыки Нави широкую полоску кожи.

– Чудо-ремешок смастерю, – злорадно прошептала Яга и, внимательно осмотрев содержимое гроба, обнаружила крупные, сделанные из кривых зубов молодого дракона четки. Подцепила их пальчиком, выудила на призрачный свет и, уже потеряв интерес к этому месту, покинула склеп.

Сколько она бродила в поисках выхода в Тартар, одной богине Нави известно. Но вышла. Злая, пыльная, грязная. Уселась на троне и давай глазами черные молнии метать.

– А ну, выходите все! Судить каждого буду по поступкам, и грешников великих ко мне приведите!

И полетели эпохи…

В третий день апреля в год 1538-й к ногам Бабы Яги и подножью трона Нави привели и бросили на колени молодую женщину невероятной стати и красоты.

– Как звать-величать тебя? – оживилась богиня после тринадцати лет судилищ, которые сначала проводила в гневе и раздражении, чередуя живой интерес с полной апатией. Теперь же перед ней стояла на коленях царская особа.

– О, великая! Мое имя Елена Глинская! – прошептала усопшая грешница.

– Поднимите ее! – Яга откровенно любовалась красотой этой молодой девушки. – Кто повелел тебя в Навь направить? Кто посмел?

Хитрые черти и старшие демоны принялись громко шептать с обеих сторон в уши богини, перекликаясь и смешиваясь в разрозненные обрывочные фразы:

– Она не по канону к власти пришла…

– С полюбовником открыто жила…

– Истовых прогнала…

– Срам не стеснялась…

Баба Яга еще раз поймала себя на мысли, что никогда еще ей не приходилось видеть наяву женщину такой невероятной красоты, только, пожалуй, Ладушку…

– Померла почему? – спросила богиня, ни к кому конкретно не обращаясь, и свита сразу загудела:

– Отравили ее…

– Ртутью…

– С дитем в утробе…

Яга вскочила.

– Отравитель уже у нас?

– Нет, богиня, небушко в Яви еще коптит, – откликнулся старший демон Соломон. – Привести его?

– Много чести! – ответила Яга. – Сам придет через три луны, а пока посмотрите за ним.

Соломон засмеялся и исчез, оставив после себя запах серы и закрутившийся дымок.

– Богиня, в какой предел прикажешь направить грешную мать будущего великого и грозного царя? – хором спросили черти.

– А ни в какой, – устало присаживаясь на огненный трон, проговорила вечная ведьма и вдруг торжественно провозгласила: – Нет предела совершенству! Верните ее в Ирий. Там ее место, а ежели светлые артачиться будут, я сама к ним приду.

Глава 24. Гость

Триста лет верховодила баба Яга в пределах Нави, суды учиняла, иногда расправы, а иногда и миловала, как Еленку Глинскую – всякое случалось, но настал тот миг, когда устала она от забот владычьих, устала от мертвяков да грешников. От безбожников устала и от обманщиков в рясах и подрясниках, у которых бог на языке, а червоточина да изъян на душе, а сатана в животе.

Надоело богиней быть, захотелось спокойного, милого сердцу счастья и тишины в лесной глухомани с груздями да земляникою. Захотелось домой, в избушку на курьих ножках, к печке, к лешему, чтобы глазоньки век не видели краснозадых рогатых чертей с темными демонами, да мохнатых упырей с противной нежитью.

– Домой, хочу домой! – десять лет кряду повторяла каждое утро Яга, а решившись в миг, повелела собрать все свои пожитки и в отчий дом вернулась, в Молохово урочище. За себя не назначила никого – не оглядываясь, ушла в Явь через башню за Калиновым мостом и в избушке вновь поселилась.

За триста минувших лет ничего в дремучем лесу не изменилось. Мнимый круг с черепами по кругу по-прежнему охранял от чужого присутствия окаменевшую от пролетевших веков избушку на курьих ножках. Одно плохо – Яга снова стареть начала, да только этот факт ее больше не смущал. Что уж тут теперь поделаешь – лишь бы не в Навь.

Заструился дымок над старой крышей, заскрипел радостный Аука, снова чернобурый лис прибегал с куропаткой в зубах, снова косяки журавлей закричали с осеннего неба – все вернулось на круги своя. Яга жадно вдохнула запах прелого леса да пошла спать на лежанку. Она наконец-то вернулась.

И вновь годы ручейком потекли. Десятилетия сменяли одно за другим, в какой-то уже неважный миг и век миновал, а время текло дальше, наматывая годы на старость вечной ведьмы.

Баба Яга устала. Притомилась вся, изнемогла. Жизнь эта извечная рыбьей костью в горле поперек застряла – воткнулась там и рвет темную душу.

Почитай, сто пятьдесят годков, как из пределов Нави выскочила. Уже и древняя дубовая ступа, отшлифованная временем, валялась в кустах жгучей крапивы – заброшенная, никчемная, ненужная. Баба Яга даже позабыла о ней. Хотя нет – на Зеленые святки^[40] вспомнила разок, да вот суставы разболелись – ломит, корежит. Правая нога совсем истерлась до желтой костяшки. Да и на левой ступне почернели пальцы – иссохли. Страдала Яга, шибко маялась: и от хворей старого человека, и от одиночества. Цыпонька уже как четыреста лет издох, поговорить не с кем.

К той стародавней зиме мудрый ворон был уже совсем седой до белоснежной чахлости оперения, не мог сам удерживаться на когтях – крепился еще, дрыгался, но завалился на бок.

Баба Яга подскочила, налетела, с неожиданной нежностью обняла, приподняла старую птицу, заворковала. Жесткая и омерзительная душа надломилась, и тогда великая ведьма завыла – разучилась она плакать, давненько уже все слезы повысохли.

Несколько часов величайшая колдунья не отходила от умирающего ворона, тряслась над ним, пыталась напоить по капельке, что-то нашептывала, все верила, что ее Цыпонька сейчас распахнет крылья, покряхтит, поскрипит и промолвит:

– Я, госпожа, верный.

Но в тот страшный год, в тот морозный день, в тот неурочный час он умер, бросил ее рыдающую, только и вымолвил напоследок:

– Бедненькая ты моя…

И тогда застывшая и окаменевшая Баба Яга заломила руки и завопила от горя.

Крутанулась на месте – встрепенувшиеся черные лохмотья показались крыльями смертельно опасной ночной фурии. Выбежала она на хрустящий наст, обожглась стужей, расширенными от хрустальной темноты зрачками уставилась на огромную луну с ее скорбным и, как Яге показалось, кричащим ликом.

Вопль, раздавшийся над древним Молоховым урочищем, перелетел через заснувшую подо льдом мертвую топь, отразился от заснеженной лесной кромки на том берегу, вернулся троекратным эхом, на миг разбудив лесных обитателей. Где-то рядом протяжно завыл волк – натружено и тоскливо, как будто бы мертвечину почувствовал. Ему вторили новые глотки, и вот уже две или три волчьих стаи принялись оплакивать умершего ворона.

С тех пор Баба Яга только и шипела по углам, да взрыкивала, как зверушка какая-то.

А ныне века миновали, и вот вспомнился старый друг Цыпонька! Ведьма попыталась улыбнуться думкам своим, да скривила беззубый рот, вздохнула только – сипло и слабо. Очаг потух, и она, скрючившись в три погибели, потянулась за веником каких-то сушеных трав, да так и замерла. Надолго – то ли задумалась, то ли, притомившись, задремала.

Три мнимых круга, возведенных ворожбой вокруг избушки еще в первые жизни, по-прежнему защищали ее, отводя чужой взгляд и заставляя лихой и простой люд блуждать и сворачивать с пути. Но в этот раз что-то пошло не так – над верхушками елового леса пронеслись два самолета.

Баба Яга открыла глаза и закудахтала, как наседка:

– Чтой-то? Чтой-то? Давиче шумело, а нонче летает ктой-то?

Выползла на июньскую вечерку, задрала голову. Опять рычащее перекрестье со свастикой на боку пролетело.

– Матушки-батюшки! – всплеснула руками колдунья. – Да неужто человеки летать научились?

Она взяла клюку да поковыляла в лес: ягодок собрать, травинку какую, грибок беленький. И удалилась-то недалече, и поклоны землянике устала отвешивать – слепая ведь совсем стала, но этот любимый запах почуяла сразу. Затрепетали крылья ноздрей – кровью запахло!

А ведь рядом, на болотах, крики чьи-то! А когда раздались выстрелы, поняла, что чья-то смертушка бродит недалече. Смерть и к ней приходила: постоит, погрустит да и уходит. Баба Яга и просила ее, и умоляла забрать с собой, и умащивала жертвами животных и не только… Бывало и разбойника лихого на заклание отправит, но смерть положит руку на плечо ведьмы, скорбно помолчит, заберет душу очередной жертвы, а затем отрицательно покачает головой в капюшоне и уйдет, не оборачиваясь.

Баба Яга ее многажды призывала, да все без толку. Не могла смертушка забрать ее, не получалось. Запретили ей. Давно запретили – строго-настрого.

В нелегких раздумьях Яга поковыляла восвояси, к избушке своей, почерневшей от прошедших десяти веков. Бревна ее давно превратились в камень, уже и не шевелилась милая – поскрипит иной раз да ставенкой хлопнет, жаром очага дыхнет, а то и пылью чихнет – вот и вся жизнь.

Ведьма свернула с малоприметной тропки, а вот и родной тын с черепами на тычках.

Но запах! Русским духом пахнет!

Опираясь на клюку-посох, Баба Яга медленно вошла в магический круг и застыла в изумлении, обомлела. Перед ней, прислонившись спиной к стенке избушки, на старом бревнышке сидел молодой мужчина с закрытыми глазами.

«Красивый, – подумала она. – Надо же, какой красивый!»

И тут Баба Яга заметила кровавое пятно на его рубахе.

– Кто ты, бедолага? – прохрипела она, обращаясь к непрошеному гостю.

– Здравствуйте, бабушка, – с болью в голосе откликнулся человек.

Прижимая кисти рук к окровавленному боку, он с трудом продолжил:

– Гвардии старшина Андреев, – и добавил: – Саша.

На траве, справа от сапог, чернел вороненой сталью автомат ППШ, тут же валялась забрызганная грязью мятая фуражка с красной звездочкой.

– Так ты воитель? – прошамкала беззубым ртом ведунья. – Раненый?

– Я – красноармеец, – через силу проговорил гость. – Партизанил тут недалеко, а теперь вот наша разведгруппа на большой отряд карателей наткнулась. Тяжелые потери у нас. Я даже не знаю, жив ли кто из моих друзей.

– А каратели-то те, кто такие?

– Враги, – коротко проскрипел зубами молодой мужчина. – Бабушка, я у вас хочу чистой водицы попросить и тряпицу сухую и чистую. Зацепило меня – пуля фашистская под ребра прилетела.

Баба Яга заохала, засуетилась.

«Хоть бы и раненый, но все равно гость в дом пришел в кои веки!»

– Ты, соколик, потерпи маленько – сейчас я тебя попотчую.

Баба Яга прислонила клюку к тыну и загремела глиняной утварью в избушке. Через миг она появилась перед раненным гостем в новом наряде по этому случаю.

Ярко красная юбка до пят, опоясанная кожаным ремешком, собственноручно вырезанным из спины самого Чернобога, расшитая крупным жемчугом, немного оттеняла красоту ремня. Ремень был украшен золотыми подвесками из драконьих зубов. В каждый такой зубик был помещен крупный бриллиант. В руках она держала крынку с отваром и широкий кусок какой-то рептилии.

– Нако, отпей, Сашенька. А этот лоскут к ране прижми – глядишь, и полегчает.

– Рана плохая. Умру я. Так и не дожил до победы над фашистскими нелюдями.

– Что ты! Что ты! – запричитала ведьма. – Сейчас будешь как новый рубль. Кожа царицы гадюк Ламии вынет из тебя мушкетную дробину, а живительный навар хоть и противный на вкус, дырку в боку затянет, зашрамит лепо. Потом, ратник, хоть женихайся, хоть супротивника ворожбитого бей.

– Зачем мне женихаться? У меня жена-красавица есть – Ниной зовут, и дочки маленькие имеются. Тосенька и Любушка – беленькие мои цветочки.

– А ворог-то кто? Не печенеги ли? Не хранцузы ли наполеоновые?

– Нет, матушка, не печенеги – эти враги похуже будут.

– Опять душегубы на святую Русь посягнули? – нахмурилась Баба Яга. – И где они, изверги эти?

– Да тут, рядом. На болоте увязли. Мы их хорошо пощипали, да больше их оказалось. Видать, остатки карательного батальона отступают.

Гвардии старшина заскрипел зубами. Не от боли, от ненависти к убийцам детей, женщин и стариков. И Баба Яга почувствовала это, всей своей кромешной душой поверила, поняла, что вот этот красивый, возмужавший в боях парень может, не задумываясь, отдать свою бесценную жизнь, все свое невероятное будущее счастье только за то, чтобы уничтожить этих самых карателей.

– А скажи-ка, витязь мой красный, сколько их там – супротивников-то твоих зложелательных?

– Сколько? – поморщившись, переспросил старшина. – Двадцать или тридцать – не больше. Мы их отряд точно уполовинили.

Неожиданно ведьма зло рассмеялась, а затем замолчала и медленно и зловеще спросила:

– Как ты, Сашенька, молвил, доченек твоих зовут?

– Тосенька и Любушка.

– Ты подожди меня тут, воздухом земляничным подыши, а потом еще из крыночки-то отпей. Глядишь, и полегше будет, а я скоро вернусь.

Баба Яга отвернулась к лесу. Ее тусклые старческие глаза, как будто бы, помолодели – заискрились ужасом смерти, сверкнули дальней звездой во мраке, и понеслась ведьма по Молохову урочищу, едва касаясь летнего разнотравья подвесками из клыков старой виверны.

– Где вы?! – кричала она низким грудным голосом. – Куды запропастились, служаки мои?

Справа откликнулись волки, их шелковистые шкуры переливались на закатных зарницах. Они появлялись один за другим из каждой тени с мимолетным шорохом, и вот уже серая меховая волна бежала рядом с единственным желанием преданно поймать взгляд госпожи. А по левую руку зарычали два крупных медведя и два маленьких. Они подскочили к хозяйке, взрыкивая и скалясь, чуя недоброе.

Ведьма заприметила уродливую сухостоину, надломила ее, схватила мимоходом, порадовалась – палка была похожа на растопыренную куриную лапу.

– Вот ты-то мне нынче и нужна!

Взмахнула Яга подвернувшимся лесным посохом, запрыгнула на самого большого медведя и крикнула:

– Дальше!

Собралась лесная армия, сгрудилась дикими защитниками, а во главе она, страшная и прекрасная – Великая Ведьма! Богиня лесная!

Мелькнули первые камышины, повеяло затхлой сыростью, а там и сплавина болотная зачавкала. Примолкла звериная свита, навострила уши торчком, припадая к земле и прижимая хищные оскалы к траве.

С легким шорохом пестрая армия, почуяв врага, неожиданно возникла перед двумя промокшими насквозь людьми в серой униформе.

– Это они!

Волки, как преданные собаки, смотрели в пылающие огнем, расширенные зрачки ворожеи-повелительницы, а затем кинулись на двоих мужчин, сбили с ног, зарычали, хватая врагов то за ноги, то за шею. Ярые волчата-сеголетки грызли пальцы рук.

Один из солдат негромко вскрикнул от ужаса, но уже в другую секунду уже захлебывался собственной кровью, а второй умер, не успев даже пикнуть.

Соленый вкус пролитой крови привел хвостатое воинство в состояние полного иступленного бешенства.

– Сыскать! Всех до единого сыскать! – прохрипела Баба Яга. – Рвите их, мордуйте! За Тосеньку! За Любушку!

И дикие звери рванулись вперед, расходясь веером перед целой группой новых врагов.

Резкий звук стреляющего автомата разрезал тревожную вечернюю тишину, и тогда звери завыли. В некоторых попадали пули, и волки визжали и крутились на месте, падая в неглубокие ямы и, дрыгаясь, затихали. А иные, истекая собственной кровью, продолжали тянуться к врагу, щелкая клыками.

Вот и заглохло оружие стреляющего врага. Клацнул затвор, и немец с фельдфебельскими нашивками выхватил длинный кинжал. Не переставая верещать, как недорезанная свинья, отмахивался от свалившейся на него внезапной смертельной напасти. Волки кружили вокруг, пока не решаясь напасть на него.

Другие фашисты сбились в кучу и стреляли из всех стволов в разные стороны. Поодиночке не выжить!

Баба Яга на некотором удалении шептала, потрясая и размахивая посохом и кулаком. Поднявшийся вихрь взметнул болотную взвесь, обдав ворогов плотным водяным облаком. Черная, вонючая грязь хлестала фашистов по глазам. Они кричали, но продолжали стрелять.

Гибли лесные защитники, но на место павших зверей подступали новые, и крики человечьи обрывались один за другим.

Из плотной водяной завесой к фельдфебелю с длинным ножом, который крутился на месте с совершенно безумными от стылого ужаса глазами и размахивал лезвием, внезапно подскочила матерая медведица. Не обращая внимания на заточенный клинок, она махнула лапой и вмиг остудила пыл обезумевшего врага. Своими мощными когтями она зацепила бок рыжего фрица и сбила его с ног. Немец заверещал, пополз куда-то в сторону, но медведица прыгнула вперед и вжала его тяжелыми лапами в болотную грязь, а затем раздраженно перекусила врагу шею ниже затылка. От такого зрелища немцы и оставшиеся в живых бандеровцы кинулись врассыпную. Они вязли и проваливались на колыхающейся лабзе^[41]

.

Ворог побежал.

Баба Яга хищно оскалилась в слабом подобии уродливой улыбки и зашептала заклинание «Очный мрак»:

– Навались на чужое око курье бельмо, от хилиады бервей в очи ваши вноженных. Синеву прозрачную заслони. Топните во сомраке всегда сущном. Враждебник прокудливый, абье ослепни!

Ведьма надсадно выдохнула последние слова страшного наговора, и с этими звуками враги сами завыли, как волки. Страх сквозил в криках людей – ослепли они, на русской болотине ослепли, в окружении неистовых лесных зверей, которые продолжали рвать их – беспомощных и уже израненных.

Сослепу немецкий офицер рванулся со всех ног в стремлении бежать, спасаться, оказаться как можно дальше от этих заболоченных чащоб, от этой такой страшной и такой непостижимой России, которую он своим высшим, европейским, образованным умом так и не смог понять.

Он еще пытался организовать своих людей и этот бандеровский сброд, но обрушившаяся слепота его полностью деморализовала. Он пару раз споткнулся о крупные болотные кочки, а затем со всего маху прыгнул в улыбающуюся бездонным зевом мертвецкую топь гнилого болота.

Трясина довольно чавкнула, легко проглатывая командира фашистского отряда, и немедленно отрыгнула болотными газами. Но на этом добыча древнего болота не закончилась – еще трое или четверо слепцов оказались в ее власти. Они барахтались и цеплялись за головы своих подельников.

И вдруг все стихло!

Не осталось ворогов, сгинули супостаты.

Еще продолжали утробно рычать возбужденные схваткой звери. Еще поскуливали волчата-сеголетки, почуяв и разыскав убитую в бою волчицу, но и эти звуки скоро стихли.

Черная всадница похлопала по боку своего медведя, на котором восседала все сражение. Косолапый хозяин немедленно повернул окровавленную пасть и заискивающе посмотрел в глаза Бабе Яге.

– Домой, Миша, домой, – неожиданно уставшим голосом прошептала она. – Гость у меня, большой гость! Самый главный!

Медведь захлопнул пасть, склонил голову и побрел по только ему видимой в надвинувшейся темноте лесной тропке. Бережно понес неожиданно покачнувшуюся на хребтине старуху – туда, к избушке на курьих ножках, в глушь, во мрак, домой.

А еще зверь вновь почувствовал кровь. Недовольно фыркнул, но продолжил свой путь.

В кромешной тишине медведь привез свою осунувшуюся, побледневшую наездницу к тыну с черепами, недовольно рыкнул, почуяв человеческий запах, но Баба Яга успокаивающе потрепала шею огромного хозяина леса и промолвила:

– Это свои, Мишенька, свои.

Медведь покорно опустился на землю, чтобы хозяйке было удобнее и легче спешиться. Совсем по-кошачьи Мишка попробовал ласкаться, но Баба Яга незлобиво оттолкнула его тупорылую морду и прошептала:

– Иди, милок, в лес. Иди.

Опираясь на кривой посох, Яга тяжело вошла в магический круг и с удивлением подняла понурую голову. Перед ней стоял гвардии старшина Андреев и держал наперевес свой автомат. Он был готов стрелять и округлил глаза оттого, что никогда прежде ему не доводилось наблюдать косолапых такого огромного размера.

– Сашенька, – выдохнула ведьма, – а я ворогов-супротивников твоих извела всех за кромку. Только вот попали они в меня дробиной окаянной. Прямо в сердце. Остановилось оно у меня и никакое колдовство теперь не спасет – умру я. Из последних сил держусь – на одном мороке Калинова моста. Он меня питает, но долго терпеть не смогу. Веди меня в хату.

Старшина неожиданно здоровый и румяный подхватил ветхую старушку и почти внес в домик.

– Опускай на лавку, – скомандовала затухающая ведьма. – Шибче пошевеливайся, а то силушки уже не осталося…

Андреев аккуратно усадил бабусю и выпрямился, задевая головой низкую притолоку.

– А теперь бери домовину мою извечную. Она там за печью – неси ее сюды.

Воин повиновался. С серьезным усилием достав черный как смоль гроб, старшина смахнул с него облака паутины и, придерживая за локотки, провел уже почти мертвую ведьму к ее последнему пристанищу. В свете чадящей лучины он помог старой колдунье улечься – она пошевелила плечами, как будто искала самое удобное положение тела на лежанке.

– Сашенька, – еле заметно позвала ведьма. – Твои доченьки долго жить будут – не волнуйся за них. А карателей кровавых я повывела всех до одного.

Баба Яга откинула голову в гроб и закрыла глаза.

– Подожди, бабушка, не умирай! – крикнул Андреев. Он заторопился, расстегивая гимнастерку. Он боялся не успеть, опоздать.

Александр быстро отстегнул свою серебряную медаль «За отвагу» и немедля прикрепил ее на окровавленную рубаху ведьмы.

– Это вам за подвиг, бабушка. За то, что уберегли родное русское болото от скотов фашистских.

Баба Яга медленно открыла глаза, благодарно кивнула дорогому гостю, а затем часто задышала и вдруг, набрав полную грудь воздуха, уже не выдохнула – умерла. В который раз умерла. Вот только надолго ли?

Старшина какое-то время продолжал вглядываться в глубину остекленевших глаз старухи и, вдруг опомнившись, с трепетом закрыл ей веки. Соленая мужская слеза сорвалась вниз и капнула на побелевшее лицо Бабы Яги.

– Эх-хэ-хэ, – протянул Андреев, а потом еще долго сидел на березовой колоде рядом с черным гробом усопшей. Думал о войне, о жизни этой противной, о дочках своих, о жене любимой, затем вновь мысль возвращалась к этой неприметной старушке, которая, скорее всего, и есть та самая Баба Яга, о которой сказки сочиняют. Когда дотлевала лучина, он зажигал следующую, а затем еще и еще.

Ранним утром старшина забылся тревожным сном, но уже через пару часов вздрогнул и проснулся, с удивлением вспоминая, где он и как тут оказался. Взгляд зацепился за лицо покойницы, и тогда мужчина решил накрыть усопшую, но найденная тут же грязная тряпица совсем не годилась для этих целей.

Андреев увидел огромный кованый сундук и, памятуя о том, что бабушки всегда прячут в подобных хранилищах отрезы ткани, откинул тяжелую крышку. Найденный там саван удивил. Белоснежная шелковая ткань была расшита разноцветным бисером. Красные трехголовые драконы кружили вокруг какого-то страшного черного человека. Сначала старшина подумал, что на ткани вышит негр, но потом решил, что в русских сказках никогда не упоминались африканцы. Но тогда кто же был изображен на этом красивом покрывале? Кто он, этот человек с совершенно жутким выражением лица?

– Может быть, это Кащей Бессмертный? – вымолвил партизан, но мысль не успел додумать – надобно собираться в путь. Война в самом разгаре, а еще к своим надо выходить. Фриц отступал, и по лесам бродили разрозненные отряды противника.

Андреев в который уже раз ощупал свой бок, куда прилетела фашистская пуля и в очередной раз поразился: ни отверстия, ни рубчика, ни даже пятнышка не осталось.

Покинув избушку на курьих ножках, старшина изумился, рассматривая тын с черепами. Вчера он их и не заметил. Он прошел дальше и сместился-то всего на десять шагов, а, обернувшись, опешил – избушки-то не было. С озадаченным видом он попробовал вернуться, но каждый раз упирался в колючие переплетения огромных разлапистых ветвей древних елей. Лес поглотил странную избушку, и не было к ней возврата.

Старшина Андреев проверил автомат, стянул с головы мятую фуражку и замер. Постоял минутку, понурив голову, и пошел к просвету между деревьями.

Он решил, что обязательно вернется сюда после войны. Он найдет эту таинственную избушку с ее хозяйкой в черном, как темная ночь, гробу. Тогда он похоронит ее по-человечески, чтобы уставшая душа этой смелой женщины не страдала и не металась не упокоенная в этой жуткой глуши.

Он ошибался.

Через месяц, 25 июля 1944 года, гвардии старшина Андреев Александр Маркович погиб в боях за освобождение Польши. Пуля вражеского снайпера пробила его горячее честное сердце.

Историю о встрече с Бабой Ягой в дебрях смоленских лесов и о своем чудесном исцелении он так и не успел никому рассказать. Да и зачем? Нужно сражаться с фашистами – не до сказок было. А дочек своих маленьких: Тосеньку и Любушку он так никогда и не увидел.

А великая ведьма уснула мертвецким сном, укрытая волшебным саваном. Ничто не потревожило ее последующие сорок пять лет…

Глава 25. Страна мертвых

В сентябре 1989 года она вновь открыла глаза…

В этот раз ведьма не пыталась ощупывать себя – лежала неподвижно и только две слезы скатились по молодому лицу.

Вновь превратившись в красотку, Баба Яга тяжело вздохнула.

– За что? – сквозь зубы промолвила она. – За что мне это истязание…

Колдунья сбросила с себя пыльный саван и с трудом выползла из гроба.

Заросший бурьяном и какими-то противными кустами дворик встретил проснувшуюся хозяйку промозглым дождиком. Кругом царили тлен и запустение.

Ведьма принюхивалась к осенней опрелости и морщилась. Она стояла долго, и отросшие за сорок пять лет спутанные космы намокли и отяжелели. Но вот Яга как будто бы очнулась от невеселых раздумий и, выставив лодочкой розовые ладошки под струящиеся ручейки с крыши избушки, умылась, скривив рот, а после даже попила небесной водички.

– Чую, десять веков миновало с рождения моего несчастного, – закашлялась Баба Яга.

Громко поклацала новенькими зубами и теперь придирчиво осмотрела свою запущенную усадьбу.

Побелевшие черепа ветхозаветных жертв по-прежнему защищали ровным мнимым кругом древнюю обитель великой ведьмы. Нанизанные на заточенные колья тына человеческие головы витязей и разбойников, красавиц и даже детей смотрели смертной чернотой пустых глазниц в разные стороны.

– Ну, здравствуй, Преславушка. Здравствуй, миленькая моя.

Яга подошла к самому первому столбу из лиственницы погладила его окаменевшие бока.

Когда-то давным-давно волосы невесты Преславы красиво колыхались на ветру, да поистрепались за бесконечные годины. Ведьма обхватила скорбный тын и зарыдала. Нет ей прощенья за казнь этой ни в чем неповинной девушки.

И вдруг она отпрянула от столба.

– Спасу, – вырвалось из горла Яги. – Вытащу!

Она заметалась в поисках длинной палки или дрына.

– Нашла!

Ведьма отломила от уснувших кустиков крепкий прутик и, подбежав босоногая к тыну, попробовала спихнуть череп веткой. Куда там! Ветвь гнулась и, конечно же, не смогла сдвинуть ни на дюйм бывшую голову Преславы. Непокорный череп намертво прирос к заостренному бревну и даже не шелохнулся.

– Меч! – воодушевленно выкрикнула Баба Яга и рванулась в избушку. – Мне нужен меч!

Она принялась шарить по углам и пристенкам в поисках длинного колющего и рубящего оружия – ведь их было так много. Яга отчетливо припоминала, что когда-то свалила их за печку в одну большую кучу и еще бахвалилась, восхваляя себя. Тут были и княжеские, невероятной красоты клинки, татарские кривые сабли, французские королевские шпаги и прочий булат.

Она уселась на дубовую колоду и пригорюнилась. Выбросила же она их лет двести тому назад в порыве ярости.

– А как же Скверна? – прошептала она и медленно перевела взгляд к почему-то открытому сундуку. Расталкивая в разные стороны всякий позабытый скарб, запустила руку на самое дно огромного ларя.

Баба Яга пыхтела от натуги и нахлынувшего возбуждения.

– Есть!

Длинный сверток доставала с трепетом и затаив дыхание. Ритуальная мантия рассыпалась прямо в руках, обнажив уродливые ножны величайшего артефакта всех времен и народов.

– Скверна! – злорадно прошептала ведьма.

Баба Яга медленно потянула за страшную рукоять и черный, волнистый клинок, радостно повинуясь хозяйке, легко и без задержки выскользнул из своего заточения. Он предстал перед потрясенным взором вечной колдуньи, блистая мелкими драгоценными крупицами, но теперь во взгляде ведьмы не было намека на почтение или восхищение. Теперь в зрачках женщины полыхал огонь ненависти и нескрываемой злости.

Помолодевшая Баба Яга зашипела – ей не хватало людских слов, чтобы выразить свою злобу.

– С тебя все началось! – сквозь зубы прорычала ведьма, потрясая великим клинком.

Опомнилась – побежала к тыну и легко сбила череп Преславы.

Колдунья бросила потрясенную Скверну прямо в грязь, догнала покатившийся череп, бережно взяла в ладони и поднесла к лицу. Какое-то время она безмолвно вглядывалась в пустые глазницы, и только крылья ноздрей трепетали и вздрагивали, но больше она не вымолвила ни словечка.

Яга решила похоронить отлакированный тысячелетием череп. Отложила его в сторонку и, подхватив грязную униженную святотатством Скверну, принялась неистово рыхлить землю прямо посреди своего дворика – в самом центре магического круга.

Работала долго, время от времени отваливая пригоршнями черную землицу в сторону. Ей хотелось вырыть глубокую ямину, которая сослужила бы Преславе и другим покойникам доброй могилой успокоения. От этой мысли Яга выпрямилась с растопыренными черными от грязи пальцами и подставила чумазое лицо под моросящий дождик.

– Всех. От загробных мытарств надобно упокоить всех.

Ведьма вновь ухватила оскорбленную Скверну и принялась снимать все черепа – один за другим. Больше двух дюжин людских судеб снесла чаровница-убийца к самому краю свежей могилы.

Это ее жертвы – ее!

Они безмолвно посматривали пустыми глазницами, и она как будто бы чувствовала этот немой укор. Взгляды эти жгли каленым железом озябшие щеки и затылок женщины.

Это они – ее грех и ее ответственность перед богом. Вопрос – перед каким?

Яма, которую она подготовила, оказалась мала для целой горы человеческих останков, поэтому она вновь била и била рассерженной Скверной по сырой земле.

К потемкам управилась – отрыла глубокую братскую могилу и поместила в нее все черепа своих прежних жертв. Затем целую вечность засыпала могилу, приговаривая:

– Сама! Я должна все сделать сама!

Закончила за полночь. Уставшая и грязная, она буквально заползла в избушку и уже там, рядом со своим любимым гробом заснула, не в силах улечься удобнее. Как уткнулась носом в дубовые доски пола, так и осталась лежать, неподвижная.

Тревожное ночное ненастье миновало, как мельчайший речной песок сквозь пальцы, и к утру выглянуло красное солнышко. Хмарь отступила, и зашевелившаяся Баба Яга пробудилась, уселась, припоминая вчерашние события, и улыбнулась с ехидцей:

– А вот теперь настала его очередь!

Она пошарила по полкам и нашла замечательный винный кубок.

Ох, и не простой был тот кубок: на червонной толстой ножке, отчеканенной из золотых римских монет, инкрустированной крупными рубинами, возвышался перевернутый череп самого Чернобога.

Ведьма с торжествующим хихиканьем, не задумываясь, отломила от удерживающего его постамента и побежала во двор к обезглавленному тыну.

Там ее уже ждали!

Несколько десятков колышущихся серых теней рыдающих дев тянули к Яге призрачные уродливые руки и, беспрерывным, еле различимым шепотом вздыхая, протяжно взывали к вечной ведьме:

– Отец просит! Не надо! Не трогай его голову! Не надо на кол! Умо-ля-ем! О, великая!

Баба Яга ехидно скривила рот в тонкую ломаную линию и гневно проговорила:

– Ага! Значит убиенный Чернобог своих доченек-лихоманок ко мне прислал. А, ну, брысь, окаянные. Низвергнитесь туда, откуда пришли!

Вдруг подул ветерок, и заколыхались призрачные растрепы, завыли в голос, но постепенно смолкли, исчезая.

– Видать несладко черному богу в огненно-ледяной Нави.

В хмуром раздумии Яга медленно подошла к злополучному тыну. Используя колоду, торжественно водрузила череп Чернобога на бывший кол Преславы и захлопала в ладоши.

– Тут твое место, изверг. Исковеркал мою жизнь, так теперь послужи пугалом.

Она еще долго хлопала себя по бокам и притоптывала на месте от смеха.

И вдруг, повернувшись к избушке на курьих ножках, скомандовала:

– Просыпайся от дремы, старая курица! Готовься – за кромку пойду.

Избушка шевельнулась, а затем встрепенулась петушком от гузки до гребешка. Она захлопала ставенками от радости и, как бы приглашая войти, широко растворила дверцу.

Помолодевшая Яга с грустью посмотрела на рассветную зорьку и, подобравшись, вошла в хату. Там она прислонила кулачки к векам и потребовала:

– А ну, изба, повернись к Яви задом, к Нави передом!

Избушка как будто бы только этого и ждала. Она захлопнула ставни, дверцу, печные заслонки и, заскрипев, принялась разворачиваться, осторожно переступая, как курочка над яичком. Шажок, шажок, присела. Встала, опять топталась, поворачивая себя – заколыхалось все в избе, загремели склянки, горшки, а гроб Яги, так тот сам на бок завалился. И вот замерла избушка, пыхнув на прощание золой из потухшей печи.

Баба Яга все поняла и неожиданно прошептала:

– Ну же! Открывай! Не томи. А то, не ровен час, передумаю.

Изба послушалась и с легким скипом отворила входную дверцу.

Опустив руки долу, великая ведьма распахнула черные, как вороново крыло, глазищи и уставилась наружу.

А там…

Навь! Мир мертвых! Давно она здесь не была.

Исчез знакомый дворик, пропали вековые елки за тыном, запропастилось ясное восходящее солнышко. Впереди ее ждала потрескивающая, запекшаяся близким пожарищем тьма. Баба Яга сделала несколько шагов и оказалась за кромкой жизни, в царстве мертвых. Обернулась. На месте милой деревянной избушки на курьих ножках по-прежнему возвышалась закопченная сторожевая башня с узкими бойницами.

Яга медленно развернулась и посмотрела вперед, туда, где в мертвецком сумраке пылал раскаленным железом вечный Калинов мост. Здесь, на этом берегу, Царство мертвых еще только намечалось, а там, за мостом, простому смерду уже не вернуться. Баба Яга торопливо пошла по сухой потрескавшейся корке земли к огненной реке Смородине. Хозяйкой прошла на ту сторону, каленый мост не жег ступни. Она была не простой усопшей душой, она была богиней. Яга сама пылала от желаний и надежд. А на той стороне ее уже ждали.

Многоглавый змей в доспехах зевнул всеми семью головами.

– Здравствуй, хозяйка! – прогрохотала главная голова в шляпе с плюмажем Генриха Восьмого. – Чую, задумала ты думку никчемную.

Змей перегородил мост и достал радужный меч.

– И тебе исполать, Змей Горыныч! – Яга остановилась, уперев руки в боки. – А чего дороженьку перегородил? Не забыл, что я тут хозяйка?

– Как не забыть? Чернобог на дне мается. Трудно ему там, отпустила бы ты его.

– Нет, – отрицательно помахала головой ведьма. – Нарекаю ему тысячу лет пыток, а затем посмотрим.

– Твоя воля, но чего ты надумала? – запищала неожиданно тонким голоском шестая голова в шлеме Чингисхана, отороченном шкурой белого волка. – Куда собралась? Закон смертушки предать хочешь?

– Мертвеца вознамерилась из Нави в Явь свести? – закричала пятая голова. – Грех это! Не по канону!

– Азм есть канон, – медленно и весомо проговорила Баба Яга. – Мне решать закон для смерти, коли она сама обо мне позабыла!

Змей Горыныч молчал и нервно топтался, плавно раскачивая перед собой лезвие огромного двуручного меча.

– Он тебя не спасет, – прошипела ведьма, имея в виду меч, и закрыла глаза, представляя смерть Горыныча в самых мельчайших подробностях, но вдруг передумала. Распахнув глаза, она устало посмотрела на преданного стража Нави и сказала:

– Горыныч, пойми, мне нужна Преслава. Мне кажется, я нащупала ключ к разгадке своей судьбы. Бедная лебедушка моя, мною убиенная, уже тысячу лет в предбаннике Нави мыкается. Предел для нее не выбран, но и в Ирий на вечные времена ее не пускают. Я знаю, где она безвинно томится – тут недалече. Значит, боги меня ждут, чтобы я вывела девушку в Явь, чтобы она попробовала свою жизнь заново прожить.

Вторая слеваголова, облаченная в шлем Александра Македонского, запричитала:

– Ты нашего папеньку извела, а теперь всю Навь хочешь уничтожить! Нет возврата мертвым! Ты не имеешь права покойников воскрешать!

Яга слушала, но все больше хмурилась.

– С изнанки и раньше герои возвращались, – ответствовала ведьма. – И я смогу Преславе помочь и себе несчастной тоже!

Вторая голова закашлялась дымом, но хрипло обратилась к Яге.

– Хозяйка, мы боимся…

Другие головы начали шипеть на эту голову и спорить друг с другом:

– Что ты…

– Что ты делаешь!

– Не говори ей…

– Она узнает…

– Она все равно узнает…

– Давайте скажем…

– Не будем ей говорить…

– Нет, будем…

– А если мы исчезнем?

– Говори, главарь!

Четвертая и самая старшая голова прохрипела:

– А знаешь ли ты, царица, что у каждого свой ад?

Остальные головы радостно закивали, поддерживая свою главную голову.

– Ты имеешь в виду Навь? – уточнила Баба Яга. – Ты хотел сказать «у каждого своя Навь»? Так? Правильно?

Вторая и третья головы снисходительно засмеялись, а первая и шестая даже принялись плеваться в сторону.

Главарь отрицательно затряс головой, его поддержали другие головы, и теперь Змей Горыныч стоял перед ведьмой и потешно отрицательно качал из стороны в сторону всеми семью головами, затем все дружно засмеялись и Горыныч опустил свой меч.

– Ад! Ад! Именно ад! – настойчиво возразила старшая голова. – От Нави остался совсем маленький кусочек. Все изменилось и продолжает меняться! Это все людишки виноваты! Они совсем забыли заветы Перуна и толкования Чернобога! Настанет миг, когда даже ты не сможешь разыскать свою Преславу, потому что не будет того места, где она ждала свою участь.

– И тогда, – продолжила чужую мысль Баба Яга, – я останусь старухой на веки вечные?

– Да, да, да, – зашелестели головы, многократно повторяя это слово.

– А, ну пропусти меня! – скомандовала раздраженная Яга. – Тотчас! Немедленно! Сию секунду! Иначе я убью тебя!

Змей Горыныч свой меч больше не поднимал. Он виновато посмотрел на хозяйку семью парами глаз и хором проговорил:

– Дар! Мы требуем великий дар за это!

– Обещаю, – тут же согласилась ведьма. – Какой? У меня же ничего нет, кроме старости.

– Есть, есть, есть, – зашелестели головы. – У тебя есть воля!

– Воля? – удивленно переспросила ведьма.

– Да, именно воля! Поклянись своей собственной смертью, что ежели ты умрешь навсегда, то тем самым позволишь папеньке нашему, Чернобогу, очнуться от смертного забытья.

Яга не стала задумываться над смыслом этого предложения. Она попросту ответила:

– Принимай мою клятву.

– Тогда ты вольна делать все, что тебе заблагорассудится!

Змей Горыныч поклонился и сделал шаг в сторону, освобождая дорогу великой ведьме. Баба Яга оставила его и медленно прошла дальше, почувствовав под ногами брусчатку вечной дороги.

Здесь она уже хаживала. Дорога была знакомая, проторенная, но в прошлые века, удаляясь от кромки огненной реки, Бабу Ягу встречала серая, темная пустошь, на просторе которой десятки тысяч усопших грешников в ожидании своей участи тянули к ней свои костлявые руки, пытались заглянуть своими глубокими гротескными глазами в лицо Бабы Яги.

Теперь же многое изменилось, впереди стеной зависла пыльная бесформенная туча. Яга видела, куда ведет ее дорога, но ничего поделать с ураганом почему-то не смогла. Первый предел Нави перемалывался в верхний круг ада, и Баба Яга поняла, что найти и вывести Преславу будет очень и очень непросто.

Время от времени дорога пропадала из виду, либо исчезала совсем. Ягуша крутила головой в поисках сидящих грешников и не находила никого. Прикрыв платком рот и нос, Яга в прищуре попыталась разглядеть тех редких бредущих грешников, которые попадались ей на пути.

Сколько часов или дней прошло в поисках Преславы она не знала и тогда повелела фигурке девушки светиться ярким солнечным светом, где бы она ни находилась. Ведьма крутилась на месте, страдая под шквалистыми порывами песчаных ударов по лицу, согбенной спине и ногам.

– Она, – выдохнула Ягуша, заметив яркий, но такой далекий свет. Сквозь движущуюся пыльную мглу к ней пробился лучик золотистой звезды, подобно путеводному лучу маяка в разбушевавшемся море. Яга пошла на этот блеск и поняла, что придется долго рыскать в этом стремительном хаосе.

Ведьма шла и шла на далекую звезду и тот миг, когда разыскиваемая Преслава засветилась прямо перед глазами, даже пропустила. Бабе Яге пришлось вернуться, ступая по невысоким пыльным барханам.

Преслава сидела на земле и молча плакала, или, может быть, ей так казалось, что она плачет – ее душа по-прежнему страдала от несправедливости и безысходности.

– Преслава? – ахнула ведьма и склонилась к ней, пытаясь разглядеть свою первую жертву. Яга боялась ошибиться, но знала, что это действительно она.

Покойница подняла голову и посмотрела своими огромными, как блюдца, глазами в сторону зовущего ее силуэта.

– Ты? – протяжно и даже несколько удивленно прошептала мертвая девушка.

– Узнала! – обрадовалась Баба Яга, затем схватила ее за кисть левой руки и потянула за собой. Ведьма потащила вялую девицу в сторону раскаленного моста, который в запыленных далях отсвечивал небесными зарницами.

– Это же я, Ягодка, – неожиданно для себя ответила ведьма.

– Не убивай меня, пожалуйста, – вдруг совершенно отчетливо произнесла убитая тысячу лет назад Преслава.

Баба Яга вытаращила глаза от внезапно нахлынувшего на нее ужаса и, вытащив из-за пояса свернутый в несколько раз свой последний, тончайшей работы саван, накрыла им светящуюся во мгле головку Преславы, неожиданно стянув ее шею ремешком.

Преслава не дышала, поэтому даже не заметила, что шею сдавила сыромятная полоска.

Баба Яга тянула за собой безвольную фигуру, а та, совсем не сопротивляясь, болталась из стороны в сторону, но ноги переставляла. Шли медленно, но верно.

Яга поняла, что возвращение займет много времени, но другого выхода не было. Этот предел уже не подчинялся ее волшебству, и мгновенно оказаться на берегу реки Смородины теперь не представлялось возможным. Это был ее путь и пройти его она должна была сама, выводя Преславу к башне, а значит, и в Явь.

Но ад не хотел отпускать Преславу.

Сразу за последним исчезающим на ветру следом девушки, после каждого ее неуверенного шажка все то пыльное пространство сразу за спиной рушилось во тьму, в кромешное ничто, и тогда Ягода смекнула, что останавливаться нельзя даже на мельчайший миг. Нужно идти и идти вперед, не взирая ни на что.

– Не оборачивайся! – выкрикнула ведьма и потащила Преславу с удвоенной силой.

Яга потеряла счет времени. От навалившейся усталости она уже плохо соображала, но девушку из руки так и не выпустила, доплелась-таки до того места, где ее встретил Змей Горыныч.

– Скорее, хозяйка! – еще издали кричали головы Змея, переживая за Ягу. – Быстрее!

Тьма догоняла.

Яга с трудом ворочала пересохшим языком, но ответила:

– Прежней Нави больше нет. Ты свободен.

Горыныч кивнул, бросил свой меч, а затем схватил обеих обессиленных женщин и побежал через Калинов мост и дальше, к сторожевой башне.

Тьма за ним не поспевала. Она достигла огненной реки Смородины и очень быстро поглотила ее. Исчез и великий железный мост, перекинутый через пылающую речку неизвестно кем в незапамятные времена.

– Прощай, хозяйка! – крикнул Змей Горыныч и, распахнув тяжелые двери сторожевой башни, которая стреляла огненными плевками из узких бойниц по тьме, почти затолкал обеих беглянок внутрь, и вдруг молчаливая седьмая голова в самый последний миг выкрикнула: – Мы любили тебя!

Дверь захлопнулась, и ведьма сиплым, уставшим, но быстрым шепотом прохрипела:

– Избушка! К Нави задом, к Яви передом! Быстрее…

Испуганная изба дернулась, начиная разворот, а Яга с облегчением растянулась на родимом полу возле печки, прислушиваясь к обрушавшейся на ее слух лесной тишине. Она даже подумала, не заснуть ли ей прямо здесь и сейчас, но услышала хрип и мычание.

Яга чертыхнулась, вспоминая, что там, в Нави, Преславе воздух был не нужен, а здесь в явном мире она ожила и хотела дышать. Ягода быстро повернулась к девушке и освободила шею от затянутого ремешка. Преслава вздохнула полной грудью и, разглядывая свою розовую наготу, вдруг спросила:

– Где я?

– Дома, дочка, дома, – с неожиданной лаской ответствовала Баба Яга и заплакала. Тихо и спокойно.

Слезы текли по ее лицу, и тогда вывернулась душа этой тысячелетней женщины и свернулась обратно от горькой жизни и непутевой судьбы.

– Прости меня, невестушка, – рыдая в голос, поползла к ней Ягода. – Это я во всем виновата! Я! Прости, если сможешь!

– Я прощаю тебя, – прошептала Преслава, как будто и не было ее тысячелетней пытки в первом пределе Нави.

Молодая Ягуша остолбенела, а затем вскочила и, забыв про жажду и усталость, начала рыться в своем огромном сундуке в поисках красного сарафана. И… нашла.

В самом конце бабьего лета утречко задалось теплое и солнечное. Птички, спутав осень с весной, радостно щебетали, но в воздухе полетела паутина и в самой небесной выси, готовясь к дальнему перелету на юг, ставили на крыло свой молодняк старые журавли.

Тем ясным утром, поклонившись низкой притолоке избушки на курьих ножках, навсегда затерянной посреди Молохова урочища, умытые, причесанные и нарядные девушки вышли во двор, как и прежде – Преслава в красном сарафане, а Ягодка в алом навьем платье. На завалинке их встречал необычный человек в старинной одежде. Он сидел, опираясь спиной о бревна избушки, и что-то чертил длинным прутиком на утоптанном песочке.

Яга остолбенела. Она не могла даже надеяться на это.

Высокий человек встал и, даже не взглянув на Ягодку, по-отечески приобнял за плечи Преславу. Он повел ее за мнимый ведьмин круг, но возле дрына с водруженным черепом Чернобога остановился и вымолвил:

– Я забираю Преславу…

– А я? Как же я? – закричала вослед Ягуша, но две удаляющиеся фигуры скрылись за разлапистыми ветками елей и все на этом закончилось. Вопрос вечной ведьмы повис в воздухе – ответа не последовало.

И вновь годы принялись бежать наперегонки, наматывая и наматывая быструю старость на сгорбленные плечи Яги. Последний поход в Навь вытянул из Ягуши многие магические силы, и немощь навалилась сразу и неотвратимо, и двух десятков лет не прошло, как юная Ягодка вновь превратилась в древнюю Бабу Ягу – подслеповатую и глухую.

Сухие, пожелтевшие от жизни руки крепко сжимали не менее старую, видавшую виды метлу. Она подметала избу. Влево, вправо, влево, заново.

Старухе не хотелось ничего: еда не внушала аппетита, солнце обдавало своими мучительными лучами, даже полет над верхушками елей утерял свою былую прелесть. Да и где она, ступа эта? Потерялась давно-давно, а новую смастерить уже не хотелось, да и позабыла как, да и сил уже тех не осталось.

Яга пыталась найти себе утешение во сне, самом удивительном состоянии ее долгого существования, но каждый раз она просыпалась вновь и вновь, а хотелось-то уснуть на веки вечные. Баба Яга прекрасно знала, что не сможет умереть и даже пробовать не стоило. Так и мыкалась вокруг да около избушки, особо ни в чем не нуждаясь.

И зачем она устроила уборку? В это послеполуденное, совершенно утомительное мгновение дня что-то щелкнуло в сознании древней старухи.

– Ни там, ни сям, – ни к кому конкретно не обращаясь, вымолвила старуха.

Тело начало ощущать незримое давление. Оно, ощущение, начало усиливаться с ужасающей скоростью. Ягу охватила немая и безотчетная паника. Это не усталость, это что-то другое, нечто большее. Это нечто тянуло, настаивало и давило ведунью по направлению к двери. Поддавшись своим странным ощущениям, ведьма вышла за порог.

На узкой лавке сидел человек. Старушечьим зрением немногое она смогла подметить.

Яга удивленно прищурилась и все поняла. Кровь ударила в голову.

– Это снова ты? – прошептала ведьма и, ухватившись за косяк двери, сползла на порог. – Неужели это снова ты? Я молила, чтобы ты вновь пришел ко мне, – от волнения она задохнулась и, отогнав помутнение в голове, проговорила: – И ты пришел… ко мне.

Человек посмотрел на нее и утвердительно кивнул. Его кивок был такой мимолетный, почти незаметный, но медленное движение уставших век вниз выдало величайшую мудрость их обладателя.

– Почему же ты так долго? Не мог простить меня? – продолжала вопрошать она своего самого главного гостя за всю тьму прожитых лет.

Мужчина вновь поднял взор, и Баба Яга не смогла снести его взгляд.

– Почитай, как десять веков уже на этом свете горемыкой мыкаюсь, выход ищу, о смерти молю…

Человек встал, подошел к ведьме, медленно положил свою длинную длань на темечко Бабы Яги и тихо промолвил:

– Я отпускаю тебя.

– А куда я теперь отправлюсь? К старым богам или к новым?

– Ни к тем, ни к другим. Люди создают богов, отражая в них самих себя. Истинный бог любит всех земных существ, но не похож ни на одного из своих подопечных.

– Но я всю жизнь охраняла Навь, сидела у кромки и даже три века командовала в темных пространствах! Видывала я много истины своими собственными очами, но и лжи видела много. Зло бывает честнее, чем обманчивое добро.

– Да, Навь существует и создали ее сами люди, они же и смогут о ней позабыть. Уже сейчас ее почти нет – когда-нибудь Навь исчезнет совсем в пучине безверия, сменяясь на нечто иное. Истину говорю тебе, ведает бог, что позволяет людям многое, но именно они сами создают себе чертоги для наказания и поощрения и остаются там навсегда – по собственному страху, отречению либо незнанию, что можно было иначе…

Баба Яга стояла перед этим непостижимым человеком и не знала, куда девать свои натруженные некрасивые руки.

– Ты пойдешь со мной? – неожиданно спросил высокий человек.

– Да, – очень просто ответила Яга, прерывисто вздохнула, как успокаивающийся ребенок, и добавила: – Я пойду за тобой хоть на край, хоть за край.

И они пошли по красивой ухоженной дорожке, выложенной из красного ровного кирпичика вдоль симпатичной аллеи. Эта замечательная дорога совсем не напоминала тот первый, страшный путь Чернобога. Да и откуда в Молоховом урочище ухоженные палисадники?

Яга о чем-то спрашивала высокого человека, но затем все больше сама рассказывала, что-то говорила, пыталась объяснить, поведать сокровенное…

Мужчина молчал, внимательно слушал, но ни разу не перебил, не кивнул, не произнес ни одного словечка, ни сопровождал свои мысли поощрительными жестами – он просто молча внимал всему тому, о чем говорила эта несчастная женщина.

Кирпичная дорожка сменилась летней тропкой, которая вела мимо русских березок, сквозь разнотравье к небольшому лесному озеру, подернутому утренней дымкой. Баба Яга не заметила, что ночь уже миновала, а она по-прежнему не могла наговориться, излить душу.

Высокие ровные сосны сменили березовый колок и теперь уже они плотно окружали спокойное озеро, подходя своими стволами к самой воде. На единственной песчаной отмели их ждала весельная лодочка. Мужчина помог Бабе Яге зайти по скрипнувшей доске в лодку, взялся за весла и, без всплеска оттолкнувшись от берега, потянул к середине, на глубину.

Ягуша для себя решила, что ей тут очень нравится – так красиво и спокойно вокруг. А в руках мужчины неведомым образом появилась удочка, которую он, наверное, смастерил из побегов ивняка. Он забросил крючок с наживкой в воду и стал долго ждать, глядя на неподвижный поплавок из гусиного пера.

Яга не любила рыбаков и рыбалку, но сейчас с азартом и радостью смотрела, как поплавок дернулся и затих, попутно согнав с себя стеклянную стрекозу. Она затаила дыхание в ожидании второй поклевки, и почему-то ей казалось, что это очень важный момент в ее непростой жизни, а возможно, и самый главный.

Поплавок дернулся во второй раз и поплыл в сторону, притапливаясь и ускоряясь. Мужчина несильно дернул удилищем и вытащил на свет крупную, но почему-то черную, как смоль, рыбу. Удивлению Бабы Яги не было границ – она точно знала, что рыб с такой окраской не бывает, а высокий человек тем временем отцепил крючок от хватающей ртом воздух рыбы и, бережно взяв ее в руки, показал ведьме.

Совершенно черная рыба прямо на глазах Ягуши принялась светлеть и вдруг стала светлой серебристой рыбешкой, жизнерадостно и требовательно дрыгаясь в руках рыбака. Он улыбнулся, аккуратно выпустил рыбку в воду, посмотрел на Ягоду, поймав и притянув ее взгляд и полное внимание.

Они долго и не мигая смотрели друг на друга, обоюдно разыскав в глазах напротив всю правду и покаяние. После этого Ягуша с истинным облегчением закрыла глаза и ушла…

Когда же наступит такая милосердная, такая долгожданная, милая душе и сердцу, простая и родная, великая и теперь для всех обязательная смерть?

Это неизвестно никому, но в тот самый крохотный миг, когда Баба Яга бессильно сомкнув ресницы, растворилась в плотном тумане, там, в недрах самого нижнего предела Нави, на Дне Тартара, в вязком клубке тьмы старинного склепа что-то мерзко заскрипело, вздохнуло и открыло глаза в оплаканном Кручиной саркофаге. Глаза те, бесцветные, но яркие, замерцали в полной непроглядной темноте, как две далеких затухающих звезды. Это проснулось древнее зло, враг всего славянского, русского и человеческого, божество драконов и истязателей, злой, коварный и циничный Чернобог, которого вновь необходимо победить…

Эпилог

Вот так вот, дорогие мои ребятушки! На этом моя история заканчивается. Вы наверняка захотите спросить меня и, скорее всего, спросите, мол, а ты-то, девонька, откуда все это знаешь?

Да как вам сказать?..

Даже и не знаю, что и ответить. Хотя…

А, да и ладно!

Помните, я рассказывала вам о написанных Бабой Ягой книгах: «Живот», «Рачение» и «Навь»? Хи – хи – хи! Ну, так вот, книжицы те – в целости и полной сохранности. Правда, смешно? А что же вы сразу попятились? Ну, куда же вы? Вам что, моя история не по нраву? Лучше вернитесь и посмотрите, какая я красивая и молодая! Даже зубы еще не черные…

Курган – Екатеринбург, 2017 г.

Игорь НЕДОЗОР ЗАКОН АБОРДАЖА

У Зла есть только одна сила — та, которой наделяем его мы.

Р. Брэдбери

…И вспомни, Боже, что судно наше так мало, а море Твое так велико…

Старинная молитва моряков

ХРОНИКА ПЕРВАЯ СЫНОВЬЯ СМЕРТИ

Жил однажды на свете Дьявол:

По морям-океанам плавал…

Наталья О'Шей (Хелависа)

Глава 1

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 12-е число месяца аркат.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон.

Сквозь черный смоляной дым пробивалось кровавое зарево разрастающегося огня. Всё вокруг тряслось и шаталось, казалось, весь мир вертелся и приплясывал в диком танце смерти.

Казалось, не было уже ничего во вселенной, кроме огня, грома, свиста раскаленных ядер, чертящих багровые дуги в серой полумгле порохового дыма, и треска разгорающегося пламени. Словно «Альбатрос» вместе со своей командой угодил в пятнадцатый ярус преисподней, где обречены вечно сражаться и умирать трусы, дезертиры, мародеры и предатели — хотя они не были никем из перечисленных.

Просто им не повезло — как не повезло бы любому флейту, взятому в клещи галеоном и фрегатом.

Корабль сотрясался от залпов, и ничего не разглядеть было в дыму: из дымной пелены с шипящим свистом и воем прилетали вражеские ядра.

Удар и треск — ядро обычное.

Удар и негромкий шипящий хруст — ядро раскаленное, входящее в восьмидюймовый борт, как в масло.

Летящие сверху обломки, канаты, рваная парусина — цепной книппель.

Щепки и лохмотья — картечь.

Видно, командир эгерийцев был сегодня не в духе, раз не заботился о сохранности трофея, твердо решив доконать ненавистного капера.

Самое удивительное — «Альбатрос» находил в себе силы огрызаться.

Еще рявкали под палубой его пушки, еще пытались что-то сделать с рваными парусами и снастями матросы, еще зачем-то бестолково размахивали абордажными крючьями морские пехотинцы на баке…

Но к Домналлу это все уже не имело отношения. Бессмысленно было метаться, выкрикивая команды, бегать, спотыкаясь об обломки и трупы. Умереть можно и без этого. Треск ломающегося дерева и треск огня, шипение падающих в воду горящих обломков, хриплый вой эгерийской трубы…

Наверху с треском лопнули канаты, и тяжелый обломок реи рухнул на палубу. А рядом с глухим стуком ударился о палубные доски упавший с мачты матрос со снесенной половиной черепа.

Горели снасти, горели деревянные обломки, горели лохмотья парусов.

И вот из порохового дыма выдвинулась высокая тень вражеского фрегата. Абордажный крюк перелетел через фальшборт и намертво впился в дерево. И почти сразу на палубу шлюпа упало несколько бочек, наполненных порохом и гвоздями. Взрыв разнес начинку во все стороны — гвозди не хуже картечи скосили всех, кто еще смел сопротивляться.

Потом что-то ударило капитана по затылку, палуба поднялась дыбом и бросилась в лицо…

* * *

Он лежал ничком, уткнувшись в смятую подушку.

Было тихо. Так тихо — только тонкий звон в ушах…

Пробормотав вполголоса ядреное морское проклятие Хамирану и всей родне его, капитан Домналл поднялся, чувствуя, как сильно болит голова.

Прохладная, облицованная панелями красного дерева комната на втором этаже принадлежавшего командору маленького особняка на улице Святого Брандана покачивалась, словно палуба в мертвый штиль.

Затылок буквально трещал, и капитан не смог удержаться — исподтишка запустил пальцы в волосы, ощупывая место удара, где даже шрама не ощущалось…

Лекарь на корабле дона Ронкадора был отменный — из пленных хойделльцев, помнится, умерло лишь трое.

Нет, вторая бутылка рома, выпитая вчерашним вечером, была все же лишней! Медикус ведь предупреждал — хмельным после такой раны увлекаться не след…

Он привычно поднялся и позвонил в колокольчик, призывая лакея с умывальными принадлежностями.

Приведя себя в порядок и распорядившись насчет завтрака, Домналл прошелся по второму этажу жилища, в коем обретался. Покои командора состояли из четырех комнат: кабинет с книгами, картами, астролябиями и коллекцией оружия; спальня с широкой кроватью; вторая спальня — на всякий случай — и гостиная, где принято было встречать гостей, а в иное время принимать пищу.

Зайдя в кабинет, командор некоторое время изучал висевшие на стене клинки.

Кое-что было взято им в боях, а что-то куплено в лавках оружейников или у кабатчиков — видать, оставленное в залог пропившимися до последних штанов моряками.

Мощный нордландский палаш — тяжелый, широкий, обоюдоострый. Привезенный кем-то из-за Бескрайнего океана сянский каплианг, изящно выгнутый, — его Домналл вытащил из окостеневшей руки поверженного корсара. Пикаронский боевой нож ка-бар. Арбоннская офицерская сабля с вызолоченным и богато украшенным эфесом, заканчивающимся головой дракона. Вторая сабля — эгерийская, на ее эфесе было почему-то изображение скачущего на коне всадника и надпись урмосскими буквами «Виват кабальеро» — золотом на вороненой стали. В центре всего этого оружейного великолепия висел скромный сайдсворд — семейная реликвия, единственное, что сохранилось после пожара старого поместья.

Позавтракав на скорую руку — рагу из бычьего хвоста, гусиная печенка и гарнир из молодых побегов бамбука, тушеных в пальмовом масле, — Домналл встал из-за стола и отправился к себе переодеваться в мундир. Слуги начали тихо и слаженно прибираться, что было несложно, поскольку офицер обитал тут один. Вернее, с двумя темнокожими слугами — лакеем Грорном и кухаркой Эллис, при которой поваренком и помощником для всяких мелких дел состоял ее сын Анго — десятилетний мальчик, недурно играющий на флейте. Эти трое и вели его дом, отлично справляясь — да, правду сказать, больше было и не нужно. Ведь основная часть жизни командора проходила на службе: либо на бастионах, либо в море.

Как-никак, заместитель начальника гарнизона и дел у него немало!

Конечно, Стормтон хорошо укреплен, но Элл бережет береженого. Известны случаи, когда отчаянные пираты совершали, казалось бы, невозможное.

Особенно после того, как Рагир Сын Смерти так ловко навострился вскрывать города и форты, словно арбоннский гурман — устричную раковину. А если учесть, что адмирал ок Л'лири староват и тяжел на подъем, то можно сказать, что именно Домналлу ок Ринну вверен город Его Истинного Величества — Стормтон.

Хоть и небольшой, но город и притом — столица владений королевства Четырех Островов в Дальних Землях.

Сегодня после обеда Ринну предстояло посмотреть, как новобранцы проходят обучение, затем — как идет перевооружение форта. Форт, пожалуй, следовало проверить особенно тщательно — хотя сейчас и мир, но кто знает, что придет в голову королям завтра? Короли ведь почти как Элл — неисповедимы в мыслях своих и путях.

Но сначала он посетит дом губернатора Оскара.

Правда, не ради самого губернатора…

Переодевшись и не без легкого самодовольства глянув на свое отражение в зеркале, офицер вышел из дома и направился вверх по улице Святого Вертранга (или, в просторечии, Параду) — главной улице Стормтона.

Солнце разгоняло пленительную лазурь полутеней.

Запахи смолы и соленой воды, которыми пропитаны портовые переулки всего мира, уже смешались с ароматами жареной говядины и изысканных вин — повара взялись готовить завтраки. На улицах запахло и горячей выпечкой — ежась, потянулись в утренний обход булочники с плоскими корзинами на головах.

Гремели по мостовым колеса телег. Щелкали бичи. На набережной хриплые спросонок голоса уже предлагали жареную рыбу, устриц и креветок, фрукты, овощи.

Яркие блики сияли в сточных канавах, сверкали капли на листьях овощей в корзинах, придавленные камнями, шевелились черные крабы.

Двое-трое содержателей таверн выкатили на берег бочонки вина и бесплатно угощали всех желающих. Свою прибыль они намеревались получить чуть позже, утоляя жажду, которую сейчас только раздразнивали, намеренно предлагая в виде закуси соленую рыбу.

Город жил своей жизнью — пестрый и шумный. Город стоял на самой оконечности длинного песчаного мыса, образующего одну из сторон гавани — обширнейшей, способной вместить разом до полутысячи судов. У длинных дощатых причалов теснилось множество кораблей, пришедших со всех концов света — от больших каноэ жителей архипелага до амальфийских винко и танисских гурабов.

Таков был Стормтон — главный город острова Ледесма, жемчужины в заморских владениях королевства Хойделл, получивший имя в честь правящей династии.

Стормтон — столица не слишком больших, но и не малых владений короны, лежащих в Изумрудном море, которое было расположено между зеленым выступом Мериды и длинным, неровным перешейком Ничьих Земель и отделяло юг Дальних Земель от Севера, а Закатный Океан — от Бескрайнего.

В гавани сгружались привезенные по морю товары — многие, давно оплаканные законными владельцами — и отправлялись на три рынка: Морской, Рыбный и Рабский, что на Таун-Хилл.

Город поражал разнообразием: тюрьма, арсенал и купеческие конторы, доки, где ремонтировали и оснащали корабли, мастерские ремесленников и игорные дома. Особняки со старинными — под стиль Канута IХ — остроконечными крышами чередовались с хибарами, порок, роскошь и нищета соседствовали тут, переплетаясь.

Над сколоченными из старых корабельных досок дверьми заведений висели помутневшие от времени корабельные фонари, а кривые немощенные улочки носили говорящие сами за себя имена — переулок Риэлей, Жемчужный тупик, Серебряная улица, Эспланда дю Адамант, Монетная…

Кого только ни видали эти улицы: стучали по ним солдатские сапоги и шаркали башмаки пьяных матросов; гремя колесами, высекая подковами искры из камня, проезжали в лаковых каретах почтенные негоцианты; шлепали босыми пятками темнокожие рабы, привезенные из далекого Айлана. Одетые в восточные шелка благородные дамы, купцы, рабы, шлюхи, матросы и бродяги. И пираты, само собой…

А в таверне «Устрица и якорь» располагалась пиратская биржа. Здесь вольные добытчики могли спокойно продать награбленные товары, договориться о выкупе пленников и тут же спустить все деньги в портовых тавернах. Местные купцы предпочитали не задавать лишних вопросов, а в кабаках всегда было достаточно рома, чтобы пьянствовать несколько дней всей командой. Точно так же никого не удивляло, когда время от времени продаваемые на Таун-Хилл с молотка невольники вдруг принимались выкрикивать, что они свободные люди, взятые в плен коварными морскими разбойниками…

Самое же интересное заключалось в том, что формально никакого пиратства не было. Именно так — не было!

И даже если бы, скажем, в Стормтон явился вдруг эгерийский или арбоннский посол, пусть даже с королевской грамотой, предписывающей оказывать ему помощь в розыске и поимке подрывающих свободу мореплавания корсаров — нарушителей мира и договоров, заключенных монархами, он бы встретил лишь недоумение удивленного губернатора:

Пираты, господин посол?! Во имя Элла — какие пираты? Слава Творцу, на вверенной ему земле таких злодеев не имеется! Да разве ж он допустил бы подобное попрание законов божеских и людских?..

Пиратская биржа?!! Помилуй Святой Вертранг — покровитель путешествующих, да откуда?! Вас обманули, ваше превосходительство, тут только мирные купцы и моряки конвойных фрегатов, оберегающих их от морских разбойников…

Тюрьмы, где содержатся пленники? И даже ради выкупа?! Не может быть, уж он-то знал бы про такое безобразие!..

Торговля награбленным? Немыслимо, на всякий товар обязаны предъявлять купчую…

Рынок рабов? Есть, как и везде в колониях: как же без этого. Но продаются там исключительно преступники из метрополии и законно вывезенные из Айлана и Танисса невольники. Кстати, вот только вчера его дворецкий купил очаровательную темнокожую деву. Не желает ли господин посланник полюбоваться? Ну, как знает…

Что, даже имеется список подозреваемых? Любопытно взглянуть. О, Элл! Покажите того клеветника и лжеца, который его составлял! Да это же честнейшие и благороднейшие люди! Слово дворянина!..

Да что говорит почтенный посланник! Эрбан Рокк — это мирный торговец, а вовсе никакой не Морской Кабан! И Рагаллах — вовсе не Железный Кулак! Этим «осведомленным людям» по возвращении посла домой следует всыпать сотню плетей.

Ну а это просто смешно: Барбор Анут — добрейший человек, он и курицу-то не зарежет! Губернатору он хорошо известен, мы ведем с ним дела уже давно. Вот не далее как в прошлом месяце у него было закуплено сорок тысяч фунтов сахару и сотня мешков айеннского перца, да еще жемчуга пятьдесят фунтов. Откуда он их взял? Да у вашего же купца приобрел, у Хосефа Дадурини. Вот и купчая за подписью этого торговца, полюбуйтесь… Подпись, печать — все честь по чести. Говорите, мэтр Дадурини погиб вместе с кораблем при нападении корсаров? Как раз в прошлом месяце? Какое несчастье!..

Простите, милостивый государь! Нельзя быть таким подозрительным! Вот на Ледесме тоже ходят разные слухи. Но мы же не требуем выдать нам мэтра Ардинелли на том основании, что в наших кабаках его именуют Эгерийским Волком?..

Что еще у нас говорят? Ну, к примеру, что дон Дракон — это капитан королевского флота Ардо Буньерос де Сото…

Конечно же, грязная клевета, что вы так кипятитесь!..

Так не хотите взглянуть на айланочку?..

Но, разумеется, никакого похожего разговора произойти не могло. Никакому самому глупому королю и самому бездарному царедворцу по другую сторону океана не могло прийти в голову такой глупости: требовать у соседей-монархов выдачи пиратов. Тем более что никаких пиратов по большому счету и нет. Так, горстка шалунов, прячущихся в глухих бухточках и нападающих иногда на корабли мирных торговцев. Но всех их рано или поздно выловят доблестные королевские эскадры, и все будет хорошо…

* * *

Поприветствовав Домналла, губернатор Оскар ок Л'лири предложил командору сесть.

Огромный, грузный адмирал весьма походил на пирата — как его изображают в дешевых пьесках уличные комедианты.

Лицо со шрамом. Плечи шириной чуть не в дверной проем; грудь, напоминавшая наковальню; руки, похожие на два некрупных свиных окорока. Дополняли все это кривые ноги кавалериста, хотя губернатор до сих пор сидел на лошади как шут. Благо, вскакивать в седло ему приходилось не часто — разве во время парадов, по случаю тезоименитства монарха или прибытия инспектора из столицы.

В молодости, как говорили, он был изящным стройным дворянином благородного облика, но что поделаешь — несколько лет, проведенных на галерах эмира Эль-Акабы, не могли не отразиться на его облике.

Адмирал позвонил в колокольчик и грубовато велел прибежавшему слуге-мулату принести шоссо.

— Командор, я призвал вас не для того, чтобы спрашивать, как идет служба, — начал он, сразу взяв базилиска за хвост. — Во-первых, — пододвинул к Домналлу ворох свитков с большими печатями, — ознакомьтесь — указы короны, что привезли нам из метрополии с последним судном. Заодно оно привезло одну персону, которую я… не сказать, что особо рад видеть…

— Это кого же?

Ринн удивился: генеральный инспектор министерства колоний отплыл с Ледесмы не далее как месяц назад, с чего бы одолевать их проверками?

— Об этом потом, — махнул Оскар ладонью, опережая вопрос подчиненного. — Теперь второе, собственно, из-за чего я вас и вызвал. Среди этих бумаг, — непочтительно ткнул адмирал пальцем в высочайшие рескрипты, — его нет, это секретный приказ Адмиралтейства. О нем, правда, уже завтра начнут трепаться в кабаках Стормтона, а через неделю — по всему Изумрудному морю. Но пока не начали, вы, любезный командор, должны будете составить план привлечения на службу его величеству, на случай военных действий, обретающихся в наших водах корсаров. Сиречь морских разбойников. Которых у нас, как вы знаете, нет. — Адмирал хитро сощурился. — Точнее — выбрать из них тех, кто на самом деле на что-то пригоден в настоящем бою, и назначить старшего. По-видимому, самого опасного и наглого. Кстати, кто, по вашему мнению, среди наших вольных капитанов самый наглый и опасный?

— Игерна Бесст… Альери, — запнулся Домналл.

— Ну, — развел руками губернатор, — то, что она эгерийка, это полбеды. Но назначить леди командиром эскадры невозможно — разве что обеспокоить его величество, чтобы он сделал исключение в Корабельном уставе ради прекрасных глаз сеньориты Бесстыжей.

— Тогда Толино? Или Эохайд Счастливчик?

— Нет, не то…

— Ну не Морриганха же от арбоннцев переманивать, — пожал плечами командор.

— А что, было бы неплохо: уж этот к эгерийцам никак не перебежит. — Оскар усмехнулся, обнажив обломки пожелтевших зубов.

С годами, как говорили недоброжелатели, он становился все более похожим на отставного боцмана, а не на лорда в одиннадцатом поколении, каким он являлся.

— Хорошо, подумайте, Домналл, и решите. И мой совет — подбирайте не по капитанам, а по командам и кораблям. Я вас больше не задерживаю.

Ринн поклонился и вышел, прихватив злополучные бумаги.

Уже в передней вспомнил, что так и не выяснил — что это за неприятная персона к ним пожаловала? Но не возвращаться же…

— Командор, я так рада вас видеть…

И вмиг все вопросы улетучились вон из головы бравого моряка.

Она вошла легкой семенящей походкой, в домашнем платье, скупо отороченном кружевами, и волосы не рассыпались ворохом модных локонов, а были собраны в простой узел на затылке. Но Бригитт ок Л'лири казалась Домналлу краше любой расфуфыренной придворной дамы.

— Счастлив засвидетельствовать свое почтение, леди… леди Бригитт.

И не выдержал — отвел глаза. Грудь в глубоком кружевном вырезе корсажа буквально зажгла все его чувства, в том числе и самые нескромные…

Девушка была высока и стройна. Кожа ее лица отличалась необыкновенной нежностью и тем розоватым оттенком, который так свойствен девушкам северных стран. У нее были длинные волосы светло-русого цвета, отливавшие скорей серебром, чем золотом. Они были заплетены в толстую косу, завязанную голубой лентой с жемчугом. Ее красивые глаза, цвет которых нелегко было определить, временами поблескивали вороненой сталью, а тонкие брови были темными.

Бригитт была одета согласно последней моде, вернее, моде годичной давности, только сейчас дошедшей до Дальних Земель. Платье из голубого шелка с кружевным воротом — очень элегантное и в то же время строгое, ничего похожего на арбоннские с их почти голыми грудями и спинами, обнаженными до самых… м-м-м, округлостей. На нем не было ни золотых, ни серебряных украшений, хотя у ворота висело несколько нитей черного и розового жемчуга, наверняка стоившего не одну тысячу риэлей, а в ушах сверкали серьги с двумя крупными изумрудами. Ее сопровождали две камеристки — красивые мулатки.

— Батюшка освободился? — Лучатся лукавством очи прелестницы, в которых можно утонуть.

— Э-э-э…

Отчего ж он так неловок? Право, ему легче управиться с сотней отъявленных головорезов, чем поговорить с одной девицей!

— Так точно, — ответил Ринн невпопад и тут же поправился: — Да, губернатор сейчас один.

— Кстати, милорд Домналл, вы бы не могли составить мне компанию сегодня после обеда? — И добавила: — Моя старшая служанка, Нирта, выходит замуж, я даю ей вольную… Хотя это и не принято, но я намерена посетить сегодня рынок и выбрать себе новую. Так что вы скажете?

— Да, конечно, я приду… — кивнул Домналл.

— Я надеюсь на вас…

Девушка прошествовала мимо и скрылась за дверью отцовского кабинета. А Домналл еще некоторое время стоял столбом, пока не расслышал ехидные смешки мулаток. Грозно нахмурившись в сторону нахалок, командор удалился.

Глава 2

За десять лет до вышеописанного. Северо-Западный Маргиб. Год 1238 от Воплощения Провозвестника, день Скорпиона месяца иниб по танисскому счету времени.

Алое море. Остров-Без-Имени.

Казни, как известно, бывают разными.

За все время, пока род людской топчет лик мира, немало измыслил их людской ум.

В землях далекого Востока — Донг-Чен, Сейганд, Икон — осужденных перепиливают пополам тупой пилой, сажают на бамбук, на худой конец — скармливают тиграм.

В державе Сянь преступников-простолюдинов забивают палками, но палками не слишком тяжелыми, дабы злодеи умерли не сразу, а почувствовали, что умирают. Более важных злодеев умерщвляют с помощью долгих изощренных пыток. Палач может поплатиться своей головой, если жертва погибнет раньше назначенного срока, который был, случалось, весьма долгим — например, великого мудреца Му приговорили к двум годам медленной смерти, чтобы не слишком мудрствовал.

В Тарунии и Вардарии осужденного зажимают между двух досок и пускают поверху слона. В Хелмии бедолагу бросают в загон с разъяренными быками, и те пронзают его рогами или затаптывают насмерть.

В Сурии, стране еще достаточно диковатой, преступников просто и без затей запарывают семихвостым кнутом. Во владении этим нехитрым инструментом сурийцам равных нет — могут убивать жертву и пять минут, и два часа, а могут высечь так что человек уйдет своими ногами с помоста после сотни ударов. Не зря сурианских палачей-кнутобойцев выписывают себе все окрестные государства!

В северных землях, от Свеарланда до Ютарка, злодеев обычно приговаривают к «каменной смерти» — попросту заваливают тяжелыми валунами — или бросают в яму с волками. Правда, самым доблестным и заслуженным преступникам позволяется умереть с честью, с оружием в руках — сражаясь коротким тупым мечом и в одной набедренной повязке против двух-трех одоспешенных копейщиков.

Уточенные патриции Амальфии выдумали всякие изысканные приемы, вроде бассейна с акулами и крокодилами или постоянно заливаемого водой каземата, откуда узник сам должен ее откачивать, а как упадет он без сил, то и всё…

В Эгерии предпочитают плаху и топор или деревянную винтовую гарроту — хотя и костер сгодится. Арбоннцы предпочитают разрывание четырьмя лошадьми — называя это с присущим им юмором: «Отпустить на все четыре стороны».

Хойделльский закон весьма милостив и снисходителен — там мало кого наказывают смертью. Ну разве для самых закоренелых предусмотрено потрошение живьем.

Ограничиваются тем, что осужденным отрезают носы, выкалывают глаза и вырывают «части тела, являющиеся признаками пола». А если злодей не переживет подобного — на то воля благого Элла.

В Омасской державе за изнасилование или прелюбодеяние мужчина также «подлежит лишению своего естества под ножом палача». А ведь в Книге Провозвестника сказано: «У кого раздавлены ядра или отрезан детородный член, тот не может войти в Царство Всемогущего».

Но самый изобретательный в мире народ по части пыток и казней — танисцы. Великий законовед Ар-ад-Берми как-то вздумал, собрав уложения и законы разных государств — больших и малых, где живет это племя, — пересчитать все способы, какими танисцы лишают жизни виноватых. Но, дойдя до триста двадцать второго, бросил это дело в великой скорби. И было отчего — тут тебе и растирание жертвы между жерновами, и толчение в гигантской ступе, и сдирание кожи с живого человека с посыпанием солью, и повешение семью способами, и четвертование в разной последовательности, и утопление…

В Южной Эгерии, она же Северный Танисс, приговоренного сначала морят жаждой, а потом дают ему пива со снотворным. И пока он лежит одурманенный, стальной проволокой перетягивают ему мужской член, накрепко связав руки. И бедолага умирает от разрыва пузыря или оттого, что моча загнивает в его внутренностях — умирает долго и мучительно.

В Джарбе смертнику вставляют сухие камышинки во все отверстия тела и заливают кипящее масло.

В торговом городе-государстве Асландир, на мысе недалеко от входа в гавань построили «Башню Конца», куда привозят приговоренных — от изменивших мужьям жен до богохульников — ибросают их с высоких стен прямо на острые камни, которыми выложен двор башни. Хорошо, если несчастный сразу разобьет себе голову и легко умрет. Но каково ему лежать с переломанными руками и ногами на жарком солнце среди смердящих трупов уже казненных и ждать мучительной смерти? Ужасные крики тех, кому не повезло, слышат и прибрежные жители, и команды входящих в порт кораблей. Возможно, поэтому Асландир — самый спокойный из городов Альвамского моря.

Эмир Шадды устроил в своем зиндане клоповник, где развели тысячи и тысячи клопов. Мало кто может прожить там больше недели.

А вот Сонгайский султанат прибавил к этому списку еще один способ. А именно — Остров-Без-Имени, он же Черная Скала. И при этих словах у самого закоренелого душегуба на всех землях Сонгайи от выжженных солнцем гор Серенди до веселых портов Альгунского берега сводит сердце нехорошим холодком…

* * *

Солнце неспешно закатывалось за горизонт. На море царил полный штиль. Еле заметные холмики волн от весел галеры, не в силах рассыпаться белыми брызгами, лениво обтекали прибрежные камни острова.

Остров был невелик. По сути, это был громадный утес, обрывистая скала, выступающая из моря, изглоданная ветрами и прибоем, прорезанная примерно на половине своей высоты сквозным тоннелем-гротом. По легенде, древней и зловещей, отверстие в скале было пробито стрелой великана во время какой-то великой битвы добра и зла.

А вообще, много было легенд про этот ничем вроде не примечательный клочок суши милях в трехстах к западу от Аль-Гардара. В большей части говорилось о том, что в прибрежных водах обитают злобные демоны, по ночам сосущие кровь людей, имевших неосторожность высадиться на острове. Потому и обходили его моряки десятой дорогой. Лишь иногда корабли приближались, спускали лодки, которые причаливали ненадолго к берегу, но тут же и отходили. Не из любопытства — уж скоро как три века остров этот служил местом казни для особо закоренелых разбойников, убийц и грабителей, заговорщиков и преступников, «осквернивших имя Божье».

Побывавшие единожды на скале стражники больше ни за что не хотели туда возвращаться. И когда при них заходила речь о зловещем рифе, поспешно творили знаки, отгоняющие нечистую силу. Что уж они там такого видели — толком никто объяснить не мог. Говорили про обглоданные, изгрызенные кости, разбитые вдребезги черепа и еще про то, что черепов этих и костей слишком мало сравнительно с числом выброшенных на безымянную скалу злодеев.

Ар-Рагир аб Фаргид стоял на каменистой отмели и смотрел вслед дхоу, удалявшемуся от острова. Она только что освободилась от очередного груза человеческих отбросов, и два десятка преступивших закон бывших людей выбирались из воды на гранитный берег. Бывших, ибо перед тем, как подгоняемые ударами пик они покинули трюм, служитель Создателя Миров пропел козлиным голосом чин отрешения от Всемогущего Отца и милостей его.

Отныне будут прикованы они к проклятой скале, если не смилостивится над ними Владыка Вечности, навсегда.

Утес спокойно и безучастно принял очередную порцию осужденных, как и много раз до этого. Корабль быстро уходил прочь от острова, провожаемый ненавидящими взглядами оставшихся на мертвых камнях людей.

Молча они стояли у кромки прибоя, словно ожидая чего-то. Все двадцать душ, обреченных на столь необычную и ужасную казнь.

За дни в тюрьме и в вонючем трюме они уже знали друг о друге — кто и за что сюда попал. Что не сказали сами, то поведали издевательские разговоры тюремщиков.

Плачущий старик — почтенный молла Аб-Дарун — угодил сюда, будучи застигнутым в хлеву с козой. А сказано Провозвестником: «Кто ляжет со скотиной, как с женщиной, тому смерть». И подавно непростительно, если служитель Всемогущего совершит это. Так его со спущенными штанами и тащила до городской тюрьмы толпа прихожан, еще вчера внимавших словам старца с открытыми ртами.

Два темнокожих, похожих, как братья, пастуха с Гидийского нагорья. Как это ни смешно, но они тут за то же самое, что и Аб-Дарун. Они, подобравшись к стаду дромадеров, попытались изнасиловать молодую верблюдицу, но были пойманы рабами, охранявшими стадо. Вообще-то на этих дикарей смотрят обычно сквозь пальцы, и в худшем случае — быть бы им битыми жестко плетью. Но верблюдица оказалась из стада тарика тамошней провинции. И повезли двух диких, казалось, и говорить-то толком не умеющих пустынных бродяг сперва в столицу, дабы выставить у позорного столба, затем в Наридалу, а потом, в трюме парусника, сюда, где им суждено остаться.

Угрюмый, звероподобный, заросший шерстью, как дэв, Сином-Зуболом — головорез из шайки знаменитого разбойника Хаша Тачи, однажды вырезавшего целую семью в четырнадцать живых душ ради нескольких медных монет и узла с тряпьем. И хотя сам Тачи и большая часть его шайки уже умерли на кольях, а тела их насытили голошеих стервятников ма-раббу, все равно еще долго жители предместий высокостенной Наридалы будут пугать детей именем его.

Шестеро тайных поклонников Агибалла держатся вместе и угрюмо, исподлобья оглядываются. Ну, с этими все ясно. Как имеющий некоторое отношение к Тьме, Ар-Рагир знал, что если не все, то половина того, что приписывают слугам этого запрещенного, злобного бога, пришедшего из неведомой тьмы времен, — святая правда.

Трое здоровяков в рваной морской одежде. Это контрабандисты из какой-то эл-имарской шайки. Их сгубила жадность — застигнутые портовой стражей «на горячем», они вместо того, чтобы бежать, бросив товар на радость слугам эмира, решили защищать добычу, понадеявшись на остроту мечей.

И, наконец, он сам — Ар-Рагир аб Фаргид, ученый чародей.

Подождав, пока привезшее их сюда суденышко сначала превратилось в крохотную точку, а затем и вовсе исчезло из виду, обреченные разбрелись кто куда. Но далеко от берега не уходили, может, надеясь на то, что корабль вдруг вернется.

Удалившись в тень, отбрасываемую высокой скалой, Ар-Рагир устроился на большом плоском камне и принялся размышлять. Голова работала плохо. Ломило затылок, кровь била в виски. С чего бы это? Уж не подцепил ли он какую-нибудь хворь от этих… Впрочем, похоже, это уже не имеет значения…

Да, обидно умирать в три с небольшим десятка лет, тем более, если ты — истинный чародей, к тому же находящийся на пороге подлинного мастерства и могущества.

Семнадцать лет назад, после того как отец, чахоточный лекарь-неудачник отдал обнаружившего магический талант сына в обучение к мастеру Ар-Радиру, знатоку целительской магии, Ар-Рагир начал искать ключи к тайному знанию, которое даст ему силу, что вознесет его над прочими людьми на головокружительную высоту.

Он читал чудом уцелевшие запретные книги, изучал шаманство черных колдунов с юга Айлана и магию фаранджийцев, совершил путешествие в Уаджет в поисках древней мудрости. С возрастом, изучив книги и летописные записи о древней магии, он пришел к выводу, что действительно великое колдовство, делающее человека могучим, как божество, с течением столетий стало просто невозможным. Магия, словно родник, бивший ключом в древние времена, из которого каждый мог наполнить себя, как сосуд, доверху, теперь превратилась в грязную лужицу, и уже невозможно было зачерпнуть из нее больше пары капель, да и то с большим трудом.

Но Фаргид работал с тем, что оставалось в распоряжении подобных ему людей, и уже к двадцати пяти годам кое-чего достиг. Особенно в демонологии и некромантии. В последней, как признавали коллеги по ремеслу, ему не было равных среди живущих ныне чародеев Танисса. Оттого и не бедствовал, потому как много находилось охотников пообщаться с теми, кто переселился в Царство Всемогущего.

И надо же было так проколоться! Попался на горячем, когда норовил с помощью своего искусства отыскать клад, который прежний султан зарыл в припадке помешательства (которое и свело владыку в могилу).

В другое время его, глядишь, и отпустили бы, удовлетворившись приличной мздой. Но Фаргиду не повезло. Как раз за две недели до ареста молодой султан, очень внимательно прислушивавшийся к разным старцам и богословам, по их наущению подписал новый фирман о борьбе с черной магией.

В другое время Ар-Рагир затаился бы, воздерживаясь от занятий искусством. Но, как назло, он понадеялся на вельможу, с чьей подачи он и затеял поиск клада, и позволил себе проигнорировать объявление священной войны черным колдунам и чародеям. За что и поплатился.

В итоге он был схвачен, накормлен снадобьями, лишающими всякой магической силы, обвинен в некромантии и поклонением демонам…

И вот теперь он на этом проклятом острове по воле подписавшего приговор палача зиндиков.

Надо сказать, что и «заказчику» не поздоровилось. Правда, его участь была более счастливой — вельможу просто удавили…

Тяжелая рука легла на плечо.

— Эй, приятель, ты часом жратвой не богат?

Чародей скосил глаза.

Перед ним, нагло скалясь, стоял высоченный мордоворот. Многочисленные шрамы на теле, а также воровское клеймо на лбу не оставляли сомнений в роде его занятий. Хотя, случалось, что клеймили не только виноватых.

— Так как, не желаешь поделиться последним куском с ближним, как учит Пророк?

Мощные пальцы пребольно вцепились в Ар-Рагирово плечо.

— У меня нет еды, — миролюбиво ответил и попытался сбросить наглую лапищу, но не преуспел в этом.

— А мне сдается, что ты врешь, — прищурил око здоровяк. — Я своими глазами видел, как ты только что работал челюстями.

Что за бредни, удивился маг. А, никак он опять говорил сам с собой (такое с ним случалось, когда бывал взволнован), вот наглецу и померещилось, что Фаргид ел втихаря.

— Говорю тебе, нет у меня съестного.

И, чтоб не донимал лишний раз, пустил в невежу «огненную змейку». Мордоворот тут же одернул руку и затряс ею в воздухе. Ничего, слабый ожог должен его вразумить.

— Ты чего?! — вызверился крепыш. — Я к нему по-доброму, а он…

Вот же пиявка! И чего это он такой злой? Вон, другие сидят себе, окаменев от горя, а ему неймется. Думать мешает, сволочь!

В сердцах плюнул приставале под ноги. Плевок на лету превратился в злобную ящерицу, не преминувшую цапнуть здоровяка за большой палец. Укусила и тут же скрылась среди камней.

Иллюзия, конечно. Но и того хватило, чтобы поставить хама на место.

— Ладно, уважаемый, извини, ошибся, — примирительно сказал разбойник, косясь в сторону каменной россыпи. — Давай познакомимся, что ли?

В последовавшем затем недолгом разговоре выяснилось, что нового товарища Фаргида зовут Динар Аррудж и осужден он за дерзкую попытку убийства шейха с целью ограбления.

Выяснив таким образом отношения, они двинулись на поиски пищи. За ними последовало еще пять или шесть ссыльных.

Начали с прибрежных вод в надежде обнаружить хоть какую-нибудь живность. Результат оказался неутешительным. Уже в нескольких футах от берега дно крутым обрывом уходило вниз, не давая прибежища крабам и мелкой рыбешке. То же и с берегом. Даже моллюска завалящего не нашлось.

Молва не ошибалась… Ар-Рагир с тоской поглядел в кристально прозрачную даль моря. И внезапно почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Маг обернулся. Никого!

Все товарищи по несчастью перебрались уже на более отлогий противоположный берег рифа. И все же маг ощущал чье-то присутствие. Казалось, обернись он быстрее, он оказался бы лицом к лицу с этим невидимкой. Или это какая-то из неприкаянных душ сотен и сотен погибших жуткой смертью бродит среди этих мертвых камней?

Ар-Рагир, объятый суеверным ужасом, заспешил туда, где звучали голоса людей…

Тем временем солнце скрылось за горизонтом. Вскоре на остров должна была опуститься непроницаемая тьма ночи. Пора было позаботиться о ночлеге.

После недолгих поисков они обнаружили более-менее плоский и широкий камень, на который можно было улечься без особой опасности скатиться в какую-нибудь яму или в воду. Нагретая за день скала была теплой, и люди, утомленные тюрьмой, переездом на остров и страхом, почти мгновенно уснули на жестком ложе.

* * *

Ар-Рагир проснулся посреди ночи. Что-то потревожило его. Словно позвал кто.

Открыл глаза и тихо повернул голову. Рядом, широко раскинув руки, посапывал Аррудж.

А вот в трех шагах…

Чародей содрогнулся от омерзения.

Парочка гидийских пастухов усердно трудилась над тем, что еще недавно звалось Аб-Даруном. В ярком лунном свете было видно, что голову старику размозжили острым тяжелым камнем. Он же послужил каннибалам чем-то вроде разделочного топора.

Слышались хруст и чавканье, от которого у Фаргида, человека неробкого и немало повидавшего, зашевелились волосы.

Он торопливо отвернулся и в этот момент почувствовал, как из бесконечной морской глубины поднялось холодное НЕЧТО, которое на короткое мгновение коснулось его сознания и исчезло, вернулось в бездну, откуда пришло.

Но оно БЫЛО.

Остров действительно скрывал в себе некую неведомую и чудовищную силу.

Естественно, Фаргид уже не заснул. Он боялся даже сомкнуть глаза. Лежал, пялясь в мерцающее звездное небо, и чего-то ждал.

И не напрасно.

Где-то через час или около того (чародей, как и все его собратья, обладал чувством времени — а как же без этого творящему заклятия?) ОНО пришло вновь. За спиной у него раздался пронзительный душераздирающий крик — на этот раз не повезло Синому-Зуболому, которым решила заняться парочка контрабандистов.

Удар, сдавленный хрип, звуки чудовищной людоедской трапезы.

И вновь — ЕГО прикосновения. Прикосновения к обнаженной душе, к разуму Фаргида. Прикосновения бестелесных лап (или что там у НЕГО — щупальца, хоботы?).

Практикуясь в каком бы то ни было магическом искусстве, Ар-Рагир всегда твердо помнил одно — жизнь его представляет для него наивеличайшую в мире ценность — и потому старательно изучал все доступные заклятья защиты. Сейчас это знание оказалось как нельзя уместным.

Полностью отключив внешнее зрение, колдун очертил в воздухе «знак Ларда» и произнес несколько «слов», что сохранились в самых древних и зловещих тайных книгах.

Но эффект был вовсе не тот, какой маг ожидал. Некая часть его отделилась от плоти и нырнула в каменную расщелину.

Внутреннее зрение вело Ар-Рагира в глубь древней скалы, на десятки и сотни футов вниз под океанское дно. Там простирался огромный лабиринт пещер, колодцев и трещин. И в этом лабиринте было что-то живое. Что-то чудовищное. Фаргид уловил медленное движение некоей бесформенной массы, поднимавшейся к поверхности лабиринта.

Владыка Вечности! ОНО действительно существует!

НЕЧТО заскользило, словно сметающая всё лавина с гор, и чародей почувствовал, как ужас стальными клещами сжал все его внутренности, не давая вздохнуть.

Колдун медленно и осторожно проникал в сознание неведомой твари. Зрение его раздвоилось. Глаза твари на какое-то время стали его глазами. Уставившись в звездное небо, практически не различая его, он в то же время отчетливо видел, как чудовище поднимается по каменным лабиринтам к поверхности небольшого колодца.

…Слепой… Не вижу, ничего не вижу… Кругом мрак… Дышу мраком, пью мрак, ем мрак… Волны текут сквозь меня, твари морские ласкают скользкими струйками… Осыпь песка шуршит, наполняя тьму снами…

…Тьма и холод… Во тьме вспыхивают мелкие точки огней…

…Что-то мелкое, извивающееся проплывает мимо, слишком медленно… Пища… Еще пища… Много доброй еды… Насыщение…

Тьма вокруг… Она колышется, как живая… Краем глаза можно заметить движения во тьме… на самом пороге слышимости стоны, скрипы, скрежет, чавканье, голоса, снова стоны… опять движение… ветер по спине… оборачиваюсь… смех… снова ветер за спиной… мой страх рвется наружу… снова смех… слышно, как капает вода… а может, кровь… тьма… голоса становятся громче… слышу свое имя… они зовут… меня… они ждут меня… я начинаю вспоминать… боль… да, сладкая боль… я помню… я знаю… Древние Слова… Древний Огонь…

Сознание мгновенной вспышкой вернулось к Ар-Рагиру. Он затряс головой, пытаясь сбросить остатки наваждения, обрывки чужих нечеловеческих мыслей. Краем глаза различил в предрассветных сумерках, что на площадке стало еще просторнее. Но ему было не до каких-то исчезнувших язычников.

И тут он снова ощутил прикосновения чужой силы к его разуму. То ли она почуяла его попытки творить волшебство, то ли просто решила, что он станет его следующей добычей…

И тогда он решился на то, от чего дружно предостерегали все учителя и писания самых зловещих культов…

— О ТЫ, Неуспокоенный, — всплыли из глубин памяти и полились из груди слова древнего заклинания, прочитанного в черной Книге Носатого. — К ТЕБЕ взываю, Владыка. ТЫ, кто утаскивает во тьму свои жертвы и уничтожает их, и кто живет за счет слабых и беспомощных, и пусть я никогда не стану слабым и беспомощным перед ТОБОЙ, и пусть я никогда не буду повержен ТОБОЙ. И яд ТВОЙ никогда не проникнет в члены мои, ибо члены мои подобны ТВОИМ членам. И как ТЫ не будешь повержен, так и я не буду повержен ТОБОЙ, потому что я слуга ТВОЙ, я часть ТЕБЯ, плоть от плоти ТВОЕЙ. Так не дай же смертельной боли, пронзающей ТЕБЯ, охватить члены мои. Я слуга ТВОЙ, и меня защищает сила, которая остается с ТОБОЙ на вечные времена. ТЫ тот, чье имя сокрыто от посторонних, и чье жилище священно на миллионы лет. ТЫ тот, кто обитает во мраке, и я с ТОБОЙ. Я тот, кто никогда не будет повержен ТОБОЙ. Я силен ТВОЕЙ силой! Мы — одно! Мы — возродимся!

Закончив молитву — клятву верности — Фаргид тут же ощутил, что тяжесть, давившая на виски, исчезла. На душе стало тихо и спокойно, как после отпущения грехов на великий праздник Покаяния. Ар-Рагир откуда-то узнал, что все будет в порядке, он будет спасен, и ему не суждено сгинуть на этой зловещей скале…

Он забылся тяжелым сном.

Но быстро пробудился, как будто кто-то позвал его по имени.

Ар-Рагир встал, глянул и поначалу даже не поверил глазам своим.

На горизонте маячил парус. Корабль двигался со стороны открытого моря. Это явно не была дхоу, доставлявшая осужденных — под страхом казни капитану было запрещено возвращаться, да он и сам не захотел бы сделать этого. Ветер быстро подгонял корабль, и уже вскоре стало видно, что это небольшой мореходный дармун с косыми парусами, сейчас наполовину спущенными и обвисшими.

Первым побуждением чародея было разбудить товарищей по несчастью.

Но, оставив все сомнения и отринув жалость, он перешагнул через спящих (никто даже не пошевелился), спустился к воде и вошел в нее.

До корабля было далеко. Фаргид, изрядно ослабевший, усомнился в том, что сумеет доплыть до судна. Однако ж поплыл. И словно бы нечто влило в него новые силы, заставив забыть о сводившем живот голоде и усталости.

Когда Ар-Рагир оказался под самым бортом, волна подхватила чародея и услужливо поднесла к канату, свисавшему с борта прямо в воду…

И история мира изменила свое течение в миг, когда, кое-как перебирая руками и ногами, он вылез на палубу… Не загремел гром и не потемнели небеса — лишь далеко на севере, за мрачными стенами никому не известного аббатства в глубине шлифованного камня блеснула еле заметная искра…

Глава 3

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 13-е число месяца аркат.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон.

Как уже говорилось, из отправляемых в метрополию докладов следовало, что пираты были горсточкой отщепенцев, которых вот-вот истребят.

Представитель этой самой горсточки, Эохайд Эомар, среди товарищей по ремеслу более известный под прозвищем Счастливчик, командир шлюпа «Отважный», в данный момент направлялся в таверну. И в самом деле, где бы еще проводить пирату время, проматывая награбленное, как не в таверне?

Правда, на пирата он не слишком подходил. Самое обычное лицо хойделльца — голубые глаза под копной чуть рыжеватых волос, ровные черты лица, которые не особо портил даже сломанный — след кабацких драк — нос и шрам на подбородке. Да и висевшая на перевязи эгерийская шпага не была любимым оружием корсаров.

Тем не менее, Эохайд Счастливчик был именно пиратом, и не из последних — о чем свидетельствовала награда за его голову в пять тысяч риэлей, назначенная эгерийцами, и три тысячи леореннов, установленная министерством колоний Арбонна.

А в таверну он шел не проматывать деньги, а зарабатывать. Пиратство — занятие, конечно, выгодное, но выгода эта неровная да переменчивая. И случается даже пирату, как бы ни был он удачлив, сидеть на мели.

Вокруг кипела обычная портовая жизнь: сновали торговцы, приказчики, прошествовал королевский патруль, из таверн, окна которых выходили прямо на набережную, доносились звуки умеренного утреннего сквернословия. Морские волки, завсегдатаи питейных заведений, еще не успели нагрузиться как следует и пока лишь вяло переругивались.

Впрочем, в «Луне и устрице» было тихо и благопристойно.

Здесь не случалось ни разу поножовщины или стрельбы, и не плясали ночами под стук барабанов голые негритянки.

Таверна эта была не самой большой и не самой роскошной в городе.

В иных тавернах имелась мебель красного дерева, а занавеси — из священных церковных облачений. Были кабаки, где кушанья подавали на золотой посуде, а вино и ром — в кубках, украшенных жемчугом и бирюзой.

Но серьезные дела, серьезные люди и большие деньги, как известно, любят тишину. Или, как говорят амальфийцы — «Мышь надо ловить молча».

Поэтому именно в этом тихом месте пиратские капитаны договаривались о совместных рейдах, заключали консорты, выясняли, какой товар нужен кому-то из «своих» торговцев, чтобы поохотиться именно на него. Тут можно было занять денег под долю в будущей добыче, или договориться о сопровождении ценного груза (брались и за такое), или, наоборот — об охоте за контрабандистами…

Разные вопросы обсуждались за стенами «Луны и устрицы», и многие тайны прояснились бы, имей эти стены уши.

Но ее хозяин — старый Самт, одноглазый и хромой квартирмейстер знаменитого Талифа, умел хранить чужие тайны.

Чужому человеку, случайно сюда забредшему, вежливо, но настойчиво указывали на дверь. Шпиону… До мутной быстрой речушки, уносящейся в Изумрудное море, с заднего двора «Устрицы» было рукой подать…

Счастливчик прошел к свободному столу и сел на табурет.

Заказал бутылку вина.

Пока сам хозяин нес хмельное, Эохайд окинул взглядом таверну. Время приближалось к полудню, и в этот час посетителей было немного.

Когда бутылка вина оказалась на столе, капитан откупорил ее и налил вино в глиняную кружку.

Не успел он сделать несколько глотков, как к его столу подкатился трактирщик.

— Простите, что отвлекаю, капитан, — наклонился он к уху Эохайда, — но вас просил позвать вот тот человек. Говорит, это очень важно. И… он хотел бы поговорить в отдельном кабинете.

Эохайд оглянулся.

На него смотрел немолодой уже человек в черной с золотой вышивкой одежде клирика. Он сидел, потягивая вино и оглядывая зал.

Черная священническая шляпа с лиловой лентой лежала рядом.

Несмотря на худые руки и мирную внешность, было в нем что-то воинственное — как в немолодом сухощавом генерале, отчего кафтан, доходящий до колен и застегнутый на все пуговицы, казался похожим на мундир.

Все это дополнял короткий клеймор на поясе — оружие, почти исчезнувшее даже как церемониальное.

— Ну, хорошо, проси… — и Счастливчик поднялся из-за стола, направляясь в кабинет.

— Добрый день, капитан Эомар. Желаете вина? А может быть, рому? — спросил человек, как только фигура Эохайда появилась в проеме. — Присаживайтесь, не стесняйтесь.

— С кем имею честь? — Тут моряк невольно улыбнулся, вспомнив, что в нижне-хойделльском «имею честь» звучит двусмысленно.

— Зовите меня пока Эгин. Преподобный Эгин. Я представляю церковь Владыки нашего Элла в королевстве Четырех Островов. Пока этого достаточно. У меня для вас дело.

— Я слушаю. — Эохайд сел и налил себе лимонного сока с ромом.

— Не буду говорить долго. Вам нужно будет в течении трех дней выйти в море и сходить в одну бухту, чтобы там забрать некий груз. Груз очень дорогой и важный для матери нашей церкви. Вы получите ровно треть от его стоимости — можно прямо на месте. А пока вам заплатят тысячу эгерийских риэлей задатка.

Усмешка сползла с лица Счастливчика, уступив место серьезной мине. Он наклонился вперед:

— Форт, корабль? Кто охраняет? Сколько людей?

— Скорее всего — никого, — последовал ответ.

Эохайд не удивился. Эохайд не обрадовался. Эохайд задумался.

— Что за груз?

— Думал, у вас не принято задавать лишних вопросов, — нервно бросил собеседник.

— Я и не задаю, — процедил капитан. — Лишних.

— О характере груза скажу только после того, как мы подпишем… консорт? Так это называется?

— Не знаю, как у вас там, уважаемый Меч Истины, а у нас не принято покупать крысу в трюме, — с прохладцей процедил Эомар.

— Я ведь могу поискать и менее любопытного… Кстати, как вы узнали, кто я?

— Можете, — пожал Эохайд плечами, — но имейте в виду: менее любопытный сто против одного окажется и более жадным. И вы рискуете недосчитаться своего груза — в лучшем случае. В худшем — головы… или другой важной части тела. Что ж до второго вопроса… Так сложилось, что ваш орден я неплохо знаю и не скажу, что очень хорошо к нему отношусь. И если уж хотите, чтобы вас не узнали, то, по крайней мере, снимите этот ваш дрючок!

— Этот, как вы выразились, дрючок… — начал было собеседник и глубоко задумался.

Провел ладонью по гладко выбритому подбородку.

— Ну, хорошо, видимо, все-таки придется раскрыть карты. Да, вы правы. Я — Северин Эгин ок Серчер, генерал-камерлинг ордена Длани Элла, и я желаю нанять вас. Пользуясь данным мне правом, готов дать всем участникам плавания разрешение и отпущение грехов, а тем, кого в метрополии ждет кара, дать охранные грамоты.

Вот теперь Счастливчик и впрямь изумился.

Перед ним был сам Северин ок Серчер — бывший епископ Хойделльский, то есть второй человек в церковной иерархии королевства четырех островов. А еще — бывший вице-канцлер. То есть третий человек в иерархии светской после первого министра и канцлера. А еще, как помнил Эохайд, злые языки говорили, что преподобный Северин на самом деле был третьим, если считать от первого министра. И вторым — если считать от короля.

До недавнего времени.

Потому что известие о неожиданной отставке «серого епископа» и уходе от дел светских дошло уже даже сюда.

Капитан невольно приподнялся, склонив голову в полупоклоне. На большее от Эохайда Эомара мог бы рассчитывать разве что король или Предстоятель.

— Не нужно церемоний, — попросил епископ. — Ныне я всего лишь скромный генерал-камерлинг одного из монашествующих орденов матери нашей церкви.

— Значит, отпущение и помилование… — повторил джентльмен удачи. — Интересное дело.

Озадаченно почесал затылок.

— Более того, если даже кто-то из вашей команды приговорен к смерти, то я имею право помиловать его именем короля. Вам достаточно попросить меня…

Лицо Эохайда вдруг помрачнело.

— Спасибо, — пробормотал он. — Но тому, за кого я бы мог вас попросить, ваше помилование уже не нужно. К делу, что нам предстоит? И, пожалуйста, святой отец, не лукавьте, иначе дела не будет.

— Все очень просто — вы в моем сопровождении добираетесь до места, грузите золото на корабли и уплываете.

— На корабли? А кто второй?

— Пока еще не знаю… хотя кандидатур не так много.

— Кто бы он ни был, сначала вам придется спросить у меня — согласен ли я с ним плыть куда-нибудь и вообще — сяду ли я с ним на одном поле… отдыхать! — нервно выпалил Эохайд.

— Ладно, — кротко кивнул епископ. — Теперь я…

— Извините, преосвященный Северин, теперь я буду задавать вопросы. Первое: почему бы вам не воспользоваться услугами королевского военного флота?

— Вы не дали мне досказать, — нервно поморщился прелат. — Мы поплывем севернее Крокодильей реки.

— А, Ничьи Земли, — кивнул Счастливчик. — Но все равно непонятно. Можно подумать, это кого-то особо останавливало. Есть еще причина?

— Вас не проведешь, — добродушно покачал головой Серчер. — Ну хорошо, думаю, что могу сказать. Во-первых — должен раскрыть карты — особого выбора у меня нет: корабль, на котором я прибыл сюда и на котором рассчитывал продолжить плавание, не сможет выйти в море по меньшей мере месяц.

«Точно, — кивнул про себя Эохайд. — Флейт „Орлан“, попавший в ураган на подходе к Стормтону, по совести говоря, лучше бы оттащить на корабельное кладбище».

— И второе — так получилось, что дело это не касается королевства Хойделл, но лишь святой церкви.

— Вот как? — вздел брови моряк. — Тогда, конечно, понятно.

То, что святая церковь весьма неравнодушна к золоту, — это, конечно, хорошо известно, но чтобы за какими-то сокровищами отправился лично епископ, пусть и отставной — это, пожалуй, было даже ему в новинку.

— Вам надо будет пройти между Каннхом и островом Монаро на север, после чего бросить якорь в Коралловой бухте. Там мы сойдем на берег, пойдем в лес… недалеко, заберем груз и возвращаемся. Так что?

— Что за груз? — с нажимом повторил корсар.

— Хорошо… — после долгой паузы процедил епископ. — Нам предстоит забрать золото из руин храма…

— Это какого же? — недоверчиво спросил Эохайд. — Что-то не припомню там…

— Из руин храма ата-аланцев, — вымученно ответил экс-епископ.

— Вам следовало бы начать с этого, — молвил Эохайд, намереваясь встать. — Тогда бы я просто предложил поискать другого капитана и не тратить времени. Тысяча риэлей, конечно, хорошие деньги, но если, кроме них, ничего не светит…

— Что ж, я вас понимаю, — начал Серчер, — но что, если я вам скажу…

— Святой отец! — с укоризненной насмешкой покачал головой Эохайд. — Я не учился даже в приходской школе, но я все-таки не деревенский придурок и кое-что знаю про эти края, и, думается мне, даже побольше вашего. Во всех Дальних Землях не нашлось ни единого следа Древних, хотя их уж искали-искали, что у нас, что на северном материке. Есть даже акт капитула Толеттского королевского университета, предписывающий не принимать прошения насчет поисков всяких ата-аланских штучек в этих местах. Двадцать пять профессоров и тридцать два доктора подписали, вот так!

Экс-епископ озадаченно уставился на Эохайда, явно удивляясь, что неотесанный морской разбойник ссылается на авторитет старейшего университета в Святых Землях.

Это не укрылось от Эомара и вызвало у него приступ ехидной веселости — давай, святой отец, я и не такое завернуть могу…

Вздохнув, преосвященный покачал головой и вдруг добродушно усмехнулся.

— Тридцать два доктора? Ну что ж, это не первый раз, когда ученые ослы машут хвостами почем зря! А что бы ваши доктора сказали вот на это?

Он сунул руку в сумку на поясе и поставил перед онемевшим капитаном маленькую, но увесистую, серебристо блеснувшую статуэтку, громко грохнувшую по доске.

— Ага! — только и вымолвил пират.

Перед ним было небольшое, грубое изображение бога или демона. Больше всего это было похоже на стоявшую на хвосте толстую игуану с головой спрута, оскалившую длинные зубы. Существо имело несомненные признаки женского (гм…) пола и держало в руках человеческий череп.

— Откуда… — начал было капитан, невольно приподнимаясь с табурета.

— Ее вместе с картой вынес из джунглей Ничьих Земель больше полувека назад капеллан Сен-Кропезского полка, преподобный отец Морио, да успокоится его душа в мире, — сообщил епископ. — Он отправился в рейд против эгерийцев вместе с двумя ротами и оказался единственным, кто вернулся. К сожалению, разум его уже безнадежно помутился к тому времени, как он вышел в расположение нашего десанта.

Эохайд молча кивнул. Преосвященный говорил о войне Трех Королей, когда Арбонн и Хойделл заключили союз, с целью выбить эгерийцев из Дальних Земель и поделить их между собой. Тогда сорокатысячная соединенная армия союзников почти вся погибла в боях на островах, при неудачной осаде Марагены да в джунглях Ничьих Земель. Именно тогда они и стали Ничьими — единственная уступка, какую вырвали у Толетта.

Забавно, что совсем немного лет спустя принц Руперт с несколькими тысячами бродяг и авантюристов добился куда большего.

Но не старые войны сейчас занимали Эохайда.

Он и в самом деле был не слишком учен, книг за свою жизнь прочел почти что ничего, учась всему понемногу у разных людей. Но он, как и полагалось пирату, великолепно разбирался в том, что и сколько стоит.

И накрепко помнил одну нехитрую вещь. Обычное ювелирное изделие идет как полторы цены веса содержащегося в нем металла. Отмеченное клеймом знаменитого ювелира — от трех до десяти. Если мастер покинул сей мир, то может дотянуть и до двух десятков. Столько же берут за украшения с Дальнего Восхода или Юга. Украшения древних времен — будь то Урмосская империя, старые гаэльские королевства островов и материка или то, что выкапывают в сурийских землях из древних курганов, не говоря уже об Уаджете, — тут иногда кладут и больше ста монет на вес древней фибулы или гривны.

Но вот что касается изделий ата-аланцев — тут обычные способы просто неприменимы. Каждое из них продается с аукциона, и мало в казне какого короля найдется с сотню тысячелетних золотых и платиновых фигурок или украшений.

А то, что вещица не подделка, ему было очевидно. И дело тут даже не в ауре темных давних времен, что окружает крошечного уродливого идола. Просто… Просто до сей поры никто не научился еще так обрабатывать платину, как это делали искусники сгинувшей благословенной (она же проклятая) земли.

Ни отливать, ни резать, ни даже толком плавить серебристо-белый, тяжелый и воистину благородный металл не умел никто. Даже растворить ее не получалось у алхимиков. Да, эгерийцы кое-как научились чеканить из нее монету — разогревая в горнах намытый в россыпях платиновый песок или сточенные в опилки самородки и отбивая раскаленный металл тяжелыми молотами в стальных формах. Но даже простой перстень сделать таким способом можно было лишь после двух-трех попыток.

Так что сейчас на столике стояло настоящее сокровище стоимостью как минимум в неплохой корабль.

И невольно Эомар проникся уважением к епископу: конечно, обычаи вольных мореходов защищали клиента, но как бы то ни было — принести такую драгоценность в разбойничий притон?

— Хотите, я добавлю ее к задатку? — осведомился служитель Элла.

— Нет, благодарю, — сглотнув, бросил пират. — Хорошо, я… я согласен. — Эомар допил ром и встал, почувствовав при этом легкую дрожь.

— Милейший! — крикнул епископ хозяину таверны. — Перо, бумагу и чернила!

Через несколько минут договор был составлен и подписан.

— Ну, вот теперь, когда все формальности соблюдены, не могли бы вы изложить свой план, капитан?

— Извольте. Но имейте в виду: я все равно должен дать согласие на второго.

— Ладно-ладно, у вас будут возражения относительно капитана Альери?

— Игерны? — переспросил Эохайд. — Но… То есть… Нет, конечно!

* * *

Игерна открыла глаза, приподнялась на койке.

Солнце вовсю било в широкие иллюминаторы, и капитан де Альери недовольно поморщилась.

Надо же — загуляла изрядно!

Оглядела каюту.

Ранее этот фрегат принадлежал Арбоннскому флоту и ходил под белым с цветками розы флагом великой державы. Корабль оказался в руках Игерны де Альери почти без боя. Именно тогда она получила оба свои прозвища — и вполне заслуженно.

Спотыкаясь о пустые бутылки, пиратка пробралась к столу, на котором были раскиданы карты, но даже не взглянула на них: острова по бумаге не бегают. Лучше выпить! Женщина перегнулась через стол и потянулась за стоявшими под ним непочатыми бутылками. Достав две, плюхнулась на пол, облокотившись спиной о сундук с одеждой (одежда, впрочем, была разбросана по каюте, как и оружие, что было уже совсем непорядком).

Эгерийка чертыхнулась пару раз, пока пыталась выдернуть застрявшую в бутылке пробку. Та не поддавалась, и Игерна в сердцах просто с размаху ударила горлышком по столу, разбивая его — старый кабацкий прием.

Ром весело забулькал, вливаясь в горло и приятно его обжигая.

Ей враз полегчало.

— Хей, Хор! — заорала, выбираясь на палубу. — Хей, кастрюльный адмирал, вылезай, капитану закусить нужно!

Из двери камбуза высунулось сначала темное лицо корабельного кока, а потом и вся она целиком.

Босая, с голым животом, в короткой кофточке, едва сходящейся на высокой груди… в кружевном, когда-то роскошном переднике, ныне носящем следы всевозможных блюд, коими Хор'Тага потчевала команду. За кушаком — рукоять топорика, которым рубила мясо. Она вообще предпочитала топор всякому другому оружию.

Лениво подбежала, держа в руках уже заранее приготовленный поднос с черепашьими колбасками.

— Ты как всегда отлично выглядишь, — польстила капитанша своей подруге — мастерице похлебок и каш.

— Что есть, то есть, — буркнула Хор'Тага. — А тебе, абуна, не надо напиваться в стельку, так и мозги пропить недолго.

— Какая я тебе абуна? — возмущенно воскликнула Игерна. — С каких пор я абуна? Я для тебя — капитан де Альери!

Хор лишь улыбнулась, шутливо поклонившись.

Эгерийка доверяла своему коку больше, чем кому бы то ни было на «Акуле».

Были на то причины…

— Подавать завтрак, абуна? — осведомилась Хор.

При мысли о еде тошнотворный комок зашевелился в желудке.

— Нет, спасибо, не хочется что-то, — отказалась Игерна.

— Как скажете, капитан, — вновь чуть поклонилась Хор'Тага.

Игерна была единственной, кому девушка кланялась.

Три года назад, месяц спустя после захвата фрегата, Игерна взяла на абордаж судно, следовавшее к Арбаосу с сотней рабов на борту. Рассудив здраво, команда «Акулы» решила воспользоваться такой удачей, взяв новый курс, чтобы доставить груз к месту следования и получить куш от торговли живым товаром. И вот когда груз уже сгоняли на берег, Игерна заметила среди рабынь девушку лет восемнадцати с гладкой оливковой кожей и большими красивыми глазами, полными не страха, но ярости. Схватив мулатку за руку, пиратка рывком поставила ее на ноги и впихнула в свою каюту. Что ею двигало в тот момент, она никогда не признавалась. Жалость? Сострадание? Интуиция? Похоже, что последнее — ни к жалостливым, ни к добрым людям Игерну Отважную (она же Бесстыжая) никто не причислил бы. Но прихоть судьбы спасла Хор'Тагу, ставшую с тех пор коком.

— Салуд, капитан! Салуд, Хор! — на палубе появилась третья женщина из команды «Акулы» — Кармиса, корабельный маг.

Маг, по правде говоря, слабенький, так себе… Но другого мага пока не намечалось. Опять же, Кармиса, как ни крути, родилась тут, на одном из островков, и великое Изумрудное море было ей родным. И это не раз уже выручало «Акулу» и ее лихую команду.

Расхлябанно шлепая по доскам пятками, Кармиса подошла.

— Ну что, сестры, когда отплываем? — справилась она, зевая во весь рот. — А то ты, капитан, уже скучаешь — после полуночи притащилась да загибала так, что боцман позавидовал. Я вот на всякий случай приготовила тебе питье для поправки.

Протянула фляжку.

Роскошное красное платье, уже слегка потрепанное, обвисая складками, сползло с плеча, обнажив гладкую смуглую кожу.

— О-ох-х, и впрямь скорей бы в море! Может прибарахлюсь, а то это уже надоело до чертиков. — Она недовольно одернула платье.

Игерна улыбнулась.

Пристрастие к роскошным модным платьям было слабостью Кармисы, и она даже выговорила в консорте себе право сверх доли на все женские тряпки, что окажутся на захваченном судне.

И это при том, что сидели они на вчерашней рыбачке чуть получше, чем сутана на мартышке.

Уже не раз магичка приставала к Игерне — пусть де она объяснит, как правильно носить эти господские одеяния. Сама ведь дворянка как-никак!

И капитанша все порывалась объяснить, что не шились эти платья в расчете, что их оденут на голое тело — путь даже такое молодое и крепкое, как у Кармисы.

А полагалось надевать под него пять, ну три в крайнем случае, нижние юбки с оборками, да еще пояс, на котором держатся чулки и к которому крепятся фижмы, поддерживающие турнюр. А сверху, под корсаж, надо надеть сорочку, ровно повторяющую форму декольте, и такой же старательно скроенный корсет из плотной ткани да кожаных ремешков, которые затягивают и зашнуровывают, чтобы они поддерживали талию да поднимали грудь. И уж подавно немыслимо, чтобы в таком платье появиться босиком.

Де Альери невольно опустила глаза.

Чистую протертую с песком палубу «Акулы» попирали три пары не самых худших женских ножек.

Белые, чуть позолоченные загаром, с узкой аристократической ступней — ее, капитана Игерны Отважной. Смуглые, с крепкими икрами — рыбачки Кармисы. И стройные, блестящие полированным деревом — кока.

Ни дать, ни взять — три богини с трех сторон света из легенд об Ахайской войне, собравшиеся, чтобы решить спор — кому достанется смертный красавчик, царевич Состарп.

— Ладно, заходите или проваливайте! — пригласила, распахнув дверь в свои покои.

Подруги, разумеется, зашли.

Войдя в каюту сама, Игерна плотно закрыла дверь и, раскидывая пинками бутылки, прошла к столу.

Отхлебнула несколько глотков сваренного сестрицей Кармисой пойла и принялась переодеваться. Выпрыгнув из штанов и сбросив рубаху, она, совершенно обнаженная, подошла к сундуку, надавила на шпенечки секретного замка.

В полумраке каюты светилось матовым сиянием ее тело и топорщились округлости грудей с яркими вишневыми пятнышками сосков. Маг восхищенно прищелкнула языком.

— Вот это сиськи! Ты, капитан, зря не носишь эти вот… со шнурками…

— Корсажи, — машинально подсказала Игерна.

— Ага! — кивнула Кармиса. — Грех перед Эллом такое богатство прятать! Хотелось бы мне такие иметь.

Альери Отважная довольно повела плечом.

— Так ведь твои побольше будут!

— Ну-у-у-у, — скорчила гримаску знахарка, — сравнила! Мои-то обвисшие, хоть я и помоложе тебя… А твои — просто чудо: твердые, аккуратненькие, просто прелесть!

— С мужиками поменьше надо валяться! — пошутила капитанша.

— Ха! А что еще делать, когда работы нет? Так и вовсе забыть можно, что ты женщина. Не все же такие монашки, как вы с Хор!

Хор'Тагахихикнула. Кем-кем, а уж монашкой она не была.

— Кстати, — хлопнула себя по лбу рукой Кармиса. — В порту новая купальня открылась. Наведалась бы ты туда…

— Зачем?

— Как это зачем?! Для чего люди в бани ходят? Чтоб мыться, конечно. Вон как пропахла винищем. Хотя что с тебя взять? Ты, наверное, только попав на море, воду каждый день видеть стала!

— Ты это… — нервно передернула плечами Игерна. — Скажешь тоже… Хоть мой отец был и небогат, но уж раз-то в неделю корыто горячей воды мы согревали да мыла флакончик покупали… — уточнила.

— Фи, корыто, — сморщила носик магичка. — Сходи в купальню, хоть посмотришь, как люди живут. Там все заведено по восточной моде. Один бассейн чего стоит — размером с небольшое озеро. А уж массажист — закачаешься!

— Массажист? — переспросила Игерна, от неожиданности уронившая юбку. — Мужик?!

— Да что ты! — всплеснула руками Кармиса. — Какой еще мужик — евнух! Танисский. Пальцы у него такие… — Она мечтательно закатила глаза.

Игерна и в самом деле вспомнила, что массажистами и слугами у танисцев всё больше евнухи работают — а во дворце султана Омасской империи так вообще их, говорят, семь тысяч. Неудивительно, что при таком количестве их уже везут через океан.

— Так что сходи. Там вот купальня — не то что твоя лохань. — Она ткнула пальцем в медную ванну за дверью в гардеробную.

— А что? Ванна как ванна — такие в Арбонне не всякий дворянин имеет…

— Ага, как раз малость побольше свиного корыта… Тоже — баловство таскаешь это…

Что верно, то верно.

Игерна привыкла ходить в холщовых штанах и бесформенной зюйдвестке, она могла питаться солониной и пить не морщась «кровь базилиска» — жуткий пиратский коктейль: треть морской воды, треть пресной и треть рома, — но вот без того чтобы хоть раз в три дня не сполоснуться… а лучше каждый вечер… не могла. Для этого даже брала отдельную бочку пресной воды, стоявшую в бывшей гардеробной там же, где и ванна.

— Ладно, подумаю, спасибо за совет, — кивнула капитанша.

Повинуясь женской логике, она в первую очередь вытащила пару сережек — больших тяжелых кружков золота. Встав перед зеркалом, вдела в уши жемчужные розетки, не забывая любоваться своим телом. Помнится, ее сравнивали с Девой Моря… Она очень обижалась, думая, что имеются в виду русалки (не на море будь помянуты).

Затем скользнула в рубашку, отороченную кружевами, обмотала бедра айланским суронгом алого цвета («Видела бы сейчас меня дуэнья!»), затем влезла в короткую нижнюю юбку, а сверху натянула юбку обычную — тоже короткую, всего на ладонь ниже колен. Обмотав кушак вокруг талии, сунула за него сзади короткий кривой восточный клинок с волнистым лезвием. Рукоятью вниз — так, чтобы в случае чего выхватить сразу.

Накинула сверху бурнус.

— Все, сестрички, я пошла. Может, сегодня повезет найти подходящую работенку. А то и впрямь совсем сопьемся…

Схолия первая О ДАЛЬНИХ ЗЕМЛЯХ

Было то уже пять без малого столетий назад, в год 2900 от возведения в подлунном мире первого храма Единому Творцу.

В то время еще не было ни пушек, ни аркебуз, и даже ныне забытый за ненадобностью «танисский огонь» считался бесовским оружием, подсказанным язычникам самим Хамираном.

Не было и нынешних стран.

Арбонн был разделен на три герцогства — Гиссу, Ретанну и Арторику. Хойделльцы только-только закончили свою войну Лилий, и каждый остров кичился своей свободой, еще не зная, что через три десятка лет Канут ютский наложит на них свою тяжелую лапу в кольчужной перчатке. Эгерия едва-едва загнала южных язычников за горы и переводила дух после гибели у Алькантара армии короля Иверо Мученика, надеявшегося сбросить танисцев в море.

Про Сурию, почти стертую с лица земли кочевниками, почитай никто и не слышал, и даже образованные люди, впрочем, весьма немногочисленные, были свято уверены, что за Хелмией, за Сурьянским морем лежат земли одноглазых великанов и собакоголовых людоедов.

А уж о том, что по ту сторону океана, и помыслить было страшно!

Конечно, в мудрых книгах что-то говорилось о Ата-Алане, а в баснях и сказаниях — о Стеклянных островах, островах Дев и великой земле О'Маггал.

Но куда больше веры было эдесскому епископу Косимо, говорившему, что от берегов Арторики до края плоской земли, где вечно клубится туман от извергающегося в бездну океана, ровно шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть морских миль. Не называли тогда Старые Земли — Старыми Землями, ибо про иные страны почти не знали, именуя огромный остров с обитателями — приверженцами истинной веры, — окруженный девятью морями, Святыми Землями или даже просто Мир Сей.

Моряки тогда обычно плавали вдоль берегов, ориентируясь по отмелям и прибрежным скалам, по полету птиц и цвету воды, по солнцу и звездам, но больше, пожалуй, полагаясь на чутье.

Компас и у танисцев только появился, а с астролябией умели обращаться хорошо если три-четыре сотни звездочетов и астрологов на всем материке.

Так что моряк, отважившийся пересекать напрямую даже Эгерийское море, не говоря уже о плаваниях к Свальдбарду, считался изрядным храбрецом.

И тем удивительнее было то, что сделали те два человека, имена которых ныне знает каждый моряк. О которых поют песни, и чьими именами называют корабли.

Жили тогда в вольном городе Лирде, поставленном, по преданию, на месте древней крепости ата-аланцев (все города Валиссы поставлены на месте древних крепостей ата-аланцев, и не вздумайте спорить с горожанами!) два морехода.

Первый — амальфиот Илаис Вальяно, сын настоятеля соборного храма Вертранга, отказавшийся от сутаны во имя моря и парусов. Второй — потомственный купец и мореплаватель в невесть скольких поколениях, Бранн Мак-Мор.

Как встретились они, в какой таверне, а может быть, на одном из столь любимых в Эгерии празднеств, или, может, на дружеской пирушке у таких же, как они, пенителей моря — теперь уже никто не скажет. Потому как в те уже баснословные времена никому из хронистов не пришло бы в голову интересоваться какими-то там грубыми моряками. А когда спохватились, уже и многих помнивших не было в живых.

Говорили, что Мак-Мор был пиратом, взявшим корабль Вальяно на абордаж и не сумевшим победить Илаиса в мечном бою — отчего, мол, и проникся уважением к противнику, ибо прежде это никому не удавалось. Другие же, напротив, полагали Вальяно хозяином пиратской флотилии, нанявшим Мак-Мора на службу. Третьи заявляли, что во время плавания китобоев на Норгрейн наткнулся капитан Бранн на каяк обитателей еще не открытого Иннис-Тона, унесенный ветрами далеко от родных вод, но, поскольку по необразованности ничего не разобрал из их рассказа, обратился к Вальяно, чтобы тот начертил карту для плавания в земли дикарей. (Понятное дело, выкинутых бывшим пиратом за борт, когда в них отпала нужда.) Четвертые — что Вальяно сам нашел в древних храмовых записях карту времен Ата-Алана, да вот не надеялся на свои капитанские дарования… Пятые… Седьмые…

Но, как бы то ни было, оба они верили в одно — что за океаном и скалистыми островками Эль-Хазарда лежит неведомая людям земля.

Сперва соратники сунулись было со своими идеями в королевский дворец, но придворные лишь отмахнулись от докучливых простолюдинов. А когда они начали толковать о какой-то пользе, которую может извлечь Эгерия из открытия новых стран в океане, им сурово сообщили, что ежели мореходы хотят послужить во славу короля, то пусть для начала найдут деньги в каком-нибудь другом месте, а не у обожаемого монарха.

Купцы выслушали более внимательно, но денег все равно не дали. Вот если бы уважаемые действительно открыли какие-то земли, на которых имелось бы что-то полезное, вот тогда, возможно, их бы и взяли в долю — процентов за десять, ну в крайнем случае — за двадцать.

Церковь Элла устами всех трех епископов королевства заявила, что если и есть там, в водной пустыне, острова, то людям на них взяться неоткуда, и слово истины нести некому. И вообще, пусть почтенные мореплаватели прочтут «Космографию» преподобного епископа эдесского и хорошо помолятся Эллу, чтобы он их простил и вразумил.

Так, может, и до сего дня не были бы открыты Дальние Земли, да только вот и Вальяно, и Мак-Мор были не только мечтателями, но еще и капитанами, и у каждого был свой корабль, и имелись верные люди, готовые пойти за ними.

И вот, на двух галеасах, нагруженных здоровенными кувшинами-арробами с водой и вином, вяленым мясом в смоленых бочках и сухарями в мешках из вощеной кожи, отплыли они из гавани Лирда на закат.

Потом, века спустя, стали говорить, что двум храбрецам тогда воистину сам Элл помог. Ибо шансов переплыть океан на тех скорлупках у них, почитай, было меньше, чем у раненого клыкача — пересечь Море Химер.

Но не зря ведь говорится, что кому суждено сгореть, тот не утонет.

Случаем или чутьем они двинулись именно тем курсом, по которому проще всего пересечь океан. Невзначай курс этот проходил мимо двух островков, где можно было пополнить запасы воды, когда на «Змее бурь» в качку побились амфоры с водой, и укрыться от шторма, когда маленькую флотилию настиг редкий в тех широтах ураган.

(Острова эти именуются ныне островами Святого Мартина и Святой Агаты.)

Они проскочили мимо Курийского течения, где ветра не дали бы им продвигаться на запад, а сила исполинского потока измотала бы гребцов.

К тому же плавание их пришлось на «тихий год», какие обычно наступают каждые одиннадцать лет.

Наконец, команды настолько верили в своих капитанов, что ни разу за все время плавания никто даже не выразил и тени недовольства, что приходится плыть в неизвестность. И вполне возможно — к гибели.

Так все благоприятно совпало для двух мореходов, одержимых зовом бескрайнего горизонта, что впору было говорить о помощи Творца — не случайно же это плавание потом приводили в пример маститые теологи как доказательство промысла Всевышнего.

Впрочем, трезвый и расчетливый мог бы сказать — так выпали кости.

И кто из них прав? Как судить?

Но, так или иначе, а спустя тридцать четыре дня «Змей Бурь» и «Копье Вертранга» достигли мест, где океанская синь вод сменилась густой зеленью, а вскоре пристали к берегам обширного, поросшего буйными лесами острова. Он получил имя Андайя — в честь девы-спасительницы из старой хойделльской легенды, а море, за цвет воды — Мар-дель-Имарагдо — Изумрудным.

Пристав к берегам обширной бухты, Вальяно и Мак-Мор провозгласили найденную землю владением эгерийского королевского дома. (А что же еще могли сделать его верные подданные?)

Но плыть дальше оказалось невозможно — как выяснилось, какие-то морские черви источили днища кораблей, так что первый же шторм пустил бы галеасы ко дну.

Однако ни капитаны, ни их команды не пали духом. Вытащив суденышки на берег, они разобрали «Змея Бурь» по досточкам и за три месяца отремонтировали «Копье Вертранга».

Пока одни возрождали к жизни корабль, меньшая часть моряков рассылалась деятельными Вальяно и Мак-Мором по острову на поиски древесины, смолы, дичи и, прежде всего, людей. Однако если кабаны, огромные морские черепахи и здоровенные нелетающие птицы с вкуснейшим мясом попадались в изобилии, то ни туземцев, ни даже следа человеческого эгерийцы не встретили.

С вершин прибрежных холмов моряки видели на горизонте очертания других земель, но ни разу не промелькнул в морской дымке парус.

Пренебрегая опасностью, Вальяно с добровольцами-храбрецами сплавал на соседние острова на шлюпках — и не нашел там ни малейшего следа человека. Для него, грезившего уцелевшими за морем городами Ата-Алана, это было сильным разочарованием.

Зато было найдено кое-что другое, что и определило дальнейшую судьбу новооткрытых земель.

Думая, как защитить дерево бортов от червей-точильщиков, Мак-Мор решил поискать, нет ли поблизости в горах слюды или свинцовых руд, чтобы было чем обить днища.

И вот, один из посланных им матросов, Федериго Анхелико, нашел в одном из горных ручьев тяжелый рыжий камень, при своем невеликом размере внушительно оттягивающий руку. Моряк прекрасно знал, что это такое, ибо два года провел в кандалах на рудниках Светоча Веры, халифа Иддин-ар-Уны, добывая золото.

В короткий срок мореплаватели обратились в старателей, так что даже работы на «Копье Вертранга» затормозились. И за месяц, пока не иссякла россыпь, намыли ни много, ни мало — восемнадцать пудов этого металла. Больше, чем было в казне даже очень богатых земель приверженцев истинной веры, за вычетом разве что монархов-пиратов Норгрейна да еще амальфийских торговых городов.

И вновь люди удержались от соблазна, золото не помутило им разум, и никто не попытался устроить резню — ведь это были моряки из Лирда, заслуженно считавшиеся лучшими в западных землях. Добыча была поделена по справедливости.

Погрузив золото на «Копье», они кинули жребий, кому остаться на вновь открытых берегах, а кому плыть обратно — ибо всех не вмещал корабль, да и запасы в трюмах были не бесконечны.

Принять «Копье Вертранга» под свое начало выпало Бранну Мак-Мору.

А Вальяно и те, кому не повезло, остались ждать возвращения товарищей. На берегах бухты, получившей имя бухты Провидения, они заложили первое поселение, назвав его Геоанадакано, что на древнем языке значило просто — Новый Город. И принялись в ожидании возвращения товарищей искать новые россыпи золота, корчевать лес под первые посевы да плавать на соседние острова, все еще надеясь встретить хотя бы след человеческий.

Мак-Мор же ушел в море. И вновь доказал, что он и в самом деле лучший капитан всех западных морей — от Тингиса до Тромсборга.

Он прошел вдоль побережья северного материка, найдя-таки заморских антиподов (впрочем это уже совсем другая история). Он сумел, поймав весенние восточные ветра, оседлать то самое Курийское течение, счастливо миновав с его помощью мертвые штили «сухих широт», отбиться от борребийских пиратов у мыса Хегарон и вернуться в Лирд, уже оплакавший своих сыновей, ушедших в никуда.

По преданию, король Хайме Говорливый целый час не мог вымолвить ни слова, когда Бранн опустил к его ногам тяжелое блюдо с золотым песком, и так же молча коснулся монаршим клинком плеча Мак-Мора, посвящая того в рыцари…

(Можно лишь представить королевскую радость — ибо после провалившегося похода его старшего брата на Тингис в казне с тоски, наверное, провесились последние мыши.)

Назад Мак-Мор отплыл во главе уже трех десятков кораблей, которые везли первых желающих поселиться на новых землях, и через месяц с небольшим привел их в бухту Геоанадакано…

Вальяно и Мак-Мор совершили еще два плавания в Иннис-Тор. Одно — вдоль побережья на юг, до устья исполинской реки, получившей имя Святого Лауренсио, и второе — за мыс Мароно, открыв Великий, он же Бескрайний, океан, который через почти век пересечет Ино де Ронго: человек, впервые обогнувший мир, наглядно доказав, что Элл сотворил его круглым.

Первооткрыватели Дальних Земель решили, что сумеют пройти бескрайние водные просторы — и спустя год отошли на трех кораблях из новозаложенной гавани Геоанадакано на Запад.

И больше никто никогда не видел их вымпелов. Но говорили, что не погибли они, а просто в великой неисповедимой милости своей Всевышний сделал так, что корабли их ушли в Нездешние Моря, где и странствуют они до сих пор.

И по сию пору поют в кабаках всех портов от Корисса до Рединга «Балладу о двух мореходах», открывших Дальние Земли.

Глава 4

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 13-е число месяца аркат, вторая половина дня.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное Море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон, район старых доков.

«Я повел себя как молодой дурак, который спьяну устраивает дела, а потом терзается от жадности и сомнений… — злился Счастливчик, шагая домой. — К Эллу!! Лучше работать по мелочи, чем быть у кого-то на побегушках. Тем более — у попов! И Игерну еще приплел! Хотя ее приплел не я, а этот самый епископ».

Ладно, раз уж заказ взят, то надо его исполнять. Хочешь, не хочешь — надо поднимать ребят, тем более они и впрямь застоялись.

Трудно сказать, что там есть и сколько, и не надул ли его преосвященный для какой-то своей надобности, но уж раз взялся, то слово надо держать, иначе какой же он пират?

Поднявшись на второй этаж «Зеленой бороды» и найдя третью дверь, он осторожно открыл ее и заглянул внутрь.

Там, наконец, увидел Геордана. Его боцман крепко спал, и из его полуоткрытого рта раздавался могучий храп.

Эохайд остановился, любуясь открывшейся перед ним картиной: Геордан лежал, обнимая своими громадными ручищами двух юных и прелестных девушек.

Капитан усмехнулся в усы, прошел через комнату и оказался рядом со спящим трио.

— Полундр-ра! — гаркнул что есть мочи.

Девушки с криком вскочили на ноги и, увидев чужака, поспешили прикрыться простыней. Видать, работали недавно и не прониклись тем равнодушным бесстыдством, что отличает опытных постельных тружениц.

— Вставай, дружище, — усмехнулся Эохайд. — Время вышло.

Бернардо очумело выпучил глаза.

— Опохмелись-ка! — протянул ему Счастливчик кружку. — Где остальная команда?

Помощник схватил сосуд и с жадностью осушил. На его лице появилось более-менее осмысленное выражение.

— В заведении Лерны, где ж еще?..

Его парни сидели вокруг ложа и играли в карты — старые пергаментные квадратики затерлись почти до полной неузнаваемости. Все бы ничего, но играли они на спине у полуголой темнокожей девки, растянувшейся с закрытыми глазами на оном ложе. Моряки азартно шлепали картами по узкой блестящей спине, как по самому обычному столу.

В уголке сидела, потягивая арбоннское белое вино по десять серебряных за бутылку Маго Языкастая. Шлюха уже не юная, но отличавшаяся умом и умевшая поддержать разговор в хорошей компании, за что и ценилась. Ведь вранье, что мужику нужно от бабы только одно. Бывает нужно и еще многое другое…

Он посмотрел на нее — и Маго, как дама неглупая, тут же удалилась, прихватив как бы невзначай и вино.

Моряки пару раз пнули девку, на спине которой так и остались раскинутые карты, но та даже не замычала, лишь глубоко дохнув, наполнила комнату духом перегара.

— Ладно, пусть ее, — заметил Эохайд. — Заканчиваем, ребята, чалиться, — не терпящим возражения тоном заявил он. — Нашел я для нас работенку. Мы идем к Коралловой бухте.

— В Ничьи Земли? — переспросил боцман. — А что там делать? Лесорубов трясти ради черного дерева? Или жемчуголовов? А потом самим бревна грузить?

— Нет, — просто ответил капитан. — Искать сокровища ата-аланцев…

Лица морских волков отразили глубокое разочарование. И неудивительно — про затерянные города ата-аланцев в землях Иннис-Тора говорят чуть ли не со времен Бранна и Вальяно.

— Успокойтесь, парни, дело верное. Я заключил консорт с господином Северином из ордена Длани Элла, а у того железные доказательства.

Эомар не счел нужным называть полное имя заказчика.

— Еще и поп… — пробормотал кто-то.

— Наша доля — треть того, что мы там найдем.

— Ага… — Геордан был явно зол на приятеля за то, что тот испортил ему удовольствие. — Лазать по болотам и бултыхаться в мангровых зарослях?! Да пусть твой монах забирает и остальные две трети и роется в этом дерьме сам! Эохайд, дружище, ты никак поглупел!

— А что ты скажешь насчет тысячи полновесных риэлей, старый перец? — улыбнулся в ответ капитан. — Из них пять сотен уже завтра?

Лица как по волшебству изменили выражение.

— Тысячу? — переспросил кто-то. — Недурно. А далеко то место?

— Не очень, — пожал плечами Счастливчик.

— Четыре-пять дней туда, дней пять-семь там, ну и обратная дорога — дней пять, — начал загибать пальцы Фрейсон, который хоть не умел ни читать, ни писать, но в подсчетах, касающихся добычи, мог дать фору любому эгерийскому казначейскому нотариусу. — Двадцать дней самое большое… По шесть золотых на долю — и сотня сверх! Ну, капитан, за такие деньги можно искать хоть самого Хамирана!

Моряки кинулись вон из борделя — собираться. А темнокожая шлюха-«стол» даже не пошевелилась. Похоже, она и в самом деле спала.

Эохайд шел по улице, слушая болтовню своих ребят, топающих позади и уже предвкушающих «отвальную» пьянку, и думал.

Воспоминания опять нахлынули давящей тяжестью. Пусть все перегорело, пусть месть исчахла… Но все же никогда не думал, что придется работать на церковь, мать нашу!

…Это было давно и далеко отсюда. Там, где море не зеленое, и даже не синее, а серое и холодное…

В тот день — серый, декабрьский… в тот день шел снег. Летела по ветру крупная, как горох, снежная крупа, набивалась в стыки между булыжниками городской площади; пахло первым снегом, навозом и дымом; переступали, фыркая паром, лошади. Тонкие оголенные ветви царапали небо, и побуревшие палые листья заледенели в грязи, втоптанные конскими копытами.

И помост казался мальчишке огромным, до неба, — желтые свежеструганные столбы, и где-то высоко-высоко, под самыми хмурыми тучами, столб с привязанной к нему фигуркой. Возле столба выложены вязанки сухого хвороста.

Народу собралось немало — почитай, половина городка.

Еще бы — давненько, уж лет с пятьдесят, не веселил священный трибунал обывателей Глейвина аутодафе.

Эохайд не выдержал, отвернулся. И стоявший рядом с ним стражник — немолодой пузатый дядька — грубовато, хотя и без излишней жестокости — что поделать, приказ — повернул его голову. Вновь его взор обратился туда, где ожидала смерти в огне его мать.

Он вновь отвернул голову. И вновь стражник оборвал эту попытку.

Пристав с эшафота охрипшим басом зачитывал приговор.

До слуха Эохайда доносились лишь отдельные слова.

— Отравительство… наведение порчи… лишение мужской силы… убиение младенцев во чреве матери… служение Рогатому…

Толпа встречала речь судейского злобным гудением, хотя обреченная бездушным законом на смерть Сихен Мей не сделала никому из них ничего дурного. Сколько их детей, что тоже собрались тут и развлекаются, кидая комья грязи в эшафот, появились на свет с ее помощью! Сколько женщин, одобрительно выкрикивающих «Сжечь ведьму!», спасено от родильной горячки!

Мать Эохайда молчала и только вздрагивала, когда очередной комок грязи попадает в нее.

Эохайд молча смотрел на мать, зная, что видит ее в последний раз. Пытки и истязания превратили цветущую молодую женщину в полуседую старуху. Она молчала, лишь плечи вздрагивали в рыданиях, и слезы текли по красному от ветра лицу с незаживающим ожогом от каленого железа на щеке…

И не было у нее уже сил кричать, что все это ложь, что нет за ней никакой вины, кроме того, что отказалась удовлетворить похоть верховного инквизитора графства.

Вот он — сгорбленный козлобородый монах в ярко-белой рясе, злорадно ухмыляющийся. Еще бы, теперь ни одна вдовушка, ни одна девушка округи не откажет ему, помня, что случается с гордячками! Приговор судей окончательный и обжалованию не подлежит, ибо по делам Священного Трибунала миловать может лишь архиепископ — а какое дело столь высокой особе до какой-то простолюдинки?

Тут же находились и судьи светского суда. Двое разраженно взирали на толпу и эшафот, явно думая лишь об одном — чтобы неприятная процедура закончилась, и они отправились бы по домам. Третий, немолодой здоровяк смотрел в сторону, угрюмо подергивая себя за бороду.

Много позже Эохайд узнал, что лорд Редди единственный из трех не подписал приговор, заявив в лицо преподобному Акури, что серьезных доказательств нет, а под пыткой даже сам инквизитор сознается в чем угодно, хоть в сожительстве с Хамираном.

Но двое других не были столь разборчивы, а может, просто не хотели ссориться с церковью, и судьба целительницы Сихен Мей была решена.

Вот оглашение приговора закончилось, и палач поднес к хворосту пылающий факел. Пламя жадно набросилось на поживу… И, вырвавшись из рук стражника, Эохайд ринулся по неровному булыжнику улицы куда глаза глядят — лишь бы подальше от воя пламени и воя толпы.

Последнее, что сохранил его взгляд, — серую сутану преподобного Акури, на которую бросает рыжие отблески разгорающееся пламя. Рука его лежит на эфесе церемониального клеймора — знака посвященного ордена Длани Элла.

Это случилось в Хойделле. Там, где море мутное, серо-зеленое и холодное, где зимой идут дожди со снежной кашей…

* * *

Гавань была полна народа.

Игерна с трудом пробиралась через толпу торговцев. Кругом были натянуты тенты и стояли открытые палатки, наполненные всевозможной одеждой, обувью, кружевами, скобяными изделиями, вином, маслом, инструментами, галантереей, благовониями.

Она потратила около получаса, прежде чем выбралась из толпы, но теперь мимо нее постоянно сновали носильщики, переносившие тюки с хлопком, табаком, индиго, какао, ванилью, сундуки с жемчугом, золотом, серебром, кораллами и изумрудами.

Где же эта купальня, о которой говорили подружки?

Кармиса сказала, что это где-то поблизости от таверны «Луна и устрица», куда направлялась капитанша.

Так, «Черный кот», «Синий якорь», «Зеленый дракон», «Рука короля», «Корабль», «Сахарный хлеб», «Серебряная корона», «Три моряка», «Водяная мельница»… Сколько же их тут понатыкано?!

Ага, вроде оно.

Приличное на вид здание с двумя куполами, отделанное мрамором. На вывеске изображен темнокожий мускулистый красавец, лукаво подмигивающий прохожим: мол, не зайдете ль?

Зашла.

Точно такой же красавец, но уже живой, почтительно встретил ее и проводил в предбанник. Здесь де Альери разделась и, завернувшись в простыню, прошла в наполненный паром зал. Отчего-то он пустовал. Лишь все тот же красавчик-атлет с темной кожей приветливо улыбался дорогой клиентке.

— Массаж, абуна?

Так это и есть евнух-массажист? Надо же, как обманчива наружность! А она думала…

— Меня зовут Ондонго.

— Ну, давай, — позволила.

Он уложил ее на горячую мраморную плиту. Лицом вниз.

Содрогнулась, ощутив, как на кожу пролилась холодная струйка ароматического масла. Но неприятное ощущение тут же и прошло.

Умелые руки забегали по ее спине, рукам, ногам, разминая каждую косточку. Девушка замурлыкала от удовольствия. Похоже, парень и впрямь был мастером своего дела.

Что, интересно, он чувствует, прикасаясь к недоступному для него женскому телу?

Хотя… Слышала она, что если евнуха оскопили не в детстве и, так сказать, не полностью, то он вполне может быть для женщины полезным…

Игерна осознала, что происходит, лишь секунды через три после того, как сверху на нее навалилась необорная тяжесть чужого тела.

Она дернулась, пытаясь вскочить, но крепкие руки притиснули ее к мрамору.

А потом горячая сладость наполнила ее, расслабив вмиг налившиеся сталью мышцы, и она ощутила мужскую плоть — отменно твердую и тугую, там, где этой самой плоти не было уже весьма давно.

Промелькнуло в голове: хороша она будет, если сейчас начнет орать, кричать, отбиваться, поднимая на ноги все заведение. Но потом стало не до мыслей.

Первый раз она издала негромкий стон наслаждения. Второй — буквально завыла от блаженства. Третий — вновь застонала, но стон этот длился, казалось, вечность. На четвертый раз ее сил хватило лишь на долгий тихий вздох.

Тяжесть исчезла.

Морячка перевернулась на спину.

Ондонго стоял перед ней — высокий, мускулистый, слегка грузный, но совсем не похожий на обычного евнуха — жирного и женоподобного. Зато подобный статуе бога Йолла, которого местные темнокожие упорно именуют святым.

— А если б я выпустила тебе кишки? — осведомилась Игерна, расправляя мышцы. — Не боялся?

— Нет, абуна. — Он скрестил руки на груди. — Не боялся. Ондонго знает, что нужно женщинам. Ваше тело тосковало по мужчине, и я дал вам то, чего вы хотели. Я знаю, что нужно женщинам, и делаю это хорошо… Меня обучали этому в школе Айф-Дагана…

Игерна что-то слышала об этом танисском городе, знаменитом своими рабскими рынками.

— Вам нечего бояться, — произнес массажист. — Ондонго умеет хранить чужие тайны. Многие женщины этого города были тут, и ни про одну не было плохих разговоров.

Встав, Альери Отважная сполоснулась с ног до головы, зачерпывая ковшом теплую воду из лохани, потом влезла в бассейн, где минут пять плескалась в прохладной горной воде.

Выбравшись, еще раз оглядела интерьер купальни. Белый мрамор пола. Дерево потолка. Медь лохани. Темно-коричневая бронза тела массажиста…

Улыбнулась и вышла в предбанник, где — о чудо! — ее ждала чисто выстиранная и быстро высушенная одежда.

Ондонго молча стоял в дверях, глядя, как она одевается.

— Чего тебе еще? А, ну спасибо, красавчик, — бросила Игерна. — Ты был великолепен, братец!

— Я не брат вам, — возразил со всей возможной серьезностью банщик. — Черные и белые люди были созданы разными богами.

— Слышал бы это твой духовник! — рассмеялась капитанша.

— Это так, — бросил он с чувством то ли гордости, то ли презрения — к кому?

Девушка оделась и уловила вопросительный взгляд Ондонго.

— А теперь чего?

— Полкроны, — скромно сообщил он.

Игерна улыбнулась. Вообще-то в обычном борделе за полкроны работали только самые свеженькие девушки.

— А не жирно будет — пять скеатов? Ну ладно… — Развязала кошель.

Поморщилась — полукрон у нее не имелось. Мельче кроны она с собой не носила.

— Лови! — В ловко подставленную ладонь упала серебряная монета с профилем Руперта II.

Отойдя за две улицы от «Танисских бань Эзейры Лура», Игерна разыскала трактир «Луна и устрица», где столы были выставлены на улицу, под навес из плюща, и, усевшись за столик, саркастически рассмеялась.

Вот как дела обернулись! Ее, одну из трех женщин-капитанов, когда-либо плававших в водах Изумрудного моря, эгерийскую дворянку не самых, причем, худших кровей, попросту отымели, как зазевавшуюся шлюху в темном переулке.

«Ну, сестричка Кармиса, ну, удружила! Ну, ничего — вернусь на корабль и разберусь с тобой!»

Стоп, а кто сказал, что магичка тут вообще при чем? Может, ее массажист и не драл: уж вряд ли девчонка долго обходится без мужчин! Не то, что она сама.

Вернее, ей приходится. Потому что женщина может стать капитаном в мире сем, но лишь если не будет проявлять женских слабостей. Бессонные ночи, когда сквозь стенки каюты доносятся стоны и ржание матросов, приведших веселых девчонок на корабль, закушенная подушка, редкие, урывками встречи с приглянувшимися мужчинами в номерах трактиров, торопливые соития в дни безумного карнавального веселья, когда под маской не видно — кто ты. Но такова плата судьбе за право быть тем, кто ты есть.

Да еще вот так — поневоле пожалеешь, что тут не Сеговеза с ее дюжиной борделей для дам! И уж не так всё плохо и вышло с этим… евнухом! Правда, вряд ли она сможет бывать в этих банях слишком часто — а то ведь пойдут разговоры…

Игерна навсегда запомнила то, что сказала ей во время их второй и последней пока встречи Миледи Ку. Тогда они собрались в одном из ее убежищ в глубине Архипелага, где на берегу почти незаметной с моря бухты стоял особняк из кедра, какие во множестве любили строить в колониях…

Было их тогда с десяток капитанов, прибывших, чтобы договориться о разделе «охотничьих угодий» — хозяйка обожала улаживать подобные дела.

После переговоров был пир для гостей. Во главе стола восседала сама Миледи, по правую руку от коей сидел нахохлившийся плешивый арбоннец, ее муж: настоящий граф из пленных. А по левую — ее камеристка, юная креолка, на которую повелительница пиратов бросала откровенно нежные взгляды.

Пир прошел под аккомпанемент оркестра пленных музыкантов, еда была приготовлена бывшим адмиральским поваром — из пленных, перемены блюд и напитков объявлял мажордом — тоже из невыкупленных пленников.

Миледи все время мило шутила, играя радушную госпожу богатого поместья, называла присутствующих своими «возлюбленными братьями и сестрами»…

И вот следующим утром Игерна выглянула в окно, разбуженная шумом и смехом.

И увидела как ее новая приятельница — хозяйка «Русалки» Дарьена Бешеная — в чем мать родила плескалась в прибое, весело уворачиваясь от двух матросов своего фрегата, таких же голых и, хм, весьма возбужденных.

Позади Игерны раздался тихий смешок.

Обернувшись, эгерийка увидела бесшумно вошедшую Миледи, облаченную в пышный халат пурпурного сянского шелка, затканного золотыми фениксами.

— Ты ей завидуешь, девочка? — сдвинув тонкие выщипанные брови, прямо справилась госпожа Ку, решив пренебречь приветствиями.

Игерна лишь передернула плечами, не без некоторого злорадства отметив морщинки на лице хозяйки и уже начавшую увядать кожу шеи и рук.

— Знаешь, милочка, — сообщила королева пиратов, небрежным жестом приглашая Игерну присесть за столик, на который вышколенные лакеи уже расставляли серебряные чашечки с дымящимся шоссо — и сервиз, и шоссо, и лакеи были, само собой, тоже корсарскими трофеями, — не завидуй глупышке. Поверь мне, старой акуле: в нашем дерьмовом мире, что правда, то правда, и баба иногда может быть капитаном, да только вот этот капитан уже никогда не сможет быть бабой. Дарьена, даром, что не сильно старше тебя, понимает в морском деле больше иного придурка, двадцать лет проторчавшего на мостике. Она обращается со всякими железками не хуже матерого эспадачина, она даже курс может прокладывать, что не всякий офицерик в эполетах сумеет. Она, наконец, удачлива как сто морских чертей, но это ей не поможет. Потому что она путает свою команду со своим гаремом. Так что поверь: недолго уже нашей сестре Бешеной удивлять этот дерьмовый мир. А ты запомни вот что: ты можешь завести роман с губернатором, с епископом, с капитаном любого из вольных мореходов, с адмиралом Оскаром, с протектором супремы или с любым грузчиком. Можешь даже купить смазливого раба и поселить его в отдельном домике. Это всё тебе простят, как прощают мне моих девочек… — Миледи Ку многозначительно усмехнулась. — Но упаси Элл тебя лечь в койку с кем-то из своих матросов или офицеров, потому что ты перестанешь для них быть капитаном и станешь обычной бабой, к которой тут же выстроится очередь, как к портовой шлюхе. Поняла?

А ведь хитрая лисица оказалась права! Недолго Дарьена продолжала свою веселую жизнь, купаясь при сотне мужиков в чем мать родила, прыгая в море с борта, недолго водила своих головорезов на абордаж, в ярости срывая рубаху, недолго развлекалась, выстраивая команду на шканцах да выбирая себе мужика на ночь. Хоть команда «Русалки» вроде и обожала свою доступную капитаншу, с которой каждый матрос хоть раз да переспал, хоть и считали, что приносит она им удачу, а все ж и впрямь бабе капитаном не быть. У берегов острова Шалиско села «Русалка» на мель, и как ни старались снять ее — не смогли. Тут же вспыхнул бунт. Еще вчера беспрекословно повиновавшиеся ей флибустьеры во всем обвинили капитана, надо де было за компасом следить, а не в койке прыгать… Дарьена попыталась было схватиться за оружие — ее сбили с ног, после чего принялись насиловать всей толпой, а когда опомнились и увидели, что она давно мертва, выкинули уже бездыханное тело на корм акулам. Да вот не помогло им это — подошел эгерийский галеас, навел пушки, да и отправились лихие ребята в кандалах на рудники.

— Вы разрешите? — раздался над ухом вежливый голос.

Подняла глаза. Рядом с ее столом переминался с ноги на ногу немолодой уже человек в черной с золотой вышивкой одежде клирика. На поясе висел короткий клеймор.

Что ему нужно? Отпугивает потенциальных нанимателей, ворона Эллова. Однако вслух вежливо произнесла:

— Да, садитесь, святой отец.

Сел, вальяжно облокотившись о спинку стула. Девушке он отчего-то не понравился. Может, своей излишней самоуверенностью? Подобные мужчины всегда вызывали у нее настороженность и легкое раздражение.

— Позвольте представиться, — слегка склонил голову. — Северин ок Серчер, смиренный клирик ордена Длани Элла.

— Очень приятно, — вежливо улыбнулась. — А я…

Священник поднял руку.

— Я знаю, с кем имею дело, донна Игерна де Альери. Вы… капитан конвойного корабля, так? И у меня к вам есть деловое предложение.

О, это уже интересно.

— Вас не смущает то, что я… не мужчина?

— Можете не волноваться, меня ничего не смущает. Я всякое повидал. Впрочем, признаю, женщин-капитанов в своей жизни еще не встречал.

— Вы часом не родня бывшему статс-секретарю нашего короля?

— Не родня, я он самый и есть, — театрально развел руками. — Удивлены, донна? Или сеньора? Как вас лучше называть?

— Да называйте хоть «ваше высочество», — усмехнулась Игерна. — Не обижусь! Не удивлена, представьте. — Это было если не ложью, то сильным преувеличением. Но в торге главное не проявлять эмоций. Иначе продешевишь. — Тут все же Новый Свет… Но что же вас сюда привело, святой отец? В наш самый греховный, распущенный и злобный город на земле, как выразился светлой памяти епископ Томас. Или… Неужели хотите попытать удачу в нашем ремесле вольных мореходов?

— Нет, — покачал головой собеседник. — Каждый должен заниматься своим делом.

Игерна отметила — при ее вопросе что-то шевельнулось в глубине глаз церковника. Старые дела, не иначе. Говорят, орден Меча ничем в своем рвении не брезговал, особливо в те времена, когда имел свой флот и воинство…

— Хочу нанять вас.

На миг морячка поколебалась.

Наверняка этот человек не для развлечения собирается куда-то плыть и не пикаронам проповедовать. А как могут быть опасны игры сильных мира сего для маленьких людей, она знала очень неплохо. Но, в конце концов, вечная жизнь никому не грозит.

Девушка одарила собеседника самой простодушной улыбкой из своего арсенала.

— Право же, не знаю. Ваш орден борется со злом и происками врагов церкви и темных сил, не так ли? Я, поверьте, не понимаю, чем могу помочь…

Сейчас ей очень хотелось, чтобы этот человек хоть немного приподнял забрало своего невозмутимого высокомерия.

Он немного призадумался. Ладно, если эта девочка действительно так умна, она поймет его слова как надо.

— Хм, — в задумчивости потеребила Игерна кончик носа, когда Северин ввел ее в курс дела. — На авантюру толкаете, отче. Нутром чую, что данное… предприятие окажется не из тех, что именуют увеселительной прогулкой.

— Определенный риск, конечно, есть, — вынужден был признать ок Серчер. — Но за это я и плачу вам деньги. Согласитесь, немалые.

Кивнула. Только задатка, предложенного святошей, ей бы хватило, чтобы полностью переоснастить фрегат.

— Тогда по рукам?

Капитанша помедлила.

— Простите, но дела так не делаются, господин Серчер. И для начала я бы хотела кое-что получить сверх означенного. Скажем так, некие гарантии.

— Я готов… — начал было генерал-камерлинг. — Если моего слова вам будет достаточно…

— Увы, — покачала головой Игерна. — Этого мало! Как вы думаете, святой отец, почему мои ребята до сих пор не изнасиловали меня всей командой «многократно и разнообразно», как пишут в этих новомодных романчиках?

— Ну… полагаю, они вас любят… э-э-э… уважают, — улыбнулся епископ. — Кроме того, насколько я знаю людей, всякий из них мечтает оказаться с вами в одной постели, и поэтому будет в случае чего защищать вас от других…

— Верно, — кивнула девушка. — Я не повторила ошибок Дарьены. Но есть еще одна причина… В консорте, имеющем силу на моем корабле, указано, что часть добычи удерживается из общей доли, чтобы я вложила ее наилучшим образом и уходящий из команды мог бы получить ее приумноженной. Так вот часть эта весьма приличная и записана в книги десятка торговых домов. И в случае моей смерти команда получит ее, если только сумеет доказать, что они не имеют к моей смерти никакого отношения.

— К чему вы это? — осведомился епископ.

— К тому, — усмехнулась Игерна, закидывая ногу за ногу. — Золото я хотела бы получить сейчас. И не половину, а всё. Не думаете же вы, что я сбегу с ним? И второе — я хочу стать фамильяром вашего ордена. Только не говорите, что не имеете на это права!

Вот тут святой отец откровенно растерялся. Похоже, он ожидал всего чего угодно, но не этого.

— Э, даже и не знаю, что сказать, — вымолвил он. — Я, конечно, могу принять вас, тем более кавалерственных дам у нас немало… Но зачем вам это?

— Кто знает, как все обернется в этой жизни, — уклонилась от прямого ответа Игерна. — А в Хойделле жить одинокому чужаку сомнительного происхождения, а тем более чужачке, не легче, чем… Чем в любом другом месте.

— Вы думаете уйти на покой?

— Там видно будет, — уклончиво молвила капитанша. — Не сейчас, конечно. Однако потом…

— Хорошо, — вдруг мягко улыбнулся Северин. — Золото вы получите завтра в полдень, грамоту по возвращении…

— Перед отплытием, — отрезала Игерна.

Епископ только вздел руки, видимо в знак полной капитуляции.

Девушка поднялась из-за стола, собираясь уходить.

— Последний вопрос. А правда, что второе ваше прозвище вы получили…

— Правда, — она, как ни странно, совсем не обиделась. — Все, что ни говорят обо мне, все правда!

* * *

Историю Игерны Отважной, Игерны Бесстыжей, Игерны де Альери, в общем, знали все — и друзья, и враги.

Она сама ее рассказывала и в трактирах при народе, и в негромких беседах с теми, кого считала друзьями.

С детства, как сообщала девушка, характер ее был не сахар. И это еще мягко сказано.

Упрямее, строптивее и непреклонней ее только морская волна, да и та разбивается о берег. Игерна же не встречала достойного препятствия для своих желаний. Не то, чтобы ее баловали и купали в роскоши — их дом вряд ли отличался от жилищ большинства соседей: такие же беленые стены, черепичная крыша, цветник, пара виноградных лоз во дворе.

Отец Игерны, мелкий морской офицер в отставке, в бытность службы в эгерийском флоте имел неплохой приработок на контрабанде. Но хотя он умел зарабатывать и не пропивал полученного, распорядиться добром с толком не умел.

Поэтому, когда пожилого младшего лейтенанта списали с корабля, помимо домика в пригороде да крошечной пенсии у него ничего и не было. Кроме дочери.

Жена его сбежала с проезжим купчиком, когда он был в плавании, оставив малышку на руках еще живой матери дона Альери, и тот, вернувшись, с проклятиями пообещал больше не жениться, дабы не связываться со столь лукавыми и лживыми существами как женщины.

Пенсия и доходы от имения (почти что хутора), позволяли не думать о том, что будешь есть завтра, и жить без особой нужды.

Даже хватало на служанку — старую черную рабыню, купленную за бесценок на распродаже имущества какого-то промотавшегося маркиза.

Но без дела он сидеть не привык и от скуки принялся обучать Игерну всяким неженским занятиям — стрельбе из аркебузы и пистолета, фехтованию на палаше и рапире и даже морскому делу.

Временами папаша входил в настоящий раж, гоняя дочку по заднему двору, словно новобранца в армии.

Через полтора года старый Альери поостыл. Кроме того, одиночество ему изрядно прискучило, и он решил жениться на аппетитной соседке-лавочнице, уже давно его привечавшей. А как известно, две бабы под одной крышей редко уживаются, да и еще нестарый идальго возмечтал о сыне, а лавочница по своему практическому уму сообразила, что приданое может семью разорить…

Так или иначе, но лейтенант призвал дочку к себе и без обиняков заявил, что нечего ей заниматься всякой дурью. На службу его величеству баб, слава Эллу, не берут, потому до замужества положено ей, кобыле здоровой, делом заняться. Хотя бы вот пойти в лавку донны Уйры пряностями да материей торговать. Потому как кормить ее ему надоело.

Игерна не заплакала и не стала просить не посылать ее на работу.

Она пошла работать. Да только не в лавку. Она присоединилась к женской рыбачьей артели, промышлявшей в бухте Гиво тунца да анчоусов.

Согласилась без жалования, за долю в улове.

Когда по окончании сезона вернулась в дом и, отодвинув пытавшуюся ей помешать мачеху, положила перед отцом кошель со своим паем — а было там ровно два риэля серебром и пять медной монетой, он, отодвинув почти пустой кувшин, посмотрел на ее обветренное лицо и изрезанные снастями пальцы, и бросил:

— Ну и кто тебя такую нынче замуж возьмет? Теперь в монастырь тебе надо, разве что… Лучше бы ты в веселый дом работать пошла, честное слово! Полезному чему бы научилась!

После этого Игерна поступила совсем не так, как положено благовоспитанной дочери эгерийского дворянина.

А именно — хватила кувшином об пол и, не стесняясь в выражениях, высказала батюшке все, что она думает о нем и его словах. И добавила, что лучше пойдет замуж за рыбака или даже разбойника, но не в монастырь.

Старый Альери, сам проведший на палубах тридцать пять лет, только что не с открытым ртом слушал ее руладу.

— Эх, девка… Думала удивить меня? — только и пробормотал он, когда дочка выдохлась. — Да наш боцман Бьянко в большом капитанском загибе семь колен выдавал, а ты и четырех не осилила… Ну ладно, живи, как знаешь, бесстыжая…

Так ее в первый раз назвали Бесстыжей. Задолго до того, как она стала еще и Отважной.

А потом отец ее однажды ночью умер, и мачеха, ставшая опекуншей не достигшей полного совершеннолетия девицы, дабы не делить наследство предложила выбор девице между монастырем и опять же борделем, в обоих случаях обещая содействовать — лишь бы та убралась с глаз долой.

Вот на этом месте обычно ее рассказ обрывался, и всякие попытки разговорить пиратку заканчивались ничем.

Но известно было лишь, что появилась она тут три с небольшим года назад, как раз во время очередной свары между Фальби и Арбонном, придя в Стормтон сразу на двух кораблях — трофейном фрегате «Акула» и шлюпе «Отважный», ныне ходящем под флагом Эохайда Счастливчика — ее приятеля и воздыхателя.

Как эгерийка стала врагом своего короля и как завладела аж двумя кораблями — тут разговоры ходили самые разные.

Была и попытка отбить у нее корабль затеянная Робертом Приксом, хозяином «Фалмора», закончившаяся для оного Прикса досрочным путешествием к Барону Сабади, и поручительство Эохайда, кстати, спасенного Игерной из плена, перед сообществом капитанов вольных добытчиков, и покровительство Миледи, а еще больше было слухов. Но вот правды не знал никто, кроме самой Отважной.

Глава 5

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 13-е число месяца аркат, вторая половина дня.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное Море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон.

Пока изящная коляска с гербами дома ок Л'лири катилась по единственной мощеной улице Стормтона к рабскому рынку, Домналл под суровым взглядом дуэньи слушал веселый щебет Бригитт. Ему, честно сказать, было все равно, о чем она говорила, достаточно было того, что она говорит с ним. А говорила дочь адмирала о столице королевства Хойделл — славном граде Фальби, откуда когда-то отплыл Руперт Яростный, чтобы основать поселение, где они ныне обитают.

Она просто не находила слов от восторга, хотя покинула стольный град метрополии уже скоро как четыре года. По ее словам, лучше места в мире было и не найти. Этот чудо-город-сад на каналах, в представлении Бригитт ок Л'лири, был средоточием всего самого лучшего на земле.

В столице Четырех Островов собрались предприимчивые и способные люди со всего света — от эгерийских ортодоксов до танисцев. Они без помех открывали тут магазины восточных товаров, ювелирные мастерские, книжные издательства. В гавани бросали якоря корабли, доставлявшие в Хойделл заморские фрукты, пряности, шоссо, слоновую кость, драгоценную древесину.

Городские власти собирали огромные пошлины и обустраивали город. Здесь выходили газеты на шести языках и печаталась четверть книг всего материка. Улицы и набережные были добротно вымощены и украшены вечнозелеными растениями. В городе были публичные библиотеки и ботанический сад.

Здесь жили лучшие умы — астроном Ян Свармер, обнаруживший, что за Хахти есть еще одна планета, держащая путь вокруг светила — так пока и не договорились как ее назвать; профессор физики и магии Фредерик Торс, открывший и изучивший силу молний; изобретатель Анто Ург, создавший прибор для увеличения мельчайших частиц и обнаруживший крошечную живность, не видимую глазу. И другие светила, чьи имена мало что говорили Домналлу. Тут работала лучшая в мире, по мнению Бригитт, школа магии.

А великолепный королевский дворец, первые камни которого заложены еще ата-аланцами? А рынки, где можно купить товары со всего света? А чистенькие кабачки с чудесной кухней? А великолепные дамские салоны, где слабый пол может выкушать легкого вина с мороженым — лучшим мороженым в мире, из фруктов, молока и ванили, ибо алхимики поднаторели в искусстве замораживания, добавляя в лед разные снадобья.

Командор поддакивал восторженной деве, время от времени в экстазе взмахивавшей руками, и лишь грустно ухмылялся про себя.

Как же по-разному им знакома столица!

Он вспомнил годы, проведенные там, не где-нибудь, а в рыцарской академии. Годы несытой юности сироты, обучавшегося за присылаемые опекуном деньги, с постоянными жалобами в письмах на скудость урожая и леность арендаторов. Годы, когда приходилось снимать угол в сущих трущобах, когда от старости и ветхости рухнул жилой корпус, и ему поневоле открывался мир изнанки столичной жизни. За каждым углом здесь мог подстерегать преступник. Одним из наиболее популярных приемов ограбления было сбросить из окна камень на голову своей жертвы и затем обыскать ее, валяющуюся с разбитым черепом. А одним из любимых праздничных развлечений — сжечь живьем десяток-другой кошек во славу древних божков.

Люди в открытую говорили, что, видать, монарх не знает, что творится на улицах столицы его королевства, где среди белого дня человека могут обокрасть на глазах прохожих и его не защитит ни один представитель закона. И еще шутили, что в Фальби ночью людей режут, а днем грабят — вот и вся разница между днем и ночью!

Что до дамских салонов, то на собственном опыте Домналл узнал, что частенько дамы просто встречаются там со своими любовниками. А отличное мороженое оплачивается руками кондитеров, изъеденными в кровавые язвы солью и поташом из ледяной смеси, и их ранней чахоткой, которой они награждают иногда охочих до этого лакомства…

Вечерами улицы заполнялись пьяной толпой — ибо пьянство столичных жителей выделялось даже на фоне признанного в Старых Землях пьянства прочих хойделльцев. И трудно сказать, кто был большим пьяницей — светский джентльмен или сельский батрак, который отличались друг от друга лишь предпочитаемыми ими напитками. Не зря давно было установлено, что суд, выносивший смертные приговоры, имел право заседать только до обеда, ибо после обеда трезвыми хойделльские судьи не бывали.

О том, насколько страшен и жуток ночной город, и думать не хотелось. Копилась в переулках соленая влажная мгла, гнилой запах сочился из щелей в заборах, лавочники запирали засовы — берегись! Цокали по опустевшим мостовым каблуки красных сутенерских башмаков, из-под полей мятых шляп взблескивали недобрые глаза…

Ночами город вымирал. Нищие в замусоренных подворотнях грелись у костров — грязные лохмотья, рваные в сотне мест и латаные ветром, и такой злой взгляд, что можно поверить в страшные сказки про то, как бродяги воруют и едят детей, предпочитая упитанных господских карапузов.

А в колодцах подворотен и арок, под заплесневелыми сводами, нередко мелькал черный человек в низко надвинутой шляпе, с виду обычный прохожий, только неспроста одна его рука лелеяла что-то за спиной, подрагивала в локте — явно «кинжальщик», верный добытчик тугих кошельков.

И несмотря на то, что стража перегораживала на ночь улицы и мосты рогатками, а в самых богатых кварталах у них дежурили наемные воины, готовые без раздумий пустить в дело арбалет и алебарду, все равно почти каждый день какой-нибудь богатый дом грабили подчистую, нередко перерезав глотки его несчастным обитателям.

Он был рад радешенек, когда в пятнадцать лет, окончив курс кое-как, отправился в море… Да, откуда знать балованному дитю адмирала и лорда, как трудно приходится рыцарю Хойделла в его столице, если он живет только на свое жалованье, которое чуть больше того, что платят простому матросу, и куда меньше стоимости подарка, какой получает какая-нибудь юная фрейлина после ночи любви с камер-юнкером или гвардейским лейтенантом! А уж что говорить о простых людях…

Нет, их пиратская вольница в этом смысле лучше — тут, по крайней мере, всё на виду и всё честнее. И если что — никакие мудрилы-адвокаты в засаленных париках не спасут нарушителя законов и обычаев от петли или фута доброй стали в кишки!

Домналл вздохнул.

Уловив его вздох, Бригитт улыбнулась. Надо же, как страдает бедненький влюбленный. Пожалеть его, что ли? Она бы и пожалела, да батюшка не велит. Подыскал, видите ли, для нее более выгодную партию.

Их путь пролегал через широкую торговую площадь, где около открытого павильона собралась толпа зевак.

Треугольное здание, у дверей коего роилась незначительная толпа.

Люди обступили большую черную доску — глыбу полированного камня, на которой молодой темнокожий человек с тщанием писал мелом на дрянном лингва марис. По окончании трудов, стоивших парню семи потов, на доске значилось следующее:

«Сиводня на радасть Леди и Лордам, купившем больше десяти галов, скитка».

Сновавшие по торжищу люди, даже самые озабоченные, напускали на себя степенность, подобающую зажиточным торговцам. Ведь здесь не обыкновенный базар. Резные и покрытые росписью колонны окружали перистиль, куда выходили двери внутренних залов, где шли торги.

На невольничий рынок ходили не только, чтобы приобрести или продать рабов. Это было место встреч купцов, где они обсуждали дела, тут промышляли воришки, слонялись бездельники, обсуждались городские сплетни.

Невольничий рынок представлял собой таким образом нечто среднее между местом прогулок и благородным собранием. Люди деловито бродили вдоль шеренг черных и белых невольников. Торговцы лично встречали наиболее влиятельных и состоятельных посетителей этого торжища, предупредительно раскланиваясь и рекомендуя именно свой товар с самой лучшей стороны.

Праздные гуляки собирались в отдельные группы, увлеченно следя за перипетиями торгов, подбадривая соперников выкриками, восхваляя или порицая достоинства и недостатки рабов одинаково похабными шуточками.

Бригитт остановилась, с удивлением разглядывая черных девушек-рабынь, чьи обнаженные тела были похожи на эбеновое дерево. И в этом она была не одинока: целая толпа мужчин собралась вокруг соблазнительного товара, возбужденно обсуждая их достоинства.

— Предлагаю прекрасную чернокожую рабыню! — выкрикивал продавец. — Молода и горяча, красива, как королева, воспитана, хотя и слегка своенравна. Дев-ствен-ница!! — было подчеркнуто особо. — Всего за две сотни золотых она усладит ваш взор и порадует ваше тело!

— Не задерживайтесь здесь, — безапелляционно изрекла старшая домоправительница, взятая губернаторской дочерью в качестве спутницы-дуэньи. — Пойдем дальше.

— Но… я же хотела выбрать служанку… — попыталась возразить юная ок Л'лири.

— Это совершеннейшие дикарки, — пояснила ключница. — А нам, моя госпожа, требуется кто-то из родившихся уже здесь, или хотя бы обученных в Таниссе. Не так ли, капитан? — обратилась она к Домналлу.

Тот поспешил согласиться, хотя и сам был не прочь задержаться у помоста с темнокожими красавицами еще на пару минут. Но путь их лежал в ту часть рынка, где продавали более ценный, штучный товар.

Вскоре их взорам открылся перегороженный на три части портик с навесом. Тут покупателей было поменьше, чем невольников.

Сидевшие на плетенных стульях под вывесками с названиями торговых домов зазывалы особо не усердствовали — за них говорили доски с надписями.

Тут продавали рабов, выделявшихся силой, красотой или какими-то ценными умениями: искусных поваров, парикмахеров, музыкантов, кузнецов, танцовщиц… Сам Домналл был тут три года назад, еще командуя фрегатом — тогда удалось сторговать для флота у танисцев оружейного мастера — амальфиота.

Сейчас на подиуме стояли два рослых молодых негра могучего телосложения. Стройные и мускулистые, они с полным безразличием глядели на происходящее, безропотно принимая свою судьбу.

Они сразу привлекли внимание аукциониста, ведущего торги. Обычно покупатель первым указывал на невольника, которого собирался приобрести, но сейчас, желая положить достойное начало торгам, аукционист сам указал на могучую пару. По его знаку тех подвели ближе.

Вдруг лицо торгаша исказилось легкой гримасой недовольства — и Домналл понял, почему.

В переднем ряду стоял квартирмейстер «Сорокопута» — сторожевого галеаса флота Его Благоверного Величества, Тонн Эгг, которого, видимо, капитан О'Раги послал присмотреть крепких парней для своего судна.

— Такие парни мне нужны на весла, — напустив на себя важный вид, громко объявил он. — Я их забираю в счет податей. Расписку получишь завтра.

— Они прямо созданы для доблестного труда на веслах, мой лорд, — ответил аукционист со всей возможной торжественностью.

Губернатор давно отучил торгашей возражать представителям власти. Опять же — небезвыгодно. В подобных случаях ведь рабы идут в зачет налогов.

— Теперь эти… — Новая пара невольников была вытолкнута на помост.

— Две сотни риэлей за пару. Двести риэлей за пару самых сильных невольников, какие милостью Элла когда-либо попадали на этот базар. Кто прибавит еще десяток-другой риэлей?

Дородный купец, над которым чернокожий слуга держал зонт, поднялся со своего места.

— Двести двадцать риэлей за пару, — сказал он, и аукционист со своим товаром пошел дальше, громко выкрикивая новую цену.

— Эй, постой! — завопил ему в спину толстяк. — Беру обоих за двести сорок. Но мне нужно еще несколько невольников. Прежде всего, вон тот молодец!

Бригитт увидела на возвышении юношу айланца, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки. Он стоял неподвижно, пока аукционист с тучным купцом обходили его кругом, щупая бицепсы и похлопывая рукой по мускулистым бедрам и ягодицам.

— Что смотришь, Гельяно? Не собираешься ли ты отправить его рыть удом канавы? — крикнул известный торговец и зубоскал Саминтос, рассмешив толпу. — Или задницей маис убирать?

— А что еще с ним делать? — притворно удивился толстяк.

— Да по всякому может быть… Он молод и смазлив…

Вновь толпа захихикала.

— Сколько ты предложишь за него? — справился аукционист.

— Триста двадцать риэлей.

Цена была высокой, чтобы сразу отбить охочих торговаться. Тем не менее, чисто из вредности, Саминтос стал набавлять по пять риэлей. Гельяно, словно бык на красную тряпку, ринулся в бой.

Юный раб был продан после недолгих торгов, и его провели к столу, где совершались сделки.

Затем настал черед женщин. Среди выставленных на торг рабынь — мулаток и квартеронок — «домашнего воспитания и отменной услужливости» взгляд Домналла выделил испуганно сжавшуюся девушку лет двадцати. «Судя по виду — арбоннка», — подумал он.

Матовая кожа ее лица светилась теплым блеском слоновой кости, густые волосы напоминали темное благородное дерево, тонко очерченные брови взлетали над лучистыми синими глазами.

Она была одета как темнокожая обитательница Бронзового берега, и складки красно-желтого платка, накинутого на плечи, оставляли открытой ее прекрасную шею. Бледность лица и испуг в глазах нисколько не умаляли красоты девушки. Домналл нахмурился — перед ним наверняка была жертва пиратов или мерзавцев-людокрадов, работавших на танисских корасаров.

Но ничего не поделаешь — тут не принято спрашивать происхождение товара: были бы бумаги в порядке. А по бумагам она наверняка урожденная рабыня откуда-нибудь из Фарраккеша или даже арбоннских владений в Дальних Землях. Что говорить — если даже хойделльцев перестали продавать с молотка лишь десять лет назад, когда король Руперт ограничил долговую кабалу семью годами.

— Вон за ту симпатичную девчонку я дам девяносто риэлей, — заявил один из покупателей.

— Такой букет прелестей нельзя купить и за вдвое большую сумму, — возразил аукционист. — Вот сидит мэтр Ноллу, который заплатит за нее, по крайней мере, двести.

И он выжидательно остановился перед богато разодетым эгерийцем с явной примесью танисской крови.

— Как раз для тебя, дон Сериххо, — подмигнул ему торгаш. — Ты богат и давно вдовеешь. За удовольствие укротить эту дикую кошку пара сотен — не такая большая цена!

Но тот покачал головой:

— У меня дома и так обитают три красотки, которых мне через день приходится разнимать! Они уже к вечеру выцарапают ей глаза и вырвут волосы — только зря потеряю золото.

Аукционист покачал головой и отошел от купца. Девушку потащили за ним.

Он сказал пару слов топтавшейся тут же надсмотрщице — здоровенной полуседой негритянке, и та сдернула с рабыни покрывало, обнажив ее грудь. Бригитт зажмурилась, увидев нежное тело, более светлое, чем загорелое лицо несчастной. Огромные синие глаза рабыни страдальчески уставились в небо, моля Элла, чтоб это все скорее закончилось.

Проходя мимо Бригитт, узница с такой мольбой глянула в глаза девушки, что той стало не по себе.

— Мы ее купим! — крикнула ок Л'лири.

Торгаш остановился и с сомнением поглядел на потенциальную покупательницу. Узнав же в ней адмиральскую дочь, сразу преисполнился самого нижайшего почтения. Однако в глазах его Домналл увидел страх. А вдруг и она, подобно Тонну Эггу решит безвозмездно забрать живой и дорогостоящий товар «в счет» каких-нибудь там податей? Конечно, он не особенно обеднеет. И все же…

— Мадемуазель, прошу вас, — прошептала, всхлипнув, рабыня на неплохом хойделльском. Я буду вам верно служить… я камеристка графини де Фейрак, нас с госпожой захватили неверные корсары… Я благородная дворянка, хотя и бедная…

— Не обращайте внимания, госпожа, — торопливо бросил купец, — если послушать этих негодных лживых рабов — так каждый из них свободный человек, проданный незаконно. В купчей сказано, что она дочь рабыни из Эль-Акаба…

«Надо же — почти угадал», — невесело усмехнулся капитан-командор про себя.

— Отсчитай ему двести десять риэлей! — велела Бригитт.

— Но, госпожа! — возмутилась ключница. — Эта девка, может, еще и лжива — как говорит почтенный господин…

— Я так велю! — топнула ножкой молодая госпожа. — С кем споришь? Забыла что саму еще и пяти лет нет как на волю отпустили?

— Дайте хотя бы осмотреть товар, — заканючила домоправительница. — Вдруг у нее какие изъяны или болячки. Меня ж хозяин со свету сживет за пустую трату денег…

— Ой, да чего там смотреть, — гаденько хихикая, изрек смазливый молодой хлыщ в лейтенантском мундире, нарисовавшийся рядом с Бригитт. — Целую ручки, сударыня. — Церемонно приподнял шляпу, приветствуя даму и старшего по званию.

Домналл нахмурился. Это был Стамп ок Гедао — сын гражданского губернатора, известный вертопрах и бездельник. Между его отцом и адмиралом давно пробежала черная кошка, что не мешало ему при удобном случае оказывать Бригитт знаки внимания.

— И так видно, что девчонка просто прелесть, — сложив пальцы щепотью, чмокнул их красавчик. — Знаете, она бы подошла для выезда?

— Для чего? — Лицо Бригитт вытянулось.

— О, в последнее время в арбоннских колониях возникла новая мода — запрягать в экипажи девушек-рабынь. — Улыбка на лице лейтенанта стала донельзя скабрезной. — Это потрясающее зрелище! Отборные юные девицы, тщательно подобранные по телосложению и темпераменту. В воскресный день они целыми рядами стоят у коновязей возле церкви, а в базарные дни разъезжают по городу. У леди Эрнани, например, жены лейтенант-губернатора Кадэны, парадный выезд состоит из двух дюжин! Впрочем, если эта милая мода дойдет до нас, то моя… «конюшня» будет поскромнее. У меня их будет от силы пять-семь…

— Какие гадости вы говорите! — вспыхнула Бригитт. — Никогда у нас дома не позволят так обращаться с рабами!

— Да, я знаю, — притворно вздохнул Стамп. — Ведь ваш отец по себе ведает, как тяжела участь бедолаг.

— Зато вы, лейтенант, похоже, не знаете, что такое вежливость и как надо говорить с достойной леди, — бросил Домналл. — Странно для сына герцога! Впрочем, есть способы напомнить об этом даже сыну герцога!

Он как бы невзначай провел ладонью по эфесу рапиры.

Забормотав извинения, офицерик отодвинулся в толпу.

А Бригитт, ключница и Домналл прошли вместе с подручным торговца в канцелярию рынка, где оформлялись сделки и где покупатели могли, не торопясь, внимательно осмотреть приглянувшегося им человека, побеседовать с ним, выяснить, что он умеет.

Схолия вторая О СТРАНЕ АТА-АЛАН

Память людских племен мало сохранила известий о той поре. Лишь позже мудрецы исчислили по знакам на уцелевших руинах да по смутным упоминаниям о положении звезд, когда это было.

Но это было.

О том есть свидетельства надежнее смутных преданий и записей в древних хрониках.

И поныне стоят во многих уголках Старого Света, от прокаленных солнцем земель Шаргиба до холодных скал Северного Норгрейна, сооружения из исполинских каменных глыб, подогнанных так, что в стык нельзя загнать даже лезвие танисского кинжала. Стоят руины храмов неведомых богов и дворцы неведомых владык, стоят крепости, иные из которых даже в век бомбард и пороха могут послужить защитой. И глыбы, из которых они сложены, и по сию пору будет мудрено даже сдвинуть с места самому искусному строителю и каменщику…

Но больше почти ничего и не ведомо.

На камнях выбиты знаки, и даже известно, как они звучат, а кое-где ими пишут по сию пору. Но складываются они в бессмысленные слова, ибо забыт тот язык тысячи лет назад.

Остались лишь легенды у многих народов — смутные и зловещие, как восходящая над мертвыми руинами луна.

Ведомо, что был себе на земле (вернее, в океане) остров, на котором жил некий народ, раньше других начавший возделывать пашню и плавить металл. А заодно — раньше других додумавшийся до того, чтобы взять в руки палку и принудить себе подобного работать на себя. И звался тот остров Ата-Алан, а люди, населявшие его, соответственно, ата-аланцами.

Ведомо, что их корабли, выдолбленные из стволов исполинских деревьев, ныне уцелевших лишь в нескольких долинах Саттальских гор в Южной Эгерии, бороздили моря и по эту сторону Врат Дагона, и по ту, доходили до Счастливых островов и Бронзового берега.

И везли они туда воинов в медных доспехах и переселенцев, дабы основывать на пустынных, заселенных лишь дикарями землях города и селения. А оттуда — золото и медь, кожи и чудодейственные снадобья, самоцветы, драгоценное дерево и слоновую кость.

Но пуще всего — рабов. И не только чтобы те трудились, не покладая рук, на господ, но и для того, чтобы те умирали на алтарях богов, даже имена которых ныне стерлись.

Но сохранила зато память людей, какую страшную участь приняли предки живущих ныне народов, отправленные на алтари чудовищным богам-демонам Ата-Алана. Передают легенды, что не просто смерть была уготована им. Ибо боги ата-аланцев питались не кровью жертв, но их муками и душами.

А богов ата-аланцы весьма почитали. Ибо верили, что и сила их, и умения, вроде земледелия или кузнечного дела, дарованы именно этими богами — в обмен на кровь и мучения жертв.

И наивысшим богом их была Всемогущая Смерть, беспощадная и неумолимая, откупить свою жизнь у которой можно было лишь чужими жизнями.

И как говорили легенды, наступило время, когда прежних приношений богам стало не хватать, и потребовали они еще больше, а потом еще…

И все больше рабов и пленников везли корабли под пурпурными кожаными парусами — из земель темнокожих, из внутренних морей, где вырос Миср, колония и вассал Ата-Алана, из северных бухт и с берегов Серого и Янтарного морей.

Но и их перестало хватать.

Говорили и иначе, что, мол, неведомые демоно-боги Ата-Алана не просто требовали больше пищи, но хотели от своих подданных чего-то уж совсем ужасного и жуткого.

А иные предания глухо и зловеще упоминали, что в попытках справиться с прогневавшимися на них небожителями, жрецы и колдуны ата-аланцев призвали Других.

Не богов и даже не демонов.

И Другие откликнулись на зов и вступили в битву с прежними владыками живота и смерти островитян. И в битве этой погибло всё…

Правда ли, ложь ли, но достоверно известно одно — Ата-Алан, Земля Благословенная, сгинула, будто и не было ее вовсе.

Вещали, что погрузилась она на дно в одну ночь, только длилась эта ночь как сто обычных ночей, ибо от пепла извержений и дыма пожаров небо было темным, как в новолуние.

Исполинские волны смыли многие береговые города, селения и целые народы, а солнце было закрыто тучами и пеплом еще многие месяцы даже в очень далеких землях.

И что лишь горстка живших на той земле спаслась — те, кто не принял веры в Смерть и не отверг старых богов. Они да еще жители нескольких крепостей и городов Уаджет, до которых не докатились разрушения и беды.

Но также говорили, что боги умершего народа не ушли, а лишь спят в надмирных безднах и в безднах водных, среди руин храмов и дворцов, ожидая дня, когда вновь восстанут в мощи своей.

Глава 6

Год 3333 от Возведения Первого Храма. 7-е число месяца мойн.

За девять лет до описываемых событий.

Изумрудное море. Между Кадистой и Штормовым мысом.

Вонь. Жуткая вонь испражнений, блевотины и пота ударила по обонянию так, что мгновенно привела в сознание.

— Ты что делаешь, гнида?! Захлопни пасть и держи в себе! А не можешь, так на себя, урод!

Свет просачивается через потолочное окно, забранное деревянной решеткой из достаточно толстых брусьев. Продолговатое, невысокое помещение, целиком из дерева. Нет ни окон, кроме одного в потолке, ни дверей.

Как-то отстраненно отмечается, что он одет в какие-то грязные грубые штаны и рубаху. Ноги босы. Куда делась его одежда? И вообще где он? Что происходит?

«Где я? Что я здесь делаю?» — эти вопросы пронеслись в голове Корр о-Данна.

Молодой человек находился в неком подвале среди таких же несчастных, как и он.

Вывод о своем несчастье он сделал сразу, как только почувствовал «аромат», царивший в этом помещении.

«Итак, начнем с начала. Я — штурман Арбоннской королевской компании островов Изумрудного моря, мне двадцать пять лет… Как я мог попасть в трюм к работорговцу? Пираты?»

Убей Элл, Данн не мог припомнить подробностей нападения.

Может, война, и он попал в плен? Но никаких воспоминаний ни о какой войне тоже, как ни старался, не мог выудить из своей гудящей головы.

Возможно, он угодил на каторгу за что-то?

И тут ужас пронзил его до глубины души.

Он вспомнил всё…

…Кабак, сидевшую на коленях Милен, которую вдруг грубо сдергивает кто-то, налитое кровью лицо лейтенанта королевского флота, хлещущего очаровательную гризетку по щекам наотмашь, брань, которой тот облил возмущенного Корра — грубую, грязную, какую редко услышишь.

Затем белые от ужаса лица Милен и других кабацких девиц и не уступающие им в белизне лица морских волков, вскакивающих из-за стола.

И разрубленного от ключицы до печени офицера, заваливающегося на пол… Рука его сжимает так и не вытащенную абордажную саблю…

Еле слышно штурман завыл от отчаянья — законы Арбонна были довольно снисходительны к дуэлянтам, но, как и всюду, убийство безоружного или не успевшего обнажить сталь человека каралось виселицей.

Да, теперь он всё вспомнил.

Судьи в лиловых мантиях, доходящий как из глубокого подземелья приговор: «По милосердию и благорассуждению… заменить по указу благочестивого государя Лионеля V от три тысячи… года… бессрочной каторгой…»

И как он потом отчаянно рванулся прочь, прямо на алебарды конвоя, рассчитывая разбить кандалами хоть чью-то голову.

Сознание он, видимо, потерял сразу, хотя били его долго и старательно, судя по боли во всем теле.

С трудом повернув адски болевшую голову к лежащему рядом с ним и так же закованному в цепи жалкому существу, Корр о-Данн безучастно спросил:

— Где мы? Куда идем?

— Мы в море, нас везут, чтобы продать на шахты в Керу, — последовал такой же безразличный ответ.

Молодой человек в отчаянии застонал. Шахты в Керу! Уж там-то его ждет неминуемая смерть.

Впереди не было никакой надежды. Ничего! Только конец!

— А ну успокоились, твари! Живо!

Резкий неприятный окрик ударил по ушам:

— Сидеть смирно, скоты поганые, твари помойные! Поняли?

Хозяина голоса определить было легко — невысокий мужчина в меховой безрукавке и кожаных штанах, черные волосы коротко острижены, длинные усы заплетены в косицы и свисают на грудь. На его поясе висел короткий тесак, в руках покоился длинный кнут.

— Лежите тихо, гнилье подзаборное! Серите, серите тут под себя — потом вы же трюм мне будете отмывать! Ясно вам, уроды?

Два дня он провел в невыразимых мучениях, лежа в темноте в собственных испражнениях, задыхаясь от зловония, исходящего от таких же несчастных, как и он сам. Но на рассвете третьего дня вдруг почувствовал, как изменился ход корабля, усилилось движение на верхней палубе, а когда уловил звук выкатываемых на орудийную палубу пушек, то понял, что на судне готовятся к бою.

Грохот пушечных выстрелов зародил в нем надежду. Может быть, все-таки его минует судьба безымянного раба, умершего от непосильного труда?

Внизу звуки боя были хорошо слышны — вот упала мачта, другая, вот рушится обшивка корабля от прямых попаданий ядер.

Вдруг весь корабль содрогнулся — это неприятельское судно столкнулось борт о борт.

По раздававшимся крикам раненых и умирающих, по звону стали Корр о-Данн понял, что на верхней палубе, прямо над ним, начался рукопашный бой.

Потом внезапно наступила тишина.

Раздался громкий топот ног — кто-то сходил в трюм. Яркий свет фонаря прорезал темноту.

Только спустя какое-то время, с большим трудом выбравшись на нетвердых ногах на палубу и привыкнув к яркому солнечному свету, узники получили возможность как следует рассмотреть своих освободителей.

Это было сборище отчаянных головорезов со всех берегов всех морей мира: черноволосые с раскосыми глазами крепыши, обитающие за Бескрайним океаном и непонятно как оказавшиеся здесь, светловолосые северяне, темнокожие мускулистые выходцы с берегов Айлана, рыжие хойделльцы, тонколицые амальфиоты…

Пестрая, чаще всего с чужого плеча одежда, косматые гривы, все вооружены до зубов — сабли, ножи, пистолеты, топоры и пики…

Но внимание Корра привлек стоявший на шканцах предводитель этой шайки.

Он был высок, его крепкая фигура источала жизненную силу.

Облаченный в черный шелк, с крючковатым шаргибским носом и горящими тьмой глазами, очень смуглый, он мог сойти за эгерийца или даже танисца. Его иссиня-черные волосы вились кольцами и ниспадали на плечи; длинный, резко очерченный нос и тонкая жесткая линия рта, в одном ухе у него поблескивала золотая серьга. Ему было не меньше тридцати лет. Рука его лежала на эфесе усыпанного самоцветами ятагана, заткнутого за кушак, но угрозы в этом жесте не было. Подбоченившись, он подошел к невольникам, среди которых был и Корр о-Данн. Взгляд его внимательно заскользил по лицам стоявших перед ним людей.

— Кто вы? — через силу выговорил Корр.

Ответом ему был громовой хохот толпившихся вокруг атамана.

— Кто я? — Черные глаза иронически блеснули. — Меня можно звать Рагир. Вы про меня не слышали, но я собираюсь стать самым знаменитым «пенителем моря» в этих водах. У меня есть нужда в храбрых и умелых людях, знакомых с морем. Кто-нибудь хочет попытать счастья? — осведомился он мягко и доброжелательно.

* * *

Глядя на волочащегося в кильватере «работорговца», на палубе которого вповалку валялись изможденные люди, Рагир вспомнил, что скоро исполнится два года с той поры, как «Ибн-Химмар», или по-здешнему «Сын Смерти» бороздил эти воды.

Способности мага и удача позволили кораблю благополучно ускользнуть от столкновения с патрульными фрегатами и галеасами.

И даже те, кто втайне роптал, что капитан ушел в Шан-Гиз — так танисцы именуют Дальние Земли, — ныне были довольны, распробовав, какова на вкус легкая пожива в этих краях.

И не вспоминают уже о днях, когда грабили айланские берега. Что и говорить — земля черных изобилует золотом, слоновой костью, алмазами и рабами.

Но слишком уж много собралось там ловцов удачи, так что уже не раз и не два вспыхивала резня между не поделившими добычу лихими мореходами. К тому же чертовы северные язычники начали посылать корабли для охраны своих работорговцев. Да и купцы завели моду, когда на них налетает отважный корсар, не драться честно клинок на клинок, а закинуть на палубу удальца здоровенный бочонок с горящей нефтью. В довершение всего и подданные местных черных царьков научились отливать пушки (благо бронзовые идолы у местных медников выходили получше фаранджийских святых) да делать порох. Пусть зелье у них и скверного качества, но всё равно — получить в борт дюжину полновесных каменных ядер радости немного…

Так что никто из них не раскаивался, что решил попытать удачу в других краях.

Так же как сам Ар-Рагир не раскаивается в том, что сменил участь мага на долю пирата. Он, конечно, не оставил своих занятий, хоть и приобрели они иное течение.

Память вдруг услужливо вернула Ар-Рагира в еще недалекое прошлое…

Отплевавшись от попавшей в рот соленой воды и чуток отдышавшись, чародей огляделся.

Признаков жизни на борту замечено не было, зато ощущался запашок тления — и маг даже догадывался, что он означает.

Преодолевая накатывавшие на него волны дурноты, затравленно осматривался по сторонам.

То, что он видел, отнюдь не поднимало ему настроения.

На палубе то тут, то там в разных позах валялись изрядно разложившиеся трупы — по всему видать, прежняя команда.

Никаких видимых повреждений на телах видно не было — ни рубленых ран, ни огнестрельных. Казалось, люди умерли в одно мгновение, пораженные черной магией или ядом.

Впрочем, маг быстро пришел в себя — он повидал вещи и пострашнее, чем полдюжины подгнивших покойников. Тем более не тому, кто ощущал прикосновение демона и чудесным образом спасся с проклятого острова, бояться каких-то там мертвецов. А вот если на корабле чудом окажется некто живой — это может оказаться опаснее.

Но как обшаривать корабль в темноте?

В этот момент внезапный порыв ветра расправил обвисшие паруса, наполняя их. Хлопнул кливер, заскрипели доски и сочленения «морского коня»…

Ар-Рагиру показалось, что с острова донесся чей-то крик, потом еще один — возможно, пробудились другие приговоренные.

С трудом поднявшись на ноги, он глянул на Черную Скалу.

Люди поднимались, как-то вяло, расслабленно… Кто-то неуверенно поднимал, сжимая двумя руками, булыжник, кто-то вооружился старой костью…

Фаргид отвернулся.

Но усиливающийся с каждым мгновением ветер все дальше относил корабль от Черной Скалы. Днище скребнуло по рифам, заставив его сердце сжаться, но корабль благополучно миновал пояс подводных камней, и вот уже остров уходил за корму, сливаясь с ночным мраком. Лишь под луной сверкал закипающий прибой на клыках рифов — сезон ветров вступал в свои права.

И тогда Ар-Рагир вдруг понял по-настоящему, что спасен. Спасен!!!

Он направился на корму, зажав пальцами нос, чтобы не стошнило от трупного смрада, и, добравшись до надстройки, толкнул дверь. Пройдя темным коридорчиком, обнаружил каюту, судя по размеру и широким иллюминаторам принадлежавшую капитану. Слава Всевышнему, прежнего жильца здесь не было — ни живого, ни мертвого.

И, ощущая необыкновенное спокойствие и умиротворение, Фаргид устроился на капитанском ложе, пахнувшем каморой и мускусом, и уснул — оставив всё на потом. Тем более сил уже ни на что не было, даже на то, чтобы утолить голод.

…Корабль уносил его прочь от Черной Скалы, и он был единственным живым на судне.

Ар-Рагир привык к одиночеству — в конце концов, таков удел каждого истинного мага. Но лишь на этом корабле, полном мертвых тел, плывущем в неизведанную даль по воле равнодушных волн, он понял, насколько оно может быть ужасно.

Сидеть сейчас, сложа руки, было, по меньшей мере, неуместно. Надлежало для начала избавиться от умерших — мерзкая, но необходимая работа.

При помощи багра десяток разлагающихся трупов были отправлены за борт. При этом с некоторым облегчением он обнаружил, что, по крайней мере, двое отправились в мир иной от самой обычной доброй стали — в груди одного торчала сломанная стрела, другой умер, зажимая ладонью черную рану в боку. Дальше Фаргид, выкинув следом за мертвецами и багор, вооружился ведром и смыл с палубы кровь. Насколько мог, предоставив остальное морю и дождям.

Покончив с уборкой, Ар-Рагир ощутил зверский голод.

Отправившись на корму, он спустился в трюм, рассчитывая найти камбуз и чем-нибудь подкрепиться — даже столь гнусная работа не смогла надолго отбить аппетит.

Но, спустившись в полумрак твиндека, он замер от ужаса и даже едва не заорал.

У борта стоял иссохший труп нагой женщины, чьи черные волосы, спускавшиеся на сморщенную грудь, болтались в такт качке.

И лишь разглядев, что несчастная просто пришпилена к доскам глубоко ушедшим в дерево дротиком-джеридом, маг слегка успокоился.

У ног покойницы лежало аккуратно сложенное роскошное платье серебристого шелка и пояс с изукрашенным самоцветами изящным кинжалом.

Возле самой двери камбуза Ар-Рагир поднял тяжелую серебряную брошь — солнце с изломанными лучами числом одиннадцать.

Он был неприятно удивлен — это был знак гильдии магов Джебель-Тарика, за которыми тянулся шлейф весьма дурной славы.

Интересно, принадлежал ли знак убитой — хотя в гильдии женщин было весьма мало — или кому-то из нападавших? Но если он был утерян в горячке боя, то почему его не подобрали? С другой стороны, не менее интересно, почему убийцы не сняли с жертвы дорогие браслеты тонкой работой с опалами и ониксами?

Что вообще произошло на борту этого корабля?

Камбуз порадовал его изысканным ароматом протухшего супа из котла.

Надо сказать, он первый раз был на корабельной кухне и некоторое время соображал, что делать.

Тесное и низкое зловонное помещение, посредине которого стояла кирпичная плита, обложенный черепицей пол, а вокруг теснились грубо сколоченные кухонные столы, колоды для разделки солонины, какие-то бочки и баки, котлы, полки с горшками, поленницы дров, корзины со щепками для растопки, мешки…

Тем не менее, кое-как пробираясь по этому аду, он обнаружил початый мешок риса и короб с мелким изюмом, а также полупустой бочонок с водой, видимо, предназначенной для вымачивания солонины. По крайней мере, смерть от голода ему в ближайшее время не грозила.

Следующие полчаса Ар-Рагир потратил на слегка подзабытую кухонную работу.

Вдоволь напившись, он сперва вычерпал вонючее варево ковшом, который опорожнял в иллюминатор, далее, бочком продвигаясь мимо мумии, кряхтя, выволок смердящий котел и отправил за борт.

Затем, растопил плиту заготовленными еще прежним хозяином корабля дровами и сварил кашу в самом чистом из обнаруженных тут медных горшков, ухитрившись не обжечься. Ел осторожно, как и полагалось после даже не очень долгого поста.

Все это время корабль то поворачивало поперек волны, то шатало из стороны в сторону — так что, покончив с едой, Ар-Рагир выбрался на палубу.

На то, чтобы закрепить реи и поднять ветрило, у него ушло больше часа.

Следом он закрепил руль на блоках и вбил фиксирующие шкворни в гнезда — именно так, насколько он помнил, делали моряки во время трех его путешествий по водной стихии.

После нескольких часов сражения с кораблем Фаргид обессиленно повалился в пустующей капитанской каюте. Утомленное тело требовало отдыха. Маг почти моментально провалился в глубокий сон.

Проспав часа четыре, чародей проснулся и решил для начала как следует осмотреть корабль. Начал он с капитанской каюты.

Сперва он изучил книги,почему-то разбросанные по каюте.

Книги эти являли собой странную смесь всего и вся. «О человеческих жертвоприношениях в сагунской державе», «Аль-Аргоналисское торговое законоуложение 803 года Истинного Пророка» на танисском; «Обычаи портов и гаваней Срединного моря и шаргибских земель» и «Золотые деяния славных государей» древнего амальфийского сочинителя Кариска Пирсия, издания далекого Арбонна. Причем слово «государей» оказалось жирно перечеркнуто свинцовым морским карандашом и сверху четким безупречным почерком было написано — «козлов».

Надо сказать, эту книгу Ар-Рагир когда-то читал, само собой, в переводе на танисский, и почему-то столь непочтительное высказывание по адресу древних императоров его зацепило. Не оттого ль, что ругательство написано было на амальфийском, что, впрочем, не значило ничего — амальфийцы хотя и редко, но плавали в эти воды, да и вероотступников хватало во все времена. Как он помнил, один из мертвецов был одет именно как амальфиец — чулки и короткие штаны с буфами, на взгляд чародея приличествующие мужеложцу, складчатая короткая туника и маленькая круглая шапочка, вышитая бисером.

Правда, нашлась еще пара книг — причем не печатных, а манускриптов, на непонятном ему языке, хотя и написанных эолийскими буквами. Единственное, что он понял по гравюрам, изображавшим расчлененные трупы, призраки и схемы многолучевых сложных звезд, это что сочинения имели отношение к магии, причем к той ее части, что ференджийские еретики именуют черной.

Одежда в капитанском рундуке была вполне обычной для этих мест — и, кстати, впору Ар-Рагиру.

Еще в рундуке имелся отменный ятаган белого струйчатого булата, с украшенной альмандинами серебряной рукоятью — оружие скорее церемониальное, а не боевое. Его Ар-Рагир сунул за кушак — не столько для защиты от реальной опасности, сколько просто для уверенности в себе, какую оружие придает любому мужчине.

При этом сундук был не заперт и, судя по беспорядку, в нем явно кто-то рылся. Также Фаргид обнаружил, что изящное бюро эгерийской работы, стоявшее в каюте, было грубо и безжалостно взломано. Но несколько серебряных чарок, письменные принадлежности, стопа дорогой шелковой бумаги остались нетронутыми.

Решив на время оставить каюту, чародей выбрался наружу.

Заглянув в трюмы, он обнаружил, что дармун шел пустой, без груза, но с двойным балластом из свинцовых отливок.

Так обычно делали, когда шли в дальнее плавание, чтобы, угодив в шторм, пустое судно не перевернулось. Непонимание мага усилилось: что же это за корабль? Послы? Пираты?

Но при чем тут магия? Он даже попытался проверить судно по-своему, но ничего не почуял — на море обычному чародею трудно что-то сделать, тут нужен особый водный маг.

Зато нашел кое-что, подтвердившее, что корабль этот побывал в бою. В мачте торчал тяжелый болт, выпущенный явно из станкового арбалета, а полубак был иссечен оспинами — туда угодил картечный залп. Обе абордажные модфы на носу изнутри были покрыты нагаром, а у шпигатов Фаргид обнаружил обугленную тряпку — остаток пыжа.

Ар-Рагир прошел на корму, где обнаружил нечто его порадовавшее — плавучий якорь из крепких досок, обшитый двойной парусиной, закрепленный на бухте превосходного каната.

Это было как раз то, что нужно магу в его положении — он тут же сбросил его в воду, и суденышко ровно стало на курс.

Магнитный компас на мостике оказался вдребезги разбит — все тем же арбалетным болтом.

Горестно цокнув языком, маг пустился на поиски провизионной кладовой.

Нашел он ее быстро — по запаху. Бочки с солониной издавали натуральный трупный смрад, а некоторые уже вздулись, испуская зеленоватую пену — видать, корабль был в плавании довольно долго, прежде чем лишился команды.

Но тут уж ничего поделать было нельзя — выволочь в одиночку двухсотфунтовые бочонки из трюма было бы под силу разве что древнему эолийскому герою Хилкару, разрывавшему голыми руками пасть драконам и базилискам.

Правда, в целости были глиняные кувшины с крепким финиковыми вином и амфоры с сухарями, а также высокие бочата из полых стволов гигантского бамбука без малого в локоть толщиной — какие делают в черных королевствах Конгбо для воды. И целый штабель мешков с зерном. Вот этим и придется питаться.

В матросских кубриках его встретил дух застарелой кислятины и въевшаяся в доски вонь немытых тел. По полу был разбросан нехитрый скарб команды — опять будто кто-то что-то искал, причем иногда одежда была распорота по швам.

Тут же, среди барахла в беспорядке валялись абордажные сабли, несколько арбалетов и пара короткоствольных пищалей-серпент.

Но в оружейной, из замка на двери которой нагло торчал ключ, не нашлось почему-то ни пороха, ни болтов — зато было несколько охапок стрел для луков, каковых Фаргид не обнаружил как ни старался. Еще была картечь и пули.

Закончив с трюмами, он вновь решил проверить каюты «кормовых гостей». И тут увиденное тоже поставило его в тупик. Одна каюта была вообще заколочена досками, а когда он сорвал их абордажным топориком, то не обнаружил в пыльном деревянном ящике с мутным грязным иллюминатором ровно ничего. Ничего, кроме аккуратно уложенного в выдолбленный из черного дерева гроб человеческого скелета. Скелет был уже старый и пожелтевший, а на лбу черепа были вырезаны иероглифы древнего Уаджета — их, говорят, умеют читать лишь в нескольких тайных сектах, что еще поклоняются истинным древним богам этой страны, уже скоро десять веков как находящейся под властью веры Правого Пути.

Ар-Рагир нахмурился — этот корабль был буквально пропитан жуткими тайнами и смертью. Неудивительно, что именно его использовал для спасения своего слуги… тот, чье имя он не посмеет осквернить своими устами.

Первой мыслью чародея было выкинуть жуткого пассажира за борт, вслед за другими мертвецами, но потом он передумал, как бы хуже не было. Хамиран знает, что за чары творились над старым костяком, и какая кара обрушится на потревожившего останки.

Поэтому он закрыл дверь и обушком топора приколотил доски на место.

А напоследок подумал, что в прежние времена не отказался бы потолковать с капитаном корабля. Похоже, у них бы нашлось о чем побеседовать.

Другая каюта, видимо, была жилищем усохшей ведьмы (или кто она такая) и, может быть, еще кого-то.

Во всяком случае, если в предыдущей каюте давно ничего не было, то из этой, похоже, все было аккуратно вынесено. Лишь валялась на полу тонкая женская сорочка, разорванная почти пополам.

В третьей каюте обитал штурман, о чем свидетельствовала затейливо вырезанная на двери астролябия с изречением из Книги Провозвестника. Сура девятьсот семьдесят девятая, аят восемнадцатый.

Ар-Рагир, усмехнувшись, прочел ее вслух: «Море подобно исполинскому чудищу, что несет на спине своей скорлупки, наполненные копошащимися мошками».

Пожалуй, к судьбе тех, кто плыл на этом корабле, она подходит как нельзя лучше.

«Кисмет…» — изрек колдун и открыл дверь.

Ни лоций, ни карт в обиталище штурмана он не обнаружил. Не было ни судовых книг, ни записей, ни даже той самой астролябии. Увидев ящичек с инкрустацией в виде зубчатых колес и кругов, Ар-Рагир удивился — в таких хранили механические армилляры — изделия редкие и дорогие, разрешавшие вычислять курс по звездам без проблем. Увы, шкатулка оказалась пуста. Ладно, все едино он не умел с ним обращаться.

Обнаружились, правда, «звездные часы» — хитрая штука из нескольких вставленных друг в друга бронзовых колец с делениями и названиями светил. С ними Ар-Рагиру довелось работать, когда он учился астрологии. С их помощью, совмещая названия звезд с их положением на небосклоне, можно было определить истинное время — а моряки каким-то образом высчитывали долготу. Но и этого Ар-Рагир не умел. Еще нашелся небесный компас — деревянный круг с вращающейся стрелкой, на одном конце которого было черное стеклышко, а на другом с «солнечным камнем» — кристаллом кордиерита, позволявшим определять направление на светило в любой туман.

Вот им и придется, похоже, воспользоваться.

Следующие часы Ар-Рагир занимался навигацией.

С трудом, но маг сумел по памяти кое-как начертить карту Золотого залива.

Кое-как приладил на мостике прибор и определил стороны света по солнцу.

Даже ухитрился, кидая в воду щепки и ветошь, примерно рассчитать скорость.

И, прикинув направление движения корабля и соотнеся его с розой ветров, предположительным местоположением и курсом, Ар-Рагир определил, что если не переменится ветер, не собьет с курса шторм или не налетит его суденышко на неведомый риф… Одним словом, если судьба будет к нему милостива, приблизительно через две недели он должен пристать к берегу в землях империи Ифо, где купцов и мореходов принято как будто уважать. Но это если все заладится. Один против стихии — плохой расклад. Тем более — он не моряк.

Вот разве что снова поможет судьба… Судьба… Ар-Рагир, конечно, догадывался, КТО ему помог. Но вымолвить это вслух не решался. И только мысленно обращался к тому, кому молился тогда, на Черной Скале, с просьбой не оставить его без опеки.

Маг бросил взгляд в морскую синеву. Прямо по курсу то появлялся, то исчезал плавник акулы, словно манящей корабль за собой.

«Плыви за акулой — доплывешь к людям», — вспомнил он старую поговорку мореходов его народа.

Тут Рагир вспомнил кое о чем и вновь спустился в трюм. Подозрения его не обманули — вода, просочившаяся сквозь днище и борта, уже выступала над трюмным настилом, и следующие несколько часов он провел, качая помпу. Затем настало время подправить курс — румпель вырвался из рук, так что чародей растянулся на палубе.

Одним словом, к вечеру его хватило лишь на то, чтобы спуститься в камбуз и, даже не обращая внимания на пришпиленную к борту ведьму, доесть вареный рис, закусив его твердым, как камень, сухарем, лежавшим на полке — его пришлось разбить рукоятью сабли, прежде чем сунуть размачивать в кружку.

Потянулись мучительно долгие дни.

Снасти, в которых он безнадежно путался, помпа, чечевица или рис, сдабриваемые иногда глотком-другим пальмовой водки…

Ветер то стихал, то вновь поднимался, играя с кораблем, как ребенок со щепкой, брошенной в ручеек.

Пару раз налетали легкие шторма, когда Ар-Рагира хватало лишь на то, чтобы задраить все люки, и валяться, блюя, в капитанской каюте.

Однажды оборвался плавучий якорь, и тогда чародей, швыряемый туда-сюда, как мышь в тыкве, то принимался возносить Всевышнему последние молитвы, то молил Владыку не погубить спасенного им ничтожного червя!

А на третью неделю плавания на него надвинулся какой-то особенно жестокий шторм. Небо рассекали зловещие молнии алого цвета, непрерывно грохотал гром, а большущие волны захлестывали судно. Вот тогда Ар-Рагир совсем уже приготовился к посмертному суду, но, слава Творцу, ураган лишь краем зацепил беспомощное суденышко.

В радости маг опорожнил последний кувшин финикового пойла и забылся сном.

Пробудился как будто от толчка, с непонятным, но, тем не менее, явственным ощущением, что сейчас произойдет нечто важное.

Помянув вполголоса тридцать три рога Илбиса, он допил остающееся на донышке вино и выбрался на палубу, вдыхая прохладный утренний воздух.

Да так и обмер.

Прямо по курсу на мертвой зыби колыхался корабль. Раз в полтора больше его собственного, с тремя мачтами, ныне торчащими жалкими обломками, накренившийся на левый борт.

Даже без подзорной трубы бросалось в глаза плачевное состояние судна, с которым стихия обошлась весьма немилосердно.

Не нужно было быть опытным моряком, чтобы понять, что судну этому осталось жить очень недолго.

Легкий ветер гнал посудину мага в сторону корабля, и Фаргид пережил несколько неприятных минут, когда ему казалось, что его суденышко неизбежно протаранит мертвую громаду.

В другое время Ар-Рагир попытался бы пристать к чужому судну, на предмет — пошарить в трюмах. Но теперь, даже если там сокровища индаграского халифа, то пусть добро и корабль отходят с миром, раз так записал в Книге Судеб Всемогущий.

И тут чародей заметил на палубе какое-то шевеление. Сердце замерло — вспомнились на миг старые сказки о кораблях-призраках и капитанах, проигравших в кости свои судна и команды Илбису.

Вот над искромсанным бортом чужака встала худая и длинная фигура.

Призывный взмах руки, который и взмахом-то нельзя назвать. Скорее конвульсия.

— По-мо-ги-те! — долетел слабый вскрик-всхлип.

Кричали по-танисски…

Рядом с первой тенью встала еще одна, точь-в-точь оживший мертвец. Потом еще и еще.

Чародей направил на них подзорную трубу.

Нет, не ожившие покойники и не призраки. Просто измученные до крайности люди. И, судя по ярким одеяниям и саблям с арбалетами в руках, даже сейчас, у последней крайности, принадлежавшие к профессии, не пользовавшейся благосклонностью властей любой из стран. Вольные труженики моря. Стригущие, точно овец, тучные торговые суда.

Как же это их так угораздило? Корабль-то намного больше, чем его собственный. И поновей будет.

Что делать?

Самое разумное — оставить их на произвол судьбы и продолжить свое странствие.

Но продолжать плавание в одиночку?.. До первого шторма или даже хорошего шквала?

«Прими…» — как будто прошелестело в снастях над головой. Или это проскрипели доски палубы?

И маг принял решение.

Сняв руль с кофель-нагеля, он всей силой навалился на румпель, пытаясь развернуть дармун.

Сейчас он, описав круг, подойдет к беспомощному кораблю с другого борта… Не тут-то было! Румпель сдвинулся лишь чуть-чуть, палуба под ногами качнулась, и Ар-Рагир приземлился на твердые доски пятой точкой.

Ветер продолжал уносить дармун от пирата, на котором обреченные пытались спустить шлюпку.

Фаргид решился. Подскочив к мачте, он выхватил двумя руками ятаган и что есть сил принялся рубить снасти. Несколько мгновений — и парус с грохотом рухнул вниз, а чародей едва увернулся от падающего рея.

Судно развернуло лагом к волне, но расстояние до пирата прекратило увеличиваться — напротив, удары волн даже начали относить дармун назад.

Но все равно — пиратская лодчонка, доверху набитая людьми, добиралась до его кораблика долго. Было видно, как медленно поднимаются весла, с каким усилием гребут моряки. Семнадцать человек измученного вида, хотя и при оружии.

Как ни покажется странным, Ар-Рагир совсем не думал о том, что даже эти полумертвецы в случае чего справятся с ним почти без труда — и будь даже он в полной магической силе, все равно ему бы с ними не сладить.

Вот лодка медленно подползла к борту, вот первая дрожащая рука ухватилась за доски палубы…

И вот они все поднялись на борт дармуна. Двадцать без трех ходячих теней. Жалкие подобия людей, усохшие от голода и жажды — вон как ввалились глаза и распухли растрескавшиеся, как такыр, губы… Сгрудились в кучку, втянули головы в плечи и затравленно глядели на своего спасителя.

А тот, приняв самый грозный вид, вперил в них прожигающий до сердца взгляд.

И молчал.

Потому как ведал — нельзя в таких случаях говорить первому. Кто начнет, тот и слабее.

Из рядов спасенных вышел худой и длинный, уже не первой молодости маргибец, с сильной примесью айланской крови. Он тяжело опирался на саблю.

— Я Йунус, господин, назир-реис «Клинка ярости», — махнул в сторону заметно погрузившейся в воду лохани. — А это команда — все, кто остались.

Маг кивнул. Но продолжал держать уста сомкнутыми.

— Прими нас под свою руку, господин. Мы хотим принести тебе клятву верности.

И бросил ему под ноги оружие.

Вот оно! Сердце чародея затрепетало.

И снова молчание.

Йунус первым, а следом за ним и прочие, каждый в отдельности, опустились на колени перед своим спасителем.

Лишь после этого капитан Фаргид молвил, оскалившись:

— Назиру Йунусу — распределить вахты. Поднять паруса, двое самых крепких — на помпу… Пить осторожно, есть понемногу… И… — Фаргид запнулся — сегодня, по праву реиса и в знак нашего спасения, я нарекаю наш корабль «Ибн-Химмар» — сын смерти. Ибо лишь пройдя через смерть мы становимся ее сынами, коих она щадит! — закончил он фразой из какой-то старинной поэмы.

Лязг клинков, ударенных друг о друга, знак высшего восхищения у носящих оружие, был ему ответом.

— Куда мы направляемся, реис? — спросил его Йунус завтрашним утром, когда более-менее пришедшие в себя корсары ползали по кораблю, приводя в порядок снасти.

Ар-Рагир думал с полминуты. А в самом деле, чего хочет от него тот, кто спас его, и куда ему следовать во исполнение этой воли? Или как в давнем глупом предании один из богов сказал спасенному им никчемному северянину-каторжнику: «Иди и придешь»? Но, может, в этом и есть мудрость Неба?

— Сперва на Бронзовый берег, починимся, пополним запасы, наберем команду и… почистим корабль кое от чего. Потом… — Ар-Рагир сдвинул брови в раздумье и вдруг выложил:

— А что ты скажешь, друг Йунус, насчет Изумрудного моря?

— А что? — хмыкнул помощник, как будто даже и не удивившись. — Изумруд — камень хороший…

Рагир вернулся из воспоминаний из-за какого-то легкого внутреннего толчка. Вокруг никого не было — люди привыкли, что нарушать такое вот одиночество вожака без крайней нужды не следует. В поисках источника беспокойства он быстро окинул взором темнеющее небо, силуэт островка с перистыми пальмами вдали. И вдруг замер, ощутил явственно то, о чем лишь смутно догадывался… Его господин был тут, рядом, недалеко!

Бог сказал ничтожному человечишке: «Иди и придешь». А тот языческий бог был явно не глуп!

Схолия третья О ТОМ, КАК ЛЮДИ ПРИШЛИ В ДАЛЬНИЕ ЗЕМЛИ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО

Сказать, что открытие за океаном нового мира, получившего тут же неизвестно от кого имя Дальние Земли, потрясло жителей Святых Земель, значит сказать и правду и неправду.

С одной стороны они были удивлены и изумлены — как так, а где ж Бездна Края Мира? Мир круглый? Стало быть, правы эти давно истлевшие урмосские мудрецы, а не епископ Козимо?

Выходит, в имперских гимнасионах не только мужеложству и пустой болтовне учили? И танисцы с их богохульным Провозвестником тоже выходит умнее нас? А нет ли тут ереси? А, украли мудрость у уаджитов? Но те вообще были язычники… Как это наша вера оттуда? Действительно… Ну, тем более.

Но были люди того времени еще слишком грубы и простоваты, чтобы утруждать себя богословскими спорами.

Ну, круглый и круглый — не падаем с него, и ладно. Эллу виднее, каким мир делать.

А вот острова за морем — с золотом, плодородными землями, лесами и даже с людьми (хм, почем там рабы у танисцев?) — это вещь понятная и полезная. Далеко? Не без этого. Ну да пророк Таскар дальше ходил.

Прошло лишь несколько лет, и за океан потянулись не десятки — сотни судов.

Эгерийцам, пережившим крах надежд на то, что вся их древняя земля станет вновь свободной от язычников, показалось, что Творец решил вознаградить их за неудачу. Не вышло создать новую Эгерию за горами — значит, создадим ее за морями.

Благо было кому — многие тысячи бравых вояк оказались совершенно не у дел — кормить воинов армии, не оправдавшей надежд, никто даром не хотел, но эти суровые парни, увешанные оружием, уже ни за что не хотели возвращаться к прежним занятиям — если у кого они и были. Как-то так оказалось, что у королей Эгерии много беспоместных дворян, рассчитывавших разжиться земелькой у язычников за горами, а хлебнувшие вольной солдатской жизни мужики и горожане не горели желанием браться за плуг и мотыгу или лепить горшки и тачать сапоги.

И нашлись умные люди, что, почесав головы под разноцветными беретами придворных, смекнули, что коли весь буйный да воинственный народ, привыкший махать мечом, а монарха слушать особо не приученный, сплавить в эти Дальние Земли, то от этого будет двойная польза…

А как это лучше сделать? А что ежели поговорить со святыми отцами? Они ведь умные люди, чего придумают — небось, не зря короли столько лет одаривали их привилегиями да почетом.

И вскоре побрели по дорогам Эгерии монахи нового ордена — Пилигримов.

«Продай землю, продай замок, продай коня — купи корабль, ибо там, в диких краях ты нужен Эллу!» — проповедовали они по рыцарским замкам и сельским базарам.

И продавали. И покупали. И плыли, взяв с собой своих крестьян, иногда охотой, иногда неволей. Или просто сбившись в шайку-артель — вместе авось и за морем не пропадешь. А мужчине известное дело немыслимо без женщины — и плыли вместе с ними их жены или случайные подружки, иногда встреченные прямо на причале и тут же обвенчанные всё теми же монахами-пилигримами.

Сколько старых кораблей пошло ко дну или стало добычей неверных пиратов — неведомо. А те, кто доплыл, выбирали приглянувшееся место да вонзали в него лемех плуга или острие копья — древний знак того, что эта земля отныне принадлежит ему. Затем крестьяне начинали строить хижины и пахать плодородную красную землю. А идальго — принимались строить замки, хотя не от кого было обороняться.

Потому что не было на островах Изумрудного моря и на просторах Иннис-Тора (так назвали открытый Вальяно континент на юге в честь земли из старой легенды) людей.

За какие-то полвека отряды храбрых капитанов и кабальеро прошли материк из конца в конец, от Закатного океана до Бескрайнего, и от душных джунглей до угрюмых пустошей юга, по которым прыгали стаи занятных созданий, похожих на громадных тушканчиков Шаргиба, и над которыми вспыхивали полярные сияния — хоть и поныне есть там немало мест, где нога человека еще не ступала.

Жили там огромные ящеры и черепахи, водились крокодилы размером с небольшой корабль. Обитали хищные кошки — пумы, ягуары и оцелоты, гигантские муравьеды и совсем уж странные существа, несущие яйца и выкармливающие детенышей молоком, или покрытые чешуей летающие змеи. По равнинам и лесам бродили создания, похожие на огромных кроликов и медведей, гигантские сумчатые гиены, соперничающие со стадами нелетающих птиц-великанов, тилацин — сумчатый волк, и древесный тилаколео — сумчатый леопард, соперничающий с до жути похожим на него ягуаром на северных берегах. А еще исполинские ящеры длиною в два с лишним десятка футов и здоровенные — с матерого вепря — броненосцы с хвостами в виде костяной булавы.

Были тут и душные джунгли, и темные буковые рощи горных дебрей, и прозрачные пустые леса, пропитанные камфарным духом, дающие целебные масла — на границах с дальними южными степями, и знакомые по Староземью сосны и акации. Когда отряды добрались до холодных южных окраин, им предстояло увидеть удивительные араукарии и прохладные леса исполинских древовидных папоротников.

А вот людей не встретили ни разу — ни похожих на черных и белокожих обитателей Старых Земель, ни подобных краснокожим и смуглым туземцам Иннис-Тона. И стало ясно, что в замыслах Элла было оставить эту землю ненаселенной до времени. Иногда, правда, из джунглей выбирались уцелевшие воины разведочных партий — похожие на живые скелеты, покрытые язвами и трясущие в лихорадке — и рассказывали то о прекрасных городах, что видели в тумане, то о женщинах-воительницах, прекрасных и нагих, и непобедимых в бою, то о зловещих карликах, что готовят в пещерах черное колдовство против рода людского… Но даже те, кто выжил, потом вряд ли пребывали в здравом рассудке.

Чтобы народ проникся важностью дела, переселенцам взяли да и запретили возвращаться обратно.

И дело пошло — вот уже начали разводить столь любимые в Старых Землях пряности; кстати пришлось открытие того, что одна из местных пальм дает отменно сладкий сок, превращающийся в отличный сахар — а при перегонке еще и в крепкий и ароматный напиток. В лесах росла ценная древесина — красное и черное дерево, камедь, кедр…

Тут само собой на запах звонкой монеты стали слетаться купцы и ростовщики, росли города. Тут и церковь подоспела — а как же без нас?

А в благодарность за помощь и в знак милосердия попросили святые отцы о маленькой привилегии: пусть всякие тайные язычники, еретики и богохульники не отправляются на костер и в тюрьму, а искупают свою вину трудом на благо духовного сословия в их поместьях…

Но вот тут выяснилось, что новые края не так уж благостны и удобны для жилья, как показалось вначале. Да, земля давала по два-три урожая в год. Да — море изобиловало рыбой, а фрукты, какие в Старый Землях ели лишь дворяне да короли, тут росли сами по себе — протянул руку и сорвал.

Но ко всему этому прилагался целый букет болезней, которые было непонятно как лечить. Вечная жара, так радовавшая поначалу новых жителей — тут ни разу не выпадал снег! — быстро стала невыносимым проклятием. Люди болели от незнакомой пищи, гибли от укусов ядовитых пауков и многоножек, в море их подстерегали гигантские ядовитые медузы, спруты-скорпионы и акулы. Появились и вообще жуткие, неведомые раньше болезни. Лекаря лишь разводили руками, давая им названия — желтая, гнойная, серая лихорадка — в зависимости от того, как выглядели умершие от очередной заразы. Как-то в одном гарнизоне после мучительной смерти половины солдат лекарь выпросил у коменданта и капеллана разрешение — вскрыть труп нового умершего, ибо в те времена церковь это не слишком одобряла.

Когда мертвое тело бедолаги было взрезано, медикус — между прочим пять лет проведший на войнах — рухнул в обморок: требуха и мозг покойника были буквально изъедены какими-то гнусными червями синего цвета… Еще полтора века «синий червь» был самым жутким бичом Дальних Земель, пока какой-то ссыльный алхимик не сумев сварить нужный декокт, помогавший, правда, лишь в самом начале болезни.

Корону, впрочем, это волновало лишь по одной причине — золотые и серебряные рудники, изумрудные копи и плантации требовали рабочих рук. А пленники и каторжники быстро кончились: в новых владениях они стали уж слишком быстро умирать. Вновь поплыли за океан тюремные корабли — но на этот раз уже повезли не разбойников и убийц, а сперва воров, проституток, мошенников, затем неоплатных должников и конокрадов… наконец, что было вообще неслыханно для Эгерии — мелких воришек и даже похитителей овец, на которых вообще в этом королевстве смотрели снисходительно. Позже, когда и этой публики не стало хватать, на каторгу начали посылать даже простых бродяг — ну, а имея в виду, что за каждого пойманного бродягу канцелярия Дальних Земель выплачивала стражникам премию, в бродяги стало очень просто угодить.

Тут уж встрепенулись остающиеся в метрополии дворяне и купцы — этак ведь весь народ можно вывезти да уморить. Верно, решили в Эскориало, лучше прикупим-ка мы рабов у соседей! И вскоре следом за переселенцами двинулись через океан невольничьи корабли.

Вначале рабов приобретали у амальфийцев — тамошние торговцы отлично освоили это ремесло еще во времена империи. Но патриции тамошних городов-государств слишком уж задрали цены, думая, что никто кроме них не сможет продать нужный товар. Ан смогли.

Послы эгерийцев при разных дворах предложили тамошним королям выгодную сделку — они из человеколюбия готовы избавить Святые Земли от воров и разбойников — и не то что даром, но даже приплатив.

Так за море вновь поплыли преступники, но уже из других стран — от Хойделла до Хелмии, которых заморское золото спасало от топора и петли. У лихих людей Старых Земель этот вид наказания получил ехидное название — «сухая плаха».

Дальше больше — в колонии стали отправлять сирот или детей бедняков, купленных у родителей в самых разных странах — редко кто из них жил дольше года, умирая от непосильного труда. Зато вышло изрядное облегчение военачальникам. Прежде те прямо-таки не знали, что делать с пленными. Отпустить? Но ведь они, скорее всего, вернутся к врагу! Запереть в тюрьме и кормить до конца войны? Тут не всегда и для своих хватает еды, да и до крепости их еще надо довести. Вот и приходилось даже убивать бедолаг, вопреки заповедям Элла и Анахитты — иногда целыми тысячами.

А теперь все стало проще некуда — за каждым войском шли обозы торговцев рабами, везя телеги колодок и цепей. И пред Создателем чист, и деньга опять же в кармане звенит.

Прибрежные пираты тоже весьма обрадовались — так что даже ходящих на промысел рыбаков кое-где начали сопровождать военные галеры.

Но спрос на живой товар не падал. Рыцари ордена Золотого Щита, обосновавшиеся за Сурьянским морем, в землях диких западных леттонов, из нужды в деньгах продали работорговцам за какой-то десяток чуть ли не всех своих крепостных. А когда выяснилось, что гнуть на них спину почитай некому, двинулись в поход на Сурию, думая захватить ее земли и обратить в холопов живущих на них пахарей — заодно продав излишки на сторону. Но сурийские князья не только разбили наглецов, но и с большим войском явились в орденскую область, взяв их города и комтурии.

Тут как раз прибыли работорговцы, с которых незадачливые рыцари-щитоносцы взяли приличный аванс под поставки сурьянской «двуногой скотины».

Недолго думая, те предложили сурьянцам продать им благородных рыцарей — не терпеть же убыток честным амальфиотам (торгаши — что от них еще ждать)? И воеводы великого князя Лотара, почесав затылок, согласились (варвары — что с них взять?)

Все новые и новые рабы плыли за океан, чтобы лечь в плодородную красную землю — кто-то через три года, кто-то через три месяца. Потом некто подсчитал — самое меньшее десять миллионов человек за два с половиной века поглотил Иннис-Тор.

А ненасытное чудовище требовало: «Больше! Больше!» Но их все равно не хватало.

Бывали годы, когда каждый день в порт Геоанадакано приходило по одному работорговому кораблю лишь из цивилизованных стран. А ведь рабов везли еще в трюмах обычных судов, в канатных ящиках, в клетках на палубах…

«Мой лорд, быстрей приставайте и разгружайтесь, а то весь товар уже продан!» — такими словами обычно встречали работорговцев.

Мёрли, впрочем, не только рабы. Свободных коса косила с не меньшей силой.

Да что говорить, в среднем из каждых сотни солдат колониальной армии до конца первого года доживала лишь половина. Были крепости вроде Эрохара и Гудаваны, отправляться куда отказывались даже приговоренные к смерти, предпочитая честную петлю или плаху смерти от «синего червя» или «серой лихорадки».

За сто двадцать лет треть эгерийских знатных родов исчезла, ибо офицеры и чиновники умирали так же, как и простые землепашцы, забранные в войско и флот. Монастыри оказались переполнены оставшимися без женихов девицами благородных кровей (как, кстати говоря, и бордели), а в иных селах две трети детей были незаконнорожденными.

Новые земли сполна заставляли расплачиваться земли старые за то золото и пряности, что бледнолицые гости выкачивали из своей заморской собственности.

Но количество тех, кого можно было отправить за море, было не бесконечным.

Пытались вербовать вольных рабочих, но не было уже веры словам нанимателей.

И останавливалась работа на рудниках, потому что некому было добывать серебро и выкапывать изумруды. И гнили на берегу лодки — некому было нырять за жемчугом. И застывал драгоценный сок на стволах пальм…

К тому же потребовались не только руки, но и головы. Однако мало кто из владеющих нужными умениями захотел попытать счастья в гиблых местах, о которых уже было известно, как быстро они убивают северян. Не помогали ни обещание огромных денег, ни льготы от королей.

Выход все же был найден.

Нужны были рудознатцы и горные мастера для шахт и копей Медных гор и Аюрадды — и ночами разбойники нападали на мелкие шахтерские поселки Шлезгии и Коамии, вытаскивали из постелей под плач жен и детей ничего не понимающих умельцев, перекидывали их через седла и увозили в ночь.

Требовались корабельщики — и пираты пробирались в Утрехтс и Гордонну, врывались в кабаки, где отдыхали после тяжкого дня ремесленники с верфей, и уволакивали усталых плотников чуть ли не под носом у стражи.

Появилась нужда в лекарях — и прямо из коллегиума знаменитой Мосской академии неизвестные злодеи похитили три десятка окончивших курс лиценциатов медицины, мирно отсыпавшихся после торжественной выпускной пирушки.

Говорят, один разбогатевший владелец сахарных плантаций непременно пожелал, чтобы его дочерей обучал манерам настоящий придворный. И по его заказу за пять тысяч золотых «охотники за головами» выкрали обер-церемониймейстера из какого-то северного княжества.

И все равно людей не хватало.

Но тут пришли на помощь старые враги — танисцы.

В пышных дворцах владык и нарочито скромных конторах торговых домов замелькали облаченные в черное и белое сухощавые фигуры бородачей с ночью в глазах.

Почтеннейшие и благородные не знают, что делать? Ничтожнейшие торгаши помогут им — дешево, совсем даром! Всего лишь привилегия на торговлю на пятьдесят лет нижайшему слуге вашему — и тысячи сильных и покорных невольников будут к вашим услугам! Дешево, совсем даром!

И вместе с неуклюжими нефами и галеонами через Океан потянулись быстрые танисские дхоу и гурабы, несущие в трюмах оливково-смуглых айланцев, коричневых таригов и нумидов, и черных, как ночь, жителей земель крайнего юга, что за великой рекой Зангой.

От Бронзового берега до Дилмана потянулись к торговым факториям и приморским городам невольничьи караваны. В ужасе жители провожали их глазами, ибо пошел слух, что несчастные отправляются на съедение жестоким белым королям.

Не прошло и оговоренных пятидесяти лет, как вслед за танисцами тропку проторили и правоверные торговцы — сперва, как водится, арбоннцы, за ними — эгерийцы с амальфийцами, там и фризы подоспели…

Всем хотелось покупать невольников.

За старые ружья и порох, за доспехи и механические игрушки, зеркала и бусы из граненого стекла, за ром, изготовленный руками тех же самых рабов, за белых женщин из расчета — одна за десяток самых крепких мужчин или два десятка женщин…

Теперь огромная черная земля начала приносить свою дань ненасытному молоху.

Обайгоно и Тангалу, Ширинда и Ма'Бри, Дангеза и Того… Все страны и племена отдали свою долю ему, как отдавали в дикой древности сыновей и дочерей на алтари Ата-Алана.

Суда, возившие живой товар, именовали «кораблями из преисподней» — ведь частенько до места довозили лишь половину из невольников. А еще — «золотыми» кораблями — ведь каждый рейс давал по три золотых на каждый вложенный.

Тем более что, как оказалось, темнокожие рабы годятся не только для работы на плантациях и приисках. Не все были вчерашними земледельцами и охотниками. Находились и искусные ремесленники — резчики по дереву, чьи изделия издавна возили в северные королевства танисские купцы, ткачи, кузнецы и золотых дел мастера. А мастеров в новых землях не хватало всегда (а кого, скажите на милость, там хватало?).

Некоторые специально скупали таких искусников и открывали свои мастерские или просто сдавали их в аренду — на неделю, месяц, год.

А те, кто поумнее, отдавали своим умелым рабам в обучение других рабов.

Домашние слуги, бочары, портные, пекари, дубильщики, столяры, сапожники, каменщики…

Другие работали в доках и на верфях: конопатили днища, шили паруса, грузили корабли.

Потом нужда, а не желание, заставила сделать из рабов матросов. Далее — надсмотрщиками за другими рабами. Затем — стражниками. Оставаясь невольниками, они получили оружие и право рубить в капусту свободных, буде те начнут бунтовать или грабить. Наконец, пришел день, когда какой-то из королевских капитанов, столкнувшись с нехваткой солдат, плюнув на все, с проклятиями Эллу и дочери его, конфисковал у подвернувшегося торговца несколько дюжин крепких темнокожих мужчин, плюясь, прочел им «Корона обещает…» и сунул в руки аркебузы — отрабатывайте свободу кровью…

Еще не умерли последние старики, привезенные сюда первыми с южного материка, а вот уже появились и свободные. Кто-то выкупался — ведь даже рабу нужно дать какую-то надежду, чтобы он не наложил на себя руки или, того хуже, не наложил их на горло хозяина. Кто-то освобождался из хозяйской милости: ведь даже с самыми жестокими хоть раз да приключаются вспышки милосердия. Кто-то дарил рабов церкви, а тут Первосвященник возьми да и постанови, что через десять лет рабу храма положено дать свободу.

Эронга Сао стал лучшим серебряных дел мастером и гравером в арбоннских владениях, а кузнец Бунго научил эгерийцев выплавлять черную бронзу, из которой получались превосходные пушки и даже аркебузы. Сирингия Мудрая открыла сотню с лишним лекарственных трав. А ее дочь догадалась приручить дикий маис, вспомнив, что похожую культуру выращивали у нее на родине. Уже через два десятка лет его начали разводить в Эгерии, откуда он расползся по свету до самого Дангао. Именно от рабов пошел обычай разводить больших черепах в особых загонах до тысячи голов, что заменяло сотню быков.

Знаменитый вождь шойосов Эндагобо стал первым чернокожим капитаном в войске эгерийского короля.

Были и другие.

В одной только Кадисте проживали десятки мулатов, владевших в общей сложности десятью тысячами рабов. И случалось, бывший дворянин, а ныне кабальный раб, прислуживал бывшему рабу, пока тот завтракал, после того, как провел ночь с дочерью оного дворянина. Бывало и такое.

Потом, может быть, скажут: «Так рождался новый мир и новый народ».

Но мудрый просто пожмет плечами: «Таково течение жизни».

Так или иначе, а к 3342 году от Воздвижения Первого Храма, от Изумрудного моря до южных льдов раскинулись громадные владения эгерийской короны, чьи многочисленные губернаторы, чиновники, солдаты и морская стража зорко следили за тем, чтобы иностранные суда не вздумали вести торговлю. И это было главным.

А люди — что ж? Люди умирали, как и было установлено Творцом — Эллом.

Сколько их умерло на заготовках ценной древесины, на рудниках, на плантациях пряностей, на добыче сахара из растущей тут сахарной пальмы — не счесть.

От неведомых болезней, лишений, поножовщины и тоски по утраченной родине умерло не меньше. Свободные и рабы, нищие и идальго, айланцы, танисцы, каильянцы, арбоннцы, хелмийцы, мисрийцы…

Всем им эпитафией могут послужить слова из поминальника, начертанные рукой безымянного монаха в часовне на старом кладбище Геоанадакано. «А имена их Элл ведает…»

Глава 7

3342 год от Возведения Первого Храма, 12-е число месяца аркат.

Стормтон, Ледесма. За сутки до вышеописанных событий.

— Зря ты, парень, от угощения отказываешься, — с укором глянула на него красавица-смуглянка, когда он, заплатив два медяка за завтрак, выходил из заведения. — Я бы тебя так попотчевала — все плавание бы потом меня вспоминал.

И столько всего, обещающего блаженство, было в ее взгляде, да и во всей ладной фигурке, что пикарон чуть было не поддался искушению.

Не вовремя появившаяся рядом с девицей драная черная кошка разом испортила мулату все настроение. Кошек он не переносил. Особенно такого, схожего со цветом его собственной кожи окраса.

— Как-нибудь в другой раз, — улыбнулся вежливо, но достаточно прохладно, чтоб отшить прилипалу.

— Ну, как знаешь, — надулась молодка. — Надумаешь — знаешь, где меня найти.

— Непременно, — пообещал темнокожий.

Портовая дорога, по которой шел Х'Ант, прилегала к причалу, где и днем, и ночью было полным-полно моряков, а сама улица пестрела вывесками таверн, зазывающих посетителей на стаканчик рома. Шумное оживление сутки напролет царило на Параде — главной улице Стормтона.

Вернувшиеся флибустьеры бродили от таверны к таверне. Их кошельки были набиты золотом, но бархат, шелка и кружева плохо сочетались с грубыми манерами и изукрашенными шрамами физиономиями. Компании таких молодцов неделями пировали с куртизанками со всех уголков мира.

Нередко на компанию покупалась бочка вина, выбивалась затычка, и пираты, по очереди подставляя рты под струю, глотали вино, пока бочка не была осушена. Деньги спускались до последнего гроша, и иные умудрялись за ночь прокутить две-три тысячи риэлей. Это притом, что сильный раб стоил сотню, а бутылка самого лучшего вина — пять. Некоторые входили в кабак в шелках и золоте, а к утру у них не оставалось даже рубашки на теле.

Х'Ант вспомнил рассказы одного из своих наставников, служившего лакеем при прежнем губернаторе. Один пират платил дочери его по пять сотен золотом лишь за то, чтобы взглянуть на нее голую… Кончилось это плохо для корсара: не прошло и трех месяцев, как его самого продали за долги — и как раз тому, в чьем доме он промотал большую часть своих денег…

День тянулся ужасно долго. Он провел его, бесцельно шатаясь по открытым рынкам. Но что поделаешь? Такова его миссия — разведать как можно больше.

За час до захода солнца он находился неподалеку от Восточных ворот. Делая вид, что рассматривает дверь лавчонки татуировщика с образцами рисунков — хэйянских, сянских, амальфийских, он при этом не спускал глаз с часового, который, скользнув по нему взглядом, лениво прохаживался у караульной будки. Похоже, пройти через ворота особого труда не составит. Вот если бы он знал, куда ему идти дальше!

Его должны были встретить и взять чертов пакет, буквально обжигавший его тело…

Перед тем как несколько часов назад его лодчонку спустили со шхуны под фрисландским флагом — под ним тут плавают все кому не лень — и парус повлек его к недалекому берегу, тот странный тип был уж слишком словоохотлив. Всё говорил, как это важно, твердил, что друг свободных пикаронов уж слишком о себе возомнил и ему надо напомнить о взятых на себя обязательствах — но глаза его прямо-таки излучали ложь как два фальшивых скеата, слепленных из оловянных пуговиц.

Вся эта история не слишком-то нравилась одному из лучших прознатчиков Дарина. Конечно, он повинуется воле вождей, но вот кто о себе много возомнил — так это Рагир, что, как уже поговаривали в тайных лесных и горных поселках, всё больше ведет себя как претендент на пикаронский трон.

Х'Ант осмотрелся, глянул зачем-то в сторону форта, чья зубчатая громада рисовалась на фоне синего неба, а батарейная башня торчала как Хамиранова мужская гордость.

Ладно — он идет с важным поручением и не должен его провалить.

В нескольких ярдах от него стоял какой-то рослый мужик и, как показалось Х'Анту, внимательно следил за ним. Пикарон, нарочито громко насвистывая начальные такты«Канонира и Смерти» неожиданно пересохшими губами, быстро свернул в заросшую, темную улочку. Он шел очень быстро и когда обернулся, то ничего, кроме колеблющихся теней, не увидел.

В «Старом компасе», мимо которого, томимый голодом и жаждой, проходил Х'Ант, кто-то орал развеселые песни пьяным голосом, из двери доносились грохот ломающейся мебели и звон разбивающейся посуды; похоже, внутри веселье шло полным ходом.

Запах перегара ударил в нос Х'Анту, когда пьяный здоровяк навалился на него и, дружески хлопнув по плечу, предложил выпить за его счет. Видимо, для моряка подобное панибратство было обычным делом, и каждого прохожего он считал как минимум своим другом до гробовой доски.

— Я угощаю, приятель! Подними стакан за мое здоровье, уважь старого боцмана Ланго! Такая удача привалила! Золото рекой льется! Давай-давай!

Не дожидаясь ответа, он затащил мулата в таверну и толкнул его за ближайший свободный столик.

— Трактирщик, рому мне и моему новому лучшему другу!

Через несколько минут принесенная толстым трактирщиком бутыль была пуста, в основном благодаря стараниям боцмана Анго.

И видать от избытка чувств, тот затянул песню, изобличавшую его прежнее, а может, и нынешнее ремесло:

И, оборвав куплет, запил песню добрым стаканом рома.

— Забористое пойло! — крякнул он и вдруг с подозрением уставился на пикарона.

— Что-то ты не пьешь, а? Или тебе не нравится ром? Или моя рожа?!

Перебравший моряк навис над мулатом, пытаясь сфокусировать взгляд на его лице. Судя по всему, Анго постигла неудача в этом нелегком деле.

— Отличный ром, — приветливо отозвался Х'Ант. — Спасибо за угощение, боцман. Просто жарковато сейчас…

— Жарковато, да? — наливался гневом толстяк. — Щас тебе еще не так жарко станет! Я еще на этого дурака добро перевожу!

Он обернулся к посетителям, призывая их в свидетели оскорбления. Кабак сочувственно загудел: почти все посетители успели уже угоститься за счет боцмана и были целиком на его стороне.

— И то верно, — все так же мирно поддакнул молодой мулат. — К чему на всяких дураков добро переводить? Я пойду, пожалуй…

Х'Ант терпеть не мог драться из-за пустяков.

По кабаку вновь прокатилась волна негодующих воплей.

Анго, свирепо ухмыльнувшись, сгреб свою жертву за рубаху на груди — так, что затрещала ветхая ткань

— Ногами вперед в окно ты пойдешь, макака черномазая! Выродок от случки на навозной куче козы с дюжиной каторжников и двумя меринами!

Он не договорил: левый кулак Х'Анта врезался ему в пах. Коротко хакнув от боли, боцман выпустил рубаху и тут же получил в переносицу, уже с правой! Да, Х'Ант терпеть не мог драться. И если мордобой все-таки начинался, старался, чтобы это безобразие закончилось как можно скорее… Замычав от лютой боли, боцман осел к ногам мулата. Пьяницы опешили от такого оборота событий.

Пикарон, обведя собутыльников боцмана не сулящим добра взглядом (ну, кто еще хочет?), подался к выходу.

— А за ром кто платить будет, рожа айланская?! — возмутился кабатчик.

— Ром? Ах, да! — спохватился Х'Ант. И тяжелая бутыль из толстого стекла обрушилась на башку хозяина заведения.

Весь кабак был уже на ногах. Такого нарушения правил каким-то черномазым спускать было нельзя.

— Хватай его, парни, якорь ему в печенку! Дверь держи, дверь, чтоб не ушел, гад!..

Х'Ант толкнул скамью под ноги ближайшим атакующим, ураганом пронесся по длинному столу и покинул «Старый Компас» именно так, как предсказывал боцман: через окно, высадив ногой раму.

Взревев, словно упустивший добычу хищник, толпа ломанулась в дверь, чтобы догнать мерзавца и переломать ему все бимсы и шпангоуты! Но улица была пуста…

Нет, по ней по-прежнему струился поток прохожих: моряки, торговцы фруктами и свежей водой, портовые грузчики, уличные девицы…

Но беглеца простыл и след.

Кое-кто пустился бегом по улице, надеясь догнать добычу, но большинство пьяниц разочарованно поплелись обратно в таверну, кляня шустрого мулата в бога, в душу, в костяк и в корень…

Эти свирепые рулады виновник слушал сверху.

Он и не думал убегать. Всего-то подтянулся на руках, ловко вскарабкался на крышу и теперь выжидал, когда уляжется кутерьма.

Наконец, спрыгнул наземь. С той стороны таверны, где была глухая, без единого окна бревенчатая стена. Остановился среди высокого бурьяна.

Руки-ноги целы, физиономия не разбита. Вот рубаху пьянчуга порвал — это скверно! В здешних широтах моряки не обременяли себя лишним гардеробом. Большинство слонялось полуголыми не только по корабельной палубе, но и по улицам города. Но Х'Ант нигде и никогда не появлялся без рубахи. Пусть ткань была такой ветхой, что сквозила на свету, зато она скрывала шрамы от кнута на спине. И клеймо на левом предплечье…

Пытаясь определить, нет ли за ним «хвоста», он зашел в собор, поразивший его полом цветного мрамора, сиянием драгоценной смальты мозаик, яркими красками фресок, цветной эмалью, разноцветием витражей.

Постоял, разглядывая панно на западной стене напротив алтаря, изображавшее гибель короля Иверо и трех тысяч мучеников под Алькантаром.

Хоть Эгерия и Хойделл находились в старой вражде, но вера-то одна! Впрочем, возможно, просто фальбийские мастера, расписывавшие собор, не случайно выбрали именно этот эпизод из священной истории — уж больно жалкими выглядели корчащиеся в огне рыцари и уж слишком гротескным смотрелся охваченный пламенем король на охваченном пламенем коне, продолжающий скакать к воротам крепости…

Про ту битву Хант знал, конечно, — это лесные пикароны думают, что край света недалеко от околицы их киломбо или что вообще Айлан, откуда их привезли, находится в Верхнем Мире а белые черти живут Нижнем. Но его, прознатчика, кое-чему учили — не где-то, в самой столице, лесном Дарине.

Тогда пять с лишним веков назад войско Эгерии, усиленное рыцарями Святого Похода из других земель, почти взяло неприступную цитадель на перевале Алькантара, перекрывающую единственных путь из Северной Эгерии в Южную.

Первый пояс стен они проломили тараном, второй — магией (это был последний раз, когда магия применялась в битве), третий — просто взяли с налету на плечах ошеломленных танисцев.

Осталось взять лишь алькасар — главную башню цитадели — и путь за хребет был открыт.

Но у танисцев было припасено кое-что на крайний случай. Когда торжествующее войско заполнило двор крепости, вдруг открылись потайные сифоны и из них хлынул клокочущий жаром танисский огонь. Три тысячи человек поджарилось не хуже, чем грешники на аутодафе, а чуть ли не столько же погибло когда бежали сломя голову, растоптанными или сорвавшимися в пропасть.

Полюбовался портретом святого Джио, которому и был посвящен собор, — выложенный мелкой смальтой портрет.

Х'Ант таких тонкостей понимать не мог, но художник, создавший мозаику, явно находился под впечатлением не канонических древних икон, а саг о Народе Холмов — ибо святой, принявший муки за веру на пятьдесят восьмом году жизни, был изображен хрупким юным красавцем со слишком уж заостренными ушами и волосами цвета чистого золота. Еще бы кошачьи вертикальные зрачки добавил!..

Пока гость Стормтона изучал роспись в храме божьем, по главной улице города, разрезая толпу, как корабль разрезает морские волны, шла группа людей, состоящая из пяти человек. Поначалу их можно было принять просто за компашку друзей, идущих куда-то, но по манере поведения не сложно было сообразить — это либо солдаты, либо стражники.

Прохожие большей частью их сторонились, да и было отчего. Эти люди явно кого-то напряженно искали, и никому не хотелось обнаружить в себе объект их поиска. Останавливая прохожих, они о чем-то их расспрашивали, время от времени заходили в ту или иную пивную и допытывали народ там. Вскоре добрались и до той таверны, где недавно происходила драка.

Внимание их сразу привлек пожилой боцман, который в окружении толпы пил ром и жаловался на какого-то «черномазого ублюдка». Быстро допросив старого пропойцу, странная пятерка столь же быстро удалилась. По непроницаемым их лицам прочесть ничего было нельзя. Но в душе они ликовали: похоже, странное письмо, приколотое старым матросским ножом к двери канцелярии гражданского губернатора Ледесмы не лгало в своих нарочито корявых и неграмотных строках — человек с теми самыми бумагами действительно посетил Стормтон.

На ловца и зверь бежит — спустя час они столкнулись с Х'Антом на одной из улочек.

— Морячок, тебе придется пойти с нами, — заявил один, достав из-за пояса пистолет и нацелив его на парня.

— Милорд, вы меня ни с кем не спутали? — недоуменно начал было Х'Ант, но замолчал: такая холодная уверенность была в голосе главного из странной пятерки.

Пожав плечами, пикарон подчинился. Пистолет он всегда считал весомым аргументом, да и драться с пятерыми — только зря трепыхаться.

На ходу он прикидывал: лично к нему у местных властей особых претензий быть не должно. А эти пятеро весьма и весьма походили на представителей закона.

Недавняя драка в кабаке… Нет, это даже не смешно! Если хватать за шиворот и куда-то волочь каждого, кто грешит трактирными драками, ни в какой тюрьме места не хватит!

Если только они… если они не пронюхали, что он — не кто-то, а посланник Дарина, идущий с особой миссией. Безобразие! За что, спрашивается, пикароны регулярно платят взятки местным чиновникам, чтобы те не трогали их людей?! Нет, совсем не осталось чести у этих крыс!

И что же впереди? Петля или каторга на плантациях? Ни то, ни другое Х'Антa отнюдь не устраивало…

Улица, по которой шел мулат в окружении своих конвоиров, стала уже, в просветах меж небольшими утлыми домишками поблескивало в лунных лучах море.

Х'Ант резко остановился. Ствол пистолета уперся ему в спину.

— Давай, шевели ногами, — равнодушно-строго прикрикнул старший.

Пленник обернул к нему искаженное ужасом лицо.

— Т-там… — он резко махнул рукой вправо.

Примитивная уловка сработала: конвоиры уставились туда, куда указал молодой мулат.

В то же мгновение задержанный резко рванул влево и перемахнул хлипкий заборчик.

Пробежав около двадцати футов, он налетел на бачок с мусором, который с грохотом покатился прочь. Сразу же послышался топот бегущих ног. Х'Ант инстинктивно юркнул в сторону и затаился. Мимо тяжело протопал кто-то в плаще, споткнулся обо что-то и рухнул. Раздался звук упавшего металлического предмета и сдавленные проклятия.

Да, дело, похоже, принимает серьезный оборот. Х'Ант быстро промчался по чьим-то посадкам батата и очутился на отвесной круче.

Не раздумывая, с разбега, как ребенок в материнские объятья, пикарон прыгнул с обрыва в ленивые гладкие волны…

Уставший, но довольный собой Х'Ант сидел на камнях. Рядом сушились башмаки, из которых владелец только что вылил воду.

Теперь надо прикинуть, где залечь в дрейф. Как там звали ту девчушку из таверны «Загляни — не пожалеешь», приглашавшую его приятно провести время? Джемма? Или Оллия? Нет, кажись, Зизи!

Не согласится ли она на время предоставить кров своему новому дружку?..

— Хорошо бегаешь, хомбре! — раздался позади беззлобный знакомый голос.

Х'Ант медленно обернулся — и замер.

На него смотрело сразу три пистолетных дула.

— Ну, чего вылупился? — недовольным тоном спросил стражник.

По раскрасневшемуся лицу его было видно, что он долго бежал и запыхался. Тут же неподалеку находились и четверо его товарищей.

— Мы уж устали тебя ловить. Вставай и пошли. И чтоб больше без шуточек, а то… — говоривший многозначительно кивнул на пистолет.

Х'Анта подняли и потащили в сторону городка. Теперь уже пятеро конвоиров держали его на прицеле, не давая ни малейшего шанса улизнуть.

Вскоре он оказался в подвале гарнизонной кордегардии, причем не в камере, а сразу в пыточной. Пыточная тут была весьма убогой, даже дыбы не имелось, так что его просто прикрутили к кольцам, вмурованным в стену.

Еще через четверть часа к Х'Анту спустился высокий грузный человек в мундире флота Хойделла.

Еще до того как при свете факела разглядел широкий золотой галун на вороте, Х'Ант догадался, кто это.

Лицо адмирала было спокойным, однако то и дело подергивающееся веко выдавало крайнюю степень взволнованности.

— Ты кто? — не очень-то дружелюбно обратился он узнику. — Тебя зовут Х'Ант? С какого ты корабля? Как мне связаться с твоим капитаном, чтобы он мог за тебя поручиться? — Ухмылка стала совсем издевательской.

Молодой человек исподлобья глянул на Оскара ок Л'лири и молча сплюнул себе под ноги. Конечно, он был неприятно удивлен тем обстоятельством, что хозяину Стормтона откуда-то известно его имя. Но внешне мулат остался невозмутим.

— Я хочу знать только одно, — сообщил адмирал. — Кто надоумил ваших черномазых вождей подставить меня? Кто вам дал эти бумаги?

Перед носом избиваемого возник распечатанный конверт и лист бумаги с печатью из зеленого сургуча.

— Кто поручил меня скомпрометировать и зачем?! Впрочем, зачем — понятно! Место мое понадобилось. Кому?! Ок Гедао? Арбоннцам? Кому нужно, чтобы меня убрали отсюда? Кто так глуп, воображая, что его величество король Руперт поверит грязным бумажонкам, а не своему старому другу? Может, ты не знаешь? Так я тебе и поверил! Отвечай, ты, пикаронская ищейка, кто тебя послал?! — ревел, выходя из себя, адмирал. — И побыстрее, потому что иначе тебя будут бить, пока ты не сдохнешь!

Мулат молчал. Он знал из поучений старших, что под пытками лучше молчать, ибо стоит начать говорить — уже не остановишься, да и палачей раззадоришь.

— Ничего, ничего, ты у меня живо заговоришь! — Оскар был взбешен молчанием Х'Анта. — Зовите профоса, под кнутом молчать не станет!

Приказав подручным бить черномазого, пока тот не побелеет и не признается, губернатор удалился почивать.

…Удар следовал за ударом.

В краткие мгновения передышек он твердил одно и то же: он простой рыбак, и он, Х'Ант, сроду не дотронулся ни до одной белой барышни.

— Какие барышни, идиот?! — возмущался офицер. — Тебя спрашивают, кто дал тебе эти бумаги! — Подобрал, абуна, — отбрехивался мулат. — Не помню, где. Хотел использовать по нужде. Что в тех бумагах — мне неведомо, потому как читать не обучен.

И снова свист кнута и обжигающая плечи и ребра боль.

Такого отчаяния, такой безнадежности Х'Ант не испытывал со дня своего освобождения с эгерийского рудника. И дело было не в побоях. Пришло понимание того, что никто его не выручит. А эти усердствующие дураки тем временем забьют Х'Анта насмерть…

Но до чего же больно, мочи нет.

Надо что-то делать. А что?

Ладно, сволочи… все сделаю… уже на все согласен… Только скажите толком, что от меня нужно…

— Будешь говорить? — обрадовался тот стражник, который изловил его.

Мулат кивнул, показывая, что ворочать языком он уже не в состоянии.

— Да, — покачал головой офицер, оглядев жертву, — похоже, перестарались мы чуток. Какой от тебя прок нынче?

Он погрозил кулаком кнутобойцам. Те виновато развели руками.

— Ладно. Отправим тебя до утра в камеру. Там отдохнешь, придешь в себя. Тюрьма у нас хорошая…

Подручные дружно заржали.

Сейчас или никогда!

Если дать этим негодяям отвести себя в форт — это конец! Можно сплести сколько угодно небылиц, можно тянуть время, выкладывая все новые и новые вымышленные подробности…

Но долго ли можно вести игру, заранее обреченную на поражение?

Нет, побег — единственный выход. И именно сейчас, по дороге. Из форта не убежишь…

Х'Ант ссутулился, его походка стала тяжелой, неровной. Со стороны взглянуть — каждый шаг давался ему с трудом.

— Ты чего это за танцы тут устроил? — строго спросил один из двух приставленных к нему конвоиров.

— Т-танцы? — тяжело выдохнул Х'Ант. — Тебя бы так избили… посмотрел бы я на твои танцы…

Не договорив, он вдруг пошатнулся и рухнул на пыльную дорогу.

— Змей-Шаггор! — с досадой глянул конвоир на своего товарища. — Нам его что, на себе дальше тащить?

— Погоди, — озабоченно ответил тот, сейчас я ему рому принесу…

И нырнул в дверь ближайшего кабака. Второй конвоир нагнулся над лежащим пленником, тряхнул его за плечо:

— Эй, парень, ты смотри, не сдохни! Сейчас Генри тебе рому…

Этой фразе не суждено было закончиться.

Согнув ноги, Х'Ант изо всей силы ударил конвоира в живот. И тут же, пружиной взлетев на ноги, перемахнул через рухнувшего солдата и кинулся наутек. Откуда и силы взялись.

Заборы, крыши, опять заборы, крики, выстрелы позади…

И задний двор трактира «Загляни — не пожалеешь».

— Зизи, это я… За мной погоня… спрячь, солнышко…

Беглеца искали основательно.

Прочесали практически весь остров, обшарили от чердака до погреба «Рыжую плясунью», в которой, если верить страже, Х'Анта видели дольше всего.

Но айланец как в пучину канул…

Глава 8

Год 3335 от Возведения Первого Храма. За восемь лет до основного действия. Дальние Земли.

По всему Изумрудному морю — от тайных убежищ пикаронов на мысе Дигнидад до причалов Геоанадакано, и от скалистых обрывов черного берега до коралловых пляжей Альмадено только и разговоров было о капитане Ар-Рагире, впрочем, нет — уже о Рагире Морриганхе — новом владыке здешних вод, которого таковым признавали не только люди, но уже, казалось, и клыкачи с муренами. В кабаках и салонах рассказывали о его яростных атаках и холодной жестокости и о том, что почти никому не удавалось ускользнуть от его кораблей, если марсовые корсаров замечали его паруса.

— Рагир — арбоннский купец, сосланный на каторгу за похищение королевского золота.

— Нет, Рагир — сын халифа Северного Танисса, замешанный в заговоре против отца.

— Нет, не халифа, а всего лишь тингисского эмира, и не заговорщик он, а всего лишь совратил любимую отцовскую наложницу…

— Да хватит чушь пороть — он хойделлец с Борреби, пиратствовал дома помаленьку, пока король флибустьеров тамошних не прижал.

— Да нет же, говорю вам — он эгерийский еретик, сбежавший прямо с костра! И морда у него самая что ни на есть эгерийская!

— Я точно знаю — он знаменитый амальфийский корсар Валтассар ди Росса! И послали его сюда дожи генуситиатские, чтоб им ни дна, ни покрышки! Чтоб торговлю нашу, значить, подрывать!

— Верно, чтобы торговлю подрывать, только не амальфиот он никакой — фриз, и борода у него рыжая как у фриза — просто он ее красит, чтобы никто не догадался — но нас не обманешь!

— Танисец он, точно говорю: вынюхивает тут, куда ловчее ударить, а потом халиф-то флот свой и двинет!

— Он чернокнижник!

— Ясное дело — чернокнижник. И продал душу Хамирану, закопав в землю Святое Писание.

— Какой еще чернокнижник? Эгериец он! Из бывших попов!

— Арбоннец!

— Ютт!

— Суриец из флота тамошнего царя!

— Эгериец!

— Сын айланского царька и танисской принцессы…

А люди Сына Смерти знай себе посмеивались, когда до них доходили эти слухи. Ну, кому какое дело? Рагир — это Рагир, их капитан, что еще надо?

И почти никто не обращал внимания, как изредка наливаются его глаза бездонным мраком — мраком нездешним и зловещим.

* * *

Рагир Морриганх стоял на палубе и перебирал пальцами концы золотистого шарфа, завязанного вокруг талии.

Преследуемый эгерийский торговый галеон вот-вот должен был оказаться на дистанции огня его пушек.

Впрочем, может, и обойдется без стрельбы, ибо сейчас, на второй год его пребывания в водах Изумрудного моря, его имя уже внушало должную меру страха.

Да, вот уже почти два года он тут. И кто бы ему ни попался: фризы с их грузами сала, рома и рабов, эгерийцы с золотом и черным деревом, амальфиоты со всякой всячиной, хойделльцы с шоссо и сахаром, танисцы с рабами и оружием — ни от чего не отказывался непривередливый корсар.

Добравшись до Изумрудного моря, он поступил не так, как обычно поступали ищущие тут неверной пиратской удачи люди Востока, и не вступил в здешний таиф. А каким-то способом вышел на Миледи Ку и стал работать на нее — но при этом не принося клятвы и не войдя в число ее «пасынков», а всего лишь отдавая пятую часть добычи за право пользоваться ее стоянками и сбывать добычу через прикормленных купчишек. За такую умеренную плату им были предложены несколько укромных бухт, где они без помех могли провести кренгование и ремонт корабля, да еще и получить возможность для команды отдыхать и развлекаться в тайных убежищах среди островов.

Люди местного таиф-реиса Акдала Хитрого пытались его прощупать через Йунуса: тот, как оказалось, когда-то знал этого человека. Но хоть тот и обещал брать лишь седьмую часть, Рагир отказался, мол, привык работать один. На самом деле причина была другой: как он понимал, ни в стае Миледи, ни в среде чужаков-танисцев ему не пробиться наверх. А для того, для чего предназначил его господин, ему потребуется не только золото, авторитет и право самому определять, куда направить нос своего корабля. Ему нужно будет стать здесь своим. Ведь только свой сможет повести людей за собой, когда… Впрочем, не будем загадывать, нужно еще дожить. Но пока всё идет хорошо — его теперь зовут не Ар-Рагир аб Фаргид, а Рагир Морриганх — Сын Смерти, в честь его корабля. Вначале вообще-то прозвище звучало прямо как у знатного человека — ок Морриган, в честь забытой уже богини, выпавшей из пантеона эллианцев давным-давно. Но почти сразу сократилось до простонародного Морриганха.

Впрочем, как ему подсказали, при желании можно было его понять и как презрительную кличку — что-то вроде «Смертёныш». Но Рагир не обижался — где неверным понять, что к их забытым ложным богам гордое «Сын Смерти» отношения не имеет? Что для понимающего нет более почетного титула, ибо носят его солдаты, избегшие гибели и победившие в неравном, последнем бою: что-то похожее есть у эгерийцев с их крестом Алькантары, который надевают на грудь умирающему от тяжелых ран. И Рагир был свято убежден, что имеет право на это звание. А дураки еще пожалеют, что пренебрегли чужеземцем.

Уже не так много осталось из людей, пришедших с ним сюда назад — кто погиб, кто ушел на другие корабли, кто предпочел вернуться обратно со своей долей добычи.

Рагир, Йунус да еще несколько матросов — вот и всё.

Но команда у него была отборная и, пожалуй, одна из лучших в Изумрудном море, если вообще не лучшая.

Абордажников возглавлял арбоннский дворянин Арно дю Шавресс, происходивший из младшей ветви герцогов сего имени. Странным было присутствие этого кавалера среди пиратского сброда — но чего только не бывает? Парни называли его Щеголем.

Его одеяние даже перед самым кровавым боем составлял синий, расшитый серебром камзол с позолоченными пуговицами, кружева на рукавах, белоснежные кружева и роскошная шляпа, украшенная золотой кокардой с родовым гербом. Одеяния неизменно поддерживались им в безупречном порядке. Да и за своей внешностью Шавресс тоже следил. Длинные каштановые волосы, белоснежные зубы, усики. Щеголь был единственным на борту «Сына Смерти», кто брился каждый день.

В сражении арбоннец был страшен. Таких виртуозов клинка Ар-Рагиру больше не приходилось видеть. Он обучал команду фехтованию в крепкий ветер и качку и довел действия морских волков до такого совершенства, что никто не мог противостоять им в бою на качающейся палубе.

А когда со своим отборным отрядом, который именовал по старому рыцарскому обычаю «копьем», состоявшим из десятка самых неистовых ребят, он врывался на борт неприятеля, случалось, что, увидев стремительный вихрь стали в руках головорезов, бросали оружие даже солдаты воинских команд компанейских кораблей.

В бою Щеголя прикрывали двое бойцов.

С правой стороны эгериец Маноло — невысокий, почти квадратный, похожий на валун человек, казалось, весь состоявший из толстых как канаты мышц, прекрасно владевший своим страшным и необычным орудием: трехзвенным боевым цепом, прозванным «кропилом» — потому как после удара даже по доспеху брызги крови разлетались не хуже, чем от кропила святого отца, благословлявшего добрых прихожан.

С левой стороны от арбоннца обычно шел здоровенный танисец Абдал — из числа спасенных Рагиром, вооруженный двумя кривыми ятаганами.

Артиллерией у Рагира заведовал другой арбоннец — Габриэль Эрро, которого иначе, как Старым Сидром, никто не называл. Ибо не было большей радости для этого молчаливого мрачного пьяницы, как откупорить бутылочку привезенного с родины сидра.

Этот бывший гран-бомбардье королевского флота, угодивший за убийство совратителя сестры на каторжные рудники Кадэны, был переманен Рагиром у Дарьены Бешеной за двойную плату и условие в консорте — отдавать ему одному весь любимый напиток, найденный на борту призового корабля.

И Сидр этого стоил — потому что если удавалось привести вражеский корабль к залпу на двух кабельтовых, вот, точь-в-точь как сейчас, то противнику с расстрелянными снастями и сбитым румпелем не уйти от абордажа.

Все время, когда не пил, Старый Сидр дрессировал канониров или возился с пушками.

А вот, к примеру, взять корабельного плотника: старика-эгерийца Арнольдо Иньиго — он был просто выброшен со службы, когда стал слишком дряхл, чтобы стоять вахту на парусах.

Известное дело, у матроса какая судьба? Стал стар — отправляйся гнить в канаву.

Рагир углядел его на площади перед кабаком, выпрашивающим медяки не на ром — на хлеб, и рассказывающего о своих плаваниях, подобрал, назначил старшим констапелем — и не прогадал. Старый хрыч знал о своем ремесле буквально всё, а хороший корабельный плотник — это очень часто жизнь и корабля и команды. Всё, что находится в ведении плотника, — от запасных стеньг до брашпиля было в идеальном порядке. А то, что на мачту уже не влезет — так молодых мартышек для этого хватит.

Службой, надо сказать, у старого врага-танисца Иньиго не тяготился, к грабежам соплеменников относился философски — в Эгерии в каждом уважающем себя селении есть свой разбойник или конокрад.

Ну, про штурмана или там марсовых и говорить не о чем. Так что не удивительно, что добыча от него не уйдет. Тем более — такая.

Нагоняя тяжело переваливающегося по волнам купца, Рагир воочию видел и скверно зашитые паруса, и ветхие, много раз сплёснутые в местах разрывов шкоты и тросы, и сместившийся балласт. Нет, не уйти ему.

Но эгерийцы, уверенные в своем перевесе, надеялись на число своих орудий и мощь огня, намного превосходивших возможности тех двоих; но не приняли в расчет их мастерства в управлении кораблями в бою.

И вот в тот момент, когда галеон выполнил поворот и двойные ряды орудийных жерл уставились на пирата, Йунус резко развернул штурвал, проскочив под самой кормой эгерийца. Почти тут же загремели его пушки.

Орудия на нижней палубе прыгнули назад, рванув стропы, лафеты подскочили и вернулись на место, туча черного дыма взмыла вверх. Одно из ядер перебило рею фок мачты. Главный парус рухнул на палубу, накрыв суетящихся на полубаке врагов, в то время как нацеленный в борт «Сына Смерти» залп прошел мимо цели.

Тем временем, корсары готовились к абордажу: десятки моряков с длинными крюками в руках толпились у борта, а Щеголь во главе своих головорезов уже смахивал с обшлага безупречного камзола несуществующие пылинки, держа наготове тяжелую боевую рапиру.

— Приготовиться к развороту! — крикнул капитан.

Йунус помчался на нос, боцманы отпустили брасы, матросы ухватились за снасти — и «Сын Смерти» резко развернулся направо, входя под ветер, пересек свой собственный пенный след, вновь набрал ход и пошел на сближение с галеоном.

Когда эгерийский парусник приблизился, Рагир прочитал его название, выложенное золочеными буквами на корме: «Навис Диос». До торговца было уже около сотни саженей, и расстояние это стремительно сокращалось.

Рядом с бортом негоцианта расцвело множество белых фонтанчиков — суда сблизились на расстояние выстрела. С торгового корабля послышались громкие проклятия и крики боли. Стрелы и пули начали находить цели. Жертва еще пыталась маневрировать, но парус безвольно повис, потеряв ветер.

Приближалась неотвратимая развязка.

Ах, все демоны моря!

На палубе торгаша сверкали алебарды и доспехи стражи. Но отворачивать было поздно.

Глухой деревянный стук и протяжный скрип возвестили о том, что суда, наконец, сошлись.

Оба штурмовых мостика почти одновременно упали на палубу торговца, и пираты во главе с Йунусом ринулись в бой.

Десятки одержимых неукротимой жаждой наживы морских чертей ринулись на палубу купца. Несколько пиратов упали, сраженные выстрелами, но это были последние выстрелы.

Прежде чем торгаши опомнились, стая дико визжащих корсаров с топорами, ножами и пистолетами в руках уже вторглась на их палубу, сея опустошение среди столпившихся солдат охраны, которые теперь не могли ни стрелять, ни толком применить свои пики и алебарды с длинными древками.

Шеренги солдат хотя и не подавались под этими безумными наскоками, но с боков напирали другие пираты, беспорядочная свалка вскоре сменилась организованным наступлением. Пираты постепенно теснили матросов и солдат. Некоторые, видя всю бесполезность сопротивления, бросили палаши, показывая, что желают сдаться — иногда это спасало от смерти. Ничего не поделаешь — таков закон абордажа: драка идет до последнего сдавшегося…

Яростные атаки шаг за шагом теснили матросов, все чаще морским разбойникам приходилось переступать через очередного упавшего моряка, сраженного их клинками.

Дымящаяся кровь залила палубу, сапоги скользили, заставляя предательски открываться ударам вражеских сабель.

Йунус выдернул клинок из тела очередного противника, приготовившись к новому поединку, однако его никто не атаковал. Быстро оглядевшись по сторонам, он увидел, что бой практически закончен. От команды захваченного судна оставалось меньше половины. Его парни прижали побежденных к борту.

Спрыгнув с носовой надстройки на палубу, Морриганх заревел во всю глотку:

— Эй, вы, стоять! Мы победили!

Голос Рагир подействовал на всех отрезвляюще.

— Бросьте оружие, — обратился Ар-Рагир к эгерийским матросам.

Звякнули упавшие клинки.

— Вы хорошо сражались, а я уважаю храбрость. Поэтому останетесь живы.

Оружие — аркебузы, пистолеты, сабли, алебарды и топоры, ножи и стилеты лежали грудой посреди палубы, а команда — отдельно офицеры, отдельно матросы, отдельно пассажиры — была построена в три шеренги, как полагалось по неписанному кодексу Изумрудного моря.

Капитан, низенький смуглый толстяк с седеющей бородой, опираясь на свою шпагу, взирал исподлобья на Рагира, бессознательно копируя выражение лица мученика в руках язычников.

И когда Рагир, остановившись перед ним, с усмешкой протянул руку, тот, выругавшись, вырвал шпагу из ножен и, ухватив клинок обеими руками, плашмя ударил им об колено, чтоб не досталась врагу. Однако не вышло — клинок даже не согнулся.

Рагир громко рассмеялся.

— Это не так делается, — заметил он. — Дай сюда, идальго!

Эгериец, сгорая от стыда и гнева, отпустил клинок, дрожащими руками отцепил серебряные, украшенные гравировкой ножны и бросил их перед собой. Рагир их на лету подхватил, вставил шпагу до половины и без видимого усилия согнул ее кольцом перед лицом капитана. Треск лопающейся стали — и сломанная шпага покатилась по палубе, блеснув в лучах заходящего солнца.

— Вот так надо, — улыбнулся пират.

— Спасибо, сеньор… — растерянно пробормотал эгериец.

* * *

Старший офицер «Сына Смерти» и правая рука знаменитого Рагира Морриганха шел по улицам Давенхафена — столицы одной из двух колоний Фрисландской Ганзы в Изумрудном море, уже полгода бывшей портом, где Рагир сбывал добычу, и где отдыхали его люди после рейдов.

С ним вежливо раскланивались солидные трактирщики в колпаках и жилетах, стоявшие на порогах чистеньких белых заведений под черепицей, а аккуратные девицы вежливо обращались к нему, не желает ли «баас Юс» отдохнуть в их обществе — все чинно, как и в любом городишке самой Ганзы.

Но сейчас танисец шел не веселиться, а по некоему важному делу, суть которого была в холщевом свертке у него под мышкой.

Выйдя на окраину Давенхафена, Йунус приблизился к обширной усадьбе, откуда доносился грохот молота и несло дымом.

Подойдя, ударил висевшим кованым билом в хитро изогнутую бронзовую пластину у ворот, и она зазвенела, запела долгим звоном.

— Друг Йунус, давно не видел! — Громадный мужчина, в котором белые волосы изобличали потомка нордландцев, большой горбатый нос — арбоннца, а покрытые старыми ожогами руки — кузнеца, заключил пирата в объятия. — По делам пришел или как? Лилиана, тащи выпивку, свинину…

Молодая мулатка, согнав с колен белоголового мальчишку лет трех, унеслась выполнять мужнину волю.

— Благодарю, — осушил поднесенный стакан вина пират. — Но я ведь по делу. Взгляни-ка, мастер, — он развернул холст и протянул Ларсу обломок капитанской шпаги. — Что ты насчет этого скажешь?

— Ну, что сказать, — повертев сломанное оружие, сообщил кузнец, пожимая плечами. — Клинок толеттской ковки, клеймо, правда, не припомню, но с тремя крестами, значит, вроде как лучший мастер, королевскими интендантами аттестованный. Закалка отличная, воздушная — не конная, пожалуй, а в ветровом колодце… Ты разницу-то разумеешь, моряк?

Йунус кивнул. Он хорошо помнил, как в детстве отец совал только что откованный, ярко полыхающий клинок в стальную «лапу» с рукоятью, обмазанной обожженной глиной, и десятилетний Йунус, надевая толстую кожаную рукавицу, хватал саблю или ятаган, вскакивал на коня и мчался что есть сил, высоко подняв над головой пышущее жаром оружие, дабы придать ему наилучшую для булата закалку.

— Так что оружие доброе… было. А вот дураку досталось — это ж как надо было ухитриться, чтобы его сломать-то? Не иначе в мачту или в фальшборт вогнать, да еще сверху алебардой или секирой рубануть. Вот тоже еще: нет, чтобы по дурной голове врезать — добрую шпагу испортили.

Кузнец сокрушенно покачал головой.

— Ну чего еще? Эфес само собой снять не штука, а вот перековывать пользы нет, потому как твердости уже не будет, отпустит закалку-то. Но могу выточить острие на камне точильном — будет тебе добрый кортик или ландскнетточка. Пару золотых всего возьму, а за готовый-то куда больше сдерут. Ну так как? Если эфес мне отдашь, даром сделаю!

«Вот старый перец! — усмехнулся про себя танисец. — В эфесе серебра на четыре золотых будет».

— А скажи, мастер, руками такой клинок можно сломать? — как бы между прочим спросил он.

— Шутишь? — хохотнул Ларссон и наморщил лоб, так что выжженное на нем каторжное клеймо сложилось в некое подобие улыбающейся рожицы. — Нет, ну ежели у кого матушка с троллем или там гримтурсом согрешила, то тогда можно, конечно, хотя и то не побожусь… А что?

— Да просто… друг, который мне ее отдал, говорит, что как раз руками сломали, чтобы нам не досталась.

— Врет как сивый мерин! — припечатал оружейник. — Я тридцать лет с железом работаю — ты уж мне поверь.

— Ну а может, просто тот… кабальеро, сильный очень? — с удивлением ощутив в своем голосе неуверенность, переспросил Йунус.

— Ох, ну что с тобой делать, брат Йунус? — пожал плечами Ларс. — Слышал я про людей, что зубами стволы аркебузные на потеху народу в балаганах перекусывали да цепи рвали, какие и слону не одолеть. Только вот скажу про то, что сам видел. Когда я еще кузнецом в Аронже был, поймали у нас одного шевалье, который девушек молоденьких насиловал и убивал. А по таким злодействам полагались не только смерть позорная, но и лишение дворянства. Ну, само собой, помост, лошадки там, палач, чтобы жилы надрезать да рвать побыстрее. Полагалось еще в костер его герб и все грамоты дворянские швырнуть, и клинок его сломать над головой перед казнью, а железка была почти такая же — даже и похуже: тут, видишь, излом мелкозернистый, а там покрупнее — известное дело, рейбахское оружие толеттскому не чета… Так вот, шпагу ломать само собой палачу полагалось, а вот подпиливать меня назначили. Я, конечно, не будь дураком, подпилил не на две трети, как обычно положено по артикулу, а на три четверти. Так и то мэтр Годо, палач наш присяжный, на семь потов изошел, а не одолел. Ну судья меня и погнал — так и то с трудом сладил. Вот… Может, с того дела у меня все наперекосяк и пошло…

Ларс вздохнул, потер изуродованный лоб.

— Потому как еще с древности идет, чтобы кузнецу да пахарю, да прочим честным работникам дела палаческого не касаться… Мне бы, дураку, упереться да вот… Ну так чего, будешь кортик делать? Сделаю честь по чести — сам понимаешь, тут с этим строго: «Святой Джио не мошенничает!»

— Знаешь, дружище, оставь себе — вместе с эфесом, — вдруг буркнул Йунус.

Сидя в кабачке «Свинья и апельсин» — не самом худшем заведении Давенхафена — и поглаживая сидевшую на коленях прелестницу Хану (а может — Хэлен) чинно хваставшуюся, что она не простая потаскуха, а дочь самого настоящего ратмана, и что свои марки она отработает честно, Йунус размышлял об услышанном.

Нет, он не усомнился в своем реисе. Наоборот, он думал, что, идя с этим человеком, может быть, удастся достигнуть тех высот, о которых даже и помыслить сейчас страшно.

Глава 9

3342 год от Возведения Первого Храма, 13-е число месяца аркат.

Стормтон, Ледесма.

Вечером двери особняка Оскара ок Л'лири вновь распахнулись перед капитаном.

К восьми часам перед домом выстроилась целая очередь экипажей прибывших гостей. Домналл прошел к столу, где уже стояла огромная хрустальная чаша с глинтвейном. Зачерпнув литым серебряным ковшом с гербом Эгерии, наверняка каким-то пиратским трофеем, он наполнил бокал синеватого генуситийского стекла и сделал неторопливый глоток.

Горячий глинтвейн, терпкий и пряный, напомнил командору детство, зимние праздники — Самхайн, или новолетье, когда они с отцом торопились по заснеженным улицам родного городка домой, где у украшенного ветвями ели очага их ждало приготовленное мамой и бабушкой горячее вино, для которого не жалели дорогих пряностей.

Эти воспоминания были особо приятны и особенно горчили — ибо напоминали о самом невозвратном. Поэтому Домналл прогнал их и заставил себя сосредоточиться на происходящем.

Наместник прислал ливрейного лакея, сказав, что примет офицера позже или пригласит на званый вечер, но пока пусть командор обождет.

В ожидании он устроился на уголке дивана.

Бригитт появилась в сопровождении новой горничной, шурша юбками. На ней было яблочно-зеленое чесучовое платье с драконами и удивительными рыбами — хэйянский шелк.

— Бригитт, — капитан, наконец, повернулся, осторожно взял ее за локоть, мягко потянул за собой, — позвольте мне сказать вам несколько слов наедине.

Он подвел ее к кожаному диванчику в углу, отметив, как ярко блеснули золоченые гвоздики на тисненой коже крокодила, но она не дала себя усадить — высвободила руку.

Молодой человек решился.

— Бригитт!

Она обернулась и остановилась, недоумевающе глядя на командора.

— Я хотел обсудить с вами нечто очень важное…

— Я слушаю вас, милорд.

— Как бы вы отнеслись к тому, если бы я пригласил вас на завтра к себе на обед?

Девушка пожала плечами:

— Пригласите, но ведь есть еще и мой отец. Я бы не хотела огорчать вас, потому что он может не позволить мне пойти в гости к стороннему мужчине, не являющемуся моим помолвленным женихом…

— А разве вам уже не семнадцать?

Бригитт посмотрела в его блестящие от волнения глаза.

— Что с вами, милорд Домналл! Вы… в своем уме?

— Что со мной? — Командор нервно усмехнулся. — В своем ли я уме? Если чувства, испытываемые мной…

— Милорд, — оборвала его Бригитт, — я вижу, что вас мучают какие-то непонятные мысли. При чем тут мой возраст?

— Да, верно, все верно… Простите, леди…

Откланявшись, он ушел прочь, унося в груди горечь и волнение.

На душе у Бригитт тоже было неспокойно. Ей и в самом деле было уже семнадцать, точнее, уже девятнадцать (целых девятнадцать!).

И она понимала, прекрасно понимала, что происходит с Домналлом, но от сознания того, что в нее страстно влюблен этот блестящий офицер, можно сказать, без пяти минут адмирал, и даже того, что и она к нему неравнодушна, на нее нападала легкая растерянность. Юная ок Л'лири догадывалась, что если между нею и Домналлом что-то произойдет, то это очень удивит и огорчит отца. А она слишком любила его, чтобы думать о чем-то подобном спокойно. Ей не хотелось быть неблагодарной дочерью, а именно так оценивала она свою влюбленность — пусть и самую невинную — в милорда ок Ринна. Да как вообще можно благовоспитанной и благородной девице помыслить о том, чтобы нарушить волю отца?!

Много, много лет назад, когда она была маленькой девочкой, старая няня рассказывала ей истории о прекрасных принцессах, запертых в башнях своими злобными мачехами. В каждой из тех историй появлялся юный благородный герой, храбростью и отвагой проникавший в башнюи спасавший принцессу. Видимо поэтому принцессы никогда не теряли присутствия духа, зная, что рано или поздно придет верный рыцарь, и тогда все будет хорошо.

Конечно, она не была принцессой, ничего подобного… Ее отец всего лишь барон.

Обуреваемая этими мыслями, Бригитт вошла в парк.

Домналла вывел из раздумий голос мажордома — тот появился в дверях и, повысив голос, торжественно объявил:

— Уважаемые леди и лорды, прошу в столовую, обед будет сию минуту подан.

Гости начали допивать вино и продвигаться к дверям, ведущим в столовую. Последовал за ними и командор, даже слегка толкнув управляющего канцелярией — пожилого толстяка, разодетого в красный бархат с кружевными оборками.

Обед был подан на славу — устрицы с лимоном, суп из омаров с пряностями, молодой нежный тунец и креветки, телятина в вине и каплун с трюфелями. Холодные закуски представляли паштет из перепелов, спаржу и недавнее арбоннское нововведение — «золотое яблоко» в сметане — этот занятный овощ, прежде выращивавшийся аборигенами северного материка, красный и кисловатый, пришелся по вкусу сеговезским придворным гурманам.

Домналла впрочем, адмиральская кухня занимала мало. Он попытался подсесть ближе к Бригитт и дамам, но это не удалось — и соседями его оказались двое мужчин — один уже в годах, весь в черном, с кружевным воротником вокруг короткой толстой шеи и с золотой цепью, свисавшей на большой живот; второй — молодой, с одутловатым бледным лицом и срезанным подбородком.

Кажется, оба были из Хойделльской компании заморской торговли.

Во время бесконечной перемены блюд в зале появились девушки — гибкие и грациозные, как газели. Оркестр, состоящий из маленьких барабанов и цитр, на которых играли чернокожие музыканты в туниках алого хлопка, звучал все громче, выбивая на барабанах зажигательный ритм. Девы быстро задвигались по кругу. Плавные движения и нежные всплески рук были совсем не похожи на западные танцы.

— Как вам представление, командор? — осведомился сосед слева. — Не ожидали?

Признаться, Домналл и в самом деле был удивлен — вроде за Оскаром таких склонностей, как содержание дома танцовщиц, не водилось.

— За возможность лицезреть этих чудесных созданий, нам нужно благодарить Джеронимо Ардживетти! — пояснил сосед, опорожняя чарку с вином. — Он демонстрирует свой новый товар — только на прошлой неделе этих танцовщиц привезли из Тингиса: на корабле почтенного Урдагана. Узнав о праздновании у губернатора, он вызвался помочь развлечь гостей.

После того как трапеза закончилась, гостей провели в главный зал, предоставив развлекаться в меру их разумения. Вокруг мэтра Ардживетти тут же возникла стайка юнцов и седовласых щеголей вперемешку — видать, договариваться о покупке показанного «товара».

Другие бродили по залу, сбиваясь в группки по двое, по трое, обсуждая прошедший пир или предстоящие дела.

В углу кто-то уже раскинул карты. Лакеи не успевали расставлять на столиках бокалы с вином и легкую закуску — блюдечки с чищеными орешками.

Дамы изящно флиртовали с кавалерами, и кое-кто из них уже проскакивал мимо бродящего в одиночестве Домналла, бросая на него многозначительные взгляды.

Но мысли его были заняты совершенно другим.

В конце концов, командор решил действовать напролом.

Поймав за рукав выглянувшего в зал мажордома, он сурово осведомился, где можно увидеть хозяина.

Тот, как всякий вышколенный опытный лакей, поняв, что дело тут серьезное, жестом пригласил следовать за собой. Пройдя анфиладой комнат, они оказались в другом крыле дома, в малой гостиной. Тут мажордом поклонился и оставил Домналла наедине с хозяином.

Тот неподвижно стоял у стены, изучая старинные часы, стоявшие на полу. Как помнил командор из рассказа Бригитт, эти часы были единственным, что он повелел привезти из родового поместья.

Бесшумно ступая по начищенному восковому полу, вошла мулатка в синей юбке и белом тюрбане на голове. В руках у нее был серебряный поднос, на нем — большой серебряный же кофейник и три микроскопические чашечки.

Поставив кофе на стол, она удалилась.

— Зачем вы искали встречи со мной, командор? — без обиняков спросил адмирал. — Вы ведь пришли не для того, чтобы поесть за мой счет и поглазеть на полуголых девок, которых привез этот торговец человеческим мясом?

Командор подумал, что хуже уже не будет, а рано или поздно этот момент должен был все равно настать.

— Я хочу попросить у вас руки вашей дочери, милорд вице-адмирал.

— Что?! — уставился на него Оскар.

— Я прошу у вас руки Бригитт! — почти выкрикнул Домналл.

— Что?!! — вновь переспросил губернатор, также донельзя повышая голос. — Нет, я все понял, — забормотал он, словно растерявшись, — просто… И… зачем это вам нужно, офицер?

Теперь уже пришла очередь растеряться командору.

— Но, ваше превосходительство, я… я люблю Бригитт, и…

Он запнулся.

— Во-первых, раз уж решил сделать предложение — делай его по всей форме и установленному порядку, то есть будь любезен именовать мою дочь, как положено. Ты ведь не забыл, как положено?

— Я, — речитативом начал капитан, — эсквайр Домналл ок Ринн, законнорожденный и свободнорожденный, офицер службы короля Четырех Островов Хойделльских и иных владений Руперта Сторма, прошу руки девицы Бригитт ок Л'лири ар Фармут, старшей дщери вашей.

Глаза адмирала мрачно уставились на командора.

— Мог бы добавить также титул баронессы Эрхолл и виконтессы Марнайской, перешедший к ней после смерти ее деда по матери, как к единственной живой из его потомков. Это во-первых.

Он помолчал.

— А во-вторых, я, отец вышепоименованной девицы, вынужден огорчить рекомого эсквайра Домналла ок Ринн отказом.

Домналл стоял, не шевелясь.

— Прежде чем схватишься за шпагу или упадешь передо мной на колени, начав бессмысленные мольбы, выслушай меня для начала, — как ни в чем не бывало продолжил Оскар.

Командор еще на что-то надеялся мелкой глупой надеждой — ведь по старым обычаям право на обращение на «ты» возможный тесть приобретает, если дает согласие жениху.

Но, видимо, наместнику его величества было не до всяких условностей.

— Прежде всего — не знаю, любишь ли ты Бригитт, но она тебя не любит. Это не было бы так важно… Но ты, командор, не слишком подходящая ей пара.

— Может, у вас есть на примете кто-то получше?! — хрипло бросил Домналл, сглатывая тяжелый ком в горле. — Не иначе, это тонконогий сынок управляющего вашей канцелярии?

— Нет, конечно, — пожал Оскар могучими плечами. — Стамп ок Гедао хотя и графский сын, но кроме долгов у его отца нет ничего… Что вообще-то странно для такого взяточника, — он усмехнулся. — Это не говоря уже обо всем прочем… Но если тебе угодно, у Бригитт действительно есть более подходящий жених — гоф-регистратор министерства двора граф Эрдвин Саргсонн ок Баррир. Юноша достойный во всех отношениях.

— Ничего не понимаю, — машинально молвил все еще растерянный капитан-командор.

— Хочешь сказать, что его нет на острове? Верно, именно поэтому вскоре Бригитт отправится в Хойделл, где и состоится помолвка. Чтобы ты не мучил себя, добавлю, что с его отцом мы договорились еще четыре года назад, когда я отбыл из метрополии. Так что не казнись, все было решено задолго до того, как ты увидел мою дочь.

— И чем он лучше меня?! — вспылил вдруг ок Ринн, скрипнув зубами.

И тут же устыдился — выходка была бы под стать зеленому юнцу.

— Начать с того, что он хотя и моложе тебя, но более выдержан — иначе бы не смог находиться при дворе, — подпустив в голос ледяной иронии, буркнул адмирал. — Кроме того, у него годовой доход уже сейчас почти двести тысяч скеатов, а после свадьбы Эрдвину по завещанию перейдет еще и приданое его матери — имения, лесопилки, рыбные промыслы у Ранкейских островов, виноградники в Тэре — всего примерно триста тысяч. Твой же доход, если я не ошибаюсь… Извини, запамятовал, — ухмыльнулся барон.

— Мое жалование и арендная плата за имение, — сухо обронил командор. — Может, когда стану адмиралом, начну зарабатывать на контрабанде и поставках флоту…

Он не смог удержаться от того, чтобы не ответить ударом на удар — Оскару не нужно было так унижать его.

— Милорд ок Ринн, — покачал губернатор головой, — в том-то и дело, что адмиралом вам, скорее всего, не стать, хотя я не далее как месяц назад подписал на вас второе представление. Поверьте человеку, который на двадцать с лишним лет старше вас и служит на королевском флоте столько, сколько вы живете на свете. Такие люди, как вы, получают эполеты лишь если начинается большая война, или… удачно женившись.

— Так вы считаете… что я из-за этого?! — вскочил командор, и рука его сама собой прыгнула на эфес палаша.

— Оставить! — рявкнул на него Оскар, даже не пошевелившись. — Или я похож на дурачка? Дослушай, что говорит тебе человек, годящийся тебе в отцы, и не устраивай истерику, как брошенная шлюха! Да, я не хочу такого мужа для своей дочери, который не сможет купить ей даже приличного дома в столице королевства. Не хочу ей мужа, которого она будет видеть хорошо если три или четыре месяца в году или вообще ждать из плаваний годами! Ты знаешь, что пока я был женат, у меня родилось пятеро детей — и лишь Бригитт я могу видеть, потому что они рождались и умирали, пока я болтался в море? Ты знаешь, что даже последний вздох моей жены приняли чужие люди? А умерла Алинтия потому, что в той гнилой крепости, где стояла моя эскадра, не было нормального лекаря, а только пьяный коновал, у которого и здоровая матросня дохла, как мухи осенью! И Всевышний свидетель — такой судьбы дочери я не хочу…

В комнате повисло тяжелое молчание.

— Послушайте, милорд Оскар, — глядя прямо ему в глаза, произнес ок Ринн. — Вы можете говорить и думать, что хотите, но Бригитт предназначена мне Небесами, и я просто так не отступлю!

— И что ты сделаешь? — рассмеялся адмирал. — Украдешь мою дочь из моего дома и обвенчаешься насильно, потому что она согласия не даст? А потом? Сбежишь в Кадисту или к эгерийцам — или вообще к Миледи Ку?

Домналл вновь вскочил. Как бы то ни было, но ничто не дает права этому бывшему галернику, пусть он и барон, его оскорблять!

— Ну что ж… — глядя на его пылающее лицо, вдруг усмехнулся барон. — Возможно, ты и прав, говоря, что тебе ее предназначило Небо. Это даже можно проверить.

Он трижды громко хлопнул в ладоши, и в кабинете появился слуга-мулат.

— Сорс, красную шкатулку из моего малого кабинета — в библиотеку. Идемте, командор…

Библиотека в доме адмирала была довольно странная. Веселая мебель в стиле Кронала III, золото, гобелены, всякие там секретеры, бронзовые аллегорические статуэтки, ниспадающие занавеси с кистями, подсвечники и карликовые пальмы в кадках — как будто их снаружи мало…

Пол покрывали ковры, а низкий стол красного дерева сверкал зеркальной полировкой поверхности, в которой отражались серебряные приборы, восточный фарфор и генуситийский хрусталь.

Книг было немного, они стояли в шкафах в идеальном порядке, и Домналл почему-то подумал про библиотеку всуе помянутой Миледи Ку — чуть не самую большую в Изумрудном море.

Губернатор щелкнул пальцами, и старый слуга, стоящий за его спиной, подал хозяину ту самую красную шкатулку. В ней оказались два многогранника, каждая из граней которых была длиной и шириной в две трети дюйма.

Ок Ринн узнал их — то были кости для старинной игры «норн». Не какие-то вульгарные кубики с точками, изображавшими очки. Нет — из благородного серого жадеита, подобные ограненным самоцветам, и на каждой из двадцати четырех граней было выгравировано свое изображение.

— Попытаем удачу, дружище? — осведомился Оскар.

Командор буквально окаменел.

— Вы хотите сыграть? Сыграть на… свою дочь?! — прошептал Домналл, чувствуя, как сжимаются кулаки. — На Бригитт?!

— Нет, — адмирал добродушно улыбнулся.

«Что ты понимаешь, мальчишка?!» — говорил между тем его ледяной взор.

— Предлагаю лишь испытать судьбу. Как известно, Элл с Благословенной Девой предоставили этот мир своим творениям и судьбе их, как гласит «Книга Света». Я и не спорю с мудростью ее. Мы не станем играть — мы будем гадать, спрашивать судьбу. Кстати, ведь «норн» и значит судьба на языке наших предков.

Оскар бросил игральные кости на стол.

— В древности, когда наши предки были язычниками и не знали Элла, а молились лишь детям его, да еще ложным богам, то они не делали ничего, не бросив кости. Когда король выбирал воеводу для войска, или купец — капитана своего корабля, или отец одного из двух добивающихся руки его дочери, он бросал кости — пять раз. Можно было меньше, но больше — никогда. Эти символы означают что-то важное — силу, разум, смелость, прозорливость. Можно просить по-другому, и тогда… Впрочем, будем просить по новому кодексу судьбы — старый, наверное, уже никто не помнит.

— Я не буду в этом участвовать, — отчеканил Домналл решительно. — Если вы доверяете старым костяшкам судьбу вашей дочери, то я ценю ее чуть подороже!!

— Значит, ты готов от нее отказаться?

Кипя гневом, командор шагнул было к двери, но тут же вернулся обратно.

«Может быть, — подумал он, — Господь и в самом деле дает мне шанс получить Бригитт?»

— Итак, — между тем продолжал Оскар. — Символы ты, думаю, знаешь, кодекс тоже, может, помнишь — этому еще обучают в наших рыцарских академиях.

— Да, помню, — уже бодрее ответил капитан. — Давайте бросайте и покончим с этим побыстрее.

Губернатор покачал головой.

— Бросать будешь ты. Точнее, спрашивать судьбу! Хорошенько помолись, если ты и в самом деле хочешь вымолить удачу!

Домналл не помнил, как бросил кости первый раз. Удрученно оценил результат.

«Борьба с драконом» и «кинжал». Неважный символ.

Он приуныл.

И в самом деле — кто же сражается с драконом кинжалом? Вот если в паре с первым знаком выпал бы «меч» или «копье»…

Потряс кости в ладонях и бросил второй раз.

Выпали «дева» и «корабль».

Молодой человек несколько приободрился. Сочетание можно было толковать двояко — или как символ верного ожидания, или как неудачный выбор — женщине не слишком пристало командовать кораблем.

Третий раз — недурно: «меч» и «щит». Но меч не обычный, а длинный. Стало быть — «трудный, но успех».

Четвертый бросок.

«Башня» и «лестница». Штурм — тяжелый и непредсказуемый, вспыли в памяти строки из «Кодекса Норн», читанного когда-то. У капитана сильнее забилось сердце.

Два раз подряд выпал знак, означающий то же самое — тяжелую борьбу, но с надеждой на успех.

Чувствуя, как выступает испарина на лбу, он долго тряс кости в пригоршне, все не решаясь бросить.

И когда, наконец, разжал ладони, почудилось, что сердце остановилось.

— Элл и святейшая задница!! — выругался губернатор.

Обреченно смотрел капитан-командор Домналл ок Ринн на кости, чувствуя, как непонятный холодок ползет по спине. Перевел взгляд с одной грани на другую, потом зажмурился и вновь открыл глаза, словно думая, что дьявольские знаки исчезнут.

«Ночная кобыла»! Дважды!

Смерть, угроза, полная неудача, потеря всего, немилость небес, болезнь… Что ни загадай, все будет правдой.

В азартных играх она не просто лишала игрока ставки — отнимала сумму его очков от результата.

В гаданиях же — в сочетании с любым другим знаком просто уничтожала его. А удвоенная — распространяла все эти угрозы и на тех, кто был рядом с неудачником.

Он поднял взор на адмирала.

И мельком удивился — тот был и в самом деле испуган. Старый, прошедший огни и воды вояка испугался выпавших костей?!

— Как в тот раз… — прошептал помертвевшими губами.

Обреченно махнув рукой, наместник сгреб кости со стола и швырнул в шкатулку.

Домналл не возражал — похоже, смысла продолжать разговор не было. Да и что тут можно было сказать? Он принял условия отца Бригитт и проиграл.

Судьба сказала свое слово.

— Слуги проводят тебя через черный ход, — изрек Оскар, обтерев испарину. — Не надо тебе видеть Бригитт — сейчас, по крайней мере.

И вдруг добавил совсем простецки, как какой-нибудь плотник или матрос:

— Поверь, сынок, мне теперь и самому жаль, что так получилось… Но что сделано, то сделано. Их, — он почему-то ткнул пальцем куда-то вниз, — не обманешь…

* * *

Тот же день. Стормтон. Квартал Айланс-Лоу.

По кривой замызганной улочке предместья шла стройная темнокожая девушка.

Ступала торопливым шагом, время от времени тревожно озираясь.

На плечах ее было синее покрывало, а голову охватывала апельсинового цвета повязка, каковую обязаны были по законам хойделльской короны носить продажные женщины.

Собственно, не было ничего удивительного в том, что черная проститутка забрела сюда, в айланский квартал Стормтона.

Многие подневольные выходцы с жаркого материка приходили сюда — пообщаться со свободными родными и друзьями, помолиться перед идолами отеческих богов, стыдливо замаскированными под святых и праведников Истинной Церкви, поворожить у местных маммбо и хунганов, или зажечь лампаду в часовне, поставленной в память Черного Капитана.

Именно тут, у тайных вожаков, рабы предпочитали хранить любовно скапливаемые на выкуп деньги, именно сюда собирались на праздники в честь темных богов и духов, привезенных рабами из-за океана.

Тут на базарах почти свободно продавались засушенные ящерицы и мыши, мумифицированные крысы, толченые змеи, черепа ягуаров и вообще невиданных животных. Сюда приходили тайные посланцы нечестивых пикаронов. Тут на ночных сходках творили суд и выносили приговоры тайные вожди, тут совершались обряды, от которых иногда выли собаки и просыпались мучимые тревогой обыватели в другом конце города.

И не случайно стражники, если все же решали зачем-нибудь пройти по здешним улицам, украдкой набирали в баклажку освященной воды — на тот случай, если повстречается им вздумавший погулять мертвец.

Но не для того направлялась сюда юная блудница, чтобы помолиться Икхо и брату ее Ану, повстречаться с милым дружком вдали от хозяйского глаза или забыться в веселой пляске. Ее лицо явственно говорило, что пришла она по делу важному и отлагательств не терпящему.

Она остановилась перед хижиной за невысоким забором из плетеного тростника.

Хижина эта выделялась среди жилищ обитателей айланского квартала — сложенных из стволов гваяка или плетенных из ветвей пальмы, на коралловом фундаменте, под скошенными крышами, крытыми старыми корабельными досками или охапками камыша. Ее как будто перенесли с далекого материка. Сложенная из перемешанной с донным илом глины, под конической бамбуковой кровлей, расписанная разноцветными красками.

Возможно, ее построил вольноотпущенник, мучимый тоской по родине?

Во дворе на корточках сидела немолодая толстая тетка, чьи космы были присыпаны солью седины, облаченная в платье из рваной мешковины, и доила тощую козу, меланхолично пережевывающую сухой камыш плетня.

Не здороваясь, проститутка толкнула калитку и остановилась за спиной хозяйки козы. Та даже не повернулась на звук шагов, лишь в позе ее что-то изменилось.

— Мне нужен Мутабасса, — произнесла девушка.

— Уйди, дахла, — бросила толстуха, соизволив обернуться. — Тут нет никакого Мутабассы — я и не слыхала про такого. Да и какое дело может быть у кабацкой потаскухи к Мутабассе? Кто тебе сказал, что Мутабасса вообще есть на свете?

Произнеся эту короткую тираду, тетка вновь принялась доить козу.

— Мне нужен Мутабасса! — повторила гостья.

Хозяйка, колыхнувшись упитанными телесами, презрительно сплюнула.

— Вот что я тебе скажу, а ты подумай не тем местом, которое у тебя между ног, а головой, — сообщила она. — Многие приходят к старой Карубу и ищут этого Мутабассу, про которого я знаю лишь то, что всем он зачем-то нужен. Позавчера вот приходил почтенный белый абуна — купец из верхнего города, и ему тоже нужен был Мутабасса. В прошлом месяце приходила молодая белая госпожа в носилках, с четырьмя носильщиками и двумя слугами при мечах и пистолетах. И ей тоже нужен был Мутабасса! Она даже давала мне настоящий золотой, чтобы я позвала Мутабассу…

Девушка молча вытащила из-за пазухи узелок из пестрого платка, зубами развязала один уголок и вытащила два серебряных кругляша.

— Спрячь, дахла, они же тебе так трудно достаются, — издевка в голосе хозяйки стала совсем уж откровенной.

Девушка дернулась, как от удара, отступила на шаг.

— Каваранда сао хелба! Набу-набу, Папа-Домбала магилас-так-рубха! — произнесла она, с ненавистью глядя в глаза толстухе.

Теперь уже та дернулась, будто наступила на ската-торпедо, бьющего магической силой, которая, по мнению ученых мудрецов, сродни силе молний.

Оглядевшись туда-сюда, не слышал ли их случайный прохожий, она схватила гостью за локоть и оттащила в хижину, совсем забыв о козе.

— Жди, — бросила она, сжав губы, — и, клянусь лоном Монгалы, ты страшно пожалеешь, если не имела права произносить этих слов.

Отсутствовала она не очень долго и явилась не одна, а в сопровождении полуголого старика в ветхих бархатных штанах, сморщенная кожа которого была покрыта сеткой старых ритуальных шрамов. При этом на указательном пальце левой руки блестел тусклым золотом перстень грубой айланской работы.

Безмолвствуя, девушка опустилась на колени перед стариком и коснулась лбом глинобитного пола у его ног.

— Встань, Гимба, и не трать время, — бросил старик-сантьеро. — Вижу, у тебя есть, что мне сказать…

— Вчера я… Госпожа послала меня и трех девочек обслуживать матросов с «Отважного» Эохайда Счастливчика, — начала девушка, поднявшись. — С нами еще была Маго, которая…

— Дальше…

— Они собираются обобрать капище Старших Сыновей Ночной Хозяйки, — выдохнула Гимба.

— Где?! — Морщинистая железная длань с нечеловеческой силой впилась в запястье девушки.

— На Ничьих Землях, кажется, в бухте с кораллами, — испуганно пробормотала она. — Ты, помню, говорил, отче, что если кто-то услышит про Сыновей и их храмы, про то, что их кто-то ищет или нашел, нужно сразу бежать к тебе… Я… прости, отец мой, если я сделала неправильно…

— Ты сделала все правильно, малышка, — ласково произнес старец. — Рассказывай все, как было. Они говорили это пьяными или были трезвые? Что именно они сказали? Где это место? Они упоминали карту или проводника? Вспомни все — это важно!

— Утром, когда они уже ничего не хотели и даже отпустили всех, кроме меня да Маго, к ним пришел капитан, выгнал белую шлюху и сказал, чтобы они собирались, потому что какой-то большой боккор Белого Бога посылает их за сокровищами Сыновей на Ничьи Земли. И он еще что-то сказал, я не поняла, кажется, про бухту, где много кораллов. И что он даже заплатил им вперед задаток. Пятьсот золотых!

— Залив Эль-Коралльо, — бросил жрец, сжав губы. — Хорошо, продолжай.

— Они встали и ушли… Вот… все. Прости, отче, — добавила она.

— Так, — негромко произнес Мутабасса минуту спустя. — Ты и в самом деле сказала важную вещь, и наши боги тебя не забудут. Можешь идти, а то твоя хозяйка еще заподозрит неладное.

— Отец мой, — попросила Гимба, — я вот принесла еще денег на свой выкуп…

— Считай, что треть его ты оплатила сегодня, — бросил тайный повелитель айланской общины Стормтона и один из трех тайных главарей всех темнокожих на Ледесме. — Иди…

Карубу с ненавистью проводила взглядом тоненькую фигурку, кутавшуюся в покрывало.

Эта дрянь и шлюха, презренная дахла, чья кровь испорчена нечистой кровью белых демонов, родившаяся в рабстве и прирожденная рабыня живет и не тужит. Даже боккор-а-хунгани, повелитель жизни и смерти любого из них, истинных людей, чьими устами говорит сам Отец-Змей, благоволит ей. Рабыне, верно служащей белым демонам и по их приказу раздвигающей ноги перед всяким, кто может заплатить. А вот она, внучка вождя из благородного народа шантаи, успевшая на родине пройти первое посвящение, всего лишь служанка при Мутабассе. Эта дрянь жива и будет жить. А ее дочь умерла под кнутами, потому что не захотела стать такой же шлюхой… Где же правда твоя, Домбалла?

Хромой, неопрятный старик, увешанный амулетами, затворил за собой плетенную из пальмовых ветвей дверь убогой хижины, постоял, присушиваясь к чему-то, а потом с неожиданной прытью подошел к очагу и почти без напряжения сдвинул с места старый жернов, на котором разжигался огонь. Тот повернулся на невидимой оси, и под ним оказался узкий чернеющий мраком провал. Мутабасса сунул туда руку, вытащил веревку с узлами и, закрепив ее за жернов, начал, покряхтывая, спускаться вниз во тьму.

Через минуту он оказался в тесной земляной пещерке, чьи стены укрепляли не ошкуренные пальмовые доски.

При тусклом свете подвешенных к низкому потолку гнилушек он выбил кресалом огонь, засветил маленький каганец.

При его свете стал виден небольшой каменный алтарь, на котором застыли темные потеки и горкой лежал жирный пепел, с дюжину статуэток и масок вокруг него, пара человеческих черепов, тамтамы, обтянутые черной и желтой, а иногда и белой кожей.

Пожалуй, при виде всего этого у любого инквизитора возникло бы к хозяину немало неприятных вопросов.

Но даже в эгерийских колониях супрема редко наведывалась в кварталы, населенные чернокожими.

Отдышавшись, Мутабасса занялся странным делом.

Для начала он вытащил из-под алтаря простую деревянную тарелку, в которую налил воды из висевшей на колышке калебасы. Потом принялся сыпать в воду какие-то порошки сушеных трав, добавил туда пепла с алтаря — при этом на землю упала тонкая обугленная кость, не похожая на куриную или кроличью.

Потом из тайника в стене достал амулет в виде мутного камня, оправленного в медь, и, проткнув палец костяным ножом, капнул несколько капель крови, показавшейся черной в свете каганца.

И уселся перед плошкой с водой, принявшись ждать.

Он ждал долго — минут десять по счету белых людей, так что масло в светильнике почти выгорело.

А потом из черного зеркала на него взглянуло смуглое лицо с суровыми глазами под сведенными бровями.

Любой маг при одном взгляде на это лишь потрясенно бы всплеснул руками — ибо уже давно заниматься дальновидением бросили даже самые упорные фанатики-чародеи, а почтенные профессора еще век назад постановили, что это вне пределов натуральной магии.

— Надеюсь, ты побеспокоил меня не напрасно, старик, — буркнул суровый на наречии Северного Танисса.

Мутабасса истово поклонился.

— Не гневайся, Избранник Змея, ибо я лишь исполняю сказанное тобой.

Выслушав его, видение осталось спокойным внешне, но то, что промелькнуло в глазах бородача, заставило сердце старого колдуна сжаться в страхе.

— Значит так, — начал призрак. — Вот что тебе надо сделать…

* * *

Командор ок Ринн медленно шел прочь от дома наместника короля Четырех Островов, угрюмо глядя себе под ноги. Он был буквально раздавлен всем случившимся. Не стоит говорить, как огорчил его отказ отца Бригитт. Причем, почти так же, как сам этот отказ, задевало Домналла то, как он был сделан. Так разжиревший купец отказывает в руке дочери небогатому приказчику или простому торговцу.

Или барон Л'лири просто показал себя, каковым он есть, и для него в самом деле простой эсквайр ничем не лучше того самого купца или приказчика?

Или даже хуже — ведь купец может разбогатеть, а вот ок Ринну так и суждено остаться полунищим офицером! Хамиран и хвост его в глотку! Никогда еще командору так грубо не указывали его место! Да еще это идиотское гадание… Да — а всё же чего старик испугался…

— Эй, какого!.. — чей-то бас вернул Домналла к действительности, а почти над самой головой заржал мул. — Смотри куда прешь!

Командор поднял голову.

Прямо перед ним стояла ветхая тележка, запряженная старым длинноухим одром.

Возле нее торчали два неряшливых всклокоченных типа в рваных белых балахонах.

— Ты чего, жунтильмен, в нашу карету торопишься попасть? — басил один из них, тот, что помоложе. — Виданное дело — под колеса лезть! А то видишь — Аббат-то он тихий-тихий, а как дал бы по котелку твоему пустому копытом — и дохтура звать не надо!

Мул, носивший эту богохульную кличку, уныло косил мутным глазом да чуть прядал ушами, совершенно не выказывая желания бить кого-то копытом.

— Ты это, жунтильмен, к нам не торопись, молодой ишшо!

— Э, а вы кто? — осведомился Домналл.

Ситуация его развеселила — он ведь был сегодня не в мундире, и видать грубияны-возчики приняли его за обычного щеголя.

— Мы-то? Божедомы мы, при храме девы Анахитты — мортусы по-ученому. Вот, людишков на корм рыбешкам везем.

Тут командор увидел на телеге под сбившимся рядном с полдюжины недвижных голых тел и все понял. Перед ним были служители матери-церкви, занятые погребением тел тех, для кого не посчитали нужным копать могилы. Разных бедолаг — нищих, бродяг, бездомных одиноких матросов и зарезанных в драках прощелыг, да и просто людей, у которых нет денег на пристойные похороны, — а также рабов, умерших от старости или под кнутом господина, наскоро отпев в часовенке при городском храме Анахитты, отвозили в море и кидали в воду с привязанным к ногам камнем.

Домналл даже развеселился про себя — забавно ведь пообещать столь жалкое погребение ему, офицеру и дворянину, все предки коего покоятся в родовом склепе в фамильном поместье. Вода, конечно, может стать его могилой, но тогда склепом станет корабль.

Тут взгляд его упал на одно из мертвых тел. Это была молодая, можно даже сказать юная женщина. При жизни она была очень красива, отметил он про себя. Длинные темные волосы, вьющиеся кольцами, закрывали всю спину, тонкая изящная кисть руки, свисавшая с рассохшегося борта нищенского катафалка, бархатистая, еще не тронутая мертвенной синью кожа… И рядом с ней… Домналл даже перекрестился — рядом с ней лежало крошечное тельце новорожденного. Девочка.

— А, вишь ты, жунтельмен, — уловил его взгляд второй мортус, — это из заведения Ардживетти. У него там теперь еще бабы живут какие-то племенные — красавицы особые. Он, вишь ли, решил на танисский манер — рабынь красивых разводить, чисто овец там или лошадей кровных. Ну вот — эта вот и померла родами, и дите с ней. Только вот и успели пуповину перевязать, а дите-то и помри, за мамашкой пошло следом. Уж говорил привратник, что повитуха старалась-старалась, больно красивая девка по-ихнему должна была от нее, — ткнул он палкой мертвую женщину, — получиться. А вот как оно всё — хозяин даже злился, говорит, пять тысяч золотых Шаггору в пасть!

От толчка мертвое тело дернулось, навалившись чуть на трупик младенца… И тот издал слабый писк.

Несколько секунд все трое, включая Домналла, остолбенело взирали на ожившую крошку.

— О, эвон как! — раздраженно сплюнул младший божедом. — Вот теперь обратно тащиться, к Анахитте, отродье это отдавать! И ведь Ардживетти не даст ни хрена, знаю я эту скотину! Слышь, Мардос, вроде как кутенку эту отпели — может, не будем вертаться, а? Успокоится душенька безгрешная — мы ж могли и не увидеть…

Домналл сам не понял, как его палаш покинул ножны.

— Убийство старца, младенца, женщины, носящей ребенка, отца, матери, офицера и священника по законам Канута карается вне разрядов — смертью через вырывание внутренностей, — сообщил он испугавшимся могильщикам. — Я, капитан-командор Домналл ок Ринн, по уставу королевского флота имею привилегию выносить смертные приговоры без конфирмации.

Командор не стал уточнять, что право это он получает лишь на корабле, находящемся в море не менее чем в сутках плавания от твердой земли.

— Ну, а чтобы его привести в исполнение, мне и профоса звать не потребуется.

Он взмахнул палашом, как бы примеряясь.

Младший из служителей Анахитты побледнел неживой синеватой бледностью, став похожим на любого из своих подопечных усопших.

— Ох, точно, — поклонился в пояс Мардос, тоже явственно струхнув. — Я и вижу, на кого жунтильмен похож-то! Вы простите, не признал я вас, господин командор, без мундира-то! И не гневайтесь на Порко — шутил он, не со зла! Никак ведь невозможно, чтоб такое злодейство!

Опыт общения с родом людским говорил Домналлу, что очень даже возможно, но он спрятал клинок в ножны.

— Ладно, поверю. Поэтому раз невозможно, то найди-ка, любезный, — ткнул он во все еще белого от ужаса Порко, — корзинку, положи в нее ребенка и иди со мной. А ты, — обратился он к Мардосу, — похоронишь эту несчастную на твердой земле. Потом придешь и скажешь, где ее могила.

Кухарка лишь всплеснула руками, когда на пороге появился хозяин, сопровождаемый каким-то бородачом в балахоне цвета смерти, несущим, прижимая к груди, попискивающую корзинку.

Сдав новорожденную на руки охающей Йорулле и прогнав пинком мортуса, посоветовав больше не попадаться на глаза, Домналл поднялся к себе, а потом вызвал лакея и приказал подать лучшее вино, какое есть в доме.

На город быстро опускалась темная тропическая ночь.

Глава 10

3342 год от Возведения Первого Храма, ночь на 14-е число месяца аркат.

Стормтон, Ледесма.

Ночь — это не причина просиживать последние штаны, любуясь звездами на небе, когда не менее прекрасные «звездочки» бродят по грешной земле, готовые за небольшую плату окружить вернувшегося из далекого плавания моряка женской ласкою и заботой.

Команда фрегата «Акула» сошла на берег, оставив на палубе лишь тех, кто успел утонуть в бутылке еще до убытия в порт.

Пьяный канонир, обнимая пушку, орал похабную бесконечную песню о капитане Флае.

Меж тем, на борт поднялись трое; на фоне портовых огней, маячивших за их спинами, было не разобрать, кто пожаловал в гости.

Парни прошли мимо канонира, один из них остановился перед пьяницей, двое других направились к камбузу и громко забарабанили в дверь.

Остановившийся рядом с канониром человек тихонько рассмеялся, глядя на пьяного дурака.

— Что, перебрал, дружище? — с издевкой справился он.

Канонир прервал песню и с трудом поднял свои синие очи:

— А ты х-хто такой?.. — поинтересовался он, с трудом ворочая языком.

В руке незнакомца сверкнула сталь.

— А зачем это знать мертвецу? — После этих слов пришелец почти без замаха ударил кинжалом в горло канонира, тот умер почти сразу.

Вытерев оружие об одежду мертвого канонира, убийца подошел к двум своим сообщникам, барабанившим в дверь камбуза и, хлопнув одного из них по плечу, кивнул в сторону люка, ведущего в трюм. Третий остался сторожить, время от времен стуча в дверь и обещая скрывавшемуся за ней устроить «райскую жизнь», ежели он немедленно не выйдет к нему безоружным и с фартуком в зубах.

Сварливо булькала, закипая, вода, и над огромным котлом поднимались клубы пара. В одной косынке и ветхих штанах выше колен Хор'Тага носилась по тесному камбузу, а вместе с ней метались по стенам зыбкие тени. Блестела от пота стройная, красиво вылепленная спина с удивительно гладкой оливковой кожей. Шрамы от кнута? Ой, да все морские черти с ними! Может, это ритуальная татуировка такая.

В такт ударам ножа прыгали по плечам жесткие завитки волос, подвязанных темно-зеленой парчой.

Она предавалась мечтам. Естественно, о настоящем хорошем призе — казначейском судне арбоннского, эгерийского или хойделльского короля. Или на худой конец — о купеческом транспорте, перевозящем контрабандой намытое на тайных копях золотишко.

Чтобы на каждого пришлись не жалкие монеты, а фунты или даже квинталы этого чудесного металла.

Если бы у Хор спросили, зачем ей такая уймища денег, айланка только пожала бы крепкими плечами.

Мало кто знал, что была у нее мечта — открыть свой собственный бордель. Не абы какой, а приличный. И чтобы трудились там только белые девки. Лучше — рабыни! Чтоб работали они, как она когда-то, и чтобы если вякнут или заплачут — плеткой их. Не так, как ее, а через мокрую тряпку — чтоб следов не оставалось! И работать не вставая со спины!

Хорошо бы ей попалась какая-нибудь госпожа из разорившихся знатных — уж она бы ей спуску не дала!

А то если мужа бы убило, боцмана Гвенна, и вся его добыча, записанная в умной книге у капитана, стала бы ее. Нет, не то, чтобы она плохо относилась к боцману, но золото…

Хоть, конечно, и не плохой он мужик, а все ж не забудет Хор'Тага того дня, когда свела с ним знакомство… Какими словами Гвенн Банн крыл юнгу, вздумавшего пощупать живой товар прежде старших.

Да, как вспомнишь…

Она на сырых досках, а он прямо над нею, с похабной довольной рожей… А вот ведь сдружились потом. Жизнь, она такая.

Хор'Тага резко обернулась на стук — звякнули двойные кольца серег, с сухим треском сошлись зубы каймана в резном амулете из кедра. Лицо у Хор было точь-в-точь как у матери, смазливой рабыни для утех, но казалось куда жестче и выразительней, а беспокойные глаза полукровки смотрели гордо, с задором и с вызовом.

— Кого там акула в зубах принесла? — Хор'Тага говорила низким, слегка гортанным голосом.

На корабле знали, что она отменно поет — так, что можно заслушаться, но знали и то, что мулатку каждый раз приходится долго уламывать: вроде из первых рубак и первых же охальниц, а дичится порой, как… ну как дитя малое!

Стук раздался снова, еще более настойчивый, чем прежде.

— Если открою, так для того, чтоб плеснуть кипятком тебе в рожу, — спокойно посулила она. — Скажи, кто такой и зачем приперся, а не то катись к русалкам.

— Открывай, да побыстрее! — рявкнули снаружи. — А то сами откроем!

По-настоящему Хор'Тага испугалась только один раз: когда она, спеленатый веревками живой груз, заглянула в похотливые глаза матросов. Да лучше испустить дух под бичом, чем под двадцать первым мужчиной — а мулатка была уверена, что умрет, если не от муки, так от позора. А еще Хор знала: она не уступит так просто. Первый, кто захочет взять ее силой, весьма пожалеет, что не додумался сначала вставить ей в зубы кляп. Но прошло много дней с той минуты, как ручка леди Альери прикоснулась к ее руке. Нынешняя, свободная Хор не боялась никого и ничего.

Колотящие сейчас в дверь камбуза были из чужой команды. Тут к гадалке не ходи… все и так ясно.

С тихим стуком лег на столешницу нож — этим только свиную требуху и резать, а для человечины припасено кое-что получше.

Хор'Тага сняла со стены отточенный топорик, провела по рукояти шершавой ладонью.

Ну что, заходите, ребятки, если сладите с дверью.

Хотя нет, еще кое-что!

Мулатка мрачно усмехнулась, сбросила крышку с деревянной посудины и зачерпнула полную горсть толченого красного перца.

Вот теперь, братцы, добро пожаловать…

Глава 11

3342 год от Возведения Первого Храма, ночь 14-го числа месяца аркат.

Стормтон, Ледесма.

Как и в прошлый вечер, и неделю и месяц назад, пираты шумной и галдящей толпой заполняли портовые таверны, держась с таким высокомерием и заносчивостью, что могли бы показаться смешными — если бы кому-нибудь из горожан пришла в голову блажь покончить свои земные счеты, смеясь.

На головах у них была пестрая коллекция всевозможных головных уборов, где драная фрисландская зюйдвестка соседствовала с хойделльской треуголкой, а эгерийская широкополая шляпа — с дорогим шелковым клетчатым платком арбоннского офицера. Обувь — от плетенных из пеньки сандалий до ботфорт дорогой кожи, хотя многие были босиком. Широкие мешковатые штаны до колен вытертые и штопанные — как у обычных матросов, и поверх них — яркие, кричащих расцветок шелковые рубахи и множество драгоценностей на мозолистых лапищах.

Оружие в большом числе сверкало за широкими кушаками дорогой материи.

Таверна «Пьяный кашалот» была забита под завязку. В углу большая компания матросов резалась в кости, поминутно передавая друг другу монеты. Остальная публика — портовые грузчики, матросы, рыбаки — все пили, обсуждали последние новости, пересказывали анекдоты, уделяли внимание разносчицам.

Со всех сторон доносилось приглушенное.

— …А я ему прямо и сказал: «Извини, Молдер, ты как знаешь… Я „человечиной“ сроду не торговал, поэтому рабов забирай и сам грех на душу бери, а я свою долю в золоте возьму»…

— …Ну тут уж второй идальго взвился: «Федериго, — говорит, — ты уже совсем ум потерял! Кто ж поверит, что на нашей посудине было сорок арробов в золоте?! Ты, — грит, — воруй, да меру знай!» А я так к рылу молодого кулак подношу и говорю…

— …Ну побойся Элла — да какие деньги? Ну откуда у нас, приятель, деньги возьмутся? Что и бывает, так всё девкам веселым да трактирщикам переходит. Я ж помню: капитан Реведж был не хуже нас с тобой, а помер — так похоронить не на что было…

— …Вот мы всей толпой к капитану и завалились, и говорим: «Извини, Торм, мы тебя, конечно, уважаем, но в консорте с Тирдалом больше плавать не собираемся: себе дороже»…

— …С левого борта семнадцать досок поменяли, да еще, считай, бизань на дрова ушла. А с правого — ты не поверишь! — плотник потом прямо сел: только полпальца не хватило, чтобы насквозь днище пропороть. Вот что такое Белый риф!..

— …Вот, слушай: встретились раз в веселом доме флибустьер, инквизитор и сборщик податей…

Длиннорукий старый пират, с татуировкой на лысой голове — арбоннский грифон, несущий в когтях пушку — и с золотой серьгой в ухе, вразумлял молодого приятеля:

— Э, не скажи, брат! Эгерийцы тебе честь по чести башку смахнут на плахе, как лорду какому. А у нас как? Посыпятся твои косточки в ров помойный — ворон потешить да крыс порадовать…

— Почему это?

— А ты чего, не знаешь, что ли? Если в городе вешают, ну, на рыночной площади там или еще где в приличном месте, то долго висеть не будешь: летом через три дня снимут, и то много, ну, зимой, может, подольше — пока для нового постояльца место освобождать не надо. — Матрос наставительно поднял палец. — А если на стене или на перекрестке — или в доках, как нашего брата вольного морехода, — то этонадолго: пока не сорвешься. А до тех пор виси, стену украшай собой, на потеху народу честному — как чучело какое! Тьфу, и подумать-то про такое — срам один…

Боцман Гвенн Банн сильно на выпивку не налегал. Надобно было готовиться к отплытию. Если что не так, Бесстыжая по головке не погладит. Да и собственная благоверная на орехи даст. Отлучился всего на часок-другой с «Акулы» — и будет. Он же не желторотик какой и не пропойца, чтоб на выпивку налегать. Больше так, из уважения к традициям. Отвальная есть отвальная.

Однако и ему было интересно послушать рассказы о кораблях с матросами-зомби, которые видели только обреченные люди, да и то лишь в глухую полночь, о различных магических предостережениях, которые понадобятся в столь далекой от защиты духов-покровителей земле, об эгерийцах, частенько встречавшихся в Темном заливе, и о том, какую тактику лучше всего применять в подобных стычках.

Большей частью пересказывались старые легенды. Пираты пытались перещеголять друг друга рассказами о вампирах, русалках, морских подводных городах, о проклятом корабле-призраке…Как водится, вспоминали светящиеся колеса, что видят в глубинах морей, кракенов-архитеутисов, Старуху Конитт, старшую дочь самой Ахайды, что катается на штормовых волнах и расчесывает свои космы гребнем из человеческих костей, и сыновей ее, «морских дедов», что на прибрежных отмелях пасут русалок и иногда, переодевшись моряками, приходят в портовые кабачки пропустить стаканчик — их безошибочно распознаешь, ибо расплачиваются они старинными монетами, поднятыми их подопечными с затонувших судов.

Поминали, что, мол, в последнее время частенько замечали в разных городах Изумрудного моря самого Барона Сабади, что являлся то под видом арбоннского красавца-шевалье, перед которым не устоит даже монашка, то одноногого старого моряка с попугаем на плече и деревяшкой, украшенной резьбой и золотой инкрустацией, то нахального мускулистого нищего, пристающего к прохожим с требованием подать ему миллион золотых, — то есть во всех своих трех земных ипостасях. Все согласились, что это не к добру.

За Сабади вспомнился сам собой и Рагир Сын Смерти — ибо многие свято верили, что Барон этом пирату благоволит особо. После Туделы сколь многие вольные добытчики готовы были глотку перегрызть ему, бросившему товарищей на расправу эгерийцам. Но тот жив и здоров, а молва уже винит погибших: де сами устроили на берегу резню со стрельбой, так что капитану и не осталось ничего, как уйти с товарищами, бросив к тому же часть сокровищ.

Боцман, привычно ругнув треклятого капитана «Ибн-Химмара», скосил глаза на стойку. Там, уткнувшись в кружки с рисовым пивом, расположилось несколько человек.

В двух шагах от стойки, за деревянным столом с зарубками по краю, опустив на глаза шляпу, украшенную пером гуакамайи, сидела молодая женщина в эгерийском морском мундире и штанах с позументами поверх парусиновых сапог. На столе стояла бутылка лучшего рома во всем Маре-эль Смарагдос — куридийского «золотистого».

Игерна, а это была именно она, знала, что Мамаша всегда держит на всякий случай парочку бутылок этого дорогого для обычных посетителей пойла, и поэтому не упускала случая, бывая на суше, завернуть именно к ней и опрокинуть стаканчик. Но, судя по тому, что бутылка была почти пуста, одним стаканом не обошлось.

— Хватит с тебя на сегодня! — буркнула она сама себе, соскочила со стула и направилась к стойке.

В этот момент в «Кашалоте» на радость Мамаши Тамми появился новый посетитель, и глаза Игерны тут же уставились на него.

Но, похоже, пожелавший промочить горло пират был не тем, кого ждала Бесстыжая, ибо она сразу отвернулась и погрузилась в созерцание пустого стакана.

Гость подскочил к стойке и настойчиво постучал по ней кулаком, но не дождался обслуживания.

Тогда он заорал так, что перекрыл шум галдящей толпы:

— Мне принесут пожрать в этом заведении?! А?!

— Подождешь, — небрежно бросила хозяйка заведения — крупная старуха в яркой юбке и цветастой кофте.

Она поправила алую, по-мужски повязанную косынку на густых, с проседью, волосах и, не взглянув даже на золотой, только что упавший перед ней на стойку, этаким флагманским кораблем величественно проплыла к новому гостю.

Рыжий молодой человек изумленно уставился на старуху, спокойно подсевшую к его столику.

— Чего изволишь, красавчик? — зарокотала она басом. — У нас подают такие блюда, что люди потом возвращаются из-за семи морей, чтоб снова этакого отведать! Хочешь жаркое «Варадо де Франчо», или гуакомос, или карфарос?

Нетерпеливый посетитель, онемев от такого обращения, подскочил к трактирщице и схватил ее за плечо, желая поставить зарвавшуюся тетку на место. Но тут слова застряли у него в глотке, потому как в живот ему уперся огромный кухонный нож, выхваченный толстухой невесть откуда.

— Слыхал про Тамми, Пиратскую Мамашу? — грозно насупилась старуха. — Так это я и есть. Ну так как, сынок, будем ссориться или дружбу заведем?

Обиженный убрался восвояси, плюхнулся на свободное место за столиком Гвенна Банна и, бурча под нос нечто непристойное, стал смирно дожидаться своей очереди.

Старуха, уловив обрывки его проклятий, устремила в глаза молодому человеку странный, мерцающий, пронизывающий взгляд.

— Не о своей ли матери речь ведешь? — спросила она с обманчивой мягкостью. — А ты уверен? Ой, моряк, насквозь тебя вижу! Готова поклясться хоть святыми, хоть демонами — про родную-то мать ты ничего не знаешь!..

Тот, пристыженный, забормотал извинения.

В дверном проеме появилась высокая сухопарая фигура и, не спеша, подошла к столику Альери.

— Наконец-то пришел! — зевнула Отважная, даже не удостоив посетителя взглядом.

— Здравствуй, Игерна, — спокойно ответил Эохайд. — Ба, да ты, как я вижу, давно уже здесь.

— Заткнись! — цыкнула на него девушка, отбивая кинжалом такт по столешнице.

— К чему ты это? — поинтересовался Счастливчик.

Игерна пожала плечами, сунула кинжал обратно за пояс и налила себе еще кружку, чуть пригубила:

— Мы, между прочим, завтра отплываем вместе…

— Ну так я и пришел с ребятами отметить!

Не отводя глаз от Игерны, Эомар тоже плеснул себе в кружку рома из ее бутылки, отсалютовал девушке и опустошил емкость одним глотком.

— Что скажешь? — спросил пират.

— Что-то душновато здесь, — пробормотала Игерна, расстегнув пуговицу на рубашке.

Подумав, она расстегнула еще одну. И еще одну…

— Ну, это не новость, — многозначительно улыбнулся Счастливчик.

— Капитан, не начинай, — изрекла Игерна.

Эохайд опрокинул в горло вторую кружку и рассмеялся.

— Боцман! — рявкнула Альери.

Рядом с их столиком тут же нарисовался Гвенн Банн.

— Да, капитан?

— Вот тут интересуются по поводу наших планов.

— А что? — уставился смуглый на Эохайда.

— Для хорошего расклада нам нужно отплыть завтра до полудня, — сообщил Счастливчик.

Боцман почесал за ухом:

— Постараемся, клянусь бородой Хамирана, если она у него есть!

— Так чего ты еще здесь?! — рявкнула на него морячка. — Живо забирай, кого надо, и дуй на борт!

Пират, низко кланяясь обоим капитанам, поспешил ретироваться.

— Спасибо за ром! — улыбнулся собутыльник Игерны. — Я, честно говоря, сильно поиздержался во время последнего рейда. Но, думаю, с вами вместе мы компенсируем всё!

Хитро прищурившись, Эомар воззрился на Альери.

— Есть дураки, которые считают, что женщина на корабле — это беда! Ну и что взять с убогих? Ну, какая беда от женщин? Особенно от таких милых девушек, как ты!

— Знаешь, дружище, — непринужденно бросила Игерна, — вообще-то я перестала быть девушкой… довольно давно… И вообще, со мной такое бывало, что тебе и в кошмарных снах привидеться не могло…

Он вместо ответа щелкнул пальцами.

У их столика появилась хозяйка заведения.

— Рому еще нам!.. Вернее, рому мне, а даме — карроманского игристого.

— Тамми, — бабахнула Игерна по столу крепким кулачком, — рому капитану Бесстыжей!

— Да, конечно, сию минуту! Господин Эомар, какая честь для нас. Сейчас принесут ваши любимые калинардас. Я велю девочкам приветить дорогого гостя… Эй, Аргелия, Розетта, обслужите капитана…

Отойдя от стола, Тамми подозвала смуглого чумазого мальчишку, что шатался меж столов, ожидая, не перепадет ли что из объедков.

— Эй, Пако!

И зашептала что-то ему на ухо.

Парнишка понятливо кивнул и метнулся за дверь.

Не то, чтобы старуха любила лезть в чужие дела — нет, обычно она предоставляла этим самым делам идти своим ходом. Но старалась о них знать. На всякий случай

— Хосефа-а! — крикнула она на кухню. — Выйди-ка сюда! Калинардас у тебя скоро будут готовы?.. Ага, хорошо, только перец не клади… Видишь вон того моряка? Запомни на всякий случай. Он специи не любит — перец для него не класть ни в какое блюдо!

— Как, леди, даже в квесадильяс?!

Угольно-черное лицо кухарки посерело от ужаса при мысли о таком кощунстве.

— Да-да, и побыстрее! Лорды пираты будут веселиться!

А две команды уже как-то по-особому перемешались, уже началось бесконечное «А помнишь?».

Пьяный дон Мигель Эрнандес обнимался с Жанно — канониром с «Отважного», у которого эгерийские корсары вырезали всю семью, и жаловался на несправедливый суд, лишивший его чина и дворянства. Бывший охотник за рабами Черч Сарторис, хохоча, боролся на руках с пикароном Бунгой — вторым марсовым на «Отважном», а чернокожий, с добродушной жемчужной улыбкой, раз за разом укладывал его руку на стол.

Вот уже вразнобой затянули песни. В одном углу — арбоннскую, про то, как старый пират умер от пьянства, отчего его друзья дали обет больше не брать в рот ни капли, но потом, открыв сундук покойного, нашли там большую бутылку рому и, рассудив, что добру пропадать не годится, выпили ее и, само собой, тут же забыли все обеты.

В другом — хойделльскую про креолку Салли, у которой тело расписано татуировкой по восточному обычаю, которая пьет ром и джин ловчее, чем любой боцман, и чьи ухажеры падают к ее ногам не от любви, а от удара ее кулака. В третьей — фризскую про сараадамского матроса, который готов выпить чарку отравы и съесть целиком сырого гиппопотама, только бы не видеть сараадамских улиц, сараадамских вербовщиков и жадных сараадамских шлюх.

— Эх, Шаггор мне в печенку, жаль Хор'Таги нет, вот бы кто спел! — вздохнул Банн.

— Ну, я могу спеть! — вдруг заявила Игерна, которая расслабленно сидела, чуть опершись на мощный торс Эохайда.

Тут же шум чуть примолк, и откуда-то с задних рядов ей протянули гитару, инкрустированную слоновой костью и золотом, ранее, несомненно, принадлежавшую какому-нибудь благородному идальго.

Игерна вдруг улыбнулась, перебирая тонкими огрубевшими пальцами струны, ругнула расстроенный инструмент.

— Давайте, парни, слушайте, это наша песня — про НАШУ судьбу, под которой мы все ходим…

А потом запела на лингва марис.

Пираты невольно умолкли — ибо всякий знал, что у пиратского капитана Игерны Бесстыжей чудесный голос, пока что не охрипший от того, что нужно перекричать бурю или грохот орудий…

— подхватили припев пираты.

— продолжила Игерна.

— ревели десятки глоток.

Тенькнула отброшенная гитара, а крепкая ладошка Игерны рассекла воздух сверху вниз, изобразив последний взмах топора.

— Игерна, ты чего? — лишь спросил Эохайд.

— Так, вспомнилось…

— Кстати, эта песня, между прочим, — переделанный трубадурский гимн. Кто-то переложил старинную рыцарскую балладу, какую пели когда-то трубадуры Сарванны — пока их не сожгли на кострах…

Тут опять заговорили о знаменитом пирате — на этот раз почему-то вспомнили, как два года назад ему достался настоящий эгерийский галеон, причем без боя. Определенно не обошлось без нечистой силы.

— Иг, ты Рагира видела когда-нибудь? — зачем-то спросил Эохайд.

— Не довелось, — хмуро передернула плечами Игерна. — Да и хотения, честно сказать, особого нет…

— Так он ведь твой земляк, говорят, эгериец…

— Не знаю… — Игерна насмешливо сдвинула брови. — Я, знаешь, с земляками как-то не особо встречаюсь. Случается — граблю их: что правда, то правда…

Окружающие корсары заулыбались шутке.

— Игерна, — вновь начал спустя какое-то время Счастливчик. — Скажи, а что ты думаешь делать с этими деньгами? Ну, с добычей…

— Не взятую добычу не делят, — буркнула она.

А потом вдруг добавила:

— Я ведь понимаю тебя… Но подумай, надо ли оно тебе? Ты ведь просто увидел меня не там и не в таком виде, как надо…

— А ты бы забыла своего спасителя? — спросил Эохайд.

— Я бы дала ему то, что он хочет, — нахмурилась она. — И все бы забыла… Но, сам понимаешь, тут другой случай.

— А если все же…

— Не сейчас, — отрезала она. — Скоро нам уже расходиться… Говорю — забудь. И вообще, еще не было в мире так, чтобы капитан женихался с капитаном!

«Но всё ведь когда-то случается в первый раз», — пожал плечами Эохайд про себя.

* * *

Три с половиной года назад. Изумрудное море. Шлюп «Отважный».

— Ну, попрощаемся на всякий случай, Банн…

Вражеский корабль был обнаружен слишком поздно, чтобы избежать стычки, но для подготовки к бою времени было вполне достаточно.

— Все — в трюм! — командовала Игерна. — Отстегни люки орудийных портов, но не раскрывай их. Держи их закрытыми на веревочных петлях, а пушки чтоб глядели прямо в крышки люков, понял? Заряди их картечью, самой мелкой, и побольше, побольше. Но чтоб ни звука, и ни одной живой души чтоб на палубе не было видно, слышишь?!

Боцман понимающе кивнул.

— Ну, Банн, миленький, не подведи, пропадем же за риэль ломанный!

Люди разбежались по местам и скоро занялись своим привычным делом.

Но главное происходило наверху, на мостике.

Капитан фрегата его величества «Акула» Жеарди хмурился, глядя на сверкающую синь океана.

У него было достаточно причин для дурного настроения.

Нет, конечно, старпом дурак, и тут ничего не поделаешь. Но болтать о том, будто на загадочном корабле у штурвала стоит какое-то привидение, — такой ерунды капитан Жеарди, конечно, не мог принимать всерьез!

— Ни одного человека на вантах. Ни одного гранатометчика, капитан… Оружейной прислуги тоже нет, и… Да, пушки откачены чуть не на середину палубы…

Это мог быть корабль, пораженный какой-нибудь повальной болезнью: чумой, рыжей или серой лихорадкой, оспой, — такие случаи нередко бывали в океане. Предоставленная самой себе в открытом море команда либо поголовно вымирала, либо в отчаянии покидала корабль и спасалась на шлюпках, чтобы опять-таки погибнуть в безбрежной водной пустыне от жары, голода и жажды… и от той же эпидемии, от которой они пытались бежать и которую неизбежно захватывали с собой в спасательную шлюпку.

Чертыхнувшись про себя в адрес вахтенного офицера, которому, очевидно, напекло в голову до галлюцинаций, капитан Жеарди еще раз поднес к глазу подзорную трубу, и вдруг нижняя челюсть его безвольно отвисла. Мозг отказывался воспринимать то, что видели его глаза. Он ошалело уставился на юную и стройную женскую фигуру за штурвалом корабля.

Да, да — это была, несомненно, женщина, молодая девушка, и — милосердный боже! — совершенно голая! Ласковый бриз игриво раздувал золотистые волосы, густым потоком ниспадавшие на ее обнаженные плечи. И на голове сияла золотом и алмазами роскошная корона!

По телу Жеарди под насквозь промокшим мундиром пробежал неприятный холодок. Как и всякий здравомыслящий человек, капитан, конечно, верил в привидения и духов. Он верил в кракенов, морских змеев — детей Ахайды. Допускал существование русалок, морских чертей и водяных. Ему своими глазами приходилось видеть таинственные огоньки святого Илу, синеватыми светляками мерцавшие на верхушках мачт, предупреждая моряков о приближении шторма.

Однако, несмотря на все свои страхи и суеверия, капитан Жеарди был морским офицером и помнил устав.

Ему случалось сходиться в боях и с эгерийцами, на палубе коих, случалось, прямо среди боя толпа монахов служила молебен о даровании победы, и с пикаронами, у которых на носу атакующих каноэ и пинасс приплясывали размалеванные колдуны. И всякий раз убеждался, что на море сверхъестественные силы помогают куда меньше, чем добрый клинок и меткость канонира.

— Приказываю дать предупредительный выстрел и подготовить абордажную команду. И пусть матросы прекратят галдеж! — высокомерно добавил он. — Можно подумать… Можно подумать, они ни разу в жизни не слышали про привидения!

Игерна стояла на борту «Отважного», широко расставив ноги и уцепившись обеими руками за рукоятки штурвала. Под напором океанских волн огромное колесо ходило ходуном, и ей приходилось прилагать все силы, чтобы удерживать его в том положении, какое указал ей боцман.

Фрегат арбоннского королевского флота «Акула» теперь находился достаточно близко, чтобы она могла разглядеть зловещую желтую и черную окраску его бортов, делавшую корабль похожим на гигантскую злую осу. Ванты фрегата сверкали белизной. Он выглядел целеустремленным, решительным и ошеломляюще грозным. Все пушечные порты его были раскрыты, демонстрируя ряд мрачных черных отверстий, угрюмых и бездонных, как сама смерть. Синяя вода под бушпритом разбивалась в белоснежную пену, по которой военный корабль двигался медленно, уверенно и властно.

Пиратка разглядела также красные пятнышки, перемещавшиеся по палубе фрегата, и поняла, что это, очевидно, были пурпурные мундиры стрелков.

Щеки капитанши залила пунцовая краска при мысли о том, в каком виде она предстала перед многочисленными мужскими взорами. Впрочем, эта мысль, случайно мелькнув, тут же исчезла, потому что штурвал отнимал все ее внимание.

Грохнул выстрел. Альери едва инстинктивно не присела, чтоб спрятаться, но вовремя вспомнила, что она призрак, а привидениям не страшно человеческое оружие. Потому осталась стоять на ногах, до окостенения в пальцах вцепившись в штурвал, словно тот мог защитить ее ото всех напастей.

Банн знал, что после первого, предупредительного залпа «Акула» выстрелит снова, и на этот раз снаряд будет послан по кораблю. Потом высадится абордажная команда.

Насколько боцман мог судить, команда фрегата была сейчас скорее озадачена, чем встревожена, потому что они не потрудились даже натянуть противоабордажных сетей.

Наконец, раздался второй выстрел, и Игерна почувствовала, как «Отважный» вздрогнул, словно раненое живое существо. Грохнул взрыв, сверкнуло пламя, и туго скатанный кливер с шумом свалился на палубу.

— Держи руль, девочка! — хрипло прокричал ей Банн. — Держи его крепче, миленькая!

Счастье продолжало сопутствовать пиратам. Игерна на секунду отпустила штурвал, и нос фрегата с треском и скрипом ломающегося дерева врезался в борт пиратского корабля.

Абордажная команда «Акулы» повисла на вантах и реях, словно обезьяны, готовые к прыжку. «Отважный», вздрогнув от удара в левую скулу, стал разворачиваться вправо, отходя от фрегата и поворачиваясь к нему всем левым бортом, в то время как грозные орудия «Акулы» уставились прямо в открытое море.

— Огонь! — заревел квартирмейстер.

Пираты мгновенно высыпали из своих укрытий. Одновременно целый дождь разрывных гранат, оставляя за собой изогнутые, плюющиеся искрами дымные хвосты, посыпался на палубу «Акулы». Квадратные крышки пушечных люков «Отважного», вышибленные прочь огненными языками орудийных выстрелов, разлетелись, как легкие лепестки.

Тяжелый штурвал сильно дернулся в руках у Игерны и сшиб ее с ног. Она упала на крышку кормового люка. Целое море черных и серебряных капель вспыхнуло у нее перед глазами, застилая солнечный свет.

Не сразу она приподнялась и села, кашляя и отплевываясь. Оглядела себя и с облегчением поняла, что руки и ноги целы.

Чего нельзя было сказать об арбоннце. Трупы и раненые усеивали всю палубу, паруса были порваны, забрызганы кровью, а потемневшее от стихий дерево мачты и бортов посечено картечью.

— Руль право на борт! — орал на капитаншу Банн со шканцев. — Хамиран подери твою задницу!!

Арбоннцы суетились на палубе, что-то кричал офицерик, несколько матросов пытались удержать парус…

Но было ясно — «Акула» выиграла бой.

«Отважный», потерявший управление в тот момент, когда картечь огненным вихрем пронеслась по его палубе, развернулся носом по ветру и был напрочь лишен возможности маневра. Его защитники лишь растерянно увидели, как страшный корабль-призрак вновь надвинулся на них, с хрустом врезаясь в борт, крючья вцепились в палубу, и хриплый от возбуждения голос прокричал:

— На каждого из вас нацелено по паре аркебуз! Рылом вниз! Бросай оружие!

Спустя пять минут фрегат был в руках корсаров-беглецов, уведших шлюп из Эгерии. А еще через пять минут из крошечной носовой каютки вытащили пленного капитана пиратского шлюпа «Морской бык», сброшенного взрывом бомбы в море, Эомара Эохайда по прозвищу Счастливчик. Который первым делом подошел к кутающейся в долгополый кафтан Банна Игерне и поклонился ей в пояс за спасение, выразив восхищение ее находчивостью. При этом он благоразумно умолчал, что без кафтана она ему понравилась куда больше, чем одетая.

Схолия четвертая О ПИРАТАХ В ДАЛЬНИХ ЗЕМЛЯХ

Итак, первая волна переселенцев была без остатка поглощена мрачной сельвой и бурными морями. От них остались лишь руины городов и замков среди зарастающих джунглями полей, скорбные часовни на обширных кладбищах, да еще самые живучие и упорные, кто сумел выжить и пустить корни в новом мире.

Часть из них ушла на Иннис-Тор, в плодородные долины Золотого Ожерелья или в льяносы Альмадено. А оставшиеся-то и начали заселять пустынные острова и островки Изумрудного моря. Вскоре к ним присоединились беглые преступники, солдаты-дезертиры, удравшие с кораблей матросы, бродяги, авантюристы различных мастей. Были тут и потерпевшие кораблекрушение моряки, бежавшие за океан в поисках лучшей доли крестьяне, разорившиеся мелкие дворяне, ремесленники и торговцы, еретики, монахи-расстриги и рабы. Они ловили рыбу и черепах, охотились на китов и базилисков, стреляли одичавших свиней и быков, обрабатывали землю, пытались перемывать отвалы на брошенных рудниках…

Но на это в Толетте и Геоанадакано не обратили внимания. В конце концов, что такое горстка голодранцев?

Разве что первое время охотники за рабами попробовали было ловить этих поселенцев, но после того, как слишком многие корабли не вернулись из подобных рейдов, а главарей «вербовочных компаний» стали находить в своих постелях с перерезанным горлом, желающих не стало.

Тем более что худо-бедно, а золото и серебро широкой рекой текло в сокровищницы Толетта. Оно было очень кстати. Эгерия непрерывно воевала или к войне готовилась, так что огромные заморские доходы позволяли, по крайней мере, ее государям не делать долгов… хотя бы какое-то время.

Гранды и придворные могли быть довольны. Хотя и не удалось пока построить за океаном Новую Эгерию, но королевство деятельно и успешно осваивало богатства новооткрытого континента.

И по-прежнему все послы при всех дворах твердили как попугаи: если и можно спорить насчет северного материка, с его горами, пустынями и холодными лесами, то Изумрудное море и Иннис-Тор всецело принадлежит Эгерии, и только ее корабли имеют право там плавать беспрепятственно. Однако иные державы не могли примириться с тем, что колоссальные богатства оседают в сундуках эгерийских торговцев и обогащают казну короля Эгерии.

«Солнце светит для меня так же, как и для других! И я хотел бы видеть тот пункт в завещании праотца людей, по которому Дальние Земли должны быть отданы моим братьям, королям Эгерии, а я должен быть лишен своей доли», — не без ехидства вопрошал король Арбонна Шарло Веселый в письмах к прочим государям.

Вскоре конунг ютский Канут Стормссен за какой-то год подмял под себя островную вольницу — всех этих кимрасских лордов, пиридианских танов и своих соплеменников — ютских графов (они-то, собственно, и призвали его — себе на голову) — и короновался железной короной Артоса — древнего владыки Хойделла. Этот человек, повелевший вписать оскорбительное прозвище, данное соседями, «Архипират» в свой провозглашаемый герольдами титул, говорил так, макая в эль рыжую бороду:

«Когда я стою на палубе своего снеккара, то не спрашиваю ни Небеса, ни Преисподнюю, куда мне плыть! Почему же я должен спрашивать какого-то там королишку?»

И многие могли бы подписаться под этими словами.

По этому поводу между дворами завязалась обширная переписка. Бывало, взмыленные гонцы не успевали доставить одну грамоту, как уже приходилось скакать с другой.

И если не принимать во внимание изысканных фраз, принятых в переписке между монархами, получалось что короли и князья изрядно собачились.

Мы готовы признать права братьев наших, королей Эгерийских на все новые земли, как только нам предъявят то самое завещание прародителя нашего Омекутли, ну, в крайнем случае, его супруги Омекуатль…

Помилуйте, не издеваемся, но иначе как же можно согласиться, чтобы седьмая, а то и четвертая доля мира по подсчетам ученых мудрецов, оказалась в единоличном владении одного королевства? Тем более на северном материке живут люди, и у них есть свои короли и князья…

Да, Иннис-Тор пуст, но тем более он не может принадлежать кому-то одному, и раз у него нет хозяев, то всякий, кто приплывет туда и вонзит в девственную землю плуг и копье, получает на нее право. Ах, его открыли подданные толеттской короны? Ну это как посмотреть. Ведь легенды о землях в океане рассказывают с незапамятных времен. Кто поручится, что кто-то из наших подданных не побывал там задолго до Вальяно и Мак-Мора? Нет доказательств? А если вдруг появятся? (Забегая вперед — такие появились, хотя пользы от этого не было никому.) Кстати, ведь Бранн Мак-Мор родился на Борреби, то есть был хойделльским подданным, и от подданства этого никогда не отказывался, насколько известно. Его увезли родители в трехлетнем возрасте? Ну, так тем более он не мог отказаться! А Вальяно ведь был служитель Элла, то есть, строго говоря, подданным Святого Престола. Между прочим и Валисса, откуда они отплыли, — это ведь не вполне Эгерия. Это земля, где по давнему закону и коронному договору времен Альфонса Отважного государи толеттские «правят, но не царствуют», ибо старая династия пресеклась. Если валисийцам будет угодно выбрать себе нового государя, отдаст ли Эгерия ему владения за океаном?

Знают ли братья-короли, что Святой Престол утвердил все новооткрытые земли за династией Фалькаров? А как же, знают! А еще знают, сколько золота король Хайме потратил на то, чтобы купить титул Первосвященника и Предстоятеля своему незаконнорожденному братцу! Между прочим, заморского золота! Так когда мы сможем увидеть завещание Омекутли?..

Но пока короли спорили, в новые земли повадились их незаконопослушные подданные — пираты.

Сперва этому не придали значения — по поговорке: «Какая собака может быть без блох, а какая торговля — без разбойников?» Но уже вскоре на островах Спасения, где останавливались суда на полпути в Дальние Земли, пришлось завести сторожевую эскадру из полудюжины галеасов, потому что морские разбойники вились вокруг гаваней и торговых караванов как волки вокруг овечьего стада.

Пришельцев на короткое время удалось отогнать.

Однако осенью 3026 года в сотне лиг от островов Спасения, арбоннские приватиры барона дю Бефа прихватили три зверски потрепанных штормом корабля. Команда была настолько измучена борьбой со стихией, что сдалась без боя. В трюмах было много золота, ценной древесины и кораллов, но не это стало главной добычей.

Хотя все капитаны, как и предписывал устав, успели выкинуть за борт свинцовые ларцы с картами и лоциями Изумрудного моря, это оказалось бесполезно. Ибо досматривавшие корабли абордажники обнаружили в канатном ящике флагмана «Сантиссима Терра» изможденного узника, о котором в суматохе забыли. Это оказался не кто иной, как генерал-навигатор эскадры Изумрудного моря, дон Хосе де Эччаверия. И везли его в метрополию не для чего иного, как для сожжения на костре на Великом Аутодафе на Соборной площади Толетто, куда каждый год свозят самых отъявленных еретиков и демонопоклонников. А если учесть, что незадолго до того в Арве, стольном граде Мисрии, были сожжены его жена и две дочери по обвинению в колдовстве, то не удивительно, что вскоре у корсаров появились карты лучше, чем у самих эгерийцев.

Пираты добрались до Изумрудного моря и принялись разорять плантации и поселения, захватывая готовые к отправке в метрополию сахар и дорогое дерево, золото и самоцветы, хлопок и пряности, а их только начали выращивать в этих местах, и толеттские богатеи уже потирали руки, предвкушая прибыли, какие получат от их сбыта.

Дальше — больше. Если первое время корсары действовали лишь набегами: приплыл, разграбил и ушел, то очень быстро они обзавелись широкой сетью тайных прибежищ, разбросанных на мелких островах по всей акватории Изумрудного моря, — от пустынных заливов южного побережья Андайи до лабиринтов Сагамских и Штормовых островов. В лабиринте больших и малых клочков суши устраивались засады на торговые корабли, вылавливались отставшие и сбившиеся с курса эгерийские суда с сокровищами Иннисии.

Арбоннцы, хойделльцы, нордландцы, за ними подтянулись фризы и амальфиоты и чуть ли не хелмийцы….

Пиратские банды росли, как грибы после дождя, по изумрудным водам носилось все больше кораблей под разноцветными флагами, угрожая эгерийским судам.

Разъяренный двор Толетто потребовал от братьев-королей, чтобы те пресекли злодейства подданных.

«Помилуйте, брат наш, но эти разбойники никоим образом не подчиняются нашей монаршей воле! — слышалось в ответ. — Но мы вам сочувствуем, и настоятельно рекомендуем переловить всех грабителей морей и примерно наказать. Кстати, как там обстоят дела с завещанием Прародителя?»

Конечно, флот у Эгерии был немаленький, но и он в сравнении с Бескрайним океаном был меньше чем ничего. К тому же не зря сказано, что у вора сто дорог, а у ловца — лишь одна.

Эгерийцы создали специальную патрульную эскадру, затем флот, затем еще один, для чего пришлось отдать из каждых семи фунтов добываемого золота — один. Не помогло. Даже больше — случалось, силком завербованные матросы перебегали на сторону пиратов, устав от плетей и тухлой солонины.

Вскоре купцам и чиновникам пришлось собирать суда в казначейские караваны, охраняемые боевыми кораблями. Как жадная стая кружились вокруг каждого такого конвоя пираты, выжидая, пока штормы и ветра не раскидают его в разные стороны, и можно будет без помех заняться потрошением трюмов и сундуков.

Капитаны доблестного королевского флота лишь скрежетали зубами, взирая на мелькавшие на горизонте паруса корсаров — броситься в погоню они не имели права: ведь пираты только того и ждали, чтобы броситься на беззащитных купцов.

Все чаще в морских битвах гремели бомбарды, порох сменил танисский огонь, на место неуклюжих нао пришли более ходкие когги и карраки.

А приватиры все собирали свою дань золотом и кровью.

Коммерсанты пытались тайно откупаться от пиратов, хотя за это грозила виселица, как за сообщничество морскому разбою.

Умные чиновники предлагали переманить на свою сторону часть пиратов и за золото заставить их охранять торговые пути и воевать со своими вчерашними товарищами — их сурово одернули: корона не может опускаться до привлечения бандитов на службу.

Эгерийские капитаны просили: выдайте нам каперский патент, как в других королевствах, и мы очистим воды Дальних Земель от этой заразы.

Нет, слышалось из дворцов и пронунсий, потомки императоров Урмосса не могут дозволить своим подданным стать разбойниками. Купцы посмелее «нижайше просили высочайшего разрешения» за свои деньги построить боевые корабли для защиты везущих товары посудин и портов. Их одернули еще суровее — корона не для того разгоняла дружины кабальеро — источник смуты и разбоя, — чтобы позволить то же самое неблагородному сословью!

А между тем пираты уже прошли Штормовой дорогой и добрались до беззащитных городов Золотого Ожерелья.

В 3200 году Корсо Сайм, удачливейший из хойделльских пиратов, перехватил на сухопутье караван с серебром из шахт Керу. С тех пор сухопутные рейды стали регулярными.

Эгерии приходилось все туже затягивать пояс. Пираты не давали ей покоя.

Фрисландец Хорн с бандой в тысячу человек, изрядную часть которой составляли эгерийские дезертиры, осадил и взял штурмом Арагас, разграбил его дочиста, а затем переправился на берега Бескрайнего океана и опустошил все побережье. Кстати говоря, Хорн начал свою пиратскую карьеру с того, что приобрел у арбоннского адмиралтейства патент на охрану арбоннских же купцов, которых тут же принялся грабить, а потом, пользуясь все тем же патентом, обманом захватил арбоннский фрегат, лично убил капитана дубиной, высадил офицеров на первом попавшемся берегу, а команду принял в свою банду. Хорн вывез лишь в один рейс столько золота, что корабли чуть не утонули на обратном пути.

Города спешно одевались стенами и крепостными башнями, флоты прочесывали архипелаг, теряя больше кораблей на мелях и рифах, чем от пиратских пушек, спускались на воду все новые фрегаты, пожирая казенные деньги не хуже, чем морской крокодил пятнистую нерпу, но пиратство от этого, казалось, только множилось.

Толеттские монархи мало-помалу погружались в отчаяние. Но им оставалось лишь исходить бессильным гневом. Ведь пираты — это всего лишь разбойники. С разбойниками нельзя вести переговоров, с ними нельзя заключить мир. Им даже войну не объявишь.

Как черт из табакерки, выскочили танисцы: «Почтенные не желают пачкать руки о грязных морских собак? Ничтожные им в этом помогут! Дешево, совсем даром!»

Всего лишь за отбитую добычу — а еще танисцы обязались отдавать в казну лучшие пушки с захваченных судов, десятую долю всей захваченной добычи и каждый третий взятый в плен корабль. Ну и право свободно плавать в те воды.

Эгерийцы, как утопающий за гадюку, ухватились за это предложение, не подумав о том, что оно уж очень подозрительно выгодное. Пусть проклятые неверные сражаются с пиратами к вящей пользе нашего королевства! Если они передавят пиратов, будет отлично, а если пираты их — тоже плакать не станем.

И среди островов и отмелей Изумрудного моря замелькали вместе с тяжеловесными силуэтами судов Староземья юркие, верткие тела дармунов и шебек.

Слишком поздно эгерийцы поняли, что пустили волка в овчарню!

Вместо того чтобы драться со свирепыми и жадными корсарами, реисы отлично нашли с ними общий язык. Вместе грабили корабли и разоряли берега, вместе ввозили контрабанду и вывозили золото, вместе делили добычу. А генералов и коррехидоров поразила странная слепота, потому как танисцы хоть и не веровали в Элла, но отлично знали ту премудрость, что за грехи нужно либо платить, либо расплачиваться.

Уж сколько денег ушло в сундуки грандов и чиновников — тайна сия велика есть.

Скажем лишь, что за две недели до того, как в Геоанадакано прибыл королевский курьер с приказом вздернуть всех танисских главарей на Соборной площади и отправить их команды в рудники, все неверные вышли в море и отправились кто домой, кто в Архипелаг. С тех самых пор и пираты Шаргиба протоптали тропку в изумрудные воды.

Но потребовалось еще полвека и война Бесчестья, чтобы, плюнув на всю свою гордыню и даже на священный золотой кодекс, эгерийские монархи разрешили и своим подданным безнаказанно грабить и убивать, прикрывшись фиговым листком каперского патента, уже давно получившего среди морского люда хлесткое имечко: «фартовая грамота». К тому времени в тех водах возникли хойделльские, арбоннские и фризские владения, где пираты базировались уже официально — под прикрытием купеческих грамот и патентов на конвоирование.

С этого момента окончательно стали истиной слова, которые издавна писали на картах Изумрудного моря: «Нет мира за этой чертой».

Впрочем, разве не так было всегда?

Глава 12

Год 3335 от Возведения Первого Храма. 22-е число месяца улунай.

За семь лет до описываемых событий. Штормовые острова.

Перетащив на борт «Сына Смерти» все мало-мальски ценное добро, пираты отошли от жертвы, и Габриель Эрро дал прощальный салют в честь побежденного. Холостым зарядом само собой — но надо же хоть как-то почтить безумных храбрецов!

Ар-Рагир хладнокровно наблюдал, как полуразбитая посудина, чья палуба была усеяна убитыми и ранеными, быстро погружалась в пучину. Зрелище немного развлекло его.

Хоть какая-то радость после всего! Десять тысяч демонов, да знай он, что так обернется, никогда не погнался бы за треклятым торгашом!

Но кто же знал, что встречным кораблем управляют сумасшедшие?!

Все шло как обычно — заметив корабль, решивший спрямить путь и пересечь Штормовую гряду напрямик, они быстро подняли паруса и стремительно рванулись вперед, пересекая курс недотепы, не уяснившего, в какие воды он пожаловал.

Сблизившись на пушечный выстрел с пузатой карракой под генуситийским флагом, спустили фризскую трехцветную тряпку и подняли два знамени — личный штандарт Рагира с черным драконом на зеленом поле, и белый — цвет траура и смерти — с черными песочными часами и черепом, сжимающим в зубах кривую саблю: принятый в этих водах знак, повелевающий сдаться на милость победителя. Обычно в таких случаях купцы покорно ложились в дрейф, спускали паруса, после чего, освободив трюмы от более-менее ценного груза, их отпускали восвояси. Бывало, что отбирали корабль, высаживая команду на шлюпках с должным запасом воды и еды, случалось — забирали пленников, за которых можно взять выкуп. Но ведь и пальцем не трогали, а сохранить шкуру целой — уже вполне довольно в Изумрудном море.

Но вместо того чтобы подчиниться силе, проклятые амальфиоты решили испытать судьбу.

Да, они дрались как бешеные, даром, что у них было вдвое меньше пушек! Даже с разбитым румпелем, продырявленными бортами и сбитыми мачтами каррака продолжала огрызаться артиллерийским и ружейным огнем. И поднятый пурпурный стяг, сообщающий, что пощады не будет, никого не испугал. Даже когда, наконец, удалось сойтись борт к борту, враг еще успел влепить картечью в полубак «Сына Смерти», положив чуть не треть абордажной команды разом.

Рагир, наблюдая за сражением, все думал: что же за груз везло старое корыто, если за него так яростно бьются, не щадя жизни?

Даже когда пираты оказались на палубе, бой продолжился, да так, что Морриганх на секунду даже подумал протрубить отступление и добить явно рехнувшихся морячков пушками.

Лишь когда последний защитник «Святого семейства», так именовалась посудина, рухнул на окровавленные доски, пираты взломали люки и ворвались на нижние палубы, предвкушая богатейшую добычу. Да, таких богохульств и проклятий ни Рагир, ни Йунус еще не слыхали!

Не было в трюмах генуситийца ни монет, ни драгоценных каменьев, ни золота с серебром из тайных копей, ни ценного дерева и жемчуга, редкостных товаров с востока: шелков, фарфора или чудодейственных лекарственных трав.

Были его трюмы набиты всякой мелочью вроде разноцветных сукон и железных чушек. А еще вез он несколько десятков семей моряков, торговцев и приказчиков Генуситийского торгового братства, которые должны были пополнить открываемые тут фактории.

Семьи у амальфийцев, или, как они сами назывались, амальфиотов, большие — почитай, вся команда карраки состояла из мужей, братьев, женихов, девиц и матрон, плывших на «Святом семействе». И пока наверху мужчины дрались как львы, внизу под молитвы и отпущение грехов старенького капеллана одна из амальфиоток — та, что посмелее, видать, резала своих товарок, спасая (ха-ха) их от позора, что по амальфийским понятиям паче смерти!

Когда корсары скатились вниз, то опешили настолько, что даже на несколько мгновений опустили оружие.

Потому как зрелище было страшноватым даже для них — амальфиотки подходили к худой жилистой тетке, обменивались истовым поцелуем, затем спускали платье с плеч — и получали от нее удар в сердце длинным кинжалом, в то время как поп взмахивал крестом над головой жертв и убийцы.

Разумеется, парни прикончили и тетку, и святошу да еще пришибли невзначай пару девок — те просто лезли под клинки.

Потом еще пришлось ловить визжащих баб, умолявших их убить и норовивших сигануть за борт — одной все-таки это удалось.

Йунусу довелось лично руководить разграблением судна, но и его замутило, когда в уголке жилого трюма наткнулся он на семерых детей обоего пола, аккуратно заколотых в спину. Воистину — только фаранджийские варвары на такое способны. Что же позорного в том, чтобы подчиниться силе? Да и не тронул бы чертовых баб Рагир — ведь белый флаг обещает милость и пощаду всем сдавшимся без исключений. И закон этот свято соблюдался в Изумрудном моресо времен недоброй памяти Черного Капитана и Жогга Совы.

Ну, забрал бы он, может, пару служанок, ну потискали бы кого парни — и все!

Конечно, пираты, как могли, обобрали тонущее «Святое семейство», выволокли денежный сундук из капитанской каюты, обшарили наскоро мертвецов и стонущих раненых…

Тех, кстати, даже не стали добивать, наоборот, пираты, глумясь, плевали им в лицо и желали прожить подольше и не сразу пойти акулам на корм. Хотя за бортом уже мелькали острые плавники — в этих краях акулы привычно плывут на звук канонады, зная, что обычно за грохотом пушек следует пожива.

Еще утащили с палубы два фальконета, когда уже канаты, связывавшие оба судна, стали натягиваться.

Рагиру даже пришлось нарушить закон пурпурного флага и забрать с собой тех из врагов, кто был легко ранен — хоть сколько-то на рабском рынке за них выручишь.

Но в любом случае пара дюжин баб и десяток полудохлых мужиков — ничтожное возмещение потерь.

Потому как после переклички выяснилось, что команда «Сына Смерти» не досчиталась ни много, ни мало — сорока пяти человек.

Два десятка матросов, почти вся абордажная команда, парусный мастер, кок, погибший вместе с камбузом, куда угодило ядро, старший боцман и лекарь. Между прочим, почти настоящий медикус, выгнанный из коллегиума за мужеложство буквально накануне последних экзаменов. Погиб он, кстати, именно из-за этого дела — когда картечь продырявила его любовника-боцмана, мэтр Керье ринулся к упавшему, не помня себя, и был пришиблен сорвавшимся кильблоком.

Это не считая расстрелянных боеприпасов, пары дырок в опасной близости от ватерлинии, рваных снастей и наполовину пережженной раскаленным ядром бизань-мачты, теперь державшейся на честном слове Барона Сабади.

В молчании правили они на запад, в Архипелаг, в одну из тайных гаваней Миледи Ку, где отстаивались и сбывали добычу. Ясное дело, нужно было возвращаться — промысел продолжать невозможно.

Придется нанимать новую команду, чиниться да еще выслушивать на очередном приеме у Миледи ехидные насмешки этой бывшей хозяйки притона… Что нехорошо — чувство опасности ни о чем таком не предупредило.

Но мало-помалу «Сын Смерти» оживал. Выставленная на юте бочка рома успокоила и развеселила бойцов, снасти распутали и заменили, натянули новые паруса. Живы, идем домой — а значит, все не так плохо.

К капитанскому мостику, толкая впереди себя двух женщин, приблизился Йунус:

— Вот, хозяин, прими подарочек от команды.

Маг прищурился. Что-то почудилось ему в интонации, с которой помощник произнес эту незамысловатую, в общем-то, фразу.

И еще уловил некоторое напряжение, исходящее от застывшей в ожидании его решения команды.

Рагир спустился с мостика и подошел к женщинам.

Старшей было около сорока, и она обеими руками закрывалась от нечестивых взоров. Рагир отвел ее руки, а потом отодвинул дуэнью в сторону. Вторую пленницу он разглядывал гораздо дольше, ведь это была молоденькая девушка восемнадцати или двадцати лет.

— Спасибо, хомбре, — улыбнулся подчиненным. — Эту, — кивнул на матрону, — можете взять себе или отправьте на корм акулам. А вторую я беру. И если кто сунется в мою каюту до утра, тоже будет скормлен зубастикам!

Схватив добычу в охапку, капитан легко забросил ее, словно ковер или тюк материи, себе на плечо. Морские волки одобрительно хакнули.

Оказавшись в каюте, он поставил ее на ноги и отступил назад, разглядывая.

Длинные, цвета красного золота волосы струились по плечам, выбиваясь из-под золотой сетки, обрамляя изящное лицо с высокими скулами и странными, чуть раскосыми глазами. Сейчас она смотрела в лицо Рагиру широко раскрытыми глазами, из-за чего ее и так маленькое личико казалось еще меньше. Ее глаза были темно-зеленого цвета. Казалось, в них горел внутренний огонь. Они очень подходили к изумруду, который девушка носила в левом ухе.

На ее длинных тонких пальцах сверкали два перстня — один с розеткой из сапфиров, другой с большим брильянтом.

Морриганх вглядывался в изгиб ее ярко-красных губ, плотно сжатых от ужаса и страха, в ее шею, похожую на колонну из белого мрамора, и изящную фигурку, прикрытую только порванным мокрым платьем, подчеркивающим каждую линию юного тела.

Он подумал, что у него и в самом деле не было женщин очень давно. Даже больше — они его и не очень интересовали. Да он ведь и до того, как попал на Черный Камень, не много внимания уделял мужским развлечениям — магия ревнивая любовница. А уж потом… Он даже слегка испугался поначалу — вдруг Властелин взял у него не только клятву верности? Но нет, тело его, как и полагалось, реагировало на женщин, что он ощущал и сейчас. Но вот что не тянуло — это да. Не потому ли и прослыл женоненавистником среди своего экипажа?

Но сейчас не тот случай. Похоже, команда чего-то опасается или чего-то от него ждет? Ладно, посмотрим…

— Как тебя зовут?

— Беттана, — ответила чуть слышно.

— Что ты так жмешься?

— Убей меня, пират, — совсем искренне попросила она. — Я дочь патриция Генуситиаты, но за меня не дадут выкупа — зачем роду обесчещенная девушка? Ты убил моего жениха, ты сейчас отдал на расправу своим скотам мою кормилицу, убей и меня. Можешь сделать все, что хочешь, но убей потом, ибо когда ты уснешь, я удушу тебя!

— Если бы твой жених и его приятели были умнее, сейчас вы бы спокойно плыли куда вам надо. А теперь… убивать тебя — недопустимая трата денег. А знаешь, что с тобой будет? Сперва с тобой развлекусь я, потом — мои люди. Затем тебя продадут, раз выкуп не светит, и будешь ты ублажать матросню в каком-нибудь кабаке. А далее — загнешься в канаве. Или попадешь на плантации и будешь там работать днем… и ночью — и тоже сдохнешь. Вот и все.

Девушка тихонько всхлипнула.

— Слушай, детка, — обратился к ней маг спокойным голосом, в котором не было ни тени страсти. — Будь покорной и не испытывай ни моего терпения, ни своей судьбы. Чему бывать, того не миновать. Поэтому на, выпей вина и раздевайся. Если будешь слушаться меня — не пожалеешь. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Она молча выпила вино из протянутого ей магом золотого кубка, облизнула губы и, повернувшись к Рагиру спиной, медленно стянула сорочку.

Перекинув на грудь густую вуаль белокурых волос, медленно подошла к своему мучителю. Рагир отнес этот жест на счет скромности и, хотя не рассердился, все же не был настроен разрешить такую вольность. Откинув светлые пряди, долго и жадно смотрел на прелестное обнаженное тело.

Потом толкнул девушку на кровать и разделся сам. При виде его мужских достоинств пленница широко распахнула глаза-изумруды и учащенно задышала. Это не удивило Сына Смерти. Когда он лег на нее, она начала сопротивляться с дикой яростью, но бесполезно.

Вскоре девушка оказалась лежащей на спине, а сверху, пригвождая ее тело к ложу, лежал корсар. Разведя ноги пленницы в стороны, он сильно сжал колени, заставив девушку лежать не двигаясь.

Между тем он мысленно выстраивал нити хитрого плетения Силы, готовясь набросить их на девушку… Зачем он это делал, было непонятно — скорее он по какому-то наитию испытывал себя.

Рагир схватил ее за талию и притянул к себе, пока кончик округлой груди не коснулся его полураскрытых губ. Охнув от ужаса, она уперлась руками в его плечи, пытаясь отстраниться. Но стальные руки все сильнее сжимали ее талию, пока девушка не замерла. Губы капитана накрыли кончик другой груди, зажигая бушующий, пожиравший душу огонь.

Девица издала протяжный стон и завертелась, точно змея. Но Рагир не отпускал ее, лаская, целуя, чуть покусывая упругую плоть, пока Беттана не почувствовала, что вот-вот умрет от наслаждения.

Уловив ее настроение, он вошел в нее…

— Еще… — прохрипела Беттана, когда все закончилось.

— Понравилось? — Маг ухмыльнулся — заклинание сработало. — Проси!

— Еще хочу! — взвизгнула она, подаваясь ему навстречу.

— Господин мой, — бросил Рагир.

— Еще, господин мой…

Покачав головой, он встал, медленно оделся.

— Можете заходить, — крикнул он своим людям уже с полчаса стоявшим, как говорило ему чутье, в коридоре перед дверью каюты. — И заберите ее — она вполне годится для вас…

И вчерашняя гордая патрицианка сама, как была голая, выскочила наружу, вешаясь кому-то на шею…

— Ну, как девка?! — осведомился Рагир, когда утром взошел на капитанский мостик.

— Как кошка! — усмехнулся Йунус, морским угрем подскочив к нему. — Слушай, реис, я знаю, конечно, что фаранджийки — шлюхи отменные, но чтобы так… Чтобы баба сама такое делала?!

Сын Смерти посмотрел прямо в глаза помощнику.

— Это может и так, а вот я хочу спросить… Вы меня проверить хотели?

— Да ты что, капитан?! — возмутился моряк, но недостаточно искренне.

— Не лги! Зачем?

— Так говорили… — отмахнулся разбойник, но запнулся. — Пустое…

— А все-таки? — чуть больше металла прозвучало в голосе капитана.

— Ну, — тот передернул плечами, — не обижайся, пожалуйста, Рагир, ты нам как отец родной, ты нас спас, но слушок был… Что ты Илбису… Хамирану то есть… в обмен на удачу…

— Душу продал? — понимающе улыбнулся Рагир.

— Нет, не душу, — ответил помощник и красноречиво поглядел себе ниже пояса.

Наступила пауза.

— Нет, ты только не обижайся… — начал было Йунус, но тут же захлопнул пасть.

Капитанский мостик огласил раскатистый смех.

Квартирмейстер «Сына Смерти» с изумлением смотрел на своего вожака. Тот совершенно искренне, чуть не до слез хохотал, сотрясаясь всем телом — никогда прежде старый пират подобного не видел.

— Продал, это ж надо… — веселился Рагир. — Нет, это же надо… Хамирану… На жаркое, наверное! Ха-ха-ха!!!

Глава 13

[где, когда]

Капитан сидел за столом, где потрескивали две свечи в серебряном подсвечнике, и, тупо улыбаясь, накачивался ромом.

В эту ночь капитан Домналл впервые в жизни попытался напиться, чтобы забыться. Под дверью собралась прислуга — в щель наблюдали невиданное зрелище. Упитанная оливковокожая кухарка Йорула-Элис, прижимая к губам край передника, толкала локтем сожителя-лакея:

— Ох, бедный хозяин, да что ж ты так…

А он пил… Вино кончилось, и он хлестал ром, как воду… Бутылка прыгала в неверной руке, не попадая горлышком в стакан — стекло звякало о стекло, ром, булькая, проливался на скатерть.

Его не держали ноги, он уже почти ничего не видел, но голова оставалась ясной, как будто назло.

Плыли в глазах огоньки, шевелились губы; ночь напролет он пил и ругался всеми словами, какие помнил, — и иные ругательства больше походили на всхлипывания

Море лежало за наглухо закрытыми ставнями, за садами и улицами, за пристанью и судами, дремлющими у причала; едва различимыми во мраке громадами спали острова, окольцованные смутной белизной прибоя.

Пьяный командор все же сумел подняться; подняв подсвечник, ощупью вдоль стены побрел — куда-то.

Точнее, обходил свой дом, как и положено рачительному хозяину.

Хороший дом — из лучшего горного кедра, в два этажа, на кирпичном фундаменте, с конюшней, каретным сараем и службами. Все деньги, имевшиеся у капитана, плюс те, что были выручены от удачной продажи призового хлопка и кошенили, ушли в уплату за дом — было это год назад. Тогда капитан был счастлив. Ему казалось, что в его судьбе произошла решающая перемена, и жизнь пойдет по-новому, что он получил не только дом, но и любовь…

Подняв подсвечник с тремя огарками, зачем-то долго силился разглядеть свое отражение в большом зеркале, — не увидел ничего, кроме смутного отражения огней.

Затем подошел к стене, где висела его коллекция оружия. Подумал, что всегда верил в оружие — хотя слышал от отца не раз, что бывает и так, когда самое лучше оружие оказывается бессильно. И вот этот момент наступил — в его жизни… Потом подумал, что знаменитый в старые времена гроза пиратов — дон Эрнесто Гайг — украшал стену медными рындами взятых на абордаж кораблей, коих набралось с три десятка, а Миледи Ку, по слухам, собирает отрубленные головы своих врагов — для чего есть у нее свой чучельник, айланец, мастер засушивать головы, как это принято у чернокожих вождей и царей.

Потом он пошел в уборную и опорожнил на голову кувшин с водой. Почти протрезвев, спустился вниз, в людскую — навстречу уже выбежали кухарка и лакей.

— Здравствуйте, абуна! — поклонились слуги.

Офицер отметил растерянного встрепанного лакея и то, что под торопливо накинутым капотом на кухарке ничего нет, но лишь усмехнулся про себя.

— Вина, шоссо, рому? — осведомился Дага. — А может быть, желаете поесть?

«Шлюху привези, да пошикарнее, а лучше — двух-трех!» — про себя велел Домналл, но вслух лишь справился:

— Я вот вчера и не спросил, как там поживает моя находка?

— Ох, абуна Домналл, малышка поживает хорошо — слава Эллу и Монгале! — закудахтала кухарка. — Мы нашли ей кормилицу — как раз у соседей жена конюха недавно родила. Она говорит — просто чудо, что за ангелочек-девочка! Говорит, кожа у нее белее, простите, абуна, чем у их хозяйки, масса Марианны! Знаете, абуна, я уже договорилась с падре Норио о крестинах — и он сказал, что за такое доброе дело, как сделали вы, спишется семижды семь грехов! Ой, простите, абуна… И еще он спрашивал — как девочку назвать?

Домналл уставился на нее недоумевающе, но потом вспомнил, что имена найденышам дает тот, кто их нашел.

— Пусть назовут ее Джельдой, — бросил он. — Вчера как раз был день преставления святой Джельды. И… возьми у меня золотой и пожертвуй падре за его добрые слова, — натянуто улыбнувшись, изрек командор.

Поднявшись к себе, он тяжело рухнул на койку. Нужно было сказать Йорулле, чтобы к утру приготовила рассол или сбегала за пивом — иначе будет весь день трещать голова.

Домналл издал тяжелый полувздох-полустон.

Вот судьба — без него крошечное существо наверняка бы погибло. Но кто поможет ему? Во всем мире, наверное, нет средства помочь тому, кто страдает от неразделенной любви!

Внизу, прислушиваясь к храпу сердешного дружка, истово молилась Йорулла — молилась во здравие и благополучие господина.

Истинно, грех гневить Творца и хозяев Нижнего Мира: ей досталась лучшая доля, какая может выпасть невольнице, — добрый хозяин.

Он купил ее вместе с сыном — последним ребенком, что у нее оставался, не разлучил, не продал ее маленького Анго, кровиночку, невесть куда, не лишил последней услады. Он был добр, никогда не сек рабов. Никогда не посылал даже глупого плотника Сарбано с запиской к городскому палачу с указанием — сколько ударов кнута влепить разгильдяю.

Его любят матросы, любят офицеры, а все рабы и вольноотпущенники знают, что когда он захватил корабль Гуго Смердящего, то свою долю призовых рабов отпустил на волю. Лишь глупая белая масси его не любит, а ведь каким хорошим мужем он мог бы ей быть! Какие чудесные дети у них могли бы родиться — и старая Йорулла нянчила бы детей господина, как своих…

И Йорулла даже знает, как помочь господину. Но ведь он не послушает чернокожую рабыню! Он не пойдет в квартал Айланс-Лоу, не даст мудрой маммбо Деи золота, не ляжет с ее дочерью перед алтарем великой черной матери, совершая обряд призыва, не пожертвует жалкие несколько капель своей крови подземным и незримым, после чего глупая дочка губернатора сама прыгнула бы к нему в постель, а ее суровый отец с черной душой согласится бы отдать ее в жены абуне без возражений. Увы, как это тяжело: знать, что можешь помочь любимому господину, и не иметь такой возможности!

Йорулла всхлипнула, украдкой утерев глаза передником.

А почти заснувший Домналл вдруг вскочил и, подойдя к окну, сделал в сторону дворца наместника непристойный жест.

Ну уж нет! Старый хрен может верить во что угодно, но он, Домналл ок Ринн, дворянин и воин в девяти поколениях так просто не откажется от той, которую любит, из-за каких-то там старых костяшек!

Игра еще не отыграна — у него остался один бросок.

И мы еще посмотрим, как кости выпадут!

* * *

Кармиса не заметила, как прошла пляж, и брела уже по внешнему берегу гавани. Ленивый прибой, накатывавший на золотые пески пляжа, плохо вязался с тоскливым настроением девушки.

Море тускло фосфоресцировало, позволяя идти по кромке воды без опаски споткнуться о камень или бревно.

Сюда она явилась отдохнуть — иногда что-то в душе юной магички требовало одиночества под звездами, у кромки Изумрудного моря.

Пришла в одиночестве и не боясь — кого бояться? Кто тронет чародейку одного из самых удачливых вольных капитанов? Да и какому пьяному матросу взбредет в голову тащиться на пустынный берег из веселого разгула таверн и борделей?

На крайний случай у нее в запасе имеется острый стилет за низким декольте, а под турнюром спрятана баллестрина — маленький четырехзарядный арбалетик искусной работы — с изящными тонкими дугами лучшего танисского булата, с тетивами плетенной стальной нити и встроенным воротком, натягивавшим оружие.

Его нашли на взятом «купце» в сундуке с роскошными платьями, выписанными из Сеговезы для какой-то богатой красотки. Как объяснила Игерна, штука предназначалась для великосветского развлечения — стрельбы по мелким пташкам и голубям, периодически входящего в моду среди придворных дам.

Пулька или стрелка из такого может убить разве что при попадании в глаз или в висок, но Кармиса знала толк в зельях и смазала наконечники болтов ядом спрута-скорпиона. Он не убивал, зато в считанные мгновения валил жертву с ног волной адской боли.

Ну а ножом бывшая рыбачка работать училась с семи лет, и потрошить ей доводилось даже клыкачей с акулами — с человеком, ежели чего, тоже не оплошает.

Издалека доносились женские и мужские голоса, выводившие нехитрые слова портовой песни:

Кармиса постояла некоторое время, глядя на лунную дорожку и не обращая внимания на волны, доходившие до щиколоток.

Потом чуть отошла и села прямо на песок, не заботясь о сохранности дорогого красного платья.

Тускло светится вода, словно давно севшее солнце все еще пронзает лучами толщу морей, мириадами бликов пляшут по волнам отражения звезд.

Точно так же, как в ту ночь, полтора года назад, когда резко изменилась ее судьба.

Кармиса вспоминала (вообще-то ее редко тянуло на воспоминания) о временах, когда она еще не была пиратским магом. Хотя лишь года полтора с небольшим прошло с того момента, когда ее нога ступила на палубу «Акулы».

Когда она рассказала свою историю одному из своих мимолетных дружков, приказчику из недоучившихся семинаристов, и тот, посмеявшись, сообщил, что она точь-в-точь похожа на какой-нибудь роман про волшебниц, корсаров и благородных рыцарей и он даже как будто читал что-то похожее. Кармиса даже обиделась и бросила ему, уходя, что никаких таких романов она не читала, потому что читать вообще не выученная, а простую девушку всякий осмеять рад.

…Селение Эль-Котуи, где она родилась, было самым обычным селением, грелось под лучами жаркого солнца, окруженное полями маиса и рощами апельсинов и диких ананасов с красной мякотью — тех, за которые в Арбонне платят серебряный мервенн за штуку.

Стояло оно на одном из тех несчетных тысяч и тысяч островков Архипелага, из которых на картах да в лоциях помянута хорошо если одна десятая. И жило так, как ему подобные селения в этой части света. Местные жители ловили рыбу, а также черепах, когда те выбирались на песчаные пляжи из воды.

Изредка, раз-два в год жители отправлялись на баркасах в ближайший городок Санто-Энго, что на западном, самом глухом побережье Кивирры. Там они продавали черепаховую кость или красное дерево, срубленное в горах своего острова, да еще раковины и случайно найденный жемчуг. А на вырученные деньги покупали железные орудия, ткани, изредка дешевые серебряные украшения женам и дочерям, а если что оставалось, то просаживали в тавернах.

Кто-то уходил в большой мир — в селении рассказывали про одного своего земляка, дослужившегося полвека назад до лейтенанта и даже пожалованного во дворяне, а троюродный брат Кармисы по материнской линии некоторое время ходил с ребятами Миледи Ку. Но таких было мало — скорее уж занесенный штормом и потерпевший крушение моряк оставался тут, ибо на острове было всё, что нужно человеку — чего ж еще желать?

Были эти люди храбры той неяркой храбростью, что отличает всех промышляющих морем, и куда больше, чем все шторма и акулы, напугала бы их мысль о том, что на их острове может поселиться сборщик налогов.

Ученые мужи в университетах рассказывали на лекциях об ужасных архитеутисах и кракенах, достигающих такой величины, что способны стащить своими щупальцами человека с палубы самого большого корабля, а мелкое суденышко даже уволочь на дно.

А вот дядя Кармисы Эдвар с четырьмя своими сыновьями на небольшой шлюпке как-то на промысле тунца встретил двадцатифутового головонога, решившего поживиться уловом эль-котуйцев. Но ее земляки не бежали в ужасе (видать, потому что оных лекций не слышали), а, взявши гарпун, тесаки и абордажную саблю, прихваченную на случай встречи с клыкачом, принялись бить и рубить протянувшую к ним щупальца тварь и в полчаса превратили грозного архитеутиса в почти пять сотен фунтов превосходной наживки.

Вот среди таких людей и появилась Кармиса на свет почти двадцать лет назад. До десяти она ничем не выделялась среди пары сотен рыбацких детишек, обитавших в этой деревне, почти никому за пределами узкой укромной бухточки неизвестной. В семье старшего на лодке Арвина Сиргиля и его жены Инты она была самой младшей из выживших детей. Играла в нехитрые детские игры, в спорах со сверстницами выбирала себе женихов из сверстников и старших ребят, кормила цесарок и кур, в дни лова работала наравне со старшими женщинами, разделывая рыбу.

За десять лет ее жизни в Эль-Котуи почти ничего не случилось.

Лишь однажды, когда ей было лет шесть, в бухту вошла пиратская шебека под штандартом с двумя секирами и отрубленной головой, и девочка вместе с родителями и односельчанами благоразумно укрылись в глубине леса.

Пираты, правда, вели себя вежливо. Конечно, они зарезали и сожрали всех найденных в селе кур и свиней и вылакали все вино, но не тронули молочных коров и коз, и сожгли всего один дом — да и тот, похоже, случайно. За взятое расплатились честь по чести, оставив в доме старосты, одноглазого Ингрема, мешочек с монетами и полдюжины ножей с топорами.

А в остальном жили селяне мирно и без бед — не считая за таковые шквалы, топившие лодки с отцами семейств, болезни и прочее неизбежное зло мира.

Остров этот был ничей. Вернее сказать, в сундуке у Ингрема имелось три ветхих затертых грамоты на все случаи жизни, объявлявшие остров и селение Эль-Котуи владением эгерийской, арбоннской и хойделльской короны. (Впрочем, у него же были припрятаны и охранная бляха от Миледи Ку, и резной костяной жезл от «владыки всех пикаронов великого императора Дарина Иднаги Мудрого».) Так что жили они тут без супремы и алькальдов, без податей и рекрутчины.

Старенький монах — брат Иеронимо, попавший на островок лет тридцать назад, служивший в их часовенке, отпевавший мертвых и крестивший детей, говорил за кружечкой пальмового вина, что именно так и жил род людской во времена древние, до того как прельстились люди прелестью Хамирановой.

Казалось, жизнь Кармисы пойдет тем же путем, что у матери и старших сестер — через два-три года выйдет в море на «женской» лодке, будет ставить сети и забрасывать снасти, потом выйдет замуж и станет хозяйкой в доме любимого или не очень — как повезет — супруга. И если не умрет, рожая пятого или десятого ребенка, и не погибнет в шторм, закончит свои дни главой огромного семейства, уважаемой старухой-вдовой, окруженной почтительными немолодыми невестками и юными непоседливыми правнуками.

Все изменилось в один день.

Утром как-то пришла она на пляж, откуда отплывали на утренний промысел односельчане, — отнести отцу с дядьями свежего черепашьего жаркого, — да и увидела…

Увидела мертвенный синий ореол вокруг головы соседа Доро Хромого да всех пятерых гребцов его лодки.

И под ярким солнцем ей вдруг стало холодно и жутко. В страхе забормотала она молитву Творцу и старшим детям его, а потом, не помня себя, подбежала к Доро и сбивчиво заговорила: мол, пусть он не плывет никуда сегодня, потому как видит она над ним «темень непонятную». Но старый Доро рассмеялся ей в лицо — мало того, что он первый упрямец в Эль-Котуи, так еще находился в давней ссоре с отцом Кармисы.

Прогнав заплаканную малявку да сказав напоследок, что мозгов у нее еще меньше, чем у родителя, вышел он в море.

А вечером Пако Сонари, ходивший на тунца, привез умирающего Доро — с перебитым хребтом и переломанными ребрами, так и сжимающего в помертвелых руках обломок киля рыбачьей лодки, благодаря которому и держался на воде.

Всех остальных его товарищей погубил разъяренный базилиск, неведомо как оказавшийся в этих водах.

Тут-то все и вспомнили, что прадед Кармисы по матери попал в Дальние Земли, спасаясь от слишком уж настойчивого внимания отцов-инквизиторов, в те времена как раз с особым старанием искавших среди сословия магов слуг Хамирановых.

Следующие два с лишним года провела Кармиса на соседнем острове Савонна, учась у старой маммбо Софи Веро — толстой одышливой старухи с кожей цвета ночи — настоящей ведьмы из Айлана. Заплачено было за это десять полновесных золотых и новенькая лодка — но глупо стоять за ценой, если можно получить своего деревенского мага.

Тут, правда, ей не очень повезло — несмотря на то, что чернокожая ведьма старательно вколачивала (иногда даже в самом прямом смысле) в нее чародейскую премудрость, великой колдуньи из нее не вышло. Способность видеть будущее к Кармисе приходила от случая к случаю, и как она ни старалась, так и не смогла ее призывать по желанию.

Лечить наложением рук она тоже толком не научилась. Чуять рыбный косяк, идущий на глубине, определять ветер, ощущать приближающиеся рифы в ночном мраке и предсказывать шторм за день-другой — вот почти и все. Единственное — она преуспела в изготовлении всяческих зелий: лечебных, дурманящих и тех, что, будучи вылитыми в воду, усыпляют рыбу. Да еще тех, что на краткое время обостряют способность творить чары, мстя потом долгой утратой сил и мучительной головной болью.

Пожалуй, из трех десятков учениц маммбо Веро в этом деле она была если не первой, то уж точно одной из лучших.

Но этого было мало для того, чтобы стать настоящей великой и знаменитой магичкой, известной на всем Изумрудном море. Какой была сама Софи и какой мечтала поначалу стать и сама Кармиса.

И вот через месяц после того, как стукнуло Кармисе четырнадцать лет, маммбо вызвала ее и изрекла, поигрывая своими амулетами (как шептались ученики, выточенными из костей колдунов, осмелившихся бросить вызов ей, старой жрице грозного Эсудо):

— Слушай меня, ученица… Я должна сказать, что ошибалась в тебе. У тебя и в самом деле много силы, но сила эта надежно заперта, и ключа я подобрать не смогла и уже не смогу. Может, попади ты ко мне годика хотя бы за три до того… Ну да что говорить об этом! Поэтому тебе уже не стать сильнее, чем ты есть сейчас, даже если старая Софи будет учить тебя до седых волос. Так что возвращайся домой и живи, как сможешь. Может быть, ты и отыщешь ключ и посмеешься еще над старой глупой чернокожей. Может, не найдешь. Но я сказала то, что сказала. Через пять дней мой племянник Грекир уходит с товаром на Кивирру — он отвезет тебя на твой Эль-Котуи.

Следующие годы Кармиса была обычной морской волшебницей, какие есть на всех морях мира — и которые хотя и не могут укрощать шторма и усыплять мановением руки морских чудищ, как по легендам делали маги древности, но без которых жить рыбакам и мореходам непросто. Отыскивала стаи тунцов и зажигала летними ночами костры на берегах, чтобы приманить вкусных морских черепах, рисовала защитные руны на бортах лодок и останавливала лов, когда головокружение и звон в ушах говорили о приближении бури.

Дважды приходило к ней то самое «смертное знание», дважды видела она синие ореолы вокруг односельчан — и оба раза предупрежденные команды лодок беспрекословно оставались на берегу. В семнадцать лет увидела она над головой десятилетнего Марко, внука погибшего Доро красный переливающийся отсвет — верный признак природного чародея, — и по ее совету бабка отправила мальчишку к Софи.

Жила она теперь отдельно от семьи, в построенной для нее специально хижине за околицей — как и положено чародейке. Сверстницы ее уже повыходили замуж и нянчили детишек (кое-кто уже второго-третьего). Новых подруг она не завела. Что же до мужчин, то уже лет в семнадцать она окончательно поняла, что вряд ли дождется сватов — тем более, как и у всех, кто живет морем, у народа Эль-Котуи женщин было заметно больше, чем мужчин. И если еще украдкой развлечься с молодой пригожей колдуньей охотники бы нашлись, то взять в жены ту, что знается с темными духами — ну уж нет! Так что оставалось лишь вздыхать да утешаться, что у маммбо Веро детей было пятеро, хотя мужа — ни одного.

А когда ей стукнуло девятнадцать, жизнь ее переломилась в очередной раз.

Тот день ничем не отличался в череде жизни Эль-Котуи: солнце уже опускалось за горизонт, и мужчины готовились к завтрашнему лову и проверяли снасти.

Готовилась к нему и Кармиса, расслабленно валяясь в хижине на мягкой подстилке и отдыхая.

Как вдруг у входа послышался шум, и ворвался запыхавшийся, измученный Сирго Цуранис — пятнадцатилетний хомбре из Арибо, крошечной деревни-выселка на другой стороне острова.

Из его сбивчивого рассказа она сначала поняла, что от нее требуется зачем-то тащиться в Арибо, иначе Арибо пропадет. А когда, наконец, разобрала, что он там лопочет, то расхохоталась. Ибо, по его словам, возле выселок в море завелось ни много, ни мало — аж три русалки!

Русалки — это же надо! Неудивительно, что она просто прогнала сопляка (тем более что он хоть и устал, но уж слишком недвусмысленно стал поглядывать на ее ноги и грудь), посоветовав напоследок возвращаться в Арибо и передать тамошним мужам ее, Кармисы, настоятельный совет — не увлекаться хмельным.

Но напрасно Кармиса думала, что на этом все закончится.

Вскоре хомбре явился со старостой — Ирканом Демоло, сменившим помершего уже три года как Ингрема, и тот потребовал от магички исполнять свой долг перед кормящими ее людьми и немедленно отправляться в Арибо, чтобы бороться с морской нечистью.

Ее объяснения, что русалки — это всего лишь сказки, никого не убедили.

К старосте присоединился его сосед, Урман Рисс, к тому — его свояк Инельмо, того поддержала Янтра Линно, считавшаяся кем-то вроде старосты женской части Эль-Котуи.

Когда от их возмущенного визга у Кармисы начало звенеть в ушах, она, не выдержав, заорала так, что те невольно умолкли, сорванным голосом послала всех собравшихся по всем возможным румбам горизонта, а затем бросила, что Хамиран с ними всеми и она отправляется ловить этих самых русалок, а всем им желает пойти данным русалкам на корм.

После чего, распихав оторопевших односельчан, отправилась на берег, влезла в первую попавшуюся лодчонку и, поставив парус, принялась отчаянно грести.

Хотя и разозлившись, как сто базилисков, Кармиса тем не менее знала уже, что собирается делать. Благодаря попутному ветру и течению она без труда доберется до Арибо до ночи. И пусть она подавится тухлым черепашьим яйцом, если не проищет этих русалок с неделю, при этом не сожрав и не выпив на треклятом хуторе все, что только сможет, даже если ее начнет выворачивать наизнанку, и не стребует с них еще и пару-тройку серебряных за напрасно потраченное время.

Видимо, бешенство и злоба сыграли с девушкой скверную шутку, потому что шквал она почуяла за считанные мгновения до того, как налетевший воздушный поток повалил лодку почти на бок. Кармиса вцепилась в мачту, проклиная себя за то, что не взяла второпях рыбацкий нож…

И еле-еле не вылетела за борт, когда подточенное временем дерево хрустнуло, и мачта вывалилась в волны, где тут же была подхвачена ветром и унесена прочь.

Когда шлюпка выпрямилась, а шквал утих, Кармиса отряхнулась, приходя в себя, осмотрелась.

И выругалась так, как не ругалась, наверное, никогда.

Не выдержала не только мачта — рывок сдвинул старые доски обшивки, и теперь в ее утлый челн сочилась вода.

Схватив весло, чародейка принялась грести к берегу, но вскоре ей пришлось оставить это занятие, взять валявшийся под банкой деревянный ковш и лихорадочно черпать воду.

За время, пока она этим занималась, течение, ставшее из союзника врагом, оттащило ее дальше в открытое море, так что вновь пришлось взяться за весла.

Закат еще только собирался окрасить небо в рыжие тона, а молодая ведьма-рыбачка уже вымоталась вконец и клятвенно пообещала себе, что больше в одиночку никуда, никогда, ни по каким причинам в море не выйдет!

Ночь она провела, разрываясь между веслом и черпаком.

С рассветом изрядно вымотавшаяся девушка огляделась, уточняя, не отнесло ли ее слишком далеко. Как оказалось, отнесло.

Выяснилось, что Кармиса болтается неподалеку от рифов Ариос, что в двадцати милях от берега Эль-Котуи.

Оглядывая берег, чтобы определить собственное местоположение, девушка вовсе не считала нужным изучать еще и горизонт. Но когда все-таки повернулась в ту сторону, была очень удивлена, обнаружив среди волн пару белых лепестков. Верхние паруса. И, кстати говоря, приближающиеся.

В этом месте Кармису посетила умная мысль, что встречаться с мореплавателями ей не хочется. Мало ли кого носит в этих водах? И кем бы эти «мало ли кто» ни были, что свои эгерийцы, что чужие хойделльцы, арбоннцы, фризы с амальфийцами (не говоря о танисцах), — ждать от них молодой пригожей девушке, выловленной из моря, можно было всякого. С другой стороны, течение упорно не подпускало ее к берегу, и даже больше того — отбойные волны медленно, но верно отжимали ее в открытое море. Если бы не сломанная мачта…

Кармиса выдала заковыристое ругательство и отложила весла. Вода наполняла лодку, и, похоже, перед ней был нехитрый выбор — или утонуть, или принять помощь неведомых мореплавателей — если они, конечно, обратят на нее внимание.

Но ей пришлось снова взяться за осточертевший черпак и вычерпывать лишнюю воду…

Когда нелегкая война с водой была окончена, Кармиса вернулась к веслам, сопроводив сие действо самой грязной бранью, какую знала, ибо обнаружила, что пока она черпала, течение отнесло ее еще дальше от мыса.

Гребля — и вода натекает. Вычерпывание — и лодку относит обратно. Снова гребля — и снова черпак… Это называется — сплавала, Хамиранов хвост!

Она повернулась в сторону корабля — тот, разрезая валы цвета мутного бутылочного стекла, торопливо уходившие от черневшего на горизонте высокого берега, направлялся в ее сторону. Сомнений не было… Но оставалось по-прежнему неясным — то ли в подзорную трубу рассмотрели ее отчаянную войну с волнами, то ли… «То ли» возможно было всякое — от желания капитана полакомиться свежей рыбой, до вожделения команды полакомиться свежим женским телом.

— Дерьмо! — процедила она.

Мысль, посетившая Кармису при этом, была странной, хотя и по-своему логичной — она возблагодарила судьбу, что уже полгода как не была девушкой. Все ж, если что, будет не так страшно…

Следующий час прошел довольно однообразно. Работа черпаком, отчаянная гребля, брань сквозь зубы, когда обнаруживалось, что берег почти не приблизился, работа черпаком… И, время от времени оглядываясь, Кармиса обнаруживала, что паруса все ближе. Вот корабль уже стал хорошо различим. Фрегат арбоннской постройки, при этом почему-то фризской раскраски и, насколько она могла разглядеть, под хойделльским флагом. М-да… Чего только не плавает по Великой Зелени.

Вот уже крутой бок корабля навис над головой, закрыв собой половину небосвода. Сверху сбросили веревочную лестницу, и грубый голос властно приказал:

— Быстрее взбирайсь!

Сопроводивший его гогот дюжины мужских голосов наводил на самые невеселые подозрения.

— Эй, на лодке! — угрожающе рявкнул высунувшийся из-за планширя бородач на скверном лингва марис. — Есть кто живой?

— Есть, как не быть, — только и ответила она.

— Суши весла, а то ко дну пойдешь!

Стоя по щиколотку в воде, Кармиса обреченно взялась обеими руками за колючий канат штормтрапа.

В одно мгновение девушку затащили на борт.

Первым, кого она увидела, был сильно смуглый мужчина с непривычными чертами лица и крючковатым носом. Узкие, далеко поставленные друг от друга, его глаза округлились, когда он окинул девушку взглядом.

— Тебе нечего бояться, — постарался он ее успокоить.

Но вот глазки его блестели в сумерках столь сально и недвусмысленно, а штаны у окружающих оттопырились уж столь заметно, что даже и не чародейка поняла бы, что за мысли родятся в головах у команды этого непонятного корабля.

Похоже, прикинула Кармиса, деваться некуда, и либо ложись и терпи, когда все это кончится, либо шевели мозгами.

Она вспомнила рассказ старой Софи. Еще в бытность ученицей одной из Великих Маммбо, ее в порту Кадисты поймали подвыпившие матросы с фризского галеона, всего их было восемь человек, а она одна и притом без оружия…

Следуя заветам старухи Софии, Кармиса подняла на капитана безумный взгляд сквозь выбившиеся из хвоста на лицо волосы и широко улыбнулась-оскалилась:

— Пр-р-рокляну, — прорычала она страшным голосом, — ко дну пойдешь при первом же жалком шторме. У меня бабка ведьма, мать ведьма, а я… — она ткнула пальцем в лицо капитану, — седьмая дочь седьмой дочери! Тронешь меня — кровью умоешься, немочь нападет страшная — тело иссушит, душу вынет, разум загубит!.. А-а-а, вижу, как на дно опускается тело твое, и рыбы гложут кости твои! — взвыла она под конец анафемы и с удовлетворением заметила, как матросня в ужасе шарахнулась от нее на шаг.

Еще бы — лохматая, глазищи горят, завывает да руками страшно машет. Суеверный морской народ с такими предпочитал не связываться.

— Так ты колдовка? — пробормотал смуглый. — Так бы и сказала!

— Я морской маг поселения Эль-Котуи! — отчеканила она.

— Ежели ты маг, то почему ж в море болтаешься? — недоверчиво осведомился кто-то, вызвав пробежавший по толпе смешок.

— Ха, а ты много магов видел, что летний южак усмиряют? — бросила Кармиса.

— Эй, какого Змея? Капитана разбудили!

Распихав матросов, появилась новая участница происшествия.

И вот при виде ее суеверно оробела уже Кармиса.

Высокая крепкая темнокожая девушка — года на два, на три постарше самой чародейки, в безрукавке на голое тело, широких матросских штанах в пятнах смолы, и абордажным тесаком за кушаком дорогого пурпурного шелка, расшитого золотой нитью.

— Это кто?

— Да вот, это… ведьма, говорит, морская! — произнес смуглый, явно оробев. (Вскоре Кармиса поймет, почему: боцман Гвенн боялся своей жены больше, чем даже капитана.)

Дальше Кармиса сама не поняла, как оказалась в довольно роскошно убранной каюте, где на койке сидела молодая и миловидная женщина чуть старше рыбачки, на которой был лишь короткий камзол на голое тело.

И первой мыслью девушки была не вполне здравая: что, пожалуй, пиратский капитан, а это были, несомненно, пираты (у кого же в каюте будут золотые подсвечники и зеркала в полный рост?), мог бы найти себе любовницу и получше.

И лишь когда притащившая ее сюда мулатка пригнула Кармису с возгласом: «Кланяйся капитану, дура!» — та все поняла да почти упала на пол.

Ибо, как знали даже на ее острове, ровным счетом было на Изумрудном море три пиратских вожака-женщины. А фрегатом командовал только одна…

— Донна Игерна… — жалобно пискнула Кармиса.

— Вообще-то — донья, — облизнула розовые губки хозяйка каюты. — Но мы вроде не встречались?

— Так я, это… чародейка все-таки… — нашлась магичка и вымученно улыбнулась.

Потом был разговор-допрос, где Кармиса без утайки рассказала все — и даже то, что маг она слабый и неумелый, а селение выкуп за нее не заплатит, ибо золота почти не имеет.

Игерна о чем-то думала с минуту, а потом с улыбкой позвонила в колокольчик.

В дверях появилась Хор'Тага (так звали мулатку, оказавшуюся корабельным коком).

— Какие будут приказы, леди?

— Нужно ведро морской воды…

— Будет сполнено, леди! Сюда?

— Нет, на палубу!

Кармиса сидела, не на шутку встревожившись, а ну как чертова баба захочет утопить ее в этом самом ведре, засунув голову туда — как топили у них в деревне свиней для кровяного жаркого? Может, у них так принято расправляться с ведьмами, чтобы те не причинили вреда?

Затем капитанша выволокла девушку наверх, на бак, где собрались уже все свободные от вахт и отдыха.

— Значит так, ребята, — сухо сказала Игерна. — У нас не было мага — теперь он есть. Звать Кармиса Сиргиль. Первые три плавания — две доли добычи, потом — будем смотреть. И чтоб не обижали, — она продемонстрировала небольшой, но крепкий кулак. — Ежели кого-то евнухом не сделает она, того я и без всяких заклятий охолощу.

Народ сдержанно засмеялся.

Признаться, больше всего поразило тогда Кармису не то, что Игерна Бесстыжая так просто и легко решила ее судьбу, сколько вот эта забота о женской чести новоявленного подчиненного.

— Теперь… — Игерна приняла из рук кока объемистую кружку и флягу.

Набрав воды из ведра, плеснула туда терпко пахнущую бурую жидкость.

— Пей, — протянула все еще не соображающей Кармисе.

— Зачем это?

— Обычай такой у вольных мореходов. Для тех, кто первый раз идет в плавание. Выпьешь, станешь одной из нас! — произнесла Альери.

— Давай, причащайся, — бросила с белозубой жестокой улыбкой Хор'Тага, беря литую медную кружку у капитанши и суя ведьме под нос.

И с того мгновения, как «кровь базилиска» обожгла ей горло, Кармиса вдруг ощутила, что и в самом деле стала одной из тех, кто сейчас собрался на баке фрегата — тем самым чутьем, что отличает мага, даже самого плохонького, от обычного человека.

С тех пор минул уже год с лишним.

Иесли первые месяцы мысль при удобном случае сойти с палубы пиратского фрегата и вернуться на Эль-Котуи и посещала ее, то теперь она куда-то исчезла.

И дело было не только в том, что никто в Стормтоне не знал, где в лабиринте Архипелага искать этот крошечный остров.

Просто ей понравилась эта жизнь.

Вкусная еда в любом из трактиров, шикарные платья, вина, какие пьют только придворные дамы. Ну и мужчины… Кое-какие знания, переданные ей Софи, позволяли развлекаться с парнями без опасений каких-нибудь последствий, а любовные чары, каким та же старая маммбо обучила ее под страшным секретом, — легко завлечь приглянувшегося мужчину. Впрочем, те и без всяких чар были не прочь поволочиться за пригожей колдуньей.

Не странно, что деньги у нее не задерживались.

За прошедший год они взяли пять хороших призов, не считая денег, полученных за контрабанду и конвоирование. Но сейчас у девушки было ровным счетом лишь три риэля золотом. Правда, на черный день запасец кое-какой был — в кармашках на надетом под платье поясе хранились бриллиантовая брошь тонкой работы, серьги с изумрудом, и кулон перегородчатой веденесской эмали в обрамлении рубинов и сапфиров. Это все она обнаружила в том же сундуке, что и арбалет — сафьяновые футляры были спрятаны среди вороха дорогого шелка и бархата, и магичка их просто прикарманила. Это, конечно, было нарушением пиратских законов, за которое могли и выкинуть за борт при случае. Но, подумав, чародейка решила, что раз ей отдали весь сундук целиком, то, стало быть, и все, что в нем находится, — ее законная собственность.

Если даже кто и увидит, она скажет, что подарил любовник.

И было еще одно, кроме золота и мужчин, почему она бы не променяла эту свою опасную и непростую жизнь на прежнее скучноватое прозябание в рыбачьей деревушке.

На борту «Акулы» у нее есть две верных подруги — отчаянно смелая и надежная Хор'Тага и умнейшая, удачливая Игерна Альери.

Ветер вновь донес залихватское:

И тут что-то кольнуло ее. Не в сердце, как поется в песнях, а в том месте, каким причастные к магии ощущают Тот Мир. И она поняла — происходит что-то неладное. Встав, скорым шагом направилась к гавани. Нужно найти своих: вдруг им требуется ее помощь.

Глава 14

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 14-е число месяца аркат, раннее утро.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон.

— Гвенн, твою мать, ты уж растолкуй ему, что и как! — велела мужу Хор'Тага. — А то если я за дело возьмусь, ему мало не покажется!

Боцман не ответил — он расстроенно смотрел в пол.

— Гвенн! — повысила голос мулатка. — Не время сейчас горевать!..

— А? — встрепенулся тот, отрывая взгляд от трупа канонира с перерезанным от уха до уха горлом. — А!.. Риччи, сукин сын! — в этот окрик, помимо начальственного недовольства, боцман вложил и всю свою немалую досаду.

— Слушаю, д-дон Гвенн! — Вахтенного будто вздернули за шиворот — так быстро он вскочил на ноги.

Его тут же повело в сторону, и моряк нелепо взмахнул руками, пытаясь устоять. Хор была тут как тут, поддержала и заодно ткнула локтем под ребра.

— Вставай, Риччи, якорь тебе в кишки! Полундра!

— А че такое? — громким шепотом спросил пират, наклонившись к мулатке и дыша ей в лицо перегаром.

— Напали на нас! — выпалила она и, не удержавшись, заехала ему кулаком в лоб.

Тот так и сел на палубу, недоуменно тряся головой.

Хор повернулась к товарищам: вахтенный с усилием пытался проморгаться, а глаза марсового были сейчас размером со штурвал галеона и в точности такой формы.

Только Гвенну Банну, сосредоточенно выжимавшему воду из бороды, не было никакого дела до представления, начало которого он к тому же и пропустил. Он живо представлял себе, какая головомойка его ожидает по возвращении на борт капитана.

Надо же, отлучился всего на часок — и вот тебе. Пять трупов на борту. Двое своих и трое чужаков. Причем последних упокоила его собственная супружница.

— Давайте быстрее!! — Айланка схватила вахтенного за волосатую лапу, обвила ее вокруг своей шеи и поволокла пирата к борту.

Небольшое усилие — и здоровенный, в доску пьяный мужик полетел в воду.

— Пускай протрезвеет! — грозно рявкнула кок.

— А как не выплывет? — участливо поинтересовался штурман.

— Значит, туда ему и дорога, — холодно буркнула Хор'Тага. — Все равно от суда ему не отвертеться!

Пираты закивали головами. Уснуть на вахте, да еще и пропустить нападение на корабль — это дело подсудное. За такое килевания мало, надо бы засранца привязать спиной к пушке и пальнуть с Эллом…

Явившись грозовой тучей в «Пьяный кашалот», Хор'Тага произвела в таверне настоящую бурю. Половину клиентов сразу как волной слизало. Остальные тоже бы убрались, да ноги не несли.

Игерна, мигом протрезвев, отправилась на «Акулу», договорившись с Эохайдом о координации действий. Счастливчик ушел вслед за компаньоншей, тоже озабоченный предательским нападением на судно де Альери.

Хор'Тагу оставили ждать оставшихся матросов и гнать их на корабль.

Оглядев поле предстоящего боя, мулатка выругалась, тоскливо заозиралась — и, как на рапиру, напоролась на взгляд старой Тамми.

Назвать «матушкой» старуху, чья кожа светлее, чем у нее самой? Может, и правда, что в хозяйке «Пьяного кашалота» течет цветная кровь, но мало ли…

А если скажет в ответ что-то вроде «нашлась дочка — темнее ночки»?

— Маммбо Тамми, — осторожно начала мулатка.

Маммбо — та, что может говорить с духами-лоа. Если не врут слухи, то хозяйка как раз из таких.

— Маммбо Тамми, мне бы холодной воды! Окуну — глядишь, и проснутся.

— Вода у нас бесплатная! — охотно отозвалась Тамми. — Эй, Аргелия, возьми ковш побольше, плескани этим пьянчугам в хари… Давай-давай, не морщись, твое дело — клиента обслужить, а как — это уж раз на раз не приходится…

— А ты, дочка, поди-ка сюда, — заговорщически подмигнула она мулатке.

Аргелия, зачерпывая ковшом воду из бочки, недоуменно оглянулась: к кому это обращается хозяйка? Обычно слова «сынок» и «дочка» старуха адресовала лишь капитанам или самым выдающимся представителям «морского братства». Весь портовый сброд знал: услышать от Тамми подобное обращение — все равно, что быть возведенным в рыцарское звание! Все прочие в лучшем случае удостаивались дружелюбного «красавица» или «приятель».

Чем же привлекла внимание хозяйки эта босоногая полуголая девка?

— Ты кровь-то, смой, дочка, дай я тебе на руки полью, — еще ласковее пропела Тамми. — Многое еще хотелось бы смыть, верно? Ох, не судьба нам прошлое менять, не судьба… А вот будущее…

Мягко, но властно старуха взяла крепкую темную руку с блестящими на ней каплями воды и повернула ладонью вверх.

— Кружат пути-дороги, да все по морю… Не удивила я тебя, верно? А вот слушай, дочка, да не зевай: трижды на пути твоем схватка смертельная будет. Сумеешь победить трижды — твое счастье, не сумеешь — не доживешь до следующей весны… Печать смерти лежит на тебе, это видно по твоим глазам, — голос низкий и какой-то чужой испугал неробкую Хор до глубины души. — Слушай да запоминай! Уйдешь с моря — твоя правнучка умрет раньше тебя. Минуешь три смертельных рифа — умрешь под крышей дома, и дети будут плакать по тебе. Но если…

— Заговариваешься ты, мамаша, — процедила кок, пытаясь нарочитой бравадой отогнать страх. — Какие дети? Какие правнуки? Я три года в борделе по два десятка мужиков в день через себя пропускала!

Старуха, не сводя глаз с удивленной, настороженной Хор, сунула руку под стойку и вытащила на свет какой-то округлый предмет.

Аргелия, заслушавшаяся с полным ковшом в руке, потрясенно ахнула.

На ладони хозяйки лежал браслет — серебряный, старинной работы, украшенный небольшими альмандинами. К браслету на колечке была подвешена тонкая стальная вещица причудливой формы.

— Знаю, не носишь ты побрякушек — а эту возьми! На счастье дарю, на удачу. Приглянулась ты мне, дочка. Много в мою таверну ходит народу, а таких, как ты, одна на тысячу! Может, мой подарок тебя когда и выручит…

Став свободной, Хор'Тага ни перед кем не гнула спину. А тут крепко удивила и парней с «Акулы», и себя саму.

Не совсем понимая, что делает, взяла да и поклонилась в пояс Пиратской Мамаше под грохот вывалившегося на дощатый пол поварского топорика. Подхватив гладкую рукоять, айланка выпрямилась, преступила с ноги на ногу. Хотела что-то молвить, но так и не сказала — только, глядя старухе в глаза, нацепила браслет на левое запястье, поближе к сердцу.

— Я вернусь, маммбо, — вот теперь заговорила, но тихо и невнятно, отчего ее «маммбо» оказалось очень похожим на «мама».

Тамми оглянулась на остолбеневшую Аргелию… и расхохоталась, уперев руки в бедра:

— Ты что, дуреха, решила — хозяйка чары плетет? Делай, что велено!

Обернувшись к Хор'Таге, молвила ласково:

— Это ведь третий в твоей жизни подарок, верно? Первый ты получила от матери, второй — от Игерны…

Из зала донеслись вопли и проклятья пиратов, получивших в физиономии струю холодной воды…

* * *

Поднявшись к себе, мамаша Тамми вздохнула. Элл не послал ей детей, но с годами она все чаще ощущала себя действительно матерью для тех, кто приходил к ней.

Ведь просто и не поверишь, что когда-то самая знаменитая содержательница пиратской таверны была благовоспитанной купеческой дочкой из Фрисландии, да еще до того благочестивой, что выпросилась у родителей — отпустить ее в монастырь ордена Сердца Непорочного. И за год всего так отличилась в делах духовных, что аббатиса избрала ее в числе других — отправиться в заокеанские земли, для создания там обителей.

Да только не вышло из этого ничего хорошего — в двух днях от Геоанадакано их корабль перехватил арбоннский корсар, и кончилась жизнь сестры Неле, двадцатилетней служительницы Анахитты.

Что было после барабанной дроби на шканцах и вопля «Пираты!!», она почти не помнила, да и вспоминать не хотела.

А в себя пришла несколько месяцев спустя, в комнатке на втором этаже борделя в эгерийской дыре Эльмано у границ Ничьих Земель. Когда очередной клиент встал с нее и бросил ей на живот пару медных грошей — чаевые, сверх ранее заплаченного «мадам», — она вдруг поняла, что прежней жизни не будет, а жить надо…

И вот теперь, на склоне этой жизни, где была и кровь, и грязь, и много другого — плохого и просто мерзкого, она думала, что лучшим счастьем для нее было бы иметь такого сына, как Эохайд, или такую дочь, как Игерна.

* * *

Игерна уныло сидела каюте и только что не материлась.

Осмотр тел не дал ровным счетом ничего. Четверо айланцев и мулатов, один белый — судя по виду, фриз или вообще норгрейнец какой-нибудь. На всех — рабские клейма и следы бичей. На бедре у самого светлого из мулатов — татуировка в виде двух перекрещенных копий на фоне короны. Это, конечно, удивительно — потому как пикароны вообще с вольными добытчиками жили мирно, и уж, во всяком случае, ни разу Игерна не переходила дорогу Дарину. Впрочем, а кому Бесстыжая переходила дорогу, кроме, конечно купцов, избавленных от излишка товара? Не удалось определить, к какой банде принадлежали нападавшие и зачем они пошли на такое. Ясно было одно — чужаки намеревались повредить корабль. Когда кок, расправившись с первым противником, спустилась в трюм, то остальные двое трудились над днищем «Акулы», пытаясь пробить в нем брешь. Дыры и были пробиты, однако не в бортах судна, а мясницким топориком во вражьих головах.

При мысли об этом Игерна сперва стала в тупик — ведь куда проще было бы подпалить фрегат или вообще сунуть фитиль в крюйт-камеру.

Но с другой стороны — если пробить дыру, корабль пойдет ко дну тихо и без шума, не привлекая внимания. А за это время можно… Можно, например, сплавать на «Отважный» и проделать то же самое или поджечь. Или тайком пришвартовать лодчонку с бочкой пороха и свечным фонариком, в который всунут фитиль.

Но даже не это беспокоило Альери. Ведь по всему получается, что происшествие как-то связано с этим самым делом — с храмом ата-аланцев.

Но кто мог выдать? И вообще — зачем, и как все это связано?

Она не знала, что сейчас в Кадисте человек, которого все Изумрудное море знало как Рагира Сына Смерти, пинками и проклятиями поднимал своих приближенных, что непроспавшиеся матросы и грузчики тащили тюки и бочки на борта всех трех его кораблей, а Йунус, о-Данн, де Шавресс и прочие офицеры выслушивали сбивчивую историю про груз с тайных золотых копей, который уже дожидается их на берегу Коралловой бухты, о котором передал весть хойделльский чиновник.

Рагир не хотел знать ничего — ни того, что его лучший канонир убыл в недавно купленное имение и раньше чем через три дня его не вернуть, ни то, что вот-вот прибудут новые железные пушки с навинтными затворами, перекупленные его людьми у эгерийской казны, ни то, что снасти «Сына Смерти» требуют замены, — ничего. Он знал лишь одно — на его господина покусились жалкие нечестивцы, его господину хотят причинить вред. И те, кто посмел даже подумать о таком, должны умереть.

ХРОНИКА ВТОРАЯ КРЫЛЬЯ МРАКА

Abuss abussum invocat.

В Невыразимом есть Врата Севера, и Зло исходит оттуда.

Каббала. Книга Сефирот

Глава 15

Год 3337 от Возведения Первого Храма, 3-е число месяца тонор.

За семь лет до основного действия. Борт «Сына Смерти».

Вот уже пятый день Рагира трепала жестокая лихорадка.

Уже пятый день лежал он в забытьи, то трупом валяясь на койке в своей каюте, то корчась в каком-то диком безумном бреду.

Он то пел песни, то ругался на разных языках, то бормотал молитвы, то нес похабщину — по-танисски или на лингва марис.

Бывало, что он выкрикивал команды — словно там, в своем лихорадочном забытьи вел «Сына Смерти» в бой. Лишь изредка он просыпался в липком поту, что-то ел и вновь проваливался в пустоту.

Корабельный медик заподозрил желтую лихорадку и влил, как полагалось по науке, в капитана ром, смешанный с порошком ивовой коры — так лечат лихорадку туземцы Иннис-Тон. Это не принесло никакой пользы — разве что Рагира вывернуло наизнанку.

Из чего доктор заключил, что у пациента не лихорадка, и был с бранью прогнан Йунусом вон. Один из матросов — бывший айланский раб, ученик знахаря — приготовил какую-то бурду, но когда сообщил что среди ингредиентов свежезарезанная крыса из трюма, был тоже вышвырнут вон, с обещанием влить эту отраву ему в глотку.

Наконец, один из пикаронов сказал, что похожим образом мучаются хунганы, когда в первый раз к ним приходит их лоа, и, может статься, некий дух тоже ищет пути к капитану.

Тут уж Йунус испугался не на шутку — старый грешник и богохульник, он, тем не менее, помнил все истории об одержимых Илбисом и его детьми. Он даже готов был провести над Рагиром настоящий экзорцизм по всем правилам веры фаранджийцев, но, увы, единственным священнослужителем Элла на пиратской флотилии был парусный мастер Изидоро — монах-расстрига ордена калатаров, лишенный сана двенадцать лет назад за избиение духовного наставника.

Йунус и Корр о-Данн, да и все матросы и офицеры обоих кораблей испытывали все больший страх — они отлично понимали, что без Рагира, без своего удачливого и умного атамана, который то ли чернокнижник, то ли отмеченный печатью Всевышнего человек, им настанет конец.

Рагир медленно выплыл из мутного облака мучительного потустороннего не-бытия…

В очередной раз приснился этот жуткий кошмар!

Вновь эти видения, после которых не остается ничего, кроме ощущения всепожирающего исполинского пламени в невыразимой бездне, вновь эти голоса.

Голоса, которые не голоса, но которые говорят что-то хотя и не словами, но явственно и недвусмысленно.

— ТВОЯ ДУША ЧЕРНЕЕ УГЛЯ… ТВОЕ СЕРДЦЕ ХОЛОДНЕЕ ГОРНЫХ ВЕРШИН… МЫ ОТДАДИМ ТЕБЕ ТО, ЧТО ТЫ ИЩЕШЬ… МЫ ПОМОЖЕМ ТЕБЕ НА СУШЕ И НА МОРЕ… НО МЫ ПОТРЕБУЕМ ОТ ТЕБЯ ПОМОЩИ НАМ… ТЕ, КТО ИЩЕТ МОГУЩЕСТВА, ДОЛЖНЫ ПОКЛОНИТЬСЯ НАМ…

Потом приходила боль.

Она появлялась неожиданно, накатывалась тяжелой разрушающей волной, сметающей все эмоции и ощущения реального мира, оставляя только расплавленный свинец в мозгу, постепенно превращая его в огненный пылающий шар…

Странно, Ар-Рагир ощущал каждой клеткой своего тела эту жуткую боль, но по недоступным разуму причинам она в то же время была волнующе-приятной, и он даже… ждал наступления этих болей.

Но потом вдруг приходили незнакомые ощущения, будто некто из потустороннего, сияющего голубой дымкой мира мягко берет тебя за руку, и ты переносишься с ним сквозь время и пространство, сквозь вечность, не ощущая своего физического тела. И тебе кажется, что можно долететь даже до солнца. Каждая пора кожи впитывала в себя излучения прохладного голубоватого мерцания…

Больше всего пугало, что после таких моментов память наотрез отказывалась воспроизводить в мозгу происшедшие события.

Рагир открыл наконец глаза и, утерев пот, приподнялся на койке и протянул руку, чтоб взять со столика кубок с вином. И застыл.

У его койки на скамье, застланной шкурой ягуара, сидел высокий чернобородый человек в одеянии, какие видел Рагир на древних монолитах, что стоят в высохшей пустыне в отрогах гор Сатлах. Но откуда здесь взяться человеку со сгинувшей восемь тысяч лет назад Благословенной Земли — Ата-Алана?

— Здравствуй, сын мой, — ласково улыбнувшись, сказал гость. — Как давно я ждал тебя. И вот, наконец, мы увиделись…

— Кто ты? — вполголоса спросил Рагир, покосившись на сидящего рядом знахаря, свесившего голову на грудь.

— Не бойся, он нас не услышит.

— Но кто ты?

— Видишь ли, — гость вновь улыбнулся — доброта и проникновенный свет этой улыбки проник до глубины темной души черного мага и самого страшного корсара Дальних Земель. — Видишь ли, сын мой, это будет не так просто объяснить…

Схолия пятая О ВРАГЕ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО

«…Сам великий Дух Зла, Хамиран, Отец Мрака, изначальный лик смерти, жуткого разрушения, безобразное обличье злобы. Это смерть, разрушение, отрицание жизни, это король зла… Демон пустыни, дети его — Аз и Аза, главный слуга его — Езр — рука и глаз его. Все иные рабы его с ним…

…Он решил присвоить себе то, что было в воле Элла… Хамиран сначала пытался осквернить Солнце, но не смог его оплодотворить из-за страшного жара, излучаемого светилом… Затем Хамиран пытался разбить Небо, но не преуспел по причине крайней твердости… Звезды попадают в его длани и щупальца, и он прицепляет их к своему плащу…

…Наводит полную жуть и тьму на всю Вселенную, на весь мир, так, что он становится искаженным миром. Он искажает мир и естественный ход вещей в нем.

…Хамиран пробил Землю в северных странах, среди льда и мрака, и внутри Земли приуготовил место для своих демонов, и вылетает из нее на дальнем юге, где нет жизни, а только хлад… Отец Мрака собирает войско. И когда он видит, что не все подчиняется его власти, что он не может обрушить Небо на Землю, тогда возвращается и оскверняет Воду, оскверняет саму Землю, делая ее пустынной, оскверняет деревья — дерево Хао вырывает с корнем и разбрасывает, оскверняет животных — священного быка благословенной Великой Матери, Андвисуры-Анахиты, Эвдата оскверняет — птицу Отца нашего Элла… Потом добирается до Гайомарта, расчленяет, разбрасывает его… Губит людей, совращает и растлевает, повелевая себе поклоняться.

В это время, когда он убивает, против Хамирана выступают Великие…

Вертранг, который мечом сражается против Хамирана, и великий Страж Запада Шато-Ваэш, который удерживает на время битвы Небо…

Вертранг сражается против Хамирана огненным мечом, и Хамиран не может его победить.

Хамиран получает бой уже на Земле, с которой его вытесняют, а его подручных загоняют в сердце Земли, запечатывая их там…

…Вблизи темных островов происходит страшная битва между Светом и Тьмой, между Езром и Вертрангом, сыном Благословенной…

…Езр принимает вид черного крокодила-коршуна и ведет полки мрака, а Вертранг принимает вид золотого сокола… Вертранг, обернувшись соколом, сражается с Езром и побеждает. Вертранг теснит Езра и на пороге Неба вырывает у него уд…

…И упало тело Хамираново, черным огнем из ран исходя, на землях, что за краем океана, где драконы… И развалилось на десятки кусков, каждый из которых стал живым существом-демоном, обладающим частью силы его…

И рухнули отрубленные части в море и на острова пустые — вовеки прокляты те острова смрадным дыханием… И ждут своего часа, дабы, соединившись, вновь стать одним целым…

…Но не трогают их Благословенные до поры до времени… На них поставлена печать Всевышнего, но он — это глаз Тьмы, а не око божье, на которое поставлена печать в трех мирах и было произнесено три слова: Хэмат, Хэкст, Хварешт. Сими тремя словами Вертранг запечатывает могилу, где погребена одна из частей тела Хамиранова, но все равно Езр не убит… Он прикован к скале и никуда не уходит, и время от времени через него Хамиран нечестивый передает свою волю… И поэтому демоны, заключенные в подземелье в центре мира порою пробуждаются…»

(Каримский свиток. Самый древний из сохранившихся священных текстов Церкви Элла. Текст заметно отличается от канонического и, по предположению некоторых светских ученых, восходит к временам первого тысячелетия В. П. Х.)

* * *

«Тогда враг был повержен, но хранители мудрости знали, что однажды силы Тьмы возвратятся. Свое знание они заключили в древних сказаниях и легендах, что понятны слушающим голос времени… С незапамятных времен из уст в уста передавались эти истории. И земля процветала, пока эти предания не были позабыты…

И вот тысячи лет прошли. И Великий Враг может вернуться. Он изменил способы борьбы, многому научившись за века обмана. Не изменилась лишь его сущность: ненависть ко всему светлому, бессмысленная злоба, жажда разрушения, стремление порабощать и грабить. Надо помнить — он недосягаем для разума, и даже сами Пресветлые Боги не встают на его пути».

(Преподобный Астор Марколли «О древних и новых откровениях, касающихся Хамирана».)

* * *

«Неведомые Творцы породили семерых, и пятый из них был Элл. Третьим же был Хамир — с обличьем дракона и цветом изумруда. Душа его была огнем, но имел он множество личин, будучи под ними всеми. Так что он мог перенять личину у них всех по воле своей. Будучи среди Высших и Великих, он уделил им от своего огня. Вследствие этого он стал господином над ними — из-за силы, которая была у него от света его Прародителей…

Оттого он и назвал себя богом. Но он не был послушен месту, откуда произошел. И он смешал с властями, которые были у него, семь сил в своей мысли. И он дал имя каждой силе. Раздав наделы и уделив всем силу свою, Хамир собрал вокруг себя Высших и Великих, и всех бессмертных духов, и сказал: „Я господин ваш, и нет другого, кроме меня!! И не поклоняйтесь иным силам!!“ Но, объявив это, он показал рабам своим, которые были около него, что есть и другие боги. Ведь если бы не было других, то к кому он мог ревновать? Тогда предстоящие перед ним усомнились в подлинной мощи его. И молчали, не желая славить его.

Но нашелся среди них один, владыка Воздуха и Огня, именем Хезр. Цветом зимнего заката и старой луны был его цвет. „Ты — бог наш и господин, и нету над нами другого!“ — так рек он. И стал он правой рукой Хамира и предводителем легионов его…»

(Книга Теней. Запретное писание, восходящее к мистикам Уаджет. Запрещено в землях, исповедующих истинную веру, а также во всех танисских государствах.)

Глава 16

Год 3337 от Возведения Первого Храма. 16-е число месяца динат.

Остров Шалиско. Заморские владения королевства Эгерия. Город Сархьено.

На востоке только начали появляться первые проблески утренней зари, когда в залив Хомбриго вошли пиратские корабли. Их появление было неожиданным для часовых, боровшихся с предрассветным сном, так что тревогу подняли не сразу. Лишь когда абордажные крючья вцепились в обшивку двух патрульных пинасс, стоявших на рейде, а с их бортов полыхнуло пламя пушечных залпов, сея смерть, на фортах затрубили тревогу. Но было уже поздно.

Сархьено был с трех сторон окружен болотами и манграми. Примерно десять месяцев в году едва ли не самыми многочисленными его обитателями были гарнизонные солдаты. Солдаты же являлись и основными посетителями портовых борделей, лавочек и таверн, выстроившихся вдоль причалов.

Но в краткие два весенних месяца всё менялось — именно в этом городке происходила знаменитая Сархьенская ярмарка, куда раз в году на сорок дней собирались торговцы со всех берегов Изумрудного моря, из городов Золотого Ожерелья и Эль-Венты, чтобы обменять плоды этой богатейшей земли на товары из Старого Света. Ибо по капризу судьбы именно тут было скрещение наиболее удобных морских дорог Изумрудного моря.

В дни ярмарок сюда стекались толпы народу, город начинал гудеть, словно улей: всюду сновали продавцы и покупатели, принюхивающиеся, присматривающиеся, приценяющиеся; на улицах купцы громко расхваливали привезенный из-за моря товар, стремясь быстрее продать его, чтобы тут же обратить выручку в золото, серебро, сапфиры и жемчуг, в кораллы и розовое и черное дерево, индиго и кошениль, сахар, перец и мускатный орех…

На его улицах и базарных площадях встречались люди и товары со всех концов мира — от низкорослых краснокожих аборигенов Иннис-Тон до жителей далеких южных островов, и от моржовых клыков с ледяных морей до тонкого сянского фарфора.

Но вот сейчас, похоже, купцы рисковали остаться без барыша.

Уже через полчаса после дерзкой атаки граф Пьедро де Хасинто — алькальд Сархьено — расхаживал по стене, зло отдавая приказы и посматривая в подзорную трубу на пиратские суда, расположившиеся на рейде вне досягаемости орудий форта как у себя дома.

Голос графа то срывался на басистый лай, то становился похожим на шипение змеи. Он щедро раздавал зуботычины, как ему казалось, нерадивым стражникам и расточал угрозы офицерам, по его мнению, прохлопавшим врага. Спустя некоторое время алькальд немного успокоился и высунулся в бойницу, изучая корабли. Пять судов — обычный шлюп, пинасса, винко, бригантина и хищный силуэт с низкой кормовой надстройкой и двумя скошенными мачтами.

Тут и гадать было нечего — дармун на всем Изумрудном море был лишь у одного человека.

Граф скрипнул зубами, но снова сумел овладеть собой.

Он уже догадался, кто пожаловал по их души.

Рагир!

Этот удачливый пират, по слухам запродавшийся арбоннцам. Нет, этому чертовому ублюдку не удастся захватить город. Или и впрямь ему, как болтают темные людишки, сам Хамиран помогает? Бредни!

Но в этот момент пиратские корабли, подняв паруса, снова подошли на расстояние выстрела, и их борта окутались дымами, смешанными с утренним туманом. Одна из бомб ударила в стену недалеко от алькальда, брызнула каменная крошка, и де Хасинто, прервав размышления, сунулся обратно под защиту стен.

— Позвольте вам заметить, ваше превосходительство… — начал было один из сопровождавших графа, но тот лишь повернулся в его сторону, и выражение его лица вызвало в каждом из офицеров мысли о плахе и топоре.

Пока солдаты гарнизона, богохульствуя и матерясь, стаскивали с фортов пушки, чтобы усилить направленные на залив батареи, алькальд созерцал приготовления высадившихся на берег пиратов. Те, казалось, совсем не торопились. Одни вытесывали из срубленных деревьев лестницы и мантелеты, другие просто готовились к бою, натачивая мечи и проверяя ружья.

Де Хасинто нервничал.

У проклятого пирата наверняка нет осадной артиллерии. Да если бы и была, как он думает подтащить пушки под огнем со стен? На все это нужно время, а времени у него немного. Да и слыханное ли это дело — пираты, штурмующие город?!

Конечно, стены Сархьено не сравнить с крепостями Старых Земель и даже с Туделой или Геоанадакано. Но это были стены достаточно высокие и крепкие, чтобы их невозможно было взять без осадной артиллерии и какой-никакой, а подготовки.

Граф еще раз с неким подозрением оглядел брустверы и контрэскарпы. Нет, вздор, он, конечно, не столь толковый военный, как убывший на днях в инспекционную поездку по гарнизонам дон Ромегас, но тут любому понятно, что без многочасового обстрела нечего и думать разрушить стены.

Тысяча демонов и рыло Хамираново! Да не случалось еще такого, чтобы корсары занимали приступом города во владениях короны! В старые времена, когда еще не было вокруг поселений в Дальних Землях стен и башен, такое бывало. Но сейчас…

Бывало, захватывали хитростью, проникая за стены, иногда брали изгоном, врываясь в ворота с перепившимися или просто замешкавшимися караульными. Но осада и штурм? На что они рассчитывают?

Именно эта мысль и вертелась в голове дона Хасинто, когда под его ногами разверзся огненный ад…

Дикий грохот сотряс землю, вышибая стекла в домах, взрывная волна прокатилась по улицам, срывая черепицу с крыш купеческих патио и тростник с кровель убогих хижин.

А потрясенные пираты и солдаты гарнизона с одинаково отвисшими челюстями созерцали дым и пламя на месте форта. Тысяча пудов пороху — не шутка!

Когда серо-бурые клубы рассеялись, радостный вопль рванулся из сотен глоток — каменный исполин обратился в груду обломков, осев внутрь себя.

Ударили барабаны, и в пролом с диким ревом ринулась толпа флибустьеров — с покосившихся стен ответили лишь одиночными выстрелами.

А от стоявших на рейде кораблей уже отвалили шлюпки.

Прежде чем перепуганные эгерийцы смогли понять, что происходит, их сопротивление было сломлено ворвавшейся в город дикой ордой.

К вечеру все было кончено. Солдаты сдавались почти без боя или в панике бежали.

В Сархьено воцарился полный хаос. Головорезы Рагира, размахивая абордажными саблями, сновали по городу, гоняя перепуганных обывателей, покинувших свои дома в надежде на спасение. Охваченные паникой люди разбегались по улицам, а за ними, как стая хищных волков, носились пираты.

Из-под ног мечущихся, обезумевших от страха людей с кудахтаньем вылетали куры, тут же с блеяньем бегали козы, всюду слышались крики, стоны и плач.

Одержавшая победу толпа с ревом кинулась на богатую добычу.

Удары топора, которым рубили двери и взламывали ящики, перемежались с ликующими возгласами счастливцев, нашедших припрятанные сокровища, со стонами умирающих и рыданиями женщин, тщетно рвавшихся из жадных рук победителей.

Вскоре суматоха в городе стала стихать.

Захватив храмы, пираты устроили из них тюрьмы, загоняя туда несчастных, угодивших к ним в руки. Те, кто остался на свободе, трясясь от страха, прятались по домам или делали робкие попытки уйти в джунгли.

Разграбление города продолжалось весь вечер и ночь. Золото и серебро в слитках и монете, красное и черное дерево, восточные ткани, кораллы и церковная утварь…

Всю ночь в приемный зал пронунсии захватчики носили и носили все новую добычу. Золотые слитки они сваливали на полу, точно поленья. Драгоценные камни, как груды орехов, расположились на огромном столе, за которым в дни праздников веселились благородные доны. Украшения, иные со следами крови, наполняли большую корзину, и принимавший их баталер «Сына Смерти» Черч Сарторис хрипло вопил:

— Акула вас дери! Сколько говорить — с отрубленными пальцами не таскать, снимите сперва!

Йунус сидел в резном кресле, а перед ним угрюмый полуголый чернокожий раскладывал на резном губернаторском столе инструмент, принесенный из городской тюрьмы.

К нему, как грешников на суд к Эллу, пираты подтаскивали пленников.

— Где золото?! Молчишь? На колени, червяк! Кагуно, отрежь-ка ему левое ухо…

— Нет, нет, смилуйтесь! Смилуйтесь! Я покажу! Клянусь! А-а-а!! Клянуш, што вшо шкажу! Оно ф колодце на жаднем дворе…

— Следующий! Нос отрезать?

— Нет, не надо, я все покажу…

И даже хуже, чем яростная гримаса палача или блеск инструментов, лишал воли пленников взор старого корсара — по-восточному спокойный, равнодушный и… беспощадный. Как у мясника, собирающегося резать визжащую свинью…

И так всю ночь… Едва очередная жертва сдавалась, ее уводили три-четыре человека, которые затем возвращались со шкатулками и кошелями, серебряными блюдами, золотыми украшениями и одеждой из цветных шелков. Блистающие сокровища в приемном зале сливались в огромную кучу, а хозяев, униженно благодарящих за сохраненную жизнь, прогоняли пинками…

— Ну, Рагир, точно закажу шесть благодарственных месс за твое здоровье! — весело подпрыгивал коротышка Антис, капитан по кличке Святоша, второй из пошедших в рейд в консорте с Морриганхом.

Этот бывший настоятель монастыря лишился всего и угодил в ссылку за море за какие-то неведомые грехи — то ли за неподобающий интерес к молоденьким послушникам, тот ли за столь же неподобающий интерес к монастырской казне.

— Как ты это все смог провернуть?

— Да так, — усмехнулся Рагир, — потолковал тут кое с кем, что они сделают вид, будто обороняются, а мы — что взяли ужасно жестоким штурмом этот курятник…

— Ну, ты ловок, слава Эллу! — Антис осенил себя святым знамением, и Рагир повторил за ним.

Йунус удивленно посмотрел на своего вожака, но потом, подумав, сделал то же самое.

Рагир лишь пожал плечами, глядя на душевные муки соратника.

Сам он давно уже без напряжения поминал Элла и всяких святых, тех, кого прежде звал язычниками и неверными.

Как говорят сами фаранджийцы: в чужой монастырь не ходят со своим уставом. К тому же — у него теперь иной владыка.

А крещенных танисцев хватает, что в Эгерии, как их ни прижимают, что по другую сторону Неретейских гор и даже за морем. В конце концов, прежде немалая часть его соплеменников придерживалась именно этой веры, пока с востока не явились полчища всадников под синим знаменем с серебряной луной.

Слава… Эллу, тут в Дальних Землях никто с тебя не потребует свидетельство о крещении, а даже и потребуют — найдутся те, кто его охотно продаст.

И вообще, Рагиру очень нравились строки великого хойделльского поэта Вальгима Вальгера, слышанные в одном из кабаков Кадисты:

К ним подбежал Маноло, чуть склонив голову, попросил у Рагира внимания.

— Ну? — осведомился корсар, отойдя на дюжину шагов. — Как тот человек поживает? Он еще может пригодиться…

— Я… — нерешительно начал эгериец, — скажите, капитан, этот Готье был очень вам нужен?

Морриганх отметил, что матерый головорез-эспадачин явно смущен и растерян.

— Что там, не тяни! — буркнул маг. — Наши ребята успели его прирезать?

— Нет, капитан… Он это… сам себя порешил. И всех своих — жену, дочек, даже кошку зачем-то. Я прихожу, а их уже мухи едят. Это ведь точно не наши, — зачастил Маноло. — Прямо во сне, видать. Они в кроватях — горло перехвачено у всех, да чисто так, в один удар — так и атаману моему прежнему, старому Барбариго бы не сработать. Не наши, наши бы девок не стали… сразу. А он прямо во дворике… Кишки себе выпустил, покруче, чем хэйянец. Кордом, три раза по брюху до рукояти, вот…

Сын Смерти с сомнением уставился на Маноло — с того сталось бы, пожалуй, прикончить старика и домашних, чтобы присвоить данное Рагиром вознаграждение. Он, сосредоточившись, мысленно произнес заклятье Света Истины. Нет, Маноло не врал. И, похоже, был искренне испуган.

— Главное, кошка… — продолжил Маноло, почему-то отводя глаза. — Кошку зачем было? Да главное, не со зла, а так аккуратно: связал и голову снес на колоде кухонной. Кошку-то, кошку — это что ж за дела?

Рагир припомнил, что Маноло из мисрийских горцев, а те полуязычники до сих пор, говорят, украдкой чтят Великую Госпожу-Кошку, а уж обидеть самую завалящую мурлыку для них куда как более немыслимое дело, чем перерезать десяток глоток.

— Я так думаю, рехнулся старик, а может, совесть замучила, — закончил он. — Кошку вот… жалко…

— Ладно, можешь идти, Маноло, спасибо за работу.

Не обращая внимания на веселящегося Антиса, капитан направился скорым шагом по улице.

Маноло проводил взглядом атамана, вполголоса выругался.

Как тот глянул — аж сердце сжалось! И Маноло почти что уж совсем приготовился повиниться, что украл из смердящего кровью дома кошель с золотыми побрякушками — платой за измену.

…Улицы вокруг дворца пожар пощадил. Капитан Морриганх шел по мостовой, мимо пепелищ и камней почерневших стен на месте домов, построенных из кедра, ныне ставших грудами дымящейся золы. Кое-где трупы убитых горожан скалились в небеса.

Над сгоревшими улицами все еще колыхались клубы дыма, наполняя воздух едким запахом паленого.

Несколько корсаров рылись в золе, ища расплавившуюся драгоценную посуду.

Но Рагир мало внимания обращал на это. Магия его оказалась не такой уж сильной, как думалось — треклятый Сомир ушел от него, ушел! Нити, наброшенные на его разум, оказались непрочными.

Обогнув угол рухнувшего склада, капитан наткнулся на еще одного пирата, который поспешно сунул что-то в карман.

Морриганх остановился, уставившись на струхнувшего корсара.

— Что у тебя в кармане? — справился он.

— Ничего, мой лорд… совсем ничего…

— Покажи, что у тебя в кармане! — Рагир ткнул ему в грудь острием сабли.

— Да ничего, мой лорд, только маленький крестик. Я его нашел…

И он вытащил усаженный алмазами золотой крест.

— Это для моей жены…

— Так ты женат?

— Да! Да!

— Жаль! Ты знаешь, как наказывается сокрытие добычи?

Тот посмотрел на клинок в смуглой руке, и его лицо посерело.

— Мой лорд, мой лорд, пощадите… — начал он придушенно.

И тут его словно стиснули невидимые гигантские пальцы. Руки вытянулись, прижались к бокам, рот вяло приоткрылся, глаза потускнели, остекленели. Губы покрыла пена. Тело задергалось, как в судорогах у бесноватого. Выгибаясь, с посиневшим лицом рухнул он на землю, рот ощерился в последнем безумном оскале…

Побледнев, долго стоял Рагир над бездыханным телом.

* * *

Пираты праздновали победу. В самый большой из уцелевших дворцов прикатили десятки бочек вина. Середину помещения очистили от тюков и ящиков, и там началась буйная пляска. Туда пришло немало женщин — еще вчера жен и дочерей богатых и знатных господ. Теперь же…

Они кружились и прыгали под завывание рогов и писк флейт, бесстыдно встряхивая распущенными волосами.

— Погляди вон на ту! Как тебе ее ляжки, а?

— Нет, вот та донна! Что за вымя!

— Тысяча и одна бесовка!!

— Ну и ляжки!!

— Эй, да сними ты с себя платье, ты и без него хороша!

— Уплыви-ка ты со мной, сеньорита, тут тебя все равно никто замуж не возьмет теперь, а мне как раз баба нужна! Будешь жить как королева, всю добычу тебе отдавать буду, Эллом клянусь!

— Хой! Хой!

А вокруг бушевала пляска, и воздух вонзался в уши пронзительной мелодией флейт.

Рагир Морриганх извлек из груды сокровищ золотую чашу, удивительно тонкую, изящную, с длинными изогнутыми ручками и серебряным ободком.

Снаружи по ней гнались друг за другом четыре зверя — леопард, волк, медведь и змея, а внутри, на дне, обнаженная девушка вздымала руки в чувственном экстазе. Капитан повертел чашу в руках и затем небрежно кинул ее в сияющую всеми огнями пирамиду изумрудов — их хозяин, наверное, уже кормит рыб в гавани или трясется от страха где-то в подвале. Камни рассыпались с сухим шорохом, как горошины. Рагир Морриганх встал, прошелся взад-вперед…

Он думал о холодной руке, схватившей безымянного пирата в последние мгновения жизни.

Рагир не мог понять, почему ему вдруг захотелось убить жалкого человечишку.

И тот умер…

А ведь прежде такого он не мог! Да что там, это ведь лишь легенды, про магов, убивающих взглядом, про чародеев, которым повиновались мариды и дж'йинны.

Не зря же он сперва даже испугался…

С усмешкой теперь вспоминал те мгновения, когда стоял, опустив оружие над мертвецом, как тыкал труп ногой, оглядываясь со страхом: не увидел ли кто?

Выходит, поторопился он жаловаться на судьбу. Пусть магия подчинения и не совсем дается ему, но зато он получил умения, о которых он лишь слышал в легендах да читал в древних манускриптах.

Но если теперь может такое… то не окажется ли, что завтра или через год сумеет больше? Ну, например, омолодить себя…

От этих мыслей ему стало жарко и жутко.

О, да как он, ничтожный, мог усомниться в силе того, кто и поверженный сильнее всех земных магов?

И Рагир невольно замер, вспоминая…

Ведь не так давно это было — и полгода не прошло.

…После очередного приступа Рагир открыл, наконец, глаза и, утерев пот, приподнялся на койке и протянул руку, чтоб взять со столика кубок с вином. И застыл.

У его койки на застланной шкурой ягуара скамье, сидел высокий чернобородый человек в одеянии, какие видел Рагир на древних монолитах, что стоят в высохшей пустыне в отрогах гор Сатлах. Но откуда здесь взяться человеку со сгинувшей восемь тысяч назад лет благословенной земли — Ата-Алана?

— Здравствуй, сын мой, — ласково улыбнувшись, сказал гость. — Как давно я ждал тебя. И вот, наконец, мы увиделись…

— Кто ты? — вполголоса спросил Рагир, покосившись на сидящего рядом знахаря, свесившего голову на грудь.

— Не бойся, он нас не услышит.

— Но кто ты?

— Видишь ли, — гость вновь улыбнулся — доброта и проникновенный свет этой улыбки проник до глубины темной души черного мага и самого страшного корсара Дальних Земель. — Видишь ли, сын мой, это будет не так просто объяснить… Но сначала я хочу тебе кое-что показать…

И окружающий мир вокруг Рагира вдруг вновь пропал.

И он увидел…

Он вообще не мог себе представить, что такое можно увидеть простым человеческим глазом.

В том месте, куда он попал, не было ни верха, ни низа, ни неба, ни земли…Это была фантастическая Бездна, но не Бездна Мрака которой пугают святоши, а какая-то совсем иная, наполненная изумительными сверкающими огнями, игрой света, волшебными переливами. В этом месте… в этом мире одновременно двигалось и перемещалось во всех возможных и невозможных направлениях столько сущностей и их теней и отражений, что, казалось, еще мгновение — и он сойдет с ума…

Думать об этом, осмысливать, понимать он не мог. Он не стоял, и не сидел, не летел, а просто был, и перед ним — или в нем — в плотной овеществленной тьме разворачивались светящиеся полотнища исполинской протяженности, сотканные из струй живого огня всех возможных и невозможных цветов и оттенков.

Но вот возникло перед его очами странное переплетение разноцветных нитей, а потом маг-пират увидел сферу чудесного голубого оттенка, висящую в черном океане пустоты.

И Рагир понял, что перед ним — его мир, тот, что мудрецы именуют «подлунным». Тот самый, который Высочайший сотворил, сказав «Будь!», и «подвесил ни на чем», как говорят святые книги веры его предков.

Шар медленно поворачивался вокруг своей оси, и зрению Рагира представала темная синева океанов и более нежный голубой оттенок мелких морей, рыжие пятна пустынь, нежная бирюза северных лесов и темные изумруды бесконечных джунглей. А вот эти крохотные пятнышки, неужели это города людей? Какие они жалкие и маленькие с этой высоты!

Кто-то в глубине сознания осведомился: а, интересно, с какой? И как будто ниоткуда пришел ответ: сто пятьдесят морских миль по фаранджийскому счету.

И Рагир, как ни был потрясен зрелищем, подивился: как мало…

Шар тем временем вращался, и Рагир видел все части мира. Похожий на грушу Айлан, от Шаргиба и узкого лезвия Лазурного моря, что разделяет Уаджет и земли древнего Танисса, до серых степей южного края, где иногда выпадает снег, заставляя слонов и львов испуганно дрожать.

Земли фаранджей — просто большой остров с приткнувшимися возле него клочками суши — Норгрейном и Хойделлом — сбоку от Саианы: огромного, протянувшегося с востока на запад материка древних царств и погибших городов, что лежат под курганами; материка холодной тайги, жарких пустынь и душных джунглях, где трубят слоны, и где от Сяни до Сурии нужно ехать полгода.

Закованные в лед неведомые почти никому просторы Южной Земли, смыкающейся в одном месте с землей Иннис-Тор, земли, до берегов которой мало кто доплыл, а еще меньше вернулось, погубленные штормами, плавучими льдами и жестокой полярной ночью. Рагир видел и жалкие островки тайги и тундры на его окраинах, и насквозь промороженные горные хребты в его глубине, и даже то, что таится под ледниками… Да, вот об этом ему не доводилось ни читать, ни слышать в самых запретных книгах! Выходит, Проклятье Последних Драконов — не легенда?

Впрочем, вряд ли это ему пригодится, пока, по крайней мере.

Видел он и мириады островов Бескрайнего океана, больших и совсем крошечных. И огромный мост из больших и малых клочков суши, начинающийся у южной оконечности царства Сянь и заканчивающийся лишь чуть-чуть не доходя до южных льдов. Об этих островах было неведомо ни фаранджийцам, ни танисцам.

А вот и Дальние Земли. И северный материк, пересеченный наискось скалистым хребтом, с его прериями и северной тайгой, пустынями и болотами. И Иннис-Тор, где миллионы его обитателей могут легко раствориться в бескрайней сельве и степях высоких трав.

Вот Изумрудное море, с россыпью Архипелага и зелеными спинами островов покрупнее. Вот его гладь, и впрямь с высоты похожая на грань полированного изумруда, приблизилась, и колдун различил на ней мельчайшую крупинку. Еще миг, и стало ясно, что это корабль, похожий отсюда, с этой высоты, на ползущего по стеклу жука. Вот корабль увеличился в размерах, и стало ясно, что это трехмачтовый дармун…

Рагир открыл глаза и увидел себя вновь в своей каюте, рядом с похрапывающим знахарем и неведомо как воскресшим ата-аланцем.

И вот тогда пират понял, кто перед ним! И даже почти не испугался.

— Ну, сын мой, что ты скажешь, достаточно ли хорош этот мир для тебя? — осведомился гость.

— Как пожелаешь, господин мой… — сами собой вымолвили его губы…

— Капитан! — в дверях появился Корр о-Данн. — Тут эгериец пришел. Что с ним делать? Прикончить?

— Какой еще эгериец? — спросил Морриганх, выходя из раздумий.

— Да вот этот, мой лорд! — и говоривший подтолкнул вперед молодого человека красном мундире королевского стрелка.

Рагир внимательно изучил его, вперив взгляд тому в очи. Тот выдержал чуть больше минуты.

— И что же тебе надо, офицер короля? Тебя прислал де Хасинто? Узнать выкуп за сохранность этого вонючего городишки?

— Нет, дон Рагир, — поклонился лейтенант. — Я не от алькальда, тем более что он погиб. Просто… — Он замялся. — Мы, я и мои люди, хотим поступить к вам на службу.

— Ого! — присвистнул за спиной Рагира Йунус.

— Интересно… И сколько вас? — осведомился корсар.

— Сорок два человека, считая меня, — подтянувшись, отрапортовал офицер. — Из них двадцать семь аркебузиров и девять пикинеров, три подносчика, трубач, лекарь и писарь. Все при оружии, служат не меньше трех лет.

— И почему же ты решил изменить своему королю, кабальеро? — прямо в лоб спросил маг.

— Видите ли… — Лейтенант снова замялся, затрудняясь, как титуловать собеседника, — … э-э-э… мой генерал, наш капитан погиб, и заступиться за нас некому. Поражение наверняка свалят на нас! Когда сюда явится Ромегас, то в лучшем случае меня разжалуют и сошлют куда-нибудь в горы, а из моих ребят повесят каждого десятого.

— Мне жаль вас, но что-то сомневаюсь, что такие доблестные вояки, как вы, могут быть мне полезны. — Пираты откровенно заржали. — Не очень-то охотно вы бились вчера!

— Дон Рагир, — лицо лейтенанта исказила судорога, — мы уже год не видали жалования! На этой службе мы ничего не получили, кроме ран и лихорадки, даже кормят нас помоями! Нам шлюхи в лицо плевали, говоря, чтобы мы развлекались… с козами… или… друг с другом…

Пираты опять захихикали.

— Эта свинья Ромегас обобрал бы собственную бабушку! А за добычу мы будем биться, как львы!

— Скорее уж, как голодные шакалы, — уточнил Морриганх. — Ну да ладно, как тебя зовут, молодец?

— Лейтенант Эрера, мой генерал! — по-уставному щелкнул каблуками эгериец.

— Отлично, десятник Эрера, гони сюда своих храбрецов!

К вечеру четвертого дня отблески пожаров, охвативших город, осветили силуэты пяти кораблей — трех пиратских и двух трофейных, шедших курсом на запад вдоль побережья прочь от этого проклятого Эллом места.

Явившийся сюда на вторые сутки на взмыленном коне взмыленный генерал Хорхе де Ромегас проклял все и вся страшными проклятиями, вздернул пятерых уцелевших солдат, а остальных перепорол плетьми, отослал в Геоанадакано в кандалах нескольких из спасшихся офицеров вместе с отчетом вице-королю, в котором написал, что всему причиной было его отсутствие в городе.

Тело погибшего графа Хасинто, заброшенное взрывом на верхний купол колокольни городского собора Элла, сумели снять лишь на пятый день, когда чайки и вороны оставили уже не так много от сиятельного покойника.

А Рагир Морриганх — Сын Смерти — был единогласно признан в пиратской братии Изумрудного моря самым опасным, ловким и удачливым капитаном.

* * *

За несколько недель до падения Сархьено

Почтенный мэтр Готье Жиро только что закончил утренний обход городского арсенала, смотрителем которого был вот уже двенадцать лет.

Ежедневно с восхода и до полудня этот пожилой седоголовый мужчина проходил лабиринтами крепостного арсенала, где «обитали» его подопечные.

Матово блестящие черной бронзой эгерийские серпенты с прикладами из твердого, как железо, тикала — их льют в Арнохандии и возят даже в метрополию.

Красующиеся узорами на стали амальфийские эсмерили, чьи стволы куют из витой проволоки. Тяжелые, но основательные аркебузы из мастерских Толетто.

Арбоннские «ястребы», с медными замками и дюжиной медных колец поверх ствола. Отдельно — с фитильным запалом, отдельно — с колесцовым.

Фризские мортирицы, как раз тамошним здоровякам по руке, и их более изящные сестры «лупарро» — работы медиоланских оружейников. Бьет это оружие, дай бог, на двадцать шагов, но в абордажной схватке очень даже полезно, ибо сметает рубленой картечью атакующих с палубы.

Пистоли — от самых простых, родившихся чуть не в деревенской кузне где-нибудь в Ленаресе, до вороненых танисских, словно вышедших из-под рук ювелира, на резных ложах из кости базилиска.

Все эти грозные изделия рук человеческих в арсенале при свете пятисвечного фонаря выглядели безвредными в своих пирамидах из гладко оструганной пальмы.

Не забывал мэтр заглянуть в оба пороховых погреба, проверить, не слишком ли там сыро, не просочилась ли вода сквозь зачеканенную свинцом кладку?

Не оставлял своим вниманием он пушечное хранилище, лишний раз проверяя, чтобы железные и чугунные стволы орудий не положили вплотную к бронзовым — от чего портятся и те и другие.

Завершал Готье свой обход обычно в кладовой, где хранилась всякая незаметная, но необходимая в воинском деле мелочь.

Бухты особых «морских» фитилей, натертых пальмовым воском, чтоб не пропитывались сыростью. Трубочки вощеной бумаги для патронов. Роговые и слюдяные запальные фонарики. Короба с медными иглами для прочищения затравочных отверстий. Тут же стоял сундук с кремневыми замками от старых или сломанных ружей — хитроумные дорогие изделия ждали своей очереди на починку.

Если он находил непорядок, или же ожидалось появление гостей, офицеров с кораблей или из гарнизонов, прибывших за оружием и боеприпасами или привезших старое либо нуждавшееся в починке оружие на замену, то он оставался в арсенале до того, как заканчивал дела. Но сегодня посетителей не ожидалось, что же до неполадок, то о них уже давно забыли.

За все годы его службы никто из господ офицеров ни разу не выразил недовольства хранителем арсенала. Никто лучше него не мог высверлить «ерша» в заклепанной пиратами пушке, вынуть пулю из подмокшей аркебузы или подобрать подходящий вертлюг для фальконета или кулеврины. Никто не мог сказать, что у мэтра Готье оружие ржавеет, или, не дай Элл, что он украл отпущенные ему на ремонт кровли деньги, или того хуже, что в его хозяйстве обнаружилась недостача.

Случалось ему, конечно, и пару бочонков пороха, якобы подмоченного, продавать по сходной цене капитанам «купцов», и испорченный ствол оприходовать как годящийся лишь в лом, а самому сдать оный ствол в починку и тоже продать.

Однажды сумел продать даже ни много ни мало — шесть «базилисков», дескать, совсем старые и вот-вот лопнут. Ну, так ведь не в одиночку, а поделившись деньгами с лейтенантом фрегата, с которого те сняли.

Но как бы то ни было, даже сам дон Ромегас, от которого похвалу получить не проще, чем от Хамирана благодать, и то, инспектируя хозяйство старого мастера, изрекал, крутя ус:

— Ну ты, брат, даром что арбоннская макака, не хуже чем в главном Толеттском арсенале дело поставил! — и великодушно совал золотой риэль на выпивку.

Так что теперь с чувством исполненного долга старший оружейник гарнизона направлялся в таверну «Летучая рыба», где намеревался откушать своей любимой похлебки из креветок с маисовой лепешкой и заесть тушеными моллюсками, из которых старая Тальга, хозяйка таверны, отменно готовила колбаски. (Готье мясо почему-то недолюбливал, предпочитая блюда рыбные, а если и ел когда, то исключительно в вареном виде.)

Потом он вернется домой, где ждут его четыре дочери — утешение его старости — и добрая верная жена, которую весь квартал, включая и дам постарше, зовет с уважением «матушка Жюли», хоть и выкупил когда-то ее Жако из веселого заведения.

Так или иначе, мэтр спокойненько шел себе безлюдным переулком, уже предвкушая аппетитный запах похлебки и моллюсков, которых он непременно запьет стаканчиком душистого пальмового вина, когда на голову ему вдруг накинули мешок и чьи-то грубые руки схватили его за плечи и куда-то поволокли.

Он услышал, как с треском захлопнулась калитка, затем его втолкнули в пыльную прохладу дома. Только тогда мешок с него сдернули, и мэтр Жиро обнаружил себя в обществе трех человек, зачем-то затащивших его в покинутый дом на окраине.

Двое — угрюмые крепкие здоровяки — эгериец и, кажется, танисец с двумя ятаганами за поясом. Третий же… А вот в третьем Готье безошибочным чутьем много повидавшего человека опознал главаря.

Среднего роста, с аккуратно постриженной черной бородкой, в облачении дворянина средней руки.

— Здравствуй, здравствуй! — доброжелательно бросил с легким танисским акцентом мэтру Жиро идальго. — Вот, решил повидаться с тобой… Помощь твоя нужна в одном деле.

Тон его очень не понравился смотрителю арсенала. Ибо так преувеличенно добродушно в подобных ситуациях чаще всего говорят, когда не намерены оставлять человека в живых.

— Не имею чести знать вас, дон. И вы лучше уж отпустили бы меня… Человек я бедный, жалование маленькое, выкуп за меня платить некому… — сообщил Готье, которому явная безнадежность положения даже прибавила сил.

— Да нет, брат, я, наоборот, хочу дать тебе немножко денег.

А потом, помолчав, добавил:

— Помнишь, когда-то на одном острове ты дал клятву верности… кое-кому? Пришло время ее исполнить, Сомир Носатый.

Если бы говоривший обернулся в женщину, или у него посреди разговора выросли рога, то и тогда старик не изменился бы в лице до такой степени.

Оно стало действительно неживым. Не мертвым, а именно неживым.

— Ты… ты… тебя он послал? — справился мэтр Готье, на глазах из бодрого крепкого мужчины пожилых лет становясь стариком.

Его тусклые помутневшие глаза уставились на чернобородого.

— Да кто ты такой, чтобы Властелин Тьмы вспоминал о тебе? — не скрывая презрения, процедил Рагир, а это был именно он. — Для тебя и Барон Сабади слишком важная птица.

— Так ты… ты от… Барона?! — в глазах Готье-Сомира стояли слезы ужаса.

— Тебе-то какая разница? Пусть бы я даже был любым из воскресших Пророков или последним царем Ата-Алана, — пожал пират плечами. — Главное — обещание было дано, и теперь тебе придется поработать во исполнение его.

Ар-Рагир ухмыльнулся, про себя подумав, что машинально произнес формулу связывания клятвой вызванного демона из какой-то старинной и бесполезной книги, прочитанной в юности.

— Я тридцать лет молил Элла… — забормотал старик. — Я молил его простить…

— Ты смешон, старик, — холодно оборвал его Рагир. — Того, что сотворил ты, вполне хватит на шестнадцатый ярус вашего ада, а оттуда, опять же по вашим святым книгам, выкупить человека может лишь молитва кого-то из святых или праведников. У тебя есть знакомые праведники?

— Ты ничего не сможешь доказать, проклятый танисский волк, никого уже не осталось… — взорвался вдруг яростью старик и онемел, растерянно схватившись за горло.

— Я не разрешал тебе говорить, Сомир, — усмехнулся Рагир. — Тем более, орать на своего хозяина. Кстати, ты ошибаешься. Сеньора дю Конс еще жива… Хотя какая это жизнь — изуродованная калека без ног? Думаю, она узнает тебя. Ты ведь сначала обещал ей жизнь и спасение, если она отдастся тебе по доброй воле, а потом… Вот скажи-ка мне, зачем было рубить девушке ступни? Нет, я сам, конечно, злодей, и даже как говорят, продал душу Хамирану, закопав в землю Святое Писание. Но зачем же так?

И наклонившись к самому лицу пленника, прошипел, ухмыляясь:

— А подскажи-ка ты мне, старче, как пират пирату — какова будет человечина на вкус?

— Пощади… — жалобно пискнул старец. — Я хотел забыть… всю жизнь хотел забыть!

— Да знаю, ты даже жаркое поэтому не ешь, — добивая жертву, уточнил Морриганх. — А пощадить тебя — пощажу. Но не задаром, сам понимаешь…

Корсар подмигнул:

— Есть у меня мысль — избавить этот ваш гнилой городишко от лишнего добра. Вот ты мне и поможешь в этом. Элл ведь велел помогать друг другу? Ты это сделаешь, — не допускающим возражений тоном изрек Рагир. — И даже не из-за того, что иначе умрешь. А потому что… потому что ты не захочешь, чтобы кто-то еще, кроме меня, знал, кто ты такой. Подумай, каково будет твоим детям узнать, что их отец людоед?! Твоя старшенькая вроде замуж собралась? За хорошего человека? Ты ведь любишь детишек — помнится, у бедного священника их было четверо, а?

— Прикончи меня… — прохрипел Готье-Сомир.

— Зачем же мне тебя убивать? — пожал плечами Рагир. — Я никогда не делаю ненужного зла. Слушай, ну зачем тебе умирать за эгерийского короля? Он ведь не так, чтобы хорошо платит тебе, да и вообще — не твой король. Твой король — Иеронимус Первый Девисто, не так ли? Ты ведь его называл королем и всерьез верил, что безмозглый матрос создаст империю и сделает тебя графом? Ты ведь хотел стать графом? — Пират издевательски расхохотался.

— Ну так что ты скажешь? Или, может, мне сказать моим людям, чтобы они привели сюда твоих дочерей и начали… С кого бы мне начать? — озабоченно произнес Рагир. — Если я помню вашу историю правильно, Девисто начал со старшей дочери священника…

— Ты ведь все равно убьешь и меня, и моих девочек… — прохрипел старик.

— Еще раз повторю, безмозглый старый пень, я не творю бессмысленных злодейств, — раздраженно отмахнулся Рагир. — Мне нужно золото. Впрочем, можешь отправить своих из города к тетке. В Сархьено хватит баб и без них.

При этих словах сопровождавшие его корсары хохотнули.

— Только сам не забудь остаться, а то, сам понимаешь, написать письмишко здешнему судье недолго.

— Я… я сделаю всё, что ты хочешь, будь ты проклят!.. — всхлипнул Жиро.

— Носатый, если кто из нас и проклят, то вряд ли я, — опять улыбнулся капитан. — Но я рад, что ты сохранил остатки мозгов. Вот, — бросил он кошель к ногам старика. — Возьми, тут перстни, браслеты с камнями… Я всегда хорошо плачу за работу своим людям, я ж не король какой-нибудь… Потом получишь еще столько же — дочкам на приданое. Пойдем, ребята…

— И еще, — вдруг развернулся к старику Рагир. — На тот случай, если ты решишь сбежать от меня… на тот свет. Я бы не советовал тебе этого делать. Во-первых, семья все равно узнает всю правду о твоем прошлом, я об этом позабочусь. Но, кроме того… Подумай, куда ты попадешь после смерти?!

* * *

За день до падения Сархьено

Было два часа до полудня, когда у задних ворот форта проявился оружейный мастер Готье с мешком инструментов за плечами, из которого торчала рукоять большого деревянного молотка.

— Стой, кто идет?! — справился чернокожий часовой, лениво преграждая дорогу протазаном.

— Неужто не узнаёшь, Химено? — хрипло ответил Жиро, показывая бронзовый медальон-пропуск, выданный по личному приказу дона Хорхе Ромегаса.

— Ох, улиточник старый, ты чего-то и впрямь на себя не похож, — усмехнулся солдат. — Не заболел, случаем? Чего пришел?

— Да нет, — отводя глаза, бросил Готье. — Здоров я…. что мне будет? Погреба вот хочу осмотреть, давненько не проверял.

— А чего их смотреть? — искренне пожал плечами негр, белозубо усмехаясь. — Погреба, они погреба и есть. Ну, проходи, раз тебе надо…

У кордегардии смотритель арсенала встретил капрала Херонимо, своего старого знакомого

— Доброго дня, господин капрал, как бы мне найти дона Ордаго?

— Я за него, дружище, — сообщил капрал. — А что у тебя к нему?

— Видите ли, нужно пороховой погреб форта проверить — сезон дождей на носу…

— Ну, давай, ключ у караульного. Скажешь, я разрешил.

Он спустился в погреб по ступенькам из неровных досок. Постоял, пока глаза привыкли к тускловатому свету, идущему сверху через затянутый стеклом люк, с которого караульный услужливо сдвинул ставню, выпиленную из цельного ствола каменной сейбы.

Положил мешок на застланный досками пол, подошел зачем-то к подъемнику, подергал блок, со вздохом добавил: «Эх, надо бы канат заменить…»

Прошелся вдоль стен, осматривая неровные свинцовые листы, колупнул кое-где смоляную замазку, в паре мест прибил деревянными гвоздями свинцовую пластинку.

Грустно пробормотал: «Сыровато все-таки… Говорил же я дону Хорхе, не годится земляной погреб со срубом строить — кирпич нужен…»

А потом вернулся к мешку и, пробормотав про себя не то молитву, не то проклятие, вытащил оттуда киянку. Затем нажал на скрытый шпенек сбоку, снял крышку… И вот уже в руках его прямоугольный деревянный пенал, до того таившийся в гнезде аккуратно выдолбленной головки молота.

Воровато огляделся, подняв мутные очи к световому окну, затем торопливо подбежал к штабелю и всунул коробочку между крайней бочкой и стеной. Перед этим он, как и было ему сказано, разрезал двойной ремешок и с силой потянул его. Внутри что-то тихо щелкнуло.

Перед тем, как передать молоток и его содержимое, человек Морриганха показал, как устроена адская машинка. И Готье-Сомир не мог не признать, что на службе у этого Рагира отличный оружейник. Внутри пенала был заделанный в медную флягу пороховой заряд фунта три и два фризских колесцовых замка, застопоренных чеками из свинцовой проволокой, с тем расчетом чтобы сила натяжения пружины порвала свинец через определенное время. А потом освобожденные замки должны будут запалить порох, которым в изобилие было засыпано пространство между зарядом и стенками пенала. А уж от него огонь проникнет в затравочные отверстия бомбы. Все это было затянуто в два слоя вощеной кожи и спрятано в ящик.

Порох не отсыреет, а два замка исключат вероятность осечки.

Взрыв должен произойти завтра в этот же час.

И у лейтенанта Ордаго, и у капрала Херонимо, и у его ребят, и у черного солдата Химено, и у его братишки, поваренка Бумбы, нет никаких шансов спастись…

Наверное, будь на месте этого демона Рагира кто другой, старый Сомир мог бы и повиниться во всем, невзирая на дочек и жену и на то, что наверняка даже спустя столько лет его бы ждала смерть за те жуткие дела, что творил он с другими, обуянными злым духом на том проклятом острове. Тогда, может, после смерти Элл и простил бы ему хотя бы часть грехов.

Но Жиро не мог, не мог.

Тот человек подчинил его себе полностью и безраздельно, и нарушить его волю старик-оружейник просто был не в силах.

Готье, конечно, не знал, что Ар-Рагир применил к нему свою новую магию, подчиняющую волю; точно так же не знал он, что мина была придумана лично Рагиром, точнее, увидена во сне, подсказана. (Пират даже подумывал использовать в качестве запала ту увиденную в древнем свитке штучку из медного и оловянного цилиндров, залитых кислотой, соединенную с «саардамской банкой», но передумал — неизвестно, как всё повернется, а подобная вещь в случае чего может привлечь ненужное внимание.)

Но Сомир знал другое, нечто более важное.

Он теперь всецело принадлежит Тьме, и деваться некуда — даже смерть не даст ему спасения.

Схолия шестая О КАРРАКЕ «АЙЛАНКА» И О КОРАБЛЕ-ПРИЗРАКЕ

На море, а особенно в водах Дальних Земель случается всякое. Но история карраки «Айланка» и ее кровожадной команды запомнилась даже в этих краях.

Была эта каракка самым большим кораблем, что плавали под флагом арбоннской «Королевской заморской компании» — из тех отличных кораблей, что в изобилии построили для плаваний через океан толковые тамошние корабелы.

Плыли на ней почти шесть сотен человек команды и пассажиров — солдаты, торговцы, переселенцы, желающие попытать счастья в Новом Свете, и королевские чиновники — одним словом, все как обычно. Имелись и кабальные рабы, но тех было немного.

Находилось на судне еще кое-что — здесь везли почти две сотни тысяч в звонкой монете. Тогда еще король арбоннский не дозволял чеканить деньги в своих владениях по ту сторону океана, и корабли возили золото с шахт Лаккины и Даргары в метрополию, чтобы отправить его обратно в виде маленьких золотых кружочков, столь любимых родом человеческим.

Наконец-то, что и оказалось роковым в судьбе этого корабля, команда его больше чем наполовину была набрана по приказу тогдашнего морского министра графа де Кольера из сидящих по тюрьмам воров и бродяг.

«Море не виселица — примет всех», — так пошутил сиятельный граф.

Вел судно капитан Жакко, один из опытнейших королевских капитанов.

Вот эти-то огромные деньги и стали соблазном для Жакко. Вещь не такая, чтоб необычная, случалось, что матросы, даже вместе с капитанами, угоняли свои корабли, дабы начать промышлять пиратством. А тут и добычу искать не требовалось, она лежала в трюме!

Говорят, была еще одна причина.

Будто бы еще не старый капитан воспылал страстью к плывущей на его корабле знатной красавице Мариозе дю Конс, направлявшейся в Кадисту к жениху-офицеру.

Что неудивительно, благородная дворянка отвергла любовь простолюдина, пусть и не бедного и наделенного многими достоинствами.

Это, дескать, и свело с ума прежде безупречного служаку.

Так или иначе, мэтр Жакко задумал мятеж — дело, угодное Хамирану, и видать, Хамиран ему в этом помог.

Как известно, Хамиран тем и отличается, что обожает губить предавшихся ему.

Именно это случилось и теперь. В сообщники мэтр Жакко привлек суперкарго Иеронимуса Девисто — бывшего хозяина постоялого двора, помогавшего разбойникам грабить проезжих купцов и выслужившегося из каторжников. Тот охотно согласился помочь, возможно, потому что сам искал случая распрощаться с надоевшей корабельной службой, хотя и был на хорошем счету.

Служанка Мариозы, девица Янте оказалась более покладистой, чем ее госпожа. Она стала капитанской любовницей и условилась участвовать в заговоре, за что ей обещали платья и драгоценности ее госпожи.

Жакко с Иеронимусом придумали повод взбунтовать команду, а заодно и отомстить недотроге. Когда корабль заштилевал, они сперва выкатили команде пару бочонков вина, а потом объявили матросам, что Мариоза — ведьма, наславшая на них безветрие. А Янте подтвердила, что сама видела, как ее госпожа ворожит на внутренностях дохлой чайки.

Матросы во главе со старшим боцманом ворвались в каюту благородной дамы, после чего выволокли на палубу, раздели донага, изнасиловали и собрались утопить, но решили оставить на потеху матросне. Вступившихся чиновников и офицеров выкинули за борт.

А когда пьяные моряки протрезвели, Девисто и Жакко сообщили им, что назад пути нет, и им остается лишь доля пиратов. Почти всех пассажиров загнали в трюм, надеясь продать их в рабство или получить выкуп.

Неизвестно точно, что там произошло, но поутру следующего дня мэтр Жакко был найден повесившимся в своей каюте.

Руководство принял Девисто, обещая команде честный раздел золота и добычи и соблазняя картинами вольготной пиратской жизни.

Но все пошло не так, как мерзавец рассчитывал.

На подходе к Изумрудному морю они попали в шторм, а единственный штурман плавал в эти воды второй раз.

Кончилось все тем, что «Айланку» выбросило на один из бесчисленных клочков суши Западной гряды, состоявшей из скал и голых песчаных островков, в нескольких десятках миль от берега Иннис-Тона.

«Айланка», засев на рифах, погрузилась не до конца, с нее свезли запас продовольствия. На острове имелась вода и кое-какие плодовые деревья.

В общем, продержаться можно было долго.

Первые дни прошли мирно: в устройстве жилищ, поисках воды и перевозе с обломков «Айланки» кое-какого добра.

А потом начался настоящий кошмар.

Девисто успел свезти на берег несколько дюжин бочек рому, на который и принялись налегать бунтовщики.

Учитывая, что пили они почти без закуски, неудивительно, что головорезы в бреду могли видеть и самого Морского Хозяина с его ужасным сундуком.

Впрочем, как знать, во всяком случае, говорят, что именно владыка темных бездн нашептал бывшему образцовому служаке Девисто, что надо делать.

Он подговорил самых отпетых из уцелевших и, собрав их вокруг себя, начал устанавливать свои порядки на голом острове.

Начал с убийства лишних матросов и солдат, думая повязать кровью тех, кого вербовал в свою банду. В походы за водой, за дровами или на рыбалку назначал пару своих клевретов, испытуемого и человека, которого требовалось убить. Если новичок отказывался или не мог этого сделать, его тоже убивали, списывая все на несчастный случай.

Когда оставшиеся солдаты поняли, что происходит, они захватили шлюпку и сбежали на соседний островок.

Но участь мирных переселенцев была куда как ужаснее.

Купцы, чиновники, ремесленники, женщины и дети опасности для головорезов Девисто не представляли. И он сполна этим воспользовался.

Людей убивали не торопясь, между попойками и оргиями, изобретая самые чудовищные казни. Несчастных поджаривали, резали, вешали разными способами. Женщин выпускали голыми бегать по зарослям и устраивали охоту, после которой их ловили и насиловали всей компанией.

Девица Янте, ставшая главной наложницей Девисто, издевалась над сломленной покорной Мариозой, заставляя себе прислуживать, и обещала, что когда хозяин прикажет ее убить, она лично сделает это и сошьет себе башмачки из кожи бывшей госпожи.

Бунтовщики щадили лишь красоток и мальчиков, сохраняя их для разврата. Сохранили жизнь и корабельному священнику, которому даже предписали отправлять службы, но его старшую дочь тоже сделали рабыней для общего пользования, а жену и трех младших дочерей после надругательств умертвили.

Хотя пассажиров было много больше, чем бандитов, они не смели оказать сопротивления и даже не решались бежать. Как потом вспоминали уцелевшие, на них действовал таинственный страх, который засќтавлял людей послушно верить в то, что именно их помилуют…

Лишь немногие отважились перебраться вплавь на досках и деревянных обломках на остров, где устроили лагерь солдаты.

Дальше — хуже. Когда рыба и солонина надоели, убийцы додумались разнообразить стол человечинкой.

Тогда несколько десятков человек все же решилось бежать, но бандиты их выследили, после чего несчастных подвергли пыткам и вырезали поголовно…

Под конец Девисто провозгласил себя императором острова и всего Изумрудного моря и разглагольствовал перед своими подданными, заявляя, что помогает ему сам Морской Хозяин и отец его — Хамиран, и вот совсем скоро они покажут всем и завоюют все окрестные земли.

Причем сделано это было торжественно, с принесением настоящего оммажа Хамирану и Девисто, которых было велено титуловать не иначе как «истинный бог и его наместник на земле».

Пленники, уже ни на что не надеясь, молили лишь о быстрой смерти. Но и ее не было — если прежде для чудовищных трапез жертв просто убивали, то теперь отрубали руки или ноги, или вырезали из тел куски плоти, заявляя, что «живое мясо» вкуснее. В своих бесчинствах они дошли до того, что провозгласили остров владением духа Тьмы и стали молиться Хамирану и древним демонам, устроив алтарь, где приносили в жертву детей.

Истребив большинство пассажиров, Девисто решил добраться до спасшихся солдат и затеял поход на соседний остров.

Обосновавшимся там приходилось несладко. Они кое-как перебивались на рыбе и ракушках, собирали моллюсков, крабов, а также ловили ящериц и змей, мясо которых вялили на солнце. Но там были люди, которые умели обращаться с оружием, не боялись смерти и привыкли стоять друг за друга.

Заметив направляющиеся к ним шлюпки и плоты, бойцы устроили засаду в прибрежных кустах. Бандитов было втрое больше, однако они привыкли к расправам над беззащитными жертвами…

В короткой схватке палашами и алебардами было изрублено почти три десятка разбойников, а сам Девисто попал в плен, после чего оставшиеся дали деру.

Вернувшись на свой остров, они избрали «императором» некоего Лооса — бывшего атамана банды конокрадов. Срывая зло, он предал смерти еще несколько пассажиров и начал готовить второй рейд против соседей.

Но в это время к островам подошел эгерийский фрегат «Базилиск», прочесывавший эти воды в поисках пиратов.

Первыми его заметили солдаты и выслали последнюю уцелевшую у них шлюпку, чтобы предупредить команду о том, что творится на ближайшем острове.

Лоос тем временем задумал захватить судно обманом, для чего под видом потерпевших кораблекрушение послал вельбот с двадцатью своими головорезами.

Но вместо радушного приема убийц встретили дула пушек и аркебуз…

Потом «Базилиск» навел бомбарды на лагерь, высадил десант, и остальные люди Лооса капитулировали без единого выстрела.

Тут же выяснилось, что, кроме солдат, из четырех сотен пассажиров «Айланки» уцелело лишь сорок. Для остальных остров стал могилой…

Следующие несколько дней капитан «Базилиска», знаменитый в то время дон Гайг, занимался судом и расправой. Пиратов пороли до смерти семихвостыми плетьми, протаскивали под килем корабля, пока те не умирали, вешали вниз головой…

Словом, вся команда «Айланки» приказала долго жить.

(Говорят, впрочем, что нескольким разбойникам удалось бежать и затаиться на острове.)

Из двухсот тысяч золотых удалось собрать только шестьдесят. Куда подевались остальные — неведомо, хотя эгерийцы и перекопали чуть не весь островок. Позже, правда, люди из «Королевской заморской компании» задавались вопросом, как это дон Гайг сумел купить по возвращению на родину шикарное поместье и построить трехэтажный особняк в Толетто, но доказать свои грязные подозрения, разумеется, не смогли.

Уходя с острова, дон Гайг приказал поджечь остов «Айланки», чтобы пламя очистило проклятый остров.

Что же до главного злодея, Девисто, то его увезли в цепях в Геоанадакано, ибо тут речь шла не только о пиратстве и разбое, но и о поклонении хозяину преисподней. Что поразительно, сам Девисто не пытался ничего отрицать или каяться. Напротив, на дыбе и под плетью он насмехался над своими палачами, утверждая, что его великий хозяин совсем скоро придет ему на выручку и раздавит всех его врагов, как клопов.

Это же самое он говорил инквизиторам в Геоанадакано, которых, надо отметить, появление настоящего слуги преисподней весьма обрадовало.

Ибо им попадались всё больше богохульники, да еще когда-никогда — хунганы с боккорами, кои даже под пытками твердили, что де они добрые верующие и молятся отцу Эллу и детям его, а если и называют их не так, то лишь по темноте и глупости… А тут — настоящий бесопоклонник, открыто призывающий своего властелина!

Эти же призывы он вопил с костра, даже когда пламя начало лизать его ноги. И лишь когда дым скрыл его, до собравшихся на площади Святого Вертранга, главной в Геоанадакано, донеслись жалобные вопли: «Владыка, почему ты обманул меня!» (Молвят и по-иному, что проклятия и богохульства просто внезапно смолкли, а на пепелище не нашли ни одной обгорелой косточки, словно нечестивца спалило дотла.)

Но и по сей день между вахтами в тесных кубриках матросы Изумрудного моря и других морей шепотом рассказывают ужасные истории о корабле-призраке с экипажем из мертвых злодеев, с обугленным страшным капитаном на мостике. И что за чудовищные преступления не принимает их ни земля, ни морская пучина, и обречены они до скончания веков носиться по морям, пугая встречных моряков и предрекая им несчастья.

Глава 17

Год 3339 от Возведения Первого Храма. 28-е число месяца дайро.

За три года до основного действия.

С высоты колокольни монастыря святого Урхо (колокол валялся внизу, сброшенный и разбитый) Рагир в раздумье созерцал город.

Множество узких улочек, небольших площадей, аркад и портиков по умбрийскому образцу, чтобы можно было укрыться от жарких лучей солнца. И даже рухнувшие здания и пожарища в глаза не так бросались.

Взятый и разграбленный, лежал перед ним Эльмано — город, считавшийся почти неприступным, сейчас лежал у него в буквальном смысле под ногами. Город, куда свозилась половина добытого в горных шахтах Эль д-Оро серебра, сплавляемого по горным рекам и Акаяле, и куда приходили суда из Архатены с разнообразными товарами.

Своим местопребыванием Рагир избрал резиденцию местной супремы. Ее серый дворец возвышался на площади Цветов, где по торжественным дням совершались аутодафе, и был построен на деньги, выделенные лично королем Фердинандом Безумным. К нему оказался пристроен монастырь святого Урхо, который воздвигла на все накопленные деньги какая-то видная куртизанка (видно, хотела, чтобы местные монахи отмолили ее грехи). Теперь тут утвердился, по выражению попов, вертеп злобы и нечестия, то есть пиратская резиденция.

И судя по тому, что случилось, можно было подумать, что Элл в своих небесных чертогах, наконец, проснулся, разбуженный молитвами и проклятиями, и обратил внимание на жалкого смертного корсара.

Месяц назад Морриганх вышел на его завоевание от Оливковых островов, что на востоке Архипелага. Вышел во главе собранной им флотилии в семнадцать кораблей и тысячу двести бойцов. Тут были самые разные вольные добытчики — от пикаронов на двойных каноэ до арбоннского капера Жервье на фрегате «Ракос», о котором всякая портовая собака знала, что он капитан-лейтенант флота короля.

Запасшись пресной водой и наловив черепах, они двинулись к гавани Эльмано, куда свозили добро со всего вице-королевства Альмадено. Пролив, соединявший огромную лагуну, охранялся неприступным каменным фортом Эль-Эспада. Когда корабли входят в гавань через узкий и извилистый проход, слева их поджидают отмели и рифы, а справа — массивные бастионы с нацеленными в борт орудиями.

Форт и в самом деле был неприступен, даже не имел ворот, и попасть туда можно было лишь с помощью подъемников или по сколоченной из дуба лестнице, которая при малейшей опасности поднималась на стены.

Но как только пираты приблизились к форту, его гарнизон в панике бежал, не приняв боя и, что совсем гнусно, не предупредив горожан.

Морриганх без проблем вошел в бухту под эгерийскими флагами и спокойно высадился на набережную, по которой гуляли ничего не подозревающие горожане, совершая утренний променад.

Правда, наскоро сбитое войско не подчинилось дисциплине…

Тридцать пять дней продолжался грабеж и кровавая оргия. Пираты пытали пойманных купцов, лавочников, дворян, стараясь выведать, где спрятано золото, ограбили все монастыри и церкви, опустошили дома и лавки.

Они распинали свои жертвы на крестах, подвешивали за ноги, отрезали им носы и уши…

В городе на провиантских складах хранился запас рома для патрульной эскадры и гарнизона. Пираты прикончили пойло за неделю, отчего, видимо, проистекло всеобщее помутнение мозгов.

Они осквернили церкви, используя их как отхожие места, пойманных на улице девиц раздевали и заставляли плясать голыми под аккомпанемент оркестров из подневольных горожан.

Сын Смерти разрешил уцелевшим монахам собрать больных и раненых обывателей в монастыре святой Катарины, но перепившиеся флибустьеры подожгли его, при этом выкрикивая, что хотят избавить несчастных от лишних страданий. Сгорело еще два квартала, так что угли пепелищ тлели с неделю, а пираты занимались мародерством на развалинах, с бранью выковыривая из обугленных человечьих костей слиточки расплавленного золота. К тому же в городе оказалась тысяча с лишним черных рабов, да не обычных, а только что привезенных из-за моря для продажи на знаменитой ярмарке «Эль Негро» и даже не клейменных. Черт дернул молодчиков аббата Антиса выпустить их на волю. Наверное, регулярные проповеди их капитана о добролюбии и святых истинах все-таки застряли в их мозгах.

Часть невольников сразу сбежала из города, в знакомые им джунгли, кое-кто присоединился к пиратам. Но вот оставшиеся во главе с каким-то вождем и жрицей Оонга Вайбу Сар создали настоящую банду в несколько сотен душ. (Ведь во всех наставлениях по работорговле сказано, что всяких хунганов и маммбо лучше не покупать, да эти торгаши ведь за лишний семерик удавятся!)

Они терроризировали и грабили горожан, насиловали женщин, ни в чем не уступая пиратам… Когда за воротами Льянеро нашли алтарь, измазанный кровью, и отрубленную человеческую голову, депутация горожан явилась к Рагиру и попросила за дополнительный выкуп избавить их от дикарей.

Но капитаны воспротивились. По их словам, проклятые негры сплошь воины и положат много парней.

От всего этого Рагир мало-помалу приходил в тихое бешенство. Он заслуженно имел репутацию человека жестокого (а каким еще, скажите на милость, может быть пират и черный маг?). Но при этом не понимал и не признавал бессмысленного зла.

Мало того, что бессмысленная кровь была бессмысленной, она подрывало его (ЕГО!) репутацию, и к тому же мешала работе. Вон, не далее, как третьего дня, Маноло запытал насмерть пятерых с великим трудом пойманных клириков из местной епархии — несчастные испустили дух прежде, чем рассказали, куда спрятали утварь и казну епископа.

Нет, понятное дело, что этот мисрийский еретик попов ненавидит. Рагир их тоже не любит. Но кто теперь отыщет золото?! К тому же, несмотря на все происшедшее, добыча была на удивление невелика — не на такое надеялся Рагир, начиная поход. Тогда он написал письмо губернатору Эльмано, потребовав сто тысяч реэлей, или город будет сожжен, а причалы со складами — взорваны.

Но губернатор ответил, что денег у него нет, да и взрывать нечем, ибо, как знает даже он, погреба городских редутов были почти пусты.

Довершением стало то, что пикароны, оставленные им в форте, бросили пост и присоединились к грабителям.

И вот результат…

Рагир с тоской посмотрел туда, где в горловине залива покачивались точки, напоминавшие мелких жуков на синем стекле. Три больших и пять поменьше.

Три эгерийских галеона надежно запирали дорогу в море, а с берега их подстраховывал взятый без боя форт. Сверх того пять бригов и пинас должны были довершить дело, если кто-то все же умудрится проскочить через заслон.

О, Илбис и его сто семь хвостов! С какой охотой он бы повесил треклятых пикаронов. Семь хвостов Илбиса! Он бы их посадил на кол или сжег живьем!

Да только это уже ничего не изменит.

Тем более что то ли эгерийские лазутчики, то ли самиперепившиеся корсары подожгли склады с зерном. А рыбаки из пригородных деревень давно погрузились на лодки и спрятались среди мангровых отмелей и коралловых рифов восточного берега.

Уже не первый день в пиратские котлы идет мясо зарезанных лошадей и ослов.

А горожане, как доносят приближенные, уже ловят чаек и крыс.

И совсем скоро на грызунов и вонючих птиц-рыбоедок придется перейти уже пиратам.

Нужно уходить. Но уйти нельзя.

Сейчас пиратские вожаки собрались в трапезной разгромленного монастыря святого Ши выслушать ультиматум эгерийцев.

Вон, торчит на крыльце посланник командующего эгерийским флотом — лейтенант с наглой физиономией.

Рагир хорошо видел, что наглость — маска, под которой прячется хорошо скрываемый страх. Парламентеров обычно не убивают, но жизнь есть жизнь, а Изумрудное море есть Изумрудное море.

Да пора спускаться, народ уже собрался.

Под сапогами гулко отозвались истертые ступеньки.

— Я, лейтенант флота эгерийского монарха… — Офицер хрипло закашлялся, обводя глазами собрание. — Мое имя — дон Лоар де Карлос-Мария-Лерментаро…

— Короче, хомбре, — прогудел из первых рядов Антис. — Твое длинное, как Хамиранов уд, имечко, ты мне скажешь потом, чтобы я знал, по ком мне заупокойную мессу править. Говори, с чем пришел, и убирайся: скоро обед.

— Хорошо! — не стал спорить лейтенант. — Я парламентер от генерала флота, виконта Хозе де Эспиносы, и мне приказано передать вам его послание.

Он развернул свиток, извлеченный из-за пазухи, и начал читать:

— «От имени его благоверного величества, помазанника всевысочайшего и всемогущего Элла, всегда побеждающего и никем не побежденного, короля обеих Эгерий, государя Валиссы, а также короля южных и северных морей и владыки всех островов и земель океана, Карлоса Тринадцатого, я, его верный слуга, генерал-майор флота его благоверного величества, виконт Хозе де Эспиноса, имею сказать рекомому Рагиру, адмиралу морских разбойников…»

Пираты невольно умолкли, и сгустилось то, что сочинители дешевых пьесок и романов именуют «зловещей тишиной».

Конечно, те пираты, что постарше, и те, кто был когда-то подданным этого самого помянутого всуе короля, знали, что такова обычная старинная формула ультиматумов.

Только вот на таком языке, как будто, эгерийцев давно отучили говорить даже с пиратами. Наоборот, даже особым шиком стало общаться тут, в водах Дальних Земель, без ритуалов и излишнего церемониала.

А Рагир про себя отметил, что в противники ему достался дурак, что само по себе хорошо.

— «…По долгу службы, — продолжил офицер, — я явился, чтобы нанести творимым бесчинствам и беззакониям праведный удар, пресечь злодейские действия и бесчинства против подданных его величества короля, моего господина, вами, гнуснопрославленными злодеями, творимые…»

Зловещее молчание еще более сгустилось, заставив лейтенанта на миг запнуться.

— «…За свои злодейства, — зачастил он, — вы, мерзкие пираты, подлежите наказанию — смерти. Однако если вы смиренно вернете все, что вами награблено, освободите рабов и пленников и смиренно сложите оружие, я из мягкосердечия и жалости к вам не подвергну вас смертной казни…»

Речитатив оборвался сдавленным хрипом — лейтенант тщетно пытался выплюнуть изо рта гнилую грушу, которую кто-то метко запустил в него.

А с первых рядов уже поднимался глыбообразный здоровяк Маноло.

Молча он принялся развязывать узел на крепкой веревке, которую носил вместо пояса. Была у него привычка лично душить провинившихся этой самой веревкой.

— Оставь, брат, — бросил с задних рядов кто-то. — Веревка — слишком легкая смерть для щенка. Давайте сделаем из него «эгерийскую свечку» — как из моего отца…

Побледневший лейтенант, видимо, хорошо знал, что такое «эгерийская свечка», потому что уставился на Рагира с безумной смесью надежды и ужаса во взоре.

— Отставить, ребята, — поднялся Рагир из-за кафедры. — Мы не какие-нибудь бандиты, мы пираты. Этот офицерик ничем перед нами не провинился, он только передал нам слова своего хозяина. Вот с хозяином его мы в свое время, может, и потолкуем…

Собрание вразнобой загоготало, и тот, кто услышал бы этот злобный смех и увидел налитые кровью глаза, не позавидовал бы дону Хозе.

По знаку предводителя двое матросов с «Сына Смерти» подхватили лейтенанта под руки и вытащили за двери, напутствовав дружеским пинком.

— Я скажу так, — произнес Рагир, когда страсти улеглись. — Генерал дает нам слово идальго. Но что значит слово идальго, данное таким, как мы? Чего греха таить, мы — разбойники…

Толпа ответила смехом.

— Это только про нас говорят, что слово, данное пиратом, надежнее слова, данного сенатом. А вот слово, которое дает идальго разбойнику…

— Да они, эти дворянские рыла, даже по счету норовят не заплатить!! — заорал со своего места Матьи Три, разорившийся кабатчик из Ленареса, вызвав новый взрыв хохота.

— Мы бы, наверное, могли поторговаться, — как бы размышлял Морриганх вслух. — Могли бы предложить вернуть добычу за право свободного прохода…

Возмущенный гул был ему ответом.

— А я вам вот что скажу, братья, мы уйдем из Эльмано и без дозволения его превосходительства. В конце концов, разве нас не называют хозяевами морей?

— Так ведь, энто… корабли у кабальеро, того… нешутейные… — с сомнением произнес в наступившем молчании Матьи.

— Верно, нешутейные. А мы все-таки уйдем — со всей добычей и без боя!

— Но… как?

— Очень просто… — Рагир вытащил головешку из очага и принялся набрасывать на белой штукатурке план бухты. — Вот с этой стороны имеется форт Меча… который так славно защищали наши доблестные союзники, — непринужденно добавил он.

Злобные взгляды на миг скрестились на вожаке пикаронов.

— Вот это один берег, — продолжил он. — Но есть другой берег, вот вдоль него мы и пройдем.

— Рагир, — уставился на него как на сумасшедшего Антис. — Так ведь там нельзя плавать — все знают!

— Так мы и не поплывем, — рассмеялся Морриганх. — Мы просто разгрузим корабли, облегчив их до последней возможности, навьючим все добро на скотину, ну, и на пленников, а корабли протащим волоком вдоль берега по мелкой воде. Нас не достанут ни пушки галеонов, ни тем более орудия с форта. Точно так же не сможет подойти на надежный выстрел ни одна из бригантин — побоится сесть на рифы. Потом мы просто вновь загрузим корабли и уйдем.

— Атаман, погоди! — поднялся тот самый пикарон. — А ты знаешь ли, что там почти три десятка миль болот и мангров?

— Знаю, — пожал маг плечами. — Ты полагаешь, дружище, что они опаснее абордажных сабель и бомбард эгерийцев?

— Не выйдет, Рагир, — заявил Матьи. — План, конечно, красивый, но вот кабальеро тоже не дураки. Нас просто зажмут с моря всеми силами, когда мы выберемся из гавани.

— Не зажмут, — пожал танисец плечами.

— Это еще почему? Кто ж им помешает? — послышались голоса.

— Элл Вседержитель, — коротко ответил Рагир, при этом издевательски улыбнувшись в бороду.

* * *

— Элл Вседержитель, да помоги же верным слугам своим!!! — возопил виконт Хозе де Эспиноса, в отчаянии воздевая руки.

Вся команда галеона «Сантиссима Терра», все четыреста тринадцать человек — от мальчишек-прислужников до самого командира — стояла коленопреклоненная на верхней палубе и молилась о ниспослании ветра.

То же самое происходило на остальных кораблях эскадры. Молились канониры и солдаты у орудий Эль-Эспады, молился каждый из полутора тысяч с лишним человек на борту кораблей, почти поймавших мерзкого пирата Рагира в ловушку.

Да вот это проклятое «почти»… Потому что где-где, а на войне нельзя победить «почти».

Над бухтой Эльмано стоял мертвый штиль, превращавший море в ртутное зеркало, а воздух — в душный влажный кисель. Невозможный, невероятный в этих водах в это время штиль, который можно было объяснить лишь двумя причинами — либо кознями демонскими, либо гневом божьим.

А в подзорную трубу было отлично видно, как на другом берегу пираты деловито тащили волоком на длинных кантах пинассы и шлюпы, как бичами подгоняли тяжело навьюченных ослов и мулов и столь же тяжело нагруженных изможденных пленников.

Воистину сам Хамиран не мог бы устроить лучше! Полное безветрие не позволит ни атаковать, ни преследовать, а течения и рифы не позволят бригам пустить в ход весла.

Дон Хозе вскочил и завопил молитвы пополам с богохульствами, за которые каноник эскадры, преподобный Лоренцо, наложил бы на него суровую епитимью, если бы сам в душе не произносил почти такие же слова. Потом он опять рухнул на колени и принялся биться лбом в доски палубы.

А потом молитвы смолкли и сменились криками страха. Медленно и величаво шел к ним корабль. Корабль, силуэт которого был знаком многим в этих морях. Хищный, змееподобный силуэт дармуна.

И хотя многие офицеры и матросы эскадры знали, что гонит его к ним всего лишь течение, наличествовавшее в этой гавани, но все равно сердца многих объял суеверный страх.

Вразнобой ударили пушки. Кто-то решил, что пираты выпустили против них брандер, движимый черной магией. Но «Сын Смерти» вдруг окутался дымом, затем его весь и сразу охватило пламя — и никто в тот момент не подумал о рассыпанном по палубам и трюмам порохе.

А затем он так же медленно и величаво ушел на дно. В самом глубоком месте гавани, где лот не достает дна даже на сотне саженей…

К вечеру пираты выбрались из гавани и, не тратя времени на отдых, принялись забивать трюмы суденышек добром и ставить пушки…

Измученных горожан, уже ждавших лишь смерти, отогнали прочь бранью.

И через считанные часы пиратская флотилия отошла от берега, уйдя в ночь.

Йунус стоял на мостике ставшего флагманом «Стилета», прежде принадлежавшего упившемуся до смерти в Эльмано Жану Барту, и был погружен в думы.

Размышления его вряд ли понравились Рагиру. Нет, пират не задумывал измены и предательства.

Он мозговал о том, с кем (или с ЧЕМ) столкнула его судьба в лице атамана.

Знал, конечно, что Ар-Рагир маг, да тот и не скрывал этого. Но вот только Йунус не первый год живет на свете и магов он тоже повидал.

Чародеи, безусловно, кое-что умели. Могли лечить недуги, какие не поддавались ни ножу, ни травам, могли отыскивать воду, рудные жилы и клады. Могли предсказывать погоду. Могли вызвать дождь над полем, хотя это было трудно.

Морские маги были статьей особой. Они не могли вызвать ветер, но могли определить, где дует подходящий воздушный поток и направить к нему корабль. Никто из них не мог усмирить даже легкое волнение, но зато самый завалящий из них был в состоянии уловить надвигающийся шторм или ураган за три-четыре дня и определить лучший курс, чтобы от него уйти.

Например, великий чародей Абу-Али Ада-Ада, придворный колдун халифа кордубского, сумел почуять надвигающийся шквал и заманить под его удар флот неверных эгерийцев, который почти весь отправился ко дну (а халифат потерял всего три корабля).

Конечно, его атаман хоть и не морской маг, но мог почуять приближающийся штиль…

Но вот только за прошедшие четыре года Йунус изучил эти воды и знал достоверно, что перед сезоном дождей штиля не бывает никогда.

Выходит, что штиль не просто счастливая случайность.

Йунус невольно вспоминал глаза Рагира после его странных отлучек, когда он запирался в своих покоях и не велел себя беспокоить ни при каких обстоятельствах.

На дне его очей была самая настоящая тьма.

Тьма…

Тьма, что была древнее и танисских старых городов, и тех, на чьих фундаментах они воздвигнуты, и даже тех проклятых и запретных циклопических руин, которые иногда обнажает ветер великих южных пустынь.

Может быть, пришедшая из тех напрочь забытых веков, бывших еще до времен, когда в сгинувшей стране Ата-Алан приносили жертвы духам, выпуская из пленников кровь на грубых алтарях обсидиановыми ножами.

И почему-то Йунус вспоминал то, чему был свидетелем в далекое время, когда он уже был изгоем, мятежником и беглым каторжником, но еще не стал пиратом.

Тогда он жил в глинобитном селении рыбаков на берегах закатного Шаргиба, наслаждался свободной жизнью под чистым небом, без свиста стрел и кнута надсмотрщика, и единственное, о чем мечтал, так это чтобы его жизнь так и текла до старости.

В то утро его разбудили испуганные вопли, и первое, что он увидел, пробудившись, были встревоженные глаза его любимой, Завиры, только что мирно дремавшей на его плече.

Он выскочил наружу, схватив стоявшее в углу копье.

Но вскоре выяснилось, что в селение не пожаловали ни разбойники, ни кади со свитой.

Просто, как сообщили двое сельчан с одинаково побледневшими лицами, ночной порой волны выбросили на берег уж очень жуткое чудище.

Поспешив с прочими на пляж, Йунус уже издали заметил лежавшую рядом со шлюпками пурпурно-бурую массу, напоминающую груду спутанных веревок или корневищ.

А когда он подошел поближе, то понял — испугаться тут было отчего.

Создание это не было похоже ни на что.

Во-первых, размером оно превосходило самого большого быка и самого здоровенного клыкача. Разве что кит или базилиск опережали его величиной.

Широкое сплюснутое тело с раскинутыми в разные стороны мясистыми крыльями-плавниками, уродливая голова, украшенная двумя хоботами, не уступающими слоновьим, и бородой из мелких извивающихся белесых щупалец, напоминавших пышный букет громадных червей.

Но самым жутким были глаза твари — огромные, размером почти с арбуз, и при этом неимоверно похожие на человеческие.

И вот сейчас Йунусу почему-то казалось, что именно так, как Рагир, могла бы смотреть, когда была живой, та жуткая тварь, подобной которой не помнили даже старики.

— О чем думаешь, дружище? — Пират ощутил, как замерло сердце.

Морриганх появился, как он это любил: внезапно и бесшумно.

— Вижу, о чем-то невеселом?

— О «Сыне Смерти», — нашелся Йунус.

— Да, мне тоже жаль… Хоть и старый уже был корабль, но хорошо он нам послужил. Мы все равно собрались его менять…

Йунус кивнул. Да, старый дармун и так заканчивал свою службу. Но на смену ему уже почти готов на давенхафенской верфи построенный по его образцу трехмачтовик — с килем из крепчайшего дуба и обшивкой из горного кедра, — которому предстояло принять знакомое всем имя «Сын Смерти».

— Но у нас было бы два судна, хотя бы какое-то время…

— Да, — согласился капитан, и в тропической ночи его глаза чуть блеснули. — Я тоже думал об этом… И, кажется, нашел выход…

У Большого рифа пираты поделили добычу — триста тысяч в звонкой монете, не считая прочего добра.

Купцы Изумрудного моря на известие о падении Эльмано отреагировали вполне по-купечески: подняв цены на шафран, кошениль, черное и красное дерево и рабов.

Да еще заемный процент в ссудных конторах Кадэны, Туделы и Сан-Тарона вырос на одну десятую.

А в здании колониального управления супремы, что на Пласа-дель-Коронадо в Геоанадакано появилось дело на «разбойника и пирата Рагира Морриганха, в связях с преисподней подозреваемого».

Впрочем, никто бы не удивился, появись в этом ведомстве такое же дело на самого вице-короля. Ведь именно в застенках супремы просидел тринадцать лет примас Эгерийский — епископ Толетта преподобный Иеронимус, обвиненный в еретическом переводе святых книг и с трудом выкупленный Святым Престолом.

Глава 18

Через три месяца после вышеописанного. Остров Андайя.

Геоанадакано — самый большой город в Иннис-Тор. Так, по крайней мере, говорят эгерийцы и с ними никто не спорит. Самый первый тут, заложенный еще Вальяно и Мак-Мором, памятник которым по образцу статуй древней империи установили лет десять назад на главной площади — Пласа-дель-Сан-Пьедро эль Иннис, напротив собора Сан-Пьедро эль Иннис. Ворота Дальних Земель, куда стекаются товары и купцы из земель от Норгрейна до Айлана, где разгружаются эгерийские, амальфийские, ганзейские и танисские суда, а также и корабли старых соперников, арбоннцев и хойделльцев. Это не говоря о кораблях из всех гаваней материка южного и суденышек с материка северного.

Сколько в нем живет народу, точно не знает никто, даже сам суперинтендант стражи, всемогущий и грозный Херонимо де Баамондес. Одни говорят, что сорок тысяч, считая рабов, другие, что все пятьдесят, а то и семьдесят, не считая рабов.

Но зато точно известно, сколько в нем кабаков, таверн и прочих увеселительных заведений — ровно сто восемьдесят один. И среди них самая знаменитая и самая роскошная таверна — «Веселый иноходец» дона Мануэля Диаса.

Чего стоит одна лишь ее вывеска — здоровенная лошадь, вставшая на дыбы, держащая передними копытами большущую чашу, — выполненная из позолоченного олова и отделанная настоящими топазами, причем ни разу даже самый отчаянный вор, коими Геоанадакано изобиловал, даже не попытался их выковырять.

Ибо «Веселый иноходец» — не просто одна из многих портовых таверн Геоанадакано, в которых разнообразный морской люд торопится спустить звонкую монету. Великолепная кухня, отменные повара, вышколенная прислуга, отдельные кабинеты. Заведение, куда пускали не всякого капитана, что уж говорить о матросне!

Тут отирались знатные гранды и богатые купцы, офицеры и важные чиновники из канцелярий вице-короля. Советники, мажордомы, нотарии и протонотарии, чиновники провинций, судьи и аудиторы, казначейские и таможенные крысы… Не пренебрегало им и многочисленное духовенство — все эти аббаты и епископы со святыми братьями.

Высокородные посетители могли не бояться случайных встреч или огласки своих визитов.

Но роскошная таверна с чистыми залами и белоснежными скатертями на столах была лишь фасадом. Стоило пройти в задние комнаты да открыть двери, и там начинался темный лабиринт, тянувшийся чуть ли не на полквартала, предлагавший куда как более пикантные развлечения. Опытные и искусные в любви девушки всех рас и цветов кожи, а для тех, кто девушками не интересуются, столь же искусные и утонченные мальчики.

Любовники назначали тут свидания и могли быть уверены в сохранении тайны. Сколько выходов и входов ведет в этот притон разврата и азартных игр, может статься, не ведал даже хозяин, дон Мануэль, хитроглазый лысый толстяк лет пятидесяти, чей титул защищал заведение от вторжения альгвазилов портовой стражи и даже сбиров инквизиции.

Но не только шикарным борделем славился «Пьяный иноходец».

Тут, в небольших чистых номерах собирался цвет Геоанадакано — крупные купцы и судовладельцы, капитаны и каперы, сборщики пошлин, хозяева плантаций и шахт.

Собирался, дабы обсудить свои самые тайные дела — ибо ни одно, даже самое неосторожное слово, сказанное в таверне дона Мигеля, не стало еще ни разу достоянием чужих ушей.

Тут хозяева жизни встречались с ночными хозяевами, и титулованные особы с родословными длинней, чем грот-мачта, могли без помех побеседовать с главарями портовых головорезов, именами которых добропорядочные мещане пугали детей, и многих из которых уже вообще-то давно были публично колесованы и четвертованы на Вергийской площади (иные даже не единожды). Тут договаривались о выкупе за пленников с посланцами корсаров и торговались с людьми Миледи Ку относительно платы за безопасное плавание.

И об этом знали все, включая и дона Баамондеса, ведавшего всем уголовным, гражданским и политическим сыском в заморских владениях Эгерии.

Но, несмотря на это, «Веселый иноходец» никто не думал закрывать, и не врывались под его своды стражники с алебардами наперевес ловить злоумышленников.

Так и стояла таверна, как своеобразное посольство изнанки Эгерийского королевства, в котором, как в доме обнищавшего гранда, под позолотой скрывается труха и гниль.

Но всем этим не исчерпывались странности заведения дона Диаса.

Иногда поздними вечерами к дверям «Веселого иноходца» приходили люди с бледными сосредоточенными лицами и пустотой в глазах.

Войдя, такой посетитель совал стоявшему у дверей вышибале серебряный риэль — не больше, но и не меньше — и просил отвести его в номера, в Желтую комнату. Иногда привратник переспрашивал, уверен ли досточтимый сеньор, что ему нужна именно та самая Желтая комната, но чаще, молча кивнув, вел гостя в глубину заведения, открывал одну из дверей и оставлял гостя в комнате с желтыми стенами и без окон, но зато со второй дверью. Потом оставлял того наедине с его мыслями, лишь осведомляясь, что и сколько уважаемый гость будет пить и чем закусывать.

Бывало, к гостю приходила девушка из соседних номеров и даже какая-то дама под маской, искавшая пикантных развлечений. Случалось, он просил принести трубку дурманного зелья из-за Бескрайнего океана или вызывавшую волшебные видения жвачку из сушеных кактусов Хатакамской пустыни.

Иногда, отдав должное дорогим напиткам и изысканной закуске с прочими развлечениями посетитель в конце концов уходил через ту же дверь, что и приходил, и покидал трактир, провожаемый презрительными взглядами завсегдатаев.

Но куда чаще он выходил через вторую дверь, выводившую в гнилые закоулки Старого порта.

Наутро его труп находили альгвазилы. С ножевыми ранами в спине или пулей в голове, обобранного дочиста. После чего жертву ночных работничков хоронили как полагалось — в освященной земле в пределах церковной ограды.

Ибо среди услуг, предоставляемых заведением дона Мануэля, была и эта, сколь необычная, столь и жуткая, когда человек по каким-то причинам собиравшийся покинуть этот грешный мир, но не желавший отягощать душу напоследок еще и грехом самоубийства, получал эту помощь…

Пусть священнослужители Геоанадакано не раз уже твердили с амвонов, что, дескать, можно обмануть церковь, но нельзя обмануть Элла, но все равно новые посетители приходили в «Веселый иноходец» и просили провести их в Желтую комнату…

Тот, кто спокойным, но уверенным шагом направлялся к одному из тайных входов таверны дона Мигеля, вел себя так, как будто был ее частым завсегдатаем.

Высокий человек в плаще и шляпе. По виду, небогатый дворянин.

Подойдя, он постучал условным стуком: два удара, еще два и три. Дверь бесшумно повернулась на отлично смазанных петлях.

Темнокожий слуга в красном колете, открывавший гостям двери, замер, держа створки распахнутыми.

— Приветствую благородного дона! Чего желаете? — прозвучал подобострастный голос. — К девочкам — по лестнице, к мальчикам — направо. А ежели хотите…

— Виконт Ровинда здесь? — равнодушно-хриплым голосом осведомился гость.

— Да, но он, осмелюсь… он… Он ведь еще не готов, — пискнул слуга. — Осмелюсь… Дон Мануэль не одобрит, ежели прямо у него в заведении…

— Дон Мануэль не одобрит тебя, ежели придется убирать с пола твою требуху, — спокойно сообщил гость. — Он вычтет из жалования или вообще уволит…

При пришельце не было ни шпаги, ни кинжала, но слуга, чуть посерев лицом, даже не подумал выхватить из рукава спрятанную там именно для подобных случаев наваху, интуицией старого разбойника поняв, что пришелец не шутит. И лишь молча посторонился, пропуская невежливого браво в дом…

Пройдя темными затхлыми закоулками огромного здания, где из-под сапог с шуршанием разбегались трехдюймовые иннисские кукарачи, и, спугнув пару почти голых девиц, отдыхавших после очередного клиента, чужак поднялся на второй этаж. Пройдя по длинному коридору вдоль дверей, повидавших и донов, что утешались со служанками, и матросов, что утешали благородных дам и почтенных матрон, он толкнул ничем не выделявшуюся дверь и аккуратно запер ее за собой.

В свете двух тускловатых бронзовых светильников сидевший за столиком молодой офицер казался куклой из дешевого балагана.

Кувшин перед ним был почти полон, чего нельзя было сказать о двух бутылях дорогого калернского вина, за каждую из которых амальфийские торговцы брали по тридцать золотых.

— Флаг-лейтенант Карлос де Ровинда? — справился гость, усаживаясь за стол.

— Убирайся в преисподнюю! — хрипло выкрикнул тот в ответ. — Или боишься, что я пропью твое вознаграждение? Не бойся, снимешь с меня мой фамильный перстень — с тебя хватит!

Он сунул собеседнику под нос растопыренные пальцы, на одном из которых блеснули самоцветы.

Бесцеремонно перехватив благородного идальго за запястье, вошедший несколько мгновений рассматривал украшение.

— Так, камни тусклые, золото с примесями, огранка скверная… Не больше двадцати риэлей. Не находите, что слишком дешево за идальго в двенадцати поколениях?

— Иди ты в задницу Святому Вертрангу, — процедил Ровинда. — И святой Катарине заодно!

— Как грубо! — рассмеялся пришелец. — Впрочем, я не в обиде! Я ведь понимаю, что ты сейчас чувствуешь! Ты проигрался в карты, приятель. Ты проиграл больше, чем мог себе позволить! — Сочувственно-ироничная усмешка осветила лицо говорившего. — Ты выписал вексель, который нечем оплатить. Но мало того, ты захотел отыграться и взял деньги принадлежащие королю. Полбеды, ты распотрошил судовую казну. Так еще и влез в сундуки, где хранилось жалование для гарнизонов. Вот еще было славно придумано: послать золотишко на корабле без единого канонира и всего с двумя бочонками пороха. Ну да ладно… Да, дон Ровинда, — фальшиво вздохнул гость. — Продуть двадцать тысяч монет за две ночи — это надо уметь. Полновесных золотых риэлей, только с монетного двора…

Он сладко причмокнул.

Лейтенант поднял на него глаза.

— Кто ты такой и зачем приперся?

— Я тот, кто может тебе помочь, и приперся, чтобы помочь тебе, — последовал ответ.

— Кто ты такой?! — повторил офицер.

— Ну, если ты так хочешь это знать… — задумчиво пробормотал гость. — Ты слышал о Рагире Морриганхе? Ну, вот он перед тобой.

Лейтенант приподнялся, потрясенно взирая на Рагира.

— Ты… Ты… Так это ты все подстроил, мерзкий пират! — взвыл он. — Это ты… Из-за тебя!

Ровинда вытянул из ножен шпагу.

— Умри, презренный!

С минуту, наверное, он сидел и тупо созерцал свой клинок, забитый на треть длины лезвия в стол. Как безоружный корсар отобрал шпагу у него, ученика самого знаменитого маэстро Лилиберто, он так и не понял.

— Вам не надо так много пить, барон, — холодно произнес Рагир, даже не изменившись в лице. — Вино мутит ум. Ну, сами подумайте, если бы такие люди, как королевский нотариус да Сильва и адъютант финансов Маркозо, которые очистили ваши карманы, работали бы на меня, стал бы я сейчас говорить с вами?

— Ты… откуда ты все знаешь?! — почти выкрикнул барон.

Рагир промолчал, загадочно улыбнувшись.

У виконта промелькнула и пропала мысль позвать на помощь. Уж где-где, а в «Веселом иноходце» крики и вопли внимания не привлекали.

— Чего тебе надо, Хамиранов сын?! — всхлипнул Ровинда. — Пришел убить, так убей, но не глумись!

— Сын Хамирана? — вдруг улыбнулся пират. — А ты не так глуп, кабальеро… Но оставим это. Не буду долго говорить. Я тут подумал, что мне для моего дела очень не помешает галеон. Понимаешь, кабальеро? — он перешел на покровительственный тон. — У меня есть деньги, и много, но нет галеона, а у тебя нет денег, но есть отличный галеон!

— Ничего не понимаю… — встряхнул головой эгериец.

— А чего же не понимать? Вы, виконт, привели в Геоанадакано галеон «Нуэстра ля Кивирра», построенный три месяца назад на Карумской верфи мастером Бенито Альгарви — лучшим, какой есть в Эгерии. Длина полная сто восемьдесят футов, по килю — сто двадцать четыре, ширина — сорок, две батарейные палубы, шестьдесят пушек, крюйт-камера — медный лист и мореный дуб, боезапас — полсотни выстрелов на каждый ствол… Три мачты, двадцать тысяч квадратных футов парусов, высота фок-мачты от киля до клотика сто пятьдесят футов… Полная команда — четыреста тридцать семь человек, — как по-писаному частил Рагир. — Но сейчас на нем не наберется и ста, потому как считается, что набрать экипаж в колониях обойдется дешевле. Вы не капитан, а всего лишь перегонщик и должны сдать его генералу де Лунфо, чей «Архангел» наскочил полгода назад на рифы в шторм. Когда прибудет дон Лунфо? Через пять дней, если не ошибаюсь?

Ровинда угрюмо кивнул.

— Ну вот, этот галеон я и хочу купить у тебя. Я дам тебе столько, чтобы расплатиться с долгами и вернуть украденное тобой золото в сундук, и сверх того еще столько же!

— Значит, по-твоему, я должен предать своего короля, грязный танисец?! — бросил виконт.

— Помилуйте, кто говорит о предательстве? — ухмыльнулся Рагир. — Какая ж это измена — продать на сторону казенное добро? Или ты не знаешь, что ваши чиновники и министры крадут каждый год столько, что хватит построить, наверное, две сотни таких кораблей? Чем ты хуже генерального казначея Арраны или смотрителя Лигорнской таможни Иронса? Они себе уже по второму дворцу отгрохали… Кстати, насчет грязных танисцев — мыться в банях вы научились именно от нас.

Рагир внезапно сменил тон:

— Так вот, приятель. Завтра десяток твоих матросиков будут покалечены или прирезаны в большой пьяной драке с поножовщиной, и среди них будет ваш судовой повар. А послезавтра ты наймешь себе новых, тех, на кого укажет мой человек в твоей команде. Да-да и такой у меня есть, — кивнул он в ответ на удивленный взгляд офицера. — Не сомневайся, все будут чистокровными эгерийцами, не числящимися ни в одних розыскных списках. А кок будет просто великолепен — готовить станет, как сам демон обжорства! Подумай, через пять дней ты сойдешь с «Нуэстры» на берег, и все, что случится с этим корытом, тебя уже касаться не будет. Ну так как? Подумай, барон, тебе только двадцать лет, и глупо умирать… Тебе ведь, кажется, на следующей неделе назначила свидание графиня Гейяна де Понсо? Завидую, говорят, она сама богиня любви… Кстати, ты, сдается, третий сын, и кроме титула у тебя ничего нет? Ведь отец Инес отказал тебе в руке своей дочери именно поэтому? А с деньгами ты сможешь попытать счастья вновь… Или даже найти получше, чем эта перезрелая ургосская курица! — рассмеялся Рагир. — Ты молод, неглуп, недурен собой… Только вот денег не хватает…

И он вновь хохотнул, причем проницательный человек уловил бы в его смехе высокомерное презрение.

— Нет, я, конечно, могу уйти, а ты — побежать доносить. Но только кто поверит болтовне проворовавшегося офицерика, что к нему в столице королевских владений явился самый опасный пират Изумрудного моря? И напомни, братец, что там по военным законам короля Карлоса полагается за расхищение армейской казны? «Повинен смерти», сколько помню. А перед этим еще лишение чина, дворянства и бичевание у позорного столба?

— Будь ты проклят… — процедил виконт. — Я согласен! Будь ты проклят, мерзкий пират! — повторил он.

— Вот она, людская благодарность! — рассмеялся Морриганх. — Я спасаю вора и картежника от позора и смерти, и я еще мерзкий пират! Ну да ладно… Значит, по рукам?

— По рукам, — выдохнул лейтенант Ровинда. — Деньги вперед!

С все той же волчьей улыбкой Рагир сунул руку за пазуху и выложил перед изумленным идальго пачку украшенных печатями и подписями листов толстой разноцветной бумаги.

— Да ради Илбиса! Смотри, векселя вашей «Королевской компании Иннис-Тора». Тут ровно на сорок тысяч риэлей. Двадцать штук по две тысячи монет…

— Векселя… — озадаченно произнес лейтенант, поднося бумаги к свету.

— Да, конечно, или ты думал, что я ношу в каждом кармане по сундуку с золотом? Значит, завтра мой человек навестит тебя… Надеюсь, ты понимаешь, что обманывать меня — себе дороже?

Ровинда лишь кивнул, перебирая спасительные бумаги. Когда он поднял глаза, пирата уже не было в комнате, хотя обе двери были по-прежнему заперты изнутри.

Глава 19

Нуэва-Майдара, вице-королевство Альмадено. Еще через полгода.

— Значит, так, дон Харим. Я перерыл весь архив, поговорил со всеми старыми хранителями, хотя, признаться, и немного их осталось, послал запросы в консисторию нашего вице-королевства… По-моему, они там даже были рады — ведь тамошние эскрибано опухли от безделья, небось… — Маленький подслеповатый человечек в селадоновом колете с улыбкой подергал жиденькую бороденку. — И, признаюсь, кое-что нашел.

Он протянул принесенный с собой мешок собеседнику — судя по виду, идальго средней руки, покрой одежды которого свидетельствовал о недурном достатке, а черты лица о том, что среди его предков пребывали танисцы.

— Соблаговолите принять мой скромный труд.

— Да, вижу, что не так тут много, — кивнул дворянин, с улыбкой взвешивая тощий баул черного потертого сукна, с какими обычно ходили чиновники, судейские и нотариусы во всех нумнасийских землях.

— Увы! — кивнул собеседник. — Почти ничего не нашлось. Если только запросить Геоанадакано — генеральный архив, или тогда уже метрополию, написать сразу в Палату государственных бумаг… Потому как если не знают они, то больше некому. Но ведь туда так просто не сунешься, нужно составить обоснование, заверить не меньше чем у аудиенс-секретаря. И то неизвестно, когда ответят. У нас и по куда более простым делам месяцами ответов ждут, а уж…

Он махнул измазанной в чернилах ладонью. Хранитель пожал плечами.

— Хорошо, я понял ваши затруднения и оценил старания, уважаемый. Тем не менее, подумайте еще: как можно этот запрос организовать? Сами понимаете, мои коммерческие дела, — улыбка чуть тронула уголки губ идальго, — не позволяют мне тратить драгоценное время на праздные поездки. Если потребуется вознаградить чьи-то труды, то снеситесь со мной как обычно. А что все-таки удалось выяснить?

Хранитель пожал плечами.

— Ох, сеньор кабальеро, очень немного. Ведь на полуостров и до войны Трех Королей особо никто не ходил, а уж когда он стал Ничьими Землями — тем более. И карт ведь приличных нет, даже лоцию побережья толком не составили, все черновики сожгли перед вторым штурмом Вилья Фердинандо. К тому же остатки архивов вывезли в Туделу и зачем-то спрятали в особом кабинете — ума не приложу, что там могло быть? Так что по сути и нет ничего — донесения патрулей, протоколы допроса контрабандистов, пикаронов… Между нами говоря, из бумаг следует, что корона не очень много потеряла от Аахенского мира. Ничьи Земли — места гиблые. Правда…

Он сделал паузу, как-то странно огляделся, будто в кабинете заведения почтенного Барбуса их кто-то может услышать.

— Ну, что там?

— Да есть еще все эти легенды, — добавил он не без колебаний.

— Это какие ж? — равнодушно (внимательный слух уловил бы, что слишком уж равнодушно) осведомился идальго.

— Да так, — отмахнулся чиновник, — глупые россказни, хотя, конечно, пять пропавших экспедиций за пятнадцать лет — это неспроста… Впрочем, там это написано. Я даже добыл, вы не поверите, рукописный отчет самого Тоэльо де Ролано. Хотя его на треть погрызли мыши, но тем не менее… Его записки ведь признали еретическими и прямо из типографии свезли на аутодафе… Цензора тогда сразу постригли в монахи и сослали на покаяние.

— Я, признаться, не понял, о чем идет речь, мэтр, имя это мне слышать не доводилось. Но все равно я весьма вам благодарен.

— Вот кстати о благодарности, — оживился человечек. — Я… мне, право, очень неловко просить столь достойного дона, но не мог бы он увеличить мое вознаграждение… скажем… на двести монет? Я бы не осмелился беспокоить, но обстоятельства…

— Что так? — нахмурился идальго. — Или вы наделали долгов, достопочтенный мэтр? Не ожидал от вас, неужто вы начали играть?

Он добродушно хохотнул.

— Нет, что вы, кабальеро! — замахал руками писец. — Просто, видите ли, какое дело: наш аудиенс-секретарь переводится в метрополию, как он давно мечтал, и распродает имущество. И я договорился с ним о покупке одной рабыни. Весьма недурная собой, почти белая девица, домашнего воспитания, и… В общем, мне бы очень хотелось ее приобрести для себя, но дон Сколла не хочет уступить в цене. Я бы мог набрать нужную сумму, но тогда придется продать Кабирру, а та даром что уже не юна, но я к ней привык, и она хорошо ведет дом и отменно готовит энчиладас. Вы не могли бы снизойти к моему затруднению? — Он умоляюще прижал ручки к груди.

— Ох, почтенный, вы, видать, думаете, что у меня в стойле имеется золотой осел, который гадит полновесными риэлями, — вздохнул его собеседник. — Ну что ж, сколько там стоит эта ваша благонравная белая девица? Вам хватит три сотни монет сверх оговоренного?

— О, не знаю, как вас благодарить… — закатил глазки коротышка.

— Тогда вот… — На стол с недопитым кувшином кокосового вина и тарелкой буррито шлепнулся объемистый кошель.

Засуетившись, собеседник идальго стал неловко пристраивать кошель на пояс, а потом церемонно раскланялся и удалился, весь лучась радостью — небось, уже предвкушал, как потащит свежую невольницу в постель.

Глядя на коротышку, такого в сущности смешного, Рагир усмехнулся. В легендах Владыка Тьмы покупал души обещанием вечной молодости, короны, спасения от верной смерти или даже власти над миром. Это жалкое создание было закуплено на корню со всеми потрохами и мелкой душонкой за малую толику презренного металла.

Как там в святых книгах фаранджийской веры: «Приобретай друзей богатством неправедным».

А ведь мэтр искренне боготворит его, торговца из разорившихся дворян дона Харима, и где ему догадываться о том, в честь кого он взял себе это имя? Точно так же, как и о том, что Рагир отлично знает, кто такой де Ролано, и о том, что за его записками он даже отряжал человека в метрополию, в то время, как они ждали его тут.

Впрочем, это не вина этого уже не первой молодости некрасивого человечка с ранней плешью и врожденной хромотой, выучившегося на медные гроши отца — полунищего книготорговца. Он когда-то отправился в колонии за богатством, но вот никакого богатства не стяжал, без взяток и протекций сумев пристроиться лишь на жалкое жалование архивариуса. А что, скажите на милость, воровать в архиве? Так бы и прожил до старости, не имея ничего, кроме съемного угла в бедном квартале да изредка — продажных ласк не самых лучших шлюх. Рагир дал ему денег и на покупку должности королевского нотариуса (а перед этим еще пришлось прирезать его начальника, освобождая место), на домишко, на рабынь…

В сущности, для архивариуса он стал богом, если не больше. Ибо никакой бог не мог бы ему всего этого дать, а вот он — маг и пират Ар-Рагир, Сын Смерти — дал.

— Он нам еще нужен, капитан? — неслышной тенью появился в дверях Корр. — Может, его от греха подальше…

Он выразительно провел ладонью по небритой шее.

— Зачем? — пожал плечами Рагир. — Ты ведь знаешь, дружище, я никогда не убиваю просто так. Если хочешь, допей вино и пошли…

Значит, Тудела, думал он, шагая по спускавшейся к морю улице. Ну, тем более есть резон навестить этот город. Но сперва нужно уладить дела с пикаронами…

Глава 20

[где, когда?]

— И все равно я не верю тебе, чужак, — брякнул старец. — Что бы ты ни говорил, и что бы тебе ни мерещилось, но Домбалле нет дела до тебя — как и до прочих белых. Великий Змей заботится лишь о своих детях — тех, у кого черная кожа. У прочих есть свои боги.

— Так что, ты откажешься пустить меня в храм Отца? — осведомился Рагир.

Йунус поежился — и вовсе не потому, что они стояли тут, на склоне прибрежной горы вдвоем против четверых.

А потому что эти четверо были не самые последние люди из числа сантьеро.

Два мужчины и две женщины. Первый — дряхлый уже старик, чей сановитый вид и ярко красные штаны, бархатные полусапожки и шитый золотом жилет на ссохшихся плечах изобличали в нем верховного жреца — одного из двенадцати. На шее его, обычно украшенной гирляндами фетишей и амулетов, болтался всего один резной идол пожелтевшей растрескавшейся кости на плетенном из кокосовых волокон шнурке. И по этому признаку в нем можно было безошибочно узнать важную шишку — по этому, а еще по особому взгляду, вызывавшему отчего-то у Йунуса желание склониться в церемониальном поклоне. Вот он, значит, какой — Дзугибар Бандаго, один из епископов темного и зловещего культа.

А вот второй — Мутабасса, один из самых сильных (по слухам) колдунов на островах Маре-эль Смарагдос — прибыл сюда по каким-то делам. Он помоложе — пятьдесят от силы — и явно себе на уме.

Третьей была девушка, вернее, молодая женщина, — высокая, сильная и статная, одним своим видом будоражившая кровь. У айланки густые черные брови сходились над орлиным носом; горящие пламенем глаза были как раскаленные угли; на ее, словно из красного дерева, лице выделялись губы цвета темного вина, полные, влажные и зовущие. Она была обнажена до пояса, ее великолепные груди, высокие и торчащие, были чуть прикрыты золотыми чашечками. На ней были шелковые шаровары дымчато-багряного цвета, стан опоясывал кушак, стройные лодыжки охватывали браслеты чеканного золота, в уши были вдеты золотые кольца. А на парчовой перевязи висела обычная абордажная сабля — правда, с рукоятью местной работы, украшенной черепаховой костью и золотом. Йунус догадался, что видит служительницу Ешшо — старшей дочери грозного Эрзулу, брата означенной хозяйки дождя, богини земледелия и покровителя (и формального мужа) амазонок. А это — видимо, командирша местного бабского воинства. Ибо тут женщины учатся владеть оружием для того, чтобы если придут эгерийские солдаты, имелись дополнительные руки, способные держать оружие.

Четвертой была тоже девушка — с кожей оттенка темной бронзы, но при этом с темно-голубыми глазами и слишком изящными, не айланского разреза, тонкими губами.

По этому признаку Йунус определил в ней редкого вида мулатку — происходившую от черного отца и светлокожей матери. Как помнил немало потрудившийся на ниве работорговли танисец, продавцы живого товара различали семь больших и еще пять малых разновидностей потомства от брака между людьми разных рас, оценивавшихся в разные суммы в риэлях и дирхамах.

Он начал прикидывать — сколько можно было бы выручить за эту красотку с сапфирными очами — и та, видать, почуяв в Йунусе старого врага, недобро уставилась на него из-под сведенных тонких бровей.

А затем вдруг отвернулась от моряка и уставилась на Рагира. На лице ее тут же выступили бисеринки пота, а губы зашевелились — что-то бормоча.

Йунус забеспокоился — та почуяла в его капитане нечто, обеспокоившее ее.

Но Рагира ее поведение не смутило.

Он подался вперед, словнобыл готов схватить ее, прижать к земле, впиться грубым поцелуем в губы и тут же овладеть. Глаза ее широко открылись, опалив его пламенем, а затем вновь закрылись, что, видимо, означало полную расслабленность, сдачу на милость победителя.

— Довольно, шарг, — выступила вперед ее товарка. — Мы кое-что слышали про тебя — видим, что это правда. Ты справился со служительницей Девы-Дождя — кроткой Эрзули. Не много чести, прямо скажем. А со мной — как насчет младшей дочери Ешшо? Хотя бы на саблях?

Повисло напряженное молчание.

— Посвященным принято сражаться с помощью дарованных им сил, — веско сказал — как обронил каменную глыбу — Рагир. — Но мои боги не враждуют с твоими, и мне бы не хотелось сражаться с тобой, ибо сила, которой ты служишь, такова, что мне придется тебя убить…

Девица шумно выдохнула, загораясь гневом, но второй старец лишь повернулся в ее сторону, и та унялась, отступив на пару шагов.

— Не очень похож ты, чужак, на доброго просителя, раз начинаешь грозить жизни одной из дочерей Отца Домбаллы… — процедил старец. — Отчего же так… — тон его был приторно недоумевающим и ласковым — но в этой ласке сквозила угроза, и Йунус вспомнил с холодком в душе, что Рагир, конечно, храбрый мореход и маг не из последних — но их тут всего трое в самом сердце страны мятежных рабов.

— Оттого что Домбалле, может быть, тоже не понравится, если одного из тех, в ком течет его кровь, собираются гнать от порога дома Отца, — процедил Морриганх.

— Первый раз слышу, чтобы светлокожий добровольно говорил о черной крови, текущей в его жилах, — рассмеялась воительница. — Впрочем, нет: отец мне рассказывал, что, бывало, взятые в плен просили пощады говоря, что происходят от рабынь…

Вчера днем они пристали к берегу у этого неприметного, заросшего джунглями берега — там, где Архипелаг переходил в материк.

Крупная зыбь немилосердно болтала небольшую лодку. Двухсаженные волны нависали над ней, обдавали дождем брызг. Сидевший на дне лодки матрос поспешно вычерпывал воду, одобрительно улыбался.

Курс держали на вершину темной громады горы, чьи лесистые склоны спускались к проливу, к коралловому песку пляжа, на котором бесновался прибой. Слева и справа из воды торчали скалистые острова, густо поросшие низкими деревьями и кустарниками.

— Вон он, Дарин, — проводник Сарондо указал на крайний островок. — Бери левее.

Скалы раздвинулись, и между ними открылась неширокая бухточка. На ее берегах виднелись сложенные из камней брустверы, из-за них выглядывали стволы разнокалиберных пушек…

Йунус отметил, что хотя расположение пушек и оставляло желать лучшего, но вот не хотелось бы сунуться ему сюда на фрегате или даже бомбардирском праме — не говоря уже об обычном пиратском гурабе. Конечно — галеон бы разгромил укрепления бывших рабов, но вот загнать сюда галеон — значит почти наверняка угробить его на рифах.

С передовой батареи что-то прокричали, сидевший на носу Сарондо — сотник пикаронского войска — принялся размахивать двуцветным флагом. Спустя какое-то время от берега отвалила дозорная шлюпка. Шестеро вооруженных мушкетами людей, четверо чернокожих, мулат и танисец сурово уставились на прибывших. Все они были увешаны дорогими ожерельями и украшены кольцами — от тонкой работы произведений искусных ювелиров Эгерии и Арбонна, до грубой работы местных ювелиров — из тайно намытого в джунглях золота. На ином из них добра больше, чем в лавке ювелира — прикинул Йунус.

— Кто такие? Откуда? — рявкнул танисец.

— Рагир Морриганх, прибыл во владения вождя всевеликой державы Паламарис, Гиреейо Обанго, — без запинки сообщил Сарондо.

— Мы слышали о Рагире Сыне Смерти, — ответил мулат. — Но что он хочет сказать великому Барбо-Негро? И почему прибыл, когда вождь в отъезде? Или это тайна?

— Это не тайна — он хочет встретиться с верховным служителем Отца нашего Домбаллы и попросить разрешения посетить его первое святилище. Об этом знают те, к кому я иду — почтенный Оргуро среди них, — назвал он имя верховного жреца.

Вот тут они точно удивились. Но, так или иначе, вскоре шлюпка пристала к берегу.

В заливчике, прикрытом от высокой океанской волны цепью крохотных скалистых островков и коралловых рифов, стояли на якорях с десяток небольших суденышек. На них из соседних прибрежных селений собирались подданные Барбо-Негро. Над спокойными водами залива легла тишина. Безлюдно было возле нескольких пушек, которые должны были обозначать береговую батарею, у складов и кузницы. Женские голоса и детский смех раздавались среди разбросанных по берегу соломенных хижин, в которых жили пикароны. Огороды, рощи бананов и манго, загоны для коз и свиней, курятники и другие хозяйственные постройки навевали мысли о мирной жизни. Центром общественной жизни поселения была главная площадь, окруженная столами и скамейками, защищенными от дождя и солнечных лучей навесами из пальмовых листьев. Это и был Дарин — одна из двух столиц державы Паламарис, страны пикаронов.

Слово «пикарон» переводилось с лингва марис по-разному.

Оно было похоже и на «грешник» на языке старой империи, и на «скотину» на одном из диалектов хальбийского, но сами пикароны считали, что их имя означает «несломленный».

Впрочем, было еще и то объяснение, что любимым оружием взбунтовавшихся рабов были пики из бамбука.

Но как бы его ни переводили, то, что это слово что-то значило, давно ощутили на себе и напыщенные горделивые эгерийцы, и деловитые пьяницы хальбийцы, и вспыльчивые, но сообразительные арбоннцы, и все прочие.

Среди рабов были не только ремесленники, землепашцы и разбойники. Имелись еще и солдаты.

Так среди невольников появились пушкари и алебардщики, копейщики и кавалеристы. Не только рядовые, но сержанты, лейтенанты…

(Была даже легенда о попавшем в рабство амальфийском генерале, в беспамятстве подобранном на поле битвы мародерами и тут же проданном за несколько монет купцу.)

Кое-где из таких пробовали набирать гарнизоны, но те, не питая ни преданности к флагу, ни любви к начальству, норовили ограбить какой-нибудь караван или корабль да и дать тягу на родину.

(Ну, что поделать, неблагодарная скотина — человек. Не ценит сделанного добра!)

И белые работали бок о бок с айланскими и танисскими рабами. Можно презирать раба. Можно не любить человека за цвет его кожи. Но когда вы на одной цепи, то судьба просто говорит: «Сдохни или подружись». Одни не могли этого сделать — и дохли: от непосильной работы, от лихорадки, под кнутами надзирателей. Другие же…

Первое крупное восстание произошло через полвека после Вальяно и Мак-Мора — три десятка белых и чернокожих рабов дона Рубиго подожгли дом и убили девятерых белых. Восставших похватали солдаты и казнили. Потом были еще заговоры — немало сохранилось бумаг про то, как белые и черные рабы устроили совместный заговор, но были выданы предателем и казнены. В рапортах алькальдов и коррехидоров все чаще стали слышаться жалобы на шайки беглых рабов, устраивающих совместные побеги, похищение свиней, поджоги плантаций. Одни гибли, другие уходили в леса и горы.

Мятежники под предводительством бывших солдат и офицеров ухитрялись обзаводиться даже пушками…

Наконец, два века назад бывший ютаркский пехотный капитан Стуррис, бывший вождь Каманго, и пророчица Ассунга Йаола Риша подняли мятеж в Эль-Бако, и к ним примкнул гарнизон из подневольных солдат, и когда на главной площади жрица Монгалы провозгласила что «нет ни черного, ни белого, ни язычника, ни верного, но все люди и дети Небес» — мало кто понял всю опасность. Тем более бунт был быстро подавлен, — пусть и благодаря предательству в рядах смутьянов. Одних сожгли, других повесили, одного колесовали, одного живым повесили в городе на цепях, а Стурриса поджаривали на медленном огне почти полдня…

И пусть Йаола с несколькими тысячами рабов всех рас, пола и возраста ушла в джунгли Хучитано — власти лишь усмехнулись. Жалко убытков, но если хотят сдохнуть в болотах и дебрях этих проклятых низин, то, как говорится, земля пухом. Никто не понял, что это лишь начало…

Прошло время, и на окраинные посты и плантации стали нападать выходившие из лесов отряды, над которыми развивались черно-белые знамена Совета Равных, а в рабских бараках и хижинах начали поминать «государыню Ассунгу, владычицу пикаронов».

С тех пор было много всякого, но главное — это то, что пикароны не только не исчезли, а уже владеют и землями и кораблями, и имеют аж три государства…

Все это он вспоминал, пока конвоиры отвели их в одну из просторных хижин, и пока за ними явились эти четверо — как показалось Йунусу, удивленные и встревоженные, — и под многочисленными любопытными взглядами они отправились за окраину Дарина — сюда, в расщелину скал, где зияла пещера, обрамленная грубо вырубленными из гранита тяжелыми пилонами — на манер уаджетского храма, руины каких еще попадаются по всему Шаргибу.

А затем произошло странное объяснение — как будто четверка жрецов спохватилась в последний момент. И честно говоря, Йунуса это встревожило — ведь обо всем договорились!

Но почему? Из-за цвета кожи? Но среди пикаронов есть не только айланцы… Или потому что его реис — маг?

— Довольно, Фалбогиба, — повторил старик, судя по изменившемуся лицу принявший решение. — Слова произнесены и просьба объявлена… Ты можешь войти в святилище и спросить — возможно, Отец Змей снизойдет к твоей просьбе — ради той самой капли крови истинных людей, которая течет в твоих жилах, если ты не врешь…

— Я иду… — коротко бросил Рагир, и у Йунуса возникло ощущение, что эти слова обращены отнюдь не к присутствующим.

Рагир размеренно зашагал к порталу. Вскоре гранитный провал поглотил его.

Потянулось ожидание.

Йунусу очень не нравилось выражение, промелькнувшее в глазах старшего из жрецов. Он явно что-то знал. Что же? В храме засада? Ловушка? Или… или и в самом деле в глубине каменной толщи таится древнее темное колдовство?

И в самом деле, жрец Бандаго был уверен, что этот человек, за которым стоит тень истинной тьмы, оттуда не выйдет. Как бы он ни был силен, но почуять ловушки он вряд ли сможет, а есть еще и живые стражи, что не подвержены людским чарам…

— Похоже, вам придется поискать другого вождя, а, шарг? — произнесла Фалбогиба, недобро рассмеявшись. А… не придется, — с явным разочарованием бросила она. И тут как-то не по-живому посветлела.

Посерел и старый жрец, ойкнув, отступила на пару шагов Дарана. И сам Йунус ощутил уже не холодок — самый настоящий холод, — как когда-то на перевалах Каххатского хребта, где с неба падает белая крупа замерзшей воды.

Ибо из пещеры вышел как ни в чем не бывало их капитан.

Вышел не один — его шею и руки обвивала здоровенная черная змея, чью шкуру пятнали мелкие оранжевые горошины. Над его плечом покачивалась остроугольная голова с двумя выступами. Рогатая имбуги — самая опасная и ядовитая змея, какая есть в Айлане — привезенная сюда с каким-то работорговым кораблем и изрядно размножившаяся в Дальних Землях. Как ни в чем не бывало Рагир подошел к замершей в неподвижности четверке жрецов.

— Я поговорил с Отцом Домбаллой, — сообщил он улыбаясь, и от этой улыбки даже Йунусу стало нехорошо.

— И что он сказал тебе? — запинаясь пробормотал жрец.

— Что он доволен мной. И недоволен тобой, старик, — усмехнулся пират. — И он посылает со мной тебе свое недовольство…

Черной лентой имбуги соскользнула с тела Рагира и обвилась вокруг ног старика, медленно поднимаясь к голове. Обвив шею живой гарротой, рептилия замерла как бы в раздумье. И голова ее, повисшая в нескольких дюймах от серого лика старца, чуть покачивалась как бы в раздумье.

— Он недоволен тобой, старик… — усмехаясь повторил Морриганх.

Закатив глаза, рухнула на песок Фалбогиба — прямо к ногам капитана. Дарана держалась каким-то чудом, зато в глазах второго из жрецов Йунус разглядел тень промелькнувшей надежды — ибо именно он займет место верховного жреца, если тот падет жертвой гнева Отца-Змея, чей посланец вот-вот прикончит слишком много вообразившего о себе Бандаго.

— Но ты еще можешь быть прощен…

Змея соскользнула с шеи старца и не спеша поползла обратно к пещере.

Мутабасса рухнул на колени перед Рагиром, бормоча: «Избранник…Избранник…» Его примеру последовали двое оставшихся служителей культа…

Глава 21

3339 год от Возведения Первого Храма. 7-е число месяца альтос.

Ничьи Земли. За два года до основного действия.

— Капитан, а может быть… Может быть, и в самом деле нам не надо было это затевать?

Рагир покачал головой.

— Нет, Корн, я не отступлю — поздно. Мне нужно взять Туделу и по-другому быть не может.

— Но, мой лорд, мы ведь и так уже богаты…

— Не в золоте дело…

Корн-ок-Рани нерешительно помолчал, а его глаза по-прежнему отражали глубокое сомнение.

— Друг мой, — Рагир усмехнулся. — Ты со мной уже пятый год — и разве ты пожалел хоть раз об этом? Послужи мне хорошо, Корн-ок-Рани, и, быть может, в один прекрасный день ты будешь вознагражден так, как не можешь вообразить!

И глаза Рагира — Корн мог бы поклясться — на мгновение блеснули отсветом дальних костров преисподней.

Корн ощутил, как в глубине его неробкой души моряка, пирата и офицера вдруг шевельнулся неподдельный ужас. Словно перед ним стоял не сам Рагир — человек конечно суровый и жестокий, — а некий жуткий призрак.

Но отступать было действительно поздно.

На стоянку у безымянного атолла в Наветренной гряде Архипелага, со всего Изумрудного моря к Рагиру три месяца прибывали флибустьеры: хойделльцы, арбоннцы, фризы, отщепенцы-эгерийцы, танисцы, мелкие вольные капитаны из лабиринта островков и бухточек.

На клич и обещание добычи собрались самые солидные люди из числа «вольных добытчиков». Был тут капитан Балом, пришедший под своим флагом — красным с белыми и зелеными лентами; Соук под черным флагом с желтыми полосами; Пит Хасс, плававший под синим штандартом; Эдмон-Камбала, на чьем желтом флаге была вышита обнаженная красотка с мечом в руке; его старый знакомый Святоша Антис, аббат-расстрига, после каждого успешного грабежа возносивший благодарственную молитву Эллу с пушечного лафета, — всё люди известные и уважаемые.

Даже хитрая и мнящая всерьез себя королевой Изумрудного моря Миледи Ку прислала четыре пинасы под командой своих «пасынков» — двух крепких мулатов не первой молодости.

Но вот наконец флот собран. Три десятка кораблей, загруженных провиантом, порохом и ядрами. Две тысячи готовых на все головорезов горели желанием скорее выйти в поход.

Как шутил Йунус, теперь Рагир может вполне поднять на «Разящем громе» сине-белый вымпел таиф-реиса или даже амир-аль-бахра — но Рагир со смехом отнекивался. Ссорится с главой пиратов соплеменников, таиф-реисом Иманом, он не собирался — пока…

Во всей этой многоязычной разношерстной толпе только Йунус, Корр о-Данн и сам Рагир Морриганх точно знали, что именно предстоит им. Никому не было известно, куда они поплывут и с кем будут драться. Людей привлекло имя Морриганха, и его обещание неисчислимой добычи.

Тудела если и упоминалась, то с недоверчивым смешком.

То говорили об атаке казначейского флота, то — об охоте на лимасский транспорт, то о походе на северный материк, а некоторые предполагали что Рагир хочет пойти по стопам знаменитого Хейга и растрясти города Золотого Ожерелья.

Так шли разговоры, а Рагир не торопился. Кто-то ушел, но большинство осталось.

Лишь когда корабли были проконопачены, окренгованы, днища их очищены от ракушек, все паруса починены, пушки начищены и проверены, а трюмы загружены вяленой рыбой и черепахами, только тогда Рагир Морриганх созвал своих капитанов, чтобы подписать консорт.

Они собрались в адмиральской каюте — тридцать капитанов, приведших свои корабли на место встречи.

Каюта в панелях из темного дуба, со стенами, чуть закругленными кверху, походила на парадную гостиную. Потолок пересекали мощные балки, увитые резными лозами с изящными листьями.

Капитан Морриганх сидел за широким столом с резными ножками в форме львов, а вокруг него на табуретах расселись командиры его флота. Был там и Эстебано Серый Кот — почти старик, согбенный, но еще крепкий, со стальным крюком на месте левой кисти. Святоша Антис, Хольберт-Фриз, и Тенья, и Марун-Танисская Лиса… Все люди известные и уважаемые.

— Кхе-кхе, — прокашлялся капитан Балом и решил взять быка за рога. — Итак, адмирал, ты, наконец, скажешь нам, зачем мы, Хамиран подери, здесь собрались?!

Рагир кивнул и просто молвил:

— Мы отправляемся брать Туделу.

Воцарилось долгое молчание.

— Побойся Элла, Рагир! — опомнившись первым, заверещал Антис. — Туделу?! А почему сразу не Сеговезу? Или не Толетто?

— Ты сошел с ума? — возопил один из мулатов Миледи Ку.

Остальные дружно вторили ему:

— У них шестьдесят сорокафунтовых стволов!

— Взять Туделские форты? Ха!

Маг молча наблюдал за происходящим, и его внимательный взгляд медленно скользил по лицам, как бы взвешивая, чья возьмет. Он благоразумно дал всем высказаться, и постепенно шум стал стихать.

И тогда, улыбнувшись, Рагир изрек с нарочитым недоумением:

— Что случилось, ребята? Я созвал сюда вольных капитанов, а теперь думаю, может, вместо себя вы прислали каких-то трусливых скопцов? Скажите на милость, опасное дело?! И поопаснее бывало! И потом… Чем меньше людей, тем больше добычи достанется каждому!

Почему-то эти негромко сказанные слова утихомирили сборище.

— Так-то оно так… — сказал Сокис. — Но ведь и впрямь опасно, очень опасно… Хотя и куш поистине велик, — добавил он.

— Золото? Так они там по нему гуляют. Я слышал, что один кузнец-силач как-то унес слиток, и никто не хватился…

— Но лес непроходим. Да и форты…

— А что об этом думает Эстебано Однорукий?..

Взоры обратились к Серому Коту, оставившему свою руку на галерах эгерийского короля вместе с цепью, намертво склепанной на его запястье.

— Ну, я не был там, — хрипло бросил эгериец, — но уже в дни моей юности говорили, что Тудела — чудесный город…

* * *

Тудела была и в самом деле чудесным городом — могущественным, процветающим — и по праву носила название Золотой Сундук.

Город этот собирал все сокровища западного вице-королевства Эль-Керру, был построен эгерийцами почти полтора века тому для защиты своих караванов, перевозящих сокровища из Инниса в Эгерию — после того как лорд Хейт прошелся по побережью Бескрайнего океана огнем и мечом. Красивый город защищала мощная крепость и многочисленные форты, под прицелом пушек которых находилась также бухта, где эгерийские корабли могли спокойно и безопасно разгрузиться.

Тудела была красивейшим городом Дальних Земель. Не самым большим, но уж точно самым богатым и, видимо, самым красивым. Место политических интриг и романтических приключений. По центральной улице города, Лас-Коронас, проходили отряды солдат, чинно прогуливались прекрасные сеньоры. Город был полон беглых рабов, искателей приключений, монахов и купцов. В городе был построен первый в Дальних Землях кафедральный собор Элла, первый суд и первая школа.

Отсюда отправлялись в поисках сокровищ и неведомых стран все знаменитые покорители этой земли — немного их вернулось из мрачной сельвы и диких песков Аль-Атамы.

Никакое другое селение во всех Дальних Землях не могло сравниться с Туделой ни красотой, ни богатством. Губернаторский дворец и построенные из кедра дома были обставлены вычурно и роскошно — мебель и предметы искусства специально выписывались из Арбонна, Эгерии и Амальфии.

Церкви кафедральный собор Анахитты и восемь монастырей кичились изобилием драгоценной утвари.

Склады ломились от золотых штабелей, ожидавших каравана в Эгерию. Иногда на улицах складывались поленницы серебряных слитков, не уместившихся на складе. Впрочем, тяжесть надежно предохраняла их от воров.

А городок тем временем вырос и оделся великолепием. Богатства употреблялись на постройку тысяч роскошных домов с красными крышами и небольшими внутренними двориками, где росли редкостные цветы.

Купцы прятали в свои сундуки драгоценные камни и золотые слитки, строили дома из кедра, крытые розовой черепицей. Своих женщин они рядили в заморские шелка, а на улицах каждого сопровождала огромная свита дворовых и рабов.

В городе обосновалась компания амальфийских работорговцев, которые построили огромный сарай для своего товара. Там в расположенных ярусами клетках сидели вперемешку белые и темнокожие невольники, пока их не выводили на свет и покупатели, хорошенько ощупав каждого и рьяно поторговавшись, не ставили на купленной двуногой скотине свое тавро и не уводили клейменные караваны по всем трем дорогам, ведущим из города.

Две тысячи великолепных домов из кедра располагались вдоль главных улиц, а дальше стояли более скромные жилища приказчиков, королевских нотариусов со стряпчими и офицеров. По вечерам жители города прогуливались под музыку вывезенного из Толетта оркестра в сотню музыкантов.

По окраинам теснились бесчисленные крытые листьями хижины рабов, кабальных и вольноотпущенников.

Именно в Туделе в ожидании очередного каравана судов хранились дары здешней земли. В назначенное время быки и мулы отвозили их на восточный берег перешейка, а там ее грузили на корабли в бухте Аргис.

Купеческая аристократия города была весьма надменной — и имела для этого все основания. Ведь, по большому счету, Тудела содержала Эгерийское королевство, оплачивала новые дворцы короля и войны, которые он вел.

И еще — ни разу пираты не пытались захватить этот город — вольные добытчики как деловые люди избегали бессмысленных затей.

Город слыл неприступным. С одной стороны его оберегали горы, а с трех — крепкие стены, джунгли и болота. К тому же вражеской армии пришлось бы прорубить себе путь сквозь густые леса, пробраться по узким горным проходам, которые с успехом мог бы оборонять даже небольшой отряд. Так какому здравомыслящему военачальнику взбрело бы в голову напасть на Туделу? А потому, когда Эльмано Наур-Иксу или Сархьено становились добычей корсаров, здешние купцы только пожимали плечами и возвращались к своим обычным делам.

Разумеется, весьма досадно, нет, даже очень печально, что их соотечественников постигла такая беда и они лишились всего своего добра, но чего еще им было ждать? Города-то их стояли не на том берегу! Тудела могла жалеть их, но тревожиться? Элл добр, а дела идут…

Если им в душу и закрадывалась мысль о нападении врагов, она тут же исчезала, стоило вспомнить бравую посадку дона Хорхе Ромегаса — военного коменданта. Он ведь кавалер ордена Меча и Солнца, а его дают за десять выигранных сражений.

Так счастливо они и жили в Туделе: с наступлением жары уезжали в загородные поместья, а с наступлением сезона дождей возвращались в город на балы и ассамблеи. Именно такой была Тудела, когда Рагир Морриганх задумал вскрыть этот сундук с сокровищами.

Потом, задним числом, и историки позднейших веков, и чиновники, ведшие расследование по делу «О дерзейшем нападении на королевские владения нечестивого разбойника Рагира» отметили то, что не было известно публике, но что сам Сын Смерти, видимо, знал. Про то, что крепость ни разу не чинилась всерьез с тех самых пор, как была построена, хотя казна истратила на это столько денег, что королевский двор в Толетте вопрошал, уж не из золота ли складывали их строители. Что железные пушки ржавеют в тропической сырости, если за ними не ухаживать — а за ними не ухаживали. Что пороху у защитников немного и учения со стрельбой гарнизон проводил хорошо если раз в год. Что из четырех тысяч гарнизона на самом деле и двух с половиной не наберется…

Но пока туделские купцы лишь пожимали плечами. Рагир? Помилуйте — а королевские солдаты на что? Им ведь платят за это. Не платят? Не наше дело! И вообще — пусть губернатор об этом думает! Самые отборные войска караулили королевские кладовые, казармы с рабами и конюшни с тысячами мулов. Когда до города дошли слухи, что на них идет ужасный Рагир Морриганх, все восприняли это как забавную выдумку, хотя недобрые вести ползли со всех сторон.

И вот, сойдя на берег в бухте Аргис, где даже не было крепости — а лишь причалы и земляные редуты, которые во время погрузки занимали конвойные, а все остальное время стояли пустые, — пираты сошли с кораблей и двинулись в джунгли.

Из еды взяли лишь то, что можно унести с собой — а путь предстоял нелегкий и долгий.

Но они быстро шли вперед — и в немалой степени потому, что на них еще действовал пример капитана Морриганха. С самого начала он вел их, шагая во главе своего войска. Вперед, к Туделе!

Многих била лихорадка, от которой не помогала ни кора хинды, ни ром с порохом, которыми корсары лечились от всех болезней. Но они упрямо шли вперед — Морриганх не мог потерпеть неудачи, потому что еще никогда не терпел неудач.

Часами пробирались они по укромным, еле заметным тропам через заросли диких сахарных деревьев и мангров, огибая перевитые лианами огромные вязы, чьи кроны возносились так высоко к небу, что казалось — упирались в него. Они мокли под нескончаемыми струями тропического дождя, а когда он закончился, джунгли расцвели вдруг миллионами маленьких бриллиантов — то дождевые капли заблестели всеми цветами радуги на широких листьях папоротников и толстых канатах лиан.

Маленькие обитатели джунглей суматошно порскали у них из-под ног, обезьянки поругивали их с веток визгливыми голосами, а тропические попугаи самых невообразимых расцветок громко хлопали крыльями в кронах деревьев и роняли откуда-то сверху ореховую шелуху.

Пираты шли широкой лесной тропой, с обеих сторон окруженной стеной яркой зелени, прочное основание которой составляли деревья, переплетенные ползучими и вьющимися растениями, кустами, лианами и растениями-паразитами так, что внутрь не могло проникнуть ни одно существо, кроме змеи.

Флибустьеры продолжали быстро идти, бесстрашно пролезая через кусты, продираясь сквозь лианы и обходя огромные корни, образовавшие запутанные лабиринты.

Их не останавливали упавшие от старости или поваленные молнией деревья. Флибустьеры продолжали углубляться в чащу, не забывая о необходимых предосторожностях, так как, помимо людей, им приходилось еще страшиться обитателей джунглей: кровожадных ягуаров, ужасных муравьев марабунта, ядовитых змей, сколопендр, исполинских кайманов что иногда забредают в джунгли поохотиться…

Ночами они ложились прямо на траву, накрывшись гигантскими листьями папоротника, подложив свои камзолы и плащи под голову, и засыпали тяжелым сном, пока день медленно угасал.

Монотонное потрескивание цикад иногда перемежалось уханьем ночных птиц, а иногда вдруг где-то совсем рядом громко хрустела ветка под лапами осторожных зверей, которые только по ночам выходили из своих укрытий в поисках добычи…

А утром пираты поднимались, и двигались дальше, подкрепившись горстью орехов или ломтем вяленого мяса. Корсары ели обезьян и сырой дикий маис, ловили змей и лягушек, от одного вида которых кое у кого начиналась тошнота. Однажды убили каймана, но зверь оказался старым, и от мяса так разило мускусным духом, что их тут же вывернуло наизнанку. В другой раз подстрелили и съели ягуара, зажарив на вертеле. При этом даже находили в себе силы шутить, что раз ягуару позволено есть людишек, людям тем более можно кушать ягуарятину.

Местность вокруг стала постепенно меняться — непроходимые джунгли уступали место холмистым, слегка заболоченным землям, гигантские деревья — низким, ползучим кустарникам с колючими ветвями, усыпанными огромными белыми цветами. Соцветия издавали сладковатый аромат, слегка пьянящий и какой-то усыпляющий — и огромные бабочки самых причудливых расцветок вились над ними, словно исполняя необычный танец.

Три дня пробивалась колонна пиратов сквозь лесные дебри, а на четвертый, когда солнце стояло уже высоко в небе, раздался радостный крик разведчиков. Они вышли на опушку леса. Перед ними расстилалась бескрайняя долина, за которой на горизонте виднелась морская синь, а вдали маячили первые городские строения. Выбравшись из леса на равнину перед городом, оборванные и измученные флибустьеры увидели Туделу, купающуюся в золотом сиянии солнца. И каждый невольно подумал, что ему почудился этот белый город.

В предрассветной мгле пиратские разведчики рыскали по равнине как волки-оборотни. Они подобрались к самым стенам города и даже успели пересчитать солдат перед закрытыми воротами, пока выстрелы с башен не отогнали пиратов.

* * *

А на ранней заре пиратский лагерь взорвался стрельбой и криками — изрядная часть капитанов и их команд подняла бунт.

Толпа расшвыряла людей Рагира и явилась к его палатке.

Они вопили и орали, обвиняя Морриганха во всех смертных грехах, что он привел их сюда на гибель, что им не взять город, а на обратную дорогу нет провианта.

Мало-помалу все воинство собралось вокруг стоявшего на возвышении Рагира. Они ревели, как быки, перекрикивая друг друга, а он молчал, и вот, наконец, гвалт утих, а самые нахальные сорвали себе глотки.

И тогда предводитель пиратов начал:

— Я не понимаю вас! Вы сами согласились идти на Туделу, зная, что предстоит вовсе не легкая прогулка! И вот теперь у самого порога победы вы готовы струсить и повернуть? Отлично — уходите! Пять или шесть дней пути отделяют вас от кораблей. У нас припасов на один день, так что вам будет очень трудно добраться до берега, коль вы вздумаете обратиться в бегство… Да, я знаю, дело предстоит жаркое! Город охраняет три тысячи солдат, и это не деревенские мужики и не вчерашние воры, которым раздали аркебузы и пики и погнали в бой. Нас почти втрое меньше. Но вспомните, мы с вами брали неприступные города и вытрясали из них золото, как орех из скорлупы. Я обещал вам Эльмано — вы ограбили Эльмано! Я обещал вам Сархьено — и вы взяли его! Я обещал вам золото и серебро!! И кто скажет, что не имел его? Так вот, я обещаю вам Туделу!!! Вы можете повернуть и уйти — и, возможно, доберетесь до берега, кормясь травой и червяками. А можете уже через несколько часов жрать вкуснейшее мясо и запивать его добрым вином, объедаться блюдами, которые приготовят для вас повара всяких донов и сеньоров, и тискать их жен и дочерей! А потом — завалить их прямо на шелковых простынях их патио!

Рагир воздел сжатые кулаки и взревел, да так громко, что все собравшиеся окаменели на миг:

— Да!!! Вы будете иметь этих утонченных гордых сучек, и они будут ублажать вас не хуже любой шлюхи! Это говорю вам я, Рагир, которого зовут Сыном Смерти! В городе столько золота и драгоценных камней, что немыслимо сосчитать. Если мы одержим победу, все вы до единого станете богачами. Вот перед вами Золотой Сундук. Побежите ли вы? Многие сложат сегодня головы на поле брани, но… Чем меньше нас будет, тем больше придется добычи на каждого оставшегося!

И в этот миг толпа вдруг ощутила себя единым целым и поняла — все так и будет, и нечего бояться! Он обещал, и он выполнит. Ведь для Сына Смерти нет ничего невозможного!

Раздались хриплые крики одобрения. Пикароны били себя по ляжкам и закатывали глаза.

Пираты рвали на груди лохмотья. Беглые солдаты палили в воздух.

А за спинами радостной толпы уже волокли в кусты трех наскоро прирезанных главарей угасшего бунта.

Тем временем Рагир вызвал к себе Эреру.

Тот вскоре явился — бородатый, в разваливающихся сапогах и драных штанах, полуголый, на мускулистом торсе перекрещивались две бархатные синие перевязи, с саблей и кинжалом. Ничего от эгерийского офицера, который робко напросился всего несколько лет назад на службу к грозному пирату, в нем не осталось.

— Приятель, — осведомился капитан. — Тут гарнизоном командует твой старый знакомый Ромегас…

— Грязная козложопая свинья! — с чувством выразился бывший лейтенант.

— Это ясно. Но скажи-ка ты мне лучше, он что-то понимает в своем деле или нет?

— Он, вроде, шесть лет отвоевал в Фрисландии, — ответил Эрера. — Хотя вообще-то он все больше по дворцам да балам, но все же в делах побывал — орден Меча и Солнца пока еще задаром не дают. Извиняюсь, мой генерал, — Эрера так и не избавился от кое-каких офицерских привычек, — но больше ничего и не вспомню. Он ведь нас, пехотинцев, презирал. Кавалерист — у его коня ума побольше! Его послушать, так стрелки вовсе не нужны, а кавалерия выиграет любую битву!

— Кавалерия? — переспросил Рагир. — Любопытно… Вот значит как? Ну, хорошо…

Через два часа пираты двинулись на равнину, как черная туча.

Дон Хорхе де Ромегас, комендадор Туделы выстроил своих пехотинцев, как и полагалось, в шесть каре, по две терции — пикинерской и аркебузной.

Эгерийские солдаты в ярких мундирах стояли в боевом порядке у городских стен, впереди гарцевали на разгоряченных конях кавалеристы. Да не какие-нибудь, а кирасиры верхом на могучих конях, закованные в броню, заранее наставлявшие длинные пики.

Ромегас внимательно изучал пиратов. Нестройная толпа в пять-шесть шеренг и впереди — пара сотен самых лучших стрелков. Именно так разбойники обычно и действовали — первый залп по офицерам и унтерам, а потом — атака на фланг, сближение бегом и расстрел солдат короны. Тех, как и положено, учили вести залповую стрельбу, а не прицельную. Но вот только сейчас им придется иметь дело с кавалерией.

Тем временем пиратский передовой отряд выдвинулся довольно далеко, а потом пираты встали, как вкопанные, по пояс в высокой траве, ожидая атаки. Вот закурились над ними дымки фитилей. На флангах уставились на эгерийцев две мелких пушечки на самодельных, вырубленных только что лафетах — бесполезное оружие при таком раскладе.

Начальник гарнизона оглядел нестройную толпу пиратов с брезгливым презрением и взмахом надушенного платочка дал сигнал атаковать.

На равнину вылетела эгерийская кавалерия и понеслась вперед под гром барабанов прямо на пиратов.

Триста шагов, двести…

Передовые стрелки дали залп, но как-то вразнобой и неуклюже.

Дюжины две конных вылетели из седел под копыта, но на этом все и кончилось.

Пираты-застрельщики принялись торопливо перезаряжать ружья, в основном построении кое-кто опустился на одно колено, пристраивая серпенты и «скорпионы» на самодельные сошки.

А потом передовой отряд вдруг дрогнул и откатился назад. Кто-то вразнобой разрядил ружье в атакующую конницу, но основная масса просто ринулась прочь, смешавшись с товарищами. Конница же была уже в какой-то сотне футов.

Ромегас радостно взревел, чуть не спрыгнув с седла, — мерзкие пираты струсили при виде непобедимой эгерийской кавалерии, наводившей ужас на любого противника — от таких же всадников неверных до угрюмых копейщиков-горцев Штралштанга.

Вот атакующие конники заслонили пиратов…

И в этот момент земля под копытами брызнула дымом и пламенем взрывов. Тела людей и лошадей взлетели вверх, подброшенные взрывами — и в считанные мгновения кавалерия Туделы превратилась в бесформенные груды человеческого и конского мяса.

Дон Хорхе ошеломленно уставился на хаотическое нагромождение искалеченных, дергающихся тел…

Рагир довольно улыбнулся, пригладив бородку.

Его затея удалась вполне.

Глупый индюк попался в ловушку, иначе и быть не могло. Ведь вся стрельба передового отряда имела главную цель — замаскировать дымки фитилей спрятанных в зарослях бомб и гранат. Не один час они с Эрерой и Старым Сидром тщательно рассчитывали длину фитилей, перемножая скорость их горения на скорость атакующей кавалерии — и расчеты не подвели.

Эгерийский штаб впал в смятение. Алые и золотые мундиры метались из стороны в сторону. Каждый офицер выкрикивал приказы во всю силу своего голоса. Оставшиеся конники развернули лошадей, а те, учуяв кровь, в панике ринулись назад, туда, где стояли эгерийцы. Следом бросились в атаку корсары, вооруженные до зубов, увешанные пистолетами, ножами, саблями, пиками и даже гарпунами.

Всклокоченные головы и бороды, горящие яростью глаза…

А лучшие стрелки корсаров продолжали аккуратно выбирать цели и били без промаха.

Остатки конницы смяли ставшую вмиг рыхлой эгерийскую пехоту, и дон Ромегас первым повернул своего скакуна прочь.

Корсары ворвались в бреши, оставленные кавалерией, и погнали отделенных друг от друга защитников города вправо и влево.

Не прошло и нескольких часов, а все было кончено.

Золотой Сундук Эгерии лежал перед Рагиром Морриганхом, совсем не обороняемый.

…Никто из охваченных дикой паникой горожан и не думал защищаться.

Очумевшие обыватели прыгали с причалов в лодки и пинассы, брали штурмом барки и карраки, толкались и орали. Дело доходило до стрельбы и поножовщины. Всем хотелось поскорее убраться подальше.

Первым подняла паруса и вышла в море каракка губернатора, вторым — церковный галеон, на который забыли взять дряхлых и увечных священников и монахов из приюта при монастыре святой Катарины, но зато ухитрились погрузить недавно привезенный из Ланада алтарь из чистого золота в пятнадцать тысяч фунтов веса — дар тамошних владельцев рудников. (Впрочем, с той поры бесценную вещь никто не видел, и вообще, как было сообщено во всех отчетах, ее похитил все тот же безбожный греховодник Рагир.)

Беглецы успели запереть городские ворота, но они задержали пиратов ровно на пять минут, пока на прямую наводку не вытащили полдюжины самодельных пушек из стволов кведрахо, укрепленных железными обручами. Эти страшилища пираты сделали за ночь, срубив деревья тут же и пропалив каналы стволов с помощью раскаленных в костре ядер, коими и зарядили пушки.

Ядер этих корсары притащили с собой всего десяток, но после первого же залпа створки, сбитые из толстых, но все же деревянных брусьев, были разбиты в щепки, несмотря даже на то, что одна пушка все-таки лопнула, убив и покалечив пяток пиратов.

Ревущая толпа вломилась в ворота и повалила вперед по широкой улице Святой Катарины.

На каждом перекрестке часть сворачивала в боковые переулки, словно река текла по своим притокам. У каждого богатого дома от общего потока отделялось несколько человек.

Удары в дверь, рухнувшие створки. Нападающие протискивались в проем… А затем крики, отчаянные вопли, женский визг и довольное ржание разбойников…

Днем вспыхнул пожар. Огромные языки пламени взметнулись к небу.

Занялась улица, квартал, и запылала половина города.

Кое-где пираты вместе с горожанами тушили склады и патио.

К Рагиру, занявшему городскую аудиенсию, начали сбегаться взмыленные подчиненные.

— Мы тут жить не собираемся, — бросил он в ответ на их вопросы о том, что делать в сложившейся ситуации. — Тушить не мешайте, впрочем, как знаете. Золото не горит, а тяжелые слитки нетрудно выкопать из легкого пепла. Только смотрите, чтобы не сгорел этот дворец — здесь мы будем собирать добычу. Кстати, постарайтесь наловить побольше чиновников. Не все же они сбежали. У меня есть о чем с ними потолковать…

После чего зачем-то направился в архив, предоставив слегка ошарашенным, но тем не менее довольным пиратам собирать со взятого на пику города дань золотом и кровью.

Тем временем в паре сотен футов от аудиенсии, во дворе казнохранилища, происходило следующее.

Высокий эгериец, одетый в изысканный черный костюм, встретил захватчиков с ключами на бронзовом блюде.

— Ты кто?! — рявкнул Йунус. — Где ваш губернатор?!

Эгериец, выпучив глаза, остолбенело глядел на пирата, лишь молча протягивая ключи.

— Я младший нотариус Героно Аяла, — пропищал он. — Тут кроме меня никого нет из живых, все сбежали…

— Что, обделался? — грубо спросил Эрера. — Ну, и Змей-Шагор с тобой, да и со всеми вами заодно! Показывай, где тут у вас золото! Веди в главное хранилище!

И выразительно помахал палашом в дюйме от носа младшего нотариуса.

Впрочем, похоже, зрелище злобных заросших физиономий и смертоносной стали выбило из чиновника последние остатки здравого смысла.

— Я спрашиваю, где ваша проклятая казна? — ревел Эрера. — Где вы храните то, что украли у меня и других честных ребят, дохнущих в этих поганых краях?! Ты что, оглох? Или думаешь, мы прошли сорок миль по проклятой сельве, чтобы любоваться твоей харей?! Говори быстрее, а то охолощу как паршивого кота!

— Вот, возьмите ключи, сеньоры пираты, и забирайте все, — покорно пробормотал нотариус. — Это, по совести, должен был сделать главный хранитель королевских кладовых, дон Сезар, но его ранил начальник стражи, когда он попробовал помешать бегству его людей, и он скоро умрет.

Вместе с эгерийцем, так и не выпустившим подноса, они спустились глубоко под землю по винтовой лестнице, спиралью обвивающей конный подъемник.

Перед входом в сокровищницу Йунус и его люди остановились в изумлении и замешательстве. Ибо она являла собой естественную пещеру в гранитной скале, на которой, как на фундаменте, и было воздвигнуто сложенное из грубо оббитого известняка здание.

И была пещера перегорожена массивной кованой двустворчатой дверью, подвешенной на железных скобах, каждая величиной с бочонок.

— Вот хвост Ахайды! — ошеломленно пробормотал Антис. — Они ж будут побольше, чем в рамлейской тюрьме…

Пираты столпились у самых ворот, стараясь получше их рассмотреть. Стальная поверхность была покрыта затейливым танисским орнаментом, и среди причудливых переплетений и завитков не сразу были заметны отверстия замочных скважин.

Йунус некоторое время молча разглядывал все это, затем обернулся к чиновнику:

— Что это значит, сын ослицы?!! Тут тринадцать замков, а ключей всего три! Где остальные, шакал?

— Сеньоры, — чуть не плача, пропищал нотариус, — замками ведал хранитель сокровищ, но он при смерти. Нерадивые солдаты почти убили его, когда…

— Да лучше бы они тебя закололи, а заодно собственную мамашу! — взревел Эрера, и пираты взвыли, дружно вторя ему.

Урфинд, корабельный кузнец с «Сына Смерти», внимательно осмотрел врата, надежно перекрывающие путь к вожделенному злату, постучал рукоятью топора.

— Добрая ковка, дюйма четыре будет, — озабоченно констатировал он. — Из полос плетеных ковалось, на водяном молоте. Сталь оружейная, между прочим! Не высший сорт, само собой, но как ломать, ежели чего, и не соображу!

— Слыхаля про этакое змейство! — поддержал кузнеца кто-то из пиратов. — Таких, вроде, в мире раз-два и обчелся — у короля Эгерии в Толетто, у амальфийцев, в Святом Граде, да еще в генеральной конторе банкирского дома Гофферов в Сеговезе. Но у тех золота больше, чем у любого короля будет… Еще у омасского халифа, но те три года танисские молотобойцы ковали.

— Может, подкатить пару бочонков пороху да рвануть? — высказался другой корсар.

— В дупло себе засыпь пару бочонков да рвани! — рявкнул появившийся Старый Сидр. — Тут над нами сорок футов камня, дерьмового известняка, потом сам, что ли, разгребать будешь? Если бы можно было пушку сюда затащить да ядрами стенобитными, из закаленного чугуна, то, может, дней за пять и одолели бы…

— А за чем вообще дело стало? — раздались голоса. — Потыкаем в скважины, повертим — и подберем ключи-то?

— Не-е, — авторитетно заявил Урфинд, — видал я похожие штуки, у нас в Ганзе купчишки такое любят — ты ключ не в ту скважину сунешь, повернешь, а замок намертво и заклинит.

— Надо Живчика звать! — изрек Эрера.

Спустя полчаса явился Гови Живчик, оружейный мастер с «Бегущего кабана» — в прежней жизни весьма уважаемый член цеха изготовителей замков в арбоннском Реми. (Угодивший на каторгу за то, что за приличную мзду еще и обучал тамошних воров эти замки открывать.)

Скептически изучив дверь, он потыкал в отверстия замков щепкой, отломанной от древка брошенной стражами алебарды, изучил ключи.

— Не выйдет ничего, — сделал он вывод, вздохнув и разведя руками. — Ни слепок не сделать, ни отмычкой не подлезть — вон, какие ключи длинные. Старая амальфийская система — замки мало что вглубь отодвинуты на консолях, так еще и поворачивать их надо в разные стороны. Нет, ребята, безнадега! Был бы цел хозяин, там можно было бы его разговорить, а так…

Пираты хмуро уставились на сжавшегося мышонком эгерийца. Еще бы, тут, всего в считанных футах от них неслыханные сокровища, и вот на тебе — придется уходить, несолоно хлебавши. Кончено, в Туделе можно взять богатую добычу, но это будет капля в море сравнительно с содержимым королевских кладовых!

— Может, капитан чего придумает, — робко предположил Корр о-Данн.

Явившийся в пропитанное смолистым чадом факелов подземелье, Рагир, весьма надо сказать разозленный, ибо его оторвали от потрошения губернаторского архива, потратил от силы пару минут на то, чтобы уяснить ситуацию.

— Так, говоришь, ваш главный хранитель ранен? — осведомился он у нотариуса.

— Правду будет сказать, он убит, мессир, — сообщил тот. — Ему разрубили грудь с правой стороны почти до нижних ребер — с такими ранами выжить невозможно: я шесть лет был писцом в Негрисском полку и во Фризии насмотрелся таких вещей…

Рагир раздумывал недолго.

— Пошли, — легонько пнул он эгерийца. — Посмотрим, может, и получится чего…

Хранитель сокровищ короны и королевский ревизор округа Тудела, дон Сезар де Ормо лежал на столе в своем кабинете, кое-как перевязанный собственной нижней сорочкой. Лишь редкое дыхание — хриплое и клокочущее — вырывалось из груди.

Не исключено, подумал Рагир, что удар нанесли вовсе не в отчаянии и панике, а напротив, решив таким образом обезопасить сокровища от разграбления. Потому как попади чиновник в руки пиратов живым и невредимым — и столь жуткая смерть показалась бы благодеянием сравнительно с теми пытками, которые ему пришлось бы претерпеть.

— Хвост Ахайды! — хрипло выругался Морриганх сквозь зубы, и хотя голос его был не громче обычного шепота, он явственно прозвучал во внезапно наступившем угрюмом молчании.

Глядя на набухшие кровью тряпки, Рагир подумал, что нотариус неправ и при острой нужде он бы попробовал вылечить этого человека. Но нужды в этом не было. Хранитель должен был всего лишь сказать, какие ключи куда вставлять.

— Вот что, как тебя там, — обратился он к нотариусу. — Впрочем, неважно. Ты мне без надобности, поэтому убирайся, пока я добрый.

Тот не заставил себя ждать.

А пират, тут же забыв о нем, подошел к недвижному телу и, протянув к нему руки, воззвал к Господину о даровании толики Силы.

Раненый очнулся…

Он лежал на роскошной кровати среди надушенных подушек и тончайших простыней, источавших благовонные ароматы.

Грудь была перетянута чистым полотном, и боли почти не было.

А прямо напротив него сидел на обитом бархатом табурете смуглый черноглазый человек в расшитом золотом темно-зеленом мундире береговой службы королевского флота, с орденом Святого Вертранга второй степени на синей кавалерии через плечо и в полковничьих аксельбантах.

— Рад, что вы выздоравливаете, господин коронный ревизор, — кивнул полковник.

— Пираты… — пробормотал дон Сезар, — этот нечестивец Рагир…

— Бежал с горсткой сообщников в сельву, — презрительно усмехнулся военный. — Мы подошли вовремя. Когда вы встанете на ноги, сможете полюбоваться на виселицы, украшенные пиратской сволочью. А сейчас нам приказано принять под охрану золотые кладовые.

— Кем приказано?

— Новым вице-королем адмиралом Алмейдой, — бросил полковник. — Вот приказ.

В его руках появился лист, украшенный золотым тиснением и печатью на серебряном витом шнуре. Так ведь полагается, если хранитель не может исполнять обязанности.

— Да, конечно, записывайте, — свой голос хранитель слышал как бы со стороны, издалека. — Первый ключ в верхнюю скважину, помеченную орлом, поворот налево, второй — третья снизу — ягуар с поднятым хвостом, два с половиной ровно оборота направо, третий — большой колибри с распущенным хвостом — не поворачивать, просто вставить на всю длину. Записали?

— Запомнил, благодарю, — поднялся полковник.

Картинка перед глазами раненого сместилась, странно потускнев.

А потом он вспомнил…

— Постойте! — выкрикнул де Ормо, приподнимаясь. — Вы сказали: адмирал Алмейда? Адмирал?!

— Да, промашка вышла, — процедил военный, и сквозь роскошные покои проступили знакомые стены кабинета в здании сокровищницы.

Запоздало хранитель вспомнил, что высшую степень ордена Вертранга носят лишь на кавалерии.

— Я хотел, чтобы ты умер спокойно, идальго, — донесся до него голос «полковника». — Но выходит: не судьба. Ты умираешь, зная, что предал свой долг и своего короля.

Из сгустившегося мрака выплыло чернобородое лицо.

Затем адская боль пронзила сердце главного хранителя сокровищ, и мир померк.

— Ну, Рагир, — восклицал Антис, глядя на цепочку корсаров и пленников, выносивших золотые слитки из подземелья. Сегодня же прямо в здешнем храме справлю литургию благодарственную!

«Если бы ты знал, кому надо молиться…» — улыбнулся про себя Рагир.

* * *

Рагир Морриганх сидел кабинете коррехидора Туделы. Время от времени туда входили небольшие компании его людей и пополняли кучу добытыми драгоценностями, выкопанными из земли или подцепленными железными крючьями в цистернах. Конечно, главный приз взят, но зачем прочему добру пропадать? Сам же он лишь кивал им, внимательно изучая груду отобранных старых бумаг. И если кто и удивлялся, то не подавал виду — это же Рагир! А Рагир знает, что делает!

Лишь Йунус осторожно спросил, что нужно в этом старом пыльном хламе его таиф-реису?

— Тут, неподалеку от границ Ничьих Земель, есть золотые копи, — пояснил капитан, перебирая ветхие листы, заполненные корявым почерком и покрытые грубыми, почти выцветшими линиями карт. — Думаю их найти… Наши друзья пикароны, глядишь, наладят добычу, а мы будем возить.

Он усмехнулся.

Йунус лишь кивнул и отошел прочь.

Ему стало тревожно.

Ибо сейчас его таиф-реис солгал ему. И дело было даже не в том, что старый вояка научился чувствовать без всякой магии, когда не говорят правды.

Просто с детства, проведенного в городе кузнецов и рудознатцев Аль-Камире, Йунус знал, где и что можно искать. И хотя не изучал всю ту премудрость, знал, что среди глинистых болот и известковых плато Ничьих Земель не может быть ни золота, ни железа.

А вдруг его капитана обманули? Или у него есть какие-то причины скрывать правду? Но все равно старпому это не нравилось.

А Ар-Рагир изучал старые бумаги, и зловещая улыбка иногда появлялась на его губах.

Сомнения ближайшего соратника остались им незамеченными.

У входа кто-то громко кашлянул, заставив отвлечься от драгоценных бумаг — описаний предпоследней экспедиции в нынешние Ничьи Земли.

В дверях торчал верный Корр о-Данн.

— К нам тут явился парламентер от губернатора.

— Из болота? — криво усмехнулся Рагир.

— Видимо, — согласился Корр, подталкивая вперед эгерийца в сбившейся повязке и мятом камзоле.

Следом вошло еще несколько ближайших соратников Ар-Рагира.

— И что нам хочет сказать губернатор? — спросил грубовато вожак корсаров.

Эгериец с трудом подавил страх.

— Мне… У меня… мой патрон… губернатор послал меня с поручением к капитану Морриганху, если ему будет благоугодно меня выслушать. Я парламентер, сеньор…

— Какое у тебя поручение? — голос Рагира стал бесконечно ехидным.

Парламентер справился с собой.

— Он хочет попросить, чтобы вы не разрушали город… до конца… И не убивали пленников.

— Сколько?

— Двадцать тысяч, — парламентер почувствовал большое облегчение.

— Пятьдесят, и ни риэлем меньше.

— Но…

— Или я не оставлю тут камня на камне, да еще напишу вице-королю, что сделал это потому, что местный правитель оказался слишком скуп!

Пираты одобрительно загудели.

— Я сделаю все, что можно будет сделать, сеньор. Я вернусь к вам через четыре дня.

— Будьте с ним обходительны! — приказал капитан. — Эта эгерийская крыса привезет нам золото.

Пираты направились к дверям, с добродушной бранью подталкивая испуганного эгерийца кулаками в поясницу, но тут старший из них обернулся и взглядом обласкал сокровища:

— Когда будет дележ, мой господин?

— В Taресе, как договорились, — пожал плечами капитан.

— Но, мой лорд, нам бы хотелось подержать что-нибудь в руках… Ну, почувствовать, что оно наше, мой лорд! Мы же вон как за него дрались!

— Еще чего! — буркнул Рагир. — Никто ни монеты не получит, пока мы не вернемся к кораблям. Или ты думаешь, я хочу, чтобы вы начали друг друга резать прямо тут?

* * *

Получив выкуп, корсары ушли из погибшей Туделы. С караваном шло четыре сотни мулов и быков, нагруженных добычей — золотом, серебром, церковной утварью и драгоценными камнями, жемчугом. Шли женщины — бывшие рабыни и бывшие сеньоры. Шли бывшие рабы и просто обыватели, желающие сменить свою участь на неверную, но лихую долю вольного добытчика. Шли пленники покрепче — их использовали как носильщиков. Пираты пренебрегли запасами рома, а вывезли с собой все винные запасы города — бочки с дорогими винами, привезенными за бешеные деньги купцами Старых Земель, и дары лучших виноградников Золотого Ожерелья. А ромом заправили многочисленные светильники — ибо для скорости решено было идти и днем и ночью. Серебро, которое не удавалось вывезти, капитаны предложили зарыть в укромном месте.

— Оставим эгерийцам на бедность, — махнул рукой Рагир. — Ведь им еще отстраивать этот город.

— А нам-то что за дело? — пьяно спросил кто-то.

— Ну, лет через пять можно будет сюда опять наведаться, — пожал Морриганх плечами под дружный смех пиратов.

Они погрузили сокровища на мулов и отправились назад через перешеек. До Taресa добрались совсем измученные, тем не менее дележ назначили на следующий день. Все золото было погружено на один корабль — на большой галеон «Разящий гром», один из двух кораблей Рагира. Там на следующее утро каждому и предстояло получить свою долю.

Капитан Морриганх был в прекрасном расположении духа.

— Все труды остались позади, — сказал он своим людям, — и теперь настало время праздновать.

Он приказал выкатить на берег семь огромных бочек хмельного и зажарить дюжину быков…

На заре какой-то пират протер красные глаза и посмотрел на море.

Там, где накануне стоял галеон, он увидел лишь чистую воду и кинулся будить своих товарищей. Минуту спустя берег был запружен людьми, которые тщетно вглядывались в горизонт. Галеон ушел глубокой ночью, и все богатства Туделы уплыли с ним. А все прочие суда (разумеется, кроме «Сына Смерти», уплывшего вместе с «Громом», и пары кораблей самых надежных союзников) лежали на песчаном дне с дырами, пробитыми в бортах.

Корсары кинулись ремонтировать изувеченные корабли.

Они еще не знали, что обречены, что по пятам идет кипящий местью Ромегас, собравший свое разбежавшееся воинство и присоединивший к нему почти тысячу черных рабов, которым обещал не только свободу, но и пятую часть от спасенного золота; не знали, что почитай никому из них не увидеть послезавтрашнего восхода.

Но они уже успели осознать всю глубину мудрости Рагира: «Чем меньше нас, тем больше добычи придется на каждого оставшегося»…

Глава 22

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 24-е число месяца аркат.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон.

После памятного и горького для него разговора с адмиралом Домналл старался как можно реже показываться в доме начальства, сведя все общение с ок Л'лири до обязательных отчетов и рапортов, которые можно было сделать и в канцелярии. Видеть человека, столь хладнокровно растоптавшего его чувства, молодому капитану не хотелось.

Понятное дело, что появление подобной прохладцы в отношениях двух высших офицеров Стормтона не осталось незамеченным, причем не только в светских кругах, но и среди простых горожан. Остров есть остров, и слухи здесь ширились с поразительной быстротой.

Говорили разное.

Кто-то утверждал, что причиной размолвки стало то, что адмирал припомнил своему заместителю, как тот пару лет назад был против идеи отвести корабли колониальной эскадры к Уольфи — из-за чего, пока они караулили возможные вылазки эгерийцев, Рагир перехватил два каравана.

Другие заявляли, что все дело в дуэли, на которой Домналл подрался с сынком управляющего губернской канцелярией и едва не отправил Гедао-младшего на тот свет, трижды проткнув виконта шпагой насквозь. Или четырежды? Или просто распоров тому ягодицу? Впрочем, не важно. Намного интереснее и пикантнее то, из-за чего (или, точнее, из-за кого) произошел поединок. А случился он потому, что молодые люди повздорили, не желая уступить друг другу одну прекрасную рабыню, приглянувшуюся обоим на городском невольничьем рынке. Девицу, в конце концов, купила губернаторская дочка… Нет, не для того… тс-с — за такое злословье можно и плетей отведать!

Поговаривали также, что капитан посватался к Бригитт ок Л'лири и получил отказ. Нет, это, конечно, вряд ли, но если так… Ах, как интересно! В этой партии симпатии разделились. Большинство дам жалело «несчастного душку Домналла», негодуя по поводу поведения адмирала (где он тут для своей длинноносой дочурки лучшего жениха сыщет?!) и слегка недоумевая из-за выбора юноши (что нашел в этой худой пигалице сын настоящего герцога?). Меньшая часть представительниц прекрасного пола злорадствовала. Так ему, зазнайке, и надобно. А то возомнил из себя невесть что, никого вокруг не замечая. Мужчины, за исключением парочки молодых искателей приданого, были на стороне обиженного. Ок Ринн дельный офицер и добрый малый, а между прочим, Бригитт почти восемнадцать! Перестарок можно сказать! Или папаша ищет ей в мужья принца крови?

В конце концов, видимо, слухи эти дошли до губернатора, и тот при первом же удобном случае пригласил капитана ок Ринна на званый ужин. Приглашение было высказано в столь категоричной, едва ли не ультимативной форме, что капитан-командор не стал отказываться. Только трус бежит от врага! Да и потом никто же не заставляет его веселиться. Зайдет, чинно посидит, бросит взгляд на Бригитт… А потом незаметно улизнет.

Х'Анту до Хамирановых рогов надоело прятаться на задворках таверны «Загляни — не пожалеешь». Спору нет, Зизи — девчонка, что надо. Все у нее на месте и даже больше. Но… Кипучая натура пикарона жаждала деятельности. Не мог он сутки напролет жрать объедки, оставшиеся от пирушек, обедов и ужинов посетителей таверны, заливать их вином (если так можно назвать адскую смесь, получавшуюся из слитых в один кувшин недопитков) и предаваться любви с приютившей его девицей. Другому такая жизнь, наверняка, показалась бы Элловым раем на земле, но не молодому айланцу. Тем более что у него имелись кое-какие долги, которые надо было вернуть.

Главное, разумеется, то, за чем его послал в Стормтон капитан Морриганх. Ведь Х'Ант так и не добрался до этого жирного индюка ок Гедао и не передал ему бумаги. И не передаст — потому как все бумаги у пикарона отобрали при обыске псы губернатора. Хорошо хоть Рагир по старой привычке не доверил бумаге ничего серьезного. Так, обычное письмо с угрозами да намеками, в котором разобраться мог лишь тот, кто постоянно ведет дела с пиратами.

Хотя, кто знает, насколько жизненны те сведения, которыми должен был обменяться айланец с управляющим губернаторской канцелярией Дижо ок Гедао. Он ведь уже больше двух недель находился на положении жалкой крысы, скрывающейся от преследователей. Одни раны и увечья, полученные в подвалах дворца ок Л'лири пришлось залечивать чуть ли не десять дней. Что и говорить, адмиральские палачи знали свое дело.

Сколько всего могло произойти за это время!

Пикарон пытался выведать новости через Зизи, но с глуповатой девчонки проку было немного. Только и узнал, что в ту ночь, когда он стал на якорь в таверне «Загляни — не пожалеешь», произошла какая-то заварушка на кораблях капитанов Эохайда Счастливчика и Игерны Бесстыжей. Однако это не помешало «Акуле» и «Отважному» следующим утром убыть в неизвестном направлении.

Так или иначе, замена Оскара ок Л'лири на губернаторском посту управляющим канцелярии наверняка провалена. Да и самому Х'Анту тоже не поздоровится — слишком много весит сейчас для старейшин пикаронов слово Рагира, чтобы ему простили провал задания.

Разве что…

Ну да, таким образом он и отдаст вторую часть долга. Поквитаться с этим грязным белым псом — уже дело чести пикарона! Пусть губернатор умоется кровью, как он заставил обливаться кровавым потом самого Х'Анта.

Айланец хищно скалился, живо представляя, как он перережет адмиральскую глотку тупым ножом. Непременно тупым, чтоб жертва дольше мучилась — так в древние времена первых пикаронов расправлялись восставшие рабы с жестокими господами.

Дождавшись безлунной ночи, темнокожий отправился к дворцу губернатора, где его так нелюбезно приняли в прошлый раз.

Первым, кто попался Домналлу на глаза, едва тот переступил порог губернаторского зала для приемов, был Стамп ок Гедао. Ну, разумеется, адмирал пригласил и его, чтобы показать вздорность сплетни о дуэли между молодыми людьми. Ок Ринн оценил мудрость начальства. Только бы прилюдно не заставили пожать руку этому хлыщу. А то не миновать взаправдашнего поединка. Обижаться на виконта у Домналла повода не было, однако ж и демонстрировать тому братскую любовь он не хотел.

— Здравствуйте, достопочтенный капитан, — навстречу ему выкатился лысый толстяк в атласном камзоле, расшитом розовым и голубым бисером. — Между прочим, вы, так сказать, нагрели мое скромное предприятие этак на тысячу риэлей. Именно такую прибыль принесла бы мне та девчонка, которую вы чуть не со шпагой в руке отбили у могильщиков… О, нет, мессир, не подумайте, что я претендую на возврат имущества, — замахал руками второй по богатству работорговец на Ледесме — Джеронимо Ардживетти. — Я понимаю, что утратил его законно. Так же, как утратил бы убежавшую голову скота… Я даже не предлагаю вам вернуть младенца за вознаграждение, хотя если вам вдруг потребуется пара сотен золотых, вы всегда можете рассчитывать на меня…

Домналл вспомнил поговорку про то, что амальфиот и с дерьма сливки снимет — работорговец стоил не меньше миллиона золотых, но вот озаботился же столь ничтожной суммой.

— Впрочем, — расшаркался мэтр Джеронимо, — если честно, я бы вам этого не посоветовал: лет через тринадцать-четырнадцать она станет чудесным цветком, способным украсить жизнь любого мужчины, тем более одинокого… Да, я понимаю, жизнь моряка не оставляет времени для поисков невесты и, увы, в глазах многих знатных девиц честный, но небогатый офицер службы короля не столь уж завидная партия. Так что поневоле иным нашим защитникам приходится обходиться кухарками да горничными…

Домналл замер, вдруг осознав, что этот лысый плут с елейным голоском просто издевается над ним, глумится над его неудачей, насмехается, злорадствуя.

За этим последовал короткий миг, в который почтенный господин Ардживетти был как никогда близок к тому, чтобы со всего маху получить рукоятью шпаги по зубам.

Но сразу после этого капитан вдруг испытал веселое недоумение и облегчение.

Так это ничтожество хотело его оскорбить? Но разве свинья может оскорбить человека? Кто такой этот презренный торговец человечьим мясом, по недоразумению допущенный в приличный дом, и кто он, Домналл ок Ринн, — офицер, дворянин, рыцарь!

— Э-э-э, вы хотите мне что-то сказать? — От мэтра Ардживетти не укрылись изменения в выражении глаз Домналла.

— Хочу, — пожал капитан-командор плечами. — То же самое, что сказал вашему знакомому Альфредсу, когда он меня спросил, почему я освободил треть рабов, полагавшуюся мне после захвата корабля другого вашего знакомого, и даже отдал им пинассу, чтобы они могли добраться до земли. Он спросил, как я мог отдать свою часть приза тем, кто, собственно, сам был частью приза. А я ответил… — Молодой человек как можно веселее и непринужденнее улыбнулся, глядя прямо в глаза чуть оторопевшему амальфийцу. — …Что, на мой вкус, честному человеку, который хочет оставаться таковым, следует действовать подобным образом, избегая некоторых дел…

Сообщив это, он повернулся, как на плацу, и между делом поправил эфес шпаги. Жалобный писк-всхлип дал ему знать, что фокус удался, и оконечность ножен как бы случайно угодила мэтру Ардживетти в пах.

Раскланявшись со всеми присутствующими, а от губернатора даже удостоившись рукопожатия, капитан собрался было осуществить свой первоначальный план и потихоньку убраться восвояси, но тут был окликнут Бригитт, расположившейся в компании нескольких дам за карточным столиком у распахнутого окна.

— Капитан, присоединяйтесь к нам! — с милой улыбкой молвила девушка, словно и не было ничего между Домналлом и ее отцом. — Тут у нас интересно!

Стараясь внешне ничем не проявить своего волнения, молодой человек подошел к картежницам. Кроме знакомых ему молодых аристократок, здесь была и девушка, которую он видел в первый раз. Матовая кожа с блеском слоновой кости, густые темные волосы, тонко очерченные брови над лучистыми синими глазами. По виду арбоннка или эгерийка из старого рода. Откуда она тут? Жена недавно прибывшего купца? Вроде солидных «торгашей» в порт не заходило… Черты лица смутно знакомы — прибывшая из метрополии дочь или родственница кого-то из островного общества? Впрочем, неважно…

Капитан, поочередно поцеловав ручки всем присутствовавшим дамам, хотел приложиться и к длани иностранки, однако был остановлен хихиканьем, раздавшимся со всех сторон. Недоуменно вздев брови, ок Ринн посмотрел на Бригитт.

— Что с вами, капитан? — лукаво поинтересовалась она. — Ужель вы не узнали Жезу? Мы же с вами вместе ее покупали…

Как?!! Вот эта аристократка — та самая рабыня? Допустим, но почему она тогда сидит вместе с леди?

— Представляете! — как бы в ответ на его немой вопрос продолжала юная ок Л'лири. — У нее оказался редкий дар провидицы. Куда там всем этим маммбо с боккорами, я про обычных магов не говорю. Она действительно все видит, хотя и не может вызвать этот свой дар по желанию, но точно узнает, что было, что есть и, главное, что будет. Теперь ей покоя нет. Все хотят познакомиться с моей Жезу, даже деньги сулят за это, причем довольно большие…

— Поздравляю, — холодно поклонился капитан. — Скоро вы сможете возместить расходы, связанные с ее покупкой.

— Зачем вы так, Домналл? — с укоризной произнесла девушка. — И деньги сулят не мне, а ей, и я, представьте, не отказываю: почему я должна ей мешать заработать на выкуп…

— Я бы вот подумал: много ли стоят предсказания того, кто не увидел своей судьбы? — буркнул командор.

Тут же ок Ринн слегка пожалел о сказанном. В конце концов, как учил еще его отец, раб и так обижен Эллом, чтобы людям его обижать сверх того.

А рабыня пристально глянула прямо в глаза капитан-командору, отчего тому враз стало не по себе, и вдруг произнесла:

— Своей судьбы не избежать никому… Вы сами, господин, знаете, что самый сильный человек порой бывает не в силах помочь себе самому… Впрочем, не печальтесь, скоро вы будете отомщены. Однако вряд ли это принесет вам удовлетворение.

— Что ты хочешь этим сказать?! — вскинулась Бригитт, но Жезу не ответила.

Уткнувшись в расписанные диковинными рисунками карты, она надолго замолчала. Казалось, что красавица погрузилась в глубокий транс.

Внезапно она громко вскрикнула и закрыла глаза руками, словно чего-то испугавшись.

— Что? — заволновались сидевшие за столом девушки. — Что ты там увидела?!

Жезу отрицательно затрясла головой и резким движением смешала карты. Затем вновь разложила в одном ей ведомом порядке. И опять застыла, тревожно вглядываясь в полученный расклад.

Новый всхлип-вскрик, еще тревожнее, чем первый, вырвался из груди голубоглазой арбоннки.

— Да что такое? — схватив ее за плечо, затрясла рабыню хозяйка. — Отвечай немедленно!

— Нет! — умоляюще протянула к ней руки Жезу. — О, нет!!

Домналл скривился. Он не верил во все эти бредни и потому считал, что смуглянка явно переигрывает, набивая себе цену.

— Да! — топнула ножкой губернаторская дочь. — Я тебе приказываю сказать, что ты увидела!

— Смерть, — тихо изрекла провидица.

— Чью?

— Смерть кругом, — не уточнила Жезу. — Земля… и вода… и огонь! Они поглотят нечестивый город… город, стоящий там, где… Хозяин Зла и Сын Погибели коснулся стопой и дланью тверди… Крики и скрежет зубовный… И смерть, много смертей…

— Смерть грозит нам с моря? — попытался уточнить заинтересовавшийся ок Ринн.

Он не очень верил прорицателям, но уж больно предсказание походило на то, что пираты творили во взятых городах. А насчет Сына Погибели не требовалось быть даже пророком.

Гадалка не ответила. Губы ее дрожали мелкой дрожью, глаза налились ужасом, который не разыграешь, будь ты хоть актером королевского театра «Сфера» в Фальби.

— Это война? — снова вопросил капитан добавив в голос металла. — Пираты?

На сей раз девушка отрицательно покачала головой. И ткнула пальцем куда-то в чернеющее за окном небо.

— Гнев Господень… — прошептали ее посеревшие губы. — Он поглотит и сотрет даже имя этого города…

— Ну, это… — развел руками Домналл. — Все под Эллом ходим, все мы во власти его…

Немного успокоились и дамы.

Только Бригитт ок Л'лири тихонько встала из-за стола, подошла к распахнутому окну и, устремив глаза во тьму небес, застыла.

Капитану жутко захотелось подойти к ней, обнять, успокоить и защитить ото всех напастей… Но пока не время. Хотя Элл свидетель, добиться ее ему не помешает даже всуе помянутый юной рабыней Сын Погибели и Хозяин Зла — не то, что Рагир Морриганх.

Подавив горестный вздох, Домналл потихоньку удалился.

…Х'Ант уже не первый час таился в засаде, устроенной им в кустах сада, окружавшего резиденцию губернатора.

Прокравшись сюда и заметив, что дворец сияет множеством огней и в нем полно народу, айланец понял, что день для вылазки им выбран неудачно. Сначала даже хотел убраться подобру-поздорову. Если бы не наряд стражи, шатавшийся поблизости, он так бы и сделал. Но сразу сбежать не получилось. А потом стражники убрались, огней стало поменьше, а гости принялись разъезжаться. И пикарон решил, что есть смысл немного подождать. Утомленная празднеством охрана потеряет бдительность, а хозяева будут спать менее чутко.

Однако дело шло к рассвету, а прием все не заканчивался.

Что тут поделаешь? Оставалось клясть свою несчастливую звезду да присматривать пути для отступления.

И тут удача, кажется, улыбнулась Х'Анту.

В одном из распахнутых окон первого этажа показалась стройная девичья фигурка, в которой айланец узнал дочь своего врага.

Проклятье, чертова девка сейчас увидит его. И ведь уже не успеешь уползти. Впрочем, ведь ему нужно покончить с губернатором? Но если не удастся достать отца, доберемся до дочери. Еще неизвестно, какой из ударов окажется болезненней. Потерять самое ценное в жизни, свою надежду и опору в старости — что может быть ужаснее?

Нащупав за поясом один из ножей (не тот, тупой, предназначенный для адмиральской шеи, а узкий и острый кинжал из лучшей танисской стали), пикарон извлек его и примерился к броску.

До окна было локтей двадцать — не очень большое расстояние для такого опытного метальщика клинков, каковым считался Х'Ант.

Вся загвоздка в том, куда именно угодит нож и что будет с телом. Если девушка упадет внутрь зала, поднимется жуткий переполох и айланец может не успеть отчалить. А умереть героической смертью из-за мести губернатору пикарону не улыбалось. Он еще хотел пожить и по возможности получить с Рагира свою награду.

Итак…

В это время девица как по заказу слегка высунулась из окна. Вот-вот, так и стой, голубка. Сейчас мы тебя пришпилим, будешь ты у нас как барашек на вертеле! Сразу и не заметят, что ты уже не дышишь.

Темнокожий уже поднял руку…

И тут под его левую лопатку, пробив сердце, вонзился офицерский кортик. Х'Ант затрепетал, дернулся два раза и повис, уже сам походя на пронзенного вертелом ягненка или кабанчика.

Вытащив из мертвого тела оружие, капитан Домналл ок Ринн вытер благородный клинок о траву (не хватало еще марать его о вонючие лохмотья бандита) и с тоской просмотрел на окно, в котором по-прежнему виднелся силуэт той, кого он любил больше всего на свете.

С неожиданной тоской подумал, что ни она, ни ее отец никогда не узнают о том, что отвергнутый жених спас ее жизнь… Потому что он этого не скажет. Все равно это уже ничего не изменит.

Разве что предсказание Жезу.

Ведь она именно это покушение имела в виду, призывая Домналла не печалиться, поскольку тот «скоро будет отомщен, хоть и не получит от этого удовлетворения»?

О, Элл, как же порой просто бывает изменить предначертанное тобой…

— Эй, стража! — рявкнул он, дождавшись, пока девушка скроется в окне. — Ко мне! Тревога!

И еще подумал, что, может, он и не в силах помочь себе, как не смогла спастись от плена эта провидица-рабыня; но вот городу и людям, вверенным Эллом его охране, он вполне может помочь. И завтра же выгонит в море дозорные корабли, и караулы на воротах будут удвоены, чтобы если Рагир или еще кто-то решат сунуться в Стормтон, их ожидал не легкий успех, а тот самый огонь, плач и скрежет зубовный…

Глава 23

[где, когда]

«…В пространстве растечется безграничное море из человеческой крови, в котором волнуются гороподобные волны; в самой середине этих волн — на алмазном утесе, на вершине его — солнце нового мира — Тзинн-Таса. Лицо у него сияет ослепительно; в правой руке, испускающей пламя, он держит меч, упираясь им в небо; этим мечом он посекает жизнь нарушивших обеты. В левой руке он держит знамя Тьмы. Рот страшно открыт, четыре острых клыка обнажены; имеет три глаза и страшно гневный вид. Он коронован короной, имеющей вид человеческого черепа. Стоит он среди пламенеющего огня… Принеся этому и армии иных демонов чашу крови, их призывают уничтожать врагов, а особенно тех, кто не хочет, чтобы Тзинн-Тас царствовал и правил. Вот вопль, к ним обращенный: „Призываю основавшего свое вечное местопребывание в западной стране за большой водой владыку жизни и смерти, повелителя великих палачей и шимнусов, не отступающих от повелений. Приидите по силе обещания… Чтобы порадовать Тзинн-Таса и его сподвижников, чествуя их великим морем разной крови. Все враждебные и силы и препятствия, согласно своих строгих и жестоких законов, сделайте прахом… Открывший рот и обнаживший клыки, имеющий три глаза на своем страшном лице, возложивший на себя корону из черепов и четки, величественный богатырь, одаренный лицом, на которое невозможно смотреть, тебя восхваляю я! Стоящую по правой стороне от тебя Ухино, которая держит в своих руках меч и копье, имеет синее тело и ужасную ликом — восхваляю я!.. Царь хранителей Мрака, владыка жизни, восемь свирепых меченосцев и вы, страшные палачи, умножьте вашу силу! Воздвигающим преграды вам, не повинующимся вашей воле, всем держащимся ложных учений, поклоняющихся ничтожному Свету и отвергающим Великую Тьму, покажите вашу силу! Ниспослав свыше шимнусов, поражающих врагов мечами, схватите врагов сетью, пришпильте их кольями, перерубите мечами, высосите у них сердце! И, заставив их покончить свое настоящее злое существование, поглотите их души, приобщив ко Тьме Изначальной! Прекратите жизнь этих злобных врагов! Плоть, кровь и кости их вкушайте устами вашими! Примите эту жертву плоти и крови ненавистных врагов! Направьте верных на путь повиновения и накажите врагов явными знамениями! Уничтожьте врагов!“»

Моление Отцу Могил. Кодекс Тан-Бо, царство Пхой (ныне южная Сянь),

приблизительно 1234 год от Возведения Первого Храма.

Рагир обвел взглядом собравшихся. Сейчас в каюте собрались самые его доверенные люди. Точнее, те, кому он верил больше, чем другим, ибо полностью Рагир не доверял даже себе — лишь Властелину.

Йунус, Эрера, Корр о-Данн… Он думал позвать еще и кого-то из пикаронских вожаков или жрецов. Но Мутабасса слишком глуп, хотя и хитер, Бангоро стар для великих дел, а Орьянто слишком верит в Элла, и самые его смелые мечты не идут дальше того, чтобы Эгерия признала пикаронское государство как своего вассала, наградив его титулом графа или герцога. А остальные или слишком далеко, или мелковаты.

Придется начинать свой поход с теми, кто под рукой.

А собравшиеся небось думают, куда теперь поведет их капитан. На Золотое Ожерелье? На Кадисту? Или на само Геоанадакано?

Итак, друзья, я собрал вас, чтобы сообщить вам нечто приятное. Слишком долго мы таились. Пора показать зубы по-настоящему и заставить этот мир содрогнуться!

Корр о-Данн нерешительно молчал, и его глаза по-прежнему отражали глубокое сомнение. Такое же плескалось и в очах остальных соратников Морриганха.

Капитан окинул их взглядом и решился:

— Слушайте, друзья мои. Мы с вами сегодня, пожалуй, наиболее могущественные люди в Дальних Землях. Да, именно так, мы — корсары, вольные мореплаватели, разбойники, висельники. У нас есть все — богатство, храбрость, люди, каждый из которых строит пятерых королевских солдат, корабли, связи при дворах местных правителей. Любой из нас получил свое место благодаря уму и отваге, а не потому, что когда-то его бабушку отымел какой-то принц! Стоит нам захотеть, и любой купец, самый богатый и знатный, лишится своих кораблей и товаров и пойдет просить милостыньку!.. Теперь дальше. Есть еще великий западный торговый путь. Сейчас эгерийская казна сидит на нем толстым задом, проводя два-три корабля в год, а могут пойти сотни и сотни! У нас есть силы, достаточные для того, чтобы свалить тут власть монархов.

— К чему ты клонишь? — прищурился Эрера. — Уж не…

— Да, именно для этого я вас и созвал. Мы начинаем создавать свое королевство, королевство Иннис-Тор!

— Рагир, — после долгой паузы бросил Йунус, — ты удачлив, как сам Хамиран, но даже его сбросили, в конце концов, в Преисподнюю. Не боишься повторить его участь?

— Отнюдь! Как можно это сделать? Судите сами: есть в океане острова, возникшие из морской пучины, похожие один на другой. Вы знаете их: Аятти, Эариола, Марика… Жители и гарнизоны этих островов дрожат от одного нашего имени, трепещут, завидев парус на горизонте. Но эти острова и города, стоящие на них, — ключ от океана, стена между Старыми и Дальними Землями. Поэтому нужно сделать так, чтобы всё это стало нашим. Города и селения не станут больше трепетать при нашем приближении, они назовут нас своими спасителями, и над ними взовьется наш флаг. Короли вступят с нами в переговоры, как равные с равными, и мы унизим их гордыню. Были времена, когда народы, начинавшиеся от горстки воров, разбойников и пиратов, создавал великие империи. И подобное время настает вновь!

— Немыслимо… — выдохнул Йунус.

— Отчего же, дружище? — усмехнулся Морриганх. — Ведь власть Эгерии держится лишь на том, что ее некому сбросить. Чтобы сломать Эгерии хребет, нужно лишь несколько ударов. Нужно занять Туделу, затем Ничьи Земли в районе мыса Дигнидад, чем мы отрежем южные колонии от северных… Третьим будет Геоанадакано — третьим и главным. Владеющий Геоанадакано перехватит самый удобный и короткий путь в Дальние Земли. Что такое все эти Альмадено, Сархьено, Тудела и Урдагоро, если они будут отрезаны от метрополии? И станут ли их жители умирать на стенах своих городов, защищая короля, которого они в глаза не видели, если у них будет выбор: умереть или стать свободными и богатыми? Стоит нам начать, и не пройдет и месяца, как все крупные острова будут нашими. Мы захватим эгерийские суда, поднимем наш флаг на их мачтах и направим их пушки на тех, кто еще посмеет сопротивляться. Все это сбудется, слышите? Я верю, непременно сбудется! И тогда любая земля, о которой я скажу, что она наша, станет нашей! Нашими будут острова, нам будут принадлежать моря, ничей флаг не осмелится появиться в этих водах без нашего дозволения!..

Глаза пирата сверкали фосфорическим блеском, лицо пылало, голос звучал вдохновенно, верой дышало каждое его слово, каждое движение. Казалось, он видит воочию нарисованную его воображением картину, видит, как реют на бывших королевских кораблях его флаги, слышит сигнал боевой тревоги, ружейную стрельбу, гром пушек, крики пиратов.

— И повсюду, где только шумят морские волны, наша власть будет равна власти королей. Нет, она и будет королевской… Ну а возле короля положено быть знати, — молвил он уже совсем другим голосом. — Ну, ребята, кто из вас откажется от герцогского титула?

Пираты в волнении слушали речь Рагира.

— Да будет так! — воскликнул Эрера, не в силах сдержаться. — Да здравствует капитан! Долгих лет его величеству Рагиру Первому!..

Оказавшись в своей каюте, Йунус долго не мог заснуть. Он вспоминал строки из «Темной книги» Пророка, за обладание которой по всем танисским землям жгли на медленном огне.

«Он придет для того, чтобы поднять все веры на один пьедестал славы и сольет их в единую веру, где будет пророком и первосвященником. Он придет с Заката со знамением царствия Своего. Тот, кто Его ищет, Его узрит. Он будет исцелять от всех болезней и на Нем будет мудрость всех пророков. Люди со всего мира сойдутся, как облака, и упадут, как дождь, у Его ног или у Его жилища. Все, что верные ни попросят у Него, Он даст им. И коронуется Он короной Древнейших Владык, и будет Его владычество на морях, а столица — в землях незнаемых».

Ему было страшно. Но он знал, что так все и будет, и был готов идти за Рагиром.

* * *

Проводив своих огорошенных спутников, Ар-Рагир аб Фаргид, он же Рагир Морриганх, он же Кровавый Коршун, принялся внимательно изучать бумаги, перед ним лежащие. С недавнего времени он решил по образцу эгерийской супремы завести архив с делами. До того он хранил сведения, полученные от его людей в голове — ибо на память он не жаловался, а прочесть содержимое его мозгов, в отличие от бумаги, невозможно.

Но слишком много стало у него дел, да и работу это облегчало. Опять же — нужно было потихоньку привыкать к работе с документами — ведь в великие государи собираемся выйти.

Так что посмотрим донесения с мест — великие планы великими планами, но и повседневными делами надо заниматься.

Что и говорить — за прошедшее время он времени даром не терял и наладил отличную осведомительную службу в Дальних Землях — и на Севере и на Юге.

Новости из Фарна, Геоанадакано, из городов Золотого Ожерелья поступали непрерывно. Писали торговцы, банкиры, чиновники таможен и офицеры, моряки и священники, хозяйки публичных домов и лакеи. Вот, например, письмо чиновника Великой Консистории заморских владений — краткая сводка доносов на священнослужителей из всех трех вице-королевств. Грешки самые обычные: мужеложство, нарушение целибата, открытое сожительство со служанками и рабынями, порча хорошеньких прихожанок в исповедальнях, присвоение десятины и кража церковной утвари, ростовщичество… Всё как у людей. На этих сребролюбцев и развратников надо будет обратить особое внимание, потому что церковь — это сила…

А вот сообщение от его человека — писаря в ведомстве арбоннского провинциал-советника де ля Марке. У чиновника накопилось долгов на полмиллиона… Можно использовать.

Сообщение из стана Миледи Ку — от одного из ее «старших сыновей», владельца флотилии из полудюжины каноэ и пинасс. Коряво выписанные строки сообщают, что писавший, как и многие его соратники, недоволен пиратской королевой — точнее тем, что она уже долгонько сидит на троне. Что ж, будем иметь в виду.

А вот донесение от барона Карлоса Фонсеки — он уже капитан-лейтенант и старший офицер королевского патрульного фрегата. Надо бы как-нибудь посодействовать в карьере — скажем, сделать так, чтобы его командир отравился несвежими маслинами… И золотишка подбросить — слезно просит сделать это побыстрее, потому как сроки по закладным выходят. Да, усмехнулся Рагир, сколько народу сгубила страсть к игре! Барона надо взять под особый контроль: ведь флот — это главная его проблема. Золота после Туделы у него хватит, чтобы подкупить кого угодно по обе стороны океана. Сухопутные гарнизоны — тоже конечно, но уже сейчас пикароны могут выставить намного большую силу. А вот на море… Корсары при всей их важности против регулярного флота «не играют». Значит, нужно, чтобы ко времени, когда начнется Главное, на каждом галеоне и фрегате, в каждом форту и флотском цейхгаузе были его люди.

Стоила эта сеть немало, но Рагир не скупился — пусть скупится сидящий вТолетто король, тем более уже не долго им осталось транжирить заморское золото.

Да, а ведь королей Эгерии ждет хорошенький сюрприз! Бедняжки, каково это им будет — лишиться всех своих заморских владений. Ну да ничем он им помочь не может — такова жизнь.

В последнее время послания стали приходить от сахемов и шаманов северного материка. Кстати, северным материком надо будет заняться вплотную после победы. Север — это не только земли, но и люди. А люди будут нужны. Солдаты, пахари, рабы… И те, кто станет добычей Великого Господина.

Вернее — придется поручить это помощникам вроде Йунуса (впрочем, старику придется заняться флотом), Эреры или хотя бы этого графского недоноска из Нового Кумстерра. Чего он там хочет в награду? Дочку наместника и владения своих врагов? Владыка — как ничтожны, в сущности, людишки! Впрочем, он хоть и скотина, но скотина толковая.

Так что ему найдется место по его способностям в новой державе, ждать появления которой уже осталось не так долго.

А потом эта держава, протянувшаяся от северных льдов до южных, не скоро и, наверное, нелегко, но и не так уж медленно овладеет всем миром.

Держава Истинного Божества — истинного, потому что пребывает в мире сем и может одарить верных многими дарами и неслыханной силой.

Да, конечно, для начала Владыку придется подкормить.

Ата-аланцы были глупы и не поняли двух вещей: во-первых, того, что Истинным не нужна кровь и мясо людских гекатомб — им нужно то, что делает человека мыслящим и говорящим существом, что роднит его, младшего позднего ребенка Неведомых Творцов, бесследно покинувших этот мир, с его старшими детьми. То, что в человеке лишь ничтожная искра, и то, из чего сотканы они. А еще они не поняли, что боги действительно жаждут, и что они ревнивы, и еще — что всем им не угодишь и не накормишь должным образом, поэтому они и погибли. Его нынешний владыка — лишь один из тех, что, как записано в запретных манускриптах, «воссел в сонме богов». Но теперь всё будет по иному — вся сила жертв на нововоздвигнутых алтарях будет доставаться ему одному. Жертв нужно ведь и не так чтобы много — если приносить их как следует.

И Владыка сможет достойным образом их отблагодарить. Ата-аланцам тоже было дано многое — ведь легенды не лгут, что именно знание Высших подняло дикарей, ловивших рыбу с плотов на своих островах и убивавших друг друга дубинками из кости китов и базиликов, до владык двух берегов, строителей городов и храмов, что и сейчас поражают своим величием, повелителей тысяч кораблей и тысяч закованных в бронзу воинов. Но они мало что оказались не в силах должным образом понять, что и как нужно приносить Хозяевам, так еще и попытались призвать против них силу чуждую и чужую.

Тут надо сказать: переданное Владыкой было кратким и неясным — впрочем, Рагир и не претендовал на запретное знание. А возможно, его повелитель просто не имел возможности объяснить суть неведомого врага, чей приход в мир вызвал исполинскую катастрофу: точно так же, как по неведомой причине не мог назвать точно место своего заточения. Правда, он еще упомянул о каком-то наследстве чужаков, но опять-таки — что оно такое, было неясно.

Вообще, понимание было самым трудным в общении с Великим Господином и не только потому, что общался почти всегда он не словами, точнее не совсем словами, — маг теперь понимал, что имели в виду авторы тайных книг, говоря о «голосе, который голосом не был» и «словах, которые не слова, но мысль». Именно поэтому все обряды вызова демонов обычно кончаются ничем — неподготовленный человек просто не сумеет вступить в контакт с Могуществами — так можно было перевести с их языка одно из имен, коими они называли себя.

А если даже сумеет, обладая по капризу судьбы должными способностями, то его жалкий рассудок просто будет уничтожен столкновением со столь могущественным разумом: не зря среди пророков и предсказателей столько безумцев.

Да что говорить — сам он тоже едва не лишился рассудка, когда во второй визит Господина увидел на краткий миг его сущность — ослепительную кристально-чистую искру, сверкающую высшим, неземным огнем Изначального Света, зажженного когда-то в немыслимых мирах и временах Единым Творцом.

Как поведал ему Господин, он не единожды пытался обращаться к смертным, но Рагир стал первым за почти тысячу лет, с кем он хоть как-то может говорить.

Последняя попытка была предпринята не так давно, когда на островок в этих водах, рядом с которым покоилась самая малая часть его воплощения, кораблекрушением выбросило людей, среди которых по капризу судьбы оказался способный услышать зов. Увы — тот оказался обычным выродком и ничтожеством, и единственное, на что его хватило, — на бессмысленную резню и убийства.

(Правда, из того случая Рагир тоже надумал, как извлечь пользу для Господина.)

Так что великое счастье, что разум мага был подготовлен к встрече, случившейся на Скале: ведь именно это, а не злая воля Господина губила разум высаженных туда преступников: их жалкие мозги просто превращались в кисель, высвобождая наружу зверя — какими они, в сущности, и были.

Как ни странно, по словам Господина, Рагиру сильно помогли его занятия математикой, нужной для астрологических вычислений. Но даже при всем этом — как трудно дался ему первый контакт с Господином! Да и теперь общение с ним вызывает приступы дикой головной боли и мучительную лихорадку!

Впрочем, плата не такая уж большая — и за помощь, и за знание. Теперь, не без гордости подумал Рагир, он знает о мире больше, чем все земные мудрецы. Пусть большая часть этих знаний бесполезна… пока. Но если начистоту, то больше всего удивило мага то, что история бунта старших сыновей против Творца оказалась правдой. Нет, всё происходило не так, как он видел на фресках в храмах неверных фаранджей, где огромный, покрытый чешуей человек-дракон, каким принято изображать Хамирана-Илбиса, лупит исполинской дубиной во врата Царствия Небесного.

Даже сама мысль об этом смешна, ибо мощь Творца настолько же превосходит мощь самого совершенного из Совершенных (еще одно имя народа Господина), насколько сами Совершенные превосходят человека. Но, будучи не только всемогущ, но и всеблаг (хоть тут не врут попы и шейхи), он ограничен этой самой всеблагостью и не может сделать ничего во вред своим творениям — будь то ангел Света или самый ничтожный человек. Кроме того, для разных пластов бытия время течет по разному, и то, что для Сфер Творения составит секунды, по человеческому счету в нижних мирах обернется тысячелетиями. Собственно, на это и был рассчитан план тех, в число которых и входил Господин — найти лазейку в законах, установленных Создателем (или Создателями), и хитро ею воспользоваться — как ловкий лазутчик легко прокрадывается там, где не прорвется с боем многотысячная армия.

И это почти удалось, но ведшие их слишком зарвались, и Творец доказал, что не только всемогущ, но и всеведущ, и с легкостью обратил против своих неразумных детей их собственную силу.

И теперь его спаситель не может возродиться без помощи смертного — и осознание этого наполняло Рагира настоящей гордыней, ведь ему предстоит повернуть ось мира и помочь явиться в него богу…

Скоро Рагир так или иначе отыщет Место Силы и тогда приступит к осуществлению плана.

Рагир закрыл глаза и увидел это… Он многого не понимал, но всё же знал главное — это всё будет. Города-муравейники до небес, населенные миллионами людей, ночами залитые ярким светом. Воздушные суда, пересекающие океаны и материки за считанные часы. Морские корабли, в сравнении с которыми любой из королевских галеонов — жалкая скорлупка.

Стальные пути, по которым стремительно несутся поезда.

Машины, уносящие людей в неизмеримую высоту — к лунам и планетам. Наконец — иные миры, что лежат где-то рядом… Рагир толком не понял, хотя и осознал, что это не рай и не преисподняя — те пласты бытия он тоже, кстати, видел и понял, что человеческий язык слаб, чтобы передать их суть.

И всё это будет дано людям и ему за скромную в общем плату.

А Рагиру еще будет даровано бессмертие — ибо кто как не бессмертный владыка, над которым нет никого, кроме Истинного Владыки, будет лучшим исполнителем воли этого самого Владыки?

И как знать — возможно, когда ему захочется уйти в иные, высшие сферы, именно Ар-Рагир займет его место — место бога этого мира.

Взгляд его упал на раскрытую книгу Петереста Анордамиуса «О пророчествах и пророках», написанную бывшим архивариусом двух Предстоятелей.

Ее по его личному заказу недавно доставили из-за океана. И он отметил одну строку: «Все истинные, из глубины веков идущие учения говорят, что древняя, не сотворенная человеком мудрость вернется, и восстановит ее человек, рожденный специально для этого. Он объединит под своим началом все народы и даст им железную власть над ними и пищу для всех. И это должен быть человек, способный совершить это…»

— И этот человек — я! — произнес Рагир вслух, захлопнув книгу.

ХРОНИКА ТРЕТЬЯ СВЕТ ИСТИНЫ

Не отступило назад сердце наше, и не уклонились от пути Твоего,

когда Ты сокрушил нас в земле драконов и покрыл нас тенью смертною.

Давид. 43 псалом

Глава 24

Изумрудное море. В сорока милях от Ничьих Земель.

Наступала ночь. Вместе с солнцем пропал и ветер, и судно стало постепенно замедлять ход, а паруса повисли на мачтах.

Игерна озабоченно посмотрела на такелаж и, покачав головой, призвала на помощь Кармису. Пускай корабельный маг, в конце концов, отрабатывает свое жалованье и провиант.

Подруга, безбожно зевая и не менее безбожно матерясь, вылезла из своей каюты, где уже третьи сутки подряд праздновала в компании Бренна начало похода. От нее за три шага разило спиртным, и не какими-нибудь изысканными винами, в изрядном количестве имевшимися в винном погребке «Акулы», а самым что ни есть дешевым кадэнским ромом, который пристало пить одним горьким пропойцам. Пойло, способное свалить с ног быка, а не то что молодую женщину, пусть и не субтильного сложения.

Не удивительно, что Кармиса длительное время не могла взять в толк, чего от нее добивается подруга и капитан. Видя, что от увещеваний проку мало, капитан приказала Хор'Таге применить более радикальное средство.

Кок с помощью веревки и крюка вытащила из-за борта ведро океанской воды и выплеснула его на голову магичке. Холодный соленый душ подействовал лучше любого отрезвляющего заклятия. Кармиса заверещала, будто почуявшая близкую смерть свинья, и разразилась еще более ужасной бранью, от которой у преосвященного Северина ок Серчера, разбуженного криками и вышедшего из своей каюты, перехватило дух.

Несмотря на высокий сан, епископ не был ханжой, повидав на своем веку немало такого, от чего у большинства его собратьев точно случился бы глубокий душевный разлад. Северин провел изрядную часть жизни среди солдат, однако некоторых выражений, употребленных разъяренной Кармисой, ему до сих пор слыхивать не доводилось.

— Какого х…? — было последним, изроненным устами пышной прелестницы по адресу капитана.

— Работать надо, а не бл… заниматься! — в том же тоне рявкнула Альери. — А то лишь жрать да етись можешь! Сделай что-нибудь с парусами, иначе мы до пробуждения Езра не поспеем на место!

При упоминании нечистого епископ вздрогнул и сотворил отгоняющий зло жест. Если бы пиратка только знала, насколько близки к истине ее богохульные слова, произнесенные просто так, в виде присказки.

— Так это чего, заклятья творить? — озаботилась магичка.

По ее виду было понятно, что подобная перспектива девушку не радует.

— А я о чем?! — всплеснула руками Игерна. — Дошло, наконец!

— Может, подождем? — просительно взглянула на подругу Кармиса. — Вдруг ветер сам скоро подует?

— Жди, жди, — буркнула Хор'Тага. — Судя по приметам, этот штиль надолго затянется.

— Слыхала? — насупила брови Отважная. — Живо начинай! А то допросишься у меня!

— Ладно, — вздохнула колдунья. — Хор, тащи петуха. Только не спутай, как в прошлый раз. Мне черный нужен.

— Не учи ученую! — огрызнулась айланка, топая на камбуз.

Вскоре несчастная птаха была доставлена. Кармиса сходила к себе в каюту и принесла необходимые для обряда воскурения.

— Все лишние — прочь!! — велела магичка, оглянувшись вокруг.

Подтверждая ее приказ, Игерна кивнула, а Хор'Тага «помогла» чрезмерно любопытствующим, наградив таковых увесистыми подзатыльниками и ударами поварешки по лбу. Лишь для епископа было сделано исключение. Бить черпаком гостя и притом духовное лицо кок не решилась. Решила уладить дело полюбовно:

— Вы бы это, святой отец… Шли в свои покои… Помолились Эллу, чтоб ниспослал нам ветер…

Ок Серчер кивнул, сделал вид, что удалился, а сам, оказавшись в каюте, потихоньку приоткрыл дверь и стал наблюдать за разворачивающимся на палубе действом. Благо, апартаменты его располагались в двух шагах от «подмостков», где выступала Кармиса.

Девушка между тем зажгла пучки благовонных палочек, и над дощатым полом поплыли резкие и острые ароматы.

— О духи ветра, к вам взываю! — взвыла не своим голосом колдунья. — Во имя Элла и извечного врага его Хамирана, которому вы служите, заклинаю вас повиноваться мне!

Преосвященный осенил себя знамением. Надо же, как предусмотрительно. Обращается одновременно к двум началам, добру и злу. Кто-нибудь наверняка да услышит.

— Давай петуха! — хрипло изрекла Кармиса, обращаясь к коку.

Хор сунула ей в руки птицу.

Вытащив из-за пояса кривой нож, чародейка совершила им некие пассы над несчастным созданием, а потом быстрым движением отсекла петуху голову. Из раны на палубу потекла кровь. Не давая ей пролиться зря, девушка принялась вычерчивать бьющей струей на досках некие символы. Какие именно, Северин со своего места не разглядел. Приметил только, что проделано это было четырежды — по четырем сторонам света.

После этого тушка была разрезана также на четыре части, которые и были выброшены по левому и правому бортам, а также с носа и кормы.

Жертвоприношение было совершено.

Став под парусами, Кармиса воздела над собой руки ладонями вверх, обращаясь то ли к обвисшим кускам материи, то ли к небу:

Кармиса еще дважды повторила заклинание и вдруг, как подкошенная, свалилась на палубу. Обвилась змеей вокруг грот-мачты и застыла.

К ней тут же подбежали обе подруги. Склонились, проверяя, все ли с магичкой в порядке.

«И что теперь?» — подумал епископ.

Как бы в ответ ему в лицо дунула струя свежего воздуха. Преосвященный от неожиданности захлопнул дверь, а когда через пару минут вновь распахнул ее, то содрогнулся, увидав в лунном свете, что паруса, еще недавно напоминавшие иссохшие груди старух, сейчас уподобились округлым персям юной красавицы.

Что же это такое, Элл милостивый, милосердный? Стечение обстоятельств или и впрямь действие магических заклинаний?

Корабль дернулся и устремился по водной глади вперед.

* * *

Отведенная в каюту и заботливо уложенная на койку Кармиса напряженно раздумывала над случившимся.

Чародейство она затеяла почти исключительно лишь для отвода глаз — ибо даже маммбо Веро с морскими ветрами договариваться была не горазда и шутила, что лучше всего вызывать ветер, дождавшись, когда он и так скоро подует.

Но в том-то и дело, что никакого скорого окончания штиля она не ощущала. Хотя и должна была как будто — уже не раз помогала поймать подходящий ветровой поток, указывая направление, по которому лучше выбираться из полосы безветрия.

Что это? Неужто сработало ее заклинание и обряд?

Конечно, как говорится, раз в год и незаряженная пушка стреляет, а непорочная монахиня — рожает. Но вот только не нравилось это почему-то молодой магичке. Потому как ощущала она своими скудными, прямо скажем, способностями: в том месте, что умники с дипломами магических школ и прочих заведений называют Астрал, а шаманы и знахари — Нижним Миром, в последнее время творится что-то непонятное и неладное. Она ощущала это как моряки — тучу урагана на горизонте.

Впрочем, может, это ей, простой глупой девке с дикого острова, просто кажется?

* * *

Северин ок Серчер закрыл дверь, прошел к столу, уселся в большое резное кресло (специально перенесенное сюда из капитанской каюты в знак уважения к сану гостя) и, зажегши свечу, принялся размышлять.

Чему Северину довелось быть свидетелем? И что это значит?

Что эта девчонка, в галло которой нет следа тьмы, зато уж слишком много той оранжево-красной краски, что изобличает людей, поддающихся страстям земным (или как говорят в Эгерии, развратной похоти), сумела вызвать ветер?

Но как? Вступив в сговор с кем-то из демонов, приспешников Хамирана? Нет, куда ей. Да и не так творят черное колдовство — тут мало крови петуха, и даже человеческой.

(А что нужно для этого, так знающих это, слава Эллу, мало, а умеющих — еще меньше.)

Тут скорее-таки совпадение. Штиль должен был смениться ветреной погодой, и это совпало с «чародейством» этой веселой блудницы. (Хм, надо будет потом отпустить ей грехи особо.)

Но как совпало-то! Словно Эллово знамение, благословляющее миссию его верного слуги. Или правы те, кто полагает, что Исконная, или Древняя магия всё же сильнее новой, с ее факультетами и академиями и множеством толстых томов?

Но в чем тогда их отличие — что такое вообще магия?

Епископ прикрыл глаза и погрузился в воспоминания. Отчего-то вспомнилась школярская юность…

* * *

— Итак, что есть магия? Вопрос сей, как и любой иной, очевидный профанам, но смущающий мудрых, вроде того, что есть свободная воля и как сочетается вера в Творца с почитанием иных богов и духов, обсуждается уже давно. Над ним думали мистики в храмах древнего Уаджета, что не только собирал по всем землям богатство своими кораблями и меднобронными воинами, но и мудрость. Над ним размышляли философы Кирены и законники Урмосса — не зря в кодексе Аримия, который изучался вами в курсе церковного права, целый раздел посвящен спорам из-за дел, связанных с чародейством.

В зале аудиториума было тихо и чуть сумрачно. Косые лучи солнца бросали на покрытые юношеским пушком лики студиозусов, шуршащих угольными карандашами по скверной бумаге. Они молчаливы и старательны — как-никак, пошел второй год их обучения на славном богословском факультете Кемфордского университета, и они хорошо понимают, что пристало его студенту. Все в аккуратных сутанах, с тонзурами — хоть и никто не прошел еще ни пострига, ни рукоположения. Полсотни лучших семинаристов со всех четырех островов — будущих епископов и настоятелей. Лекция по предмету «Преступления против Элла и веры и экзорцизм».

И профессор под стать этому собранию и теме. Сам преподобный Туронс, доктор богословия и права, профессор натурфилософии, как с епископского амвона взирающий на школяров с высоты кафедры черного заморского дерева (дар альма-матер бывшего студента-недоучки, изгнанного за тупость и ставшего преуспевающим негоциантом). Седоголовый, в тяжелых очках в серебряной оправе, в такой же сутане серого сукна, как и у подопечных…

Он кажется юному Северину очень важным, солидным и мудрым — каким и должен казаться мальчику из бедного горного края, третьему сыну захудалого лорда, владельца десятка пастбищ и пары овечьих отар.

— Древние святые книги нашей веры, утверждая, что есть люди, занимающиеся чародейством и волшбой, туманно выражаются по поводу самого предмета, — гладко текла речь преподобного. — В одном месте Элл через своего посланника призывает верующих «отвращаться от зла тьмы ночной, покрывающей все, от зла волхвующих и зла людей с черным глазом». В другом — предписывается обращаться к Создателю, «обороняющему от зла искусителя, когда тот нашептывает соблазны в сердца и уши людей, посылая им на погибель своих смрадных слуг». Из этого ученые мужи и вывели свои суждения о колдовстве и чернокнижии.

Прекрасно, по мнению моего учителя Уорвина Оригеннского, высказался по этому поводу великий реформатор Марциус фан Лотар из Альмана: «Магия противоположна подлинной религии. Магия заботится не о том, как человека подчинить воле Элла, выраженной в Писании, а о том, как бы подчинить Всевышнего воле людей. Но так как это невозможно, то все магические действия суть „мечтательная суетность“, род дурмана, с помощью которого верующие усыпляются и отвлекаются от терпеливого несения благой ноши Элла».

Емкая и точная формулировка, тут и добавить нечего. Не зря сие высказывание мудрого, хоть и впавшего в изрядную ересь мужа предпосылается руководству по экзорцизму Бируны Праведной, что утверждено Первосвященником.

В принципе, так и объясняют многие духовные наставники прихожанам суть того, с чем порой приходится сталкиваться святым мужам, борясь со Злом. Дескать, Эллу недосуг заниматься такими мелочами, как улаживание склок и свар завистливых людишек. Он Творец, начало и конец Мира. Ему и детям его важно, чтобы в созданном им мире все было сообразно. И в рамках сей сообразности людям или иным существам — духам и демонам — вольно творить то, что подскажет им их свободная воля, отличающая их от бессмысленных зверей.

Иное дело — Хамиран и слуги его. Они бы и не прочь использовать людей для достижения своих корыстных черных целей. Но после Великой Битвы, падения нечистого и заключения развоплощенного Езра сделать это им затруднительно.

Потому и заблуждаются те, кто верит в какие-то особые способности всевозможных чародеев, магов, знахарей и прочих колдунишек. Во тьме пребывают и сами «волшебники». Все, что они делают, всего-навсего жалкие фокусы, основу которых составляют явления природы и рациональные знания. Как алхимики, смешивая обычные вещества, могут производить фальшивое золото или фокусы вроде зажигающихся сами по себе фитилей, как даже недоучка-фармацевт может из трав и кореньев составить лекарство от хвори, что убила бы человека, такой помощи не получившего, так и чародеи и чернокнижники, опираясь на свое знание сил природы (смеем заверить, ограниченное и не имеющее подлинно научной основы), могут поразить темных людей своим могуществом.

Впрочем, — профессор смахнул несуществующую пылинку с рукава сутаны, — школа приверженцев святого епископа Николауса Трезейского придерживается мнения, четыре века назад высказанного их учителем, что магия, как особая сила, все-таки есть, но пребывает она не в мире природном, а в человеке. Ибо так же, как создан человек, пусть жалкий и смертный, по образу и подобию Творца-Элла, так же и способность влиять на мир и изменять его силою мысли могла перейти к нему от Отца нашего. В иных она почти не выражена, в иных проявляется больше — отсюда вещие сны и озарения. Те, кто сделал своим ремеслом волшбу, лишь совершенствуют владение этой силой, как развивает свои мышцы кузнец, или легкие — водолаз. Наконец, так же, как изредка встречаются люди, способные поднять на плечах быка или без зрительной трубы увидеть спутники Беленоса, или кольцо вокруг Хахти, или различить двойные звезды — так же есть и люди, владеющие этой силой особо и иногда, увы, ею злоупотребляющие. Не подобает отрицать те тайны бытия, человеческой души и устройства человека в целом, о которых молчит Святое Писание. Из этого не следует, что их не существует в помине. Ведь как сказал еще третий пророк, Святейший Альхиор, в божественных книгах содержится не все, что надо знать человеку, а то, что ему нужно знать для праведной жизни и спасения души.

Но это лишь часть вопроса о том, грех ли магия, ибо многое из того, что сотворено Эллом и даровано детьми его, человеком обращается во грех — как радости плотской любви в блудодейство, или вино в пьянство, о чем многие из тут сидящих, видимо, осведомлены не хуже, чем аз грешный…

Никто не засмеялся, нарушив благолепие богословской беседы, хотя улыбки появились на многих лицах.

— Тут неприемлем тот аргумент, что если бы магия была противна воле Творца, он бы ее запретил изначально. Ибо свобода воли есть высший дар Всевышнего людям, ничтожным детям его, и он не может лишить их этого дара. Точно так же и рассуждения иных братьев наших, что магия — изначально дар Хамиранов, неразумны, ибо известно, что в начале церкви нашей, когда истинная вера лишь распространялась по свету, многие ворожеи и колдуньи, обратившись к вере истинной, не теряли способности творить чары. С другой стороны, во многих языческих странах, как, например, в землях черных людей Айлана, где вера явно демоническая, с человеческими жертвоприношениями и людоедством, колдунов и магов нередко преследуют беспощадно и убивают иногда самыми жестокими и извращенными способами. Ведь если магия — грех, то с чего бы Хамирану удерживать через своих слуг людей от греха, не так ли?

Преподобный сделал паузу, позволив себе улыбнуться.

— В свое время ваш недостойный наставник, — приложил лектор руку к груди, — почитал труды восточных мудрецов, кои хотя и недалеко ушли от язычников, но коим тем не менее открылся свет истин Элла, увы, ими до конца не понятый. Ученые Танисса, Джарбы и Аль-Аслана оказались более сведущими в данной области, чем их коллеги из Эгерии, Арбонна и Хойделла.

Большинство из них считало, что магия может вызвать смерть и болезнь у того, на кого она воздействует. Другие полагали, что магия создает только иллюзию и видимость, обман. Но все были единогласны в том, что если она заключает в себе какой-либо из видов взывания к планетам и звездам, а также обращения, мольбы, совершение земных поклонов им, или приближения к ним посредством того, что с ними связано, вроде надевания определенных одежд, произнесения заклинания, зажигания фимиама, то все это является ересью и идолопоклонством. Ведь сказано в их учении: «Не из нас тот, кто считает что-либо дурной приметой или верит в них, тот, кто занимается предсказаниями или прислушивается к ним, и тот, кто колдует или прибегает к помощи магии. Пришедший же к предсказателю и поверивший в сказанное им, проявил тем самым неверие в то, что было явлено Высочайшим».

Аль-асланец Ис-Ха'ди — из шиндарского толка, что наиболее близок к истинной вере, писал: «Раньше, до того, как Творец повелел детям своим сбивать демонов горящими звездами, бесы поднимались на небо и садились на седалища, чтобы подслушивать речь детей Бога о сокровенном знании, смертях и событиях, которые произойдут на земле. Они приходили к предсказателям и сообщали им это, а предсказатели рассказывали это людям, которые видели, что так и происходит. Когда же предсказатели стали доверять демонам, те стали добавлять к услышанному ложь и к одному слову прибавляли семьдесят. Люди записывали их сообщения в книги, и среди людей распространились слухи о том, что бесы ведают о сокровенном». Это правильная мысль, объясняющая побудительные мотивы, движущие чародеями.

Поразительное место обнаружилось в знаменитой «Книге Теней», написанной мистиками Уаджета и запрещенной во всех землях, исповедующих Элла. Само собой, в библиотеке нашего факультета имеется ее копия ганзейского издания, — профессор улыбнулся, — выдаваемая на руки лишь с особого разрешения отца-ректора. Но если желающие найдутся, я охотно дам такое разрешение. Порекомендую как сильное снотворное и пример глупого суемудрия поклонников Тьмы, коим они сами разоблачают себя лучше, чем это делают даже наши братья из нумнасийской супремы. На его основе мой наставник, аббат Корман, написал свое «Практическое толкование темных мест в экзорцизме». Позволю себе процитировать, ибо будущим теологам невредно с этим ознакомиться.

«Мы не обладаем достоверным знанием о том, как именно искушают людей демоны, но сталкиваемся со следами их наущений в душах и в реальной жизни, и нам известно, что битва между человеком и Хамираном продолжается с древнейших времен и что нечистый объявил эту битву войной, причиной которой послужили присущее ему зло, гордость, зависть и ненависть по отношению к человеку! Известно также и о том, что Хамиран добивался разрешения Элла на ведение этой войны, и он, поколебавшись, дал такое разрешение, усмотрев в этом определенный смысл! Однако при этом он не оставил человека без средств ведения войны, снабдив его щитом, которым может послужить ему вера, военным снаряжением, которым может послужить ему понимание Всевышнего, и оружием, которым может послужить ему обращение к Эллу и дочери его с просьбами о помощи и защите. Таким образом, если человек станет пренебрегать своим щитом, военным снаряжением и орудием, то порицать за это останется лишь его одного!»

Правда, из этого отцы-теологи тут же вывели (что неудивительно, были они эгерийцами), что толкователь мало того что сослался на апокриф безбожных уаджитов, так еще и намекает на то, что само Небо, оказывается, благословило попытки нечистого навербовать себе армию из отступников-людей! Как это?! И тут же запретили безобидную в общем книжку. Но я бы не стал…

— Профессор, вы опять смущаете незрелые умы своими построениями, равно далекими от науки и веры? — прозвучал под сводами аудиториума звонкий густой баритон.

Все полсотни голов повернулись в сторону входа, а преподобный Туронс враз потерял свою важность, стушевавшись.

И было от чего — ибо на лекцию явился не кто-то, а проректор и декан факультета натуральной магии, Брайан ок Камт, придворный астролог и маг короля Руперта II.

— Коллега, я бы попросил вас не… — с явно растерянностью забормотал теолог.

— Это я бы попросил вас, коллега, не смущать юные умы полуправдой! — изрек, как припечатал, мэтр Брайан. — Вы умудрились за те пять минут, пока я вас слушал, — он выразительно помотал в воздухе золотой луковицей часов, — дважды противоречить сами себе и как минимум один раз энциклике Предстоятеля! Или вы не знаете, почему на самом деле запретили «Книгу Теней»?! Или буллу «Контра мольфарум…» уже отменили? Может вам напомнить про Саркоранский собор?!!

— А вы вашим Саркоранским собором не прикрывайтесь! — возмущенно запыхтел профессор Туронс. — Если хотите знать, именно из-за вам подобных в число духовных лиц стали принимать новообращенных! Кое-где уже и негры служат!

— Ага, уже вторая энциклика нарушена! — удовлетворенно констатировал Брайан. — Насчет оскорбления образа и подобия и того, что нет ни танисца, ни нордландца! В прежние времена за такое можно было и в инквизицию угодить! Помните, за что сожгли фра Карданно? Он проповедовал, что лишь люди с белой кожей созданы Эллом, а остальных демоны породили!

— Фра Карданно — великий мудрец, и именно ваши собратья-маги его погубили, подписав обвинение в чернокнижии!! — рявкнул Туронс.

— Не в большей степени, если на то пошло, чем ваши собратья-богословы, подписав обвинение в ереси и оскорблении церкви! — парировал Брайан. — И поделом!

Школяры, забыв обо всем, следили за поединком двух титанов науки.

— Кстати, — ухмыляясь, продолжил мэтр Брайан, — он считал из всех «истинных» людей самыми чистокровными амальфийцев, дескать, только из них следует назначать священников и настоятелей, а остальным можно быть лишь монахами! Ежели вы разделяете идеи этого рехнувшегося монашка, то почему бы вам не доказать это делом и не сложить с себя сан?

— Ну, знаете… — растерянно забормотал Туронс. — Это уже совсем… ни в какие ворота!

— А вы, юноши, — обратился к присутствующим мэтр Брайан, — извольте выслушать одну историю, касающуюся магии. Вряд ли профессор Туронс вам бы ее рассказал, ибо она противоречит его теории унилатеризма, которая у серьезных людей вызывает…

— Позвольте… — забормотал лектор.

— Вызывает лишь смех и давно опровергнута великим Янсеном! — весело закончил маг. — Итак, слушайте. «Горнштадская хроника» 2907 года, созданная летописцем Лукасом Дарбарбургским, кроме всего прочего, рассказывает о том, как в 2850 году, во время угрозы нападения хелмийских снеккаров на Самланд и его столицу Поммерн, герцог Альбрехт во избежание грозящей опасности обратился за помощью к жрецу леттонских языческих богов Кальтину Суплиту, жившему и творившему там свои обряды невозбранно по указу еще отца Альбрехта о мирной проповеди святой веры. Тот обещал отогнать хелмийцев от берегов Самланда при помощи обрядов и жертвоприношений тем самым богам. По рассказу брата Лукаса, для того, чтобы это совершить, ему нужен был совсем черный бык или бычок, которого он хотел бы у моря, в присутствии их всех, по древнему обычаю отцов принести в жертву. Бык ему был приведен незамедлительно, после чего Суплит собственноручно заколол быка. Удался ли обряд, или помог Элл (хотя с чего бы Отцу Небесному помогать столь нетвердым в вере людям), но хелмийский флот был отогнан ветром. А по словам того же Лукаса, коего считают безупречно честным, когда через несколько дней они попытались вернуться, морякам на месте обжитого побережья виделся суровый дикий берег, совершенно непригодный для высадки.

— Брат мой Брайан… — начал было преподобный.

— А вот что было дальше? — продолжил как ни в чем не бывало маг. — Вот что сказал праведный муж в своей летописи: «Однако такая беда вслед за совершенным жертвоприношением случилась и такое несчастье настигло приморских рыбаков, что они с того времени, как был заколот бык или бычок, в течение то ли шести, то ли семи месяцев не могли поймать ни одной рыбы. Вследствие этого над жителями, основным промыслом которых было рыболовство, нависла другая угроза — голод». И как вы думаете, повелел ли герцог отслужить молебен, или отдать черного колдуна инквизиторам, или сами инквизиторы захотели его арестовать? Нет!! И епископ, и монарх опять обратились к жрецу. Кальтин Суплит признался, что совершил опрометчивую ошибку и в то же самое время, когда он заколол быка и принес у моря в жертву богам, отогнал от суши все, не только врага, но и рыбу. Тем не менее, жрец сказал, что знает способ, как вернуть рыбу, а для этого «они должны купить черную свинью и хорошо ее откормить». И когда свинья была хорошо откормлена, жрец велел принести свинью и пиво, как раньше быка, к морю, где он, сопровождая свои действия какими-то диковинными движениями, заколол, опалил, очистил и прекрасно приготовил эту черную, хорошо откормленную, жирную свинью и отдал духам моря. После чего рыба вернулась к берегам Самланда. Это было не в помянутом вашим лектором Айлане или на заморских землях меднокожих дикарей. После этого отрицать силу магии или же говорить, что кому-то известна истина о ней, глупо! На сем позвольте откланяться…

И ок Камт покинул аудиторию.

Почему преподобному Серчеру вспомнился этот эпизод его уже такой далекой юности, времена, кажущиеся такими давними?

Уж не потому ли, что тогда он впервые столкнулся с вопросом, что есть магия, и, не забывая теологических штудий, стал слушать лекции блестящего ученого ок Камта (начальство факультета не препятствовало, думая, что он решил сделаться инквизитором)?

Да нет, скорее оттого, что именно этим воспоминаниям предавался он восемь месяцев назад, в час, когда на пороге его кабинета появился бледный, как смерть, один из трех хранителей тайн ордена Длани Элла и вымолвил два слова: «Он засветился!»

Преосвященный покосился на предмет, стоявший перед ним на столе.

Это был средних размеров деревянный сундучок, окованный медью и серебром, с чеканкой слов из Святого Писания и имен младших богов и светлых духов. В таких перевозят с места на место святые реликвии. Разве что печати накладывают иные. Простые, с гербом примаса церкви страны, епископа области или отца-настоятеля обители, где хранится реликвия. Здесь же печати были двуцветные, сине-пурпурные, на золотой нити — знаки Святого Престола, какие мог накладывать либо сам Предстоятель, либо его личный нунций.

И это не было подделкой. Святейший отец перед отъездом Северина ок Серчера в Иннис-Тор удостоил бывшего канцлера получасовой аудиенции и одобрил задуманное епископом дело. Прежде осмотрев представленное Мечом Истины доказательство, ныне хранившееся в сундучке.

А сокрыта в нем была одна из величайших ценностей ордена.

Хрустальный череп, по преданию, вывезенный с гибнущей Благословенной земли последними, не предавшимися Тьме и Злу, не ставшими в ряды Хамиранового воинства. Дар кого-то из детей Элла, каковым в давние времена сокрушили прорвавшиеся полчища темных тварей в битве между Светом и Тьмой, между Езром и Вертрангом, сыном Благословенной.

Множество веков святыня покоилась в орденской сокровищнице, переданная первым епископам церкви последними фламинами сгинувшей Урмийской империи, а тем — мисрийскими жрецами, наследниками мудрости страны Уаджет. С ним же хранился тщательно переписанный папирус — известный как «Каримский свиток», а еще раньше «Папирус Сенхуфу». Только вот не тот, что известен даже толковому сельскому попику, а самый полный его список. В котором было сказано, как и что надо сделать и что сказать, взывая к Творцу, когда вновь пробудится ниспровергнутое зло. Знаком чего будет его свет.

Сундучок был плотно закрыт, но епископ и так знал, что сейчас череп светится мрачным темно-лиловым с багрово-кровавым оттенком сиянием, указывавшим на то, что развоплощенный Езр, Рука и Глаз Хамиранов, пробудился.

Сначала свечение было лишь слабым отблеском в глубине отшлифованного неведомым ухищрением горного хрусталя. Но с каждым днем оно усиливалось, окружая череп жутковатым ореолом. Наверное, сейчас он светился еще сильнее, и открой Северин сундучок, в каюте бы стало светло как в Преисподней.

Да…

В тот, первый день он светился очень слабо, пока Северин, трясущимися руками разворачивал свиток, еще глупо надеясь, что это какая-то неведомая эманация из мира духов, и твердя про себя слова жалкой просьбы к Эллу: «Не при нас, не при нас, не при нас, Отче, да минует нас гнев Твой и жребий сей…»

Потом были бдения за расчетами и молитвенные радения высших братьев ордена, прошение об отставке королю без объяснения причин, письмо в Урмосс и явление личного нунция Предстоятеля, привезшего благословение Первосвященника.

К тому времени лучшие ученые умы ордена вычислили место, где должно было воплотиться нечистому.

Вот туда-то и направлялся сейчас Меч Истины, сопровождаемый одним из лучших экзорцистов Церкви, отцом Тибальтом, прятавшимся ото всех под личиной епископского служки.

* * *

Игерна долго лежала в полудреме.

Мысли о магии ее не занимали — ветер дует в их паруса, и этого довольно.

Сейчас, когда вокруг ночь, а бодрствуют лишь впередсмотрящие и рулевой с парой подвахтенных, и капитану можно отдохнуть. Можно даже вспомнить, что капитан — женщина, и что не всегда она была той, которую тут знают как Игерну Бесстыжую…

Можно вспомнить то, что запретила себе вспоминать, ибо есть воспоминания, способные убить. Если не тело и душу, то желание жить, без которого человек вскорости станет добычей болезни, клинка или пули…

Ибо матушка-смерть обычно бывает милосердна к отчаявшимся.

Но все же иногда можно вспомнить то, что было совсем недавно. И одновременно словно бы тысячу лет назад, и не с ней, а будто с героиней какого-то рыцарского романа. (Не нынешнего, что сочиняются все больше одуревшими от скуки дамочками, и где треть страниц посвящены описаниям соития и того, как любовники «роскошно удовлетворяли друг друга».) Нет, старинных, про настоящую любовь и верность.

…Тихо. И даже не слышно шума моря. Песок на спине и теплые брызги прибоя.

Зато слышен дождь. Слышно, как противно он барабанит по стеклам. Слышно, как громыхает гроза. Но не слышно в ней того, что так волновало и будоражило все внутри.

А еще слышен шум сухой листвы и пыльной дороги. Когда ноги еле передвигаются и повозка, что за плечами, скрипит и отвратительно тянет назад.

Но трава-то — вон она.

Чуть шагни, и босые ноги почувствуют прохладу зелени и живой воды…

Запоют свои песни бродячие музыканты, заиграют скрипки и флейты, заплачут гитары и поманят ночные огни вдаль… Вдаль, в синеву моря, в горы, в степи и теснины Юга или в иной мир, что, говорят, еще лежит по ту сторону незримых дверей, упрятанных в холмах и среди угрюмых камней кромлехов….

И запоют, заплачут, заиграют… И сольются в бешеном танце звуки веселья, треск веток, что полыхают в костре… И скользнет шелковая юбка по гладкой коже бедра, и распахнется блуза на груди…

Не теряй ритма! Пой вместе со всеми.

Горячая ладонь скользнет по животу и ложбинка на груди сладко заноет…

Ухнет филин в ночи и застонет о своей нелегкой судьбе бродячая песня.

Бросит ветер пыль в лицо, опалит плечи полуденное солнце. Останутся за спиной звуки песен и безудержного веселья, звон бубенцов и пестрые одежды.

Лишь покой ждет впереди. Покой и счастье — что еще нужно восемнадцатилетней девчонке, будь она принцесса или батрачка?

Шелковый платок скользит по волосам. Тихое плавание по волнам. Полный штиль. Прохлада изумрудной глубины. Кружит, качает. Спать-спать-спать…

А над головой паруса — не выгоревшие, чиненые паруса корсарского фрегата, а темно-алые шелковые корабля, предназначенного не для боев или торговли, а чтобы приятно провести время.

И видится синий горизонт, и кричат чайки, и стучит дождь, и ждет на одиноком пригорке бесшабашная любовь. Ждет и перебирает струны гитары, смотрит, щурясь на красный закат.

Ждет и знает, что настанет безумная яркая ночь…

И наплевать, кто тут знатный гранд, а кто менестрель.

Позже…

Нет, не вспоминать!

Не открывать глаз.

Не глядеть в высокое небо.

Забыть!

Не вспоминать ни пляски пожара в оконных проемах ночного дворца, ни хлопанья выстрелов, ни искаженного последним посмертным удивлением женского лица, так напоминающего твое! Ни того, что было до того. Оно тоже вполне способно приманить Вечную Утешительницу.

Пусть только это — любовь, пьянящее лучше молодого вина ощущение счастья и звон гитары.

Есть же право на воспоминания даже у капитана одного из самых удачливых приватиров Изумрудного моря?

Вскочив с койки, как была голая, она осушила стоявшую на столе кружку остывшего шоссо (все равно незаснуть).

Глянула на себя в зеркале. При свете свечи оглядела себя. В глазах оттенка аквамарина мечутся искорки задора. Узкий, слегка вздернутый нос, придает лицу вызывающее выражение невинности. Некрупные, правильной куполообразной формы груди смотрят вперед сосками гордо, вызывающе. Животик плоский с рельефом мышц… Ноги тоже вполне, может, и суховаты, но зато бедра соразмерно широкие и правильной формы.

И какой дурак сказал, что она в море подалась оттого, что из-за внешности себе жениха не нашла?

Ладно, что это она себя рассматривает. Давай, подруга, прекращай — ты баба или пират? Изящно покачнувшиеся груди в глубине зеркала дали ответ на этот вопрос.

Да, Дарьена в их последнюю встречу рассказывала со смехом, что затеявший бунт боцман задал ей именно такой вопрос, ворвавшись в кают-компанию, где Бешеная мирно обедала.

«А что, не видно?» — ответила Дарьена, без стеснения задрав до ключиц рубаху, и пока боцман с сообщниками смотрели на ее тело, вынула из-за пояса пистолет да и разрядила прямо тому в морду.

Ладно, а вот что ей-то делать?

Некоторое время Игерна колебалась, а потом, вдруг махнув рукой — была не была! — вытащила из ящика штурманский свинцовый карандаш и принялась выводить строки на плотной тростниковой бумаге.

Сухая записка к капитану от капитана с предложением немедленно встретиться у нее на борту и кое-что обсудить.

— Хор! — крикнула, не сомневаясь, что верная подруга тут же явится на зов капитана.

— Чего вам, мистрис? — зевая и протирая глаза, появилась в дверях айланка.

— Мистрис в борделях. А твоему капитану надо передать кое-что Эохайду… — сунула ей в руки бумагу Игерна. — Срочно!.. Пусть пошлют шлюпку на «Отважный».

Хор'Тага долго и внимательно смотрела на капитана.

— Ужин готовить на двоих или сухарями будем гостя угощать?

— Готовить! Уж постарайся.

— Значит, последнего поросенка зарежем, — с притворной горечью вздохнула она. — Ну да ладно.

Хор почесала живот.

— И это… воду для вашего баловства греть?

— Ну, ты и язва! — улыбнулась Игерна. — Да ты как с капитаном говоришь?! Ладно, грей…

Глава 25

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 28-е число месяца аркат.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное море. В сорока милях от Ничьих Земель.

Едва многозначительно ухмыляющаяся Хор'Тага с силой захлопнула за ним дверь капитанской каюты, Эохайд, никак не отреагировав на ухмылочки айланки, осмотрелся.

Бывал он, конечно, в каюте у Игерны — случалось. Но не как гость, а по делу.

Мебель в салоне была простая. Койка скрывалась за темной занавеской. Уже давно большую часть времени именно каюта была ее домом, и обставлено здесь было все сообразно ее потребностям, начиная от небольшого шкафа и письменного стола, заваленного картами и бумагами, до мягкого ковра… Слева стояла оружейная стойка, над ней висел простой матросский плащ. Стены были обтянуты голубым шелком, затканным золотом, и украшены большими амальфийскими зеркалами; мягкий восточный ковер устилал пол, а на широких иллюминаторах, разделенных изящными резными колоннами, висели легкие кисейные занавески.

В углу горка с серебряной посудой (сразу видно, что каюта принадлежит женщине), в середине — отлично сервированный стол, покрытый белоснежной скатертью. Два прекрасных серебряных канделябра заливали салон светом, от которого поблескивали зеркала и скрещенные клинки, висевшие над дверью.

На полке в углу Эохайд заметил книги. Прилично — с дюжину.

Прищурившись, он прочел названия.

Был тут сборник арбоннских стихов какого-то дю Консарра, толстый том «Землеописаний материка Иннис-Тор» фрисландца Максимилиана ванн Гастена, четыре лоции: все не какие-то, а секретные, со следами сорванных свинцовых переплетов — такие стоят дорого. С удивлением отметил Эохайд и «Навигационные исчисления посредством армилляра» амальфийца Баччо Строцци — про которого даже столь далекий от учености человек, как он, знал, что тот был гениальный математик и, ни разу не выйдя в море, спас тысячи моряцких жизней своей усовершенствованной системой навигации и новыми картами.

Он преисполнился к Игерне еще большего уважения.

Обычно многие капитаны — не то что «вольных добытчиков» и «купцов», но и лощеные офицеры службы короля — из всех книг обходятся Святым Писанием, да и то открывают редко.

Правда у Миледи Ку вот библиотека получше, чем у иного властителя Старых Земель — со всех взятых кораблей ей притаскивают. Ну так ей положено, она из себя настоящую дворянку разыгрывает.

Еще у Рагира, как говорят, два сундука магических книг — так ему тоже вроде по штату положено — он как-никак чернокнижник. По слухам…

Появилась Хор'Тага с подносом, чтобы тут же исчезнуть.

На чеканном серебре дымилась жареная свинина с пряностями и луком. В филигранных бокалах чернело благородное вино.

«Аскривера» — по запаху определил Эомар.

— Присаживайся, Счастливчик, — небрежно взмахнула хозяйка рукой. — Будь как дома!..

Он слегка удивился. На ней был не ее любимый мужской костюм, а женское платье. Причем платье восточное — переливчатое, струящееся, закрывающее вроде как все тело, но при этом так соблазнительно обтекающее фигуру (впрочем, может дело больше в фигуре?).

Принюхался — от девушки чуть пахло каким-то тонким парфюмом.

— Что за духи? — поинтересовался между прочим.

— Розовое масло… Немного.

Он поглядел на ее чуть влажные волосы.

— Что смотришь? Ну да, я выкупалась. Иногда помыться тоже надо.

Ему стало почему-то чуть неловко — хотя перед визитом он и сам надел чистое барахло и вылил на себя пару ковшей пресной воды.

А потом стало не до посторонних мыслей, ибо она вдруг поцеловала его в губы. Крепко и страстно.

Эохайд на мгновение растерялся, но тут же обнял Игерну и ответил на поцелуй.

— Я рад, что ты меня пригласила…

— Молчи, — прикрыла ладонью ему рот. — Сегодня ночью слова лишние…

Порхнула мимо стола, отдернула занавеску и, подойдя к кровати, призывно посмотрела на мужчину.

Капитан сначала усомнился, так ли понял ее. Уж слишком неожиданным был поворот. Почти целый год он тщетно добивался хоть какого-то расположения Бесстыжей. И вот теперь она сама позвала его…

Он смотрел на ее волосы, на блики в ее глазах,

— Все это — безумие, — сказал он. — Никогда мы не…

— Молчи… — попросила она. — Я так устала быть одной… Ты не представляешь, как я не хочу быть одной!

И он, уже ни о чем не раздумывая, раскрыл ей свои объятия — она все еще дрожала всем телом.

Она прижалась к его груди, и Эохайд мгновение помедлил, не сразу сомкнул руки — не от нерешительности, а от удивления. Потом крепко и нежно обхватил ее и почувствовал, как дрожит ее сильное стройное тело. Полуоткрытые губы оказались совсем близко, они тоже дрожали, но эту дрожь он успокоил своими губами, и они стали вдруг нежными, мягкими, и тут она сама обхватила его руками, еще теснее прижимаясь к нему… Их губы лихорадочно искали друг друга, языки, нетерпеливо сталкиваясь, пытались проникнуть дальше. Наконец она на мгновение отклонилась, чтобы вдохнуть воздуха, и он увидел ее глаза совсем рядом…

Шелковая рубаха скользнула с плеч, не оставляя больше никаких сомнений. Эохайд ринулся на абордаж.

— Люби меня! Люби сейчас. Всегда!

Он притянул к себе девушку и крепко прижал к обнаженной груди.

— Потуши свет, — попросила она, и Счастливчик дунул во всю мощь на свечи…

Когда он медленно расстегнул последние крючки на камзоле и спустил его с плеч, девушка в ответ не шелохнулась, лишь почувствовала, что силы покидают ее, и, чтобы не упасть, ей пришлось привалиться к сильной мужской груди, ища опоры.

Она притянула к себе его голову и выгнула спину, груди напряглись и приподнялись навстречу его ласкам.

Ожидание наслаждения становилось невыносимым. Счастливчик схватил добычу на руки и бросил ее на кровать. Встав на колени, принялся жадно целовать тело, пахнущее острыми умащениями, возбуждающими желание.

Их тела яростно искали друг друга, сталкиваясь в крепких объятиях, отчаянные, торопливые поцелуи смешивались с запахом разгоряченной кожи…

Его руки скользили по ее телу и не могли насладиться им, в эту минуту он жалел, что у него не десять, не тысяча рук, он целовал ее, задыхался, пытался оторваться от ее губ… Ему это удалось, и он припал к ее грудям, спрятал свое лицо между ними, сдавил их руками и целовал, целовал, целовал…

Она изогнулась, снова сжала его голову и совершенно неистово, с какой-то безумной страстью опять впилась в его губы… Он ничего не видел, не слышал, не понимал, для него она была теперь всем миром, всей Вселенной — она и только она! Он изнемогал, чувствуя, что если это небесное блаженство продлится еще хотя бы минуту — то он умрет, не выдержит! Но он не умирал, а лишь восходил все выше и выше по лестнице сладчайшего на свете чувства.

Они оказались единым целым, словно всю предыдущую жизнь каждый из них только и делал, что искал другого. И не нужны были слова, предваряющие то, что и так неизбежно. Они кидались друг к другу с какой-то неестественной стремительностью, соединяясь резко, быстро, без слов. Иной раз, когда вдруг сбивался ритм ее ускоренного дыхания, когда обнаженные бедра ее с силой обхватывали его, ему казалось, что, наконец, она принадлежит ему. Уткнувшись губами ей в грудь или шею, чувствуя, как сильно пульсирует кровь в ее жилах, он крепко держал ее, прижимая запястья к постели, и входил, входил в нее так глубоко, словно хотел добраться до самого сердца…

Прошло много времени, но было еще темно, когда Игерна повернулась на бок и зарылась лицом в ямку на его плече. Полусонный, он почувствовал, как прижимается к нему обнаженное тело.

Эохайд отстранился и поднялся, глядя сверху вниз на белое, как снег, тело Игерны, такое таинственно прекрасное, каким может быть только женское тело во мраке ночи, освещенное лишь неясным лунным светом.

Вот интересно, что делают благородные господа после ночи любви?..

Эомар вдруг понял, что произнес это вслух, хотя и шепотом.

Девушка, однако, услышала, видать не спала.

— Не сказать, что могу похвастаться таким уж сильно большим опытом, — слегка спросонья пробормотала она, — но обычно то же, что и какой-нибудь мужлан-мельник, попользовавшись батрачкой: отворачиваются к стене и принимаются храпеть. А бедная девица все считает дни и мучается — не прокисла ли настойка морковного корня и не подсунул ли знахарь какую-то дрянь за ее серебро… Это в лучшем случае.

— А в худшем? — заинтересовался Счастливчик.

— В худшем? — с затаенной горечью усмехнулась его возлюбленная. — Встает с твоей постели и идет к жене или к другой бабе. А ты как думал?

— Ну, — у Эохайда промелькнуло ощущение, что сейчас можно быть откровенным и не стесняться. — Вроде им полагается читать своим возлюбленным стихи или петь серенады… Или серенады поют до того?

— Точно, — Игерна приподнялась на локте, обратив на него вполне бодрый взгляд. — До того, как в эту постель залезут. Впрочем, бывает и после тоже. Насчет серенад это все вы, мужчины, мастера — лишь бы подол задрать позволили. Но поют, случается. А так — все как у людей. Неужто у тебя не было ни одной знатной дамы, чтобы от нее узнать такие вещи?

— Да откуда же? — искренне усмехнулся Эохайд.

— Да так… — Отважная передернула смуглыми плечами. — Если наших ребят послушать, то они перепробовали всех леди на Ледесме, за вычетом разве аббатисы Мирты…

Капитан опять рассмеялся — настоятельница местной обители Анахитты восьмидесятилетняя старушенция, матерая ханжа, регулярно обрушивавшая проклятия на головы проституток Стормтона, по слухам, в молодости была изрядной греховодницей.

— Нет, не завелось у меня знатных дам как-то, ну вот разве что ты…

Вообще-то ему приходилось слышать от своих многочисленных (чего греха таить) продажных девиц слезливые рассказы про папу барона или графа, умершего накануне свадьбы с матерью красотки — горничной или прачкой, которую он, разумеется, полюбил прекрасной и чистой любовью. Ну, или на худой конец — о бедной сиротке-дворянке, обманом сданной в дом разврата злой мачехой. Но как все те же шлюхи объясняли, подобные истории они любят рассказывать, дабы выжать из сострадательного клиента слезу и пару скеатов сверх обычной платы.

— Да, — она вновь усмехнулась, — как у нас в Малганьере говорили про глупых девок: «Думает, что у кабальеро все не так как у холопа, и даже корень — квадратный»…

Он машинально отметил, что вообще-то, как любит говорить сама Игерна, она родом из Валиссы. Но мало ли — в пираты нечасто попадали путями прямыми и почти никогда — путями праведными.

— Значит серенады и стихи, — повторила она. — Я бы спела, так ребята отдыхают. А вот насчет стихи почитать… Чего бы тебе почитать?

— растерянно подхватила строфы девушка. — Вот это да! Ты читал Лоренсо де Гаргару? Откуда? Это же «Последний защитник Архатены» — его и у нас-то не всякий знает… А еще что-нибудь?

Счастливчик порылся в памяти.

— Ух ты! И Арсаф иб Фарим! — восхитилась Игерна. — Ну если ты прочтешь мне еще Савелиду, да еще «Каса дель Муэрте»…

Можно и донью Савелиду, — пожал плечами Эохайд.

На этом познания по части стихов у него закончились, но продолжать и не требовалось. Игерна была просто потрясена и восхищена.

— Нет, тут только Фаурицио Маро не хватает!.

— Фра Фаурицио? Извольте, донна! — улыбнулся Эохайд. — Как раз к случаю…

— закончила Игерна, поднимая руки в знак признания полного поражения. — И откуда ты всё это знаешь??

— Да так… — улыбнулся Счастливчик, надо сказать в глубине души довольный произведенным впечатлением. Мол, не из пенька тесали! — Стихи любил мой наставник, дон Хуан.

— Ты учился у дона Хуана?! — теперь изумление Игерны стало совсем уж невообразимым. — Но ведь ты, как будто, не маг, да и он вроде умер лет десять тому…

Брови Эохайда удивленно поползли верх, но тут он понял, что Игерна с чего-то решила, будто речь идет о знаменитом чародее пикаронов — Доне Хуане Марриягга, по слухам, кстати, живом и поныне, и скрывающемся где-то в пустыне Арисо на Иннис-Тон.

— Да нет, Иг, ты не поняла, — рассмеялся он. — Это не тот дон Хуан. Дон Хуан да Коста — мой первый капитан. Давно, еще в Хойделл.

И повинуясь настойчивому взгляду капитана Альери, принялся рассказывать то, о чем знали не все его близкие друзья.

…Как известно всякому, особой любви между Эгерией и Хойделлом никогда не было. Но вот эгерийских беглецов почему-то на четырех островах жило немало — вопреки этой самой нелюбви, а может, и благодаря ней, кто знает: меньше шансов, что выдадут.

И народу там хватало всякого. От простых матросов и поденщиков, бежавших от петли и каторги за богохульство, до обвиненных в ереси книжников и ученых мужей; от потомков танисцев, обвиненных в пресловутом «злокозненном исповедании языческой лжеверы предков их — вероломных захватчиков», до дворян самых чистых кровей, сподобившихся насадить на шпагу кого-то еще более высокородного.

Вот из таких-то, по всему видать, и был дон Хуан да Коста эль Ферро, хозяин маленькой пинассы, промышлявшей торговлей и контрабандой между мысом Хинестеро до устья Замиты — самый первый капитан Эохайда, сделавший из него моряка… да и человека по большому счету.

Именно он когда-то зимним вечером заступился за голодного мальчишку в лохмотьях, которого собирались уже вышвырнуть из низкопробного трактира в снегопад и ветер — почитай, на верную смерть, — и отвел на стоявшую у пирса «Красотку», с которой как раз смыло в последнем плавании юнгу.

И начал воспитывать: не то как строгий отчим — приемного сына, не то как командир — солдата…

Ласковых слов от него Эохайд само собой почти не слышал, поучений — тоже. Учил он Эохайда писать (читать его, по складам и нетвердо, выучил сосед причетник еще при жизни мамы) и говорить на фризском и эгерийском. Еще он долго и нудно учил парня математике и навигации. Без всяких учебников, а сам, заставляя часами вертеть позеленевшую алидаду старенькой астролябии с еле видимым на меди истершимся клеймом «Отлито в царствование Канута Третьего» или перемножать и складывать цифры, выводимые на старой доске головешкой.

Обучал также бою со шпагой и кинжалом и даже объяснял кое-какие приемы управления кораблем в морском сражении — хотя уж никак не мог предположить, что они когда-то понадобятся безродному заморышу. (Это все после дня тяжелого труда на палубе!)

И никогда не рассказывал о своем прошлом. Даже подвыпив, не вспоминал ничего, говоря лишь о двух вещах — бабах и кораблях, в которых, судя по всему, понимал изрядно. Но случалось, напившись особо крепко, сажал перед собой притихшего Эохайда, наливал ему кружку дешевого эля, к которой тот и не притрагивался, и принимался читать стихи — на эгерийском и даже староэгерийском, и в своем переводе на хойделльский. Читал всяких знаменитых поэтов, вроде этого самого де Гаргары или Кальядолида, а иногда даже свои — как потом понял Эохайд по их неровному размеру и несовпадающей рифме.

О чем они были, Счастливчик за давностью лет уже не помнил, разве что врезалась в память строка про то, как «тихими, тяжелыми шагами, в комнату вступает Командор…».

Как-то набравшись смелости, Эохайд спросил своего капитана, кто такой этот Командор. Всхлипнув, да Коста выдал заплетающимся языком какой-то маловразумительный вздор про «бедную Инессу» и про донну Анну, и чьего-то брата, которого он, конечно, убил, но на честном поединке — при этом смахивая обильные слезы правой ладонью, выглядевшей так, будто ее пожевал некоторое время матерый волк.

Пожалуй, думал тогда Эомар, из-за этого неведомого Командора дон Хуан и бежал за море. А уж что там было — то ли Командор прихватил его на своей жене, то ли дон Хуан его — на своей, этого, пожалуй, и доискиваться уже не надо.

Команда, надо сказать, завидовала вниманию дона к юнге, ибо своего капитана тихо обожала — и не только за то, что он платил им щедро и не скупясь.

Боцман Джон Браун, отсидевший в эгерийской тюрьме три года за пиратство и чудом избежавший плахи, как-то сказал: «Ну, дон Хуан — он дон Хуан и есть. За него — кому хошь глотку перегрызу…»

Впоследствии Эохайд иногда думал, что если и был у него отец, то не бродячий торговец, чье имя он носил, который обвенчался с пригожей знахаркой, как болтали, ради ее дома в богатом городке на перекрестке дорог да сгинул без следа, когда его сын лежал в колыбельке, а именно этот не по южному угрюмый идальго.

Жаль, недолго это продлилось — три года без одного месяца.

В тот вечер дон Хуан сидел в припортовом заведении «Завтрак морского дракона», как водилось после успешного рейса (удалось протащить мимо сторожевых судов груз первосортной фризской пряжи), и пил в одиночестве, отпустив сбрызнувшую фарт команду. Иногда с ним приключалось желание: глотнуть хмельного в одиночестве. Трактирщик потом рассказал, как все было…

Заведение уже вот-вот должно было закрыться, когда туда вбежала бледная от ужаса девушка в растерзанной мантилье ученицы монастырского женского коллегиума святой Агаты, куда отдавали на воспитание своих дочерей небогатые купцы да горожане среднего достатка. Умоляюще она лепетала просьбы спасти ее, спрятать от преследующих ее бандитов.

Мастер Борн, хозяин «Завтрака», даже вытащил из-под стойки десятифунтовый шестопер, ибо в своем заведении не позволял бесчинств, а силой, несмотря на возраст, мог поспорить с любым грузчиком. Но когда с грохотом распахнулась дверь и, топоча ботфортами, ворвались преследователи девушки, счел за благо бросить оружие и кинуться прочь — и не потому, что нападавших было шестеро. Ибо это была не просто банда, а кто-то из треклятых «Зеленых братьев» — так именовались компании молодых мерзавцев, что в поисках «приключений» выходили на ночные улицы грабить, убивать и насиловать: появилось такое развлечение у отпрысков знатных семейств. Переодевшись в лохмотья, сшитые, к слову, у лучших столичных портных, — из-под лохмотьев проглядывало тонкое белье (даже мода такая появилась на столичных балах-маскарадах: костюмы бродяг и шлюх), — творили они дела, за какие даже в грязном и жестоком мире хойделльского дна полагалось резать без разговоров.

Но сделать никто ничего не мог — как раз в прошлом месяце пытавшийся защитить свою жену кузнец, ранивший одного такого, был повешен на главной площади столицы за «разбойничье нападение на дворянина», и урок этот усвоила даже стража.

На дона Хуана они не обратили внимания — какой-то пожилой мужик, пусть и при шпаге, что с того? Сам уберется, пока цел. И вожак ублюдков, как потом выяснилось, единственный сын богатейшего лорда ок Берли, с гнусной усмешечкой из-под нарисованных углем усов начал излагать, что они сделают перед тем, как прикончат, с несчастной жертвой, замершей в ужасе, да советовать приятелям поискать бутылку с горлышком подлиннее…

Как они удивились, должно быть, когда посетитель с неожиданной прытью вскочил, с криком «Беги прочь, дура, живо!» зашвырнул девушку за кухонную дверь и загородил проход дернувшимся было следом «Зеленым». Будь на их месте солдаты или обычные разбойники, они бы различили смерть, плескавшуюся в синих глазах седого, и подумали: стоит ли лезть на добрый толеттский клинок этого человека? Но они были всего лишь выродками рода людского и видели только старика, посмевшего посягнуть на их святое право творить, что им вздумается.

Когда запыхавшийся кухонный мальчишка из «Завтрака морского дракона» оповестил матросов с «Красотки» и те, вооружившись, кто вымбовкой, кто абордажным топором, ворвались в «Завтрак», схватка уже завершилась. В трактире находилось шесть трупов и один живой — еще живой бандит, который, скуля по щенячьи, пытался собрать с грязного пола вывалившиеся из распоротого брюха внутренности.

А дон Хуан сидел у кухонной двери в луже крови и улыбался. И глядя на эту жуткую улыбку, вошедшие сразу за моряками стражники синхронно обнажили головы. Рядом лежал его убийца, сын лорда Берли, зажав ладонью пробитую грудь, и по ужасу на его лице было ясно, что дворянчик успел понять, что убит.

Они так и стояли молча, пока туда-сюда бегала стража и трактирные слуги, зачем-то посылая за лекарем и судьей.

И лишь боцман Джон Браун упал на колени перед еще неостывшим телом да Косты и завыл, заливаясь слезами: «Капитан, ну на кого ж ты нас покинул?!»

Потом на теле дона Хуана насчитали пять ран, две из которых были смертельными — с одной из них он еще какое-то время дрался.

Хоронить да Косту пришел, конечно, не весь город, как потом говорили, но уж куда как больше, чем посетило прошлогодние похороны принца крови Сигизмунда. И как говорят, могила его на Герийском кладбище Фальби стала почти святыней.

Так Эохайд осиротел вторично.

А на следующий день незнакомый стражник пришел на спешно готовящуюся к отплытию «Красотку» — знающие люди предупредили, что родня убитых их в покое не оставит — и молча протянул Брауну сверток из мешковины, в котором находилось оружие дона Хуана, после чего так же молча исчез, чуть поклонившись.

И боцман Джон — он так и не повелел называть себя капитаном — положил ладонь на плечо Эохайда, заглянул в сухие глаза парня и протянул шпагу ему.

— Бери, сынок, вроде как наследников и нету больше…

В тот день и началась карьера пирата Эохайда Эомара, лишь через восемь лет прозванного Счастливчиком. Иногда приходила к нему мысль: что бы сказал дон Хуан, увидев его сейчас? И думал, что, пожалуй, есть одна вещь, которую его первый капитан всяко одобрил бы — в команде «Отважного» свято соблюдался забытый многими другими пункт законов Вольных Добытчиков, гласивший: «Всякий, взявший пленницу или иную порядочную женщину на борту корабля, не спросив на то ее согласия, должен быть выброшен за борт с камнем на шее».

— Так что, — закончил он, — хоть и не очень люблю эгерийцев, но вот человеком меня твой земляк сделал. Вот такая моя судьба, что был он мне вместо отца… Знаешь, мне даже как-то приснилось: сидят моя мама и дон Хуан у нас в домике, в Глейвине, на моей свадьбе, и пьют за наше счастье. Вот на ком женюсь — не видел, а что они там были: помню. Хотя и домика того нет, порушили после того как мать на костер отправили…

— Как?! — Игерна даже подскочила.

— По приговору инквизиции, — вздохнул он. — Сама ведь знаешь — дом поклоняющегося демонам надлежит снести и землю плугом распахать. И что с того, что никаким демонам мама не поклонялась и никакой ведьмой не была.

— Но… почему? — только и выдохнула Игерна.

— Моя мама была очень красивой женщиной, а инквизитор нашего графства — похотливым ублюдком. Она ему отказала, и он… Он погубил ее. Понимаешь, у него ведь хватало баб, целый монастырь под рукой, куда прелюбодеек на покаяние ссылали. Но этот выродок не смог ей простить… Знаешь, я долго мечтал, как отомщу, даже в подручные к мяснику пробовал пойти и… разделать эту свинью так, чтобы он прожил подольше. А потом узнал через два года, что тот умер — на пиру у настоятеля собора свиным ухом подавился. Что называется, как ни прячься, а свинью Элл свиной смертью метит. Вот… А потом я стал пиратом. Как и ты…

— Как и я… — повторила девушка.

Альери напряженно слушала, ее темные глаза широко раскрылись и стали еще темнее.

— Слушай, я… не понимаю, зачем ты мне это все рассказываешь… от меня ты все равно моей истории не услышишь… — Игерна остановилась. — То есть, я совсем не то хотела сказать. Просто, ну, вот если бы ты… Вот если бы твой… дон Хуан не погиб, а усыновил бы тебя и вернулся в Эгерию — и был бы ты сейчас не Эохайд Счастливчик, а какой-нибудь капитан Охедо да Коста и ловил бы меня…

Счастливчик озадаченно уставился на нее, совсем потеряв нить разговора.

— Вот… я тоже не та, кем была, совсем не та, — столь же непонятно продолжила она.

Она легко коснулась руки Эомара тонкими, хотя и сильными пальцами, огрубевшими от штурвала и эфеса.

— Да, о чем я? Сам знаешь, я ведь тоже пират. Оба мы не святые. А натворила я в своей жизни, скажу тебе, побольше, чем ты, — сообщила она, уже совершенно успокоившись. — А до того со мной тоже сотворили… многое.

— Я сам не знаю, почему это тебе говорю, — признался Эомар. — Просто мне показалось…

Он замялся, не в силах подобрать слова. И фраза «Выходит, у нас похожая судьба» так и осталась невысказанной.

За иллюминатором чуть посветлело.

— Скоро рассвет, нам бы надо хоть немного поспать…

Придвинулась к мужчине, положив голову ему на плечо, и крепко уснула.

А Эохайд подумал, что хотя и в мелочи, но солгал возлюбленной. Потому что в том сне он все-таки хоть и смутно, но мог припомнить, кто сидел на месте невесты.

На рассвете корабли пиратской эскадры вошли в Коралловую бухту, и в глубину темных вод рухнули с плеском разлапистые якоря…

Глава 26

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 29-е число месяца аркат.

Иннис-Тор. Ничьи Земли. Коралловая бухта.

Создание, неподвижно лежавшее в воде среди мангровых зарослей, высматривало добычу — подходящего по размерам зверя, каймана или кабана, что пришли бы поискать добычу во время отлива. На первый взгляд, чудовище походило на крокодила — с короткими ногами, массивным хвостом, длинной вытянутой мордой и высоко посаженными, выступающими над поверхностью головы глазами. Однако его тело покрывали не пластинки панциря, а шерсть, ноги заканчивались не когтями, а ластами.

Большая сплюснутая голова с многочисленными костными выступами и буграми заканчивалась огромной пастью, усаженной многочисленными зубами, и зубы эти были клыками зверя, а не пресмыкающегося. Большие веслообразные ступни и мощный хвост животного свидетельствовали о том, что оно было хорошим пловцом, а крепкие кости ног — что оно неплохо передвигалось и по суше.

Клыкач, или, как его именовали умники в профессорских мантиях, Rosmarus Illiger Linnaeus, беспокоился. Все три с лишним тысячи фунтов его веса были пропитаны тревогой, ибо в облюбованных им угодьях совсем недавно появились незваные гости — два больших непонятных существа с длинными, торчащими высоко над водой плавниками.

Они не пахли плотью и кровью и не издавали приличествующих живым существам звуков. Возле них вдруг появились похожие на первую парочку существа, хотя и много меньше, и двинулись в его сторону, шлепая по воде плавниками.

Клыкач забеспокоился все сильнее.

Он был уже не юн, прожил почти две сотни лун и помнил, что с подобными созданиями может быть связана большая опасность. Ибо они, не имея зубов, щупалец и бивней, тем не менее, могли приносить смерть таким, как он.

Правда, иногда там, где они проплывали или уходили на дно, можно было сытно поесть — из их чрева выбрасывало странных созданий, похожих на тюленей, — с черной или белой кожей, плохо плавающих и быстро тонущих в воде. Сюда, в эти теплые воды, он как раз и приплыл, следуя за таким, с которого регулярно падали по одному, по двое таких «тюленеподобных», однако ж худых и костлявых, чье мясо отдавало вкусом долгого страха, а шкура воняла.

Но сейчас тот же самый инстинкт подсказывал морскому хищнику, что на добычу надеяться не стоит.

С шумом и фырканьем клыкач скользнул в воду и поплыл прочь к востоку, где, как он помнил, плескалось несколько ламантинов — жирных, вкусных и беспомощных.

* * *

Завершив утренний туалет, Игерна принялась за сборы. Как бы то ни было, но дело есть дело.

Выбрав новые парусиновые штаны и такие же сапоги — все работы погибшего три месяца назад от шальной пули парусного мастера Ларо, она отложила в сторону еще пару рубах и изящный шелковый камзол с капюшоном. Пусть дураки, если таковые в командах есть, потешаются над щеголихой. Но ее поймет всякий, кто видел, как скатывается с гладкой, будто стекло, ткани пятнистая тысяченожка, древесный скорпион или бурый слизень, встреча с которыми иногда кончается смертью незадачливого бродяги.

Потом, выбрав такую же парусиновую перевязь, Альери присела на койку, еще хранившую выразительный отпечаток тел…

Изгнав из головы посторонние мысли, она зажала пистолет между коленями дулом вверх, отвинтила крышку серебряной пороховницы и крышкой же отмерила нужную мерку пороха. Руки работали почти независимо от головы — обычная, хорошо знакомая работа. Всыпала заряд в длинный изящный ствол, заткнула пыжом из провощенной бумаги, немного подогрев в ладонях. Затем выбрала из бархатного мешочка (где в свое время какая-то арбоннская мадам держала лорнет) несколько пуль и, завернув одну в ту же вощеную бумагу, забила поверх заряда.

Затем эгерийка повернула пистолет, направив ствол вниз, в палубу, как учили, и рычагом черного дерева, медленно и плавно оттянула курок, слушая, как урчит взводимая пружина. Большим пальцем передвинула стопор. Поворот винта — и пиритовый камешек вошел в пазы.

Пистолет теперь можно было пустить в ход в считанные мгновения.

Вставив в затравку шарик из все того же воска, смешанного с серой и селитрой (чтобы влага не проникла к заряду), она положила пистолет на койку рядом с собой. Следом проделала то же самое с двумя другими пистолетами. Положила все три, заряженные и взведенные, на край стола рукоятками к себе — чтобы легко было сразу схватить их. (Тоже старая привычка.)

Взглянула на себя в зеркало из полированного металла, висевшее на переборке у двери. Впервые в жизни подумала, что красива…

Скрипнула дверь, и Игерна еле успела удержать дернувшуюся было к рукоятям пистолей ладонь (вот тоже — обыкновение!).

Эохайд, слава Эллу, этого не заметил. Или не подал виду.

И по его виду Бесстыжая почуяла — ему есть, что сказать.

И еще…

Поняла окончательно: то, что произошло между ними этой ночью, — не просто так.

Он сел рядом. Помолчал. Механически завернул крышку пороховницы.

А потом тихо сказал:

— Иг, не знаю, что нас ждет впереди… Меня мучает предчувствие, что есть немалый шанс… не выбраться из этого дерьмового дела. Те древние развалины… Я кое-что про них слышал, и не все, о чем болтают, вранье. Но отступать поздно… Может, мы все погибнем, поэтому я хочу, чтобы ты знала о том, что твоя судьба мне не безразлична. Я хочу, чтобы ты жила, поэтому, если что, бросай все к Хамирану и беги. Доберешься до побережья и станешь капитаном «Отважного»… Он надежнее, чем твоя старая лохань «Акула»… Если ребята будут протестовать, передашь им это…

Снял с руки кольцо с небесно-голубым сапфиром и протянул Игерне. Его печальный взгляд утонул в черных очах девушки. В их глубине изумление смешалось с испугом.

— Нет… нет… не говори ерунды… чушь это все… — забормотала она.

Эомар вздрогнул.

Ему очень захотелось обнять девушку, и он это сделал.

Гладя ее волосы мозолистой от рукояти палаша рукой, он испытал необычное, доселе неведомое чувство.

Вдруг представилось, что вот сейчас он заснет, а наутро проснется в Хойделле, в маленькой деревенской гостинице в Востершире или Дувнонне, и увидит рядом с собой мирно сопящую Игерну. Потом они сядут в дилижанс и поедут на север, там, где у границы с Шоннаном, неподалеку от Касла, примостилась маленькое поселение, а в нем домик с садиком… А там ребятишки бегают, мальчик и девочка… Мальчик гордый и немного печальный, а девчушка озорная и с темными глазищами, как у своей матери…

И еще ему привиделось, что это все вполне может произойти.

Даже ему, грешнику и пирату, болтающемуся в мире крови и ужаса, мире Изумрудного моря, может улыбнуться Элл…

— Возьми, — твердо молвил Счастливчик. — Я хочу, чтобы ты стала моей нареченной, если не перед лицом Создателя, то перед ликами тех богов, что правят в этих местах…

Он затаенно посмотрел в глаза девушки, ожидая ответа.

Ее брови взлетели вверх. А потом Игерна протянула ему правую руку.

— Это значит?.. — вопрос застыл на его приоткрывшихся в изумлении губах.

Она нервно кивнула, едва ли в состоянии что-либо добавить.

Эомар надел кольцо ей на палец. Тотчас же будто что-то соединило их неразделимой нитью.

Впервые за долгие годы де Альери почувствовала, что ей хочется плакать — и она доверчиво прижалась к нему, почти по-детски обняв за шею.

Счастливчик настолько был потрясен, что не удивился, а только стал гладить девушку по голове. Вот бы забыть про весь этот дурацкий поход и оказаться с ней где-нибудь далеко-далеко, там, где нет опасностей и суеты… А главное — подальше от Дальних Земель

В дверь постучали, и вошел боцман.

— Извините, что отвлекаю, капитан, но хотел сообщить, что все в порядке… Можно начинать высадку.

Словно очнувшись, Эомар сказал Игерне:

— Ладно, не буду мешать. Собирайся, а я пойду, посмотрю, как там его преосвященство со своим вечно мрачным помощничком.

Девушка смотрела на Счастливчика, а тот смотрел на девушку… В эти большие темные глаза. Она хотела что-то сказать, но Эохайд развернулся и вышел вслед за Банном, чересчур аккуратно прикрыв за собой дверь.

Альери еще некоторое время стояла, не шевелясь. Сейчас, при мягком свете утреннего солнца, она была похожа на растерянную девчонку, а не на дерзкого капитана пиратского судна, чье имя заставляет дрожать половину обитателей Изумрудного моря…

* * *

Стоя у кормовой надстройки, Эохайд смотрел на синюю гладь, лишь чуть тревожимую мертвой зыбью, и виднеющуюся прямо по курсу зелень берега.

Бухта эта именовалась Коралловой, хотя ныне кораллов тут наличествовало не так много. В свое время, правда, она вполне оправдывала свое название — были тут и великолепные розовые «пальчики богини», и роскошный, черный, как ночь, «олений рог», и глубокий синий «глаз павлина», и красная, как кардинальская мантия, «царская кровь».

В общем, все, что так дорого ценится женщинами и ювелирами.

Но лет шестьдесят назад владевшая тогда Ничьими Землями Эгерия сдала эту бухту на откуп танисскому купцу. В считанные годы коралловые заросли были буквально выкорчеваны, и что не доделали рабы-ныряльщики с ломами и крючьями, доделал порох, которым взрывали самые крупные рифы. Так что к концу хозяйничанья ушлого неверного в заливе не то, что кораллов, даже приличной рыбы не осталось. Потом была война За Наследство Эрдвина, или, как говорили на родине Игерны — война Вероломства.

И бывший полуостров Унгва от самой Штормовой дороги и почти до Туделы стал Ничьей Землей.

Бухта не была такой знаменитой, как лежащая в дне плавания Костяная лагуна — Каро-дель-Осто, где торчат среди мангров руины города Вилья Фердинандо, который должен был стать главным портом Изумрудного моря и перевалочным пунктом между океанами, а стал жутким местом, где войско пиратов и пикаронов вместе с экспедиционным корпусом Арбонна и Хойделла перерезало пять тысяч пленников и мирных жителей. Или как знаменитый Лос-Кабанельяс на другой стороне полуострова, где корпус и его союзники нашли злую смерть под мечами и картечью армии дона Ирмо.

Залив как залив.

Тут не было деревушек беглых рабов, не останавливались контрабандисты, а пираты, иногда пытавшиеся основаться на Ничьих Землях, ни разу не устроили тут убежища. Возможно, причиной было то, что бухта могла легко стать ловушкой — довольно узкий проход. И акватория сдвинута к северу — на картах она напоминала стилизованное изображение абордажного топора.

Неужели храм где-то тут?

На палубе появился епископ. Он был одет нарочито скромно, хотя поверх полотняного камзола зачем-то надел панцирь буйволовой кожи, на поясе по-прежнему висел клеймор рыцаря Истины.

За ним следовал его молчаливый слуга с неизменным мешком за плечами.

— Он хоть на исповеди открывает рот? — зачем-то осведомился Эохайд, за все путешествие не слыхавший от угрюмого монаха и пары слов.

Тот все больше изъяснялся жестами, словно немой.

— Я исповедую его, как и положено по церковным регламентам исповедовать немых — спрашивая о грехах и получая ответ кивком головы, — кротко улыбаясь ответил преосвященный. — Но он отнюдь не немой. Просто дал Эллу обет молчания. Возможно, я расскажу вам это когда-нибудь потом. Начинайте погрузку.

Пираты засновали по палубе под пронзительный свист боцманского свистка. Из каюты вышла Игерна. На лице Эомара возникла усмешка:

— Недолгими были сборы.

— Дольше собираешься, дольше живешь… — невнятно ответила девушка.

— Сейчас у тебя появится возможность проявить себя.

— Да, капитан Эохайд, — как бы невзначай бросил епископ. — Сейчас вы отправитесь на свой корабль и выделите должное число людей во главе с квартирмейстером.

— Не понял… — напрягся Счастливчик.

— Вы остаетесь тут, командовать кораблями.

— Я не…

— Или вам напомнить, что вы подписали консорт, где в пункте пятом черным по белому написано, что я имею право определять, кто именно отправится в поход? Надеюсь, вы не подозреваете меня в стремлении сбежать с добычей? Мимо вас мы не пройдем.

— Не спорь, — попросила Игерна. — Я справлюсь одна. А ты давай на «Отважного», поторопи своих бакланов. Вас же, ваше преосвященство, прошу к трапу.

Капитан ловко спустилась по веревочной лестнице в шлюпку, где уже сидело несколько бравых молодцев. Встав на качающиеся доски, один из них галантно протянул руку девушке. Она руку проигнорировала, достаточно легко достигнув скамьи.

— Лучше помоги Кармисе, — велела, ткнув пальцем себе за спину. — И попам.

Поднимаясь на палубу своего судна, Счастливчик подумал, что дело это очень плохо пахнет. Допустим господин Серчер уже не канцлер — но свой флот есть у Урмосса, и корабли под флагом Первосвященника давно ходят в Дальние Земли — туда везут слуг господних, оттуда — товары и десятину. Да, в конце концов, кто мешал епископу и бывшему канцлеру просто поговорить со своим королем, чтобы тот выделил ему вместо старой торговой калоши «Орлана» фрегат или шлюп с командой нормальных военных моряков — крепко просоленных морских волков? При этом, конечно, на время исключить его из списков флота и продать какому-нибудь подставному купчишке, а команду «распустить» и отправить офицеров «в отпуск». Обычно так ведь и делалось, когда речь шла о всякого рода темных делишках… Почему епископ так не поступил? Или размолвка с его мощью Рупертом была сильнее, чем казалась? Вроде нет, а других причин словно и не имелось для подобной скрытности.

Если только… Если только его преосвященство не хочет в данном деле натянуть нос не только монарху, но и своему святейшему патрону в Урмоссе… В конце концов, что известно о причинах его отставки?

Но и тогда не легче.

Мало того, что в случае чего гнев короны и церкви может обрушиться на пособников заговорщика и еретика. Так еще ведь сильные мира сего имеют странную привычку избавляться от тех, кто знаетнеподобающе много об их делишках…

Шлюпки быстро скользила по волнам, все более удаляясь от кораблей.

На волнах резвились многочисленные моллюски — от мелких летучих кальмаров до морских ангелов. То и дело попадались огромные медузы. Прозрачные создания — шарообразные, вытянутые, овальные, солнечным зайчиком скакали в воде, подхлестываемые порывами бриза.

В глубине вод залива тоже кипела жизнь — грациозные мелитуи с их странными придатками в виде мартийского креста светились, словно раскаленная лава. Акалары сверкали так, словно были усеяны настоящими бриллиантами. Очаровательные веллы испускали из-под своеобразного паруса пучки нежно-голубоватого света, а косяки морских огурцов с круглым телом, усеянным острыми шипами, мерцали таинственным зеленоватым светом.

Всевозможные рыбы то появлялись, то исчезали у поверхности. Причудливые по форме морские луковицы переливались всеми цветами радуги. Мелькнула стайка серебристых рыбок-ласточек.

По мере приближения к берегу горная гряда, чьи верхушки поднимались над деревьями, становилась все выше. Горы — серые и голые, известково-блестящие на солнце, напоминали теперь спины каких-то древних чудовищ, навеки застывших в окаменении.

Лес стоял высокой непроходимой стеной. С лодки было видно, как с деревьев иногда вспархивают невиданной окраски птицы — ярко-красные, ядовито-желтые, пурпурно-багровые.

Лодка остановилась недалеко от берега, Альери спрыгнула в воду, оказавшуюся ей по колено.

Подплыв к берегу, пираты высадились и стали подниматься вверх по отлогому склону.

Около мили они шли вдоль берега, присматриваясь и прислушиваясь, пока Игерна раз за разом всматривалась в даль через подзорную трубу.

Берег снова стал подниматься, местами пираты наталкивались на густые прибрежные заросли. Им пришлось перейти через неглубокий ручей с прозрачной водой, впадавший в море.

Наконец, отряд углубился в джунгли.

Глава 27

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 29-е число месяца аркат.

Иннис-Тор. Ничьи Земли. В нескольких десятках миль от Коралловой бухты.

Со шканцев своего флагманского корабля капитан первого ранга Орио де Ронкадор благостно озирал морской пейзаж.

Галеон шел вдоль побережья на юг по залитому солнцем морю, цветом похожему на великолепный изумруд.

И будто вторя ему, зеленели склоны прибрежных гор, заросшие пальмами и бамбуком.

Капитан повернул голову. Туда, где на баке дюжина матросов оттягивала снасти — умело, деловито и без суеты.

— выводил чей-то хриплый бас на орудийной палубе.

Улыбнувшись, Ронкадор поднялся по резному трапу на мостик и остановился, опершись о резную балюстраду. Тут уже выстроились свободные от вахты офицеры «Леопарда» — все как на подбор в белых полотняных рубахах и штанах, в легких башмаках и больших широкополых шляпах с тележное колесо, защищавших голову от солнца.

Обежав взглядом подчиненных — от второго штурмана, юного младшего лейтенанта Эухенио Бальбоа, до седого как лунь капитана второго ранга Аррано да Нуньес, — дон Орио мысленно вздохнул от зависти.

На судах эгерийских колониальных эскадрах вольности по части офицерской формы были давно узаконены, и всякий разумный капитан по выходе в море отдавал приказ: «Как сказано в уставе, господам офицерам одеваться по усмотрению, выбирая, что для лучшего службы несения подходит…» Но, увы, отдать такой приказ самому себе капитан первого ранга Ронкадор не мог.

И приходилось ему в жару преть в полной форме — камзоле из синего сукна с изрядным количеством золотого шитья и пышным воротником, неудобной тяжелой треуголке, узких штанах, непристойно обтягивающих чресла, в перевязи и при шпаге да — словно этого мало — еще и в ботфортах: всенепременно желтой кожи и со шпорами.

Вот скажите на милость, зачем шпоры в море? Понятное дело, что они — старинный знак рыцарского достоинства! Но к чему они там, где на сотни миль кругом вода, и ни одного коня не сыскать!

Однако не просить же у вице-короля дозволения ходить не по форме! Так что теперь вся прислуга в доме Ронкадора в Геоанадакано ходит в перешитых мундирах — сопревших и выцветших под тропическим солнцем.

Правда, не все офицеры одеты так легко — на правом фланге строя торчит облаченная в полный мундир, точно как сам каперанг, долговязая фигура.

Капитан еле удержался, чтобы не поморщиться.

Старший лейтенант Эрнан де ла Вега, маркиз Себальес был досадным исключением из дружной офицерской семьи «Леопарда». Прислали его три месяца назад, мнения Ронкадора не спрашивая, и тому были свои причины. Ибо маркиз был каким-то родственником вице-короля по боковой линии и недавно прибыл из метрополии. Причем не в поисках славы и не для продвижения по службе, а, можно сказать, в ссылку. С ним приключилась какая-то мутная история — вроде как слишком настойчиво волочился за некоей придворной дамой строгих правил, которая, наконец, пожаловалась королеве, и та потребовала от супруга выгнать вон наглого маркиза. Поговаривали также, что причиной высылки его из Толетто были нескромные взгляды, которые красавчик бросал на кого-то из родственниц королевы, и чуть ли не на саму государыню. Еще болтали про какую-то дуэль с особой королевской крови.

И, узнав маркиза получше, дон Ронкадор готов был даже в это поверить. Самодовольный нагловатый тип, мнящий себя неотразимым красавцем и образцовым идальго.

Видимо, в небесной канцелярии сочли, что «Леопард» уж слишком хорош, и засунули маркиза именно к нему.

Нет, ясно, что он родич вице-короля — ну так и оставил бы при себе, сидел бы лейтенантик в Геоанадакано и никому не мешал. Так нет же! Угораздило же этого сопляка стать моряком!

Как знал дон Орио, до того как попасть ко двору, тот служил в галерной флотилии Змеиного моря. Служили там по давней традиции самые родовитые дворяне, так же по давней традиции ничего не смыслящие в морском деле. Ну положим, им это и в самом деле не очень нужно. Для плавания в тех водах, вблизи берегов, хватит и обычного лоцмана, а всякие хитрые штуки с перестроением и боевым маневрированием тоже там не в ходу: тактика самая простая — нахлестывая гребцов, подойти поближе к врагу и, выпалив пару раз из пушек, свалить на абордаж.

Ну так и не лез бы в то, что не понимаешь!

Прислали его четыре с небольшим месяца назад — и Ронкадор уже не знал куда деваться.

Для начала, зная, что собой представляют галерные офицеры, он определил маркиза третьим офицером к абордажникам.

Через неделю он застал лейтенанта буквально у входа на мостик, когда тот лупил своей идиотской галерной тростью двух матросов, по его словам замешкавшихся с ответом.

Де Ронкадор, про себя матерясь, напомнил тому устав, в соответствии с которым командир не может наказывать виновных «иначе как через профоса и согласуясь с капитаном».

Хотя порывался объяснить благородному ослу: если уж он не понимает, что опускающийся до кулачной расправы офицер позорит мундир, то пусть хоть возьмет в ум, что тут ему не скованные каторжники, и слишком жестокий начальник имеет шансы выпасть за борт во время ночной проверки вахт. Но ведь этот же, чего доброго, побежит жаловаться, что де Ронкадор распустил команду!

Он ограничился тем, что перевел лейтенанта из морской пехоты в штурманскую часть. Но, сменив серебряный офицерский свисток с клыкачом на такой же с астролябией, дон Эрнан не унялся.

Это кем надо быть, чтобы в присутствии лейтенанта Бальбоа заявить, что, будь его воля, запретил бы сыновьям рабынь, а тем более темнокожих, получать офицерские чины! Да еще с этакой галантной придворной небрежностью, мило улыбаясь и глядя в глаза оскорбляемому! Тут уж сам дон Орио не сдержался и напомнил зарвавшемуся наглецу, что он спорит с королевским указом, по которому признанные отцами дети невольниц вправе наследовать титул!

Бедняга Эухенио тогда чуть не расплакался. И ведь на дуэль не вызовешь — мало того, что родня вице-королю, так еще и старше по званию.

Каюта маркиза была битком набита ящиками с дорогим вином, в общении с которым он и проводил часы досуга, и что главное — не предлагал никому угоститься, напиваясь в одиночестве, что было не только не по товарищески, но являлось прямой дорогой к тому, чтобы спиться.

Нет, в конце концов если бы все плавания знатный фертик так бы и сидел в каюте, поглощая хмельное, Ронкадор бы ничего не имел против. Но время от времени на лейтенанта де ля Вегу нападал какой-то угрюмый служебный раж, и тот бродил по кораблю, проверяя, хорошо ли выдраена палуба, и уныло требуя назначать его на вахту.

Да, а еще ведь мечтает о подвигах и славе победителя пиратов! В последних абордажных боях его приходилось в прямом смысле слова держать за штаны, потому как дону Орио уже прозрачно намекали, что вице-король будет весьма опечален, если с его беспутным родственником приключится что-то нехорошее.

А эта его манера — при каждом удобном случае подносить к своим завитым усам изящный шестигранный флакон из червонного золота с крепкими духами — привычка, выдающая галерного офицера, чувствительные ноздри которого страдали, когда ветер доносил до него нестерпимый смрад двух-трех сотен гребцов.

И это на «Леопарде», где даже нижние палубы дважды в день проветривали и промывали морской водой раз в три дня, а матроса, осмелившегося помочиться в трюм, ждала порка у мачты! Причем маркиз всё норовил достать свою склянку, когда рядом оказывался Бальбоа.

Сопляк не понимал, что этим оскорблял не одного лейтенанта — между прочим, сына достойного отца, — но и всех офицеров, весь корабль, а значит, оскорблял и его, дона Ронкадора! Нет, в очередной раз пообещал себе капитан, при первом же удобном случае он выкинет придворного хлыща прочь с галеона, снабдив, разумеется, наилучшими аттестациями и припиской, что такому блестящему офицеру нужно всенепременно состоять при особе губернатора.

Ладно…

— Утренний рапорт сдать! — сухо приказал Ронкадор.

Вахтенный офицер приосанился и начал:

— Младший лейтенант Эухенио Бальбоа заступил на вахту в полночь семнадцатого дня девятого дня месяца аркат года 3342 от Возведения Первого Храма. За время моей вахты пройдено по счислению семьдесят миль указанным курсом. Кораблей под королевским флагом, а также любых других не замечено. Ночью наблюдались огни на берегу. Наложено два взыскания — матрос Хайме Каро из третьей вахты лишен винной порции за то, что назвал матроса Танубу мартышкой, проиграв ему в кости. Еще Ханито Пири арестован профосом за угрозу сварить младшего кока Иеронимо Густори в камбузном котле, что сопровождалось действиями… по приведению угрозы в исполнение.

— Сварить или поджарить? — уточнил каперанг и отметил, как трое обтягивающих снасти матросиков ухмыльнулись при его словах.

— Так точно, именно сварить! — сообщил вахтенный офицер.

— Рапорт принят, после того как сменитесь, лейтенант, разрешаю отдых до завтрашнего полудня. Все свободны, господа!

Спустившись вниз с мостика, Орио поманил к себе одного из матросов — здоровяка Довмонта, старшего в десятке рулевых.

— Снасти отставить, найди мне профоса и передай, пусть немедленно даст Хайме Каро пять плетей. А Каро передай — пусть впредь будет умнее. Можешь идти.

Развернувшись на месте по-уставному, старший матрос зашагал на корму.

Ронкадор проводил взглядом громадную фигуру Довмонта, под босыми ногами которого вздрагивала палуба.

На кораблях его величества вообще кто только ни служил — от танисцев до скуластых низкорослых жителей холодных тундр северного Иннис-Тона. «Море не виселица — примет всех». Довмонт был, правда, выходцем даже не из Староземья, а из по-прежнему диковатой и загадочной Сурии. Был он у себя дома рыбаком, ловил в холодных северных морях рыбу да бил клыкачей и мелких китов, пока не захватили его заплывшие за каким-то демоном в те воды фризские пираты да не продали арбоннцам на плантации, с которых он дал тягу при первой же возможности.

Так было или иначе — неведомо. Да и не важно — многие из моряков носят каторжные и рабские клейма. Конечно, были капитаны, кто старался таких не брать, но только не дон Ронкадор. «Море не виселица…»

Правда, здоровяк отказался от предложения записаться в абордажную партию: мол, людей почем зря убивать вера не велит. Это при том, что трусом Довмонт не был. Когда во втором плавании бойцы с того хойделльского фрегата все же прорвались на палубу «Леопарда», он, схватив валявшийся под ногами гандшпуг, первым кинулся в схватку и разнес башку их мичману, чем привел врага в замешательство и позволил подоспевшим товарищам взять тех в сабли.

Так что Ронкадор не стал настаивать. В конце концов, среди матросни всегда хватало желающих за пару лишних медяков жалования надеть оранжевый берет морского пехотинца. А вот найти человека, способного в одиночку стать к рычагу брашпиля или удержать штурвал в жестокий шторм — такого вот надо поискать.

Он таких и искал — и находил.

Взять хоть капеллана — падре Учоа, грузного крепкого мужчину лет под пятьдесят уже: до того как принять сан побывал этот сын батрака из Валиссы и матросом, и грузчиком, и наемником. Прозябал он на должности духовника военной тюрьмы, ибо капитаны предпочитали священников пообразованнее — с кем можно вести умную беседу в кают-компании. А вот Ронкадору Учоа приглянулся — и не потому даже, что не слишком часто присуждал к церковному покаянию.

Или старший боцман Гэйди — основательный моряк из фрисландцев. Белобрысый детина с широченной испитой рожей, низким покатым лбом, тяжелой челюстью и огромными кулачищами. Орио не раз видел, как члены экипажа подскакивали на месте и быстро исчезали, как только раздавался боцманский рев… Нет предмета на корабле, которого бы он не касался. В его ведении находятся все работы палубной команды — от установки парусов, постановки судна на якорь и спуска шлюпок до мытья палубы.

А еще боцман — это начальник над мачтовыми матросами, которые управляют верхним бегучим такелажем и парусами при свете дня и во мраке ночи, а равно во время жестоких штормов и под вражеским огнем. Подобная должность требовала силы, опыта и смелости — и всем этим Гэйди ван Торп сполна обладал: не зря Ронкадор платил ему тройное жалование против казенного из излишков корабельных денег — которые, между прочим, мог забрать себе (то есть почитай, из своего кармана).

Или вот судовой казначей. Лейтенант Майдерас — немолодой, носящий очки в оловянной оправе и носящий нарочито стоптанные башмаки и потертые залатанные штаны, как это принято у казначейской породы.

Казалось бы — что такое судовой счетовод и кладовщик?

Молодые офицеры считают прямо-таки обязанным при упоминании казначея презрительно скривиться. Но каждый толковый капитан знает, что личность это значимая. Человек, ведающий жалованием, подписывающий счета, хозяин овощей, сыра, вина и сухарей — без которых так же не повоюешь, как без ядер и картечи. Типичная канцелярская крыса, которая ведет амбарные книги и, как водится, при возможности кладет что-то себе в карман.

Ронкадор был снисходителен: если удается отщипнуть от пирога, то и Элл с ним — лишь бы команда жила не впроголодь, лишь бы не тратил серебро на тухлятину и сухари с долгоносиками и хрущаками. Дона Орио волновало лишь чтобы его матросы получали свое сало и ром с бобами в срок и вдоволь. А если кто и построит себе от казенных щедрот уютный домик на старость лет, то не судить же его строго?

Так что как ни крути — казначей фигура важная, как боцман. Тем более что толкового боцмана было найти проще, чем честного казначея.

Его судовой лекарь был — в этом капитан был свято уверен — лучшим во всем флоте короны. Ибо должность эту исправлял на «Леопарде» не кто-то, а бывший адъюнкт-профессор Толеттского университета мэтр Айдаро да Понсо.

Тут надо отметить, что хотя уставами и было предусмотрено уже скоро как сто лет нахождение на борту кораблей второго и первого ранга включительно дипломированного медикуса, но вот с деньгами на оплату казна поскупилась, да и чины офицерские им дать не решились. В пеших и кавалерийских полках с лекарями было попроще — ибо там как-никак каждый приходился на тысячу с лишним лбов, а не на четыре сотни, да и народ был побогаче — так что бывало офицеры из богатых и знатных оплачивали расходы на «мясников для двуногой скотинки» и «коновалов» из своего кармана.

Да и должность военного врача на скрипящем качающемся островке из дерева все же не столь завидная, как медик в гарнизоне или полку.

Так что обычно корабельные врачи были двух разрядов.

Во-первых — всякие докторишки-неудачники или вообще выброшенные из университетов за пьянки и глупость студиозусы, запродавшиеся флоту из-за полной никчемности. Во-вторых — темные личности, которым по каким-то малопочтенным причинам стало жарко на твердой земле. Но судовой лекарь «Леопарда» был счастливым исключением — хоть про самого себя он так сказать бы не смог.

Нашел его старший офицер в матросском кабаке в Архатене, где увидел оборванного неряшливого старика, искусно зашивавшего свежий порез на лице, полученный в мелкой поножовщине каким-то пьянчугой — причем орудовал тот иглой не хуже любого портного, сыпля мудреными учеными словечками. Когда странный старик закончил свой труд, получив в награду жменю медяков и стакан рома, капитан сунул серебряный риэль подавальщику и осведомился — что это за ловкий цирюльник тут объявился.

И услышал, что это не какой-то там костоправ-самоучка, а самый что ни есть неподдельный профессор — которого сгубила неумеренная страсть к пьянству.

(И впрямь страсть была неумеренная: ежели не простолюдин, а человек из высшего общества перешел с вина на ром — пиши пропало.)

Дон Нуньес не стал тогда доискиваться до причин столь глубокого падения ученого мужа, а, сообразив что к чему, кликнул матросов, и те оттащили пьяного медикуса на корабль. А когда тот протрезвел, то узнал, что подписал контракт с флотом его благоверного величества на должность корабельного слуги — ибо диплома или свидетельства, нужного для занятия должности медика, при нем, пропившемся до исподнего, само собой не было.

С тех пор старик приобрел толику прежнего благообразного вида, и даже чтобы руки не дрожали, ему уже не требовалась пинта рома. Заодно и выяснилось, что в грех винопития впал он не случайно, а после беседы с братьями-дознавателями супремы: святым отцам показался сомнительным какой-то параграф в написанном им учебнике анатомии — что-то насчет сходства тела человека и обезьяны. Не ересь само собой — тогда разговор был бы другой, а так — «ненадобное суемудрие»…

Но и этого хватило мэтру, чтобы за пару лет из почтенного ученого мужа превратиться в жалкого попрошайку.

Так или иначе, мэтр Айдаро на корабле прижился, хотя и до сих на берег его пускали с большой неохотой — ибо стоило тому завидеть кабак, то держите меня все святые. Да и не стремился тот особо на берег, благо на борту «Леопарда» ему были обеспечены и отличная кормежка, и умеренная порция рома, а главное — полное отсутствие чинов супремы.

Да и взять фельдфебеля морских пехотинцев — тоже ведь находка…

Взор Ронкадора скользнул к форштевню, где, скрестив ноги, сидел полуголый скуластый человек, недвижно обратив лицо в морской простор. Так старшина абордажной команды — фельдфебель Ишоро Сагамо, мог сидеть не один час, а потом вдруг вскочить и взорваться вихрем смертоубийственной стали. Они с Орио были знакомы уже давно — с тех времен, когда дон Ронкадор был еще вторым офицером на лимасском галеоне.

Этот невысокий человек неопределенного возраста, выходец с архипелага Хайян, где вечно грызутся меж собой кланы знати, был непревзойденным мастером меча. Вернее, двух мечей, один из которых носил за спиной, а второй, короткий, на поясе.

Его манера боя была странной и вычурной, но вот сладить с ним было никак невозможно.

Стоило ему спрыгнуть на палубу вражеского корабля — и каждый взмах клинка в каждой из его рук нес смерть оказавшимся на его пути. Полгода назад, когда брали на абордаж фрегат Жако Мердье, этот невысокий скуластый человек двенадцатью ударами убил тринадцать человек — двоих последних угораздило стать друг за другом.

И умельцев вроде него немало в команде галеона — ибо дон Орио де Ронкадор, в отличие от иных своих коллег, не сваливал подбор своих людей целиком на боцманов и квартирмейстеров. Поэтому его команда, вне всякого сомнения, была лучшей какую только можно было собрать здесь и сейчас.

И лично передать приказ не брезговал — теперь вот Довмонт с неделю будет ходить гордый, словно сам король его медалью наградил. Как же, не кто-то, а сам командир не побрезговал снизойти до него.

Он вообще был внимателен к подчиненным. И даже не орал на них, не матерился, а уж о том, чтобы лично раздавать зуботычины, об этом и речи не было.

Именно из-за всего этого какой-то из штабных офицериков объединенной флотилии Изумрудного моря назвал дона Орио «исключением из капитанской породы».

Может, поэтому он и стал лучшим из военных моряков в этой части света (по каковой причине и ценился начальством)? В заморских владениях короны еще умеют ценить честную службу.

…Сюда, в Изумрудное море, дон Орио попал еще зеленым младшим лейтенантом королевского флота. Ему тогда исполнилось восемнадцать. Шесть футов ростом, смелый до безрассудства, любитель приключений, младший отпрыск провинциального северного рода, он был одержим жаждой подвигов и славы.

Вот тогда-то эти края и пленили его на всю жизнь. Чистые манящие воды цвета бирюзы, пышная зелень усеянных пальмами островов и восхитительные краски малиново-багряных тропических закатов… Вкуснейшие фрукты, вкуснейшая рыба, пряности, легкое пальмовое вино… Веселые стройные девушки с огненными глазами были готовы петь и плясать до самого утра.

Да, если вдуматься, был он тогда изрядным глупцом. Слава Эллу, попал под начало самого Ирмано ди Баррако, знаменитого капитана «Барракуды», одного из лучших и храбрейших моряков тех лет, о котором даже пираты с уважением отзывались. Героя, на трех кораблях отбившего у соединенной флотилии хойделльцев и арбоннцев Артахенну.

Тот приметил юного дурачка и начал делать из него человека. А как-то, уже перед тем, как навсегда сойти на берег, ди Баррако вызвал лейтенанта Ронкадора к себе в каюту и, плеснув помощнику дорогого вина из старинной бутыли, извлеченной им из капитанского поставца, изрек:

— Орио, мальчик мой! Я уже почти год изучаю тебя и думаю, что ты далеко пойдешь. Так вот, позволь старику дать тебе три совета, которые пригодятся тебе, когда ты поднимешься на капитанский мостик. Итак, запоминай. Если тебе предстоит с кем-то драться, думай не о его или своих кораблях, а о том, у кого какие команды. Потому что хорошая команда на плохом корабле всегда побьет плохую команду на хорошем. Запомни это накрепко… Во-вторых, если хорошие офицеры могут еще сделать из плохой команды хорошую, то плохие офицеры испортят самую хорошую команду… И, наконец, третье. Хорошая команда на хорошем корабле с хорошими офицерами, но при плохом капитане — это выброшенные в море сто тысяч риэлей… Помни это, мой мальчик, и постарайся быть хорошим капитаном, когда придет твое время.

И вот теперь, не без гордости, де Ронкадор мог сказать, что советы уже восемь лет как покойного старика «Барракуды» пошли на пользу. Под его командой как-никак один из лучших кораблей во всем королевском флоте, а имя Орио, как когда-то имя его учителя, пользуется уважением и среди честных моряков, и даже среди корсаров.

И, наверное, самым счастливым днем в его жизни стал тот, когда вице-король вручил ему капитанский жезл с навершием в виде фигурки леопарда. Было это два года назад.

Дон Орио делал все, чтобы сделать свой корабль лучшим в Изумрудном море.

Ведь ему достался не корабль, а истинное чудо! Корпус корабля изготовлен из выдержанного дуба, причем мастера так подгоняли детали и доски, чтобы форма ствола дерева соответствовала форме той или иной детали судна, что придавало набору чрезвычайную прочность. Две тысячи хорошо высушенных дубов ушло на постройку — не шутка!

Пара с лишнем сотен футов в длину, сорок, почитай, — в ширину, полторы тысячи ластов водоизмещения и четыре мачты.

А еще — три палубы, шесть десятков стволов разного калибра, и пятьсот с лишним человек экипажа. (Между прочим, самое маленькое королевство Староземья — Суноро в Амальфии — населяют всего-то четыре сотни человек.)

Грех было бы не ценить такой корабль. Дон Ронкадор и заботился о «Леопарде» как о родном сыне (коих у капитана было двое).

Чтобы Ронкадор уж совсем не отщипывал себе от казенных сумм, что выделялись на его корабль — до такого, конечно, не доходило. Но при этом соблюдалось железное правило — делать это лишь после того, как все насущные нужды будут удовлетворены.

И каждому матросу, даже последней «пороховой обезьяне», всегда, всякую неделю, выдавали его законные семь фунтов галет, семь кварт вина, четыре фунта говядины и два фунта свинины, кварту фасоли и полпинты уксуса. При каждой возможности на «Леопарде» пополняли запас свежих фруктов и не упускали случая половить рыбу в плавании.

Солонина была самая свежая, а стоило ей чуть завонять — и разбухшие бочки безжалостно летели за борт, на радость акулам.

Хотя солонине дон Ронкадор предпочитал черепашье мясо — благо, эти создания могли неделями лежать в твиндеках, не требуя корма и не портясь. К тому же, их можно было наловить совершенно бесплатно или, в крайнем случае, недорого купить у рыбаков.

А когда однажды прежний судовой эконом попытался запустить руку в провизионную кладовую, приобретя червивое мясо, то Орио безжалостно приказал выдрать его семихвостой плетью у мачты и послать на галеры — хотя уже подал в канцелярию представление на офицерский чин.

Опять же, сказать, что каперанг был совсем уж безгрешен, конечно, нельзя.

Он вовсю приторговывал пряностями, перевозя их в трюме «Леопарда» во время плаваний в Эгерию.

Это незаконно и запрещено, но большинство торговцев и капитанов давно плюют на это. Да и кто запретит капитану взять побольше перца и гвоздики с имбирем для команды? И кто запретит ему же взять побольше сахару и рому в плавание? А в последнее рейсы, когда «Леопард» вез партию драгоценных камней для эгерийской короны, он отважился прихватить партию контрабандных изумрудов. Не своих — двух важных шишек из канцелярии вице-короля (а может, и самого наместника).

Но и себя дон Орио не обидел — в его капитанском столе, куда ни одна таможенная крыса не смеет совать свой нос, ибо хранятся там секретные карты и приказы, находилась шкатулка, набитая гигантскими алмазными серьгами, вес которых не смогло бы выдержать ни одно женское ухо. Их делали ювелиры Геоанадакано специально для того, чтобы укрыть камни от пошлин и налогов. И впрямь — кому какое дело до подарков, что везет родне верный слуга престола?

При этом если прочие капитаны, случалось, перед рейсами в метрополию чуть не лично перетряхивали сундучки команды в поисках контрабанды, он смотрел на это сквозь пальцы, полагая (разумеется, не говоря этого вслух), что жалование, которое платит корона своим защитникам, недостаточно щедрое.

Единственное, на что могли бы пожаловаться его подчиненные — дон Ронкадор совершенно не переносил на своем корабле шлюх.

Мало того, что команде запрещалось приводить на стоянках на борт портовых девок — перед отплытием корабельный профос и его помощники старательно проверяли все закоулки галеона, а найденных потаскух и их кавалеров безжалостно драли линьками.

Исключений не делалось и для офицеров — никаких «невест», «родственниц», «бедных сироток» и прочих особ женского пола в каютах!

Дело было тут не в какой-то особой набожности дона Орио или заботе о спасении душ подчиненных от блудного греха.

В молодости, в дни службы на лимасском галеоне, капитан Ронкадор пережил жуткую историю — когда из полутора десятков взятых в плавание проституток, пятеро оказались больными «пурпурной язвой», от которой человек — если его не излечить сразу — сгнивает самое большее за год. Никаких лекарств от нее на борту не оказалось — да и медик, заболевший одними из первых, предпочел сожрать весь запас опиума, находившийся в корабельной аптеке, дабы не длить ненужные страдания.

Все дальнейшие четыре с лишним месяца плавания превратились в настоящий ад, когда каждое утро начиналось с проклятий, богохульств и жалобных стенаний тех, кто находил на теле роковые язвы.

На корабле, набитом людьми, как бочка — фризской треской, от заразы буквально не было спасения.

Самое страшное началось на второй месяц, когда ослепли оба штурмана, и курс пришлось прокладывать самому Ронкадору — он единственный из офицеров хоть как-то знал навигацию. Когда они все-таки дотащились до Лимассы, здоровых осталось от силы человек семьдесят, а из оставшихся вылечили лишь сотню человек. Прочие, включая и капитана Сальватьеру, сгнили в монастырской больнице, перед смертью, как и бывает при язве, лишились рассудка и оглашали окрестности громким хохотом.

Так, размышляя о том о сем, он прошел по темному проходу между большими орудиями в сторону кормы к грузовому трапу, который вел на ахтердек и в его капитанские апартаменты — величественную каюту внушительных размеров, занимавшую всю кормовую часть судна. Цветные стекла в окнах каюты выходили на маленький аккуратный балкончик, нависший над рулем. Потолок был отделан белым с золотом, тяжелые портьеры из синего шелка висели на окнах, затеняя каюту от слишком ярких, несмотря на раннее утро, солнечных лучей. Вдоль внутренней переборки располагалась широкая и низкая кровать черного дерева арбоннской работы, украшенная резными крылатыми нимфами.

Великолепная каюта, занимавшая всю ширину корабля и освещаемая чудным, изогнутым, с наклоном внутрь широким окном из семи секций. Это было самое просторное, светлое, излюбленное помещение на корабле, которое постоянно драили, протирали, скоблили и полировали. В нем пахло пчелиным воском, чистой морской водой и процеженным пальмовым маслом от светильников.

Отличная каюта на отличном корабле.

Чего бы не радоваться ему, идальго Орио де Ронкадору, каперангу королевского флота?

Увы, была одна мелочь. Он пока что не был полновластным хозяином на «Леопарде», а именовался всего лишь «назначенным исполнять должность».

Ибо был всего лишь капитаном первого ранга, а командовать галеоном полагалось генерал-майору флота.

Случись, например, любому из трех десятков королевских галеонов Изумрудного моря стать на долгий ремонт или быть слишком сильно побитым в схватке с корсарами — и его командир просто перейдет на «Леопард».

Конечно, представление на новый чин давно уже написано и заверено, но… Если звания до капитана первого ранга включительно присваивал вице-король, то генеральские чины мог давать только лично монарх Эгерии. Всем известно, как долго тянется волокита в канцеляриях Толетто, когда дело идет о верных служаках. Сочтет какая-нибудь бумажная крыса, и моря-то никогда не видевшая, что не достоин он повышения по службе, да, в конце концов, приключись с обожаемым монархом приступ подагры или просто дурного настроения… И все, прости-прощай, капитанский мостик! Пришлют на «Леопарда» из метрополии какого-нибудь новоиспеченного генерала из придворных любимчиков, и останется дону Ронкадору еще невесть сколько лет ходить в помощниках — ведь с галеонов командиры уходят лишь по старости. А там решат еще, что слишком стар и сам Орио, и все. Или отставка с нищенской пенсией, или назначение капитаном захолустного порта — до самой смерти.

К тому же не так давно в Пласа-дель-Эспада произошла «смена караула». Прежний военный министр — генерал-капитан Алмейда, бывший командующий эскадрой, в которой Ронкадор начинал службу — ушел в отставку по старости и многочисленным ранам. И нынче всеми делами заправляет молодой болван — герцог Альберто де Мазандо, тридцатилетний генерал-лейтенант кавалерии и круглый идиот, при каждом удобном случае рассуждающий о том, что проклятых танисцев нужно де сбросить в море. Да еще духовник королевы, этот безумный аббат Хорио из ордена Непорочной Девы, чуть не ежедневно пудрит мозги ее величеству, мол, именно сейчас настало время исполнить заветы предков и очистить исконные эгерийские земли от нечестивцев и язычников! Известное дело, этим святошам не придется гибнуть, если что!

Так что того и гляди — затеют новую войну с Северным Таниссом, тьфу ты, с Южной Эгерией (вот так ляпнешь, забывшись, и прощай генеральский чин!). А значит, вновь растратят казну на новую армию, загребут по селениям да городам ремесленников да земледельцев, наберут наемников по всем окрестным землям, те по пути попортят девок, вытопчут поля и сожрут несчитано кур и поросят да пополнят шайки разбойников, от которых в королевстве и так скоро житья не станет. А кончится все, как и всегда. Войско померзнет на горных перевалах да поляжет под Алькантаром. Еще, не дай Элл, отзовут корабли из Иннис-Тора драться с язычниками. Мало того, что на такой войне не заработаешь, так ведь эти черти бритоголовые пустят тебя ко дну или сожгут «огненными орехами». То-то радости будет всем этим прощелыгам из Стормтона и Кадисты, всяким там Игернам Бесстыжим и Анголахам Кривопалым! То-то будет довольно потирать руки старая шлюха Миледи Ку! И как тут удивляться, что хиреет Эгерия да приходят в упадок цветущие в прошлом земли?!

Конечно, капитан Ронкадор был верноподданным его светлейшего величества, короля Карлоса XIII, и никоим образом не сочувствовал мятежной затее герцога Кассо и безумной графини. Но видит Творец, он не мог не согласиться с их намерением плюнуть на пресловутые древние владения, оставив танисцев сидеть за Неретейским хребтом, и бросить все силы на освоение земель за океаном, куда уже давно лезут не только жадные хойделльцы и наглые самодовольные арбоннцы, но даже и всяческие фрисландцы с амальфийцами.

Но разве ж кому-то из придворных напудренных хлыщей Эскориало интересно, что думают капитаны флота его величества? Поневоле крамольные мысли в голову полезут.

Уф, аж взмок от волнения!

Скинуть сорочку? Нет, вдруг кто войдет, пойдут разговоры, мол, не соблюдает дон Орио своего положения, ходит как голодранец.

Подождем, когда получим генеральские аксельбанты.

Тогда можно будет хоть без штанов щеголять — разве что скажут: чудит его превосходительство…

Словно в подтверждение его мыслей, в каюту постучали — робко, но настойчиво.

— Кто там?

— Господин капитан, дозвольте… — послышался голос корабельного мага Энильо Несса.

— Заходите, младший лейтенант!

(Вот взбрело же колдунам дать воинские звания!)

Появился невысокий тощий человечек лет под тридцать в мундире, сидящем на нем, как сутана на козе.

В руках он держал плетеную клетку, где беспокойно возился взъерошенный пятнистый зверек — гарнийский сурчан. Он непрерывно всхрюкивал, попискивал, вертелся, притопывая мохнатыми лапками.

— Вот, — озадаченно сообщил маг, — Севир чует… Видимо, бой недалеко.

Дон Орио скрипнул зубами. В последний год умники с военного факультета Толеттской академии натуральной магии наловчились как-то дрессировать сурчанов, чтобы те реагировали на дальнюю канонаду, пока та еще не слышна людскому уху.

Пользы большой Ронкадор от этого не видел, кроме того, с сурчанами было много проблем — к примеру, на время учебных стрельб их приходилось или свозить на берег, или усыплять, иначе те просто подыхали. Опять же бывало — зверушки реагировали на тропическую грозу или даже дальний шум прибоя.

— А может, он просто чего несвежего сожрал? — пожал капитан плечами. — Ты его, милейший, чем кормил?

Опровергая его слова, из-за иллюминаторов донесся еле слышный звук канонады.

— Вот видите, капитан! — просиял Несс. — Севир не подведет, говорю вам!

«Выбросить бы тебя за борт вместе с твоей крыской, помощничек!» — мысленно выругался Ронкадор, накидывая камзол.

Глава 28

Ничьи Земли. Коралловая бухта. Борт «Акулы».

Заслонив глаза от лучей ладонью, Гвенн Банн смотрел на море, прикидывая, как быстро они смогут добраться до Стормтона, когда вернутся высадившиеся на берег.

На полубаке дон Мигель тренировал подчиненных, размахивая скьявоной и яростно кромсая клинком воздух. Он то прыгал, то уходил в низкую стойку, то падал на палубу, перекатываясь в совершенно невероятных пируэтах, крутясь вихрем.

Солнце отражалось на поверхности воды и светило прямо в глаза.

Парусный мастер с подручным перешивали грот, напевая старую песню про моряков с проклятой «Айланки»:

— Вижу корабли! — дико заорал из «вороньего гнезда» впередсмотрящий. — Два… нет даже три… Нет, все-таки два.

Выхватив подзорную трубу из рук подбежавшего матроса, квартирмейстер навел ее на приближающееся судно.

Земляки, кажись.

— Поднять хойделльский флаг! — незамедлительно отдал приказ квартирмейстер.

— Ну, что там? — крикнул Банн, задирая голову.

— Погоди!

Впередсмотрящий снова приник к подзорной трубе.

— Мать… — только и сказал он через секунду. — Фрегат… и галеон! Это же Рагир!!

— Рагир?! — пробормотала Хор'Тага. — Что тут надо этому дракону?

Банн сплюнул. Да не за борт, а на выдраенную палубу.

* * *

Почему-то Эохайд Счастливчик не испытал ни малейшей растерянности при появлении двух грозных боевых кораблей.

Единственное — его посетила удивительно прозорливая мысль, правда тут же отброшенная, что, возможно, хозяева пресловутых сокровищ каким-то образом выманили сюда Сына Смерти.

Но думать о том, как и зачем тут оказался враг, смысла не было.

Пробежав до бушприта, он ловко взобрался по нему и, стоя над морскими волнами, закричал:

— Поднять паруса! С якоря сниматься. Орудия к бою! Разворот право на борт!

На лице его играла зловещая улыбка.

— Курс на вражеский фрегат, приготовиться к залпу с правого борта и абордажу!

— Канониры! К бою, мать вашу! Фрейсон, идешь к штурвалу! Жанно, как там пушки? Подайте на «Акулу», пусть готовятся!

Распустив паруса, «Отважный» двинулся наперерез нападавшим. Шлюп, конечно, был не противник в артиллерийской дуэли ни «Разящему грому», ни тем более «Сыну Смерти». Но даже один удачный его залп мог лишить фрегат хода. Кроме того, Эохайд рассчитывал, что Рагир сделает все, чтобы не дать им выскочить из бухты. То, что они не собираются бежать, врагам в голову не приходило.

Он мог бы попробовать, несмотря на дующий в скулу ветер, — так уходил он на своей пинассе от сторожевых бригантин в славные контрабандистские времена.

Будь на борту Игерна, Эомар непременно попытался бы, предварительно оглушив ее, и пусть она бы потом кидалась на него с кинжалом.

Но сейчас для ее спасения нужно было остаться тут, влезть в схватку и дать надежду «Акуле».

— Фрейсон, разворачивай корабль, мать твою за ногу! Жанно, приготовь людей к залпу! — заорал Эохайд. — Попробуем сбить ему рангоут и прорываемся! Как только развернемся на полную — стреляем!

— Они слишком быстро идут на нас, капитан! — закричал квартирмейстер. — Мы не успеем перезарядить все пушки…

— Хрен с пушками! И сигналь на «Акулу»!

Возможно, им бы удалось проделать маневр, но тут резко переменился ветер.

— Что будем делать, Счастливчик? — деловито спросил Фрейсон.

— Поворачивай к берегу, — скомандовал Эохайд.

— Бросим «Отважного»?! — уставился на него квартирмейстер.

— Нужно предупредить парней на берегу! — бросил капитан.

Рагир расхохотался, глядя как разворачивается «Акула», на которой поняли, что им не выйти из бухты. Все пока шло как надо. Проклятым ублюдкам не вырваться! На его стороне было все — фортуна, внезапность и ветер.

Сперва он даже намеревался не брать на абордаж Эохайда и Игерну, а просто расстрелять их из пушек и пустить ко дну. Но они стояли неудачно — бортом к берегу, причем совсем недалеко от берега.

Часть из них может успеть спастись — ищи их потом неизвестно сколько времени в этих дебрях. Кроме того, как передал ему господин, на корабле есть человек, опасный ему, и еще нечто, что нужно всенепременно захватить и уничтожить.

Так что ребятам придется помахать железом.

Правда, потом наверняка будут вопросы, когда выяснится, что никакого золота нет. Ну ничего, расплатится из своих ухоронок, щедро расплатится, никого не обидит.

Осталось лишь подбить эту лохань…

Но взять шлюп «Сыну Смерти» не удалось — погонные орудия лишь напрасно выплюнули вслед книппеля, взрывшие воду за его кормой.

Вот шлюп вылетел на отмель, так что от удара захрустели все сочленения и заклацали зубы.

— За мной!!

Эохайд прыгнул в воду первым.

А спустя пару минут вся его команда уже направлялась бегом к джунглям. Счастливчик уже наметил короткий путь по карте — вдоль русла безымянной речушки. У самых скал он перехватит отряд Игерны и предупредит их.

А «Отважный»… Жаль, конечно, но пиратам он не достанется — для них приготовлен неплохой сюрприз.

…«Акула» быстро изготовилась к схватке.

Но все равно, когда над головой пронеслось ядро и ударилось в грота-рей, разнеся его в щепки, стало жутко.

«Сын Смерти» стремительно разворачивался к ним бортом.

Вот окутались дымом фальконеты верхней палубы, несколько моряков, не успев укрыться, упало замертво. Проклиная на чем свет стоит впередсмотрящего, у которого, видать,глаза ослепли, Банн бросился к штурвалу, ставя судно на разворот.

— Всем приготовиться! Пусть подойдут поближе, и мы разнесем их в клочья! Пустим на корм акулам! — орал боцман.

Он, как и все прочие, понимал — Рагир пришел сюда, чтобы убить их всех, о чем лучше всего говорило то, что он даже не попытался завязать переговоры, даже не поднял ни белого, ни пурпурного флага, а сразу начал со стрельбы на поражение.

— С левого борта — огонь! — приказал Банн, и полтора десятка пушек, стоявших на левом борту «Акулы», выстрелили одновременно. Большинство ядер вроде бы даже попало.

Конечно, всего одним залпом такое чудовище, как галеон, из строя не выведешь, но, может, хоть немножко прыти у него поубавится? С галеона им ответила носовая батарея.

«Черт, слишком много, слишком!» — злился про себя Гвенн.

— Готовьте оружие, чувствую, одними пушками не обойдется.

«Сын Смерти», получив щелчок по носу от фрегата и потеряв с десяток бойцов, все-таки закончил разворот.

— Огонь!!!

От слитных залпов множества орудий заложило уши, а все вокруг заволокло пороховым дымом. Книппеля унеслись к вражескому судну.

У «Акулы» перебило грот-стеньгу, и она рухнула на палубу, передавив немало народу. Теперь все — как ни силен дикий лось, как ни остры рога, а не уйдет от преследующих его волков!

— Заряжайте картечь! Идем на абордаж.

Галеон надвигался на них всей тушей, а «Сын Смерти» тем временем снова начал разворот, ложась на прежний курс, чтобы прийти на помощь «Грому». Матросы бегали по палубе, потрясая аркебузами и пиками.

Йунус проверял свои пистолеты, наблюдая, как постепенно приближается борт обреченного судна. В такие моменты ему всегда было интересно, о чем думают те людишки, осознавая, что смерть уже рядом.

Со стуком упали абордажные крючья, впились в доски; корабли стукнулись бортами, и на палубу «Акулы» ринулись вопящие корсары. Еще вчера — друзья по попойкам и игре в кости. Сегодня — смертельные враги. Потому что когда пираты грабят своих, то обычно не щадят никого, чтобы некому было мстить или даже рассказать о чужом вероломстве.

Фрегат неумолимо надвигался!

— Готовь крючья! — донесся до «Акулы» хриплый вопль.

Банн искренне взмолился Эллу, чего давно с ним не случалось.

Потому как надежда теперь была лишь на чудо, вроде пули в бочонок с порохом, или что у Рагира тоже неполная команда, или на то, что они сделают какую-нибудь глупость — например, не заметят гранатометчиков, засевших на марсах и верхних реях.

Нет, такой глупости они не допустили. Вновь ударили фальконеты и эсмерили, и на палубу «Акулы» повалились убитые и раненые. Сверху на шею Банну упали теплые капли — даже не стирая их старый моряк понимал, что это за странный дождь.

— На абордаж! — прозвучала команда.

В следующую секунду крючья уже впились стальными зубами в борт «Акулы», а через считанные мгновения Банн уже встретил врагов выстрелом, и высокий чернокожий упал в воду, не успев даже перелезть через борт. Боцман отбросил пистолет, и его абордажная сабля с металлическим лязгом выскочила из ножен. На него надвигался человек, обнаженный по пояс, с выпирающим волосатым животом и толстыми мускулистыми руками, в которых сжимал огромный топор о двух лезвиях. Гвенн уклонился от удара, уходя назад, и выбросил клинок вперед, всадив острие абордажной сабли ниже косматой бороды неприятеля. Топор выпал из рук и покатился по палубе. Банн наступил ногой на грудь убитого и выдернул абордажную саблю из горла — из сонной артерии алым фонтаном хлынула кровь.

Боцман хорошо понимал — им не одолеть напавших.

Значит, все — конец всему, конец его жизни, конец парням на берегу, конец Игерне. Сейчас он жаждал только одного — найти Рагира и перегрызть ему горло.

Безумие захлестнуло его с головой. Не было ни страха, ни сомнений, не было даже ни одной здравой мысли. Сумасшествие это оказалось заразительным, и вот уже его люди орали вместе с ним. Рыча, как стая волков или диких собак, они рассыпались по палубе и схлестнулись с толпой моряков, ринувшихся им навстречу.

Две волны бегущих, визжащих людей встретились чуть ниже полуюта. Все смешалось в единую массу сцепившихся тел, крики и проклятия слились с нечеловеческим, звериным ревом.

Пистолеты и ружья давно были разряжены, сталь билась со сталью.

Команда была закалена в сражениях. Моряки прошли плечом к плечу не один десяток битв, штурмовали корабли и форты, противостояли огню и стали. Они знали запах крови и гордились этим.

— А-а-а!

— Получи, урод!

— Смерть тебе, свинья!!

— Сдохни, падаль!!

— А-а-а!!

Айланка спрыгнула с капитанского мостика, пронеслась, вереща и круша все направо и налево саблей. Взмах за взмахом, удар за ударом. И только глаза Хор'Таги пылали ярче углей, да еще раздувались тонкие, изящно вылепленные ноздри ее носа.

Еще один? На! Получи!

Нет, Хор не любила убивать — так, как любил это дело ее муж. Она просто дралась за жизнь, чтобы, если уж не повезет, сдохнуть в бою, а не под двадцатым или тридцатым насильником, в бессмысленных мольбах о пощаде.

Перепрыгнув через чью-то неподвижную тушу, Хор'Тага пригнулась, перебросила палаш в левую руку и выхватила пистолет.

Ба-бах!

Когда едкий дым поредел, айланка увидела, что хойделлец бросил рапиру и юлой завертелся на месте, зажимая рукой плечо. Айланка, бросаясь наперерез седому матросу, даже мельком подивилась своей меткости.

Прости, папаша, а только в бою все равны!

Банн заметил, что у штурвала «Отважного» остался стоять один Фрейсон, и бросился к тому на помощь.

— Ребята, за мной!

Они подоспели как раз вовремя.

Трое пиратов накинулись на юта, но тот один, искусно орудуя палашом, отбивался от них. Боцман перерубил одному из них шею.

— Получи! — дико закричал Фрейсон, всаживая кинжал в бок еще одному пирату.

— Вот тебе! — отшвырнул его, казалось, не почувствовавший боли корсар — здоровенный негр — и, взревев выхватил пистолет и выстрелил, но не во Фрейсона, а грудь Банну.

Боцман покачнулся и упал на палубу. Он был мертв…

Фрейсон побледнел и ударил убийцу своего давнего компаньона палашом в лицо. Клинок вошел между глаз, перебив переносицу.

Потом, склонившись над боцманом, Фрейсон тихо прошептал:

— Прощай, старый друг!

Хор'Тага остановилась, чтобы вытереть со лба пот и осмотреться вокруг.

Ага! Кажись, наша берет!

Красавчик Рикке отплясывал смертоносные па на шканцах чужого фрегата, его рапиру и не разглядеть, так быстро она мелькала. Дона Мигеля окружили трое, да только у двоих поперек рубах кровавые полосы.

А вот и Марко — их новая «пороховая обезьяна». Молодчина, хоть наверняка потерял много крови, но сейчас, укрывшись за лафетом пушки, перезаряжает свои пистолеты, чтобы вновь встретить неприятеля прицельным огнем.

Сверкнули красные перья на шляпе Мигеля, промчался мимо эйринец О'Тулл, кривой Хэнк с ножом в зубах карабкается по вантам вражеского корабля… живые, черти, живые!

Айланка зло выругалась и с разбегу перемахнула через борт, оказавшись рядом с теми, кто орудовал на палубе фрегата. Огляделась, с ненавистью сощурив темные глаза.

Очередная волна атакующих хлынула через борт.

Айланка завертелась на месте, отбивая удары напирающих врагов. Р-раз, два!

Черт побери, все-таки их слишком много…

Ну-ка, рывок вперед! К поручням!

Это бы ее коронный номер — перепрыгнуть со шканцев на фальшборт и пробежаться стремительной хищной куницей за спину сражающимся…

Ну, раз, два…

— Монгала, за что?!

Острая боль обожгла плечо. Широкий фальшборт выскользнул из-под ног.

Сине-зеленая гладь бухты сомкнулась над головой. Айланка заработала здоровой рукой. Вынырнуть удалось далеко не сразу, и когда мокрое лицо пиратки все-таки показалось из воды, оно было пепельно-серым, как у покойницы

Закашлявшись, Хор хватанула ртом воздух. Проморгалась, с трудом разлепив глаза, горящие от морской соли: в кабельтове от нее издевательски маячила, удаляясь, корма фрегата.

Кое-как загребая одной ладонью и отчаянно взбалтывая воду ногами, айланка поплыла к берегу. Главное — выбраться, а там уже посуху можно добраться до своих.

Быстрее, быстрее

Хор хорошо помнила о том, что бухта в месте недавней схватки должна вот-вот закишеть акулами. Как назло, она совсем не чувствовала правой руки…

Она все-таки выплыла. Выплыла, но лучше бы ей погибнуть на палубе «Акулы» или найти пусть страшную, но быструю смерть в зубах акул или приблудного базилиска.

Четверо охотников-бродяг, потрясенно взиравших на битву с суши, отвыкших за месяцы дикой жизни от женщин и не имевших даже коз для некоторых надобностей, выскочив из кустов, схватили выползшую на песок раненую женщину и уволокли в заросли.

Спустя полчаса на небольшой полянке они принялись обсуждать, что им делать со своей находкой. Вначале были настроены, так сказать, по-доброму — должна же у них быть постоянная женщина?

Потом чуть не передрались, решая за красавицу Хор, кто из них будет первым.

Бывшая в полубеспамятстве Хор'Тага лишь ругалась и призывала демонов, слыша, как решают ее судьбу — судьбу еще час назад храброй и неустрашимой пиратки, жены боцмана Банна.

Мулатка еще пыталась сопротивляться, но ее сначала избили, а потом, растянув, прибили кисти и ступни кинжалами к поваленному дереву и сделали с ней то, чего Хор'Тага так боялась. Затем, слегка опомнившись, они посмотрели на истекающую кровью стонущую жертву и, подумав, что, пожалуй, девка может сдохнуть, принялись вытаскивать из живого тела клинки, бестолково замазывая раны смолой такори.

Но, видать, судьба исчерпала все блага, что были отпущены на долю молодой айланки. Дергая за рукоять, их атаман, бывший наемный убийца и каторжник, поскользнулся и рухнул всем телом на жертву, да так неудачно, что кинжал в его ладони пропорол печень девушки…

* * *

Йунус побежал по мостку одним из первых, на ходу выхватывая пистолеты.

Выстрел — и парень в рваном красном мундире, нацеливший на него аркебуз, падает с простреленной грудью. Тут же выстрел со второй руки почти в упор вышиб глаз второму врагу.

Он еще не успел убрать пистолеты за пояс и потянуться за второй парой, как на него накинулся какой-то немолодой тип с косичкой, что любили заплетать мужеложцы в гадарских притонах. Пират выхватил из-за сапога раззолоченный танисский кинжал, украшенный драгоценными камнями, и метнул его прямо в шею извращенцу.

Вокруг была кровавая свалка, толкались люди, гремели выстрелы и звенел металл, но помощник Ар-Рагира не слышал и не видел ничего вокруг себя. Он просто чувствовал бой. Не целясь два выстрела в толпу, а далее уже без заряженных пистолетов по телам раненых и убитых… Вытащить кинжал из горла покойника… Держа кинжал в правой руке, Йунус отразил удар рапиры, одновременно левой рукой выхватывая ятаган. Ударом снизу вверх, помогая правым локтем, морской волк вспорол жертве живот и вскрыл грудную клетку. Его окатило горячей кровью, но он даже глазом не моргнул.

Победа давалась не так легко, как рассчитывал Йунус, но было бы странно, если б его ребята успели вырезать всех и вся в пять минут… Хотя людей у Бесстыжей явно немного, да и ее саму что-то не видать.

Очередной взмах палаша был мастерски остановлен ятаганом. Еще взмах…

…Банн яростно орудовал клинком, крутясь вокруг своей оси. Кто-то толкнул его в спину, задев раненое плечо. Пока, скривившись от боли, он пытался перехватить свое выворачивающееся оружие, бородатый немолодой танисец в низко надвинутой чалме нанес ему страшный удар, выбивший клинок из ослабевшей на миг ладони. Второй удар рассек шею Банна. Он остановился, словно в изумлении, не понимая, что же произошло, а затем его голова, медленно отделяясь от туловища, скатилась на палубу корабля. Через мгновение ноги боцмана подкосились, и обезглавленное тело медленно осело вниз, заливая кровью дощатый настил…

Загремел металл.

Дю Шавресс все же решил использовать свою новую выдумку.

Пираты расступились, и навстречу поредевшей команде «Акулы», тяжело ступая, вышла пятерка закованных в сталь фигур.

Солнце слепило глаза, отражаясь от зеркально полированной стали, железные сапоги тяжело шаркали по палубе.

Такого никто из корсаров не видел — ну разве что на древних фресках или картинках в старых книгах.

Это была очередная безумная идея вожака, из разряда тех, что приносили пиратам Рагира успех.

На одном из купцов они обнаружили багаж какого-то знатного гранда, решившего перевезти в колонии часть интерьеров родового замка.

И среди этого добра оказалось пять уже почти полтора века как снятых с вооружения полных норгрейнских рыцарских доспехов. Эти груды железа в семьдесят фунтов веса и одеть-то было страшно, но выяснилось, что дю Шавресс, служивший не где-нибудь, а в конной гвардии в столице, умел с ними обращаться, пусть и остались они исключительно как церемониальные, для турниров да парадных выездов.

Щеголь и сам не достиг в этом деле умения прежних времен, когда в такой вот скорлупе рыцарь должен был не только драться, но и танцевать, вскакивать на коня, подниматься по штурмовой лестнице на любую стену и даже плавать. Что уж говорить об отданных ему в обучение пиратах? Тех еле-еле хватало, чтобы пробежать мелкой трусцой да неуклюже махать саблей.

Но, как выяснилось, и этого было довольно. Когда пришедшие в себя люди Игерны полезли вперед, то почти сразу отхлынули, оставив дюжину корчащихся окровавленных тел на палубе — клинки пиратов скользили по стали зерцал, попасть в щель бацинета или нагрудника никак не удавалось, зато обычная сабля в руках латников без помех рубила тела, не защищенные ничем — иногда даже сорочкой.

— Хватит, ребята! — вдруг выкрикнул Мигель — последний из оставшихся офицеров.

И бросил рапиру на палубу. Здоровенный хойделлец, уже примерявшийся, как ловчее пырнуть штурмана глефой, ухмыльнулся и, ловко крутанув древко, врезал ему «пяткой» под дых.

Через пять минут побежденные лежали на палубе, а ребята сновали по «Акуле», выискивая спрятавшихся, пока довольно гудящие товарищи «распаковывали» мокрых, как мыши, «рыцарей».

— Так, — утер пот с лица старпом, — теперь можно посмотреть, что поделывает наш Рагир…

Проклятье! А это еще кто на их головы?!

Йунус буквально онемел, глядя на эгерийский корабль, выползший, как сам Змей-Шагор, из-за мыса. Тот довольно целеустремленно пер прямо к месту боя.

Но что, Хамиран возьми, это означает? Неужели их предали?

Кто же мог предать?!! Или та гнусная хойделльская обезьяна просто решила сорвать двойную плату?

Враг между тем приближался, и в подзорную трубу уже можно было различить пестрый окрас корпуса.

— Эгерийцы… — сипло пробормотал О-Данн, словно это не было понятно и так…

«Эгериец» размерами заметно превосходил даже «Разящий гром» и нес не менее сорока пушек.

Вот уже стало возможно разглядеть название — «Леопард».

— У, морской бог!!! Это же Ронкадор! Из-под него не выскочишь! — бросил кто-то.

Величественный гигант входил в бухту, как входит, поигрывая алебардой, дюжий стражник в кабак с дерущимися пьяницами.

Его корпус был раскрашен красными и зелеными полосами, надстройки сияли лазурью и васильковым, на фордеке сияла бронза пушечных стволов и начищенная медь, которой были обиты мачты. А ярко терракотовым были окрашены пушечные порты, которые даже не сразу можно было сосчитать.

И буквально все корсары ощутили холодок в спине — давно им не приходилось сталкиваться с силой, которая явно их превосходила.

* * *

— До них мили три, скоро можно будет открывать огонь, — доложил подбежавший флаг-лейтенант.

Дон Орио был внешне спокоен, но то, как нервно поигрывал он своим капитанским свистком (золотой дельфин-дракон, обвившийся вокруг якоря), выказывало его истинное состояние.

Он молча посмотрел на старшего офицера, капитана второго ранга Аррано да Нуньес. Немногословный каильянец лет под пятьдесят, в чертах лица которого явно сквозит танисское происхождение, а значит выше, чем он поднялся, ему уже не взлететь (лучшего старпома и не придумаешь). Они с Ронкадором уже давно плавают вместе, еще с «Мальдены», и понимают друг друга без лишних слов.

Под их командой один из лучших кораблей не то, что королевского флота, но, без пафоса можно сказать, даже всего подлунного мира. Пятьдесят пушек, почти полторы тысячи тонн дерева, парусины, пеньки, железа и человеческой плоти; сто восемьдесят футов в длину и пятьдесят два в ширину, медная обшивка, бронзовые скрепы и болты, керрольский дуб, кивиррский кедр, тик и кведрахо из лесов Нуова Касильяно, крепчайшие канаты лимасской пеньки и лучшая танисская парусина.

Сейчас пришло время кораблю флота его благоверного величества Карлоса XIII отрабатывать вложенные в судно золотые риэли, расстрелянные за годы его службы порох и ядра, сожранные его командой солонину и муку и выпитые вино и ром.

Орио ухмыльнулся, поправив усы, и дунул в капитанский свисток, вторя которому заверещали свистки офицеров, дудки боцманов и капралов.

— К бою го-о-товсь!!

Прошедший час галеон только и делал, что к нему готовился.

Нижние реи были подвязаны цепями, то тут, то там были расставлены лохани с водой, в которой мокли одеяла — тушить пожары.

Матросы, разгоряченные ожиданием схватки, суетились, карабкались и перекликались по всему судну, натягивая дополнительные штуртросы на корме, подтягивая снасти.

Всюду маячили вооруженные до зубов люди, на вантах и реях уже устроились стрелки с парой-тройкой заряженных аркебуз, а по звукам команд, доносившимся с орудийной палубы, даже профан бы догадался, что и нижний дек не бездельничает.

Койки, мешки с рисом и горохом, разнообразная ветошь — все это закладывалось в сетки, окружавшие орудия, для защиты если не от самого снаряда, то, по крайней мере, от щепок и обломков, которые будут разлетаться в разные стороны во время обстрела. Лучшие стрелки разобрали аркебузы, и за каждым из них встали подручный-оруженосец и заряжающий с пороховницами, пыжами и запасными фитилями.

Между тем подносчики пороха и зарядов проворно, словно муравьи, тащили канонирам боеприпасы, а запаренный обер-фейерверкер истекал потом в крюйт-камере, фасуя порох по картузам в компании «обезьян».

Другие лихорадочно хлопотали, обматывая реи цепями, поднимая наверх подсумки со снаряженными патронами или проверяя крепления противоабордажных сетей.

В лазарете, под который пошла корабельная часовня, вытащенный из каюты мэтр Айдаро раскладывал инструменты на прокаленном медном противне, бросая полные страдания взгляды на стоявший под присмотром его ассистента-цирюльника бочонок с ромом.

Десять артиллеристов встали у каждой сорокафунтовки, по восемь — у шестнадцатифунтовок верхнего дека и по пять — у десятифунтовок на шканцах.

Ядра и цепные книппеля ожидали своей очереди на отправку в пушечные жерла.

А в двух пышущих жаром калильных печах сияли багровым светом ядра и тяжелые гроздья крупнокалиберной «виноградной» картечи, чьи литые чугунные пули затянуты в сетку из горного льна. Вокруг печей суетились приставленные к ним кузнец и кок, подкладывая дрова. Стоит прозвучать команде — и дюжие полуголые матросы клещами выхватят снаряды из огня, сунут в плетенные из железных прутьев корзины на ножках, прихлопнут крышкой и потащат на коромыслах к орудиям, специально для такого дела заряженным не полностью, чтобы, быстро впихнув раскаленный металл в ствол, прянуть в разные стороны — за те мгновения, пока пушкарь подносит фитиль к запальнику.

Даже для переноски раненых и мертвецов был выделен десяток дюжих матросов.

Боцманы со своими людьми расположились на баке и на шканцах. Парни из оружейной команды в мрачном и грозном молчании раскладывали между орудиями кто ружья, пистолеты, сабли, ручные гранаты и пороховницы, кто абордажные багры, копья и топоры.

Музыканты числом семь устроились под капитанским мостиком, чтобы громом литавр и ревом карнаев подавать сигналы или просто вселять мужество в сердца. И даже профос в своем «рабочем» кафтане приготовился к предстоящему делу, положив перед собой три снаряженные аркебузы — ведь бунтовщиков и трусов полагалось, как записано в уставе, «нещадно аркебузировать» — то есть, проще говоря, пристрелить как собаку.

Одним словом, на корабле кипела работа, но все совершалось без лишних слов и шума.

Ведь морской бой — это вам не скоротечная кавалерийская атака и даже не быстрое схождение пехотных терций на суше.

Даже если случается так, что сходящиеся корабли сумели поймать два встречных ветровых потока и идут встреч друг другу почти без лавирования, схождение все равно занимает не минуты, а иногда многие часы.

За это время можно успеть многое. В третий или десятый раз проверить содержимое пороховницы и сухость фитиля в серпенте, провести точильным камнем по и без того острому, как бритва, абордажному топору или кортику, глотнуть украдкой рому из сбереженной фляги. Есть время должным образом раскалить ядра, поднять на мачты гранаты и пули для сидящих там стрелков, подлить лишний раз масла в ружейный замок, помолиться или поднять «флаг верности».

Весь прошедший час капитан обходил корабль — от льял, в которых пищали потревоженные суетой крысы, до нижнего марса бонавентур-мачты, куда поднялся по вантам, проигнорировав подъемник.

Везде он ободрял людей, хвалил, даже позволил себе пару раз отпустить соленую шутку, хотя обычно никогда не употреблял бранных слов при нижних чинах.

И люди поневоле приободрялись, видя, как спокоен и весел их командир.

На самом деле, на душе Ронкадора было не так уж легко. Нехорошее предчувствие не отпускало его, поневоле порождая мрачные мысли. К тому же за свою долгую жизнь ни разу дон Орио не был в таком бою. Случалось ему топить пиратские шлюпы и всякую мелочь вроде пинасс, даже встречаться с флейтами и фрегатами — те предпочитали бежать, но дважды он пускал их на дно. Однако сейчас судьбе было угодно поставить против них тяжелый фрегат и галеон, пусть и не столь мощный, как его «Леопард». Два против одного, почти равенство по пушкам, да еще командует ими самый опасный человек в этих водах.

Нет, капитан не боялся.

Во-первых, трусу в море не место.

Во-вторых… Все-таки его корабль был сильнее любого пирата в этих водах.

Пусть разбойники в пьяной болтовне похваляются числом взятых на абордаж и потопленных галеонов, количество которых обычно возрастает по мере количества выпитого. Пусть сочинители романчиков в Фальби и Сеговезе, ни разу не видевшие эгерийского солдата, живописуют доблесть и удачливость презренных пиратов и стоимость награбленных сокровищ!

(Правду сказать, стоит пиратам захватить сколько-нибудь ценный груз, как родные чиновнички тут же запишут, что похищены лучшие изумруды и слитки золота, отправленные по великой спешности без охраны.)

Но и Орио, и сами пираты знают, как все обстоит на самом деле.

Когда еще он ходил на «Мальдене», корабле послабее «Леопарда», три пиратских фрегата попытались напасть на них. Почти сутки длилось это сражение, когда ядра из пиратских десятифунтовок отскакивали от бортов старика «Мальдены», как мячики!

Тогда они потеряли всего пятерых, а пираты так и ушли, ничего не добившись.

Не далее, как три месяца назад в таком же вот плавании Орио наткнулся на корсарскую стаю в пять вымпелов, дерибанившую караван Амальфийской торговой компании.

И все пятеро, бросив почти загнанную добычу, рванулись наутек. И не будь он Ронкадором, если не догнал и не взял тогда на абордаж шлюп Синамо Криворукого, которому, к его несчастью, попортили рангоут.

Но все же теперь против него не кто-то, а сам Рагир.

Вот и посмотрим, хищно ухмыльнулся капитан, сдюжит ли Рагир против настоящего боевого корабля!

С высоты мостика Ронкадор оглядел палубу.

Почти вся его команда была выстроена по платунгам и вахтам, заняв тесной толпой все шканцы и шкафуты.

Комендоры, морские пехотинцы, уже вздевшие на голову малиновые береты, расчеты батарей нижнего дека вместе со своими капралами и офицерами; плотники и конопатчики во главе со старым Карло, кок с камбузятами, лекарь с двумя кровопускателями — почти все четыреста семьдесят человек команды. Даже марсовые из «вороньих гнезд» свесились пониже, держась за снасти. Даже все четыре корабельные кошки во главе со здоровенным черным забиякой Доном Эрнесто уселись на палубе, как будто тоже хотели выслушать речь своего капитана.

Над головой крепчающий ветер трепал парусину и снасти; деревянные части громко скрипели.

— Матросы, боцманы, капралы и офицеры! — громко возгласил де Ронкадор. — Перед вами пираты — враги Бога, короны и любого честного морехода! И мы будем с ними драться, как и полагается! Сегодня нам предстоит славное дело — обломать рога Рагиру, который называет себя Сыном Смерти! Если так, то ему давно пора на свидание с мамашей! И мы станем отвечать им на каждое их ядро двумя, и десятком пуль на каждую их пулю, будем биться безжалостно и беспощадно, потому что они нас щадить не станут! Если кто-то и падет, исполняя свой долг, то Элл примет его в обители своей! А тех, кто струсит, я велю расстрелять, и Хамиран пообедает их душонками!

После этих слов падре Учоа взмахнул кадильницей, бормоча слова канона «О разрешении грехов идущим на битву», а младший лейтенант Эухенио Бальбоа раскрыл том морских законов и громким четким голосом зачитал команде статью третью:

— «Каждый, кто в то время, как его корабль находится в бою, трусливо покинет свой пост, дабы укрыться, повинен смерти. Каждый, из трусости о пощаде просящий, повинен смерти. Каждый, кто спустит флаг корабля без приказа капитана, повинен смерти»…

— Да здравствует король! — рявкнул капитан, когда Бальбоа захлопнул книгу.

— Да здравствует король!.. Да здравствует король! — проревела толпа, и дон Орио снова поднес к губам золотой капитанский свисток.

Вторя его резкой трели, заверещали офицерские свистки и боцманские дудки, их заглушил топот сотен ног разбегающихся по боевым постам моряков.

А капитан первого ранга спустился в каюту, где переобулся в плетенные из кожаных ремней альпагеты, с наслаждением стащил с себя перевязь и камзол, стянул нижнюю сорочку и натянул чистую шелковую рубаху — как и положено перед боем. После чего влез в почтительно поддерживаемый денщиком пластинчатый танисский панцирь, намертво сшитый с поддоспешником — трофей, пятнадцать лет тому снятый с убитого навхуда шебеки реиса Ахмана Кобры.

От выстрела или арбалетного болта в упор не убережет, но скользящий удар клинка или пулю даже с двадцати шагов отразит.

Держа под мышкой морион с кольчужной пелеринкой, капитан поднялся на палубу.

Огляделся, машинально пригладил усы.

— Одерживай! — скомандовал дон Ронкадор рулевому ровным голосом. — Выходим на залп… Огонь по готовности!

— Выкатить орудия! — заорал обер-комендор под палубой.

Зловеще загрохотали лафеты — «Леопард» обнажил клыки…

* * *

— Им еще нужно не меньше получаса, — подумал Рагир вслух, глядя на надвигающийся галеон. — Прибавить парусов! — скомандовал он, и боцманы на мачтах повторили приказ.

Реи скрипнули и содрогнулись. Одновременно внизу у борта раздался лязг крюков, скрип талей — команда не бездельничала. Кто готовился к абордажу, кто снимал орудия с креплений.

— Реи на фордевинд! — ревел Корр о-Данн.

— Тяни! — вторил ему грозный оклик старшин.

— Эй, там, на брасах! Выбирай!

— Руль лево на борт, — скомандовал Морриганх.

Корабль резко накренился, развернулся почти на месте, и люди на снастях уперлись изо всех сил, чтобы удержать реи, которые развернулись сами.

Матросы впились в снасти. Под ритмичные выкрики и команды боцманов реи начали разворачиваться, пока не стали едва не вертикально.

— Ядрена мышь! — буркнул стоявший рядом с капитаном Йунус. — Это же надо что творят!

«Сын Смерти», летя как на крыльях, наконец, оказался на дистанции прицельного огня.

Самое время действовать. Канониры с зажженными фитилями уже стояли у орудий рядом с наводчиками, которые, колотя молотками по клиньям, ровняли прицел.

Главный канонир Габриель Эрро ждал только знака капитана, чтобы соскочить в люк на нижнюю палубу к своим батареям; рулевой следил за Рагиром с юта, готовый к маневру; матросы застыли у борта на брасах в ожидании приказа на разворот рей. Взгляды — пристальные, напряженные, горящие нетерпением — сошлись на облаченной в черное фигуре капитана.

А Морриганх стоял посреди верхней палубы, широко расставив ноги.

Ноздри его дрожали, втягивая соленое дыхание пассата; казалось, он чует запах пороха и крови, которую предстоит пролить. Крови эгерийцев, крови пиратов и главное — тех, кто осмелился покуситься на его господина!!!

Последний раз окинул взглядом экипаж, украдкой бросив взгляд назад, за корму.

Рагир решил все поставить на карту: дождаться залпа и, пока противник не успеет вновь зарядить орудия правого борта, атаковать.

— Два румба вправо! — скомандовал он.

— Есть два румба вправо! — повторил рулевой.

«Сын Смерти» накренился, входя в поворот, а когда прозвучала следующая команда — «Так держать!» — тут же выровнялся, словно чародейство управляло его стремительным полетом по волнам.

Рагир кивнул Габриелю, указывая цель.

— Реи и паруса! — прогремел он. — Нужно снести их первым залпом. На втором развороте лупи в корму, так чтобы их руль годился только на дрова. Потом выходишь на предельную дальность, и бей его брандскугелями, пока они не сжарятся. Йунус, шлюпки и плывущих не бить, тушить не мешать, может, этот пень под парусами нам еще пригодится! Когда примешь командование, не вздумай приближаться — только на предельной дистанции… И готовь шлюпки.

— Таиф, прости, я не понял… — удивился старший офицер. — Ты же сказал: не брать на абордаж!

— Готовь шлюпки! — заорал пират. — Мне нужно быть на берегу. Снимем всех, кого можно, с «Сына Смерти», и на берег, на берег!!

Последние слова Рагир почти прорычал, на губах выступила пена. Старпом отшатнулся — таким он своего капитана еще никогда не видел.

— Но эгерийцы… — начал было он в растерянности.

— В задницу Эллу эгерийцев!! — взвыл пират. — Пусть катятся на все румбы, пусть уплывают если смогут, пусть утонут, пусть…

Он наотмашь ударил по резным перилам мостика и даже не заметил боли.

— А мы сейчас сходим на берег и режем всех, кого там найдем, — Игерну, Эохайда, короля Арбоннского! Всех!! — взвыл Рагир, и Йунус понял — сейчас лучше не спорить.

Молча поклонился, коснувшись бороды, и, подняв мозолистую ручищу, сделал жест ладонью по горлу, после чего спрыгнул на палубу.

— Приготовиться к развороту! — крикнул старпом. — Привести его на залп! Габриэль, огонь по готовности!

О-Данн помчался на нос, боцманы отпустили брасы, матросы ухватились за снасти и «Сын Смерти» резко развернулся направо, входя под ветер, пересек собственный пенный след, вновь набрал ход.

Сейчас стрелки Эрро ударят по палубе галеона, где бестолково суетятся матросы. Залп «Сына Смерти» разгонит их по укрытиям, брандскугели и картечь запалят десятки пожаров, а засевшие на марсах пирата отборные снайперы убьют всякого, кто отважится высунуться.

И в этот момент галеон разрядил орудия — «Леопард» опередил пиратов.

Гром пушек сотряс воздух, ядра с адским воем и визгом пролетели над палубой «Сына Смерти» и обрушились в воду, вздымая в воздух огромные фонтаны брызг.

Корпус фрегата затрясся, звонко лопнул разбитый бимс; рой картечных пуль свистел над головами, врезаясь в мачты, дырявя паруса и расщепляя рангоут. Кто-то рухнул сверху, цепляя по дороге ванты и тросы, и с грохотом разбился в лепешку у самых ног Рагира, обагрив кровью палубу. Мельком взглянув на тело, капитан поморщился.

— А ну-ка ответь им! — крикнул он.

— Не попадаем! — высунулся Эрро из люка.

— Твою…. - только и выдавил Морриганх. — Поворачивай! — заорал он рулевому. — Илбис с ним, идем на второй залп!

Корабли разошлись на контркурсах, ветер унес серую вату порохового дыма. Насколько можно было рассмотреть вражеский галеон, сделанный почти в упор залп причинил незначительный ущерб — пара рваных парусов и разбитые фальшборты. Сколько же ядер нужно всадить в этакую тушу?!

«Сын Смерти», поймав боковой ветер, плыл теперь почти вдвое быстрее тяжелого эгерийского корабля, уже нагоняя его, и теперь Рагир решил пройти вдоль левого борта, надеясь, что вражеские канониры не успели еще перезарядить орудия.

Надежды эти подтвердились, когда бушприт пирата поравнялся с кормой противника: град пуль и картечи пронизал воздух, в основном не долетев до цели и только вспенив воду у борта корабля корсаров, но артиллерия молчала.

Рагир рассмеялся. Его судно, неподражаемый «Ибн-Химмар», верткий, как хищная птица, в очередной раз возьмет верх над более крупным и лучше вооруженным врагом.

— Приготовиться… — бросил он обер-канониру.

И тут галеон изверг огонь и дым — эгерийские пушкари все-таки успели… «Сын Смерти» содрогнулся и отвалил вправо, накренившись на левый борт.

Дон Орио разгадал, что собрался делать враг.

Пираты намеревались подобраться как можно ближе к корме галеона и пушечными выстрелами с близкой дистанции вывести из строя его руль. После этого огромный корабль оказался бы игрушкой ветра и волн, и стало бы сподручно, заходя с носа и кормы, безжалостно расстреливать исполина, пока не кончится порох, или пока он не превратится в плавучую руину, обреченную сдаться на милость победителя, какой бы эта милость ни была. Только так можно было одолеть эту морскую крепость.

Пират, впрочем, сделал смелый ход. Увидав, что «Леопард» поднимает дополнительные паруса, приказал положить руль на ветер, развернув галеон бортом к противнику. Оказавшись на траверсе «Сына Смерти» и подойдя поближе, эгериец получил бы полный бортовой залп почти в упор. Но эгерийцы не стали принимать такой бой.

— Отлично! — проорал Ронкадор в рупор, видя, как рыскает на курсе, теряя ход, окутанный дымом пират. — Добавь им носовыми!

Ухнуло пять носовых басилисков, изрыгнув каждый по полсотни фунтов рубленного раскаленного железа. На сотне саженей от нее не было спасения. Обрезки прутьев вонзались в дерево, как в масло впивались в смоленые канаты; вспыхнули паруса. Завопили те, кому не повезло попасть под огненную картечь.

Нет — ничего еще не было решено, если бы…

Если бы не приключилось случайности, какие любит судьба, бросая свои кости.

Сразу четыре полыхающих багровым жаром железных обрезка нашли плоть капитана Рагира. Как ни были закалены корсары, но и они, на секунду потеряв присутствие духа, ринулись прочь от предводителя, услышав истошный вопль, от которого могли лопнуть перепонки, и почуяв запах паленого мяса. Когда Йунус примчался с бака, то первой мыслью было, что небеса все-таки решили покончить с возомнившим невесть что о себе колдуном. Тот недвижно лежал на досках, и старпому даже показалось, что он слышит шипение остывающих в теле Морриганха боеприпасов. Но вот капитан дернулся, сделал попытку встать…

Невероятно, но даже такие жуткие раны не отправили Рагира на тот свет.

— Лекаря к капитану! — выкрикнул Йунус. — Команде поставить все паруса! Курс ост-ост!!! Уходим!!

— Нельзя бросать «Гром»!!! — выкрикнул Корр о-Данн. — Ребята, не слушайте…

Достав пистолет из-за кушака, Йунус с трех шагов вогнал пулю в голову квартирмейстера.

Больше желающих возражать не было. Каждый, должно быть, понял: будь Сын Смерти в сознании и на ногах, он, может, и сумел бы выиграть этот бой. Но сейчас настала пора спасаться…

* * *

Проклиная все на полудюжине языков, пираты лихорадочно отцепляли «Разящий гром» от плененного фрегата.

Оставив на корабле три десятка абордажников — в основном легко раненных, дю Шавресс вместе с обоими боцманами метался по палубе галеона, бестолково подгоняя команду.

Как назло ветер ослабел, налетал неровными порывами, галеон слишком медленно уходил от «Акулы». Тушу в девять сотен тонн водоизмещения было непросто вывести на боевой курс. Благоприятствуй им ветер, и можно было без особого труда взять эгерийца в «двойной огонь». Но, похоже, судьба сегодня от них отвернулась.

Они поняли это, увидев, как после обмена залпами, вдруг отвернул в океан «Сын Смерти».

В этот миг все четыре сотни корсаров, оставшихся на «Отважном» и «Разящем громе», поняли, что чувствовали их обманутые товарищи под Туделой.

Заметили бегство фрегата и на «Леопарде», и дон Орио лишь гадал: то ли его капитан, внезапно струсив, решил бросить поле боя, сочтя, что сражение проиграно, то ли это хитрый маневр, и корсары собираются дать втянуться эгерийцам в абордажный бой, а потом подойти с тылу и атаковать связанный схваткой «Леопард». Но значения это не имело, Ронкадор собирался сыграть по своим правилам.

Они ждут атаки в лоб? Не будем их разочаровывать!

— Труби абордаж, — скомандовал дон Орио.

Нуньес внимательно на него посмотрел.

— Они не поведутся! — убежденно бросил он. — Это же Рагир!

— Поведутся, — рассмеялся Ронкадор и добавил, осклабившись. — Это же Рагир!

Хрипло заревел боевой карнай, куда из всех сил дули два трубача, оповещая и своих, и врагов, что скоро им предстоит решить спор, кому жить, а кому умирать. Как повелось издревле — клинок на клинок, по закону абордажа. А закон прост: чтобы остаться в живых, нужно драться, несмотря на страх, кровь и боль, которые не могут не прийти, но которым надо противопоставить отвагу, злость и ненависть к врагу. И кто раньше бросил оружие, прося пощады, тот и проиграл — так что просто нужно продержаться дольше, чем враг…

Тем временем на палубе выстраивались морские пехотинцы. Все как полагалось по военной науке, где параграфы написаны не чернилами, а кровью.

Впереди — лучшие фехтовальщики с саблями, палашами и маленькими фехтовальными щитами. На всех каски и кожаные с проволочным плетением нагрудники — скверный доспех, иссекаемый в первой же серьезной схватке и не спасающий от неглубоких ран, но сохраняющий жизнь.

За ними сразу две шеренги вооруженных абордажными пиками и теми же щитами матросов, которые будут бить из-за спин передовой линии, жаля, как скорпионы или шершни.

Дальше вновь цепочка фехтовальщиков, которая будет расправляться со случайно прорвавшимися или спрыгнувшими с мачт разбойниками или затыкать разрыв в цепи, если такое случится.

За ними — два десятка пистолерос, с тесаками у пояса и в кожаных жилетах с нашитыми рядами петель, куда вставлены снаряженные фитильные пистолеты (по четыре в запасе и одному в руке), готовые бить навскидку по врагу в упор.

Сейчас фитили еще не подпалили, лишь дымятся роговые зажигательные лампы в руках у «пономарей» — специально для такого дела приставленных к стрелкам.

Тут же — отряд панцирников в разномастных кирасах и кольчугах — это на случай если враг прорвется на палубу галеона.

И, наконец, последний убедительный довод — платунг аркебузиров с заряженными ружьями.

Тут дон Ронкадор позволил себе чуть усовершенствовать уставной порядок — у половины стрелков вместо ружей были арбалеты, стреляющие раза в два быстрее. А еще у грот-мачты сгрудилось полтора десятка айланцев и меднокожих, кряжистых плосколицых северян с луками в руках. Оружие обманчиво опущено, но стрелы уже наложены на тетиву. Этих Ронкадор собирал и привечал особо. Каждый из этих бывших охотников и воинов способен выпустить по десятку стрел за время, пока самый лучший стрелок перезарядит аркебузу.

Все было готово, и можно было не бояться. Удара правильно построенной абордажной роты не выдержать ни одному пирату.

Единственное, что может угрожать, — это возвращение фрегата или если корсары действительно не поведутся на вызов и первыми начнут артиллерийскую дуэль.

Но пока все шло правильно и плавно, как брашпиль, щедро смазанный пальмовым маслом.

Дон Орио бросил взгляд на корму, где на мостике расположился десяток его лучших стрелков во главе со Слепым Пьедро — немолодым уже хромоногим охотником на одичавших быков и исполинских малано из льяносов Золотого берега, способным послать пулю на полкабельтова в голову намеченной жертве.

Стоявший рядом с каждым матрос держал тяжелое, неуклюжее оружие.

Это были особые аркебузы, что для увеличения дальнобойности заряжались двойным зарядом пороха, и стволы которых были окованы кольцами лучшей оружейной стали.

Вот Пьедро облокотил ружье о перила мостика и тщательно прицелился.

Сейчас главное успеть…

Его стрелки должны снять рулевого и по возможности подстрелить капитана, чтобы начавший рыскать на курсе пират сбил прицел пушкарям. Но ведь меткие стрелки есть и у флибустьеров, и может быть, именно сейчас кто-то из бывших приятелей Слепого Пьедро уже берет на прицел мостик «Леопарда».

В этот момент Пьедро выстрелил, за ним ружья разрядили оставшиеся. Из-за дыма Ронкадор не увидел — упал ли кто на мостике пиратского галеона, но, судя по тому, как повело его в сторону от курса, видимо, попал.

Двадцать пять пушек правого борта «Разящего грома» ударили вразнобой, послав ядра в цель. Вокруг «Леопарда» взметнулись водяные столы, ядра с грохотом ударили в борта галеона. Но когда дым немного рассеялся, оказалось, что эгериец был едва задет. Шавресс даже не успел подумать толком, с каких русалок рулевой рыскнул на курсе, как «Леопард» ответил. С высокой палубы на них обрушился шквал огня из всевозможного оружия. На палубу рухнули обломки сбитой стеньги в паутине вант. Тяжелые ядра прошлись по баку, перебив кучу народу.

— Лево на борт! — заорал кто-то, потеряв видать разум. — На абордаж! К бою!

Пираты, растерявшись, заметались по палубе. За время своей службы у Сына Смерти они просто успели поотвыкнуть от настоящих боев. Купцы сдавались обычно сразу, после одного-двух залпов, а от военных кораблей Рагир ловко ускользал — то ли из-за своей безумной удачливости, то ли, как шептались в кубриках, благодаря помощи самого Сабади.

И вот теперь они явно не знали, что делать.

— Румпель! Румпель на правый борт! Шаргат бы вас всех драл в задницу! — орал Шавресс, смахивая со лба кровь. — И кто-нибудь, держите парус! Крепить штаги, мать-перемать!

Рулевой пытался выполнить приказ, но беспомощно повалился на колени, кровь хлынула из рваной раны на груди. Боцман отчаянно кинулся было к парусам, но опоздал. Галеон, потерявший управление в тот момент, когда картечь огненным вихрем пронеслась по его палубе, развернулся носом по ветру и был напрочь лишен возможности маневра.

А стрелки на марсах эгерийца, сблизившегося уже меньше чем на два кабельтовых, принялись палить по палубе беспомощного «Разящего грома».

— Кто-нибудь, к штурвалу! Идем на абордаж, иначе не… — выкрикнул поднявшийся боцман.

Он знал, что против них направлены большие пушки, заряженные сорокафунтовыми ядрами. И прекрасно понимал, что еще пары десятков попаданий таких ядер достаточно, чтобы отправить «Гром» на дно. Он побежал по шканцам, на ходу выкрикивая команды.

И тут чья-то шальная или, наоборот, дьявольски меткая пуля впилась второму боцману в бедро. Он даже почувствовал, как ломается кость от удара, услышал жуткий хруст — и со сдавленным стоном рухнул на палубу без памяти.

А потом произошло что-то непонятное. Резко рыскнув, зарываясь носом в волны, «Леопард» стал разворачиваться правым бортом. Почти на месте.

…Дон Ронкадор понимал, что рискует — этому фокусу его научил дон Баррако, но тому случалось проделывать подобное на галеасе или легком бриге — а вот как поведет себя могучий галеон, больше которого в мире было от силы десятка два судов? Но тут уж как повезет…

Приходится рисковать — ведь ему предстоит драться с почти равным противником, а из его людей хорошо если половина участвовала хоть в каких-то боях.

Именно поэтому вся возня с абордажной ротой — лишь для отвода глаз… А главное происходило сейчас на орудийной палубе да еще на баке, где моряки под началом боцмана пять минут назад закончили оттаскивать оба левых якоря к правому клюзу, стягивая их цепью.

Вот ударили пушки, дымы окутали левый борт…

— Пош-шел якорь!! — выкрикнул Веринто.

Поворот руля, заставивший корабль чуть уйти из-под ветра, теряя ход… Стоявший на носу Довмонт одним взмахом молота выбил стопор — и завертелся, завывая и скрежеща, ворот кабестана, вытравливая якоря.

Визг трущегося дерева и лязг шестерен был слышен даже на мостике, и де Ронкадор некстати вспомнил дурацкую песню салонного барда: что-то там было про снасти, звучащие, как струны, и «печальный напев кабестана». Видать, ни разу не ступал бард на палубу, иначе бы знал: сколько масла ни изведи, а все равно визжит ворот как испуганная свинья!

Но в этот момент все четыре якоря ударились о глинистое дно, и «Леопард» начало заносить кормой.

Скорость хода развернула его во всю длину, корабль накренился, так что в щели неплотно прикрытых нижних портов хлестнула морская пена; многие, несмотря на то, что успели приготовиться, не удержались на ногах. Внизу загрохотало слетевшее с креплений орудие, завопил оказавшийся на его пути матрос-несчастливец.

Мгновения тянулись как тягучий мед, скрипели сочленения корпуса, принимая на себя силу разогнавшихся семидесяти с лишним тысяч пудов дерева, металла и человеческих тел — но набор из крепчайшего мореного дуба выдержал.

Концы грота реев опасно наклонились к воде, лопнула цепь и сорвало один из якорей, почти сразу — второй; разорвалось не меньше трети плетей канатов — но это были отличные канаты, за каждый из которых интендантам приплатили по сотне полновесных золотых. И поэтому, раньше чем сорвало третий якорь, корабль выпрямился, тяжело закачавшись на волнах — правым, невыстрелившим бортом к врагу. И сразу же под палубой загрохотали приводимые в боевое положение пушки, заскрежетали гандшпуги о палубу, с бранью и хаканьем артиллеристы наводили орудия, доворачивая двадцатичетырехфунтовки.

На «Разящем громе» похоже поняли, что дело плохо — в подзорную трубу было видно, как люди в отчаянии падают на палубу, прямо среди трупов и раненых.

Кто-то, пав на колени, молился. Несколько человек выпрыгнуло за борт, рассчитывая доплыть до берега раньше, чем ими заинтересуются акулы.

Потом «Леопард» вновь вздрогнул, тяжело осев от мощи залпа в воду на пару футов, и запрыгал на волнах.

Удача в этот день была на стороне эгерийцев — в цель попало больше половины ядер и картечных выстрелов. И этого хватило, чтобы добить пирата.

Команда, чуть придя в себя, пыталась как можно быстрее убрать перепутавшиеся снасти, чтобы вывести фрегат из-под обстрела.

— Быстрее, недоноски русалочьи! — вопил Щеголь, но его прервал отчаянный крик единственного уцелевшего марсового.

— Огонь в дыре!!!

Пушки развернувшегося «Леопарда» выплюнули картечь, убив или покалечив тех, кто не успел укрыться.

«Разящий гром» вздрогнул всем корпусом, будто налетел на риф.

Пираты попадали на палубу, на своей шкуре почуяв, как выглядит воплощение старого морского проклятия «Разрази тебя гром!!!», выбранного когда-то названием бывшему «Нуэстра де Кивирра».

Потом повисла тишина.

Боцман, наконец, с усилием приподнялся и сел, кашляя и отплевываясь.

С обреченностью посмотрел на болевшую ногу и радостно хохотнул — пуля угодила в ножны тесака и хотя и сломала их, тем не менее, защитила его плоть. С облегчением боцман понял, что руки и ноги целы — не перебиты и не сломаны.

Облегчение было тем более велико, когда он огляделся по сторонам. Трупы и раненые усеивали всю палубу, и через шпигаты в океан сбегали багряные ручейки, паруса были порваны, забрызганы кровью, а потемневшее от стихий дерево бортов исцарапано картечью и сверкало теперь на солнце свежими разломами. Это выглядит так, мелькнула смутная мысль, будто разгневанный демон прошелся огненной палицей по палубе «Разящего грома».

Ванты с одной стороны были порваны, и два ядра угодили в шпор мачты, она зашаталась и накренилась. Натяжение бизань-штагов отклонило ее вперед, оставшиеся ванты — к правому борту; порвался стень-фордун, стеньга зацепилась за грота-рей и все повисло, готовое в любую минуту разлететься на составные части.

Грот-стеньга и все, что на ней, было поломано и раскачивалось одним спутанным клубком: паруса, рангоут и тросы.

На грот-мачте не уцелел ни один парус, а реи либо свисали на обрывках рангоута, либо рухнули на палубу, сея замешательство и опустошение в рядах команды.

Боцман обвел палубу взглядом — и лишь выругался, увидев торчащие из-под груды разбитого дерева щегольские сапоги дю Шавресса.

— Поднимайте белый флаг, — бросил боцман подбежавшему матросу, — все равно нам конец.

— Ну что ж, господа офицеры, — обратился к подчиненным Ронкадор. — Как видите, мы одержали славную победу. У нас два… нет, даже три трофея, и скоро мы будем иметь честь видеть тут самого Рагира. Надо бы распорядиться, чтобы плотники сколотили подобающую этому зверю клетку… У нас, кажется, осталась пара сломанных утлегаря из отменного палисандра?

Офицеры сдержанно рассмеялись.

Дон Орио не обратил внимания на нарушение пункта устава, запрещающего «неуместный смех и неподобающие шутки на мостике в присутствии капитана».

Сегодня ему по настоящему улыбнулась удача — он разгромил и почти взял в плен самого опасного пирата Изумрудного моря. А при минимальной ловкости он добавит к этому успеху еще и сеньору Бесстыжую с доном Счастливчиком. Можно сказать, что осталось лишь поднять якорь и плыть прочь.

Но для начала нужно, разумеется, закончить дела.

— Приказываю, — и неутомимый Бальбоа заскрипел за его спиной пером, — капитана второго ранга Аррано да Нуньес назначить командующим первой призовой партией и повелеваю ему занять пиратский корабль, именуемый «Акула».

Нуньес, поклонившись, сошел с мостика.

Ронкадор обвел взором выстроившихся на полуюте офицеров и встретил умоляющий взор горящих глаз дона Эрнана.

Указал дланью на него:

— Главой второй призовой партии назначаю лейтенанта Эрнана де ла Вега и приказываю ему вновь поднять флаг короля нашего Карлоса на галеоне «Нуэстра де Кивирра», дерзко захваченном пиратами.

Тот, буквально просияв, молча отсалютовал командиру шпагой и, чеканя шаг, двинулся к шлюпочной команде.

В конце концов, раз он так рвется в бой — бесы с ним! Тем более что, как дошло до капитанских ушей, маркиз уже пару раз жаловался, что его держат как сопливого мальчишку на помочах и не дают возможности проявить доблесть. А ссориться со знатным отпрыском каперангу вовсе не с руки. Так что пусть племянничек вице-короля получит свою медаль или даже синий бант ордена Вертранга четвертой степени на шпагу и смущает ими девиц на балах.

К тому же из всех офицеров Себальес единственный одет по полной форме, кроме самого дона Орио, конечно. Как ни лестно было бы самому первым ступить на палубу почетного трофея, но устав недвусмысленно запрещал капитану покидать корабль до окончания боя, а бой считался продолжающимся до тех пор, пока на судне врага не будет поднято славное знамя королевства.

Тем временем матросы уже раскладывали на палубе вытащенные из трюма плетеные остовы вельботов, натягивали на них обшивку из дубленой буйволовой кожи и смоленой парусины, вставляли пальмовые распорки — хитрое изобретение какого-то вольноотпущенника, позволявшее не загромождать палубу шлюпками и взять их с собой столько, сколько надо.

Пятеро дюжих парней вытравили канаты, спуская шлюпки на воду, и первые морские пехотинцы ловко сползли по канату в пляшущие на мелкой волне лодки.

С кормы торопливо прибежал эстандарт-гардемарин с перекинутым через локоть знаменем в чехле, почтительно передав его маркизу. Как и положено, тот отсалютовал знамени малым салютом, а матросы, не дожидаясь команды, взяли на караул.

И вот уже шлюпки, как жуки-водомерки, взмахивая веслами-ногами, поползли к дрейфующим на мертвой зыби «Акуле» и «Разящему грому».

На носу передового баркаса памятником самому себе возвышался, картинно возложив руку на эфес шпаги, маркиз Себальес, гранд королевства Эгерии, чья родословная восходила к урмосским императорам и древним вождям. Наконец-то пришел его день — дон Орио оценил его рвение и доблесть, не мог не оценить, он ведь как-никак тоже подлинный идальго, хоть и благоволит этим своим офицерам — выслужившимся простолюдинам: матросам, рыбакам и боцманам с купеческих корыт, да еще — танисским и негритянским бастардам.

Обшарпанный, избитый борт все ближе. И с него, сверху вниз, взирают угрюмые бородатые хари, один вид которых нагонит страх на любого, но только не на благородного идальго де ла Вегу, наследника славного герба и рода маркизов Себальес, потомков Ироно — Молота Неверных, первым обратившего под Авадонгой вспять заливавший земли истинной веры мутный поток танисских язычников.

И что с того, что легкие кожаные лодки могут быть в минуту потоплены — хватит даже трех-четырех двухунциевых пуль? Там, на палубе, толпа головорезов, но они всего лишь двуногие скоты, ни один из которых не способен умереть, как подобает мужчине, сжимая оружие до последнего удара сердца! Чего доброго, станут вымаливать прощение и лить слезы, целуя ботфорты лейтенанта — чего же еще ждать от пиратов?

Ведь, как был свято убежден дон Эрнан, пираты — это кровавый сброд, злонамеренный, тупой и жадный, ничтожные воры и убийцы. Они способны лишь грабить слабых и беззащитных да нападать сзади, как шакалы. Награбив золота, они тут же закапывают его землю, но при этом не могут удержаться, чтобы не нанести это место на карту, а что не зароют, то пропьют и потратят на непотребных девок. В свободное от убийств и грабежей время устраивают оргии с пленницами и рабынями. Те, кому не хватает женщин (а женщин вечно не хватает), насилуют свиней, коз или мальчиков. Те, кому свиньи не интересны, развлекаются друг с другом.

Правда, уже плавая на борту «Леопарда», маркиз убедился, что далеко не все таковы. Что среди корсаров есть и дворяне; что они — отличные моряки и стоят друг за друга.

Наконец, с немалым удивлением молодой человек обнаружил, что среди его подчиненных немало таких, кто служил под черным флагом — и то были не самые худшие бойцы и матросы.

(Надо отдать должное дону Орио, команду он вышколил отменно.)

Пока абордажники тащились к цели, «Леопард» бдительно держал под прицелом сдавшихся пиратов. Все как и положено — орудия верхнего дека наведены на палубы и забиты двойной порцией картечи, нижнего — на борта, и под постукивание молотков комендоры подгоняют наводку, так чтобы в случае чего ядра ударили как можно ближе к ватерлинии.

Вот баркасы уже возле борта.

— Эй, скоты! — заорал дон Эрнан, и голос его вдруг сорвался на совсем не героический фальцет. — Кто ваш начальник? Трап офицеру службы короля!

Пираты, видимо, уже приготовились к встрече, потому что секунд через десять за борт вывалился парадный «адмиральский» трап — не какая-то веревочная лестница.

Произошло это исключительно потому, что все запасные ванты и штормтрапы из подшкиперской были растасканы по орудийной палубе для защиты пушечной прислуги, и посечены картечью и обломками. Но маркиз решил, что струсившие разбойники просто лебезят перед победителем, и еще более возгордился.

По палисандровым ступенькам он взошел на палубу галеона, за ним гуськом поднялись остальные моряки.

Картина, увиденная им, наполнила сердце молодого офицера истинным удовольствием.

Заваленная обломками палуба в лужах крови, трупы, и тут же — стонущие раненые, перевязанные кое-как, и сгрудившаяся у грот-мачты толпа сдающихся в плен, каждый из которых надеется, что попадет не на шахты в Сьерра-Коронадо, откуда выходят лишь вперед ногами, а на плантации или добычу драгоценного дерева в лесах Хучитано.

Впрочем, судьба жалких разбойников не волновала де ла Вегу.

— Где Рагир? — спросил он, обводя взором толпу пленников. — Рагир, выходи! Выходи, подлый ублюдок!

Голос лейтенанта вновь сорвался.

Угрюмое молчание было ответом.

— Тому, кто укажет мне Рагира, я обещаю высадить его на берег с запасом еды! — сменил кнут на пряник лейтенант. — Слово чести!

— Рагира тут нету, — бросил какой-то весь перевязанный пират, уже немолодой, с арбоннским носом. — Перед самой вашей атакой он перешел на «Сына Смерти».

Маркиз оглянулся, впиваясь взором в уходящий к горизонту парус…

Нуньес созерцал выстроившихся в ряд на шканцах «Акулы» пиратов.

Толпа, где смешались недавние победители с недавними побежденными. Были тут люди самых разных возрастов и наций. Вот айланец с тремя клеймами сразу — рабским, за побег и каторжным. Вон фриз в засаленной замшевой жилетке от гвардейского мундира, у того на предплечьях тоже клейма — какого-то ланд-регимента. А вот эгериец — явный идальго. А вот пикарон — ишь, как зыркает… Ну ничего — зыркай не зыркай, а отвечать придется.

— Да, мерзавцы, — с презрительным сочувствием пробормотал капитан второго ранга, — не хотел бы я быть на вашем месте! Ну, ничего, у нас таких, как вы, не вешают — поедете трудом своим возмещать убытки, казне и честным людям причиненные! В Коронадо, на серебряных рудниках как раз таких работяг и не хватает!

С удовольствием он увидел, как многие из покрытых шрамами здоровяков побледнели под загаром. Не удивительно, что такое Сьерра-Коронадские копи, знали все.

«Не хочется сдохнуть в шахте? А придется!» — подумал Аррано.

Наверное, перспектива смерти в забое вдохновляла далеко не всех.

Какой-то молодой, бритый наголо парень, выскочив из строя, бухнулся на колени.

— Я — к-королевский свидетель! — заверещал он. — Имею сообщить важную тайну!

— Ну, так сообщай! Корона обещает милость и прощение тому, кто поможет ей! — произнес старший помощник положенную фразу, почуяв нюхом, что тому есть что сказать.

— Мы… то есть пираты отправились сюда, чтобы забрать золото из древнего храма ата-аланцев! — выдохнул он. — А навел нас на него сам епископ Серчер! С ним Игерна Отв… Бесстыжая! И сейчас они идут к сокровищам…

— Ублюдок!! — попытался было кинуться на доносчика кто-то из пленных, но полетел на палубу, сбитый рукоятью алебарды.

Седой капитан подлетел к коленопреклоненному пирату, наклонился.

— Что? Что ты сказал?! Повтори!! Епископ Северин ок Серчер?!

— Клянусь Эллом и дочерью его, он самый! — испуганно ойкнул пират. — Я его видел в Фальби три года назад — точно он!

* * *

Дон Орио еле удержался, чтобы не заорать, схватившись за голову. Маркиз и помощник вывалили на него целую корзину совершенно невероятных новостей.

То, что в его руках почти оказался сам Рагир, как всегда сумевший ускользнуть в последний момент, — это само собой.

Но все остальное!

Храм ата-аланцев, набитый сокровищами, бывший хойделльский вице-канцлер, попершийся за ними в джунгли в компании отборных головорезов, Игерна Бесстыжая, возглавившая высадку; Эохайд Счастливчик, тоже успевший сбежать…

Сперва он не поверил, да и как тут было поверить? Тем более что даже и думать о каких-то древних кладах эгерийским офицерам воспрещалось особым приказом генерал-капитана Моря-Океана.

На памяти Ронкадора с его приятеля сорвали аксельбанты и отдали под суд, а тот всего лишь задержался на пять дней у побережья Новой Хармадэры, когда случайно пойманный на берегу пикарон на дыбе начал плести что-то насчет набитых золотом руин в дне пути от бухты…

И даже привезенный с «Отважного» «яшмовый псалом», какие выдает лично Предстоятель епископам епархий, убедил каперанга не до конца.

Но, с другой стороны, ведь для чего-то же собрались тут, в этом никчемном заливе, где даже рыба толком не водится, трое из числа самых опасных корсаров Изумрудного моря…

И карта… Даже две карты — ветхая и старая, на обрывке шелковой материи, и новая, на тростниковой бумаге. На них любой человек узнал бы очертания Коралловой бухты. Ну а что означала линия, ведущая к изображенной на западной стороне гряде утесов, и гадать было не надо. Потому что в конце ее стоял знакомый ему значок — три прямоугольника — два вертикальных и третий, лежащий сверху них. Таким знаком издавна было принято обозначать те самые руины.

Но было еще кое-что, из чего для него, дона Ронкадора проистекала немалая выгода.

Будь это просто пираты, то и дело было бы простым. Но их нанял не кто-то, а епископ Серчер — бывший вице-канцлер Хойделла! Бывший ли? И это в Ничьих Землях, что попахивает уже нарушением Аахенского мира!

Кровь из носу его надо взять живым или хотя бы мертвым.

Однако сбежавшие пираты могут предупредить своих сообщников…

Получается, другого выхода, кроме как высаживаться на берег и преследовать нарушителей договора, у него нет. Скверно… Потому как после боя в джунглях вполне возможно ему придется выпускать из трюма пиратов и ставить на снасти.

Может быть, лучше подождать разбойников тут, в бухте, взяв их, когда они вернутся с добычей, так сказать, тепленькими? Когда они усталые и довольные будут думать только о том, как погрузятся на корабли и поплывут пропивать добычу?

Но как быть со сбежавшими?

И кстати, что делать с тем, что Рагир все-таки ушел?

Или пока не поздно перегнать часть народа на «Акулу», приставить к делу часть пиратов Игерны и догнать «Сына Смерти»?

Нет, не выйдет. Хотя «Акула» и чуть быстрее тяжелого фрегата, но пока удастся сняться с якоря, пока наскоро собранная команда освоится на незнакомом корабле даже с помощью бывших пиратов…

А если попробовать по-другому?

— Милейший, — спросил он у пиратского боцмана, связанного и стоявшего на коленях у ног де ла Веги — сопляк не мог не устроить представление в духе рыцарских романов, словно захватил в плен, по меньшей мере, султана! — Милейший, если хочешь жить, вспомни, где у вас было убежище и как туда добраться. Корона обещает тебе жизнь и свободу, ну а я от себя добавлю сотни три риэлей.

— Наша стоянка была в Кадисте, и я думаю, это известно каждой собаке в Изумрудном море, — с тоской бросил боцман. — Да если бы и была у него тайная стоянка, то все равно вам Рагира не взять! — убежденно бросил пират. — И никому не взять!

— Это еще почему? — непритворно удивился дон Ронкадор.

— Да знаете ли вы, кто его хозяин? Сам Барон Сабади!

— Кто-кто? — машинально переспросил лейтенант.

— Какой-то айланский божок, которого здешний народ числит в свите Хамирана, — бросил де Нуньес.

«Должно быть, и вправду неслабый демон, раз целого епископа не испугался!» — подумал старпом про себя.

Ронкадор пожал плечами.

Ладно, еще есть время подумать, а пока…

— Там у берега болтается пиратский шлюп, — бросил дон Орио. — Нужно высадится на него, проверить, можно ли его стащить с отмели, а заодно — нет ли там какого-нибудь раненого пирата. Допросим, вдруг узнаем что-нибудь полезное. Абордажной партией назначаю командовать… — дон Орио запнулся в раздумье.

— Сеньор капитан, прошу разрешения возглавить атаку вражеского судна! — сделав шаг вперед, отчеканил лейтенант де ла Вега.

Капитан едва сдержал гримасу отвращения при виде того, как враз помрачнел и осунулся Аррано.

Ну конечно, ведь два лично захваченных в одном бою вражеских судна — это золотой Морской Крест. И наплевать, что захватывать придется брошенную пиратами лохань, выбросившуюся на мель! Молодой петушок получит награду, какую и сам Ронкадор не имеет! А ведь он хотел послать старика да Нуньес — у того бы это был двадцать пятый абордаж, и тогда Орио представил бы старого служаку еще и к почетному золотому оружию, дающему право на повышение в звании и двойную пенсию. Да и призовые деньги будут нелишними…

Но ведь невозможно отказать добровольно вызвавшемуся без объяснений причины. Так гласят уставы и, что важнее, обычаи, и уж тем паче — непозволительно ссориться с родственником вице-короля.

— Хорошо, лейтенант, возьмите десяток матросов и действуйте.

А про себя Орио подумал: очень жаль, что нет в Эгерии ордена Ушей Дохлого Осла или Бараньей Головы — вот к ним бы он маркиза представил с огромным удовольствием!

А корабельный нотариус, младший лейтенант Бальбоа, своим безупречным почерком сделал соответствующую запись в боевом журнале:

«В три часа пополудни, лейтенант Эрнан де ла Вега направлен на захват разбойничьего корабля, по собственной охоте и приказом дона капитана».

…Пиратский шлюп встретил их мертвой тишиной. Той самой, что позволяет опытному уху отличить по-настоящему безлюдное место. Той, в которой тихий скрип дерева и плеск воды о борта кажется почему-то зловещим, заставляя вздрагивать.

Перебравшись на перекосившуюся палубу и выругавшись вполголоса по поводу изгвазданного в смоле мундира, маркиз Себальес внимательно огляделся, прислушиваясь.

Никого. Следы, ведущие от линии прибоя к пальмовым зарослям, распахнутые люки, обвисшие паруса…

— Господин лейтенант, — окликнул его кто-то из матросов, уже немолодой, с бляхой десятника на кожаном гайтане, — дозвольте сказать. Надо бы в трюм, проверить, как там вода… Чтобы, значит, ежели что, сперва кораблик починить, а потом стаскивать с мели.

Де ла Вега лишь махнул рукой, машинально поднося флакон к аристократическому носу — хотя корабль не так уж и вонял, во всяком случае, с шаурмой не сравнить.

Пусть мужланы делают, что положено, в мыслях пересчитывая призовые деньги, — он выше этого. Ведь сегодня заслужил не что-нибудь, а золотой Морской Крест с мечами, какой имеют лишь участники больших морских битв! Ни у кого из его предков этой награды не было! Конечно, это не орден Алькантары, знак которого можно получить лишь уцелев в по-настоящему смертельной битве, и не орден Единорога — высшая награда королевства. Но ведь он служит всего-то три года!

Кстати, о службе, ею тоже не надо пренебрегать.

— Эй, — вскричал он, — в каюты не соваться! Сначала я все осмотрю — мало ли!

Дело, конечно, не в том, что по уставу войти в каюту капитана захваченного корабля первым должен старший по званию.

Вполне возможно, пираты не успели унести свои сокровища, и следует позаботиться, чтобы награбленное золото не прошло мимо казны. От матросни всего можно ожидать!

Через минуту он уже стоял перед дверью капитанской каюты. Маркиз решительно потянул ее за ручку. Та не подалась. Де ла Вега дернул ее сильнее, и она жалобно треснув, распахнулась. И одновременно где-то неподалеку раздался звук, превративший его в камень, — жужжание колесцового замка.

«Карамба! Засада!» — еще подумал маркиз, но тут разглядел привязанный к дверной ручке и уходящий куда-то линь и понял…

А в следующий миг взведенная аркебуза, вставленная дулом в дыру, пробитую в бочонке с порохом, — последний сюрприз, оставленный корсарами победителям, — разрядилась.

Дважды… нет теперь уже трижды за свою жизнь видел дон Орио, как взрывается крюйт-камера, слава Эллу, издалека.

Сперва беззвучно возносится вверх столб пламени, разнося надстройки и вспучивая палубу, потом все скрывает черно-бурый дым, растекаясь мохнатым облаком, вспыхивают огненными бабочками паруса и валятся мачты.

И лишь потом молотом по наковальне бьет многоголосый грохот, под который и уходят под воду полыхающие останки, считанные мгновения назад бывшие гордым боевым фрегатом или галеоном, унося и мертвых, и еще живых — если остались.

Вот и теперь…

Не заботясь уже о том, как выглядит он сейчас — с отвалившейся челюстью и остекленевшими глазами, чувствовал дон Орио, как обрываются последние нити, на которых зависли над пропастью его генеральские аксельбанты, его ордена и вся последующая карьера флотоводца и воина — все, что он уже считал своим.

Нечеловеческим усилием воли удержался в тот миг капитан, чтобы не рухнуть на колени и не завыть, или не начать рубить шпагой резную балюстраду мостика.

Но длилось это какие-то секунды.

А потом дон Орио де Ронкадор вновь стал самим собой — образцовым офицером и командиром лучшего галеона колониального флота Эгерии. Четко осознающим, что помочь ему может лишь одно — он должен высадиться на берег и любой ценой захватить Игерну, Эохайда и, главное, проклятого епископа.

Тогда, вероятно, вице-король не станет вымещать на нем горе от потери любимого племянника, удовольствовавшись казнями морских разбойников.

Да, в эту минуту Ронкадор больше всего хотел увидеть Эохайда и Бесстыжую на колесе, на площади в Геоанадакано. И он сделает все, чтобы доставить их туда.

* * *

— Тише!! — рявкнул вдруг старший, рыжий мужик с обожженным лицом.

Идущий в тыловом охранении десяток Карра Джиго, по прозвищу Палёный, дружно замер. Откуда-то из-за спин долетали гулкие удары. Вот они смолкли. Протекли напряженные минуты, и вновь глухой гудящий гром, как будто рвали парус.

По выработанной веками войн и стычек в джунглях традиции, в глубоком тылу обычно оставляли небольшой отряд, который должен был в случае, если объявится преследователь, заранее поднять тревогу, учинив пальбу и шум.

Циничная воинская мораль обрекала малочисленных бойцов на заклание, чтобы спасти оставшихся, и люди этой земли приняли правила игры, иначе было нельзя. Но сейчас было нечто другое — похоже, что-то происходило на месте высадки.

А тут уже идет совсем другой расклад, потому как если что-то случится с кораблями, то пиши пропало…

Все еще могло повернуться по-иному, но командир десятка не решился поднимать тревогу сразу, а задумал сперва проверить, что там происходит. И весь отряд двинулся скорым шагом назад…

Ведь всего лишь час-полтора отделяли их от берега, и они вполне успевали догнать медленно ползущую в джунглях гусеницу отряда…

И в самом деле, через час запыхавшиеся пираты осторожно, волчьим шагом, не высовываясь на открытое место, прячась за деревьями, приблизились к границе леса…

— Вот это да!

Сквозь ветви папоротниковой пальмы была видна синяя гладь моря.

На ней покачивались три корабля, два из которых явно побывали в жестокой переделке.

На берегу исходил пламенем и смоляным дымом вдребезги разбитый шлюп.

— Эх, «Отважный» наш, — всхлипнул кто-то.

— Хрень! — пробормотал десятник. — Это «Разящий гром»! Кто ж его так уделал?

— Да ты посмотри сам, эгерийская лохань — видишь!

— Да, — зло буркнул пират, — отлилась ему тудельская кровушка! Стало-таки золото ребят поперек горла!

— Кхм, — прозвучало за спиной разведчиков.

Десятник обернулся, выдергивая пистолет из-за кушака. Щелкнул арбалет, и пират свалился наземь со шкворнем во лбу.

Остальные обреченно подняли руки.

Позади стояла с арбалетами и аркебузами наизготовку компания оборванцев, по виду от корсаров ничем почти не отличающихся. Босоногие моряки в рваных парусиновых штанах разных цветов и оттенков кожи. Разве что на левом фланге торчал черный, как смоль, великан в синей набедренной повязке и с ассагаем, а на левом — не шибко молодой эгериец в расстегнутой белой куртке на голое тело, желтых сапогах с отворотами и шляпе шириной с тележное колесо. Золотой свисток на шее сообщал, что перед ними офицер флота его светлейшего величества короля Эгерии.

— Да, — вздохнул офицер, поправив шляпу. — Вам надо будет крепко помолиться Эллу, потому как обычно таких, как вы, у нас вешают на пальмах. Но сейчас вы нам не нужны… А нужна нам Игерна Бесстыжая и преосвященный Северин. И вы нас к ним проведете, не будь я лейтенант Веринто. Ну, шельмы, кто хочет стать свидетелем короны?

* * *

— Поворачивайте!!! — хрипел Гори. — Приказываю!!! О-о-о!! Проклятые трусы! Развяжите меня! Корр!! Корр, ко мне!!!

Боль в разбитых костях плеча заволакивала все кровавой мутью и не давала сосредоточиться. Но куда хуже была внутренняя боль — отголосок бессильной ярости господина, вдруг осознавшего, что его вернейший защитник бежит.

— Поворачивайте!!! Tрусы!

Квартирмейстер «Сына Смерти» молча стиснул зубы. Сейчас бессмысленно пытаться докричаться до этого вопящего окровавленного человека, который, развяжи его, выпрыгнул бы за борт, срывая набухающие кровью повязки…

И бессмысленно объяснять ему, что под сорокафунтовки «Леопарда» не пойдут ребята даже за все золото мира. Тем более, что его старпом Корр о-Данн лежит сейчас на палубе грудой остывающего мяса — застреленный рукой Йунуса.

Хамиран побери это плавание! А ведь так хорошо все шло! Истинно говорят преподобные отцы-квирианцы — жадность погубит жадного, а гордыня — гордого! Капитан польстился на сомнительный куш, а потом еще и попытался вырвать его из пасти у акул, которые слетелись на горяченькое! Интересно, кому еще тот хойделльский толстяк — граф — продал эту тайну?

— А, господин, нет! Не оставляй меня!!! Проклятые ублюдки, поворачивайте назад!! Я ваш капитан!!

— Рехнулся Рагир, — пробормотал еле слышно боцман.

Йунус угрюмо оскалился. Чутьем старого травленого зверя он чуял — сейчас больше уже нет Рагира Морриганха. От капитана ушла его удача, ушла раз и навсегда. Уж кто бы ему там ни помогал — Элл, Змей-Шагор с Ахайдой на пару, Хамиран с легионами своими, Всемогущий танисцев или какой-нибудь из древних айланских богов — сейчас они его оставили.

Не быть ему, похоже, ни герцогом, ни даже бароном этого самого придуманного капитаном Иннисского королевства. Придется, видно, закончить жизнь хозяином таверны в тихом месте…

Глава 29

Ничьи Земли. примерно пять миль вглубь материка от Коралловой бухты и спустя четыре часа после вышеописанных событий.

Игерна и ее люди, едва выйдя на прогалину, невольно замерли.

Ибо на прогалине этой в разных позах расположились изможденные бойцы, среди которых взор ее сразу выделил… Эохайда!

Счастливчик вскочил, сделал к ней несколько шагов. Капитан подняла руку, приказывая своим людям остановиться.

— Эохайд, что случилось?! — протянула она.

Но внезапно совсем рядом раздался подозрительный шорох. Затем он повторился… и хруст ломающегося сухостоя разорвал тишину, переходя в слитный посвист десятков клинков, покидающих ножны.

Через секунду раздался выстрел, и один из пиратов упал замертво. Следом грянул ружейный залп, разорвал тишину, как стая шакалов добычу.

— Засада! — прокричала Альери, выхватывая саблю. — К бою!!

Но было поздно…

Неведомый враг, кто бы он ни был, мастерски устроил ловушку, продумав все до мелочей. Пираты ни о чем не подозревали до последнего момента.

— Рассыпаться! — крикнул своим Орио. — Вперед!

Солдаты немедленно выполнили приказ. Отряд в полторы сотни бойцов вышел на поляну, усыпанную телами убитых и раненых и затянутую серой пороховой гарью. Эгерийцы тут же навели арбалеты на уцелевших морских разбойников.

— Именем эгерийской короны, приказываю вам бросить оружие! — крикнул Ронкадор.

Гордое молчание пиратов свидетельствовало об отрицательном ответе.

Несколько из них, пытавшихся схватиться за оружие, были продырявлены пулями, после чего Орио что есть мочи закричал:

— Вы окружены! Во избежание ненужного кровопролития предлагаю сдаться!

Эохайду невыразимо захотелось умереть, а эгерийцы, которые, казалось, теперь находились повсюду, уже окружили оба отряда, подобно волкам, зажавшим обреченную овечью стаю.

— Сдавайся, пират, — произнес какой-то лейтенант в мундире на голое тело, спокойно направляясь к Эомару. — Ты храбрый человек, я знаю, но драться и умирать нет толку, не твоя карта сейчас идет…

— Никогда! — прохрипел Счастливчик, поднимая палаш.

Он уловил какое-то движение слева и хотя быстро повернулся туда, но отразить нападение не успел — кто-то с силой ударил его кулаком в висок, и сознание померкло.

С самодовольной улыбкой фельдфебель Ишоро рассматривал поверженного врага.

Буквально в нескольких шагах от него стояли товарищи Эохайда, держа клинки наизготовку, а хэйянец даже не обнажил торчащий за спиной меч. Но инстинктом опытных убийц корсары явственно ощутили — не успеют…

Понял это и очнувшийся Счастливчик, даже не сделавший попытку подобрать клинок.

— Опустить оружие! — приказала Игерна и добавила шепотом: — Нам не справиться с ними. — И сама медленно положила пистолет у ног. Больше всего ей сейчас хотелось сесть и зарыдать. Потому как сейчас она тоже почувствовала: теперь все, теперь уже спасения нет и не будет…

— Я что, неправильно говорю на лингва марис, сеньора Бесстыжая?! Я сказал: бросить все оружие, которое у вас есть, а не только то, которое в руках.

Из рядов эгерийцев выступил высокий черноусый кабальеро в доспехах.

— Или мне приказать солдатам дать залп?! — зло заорал он.

— Ну, хорошо, вы это имеете в виду? — спросила девушка, вытаскивая неприметный кинжальчик — Ладно, я его брошу…

Размахнувшись, Игерна метнула лезвие в кусты… и, наклонившись к уху Эохайда, прошептала:

— Я дам вам возможность уйти. Ради всего святого, ради Элла воспользуйтесь ею. Мне терять нечего, в отличие от вас.

— У меня есть к вам разговор, сеньор капитан, — повернулась к неприятельскому командиру.

— Потом, если не возражаете, — отмахнулся Ронкадор и приказал: — Обыскать всех!

Эгерийские солдаты уже вязали остальных пленных. Уйти не удалось никому.

Альери переминалась с ноги на ногу, хлопая глазами и не в состоянии что-либо предпринять. Помощи было ждать неоткуда. Понимая, что против пары сотен солдат они не выстояли бы, единственно правильным было сдаться и сохранить жизнь, а там Элл даст и случай подвернется…

Она наблюдала за действиями эгерийцев. Те ловко сновали среди пиратов, вытаскивая из-за кушаков кинжалы и пистолеты, при этом не забывая и мародерствовать, при случае стаскивая перстни и цепочки.

— Капитан, мы тут поймали девку, — выскочил Довмонт, таща упирающуюся Кармису. — Извольте видеть, морок пыталась наводить…

Солдаты встретили появление колдуньи смешками, созерцая растрепанное шелковое платье — оно сползло, и теперь девушка яростно пыталась его поправить движением смуглого плеча.

— Всыпать бы ей десяток плетей, чтоб впредь неповадно было чародействовать! — рявкнул дон Орио. — Да времени жаль нет. И сгодится на что-нибудь: хоть братьям из супремы!

Лейтенант Веринто подскочил к капитану с докладом:

— Сеньор капитан, всех взяли!

— Молодцы, ребята! — кивнул он и добавил: — Свободны. — Затем повернулся к Игерне. — А вот теперь мы поговорим.

Дуло пистолета смотрело прямо между глаз пиратки.

— Поговорим, а почему бы и не поговорить?! — пролепетала Альери, кокетливо хлопая ресницами.

— Нет, теперь мы потолкуем по-настоящему, — настаивал капитан. — Так что вы здесь делали? На что вас подрядил его преосвященство? Кстати, где он, наш монсеньор епископ?

Игерна пожала плечами и бросила взгляд на Бренна, которого скрутили два солдата. Некстати вспомнилось, что ее квартирмейстер дважды приговорен к виселице.

Надо было что-то придумать, и побыстрее. Альери уверенно сделала несколько шагов вперед и встала перед Орио. Будем тянуть время.

— Чего вы добиваетесь, капитан? Хотите нас убить?

Ронкадор молча сделал шаг вперед и выхватил пистолет, припрятанный Игерной под рубахой на поясе.

— Я же ясно выразился, чтобы бросили все оружие! — сказал он и навел оружие на Альери.

— Не туда пистолет направили, господин, — равнодушно сказала девушка и, протянув руку, установила дуло как раз напротив своего лба. — Сюда стрелять надо для надежности. Или сюда, — пиратка указала на сердце.

Как она и ожидала, этот жест отвлек внимание противника, что дало ей пару мгновений…

Из-под полы камзола вынырнул небольшой изящный пистолет и нацелился в голову эгерийца. Ронкадор отпустил пару едких словечек в адрес морской разбойницы, среди которых «шлюха» было не самым крепким.

— Я же всегда говорила, что носить два пистолета — глупость: у меня их три. Как видите, я верна своим словам. Целиться надо в голову и бить на поражение. Опустить оружие! Быстро!

Эгерийцы явно колебались, глядя на хозяйку «Акулы», взявшую в заложники их капитана.

— Так-то лучше, — заметила Игерна и посмотрела на своих людей.

Это было ее ошибкой. Сильным ударом закованной в латы длани Ронкадор выбил пистолет из ее руки, и пуля бессильно хлопнула по листве, после чего второй рукой он перехватил запястье девушки и одним рывком швырнул ее наземь.

— Всем хорош колесцовый замок, — назидательно произнес он, стоя над поверженной Игерной, — да вот беда: срабатывает в лучшем случае на шестой терции по счету времени. Так что ловкий и храбрый человек может успеть выбить пистоль или отвести ствол. Надобно целиться в голову и бить на поражение, сеньора разбойница.

— Хорошо. Так и поступим, но позже… — процедила она.

Капитан обернулся к своим и молвил:

— С пленных не спускать глаз.

Потом снова к Игерне:

— Вы очень обидели меня, донна Бесстыжая. А я не терплю, когда меня обижают, и не прощаю обид.

Пиратка нагло улыбнулась и состроила самую хитрую и спокойную физиономию, на которую была способна.

— Я вас обидела? Так давайте я попрошу у вас прощения, и мы мирно разойдемся. Вы отпустите моих людей с миром, а что со мной делать, решать вам. Я ваша пленница…

— Решать как раз вам, Игерна. А выбор таков. Первое — вы честно и без утаек расскажете, что вы делали здесь, а также сообщите, куда подевали преосвященного Северина — в джунглях опасно, и я очень тревожусь за его судьбу. Тогда я отвезу вас в ближайший порт, хотя бы арбоннских владений, и можете убираться, куда хотите. Без ваших людей и корабля вы не донна Бесстыжая, а донна Никто.

Сейчас дон Орио нагло врал, но на войне хороши все средства.

— Второе — вы продолжите разыгрывать из себя неизвестно кого и отправитесь даже не на рею, а в Толетто, на королевский суд.

Ронкадор сделал многозначительную паузу.

— Хорошо, капитан. Вы не оставляете мне выбора, поэтому я расскажу, что мне здесь понадобилось. Но с одним условием. Вы освободите моих людей и дадите им уйти на «Отважный». Не буду просить за себя, вы все равно не согласитесь.

Девушка напряженно ждала ответа, но пауза затянулась.

— Как благородно, — наконец, изрек Орио. — Ну да ладно, быть по-вашему.

Лицо его сейчас выражало святую веру в собственную правдивость.

— Команда без капитана — ничто, — добавил он, вспомнив уроки дона Барракуды.

— Как я понимаю, вы, капитан, здесь с той же целью, что и мы, — Альери горько ухмыльнулась.

— Где епископ?! — рявкнул каперанг.

— Однако мы еще не договорились… — выразительно передернула плечами Игерна. — Пока больше мне нечего сказать.

Взгляд ее упал на сидевшего на траве Эохайда, чье лицо не выражало ничего, кроме пустой обреченности.

«Нет, любимый, ты будешь жить!» — вдруг просветленно улыбнулась девушка.

Офицер выслушал ее без гнева и злобы, сам тому изумившись. И что самое удивительное, он даже сочувствовал ей.

— Дон капитан, простите, не знаю…

— Орио де Ронкадор, — машинально представился он.

— Капитан «Леопарда»? — с непритворным уважением бросила Отважная. — Тогда понятно… Так вот, дон Орио. Коль вы знаете про епископа, то, возможно, знаете… и про все остальное.

— Не вполне. Мне ведомо лишь, что вашей целью является некий заброшенный город.

— Да, город, полный сокровищ. Но это неважно. Если вы сможете доставить меня пред ясны очи хранителей закона и правосудия в Толеттском суде… А если учесть, что вы вернетесь с полными трюмами золота… А, капитан? Вас повысят в звании, вы сделаете прекрасную воинскую карьеру. А мы, скромные флибустьеры, вам в этом поможем.

— Вы слишком себя цените, — пожал Ронкадор плечами. — За вас, какая вы ни знаменитая, больше чем Вертранга третьей степени не дадут.

Альери оттолкнула направленные в грудь эспонтоны, встав прямо перед Орио и заглянула тому в глаза:

— На этот раз у меня к вам действительно стоящее предложение.

— Какое же, донна Игерна? Предупреждаю, я не люблю шуток!

Стараясь не делать резких движений, Альери подняла ладони, показывая свои мирные намерения.

— Я, графиня Лейла-Дейдра-Анхелика де Торрес, племянница мятежника и заговорщика дона Кассо де Гору, участница заговора с замыслом на смуту и цареубийство, добровольно отдаю себя в руки правосудия. Я отправляюсь с вами по доброй воле, без цепей, не пытаясь сбежать или убить кого бы то ни было. Там я предстану перед судом, покаюсь во всех смертных грехах и буду казнена… или помилована — по благорассуждению короля. Вы же получите повышение и признание ваших заслуг перед эгерийской короной. Взамен, после того,как поход завершится, и ваш галеон отплывет в золоте от носа до кормы, вы, капитан Ронкадор, отпустите моего спутника Эохайда Счастливчика и наши с ним команды. Капитан, я говорю с вами, как благородная сеньора с благородным идальго! Если вы согласитесь пощадить моих людей, я берусь вас отвести в этот проклятый город!

Орио внимательно посмотрел на солдат, слушавших эту тираду с открытыми ртами, на не менее потрясенных пиратов, потом перевел взгляд на пиратку, машинально проверяя, не отвисла ли его челюсть.

— Простите, сеньора… э-э-э… Игерна, но к вам у меня доверия нет… — наконец выдавил из себя Ронкадор. — Я не знаю, кто вы, но для меня вы прежде всего…

— А ко мне? — прозвучал голос епископа.

Он медленно показался из кустов шагах в пяти от капитана, хотя за минуту до того там никого не было. За ним шел высокий темнокожий человек в подряснике, держа на плечах сундук. И сундук этот вызвал у каперанга оторопь не меньшую, чем странное появление преосвященного.

Ибо он сразу узнал печати, коими сундук был запечатан — сине-пурпурные, на золотой нити — печати Святого Престола, какие мог накладывать или сам Предстоятель, или его личный нунций.

Ронкадор еле удержал на языке ядреное выражение.

Взломать эти печати и соответственно тронуть кого-то, имеющего к ним отношение… На костер, конечно не пошлют — не те времена; но вот то, что не бывать такому человеку генералом и даже не командовать самой паршивой шхуной в королевском флоте — яснее ясного.

— Прошу прощения, сын мой, — обратился между тем как ни в чем не бывало святой отец к капитану, — что я не счел возможным появиться сразу. Впрочем, признаю: вы действовали безупречно. Я все слышал и могу поручиться за сеньору и ее людей. Насколько я понял из факта вашего тут появления, вы взяли оставленные в каюте карты, и даже… — взор его упал на сумку ординарца, откуда выглядывал уголок отделанного цветным камнем переплета, — мой молитвенник.

Шепот в рядах солдат усилился. Капитан колебался еще некоторое время.

Но, в конце концов, слов данное разбойникам, стоит немного, да и неизвестно, сколько там этого золота, если оно, конечно, есть.

Должен же все это кто-то тащить!

А с преосвященным пусть епископ Геоанадаканский и примас Дальних Земель дон Кольяно разбираются! Доставит в целости и сохранности с его сундуком!

— Ладно, — молвил он, обращаясь к пиратам. — Вы все пойдете с нами… по карте святого отца. Этих, — указал он на Игерну и по-прежнему апатичного Эохайда, — заковать и глаз с них не спускать!

Ронкадор поклонился ок Серчеру:

— Вам, ваше преосвященство, как и вашему спутнику, ничего не угрожает: вы среди верных сыновей матери-церкви. И если я вынужден несколько ограничить вашу свободу, то прошу считать, что сделано это не в отношении духовного лица, но лишь вице-канцлера королевства, подписавшего Аахенский мир.

— Я не в обиде, сын мой, — улыбнулся епископ. — Хотя должен заявить, что донна Альери, назвавшаяся также донной Лейлой, является фамильяром ордена Длани Элла…

Ронкадор чуть не простонал. Видимо, скоро выяснится, что его матрос Довмонт — сын сурийского монарха, сбежавший из дома в поисках приключений.

Вскоре сильно увеличившийся в числе отряд из пиратов и эгерийцев, может быть, самый странный отряд, который когда-либо видели Ничьи Земли, двинулся дальше.

Провизия и прочее барахло были бесцеремонно навьючены на пиратов, но и воины короля не бездельничали — многие из них тащили двойной груз оружия, отобранного у пиратов. Замыкавшие колонну отборные бойцы вели на веревках связанных Игерну и Эохайда. Тут же, взятые в «коробочку» самыми надежными вояками, следовали епископ с его молчаливым слугой.

Капитан Ронкадор вышагивал весьма довольный. Как бы то ни было, удача ему улыбнулась, словно злобные демоны этой земли оставили их в покое, довольствовавшись жертвой — как-никак маркизом королевской крови.

Все прошло, как нельзя лучше. Он правильно угадал, взяв с собой не самых здоровых и умелых воинов, а тех, кто уже раньше ходил в джунгли. Благодаря карте угадал, где устроить засаду, да еще бедолага Эохайд (он почти сочувствовал пирату) встретил сеньору Бесстыжую не позже и не раньше… Золото, пленники, победа… А если окажется, что девица все-таки не врет и его угораздило сцапать одну из главных участниц провалившегося заговора «Синего Пера», по слухам вызвавшуюся собственноручно расправиться с коронованной четой…

Да, как бы не вызвали ради такого счастья в Толетто к королевскому двору. А вот такого Ронкадору как раз и не нужно. Ему хватит его «Леопарда» — ведь на своем галеоне он уж точно первый после Элла: можно сказать, сам себе король…

Глава 30

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 30-е число месяца аркат.

Ничьи Земли. Коралловая бухта.

Капитан второго ранга Аррано де Нуньес вышагивал по шканцам «Леопарда», с истинным наслаждением глядя на «Разящий гром», вернее, теперь уже вновь «Нуэстра де Кивирра», на мачте которого болтался фиолетовый с золотом флаг.

Пока капитан де Ронкадор гоняется за пиратами в джунглях, на нем остаются корабли, и с него спрос, если что…

Но пока все шло лучше некуда. На трофеях шли работы по приведению их в порядок.

Краткий осмотр дал следующие результаты.

Примерно полторы сотни трупов лежали на палубах взятых кораблей. Тут были и павшие от взрывов гранат, и убитые аркебузными пулями, и посеченные картечью. Немало было зарубленных и заколотых в рукопашных схватках.

Потери «Леопарда» на этом фоне казались ничтожными — «счет мясника» включал в себя двадцать семь раненых и восемнадцать погибших — причем, лишь пятнадцать от вражеской пальбы. Из оставшихся один сорвался с мачты и канул в пучину, второму размозжило ноги сорвавшимся «базилиском» так, что он умер час спустя, третьего раздавило как таракана тем же самым «базилиском», впечатав в борт восемью тысячами фунтов бронзы.

О раненых воинах короля уже позаботились — разместив их на свежем воздухе под тентом на юте и обильно потчуя ромом. О погибших тоже позаботились — то, что осталось от их товарищей, матросы «Леопарда» завернули в саваны из негодных парусов, затем падре Учоа быстро прочитал положенную заупокойную молитву, и останки опустили за борт с грузом, дабы они ушли на дно.

Серьезных повреждений галеон не претерпел — лишился пары стеньг, которые нетрудно было заменить запасными, да во многих местах был пробит фальшборт.

А полчаса назад принесли сводный рапорт о потерях и повреждениях. Бегло просмотрев его, де Нуньес покачал головой.

Благодаря дьявольски смелому маневру галеон лишился трех якорей, в негодность пришли канаты, треснул вал брашпиля — бревно мореного дуба в обхват толщиной, и чугунное основание ворота было почти выворочено из кильсона.

Было расстреляно — если только опыт командира артиллерии галеаса его не обманывал — на стоун пороха больше, чем полагалось бы по норме. («И не боятся что пушки взорвутся, шельмы!» — усмехнулся капитан второго ранга.)

Вдобавок, пиратская картечь причинила куда больший ущерб парусам и рангоуту, чем могло бы показаться на первый взгляд. (С чего бы это, а?)

Кроме того, через разбитый фальшборт в море укатилось семнадцать ядер палубных девятифунтовок. Также за борт вывалились две аркебузы, среди которых одна — колесцовая: как было указано в рапорте, ее унес с собой в пучину сорвавшийся с мачты убитый матрос. Осколками разорвало семь мешков с пулями у сидевших на мачте стрелков, и все они также высыпались за борт.

От шальных пуль — непонятно чьих — погибли две свиньи в загоне: на радость команде.

Несчастья на этом не исчерпывались — залетевшие в нижние деки ядра разбили десятиведерную бочку с ромом, уничтожили большой медный котел, в котором подручные кока тащили «абордажный завтрак» — черепашье жаркое с пряностями, расколошматили шестнадцать матросских сундучков и пять офицерских, погубили вывешенный на просушку кафтан из тонкого сукна с галуном и золотыми пуговицами, принадлежавший лично судовому эконому, и дорогие форменные парадные туфли змеиной кожи эстандарт — гардемарина Чиоро. Другое ядро выбило из рук бежавшего на мостик буфетчика серебряный чайник с горячим пуншем, приготовленным для господ офицеров. Вспомнив этот чайник — чуть не в четыре фунта весом, грубоватого иннисского литья, — дон Нуньес с сомнением покачал головой, но потом махнул рукой — всякое бывает. Еще прямыми попаданиями ядер было выброшено за борт полтора десятка абордажных палашей и сабель, подзорная труба штурмана и ящик вина из запасов кают-компании. В довершении бед залп картечи превратил в лохмотья парчовую с бисерным шитьем епитрахиль корабельного капеллана, оставленную им в судовой часовне («Эх, падре, падре!» — не сдержал улыбки старпом). Но рапорт подписал и приложил судовую печать. Королевская казна не обеднеет, оплатив потери! Вот брашпиль — это хуже… Это хуже чем даже погубленное облачение преподобного Учоа, ибо мореный дуб в Дальних Землях взять неоткуда — значит, поставят какой-нибудь непросушенный тик или, прости Вертранг, сейбу.

Что еще было неприятно — трофейные корабли оказались в довольно-таки плачевном состоянии.

Руль бывшего «Разящего грома» был наполовину расщеплен, грот-мачта, поврежденная у основания бомбой, грозила обрушиться при малейшей попытке поднять на ней паруса, бизань-мачта лишилась вантов, оснастка была порвана цепными ядрами.

И все же это был прекрасный корабль, за который после надлежащего ремонта дали бы немалые деньги, тем более что на нем было множество пушек и большой запас пороха. «Отважный» — тоже неплохой ходкий фрегат — был побит меньше, но паруса оказались порваны в клочья, а бегучий такелаж, как нередко бывает в абордажных боях, оказался изрублен буквально не хуже амальфийских маккароно.

Забавно, что куда меньше поврежденный фрегат, похоже, придется тянуть на буксире, поскольку замена снастей — дело долгое, а вот «Нуэстра» пойдет сама.

На обоих судах взяли много добычи — золото в корабельной казне и в пиратских сундучках, побрякушки на пиратах, дорогое оружие… Добавить, что за отбитый королевский корабль команде выплатят премию в две тысячи риэлей — «цену флага».

Еще триста золотых полагается лично тому, кто поднял знамя на утерянном когда-то судне — но тут казна сэкономит на сгинувшем лейтенантишке…

Казначею и профосу вообще-то полагалось бы следить, чтобы никто не припрятал перстенек или цепочку, но профос был отправлен спать, а казначей пересчитывал ядра и провизию в кладовых взятого галеона — Аррано, как и де Ронкадор, полагал, что от казны не убудет, если верные слуги возьмут себе что-то из пиратской добычи.

Пиратские команды загнали в трюмы, заковав и отделив офицеров (или тех, кто по виду тянул на вожака).

Затем быстро и без лишних церемоний спровадили за борт пиратских покойников. Процедура очистки палуб длилась недолго. Быстро осмотрев карманы и кушаки убитых — ведь акулы не нуждаются в золоте — и стащив пригодную одежку, эгерийцы просто выкинули мертвецов за борт, не утруждая себя мелочами вроде саванов из старых парусов или камня, привязанного к ногам.

Покончив с этой невеселой обязанностью, экипаж под присмотром боцманов и старшин очистил палубу от обломков и приступил к замене поврежденных в перестрелке снастей.

Беглый осмотр старшим плотником показал, что «Акула» сама вполне сможет выйти в море, а на «Громе» придется заделать пробоины, укрепить бизань-мачту, а вместо руля сколотить огромное весло.

И работа закипела. Плотники, такелажники и парусные мастера работали, не покладая рук. Ныряльщики спешно латали корпуса, подводя на пробоины полузатопленных трюмов свинцовые пластыри. Помпы работали на всю мощность, откачивая воду — к ним даже приставили кое-кого из пиратов, посмирнее на вид.

На полуют снесли тяжелораненных корсаров — тех, кому лекарское искусство помочь уже не могло. Здесь они дожидались своей очереди на отправку за борт. Над легкораненными хлопотали мэтр Ардо и цирюльники вместе с пиратским лекарем (Аррано его тоже амнистировал своей властью — доктора нужны всегда). Лечили, конечно, не из человеколюбия — за каждого живого пленника-корсара казна платила пятую часть его стоимости, то есть не меньше сорока риэлей. В общем, удачный бой, чертовски удачный — про такие потом вспоминают годами, а после выплаты трофейных денег даже гальюнщики могут роскошно гулять целый месяц.

Это не считая того, что они получат за головы двух весьма известных корсаров — по пять тысяч за рыло назначили власти, что за Счастливчика, что за эту бабу. Обидно, что Рагир ушел — тот стоит уже двадцать тысяч, но тут уж как водится. А если окажется, что пираты не врали, и будет взято ата-аланское золото…

Да, этак можно будет уволиться в отставку и прикупить недурную плантацию!

Если бы только не гибель треклятого де ля Вега! И ведь даже бренное тело не вернешь дядюшке — щенок, наверняка, до костей сгорел. А достойному человеку, дону Ронкадору, отдуваться!

«Эх, маркизеныш, что ж ты, скотина, наделал?!»

Хотя, вдруг подумал Аррано, он ведь вполне мог оказаться на его месте!

Ну да ладно, у вице-короля племянников еще шестеро или семеро, не говоря уже о племянницах и живущих при его особе бастардах. Чадолюбив, ничего не скажешь. Иные родных детей от рабынь на рынок отправляют, а этот чины офицерские покупает. Да, вот ведь далеко ходить не надо. Старый Бальбоа пять лет переписывался с Герольдией, чтобы сына признать, а грандам все за так… Ничего, если дело выгорит, можно будет и титулок выморочный прикупить при удаче. Барон де Аррано — чем плохо звучит?

Но все же что-то не давало старому моряку успокоиться. Дурное предчувствие омрачало его чело. Его капитан сейчас, может быть, бьется не на жизнь, а на смерть с пиратами, а он ничем не может помочь Ронкадору. И в таком неведении ему пребывать три дня, как распорядился сам капитан. Однако Аррано уже решил, что по их истечении не снимется с якоря и не уйдет отсюда согласно подписанному доном Орио приказу, а отправит на берег поисковую партию, во главе которой, если надо, пойдет сам.

Потому что…

Нет, не потому, что если Ронкадор станет генералом, то Аррано будет возведен в капитаны первого ранга. Не потому, что возможна богатая добыча. А потому что… потому что де Ронкадор настоящий человек, каких мало, и потому что если ты можешь кого-то спасти, то ты должен попытаться это сделать. А еще потому, что если командир может быть другом подчиненного, то Орио был его другом. А дружбу поседевший на службе короля капитан второго ранга, ушедший в свое время в море из духовной семинарии, где каждый жалкий послушник тыкал ему в лицо его происхождением от «злокозненных язычников», умел ценить, как никто.

Всеобщую радость не разделял еще один человек — корабельный колдун Энильо Несс.

Сейчас он сидел в своей каюте, ощущая смутное, но недвусмысленное беспокойство. И причина беспокойства была настолько глубока, что разглядеть ее в зеркале души было невозможно. Он уныло посидел у иллюминатора, ковыряя обломанным ногтем бронзовую раму, затем походил по каюте туда-сюда, вышел на резной балкон на корме, где с тридцатифутовой высоты без всякого ужаса и брезгливости наблюдал, как семейство морских крокодилов вступило в схватку с акулами за сытный корм, сброшенный с палуб.

Отчего же так тревожно на душе?

Наконец, младший лейтенант даже подумал, что нужно провести Обряд Созерцания и посмотреть опасности в лицо. Но это было совсем не просто. Нужна тишина и сосредоточенность, а какая тут тишина и сосредоточенность, если только и слышно, что стук молотков да радостные песни, которые горланят получившие абордажную чарку матросы?

К тому же пришло время покормить сурчана. Несс к нему очень сильно привязался, хоть и команда и капитан считали его любимца ничем не лучше обычной корабельной крысы.

Уже у двери магической лаборатории, крошечной каютки почти у ватерлинии, он почувствовал… Или лучше сказать, на него накатило? Впрочем, слова этого не передадут…

Маг судорожно втянул в себя воздух — крылья носа затрепетали, словно паруса под шквальным ветром, а скулы напряглись, угрожая прорвать кожу. По виску его покатилась крупная, сверкающая капля пота, перебралась на шею, оттуда — на грудь. Следом за каплей устремилось сразу полдесятка ее сестер… Вскоре пот стекал уже ручьями.

Он сжал зубы, а вены на его руках превратились в полноводные каналы, несущие стремительные, бушующие потоки крови…

Энильо был не очень сильным магом, но даже он почуял, что токи магических энергий, пронизывающих мир, вдруг странно сместились, а потом отовсюду и ниоткуда хлынуло незримое темное пламя. Да такой силы, что даже воздух вокруг них раскалился и заполыхал нестерпимо.

Внезапно в теменную часть головы пришла сильная волна боли. Она нарастала постепенно, словно медленно выплывающая из холодной глубины акула (крупная и очень голодная акула), превращаясь в яростно бушующее море нестерпимой боли.

Когда видение исчезло, Несс вытер обильный пот, пропитавший всю его одежду.

Ничего подобного он никогда в жизни не испытывал и даже не мог припомнить похожих описаний из наизусть вызубренных книг. (На факультете натуральной магии сочинения великих волшебников прошлого заставляли выучивать чуть ли не наизусть. Как всегда похвалялись профессора, у них не какая-нибудь провинциальная школа травниц да чародеев, где даже грамоту знать не обязательно.)

В расстроенных чувствах Энильо переступил порожек своей магической каморы, где хранились его причиндалы, да так и замер.

В клетке жалобно бился, стараясь вырваться на волю, Севир. Он не просто метался или грыз прутья — он именно бился о прутья клетки, совершенно обезумев.

Носик зверька был разбит в кровь, жалобный писк почти непрерывно раздавался из его широко открытого ротика.

Несс перестал владеть собой. Вылетев из каюты, он взбежал по темным крутым трапам не хуже «пороховой обезьяны» и, оказавшись на шканцах, что-то сбивчиво начал говорить капитану Аррано.

Тот не поднял мага на смех, как можно было предположить. Он хорошо видел, что магу сейчас очень страшно. И поспешил следом за Энильо.

Когда они распахнули дверь лаборатории, то оба замерли.

Несс всхлипнул, а Аррано сквозь зубы процедил ядреное богохульство.

На полу валялась растерзанная клетка из крепкого бамбука, изгрызенная в мочало и разломанная. А в углу покоилось окровавленное тельце сурчана, в последнем приступе ужаса закрывшего голову сведенными судорогой лапками…

— Сеньор Аррано, — на пороге лаборатории стоял младший боцман, склонившийся в полупоклоне. — Я прошу меня простить, но вы должны видеть это сами.

Обреченно кивнув, старпом «Леопарда» проделал обратный путь в молчании.

— Смотрите, сеньор, — рука боцмана указала на морскую гладь по левому борту.

Там в синей глубине наблюдалось какое-то непонятное движение.

Приглядевшись, Аррано увидел, что это поток рыб, кальмаров, медуз, уходящих в сторону горловины Коралловой бухты. Вдалеке он заметил голову матерого клыкача, справа от которого, торопливо перебирая короткими ластами, плыли ламантины, причем ни хищник, ни его потенциальные жертвы друг на друга внимания не обращали. Взгляд капитана отметил несколько изгрызенных акулами и отчего-то брошенных трупов. Акулы тоже, видать, ушли. Самая тупая и бесстрашная тварь, безмозглая тварь, способная пожирать собственную требуху, которая тут же вываливается из распоротого брюха…

А ведь и в самом деле плохи дела!

— Я хочу сказать, сеньор, что так бывает в этих широтах перед большим землетрясением, когда приходит волна-убийца… — озабоченно сообщил боцман.

— Нет!! — взвыл вдруг появившийся из люка Несс. — Это не землетрясение, это… это…

Он сжал голову руками, застонав…

Аррано тоже стало страшно.

Глава 31

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 1-е число месяца тао.

Материк Иннис-Тор. Ничьи Земли.

Поначалу казалось, что преодолеть десяток миль (и как раньше не нашли?), отделявших горную гряду с городом ата-аланцев от побережья, — это пара пустяков. Ронкадор полагал, что их отряд доберется до цели если не к вечеру сегодняшнего, то уж точно к утру следующего дня. Однако дело не задалось с самого начала.

Не решившись оснастить пленных пиратов таким грозным в умелых руках оружием, как мачете, дон Орио поручил вырубку леса на пути следования экспедиции своим матросам. Осознание опрометчивости подобного решения пришло тогда, когда он обнаружил, что в основной колонне соотношение пиратов и солдат приближается к угрожающему один к одному, а его люди к тому же еще и выматываются, тормозя движение. Завидев такое непотребство, члены команды Ронкадора стали роптать (явление небывалое!). Капитан, понимая, что в такой ситуации лучше не перегибать палку с наведением дисциплины, объявил привал. Благо, как раз нашлось подходящее местечко.

Они двинулись дальше, и теперь в голове колонны шли пираты, лихо размахивая дюссаками и абордажными саблями, заставляя работавших бок о бок с ними эгерийцев вздрагивать время от времени — когда сталь сверкала чуть ближе от них, чем хотелось бы.

Следующий привал сделали уже перед наступлением темноты — возле озера, помеченного на карте.

Озеро было примерно в милю шириной, и посреди него виднелась небольшая полоска отмели — голые выходы песчаника.

Гигантские кайманы, обитавшие в озере, издавали громкое басовитое мычание, словно рассерженные быки, протестуя против непрошенного вторжения, и время от времени взбивали хвостами воду и щелкали зубастыми челюстями.

Кое-кто из эгерийцев выразил сомнение в том, не опасным ли будет такое соседство для их лагеря, на что де Ронкадор ответил, дескать, кайманов бояться — за золотом не ходить. А если серьезно, то, само собой, следует выставить часовых с аркебузами, чтобы в случае чего отпугнуть мерзких тварей. Всезнающий Северин добавил, что кайманы, как правило, безопасны для людей.

— Правда, не в таком месте и не в такое время, — добавил он вполголоса, чтобы его мог услышать только отец Тибальт.

Молодцеватый фельдфебель Ишоро, достав из-за спины оба своих кривых меча, предложил поохотиться на гигантских ящеров, чтоб, наконец, вкусить нормального жареного мяса, а не питаться изрядно поднадоевшей солониной. На зов хэйянца тут же откликнулось трое смельчаков, в том числе и Бранн. Дон Орио сначала с сомнением поглядел на пирата, снова раздумывая о том, стоит ли давать пленным оружие, но потом махнул рукой. В конце концов, перевес все равно на стороне короны, и в любое мгновение с пленником можно будет покончить. А ребятам не помешает кусок хорошего мяса, да и развлечься тоже необходимо. Хоть это и не традиционная забава эгерийцев, коррида, однако на безрыбье и кайман — бык.

Присмотрев зверя средних размеров, футов этак в семь — семь с половиной длиной, как раз вылезшего на берег погреть бока, охотники стали производить маневры. Ишоро взялся отвлекать каймана, пока остальные смогут приблизиться к нему и обстрелять из аркебуз. Для этого хэйянец подобрался чуть ли не к самой морде огромной ящерицы и стал выплясывать перед тварью замысловатый танец.

Сначала кайман никак не реагировал. Прищурил одно око и просто разглядывал прыгавшее перед его носом существо. Потом он с шумом втянул в себя воздух. Как видно, запах, идущий от фельдфебеля, показался животине аппетитным. Потому как она открыла оба глаза и распахнула зубастую пасть, полагая, что добыча сама туда запрыгнет. Не дождавшись этого, кайман злобно щелкнул зубами и сделал пару ленивых шажков в сторону Ишоро, затем еще парочку. Расстояние между ним и озером увеличилось. Этим и воспользовались остальные охотники, зайдя зверюге в тыл и открыв по ней огонь одновременно из трех стволов.

Пуля лейтенанта Веринто угодила в правый бок каймана, отчего животное дернулось и, жутко взревев, повернуло морду к ним. Вторая эгерийская пуля попала в основание черепа, вырвав внушительный кусок плоти и обнажив кость. Самым метким оказался Бранн, поразивший левый глаз монстра. Этот выстрел и оказался смертельным.

Тут в дело вступил Ишоро. Сноровисто, будто такие твари водились у него на родине и он полжизни упражнялся в их разделке, фельдфебель содрал с каймана шкуру и покромсал мясо на порционные куски. Сам же принялся поджаривать его на костре, предварительно нанизав на аркебузные шомпола.

Жаркое чуть отдавало рыбой и какими-то водорослями, что не смутило изголодавшихся мужчин, тут же набросившихся на угощение. К тому же выданная по приказу Ронкадора порция рома заглушила неприятный аромат.

Преосвященный Северин ок Серчер и отец Тибальт от участия в общей пирушке отказались, сославшись на постный день. Подкрепившись сухарями и водой, клирики отошли в сторонку и принялись осматривать свой сундук, проверяя сохранность печатей и тихо переговариваясь между собой на староурмосском наречии.

Изрядно приложившуюся к спиртному и насытившуюся мясом Кармису потянуло на подвиги. Девушка присела рядом с Веринто и принялась корчить капитану умильно-призывные рожицы, на что эгериец никак не реагировал. Тогда магичка прямиком заявила, что если благородный господин чего такого захочет, то она будет ждать его в ближайшем лесочке. Встала и шатающейся походкой удалилась под сень деревьев. Орио согласно кивнул на умоляющий взгляд лейтенанта, и тот тут же скрылся в том же направлении, что и девушка.

За ужином уже присмотревшиеся друг к другу пираты и матросы принялись беседовать. То тут, то там слышались удивленно-радостные возгласы — это встречались старые знакомые. Завязывались разговоры — обычно начиналось со слов в духе «Как ты докатился до такого?!», а затем вспоминали общих приятелей, кабаки, где вместе пили, корабли и прелестниц.

Под конец ужина к Ронкадору украдкой пробрался кто-то из пиратов — насколько он помнил, из шайки Эохайда, а не Игерны.

Шепотом он сообщил, что матрос Иво Норано, служащий под началом «благородного дона капитана», — не только бывший пират, но также был замечен им, верным сыном Церкви, на собраниях еретиков-мартинатов.

Ронкадор сурово сдвинул брови и выдал доносчику, что ереси — это, конечно, дело серьезное, и пусть пират по возвращении напомнит ему этот разговор. Тогда Ронкадор всенепременно сообщит святым братьям супремы, и те сами поговорят с заблудшим, хорошенько расспросят про все эти дела, и про то заодно, как верный сын Церкви оказался на собраниях еретиков, где и видел упомянутого матроса…

Съежившийся вмиг пират, что-то бормоча, исчез в темноте.

Альери ела неохотно, тревожно прислушиваясь к голосам жаб, реву кайманов и ночным звукам джунглей.

Эомар кинул взгляд на Игерну. Девушка сидела неподалеку, грустно глядя в костер. В последнее время было не до разговоров, и Эохайд вдруг подумал, что, может, сейчас наступил тот самый момент, когда он должен до конца прояснить чувства, которые он питал к девушке, ибо завтра их могло ожидать все, что угодно…

Словно почувствовав на себе его взгляд, Отважная подняла голову и обернулась. Поймала взгляд Эомара, неловко улыбнулась и вопросительно посмотрела на него. Она тоже хотела кое-что прояснить. Ее взгляд передавал немой вопрос: «Мне подойти? Поговорим?»

И тут они оба, не сговариваясь, посмотрели на Ронкадора. Тот, прищурившись, косил глазом то на Счастливчика, то на его подругу.

«А, ладно, Шаггор с ним…»

— Скажи… Игерна, — обратился Эохайд к ней, и тут понял, что не знает, как продолжить разговор. — Скажи, а то, что ты сказала, то есть насчет того, что ты графиня… та самая — это правда, что ли?

Горькая улыбка тронула губы девушки.

— Зачем тебе это знать? Хочешь потом похвастаться, что спал с благородной дамой?

— Иг, зачем ты так? — чувствуя, как окаменели скулы, тихо ответил Счастливчик.

— Да, в самом деле, — она повела рукой, поправляя кандалы. — Мне ведь все равно уже!

— Игерна, я… — Он запнулся, поймав взгляд эгерийского капитана, и слова о том, что он обязательно что-нибудь придумает и спасет ее, остались невысказанными.

Как сомнамбула он отошел от костра…

— Охедо, — прозвучало ему в спину, — не обижайся. И… жаль, что я поняла кое-что слишком поздно.

Счастливчик опустился на землю и закрыл глаза. Оковы не помешали ему уснуть спустя несколько минут тяжелым больным сном.

А Игерна обнаружила, что напротив нее, на месте, где только что был Эохайд, уселся Ронкадор.

— Сударыня, я прошу прощения, но вынужден повторить вопрос, заданный доном Счастливчиком. Дело в том, что если вы присвоили себе чужое имя и… чужую вину, это не обязательно поможет вашим… спутникам, но вот вашу собственную вину отяготит сильнее, чем вы можете даже себе представить. Может быть, вы этого не понимаете, но дело обстоит так, что если вы возьмете свои слова назад, то свое положение уже не ухудшите, а вот улучшить можете — и довольно сильно. Так что вы скажете?

— Полагаете, дон Орио, что я мечтаю взойти на плаху за кого-то другого? — после долгой паузы справилась Игерна. — Или это вы мечтаете спасти мою душу от лишнего греха лжесвидетельства?

— Нет, я забочусь о своей заднице: если вы окажетесь вдруг не той, за кого себя выдаете, я тоже окажусь — в дураках, — зло процедил капитан.

— Так чего проще! Напишите в рапорте: «назвавшая себя графиней де Торрес нечестивая пиратка Игерна Бесстыжая», и дело с концом, — хрипловато рассмеялась девушка.

— Мы тут не в игрушки играем! — Глаза Ронкадора опасно сузились.

— Я не играю в игрушки с пятнадцати лет, с тех самых пор как… — Игерна резко оборвала фразу. — И вообще, вот что я вам скажу, дон Ронкадор. Будь я десять раз самозванкой, но если власть предержащим покажется выгоднее объявить меня чудесно спасшейся заговорщицей, будьте уверены — признают. И будут вам и награды и чины. Точно так же, как если даже покойные отец, мать и… и дядя графини де Торрес восстанут из мертвых и под присягой подтвердят, что я — это я… или она, — зачем-то поправила девушка сама себя. — Но Мартинес и остальная придворная псарня решит, что лучше графине оставаться мертвой… Уверяю вас, именно так и будет объявлено. Меня даже могут помиловать и амнистировать, чтобы подтвердить это. Ведь презренную пиратку можно помиловать — это бунтовщик не подлежит пощаде. Как вам, дон Ронкадор, такое — еще десяток лет гоняться за мной по всему Изумрудному морю? Так что не мучайтесь, все решат без вас — поверьте бывшей статс-фрейлине, если не можете поверить простой дворянке. — Она горько и саркастически ухмыльнулась.

Голос ее лишь слегка дрожал, но было видно, что в глубине ее темных глаз кипит неподдельная ярость.

— Элл вам судья, — помолчав, бросил Ронкадор, поднимаясь. — Только хочу сказать — я ведь знаю в подробностях о заговоре «Синего Пера», затеянном вашим дя… доном Кассо.

И, поймав удивленный взгляд девушки, зачем-то пояснил:

— Офицерам, начиная от генерал-майора, и высшим чиновникам была разослана специальная роспись дела. Мой командир умер, не успев его сдать в канцелярию, и я, каюсь, посмотрел его, не имея на то права. И вот что я вам скажу… — Он понизил голос до полушепота. — Мне было бы легче понять разбойницу, жертвующую собой во имя товарищей, какими бы они ни были, нежели благородную сеньору, пытавшуюся расправиться с четой помазанников божьих, может, и не блистающих всеми достоинствами, но от которых она не видела ничего, кроме добра!

Игерна дернулась вскочить, явно теряя самообладание, но тут же расслабленно опустилась на место, звякнув цепями. И выдвинувшиеся из темноты пикинеры отступили назад.

— Ничего, кроме добра?! Ничего?! — процедила она свистящим шепотом. — Значит, не все вы знаете, не про все написали в тех бумагах… Ну, еще бы!

— И чего же там не написали? — едко осведомился капитан.

— Раз не написали, то и знать этого простому идальго не надо. А то, если помните, королевский прокурор, лично допрашивавший уцелевших мятежников, потом взял, да и выпал из окна Каса дель Муэрте… — зло усмехнулась Игерна. — Целее будете. И добавила зло и уничижительно, словно это Ронкадор сидел перед ней в цепях. — Это наши дела, графов и грандов…

Громкий, протяжный вой раздался над озером. От этого звука тревожно заколотились сердца людей, расположившихся на отдых у темных вод.

Вой этот не могло издать никакое из известных людям животных. Настолько жутким и неестественным он был, что напоминал одновременно шум бури, скрип падающего дерева и рев раненого слона.

Вой повторился несколько раз. И, заслышав его, смолкло окрест все живое. Заткнулись кайманы и жабы, перестали шелестеть деревья, и даже надоедливая мошка исчезла неведомо куда.

— Что это?! — дрогнувшим голосом поинтересовался Ронкадор у епископа.

— Не знаю, — пожал плечами тот. — Уж не сам ли нечистый пожаловал?

— Шутить изволите, святой отец? — не понял капитан.

— Может быть, — усмехнулся преосвященный и знаком подозвал отца Тибальта.

Монах без слов понял, что от него требуется.

Взяв в руки сундучок, он поднял его высоко над головой и принялся распевать во весь голос по-амальфийски.

— Чего он? — заподозрил неладное эгериец.

— Все в порядке, — успокоил его Северин. — Отец Тибальт знает, что делать в таких случаях.

И впрямь, вой вскоре затих, уступив место более привычной человеческому уху какофонии. Снова послышался рев кайманов и кваканье жаб, вновь завозилась назойливая мошка. Однако все это не шло ни в какое сравнение с теми жуткими звуками, которые довелось услышать путешественникам пару мгновений назад.

«Господи, слава тебе!» — вырвалось не из одной груди.

А дон Ронкадор, осенив себя святым знамением, глубоко задумался, невольно вспоминая всё, что связано с этим заговором и графиней де Торрес — она же Безумная Графиня. Заговоры в Эгерии, само собой, случались. Не так часто, как в соседней Амальфии, и чуть пореже, чем в Арбонне. Конечно, были и мятежи — бунтовали города и целые провинции, солдаты, которым задерживали жалование; бунтовали замордованные податями мужики и дворяне, недовольные каким-то указом. Королей тоже убивали. Иверо Толеттского и его сына Алехандро Касильянского прикончили ассасины халифов; Альфонса V застрелили из арбалета во время Кавадосской вечерни, Хайме Последнего нашли заколотым в каком-то грязном кабаке — он любил под видом простолюдина погулять по столице…

Еще полдюжины королей и королев скоропостижно испустили дух, откушав несвежих маслин или некстати простыв на охоте. Еще про дюжину говорили, что вроде умерли они слишком молодыми… Но тут дело было не так просто.

Дон Ронкадор не имел родных при дворе и всё, что знал, черпал из разговоров более осведомленных приятелей да еще из сплетен. Ну, и из пресловутого отчета.

Сколько он помнил, Игерна…тьфу ты — Лейла де Торрес была отпрыском очень небедной семьи и единственной наследницей состояния. Однако после безвременной (или напротив — довольно-таки своевременной) смерти родителей она сперва попала под опеку тетке — баронессе Фарионе де Уголино, судя по отрывочным слухам, той еще дряни. Вскоре весьма приличное состояние изрядно сократилось, из-за чего даже произошел какой-то скандал, и в итоге пятнадцатилетняя донья Лейла была передана под опеку уже двоюродному дяде — тому самому графу де Кассо, пристроившего ее во дворец камер-фрейлиной, а потом даже и статс-фрейлиной. По этому поводу ходили ехидные шуточки, что дядя слишком уж молод для опекуна невинной девушки, да и родство уж слишком отдаленное… Впрочем, другие утверждали, что юное создание будет в полной безопасности, ибо граф вообще-то предпочитает мужчин…

Ронкадор напряг память, но как ни старался, ничего существенного насчет де Кассо вспомнить не мог — светский человек, поэт, даже пьески какие-то писал, состоял на службе в министерстве двора… Да, а ведь странно… только сейчас дон Орио понял… ведь для заговорщика уж больно неподходящие данные у покойного дяди Игерны…. тьфу, уж не разберешься тут! Но заговор был — и почти удался: сколько он помнил, какой-то недавно переведенный из провинции в дворцовую стражу капитан, страдая бессонницей, заметил в ночном парке дворца Эскориало подозрительных личностей… Воистину — в тихом море русалки водятся!

А госпожа Лейла должна была сделать, между прочим, главную работу — войти с женской половины дворца через предназначенные для королевы двери в монаршью опочивальню да и заколоть мирно спящих государя и государыню — благо под пышными придворными нарядами можно пронести внутрь не то что кинжал или шпагу, а даже живого эспадачина.

И ведь всё было рассчитано: у тех дверей охраны нет — евнухов, как у неверных язычников, слава Эллу, в Святых Землях не принято держать во дворцах, а кто же в женскую половину пустит грубую солдатню? Есть, конечно, внешняя охрана — но та больше присматривает, чтобы никто не лез снаружи куда не надо… Что собирались делать смутьяны и кого сажать на трон — в бумагах ничего не было.

И какого Хамирана ей это понадобилось? А ведь, похоже, причина там была — потому как ненависть в ее глазах была неподдельная! Чем ей так могли насолить их величества? Хм… Вообще, если вспомнить, то два века назад Альфонса Любвеобильного (он же Эль-Потаскун) зарубил жених обесчещенной им девушки. Но сейчас-то не те времена! Государь Карл Тринадцатый, конечно, изрядный бабник — хоть злые языки и поговаривали, что в постели не слишком могуч. Но чтобы силой домогаться приглянувшейся девушки? В худшем случае — уволил бы с придворной службы глупую недотрогу, не понимающую своего счастья — а скорее всего махнул бы рукой да утешился бы с другой.

Он вновь попытался вспомнить — что там было не так с графиней. Девица она, судя по слухам, была своенравная и странная. Любила охоты и скачки и даже состояла в компании принцессы Маргариты Нериго, прославившейся самыми экстравагантными выходками вроде собственного корабля под красными шелковыми парусами, на котором она отправлялась в морские прогулки, днями и неделями пропадая на островах — причем девицы там пребывали в обществе молодых донов без дуэний… Такое безобразие творилось, пока сеньор Мартинес не разогнал этот крольчатник, а потом вообще не посадил кузину чуть не в домашнюю тюрьму…

Стоп! Девка ведь поминала герцога Мартинеса!

А вот тут могло быть что угодно. Если графиню Лейлу угораздило каким-то боком задеть Великого Референдария, по заслугам прозванного доном Гиеной, то ей остается лишь посочувствовать.

Сам Ронкадор встречал этого человека лишь раз — шесть лет назад, когда ходил с казначейским флотом в метрополию, и груз принимал именно он.

Орио и видел-то герцога лишь мельком — на передаче ключей от сундуков и торжественном ужине.

Но он надолго запомнил пухлые губы сластолюбца и холодные с прищуром глаза, излучавшие равнодушную жестокость. Одного взгляда на бледное лицо и лысый череп хватило, чтобы понять — все темные слухи об этом человеке, пожалуй, правдивы. И еще — что от этого человека надо держаться как можно дальше и — равно не дай Анахитта Милосердная — иметь его командиром, врагом или другом!

Допустим… Но в любом случае — какого Шаргата убивать их величеств? Если он так ей насолил — ну пырнула бы дона Гиену на очередном балу в брюхо стилетом, в кровостоки которого вмазана аконитовая смолка — и можно с чистой совестью на эшафот. А то и помилуют, если есть причина. Ладно — что бы там ни было, а душой дворянина и умом верноподданного не мог дон Ронкадор понять и принять того, что его пленница (если, конечно, не соврала) намеревалась исполнить…

Капитан в невесть какой раз проклял судьбу, втянувшую его в дело, где намешано столько всего… Мало ему пиратов, епископа, ата-аланских сокровищ и разорванного в фарш маркиза! Так еще и угораздило его хоть краем, да влезть в дела, в которых не то что один, а десяток капитанов первого ранга и честных идальго запросто потонут как мыши в ведре!

Утром поход продолжился.

Полдня их процессия брела по низинной, болотистой местности, разбрызгивая грязь, спотыкаясь о кочки и переплетения корней, от одного сухого островка до другого. Под конец пираты и эгерийцы перемешались в колонне, слишком усталые, чтобы думать о взаимной резне, а за мачете взялись и офицеры, не исключая и самого дона Орио. Его правая рука, которой он прорубал тяжелым мачете дорогу, казалось, налилась свинцом, пот пропитал одежду, нагрудник базилисковой кожи пришлось сбросить, всучив для переноски одному из корсаров, но идальго дважды становился в передовой отряд. Бывают случаи, когда командиру нужно быть впереди — хоть на лихом коне, хоть в болотной грязи с мачете в руках. Его люди, шатаясь от усталости и недосыпа, плелись позади. Ронкадор слышал всплески, сопровождаемые взрывами замысловатой брани сразу на пяти языках.

Один раз им пришлось остановится — из чащи бесшумно показался самый настоящий дракон, тяжело ступавший мощными лапами с огромными когтями и хищно водивший по сторонам зубастой головой. Чудовище проигнорировало традиции романов, где дракону полагалось напасть на рыцарей. Оно прошествовало мимо, спустилось по откосу, миновало просеку и скрылось в лесу. Слепой Пьедро утер пот со лба.

— Святой Джио — никогда их так близко не видел… Эти твари обычно в льяносах живут, вроде они мокротень не любят.

— Да, подстрелить бы — мясца поели, глядишь…

— Это старый самец, у них мясо похуже, чем у шакала… Стрелять молодых надо, а этих на шкуру разве что…

— А не нападет? — с сомнением осведомился кто-то.

— Нет, — бросил Пьедро. — Они, если людей больше трех, не нападают. Вот если не дай Элл на квинкану налетим — это крокодил-засадник… Мало того, что глупый и на кого хошь кинется, так еще и зубы у него как бритва: как хватит — и ровно отрезали кусок, как на кухне. Видел я у ящеров шрамы…

Но ничего похожего им не встретилось — разве пару раз им попались мелкие шустрые крокодилы — савекозухи, жившие по заболоченным лесистым равнинам и кормившиеся лягушками.

Но худшее было впереди.

Когда они приблизились, по прикидкам Орио, к цели, он, приказав стать лагерем, послал вперед дозор из двух человек, невзирая на попытку епископа возразить.

Когда к условленному времени они не вернулись, капитан выслал вперед еще троих, и среди них корсара-добровольца.

Минул почти час, когда,плюнув на все, Орио поднял людей и двинулся вперед.

Полчаса спустя они наткнулись на всех пятерых, лежавших буквально в нескольких саженях друг от друга. Все пять были мертвы и умерли, судя по синим лицам и высунутым языкам, не своей смертью. Точнее, были задушены, о чем свидетельствовали позы бедолаг, как будто они пытались оторвать от горла чьи-то руки. Но куда хуже было то, что сообщил Ронкадору матрос Тирго, исполнявший обязанности костоправа. Скорее всего, несчастные каким-то образом задушили сами себя, потому как синяки на шеях точно отпечатали их ладони.

Капитан вопросительно уставился на преподобного отца.

— Я ведь предупреждал вас, дон Орио, в этих местах одиночке трудно выжить… — кротко изрек Серчер.

Признаться, видя угрюмые лица спутников, Ронкадор даже подумал, а не повернуть ли назад, предоставив проклятое золото древних язычников своей судьбе? Но тут же опомнился, тем более ситуация требовала его вмешательства — к нему протискивался сквозь толпу Эохайд.

— Сеньор капитан, — молвил он, — может быть, на всякий случай выдадите нашим людям оружие, хотя бы некоторым? А то, неровен час, придется драться, и каждый клинок будет на счету. Мы сейчас в одной лодке…

После короткого раздумья, де Ронкадор приказал Веринто раздать половине пиратов клинки и аркебузы, тем более, что многие и так уже тащили их на себе.

Заминка произошла лишь когда Эохайд попытался забрать из связки свою шпагу.

— Извини, разбойник, но это клинок благородного идальго, — осклабившись, наставительно сообщил Веринто. — Бери себе вашу саблю или дюссак, а на краденное не посягай.

— Это оружие принадлежало моему приемному отцу, — сжав челюсти, ответил Эохайд, решив, что почти не погрешит против правды.

— Все равно, значит, его украли до тебя, — пожал плечами лейтенант, тем не менее ища взглядом поддержки у подошедшего де Ронкадора, мол, пусть тот урезонит распоясавшегося бандита.

— Этот клинок носил мой приемный отец, дон Хуан да Коста эль Ферро, и я ношу его по праву, — тихо процедил Счастливчик.

Де Ронкадор ухватил пиратского капитана за плечо и с неожиданной силой (аж кость заныла) развернул его к себе. Внимательно посмотрел в глаза Эохайду.

— Ты хочешь сказать, твой приемный отец — сам дон Хуан?

Несколько секунд глядел в глаза пирату.

— А ведь, похоже, ты не врешь! — покачал вдруг головой капитан. — Ладно, лейтенант, отдайте ему шпагу.

Так они прошли еще с час, когда выяснилось, что дорогу им преграждает гряда отвесных, поросших кустарником и лианами известняковых утесов. Откуда-то доносился шум быстрой реки, посвистывала и кричала разнообразная лесная живность.

Но епископ как ни в чем не бывало поправил подоткнутую сутану, напоминавшую сейчас грязную дерюгу, и вместе со своим молчаливым спутником двинулся вперед, к неприметной расщелине.

Последовав за ним (все уже усвоили, что «падре» знает, что делает), пираты и эгерийцы оказались перед узким темным скальным коридором, откуда тянуло сыростью и тленом. Воинство втянулось в проход, заваленный прелыми листьями и ветвями, занесенными сюда ветрами и водными потоками.

Коридор был узок — двум всадникам не разъехаться, — но как-то слишком уж прям для природного ущелья. Где-то над их головами, на высоте нескольких сотен футов, виднелась узкая полоска света, но чтобы нормально двигаться, пришлось зажечь импровизированные факелы из ветвей.

Глядя на трясущуюся то ли от промозглой сырости, то ли от страха Кармису и безучастно вышагивающую Игерну, Ронкадор подумал, что если, не дай Элл, кому-то из них привидится что-то в этом полумраке, то визгу и воплей не избежать.

Но опасность поджидала с другой стороны.

Позади раздался жуткий утробный звук, тут же кто-то заверещал, как охолащиваемый хряк, послышались испуганные крики, брань; бабахнул выстрел из аркебузы, а затем раздались звуки, какие издает кромсаемая сталью плоть. Потом все стихло, а через мгновение взорвалось новым залпом отборной брани.

Первой мыслью Ронкадора было, что корсары таки решили взбунтоваться, но когда он протиснулся туда, где столпились вперемешку эгерийцы и пираты, выяснилось, что отличились его подчиненные.

Один из матросов наступил в темноте на огромную, с таз или кадушку, жабу, должно быть жившую в этой мрачной щели много лет и разросшуюся, как гриб в подземелье. Та взревела, словно бык. В ужасе он метнулся прочь, вопя во всю глотку, сбив с ног человек пять, кто-то выпалил в белый свет, как в медный грош, а потом пришедшие в себя ребята принялись пластать ни в чем не повинное земноводное.

Чудо, что люди не перебили друг друга!

Они вновь двинулись вперед и вскоре узрели свет впереди. Потом скалы расступились, и они вновь вышли под лучи солнца.

Отряд очутился в поросшей травой котловине.

Вздох изумления вырвался разом из сотен грудей — перед ними раскинулись развалины древнего города, по другую сторону которого сияло отраженной синевой небес озеро, из коего вытекала река — не та ли что впадает в залив недалеко от места высадки? Но Ронкадору было не до таких мелочей. Ибо первой мыслью дона Ронкадора была как будто совсем неуместная — что теперь никому из его потомков, пожалуй, не светит поступить в Толеттский университет: ибо он только что посрамил его капитул и все его тридцать профессоров и двадцать докторов.

— Задница святого Ши!!! — с чувством выразился стоявший позади Веринто. — Простите, святой отец… И как же его не нашли до сих пор?!

— Тут все не так просто, сын мой, — улыбнулся епископ. — Дело в том, что в мире есть места, до времени сокрытые от людей. Причем бывает, что места эти оберегаются от людского внимания, а бывает, что Элл в доброте своей оберегает людей… от того, что может водиться в таких местах. И дело не в том, что путь туда перекрывают лесные дебри или их сторожат ангелы с огненными мечами. Просто людям их очень трудно найти… Они могут пройти мимо этого места буквально в двух шагах, но их не пустят туда. Точнее, они не заметят ничего, как будто этих мест просто не существует…

— Но мы-то прошли, — с сомнением изрек Ронкадор.

— Значит, на то воля Элла, — с металлом в голосе отрезал преосвященный и двинулся вперед.

Мертвые улицы, заросшие лианами и травой останки домов, ощущение некоей непреходящей жути…

Пройдя меж двух исполинских, грубо отесанных колонн, люди ступили на широкую улицу, усеянную обломками колонн и каменными глыбами, облепленными растениями-паразитами. По обеим сторонам улицы стояли дома, построенные из крупных каменных блоков, не скрепленных известкой, но подогнанных друг к другу с невероятной точностью. Портики, сужающиеся кверху и широкие внизу, были украшены искусной резьбой, изображающей неких демонов. Тут и там возвышались фундаменты каких-то колоссальных строений, сложенных из внушительных блоков зеленого гранита.

По всей видимости, древний город разрушило страшное землетрясение. В мостовой везде зияли глубокие трещины, кое-где ряды зданий полностью поглотила земля. За небольшими каменными строениями высились величественные полуразрушенные постройки храмов.

Остановившись, Северин ок Серчер промолвил:

— Вот мы и на месте! Даже не верится, что мы здесь, хотя все сложилось не так, как я думал… Ну да ладно.

Несмотря на свое бедственное положение, Счастливчик все еще полагал, что и ему что-нибудь да перепадет. Конечно, Орио производил вид человека слова, но от эгерийцев можно ожидать чего угодно. Но хотелось бы, чтобы хватило на выкуп возлюбленной.

— Лучше бы никому не отставать и не пытаться искать золото в руинах, — обратился святой отец к столпившимся вокруг воякам. — Предупреждаю и прошу поверить на слово, как духовному отцу, которому ваши души дороги больше собственной, вы найдете там, скорее всего, одну лишь смерть. Наша цель — вот та пирамида над озером. В ней и хранится клад.

Несмотря на жуткую древность, как-никак восемь тысячелетий, город сохранился не так уж и плохо. Развалины, пирамиды, каменные террасы и обнесенные стенами дворы выглядели еще вполне живо. Конечно, портики осыпались и рухнули, террасы расселись, а стены обвалились… Да и деревья местами почти сплошь покрывали руины. Но кое-где сохранились на вид почти целые сооружения. Там и сям попадались статуи, производившие весьма странное впечатление. (До сей поры было найдено лишь пять или шесть статуй времен Ата-Алана, и де Ронкадор подумывал, что хотя бы одну надо будет прихватить — лучшего подарка вице-королю и не придумать, тот охоч до всяких редкостей.) Все они, вытесанные тщательно, хотя и грубо, изображали могучих мужчин с мощными формами и… хм… значительной мужественностью.

Епископ вел их, а люди, как завороженные, озирались по сторонам.

И вот они у подножия пирамиды.

Хотя ее контуры расплылись от времени и бока поросли травой, все еще можно было разглядеть, что некогда это был внушительный зиккурат, вздымавшийся к небу множеством ступеней. Вблизи блоки толщиной в пятнадцать футов и толщиною футов в шесть производили сильное впечатление.

В щелях между каменными плитами выросли деревья, и их развесистые кроны переплетались, перевитые лианами, переползавшими со ступени на ступеньку. Опираясь на основание со сторонами по полмили каждая, сооружение давило своим величием, невольно вызывая мысль о богах, что строили ее в незапямятной древности…

Громада разрушенного храма возвышалась исполинской скалой черного камня. Ветер посвистывал в провалах окон.

Они, спотыкаясь, прошли меж зазубренных клыков колонн, поднялись по щербатой каменной лестнице и остановились на пороге громадных врат. Покинутый несчетные столетия тому назад исполин молчал, будто насторожившись…

В галерее сохранилось множество нефритовых и яшмовых фризов с высеченными на них фигурами. На одних изображениях нагие мужчины и женщины танцевали и пели, наигрывая на нехитрых музыкальных инструментах — флейтах и барабанах — и трубя в раковины. Из чего Ронкадор, с некоторым кстати облегчением, сделал вывод, что древние ата-аланцы любили повеселиться. Рисунки барельефов менялись. Вот горожане, уже одетые, идут в какой-то процессии, вот кланяются каким-то людям в пышных облачениях, а вот…

— Матерь наша Анахитта! Отец Элл! — воскликнул не слишком впечатлительный Веринто.

Ронкадор тоже осенил себя знаком святого креста — ибо гладкий, как стекло, полированный нефрит отображал человеческое жертвоприношение. Двое жрецов с торжественными лицами совали в огонь, разожженный в пасти огромного уродливого идола, привязанную к шесту обнаженную девушку. Тут же справа стояли их помощники с такими же шестами наизготовку, а рядом — толпа связанных беспомощных жертв. Празднество было в самом разгаре.

Рядом был другой барельеф, точнее, несколько барельефов. На них были высечены изображения четырех человек в странных головных уборах. Каждый из людей держал в руках по младенцу; видно было, что дети отчаянно кричат в страхе. А дальше была изображена некая фигура, странно изломанная, закутанная в балахон, держащая в одной руке, как будто предлагая кому-то, безжизненно повисшее тельце… Тут же было выбито изображение сложенных аккуратной кучкой маленьких костей и черепов.

У Ронкадора возникло желание собственноручно расколошматить богохульные фризы в мелкую щебенку.

Ему вспомнились сетования Анжело Сокоры, который в своей «Древней и додревней истории» сетовал, что многие изображения на старых руинах ата-аланцев были разбиты еще давным-давно «нашими дикими предками», видевшими в них отображения ужасных демонов, способные приманить силы тьмы.

А дальше были еще изображения, и почему-то дону Орио не хотелось их разглядывать. Точно так же, как не хотелось узнавать, что такое заставило боцмана Греви — ражего скандалиста и богохульника — отскочить от резной плиты и плюхнуться на колени, истово бормоча молитву. Ибо и то, что он видел, было исполнено воистину губительного, противоестественного зла, сравнительно с которым все «аспиды и базилиски» святых книг выглядели вполне безобидными.

Они прошли дальше.

На потрескавшихся каменных плитах валялись старые, полурассыпавшиеся кости, подозрительно напоминающие человеческие, и, как почудилось Ронкадору, что-то похожее на крысу шмыгнуло в щель…

«Так не пойдет, — сжав зубы и пытаясь унять дрожь, думала Кармиса. — Я должна быть сильной — или какой же я маг?! Я же сильная, маммбо Веро сама говорила…»

Но ей всё равно чудилась — совсем рядом — липкая, как смола, клубящаяся тьма. Весь Нижний Мир, казалось, был ею заполнен. Казалось — сделай лишь движение, потянись туда, и под солнце и синее небо хлынет струя густого мрака…

Кармиса припоминала свои ощущения, когда сталкивалась с вещами темными и древними. Хоть когда плыла с маммбо в лодчонке над теми странными камнями, которые напоминали эти, на отмели в Химини, или когда внизу в глубине проплывала какая-то особо злая древняя тварь из тех, что почти не поднимаются на поверхность.

Но тут было что-то совершенно другое, что-то невообразимо чудовищное, чему нет названия в человеческом языке.

Черный ужас, подобного которому она не испытывала прежде, охватил все ее существо.

Стоило закрыть глаза, как она воочию видела Тьму, что, клубясь и перетекая, тянулась к ней… Она ее чуяла и искала слабое место в том невидимом барьере, что разделял миры…

— О, каррамба! — закричал один из эгерийцев.

— В чем дело?

— Простите, сеньор капитан, мне показалось… — жалко промямлил матрос.

— Спокойно! — одернул его Ронкадор. — Еще раз — и по возвращении получишь десяток плетей за ложную панику… Святой отец, ведите нас вперед. Чем скорее мы заберем отсюда то, что нам нужно, тем лучше…

Они обошли озеро, почему-то стараясь не смотреть в его воды, и вышли по аллее на площадь перед самой высокой пирамидой.

Обширная прямоугольная площадка, мощенная камнем, маленький храм, весь покрытый изображениями крылатых обезьян и огромных переплетающихся змей. Неподалеку еще один храм, побольше, но сильно разрушенный. На земле валялись статуи каких-то демонических существ с отбитыми головами. И тут же рядом, на стене, отлично сохранившийся барельеф, изображающий громадную уродливую голую женщину, ловившую и тут же пожиравшую, пригоршнями запихивая в рот, маленьких мужчин, жалко разбегавшихся в разные стороны.

Отец Тибальт, ведомый каким-то внутренним чутьем, остановился перед стеной, украшенной причудливым барельефом, изображающим битву неких таинственных крылатых существ, чьи головы были увенчаны рогами. Выставил перед собой сундучок, помедитировал над ним…

А потом все явственно увидели низкий арочный проход в тенях среди руин.

Как будто лучи солнца упали на древний щербатый камень, открыв широкий каменный пандус, отлого ведущий вниз.

— Зажгите факелы! — сказал преосвященный.

Пираты и эгерийцы зажгли факелы. Отряд двинулся за епископом.

— Поживее! — крикнул Серчер, поторапливая людей. — Главное не потеряться, всем держаться за мной!

Туннель, по которому они шагали, шел под уклон.

Внезапно путники очутились сразу перед двумя галереями.

— Куда дальше? — мрачно поинтересовался Ронкадор.

— Элл укажет, — развел руками епископ.

И, как будто вторя его словам, впереди мелькнул свет.

Вскоре они вошли в огромный зал, вполне способный соперничать с залом любого церковного собора по эту сторону океана.

Глава 32

[где, когда?]

Тусклый свет бил через косые световые шахты, падая на выложенные белым кварцем колонны и рассеиваясь. Такой же луч падал на исполинский каменный алтарь, резьбу на котором Ронкадору даже и разглядывать не хотелось.

А прямо поперек прохода расположился скелет.

Скелет лежал на спине, скрестив руки. Череп, на котором осталось несколько каштановых волосков, был повернут набок, словно во сне, челюсти оскалены в жуткой усмешке. Сутана, ставшая погребальным саваном, полностью истлела. Лишь несколько заплесневелых лоскутов прилипло к остову. Выточенный из белого янтаря крест, знак полкового священника, лежал на пожелтевших ребрах.

Дальше, на каменном полу, среди истлевшего почти дотла тряпья и ржавого железа лежали груды потемневших от времени человеческих костей. Вся крипта была полна ими.

Бренные человеческие останки расположились странными кучами, откуда выглядывали издевательски оскаленные черепа. На некоторых скелетах сохранились истлевшие обрывки одежды и изъеденные временем сапоги, кожаные нагрудники и ремни, но понять по ним, что за люди нашли тут свой конец — было невозможно.

Солдаты и пираты опасливо бродили среди костяков, которых даже на вид было больше, чем явившихся нарушить их покой живых.

Ронкадор внимательно разглядывал жуткий натюрморт.

Взгляд его выделял из кучи хлама то гизарму на тиковом древке — такие были сняты с вооружения еще лет сто назад, то старообразный кирасирский доспех с неуклюжей железной юбкой. Рядом — специально на рубку таких доспехов рассчитанный — тяжелый фальчион.

Древний шлем-каска со стальными полями, напоминавшими сейчас ржавое кружево — такой вполне мог носить кто-то из спутников Вальяно и Мак-Мора.

А вот другой доспех — пластинчатый, из железного дерева, какие пару веков назад делались специально для этих жарких мест. Он был уже полурассыпавшийся от времени, как и бренные останки тех, на ком он был надет.

Ржавая дуга с оборванной проволокой тетивы и обломки воротка — все, что осталось от арбалета. Костяные накладки луков… Полновесный фламберг давних времен, с выкрошившимся волнистым лезвием. Альшпис — теперь мало кто помнит, что это такое. Допотопная трехствольная литая пищаль на длинном неуклюжем прикладе, который зажимали под мышкой перед выстрелом. Старинная проржавевшая аркебуза — еще без серпенты, с ушком, к которому подвешивался фитиль.

А вот уже вполне новое ружье — с колесцовым замком. Судя по всему, одно из первых таких.

Каперанг понял, что все это означает, и почуял, как холодок ползет по всему телу.

Он обернулся на епископа, бормочущего молитву об упокоении.

— Да, сын мой, — кивнул священнослужитель. — Вы правы… Эти люди приходили сюда в разное время. А может быть, их просто пускали. И тут они находили смерть…

— И что же их убивало? — сурово справился Ронкадор. — Неужели помянутые вами стражи с огненными мечами?

— Я не сержусь на вас за невольное кощунство, ибо понимаю, что вы сейчас чувствуете. Поэтому просто скажу — они убили себя сами. Судя по тому, как лежат бренные останки несчастных, даже могу сказать, как было дело — одни просто впадали в сон и оцепенение, а другие резали их… А потом — друг друга или сами себя: в зависимости от того, что предпочитали хозяева этого места.

— Святой отец, — чувствуя неподобающий верующему гнев на духовное лицо, отчеканил эгериец. — Не знаю, как там в Хойделле, а в Эгерии в морском уставе сказано, что, находясь на судне, даже король должен подчиняться капитану как обычный пассажир. Мы, конечно, не на корабле, но я требую, чтобы вы рассказали мне все! И имейте в виду — хотя у нас священников судит супрема, но она далеко, а вы…

С трудом Орио проглотил следующую фразу — насчет того, что смертны даже и епископы.

— Сын мой, — обезоруживающе улыбнулся Серчер, и Ронкадору враз стало стыдно за вырвавшуюся угрозу. — Я не могу рассказать вам всего, потому что всего просто не знаю. Лишь скажу, что пока я с вами, вам бояться нечего. Демоны этого места сильны, но перед силой Элла они — ничто. Если, скажем, кто-то из вас уйдет далеко, или со мной что-то случится — все мы смертны… — У Орио даже замерло сердце. — То я ни за что не поручусь. Но пока вы в безопасности… относительной, конечно.

Тут Ронкадор увидел, что его отряд в массе стоит и слушает их разговор.

И выражение их лиц не очень ему понравилось — потому что наблюдать страх на бородатых разбойничьих рожах своих бойцов ему уже давно не приходилось (сказать по правде, никогда). А как известно всякому, кто воевал: испугавшиеся солдаты по части ума куда хуже детей. Тем паче, что у детей в руках нет смертоносных железяк.

— Эй, — рявкнул он, — ну, что уставились?! Быстро осмотреть тут все, и вперед. Ничего не бояться — с нами сам епископ Серчер, Верховный Меч Истины! Поняли, канальи?! Он отгонит любых бесов своей молитвой! Ясно? И не трусить, потому что нюхать ваши обосраные штаны никому не интересно!

Ответом был смех.

— И не ржать, тут вам не конюшня! — рявкнул он, ловя восхищенные взгляды подчиненных. — Слушать мою команду: идти кучно, не растягиваться, не разбредаться. Если кто отстанет, то демоны его, может, и не съедят, а я вот точно башку откручу! Ну, десять минут на отдых и выдвигаемся.

Пока одни уселись прямо на плиты и даже принялись закусывать сухарями и водой, не смущаясь костей и черепов, другие бродили тут же, высматривая, не найдется ли чего полезного.

Среди всякого хлама был обнаружен залитый пальмовым воском бочонок. Так и по сию пору хранят в джунглях порох.

На бочонке сбоку можно было увидеть бронзовую табличку, на которой было выгравировано на староурмосском «Lupus est homo homini».

— Человек человеку волк, — перевел епископ.

И ниже дата — «3260 лето от В. П. Х.».

Порох был упакован восемь десятков лет тому, когда дед Ронкадора еще учился ходить.

Один из пиратов подобрал изъеденную зеленой ярью тонкую трубку, похожую на дуло ружья, длиной в человеческий рост, завершающуюся мордой химеры с широко раскрытой пастью. Трубка крепилась на длинном полусгнившем деревянном штоке. С нее свисал истлевший лоскут просмоленной кожи.

Рядом лежал такой же позеленевший медный бак размером этак с большое ведро, на котором висели истлевшие ремни. Тут же лежали отделанные бронзой длинные деревянные рукояти — все, что осталось от мехов.

— Что такое? — покачал головой моряк. — Для ружья тонковата, да и вообще не похожа…

— Э, балда, — пробормотал Слепой Пьедро. — Это фламматор…

— Чего?

— Огнемет по-простому. Танисским огнем плеваться.

— Да, — вздохнул Веринто, — помню, отец рассказывал, он их еще застал: уж очень хойделльцы любили эти штуки. Только соберешься их в клинки взять, тут они и начинают жарить. Только все равно вашим это не помогло. Сбросили вас в море как раз в этих местах, — сообщил он пирату.

— Точно, — кивнул Пьедро. — Тоже рассказывали старики: если на корабль засветят вот какую бочку этой дряни, считай, пропал. Его ж ничем не погасишь, только парусиной мокрой накрыть… А хрен Шагоров ты чего накроешь, если половина палубы залита. Вот если меньше бочки, тогда еще можно потрепыхаться. Скажите спасибо Святой Церкви, что запретила его…

— Верно, сын мой, — подтвердил Серчер. — Правда, без того, что он уже стал не очень нужен, вряд ли земные государи прислушались бы столь внимательно к власти духовной. Просто пушки бьют дальше катапульт, а в бомбарду его не зарядишь. Опять же, «темный огонь» — зелье дорогое и капризное, и часто угрожало своим не меньше, чем врагу…

Они нашли шесть больших оловянных фляг, горлышки которых запечатывал окаменевший сургуч, на котором можно было различить: «Королевский арсенал Палмута. Прима-огнемастер Йонс Боктмон».

— Капитан, возьмите это с собой, — произнес преосвященный.

— Это зачем? — удивился де Ронкадор и попробовал неуклюже сострить: — Или, думаете, чертовым зельем можно гонять чертей?

— Из него можно, например, сделать факелы, — пожал плечами священнослужитель. — Что же до вашего вопроса, увы, разочарую. У теологов мне не попадалось ничего насчет действия танисского огня на нечистую силу. Зато я знаю, как он воздействует на живую плоть: а кто или что нам здесь еще встретится, неведомо. И поэтому думаю, что лучше бы нам взять эту лишнюю тяжесть, чем погибнуть от ее отсутствия. И порох тоже прихватите на всякий случай.

Кивнув, дон Орио приказал взять с собой бочонок и фляги.

Перед уходом капитан потребовал показать добычу, найденную среди костей.

Она была более чем скромной. Несколько эфесов шпаг и мечей из старого черно-зеленого серебра, пара дюжин старинных монет — черных от времени семиугольных хойделльских «щитов», золотых риэлей с профилями Хайме Последнего, Изабеллы V и Фердинанда Безумного, арбоннских мервеннов; низкопробный перстенек с единорогом. Он махнул рукой. Мол, забирайте, кому не лень тащить.

Уходя, кто-то случайно пнул попавшийся под ногу череп, так что тот улетел далеко в сторону, ударился о стену и разлетелся на куски. Люди нервно рассмеялись. А епископ осуждающе покачал головой.

Спустя минуту подземелья огласил многоголосый вопль авангарда.

Да и сам Ронкадор еле сдержал крик, когда увидел тварь.

Существо, стоявшее у арки, вполне могло напугать даже закаленного морехода. Массивная, широкая складчатая фигура — на три головы выше самого высокого из людей, сутулая, почти горбатая спина, огромная голова летучей мыши-вампира, длинные многосуставчатые руки-лапы с длинными когтями и — Элл свидетель! — три ноги, заканчивавшиеся мощными тяжелыми копытами.

Неведомым ухищрением старые мастера придали изображению противоестественную живость, и падающий на резной камень свет действительно заставлял поверить, что чудовище стоит вот тут, рядом.

Все, проходя мимо призрачного стража, крестились, а многие и плевались, бурча под нос ругательства…

Вновь они зашагали темными переходами, стараясь инстинктивно сбиться потеснее. Поднятые над головами жалкие факелы не слишком-то развеивали окружающий мрак. Лишь редкие световые шахты попадались на пути.

— Да, занятно, там все, считай, в руинах, а тут ни одной щели, — бросил Ронкадор.

— Мы в главой части храма, — пояснил Серчер. — Она вырублена в скале целиком, как дворцы в Эллал-Беле. Я такое видел в паломничестве в Святую долину.

— Вы видели Первый Храм, святой отец?! — восхищенно спросил Веринто.

— Да, сын мой, я был в числе тех, кого неверные танисцы допускают в те места — по особому благословению Предстоятеля. Но об этом мы поговорим потом.

Коридоры шли не так, как было принято в известных им постройках — параллельно наружной стене, с пробитыми то тут то там арками, напоминая древние лабиринты Айхаи, куда запускали жертв темным подземным богам — бродить во мраке до смерти.

Интересно, промелькнуло у Ронкадора, а как епископ думает выбираться? У него что, есть карта? Или… капитан на секунду похолодел — может, выбираться и не придется? Вдруг святой отец на самом деле не такой уж святой и ведет их в ловушку?

Но тут шедший впереди боцман Греви вдруг замер и повернулся к капитану. И дону Орио показалось, что боцман смотрит на кого-то, стоявшего за его спиной.

Он резко повернул голову.

В зеленом полумраке, переходящем в густую черноту зала, стоял черный силуэт. Балахон скрывал высохшую изможденную фигуру, голова была покрыта низким плотным капюшоном, узловатая рука, словно выточенная из старого почерневшего дерева, сжимала рукоять высокого костяного посоха с замысловатой резьбой и вделанным в набалдашник тускло-красным, как глаз вампира, камнем. Капитан тряхнул головой, прогоняя наваждение, одновременно схватив рукоять пистолета. Из-под капюшона, в мимолетном повороте головы, на него сверкнул злобно прожигающий взгляд, скривилось перекошенное ненавистью дряхлое лицо с торчащими изо рта клыками… И все пропало.

— Вы видели, сеньор капитан? — взвизгнул моряк. — Вы видели эту ведьму?! С большими сиськами, извиняюсь…

— Какую ведьму? — уставился на него Ронкадор. — Это был какой-то старый козел!

— Это был морок, — буркнул епископ, не оборачиваясь. — Вам померещилось, сын мой. И не спешите, нам еще надо спуститься несколькими ярусами ниже…

Они сделали небольшой привал в узком как пенал зале, куда свет попадал через трещину, рассекавшую двадцатифутовую скалу.

Епископ подвел Ронкадора к дальней стене с каким-то яшмовым барельефом.

— Взгляните, сын мой…

Несколько секунд Ронкадор озадаченно хлопал глазами, пока не понял, что перед ним — карта.

Пусть скверная и с искаженными пропорциями, но карта Изумрудного моря и окрестностей.

Ронкадор осенил себя святым знамением, вдруг поняв, что видит карту тех времен. Сильно изменилась береговая линия во многих местах, полуострова Мериды не было — вместо него была цепочка островков, были какие-то острова там, где ныне море, но узнать местность было можно. Главное же — на месте отмели Химини, к западу от Шалиско и тут, на полуострове Когтя торчали изображения домиков и людей с надписями.

— Видите? — осведомился Серчер. — Понимаете, почему никому не удалось найти их следы в Дальних Землях? Их просто смыло, когда тонула Благословенная Земля. Помните в легендах — о волнах в сто локтей, идущих одна за другой? — Ронкадор не помнил, но кивнул. — Они только начали строить тут города, как всё и произошло, и их просто смыло — такие волны да еще в узкостях…

По обе стороны карты торчали два каких-то худых изломанных существа в длинных балахонах — вроде исполинских человеко-крыс, ставших на задние лапы, — и у капитана мелькнула мысль, что именно они были на том камне с детскими жертвоприношениями.

Они вступили в широкую и низкую галерею, где в нишах стен выстроились статуи людей, имевших, однако, несомненные черты рептилий.

Лысые головы, змеиный приплюснутый нос, широкие скулы, мощные челюсти и глаза, лишенные век.

Тут произошло занятное событие.

Матрос Сабано, мулат, чья мать была из народа шантаев, рухнул перед одной из статуй на колени и принялся что-то жалобно бормотать — просил на лингва марис великого Сына Змеи пощадить их, так что боцману пришлось поднимать его пинками. Встав, Сабано стал сбивчиво говорить, что это, де, фетиш ужасного создания, что живет в подземном мире и уносит туда людей, но капитан приказал ему заткнуться.

Они миновали и эту галерею и остановились передохнуть в зале, где пересекалось сразу с дюжину входов.

На этот раз не было ни разговоров, ни смешков. Вероятно, мрачной подавленности способствовал украшавший потолок большой гранитный фриз, на котором двое жрецов сажали на кол какого-то богато разодетого человека в диадеме и ожерельях, наверное, чем-то не угодившего им царя.

— Тише! — поднял руку идущий рядом с каперангом епископ. — Дон Ронкадор, вы слышите?

Прислушавшись, капитан уловил какой-то странный шорох, доносившийся из ближайшего к ним коридора, как будто вдалеке кто-то пересыпал сухой песок. Или так отдавалось в темноте лабиринтов их дыхание?

— Эй, хомбре, вы что-то слышите? — сурово вопросил он окружающих.

— Вроде ничего, сеньор капитан…

— А вроде и есть…

— Да нет, показалось…

— Что-то не пойму, то ли там шуршит чего, то ли в голове у меня шуршит…

Люди невольно похватали оружие.

— А ну тише, нишкнуть всем! — рявкнул лейтенант.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь дыханием.

Но различить какой-то непонятный звук все же было можно.

Или это просто эхо…

— Ладно, — приказал капитан. — Сабано, Довмонт, проверьте, что там.

Взяв факелы, оба дозорных ушли в тоннель.

Команда в мрачном молчании не выпускала оружия из рук.

Подозрительный шорох заглушил шаги посланных им матросов, отдаваясь в каменных сводах поступью железных копыт.

Зато ноздрей капитан коснулся некий странный запах, в подземелье как будто неуместный. Он принюхался… Запах слабый, но смутно знакомый…

Втянул ноздрями воздух раз, другой и вдруг понял, что ему напоминает этот шорох и этот запах… Разворошенный термитник. Но что это может означать?

И прежде чем он, похолодев, догадался, Ронкадор услышал душераздирающий крик разведчиков:

— Марабунта!

Возглас ужаса, вырвавшийся из десяток глоток, был ему ответом.

И вот тут дону Орио стало по-настоящему жутко. Потому что встретиться им предстояло едва ли не с самым большим ужасом Иннис-Тора, с подлинным и всевластном хозяином сельвы.

На пути марширующих черно-красных колонн этих крошечных, от силы полдюйма существ, погибает все живое без исключения. От грозных ящеров, быков и ягуаров до улиток, гусениц, змей, скорпионов, ядовитейших слизней и многоножек. После того, как муравьи пройдут, остается лишь голая земля и скелеты их жертв — белые и сухие…

Но откуда эти твари в подземелье?

Размышлять было некогда — из тоннеля выбежали вопящие разведчики, отчаянно размахивая руками. Одновременно остальные вскочили с мест, держа в руках бесполезное оружие.

Ронкадор посмотрел на епископа — тот был до странности спокоен.

— Святой отец, у вас нет в запасе молитвы против насекомых? — произнес капитан первое, что пришло в голову.

— Всем надо уходить, быстро! — скомандовал, именно скомандовал в ответ преосвященный. — К нашему счастью, человек может успеть от них убежать.

Они успели. Лишь когда последние из напуганных людей уже входили под низкую каменную арку с резьбой, изображавшей сражающихся морских тварей, из противоположного тоннеля выкатился поток мерзких насекомых. Казалось, сам камень пола пришел в движение.

Похрустывая жвалами и топоча мириадами лапок, инсекты устремились в погоню. И как выяснилось, бегать они могли довольно быстро.

Спустя каких-то минут пять шедший в арьергарде Сабано, споткнувшись, рухнул во весь рост, попробовал вскочить, но тут же со стоном скорчился, держась за колено.

Он таки подхватился и попытался ковылять следом. Но слишком быстро бежали муравьи, а вот товарищи замешкались, не успев подхватить его под руки.

Шуршащий поток накатил на него, и стон сменился воплем, когда тысячи жал раскаленными иглами вонзились в его тело. Через миг он был уже облеплен густой муравьиной массой. Крики перешли в булькающие стоны, а потом стихли.

Сразу за этим кто-то из пиратов, совсем потеряв голову от ужаса, решил найти убежище в одной из попавшихся на пути стеновых ниш, где торчала каменная горгулья. Но стоило ему втиснуться кое-как в проем, вцепившись в уродливую морду, как что-то хрустнуло, и статуя рухнула, придавив его к полу, причем тем, кто был рядом с ним, почудилось, что в последний момент на каменной морде идола появилась гнусная торжествующая ухмылка.

Третьим стал боцман Греви. Когда они пробегали перекресток, тот провалился в незамеченную широкую трещину в скальном полу — и долгий гаснущий крик дал всем понять, как глубока была бездна, куда несчастный падал.

— Святой отец, по-моему, самое время использовать «темный огонь»! — крикнул Эохайд.

Выбрав коридор подлиннее, они остановились, и пока отряд переводил дыхание, особо отобранные матросы поливали каменные плиты пола густой маслянистой жидкостью, блестевшей в свете факелов, как шкура кальмаров или спрутов.

Опустошили фляги — их по совету отца Тибальта забросили подальше на залитую «огнем» поверхность. Те должны были взорваться, усугубив положение зловредных инсектов. Хотя куда уж больше…

Теперь дело осталось за добровольцами. Из дюжины вызвавшихся Ронкадор отобрал троих — двух своих и одного подчиненного Игерны.

Двое вооружились арбалетами, к болтам которых был привязан трут, а третий, скуластый черноволосый матрос с орлиным носом, недавно принятый в команду «Леопарда», взял наизготовку свой лук из китового уса.

Им предстояло, дождавшись, пока голова колонны муравьев-убийц пересечет рукотворный барьер, выпустить стрелы.

Остальные тронулись в путь, оставляя за собой метки, по которым поджигатели смогут их найти.

Не прошло и пяти минут, как позади коротко рявкнуло, затем слитно ударило пять или шесть негромких взрывов.

— Беру свои слова назад, святой отец! — весело брякнул Ронкадор. — Не знаю, как насчет бесов, а вот с их порождениями вполне можно справиться треклятой выдумкой неверных…

Но радость была преждевременной.

Вскоре догнавшие их, запыхавшиеся и прокопченные пират и лучник сообщили, что третий их товарищ, видно, повредился умом. Иначе как объяснить, что, не дожидаясь появления марабунты, он ни с того ни с сего разрядил свой арбалет, а потом ринулся во вспыхнувшее пламя с безумным воплем, словно атаковал невидимого врага.

Смех и веселая перебранка враз стихли.

И в этой тишине до всех донеслись еле слышные шорох и потрескивание, прозвучавшие для людей топотом адской кавалерии.

Ронкадор отметил, как переглянулись отец Тибальт и преподобный Серчер.

Экзорцист пробормотал что-то себе под нос, вроде «сила растет» или «возрастает»…

— У нас еще остался порох… — нерешительно начал кто-то

— Будет то же самое, — вдруг отрешенно бросила Кармиса. — Тьма… не допустит… Она все равно нас убьет.

— Поп-то грехи успеет отпустить? — буркнул кто-то, зло хохотнув.

— Отставить разговорчики! — цыкнул Ронкадор. — Кто будет верещать не по делу, тому я сам отпущение сделаю, своей рукой!

— Верно, дочь моя, — кивнул епископ. — Я немного ошибся, рассчитывая, что… Ладно, неважно! Милорд капитан, кто из ваших людей лучший аркебузир?

— Давай, Пьедро, — распорядился дон Орио, хотя про себя удивился: неужто святой отец намерен расстреливать муравьев из ружей?

За названным вышло еще двое.

Однако задумка была в другом.

Повинуясь командам отца Тибальта (судя по всему, этот падре службу свою начинал не с крестом, а с мечом в руках), пираты распечатали найденный среди костей бочонок с порохом. Не забыв проверить, не подпортила ли влага порох (он горел прекрасно), монах высыпал его часть на крышку, предварительно поставив бочку в центре очередного коридора.

Изрядная часть пороха плюс содержимое пороховниц было рассыпано по коридору тонким слоем. Все это было проделано без спешки и закончено, когда в начале тоннеля в свете специально оставленного для этого факела мелькнула бурая масса муравьев.

Выстрелы грянули, когда насекомые заполнили почти весь тоннель, и до головы их колонны осталось каких-то тридцать-сорок футов — к тому времени пираты уже укрылись в соседнем зале-перекрестке и присели, зажав уши и открыв рты.

Опустились на затравку серпенты, и три пули, забитые без пыжей и обмотанные вспыхнувшими тряпками, полетели к цели.

Бабахнуло так, что половина отряда оказалась сбита наземь взрывной волной, бросившей в лица людей мириады мертвых муравьев, убитых на месте воздушным ударом и огненным вихрем.

— Ваше преосвященство, а как вы догадались? — поинтересовалась Игерна, когда слух к ним вернулся и они продолжили путь.

— Вы не замечали, что при стрельбе в комнате гибнут мухи? — вопросом на вопрос ответил священнослужитель. — Есть любопытная книга профессора Рюйша о жизни насекомых…

Они шли еще какое-то время, периодически останавливаясь и прислушиваясь, но, видимо, пирамиду охраняла всего одна стая марабунты.

А потом они увидели свет в конце очередного тоннеля.

Оказавшись на пороге обширной пещеры, Эомар пролетел по инерции вперед и замер. «Вот и добрались…» — промелькнуло у него в разгоряченном мозгу.

Они оказались в обширном зале с высокими шлифованными колоннами, вырубленными, как и все тут, в толще камня. Стены украшали резные изображения довольно жутких существ, в глаза которых были вставлены драгоценные камни.

Зал тускло освещался косыми лучами из световых шахт так, что, падая на лежащий в центре золотой октагон, световые столбы рассеивались по обширному залу, отражаясь в свою очередь от мягкого сияния золота и матового холодка платины.

Видимо, во времена давние и древние все это богатство хранилось в деревянных сундуках, а может быть, было расставлено на алтарях или стеллажах. Но сейчас сокровища утонувшей восемь тысяч лет назад страны лежали грудами на полу.

Было их на вид не так много: самая большая куча побрякушек желтого металла от силы по колено — но сколько это стоит, даже и представить себе было трудно.

— Тут на целый казначейский флот! — восхищенно воскликнул де Ронкадор.

Альери осторожно взяла Эомара за руку и прильнула головой к плечу.

— Это оно? — улыбнулась.

Пират, пожимая руку возлюбленной, кивнул.

— Что-то подсказывает мне, что это еще не конец… — тихо прошептала девушка.

Пираты и эгерийцы осторожно бродили по сокровищнице.

Эохайд чувствовал, что его разбирает смех. Держась за руку Игерны, он прокряхтел:

— Надо же… Смотри, сколько золота… Если выберемся…

Он хрипло засмеялся.

Люди уже протянули руки к золоту, однако дон Орио сердито одернул их:

— Эй, неймется? Каждый свое получит, не торопитесь! Кто первый схватит королевское золото, потащит на себе двойной груз. Нам это добро еще волочь на корабли. Забыли?

— А мы? — вклинился Счастливчик.

— И вы потащите, — рассмеялся капитан. — Не беспокойтесь, расплачусь за работу честь по чести!

— Это как? — спросила Игерна. — Как с поденщиками — медный риэль в два дня?

Пираты загоготали, к ним присоединились и эгерийцы.

— Как с наемными солдатами — семнадцатая доля от цены. Чтоб еды на что имелось купить, пока до людей добираться будете! — рассмеялся Ронкадор.

Пираты хмуро поухмылялись, но по их лицам можно было понять, что эта идея их не особо веселит.

Под руководством лейтенанта Веринто эгерийцы принялись набивать золотом и платиной мешки — по восемь десятков фунтов на человека. В каждый такой входило множество золотых украшений и драгоценных камней.

Взгляд Ронкадора выделял из груды золота то статуэтку обнаженной женщины со щупальцами вместо рук, с глазами из сапфиров и преогромными клыками; то браслет, покрытый чеканными оскаленными мордами чудовищ, то корону, вполне достойную любого короля Старых Земель, если бы не гнусные богохульные изображения, ее покрывающие.

Но тут он увидел изумруд размером с апельсин, на котором была с величайшим искусством выгравирована птичка и готовая к нападению змея. Камень был так прозрачен, что буквально светился изнутри. На всякий случай Орио поднял его и положил в опустевший патронташ на поясе — мало ли… Потеряется еще, а стоимость огромного изумруда, оправленного в червонное золото, даже не поддавалась оценке.

Кто-то из пиратов ковырнул тесаком восьмиугольник в центре зала и сплюнул — слой золота был не толще парусины.

Эохайд равнодушно стоял и смотрел на суету. Странные мысли приходили ему в голову. Незнакомые, страшные мысли.

Как будто некто огромный и сильный смотрел сейчас на мелких букашек, таскающих влапках золотистые крупинки.

Между тем бродящие по сокровищнице пираты обнаружили в углу нечто занятное — огромный, футов пятнадцать шириной бездонный колодец, окруженный бордюром из редкостного белого нефрита, покрытого изображениями исполинских чудовищ с длинными шеями. Настолько длинными, что, стоя на земле, чудища могли свободно дотянуться до солнца и луны и пожрать их — чем и занимались.

Попробовали посветить вниз — но увидели лишь густую тьму.

— Да, вот колодец, так колодец, — с долей восхищения бросил Скороно, десятник морских пехотинцев. — Может, туда нагадить — а то тут вроде отхожих мест не видать?

— Дурак, — бросил сосед, — не кощунствуй: вдруг туда жертв всяким мерзостным богам бросали? Пусть в мире покоятся.

— А может, они как раз и гадили туда, — заржал в ответ Скороно. — Надо ж им было куда-то дерьмо девать? Народу тут по всему видать много было!

— Да нет — скорее уж это простой колодец: народу-то и вправду много в этой храмине обреталось — тысяч десять запросто влезет.

— Ну, ваше преосвященство, — обратился к епископу Ронкадор, — если я правильно понял, мы пришли куда шли, и можете не сомневаться — все, что должно, Святая Церковь получит. Однако же не вижу никаких стражей, коих оставили тут ата-аланцы — как гласят легенды. Думаю, если и были такие, то за тысячи лет они испустили свой нечистый дух.

— Не было бы никого, кто радовался бы этому более меня, сын мой, — ответил Серчер. С лицом суровым и скорбным он начал бормотать молитву.

Прислушавшись, Эохайд различил:

— Славно имя твое среди всех живущих и не живущих. Благи дела твои и помыслы твои. Не оставляй же верящих в тебя! Не отнимай руки твоей от мира сего. Пусть не придут времена злые и черные, не подступит великий мор и глад! Отврати посланцев Тьмы от детей твоих, не допусти демонов смерти на землю! А если уготовано это испытание тобой, Вседержителю, и неотвратимо оно, надели силой противостоять ему до конца и повергнуть легионы бесовские! Все мы на земле грешной есть дети твои. Не оставь же нас без надежды! Не лишай защиты созданных по образу и подобию твоему!

— Эй, хойделлец, — толкнул Счастливчика в плечо немолодой эгерийский матрос, — никак сомлел?

— Да, приятель, тут воздух спертый.

— Не воздух… — бросил моряк. — Тут что-то иное.

Эохайд с удивлением посмотрел на него.

Эгериец ткнул пальцем в каменный колодец.

«Что он имеет в виду?» — только и успел подумать пират.

И тут под потолком сокровищницы, прямо над колодцем, промелькнул странный отблеск…

* * *

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 1-е число месяца тао.

Ничьи Земли. Коралловая бухта.

Дон Аррано да Нуньес стянул шляпу и провел ладонью по коротко стриженным волосам.

В тени, казалось, было еще жарче.

С мостика было видно, как на палубе «Нуэстра Кивирры» человек пять матросов возились, пытаясь стащить с трупа пирата доспех. Задача им предстояла трудная — как расстегивать все эти защелки и замки, не повредив, знатоков в команде «Леопарда» было не сыскать. А Нуньес был настроен получить «железного Густава» целым и невредимым — он стоил приличных денег.

Внизу, у фок-мачты отдыхал десяток матросов. От внимания старшего офицера не укрылось, что время от времени кто-то из них нет-нет, да и принимался тревожно озираться.

Впрочем, то же самое хотелось сделать и ему.

— Странно, ветер не шибко сильный, а волны вроде повыше стали… — с какой-то вымученной усмешкой изрек один из моряков.

— Это бывает, — лениво ответил другой матрос. — Где-то шторм прошел, вот отголоски сюда и докатились.

— Может быть, только вот как посмотришь, так и кажется, что сейчас выплывет Змей-Шаргат со своей Ахайдой, да и сглотнет вместе с кораблем…

— Молчи, осел! — ответил второй, не отрываясь от своего занятия (вязал коврик из плетей старых канатов). — Не накликай!

— Осел? Это кто тут осел? Я осел? Да нет, осел, похоже, та скотина, что обрюхатила твою мамашку! — вскочил молодой матрос, сжимая кулаки.

— Эй, там! — строго прикрикнул старпом. — Придержите-ка язык. Нечего устраивать бабьи свары!

— А что я, сеньор? Вы вот ему скажите… — заканючил молодой.

— Довольно! — рассердившись, оборвал его Нуньес. — Разбаловались — забыли, что плетка на свете есть? Так быстро вспомните!

Моряки успокоились, а капитан второго ранга тяжело вздохнул.

Было видно, что люди боятся, пусть и всеми силами стараются этого не показать.

Что ж, он мог понять их. Он сам боялся, потому что чувствовал сгущающуюся буквально с каждым часом угрозу.

Что это будет? Ураган исполинской силы, из тех, что отправляют на дно целые флоты? Подводное извержение вулкана, превращающее море в пар? Что-то вообще невиданное?

Сколько кораблей исчезает в море каждый год? Не только ведь в переходах через океан, а в знакомых, исхоженных мелких морях Староземья, в тихую погоду, там, где пиратов не может быть.

Он ведь знает, как это случается…

Когда-то, более двух десятков лет назад, он был гардемарином на сторожевом флейте, охранявшем корабли Айланской компании от пиратов у берегов Восточного Рога.

И вот в один из дней, неизвестно откуда, при спокойном море и мирно дремавшем в своей каюте маге, вдруг ниоткуда на них накатилась бродячая волна, которая воздвигла стофутовую стену перед судном. Ни капитан, ни кто другой на судне даже не успели отдать команду — а потом «Мистраль» вошел прямо в эту стену воды, которая сомкнулась над судном и потопила его, стремительно бросив ко дну. Если бы за три часа до того за скверно выученный устав Нуньеса не послали в «воронье гнездо», он бы пошел ко дну вместе со всеми. Но вместо этого он лишь увидел гладкую, почти без пены верхушку волны в каких-то пяти-шести футах у себя под ногами.

Потом корабль взбрыкнул, уходя на дно, чем вышвырнул Нуньеса из корзины впередсмотрящего, и тот пережил сперва скольжение по высоченной водяной горе к ее подножью, а потом двухдневное плавание на выброшенной с палубы пустой бочке, в ожидании смерти то ли от жажды, то ли от акульих зубов.

Ему повезло — его подобрал танисский работорговец, у которого половина команды умерла от какой-то лихорадки, и капитану которого лишний матрос был нужнее лишнего раба, и спустя два месяца Нуньес добрался до Геоанадакано.

Танисец слово сдержал, а может, просто посочувствовал тому, в ком текла кровь его народа, и даже дал совет не говорить, что Аррано в момент гибели был на мачте корабля. Иначе чего доброго обвинят, что он де проглядел волну…

— Дон Нуньес, смотрите! — завопил вахтенный.

Старший офицер повернулся на крик и замер.

Над вершинами далекой скальной гряды в небо поднимался белый столб дыма или пара. И еще один. И еще…

Белесые струи, поднимаясь вверх, впивались в небесную синь, растекались шевелящейся, будто осьминог, тучей — гигантской, даже при взгляде отсюда.

Жалобно, словно плача, замяукали одна за другой корабельные кошки…

Глава 33

[когда, где?]

Не было ни молний, ни грома, ни серного смрада и адского пламени.

Просто сверкнула бледная молния, и из жерла колодца выскользнул громадный змей, невероятный в своей величине и мощи…

Нет, конечно, он был меньше, чем воспетые в легендах дети Хамирана и духов воды — исполинская Ахайда, что могла свернувшись кольцом, окружить целые города, или Шаргат, играючи душивший древних левиафанов, что могли кипятить бездну и крушить скалы, как мягкую грязь.

Даже, пожалуй, был он не длиннее бонавентур-мачты «Леопарда», если считать от клотика до «шпоры». И не толще самой толстой бочки…

Но то, что перед ними не какая угодно тварь, а высшая сущность, было ясно.

Сверкающее тело, блестевшее чернотой обсидиана, перемежаемой сиянием цвета лучей ущербной осенней луны, навевающей мрачные мысли и заставляющей вздрагивать от каждого шороха, окружали радужные отсветы. Голову, нависавшую над ними под сводом пещеры, как капитель зловещей колонны, венчали три бирюзовых глаза и странная пасть, похожая на жало пиявки.

И при этом весь он был как-то по-особому, противоестественно красив.

И эгерийцы, и пираты вмиг забыли про золото. Люди еще ничего не понимали, а просто смотрели вверх, словно околдованные, не мигая.

Они, разумеется, не могли знать, кто и что перед ними. Не могли и подумать, что они первые, кто видит его за восемь с половиной тысяч лет, и что именно таким он являлся жрецам Ата-Алана. Равно как и то, что это — лишь малый остаток его, низшее воплощение, в котором он так и остался замурованным и прикованным к этому храму после проигранной в допотопные дни битвы — проигранной не в мире сем…

Но память уже вызывала, пробуждала, нет, не воспоминания и даже не то, что именуют умники «родовой памятью», а нечто более глубокое и емкое, чему нет названия, но что несет запечатленное через поколения, от отца к сыну, внуку, правнукам, от тех забытых пращуров, что когда-то стремглав бежали от слуг его и ему подобных, чтобы не быть пожранными душой и телом.

И чувство это говорило: перед ними — враг.

Первым среагировал не кто-то из пиратов, казалось, привычных действовать без команды. Не Кармиса — маг-пират. И даже не епископ.

Первым опомнился дон Орио.

— К залпу! — рявкнул он, и все солдаты тут же похватали оружие и в нерешительности навели аркебузы на чудовище.

— Огонь!!! — скомандовал капитан.

Раздались беспорядочные выстрелы.

Змей даже не покачнулся.

— Это морок, призрак! — выкрикнул Орио.

Словно бы услышав его слова, змей изогнулся в воздухе и обрушил удар хвоста на стоявшего ближе всего пирата. Тот не упал, не был раздавлен или даже просто убит на месте — он просто вспыхнул бирюзовым пламенем и распался, растекся булькающей зловонной лужей.

После демонстрации своей материальности, змей взвился к сводам, а затем черно-радужная молния обежала весь зал вдоль стен по периметру — видимо, хозяин здешних мест таким нехитрым образом дал понять, что никого выпускать не намерен.

И вновь занял свое место, озирая незваных гостей с почти ощутимой насмешкой.

Насмерть перепуганные матросы жались к колоннам. Одни обреченно стояли, как по команде «на караул», другие вразнобой перезаряжали ружья, раскусывая патроны. Они немедленно бы побежали, если б знали, куда бежать.

Ронкадор стоял в окружении самых стойких бойцов и ждал развязки, хотя мысленно уже попрощался со всеми и готовился отойти в мир иной.

За соседней колонной Альери опустилась на колени и читала молитвы одну за другой.

Жаль, что она не успела исповедаться святому отцу.

Какой-то из ближайших к выходу матросов ринулся прочь — стремительный рывок черно-золотой молнии, и лишь взметнувшееся пламя осталось от смельчака.

Эохайд отчетливо понял, что жить им всем осталось считанные секунды. Сейчас тварь пожрет их или сотворит что-то еще более ужасное. И откуда ждать спасения?.. Надежды не было. То, что приближается к ним, — сама смерть. Неотвратимая смерть. Оказывается, самое жуткое для таких, как он, людей — неотвратимость.

А Кармиса лишь стояла, замерев, взирая на чудовище. Взирая — и не видя, точнее — видя совсем не то, что остальные.

Тварь была похожа на столб переливающейся самой в себе Тьмы тысяч и тысяч оттенков мрака. Это было существо мыслящее, злобное и невероятно мощное.

Перед ней было очень древнее создание, пришедшее в мир задолго до часа, когда человек лишь чуть-чуть преодолел в себе звериное начало. В его славу проливалась кровь на черных жертвенниках подземных храмов и устремленных в небо вершинах пирамид. Сутью его была Тьма. Та самая Великая Тьма, царившая во вселенной до ее сотворения.

Не было в этом мире силы, способной остановить чудовище.

И тут вперед выступил отец Тибальт.

Протянув руки к монстру, он вскричал:

— О, ты, Рука и Глаз Хамиранов! Пришла пора тебе исчезнуть навсегда!

И он ответил человеку!

Под каменными сводами прозвучал зловещий голос, который никогда не суждено забыть тому, кто имел несчастье его услышать. Он прогремел, словно вестник гибели, и был низким и зловещим, как завывание бэанн-ш'ши над мертвыми дольменами и кромлехами в безлунную ночь. Никто не мог сказать, какие слова он произнес, ибо говорил он на незнакомом языке, но, как потом оказалось, все поняли, что было сказано. И голос — холодный и бесстрастный, мог принадлежать лишь самому Владыке Тьмы.

— НАВСЕГДА?! — эхом отразилось от камня. — ГЛУПЕЦ!! ЖАЛКИЙ ГЛУПЕЦ!!! ХВАСТАТЬСЯ СИЛОЙ ПЕРЕДО МНОЙ, ОДНИМ ИЗ ДРЕВНИХ, СТОЯВШИХ У ИСТОКОВ ЭТОГО МИРА!!! ТЫ ДАЖЕ ПОДУМАТЬ НЕ УСПЕЕШЬ, КАК ТВОЕ ЖАЛКОЕ ИМЯ НАВЕКИ СОТРЕТСЯ ИЗ ЛЮДСКОЙ ПАМЯТИ!!!

Р'рагхааа таибар… Урр-Шартар-гур Арх-Арх!.. Мар табба баа… Авват кириинар… Паан фетталу штир кар-рат… Кзар-Хакк!! — громом отдавалась в ушах речь твари, надо лбом которой сияли длинные алмазно-светящиеся рога…

Северин, косясь на застывшего каменным изваянием отца Тибальта, протянувшего руки к чудовищу, открыл крышку ларца, достал оттуда череп, выточенный из горного хрусталя, и вознес его высоко над головой.

Череп разом вспыхнул мертвенно-бледным светом, от него разошлась во все стороны световая волна, словно оба святых отца стояли в шаре, наполненном ярко-голубым чистым светом.

Вслед за этим яркими огнями полыхнули самоцветные глаза чудищ на стенах.

Экзорцист громким, хорошо поставленным голосом начал молитву:

— Укрепи десницу нашу, и сердце наше право, и ум наш мудр. По Твоему благому, Владыко Вседержителю, утверждению исполняем мы действо сие верное.

Творец Вселенной, Элл, неизреченный, воссиявший сущим во тьме и Хаосе светом спасения, пославший ничтожным детям своим веру и пророков, и посланников небесных в помощь, предопределивший Хамирану и ордам его падение во тьму внешнюю, и тебе, заклятый Змей-Ездр! Реку вослед нашим святым пророкам: запрещаю тебе, отродью Уббо-Сатхла премерзкому, страшным именем Господним и всеми именами Элла, и силою святых и пророков, властвовать над сею землею!!

Проклят будь, Змей, распадись в тлен и не имей боле никоей же власти на земли, и иди в преисподнюю на муки вечные, да не убоюсь тебя и всех сил твоих! Да падут все цепи твои и заклятья бесовские, и да воздастся тебе, врагу Эллову по делам твоим! Да исчезнешь ты и зиккурат твой, Езр, и все идолы твои да падут, и все римфаны твои да разрушатся! Проклят, проклят будь!

Apage! Apage! Apage!

Сияние превратилось в световой жаркий поток, который, отразившись в черепе, ударил в змея.

Могучая сила, отраженная в самую сущность демона и вновь излучаемая ею в хрустальный череп, обливала всего демона, заставляя его светился.

— Р'рагхааа — варрон! — гремел как под сводами храма голос епископа. — Шамурадд — васс! Эонрр-Фартар — васс! Мар табба! Лаишиф — васс!! Авват! Авват! Авват!

Слова эти отзывались неведомым ужасом и одновременно надеждой в душах недвижно замерших, обреченно взирающих на схватку людей.

Но тварь они не слишком, видимо, смутили, ибо она ринулась в контратаку. Походя придавив оказавшегося на пути эгерийца (лишь легкая сине-зеленая вспышка осталась от него), она попыталась обрушиться на священников.

Казалось, хрупкие тела смертных исчезнут под обсидиановыми кольцами исполинского тела, но случилось нечто непонятное. Войдя в световое пятно, излучаемое артефактом в руках Серчера, рептилия отлетела назад, чуть не впечатавшись в стену.

Новая попытка — и новая неудача.

Затем змей попытался обойти святых отцов с тыла, но выяснилось, что даже слабый луч сияния, испускаемого горным хрусталем, непреодолим для него. И зловещий исполин заперт в своем углу, рядом с колодцем.

Тогда Враг решил изменить тактику.

Чем он ударил по людям, осталось непонятным. Но от его силы многие попадали на камень, держась за голову и крича от боли, а двое или трое неуверенно сделали шаг-другой к Серчеру и отцу Тибальту, как-то вяло поднимая оружие. Однако соседи набросились на них, валя на пол. Возможно, магия хрустального черепа лишала змея силы, а возможно, он просто не мог даже тут поработить ум истинно верующего — во всяком случае, с ходу.

Но чудовище вовсе не собиралось так просто сдаваться.

Изогнувшись зловещей молниеподобной руной «зигг», в древних норнах символизирующей смерть и мрак, змей выстрелил, или скорее плюнул, сгустком ядовито-зеленого света — тягучего на вид и тяжелого. Первый «выстрел» был пробным — он растворился в воздухе, не долетев до епископа и экзорциста.

К счастью никто не видел в тот момент лиц Серчера и Тибальта, ибо они отразили невыразимый ужас — и то был отнюдь не страх смерти.

Торжествующе загремев, демон исторг еще один плевок. Тот был куда больше по размеру и лишь немного не долетел до священнослужителей, продолжавших стоять неколебимо и читать молитвы вместе с взываниями на неведомом языке.

Следующая атака последовала отнюдь не сразу — наверное, подобный метод борьбы требовал изрядных усилий даже от почти всемогущего духа тьмы.

Вот он вновь изогнулся, прицеливаясь…

Отец Тибальт спокойно сделал несколько шагов вперед, заслоняя епископа.

До него долетело не так много субстанции — можно было заметить, что ее было меньше, чем даже в прошлый раз.

Пламя бериллового оттенка взметнулось и опало на каменных плитах, а когда оно угасло, на полу пещеры остались лишь несколько металлических пряжек и свинцовая чернильница.

Крик ужаса рванулся из сотни глоток.

А в ответном вопле демона почудилось не торжество, а вполне неподдельная злоба и испуг.

По его телу все чаще пробегали алые и синие зарницы, в то время как радужное мерцание угасало — видно, битва шла к завершению не в пользу духа зла.

Кармиса стояла недвижно, сжав руки на груди, начисто забыв все молитвы всем богам, духам и силам.

Жуткие видения неслись с калейдоскопической скоростью перед ее внутренним взором.

Тысячи коленопреклоненных пленников на площадях перед разрушенными дворцами, какие-то трясущиеся от ужаса вельможи, подносящие на бархатных подушках короны высокому крючконосому человеку, колонны чернокожих воинов, марширующие через саванну к белым танисским селениям, орды всадников, идущие с востока на запад Саианы, оставляя лишь трупы и пепел, корабли, мечущие огненные стрелы у берегов южных островов…

Мертвые, пораженные чумой края где в ночи не светится ни одного огонька и можно скакать много дней не встретив живого человека…

Небо, затянутое гарью исполинских пожарищ, багряные раны облаков, пахнущий железом и кровью продымленный воздух, кровожадные создания, шагнувшие из ночных кошмаров, рукотворные чудища из стали, ползущие по улицам разрушенных городов.

Смерть… Смерть… Смерть…

Смерть вечная и окончательная, смерть, длящаяся тысячелетия, смерть ненасытная, смерть, ради которой будут рождаться дети сотни поколений вперед, пока Элл не прекратит это.

А еще был пытающийся докричаться до нее голос, который голосом не был — непреклонный, звенящий металлом, повелевающий ударить своей силой двух стоящих впереди нее людей, у одного из которых в руках сгусток небывало чистого света. Голос обещал ей любую награду — вечную жизнь, богатство, преклонение и наслаждения, о каких она даже не в силах помыслить, власть над людьми, духами и демонами… Нужно было лишь обрушить на тех двух свою силу — силу, которую он расковал в ней, отомкнув те самые замки, о которых говорила когда-то ее наставница.

И еще девушка видела, что неземной свет, который исходит от хрустального черепа, — это суть самого демона, но выправленная и очищенная, та, из которой он был сотворен изначально. Да, сейчас Кармиса действительно видела многое: и пришедшие в движение земные пласты в глубинах под древним храмом, и пробудившийся подземный огонь, и жуткое напряжение замершего потока того, что смертные именуют временем…

И молодая ведьма поняла, что должна сделать…

Змей вновь ударил, исторгнув длинный язык тяжелого изумрудного пламени, но на пути смертоносной субстанции опять оказалось человеческое тело. Широко раскинув руки, стала Кармиса, заслоняя епископа, и фигура ее на миг окуталась оранжевым сиянием, словно призрачный щит стал на пути дьявольского удара.

Несколько тягучих капель все же продолжили путь, но они растворились в лучах, исходящих от черепа, раньше, чем окончательно исчезло в зеленом пламени тело молодой чародейки…

Все заняло считанные мгновения.

На камне пола остались только несколько украшений и небольшой нож.

И лишь далеко, среди островов Архипелага, в небольшом селении внезапно схватилась за сердце еще нестарая женщина, выкрикнув имя дочери, да сурово сжала губы посреди длящегося уже третий день молитвенного бдения седая жрица бога-воина, подумав, что воспитала хорошую ученицу…

Мерзкий свистящий звук буквально пронзил уши людей — так могла бы пищать исполинская крыса, оказавшаяся под сапогом титана. По телу змея волнами пробежало многоцветное сияние, оно завибрировало, и во все стороны от него полетели брызги жидкого света, растекавшиеся по камню пола быстро тающими лужами.

И словно вторя муке и агонии своего властелина, храм тоже мелко затрясся.

В такт этой агонии в мучительных корчах забился чернобородый человек в бинтах, лежащий на койке в капитанской каюте уходящего курсом ост-ост фрегата, и крик его до странности напоминал визг демонического змея. К счастью, у окружавших его не было возможности их сравнить, но и услышанного хватило, чтобы сразу двое, обезумев, выбросились за борт. А когда, набравшись смелости, пираты вошли в каюту, то увиденное поразило их таким черным необоримым ужасом, который они не смогли забыть до конца дней своих…

Змей вновь изогнулся, пытаясь, должно быть, атаковать еще раз, но тут ослепительная радужная волна пробежала по его телу, и водопадом зелено-синих искр последний из обретающихся в подлунном мире Совершенных рухнул в колодец.

Но перед тем, как рухнуть во мрак, он еще успел издать истошный нечеловеческий вопль.

— КА-А-АК?!!! ВСЕ КОНЧЕНО?!!! НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!! НЕ-Е-ЕТ!!! НЕ-Е-ЕТ!!! НЕ-Е-ЕТ!!!

И сразу за этим рассыпался пылью хрустальный череп в сведенных судорогой руках епископа. Глаза святого отца закатились, лицо побледнело до синевы, и он бы, несомненно, упал без чувств, но слева — эгериец, справа — пират подскочили к нему и поддержали.

Следующие пять минут прошли в безумном хаосе.

Пираты вперемешку с матросами суетливо метались. Кто-то молился, кто-то лихорадочно надевал мешки с золотом на плечи.

Несколько человек, прихватив что из сокровищ подвернулось под руку, исчезли в арках — видимо, рассчитывая выбраться самостоятельно. На них никто не обратил внимания.

Кое-как пришедший в себя Ронкадор, мокрый как мышь, со всклокоченной шевелюрой, мотал головой, бормоча под нос молитвы…

— В монастырь! — повторял Веринто, зачем-то взмахивая саблей. — В монастырь, если выберемся… На хлеб и воду — грехи замаливать!

— Болван! — заорал на него Орио. — Какой тебе монастырь, если ты женат?! Надо убираться отсюда! Берем все, что можем унести, и бежим!

Храм тряхнуло… Потом еще, и еще раз…

Пол мелко завибрировал, с потолка упало несколько мелких обломков.

Глядя на это, Эохайд заорал:

— Бегите! Сейчас здесь все рухнет, бегите! Бросайте золото…

— Ну, не-ет, — процедил Ронкадор. — Это золото мы честно заработали… С демоном дрались как-никак…

Его перегнуло пополам и вывернуло наизнанку.

Тут же начало происходить нечто, могущее показаться забавным стороннему наблюдателю.

И пираты, и моряки королевского флота во множестве принялись суетливо озираться, а потом, не стесняясь посторонних, присели, стащив штаны…

— Ваше преосвященство, — вытирая рот, бросил Ронкадор пришедшему в себя епископу. — Я готов вам руки целовать, но скажите, вы сможете вывести нас? И… оно не вернется?

— Да, все кончено, дети мои… Враг повержен, и врата в преисподнюю снова запечатаны. Так что все в полном порядке.

И в этот момент ударило по-настоящему. Пол и стены затряслись, как будто исполинские мышцы перекатились под каменной оболочкой чудовищного тела.

Люди попадали, вцепившись в вибрирующую твердь, и каждый в тот миг подумал об одном — вот сейчас своды рухнут им на головы, и все закончится…

Но храм, вырубленный в скальном монолите, устоял, хотя от сводов и откололись камни, ранив двоих и убив одного.

Из колодца поднялось облако пахнущего серой дымка, вызвав у всех приступ ужаса.

Однако это всего лишь были земные испарения — такие же, как те, что источали пересекшие пол в паре мест трещины.

— Все!! — рявкнул побледневший каперанг. — Берем все, что успели, и уходим!

Топоча и тяжело дыша, люди повалили прочь из сокровищницы.

По коридорам бывшего обиталища демона тащились они, проклиная все на свете и молясь всем богам, сколько их ни есть в мире.

Впереди двое — пират и эгериец — вели преподобного Серчера, указывающего дорогу; Эомар бежал, подхватив на плечо Игерну, а рядом, спереди и сзади бежали все остальные — кто бросив даже оружие, кто сгибаясь под тяжестью сокровищ.

Они перепрыгивали трещины, проскакивали залы-перекрестки, перебирались через рухнувшие статуи…

Не раз и не два их застигали подземные толчки, когда пол ускользал из-под ног и приходила мысль, что вот теперь уж точно настал конец… И все же скальная толща пока что выдерживала удары землетрясения, хотя однажды тоннель, из которого они вышли, обвалился буквально за их спинами. В другой раз, когда пробегали высокий узкий зал с вмурованным в стены огромным золотым диском, храм вздрогнул, и двадцатифутовый диск рухнул с тяжелым глухим звоном, придавив сразу троих…

Вот, наконец, они под открытым небом.

И то, что они увидели, заставило их замереть.

Прежней долины не было. Не было и всех окружающих пирамиду пристроек, а лишь груды камня. Ни единого здания не уцелело и в городе — похоже, внутри скального массива они не почуяли, насколько сильным было землетрясение, вызванное гибелью хозяина этого мертвого города.

То тут, то там в небо били струи пара, текли горячие ручьи. Но куда удивительнее было, что целый участок скальной стены словно провалился под землю. Там, где был проход, через который они сюда попали, были лишь перемешанные пласты глины и отдельные торчащие камни.

Многие, от пережитого напряжения потеряв сознание, упали на землю.

Игерна сидела на земле и, сложив руки, молилась, молилась, молилась.

Раскачиваясь из стороны в сторону, Альери не замечала ни Эомара, ни епископа, ни Орио.

Стеклянным, без искорки сознания, взглядом Альери огляделась и поднялась на ноги.

Капитан «Леопарда» начал считать тех, кто уцелел.

Альери молча приблизилась к распростертому на траве Счастливчику. За ее спиной толпились эгерийцы.

Ронкадор наскоро пересчитал вышедших — не меньше четверти его людей осталось в проклятом храме. Пираты, впрочем, пострадали не меньше.

Тут, под ярким солнцем и синим небом — хоть вокруг и были руины города поклонников тьмы — было трудно поверить, что совсем недавно они воочию лицезрели кого-то из верховных дьяволов. Элл — да неужто это было?! Ронкадору в голову пришла спасительная мысль — он вспомнил слова святых отцов, что демоны ада лишены силы плотской, и лишь поражая разум жертвы заставляют видеть ее то, что им угодно.

Перед его мысленным взором тут же встало исполинское мерцающее тело и зеленое пламя, превращающее плоть людскую в ничто. И куда тогда, скажите на милость, подевались святой отец и чародейка да еще куча народу? Сами прыгнули в тот адский колодец? Конечно, пределы мощи бесовской ведомы лишь им самим да Творцу…

— Нам бы надо вознести молебен Отцу нашему небесному, — молвил белый, как камень, епископ, обращаясь к Ронкадору. — Но, думаю, Всевышний простит нас, если мы это сделаем по возвращении. А пока надо как можно скорее уходить отсюда. Полагаю, нам надо идти к реке, срубить плоты и спуститься вниз, к морю. Потому что… — В это время земля под ногами вздрогнула. — Потому что если рухнет перемычка между нами и озером, мы можем утонуть, как мыши в ведре.

Дальше был марш-бросок к реке, отчаянная работа саблями и мечами. Одни валили по счастливой случайности попавшиеся им бальзовые деревья, пока другие тесаками и кинжалами кромсали одежду на ремни и волокли из леса охапки лиан. Потом, отчаянно упираясь ногами во вздрагивающую время от времени землю, путешественники столкнули плоты в реку, чье течение становилось все более бурным буквально с каждой минутой, и поплыли.

Как они добрались до Коралловой бухты, никто толком не помнил. Но, видимо, Элл им помог, раз они потеряли лишь один, самый маленький плот, с коего даже успели спасти троих человек, у одного из которых хватило сил вытащить золотую чашу, украшенную скелетами, весом фунтов в десять.

И когда их плоты вышвырнуло на плес в каком-то кабельтове от морского берега, дон Ронкадор первый раз в жизни понял по-настоящему, что кто-то там, на небесах все же любит грешный род людской.

* * *

То же время. Ничьи Земли. Коралловая бухта.

— …Однажды пророк Альхиор и ученик его, праведный Светилий остановились на постоялом дворе. Вечером они решили посмотреть на закат солнечный, и Альхиор, чтоб лучше видеть, поднялся на лестницу. В это время к ним подошел сын хозяина и сказал: «Мудрые, а к нам недавно заходил путник вашей веры, рассказывавший о том, что обряды и почитание идолов суть удел низших духом, не понимающих Единого Творца… И отчего же, мудрые, вы творите обряды и кланяетесь изображениям?» — изумился отрок. «Посмотри, — ответствовал Альхиор, — я стою на лестнице, лишь на одной ее верхней ступеньке. Но одновременно я стою на всех ее ступенях, и на верхних, и на нижних. Выбей из этой лестницы нижние ступени, и я упаду»…

На шканцах собралась почти вся команда, слушая проповедь капеллана.

Проповеди читали на «Леопарде» нечасто. Да и теперь дон Нуньес приказал собраться не столько в надежде на помощь Творца, но лишь чтобы отвлечь команду от мыслей, написанных на лице любого матроса.

И падре Учоа вполне справлялся со своей задачей, блистая красноречием и находя нужные слова — недаром сам начинал матросом.

— В следующий день, — продолжил капеллан, — на торгу подошел к ним некий премудрый безбожник из числа учеников мудрецов урмосских, а по занятию — лекарь. И рек им, думая смутить: «Одни язычники ищут бога в каменных, деревянных и литых идолах, другие же — в солнце, и в громе, и в ветре, морях, реках и озерах, в небе и звездах. Вы же говорите: истинный Бог не там, истинный Бог — в сердце человека. Я лекарь, и взрезал немало человеческих тел, и сердец немало видел, и ваших единоверцев тоже. И не узрел там бога!» Так сказал он, думая смутить праведников. Светилий возмутился было, но рассмеялся пророк и вопросил хитреца нечестивого: «Скажи мне, познавший тайны тела человеческого, где гнездится ум людской — твой и мой, где родятся мысли и желания?» — «В голове, в мозгу», — ответствовал прегордый. «Но в бытность свою воином немало я повидал голов размозженных, иные и сам разбивал в сече жаркой, однако же почему-то ни единожды ума там не обнаруживал». Так сказал он и улыбнулся, на посох опираясь. А суемудрый, решив, что собирается пророк разбить его главу посохом сим, бежал прочь…

Матросы нервно рассмеялись, а да Нуньес вспомнил некстати, что в разных краях Святых Земель, как подсчитал еретик Мартинус, тридцать пять посохов Альхиора и еще великое множество щепок от него, «так что хватило бы отопить дворец Предстоятеля на всю зиму».

— В другой раз остановился Альхиор у некоего города, что на берегу Змеиного моря. И выползла тогда из моря злокозненная Ахайда, и обвила весь град своим телом, вреда не причиняя, но и не пуская никого. Собрались жрецы нечестивых лжебогов, и рекли: «Надо принести Змее в жертву сто девственниц, тогда де уйдет она и град губить не станет».

Пожалуй, тут преподобный Учоа дал маху, поскольку чуть не половина эгерийцев повернула головы в морской простор, словно страшась узреть там пресловутую змеюку.

Нуньес в отличие от них смотрел на берег, где над далекими скалами курились белесые клубы тумана или дыма. Сжав челюсти, подумал: знай он, что придется ему пережить вот эти часы, наверное, предпочел бы остаться в семинарии и до конца дней прозябать в заштатном монастыре.

Потому как, похоже, скоро ему предстоит сделать выбор — или погибнуть, пытаясь до последнего спасти дона Ронкадора и всех, кто ушел с ним, или спастись самому и спасти вверенный ему корабль и оставшихся на нем, лишив надежды на спасение тех, кто на берегу.

За прошедшие долгие часы было сделано все, что в их силах. Паруса держались на минимуме шкотов, так что развернуть их можно было за считанные минуты, вахтенные сидели кучками у мачт с ножами за поясом, чтобы по команде быстро взлететь на реи и перерезать шкоты, не тратя времени на развязывание узлов. Все, что можно было, давно было закреплено по-штормовому, принайтовано и проверено; люки задраены и тоже проверены. Адмиралтейские якоря были подняты, и «Леопард» стоял на боевых якорях — просверленных каменных глыбах, привязанных к канату. Чтобы сняться с них, достаточно было перерубить канат. Точно так же с трофейным галеоном их связывали лишь два каната.

За прошедшее время Аррано переговорил со всеми, кто хоть раз плавал через Бескрайний океан, и те сообщили все, что знали о цунами (то, что это будет цунами, подсказали несколько недавних подземных толчков — пусть слабых и мало ощущающихся тут, на море).

Сигналом о его приближении обычно становится уходящая от берега вода.

Одновременно лекарю удалось кое-как привести в чувство мага, который чуть не помешался после гибели своего обожаемого сурчана.

Тот пообещал вроде бы дать сигнал, когда нужно будет уходить, но особой надежды на него дон Нуньес, честно говоря, не возлагал.

Нужно подумать, что еще требуется сделать для того, чтобы подготовить команду и корабль к предстоящему испытанию.

Только об этом и надо ему сейчас думать.

Не брать в ум — как военный суд будет решать судьбу потомка древних врагов Эгерии, бросившего своего капитана в опасности. И главное — запретить себе размышлять, что именно за битву ведет сейчас там, на берегу, дон Ронкадор и кто может им противостоять. Потому что подобные мысли вызывают леденящий озноб даже у него, а ему нужно быть сильным.

Велеречиво текла проповедь капеллана, жалобно мяукали кошки, мертвая зыбь чуть качала корабли, смоляная духота поднималась от палуб, смешиваясь с почти ощутимым запахом страха…

— Смотрите, смотрите — там! Сеньор капитан! Три дыма — сигнал!!

Первый раз в жизни да Нуньес ощутил, как сознание его покидает.

Лишь непослушными губами прошептал команду:

— Шлюпки на воду!

Ронкадор стоял, глядя на качающиеся на волнах три судна, над которыми реяли королевские стяги Эгерии, на идущие к ним шлюпки, и улыбался. Они все-таки дошли, благополучно добрались, унесли и головы, и даже чуток добычи…

В эту минуту он готов был любить весь мир, включая самого последнего пирата! Хамиранов хвост (ох, не тут будь помянут!), он бы охотно расцеловался с любым из них, подарил бы кошель золота и бочку рома, зачислил бы на свой корабль… Но, увы, придется всего лишь даровать им свободу…

И тут он заметил, что линия прибоя отступила в море, хотя как раз было время прилива. Вода отступала… И он даже знал, что это означает…

— Капитан, смотрите! — завопил вдруг лейтенант, указывая в сторону обломков шлюпа, над которыми еще поднимались дымки.

Все посторонние мысли вылетели из головы капитана, когда он увидел…

— Святые угодники! Не может быть!! — осенил себя святым знамением Орио. — Мать такую вашу через свиную ляжку и семнадцать кобыл!!! Акулья печень и якорь всем вам в ж…! И яйца святого Ши!! И царя морского тридцать три раза грота-реем!!! — завершил капитан свою тираду — ибо других слов не находил.

Прямо к ним, оставляя следы в полосе прибоя, шел лейтенант Эрнан де ла Вега, маркиз Себальес — живой и как будто целый. Даже золотой флакончик болтался на покрытой ожогами шее. Щегольской мундир превратился в жалкие почерневшие лохмотья, обгорели волосы и бородка, сгорели и разлезлись щегольские ботфорты, обгорела кожа, облезая, как кожура батата, сочащаяся белесой сукровицей, но он шел на своих ногах, лишь чуть пошатываясь.

Это был знак судьбы. Знак, утверждающий, что небеса не совсем глухи к мольбам капитана. Но как он валялся почти два дня среди дымящихся обломков?!

— Маркиз, это вы?! Но как?! — только и смог выдавить Веринто, когда воскресший покойник приблизился.

Молодой человек посмотрел на всех пустыми глазами и ничего не сказал, а затем занял место на правом фланге строя, сразу позади опасливо подвинувшегося Веринто — по уставу.

Тем временем к берегу подходили шлюпки, спущенные с борта «Леопарда» по сигналу, поданному фельдфебелем Ишоро.

— Ну ладно, — повернувшись к пиратам, бросил Ронкадор, придя в себя. — Как говорили древние мудрецы: есть время делать долги и время рассчитываться. Кто что украл из того добра, что охранял… змей, обыскивать не буду, Элл вам судья. А в уплату за помощь, дарую вам всем свободу и возвращаю оба корабля («Тем более им все равно пропадать!»). Также, — он выдержал паузу, — освобождаю всех ваших сообщников. Если Элл смилостивится, будете жить, а нет — стало быть так тому и быть. Но в следующий раз мне не попадайтесь, потому как дважды даже корона не милует, — усмехнулся Ронкадор, подкручивая ус. — Его преосвященства само собой это не касается — я просто обязан доставить его до ближайших цивилизованных мест и помочь ему встретиться с иными служителями церкви, чтобы он мог поведать им о случившемся. И вам, сеньора, придется отправиться с нами, — обратился он к Игерне. — Потому как прощение, оно, как вы правильно сказали, для пиратов, а мятежников миловать уговору не было.

— Да пошел ты! — выкрикнула девушка и рванулась из рук солдат в попытке убежать.

Но эта попытка не увенчалась успехом. Эгерийцы схватили ее.

Она без сил упала на колени и судорожно вздохнула. Перед глазами все плыло. Рубашка прилипла к телу, левый рукав окрасился в красный цвет.

— Слушай мою команду! — приказал Орио. — Всем занять места согласно расчету. Возвращаемся к кораблям! Пленную заковать!

Девушка вновь забилась, пытаясь освободиться.

Однако моряки держали ее цепко. Они подхватили Альери на руки и поволокли вперед.

— Лейла! — выкрикнул Эохайд, подавшись вперед.

Но стоящий рядом боцман коротко ударил его рукоятью кинжала по затылку. Счастливчик без звука рухнул на песок.

Ронкадор понимающим взором посмотрел на пирата.

— Разумный поступок! — кивнул он.

Отважная уже с трудом понимала, что происходит. Ее куда-то несли, она не слышала, куда и зачем.

«Наверное, вешать будут…»

Пропустив вперед епископа и чудесным образом спасшегося племянника вице-короля, Ронкадор повернулся к пиратам, взятым на прицел его людьми.

— Мы уплывем, а вы можете катиться на все четыре стороны! — рявкнул он что есть мочи.

Схватил за руку Игерну, втащил девушку в шлюпку и крикнул:

— Уходим!

Эгерийцы, продолжая тыкать аркебузами в сторону пиратов, погрузились в лодки.

Морские волки молча наблюдали за их отплытием. Никто из них не хотел драться за свою капитаншу, втравившую их в эту историю.

Игерна обреченно валялась на шлюпочной банке.

Сквозь полузабытье она видела лишь находившуюся в полутора футах странно спокойную морскую гладь.

У самой границы воды и воздуха медленно покачивалась громадная медуза размером с корыто, ее щупальца плавно колыхались в такт движения подводных потоков, а полукруглый купол напоминал турнюр с затейливыми оборками бледно-фиолетового цвета.

Ничего, кроме этой медузы, девушка не видела, и единственной вразумительной мыслью была та, что если ее сейчас убьют, то эта слизистая тварь будет последним, что она увидит в своей короткой жизни.

Но убили не ее.

Бранн, до того стоявший недвижно, вдруг, взвыв, кинулся на эгерийцев. Думал ли старик увлечь за собой спутников или просто поддался отчаянию при виде неудачливой судьбы своей крестницы и капитана — кто знает?

Орио среагировал мгновенно. Подняв руку, он выстрелил хромому квартирмейстеру в грудь. Пуля попала под ребра, и пират, захлебнувшись своей кровью, осел на песок.

— Не двигаться! — заорал Ронкадор пиратам. — Вы на прицеле!

Слитно ударили весла.

— Гребите! Гребите! — проревел капитан первого ранга, перевешиваясь через борт. — Гребите, лопни ваши яйца!

Ободренные таким напутствием, гребцы дружно налегли на весла.

Буквально через десять минут перегруженные, низко сидящие в воде шлюпки подошли к борту галеона.

Орио буквально в несколько прыжков оказался на палубе «Леопарда».

— Рубите канаты! Бросайте к русалкам этот хлам! Уходим!

И, глядя на перебегающих с «Нуэстра Кивирры» матросов, бросил:

— И трюмы открыть не забудьте. Надо дать им шанс: Элл и так был к нам слишком благосклонен, чтобы гневить его немилосердьем и ложью…

Потом он оглядел свою команду, уже занявшую свои места по штормовому расписанию, лежащие на палубе золото и драгоценности и, ощущая непривычную слабость в ногах, уселся прямо на доски.

Потом — первый раз за всё время бегства, обернулся туда, где остался проклятый храм змея. Белесые дымные столбы уже почти слились в один исполинский столб, уходящий в небеса…

Матросы топорами перерубили канаты, натянутые между кораблями, и суда медленно поплыли в разные стороны.

Огромный парус взлетел на мачту и неистово затрепетал, пока спустя мгновение его не наполнил ветер, сильно посвежевший с момента, как они покинули берег.

— Дон капитан первого ранга, — подошел к нему Нуньес, — за время моего начальствования над кораблем его благоверного величества…

— Не надо, дружище, — устало махнул рукой Ронкадор. — Лучше позаботьтесь, чтобы золотишко перегрузили в надежное место, а потом принесите-ка из моей каюты ту бутыль таранконского хереса, что я приберегал для торжества по случаю получения мной генеральского аксельбанта. Потому как чую, что нам может не представиться случай ее выпить, и будет обидно пойти ко дну, не отведав этого чудесного вина…

Глава 34

3342 год от Возведения Первого Храма, 18-е число месяца аркат.

Стормтон, особняк адмирала ок Л'лири.

— Проснитесь! Проснитесь, леди Бригитт!

— Брысь, Жезу! — томно промурлыкала юная леди, не открывая глаз.

— Вставайте, леди, — не унималась новая камеристка, — вы забыли, какой сегодня день.

— М-м-м, да знаю, день Святого Благодарения, — буркнула девушка и тут вспомнила: сегодня последний день, который она проведет в Стормтоне. И символично, потому что это один из самых почитаемых праздников, когда принято говорить «спасибо» Эллу и всем добрым детям его — за все хорошее, что они сделали людям за прошедший год — и за будущий тоже.

Например за то, что уже завтра утром «Альбатрос» отплывает за океан.

Уже завтра она навсегда покинет этот дом, так и не ставший родным. Сама ведь велела этим дурам горничным разбудить себя пораньше, так ведь только новенькая и вспомнила. Разбаловала она рабынь, что и говорить. В отца пошла…

— Ох, ладно, готовь умываться, — сказала Бригитт, свесив с кровати длинные, стройные ноги.

— Уже все готово, миледи, — поклонилась Жезу, протягивая нижнюю юбку. — И поторопитесь — надо закончить сборы, а вам еще надлежит быть с отцом на службе в храме…

Бригитт тягостно вздохнула.

— Да, миледи, ваш батюшка очень просил вас быть с ним на празднестве.

— Ладно. Ну, где эти служанки?

— Должно быть, в кухне — болтают о вашем путешествии. Все почему-то думают, что в Фальби их сразу возьмут в жены дворяне!

Обе креолки, впрочем, себя ждать не заставили — одна из девушек приготовила платье, которое Бригитт должна была надеть для празднества, другая принесла воду для ванны.

Вскоре, облаченная в платье голубого атласа, губернаторская дочь вышла на крыльцо, сопровождаемая Жезу, заботливо державшей над ней зонтик от солнца.

Оставалось дождаться отца и отправиться в собор, последний раз покрасоваться перед местными кумушками и попросить у Элла удачи в завтрашнем плавании.

Бригитт была довольна и даже просто счастлива!

Ветерок развевал ее светлые волосы, чуть не срывая шляпку.

Они уплывает в Хойделл, в метрополию! На фрегате «Альбатрос» — этом величественном красавце! Почти все вещи собрали слуги, осталось только самое главное…

Лицо девушки так и засветилось, предвкушая, как через три недели она будет в столице королевства. Теперь не придется общаться с этими напыщенными купчиками и неотесанными офицерами, с их глупыми женами, у многих из которых на лицах явственно видно айланское или инисское происхождение. А этот несносный юный глупец ок Гедао? Вот разве что командора Домналла с его влюбленностью немножко жалко. Но не может же он и в самом деле думать, что дочь и наследница барона, камергера и адмирала ему пара? Нет, положим, может и пара, но не при ее уме, молодости и красоте. Вскоре ей предстоит знаться с лордами, любой из которых не ниже ее отца. Бесконечные балы, увеселения, прогулки верхом по чудесным зеленым дубравам, сохранившимся в неприкосновенности с древних времен… (О том что неприкосновенность эта обеспечивалась казнью крестьянина, посмевшего срубить дерево в тех заповедных лесах, она не вспоминала.)

Высокомерно наморщив свой носик, девушка представила следующих улицами колониальной столицы расфуфыренных дам, выглядывающих из своих портшезов и ландо — их платья давно уже вышли из моды.

Но даже эта высокомерная гримаска ее ничуть не портила. Золотистые кудри, ниспадающие до плеч, зеленые с карим глаза, заливистый смех, тонкие пальчики,

Четверка вороных, запряженных цугом в белую карету, обтянутую золоченым шелком, остановилась у ворот дома — прибыл парадный выезд ее батюшки.

В этот миг мрамор крыльца под ее ногами задрожал…

Вслед за этим дрогнула земля. С гор донесся глухой грохот, напоминавший отдаленные раскаты грома, а потом землю потряс новый мощный удар, за ним еще один, и еще…

Бригитт испуганно метнулась к двери, ножка в изящной туфельке соскользнула с мраморной ступеньки, и последнее, что она успела различить, была полированная дубовая дверь, вдруг оказавшаяся у самого ее лица…

…В этот миг под толщей воды, под песком и кораллами, под останками затонувших судов шевельнулись спавшие тысячи лет плиты земной коры. Земля всколыхнулась… А затем лежавший под городом пропитанный морской водой пласт слежавшегося песка, тысячелетиями неподвижный, пришел в движение и пополз к морю…

И началось…

Домналл ок Ринн направлялся в собор Святого Вертранга, покровителя королевства Хойделл, не для того, чтобы помолиться и возблагодарить высшие силы. Точнее, чтобы последний раз помолиться вместе с Бригитт, которая уже завтра покинет его. Покинет на фрегате, называющемся «Альбатрос», по иронии судьбы — так же, как тот, которым он командовал и на котором попал в плен к эгерийцам. И сейчас Домналл хотел бы остановить время — чтобы еще хоть немного пообщаться с девушкой.

Что решили бы эти дни, он не задумывался… Но порой даже один час может определить всю дальнейшую жизнь. И может быть…

Путь его лежал вдоль знакомых улиц Стормтона, где тянулись многочисленные кабачки, таверны и притоны, в которых наперебой предлагали хмельной ром, обильную пищу и женщин всех цветов и оттенков кожи.

Простой народ отмечал день Святого Вертранга по-своему — выпивкой и весельем, и как ни были вместительны кабаки, иногда посетителям приходилось прокладывать путь к столу кулаками или дожидаться на улице, пока освободится место. У входа в недавно открывшееся игорное заведение «Поцелуй удачи» Лайонела Тумпса расхаживали полуобнаженные красотки в скудных одеяниях из дорогой парчи и украшенные настоящими самоцветами, с веерами, изображающими огромную колоду карт — в этом казино карточные столы обслуживали девушки.

В «Белом попугае», несмотря на полуденную жару, кто-то орал развеселые песни пьяным голосом, из двери доносился грохот ломающейся мебели и звон разбивающейся посуды; похоже, внутри веселье шло полным ходом.

Приближался час обеда, и в медных котлах уже закипала вкусная похлебка из говядины или черепашьего мяса. Прилавки торговых заведений ломились от драгоценностей, бархата, шелка, парчи и других товаров. Купцы пересчитывали прибыли в своих конторах — святой святым, но никакой святой за тебя о твоей мошне не позаботится.

В общем, обычный день в городе, безопасность коего вверена королем ему, Домналлу ок Ринну.

Командор шел улицами, где неровная вымостка битым кораллом перемежалась с утоптанной землей, мимо домов с черепичными, сланцевыми и тростниковыми крышами, с белыми колоннами особняков и рыжей глиной хижин… Встречные часто узнавали его, раскланиваясь или ломая по простонародному шапку — в зависимости от того, кем они были. Офицер рассеянно отвечал на приветствия парой слов или кивком головы.

Узнавали его многие — как-никак Стормтон был невелик, да и обитал он тут уже четыре года.

Город, за четыре года вполне изученный им, хотя больше половины этого срока Домналл провел в море. Город, знакомый ему — от причалов и серых стен фортов до кладбища — которое, несмотря на то что городу было лишь тридцать лет, и по размеру и по населенности приближалось к породившему его поселению.

(И где самым роскошным памятником был не монумент на могиле первого губернатора Ледесмы — лорда Рейнара, погибшего при защите новорожденного города от эгерийского десанта, а высокое мраморное надгробие, поставленное полтора десятка лет назад на собранные пожертвования моряков над прахом шлюхи по прозвищу Арбоннская Принцесса — прославившейся невероятной красотой и невероятными же способностями по части ублажения мужчин.)

Но как бы то ни было, это был не самый плохой город мира, стоявший на не самой плохой земле. Густые леса и обширные пастбища, коралловые пляжи и глубокие, изобильные рыбой бухты… Плантации шаффи и сахарной пальмы и жемчужные промыслы.

Эгерийцы забросили золотые копи, сняв сливки, а рачительные островитяне не поленились их восстановить, и теперь в казну течет пусть не самый щедрый, но надежный ручеек золота. Кабальеро высокомерно пренебрегли плодородными долинами и саваннами — а вот хойделльцы-колонисты теперь обеспечивают сахаром чуть не половину Староземья. В здешних горах отыскался синий янтарь, какого нет нигде в мире…

На глаза ему попалась чета айланцев: он — высокий, черный как шкура базилиска с крайнего юга Черной Земли, в прожженных кожаных штанах кузнеца, она — изящная светло-коричневая, с Бронзового берега. На шеях у них болтались оловянные медальоны отпущенных на оброк.

Подумал, что рабов и самом деле на улицах ему попалось что-то много — видать, хозяева отпустили и их повеселиться в день Святого Благодарения. И сразу забыл об этом.

А между тем с рабами происходило нечто странное…

Нет, рабы не готовились бунтовать и не собирались устроить массовый побег — как это бывало в этих краях. Просто отовсюду — из больших домов, из трактиров, из нищенских хижин и портовых бараков — темнокожие стекались в Айланс-Лоу, по странной случайности расположенный выше всех в городе. Отпросившись у господ или без спросу, спеша или нарочито медленно, лавочники и проститутки, служанки и кузнецы, матросы и ремесленники… Шли целыми семьями, таща на себе детей и ведя под руки стариков…

Проницательный ум, возможно, о чем-то догадался бы, а если бы расспросил хорошенько — чего это вдруг происходит с дикарями, — то, видимо, побеспокоил бы кого-то из городских магов.

Но горожанам было не до этого, а из трех магов Стормтона — тех, кто хоть чего-то стоил в своем деле — один выехал в недавно купленное имение в трех десятках миль от города, второй выехал в городок Лерви на противоположном краю острова по магическим делам, а третий был мертвецки пьян уже третий день — маги тоже бывают склонны напиваться.

— Ты взгляни, мастер Ардвин, — что-то черняшек много, в свой гадюшник чешут, — бросил младший стражник единственного патруля в этой части города, опираясь на алебарду.

— Пусть их, — пожал плечами седоусый капрал. — Небось, тоже отпраздновать хотят — тоже люди…

Взгляд его задержался на странном типе — высоком смуглом красавце лет двадцати пяти, из тех, перед которыми не устоит ни одна женщина — облаченного в безупречный камзол и шляпу с роскошным жемчужным аграфом. На этой пыльной улице такому человеку как будто было нечего делать — тем более рядом была Морская Слободка, в которой нашлись бы желающие избавить его от перстней с жемчугом… да и от глупой головы.

Ардвин даже стал подумывать: не дать ли щеголю совет на эту тему, не забыв вытребовать за него монету на выпивку, но тут джентльмен, словно почуяв его взгляд, повернулся и уставился на стражника.

Перед глазами у того словно птица махнула крылом — а через секунду он уже обнаружил, что на пустынной улице никого нет. Мысленно помянув Анахитту-заступницу, страж поежился: известно, что в Айланс-Лоу издавна творится невесть какая чертовщина.

Между тем в доме капитан-командора Домналла ок Ринна, тоже было неспокойно. Йорулла — по крещенному имени Эллис — металась не находя себе места.

Она не была ни маммбо — куда уж ей! — ни даже сокриери, и искренне почитала Великого Отца Небесного.

Она не плясала в Черном Хороводе, не проходила посвящений и была крещена с семи лет — с тех самых пор как ее привезли сюда в вонючем трюме — одну-единственную из дюжины погруженных на невольничий корабль по сторону океана детей.

Но она знала то, что напрочь, видимо, забыли белокожие обитатели большого северного острова, слишком полагающиеся на свои пушки, мушкеты и лекарей. А именно, что если лоа велят тебе: «Беги!» — то нужно не раздумывать, а бежать.

А лоа говорили ей именно это, и судя по тому, как они были напуганы — сюда вот-вот должно было явится нечто, от чего не защитят ни молитвы белых священников, ни заклинания самых сильных хунганов.

С тоской она проводила взглядом торопливо перебирающую длинными стройными ногами Норбу — молодую прислугу в доме торговца черепаховой костью Свида Неджи. Той проще — она за последние месяцы стала, почитай, полновластной хозяйкой и в доме и в душе (не говоря уж о постели) хозяина, тот без вопросов отпустил ее прогуляться.

Господин командор бы тоже отпустил ее — но ведь его нет дома!

— А как бросишь вверенное тебе им добро? Ведь добрый-то он добрый, но ведь не спустит, если в отсутствие домочадцев чего приключится.

— Ну, что? — подобострастно прошипел сзади Горар.

Эллис-Йорула поморщилась — этот выходец из фарко и на тридцатом году рабства сохранял свойственное этому дикому болотному племени почтение к женщине.

— Да погоди ты, — отмахнулась она.

Потом, сосредоточившись, мысленно стала спрашивать…

Она, как уже говорилось, привезена была в Дальние Земли несмышленым ребенком и все, что знала, выучила у женщин в рабских бараках на Кадэне — а они сами знали мало. Но кое-что знала.

У темнокожих есть боги на любой вкус — надо лишь знать, кого и о чем спрашивать.

Только глупые белые люди думают, что богов своих айланцы привезли с собой из-за моря — поэтому до сих пор рабов старательно обыскивают при сходе на берег. И верно — бога или демона можно и впрямь привезти вместе с идолом и фетишем.

Но самым сильным — что из новых богов, что из старых, что даже из древних — все равно где явиться, лишь бы их призвали.

И Бог Забытых Дорог, один из тех что пришли из глубины — как нашептывала старая, умирающая Тарба носившей ей еду девчонке, — именно из таковых.

И сейчас бормоча слова, она мысленно спрашивала этого запретного и полузабытого, давно переселившегося в Нижний Мир изгнанника.

«Помни, малышка, — твердила Тарба, — этого по пустякам тревожить нельзя. Он ведь не из небесных богов, да и не из земных. Эти из глубины… из самой глубины к нам пришли. Спросишь — ответит, но и если дело мелкое — взыщет. И помни: не поможет — он уже старый, но сказать — скажет верно». И Йорулла накрепко запомнила слова старой шаманки одного из древних горных племен, которых называли чернокожими даже сами чернокожие, племен, живших тут издревле, для которых жизнь была всегда лишь изнанкой смерти.

— Дура, убирайся быстрее отсюда! — рявкнул в ушах капитанский голос. В ужасе Йорулла обернулась — и встретила лишь недоумевающий взгляд любовника-лакея.

И она все поняла. Коротко помолившись Великому Творцу Восседающему в Небе и его младшим братьям и сестрам — Домбалле, Монгале, Эрзулу и прочим, она схватила одной рукой за ладошку Анго, другой прижала к груди корзинку, где посапывала крошечная Джельда и, зыркнув на замешкавшегося лакея, покинула дом, не забыв запереть двери и ворота.

Путь ее лежал в Айланс-Лоу. А под ветхим ситцевым платьем было все имевшееся в доме золото и несколько драгоценных вещиц. Хозяин доверял своей ключнице — в конце концов, он не раз оставлял на нее дом, уходя в море. И верная домоправительница не могла обмануть доверие благодетеля и господина.

Домналл вышел на непривычно пустую Торговую площадь, на которую выходили рабский и лесной рынки.

Прямо перед ним оказалась «Стена Слов» — портик под черепичной кровлей и тонкая в один кирпич беленая стена — такие сооружения, воздвигавшиеся еще в имперские времена, служили для объявлений.

Взор его привычно пробежал строки — кривоватые, с претензией на каллиграфию, но при этом не слишком грамотные, вперемешку на хойделльском — верхнем и нижнем — и на лингва марис.

«Завидение Понса Торни приглашает достопочтенных Госпот — самая лучшая Выпивка и самые свежие Девачки».

«Бежал от старшего приказчика торгового дома Эрдвин и Макспер Джезии Хармета раб Дикон Барьи, из арбоннцев, тридцати лет от роду, ростом шесть футов, волосы черные, смотрит исподлобья, силен, может искать работу конюха. Кто поймает упомянутого и поможет вернуть его господину, получит награду в пятьдесят скеатов, которую заплатит означенный выше Хармет».

«Продам недорого — партия золотистого кадэнского рома с сахарных заведений маркиза дю Контье, две тысячи галлонов».

«Продается мулатка шестнадцати лет, хорошо знает наш язык, приятная на вид и сообразительная, умеет делать все. (Последние слова были написаны крупными буквами.) Обращаться в лавку на Фаггот-роуд в меблированные комнаты мастера Кроу».

«Айланец-раб сбежал с плантации, на лице шрам, тело в татуировках, при побеге на нем был медный ошейник. Вернувшему обещается десять крон в качестве вознаграждения».

Домналл вспомнил брошенное мельком кем-то городских дам сожаление — что у них до сих пор нет ни единой газеты, в то время как в Кадисте их выходит три. Тогда он не нашел что ответить — а сейчас сказал бы, что для объявлений о розыске беглых рабов и рекламы веселых домов хватит и имеющейся у них в Стормтоне «Стены Слов».

Вот осталось пройти с полсотни шагов, и он выйдет к собору, где, наверное, на первых почетных скамьях уже сидят адмирал и Бригитт…

Сильный толчок сбил его с ног наземь. С треском завалилась стена какого-то из домов, завизжала служанка…

Бешено залаяли все собаки Стормтона — от здоровенных боевых псов, охраняющих рабские загоны мэтра Ардживетти, до крошечной болонки на руках у леди Тоу — жены командира галеона «Канут I».

Истошно блеяли козы, все свиньи верещали так, словно к каждой уже подступил мясник с остро отточенным ножом, мычали… нет — ревели коровы, заполошно вопили петухи.

Площадь перед собором враз окуталась пылью, ржание и храп заглушили на миг все прочие звуки — заметались лошади, обрывая постромки и топча пытавшихся удержать их грумов.

Успевшие занять места в соборе люди в ужасе вскочили, заметавшись. Плиты фундамента заходили под ногами. Пыль клубилась в разноцветных — сквозь витражи — солнечных лучах. Загрохотали колокола собора, громко и вразнобой. То ли звонари обезумели от ужаса, то ли это сама подземная стихия раскачивала их. Пол уходил из-под ног, расползались глыбы фундамента…

Стены зашатались, заходили ходуном, сверху посыпалась разноцветная штукатурка фресок и превращенная в крошево лепнина; сминаясь, вспучился медный переплет генуситийского витража, для доставки которого не пожалели потратить деньги на фрахт от самой Амальфии. Разноцветным водопадом рухнули его останки на головы прихожан.

Опомнившаяся толпа ринулась к выходу — спотыкаясь, давясь, толкаясь. Новый удар стихии, и рухнула, покатилась по каменным плитам статуя Анахитты.

Кричали придавленные и зажатые скамейками. Вопили дети, затаптываемые обезумевшим людским стадом.

Капитан-командор только успел подняться, сбитый подземным толчком, как земля вновь ушла из-под ног. За спиной Домналла что-то с грохотом рушилось; мир был полон истошными воплями, собачьим лаем, визгливым ржанием коней. И, перекрывая все, гудели колокола. Надрывались, звали на помощь.

Со звуком, похожим на подземный гром, провалилась земля; капитан, оказавшийся на четвереньках, успел выдернуть ногу из-под опрокидывающейся пальмы. Вокруг истошно орали и пытались подняться упавшие. Клубилась пыль, в пыли чихали и кашляли.

Стены собора, только что кренившиеся внутрь, распахнулись, и дальняя, восточная, рухнула, распадаясь. В грохоте сотряслась земля. Грянул многоголосый вопль.

Люди бросились в другую сторону, полезли через груды битого камня.

Домналл вскочил, ощущая, как под ногами шатается земная твердь — не хуже палубы в качку.

Слезились запорошенные глаза, уши закладывало от грохота. В пыли ничего не было видно. По краю сознания проскочила мысль, что уже неделю не было дождей. Грохот потряс землю. Колокольный звон, рвавшийся сквозь адскую какофонию, оборвался гулкими ударами — звонница рухнула.

Дальнейший безумный путь по руинам трясущегося Стормтона плохо запечатлелся в его памяти.

В голове проскакивали поочередно мысли о начавшемся Дне Гнева, вырвавшемся из преисподней Хамиране, двинувшем свои легионы на захват мира, и еще о том, что теперь форты и стены точно не удержат пиратов, и Рагиру будет чем поживиться.

Он выбрался на набережную, да так и обмер.

Море отступало, уходило из гавани.

Седая от пенных барашков гладь с плеском и шумом катилась к горизонту.

Уходящий вал тащил с собой корабли — якоря не могли удержать суда, их тоже волокло по илистому дну.

Сразу на нескольких судах, должно быть, перерубили якорные канаты, или, просто не выдержав, лопнули жгуты лучшей пеньки толщиной в руку молотобойца. Фрисландскую карраку развернуло на месте, закрутило и швырнуло на беспомощно прыгающий под налетающими порывами ветра галеас. Вот еще один корабль, и еще…

Капитан-командор разглядел верхушки накренившихся мачт и мокрое, обросшее ракушками днище какого-то бедолаги.

И вновь на краткий миг в нем ожил прежний безупречный служака, грустно констатировавший, что королевство Хойделл осталось без своего Второго колониального флота.

Море уходило из гавани. Оно отступало на глазах, ветер расплескивал лужи, а волны бежали вспять, и за ними оставались рыбачьи лодки, клочья тины…

Нелепо высокими показались сваи причала, обросшие снизу водорослями. Вот уже море отступило так далеко, что стоявшие в гавани суда сели на мель. Кто-то, прыгнув с борта, бежал к берегу; за ним еще двое, еще один…

Ему тоже пора бежать. Вспомнились строки из лоций, повествующие о жутких землетрясениях в землях Востока, когда вот так уходящая вода потом возвращается…

Бригитт, внезапно вспомнил он.

Бригитт!!!

Приподнялся, сжимая зубы, чтобы не вдохнуть; внизу в зелени сада белел дом адмирала.

Где она?! Что с ней! Найти, бежать, спасти!!!

Затем все мелькало, как в дурном тяжелом сне после приступа болотной лихорадки.

Какие-то люди, волочившие раненого на одеяле, вздыбленная площадь с рушащимися домами, груда камней, из которой торчали обломанные мраморные колонны, на месте биржи, промчавшаяся карета, увлекаемая обезумевшими лошадьми — за ней волочилось окровавленное тело важного толстяка в дорогом камзоле. Огромные трещины, которые пересекали город и поглощали спасавшихся бегством жителей.

Потом внезапно налетел ветер, прыснув шквалистым порывом. Захлопали двери и ставни, полетели листья и сорванное тряпье.

Секунда, и Домналл почуял, как ветер стремится оторвать его от земли — швырнуть, протащить по мостовой…

Ветер рвал одежду с бегущих, земля то проваливалась, то вставала дыбом, и капитана, как на волнах, качало и швыряло на этой обезумевшей земле.

Он все же не устоял на ногах, рухнув на расползающиеся булыжники мостовой.

А вскочив, не сдержал крика ужаса.

Массивные стены форта Кон и форта Старфор развалились в мгновение ока. Глубокие трещины, расколовшие землю, жадно поглощали здания и охваченных паникой людей.

Свистел, нарастая, ветер, хлеща пылью по глазам — он рвал одежду, трепал волосы.

И под ветром развевались кринолины раскачивающейся на рухнувшем балконе пожилой дамы — элегантный шелковый шарф захлестнул ей шею, зацепившись за сломанные балки.

В какой-то момент Домналл увидел за рухнувшим домом, как вал кипящей пены катится к берегу — вздымается, высится на глазах. Эта волна была уже выше всех городских зданий, выше собора… А на гребне волны поднимался галеон «Канут I» — с обломанной бонавентур-мачтой, оборванными парусами. И на палубе находились люди, как букашки цепляющиеся за обрывки канатов и разлохмаченные снасти…

Затем кипящий пеной гребень окутало багровое сияние: солнце просвечивало сквозь взбаламученную толщу противоестественно поднятой волны, где взор потрясенного командора различал зависших — словно замурованных в стеклянной глыбе — акул и тела утопленников.

Странно, но мысль о неизбежности гибели пришла в голову Домналлу только сейчас.

Но смерть не пришла, даже когда залпом тысяч «базилисков» загрохотал чудовищный прибой, и море ринулись в последний приступ на город.

Улочки внизу, у подножия холма, уже затопило; вода поднималась, орущие люди, захлебываясь в бурлящих потоках, лезли на крыши, на деревья — тщетно.

А потом волны выплеснулись на площадь. Они бурлили и вздымались как в шторм, сбивая с ног — или это просто ходуном ходила земля? Мимо плыли горшки, сундуки, измочаленные пальмовые стволы; на крутящейся, сорванной вместе с косяком двери, вцепившись когтями, висела кошка — мокрая, взъерошенная, дико мяукавшая.

И лишь когда вода пошла вспять, дойдя капитан-командору, прижавшемуся к рухнувшей стене, до колен, он понял, что пока еще жив.

А потом вновь ударило в грудь: Бригитт!!!

Ударило сильнее рухнувших камней собора, который двадцать лет строили доставленные из Хойделла лучшие мастера в знак Эллова благословения на право владеть этой землей, видать, ныне взятого Всевышним назад.

Спасти ее, уберечь от безумной ярости стихии! Сейчас он не был ни капитан-командором, ни рыцарем короны, ни даже дворянином, а всего лишь мужчиной, пытающимся спасти любимое существо.

Впоследствии он вновь станет командиром эскадры и начальником гарнизона.

Будет вместе со своими уцелевшими матросами и солдатами растаскивать развалины, выволакивая из руин мертвых вперемешку с еще живыми, будет вешать на наскоро сбитых виселицах мародеров и грабителей, а вслед за тем, надрываясь, наваливать баррикады в проломах стен на случай пиратского нападения.

Но сейчас лишь одна мысль о Бригитт владела им.

Вода медленно отхлынула, сбегая с улиц, и следом за ней побежал Домналл, пытаясь найти среди руин дорогу к дому адмирала.

Вокруг громоздились, словно сплошные завалы бурелома, обломки стен, ограды, ворота, бочки и тюки товара, закинутые стихией на городские улицы, вывороченные с корнем деревья и раскиданные людские тела — ни дать ни взять сломанные куклы, выброшенные капризной великаншей. Клочья водорослей, дохлая рыба, трясущееся желе медуз…

От развалин домов поднимался дым — там, куда не дошла волна, разгорались пожары: пламя из раздавленных ламп и разбитых кухонных очагов вырвалось на волю. Под обломками стонали раненые, трупы лежали прямо под ногами.

На развалинах копошились люди — в первое мгновение его это изумило: ему чудилось, что должны были погибнуть почти все… Но люди были живы — перекликались, ругались, молились вперемешку с богохульствами и рыданиями, лихорадочно разбирали груды камня и бревен или безучастно сидели на обломках своего гнезда…

Он вышел на знакомый гребень холма и остолбенел.

Нет, несмотря на то, что адмиральская резиденция превратилась в руины, он ее узнал. Вот только не понял — почему она вдруг стоит почти у берега моря?

Ок Ринн так и стоял, глядя на бурлящее, взбаламученное, мутное от поднявшегося со дна песка и ила море в клочках пены, что плескалось там, где еще недавно был город.

Песчаный берег, косо уходящий в воду, усеивали обломки; за полосой прибоя в море плавал оставшийся от Стормтона мусор. Сломанные пальмы, сорванные измочаленные листья, доски, камни, сорванные с фундамента целиком деревянные домишки… Из воды высовывались обломанные мачты затонувших судов. На торчащих остатках стен переливались блики от пляшущих волн. Какой-то одуревший от случившегося морской крокодил плескался во дворике бывшего особняка, совершенно не обращая внимания на лакомую добычу — треплемую зыбью тушу крупного архитеутиса, чьи щупальца застряли под рухнувшими колоннами.

А вдалеке так же, как всегда, таяли в дымке горы, и ветер был свеж, будто после шторма; закрой глаза, и покажется, что ничего не случилось. Но даже сейчас было видно, что рисунок горных хребтов тоже изменился.

Капитан с каким-то ледяным спокойствием направил шаги к дому Оскара ок Л'лири.

Прямо перед особняком, проломив крышу и наполовину обрушив стены, лежал на боку, уставившись бушпритом в небо, тысячетонный танисский «купец».

Из проломленного трюма, как кишки из распоротого брюха, вываливались плети грязно-белых жгутов — дорогие восточные ткани, превращенные в мусор, как и весь этот несчастный город.

Домналл подошел, припадая на ногу. Над стеной, краснеющей разбитым кирпичом, нависла, заслоняя небо, облепленная водорослями, пахнущая смолой черная округлость борта.

Шагнул в сторону — и едва не наступил на труп.

В тени корабля, раскинув руки, сломанной куклой, лицом в глубокой луже лежала утопленница — девушка в голубом кружевном платье. Фигурная шпилька с черной жемчужиной торчала из растрепанной водой прически.

Бригитт…

Обреченно опустился на колени, не отводя взора от копны девичьих волос, где трепыхалась мелкая рыбешка, и взял остывающее запястье, проверяя пульс. Потом Домналл выронил бессильно упавшую кисть Бригитт и, запрокинув голову, уставился в синеву.

Сколько так просидел — час или минуту, — он бы не смог сказать, но из этого жуткого забытья его вывел тяжелый стон.

С надеждой устремил взор на лежащее перед ним девичье тело. Но чуда не произошло — оно все так же было неподвижно и мертво.

Стон доносился с другой стороны корабля.

Не понимая сам, зачем он это делает, и что ему до всех других, если больше нет Бригитт, капитан поднялся и побрел на звук.

Среди растерзанных кустов, наполовину придавленный лошадиным трупом и останками экипажа лежал адмирал ок Л'лири.

С первого же взгляда Домналл, видевший смерть много раз, понял, что спасти губернатора смог бы лишь сам Элл. Обломки кареты пронзили сильное грузное тело во многих местах, глубоко уйдя в плоть — как булавка натуралиста пронзает жука или бабочку. Крови вытекло немного, а значило это, что она вся внутри.

— Домналл, мальчик мой… — произнес адмирал, с усилием выдыхая воздух. — Вот я и отплавался…

— Я сейчас позову на помощь, вам нужен врач! — выдавил из себя ок Ринн.

— Мне нужен поп, хотя, похоже, их всех придавило в соборе… Не возись со мной, ищи Бригитт, спаси мою дочь!

Видимо, лицо молодого человека выдало его.

— Домналл, Домналл, скажи, что с Бригитт?! — прохрипел адмирал. — Скажи, ты… ты видел ее?!

— Нет, я… не видел леди ок Л'лири, — солгал, сдерживая слезы, молодой человек.

Пусть старик умрет спокойно, без ненужных страданий.

— Капитан-командор, приказываю говорить правду! — с неожиданной силой вцепился в длань Домналла губернатор. — Скажи мне — она… Она…

Офицер инстинктивно вырвал руку, чувствуя, как по лицу катятся слезы.

Адмирал всхлипнул, и две слюдяные дорожки побежали из-под набухших век.

— Я ведь… — прошептал он, — я ведь чувствовал. Норны не солгали, гадание-то было не на твою, а на ее судьбу. А знаешь — может статься, если б не моя проклятая гордыня, я бы отдал Бригитт тебе, и она была бы жива. Может, Элл бы не стал карать тебя за мои грехи, отнимая невесту?

— Я пойду за лекарем, — словно кто-то чужой двигал сейчас языком и губами ок Ринна.

— Не нужно, какой лекарь? Тем более, после всего… Поищи клирика, если хочешь оказать своему командиру последнюю услугу… Нет, поздно, мне уже совсем немного осталось, не успеешь. Тогда прими мою исповедь. Ты ведь помнишь, что если на корабле нет священника, то исповедь может принять и капитан…

— Адмирал… — начал было Домналл.

— Я не адмирал, не Оскар ок Л'лири, не барон, не лорд… — вымолвил старик.

«Он бредит!» — промелькнуло на краю сознания Домналла.

— Я не брежу и не подвинулся умом, — четким голосом заявил губернатор, словно прочтя мысли Домналла. — Оскар ок Л'лири мертв скоро как сорок лет. Я убил его вот этой рукой.

Он поднял правую руку, на которой не хватало двух пальцев.

— Я… я был… пиратом, сынок… Не таким, каким был ты, когда ходил потрошить эгерийцев на «Альбатросе», — слабая усмешка коснулась его губ. — Простым, без фартовой грамоты. Не здесь, дома, в Хойделле. Была такая шайка Корфарда Безносого. Сейчас уже, наверное, никто не помнит, а я был у него квартирмейстером, и он даже меня боялся. Скорее всего, я бы его сковырнул, если бы… Мы грабили всех, кто попадался, пока не захватили кусок шире рта. Решили взять на абордаж шундарбирского купца. Ну и сами оказались добычей — у них на борту было полсотни султанских янычар: верно, груз был тоже султанский. Каждый из них стоит троих любых наших воинов, так что мы даже не убили никого. Меня продали вместе со всеми, на галеры, в Эль-Акабу…

Как ни был потрясен и раздавлен всем случившимся капитан-командор, но и он в глубине души ужаснулся. Он лишь единожды, еще гардемарином, побывал в тех краях, когда его фрегат сопровождал посольский корабль. Но навсегда запомнил выжженные солнцем плоскогорья султаната Эль-Акабы, красные глинобитные стены Шундарбира и Риакии, и стоящие прямо на берегу каторжные муравейники-баньо, где в цепях томятся тысячи галерников с позорным клеймом на спине «Раййя Муаллим» — «Скот правоверных»…

— Я попал на султанские галеры, — тихо продолжил адмирал, облизнув бескровные губы. — На них жили по пять лет, и мне повезло, потому как у простых реисов больше трех мало кто мог протянуть…

Ты не слышал как говорят про галерного раба — что непонятно, к какой породе животных он принадлежит? Сидит на цепи, как собака, работает как вол, есть как свинья, а шкура от кнута полосатая как у тигра! — он криво усмехнулся. — Вот так оно и есть! Если я не сдох, то только потому, что очень боялся того, что после смерти попаду прямиком в ад, в самые поганые его местечки — другие накладывали на себя руки, давились собственной цепью или кидались на надсмотрщика… Если когда-нибудь попадешь на танисские галеры, никогда не кидайся на надсмотрщика: они на этот счет ученые. Зато потом тебя сунут в камеру к самым гнусным ублюдкам, которые сделают с тобой такое, что и подумать жутко… Но под конец я уже стал думать, что преисподняя — не самое плохое местечко, если сравнить с галерами! К тому времени я уже был не простым рабом, а загребным — мне давали два фунта мяса в день и кружку вина: рабочую скотину ведь надо хорошо кормить. Вот тогда к нам и привезли… Оскара ок Л'лири — каторжника с раздерибаненного королевского галеаса. Знаешь — половина надзирателей и даже начальник нашего баньо — тот еще мерзавец, у которого был кнут из человечьей кожи, и тот пришел посмотреть — настолько мы походили друг на друга. Нас и посадили на одно весло и на одну цепь… Через месяц нас уже все считали близнецами, да что говорить — мы стали с ним настоящими братьями: без всяких этих пиратских громких клятв и смешивания крови. Мы делились водой — ее всегда не хватает на галерах, мы вместе дрались в баньо с теми, кому мы не нравились, и… и я даже поневоле стал вспоминать все эти сказки про разлученных в детстве близнецов! А между делом он рассказал мне всю свою жизнь, и про то, как из-за ссоры и дуэли с графом Суффолксом угодил на галеры, и про то, что принц Руперт был его другом, и даже про то, какие часы стояли в его замке в гостиной и как звали его первую любовницу. А у меня… у меня всегда была хорошая память. А под конец он даже сказал, что если мы доживем до смерти старого короля, и принц Руперт успеет его вытащить, то он заберет меня с собой, представив как чудесно найденного брата-близнеца… Да только всё по-другому обернулось — видать нечистый постарался! Янычары затеяли свергать старого султана — в Эль-Акабе это бывает не реже, как раз в десять лет. Шальным ядром разрушило стену в нашем баньо, и мы сбежали…

Кстати — думаешь, много каторжников бежало вместе с нами? — хохотнул адмирал. — От силы человек тридцать… Понятное дело — многие стали жрать досыта только на галерах, да и не очень побегаешь в цепях. Но мы с… с Оскаром все же сумели удрать. Нашли пустую кузницу и разбили наши оковы, потом выбрались из города, нашли на берегу рыбачью фелюку, на которой оказался всего один старый рыбак — его я просто укокошил молотом, прихваченным из кузницы. И мы вышли в море. Нам повезло, и мы спокойно дошли до амальфийского берега. И вот, за день до того как мы должны были достигнуть побережья, ночью, я стоял на вахте — помню тогда как раз ветер дул в бейдевинд и нужно было следить за парусом. Так вот — я просто спустился вниз, где спал Оскар, достал нож того рыбака и… и убил его. Одним ударом, прямо в сердце. А перед этим я бросил кости — и мне дважды выпала «ночная кобыла». Но я… я решил, что она сулит смерть Оскару.

Потом я выбросил тело за борт и продолжил путь. А потом добрался до Хойделла, и выдал себя за… за Оскара. Сам принц Руперт — уже регент Руперт — не смог бы нас отличить. А когда я вспомнил у него на пиру наш последний разговор с ним перед моим… перед тем как Оскара арестовали, он заключил меня в объятия. Я тогда даже заплакал — все думали, что от избытка чувств, а на самом деле — от радости. Вот… Я попросился на морскую службу, на галеры — потому, мол, что хорошо знаю это дело. Потом вместе с принцем отправился в Дальние Земли. И так вот и служил тут — чтобы не выдать себя невзначай. Женился, вышел в адмиралы и даже сам стал почти забывать — кто я такой. Но Элл всё видит, и обмануть его потруднее, чем даже наследного принца. Вот так все и случилось…

— Что ты уставился на меня! — вдруг рявкнул адмирал, яростно выпучив глаза на потрясенно молчавшего капитан-командора. — Какого Шаггора ты нянчишься со мной, болван! Мне не нужна твоя жалость. Лучше добей! Жалеешь меня? До Хамирана мне сдалась твоя жалость! Бригитт… я ведь теперь ее не увижу больше — потому что она уже в обители Творца, а мне скоро в преисподнюю!

Адмирал дернулся было, но при первом же движении острая боль пронзила его.

— Прости, мой мальчик, — выдохнул он. — Прости, я… я ведь проклят. Ты понимаешь, я… убил брата… А теперь Элл убил мою чистую девочку за мой грех… Домналл… — лихорадочно забормотал умирающий, — я хочу сказать… Пусть нас похоронят в одной могиле и на надгробье напишут… напишут мое настоящее имя… Поклянись! — Его рука вновь вцепилась в ладонь капитана. — Поклянись, что исполнишь, что всем расскажешь… Хочу хоть после смерти вернуть имя моего отца… Он был достойный человек, не то что я… Меня зовут… меня звали…

Судорога передернула тело адмирала, изо рта выплеснулся кровавый фонтанчик.

Не выдержав, ок Ринн изо всех сил зажмурился.

Когда Домналл поднял веки, лицо губернатора уже было спокойным и умиротворенным, как на древних фресках. Дрожащими пальцами ок Ринн закрыл глаза грешника и страдальца, потом тяжело поднялся и побрел прочь.

Солнце изливало свой свет с небес, и волны все катились от горизонта, отливая яркой зеленью, вздымая пену на гребнях.

Небо, голубое и бездонное, распростерлось над миром.

А вдоль полосы прибоя, спотыкаясь, брел человек в рваном мундире, протягивая руки к небу, и с проклятиями грозил кулаками Всевышнему…

ЭПИЛОГ

Рагир Морриганх пропал бесследно.

Говорили разное — одни, что он вместе с самыми верными сподвижниками попал в плен к одичавшим пикаронам, и те живьем разрубили всех на куски, зажарили и съели. Другие — что барон Сабади, которому Сын Смерти пообещал душу, забрал его к себе и даже сделал сержантом своей адской гвардии. Третьи — что вернулся он домой в Южную Эгерию, будучи прощен своим отцом — эмиром Тингиса. Правда, кое-кого из команды «Сына Смерти» потом видели в тавернах, но на все расспросы те отмалчивались или уклончиво отвечали, что сошли с корабля утратившего удачу вожака и знать о нем больше не знают.

Игерна де Альери по прозвищу Бесстыжая, она же графиня Лейла де Торрес была казнена по приговору Высшего колониального суда в Геоанадакано спустя пять месяцев после описанных событий.

Почти весь процесс она молчала, не отвечая на вопросы судей. Мятеж, убийства, грабежи, измена, пиратство, богохульство, «оскорбление дворянского достоинства бесчестным поведением»… Ни против одного из этих обвинений она не возразила.

Приговор был предрешен, несмотря даже на рапорт дона Ронкадора, в котором тот отмечал помощь, пусть и невольно оказанную Игерной и ее людьми в деле с храмом, и ходатайство епископа Северина.

По этому случаю даже завязалась переписка между Геоанадакано и метрополией — не стоит ли отправить преступницу в Эгерию, дабы доподлинно установить — лжет она или не лжет, именуя себя графиней Лейлой? На что пришел подписанный лично королем рескрипт, где говорилось: «Коль скоро виновная настаивает, что она графиня де Торрес, то пусть и умрет как графиня де Торрес». На том и порешили.

В соответствии с Золотым кодексом Эгерии ей, как дворянке, была дана возможность умереть благородной смертью. Игерне на выбор предложили отсечение головы мечом, петлю из белого шелка или чашу с ядом, дарующим смерть во сне.

Она выбрала яд, выпила чашу, и за ней затворилась дверь камеры смертников. Той же ночью тело ее, согласно ее последней воле, было погребено в море, по старому обычаю всех мореходов.

Правда, впоследствии ее вроде бы видели — в Сеговезе или в Фальби, где она якобы вела мирную благополучную жизнь, выйдя замуж… Но это всего лишь слухи, и в нашем повествовании мы вынуждены придерживаться официальной истории.

Капитан Эохайд и его люди вместе с остатками команды Рагира сумели всё же выйти из бухты на «Разящем громе» и даже пережить разразившееся цунами и ураган. С полузатопленными трюмами и обломанными мачтами их вынесло далеко в Бескрайний океан. Так что добраться до руин Стормтона — уже на другом корабле — Счастливчик смог лишь спустя три недели после казни возлюбленной.

Узнав о том, что Игерны больше нет, он пил несколько дней не просыхая, а потом сказал своей изумленной команде, чтобы они выбирали себе другого капитана, сошел с корабля и исчез.

Болтали что, дескать, ему все же удалось найти спасшуюся Игерну, и они вместе мирно жили-поживали в Старых Землях, воспитывая детей и не вспоминая о прошлом — но и это лишь слухи.

Епископ Северин провел в заточении не очень долго, да и содержался на роскошной вилле епископа Геоанадаканского. Его несколько раз допрашивали высшие духовные лица колонии, и всякий раз выходили они от экс-канцлера с лицами чернее тучи. А спустя полгода пришел приказ из Толетто — освободить уважаемого слугу божьего, чему, как выяснилось, причиной стала личная просьба Предстоятеля Калликста I. Так что он проводил время в написании прошений о помиловании «фамильяр-дамы ордена Длани Элла, достойной дочери церкви нашей, рекомой Игерны». Увы, тщетных, хоть и сплетничали, что в большом сундуке, доставленном на увозивший его корабль лично главой супремы, была именно знаменитая пиратка. Но чего только ни говорили в те дни…

По всему Изумрудному морю исполинское землетрясение отозвалось подземными толчками, ураганами, штормами, а волны,отраженные от берегов по два-три раза гуляли туда-сюда, так что чудовищные валы перекатывались через невысокие острова, снося деревни и превращая зеленые клочки суши в мертвые, смердящие донным илом скалы. Впрочем, острова как раз пострадали не так сильно. Хуже пришлось берегам, где волна получала дополнительный разбег на мелководье и отмелях.

Лагуна Эльмано стала обычной бухтой, и форт Эль-Эспада теперь торчал аккурат в середине пролива — впрочем, охранять там было уже, можно сказать, и нечего…

Море перехлестнуло через перешеек и буквально смыло — злая ирония судьбы — только-только отстроенную Туделу, на месте которой с тех пор возродился лишь небольшой рыбачий поселок. И это были лишь самые главные потери!

Но как только эгерийцы пришли в себя от потрясений и разрушений, вызванных цунами и землетрясением, они немедля решили разобраться с происшедшей чертовщиной. В Коралловую бухту была послана экспедиция на трех галеонах, которую сопровождали самые толковые маги, каких нашли в колониях, и полтора десятка лучших экзорцистов супремы. (А также и три отловленных специально для этого похода боккора — их не только не послали в тюрьму или на костер, но и даровали отпущение грехов на два года вперед.)

Но поход кончился неудачей — высадившись, новоявленные крестоносцы обнаружили лишь зловонные соленые болота, тянущиеся на десятки миль вглубь Ничьих Земель, из которых били горячие серные ключи, размытые меловые скалы, и никаких следов — ни долины, ни города.

Начальствовавший походом дон Орио де Ронкадор вскоре получил-таки вожделенное генеральство, вместе с орденом Единорога, и еще четверть века бороздил моря, приумножая славу Эгерии и ее казну (не забывая также и о своей).

Он командовал западной эскадрой флота Моря-Океана, владел тремя асиендами, по площади превосходившими иное государство Святых Земель, плантациями индиго и сахарной пальмы, сотнями и тысячами рабов. Король дал ему титул графа, и более того, «дабы славный герб и славное имя не исчезли», именно ему был дарован герб и майорат сгинувшего рода де Торрес.

Конечно, не обошлось без разговоров, что часть добычи, унесенной из храма, дон Орио всё же присвоил, но…

Что до всего остального — то никто из уцелевших после похода в исчезнувший безымянный город и узревший нечто, не предназначенное для человеческих глаз, никогда ни о чем не рассказывал, ибо запечатывал им уста ужас перед страшным и неведомым, навсегда оставшийся в глубинах души каждого. А если кто-то когда-то и проговорился под влиянием винных паров — то кому интересна болтовня пьяного моряка? А сама эта история так и была похоронена в церковных архивах да в груде досужих побасенок. И хотя были написаны и поэмы, и пьесы о битве со змеем, но в умах публики всё это заняло место между рассказами о стране женщин-воительниц в горах Сьерра-Магна и эликсире жизни, секретом которого владели древние цари-боги Красной Земли — Уаджет.

Капитан-командор Домналл ок Ринн прожил очень и очень долгую жизнь, умерев в сто четыре года. Адмиралом он действительно не стал, но был на безупречном счету в хойделльском флоте и его всегда ставили в пример.

Он так и не женился, но все же старость встретил в кругу семьи, окруженный внуками, правнуками и праправнуками, подаренными ему воспитанницей его — Джельдой ок Ринн, которой он, шокировав чопорную публику, дал свое имя.

Впрочем, к тому времени прекрасные креолки уже вовсю блистали в салонах и на приемах во дворе губернатора, так что, посудачив, публика успокоилась.

И даже когда до Дальних Земель дошла ошеломляющая весть, что младшая правнучка Домналла, Хосефа, стала супругой принца-регента Арбонна, то на Ледесме лишь пожали плечами. (Ну что взять с этих поедателей улиток? Они всегда были помешаны на красивых бабах…)

Большая часть Стормтона упокоилась на дне, и в ясный день с берега можно даже различить занесенные илом руины… Немногие оставшиеся в живых жители погибшего города разбрелись кто куда, а столицей хойделльских владений стал Редмонд на южном берегу острова. Ныне же на месте бывшей пиратской цитадели — безлюдье; сохранилась лишь развалины крепости да собора, и лишь иногда океанский прибой выносит на берег полустертые золотые и серебряные монеты, на радость случайному рыбаку.

Вот, собственно, и всё…

* * *

Однако же — не всё!

* * *

Год 3343 от Возведения Первого Храма, 20-е число месяца орном.

Закатный океан, в двухстах милях к востоку от островов Эль-Хазард. Борт казначейского нефа «Святой Ши»

Флаг-лейтенант Эрнан де ла Вега, маркиз Себальес, угрюмо стоял у борта, глядя, как «Святой Ши» осторожно пробирается среди огромных волн, увенчанных белыми барашками. Уже три дня они были вынуждены идти к югу, все больше и больше отклоняясь от нужного направления. Но теперь стих сильный ветер, который гнал их почти три сотни миль, и они смогут лечь на прежний курс, ведущий к уже недалеким берегам отчизны.

Впереди маркиза ждало возвращение в родовой замок и…

И все. Больше ничего в его не слишком, видимо, долгой жизни уже не будет.

Дни, проводимые в безделье «долгосрочного отпуска для поправления здоровья», наполненные мучительными приступами боли и не менее мучительным их ожиданием. Сочувственные взгляды родни, при этом уже мысленно делящей наследство; ученые медикусы, качающие головами да с умным видом пичкающие гнусными микстурами, маги, читающие заклятия и сующие дорогие и бесполезные амулеты…

Подлая пиратская выдумка все же доконала его — пусть отросли волосы и даже шрамов от ожогов почти не видно.

Маркиз дотронулся до повязки, обмотанной вокруг головы. Лишь тряпка, смоченная уксусом, немного помогала во время внезапно накатывавших приступов боли.

Зачем-то коснулся блестящего эмалью и рубинами Креста Алькантары на лацкане камзола.

Этот крест снял с себя вице-король и прикрепил к рубахе Эрнана, когда тот валялся в госпитале Святой Катарины в Геоанадакано, готовясь вручить Эллу душу. Так что небеса, видимо, смилостивились напоследок и исполнили его мечту.

Он помнил это как сквозь мглу…

Стоны раненых внизу — волна-убийца и ураган взяли по всем берегам Изумрудного моря щедрую жатву, непрерывный колокольный звон и звуки молебнов, доносящиеся из-за окна, какие-то смутно долетающие до него слова о доблести, чести, подвигах и славе…

«Приветствую тебя, человек!» — а вот эти слова прозвучали четко ясно.

Дон Эрнан повернулся — боль напомнила о себе резким толчком в висках. Рядом стоял высокий смуглый танисец, облаченный в черный шелк, с крючковатым шаргибским носом и полными тьмой глазами. Рука его лежала на эфесе усыпанного самоцветами ятагана, заткнутого за кушак, голос звучал мягко и доброжелательно. Маркиз зажмурился, а когда отверз очи, рядом никого не было.

Начинается, обреченно подумал он. Видать, срок, отпущенный ему на земле, короче, чем даже казалось ему…

«Не бойся, с твоим рассудком пока все в порядке», — голос звучал столь же ясно.

Маркиз встряхнул головой, и вновь боль вернулась.

«Я существую, я не твой бред и не кажусь тебе… — продолжал невидимый собеседник. — Я не могу появиться пред тобой во плоти надолго, это сложно даже мне, но беседовать мы можем. Ты что-то хочешь спросить? Не бойся. И лучше говори мысленно, а не речью — могут заметить».

— Хочу! Кто ты?! — произнес хриплым полушепотом лейтенант, каким-то шестым или двенадцатым чувством поняв, что этот странный разговор ему не кажется.

«Кто я? Я — хозяин того храма, который навестили твои товарищи в компании морских разбойников, пока ты валялся на берегу среди обломков, которые никто, кстати, даже не удосужился проверить на предмет живых. У меня много имен… Можешь звать меня, скажем, Йиссу-З'идд — Лунный Змей, на языке Благословенной Мной Земли».

Как ни странно, дон Эрнан поверил голосу. Поверил и испугался, хотя и не так сильно, как мог бы.

— Ты?? Но… тебя же убили… Епископ… — лишь выдавил он из себя.

Послышался тихий смех.

«Я был, когда предки ата-аланцев еще только воздвигали первые камни своих городов, я буду и тогда, когда ваши нынешние города обратятся в прах. Жалкие смертные уничтожили мое прежнее тело, но дух мой свободен…»

— Чего тебе надо от меня, демон? — с обреченным сарказмом осведомился моряк.

«Во-первых, мне просто скучно. Во-вторых, ты один из немногих в мире, с кем я могу говорить… В-третьих, твои далекие предки были жрецами моего храма — очень давно, когда еще остров, откуда они успели бежать, торчал аккурат в десяти днях плавания к западу от этих мест. И, в-четвертых… Помнишь, на той паршивой шхуне ты пообещал душу тому, кто спасет тебе жизнь? Ты помнишь?! Хотя признаться, мне было не до того, но я все же тебя услышал и слегка помог…»

Лейтенант стоял, хватая ртом воздух. Все было именно так.

Тогда, в миг, когда он понял, что означает шнур, протянутый от двери, и услышал скрежет замкового колеса аркебузы под палубой, он действительно в кратчайший миг пожелал спастись любой ценой. Нет, он не молился Тьме и не произносил клятв — просто пожелал… Выходит, этого было вполне достаточно?

Маркиз Эрнан попытался было сотворить святое знамение, выкрикнув что-то вроде «Изыди, Проклятый!», когда вдруг голос спросил нечто такое, от чего у лейтенанта буквально отвалилась челюсть.

«Кстати — ты все еще любишь принцессу Нериго?»

— Люблю! — У Эрнана перехватило горло. — Но… откуда ты знаешь?!

«Я все-таки бог, — прошелестел наполненный печалью ответ. — Пока что на такие вещи меня хватает. А знаешь, в чем была твоя ошибка? Ваша с ней ошибка? Вы думали, что дело в этой глупой коронованной клуше, которая приказала всем придворным дамам носить „пояса невинности“, чтобы ее похотливый муженек их не огулял. Да ей на самом деле плевать на всё, кроме ее любовников. Нет, всё дело в герцоге Мартинесе!»

— При чем тут дядя Маргариты?!! — от удивления маркиз забыл даже, с кем говорит.

«А ты так и не понял?» — прозвучал сухой холодный смешок. (Прозвучал так явственно, что дон Эрнан вновь оглянулся, нет ли говорившего рядом.)

«По-моему, об этом в Алькасаре знают уже и посудомойки с садовниками. И король, и королева бесплодны, так что ее величество Мальвиния зря выискивает себе жеребцов для спальни. Две линии вырожденцев и развратников, спаривавшихся чуть не с родными братьями и сестрами, где мужчины были пьяницами, а женщины — шлюхами: какое еще может быть у них потомство? Зато дети есть у Мартинеса — целых трое сыновей и две дочери. Да только вот незадача — король и его жена принцессу Нериго просто не очень любят, а вот дона Мартинеса дель Кампо терпеть не могут! Как думаешь, кому оставит трон Карлос XIII — детям двоюродной сестры и скромного принца-консорта или потомству кузена, который так ждет его смерти, что даже и не скрывает этого?! Теперь, дурачок, ты понял, кто стоял за всей этой историей? И почему Мартинес ляжет костьми, но не допустит брака доньи Маргариты с тобой или даже с кем-то еще? Почему она так и проведет всю жизнь в заточении под его опекой, а потом будет пострижена в монахини, как только король Карлос покинет этот мир? И ей никто не сможет помочь… Кроме нас с тобой!»

— Что ты думаешь сделать?! — произнес Эрнан вслух.

«Делать будешь ты — я всего лишь дух. А вот что нужно сделать, я объясню. И сейчас, и тогда, когда ты станешь править Эгерией вместе с королевой Маргаритой. Но для начала тебя нужно подлечить, иначе ты чего доброго и в самом деле скоро свихнешься. Потерпи, сейчас будет немного больно».

Немного…

Боль затопила красным туманом взор, и на какое-то время лейтенант не помнил ничего, с неимоверной силой вцепившись в планширь пальцами. Когда же раскалывающая череп боль отступила, Эрнан вдруг обнаружил, что нет больше мелких мушек во взоре, и сверлящее подергивание отпустило виски.

Лишь правая щека все еще вздрагивала в судороге — видать, даже демону не все было под силу.

Проходивший мимо матрос осенил себя святым знамением, глядя на белое, искаженное неподдельным страданием лицо молодого офицера. Вот ведь бедолага: вроде и знатный титул, и орден, и чин, а поди ж ты — и жизнь-то человеку не в радость!

«Святой Ши», подгоняемый мистралем, неспешно шел на восток, навстречу мутно-багровому мареву.

«Будет шторм да неслабый», — подумал матрос, спускаясь в душную полутьму кубрика.

До Архатены оставалось двое суток ходу.

До Великой войны Тронов — восемнадцать лет.

Май-сентябрь 2008 г.

В книге использованы стихи Р. Киплинга, В. Соловьева, И. Бароховского, Т. Колыженкова, Х. де Эспронседы, Н. Гильена, Р.Альберти, а также подлинный морской и пиратский фольклор.

ГЛОССАРИЙ

Аахенский договор — завершил войну Трех Королей 3292–3298 г. н. В. П. Х. По нему Эгерия отказалась от суверенитета над частью Дальних Земель, с тем чтобы однако эти земли не перешли никакой другой стране, и окончательно сняла претензии на наследство Ордландских курфюрстов, включавшее и Фрисландию.

Абуна (отец-господин — танис.) — обращение раба и зависимого человека к вышестоящему (независимо от пола) в землях Шаргиба.

Айлан — материк, аналог «земной» Африки. Север (Шаргиб) населен танисцами, юг — различными темнокожими племенами и народами.

Альшпис — колющее древковое оружие с длинным граненым клинком и небольшим круглым щитком (ронделем) в основании клинка. Было распространено в эпоху тяжелых классических рыцарских доспехов и к описываемому времени исчезло и почти забыто.

Амальфия — область Старых Земель, аналог «земной» Италии, разделена на ряд княжеств и торговых республик, самой крупной из которых является Генуситиата.

Арбонн — королевство между Эгерией и Фрисландией, в чем-то подобное «земной» Франции.

Аркебуза — наиболее распространенная в описываемом мире модель огнестрельного оружия — дульнозарядное ружье, пуля из которого убивает воина без доспехов на расстоянии до 200 м. Калибр — 18–21 мм или 15-й (из фунта свинца делалось пятнадцать пуль весом в унцию — примерно 30 граммов). Обычно снабжаются фитильным замком.

Армилляр — прибор для астрономических, позволяющий определять разность положений Солнца и Луны, а также других планет. Моряки пользуются им для определения местоположения корабля. Изобретен во времена Урмийской империи, однако пользоваться им жители Святых Земель научились от танисцев. Первым для нужд навигации, по легенде, его применил Вальяно в своем втором плавании. Не распространен, поскольку стоит дорого, а кроме того обращение с ним требует от штурмана немалых знаний и подготовки.

Архитеутис — гигантское головоногое, разновидность кальмара, длиной 3,5-20 метров. Довольно широко распространен в мире «Закона абордажа». У многих вызывает суеверный страх из-за древних легенд о кракенах; на самом деле для человека почти не опасен. В описываемую эпоху встречается чаще — видимо, в связи с сокращением числа их основного хищника — базилиска.

Базилиск — змеевидное хищное китообразное, достигающее восьмидесяти футов длины, внешне схожее с акулой. На людей или суда нападает крайне редко. К описываемому времени в значительной мере истреблен — как вредитель рыбного и тюленьего промысла. Кроме того, его мясо, жесткое и невкусное, долго не портится и используется в качестве еды моряками, также им кормят каторжников и рабов. Некоторые норгрейнские и фризские компании обогатились на поставках мяса базилисков на плантации и рудники Дальних Земель.

«Базилиск» — тяжелое корабельное орудие, главный калибр галеонов. Дальнобойность — до полутора километров, вес ядра — 46–80 фунтов.

Беленос — планета Юпитер.

Бескрайний океан — океан, простирающийся между западными берегами Дальних Земель, и странами Востока, т. е. Тихий океан данного мира.

Бонавентур-мачта — четвертая мачта галеонов и тяжелых океанских фрегатов, несет косое парусное вооружение. В нашей реальности быстро исчезла, но в мире «Закона абордажа» сохранилась.

Вертлюг — особый вращающийся лафет для легких (до 10 фунтов) пушек, напоминающий современную пулеметную турель.

Винко — амальфийский корабль с корпусом дармуна, но с парусным вооружением, близким к галеону.

Виноградная картечь, или винград — состоит из крупных пуль, обернутых в ткань или сеть, из-за чего напоминает виноградную гроздь (отсюда и название).

Галеон — трех-четырехмачтовое военное и торговое судно. В описываемом мире не исчезли, а претерпели дальнейшее развитие. Имеют две-три батарейных палубы и по 50–90 орудий. Эгерийские галеоны ярко многоцветно окрашены. Каждый ярус надстроек имеет свой цвет, иногда с геометрическим узором. Выступающий далеко вперед носовой свес заканчивается тяжелой позолоченной носовой фигурой, а корма украшена резными скульптурами из мифологических сюжетов. Паруса часто также украшаются гербами и изображениями святых. Крупнейшие галеоны имеют водоизмещение до 1800 т, длину по палубе — 60–70 м, ширину — 15 м и осадку — до 9 м.

Галерная трость — резная трость с золоченым набалдашником, один из элементов формы галерных офицеров многих флотов мира.

Глефа (глевия) — вид древкового пехотного холодного оружия ближнего боя. Состоит из древка (1,2–1,5 м) и наконечника (40–60 см, ширина 5–7 см). На древко обычно надеваются кольца или оно обвивается металлическим прутком — чтобы не перерубили. Наконечник имеет вид заточенного только с одной стороны широкого фальчиона. От обуха наконечника отходит параллельный или направленный под небольшим углом к клинку шип (т. н. «острый палец»), служащий, во-первых, для захвата оружия при отражении удара сверху, а во-вторых, для нанесения более эффективных колющих ударов (в отличие от ударов рубящих, наносимых наконечником). Однако основное предназначение глефы — нанесение именно рубящих ударов.

Гран-бомбардье — командир артчасти корабля. В Арбонне чины корабельной, береговой и осадной артиллерии имеют свою иерархию, независимую от пехоты и флота и являются служащими особого Бомбардирского корпуса.

Гримтурс — в сказаниях северных народов древние великаны («инеистые гиганты»), предшественники не только людей, но и богов, живущие в горах.

Гураб («ворон») — быстроходный танисский тип корабля, очень любим торговцами и пиратами.

Дальние Земли — принятое в Староземье название материков, лежащих за океаном, аналог Северной и Южной Америк. Включают в себя два материка: южный — Иннис-Тор, и северный — Иннис-Тон, получивших свои названия от двух больших островов из древних легенд.

Дармун — танисский тип корабля, напоминающий флейт или фрегат с преобладанием косого парусного вооружения. Применяется как в бою, так и для дальних плаваний.

Дюссак — однолезвийный клинок-кастет, несильно изогнутый, до фута длиной. Вместо рукояти в верхней части лезвия пробито удлиненное отверстие для захвата пальцами, обматываемое кожаным шнурком.

Закатный океан — наша Атлантика.

Змеиное море — акватория между Амальфийским полуостровом и Эгерией. Считается весьма опасным из-за базирующихся в Шаргибе и Южной Эгерии танисских пиратов.

Иннис-Тон — северный материк Дальних Земель, отделенный от Иннис-Тора Изумрудным морем. Населен многочисленными племенами и народностями — причем народы там обитают самого разного происхождения, наиболее развитые из которых на момент открытия уже были знакомы с земледелием и железом. На восточном побережье существуют поселения хальбийцев, арбоннцев и норгрейнцев, но в целом ни одна страна Старых Земель на него пока не претендует. Попытки эгерийцев там закрепиться провалились из-за сопротивления туземцев, а позже по Аахенскому миру Толетт отказался от формального суверенитета над ним.

Иннис-Тор — материк, аналог нашей Южной Америки. Владение Эгерии, до открытия был незаселен.

Каса дель Муэрте — «крепость смерти». В прошлом — цитадель, прикрывавшая Толетт с моря, ныне — тюрьма для особо важных преступников и место приведения приговоров в исполнение. Свое название получила в память о множестве погибших при ее штурме в эпоху изгнания танисцев из Эгерии.

Киломбо — община беглых рабов-пикаронов, живущая в лесах или горах втайне от властей, своего рода «партизанская деревня».

Клыкач — крупное, до пяти метров животное, среднее между китообразным и тюленем, весит порядка полутора тонн. Ведет водный образ жизни, но на короткое время может выходить на берег для отдыха и охоты. Напоминает ископаемого дорудона или родоцетуса нашей реальности. По легендам и летописям, в древности были случаи, когда стаи клыкачей до тысячи голов нападали на прибрежные деревни, круша хижины и пожирая людей, но теперь это животное предпочитает держаться от человека подальше по тем же причинам, что и базилиск.

Колесцовый замок — кремневый механический замок, в котором пружина вращает колесо из качественной оружейной стали, с насечкой по ободу. Пружина заводится специальным ключом. При нажатии на спуск колесо освобождается, быстро вращается и от трения о кремень дает струю искр, которые воспламеняют порох на полке. В более совершенных образцах колесцовых замков полка автоматически открывается при пускании колесца в движение. В нашем мире сравнительно быстро вышел из употребления, вытесненный классическим батарейным замком, так и не изобретенным в мире «Закона абордажа».

Компанейские корабли — суда, принадлежавшие большим торговым корпорациям (зачастую с участием короны), заметно лучше вооруженные, чем простые «купцы», чьи команды были усилены профессиональными военными моряками (см. историю «наших» Ост-Индских кампаний европейских держав).

Консорт — пиратское соглашение, определяющее правила раздела добычи, принципы командования, премии — и т. п. Обычно заключается между капитанами, реже — с участием нанимателей.

Корабельный нотариус — то же, что и старший писарь. В большинстве парусных флотов писарь — должность хотя и почетная, но унтер-офицерская, а в Эгерии — офицерская, ибо именно он ведет бортовой журнал и журнал боевых действий, где наряду с заполняемым капитаном судовым журналом фиксируется всё происходящее, чтобы затем оно стало основой для поощрений или взысканий.

Королевский свидетель, или свидетель короны — преступник, сообщающий важную информацию представителям закона и за это полностью или частично освобождаемый от наказания. Подразумевается, что властью короля он признан не соучастником, а свидетелем.

«Корона обещает…» — первые слова официальной формулы помилования принятой в государствах Староземья.

Кортелас — амальфийский меч-пила с «зубастым» клинком длиной от 45 см, сужающимся к острию. Рукоять снабжена крестовиной с замкнутой дужкой и коротким защитным крюком. Этот меч предназначается для скоротечного боя — например, абордажного — и даже неприцельными ударами быстро выводит из строя врагов.

Ласт — старинная морская мера водоизмещения и грузоподъемности примерно соответствующая тонне.

Лингва марис — «морской язык» — своеобразное наречие, употребляемое в землях Изумрудного моря, на основе арбоннского и эгерийского языков со значительной примесью айланских, хальбийских, фризских слов и слов из языков аборигенов северного материка Дальних Земель. Первоначально возникло как своеобразный торговый и морской жаргон, но позже развилось до полноценного языка, на котором даже пишутся неплохие поэмы и романы.

Мисрия — провинция Эгерии, в древности — колония Уаджет, следы влияния которого до сих пор остались в верованиях и культуре. Долгое время слово «мисриец» было в Эгерии синонимом понятия «еретик».

Море Химер — область Закатного океана, примыкающая к Кедровым островам с севера и ограниченное течениями. Благодаря особенностям водного и климатического режима почти сплошь покрыто плавучими водорослями (но не в такой, разумеется, степени, чтобы тормозить корабли, как об этом говорят легенды). Имя свое получило из-за того, что водоросли привлекают большое количество рыб, дюгоней и тюленей, на которых в свою очередь охотятся клыкачи, морские крокодилы и базилиски.

Морион — облегченный шлем с высоким навершием, высоко поднятыми полями и гребнем.

Ничьи Земли — бывший полуостров Унгва, или полуостров Когтя — вытянутый искривленный полуостров в южной части Изумрудного моря, между заливом Сомбра и Бескрайним океаном, где происходили основные сражения войны за наследство Ингвалла — она же война Трех Королей и война Бесчестья. Признан нейтральным по Аахенскому миру.

Норгрейн — собирательное название островных государств, лежащих на севере Староземья, за Фризским и Серым морями, населенных нордландцами.

«Огонь в дыре!» — команда-сигнал, подаваемый при вражеском выстреле с дальних дистанций, когда видно пламя из пушки или ружейного дула, но до прилета пули или ядра остается несколько секунд, чтобы залечь.

Омекутли и Омекуатль — праотец и праматерь, первые люди на земле, по легенде сотворенные Анахиттой по повелению Элла. Судя по именам, предание восходит к эпохе Ата-Алана.

Палач зиндиков — судейский чиновник при эмире или халифе, ведающий делами о преступлениях против истинной веры, идолопоклонстве и запретных видах магии.

Патрон (в описываемое время в ходу бумажные патроны) — свернутая трубка плотной грубой бумаги, в которой помещаются пороховой заряд и пуля. Весь патрон свободно входит в ствол ружья. Перед заряжанием необходимо разорвать гильзу со стороны пороха, что обычно аркебузир делает при помощи собственных зубов (по команде «скусить патрон»). Из патрона отсыпают немного пороху на полку, весь остальной заряд всыпают в ствол, после чего бумагу используют в качестве пыжа и сверху прибивают шомполом пулю, также завернутую в бумагу.

Пикароны — разноплеменные беглые рабы, в основном темнокожие, и их потомки, живущие в лесах, горах и болотах общинами — киломбо. К описываемому времени пикароны создали в отдаленных областях Дальних Земель три государства — Паламарис, империя Дарин и Нганда Замбо, не считая более мелких общин. В большинстве мест сложилось устойчивое равновесие между пикаронами и властями: власти делают вид, что пикаронов не существует, а те не устраивают нападений на рудники и поселения и даже ведут негласную торговлю с эгерийцами, поступают в пиратские экипажи, иногда нанимаются на службу в колониальную армию и стражу.

Пласа-дель-Эспада — дворец в Толетте, где размещается военное ведомство Эгерии.

Пороховая обезьяна — так называют мальчишек 12–15 лет, которые входят в оружейную команду на военных и пиратских судах. Они занимаются чисткой оружия, уборкой корабельных помещений, подносят порох и заряды во время боя, одним словом — обычные мальчики на побегушках. Они могут пролезть в самые потаенные уголки судна, поэтому нередко пираты с их помощью ищут различные тайники на захваченных кораблях. На берегу доставляют секретные письма союзникам пиратов и используются как разведчики во вражеских городах. Пороховые обезьяны — наиболее низкооплачиваемые и неквалифицированные моряки.

Прима-огнемастер — начальник службы боеприпасов флота или крепости королевства Четырех Островов.

Рогатый, он же Рогатый Керр, он же Одержимый Охотник — высший демон из свиты Хамирана, владыка всех ведьм и один из повелителей зла в Старых Землях по господствующей там теодицее.

Саиана — материк к востоку от Старых Земель за Серым и Сурьянским морями. Самый большой материк мира, протянувшийся почти на треть окружности земного шара от Сурии на западе до побережья империи Сянь на востоке. Восточнее Сурии и Шаркианы жителям Староземья практически неизвестен.

Свальбардский доспех, он же «Железный Густав» — полный рыцарский доспех, аналог максимиллиановского доспеха нашей реальности с небольшими отличиями, в частности сделанный из расчета как на конный бой, так и на пеший.

Свистки — в эгерийском флоте знаком офицерского достоинства является свисток, которым командиры подают команды или подзывают матросов. Изготовлялся из серебра и золота. Капитанский свисток больше по размерам и изображает дельфинообразного дракона. Свистки офицеров обычно украшены изображением, определяющим их специальность (феникс — у артиллеристов, астролябия — у штурманов, клыкач — у морской пехоты и т. п.). Нижние чины носят оловянные и бронзовые бляхи на шее, боцманы — бронзовые (на фрегатах и галеонах — серебряные) дудки. Сверх того командирам крупных кораблей и командующим эскадрами и флотилиями полагается резной жезл: капитанам — с названием судна и изображением геральдического зверя или иного символа корабля, генералам — с гербом Эгерии.

Святой Джио (Ши) — один из самых почитаемых святых Церкви Элла, прославившийся усилиями в распространении веры в Единого Творца на Хойделле и окрестных островах. Покровитель торговцев, моряков, ремесленников. Выходец из знатной семьи, по преданию происходившей из Дивного Народа. Занимаясь торговлей, изрядную часть своего состояния потратил на добрые дела, был безупречно честен, отчего и считается символом честного ведения коммерции. Был четвертован имперским наместником по наущению друидов.

Скьявона — амальфийский легкий меч с фигурной решетчатой гардой, полностью защищающей кисть и запястье.

Сокриери — низшая степень посвящения в культе сантьеро, что-то вроде младшей жрицы.

Старые Земли (Староземье, также употребляется название Святые Земли, поскольку почти вся их территория принадлежит людям, исповедующим веру в Элла-Творца) — огромный остров или даже небольшой материк, географически во многом совпадающий с известной нам западной и центральной Европой. С востока на запад простирается от Сурьянского моря до океана, северной границей является Норгрейн — Семландия, Ютарк и другие земли нордландцев. До открытия Вальяно и Мак-Мора именовался также Мир Сей, ибо считался центром мироздания.

Супрема — инквизиция в Эгерии. В отличие от других стран Староземья, подчиняется не церкви, а королю — через его духовника.

Сурьяна — страна по ту сторону Серого и Сурьянского морей, ближайший сосед Старых Земель с востока. Жители ее издавна считаются темными и диковатыми, хотя в последний век — при царе Иане Добром, Госире Мудром и их потомках — заметно продвинулась вперед. Ведет обширную морскую торговлю со Старыми Землями хотя дальше Хелмии и земель нордландцев сурийские корабли по прежнему редко заплывают.

«Счет мясника» — жаргонное название списка потерь экипажа в эпоху парусных флотов.

Таиф (стая — танис.) — корсарская либо военная флотилия у танисцев, также эскадра в военном флоте.

Танисцы — общепринятое в Старых Землях название народов, придерживающихся т. н. веры Правого Пути, «Ширк-муаллим-хижд». Приблизительно за семь столетий до описываемых событий вторглись в Эгерию и южную Амальфию и заняли многие области Староземья, однако надолго удержать смогли только Южно-Эгерийский полуостров.

Уаджет — страна на полуострове, примыкающем к восточному Айлану, населена древним народом, создавшим вторую по древности цивилизацию после Ата-Алана. Ныне исповедует веру в Единого, принесенную танисскими завоевателями (по иронии судьбы когда-то заимствовавшими ее у самих уаджитов), хотя в глубинных горных районах сохраняются старые культы, а сама новая религия имеет массу особенностей. Именно в Уаджете танисцы обрели основы своей нынешней цивилизации.

Урмосс — один из древнейших городов Старых Земель, в древности — центр обширной Урмосской империи, включавшей в себя большую часть материка. После падения империи стал местом пребывания Предстоятеля — главы Церкви Творца-Элла.

Урмосский язык, он же староурмосский — аналог латыни нашего мира, международный язык науки, дипломатии и ученых. От него происходят арбоннский, эгерийский, амальфийский и отчасти хальбийский.

Флейт — судно размерностью (соотношением длины к ширине) 1 к 5–6 и более и высотой мачт, превосходившей длину судна, с укороченными реями, благодаря чему может ходить под парусами довольно круто к ветру. Паруса их узкие и удобные в обслуживании паруса, что позволяет сократить общее число верхней команды. Грузоподъемность 350–400 т, вооружение 10–20 пушек. Экипаж — 60-100 человек. Эти суда отличаются хорошими мореходными качествами, высокой скоростью и большой вместимостью и используются в качестве военно-транспортных и для дальних крейсерских операций.

Фрисландия, или Фризкая Ганза — союз торговых городов-республик северо-запада Староземья, занимает первое место в области торгового мореходства и кораблестроения. Представляет собой достаточно рыхлую конфедерацию, в которой каждая провинция и город-государство имеет собственный флот, состоящий из сравнительно небольших военных кораблей, предназначенных больше для охраны купеческих караванов и местные ополчения — ланд- и штаатс-регименты, которые лишь в военное время могут быть посланы за пределы своих земель.

Хахти — планета Сатурн.

Хойделл, или королевство Четырех Островов — в какой-то мере аналог Англии нашего мира. На самом деле состоит примерно из двух десятков островов различной величины, из которых четыре самых крупных — Борреби, Пириди, Форкни и Хойделл. В древности Хойделл был завоеван Урмосской империей, позже на Форкни и северных берегах Хойделла высадились нордландцы. В настоящее время управляется династией Стормов — потомков короля Ютарка Канута Великого, присоединившего охваченные смутой острова к своим владениям и перенесшего столицу в Фальби. Флаг — зеленый с черное полосой по диагонали, с четырьмя лилиями по углам — символами главных островов. Герб — изображение норгрейнского снеккара на синем поле, и две секиры на фоне волчьей головы — родовой символ Стормов.

Цепной книппель — два соединенных цепью ядра, предназначенных для того чтобы рвать снасти и ломать рангоут.

Шпага — имеется в виду не та тонкая парадная и дуэльная шпага, принятая при дворах, а шпага боевая, куда более внушительное оружие, собственно говоря, разновидность меча, отличающаяся от него более узким клинком, рассчитанным и на укол, и на рубящий удар. Хотя простые моряки и солдаты предпочитают саблю и палаш, но шпага тоже достаточно широко распространена и продолжает оставаться любимым оружием офицеров.

Эгерия — королевство на крайнем западе Старых Земель, которому принадлежит материк Иннис-Тор и острова Изумрудного моря; аналог Испании нашего мира. В прошлом — провинция Урмийской империи, управляется династией Фалькаров, возводящих родословную к последним императорам Урмосса. Флаг — полотнище фиолетового, золотого и белого цветов, герб — ястреб на фоне серебряного щита и единорог. Имеется также Южная Эгерия, или Северный Танисс — область по южную сторону Эридианских гор, последняя территория Староземья, удерживаемая танисскими завоевателями.

Эспадачин («шпажник») — так называют в Эгерии разнообразных головорезов и разбойников, когда не хотят их обижать.

Эспонтон — пика с широким плоским наконечником, под которым расположена перекладина. Приближается к рогатине и по габаритам, и по функции. Ударами эспонтона расчищали путь пехоте и защищали ее во время перезарядки ружей.

Эстандарт-гардемарин — старший гардемарин, командующий прочими гардемаринами на корабле. Как правило, на эту должность выбирается самый добросовестный и исполнительный из них. Должность весьма почетная, поскольку кроме всего прочего «заведует» корабельным знаменем.

Воинские звания в мире «Закона абордажа»

Эгерия

Младший лейтенант.

Лейтенант.

Флаг-лейтенант.

Капитан второго ранга.

Капитан первого ранга.

Генерал-майор морской службы.

Генерал-капитан.

Генерал-капитан Моря-Океана.

Примечание. В Эгерии высшие морские офицеры носят сухопутные чины не из чудачества, а из нежелания пользоваться танисским по происхождению словом «адмирал». (Схожая практика имела место в реальной Испании.)

Хальби

Мичман.

Лейтенант.

Первый лейтенант.

Капитан-лейтенант.

Капитан.

Капитан моря.

Капитан-командор.

Контр-адмирал.

Адмирал.

Полный адмирал.

Лорд адмиралтейства.

Арбонн

Младший лейтенант.

Старший лейтенант.

Капитан-лейтенант.

Капитан третьего ранга.

Капитан второго ранга.

Капитан первого ранга.

Шаутбенахт.

Контр-адмирал.

Вице-адмирал.

Адмирал флота Его Величества.

Артиллерия

Бомбардье старший лейтенант.

Ан-бомбардье капитан.

Гран-бомбардье майор.

Гоф-бомбардье полковник.

Гоф-гран-бомбардье-генерал майор.

Маршал артиллерии — генерал лейтенант — командующий Бомбардирским Корпусом королевства.

Танисская система

Навхуд — боцман.

Назир — лейтенант.

Таиф-назир — старпом.

Реис — капитан.

Таиф-реис — контр-адмирал, командующий эскадрой.

Амир-аль-бахр («повелитель моря») — адмирал флота.

Некоторые гражданские чины и должности

Эгерия

Эскрибано — писарь, письмоводитель, младший чин.

Королевский нотариус — инспектор.

Аудиенс-секретарь — начальник департамента.

Суперинтендант — начальник полиции.

Комендадор — командующий крепостью, ее гарнизоном и командир местного ополчения.

Коррехидор — губернатор провинции. Коррехидор назначается короной и осуществляет функции надзора над местной администрацией и судьями, сбором налогов и др.

Алькальд — градоначальник.

Великий Референдарий — должность в Королевском совете, без определенных обязанностей, в функции которого входит выполнение важных поручений монарха. Имеет право личного доклада королю в любое время по любому вопросу. (Своего рода — «министр без портфеля».)

Арбонн

Провинциал-советник — королевский уполномоченный курирующий деятельность местной администрации.

Лейтенант-губернатор — чиновник при губернаторе, курирующий какое-то важное направление деятельности — таможню, финансы и т. п.

Денежные единицы

Арбонн

Леоренн — золотая монета весом примерно 4,4 г.

Мервенн — серебряная монета в 7 г серебра (1/4 унции).

Эгерия

Риэль — единственная денежная единица, различающаяся металлом из которого изготовлен. Различают медный, серебряный, золотой и платиновый риэль. Медный и серебряный риэль весят 28 граммов (урмийскую унцию), золотой — 3,5, платиновый — 5 граммов. Выпускают также «семерики» — монеты в одну седьмую медного и серебряного риэля. На аверсе медного риэля отчеканен ястреб, серебряного — корабль, золотого — столичный дворец Эскориало. На платиновом выбит единорог — геральдический зверь правящей династии.

Хальби

Копри — мелкая медная монета примерно 20–30 за один скеат.

Скеат («щит») — серебряная монета с изображением щита на одной стороне и герба Стормов на другой. Выпускается со времен Канута I. Первоначально была квадратной, затем — восьмиугольной формы.

Крона («корона») — монета весом примерно в полтора риэля серебра, с изображением короны на реверсе. Выпускают также монеты половинного веса — полукроны и полускеаты.

Фризская Ганза

Марка — монета примерно в 10 г серебра. На аверсе — весы и рыбацкая сеть на фоне крепостной башни. На реверсе — святой Джио, покровитель купцов и моряков. Отличается высоким качеством и чистотой металла, а также строгим соответствием веса стандарту, отчего даже возникла поговорка «Святой Джио не мошенничает» — в том смысле, что ганзейцы всегда расплачиваются честно.

Твеннер — мелкая медная монета в 1/50 марки.

Религиозные системы, летоисчисление, военная служба и магия в мире «Закона абордажа»

Церковь Элла или Единого Творца

Символом ее является равносторонний крест, вписанный в круг (известный нам как кельтский крест).

Возглавляет ее Предстоятель — он же Первосвященник, выбираемый пожизненно собором глав епархий. Он обладает немалой светской властью, но всё же больше воплощает власть духовную, нежели административную — если так можно выразиться, он «монарх» конституционный, а не абсолютный. При этом крупных ересей и расколов не имеется, и даже автономные церкви Элла за пределами Староземья — вроде сурьянской или зангезийских общин — признают, пусть и весьма условно, власть Предстоятеля.

Исторически единобожие не столько вводилось сверху, сколько выросло снизу, благодаря деятельности общин Элла. Особую роль в распространение новой веры сыграла деятельность трех пророков (ныне особо чтимых) — Альхиора, Таскара и Свантерра, проповедовавших в эпоху поздней Урмийской империи и казненных за «оскорбление величия императора» в царствование Кортилия Невера.

Часть культов просто интегрировалась в новую веру — языческие боги были объявлены ангелами и добрыми духами. Кое-где священническая иерархия прямо выросла из старого жречества (аналогично тому как в нашей реальности это происходило в раннехристианской Ирландии).

Единобожие довольно быстро распространилось в Старых Землях, при этом не вытесняя языческие народные верования, а поглощая их. Сохранились экстатические практики в части, например, предсказывания будущего, старая «языческая медицина», магия, вера в духов — все это живо до сих пор (что не исключило, конечно, гонений на «неправильные» культы в ранние эпохи и процессы против ведьм на момент действия).

Вера Правого Пути

Она же «Ширк-муаллим-хижд» — воинственное единобожие исповедуемое танисцами и частью айланских народов.

Создана более двенадцати веков назад шейхом шаркиинов — одного из пустынных племен востока Саианы, Али Сартаном, которому якобы во сне явилось откровение самого Создателя Вселенной. Сартан в течении всей жизни сумел силой объединить под знаменем новой веры все соседние народы. При его потомках «ширк-муаллим-хижд» распространилась на огромные территории — вместе с раздвинувшимися границами империи.

Приверженцы ее чтят лишь Создателя Вселенной, истинное имя которогосчитается неизвестным людям и которого именуют лишь иносказательно — Высочайший, Всевеликий, и т. п. — всего сто один канонический эпитет. Также весьма почитается Али Сартан, по преданию живым взятый на небо, именуемый Провозвестником, сборник изречений которого образует Завет Провозвестника — главную священную книгу. В Святых Землях всех приверженцев этой религии скопом именуют танисцами — по названию Танисского взморья — северного побережья Айлана, откуда они вторглись в Амальфию, Эгерию и Арбонн и заняли многие области Староземья, однако надолго удержать смогли только Южно-Эгерийский полуостров.

Сами они иногда именуют себя шаркиинами, чей язык в значительной мере усвоили, но чаще просто муаллимами — то есть истинно верующими.

Сантьеро

Буквально переводится как «почитание святых».

Специфический синкретический культ в Дальних Землях, в котором основу составляет айланское язычество, привезенное чернокожими айланскими рабами.

Первоначально, после обращения в эллианство они стали именовать святых именами своих богов, затем к делу подключились вывезенные из Айлана жрецы и колдуны. Когда же спохватившаяся инквизиция взялась было за приверженцев новой ереси, те принялись говорить, что верят в Элла и лишь именуют его и святых по-своему — отсюда и название.

Молва приписывает жрецам-магам сантьеро — боккорам и хунганам — великое могущество.

Сантьеро, что забавно, не отрицают догматы церкви Элла, но «всего лишь» считают, что в создании мира и установлении порядка вещей принимал участие не один лишь Творец.

Среди самых почитаемых богов — Домбалла — Отец-Змей, Оонг-Громовержец (якобы святой Вертранг), Эрзулу-Воитель и его сестра Эрзули-Воительница, Монгала — богиня любви и плодородия (официально отождествляемая с дочерью Элла Анахиттой). Одновременно есть и недобрые божества вроде Барона Сабади, которых, однако, следует задабривать.

Календарь

Летоисчисление в Старых Землях ведется «От Возведения Первого Храма». За точку отсчета взят год, когда Семхаметих VIII, Владыка Неизменного (священный царь) страны Уаджет, ввел в стране культ Единого Творца Белала (Элла) и построил в его честь исполинский храм в тогдашней столице царства — Менаресе. Все прочие боги были объявлены лишь его слугами. При сыне Семхаметиха Джерфердере XXII Жестокосердном даже началось закрытие храмов и уничтожение культов всех богов кроме Элла, но после внезапной смерти Джерфердера и пресечения династии, новые цари вернулись к прежнему многобожию, а последователи Элла долгое время оставались малочисленной сектой. В результате ущемлений в годы правления узурпатора Апепе и сменившей его Нешеру — бывшей верховной жрицы бога войны Хорауса, они начали массово переселяться в заморские владения Уаджет — прежде всего в Мисрию (тогда — Миср-Хе) — благодаря чему с этой верой познакомились другие народы.

У танисцев годы отсчитываются от даты рождения Провозвестника — Али Сартана.

На момент повествования идет 1258 год Эры Провозвестника. Дни в месяцах по танисскому календарю также носят имена собственные — день Ветра, день Лошади и т. п. День Скорпиона традиционно считается самым неудачным и опасным.

Магия

Магия занимает в описываемом мире двойственное положение. С одной стороны, она есть в реальности, ее признают, и занятия ею по большей части считаются вполне допустимыми (некоторое время — даже для служителей церкви).

С другой — из-за ограниченности своих возможностей она занимает сугубо второстепенное и подчиненное положение, пусть и рассматривается как ценное подспорье в делах. Так, к сфере магии в частности отнесен ряд разделов медицины: гипноз, заимствованное с востока через танисцев иглоукалывание, способы диагностики по пульсу и ауре («галло») и т. п.

В Староземье магия четко делится на «натуральную», то есть вытекающую из природы вещей и человека, допустимую и даже одобряемую, и черную — всё, что связано с причинением зла людям, с демоническими силами, со служением древним запрещенным культам вроде веры в Рогатого Керра.

Также в этой части мира существуют два основных течения школы магии. Высокая магия, приверженцы которой группируются вокруг факультетов натуральной магии в университетах и магических академий. Они пытаются наряду с практикой разрабатывать и теорию, искать объяснения магическим явлениям.

Вторая — магия так называемая Старая или Исконная — основывается на народном опыте и опирается на практическую сторону дела, считая магию силой, человеку подвластной, но непознаваемой.

Это в первую очередь сельские колдуны, знахарки и чародейки, передающие опыт из поколения в поколение, хотя у этого течения есть и свои школы, по большей части при храмах ряда святых и ангелов и в некоторых церковных орденах (организационно выросших из почитания старых богов). Обучение в них сводится к тренировкам способностей и передаче практических приемов, выпускают в основном целителей, травниц и заклинателей местного масштаба, ориентированных на сугубо практические нужды.

Обе школы традиционно друг друга недолюбливают. Высокая магия полагает оппонентов шарлатанами, неучами, погрязшими в предрассудках и к тому же склонными по природе к заигрыванию с темными силами. Приверженцы Исконной магии полагают, что Высокая магия оторвалась от традиций, отдалилась от трансцендентального мира, что дает силу чародею, и пытается за многословием скрыть свою слабость.

«Уметь важнее, чем знать — почему умеешь» — таков девиз «исконников».

И у тех, и у других бывают успехи, но в целом настоящих чудотворцев среди магов нет.

Даже Больеро Праведный, которому приписывают разрушение стен в Алькантаре, на самом деле всего лишь определил слабые места конструкции и указал, куда нанести удары, чтобы крепость рухнула.

У танисцев, а тем более у народов Айлана или Иннис-Тор, такого разделения нет, что, впрочем, не прибавляет им силы.

О военной и морской службе

Армии Старых Земель не сильно отличаются от армий известной нам истории XVI–XVII веков — разве что больше рутиной, большим упором на холодное оружие и более примитивной тактикой, основанной на передвижении баталий и терций пикинеров, прикрываемых аркебузирами.

В большинстве государств Староземья предполагается по умолчанию, что офицерские должности по преимуществу занимают дворяне (исключение — Штаршвальд и Фрисландия, где своего дворянства не имеется, а также разнообразные наемные отряды). Другим исключением являются сухопутные колониальные части Эгерии, где в связи с нехваткой личного состава производство в офицеры может ожидать даже бывшего раба, но эти войска традиционно считаются по статусу ниже тех, что стоят в метрополии.

Несколько иная ситуация во флотах, куда дворяне идут не столь охотно, и приходится поневоле прибегать к более широкому производству в офицеры из нижних чинов.

В военное время власти могут мобилизовать на службу торговые корабли, и тогда бывает, что их командный состав получает офицерские звания, хотя чаще ограничиваются лишь принудительной выдачей каперского патента. Но в целом офицер из неблагородного сословия уже давно не является в Старых Землях чем-то уж слишком удивительным.

В мирное время и флоты и армии комплектуются по больше части из добровольцев — исключение опять же Штаршвальд, где существует ополчение кланов и общин, в котором по закону участвуют все мужчины, способные носить оружие, и Фрисландия, в которой также все жители городов — включая женщин — обязаны проходить военные сборы, тренируясь в обороне своих городов. Иногда, впрочем, если войско и флот испытывают нехватку личного состава, монархи прибегают к принудительным наборам — обычно пополняя ряды своих защитников бродягами, мелкими преступниками и постояльцами долговых тюрем. В военное время в рекруты забирают всякого подходящего мужчину, попавшегося вербовщикам на глаза, включая иностранцев. Остановить встречное судно нейтральной страны и снять с него «лишних» матросов — нормальная практика, хотя неоднократно заключались договоры по недопущению подобного.

Известен случай, когда во время войны Трех Королей, чтобы пополнить команды, арбоннский флот совершил рейд к Маркланду и в буквальном смысле слова взял в плен пять тысяч разноплеменных рыбаков, промышлявших там треску.

Принудительно набранные во время войны должны распускаться по домам после заключения мира, но на флотах этим сплошь и рядом приходится пренебрегать из-за того, что кораблям еще нужно добраться до родных берегов.

Стандартный срок службы по вольному найму в армии — три года. Исключение — эгерийские колониальные части, солдаты которых должны прослужить семь лет, а по увольнении — пожизненно селиться в Иннис-Тор. Похожий порядок существует для хойделльских и арбоннских солдат, отправляемых в заморские владения — отслужив три года, они могут возвратится в метрополию или получить надел земли и остаться на жительство в колониях.

Во флотах срок службы по контракту определяется в три плавания (на торговых судах — один-два рейса) и с учетом того, что плавания иногда затягиваются на несколько лет, это не способствует притоку добровольцев. Офицеры должны служить до отставки не менее 30 лет — и на суше и на море. Но для значительной части матросов и офицеров служба заканчивается или со смертью, или с невозможностью продолжать выходить в море по возрасту или здоровью.

Что нужно отметить, особой штурманской подготовки от морского офицера не требуется, хотя, конечно, азы навигации им преподают. (Похожим образом дело обстояло и в нашем мире.)

В задачу офицеров входит управление кораблями в сражении, организация боевого маневрирования и эскадренного плавания, поддержание экипажа и судна в боеготовности, артиллерийское дело. Обязанности кораблевождения лежат на штурманах (навигаторах), которых обычно набирают из штатских специалистов. Долгое время они даже не имели воинских званий — как не имеют их флотские лекаря и капелланы.

Обычная карьера дворянина, решившего посвятить себя морской службе такова: в возрасте 14–16 лет он, закончив рыцарскую академию или сдав экзамены, получает звание гардемарина и несколько лет служит в таком качестве на корабле, до того как пройдет офицерский ценз — те же три плавания. После этого он получает право на производство в первый офицерский чин, если открывается вакансия.

При этом производство формально определяется не происхождением и даже не служебными аттестациями, а лишь старшинством и местом в списках гардемаринов, но жизнь сильно отличается от теории. Бывает что давно прошедший все цензы юноша не может получить офицерских эполет из-за того, например, что его корабль находится в плавании в момент открытия очередной вакансии.

Существует легенда про некоего арбоннского дворянина, который так до отставки и оставался гардемарином, потому что невзлюбивший его адмирал всякий раз отправлял его в плавание на первом попавшемся корабле, когда должна была освободиться офицерская должность.

Всё это приводит к тому, что, с одной стороны, дворяне — особенно родовитые — не слишком стремятся в море, ибо служба на суше заметно легче и позволяет, например, изрядную часть времени проводить в поместьях и оставляет больше возможностей для наслаждения различными радостями жизни.

Однако, с другой стороны, флотская служба привлекает честолюбивых отпрысков мелкой провинциальной знати приличным жалованием и возможностью дополнительных заработков, а также тем, что если, к примеру, в пехоте генералом можно стать или под старость, или будучи представителем титулованного семейства, то на палубе карьера идет быстрее и в большей степени зависит от личной храбрости и служебного рвения.

В военном деле магия используется практически исключительно в области исцеления ран, хотя при штабе каждого уважающего себя военачальника отирается пара-тройка, как минимум, астрологов и предсказателей. Морские маги служат в военном флоте, как и в торговом, — в качестве сугубо вспомогательного персонала.

КОНЕЦ

Юрий Райн Марьград

Часть 1. Входа нет

Глава 1. Летать так летать

21.05.49, пятница

Вереница мертвых вагонеток кажется нескончаемой. На самом деле отчасти так и есть: там, докуда взгляд уже не дотягивается, эта цепочка поворачивает направо, и еще, и еще раз, и образует замкнутый периметр Завода, его границу. По трем сторонам периметра вагонетки стоят не на рельсах, а на такой же мертвой земле, усеянной бесформенными обломками — бетон, металл, кирпич, стекло, пластик. Рельсов здесь никогда не было, и никто не знает, откуда взялись эти вагонетки. Но они есть: тоже мертвые, тоже безобразно ржавые, тоже изрешеченные пулями и осколками.

Завод — так чаще всего называют пространство внутри кольца вагонеток. Иногда говорят: Территория. Но это слишком длинно. Иногда говорят: Аномалия. Но это как-то не по-людски. Иногда, совсем редко, говорят: Зона. Так говорят ничего не понимающие приезжие. Их одергивают.

Так что самое употребительное — Завод. Впрочем, эти названия в ходу вне периметра. А какое название принято внутри, знают лишь те, кто внутри. Но с ними нет связи уже много, много лет.

***

Лучший месяц года выдался небывало сухим. Начало мая не принесло ни гроз, ни даже простых дождей, и только в ночь с двадцатого на двадцать первое, наконец, заморосило, и продолжало легонько моросить утром, и шоссе сделалось матово-черным, а ровные до горизонтов луга справа и слева — тяжко-изумрудными. И было то шоссе, от Поселка до Города почти прямое, словно мертвым — ни встречных, ни попутных, ни людей по обочинам. Такое выдалось утро. А блокпост, что перед самым Городом, и без того стоял вымершим уже долгие годы.

В Городе тоже накрапывало, но по улицам бодро сновали машинки, топали по своим делам жители, многие даже не под зонтиками, во дворах среди разноцветных многоэтажек резвились пацаны на самокатах и великах, малышня копошилась в песочницах, прогуливались мамочки с колясками. На рыночной площади народ и вовсе толпился, а рядом с ней выстроилась небольшая очередь к новенькой АЗС: шесть стильных зарядников для электрокаров и две винтажного вида бензиновые колонки. К ним-то, судя по всему, и стремились — в Городе пока было куда больше устаревших авто, нежели в столицах.

Ближе к Заводу опять стало безлюдно. Перед самым мостом через канал Игорь сбросил скорость до пешеходной, затем и вовсе остановился. Вгляделся. На той стороне — как отрезало: и сверху ни капельки, и внизу, сколько видать, сухо. Наверное, это нормально.

Он посмотрел на часы. Все точно, без десяти двенадцать. Есть время перекурить, а дальше — вперед.

Аккуратно съехал с дороги, пристроился на относительно ровном пятачке, заглушил мотор, вышел. Запирать машину не стал, даже ключ оставил в замке зажигания.

Темнее всего под свечой, вспомнил он сентенцию из какого-то древнего детектива. В смысле: если нужно что-то спрятать, лучше всего делать это на самом видном месте — ищущие никогда не станут там искать. Вот ведь тупой, упрекнул он себя. Приезжаю сюда уже — который? — девятнадцатый, что ли? — да, девятнадцатый раз, и всякий раз в полдень. Типа, вот он я, в самое что ни на есть светлое время, весь на виду. Одет демонстративно: камуфляж, берцы, на рукавах триколор и группа крови, кепка тоже камуфляжная. На поясе стропорез — отличный, купленный здесь в Городе по дешевке, и еще нечто в чехле — пусть гадают, а на самом деле это старый, неисправный шокер, чисто для понта. Веду себя нарочито — чтобы обратили, в конце концов, внимание те, кому положено, чтобы нагрянули, схватили-скрутили да и доставили бы опять же куда положено! Однако это тот самый случай — под свечой. Как раньше не сообразил…

Ладно, сказал он себе, если сегодня не выгорит, то завтра нагряну сюда в полночь, весь в черном, аки тать в нощи. Буду изображать скрытность. Надо только детали продумать… Но это вечером, в Поселке, в номере, или на веранде над Заливом, под заветную соточку пятилетнего «Коктебеля». А сейчас — последняя попытка-не пытка по заведенному сценарию.

Игорь отщелкнул в канал докуренную до фильтра сигарету и двинулся через мост.

***

Та сторона считается запретной. Там, сразу за мостом — пара тонких двухметровых столбов, белых в косую красную полоску. И рядом, слева по ходу, приземистый бетонный параллелепипед с люком цвета хаки на верхней стороне. Доходишь до середины моста — раздается тихий щелчок, между столбами возникает, во всю их высоту, желтая световая полоса, на ней приплясывают здоровенные красные буквы: ВХОДА НЕТ. Спокойно идешь сквозь эту полосу, эти буквы. Ничего не происходит, только ветер, если он был перед мостом, стихает напрочь. Воздух неподвижен.

Делаешь еще несколько шагов прямо. Поворачиваешь налево. Начинаешь движение вдоль периметра, обозначенного вагонетками. Слышишь деловитое жужжание, оно разом меняет тон на более высокий, приближается к тебе, и вот в паре метров над твоей головой зависает квадрокоптер. Вылетел, стало быть, из своего гнезда-параллелепипеда.

«Вы совершили незаконное проникновение на территорию, закрытую для посещения», — тревожно звучит из него.

«Немедленно покиньте территорию, закрытую для посещения», — угрожающе и дебильно звучит из него.

«Следуйте за мной», — дебильно и учтиво звучит из него.

Остается только добавить «сэр», привычно усмехнулся Игорь. Или «милостивый государь». И, столь же привычно, приступил к исполнению сценария: не прекращая шагать вдоль периметра, потребовал:

— Дроша, птица ты хренова! Доложи обо мне кому следует! Я же злостный нарушитель! Ты служишь или где?

Птица Дроша продолжала нести свое. Наверняка же ведется запись, в который раз подумал Игорь. Скорее всего, и прямая передача ведется куда следует. Видео, аудио, а может, и арома, хотя на кой черт им меня обонять… Разве что специальным собакам дать понюхать… Ну так вот же я, чего меня нюхать, бери тепленького! Нет же, летит со скоростью моего неспешного хода этот коптер и молотит, молотит, молотит свое, до умопомрачения, а больше ничего не происходит…

Впрочем, умопомрачения не нужно. Терпение и еще раз терпение, как говорил Карлсон. Тоже, кстати, тот еще коптер.

А между прочим, напомнил себе Игорь, всякая такая чушь лезет в голову ровно тогда, когда я приближаюсь к точке. Да, пожалуй, это тоже признак. Не знаю почему, представления не имею о научном объяснении, но статистически имеет место факт: по мере приближения к точке нарастает сумбур в голове. Приходится его подавлять. Вроде получается.

Вот она, точка. И главное здесь даже не сумбур.

Игорь остановился, повернулся лицом к вагонеткам. Все мертвее мертвого. Даже птичка замолкла, лишь слышалось ее тихое жужжание.

Теперь — всмотреться в промежуток между вон теми двумя вагонетками. И изо всех сил стараться не моргать. И тогда — вагонетки придут в движение.

Нет, они остаются на месте, и колеса не вертятся, и вообще… Но — верь или не верь глазам своим — вагонетки медленно трогаются справа налево, и разгоняются, а потом скорость падает, падает до нуля, и они все быстрее и быстрее скользят, едва ли не летят в обратную сторону, слева направо.

Это похоже, давно понял Игорь, на видеозапись раскрутки вертолетного винта. Лопасти начинают движение, направление на видео сначала правильное, потом все сливается в сплошной диск, а дальше опять появляются отдельные лопасти, и они медленно-медленно вращаются в противоположную сторону.

Там-то понятно: известный эффект соотношения частот вращения винта и съемки — пресловутых 24 кадров в секунду или сколько их там нынче. А здесь — нет же никаких кадров в секунду, смотришь натурально, живыми глазами — и поди ж ты. Едут слева направо, пока не моргнешь. А моргнешь — и все, стоят как стояли.

Игорь нашел эту точку в седьмое свое посещение запретки. С тех пор он каждый раз дотошно удостоверялся, что такое происходит только здесь. Ну, и побочные, как он считал, явления — тоже только здесь: тот самый сумбур в голове плюс бешеная пульсация крови в висках. Проверил и на этот раз: поднял правую руку с мультифункциональным гаджетом на ней, нажал кнопку — так и есть, пульс под двести.

— Эй, Дрон! — громко сказал он. — Ваша сраная закрытая для посещения территория — полное говно! Здесь! Я! Могу! Проникнуть! На! Завод! Понимаешь, птица? Проникнуть! На Завод! Стукни уже птицеводам своим, кто там у вас принимает решения, ну же!

Постоял с закрытыми глазами, успокоил дыхание и эмоции. Добавил:

— А лучше передай, что если они будут и дальше тупить, то этот ишак, я то есть, совершит незаконное, тьфу, проникновение на Завод как таковой! Самостоятельно! Без их убогой помощи! И что случится, то и останется на их поганой совести! А ты, небось, за мной попрешься? Вот и убьешься об стену, это тоже будет на их совестя́х, так и передай, понял? В общем, если вы не отзоветесь, — неожиданно для себя выдал он, — мы напишем в спортлото. — Уточнил: — В смысле, как сказал, так и сделаю. Пойду сам.

Усмехнулся: который раз такую околесицу несу, а толку-то? Вздохнул: ладно.

Сказал напоследок:

— И доведи до них еще раз мои координаты.

Отчетливо продиктовал номер мобильного и свой адрес в Поселке.

Перевел дух, подошел чуть ближе, зажег сигарету, после трех глубоких затяжек щелчком запустил окурок по баллистической траектории, посмотрел, как тот наткнулся на невидимую преграду и скатился вниз. Прикинул: там моих чинариков уже с десяток; культурный слой, однако…

Двинулся дальше. Обогнул весь периметр, это заняло без малого шесть часов. Не встретил ни души. Слева через каждые двести шагов — параллелепипеды. С птичками, ясное дело. Сколько же их здесь всего? Хороший заказ кто-то получил; китайцы, надо полагать; ну да и наши импортеры внакладе не остались; прости Господи.

Периодически проверял: нет, подобного эффекта больше нигде, никаких признаков; вагонетки, которые не на рельсах, словно картонные; а мысли ясные, дыхание и пульс в норме. Вернувшись к мосту, сделал ручкой коптеру, усаживавшемуся в свое гнездышко, миновал мост — никаких световых перформансов на нем уже не было, — сел в машину, перекурил, завел мотор, поехал обратно, в Поселок.

***

В Городе и на шоссе было все так же: в первом в меру оживленно, на втором совершенно пусто. Дождик прекратился, дорога и луга снова посветлели. Не думалось ни о чем, только звучала в голове старая, старше него самого песня с рефреном: летать так летать.

В Поселке — как в Городе: люди, машины… И музыка откуда-то — еще не сезон, но уже близко… Ого, и колесо обозрения запустили, надо же! Кипит жизнь!

Заглянул в излюбленный магазинчик, пополнил запас «Коктебеля», перебросился парой слов с хозяином: «Как дела, Евгений? — Вашими молитвами, Игорь!»

В лавочке напротив — тоже стандартный диалог: «Вечер добрый, Игорь! — Добрый вечер, Геннадий! — Как всегда? По-гречески, двойной крепости? — А то! — Ай, спать не будете! — Буду-буду!». По этому «буду-буду» хозяин три недели назад загадочным образом опознал в Игоре москвича…

И шаурма хороша, и кофе — классика по-турецки, только здесь положено называть — по-гречески.

Наконец, вернулся к себе. Почувствовал: устал. Так каждый вечер… Спустился к Заливу, скинул с себя все, вошел в воду, проплыл полсотни метров туда, столько же обратно, в номере принял душ, сел на балконе с бокалом и сигаретами, решил: завтра и еще десять дней к Заводу — в полночь, имитируя преступную скрытность. Наивно, наверное, но что ж делать-то? А если реакции откуда положено так и не будет — идти внутрь на свой страх и риск. Ровно первого июня получится. Надо будет только раздобыть хоть какой-нибудь миноискатель и хоть какой-нибудь прибор ночного видения. Можно и оружие… стрелять так стрелять… все это здесь не проблема, тот же Евгений из магазина наверняка пособит… или Геннадий-шаурменщик-кофевар… а деньги есть, все, сколько есть, и не жалко, там-то они уже, наверное, не понадобятся… Правда, раздобыть да освоить — тоже время потребуется… значит, условно, не первого идти июня, а, допустим, шестого… как раз день рождения Александра Сергеевича… двести пятьдесят, между прочим… это — лет столько, с ума сойти… а граммов перед самым этим их «ВХОДА НЕТ» принять пятьдесят, отметить же юбилей, а как же… но не больше пятидесяти… а остаток, четыреста пятьдесят то есть, с собой туда, ведь мало ли…

С тем и закемарил прямо в кресле.

Очнулся в полной темноте — в здешних широтах ночь приходит рано и враз, словно кто-то выключателем щелкнул. Добрел до кровати, рухнул, отключился.

***

Утром его разбудил телефон — да не будильником, а вызовом с незнакомого номера. Затараторили сразу, не дожидаясь «алло».

— Игорь Юрьевич? Утречко доброе! Извиняемся за беспокойство в рань такую, но служба-служба! У вас на сегодня планы как всегда? А позвольте, мы их немного подправим, а? В общем, действуйте пока по обычному вашему распорядку, а выйдете к машине — мы вас встретим и на своих сопроводим, получится симпатичный такой кортежик, окей? И не беспокойтесь, все будет в лучшем виде, договорились?

Отбой. Он не успел ответить ни словом, ни междометием. И подумал: ну наконец-то. Уже не дрон Дроша со мной общаться соблаговолил. Нормальный живой мужской голос, жизнерадостный такой баритон с легким южнорусским акцентом. Явно не запись. И спросил себя: а радуюсь ли я? И ответил: нельзя сказать, что радуюсь, но на душе стало полегче, это точно.

Впрочем, и потяжелее тоже.

Ну, летать так летать.

Глава 2. По собственному желанию

22.05.49, суббота

Игорь повалялся еще несколько минут. Хотел было дождаться сигнала будильника, но сон уже ушел, лежать стало невмоготу. Из балконной двери, так и не закрытой на ночь, тянуло солоновато-сладкой смесью свежести и тепла. Это бодрило, аккомпанируя будоражившему осознанию: девятнадцатая попытка все-таки сработала.

Он встал, подошел к окну. От вчерашней непогоды не осталось ни следа. Залив расстилался бирюзовой гладью, насыщенно-голубое небо висело высоко-высоко.

Значит, так, подумал Игорь. По обычному распорядку, сказал телефонный торопыга? Так у меня с сегодняшнего дня распорядок должен был измениться: ехать в Город и дальше — это предполагалось к полуночи. Вот и будем считать, что такой распорядок и есть на сегодня обычный. А они, которые собираются сопровождать, подождут несколько часов. Я дольше ждал.

Интересно, между прочим, что́ за ведомство они представляют? В доступных источниках, исчерпывающе проработанных еще в Москве, так и не нашлось информации о том, какие такие структуры осуществляют надзор-контроль за Заводом. Или хотя бы мониторинг. Ведь должны же быть хоть какие компетентные, так сказать, органы? Должны. А в интернетах — ни гу-гу. И вообще нигде ничего.

Может, эти, которые звонили, и не ведомство вовсе, а, как бы выразиться… группировка? Или ведомство, но не наше, не российское?

Игорь засмеялся: лезет же в башку черт знает что, ахинея детективная. Еще можно фантастику приплести… типа ведомство — от инопланетян… Ха.

Не забывай о бритве Оккама, приказал он себе. И добавил: кстати, о бритве обыкновенной тоже не забывай. Побриться-подстричься… ну, это на торговой улочке Поселка, есть там цирюльня. Заодно и с местными аккуратно перетереть. С Геннадием тем же или с Евгением.

***

Быстро собрался: сегодня никакого military — обычные футболка, джинсы, кроссовки, очки-хамелеоны. На левое запястье — швейцарскую механику. Японский супергаджет пока что пусть полежит. Чуть подумав, перелил часть из початой бутылки «Коктебеля» в заветную, дорогую сердцу фляжку. Ее — в задний карман, пригодится. Сигареты, зажигалку — в другой карман. Все, готов.

Он вышел на балкон, перелез через заграждение, повис на руках — благо этаж всего второй, — слегка раскачался, спрыгнул на мощеную плиткой дорожку, ведущую вдоль корпуса. Едва не опрокинулся навзничь, но сумел удержаться. И двинулся к Заливу. Эти-то наверняка дежурят около его машины, и за выходом из корпуса тоже присматривают. А вот им! Пусть пока дежурят, у них служба-служба. А у нас — распорядок, мы — в обход. По нашему пляжу, далее по соседнему — и на улицу Набережную. Странное название, она никакая не набережная, воды с нее даже не видно, просто тянется улица параллельно берегу, а между берегом и улицей — плотно застроенные и хорошо озелененные участки. Ну да ладно. Все равно плавать не хочется — в такой штиль никакого удовольствия.

Солнце шпарило уже вовсю, улица была зелена и пустынна. Правильно, жизнь в Поселке бурлит на автостанции да в торговом центре, до которого семь минут ходу. Правда, рановато ей еще бурлить… хотя… суббота же… ну, посмотрим.

Бурлило и впрямь с утренней ленцой, но все заведения оказались открытыми. Первым делом Игорь посетил цирюльню. «С головы убрать все начисто», — велел он пожилому мастеру-армянину. «И брови, э?» — вопросил тот без улыбки. «Брови оставим», — в тон серьезно ответил Игорь.

Чувствуя себя отчасти голым, вошел в соседний магазинчик — «Курортные товары». Всего навалом, особенно в секции секонд-хэнда. Но на дешевизну не повелся: напомнил себе, что деньги есть, а понадобятся они теперь неведомо когда. Выбрал все черное: брюки, шорты, рубашку, бандану, кеды, ветровку. «Можно я у вас переоденусь?» — спросил хозяйку, средних лет блондинку. Та поджала губы, дернула плечом и разрешила: «Та як хочете, никого ж нет, а я отвернуся». Это вы як хочете, подумал он весело — и переоблачился с почти армейской сноровкой. Предпочел шорты. Попросил у хозяйки пакет пообъемистее — дала молча, — все старое и новые ветровку и брюки закинул в него.

Теперь ощущал себя не голым, но отчасти новеньким.

Однако в кофейне был признан сразу.

***

— Ай! — воскликнул Геннадий. — Всегда вечером, а сегодня утром! Что это вы? Кофе будете?

— Буду-буду, — ритуально ответил Игорь. — И сэндвич… вот этот, с сыром.

Геннадий ухмыльнулся и принялся колдовать над жаровней с песком.

— Для себя тоже сварите, — предложил Игорь. — Хочу вас угостить.

— Нет, — возразил Геннадий, — я уже пил, а кофе много нельзя, оно сильно мочегонное. Но с вами посижу, покуда посетитель толпой не пошел. Деньги уберите, угощаю нынче я. Миха! — крикнул он, — подмени-ка меня тут!

Чуткий человек этот Геннадий, оценил Игорь. Правильно я решил с ним пообщаться.

Расположились на микро-верандочке перед заведением.

— Интересно мне, — начал Игорь, — как вы тут вообще живете? Как к жизни текущей относитесь? Как администрация ваша поселковая работает, довольны ли ею?

И сразу почувствовал неловкость. Геннадий же отреагировал своим обычным «ай» и добавил, чуть прищурившись:

— Вы, дорогой, прямо как шпиён какой! Вот и обличье переменили… Подозрительно мне!

И ухмыльнулся.

— Ага, — согласился Игорь, — шпион как есть. Марсианский. А по правде — зимбабвийский.

— Таких у нас еще не было, — протянул Геннадий.

— А какие были?

— Да всякие…

— На самом деле, — объяснил Игорь, — я журналист… правда, на вольных хлебах… а сейчас как бы писатель. Книжку хочу написать о ваших краях. Вот и собираю материал.

Геннадий кивнул:

— Ясненько. Ну, а живем мы тут… ну как, живем — хлеб жуем, сами видите. Зимой пусто, зато летом густо, на тот хлеб хватает. А то и на масло. Притом налоги все платим исправно, по-черному не работаем, нет. И по-серому тоже нет. Только по-белому. То и муниципии нашей достается, да и в городскую казну, и в федеральную.

— А братва вас не тревожит? Или там полиция, чтобы крышевать?

— Хе-хе. Что до полиции, так мой кум тут в полиции служит. Что ж он нас доить да крышевать будет? А братва… Игорь, мы сами все братва и есть. Братья. К примеру, я и вот Евгений из того магазина, тоже знакомый ваш. Нас так и прозывают: Геша да Евгеша. И другие все — тоже как братья. Сестры тож. Ну-ка спытайся, наедь на нас! У нас у каждого и дреколье под прилавком, и цепи велосипедные, и покруче есть. А эти, как их, прен-цен-денты — как же, бывало. Ну, поучили мы залетных.

— Вы, получается, община, — сказал Игорь. — И тероборона.

— Нам по-иному никак, — подтвердил Геннадий. И вздохнул: — Проницаете вы, товарищ, удалó. Одно жаль: что ж мы с вами все на «вы» да на «вы»…

Игорь вытащил фляжку, покачал ею, вопросительно посмотрел на собеседника. Тот жестом фокусника извлек откуда-то из-под столика два пластиковых стаканчика. Игорь разлил.

— С утра пораньше… — усомнился Геннадий. — Ай, давайте… Только втихаря. Свое-то можно, это только из заведения мы крепким не торгуем. А свое — за ради Бога, да ведь набегут же сейчас, культурно побеседовать не дадут…

— За знакомство! — полушепотом провозгласил Игорь. — Будь здоров… Геша?

— Геша, — подтвердил тот. — Будь здрав… э-э? Игорёша?

— Не-не! На «ты», но просто Игорь. Такое уж имя, уменьшительных не любит.

— Будь здрав, Игорь!

Выпили.

— А муниципия наша в порядке, — продолжил Геннадий. — Она ж тож из нас из самих. Гляди, все у нас чисто, деревья-кусты подстрижены-политы, вода-свет-газ есть, мусор вывезен, все справно. Дороги чистые. Хоша это мы и сами с усами — метем-моем… я и тут, у лавки моей, и у дома мету-мою. Так и живем. Не жалуемся. А вот скажи ты мне, друг ситный, чего это тебя кажный божный день носило куда-то? В Город, никак? Тож эти, как их, матерьялы собирал для книжки? И еще интересуюсь — чего это ты обрился и все такое?

Игорь засмеялся:

— Обрился и все такое — потому что надоело. Потому что надо иногда хоть форму одежды менять. Так веселее. А в Город носило — да, материалы собирал. Особенно по Заводу. У вас тут о Заводе что думают?

— Точно, шпиён! — вскинулся Геннадий. — Да чего об нем, об Заводе, думать-то?! Живем как на бочонке с порохом, это мы-то, тут, за столько килóметров. А уж как городские там, совсем под боком — ума не приложу. Страшное дело и неведомое дело Завод этот! И нечего об нем думать, пущай ученые думают или вот шпиёны навроде тебя! Лично я так считаю, что срамоту эту нам американцы впарили. Или китайцы. Вот так! А то: как живете, как живете… так и живем! Налей еще по чуть-чуть, что ли…

Выпили по чуть-чуть.

— Миха! — заорал вдруг Геннадий. — Где ты есть, твою мать?! Люди пришли, дожидаются, а он… поди, игрушки в телефоне гоняет?! Прощенья просим, уважаемые, — обратился он к неслышно появившимся посетителям. — Уно моменто, обслужим в лучшем виде. И ты извини, браток, вишь какое дело, — это уже Игорю.

***

Посетителей было двое. Один повыше, другой пошире в кости, но одеты одинаково — белые футболки, шорты, сандалии, бейсболки — и неуловимо похожи друг на друга.

— Нам по шаурме-классик, с собой, — пробасил тот, что пошире.

Геннадий ринулся в недра заведения.

— Я Алекс, — знакомым баритоном сообщил Игорю тот, что повыше. — А это Жора. Что ж вы, Игорь Юрьевич, от нас утекли? Договаривались же…

— Я с вами не договаривался, — ответил Игорь, стараясь не чувствовать себя школьником, пойманным на списывании. — У меня мало ли какие дела в течение дня. А к вам бы я так и так вернулся. В конце концов, у меня там и машина, и вещи всякие, и документы.

— Беда с вами, — посетовал Алекс. — Ждем, ждем… уж думали, не потонули бы вы. И начальство телефоны обрывает, и грозится уши оборвать и яйца, извините за выражение.

— Я дольше ждал, — сказал Игорь.

— Так ведь не наша с Жорой вина, согласитесь! — парировал Алекс.

— Нашли-то вы меня как?

— Как надо, так и нашли, — буркнул Жора.

Геннадий вынес коробочку с заказом.

— За счет заведения! — объявил он. — Игорь, дорогой, а тебя жду в любой момент, брат!

— Пока, дорогой, — отозвался Игорь.

— Пойдемте уже, дорогой, — с иронической интонацией произнес Алекс.

Проходя мимо магазинчика, Игорь замедлил шаг. Евгений высунулся наружу и сказал:

— Игорь, приветствую! Извиняюсь, у меня для вас новости не очень хорошие: пятилетний ваш любимый «Коктебель» закончился. Заказал еще три ящика, да вот привезут только послезавтра, сегодня-то суббота…

— Безобразие, — съерничал Алекс, — по субботам не возят, как так?

А Игорь улыбнулся:

— Спасибо, Евгений. Придержите для меня бутылку-другую. А пока дайте четырехлетнего, он-то остался? И два блока сигарет. «Ахтамара», да.

— Пошли, пошли, — нетерпеливо сказал Жора.

Игорь не спеша рассчитался, и они пошли.

***

А потом поехали: впереди Жора на огромном угольно-черном электроджипе без номеров и каких-либо опознавательных знаков, позади Алекс на таком же чуде китайского автопрома, посередине Игорь на своем стареньком корейце, со всем скарбом, старым и новым.

Натурально под конвоем, усмехнулся он. Ну так ведь сам того хотел.

Ехали долго — потому что медленно: «головной» Жора держал семьдесят и ни километром в час больше. Спасибо, конечно, что не меньше… но на великолепной трассе, свободной от попутных, встречных и поперечных, ползти на семидесяти казалось пыткой. Вспомнилось откуда-то из прошлой жизни, из Пастернака, кажется: «Поезд летел на бешеной скорости сорок верст в час». М-да…

Заряд батарей, что ли, экономят, подумал Игорь. А зачем — заправок-зарядок хватает, да и на базе, куда мы, вероятно, направляемся, должна у них быть своя зарядная станция.

Он взглянул на приборную доску — бензина есть километров на двести, нормально. А вот эти 70 км/ч просто невыносимы!

Попытался схулиганить: включил указатель поворота, перестроился на встречку, ускорился было. Жора среагировал мгновенно — заблокировал намечавшийся обгон. Пришлось вернуться на свою полосу. Алекс сзади помигал дальним светом, Жора тоже вернулся, продолжили плестись,

С шоссе свернули незадолго до Города. Дорога стала проселочной и чуть ли не серпантинной, даром что по плоской равнине. Миновали блокпост — этот действовал, похоже, по всем правилам, но их «кортежик» пропустили с полной предупредительностью: видно было, что тяжеленный шлагбаум поднимается заранее. Так же заранее двинулись на открытие трехметровой высоты ворота в трехметровой же бетонной стене со спиралью Бруно поверху.

Въехали на территорию, Жора припарковался носом к двухэтажному зданию белого кирпича, Игорь пристроился рядом, Алекс неожиданно сделал маневр и поставил машину позади Игоревой, да поперек — запер, с места не сдвинуться.

Все трое выбрались наружу.

— Это зачем? — хмуро спросил Игорь, показывая на джип Алекса.

— А затем, — вместо Алекса ответил Жора, — что нехер было на трассе козлить! Кто просил лихачить?

— А чего вы еле-еле душа в теле?! — возмутился Игорь.

— Того, — угрюмо сказал Жора.

— Алё! — позвал Алекс. — Разрядили нервяк? Ну и хорош! — Он улыбнулся. — Игорь Юрьевич, следуйте за мной. Документы свои только прихватите. Машину можете не закрывать.

Нечего, решил Игорь, и запер машину. Из принципа.

Вдвоем с Алексом вошли в здание — Жора словно испарился куда-то, — поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. Коридор, пять дверей справа, пять слева. Алекс глянул в свой телефон, толкнул вторую дверь справа, посмотрел внутрь, кивнул, посторонился, сказал Игорю:

— Прошу.

Глава 3. Позывной: без позывного

22.05.49, суббота

Департамент 31

Отдел 31/3

22.05.49

Начало: 14:33 UTC+3

Беседовали: 1) начальник отдела 31/3 (позывной Коммодор); 2) задержанный (без позывного)

КОММОДОР. Присаживайтесь. Ваши документы, будьте любезны.

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Спасибо. Пожалуйста.

КОММОДОР. Наше собеседование записывается.

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Не возражаю.

КОММОДОР. А вашего согласия не требуется. Но уведомить вас я обязан.

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Окей.

КОММОДОР. Итак. Ваши фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения.

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Так у вас же мой паспорт. Там же все написано.

КОММОДОР. Ну, такая формальность. Хорошо. Не хотите — сам скажу. Значит, Лушников Игорь Юрьевич, девяносто девятого года рождения, город Москва. Правильно?

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Господи…

КОММОДОР. Стало быть, полтинник вам, Игорь Юрьевич. А смотритесь моложе.

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Нет еще полтинника, в августе будет. Вот и выгляжу на сорок девять.

КОММОДОР. Да нет, лет на сорок смотритесь. А что нет полтинника — мы тут на даты не глядим, по году считаем.

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Интересно. Это как отец мой… или дед… или прадед… что ж такое?

КОММОДОР. Что такое?

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Да путаю предков… зашор какой-то… Короче, предок мой был двадцать пятого года рождения, а призвали его в сорок третьем. Ему полных восемнадцати не было, но считали просто по году. Вот и вы тоже по году.

КОММОДОР. Угу. Интересно. А вы в самодеятельности участвуете?

(Пауза шесть секунд.)

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Участвую. (Далее шепотом.) Зачем я сказал, что участвую, я же не участвую.

КОММОДОР. Вижу-вижу, любите советскую киноклассику!

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Ценю. А что за бред про самодеятельность?

КОММОДОР. Да так, ассоциативно, по-ученому говоря. Спросить-то хотел другое: вас в школе за фамилию не дразнили? Лушкой не обзывали?

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Слушайте, в порядке любезности. Мне-то к вам как обращаться? Хотя бы по званию вы кто?

КОММОДОР. По званию я для вас Сергей Николаевич, вот и ладушки. Ну так?

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Про школу, что ли? Ну, бывало, пытались. Но я сначала объяснял, что фамилия моя идет от слова «лучник». То есть воин с луком и стрелами. А буква «ш» в ней — это чисто старомосковское. В Москве до сих пор некоторые говорят не «булочная», а «булошная». Не «прачечная», а «прачешная».

КОММОДОР. Фуячешная. Министерство культуры.

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Ага, вы тоже по советскому фольклору не промах.

КОММОДОР. Я много по чему не промах.

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Кстати, прачечная у вас тут есть? Мне бы вещички простирнуть, запылились, пропотели. Вы ж меня три недели мурыжили!

КОММОДОР. С постирушкой порешаем. И что, помогали ваши объяснения про фамилию?

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Кто с первого раза понимал, те отставали. Кто не понимал, те получали по башке. Иногда отвечали, но по итогу тоже отставали. Переходили на Луча, я соглашался. Да зачем вам это все?

КОММОДОР. Для общей картины. Ну так расскажите, Игорь Юрьевич, что ж вы прямо рветесь на объект? Что потеряли там?

(Пауза одиннадцатьсекунд.)

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Расскажу. Только сначала, Сергей Николаевич, поведали бы — кто вы есть, где я нахожусь и вообще?

КОММОДОР (со смешком). Да зачем вам это все?

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Ну… А вдруг вы не госструктура никакая, а ОПГ? Или гос, но какого-нибудь недружественного?

КОММОДОР. Фантазия у вас, однако.

ЗАДЕРЖАННЫЙ. И?

КОММОДОР. А вам не все равно? Вам же туда приспичило, на объект, зачем-то помощь нужна, так какая разница кто вам поможет?

(Пауза пять секунд.)

КОММОДОР. Добро. Гос мы структура, гос, не переживайте. Наша, не чужая. Подробности, может быть, после. Итак?

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Ну, поверю… Итак — в смысле что потерял? Я, Сергей Николаевич, вообще все потерял. Там, дома, далеко, ничто меня не держит. Здесь, на Заводе, возможно, есть женщина, которую потерял двадцать лет назад. Да и, не буду скрывать, тянет меня туда что-то такое… не умею назвать… но непреодолимое.

КОММОДОР. Не особо, но понятно. Последний к вам пока вопрос: помощь вам зачем? Вы ж квадрокоптеру нашему орали, мол, могу проникнуть! Сам, мол, проникну! Ишаком еще себя обозвали — кстати, довольно уместно, по вашему поведению судя. Так что вам от нас надо, проникатель?

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Тю. Тоже мне бином Ньютона. Информация нужна плюс МТС.

КОММОДОР. МТС?

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Материально-техническое снабжение. Миноискатель, прибор ночного видения, фонарь ручной, фонарь налобный, резачок вибро, оружие, может, какое-нибудь, аптечка… черт его знает. В принципе, у меня в блокноте списочек есть.

КОММОДОР. Видал.

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Даже так? Вот же вы…

КОММОДОР. Сволочи, да. Служба такая. И дело серьезное. Да вы же и подставлялись всю дорогу, аж три недели, что уж теперь на нас грешить. Кстати, стропорез у вас — супер. А в списочке вашем мачете недостает. Вдруг там джунгли какие выросли, поди знай. Шучу.

(Пауза семь секунд.)

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Я мог бы все, что нужно, на черном рынке найти.

КОММОДОР. Ай да вы!

ЗАДЕРЖАННЫЙ. Но в качестве не уверен. А главное — информация. Прежде всего — старые планы Завода, включая поэтажные, все до единого. Что в интернетах нарыл, тому не знаю, доверять ли.

КОММОДОР. Тоже порешаем. Ну, в основном ясненько с вами, а теперь черед ваших вопросов. Наверняка ведь накопилось (смешок). Только прежде — обед, это святое.

(Пауза четыре секунды.)

КОММОДОР. Конец записи.

Конец записи. Расшифровал(а): оператор (позывной Клещик)

***

Хозяин кабинета взял со стола пультик, ткнул в него толстым пальцем раз, другой. Верхний свет погас, на мгновение стало совсем темно, но тут же, с болезненным жужжанием, поползла вверх непроницаемо-серая штора. Сразу стало душновато. Сергей Николаевич недовольно посмотрел на пультик, вполголоса матюкнулся, пробормотал: «Сызнова кнопку кондея зацепил, шо ж такое», ткнул третий раз — духота рассеялась.

Игорь глянул в зарешеченное окно. За яркой, празднично освещенной солнцем зеленью виднелась лазурная полоска воды.

С.Н. поднес тот же пультик к губам, сипло позвал:

— Соня! Соня, ты где есть? Снова кемаришь, вот я тебя!

Из пультика неразборчиво вякнуло.

— Соня, слушай сюда, — продолжил С.Н. — На камбуз вешай табличку «Технический перерыв». Ежели там есть кто — гони взашей. Скажи — я приказал. И через пять минут чтоб были готовы два обеда.

Из пультика опять прохрипело.

— Добро, через шесть. Не торгуйся! Выполняй!

Он встал, вышел из-за стола. Игорь тоже поднялся. Уставились друг на друга.

Довольно-таки рабоче-крестьянского вида персонаж, оценил Игорь. Чуть пониже меня… сто восемьдесят, наверное, плюс-минус сантиметр… но, что называется, кряжистый. Полный центнер, а то и все сто десять. Излишки веса имеются, не без того. Короткий седой ежик, мощные залысины, лицо красноватое, шелушащееся, бровей почти не видно, глазки маленькие, как бы сонные… но это, ясное дело, видимость. Одет-обут странно, совсем не по погоде: штиблеты — в прошлом, похоже, лаковые, — мешковатые коричневые брюки на подтяжках, белая рубаха с закатанными рукавами, ворот расстегнут, зеленый в желтую полоску галстук с ослабленным узлом. В подмышках пятна пота. Ручищи под стать лицу — красные, безволосые, шелушащиеся. Колхозный счетовод, подумал Игорь. Лет шестидесяти… хотя в наше время поди пойми — может, и все семьдесят есть.

Мимолетно удивился: откуда это в башке такие анахронизмы — колхозный счетовод… Собеседника же оценил: косит под простоватого, а сам вовсе не прост, наверняка. Удобная маска.

— А поворотись-ка, сынку, — продекламировал вдруг С.Н.

Игорь слегка опешил, а С.Н. пояснил, уже обычным тоном:

— Фигуру вашу хочу рассмотреть. Лицо рассмотрел, на артиста вы стародавнего смахиваете. На Олега, только не пойму на какого. Вы, может, знаете таких артистов, коли «Бриллиантовую руку», и ту помните?

— Янковский? — растерянно предположил Игорь, которому никто никогда не говорил о схожести со звездами экрана.

— Та нi, — почему-то на суржике возразил С.Н. — Який Янкiвский… — И перешел на русский: — То ли Даль, то ли Борисов, а то ли серединка промеж ими… Но не суть. Трэба форму вашу физическую заценить первично. Дела для. Ну-ка, шаг назад. Еще шаг назад. Так. Теперь вполоборота повернитесь, в какую хотите сторону. Теперь задом ко мне… не колбасьтесь, спиной, спиной! Не засажу я вам… чего вы дергаетесь, из ствола промеж лопаток не засажу, оно мне надо? Так, все. В целом неплохо, каждый день по тридцать килóметров пересеченной местности шарашить — дает себя знать. Но есть что и скинуть.

На себя посмотри, подумал Игорь, но С.Н. будто услышал:

— А мне такой формы и нэ трэба. Скинуть зачутка — оно не помешало бы, да время где взять… Все, двинули харчеваться.

«Камбуз» оказался отдельным домиком на территории. На двери, действительно, висела, несколько вкривь, табличка: «Технический перерыв». Внутри — четыре дешевых пластмассовых столика с такими же стульями. На одном из столиков — два обеда, стандартнее не придумаешь: салат из огурцов и помидоров, бульон в чашке, котлета с макаронами, компот из сухофруктов, хлеб.

— Соня! — гаркнул С.Н. — Эт-то что такое?! Ну-ка живенько, второе подогреть!

Из неприметной задней двери явилось нечто двухметровое, узкое, усатое. Ловко сгребло тарелки, унесло разогревать.

— Это Соня, — пояснил С.Н. — Позывной такой. Потому что, сука, как ни минута — заснуть норовит. А так-то годный хлопчик, ежели с ним по строгости. Ну, кушайте, кушайте.

Обедали молча. Приступив к компоту, С.Н. крикнул:

— Соня! Подь сюды! Значит, так: сопровóдишь товарища, комнату ему откроешь в главном здании… седьмую на первом этаже, понял? Вещички у него примешь — простирнуть-погладить-почистить. А вас, товарищ, — он повернулся к Игорю, — попрошу ко мне в кабинет в восемнадцать нуль-нуль, продолжим беседу. До того отдыхайте в комнате, а мне дела кое-какие уладить трэба. Если что, курить в комнате разрешено. Вижу, маетесь без дыма. Соня, пепелкой товарища обеспечь! И гляди мне!

Оставшись один в седьмой комнате на первом этаже главного здания — вполне приличный гостиничный номер, подивился Игорь, с титанической кроватью, невнятным натюрмортом над ней, парой кожаных кресел, журнальным столиком, кондиционером, санузлом, душем, холодильником — правда, пустым, — даже телепанелью — правда, отказавшейся включаться, но не больно-то и хотелось, — он вдруг почувствовал, что вот-вот заснет. Даже курить не хочется, хотя пепельница — вот она; нет, только спать… А ведь всегда в это время бодро пер по периметру Завода… Заставил себя поставить в телефоне побудку на половину шестого — будет время освежиться под душем; успел предположить, что заразился сонливостью от Сони, либо подмешали ему в пищу какого-нибудь брома; мельком вспомнил о бритве Оккама и, почему-то, об окнах Овертона; задремал.

Глава 4. Позывной: Маньяк

22.05.49, суббота

Департамент 31

Отдел 31/3

22.05.49

Начало: 18:02 UTC+3

Беседовали: 1) начальник отдела 31/3 (позывной Коммодор); 2) специалист вне штата (позывной Маньяк)

КОММОДОР. Запись пошла. Давайте-ка теперь присядем вот тут, удобнее будет.

(Пауза шестнадцать секунд.)

КОММОДОР. Можете курить. Пепелка вот. Чаю-кофе желаете?

МАНЬЯК. Спасибо. Кофе неплохо бы.

КОММОДОР. Вон там кофе-машина. Справитесь?

МАНЬЯК. Да. Вам сделать?

КОММОДОР. Нет.

(Пауза сорок две секунды.)

КОММОДОР. Приступим. Значит, так. Пока вы отдыхали, я кое-что порешал. Официально довожу до вашего сведения. Вы находитесь в расположении отдела 31/3 департамента 31. Зачислены специалистом, вне штата, но на полном довольствии. Вам присвоен позывной: Маньяк. Я, чтоб вы знали, начальник этого отдела. Мой позывной: Коммодор.

МАНЬЯК. Вот те раз. Без меня меня женили. Маньяк, надо же. Спасибо, что не Ишак.

КОММОДОР. Была такая мысль. Но счел излишним. А Маньяк вам подходит. Что до, э-э, женитьбы, так напоминаю второй раз: вы сами этого хотели аж не могли. Нет?

МАНЬЯК. Ну, да.

КОММОДОР. Вот и славно. Еще довожу до вашего сведения. До начала вашей, э-э, миссии имеете право свободно перемещаться по расположению. Но только по нему. Без выхода за пределы.

МАНЬЯК. Здравствуйте пожалуйста! Мне в Поселке надо за постой заплатить! И ключ от номера сдать!

КОММОДОР. Ключ сдадите мне. Отправлю туда из хлопцев кого-нибудь. Да хоть Алекса. Он сгоняет, расплатится и тэдэ.

МАНЬЯК. Господи, страсти какие. И тайны. Ладно. Тогда просьба: сгоняет он пусть во вторник. И по случаю заглянет там в магазин, он должен помнить, к Евгению, который для меня заказал «Коктебеля» пятилетнего. И возьмет два ящика, а то неудобно перед человеком. И Геннадию, у которого они меня нашли, привет передаст. Деньги на «Коктебель» кому дать, тоже вам?

КОММОДОР. Я же вам доложил: полное довольствие. Деньги вам на объекте, может, пригодятся, кто знает. Так что возьмете с собой все, что имеете. А тут все на госсчет.

МАНЬЯК. Халява, сэр.

КОММОДОР. Ну-ну. Про вторник услышано, принято.

МАНЬЯК. Спасибо.

КОММОДОР. Та не на чем. Все, к делу. Валяйте ваши вопросы.

(Пауза девять секунд.)

МАНЬЯК. Хорошо. Главный вопрос. Правда, в двух частях. Первое: почему вы так долго решали? Девятнадцать дней я туда ходил, без выходных! Второе: почему решили пойти навстречу? Есть и еще вопросы, как не быть, но потом.

КОММОДОР. Я-то думал, вы першим дiлом спросите, что это за отдел такой 31/3 да департамент 31.

МАНЬЯК. Спрошу, но потом.

КОММОДОР. Добро. Буду отвечать на ваше двухчастное, а заодно и про департамент с отделом освещу, и про другое многое. По-иному никак не получится.

МАНЬЯК. Окей. Весь внимание.

КОММОДОР. Значит, так. Почему решали-не решали, а потом решили. Ответ будет, как бы сказать, циничным. Понимаете, у нас тут, по большому счету, болото. Деятельности особой нету. Отчетность есть, финансирование есть. Не то чтобы золотые горы, но и не бедствуем. А деятельности нету. Теплое болото, сытное. А тут вы. Сперва за психа приняли. Ну, вы, и верно, не без того. Но присмотрелись. Нет, не только не без того. Лично я присмотрелся. И поверил: не простой вы псих. Опять же то место обнаружили. С ним у нас однажды случился, как говорится, эксцесс. Давно случился, после расскажу. Ну и вот. В лом было, знаете ли, уютное болото мутить. И руководство, там, в департаменте, не настаивало. Я докладываю, мне в ответ: решайте на месте.

МАНЬЯК. Логично. Это я про болото.

КОММОДОР. А потом я подумал: так и прожить до гроба в болоте? Я ведь тут давным-давно. Продвижения по службе никакого. Каждый день одно и то же. А вы, может, шанс. Глядишь, что-то да выйдет. Наверху заметят, вспомнят старика, продвинут, а то и в столицу переведут. С повышением. Или на пенсию отправят, на богатую. Ха. Вот и решился дать вам ход.

МАНЬЯК. Слышу в ваших объяснениях некую иронию. А то и сарказм.

КОММОДОР. Вы меня своей литературщиной не давите. Плавали-знаем. Ну так что, про отдел 31/3 докладывать?

МАНЬЯК. Конечно.

КОММОДОР. С нумерацией все просто до глупого. Я даже точно не в курсе, было ли департаментов тридцать штук или было их хоть сто, а номер тридцать первый почему-то свободным остался. Короче, когда объект у нас тут возник, создали в центре такой департамент 31. А в его составе наш отдел 31/3. Почему «дробь три»? Не спрашивайте. Не ведаю. Есть ли «дробь один» и «дробь два», тоже не ведаю. «Дробь четыре» и тэдэ, и про то не ведаю. Ведаю лишь, что по департаменту и объект, какой вы называете «Завод», получил номер: объект 31.

МАНЬЯК. Слава Богу. А то можно было подумать, что таких, хм, объектов тридцать одна штука, как минимум.

КОММОДОР. Три их на всю матушку-Землю.

МАНЬЯК. Про три знаю. Мы, Китай, Штаты.

КОММОДОР. Да. Как начиналось у них там, то мне неведомо, а как у нас тут, то ведомо более чем. Почти что присутствовал.

МАНЬЯК. Ого!

КОММОДОР. Рассказать?

МАНЬЯК. Конечно! Только сначала, если можно, о вашей подведомственности.

КОММОДОР. Это как раз не можно. Верьте-не верьте, сам не знаю. Уровня допуска не хватает. Может, ФСБ. Может, СВР. А может, АП. А еще, может, что-то непосредственно при Верховном. Если не сам Верховный.

МАНЬЯК. Бритва Оккама.

КОММОДОР. Что?

МАНЬЯК. Нет, ничего.

КОММОДОР. Сам-то я по линии ВМФ числюсь. Другие, ну, хлопцы мои, кто по какому ведомству. Но это чисто, как бы сказать, фиктивно.

МАНЬЯК. Понимаю. Знаете, извините, на минутку отвлекусь, а то нахлынуло опять. Про какого-то родственника, только странно, не могу сказать, какого именно. А знаю это, словно бы я сам, но какой-то другой, рассказывал мне самому, вот этому. Ладно, сие лирика. А с родственником было так: он в войну, в Отечественную, числился артиллеристом. Орденов полная грудь. А на самом деле воевал он в трофейной команде. Это не то что в тылу трофеи разгребать и сортировать. Они в своей той команде их сами добывали. Ходили за линию фронта, бесшумно резали охрану и брали что попадется. Однажды танк угнали. Или даже не однажды. Такая вот артиллерия.

КОММОДОР. Да, похоже. Одна разница: мы тут за линию фронта не ходим и никого не режем. Это ежели кому предстоит, то вам. Ну так рассказывать, что ли?

МАНЬЯК. Молчу и слушаю.

КОММОДОР. Предприятие было громадное. И многопрофильное. Металлургия, механика всяческая, аж до электроники. Мастерские свои, всевозможные. Логистика своя. Энергетика своя. Оранжереи свои. Медсанчасть своя. Даже газета своя. И тэдэ. По делу, так целый город. Многоэтажный, что вверх, что вглубь. В годы нестабильности долбали его нещадно, до мелкого пепла. Не единый раз. Раздолбают, начнут восстанавливать, снова раздолбают, снова восстанавливают. А потом — фигак! Ничего, что я так выражаюсь? Могу и круче, да под запись сдерживаюсь. Я ж в это самое время в Городе был. Не на предприятии самом, Господь миловал. И не совсем рядом. Но все ж таки в Городе. Короче: вдруг! Ни с того ни с сего! Как отрезало. Ну то есть и взаправду отрезало. Вернее, накрыло. Купол этот, откуда ни возьмись, невидимый, органами чувств не воспринимаемый, приборами никакими тоже не воспринимаемый.

МАНЬЯК. Насчет органов чувств это вы малость исказили. Осязание.

КОММОДОР (со смешком). И то верно. Осязанием очень даже воспринимаемый. Вроде как ничего нет, а не пройти, даже не просунуть ничего. Твердое и гладкое. Чтоб его. А внутри люди остались, тысяч пять. Кстати, вы говорили о женщине вашей. Она, значит, тоже там осталась?

МАНЬЯК. По-видимому, да. С ребенком нашим, которого ждала. Она как раз в медсанчасти там практику проходила преддипломную. Расписаться мы собирались после той практики.

КОММОДОР. Мои сочувствия.

МАНЬЯК. Благодарю. Слушаю дальше.

КОММОДОР. Да что тут… По правде говоря, кто в Городе был, поперву ничего не заметил. Просто связь с предприятием прервалась, наглухо. Кстати, насчет связи. У вас тут мобильная связь тоже будет отсутствовать. То есть уже отсутствует. И все ваши интернеты. Тоже наглухо. Но не по той причине, что с предприятием, а согласно требованиям режима.

МАНЬЯК. Понял.

КОММОДОР. Так вот. Купол, или, как еще говорится, оболочку, она же силовое поле неустановленной природы, обнаружили чуть позже. Со спутников. До нас потом довели, что кто-то в центре обработки данных заметил изменение в отражении лучей. Я не специалист, понял только, что всякие там лазеры-мазеры-шмазеры стали добивать только до оболочки. И не отражаться, а гаснуть. И радиоволны, рентгены, микроволновые и прочие, во всех диапазонах, аналогично. Тоже вроде как осязание. Изнутри, надо полагать, оно же: ни единого сигнала изнутри с тех пор не зарегистрировано. Зато видно, снаружи в смысле, наоборот, все как есть. Немного позже выяснили, что насчет «как есть» не факт. Потому что наблюдаемая картина иногда меняется. Ладно бы по причине чьей-то активности, так целые сооружения произвольно смещаются. Топография гуляет, чуете? А то вдруг выбросы какие-то видны, не пойми чего. Навроде гейзеров, то там, то тут, выбросит и потухнет. И опять же не факт, что реальные это выбросы, а не обманки. Непонятно, для чего те обманки, но там вообще все непонятно. Ученые, конечно, работают. С самого начала, авторитетные такие, академики даже. Да без результата. Наблюдают, прощупывают, формулы чертят, а понять ничего не могут. Что, для чего, как быть? Не знают. Так оно и по сию пору. А в последние годы вяло они работают. Разве что энтузиаст какой выдвинет теорию. А эти, которые академики с лауреатами, ее заклеймят как антинаучную. До нас все это доводят. Ну, в сжатой форме.

МАНЬЯК. А народ местный?

КОММОДОР. Ха. Народ поперву туда ломанулся. Кто своих спасать, кто чисто из интересу! Некоторые на купол залезать удумали, кошки альпинистские забрасывали. Да не зацепляется же! Другие, те фотосессии устраивали. А что там фотографировать, оно внешне-то как было, как и осталось. Потом еще моду взяли: сексом там заниматься. Иные и вовсе гадить наладились у самой оболочки. Оно вроде бы и пусть, все одно следов не остается, но указание пришло сверху: пресекать. Мы и устроили запретную территорию. Световые вывески сделали, датчики, коптеров закупили. А отвязанные, тем один хрен! И коптеры наши стали биться, так сказать, об стену. Кого-то из дураков обломками поувечило, летальных исходов тоже случилось пара штук. Тогда техники мои чуток перепрошили у коптеров нутро, чтобы к оболочке не приближались. Пять метров выставили. А потом сошло, как говорится, поветрие практически на нет. Не ходят туда больше. Приелось, что ли.

МАНЬЯК. Да, чтобы не забыть, касательно коптеров ваших есть идея. Они же неэффективны совершенно. Бубнят, да и только.

КОММОДОР. На многих этот бубнеж правильно воздействует.

МАНЬЯК. Но не на всех же! Идея следующая. Снабжаете каждый дрон емкостью под брюхом. И после третьего предупреждения на нарушителя выливается содержимое.

КОММОДОР. Типа говна?

МАНЬЯК. Угу.

КОММОДОР. Вот вас туда спровадим, тогда и выйдем к руководству с вашей идеей.

МАНЬЯК. Я слышал, разрушать пытались оболочку.

КОММОДОР. Пытались. Поперву строительной техникой. Ясен пень, с нулевым результатом. У одного экскаватора ковш поломали, вот и весь результат. Потом обстреливали. Пулевое оружие, артиллерия, минометы, ракеты. Результат вот какой: оболочке по барабану, а боеприпас не то что не взрывается, это само собой. Он даже не рикошетит. Он как будто к оболочке прилипает, а потом спокойно соскальзывает по ней. Аналогично и беспилотников угробили немерено. Причем на земле, ежели ее можно так назвать, никаких даже следов не остается. Как было замусорено, так и есть, ни больше ни меньше. И кислоты всякие лили. С ними все так же точно. Ни следа.

МАНЬЯК. А мой десяток окурков валяется себе.

КОММОДОР. Это вы место такое нашли, особое. Или вы сами такой особый. Вместе с окурками вашими. Курите, курите, я проветрю потом. А место особое, да. Мы его слабиной прозвали, но это так, промеж собой. Там же и эксцесс был, о каком я упомянул. Мужик какой-то, неизвестно кто, тоже вроде как нащупал ту слабину. Там оболочка вплотную к вагонеткам примыкает. И мужик туда полез. По записи с дрона судя, пролез типа наполовину, потом вспышка, фиолетовая, неяркая. И нет мужика. Как не было. Имейте в виду.

МАНЬЯК. Давно?

КОММОДОР. Говорил же: давно. Желаете точнее? Не вопрос: в тридцать четвертом. Ровнехонько в пятую годовщину… события.

МАНЬЯК. И не установили мужика? По записи-то?

КОММОДОР. Не удалось. То ли мужик ушлый отказался, то ли камера малость подгуляла.

МАНЬЯК. М-да. Ладно. А расскажите, у китайцев что и у американцев?

КОММОДОР. Правильный вопрос. В Китае эта чума накрыла целый город, вы наверняка в курсе. По их меркам небольшой городишко. Миллионов двенадцать населения. Китайские товарищи обычно неторопливы, а тут проявили решительность.

МАНЬЯК. У них бывает. Помню площадь Тяньаньмынь, как же. Их бы решительность Януковичу в четырнадцатом году.

КОММОДОР. Помните Тяньаньмынь? Как это? Вас тогда на свете не было.

МАНЬЯК. Да все то же. Знаю, что помнить не должен, а помню, словно в те дни лично слушал все по радио. По вражьим голосам. Как бы я и не я. Уже привыкать начинаю. Так что сделали китайские товарищи со своим городом? Мне-то подробностей найти не удалось.

КОММОДОР. Ага, засекретили они на славу. Но и наши товарищи не всегда хлеб жуют даром. У вас теперь допуск позволяет, так что расскажу. Хотя и не позволял бы, вреда не вижу. Одна дисциплина препятствовала бы.

МАНЬЯК. Заинтриговываете.

КОММОДОР. Китайские товарищи в три дня очистили двухсоткилометровую зону вокруг своего периметра. Людей отселили, все ценное вывезли. Установили жесткий карантин. Кто пытался нарушить, стреляли на поражение. А на четвертый день шарахнули ядерным зарядом.

МАНЬЯК. Ничего себе!

КОММОДОР. А что, нормально. Сбросили из стратосферы, заряд был с крылышками, с сервомоторчиками, вели из космоса по лучу, вывели на ось купола. Там-то он и должен был дать жару, в километре над макушкой.

(Пауза шесть секунд.)

МАНЬЯК. И?

КОММОДОР. И ничего. Тихо сполз по куполу и поминай как звали. Через день они повторили историю, только высоту срабатывания увеличили до четырех километров. И тоже пшик. Предположили, что оболочка как-то нейтрализует все, что над ней. Сбросили третий, в полукилометре в сторону.

МАНЬЯК. Логично.

КОММОДОР. Логично, да аналогично. Тогда, только представьте, решили забетонировать купол. Навроде как горшок глиной обмазывают, так и они за неделю обмазали бетоном. Со стальной обвязкой. А на следующий день спутники индицировали, что оболочка расширилась ровно на толщину этой обмазки. Которая оказалась внутри, причем в целости и сохранности. А оболочка снаружи.

МАНЬЯК. Да, читал, что оболочка иногда как бы пульсирует, слегка меняет форму.

КОММОДОР. Кстати, именно в Китае установили, что оболочка замкнутая. Она и под землей все закрывает. Китайские товарищи очередной трудовой подвиг совершили: обкопали все, по всему кругу и до самой глуби. До, можно сказать, антиверхушки купола. Думали, вся эта мутота, весь город их, сейчас просядет. А он ничего, так и остался как бы висеть. Мы потом у себя эту замкнутость подтвердили. Копать не копали, а бурить бурили, по всему кругу. Все точно, замкнутая она. Кокон. Нерушимый. Кстати, ядерных тех штук китайские товарищи внизу не нашли. Как не было их. Всех трех. (Четыре секунды неразборчиво.)

МАНЬЯК. А между прочим, если не секрет, что это вы так все время почтительно: китайские товарищи?

КОММОДОР. Так положено.

МАНЬЯК. Угу. Забыл, что под запись. Сорри. И что было дальше?

КОММОДОР. Да. Тогда китайские товарищи поступили вообще капитально. Они в кратчайшие сроки воздвигли вокруг своего объекта, бывшего города-многомиллионника, стену, на всю высоту купола плюс еще сколько-то. Представляете? У нас объект немаленький, а там насколько больше. И высотки там были, стоэтажники. А они воздвигли. От стены до оболочки, метров сто, что ли, взяли. Коричневая такая стена, куда там Великой Китайской. И сверху все перекрыли. А двухсоткилометровую полосу отчуждения, ту сохранили. Пять линий инженерных заграждений, минные поля, автоматические пулеметы и прочее. И войска. Так-то. И продолжает держава жить как жила, оставив досадную хрень в прошлом.

МАНЬЯК. Нам не понять. Ну, про американскую штуку я вроде знаю.

КОММОДОР (со смешком). Вы-то знаете, а я там лично был. В командировке служебной, под видом туриста. Амеры есть амеры, их нам тоже не понять. Благо там объект небольшой, людей почти не задел. А для бизнеса в самый раз. Катание на пустоте. С вертолета тебя на тросе аккуратненько спускают на купол, дальше сам скользишь. Со страховкой, конечно. По итогу сертификат получаешь. Стоит недешево, удовольствие сомнительное, популярность не ахти, так они вокруг целый парк развлечений построили. Еще вопросы есть?

МАНЬЯК. Пока пара осталась Первый. Ученые учеными, а к религии обращаться не пробовали? Или, шире, к мистике. К эзотерике какой-нибудь.

КОММОДОР. Пробовали. Ни одной конфессии представители ничего по делу не выдали.

МАНЬЯК. К иерархам, небось, обращались. А надо бы к старцам, к монахам, к отшельникам.

КОММОДОР. Вот вас спровадим, тогда и доложу руководству насчет старцев.

МАНЬЯК. Наверное, последний вопрос на сегодня. По времени эти три оболочки как появились? Синхронно?

КОММОДОР. Как бы нет, а как бы и да. Первой вылезла в Китае, второй у нас, третьей в Америке. Но истинное солнечное время, с учетом долготы, везде было одно и то же. С точностью до наносекунды. Восемь тридцать утра плюс секунды, миллисекунды и тэдэ.

МАНЬЯК. Обалдеть.

КОММОДОР. Вот и балдеем уже двадцать лет. Но все тише и тише. Значит, так. Сегодня вы отдыхаете. С завтрашнего дня начинаем подготовку. Обучение работе с инвентарем, какой вы просили. С оружием в том числе, выберете из нескольких вариантов. С аптечкой, заказано для вас на все случаи жизни. И смерти.

МАНЬЯК. Оптимистично.

КОММОДОР. А то. Дальше. В этом здании, в подвале, есть зальчик тренажерный. Подкачайтесь, не помешает. Пресс, а особенно плечевой пояс. Топать-то вам не налегке. Методики знаете? Добро. Инструктора по рукопашке у нас нет. Разве что Упырь. Который Жора.

МАНЬЯК. Подходящий позывной. А у Алекса какой?

КОММОДОР. Борзый.

МАНЬЯК. Тоже адекватно.

КОММОДОР. Вообще-то, Алекс, Жора — тоже позывные, как бы резервные. А то вот бы они вам представились: я Борзый, а это Упырь, ага?

МАНЬЯК (со смешком). Да уж. Ладно. А рукопашки не надо.

КОММОДОР. И правильно. Так. Бассейна тоже нет, но есть Залив. Там, конечно, заминировано. Шучу-шучу. Просто огорожено. В общем, плавайте сколько влезет. Завтрак в восемь, обед в два, ужин в восемь. Кофемашину вам в комнату поставят, я распоряжусь. И главное: как думаете, сколько времени понадобится вам на подготовку?

МАНЬЯК. Сколько понадобится, не знаю, а уйти хочу ровно шестого июня.

КОММОДОР. Это почему так?

МАНЬЯК. А я так вчера решил. Это юбилей Пушкина. Двести пятьдесят лет.

КОММОДОР. Годится. Все, до завтра.

(Пауза пять секунд.)

КОММОДОР. Конец записи.

Конец записи. Расшифровал(а): оператор (позывной Клещик)

Глава 5. Тоска, тоска

Дата: квантовая календарная неопределенность

В незапамятные времена башня была высокой. Пусть не высокой-превысокой, но все равно высокой — восемь этажей. Она и нынче высокая, только теперь она не башня. Потому что в те же незапамятные времена внутри стен все обвалилось, и крыша тоже, и стены укоротились, с разных сторон по-разному, так что — какая ж это башня.

Незапамятные — так мама говорила. А дядя Саша-На-Всё-Про-Всё говорит: доисторические. Марине больше нравится мамино слово. Оно само по себе и красивое: не-за-па-мят-ные. И с таинственным смыслом, потому что с памятью связано. А у нее, у Марины, память есть о тех незапамятных — от мамы, светлая ей тоже память. Правда, только половина есть того, что мама помнила, а другая половина — от бабушек, прабабушек да всех-всех пра-пра-пра, но эта другая половина — неразборчивая. А мамина — ясная. Ну, почти ясная.

Что в Бывшей Башне этажей нет — это даже хорошо. Ночью придешь сюда, на охапку мягкого, рассыпчатого приляжешь — от него потом чешется, утром надо смывать как следует, — но приляжешь вот так, лицом кверху, и смотришь, смотришь… А там, в вышине — звезды, звезды. И спать жалко, хотя и засыпаешь всегда.

Местные сюда не ходят, ни в башню, ни около, ни вообще на этот уровень «нуль» — так дядя Саша его называет, ну и пусть будет нуль. Местным бы тут пропитание лакомое добывать, его полно, вон как железом пахнет! Но они боятся. И правильно делают: если кто и пересилит страх, то после «нуля» хворает не пойми чем. Марине в маминой памяти таких болезней не сыскать, как их врачевать — неведомо. Так что лакомое — его когда она же, Марина, Местным доставит, когда еще кто из муданов. Почти всегда это дядя Саша.

Муданы — это, дядя Саша-На-Всё-Про-Всё объяснил смеясь, Местные так мутантов окрестили. Таких, то есть, как Марина, как сестрицы-подружки ее, как сам дядя Саша, как Свящённые Явреи даже. А на самом деле Местные и есть мутанты. Хотя как посмотреть, сказал тогда дядя Саша. Местные, вон, и верх низом числят.

В общем, хорошо по ночам в Бывшей Башне. И не только то хорошо, что звезды и что Местным, горемыкам, утром лакомства принесешь. А и то хорошо, что растешь тут не так быстро, как там у себя, внизу. Марине по ее счету всего шестнадцать лет, а сестрицам-подружкам, даром что рождены с ней в один год, по их счетам уже двадцать! Скоро им пора настанет — зачинать. Все ждут, чтобы появился мальчик, а то всё одни девочки рождаются. У Местных, само собой, и девочки, и мальчики, а у нас только девочки. Все почему-то надеются, что родится мальчик, и тогда все здесь переменится, и обязательно к лучшему. Язычество какое-то, если вдуматься. Но что ж делать — надеются. На Олю, Иру, Аню, Тому. На Марину тоже, но ей еще рано.

А мамы сестриц-подружек уже старушки. Рожать больше не могут. Не только от старости: тут ведь так — один раз родишь, всегда девочку, а потом ничего. Бесплодие.

О бабушке Тане и говорить нечего: ей, по ее счету, девяносто с лишним. И никого она не рожала, и бабушка она тут ничья. Но очень-очень уважаемая. Себя, посмеиваясь, называет «апа». Так, объясняет, у восточных народов принято обращаться к женщине, которая намного старше. Она-то помнит восточных людей. И мамы помнят. А сестрицы-подружки — нет, только по книжкам и фильмам, как и Марина, конечно.

Да, она, Марина, теперь самая младшая. Но тоже уважаемая — потому что врачея! А по возрасту, который по личному счету, младшая. Повзрослеть, может, и заманчиво, но боязно. Да что боязно — вовсе страшно… Марина хорошо помнит тот ужас, когда мама, Марина-старшая, сперва расцвела — второй молодостью, говорила она, — а на самом деле заразилась от Местных, и враз закончилась та вторая молодость, не успев толком начаться, и полетело мамино время быстрой злой птицей: стареть стала день ото дня, волосы повыпадали клочьями, спина согнулась, а потом вовсе скрутило ее, и сморщило, и сделалась она махонькой, кривой, коричневой, и поднялась — по-местному спустилась — на пустующий шестой уровень, останавливать никто не посмел, а дальше сил не хватило, а дальше — пустой угол, бетонный пол, принесенные полумертвой от горя ею, Мариной-младшей, матрас, подушка, одеяло, а дальше, по нарастающей… Вспомнить жутко, назвать — сил недостает. Да и ни к чему называть. Мама, мамочка, светлая королева.

Вирус бешенства времени, сказал старший Свящённый Иван Максимович, когда с мамой прощались. Свящённые тогда все четверо пришли проводить ее. И дядя Саша с ними, конечно. Сдерживали слезы, вытирали молча, украдкой… женщины плакали в открытую, а она, Марина, словно окаменела.

Маринина мама такая одна была. Две другие мамы, что тоже умерли, — они это, дядя Саша говорит, нормальный ход, просто от старости. Да Марина и сама знает, врачея же. А вот что ее мама — единственная, кто от Местных заразилась, это ей, Марине, сигнал: поменьше с Местными общайся! А как поменьше, коли медиков, кроме нее, нет. Дядя Саша говорит: риск дело благородное, но рискуй, мол, с умом. Эх, ума-то и не хватает.

Дядя Саша хороший. Старый, да, но он всегда старым был. И Свящённые тоже — какими были, такими и остаются. Разве что чуточку сдают: то волосы седеют понемногу, то морщинка прибавится. Но — медленно. Потому что у них, в Резиденции, что в самом низу — по-Местному на самом верху — время такое. Медленное. Они-то говорят: нормальное время, а для нас, не говоря уж о Местных, оно медленное.

Нам всем бы туда, и Местным тоже. Глядишь, выправилось бы все, да нет туда ходу. Местным ходу нет к нам, муданкам, а нам и Местным тоже — в Резиденцию нет ходу. А им, Свящённым, ход повсюду. Ну и нам повсюду, кроме как к ним.

Мама, в который раз вспомнила Марина, на звезды глядя, объясняла: Свящённые — это так Местные слово поуродовали. Поначалу-то звали их Посвящёнными. Сократили зачем-то, оно и прилипло. А уж Явреями их почему прозвали — и вовсе непонятно. Дураки потому что, сердилась мама. А Свящённых, рассказывала она, было, опять же поначалу, не четверо, а больше. Но мало-помалу некоторым стало все невмоготу, и спустились они на уровень ниже нижнего (выше верхнего по-Местному) и впали там в спячку. В анабиоз, если по-научному. Или в стазис — это уж у самой Марины неведомо откуда словечко выпрыгнуло. Вот. А четверо — остались. И дядя Саша с ними. Он вообще-то такой же, но к нему почему-то ни «Свящённый», ни, тем более, «Яврей» не подходит. Дядя Саша и есть дядя Саша. На-Всё-Про-Всё. Свящённых редко кто видит, а дядя Саша то и дело то тут, то там, всегда при трудах — починить, наладить, заменить, смастерить…

А еще, напомнила себе Марина сквозь накатывающую дрему, в Бывшей Башне хорошо потому, что здесь, на уровне «нуль», есть надежда встретить того, кого мама ждала до последней своей быстрой секундочки. Марина из маминой памяти его помнит, хотя и смутно. Мама порой говорила, что быть бы Марине его дочкой, только сложилось как сложилось… карточным домиком сложилось, горько усмехалась она, да в одночасье. Спустя две недели после Покрытия случился у мамы выкидыш. А спустя сколько-то лет случилась Марина. По имени — как мама, дочка — мамина, а еще — чья? Ни мама не раскрывала, ни кто другой. А может, и ничья — есть такое слово: партеногенез.

Того, кого мама ждала, она успела завещать Марине. Так и сказала: завещаю, мол, доченька, тебе его ждать. Верю, сказала, что придет; а ты, сказала, его сразу узнаешь, моей памятью. Тогда-то, сказала, все и переменится.

Одно это и держит; кабы не оно — на кой такая жизнь.

Спать, однако, хочется — сил никаких нет.

***

Пронзительно заверещала связная коробочка, дядей Сашей изготовленная. Марина рывком села на своей охапке, поднесла коробочку к губам, спросила, сипловато со сна:

— Что?!

Вызывала, кажется — коробочка хрипела почище Марины, — сестрица-подружка Ольга:

— Маришка! Вот же ты запропастилась! Снова на нулевом? Обыскались тебя, а там Веруня вроде как рожать начала!

Марина прокашлялась. Ответила уже ясным голосом:

— Бегу… Рано она что-то…

— Рано… — проворчала Ольга. — Ты бы больше на нулевом своем околачивалась, было бы вообще по самое никогда…

— Бегу, — повторила Марина.

Роды — дело для Местных нетрудное, но так уж укоренилось: всегда требовали врачею. Как бы ритуал сложился. Точнее, часть ритуала.

Сейчас наслушаюсь, подумала Марина, спустившись на уровень «раз» и помчавшись по коридору. Хорошо хоть, базовый медкомплект всегда при себе, не нужно крюка давать, время терять. Это мама так научила, да и в памяти засело — уж что намертво, то намертво: у врачеи неотложное должно быть при себе всегда и всюду.

Так, Веруня у нас на уровне «два». Да, точно, сектор «два-пять». Значит, сейчас, на площади Первых Встреч, налево, там лестница вниз, налево, еще раз налево, проспект Два, площадь Вторых Встреч, прямо, все прямо, потом направо…. Ух, и наверчено же в нашем граде! Ну, зато любой враг заблудится… Правда, какие тут нам враги… Разве что сами себе…

Поспешать, поспешать! Разродится-то сама в лучшем виде, да ведь Местные потом душу вынут попреками: мол, врачея, а опоздала, что ж ты, муданка, за врачея такая, одно слово — муданка… И пойдет-поедет, нуднее некуда.

Еще издали услышала заунывное, малоосмысленное, повторяющееся без конца:

Вбежала в нужный сектор. Пение стало оглушительным — целая толпа собралась возле Веруниного отсека, не продохнуть. И все поют. Тоже часть ритуала.

И подле самого ложа роженицы сгрудились. Та лежала голышом — этакая коричневая тушка со складчатой шкуркой и растопыренными лапками.

— Ну-ка, все вышли, быстро, кому сказала! — предельно высоким голосом прокричала Марина.

Чуть ниже тон возьми — не воспримут. В обычных условиях — шарахаются, но при родах перевозбуждены. А если так высоко — даже и в этих обстоятельствах замолкают. Вот и пение стихло, и отсек очистили.

— Как чувствуем себя, Веруня? — спросила Марина.

Вопрос дежурный, даже опять-таки ритуальный. Ибо яснее ясного: великолепно она себя чувствует.

— О-о-о-ойййй! — заверещала роженица.

Затряслась неистово, обе пары грудей всколыхнулись. Переигрывает, подумала Марина. Что ж, так у них положено, пусть. И подыграла:

— Тужься давай!

— Я вот тебе потýжусь! — неожиданным басом грянула Веруня. И понесла, повышая тональность до ультразвука, норовившего просверлить Маринин мозг: — Я тебе так потýжусь, что сама рóдишь! Ишь, разбрёхалась, нехристь белорылая, а еще в трухе вся в поганой! Стоит столбулиной, дрянь такая, сучка мерзявая!

Дойдя до максимума, визг оборвался. Из толпы Местных понеслось — сначала вразнобой, а потом слаженно и совсем бессмысленно, но хотя бы негромко теперь:

— Тужься, мамаша! — повторила Марина, теперь ласково.

Веруня вдруг взвыла, неестественно извернулась — и изрыгнула из себя нечто крохотное и мокрое. Марина споро приняла новорожденного, обтерла тельце, перерезала пуповину, не дав мамаше перегрызть ее зубами, подняла, посмотрела, объявила: «Мужик!», легонько щелкнула по хвостику — замяукал, — скомандовала: «А ну, села на лежанке своей, быстро!» — сунула детеныша Веруне в руки, извлекла из медсумки заготовленный шприц, воткнула в то, что у Местной можно назвать бедром, — та дернулась, но несильно — малец уже успел присосаться.

«Один? Боле не будет?» — громко поинтересовался кто-то. «У-у, ироды, вам бы все боле да боле! Обойдетеся!» — сварливо отозвалась Веруня. Перехватила младенца поудобнее, рыкнула: «Жри, прорва ненасытная!»

Посетовали: «Лизуня, бывало, троих приносила…»

— Да хорошо, что один, — сказала Марина. — Одного выкормить легче. И вообще, не лезьте!

А вот и папаша — робко так встал на пороке отсека. «Иди, дурень, знакомься с сынком», — загудели из толпы. Кто-то вякнул: «Горько!» — зашикали, обозвали матерно. Сквернословов тоже застыдили-зашикали. Раздался вопль: «Убери копыта, всю ногу отдавил!», в ответ раздалось: «Сам копыто!». Побранились еще немного, смолкли. Затянули, совсем заунывно, лишь привзвизгивать стали в конце каждой строчки:

Рутина, рутина… Инъекция эта, ни по каким показаниям не нужная, — чистое плацебо, да и какие тут показания… Все — ритуалы, ради подобия благополучного существования и мирного сосуществования…

Тоска, тоска.

Марина молча выбралась из отсека. Толпа почтительно расступилась. Теперь — обратным путем в Бывшую Башню. Сон больше, конечно, не придет, да и утро уже… какое утро, которое… на разных уровнях по-разному… Но есть еще час-другой, чтобы подождать того, кто мамой завещан, — вдруг сейчас явится? А не явится — так настрогать немного лакомого для Веруни: врачея обязана быть человечной.

Навернулись слезы. Марина быстро уняла их, настроилась ждать. Но вскоре опять уснула.

Глава 6. Сухой сочельник

05.06.49, суббота

Все-таки хорошо, когда не полный штиль и не большая волна внахлест, а легкое такое покачивание. Лежишь на нем расслабленно метрах в двухстах от берега… самое начало лета, но Залив мелкий, водичка в меру теплая… солнце к горизонту клонится, это вон там, если голову повернуть налево. А если направо повернуть — вдалеке лодочку видно, рыбачит человек. И Город в той же стороне. И Завод. А если в воде как бы встать, вертикально чтобы, то можно зачерпнуть в ладони, поднести к глазам поближе, присмотреться внимательно: сколько живности, мама дорогая! То ли крохотные, еле различишь, моллюски какие-то, то ли вообще планктон… Кишмя кишит! Бульон питательный, восхитился Игорь. Скаламбурил: заливнóе.

Душ потребуется тщательный, подумал он, направляясь к берегу. Не тащить же эту микрофауну завтра с собой на Завод. Оно конечно, голова обрита наголо, да ведь на теле-руках-ногах волос растет как рос: чай не женщина, чтобы брить, и не этот, как его, не будь назван, тьфу.

Шутки-шутки, дурацкие причем. От нервов, что ли? Может, и от нервов, хотя вроде и спокоен внутренне.

Коммодор лежал на песке, кемарил. Игорь старался подплывать бесшумно и выходить из воды тоже бесшумно, но тот услышал, открыл глаза, рывком сел, ноги скрестил по-турецки… или, улыбнулся Игорь, это у них тут тоже по-гречески называется?

Коммодор… надо же, слух какой… а ведь семьдесят четыре ему, оказывается. В неплохой форме мужик для своих лет. Даже в отличной. И сам по себе мужик отличный. Можно даже гордиться, что стали настоящими товарищами… да что там — друзьями стали. Отношения как бы на равных, невзирая на разницу в целое поколение.

— Заценил я тебя, — сказал Коммодор. — Кондиции что надо. Были на боках нетрудовые накопления, да все сплыли. Не зря тут околачивался.

— Угу, — откликнулся Игорь.

— И, смотрю, планы объекта вызубрил. Правильно, а то там-то что понадобится — вот листать синьки эти… И снаряжение все освоил. Орел! Какое оружие брать решил?

— Никакого, — ответил Игорь, тоже садясь. — Нутром чую, ни к чему оно.

— Ну, чуешь так чуешь, —согласился Коммодор.

Посидели молча. Потом Игорь сказал:

— Вопрос есть к тебе, Коммодор Сережа. Деликатный.

— Спрашивай, Маньяк Игорюха. Эй, да не морщи фейс, уже подначить нельзя! Маньяк Игорь. Ха. Так нормально? Спрашивай.

— Почему ты, Сережа, плаваешь, как бы сказать, неважно? Говорил же — флотский?

— Мое дело было, Игорь, не самому не тонуть, а чтобы кораблик мой не тонул! Вот он и не тонул! Ни разу! И я с ним заодно… Все, больше нет вопросов?

Игорь повернул к нему голову, промолчал.

— Ага, — вздохнул Коммодор. — Чую, есть вопросы. Типа рассказать о себе. Как тут очутился и все такое. Угадал?

— Угадал.

— А это, может, гостайна!

— Да ладно тебе… Я завтра ухожу, и когда вернусь — кто знает.

Коммодор процитировал:

— Может, меня даже наградят.

— Посмертно, — закончил цитату Игорь. И добавил: — Знатоки мы с тобой кинематографа, только шутить так не надо. Накаркаем еще. Вернуться я твердо намерен, ну а ты… не хочешь, нельзя — не рассказывай.

— Все-таки нервяк у тебя имеет место, — заметил Коммодор. — Внешне нет, а изнутри поколачивает.

— Потряхивает, угу, — хмыкнул Игорь.

— Потрахивает, — подыграл Коммодор. — Поди, Батьку помнишь? Уговорил, расскажу. У тебя с собой выпить есть?

— Нет. Сегодня день сухой. Завтра, перед уходом, глотнем. И Пушкина юбилей отметим.

— А нынче, стало быть, сухой сочельник. Добро. Тогда хоть закури, вдохну я дыма твоего разок-другой. Ну, значит так. Дальше докладываю. По службе я тоже не тонул. Дорос до кап-три. Тут — ковид, помнишь заразу? Прихватило меня жестко. Госпиталь, то-се. Вылечился. Физически здоров чище быка. Только память потерял. Не всю, само собой, но с такими дырами в башке командовать людьми никак нельзя. Сызнова госпиталь, тесты всякие, упражнения, реабилитация. Втихаря, бывало, Господу молился. И Заступнице Пресветлой. Вернулась память, вся, без пробелов, чуешь?

— Не напрасно молился…

— Не напрасно. Но, видать, другие на меня были планы у небесного командования. Язва открылась. Да такая, что комиссовали без разговоров. Ну как, в запас запилили. Заодно кавторанга дали. В третий раз госпиталь, потом санаторий профильный, наш тоже, военный.

— Это где все происходило?

— В Крыму. Ну вот, язва вроде как зарубцевалась. Режим, конечно, то да се, здоровый образ жизни. Комиссия сызнова: годен к действительной. Но все одно — в запасе. Я уж и рапортá строчил — без мазы, так и оставили. А жить-то надо или как? Мне ж тогда не шибко больше было, чем тебе сейчас. Короче, вернулся я в этот Город, — Коммодор махнул рукой. — Я ж тутошний по рождению. Квартирка от родителей, Царство им Небесное, осталась. Все свое, все родное, хоть и посеченное, побитое. Нынче-то вон оно какое, новенькое да цветущее, слава те Господи годы нестабильности позади. А тогда…

Он глухо выругался, грязно и витиевато.

— Остался один. Супруге тут, в провинции у моря, жить не захотелось, да и давно она, как открылось, крутила с каким-то деятелем столичным. Сын — тот еще давнее покинул, как поется, отчий край, раз в год весточку пришлет, и то спасибо. Одному скучно, а на гражданке, без дела без никакого — вообще, хоть вешайся. А что я по гражданке-то умею? Ну, устроился в порт, диспетчером. И ту-ут, — пропел Коммодор замогильным голосом.

— И тут, — буднично сказал Игорь, — накрыло.

— День «П» это поперву назвали, — сообщил Коммодор. — Потом сообразили, что «пэ» можно толковать неприлично. Переназвали: день «31». А число-то было не тридцать первое! Путаница, непорядок. По оконцовке определили: день «Э».

— Почему «Э»? — спросил Игорь.

— Тридцать первая буква алфавита, — объяснил Коммодор. И продолжил: — В Городе, сам понимаешь, паника: там же люди остались, связи с ними чуть меньше, чем никакой. И никто ничего не понимает.

— У меня тоже связи не стало, — сказал Игорь.

— Да, друг, помню…

— Спасибо. Ну и?

— Ха! — ответил Коммодор. — Вот тебе и «ну и». Через четыре дня после дня «Э» является в порт, прямо ко мне на рабочее место, патруль из комендатуры. Двое. И с ними ментов тоже двое. И вручает мне патруль повестку: капитану второго ранга в запасе такому-то немедленно в ту комендатуру явиться. Ну, являюсь… под конвоем… А там мне, недолго думая, вручают предписание, проездные документы и какой-то, блин, сухпаек, прикинь? В предписании сказано: явиться в Главный штаб ВМФ. Являюсь. Причем, заметь, в форме — а что, имею право!

— Это в Питере?

— А то где ж…

— Эк тебя, с залива на залив…

— А, пустое! Дело служивое, хоть на Анадырский! Суть не в том. В штабе отводят меня в спецчасть и вручают поперву приказ. Ознакомьтесь, мол. Ознакамливаюсь.

— Знакомлюсь, — поправил Игорь.

— Зануда, — отмахнулся Коммодор. — Ознакамливаюсь. Там написано: восстановить на действительной. Командировать в распоряжение департамента 31. Подпись: главком наш. Печать, все чин по чину. Распишитесь, говорят. И пакет секретный получите, сызнова распишитесь. Пакет вскройте вон в той кабинке, ознакомьтесь, потом сюда вернетесь, распишетесь. Давно я столько раз не ознакамливался и не расписывался… А в пакете — новое предписание да документы проездные и всякие. В департамент 31, город Москва, адрес такой-то. Адрес я тебе, друг, не назову, береженого, сам понимаешь, кто бережет, а во многия знания, сам понимаешь…

— Да мне и ни к чему тот адрес, — сказал Игорь. — А сухпаек тоже дали?

— Не. Видать, Главный штаб победнее, чем наша тутошняя комендатура… Но не суть. Прибываю, значит, по указанному адресу. Домик двухэтажный, не сказать, что на окраине. Невзрачный домик, поменьше здешнего нашего, хотя и постариннее, конечно. Однако неприметный. Ни тебе вывесок никаких, ни флагов, вообще по нулям.

— Как тут у тебя, — заметил Игорь.

— Ага. Стиль такой. Ну и вот. Машин рядом не стоит, люди не толкутся. Дверь одна-единственная, деревянная, крашеная. Приоткрываю — там дверь другая, бронированная. Звонок при ней. Ну, звоню. Открывают. Двое, в гражданке. Вылупились на меня, а я ж при погонах весь такой, планки орденские, фуражка… Такой-то, спрашивают? Такой-то, рапортую. Следуйте за мной, это один говорит. Следую. На второй этаж. Запускает в кабинет. Там сидит… начальник, сразу видать. Холеный по самое это самое. Очки золотые, часы — это я чуток погодя углядел — тоже золотые. Причесочка — волосок к волоску, только что не напомаженная. Костюм, чтоб я сдох, не из магазина, а хорошим портным пошитый. Докладывайте — это он мне. Докладываю. Ну, дальше подробности несущественные. Единственное что — говорит мне: вы бы, говорит, еще в парадке заявились, с аксельбантами, при орденах и кортике.

Игорь не удержался — засмеялся.

— Смейся-смейся, — пробурчал Коммодор. — А я как вспомню, так и поныне потею. То ли стыдно, то ли не знаю что. Дурак дураком, короче. А он говорит: форма одежды у вас теперь исключительно гражданская. А главное, что он — директор департамента, я в его распоряжении, назначен начальником отдела, приказ по департаменту вот, документы вам вот, предписания вот, еще всякое вот — цельный чемоданчик, аж до ноутбука со специальным шифром. В получении распишитесь, да и дуйте к себе по означенному в документах адресу, приступайте к службе согласно инструкциям, какие в том чемоданчике. Спецтранспорт, говорит, вас уже ждет, поперву в Кубинку, там спецборт, дальше… ну и так дальше. Позывной у вас, говорит, Коммодор. Такой вот у меня начальник. Веришь, Игорь, я до сих пор ни звания его не знаю, ни ФИО!

— Он же тебе приказ предъявил по департаменту!

— Дык там подпись была, это да: Иванов И. И. Ясен пень, фуфло. Даже не факт, что нынче этот Иванов И. И. тот же, что тогда. Может, сменился, мне не докладывают. А может, И. И. это теперь Искусственный Интеллект. Опять он ржет… Тебе весело, а я и в Москве-то с тех пор ни разу не был. Да вообще почти нигде. В Штатах только, на их объект поглазеть. А так все года тут, без отпусков. В Городе разве, иногда. На квартире у меня поселилась там одна… хорошая женщина, спокойная, хозяйственная… готовит вкусно… Вот. А у руководства настоящие ФИО, сколько их ни есть, полагаю, выше моей формы допуска. А она у меня, прикинь, номер раз! У тебя вот какая форма?

Игорь задумался.

— Сейчас, наверное, никакой. А была… вроде вторая… из того же разряда странность: вроде помню, но как бы не сам, а по рассказам чьим-то… моим же…

— На данный момент это не важно, — оборвал его Коммодор. — На данный момент важно, что нынче у тебя форма допуска — как у меня. Первая. Гриф «особая важность».

— Ничего себе, — сказал Игорь. — А вот у нас когда-то… или не у нас… да-да, в данный момент не важно… в общем, первую форму имели Генеральный и еще один мужик. Он занимался выживаемостью изделий наших в условиях термоядерной войны, там первая форма требовалась. А у начальника его непосредственного была вторая, ему видеть отчеты своего же как бы подчиненного не полагалось. Чума. И что у меня теперь первая — тоже чума. Не ожидал.

— Ага, — согласился Коммодор. — А что, без тебя, говоришь, тебя обженили? Ну и обженили. А то как бы я тебе все это рассказывал, прикинь?

— Интересно, — протянул Игорь. — Я-то ни за что не расписывался. Да и фамилии твоей до сих пор не знаю.

— Расписываться тебе ни для чего, у нас тут не Москва, мы тут не бюрократы какие. А фамилия у меня самая что ни на есть простая.

— Тоже, небось, Иванов? — коварно предположил Игорь.

— Ехидна ядовитая… — ухмыльнулся Коммодор. И выдал с наигранной задушевностью: — У меня удивительная фамилия: Смирнов…

Игорь слегка напрягся, но тут же вспомнил:

— Главное, редкая.

— Молоток! — одобрил Коммодор. — Однако ж, и впрямь фрукт ты экзотический: добро я «Иронию судьбы» разве что не наизусть знаю — каждый Новый год ее по ящику крутили. Но ты-то, молодой такой — откуда?

Игорь только пожал плечами. Понятия он не имел, откуда…

— Кстати, — оживился Коммодор. — Об искусстве. Помнишь, я тебе докладывал, ну, в самом начале, когда под запись беседовали…

— Сейчас, небось, тоже пишешь, — не удержался Игорь.

— Угу, а микрофон у меня в плавках. В мокрых.

— Да вон, одежда валяется. Твоя, да и моя тоже. Кто вас знает…

— Ну тебя, — отмахнулся Коммодор. — Мало, что маньяк, так еще и параноик… Ты послушай: помнишь, про безумные идеи я тебе излагал? Энтузиасты их академикам слали, и поныне тоже шлют. А академики их антинаучными объявляют. Помнишь?

— Ну?

— Вот. А одному втемяшилось, и прислал он, что это у нас началось вторжение инопланетян. Идея такая, что объект — он вроде куколки. Зреет, зреет, а как созреет, так ужас всякий из него полезет. И, значит, уничтожит все человечество. Или, в лучшем случае, поработит. И, стало быть, надо по объекту термоядерными фигачить. Он про опыт китайских товарищей был не в курсе…

Игорь засмеялся:

— Плодотворная идея! Хоть кино снимай!

— В точку! — кивнул Коммодор. — Академики ему отписались, что, типа, не уполномочены разрабатывать подобные гипотезы. Так он, кино не кино, а роман начал сочинять! И на литературные сайты выкладывать!

— Логично. Если вы не отзоветесь, мы напишем в спортлото, — процитировал Игорь.

— Во-во. Ты их в дверь, они в окно.

— Однако странно, что я этих публикаций не видел. Литсайты знаю, поглядываю в них, а Завод для меня и вовсе тема, сам знаешь…

— Ничего странного. Он, правда, действие перенес на Соловки, противостоять нашествию выставил троицу — монаха, майора ВДВ и библиотекаршу. Однако же нашлись бдительные товарищи, а как же. С тех сайтов все поснесено, с концами, а у гения все изъято. Беседу с ним провели соответствующую. Вежливо провели, но убедительно. Он и сдал — заметь, добровольно — все, что наваял по теме, и уже вываленное было на сайты, и заготовленное. И сервера все почищены. Только у нас, в смысле в департаменте, остались копии. Спецхран, понимаешь. Так-то. А ты говоришь литература…

— Графомания вечна… — откликнулся Игорь. — Бдительность, наверное, тоже…

Помолчали. Потом Коммодор сказал:

— Короче, Смирнов моя фамилия! Доволен?

— Опять, небось, резервный позывной, как у Алекса с Жорой, — прищурился Игорь.

— Достал уже, умник, — беззлобно ответил Коммодор. — Может, паспорт тебе предъявить? Или еще вопросы есть?

— Да так, чисто из любопытства… Не знаешь, почему народ здешний, как назовешь Завод зоной, сразу чуть не в драку лезет?

— В драку не в драку, это ты не того… но есть такое. Я тоже поначалу не понимал, а поспрошал, да сам мозгами пораскинул. И думаю вот что. Народ у нас бывалый, всякое видал. Для них зона — это где преступников содержат. А на объекте — безвинные души. Какие ж они преступники?

— Резонно…

— Больше тебе скажу. В наших официальных документах слово «зона» тоже не приветствуется. Напишешь по недосмотру, а тебе укажут: не зона, а объект и прилегающие территории.

— Со «Сталкером», что ли, ассоциации не хотят? С «Пикником», вернее? — удивился Игорь.

— Кто их знает… Я не спрашивал. Но, может, и так. В «Пикнике» твоем Зоны эти кто нагадил, инопланетяне? А коли инопланетяне, мы бессильны. А начальству, — Коммодор поднял палец, — в бессилии сознаваться — хуже коронавируса. Так, все, жрать охота, шагом марш песок с себя смывать, а там харчеваться, а там и на боковую пора. Завтра день серьезный. Ты в какое время трогаться решил?

— В одиннадцать десять отсюда стартуем.

— Добро, — согласился было Коммодор. И тут же уточнил: — В одиннадцать нуль-нуль отчаливаем.

Глава 7. Добро пожаловать

 06.06.49, воскресенье

Ехали на черном электроджипе, вчетвером: вел Алекс-Борзый, рядом с ним сидел Сергей-Коммодор, сзади Жора-Упырь и он, Игорь-Маньяк, в слегка подзабытом прикиде — камуфляж, берцы, кепарь. В багажнике рюкзак, уложенный профессионально — Соня оказался по этой части мастером, проинструктировал исчерпывающе, дважды переукладывать заставлял.

Отчалить могли бы и позже на несколько минут: к мосту через канал прибыли без двадцати двенадцать.

— Ничего, — сказал Игорь. — Перекурим не спеша. Жара, конечно… не май месяц…

— Не ничего, а нечего! — приказным тоном заявил Коммодор. — Ну-кось, барахло свое нацепи, погляжу, как оно.

— Йес, кэп! — улыбнулся Игорь.

«Как оно» оказалось нормально. Коммодор даже заставил попрыгать — нет, ничего не болталось, не отваливалось, не гремело.

— А что жара, — сказал Коммодор, — так не в шортиках тебе тут. Не прохлаждаться явился. А там, — он мотнул головой в сторону Завода, — и вовсе невесть что. Там тебе, может, шубу лучше бы да унты.

Натянуто посмеялись.

В одиннадцать пятьдесят все же перекурили — Игорь и Алекс. Коммодор просто подышал их дымом, а Жора и вовсе отвернулся.

— Так, — объявил Игорь. — Пора. Жучков своих на меня не навесили? С вас же станется, особисты… Ладно, шучу-шучу, верю-верю.

— Балбес, — отреагировал Коммодор. И скомандовал: — Борзый, отключай коптеры по этой стороне.

— Ближнего оставьте, если можно, — попросил Игорь. — Пусть уж сопроводит, как обычно.

— Можно, — проворчал Коммодор. — Делай, Борзый.

— А вы пока через канал не переходите, — сказал Игорь. — Вдоль двигайтесь, со мной в параллель. Давайте только по глотку примем за Александра Сергеевича, за двести пятьдесят его лет, и я тронусь.

Он вытащил фляжку, отвинтил крышку, глотнул сам, передал Коммодору. Прошли по кругу, вернули фляжку Игорю. Тот, легонько встряхнув ее, сообщил:

— Чуток осталось. Это хорошо. Если пройду, а уверен, что пройду, там сразу еще раз глотну.

— Для храбрости? — хмыкнул Алекс.

— Для серьезности момента, — ответил Игорь. — Глотну и подожду. Вы, как пройду, перебирайтесь, к моей точке дуйте. Я вас, может, увижу напоследок, сделаю ручкой. Может, и вы меня увидите, помашете тогда. Созвониться попробуем, конечно, только вряд ли что получится… А в расположение вернетесь — допейте «Коктебеля» сколько осталось. Типа отвальную мне, заочно. Соню тоже позовите, Бурята, еще кого, дело ваше. Допейте за удачу.

— Ой, расплачусь… — ернически произнес Коммодор. — Слышь, Маньяк, ты как вернешься, один или с кем, ты тогда жди у оболочки. Сколько придется, столько и жди, где бы ни выбрался. Датчики на тебя будут настроены, прискачем за тобой, как только так сразу, понял? Ну, давай, семь футов тебе под килем.

Он ткнул Игоря кулаком в плечо, получил в ответ, шепнул: «С Богом, сынок». Остальные поочередно хлопнулись с Игорем поднятыми ладонями. Алекс промолчал, а Жора буркнул: «Не держи зла, воин». «Нормально, друг», — ответил Игорь.

Посмотрел на часы, кивнул, двинулся к мосту. Зажглось привычное «ВХОДА НЕТ». Не сбавляя шага, прошел насквозь, привычно повернул налево, дождался выпорхнувшего из гнезда и зависшего над головой Дрошу-квадрокоптера, зашагал дальше.

***

Гриф: особая важность!

Откуда: отдел 31/3

От: Коммодора

Куда: департамент 31

Кому: Иванову И. И.

Дата, время: 06.06.49, 16:45 UTC+3

Настоящим докладываю.

Сегодня, 06.06.49, в 12:28 UTC+3 специалист вне штата, позывной Маньяк, произвел проникновение на объект 31 в заранее выбранном месте. Схему прилагаю. По внешним признакам, проникновение произошло без эксцессов. Однако, по мере перемещения Маньяка внутрь объекта 31, в поле зрения сопровождающих (Коммодор, Борзой, Упырь) оставались только те части тела Маньяка, которые находились вне объекта 31. После полного проникновения Маньяк полностью выпал из поля зрения. Идентичный эффект зафиксирован также на видеозаписях, сделанных с квадрокоптера 31/3-Д-Б-9 (оператор Борзый) и квадрокоптера охраны периметра 313/3-Д-П-1 (автоматического). Записи прилагаю.

Облет объекта 31, совершенный квадрокоптером 31/3-Д-Б-9 (оператор Борзый), показал отсутствие каких-либо признаков нахождения Маньяка на объекте 31. Видеозапись прилагаю.

Квадрокоптер охраны периметра 313/3-Д-П-1 возвращен на штатную опору в режиме ручного управления (оператор Упырь).

В 12:42 UTC+3 вышеуказанные сопровождающие (Коммодор, Борзый, Упырь) приблизились непосредственно к месту проникновения. Обнаружены 7 окурков сигарет Dunhill и 4 окурка сигарет Akhtamar. Фото прилагаю. Произведенный в расположении отдела 31/3 экспресс-анализ подтвердил принадлежность данных окурков Маньяку. Из них один (Akhtamar) датируется настоящим числом, 06.06.49. Протокол экспресс-анализа прилагаю.

Дальнейшее ожидание в течение 60 минут результатов не дало.

Датчики движения и опознавания по всему периметру объекта 31 приведены в состояние круглосуточной готовности для регистрации возможного появления Маньяка и/или других лиц/объектов вне периметра объекта 31.

Доклад закончил.

Приложения: упомянутое.

***

Гриф: особая важность!

Откуда: департамент 31

От: Иванова И. И.

Куда: отдел 31/3

Кому: Коммодору

Дата, время: 06.06.49, 22:17 UTC+3

Доклад принят.

Довожу до Вашего сведения: наблюдением со спутников с максимальной разрешающей способностью также не зарегистрировано чье-либо проникновение в объект 31, за исключением произведенного в 12:28 UTC+3.

Предписываю Вам: начиная с 08:00 UTC+3 завтрашних суток, организовать круглосуточное патрулирование периметра объекта 31 парными патрулями, экипированными соответственно необходимости по Вашему усмотрению, сменами по 8 (прописью: восемь) часов. Необходимый для патрулирования личный состав в количестве 8 (прописью: восьми) сотрудников будет придан Вам в 07:00 UTC+3 завтрашних суток.

О ходе операции сообщайте ежедневно в 22:00 UTC+3, а также незамедлительно в случае существенных событий.

Благодарю за службу.

***

Гриф: особая важность!

Откуда: отдел 31/3

От: Коммодора

Куда: департамент 31

Кому: Иванову И. И.

Дата, время: 06.06.49, 22:22 UTC+3

Принято к исполнению.

Служу России!

***

Гриф: секретно

Откуда: департамент 31

От: Иванова И. И.

Куда: отдел 31/3

Кому: Коммодору

Дата, время: 06.06.49, 22:23 UTC+3

Дополнение. На Ваше от 04.06.49.

Ваше предложение о доработке квадрокоптеров охраны периметра емкостями для обработки нарушителей спецвеществами: поручается Вам принять решение самостоятельно. Об исполнении доложить.

Благодарю за службу.

***

Гриф: секретно

Откуда: отдел 31/3

От: Коммодора

Куда: департамент 31

Кому: Иванову И. И.

Дата, время: 06.06.49, 22:24 UTC+3

Служу России!

***

Лезть пришлось под сцепкой между двумя вагонетками, поперек рельсов, вдоль замусоренных шпал. Было неудобно, рюкзак мешал, но — получилось.

Я тут, сказал себе Игорь, лежа на земле — требовалось отдышаться. Принялся мерно считать про себя, хотел до шестисот, вытерпел только до трехсот шестидесяти. Перекатился на левый бок, поднес к лицу правую руку. Супергаджет подтвердил то, что он и сам уже чувствовал: давление в норме, пульс в норме. А ведь на той стороне, при подходе, зашкаливало… Вытащил из кармана телефон, активировал экран. Сетей нет. Как и следовало ожидать.

Извернулся, встал сначала на четвереньки, потом на ноги — лицом к оставленному миру. Вгляделся, не увидел никого. На всякий случай все же помахал рукой. Почистился как мог. Сбросил рюкзак, присел на корточки, извлек фляжку, допил остаток «Коктебеля». Пробормотал: «Там чудеса, там леший бродит».

Никто, однако, в пределах видимости не бродил. Игорь выкурил сигарету — первая здесь! — запустил окурок в то место, через которое только что пролезал. Бычок пролетел под вагонетками, наткнулся на фантомное препятствие, сполз.

Игорь не поленился — прополз в том же направлении, ощупал пустоту. Закрыто наглухо.

— Обратный клапан, — пробормотал он. — Или вообще затянулось. Впустило и ку-ку. Угу.

Пора было осмотреться. Вернулся к рюкзаку, встал, еще раз отсалютовал — а вдруг они все же там, вдруг видят его. Да должны быть там, сто процентов, договаривались же! А видят ли — поди знай. Вот, между прочим, еще одно, сверх осязания: искажение реальности. Хотя как это использовать для индикации оболочки — тоже поди знай.

Обратил внимание: вагонетки с этой стороны выглядели почти новенькими, разве что рыжее по зеленому кое-где проступало — коррозия, не более того. Никаких следов войны, чуднó.

Развернулся лицом к территории. Однако здравствуйте: метрах в четырех прямо по курсу торчало странное и нелепое сооружение — нечто вроде треноги, высотой ему, Игорю, по грудь, явно кустарного производства. На треногу нахлобучена поперечина-арматурина, на концах арматурины старинный железнодорожный семафор и допотопного вида динамик-раструб. Стоило сделать два шага вперед, как семафор заполошно замигал красным-зеленым, красным-зеленым, красным-зеленым, а динамик выдохнул: «Х-х-х-а-а-а!»

Стало смешно.

— Боюсь-боюсь! — сказал Игорь.

Обошел страшилку, остановился. Сзади зажужжало, повторилось «Х-х-х-а-а-а!». Игорь посмотрел через плечо. Поперечина оказалась установленной на подшипнике, девайсы отслеживали свою цель, семафор продолжал мигать.

Ишь ты, какие достижения технологии, подумал Игорь. Ладно, не помеха. Позже, может, разберемся.

Небо над головой было безрадостно серым — то ли облачность сплошная, то ли оно просто здесь такое. Там-то, в Городе, на Заливе, вообще во всей округе — ни облачка, солнце сияет, жара, зелень, лазурь, бирюза, все цветет… Здесь же и жары не было; ну, хоть на том спасибо. И отчетливо пахло железом.

Территория особо не впечатляла: фотографий и видео многократно убитого предприятия, тогда еще доступного для посещения кем положено, Игорь в свое время навидался. А вот на старательно вызубренный план территории все здесь походило лишь условно. Следы войны были в полном изобилии, но вон тому покореженному ангару справа — ему полагается стоять подальше, а вон тот, слева, корпус, у которого окна от пробоин не отличить, — он должен находиться еще левее, причем намного. Или это вообще не тот корпус.

В глазах зарябило. Одинокие закопченные стены, нагромождения руин, наискось снесенные черные трубы, распахнутая половинка градирни… да, здесь же своя ТЭЦ имелась, только ей полагается быть гораздо дальше, почти у самого Залива… по всей поверхности, сколько видно — бесформенные обломки, крупные, мелкие, всякие, да дико перекрученные обрывки ржавой арматуры, да мятое железо, то искореженными кусками, то изувеченными фрагментами труб, вентиляционных, водопроводных, не разобрать, да битое стекло, да рваный пластик…

А! Нет! Стоп же! Не по всей поверхности! Вот, вот! Тренога же стоит на очищенной от мусора круглой площадке, от которой словно тропинка вьется среди этого мертвого поля! Не тропинка, конечно, на самом деле: тропинки — они протаптываются, а тут — выметено кем-то начисто. Кем-то! Значит — есть люди…

А почему она такая зигзагообразная, дорожка эта? Ну-ка, миноискатель к бою!

Игорь быстро — не зря тренировался — собрал устройство и двинулся по дорожке, поводя прибором по сторонам. Вскоре пискнуло. Раз, другой. Ясно… Правда, интуиция вещала, что мины здесь и все прочие боеприпасы стали после… как Коммодор Сережа сказал? день «Э»?.. — после, стало быть, дня «Э» все это сделалось, грубовато выражаясь, импотентным. Давно чувствовал, что оно так, потому и огнестрела с собой не взял.

Тем не менее, будем осторожны. Интуиция интуицией, а подорваться было бы глупо. Береженого, как напомнил тот же Коммодор Сережа, известно кто бережет.

Прошел метров двадцать, остановился, развернулся лицом к вагонеткам, постарался не мигать. Нет, эффекта, наблюдавшегося снаружи, не было в помине: вагонетки мертво стояли на месте, не пытаясь иллюзорно мчаться ни в какую из сторон.

Двинулся дальше. Мысленно поблагодарил тех, кто расчистил более-менее комфортный путь. А куда этот путь ведет — узнаем: сказано же — дороги всегда ведут к тем, кто их строил.

— Куда ведешь, тропинка милая? — почти неслышно мурлыкнул Игорь.

Ну вот, ведет: мимо развалин, развалин, развалин — к приземистому, очевидно одноэтажному (хотя в поэтажках он в пять, кажется, этажей), но широко раскинувшемуся корпусу. К проему ворот в нем.

А створок у тех ворот нет. А над проемом к стене прилажен фанерный щит, выкрашенный в синее. А по синему белой краской тщательно выведены буквы: «г. МАРЬГРАД». Наподобие дорожного знака, постарался кто-то.

Чуть ниже — другой щит. На нем, наоборот, синим по белому: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»

Часть 2. Верх/низ: быстрое время

Глава 8. Малый вперед

06.06.49, воскресенье

Здесь «тропинка милая» расщеплялась: одна ветвь приглашала в г. Марьград (чуднóе название, хмыкнул про себя Игорь, вроде Царьграда, но царь есть царь, а марь — кто такой?), другая, поуже, уводила куда-то в сторону Залива, вилась сколько хватало глаз, пропадала из вида за очередной грудой черных развалин.

Естественно, надо будет и туда смотаться — но позже. Сейчас, раз приглашают, раз «добро пожаловать» — так тому и быть.

Он собрал миноискатель, пристроил его на пояс — компактная штука и легкая, одно удовольствие!.. что за пустяки в голову лезут, беда с концентрацией, ну-ка, усилие над собой! — сделал это усилие и медленно вошел в здание.

Сразу стало гораздо темнее, чем снаружи, но глаза вскоре привыкли. Он стоял в небольшом тамбуре с тремя проемами, теперь нормальных дверных размеров. Заглянул в левый — о, совсем глаз выколи. Подсветил фонариком: так, корявые бетонные ступеньки вниз. Посмотрел в правый — там светлее, аналогичные ступеньки, но вверх. Поверх проема, что напротив входа, — щит со странной надписью: «Уровень нуль (0). Слободка». Сунулся туда — обширное пространство, темноватое, на вид пустое, вблизи вроде как подметенное, дальше, показалось, мусор на полу сплошным слоем.

Усмехнулся — классика же: налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — жизнь потеряешь, прямо пойдешь — жив будешь, но себя позабудешь. Нет уж, лучше другая классика: пойдет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит… Эта классика, решил Игорь, и к дате пушкинской подходит, а коня у меня и вовсе никакого нет. Так что пойду-ка я сперва направо, песнь заводить. То есть по ступенькам вверх. Был корпус пяти-, что ли, этажный, снаружи видится теперь одноэтажным, а изнутри — вот и полюбопытствуем, с песней, как тот кот ученый. Петь, конечно, молча, ибо нечего фанфаронить.

Настроил внутреннего певца — а получился даже целый мужской хор — на «Как ныне сбирается вещий Олег». Осторожно двинулся в правый проем. Десять ступенек, поворот налево, дальше вверх еще две ступеньки, еще дальше — разрушено, стоп машина, а на верхней из тех двух ступенек — страшилка наподобие той, что около вагонеток. Но молчит. И не моргает.

Игорь сместился к просвету между маршами, запрокинул голову. Вроде бы там, выше, есть и целое, и опять же обвалившееся… не очень понятно, куда оно обвалилось; здесь, внизу, были бы горы обломков, а их нет. Однако же, что просматривается, то просматривается: лестница эта ведет — могла бы вести, кабы летать умел — не на пятый этаж, а чуть ли не на десятый, а то и более. А совсем высоко — небо, то самое, серое.

Так-так.

Он спустился, вышел из корпуса, сделал сто шагов по дорожке, развернулся, посмотрел. Да нет же, отсюда он одноэтажный… хотя этаж и высокий, но явно единственный.

«Вещий Олег» в голове смолк.

Игорь вернулся, постоял в тамбуре, поразмышлял. Пробормотал: «Милль пардон, Александр Сергеевич, налево сказку говорить — это чуть погодя». Нацепил налобный фонарь, двинулся прямо, в загадочную слободку.

Тамошнее пространство показалось необъятным. Шириной, оценил Игорь, метров под сто, а длиной — толком не понять, но намного больше. Далеко оно уходило, очень далеко. Похоже, куда дальше, чем позволяли размеры корпуса — что по старым планам предприятия, что при виде снаружи уже непосредственно здесь. Игорь решил больше туда не выскакивать: несоответствие размеров можно будет, при случае, когда-нибудь потом проверить. И обмозговать — тоже потом. А отчетливо видно вот что: потолок — метров семь высотой, гладкий, нигде не обрушенный, по крайней мере, сколько глаз хватает; пол вблизи входа, действительно, чистый, далее — мусор, все те же обломки; стены тоже гладкие; поверху, под самым потолком, слева и справа, совсем темень; луч фонаря выхватывает там маленькие квадратные окошки через каждые примерно двадцать метров; света из этих окошек не поступает.

И ясно в точности, хотя и неизвестно почему: помещение абсолютно пустое и абсолютно никому не нужное. Впрочем, поправил себя Игорь, насчет нужности черт его знает, мало ли. Здесь, должно быть, гулко, как в соборе каком-нибудь, а гулкость может кого-то привлекать… Он продвинулся к самой границе мусорного пола — с полсотни шагов, — громко крикнул: «Ау-у-у!». Звук сразу потух, не дав эха. Ошибся, стало быть, ничего не гулко. Наоборот, вязко.

Зато ощутился сквознячок. Взметнулся с пола, облетел Игоря по кругу и упал — то ли умер, то ли просто затих до следующего какого-нибудь раза.

Ладно, это тоже оставим на потом, если что. А сейчас — в левый проем и по ступенькам вниз. Чует сердце: те вывески про город Марьград не шутка. А коли так, то он, город — там, внизу.

***

Сказку говорить не стал — не кот ученый все же, да и не до того. Спускался аккуратно, подсвечивая себе обоими фонарями. Пролет за пролетом, по десять ступенек в каждом. Ступеньки нигде не обрушенные, лишь слегка выщербленные местами; по цвету бетона заметно, что некоторые подновлены; и не такие уж они корявые, какими вначале показались.

Шестой марш оказался последним. Внизу высветилась — тусклой, но все же лампочкой, скажи-ка! — площадка метра три на три и очередной проем. Сбоку от проема к стене приделана табличка, опять же фанерная, крашеная в белое, с черными буквами: «Уровень 1 (раз)».

Я бы сказал, минус раз, подумал Игорь. В смысле минус один, какой еще «раз»? Впрочем, если по синьору Дуранте ди Алигьеро дельи Алигьери, более известному под позывным «Данте», или там по гражданину Солженицыну А. И. (позывной неизвестен), то в любой формулировке минусов нет: круг первый, вот и все.

Вспомнилось Коммодором сказанное: вы меня литературщиной своей не давите, господин-гражданин-товарищ Лушников-Маньяк Игорь Юрьевич. И его же излюбленное: добро. Ну, добро так добро. За проемом виднелся коридор — похоже, длинный и широкий. Вошел; ощутил: что-то разом, словно бы щелчком каким-то, изменилось, только не понять что. Это называется: нечувствительно, объяснил он себе. Эх, опять литературщина… А Коммодор-то с хлопцами еще, может, до расположения не добрался, а я-то здесь, так уж кажется, давным-давно… Однако — насколько давно на самом-то деле?

Он взглянул на часы и обомлел: секундная стрелка бежала по циферблату с немыслимой скоростью. Глаз различал даже движение минутной.

Посмотрел на гаджет на правом запястье — там то же самое, только без стрелок: циферки мельтешат, словно взбесились. Нажал кнопки индикации давления и пульса — и здесь бред какой-то. Давление образцовое, 116/71, а вот пульс несусветный — 16. При том, что субъективно самочувствие нормальное. Чудны дела твои…

Вернулся на площадку. Опять будто бы щелчок, не пойми где и какой. Посмотрел на левое запястье, потом на правое: обычный ход времени. Отметил про себя: 15:03 по Москве. Усмехнулся: обедать пора. И правда, не помешало бы, организм и сам уже напоминал, пока что деликатно. Но не лезть же здесь и сейчас в рюкзак за спецпайком. Эх, прощай, распорядок дня. «Коктебеля» бы глотнуть, перекурить бы, но тоже не сейчас. Ладно… В смысле добро…

Вступил в проем: снова нечувствительный (прости за литературщину, дружище-камрад Сергей Николаевич Смирнов-Коммодор) щелчок и снова гаджеты взбесились. Чертовщина… Что ж, рассуждать, версии выстраивать — это потом (ох, многовато на потом накапливается; впрочем, неудивительно), а пока — шагом марш по коридору. Только шагом не быстрым. С оглядкой, как подобает разведчику. А то и диверсанту, внутренне ухмыльнулся Игорь, ибо — кто знает, что ждет нас, кто знает, что будет… Тьфу ты пропасть, прет и прет литература, теперь вот пан Вильгельм Альберт Владимир Александр Аполлинарий де Вонж-Костровицкий, более известный под позывным «Аполлинер».

Все-все, память в порядке — и завязали пока с этим. Сосредоточились. Полная концентрация. Малый вперед.

Глава 9. Красавицы, чудовища

Дата: неопределенность

Коридор был почти квадратного сечения — где-то четыре на четыре метра. И по всему профилю — бетонный. Задействовать фонари не потребовалось: под потолком болтались на коротких проводочках лампочки, то через сорок шагов плюс-минус, то через шестьдесят. Слабосильные лампочки, да еще, похоже, запыленные, но более-менее подсвечивали. По идее, по потолку должен был бежать общий их провод; Игорь присмотрелся и даже присвистнул, различив следы штробы в потолке. Оценил: кто-то здесь, в этом г. Марьграде, сильно хозяйственный и довольно умелый. Homo, значит, habilis и homo… как будет по-латыни «хозяйственный»? Economic, наверное. Homo habilis economic, пусть так.

Двигаясь по коридору, считал и шаги, и сами лампочки, мысленно корректировал стародавний поэтажный план. Впрочем, даже не корректировал, а запоминал для составления нового, поскольку зубрил те планы, вероятно, зря: совсем на них тут непохоже.

Периодически поглядывал на правое запястье — запустил там шагомер и сверял показания с устным своим счетом. Любопытно, количество шагов и пройденное расстояние индицировались вроде бы корректно. В отличие от средней скорости — она получалась черепашьей, меньше 1 км/ч, хотя шел Игорь вполне по-человечески. Загадки, загадки…

На двадцать третьей лампочке — около восьмисот метров пройдено — обнаружилась развилка. В обе стороны уходили чуть более узкие коридоры; на стенах — уже знакомого дизайна (если это можно так назвать) указатели: налево — «Тупик», направо — «Тупик», прямо — «К Площади Первых Встреч». В тупики, ясное дело, соваться незачем. А развилка странная, подумал Игорь; в тупиках, возможно, и коней теряют, и жизни… Так что — прямо, конечно, на эту самую площадь Первых Встреч, и жив буду, а насчет «себя позабуду» — нате выкусите, мысленно показал он кукиш неведомо кому.

Все когда-нибудь заканчивается. По большому счету, утверждение сомнительное, но этот коридор, протянувшись без развилок еще с полкилометра, и правда закончился, распахнулся в круглую площадку. Потолок был выше, чем в коридоре, а в центре красовалось замысловатое сооружение двухметровой высоты: четыре вделанных в пол деревянных столба, на них, по периметру и крест-накрест, деревянные же брусья, к внешним брусьям пришпандорены таблички: «Площадь Первых Встреч». И никого; встречать было некого и некому. За площадью коридор продолжался — вероятно, считался здесь проспектом. Может быть, даже главным. Табличка есть, но далековато, отсюда не разглядеть. Ну да не горит. Вправо уходил коридорчик-улочка, ее указатель был виден хорошо: «К сектору 1–1 (раз-раз)». Влево — аналогичный коридорчик, табличка гласила: «К уровню 2 (два)». Туда рано; сначала по этому уровню, который «раз», нужно побродить как следует. А вот по проспекту продолжать движение или идти к некоему сектору — сейчас обдумаем…

Игорь решил позволить себе, наконец, перекур. Скинул со спины рюкзак, с наслаждением потянулся — немалая все-таки ноша, пусть чуть-чуть отдохнут и спина, и пресловутый плечевой пояс. На рюкзак же и присел, вытянул ноги, достал сигарету, зажигалку, вдохнул, выдохнул, закрыл глаза. Попытался обдумать дальнейшее. Ничего в голову не приходило. Проспект очень уж унылый, но он все-таки наверняка проспект. С другой стороны…

Он не знал, чтó с другой стороны. Подустал, что ли. Не физически, чисто ментально. Нет, никаких сложных задач сегодня не решал, но ведь всего здесь увиденного — столько… массив информации, может быть, обрабатывается мозгом бессознательно…

Чувствуя, что вот-вот задремлет, вздрогнул. Обозвал себя Соней. И услышал справа — высокие голоса, слов не разобрать; а еще смех; а еще что-то вроде шлепков по бетону, ладонями или босыми ногами.

Быстро затушил сигарету о бетонный пол. Не найдя, куда пристроить окурок, сунул его в кармашек рюкзака. Встал, повернулся лицом к приближающимся звукам. Приклеил к лицу улыбку.

На площадь высыпала и, узрев Игоря, замерла стайка существ. Семь особей. Явные гуманоиды. Первая ассоциация — голодающие дети Африки, как из когда-то показывали по ТВ (опять: что за воспоминание? впрочем, не до того). Ростом ему по пояс или чуть ниже. Непропорционально крупная голова, густо-коричневая кожа, вся в мощных складках, как шкура у шарпея. Из макушки торчит пук волос, наподобие оселедца у запорожского казака. Но волосы того же цвета, что кожа, и пук этот расширяется вверх и опадает тюльпанообразно. Бровей не видно; да что там бровей — ушей не видно; а глазки иногда заметны — поблескивают. Нос-картошка. Безгубый рот. Одеты все семеро в серые хламидки до колен, небрежно сляпанные, похоже, из мешковины. Ноги, точно, босые. Нескладчатые, тонюсенькие и карикатурно кривые. Руки открыты от локтей и ниже, тоже палочки; сколько пальцев — не разобрать, шевелятся пальцы непрерывно.

Игорь поднял руки вверх, ладонями вперед: жест миролюбия. А подумают, что он сдается — тоже неплохо для первого контакта.

— Ай! — крикнул передний гуманоид. — Мудан! Новый! Ты какой такой мудан?

Ну, хоть частично по-русски, осторожно порадовался Игорь.

— Ты опасный мудан? — уточнил абориген.

Остальные оторопело молчали. Этот был, видимо, вожаком.

Игорь довел улыбку до возможного предела. Хотел после нее сказать, что он не опасный, что он друг, но не успел.

— Ай-ай! — взвизгнул вожак. — Ощерился! Зубья! Ай-ай! Ребзя, тикаем!

Стайка с готовностью подхватила это «ай!» и, продолжая семиголосо вопить, со страшной скоростью почесала по коридорчику в обратном направлении. До слуха Игоря донеслось: «Старши́м обскажем, нехай еврея́м нажалятся…»

Все стихло. Мудан еврея́м, подумал Игорь. Ну и рванули же — из всех сухожилий. Осознал, что до сих пор «щерится», стер улыбку с лица.

Взвалил на спину рюкзак, двинулся вслед «ребзям».

***

Этот коридорчик оказался поуже и пониже: можно было, раскинув руки, коснуться обеих стен одновременно, а подняв — дотянуться до лампочек. Которые здесь, впрочем, висели реже: коридорчик петлял то в одну сторону, то в другую, в некоторых коленцах приходилось подсвечивать фонарем — Игорь выбрал налобный.

Стоило бы, подумал он, фиксировать путь на телефон — снимать на видео или хотя бы делать фото на поворотах. А с другой стороны — зачем? Чтобы обратно выбраться? А смысл туда выбираться? Или чтобы поэтажные планы сделать нынешнего состояния этих подземелий? Тот же вопрос: смысл? Или есть смысл и в том, и в другом? А потом — сядет батарейка в телефоне, и тогда что? А что «что», подумаешь, батарейка… Он напомнил себе: цель у меня тут — не разведка, не поэтажные или какие еще планы, цель у меня — отыскать женщину и, надеюсь, ребенка, вернуть их в мир, вернуться с ними, а иначе жить-то зачем?

Мысли заволакивались туманом, думать не получалось, считать лампочки, шаги, повороты — тоже. Немного позже понял, что дышать стало трудновато. И пить очень захотелось. А курить — совсем нет.

Остановился, снял рюкзак, нашарил в нем драгоценную бутылку с водой, сделал скупой глоток, сунул обратно, сел на пол, откинулся на рюкзак спиной, задремал.

Очнулся. Сколько времени кемарил, оценить не мог. Наверное, часок, не больше.

Было душно. Встал, почувствовал, что вспотел, и вообще жарко, жарко. Не температура ли? Взглянул на чудо-гаджет. Счетчик секунд продолжал молотить в бешеном темпе. Нажав нужную кнопку, переключил на термометр. Нет, температура нормальная. Ну, в любом случае — не сидеть же здесь.

Может, вколоть стимулирующее? В аптечке уже готовые инъекторы, распаковывай да засаживай в бедро или в шею. Нет, не стоит. Поберегу, решил он. Сам шевелиться в состоянии? В состоянии. Вот и вперед.

Опять закинул рюкзак на спину, двинулся дальше. Ноги были словно чугунные. Поворот за поворотом, колено за коленом, то длиннее, то короче… С огромным трудом старался не терять, хотя бы приблизительно, внутреннего счета времени.

Когда впереди забрезжил свет поярче и послышались какие-то звуки, прикинул, что от проникновения на Завод прошло часов пять. Плюс-минус, конечно, и немаленький, но будем считать, что пять. Сейчас, стало быть, где-то половина шестого вечера. Посмотрел на часы — те и другие показывают за полночь, причем следующих суток, седьмого июня. Глянул в телефон — там то же самое. Подсчитал приблизительно— получилось где-то четыре к одному. Да, по бегу стрелок и мельканию цифр похоже на то. Ничего себе. Символичность, однако, причем слегка издевательская: на циферблате швейцарца красуется логотип — Tempo Lento, что переводится с испанского как Медленное Время, а означает этакую карибскую расслабленность. Понты, само собой, но симпатичные…

Медленное время, да уж. Шпарит, как сумасшедшее. Расслабленность, ага…

Ладно. Чертовы закоулки закончились, упершись в большой коридор, почти такой же в сечении, как давешний «проспект». К стене была приделана табличка: «Сектор 1–1 (раз-раз)».

Коридор — улица? — повернул налево. Дышать стало полегче, жара тоже немного отпустила. По правой стороне тянулись ниши метров по пять шириной и по три глубиной, отгороженные низенькими деревянными оградками-перильцами, с проходами внутрь этих маленьких пространств. Дальше, в бетонной стене каждой ниши, дверь, настоящая, деревянная. А, нет, даже две двери; вторая, что ближе к углу, замызганная какая-то. Окон нет. В некоторых из ниш — высунувшиеся из-за оградок лица аборигенов. Обращенные к нему, Игорю. И негромкий, неразборчивый говор.

Он заставил себя улыбнуться — только не так широко, как давеча, — и, держа эту улыбку, двинулся по коридору. Нет, очевидно, все-таки по улице.

***

Гуманоиды выглядели, в принципе, так же, как «ребзи» на площади Первых Встреч, только были чуть крупнее, а в остальном почти не отличить. Разве что волосы — у кого «оселедцы» короткие, у кого подлиннее и свисают, у одних коричневые, у других с проседью.

Казалось, все бормочут что-то, но при его приближении замолкают и только провожают взглядами, а потом возобновляют бормотание — молитвы, что ли, шепчут, предположил Игорь, или заклятия какие?

Наконец, однообразие прервалось. Существо с торчащей из макушки длиннющей полуседой прядью волос — что это она полощется, подивился Игорь, ветра же никакого, — распахнуло пасть и заверещало чуть ли не на ультразвуковой частоте:

— Ах ты мудан проклятущий!!! Мальчишков наших пошто спужал, смертию пошто грозился?!! Тебя кто сюды пустил, оглоеда позорного?!! А ну пошел вон отседова!!! К своим подь!!! К еврея́м подь!!! Там тебе пропишут по харе твоей бесстыдной!!! У-у, бабца, небось, захотемши, охальник стоеросовый?!! На отшиб подь, муданище стыдобное!!! К страхолюдинам подь гадючным!!! Тута тебе, тварь заразная, желёзками мазано али как?!!

Существо захохотало еще тоном выше, хотя казалось, выше уже некуда, оборвало хохот и продолжило изрыгать брань, бессмысленную и, оценил Игорь, вполне бездарную.

Попытался произнести что-то мирное. Увы, это было невозможно. Уши заложило, он пожал плечами, что стоило известного усилия — рюкзак мешал, — и медленно зашагал дальше. Визги понеслись ему вслед, но через несколько секунд издававшая их тварь словно захлебнулась — и стало тихо, слышалось лишь прежнее бормотание аборигенов.

Когда миновал еще с десяток ниш, сзади раздался дребезжащий тенорок:

— Мил человёк мудан, а мил человёк мудан?

Игорь обернулся. На него смотрел гуманоид, почти неотличимый от остальных. Разве что нос покрупнее. И волос нет совсем.

— Ты, мил человёк мудан, — затараторил он, причудливо коверкая слова, — на Лавуню сердечка не держи. Лавуня хучь и первейша́я во всем Марьграде красави́ца, а карахтер у ей у-у каковóй, огонь карахтер! А пожалуй, мил человёк мудан, в отсечку в мою, посидим тама, потолкуём об чем, с тобой-то, коль ты мудан, а ты мудан и есть само́й что ни на есть, уж я-то враз образли́чимши, так с тобой-то потолко́вати мене в радость, давно не толко́вамши по душам, а уж тобе со мной, енто ты даже сумлеваться не удумай, потому я ой много об чем дум переудумамши, а потолко́вати ежели с толком да с пользой так енто не с кем а с муданáми я завсёгда потолко́вати антиресуюся бо корня́ мы едино́го а ствольчики да веточки наши разбежамшися вот и есть завсёгда об чем потолко́вати…

Уши опять начало закладывать, теперь от потока льющихся в них слов. Но тут абориген сделал паузу, чтобы вдохнуть, чем Игорь и воспользовался:

— Пойдем, дедушка, спасибо тебе.

— Каковóй я те дедушка, — возобновил атаку гуманоид, — я и нежёнатый ишшо, а обжёниться вот на Лавуне хочу, да ёна пока не дает, троёх мужов со свету посжимши, а четверто́го выбираемши, так пущай мене выберёт, а посжи́вет так пущай хучь посжи́вет, а пожалуй ко мене, да, пожалуй, мил человёк мудан, я рядком тута обитаюмши, отсечка у мене тута, фатерка тож, пожалуй…

Он молол языком почти безостановочно, но Игорь сумел абстрагироваться. Следовало найти где-то приют, поесть, восстановить силы, поспать недолго, но здоровым сном, и на свежую голову обдумать все.

— Красави́ц у нас тута много, да Лавуня изо всех первейша́я, — вещал гостеприимный абориген. — А ёна мене кричит, мол, ты, Федюня, как есть чудови́ще дурное да носато́е, пшел, кричит, вон от мене, язык, кричит, что помело, а каковóе ж помело, ёно ж, помело-то, волося́ное, а язык-то во, гля.

Он на ходу повернул голову к Игорю, вывалил язык — сизый, мясистый, пупырчатый.

— Каковóе ж помело, и не помело вовсе, а я смеюся, я свово завсёгда добьюся, я до фостика ёйного доберуся, а тама пущай со свету посжи́вает, не жалко, мене и пожалети некому, бо сирота я и нежёнатый от века. Енто мене кличут таковó: Федюня, — сообщил он неожиданно деловым тоном. — А по фицьяльному ежели, того не ведам. Должно, Федосий. Да, Федосий. И фамиль имем, токмо нам фамиль без надо́бы. Федосий.

— Не Федор? — осведомился Игорь.

— Не-е, каковóй ишшо таковóй Федор. Федосий, вот как! А так-то — Федюня. А тобе каковó кличут, мил человёк мудан?

Маньяк, хотел ответить Игорь, но воздержался — они тут могут знать это слово. Назвался честно — Игорем.

— Да нетути таковóго прозвания, — усомнился Федюня. — А хоша у вас, у муданóв, всяковó могёт быть. А вот и пришкрёблися, вот ёна отсечка моя. Заходь, мил человёк мудан, заходь, сидай вон на лавчонку, Шушулька мене ладну́ лавчонку скомстролимши, ты сидай, толкóвати учнем.

— Федюня, дорогой, — проговорил Игорь, зайдя в «отсечку», скинув рюкзак и сев на скамью, действительно добротную, в отличие от колченогого низенького столика по соседству. — Федюня, ты прости меня. Ты добрый, я вижу. У меня сейчас сил никаких. Я вот только из своих запасов подкреплюсь, водички глотну и должен поспать немного. А уж потом потолкуем.

— Э-эх да эхма! — воскликнул Федюня. — Самоё утречкó, а ты, вишь, почи́вати, экой путник, ну да уж что уж, гнати гостя енто хужэе нетути, почи́вай уж, вот на лавчонке и почи́вай.

— Подкреплюсь только, — повторил Игорь, извлекая из рюкзака порцию спецпайка. — Хочешь моего отведать?

— Что ты, что ты! — замахал ручонками Федюня. — Мене от харчов ваших муданóвых завсёгда пучит чуть не до погибели! Я б тебя желёзками угостил, ёни ох укусны́е, да вас же, муданóв, от желёзок пучит, а нас, местных, от вашего пучит, вот и кричу тебе, единóго мы корня́, а ствольчики свои у кажнóго, а ты кушай уж сам свое, а как напочи́ваешься, так и потолкуём, забижаться не станешь!

— Спасибо, — еле ворочая языком, выдавил Игорь.

Он быстро и очень умеренно утолил голод и жажду — спецпаек работал на пять с плюсом, но, похоже, следовало экономить, — спросил хозяина об отхожем месте, воспользовался, вернулся к скамейке, кое-как пристроил под голову рюкзак…

Глава 10. Позывной: Путник

Дата: неопределенность

Спят люди — по-разному. Бывает, нежишься на мягчайшей перине, без единой под ней горошинки, и одеяла теплые, но легкие, и подушки пышные, и воздух в спальне благоухает райски, и звуки непрошеные не досаждают, и комары да бабочки ночные не докучают, и сны видишь чýдные — а просыпаешься разбитый, больной, злой. А бывает, пристроишься где придется, валишься одетый в чем был на жесткий пол, под головой ничего нет, там чешется, тут свербит, воздух спертый, смрадный, то жар накатывает, то озноб колотит, и мухи противные жужжат, кусаются, и дребезжит что-то, скрежещет, и ворочаешься, и мерещится по углам вражья сила, и снится жуть всякая, а очнешься — свежий, с головой ясной, к боям-делам-свершениям готовый.

Игорь спал не пойми как и, проснувшись, не мог бы сказать, свеж он или разбит, добр или зол. Да и незачем было в этом разбираться, а было бы зачем — тоже не получилось бы, ибо разбудили его настойчивые тычки в плечо и плаксивые причитания:

— Ау, мил человёк мудан путник, ты живой аль какó? Вот же мене, сироте, незадача выпала́ся, почи́ват да почи́ват, навроде какó живой, а то ль коченёлый, ау, мил человёк мудан, ау, ау, ау…

Игорь прохрипел что-то, открыл глаза. Федюня. Теребит его, причитает, чуть не плачет.

— Да живой я, чего ты… — просипел он.

— Ох ты ж! — обрадовался коричневолицый хозяин. — И то, живой, вот как есть живой! А я уж удумал было́… ай-яй-яйюшки! Ты ж, милок, целён день да цельну́ нощь лежамши тута, усю лавчонку мне отлежамши небось!

Игорь прислушался к своим ощущениям. Казалось, сейчас глубокая ночь; казалось, дрых он часов пять-шесть, не больше. Но — сутки?! Он посмотрел на часы. Так-так. Восьмое июня, около девяти утра. Спать больше не хотелось. Похоже было на перенастройку организма при дальних перелетах, при смене часовых поясов. Его, Игоря, организм, адаптировался всегда легко, так ему помнилось. Откуда помнилось, куда летал, зачем летал, с кем летал — это смутно…

Сейчас с адаптацией обстояло похуже. Был ведь в неплохой форме, а прошло — сколько? — да считанные часы прошли, и кажется, будто вчерашнее, не говоря уж о более раннем, откатилось на годы назад, и все эти годы протекли в бесполезных шатаниях по едва освещенным бетонным коридорам, и сил на что-то важное — не факт, что хватит.

Так. Все это никуда не годится. Прикрикнул на себя стародавним: соберись, тряпка!

Сел на скамье, откашлялся, потер руками лицо — эх, умыться бы как следует!

— Тута пришкрёблися было́ пялитяся на тобе, — доложил Федюня. — Страсть скольки́ народцу! Стоятися, пялятися. Боятися тебя, а чаво тобе боятися? Вот дурни́! Аж самáя моя Лавуня-красави́ца пожаловалася, токмо ёна не боялася и не пялилася, а поглядемши глазыньками своими, плюнумши в сердцах да ужаловалася. Потому — карахтер! А протчих я прогнамши. Неча, кричу, любопытничати, енто гость мой дорогой, а гостя́ забижати енто ни-ни, от так от!

— Федюня, — спросил Игорь, почувствовавший, что в голове вот-вот зашумит от трескотни, — а Лавуня, это что за имя такое?

— Эка́ ты вона́ эко́й! — удивился Федюня. — А ишшо мудан, а неугадли́в! Ну, Клавуня ёна есть, а я «ке» переднёе напрóчь вымемши, вот ёна и вышла́ся: Лавуня. Потому как лав енто есть любовь! Запевали, бывалоча: бабай мой лав бабай, енто, стал быть, почи́вай моя любовь почи́вай, во как! А ты сего и знати не знамщи? Эх, дерёвня…

— Понял, — сказал Игорь. — Спросонья просто не сообразил. Погодь, мил человек… — он осекся, поймав себя на том, что начинает перенимать лексикон хозяина. Поправился: — Стоп, дружище. Дай-ка я сначала оправлюсь, перекушу, а потом можно и поговорить.

Поговорить, подумал он, очень даже можно и нужно: ничего тут пока не понимаю, а от словоохотливого аборигена, глядишь, разживусь информацией, потом поанализировать попробую, посистематизировать…

Федюня насупился — ну да, сутки ждал, теперь только-только разговорился, а тут «стоп». Но ничего не попишешь — кивнул, рукой махнул согласно. Удивительно, но все это молча.

В отхожем месте обнаружились два крана, накануне не замеченные (ага, «накануне», как же, мысленно сыронизировал Игорь). Осторожно повернул один — ничего не произошло. Из второго бодро полилось, прямо на пол, где, оказывается, зияло небольшое отверстие. Лившееся походило на воду. Игорь подставил палец, понюхал его, решился — лизнул. Да, вода, конечно. С отчетливым привкусом ржавчины, но вода! Присмотрелся к струе — точно, есть желтизна. Пить эту воду, разумеется, не стоит, нефильтрованную; разве что в самом крайнем случае. А вот ополоснуться — пойдет!

Он метнулся обратно к скамейке, извлек из рюкзака туалетные принадлежности, — Федюня рта открыть не успел, — вернулся к воде, почистил зубы, умылся. Почувствовал себя почти человеком! И аппетит взыграл, а это не то что впихивать в себя по обязанности…

Сел на скамейку, достал вторую упаковку спецпайка, вопросительно взглянул на хозяина. Тот задумчиво вертел в руках связку узких металлических полосок, взирал на стоявшую на столике щербатую керамическую миску с мутноватой жидкостью и выглядел печальным.

— Скажи-кось, мил человёк мудан, — произнес он непривычно медленно. — Скажи-кось, чаво таково́е ты у мене тута перекусыва́ти удума́мши?

— Э-э, — опешил Игорь. — Да вот, как ты называешь, харч мой. Перекушу. В смысле, подкреплюсь. Что стряслось-то?

— В смысле, в смысле… — передразнил Федюня. — Кушати, что ль, станешь? Так бы и сказывал. Тряслося ёму… Путник ты, как есть путник. Ну ладушки-оладушки, кушай тады. А перекусыва́ти-перегрызыва́ти мене в дому тута ничо не надоть, енто я к слову, не держи сердечка. Я тож покушаю. Ох, укусны́ желёзки! А уж опосля толко́вати учнем.

Он отделил одну полоску, обмакнул ее в мутную жидкость. Едва слышно зашипело. Федюня подержал так «желёзку» несколько секунд (каких секунд, опять спросил себя Игорь, бешеных или нормальных?), вынул, сунул в рот, откусил, принялся чавкать.

— Приятного аппетита, — пробормотал Игорь.

Федюня перестал жевать, с видимым усилием проглотил то, что было во рту, заявил возмущенно:

— А не надобно́ нам тута апатитов! От апатитов твоих не пучит, от их столбняк да карачун, а и укуса́ никаково́го, и не разжу́ешь толко́м! Ишь, удума́мши: апатиты! Ты, путник, сказыва́й да не засказыва́йся!

— Да не апатиты! — объяснил Игорь. — Аппетит, ну! Чтобы вкусно было, чтобы… это… кушалось с удовольствием! Слово такое: аппетит!

— Нетути таково́го слова, — сурово сказал Федюня. — Надо́бно сказыва́ти: «добро́го укуса́», о как. А ты дерёвня и как есть путник, хоша и мудан.

— Да что за слово такое — мудан? И почему я путник?

— Мудан потому как мудан, а то кто ж ты есть? А путник потому как путник. Опосля расто́лкую. А покудо́ва — коль я кушаю, никóго не слушаю, поня́л? Так-то.

Доедали молча. Игорь извлек из рюкзака саморазогревающуюся баночку с кофе, вскрыл ее, немного подождал, стал потихоньку прихлебывать. Федюня тем временем отлучился в «фатерку», вернулся с наполненной кружкой, похожей на его миску — керамической и как будто местами обкусанной по краям. Жидкость в кружке была прозрачная. Игорь полюбопытствовал:

— А во что ты, Федюня, желёзки свои макал? И в кружке в этой у тебя что?

— В кислóту макал, во что ж ишшо макати? — снисходительно объяснил тот. — Токмо не в люту́ю кислóту, а в разбавлённую. От лютóй… — он глотнул из кружки.

— …пучить станет? — догадался Игорь.

— Куды тама пучити! Уж лутшэе бы пучило! Сгорит нутро от лютóй, вона как! А водицы добавити, так и чинарик чинариком!

— А где ты желёзки-то берешь?

— Знамо где… тама, — Федюня мотнул головой, указывая куда-то вниз. — Ходим туды… А то Шушулька притаранит, споднизу. Нам тама боязно́, а ему ничо, а желёзки тама укуснёе да здоровёе. Их вот ноне и укушамши. А таперя водицей чисто́й захлебывам.

— И ничего? Не пучит? Я попробовал — водица у тебя немного того… ржавчиной отдает…

— И сызнова́ ты аки робятенок глупóй! Сама́я укусна́я и сама́я пользительная наша тута водица! Ну, а ты чаво такó хлебашь?

— Кофе, — улыбнулся Игорь.

— Ко-охве, — протянул Федюня. — Ну-кось дай-кось нюхну.

Он с опаской поднес баночку к носу, шумно потянул воздух, отпрянул. Вынес вердикт:

— Вы, муданы́ — муданы́ вы и есть. Родичи твои, тама, наверьху, — он ткнул пальцем в пол, — ёни таковóе хлебают, да. А нам таковóе не любо́.

Игорь насторожился: родичи? Не забрезжило ли? Задать вопрос, однако, не успел.

— А ента бочонка твоя, в какой кохве твое плещемшися, — заинтересовался Федюня, — ёна из чаво скомстромлёнши?

— Банка-то? Пластик, а сверху, снизу и внутри — алюминиевая фольга, — ответил Игорь.

— Люминь… Не желёзка, нет… — как бы про себя проговорил Федюня. — Укус не тот. Ну да на худой день сгодится… — И скомандовал: — Как дохлебашь, мене сдашь, поня́л? И други́ каки́ ежели, тож сдашь.

Что ж, заметил про себя Игорь, хоть такую малость уразумел: жрут они тут металлы всякие… Метаболизм, однако…

***

Допили. Федюня завладел пустой баночкой из-под кофе, закинул ее куда-то в «фатерку». Игорь собрался было начать расспросы по делу, но хозяин, как всегда, оказался проворнее.

— Учинаём толкóвати, — объявил он. — Я первóй спытаю, ты мене без утайки, а уж опосля потóлкуем ох по душам об разнóм. Сказыва́й, откель ты взямшися? Потому как мудан ты как есть, а мы тута муданóв-то аль не видамши? Видамши, от так от! Муданы́ завсёгда наверьху обитаюмши, — он опять ткнул пальцем вниз, — к нам сюды вниз редкó когда кажумшитися, а все ж быват. Четвероё их ныне, свящённых, а ишшо тама, сказывают, есть которые коченёют, а мы их кого забымши, а кого и нет. А ишшо девки есть муданки, то на отшибе, и бабцы с ими. Страшны́е все — и-и! — что девки с бабцами, что свящённые! Как вот ты страшны́е! Однако ж вумны́е! Особливо свящённые вумны́е, и Шушулька с ими, ён-то к нам частó кажимшитися. А ты есть мудан глупóй. Ума наберешь, енто да, дык и ёни, свящённые, за тот срок ишшо наберут. Так что не угнатися тобе за ими. Потому как ёни тута муданы́ стары́е, а ты тута мудан новóй. Вот и сказыва́й: откель взямшися? Ась?

Естественно, рассказывать все с самого, условно, начала, было бы глупо. Федюня понял бы еще меньше, чем Игорь понял из его тирад. Поэтому ответил просто:

— В общем и целом — сверху я взялся.

И показал рукой на потолок.

— Ой, пу-утни-ик, — пропел абориген. — Сказыват «сверьху», а показыват на низ…

— Федюня! — взмолился Игорь. — Там, — он еще раз указал на потолок, — верх!

— Пороли тобе малó, — горестно сказал хозяин. — Ты вот сознайся, читати мо́гешь? Грамотнóй?

— Есть маленько, — буркнул Игорь.

— А ты не грубиянничай, а вот слухай сюды. Тама, — Федюня тоже махнул в сторону потолка, — ровéнь который? Ровéнь тама нуль! Так, что ли?

— Логично, — согласился Игорь. И поправил: — Уровень.

— Ты мене зубьёв не заговаривай! То по-вашему, по муданскóму, у-уровень, ишь, ну да Шушулька таковó и малюёт, а по-нашему, по-людскому, ровéнь! Потому как ровнó тута, все равно какó на столе. Во-от. А тута у нас ровéнь которóй? Ай не читал, кады к нам сюды захóдил? Ровéнь раз, так аль не так?

— Ну так…

— Вот те и ну! Раз-то, ён поболе нуля будет, ась? То-то же! Стал быть, тама низ, а тута мы! А тама, — хозяин показал на пол, — верьх. Бо тама и поболе нашего ровéнья… два, три… восемь… всякó… Вот ёни и вышэе, токмо нам тута енто не в обиду, бо раз енто есть первейшóй изо всех. А сектóр наш, ён раз-раз, потому ён и вовсе наипервейшóй. Да. А в самóм в верьху и вовсе не весть какой ровéнь, тама свящённые обитат. Прозывают тот ровéнь Ризидни́ца штоль, да нам тута енто без надóбы. Вышэе, вышэе, вышэе струним мы в полет нашептиц, запевамши таковó, бывалоча! Нашептицы енто которы́е нашептыва́ют пустое всякóе. А мы их, стал быть, пристру́ним, да и в полет, чтоб подале. Тама ишшо опосля: и кажный пропилит не дышит. Потому — на страже кажнóй, такó и пилит вкруг себе, как бы взад кто не прилётел. Да. Уразумёмши?

Игорь промолчал. Он решил не спорить, не вязнуть в этом словоизвержении — время дороже. С бессмысленным — деликатно соглашаться и выводить собеседника на осмысленное. Задачка, однако, та еще… А что касается времени, которое дороже… Он взглянул на часы. Летит местное время, ох летит! Уже около пяти на циферблате, а когда в прошлый раз смотрел, было без чего-то час дня, а прошло с того прошлого раза… ну хорошо, пусть час прошел… да, похоже на четыре к одному… Хорошо, что у швейцарца автоподзавод. У японца батарейка на пять лет рассчитана; значит, по тутошнему ходу времени, год с лишним прослужит — нормально, я здесь либо не пробуду столько, либо не проживу, в буквальном ли смысле, в переносном ли… Правда, на кой черт мне здесь эти приборы… ну, как знать — мало что еще видел, не понимаю вообще ничего… А вот телефон сядет — это не есть гут. Фото делать, видео — наверное, было бы все-таки полезно… Окей, сказал он себе, возвращаемся к этому… к толковищу, чтоб его.

***

— Таперя ты мене спытай, — предложил Федюня. — Бо так заведёно, ежели толко́вати: я спытаю, дале ты спыташь, дале сызно́ва я, дале…

— Понял-понял, — торопливо сказал Игорь. — Только сначала, дружище, две просьбы. Вернее, первая — вопрос: у вас тут розетки электрические есть?

— Эка сказанумши! — развеселился Федюня. — Каки́ таки́ розётки?! Нам тута без надо́бы! На отшибе енто, до́лжно, да, у свящённых того боле да. А нам без розёток твоих тёпло да сытно́, о так! А то Шушульку спытай, коли завстречашь!

— Ясно… А второе — как раз просьба. Федюня, ты добрая душа, я уж понял. Поэтому прошу: когда говорить… ну, толковать будем — не части ты так, пожалуйста! Помедленнее говори, хоть немножко, а то мне трудно бывает усваивать.

— Дык енто ясён красён, — важно ответил абориген. — Ежели так, запросто́, тады тако́, а ежели толко́вати всурьез, тады с чуйство́м да с толко́м. С толко́м толко́вати, чуешь?

— И с расстановкой, — зачем-то добавил Игорь.

— Ой-ёй, пу-утни-ик, — в который раз сказал Федюня. — Расстановка то совсём не то.

— Слушай, Федюня, — не выдержал Игорь, — что ты заладил? Путник, путник…

— Дык потому как путашь ты все на свете, — объяснил хозяин.

— Так тогда — путаник, а не путник!

— А вот таперя ты спытал верно́! — провозгласил Федюня. — Глянь-кось, умнеешь, что ль. Об том и желамши тебе толко́вати. Ну, слухай. — Он действительно стал говорить медленнее и четче. — Не пýтаник, а путáник, енто первó-напервó. В небывальные былодавние времёнья, бывалоча, запевамши: путана, путана, путана, нощная бабушка, да я не виноватый… Слыхивал?

Игорь ошалело кивнул. Бред какой-то, напропалую. Похоже, ничего нужного выведать не удастся.

— Вот, — продолжил абориген. — Путана — сие есть девка, аль бабец, да, бабец. Нощной. Гулящий, о как! А путáник — сие есть отрок, сынок тоёй путаны, а от кого сынок, то неведо́мо. — Он тоненько захихикал, прикрывая рот ладошкой. — А ты каково́й же путáник? Ты есть мудан, токмо путаш все как есть, потому как ново́й ты мудан, а потому ты есть путник. Вот и буду тобе тако́ прозывати, Путником. Великой Путник, от так от. А то прозвание, како́вым ты мене прозвамши́ся, от его глотку аж пучит.

Ну и ну, подумал Игорь. Песни он откуда-то помнит столетней давности. Наведенная, что ли, память… как у меня порой случается… единого корня, да… Хм. А у меня, стало быть, новый позывной. Ха.

Других мыслей не было. Федюня же сел, похоже, на любимого конька.

— Я ить не дерёвня какая, я ученью-свет уважам. Шушулька мене, быват, книжков притаранит, я их читам, читам, читам. Много чаво вычита́мши, и-и! Вот гляди. Путáник енто одноё такоё слово́. А есть ишшо титаник. Знаш, нет?

Игорь опять кивнул. Говорить не хотелось.

— Титаник енто, мил человёк Путник, суднó старобылодавнее, из сказки. Его, мож, и не было́, бо как так по воде плавати, обо гору стукатися. Сказка и есть. А ишшо есть слово́ ботаник. Сие есть человёк хилый, глупóй-не глупóй, а все одно дурёнь. А друго́ слово́ — британик. Сие есть… сие есть… сие есть…

Заело. Федюня явно забыл вычитанное. Игорь автоматически подсказал:

— В Древнем Риме. Наследник императора. Отравили его.

— Сам знам, что в Дерёвне Римý, — важно заявил собеседник. И оживился: — Гля, Путник Великой… не, буду тобе прозывати запростó Путник, а то долгонькó выходит… гля, Путник, ёдно тута к ёднóму! Потому как бымши в том Римý-Дерёвне ишшо такой Анибал. Сильнóй мужичина, хоробро́й, вумнóй, хоша и злой. А мы ныне ентакого человёка как прозывам, ась? Анбал мы его прозывам, во как! Анибал — анбал, поня́л? А Британик твой — ботаник!

Азарт так и пер из него, но вдруг фонтан иссяк — разом, словно кто-то перекрыл. Федюня зевнул, потер ручками лицо, вяло сказал:

— Потолкóвамши важно́, да и будет. Утомимшися я с тобой. Почи́вати пора. И ты почи́вай, коль желаш. А коль не желаш, тады погуляй, полýнощник, а пожелаш, так пожалуй вот на лавчонку…

— Как почивать? А обедать? И вопросы у меня, важные вопросы на самом деле! Ты меня совсем заболтал, а теперь почивать собрался…

— Ноне день не обеднóй, ноне завтрашнóй… обеднóй день взавтре… ужиннóй опосля… гладнóй ишшо опосля… и сызновá завтрашнóй… А ты бубубу, бубубу, ажнó брюхо бурчёмши… причепимшися ровно́ пьявка… Почи́вати, почи́вати…

— Погоди, друг! — заторопился Игорь. — Скажи только, как мне Шушульку твоего найти?

— Да кто ж знат, — пробормотал хозяин.

Он зевнул еще раз, встал, покачнулся, поплелся в «фатерку», скрылся за дверью.

Глава 11. Listed & Wanted

07.06.49, понедельник

Гриф: особая важность!

Откуда: департамент 31

От: Иванова И. И.

Куда: отдел 31/3

Кому: Коммодору

Дата, время: 07.06.49, 13:31 UTC+3

На Ваше от 23.05.49 UTC+3.

Направляю Вам для ознакомления «Сводку», представленную нам по нашему запросу Особым аналитическим отделом соответствующего компетентного органа (в сокращении).

«СВОДКА (в сокращении)

Фамилия, имя, отчество: Лушников Игорь Юрьевич.

Дата рождения: 16.08.1999. Место рождения: г. Москва.

Фамилию, имя, отчество не менял.

Гражданство: РФ.

Национальность: русский.

Вероисповедание: данные отсутствуют.

Партийность: данные отсутствуют.

Копия паспорта гражданина РФ прилагается.

Заграничный паспорт: не выдавался.

Отец: Лушников Юрий Викторович, 1970–2027. Мать: Лушникова (при рождении Ермолина) Галина Дмитриевна, 1974–2027. Погибли в авиакатастрофе рейса Москва — Иркутск 13.07.2027.

Прочие родственники (до 6-й степени родства включительно): оставшихся в живых не установлено.

Семейное положение: не женат. Ранее в браке не состоял.

Зарегистрирован по адресу: г. Москва, ул. Третьего Интернационала, д. 12, кв. 8.

ВНИМАНИЕ! По указанному адресу с 1996 г. расположено предприятие автосервиса. Жилых помещений (квартир) по указанному адресу не имеется. Проверено оперсотрудником. Рапорт прилагается.

Дошкольное образование: данные отсутствуют.

Среднее образование: лицей 1581 при МГТУ им. Баумана, выпуск 2017 г.

Высшее образование: МГУ им. Ломоносова, механико-математический факультет, специальность «Механика сплошных сред», выпуск 2023 г. Копии аттестата и диплома прилагаются.

ВНИМАНИЕ! Проведен выборочный опрос выпускников указанных лет и педагогического (профессорско-преподавательского) состава указанных учебных заведений, в количестве 43 лиц. Из них 13 опрошенных помнят фамилию и имя «Лушников Игорь», но не помнят никаких деталей: внешности, привычек, склонностей, каких-либо нестандартных ситуаций в ходе обучения и т. д. 30 опрошенных не помнят о Лушникове Игоре Юрьевиче ничего. Протоколы опросов прилагаются.

На действительную службу в рядах Вооруженных Сил не призывался. Воинское звание: лейтенант запаса. Военно-учетная специальность: 461003. Копия военного билета прилагается.

Трудовая деятельность: по 2048 г. включительно не зарегистрирована. 14.01.2049 зарегистрирован в качестве самозанятого лица. Сведений о деятельности в данном качестве не имеется.

Обращения правоохранительные органы от/в отношении Лушникова И. Ю.: не зарегистрированы.

Налоговые задолженности: отсутствуют.

Обращения в медицинские учреждения: не обнаружено.

Банковские счета, вклады, паевые взносы, страховые взносы: не обнаружено.

Копии полиса ОМС, СНИЛС, ИНН прилагаются.

Почтовые отправления на имя/от объекта данной сводки: сведения отсутствуют, как в базе Почты России, так и в других почтовых сервисах.

Аккаунты в социальных сетях, упоминания в сети Интернет: обнаружены на однофамильцев-полных тезок, в количестве 27. Связь с объектом данной сводки: отсутствует. Рапорт исследования прилагается.

SIM-карты на имя Лушникова И.Ю.: зарегистрированы на однофамильцев-полных тезок. Связь с объектом данной сводки: отсутствует. Рапорт исследования прилагается.

В собственности: автотранспортное средство Хендэ Элантра, серого цвета, выпуск 2018 г. Копии ПТС, св-ва о регистрации: прилагаются. Копия водительского удостоверения: прилагается. Копия полиса ОСАГО: прилагается.

Сведения о техническом обслуживании автотранспортного средства: отсутствуют.

Сведения о штрафах и ДТП: отсутствуют.

Приложения: упомянутое.

РЕКОМЕНДАЦИЯ. Считаем целесообразным составить и направить от Вашего имени конфиденциальные запросы по линии ведомств, осуществляющих разведывательную и контрразведывательную деятельность, как-то: ФСБ, СВР, ГРУ ГШ, спецподразделения МВД, МЧС, тергвардии и т. п.»

Предписывается Вам:

1. Усилить круглосуточное патрулирование периметра объекта 31, а именно: увеличить состав патруля до 4 (прописью: четырех) сотрудников. Патрулирование производить двумя патрулями одновременно, сменами по 8 (прописью: восемь) часов.

2. Организовать аналогичное круглосуточное патрулирование в черте городской застройки и, по Вашему усмотрению, иных территорий (улицы, площади, торговые и прочие заведения, локации и маршруты патрулирования по Вашему усмотрению) парными патрулями в режиме, идентичном указанному в п.1, в количестве 10 (прописью: десяти) патрулей.

3. Личный состав в количестве 76 (прописью: семидесяти шести) оперсотрудников для исполнения пп.1 и 2 будет направлен в Ваше распоряжение сегодня, 07.06.49. Прибытие завтра, 08.06.49. Поручается Вам разместить указанный личный состав в расположении отдела 31/3, а также обеспечить всем необходимым. Соответствующие денежные средства будут перечислены сегодня, 07.06.49.

4. В случае обнаружения/опознания Лушникова И. Ю. (позывной Маньяк) произвести задержание и доставить в расположение вверенного Вам отдела. Указанное осуществлять по возможности скрытно. О задержании доложить лично мне незамедлительно.

5. Задержанного Лушникова И. Ю. (позывной Маньяк) содержать на территории вверенного Вам отдела до моего особого распоряжения. Режим содержания: закрытое помещение гостиничного типа, категория комфорта не ниже ***. Покидать указанное помещение задержанному категорически воспрещается.

6. Категорически воспрещается Вам и/или иным сотрудникам отдела 31/3 проводить какие-либо акции в отношении задержанного Лушникова И. Ю. (позывной Маньяк), как-то: допросы/собеседования по существу вышепредставленной Вам «Сводки», а также о пребывании на территории объекта 31.

7. Категорически воспрещаются в отношении задержанного Лушникова И. Ю. (позывной Маньяк) какие-либо акции силового (физического/фармацевтического/психологического) характера.

8. При необходимости предоставить задержанному Лушникова И. Ю. (позывной Маньяк) соответствующее медицинское обслуживание.

9. В случае обнаружения/опознания совместно с Лушниковым И. Ю. (позывной Маньяк) иных лиц, составляющих с ним группу, действие вышеизложенных пп. 4–8 распространяется на данных лиц в равной мере.

10. О ходе патрулирования докладывать подробно и ежедневно.

Также довожу до Вашего сведения:

а) В органы внутренних дел субъекта Федерации направлены ориентировки для скрытного розыска Лушникова И. Ю. (позывной Маньяк).

б) Наш запрос о студентах, проходивших преддипломную практику в медсанчасти бывшего предприятия (ныне объекта 31) в период дня «Э», находится в стадии разработки в том же Особом аналитическом отделе соответствующего компетентного органа.

Благодарю за службу.

***

Гриф: особая важность!

Откуда: отдел 31/3

От: Коммодора

Куда: департамент 31

Кому: Иванову И. И.

Дата, время: 07.06.49, 13:46 UTC+3

Принято к исполнению.

Служу России!

***

Коммодор откинулся в кресле, рассеянно поиграл зубочисткой. Перечитал последнюю часть послания — руководящие, чтоб их, указания. Произнес вслух:

— И где я, мать вашу, такую ораву размещу? Семьдесят шесть рыл! Казармы у меня тут нэмаэ, звиняйте, дядьку!

А придется ведь размещать. И кормить-поить придется. Ну, предположим, это порешаю. На «соответствующие денежные средства» закажу пару армейских палаток, на сорок гавриков каждая. Где их поставить — проблем нет, территория позволяет. Коек тоже заказать… или нет, матрасами обойдутся. Кухню полевую… продукты… бионужники, а то загадят же расположение… умывальники… не было печали… а, придумаю что-нибудь. Соню запрягу, пускай повертится хлопец.

Да, еще браслетиков наваять с чипами, чтобы дроны на периметре до патрульных не докапывались. На восемь-то, изначально объявленных, запас есть, а на целую роту — увы. Заказывать придется, в срочном порядке.

Что там еще? Ага. Вот. Задержанного содержать, как в отеле трехзвездочном. Коммодор засмеялся. Во-первых, три звезды — это подите-ка проверьте. Что есть, тем и богаты. А во-вторых… задержанный, ишь как. Неубитый медведь… Да и как-то не особо верится, что будет тот медведь убитым. В смысле — в задержание не особо верится. По крайней мере, в обозримое время.

Это ж сколько они у меня тут будут колготиться, патрули-то? — ужаснулся Коммодор. До морковкина заговенья? Знаю я наше обыкновение: поперву все аж горит, а потом на нет сходит, обыденностью делается. Так, глядишь, протянется у начальства энтузиазм, скажем, на месяц, а после-то и уйдет на задний план, а там и вовсе без малого позабудется вся история. Патрулируйте, орлы, служба такая… Эх.

Однако нечего эхать, одернул себя Коммодор. Чует сердце: главное в послании — не инструкции, а влепленная в него «Сводка».

Внимательно перечитал ее раз, другой. Игорь-Игорь… Скажи-ка, толком не помнит о нем никто ни шиша. Одноклассники бывшие — и те не помнят. А распинался-то: типа объяснял я им про мою фамилию, что от воина с луком и стрелами она ведется, да о старомосковском варианте, да по башке бил, коли ржать не прекращали. Бил-бил, да, выходит, не вбил.

Все остальное в сводке — тоже… как бы выразиться… то стандартно до подозрительной нарочитости, а то, наоборот, нестандартно до дури. Адрес местожительства — на автосервисе, надо ж такое. Симок нету — а телефон-то у него еще как есть. Не работал нигде — а вешал мне тут лапшу про каких-то сотрудников с первой формой допуска. И тэдэ и тэпэ. Человек-призрак какой-то.

Сплошная лажа. Одно-единственное достоверно — про машину. Вон она, на стоянке тут, чехлом прикрытая.

Непонятно только, зачем врать так напропалую, когда ясно, что проверить все — раз плюнуть. Может, псих на всю голову? Да не особенно похоже. Разве что эта его память своя-не своя… ну так Маньяк — он и есть маньяк, ха. Конечно, психиатрия штука тонкая, темны воды ея…

Но нет. Не верю я, сознался себе Коммодор, что он шпион или вроде того. И что псих, тоже нет. Не верю и все тут! Я людей чую. Зря, что ли, столько лет землю топчу, а в промежутке палубу топтал. И сюда, в отдел наш 31/3, поставили меня не зря. Почему такой выбор сделали — того не объяснить, а что не зря — это, как говорится, сто пудов.

«Не зря», ввернул бы Маньяк, значит «не глядя». М-да.

Если вдуматься, невеселая история, да грустить некогда: служба.

Он быстро оценил ситуацию, связался с Соней, приказал:

— Ко мне в кабинет бегом марш!

Добавил:

— Свистать тебя наверх…

Не дожидаясь, начал составлять перечень палаток и прочего. А заканчивать, заказы по перечню этому писать, исполнение обеспечивать, размещение личного состава, кормежку и все такое — это пусть хлопец вертится. А мне — Коммодор витиевато выругался — забот-хлопот без того достанет. Патрулирование отслеживать, логистику контролировать, задачи ставить, результаты итожить, все это каждый день и как бы не круглые сутки. Наверх докладывать, оттуда новые директивы получать. Вот же ввязался.

А и не худо. Не загниешь на старости лет.

Глава 12. Чуть помедленнее, кони

Дата: неопределенность

Похоже, рассудил Игорь, у них тут как бы ночь. Продлится она часов восемь по местному счету, а по моему объективному — часа два. Значит, в течение этих двух часов бродить по секторам да по уровням, сколько их ни есть, особого смысла не имеет. И, далее значит, стоит выйти наружу, в нормальный ход времени. А там пройтись по ответвлению метеной дорожки, что ведет куда-то вглубь территории.

Он переоделся во все черное — усмехнулся: ночной призрак, — поверх банданы нацепил налобный фонарь, прихватил стропорез и, на всякий случай, виброрезак. Поколебался — и наполнил фляжку «Коктебелем», сунул ее в карман ветровки, в комплект к куреву.

Так, практически налегке, и двинулся.

В секторе «раз-раз», действительно, царила тишина. В многоколенчатом коридорчике и на «проспекте» — тем более. Проблем с дыханием на этот раз не было. Не было и мыслей — отложил их на потом. Шел быстро, на перекрестке проверил нерассмотренный ранее указатель. Даже два их там оказалось. На первом было выведено: «Проспект Раз», а второй извещал, что, повернув направо, путник (ха-ха) проследует к сектору 1–2 (раз-два).

Шутник этот Шушулька, со своими разами.

Игорь повернул налево, к выходу. Ускорил шаг — хотелось уже поскорее под небо, пусть и небо Завода… то есть, получается, Марьграда.

Перед проемом остановился, проверил часы: бегут неистово… Прошмыгнул через проем, к лестнице — различил знакомый щелчок. Еще раз проверил: так и есть, стрелки и цифры на обоих аксессуарах вернулись к стандартному ходу.

Почему-то вздохнул с облегчением. Нерационально это, сказал он себе. У меня-то лично ход времени какой был, такой и есть, что там, за проемом, что здесь. Собраться нужно, вот что. Мысли в кучку.

Они, мысли, тут же отчасти послушались: стала ясна причина фокусов с показаниями прибора — неправдоподобно низкий пульс, нереально малая скорость ходьбы. Все это надо умножать на четыре, торжествующе сказал себе Игорь! И тогда истинный пульс будет не шестнадцать, или сколько там выдавалось, а шестьдесят с лишним! И скорость хода — не километр в час, а нормальные четыре!

Торжество, однако, тут же несколько померкло, ибо неясностей как раз прибавилось: физические приборы, что механика, что электроника, ускоряются вчетверо, аборигены живут, похоже, в том же ритме, а личный, персональный, приватный, мать вашу вдоль и поперек, организм Лушникова И. Ю., позывной Маньяк, представления об этом не имеет!

Разница-то в чем? Она, если вдуматься, в том, что он есть объект биологический, одушевленный, а часы и прочее — просто техника. Но, с другой стороны, у обитателей этого Марьграда ход времени тоже ускоренный, хотя они, вроде бы, тоже биологические. Или нет? Какое ж био станет жестью да алюминием питаться? Ну да, они, скорее всего, не полностью био. Но одушевленные же?

А, чушь все это собачья, бредятина антинаучная. Однако факт.

Ну, вроде бы, эти вопросы не очень насущны, по крайней мере, пока, успокоил себя Игорь. И, уже поднимаясь по лестнице, посетовал: сколько же по-настоящему насущных вопросов не задал Федюне. Что за муданы такие, что за девки да бабцы на каком-то отшибе — это, может, вообще самое главное… опять же контрвопрос, типа: «а ты-то, Федюня, откель тута взялся? ну-кось сказывай»… и чего он язык ломает так… прямо карикатурно… впрочем, два последних вопроса, наверное, ненасущны… хотя как знать… Да поди спроси его! Симпатию вызывает, это да — правда ведь, добрая душа, при всем самолюбовании; но общаться — просто мучение, слова не вставишь, тарахтит так, что не только в ушах, а и в башке звенит.

Забавно, подумал Игорь. Коммодор то и дело простецкие словечки выдает — так он под простачка и косит, у него это поставлено. А когда косить нет нужды — может и нормально разговаривать, гладко, грамотно. Но все равно прорывается то, поставленное: привычка — вторая натура. А у Федюни, похоже, эта натура — первая.

Эх, пустое… Надо Шушульку пресловутого искать. Интуиция подсказывает: с ним поговорить можно будет вполне конструктивно.

Вот и выбрался на уровень «нуль». Здесь все то же, что и тогда… а когда?.. да суток не прошло, а кажется, будто сто лет тут.

Не гони-ка лошадей, приказал себе Игорь. Вспомнилось, опять как будто и своей, и не своей памятью, запело-заиграло в голове: сначала — про ямщика, только почему-то не того, которого просили не гнать, а про качавшего буйной головой, но ямщика сразу вытеснили кони — «чуть помедленнее». В авторском исполнении. Смысл, конечно, иной… хотя, может, и тот же…

Игорь посмотрел на небо. Какое было сплошь серое, такое и есть. Подсчитал ориентировочно: сейчас около шести утра следующих суток — седьмого, то есть, июня.

В воздухе по-прежнему мертвый штиль и по-прежнему ощутимо несет железом. Похвалил себя: правильно резачок взял — глядишь, и удастся принести гостинцев радушному хозяину. Поругал себя: а про миноискатель — напрочь из головы вылетело. Оно само по себе, наверное, некритично: придется осторожно двигаться, вот и все.

Еще подумал: с пространством там, внизу, которое Федюня считает находящимся вверху, что-то, конечно, не то. То есть, вообще-то, там «не то» абсолютно тотальное. Но сейчас о конкретном — о «не то» в смысле воздействия на мозг. Расконцентрированный там мозг. А здесь все по-иному — бодрость вернулась, концентрация вернулась. Даже глотнуть чуточку крепкого захотелось и перекурить.

Так и сделал, да со здоровым удовольствием. А закончив, зашагал по дорожке.

***

Сначала, отчасти для разминки, прошел знакомым путем к месту своего прорыва на Завод. Здесь тоже ничего не изменилось. Замысловатая и нелепая конструкция-страшилка так и стояла лицом к нему — как повернулась, когда провожала. И так и сработала опять.

Игорь миновал ее, подполз под вагонетки, убедился, что заперто.

Двинулся обратно, к корпусу, и дальше, по неизведанной тропке. Примечательное, хотя бы мало-мальски, не попадалось — все те же руины и обломки. Дорожка вилась между ними, огибала остатки разрушенных ангаров, подстанций, башен, труб. И минут через десять привела к сооружению, некогда, безусловно, высокому, а ныне — словно обрезанному наискось, да еще и неровно. На старых планах Игорь такого не помнил, но оно стояло, словно было здесь всегда — капитальная кирпичная башня квадратного сечения, метров семь на семь, и дорожка заползала внутрь через пролом в стене, вблизи угла.

Пролом начинался у самой земли; был он невысок, но если в три погибели… да, пожалуй, даже в две… с половиной… в общем, пролезть не проблема. Вот не обвалилось бы в неподходящиймомент… Игорь похлопал рукой по кирпичам над проломом — вроде крепко. Нырнул, тем не менее, быстро как только мог: береженого… и тэдэ…

Было темнее, чем снаружи, но не настолько, чтобы включать фонарь. Осмотрелся. Отметил про себя: пол на удивление чистый. В противоположном углу — довольно большая куча чего-то мелкого, рассыпчатого. Приблизился, нагнулся, взял горсть в руку. В самом деле, рассыпчатое; похоже на обрывки поролона, что ли. Надо же, подумал Игорь, прямо лежбище чье-то.

Запрокинул голову и замер: в небе сверкали звезды. Известное дело, эффект колодца, но — здесь?!

Ладно, любоваться еще, может, выдастся время… когда хоть малость яснее станет в голове… а пока — отыскать железяк для Федюни, настричь полосками, штук двадцать, пусть наслаждается… да и возвращаться. Пока то да се — пара часов истечет, с начала «прогулки» считая, а по времени «уровня раз» все восемь, условная ночь там закончится, настанет — как было сказано? обеднóй день, смешно, — вот дорога ложка и получится как раз к обеду, приятного аппетита. Ой, простите, добро́го укуса́…

Груда наваленных друг на друга тонких стальных листов обнаружилась с другой стороны квадратной башни. Слегка расчищено было и здесь. Верхний лист оказался криво покромсанным, заусенцы так и торчали. Игорь брезгливо сдвинул его в сторону и из следующего, целенького, хотя и тронутого коррозией, нарезал даже не двадцать полосок, а целых две дюжины, подходящего размера. И согнул пополам, чтобы нести было удобнее.

Довольный, двинулся обратно, к корпусу. Заглянул в изначально показавшееся необозримым пустое пространство на уровне «нуль». Необозримость никуда не делась, но у левой стены, рядом с границей чистого и мусорного, обнаружилась, причем лежащей, очередная конструкция-страшилка с семафором и динамиком-колокольчиком. Наверное, испортилась, вот ее туда и отволокли. Зачем — непонятно. Стояла бы себе…

Ну и пусть валяется, не до перформансов этих. Вниз, на уровень «раз», в сектор «раз-раз», к Федюниной «отсечке». Часы, разумеется, взбесились, но сам Игорь, как ни странно, бодрости не утратил.

Адаптируюсь, предположил он. И еще раз остерег себя: не зарывайся. Чуть помедленнее.

Глава 13. Грустный мудан

Дата: неопределенность

Вылазка на «нуль» продлилась не два часа, а, похоже, все три. В секторе, соответственно, было уже полноценное утро: жители вовсю бодрствовали. Поскрипывали и постукивали двери «фатерок», в некоторых «отсечках» копошились их хозяева. Завидев Игоря — замирали; до его слуха доносился невнятный шепот. Боятся, с неудовольствием подумал он. Чего боятся, чем я им так страшен…

Одна лишь Лавуня снова продемонстрировала «карахтер»: отважно подскочила к оградке и смачно плюнула в направлении Игоря. Спасибо, не попала.

Навстречу прогулочным шагом шествовало несколько аборигенов — по-видимому, взрослых и детей. Мгновенно расступились перед ним и застыли в разных позах сюрреалистической скульптурной группой — коричневые, складчатые, в серых хламидках…

Федюня выглядел тоже неважно: понурившись, сидел на скамье, покачивал головой, жевал в такт покачиваниям. Вот прожевал, стал отплевываться. Посмотрел на Игоря, произнес:

— Носит тобе незнамо́ где… А тута потравитися недолго́ бочонкой твоёй…

— Ты банку мою, что ли, жрешь?! Ты ее зачем целиком-то жрешь?! — изумился Игорь. — Говорил же тебе, балда, там в основном пластик, а еще там химический реагент для разогрева! С ума сошел?! Металл отличить не можешь?!

— Кушати уж больнó хотелося… — объяснил Федюня. — Тьфу, гадостя́…

Он вдруг сорвался со скамьи, метнулся в отхожее место. Игорь разогнул железные полоски, положил их на столик, сел на скамью. Из нужника доносились надрывные спазмы, затяжной кашель, невнятные причитания. Длилось это, правда, недолго — пару минут. Но по их местному ходу времени — все восемь, сообразил Игорь. Не позавидуешь. Наизнанку, небось, вывернулся, бедолага.

Да и слушать эти душераздирающие звуки — тоже удовольствие то еще. Не вывернуло бы самого. За компанию. Вспомнилось бессмертное: наглотались зубного порошку третьего дня. Коммодор оценил бы…

Все стихло. Федюня с явной опаской выдвинулся наружу, тихонько подошел, сел рядом. Понятно было, что старается не шевелиться. Прошло еще минут пять — начал оживать потихоньку. Вымолвил надтреснуто и сипловато:

— Видать, не помру ишшо… Слухай, Путник, ты другу́ бочонку, коли будет, все одно мене давай… Я таперя ученый каковó их кушати, а каковó не кушати…

И правда, кофейку выпить, решил Игорь.

Доставая баночку, он сказал:

— А я тебе, между прочим, гостинца принес! А ты, дурачина…

Узрев, наконец, внушительную пачку «желёзок», Федюня окончательно вернулся к жизни и при этом расчувствовался.

— Ах ты ж, мил мой человёчушко муданушко Путник, — понес он, — ах ты ж, гостю́шка ты мой дорогой! Ай, не позабымши мене, дурня́! Ай, спасибочки тобе до самóго-пересамóго!

— Ладно тебе… — отреагировал Игорь, сделав первый глоток кофе. — Просто думай впредь головой, а не желудком… Запомни: пластик не жрать, кальциевую известь не жрать, только фольгу алюминиевую можно!

И решил: самое время для допроса с пристрастием. Федюня сейчас чувствует себя виноватым, самоуверенность и болтливость его поуменьшились — вот и воспользуемся. Цинично, не без того, но и вреда нет, и для дела, может, польза.

— Так, — начал Игорь нарочито строгим тоном. — Теперь, Федосий, слушай меня внимательно. Я буду тебя спрашивать, ты отвечай, но ясно и четко, понял? Это у нас с тобой не толковище. Соловьем разливаться когда-нибудь потом будешь. Понятно тебе?

— Ай… — прошептал Федюня. — Понятнó… Об солóвье непонятнó, а так-то понятнó… Ай, зарóбемши я… Федосием кликнумши, да зубья оскалимши, да весь не таков каков-то… Зарóбемши я…

— То-то же, — кивнул Игорь. — Слушай первый вопрос. Отвечай: ты-то сам откуда здесь взялся?

— Я-то? — переспросил Федюня. — В Марьграде-то? Дык я тута отрóдяся. От матки, ёна уж помёрши, сирота я, а матка тож была тута отрóдяся. А уж ёйная матка, ёна тута была с самóго покрытья́. Дóлжно, и допрёжь покрытья́, да то нам неведо́мо. Нам ёно без надо́бы, допрёжь покрытья́-то.

Покрытие, сообразил Игорь, это, в нашей терминологии, день «Э». Наверное, так.

— Таких-то, — с готовностью продолжил Федюня. — кто с покрытья́, а то допрёжь, и не осталося, все помёрли. Сказывают, в ровéне три живая ишшо бабка с покрытья́, а то ль дед. Да брешут, поди.

— Ясно, проехали. Второй вопрос. Отвечай: муданы — это кто такие? И взялись откуда?

— Дык… Ёни-то с самóго покрытья́ и есть, и допрёжь тож. Я ж тобе кричал, единóго мы с вами корня́, да разошлися. Мы-то, местны́е, такие, а вы-то, муданы́-то, вона эки́ми заделамшися. Вумны́е, то да. А и страшны́е — и-и! Сам, поди, знаш, а мене пыташ…

— Да что за слово-то такое — мудан?

— Дык то старóй Ильюшка-мудан таковó прозвамши: мудация, сказывал, а то ль муданция. С того и пошло. Мы, стал быть, как есть местны́е, а вы — муданы́. По-ученому — страхолюды. — Федюня добавил плаксиво: — Сызновá ты знаш, а пыташ… мене проверяш, а я-то чаво…

Мутация, понял Игорь. А «мудан» — искаженное «мутант». Причем мутировали-то — они, называющие себя местными, но считают мутантами тех, кому повезло сохранить человеческий облик, человеческий метаболизм, человеческие физиологию и психику… Повезло ли? Вопрос. Только не к этому чудику.

Процитировал нежданно вспомнившееся:

— Поплыли муде да по глыбкой воде…

— Енто чаво? — насторожился Федюня. — Про вас, про муданóв, аль как?

— Не про нас. К слову пришлось. Не отвлекайся, Федосий!

Тот, однако, не отвлечься не сумел — шепотом повторил цитату, добавил: «Ай ладнó-то…»

Неплохо получилось, порадовался Игорь. Гуманно получилось: я его совсем измучил, зато гостинцем побаловал — не железным, а, можно сказать, духовным. Вон ему как понравилось! А уж проинтерпретировать — за ним не заржавеет… Однако все же к делу.

— Федосий! Так что за Ильюшка? Где найти его?

— Ильюшка-мудан, свящённый ён, токмо ой давно не видати. Иные-то свящённые нет-нет да покажутся у нас тута, а ён — ни в жисть. Дóлжно, коченёлый ён таперя. А я его и не видамши ни в жисть, бо я ишшо не старик.

— Не отвлекайся, говорю же тебе! Отвечай: что за свящённые? Что за коченёлые?

— Дык свящённые, енто я тобе надысь кричамши, енто на самóй выши́не, а нам туды ходу нетути. Ёни вумны́е, и Шушулька с ими, ён добрóй, хучь и строго́й навроде тобе. А коченёлые, ёни из свящённых, енто так бают — коченёлые, а каки́ ёни таки́ коченёлые, то нам неведо́мо. Мож, помёршие. Бают, свящённые не мрут вовсе, да то, поди, тож брешут.

Все болтливее делается, отметил Игорь. Надо строгость опять продемонстрировать. Он сдвинул брови и одновременно изобразил улыбку. Федюня отшатнулся, пробормотал:

— Ай страстя́…

— Сиди спокойно, Федосий, — приказал Игорь. — Свящённые — почему так называешь их?

— Все тако́ кличумши, а почемусь да отчегось, знать не знам. Их ишшо яврея́ми кличумши, а тож отчегось да почемусь, тогось знать не знам. А и не одобрям тогось.

— Про девок и бабцов ты вчера мне упоминал, про муданок. Это кто? И где?

— Тож страшны́е, — зашелестел Федюня. Похоже, наигранная строгость сработала. — Мож, ишшо страшнёе, у-у! С виду. Обитаюмши сами́ по собе, на отшибе, то далёко. Нам туды ходу тож нетути. Ежели кто захворат, дык сосёдушко какое аль малец бегит до рове́ня, позабымши я до которóго, звякает тама, а чегось тама дале, тогось я не знам… сам не бегал, не выпадало мене…

С этим пока совершенно туманно, подумал Игорь.

— Шушульку где и как разыскать? — спросил он.

— И то нам тута неведо́мо. Ён самóй то пришкрёбется, а то ушкрёбется, нас не упредимши. На самоедке катаимшися, с фурчалкой да светилкой.

Самоедка, с усилием сообразил Игорь, это от слов «само» и «едет». В почти прямом переводе — автомобиль. Типичное для Федюни коверкание. Но тоже нет ясности — какие здесь автомобили… Может, мопед? Ладно, не отвлекаться.

— Предпоследний пока вопрос, Федосий. Подчеркиваю: пока! Потом, может, еще будут вопросы, но пока так. Отвечай: почему вы, местные, нас, муданов, так боитесь?

— Дык мы народец-то робкóй да несчастнóй… Нам-то и нáверьх спущаться боязно́, а куды ж деватися, тама и желёзок запасы и-и какие, и кислóта тож тама. А уж за самóй вкуснóтой, вот как ты, добрóй человёк мудан Путник, мене притаранил, уж туды вниз мы и вовсе ни ножóнькой. Даром что Шушулька тама пукалок нагоро́димши, а нам тама и без того боязно́, а мне и пововсе нету надо́бы, мне и тута складно́ жилося. — Он всхлипнул. — Дык вы-то, муданы́-то, нам ишшо страшнёе, а отчегось таковó, то нам неведо́мо. Девки-муданки да бабцы, те ишшо кой-как, а вы-то, анбалы́ вона каки́, да щеритеся, самáя страстя́ и есть как есть. Один я, сирота, хорóбрее буду, да Лавуня, а и то робёю тобе, силов уж нетути, отпустил бы ты мене, мил чело…

Язык ломает совсем запредельно, отметил Игорь. А скажешь ему: не ломай ты язык, так, небось, высунет опять, еще и пощупать предложит — ничего, мол, не ломаный.

— Последний вопрос, — прервал он излияния страдальца. — Чего это у тебя слова такие все… ну, не все — через одно… ты ж говорил — книжки читал, там разве такие слова есть? Что ж ты язык коверкаешь?

Федюня помолчал. Видимо, собирался с духом. Ответил совсем тихо и горестно:

— Книжков я прочитамши, твоя правда, целу́ю гору́. Из тех книжков, кабы вместя́х сложити, тобе бы… ой-ёй, мене, мене!.. мене бы аж домина бы сложилася. И другá твоя правда: тама слова все старобылодавние, а мене доля выпамши — старóе хорóнити, новóе рóдити. Вот хучь режь мене таперя.

Он перевел дух, распрямил спину, вскинул башку, уставился на Игоря.

— Не тревожься, Федюня, — как можно ласковее сказал тот. — Зла я тебе не сделаю. Все хорошо, ты молодец. Спасибо тебе. Кстати, скажи еще, откуда ты песни старинные знаешь?

— Шушулька гляделку притаранивал, я и глядёмши. Дурноё тама все как есть, одни песни́ быват ладны́. Отпустил бы ты мене ужо…

— Да, закончили, извини. Как чувствуешь себя?

— Брюхо не болит, не бурчит, — ответил хозяин, покосившись на «желёзки». — Страху натерпемшися, енто да. Ну дык взаправду́ все, что ль? Аль как?

— Все-все, — засмеялся Игорь. — Угощайся, друг! Будет случай — еще принесу. Да, вот и баночку из-под кофе возьми пустую. Только помни, чтó в ней съедобно, а чтó нет.

— Ужо-тко не позабуду, — отозвался абориген. — Ни в жисть.

— Молодец! — еще раз похвалил его Игорь. — Так держать! Вот и обедай, а я пойду еще прогуляюсь.

Эту жуть о мутациях следовало переварить в одиночестве. Ну, и разведать еще что-нибудь по ходу дела.

***

Устал. Что ж, немудрено: прочесал весь уровень «раз» — в нем оказалось семь секторов, по шестьдесят отсеков в каждом, планировки отсеков одинаковые. Прошел уровни «два» и «три». Там изменились только номера — проспекты Два и Три, площади Вторых Встреч и Третьих Встреч; видно, истощилась у Шушульки фантазия, или это юмор такой. Как бы то ни было, все три сектора — близнецы.

Согласно показаниям приборов, обход занял около шестнадцати часов — значит, нормального времени часа четыре. Выходит, реально только-только начались его вторые сутки в Марьграде как таковом. На часах же — третьи сутки идут, а в секторах ночь заканчивается.

Трудно приноровиться к этому их быстрому времени. Вот и получилось, что уровни «два» и «три» обследовал в местную ночь. Так что не встретил абсолютно никого. Оно, может, и к лучшему: на уровне «раз» от него шарахались, либо застывали статуями. И бормотали, бормотали…

В общем, к концу сектора «три-семь», последнего из пройденных, устал, хотя нагрузок, по существу, не было никаких, всего-то ходьбы несколько часов. Вероятно, адаптация еще не завершилась.

Требовалось отдохнуть. Может быть, даже подремать, хоть немного.

Игорь сел на пол, привалился к стене. Подумал, повычислял в уме — с усилием, для него непривычным, всегда считал легко, — и перевел стрелки швейцарских часов на то время, которое счел более-менее верным. Шесть утра местного времени.

Эх, что бы такого сделать, чтобы и московское время отслеживать? Увы, это здесь никак. Размечтался… Да и зачем его отслеживать? А затем, ответил он себе, чтобы не отрываться… от коллектива.

Несмешная, однако, шутка.

Так. Можно бы, да и неплохо бы, полчасика вздремнуть — здесь к тому времени будет восемь, повыползают из «фатерок», а он двинется обратным ходом, к Федюне-храбрецу. Перекусить, себя малость в порядок привести… ополоснуться, щетину соскоблить с лица и с головы… правильно сделал, что в комплект укладки безопасную бритву включил, а то с электрической проблем бы не обобрамшися… тьфу ты, не обобрался… привет, Федюня-лингвист…

Закемарил.

***

Проснулся от тоненького-претоненького:

— Дядя мудан! Дядя мудан! А дядя мудан?

Тыльной стороной ладони стер набежавшую на подбородок струйку слюны. Открыл глаза. Перед ним нетерпеливо приплясывало на месте создание, неотличимое от остальных обитателей Марьграда, только очень миниатюрное — росточком с него, Игоря, сидящего. То ли карлик, то ли ребенок…

— Дядя мудан, — пропищало существо, — ты грустный? Ты почему такой грустный?

— Да я ничего… — ответил он.

Собрался было улыбнуться, но спохватился — примет за угрозу, как все здесь. Улыбнулся только глазами. Спросил:

— Ты меня не боишься? Я не опасный?

Существо засмеялось — словно птичка зачирикала. Сообщило:

— Кто грустный, тот не опасный. А потом, зачем же мне тебя бояться? Вот подрасту, тогда и стану бояться. А вырасту в совсем взрослую, тогда буду бояться у-жас-но! А пока я еще маленькая девочка, мне тебя бояться нечего.

Надо же, как чисто говорит, оценил Игорь. Шепелявость легкая присутствует, это даже умиляет. Все-таки ребенок… «Опашный», «ужашно»…

— Что, — не понял Игорь, — такие, как я, только для взрослых опасны?

— Да они совсем ни для кого не опасны! Просто взрослые — глупые.

Последнее было произнесено очень тихо.

— А как тебя зовут, дядя мудан?

— Игорь.

— А по-маленькому как? Ну, по-ласковому?

Теперь засмеялся он.

— Видишь ли, храбрая маленькая девочка, имя у меня такое, что уменьшительного — ну, ласкового, как ты говоришь, — у него просто нет.

— Так не бывает, — решительно заявила девочка. — Ига, вот как! Дядя Ига!

— Договорились, — кивнул он. — А тебя как зовут?

— Манюня. Мне не нравится, но ничего не поделаешь.

— А вот и поделаешь, — Игорь рискнул улыбнуться. Ничего, сошло. — Манечка. Так лучше?

— Ой! Дядя Саша так же однажды сказал! А я и забыла, голова моя дырявая! Так намного лучше! Только мамочка не разрешит… Дядя Ига, ты все равно грустный! Почему?

Почему-почему, подумал он. Не знаю почему! Потому что. А вот дядя Саша — произнесено было как «дядя Шаша» — не Шушулька ли? С Федюни станется переиначить…

— Давай я тебя развеселю? — предложила Манюня.

— Попробуй…

Она присела на корточки, подняла ручонки над головой наподобие рожек, зашевелила пальчиками, стала скакать и припевать: «Зайчик серенький сидит и ушами си-ни-ни, зайке холодно сидеть, надо лапочки погреть». (Потерла ручку об ручку, встала). «Зайке холодно стоять, надо зайке поскакать». (Продолжила скакать то на одной ножке, то на другой). «Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой». (Упала навзничь, раскинула ручки и ножки, замерла).

Игорь опять засмеялся, поаплодировал.

— Ты умничка! Ну, вставай, вставай, артистка!

— Я тебя правда развеселила? — спросила Манюня, садясь на полу.

— Правда-правда, — заверил он. — Концовка вообще искрометная!

— Какая-какая?

— Искрометная. Как будто искры летят, красиво так. А почему «си-ни-ни»?

— Это чтобы смешнее было. Так совсем маленькие говорят, а я уже подрастаю. Я правильно говорю. Вот совсем вырасту, тогда стану снова неправильно говорить. А потом помру… — заключила она задумчиво.

— Ну вот, приехали, — сказал Игорь. — Теперь сама загрустила. А не надо! Ты лучше мне вот что скажи…

Он поколебался. Понимание ох как требуется, а то ведь словно слепой, даже хуже… но использовать эту кроху, ее открытость — этично ли? Да ну, не будет же девочке никакого вреда.

— А вот скажи, Манечка, ты про дядю Сашу вспомнила — а не знаешь, как бы мне его найти? Очень нужно, понимаешь?

— Понимать-то понимаю, — заверила Манюня, — а как найти, жалко, конечно, но не знаю. Он тут был недавно, приезжал лампочку новую вставить, видишь — светло у нас, — а потом уехал, а когда приедет — наверное, когда опять лампочки перегорят. Это он так говорит: перегорели. Смешно, правда? Они же не горят, они светят! А ты, дядя Ига, откуда к нам пришел?

— Оттуда, — Игорь показал на потолок.

— А теперь куда пойдешь? Или посидишь еще?

— Туда пойду, на уровень «четыре».

— Ой! А зачем тебе на «четыре»? Там же нет ничего!

— Как нет?

— И на «пять» ничего нет! И на «шесть»! А дальше склады какие-то, я точно не знаю, — огорченно призналась девочка. Она вдруг насупилась: — Мне мамочка ходить одной вообще никуда не разрешает… У-у! Как будто и правда где-то опасно… У-у! А ты опять стал грустный. Почему?

— Да нет, Манечка, все в порядке, — солгал он. — Спасибо тебе, я теперь веселый мудан. А мамочку надо слушаться!

Из ближайшего отсека — последнего в секторе «три-семь» — раздалось:

— Манюня! Ну-ка домой! Не умымшися даже, а уж поскакамши! Сейчас же домой!

— Вот видишь, — сказал Игорь. — Тебе пора.

— Да, — согласилась девочка. — Ты правильно сказал, мамочку надо слушаться и не огорчать. И тебе тоже спасибо, еще какое! За Манечку! Ну, я побегу, а ты потом еще приходи, хорошо? Придешь?

— Приду, — пообещал он. — Вкусных желёзок тебе принесу.

— Ой, что ты! — Манечка-Манюня всплеснула ручками. — Я же еще маленькая! Вот подрасту, тогда можно будет желёзки кушать, а пока нельзя, что ты! Но ты все равно приходи!

Сделала книксен — это было неожиданно — и убежала. Упаковочкой спецпайка угостить, что ли, подумал Игорь. Тоже неясно… вдруг ее пучить будет… Да и пересечемся ли, на самом-то деле?..

Поднялся, ощутил себя опять грустным муданом и пустился в обратный путь — в сектор «раз-раз».

Глава 14…И нечего ныть

Дата: неопределенность

— …И последнее на сегодня. Запомните, девчонки: в этот период неизбежны всяческие побочные явления, те или иные отклонения в вашей физиологии и психике. Сонливость, непереносимость запахов, токсикоз — тошнить вас будет, вероятны рвоты. Грудь набухнет. Станет хотеться солененького, остренького — не поддавайтесь! Беспричинные страхи могут возникать, раздражительность, поубивать бы всех — тоже не поддавайтесь! Напоминайте себе: это все естественное, это гормоны играют, да и не одни вы уже в своем теле, там уже новое существо, а ваше тело учится приходить с ним, с новеньким, к миру и согласию, жить единой жизнью. Все это требует от вас сил. Расход энергии — огромный! Так что утомляемость будет повышенная, хотя, вроде бы, и не напрягаетесь особо. Потом живот начнет расти, тут уж неприятные ощущения сгладятся. А начнет малыш шевелиться — так и вовсе! Главное — старайтесь относиться к себе сознательно и ответственно. О личной гигиене и говорить нечего, о здоровом питании тоже… И в оранжереях бывайте почаще, там у нас воздух самый лучший… Ну, о движении, питании и дыхании — в следующий раз, а на сегодня все. Спасибо, девчонки.

Марина встала из-за стола. Поднялись и слушательницы. Минутка традиционных подтруниваний — хи-хи, девчонками называет, а рассказывает-то, будто сама все это пережила, нет, ну молодчинка ты, Маришка, мы же по-доброму, спасибо тебе, все записали, видишь, запомнили, зарубили на носу, на ус намотали, хи-хи.

Марина кивала, улыбалась. Конечно, по-доброму, понятно же. И нервозность некоторая тоже понятна: у них, у четырех этих сестриц-подружек, близится время зачатия, как тут не нервничать… А ей самой еще нескоро — частые походы на уровень «нуль» притормозили взросление, она по своему счету почти на четыре года моложе сверстниц. Потому что ей мама завещала: ждать.

Она прислушалась к внутренним ощущениям, словами непередаваемым. Почему-то всегда казалось, что появись тот, завещанный, поблизости — почувствует, не может не почувствовать. Вот, вот! Шевельнулось что-то, и сердце перебой дало, словно замерло на один удар!

Но нет, все восстановилось. Должно быть, нервы шалят. У девчонок свои для мандража основания, понятные; у нее свои, труднообъяснимые; а проявления схожи. С нервами побережнее бы… я постараюсь, пообещала себе Марина. И не одной себе пообещала — маме тоже. И тому, кого ждет.

Решила побыть немного в дальней оранжерее. Там, действительно, воздух хорош, сладостью веет, и притом пряным чем-то, и порой легкий ветерок проплывает. И планировка — как нигде больше: стены отделаны чем-то пористым, и плавно изгибаются, что по горизонтали, что по вертикали, и сначала отдаляются друг от друга, потом сближаются, а под конец резко поворачивают, стремясь сомкнуться. Остается до их встречи пара шагов, и тут-то и беда: в этом промежутке ничего, кажется, нет, а на самом деле — тоже стена. Невидимая, даже для Свящённых непреодолимая, а за ней беззвучно манят, дразнятся недоступностью то аллея парка, то лесная опушка, всегда все осеннее, и небо светлое, облачка на нем, а то дождик моросит, и птички порхают и, наверное, щебечут, только не слышно же ничего… Вот отсюда нужно держаться подальше, потому что кого-то эта красота волшебная завораживает и умиротворяет, а ее, Марину, выводит из душевного равновесия, до буйного помешательства: близок локоть, да не укусишь, что ж за издевательство такое!

Правильно: успокоить нервы в оранжерее, только не у той стенки. А потом — наверх, в Бывшую Башню. Тянет туда в последние дни и, особенно, часы почему-то сильнее обычного. И, вроде бы, предчувствий никаких нет, но сама эта тяга и, собственно, сама эта нервозность повышенная, чуть ли не патологическая, — не признаки ли чего-то близящегося?

Марина попыталась профессионально оценить свое состояние — не сумела. И то верно: сказано же — medice, cura te ipsum! — да ведь разве возможно такое, чтобы врачу самому себя исцелить?

***

Подойдя к Бывшей Башне, решила вначале обогнуть ее — вспомнила, что намечала накромсать угощения для Веруни. Не забыть бы попросить дядю Сашу-На-Всё-Про-Всё, чтобы к следующему разу подточил ножницы по металлу, а то трудно стало резать… Приблизилась к стопке листового железа, посмотрела, застыла в изумлении. Верхний лист, который давеча полосовала, небрежно свисал на левую сторону, а из следующего, прежде целехонького, был вырезан немаленький прямоугольник. Да как аккуратно — точно по линеечке!

Кто-то здесь побывал, умелый и старательный. Дядя Саша? Он такой, да. Но на него не похоже, отрезает он всегда половину листа, а тут по-другому сделано. Или… Сердце опять пропустило один удар, затем дало два сокращения ускоренно. И успокоилось.

Возиться с железяками не стала — когда-нибудь потом, сейчас настроение не то. Вернулась ко входу, чуть пригнулась, вошла. Внимательнейшим образом осмотрела все, только что не обнюхала. Ничего нового, ничего подозрительного не обнаружила. Приказала себе не вибрировать, а при случае спросить у дяди Саши. Отметила: самочувствие нормальное. Абсолютно. Даже волнения никакого нет. И прекрасно.

Но вдоволь полюбоваться звездами на этот раз не довелось. Минуточек пять, не больше — и опять вызов, опять сестрица-подружка Ольга-Олюшка:

— Маришка! Да что ж такое, как ты позарез нужна, так тебя нет! Снова на нулевой унесло? Снимайся, дуй в сектор «раз-раз», там Местная в обмороке, если не хуже! Клавуней звать ее. Мальчонка-гонец тебя встретит у входа в сектор, проводит к отсеку. Хотя там, наверняка, уже толпа собралась, глазеют. Но все равно встретит.

— Стоп, Ольчик! — крикнула Марина в связную коробочку. — Мне помощь может понадобиться, так что давай-ка тоже дуй, с мальчонкой вместе. Тебе и полезно, поассистируешь, опыта прибавится. И не у входа встретимся, там любопытных не оберешься, а на площади, на то она и Первых Встреч. Все, отбой.

— Раскомандовалась… — успела проворчать Ольга.

Ничего. Когда такое дело, врачея и командует. А кто ж еще?

До площади Марина добралась первой. Ждала, впрочем, недолго. Вот, прибыли эти двое. Ольга запыхалась, а мальчонка весь в ажиотаже, страха не проявляет, хотя по возрасту уже должен бы побаиваться муданок. «Вперед», — сказала ему Марина. А Ольге махнула — мол, замыкай процессию.

Втроем поспешили по коленчатому коридору-переулку; мальчишка норовил полететь во всю прыть, мельтешил своими кривульками так, что они едва не сливались в кажущуюся сплошную пелену. Приходилось прикрикивать, чтобы притормаживал, — здешние пацанчики в этом возрасте быстроногие, не угонишься.

Все равно двигались быстро, Ольга сзади даже покряхтывала-постанывала. Ничего-ничего.

***

Вот и сектор, вот и отсек нужный — его, и впрямь, разыскивать не пришлось бы: Местные, конечно же, толпились у оградки, глазели упоенно, толкались, не забывали переругиваться — кому-то обзор застили, кому-то ногу отдавили. Завидев прибывших, умолкли, расступились, потупились.

Марина вошла в отсек, Ольга следом. Так. В отключке, ясное дело, вот эта — лежит навзничь, руки-ноги раскинуты, глаз не видно, но, скорее всего, закрыты, растущая из макушки длиннющая пегая прядь лежит на груди. Как Ольга ее назвала? А, да, Клавуня. Рядом с ней стоит на коленях нечто смутно знакомое, без каких-либо прядей. Руки подсунул Клавуне под голову, поддерживает. Это молодец. И причитает, совершенно неразборчиво. Припомнилось: дядя Саша что-то рассказывал про забавного здешнего персонажа. Однако вдаваться в подробности недосуг. Мужского оно пола, вот и достаточно.

— Дедуля, — сказала Марина, присев на корточки и перехватив голову страдалицы, — вы бы дали мне осмотреть. Вы ей кто, муж? Отойдите пока, не мешайте. А что голову ей держали, это правильно.

Безволосый издал рыдание, поднялся, побрел прочь, заметно прихрамывая.

— Ольчик, — попросила Марина, — быстренько, найди-ка мне подушку какую-нибудь или еще что, под голову ей подложить, чтобы не запрокидывалась.

Сразу раздалось Ольгино: «Слыхали? Ну-ка, соседи, тащите подушки!»

Топот, гомон, опять Ольгино: «Ага, вот, этой хватит! Все, больше не надо! Да не суетитесь вы!»

Тишина.

— Подкладывай, — скомандовала Марина. — Отлично, спасибо.

Вслушалась. Дыхание есть, но редкое и поверхностное. Положила руку на Клавунину шею, пальцем проникла между складками, поискала, нашла жилку, прижала — ой, наполнение совсем еле-еле. Стала считать. Низкий пульс, очень низкий. Давление бы померить, но это с Местными целая история, а сейчас время дорого. Ясно, что давление намного ниже нормы, этой ясности пока и достаточно.

— Оль, — позвала Марина, — открой дверь, подопри чем-нибудь. Потом иди сюда, берись за ноги, я под плечи, занесем, на койку положим или что там у нее, глянь.

Скрип двери, шорох, Ольгин голос: «Нормальная кровать. С подушкой, кстати. Можно было соседей не гонять».

— Ага, — возразила Марина, — и подушку ее туда-сюда таскать. Там-то, на кровати, тоже под голову нужно что-то. А эту подушку — взбить покруче и под ноги положить.

— Поняла, — отозвалась Ольга.

Раз-два, взяли! Ишь, маленькая, а увесистая. Ну, понесли. Уложили на кровать. Марина снова прислушалась. Дышит, дышит… А пахнет это чем? Ну да, обмочилась. Спасибо, не обгадилась… Однако, по всему судя, состояние, близкое к коллапсу.

Что ж, пора возвращать к жизни. Попытка не пытка, помоги Господи.

Похлопать по щекам. Сделано. Ничего не дало.

Извлекла флакон с ядреным цветочным одеколоном — нашатырный спирт Местным что мертвому припарка, а эта гадость им, наоборот, что нам нашатырь. Щедро брызнула гадости на ватный диск, поднесла к Клавуниным ноздрям.

Упс! Есть эффект! Клавуня повела носом из стороны в сторону, глубоко втянула в него воздух — вместе с пара́ми одеколона, естественно, — и чихнула.

Однако в сознание не пришла.

Значит, инъекция. Была не была.

Готового шприца с препаратом адреналина Марина в сумке не держала, но ампулы имелись. Поехали! Вдвоем повернули тушку чуть набок, Ольга осталась придерживать, Марина приподняла хламидку, выбрала точку, промокнула спиртовой салфеткой, всадила шприц, выдавила, выдернула, еще вкатила обезболивающего — на всякий случай, — жестом показала Ольге: «Отпускай».

Клавуня перекатилась обратно на спину и тут же резко села на кровати. Издала ртом свистящий звук, закашлялась. Ольга деликатно постучала по ее спине. Кашель прекратился. Клавуня ошалело посмотрела на девушек, выдавила дрожащим голосом:

— Вы кто?

— Я врачея, — сказала Марина, — вы должны бы меня знать. А это Ольга, помогает мне.

— А… — больная явно возвращалась. — Да, вспомнила, тебя знаю. Эту, — она кивнула на Ольгу, — знать не знаю, оно мне надо? А что это со мной?

— Минутку… — Марина проверила ее пульс. Наполнение приличное, частота почти нормальная. — С вами уже ничего. Но сегодня еще не вставайте, полежите до утра, выспитесь. А завтра я зайду, посмотрю вас.

— Нечего на меня смотреть, — заявила Клавуня. — А и лежать мне как? Кушать я как буду?

Ну и особа, подумала Марина.

— Ольчик, пошли. А кушать, Клавуня, — муж вам на что?

— Мужа кушать? Сама свово мужа кушай! А еще, говорит, врачея!

— Сейчас пришлю его, — сквозь зубы закончила Марина. — Поможет вам… покушать… До свидания.

Вслед неслось что-то сварливое, но вслушиваться не имело смысла.

Перед отсеком по-прежнему толпились. Безволосый, приоткрыв рот, неподвижно стоял у самого прохода в оградке.

— Успокойтесь, — сказала Марина, — жить будет. Идите, покормите ее, она голодная. И помыть не забудьте, переодеть. Справитесь? Соседки, вы ему помогите, хорошо?

Местные, как всегда, уступили дорогу. Не пойду сейчас наверх, решила Марина. Не хочу. К себе пойду, дело найдется. А нет — опять в оранжерее побуду.

— Что с ней было-то? — спросила Ольга, когда девушки вышли из сектора.

— Сердце едва не остановилось, — ответила Марина. — Отчего — не знаю. Бессильна я в их физиологии разбираться, диагнозы ставить и все прочее. В чувство привести удалось, вот и славно. Адреналин я ей колола, запомни на всякий случай. И кетанов, это противовоспалительное и обезболивающее. Вернемся к себе — все занесу в журнал. Тоже имей в виду, в журналах всегда посмотреть можно, в маминых, а теперь в моих. За все годы.

Дальше молчали — устали обе эмоционально. И не думалось ни о чем. Марина только спросила себя: и вот ради этого я здесь? Ответила: ну да, выходит, так. И нечего ныть, хотя бы даже и тайком от всех.

Глава 15. Стрелять так стрелять.

Дата: неопределенность

Вернусь сейчас, предвкушал Игорь, приближаясь к сектору «раз-раз», и первым делом — ополоснуться, побриться, после чего сразу кофейку. Бодрость поддержать, хотя бы остаточную. Есть совершенно не хочется, так что кофейку, да под сигаретку. Надо надеяться, воздух в секторе не ухудшится. Он и без того спертый, как только они им дышат всю жизнь. Еще и детишки же дышат… В общем, малая доля табачного дыма атмосферу существенно не ухудшит. Любопытно, кстати, как местные отнесутся к этому дыму? А, ну их… может, и любопытно, но уж никак не первостепенно сейчас.

Да. Кофеек, сигаретка, а под этот аккомпанемент — блокнот вытащить, наконец, и набросать эскизно планы поэтажные. Не столько для вечности — он ухмыльнулся, — и не для отчета какого-нибудь, вот еще, а для усвоения, что называется, пройденного материала. По мере усвоения, не исключено, ясности прибавится, каковая ясность потребна для планирования дальнейших действий, направленных на выполнение главной моей тут задачи. Моей, можно сказать, миссии, сформулировал он. Улыбнулся: экая канцелярщина поперла, да с высокопарностью вперемешку. Ну-ну. Не терять настроя!

Вспомнил: Федюня же еще… С ним вот как: сначала держаться не то чтобы строго, но вид иметь деловой, неприступный. Впечатления от «допроса с пристрастием», скорее всего, пока не улеглись, так что мешать краснобай не будет. Потом, как планы начирикаются, кофе допьется, сигарета докурится, — можно немножко «потолковать». Человеку, или кто он есть, не суть, это и удовольствие, и потребность, вот и пусть расслабится и понаслаждается. Жалко ведь его, когда такой он пришибленный. Добрая же душа, в полном смысле. Ну, важничает непомерно; ну, околесицу несет немыслимую; ну и что же? Ну и пусть, ибо — кто без слабостей? Главное, как говорится, был бы человек хороший… А что мания величия у него — «доля выпамши, старóе хорóнити, новóе рóдити»… ишь тоже, избранник, преобразователь языка, прямо как Пушкин… — так у меня тоже мания, только другая. Два Маньяка, угу.

Значит, потолкуем. Только не очень долго. Потому что надо будет сменить тон на чуть более строгий и постараться выпытать из Федюни про Шушульку, который, почти наверняка, одно лицо с дядей Сашей из рассказа девочки, — где чаще бывает, когда бывает… и тэдэ, как говаривал Коммодор. Правда, что собой представляет это «тэдэ» в данной ситуации — пока не высвечивалось. Но по ходу дела, глядишь, что-нибудь появится.

А потом смягчиться, дать Федюне дотолковать — после чего действовать по обстоятельствам. В принципе, надо бы еще прошерстить уходящий в даль неведомую уровень «нуль» внутри корпуса… в смысле, внутри града Марьграда. И еще — извлечь из рюкзака старые планы территории, проверить, что на них на месте квадратной башни… Но это как раз не горит, это как-нибудь позже.

У меня не сто рук! — скандальным тоном процитировал Игорь из какой-то почти совсем забытой прошлой жизни. То ли своей, то ли не совсем своей.

***

Вот и «раз-раз». Надо же, воспринимается уже как дом родной.

Здесь — без перемен. Редкие прохожие, заметив Игоря, шарахаются в стороны; кто в отсеках, те замирают, лишь бормочут что-то; а кто и вовсе в «фатерки» шмыгает. Обычная местная жизнь, с малой поправкой на непрошеное присутствие «мудана́». Жизнь, да… Верно Федюня изрек: мол, народец мы робкóй да несчастнóй.

Около Лавуниного отсека зачем-то толклись пятеро — топтались, между собой переговаривались. При виде Игоря прянули по сторонам.

Сейчас сама хозяйка выскочит. Эта-то не «робка́я» — по обыкновению провопит в его адрес что-нибудь дурацкое и злобное. И плюнет, наверное.

А нет, не выскочила. Должно быть, жрет увлеченно. Как там Федюня перефразировал классику? Коль я кушаю, никóго не слушаю, ага…

Подходя к Федюниной «отсечке», Игорь убрал с лица пугающую бедолаг улыбку, но брови немножко сдвинул. Оказалось, однако, что ничего этого не требуется: Федюня сидел на скамье, уперев локти в колени и обхватив башку. На появление Игоря он отреагировал, только когда тот озадаченно хмыкнул. Уронил руки, поднял голову, вяло проговорил:

— А, Путник…

— Ты чего, Федюня? — обеспокоенно спросил Игорь.

Хозяин не ответил — принял прежнее положение, да еще стал мерно раскачиваться вперед-назад.

Игорь пожал плечами, достал из рюкзака все необходимое для «ополоснуться-побриться», отправился в нужник. Машинально поправил себя: теперь правильнее называть это помещение туалетом — в нужниках-то кто же бреется…

Вышел посвежевшим, вытащил на свет Божий баночку с кофе, сигареты, зажигалку, блокнот, карандаши. Приступил к задуманному. Федюня продолжал молча раскачиваться.

Дочертив-допив-докурив, Игорь позвал, сначала построже:

— Федосий, ну!

Затем помягче:

— Федюня, да что с тобой, дружище?

Сработало. Абориген выпрямился, безвольно опустил руки, сказал:

— Лавунюшка моя… Захворамши… А мене прогнамши…

— Так, ну-ка рассказывай! — потребовал Игорь.

Федюню прорвало — заговорил все быстрее, едва не захлебывался.

— С поутре́ пошканды́бался я к ёй, свататься, я по ужинны́м дням завсёгда сватаюся, а то и по гладны́м тож, пришканды́бал, дай, думаю, оградку ёйную переско́чу, эким, думаю, добры́м моло́дцем покажуся, и переско́чимши, да ножкой зачепимшися, да упамши, колешко расшибимши…

Он судорожно набрал воздуха, продолжил:

— Лёжу на брюхе́, боляве́ мене — и-и! Слышно́ — дверка отворимшися, ноженьки топочут Лавунюшкины, голосишко ёйный мило́й: ай расшибимшися, Федюнюшко? Взыграло́ мене, подвскочимши я, да к ёй, красави́це моёй, кинумшися, колешку не чуюмши, да Лавунюшку обнямши, а ёна мене тож обнямши, плачем обоё. А я ёй тихохонько: Лавунюшка… А ёна мене тихохонько: Федюнюшко… Я ёй: Лавунюшка… Ёна мене: Федюнюшко…

Рассказчик задохнулся, всхлипнул, стал икать. А Игорь подумал: ну в чистом виде кино. Санюшка — Митюнюшка — Санюшка — Митюнюшка… Мелькнуло: опять советская классика; этот-то чудик, положим, по «гляделке» смотрел, а вот у меня — не пойми откуда. Но как мелькнуло, так и погасло. Федюня справился с икотой, возобновил повествование.

— Ну, думаю, добимшися я свово, таперя обженюся. Тут-то беда и постряслася. Обмякши невёстушка моя, ручки от мене отпустимши, да и сползамши по мене на мать сы́ру зёмлю, ни жи́ва ни мёртва. Лежит, сердечко мое, то ль дышит, то ль коченёет, не пойму. Я уж рядком на колешки памши, головушку ёйную обнямши, слезы тако́ся и капаюмши. Тута народцу набёгло страсть, слышу — погнали мальца-гонца за лека́ркой. Я бы и то побёг, да куды мене за мальцом-то угнатися, да с колешком болявы́м, да пальтешку порвамши, гля… — Он показал на дырку в своей хламидке. — Прибёгла Мерюлька-лека́рка, с ей ишшо друга́, таку́ не знам.

Мерюлька-лека́рка… Странное имя… Но — врач! И созвучие имеется, пусть отдаленное. С Федюни что взять, он любое слово перековеркает… Эх, разминулись с этой Мерюлькой… Ненамного же опоздал! На час раньше вернуться бы! Дальше давай, Федюня, дальше! Тот, впрочем, и не собирался останавливаться,

— Мерюлька кричит, подь, мол, вон, дедуля, мешаш нам! Ишь како́, дедуля ёй… Уча́ли ёнё Лавуню мою пользова́ти, дале в фатерку понёсши. Долго́ ли, коротко́ ли, выпёрлися из фатерки, злые, страшны́е. Мерюлька мене рыкаёт: живая твоя жонка, кушать хотит, подь, мол, к ёй, корми ёя. И убёгли. А я-то в фатерку Лавунюшкину побёг, а ёна мене с порога кричит, подь, мол, вон отседова! Ты, кричит, как есть виноватый! Заплакамши я, да и ушканды́бамшися, таперя тута маюся. Колешко аж свёрбится, сердечко колоти́тся…

Умолк обессиленно.

— Так позвать сюда снова ту Мерюльку, колено твое полечить! — предложил Игорь.

Федюня помотал головой, ответил решительно:

— Ни в жисть! Злые ёнё… Лутшэе сдохнуся! Тем боле, жисть не мила…

От него сейчас ничего не добьешься, понял Игорь. Стресс, шок, депрессия… Все же сделал попытку:

— И потолковать нет желания?

— Какоё тама толко́вати…

— Ладно, — сказал Игорь. — Не горюй, все уладится. Жива твоя ненаглядная, это главное. Успеешь еще на ней жениться, все к тому идет. А колено твое — покажи-ка мне.

Оба колена выглядели жутковато — просто потому, что нечеловеческими были… Но правое, действительно, заметно распухло. Игорь деликатно ощупал ушибленное место. Болевого синдрома не добился. Достал аптечку, нанес мазь противовоспалительную-обезболивающую, усмехнулся — вот же чудно́е какое первое применение современных медсредств большого мира здесь, в мире выморочном. Подумал: сердечное что-нибудь ему дать? Решил не рисковать: мазь — одна история, да и неизвестно, впитается ли через эти складки кожи, а впихивать что-то людское вовнутрь нелюдского организма… железо жрущего… нет, лучше воздержаться.

Тихо проговорил:

— Федюня, дорогой, очень важно, еще раз тебя спрашиваю: где мне ту Мерюльку-лека́рку разыскать?

— Баямши тобе надысь, — безучастно откликнулся тот. — На отшибе, бо муданка ёна. А где есть тот отшиб, тогось не знам. Мож, кто знат, а я не знам.

— А Шушульку?

— Тож баямши. Тож не знам.

Ступор, понял Игорь. Ну, пусть приходит в себя. Бедняга…

— Отдыхай, друг, — сказал он. — Колено скоро успокоится. Ты полежи пока, не нагружай его.

Федюня тяжело поднялся, прохромал к двери, скрылся в «фатерке».

А мне, решил Игорь, сначала на «нуль», потом на прочие уровни, потом территорию обследовать. Если удача выпадет — натолкнусь, хотя бы на Сашу-Шушульку. А должна выпасть! До сих пор все было мимо да мимо, но вот, кажется, становится покучнее, а там, глядишь, и не промахнусь.

Стрелять так стрелять.

Глава 16. На-Всё-Про-Всё

Дата: неопределенность

В старых-престарых фильмах про войну бывают такие эпизоды: перед началом какой-нибудь важной операции — боевой ли, разведывательной, или, например, перед тем, как крикнуть: «От винта!» и улететь на решающее задание, — командир говорит: «Сверим часы, товарищи!»

Игорь вспомнил это — чисто схематично, — собираясь на уровень «нуль». Сверять часы ему было не с кем, но он все же сверил — с самим собой. Швейцарская механика показывала относительно точное марьградское время — половина седьмого (очевидно, вечера) с несколькими минутами. Решил оставить эти часы у Федюни: там, наверху, они опять пошли бы нормальным темпом, рассинхронизировались бы со здешним быстрым временем, высчитывай потом… Снял их — на запястье ощутилась непривычная пустота, — сунул в кармашек рюкзака.

На японском приборе было 12:38 десятого уже июня. Десятого! А по Москве, согласно подсчетам Игоря, только начинался вечер седьмого числа… Сплю тут какими-то урывками, подумал он, ем-пью когда попало… образ жизни веду нездоровый, поизносился за сутки с небольшим, ха-ха. Шутка, заверил он неведомого слушателя. Опять несмешная? Ну, чем богаты…

Переоделся в камуфляж, на пояс добавил миноискатель и второй фонарь. Вперед.

Зафиксировав знакомый щелчок, остановился на площадке перед ведущими наверх ступенями. Еще раз сверил часы — засек показания на правом запястье. Дисплей сообщил: десятое июня, 14:06. Секундочки сменяли одна другую степенно и правильно. Во всех отношениях по-московски, улыбнулся Игорь.

Поднялся на уровень «нуль». Ручной фонарь закрепил на поясе в боевом положении — лучом вперед. Включил его. Включил и налобник. Развернул миноискатель. Двинулся в непонятное пространство, шутовски названное кем-то слободкой. Кем-то… да наверняка все тот же Шушулька балуется…

На усеянном неопознаваемым хламом полу выбрал траекторию типа «волна»: к правой стене, потом по плавной дуге к левой, опять к правой, опять к левой… Казалось, так меньше шансов пропустить что-нибудь существенное. Оно, существенное, таки встретилось: минут через сорок пути пискнул миноискатель, и Игорь увидел слабо блеснувшую среди обломков тонюсенькую проволочку. Еще через полтора часа обнаружилась вторая, она оказалась надорванной. Никаких следов разрушительного взрыва не было — похоже, подтверждалась гипотеза об «импотенции» боеприпасов внутри периметра Завода. Но Игорь все равно похвалил себя за бдительность, а растяжки аккуратно обошел.

Время от времени он оборачивался; преодоленное пространство неумолимо окутывалось густым молочно-белым туманом. А то, что ждало впереди, вполне просматривалось, хотя и в полутьме. Только смотреть было до поры не на что: гладкие стены, гладкий потолок, не дающие света квадратные окошки — может, этот корпус находится внутри другого, более крупного? — вот же бред, — заваленный черт знает чем пол. И все это — сколько глаз хватало.

Пора смотреть настала на исходе четвертого часа пути, когда Игорь уже подумывал поворачивать обратно. Казалось, края этому убожеству не будет, и все сильнее раздражало ощущение бессмысленной ирреальности — за четыре часа он преодолел больше восьми километров по своей «волне», а по прямой, ну хорошо, пусть шесть; да не бывает таких заводских корпусов! И граница Завода, проклятая оболочка объекта 31, должна бы остаться уже далеко позади, а никаких признаков! Но впереди, наконец, появился свет.

Игорь пошел к нему, теперь по прямой, хотя по-прежнему предельно осторожно, контролируя каждый шаг. Утомительное занятие, а ничего не поделаешь.

Идти до цели пришлось еще минут сорок. Унылое пространство закончилось такой же унылой бетонной стеной, но в ней, посередине, красовалась мощная дверь, явно бронированная, почему-то зеленая, а в двери, на уровне глаз — маленькое, сантиметров тридцать на тридцать, окно, забранное частой решеткой из толстой арматуры. Вид из окна был что надо: знакомая цепь вагонеток. Стояли они не на рельсах, а прямо на земле — значит, понял Игорь, это те вагонетки, которых быть не должно, да их и нет, они морок, на второй сторона периметра, и если пойти направо вдоль их ряда, придешь почти к Заливу. И казались эти вагонетки целыми и невредимыми, так же, как там, где он накануне — что, правда накануне? да правда, правда! — проникал на Завод. Снаружи — насквозь изрешечены, а изнутри — лишь немного коррозией приголублены.

Он внимательно осмотрел дверь. Ни ручек, ни замочных скважин; но все-таки это дверь, потому что петли есть, три штуки, только потайные, не добраться до них. Саму дверь резачок не возьмет, мало каши ел… Оконную решетку? Ее, может, и возьмет, да только в это окно разве что кошке пролезть…

Вагонетки заслоняли вид на внешний мир. Ну и нечего сейчас на него пялиться. Тем более — обманку показывают, скорее всего. Иллюзию. Фуфло гонят. Кто гонит, зачем гонит — неизвестно, но факт, что гонит.

Так. До упора здесь добрался? Добрался. Вот и будь доволен. Этот пункт программы вычеркиваем: выполнено.

Игорь тронулся обратно. Двигался немного быстрее, причем по прямой, по оси этой идиотской «слободки». Действовал в режиме автомата, был собран, зафиксировал еще три растяжки, из них две надорванные. У выхода из корпуса снял показания: пройденный путь — семнадцать с чем-то километров, затраченное время — около восьми с половиной часов.

Вышел наружу, все так же осторожно прошагал направо, до угла здания и еще немного дальше, остановился, повернулся, посмотрел — да нет ничего похожего на километры и километры! Ну, метров триста, может, этот корпус в длину… Собственно, того и ожидал.

Вернулся внутрь, спустился к входу на уровень «раз-раз». Еще раз проверил время — на дисплее одиннадцатый час вечера. Подсчитал, поздравил себя: по Москве уже следующее число, восьмое, где-то четыре утра. А в секторах и «ужинны́е» сутки закончились, и «гладны́е», и новые «завтрашны́е» начались, там подъем скоро.

Привел инвентарь из боевого положения в походное, скупо глотнул из фляжки, выкурил сигарету. Дойти до Федюни, поесть, поспать немного. И потом — системно обшаривать уровень за уровнем вниз.

***

На столике валялись три нетронутые «желёзки», стояли кружка с водой на донышке и плошка с кислотой. Бр-р-р. Игорь сбросил амуницию, заглянул в отхожее место. Федюни там не было. Пришлось посетить «фатерку». Тоже пусто.

Осмотрелся. Прежде он здесь не бывал, а сейчас, в отсутствие хозяина, чувствовал себя и правда шпионом. Ничего-ничего, не замышляючи же худого… Поймал себя на заразности Федюниной манеры изъясняться, тряхнул головой, сосредоточился.

Обстановка была спартанской. Пыльная лампочка под потолком; узкая койка, кое-как застеленная одеялом типа армейского; низкие столик и табуретка; по стенам несколько полочек: две баночки из-под кофе, скудная стопочка «желёзок», явно не из тех, что Игорь приносил, баклажка зеленого стекла — вероятно, кислота; на полочке в ногах койки — две старательно сложенные и на вид относительно чистые хламидки из серой мешковины; на полочке в головах койки — журнал «Работница», августовский номер 1956 года.

На полу, в углу — еще одна хламидка, вполне грязная.

Что ж… похоже, совет да любовь все же состоялись. Судя по всему, сидел Федюня, горевал, железяки жевал, потом встрепенулся, переоделся в чистое, сгреб «укусно́е», да и ходу к зазнобе своей. А она, значит, его приняла. Теперь милуются…

Интересно, она его со свету сживет или он ее словоблудием доконает?

Ну и мысли, устыдился Игорь. Никому такого не желаю! Просто шучу… опять по-дурацки…

Ладно. Дальше — как планировал: перекусить, поспать, все это — понемногу. И — в разведку, она же поиск наобум, по нижним уровням, которые у аборигенов числятся верхними.

Подкрепился следующей порцией спецпайка; мельком отметил, что запасы почти уполовинились, этак скоро придется направленно искать нормальное человеческое пропитание; поставил в супергаджете побудку на четыре часа вперед — своего времени, стало быть, час себе отвел, ну и хватит. Авось, Федюня раньше срока не потревожит — не до того ему: счастливые — они, известное дело, чего не наблюдают.

Вернул на руку механику, глянул вскользь — все верно, в Марьграде десятый час утра. Переоблачаться не стал — прилег в чем был.

***

Отправляться на «поиск наобум», однако, не пришлось. Игорь очнулся не от сигнала с правого запястья, а от еще не слышанного здесь стрекота — впрочем, очень даже знакомого по прошлой жизни. Мотор! Двигатель внутреннего сгорания! Не особенно мощный, но зато, похоже, без глушителя! Приближается! Вспыхнуло в мозгу: «самоедка с фурчалкой да светилкой». С противоположной стороны сектора отдаленно, но отчетливо донеслось знакомое: «Ребзя, тикаем!»

Он рывком сел на скамье, вскочил с нее, кинулся к выходу. Не успел: мимо него довольно быстро проехало нечто двухколесное, похожее на мотороллер, с чуть пригнувшимся человеком на сиденье. Пускаться вдогонку было бессмысленно; ничего, ничего, возбужденно сказал себе Игорь, он укатил-то туда, к концу сектора, там тупик, вернется рано или поздно. Стоять, ждать!

Всмотрелся в ту сторону, вслушался. Легкое облачко выхлопа оседало, звук удалялся, потом вовсе затих. Человека и его транспортное средство было толком не различить: еще и ракурс — прямо в спину. Ждать, ждать! И спокойнее!

Мазнул взглядом часы, пересчитал на нормальный ход времени. Получилось — минут сорок ухо давил. Нормально. Не до сна.

Закурил. Подумал: реквизировать у Федюни одну мою баночку, приспособить под пепельницу… Цыкнул на себя: стой-жди!

В коридоре — ни души. Попрятались местные: известное дело, боязно́ им — один мудан стоит столбом посреди, другой мотается туда-сюда, да на моторе, жуть… Сюда? Ничего-ничего, раз туда мотнулся, значит, и сюда мотнется!

Опять застрекотало. Е-еду-ут! — непрошенно вспомнилось из еще какого-то старого фильма.

Игорь отступил чуть в сторону, поднял руку — будто такси ловит. Ездок стал хорошо виден. Потертый синий комбинезон, на ногах короткие боты, на голове обычная кепка. Притормозил, совсем остановился, спрыгнул со своего — точно, мотороллера, допотопного какого-то, но, вроде, заботливо ухоженного. Спереди фара, она же, ясное дело, «светилка»; перед ней и чуть ниже хитроумно закреплена проволочная корзина, вроде тех, какими в супермаркетах пользуются; в корзине сумка из черного кожзама, плотно набитая, явно инструментальная.

Человек ростом с Игоря, а возрастом, такое впечатление, постарше лет на пятнадцать. На вид — типичный квалифицированный рабочий. Глазки маленькие, умные, с хитринкой; нос смешной уточкой; седина, морщины; руки в меру заскорузлые, но наверняка умелые; худощав; даже, можно сказать, тощ.

Реликт, оценил Игорь. Осколок прошлого, очень даже стыкуется с древним номером «Работницы» в Федюниной «фатерке». Однако чувствует себя здесь этот осколок более чем на своем месте. Как было бы в том мире, что остался за периметром, — сказать трудно, а здесь — нормально.

— Здрасьте, — произнес реликт.

Было неясно — то ли это приветствие, то ли удивленный возглас.

— Здравствуйте, — вежливо отозвался Игорь.

Ездок протянул руку, Игорь отреагировал как водится между людьми, не имеющими причин не уважать друг друга. Рукопожатие оказалось взаимно крепким.

— Какими судьбами? — спросил ездок. — Вы кто и откуда?

Потянуло было схулиганить — назваться Маньяком Путником. Сдержал дурацкий порыв, сообщил полные свои фамилию, имя, отчество. Добавил:

— А насчет «откуда» — верьте-не верьте, но оттуда, — он неопределенно махнул рукой и пояснил: — Из-за периметра.

Его собеседник присвистнул.

— Ну и ну… И давно? Да, я — Речицын Александр Васильевич, будем знакомы. Так давно ли? И вообще… не шутите?

— Давно ли? Как посмотреть… По-настоящему, наверное, с позавчерашнего дня… Да никаких шуток, что вы! И тайн никаких! Все расскажу, как на духу. Может, присядем? — Игорь сделал приглашающий жест в сторону Федюниного отсека.

— Нет, — сказал Речицын после короткой паузы. — Давайте, Игорь Юрьевич…

— Давайте лучше просто Игорь, а?

— Ага. А я просто Александр. Так я что предлагаю: давайте по-другому сделаем. Я же не один, там же еще мужики, — он посмотрел на пол. — А вам зачем два раза повторять? Мне-то любопытно, аж чешется, но потерплю. Потому давайте так: я сейчас вроде как на обходе… лампочки поменять, то да се… управлюсь быстро, потом спущусь… Вот где вам дорога есть, а где нет, это ж мы не знаем… Вы-то спускались?

— До уровня «три», — ответил Игорь.

— На третий-то и здешние свободно… Конечно, если вы из-за самого периметра, так, верно, всюду пройдете… Ну да что гадать? Часы у вас, вижу, есть. Бегут, небось, как угорелые?

— Не то слово, — подтвердил Игорь. — Вчетверо быстрее, чем положено.

— Ага. Три девяносто восемь коэффициент, умники вычислили. Короче, мне нужно минут сорок пять моих личных, быстрых это будет три часа. Только я-то на колесах, а вам-то — ножками… — Александр пошевелил губами. — Через семь часов быстрых я вас ждать буду на седьмом уровне, у спуска на восьмой. Схемы спуска — все однотипные, что с первого на второй, что дальше. Договорились?

— Конечно! — сказал Игорь. — Я пока тут хозяину моему записку, что ли, напишу: мол, отлучился по-английски, но вернусь обязательно. А то неудобно как-то… он странный, но хороший.

— Федюня-то? — Речицын засмеялся. — Он тут, пожалуй что, один такой. А куда ж он запропастился?

— Брачные игры у него, — скупо объяснил Игорь. И спросил: — Кстати, то и дело упоминает Шушульку. Это, простите, Александр, не о вас?

— А то о ком же… А вот девчата мне другое погоняло прилепили, повеселее: На-Всё-Про-Всё. Ну, Игорь, погнал я. До встречи.

Самое главное выяснять — про «Мерюльку-лека́рку» — потом, потом, решил Игорь. На десять тыщ, как на пятьсот, — ни к чему это.

Часть 3. На Отшибе: ускоренное время

Глава 17. От круга первого до круга девятого

Дата: неопределенность

«Федюня, дорогой!

Во-первых: если ты и правда сошелся с Лавуней, то я ОЧЕНЬ рад за тебя и сердечно поздравляю! Береги ее и береги себя!

Во-вторых: я на некоторое время отлучусь. Но ОБЯЗАТЕЛЬНО вернусь! И принесу вам с Лавуней вкусных желёзок! И потолкуем!

Путник»

Игорь выдрал страничку с этим текстом из блокнота, положил на столик, прижал миской с кислотой. Ветра здесь нет и, по-видимому, не бывает, но так оно вернее. Блокнот, карандаш — в специальный карман уложенного уже рюкзака.

Допил кофе, сунул окурок в баночку; предыдущие, что здесь наплодил, — туда же… надо будет выбросить где-нибудь, не оставлять же с вонючими бычками внутри… придется пока с собой носить, и оболочки пайка тоже… Интересно, есть у них тут мусорка? Или в отверстия нужников отходы сплавляют? Похоже, что так — мусорок не видать, а при том в граде Марьграде, в принципе, чисто. Не то что на уровне «нуль»… В секторах даже пыли совсем немного. Ну, это как раз понятно: почвы нет, вот и эродировать нечему.

Однако пора. Сверим часы, ха-ха. Местное время… нормально… местная дата, местный год даже — как выразился бы Федюня, тогось мы не знам, ёно нам без надо́бы…

Пакет с мусором — за пояс, рюкзак — на спину, кепку — на голову, руки — в ноги.

***

Площадка два на два. Пять пролетов вниз, по десять ступенек каждый. Поворот налево, скорым шагом по длинному неширокому коридору. Еще раз налево, здесь табличка «Уровень такой-то» и выход на проспект с тем же номером. Опять налево, как бы в обратном направлении, но теперь по проспекту, до площади таких-то Встреч. В четвертый раз налево, под указатель «К уровню такому-то». Все это повторить шесть раз, вот и доберешься до места встречи… на площади Седьмых, соответственно, Встреч, даже табличка висит. С четвертого уровня по шестой табличек нет, а на площадях страшилки стоят, по-Федюниному — Шушулькины пукалки. Может, пугалки? Да, наверное. В рабочем состоянии те пукалки, между прочим.

Любопытно, как этот умелец Речицын лестницы преодолевает на колесах? Странно, лифтов здесь вроде как нет, в такой-то махине! И что, он на себе, что ли, роллер таскает? Роллер — это не рюкзак за спиной, рюкзак-то — пустяки. А с роллером умаешься, особенно если вверх; еще и с грузом каким-нибудь, сто пудов… не вес сто пудов, а в смысле «как пить дать». Вот опять же идиома… пить давать пока некому — ни чтобы я давал, ни чтобы мне. Да пить и не хочется.

Просились в голову другие мысли, но Игорь гасил их всякой такой чепухой — решил, что о серьезном будет размышлять основательно, не впопыхах. От впопыхов, хмыкнул он, только суета в мозгах и вред делу.

Прибыл немного раньше срока — ну и нормально, есть время перекурить. Не зря баночку с окурками прихватил, послужит еще пепельницей.

Закурил, обошел площадь. Страшилок здесь не было, а указатели — были. Тот, что в начале коридора направо, гласил: «К складу 7–1 (семь-раз)». Те два, что на проспекте, сообщали: «Проспект 7 (семь)» и «К складу 7–2 (семь-два)».

Присел на корточки, сразу потянуло в дрему. Решил: раз уж почал аптечку, когда Федюнино «колешко» пользовал, так не грех и о себе позаботиться. Тем более, дела предстоят ответственные. Сонливость, заторможенность, рассеянность категорически ни к чему.

Сделал, как научили в отделе 31/3: мощный стимулятор, инъектор-пистолет, прижать к шее, огонь!

— Это чего это у вас? — раздался голос Речицына.

Игорь поднялся. Отметил, что теперь его провожатый — без колес, на своих двоих. И без кепки.

Улыбнулся:

— Стимулятор это. Антидопинговыми агентствами про́клятый и запрещенный. А то меня, чуть присяду, сразу в сон клонит. Никак не обвыкнусь здесь… в Марьграде вашем.

— Теперь и вашем. А что за пистолет-то, которым… это… стимулировались?

— А, это? Да обычный шприц, просто без иглы. Давление высокое создает…

— …на малой площади, — подхватил собеседник. — Круто. Можно посмотреть?

Повертев в руках инъектор, вернул его Игорю, заметил:

— Пневматика вместо механики… Прогресс… Люблю такие штуки! А касательно допингов, так у нас агентств никаких нету. Ну, вы готовы?

— Момент, уложу все обратно… Между прочим, такие пистолеты еще в Советском Союзе выпускались, так что прогресс относительный.

— В нашей медчасти, должно быть, тоже есть, только я уж и не помню, — вздохнул Александр.

Вот, опять про здешнюю медицину! Спокойно, спокойно, осадил себя Игорь. Вспомнилось: терпение, только терпение…

— Прошу! — последовал шутливый приглашающий жест Речицына. — Хотя нет, я впереди, вы следом.

Двинулись вниз.

— А вот вы… это… допинговались в шею. Не опасно так-то? В жилку если угодить… — поинтересовался Александр.

— Места знать надо, — притворно-наставительно изрек Игорь. — А потом — раздеваться не нужно, и к мозгу ближе, скорее действовать начинает.

— И как, уже действует?

— Поживем-увидим…

На-Всё-Про-Всё хмыкнул. Симпатичный мужик, подумал Игорь. И, похоже, в одной мы с ним тональности. Ну-ка, проверим…

— Александр, — спросил он, — вывески эти всякие и названия, это ваша работа? Ну там, «раз-раз», площади разных Встреч, Слободка опять же…

— Моя работа, а чья же!

— А зачем так?

— Для живости. А то повеситься можно… А что, вам не по нраву?

Точно, свой мужик, порадовался Игорь. Ответил:

— Да вы что, наоборот! А само название города, оно тоже ваша придумка?

— Это нет. Это… ну, короче, это такая история… все расскажем…

— А вот это вот, я слышал — свящённые, еще явреи…

— Ага… Местные дуркуют…

Преодолели пять маршей, остановились.

— Смотрите, Игорь, — серьезно сказал Речицын. — Обычная, вроде как, загогулина на следующий уровень. На восьмой. В нем самом ничего нет. Он как бы буферный. И проходной, дальше вниз, к нам, куда мы с вами и держим путь. Но! Тем, которые Местные с большой буквы «мэ», сюда ходу нету. Перепонка здесь для них, типа той, что для всех нас вокруг нашего Марьграда с окрестностями. Той перепонки не видать, а она есть. И эта такая же, только послабже. Тем, — он показал вверх, — сюда никак, я спокойно прохожу, мои там, — показал вниз, — тоже, само собой. И девчата тоже. Про вас пока не знаю. Наверное, тоже, раз уж из самого оттудова явились. Но вот именно что: поживем-увидим. Я впереди, вы за мной. Готовы?

— Поехали, — откликнулся Игорь.

Преодолели «перепонку» без проблем.

***

Выныривая из коротенького поперечного коридорчика на проспект — очевидно, номер Восемь, — Игорь ощутил знакомый щелчок, как при выходе с уровня «раз» к ведущей на поверхность лестнице. Звук-не звук, удар-не удар… словно где-то — неизвестно где, и вне восприятия реальности, но все равно реально, — тихо лопнула струна… или даже пузырек воздуха лопнул на поверхности воды.

Стоило взглянуть на часы. Что Игорь и сделал, предварительно попросив своего Вергилия о секундной паузе. Взглянул и увидел то, чего ожидал — и вместе с тем не ожидал. На обоих аксессуарах отсчет времени резко замедлился — но все же оставался заметно быстрее нормального.

— Ага, — прокомментировал Александр с явным удовольствием. — С первого уровня по седьмой время быстрое, четыре к одному. На нулевом и выше и с одиннадцатого и ниже — обычное, нормальное. Ну, там есть еще один уровень, о нем не сейчас. А с восьмого по десятый — ни то ни се. Умники мои его назвали — ускоренное. И высчитали: две целых ноль четыре сотых. Короче, можно считать два к одному.

Двинулись дальше. Игорь вдруг почувствовал себя значительно лучше. То ли действие стимулятора дошло до максимума, то ли притормозившее время благотворно влияет. При выходах на уровень «нуль» тоже ведь нормализовывалось самочувствие.

Очередной спуск, теперь на девятый уровень. И — нечто новое. От неизменной площадочки здесь отходил не один коридор — налево, как на всех предыдущих, — а два. Второй вел направо. На стене рядом с проемом висела вызывная панель с единственной кнопкой.

— Ух ты, — сказал Игорь. — Прямо как в офис какой-нибудь. Куда это?

— Это называется, — ответил Александр, — на Отшиб, так уж повелось. На том Отшибе у нас женский пол проживает. Они все нормальные, как вот мы с вами, только им ниже десятого ходу нет. Мы-то на пятнадцатом обитаем, в Резиденции, умники мои так окрестили. А женский пол на девятом. У Местных если что стрясется, заболеет кто или, скажем, рожает, они гонца посылают, тот прибегает, кнопку жмет, на помощь зовет. Сам-то пройти не может, тут тоже перепонка.

— То есть, — медленно произнес Игорь, — и медсанчасть у вас здесь, на девятом?

— Ага, здесь. Коридор туда длинный-предлинный, потому и назвали Отшибом. Ну, пошли дальше?

Игорь, постоял, собираясь с мыслями и с духом. Проговорил, все так же медленно:

— Нет. Нет. Там, в медсанчасти, на Отшибе вашем, может быть… должен быть человек, ради которого я и предпринял это безумие, прорвался в ваш Марьград. Женщина. Моя женщина. Она врач… или не врач, диплома получить не успела… Была здесь на практике, когда вас тут… изолировало… Так что мне — туда. К ней. Без звонка, ха.

Состояние аффекта, подумал он о себе, словно со стороны. Плевать. Двинулся было в заветный коридор, но был удержан за пояс цепкой рукой своего спутника. Обернулся. Очень тихо, но очень четко, с расстановкой, предупредил:

— Не нужно. Меня. Останавливать.

— Постойте, — медленно, в тон ему, сказал Речицын. — Я понял… я понимаю. У меня там, — он разжал руку, повел ею, — по ту сторону, семья осталась. Жена, сын. Родители. Они все там, а я тут. Понимаете? Я первые месяцы тут каждый день обходил периметр, место искал для выхода. Чего только не делал! Кувалдой бил, буром бурил, кислотами травил, огнем жег. Копал, конечно. Где вагонетки на рельсах стоят, там нет, а с трех сторон других, где на земле, там ого-го — что твой экскаватор! Стрелять пробовал, взрывать. Правда, ничего тут не стреляет и не взрывается, протухло все. Я этой перепонки, куда только достать мог, не скажу, что каждый сантиметр обшарил, но близко к тому. И без толку. Смирился. Еще и глянул, как там, на первых уровнях, все посыпалось, без присмотра-то моего. Совсем разруха! Они ж беспомощные, сами ничего не могут. Дураки, а тоже ведь пожалеть можно. Детишки их опять же…

Игорь вспомнил девочку Манечку-Манюню. Да, Александр прав. Не пожалеть — значит, совесть атрофировалась. Стало стыдно. Быть Маньяком — палка о двух концах…

— А после случай был — почти прорвало! Да только «почти» не считается… Я тогда в том месте уж точно каждый не то что сантиметр, я там каждый миллиметр… чего только не делал с миллиметрами этими! И снова без толку. И снова смирился. Нет, не так. Не смирился, а ждать стал, чтобы с той стороны ее, перепонку проклятую, прорвали. Да мы все этого ждем! У всех же, кому в обличье человечьем остаться повезло, у всех, как у меня: мы тут, родные там. А если не ждать, тогда и жить ни к чему. Из нас вон тоже некоторые… того…

Игорю глухо спросил:

— С собой покончили?

— Не то чтобы… Это потом. Все вам расскажем. И про тот случай, когда «почти», и про все. Но сейчас — вы подумайте. Головой, а не одним сердцем. Вы пока тут все равно что младенец. Ничегошеньки не понимаете, все для вас… как это говорится по-умному? Белый свет?

— Чистый лист, — мрачно поправил Игорь.

— Ага. Чистый лист. Дров можете наломать, мало не покажется. А если вы с этим даже и не согласны, так еще проще подумайте: здесь, на девятом, в смысле на Отшибе, про вас пока никто не знает и никто вас не ждет. А на пятнадцатом умники мои ждут, в Резиденции. Ну, не вас лично, а большого сюрприза от меня. Так хоть покажитесь там, хоть меня не подведите! А дальше — уж как решите. Ну?

Он главного не говорит, понял Игорь. Из гордости не говорит, что само мое появление здесь — пусть локальный, но все же прорыв, — дает ему и даст им всем надежду.

— Убедили. Извините за вспышку. Пошли, я готов.

— Да и вы извините, — сказал Александр.

Когда уже приближались к выходу на проспект Девять, он вдруг добавил:

— Да и не впустили бы вас девчата. Я что-то сразу не сообразил, а там ведь у них на входе дверь. Настоящая. С глазком. И с замком. Я ту дверь им и ставил, и звонок при ней тоже я… Ага-ага, заявились бы вы, а они ж вас не видали никогда. Этакий облом в гости пожаловал.

— Анбал… — пробормотал Игорь.

— Чего? — не понял Александр.

— Облом. Амбал. Анбал. Федюнино словечко, от амбала произведенное и от Ганнибала… — Он уточнил на всякий случай: — Не Лектор Ганнибал, и не арап Петра Великого, а полководец карфагенский.

— Хе-хе. Ага. Вот-вот. Что за амбал-анбал? Кто такой? Зачем ломится? Не-ет, не впустили бы! Заместо того дверь бы шкафом каким подперли, да нам тревогу просигналили — есть такая возможность, а как же…

— Тоже ваша работа? — осведомился Игорь. Впрочем, в ответе он был уверен.

— Возможность-то? А то чья ж…

Глава 18. Было нас пятеро, стало нас шестеро

08.06.49, вторник

Десятый уровень оказался таким же пустым, как восьмой. Но, в отличие от последнего, ход времени на десятом оставался тем же — два к одному.

Что изменилось, так это сами лестничные марши. К ступенькам, на некотором расстоянии от стены, были приделаны металлические желоба — для нормального спуска и подъема на колесах. Речицын пояснил, что на верхних уровнях металлоконструкции — головная боль: Местные возбуждаются, пытаются скрести чем придется, кислотами поливают, грызть норовят.

— Как же вы те пролеты одолеваете? — спросил Игорь.

— Как в цирке, — засмеялся Александр. — Наблатыкался за столько лет, на заднем колесе скачу. Вверх — на полной мощности. Бензина уходит, конечно, много. Зато вниз — на холостом ходу. А запасов топлива у нас на века.

Игорь попытался вообразить картину. Не получилось.

— Не верите? — хохотнул его спутник. — И правильно, что не верите. Куда там… Пошутил я. Секретки у меня есть на тех маршах. Досточки захованные. — Он так и произнес: досточки. — Вытащил такую, поставил, заехал, слез, обратно заховал… Маетно, конечно, а что делать? Возраст не тот, сноровка не та… Мощность у движка тоже не та. А вот вниз — это я и правда вскачь. Научился.

— Странно, что лифтов нет, — заметил Игорь.

— Были, как же. Да сразу сплыли неизвестно куда.

— А кстати: вы по сектору так гнали… Не опасаетесь наехать на кого-нибудь?

— Не… Местные как заслышат — шарахаются по сторонам, чистый путь у меня. Притом я из всех из нас — один, к кому они привыкли. Остальных боятся, и девчат тоже опасаются, разве что при родах опасаться забывают или там при лечении каком. А ко мне привыкли, ага. Да вот к мотору не привыкнут никак.

Подошли к выходу с десятого. Спустились на стандартные пять маршей по десять ступенек каждый. Здесь Речицын остановился.

— Так, — сказал он. — Тут снова дело серьезное.

— Опять перепонка? — предположил Игорь.

— Угадали. Она только нас пропускает — меня и мужиков, что нынче внизу ждут. Вместе нас, выходит, пятеро осталось. Девчатам, и то не пройти. Вот и поглядим на вас. Я-то в вас верю. Ну, прежним порядком: сперва я, вы за мной.

На этот раз даже и щелчка не почувствовалось. Игорь просто проследовал за своим проводником. Тот сделал десяток шагов, застыл на месте, медленно повернулся. Выдохнул:

— Уф. А что, так и знал. Но все равно поздравляю! Теперь вы наш! Было нас пятеро, стало шестеро! — Спросил не без лукавства в голосе: — Часы проверять будете?

Игорь уже догадывался о результатах проверки. Точно: оба гаджета работали в абсолютно нормальном ритме.

— Один к одному? — улыбнулся он.

Александр кивнул:

— Без сотых. Один нуль-нуль ровнехонько. Захотите правильные время-дату выставить — это внизу, там у нас все в ажуре. Мужики говорят, в пространстве мы незнамо где, так хоть во времени не путаться.

— Очень правильно! — искренне одобрил Игорь. И предложил: — Знаете, коллега, поскольку вас, то есть уже нас, стало шестеро, может, перейдем на «ты»? Мне, например, так гора-аздо комфортнее. А вам?

— Ага, — с готовностью согласился Речицын. — Я, стало быть, Саша. На-Всё-Про-Всё опять же.

Он протянул руку, Игорь пожал ее, ответил с усмешкой:

— А я, как был Игорем, так им и остаюсь. Нет у моего имени адекватного уменьшительного, а всяких Игорьков, Игоряш, Игорёш — не переношу. Разве что дядя Ига — так меня одна кроха тут нарекла. Кстати, о тебе она упоминала, с симпатией. Манечка-Манюня с третьего уровня, в самом конце.

— Знаю, а как же. Ага, симпатяга… пока не выросла, а там… Эх. Детишек жальче всех.

— Да, — кивнул Игорь. — Саш, а еще есть предложение: по такому случаю сделать по глотку. — Он потрогал задний карман с втиснутой в него фляжкой. — Типа на брудершафт. Хотя и из горла́. И перекурить заодно.

— Эх… — огорчился Речицын. — Я вообще-то не пью. Потому как дурею сразу, а сдуру и покалечить могу… а то сам покалечусь. Организм такой, — пояснил он и подмигнул: — А, давай! По грамульке! Авось обойдется! Ага… Ну, будь здрав, Игорь!

— Твое здоровье, Саша! — провозгласил Игорь, приняв фляжку и поднеся ее к губам. — А погонял у меня аж два: одно — Маньяк, это из… ну, можно сказать, из дома… другое — Путник, так меня Федюня обозвал. Он-то имел в виду «путаник», все я ему якобы путал… Ну что, теперь короткий перекур, и можно двигаться дальше. Ты, небось, и не куришь?

— Ага. Не курю, уж лет не помню сколько. Наши там, внизу, те — кто дымящий, а кто нет. Вот и я нет. Ты кури, кури, это ж недолго. А я пока нашим брякну.

Он вытащил из нагрудного кармана видавшие виды очки, нацепил их, извлек откуда-то из недр комбинезона девайс, явно самодельный, размером со стандартную записную книжку. Игорь пригляделся: корпус из серого пластика; на лицевой панели две кнопки слева, две лампочки справа, шесть горизонтальных прорезей — три сверху и три снизу, оцифрованное рифленое колесико по центру. Саша повертел-пощелкал этим колесиком, нажал одну из кнопок. Запульсировала верхняя лампочка. Раздался неразборчивый хрип.

— Петя! Ты? — закричал Саша.

Хрип повторился. Саша коротко выругался вполголоса и опять закричал:

— Слышь? Петя? Или Мотя? Алло! Через сорок минут буду! С сюрпризом, какой сулил! Встречайте в холле! Что? Не различу ни хрена! Через сорок минут в холле, говорю! Алло! Если понял, отбей «Спартак чемпион»! А не понял, так «Хасбулат удалой» отбей! Да от микрофона мало-мало отодвинься!

Из диковины опять что-то проскрежетало, затем прозвякало. Лампочка погасла. На-Всё-Про-Всё перевел дух, вернул по местам очки и устройство, сказал:

— Ага. Спартак чемпион. Будут нас ждать. — Покачал головой, посетовал: — Помехи сегодня сильные. Бывает, все четко работает, а в другой раз замучаешься. — И, по-деловому: — Ты как, докурил? Батюшки, куда ж ты чинарик-то ховаешь? Лады, придем — в мусоропровод все… Двинули, что ли?

— Это что за чудо техники? — обалдело вопросил Игорь.

— Да рация обыкновенная, многоканальная, — объяснил Саша. — Ты, поди, к мобильникам привык, так они тут не пашут. Сетей-то — голяк на базе. Пришлось вот рации делать. Наружу сигнал не проходит, мы проверяли. Оттуда к нам, видать, тоже не проходит. Спасибо хоть внутри какая-никакая, а есть связь.

— Рации?! Сам делал?! — изумился Игорь.

— А то… — проворчал На-Всё-Про-Всё. — Ну, в путь-дорогу. Уже немного осталось.

Игорь кивнул. Гулять так гулять.

***

Выбрались на проспект Одиннадцать. Саша вдруг спросил:

— Ты сам откуда? Я вот с Брянской области. Сюда по контракту нанялся — инфраструктуру восстанавливали, производство, оборудование перезапускали, налаживали.

— Москвич я, — сообщил Игорь.

— А по специальности кто был?

— Механик.

Ему нравился этот ответ. Особенно нравилось объяснять потом суть.

— Меха-аник? — протянул Саша. — Скажи-ка… Я вот тоже механик, а гляди, руки у меня и руки у тебя. Черная кость, белая кость. Что ж ты за механик, по какому направлению?

Игорь засмеялся.

— По науке. В дипломе у меня так написано — механик по специальности «Механика сплошных сред». Это, например, аэродинамика, гидродинамика, газодинамика… МГУ, мехмат.

Реакция порадовала — собеседник, похоже, оценил коллизию. Хмыкнул:

— А, ну другой коленкор… Два, значит, мы с тобой механика. — Резюмировал фразой из старинного анекдота: — Похоже, да не одно и то же.

Подошли к выходу с уровня.

— Вон там, — сказал Саша, — где у Местных жилые сектора, а на седьмом склады ихние, у нас тут тоже склады. Только мы без указателей обходимся. А я тебе не соврал, запасов — на века. Всего на свете запасов. Еда-питье, табак даже, выпивка. ГСМ всякие, расходники, электрика-электроника. Материалы разные, бытовая техника. Инструменты, приборы, компьютеры, комплектующие, запчасти… чего только нет, аж библиотека есть с видеотекой. Конь мой о двух колесах опять же оттуда, там и еще есть, да мужики отказались, и девчата тоже… Откуда все взялось — непонятно, но оно реально рабочее. А которое съедобное, то в кондиции… Чудеса, ага. Зато жить можно…

Дальше спускались в основном молча. Лишь изредка Саша комментировал: «Двенадцатый, силовой — генераторы, насосы, всякое такое»; «Тринадцатый: мастерские, лаборатории»; «Четырнадцатый: еще одна лаборатория, и еще склады, ну и всякого помаленьку, спортзал тоже, с тренажерами, не разжиреть чтобы».

Спустились с четырнадцатого уровня к пятнадцатому. Налево уводил неизменный полукилометровый коридорчик, в его начале стоял, притулившись к стене, «конь о двух колесах», а вот справа… Справа была дверь. Обычная межкомнатная, белая. Распахнутая настежь.

Саша приложил палец к губам, затем сделал знак: стой, не показывайся. Сам шагнул к порогу двери, провозгласил:

— А вот он и я! Все в сборе? Красавцы!

Изнутри донеслось баском, с оттенком недовольства:

— Когда ж ты шило из задницы своей вытащишь? Всю ночь туда-сюда, спать не дал…

Другой голос, чуть выше тоном и веселее:

— Здорово, Саня! Ну, где твой сюрприз? Давай, не томи уже!

— То, пожалуй, даже и не сюрприз, — нарочито медленно проговорил На-Всё-Про-Всё. — То, пожалуй, целая сенсация… — Едва заметная пауза и финальное: — Было нас пятеро, стало нас шестеро! Гость оттуда! Игорь! Заходи!

Глава 19. Отпустите меня

08.06.49, вторник

Просторный холл. Светло-кремовые стены, на стенах разновысоко висят монохромные картинки в тонких серых рамочках— абстрактная геометрия. Под высоким потолком лампы дневного света, на полу серый низковорсовый ковролин. У стены справа зачем-то стойка типа гостиничных ресепшн, орехового дерева или под него. Над стойкой большие настенные часы, показывают десять с минутами. Чуть ниже часов панелька, вроде той, по которой Речицын «звонил» сюда, только стационарно закрепленная. За стойкой, на высоком, по-видимому, табурете, упитанный брюнет лет сорока, в черном. Глаза полуприкрыты. Левее — четыре кожаных кресла в тон стенам. Три заняты, в четвертое усаживается Саша, откровенно сияющий. Чей-то, не разобрать, возглас: «Ну, Сашок, ты дал!»

— Здравствуйте, господа! — громко сказал Игорь.

Реакция господ — у каждого своя.

У «портье» — внешне нулевая.

Человек в самом левом кресле выпрямился, подался вперед. На вид — за семьдесят. Умное лицо в глубоких морщинах, густые черные брови, пронзительный взгляд. Лысина. Мешковатый свитер, джинсы, черные пляжные шлепанцы на босу ногу.

Мужчина по соседству с ним немного моложе. Лицо с очень мелкими чертами, абсолютно невзрачное. Светлые волосы тщательно причесаны, выбрит до синевы, рот слегка приоткрыт. Одет тоже невзрачно: серая рубашка с длинным рукавом, застегнутая до последней пуговицы, серые брюки, из-под них виднеются серые носки, слегка приспущенные. Разношенные серые же полуботинки.

Рядом — тощий тип неопределенного возраста. Шатен, волосы довольно длинны и при том растрепаны, длинный нос, на лице то ли еще небритость, то ли уже бородка-эспаньолка. Мятая голубая рубашка поло, мятые же черные шорты ниже колен — кажется, их бермудами называют; бермудан, мелькнуло у Игоря… Обильно волосатые ноги. Незашнурованные грязно-белые кроссовки. Сидит, откинувшись в кресле, взирает на пришельца почему-то неодобрительно.

Все четверо выжидательно молчали, лишь Саша продолжал сиять. Молчание прервал пожилой.

— В самом деле оттуда? — резко спросил он.

— Одно из трех, — сказал Игорь. — Либо я двадцать лет болтался где-то на территории, под ней, над ней, ни с кем из вас не соприкасаясь. Либо меня кто-то — Бог, черт, подземные духи, не знаю, — сотворил буквально позавчера. Либо в самом деле оттуда. Выбирайте.

Опять тишина, лишь Саша хрюкнул.

— И с какого же вы к нам направления, как бы сказать, проникли? — осведомился пожилой после паузы.

— На выходе из корпуса, — устало ответил Игорь, — две тропки. Из них одна ведет к периметру. Там еще страшилка стоит смешная. Александр говорит — его работа.

Пожилой взглянул на Сашу.

— Ага, — отреагировал тот. — Все проверил, а как же. Там и чинарик валяется, где Слабина. У самой перепонки. Его чинарик, он как раз такое курит. А Слабина в целости и сохранности.

Слабина, уловил Игорь, явно с большой буквы у них. Вспомнил: Коммодор тоже так назвал то место, только, вроде, с буквы малой.

— Я и по сторонам обшарил, — продолжал Саша. — Все в целости и сохранности. Мое мнение, Максимыч, — Игорь дело говорит. Он мне как встретился — на первом уровне это было, — я сразу и подумал, почти вот как он сейчас доказывал, про одно из трех.

— Подумал… — проворчал пожилой.

— Да уж, — сказал На-Всё-Про-Всё со смешком. — Думать — это вам тут. Мне все больше руками орудовать. Хе-хе.

— Ладно тебе… — пожилой как бы смутился, но, показалось Игорю, скорее для виду. — Ну, извини, что ли…

Опять замолчали.

Ступор. Цугцванг. Нужно представиться.

Игорь отрекомендовался полным ФИО, сопроводив это энергичным кивком. Внутренне усмехнулся: по-белогвардейски получилось; остается только каблуками щелкнуть. Каблуками берцев, да уж.

Трое поднялись, приблизились. Речицын остался в кресле. Четвертый вылез из-за стойки, присоединился к вставшим. К его поясу оказалась пристегнутой резиновая дубинка. Не портье, поправил себя Игорь — скорее, секьюрити. Странная компания, ну да что здесь, в Марьграде, не странное, сверху донизу…

— Анциферов Иван Максимович, — проговорил пожилой и протянул руку. — Да вы бы рюкзак скинули, тяжело же.

— Очень приятно, — ответил Игорь, отвечая на рукопожатие. — Спасибо.

Действительно, подумал он, что я, как бедный родственник, с махиной этой на спине — будто жду, пригласят остаться или прогонят. Снял махину, поставил рядом.

— Павел Алексеевич, — назвался невзрачный. — Елохов моя фамилия.

Пожали друг другу руки. Крепко, оценил Игорь.

«Секьюрити», до сих пор казавшийся сонным, уставился на боевой пояс Игоря.

— Красота… — восхищенно произнес он полушепотом. Несмело дотронулся до пакета с мусором: — А это что?

— Это, Петро, — подал голос Саша, — отходы жизнедеятельности Игоря Юрьевича. Их пристроить бы по назначению.

— Давайте, давайте, конечно, — смутился тот. — А, да, Вялкин я, Петр. Можно без отчества. Можно просто Петя.

— А все-таки? — спросил Игорь, пожимая пухлую потную ладонь.

— Васильевич он, как и я, — сообщил из своего кресла Саша. — Только мы ни разу не братья, ага.

Петя перехватил мусорный пакет, метнулся к своей стойке, швырнул под нее, мигом вернулся на прежнее место, принял было уставную позу «смирно», сменил на «вольно» по команде все того же Саши — похоже, потешавшегося.

Обменялись рукопожатием и с тощим. Вялым оказалось это рукопожатие, а в голосе послышалась — или почудилась? — брюзгливость.

— Смолёв, — представился тощий как бы нехотя. — Не Смо́лев, а Смолёв. Матвей. Константинович.

Чем он недоволен? — удивился Игорь. Неприятный какой-то. Ну, может, зуб болит… мало ли причин для плохого настроения? Заставил себя улыбнуться и произнести ритуальное «очень приятно» как можно теплее.

— Мотя, возьми себя в руки, будь поприветлевее, — сказал Анциферов. — Вы, Игорь Юрьевич, не обращайте внимания, просто Матвей у нас — неизлечимый ипохондрик и отъявленный мизантроп. А сегодня еще и не выспался.

Смолёв зыркнул на него исподлобья, но промолчал.

— Ага, — подтвердил Саша, выбираясь из кресла и посмеиваясь. — Ипо это самое, всю дорогу бу-бу-бу, бу-бу-бу. А так-то он ценный кадр, ты, Игорь, не сомневайся!

— Я и не сомневаюсь, — заверил Игорь, держаулыбку.

— Вы есть хотите? — осведомился Анциферов. — Мы-то уже позавтракали.

— Спасибо, нет, — отказался Игорь. — Вот кофе бы… если это сложно, то у меня с собой…

— Ничего сложного, — возразил Анциферов. — Давайте все перейдем в переговорную. — Пояснил Игорю: — Так мы скуки ради зовем нашу кухню, она же столовая, она же конференц-зал…

— А я бы заморил червя, — вставил Саша.

— Вот там и заморишь, Алехандро, — сказал Анциферов. — А новоприбывшего кофе напоим. И сами тоже испьем.

— Момент, — попросил Игорь. — Я только часы поставлю по вашим. Они же правильно идут? И время московское?

— Гринвич плюс три, — с неожиданным энтузиазмом объявил Смолёв. — И точные! Точнее почти некуда! Плюс-минус двадцать четыре секунды в год!

— Прекрасно, — сказал Анциферов. — Готовы? Пойдемте. Покофейничаем, да и потолкуем.

И здесь «потолкуем», непроизвольно содрогнулся Игорь. Мало мне Федюни… Впрочем, что это я? Здесь у этого слова наверняка совершенно другой смысл.

***

Кофе был хорош. Игорь микроглотками цедил эспрессо, которого не пил, казалось, вечность. Да ладно, вечность… позавчера утром пил, в отделе 31/3… всего позавчера?! не может быть! может-может…

Кофейную компанию ему составил один лишь Петя Вялкин, с детским наслаждением причмокивавший капучино. Смолёв отказался от чего бы то ни было — он сосредоточенно сворачивал самокрутку и делался при этом все мрачнее. Остальные прихлебывали чай из разномастных кружек.

Полный фьюжн, усмехнулся Игорь. Под стать помещению. Кухонный уголок со всем, что требуется, включая кофе-машину; здесь же столик с ноутбуком и проектором; рядом с ним почему-то машина стиральная; на противоположной стене, ровно напротив проектора, экран, а по обеим его сторонам туго набитые книжные полки; посреди «переговорной» длинный стол а-ля «для совещаний»; стулья с высокими спинками, пепельницы, чашки, карандаши, ручки, шахматная доска с едва начатой партией, разбросанные листы бумаги, исчерканные и чистые… Под потолком — галогенки, на полу — ковер, на этот раз с длинным ворсом. Для кухни-столовой не очень, зато — вспомнилась классика — можно при случае уронить непогашенную сигару. Как Рэдрик Шухарт. Ну, конечно, здесь нам не там, в позитивном смысле. Здесь таких случаев — независимость демонстрировать и презрение выказывать — представиться не должно.

А кофе — да, хорош, хотя и не бодрит, ибо после стимулятора бодрить уже некуда.

— Игорь Юрьевич, — заговорил Анциферов, но Игорь перебил его:

— Иван Максимович, извините, могу я попросить вас? Пожалуйста, называйте меня просто Игорем, а? Оно и короче, и не так официально.

— Не вопрос, — кивнул Анциферов. — Ну и я тогда просто Иван. Товарищи, а вы как? Согласны?

Не возражал никто. Даже Смолёв буркнул: «Окей». Саша не преминул похвастаться, что он-то с Игорем на «ты», причем давно, уже больше часа как брудершафтнули по грамульке крепкого.

— Сандро! — возмутился Иван. — Тебе же не показано! И вообще, спозаранку…

— За дружбу же! — азартно парировал На-Всё-Про-Всё.

Иван покачал головой, а Игорь признался:

— Моя вина. И крепкое было мое. И еще имеется. Хотите?

— Нет-нет, — Анциферов опять покачал головой. — Все еще утро, это раз, угощать теперь наша очередь, только позже, это два, у нас в наличии всякое, а в-третьих — нам обсуждение предстоит серьезное. Хотелось бы полной ясности в мозгах. Что ж, приступим? У нас к вам, Игорь, естественно, бесконечный ряд вопросов. Безусловно, и у вас к нам. Давайте прежде всего договоримся о регламенте.

Стало тоскливо. И почувствовался озноб, только не реальный, а внутренний — в душе.

— Я смотрю, у вас тут курить можно, — глухо проговорил Игорь.

Он медленно вытащил из кармана пачку Akhtamar и зажигалку, медленно, словно придирчиво выбирая, извлек сигарету, медленно зажег ее; справился с собой, собрался с мыслями, заговорил.

***

Он говорил, а они слушали.

Он говорил, казалось ему, обдуманно и логично, и как по писаному, и лишь иногда — сбивчиво, потому что запинался, подыскивая самое точное слово, и эти сбои, наверное, укрепляли доверие слушателей к нему, потому что сбивается значит волнуется, а волнуется значит не врет.

Он говорил, что понимает: у них к нему бесчисленное множество вопросов, и не из любопытства, хотя и из него тоже, любопытство это свойство человека живого и на что-то способного, но главное, центральное, глубинное все-таки не любопытство, а надежда, потому что они двадцать лет заперты здесь, полная изоляция, а чье-то, вот его, появление здесь оттуда возрождает надежду.

Он говорил, что понимает: надежда на освобождение сопряжена с опасениями, со страхом даже, потому что двадцать лет взаперти не шутка, живы ли там родные и любимые, да и вообще вписаться заново в ушедший далеко вперед мир, в мир, который, может быть, стал совсем чужим, в котором их, может быть, похоронили и стали забывать, а то и вовсе забыли, по датам только вспоминают, поминают и забывают до следующей даты…

Он говорил, что понимает: раз они, пятеро, нашли в себе силы продолжать жить здесь, то, значит, надежда для них все-таки главнее страхов, и, наверное, надежда эта не только для себя, но даже и для тех, наверху, кто перестает или уже перестал быть людьми, иначе разве клали бы они, оставшиеся людьми, столько себя для выживания тех…

Он говорил, что должны и они понять: да, он проник сюда оттуда, прорвался в это неизвестно как назвать, у вас это град Марьград со слободками и окрестностями, у нас это Завод, а в официальной, максимально секретной документации это объект 31, да и плевать на секретность, но хотелось понимания, что у него тоже бесчисленные вопросы, и тоже не из одного лишь любопытства, но пробыв здесь, сколько, о, меньше трех суток, а кажется, полжизни, пробыв здесь, он кое-что все-таки уразумел, и этого почти достаточно для выполнения главной его задачи.

Он говорил, что эта его задача зеркальна их задачам, потому что у них остались любимые и родные там, а у него осталась единственная любимая здесь, да, двадцать лет назад ее накрыло вместе с вами, и вместе с нерожденным еще ребенком, и главная задача, ради которой он, единственный во всем мире, прорвался, в том, чтобы найти их и, может быть, вернуть в большой мир, и при этом у него те же страхи, он ведь не знает, жива ли любимая, не знает, осталась ли она человеком, не знает, родилось ли дитя.

Он говорил, что не просит у них ответа на эти вопросы, даже если такие ответы и есть, но он не хочет знать их заранее, он хочет прийти ко всему сам, и пока ему нужна только помощь для того, чтобы прийти, но не к ответам, а просто прийти в то место, которое здесь называют Отшибом, потому что просто так его туда тупо не пустят, спасибо доброму человеку Саше, объяснил.

Он говорил, что только милосердие, единственно милосердие отличает человека от нелюди, даже если эта нелюдь в человеческом обличье и даже если этот человек в обличье нелюди, и он не может объяснить, зачем говорит это, но верит, что они здесь думают так же.

Он говорил, что обещает, нет, клянется: вернусь к вам, обязательно вернусь, один или не один, и сделаю все что смогу, и уж точно отвечу на все ваши вопросы, сколько бы их ни было, если сумею ответить, конечно, и, наверное, сам задам столько вопросов, что…

Догоревшая сигарета обожгла его пальцы. Посмотрел на длинный столбик пепла, стряхнул в пепельницу. Сказал:

— Отпустите меня.

Вспомнил, как теми же словами взмолился Федюня, усмехнулся. Люди, нелюди… где грань, поди пойми… милосердие, да… тоже поди пойми — оно это, не оно ли…

— Отпустите меня. Поймите, не смогу я сейчас вести долгую, обстоятельную беседу. Я вернусь, непременно вернусь, а сейчас — отпустите меня. Только помогите с этим… визитом… ну и словечко, тьфу… помогите попасть в этот Отшиб. Все остальное — потом.

***

Молчали долго. Потом Анциферов — не приходилось сомневаться в том, что он неформальный лидер этой микрообщины — проговорил:

— Что ж, понятно. Отпустим, конечно. Верно, товарищи? И с посещением… гм… не люблю я этого названия… в общем, посетить дамские угодья — поможем, отчего ж не помочь. Вот опять же Александра попросим, он у дам самая что ни на есть персона-грата. А, Сань? Ты как?

— Я-то? — Саша откашлялся, кивнул. — Я не против. Только есть соображение. Даже два. Первое: попросим все же Игоря хоть парой слов обозначить нам — что вообще в мире-то делается? А то мы туда смотрим… как бишь, хе-хе, докладчик сказал?.. с надеждой, но и с опаской — а ну как там, к примеру, ядерная зима? Или, тоже к примеру, фашизм лютый? И второе: у тебя, Игорь, дело впереди — серьезнее некуда. А ты невыспавшийся, на нервяке весь… да и того… помыться бы да побриться тебе, ты на себя глянь… А по правде говоря, и мне бы тоже прикорнуть часиков несколько — оно бы не помешало. Мотя верно говорит — шило в заднице, вот и колобродил всю ночь, и употел тоже, а к девчатам являться в таком виде — оно не того…

Смолёв вдруг фыркнул. Игорю непрошенно пришло на ум очередное: не фыркай, сопля вылетит. Вслух цитировать, конечно, не стал.

— Да и, — несколько смущенно добавил На-Всё-Про-Всё, — упустил я: на Отшибе-то сейчас дело к ночи, а как доберемся, так и вовсе будет… это если прямо сейчас отправляться…

— Разумно, — высказался вдруг Елохов, доселе словно воды в рот набравший. — Дело Саня говорит. Рационально предлагает.

Возразить было нечего. Игорь кивнул, сжато поведал об основных событиях в мире за последние двадцать лет, не упустил и про «объекты» в Китае и Штатах, успокоил — ни ядерной зимы, ни фашизма, ничего такого, годы нестабильности позади, тьфу-тьфу… Совсем пунктирно получилось, но на первый раз хватило и этого.

Прозвучало пятикратное «спасибо».

— Петюня, — попросил Анциферов. — Разместишь товарища, ладненько? А дальше… сколько вам времени понадобится, путники, на сборы?

— Двое нас теперь, путников… И механиков двое, хе-хе, — сообщил Саша.

— Что-что?

— Ага… Игорю чудик Местный кликуху придумал: Путник.

— Адекватно, — одобрил Анциферов.

— Да он в смысле «путаник». Тот чудик сам-то путаник и есть великий… А что механиков двое, так у Игоря в дипломе написано: механик, мол. По этим… по сплошным средам.

Елохов поднял брови:

— О!

Смолёв, и тот взглянул на Игоря не без уважения. Ну, так показалось…

Анциферов же протянул:

— Любопытно… — И, решительно: — Но это все, как договорились, отложим на потом. Так сколько времени вам требуется, механики-путники?

— Дело серьезное, — повторил Саша. — Потому — горячку пороть не след. Сейчас у нас сколько, полдвенадцатого? У девчат, стало быть, полночь без пятнадцати… — Он зашевелил губами, подсчитывая. Пояснил: — Надо ж так, чтобы не к спящим к ним нагрянуть. Значит, в семь двинемся. Никак не раньше. Игорь, ты как?

— Что ж поделаешь….

— Ходу нам туда, — пояснил Саша, — часа полтора. Это будет по нашему счету полдевятого. А у девчат начало вечера. Так что да, в семь выйти — в самый раз. А перед тем все ж червя заморить. Легонько, чисто подкрепиться. Значит что? Значит, в полседьмого снова здесь. Ага.

— Вот и мы вместе с вами того червя заморим, — сказал Анциферов.

— Хорошо, — кивнул Игорь. Принужденно улыбнулся: — К тому же… вдруг у меня все-таки вопрос какой-нибудь родится… животрепещущий…

А сам подумал: отпустили. Вникли. Хорошие люди.

Ну, будь что будет. Вернее, будь хоть что-нибудь.

Глава 20. Многия печали

08.06.49, вторник

Гриф: совершенно секретно

Откуда: департамент 31

От: Иванова И. И.

Куда: отдел 31/3

Кому: Коммодору

Дата, время: 08.06.49, 14:14 UTC+3

На Ваше от 24.05.49 UTC+3 довожу до Вашего сведения.

05.06.29 в медико-санитарную часть интересующего Вас предприятия поступили для прохождения преддипломной практики студенты Первого Московского государственного медицинского университета им. И. М. Сеченова (Институт клинической медицины им. Н. В. Склифосовского, кафедра травматологии, ортопедии и хирургии катастроф) в количестве 3 (прописью: трех) человек. А именно:

1) Гольцман Анатолий Борисович, 2006 г.р.

2) Осокина Марина Станиславовна, 2004 г.р.

3) Шилова Маргарита Георгиевна, 2005 г.р.

Подробные биографические справки по упомянутым лицам: см. приложения 1, 2, 3.

Согласно данным предшествующих медицинских осмотров, состояние беременности ни у кого из вышеупомянутых лиц не отмечено. Протоколы упомянутых медицинских осмотров: см. приложение 4.

Согласно имеющимся данным, течение дня «Э» все вышеупомянутые лица находились на территории интересующего Вас предприятия. Данных о вышеупомянутых лицах после дня «Э» не имеется.

Общие места жительства, работы, учебы, равно как и любые иные контакты между гр-ном Лушниковым И. Ю. и/или его родственниками, с одной стороны, и вышеупомянутыми лицами и/или их родственниками, с другой стороны: не установлены.

Приложения 1–4: упомянутое.

Замечание. Надлежало Вам в период нахождения Маньяка в расположении отдела 31/3 произвести детальный досмотр его личного имущества, а также контента его смартфона, с целью выявления данных о возможных ранних контактах упомянутого Маньяка с лицами, находившимися на территории объекта 31 в день «Э».

Благодарю за службу.

Коммодор усмехнулся: пустышка… как говаривал давний-предавний его командир — портянка. На том спасибо, что даже у Гольцмана Анатолия Борисовича состояние беременности не отмечено.

Набрал и отправил ответ:

Гриф: совершенно секретно

Откуда: отдел 31/3

От: Коммодора

Куда: департамент 31

Кому: Иванову И. И.

Дата, время: 08.06.49, 14:22 UTC+3

Разрешите доложить. Полный досмотр личного имущества и контента смартфона Маньяка был скрытно произведен 22.05.49, о чем было Вам доложено 23.05.49, равно как и о том, что данных о каких-либо ранних контактах Маньяка с кем бы то ни было при упомянутом досмотре не обнаружено.

Служу России!

Однако время поджимает, орава вот-вот прибудет. Коммодор прибрал все в кабинете, вышел из него, запер, опломбировал — требования режима просты, но строги, в виду прибытия посторонних трэба выполнять неукоснительно, — двинулся к автостоянке. Надо бы Соне приказать, чтоб таратайку Маньяка вообще с глаз убрал. Или Упырю, что ли, — у Сони сейчас и так хлопот будет выше крыши. Где он, кстати? Начальник на месте, как штык, Борзый с Упырем тоже, а его где носит?! Угу, вон, бежит, верста коломенская, тощая, аж спотыкается. Молодец.

Эх, вздохнул Коммодор, ввязался же я в историю. Хотя, как было не ввязаться — все одно ввязали бы. Маньяк мой и без подмоги совершил бы проникновение, коптер записал бы, а мне, что ж, скрывать? Служба есть служба, а годен значит годен.

— Хлопцы, — сказал он. — Работаем под резервными позывными. Ибо нефиг. Соня, тебе тоже резервный, ибо служивых потешать тоже нефиг, тем более ты над ними какое-никакое, а начальство. Будешь Арсений. Ко мне обращаться… э, да собьетесь же, как пить дать… по нормальному имени-отчеству обращаться. Усекли?

Усекли. Заулыбались. Ну-ну, лыбьтесь пока лыбится. Скоро света белого невзвидим.

Так, прибыли командированные. Начинается. Белка в колесе курортницей покажется.

***

Два здоровенных электробуса с логотипами «Электротранс» по бортам опустели. Их пассажиры выстроились в две шеренги, замерли по стойке «смирно». В крапчатом, с неудовольствием отметил Коммодор. На том спасибо, что хоть без знаков различия.

С левого фланга передней шеренги к нему строевым шагом прошествовал некто сухощавый и невысокий, остановился, вскинул руку к виску:

— Товарищ начальник подразделения! Сводная группа тергвардии, в составе семидесяти восьми служащих, согласно полученного приказа в ваше распоряжение прибыла! Докладывает старший группы старший лейтенант Шульга!

— Вольно, — бросил Коммодор.

Шульга ретранслировал команду.

— Товарищи гвардейцы! — зычно заговорил Коммодор. — Во-первых, добро пожаловать. — Он рассчитанно улыбнулся, в ответ тоже заулыбались. Повысил голос: — Во-вторых! Я начальник данного подразделения. Обращаться ко мне, если что, по имени и отчеству: Сергей Николаевич.

В строю, там и сям, послышались смешки.

— Р-разговорчики! — рявкнул Коммодор. — Смир-рно!

Вытянулись, застыли.

— Вольно… Значит, повторяю: Сергей Николаевич. Фамилия, звание, послужной список вам без надобности. Меньше знаешь — крепче спишь, так? Так. То же самое про ваших инструкторов. Это Алексей. Покажись-ка. Это Георгий. Тоже обозначься. А за обеспечение вашего пребывания в расположении отвечает помощник коменданта. Арсений, выдвинься. Сейчас он покажет, где можно оправиться. А то некоторым, небось, уже невтерпеж.

Смешки возобновились.

— Перекурить тоже можно. И не сорить мне! Потом он вас к делу пристроит. Арсений, действуй.

Обратился к старшему:

— Отойдем-ка чуток в сторонку. Скажи на милость, старлей, вы чего этак вырядились?

— Согласно Устава, това…

Коммодор прервал:

— Говори по-человечески. Ты не на смотре. Насчет «согласно Устава» мне понятно. А другого обмундирования у вас с собой нет? Гражданки нет?

— Виноват, Сергей Николаевич. А гражданка есть. Приказано было гражданку иметь при себе.

— Слава те Господи… Ты прикинь, старлей, патрулировать-то будем — как? Скрытно будем патрулировать! Особенно Город и окрестности. Ну, по возможности, конечно, скрытно. Не привлекая внимания. Так что пока о форме забыли. Вопросы есть?

— Никак нет, Сергей Николаевич.

— Добро. Теперь дальше. Чего это вас семьдесят восемь? Мне семьдесят шесть сулили.

— Так это… плюс два водителя еще… приказано их в группу зачислить, к выполнению задач не привлекать, использовать по специальности.

Коммодор вздохнул. Что ж поделаешь… Электробусам тоже здесь стоять, выходит… Отогнать подальше, прикрыть чем-нибудь опять же — нечего их зря светить. Может, супостат какой из космоса зрит… Паранойя, да, так ведь и служба соответствующая.

— Откуда ж, старшой, твою сводную группе набрали?

— Южный округ, Сергей Николаевич. Каждого по тревоге поднимали. А люди испытанные, дело знают.

— Добро-добро… Значит, так, Шульга… как тебя по имени-то?

— Сергей, — смущенно ответил старлей.

— Тезка, стало быть. Хорошо.

— И Николаевич я тоже…

— Вона что… То-то орлы твои зашебуршились… Выходит, полный тезка. Что ж, молодец! Хвалю! Ну, значит, так, Сергей Николаевич. Подняли вас, говоришь, по тревоге. Это да. И прислали, как на пожар. Меня вчера только озадачили. Посему палатки для вашего размещения, нужники и все прочее необходимое доставят только к вечеру. У меня-то тут, сам понимаешь, казарм нет. Не того мы профиля подразделение. Но доставят. Твоя сейчас первая задача: согласовать с Арсением и выделить людей для разгрузки, установки и тэдэ.

— Есть.

— Вторая задача: патрулирование начинаем в ноль часов. Выделить два экипажа по четыре бойца. Первый инструктаж проведу лично, при участии Алексея и Георгия. С одним экипажем пойдет в патруль Алексей, с другим Георгий. Ты, старлей, тоже к одной четверке присоединись, пятым. Лучше вникнешь в ситуацию.

— Есть.

— Выделить еще две четверки. Они в восемь нуль-нуль вас сменят. При смене буду присутствовать лично. Инструктора́ и со вторыми экипажами пойдут. Так и будете меняться каждые восемь часов. В третьи четверки дашь в сопровождение старших из первых двух. И тэдэ. Понял?

— Так точно.

— И третья задача: патрулирование Города и окрестностей парными патрулями. Это я тебя завтра с утра проинструктирую. Вопросы есть?

— Никак нет, Сергей Николаевич.

— Добро. Тоже, небось, оправиться мечтаешь? Ступай, Сережа, потом найди Арсения, передай ему, что пока ты в его распоряжении. Заняться есть чем. Площадку разровнять под палатки… ну да Арсений скажет. А к двадцати трем — сюда, с первой сменой патрулей.

— Есть.

Пару секунд спустя Коммодор скомандовал:

— Старшой! Стоять! А доложи-ка мне, что у вас с мобильниками? Натащили, поди, вот и массовая цель готова при виде со спутников.

Тьфу, добавил он про себя.

— Никак нет, това… Сергей Николаевич! — отрапортовал Шульга. — Согласно инструкции, по прибытии в зону операции…

— Стоп! Слово «зона» запрещаю! В полосу спецоперации!

— Виноват! Согласно инструкции, по прибытии в полосу операции все сим-карты из смартфонов личного состава извлечены, упакованы в заблаговременно подготовленные и подписанные упаковки и переданы мне на ответственное хранение!

— Добро, добро… По твою ответственность тезка! Все, действуй.

— Есть.

***

Коммодор вернулся в кабинет, а мысли его вернулись к «портянке»: как это «беременности не отмечено»? И это, выходит, Маньяк, скажем мягко, нафантазировал? Или принял желаемое — а может, и нежелаемое — за действительное? Или просто схалтурили, реальные медосмотры перед отправкой на практику провести поленились, хотя и положено, сто пудов, а взяли да поставили нужную дату на старых данных? Это проверять долго, муторно, да и ни к чему. Виновных разве что наказать за халатность, только ведь уйма лет минула. Их, виновных, одних, как говорится, уж нет, а те далече. Срок давности опять же.

Так, это ни о чем, это отставить. Попросить Иванова И. И., чтобы попристальнее поработали с окружением Осокиной М. С. и Шиловой М. Г.? Чтобы аккуратно, этак по душам, побеседовали на предмет личной жизни пропавших девушек? Навели чтобы на откровения об их бойфрендах?

Тоже отставить, скомандовал себе Коммодор. Излишнее рвение — ну его. Сыском они там, в центре, пускай сами озадачиваются, а мне тут во многия знания — известно что.

Глава 21. Лечить так лечить

Дата: неопределенность

Федюня трудился что было сил.

— Ах ты ж гуля моя гулюшка… — приговаривал он сдавленно. — Ах ты ж каково́ под фостиком у тобе тёпло… ровно́ како́ у матки в утробе́… а я вот таково́ ишшо… ах ты ж… ах ты ж…

Лавуня то и дело подвзвизгивала, все тоньше и тоньше, но при этом не упускала критиковать да руководить:

— Шибче, шибче, шибче… экий лентяй… старайся, ну… вот так муженек… шибче, шибче… на совесть старайся…

Федюня и старался на совесть. Что лентяем прозывает — это, он понимал, от «карахтера». А старался, по всему выходило, не зря: вот Лавуня перестала командовать, визги участились, сделались совсем тонюсенькими, почти что до неслышимости, а вот она замолкла, окостенела, будто в судороге, скрутилась вся, выдернулась из-под Федюни, пихнула его ножкой, откатилась на кровати, глазки закрыла, задышала тяжко.

Тоже и он: ухнул, рыкнул, в другую сторону откатился, тоже задышал.

Полежали так. Он и засыпать начал было, да Лавуня не позволила:

— Эй, муженек, — она хихикнула, — спать в ночь будешь, а то и в ночь не будешь. Ай не пондравилося тебе, ась?

— Что ты, что ты, Лавунюшка-голубушка! — встрепенулся Федюня. — Как же ж не пондравилося! — Добавил мечтательно: — Ишшо и ро́дишь таперя… двоёх — мальца да девицу…

— Чего удумал, — презрительно протянула она. — Нет. Выкуси. Ро́дить не стану. Выкину.

— Ай! Пошто ж таково́-то?

— Пошто-пошто… А вот по то! Потому — как ро́дишь, так и баловаться уж не придется. Старухи так сказывали. А мне не баловаться нельзя. Давай-ка, помело дырявое, не спи, захрапел уже, ишь! Ты давай сызнова старайся, да на совесть!

Она опять хихикнула, перевернулась, привелась в готовность.

— Сердечи́шко мое, — забормотал Федюня, — дык я ведь… каково́ ёно, голубушка… отдышатися бы мене… таково́ ведь и взаправдо́чки со свету сжи́вуся…

— Старый ты, — вынесла вердикт Лавуня. — Сживу со свету, не сумлевайся, а себе молодого подыщу. Я вот, ты гляди, больная да слабая, намедни чуть не помёрла, а все одно баловаться желаю! А ты, гляди, вона какой…

— Колешко свёрбится… — невпопад пожаловался он.

Лавуня вдруг сменила гнев на милость, заворковала пронзительно:

— Ай! Колешко? Ой да ты ж болявый мой, да несчастный ты мой… Дай-ка приголублю колешко-то…

Протянула ручку, потеребила больное место. Заныло еще сильнее, но почему-то Федюня воспрял, почувствовал себя в силе и возобновил старания. На совесть.

Потом задремали оба. Потом Лавуня пробормотала:

— Эй, муженек, кушать желаю… Вкусненького желаю…

Безжалостно толкнула Федюню в бок, приказала:

— Неча дрыхнуть, мымрюк ты ленивый! Беги, желёзок мне вкусненьких добудь, не то не подпущу боле! Пшел, пшел!

И правда, вспомнил он — весь Путников гостинец, что приносил суженой, уже съеден. Как тот Путник баял? Апатит? Спору нетути, апатит у женушки отмённый.

Делать нечего. Сполз с кровати, кое-как оделся, отправился к себе. Может, там что осталось?

Дохромал. На столе — три желёзки, впопыхах позабыл их тута. Укусны́е желёзки, да мало троёх-то. Прогонит Лавуня с троймя-то. Надо́бно сыскати поболе. На «нуль» иттити — енто нет, енто пущай лутшэе прогонит, хучь насовсем. Стал быть — он посмотрел вниз, на пол, — стал быть, надо́бно на́верьх спущатися. Тож, конечно, прогнати может — тама желёзки-то обнаковенные, не сказати особо́ укусны́е. Како́ быти?..

Федюня обратил, наконец, внимание на листок, прижатый миской и исписанный. Прочитал. Вздохнул горестно: э, мил человёк мудан Путник, енто ж когда ж ты посулённое притаранишь?.. Жди-пожди тобе… Вздохнул еще тяжелее: на́верьх-то спущатися, а ишшо боле того опосля сюды вниз подниматися — а колешко-то?

Решил: отлежуся мало-мало. Глядишь, и поотпустит, и силов прибавится.

В фатерку не пошел. Прилег на лавчонку, начал было мечтать сладко: а уж Лавуне перепритараню, так с ей и побалу… Не домечтал — уснул.

***

Пациент всегда прав.

Так когда-то учила Марину мама. И поясняла: на самом деле говорилось — не в этом нашем времени и не в этих наших местах, — клиент всегда прав, или покупатель всегда прав. Читай книжки, дочка, там о тех местах и тех временах, которые забывать негоже.

Марина размышляла об этом и еще о другом разном, поднимаясь со своего уровня «девять» на нулевой. Четыреста шестьдесят ступенек, да по проспектам, да по параллельным узким коридорам… хватает на поразмышлять-повспоминать. Правда, уровни с седьмого по первый хотелось преодолеть побыстрее, там время быстрое, Мариной нелюбимое, но все равно — проскочишь, а уже сколько передумано…

…Книжки, да. Марина к ним пристрастилась, мама радовалась. Но воспринимались эти книжки как сказки. Веселые или грустные, со счастливым концом или с трагическим, яркие или «в пастельных тонах»… очень Марине нравилось это словосочетание — «в пастельных тонах»… Все они — сказки, что про Дюймовочку, что про даму с собачкой. Марина читала, ясно воображала себя то порхающей от цветка к цветку, то прогуливающейся по набережной Ялты, но, отложив книжку, еще яснее осознавала: настоящее — вот оно. Град Марьград, его уровни, его обитатели. Другого ничего нет.

Еще были учебники. Мама занималась с ней и со всеми ее сестрицами-подружками по разным предметам. Чудно́, удивлялась тогда Марина: предмет — его можно руками потрогать, а, например, арифметику или химию разве потрогаешь? Или еще слово: дисциплина. Это вообще-то — вести себя правильно. А, например, физика или русский язык — при чем тут поведение?

Но осваивала все охотно — было интересно. Когда мамы не стало, продолжила заниматься, сестриц-подружек уговорила. Те послушались. Они Марину-старшую всегда слушались, вот и Марину-младшую — почти так же. Конечно, форс держали: дескать, ты, Маришка, мала еще нам указывать… но, в общем, слушались. Разве что книжками не увлекались, но это и при маме так было. Предпочитали сказки в виде фильмов, концертов, шоу развлекательных, записанных не пойми где и не пойми когда… Ну, еще склонность проявили кто к чему: Иришка и Аньчик — к оранжереям; дядя Саша им понатаскал семян, удобрений, грунтов таких-сяких мешками, книжек опять-таки, но специальных, с руководствами как что выращивать. Олюшка с Томочкой рукодельничали по-всякому — шили да вышивали, рисовали да лепили… Кто что. А сама Марина — книжки читала и, главное, медициной занималась. По маминым стопам. И, отчасти, по ее памяти.

Мама, помнится, все изумлялась: как это так у нас здесь — не у Местных, а у нас — одни только девочки рождаются? Да не просто девочки, а точные копии своих мам! Кто папы — то неизвестно, так строго-настрого заведено… если только сердце тебе подскажет, говорила мама… но сердце молчало. И ни единой черточки ни от кого из Свящённых не было в девочках! И от дяди Саши, само собой, тоже… Партеногенез, удрученно говорила мама, абсолютная аномалия; как будто мужской биоматериал всего лишь подает сигнал к инициации плода. Анализ ДНК сделать бы. Увы, именно для такого анализа в Марьграде не нашлось ровным счетом ничего. Все, казалось бы, есть, а этого нет.

Аномалия… А что у нас здесь не аномалия, заключала, бывало, мама.

…Между тем Марина выскочила из уровня «раз». И сразу почувствовала прилив сил: время здесь катилось неспешно и дышалось здесь спокойнее. К Бывшей Башне пошла уже не торопясь.

…Пациент всегда прав, учила мама. Неприятный он, даже противный, даже злющий — а прав. Потому что он болен. А если даже и здоров, то все равно он несчастный, и потому опять прав. Мы врачи, наше дело — лечить. Да, мы можем, а то и должны быть строги. Но не ради того, чтобы поставить противного пациента на место! Нет! Просто чтобы не мешал! А дальше, говорила мама, лечить так лечить!

Мы врачи… В какой-то книжке Марина вычитала слово, которое ей очень понравилось: врачея́. Женщина-врач — ну не врачиха же, фу! Так себя и называла: врачея. Как в умных книжках пишут — позиционировала.

Сама же и придумала мысль в развитие маминой: врачея обязана быть гуманной. Пусть даже ее пациенты не совсем homo или даже уже совсем не homo. Тут-то как раз нужна особенная гуманность! Сестрицы-подружки, и мамы, которых осталось две — тетя Галя и тетя Мила, и их же ровесница, но ничья не мама — тетя Эля, и единственная здесь бабушка, хотя и тоже ничья — бабушка Таня, и тем более дядя Саша и Свящённые — они-то, если болеют или просто обследуются, все понимают. А Местные не понимают ничего, потому их и жальче.

…Вот и Бывшая Башня. Собиралась же настрогать для Веруни лакомого? Собиралась, и для Клавуни тоже. Ну так вперед!

Пришлось помучиться. Ножницы то и дело заминали металл (попросить дядю Сашу наточить, напомнила она себе!). Однако справилась. Две хорошие связки получились, тяжеленькие, а что полоски не очень ровные — это ерунда!

Решила сегодня звездами не любоваться. Что-то неясное словно поторапливало, звало к себе, на Отшиб. Психосоматика, наверное, какая-то.

Почувствовала опять перебои. Подождала. Прошли, сердце нормально работает. А это, скорее всего, не психосоматика. Это, скорее всего, гормональное что-то, с созреванием связанное. Нужно будет общее обследование провести, для девочек-мам-бабушек-мужчин, а заодно самой обследоваться.

Ну, связки — в припасенные холщовые сумки, сумки — в руки, пошла назад.

***

Перед Клавуниным отсеком опять собрались зеваки. Правда, не толпа, как в прошлый раз, а всего пятеро. Смотреть было не на что, зато слушать — очень даже. Из-за двери доносился неописуемый храп, настоящее многоголосье. Присутствовали и басы, и дисканты, и даже, казалось, ударные.

Завидев Марину, слушатели подались по сторонам. Она приоткрыла дверь, заглянула внутрь. Клавуня, абсолютно голая, раскинулась на сильно смятой постели и издавала феерические звуки.

Зрелище было неприглядным, аудиосопровождение ему под стать. Еще и пахло ужасно — то ли нечистотами, то ли какой-то мерзкой секрецией.

Ничего-ничего, напомнила себе Марина. Врачея обязана быть не только гуманной, но и небрезгливой.

Освободила одну из сумок, поискала, куда бы положить полоски, заметила в углу табурет, валяющийся на боку, поставила его на ноги, положила связку, тихо вышла.

***

Веруня, напротив, не спала — кормила.

— Все в порядке, Веруня? — приветливо спросила Марина.

— Какое в порядке, — угрюмо отозвалась мамаша. — Высосал меня всю, проглот обжорливый.

— Хватает корма-то? — уточнила Марина.

Веруня отодрала ребенка от левой верхней груди, поднесла к левой нижней. Пожаловалась:

— Грудя болят, мочи нет. Жрать охота, а этому хоть бы что, убить его мало! Вот помрем обое, то-то порадуется!

Марина заметила забившегося в самую тень Местного. По-видимому, счастливый папаша… Стоит понурившись, молчит.

— Ты что же? — обратилась к нему Марина.

— Дык это… есть же… вон же…

На полке, в самом деле, лежал пакет с сухофруктами — молодец какой, мысленно одобрила Марина, — к нему в придачу с десяток металлических полосок, стояла банка с кислотой.

— Дык да дык… — горько передразнила Веруня. — Это несвежо́е, сам жри.

— Дык тады пойду я свежо́го приволоку, — робко сказал папаша и двинулся было на выход.

— Куды? Куды намылился, ирод? Чуть что, сразу за дверь норовит! У-у, образина…

Когнитивный диссонанс и послеродовая депрессия, определила Марина. Медицина в моем лице бессильна.

Выложила «желёзки», благодарностей ожидаемо не услышала, направилась к себе.

Спускаясь, подумала, в который уже раз: и вот ради чего это все?

И себе же ответила: а не ради чего-то. Сейчас вот вернусь и объявлю на завтра всеобщее обследование. Потому что: лечить так лечить.

Глава 22. Я вас не знаю

08.06.49, вторник / неопределенность

Стимулятор — штука мощная и непреклонная. Поэтому сна у Игоря не было ни в одном глазу. Зато желание привести себя в порядок было еще какое! Саша прав: потным, вонючим, колючим — и показываться дамам? Совершенно некомильфо! Так что это даже не желание, а насущная необходимость. Ну и желание, конечно, тоже…

Он с наслаждением принял душ. Нормальная водичка, ничуть не ржавая! Сопровождая Игоря в его «апарта́мент», Петя пояснил, что Местные без этой «ржави» жить не могут, а здесь и на Отшибе вода качественно фильтруется. Пояснил и отчего-то застеснялся. «Что это вы, Петр Васильевич, робеете? Меня не надо робеть, я свой», — сказал Игорь. Тот ответил, что не робеет, а просто очень сильно уважает старших, а вот если кто чего, то он, Петя, ого-го! — сдвинул брови, выпятил губы, взялся за рукоять дубинки. Но Игоря Юрьевича очень просит говорить ему «ты» и «Петя». Кстати, если чего простирнуть, давайте мне, Игорь Юрьевич, прямо сейчас, я все по стиралкам раскидаю… правда, через три часа еще не высохнет, но, может, у вас на смену что есть… и приборы ваши подзаряжу, они ж, наверное, подсели…

Опять стушевался, даже немного жалко его стало.

Игорь решил, что на Отшиб отправится в «гражданке», и с легким сердцем вручил Пете «милитари». Тот заметно приободрился, пожелал приятного отдыха и отбыл.

Душ… готово… голову и лицо отскоблить до полной девственности… готово… в зеркало на себя глянуть попристальнее… ну и рожа! Распотрошил рюкзак, вытащил свое «цивильное» — эх, все черное… с той стороны было уместно, здесь мрачновато… ну да выбирать не из чего… Оделся, нацепил бандану, опять посмотрелся в зеркало… так, пожалуй, ничего, сойдет. Впрочем, опять же выбирать не из чего. И не из кого.

Энергия так и клокотала — вероятно, стимулятор вышел на максимум. Показалось даже избыточным; присел в кресло, закрыл глаза, попытался пригасить напряжение. Без особого успеха; почти неудержимо тянуло куда-то нестись, что-то преодолевать, ставить какие-то рекорды. Забеспокоился: в таком состоянии появляться на Отшибе тоже не здорово. Перекурил; странно, но этот процесс немного успокоил. Подумал: перед самым выходом, если тонус не войдет в приемлемые рамки, глотнуть чуточку «Коктебеля». Наполнил фляжку. Все, готов.

Оставшееся время пролежал с открытыми глазами. Пробовал медитировать — не вышло.

***

Половина седьмого, кухня-столовая-«итэдэ». Все в сборе. На столе легкий ланч на шестерых — конечно, Петя расстарался. Видать, он тоже своего рода На-Всё-Про-Всё.

Подкрепились молча. Когда все закончили, Анциферов пристально взглянул на Игоря.

— Да, — кивнул тот. — Вопрос все-таки назрел. Он вообще-то давно назрел, только я откладывал. Теперь решил — пора. Самое время. Собственно, вопросов два, но первый как бы вспомогательный. Предварительный. Он вот какой: скажите, уважаемые, а вот помните ли вы то, что было с вами до так называемого Покрытия? Что было с вами вообще, но главное — что было здесь? И если помните, то четко ли?

— Между прочим, это уже два вопроса, — придирчиво заметил Смолёв. И смягчился: — Хотя оба формально законные.

— Законные, но странные, — сказал Анциферов. — Отчего же не помнить? Местные, те да, не помнят. Для них до, как вы выразились, Покрытия, все равно, что до Сотворения мира. Или до Большого Взрыва.

— Это одно и то же… — пробормотал Игорь.

— Простите?

— Большой Взрыв и Сотворение мира — одно и то же.

Елохов и Смолёв ободрительно хмыкнули в унисон, Петя открыл рот, Анциферов пожал плечами:

— Спорно… Однако на ваш предварительный вопрос отвечаю: помним, конечно. Как все нормальные люди помнят прошлое. Кто-то лучше помнит, кто-то хуже; опять-таки что-то помнится отчетливее, а что-то — смутно. Игорь, мы здесь, по крайней мере, в этом смысле, нормальные люди! Если вы к этому клоните.

— Да нет, совершенно не к этому! И вообще ни к чему я не клоню! Короче, вот мой основной вопрос: помнит ли кто-нибудь из вас девушку, москвичку, студентку, поступившую на практику в медсанчасть предприятия? По имени — Марина. Очень прошу: только «да» или «нет». Помните или нет, и больше ни слова!

Долгое молчание. Казалось, не решаются ответить.

Наконец, Смолёв — удивительно, не Анциферов, а желчный Смолёв, — хрипло выдавил:

— Еще бы не помнить…

Игорь встал, поднял обе руки, призывая не продолжать. Спросил, тоже хрипло:

— Саш, у нас пять минут есть?

— Семь есть. С половиной, хе-хе.

— Тогда предлагаю по пятьдесят граммов. — Он извлек фляжку из кармана. — У меня перевозбуждение, еле справляюсь. И не столько от обстоятельств — от них, наверное, без «пере». А «пере» — это от допинга, вот Саша знает, я впрыснулся, чтобы силы поддержать, а теперь через край. Чуток крепкого, может, смягчит. Надеюсь. А во-вторых — все-таки на удачу… по обычаю… И потом, с «Коктебелем» мне пока что не то чтобы везет, но по крайней мере жив.

Сделал маленький глоток, протянул фляжку не глядя.

— Ну что ж… — проговорил Анциферов, тоже вставая.

Провели фляжку по кругу.

— Переговорник, может, возьмешь? — предложил Саша. — А то есть у меня в запасе.

— Ну его… Ты рядом будешь, вот и ладно. Нож — да, его возьму. На всякий случай.

— Тоже правильно, — одобрил На-Всё-Про-Всё. И скомандовал: — Двинули!

— Рюкзак я здесь оставил, ничего? — сказал Игорь. Натянуто улыбнулся: — Как бы в залог, что не обману — вернусь. Еще потолкуем!

— Двинули, — повторил Саша.

***

Поднимались в спокойном темпе. Молчали. Достигли выхода на десятый уровень.

— Поскакало время потихонечку, — прокомментировал Саша. — Два к одному.

Игорь не отреагировал; и смотреть на часы не стал. Не отвлекался ни на что, кроме вот этого — шаг за шагом, шаг за шагом. Правда, назойливо требовало внимания некое воспоминание, каким-то образом связанное со стимулятором — действительно, несколько утихомиренным. Оно, воспоминание, твердило о себе как об очень важном, но Игорь эти инсинуации игнорировал. Не отвлекаться: левой-правой, левой-правой.

— Спросить ничего не хочешь? — подал голос Саша.

Игорь помотал головой. Шаг за шагом, шаг за шагом.

Проспект Девять. По нему направо до упора, еще раз направо, и еще раз. Длинный коридор, площадка. С нее если наверх — это на восьмой уровень, но нам туда не надо. Нам — прямо. На Отшиб.

— Постой, — сказал Саша. — Предупредить же нужно. А то как снег на голову… Невежливо это. Хе-хе.

Нажал на кнопку. Отозвался низкий женский голос:

— Кто там?

— Это я, — заговорил На-Всё-Про-Всё неожиданно гнусаво, — почтальон Печкин, в смысле Речицын, принес посылку-не посылку…

— Сашенька! — обрадованно воскликнул голос.

— И не один, — сообщил он обычным тоном. — Встречайте. Вот удивитесь-то!

— Открываем, открываем!

— А не спешите, мы до вас пока дойдем, еще устанем!

— Все равно открываем! Соскучились! А кто с тобой, Сашенька?

— Увидите… — он подмигнул Игорю и не преминул отметить: — Во, без помех, считай!

***

Коридор — длиннющий, конца не видно. Профиль почему-то волнообразный: то вверх на полметра — так Игорь оценил перепады высот, — то вниз на столько же. Зачем так, подумал он? Ответил себе: пустой вопрос, ненужный. Здесь сплошные «зачем так», еще одно просто тонет в общей массе. Как и, например, многокилометровость этого коридора. Хорошо, пусть не «много» — наверное, все же короче, чем Слободка, — но уже пара верст пройдена. Что ж, на то и Отшиб.

Пол сделался строго горизонтальным, завиднелось окончание коридора. Как Речицын и рассказывал, дверь, звонок с ней рядом. Дверь — настежь.

— По графику дошли, — вполголоса сообщил Саша. И громко провозгласил: — А вот они и мы! А вы чего распахнулись? Не страшно вам?

Послышалось:

— Сашенька, да с тобой разве что страшно? Ну, кого привел?

Вслед за своим провожатым Игорь вступил в прихожую. Да, это была обычная прихожая, со шкафчиками, вешалками, галошницами. Дальше — еще одна дверь, из нее выскочила средних лет женщина, обняла смеющегося Сашу, смачно расцеловала. Посмотрела на Игоря.

В дверях стояли еще несколько женщин — того же возраста и помоложе.

— Я Игорь. Лушников Игорь Юрьевич. Здравствуйте. Я с той стороны. Из большого мира. Не знаю, как сказать, чтобы вы поняли.

— А они все понимают, ты не думай, — сказал Саша, — Верно, девчата?

Женщины молчали.

— Мне нужна Марина Осокина, — проговорил Игорь.

***

После торопливого ланча Марина обосновалась в своем — когда-то мамином — кабинетике. Пролистывала медкарты, просматривала протоколы предыдущих обследований, готовилась к следующим, начало которых назначила на завтра. Антропометрия, давление артериальное и внутриглазное, флюорография, ЭКГ, эхо, кровь — непременно биохимия! — плюс тщательный осмотр, пальпация и прочее и прочее… Для сестриц-подружек, для мам — еще и гинекология. Для бабушки Тани, Татьяны Леонидовны то есть… для нее, может, этого не нужно… ну, видно будет.

Очередность следующая:обитательницы Отшиба (набросала списочек, кто за кем), далее Свящённые с дядей Сашей вместе, а в самом конце она сама. Тут потребуется помощь. И хорошо — для той же Ольги практика. И вообще, пусть ассистирует с самого начала! Даже вдвоем пусть ассистируют. Ольга и Ирина. Правильно.

Эх, Местных бы хоть пару обследовать, по одному каждого пола. Страшновато, но интересно же! И, главное, полезно: лечение могло бы стать лечением, а не профанацией. А еще хорошо бы, как мама мечтала, хоть двух разнополых свежеумерших Местных вскрыть, попробовать в анатомии их разобраться. Но это уже слишком страшно, запредельно, хотя и должна была мама стать хирургом, и в наследственной памяти Марины многое по хирургии сохранилось… Нет, об анатомировании лучше забыть.

А, что зря рассуждать! Местных и на примитивный медосмотр не уговорить ни под каким видом.

Не отвлекайся, приказала себе Марина. Штудируй методики, благо пособий полно: раскопал дядя Саша в библиотеке, доставил, с избытком даже. Давно еще раскопал, по маминому заданию…

Мужчин обследовать… А ведь каждый из них может быть ее отцом. Но кто — тайна, так Свящённые постановили. Даже для них самих тайна.

Хорошо бы дядя Саша-На-Всё-Про-Всё. Он добрый, веселый, заботливый. Правда, он со всеми такой, а ей, Марине, разве что на самую чуточку больше внимания уделяет. Всего лишь потому, что она единственная врачея, важная персона. Но и не в важности дело, вот еще. Просто ей то одно требуется по медицинским надобностям, то другое.

Иван Максимович… Едва ли. Петя — и подумать-то смешно. Павел Алексеевич… Не верится. Матвей Константинович… Этот, по правде говоря, тоже внимание проявляет… Помнится, и к маме проявлял, только та его сторонилась. И к ней, Марине-младшей, проявляет. Странным образом: придет иногда, сядет в уголке. Смотрит, молчит. Посидит так — и на выход. Еще запах от него бывает… не противный, нет, но чужой какой-то… машинный, что ли…

Грустно. Наверное, так надо, но грустно. Мама была Марина Станиславовна, а она — Марина Батьковна. И все девчонки ее поколения — Батьковны. Безотцовщина.

В кабинет заполошно сунулась черноглазая сестрица-подружка Томочка.

— Маришка, все бросай, бегом давай! Там На-Всё-Про-Всё пришел, а с собой привел, ты не поверишь, дядечку! Говорит, с той стороны! И тебя требует! По Марины, говорит, по Осокиной душу пришел!

Марина рывком вскочила, опрокинув кресло. Вдруг ее качнуло, в глазах помутилось. Но это сразу прошло, только во рту пересохло. Шепнула:

— Бегу…

Сначала шагом, потом бегом. Томочка сзади частила:

— Видный мужчина, представительный, хотя и в годах! И в черном весь, с ног до головы! А я сначала не сообразила, откуда это с той стороны, а он говорит, из большого мира, ну я и поняла, только не поверила, а На-Всё-Про-Всё стоит кивает, а он-то врать не станет, а тот в прихожей как встал, так там и стоит ждет, тебя ждет, ой, Маришка…

Марина отстраненно и холодно отметила, что никаких предчувствий у нее не было. Разве что, изредка, незначительная сердечная аритмия, но это ни при чем, это точно ни при чем.

Влетела в прихожую, все расступились.

Да, мужчина. Да, средних лет. Да, весь в черном. Да, видный, можно так сказать. Нет. Чужой, незнакомый. В унаследованной от мамы памяти, в той ее части, что всегда была в плотном тумане, приоткрылось окошко. Нет. Совершенно другое лицо. Весь облик другой.

Не он.

Жить расхотелось.

— Марина, — произнес пришелец. Как-то растерянно произнес.

— Я вас не знаю, — твердо сказала она.

Развернулась, пошла прочь.

— Марина! — крикнул он. — Я Игорь!

Вот. А мама завещала ждать Андрея.

Марина бездумно поплутала по Отшибу, обнаружила себя в дальней оранжерее, у нелюбимой стены-невидимки-обманки. За ней сиял яркий день, коварно звала к себе лесная опушка, но не осенняя, как бывало всегда, а безусловно весенняя.

Марина подтянула к себе плетеное креслице, села, уставилась на несуществующий лес, ни о чем не думая.

***

Игорь оторопел. Да ведь это же она! Необъяснимо юная, моложе даже, чем была тогда, двадцать лет назад, — но она, она, она! Вспомнилось, словно свет зажегся в темной комнате: почти одно лицо с любимой актрисой детства — чьего детства, моего? отца? деда? — да пропади оно все! — одно лицо с Анастасией Вертинской, только глаза не синие, а серые, одно лицо с его Гуттиэре, а он, любивший и умевший плавать, был ее Человеком-амфибией!

Он выкрикнул: «Марина!», кинулся вслед.

В дверном проеме внезапно выросла тучная фигура. Очень старая женщина строго вопросила:

— Вы в своем уме, молодой человек?

— Пустите! — прохрипел он.

— А вы меня силой отшвырните, — предложила та.

Раздался Сашин голос:

— Леонидовна, он ей вреда не сделает.

— Почем я знаю? Он не в себе, я не вижу, что ли?

Точно, мелькнуло у Игоря в голове, не в себе.

— Леонидовна, — это снова Саша, — я с ним пойду. Прослежу, чтобы все тихо-мирно…

— Ох, Сашка… Ну, смотри мне…

— Спасибо, — пробормотал Игорь.

— В кабинете гляньте, — донеслось сзади.

Вдвоем они наведались в какой-то, и впрямь, кабинетик. Никого. В спальне, должно быть, предположил Саша. Тоже пусто.

— А тогда в оранжереях, больше негде ей быть, ага.

Прошерстили несколько — Игорь не считал — оранжерей. В самой дальней противоположная от входа сторона была с прорехой, а за ней манил к себе фантасмагорический лес. Бред, бред, сказал себе Игорь. И увидел у той прорехи плетеное садовое кресло, а в нем фигурку женщины… девушки.

Она услышала шаги, повернула голову, и тут свет в глазах Игоря начал быстро меркнуть. Сил не стало.

Успел впустить в мозг надоедливое воспоминание, добившееся, наконец, своего. Оно, это воспоминание, сообщило: в отделе 31/3 тебе, Маньяк, втолковывали, что стимулятор действует от двенадцати до пятнадцати часов. Гарантировано — двенадцать, дальше на ваш стрех и риск, если вы ишак. А двенадцать часов будете как Геракл в Стране чудес. Но потом опадете, как жухлый лист. И прожухаете еще столько же. Если при опадании шею не сломаете. Имейте в виду.

Успел также обозвать себя дятлом: не поимел в виду, вылетело напрочь.

Последним, что воспринял, оседая на какой-то куст, был голос девушки: «Ой! Дядя Саша!»

Ее голос, узнал он. Ее.

И отклю…

Глава 23. Оттепель

Дата: неопределенность

…чился.

Нет, теперь включился. Осознал это, приоткрыл глаза. Под потолком пара ламп дневного света. Не горят. Лежать мягко. Укрыт чем-то легким, но теплым. Пощупал. Да, одеяло. Подушка под головой. Слегка нагрелась. Потер ногу о ногу. Похоже, раздет.

Услышал тихое:

— С добрым утром.

Повернул голову. Она. На стуле рядом с его койкой. Коротко остриженные каштановые волосы. Серые глаза сейчас почти черны. Взгляд напряженный. Просторная светло-салатовая куртка, на шее стетоскоп.

Откашлялся, ответил:

— С добрым утром.

Сел на койке. Так и есть, раздет. Осмотрелся. Типичная одноместная больничная палата. У противоположной стены столик на колесиках, на нем склянки, резиновые трубки, тонометр, какие-то нехитрые приборы. Над столиком неяркая лампа на гибком держателе. В дальнем углу инвалидное кресло. Рядом то ли скамья, то ли короткая кушетка, накрытая простынкой.

— Как вы чувствуете себя? — спросила Марина, пряча глаза.

— Да нормально…

Чертовщина какая-то.

— Тогда, пожалуйста, пересядьте вот сюда, — Марина показала на кушетку.

— Я не одет, — пробормотал он.

— А я врач! Врачея, точнее, но это все равно… Необходимо прослушать вас. И давление измерить. Хотя бы это. Не капризничайте!

— Да я ничего…

Решился, приподнял одеяло. Слава Богу, трусы на месте.

…Через несколько минут Марина подвела итог:

— Ничего патологического не прослушивается, давление в норме, визуально тоже норма. Но, полагаю, необходимы еще сутки покоя. Так что с вами было? У вас есть соображения? Перепугали нас до смерти…

Снова вспыхнуло воспоминание об инструктаже. И дополнилось: низенький пухлый малый, позывной Бурят, заканчивает тем, что после двенадцатичасовой отключки целесообразны двенадцать часов без подвигов. Без суперменства. Постельный режим не обязателен, но подвиги категорически не показаны. Опять же, говорит, на ваш страх и риск, но учитывайте: организм потребует восстановления, а вам может приспичить повторить инъекцию, так вот это чревато форсированным привыканием, наподобие наркозависимости в крайне тяжелой форме, и, в дальнейшем, при неразумном вашем поведении, нарастающим отказом всех систем с практически неизбежным летальным исходом. Три-четыре таких сеанса — и ку-ку, заключил тогда Бурят.

Спасибо, подумал Игорь, что стимулятор хотя бы не такой свирепый, каким кололи бойцов в недоброй памяти годы нестабильности: те продолжали переть в атаку с чуть ли не оторванными руками… Вслух он проговорил:

— Есть соображения. Сутки не сутки, а половина суток нужна. Черт побери…

— Александр Васильевич сказал, вы принимали что-то стимулирующее. Предположил, что причина в этом.

Игорь кивнул. Смущенно признался:

— Азарт зашкалил… Нужно было поддержать силы, а о последствиях совершенно забыл… Ишак… — Добавил: — Можно я уже оденусь?

Марина улыбнулась, но как-то невесело:

— Мужчины… как мальчишки… Одевайтесь, конечно. Приводите себя в порядок, санузел вон там. Потом завтракать. И попробуете объяснить мне хоть что-нибудь, хорошо? Я вообще ничего не понимаю… И простите за вчерашнее. Нервный срыв, наверное.

— Женщины — как девочки, — перефразировал Игорь. — Между прочим, я тоже мало что понимаю. А, кстати, Саша… в смысле Александр Васильевич… он где?

— Помог мне доставить вас сюда, раздеть, уложить. Побыл немного, ушел к себе, в Резиденцию. Просил известить, когда в себя придете. Вот, пока вы будете собираться, я и извещу. Не переживайте, я подглядывать не буду, — опять улыбнулась, — я выйду, оттуда и позвоню. И переоденусь заодно, не в хирургическом же оставаться. У меня кабинет — соседняя дверь.

***

Завтракали вдвоем, в маленькой, довольно скромной кухоньке. Игорю досталось место спиной к двери. Пришлось немного сдвинуться — чтобы хоть краем глаза видеть вход. Давняя привычка, откуда взялась — не вспомнить.

Дверь приоткрылась, показалось женское лицо, Марина махнула рукой, сверкнула глазами. Дверь тихонько закрылась.

Девушка, похоже, собиралась с мыслями. Молчание затягивалось. Прервал его Игорь.

— Марина, — заговорил он, — во-первых, спасибо. За завтрак, конечно, и, еще более конечно, за заботу. Я там, в оранжерее, наверное, сломал что-нибудь, когда валился… Прости… те…

— Нет, обошлось без жертв… Пожалуйста, обращайтесь ко мне на «ты». А вот как мне к вам обращаться — не знаю.

— Если «тыкать» неловко, то не вопрос — «выкай».

— Естественно.

— Я понимаю. Я же теперь старше намного. Хотя и не понимаю… Ладно, на «вы» так на «вы». Но только по имени, без отчеств!

— Имя как раз и есть первый вопрос, — очень тихо сказала Марина. — Но прежде вот что: вы, наверное, принимаете меня за Осокину Марину Станиславовну? Каким-то чудом помолодевшую? Может, думаете, время, раз уж взбесилось, то где-то, для кого-то вспять двинулось? Думаете, этак я скоро в девочку превращусь, потом гукать стану, потом… не знаю что потом…

Игорь напряженно смотрел на нее.

— Ну так ошибаетесь. Да, я тоже Марина и тоже Осокина. И следую, как все, от рождения к смерти. Только отчества у меня нет. Понимаете?

— Все меньше и меньше.

Она засмеялась — нервно, почти истерически.

— Не надо волноваться… — начал Игорь. Тут же осознал, что ляпнул глупость. И рискнул. — Не надо, Гуттиэре.

Марина резко оборвала смех.

— Точно! Гуттиэре! Мама упоминала, да я и сама немножко помню! Но вы-то, Игорь, никакой не Ихтиандр! Ну? Дошло до вас? Дочь я Марины вашей Станиславовны! То есть не вашей, конечно, ее Ихтиандра звали Андреем, иногда Ихти-Андрюшей, а я ее дочь, а она завещала ждать его, а не вас, никакого не Игоря, ну, Игорь, Игорь, Игорь, поняли?! Откуда же вы…

Она внезапно успокоилась. Сказала:

— Мамы нет в живых. Уже больше года как нет, если по медленному времени. А по моему времени — почти два с половиной. О подробностях сейчас не хочу и не могу. Ее нет, а во мне сохранилась часть ее памяти. Кое-что — наверное, то, что считала главным, — она мне рассказывала, а кое-что я помню этой памятью. И про Гуттиэре с Ихтиандром, и про его имя, и как выглядит. Мама говорила: он придет, и все здесь изменится. А пришли — вы. Суррогат какой-то, простите уж… Может, объясните хоть что-нибудь? Хотя бы — откуда вы взялись? Это же с ума сойти недолго!

Ажитация заразительна, почувствовал Игорь. Справился с собой, ответил спокойно:

— А пришел — я… Не знаю, может, все-таки что-то и изменится здесь… А для начала — попробуй представить: вот я, кто бы я ни был, прихожу к… пусть не к любимой, пусть к друзьям, или к родителям, не важно… прихожу, говорю: здравствуйте, а мне в ответ: ты кто?! Так что насчет «с ума сойти» ты не одинока. Тем более, ты с Мари… с твоей мамой одно лицо, и фигура одна, и голос. Кстати, пока не начал о себе рассказывать, поведай — а папа твой кто?

— Понятия не имею. Умные мужчины решили, что продолжать род нужно анонимно. Инкогнито. И чтобы никто не знал, кто чей ребенок. Даже они, мужчины эти, чтобы не знали. А мама говорила, может, в шутку, а может, и нет, что мы, девочки, — результат партеногенеза. Знаете, что такое партеногенез?

— В курсе, да. А мама твоя, и правда, фантастикой увлекалась. Да и ты… мысль о женщине, растущей в обратную сторону, — это оттуда, из фантастики… Ладно. По существу.

Изложил, не вдаваясь в ненужные подробности, о том, как приехал в этот регион и остановился в Поселке, как ездил к Заводу и нащупал место для проникновения, как добился содействия профессионалов, как действительно совершил прорыв и что было дальше в течение двух безумных суток. А почему приехал, почему прорывался — об этом сказал просто: помню мою Марину, жить без нее не могу. Или могу, но не хочу. Нет, даже не так: смерти не жажду, но и жизни тоже, такая жизнь бессмысленна. Нет, и не так… Не могу передать, не могу слова подыскать. Любовь? Всепоглощающая? Хмыкнул: да ведь тоже слова, не более. Заключил:

— А почему оказался не тем, это опять же из фантастики только и могу предположить. Или из религии. Из мистики. Переселение душ. Что-то в этом роде. Бред. Ну, поняла что-нибудь?

Марина покачала головой:

— Скорее менее, чем более. Но все же хоть что-то. Спасибо… Да, спасибо, Игорь. Но что дальше?

— Знаешь, девочка, — очень серьезно произнес он, — не сочти за попытку втереться в доверие или что-то в этом роде, просто прими к сведению: ощущаю, причем по нарастающей, отношение к тебе… ну, как к родной… как к дочке. И, между прочим, не исключаю, что есть для этого и реальные основания, а не только мистические. У меня такая аномалия с памятью — так может, не у меня? Может, у мамы твоей была аномалия? Пойми, я же помню, будто вчера… я же ее сюда, на практику эту, будь она проклята, сопроводил… мы на три дня раньше приехали, провели их вдвоем, на Заливе, сказочно… а потом я уехал, по работе что-то требовалось, точно не помню… Я с тобой сейчас предельно искренен. Хотя вообще-то, — Игорь заставил себя улыбнуться, — я больше интроверт.

— Да. Мама про эти три дня вспоминала. Как они с Андрюшей на Заливе… Не знаю я, у кого что с памятью, но мама завещала ждать его и была уверена, что я его почувствую. А вас я не чувствую, извините.

Она помолчала, вдруг нахмурилась, сказала, словно решившись на что-то:

— И спасибо за откровенность. Я на нее отвечу тоже искренне. Дочкой вашей я быть никак не могу, по времени не сходится. И его, Андрея, дочкой — тоже. Я гораздо позже родилась. А чувствую… да, что-то чувствую. Пока не разобралась, что́ именно. Во всяком случае, неприятия нет. За вчерашнее еще раз простите… Неприятия нет. Скорее, наоборот. Но все равно — что дальше?

— Дальше, — ответил он, — я позволю себе, как было рекомендовано, провести в относительном покое, без подвигов, еще несколько часов. Чтобы не сдохнуть невзначай. Жесткая вещь этот стимулятор. И дальше воздержусь его применять без крайней необходимости. А еще дальше — спущусь в Резиденцию. К Ивану и прочим. Буду думать, а они, ну вдруг, тоже придумают что-нибудь. Вообще-то есть такое наглое намерение — спуститься туда с тобой вместе.

— Да вы что? — засмеялась Марина. — Для меня, для всех нас…

— Знаю-знаю, — перебил Игорь. — Непреодолимо. Но я в последнее время стал уважать свою интуицию. А она мне нашептывает… ну, пока невнятно… Кстати, а что Саша? В смысле Александр Васильевич?

— Дядя Саша он для меня, чтоб вы знали… Да, мы с ним поговорили. Решили, что нужды в нем сейчас нет, но остаемся на связи. Как только, так сразу, это он сказал. — Марина улыбнулась, наконец. — И отправился по делам. Он же у нас…

— …На-Всё-Про-Всё, — подхватил Игорь.

— Да. Это его так мама прозвала… Хорошо. Если вы отложили подвиги, — опять улыбнулась, — давайте вернемся в ту оранжерею, а? Я с вами побуду. Правда, назначала на сегодня большой тотальный медосмотр… но уже сказала девчонкам, что откладываем. Форс-мажор потому что!

Встали. Забавно, подумал Игорь: я весь в черном, а она — в белом. Блузка навыпуск, брючки, мягкие спортивные туфли. Пробормотал:

— Лебединое озеро…

— Что?

— Да так… Черно-белые мы с тобой.

Улыбнулась почти весело.

Кажется, оттаивает девочка, порадовался Игорь.

— Что ж, веди в оранжерею.

***

К оранжереям шли бодрым шагом, в оранжереях — медленно, в самом конце дальней оранжереи остановились.

— Таки сломал я куст, — констатировал Игорь.

— Главное, сами не сломались, — отмахнулась Марина. — Бросьте это, смотрите — туда!

Да он уже и сам смотрел. И накануне тоже видел, только было совершенно не до того — лишь краем сознания отметил ирреальность картины. Сейчас оценил ее в полной мере.

Лес. Лужайка. Трава. Цветы какие-то. Птички — их, правда, не слышно. Солнечные лучи из-за высокого белого облачка на синем небе.

Иллюзия. Вроде тех вагонеток, только подлая: манит же. Манить и обманывать — однокоренные слова, невпопад подумал он. Вслух произнес:

— Так. Это дело надо проверить.

Шагнул вперед. Приостановился, выжидательно взглянул на Марину.

— Да вы что? — сказала она. — Здесь же не пройти! Здесь даже дяде Саше не пройти, и другим Свящённым тоже! Все пробовали! Я потому это место и не люблю: зовет к себе, а не подпускает! Девчонки с удовольствием глазеют, а я нет.

— Я же вчера тебя здесь обнаружил, — удивился Игорь. — Вот в этом вот креслице.

— Вчера я просто сбежала от всех. Сидела, да, но… смотрела и не смотрела…

Игорь ощутил вдруг биение крови в висках. Затем сердцебиение почувствовалось в грудной клетке.

— Так, — повторил он. — Ты постой, а я все-таки попробую.

И сделал следующий шаг.

Неслышимый щелчок. Взгляд на часы: идут по-нормальному. Взгляд под ноги: плотно слежавшийся песок, а дальше травка.

Обернулся. Марины как не было. Оранжерея есть, причем одноэтажная, с черепичной крышей. Небо есть, сколько глаз хватает. А девушки нет. Опять фокусы, яростно подумал он. Озаботился: она там волноваться будет — он-то для нее, наверное, тоже пропал. Решил: я быстро.

Полный вперед!

Облачко откатилось, показалось солнце. Обычное солнце.

Прислушался. Щебечут те птички, щебечут. И насекомые какие-то звенят.

Миновал опушку, ладонью потрогал одно дерево, другое. Обычные деревья. Молодая листва. Выкурить сигаретку в этом, чтоб его, весеннем лесу? Хулиганства ради?

Нет, не стоит задерживаться. Жаль, но негоже так с девочкой. Пройтись тут как следует — необходимо, но — позже.

На обратном пути быстренько нарезал на опушке букетик ландышей. С ними вернулся в оранжерею. На этот раз протиснулся не без труда — ощущалось какое-то вязкое сопротивление. Вот был бы номер, подумал он, если бы проход закрылся наглухо.

Марина стояла, как изваяние. Протянул ей цветы. Взяла, словно во сне. И заплакала. Один в один моя Марина, плачет так же красиво, лицо не искажается…

Игорь обнял ее, содрогающуюся, почувствовал на груди горячее. Слезы… Почти невесомо погладил по волосам.

Потом Марина шагнула назад, хлюпнула носом, призналась:

— Ночь не спала, в голове каша… Мне нужно часа четыре… по вашему счету времени, по медленному.

— Ты всю ночь около меня просидела?!

Она не ответила. Сказала задумчиво:

— Или стимулирующее ваше попробовать…

— С ума сошла! — возмутился Игорь.

— А что?

— Да то! И вообще, у меня его с собой нет, все внизу, а это — пока туда, пока обратно…

— Можно ускорить: дяде Сашу позвоню, попрошу, он до десятого поднимет, я навстречу…

— Думать забудь! Все, закрыли тему!

— Строгий вы… — с едва заметной ноткой лукавства обронила Марина. — А я балбесина! — Игорь вздрогнул, услышав словечко его Марины… — Балбесина! Вам же покой показан, совсем забыла! Тоже мне врачея… сопливая… Все правильно, часа четыре, а вы как раз подумаете в тишине — что дальше? Хорошо? Я вас сейчас устрою, пустующих комнат много, и к себе пойду. Дяде Саше только позвоню и прилягу. А потом зайду за вами. Хорошо? Да не смотрите на меня так, у меня глаза красные и нос распух!

Все точно, оттепель. Но правда — дальше-то что?

Поживем-увидим, в который раз подумал он.

Глава 24. Otius, profundius, portius

Дата: неопределенность / 09.06.49, среда

Пребывать в покое, когда тебя мощно тянет куда-то, — дело мучительное.

Игорю вспомнилось, как знакомый — что за знакомый? нет, это в плотном тумане — рассказывал: ставили ему в сердце стент, через паховую вену вводили. Все хорошо сделали. А закончили, отвезли в палату, на койку перегрузили и говорят: давайте ногу вашу привяжем, вам же сгибать ее приспичит. Согнете — ка-ак хлынет кровища! Чуть промешкать — и светлая вам память… Тот знакомый гордо отказался, решил силу воли проявить. Хвастался потом: целую, мол, ночь пролежал, ногу так и не согнул. Герой, ага…

У меня тут, усмехнулся Игорь, кровища не кровища, но тоже… Надо ж было додуматься в псевдо-(или не псевдо?) — лес попереться! Сказано же: подвиги отложить!

Что это я так о себе пекусь? — чуть не устыдился он. Всю жизнь, сколько помню, пренебрегал всякими ЗОЖами и прочим, до легкомысленности. Возразил: не о себе пекусь! Миссия у меня! Глупее всего было бы сорвать ее из-за пофигизма.

Устыдился уже совсем: миссия, скажите пожалуйста… о деле давай, о деле, и без пафоса, обалдел, что ли, всегда же ненавидел пафос!

Так, спать невозможно. Посмотрел на часы, чертыхнулся. Они же со вчерашнего вечера в режиме «два к одному», толку ли на них глазеть. Что-то вычислить можно, пусть и приблизительно. Но необходимости нет. По ощущениям — объективно сейчас что-то около полудня. Девятое июня, конечно; угу, скоро стукнет трое суток «миссии» — теперь употребил слово с иронией. Юбилей, однако.

Спать невозможно и не нужно — а нужно думать: что дальше?

Первое: считать себя полностью восстановившимся и — опять иронично — готовым к подвигам. Нет, это даже не первое, это нулевое.

По-всамделишному первое: обследовать квази-(или псевдо?) — лес как следует. Зачем? А затем, что вдруг там, в глубине неведомой, обнаружится граница Завода и через нее выход в мир? Ага, как же, на уровне минус девятого этажа… Впрочем, здесь все может быть, но… Выход? Одному? А Марина? А остальные?

Скомандовал себе в манере Коммодора: а-атставить! И еще скомандовал: учитывать пока только Марину. Об остальных — потом.

По-другому всамделишному первое: попробовать протащить Марину через так называемую перепонку. Из леса она туговатая какая-то… Значит, пойти, допустим, в жилые уровни Местных. А оттуда — на поверхность. Проверить свой проход — вдруг открылся?

Кстати, а что вообще изучено на территории Завода, кроме этого марьградского корпуса и его подземелий? Надо спросить у Саши, у остальных.

Вот. Настоящее первое: попробовать провести Марину к ним, вниз! Помнится, там и «перепонка» самая слабенькая. А интуиция — он прислушался — не намекает ли, что есть такой шанс, провести? Не понял, то ли намекает, то ли нет… Но если поразмыслить — я ведь сюда не голышом заявился, как Шварценеггер в «Терминаторах». С кучей барахла заявился. Да и здешние, все, кто туда-сюда шастать в состоянии, они же тоже не в чем мама родила. Стало быть, неорганика «перепонку» преодолевает, если сопряжена с таким человеком. А органика? Ну, надо полагать, что во мне всяких микроорганизмов-симбиотов полным-полно. Хорошо, а высокоорганизованная органика в лице Марины? Опять же, узнать — не пробовал ли кто-нибудь женщин протаскивать? Типа в обнимку…

Есть, правда, еще вот какое рассуждение: я-то, Маньяк-Путник, — все же особая органика! Без хвастовства, просто как факт. Уже потому особая, что трое суток назад преодолел непреодолимое. А вчера в сюр-(или пседвоквази?) — лес сбегал туда-обратно без проблем. Так, может, и Марина — тоже особая? Все-таки она со мной, хочет или не хочет, верит или не верит, а сопряжена. И с памятью у нее, опять-таки, вроде как у меня, что-то особое… с той лишь разницей, что у нее есть наследственная часть памяти, а у меня какая-то непонятная прорывается, то ли своя, то ли не своя… Ихти-Андрюши упомянутого, что ли?..

В общем, попробуем вниз. К тому же, ведь обещал вернуться. Потолковать, ха. Между прочим, Федюне тоже обещал. Не забыть бы.

Решено. А потом, как варианты, и чертов лес разведать, и на поверхности всю территорию прочесать, и развалины проверить, и периметр простучать, как На-Всё-Про-Всё делал, и… и тэдэ. Именно как варианты, в зависимости от.

Однако это лишь тактика. А что у меня по части стратегии, спросил себя Игорь? Вернуться в мир вместе с Мариной, пусть и не той? А, опять же, остальные? Включая несчастных наверху. Бросить? Плюс ко всему, еще и без медицины всех тут оставить…

Он не сумел найти ответа. Осознал только, что целеполагание заметно меняется по сравнению с тем, каким было до прорыва. Приоритеты меняются. Нет, о приоритетах неправильно говорить «меняются». Усложняются, вот так правильно. И пока все в процессе, все неясно. Ну и ладно, трое суток не срок — глядишь, и вызреет понимание.

Мысли поехали в сторону. Странно, подумал Игорь, что мое появление здесь воспринято довольно вяло. Казалось бы — люди в заточении, возможно, пожизненном, полная безнадега, лишь призрак упования на чудо… и вот происходит — пусть не само чудо, и даже не призрак его, а признак, но признак же несомненный! Вот он я, человек оттуда! Очевидный же признак того, что есть, есть шанс на освобождение! А они что? О тех, кто наверху, кто считает свой верх низом, о Местных то есть, — о них не будем. Но те, которые внизу, которые остались полноценными людьми — они-то что? Квелые какие-то… Ну, пришел и пришел, и на здоровье. Я бы на их месте взял такого пришельца в оборот — ой-ёй! Ну-ка немедленно показывай — где просочился, как просочился?! Бегом, не перечить, какие еще тебе женщины?! По шее давно не получал?!

Нет. Все спокойно так, вежливо, с учтивым пониманием. Или я был настолько убедителен в спиче своем на тему «отпустите меня»?

Вспомнил о спиче — сделалось слегка неловко.

Или все у них давным-давно перегорело? Как Саша откровенничал — смирились? Или это синдром Одиссея из песни — старобылодавней, вспомнил Игорь Федюнино словечко, — из песни, в которой сказано: «Невозможно вернуться в свой дом не однажды оплаканной тенью из мрака»?

Хотя тот же Саша уверял: ждут, а если не ждать, то и жить незачем… Странно. Нечеловеческая какая-то реакция. Может, они и не совсем люди уже? Или как раз люди, каких большинство? Идет как идет, вот и пусть… Тоже из старинного: «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков»…

А у Марины-маленькой реакция естественная, понятная. Потому, что она маленькая? Не успела онечеловечиться? Или потому, что она дочь своей мамы?

Ладно, хватит. Еще раз взглянул на часы — машинально. Еще раз выругался — вполголоса. Впрочем, время наверняка есть. Поднялся, вышел из комнаты, отправился в дальнюю оранжерею — тянуло туда.

***

В оранжереях — их четыре одна за другой, целая анфилада — светло, зелено, пусто. Правильно, что пусто: на Отшибе ночь. Отшиб… нелепое название, даже дурацкое, а почему-то не раздражает.

В дальней оранжерее — и благоухание райское, и разноцветье феерическое, и даже легкий сквознячок, то справа, то слева. Очертания помещения геометрически неправильные; наверное, стиль модерн… На Гауди похоже, только там такое снаружи, а здесь внутри.

Подойдя к выходу, Игорь увидел: обследовать нечего. Леса нет как не было, вместо него заснеженное поле, поземка. В отдалении, немного справа, просматривается одинокая покосившаяся изба; нет сомнений — давно и навсегда покинутая кем-то. Намного дальше, совсем на грани видимости, тускло подсвеченная черная полоска — может быть, как раз лес. Угрюмое небо; вероятно, день, только неприветливый, мягко говоря.

Из упрямства все-таки шагнул за условный порог. Так и есть: посвист ветра, вихри враждебные. Ха-ха. Разглядеть что-либо — трудно, так и лепит в глаза, а они еще и слезятся. И холодно. Очень холодно.

Назло — кому? а не важно… — выкурил сигарету. Отщелкнул окурок — любопытно, что с ним будет дальше? этого не узнать… — зачерпнул горсть, слепил снежок, вернулся в тепло оранжереи. Опять не без усилия — да, перегородка-перепонка здесь нестандартная. Тоже любопытно.

Снежок сразу начал интенсивно таять. Игорь пристроил его под куст, едва не пострадавший вчера, — как бы в порядке компенсации за беспокойство.

Ухмыльнулся, прислушался к себе. Настроение адекватно боевое, самочувствие нормальное! Не хуже, чем всегда, и не лучше — свят-свят-свят, — чем нужно. Все, растаяли последствия допинга, как тот снежок!

Подтащил к проему давешнее креслице, сел лицом к пытающейся лютовать зиме. Депрессия от картинки не грозит, вот еще. Чай не девочка. А какие-нибудь идеи, может, и придут.

***

Идеи не пришли, но пришла Марина. Шаги ее распознал мгновенно. Затем и голос — не отличить от маминого:

— Выспалась. А что это вы… Ой!

Стремительно обогнула кресло, приникла к невидимой стеночке. Отпрянула, проговорила:

— Вот это да! Никогда здесь такого не видела! Осень все время, а вчера вдруг весна, а теперь вот это… — Обернулась, взглянула на Игоря, предположила: — Наверное, ваша работа…

— Не исключено, — улыбнулся он. — Но я не нарочно. Зато, смотри, снега немножко принес, вон под тем кустиком. Настоящий снег!

— Тоже никогда не видела… в кино только… а здесь уже растаяло, жаль…

Игорь встал, протиснулся наружу, набрал снега в ладонь, вернулся, протянул Марине.

— Спасибо, — серьезно сказала она. — Вчера цветы, сегодня снег… Спасибо.

— Марин, — спросил Игорь, — а тебе сколько лет?

— Медленных будет одиннадцать, это Свящённые отсчитывают. А биологических — уже шестнадцать, это тоже они, но вместе с мамами и со мной. А может, и не «уже», а «еще»: я родилась раньше всех сестриц-подружек, в один год, но немного раньше, а им уже по двадцать. Потому что они почти все время здесь, а я затормозилась — часто на «нуль» хожу, в медленное время… ну, в ваше…

— Сходим вместе, — пообещал он. Добавил задумчиво: — А мне пятьдесят скоро.

— Это я знаю, вычислила… А сходить — сходим, только сначала вы скажите — почему сюда переместились? В лес хотели?

— Без тебя — нет, не хотел. Просто потянуло. Надеялся, здесь думается лучше.

— И?

— Нет. Что в комнате надумал, то и осталось.

— Но что-то надумали!

— Меньше, чем хотелось бы, но… чем богаты.

— Прежде чем начнем, что вы надумали, у меня просьба, — сказала Марина. — Давайте вместе на «нуль» поднимемся? Я вам показать хочу что-то.

— Давай, — согласился Игорь. — Я тебе тоже кое-что покажу там.

— Я готова!

Он внимательно посмотрел. Верно, готова: сегодня вся в антрацитово-сером — кроссовки, джинсы, рубашка поло. Для вылазки самое то. И в цвет глаз… Одна лишь сумка, на плече висящая, не в тон — белая, с красным крестом.

— Прекрасно. Только еще прежде надо бы чуточку подкрепиться. Кофейку бы…

— Точно! — воскликнула Марина. — Торопыга я… Пойдемте! Что-что, а кофе есть! И не помешает никто, еще же пяти утра нет!

***

Выйдя из корпуса, Марина повернула было налево. К башне, догадался Игорь. Остановил:

— Сначала туда.

— Там граница… Не люблю… Даже из оранжереи смотреть, и то лучше: там хотя бы все ненастоящее… непонятно — цветы настоящие, снег тоже, а в целом все равно обман… а через границу все настоящее, но совсем недоступное…

— Не факт, что настоящее, — покачал головой Игорь. — Не уверен. Но не спорь, сначала — туда.

— Вы, наверное, оттуда пришли! — догадалась Марина. — Конечно, пойдемте!

— Только осторожно, — предупредил он. — С дорожки ни шагу в сторону!

— Слушаю и повинуюсь…

Обогнули Сашину страшилку, приблизились к вагонеткам.

— Здесь, — показал Игорь. — Ты постой пока.

Нырнул под сцепку, проверил — глухо. Вернулся к спутнице, повторил вслух:

— Глухо.

Марина сунула ему медсумку, ринулась вперед, скользнула под ту же сцепку, ударила кулачком. Вылезла, не глядя на Игоря взяла сумку, молча двинулась обратно. Когда миновали корпус, сообщила:

— Ту дорожку На-Всё-Про-Всё расчищал. Он говорит, в том месте когда-то какую-то вспышку увидел, случайно.

Игорь кивнул. Именно там, значит, «почти прорвало», как Саша рассказывал. А Коммодор упоминал об «эксцессе с фиолетовой вспышкой». Видимо, оно самое и есть.

А Марина продолжала:

— И на всякий случай поставил там монстрика своего смешного. А эта — была мамина, теперь моя. По сторонам, конечно, ужас… разгрести бы побольше, а лучше — все. Субботник бы, да Местных разве заставишь…

— Ничего, — утешил Игорь. — Зато имеем наглядную иллюстрацию энтропии.

Добрались до башни.

— А вот это место я люблю, — сказала Марина. — Изнутри звезды видно! Хотите посмотреть?

Он кивнул, сдерживая улыбку.

— А с той стороны, — поведала девушка, — огро-омная куча железных листов… Ой! Вы же здесь наверняка были! Это же вы аккуратно-преаккуратно кусок выпилили? Что же со мной такое, медленно соображаю…

Игорь не выдержал, засмеялся.

— У меня вообще ум за разум. А выпилил, да, я. Но звезды ты мне все равно покажи. А потом еще напилим, пригодится. А, дьявол, нечем же резать!

— У вас ум, а у меня ножницы по металлу! Туповатые, правда…

…Любовались долго — Марина звездами, Игорь, скорее, Мариной. Потом накромсали «желёзок» — он справился довольно легко. Потом пошли к корпусу.

— Совершенно непонятное место, — сказал Игорь, указывая на вход в Слободку.

— Да, — отозвалась Марина. — Я туда ходила, там бесконечность какая-то.

— А я до конца этой бесконечности таки добрался. Стена, в стене дверь железная, в двери окошко крохотное, за окошком вагонетки — тоже граница, как ты называешь. Только место другое. И тоже недоступное. В программе следующих этапов у меня — вытрясти из Александра что-нибудь мощное режущее и вскрыть ту дверь. Но это позже. А пока — заглянем-ка к Федюне. Сектор «раз-раз».

***

В «отсечке» было пусто. На столике лежал, прижатый огрызком «желёзки», листок, явно из Игорева блокнота, только его запиской вниз. И красовалось, накарябанное разнокалиберными печатными буквами:

«ДАРАГОЙ ПУТНЕГ ЙА ПАШТИШТА НИ РАЗАБРАМШЕ ШТО ТЫ НАКОЛЯКОМШЕ КАГ КУРЕТСО С ЛАПАЙ А ЙА У ЛАВУНЕ ЕСЛЕЧО А ПРА ЖЫЛЬОСКЕ ЙА ЕЙ САВРАМШЕ ШТО САМ ДАБЫМШЕ НИ ВЫДАЙ ЕСЛЕЧО ТВОЙ ФИДОСЕЙ»

— Молодчина какой! — восхитился Игорь. — Ладно, эти оставим здесь же. Марин, пишущее есть что-нибудь?

Давясь смехом, она вынула из сумки фломастер. Игорь приписал в самом низу листка, тоже печатными:

«ДОРОГОЙ ФЕДЮНЯ! НЕ ВЫДАМ, КОНЕЧНО! СОВЕТ ДА ЛЮБОВЬ! ТВОЙ ПУТНИК»

У Лавуниного отсека остановились, прислушались. Оттуда неслись повизгивания, вскрики: «Шибче!», неразборчивое бормотание: «Ах ты ж!»

Марина опять засмеялась — постаралась не в голос.

— Деликатность наше все, — изрек Игорь, когда они отошли подальше.

…Потом они спускались и спускались; уровень за уровнем; на девятом Марина вопросительно взглянула на Игоря, он отрицательно покачал головой; ниже, ниже.

Одиннадцатый. Для пробы Игорь преодолел барьер. Без проблем. Шагнул обратно. Мельком подумал: бедные часы, особенно механика. Почувствовал учащающееся сердцебиение. Оценил как недостаточное.

— Марина, адреналин с собой?

Вздернул рукав футболки, подставил бицепс:

— Коли.

Та замешкалась. Повторил ровным тоном:

— Коли.

Послушалась.

Мелькнуло: прежняя Марина, моя (или не моя?) Марина тоже пыталась всем распоряжаться, но при таком его тоне немедленно подчинялась…

Отогнал от себя сантименты — не время.

Укол.

Сердце начало ускоряться.

— Молчи.

Взял девушку на руки, что есть сил прижал к себе, сделал шаг. Ощутил отчаянное сопротивление проклятой перегородки, уперся, выжимая из себя максимум, сделал еще шаг — шажочек на самом деле. Почувствовал неслышимый и неосязаемый щелчок. Сопротивление прекратилось.

Поставил Марину на ноги. Взглянул на часы. Идут нормальным темпом, как положено.

Выдохнул:

— Один к одному.

Спросил:

— Ты латынь знаешь? Медикам вроде преподают.

Марина не ответила, только помотала головой и посмотрела на него изумленно. То ли от моего вопроса изумление, подумал Игорь, то ли от того, что поняла: прошли.

Пояснил:

— Был такой олимпийский девиз, на латыни: Citius, altius, fortius. Быстрее, выше, сильнее. А у нас — по-другому. Если не путаю, хоть я и Путник, это будет… э-э… otius, profundius, portius. Не спеша, в глубину, в даль. Пошли, девочка, пошли! Нет, звонить не нужно. Будет умникам очередной сюрприз. Ночь, наверное, но ничего, успеют еще отоспаться.

Часть 4. Низ-верх: медленное время

Глава 25. «Не совсем» и «совсем не»

10.06.49, четверг

…Стало тихо. Игорь по-прежнему придерживал Марину за плечи, хотя озноб уже отпустил ее.

…А перед тем они спускались с одиннадцатого уровня сюда, на пятнадцатый, и казалось, что Марина шагает, как сомнамбула. Игорь отобрал у нее медсумку — отдала безропотно. В «конференц-зале», лишь слабо освещенном над кухонным уголком, девушку затрясло. Игорь усадил ее на ближайший стул, сел рядом, придвинулся вплотную, плотно обнял. «Нервное», — выдавила Марина. Чуть позже, запинаясь, назвала препарат, попросила найти в сумке и сделать инъекцию — тоже в руку, как и она ему колола. Потом, превозмогая себя, взяла «связную коробочку», повернула на ней колесико, подала рацию Игорю, показала кнопку, пояснила: «Дядя Саша».

Тому Игорь сообщил, что вернулся, и не один, и ждет всех немедленно. Он подчеркнул: немедленно! Ответа слушать не стал.

Тем временем крупная дрожь перешла у Марины в едва ощутимую. Девушка закрыла глаза, привалилась к Игорю, засопела тихонько. Должно быть, задремала.

Потом один за другим явились обитатели Резиденции. Выглядели живописно: кто в одних трусах, кто и вовсе в простыню завернулся. Выделялся Петя, успевший облачиться в свою черную униформу.

Увидев Марину, буквально потеряли дар речи. Игорь без предисловий и подробностей рассказал о преодолении «перепонки» с Мариной на руках. Теперь ждал реакции. Все молчали.

…Тишину нарушил Елохов — закашлялся. С этого началось постепенное оживление. Солировал, разумеется, Анциферов.

— М-да, — задумчиво произнес он, поправляя простыню. — А ведь Илья пробовал такой трюк с Марией. Помните, товарищи? Только у него не получилось. Он и прямым ходом пробовал, и задним… Задним чуть не уронил Марию: его-то препона пропускает, а ее — ни в какую. Говорил, еле сумел удержать… Мариша, полагаю, знает эту историю.

Марина, не открывая глаз, отрицательно качнула головой.

— Мама не рассказывала? Ну, хотя… м-м… можно понять… И вы, Игорь, конечно, этой истории не знаете.

— Во-первых, — жестко ответил Игорь, — не тянули бы вы, Иван. А во-вторых. — он смягчил интонацию, — может, перейдем на «ты»?

— Нет, — отрезал Анциферов, ставший, наоборот, решительным. — Если о причинах отказа не догадываетесь, то объясню. Но позже. Сами просите не тянуть. Сейчас — про Илью и Марию. Считаю это важным. Петруччо, — внезапно прервался он, — а не сотворишь нам всем кофею? Не в службу, а в дружбу, а? Предлагаю всем на этот раз по двойному эспрессо. Мозги прочистить.

Петя кинулся выполнять, а Иван вернулся к теме:

— Тянуть не буду, но начать придется все-таки… э-э… несколько издалека. Повторяю: считаю важным, чтобы у вас, в свете происшедшего только что, была полная картина предыстории.

Говорит, как пишет, подумал Игорь. Ничего не поделаешь. Махнул рукой: давайте, мол.

— Представьте себе, Игорь, тот день. Двадцать восьмое июля двадцать девятого года. Суббота, народу на предприятии относительно немного. Это, кстати, бо-ольшая удача, что изолировало нас в выходной. Кабы в рабочий — не знаю, что было бы. Пятнадцать тысяч взбесившихся, подумать страшно. Но и те, что на работу вышли, тоже, как говорится, дали жару! Ситуацию уразумели не сразу, но уж как уразумели, так и началось, будто пожар лесной. Тотально — паника, истерики, поиски виновных, мордобой…

— Вскрыть оболочку не пытались? — спросил Игорь, зная ответ.

— Естественно, дорогой! А как же! Лупили по ней, кто руками-ногами, кто головой, с воплями. Тяжелыми кувалдами долбили, инструментом всяким резали, химикатами травили, огнем жгли. Саня чуть позже все это тоже делал, только системно. Сами понимаете, все без толку. Хотели вагонетки валить. Но сообразили, что они до препоны не достанут.

— Как минимум в одном месте достают.

— Это уже позже узнали. Еще хотели крайние вагонетки, из тех, что всегда были, а не тех, что взялись невесть откуда, опоясали территорию, таранить препону машинами да экскаваторами всякими не давали… о чем я… а, ну да… по одной вагонетке с каждого края хотели отцепить и как раз на таран пустить. Посмотрели — а там рельсы пропали.

— Да? Это для меня новость.

— Теперь старость… Да. Стрелять пытались. Петя вот не даст соврать, он же у нас в охране служил, вооружен был. Но огнестрел отказал. Весь и везде на территории. И под ней. И над. Кстати, спасибо, Пьер, за кофе.

Игорь поднес чашку к губам Марины, та прошептала: «Горячо.Пусть остынет».

Анциферов пожевал губами, покачал головой.

— Безумие длилось три дня. За это время, кстати, человек пятнадцать покончили с собой. А главного инженера, Елисеенко Виталия Яковлевича, казнили.

— Дельный мужик был, — заметил Елохов.

— Как это — казнили? — изумился Игорь.

— Очень просто. Буянам виновный требовался, вот и нашли козла отпущения. Повесили его.

— Ну и ну…

— А что вы хотите от толпы, да в таких обстоятельствах… Ему, кстати, вменили еще и отчество. Дескать, Яковлевич — значит, еврей. Бей жидов… Уже и погромы намечались… Но до этого не дошло, потому что началась мутация. Результат вы видели. Взрывная мутация, и почти поголовная. Протекала она у каждого несчастного буквально за сутки. Вчера был нормальный человек, по крайней мере внешне… ну, подавленный, ну, психующий… а то и выдержку сохраняющий… оно как-то не выбирало… вот, вчера человек, а сегодня… Из них многие мёрли тут же… Кстати, смутьяны, включая убийц, мутировали все до одного. Смирными заделались, ничего не понимают, ничего предыдущего не помнят, что с них взять…

Он залпом допил кофе, потребовал:

— Дайте водки, что ли.

Петя споро извлек из холодильника бутылку, из шкафчика — семь рюмок и блюдечко с сухариками, поставил все на стол, разлил, старательно всадил пробку обратно, повернулся к Елохову:

— Павел Алексеевич, вот помню, вы учили, что если бутылку не закрыть, из нее за секунду испаряется… а сколько молекулярных слоев испаряется — забыл. Тридцать?

— Двадцать, Петя, двадцать! — ответ прозвучал раздраженно.

Нервничают, подумал Игорь. Но все равно как-то… он не нашел точного слова… как-то не так, в общем… немножко напоминает спектакль в самодеятельном театре: вроде и сюжет захватывает, и актеры стараются, а… не то чтобы совсем уж «не верю»… но видно, что это все-таки спектакль. Один только Саша в полной мере естественен. Потому он и На-Всё-Про-Всё. Вернее, наоборот: он потому естественен, что «на всё про всё». Ну, и Петя еще — тоже службу несет, не до представлений ему, да и простодушен несколько. Попытался вот напряжение разрядить… наивно, но искренне! В остальных же — режьте меня, а есть доля картинности.

Устыдился: они здесь двадцать лет. Двадцать! Прекрати немедленно, засунь свой скепсис в…

Анциферов между тем махнул водки, не обратив внимания, что пьет в одиночку, и продолжил:

— Градус до того дошел, что вот-вот — и все всех поубивали бы. Тут-то и выступили на, извините за красивость, авансцену супруги Акимовы, Илья и Мария. Он прежде был замначальника цеха, она в логистике трудилась. Обычные люди. Оказалось — нет, необычные. Илья стал, можно сказать, мозгом упорядочивания жизни нашей. Жить-то надо? Надо. То-то же. Вот Илья и организовал. Собрал группу из тех, кто еще в кондиции оставался. Мы тоже участвовали… Территорию обследовали по возможности досконально. А она-то менялась то и дело, причем непонятным образом. Все рушилось, как при бомбежке. Только бесшумно и незаметно. Строения, хоть и побитые, поразваленные, с места на место перемещались, тоже невозможно было уследить когда и как. То оно тут, то оно там. Некоторые вовсе исчезали, а другие какие-то появлялись. Как живые, право слово.

Он налил себе еще, пролив при этом — на две порции хватило бы. Судорожно выпил, заговорил снова:

— Короче говоря, нашли мы вот это наше с вами пристанище. Никуда оно не гуляло и не гуляет. Да, что выше первого этажа, то фактически снесено, на самом первом этаже — черт знает что, полная непонятка, выше — иллюзия, убиться легче легкого, если той иллюзии поддаться. Зато ниже — более чем пригодно для жизни. Сами можете оценить. Откуда все взялось — неизвестно, куда девались лифты, тоже неизвестно, кто устроил полную перепланировку, наставил препон и так далее — неизвестно. Но жить можно, и даже неплохо жить… Обустройство, значит, Илья. Мозг. А душой, не побоюсь слова, спасения, стала Мария. Чудотворица, по-другому не назову. Не красавица, совершенно нет. Махонькая такая… А вот же: тихим словом, мягким жестом, коротким взглядом, выражением лица — умиротворяла. Даже самых буйных! Не знаю, как это у нее выходило, но ведь выходило же! Не иначе — чудо.

Елохов опять закашлялся, а рассказчик вскинулся:

— А ты не кашляй, Пауль, не кашляй! Ты атеист, материалист, знаем-знаем, имеешь право, а только когда я о Марии рассказываю — не кашляй!

Елохов справился с приступом, ответил деревянным голосом:

— Да молчу я…

— Вот и молчи… Кстати, ее никто никогда не называл ни Машей, ни Марусей — Мария и никак иначе. Она об этом и не просила, просто так получалось. Тоже ведь маленькое, а чудо. Ну, в общем, Илья все спланировал, а Мария всех умиротворила. Это, я полагаю, ку-уда сложнее задача… Умиротворила и привела сюда. В ее честь и нарекли наш, так сказать, град Марьград. Она возражала, но тут уж и ее дара убеждения не хватило.

— Почему «Марь»? — спросил Игорь. — Почему не «Мари»?

— Просите не отвлекаться, а сами… Да, изначально так и хотели: Мариград. Но тут уж Марина запротестовала. Марина-старшая, понятно… Маришечки нынешней тогда еще и в проекте не было… Марина, значит, прямо ультимативно потребовала, чтобы с ней название града никак не связывалось. Ее-то имя тоже ведь на «Мари» начинается… Вот и нашли, так сказать, компромисс: Марья, как бы ближе к исконно русскому… Получился Марьград.

— Ясно. Продолжайте, Иван, пожалуйста,

— Я и не отвлекаюсь… Марии в итоге пришлось смириться. Настаивала только, что это не в ее честь, а в честь всеобщей Заступницы. Согласились так и считать. Очень уж ее любили. Можно сказать, почитали. Верхние, между прочим, ее не боялись! К нам, муданам, — Анциферов усмехнулся, — не причисляли. Нас-то боятся. Разве что к Сане вот попривыкли, да к Маринам обеим, но все равно с опаской. А Марию, мало того, что слушались, они ее любили и почитали.

— Боготворили, — произнесла Марина, не меняя позы и не открывая глаз. — Так мама говорила: боготворили.

— О маме твоей, Маришечка, особый разговор. Игорь, она вам про маму рассказывала?

— Очень мало. Только о том, что ее больше нет.

— Тогда и о ней поведаю. Чуть погодя. Про Марию вот закончу и поведаю. Тоже нужно, потому что ее, Марину Станиславовну, любили почти так же. Ну, заканчиваю. Мария потом заболела. Онкология, в безнадежной стадии. Сгорела за месяц. А когда еще догорала — тогда-то Илья и предпринял попытку.

— Пронести ее сюда? Зачем?

— Не сюда. Ниже нас есть еще один уровень, самый последний. На нем времени нет. Совсем нет.

Час от часу не легче, подумал Игорь. Вспомнил Федюнино: коченёлые. Вот оно что.

— Стазис, — пробормотала Марина.

— Можно и так сказать. Время там стоит неподвижно. У нас ведь как… нас изначально было больше. Но некоторым стало невмоготу. И они туда… спрятались. Лежат себе, как будто спят. Уговор есть: когда — понятно, если — все изменится в лучшую сторону, мы их оттуда вытащим. Вот Илья и задумал: Марию туда устроить. До лучших времен, когда нас освободят. В мире, может, к тому времени изобретут что-нибудь и Марию вылечат. А то и лучше: полежит сколько-то, разбудит ее Илья — будет как новенькая. Но не получилось у него. Не поддалась препона.

— Я тоже хотел попытаться, — без выражения произнес Смолёв, сидевший чуть в отдалении и все это время не сводивший глаз с девушки. — Но мне отказали.

Он поднялся, чуть помедлил. Затем широким шагом покинул помещение. Елохов издал невнятный горловой звук, На-Всё-Про-Всё сказал:

— Это он про Марину-покойницу. Любил ее. Добиться ее хотел. Все знали.

— Без взаимности, — добавил Елохов.

— Я его дочь, как думаете? — девушка открыла глаза, села прямо.

— Никак не думаем, — ответил Анциферов. — Этого знать нельзя. А не исключено, что ты только своей мамы и дочь.

— Партеногенез… — проговорила Марина.

— Чего? — не понял Петя.

— Партеногенез, друг мой Питер, — наставительно сказал Анциферов, — это, доктор Марина не даст соврать, однополое размножение. Женщина зачинает без участия мужчины. Рожает, естественно, точную свою копию.

— Как же без участия? — не понял Петя. — У нас ведь… мы ведь…

Анциферов прервал:

— Полагаю, не стоит здесь развивать тему при столь юной особе. Петюня, неудобно же, ты что?!

— Я врач, а не юная особа, — возразила Марина. — Петр Васильевич, поясняю: мама предполагала, что в Марьграде инсеменация… иначе говоря, доставка спермы к яйцеклетке… служит лишь сигналом для запуска процесса. Слияния клеток, мужской и женской, не происходит, поэтому геном дочери в точности совпадает с геномом матери. На сто процентов совпадает. Получается копия.

— Извините… — пробормотал Петя.

— К сожалению, — добавила Марина, — одно из немногих исследований, для которых у нас здесь ничего нет, это как раз сравнительный анализ ДНК. Соответственно нет уверенности в полном совпадении.

— Кстати, Пабло, — сказал Анциферов, — обрати внимание на эту гипотезу. Ты вот упорный материалист, да? Всю чертовщину, у нас творящуюся, объяснить не можешь, однако твердишь, что рано или поздно, так или иначе, но найдутся строго научные истолкования. Да? Вот тебе еще один факт для научного объяснения: этот самый партеногенез. Даже два факта: второй — наша, прости, Маришечка, сексуальность. Она у нас проявляется только в определенные периоды, вроде гона у зверей. Да? А сие значит, что и мы, мужчины, уже не совсем люди, и женщины наши, еще раз прости, Маришечка, не совсем люди. Слава Богу, мы хоть не настолько мутировали, чтобы стать не «не совсем», а «совсем не», как те, наверху. Вот и объясняй все это… строго научно!

Один «не совсем», подумал Игорь, другой «совсем не», но общего между ними, между Анциферовым и Федюней, довольно много…

— И объясню, — мрачно заявил Елохов. — СТО эйнштейновское освоил, ОТО почти закончил осваивать, квантовую тоже… Наметки кое-какие уже имею.

— Осваивай-осваивай, — кивнул Анциферов. — А мне пока немного осталось досказать. Про Илью осталось. Он погоревал-погоревал, все надеялся работой себя отвлечь… на благо коллектива… а потом сдался. И лег в безвременье. Наказал поднять его, когда изоляция закончится. Вот. Про Илью и Марию доложил. Теперь про…

Игорь поднял руку:

— Спасибо огромное, Иван, за ценнейшую информацию. Мне кое-что становится понятным… хотя, конечно, еще очень много неясного. Я так понимаю, что сейчас моя очередь излагать. Да и вы еще не закончили. Но есть предложение. Информации много, ей бы улечься как следует. А глубокая ночь, все устали, Марина просто измучена — не спорь! — так давайте прервемся на несколько часов. До утра. Есть что обдумать и будет о чем поговорить. Петр, разместишь Марину?

— Не вопрос, Игорь Юрьевич!

— Договорились, так и сделаем, — подвел итог Анциферов.

— Не забыть бы своим позвонить, — сказала Марина. — Волнуются, наверное… И девчонок проинструктировать… вот я же врачея… взяла и сбежала…

— Да, часы еще выставить, — вспомнил Игорь. — А кстати, на том уровне, где время стоит, часы тоже стоят?

— Естественно, — хмыкнул Елохов. И вдруг разразился: — У нас тут, как верхние выражаются, время медленное, для нас-то оно нормальное, а этажом ниже время стоит, как мертвое, и любые механизмы в нем стоят. Явление стазиса, чтоб ты знал, Джон хренов, — этот он, этак ядовито, Анциферову, понял Игорь, — наукой предсказано и объяснению подлежит непременно научному, вот так!

— Ой, все, — досадливо сказал Анциферов. — Гостям уже отдыхать пора, да и нам доспать не мешает. И форма одежды будет утром пристойная, — заметил он, поднимаясь и поплотнее запахивая простыню. — А то прямо табор какой-то.

— Бомжатник, — уточнил Александр.

Петя заново откупорил бутылку, хозяйственно слил в нее водку из шести нетронутых рюмок, убрал все по местам, повел Марину.

Разбрелись по спальням и остальные.

Укладывая услышанное в себя, а себя — в постель, Игорь мимолетно подумал: все-таки хорошие люди, пусть даже и «не совсем» люди. Отзывчивые. И героические. А что со странными странностями — ну так я в их шкуре не был, не мне и судить.

Глава 26. Годы уже не те

10.06.49, четверг

Гриф: особая важность!

Откуда: департамент 31

От: Иванова И. И.

Куда: отдел 31/3

Кому: Коммодору

Дата, время: 10.06.49, 08:22 UTC+3

В дополнение к нашему от 08.06.49, 14:14 UTC+3.

Направляю Вам для ознакомления «Дополнительную сводку», представленную нам по нашему запросу Особым аналитическим отделом соответствующего компетентного органа (в сокращении).

«ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ СВОДКА (в сокращении)

1. Фамилия, имя, отчество: Гольцман Анатолий Борисович.

Дата рождения: 05.01.06. Место рождения: г. Москва.

Отец: Гольцман Борис Михайлович, 1976 г.р., пенсионер. Мать: Василевская Светлана Викторовна, 1975 г.р., пенсионер. Брат: Гольцман Глеб Борисович, 2000 г. р., в настоящее время ведущий специалист НПЦ «Салют», женат, имеет двоих совершеннолетних детей.

Повторный опрос указанных лиц, а также членов семьи Гольцмана Г. Б., показал, что перед отправкой на преддипломную практику Гольцман А. Б. остро переживал разрыв с девушкой по имени Лена (фамилия и полное имя не установлены). Данная информация подтверждена выборочным опросом выпускников Первого Московского государственного медицинского университета им. И. М. Сеченова (Институт клинической медицины им. Н. В. Склифосовского, кафедра травматологии, ортопедии и хирургии катастроф) 2030 года выпуска.

2. Фамилия, имя, отчество: Осокина Марина Станиславовна.

Дата рождения: 14.11.04. Место рождения: г. Королев Московской области.

Отец: Осокин Станислав Александрович, 1980 г.р., пенсионер. Мать: Осокина (при рождении Перова) Виктория Олеговна, 1981 г.р., пенсионер. Братья, сестры: не имеется.

Повторный опрос указанных лиц показал, что Осокина М. С. находилась в гражданском браке (интимной связи) с гр-ном Борых Андреем. По словам Осокина С. А. и Осокиной В. О., осенью 2029 г. предполагалась регистрация законного брака Борых А. и Осокиной М. С. Данная информация подтверждена выборочным опросом выпускников Первого Московского государственного медицинского университета им. И. М. Сеченова (Институт клинической медицины им. Н. В. Склифосовского, кафедра травматологии, ортопедии и хирургии катастроф) 2030 года выпуска.

3. Фамилия, имя, отчество: Шилова Маргарита Георгиевна.

Дата рождения: 25.06.05. Место рождения: г. Ижевск.

Отец: Шилов Георгий Иванович, 1978 г.р. Скончался в 2046 г. Патологоанатомический диагноз: острая (внезапная) сердечная смерть. Мать: Шилова (при рождении Севостьянова) Татьяна Вениаминовна, 1983 г.р., пенсионер. Сестра: Шилова Любовь Георгиевна, 2009 г.р., инвалид I группы, не работает.

От участия в повторном опросе Шилова Т. В. и Шилова Л. Г. категорически отказались. Выборочный опрос выпускников Первого Московского государственного медицинского университета им. И. М. Сеченова (Институт клинической медицины им. Н. В. Склифосовского, кафедра травматологии, ортопедии и хирургии катастроф) 2030 года выпуска, показал: Шилова М. Г. не имела интимных отношений с лицами мужского пола, так как являлась сторонницей (неактивной) движения ЛГБТ.

В связи с изложенным в п.2 настоящей Сводки проведена ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ПРОВЕРКА, результаты которой приведены ниже.

Фамилия, имя, отчество: БОРЫХ АНДРЕЙ ВАЛЕНТИНОВИЧ.

Дата рождения: 22.09.04. Место рождения: г. Каменск-Уральский Свердловской области.

Отец: Борых Валентин Михайлович, 1969 г.р., военный пенсионер по выслуге лет, в настоящее время старший методист краеведческого музея г. Каменска-Уральского. Мать: Борых Татьяна Алексеевна, 1978 г.р., преподаватель русского языка и литературы, в настоящее время директор средней школы № 34 г. Каменска-Уральского. Сестра: Борых Екатерина Валентиновна, 2008 г. р., в настоящее время заведующая библиотекой № 9 г. Каменска-Уральского, состоит в разводе, детей не имеет.

Семейное положение Борых А. В.: не женат. Ранее в браке не состоял.

Дошкольное образование: детский сад № 4 г. Каменска-Уральского.

Среднее образование: средняя школа № 34 г. Каменска-Уральского, выпуск 2022 г.

Высшее образование: РАНХиГС, Институт государственной службы и управления, присвоена квалификация «Бакалавр юриспруденции», специальность «Международное право и сравнительное правоведение» (выпуск 2027 г.). Копия диплома прилагается. С 2027 по 2029 г. проходил обучение в магистратуре РАНХиГС. Сведений о завершении обучения, защите магистерской диссертации и получении соответствующего диплома не имеется.

Трудовая деятельность: не зарегистрирована.

На действительную службу в рядах Вооруженных Сил не призывался. Прошел курс обучения в ВУЦ РАНХиГС. Воинское звание: сержант запаса. Копия военного билета прилагается.

Последнее место регистрации: Московская область, г. Реутов, ул. Южная, д. 15, кв. 147.

Опрос родителей и сестры Борых А. В., а также выборочный опрос выпускников РАНХиГС 2027 года выпуска подтвердили показания, изложенные в п.2 настоящей сводки, о близких отношениях Борых А. В. и Осокиной М. С. и их намерении зарегистрировать законный брак.

ВНИМАНИЕ!

А. Согласно данным Центрального архива ОАО РЖД, Борых А. В. сопровождал Осокину М. С. к месту прохождения ею преддипломной практики. Копии проездных билетов прилагаются.

Б. Согласно данным Центрального архива ОАО РЖД, Борых А. В. ежегодно, с 2030 по 2034 г., совершал поездку тем же рейсом и в ту же дату, а также обратные поездки. Копии билетов прилагаются.

В. 14.08.34 зарегистрировано заявление Борых В. М. и Борых Т. А. в правоохранительные органы о пропаже их сына Борых А. В. 14.11.34 Борых А. В. объявлен в федеральный розыск.

14.08.35 с Борых А. В. признан безвестно отсутствующим согласно Гражданскому кодексу РФ.

Копии соответствующих документов: прилагаются.

Фотопортрет безвестно отсутствующего Борых А. В.: прилагается.

Приложения: упомянутое.»

Постановляю.

Считать установленными личности:

1. Гражданки, поиск которой осуществляет Лушников И. Ю. (позывной Маньяк): Осокина Марина Станиславовна.

2. Гражданина, 28.07.34 совершившего попытку проникновения на объект 31: Борых Андрей Валентинович.

Довожу до Вашего сведения, что по нашему запросу правоохранительными органами РФ объявлены в федеральный розыск без ограничения срока вышеупомянутые:

1. Осокина Марина Станиславовна.

2. Борых Андрей Валентинович.

Также довожу до Вашего сведения, что по нашему запросу соответствующими органами подан запрос в Интерпол о международном розыске вышеупомянутых лиц, а именно:

1. Лушникова Игоря Юрьевича.

2. Осокиной Марины Станиславовны.

3. Борых Андрея Валентиновича.

Предписываю Вам: включить вышеупомянутых в состав лиц, разыскиваемых вверенным Вам отделом 31/3, и произвести соответствующий инструктаж личного состава сводной группы тергвардии, приданной Вам для патрулирования.

Фотопортрет Осокиной М. С. прилагаю.

Прошу незамедлительно сообщить Ваши соображения о несоответствии показаний Лушникова И. Ю. (позывной Маньяк) изложенному в вышеприведенной «Дополнительной сводке».

***

Коммодор выругался вслух, далее размышлял молча.

Это ж надо, отметил он, в кои веки меня даже за службу не поблагодарили! Ха. Видать, начальство не в настроении. А я, между прочим, тоже не в настроении! У меня тут с патрулированием, чтоб его поперек и еще по диагонали, полный дурдом. Третьи сутки без сна, только-только надеялся хоть пару часиков ухо придавить, так здравия желаю — сводка. И требование сообщить соображения.

Стоит поаплодировать: портянка — по исполнению шедевральная. Воды в ней — как минимум Залив. Коммодор покосился на окно. Залив, да… Спрашивается, например, за каким бесом вот это вот про Гольцмана А. Б.?! Они там, что, рассматривали Гольцмана А. Б. как возможный вариант любимой женщины Лушникова И. Ю.?! Ждущей ребенка?! Поблагодарить, что ли, тов. Иванова И. И. — сжалился, в сокращении прислал…

Коммодор вздохнул. В принципе, понятно: настрочили уйму букв — значит, работали не покладая рук, командование похвалит. Но в общем-то, если воду отжать — а это мы умеем, — то нельзя не отдать должное: ребята в том аналитическом отделе дело свое знают. В кратчайшие сроки перелопатить столько информации, столько народу опросить, столько документов поднять из кучи разных ведомств и учреждений… Адова работка! А результат — есть он, есть!

Только вот что с ним делать? Лушников — не Лушников, а натуральный фантом… или Фантомас… Борых какой-то… Все у них разное, даже морды лица — Коммодор еще раз взглянул на фото — совершенно не похожие. Одно общее — Марина эта самая… роковая женщина… А что, в прямом смысле роковая! Один из-за нее без вести пропал, другой… про другого вообще ничего сказать невозможно.

Коммодор потряс головой, потер глаза. Соображения… На кой черт руководству мои соображения, да еще незамедлительно? Своих нет? Да, видимо, своих-то и нет. Так что причины мрачного настроения тов. Иванова И. И. — не бином Ньютона, как выражался Маньяк. Сознавать свое бессилие — крайне неприятная вещь для высокого начальства. Потусторонним попахивает, а против потустороннего не попрешь… как ОГПУ против кота Бегемота…

А мне, спросил себя Коммодор, каково в этой ситуации? Ответил: привык. Я тут двадцать лет потусторонним ведаю. Приказано контролировать, вот и контролирую в полную меру сил. То есть как контролирую? Наблюдаю, не более того. Причем наблюдаю тупо, не понимая сути. И докладываю.

Долго ли еще?

Вспомнил пожилого начальника диспетчерской службы в городском порту — тот перед каждым предновогодним сабантуем предостерегал: мужики, мол, не злоупотребляйте водкой! мужики, годы уже не те! Посмеивались, конечно… и употребляли, зло не зло, но употребляли — мама не горюй…

А нынче пора той маме уже горевать. Или еще нет? Не те уже годы или еще те? Ну, как говаривал инопланетный, не иначе, шпион Маньяк, поживем-увидим.

Так. Соображения вам, значит, тов. Иванов И. И.? Это в момент. И без воды, ибо краткость сестра известно чего, или, что то же самое, кто ясно мыслит, тот ясно опять же известно что.

Болтаю безудержно, укорил себя Коммодор. Молча, а болтаю. Отставить. Да, и еще отставить ругаться и нечистого поминать. Прости Господи дурака грешного.

Решительно набрал ответ:

Гриф: особая важность!

Откуда: отдел 31/3

От: Коммодора

Куда: департамент 31

Кому: Иванову И. И.

Дата, время: 10.06.49, 08:47 UTC+3

На Ваше от 10.06.49, 08:22 UTC+3 докладываю.

Патрулирование объекта 31, а также в черте городской застройки и на иных территориях проводится согласно Вашим распоряжениям от 07.06.49 UTC+3. Ваши распоряжения от 10.06.49, 08:22 UTC+3 приняты к исполнению.

Был соблазн добавить еще «Служу России!». Коммодор воздержался. И без того получилось достаточно дерзко. Ха.

Отправил. Все, теперь хоть бы часок не беспокоил никто.

Глава 27. И что с того? А то с того!

10.06.49, четверг

В кухне-столовой Игорь застал только Петю. Тот, облаченный в неизменную черную униформу, шумно поглощал овсянку и прихлебывал капучино.

Время не слишком раннее, скоро девять, но легли-то около четырех утра, а этот — как огурчик, оценил Игорь. И выбрит начисто, и форма свежевыглажена. Наверное, другой комплект.

Сам он спал плохо. Задремывал, начинали видеться какие-то картинки, мелькали обрывки сюжетов, в них участвовали Анциферов, Федюня, обе Марины, Коммодор, торговцы из поселка, квадрокоптеры с периметра; а возвращался в полное сознание — и ничего не вспоминалось из увиденного. Тонуло в неведомых глубинах. Тогда пытался заставить себя воспользоваться сознанием по назначению, обдумать хоть что-нибудь — все опять затуманивалось, всплывали следующие сюжеты. Или те же самые, поди знай. Потом все-таки пришло забытье, но ненадолго: что-то торкнуло — вставай!

— Привет, Петр! — сказал он. — И приятного аппетита! Да сиди ты, сиди!

— Доброе утро, Игорь Юрьевич! Спасибо! Кашку сварить вам? Овсянку, манку? Или яишничку сварганить, или…

— Не надо ничего, завтракай спокойно! Я только кофе… говорю же, сиди! Уж как-нибудь с кофе-машиной справлюсь…

Сев с чашкой эспрессо за стол, поинтересовался:

— Эким ты бодрячком… Неужели выспался?

— Я привычный. Могу и совсем не спать, хоть сутки, хоть двое, тоже ничего. Потом, конечно, нужно отдых себе позволить, и снова как штык! А нынче ночью и не ложился.

— Ого! А что делал?

— Дежурил, — сообщил Петя, понизив голос и округлив глаза. — Хорошо, что вы рано пришли. Думается, как раз вам и доложу. Остальным — как вы решите.

— Что такое? — встревожился Игорь.

— Да нет, по итогу все штатно. Но признаки — были! В общем, докладываю.

Содержание «доклада» не успокоило Игоря, а только усилило его беспокойство.

Первое. Когда Петя сопровождал гостью «на заселение в апарта́мент» (так он выразился), она расспросила, как бы из чистого любопытства, кто какой апарта́мент занимает. А занимают, на постоянной основе если брать: первый и второй с правой стороны — соответственно Александр Васильевич и Иван Максимович, первый и второй с левой — он сам, Петя то есть, и Павел Алексеевич. Матвей же Константинович живет в последнем по правой стороне, в десятом. Он, Матвей Константинович то есть, вообще любит дистанцию держать. Характер такой.

Второе. Марина попросила разместить ее в третьем апарта́менте по левой стороне. Получалось ровно напротив апарта́мента, в котором, пока на временной основе, разместился Игорь Юрьевич. При этой просьбе Петя немного напрягся, сам не зная почему. Нюх у меня, пояснил он, вот и почуял что-то. Соврал Марине, что в том апарта́менте не оборудовано, предложил следующий. Согласилась. Показал ей там все, пожелал спокойной ночи. Выйдя в коридор, услышал: щелкнула она замком. Заперлась, значит.

Третье. Почуялось Пете, что гостья чего-то как бы побаивается. Потому сам он спать не пошел, а вместо того приволок из холла высокий табурет, поставил его в апарта́менте, что ровно напротив Марининого, тоже заперся на всякий случай, уселся и приник к дверному глазку. Хороший глазок, панорамный.

Четвертое. Примерно через полчаса послышались в коридоре шаги. Показался Матвей Константинович. Прошел сюда, в столовую. Потом обратно. Медленно так. На двери поглядывал. Перед какими даже останавливался. Словно в нерешительности пребывал.

Пятое. Такие рейды повторились еще три раза. Петя зафиксировал время каждого. Последний был длительнее предыдущих — начался в шесть сорок, закончился в семь ноль семь. К себе шел уже скорым шагом, по сторонам не зыркал, не притормаживал нигде. Задержался, по всему судя, в столовой. Факты это подтверждают: на столе — крошки табачные, в пепельнице — остатки пепла.

Игорь тоже закурил, а Петя отчеканил:

— Доклад закончил!

— Молодец! — искренне похвалил его Игорь. — И нюх твой молодец, и сам ты молодец! Ну, а соображения у тебя есть?

— У меня, Игорь Юрьевич, одно соображение и есть. Матвей Константинович в Марину Станиславовну был очень сильно влюблен. Думается, и по сей день не остыл. Мается. А наша-то Маринка — как две капли, только молоденькая…

— Что-что, а это мне понятно, — мрачно прокомментировал Игорь.

— Ох, вы же тоже… Извините, я как-то не учел…

— Ничего… А что «я же тоже» — ты имей в виду: для меня Марина нынешняя — дочь той Марины, моей Марины. Не реинкарнация, а дочь.

Петя совсем смутился:

— Я понял, извините еще раз…

— Ничего, — повторил Игорь. — Проехали. Ну и?

— Вот. Думается, не вышло бы беды. Матвей Константинович и так-то человек, как бы сказать, непростой, а как вы, Игорь Юрьевич, у нас тут появились, так и вовсе… короче, не в себе делается. Не покусился бы он…

— Слушай, да как это?! Он, возможно, ее отец!

— Так если не в себе человек… Короче, опасаюсь я, не покусился бы…

— На тебя надеюсь, Петр! Я и сам, естественно… но вдруг мне отлучиться придется…

— Я-то постараюсь, не сомневайтесь! А вот как скажете — докладывать мне другим?

— Нет, — ответил Игорь. — Не нужно. Единственно кому — Саше. Александру Васильевичу. А лучше я ему сам все расскажу.

— Правильно, — с нескрываемым облегчением сказал Петя.

Отличный малый, подумал Игорь. Звезд с неба не хватает, заметно инфантилен, но добр, надежен, старателен. Малый… сколько ему — сорок, чуть больше, чуть меньше? Мое поколение… Загнул, какое еще мое… Я в день «Э» взрослым был, а он — совсем молоденьким. Практически всю жизнь — здесь.

— Как тебе живется, Петр? — спросил он.

— Да как… Жить можно, сами видите. Все есть, что нужно. Куда там — больше, чем нужно, в тыщу раз больше! И все бесплатно!

Это точно, усмехнулся Игорь. А я-то целую пачку купюр сюда притащил, последовал совету Коммодора. Федюне, что ли, отнести — вдруг по вкусу придутся? Правда, бумагу он, вроде бы, не жрет, «Работница» лежала необглоданная. Но деньги делают, кажется, из особого состава…

Тряхнул головой, вернулся к разговору с Петей:

— А не скучаешь?

— Что вы, Игорь Юрьевич! — ответил тот несколько даже снисходительно. — Когда мне скучать? Наверху, конечно, Александр Васильевич все обихаживает, но уж тут — моя служба. Прибрать то-се, чистоту блюсти, и продукты чтоб были, это, значит, со складов доставить в ассортименте, и сготовить, и отремонтировать что, бывает, по мелочи, и всякое разное, не перечесть. Ну, время если выдастся — в зал сбегать, на тренажерах поупражняться. Или на гитаре… — он покраснел, как будто в чем-то постыдном признался. — Я все учусь, учусь, самоучитель до дырок затер, только пока еще не особо выходит… А то кино посмотреть на планшетке. Книжки-то я не очень, а кино люблю. Не-ет, скучать некогда!

— Понятно… Но я имел в виду — по дому не скучаешь ли? По родному дому, где родился и вырос?

— А, вы об этом… Так у меня там, считайте, нету никого. Друзья были — по школе, по улице, как не быть. Да позабылись давно, и не друзья они были, а приятели. Девушка одна нравилась… и еще одна тоже… но, как бы сказать, не по-серьезному. И с братьями отношения не ладились. Они, братья, двое их, меня намного старше, вот и пренебрегали. А то и обзывали — сикильдявкой жирной или еще как. И надсмехались.

— А родители? — спросил Игорь.

— А родители мои, Игорь Юрьевич, тут. В Марьграде в нашем. Батя в охране служил, он меня сюда и привел, как бы сказать, по наследству. Я после школы в мореходку хотел, а он сказал: годик тут послужишь, дисциплинки понюхаешь. Его прямо при мне прихватило. Скукожился батя, почернел, волосы повыпадали… и помер на другой день. А мать в столовке здешней работала. Что да как с ней — не знаю. Искал — не нашел. Думается, тоже скукожилась и померла. Или не сразу померла… да ведь все позабыла, а это равносильно… а потом и померла, наши двадцать лет для них восемьдесят. Так что тут они.

Игорь с силой воткнул окурок в пепельницу, закурил следующую сигарету. Предложил:

— Отдохнуть бы тебе хоть немного. А я пока здесь… подежурю.

— Да уж скоро все соберутся. Так что я, может, после отдохну, спасибо.

***

Завтракали вяло. Одна лишь Марина выглядела бодрой, мобилизованной, разве что чуть отстраненной. Анциферов и Елохов еле ковыряли ложками свои каши, а Смолёв и вовсе отказался от еды — отсел, традиционно, подальше и принялся вертеть самокрутки.

Анциферов отодвинул тарелку в сторону, заговорил:

— Игорь, вы правы, излагать теперь ваша очередь. Что сочтете нужным, то и излагайте. Но! — он поднял палец. — Но! Я обещал прежде объяснить, почему не перейду с вами на «ты». Нужно это?

— Сделайте одолжение.

— Сделаю. Причин две. Первая очевидна: вы не такой, как мы. Саня вот выдал, мол было нас пятеро, стало шестеро. Ан нет! Как было нас пятеро, так и осталось, а вы особь статья. Из нас пятерых кому под силу препону пробить? Никому. А вы пробили. В нашу сторону. Может, и в обратную пробьете.

— Пробовал, не получилось, — сказал Игорь.

— Это частности, — вмешался Елохов. — С той стороны на эту вас пропустили, а пройдет время — и, как знать, обратно пропустят.

— Частности, да, — согласился Анциферов. — Далее. Марину вы сюда к нам провели. Повторю вопрос: из нас кому такое по плечу? Вопрос риторический, ибо никому.

— А еще, — тихо проговорила Марина, — Игорь Юрьевич из нашей дальней оранжереи выходил. Даже три раза. И возвращался, — она улыбнулась, — тоже три раза.

— Тем более, — сказал Анциферов. — Впрочем, кто бы сомневался… Кстати, расскажете же потом, как оно там? Однако не отвлекаемся. Первую причину я изложил. Вы не такой, как мы, поэтому какое может быть «ты»?

— Для меня нормальное, — обронил Саша.

— Ты у нас На-Всё-Про-Всё, — отмахнулся Иван. — И вообще это дело твое. Я никому ничего не навязываю. А лично для меня есть вторая причина. Имя.

— То есть? — удивился Игорь.

Анциферов хитро прищурился.

— Смотрите, — сказал он. — Я вот Иван, так? Сколько есть иноязычных вариантов моего имени? Иоганн, Джон, Джованни, Жан, Юхан, Хуан, Жуан…

— Вано, Аванес, — подсказал Елохов.

— Да. У Павла тоже вариантов уйма: Поль, Пабло, Пауль и так далее. У Матвея — Мэтью, Маттео, Матеус и тоже так далее. У Александра…

Есть такое понятие — вязкость мысли, подумал Игорь. Прервал перечисление:

— Понял-понял. Но что с того?

— У вашего имени практически нет иноязычных аналогов! Скандинавское Ингвар отметаем! Далее. У вашего имени нет огрубленной формы! Я вот — Ванька, Ванятка, Ванюшка. Павел — Павлик, Павлуша, Пашка.

— Павка, — дополнил Елохов.

— Не мешай! Матвей — Мотька…

— Да понял я! — Игорь чуть повысил голос. — Что с того-то?!

— С того то, что не только вы не такой, как мы, но и само ваше имя не такое, как наши!

— Тьфу, — отчетливо выговорил Елохов. — Уши вянут.

— А ты, Паоло, их водичкой поливай, чтоб не вяли, — парировал Анциферов.

— Ага. Святой водичкой, — с невинным видом вставил На-Всё-Про-Всё.

— Еще один скептик… Говорю же: никому не навязываю! А свое понимание — его выразил! Да, чуть не забыл: имя ваше, Игорь, не случайно на букву «И» начинается! А наши имена, обратите внимание, апостольские! Александра не считаем, его те, мутировавшие, только за мудана и держат, а к Свящённым не причисляют! Все не случайно, все одно к одному! Паззл складывается! Не думаю, что вы вот прямо-таки тот, но что вы предтеча — почти уверен. Необходимо, разумеется, еще вас лично послушать, но тем не менее…

— Вы даете… — пробормотал Игорь. — А чего я предтеча?

— Не чего, а кого! Предтеча того, который.

— Который что?

— Который то! Не ясно разве?

Идиотство какое, подумал Игорь. Время теряем…

Елохов сформулировал кратко и четко:

— Игорь. Наш умник Иван намекает: вы — предтеча спасения. И, соответственно, спасителя. Умнику видение было. Или много видений.

— Хотя бы не с большой буквы? — осведомился Игорь.

— Полагаю, с большой, — сообщил Анциферов. И уточнил: — Это вопрос веры.

Игорь оглядел присутствующих. Елохов откинулся на стуле, уставился в потолок; На-Всё-Про-Всё ухмылялся, откровенно веселясь; Смолёв курил с отсутствующим видом. Нужно было как-то сменить тему. Сказал первое, что пришло в голову:

— А кстати, Иван, объясните еще, почему вы все время имена вот так переиначиваете, на зарубежные лады?

Анциферов промолчал, вместо него ответил Саша:

— Развлекается.

А Елохов, не меняя позы, добавил:

— Он у нас гуманитарий.

— Тогда, — попросил Игорь, — рассказали бы, кто вы по специальностям. — Он принужденно улыбнулся: — Если не секрет. Обо мне вы знаете. Я знаю про Александра и Петра. И про Марину, конечно. А вы, Павел, Матвей, Иван, кем были?

— Были… — повторил Анциферов. — В жизни. А теперь сплыли. В загробное царство…

— Опять мистика, — констатировал Елохов. — Игорь, я заведовал теплоэлектроцентралью. Заканчивал политех в Харькове. Матвей — программист, айтишник, в вычислительном центре трудился, а сам из Новосиба. Технари, да. А Ваня у нас по духовной части. Редактором он был нашей многотиражки. И образование соответствующее — журналистика, в тутошнем универе.

— Спасибо, — сказал Игорь. — Теперь, можно сказать, почти полностью познакомились. А дальше я предлагаю вот что. Давайте, Иван, чуть поменяем очередность наших… э-э… откровений. Давайте сейчас я… э-э… возьму слово. — Он понадеялся, что доля иронии поможет снизить пафос, так некстати созданный Анциферовым, а заодно и разрядит нервозность. — Расскажу… нет, поведаю… поведаю вкратце историю моих… э-э… похождений? свершений? ну, вы поняли… историю за последний месяц.

Расценил молчание как знак согласия. Предупредил:

— Только, очень прошу и даже настаиваю: вторую часть рассуждений Ивана о моей особости оставим в стороне. Особость есть, не отрицаю, но более чем достаточно первой части: почему-то, не знаю почему, мне доступно то, что недоступно вам. Это просто факт. Вот и ограничимся фактами. Во всяком случае, до времени. Согласны? Спасибо. Поехали.

Глава 28. Спасибо за внимание

10.06.49, четверг

Рассказывать он постарался максимально сухо. Совершенно не так, как ораторствовал накануне, заклиная: «отпустите меня». Нет, теперь — без эмоций, без всяких «я страдал», «я был потрясен» и тому подобного. Даже без оценочных суждений типа «мне показалось, что такой-то удивился». Только факты. И только существенные.

Приехал с Мариной сюда. Утром второго июля двадцать девятого года проводил до проходной. Вернулся в Москву. Перезванивались, переписывались ежедневно. Собирался приехать за ней тридцать первого августа. Двадцать восьмого июля произошло то, что произошло. Сначала было неясно, большинство сочло за фейк. Но Марина перестала отвечать. Метнулся сюда. Что было здесь, помнит плохо. Уже работала тяжелая техника, полиция тоже присутствовала, или это была тергвардия. Не имеет значения. Уехал.

Следующие двадцать лет тоже не имеют значения. Так Игорь объявил, а на самом деле вряд ли смог бы сказать что-то о том двадцатилетии. Туман. Но и правда: уже не важно.

Перешел к событиям последних полутора месяцев. Подсчитал, уточнил — сорока дней. Анциферов среагировал: «О-о, сорок дней… Сакральный срок!». Никто не обратил внимания.

Ежедневные обходы периметра, разговоры с дроном, выявление слабого места в оболочке, сердцебиение близ него, попытки контакта со спецслужбами, контакт, отдел 31/3 (без подробностей), финальная подготовка, прорыв. Секторы, Местные, Федюня, Слободка, Маринина башня, опять секторы, встреча с Александром.

— Остальное вы знаете, — заключил он. — Есть, правда, еще кое-что, оно важное, но это лучше пусть Марина расскажет. Ты как, Марин?

Девушка словно ждала этого предложения — заговорила сразу. Старалась выдерживать ту же манеру — эмоции в сторону. Начала с трех выходов Игоря Юрьевича из дальней галереи. Отметила, что с его появлением картинка изменилась: всегда там была осень, стала же весна, а потом зима. Реальные — Игорь Юрьевич принес оттуда ландыши, это в первый выход, и снег, это во второй и в третий.

Затем перешла к главному. Сообщила, что сразу увидела: Игорь Юрьевич — не тот, кого ждали Марина-мама и Марина-дочь. Все не то, начиная с имени. Призналась в своем полном неприятии и в том, что потом поняла: он ни в чем не виноват. Выдумать такие детали отношений с любимым, о которых знала только мама (и о которых поведала дочери), он не мог. Выходит, тоже знал. Ну не выпытал же их у настоящего маминого любимого! Да и смысл какой? Он же надеялся застать маму живую. Получается, Игорь Юрьевич и есть настоящий, кого Марина-мама ждала?

Она, Марина-дочь, разобраться в этом не может. Но к Игорю Юрьевичу относится теперь без неприятия. Наоборот. Спасибо за внимание.

— Ох-хо-хонюшки… — прокряхтел Анциферов. — А вы, Игорь, пояснить можете? Нет? Так и полагал… Однако разобраться желательно. Более того — необходимо. Потребно тщательное обдумывание. В тишине. Далее — обсуждение. Предлагаю вот как поступить: план наш все же выполнить — сейчас я о Марине Станиславовне поведаю, а после того сделаем перерыв. Паша, ты со своих позиций обдумывай, я — со своих. Матюша, а ты…

Смолёв вдруг расхохотался. Оборвав смех, проскрипел:

— Обдумыватели хреновы… Так, Иван, ты, значит, о Марине свет Станиславовне… это… как ты сформулировал?.. поведать изволишь? Уволь, я внимать не хочу. Хватит с меня. В лаборатории буду. Понадоблюсь — позовете. В случае реальной надобности, ясно вам?

Он встал, направился в холл, ни на кого не глядя. Послышался глухой стук.

— По двери ногой засадил, — сказал На-Всё-Про-Всё. И заявил: — Я тоже пойду. Не потому, что слушать не хочу — просто знаю же это все. Ты, Максимыч, про планы обмолвился, а у меня-то планы как раз и горят. Наверстывать надо. По секторам пройтись, все ли ладно… И сервис сделать второму генератору. Давно пора, почихивает он. Если что, переговорник при мне.

— Саша, погоди! — крикнул Игорь вслед. — Один момент!

Выскочил в холл, вытолкнул Сашу наружу, быстро и тихо пересказал Петин отчет о ночных событиях. На-Всё-Про-Всё мрачно кивнул, повторил: «Если что, переговорник при мне», натянул кепку, завел роллер, рванул вверх.

***

Войдя в холл, Игорь обнаружил Марину, с отрешенным видом сидевшую в кресле. Удивился:

— Ты чего?

Девушка встрепенулась:

— А?.. Задумалась… А слушать про маму тоже не хочу. Все об этом знаю, что ж повторять…

— Ты спала как?

— Ничего… нормально… вы идите, Свящённые ждут.

Вернувшись в «конференц-зал», объяснил:

— Передал через Александра привет Федюне моему.

Затем устроился как можно ближе к холлу — чтобы в случае чего услышать происходящее там. Тут же сообразил: лучше поступить по-иному. Попросил:

— Петр, можно я тебя поэксплуатирую все-таки? Кофейку бы, а? — И успокоил Анциферова с Елоховым: — Пять минут, ладно? Кофе, сигарета… мозги прочищу…

Петя, похоже, мгновенно уловил замысел. Чашка эспрессо, стакан холодной воды, пепельница… нагнулся, спросил шепотом:

— Сказали СанВасиличу?

Игорь кивнул.

— Я при Марише подежурю, — прошелестел Петя. — Матвей Константиныч в лабораторию свою пошел, а она всего одним уровнем выше, а из нее снова до холла добежать — пару раз плюнуть…

— Спасибо, Петр! — громко произнес Игорь.

— Что у вас там за секреты? — с усмешкой поинтересовался Елохов.

Петя и тут нашелся:

— Это я извинялся, что раньше кофе подавал, а про стакан воды забывал, а тут вспомнил. — Иобъявил: — Посижу с Маришей. Тоже ведь все знаю про Марину Станиславовну, а Марише одной, может, скучно.

Он сделал было шаг, но остановился, развернулся и отбарабанил:

— Я вам так скажу. Вы, конечно, посмеетесь, а я все равно скажу. Догадка у меня есть. Игорь Юрьевич все тут у нас разузнает, во все вникнет, найдет как к себе вернуться, с учеными поделится, а те найдут как нас отсюда вызволить. Вот такая догадка. Только нет во мне твердости насчет вызволения. Чего мне вызволяться? Мне и тут хорошо, а там я и не́ жил толком. Извините, если что не так.

— М-да, — протянул Елохов. — Вот что, уважаемые. Я ведь историю Марины-старшей тоже знаю. Оценки мои с Ваниными не всегда сходятся. Споров сейчас не хочу. Пойду к себе. Толком не спал, прилягу. А не усну, так попробую свои догадки, — он усмехнулся, — повертеть. Как Мотя сказал: понадоблюсь — зовите, не стесняйтесь. Хе-хе.

Игорь допил кофе, обратился к оставшемуся в одиночестве Анциферову:

— Давайте, Иван, отсядем подальше и говорить будем вполголоса. Не хочется Марину лишний раз травмировать. Вот так, да. Отлично. Слушаю.

***

Излагая историю Марины-старшей, Анциферов старался держаться деловой манеры, заданной Игорем и Мариной-младшей. Получалось не абсолютно, но банальных метафор, театральных пауз, многозначительных повторов, игры тембрами было все-таки немного. Рассказал он следующее.

Из всех находившихся в тот день в медсанчасти, только Марина сохранила человеческий облик. Так она в первый раз оказалась здесь единственной в своем роде.

Совсем молодая; еще не дипломированный врач; вдобавок — приезжая. И, как выяснилось чуть позже, беременная. Но она справилась.

А справляться было с чем. Нет, против ураганной эпидемии первых дней бессильна была бы любая клиника мира. Но когда все более-менее стабилизировалось, когда оставшиеся в живых кое-как разместились в этих подземельях, позже нареченных Марьградом, и продолжили бренное существование, — настал звездный час Марины. Вернее, звездные годы.

Коварное словосочетание! Под звездным часом обычно разумеют период удачи, успеха, славы. Для Марины все оставшиеся ей годы стали временем адского труда и поистине святого подвижничества.

Вещи познаются в сравнении. Сегодня, спустя двадцать лет, жизнь в Марьграде налажена, все идет своим чередом. А тогда, в начале… Конечно, те, кому повезло не мутировать, иногда болели — но обычными человеческими болезнями. Стараниями Ильи, Александра, еще нескольких была в ударные сроки создана новая медсанчасть. Фактически — отлично оснащенная клиника. Обнаружили на нижних уровнях все или почти все необходимое, от богатейшего запаса любых медикаментов до компьютерных томографов, УЗИ-аппаратов и тому подобного. Перетащили все на девятый уровень, где разместились женщины — спуститься ниже они не могли, — и, по инструкциям и под контролем Марины, смонтировали, наладили, запустили. Туда же перенесли горы медицинской литературы, кем-то или чем-то предусмотрительно — или издевательски, как посмотреть, — приготовленной и даже систематизированной. Учебники, справочники, монографии, инструкции… Получилась обширная библиотека. Марине она очень помогла.

С хворями мутировавших оказалось хуже. Гораздо хуже. Болели они, кажется, все и постоянно, то одним, то другим. И главное — по большей части непонятно чем. Марина почти сразу поняла: они не люди и болезни у них не людские. Да, внешне — гуманоиды (хотя и фантастически обезображенные; впрочем, сами они искренне считают естественным именно свой облик, а нормальные люди видятся им страшными в обоих смыслах — опасными и уродливыми). Да, говорят эти так называемые Местные по-русски. Да — да-да! — второе и следующие их поколения обладают врожденной способностью читать — кое-как, но тем не менее. Да, размножаются — весьма активно — половым путем.

При всем том они физиологически не люди. У всех хвосты, у самок по четыре молочных железы… да молочных ли? Марине удалось взять у кормящих образцы для анализа. Определилась странная субстанция с невероятно большим содержанием соединений металлов в составе. Всевозможных, включая даже радиоактивные, но это в фоновых количествах, а в основном — железа. Так что они и не млекопитающие. Начинают жизнь с железа в «молоке матери» и до самой смерти железом лакомятся. Похожие результаты дали анализы крови, лимфы, выделений. В последних еще и минералы всяческие выявились… Хотя показаны им также углеводы и еще что-то органическое…

Иной метаболизм, иная физиология; несомненно, иная анатомия. Марина вынашивала мысль о патологоанатомических исследованиях, надеялась, что это поможет лечить горемык. Не задалось: ход в «клинику» им закрыт, создавать «филиалы» на доступных Местным уровнях оказалось проблемно, да и свободной минуты у Марины не было. Когда она умудрялась спать — и то непонятно. Лечить толком не получалось, но облегчать страдания удавалось. Далеко не всегда, но достаточно часто удавалось.

Среди марьградских мужчин — к ним прилипло идиотское название «Свящённые» и еще более нелепое «Явреи», и было этих мужчин больше, чем сейчас, — среди них в какой-то момент едва не восторжествовало радикальное: прекратить любую помощь Местным. И по части быта — этим с самого начала занимался Саша Речицын, — и медицинскую. Радикализм обосновывали человечностью: люди кладут свои бесценные жизни на нелюдей, жизни которых никчемны! Между прочим, среди активистов был и Матвей Смолёв; он даже предлагал применить силу — держать Речицына и Осокину взаперти. До тех пор, пока нелюди не вымрут.

Александр тогда только посмеялся и предложил: «Ага, попробуйте». Марина же твердо объявила, что она врач и ее дело, если не лечить, то хотя бы просто помогать. Кому помогать, спрашивали ее, ты что, ветеринар? Мы одного корня, отвечала она. А сохранились бы в Марьграде, не исчезли бы загадочным образом все до единого животные — в беде не бросала бы и их.

Назревал серьезный конфликт. Мнения разделились. Решающее слово осталось за Марией. Она очень кротко попросила всех Свящённых подняться на Отшиб и еще кротче произнесла всего несколько слов. Предельно простых, обыденных. Воспроизвести их в точности позже не сумел никто. Это было что-то вроде: «Ребята, вы что?»

И тему сняли с повестки раз и навсегда.

Марина такого не умела. Но любили и ее, просто по-другому. Марию действительно любили и почитали, чуть ли не молились на нее. Она была «над», как отчаянно ни противилась бы этому. Нет, все сложнее: она была одновременно и «с», и «над». Стоило Марии появиться среди Местных — те сбегались толпами, и следовали за ней всюду, и сопровождали до самого входа на уровень, для них недоступный.

А Марина была только «с». Абсолютно своя для соседок по Отшибу и для Свящённых. Добрый доктор, умница, красавица… позитивная, жизнерадостная — несмотря на запредельные нагрузки и даже на выкидыш. О котором, впрочем, первое время никто не знал. Кроме, наверное, Марии…

Что до Местных, они Марину любили по-своему — уважали, слушались, но и побаивались. Была она с ними строга. По необходимости. Первое их поколение — можно сказать, поколение родоначальников нового вида — болело непрерывно и почти поголовно. В следующих поколениях, в Местных, родившихся уже здесь, это несколько улеглось — эволюция, однако… А первые мучились жутко. Мало того, что хвори непонятны; донимала крайняя уязвимость к мельчайшим физическим воздействиям. Особой ловкостью взрослые Местные и ныне не отличаются. Дети-то вполне координированы и, кстати, довольно адекватны умственно. С возрастом деградируют, и начинается: например, неловко повернулся, слегка стукнулся лбом — шишка мгновенно, да не простая. У нынешних еще куда ни шло, а у «отцов и матерей-основателей» шишка вздувалась до размеров самой головы, а то и крупнее. Складки это позволяют, но боль, по-видимому, чудовищная; несчастный пронзительно воет, мечется хаотически, получает новые травмы… Марина исхитрялась обездвиживать такого страдальца буквально на мгновение и вводить эмпирически найденное успокоительное-обезболивающее. Укол сам по себе воспринимался как дополнительная боль, зато действовал быстро. И тогда Марине приходилось вскрывать нарост, сцеживать квазикровь вперемешку с квазигноем, колоть еще, потому что боль возвращалась… Потом все, как правило, проходило. Правда, один такой пациент умер прямо под скальпелем, но лишь один. Все остальные блаженно исцелялись — до следующего случая.

Вот и закрепилась за Мариной репутация избавительницы от боли через боль же. Уважали, подчинялись, но побаивались. Некоторые даже роптали. Она не уставала объяснять: врач жалеет не как все, врач бывает безжалостен как раз из сострадания. Слушали, кивали коричневыми своими складчатыми головами. И ничего не понимали…

Аналогично с режимом их питания. В самые первые дни процветало трупоедство. Это было кошмарное зрелище… К счастью, очень скоро они распробовали металл. Жрать умерших перестали, как отрезало. Переключились на железки, в агрессивных кислотах вымачиваемые. К счастью-то к счастью, но ведь необходимы им еще углеводы и грубая клетчатка, так Марина установила опять же эмпирически. Но это, видите ли, невкусно! Что на одном железе неизбежны преждевременное увядание и смерть, причем мучительная — попробуй растолкуй! Дети прислушиваются, взрослые же ерепенятся, а у них и без того смертность высокая. Марине удавалось убеждать. И улучшение очень даже обозначилось, особенно у второго и третьего поколений. Возможно, естественный отбор так сработал.

Потом Марина родила. Она долго отказывалась от зачатия (которое — искусственное ради анонимности — сама сопровождала для других). Да и по возрасту не обязана была рожать. Однако решилась. Поначалу тоже из чувства долга: учить сверстниц не успевала, они и не рвались — не вдохновляла их перспектива проводить столько времени среди Местных. А Марина, вероятно, что-то почувствовала — и стала единственной уже во втором смысле: ее дочь, Марина-младшая, частично унаследовала память и знания матери. И, конечно, долг долгом, а материнские чувства проявились у Марины-старшей в полной мере.

Третий смысл уникальности стал для Марины-мамы последним. Год с небольшим назад она стремительно мутировала — единственная из всех, кто избежал этого изначально. Успела сказать, что, наверное, заразилась. Ее, уже в новом облике, устроили на пустующем уровне, резервном для Местных. Надеялись, что выживет хотя бы так.

Зря надеялись.

Теперь вместо старшей Марины — младшая. Очень старается; все очень боятся за нее; а она очень беспечна.

***

Рассказчик замолчал. На лице его появилось искательное выражение. Игорь выдавил:

— Спасибо.

Анциферов выдохнул, расправил плечи, стал выглядеть по-былому вальяжно. Вопросил звучным бархатным баритоном, достойным лектора общества «Знание»:

— Может быть, у вас есть вопросы? Впрочем, я, конечно же, понимаю: узнать такое о своей женщине нелегко, даже если она… э-э… неизвестно чья женщина. Примите мои глубочайшие соболезнования.

Заткнись уже, мысленно взмолился Игорь. Взял себя в руки, ответил:

— Один вопрос конкретный: где похоронена?

Анциферов ответил с той же важностью:

— Видите ли, этого я вам в точности не скажу, это лучше к Александру. Он в свое время усиленно копал вблизи границы, вот и пригодилось. И для Марины Станиславовны, и для Марии Григорьевны, и для других наших усопших… э-э… женщин. Я, разумеется, сопровождал каждую в последний, так сказать, путь, но указать координаты не смогу, ибо на поверхность выбираюсь… э-э… нечасто. А Александр там бывает, бывает. У нас там, можно сказать, кладбище. С видом на Залив. Правда, вид — это условно, поскольку…

Игорь перебил:

— Спасибо, я понял. Другие мои вопросы — самого общего плана. Задам их позже.

— Совершенно верно! — обрадовался Анциферов. — Тоже имею… э-э… не столько вопросы, сколько соображения, но тоже общего плана. Однако обсуждать их следует при наличии кворума и никак иначе.

Игорь взглянул на него в упор, постарался не мигать. Анциферов заметно стушевался. Кашлянул, открыл было рот, но в этот момент из холла донеслось дребезжание переговорника.

Глава 29. Остальное подождет

10.06.49, четверг / неопределенность

Сначала Петин голос, затем Маринин. Слов почти не разобрать, Игорь уловил только: «Воды ни в коем случае!». Тон — жесткий, командный. Потом девушка появилась в «переговорной», выпалила:

— Мне нужно срочно… — осеклась, заговорила чуть спокойнее: — Извините, что перебиваю…

— Мы как раз закончили, — успокоил ее Игорь.

— От нас позвонили, мне срочно нужно туда, к себе. Еще раз извините, — она развела руками, — самой мне не пройти…

Игорь молча поднялся, а Анциферов спросил:

— Что случилось?

— Бабушке Тане плохо, похоже на инсульт. Девчонки в панике. Я проинструктировала, но это первичное, да и справятся ли… Нужно срочно… Игорь, я только медсумку возьму из комнаты.

Она пронеслась через холл. Петя, с озабоченным видом, зачем-то побежал следом.

— Служака… — усмехнулся Анциферов. Добавил меланхолично: — Татьяна, значит… Эх…

— Петя молодчина, — сказал Игорь. — Я тоже к себе, на секунду.

Да, бегом, раз такое дело. Схватил полиэтиленовый пакет с каким-то барахлом, вытряхнул все, пакет сложил, сунул в карман джинсов.

Выскочил в холл. Марина была уже там, явно на взводе.

На первом же марше лестницы Игорь посоветовал:

— Марин, чуть помедленнее. Путь все-таки не ближний, выдохнешься, а тебе нужно в форме быть.

Девушка сбавила темп. Режим подъема сменился с форсажного на крейсерский.

На одном из горизонтальных участков Марина спросила:

— Вы уверены, что обратно меня протащите?

— Увидим. Ты мне только скажи: склады для Местных, я помню, вроде на седьмом уровне, да и указатели же есть, найду, так скажи — в тех складах есть продукты? Если тебе моя помощь не нужна, наберу углеводов и чего там еще полезного, Федюне с Лавуней доставлю. Иван сказал, для Местных это главное питание.

— Да, углеводы и грубая клетчатка. Чернослив берите, в нем то и другое. Лучше с косточками. Склад «семь-раз», ближайший, чтобы им поближе было. Вы идите, конечно, мне помощниц хватит. Только потом загляните к нам.

— Естественно. Теперь молчим, бережем дыхание.

По ходу поглядывал на Марину, оценивал ее состояние. Убеждался — справилась с волнением, полностью контролирует себя, сосредоточена. Кажется, даже спокойна. В меру. Все как надо.

Подошли к «препоне». Марина вдруг спросила:

— Про маму Иван Максимович как рассказал?

— Слава Богу, без помпезности. Но с абсолютным почтением. Твоя мама была…

Он не стал продолжать. Ни к чему будоражить девочку, особенно сейчас. Подхватил ее на руки, осторожно сделал шаг, второй. Третий. Преодолели. Без какого-либо сопротивления. В следующий раз, решил Игорь, надо будет попробовать ей самой. Может быть, однажды пропустило ее, пусть с моей помощью, это не важно… пропустило — и как бы запомнило. Как будто запрограммирована эта невидимая дрянь… Или наоборот: не запомнено, не запрограммировано, тупая дрянь остается тупой дрянью, а вот в человеке, принудительно «протащенном», — в нем перестраивается что-то, появляется способность к «самопротаскиванию»? Или причина только во мне, в моей — Игорь внутренне усмехнулся — эксклюзивности? А если эксклюзивна еще и Марина, то Иван-говорун неправ: у Марины-старшей, моей Марины было такое же свойство, они же с дочкой абсолютно одинаковы, и, значит, не трижды уникальна она была, а четырежды… Впрочем, это как раз проверяемо: беру какую-нибудь Маринину соседку, взваливаю на себя, преодолеваю чертову преграду… или не преодолеваю… можно еще с Федюней попробовать… и зазнобу его прихватить… помрут со страха…

Нафантазировал, однако. Все это вилами по воде писано, а главное — все это потом, потом. Одно только из головы не выкинешь: опоздал. Пришел бы сюда парой лет раньше — спас бы свою Марину. Хотя бы в тот стазис на шестнадцатом уровне погрузил.

А где я был, что я делал два года назад, попытался вспомнить он — и не смог.

Стоп, стоп, потом, потом.

И действительно — стоп. Девятый уровень, ход на Отшиб.

— Все, побежала, — сказала Марина. — Спасибо вам! И приходите.

— Мимо не пройду, — ободряюще улыбнулся Игорь. — Удачи!

***

В пути Игорю не встретилось никого — в том числе и в секторе «раз-раз»: по здешнему времени стояла глубокая ночь. Соответственно и пригашено было освещение улицы-коридора.

Решил сначала заглянуть к Лавуне. Подойдя к двери, услышал замысловатые посвисты. Осторожно приоткрыл дверь, заглянул в щелку. Наружное освещение позволило различить складчатую тушку, одиноко раскинувшуюся на ложе. Вспомнились Федюнины восторги: первейшая красавица. Зрелище не для слабонервных…

В Федюниной «отсечке» — наоборот: хозяин лежал на скамье, был одет, укрыт вторым «пальтешком», звуков не издавал. Спал, однако, чутко: стоило Игорю поставить на столик пакет, набитый упаковками с сухофруктами, как Федюня зашевелился, приподнял голову. Грузно сел. Сипло сказал:

— Путник пришкрёблимшися… Ты чаво по́середь нощи́?

— А поздороваться, Федюня? — улыбнулся Игорь.

— Сызно́ва зубья щерит… — забормотал тот. — Ужо тобе, мил человёк мудан Путник, здорово́ поживамши коли таково́…

Игорь присел рядом. Попытался объяснить:

— Улыбка — это знак доброго расположения.

— Знам я, знам… А все одно боязно́… А ты, Путник, чаво не почи́ваш?

— Не время мне спать, Федюня. Ты уж не обижайся, что разбудил я тебя. И что толковать с тобой времени нет — тоже не обижайся.

— Дык в нощь-то кто ж с тобой толко́вати станет… Путник ты бымши́, Путник и остамши́ся…

— Ладно-ладно, — согласился Игорь. — Мне и правда некогда, но решил тебе гостинца забросить.

Федюня опасливо покосился на пакет.

— Енто чаво ж ты притаранимши?

— Чернослив. Для здоровья.

Эх, мимолетно огорчился он, хотел же купюры принести, на пробу, да забыл в спешке. Жаль, тоже ведь, небось, грубая клетчатка… Ну, в следующий какой-нибудь раз…

Федюня тем временем бубнил:

— Вумно́й ты, Путник, коли ты есть мудан. А все одно Путник ты, как есть Путник. Ай не кричамши я тобе, дескать, мене от ентих кушаний пучит, спасу нету? Желёзок укусны́х притаранил бы, ёно бы и ладно́…

Теперь Игорь улыбнулся намеренно:

— Федосий! Ну-ка не капризничай! Пучит его… Потерпишь! На одних твоих желёзках ты скоро чахнуть начнешь, а потом помрешь! Понял? Давай вот прямо при мне начинай полезное лопать!

Он вытащил упаковку, вскрыл ее — Федюня при этом затравленно сжался, — взял в горсть несколько черносливин, протянул бедолаге. Тот, помедлив, сунул одну в рот, замер.

— Жуй! — скомандовал Игорь. — Да косточки не грызи, балда! Косточки все сохранишь, я в следующий раз наведаюсь — предъявишь. Знаю я тебя — выбросишь всё, а мне скажешь, мол, с косточками смолотил.

Дело потихоньку пошло. После десятой черносливины Игорь сжалился:

— Молодец, Федюня! Вот так и дальше, а то сил на Лавуню не будет. И ее этим корми тоже!

— Злой ты, Путник, — горько произнес Федюня. И зачастил: — А что до Лавунюшки, дык ёна мене надысь прогнамши. Умаямши ты мене, кричит! Сопля ты, кричит, недосморка́тая! Потому — карахтер у ей… Пшел, кричит, отседова, опосля приходь, опосля! А я ея не маямши, енто ёна мене умаямши, от так от!

— Во-от, — наставительно сказал Игорь. — То-то ты и правда осунулся… Ничего, будешь чернослив есть — не умаешься. Колено-то твое как, зажило?

— Куды там зажило́! Свёрбится колешко, моченьки нетути!

Федюня закряхтел, приподнял край хламидки, продемонстрировал колено. Следов травмы уже не было, но Игорь все же посочувствовал:

— Эх ты, страстотерпец…

— Экоё слово дурноё! — немедленно оживился тот. — Страстотермимец, ишь… Аль како́ ты баямши — страстотерпеливец? Ажно́ язык коло́м… Нетути тако́вого слова! Потому как страстя́ — енто, для примеру тобе, когда мы с Лавунюшкой… того-ёнтого́. А терпиме́ц — енто, тож тобе для примеру, когда колешко свёрбится, а я виду не подавамши. А коли вместя́х страстя́ да терпимство́, дык ёно никако́ не…

— Стоп, Федосий, стоп! Толковать не время, некогда мне, да и у тебя тут ночь.

— Сызно́ва злой…

— Нет, Федюня. Я на самом деле добрый мудан. Был бы злой — стал бы о тебе заботиться? И желёзок этих принесу тебе как-нибудь, так и быть. Только не сегодня. У меня сегодня дела, так что пойду. Пока, друг! Спи дальше.

— То ён злой, а то ён добро́й, — проворчал Федюня, укладываясь. — Спи-и… А ну како́ меня почи́вамши пропучит, ась?

— Спи-спи.

***

Безнадежно, в который раз сказала себе Марина. Спасти больного можно, только если тот помогает, пусть даже сам не знает об этом, а вылечившись, будет отрицать: да что вы, доктор, как я вам помогал, в отключке же был! Но нет. Отключка, не отключка — если система в целом противится смерти, то ей, системе, можно помочь. Не всегда успешно, сопротивление бывает недостаточным, смерть часто оказывается сильнее; но если сопротивления нет совсем, то и шансов ноль. Безнадежно.

Это мамины мысли, осознала Марина. Ровно то же самое мама переживала, без всякой надежды пытаясь спасти Полину Аркадьевну, а немного позже — Валентину Дмитриевну. Они уходили уже при жизни Марины-младшей, но та была еще слишком маленькой и помнит все только маминой памятью. Угасание было, без сопротивления. Как сказал дядя Саша — своим ходом. А ведь было им чуть за семьдесят биологических. Бабушка Таня гораздо старше. То есть объективно, по медленному времени, ей как раз семьдесят четыре, но биологически — девяносто три.

Мелькнуло мамино воспоминание об уходе легендарной уже Марии: та-то сопротивлялась, да слишком страшен был диагноз…

Марина посмотрела на Татьяну Леонидовну, осторожно взялась за ее запястье. Пульс слабый. Глаза открыты, сознания в них нет. Рот искривлен. Дыхание поверхностное. И так далее… классическая картина кровоизлияния в мозг. Полностью согласуется с тем, что рассказали девчонки еще при первом звонке: Татьяна Леонидовна сидела с книжкой в любимой своей ближней оранжерее, вдруг закричала, схватилась за голову, попыталась наклониться, ее вырвало — наполовину на себя, — сделала странное движение и завалилась набок вместе с легким креслом.

Хорошо, Ирина и Анна оказались как раз в этой оранжерее, подняли тревогу. Все девочки, все мамы действовали правильно и слаженно: позвонили Марине, получили указания, в итоге доставили бабушку на каталке сюда, в палату, перегрузили на койку в положение «почти полулежа». Следы рвоты убрали, конечно.

Хорошо ли, усомнилась Марина? Упрекнула себя: да, в медицине без цинизма не выжить, но есть же мера. Пусть я недоврач — все равно не имею права на рассуждения типа «лучше бы она ушла сразу, не мучаясь». Безнадежно, а права не имею. Без цинизма не выжить, да; но с такими сомнениями лечить, помогать, спасать кого бы то ни было — нечего и думать. Может быть, сказала себе Марина, вырасту, стану совсем циничной, тогда изменю позицию. А пока — так.

Значит что? Значит, готовимся к томографии. Начнем с МРТ. Простите, бабушка Таня, придется вас тревожить и тревожить. Надеюсь, вы ничего не чувствуете…

Она вышла из палаты. Лицо Ольги, дежурившей в коридорчике, было серым.

— Ольчик, — сказала Марина, — ты посиди пока с бабушкой Таней, а я пойду аппаратуру готовить.

***

Девятый уровень, направо — знакомый коридор, длиннющий и волнистый. Игорь нажал на кнопку вызывной панели. Молчание. Решил немного подождать.

…Он спустился сюда не сразу: от Федюни его что-то понесло наверх. Проведал Слабину — все по-прежнему, Слабина не ослабла… Посетил Маринину башню — поглазел на звезды, подумал, что ведь и его Марина ходила сюда, любовалась тем же небом, тосковала.

Перекурил; пожалел, что не захватил резак — накромсать Федюне с Лавуней «желёзок»; перестал жалеть — нечего, пусть углеводы жрут.

…Теперь — здесь, в ожидании. Можно и пойти, там же у них на входе тоже звонок. Но лучше соблюсти корректность. Снова нажал на кнопку. На этот раз ответили. Голос, конечно, не распознать, но точно не Марина. И еще — голос сдавленный:

— Дядя Саша?

Игорь назвал себя. Пара секунд, словно заминка, и:

— Входите, открыто.

Почувствовал: что-то не так. Да, в общем, ясно что… Торопиться уже некуда, но он ускорил шаг.

Дверь нараспашку. В прихожей девушка, кажется, Тамара. Черные глаза заплаканы.

— Пойдемте, — сказала она. — Только быстро. Или сами найдете? Марина в дальней оранжерее.

— Найду. Что, Татьяна…

Отчество забыл…

— Да, — кивнула девушка. — Вы тогда идите, а я Александра Васильевича дождусь, он вот-вот приедет.

***

Марина сидела у самого проема, за которым раскинулся пустынный пляж, а за ним — еще более пустынное море, очень-очень синее и совсем спокойное, а надо всем этим — безоблачная голубизна, и вдали мелькают птицы — должно быть, чайки; и нестерпимо яркое солнце прямо в глаза.

— Не понимаю, — сказала Марина, не оборачиваясь.

— Это всегда трудно понять, — начал было Игорь, но она словно не заметила:

— Осень, осень, осень, лес, парк, лес, парк, потом вдруг весна, ландыши, зима, снег, теперь лето, море, солнце. Я никогда не видела здесь солнца, я вообще никогда не видела солнца, только на видео, но это не считается. — И, без паузы: — Тяжелый инсульт, надежд никаких, я сразу поняла, но все сделала по учебникам и как мама учила, и сидела возле бабушки Тани, а потом пошла готовить томограф, а вместо себя Ольгу посадила, потому что даже если нет надежды, все равно человек не должен оставаться один, бабушка Таня и не осталась, а я вернулась, а Олюшка говорит: кажется, все, а я проверила, и правда все. А я хочу туда, к морю. А сейчас дядя Саша придет, девчонки позвонили, он мерку снимет для гроба, он для мамы тоже гроб делал, маленький такой, мама же маленькая стала, когда заболела, а вы пока идите, а когда будем хоронить, вы, конечно, приходите, а наши все пока там, у бабушки Тани, только Томочка дядю Сашу встречает, он скоро будет.

Поток, понял Игорь. А голос ровный. Ей одиннадцати лет еще нет, вспомнил он. Ну хорошо, ее личных — шестнадцать… Всего шестнадцать!

— Держись, девочка, — только и нашел что сказать. Бессмысленное, но ведь и промолчать, в спину глядя, — как?

— Я в порядке, — ответила Марина. — Вы не тревожьтесь.

И повторила:

— К морю хочу.

— Светлая память… — проговорил Игорь. Вспомнил отчество: —…Татьяне Леонидовне.

Решил: гроб делать — буду помогать. Остальное подождет.

Глава 30. Какие наши годы

11.06.49, пятница / неопределенность

Федюне-то Игорь велел спать, а вот самому — не пришлось. И не одному ему: ночь ушла на изготовление гроба. И крест сколотили — усопшая была верующей.

На-Всё-Про-Всё, встретившийся Игорю на проспекте Девять, охотно согласился принять помощь. «Петруха тоже на подхвате будет. На тринадцатый приходи», — сказал он и поехал дальше — обмерять покойницу, а позже обогнал Игоря на спуске. Когда Игорь достиг мастерских на тринадцатом уровне, уже были отобраны нужные доски. «Подкрепись чуток, — предложил Саша. — Весь день, небось, росинки не было. Живот урчать начнет, тебя отвлекать, нас тоже. Петро вон прихватил тебе пайку. — И, пока Игорь подкреплялся, изложил план работ: — После обрезать будешь доски по размерам. Я продольно режу, а ты, значит, по длине подгонять, по чертежику, он вот он, а Петро шлифовать, а там заморим, да не червяка, а доски заморим. Полчаса на просушку, типа перекур, а там и сборка. После отверстий понасверлим, канатик через них пропустим, заместо ручек. Это чтоб на стол ставить, на табуретки, а понесем-то на ремнях, как все грузчики носят. Так, после канатика — крышку сделать, после обить изнутри и снаружи. А уж после крест. С табличкой, честь по чести. Пошвыдче бы управиться, после ведь на Отшиб ползти, с домовиной, да с крышкой, да с крестом, да с умниками. С горем пополам, старичье же колченогое… После и совсем на́верх выбираться. Путь долгий, а время поджимать будет, ага. Так что — взялись!»

Поначалу трудились молча. Саша поглядывал на работу Игоря — оценивал навыки, — вскоре показал большой палец и присматривать перестал. Жужжал, пел, визжал электроинструмент, упоительно пахло свежеструганной лиственницей.

Потом стали перебрасываться репликами — короткими, только на секунды отключения циркулярок, болгарок, шлифмашинок. Тем не менее, полное представление о предстоящих сутках Игорь получил. Начать прощание, объяснил На-Всё-Про-Всё, хорошо бы в полдень. На Отшибе это будет полночь, как раз третий день пойдет. А чтобы начать в полдень, надо же сперва уложить покойницу в домовину. А чтобы уложить, надо же домовину поднять отсюда, с тринадцатого, туда, на девятый. С грузом да с колченогими — часа три вынь да положь. Так это еще семечки! Потом-то — с Отшиба на «нуль», да с гробом не с пустым! Это, сказал Саша, все четыре часа, а то и пять! Ну, потом полегче — по «нулю» к могилке. Не сказать, чтобы так уж близко, но зато гладко, ага. Мне-то там и вовсе лафа будет, хохотнул он: на колеса пересяду, вперед поеду — дорожку к могилке подрасчистить, зарастает она все время… две другие, к Слабине и к Башне, не зарастают, а эта — как заговоренная. И саму могилку подчистить. Так-то все давно вырыто — котлованы, выходит, не зря копал, как наперед знал. Но подчистить — а как же! А для того, заключил На-Всё-Про-Всё, мы тут как пошабашим, вы с Петей малость передохнете, а я на́ конь — и на́верх, чтоб тот конь на «нуле» меня дожидался. Местные туда ни ногой, а то бы погрызли мне конька-горбунька…

Вроде — простой работяга, подумал Игорь, размечая для обрезки очередную доску. Ладно, не простой, а высококвалифицированный. Но смотри-ка — не только по своим рабочим специальностям мастер, а и спланировал все, да как скрупулезно и точно! Интересно, способны ли на такое остальные здешние? Анциферов с Елоховым — ой, что-то нет уверенности. Правда, один был редактором газеты, другой — важным подразделением руководил на производстве; и там, и там без расчета по минутам невозможно. Но то давно было, а последние двадцать лет они оба все больше разговоры разговаривают, такое впечатление. Хватку, скорее всего, подрастеряли. Петя… Ну, Петя вряд ли, не по его это части. Вот Смолёв — тот способен, нет сомнений. Программист же, и, похоже, продолжает что-то здесь программировать. Так что — да. Если бы захотел.

А я, спросил он себя, способен? Тоже ведь как бы здешний… хотя и сказал краснобай Иван, что я от них отдельно… Спланировать — способен, безусловно. А вот насчет «отдельно»… и насчет Смолёва, до сих пор влюбленного в мою Марину и, не исключено, вынашивающего какие-то неприятные замыслы в отношении Марины нынешней… и насчет того — которого они обе ждали и не дождались, потому что я не он… тяжко на сердце от всего этого, и нужно сосредоточиться на обрезке досок. Решил же: остальное подождет.

…Закончили к пяти утра. Последним актом стала фиксация крышки четырьмя не до конца вбитыми гвоздиками: тащить гроб и при том всю дорогу глядеть на покойницу негоже, сказал Саша. И подвел итог:

— Мы орлы и ударники труда, ага! Ну, я, стало быть, на́верх, а вы отдыхайте. Тронемся в восемь, так что пара часов у вас будет: вздремнуть, помыться-побриться, заморить — не доски теперь, а червя. И это… умников наших разбудите, скажите — мол, в восемь выходим, а кто не успел, тот опоздал. И могут дальше дрыхнуть.

— А ты-то как? — спросил Игорь.

— Да успею, — махнул рукой тот.

Напоследок еще раз оглядел изготовленное, удовлетворенно кивнул и был таков.

К тому же и неутомимый, подумал Игорь. Уникум, натурально. Может, потому и в форме отличной, что поблажек себе не дает, в его-то возрасте. Ноги, наверное, накачаны… как у гориллы или, например, у страуса… Вздохнул:

— Пойдем, Петр, отдыхать.

***

Какой там отдых: сна ни в одном глазу. Использовал время прежде всего на тщательнейшее приведение себя в порядок. Душ горяч, бритва остра, шампуней-гелей-кремов не жалеть! О чем пожалел — о том, что черная его одежда вся в стружке и опилках; была бы уместна на похоронах. Делать нечего, придется «милитари» надевать.

Пошел в кухню-столовую, прихватив с собой блокнот и карандаш. Эспрессо, сигарета… Написал в блокноте: «06.06.49, прорыв на Завод». Эх, следовало с самого начала вести дневничок. Вспоминай теперь… Всего-то шестой день, а событий сколько! А впечатлений — еще больше! Ладно, главное — события; впечатления, может, тоже важны, интуиция великая вещь, но остается надеяться, что впечатления всплывут при чтении о событиях. Сейчас их, события, не перепутать бы, не упустить важного. Некогда было писаниной заниматься? Так даже на войне всегда ведется ЖБД — журнал боевых действий!

Впрочем, смягчил Игорь свое самоосуждение, на войне ЖБД ведут в штабах. А я тут сам себе и командир, и штаб, и рядовой. Но записывать в любом случае надо. Минутку выделить — проблема, что ли? И блокнот с карандашом чтобы постоянно при себе!

К половине восьмого успел закончить перечень событий первого своего дня в Марьграде. Начал было о дне втором, но был прерван — один за другим подтянулись остальные. Обратил внимание на Анциферова: тот опирался на палочку и чуть прихрамывал на левую ногу. Верно сказал На-Всё-Про-Всё про колченогость…

Поприветствовав всех, Игорь закрыл блокнот, отсел подальше. Призадумался. Денек предстоит, даже чисто физически, — экстрим, натурально. Подъем на Отшиб, с грузом. Подъем совсем наверх, с грузом, куда более тяжелым. Оба подъема — многочасовые. Дальше, Саша прав, легче. Если только не придется на себе того же Ивана тащить. Ну так не уколоться ли?

Решил: нет. Сейчас не нужно. Во-первых, и так на взводе. Во-вторых и в-главных, неизвестно, сколько времени продлится вся эта история. Может, и больше двенадцати часов, а тогда — что, рухнуть где-нибудь в пути? Значит, инъектор с дозой иметь при себе, но пустить в дело лишь в самом крайнем случае.

Даже не так: взять с собой всю аптечку — глядишь, Анциферова придется на ноги ставить или еще кого-нибудь, мало ли.

Сходил в свой «апарта́мент», сложил рюкзак в конфигурацию «мини», загрузил туда аптечку и блокнот. Неизменный стропорез — на поясе. Больше, вроде бы, ничего не требуется.

Вернулся. Вот и восемь ноль-ноль. Александр скомандовал:

— Двинули.

***

До мастерских добрались бодро. Вынесли все на площадку. На-Всё-Про-Всё сказал:

— Брякну-ка девчатам.

Надел очки, настроил и включил рацию. Ответили сразу; как обычно, голоса не распознать.

— Мариша! — закричал Саша. — Отправь пару девчат покрепче к перепонке! Ага, пособить малость! Поняла? Давай!

— Это зачем? — хмуро осведомился Анциферов.

— Не спорь, Максимыч, тут покамест я командую, — Александр подмигнул. — А вы, стало быть, исполняйте, хе-хе.

Точно, уникум, подумал Игорь. И на место поставил, и не обидно — потому что самоирония в тоне.

— Есть исполнять! — поддержал он «командира».

Остальные промолчали.

— Ничего, — подбодрил их На-Всё-Про-Всё, — бывало и хуже. Какие наши годы? Ага. Значит, так. Алексеич, Максимыч, вы во главе. Как старшие. С крестом. Мы за вами, вчетвером, с домовиной. Готовы? Двинули, что ли.

***

От мастерских до «перепонки» было тяжко. Игорь подбодрил себя: ерунда, втянешься! Все втянемся! Вот от Отшиба до «нуля» будет тяжко по-настоящему. Но справимся! И мысленно поблагодарил отдел 31/3 за очень даже неплохую свою физподготовку.

Процессию встречали Ольга и Анна. Сообразили без подсказок — с двух сторон стали деликатно поддерживать Анциферова, которому, похоже, приходилось труднее всех.

А вот Павел — теперь тот шествовал впереди, держа крест перед собой, даром что материалист, — ничего, терпит, отметил Игорь. Поглядел на своих партнеров по грузу: что Саша, что Матвей — шагают, как роботы; Петя пыхтит и потеет, но при его комплекции это нормально.

Девятый уровень, ход к Отшибу. Физически стало гораздо легче… психологически же — Игорь постарался об этом не думать.

Отшиб.

Молчаливые женщины.

— Максимыча с Алексеичем пристройте пока отдышаться где-нибудь, — сказал Александр. — А нас к покойной сопроводите.

Глава 31. Справились

11.06.49, пятница / неопределенность

Все так же вчетвером внесли гроб — уже с телом — в гостиную, водрузили на стол.

— У нас полночь, — тихо сказала Марина. — По нашему счету пошел третий день.

Началось прощание.

Возлагали цветы — живые цветы, много! Откуда, удивился было Игорь? Тут же вспомнил: да что это я, из оранжерей, конечно! Оттуда и большой венок, сплетенный тоже из живых цветов.

Марина положила в изножье букетик белых ландышей. Те самые, понял Игорь, из квазиреального весеннего леса. Тот лес сменился заснеженным полем, поле — морским берегом, а ландыши остались ландышами, не превратились ни в снег, ни в горсть песка, спасибо на том…

Заговорил Анциферов:

— Мы с Таней одного поколения. Но вот так дико сложилась жизнь, что мне сейчас семьдесят, а ей почти девяносто четыре. Для нее, для всех вас, дорогие женщины и девушки, да и для нас, конечно, двадцать марьградских лет стали испытанием, аналогов которому нет в истории человечества. Татьяна выдержала испытание с честью. Мы, для которых испытание продолжается, будем помнить об этом, как помним об ушедших раньше. Вечная тебе память, Татьяна Леонидовна. Царствия тебе Небесного.

Он тяжело оперся руками о бортик гроба, коснулся губами лба покойной, сделал шаг назад, покачнулся, едва не упал — удержали стоявшие рядом женщины.

Возникла пауза. Разрядила ее Марина:

— Среди нас нет родных дочек и внучек бабушки Тани. Она так и посмеивалась над собой, говорила: я ничья бабушка. А на самом деле она была наша бабушка, наша! Нас мало, нам иногда трудно уживаться друг с другом, недолго и поссориться на ровном месте… Бабушка Таня умела все это сгладить. Ее будет очень не хватать. Давайте помнить о ней и не подводить ее…

Стали поочередно подходить к изголовью, а Игорь мысленно похвалил Марину: умничка! Страшное же дело — психологическая совместимость/несовместимость: всю жизнь, изо дня в день, одни и те же лица, одни и те же голоса, одни и те же слова, привычки, жесты… поубивать друг друга можно… Между прочим, у мужчин здешних — та же история, и нехорошие признаки действительно видны: постоянные пикировки Анциферова и Елохова, странности Смолёва… Парадокс, но куда легче Саше. Физические нагрузки велики, зато постоянно занят чем-то по всему Марьграду и окрестностям, с соседями общается сравнительно мало. У Марины, кстати, похожая ситуация. Наверное, и парадокса никакого нет: выше физическая нагрузка — ниже психологическая, а в сумме константа.

Что за чушь в голову лезет, оборвал он себя. Константы какие-то… Лучше бы узнал, почему женщины — все, кроме Марины — живут на этом своем Отшибе, словно взаперти. Сообразил: не бином Ньютона. Мехмат мне альма-матер, в конце концов, или где? Ясно же: для Местных уровень «нуль» — они называют его самым низом — непереносим эмоционально. А то даже и физически… Вот и для женщин, внешне совершенно нормальных, не мутировавших — пусть Местные и окрестили их муданками, — для этих женщин уровень «нуль» тоже враждебен. Другого варианта нет, потому что, будь иначе, зачем бы им жить вдвое быстрее нормального, зачем стариться и умирать раньше времени? И только Марине нынешней, как когда-то и его Марине, никакой здешний уровень не страшен — вот еще одно проявление их уникальности.

Ясно, как же, сыронизировал он в собственный адрес. Явление — да, вот оно, увиделось в целостности, но почему оно такое?!

Ладно, сейчас не до этого. Сейчас — две насущные проблемы. Первая: как эти женщины поднимутся на враждебный им уровень, как пойдут по нему? Или не пойдут? А тогда — как мы, без их помощи, донесем гроб до места захоронения? Ну, допустим, На-Всё-Про-Всё знает как. Да и не первые же это у них похороны. Однако со второй проблемой здесь раньше, кажется, не сталкивались: сильно сдавший Анциферов. Не подняться ему на поверхность. Вколоть стимулятор? Опасно — организм очевидно дряхлый, может не перенести шторма, адреналинового или какой он там есть.

К гробу Игорь подошел последним. Он испытывал неловкость — чужой же… Но и стоять в стороне было нельзя. Коснулся рукой бортика, шагнул в сторону.

— Пора, — вполголоса сказал Александр.

— Подождите, — вмешалась вдруг Марина, — Простите меня. Я хочу попросить Игоря Юрьевича, чтобы тоже сказал. Понимаю, Игорь Юрьевич, вы совсем не знали бабушку Таню, но мне кажется, это важно. Не знаю почему, но это очень важно и нужно.

О Господи, ужаснулся Игорь. Обвел взглядом собравшихся. На него смотрели выжидательно. Что ж…

— Что ж… — произнес он вслух. Заговорил, тщательно подбирая слова: — Попробую… Я совсем не знал Татьяну Леонидовну. Вернее, почти не знал. Один раз все-таки довелось пообщаться. Позавчера… по моему счету позавчера, да. Нет, позапозавчера, но это все равно… Я тогда впервые пришел сюда, на Отшиб. Рвался к Марине, а Татьяна Леонидовна меня остановила… Понимаете, она ведь видела: молодой по ее меркам мужик, не слабый, еще и не в себе. И она, в своем возрасте… Но не побоялась. Потому что защищала Марину. Уверен, она любую из вас так же защищала бы. Иван вот сказал об испытании. Правильно сказал, а я еще думаю, что пожелания Царствия Небесного — не просто формула, не заклинание. Татьяна Леонидовна свое испытание выдержала, и пусть град Марьград изолирован от внешнего мира — от Царствия Небесного, от Града Небесного он не изолирован.

***

На несколько секунд стало совсем тихо. Затем Саша повторил:

— Пора. — Приладил крышку на место, проинструктировал: — До выхода на площадку несем как несли, вчетвером. И где без подъема пойдем, тоже вчетвером. А по лестницам, девчата, две из вас чтоб пособляли. С одного бока и с другого становитесь посередке, упирайтесь, пособляйте, ага. Лестницу прошли — три минуты отдышались. На другой лестнице две другие пособляют. На четвертый уровень пришли — десять минут отдыха. И это… если по ходу у кого сил не стало — сразу говорите. Аварийный передых тогда сделаем. Девчата, табуретки не забудьте, домовину ставить. Ну, это как всегда. Теперь так: с Иван свет Максимычем тут пошептались. Решили, ему лучше туда не ходить, а тут присмотреть, чтоб поминки устроить как оно следует. По всем правиламчтоб помянуть.

— Я тоже останусь, — вдруг подал голос Елохов. — Помогу чем могу.

— Вот и ладушки, — одобрил На-Всё-Про-Всё. — Трое мамаш остаются да двое папаш, три плюс два, ага. За поминки, стало быть, спокойны будем. А крест, значит, за девчатами. И табуретки. Как раз три пары рук.

У Игоря отлегло от сердца: проблема Анциферова разрешилась. И Елохов молодец — он-то с подъемом, может, справился бы, но неявным образом поддержал товарища. Все, конечно, поняли, что Иван остается по немощи… по колченогости, как выразился Саша, но виду не подали, а Павел еще и смягчил ситуацию. Впрочем, возможно, и он в своих силах не уверен.

— Удачи вам, — глухо сказал Анциферов. — Прощай, Татьяна.

— Прощай, — вторил ему Елохов.

— Ну, взяли! — скомандовал Александр.

***

…Тяжелый день закончился. Свободных комнат на Отшибе хватало, здесь после поминок и заночевали.

Игорь попытался сообразить, сколько суток он не спал — двое, трое? Не соображалось… Ну да и остальные тоже вымотались. Даже Саша.

…На подъеме от Отшиба до «нуля» несколько раз казалось: всё. Первым, как ни странно, начал заметно сдавать Смолёв, за ним стал проседать Петя — тренажеры тренажерами, а лишний вес лишним весом. На-Всё-Про-Всё держался неколебимо, девочки старались как могли, а сам Игорь терпел, терпел, терпел. На одной из внеплановых остановок между маршами очередной — он потерял счет — лестницы Саша спросил: «Перекурить не желаешь?». Пришлось улыбнуться в ответ. Подумалось: Федюню такая улыбка перепугала бы до судорог.

Однако выбрались. Девушкам — кроме Марины — сделалось явно не по себе. Игорь понял: догадка о враждебности к ним уровня «нуль» верна. Марина же выдохнула: «Справились». На-Всё-Про-Всё отреагировал громким «Тсс… Молчок!» и велел всем отдыхать, а Игорю и Матвею предложил даже подымить. Ежели хотят. Повторил: «Молчок!» и нырнул в Слободку. Минут через пять прикатил тележку. Приятный сюрприз, подумал Игорь. Для меня сюрприз, остальным-то не впервой…

«Захована она у меня там под мусором, — гордо поведал Саша. — Разобранная. Зато быстросборная. А я ее еще с утра собрал». Опять исчез в корпусе, вернулся почти сразу, на уже заведенном роллере. К оси переднего колеса были прикреплены две штанги, а к ним — дугообразный жестяной скребок.

Поставили гроб на тележку. Александр выдал очередное: «Двинули» и поехал, оставляя за собой относительно чистую полосу. Что ж, двинули следом. Покатили.

В пути не произнесли ни слова. Дорожка привела к промежутку между двумя вагонетками. Справа и слева — детали сцепки. Срезаны автогеном или чем-то вроде, понял Игорь. На-Всё-Про-Всё постарался… Рельсов нет — это сторона периметра, обращенная к Заливу, а самого Залива не видно — туман непроглядный… Вагонетки ложные… но как бы и настоящие… До оболочки от них еще метров пять, наверное… Да, точно, вот и рядок могил… четыре их пока с крестиками, а пятая ждет… И Александр возле нее.

Опускали гроб в могилу, забрасывали землей тоже безмолвно. Потом Саша приладил крест. Потом медленно прошли к другим захоронениям. На первом же из них — а считая слева направо, на четвертом — табличка гласила: «Осокина Марина Станиславовна. 14.11.2004–03.03.2048». Вот и встретились, подумал Игорь. Показалось, Марина-дочь услышала это непроизнесенное. Нет, поправил он себя, не показалось! Поверилось: обе Марины услышали.

В руке Маринки-живой — тоненький хлыстик ландышей. Отделила две веточки, одну протянула Игорю, вопросительно взглянула на него. Взял, конечно… Возложил на холмик. Марина пристроила тоже. Прошептала: «Не люблю ходить сюда, почти не хожу, помню маму живую, но раз уж здесь… И тете Поле тоже, и тете Вале. Их я помню. И Марии». Положила на три первые могилы по веточке. Ландышей не осталось. Судьбы, мелькнуло у Игоря в голове. Судьбы людей, судьбы цветов. Напрасные ассоциации, сказал он себе, на усталости настоянные, неправильные.

Возвращались разрозненно. Саша укатил на роллере; тележку, сказал, оставьте, завтра заберу, шагайте налегке. Девушки вчетвером пошли быстро; Игорь, Марина, Петр, Матвей отстали, им спешить было уже некуда.

Потом — поминки, почти безмолвные. Произносилось лишь самое необходимое.

…Теперь Игорь проваливался в сон, а пока еще не провалился до конца, подумал: вот, допустим, сумею я вернуться в мир, да еще Маринку с собой возьму — и как же они со следующими похоронами справятся?

Мысли стали неуправляемыми, потом неуловимыми, потом вовсе растаяли.

Глава 32. Все не так, ребята

12.06.49, суббота

Как-то раз, в далекие-предалекие годы, Коммодор стал случайным свидетелем разноса, технологию которого запомнил на всю жизнь как суперэффективную. Был тогда Коммодор не Коммодором и даже не офицером. Был он всего лишь курсантом. Разнос учиняла завкафедрой иностранных языков двум молодым преподавателям той же кафедры. Что-то она им высказала, что-то они посмели возразить, да с апломбом, вот и последовало: завкафедрой не повысила голос, а, наоборот, понизила почти до шепота. Слова, пожалуй, не имели значения: все решал тон. Юный Сережа не был робкого десятка, но в тот момент ему сделалось жутковато. Позже он понял: имело место приведение к покорности методом нейролингвистического программирования. Осознанно применяла завкафедрой этот метод или нет — тоже не имело значения. Наглецы потухли через пятнадцать секунд.

Кому-то такое дано от рождения; кто-то осваивает НЛП на специальных курсах; Сережу Смирнова, будущего Коммодора, обучила жизнь. Точнее — служба. Когда требовалось, он мог грянуть так, что провинившиеся приседали бы от ужаса, кабы не обязанность держать стойку «смирно». Впрочем, бывало, что и приседали… А в других случаях — как сейчас — предпочитал более или менее изощренное модулирование.

— Ну что, тезка, — начал он как бы задушевно.

Посмотрел в окно кабинета, сразу отвернулся — утреннее солнце над Заливом било в глаза. Опускать штору не стал: пусть сидящему напротив старшему лейтенанту Шульге будет неуютно. Продолжил тем же тоном:

— Так как успехи-то? Расскажи-ка, старшой. Да ты сиди, сиди. Ну?

Шульга прокашлялся, тут-то Коммодор включил полную громкость — гаркнул: «Молчать!» — и перешел на постепенное понижение до полушепота. Причем с обращением на «вы» — для подчиненного это плохой признак:

— Вы, товарищ старший лейтенант, часом не прихворнули? Перхаете вот, да это бы нагадить с грот-мачты, а с головой у вас как, все в ажуре? Ваши, товарищ старший лейтенант, орлы, а вернее, бараны, мне сюда в расположение кого наволокли? За одни сутки патрулирования — мужиков дюжина, баб девять штук. С ориентировками ни у кого даже отдаленно общего нет. Возраста́, и те у половины не подходят, то старпёры, то малолетки…

Он подался вперед, заговорил — почти зашелестел:

— Вы, товарищ старший лейтенант, может быть, думаете, что задача вашей группы — патрулировать Город с пристрастием? Ужас наводить на мирняка? Волочь кого ни попадя? Чем больше, тем лучше? Чтобы по Городу, да что там по Городу, по всему региону чтобы гон пошел — дескать, свирепую спецоперацию органы проводят, метут без разбора, волокут в загородную контору, каковая контора, оказывается, не ихтиологией-археологией занимается, а вполне себе силовая? Вы, товарищ старший лейтенант, по собственным каналам уже доложили об успехах? Дырочку для медальки уже провертели?

Сделал крохотную паузу, еще раз рявкнул: «Молчать!», выдержал паузу подольше, заключил обычным тоном:

— Значит, так, Серега. Нынче у нас сколько? Угу, восемь сорок две. В десять нуль-нуль принесешь мне сюда, запоминай. А — послужные списки муфлонов, кто произвел эти задержания. Бе — рапорта́ всех этих муфлонов: почему задерживали, на каких основаниях, подробно, внятно, без балды. Ве — собственный твой рапо́рт: как так вышло, тоже без балды. А к двенадцати нуль-нуль — ге, еще один твой рапо́рт: о проведенной разъяснительной работе с личным составом. Вопросы?

Шульга вскочил, вытянулся.

— Разрешите уточнить, Сергей Николаевич, на чье имя рапорта́?

— На имя верховного главнокомандующего, блин!!! На мое, конечно! Еще вопросы?

— Никак нет! Разрешите идти?

— Иди уже… Да, старлей, дырочку в кительке заштопать не позабудь.

Оставшись в одиночестве, Коммодор позволил себе огорчиться. На самом-то деле ситуация плохо разрешимая. Это как, допустим, человек по дереву работать умеет в лучшем виде — хоть избу срубить, хоть свистульку затейливую вырезать. А ему задание: коли ты такой мастер, вот тебе мука, дрожжи, все вообще, и спеки-ка ты нам тортик. С вишенкой. Так и тут: гвардейцы эти — не по части патрулирования, по всему видать. Охрана объекта — да, штурмовые действия — возможно, а патрулирование — разве что самое простое, но никак не скрытное. Ну, в гражданке работают, а толку? Как писали в старых романах, плохого филера за версту видать, хоть в котелке да штиблетах… Спасибо, тов. Иванов И. И., прислали контингент…

М-да, подумал он, открыл Америку. Крылов Иван Андреич еще когда про пирожника с сапожником аллегорию изобразил. Однако с меня-то тоже спросят, не с Крылова. И не с Шульги. Как раз товарищ Иванов спросит.

Решил: лучше упредить.

***

Гриф: особая важность!

Откуда: отдел 31/3

От: Коммодора

Куда: департамент 31

Кому: Иванову И. И.

Дата, время:12.06.49, 08:58 UTC+3

Настоящим докладываю.

1. Патрулирование объекта 31 проводится согласно Вашим распоряжениям от 07.06.49, 13:31 UTC+3 и 10.06.49, 08:22 UTC+3. Без происшествий и замечаний.

2. Патрулирование в черте городской застройки и на иных территориях также проводится согласно Вашим распоряжениям от 07.06.49, 13:31 UTC+3 и 10.06.49, 08:22 UTC+3. В ходе патрулирования произведены задержания граждан в количестве 21 (прописью: двадцати одного) лица. При дознании в расположении отдела 31/3 оснований к задержаниям не обнаружено. Соответствующие документы направлю Вам в течение ближайших 2 (прописью: двух) часов.

3. С личным составом, производящим патрулирование объекта 31 и в черте городской застройки и на иных территориях, проводится дополнительная разъяснительная работа.

4. Патрулирование в черте городской застройки и на иных территориях имеющимся личным составом СЧИТАЮ нецелесообразным ввиду недостаточной подготовленности данного личного состава к патрулированию в скрытном режиме.

5. СЧИТАЮ целесообразным прекратить патрулирование черты городской застройки и иных территорий, а также соответствующим образом изменить состав группы, приданной отделу 31/3 для патрулирования.

Усмехнулся: это уже не дерзко. Это уже более чем.

Отправил.

Ответ поступил почти мгновенно.

Гриф: особая важность!

Откуда: департамент 31

От: Иванова И. И.

Куда: отдел 31/3

Кому: Коммодору

Дата, время: 12.06.49, 09:12 UTC+3

На Ваше от 12.06.49, 08:58 UTC+3.

Не умничайте.

Благодарю за службу.

Отреагировал автоматически:

Гриф: особая важность!

Откуда: отдел 31/3

От: Коммодора

Куда: департамент 31

Кому: Иванову И. И.

Дата, время: 12.06.49, 09:13 UTC+3

Служу России!

***

Коммодор вышел на воздух, присел на скамейку. Хмыкнул: однако нарываюсь. Ну а что, мне восьмой десяток, а этому нынешнему Иванову И. И., небось, тридцатник, а он мне: не умничайте!

Возразил себе: подумаешь, восьмой десяток. Подумаешь, тридцатник. Дело служивое… а и не в том суть. В любой момент могут вызвать, сказать: спасибо за службу, дорогой товарищ, выслуга у вас уже прямо-таки перевыслуга, дуйте-ка на покой. И дуну, не вопрос. Даже и сам могу, не дожидаясь, рапо́рт подать. Не Иванову И. И., обойдется, а сугубо официальному своему командованию, в главштаб флота. Потому что нет сил глядеть спокойно на эту хрень с патрулированием и вообще с Заводом. Все не так… все не так, ребята, пел когда-то Семеныч.

Спокойно, приказал он себе. Ты есть кто? Ты есть офицер, это раз. Ты есть русский офицер, это два. Ты есть офицер флота, это три. Вот и не сепети.

Без отдела этого 31/3 проживешь? Проживешь. А и помрешь — тоже нормально.

Но вот же что: Маньяк! Годный мужик, это да, но главное — загадка! И, значит, сказал себе Коммодор, кто-то другой разгадку узнает, а ты, Сергей Николаевич, будешь в квартирке кашку кушать или там обои переклеивать да геморрой залечивать. Так что служи, кап-два, покуда служится.

Может, конечно — и даже вполне вероятно, — что служи, не служи, а все одно не разгадается загадка на моем веку. Значит, что ж, значит, так судьбой назначено. На смертном одре хоть жалеть не стану; понимать буду, что шансы использовал все какие были.

Эх, тоже лукавство: стану жалеть, стану — загадка-то вон какая, всем загадкам загадка. Но сейчас-то что наперед гадать про ту загадку с разгадкой.

Вот бы Маньяк рожу покривил насчет «гадать про загадку»…

Коммодор засмеялся. А мог ведь даже и не устраивать все это кино с загадками! Еще как мог! Чего проще: принял Лушникова И. Ю. тут, в отделе, выслушал его, тогда еще маньяка с маленькой буквы «мэ», да и, к примеру, утопил в Заливе к такой-то маме. От греха. И никаких тебе загадок, и никакого патрулирования, жил бы как жил.

Бр-р-р. Отставить.

Короче. Силы есть? Есть. Ума не надо, как говорится? Вот вам! Ум тоже на месте. Стало быть, служим. И, по мере сил, недостатки, выявленные на месте, исправляем.

Хотя, конечно, еще раз, все не так…

Р-разговорчики! Отставить-два. Время к десяти, вот-вот Шульга прискачет с рапорта́ми. Пора, кавторанг, обратно на капитанский мостик… с видом на Залив, ха.

Глава 33. Шапито

12.06.49, суббота

Любое человеческое сообщество, при условии, что оно должным образом структурировано, представляет собой самодостаточную систему, самоорганизующуюся и саморазвивающуюся. Вроде живого организма. Племя, клан, тейп… народность, нация… корпорация, политическая партия, криминальная группировка… Все они могут быть такими как бы организмами.

Здешнее сообщество, марьградское, к самоорганизации и саморазвитию неспособно.

С такими мыслями Игорь проснулся — показалось, что очень рано, на дворе еще темно… Вспомнил, что понятия «на дворе светло/темно» здесь условны. Либо искусственное освещение, запрограммированное на полное/неполное с восьми часов до двадцати и с двадцати, соответственно, до восьми, причем для каждой временно́й зоны по-своему — концепция старших Свящённых, программировал Смолёв, паял-коннектил Речицын. Либо постоянная монотонная тусклость, без времени суток, не говоря о временах года — это на территории. Разве что за невидимой стенкой дальней оранжереи не так. Нужно будет все там разведать…

Вернулся к рассуждению о сообществах. Наверное, предположил он, ключевое слово — «человеческое». В Марьграде его численность — пятеро мужчин и девять… нет, теперь уже восемь женщин. Тринадцать, извините за выражение, особей. Очень мало. И условия, в которых живет это сообщество, мягко говоря, убоги. Жить можно, умирать можно, развиваться — нет. Здешние мужчины рано или поздно вымрут. Или законсервируются на уровне «шестнадцать» — бесчувственными куклами. А мужчины — скорее всего, Маринина догадка верна, — необходимы для пресловутого партеногенеза, так уж тут устроено. Соответственно вымрут и женщины. Финита, сорри, ля комедия.

Что же до так называемых Местных, то, во-первых, они и не люди, а во-вторых, их сообщество точно не способно к развитию. Оно и к самому существованию не способно: не станет Саши-На-Всё-Про-Всё, не станет «Мерюльки-лека́рки» или ее клонов-потомков (клониц-потомиц, хмыкнул Игорь) — вымрут и Местные. Неизбежно. Если только не произойдет революционный скачок в их биологии, физиологии, психологии и прочих «логиях». Не верится в такой скачок…

Остается уповать на сказанное им же самим вчера — о неизолированности града Марьграда от Града Небесного. Да уж, все там будем… кто где…

Вспомнилось: что-то плел Анциферов туманное — вы, мол, Игорь, особый, но вы еще не тот, вы предтеча. Как-то это связано с очевидной перспективой конца. С какими-то надеждами на спасение. Надо будет выяснить, что́ имелось в виду.

Но есть, осознал Игорь, главный вопрос: для чего я здесь на самом деле? Далеко не так это ясно, как было там, за пределами Завода. И подлежит тщательному обдумыванию, без помех сиюминутных, без шараханий хаотических, спонтанных. От результатов этого обдумывания будут зависеть и действия. Совершенно конкретные действия.

А для обдумывания нужно следующее. Первое: выполнить обещанное тому же Анциферову — задать свои вопросы общего характера, выслушать соображения того же характера. Второе: заполнить блокнот, довести его до того момента, когда будет поставлена текущая точка. Одними лишь фактами заполнить. Ну, может быть, еще выводами из разговоров — но только выводами, в форме ответов или новых вопросов. И после всего этого — действовать.

Так, хватит валяться.

***

Оказалось, что проснулся он не рано, а вовсе даже поздно — если по меркам объективного времени, не ускоренного. Разумеется, после проходов по разным уровням его Tempo Lento и японский гаджет показывали незнамо что, но на дисплее электронных настольных часов в кухоньке Отшиба светилось: 02:17. Значит, по-нормальному это либо час ночи с минутами, либо, тоже с минутами, час дня. После поминок легли в полночь, спать всего час Игорь никак не мог, продрыхнуть больше суток — и это вряд ли. Стало быть, час дня.

А здесь, на Отшибе, хмыкнул он, на условном дворе таки условно темно. То-то не видно никого. Женщины спят, мужики… ага, вот же на столе записка:

«Игорь Юрьевич! Александр Васильевич сказал вас не будить, дать отоспаться. Свящённые все ушли к себе, а мы с А.В. наверх. Оттуда позвали, у них и больные, и умершие, и роды. За меня не волнуйтесь, А.В. меня на мотороллере повез. Вы позавтракайте у нас, если хотите. Будьте как дома! А Иван Максимович сказал передать вам, что он готов продолжить ваши разговоры. Он будет у себя. А я как освобожусь, сразу позвоню. И вы скажете, что придумали. Хорошо?

Марина»

Игорь улыбнулся. Чудо-девочка! Взять хотя бы вот это: публично ко мне — исключительно по имени-отчеству. И о «дяде Саше» тоже по имени-отчеству.

Мама ее такой же была деликатной…

А у Местных, значит, смерти, рождения… Естественное дело, конечно… Но как их-то хоронят? Надеюсь, подумал Игорь, Федюня с Лавуней живы-здоровы… и девочка Манечка…

Он приписал:

«Марина, договорились. Сейчас половина третьего ночи по вашему времени, я отоспался и пошел в Резиденцию. Буду ждать твоего сигнала.»

Наболтал себе растворимого кофе — другого не нашел, — выпил в три глотка и отправился вниз. Тянуло в дальнюю оранжерею, на выход из нее, но решил отложить это на потом — сейчас, как ни странно, важнее разговоры поразговаривать.

***

— Итак, уважаемый Игорь, — начал Анциферов, — в прошлый раз, до… э-э… до прискорбного события мы с вами условились, что у вас есть вопросы общего плана, что у меня… у нас тоже есть такие вопросы или, скорее, соображения, а также что обсуждать все это мы будем при наличии, так сказать, кворума.

— Предлагаю считать, — в тон ему отозвался Игорь, — что кворум есть. Думаю, Саша не обидится.

— Да. Александр — человек действия. Долгие разговоры его утомляют.

Игорь решил больше не подыгрывать.

— Слушайте, Иван, — сказал он серьезно. — Во-первых, я очень высоко ценю Александра. Не меньше, чем любого из вас. Это как минимум, уж не обессудьте. Во-вторых, давайте без игр и без пафоса. Я спрашиваю, вы отвечаете. Если хотите или если можете. Вы спрашиваете, я отвечаю. А об играх в заседания под телекамеры забудем. Состав меня вполне устраивает: вы, Павел, Матвей, Петр.

— Апостольские имена, — вставил Елохов.

— Если хотите, — Игорь заставил себя обозначить улыбку.

— Слушаем ваши вопросы, — тускло произнес Анциферов.

— Сначала у меня три вопроса все-таки конкретных. Первый: почему вы проводите похороны самым тяжелым из всех возможных способов?

Анциферов замялся. Ответил опять Елохов:

— Вы имеете в виду — почему так далеко? Так сами же, наверное, убедились: путь по поверхности — самая легкая часть процедуры.

— Нет. Я не об этом. Почему вы поднимаете наверх вместо того, чтобы опускать вниз, на последний уровень?

Смолёв неприятно засмеялся.

— Что смешного? — сухо осведомился Игорь.

— Так Игорь Юрьевич, — растерянно проговорил Петя, — туда же только нам ход! А женщин-то как туда? Им-то и к нам ходу нет, а туда-то только через нас!

— А вы пробовали? Я почти уверен, что нет хода — живым. А мертвое тело… если хотите, на третий день — не заметит преград так же, как Сашин роллер.

Смолёв опять разразился смехом. Оборвал его, буркнул:

— Я им давно говорил. Петька, тебя при этом не было. Я предлагал попробовать, а мне что сказали? А, Иван? Ты лично мне что сказал?

— Было дело, — вздохнул Анциферов. — Только сначала тебе Илья сказал: воля Марии. Она попросила похоронить ее ближе к Заливу. А я уж потом тебе высказал…

— Ты, Иван, высказал мне, чтобы я впредь тему не поднимал, ибо это вопрос человечности, которой у меня нет, потому что я не человек, а какой-то робот! Твои, Ваня, слова! Я их ох как запомнил! Ты тогда поживее был, чем сейчас, сейчас-то ты размазня размазней!

Такого Смолёва Игорь еще не видел. Близок нервный срыв, понял он. Этого только не хватает.

Анциферов побагровел, открыл было рот, но его опередил Елохов:

— Мужики, не ссорьтесь, это раз. И хочу напомнить, что в том обсуждении мне тоже довелось участвовать, это два. И я тогда высказался в том смысле, что идея, возможно, справедлива, но полной уверенности нет, а если она не сработает, то представьте себе ситуацию: принесли гроб с телом и уткнулись в препону. Стыд и позор. Ну, Илья-то вовсе отверг идею, независимо ни от чего. Воля Марии — и точка.

— Марию Григорьевну тогда Илья Михайлович на руках поднял… По всем лестницам с ней… — тихо сказал Петя.

— Силач был, — подтвердил Елохов. — А она совсем высохла к концу.

— Чего это «был»? — сварливо спросил Смолёв.

— Да-да, — поспешно согласился Елохов. — Силач и есть… наверное… как раз там ждет, этажом ниже…

— Я понял, спасибо, — вмешался Игорь. — Правда, не понимаю, как вы впредь хоронить собираетесь. Вы не молодеете, сил все меньше. Закончится тем, что кто-нибудь из вас на этом адском подъеме тоже, пардон, того… И понадобится еще один гроб. Или не один. Ну да ладно, я спросил, вы ответили. Иван, вы оправились? Дальше беседовать в состоянии? Следующий мой вопрос из конкретных. — Он держался намеренно жестко. — Этот самый этаж ниже. Время на нем стоит мертво, насколько я понял. Часы сразу останавливаются. Как же вы умудряетесь там бывать? Человек заходит туда, выбирает место, ложится — я правильно понимаю? И еще вы рассказывали, что находящегося там можно разбудить. Войти туда и разбудить. Или, — он хмыкнул, — что угодно с ним сделать.

Ответил тот же Елохов:

— Часы останавливаются мгновенно, да. А живой организм, вероятно, сопротивляется. Процесс конечен во времени. Сначала более-менее ничего, потом торможение идет лавиной. Мы проверяли — максимум полчаса есть по нашему счету. Экспериментировали: один туда заходит, двое стоят перед входом. Кто зашел, гуляет там, присаживается, прилечь тоже есть куда. А те двое с ним все время перекликаются. Перестал отвечать — они к нему, на самокатах, Саня там понаставил. И тележку предусмотрел. Погрузили тело, вывезли — очухалось тело. Так что это не совсем то, что разбудить. Именно вывезти. Состояние у него, как у пьяного. Ну, где-то за час-полтора протрезвляется… А лично я считаю, рисковать ни к чему. Пятнадцать минут — и хватит. Со страховкой у входа, само собой.

— Ясно, спасибо. Обязательно наведаюсь туда.

— Не исключаю, что у вас ограничения другие, но все равно будьте осторожны.

— Третий вопрос. Это так, скорее любопытство: Местных как хоронят? Вот сегодня, Марина сообщила, тоже…

— Погребальные фонтаны… — пробормотал Анциферов. — Страшное дело…

— Ты когда этот фонтан последний раз видел-то? — насмешливо спросил Смолёв.

— Мне до конца дней хватило, — огрызнулся Анциферов.

— Вот оно что… — протянул Игорь. — Из космоса, со спутников, бывают видны какие-то всплески, вроде гейзеров. Что, — догадался он, — тела туда Александр доставляет?

Никто не ответил. Игорь кивнул:

— Понятно. Спасибо, конкретные вопросы у меня закончились. Теперь вопрос общего характера. Скажите честно, господа, вы на самом деле жаждете вырваться из Марьграда? Мечтаете вернуться в большой мир?

***

— А вы жестокий человек, Игорь, — проговорил Анциферов. — Правду-матку резать только жестокий может, от других ее требовать — тоже. Это вон для Пьеро нашего все легко и просто: ему здесь хорошо, от добра добра не ищут и так далее. Не обижайся, Петенька. Для Александра тоже все просто — он при деле, а разговоров о концепциях и доктринах на дух не переносит. Мы же несколько сложнее. Для нас ваш вопрос мучителен… но делать нечего, я отвечу. От себя лично. Мы здесь двадцать лет. Двадцать лет, понимаете? Конечно, вначале это было заветной мечтой — вырваться, вернуться! Любой ценой! Но, повторяю, двадцать лет… Тогда мне было пятьдесят, сейчас семьдесят. Тогда я был редактор, я был сама энергия, сейчас я пенсионер. На полном обеспечении. Тогда у нас была, если хотите, великая цель: всё для возвращения! Сейчас… Я внутренне поклялся служить этой великой цели. Нарушать клятву не буду, не так воспитан. Но вы спросили, я отвечаю: если положить руку на сердце — я заодно с Петром.

— А мне все равно, — сказал Елохов. — Я тоже пенсионер на полном обеспечении. Если вернуться — наверное, тоже буду пенсионер. Начислят же пенсию? Хе-хе. Мне многого не требуется, проживу. Затворником проживу, по-другому не хочу. Буду дальше заметки свои кропать. Вычисления. Про феномен Покрытия и Марьграда. Потом помру.

— А вы, Матвей? — спросил Игорь.

— Да что ты в душу лезешь?! — взорвался тот. — Какое твое дело?! Иван, что ты рассусоливаешь с ним?! Есть у тебя, блин, концепция — вот и изложи ее этому гусю! Пусть послушает! А я с ней согласен! Излагай, сейчас вернусь!

Он вылетел из «переговорной» в холл. Слышно было, как шарахнула дверь.

Анциферов тяжело вздохнул:

— Эх… Что ж, наверное, Маттео прав. Павлос, изложу, если ты не возражаешь.

Елохов пожал плечами.

— Петюня, а ты тоже слушай внимательно, — продолжил Анциферов. — Итак, Игорь, на ваш вопрос мы худо-бедно ответили, теперь наша очередь. Помните, я обмолвился, что считаю вас предтечей? Вот такая, значит, концепция… в рамках нашей приверженности великой цели освобождения. Слушайте внимательно.

***

Суть «концепции» состояла в следующем. Преамбула совпадала с тем, о чем Игорь и сам думал пару часов назад: если все и дальше будет идти как идет, то в обозримое время живых в Марьграде не останется. Женщины умрут, мужчины либо умрут, либо законсервируются на уровне «шестнадцать». По мнению докладчика, неизвестно, что лучше, ибо умершие имеют шанс на Царствие Небесное, а законсервировавшиеся оказываются в чем-то вроде чистилища, причем на вечные времена.

Докладчик знает, что православие не признает чистилища; он грешен и кается. «Бог простит», — прокомментировал Елохов; Игорю показалось — не без сарказма.

Далее. Согласно «концепции», освобождение должен принести некто мужского пола. Обязательно произведенный на свет здесь, в Марьграде! Роль предтечи — Игоря — зачать такого освободителя.

Технология взращивания освободителя предполагает его содержание по большей части в секторах с быстрым временем. Тогда он достигнет зрелости через четыре — пять лет.

— Это все, — заключил Анциферов.

— Вы рехнулись, — убежденно сказал Игорь.

Из холла выдвинулся Смолёв, что-то прятавший за спиной.

— Я тебе рехнусь, сука! — проорал он. — Сейчас ты под моим конвоем пойдешь и трахнешь мою Маринку, понял?!

— Э-э… Матвей… — произнес Анциферов.

— Я сорок пять лет Матвей! Настаиваешь, чтобы он всех трахнул? Для верности? Я не против! — Смолёв захохотал. — Жаль, бабка сдохла, ее бы тоже! Чем черт не шутит!

Он извлек из-за спины пистолет. Игорь засмеялся.

— Ржать будешь, когда я тебе яйца отшибу! — вне всякой логики выкрикнул Смолёв. И поправился: — Или глаз выбью! Это, козел, травматика, она-то тут пашет еще как, понял, гнида?!

— Хорошо, — сказал Игорь. — Один момент.

Он неспешно поднялся, без суеты пересек «переговорную», прошел в свой «апарта́мент», там сменил темп на максимальный, привел виброрезак в рабочее положение, проверил заряд — порядок, около четверти от полного. Услышал вопль Смолёва: «Петька, ключ!», поспешил выскочить в коридор, оттуда — опять спокойно — вернулся… мелькнуло в голове — на арену.

Поднял резак, нажал кнопку. Зажужжало. Предложил:

— Стреляй.

Бросил остальным:

— Сидеть.

Добавил:

— Иван, ногу отрежу. Сидеть.

— Петька, ну… — голос Смолёва просел. — У-у, слабак, предатель…

Петя стоял раскрыв рот. Послышалось и оборвалось урчание мотора, за спиной Смолёва показался На-Всё-Про-Всё.

— Это чего это у вас тут за цирк? — удивился он.

— Да пошли вы все, — прохрипел Смолёв.

Шваркнул пистолет об пол, развернулся, оттолкнул Александра, пропал из вида. Опять громыхнула входная дверь.

— Ой, — прошептал Петя. — Не к Марише ли побежал?

Схватил кухонный нож, кинулся вдогонку — На-Всё-Про-Всё едва успел посторониться, затем последовал за Петром. Выскочил на площадку и Игорь.

Из длинного горизонтального коридора донеслось:

— До встречи в вечном чистилище, кретины!

— Не к Марише побежал, — сказал Петя. — Вниз побежал. На сохранение.

— Цирк, — повторил Саша.

— Шапито, — откликнулся Игорь.

Вкратце объяснил Саше ситуацию.

— К тому шло, — проговорил тот. — А надобно бы проверить, куда это он побежал. С него станется финт ушами изобразить. Покамест нам лучше в холле посидеть, с дверью с открытой, поглядывать — не воротится ли, да на́верх не ломанется ли… Где-то часик выждать — пока он до шестнадцатого доберется, пока уляжется, пока прихватит его, пока еще я дотуда доеду… А дальше мне на самокате, движок-то там не фурычит.

— Я подежурю, — вызвался Петя. — А вы, Игорь Юрьевич, с дедами… с пенсионерами… с ними, в общем… разговор же, наверное, не закончили…

— Я быстро, — пообещал Игорь. — Саш, пойдем, ты мне там нужен.

***

В «переговорной» он сообщил, в каком направлении отбыл Смолёв. Затем сжато пересказал Саше концепцию Анциферова.

Потом заговорил Елохов.

— Я эту концепцию не одобрял. И тебя, Ваня, предупреждал. И такую реакцию Матвея считал вероятной, об этом тоже предупреждал. А вам, Игорь, скажу вот что. Законы Ньютона знаете? Ну да, вы же по механике сплошных сред, так что извините за дурацкий вопрос. Так вот, третий закон Ньютона. Про действие и противодействие, да? Имею основания предположить — а кто может, пусть опровергнет, — что где-то хрен знает где во Вселенной родились три объекта. Три звезды, три галактики, три черные дыры, понятия не имею. Но объектов три. Все они серьезные. Космические. Это — действие. А к нему в комплект — противодействие. Типа отдачи, как при выстреле. Три кокона с чертовщиной внутри. С принципиально ненашими законами физики и прочих наук, но главное — физики. С нарушением причинно-следственных закономерностей. И так далее. Случайно отдало именно к нам, на нашу планетку. Большой космический объект — ему соответствует китайский кокон, вы нам рассказывали. Маленькому — американский. Ну а наш, русский, он средних масштабов. Космических, да. Но средних. А лично вы, Игорь, в эту мою гипотезу, может, тоже вписываетесь… как вторичная отдача… на первичную… Вторая ее попытка, успешная. Первая была тоже через Слабину, пятнадцать лет назад. Тогда не прокатило, сейчас вы здесь. Скажете, велики интервалы по времени? Да что мы знаем о времени… Пойду к себе.

За ним ушел и Анциферов — поникший, подавленный, сильно хромающий.

***

Втроем расположились в холле. Петя принес коньяк и бокалы, вопросительно посмотрел на остальных. Игорь кивнул, Саша отрицательно покачал головой.

Сидели молча, Игорь курил сигарету за сигаретой.

Потом Александр поднялся, вышел за дверь, завел мотор, покатил по коридору. Отсутствовал минут сорок, а вернувшись, сел в кресло, кивнул. Просто кивнул. Проверено, понял Игорь. Матвей Смолёв, программист, ревнивец, неприятный и несчастный человек, — теперь, как выражается Федюня, коченёлый. Эх.

Потом, все так же молча, допивали-добивали коньяк вдвоем с Петей.

Потом Саша спросил:

— Надумал что-нибудь?

— Надумал, что надо думать, — ответил Игорь. — Пойду прилягу, что-нибудь и надумаю.

— И то дело, — одобрил На-Всё-Про Всё.

Часть 5. Выхода нет

Глава 34. Средний вперед.

13.06.49, воскресенье

Из блокнота И. Ю. Лушникова

«…Речицын съездил на уровень 16. Подтвердил: Смолёв погрузился в стазис.

Соображение: Местным невмоготу в областях нормального времени. Женщинам тоже, кроме Маринки, а в прошлом — Марины-моей и, вероятно, Марии Акимовой. Мне везде более-менее, но лучше всего в области нормального времени. Вопрос: не станет ли мне худо в области мертвого времени?

Подлежит проверке. Да все равно идти туда нужно, так что проверится попутно.

13 июня

Неделя как прорвался на Завод / проник на объект 31. По случаю юбилея делаю исключение и разбавляю дневниковую сухость некими рассуждениями. Это для своей памяти, для Маринки-маленькой (мало ли что со мной случится) и для Коммодора (мало ли что случится вообще). Не знаю почему, но эти рассуждения могут оказаться важными. Я так думаю (с).

Рассуждение первое. Вернее, вопрос. К самому себе. Для чего я сюда прорывался?

Помнится, объяснял это Маринке-маленькой. Без моей Марины жить незачем, всепоглощающее чувство и т. д. Так и было, и на той стороне, в Поселке, в Городе, на периметре, в отделе Коммодора тоже так было. Правильный позывной он мне выбрал. Мания она и есть мания.

Но это не ответ. Потому что совершенно не думал о том, что дальше. Ну, предположим, застал бы ее живую. И что дальше-то?

На самом деле застал ее дочь, точную копию, мне анализ ДНК никакой не нужен, я знаю, что эти мать и дочь генетически идентичны. Это абсолютно не значит, что я отношусь к Маленькой так же, как к ее маме. Ничего подобного, Боже упаси! (Смолёв, кажется, относился так же, но я не он).

Марины нет, есть ее дочь. Только это ничего не меняет. В смысле, что ответа на вопрос “что делать?” (привет классикам) у меня нет.

Еще раз: допустим, была бы Марина жива. И что? Оставаться здесь до конца дней? Жить долго и счастливо и умереть в один день? Ха. А для воспроизводства будущих поколений надро накопить спермы миллион пробирок, и мужиков тоже заставить, пробирки заморозить, и пусть будущие копии нынешних девчонок оплодотворяются, а потом их копии и т. д. Так, что ли? А все равно это процедура конечная. В историческом масштабе если судить, все прервется весьма скоро. Да еще раньше прервется, потому что партеногенез этот чисто женский. Речицына не воспроизведешь, а без него все рухнет через пару лет. Максимум.

Ну так что? Плевать на будущее, прожили бы для себя, и ладно? Грустно…

Или пытался бы я мою Марину вытащить отсюда? А она согласилась бы? На ней столько было здесь завязано, и на Маленькую теперь все это легло. А она, Маленькая, согласится, если я вдруг предложу?

Надо спросить Речицына, а он согласился бы уйти, оставив здесь всех прочих, включая Местных? По сути, не оставив, а бросив.

Сдается мне, я и сам не согласился бы. Но это время покажет. Может быть. Надеюсь, будет хотя бы что показывать.

Рассуждение второе. Оно вытекает из первого. Необходим план действий. Направленных все равно на поиски выхода, но хотелось бы такого выхода, который не для одних лишь избранных.

а) Посетить уровень 16. Речицын и Вялкин страхуют. Потыкаться там. Вдруг есть двери, люки, ворота и т. д.

б) Выйти из дальней оранжереи Отшиба. Качественно обследовать, по максимуму. Возможно, несколько раз, после смены пейзажа.

в) Раскурочить выходную дверь в Слободке. Нет, сначала зайти по территории на ту сторону корпуса, посмотреть извне. А потом, если понадобится, курочить изнутри.

На данный момент не могу решить, что перспективнее и, соответственно, приоритетнее. Интуиция молчит. Ладно, очередность по обстоятельствам.

Важно: желательно делать все это с Маленькой вместе. Вернее, так: первый раз сам, а дальше вместе. Думаю, перепонки ее пропустят. Скажу им: эта девочка со мной.

Да, еще обойти весь периметр. Снаружи сколько раз обходил, теперь изнутри разок. Медленно, вдумчиво.

(Конец рассуждений.)

Что-то Маленькая задержи…»

***

В дверь постучали, приоткрылась щелочка. Петя, громким шепотом:

— Игорь Юрьевич! Вы спите?

— Давно не сплю, Петр. Доброе утро! Что случилось?

— Не-не, у нас все тихо, а просто Маришка звонит. Подойдете?

Легка на помине, улыбнулся Игорь. Поспешил в холл, к настенному переговорнику.

— Марина, привет! Эк ты запропастилась…

— Здравствуйте, Игорь! Нет, у меня все в порядке. Просто работы много было срочной…

— Да я понял…

— А потом не стала звонить, у вас же ночь была, а у нас утро началось как раз, ну я и начала наших обследовать, и завертелось, забыла обо всем, простите!

— Ты мне это прекрати, — деланно строго сказал Игорь. — Вот еще «простите»! Обследование — это святое! А у меня к тому же всего-навсего восемь утра. Так что нормально. Единственное — ты, наверное, устала безумно…

— Нет, я ничего, — заверила его Марина. — Та ночь, когда к Местным вызвали, конечно, суматошная была. А потом ничего. — Она помедлила и сообщила с гордостью: — Знаете, с обследованием я, кажется, справляюсь! Нервничала, это же мое первое такое, мама ежегодно проводила, я только чуточку ассистировала, а теперь мне Ольчик с Ирчиком ассистируют. Вот, а как начала, так и успокоилась. И все получается! С тремя мамами уже закончила, и с Иришкой успела, теперь буду анализы расшифровывать, а завтра остальных девчонок очередь, а потом мужчин. Игорь, пойдете обследоваться? Вы когда последний раз обследовались? Ну, там, у себя…

— Не помню, — ответил он. — Честно, не помню. Так что давай, включай меня в список.

— Уже включила! — Сквозь помехи Игорю послышались радостные нотки. — На послезавтра по вашему счету времени, первым из мужчин, как вам?

— Знаешь что… — Ему пришла в голову идея: — Давай я лучше буду последним? Я тебе позже объясню резоны, ладно?

— Конечно! Как скажете! Тогда, получается… у вас же сегодня воскресенье? Значит, в четверг. Ура! — Маринина оживленность сменилась озабоченностью: — А ничего, что я с этим всем застряла? Вы же на меня рассчитывали, а я, вот… Вас задерживаю…

— Ничего, девочка. Ты молодчина, я тобой горжусь! А четыре дня мне как раз пригодятся. Тоже позже объясню.

— Спасибо… А у мам состояние не очень хорошее. Гипотонический синдром у всех, и мышечный, и кардиальный, а на ЭКГ зубец Т депрессивный… Даже у тети Эли, хотя она и не рожала, не получилось у нее, но она нам все равно как мама, а вот состояние тоже не особенное… А у Ирины все хорошо, ну еще биохимию расшифровать, но я уверена… Ой, да что я, как будто вы профессор медицины! Вы скажите, придумали что-нибудь?

— Во-первых, рассказывай все, что считаешь нужным. Если я чего не пойму — спрошу, а ты мне объяснишь. Договорились? Молчание знак согласия. — Банальности несу, упрекнул себя Игорь. — А во-вторых, да, придумал кое-что. Но поначалу должен испробовать придуманное сам и только сам. А там и ты свою работу закончишь, и ко мне подключишься. Хорошо?

— Хорошо! Спасибо вам! Я побегу?

— Беги-беги. Только силы соразмеряй. Удачи тебе!

Нужно ли было рассказать об уходе Смолёва? Игорь решил, что правильно промолчал. Марина эмоциональна — в маму… и к тому же еще далеко не взрослая, по какому ходу времени ни считай. Так что эти новости — потом. Надо будет на всякий случай остальных предупредить.

Петю предупредил сразу, тот понимающе покивал.

Сели завтракать.

Обследование — это хорошо, размышлял Игорь. Странно, что ни в отделе 31/3, ни в департаменте 31 не озаботились всесторонне меня обследовать… нет, даже не обследовать, а исследовать. Снять все мыслимые характеристики всех до единой систем моего организма — частотные, фазовые, амплитудные, специфические какие-нибудь медико-биологические. Коммодор же допустил, а за ним и его начальство, что я действительно могу преодолеть оболочку. Странно, что и я сам об этом не подумал. Хотя нет, это как раз не странно: я тогда только о прорыве думал. И о Марине, конечно… Но они-то, профессионалы, как же так? Вот я прорвался — значит, надо искать людей с таким же, как у меня набором этих самых характеристик! И запускать на прорыв их тоже! А то и брать спецагентов каких-нибудь, ученых всяких, кого угодно, и корректировать их характеристики, подгонять под мои. Это, наверное, уже фантазия… хотя, с другой стороны, откуда я знаю, чего достигли нынче биотехнологии… не моя специальность.

Но они, профессионалы, даже минимума не сделали. Промониторили стандартно, подкачали физически, да и все. Русская беспечность? Ага, китайские товарищи вообще саркофаг над свои объектом воздвигли, а американские «партнеры» аттракцион устроили…

Ладно, проехали. А Маленькая — она пусть меня обследует по максимуму. На это времени потребуется, скорее всего, не один день — вот и пойду последним, чтобы других не задерживать.

— Еще кофейку, Игорь Юрьевич? — спросил Петя.

— Давай, Петр, спасибо.

Четыре дня… Сегодня, если Саша здесь, — вниз, в мертвое время. В Tempo Muerto. А дальше видно будет. Или не будет.

«Малый вперед» у меня уже был, вспомнил Игорь. Теперь — средний вперед.

Глава 35. Tempo Muerto

13.06.49, воскресенье / t = ± ∞

Саши в Резиденции не оказалось.

— Он, — сообщил Петя, — еще час назад… нет, уже почти полтора часа как профилактику фильтра́м делает, через которые нас водой снабжают.

— Кто же снабжает? — улыбнулся Игорь.

Петя развел руками.

— Снабжение в Марьграде, действительно, супер, — проговорил Игорь. — Всего в достатке, а воду взять — так что здесь, что на Отшибе она отличная…

— ПалЛексеич ей анализ делал, — вставил Петя. — Сказал, водичка идеальная!

— …а у Местных, —продолжил Игорь, — ржавая. Как раз то, что им нравится. И все это, конечно, здорово, только вот у меня на вас с Александром виды были… Придется менять план.

— Не-не! У СанВасилича с фильтра́ми всегда быстро! Скоро уже воротится! Ой он ма-астер…

Петя завел очи горе, а Игорь подумал: вот эти двое — простые, вроде бы, мужики. У Саши образование — одиннадцать классов. Или девять плюс ПТУ. Плюс, конечно, школа жизни. Высокоумных разговоров на дух не переносит, разве что изредка реплику вставит ироническую. При этом все, безусловно, понимает. И все делает как надо. Не только руками, головой тоже. Петю взять — опять же одиннадцатилетка, а из школы жизни — суровый батя, братья-хмыри, месяц в заводской охране, двадцать лет в Марьграде, по хозяйству в основном.

Цены им нет обоим.

И противоположность — умники здешние. Все с высшим образованием. Два пенсионера на полном обеспечении, море слов, заумь, игры в значительность. И покойный… тьфу, какой покойный, коченёлый — однако, при всей мрачности смысла, вкусное словцо! — новокоченёлый Матвей, истероидный тип…

Игорь заставил себя оборвать эти размышления. Нехорошо так. Повторил из вспомнившейся на днях песни: двадцать лет — это срок, что длиннее и глубже могилы. «Василичи» держатся, а сдавшихся — из которых одни еще хорохорятся, но фактически сдались, другой и вовсе капитулировал, — сдавшихся не осуждают, сдавшимся сочувствуют. Павел сдался, наверное, инстинктивно; Иван, нет сомнений, и осознанно.

Да и потом, сказал себе Игорь, что я знаю о других капитулировавших, которые лежат без жизни и без смерти там, внизу? Кто из них с каким был… или есть… образованием — Боже, что за разница?

Так что нечего.

— Петр, сколько сейчас ваших… ну то есть наших… ну ты понял — сколько их лежит этажом ниже?

— На шестнадцатом-то? Семеро… нет, уже восьмеро… со вчерашнего дня…

— Всего, значит, двенадцать вас было изначально.

— Как месяцев! — сказал Петя. — Или как этих… знаков Зодиака!

Не так прост парень, как держит себя, подумал Игорь. Что ж, ему так удобнее.

— Или апостолов, — добавил он.

Петя вдруг заговорил с горячностью:

— А знаете, ИгорьЮрич, что я открыл? А вот что! Я еще раньше открыл, что если взять первые буквы наших фамилий, то получится АВЕРС. А аверс — это же главная сторона медали! Не оборотная, как ПалЛексеич говорит — мы, мол, как отдача от выстрела, — а главная! Вот. А как вчера Матвей Константиныч от нас ушел, так я по-другому открыл. Знаете, как? А вот как! Нас теперь четверо: Вялкин, Елохов, Речицын, Анциферов, да? Получается: ВЕРА!

— Круто! — восхитился Игорь. — А Лушников, смотрю, никак не вписывается…

— Так вы-то, ИгорьЮрич, у нас наособицу! Иван Максимыч верно подметил!

— И правда круто, — изрек вошедший в кухню-столовую Елохов. — Растешь, Петр. Сейчас Иван приползет, уж он-то по достоинству оценит. Однако всех с добрым утром. И желательно бы на зуб что-нибудь кинуть. Кашка есть, Петя?

Вскоре прихромал и Анциферов. Они с Елоховым вяло жевали-глотали, вяло перебрасывались какими-то малозначительными фразами; Игорь не вслушивался; вести с ними разговоры ему и вовсе не хотелось. Потом эти двое ушли к себе, а он остался. Сидел молча, курил, ждал Сашу.

***

Выступили из Резиденции ровно в полдень. Петя не преминул отметить: «Во, и часов тоже двенадцать».

Пятисотметровый коридор, поворот налево, еще раз налево и еще пятьсот метров. Игорь, полуутвердительно-полувопросительно: «Проспект Пятнадцать». Александр, традиционно: «Ага».

Никакой площади Пятнадцатых Встреч: проспект упирается в глухую стену, справа тоже стена. В очередной раз налево. Здесь привычно: площадка, пятимаршевая лестница вниз. А внизу опять не так, как на всех предыдущих уровнях: хода налево нет. Есть только направо, в широкий проем.

Вошли, остановились перед следующим проемом. Слева аккуратно разместились три самоката, справа — тележка на четырех колесиках, на ней мегафон. За проемом — слабо освещенный коридор.

— Это мы типа в шлюзе, — пояснил На-Всё-Про-Всё. — Дальше уже то самое. Игорь, уверен? Там долго не пробудешь, что толку соваться?

— Перекур, — ответил Игорь. — И покачусь.

— Дело хозяйское… Я с тобой прокачусь. Петро, ты страхуешь.

— На атасе, — сказал Петя. — Не привыкать…

Игорь поднял брови:

— Неужто в юные годы гоп-стопничал?

— Да нет, — смутился тот. — Брякнул ради красного словца, не подумал… Вы ж не воровать идете, а наоборот, на эту…

— На миссию, — вспомнил Игорь беседы с Коммодором. — Не тушуйся, Петр, наше дело правое, хоть и хозяйское!

— Не на атасе, Петро, — назидательно сказал Александр, — а на стреме тогда уж. Ну что, — обратился к Игорю, — как тебя дружок твой Федюня прозвал, путником? Готов, путник?

— Маньяк я, — уточнил Игорь. — Погнали. Сначала малый вперед. Саш, я войду, ты за мной, а уж там рядышком, потихоньку. А дальше — по обстоятельствам.

Не выбирая, взял самокат, подкатил его к проему. Посмотрел на часы. Идут нормально, показывают 12:28. Кстати — отметил краем сознания — теперь вот ровно неделя с прорыва, с точностью до минуты. Случайность, конечно.

Шагнул вперед. Почувствовал щелчок — как всегда при смене темпа времени. Опять посмотрел. Секундная стрелка замерла. Сделал еще пару шагов, махнул рукой — заходи, мол.

— Видишь, Саш, на циферблате логотип: Tempo Lento.

— Без очков я, — отозвался На-Всё-Про-Всё. — Но тебе верю.

— Tempo Lento — это по-испански «медленное время». Понты такие у фирмы, время-то часы отсчитывают исправно. А теперь стоят. Это по-испански будет Tempo Muerto. Мертвое время. А я что-то ничего не ощущаю. Никакого торможения жизненных процессов.

— Я у тебя ощущаю, наоборот, возбуждение, — серьезно сказал Саша. — Это нервное. И временное, ага. Так что поехали, раз уж ты такой упертый.

— Как ишак, — Игорю опять вспомнились дни перед прорывом. — Ладно, поехали.

— Экскурсия! — объявил вдруг Саша. — Гляди, ложементы по левой стене. Первый — Илья. Едем, Игорь, едем. Второй — Володька Елагин. За ним…

Глазеть на тела было неловко, но Игорь заставил себя не отворачиваться. Он понял: самим словом «экскурсия», казалось бы, неуместным, На-Всё-Про-Всё подсказал, что здесь не кладбище, не место для траура. И обозначил надежду.

— …Мишка Струков. Веселый, заводной. Марина у него рак желудка определила, вот и решил: сюда. Дальше — Козлов Витя. Ося Цыпин. Тоже веселый. И певун, голос сладкий какой! Дальше — Буйновченко Валера. Саня Назарчук.

— А Матвей где же?

— Да этот как всегда… подальше от народа… Вот он он. Ну, мужики, авось свидимся…

— Средний вперед, — сказал Игорь.

Немного ускорились, покатились молча.

Тоннель в сечении — метра четыре на четыре. Скорее камень, чем бетон. По левой стене пустые ложементы. Тусклое освещение непонятно откуда — никаких лампочек. Конца тоннелю не видно.

Не заснуть бы от монотонности, подумал Игорь. Не засну, успокоил он себя: прилив сил ощущался с каждым отталкиванием, тянуло разогнаться как следует, по максимуму. Пока сдерживался.

Донеслось Петино: «Пять минут!»

— На кило́метр отъехали, — прокомментировал Саша. — Или чуток меньше. А дальность у матюгальника два кило́метра. С тех двух кило́метров, если нормально растолкаться, воротимся за пять минут. Стало быть, как Петро крикнет про десять минут, так и поворачиваем оглобли. Или если не слыхать его станет, тогда тоже поворачиваем, ага. Он-то теперь каждую минуту отмечать будет. А нам рисковать ни к чему, это Алексеич верно говорит. Нас и так мало.

«Шесть минут!»

«Семь минут!»

— Стоп машина, — скомандовал Игорь. Заговорил, стараясь быть предельно убедительным: — Саш, слушай. Я себя чувствую идеально, сил девать некуда. Посему: поворачивай-ка ты прямо сейчас, а я рвану… из всех сухожилий. Ничего со мной не случится! Да и прихватил же с собой пистолет, ампулка в него заправлена с допингом. Уколюсь, если что. Может, здесь на все двенадцать часов и не хватит, но часов на пять-шесть — должно. Успею вернуться.

— А там ты и отключишься, — покачал головой Саша. — Не от стоячего времени, так от допинга своего, когда работать перестанет.

— Я не буду все эти пять часов использовать! Часа через два назад поверну. Повторяю: если что.

«Восемь минут!»

Игорь широко улыбнулся.

— Саш, ну подумай: там же никто еще не бывал… из людей! А представь, ну вдруг там тоже лежат… инопланетяне какие-нибудь! Те самые, которые всю эту бодягу, в смысле весь Марьград с окрестностями и устроили. Которые само Покрытие устроили! Или не лежат, а усердно трудятся — снабжают вас водой, продуктами и всем прочим. А? Шучу, конечно, но в каждой шутке, сам знаешь… А на самом деле, там, дальше, может, путь к выходу. Или прямо в город ведет этот тоннель. Раз — и свобода! Кто хочет — выходит, кто хочет — остается! А?

«Девять минут!»

— Сомнительно, — сказал На-Всё-Про-Всё. — Но вижу я, тебя не переубедить. Хуже ишака…

— И ты туда же, — рассмеялся Игорь.

— И силой тебя не удержать…

— Это точно.

— Дуй, что уж… Не забывай, в Марьграде тебя ждут. Маришка хотя бы.

Саша ткнул Игоря кулаком в плечо, получил в ответ, развернулся и резво поехал назад. Прощание — как с Коммодором перед моим прорывом, отметил Игорь.

Потом он ощутил ветерок — легкий ветерок со стороны входа. Удивился: нигде внутри объекта 31, он же Завод, он же град Марьград с окрестностями, нет ни малейшего дуновения, вихорьки в Слободке и в оранжереях не в счет. А здесь — ветер! Порадовался: попутный.

«Десять минут!»

Полный вперед.

***

Некоторым дано контролировать время без приборов — у них есть встроенные в организм часы, более-менее точные. Игорь к таким своим «часам» относился скептически. Но здесь, в Tempo Muerto, ни приборов, ни хотя бы солнца нет, хмыкнул он.

Оставалось вести устный счет. Прикинул, что отталкивается ногой каждые четыре секунды, и начал: один, два, три… Правда, при этом не удавалось думать, но оно и к лучшему. Долой рефлексии! План составлен, идет выполнение первого пункта, нечего распыляться на какие-то там мысли, надо внимательно следить за дорогой, вот и все. Как в старом фильме: выбрали направление и идем!

Дорога была крайне однообразной. Идеально ровный пол, идеально прямой тоннель, конца ему по-прежнему не видно, скудное, но достаточное освещение, слева бесконечный ряд пустых, словно подготовленных для кого-то каменных ложементов, каждый в своей нише. Надгробия. Нет, решил Игорь, подгробия — можно же и гробы ставить. Тьфу, сказал он себе, какие еще гробы! Там, в начале этой галереи, живые люди лежат! Или не живые? Но и не мертвые же… Ни жив ни мертв — как раз об этом выражение? Нет, конечно, но сюда подходит. В буквальном смысле ни живые ни мертвые.

Однако со счета все же сбился — не о «возвышенном» мысли, так о пустяках, а все равно мешают. Ну и ладно.

Вспомнились откровения одноклассника — ни имени, ни внешности, только слова: «Представляешь, Луч, я все время о чем-нибудь думаю! Если не о чем думать, то о том думаю, что ни о чем не думаю!»

Напрягся, попытался все-таки оценить, сколько же времени он пилит. Без устали, кстати… Точно, я особый, ухмыльнулся он. Правда, никакой моей заслуги в этом нет.

Предположил, что пилит часа два-три. Получилось, что пропилил не меньше сорока километров. Направление, вроде бы, на запад — стало быть, уже вот-вот курортный Поселок. Представил, как выныривает из-под земли прямо перед Гешиной кофейней. Или лучше перед Евгешиным магазинчиком. И просит ящик пятилетнего «Коктебеля».

Угу, шестнадцатый уровень Марьграда — это полтораста метров под землей. Не случилось бы декомпрессии при выныривании… А если серьезно, то километры километрами, да вот непроницаемой оболочки-невидимки, охватывающей Завод со всех сторон, что-то не встретилось…

Еще подумалось, что этак время может и в обратную сторону покатиться. Тогда из-под земли хорошо бы вынырнуть двадцать лет назад — и отбить любимую у неизвестно откуда взявшегося Андрея, и увезти ее отсюда…

Размечтался, прикрикнул он на себя.

Дальше удалось все же не думать ни о чем. Считать тоже не стал. Вернее, считал, но лишь до семи — чтобы сменить толчковую ногу.

***

Проехал еще примерно столько же. Значит, прошло общим счетом часов пять. Погрешность, конечно, абсолютно неизвестна, но нужно же хоть на что-то опираться.

Состояние оставалось — лучше не бывает, тоннель оставался — унылее не бывает. Время здесь для всего и вся, кроме меня, нулевое, подумал Игорь, а ноль — это оборотная сторона бесконечности. Плюс-минус бесконечности. Как Петя сказал, пусть про совсем другое, — аверс? Вот плюс-минус бесконечность и есть аверс, а ноль — реверс. И взаимно наоборот. Ха.

Может, и пространство это, тоннель этот — тоже бесконечность? Только не плюс-минус, а лишь плюс. Или минус, но опять же лишь. Ибо у пространства этого начало точно есть.

Бесконечно переть по бесконечному тоннелю как-то странно. Может, в этой бесконечности нет голода, жажды, истощения и всего прочего грубого физиологического. Может, и старения нет и, соответственно смерти нет. А все равно — странно и даже глупо, ведь скорость движения — она-то конечна! И, значит, едешь бесконечно долго и остаешься бесконечно близко к началу бесконечности…

Тьфу и еще раз тьфу.

Игорь решил: пропилит — по ощущениям — еще пару-тройку часов и повернет, как говорил Саша, оглобли.

Однако поворачивать не пришлось: пространство оказалось не бесконечным. Во всяком случае, антураж сменился.

***

По обеим стенам, по полу, по потолку — четкая граница: с этой стороны все подсвечено, с той — абсолютная темнота. Игорь затормозил, остановился. Чуть помедлил, шагнул за черту. Ощутил щелчок… да нет, не щелчок — нечто, как и прежде, неслышимое и неосязаемое, но теперь басовитое, гулкое, насыщенное обертонами. Взглянул на часы: идут! Нормальным темпом!

Ну, уже что-то. А дальше — как быть в этом мраке кромешном? Остолоп, ругнул он себя, что ж фонаря не захватил? Налобный бы в самый раз… Закурил. При огоньке зажигалки разглядел ближайшие метры. Поверхности вроде такие же, как позади, каменные, гладкие; точно, и на ощупь подтвердилось; а вот ниш с ложементами нет.

Ясно, однако, что двигаться дальше зажигалка не поможет.

Возвращаться категорически не хотелось. Докурив до фильтра, сообразил: есть же японский гаджет, в нем дисплей с подсветкой! Снял чудо техники с руки, нажал на нужную кнопку. Не Бог весть что, но, наверное, сгодится, если ехать медленно. Приладил японца к рулю самоката. Сойдет. Почти сойдет, но «почти» не считается, как и «чуть-чуть». В позитивном смысле не считается.

Подумал: вернусь в большой мир — надо будет написать японцам о таком нестандартном применении их изделия. Фара, надо же.

Самый малый вперед.

***

Катился со скоростью пешехода. Время, естественно, засек, и теперь следил только за ним и за дорогой — о постороннем не думал. А она, дорога, через час с четвертью пошла под уклон. Пришлось подтормаживать. Через пятнадцать минут пол выровнялся, стал опять горизонтальным.

Нет, не думать все-таки не получалось: вдруг, вообразил он, окажусь я не под Поселком, а в Заливе, в глубине! Легко, Залив же где-то рядом… Правда, он мелкий, и двадцати метров нет… А прикольно, кабы глубина была: вынесло бы на поверхность разорванный труп, потом опознавали бы, Коммодор бы подключился…

Страшно не было, было смешно почему-то.

Опять ехал, не отвлекаясь на постороннее. Потом убогий свет «фары» лег пятнышком на конец тоннеля. Это был не свет в конце тоннеля, а именно конец тоннеля — глухая стена.

Поворот налево. Теперь — настоящий свет.

Ускорился. Вылетел в широкий коридор, затормозил, едва не упав.

На стене указатель: «К Площади Первых Встреч». Прямо по курсу вход в коридорчик, над ним табличка: «Тупик». Обернулся — над проемом, из которого только что выкатился, такая же табличка. Развернулся, метнулся обратно, уперся в стену. И правда тупик.

Вернулся на проспект Раз. Машинально глянул на часы: бегут, как угорелые.

Это дело надо перекурить.

Глава 36. Tiempo de Niños

Дата: неопределенность / 15.06.49, вторник

Ну хорошо. Предположим. На уровне Tempo Muerto время — нулевое, оно же — бесконечность, что в плюс, что в минус. Но и пространство оказалось тоже бесконечным, и тоже в обе стороны! Только в другом роде: траектория, как выяснилось, замкнутая, а у замкнутой кривой — ни начала, ни конца, катайся сколько влезет. Правда, с переходами на ненулевые временны́е режимы, так что влезет все-таки не вечность — в итоге помрешь когда-нибудь на этой траектории… Траектории на самом деле многомерной, жутко искривленной, еще и изломанной. Сингулярность на сингулярности и сингулярностью погоняет. И все это у них, у сингулярностей, взаимно.

Игорь громко расхохотался. Оборвал смех, взял себя в руки. Необходимо проверить — тот ли это самый уровень «раз» или его клон, дубль в параллельном пространстве-времени. Совсем уж фантастика, но разве сам этот Марьград не фантастика, достойная воображения писаки с сугубо гуманитарным образованием? Пер по горизонтали, местами с уклоном вниз, был чуть ли не в двухстах метрах ниже нуля, выскочил почти на поверхность… Угу, параллельный мир с точно такими же прибамбасами, почему нет? Забавно было бы встретить здесь себя самого. И поубивать друг друга… ножиком зарезать, стропорез-то с собой.

Тоже своего рода бесконечность… с фатальным финалом.

Ладно. Все-таки должны быть детали, которые в параллелях не воспроизводятся. Или, в конце-то концов, все это — вопрос веры.

***

На поверхности все было как обычно. Игорь вышел из корпуса, постоял минутку-другую. Ни к Слабине, ни в Башню наведываться не стал — придет и их очередь, но позже. Вернулся внутрь, заглянул в Слободку. Тоже ничего нового. Спустился, поехал по проспекту Раз — к Федюне. Не спешил, внимательно присматривался к стенам, потолку, полу — искал хоть какие-нибудь отличия и не находил.

В секторах, похоже, была глубокая ночь — ни души, и лампы пригашены. На столике в Федюниной «отсечке» лежала хорошо початая упаковка чернослива, здесь же красовалась куча косточек. Под скамейкой валялся листок из блокнота — тот самый, с их перепиской. Нет, не может быть таких параллелей. То есть, быть может все, но такого — не должно… во всяком случае, не верится. Все, домыслы про параллельные вселенные нужно отбросить.

Конечно-конечно, знаем-знаем, есть такое вполне научное понятие — мультивселенная, она же мультиверс. Однако трудно предположить, что в этом мультиверсе две условно соседние вселенные смыкаются настолько экзотично: шестнадцатый уровень Марьграда одной состыкован с первым уровнем Марьграда же другой. Грозя бритвой, Оккам настаивает: в твоем, Игорь, случае имеет место искривление пространства-времени, не более того.

Не более, угу. Спасибо большое.

Из «фатерки» доносилось посапывание с тоненькими присвистами. Игорь осторожно заглянул внутрь, подсветил дисплеем часов. Точно, хозяин спит без задних ног — видать, умаяла его Лавуня. Интересно, а он ее? Из солидарности будем надеяться, что тоже, а любопытствовать ни к чему. Пора вниз. Или, как Местные уверены, вверх.

В учете быстрого времени Игорь запутался, а вот на Отшибе, по его прикидкам, только начинался вечер. Тем не менее, на вызов с переговорной панели ответили не сразу.

— Кто там? — чей голос, как всегда, не определить.

— Это Игорь Лушников, добрый вечер.

— Ой! А вас потеряли… Добрый, только если вы к Марине, то ее нет, она к вам пошла. Ну, к Свящённым.

— Ого! Сама?!

— Ну да. Сказала, попробует сама, а потом оттуда позвонила, что все получилось. Она там Ивана Максимовича обследует, а то ему к нам подниматься тяжело.

— Ясно, — сказал Игорь, хотя особой ясности не было. — Тогда я тоже туда. Вам спасибо.

***

Самокат он оставил на площадке перед последним пролетом лестницы к Резиденции. Спускался по этому пролету на цыпочках — хотел преподнести сюрприз. Осторожно заглянул в холл, увидел грустного Петю. Кашлянул. Чуть не оглох от вопля:

— ИгорьЮрич!!!

Петя вскочил, кинулся было к Игорю, развернулся, с криком: «Сейчас всем скажу!!!» понесся в противоположную сторону. Что ж, сюрприз смазался. Да и пусть.

В «переговорной» реакция была по форме иной, а по смыслу близкой:

— Ё-моё… — вымолвил На-Всё-Про-Всё. — Ты даешь… Мы-то тебя уж хоронить начали…

Игорь отозвался классической репликой:

— Не дождетесь!

Сообщил:

— Саш, самокат я на лестнице оставил, маршем выше.

— Ты с марсианами-то своими, как, повстречался? — спросил тот.

— Кофе хочу, — невпопад ответил Игорь.

Он вдруг почувствовал, что устал. Очень устал. И зверски голоден. Но прежде всего необходима чашка крепкого кофе.

— Не рассказывай пока, — сказал Саша. — Сейчас остальные приковыляют, тогда и… Чтоб, как говорится, два раза не вставать. А то на тебе лица нет. — И добавил: — Однако, уж как я рад…

***

Слово «приковыляют» подходило не ко всем. Первой в кухню-столовую ворвалась Марина. Обхватила руками возившегося с кофе-машиной Игоря, прижалась, замерла, отпрянула, попыталась что-то произнести, не смогла. Он улыбнулся, а про себя отметил — глаза у дочки красные. Поймал себя на этой «дочке». Спросил:

— Кофе будешь, девочка?

Она замотала головой, села на первый попавшийся стул.

— ИгорьЮрич, да вы чего, вы садитесь, я все сделаю! — это подоспел Петя.

Деловито вошел Елохов, за ним появился Анциферов, тяжело опиравшийся на трость. Действительно, приковылял…

Сдержанно поздоровались. Расселись. Выжидательно уставились на Игоря. А ему требовалась маленькая пауза — собраться с мыслями. Чтобы паузу заполнить, принялся выставлять свои часы по здешним настенным. И опешил: без семи минут час дня?! Как это — дня?!

— Как это — час дня? — повторил он вслух.

— А сколько же должно быть, по-вашему? — осведомился Анциферов.

— Ну… точно не знаю, но вечер… может, к полуночи ближе…

— Друг, — проникновенно сказал На-Всё-Про-Всё, — тебя двое суток не было! Мы с тобой разъехались тоже в час дня, почти, Петро вон засекал. Только какого дня? Воскресенье то было! Тринадцатое число! И сейчас час дня. А какого дня? Вторник нынче! Вторник! Пятнадцатое число! Ты где пропадал-то?

Пятнадцатое?! Двое суток?! Игорь одним глотком выпил кофе. Закурил. Заговорил.

***

Когда закончил, немедленно раздалось саркастическое:

— Ну-ну.

Это, разумеется, высказался Анциферов. Пожевав губами, он продолжил:

— Видите ли, Игорь, я вас искренне и глубоко уважаю. Но изложенное вами излишне фантастично. Еще раз напомню: я вас уважаю. Мое отношение к вам нисколько не изменилось. Я совершенно не имею в виду, что вы все это… э-э… сочинили. Нет и нет! Однако позволю себе предположить, что вам… э-э… привиделось. Поехали вы по стоячему времени, оно взяло вас в оборот — не так, как берет других, вы же действительно отличаетесь… Но — взяло! Не знаю, как это происходило конкретно, но, по-видимому, где-то достаточно далеко — нам не добраться — вас все-таки сморило, продержало двое суток, разбудило, повело обратно, довело до того места, где вы сейчас оставили самокат, после чего внушило то, что вы нам только что поведали.

Фантастично, про себя повторил за ним Игорь. Это я до вас донес голые факты, от рассуждений о бесконечностях с сингулярностями воздержался.

— А давайте, Иван, — весело сказал он, — поставим эксперимент. Пойдем с вами вниз, ляжете вы на тележку, и я вас покачу. Вы, конечно, через полчасика окоченёете — это мой друг Федюня так выражается, — вот, уснете, но я гарантирую, что докачу вас до выхода из мертвого времени. Перекачу в нормальное, там вы очухаетесь, мы перекусим — прихватим с собой отсюда что-нибудь, путь-то долгий, — и поедем дальше. И доедем до уровня «раз». Кстати, никаких преград — вы их красиво именуете препонами — никаких препон на всем пути нет. Ну, тележку придется там оставить, прости, Саша, а сюда возвращаться — ножками, иначе никак. Согласны, Иван? Да, Марин, ты-то как преодолела, пардон, препону?

— Затеяла же обследование, а Иван Максимович к нам подняться не в состоянии сейчас, — объяснила девушка. — Вот и решила попробовать. И получилось, представляете? Обследование, конечно, получится сокращенное, без рентгена, без томографов, но полный осмотр провела, ЭКГ сделала, кровь взяла на биохимию… Со всеми так, не только с Иваном Максимовичем, а кто может, потом уже придет ко мне на аппаратные процедуры. Кстати, Матвея Константиновича тоже рассчитывала осмотреть, да вот… Не знала… И про ваше отсутствие, Игорь Юрьевич, тоже не знала.

— Маришечка у нас героиня! — изрек Анциферов. — Гора не пошла к Магомету, зато…

— Марина умничка, — перебил его Игорь, — но вы, Иван, не отвлекались бы, а? Я вам предложение сделал… ног и тележки… Согласны? Между прочим, с первого уровня все равно спускаться мимо Отшиба, так вот и зашли бы к Марине на томографы и прочее. Ну?

— Соглашайся, Максимыч, — подначил На-Всё-Про-Всё. — Игорь дело говорит.

Анциферов промолчал.

— Я Игорю Юрьевичу стопроцентно верю, — тихо сказала Марина.

— А я двести! — неожиданно горячо заявил Петя. — А еще я надумал кое-что… после расскажу… Иван Максимыч, чего вы на меня так смотрите? Да, верю ИгорьЮричу, что не привиделось ему, а взаправду все было! И потом, я бы услыхал, если б кто на самокате по коридору с шестнадцатого ехал, да еще тот самокат по ступенькам волок!

— Я тоже верю, — сказал Елохов. — А тебе, Иван, поменьше бы… того… а, Бог с тобой. Мариша, я тоже наверх не пойду. Что осмотрела, то осмотрела, и спасибо тебе, и достаточно для меня лично.

— Ишь, прям этот, как его, референдум, — усмехнулся Александр. — Ну, я тоже верю. Ага. Извиняй, Максимыч. А на рентгены твои, Мариш, я уж завтра, лады? Или как скажешь.

— И я как скажешь, — вставил Петя.

— А я наверх — сегодня! — объявил Игорь. — Только сначала не на Отшиб, а второй пункт плана выполнять. Медленно, скрупулезно пройду по периметру. Как раз у меня время есть — голод сейчас утолить, очень хочется есть, в себя прийти пару часов, вот и готов буду.

— С одной стороны, разумно, — оценил Елохов. — Первый ваш пункт ведь отработан? Ну и что же, что впустую отработан. Ничего не впустую! Отрицательный результат тоже… и так далее. А с другой стороны, вам бы, Игорь, не сорваться… перегрузки все-таки немалые…

— Ничего, — отмахнулся Игорь. — Двух суток пропавших жалко, а так-то я в порядке. Да и время детское. О! По-испански — Tiempo de Niños! Ну, одно к одному! Если кроме шуток, то вернусь я до ночи. Или на Отшибе заночую. Если хозяйки позволят.

— Позволят, — серьезно заверила Марина. — Тогда я пока здесь побуду, а подниматься будем вместе, хорошо?

Заметив, что Петя едва не приплясывает от нетерпения, Игорь сказал:

— Петр, так что ты надумал? Давай, не томи!

— Я, ИгорьЮрич, только на тот случай, если у вас не это… не получится… А тогда можно вот как.

Петин замысел состоял в следующем. Все мужчины ложатся, как он выразился, на сохранение. Все, кроме каких-нибудь двоих. Эти двое в течение года занимаются жизнеобеспечением Марьграда. Год истек — вывозят из стоячего времени кого-нибудь, а из них самих один ложится. Второй остается, новичка всему обучает. Год — вахта этой пары. И так далее, и по кругу. Всего физически здоровых — восемь, а то и десять. Пар получается четыре или пять. У каждой впереди жизни — лет двадцать. Четыре на двадцать, торжествующе заключил Петя, это восемьдесят лет, а пять на двадцать это целых сто! Это будет уже двадцать второй век! Нас вытащат, двести процентов! И кто захочет, останется тут, а кто захочет, уйдет.

— Значит, кто физически не очень здоров, тому так и лежать твои сто лет, — мрачно заметил Анциферов.

— Да как сами пожелаете, Иван Максимыч! Добровольно же все!

— А с медициной как? — улыбаясь, спросил На-Всё-Про-Всё.

— Так СанВасилич! Маришка-то родит! Будет Марина-третья! Тоже доктор! Тоже родит, Марину-четвертую!

Игорь заметил, что Марина еле сдерживает смех, и подвел итог:

— Петр, ты голова! Правда-правда! Но пока что я надеюсь, что у меня что-нибудь да получится. А еще более пока что — безумно хочу есть!

— Это в момент! Вы сидите, сидите! — обрадованный Петя кинулся к кухонным девайсам.

— Тебя по периметру сопроводить? — предложил Саша.

— Спасибо, да у тебя, наверно, дел накопилось немерено. Я пока сам. Самокатом только попользуюсь еще, ладно? Мне только подняться, дальше на своих двоих, а самокат в Слободке спрячу.

На-Всё-Про-Всё только махнул рукой.

***

На исходе программы дня Игорь признал правоту Елохова: еще бы чуть-чуть — и упал бы там, где стоял. Все-таки нагрузки аховые… Да, стартовал в детское время — в три часа дня. Но заняла вся история почти десять часов, так что возвращался за полночь. Спасибо самокату, без него вообще не справился бы.

А с ним — справился, да только опять с отрицательным результатом. Дотошнейшее исследование периметра не дало ровно ничего. Как и подход к обратной стороне марьградского корпуса. Не нашлось здесь никаких следов того, что имело место изнутри, из Слободки — ни бронированной двери, ни зарешеченного окошка в ней. Глухая бетонная стена, вот и все. Для очистки совести Игорь поковырял ее ножом, попытался тронуть резаком, извинился перед инструментами, двинулся вокруг корпуса, вошел в него, добрался до Отшиба, был встречен встревоженной уже Мариной, есть-пить отказался, умудрился сообщить парой слов об отрицательном результате, улыбнулся, доплелся до комнаты, становившейся привычной, сумел раздеться, похвалил себя за отказ от стимулятора, поругал за легкомыслие, рухнул, усомнился, что заснет, но заснул.

Глава 37. Архи те круты

16.06.49, среда

Звякнул сигнал вызова, из динамика раздался голос Борзого:

— Сергей Николаевич, встретил. Прибудем через двадцать четыре минуты.

— Добро, — откликнулся Коммодор.

Нахмурился: добро-то добро, да от добра этого — добра ли ждать? Тыцнул по клавиатуре, перечитал позавчерашнее сообщение.

«Гриф: совершенно секретно

Откуда: департамент 31

От: Иванова И. И.

Куда: отдел 31/3

Кому: Коммодору

Дата, время: 14.06.49, 15:35 UTC+3

РАСПОРЯЖЕНИЕ

1. Направляются во вверенный Вам отдел 31/3 для прохождения дальнейшей службы нижеследующие:

1.1. Подполковник Петров Валентин Валерьевич (позывной Голова-3 (прописью: Три)).

1.2. Лейтенант Мокшан Артем Денисович (позывной Братан).

2. Надлежит Вам 16.06.49 обеспечить встречу вышеназванных в аэропорту «Бахчиванджи» (рейс SRW 1842) и сопровождение в расположение отдела 31/3.

2.1. Указанные встречу и сопровождение производить силами 1 (прописью: одного) Вашего сотрудника в гражданской форме одежды и на транспортном средстве с регистрационными знаками (госномерами) Вашего региона.

2.2. При встрече и сопровождении обращаться к вышеназванным лицам без употребления воинских званий и вышеупомянутых позывных.

2.3. Взаимное опознавание встречающего и прибывающих произвести использованием транспаранта с текстом “Коломна 49” у встречающего сотрудника, красными литерами на белом фоне.

3. Надлежит Вам того же 16.06.49 лично (без свидетелей) принять от вышеназванного Головы-3 опечатанный спецконверт с 3 (прописью: тремя) чернильными синими (не сургучными, не гербовыми) печатями Управления архитектуры, градостроительства и благоустройства администрации города Коломна. ВАЖНО: на средней из вышеуказанных печатей намеренно допущена ошибка в слове “архитектуры”: выполнено в транскрипции “архитекруты”.

4. В случае непредставления вышеназванным Головой-3 вышеуказанного спецконверта, а также нарушения целостности спецконверта и/или несоответствия печатей характеристикам, упомянутым в п.3 настоящего Распоряжения, надлежит Вам:

4.1. Произвести задержание вышеназванных Головы-3 и Братана с содержанием в строго изолированных и охраняемых одиночных помещениях (камерах).

4.2. Поместить спецконверт, подпадающий под признаки, указанные в данном пункте настоящего Распоряжения, в особое хранилище отдела 31/3 (без вскрытия упомянутого спецконверта).

4.2. Немедленно доложить по данному каналу связи.

4.3. Действовать в соответствии с полученными по данному каналу связи распоряжениями.

5. В случаях, не подпадающих под п.4 настоящего Распоряжения, надлежит Вам:

5.1. Вскрыть вышеуказанный спецконверт в присутствии вышеназванного Головы-3.

5.2. Ознакомиться с содержанием распоряжений, содержащихся в вышеуказанном спецконверте.

5.3. Предоставить распоряжения, упомянутые в п/п.5.2, Голове-3 для ознакомления.

5.4. Вышеуказанный спецконверт и его содержимое немедленно уничтожить, о чем составить соответствующий Акт.

5.5. Об исполнении пп.5.1–5.4 немедленно доложить по данному каналу связи.

5.6. Действовать в соответствии с вышеупомянутыми распоряжениями.

Также уведомляю Вас, что приказом МО РФ Вам присвоено воинское звание капитан 1 ранга. Копия приказа МО РФ прилагается. Соответствующие знаки различия, а также шапка-ушанка черная (из меха бобра) с козырьком будут доставлены Вам спецнарочным.

Благодарю за службу.»

Разумеется, было отвечено стандартным «Принято к исполнению» и неизменным «Служу России». А вот что сие послание, исполненное в махровом канцелярском стиле — впрочем, как же иначе, служба есть служба, — что оно означает, это пока оставалось гадать. А гадать незачем, напомнил себе Коммодор. Миссия Головы-3 (от Змея Горыныча, что ли) вот-вот разъяснится. Что же касается повышения в звании… оно либо для иерархии — дабы я эту голову превосходил, либо она, голова, едет мне на смену, и тогда третья звезда на погон да бобровая шапка с козырьком на голову (мою!) — дабы скрасить увольнение… Ну, тоже нечего гадать.

***

— Разрешите войти? Подполковник Голова-Три по распоряжению…

— Присаживайтесь, Валентин Валерьевич, — оборвал доклад Коммодор. — Прибыли благополучно?

— Благодарю, Сергей Николаевич, — ответил Голова-Три.

Лет сорока, оценил Коммодор. Среднего роста… среднего телосложения… вообще весь какой-то средний на вид… особист, наверное, по исходной специальности… в сером костюмчике, при галстучке… взопрел, небось… виду не подает…

— Конвертик, — потребовал он.

Внимательно рассмотрел конверт и печати. Все в порядке. Архитекруты, скажите-ка… круты, угу. Даже архикруты. Те. Ха.

— Вскрываю.

***

11.06.49

ПРИКАЗ ПО ДЕПАРТАМЕНТУ 31

№ 65–49/31

Экз. номер 6

1. Назначить подполковника Петрова Валентина Валерьевича (позывной Голова-3) заместителем начальника отдела 31/3 департамента 31 по боевой части.

2. Возложить на заместителя начальника отдела 31/3 Голову-3 командование группой, осуществляющей патрулирование черты городской застройки и иных территорий по местонахождению объекта 31.

3. Численный состав группы установить в количестве 61 (прописью: шестидесяти одного) служащего, включая старшего группы лейтенанта Мокшана Артема Денисовича (позывной Братан).

4. Заместителю начальника отдела 31/3 Голове-3 самостоятельно установить порядок и режим патрулирования, указанного в п.2 настоящего приказа. О результатах патрулирования докладывать мне. Копии докладов направлять для ознакомления начальнику отдела 31/3 капитану 1 ранга Смирнову Сергею Николаевичу (позывной Коммодор).

5. Начальнику отдела 31/3 Коммодору:

5.1. Продолжить общее руководство отделом.

5.2. Продолжить командование группой, осуществляющей патрулирование периметра объекта 31. Патрулирование производить согласно предыдущим распоряжениям. О результатах патрулирования докладывать мне. Копии докладов направлять для ознакомления заместителю начальника отдела 31/3 Голове-3.

5.3. Произвести отбор личного состава для патрулирования, указанного в п/п.5.2 настоящего приказа, в составе 16 (прописью: шестнадцати) служащих, включая старшего группы старшего лейтенанта Шульгу С.Н.

5.4. Обеспечить заместителя начальника отдела 31/3 Голову-3 и старшего группы Братана всем необходимым для исполнения обязанностей, определенных настоящим приказом.

5.5. Предоставить заместителю начальника отдела 31/3 Голове-3 данный экземпляр настоящего приказа для ознакомления.

6. Начальнику отдела 31/3 Коммодору и заместителю начальника отдела 31/3 Голове-3:

6.1. По ознакомлении с настоящим приказом уничтожить данный экземпляр, о чем составить Акт за соответствующими подписями.

6.2. Об исполнении п/п 6.1 настоящего приказа доложить мне.

Директор департамента 31: /Иванов И.И./

***

Подпись и печать были на месте. Все законно.

— Приказано предоставить вам для ознакомления, — сказал Коммодор. — Прошу.

— Я в общих чертах в курсе, — сообщил Голова-3. — Но приказы подлежат исполнению.

— Точно-точно, — рассеянно подтвердил Коммодор.

Ну что ж, подумал он, мне так даже лучше, с одной-то стороны: бардак с продолжающимися задержаниями кого попало перекладывается на плечи этой Головы. С другой стороны, ситуация, по военным меркам, дикая: единоначалие похерено. Вроде как в Древнем Риме бывало — правда, там командовали попеременно, через день, сегодня один, завтра другой, послезавтра снова первый… Еще вернее аналогия с первым периодом Красной Армии, когда комиссар мог помыкать командиром… да тоже не совсем то… Больше похоже на Аустерлиц: один командует своими войсками, другой своими, координации нет, итог известен…

Есть и третья сторона, понял Коммодор: двоевластие — ненадолго. Фактически на смену мне прислали эту Голову, ясен красен. Только не сразу, не одномоментно, а чтобы вникла Голова, освоилась и все такое.

Пора, пора… Хотя и силы еще есть, а один хрен пора. Жаль только, разгадку загадки Маньяка моего не узнаю… если будет она, разгадка.

— Ознакомились? — спросил он.

— Точно так.

— Сейчас распечатаю Акт об уничтожении, он стандартный, только заполнить нужное. Приказ с конвертом — в шредер, Акт подписываем с вами — и в сканер, и отправляю в департамент. Оригинал в сейф вот этот. Возражения, дополнения?

— Не имею.

По окончании процедуры Коммодор поинтересовался:

— А почему у вас, Валентин Валерьевич, такой позывной?

— Не могу знать.

— Неужто не спрашивали у начальства?

— Зачем? — удивился тот. — Позывной как позывной, какая разница.

— Добро… Ну, пойдемте вниз. Представите мне вашего Братана, а я вызову сотрудника, он вас обустроит. Он же и накормит. И кабинет ваш отопрет, будете в этом же коридоре, через две двери отсюда. Или через три, сотрудник уточнит.

Связался с Соней, приказал: «Свистать тебя ко входу в главный корпус».

Спускаясь туда с новоявленным замом, поиграл в уме его позывным. Получалось смешно. Например: голова принимает пищу. Или что-нибудь про естественные отправления.

Между прочим, осознал Коммодор, это уроки Маньяка. Вспомнилось, как выпал свободный часик, трепались о том о сем, и тот изгалялся — над кем?! — над самим Толстым Львом Николаевичем! Цитировал из «Воскресения»: мол, «председатель склонился к члену». Коммодор тогда рассердился, сказал Маньяку, что маньяк он и есть; а сейчас поблагодарил начальство — лучше уж Головой назвать, чем Членом… а ведь могли бы… был бы какой-нибудь Член-Пятнадцать…

Напомнил себе: на патрулирование периметра отобрать самых толковых, с Упырем да с Борзым надо посоветоваться, они уже более-менее знают контингент. А по Городу и окрестностям — за это теперь Голова-3 отвечает, вот и пусть обходится теми, кто ему останется.

Принял доклад Братана о прибытии. Плотный такой Братан, на вид — то ли убийца, то ли бухгалтер. Свел новеньких с Соней, поставил тому задачу. Условился с Головой о встрече через полтора часа. Пошел к себе. Тоже бы пообедать, но с Головой да Братаном — что-то не хотелось.

Глава 38. По замкнутой прямой

Дата: неопределенность / 16.06.49, среда

Разные люди по-разному переносят горе. Самая естественная и, наверное, самая распространенная реакция — нескрываемые тяжелые переживания. Слезы, отчаяние, депрессия; чернее тучи — как раз об этом.

Некоторые же, наоборот, вызывают у окружающих недоумение, а то и осуждение: другой словесный шаблон — как с гуся вода — именно об этих некоторых.

На самом деле такой человек страдает не меньше. И дело даже не в том, что он интроверт или что он зачем-то скрывает свои переживания. Тяжесть, легшая (или обрушившаяся) на его душу, вызывает у нее, у души, противодействие — душа в ответ тоже как бы каменеет и не прогибается. Это не осознанное и даже не подсознательное — это внесознательное.

Позже все-таки приходит оно: и осознанное, и невозможное быть скрытым. Камень души оказывается не камнем, он утрачивает прочность и твердость, он проседает под грузом горя. И тогда человек, если он действительно интроверт, пытается как можно меньше общаться, а если общаться, то с малознакомыми, лучше — с совсем чужими; водка в этот период и спасает от полного саморазрушения, и к нему же ведет, только другими путями…

К числу таких людей принадлежал и Игорь.

Он пробудился рывком, и лютая тоска скрутила его беспощадно. Что объяснял Коммодору? Что втолковывал Анциферову и прочим? Иду туда к ней, за ней, жить без нее не могу, то есть могу, но не знаю зачем жить. Вот, пришел. А ее нет.

Сколько прошло с того момента, как узнал? По календарю — неделя, даже вторая началась. Всю неделю что-то делал, с кем-то спорил, с кем-то соглашался, шутить изволил, и куда-то ходил, и куда-то возвращался, и где-то потерял двое суток, и ничего не понимал, и старался понять, и что-то постепенно понимал, и строил какие-то планы, и казалось — нет ничего важнее.

И только теперь пробило до самого донышка.

Он подавил рвущийся наружу вой, прихватил зубами подушку, пожелал себе немедленно сдохнуть, ибо всем весом накрыло его то самое: не знаю зачем жить.

Через некоторое время — он не мог бы сказать, минута это была, или час, или полжизни — безумие черной тоски двинулось немного на спад. Сначала вспомнилось любимое пушкинское:

Нет. Не то. Чтобы так ждать, нужно много веры.

Потом вернулась способность воспринимать хотябы себя самого более-менее рационально.

Эгоизм, покаялся он. Зациклился на собственной персоне, а она значения не имеет. И как оценивают эту персону «умники» — тоже не имеет. Речицын, Вялкин — уверен, всё понимают или, по крайней мере, чувствуют, но и это не имеет значения. Маринка-маленькая… С ней надо будет поговорить, потому что она-то значение имеет! Не дай Бог, чтобы она уверилась в черствости человека, который утверждает, что любил ее маму. Не для этого человека не дай Бог, а для самой Маленькой.

Вот ключ. Для кого, для чего? К черту объяснение своих переживаний, пропади они пропадом! Для кого, для чего делать то, что задумано? Для нее, Маринки-маленькой. И для всех остальных, потому что они несчастны, потому что даже Анциферов, с его нелепыми попытками сохранять былую значительность, тоже несчастен, потому что даже Местные, ставшие нелюдью, тоже несчастны, и не важно, что в большинстве своем не подозревают об этом.

Так уж вышло, сказал себе Игорь, что моих силах помочь им. Всем или хоть кому-то из них. Возможно. Я не виноват, что это в моих силах, я на это не подписывался, однако же выпало — мне. Конечно, еще тридцать раз «возможно», потому что вилами по воде… Но если есть вероятность — должен пробовать.

А виду — не подавал, ну так и не подавать. Не имеет значения. На сердце что есть, то и есть, и это только его, сердца, касается.

***

За невидимой стеной теперь желтело несжатое поле. Начиналось оно прямо от стен дальней оранжереи, а за ним, не близко, но, оценил Игорь, вполне досягаемо, вздымался невысокий холм с почерневшими постройками, то ли жилыми, то ли хозяйственными — не разглядеть. Имелась в поле тропинка; она слегка вилась, кое-где терялась из вида, снова появлялась, потом стала неразличимой. Зато по холму к постройкам вела, кажется, полноценная дорога.

— Это хорошо, — сказал Игорь. — Было бы море — пришлось бы вплавь. Лодок-то мы с тобой, Марин, не видели, верно?

— Жа-алко, — протянула девушка. — Так хотелось на море…

Ребенок, совсем ребенок, подумал Игорь, и горечь вновь взметнулась в его душе, и вновь была безжалостно задавлена.

— Ничего, — бодро пообещал он, — все впереди! А пока лучше суша. Сама подумай, как по воде-то? Я еще ладно, я плаваю неплохо…

— Ихтиандр, — сказала Марина и тут же спохватилась: — Ой… Простите…

— Ихти-Игорь, так меня твоя мама называла… — медленно проговорил он. — В твоей памяти иначе, а в моей именно так…

— Вы мне об этом не говорили…

— Да как-то не до того было… Ладно, приступим. Эта преграда, похоже, самая сильная, уступает только внешней оболочке. Помнится, туда я легко вышел, а обратно, с ландышами, протиснулся не без труда. И, кстати, когда выходил легко, в висках стучало, а когда обратно — нет. И когда сюда, на Завод, проникал, тоже пульс был ого-го! И когда тебя вниз проносил — помнишь? — даже адреналином ты меня колола. А сейчас ничего не стучит… Так что давай-ка, заряжай. В смысле вынимай шприц. — Он притворно нахмурился. — И не спорь.

— Ну конечно, со старшими не спорить, — пробормотала Марина. — А что я врачея, это как?

Однако послушалась.

После инъекции Игорь выждал пару минут — и шагнул. Почувствовал сопротивление, но небольшое. Прошел. Посчитал до десяти. Шагнул обратно. Сказал:

— Вроде нормально. Пробуем вместе.

Сердцебиение усилилось. Он поднял Марину на руки, велел прижаться как можно плотнее, сделал шаг. Показалось, что преграда прогибается. Подумал: особая преграда, у других нет этой эластичности.

Усилил нажим. Невидимое лопнуло, беззвучно, но явственно.

Поставил Марину на ноги. Выдохнул:

— Уфф. Сработало.

Добавил:

— Хорошо бы обратно так же. А то придется жить во-он в тех домиках.

Проверил часы — идут как положено. Засек время. Скомандовал по-Сашиному:

— Двинули.

***

Тропинка была узкой, на одного. По этому тесному коридору с желтыми колосящимися стенами полутораметровой высоты Игорь шел впереди. Изредка оглядывался, видел — Марина в эйфории. Еще бы…

Солнце грело спины, ветерок охлаждал. Слышалась жизнь — гудели насекомые, кто-то шебуршал среди стеблей, не показывая себя. Высоко-высоко мелькали ласточки. Стоял густой запах, пшеницы ли, ржи, овса — в злаках Игорь не разбирался, но это не мешало наслаждаться воздухом.

Шли уже час. Марьград отдалялся; он виделся отсюда высокой стеной «кремлевского» цвета. А холм с постройками никак не приближался.

— Очередная деформация пространства, — объяснил Игорь.

Чудна́я деформация, односторонняя. Исходный пункт исправно отдаляется, конечный застыл на месте. Марина, казалось, не замечала этой странности, а Игорь начал тревожиться. Даже когда один, как было в Tempo Muerto, легкомыслие остается дуростью, ибо от тебя зависит еще чье-то будущее; правда, победителей не судят… Но уж когда не один, как в этом поле, превышать допустимый уровень риска просто нельзя. Правда, какой уровень допустим, знать невозможно. Решил волюнтаристски: шагаем еще ровно час, потом поворачиваем, как говорил Саша, оглобли.

Тут же возникло подозрение — получится ли? Ну-ка, проверим…

— Марин, — сказал он. — Ты постой, я отбегу на минутку. Вот, рюкзак посторожи.

Стараясь не повредить стеблей, обошел девушку, припустил в сторону Марьграда. От рюкзака Маринка не отойдет; думает, что по надобности отлучился, — и хорошо.

Подозрение подтвердилось: ни за минутку, ни за три стена «а-ля Московский Кремль» не приблизилась ни на йоту. Оглянулся. А Марина-то отдалилась вполне адекватно…

Так-так. Деформация пространства еще и избирательная — зависит от того, куда движется наблюдатель. Ну и ну. Что ж, придется опять как в том кино: выбрали направление и идем.

Возвращаясь к Марине, сообразил: возможна также деформация времени. При том, что дата, очевидно, близка к внемарьградской — хлеба не убраны, а жатва, как известно, начинается только в июле. Но топать вот так, на месте, можно и до июля, и до Нового года, и до, прости Господи, Страшного суда. Зерном питаться, ага.

Остановился на мгновение, взглянул на небо. Так и есть, деформация времени тоже: где солнце висело, когда чуть отошли от оранжереи, там и висит. Невысоко; спасибо, что не опустилось: стартовали-то, если по нормальному времени считать, утром — стало быть, висит на востоке, туда опускаться было бы с его, солнца, стороны совсем нехорошо. Однако и не поднялось.

Ладно. Еще час по этой тропинке, а потом вбок, в эти кущи зерновые… вправо или влево — первым делом по интуиции, вторым — против нее же…

Марине, конечно, ничего не сказал, кроме «Двинули».

***

На исходе отведенного часа что-то (или кто-то) смилостивилось: холм вдруг словно прыгнул навстречу. Поле закончилось, тропинка сменилась полого поднимавшейся грунтовой дорогой, очень сухой, сильно разбитой. Холм оказался, собственно, не холмом, а скромным возвышением, постройки на нем — деревней. Давно заброшенной, ясно было с первого же взгляда.

Тени путников, до сих пор лежавшие наподобие указателей — на запад, — резко укоротились, повернулись по часовой стрелке, остановились в направлении норд-вест. Взгляд на небо подтвердил: солнце совершило скачок по азимуту и по высоте.

Игорь с Мариной шли по единственной улице деревни. Девушка погрустнела, и было от чего: дырявые или обвалившиеся заборы, висящие на одной петле калитки, покосившиеся грязно-серые домики с выбитыми окнами и распахнутыми дверьми, остовы легковушек, без шин, без стекол, колодец — заглянули в него, убедились, что высохший… Куда делись обитатели, где живность, кто засевал роскошное поле, кто будет убирать обильный урожай — спрашивать было некого, а гадать не имело смысла.

— Смотри, Марин, скамейка, — сказал Игорь. — Сейчас проверим, цела ли… Цела. Давай присядем. Есть-пить хочешь?

— Только пить.

Протянул ей бутылочку, сам глотнул из другой. Закурил.

— Слушай, Марин. Ты, наверное, удивляешься мне. Я ведь, как узнал, что Марина… мама твоя… что ее больше нет… так и не отреагировал по-человечески. Ты, наверное, черствым меня считаешь, бессердечным? А про любовь все врал, да?

— Господи, о чем вы! — воскликнула она. — Да вы что, Игорь! Я же не маленькая, понимаю все, правда-правда! Да я сама… знаете, когда мама заболела, я очень плакала, только тайком. Чтобы никто не видел, а главное — чтобы мама не видела. А когда она… когда ушла… меня тогда как будто сковало. Ни слез, ни криков. Разговаривать ни с кем не могла. Хотя и приходилось, по делу, но именно что через не могу. Не помню сколько дней так. Спать в Бывшую Башню убегала. Там смотрела на звезды, спала совсем мало. Просто смотрела и все. Потом случайно услышала, как кто-то из наших говорит: Мариша вся почернела. А бабушка Таня в ответ, строго так: слава Богу, не от того же почернела, от чего Марина-старшая. Тут меня и прорвало. А вы ни о чем таком не думайте, вы мне теперь родной, и я все-превсе понимаю. Ну вот, снова слеза выкатилась…

— Спасибо, девочка, — с трудом проговорил Игорь. — Спасибо тебе.

В горле ком — а на душе сделалось чуточку легче.

— Мы теперь куда? — спросила Марина. — Дальше?

— Только дальше, — ответил он.

Объяснять, что путь назад проблематичен, счел ненужным. Ни к чему будоражить Маленькую, ей и без того хватает.

***

Улица пошла под уклон, потом деревня закончилась, опять началось поле. Через час с небольшим тени повернулись ближе к норду. Впереди показалась стена — точь-в-точь такая же, какая утром была за спинами.

Приблизились к стене настолько, что стал заметен узкий проем в ней. После этого повторился уже знакомый Игорю сценарий, только в обратном порядке: холм с деревней продолжал отдаляться, стена же стояла, как заколдованная. Да что там «как» — действительно заколдованная, подумал Игорь. Все здесь заколдованное, удивляться нечему.

Он уже догадывался, что́ произойдет. Марина, после деревни не впадавшая в эйфорию, встревожилась было, но Игорь постарался успокоить: дескать, все нормально, я уверен. Прорвемся!

Да, прорвались. Стена вдруг выросла прямо перед ними. Солнце еще раз прыгнуло, тени стали совсем короткими.

— Иди на ручки, девочка! — позвал Игорь. — И добро пожаловать домой.

— Как так? — потрясенно спросила Марина.

— А вот так, — ухмыльнулся он. — Изломы времени и пространства. Не бери в голову.

Преграду преодолели на удивление легко — можно было подумать, что Марьград с трудом отпускает, но зато охотно принимает. Это только здесь, поправил себя Игорь. С внешней оболочкой пока более чем неясно.

Часы Отшиба показывали столько, сколько и должны были показывать — час ночи. По нормальному времени, понадеялся Игорь, это полчаса пополудни тех же суток. Он чувствовал, что на этот раз время попрыгало-попрыгало, но пришло в себя и не стало устраивать дополнительных фокусов.

Так и оказалось.

Оказалось также, что выполнение этого пункта программы тоже дало отрицательный результат.

Оставалось последнее — Слободка.

***

Из блокнота И. Ю. Лушникова

«…Получается, что прошли мы по замкнутой прямой.

Теперь о Маринке-маленькой.

1. Предполагаю, что преодолеть преграду при возвращении она могла бы и самостоятельно. Но для этого требуется полная концентрация, а Маленькая была в состоянии крайнего изумления. Но если мое предположение верно, то она уже превзошла всех обитателей Резиденции. Им-то выход из дальней оранжереи закрыт. Достигла ли она моего уровня «проникновенности», не знаю. Возможно, будет случай проверить.

2. Как только вернулись, Маленькая сразу побежала внутрь Отшиба. Ей не верилось, что мы пришли туда же, откуда вышли, кинулась проверять. Удостоверилась. Звонила по рации «дяде Саше» (Речицыну) и в Резиденцию. Рассказывала взахлеб. Потом спросила меня еще раз: как же так? Я ей на пальцах объяснил, что наши органы чувств воспринимают и передают в мозг одно, а реальность от этого может сильно отличаться. Двигались мы по прямой в одном и том же направлении, но эта прямая замкнулась, то есть оказалась кривой. А та реальность, через которую мы шли, тоже относительна. Это квазиреальность, как и все, виденное до сих пор из дальней оранжереи: и море, и вьюга, и т. д. Кажется, Маленькая поняла. Сказала: правильно я не любила это место, оно обманка.

Во всяком случае, успокоилась. Рассказала, что в дни перед моим появлением в Марьграде фиксировала у себя легкие симптомы сердечной аритмии. Полагала, что это связано с ожиданием меня того, кого завещала ей ждать мама. Но с моим появлением эти симптомы прекратились. Поэтому считает, что они были чисто возрастными.

Затем настояла на проведении моего обследования. После ланча и короткого (3 часа) отдыха приступили к этому. Маринка молодец. Работает очень старательно и, на мой взгляд, очень профессионально. Каждое действие проговаривает. Не для пациента (хотя и для него тоже, отчасти), а в основном для своих помощниц. На подхвате были Ольга и Ирина, она их уже давно натаскивает. И это правильно.

Результаты у меня на 5+. Осталось еще расшифровать кое-что, но в целом сомнений нет. Здоров как бык и даже лучше.

Расшифровывать будет весь остаток дня (по стандартному счету времени), потому что там не только по мне материалы, а и по другим «пациентам».

Избегаю здесь описывать свои ощущения и впечатления, но следующее считаю важным: очень странным показался переход от квазиреальности за пределами оранжереи к совершенно обыденным человеческим делам (в данном случае медицинским).

Теперь о планах.

Из того, что было придумано, остался последний пункт, Слободка с ее бронированной дверью. Резать к чертовой матери! (с)

Хотел приступить прямо завтра. Приступим-то приступим, но выяснилось, что история не на один день (мог бы и сам сообразить). Связался по рации с Речицыным, объяснил задачу. Он понял и принял, хотя и заметил, что в Слободке ни разу не видел никаких дверей, с окошками или без. Но мне верит. И уточнил: во-первых, в момент моего вызова находился на уровне 2, ремонтировал проводку (закоротило там что-то). Во-вторых (в-главных), работать будем ацетиленовым резаком. А его нужно поднять с уровня 11 наверх и протащить по всей Слободке. Сам-то он легкий, но еще же баллоны с газом. Плюс разная мелочевка. Шланги, ниппели запасные, мундштуки. Маски обязательно. Плюс шанцевый инструмент. В общем, багаж серьезный, а рук мало. Возможно, не в один прием получится. На доставку уйдет как бы не целый день и полночи. На месте проверить все и т. д. По мнению Речицына, сразу после этого начинать резать не стоит. Он сказал: струя там горячая, а голова потребна холодная.

Вынужден согласиться. Тем более, Маленькая хочет идти с нами (отказать не могу), а перед этим завершить все по своим обследованиям. Записать в журнал, в медкарты, упорядочить, разложить. Чтобы все было в полном порядке.

В итоге: ночую на Отшибе, с утра (в 6:00 по нормальному счету времени) стартую, спускаюсь в Резиденцию к складам (на уровень 11), там пересекаемся с Речицыным (и, возможно, с Вялкиным, это пусть Речицын решает) и начинаем операцию.

Последнее на сегодня: интуиция, кажется, начинает что-то бормотать. Пока не пойму что. То ли прорвемся, то ли здесь останемся на веки вечные. Будем тогда гулять по замкнутым прямым сколько влезет. А если прорвемся, тогда пока неизвестно что. Проблема. Не проще, чем ту дверь вскрыть.»

Глава 39. Полный вперед, или Все будет хорошо

Дата: неопределенность / 19.06.49, суббота

Из блокнота И. Ю. Лушникова

«Настал момент, когда об ощущениях писать необходимо.

Сейчас по времени Отшиба 02:00, по нашему это час ночи, 19 июня. Даже у Местных, по моим представлениям, и то ночь. Вся моя команда (экипаж, сказал бы Коммодор) спит без задних ног, а у меня ни в одном глазу.

Речицын был прав. Позавчера (17 июня) наломались, мало не покажется. Два рейса с 11-го уровня до конца Слободки, часов по 5–6 каждый. С грузом, отчасти тяжелым, отчасти легким, но множественным. Очень помог Вялкин. И очень помогла техника. По Слободке Речицын рассекал туда-обратно на роллере, а мы с Вялкиным катили тележку (в прошлый раз она была катафалком). Так что челночные поездки Речицына с каждым разом делались короче.

В общем, управились к полуночи. Потом была сборка, потом проверка. Для нее Речицын предусмотрительно захватил с собой тяжеленный огрызок старой чугунной отопительной батареи. Искромсал вдрызг! (Вялкин был в восторге!)

Ночевали на Отшибе. Там уже начиналось утро, мы продрыхли до их вечера, а по нашему времени получилось до десяти утра вчерашних суток, 18 июня. И двинули на дело. Вчетвером: я, Речицын, Вялкин и Маринка. (Не могу ее обозначать по фамилии. Рука не поднимается.)

Физически было легко, не сравнить с предыдущим днем. А эмоционально…

Еще раз посоветовались с Речицыным, где и в каком порядке резать. Потом он надвинул маску. Скомандовал надеть темные очки и отвалить в сторонку. И зажег. В прямом смысле и в переносном. Резал не одни только петли, а по всему периметру двери.

Потом мы с Вялкиным подцепили полотно монтировками, толстыми такими. Навалились. Оно и пошло. И упало. Пыли подняло, жуть.

Тут у меня как раз начались ощущения. Правда, они объективные, так что их описание не против правил. Ощущения такие: только-только начало валиться полотно двери, как у меня синхронно застучало в висках и в груди. А когда полотно рухнуло, стучало уже так, как 6-го числа перед прорывом оболочки. Или даже сильнее.

Конечно, и субъективные ощущения тоже были. Интуиция орала: да!!!

А когда полотно рухнуло, мы увидели в проеме кирпичную стену. Сплошную, хотя до этого через окошко в двери были видны вагонетки. Опять искривление пространства? Да и хрен бы с ним. Ломами и кувалдами мы эти кирпичи выбили к чертовой свекрови. Выпрямили пространство. Но еще не до конца. Кирпичи-то вылетели, а на их месте возникла прямо в воздухе бледно-желтая полоса, а на ней ярко-красные буквы. Вот такие:

ВЫХОДА

НЕТ

Один в один как на мосту при подходе к Заводу. Только с лишней буквой Ы, там ВХОДА не было, здесь ВЫХОДА. И в две строчки, потому что там, на мосту, достаточно места, чтобы в одну строчку буквам уложиться, а здесь ширины проема не хватило. А в остальном все так же. И приплясывают эти буквы слегка, и даже шрифт, вроде бы, такой же.

Очень странно. Там-то обычные люди эту запретку делали, с помощью обычных технологий. А тут? Ну да и пусть. Главное, что я как там на «ВХОДА НЕТ» внимания не обращал, так и тут на «ВЫХОДА НЕТ». Вот еще. Вообще-то такие запретки обычно означают, что вход или, соответственно, выход есть, только туда нельзя. Ага (с) Щяс.

(Чувствую себя сильно на взводе, но это, наверное, хорошо.)

Шагнул я сквозь эти буквы. Ничего не почувствовал. Остальные за мной. До вагонеток рукой подать. Пейзаж незнакомый, это и Речицын подтвердил. Я ж тут (или не тут?) обход периметра делал на днях, а он вообще много раз. И ходил, и долбил, и копал, и все такое.

И вдруг Речицын начал что-то говорить, но поначалу невнятно, заикаясь, ничего не понять. Лично я испугался, что с ним случилось что-то типа инсульта (тьфу-тьфу-тьфу, типун мне на язык). А он рукой показывает. Тогда-то я и заметил. И тоже обалдел. Да и Вялкин с Маленькой остолбенели. ОДНОЙ ВАГОНЕТКИ НЕТ!!! РАЗРЫВ!!!

Точнее сказать, я не обалдел, а вот именно что чуть кондратий меня не хватил. В голове не пульсировало, а не могу сравнение подобрать как грохотало. И в груди соответственно. И в руки-ноги отдавало. (Специально для охальников: нет, больше никуда.) На фоне этих молотов у меня возникла твердая уверенность (интуитивная), как было и при прорыве 6 июня. ПРОЙДУ.

На ощупь оболочка как оболочка. (Ха). Именно она и ничто иное. А вид за ней просматривался плохо. Не только мне, остальным тоже. Маленькая даже носом уткнулась в оболочку, как ребенок зимой в оконное стекло, только как бы без стекла. Очень трогательно. Но все мы видели только полоску мелкого гравия на несколько метров вправо-влево, за ней нижнюю часть какого-то столба. Все остальное скрывал очень плотный туман. Облако. Но все равно я точно знаю, что это наш большой мир, что вид изнутри есть иллюзия, а я ПРОЙДУ. Более того. Не просто сам пройду, но и сумею провести других. Если они захотят или (что почти то же) позволят себе. И сумею привести помощь из большого мира.

Это и есть главный вопрос. Захотят ли? Если захотят, то позволят ли себе? И, в конце концов, если нет, то вправе ли я не просто уходить, но даже приводить помощь?

Так. Перевозбуждение. Стоп.

В 05:00 подъем. Речицын с Вялкиным отправляются в Резиденцию. Сюда, на Отшиб, вернутся со стариками, с Анциферовым и Елоховым. В 12:00 маленькая “отвальная”. Может, это слегка помпезно, но считаю важным поговорить со всеми напоследок (напоследок ли?)

Перед тем успею смотаться наверх. Хочу на всякий случай попрощаться с Федюней и, если получится, с девочкой Манюней-Манечкой. Кажется, в наши 10:00 у них будет что-то около полудня. Смолёв был “штатным хронометристом” Марьграда, без него учитывать время в разных режимах стало трудно.

(К слову. Вялкин рассказал, что однажды “размечтался” о настенных часах в Резиденции, которые показывали бы не только нормальное время, но и ускоренное, т. е. время Отшиба, и быстрое, т. е. время Местных. Смолёв взялся сделать это, “начертил схему” и был недоволен, что у Речицына не доходят руки все собрать. Это еще раз к тому, что Вялкин достаточно непрост.)

Маринка вызвалась составить мне компанию наверх. Я не против.

Полный вперед (с) не позже 14:00. По московскому времени. Ага (тоже цэ)

Все будет хорошо.»

***

К Бывшей Башне Марина шла впереди, Игорь за ней. Она немножко гордилась: это ее дорожка, ее башня! Вернее, мамина и ее. Чуточку пожалела, что название дала такое простое; куда красивее было бы «Башня Двух Марин». Даже загадочно и романтично! Хотя и длинновато. Но спешить ведь было некуда, правда?

А теперь есть куда спешить: Игорь Юрьевич сказал, что времени у них тут в обрез, а Марине хотелось побыть в Башне подольше, вот и почти бежала по дорожке.

Когда вошли внутрь, сразу задрала голову. Звезды… соскучилась по ним…

— Маринка, — позвал Игорь Юрьевич.

Стало радостно — он впервые обратился к ней так. Все «Марин» да «Марин», как бы строго. А «Маринка» — это ласково.

— Слушай, — сказал Игорь Юрьевич, — почему у вас тут в углу какая-то куча ошметков валяется для лежания? Мягкая, понимаю. Но синтетика же, неприятно на ощупь, и аллергия может быть. Хоть дерюгой какой накрыли бы…

— Это когда-то мама сюда принесла. Сказала: ничего, потом благоустроим. Еще дядя Саша порывался помочь, но мама сказала: спасибо, Санечка, здесь мы с Маришкой сами, только сами. Нам же, сказала, нужно такое, чтобы мы сами, хотя бы пустяковое. Медчасть наша, сказала, не в счет. Вот, а руки так и не дошли благоустроить. И у меня не дошли. Что там благоустроить, я все никак дядю Сашу не попрошу ножницы заточить по металлу…

— Сегодня есть чем гостинцев нарезать… — откликнулся Игорь Юрьевич. И заговорил серьезно: — Маринка. Трудный вопрос у меня. Ты, конечно, еще не совсем взрослая, но… ты и дочь своей мамы, и такая важная в Марьграде персона… Вот скажи, как ты думаешь. Я сегодня, почти стопроцентно уверен, справлюсь с оболочкой. И что дальше? Когда две недели назад сюда прорывался, мысль была одна: Марина. Теперь мысли другие. Уходить одному мне незачем. Разве что помощь звать, но почему-то думаю, что, если один уйду, оболочка станет опять непроницаемой. Лыко-мочало, начинай сначала. Увести кого-то еще — смогу, вот наверняка смогу. Тебя — точно смогу. Но… Скажи что-нибудь. Маринка.

— Трудный вопрос… — повторила она. — Я все время об этом думаю, хотя и не совсем взрослая… Думаю — и разрываюсь напополам. Остаться — и прожить жизнь без любви? И еще, — понизила голос, — очень хочу котенка, прямо снится…

Игорь Юрьевич засмеялся, сразу оборвал смех, кивнул:

— Я понимаю. Ты не стесняйся, котенок — это тоже важно! Я серьезно! Подарю на день рождения. У тебя когда?

— Двенадцатого мая. Да ну вас… — отмахнулась Марина. — Вот. У мамы была любовь, большая любовь, я что-то даже помню… А у меня не будет? Знаете, девчонки — ну, сестрицы-подружки — об этом как-то и не думают. Не знаю почему. А я думаю, и мне страшно. Это одна половина, она меня тянет уйти за вами, если у вас получится. А другая половина говорит: ты что?! Ты здесь всех бросишь?!

— И?

— Что «и»? Какая половина сильнее? Не знаю. Наверное, третья: если уходить, то всем. Даже Местным тоже. Или, если кто-то останется, то уходить и возвращаться. Не бросать. Мне кажется, дядя Саша тоже так думает. А вы?

Игорь Юрьевич помолчал. Потом сказал:

— Я постараюсь сделать так, чтобы уйти смогли все, кто хочет. Не знаю как это сделать, но буду очень стараться.

Он взглянул на часы, наморщил лоб, пошевелил губами, объявил:

— Так. Ты полюбуйся звездами, я нарежу, — хмыкнул, — желёзок. И пора к Федюне.

***

До Федюни не дошли — он сидел на скамейке в Клавунином отсеке, вместе с хозяйкой. Оба выглядели утомленными. Однако, увидев пришедших, Федюня оживился:

— Путник! — тоненько закричал он. — Да с Мерюлькой-лека́ркой! Гля, гуленько-женушко мое Лавунюшко, гостя́ к нам каковы́е!

Клавуня что-то пробормотала неразборчиво, вскочила, просеменила к двери, развернулась, исполнила книксен — смех и грех, подумала Марина, — скрылась в помещении.

— Опасаемши, — объяснил Федюня.

— Здравствуй, дружище, — сказал Игорь Юрьевич, явно сдерживая улыбку. — Ты бы убедил женушку, что муданы не страшные.

— И-и! Како́ не страшны́е! Енто я не боюся… да и то… ты не щерься, Мерюлька, бо хоробро́й я, а и то боязно́… Ну дык садитеся, гостя́ дорогие, что ль…

Игорь Юрьевич покачал головой:

— Спасибо, Федюня, мы на минутку. Это вот вам с Лавуней от нас гостинец, — он положил на скамейку связку «желёзок». — И о другой еде не забывайте! Помнишь, я тебе наказывал? Видел я, видел, ты там хорошо подъел, так держать! А я сегодня ухожу. Совсем. Наверное.

— Эко… Куды енто?

— В большой мир, дружище. К людям.

— Путник ты и есть как есть, — важно сказал Федюня. — Людя́ енто мы тута, а ты, стал быть, к мудана́м к иным собрамши́ся, а нам тута помысли́ти об том жуть одная. Да и каково́ ж ты уйтить собрамши́ся, Путник, ась? Черёз загородку-то ёно никаково́, а и без загородки тож никаково́, потому, — он воздел ручонку, — Покрытьё, о как!

— Долго объяснять, — вздохнул Игорь Юрьевич. — Но скажу тебе вот что. Марьград — он вроде верблюда. Знаешь, что такое верблюд?

— Видамши по гляделке, Шушулька, бывалоча, притаранивамши. Страшно́й зверь, да, а ты сызно́ва как есть Путник, бо верблюд есть звери́ще, а Марьград наш есть град, от так от!

Марина уловила скрытую грусть в голосе Игоря Юрьевича:

— Понимаешь, Федюня, верблюда как-то раз спросили: почему у тебя шея кривая? А он в ответ: а что у меня прямое? Ну да ладно. Ты скажи, колено-то болит?

— Како́ тако́ колешко? Здорово́й я!

— Забыл уже… Ну и хорошо.

Игорь Юрьевич протянул руку, положил ее на голову Федюни, легонько погладил складчатую кожу. Тот сначала сжался, замер, потом вдруг пробормотал: «Ой добро́й ты человёк, хоша и мудан…», боднул руку — как кот, подумала Марина, вот-вот замурлыкает.

— Ну, нам пора, — сказал Игорь Юрьевич. — Береги себя, друг, и Лавуню береги.

— Дык берёгу! — зачастил тот. — Каково́ ж ея не берёгати? Бывай, Путник, а ты, Мерюлька, заходь к нам, заходь, бо робёночков мы ро́дим, Лавунюшко-то покедо́ва кочевряжи́мшися, да ить я упорно́й, я свово завсёгда добьюся, ёя, лапу́шку мою, добимшися и робёночков добьюся, а ты, стал быть, Мерюлька, нам во спомо́чь будешь…

— Счастливый ты! — вырвалось у Марины.

Вслед донеслось: «Дык како́ есть счастливо́й!», и она шепнула Игорю Юрьевичу: «Любовь…»

***

С Манечкой-Манюней встретиться не удалось. Наверное, сказал Игорь Юрьевич, мамочка ее внутрь загнала. Кормит, у них сегодня день, вроде бы, обедно́й. Пояснил удивленной Марине: это Федюня так называет их дни — завтрашно́й, обедно́й, ужинно́й, гладно́й. Впрочем, добавил он, насколько я видел, они и по гладны́м железяки трескают только так. Марина подтвердила.

Игорь же Юрьевич достал блокнот, быстро написал в нем что-то, выдрал листок, извлек из кармана упаковку спецпайка, листок положил у входа в Манюнин отсек, упаковкой прижал, Марина наклонилась, прочитала:

«МАНЕЧКА! ЭТО ТЕБЕ ПОДАРОК. НО ЕСЛИ НЕВКУСНО, ТО ВЫБРОСИ. А ЕСЛИ ВКУСНО, ТО НА ЗДОРОВЬЕ ТЕБЕ! РАСТИ БОЛЬШАЯ И УМНАЯ!

ВЕСЕЛЫЙ МУДАН ДЯДЯ ИГА»

— Это спецпаек, — пояснил он Марине. — Очень питательный. Детишкам здешним, может, по вкусу, и во вред не должно быть.

Рассказал, как Федюня пытался съесть пустую термобаночку из-под кофе, как «пучило» его потом. Опять стало смешно и грустно.

Но последовало несмешное. Игорь Юрьевич попросил связаться по рации — уточнил: по связной твоей коробочке — с Отшибом, сообщить, чтобы ждали часа через полтора. На вызов ответил мужской голос, как обычно, искаженный помехами:

— Мариша, ты? Это Петр. ИгорьЮрич рядом? Дай рацию ему, и пусть отойдет, от тебя пока секрет! Не спорь!

Петр Васильевич никогда прежде не разговаривал с ней в таком тоне… Встревожилась, конечно. И подчинилась, как иначе…

Игорь Юрьевич отошел, сказал в коробочку: «Алло», прижал ее к уху — как в кино, когда по настоящему телефону общаются. Недолго слушал, произнес: «Нет, не согласен. Мы на третьем, идем к вам. Да», вернулся к Марине, отдал ей рацию. Сказал отрывисто:

— Отключи. Значит, так. Не считаю нужным от тебя скрывать. Все равно узнаешь, будет шок еще хуже. Они там собрались, нас ждут. Но не все. Иван не пошел. То есть пошел, но на шестнадцатый.

***

Все дальнейшее запомнилось Марине фрагментами.

Вот — спускаясь по очередной какой-то лестнице, она вспоминает былого Ивана Максимовича, самого авторитетного из Свящённых, умного и доброго, и думает, что он очень сдал в последнее время, и обследование подтвердило — угасает, примерно так же, как уже угасли две мамы и угасают еще живые, а она, Марина, бессильна, это не говоря уже о тазобедренном суставе Ивана Максимовича, который поменять бы на титановый, для этого все есть, но даже мама не справилась бы, а ему еще и безногим оставаться было невмоготу.

Вот — совершенно непроницаемое лицо идущего, почти бегущего рядом Игоря Юрьевича.

Вот — Отшиб, большая гостиная, Павел Алексеевич и Петр Васильевич рассказывают, как Иван Максимович принял решение, и как они проводили его в стоячее время, и как помогли улечься, а Павел Алексеевич говорит, что пытался переубедить, но Иван Максимович сказал, что ему больше ничего не интересно, а изменится что-нибудь — будите, не стесняйтесь, со смехом сказал, а сам Павел Алексеевич хотел бы увидеть солнце и море.

Вот — Игорь Юрьевич спрашивает всех о том же, о чем спрашивал ее, Марину, в Бывшей Башне, о выборе, а кто что ответил, этого в Марининой памяти нет.

Вот — дядя Саша, молчит все время.

Вот — все выпивают что-то из крохотных рюмочек, и Игорь Юрьевич говорит: «Полный вперед».

Вот — они вчетвером проходят через глупые буквы «ВЫХОДА НЕТ».

Вот — Игорь Юрьевич пускает по кругу фляжку и говорит: «По глоточку, так надо».

Вот — она вводит Игорю Юрьевичу адреналин в двуглавую мышцу, а он сам прижимает к шее неизвестного Марине вида инъектор.

Вот — яростный крик Игоря Юрьевича: «Петр, не сметь! Не распятие! Пятиконечная звезда!», и его смех и кашель.

Вот — он на самой границе, спиной к спутникам, руки разведены, ноги расставлены предельно широко, и хрипит: «Маринка, я долго ее не удержу, беги, должны быть патрули, и дроны должны быть, беги, зови…»

Вот — она протискивается мимо Игоря Юрьевича наружу, и облако, скрывавшее все, исчезает, и она видит полосу щебенки, а за ней узкую полосу воды, а за ней какие-то деревья под заходящим солнцем.

Вот — она оборачивается, и видит Игоря Юрьевича лицом к себе, в той же позе, и он выдавливает: «Все будет хорошо».

Вот — невероятной силы взрыв, бесшумный, и фиолетовая вспышка до небес, и полная тьма.

Вот — опять светло, просто вечер, и нет никаких вагонеток, и нет Игоря Юрьевича, есть только его блокнот, нож, фляжка, а больше ни-че-го.

Вот — она сидит на том же месте, где только что был Игорь Юрьевич, и держит в руках его блокнот, и рядом дядя Саша и Петр Васильевич, они что-то говорят, но она не слышит, и подбегают какие-то люди, тоже что-то говорят, но она не воспринимает, и подъезжают какие-то черные автомобили, из них выскакивают другие люди, бегут к ней, что-то кричат, а она просто сидит, и слез у нее нет.

Глава 40. Стоп машина

22.09.59, понедельник — 29.09.59, понедельник

Из записок С. Н. Смирнова (отрывки)

«22 сентября 59 года

Вчера исполнилось ровно 10 лет с моего выхода в отставку. Соответственно, истек срок обязательств по форме допуска. Имею право “разверзнуть уста”. Выждал одни сутки и разверзаю.

По правде говоря, разверзал я их и раньше. Именно уста, т. е. вел кое-какие устные беседы, причем с крайне ограниченным кругом лиц, только таких, которые в истории участвовали. Эти лица: 1) Осокина Марина (без отчества); 2) Речицын Александр Васильевич; 3) Вялкин Петр Васильевич; 4) Елохов Павел Алексеевич.

А сейчас ”разверзаю уста” письменно. Без секретных деталей, с упоминаниями только тех лиц, которым (или родным которых) упоминание не могло бы навредить. Пишу для себя, чтобы упорядочить память о той беспрецедентной и так и не понятой истории. Но, может, пригодятся эти заметки еще кому-нибудь. Моя жизнь идет к концу, скоро 85, пора бы и смириться, что разгадки нет. Но хоть помочь фактологией тем, кто будет искать разгадку.

Последнее из введения: стараюсь писать обычным русским языком, без ставших привычными за 20 лет нарочитых просторечий и т. п. На деликатной службе, когда Коммодором был, такая маскировка годилась, а сейчас ни к чему выпячивать свою индивидуальность. Не я герой этих заметок. Но несколько слов о себе необходимы, а то не вызовет доверия последующее.

Последние 20 лет службы… А общая выслуга более 50! Перевыслуга! Много чего было: нормальная флотская служба, перевод в запас по болезни (язва желудка), полное излечение, возврат в ряды, но в принципиально другом качестве. В 29-м году в нашем Городе (и не только в нем) произошли известные события. Меня тогда назначили начальником подразделения по курированию объекта, который в городе называли Заводом и который оказался тотально отделен от внешнего мира силовым полем неустановленной природы. 20 лет протекли, можно сказать, в шоколаде. Режим установили, средства слежения усовершенствовали. Энтузиастов, дураков и психов от Завода в целом отвадили. Отчеты руководству я представлял исправно, в подразделении моем был образцовый порядок, довольствием и вообще всем необходимым обеспечены, климат у нас прекрасный, образ жизни здоровый, начальство далеко и т. д. Живи не хочу, служи не хочу. Тепло, сытно, безопасно. Скучно, как в той крепости у Пушкина в “Капитанской дочке”. Но служба есть служба.

23 сентября 59 года

Итак. 3 мая 49 г. технические средства наружного контроля объекта (дрон) зафиксировали нарушение запретной полосы. Рядовое событие. К тому времени такие нарушения почти сошли на нет, но изредка происходили. Мы это заносили в соответствующие документы и докладывали начальству в еженедельных сводках.

На следующий день нарушение повторилось, тем же лицом. И стало повторяться ежедневно. Нарушителя установили, это был Лушников Игорь Юрьевич. Он все время выкрикивал (сообщал дрону), что может и сам проникнуть на Завод, но лучше, если мы (хозяева дрона) ему поможем. 21 мая 49 г. мое терпение лопнуло. 22 мая Лушников был задержан по месту временного проживания и доставлен в подразделение. После ускоренной подготовки он 6 июня того же года совершил проникновение на объект.

………………………………………………………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………………………

24 сентября 59 года

………………………………………………………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………………………

Это патрулирование я считал бессмысленным, о чем докладывал начальству. Суеты много, толку никакого. Что меня начинало беспокоить: так можно патрулировать до скончанья веков, а у нас климат хотя и прекрасный, но времена года имеют место быть. Что же, будем строить в расположении подразделения благоустроенный городок? Но начальство приказывало не умничать.

Все закончилось быстрее, чем я ожидал. Вернее, для кого-то закончилось, а для нас, кто был снаружи Завода, началась самая страда.

19 июня 49 г. в 18:39 по Москве мне поступил сигнал от автоматического дрона о нарушении запретной полосы. Причем нарушение было произведено изнутри территории Завода. В 18:40 была зафиксирована мощная вспышка неизвестного происхождения и полное затемнение местности в течение 78 секунд, а также, по восстановлении естественной освещенности, исчезновение фальш-вагонеток, в течение 20 лет окаймлявших периметр Завода. Иных разрушений, а также звуковых и прочих эффектов, вспышка не имела. Впоследствии данные спутниковых наблюдений подтвердили, что координаты эпицентра вспышки совпадают с координатами нарушения запретной полосы.

Я немедленно направился к месту инцидента, в сопровождении наличного состава сотрудников подразделения. Находясь в пути, принял доклад патрульной группы о задержании по указанному месту трех лиц. Приказал патрульным ожидать моего прибытия.

Девушка, опознание которой на месте соответствующими средствами показало значительное сходство с объявленной в розыск Осокиной Мариной Станиславовной, находилась в состоянии реактивного ступора. Два других лица представились как упомянутые в начале моих заметок Речицын Александр Васильевич и Вялкин Петр Васильевич.

На месте было зафиксировано полное исчезновение силового поля, в течение 20 лет изолировавшего территорию Завода. Идентичные данные были получены патрульными группами по всему периметру и подтверждены спутниковыми наблюдениями.

25 сентября 59 года

Начиная со следующего дня, то есть 20 июня 49 г., управление событиями стало переходить из моих рук в руки компетентных специалистов. Что меня радовало. По моему докладу уже к середине дня прибыл воинский контингент, взявший под полный контроль весь периметр объекта. Вечером начали прибывать специалисты, а именно ученые и инженеры различных специальностей, медики, а также работники спецслужб и руководители более высокого уровня, чем мой.

Тем не менее, некоторое участие в дальнейших событиях я принимал в течение 3 последующих месяцев. Главными из этих событий считаю следующие:

1) Изучение записей в блокноте Лушникова и показаний обитателей Завода (включая, и даже в первую очередь, Осокиной М., Речицына А.В., Вялкина П.В., Елохова П.А.). Все это дало полную и непротиворечивую картину происходившего в период с 28.07.29 по 19.06.49. Хотя картину, по большей части необъяснимую современной наукой. А именно:

………………………………………………………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………………………

26 сентября 59 года

Продолжаю.

2) Обнаружение полного исчезновения градаций по ходу измеряемого времени по всей территории Завода, включая подземные уровни корпуса, называемого обитателями Марьградом. На всей территории, без каких-либо исключений, имело место стандартное течение времени.

3) Попытку спасения лиц, добровольно вошедших в состояние стазиса на минус 16-м уровне “Марьграда”. Эта попытка была предпринята 22 июня 49 г. Было обнаружено, что доступ на минус 16-й уровень заблокирован почвой черноземного типа. Высота слоя почвы на тот момент была оценена в 1 м 52 см. Подъем почвы продолжался, средняя скорость подъема составляла 83±15 мм/час. Применение спецсредств для деблокирования не дало успешных результатов. Во всю пройденную глубину (более 5 м) имел место классический профиль, а именно: гумусовые горизонты, иллювиально-карбонатные горизонты, материнская порода. Каких-либо следов чего бы то ни было, поглощенного поднимающейся почвой, обнаружено не было, включая “ложементы” с введенными в стазис телами. Причины данного явления при мне установлены не были, о дальнейшем изучении мне неизвестно.

4) Отказ всех систем жизнеобеспечения “Марьграда”: электро-, энерго-, водоснабжения, утилизации отходов, воспроизводства ресурсов, регенерации кислорода и т. д.

5) Продолжение подъема почвы, указанного в п.3, с поглощением всех структур “Марьграда”. Этот подъем прекратился только 5 сентября 49 г. с выходом черноземной структуры на уровень поверхности территории Завода. По ходу подъема приходилось экстренно вывозить из “Марьграда” документацию (личные документы обитателей, датированные временем до 28.07.29 г., медицинские журналы и карты, составленные Осокиной М.С. и Осокиной М., и др.), а также, частично, некоторые артефакты и материальные ценности, включая большой объем информации на магнитных и прочих носителях. Кроме того, были в спешном порядке эвакуированы все, обитавшие на минус 9-м уровне.

6) Спасение популяции мутантов, обитавших на уровнях “Марьграда” с минус 1-го по минус 3-й. Первоначально на этих уровнях были установлены временные системы жизнеобеспечения. Ввиду неуклонного подъема почвы было принято решение о переселении популяции. Проведение этого переселения сопровождалось множественными инцидентами, связанными с нежеланием обитателей переселяться, а также с затрудненной их адаптацией к изменению режима времени. Главную роль в погашении инцидентов, проведении переселения и спасении хотя бы части популяции сыграли Осокина и Речицын, а также один из мутантов, по имени Федосий, в прошлом подопечный Лушникова. Для спасенной части популяции были открыты и должным образом оборудованы подземные сооружения в других корпусах Завода. Также было введено, при активном участии Осокиной, всестороннее медицинское обслуживание популяции, а впоследствии начаты биологические и прочие исследования в интересах мутантов.

7) Идентификацию и “легализацию”личн…

27 сентября 59 года

Вчера пришлось прерваться на полуслове. Нагрянули гости: Марина и Петр. Это дорогие гости! Редко навещают старика, хотя и живут неподалеку. Но понять можно, занятые люди. Марина, после окончания 1-го Московского меда (специальность “медицина катастроф”, по стопам покойной матери), вернулась, работает в медцентре технопарка “Марьград”. Петр Вялкин вообще остался в Городе, трудится в порту, в диспетчерской, как я когда-то. Рассказали, что Саша Речицын в больнице, с язвой, тоже как я когда-то, но бодр и передает привет. Так-то он еще в 49-м съездил на родину, на Брянщину, вернулся, сын с ним приехал, взрослый, золотые руки, как у отца. Остальная семья дома осталась. Не сложилось воссоединиться. Оба Речицына в технопарке днем и ночью, только вот сейчас старший лечится. Уверен, выйдет и опять за труды. Неугомонный.

А Елохов Павел умер в 56-м, но это я и так знал. Помянули, конечно. Хоть он и неверующий был и некрещеный, Царствия Небесного пожелали. И ему, и “мамам”, как Марина их называет. Галине, Людмиле, Эльвире. Это кто из Завода живым вышел. И тех, кого уже не было, тоже помянули. Отдельно помянули Марину Осокину-маму, Игоря Лушникова и Андрея Борых. Наша Марина так и не знает, кто из двоих был мамы ее возлюбленным. Говорит, и не хочет разбираться.

В общем, напоминались. Душевно, но мне уже не по годам. Писать продолжу завтра.

28 сентября 59 года

Перечитал вчерашнее. Горжусь словом “напоминались”.

Теперь продолжаю позавчерашнее. О том, какие события считаю (для себя) главными в июне — сентябре 49 года. Перечислил 6, осталось еще 3.

7) Идентификацию и “легализацию” личностей. Бюрократия бессмертна. С Вялкиным, Елоховым, Речицыным особых проблем не было, а с документами для Осокиной и еще четверых девушек, рожденных в “Марьграде”, пришлось нелегко. Тут, скажу без хвастовства, лично я сыграл главную роль, хотя и за кадром. Много кого в Городе знаю, как-никак 20 лет приходилось в контакте быть. И на что надавить, тоже знаю. Вернее, знал тогда, 10 лет назад. Оно и сработало. Все документы, от паспортов до всяких полисов, все оформили честь по чести. И с жильем порешали, и даже с образованием. Марине разрешили экстерном сдать за среднюю школу, аттестат нормальный выдали. Но это уж год спустя, в 50-м. С этим я помогал на общественных началах, связи оставались. А от отчества Марина отказалась. Остальные девчонки взяли кто какое. А вчера мы договорились, что в этих заметках называть девчонок и их мам поименно не буду. Личная жизнь и т. д. Скажу только, что девчонки разлетелись по стране кто куда, больше ничего не знаю.

8) Подтверждение гипотезы Осокиной М.С. и Осокиной М. о партеногенезе. Подробностей здесь писать не буду.

9) Неузнаваемое (для прежних обитателей “Марьграда”) изменение его топографии. Неведомо куда исчезла любимая башня Марины. Башня Двух Марин, так она сказала вчера. И никаких признаков захоронений женщин, умерших в “Марьграде”.

Вроде это все. Устал. Осталось мне тут написать немногое.

При мне территорию почти всю расчистили, начали приводить в порядок. Вышло постановление о создании технопарка “Марьград”. Ну, это все и так знают. А указ о расформировании моего подразделения и вышестоящей организации был закрытым, о нем знают только те, кому положено. Тогда-то мне и объявлено было об отставке. И о награждении в знак заслуг, ха, и о прочем (пенсия и т. д.). Даже сдавал дела уже не я.

29 сентября 59 года

Заканчиваю.

Жаль мне, что так и нет разгадки. Если и будет, то после меня. Больше всего “чешется” загадка Лушникова. Но и в целом “Марьграда” тоже “чешется”. Когда-то командовал себе, мол, нечего зря гадать, а теперь погадаю. Склоняюсь я к недоказуемой, но лично для меня убедительной версии покойного Павла Елохова. Где-то во Вселенной что-то родилось масштабное, а отдача-то, что по Ньютону, что по Эйнштейну, неизбежна! Вот и отдало. Случайно угодило в нас. Так и возникли объекты.

Кстати, про американский объект все знают, было в открытых источниках. Он, как и наш, лопнул, причем в то же самое астрономическое время на их меридиане, только со сдвигом на сутки от нашего. И трое там пострадало, они катались по ”пустоте” и ухнули, когда “пустота” испарилась. Двоих страховка спасла, третий погиб. И на месте объекта никого живых тоже не нашлось. А про китайский объект так ничего и не известно. Там саркофаг на века стоит.

Да, так гипотеза Елохова. Объекты как отдача. А Лушников как отдача на отдачу. Возник ниоткуда, потому и в биографии его чудеса, и на ложную (или наведенную) память он сам жаловался. Потому Марина его и не признала поначалу.

А сама Марина считает, что отдача отдачей, но создала эту отдачу любовь (она сказала, чтобы писал с большой буквы, но получается женщина Люба, а это не то). И силу прорвать оболочку и все остальное свершить дала ему она, любовь. И обрушить оболочку (заодно с американской и, все же думаю, с китайской) тоже любовь помогла. Какие последствия, это другой вопрос. Марина даже засмеялась. Говорит, любовь слепа, известно же. Правда, смеялась невесело.

Романтика, однако.

Все. Суши весла, Коммодор. Больше не знаю, о чем писать. Вечером или завтра утром Марина заглянет, так договорились. И отдам эти заметки ей. На хранение.

А ее и всех, кто есть и кого нет, храни Пресвятая Заступница.»

Глава 41. Звезды Марьграда, или Доброго пути

 19.06.69, среда

— Петр Васильевич…

— Мариш, ну сколько раз просил! Петя я для тебя! В крайнем случае, Петр! Как Игорь Юрьевич меня всегда называл!

— Всегда… Всего-то несколько дней…

— Эти дни — как полжизни! Или не полжизни, но, может, во всей жизни самые важные!

— Хорошо, Петр, — Марина улыбнулась.

— Вот так-то! А для Маришки-малышки я вообще дядя Петя!

— А меня Игорь Юрьевич в своем блокноте называл «Маринка-маленькая»… Вслух — никогда, а писал — так… Петр, пора, время подходит!

Они стояли перед главным входом. Две высокие колонны по сторонам, красная пятиконечная звезда на каждой; между колоннами, во всю ширину, транспарант:

ТЕХНОПАРК МАРЬГРАД

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

— Да, пойдем, — вздохнул Петр. — А я, когда сюда прихожу, каждый раз про СанВасилича вспоминаю. Вывеску, которую он к нашему Марьграду приладил… такую же почти, только поменьше… и белым она была по синему… А на этой, на обратной стороне, написано: «Доброго пути», а на той, нашей, такого не было… Эх, четыре года, как нет СанВасилича… А тут, где стоим сейчас, как раз была Слабина… — Сменил тему: — Букетик у тебя симпатичный! Ландышей раздобыла, надо же! Я-то замотался, про цветы позабыл, голова садовая…

— Ничего, от нас двоих будет. Вернее, от троих. Да, Маришечка?

— Да! — согласилась та.

— Вот и положим немножко… к этой колонне… и к этой… и для других мест оставим…

Вошли в парк, двинулись по аллеям. Петр заговорил:

— Я у СанВасилича чему научился? Руки-то у меня не особо умелые, а главное, чему научился, это вот чему: поблажек себе не давать! Он как наставлял: выдалась минутка свободная, так ты, Петро, не ложись в потолок плевать и не в игрушки на планшетке своей играй. Ты книжки читай полезные, про технику всякую, а невмоготу читать, так хоть в зал сходи, на тренажерах подкачайся. После душ, это обязательно. После погляди — может, что сделать надо. Убрать, помыть, привинтить, дело-то найдется, было бы желание.

Вдруг спросил:

— Маришка-малышка, ты кем стать хочешь, как вырастешь?

— Барилиной! — с готовностью объявила девочка.

— Кем-кем?

— Барилиной! — повторила та, а старшая объяснила:

— Балериной. В студию ходит, очень ей нравится. Педагоги говорят, данные неплохие…

— А что ж не доктором? Как мама, как бабушка, а?

— Барилиной! — нахмурилась Марина-третья.

— Ишь ты…

Не доходя до приземистого здания без окон, облицованного гранитом, свернули налево.

— Стараюсь там не бывать, — сказала Марина. — Ни в корпусе, ни у входа в него.

— Да, — кивнул Петр. — Вроде как наш корпус, наш Марьград, а все по-другому. Лучше, конечно, чем было, куда там… музей сделали… но…

— Музей Космоса, — уточнила Марина. — А была Слободка… длинная-предлинная…

Миновали свой корпус, в реальности вовсе не длинный-предлинный. Аллеи, скамьи, люди на скамьях, люди прогуливающиеся и спешащие куда-то, люди серьезные и смеющиеся, маленькие фонтаны, цветы, листва, птицы… Боковой выход.

Остановились.

— Сюда бы тоже красную звезду, — сказал Петр. — Большую. По гроб не забуду, как мне тогда ИгорьЮрич крикнул: «Не распятие, а звезда!». Так и стоял, руки в стороны, ноги широко как только мог… точно, звезда.

Марина посмотрела на часы:

— Успели. Три минутки еще подождем. Ровно двадцать лет будет, минута в минуту.

Отделила половину оставшихся ландышей, положила сбоку от выхода, беззвучно прошептала что-то.

Постояли молча. Марина кивнула, двинулись по дорожке вдоль кованой ограды, сначала в сторону залива, потом параллельно берегу.

— Здесь, — сказала Марина, остановившись.

— Здесь, — подтвердил Петр.

Пять букетиков легли на траву у самой ограды.

— Наш погост, — тихо сказал Петр.

— Пойдемте теперь к… — Марина осеклась.

— К твоей башне?

— К нашей с мамой башне, — тихо сказала она. Продолжила так же тихо, но взволнованно: — Там теперь совсем не башня, но на крыше кафе, и крыша прозрачная, да что я рассказываю, вы же сами знаете, а я там точно знаю место, где была башня, посидим до темноты, простите ради Бога, Петр, может, у вас времени нет…

— Времени навалом… уж сегодня-то…

***

Взрослые потягивали белое вино, малышка не допила свой молочный коктейль — задремала в кресле.

— Мариш, — проговорил Петр, — мне почудилось, ты в самом начале хотела меня спросить о чем-то.

— Да, хотела. Вот о чем: вы не жалеете, что тогда, двадцать лет назад, все так изменилось?

Петр задумался. Потом ответил, запинаясь:

— Не знаю, как выразить. Как бы и жалею, потому что те годы, в Марьграде нашем, тоже двадцать… от большой жизни, да, напрочь отрезало… но ведь я при каких людях был! И жилось, по правде сказать, неплохо, да и с пользой не для себя одного. Грех жаловаться… А как бы и не жалею, потому что опять же грешно. Короче, Мариш, не знаю. А ты как смотришь?

— Вот и я не знаю. Понимаете, ведь Игорь Юрьевич, он такое сотворил… Он сам говорил… вернее, писал в том блокноте, мне Коммодор, ну Сергей Николаевич, дал почитать по секрету… Петр, проведаем и их тоже, не завтра, но хоть на той неделе, а? Павла Алексеевича, На-Всё-Про-Всё нашего дядю Сашу, Сергея Николаевича? Все неподалеку друг от друга лежат…

Петр кивнул, Марина продолжила:

— Так вот. Игорь Юрьевич писал, что в его особости заслуги его нет и вины тоже нет. А как раз о вине сегодня кто-то может подумать! Девять душ, что в стазисе лежали, теперь неизвестно где… Я, например, могу верить, что они где-то есть, могу надеяться, что не в мучениях, а наоборот! А как на самом деле? И Местные наши, несчастные… он им сочувствовал… вы бы видели, как он с Федюней своим прощался… по голове гладил… Но смотрите, Петр, сколько их, Местных, не пережило падения оболочки? Больше половины погибло! Игорь Юрьевич не виноват, нет! Он добра хотел, он все это сотворил силой любви, я знаю! Вышло так, как он мечтал — чтобы все могли выйти, кто хочет! Только не все это перенесли…

Она задохнулась, одним глотком допила вино, попросила:

— Узнайте, пожалуйста, есть у них «Коктебель»?

Петр отошел к стойке, вернулся, сообщил:

— Семилетний. Я заказал.

— Он любил пятилетний… Но пусть будет семи-, не важно. А если о себе, Петр, о себе лично, то я, конечно, не жалею. Я ему говорила незадолго до… говорила, что если все останется как есть, то придется прожить жизнь без любви. Вот он и сделал так, что получилось не без любви. Давайте его помянем… только без Царствия Небесного, потому что он, мне кажется, реальным человеком не был.

— Тогда как полыхнуло, а его потом след простыл, я сразу подумал, — признался Петр, — подняло его… вознесло…

— Ох, он бы вам выдал за такие слова! Нет, просто он был сотворен… не знаю кем и как… не очень-то старательно сотворен, потому и странности такие в биографии его и в памяти… но сотворен специально для своей, он к этому слово иронически относился, для своей миссии. Павел Алексеевич придумал: отдача, противодействие Покрытию. По-моему, первой отдачей был мамин Андрей — вспышка у Слабины, помните? Не сработала та отдача. Игорь Юрьевич стал ее второй попыткой. Удавшейся. Помянем. Обоих. Светлая память.

— Светлая память, — откликнулся Петр. Выпили, он спросил: — Как у тебя с Алексеем твоим?

— Нормально. Цивилизованные же люди… Расстались мирно, общаемся изредка, тоже мирно. С дочкой возится охотно, старается… Ах, Петр, какая была любовь! Сказка! И вот это чудо как результат, — она взглянула на посапывающую Марину-третью. — Тоже спасибо Игорю Юрьевичу. — Помолчала, произнесла задумчиво: — А дальше… Мне же всего тридцать, если по документам. Ну, биологически, уж я-то знаю, тридцать шесть, но это как раз вторая молодость, мама так говорила. Может, опять любовь придет, уже до самого конца… Не ищу, не жду, но что гадать? Кстати, Петр, на всякий случай: сделали мы анализ ДНК. У Маришки и мои гены, и Алешины. Так что марьградское заклятие для нас закончилось. — Засмеялась: — Могу мальчика родить, как Свящённые хотели. — Посерьезнела: — Потом когда-нибудь.

— Я-то семьей не обзавелся, — отозвался Петр. — Все некогда… да ты в курсе. И желания нет, по правде. У девчат-то как, все так же?

— Вроде да. Замужем все четверо, девочки у всех. Подробностей не знаю, они же общаются неохотно. Даже между собой не очень… Наверное, хотят подальше от памяти о Марьграде. А я наоборот… Ой, смотрите, уже стемнело!

Она подняла голову.

— Звезды… Нет, из башни по-другому виделось. А все равно звезды! И наши, у Слабины, у Выхода, у могил видимых и невидимых — тоже звезды!

— Звезды Марьграда, — тихо сказал Петр

Примечания

1

ГСВГ — Группа Советских войск в Германии. — Здесь и далее примеч. авт.

(обратно)

2

Ахемениды — династия царей древнеперсидской державы, правившая в 558–330 гг. до н. э. Эта династия вела знаменитые Греко-персидские войны (500–449 гг. до н. э.). Держава Ахеменидов была уничтожена Александром Македонским.

(обратно)

3

Скимитар, или ятаган (араб, «изогнутый, как коготь тигра») — разновидность слегка изогнутой арабской сабли с односторонней заточкой по выгнутой стороне.

(обратно)

4

КУНГ — армейская аббревиатура, означающая «кабина универсальная герметизированная»; наиболее известные сегодня КУНГи представляют собой будки с прямоугольными стенками и полукруглой крышей, они имеют в задней стенке одно- или двустворчатую дверь, как правило снабженную окошком; кузов КУНГа представляет собой деревянный каркас, обшитый гладким стальным листом снаружи и фанерой внутри.

(обратно)

5

Ракетные войска стратегического назначения.

(обратно)

6

Мантелет — в Средние века больших размеров щит для прикрытия рабочих в осадной войне.

(обратно)

7

Литания — вид молитвы, которая поется или читается во время торжественных религиозных процессий.

(обратно)

8

Кумган — металлический сосуд для воды в форме узкогорлого кувшина с длинным носиком, ручкой и крышкой.

(обратно)

9

Чапан — традиционная мужская распашная одежда у народов Средней Азии; крестьянский верхний кафтан на Руси.

(обратно)

10

Арак — крепкая водка, на Востоке получается частью из риса, частью из сока кокосовой или финиковой пальмы; содержит до пятидесяти процентов алкоголя.

(обратно)

11

Слой Хевисайда — Кеннелли, или ионосфера, — область ионизированного газа в атмосфере на высоте примерно 90 км над поверхностью Земли, отражающая радиоволны.

(обратно)

12

Яйла — летнее горное пастбище.

(обратно)

13

Ертоул — мобильное элитное воинское формирование.

(обратно)

14

Тарбаган — вид сурков.

(обратно)

15

Танкхен — степной царь; этот титул получил Семен Лыков, женившись на урожденной танши Ильгиз.

(обратно)

16

Веерен Тогу — светлейший князь из окружения Ундораргира.

(обратно)

17

Такыр — дно периодически пересыхающих озер, расположенных в районах распространения глинистых пород пустынных и полупустынных зон.

(обратно)

18

Танши Ильгиз из племени Волка, следовательно, знамя Волка принадлежит ее супругу танкхену Семену Лыкову.

(обратно)

19

Вагенбург — передвижное полевое укрепление, представляющее собой комплекс прочных телег, оснащенных большими щитами.

(обратно)

20

Эгорио Самтар — главный механик княжества Тхан-Такх; бывший войсковой кузнец империи Сарнагарасахал.

(обратно)

21

Правь – мир богов. В нем находится Ирий-сад.

(обратно)

22

Чернобог – владыка загробного мира в славянской мифологии, повелитель Нави и тьмы. Злой бог, приносящий несчастье.

(обратно)

23

Перун – бог грома и воинской доблести в славянской мифологии, сын Лады и Сварога.

(обратно)

24

Здесь и далее заклинания Ягоды написаны на старославянском языке в современной русской транскрипции без перевода и внесения изменений (Прим. автора).

(обратно)

25

Ягая – восточнославянское слово, первоначальное значение – злая.

(обратно)

26

Дол (также дола, от общеславянского корня дол – «яма, низина») – жёлоб, продольное углубление на клинке или камне, для стока крови.

(обратно)

27

Славутич – древнеславянское название Днепра, протекающего через Смоленскую область России.

(обратно)

28

Докука (устар. от слова «докучать») – навязчивая просьба, надоедливое дело.

(обратно)

29

Требы (церк.-слав. «требования») – священнодействия и молитвословия, совершаемые по нужде отдельных лиц. В том числе к ним относятся таинства жертвоприношения.

(обратно)

30

Лель – юный весенний бог любви и страсти.

(обратно)

31

Полель – бог брачных уз и верности.

(обратно)

32

Ярун – глухарь во время тока, не видящий и не слышащий ничего, не помнящий ни о чём, кроме подруги и ревнивых соперников, которых надо прогнать…

(обратно)

33

Варуна – бог, управляющий дорогами судеб человеческих.

(обратно)

34

Буртасы – племенное объединение, селившееся по правому берегу средней Волги. Народ покоренный монголами, ныне исчезнувший.

(обратно)

35

Башкорты – племенное объединение, современное название башкиры.

(обратно)

36

Мандариновый – китайский.

(обратно)

37

Виверна – небольшой дракон, который, согласно средневековым легендам, обитал в том числе в Европейской части России.

(обратно)

38

Полоняник – устар., то же, что пленник.

(обратно)

39

Жуланчики – просторечное название синицы в некоторых районах России.

(обратно)

40

Зелёные святки – славянский народный праздник встречи весны с летом, называемый также по главному дню – Семиком.

(обратно)

41

Лабза – топкое место.

(обратно)

Оглавление

Сергей Шведов Меченые

  Книга I БАШНЯ

    Часть первая МЕЧЕНЫЕ

      Глава 1 СТАЯ

      Глава 2 ОЖСКИЙ ЗАМОК

      Глава 3 НАЛЕТ

      Глава 4 ГИЛЬДИС

      Глава 5 ЗОЛОТО

      Глава 6 ДОРОГА

      Глава 7 ГОРОД

      Глава 8 СВАДЬБА

    Часть вторая БОЛЬШОЙ ПРОРЫВ

      Глава 1 ТЕТ

      Глава 2 ПРЕСТУПЛЕНИЕ

      Глава 3 ЗАГОВОР

      Глава 4 РАЗВЕДКА

      Глава 5 ПОЕДИНОК

      Глава 6 БОЛЬШОЙ ПРОРЫВ

      Глава 7 ИЗМЕНА

      Глава 8 МЕСТЬ

      Глава 9 ВОЗМЕЗДИЕ

  Книга II СЕРДЦЕ ТОРА

    Часть первая ДЕТСТВО ТОРА

      Глава 1 ГООНСКИЙ БЫК

      Глава 2 ДАННА

      Глава 3 СОЮЗ

      Глава 4 МЕЧЕНЫЕ

      Глава 5 НАЕМНИКИ

      Глава 6 ДОГАДКА

      Глава 7 ЧУБ

      Глава 8 ДОГОВОР

    Часть вторая ТАЙНЫ ОЖСКОГО ЗАМКА

      Глава 1 ССОРА

      Глава 2 ПОЕДИНОК

      Глава 3 ДРУЖЕСКАЯ УСЛУГА

      Глава 4 ПОТЕРИ

      Глава 5 ОБРЕТЕНИЕ

      Глава 6 СЕРЫЙ ОРДЕН

      Глава 7 ЛОВУШКА

      Глава 8 КАПИТАН МЕЧЕНЫХ

    Часть третья СЕРЫЙ ОРДЕН

      Глава 1 ГОРОД

      Глава 2 КРИС

      Глава 3 ВЫЗОВ

      Глава 4 ПОЕДИНОК С БОЛВАНОМ

      Глава 5 ЛЮБОВЬ К АСТРОЛОГИИ

      Глава 6 КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА

      Глава 7 РЯЖЕНЫЕ

    Часть четвертая МЕСТЬ

      Глава 1 РАЗРЫВ

      Глава 2 ПАУКИ В БАНКЕ

      Глава 3 ЗАМОК ИНГУАЛЬД

      Глава 4 ШТУРМ

      Глава 5 ВЫБОР

      Глава 6 ПОКОРЕННЫЙ ГОРОД

      Глава 7 ЗАГОВОР

      Глава 8 В НЕВОЛЕ

    Часть пятая ПРОТИВОСТОЯНИЕ

      Глава 1 ПОБЕГ

      Глава 2 ЛИСА В КАПКАНЕ

      Глава 3 ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

      Глава 4 ЛОСЬ

      Глава 5 СЛЕД ХРАМА

      Глава 6 УБЕЖИЩЕ КОРОЛЕЙ

      Глава 7 ЗАПАДНЯ

Сергей Шведов Черный колдун

  Книга I ДОРОГА К ХРАМУ

    Часть первая ТАКИЕ ЖЕ, КАК МЫ

      Глава 1 СТЕПЬ

      Глава 2 ЖРЕЦ

      Глава 3 СЕТ

      Глава 4 ДВА СКОРПИОНА

      Глава 5 ПОКИНУТЫЙ ГОРОД

      Глава 6 ПОДЗЕМНЫЕ ЖИТЕЛИ

      Глава 7 НЕВЕДОМЫЙ МИР

      Глава 8 ГОРДАН

      Глава 9 ХРАМ

      Глава 10 ПРЕДАТЕЛЬСТВО

      Глава 11 РАЗГРОМ

      Глава 12 СДЕЛКА

      Глава 13 ВЕРОЛОМСТВО

    Часть вторая ГРАБИТЕЛИ КАРАВАНОВ

      Глава 1 ДЕВЧОНКА ДЛЯ БЕСА

      Глава 2 КРЕПОСТЬ В ЛЕСУ

      Глава 3 ОТВЕТНЫЙ ВИЗИТ

      Глава 4 ОБЪЯСНЕНИЕ

      Глава 5 УЛЬФ

      Глава 6 ПЕЩЕРА

      Глава 7 БРАТЬЯ

      Глава 8 ПИР

      Глава 9 ПОХМЕЛЬЕ

      Глава 10 ПЕПЕЛ

    Часть третья МЕЧ ХРАМА

      Глава 1 ОЗЕРО ДУХОВ

      Глава 2 ЧИРС

      Глава 3 ШКОЛА

      Глава 4 ЭКЗАМЕН

      Глава 5 ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

      Глава 6 ЕЛЕНА

      Глава 7 КОГДА СПЯЩИЙ ПРОСНЕТСЯ...

      Глава 8 УЛЫБАЙСЯ, ГАРОЛЬД!

      Глава 9 ТЕНИ

      Глава 10 ВАРВАРЫ

      Глава 11 ЗАГОВОР

      Глава 12 ПЕРЕВОРОТ

      Глава 13 ПОКА МЫ ЖИВЫ...

  Книга II ЧЕРНЫЙ КОЛДУН

    Часть первая БЕГЛЕЦ

      Глава 1 ПРИМАНКА

      Глава 2 СОЮЗ

      Глава 3 ГНЕЗДО

      Глава 4 РАЗУМ ЮЖНОГО ЛЕСА

      Глава 5 НАБЕГ

      Глава 6 ВОСКРЕСШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ

      Глава 7 АЙЯЛА

      Глава 8 ШАНТАЖ

      Глава 9 СЛЕД

      Глава 10 ПОПЫТКА

      Глава 11 УЛЫБКА ЧЕРНОГО КОЛДУНА

      Глава 12 СИГРИД

    Часть вторая МСТИТЕЛЬ

      Глава 1 ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ

      Глава 2 КРЕПОСТЬ

      Глава 3 БУРГ

      Глава 4 ГАРОЛЬД

      Глава 5 СВЕТ И ТЕНЬ

      Глава 6 ВОЙНА

      Глава 7 ГУЯРЫ

      Глава 8 ПОЕДИНОК

      Глава 9 ОСТАНОВИ ЕГО, ГАРОЛЬД!

      Глава 10 ЛОВУШКА

    Часть третья ПОТОП

      Глава 1 НАСЛЕДНИК

      Глава 2 ЛЕЙТЕНАНТ

      Глава 3 ХЯНДЖУ

      Глава 4 ШАГИ

      Глава 5 ОТТАР

      Глава 6 ПЕРВЫЙ МИНИСТР

      Глава 7 СГОВОР

      Глава 8 ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

      Глава 9 ГРОЗА

      Глава 10 НОЧЬ

      Глава 11 БЕЗУМИЕ

      Глава 12 РАСВАЛЬГСКИЙ БРОД

Сергей Владимирович Шведов Хроника меченых Книга 1 Клан двурогих

  Часть 1 Поражение

    Глава 1 Владетели

    Глава 2 Свадьба

    Глава 3 Гуяры

    Глава 4 Сигрид

    Глава 5 Рекин

    Глава 6 Кристин

    Глава 7 Дела семейные

    Глава 8 Измена

    Глава 9 Бойня

    Глава 10 Южный лес

    Глава 11 Бабий бунт

  Часть 2 Корона императора

    Глава 1 Суранский обоз

    Глава 2 Окты

    Глава 3 Скромный торговец Крул

    Глава 4 Два короля

    Глава 5 Конан из Арверагов

    Глава 6 Старый знакомый

    Глава 7 Меченые

    Глава 8 Харогский торговец

    Глава 9 Последний посвященный

    Глава 10 Претенденты

    Глава 11 Заговор

    Глава 12 Встреча

    Глава 13 Совет вождей

    Глава 14 Жена вождя

    Глава 15 Чужие дети

  Часть 3 Возвращение меченых

    Глава 1 Король и торговец

    Глава 2 Отец и дочь

    Глава 3 Призраки в ночи

    Глава 4 Расплата

    Глава 5 Возвращение достойного Эшера

    Глава 6 Гуярский пир

    Глава 7 Старая крепость

    Глава 8 Сговор

    Глава 9 Отметина

    Глава 10 Имя

  Часть 4 Меченые короли

    Глава 1 Арвераги

    Глава 2 И короли смертны

    Глава 3 Да здравствует король!

    Глава 4 Ошибка достойного Осея

    Глава 5 Невеста короля Морведа

    Глава 6 Похмелье

    Глава 7 Благородное мясо и вохру приятно

    Глава 8 Принц Бьерн

    Глава 9 Капитан меченых

    Глава 10 Король Кеннет

Сергей ШВЕДОВ Оракул-1 ОРАКУЛ

Сергей Шведов ВОЗВРАЩЕНИЕ ОРАКУЛА-2

Сергей ШВЕДОВ ПЛАНЕТА ГЕРОЕВ

  Часть первая ВИК С ПЛАНЕТЫ ГЕРОЕВ, ИЛИ ЗАМОК УЖАСА

  Часть вторая НИК С ПЛАНЕТЫ ГЕРОЕВ, ИЛИ ОШИБКА РЕЗИДЕНТА

Сергей ШВЕДОВ РЕЗИДЕНТ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

Сергей ШВЕДОВ ЛОВУШКА ДЛЯ РЕЗИДЕНТА

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

Олеся Шеллина Внук Петра Великого

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

Олеся Шеллина Проблема выбора

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Олеся Шеллина Ярмарка невест

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Олеся Шеллина Великокняжеский вояж

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Олеся Шеллина Последний бой

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

Олеся шеллина Вендетта

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Олеся Шеллина Вендетта. Том 2

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Эпилог

Игорь Недозор Плацдарм

  ПЛАЦДАРМ

    Пролог

    Часть первая ОГОНЬ, ПРОКЛАДЫВАЮЩИЙ ПУТЬ

    Часть вторая СТИХИЯ ЖИЗНИ

    Часть третья СИЛА СУДЬБЫ

    Эпилог

  ГАРНИЗОН

    Пролог

    Часть первая В СВОИХ ДЕРЗАНИЯХ ВСЕГДА МЫ ПРАВЫ

    Интерлюдия

    Часть вторая КОЛОДЦЫ МРАКА

    Эпилог

  КОНТРУДАР

    Часть первая ВЕТРЫ СМЕРТИ

    Часть вторая КРОВАВЫЙ ПОТОП

    Часть третья РЕШАЮЩАЯ БИТВА

    Эпилог

  ПРИЛОЖЕНИЕ

    Некоторые основные понятия и реалии мира Аргуэрлайл

    Оружие, упомянутое в книге

  ПРИКАЗАНО ВЫЖИТЬ (О трилогии Игоря Недозора «Плацдарм»)

Алексей Игнатушин Псы, стерегущие мир

  Часть первая

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

  Часть вторая

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

    Глава шестнадцатая

    Глава семнадцатая

    Глава восемнадцатая

    Глава девятнадцатая

    Глава двадцатая

    Глава двадцать первая

    Глава двадцать вторая

  Часть третья

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

    Глава шестнадцатая

    Глава семнадцатая

    Глава восемнадцатая

    Глава девятнадцатая

    Глава двадцатая

    Глава двадцать первая

    href=#t466> Глава двадцать вторая

    Глава двадцать третья

    Глава двадцать четвертая

    Глава двадцать пятая

Владимир Кривоногов, Дарья Кривоногова Яга

  Глава 1. Предательство

  Глава 2. Чернобог

  Глава 3. Две невесты

  Глава 4. Погоня

  Глава 5. Заклан-камень

  Глава 6. Месть

  Глава 7. Смерть

  Глава 8. Живот и головы

  Глава 9. Вторая жизнь

  Глава 10. Услада и Черный Змей

  Глава 11. Другие, Вый Кромешник и Цыпонька

  Глава 12. Четвертая жизнь и волхв Двусмысл

  Глава 13. Пошли вон, ордынцы!

  Глава 14. Ожидание

  Глава 15. В поисках бумаги

  Глава 16. Непрошенные гости

  Глава 17. Ивашка-дурачок, помощничек

  Глава 18. Борьба за смерть

  Глава 19. Чья эта смерть?

  Глава 20. Царица

  Глава 21. Богиня

  Глава 22. Пределы

  Глава 23. Тартар

  Глава 24. Гость

  Глава 25. Страна мертвых

  Эпилог

Игорь НЕДОЗОР ЗАКОН АБОРДАЖА

  ХРОНИКА ПЕРВАЯ СЫНОВЬЯ СМЕРТИ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Схолия первая О ДАЛЬНИХ ЗЕМЛЯХ

    Глава 4

    Глава 5

    Схолия вторая О СТРАНЕ АТА-АЛАН

    Глава 6

    Схолия третья О ТОМ, КАК ЛЮДИ ПРИШЛИ В ДАЛЬНИЕ ЗЕМЛИ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Схолия четвертая О ПИРАТАХ В ДАЛЬНИХ ЗЕМЛЯХ

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

  ХРОНИКА ВТОРАЯ КРЫЛЬЯ МРАКА

    Глава 15

    Схолия пятая О ВРАГЕ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО

    Глава 16

    Схолия шестая О КАРРАКЕ «АЙЛАНКА» И О КОРАБЛЕ-ПРИЗРАКЕ

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

  ХРОНИКА ТРЕТЬЯ СВЕТ ИСТИНЫ

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

  ЭПИЛОГ

  ГЛОССАРИЙ

    Воинские звания в мире «Закона абордажа»

    Некоторые гражданские чины и должности

    Денежные единицы

    Религиозные системы, летоисчисление, военная служба и магия в мире «Закона абордажа»

    Календарь

    Магия

    О военной и морской службе

Юрий Райн Марьград

  Часть 1. Входа нет

    Глава 1. Летать так летать

    Глава 2. По собственному желанию

    Глава 3. Позывной: без позывного

    Глава 4. Позывной: Маньяк

    Глава 5. Тоска, тоска

    Глава 6. Сухой сочельник

    Глава 7. Добро пожаловать

  Часть 2. Верх/низ: быстрое время

    Глава 8. Малый вперед

    Глава 9. Красавицы, чудовища

    Глава 10. Позывной: Путник

    Глава 11. Listed & Wanted

    Глава 12. Чуть помедленнее, кони

    Глава 13. Грустный мудан

    Глава 14…И нечего ныть

    Глава 15. Стрелять так стрелять.

    Глава 16. На-Всё-Про-Всё

  Часть 3. На Отшибе: ускоренное время

    Глава 17. От круга первого до круга девятого

    Глава 18. Было нас пятеро, стало нас шестеро

    Глава 19. Отпустите меня

    Глава 20. Многия печали

    Глава 21. Лечить так лечить

    Глава 22. Я вас не знаю

    Глава 23. Оттепель

    Глава 24. Otius, profundius, portius

  Часть 4. Низ-верх: медленное время

    Глава 25. «Не совсем» и «совсем не»

    Глава 26. Годы уже не те

    Глава 27. И что с того? А то с того!

    Глава 28. Спасибо за внимание

    Глава 29. Остальное подождет

    Глава 30. Какие наши годы

    Глава 31. Справились

    Глава 32. Все не так, ребята

    Глава 33. Шапито

  Часть 5. Выхода нет

    Глава 34. Средний вперед.

    Глава 35. Tempo Muerto

    Глава 36. Tiempo de Niños

    Глава 37. Архи те круты

    Глава 38. По замкнутой прямой

    Глава 39. Полный вперед, или Все будет хорошо

    Глава 40. Стоп машина

    Глава 41. Звезды Марьграда, или Доброго пути

*** Примечания ***